Ольга Володарская
Его величество случай
Часть I
Старуха умерла!
День первый
Анна
Аня отворила ободранную, держащуюся на одной ржавой петле дверь. Вошла в знакомый подъезд с вечно текущей батареей, расписанными матом стенами, заплеванным бетонным полом. Поднялась по плохо освещенной лестнице на четвертый этаж. Остановилась у обитой коричневым дерматином двери. Позвонила. И стала ждать, когда за дверью послышатся тихие шаркающие шаги. Хотя бабуля плохо ходила и была глуховатой, она открывала почти тут же, не иначе сидела в прихожей на табуреточке и ждала свою Анюту.
Но на сей раз Аня знакомых шагов не услышала. За дверью вообще стояла гробовая тишина. Странно! Даже если бабуля сидит не в прихожей, а в комнате, она должна хотя бы крикнуть, как всегда: «Иду, иду, девочка!» И радио молчит. Обычно бабуля слушает радио, она, может, и телевизор посмотрела бы, да нет его в бедной старухиной квартире. В ней вообще нет ничего, кроме допотопной мебели и старого дребезжащего холодильника. Ни телевизора, ни телефона, ни даже плиты – Элеонора Георгиевна греет свой скудный обед на примусе. И родственников у старушки нет. Есть только Аня, работница собеса, помогающая за мизерную плату одиноким старикам.
Аня устало привалилась к стене, опустила тяжелую сумку с провизией на пол. Как же она вымоталась! Сначала в собес за авансом, потом на рынок за продуктами (у старух на харчи из супермаркетов пенсии не хватает), следом на почту: одна из подопечных выписывает какую-то коммунистическую газету, а из ящика ее постоянно воруют – кому-то, видно, нечем зад подтереть. После обеда по бабкам пошла: у коммунистки была – газету отдала; у кошатницы – кильку кошкам принесла; у скандалистки – достала ей брошюру «Права потребителя», чтобы впредь права качала аргументированно.
К ужину вот до своей любимой бабульки добралась, до Элеоноры Георгиевны.
Да, Элеонору (бабу Лину) Аня любила. Она была единственной из подопечных, кто ее не раздражал. Остальные склочные, капризные, желчные, жадные – каждую копейку считают и норовят тебя в краже этой копейки обвинить. А баба Лина добрая, ласковая, приветливая и гостеприимная. Почему, интересно, такая милая женщина осталась одинокой? Ни мужа, ни детей, ни внуков. Даже помочь некому…
Аня позвонила еще раз, уже настойчивее. Уж не случилось ли что с бабулей? Все же старый человек, к тому же больные ноги, сахарный диабет и шумы в сердце. Вот если плохо старушке стало, что делать? «Скорую» вызвать неоткуда. Соседи, алкаши запойные, давно от своих телефонных точек отказались, а единственная приличная бабка, проживающая в подъезде, чужим дверь не открывает, даром что Аню сто раз видела и знает, к кому она ходит.
«Жаль, что нет сотового телефона, – подумала Анна. – Как бы сейчас пригодился!» Старый аппарат, который она за копейки купила в магазине подержанных товаров, находился в ремонте, а новый она себе позволить не могла… Собственно, чего лукавить? Она себе не могла позволить даже нового пальто, сапог или шапки. То, что на ней сейчас (драповая хламида с мутоновым воротником, дерматиновые боты, мохеровый берет), куплено в комиссионке и социальном магазине еще в прошлом году. Нищенка из коммуналки – вот кто такая Анна Железнова. Рвань и дрянь. По-другому ее и не называли. Ни мать-покойница, ни одноклассники, ни соседи, ни случайные знакомые, ни она сама… Только бабуля величала ее «девочка», «милая», «красавица»… А ведь Анна на самом деле почти девочка – только двадцать три стукнуло, почти милая – никому за свою жизнь ничего плохого не сделала, почти красавица – если причесать ее, приодеть да еще дать отоспаться… Ух какой бы Анна красавицей стала!
…Сумка с продуктами, до сего момента спокойно стоявшая на полу, накренилась – это большая банка сгущенки (любимое бабулино лакомство) упала набок и, повалившись, потянула за собой всю котомку. Аня наклонилась, чтобы ее перехватить, да так и застыла в полупоклоне…
Дверь оказалась незапертой!
В голове тут же пронеслось – такого не может быть! Баба Лина всегда запирает дверь. Всегда! Причем на три запора: на ключ, цепочку и щеколду. Аня даже считала это манией. Ну зачем, спрашивается, так баррикадироваться, если самое ценное, что есть в квартире, это холодильник «Днепр» 1970 года выпуска?
Но сегодня дверь была не заперта. Более того, она оказалась чуть приоткрыта. Совсем немного, Аня этого сначала и не заметила, но теперь, прислонившись лицом к дерматиновой обивке, увидела щель. Из нее пробивалась узкая полоска света и слабый запах квартиры. Аня очень хорошо его помнила, потому что он, этот запах, был неповторим. Дома других старух пахли либо пылью, либо сыростью, либо хлоркой, либо кошачьей мочой. И только Линина квартира была пропитана неожиданно-прекрасными запахами: дорогой кожи, элитных сигар, терпкого вина и еще чего-то неуловимого… И как ни пыталась Анна уговорить себя, что ей это только чудится, ничего не получалось – она была уверена, что именно так пахнет во дворцах.
Бабулина халупа источала аромат роскоши!
Аня присела на корточки, сунула указательный палец в щель и немного приоткрыла дверь. Света стало больше. Зато запах исчез, будто выветрился.
Через образовавшуюся щель Аня смогла разглядеть узкую, устланную домотканой дорожкой прихожую: одностворчатый шкафчик в углу, тут же ящик для обуви, рядом тот самый табурет, на котором баба Лина любила сидеть, поджидая свою Анечку, на стене мутное зеркало, и дверь в самом конце коридора, которая вела в шестиметровую кухоньку… Вот у этой самой двери Аня и увидела Элеонору Георгиевну…
Она лежала на полу спиной к прихожей. Ее худенькие плечи, обтянутые вязаной шалью, были приподняты, словно она пожимает ими. Голова низко опущена на грудь, виден только седенький пучок на затылке. Ноги в коротких валеночках (у нее всегда мерзли ноги!) поджаты под себя.
– Бабуля, – шепотом позвала Аня и бухнулась на колени. – Баба Лина…
Элеонора Георгиевна не пошевелилась.
Аня, не вставая с коленей, на четвереньках поползла к лежащей на дощатом полу старушке. Расстояние до нее было метра три, но у Анны все никак не получалось его преодолеть. Ей казалось, что ползет она очень быстро, так быстро, что штаны на коленях изорвались вдрызг, но добраться до разнесчастной кухонной двери у нее не получалось…
Наконец Аня приблизилась к сухонькому телу так близко, что смогла дотянуться до острого старушечьего плеча. Аня обхватила его ледяными пальцами, потрясла, потянула на себя…
– Бабулечка, вставай, простудишься, – зашептала Аня, приблизив губы к прикрытому седыми прядями уху. – Вставай же…
И резко дернула Элеонору Георгиевну на себя.
Тело старушки перевернулось и с глухим стуком шмякнулось на спину.
Аня отпрянула. Она увидела пустые глаза, скрюченные пальца, перекошенный рот. Глаза, пальцы и рот мертвого человека.
Бабуля умерла!
Не может быть! Почему? Как же теперь она, Аня, будет жить без Элеоноры Георгиевны? Кто, кроме бабы Лины, назовет ее «девочкой»? Кто угостит вареной сгущенкой? Кто расспросит, пожалеет, посоветует?
Аня заскулила, неумело гладя старушку по мягким, как пух, волосам, по сухоньким плечикам, по морщинистым рукам. Она склонилась над ее бледным лбом, чтобы поцеловать на прощание, как вдруг замерла… Она увидела нож, торчащий в плоской, почти девичьей груди Элеоноры. Нож? Аня не верила своим глазам. Что может делать он в груди безобидной старухи? И ладно бы ширпотребовский кухонный нож или самопальный тесак, но тот, что торчал в Элеонориной груди, был совсем другой породы. Аристократ! Красавец! Произведение искусства! Элегантная рукоятка из желтого металла, выполненная в форме обвитого змеей дерева. Крона (навершие ножа) облита зеленой эмалью, тело змеи так искусно обработано алмазом, что каждая чешуйка сверкает, а ее преувеличенно большие глаза переливаются драгоценным блеском – каждый из них был не чем иным, как камнем, похоже, изумрудом. Единственное, что портило красоту кинжала, – это кровь, капли которой попали на сверкающее тело змеи…
Значит, баба Лина не умерла – ее убили! Аня от ужаса всхлипнула и резко отползла от тела. Убили! Безобидную старую женщину зарезали антикварным кинжалом! Такого не бывает!
Аня все пятилась, быстро перебирая ногами, и никак не могла оторвать взгляда от загадочно сверкающего змеиного глаза на рукоятке кинжала. Наконец она ткнулась спиной во входную дверь. Добралась! Теперь бежать отсюда. Скорее! Аня начала медленно подниматься с коленей, она почти их разогнула, даже успела вцепиться в ручку двери, не успела только покинуть квартиру, так как в тот миг, когда она собралась это сделать, тишину разорвал пронзительный телефонный звонок.
Сердце Ани содрогнулось и ухнуло в пропасть. Не может быть! Этого не может быть! В квартире нет телефона! Но откуда тогда такой трезвон? Слишком громкий, чтобы раздаваться из другой квартиры. И слишком настойчивый, чтобы его проигнорировать… Как загипнотизированная, Аня пошла на звук, осторожно продвигаясь в сторону комнаты.
Телефон стоял на тумбочке в самом углу спальни. Такой же старый, как все здесь: мебель, ковры, книги. Дряхлый телефон на дряхлой тумбочке. Только раньше его не было. Или был, но хозяйка его прятала. Вопрос – зачем?
Дрожащей рукой Аня подняла трубку.
– Алло, – хрипло произнесла она. – Алло.
– Элеонора Георгиевна? – прошелестел кто-то на другом конце провода. Неясно, мужчина или женщина.
– Нет.
– А можно ее? – вкрадчиво попросил голос.
– Нет.
– Почему?
– Она умерла, – выдохнула Аня в трубку, после чего рухнула на пол, потеряв сознание.
Ева
Ева припарковала свой огромный черный джип у самого подъезда. Она всегда так делала, ей было плевать на то, что ее внедорожник перекрывает проезд другим машинам, пусть где хотят, там и проезжают, а она не намерена пачкать свои роскошные сапожки в грязи.
Она выбралась из автомобиля, включила сигнализацию и, прежде чем войти в подъезд, привычным жестом погладила хромированный бок своего джипа. Ева его обожала. Пусть ей все твердили, что эта махина не для нее, что такой элегантной утонченной даме больше подойдет «Инфинити», «Порше», «Ягуар», «Лексус», но она была на сто процентов уверена, что мощный черный «Ренд Ровер» именно ее автомобиль. А все эти «Порши» и «Ягуары» созданы для глупых блондинистых сучек, скороспелых жен нуворишей, которые ни черта не понимают в жизни. Ева и сама была блондинистой сучкой (пардон, сукой, отпетой сукой), но далеко не глупой. С такими мозгами, как у нее, можно поступить в престижный институт, защитить диссертацию, сделать карьеру, но Ева не собиралась тратить свою молодость на такие глупости… Она и без аспирантур знала, как добиться успеха в жизни. Главное, не расслабляться: не показывать своих страхов, опасений, слабостей, еще надо уметь врать, изворачиваться, бить по больному, не брезговать подлостью и быть всегда красивой. Все! Больше умной женщине никакие навыки не нужны, кроме разве что досконального владения техникой секса…
Вот чем-чем, а этой техникой она владела в совершенстве. Ева знала, как раззадорить, соблазнить, ублажить мужчину. Еще знала, как вытрясти из раззадоренного, соблазненного, ублаженного большие деньги. Все, чем она владела, за исключением квартиры, доставшейся ей от бабки, – брюлики, гардероб, машина, техника, новый бюст, – Еве подарили ее козлики (так она называла своих любовников). Мужчины Еву боготворили. За магнетизм, сексуальность, раскрепощенность, за стиль, красоту, стервозность наконец. Но особенно, конечно, за красоту. Ева была не просто хороша собой, она была прекрасна… как скандинавская богиня. Высокая, длинноногая, с копной платиновых волос и васильковыми глазами, она неизменно вызывала восхищение. У нее было много романов, каждый из них принес ей немалую выгоду, но ни один не закончился свадьбой. И не потому, что ей не предлагали выйти замуж, отнюдь… Просто Ева терпеть не могла условности, ненавидела ограничения и, что греха таить, презирала мужчин. К женщинам она, впрочем, тоже особой симпатии не питала, но дело не в этом…
«Зачем нужен брак? – недоумевала она. – На кой черт? Чтобы какой-то козел посадил тебя в клетку, пусть и золотую, и требовал послушания, верности, уюта в доме и отчета обо всех тратах». Нет, Еву такая жизнь не привлекала…
Ей тридцать один. Хороший возраст, самый лучший: еще ничего не висит, не морщится, не седеет, не выпадает, но уже пожила, уже личность. И капиталец нажит не слабый. Еще пару годков, и можно будет послать всех этих разновозрастных богатых козлов к чертовой матери, открыть свое дело и зажить припеваючи, снимая себе на субботние вечера юных кобельков…
Ева вошла в подъезд, поигрывая ключами, прошествовала к лифту. Мимо нее, привычно бурча ругательства, просеменила соседка – генеральша Астахова, старая грымза, единственная оставшаяся из прежних жильцов. Остальных расселили ушлые бизнесмены, возжелавшие жить в центре, выкупив у отставных вояк их обветшалые хоромы. Из старой гвардии только Астахова тут живет да сама Ева, генеральская внучка.
– Проститутка чертова… Опять свою тачку посередь дороги поставила, – прокаркала Астахова, выглядывая на улицу. – Сколько ж можно повторять…
– Иди в жопу, старая карга, – лениво сказала Ева, заходя в лифт.
Еву забавляла старухина ненависть и ее вечное ругательство «проститутка чертова», будто сейчас кого-то такими словами обидишь. Тем более что проституткой Ева не была никогда. Профессиональная любовница, вот как она себя называла. Любовница! А не какая-то там шалава, пусть и высокооплачиваемая…
Лифт поднял Еву на второй этаж. Она вышла на вылизанную приходящей уборщицей лестничную клетку, подошла к двери своей квартиры, отперла ее и вошла, с удовольствием вдыхая привычный запах отчего дома. Как же давно она здесь не была! Целых три дня… Да, Ева тосковала по своей милой квартирке, как другие тоскуют по родителям, детям, мужьям, и совсем не могла спать вне своей спальни, поэтому она редко оставалась у любовников больше чем на сутки. В этот раз пришлось сделать исключение. Уж больно козлик был щедр… И шубку из шиншиллы подарил, и сумочку «Луи Вьюитон», и сережки с изумрудами, их, правда, придется вернуть в магазин – изумруды Ева терпеть не могла, но это, в конце концов, мелочи…
Она вошла в кухню, бросила на пол новое манто, включила любимый диск «Бах и звуки океана», налила в рюмку пятьдесят граммов перцовки, залпом выпила, занюхала комнатной орхидеей. Если бы кто-то из знакомых увидел, как светская львица Ева Новицкая хлещет плебейскую настойку, да еще и не закусывая, не поверил бы своим глазам, потому что госпожа Новицкая всегда пьет только коллекционное шампанское. На самом деле Ева его терпеть не могла, но, несмотря на отвращение, пила, и не только для имиджа, а еще и потому, что крепкие напитки кружили голову, «шипучка» же позволяла оставаться трезвой.
Налив в стопку еще немного настойки и прихватив со стола задубевший кусок медового кекса, Ева отправилась в гостиную. Там, удобно устроившись на мягком диване, она одним глотком выпила перцовку, закусила сдобным сухарем, после чего с удовольствием осмотрелась. Хороша у нее квартирка, ничего не скажешь! Шикарная «трешка» в старинном доме, с эркером, высоченными потолками, настоящим дубовым паркетом и даже колоннадой. Конечно, в эту стодвадцатилетнюю старушку пришлось вложить кучу денег (одна замена труб и батарей во сколько встала, не говоря уже о реставрации паркета и новых окнах!), но результат того стоил… Честное слово, стоил! Квартира теперь была чудо как хороша… И, самое главное, не похожа на все эти однотипные модерновые хаты в стиле хай-тек, напичканные пластиком, винилом, стеклом и уродскими светильниками. Евина квартира была другой: на стенах ткань, на полу дуб, на потолке лепнина с позолотой, вся мебель из натурального красного дерева, а аксессуары из бронзы или антикварного фарфора…
Даже страшно подумать, что когда-то она хотела весь этот хлам (тогда она еще не видела разницы между старьем и стариной) выкинуть на помойку… Было это семь лет назад, когда Ева только-только стала полновластной хозяйкой этой шикарной, но жутко запущенной квартиры и не знала, с чего начать, дабы привести ее в божеский вид. «Все выкину, – думала она, сдувая пыль с пузатого херувима, что стоял на жутком комоде в углу гостиной, – все подчистую, а вместо этого безобразия поставлю шкаф «Стенли» и кровать с водяным матрасом». Помнится, она даже вытащила из квартиры журнальный столик с гнутыми ножками и собралась нести его на помойку, но, на счастье, по дороге ее перехватил какой-то чудной очкастый старик и предложил за него немыслимую сумму в долларах. Ева, естественно, не продала, она всегда была девушкой практичной, вместо этого она отправилась к знакомому антиквару, который оценил кривоногий столик в два раза дороже.
С того памятного дня прошло больше семи лет, но до сих пор Ева помнит, с каким восторгом она вернулась в свою захламленную квартиру, с какой нежностью пробежала пальцами по лакированной поверхности комода (середина XVIII века, как оказалось), с каким трепетом стерла пыль с херувима, с какой неожиданной радостью осознала, что все эти вещи, принадлежащие некогда русским аристократам, теперь ее, и с какой непоколебимой уверенностью решила – она с ними никогда не расстанется!
Слово свое она сдержала: ни одна мелочь, даже самая бросовая (паршивенькое начало XX века), не покинула ее квартиры. Даже глупая конфетница из горного хрусталя, которой она не очень дорожила, осталась стоять там же, где стояла всегда – на буфете. В принципе, и сам буфет ей не сильно нравился, уж очень был громоздок, но и его она не собиралась продавать. Не говоря уже о кривоногом столике, ее любимце, на котором так хорошо смотрелся белый ретротелефон…
Вдруг он зазвонил. Да так неожиданно громко, что Ева поперхнулась кексом, который машинально жевала.
– Вот хрень, – выругалась она сквозь зубы и, стряхнув с губ пахнущие медом крошки, взяла трубку. – Алло!
Ей никто не ответил. Из трубки доносилось лишь легкое потрескиванье и далекая музыка.
– Что за ё-кэ-лэ-мэ-нэ? – рявкнула Ева в мембрану. – Але!
Опять молчание. И когда Ева уже собралась бросить трубку, на том конце провода неожиданно отчетливо прозвучало:
– Старуха умерла!
Эдуард
Эдуард Петрович Новицкий, покряхтывая, влез в салон своей машины. Пыхтя и вытирая пот крахмальным платком, уселся. Поерзав на сиденье, принял удобное для его грузного тела положение, откинулся на спинку, закрыл глаза. «Надо худеть, – в очередной раз подумал он, – иначе до шестидесяти не дотянуть». На красоту фигуры плевать, не до красоты нынче, в его возрасте главное здоровье, которое, как известно, не купишь… К сожалению… Иначе у Эдуарда Петровича было бы самое лучшее, самое молодецкое здоровье, потому что он дьявольски богат.
– Куда едем, Эдуард Петрович? – мягко спросил водитель, повернувшись к боссу всем корпусом, он знал, что хозяин любит, когда ему смотрят прямо в глаза.
– Давай в контору, – буркнул Эдуард, расслабляя ремень на брюках. Ему тяжело было сидеть с утянутым брюхом, вот и расстегнул, чтоб дышалось вольготнее. – Потом вернешься за Каринкой, сводишь ее к массажисту.
Каринкой он звал свою любовницу Каринэ, королеву красоты Армении, приехавшую в столицу дружественной России для того, чтобы стать звездой. Звездой она, понятное дело, не стала, в Москве таких королев пруд пруди, зато отхватила себе богатого, доброго, а главное, совсем не требовательного любовника. Единственное, на чем настаивал Эдуард, так это на порядочности: то есть не красть, не врать, не изменять. Еще не пытаться «залететь» и не требовать регистрации отношений. Хочешь детишек и штампик в паспорте – ищи другого, а он в этом не помощник: слишком стар и слишком мудр, чтобы поверить в то, что голозадая молодуха полюбила его за красивые глаза, а не за счет в цюрихском банке… К тому же Эдуард уже был когда-то женат (супружница его, к сожалению, умерла молодой), и дети у него имелись (эти, неизвестно, к счастью или к сожалению, живы, здоровы), но ни жена, ни дети не сделали его настоящим семьянином. Он всегда был одиночкой. Волком-одиночкой! Вульфом – именно такое «погоняло» дали ему на зоне и именно так (за глаза, конечно) его называли до сих пор.
Сидел Эдуард Петрович три раза. Первая ходка была по малолетке, вторая уже в зрелом возрасте, третья сразу за второй. Освободившись в последний раз, Вульф поклялся себе больше не попадаться. Клятву сдержал, хоть для этого и пришлось пойти на пару заказных убийств.
Когда он сидел во второй раз, умерла жена, и дети, пацан и девчушка, остались на попечении его матери, женщины бескомпромиссной, волевой, властной, именно она запретила ребятам видеться с отцом, потому что такой папаша, по ее же словам, детям не нужен. И дети согласились, они соглашались со всем, что вдалбливала им бабка… Эдуард вспомнил, как попытался однажды поговорить со своей дочерью. Было это давно, девчушке только-только исполнилось двенадцать, а он всего месяц как «откинулся» второй раз. Эдуард подошел к девочке, когда она возвращалась из школы (было двадцать пятое мая, последний звонок, и малышку, помнится, нарядили в банты и парадную форму), сказал, что он соскучился, хочет чаще ее видеть, что, несмотря ни на что, любит их с братом и мечтает с ними воссоединиться… И что же ответила на это его малолетняя дочура, его любимая, дорогая девочка? А девочка ответила так: «Ты вор и убийца. Я тебя ненавижу!» И потом еще добавила, что если он попробует подойти к ней еще раз, она вызовет милицию и скажет, что отец пытался ее украсть…
Эдуард Петрович больше с дочкой не виделся. И с сыном тоже: его мамаша, узнав о той встрече, срочно приняла меры – отправила детей на все лето в лагерь отдыха.
А по осени Вульф опять загремел в тюрягу.
Чудны дела твои, господи! Всего двадцать лет назад он был вором и убийцей, а теперь солидный бизнесмен, глава концерна «Голд-трейд», миллионер, меценат и, что самое чудное, кандидат экономических наук…
Эдик покрутил перстень на толстом безымянном пальце (золото, бриллианты, большой изумруд в центре), он любил его крутить, чтобы полюбоваться игрой камней, но делал это только наедине с собой, поскольку стоило повернуть печатку, как под ней тут же обнаруживалась татуировка. Сделал ее дурачина по молодости, а теперь прикрывай… Конечно, можно ее вывести, как он уже вывел три наколки: на груди, плече, запястье, но на пальце, говорят, особенно больно, а боли Эдик боялся…
– Эдуард Петрович, – подал голос шофер Шурик, – вы не забыли про сегодняшнюю поездку к врачу?
– Помню, – скупо улыбнулся Вульф. – Только не уверен, что поеду…
– Карина побьет дома все вазы, если узнает…
Эдуард расхохотался – Шурик прав, Каринка переколотит в особняке всю керамику, узнав, что ее любовник отказывается делать себе липосакцию, на которую она его месяц уговаривала. А началось все, когда она узнала, что Эдик решил похудеть при помощи диеты. Кто в наше время голодает, кричала она, выкидывая в окно его завтрак (черствый рогалик, яблоко и тарелку шпината)! Только фанатики, дураки и бедняки! Богатые же люди, желающие похудеть, идут к пластическому хирургу, который под наркозом удаляет лишние жиры за пару часов! Три штуки баксов – и ты строен, как кипарис! Заодно и мне нос укоротим…
Поначалу Эдик с любовницей согласился. Хорошая же идея! Вшивые три штуки и пара часов безмятежного сна, зато какой результат! Но потом, когда увидел по телевизору, как проходит эта операция (оператор, снимавший ее, хлопнулся в обморок, не дождавшись окончания), категорически отказался идти на такие муки. На них способны только женщины и артисты! Нормальный мужик такого издевательства над собой не выдержит… Но Каринка не отступала, с истинно восточным упорством она изо дня в день превозносила возможности современной пластической хирургии, перемежая восторженные речи упреками в трусости и заверениями в том, что худым она будет его любить еще сильнее.
В итоге Эдик сдался: пообещал сходить на консультацию к специалисту. Завтра же. И вот уже завтра наступило, а идти что-то не хочется…
Черт побери! Неужели в начале XXI века ученые так и не придумали ничего лучше, чем изуверская операция? Неужто для того, чтобы сбросить каких-то сорок килограммов, надо либо жрать траву и с утра до ночи колбаситься в тренажерке, либо ложиться под нож хирурга-пластика? Похоже, что так, ведь ни кодирование, ни биодобавки, ни массаж Эдуарду Петровичу не помогали…
От грустных мыслей о лишнем весе его отвлек телефонный звонок. Эдуард Петрович, сопя, словно гайморитчик, полез в нагрудный карман за мобильным, достал его и, не глядя на определитель, поднес его к уху.
– Да, – рыкнул он в трубку.
– Эдуард Петрович? – вкрадчиво спросил некто на другом конце провода.
– Я самый. Что вам?
– Мне ничего… – сдавленный смешок. – Просто я хочу сообщить вам нечто важное…
– Короче, – гаркнул Эдик, теряя терпение.
Повисла недолгая пауза, потом тот же вкрадчивый голос торжественно произнес:
– Старуха умерла!
Елена
Елена Бергман бросила на стол кейс, стремительным шагом прошла к окну и рывком открыла форточку (несмотря на то, что в офисе был установлен суперсовременный кондиционер, она любила проветривать помещение по старинке). Когда морозный воздух проник в комнату, она подошла к любимому кожаному креслу с широкими подлокотниками и с наслаждением в него опустилась. Сейчас посижу минут пять, сказала себе Елена, а потом опять за работу. Конечно, не мешало бы перекусить, но на обед времени нет – в четыре у нее пресс-конференция, а к ней еще надо подготовиться…
Дверь кабинета резко распахнулась, и на пороге возникла Ленина секретарша Любочка.
– К вам пришли, – доложила она, прикрыв за собой дверь.
– Кто?
– Тот скользкий тип из аппарата президента, которого вы вчера выгнали…
– Гони и сегодня, – решительно сказала Елена.
– А это ничего? Все же из аппарата…
– Так не сам же президент, – пожала плечами Елена, – так что гони смело. Скажи, я занята и освобожусь только на той неделе…
Любочка деловито кивнула аккуратно подстриженной головкой и вышла. А Елена тут же переместилась из кресла на стул – похоже, отдых закончился на четыре минуты раньше. Она включила компьютер, открыла файл с заготовленной речью (самолично написанной, никаких спичрайтеров она не признавала), пробежала текст глазами и осталась им довольна… Лучше бы получилось только у Жириновского, но с ним никто не сравнится.
Елена достала из стола папку с бумагами, разложила их, намереваясь просмотреть, но взгляд ее неожиданно наткнулся на плакат, висящий на стене. На нем была изображена она, депутат Государственной думы Елена Бергман, красивая пятидесятитрехлетняя женщина с серьезным лицом и отличной фигурой. Этот плакат повесила на стену Любочка, ей очень нравилось, как начальница на нем смотрится, самой же Елене фотография казалась неудачной, так как была явно ретушированной. Где мои мешки под глазами, спрашивала она у себя, только у глянцево-бумажной, где морщины, родинки? Конечно, без них она выглядит на десять лет моложе, но это уже не она… Елена никогда не скрывала своего возраста, не пыталась казаться моложе, чем есть, она не делала подтяжек (хотя в мире политики и мужчины не брезговали пластикой) и даже волос не красила, оставляя стильный ежик седовато-пепельным… И при этом умудрялась отлично выглядеть в свои пятьдесят… За это ее обожали женщины предпенсионного возраста, именно они вознесли Елену на политический олимп.
Дверь в кабинет опять распахнулась, но на этот раз на пороге возникла не Любочка, а стройный высокий мужчина очень импозантного вида: в отличном итальянском костюме, шелковой рубашке, с гладко зачесанными каштановыми волосами и тонкими усиками над чувственным ртом.
– Душечка, – промурлыкал он, приближаясь к Елене с распростертыми объятиями. – Здравствуй, моя дорогая…
– Привет, – весело поздоровалась с пришедшим «душечка» и дала себя облобызать. – Как спал?
– Отлично. Просто отлично, – заверил он, после чего уселся в кожаное кресло и добавил: – Рюмка бренди на ночь – лучшее средство от бессонницы. Рекомендую.
– Я, Алекс, бессонницей не страдаю, ты же знаешь…
– Ты просто не спишь, – закончил за нее Алекс.
– Потому что мне жалко тратить время на сон.
– Леночка, в нашем возрасте спать надо как можно больше, это я тебе как врач говорю…
– Ты мне это и двадцать лет назад говорил, а тогда нам было только по тридцать с небольшим…
– Неужели нам сейчас по пятьдесят с хвостиком?! – притворно удивился Алекс. – Не может быть! Я себя чувствую максимум на двадцать пять!
Елена невольно рассмеялась – только Алекс мог пустой болтовней поднять ей настроение. Наверное, именно поэтому она и вышла за него замуж.
– Вечером мы идем на прием, – строго проговорил Алекс, мигом став серьезным. – Надеюсь, ты не забыла?
– Забыла, – созналась Елена. – А можно не пойти?
– Нельзя, – отрезал он, иногда Алекс мог быть непоколебимым. – Прием дают в твою честь, не прийти – значит смертельно обидеть хозяина. А тебе лучше, чем мне, известно, что он финансирует вашу партию…
– Ладно, я приеду, только с опозданием.
– Естественно. – Алекс широко улыбнулся, сверкнув отличным фарфором. – Королевы должны опаздывать.
– А про то, что точность вежливость королей, ты забыл?
– Пережитки прошлого, – махнул своей аристократичной ладонью Алекс. – А мы-то с тобой люди современные…
Елена кивнула, да, они люди современные, иначе она не смогла бы позволить мужу сидеть дома и не работать, а она позволяла, так как те деньги, которые он зарабатывал в своей больнице, были настолько ничтожны, что их хватало только на хлеб и туалетную бумагу. Поэтому на семейном собрании было принято решение – на жизнь будет зарабатывать Лена, у нее это отлично получается, а хозяйством займется Алекс. К счастью Бергмана, его положение домохозяина совсем не унижало, он с большой охотой занимался бытом: нанимал прислугу, давал ей задания на день, решал, какие покупки надо сделать, когда оплатить счета, чем накормить жену и когда сводить их любимую собаку Дульцинею (Дулю) к ветеринару.
– Чем сейчас займешься, дорогой? – ласково спросила Лена, любуясь дымчатыми глазами мужа.
– Поеду к маникюрше – не могу же я явиться на прием с запущенными ногтями… – Он придирчиво осмотрел свои безупречные руки и, судя по всему, остался ими недоволен. – Просто не могу!
– А потом?
– Заскочу в магазин «Флора», приценюсь к пальмам, мне кажется, у нас в холле не хватает яркого зеленого пятна… Как ты считаешь?
– Целиком доверяю твоему мнению.
Алекс лучезарно улыбнулся, встал с кресла, подошел к супруге и смачно поцеловал ее в ненакрашенные губы.
– Ты у меня умница.
– Поэтому ты на мне и женился…
– Нет, женился я на тебе, так как знал, что в один прекрасный день ты станешь известным политиком, будешь зарабатывать большие деньги и избавишь любимого мужа от постылой обязанности ходить на службу…
Лена от души рассмеялась, оценив шутку. А это была шутка, поскольку, когда они поженились (а произошло это двадцать лет назад), ничто не предвещало ее успеха. Елена тогда была обычной учительницей истории, проживающей в общежитии, к тому же не очень здоровой после неудачной операции и весьма нелюдимой из-за болезненного разрыва с любимым…
Они познакомились в поликлинике, куда Лена пришла на прием к гинекологу и где Саша (тогда он называл себя именно так) работал рентгенологом. Она подошла к молодому врачу, чтобы спросить, где шестьдесят шестой кабинет, и он не только подсказал, но и проводил ее, пока ждали очереди, они разговорились. Потом Алекс напросился к ней в гости, на следующий день уже без просьб пришел к ее дому с цветами, еще через день остался ночевать, а спустя месяц они подали заявление в загс.
Так Елена Паньшина стала женой Александра Бергмана и, несмотря на пророчества коллег и приятелей, ни разу об этом не пожалела. Да, ей все твердили, что он слишком красив, слишком расфуфырен, слишком беспечен, чтобы стать хорошим мужем. Он будет тебе изменять, вопили подружки-училки, с завистью рассматривая ее свадебные фотографии. Он тебя бросит ради молодой, глупой, сексуальной! Одумайся! Он тебе не пара! А Лена в ответ только смеялась – она была уверена в том, что именно Алекс больше, чем кто бы то ни было, подходит ей в качестве супруга. И не потому, что так сильно любила своего новоиспеченного мужа, нет, она относилась к нему с большой симпатией, но и только, просто в лице Алекса она нашла идеального партнера для жизни: веселого, беспечного, остроумного, яркого, общительного, цельного, такого, какого она всегда мечтала видеть рядом с собой. А если он бросит ее ради молодой, глупой и сексуальной, что ж, значит, такова судьба. После ужасного разрыва со своей единственной любовью Лена поклялась себе больше из-за мужчин не страдать.
Но, к удивлению завистников и самой Елены, Алекс оказался прекрасным мужем. Он отлично готовил, сам себе стирал носки, любил бегать по магазинам и наводить уют в их шестнадцатиметровой комнатке. Еще ему нравилось принимать гостей, поэтому в их хибаре постоянно толклись люди, он обожал вечеринки, танцы, пикники, гулянки, и Елену это нисколько не раздражало. Конечно, денег молодым катастрофически не хватало: еженедельные банкеты, устраиваемые Алексом для друзей, сжирали весь семейный бюджет, но Лена не считала это поводом для скандала. В конце концов, она видела, за кого выходила замуж…
Вот что ее действительно удивило, так это то, что Алекс ей не изменял. То есть не просто ни разу не был уличен в адюльтере, но даже не дал повода для ревности. Это было непостижимо, так как Алекс был чрезвычайно хорош собой, обходителен, мил, остроумен и очень нравился женщинам, к тому же имел постоянную потребность в сексе, ведь после страшной операции по удалению матки Елена стала к постельным играм равнодушна…
Но не это было самым ужасным. Самым ужасным оказалось то, что Елена не могла иметь детей. Она-то с этим давно смирилась – но каково Алексу жить с женщиной, неспособной подарить ему наследника? Тем более что он очень любил детей, особенно маленьких девочек, как-то он ей даже признался, что всегда хотел иметь дочку, которую звали бы Ингрид. Ингрид Бергман, как его любимую актрису.
Оказалось, и это препятствие не смогло разбить их семейную лодку. Алекс быстро смирился с ее бездетностью и вместо дочки Ингрид завел собаку Дулю. Ко всему прочему в середине девяностых Елена занялась бизнесом, стала хорошо зарабатывать, и у Алекса появилась возможность ежесезонно обновлять гардероб, коллекционировать сигары, книги, запонки, играть в гольф, путешествовать, встречаться с интересными людьми. Короче говоря, он был катастрофически занят, а при такой занятости о детях и думать некогда.
А тут еще Елена занялась политикой, и Алекс из мужа обычной богатой женщины превратился в супруга известной личности. Его фотографировали вместе с женой, брали у него интервью, приглашали на телевидение. Он стал так же популярен, как и его супруга, потому что был неотразим, а самое главное, благороден, ведь не каждый мужчина останется рядом с женщиной, неспособной иметь детей…
Пока Елена размышляла об этом, Алекс подошел к зеркалу, пригладил свои и без того безупречно причесанные волосы ладонью, одернул пиджак, поправил галстук. Он всегда тщательно следил за собой, а в последнее время стал особенно придирчив к внешнему виду: во-первых, в его возрасте нельзя позволять себе распускаться, а во-вторых, Алекса в любой момент могут сфотографировать.
– Алекс, тебе пора подкрасить волосы, – спокойно сказала Лена, подходя вплотную к мужу. – На висках видна седина.
– Да, я заметил, завтра же иду к парикмахеру, – ответил он. Алекс не считал зазорным подкрашивать волосы, делать пилинг, массаж, педикюр, он даже подумывал о вживлении в лицо золотых нитей, но об этом пока супруге не говорил. – Кстати, не желаешь, чтобы я записал к нему и тебя?
– Нет, спасибо, меня устраивает моя парикмахерша.
– Ну как знаешь, как знаешь… Только мой брадобрей Жоржик мигом бы уговорил тебя на колорирование… – Его глаза озорно сверкнули. – В экстремально красный… Стала бы клевой чувихой, за такую бы даже панки проголосовали…
– Только этого мне не хватало! – Елена, шутя, подтолкнула мужа к двери. – Иди уже к своей маникюрше, мне работать надо.
– Слушаю и повинуюсь. – Алекс дурашливо поклонился и, пятясь, покинул комнату.
Когда за ним закрылась дверь, Елена, все еще улыбаясь, прошла к окну. Встала у форточки, подставила лицо колючему зимнему ветру, собрала пальцем снег с рамы и слизнула его. Дурацкая привычка есть снег осталась с детства (ох, как ругала ее за это мама), и до сих пор госпожа Бергман не могла до конца от нее избавиться. Нет-нет да пожует ледышки, и теперь ее за это ругает муж…
Лена высунула руку в форточку, подставив ладонь под медленно падающие снежинки… Вдруг в груди что-то кольнуло. Да так больно, что перехватило дыхание. Елена испуганно схватилась за сердце – неужели инфаркт? Все может быть, тем более она так много работала в последнее время… Но только она об этом подумала, как боль прошла. Бесследно. Не осталось даже покалывания, лишь легкое томление и какое-то беспокойство. Значит, не инфаркт. Тогда что?
Ответ пришел тут же. Вместе с телефонным звонком. Стоило только ее аппарату затрезвонить, как она поняла: ей необязательно брать трубку, чтобы узнать, что именно ей хотят сообщить. Она уже знала. Чувствовала. Предвидела.
Елена глянула на разрывающийся телефон и прошептала:
– Старуха умерла!
Анна
Аня сидела в маленькой кухоньке, прижавшись спиной к дребезжащему боку холодильника «Днепр», и ничего не видящим взглядом смотрела в стену. Перед ней на облезлом кухонном столике стоял стакан с водой и пузырек валерьянки. Сумка с уже ненужными продуктами (любимой бабулиной сгущенкой, колбасой, маслом, рисом) валялась поодаль. Аня понимала, что надо бы ее поднять, но ей совершенно не хотелось двигаться. На нее навалилась какая-то страшная усталость. Врач сказал, что это последствие шока и скоро пройдет, но пока что-то не проходило…
В принципе, Анну уже допросили и отпустили на все четыре стороны, чтобы не мешала работать следственной бригаде, но, вместо того чтобы унести ноги из ужасной квартиры, она потихоньку пробралась в кухню (для чего пришлось перешагнуть через ноги мертвой старушки), забилась за холодильник и замерла. Умысла в ее действиях не было никакого: она не собиралась подслушивать или подглядывать, ей просто хотелось посидеть в своем любимом закуточке, ведь именно на этом табурете, прислонившись спиной к холодильнику, она обычно сидела, когда они с бабой Линой пили чай… Или когда та читала вслух свою любимую книгу «Ярмарка тщеславия»… Или просто расспрашивала Аню о жизни – о своей она никогда не рассказывала…
Кухня была излюбленным местом их посиделок…
Анна шмыгнула носом и хотела уже разрыдаться, как на пороге показались два человека. Она узнала их, это были два милиционера, что приехали на ее вызов, одного, русоволосого здоровяка, насколько она помнила, звали Владимиром, а второго, маленького, чернявого, жутко злющего на вид, Стасом. Они были крайне увлечены разговором, поэтому Аню не заметили.
– Я тебе, Стасевич, говорил, что это не простая бытовуха, – горячился Володя. – А ты: «Подумаешь, старушку почикали»… Эх ты, Шерлок Холмс хренов!
– Я же не знал, что кинжал, которым ее почикали, антикварный, – обиженно буркнул Стас.
– Не знал ты… Да по нему сразу видно… Я, конечно, в антиквариате тоже не разбираюсь, но понял, что ножичек старинный. И явно дорогой. Отсюда можно сделать два вывода. Первый: нож был принесен убийцей с собой, так как в этой халупе нет ничего дороже вот этого холодильника, и второй: убийца человек не бедный, раз может себе позволить умертвлять старушек раритетными кинжалами…
– Не обязательно. Он мог просто не знать, какова его ценность…
– Да одного взгляда достаточно…
– Это тебе достаточно, – не желал сдаваться Стас, – а убийца, может, нашел его на помойке…
– Ты к чему клонишь, мать твою?
– К тому, что не бедному человеку просто незачем убивать эту старушенцию! – рявкнул оппонент. – Я еще поверю, что к ней пьяница какой ворвался пенсию украсть. Или бомжара, район-то неблагополучный…
– У нее четыре замка на двери. Через такой заслон ни один бомжара не прорвется…
– У старухи, скорее всего, склероз, вдруг забыла запереться?
– Ты разве не помнишь, что девчушка из собеса сказала? Она заявила, что бабулька всегда запиралась. – Володя ненадолго замолчал, видно, что-то обдумывал. – Странно это, а, Стасевич?
– Что именно?
– То, что бабка так баррикадировалась. Чего в этой халупе брать-то?
– Да уж, брать нечего, даже заначки никакой…
– Может, почистили уже?
– Не… В кошельке – он, кстати, лежит на видном месте – триста рублей. Для алкашей целое состояние…
– Слушай, а эта бабка свою квартиру никакой фирме не подписала? Знаешь же, сколько сейчас их развелось…
– Проверим, конечно, но тебе не кажется, что аферисты выбрали бы более дешевое орудие убийства, например яд или газ.
– Кажется, – уныло согласился Володя. – А что говорят свидетели?
– В основном мычат, потому что дом наполовину заселен алкоголиками…
– А та любопытная старушенция с первого этажа, Богомолова, кажется? Она вроде соловьем заливалась…
– Если бы по теме заливалась, тогда бы ей цены не было! На самом деле ни черта она не видела, потому что из квартиры не выходит – простуды боится, глазка на двери не имеет, а окна у нее смотрят на так называемый задний двор. Единственное, что мы от нее узнали, так это то, что Элеонора Георгиевна въехала в эту квартиру не так давно, то ли шесть лет назад, то ли семь, но это мы еще выясним, причем въехала с одним чемоданом, то есть все барахло здесь осталось от прежних хозяев…
– Беженка, что ли?
– Нет, коренная москвичка, опять же если верить соседке.
– А паспорт посмотрели?
– Паспорта пока не нашли. Далеко, видно, запрятала.
– Зачем? Деньги-то на виду.
– Ха! У меня бабка девяностолетняя заначку в стол кладет, а паспорт чуть ли не под линолеум прячет. Потому что боится, что его выкрадут и возьмут в каком-нибудь коммерческом банке на него огромный кредит.
– Не дают таким старым кредитов.
– А ты поди ей докажи.
– Ладно, вернемся от твоей бабки к нашей, покойной. Про родственников что-нибудь выяснили?
– Какие родственники? Тебе же девчонка из собеса сказала, что старуха одинокая.
– Слушай, – неожиданно оживился Володя. – Тебе эта Анна Железнова не показалась чокнутой?
– Не то чтобы чокнутой, а какой-то блаженной. Не от мира сего.
– Да уж! Никто уже лет десять не носит таких пальто… Вроде молодая девка, а так себя запустила…
– А она не могла старушку замочить, как ты думаешь?
Аня закусила губу, чтобы не вскрикнуть – она никак не ожидала такого обвинения.
– Сначала я именно так и подумал, – протянул Володя. – Но у девчонки алиби, его, конечно, еще надо подтвердить…
– И какое у нее алиби?
– В момент убийства, а совершено оно, если верить нашему эксперту, между 8.30 и 9.30 утра, гражданка Железнова была на другом конце столицы – получала аванс по месту работы… Свидетелей, как понимаешь, найдется куча…
Стас двусмысленно хмыкнул, после чего достал из кармана сигареты, спички и, присев на корточки, закурил.
– Необычное это убийство, – задумчиво проговорил он, выпуская дым через нос. – Непохожее на другие…
– Я бы сказал, убийство в стиле ретро, – меланхолично заметил Володя.
– Тебе тоже пришло в голову именно такое сравнение?
– Наверное, из-за этого дурацкого кинжала, кстати, надо пробить у антикваров, какова его рыночная стоимость…
– Мне кажется, дело не только в кинжале. Просто сейчас так не убивают… – Стас нервно стряхнул пепел с сигареты. – Вспомни, сколько мы дел вели (заказухи я в расчет не беру, там другое), а все одно и то же… Грабят – убивают, насилуют – убивают, завидуют – убивают, перепьются – тоже убивают. Грязь, деньги, кровища, похоть! Но на моей памяти нет ни одного убийства, похожего на это… Оно какое-то ненастоящее: чистенькое, прилизанное, даже элегантное… То ли книжное, то ли киношное, то ли лубочное…
– То ли ритуальное, – неожиданно перебил товарища Володя.
– Кинжал не ритуальный, обычный боевой…
– Знаю, но он должен что-то символизировать, иначе старушку зарезали бы обычным кухонным ножом…
Володя хотел еще что-то добавить, но когда он открыл рот, из-за холодильника со страшным грохотом выпала Анна. Устав сидеть в скрюченном положении, она решила распрямиться, а так как хорошо у нее ничего в жизни не получалось, то, пытаясь сесть поудобнее, она каким-то образом умудрилась зацепиться ступней за ножку табурета, после чего полетела на пол, больно приложившись лбом о батарею.
– Зрасте, – пролепетала Анна, неуклюже поднимаясь. – Я тут задремала… Извините…
– Это что еще за явление Христа народу? Тебе куда было велено идти? – накинулся на нее Стас.
– Домой, – с дрожью в голосе ответила она.
– А ты чего тут сидишь?
– Я же говорю, задремала…
– А ну топай домой по-быстрому, пока я тебя в каталажку не упек…
Аня от страха задрожала, и, бормоча извинения, стала мелкими шажочками продвигаться к выходу.
– И сумку не забудь! – рыкнул Стас, сверкнув глазами.
Аня послушно вернулась за сумкой, вцепилась в нее, как в спасательный круг, и бочком, бочком вышла в прихожую. На счастье, труп уже убрали (на полу остался только меловой трафарет), поэтому Анна беспрепятственно преодолела расстояние до двери, быстро распахнула ее и пулей вылетела на лестничную клетку.
До первого этажа она добежала в считаные минуты, но вместо того, чтобы выйти из подъезда и, как было велено, топать домой, Аня устало опустилась на заплеванную ступеньку, уткнулась лбом в стену и по-щенячьи заскулила. Вообще-то она не была плаксой, но сегодня что-то разнюнилась… Сначала от испуга рыдала, потом от растерянности, позже из-за жалости, а вот теперь от обиды… Да, ей было обидно! Но не потому, что на нее накричали и обозвали явлением Христа народу, к этому ей не привыкать, на нее кричали все, кому не лень, горько стало оттого, что ей некуда было идти. Конечно, жилплощадь у нее есть, и довольно большая (целых двенадцать метров), но комнату в коммуналке, где, к слову, она прожила всю жизнь, у нее язык не поворачивался называть домом. И причин этому множество.
Первая из них: комнатенка была жутко неуютной. До революции на месте Аниной обители был выход на черную лестницу, но в тридцатых годах прошлого века лестницу решили забаррикадировать, а узкий длинный коридор с бетонным полом и подслеповатым оконцем у самого потолка сделать комнатой. Вторая причина – чтобы попасть в свои «покои», Ане приходилось пересекать не только всю квартиру, но и кухню, а это просто ужасно, потому что вместе с ней в комнату проникает и пар, и вонь, и гарь, и дым, и ругань злющих соседей. Третья, и самая весомая, – все то время, что провела в стенах этой комнатенки, Аня была несчастна. Конечно, она и в садике, и в школе, и в библиотеке, и даже в кино не ощущала себя особенно счастливой, но дома, дома она просто задыхалась… Ее угнетали и вечная сырость, и непрекращающийся гам, и убогость обстановки, и отсутствие элементарного уюта, и вечные материны любовники, сменяющие один другого, и то, что, когда эти любовники появлялись, Ане приходилось ночевать в шкафу…
Последняя проблема исчезла, когда мать умерла, но легче Ане не стало, так как все осталось по-прежнему: и сырость, и убогость, и гам. Не так давно у Ани появилась было надежда: ее соседка Агриппина Тихоновна привела покупателя на свою комнату, и покупатель этот, окинув взором двухсотметровые дореволюционные хоромы, возжелал купить их целиком. Взамен предложил каждой семье по квартире на выселках. Обитатели коммуналки, коих насчитывалось восемнадцать человек, на предложение «благодетеля» отреагировали по-разному – кто-то тут же согласился, кто-то решил торговаться, на выселки им, видите ли, ехать не хотелось, кто-то отказался категорически, потому что все равно обманут. В числе самых покладистых оказалась и Аня, да ее не особенно слушали – из ее клетушки потенциальный покупатель собирался сделать кладовку.
В итоге ничего у них с продажей не вышло, устав выслушивать нелепые требования жильцов, дяденька купил другую коммуналку, этажом ниже, сделал в ней ремонт и уже вселился вместе с женой, родителями, дочкой, ротвейлером и крысой неизвестной сиамской породы.
Больше пока желающих приобрести их запущенную коммуналку не было, а Аня так надеялась… Иногда, когда от духоты и влажности она не могла уснуть, в ее воображении возникала такая картина: отдельная квартира (пусть на выселках, пусть однокомнатная, но отдельная) со светлой кухней, на окне занавески в горошек, непременно красные, на подоконнике герань, в углу стол, на нем солоночки, салфеточки, чашечки, блюдца, рядом табуретка, на табуретке она, Анна, на ее коленях кот… Все! Больше ничего ей для счастья не надо… Даже сотового телефона!
– Ты еще тут? – раздался над ее ухом грозный мужской голос.
Она вздрогнула и, замирая от ужаса, подняла глаза. Как она и ожидала, над ней нависал грозный милиционер Стас, тихонько спустившийся с четвертого этажа и вставший за ее спиной.
– Опять, скажешь, задремала?
– Ага, – глуповато улыбнулась она.
Он сокрушенно покачал головой и вполне миролюбиво спросил:
– Откуда ж ты такая взялась?
– Из собеса, – как всегда, невпопад ответила Аня, но, поняв свою оплошность, поправилась: – Вернее, из коммуналки.
– В коммуналке живешь?
– Ага.
– С мамкой, что ли?
– Нет, мама умерла год назад.
– Извини.
– Да ладно, чего уж… – пробормотала она смущенно, потому что никакой тоски по покойной родительнице она не испытывала, одно облегчение. – Не любила меня мамка, да и я ее не особо…
– А эту бабку любила?
– Очень, – с энтузиазмом воскликнула Аня. – Она была очень добрым, отзывчивым человеком… Чистым ангелом… – Видя недоверие на лице следователя, пояснила: – Ведь именно она меня на работу устроила.
– Как это?
– Просто. Я, как школу закончила, в техникум пошла, но бросила его – мать мне велела на работу устраиваться, а я хорошо училась, без троек… – Говорила Аня сбивчиво, коряво, она не могла складно выражать свои мысли, но не из-за скудного словарного запаса (с самой собой она общалась прекрасно), а из робости. – Мать меня на винзавод устроила, чтобы я там водку воровала…
– Пила?
– Она нет, хахаль ее пил… – Аня поморщилась, вспомнив сизую рожу материного сожителя. – Но я воровать не умею… И от запаха спирта у меня постоянно были головные боли, так что пришлось уволиться… Потом я много работ сменила, но нигде долго не задерживалась, кому я такая нужна… Ни образования, ни внешности… Только на овощебазу или уборщицей, а там в основном пьянь, да и неинтересно мне…
– А где тебе интересно? – с улыбкой спросил Стас.
– Я учиться хочу, – выпалила Аня. – На дизайнера ландшафтов. Я природу люблю: деревья, травы, цветы, особенно цветы, но в моей комнате они не растут. Им свет нужен, а я даже днем с лампочкой сижу… – Она погрустнела, думы о несбыточной мечте всегда навевали тоску. – Короче, оказалась я безработной. Стояла на бирже. Вот пришла я как-то отмечаться, смотрю, у крыльца бабулька стоит, миленькая такая, чистенькая, в соломенной шляпке, и улыбка добрая… Подошла она ко мне и говорит: «Что же ты, дочка, такая молодая, а работу найти не можешь?» А я ей в ответ: «Образования нет, блата нет, воровать не могу», короче, все, что вам сейчас, ей рассказала. Вот она мне и предложила: давай, говорит, ты будешь за мной ухаживать. Хорошо платить не могу, но и работы, как таковой, немного. Продукты покупать, газеты, лекарства, белье в прачку отнести, даже убираться не надо, я, говорит, сама могу… Я согласилась…
– Значит, ты не от собеса за ней ухаживала?
– Это сначала, но потом бабуля мне говорит: «Тебе надо официально оформиться, про пенсию подумать и все такое»… Отвела меня в собес, оказывается, социальных работников не хватает (зарплата, сами понимаете, копеечная), меня сразу и взяли…
– Давно ты ее знаешь?
– Почти год… Мы с ней очень подружились за это время…
– Ты говорила на допросе, что она была очень одинока, значит, ее никто не навещал?
– Почти никто. Разве что соседка, – Аня кивнула на дверь шестьдесят второй квартиры, – наведается… Или старая подруга раз в квартал забредет…
– Что за подруга? – напрягся Стас. – Как зовут?
– Как же ее зовут… – Аня свела брови, вспоминая. – Фамилия у нее еще такая благородная… А! Голицына! Она постоянно хвалилась своим аристократизмом… Она вообще была такая… ну… – Девушка пощелкала пальцами, подбирая достойное сравнение. – Нафталиновая, что ли…
– Как это?
– Таких сейчас мало осталось, вымерли, наверное, но раньше я частенько встречала в наших старомосковских дворах подобных старух… Худые, прямые, надменные, на голове шляпка с истлевшей вуалеткой, на руках перчатки, на шее побитый молью песец… Над ними всегда дети смеялись, а мне их было жалко… – Анины глаза увлажнились, не иначе решили за сегодня выплакать годовой запас слез. – Вот старуха Голицына из их числа.
– Имя не помнишь?
– Ее бабуля Ветой звала…
– Значит, или Лизавета, или Виолетта, – резюмировал Стас. – Сколько раз ты видела старуху Голицыну в квартире покойной?
– Всего раза три. Тяжело ей, наверное, через всю Москву в гости кататься, старая она, как и Элеонора Георгиевна… – Аня в задумчивости поскребла коленку. – Только не очень бабуля любила, когда Вета к ней приезжала… Как-то прихожу к ней, а Голицына только ушла, я по запаху поняла, у нее жуткие духи, протухшие лет двадцать назад, и этот запах потом долго не выветривается… Так вот, пришла я, а Элеонора Георгиевна грустная, спрашиваю: «Чем вас так Вета расстроила?» – а она мне отвечает: «Любит Ветка старое вспоминать, а это ни к чему!» Вот и все, больше ничего не добавила, но целый день хмурная ходила…
– При тебе они не ругались?
– Нет, были очень друг с другом милыми, но особой теплоты я в их отношениях не заметила… Уж очень они разные… Вета вся из себя аристократка: спесивая, надменная, а баба Лина простая была женщина, душевная…
– Ты говоришь, теплоты не было… Тогда зачем больной старухе тащиться через всю Москву, чтобы повидать не очень приятного человека?
– Знаете, что я думаю? – взволнованно сказала Аня и от волнения покрылась потом. – Мне кажется, Голицына ездила к ней, чтобы продемонстрировать, что еще жива… Или проверить, не умерла ли Элеонора Георгиевна… Будто между ними соперничество какое было… По жизни… Вот и в смерти решили посоперничать.
– Антикварные вещи у Голицыной имелись, не знаешь? Может, она говорила что-то…
– Когда-то была целая коллекция фарфоровых ваз и картин, это мне баба Лина рассказывала, а еще она говорила, что Вета в картишки поиграть любила, причем по-крупному, вот весь антиквариат и просадила… – Тут Аня резко обернулась и пристально глянула на следователя. – Только если вы думаете, что это она ее убила, то зря… Старуха Голицына страдает артритом, у нее все пальцы скрючены, она не то что нож сжать, даже застегнуться не может…
Аня ждала очередного вопроса, но Стас больше ни о чем не спрашивал, он погрузился в глубокие раздумья и будто бы забыл про свою собеседницу.
– Мне можно идти? – робко спросила Аня, когда пауза затянулась до неприличия.
– А? – очнулся он. – Что?
– Идти, говорю, можно?
– Да, да, иди, – рассеянно кивнул Стас, после чего развернулся и медленно пошел по лестнице вверх.
Аня проводила взглядом его худую спину, поправила шапку, вытерла нос варежкой, после чего вышла из подъезда и быстро, насколько позволяла скользкая подошва стоптанных сапог, потрусила к автобусной остановке. Анюту ждала ее сырая темная комната, чахлые цветы, раздрызганный многочисленными мамиными любовниками диван, домашние шлепанцы, измусоленные соседским котом Тихоном, и несбыточные, рожденные бессонницей мечты.
День второй
Ева
Огромный черный джип затормозил у крыльца старинного здания, на фасаде которого красовалась золоченая вывеска «Арт-джи», и из недр его показалась роскошная блондинистая сука. Сука (только у них бывают такие хищно-прекрасные лица) плевать хотела на знак «Стоянка запрещена» и на возмущенно сопящего охранника рядом с ним, поэтому не стала отгонять машину на стоянку, а бесстрастно щелкнула брелоком сигнализации и стремительно проследовала к зеркальным дверям особняка.
Нужное ей помещение находилось в конце коридора и пряталось за мощной железной дверью с табличкой «Студия звукозаписи». В данный момент она была не заперта, поэтому Ева вошла в студию беспрепятственно. Как она и ожидала, в помещении никого не было, кроме сидящего за огромным пультом парня. Парень с умным видом передвигал рычажки, тыкал в кнопки, щелкал тумблерами, короче говоря, игрался, так как в технике он не разбирался совершенно.
Она постояла немного, разглядывая его трогательно-беззащитный затылок, хрупкие плечи, нежные руки, и не верила своим глазам: Денису никак нельзя было дать его полные тридцать два года, скорее двадцать три, а то и девятнадцать.
«Хорошо сохранился, чертяка, мне бы так», – с завистью подумала Ева, а вслух произнесла:
– Дусик, ты играешь в космический корабль? Или в капитана Немо, как в детстве?
Денис вздрогнул и резко обернулся. Вот тут сразу стало ясно, что Ева с завистью поторопилась, потому что лицо его, в отличие от фигуры, не походило на мальчишечье: оно было по-взрослому порочным, испитым, помятым, а от уголков глаз в разные стороны бежали лучики морщинок.
Ева подошла к парню и коснулась губами его лба.
– Здравствуй, братик.
– Привет, сестричка, – проворковал Денис, одарив Еву своей фирменной улыбкой (именно она, по мнению газетчиков, делала его лицо юным и прекрасным). – Давно тебя не видел…
Ева кивнула – они действительно давно не виделись. Обычно брат с сестрой общались посредством телефона или Интернета, а в последнее время, когда Денис подался в звезды эстрады, даже такое общение стало для них роскошью.
– Как идет запись второго альбома? – поинтересовалась Ева, садясь в кресло. – Путем?
– Путем, – бодро ответил Денис, пряча глаза.
На самом деле ничего путного из второго альбома не выходило. А все потому, что продюсер решил экономить на всем: на композиторе, на аранжировщике, на звукорежиссере, даже на бэк-вокале, а без хорошего бэк-вокала Денис не мог вытянуть даже простейший мотивчик…
– Ты чего один сидишь? Где все? – спросила Ева, оглядываясь на дверь.
– Пошли обедать. А я на диете…
– На кокаиновой?
– С ума сошла! – возмутился Денис. – Я наркотики не употребляю!
– Тогда почему так хреново выглядишь?
– Сплю плохо… И вообще… – Он нервно дернул ртом. – Жизнь поп-идола не сахар…
– Не рановато ты себя в идолы записал? – насмешливо спросила Ева.
– В самый раз, – оскалился Денис.
– Смотри, прокатит тебя твой продюсер с бабками, мигом с пьедестала свалишься…
– С чего бы ему меня прокатывать? – насторожился он.
– Слышала, новый фаворит у него появился, не то казах, не то бурят, говорят, жутко красивый… Так что будь начеку, в большие долги не влезай, а то опять по гей-кабакам придется задом крутить, а зад у тебя уже не первой свежести, так что…
– Ты приехала только за тем, чтобы облажать мой зад? – зло воскликнул Денис.
– Нет, Дусик, я здесь, чтобы сообщить тебе одну новость… – Ева выдержала театральную паузу и прошептала: – Старуха умерла!
Дусик ошарашенно уставился на сестру, потом всплеснул руками (Ева терпеть не могла его пидорестичные жесты) и выдохнул:
– Не может быть!
– А ты решил, что она, как Дункан Маклауд, бессмертна?
– Честно говоря, да… – Он нервно заправил непокорную русую прядь за ухо. – Вернее, я всегда был уверен, что она всех нас переживет…
– Радуйся, твои мрачные пророчества не сбылись!
– От чего она умерла? Сердце или что?
– А тебе не по фигу? – зло прищурилась Ева, став сразу жутко некрасивой, даже отталкивающей.
– По фигу, конечно, просто… – Он потерянно посмотрел на сестру. – Бабушка ведь… А мы не знаем…
– Бабушка! – передразнила его Ева. – Забыл, как тебя эта бабушка из дома вышвырнула…
– Так за дело же…
– Подумаешь, с парнем в подъезде целовался…
– Это сейчас «подумаешь», а десять лет назад…
– Даже десять лет назад этим уже никого нельзя было удивить… А тем более оскорбить!
– Все равно, – упрямо возразил он, – все равно…
– Еще скажи, что тебе ее жалко!
Дусик ничего не сказал, он лишь шмыгнул носом.
– И не вздумай реветь! – разозлилась Ева.
– Не буду, – прошептал он, незаметно вытирая пальцем выступившие слезы.
Ева страдальчески закатила глаза – она не могла видеть, как брат плачет: сразу вспоминала, как рыдал он десять лет назад, стоя перед бабкой на коленях и умоляя простить его. Но старуха прощать не умела, поэтому Дусику пришлось уйти…
Только спустя год брат объявился. Худой, больной, жалкий. Он бродяжничал, занимался проституцией, по случаю подворовывал. Ева сняла ему квартиру, отмыла его, откормила, подлечила, дала денег. Для этого пришлось втихаря продать одно из своих колечек. Ведь Дусика нужно было где-то поселить, а то мыкался по каким-то углам, ночевал у таких же беспутных дружков. Ева попыталась уговорить бабку позволить Денису вернуться в дом, но все ее старания были напрасны: переступать порог квартиры ему так и не дозволили, а деньги, полученные от сестры, парень быстро пропил – за год совсем непьющий Дениска стал заправским алкоголиком, спасибо, хоть на наркоту не подсел.
Потом он опять пропал и вновь объявился. Только на этот раз в менее потрепанном виде, оказалось, пристроился в какой-то заштатный гей-клубешник стриптизером. К счастью, там он недолго ошивался, через полтора года его заметил некий продюсер, известный в тусовке своим пристрастием к хрупким голубоглазым юношам, и ввел в мир шоу-бизнеса. Три года Дусик был на подтанцовке у одного поющего гея, искусно выдающего себя за гетеросексуала (чему немало способствовало его семейное положение и наличие двоих детей), а недавно запел сам. И несмотря на то, что пел Дусик (ныне Дэнис) слабенько, его дебютный сингл стал хитом, а альбом вошел в двадцатку самых продаваемых.
Можно сказать, что Дусик хорошо устроился, и, скорее всего, он не добился бы такого успеха, не выгони его бабка из дома, ведь на тот момент он учился на экономиста и, хотя имел отвращение к экономике и слабые к ней способности, собирался им стать… Но разве мимолетный успех (Ева не сомневалась в его скоротечности) компенсирует многолетние страдания?! Разве он помогает забыть ту боль, которую испытал Дусик, когда любимая бабушка вышвырнула его из дома, будто лишайного котенка, только за то, что он, по ее мнению, поступил непотребно? Нет, нет и нет! И пусть с того ужасного дня прошло уже десять лет, Ева до сих пор не может простить Элеоноре ее непримиримость, жестокость, ханжество… Даже теперь, когда старуха умерла, она не смогла отпустить ей грехи – Ева была истинной внучкой своей непримиримой бабки.
– Когда похороны? – подавив всхлип, спросил Дусик.
– Мне по хрену, я на них не пойду!
– Зря ты так… Бабка была неплохим человеком… Просто она никогда не меняла своих решений…
– Я тоже их не меняю! – огрызнулась сестра. – Десять лет назад я решила, что поквитаюсь с ней за тебя…
– И ты поквиталась, – устало проговорил Дусик. – Выжила ее из собственной квартиры…
– …и даже не приду к ней на похороны! – закончила свою мысль Ева. – Если хочешь узнать, когда старую мымру закопают, спроси у кого-нибудь другого!
После этих слов Ева резко поднялась с кресла, схватила сумку и, не попрощавшись, выскочила из студии. А Дусик, проводив сестру взглядом, вернулся к своим тумблерам, но, перед тем как погрузиться в игру целиком, подумал: «До чего она похожа на бабушку!»
Аня
Аня стояла на площадке первого этажа напротив квартиры шестьдесят два и все никак не решалась позвонить. Во-первых, старуха, проживающая в ней, была сущая ведьма, и лишний раз на нее нарываться не хотелось, а во-вторых, не было никакой уверенности в том, что ведьма знает ответ на интересующий Анюту вопрос. Но больше спросить было не у кого, и Аня собрала в кулак все свое мужество и надавила на звонок. Сначала за дверью не было слышно ни звука, но спустя минуту раздался старческий голос:
– Кто тама?
– Извините, пожалуйста, за беспокойство…
– Сейчас милицию вызову! – предупредительно прокаркала бабка.
– Не надо… Я просто хотела узнать… Кто будет Элеонору Георгиевну хоронить? Вы не в курсе?
– Ты кто?
– Это Анна, я к ней ходила, из собеса…
Договорить Аня не успела, дверь резко распахнулась, и на пороге показалась костлявая старуха в двух очках, надетых одни на другие.
– Помню тебя, – сказала она, снимая одни очки и пристально вглядываясь в Анино лицо. – Нюркой тебя звать… помню… Так чего тебе?
– Я хотела спросить…
– Громче говори, я плохо слышу.
– Хотела спросить, – закричала Аня во все горло, – кто будет хоронить бабу Лину…
– Вот орать тоже не обязательно, – проворчала старуха. – Я не глухая, просто недослышиваю… Доживешь до моих лет, узнаешь, что это такое…
– Так что там с похоронами? – не очень вежливо перебила ее Аня.
– Это у тебя надо спросить, ты в собесе работаешь, – окрысилась бабка, после чего захлопнула перед ней дверь.
Аня отошла на безопасное расстояние от старухиной квартиры и, прислонившись спиной к перилам, задумалась. Где же узнать? У кого? Наверное, надо было действительно в собесе поспрашивать – раз бабуля была одинокой, то ее похоронами займется государственная организация, но коль бабу Лину убили, то, наверное, труп еще в морге, и тогда он может там пролежать гораздо дольше положенных христианским обычаем трех дней…
Так и не решив, что делать: то ли в собес идти, то ли в милицию, то ли прямиком в морг, Аня зашагала по лестнице вверх. Ей хотелось в последний раз постоять у дверей любимой квартирки, где, несмотря на убогость, пахло дворцом и где она бывала по-настоящему счастлива.
Когда она поднялась на четвертый этаж, первое, что бросилось в глаза, – это яркая бумажная лента, наклеенная на замок квартиры (опечатана, значит), а второе – лента-то надорвана… А это значит, что в квартиру кто-то проник!
Ане стало жутко. Но вместо того чтобы в панике бежать вон из подъезда, она сделала шаг к двери. Была не была! Если убьют, значит, такова судьба, тем более цепляться за жизнь в ее положении просто глупо – умрет, никто и не заплачет…
Стоило ей прикоснуться пальцами к ручке, как дверь распахнулась – скорее всего, в квартире было открыто окно.
Аня вошла, настороженно оглядываясь по сторонам. В прихожей она никого не обнаружила, как и в кухне, которая просматривалась даже с порога… Но Аня сразу поняла, что в квартире кто-то есть, так как в ней появился запах, но не тот, что был при бабуле (он испарился сразу, как хозяйки не стало), другой… Анюта нервно поводила ноздрями, принюхиваясь. Хм… Пахло мужчиной, причем не абы каким – абы какие смердели перегаром и «Примой», – а богатым, мужественным и… полным: к аромату изысканного парфюма и дорогого табака примешивался легкий запах пота…
От этого ей почему-то стало спокойнее, и Аня смело вошла в комнату.
Бабулина спальня была именно такой, какой она привыкла ее видеть. Выгоревшие обои, пожелтевший потолок, с которого свисала пластмассовая люстра, шкаф, тумбочка, кровать, застеленная пледом, в углу круглый стол с белыми разводами от горячего, на нем книжка, любимый бабулин роман «Ярмарка тщеславия», который она настоятельно рекомендовала Ане почитать… Аня так засмотрелась на этот истрепанный том, что не сразу заметила мужчину, который застыл в напряженной позе у окна. Был он отлично одет, сед, высок и, как она ранее предположила, очень тучен. На вид мужчине было лет шестьдесят, но стариком Аня назвать бы его не посмела…
Когда незнакомец услышал шаги, он резко обернулся, обратив к Ане породистое лицо с пронзительными карими глазами, и неприветливо спросил:
– Чего надо?
– Простите, ради бога… – залепетала Аня, мигом растеряв всю смелость. – Я хотела узнать…
– Ты кто такая? – грозно рыкнул мужчина, делая шаг в ее сторону.
«Сейчас прибьет, – обреченно подумала Аня. – Стукнет кулачищем по лбу, и нет меня».
И, чтобы не видеть, как он будет замахиваться, она закрыла глаза. Но вместо ожидаемого удара на нее обрушился грубый окрик:
– Я тебя спрашиваю или нет?! А ну отвечай!
Аня приоткрыла один глаз и увидела, что полный господин убивать ее не собирается, он даже рук из карманов не вынул. Это ее успокоило, но не сильно, потому что глаза дяденьки, как два пистолетных дула, были нацелены на ее лицо, и от его взгляда у Ани по телу побежали мурашки.
– Я из собеса… – чуть слышно произнесла она, вытирая вспотевшие ладони. – Меня зовут Анна…
– И что дальше?
– Я хотела узнать, кто будет Элеонору Георгиевну хоронить…
– Ну я.
– А вы кто? – удивленно заморгала Аня.
– Сын. Кто же еще?
Аня ойкнула и уставилась на бабы Лининого сына с таким ужасом, будто он был привидением.
Эдуард
Эдик хмуро смотрел на перепуганную девушку в задрипанном пальто и не мог понять, что ей нужно. Сначала он решил, что она пришла просить подаяния (уж слишком бедно была одета) или попробовать что-нибудь украсть, а теперь и не знал, что думать. Девушка, несмотря на затрапезный гардероб, производила впечатление честного человека.
– Сын? – переспросила она, растерянно приоткрыв красивые пухлые губы.
– И чего тут странного? – привычно рявкнул он, но, увидев, как вздрогнула девушка, постарался говорить мягче. – У вас в собесе разве не знают, что у нее есть сын?
– Нет. Она одинокая…
Эдик раскатисто рассмеялся, чем привел Аню в неописуемое волнение – не девка, а трусливый заяц какой-то.
– Ну старуха, ну дает! Даже государство умудрилась обдурить!
– Вы правда ее сын? – все еще не верила Аня.
– Сын, сын, – закивал он, по-прежнему улыбаясь. – Эдуард Петрович Новицкий, к вашим услугам.
– А я Аня, Аня Железнова, – немного осмелела девушка. – Я за вашей мамой ухаживала… Я очень ее полюбила, она была такая… такая… добрая…
Эдик еще внимательнее посмотрел на девчонку – на самом деле наивная или притворяется? Девчонка от его пристального взгляда стушевалась: покраснела, опустила очи долу и тут же замолчала. Нет, эта не притворяется, эта от природы такая, решил Эдуард (он хорошо читал по лицам – тюрьма научила), одно непонятно, как она умудрилась эту наивность сохранить, тем более живя в Москве – столица и не таких развращала…
Угораздило же бедняжку родиться в конце XX века. Подобным тут не место, им бы в век XVII, а то и к рыцарям! Сразу видно, к современной жизни не приспособлена и от того несчастна и одинока, у таких девчушек даже подруг нет, не говоря уж о друзьях…
– С кем живешь-то, Анна Железнова? – спросил Эдик приветливо, ему больше не хотелось нагонять на девчушку страху.
– Одна, вернее, с соседями… У меня комната в коммуналке…
– Родители где?
– Мать умерла, а отца у меня никогда не было… – Аня запнулась, – нагуляли меня…
Эдуард Петрович удивленно приподнял брови – у гулящей матери выросла эдакая незабудка. Надо же!
– А жених у тебя, Аня, есть? – решил уточнить он.
– Смеетесь? – смутилась она. – Кто на меня позарится?
Вот тут Эдуард был с девушкой не согласен. Позариться на нее мог кто угодно, поскольку внешность у нее была очень приятная, единственное – эту приятность под лохмотьями очень трудно разглядеть. Сам он, например, сначала посчитал Аню дурнушкой – уж очень уродовала ее дурацкая мохеровая шапка, старил темный, намотанный на шею шарф, а мешковатое пальто делало фигуру бесформенной, но теперь, когда девушка стянула с головы безобразный головной убор и расслабила удавку, оказалось, что у нее густые волнистые волосы, нежное овальное личико, большие серые глаза и тонкий, с небольшой горбинкой, нос. Хламиду свою она еще не сняла, но Эдик мог поклясться, что Анютка еще и стройненькая.
– А ты по-другому одеваться не пробовала? – задумчиво спросил Эдуард, закончив осмотр Аниной внешности.
– Нет, – честно призналась она.
– Почему?
– Не пробовала, и все.
Маленькая гордячка, с симпатией подумал Эдуард, не хочет признаваться, что денег ей хватает только на еду и это тряпье.
– Хочешь, бабок дам, – неожиданно предложил он. – Пальто себе купишь…
Аня вспыхнула и резко ответила:
– Не надо!
– Просто так, а не за то, о чем ты подумала, – с досадой протянул он. – В благодарность за заботу о матери…
– Все равно не надо. Пальто я себе на следующий год куплю сама.
– Как знаешь, – хмуро проговорил Эдик. – Только мой тебе совет, не отказывайся от помощи, когда ее предлагают искренне… – Он остро глянул на нее, потом опустил глаза и привычно грубо бросил: – Приходи завтра к двенадцати на похороны. С ментами я договорился, тело сегодня отдадут…
– Я обязательно приду… Но, может, чем помочь?
– До завтра, – отрезал Эдуард, отворачиваясь к окну.
– До свидания, – прошептала Аня в ответ, но не ушла, а помявшись в нерешительности, привычно робко попросила: – А можно мне взять что-нибудь на память?
Эдуард Петрович резко обернулся, его глаза горели, рот кривился. В этот миг он был страшен, он всегда становился отталкивающе злобным в минуты разочарования. А в данный момент он был жутко разочарован! Как же! Принял обычную попрошайку, аферистку, мародерку за честную девушку. Посчитал ее невинной, искренней, даже пальто ей хотел купить, старый дурень, а девка просто-напросто хотела поживиться: заграбастать пару антикварных штучек (Эдик, правда, ни одной пока не видел, но не сомневался, что они есть – мать всю жизнь собирала старинные вещи и не могла без них жить).
– Ну бери! – процедил он сквозь зубы, стараясь до поры сдержать свой гнев: ему было интересно узнать, где его мамаша устроила тайник.
Аня благодарно улыбнулась, быстро подошла к столу, бережно взяла с него толстую книгу в потрепанном перелете и, прижав ее к груди, вышла из квартиры.
День третий
Елена
Кладбищенские ворота были распахнуты, около них толпилась кучка неопрятных нищих, выклянчивающих подаяние у одиноких посетителей погоста. Это были жуткие люди: грязные, беззубые, пьяные, покалеченные, но не в чеченской войне, в чем они пытались уверить прохожих, а в пьяных драках. Завидев хорошо одетую женщину, они кинулись к ней, протягивая свои черные, в волдырях руки, и заныли на разные голоса. Лена попыталась обойти их, но не тут-то было, попрошайки встали стеной, преграждая дорогу. Мысленно выругавшись, она швырнула в самый центр кучи зловонных тел пачку десяток, после чего беспрепятственно прошла на кладбище.
«Надеюсь, бомжи не смотрят телевизор», – подумала она, торопливо вывернув на одну из основных дорожек. Ей не хотелось, чтобы ее здесь видели, и не только бродяги, но и никто другой, потому что приходить на кладбище ей было ни к чему. Ей и Алекс об этом сказал. Да и она это понимала, но ноги сами принесли ее сюда, так что ничего теперь не поделаешь…
Дорожка тем временем сделала плавный изгиб, и перед Лениным взором предстал ряд свежих могил, значит, ей сюда. Лена надвинула шляпу на глаза, погрузила лицо до самого носа в кольцо кашемирового шарфа, приподняла воротник (ей нужна стопроцентная уверенность в том, что ее не узнает ни одна живая душа) и только потом вышла на открытое пространство.
В нескольких метрах от нее у разрытой могилы стоял гроб. Судя по всему, панихида уже закончилась, и с минуты на минуту должно было состояться погребение – Лена поняла это, увидев, с каким нетерпением могильщики постукивают лопатами по мерзлой земле. Рядом с гробом стояли всего четыре человека, и двоих из них она узнала: старуху Голицыну и Эдика, двое других: молодая бедно одетая женщина и элегантный мужчина были ей не знакомы…
Но того, кого она мечтала увидеть, среди них не оказалось…
Господи, какая она дура! Почему ей пришло в голову, что именно сегодня она его встретит! Почему дала глупым мечтам заманить себя сюда… Почему позволила себе такую роскошь, как надежда… Дура, набитая дура, даром что депутат!
Лена устало опустилась на заснеженную лавочку. Волнение, охватившее ее, мешало немедленно уйти.
Сережа! Именно так звали того, ради кого она рискнула здесь появиться. Сергей Отрадов – любовь всей ее жизни. Боже, как она его обожала! Как мучилась, когда он ее бросил. Так мучилась, что выскочила замуж за первого встречного, и еще хорошо, что этот встречный оказался прекрасным человеком, а будь на месте Алекса кто-то другой, тогда бы ей не осталось ничего иного, как наложить на себя руки…
Познакомилась она с Сергеем в доме покойницы Элеоноры Новицкой много лет назад. Елене тогда было тридцать, ему cорок девять. Он только что ушел в отставку, вернулся с Дальнего Востока в Москву и пришел в гости к своей сестре Линочке. Елена очень хорошо запомнила тот момент, когда Серж вошел в комнату, где, кроме хозяйки и самой Лены, была еще куча народу, запомнила, так как она чуть не лишилась чувств, увидев этого мужчину, – от внезапно вспыхнувшей любви у нее перехватило дыхание. Высокий статный военный в морской форме, с кортиком на поясе, с фуражкой в руке, он свел с ума не только ее – все женщины, присутствующие в комнате, в едином порыве возжелали этого красавца. Хотя, по большому счету, Сергея никто бы не назвал классическим красавцем, у него было обычное лицо: немного тяжеловатое, с крупным носом, чуть прищуренными глазами. Единственное, что красило его, так это рот, будто созданный для поцелуев, и густые волосы, уже тогда абсолютно седые… Но что-то в Сергее было такое, что волновало женщин, кружило им головы, заставляло трепетать. Сейчас бы сказали, что он был чертовски сексуален, но тогда целомудренно отмечали, что в нем есть изюминка…
Впрочем, до общего мнения Лене не было никакого дела. Даже если бы другие находили его уродливым, она все равно пошла бы за ним на край света. Оказалось, что она способна на всепоглощающую любовь… И для нее это стало полной неожиданностью! Ведь она считала себя абсолютным сухарем, синим чулком, занималась исключительно самообразованием: писала диссертацию, посещала всевозможные курсы, читала. За тридцать лет у нее не было ни одного серьезного романа. Да что там, у нее и несерьезного не было – мужчины боялись подойти к ней с непристойным предложением, а пристойного делать не хотели – кому нужна жена, которая умнее мужа. Еще она была девственницей. И если раньше это ее совсем не смущало, то теперь показалось постыдным… А самым постыдным было то, что она умирала от желания. День и ночь она мечтала о том, как он возьмет ее, причем обязательно на полу (из-за этих фантазий с ее лица не сходил стыдливый румянец – многие даже решили, что она заболела, простыла), хотя до этой встречи считала себя фригидной. Да, раньше ее секс совсем не волновал, она предполагала: из-за гинекологических проблем, а оказывается, ей просто не попадался достойный объект желания.
Мучилась она целый месяц, причем регулярно встречалась с Сергеем в доме Лины, распаляя себя этими встречами до неприличия. В итоге не выдержала, затащила его в ванную и… Нет, не отдалась – призналась в любви. Он назвал ее милой девчушкой, погладил по головке, чмокнул в нос и преспокойно ушел. Но история на этом не закончилась.
Спустя три недели он сам затащил ее в ванную, где под аккомпанемент льющейся из крана воды лишил девственности. Когда дефлорация была успешно завершена, Сергей признался в том, что Лена ему тоже очень нравилась, но он боялся отдаться чувству – считал себя слишком для нее старым («…мне ведь уже сорок девять, девочка!»).
Так начался их роман.
Встречались они урывками: он был постоянно занят, а она боялась ему навязываться. Ленина любовь расцвела пышным цветом, Сергей к ней тоже прекрасно относился, конечно, не так страстно, как ей бы хотелось, но пожаловаться на его невнимание она не могла.
Когда с начала их романа прошло четыре месяца, Лена, естественно, тайно стала мечтать о свадьбе. А почему нет? Он не женат, бездетен, к ней привязан, им есть о чем поговорить, и в сексе у них полная гармония. Самое же главное, она любит его так, как не полюбит ни одна другая, а какому мужчине это не понравится?
Но, как говорится, человек предполагает, а Бог располагает! В случае Лены и Сергея в роли Бога выступила Элеонора Новицкая, милая сестренка, любящая мать… Да, Лина была Леночкиной матерью, правда, не родной, но так как воспитывала она девочку с пеленок, никто об этом не вспоминал.
Сколько же Элеоноре было лет, когда все это произошло? Никак не меньше шестидесяти, точно, тогда ей только-только исполнилось шестьдесят три, ведь она была старше брата на тринадцать лет. И она была еще очень хороша! Стройная, золотоволосая, гладкокожая, с хорошим цветом лица и голубыми, как у молодой, глазами. В нее по-прежнему влюблялись мужчины, а она все так же обожала ими вертеть. Всеми без исключения: и поклонниками, и мужем, и сыном, и братом. Она привыкла считать всех мужиков без исключения своими рабами. В этом было что-то противоестественное, потому что Элеонора ревновала их, даже сына и брата, к другим женщинам. Лина хотела властвовать над их сердцами безраздельно.
Наверное, поэтому любовь дочери и брата она расценила как предательство. Она запретила им встречаться. Заявила, что проклянет дочь, если та ее ослушается…
И тут впервые за всю жизнь Лена взбунтовалась, ответила матери, что та может проклинать ее сколько хочет, но от Сергея она не отступится. Что тут началось…
– Дура! – орала Лина, тряся дочь за плечи. – Идиотка! Он тебе в отцы годится! К тому же он бабник, циник, сволочь! Думаешь, если он тебя отымел, то уже любит, да он перетрахал всех моих подружек, смотри, и твоих перетрахает! Я запрещаю тебе его любить!
Но, как известно, запретить любить невозможно, поэтому Лена собрала вещи и ушла из дома. Неизвестно, чем бы все кончилось, не исключено, что хеппи-эндом, если бы Сергея не посадили. Да, да, да, в тот момент, когда «счастье было так возможно, так близко», Сержа отдали под суд, обвинив в зверском избиении какого-то гражданского. Как потом выяснилось, побит был рогатый муж одной из подружек Элеоноры, застукавший капитана Отрадова со своей супругой и решивший прелюбодеев поколотить.
Больше всего Лену в этой истории поразило не то, что ее любимый параллельно встречался еще с какой-то бабой, а то, что рогатого мужа на Сергея натравила Элеонора. Она не ожидала от матери такой подлости, такого хладнокровия, бескомпромиссности, ведь Элеонора прекрасно знала, как вспыльчив Сергей, знала, что если его попробуют ударить, он тут же ввяжется в драку, и понимала, чем эта драка закончится: без последствий она не могла остаться, ведь побитый муж был очень большим правительственным чиновником.
Сергея посадили на восемь лет. Перед тем как отправиться по этапу, он встретился с Леной и приказал ей его забыть: мол, он ее никогда не любил и считает нужным сообщить ей об этом именно сейчас, чтобы она не разыгрывала из себя жену декабриста (так и сказал «чтоб не разыгрывала»), а устраивала свою жизнь без него…
После чего Лена серьезно заболела и провалялась в больнице чуть ли не год – врачи не знали, от чего ее лечить: у нее обнаружилась дисфункция всех жизненно важных органов. Когда же ее все-таки выписали, в дом матери она не вернулась. Лена не желала ее видеть – и не видела много-много лет…
Елена схватила с лавки пригоршню снега, слепила комок и провела им по лицу. Надо успокоиться! И постараться все забыть – с прошлым ее больше ничто не связывает! Мать умерла, Сергей, быть может, тоже. Ведь ему сейчас должно быть за семьдесят, а в нашей стране, как известно, мужики долго не жи…
Мысль оборвалась. Дыхание перехватило. Перед глазами поплыли черные круги. Но даже сквозь них она видела… нет, нет, это не он… не может быть… просто похож…
– Сережа! – выдохнула Лена и сползла на припорошенную снегом землю.
Ее Сережа! Вот он, в каких-то десяти метрах от нее! Живой!
Он идет по параллельной дорожке, направляясь к разрытой могиле. Он ничуть не изменился, такой же стройный и высокий, такой же седовласый и так же не любит головные уборы. Старость его нисколько не изуродовала, напротив, сделала еще более привлекательным.
Сергей не заметил ее, он не смотрел по сторонам, и Лена была благодарна за это богу – меньше всего она хотела сейчас встретиться с ним глазами. Лена понимала, что как только она заглянет в любимые, чуть близорукие глаза, плюнет на все: на мужа, на партию, на Думу, на своих избирателей и даже на любимую собаку Дулю, и пойдет за Сергеем хоть на край света.
Аня
Аня тихонько всхлипывала, утирая влажное лицо варежкой (о приготовленном заранее платке она даже не вспомнила), ей было горько оттого, что ни один из присутствующих на похоронах не оплакивал бабу Лину вместе с ней. Всем было наплевать на то, что Элеонора Георгиевна умерла. Всем, даже ее сыну, который со скучающим видом разглядывал привезенный с собой траурный венок. Не говоря уже о старой мымре Голицыной, томно прикладывающей пожелтевший от времени батистовый платочек к совершенно сухим глазам. Молодого же мужчину в щеголеватом пальто она в расчет не брала, он тут был явно человеком посторонним – Аня решила, что он секретарь Эдуарда Петровича, так как стоял парень немного в отдалении и вид имел крайне озабоченный.
Пока Аня плакала, к траурной процессии (если четырех человек у могилы можно назвать процессией) присоединился еще один мужчина: высокий худой старик с серьезным аскетичным лицом. Он молча кивнул Голицыной, поздоровался за руку с Эдуардом, скупо улыбнулся Ане, но вместо того, чтобы встать рядом со всеми, шагнул к гробу, вынул из-за пазухи белоснежную розу на длинном стебле, положил ее у лица Элеоноры Георгиевны, прошептал что-то короткое: то ли «прости», то ли «прощай», после чего быстро развернулся и зашагал прочь.
Минутой позже его спина скрылась из виду.
Эдуард дал знак могильщикам, чтобы приступали.
Гроб заколотили, опустили в могилу, закидали землей. Не было ни торжественных речей, ни горьких причитаний, ни прощальных поцелуев в лоб, все молча бросили на крышку по горстке земли и отошли, давая могильщикам заняться своим делом.
Когда на месте ямы образовался небольшой холмик мерзлой земли, все посчитали похороны завершенными.
– Эдик, дружочек, – заговорила Голицына своим противным дребезжащим голосом, – ты поминки где будешь устраивать?
Эдуард Петрович нахмурился, видимо, об этом он даже не подумал, но быстро нашелся: достал из кармана портмоне, вынул из него сто долларов и протянул их старухе.
– Лизавета Петровна, вот вам деньги, помяните матушку без меня. Я видел тут неподалеку небольшой ресторанчик, попрошу своего шофера вас туда отвезти… Потом он вас домой забросит…
Голицына хищно схватила предложенную сотню, молниеносно спрятала ее в карман и сладко запела:
– Спасибо, сынок, спасибо. Дай бог тебе доброго здоровья… Помяну матушку твою, подружку мою ненаглядную, помяну, не сомневайся…
Но Эдик ее сладких речей слушать не стал, он предупредительно махнул рукой, типа, не стоит благодарности, резко развернулся и направился к стоящему в сторонке молодому человеку. Аня зачем-то потащилась следом за ним. Уж не затем ли, чтобы рассмотреть красавца поближе?
– Вы кто такой? – с места в карьер начал Эдуард.
– Меня зовут Петр Моисеев, – отрекомендовался парень, – я адвокат вашей покойной матушки…
Значит, не секретарь, а адвокат! С ума сойти! А какой вблизи оказался красавец!
– Фамилия известная, – хмуро кивнул Новицкий. – Это ты Цаплю защищал? И Германа?
Петр не ответил, только с достоинством кивнул, а Эдуард Петрович продолжил:
– И зачем матушка тебя наняла, такого ушлого?
– Она оставила завещание…
– Это понятно. Только для этого достаточно нотариуса, зачем ей понадобился видный столичный адвокат?
– Элеонора Георгиевна наняла меня на тот случай, если вы надумаете его опротестовать.
– Я? – сощурился Эдуард.
– Не вы лично. Вас она как раз и не имела в виду… – Адвокат строго сжал губы, став сразу серьезнее и старше. – Другие члены семьи.
Аня обалдела. Другие? Значит, кроме Эдуарда Петровича, есть еще кто-то?
– И кому же матушка завещала свое добро? – хмыкнул Эдуард.
– Я зачитаю завещание завтра в два часа дня в своей конторе, – адвокат протянул ему визитку с вензелями, – здесь указан адрес и телефон. Так что милости прошу.
– А остальные знают?
– Моя секретарша сегодня обзвонит всех членов семьи, указанных в завещании. Кто пожелает, придет… – И тут он впервые посмотрел на Аню. – Вас, Анна Вячеславовна, я также прошу явиться, вам Элеонора Георгиевна тоже кое-что оставила.
После этих слов красавец-адвокат протянул еще одну визитку, на сей раз Ане, улыбнулся и, вежливо попрощавшись, удалился. Эдуард Петрович проводил его задумчивым взглядом, потом встряхнулся и спросил:
– До дома подбросить?
– Я еще посижу тут… – Аня опустила глаза и почти беззвучно добавила: – С Элеонорой Георгиевной…
– Замерзнешь, дурочка.
– Я недолго.
Он сокрушенно покачал головой – неясно, осуждающе или сочувственно, – а затем ушел, ни разу не оглянувшись.
Оставшись одна, Аня облегченно вздохнула (как ни был к ней добр грозный дядька Эдуард, а все равно в его присутствии она зажималась), подошла к могиле, присела рядом с ней на корточки, вынула из кармана банку вареной сгущенки и пристроила ее рядом с венком. Тут же, утопая в искусственных цветах, стояла фотография покойной, воткнутая прямо в землю. На ней Элеонора Георгиевна была очень хороша: элегантная, женственная, прекрасно сохранившаяся женщина бальзаковского возраста. Судя по прическе, в момент съемок ей перевалило за шестьдесят, но выглядела она на сорок пять. Аня, знавшая ее древней старушкой в валеночках и душегрейке, и не подозревала, что баба Лина когда-то была такой привлекательной… Эдуард Петрович, наверное, в молодости тоже был очень интересным мужчиной, это сейчас он толстый, седой, хмурый, а лет в двадцать пять, тридцать, когда был стройным и чернокудрым, наверняка кружил девушкам голову своей внешностью…
Как только в мозгу пронеслась мысль о мужчине, кружащем девушкам голову, перед глазами возник образ адвоката Моисеева. Вот уж красавец так красавец. Стройный, высокий, голубоглазый, светловолосый, но при этом темнобровый и смуглый: кожа, как ее любимый кофейный напиток «Московский», сильно разбавленный молоком… А улыбка! Как у замечательного артиста Николая Рыбникова – с ямочками! Кстати, Петр не женат. По крайней мере, официально – Аня видела безымянный палец его правой руки, на нем нет кольца. Почему, интересно? Не встретил достойную или просто бабник? А может, разведен… Да, собственно, какая ей разница? В любом случае ей ничего не светит… На нее обычные-то мужчины не смотрят, а уж такие…
В подобных размышлениях Аня провела минут пятнадцать. Когда совсем замерзла, поднялась с коленей, погладила рукой холмик земли, как бы прощаясь с бабулей, затем направилась в сторону кладбищенских ворот – она знала, через десять минут от них отправляется льготный автобус.
Проходя мимо одной из лавочек, врытых рядом с могилами, она краем глаза заметила женщину, сидящую на ней. Красивая, очень хорошо одетая дама с седыми волосами (шляпа с большими полями съехала набок, обнажив короткие серебристые виски) была ей откуда-то знакома. Ее лицо без грамма косметики Аня где-то видела, но не могла вспомнить где. Она начала пристальнее всматриваться в тонкие черты, но незнакомка заметила ее взгляд, быстро поднялась и, натянув шляпу на глаза, понеслась к воротам. По дороге она вытирала лицо платком, который затем сунула в карман. Сделала она это не глядя, поэтому не заметила, что он вылетел, комом упав на снег.
– Женщина, подождите! – крикнула Аня вслед. – Вы обронили…
Но дама, вместо того чтобы остановиться, прибавила ходу, а потом вообще припустила бегом. Спустя секунду она скрылась из виду.
Аня не обиделась – ее почти всегда игнорировали, а платок подняла, хотела выкинуть в урну, но, взяв его в руки, вздрогнула. Прозрачный розовый квадрат, изготовленный то ли из тончайшего шелка, то ли из крепдешина, то ли из невиданного батиста, с ажурными краями и загогулиной в виде скрещенных полумесяцев в углу был ей знаком. Точно такой носила баба Лина в кармане своей душегрейки и доставала только затем, чтобы промокнуть слезинки – нос она вытирала самым обычным, хлопковым. Великолепный, явно старинный платок так не сочетался с самовязаной, подбитой старой овчиной безрукавкой и обрезанными валенками, что Аня однажды спросила у старушки, откуда она раздобыла такую роскошь. Элеонора Георгиевна ответила, что набор из семи платков разных цветов ей еще до войны привез из Парижа отец, якобы их ему презентовала сама Коко Шанель, но шесть потерялись, износились, испортились, остался только этот, и его она бережет как память о папе и как раритет – таких, по ее уверениям, в мире больше не осталось. Аня ей не очень поверила (Париж, Коко Шанель – что за фантазии!), решила, что бабуля присочиняет, но в одном была убеждена – платок действительно редкий, эксклюзивный, старинный, таких точно больше нет…
Нет? А это что? В ее руках…
Аня поднесла его к лицу, понюхала. Пахло какими-то изысканными духами, такими же французскими, как и платок, но сквозь этот флер пробивался запах китайского бальзама «Красная звезда»… Бабуля применяла его как панацею, от насморка натирала им нос, от головной боли – виски, от бронхита – грудную клетку, от радикулита – поясницу…
Это ее платок! Точно ее…
Но почему он оказался в кармане незнакомки со знакомым лицом?
Не найдя ответа на этот вопрос, Аня бросилась к выходу с кладбища, дабы задать его женщине в шляпе… Но за воротами не было никого похожего на нее. Старухи-богомолки, побирушки, торговцы цветами, одинокие скорбящие были, а седовласой дамы нет. Зато по дороге в сторону города мчался большой черный автомобиль с тонированными стеклами. За ними Аня не увидела женщины, но была уверена – она уехала в нем…
Вопрос остался без ответа, как большинство вопросов, на которые она хотела ответы получить!
Аккуратно сложив платок, Аня спрятала его в кармашек своей замызганной сумки – дома его можно постирать, погладить и беречь дальше, как раритет и память о Элеоноре Георгиевне.
Тут к воротам подкатил автобус, Аня запрыгнула в салон, села у окна и всю дорогу до дома пыталась вспомнить, откуда же ей знакомо лицо женщины из черной машины… Но так и не вспомнила.
День четвертый
Ева
Ева влетела в кабинет адвоката, когда все уже были в сборе. Что ж, именно этого она и хотела – приятно осознавать, что тебя ждут сразу несколько человек!
– Я не опоздала? – холодно спросила она, оглядывая присутствующих.
– Опоздала, – сухо ответил незнакомый красавчик в отличном костюме от «Армани». – Ждем только вас.
– А вы, собственно, кто?
– Я, собственно, адвокат Моисеев. Петр Алексеевич. – Он указал Еве на кресло. – Прошу садиться.
«Ну ни фига себе! – мысленно поразилась Ева. – Какие нынче адвокаты пошли хорошенькие! Такого бы на обложку журнала, а не в зал суда. Одни глаза чего стоят, не говоря уже о фигуре… – Она окинула парня с головы до ног. – Интересно, а без одежды он так же хорош?»
– Садитесь, пожалуйста, – повторил свою просьбу душка-адвокат и вновь указал на кресло.
Ева криво улыбнулась, небрежно скинула с плеч шиншилловое манто, бросила его на спинку кресла и грациозно села, стараясь закинуть ногу на ногу таким образом, чтобы милашке-юристу хорошо было видно ее бедро. Приняв удобное положение, Ева огляделась по сторонам.
В полуметре от нее сидел Дусик, такой же бледный и помятый, как и позавчера, но зато при параде – в кожаном костюме и при жабо. Чуть дальше на диване, выпятив жирный живот, развалился ее папашка. За те годы, что она его не видела, он набрал килограммов пятьдесят, но при этом похорошел, стал благороднее (большие бабки, как известно, облагораживают внешность) и на преступника, коим он является, совсем не походил. На соседнем с диваном кресле примостилась старая беда Лизавета Петровна Голицына, распространяя вокруг себя запах тухлых духов и нафталина. Эта на кой черт притащилась, неясно, родственницей она не была, близким человеком тем более: Ева помнила, как бабка чихвостила свою старинную приятельницу, обзывая ее голозадой выскочкой и старой пердушкой…
А это что за чудо-юдо? Ева даже сдавленно хохотнула, разглядев еще одного персонажа – зачуханную девицу в секонд-хендовском тряпье, что застыла в позе провинившейся школьницы на стульчике рядом с дверью. Ева и не предполагала, что в столице еще есть люди, которые носят такие пальто. И ладно бы старуха какая-нибудь, той лишь бы не замерзнуть, но чтоб молодая девка… А сапоги! Боже, они же из обивочного дерматина…
Пока Ева разглядывала прикид незнакомки, душка-адвокат достал из стола кожаную папку, вынул из нее несколько листов, аккуратно положил их перед собой и хорошо поставленным голосом начал читать:
– Я, Новицкая Элеонора Георгиевна, находясь в здравом уме и твердой памяти…
– Эй, погодите, – оборвал его Эдуард Петрович. – Мы что, без Ленки начнем?
– Без какой Ленки? – тут же встрял Дусик.
– Без Елены Бергман, моей сестры.
– Елена Бергман твоя сестра? – не поверил тот.
– И твоя тетя.
– Та самая? Из телевизора? Ну ни фига себе! – Дусик обернулся к Еве и возбужденно воскликнул: – Однако в нашей семье не один я в звезды выбился! Прикинь, да?
– Так что там с Еленой? – проигнорировав вопли сына, поинтересовался Эдуард Петрович.
– Она не придет, – ответил адвокат.
– А Сергей? – не отставал папашка.
– Сергей Отрадов обещал прийти, но что-то задерживается, а так как Элеонора Георгиевна его в завещании не упомянула, то мы его не ждем…
Не успел Петр закончить фразу, как дверь открылась, и на пороге кабинета показался высокий статный старик с копной седых волнистых волос и полными, совсем молодыми губами.
– Я опоздал, – сказал он, просачиваясь в кабинет, – извините…
– Ничего страшного, – заверил его адвокат, – я еще не начал…
Старик кивнул, быстро разоблачился, пристроив свое поношенное пальто на вешалку, и притулился на стул рядом с неизвестной нищенкой. Как только он устроился, адвокат начал зачитывать завещание по новой:
– Итак, находясь в здравом уме и твердой памяти, я, Элеонора Георгиевна Новицкая, завещаю… Моему дорогому сыну Эдуарду, с которым я поступила несправедливо, за что искренне прошу прощения, я завещаю книгу «Декамерон», он зачитывался ею в детстве, а я запрещала ему читать по причине ее дурного содержания. Теперь можно, читай, сынок, на здоровье! Моей дочери Елене, которой я, как она думает, разбила жизнь, завещаю свои наручные часики, она очень любила их примерять, будучи девочкой. Они и сейчас как новые, только их надо починить. Храни их, доченька, да не поминай меня лихом… Дорогой внучке Ефросинье… – Адвокат на мгновение оторвался от завещания и растерянно посмотрел на Еву. – Ефросинья это вы? – Ева фыркнула и нетерпеливо дернула подбородком, давая понять, что не стоит заострять внимание на такой глупости. – Итак, внучке Ефросинье я завещаю свою коллекцию конфетных фантиков, я бы ей завещала нашу арбатскую квартиру, да уже ни к чему, Фросенька и без завещания ее у меня отобрала… Внуку своему Денису, которого я по горячности своей лишила крова, я завещаю зонтик-трость, оставшийся еще от его деда, чтобы впредь у него была хоть какая-то крыша над головой… Дорогой подружке Голицыной Елизавете я оставляю в наследство пачку любовных посланий, которые ее муж писал мне на протяжении всей жизни и которые я хранила специально для того, чтобы было что даровать Веточке после своей смерти… – Петр перевернул страницу и продолжил, предварительно хлебнув из стакана минералки: – Оставшееся же добро, а именно однокомнатную квартиру со всем имуществом, как то: холодильник, шкаф, электроплитка (полный список прилагается), а также кирпичный сарай, находящийся во дворе дома, и земельный участок в шесть соток, расположенный на территории садового кооператива «Усадьба», с имеющимися на нем постройками (сараем для инвентаря и собачьей будкой) я завещаю… Железновой Анне Вячеславовне. Единственному человеку, который любил меня такой, какая я есть.
Дусик
Дусик не мог поверить своим ушам. Ему ничего не досталось! Как же так?! Ведь он ее внук, причем единственный! Ладно, она ни черта не оставила Еве, этой не за что, но ему, ему она просто обязана была что-то оставить… Ему так нужны деньги! Да, они ему просто необходимы, чтобы продолжить запись альбома – больше разжиться бабками ему негде. Его продюсер, старый развратный козел, на самом деле завел себе нового любовника и, в чем Дусик смог убедиться лично, жутко красивого, а главное, кошмарно молодого, так что скоро певцу Дэнису дадут пинком под зад, а его место на звездном небосклоне займет хорошенький казах с труднопроизносимым именем…
Дусик зажмурился, стараясь унять волнение, но тут со своего кресла вскочила Фроська и начала так громко блажить, что ни о каком успокоении речи быть не могло.
– Вы чего нам тут прочитали, господин адвокат? Что за хрень? Какие, на фиг, фантики с зонтиками? Что это такое?
– Это завещание, – спокойно ответил Петр, – вашей покойной бабушки.
– Это не завещание, а бред сивой кобылы! И она, старая карга, еще утверждала, что находится в здравом уме!
– Если вам что-то не нравится, можете опротестовать завещание в суде.
– И опротестую, не сомневайтесь! – выкрикнула Ева, топнув своей безупречной ножкой в пятисотдолларовом сапоге.
– Это ваше право. А теперь сядьте, пожалуйста, я вижу, что не только у вас есть ко мне вопросы…
Когда Фроська бухнулась обратно в кресло, со своего лежбища подал голос батяня:
– Когда я смогу получить свою книгу?
– Хоть сегодня.
– Отлично, будет что почитать вечерком, – хмыкнул он, похоже, его завещание не просто не расстроило, а даже развеселило. Конечно, ему, старому бандиту, деньги не нужны, а о детях своих он думать не привык.
– Еще у кого-нибудь вопросы есть? – спросил милашка-адвокат, но сам смотрел только на задрипыша, сидящего на стульчике у двери. Уж не она ли та самая Анна Вячеславовна Железнова, мать ее?
– У меня есть, – подала голос старуха Голицына.
– Слушаю.
– Я могу идти? А то мне что-то нехорошо… – В доказательство своих слов старуха закатила глаза и схватилась за сердце.
– Конечно, конечно, – испуганно залепетал Петр, – вас проводит моя секретарша… Катя, – прокричал он в свой телефон, – проводите Лизавету Петровну до подъезда и вызовите ей такси…
– Не стоит беспокоиться, – впервые подал голос незнакомый седовласый старик. – Я провожу Лизавету Петровну до дома. Пойдем, Вета… – Он подал Голицыной руку, она тут же вцепилась в нее, и они поковыляли к двери.
Когда старики выползли из кабинета, в бой опять ринулась Фроська:
– Господин адвокат, вы мне растолкуйте, пожалуйста, может, я чего-то не поняла…
– Чего именно?
– Я не поняла, кто стал основным наследником?
– Я же ясно прочитал, Железнова Анна Вя…
– Эта чмошница? – Ева брезгливо тыкнула пальцем на перепуганную девчоночку. – Но ей досталась только халупа и какие-то сараи…
– Квартира, сарай и земельный участок, если быть точным.
– А кому бабка завещала коллекцию драгоценностей?
– Ни о какой коллекции в завещании речи не было.
– Как не было? Всем здесь присутствующим известно, что у старой карги было цацок до е…ной матери! Она всю жизнь их собирала! Я помню, как в детстве примеряла их! Это не просто украшения, это антикварные украшения! Им теперь цены нет! – все больше распалялась Ева. – Где они?
– Уж кому об этом знать, как не тебе, – процедил Дусик, уставший сдерживать свое возмущение. – Ведь именно ты заграбастала себе старухину квартиру со всей антикварной мебелью…
– Мебель я заграбастала, это точно, только ни единой цацки не нашла…
– И картины, – не унимался Дусик, – а им, между прочим, тоже цены нет…
– Да иди ты, козел!
– Я про саму квартиру молчу! Она теперь лимонов десять стоит!
– Она стоит пятнадцать, но это не твое собачье дело, понял? Я в эту халупу вложила столько бабок, сколько в твою раскрутку не вкладывали!
– Сука ты, Фроська! – зло выкрикнул Дусик. – Жадная сука! Обобрала бабку на старости лет, меня пробросила – ни единой задрипанной картины не отдала, – а все тебе мало!
– Да, я сука, – выплюнула она. – И что? Да, если бы я не была такой, все антикварное барахло бабка бы распродала еще до своей кончины! Ты не жил с нами, не знаешь, что она постоянно таскала картины и посуду в ломбард! Она же не привыкла себе ни в чем отказывать! Она привыкла жрать икру на завтрак и ее же втирать в кожу головы, чтоб волосы блестели!
– Пошла бы да заработала бабке на икру! Или тебе трудиться было западло?
– Я бы пошла, только чтобы получить нормальную работу, надо было раздвигать ноги, а бабка меня блюла! В десять я должна была явиться домой, а раз в год проходить обследование у гинеколога на предмет наличия девственности, иначе она грозилась выгнать меня из дома так же, как потом выгнала тебя! – Ева в сердцах швырнула сумку на пол. – Поэтому, чтобы выжить и сохранить квартиру, мне пришлось избавиться от бабки… В чем я нисколько не раскаиваюсь!
– Потому что ты бесстыжая! И можешь мне тут сказки про свою девственность не рассказывать! Я лично видел, как ты в семнадцать лет трахалась с бабкиным ухажером! А ему, между прочим, было не меньше шестидесяти!
Неизвестно, чем бы закончилась их перепалка, не исключено, что дракой, если бы в этот момент не раздался насмешливый голос Эдуарда Петровича:
– Ай да детки у меня выросли! Любо-дорого посмотреть…
– Да пошел ты, – устало огрызнулась Ева. – Тоже мне ангел с крыльями…
– Я, может, и не ангел, но никогда бы не вышвырнул женщину, которая меня воспитала, из собственной квартиры. Как это получилось у тебя, дочура? Без аферы тут точно не обошлось, а ты ведь всегда так уважала закон…
Ева ничего не ответила, но не потому, что ей нечего было сказать, просто она устала тратить силы на глупую перебранку. Папаша тоже заткнулся, но Дусик отмалчиваться не собирался, отдышавшись, он заговорил с адвокатом:
– Петр Алексеевич, дружок, скажите-ка мне вот что… Если драгоценности в той халупе, что завещали этой… как ее… ну… – он дернул подбородком в сторону задрипанки, – Анне, что ли… Так вот, если они там, кому они достаются?
– Ей и достаются, потому что Элеонора Георгиевна ясно указала в завещании, что оставляет Анне Вячеславовне не только квартиру, но и все имеющееся в ней имущество.
– Но это несправедливо!
– Такова воля вашей бабушки.
– Послушайте, – Дусик вскочил, подбежал к столу и вцепился в его край трясущимися пальцами. – Послушайте, тут же напрашивается явный вывод… Это она убила бабку, я слышал, ее зарезали, так вот, это Анна… Больше некому! Она знала, что станет наследницей всего, вот и…
– Не смейте! – раздался дрожащий от волнения женский голос. – Не смейте, слышите…
Дусик обернулся и увидел, что девица, до сего момента неподвижно сидящая на своем стульчике, порывисто вскочила, даже не заметив, что котомка, стоявшая на ее коленях, свалилась на пол.
– Я не убийца! – сквозь слезы выкрикнула она. – Не убийца! Я любила ее просто так! Мне ничего не надо было…
– И тут такая удача, – нервно хохотнула Ева. – Богатство просто свалилось на голову!
Анна с ужасом посмотрела на нее, потом сглотнула и очень тихо, но твердо проговорила:
– Я отказываюсь от наследства.
– Браво! – Ева зааплодировала. – Какое благородство!
– Мне ничего не нужно, слышите? – Анна повернулась к адвокату. – Я отказываюсь от наследства! Где нужно подписать?
После этих слов Дусик буквально лег на стол Моисеева и зашептал:
– Дайте ей бумагу, она отказывается, слышите? Дайте, пока она не передумала…
– А ну пшел вон отсюда! – рявкнул Эдуард Петрович, неожиданно проворно вскакивая с дивана и хватая Дусика за шиворот. – Гаденыш!
– Не трогай меня! – взвизгнул поп-идол Дэнис, дрыгая в воздухе худыми ножками.
– Катись отсюда, пока я тебя не прибил, – сипло проговорил Эдик, разжимая пальцы. – И ты, маленькая гадина, выметайся…
Ева одарила отца таким убийственным взглядом, что любой другой на его месте уже упал бы замертво, потом неспешно встала, подхватила шубку и, послав адвокату воздушный поцелуй, вышла из комнаты. Встрепанный Дусик кинулся следом.
Аня
Когда брат с сестрой покинули комнату, Аня упала на стул и горько разрыдалась.
– Бедная баба Лина! За что ей бог дал таких внуков? Уж лучше быть одинокой, чем иметь таких родственников… – причитала она, утирая льющиеся ручьем слезы. – Какие гадости они говорили! Я чуть не умерла от стыда…
– Ну не реви ты, дурочка, – неумело успокаивал ее Эдуард Петрович. – Все уже позади… Ты теперь наследница…
– Я же сказала, что мне ничего не надо! – воскликнула она. – Я отказываюсь!
– Вот это ты зря… Мать искренне хотела тебе помочь, сделала единственный правильный поступок за всю свою жизнь, а ты – отказываюсь…
– Но они считают меня убийцей! А если они так подумали, то подумают и другие…
– Убийцу скоро найдут, так что с этим проблем не будет. – Эдуард потрепал девчушку по голове. – А с этими двумя горлопанами, если они вдруг попробуют на тебя наехать, я разберусь…
– Со всеми горлопанами буду разбираться я, – прервал его Петр. – Меня для этого и наняли.
– Мне ничего не надо, – упрямо твердила Аня. – Ничего…
– Тебе что, квартира не нужна? – накинулся на нее Эдуард Петрович.
– Нужна, конечно, но… Она ведь не только мне нужна, многим, вон у бабули два внука, а квартира, это ж очень дорого… Несправедливо будет, если все мне достанется… Надо продать ее и поделить деньги на троих…
Тут Эдуард Петрович не выдержал и заливисто рассмеялся.
– Ну, Анюта, ну даешь! – хохотал он, утирая пальцами выступившие слезы. – Надо же быть такой наивной… Ты думаешь, Фроське эта халупа нужна или Дениске?
– Если квартира не нужна, то деньги-то им нужны… Продадим и поделим…
– У Фроськи машина стоит, как твоя халупа вместе с садом и собачьей будкой! Про Дениску я вообще молчу, он же якобы звезда, на одного парикмахера тратит в месяц больше, чем вы в своем собесе, все вместе взятые, зарабатываете…
– А драгоценности? – не унималась Аня. – Они говорили про какие-то цацки…
– Да, Эдуард Петрович, – заинтересованно посмотрел на Новицкого адвокат. – Что за разговоры про коллекцию драгоценностей? Если она действительно существует, то Элеонора Георгиевна зря не дала насчет нее конкретных указаний… Могут возникнуть сложности…
– Да нет никакой коллекции, – раздраженно отмахнулся Эдуард. – Придумала Фроська все! Конечно, мать всегда была неравнодушна к цацкам, и у нее действительно была когда-то целая шкатулка фамильных украшений, но я сомневаюсь, что она их сберегла… Скорее всего, где-то лежит пара колье, не больше…
– Пара колье? – не поверил Петр. – Но даже пара старинных колье стоит приличных денег… Вы меня извините, конечно, но я видел, в каких условиях жила Элеонора Георгиевна, и сомневаюсь, что…
– А ты не сомневайся, – отбрил адвоката Эдуард. – Моя матушка любила пыль в глаза пустить. В последние несколько лет она искусно косила под старушку – божьего одуванчика, бедную, но гордую… На самом деле я уверен, что у нее где-то заначена пара-тройка антикварных безделушек… Не коллекция, конечно, но что-то есть…
– Но откуда у бедной пенсионерки, которую к тому же, как я понял, обобрала собственная внучка, антиквариат?
– Вот вы, Петр Алексеевич, сколько раз с моей матушкой виделись?
– Три раза.
– И какое мнение у вас о ней сложилось?
– Милая старушка. Простая, бесхитростная, немного вредная, но это возрастное…
– Простая! – Эдуард Петрович поднял вверх указательный палец. – Ключевое слово – простая! На самом деле Элеонора Георгиевна была далеко не простой женщиной. От рождения она имела титул княжны и носила фамилию Шаховская. Если бы не революция, мать была бы одной из самых титулованных и богатых невест России. И она никогда не забывала о своих корнях, никогда… Например, свою подружку Лизу Голицыну она всегда называла голозадой выскочкой, потому что никакой аристократкой та не была, в Голицыну превратилась после замужества, а в девичестве носила фамилию Поварешкина…
– Но при чем тут антиквариат?
– А при том, что мать Элеоноры Георгиевны, княжна Шаховская, в девичестве Анненкова, сумела припрятать огромную коллекцию серебра, драгоценных камней и фамильных украшений. Мне мать об этом самолично рассказывала. И, самое главное, все это добро не сгинуло бесследно, а попало в руки наследницы, то есть Элеоноры Георгиевны Новицкой, тогда, правда, она носила другую фамилию… – Он выставил вперед безымянный палец с красивейшим, увенчанным огромным камнем, кольцом. – Видите этот перстень? Ему триста лет. Сначала он принадлежал владыке Османской империи, потом главе семьи Шаховских. Рыночная стоимость этого кольца на сегодняшний день сто двадцать тысяч долларов. И таких колец в бабкином тайнике было штук десять, не говоря уже о диадемах, колье, камеях и так далее…
– Вам этот перстень достался в наследство? – восхищенно глядя на камень, спросила Аня.
– Как бы не так! Я выкупил его у одного жуликоватого ювелира. Оказывается, он периодически скупал у моей матери драгоценности, причем нещадно ее обдуривал. Элеоноре на старости лет пришлось распродать фамильные украшения, чтобы прокормить себя и внучку, ту самую, что потом выгнала ее из дома… Вот поэтому я сомневаюсь, что от княжеского наследства что-то осталось, кроме пары паршивых колье…
– Но на этой паре вы все-таки настаиваете? – улыбнулся Петр.
– Настаиваю. А знаете почему? Потому что был в коллекции бабкиных цацок один комплект – колье, серьги, перстень, – который передавался из поколения в поколение всем старшим дочерям клана Шаховских… Это был символ, талисман, если хотите, – по семейному преданию, этот комплект приносил счастье всем его обладательницам. Шаховские считали, что именно благодаря комплекту самыми талантливыми, удачливыми в браке, плодовитыми и здоровыми были старшие дочери… Но в семье моего прадеда девочек не было вообще, поэтому гарнитур унаследовал материн отец Григорий Шаховской, а он, в свою очередь, подарил его своей юной супруге на свадьбу… Ей он, правда, удачи не принес, она умерла молодой… – Эдуард сделал паузу, потом добавил: – Но гарнитур сохранился до наших дней. Я его видел. Он безумно красив, особенно колье: три чистейших бриллианта на витой золотой цепочке… Изысканная простота… Элегантная роскошь… Браслет и кольцо в том же стиле: крупные камни в скромной оправе. Именно об этом гарнитуре вспоминала недавно Фроська – Элеонора любила обвешивать внучку этими побрякушками, приговаривая: «Когда я умру, они станут твоими!» Она обожала Фроську, потому что девчонка на нее жутко похожа, просто одно лицо, мать еще говорила, что именно в ней сосредоточились все фамильные черты Шаховских-Анненковых…
Он замолчал и, грустно улыбнувшись, опустился на диван. Петр тоже безмолвствовал, видно, обдумывал рассказ Эдуарда Петровича, зато Аня все уже решила и заявила:
– Если я найду этот комплект, то передам его дочери Элеоноры Георгиевны… Раз драгоценности фамильные, ими должна владеть настоящая Шаховская… Только не эта ваша Фрося, ей я их ни за что не дам…
– Елена – приемная дочь Элеоноры Георгиевны, именно поэтому мать ей драгоценности и не даровала…
– И что же делать?
– Не делить шкуру неубитого медведя, – строго сказал адвокат. – Пока вы унаследовали лишь квартиру, ни о каких фамильных драгоценностях речи не идет, и мой вам совет, забудьте эти глупости… – Он ободряюще ей улыбнулся и добавил: – В права наследования вы вступите только через полгода, но переезжать можете уже недели через две. На этом Элеонора Георгиевна настаивала. Почему-то ей хотелось, чтобы вы въехали в квартиру сразу после ее смерти… Сразу, конечно, не получится, но пару недель спустя, когда страсти поутихнут, пожалуйста. Ключи я вам дам.
– Но как же? – Аня по-коровьи захлопала глазами. – Сами же говорите, что в права я вступлю только через полгода… А вдруг…
– Никаких вдруг! – отрезал Петр. – Если пристанет участковый, посылайте его ко мне! Всех остальных, типа управдома, к черту.
– Может, все же подождать…
– Въезжайте, устраивайтесь, обживайтесь и ни о чем не думайте!
Часть II
Наследница
День первый
Аня
Аня переехала в квартиру Элеоноры Георгиевны спустя две недели. Она хотела выждать положенные полгода, но адвокат Моисеев, он же Давид, он же Адонис, он же Аполлон Бельведерский, заверил ее, что ждать совсем не обязательно и она смело может вселяться – проблем не будет. Анна послушалась и, собрав свои немногочисленные пожитки, съехала со старой квартиры.
И вот теперь она стояла посреди бабулиной комнаты, сжимая в одной руке чемодан с вещами, а другой поддерживая чахлый фикус, единственное растение, выжившее в ее коммуналке. Стояла и не знала, с чего начать обустройство. Вот вроде бы и пришел ее звездный час, но радости почему-то не было…
«Для начала надо разложить вещи, – решила Аня. – Или сперва надо убраться? А может, перво-наперво помыть окна… Нет, окна мыть рано – еще только начало марта»… От растерянности Аня чуть не заплакала, но вовремя взяла себя в руки и, поставив фикус на широкий подоконник, пошла в ванную за половой тряпкой. Первое, что надо сделать, – это вымыть пол, хотя бы для того, чтобы меловой трафарет в прихожей больше не напоминал о трагедии, второе – вытряхнуть дорожки и покрывала, третье – начистить унитаз с раковинами, а уж потом разбирать вещи.
Когда полы были вымыты, дорожки пахли талым снегом (Аня выбивала их на снегу), а унитаз сверкал, Анюта взялась за свой чемодан.
Из старой квартиры она забрала только свою одежду, постельное белье, фотографии, цветок и скатерть, все остальное выкинула на помойку (кроме шкафа, его она просто задвинула в угол комнаты), так как тот хлам, что ей достался в наследство от матери, годился только для растопки печи. Конечно, в бабулиной квартире мебель тоже ветхая, но хотя бы чистая и без плесени. В недалеком же будущем Аня планировала приобрести кухонный гарнитур и телевизор, тех денег, которые она выручила за сдачу своей комнатенки в наем, должно хватить на первый взнос. Да, на ее хибару еще кто-то позарился! С ума сойти! Какое счастье, что есть люди из кавказских республик, которые готовы платить за аренду даже таких убогих жилищ, как Анина комнатушка.
Потом можно будет диван купить. И новый холодильник – лишь бы жильцы не отказались от ее халупы и исправно за нее платили. Но для начала необходимо сделать ремонт.
– Я все здесь переделаю! – возбужденно шептала Аня, деловито выбрасывая из чемодана свои вещи. – Поклею веселые розовые обои. Двери выкрашу белоснежной краской! Повешу на окна цветастые занавески! И заведу кота!
Кстати, надо спросить у Петра-Аполлона, можно ли делать ремонт в квартире, которой еще формально не владеешь – хороший повод для звонка…
Аня обхватила руками стопку простыней, намереваясь положить их в шкаф, но не донесла – уронила (от возбуждения ее потряхивало). Собрав с пола белье, она засунула его на пустующую полку и собралась уже захлопнуть дверцу шкафа, когда увидела в одном из ящиков стопку фотографий. Отряхнув руки, она бережно взяла снимки. Поднесла их к свету и с интересом стала разглядывать.
На первой фотографии была изображена красивая молодая женщина с волнистыми белокурыми волосами. Женщина была так хороша, что Аня даже подумала, будто это какая-то артистка советского кино, но, перевернув фотографию, прочитала: «Лина. Москва. 1950». Так это Элеонора Георгиевна? Вот это да! Оказывается, в молодости она была не просто привлекательна, а ослепительно хороша. Теперь понятно, в кого пошла эта злючка Фрося…
На следующих снимках тоже была Лина, запечатленная в разные годы своей жизни. На всех она удивительно хорошо смотрелась. Ей шли все прически, будь то гаврош, начес, бабетта или каре. И все мужчины. Рядом с Линой постоянно фотографировались какие-то дядьки, не исключено, что мужья или любовники, и все они, абсолютно разные, одинаково выгодно оттеняли ее безупречную красоту. Одного из кавалеров Аня даже узнала, это был тот старик с розой, что приходил на кладбище, только на фотографии он был лет на сорок моложе, сущий пацан, но очень симпатичный.
Пересмотрев всю стопку, Аня отложила одну из фотографий, на ней Элеонора была изображена в полный рост. В длинном платье, с высокой прической и сверкающим колье на шее, она была похожа на принцессу. Или Снежную королеву – такая же безупречная, такая же холодная и одинокая… Аня не стала убирать эту фотографию вместе с другими в шкаф, она поставила ее на столик, дав себе задание купить для нее красивую рамочку.
Аня вернулась к шкафу, распахнула створки одежного отделения. Оно оказалось полупустым: заняты были только три вешалки. На них болтались сильно поношенные платьица из ситца, две полушерстяные кофтенки, зимнее пальто и старый-престарый плащ фасона макинтош. Все это барахлишко Аня сняла с вешалок и сложила в два бумажных пакета, чтобы выбросить на помойку – такое даже благотворительная организация не возьмет, уж очень оно ветхое.
Оттащив пакеты в прихожую, Аня вернулась к шкафу, раскрыла антресоли. Они были пусты, только в одном ящике нашлось два старых полиэтиленовых пакета, связанных друг с другом за оторванные ручки. Аня достала их, развязала, один положила на стол, второй тряхнула за дно. На пол, блестящей струйкой, стек кусок атласа нежно-голубого цвета. Девушка подняла его, развернула. В ее руках оказалось платье необычного фасона: длинное, узкое, с рукавами-крыльями и глубоким, чуть ли не до пояса, вырезом. На спине имелся целый ряд маленьких перламутровых пуговок, по подолу шла вышивка, а на талии болтался широкий, более темный, чем само платье, кушак. Наверное, в этом туалете Элеонора Георгиевна Новицкая ходила на приемы. К нему бы туфельки на тонком каблучке, чулочки со стрелками, а к поясу приколот букетик фиалок…
Тут Аня вспомнила про второй пакет, развернула его. В нем оказались туфельки с тонкими каблучками, именно такие, о каких она подумала: изящные синие босоножки с закрытым носиком, изготовленные из нежнейшей, похожей на атлас кожи. Аня примерила их, но выяснилось, что у Элеоноры Георгиевны была ножка Золушки, размера тридцать пятого, не больше, не то что у нее самой: полный тридцать девятый, а зимой, на носок, сороковой…
А вот платье подошло – Аня натянула его свободно, только пуговицы застегнуть не смогла, неудобно самой. Элеоноре наверняка кто-то из домочадцев застегивал, уж очень маленькими оказались петельки. Но Аня решила проблему при помощи кушака, обернула его дважды вокруг талии, подчеркнув тем самым… (хм-м!) фигуру.
Вырядившись в чужой туалет, она подошла к мутному от времени зеркалу, посмотрела на свое отражение. Выглядела она смешно. Как ряженая обезьянка из цирка. Роскошный наряд не делал ее красивее, наоборот, подчеркивал убогость. На голубом фоне ее кожа казалась чересчур бледной, а волосы не шли ни в какое сравнение с атласом: он блестящий, струящийся, они тусклые, висящие сосульками вдоль худого лица…
Аня скосила глаза на фотографию Элеоноры. Похоже, на ней она именно в этом платье: та же линия кроя, то же декольте, тот же пояс, но никаких фиалок в качестве украшения, только драгоценности. Одна вещь, а как по-разному смотрится…
Аня встала так же, как Элеонора: плечо вперед, одна рука согнута в локте, ладонь на талии, вторая спокойно лежит на бедре, голова чуть повернута вбок и вверх. Получилось похоже, только как она шею ни вытягивала, горделивого вида не добилась. Не было между Аней и Линой ничего общего – ее даже дешевой копией не назовешь, карикатура! – разве что уши одинаковые. Но вот они как раз Элеонору не красили: маленькие, плотно прижатые к голове, а мочки торчат, как бы завиваются вовнутрь. Аня своих ушей немного стыдилась, а Новицкая, видно, нет, раз выставляла их напоказ…
Аня бросила последний взгляд на дешевую копию шедевра, то есть на свое отражение, и стала раздеваться. Сняв платье, она не кинула его в пакет, а водрузила на вешалку и убрала в шкаф. Туфельки поставила под ним, аккуратно, носик к носику. Закрыв дверку шкафа, она решила попить чаю.
Для этого прошла в кухню, где поставила на электроплитку чайник, и занялась поисками заварки. Аня знала, что бабуля любила покупать чай про запас, поэтому была уверена, что, порывшись в подвесном шкафчике, найдет пачку «Ахмата» (плохого чая Элеонора не признавала). Как и ожидалось, чай нашелся. Осталось взять чашку. Но, к удивлению Ани, чашек в доме не было ни одной. Имелись только стаканы с подстаканниками. Ну что ж, попьем из стакана, хотя из чашки, по Аниному мнению, прихлебывать чай гораздо удобнее.
Пока вода закипала, Аня взялась разглядывать подстаканники – уж больно любопытные узоры на них были выбиты. Она еще раньше, когда они с бабой Линой чаевничали, заметила их необычность, но рассмотреть получше у нее как-то не получалось. Аня поскребла ногтем круглый бок одного из подстаканников, они все были какие-то темные, будто грязные, но оказалось, что серый налет – это не грязь, а что-то другое… Если бы Аня не была уверена, что они сделаны из нержавейки, то сказала бы, что подстаканники окислились… Хм… Чем же это оттереть? Тут Аня наткнулась взглядом на пузырек нашатыря, позабытый врачами «Скорой помощи»: может, им попробовать? Она слышала, что серебро чистят нашатырем, вдруг и подстаканники отчистятся?
Накапав на ватку небольшое количество спирта, Аня начала тереть. Как же она удивилась, когда выяснилось, что серый налет очень даже быстро сходит. Буквально через пять минут подстаканник сверкал так, что Аня зажмурилась. Оказалось, что он не однородно-серебристый, в центре узора, сотканного из переплетенных между собой листьев, имеется цветок из желтого металла. Это было очень красиво!
Аня перевернула подстаканник, чтобы протереть его дно, и с удивлением обнаружила на нем буквы «Апексимов» и цифры «1846» и «98». Неужели 1846 это год изготовления? Тогда что такое 98? Проба? Но Аня только знала 985 для серебра и 585 для золота. Однако до революции драгметаллы могли клеймить по-другому, так что все может быть…
Отставив подстаканник в сторону, Аня распахнула дверцы шкафчика и начала вытаскивать из него все имеющиеся там столовые приборы. Так, ложки, вилки – эти явно копеечные; сахарница, на ней даже цена стоит «3-50»; вот небольшая вазочка из бронзы, наполненная лимонной карамелью, на вид дешевка дешевкой, но на донышке выбит замысловатый иероглиф, не исключено, что вещь дорогая, ее она отставила в сторону… Так, что там еще? О! Какая милая солоночка. Правда, грязная (создавалось впечатление, что ее специально заляпали жиром), но оригинальная: сделана в форме яичка, стоящего на подставке. Аня повертела солонку в руках, приблизила вплотную к глазам и не поверила им, когда прочитала на донышке: «Фаберже». Фаберже! Вот это да! Аня, конечно, не была знатоком антиквариата, но фамилию известного француза слышала не раз…
Аню охватило какое-то лихорадочное волнение. Что ей теперь делать с этим богатством? Пользоваться такими дорогими вещами она не станет из страха их попортить. Может, отчистить и поставить на видное место, пусть люди любуются… Э, нет, люди полюбуются да, чего доброго, и сопрут…
Что же тогда с ними сделать?
«Продать! – неожиданно решила Аня. – А на вырученные деньги купить косметику! Много, много косметики и туфли синие, под платье, только своего размера! А еще занавески и палас. Или на палас не хватит? Или хватит еще и на диван?» Боже, она совсем не ориентировалась в ценах на антиквариат… Впрочем, на диваны тоже. Она знала только, сколько стоят элементарные продукты питания и проезд в метро.
Надо все выяснить! Немедленно! Аня резко сорвалась с места, схватила полиэтиленовую сумку, висящую на ручке двери, сгребла в нее подстаканники, солонку и конфетницу, бросилась было вон из кухни, но затормозила у самого порога. Чего же она делает, хулиганка? Ведь она еще не владеет ни квартирой, ни мебелью, ни чашками-плошками… Все это пока не ее! А она уж распоряжается… Нахалка! Вот отсудят у нее все это добро злющие Элеонорины внуки, что она тогда будет говорить? Простите, извините, но подстаканнички я загнала, не обессудьте…
Аня тяжело опустилась на стул, не зная, что делать. Так бы и просидела до вечера, если бы в дверь не позвонили.
– Кто там? – крикнула Аня через всю квартиру. Она была уверена, что это соседи-алкаши пришли побираться – больше к ней в гости зайти было некому.
– Откройте, милиция, – раздался в ответ грозный голос следователя Стаса, его бас ни с чьим не спутаешь.
Аня побежала открывать. Поколдовав над четырьмя замками, она распахнула дверь. На пороге, как она и предполагала, стоял Стас, усы его, как у мультяшного Бармалея, торчали, брови были нахмурены, а взгляд не предвещал ничего хорошего.
– Можно? – хмуро спросил он и, не дождавшись разрешения, проник в прихожую.
– Входите, – нервно сглотнув, проговорила Аня.
– Въехала уже? А не рановато?
– Мне адвокат сказал, можно…
– Ну раз адвокат сказал, тогда конечно… – Стас озабоченно осмотрелся. – Куда я могу пройти?
– В кухню. Я как раз чай пить собралась, будете?
– Давай, – кивнул он и, не разуваясь, прошлепал в кухню.
– Только у меня одна карамель. Лимонная, – Аня ткнула пальцем в горку конфет, вываленных из вазочки прямо на стол. – Хотите?
– Хочу, – буркнул он, усаживаясь на табурет.
Аня засуетилась у плитки, а Стас, подперев худую щеку кулаком, задумчиво протянул:
– Значит, ты теперь у нас богатая невеста…
– Что? – испуганно пискнула Аня, чуть не выронив из рук заварной чайник.
– Богатая ты теперь, говорю, невеста. С квартирой, с садом…
– И кирпичным сараем, – машинально добавила она.
– Обалдеть!
– Вы издеваетесь надо мной?
– Завидую! Я вот сорок лет на свете живу, пятнадцать в милиции работаю, скольким людям за время службы помог, и хоть бы одна сволочь отблагодарила… Нет, взятки, конечно, предлагают, но чтоб от чистого сердца…
Он замолчал, нервно барабаня пальцами по столу, и это молчание пугало даже больше, чем его издевательские речи.
– Вы пришли меня арестовывать? – сиплым от испуга голосом произнесла Аня.
– Чего? – обалдел он.
– Вы хотите обвинить меня в убийстве… Все думают, что это я…
– Кто все?
– Все, – выдохнула Аня и разрыдалась.
– Вот дурочка! – выругался Стас, доставая из кармана мятый, попахивающий бензином платок и протягивая ей. – Вытрись! Вытрись, говорю, и перестань реветь… Никто тебя не подозревает, ясно?
Аня перестала всхлипывать, утерла нос платком, подняла на Стаса влажные глаза и кивнула.
– То-то, – проворчал он. – А то разревелась… У тебя ж алиби, соображать надо…
– А, может, вы думаете, что я того… наняла кого-нибудь…
– Наняла! – передразнил он. – Да кого ты наймешь. У тебя ни денег, ни знакомых, проверили уже…
– А зачем же вы пришли?
– Так просто. Проведать.
– М-м-м, – удивленно промычала Аня, прозвучало это не очень красиво, поэтому она решила больше не мычать, а завести светский разговор. – И как следствие, продвигается?
– Хреново продвигается… – Он недовольно пошевелил усами. – Улик нет, свидетелей тоже, а подозреваемые та-а-а-акие люди, что к ним на драной козе не подъедешь… Это ж надо! Семейка подобралась! Мафик, депутатша, поп-звезда и олигархова подстилка… И как с ними разговаривать?
– То есть подозреваемых четверо?
– Пятеро. Есть еще братец, Сергей Георгиевич Отрадов, темная лошадка, мать его… Ты его, наверное, видела. Старикашечка такой в заношенном полуперденчике, неимущий пенсионер, ядрена вошь… А у самого в Светлогорске (это под Калининградом) вилла, в столице у него бизнес, капиталы за границей, а налоги не платит ни тут, ни там… Как выяснилось, большой зуб на сестренку имел, но предъявляет железное алиби на момент убийства, только, сдается мне, крутит он что-то… – Стас поерзал на табурете. – Я вот ведь чего пришел… Ты всех их видела, так?
– Дочь не видела, она ни на похороны, ни на оглашение завещания не приходила…
– Понятное дело… Елене Бергман рисоваться ни к чему. В ее официальной биографии говорится, что родители ее давным-давно умерли, а теперь, вишь, что оказывается… Бросила старуху-мать… Не помогала, не навещала… Да…
– И о чем вы хотели меня спросить?
– Мне вот что интересно… – Он нервно облизнул свои тонкие губы. – Это не для протокола, а так, между нами, девочками… На твой взгляд, кто из них мог Элеонору Георгиевну убить?
– Никто, – испуганно выкрикнула Аня.
– Они так тебе понравились?
– Наоборот, они мне жутко не понравились… Особенно внуки, они чуть не перегрызлись в кабинете… А как они бабу Лину ненавидели! Ужас! И Сергей этот странный какой-то… Как робот. Придет, сядет, встанет и ни словечка…
– А сын Элеоноры Георгиевны? Как он тебе показался?
– Эдуард Петрович? Хороший дяденька, вспыльчивый, правда, грозный, но справедливый… И сразу видно, честный человек!
– Это Вульф-то честный? – захохотал Стас. – Да ты, Анюта, совсем в людях не разбираешься! Он вор в законе! Преступный авторитет!
– Эдуард Петрович? – не поверила Аня. – Вор?
– И убийца. Двоих убил самолично, за что, собственно, и сидел, еще нескольких убрал чужими руками…
– Как это?
– Киллера нанял, как же еще! Так что бабку, скорее всего, он замочил, но не сам, сам он давно рук не марает…
– Это не он! – неожиданно для себя вскипела Аня. – Не он! Он ее хоронил! Он любил ее… по-своему… Он не мог…
– Что бы ты понимала, – с грустью проговорил Стас, совсем не обидевшись на Аню за ее вспышку. – Мафики, они и не такое могут…
Аня, нахохлившись, уселась на табурет, ей не нравилось, что Стас обвиняет Эдуарда Петровича бездоказательно, в конце концов, нет ни одного факта, подтверждающего, что Элеонору Георгиевну зарезал собственный сын, вот и нечего на человека наговаривать. Пока она дулась, Стас развернул одну карамельку и сунул ее в рот. Почмокав, спросил:
– Чай пить будем или как?
– Будем, – заверила его Аня. – Сейчас налью…
Она поставила на стол два стакана, заварной чайник, но тут вспомнила, что подстаканники лежат в полиэтиленовом пакете, и похолодела.
– Ты чего застыла? – удивленно спросил Стас.
– Да я это… Как бы сказать… Ну…
– Хорош квакать, говори нормально…
Но признаться в том, что она наглым образом собралась загнать чужие подстаканники, у Ани не хватило смелости. Поэтому она, не говоря ни слова, достала их из пакета.
– Фу, какие грязные, – брезгливо сморщился Стас. – Что ж бабка помыть их не могла…
– Они окислились, – вступилась за Элеонору Аня.
– Окислились, как же… – Он отодвинул от себя подстаканник. – Я так попью… – Стас шумно втянул в себя кипяток и блаженно зажмурился. – Хороший чай…
– Да, бабуля всегда любила крепкую заварку…
– А ты зачем этот цветной лом в пакет сложила? – Он ткнул пальцем в сумку с утварью. – Выкинуть хотела?
– Нет, – поспешно заверила его Аня.
– Я бы на твоем месте выкинул… На кой черт этот хлам? Лучше чашек купить керамических… Сейчас такие прикольные есть! Мне вот коллеги на день рождения подарили с женскими титьками… – Выдав эту фразу, он немного смутился и поспешно добавил: – Но есть и обычные… С веселыми рожами и цветочками всякими…
– А можно? В смысле, выкинуть можно?
– Почему нет?
– Ну я же еще не владелица… Формально это еще не мое… Вдруг наследники все отсудят…
– Ну и что? Думаешь, они знают, сколько ложек, сколько вилок у бабки было? Да им плевать!
– А если знают? И им не плевать?
– Скажешь, ничего не трогала и пошлешь их на хрен! – Стас поманил Аню пальцем и, когда она склонилась к нему, доверительно сообщил: – Тебе вообще бояться нечего, у тебя адвокат чумовой… Петр Моисеев, это ж глыба. Ты не смотри, что ему только тридцать исполнилось, он знаешь какой прожженный… Так что никаких проблем у тебя с наследством не будет, это я тебе точно говорю…
– Значит, мне можно даже ремонт в квартире сделать?
– Квартира почти твоя, делай что хочешь. Ты пока просто не имеешь права ее продавать или обменивать, документы-то еще на тебя не оформлены… – Он залпом допил чай, вытер губы рукавом, поднялся с табурета и стал прощаться. – Ладно, пошел я… До скорого… Если захочешь мне что-нибудь сообщить, звони.
Тут же в руке Ани оказалась визитка с номером телефона, не такая красивая, как моисеевская, но тоже ничего.
– Я обязательно позвоню. До свидания.
– Эй, постой-ка… – Он шагнул к столу и сгреб с него пакет с подстаканниками. – Давай выкину, все равно иду мимо ящиков…
– Не надо! – истерично возопила Аня.
– Надо, Федя, надо… Сама ведь ни за что не решишься – будешь всякий хлам копить… А новую жизнь следует начинать с того, что выкидывать все старое! Итальянцы вон каждый новый год старье из окон швыряют и как хорошо живут!
– Я тоже выкину! Клянусь! – пищала она, стараясь ухватиться за ручки сумки и вырвать ее из цепких милицейских лап. – Зачем вам-то беспокоиться?
– Да какое беспокойство? Ты чего? Тут бачки прямо за сараями – швырну и пойду на остановку… Ладно, бывай, – приветливо кивнул Стас, после чего покинул ее скромную обитель.
Когда за следователем закрылась дверь, Аня метнулась к окну. Добежав до него, резко развернулась и понеслась обратно в прихожую. Из прихожей опять рванула в кухню, но на полпути остановилась: схватила пальто и, как была в тапочках, помчалась на улицу – спасать свое наследство!
Сергей
Сергей вошел в знакомый с детства подъезд. Огляделся. Все очень сильно изменилось за те двадцать с лишним лет, что его здесь не было. Раньше видеокамера на входе не висела, не было бронированных дверей, выложенного брусчаткой пола, пластиковых пальм, окон, урн, мордастого охранника тоже не наблюдалось, на его месте в те далекие годы сидела старушка-лифтерша. Жильцов прежних, наверное, тоже не осталось…
А вот лифт все тот же, по крайней мере, с виду. Сергей вошел в него, опустил узорчатую решетку, закрыл дверь, нажал кнопку с цифрой три (его раньше поражало, что в четырехэтажном здании есть лифт, а теперь радует – не надо идти пешком). Пока поднимался, думал о том, что старый дом утратил свое очарование. Он, бесспорно, стал чище, добротнее, больше приспособлен для жилья, но при этом потерял нечто неуловимое, что делало его особенным… Или это он сам стал другим? Слишком старым, консервативным, закостеневшим… Быть может… Быть может…
Выйдя из кабины, Сергей сразу двинулся направо – интересовавшая его квартира находилась там. Дверь, как он и предполагал, поменяли, раньше она была дубовой, теперь стала железной. Сергей постоял немного, с интересом разглядывая витую бронзовую ручку в виде обезьянки, потом решительно надавил на звонок.
Ему долго не открывали, он даже хотел уйти, решив, что никого нет дома, но спустя минуту услышал, как в замке поворачивается ключ. В следующий миг дверь распахнулась, и на пороге квартиры материализовалась заспанная красотка. Девушка была в неглиже, без макияжа и укладки – Сергей явно пришел не вовремя.
– Чего надо? – хмуро буркнула красотка, окидывая Сергея недовольным взором.
– Здравствуйте, Фрося, простите, что потревожил…
– Меня зовут Ева, вы меня с кем-то спутали, – процедила она и попыталась закрыть дверь, но Сергей перехватил ее руку и мягко сказал:
– Хорошо, если хотите, я буду называть вас Евой.
– Те че надо?
– Вы меня не помните? Я брат вашей бабушки. Сергей… Сергей Отрадов.
– Раз брат, почему фамилия другая?
– Я ношу фамилию матери, а матери у нас были разные… – Он старался не замечать ее хамоватого тона. – Так вы меня помните?
– Помню, и дальше что?
– Может, вы меня впустите, все же не чужие люди…
– За фигом?
– Поговорим, – совсем растерялся Сергей, он помнил племянницу (или кем там она ему приходилась?) еще девочкой, и тогда она была изумительно вежливой.
– Мне с вами разговаривать не о чем, – отрезала Ева. – И в родственники набиваться не надо! Я вас знать не знаю, ясно?
– Ясно, – холодно проговорил Сергей, ему сильно хотелось оттаскать грубиянку за ухо. – Тогда единственная просьба… Не могли бы вы дать мне адрес Елены…
– Какой, на фиг, Елены?
– Елены Бергман, вашей тети.
– Адреса звезд политики и эстрады продают в переходах, а я ничем помочь не могу!
Последние слова она уже кричала из-за закрытой двери.
Вместо того чтобы смертельно обидеться, Сергей развеселился. Глупенькая девчонка, неужели она думает уесть его своими плоскими подколами. Бестолковая маленькая злючка! Но до чего хороша… Вылитая Элеонора в молодости. Конечно, в Лине было больше аристократизма, и она никогда бы не позволила себе нагрубить малознакомому человеку, но все равно девчонка просто красотка…
Сергей вышел из подъезда, постоял немного под козырьком, вдыхая сухой морозный воздух (он уже отвык от московского климата – в Калининграде он другой, более влажный). Потом быстро сбежал с крыльца и направился к стоянке такси, у него появилась мысль, где можно узнать адрес Елены.
Елена. Лена. Леночка. Единственная женщина из его прошлого, которую он до сих пор не мог забыть. Почему, интересно? Ведь он ее никогда не любил… Да, был увлечен, очарован… польщен, что такая молодая, красивая, холодная женщина столь страстно его полюбила. Она могла бы стать ему хорошей женой, но не сложилось… Сергей нисколько не раскаивался в том, что отверг ее когда-то, он поступил по совести, его мучило только одно – почему он скрыл от нее всю правду. Надо было открыться ей, тогда, быть может, все бы у нее сложилось по-другому: не было бы смертельной обиды, затяжной болезни, разрыва с матерью.
Он был не прав! Лена должна знать правду! Она имеет на это право! Именно для того, чтобы поведать ей истину, Сергей так стремился сейчас встретиться с ней…
Только поэтому.
Эдик
Эдуард Петрович нетерпеливо постукивал пальцами по полированной поверхности письменного стола. Ему не терпелось закончить пустой разговор со следователем, но ментяра, как назло, все говорил и говорил, не умолкая ни на минуту. И ладно бы что дельное болтал, а то гнал какую-то пургу, причем сознательно…
– Послушайте, товарищ майор, – прервал следователя вконец измотанный его зудением Эдуард Петрович. – Вы по делу мне ничего сообщить не хотите?
– Так я ж по делу и толкую… – изобразил дурачка майор.
– Как, говорите, вас зовут?
– Станислав Палыч…
– Так вот, Станислав Палыч, я человек занятой, и слушать вашу трескотню мне недосуг… Хотите у меня что-то спросить – спрашивайте, хотите допросить – пожалуйста, я сейчас же вызову своего адвоката! А если вы меня в чем-то подозреваете, предъявите обвинение – я и мои юристы к вашим услугам…
– А теперь послушайте вы, Эдуард Петрович, – быстро став серьезным, заговорил Стас. – Никаких обвинений вам я предъявлять пока не собираюсь, если бы у меня были против вас улики, то я задержал бы вас незамедлительно, даже ваши ушлые юристы вам бы не помогли…
– Только угрожать мне не надо… – брезгливо сморщился Эдуард.
– Хорошо, не буду, – покладисто согласился Стас. – Но и вы меня своими юристами не пугайте…
– Короче, товарищ майор.
– У вас какая машина, Эдуард Петрович?
– У меня их несколько. Какая именно вас интересует?
– Есть у вас «Линкольн»?
– Есть.
– Так вот кое-кто из соседей вашей матушки видел черный «Линкольн» у ее подъезда в день, предшествующий убийству.
– Номер соседи запомнили?
– Был бы номер, и разговор был бы другой.
– Что еще?
– Кинжал, которым убили Элеонору Георгиевну, из той же… хм… оперы, что и ваш перстень.
– Откуда вы знаете, из какой… хм… оперы мой перстень? – передразнил Вульф.
– Потрясли одного антиквара, и он нам сообщил кое-что интересное… – Стас подался вперед и, сощурившись, прошептал: – Ножичек, тот, которым почикали вашу матушку, не простой. Старинный. Редкий. Приметный. Я даже не побоюсь сказать, раритетный. Со своей богатой историей. Если желаете, я даже вам ее поведаю… – Он вынул из кармана небольшой блокнот, раскрытый на середине, и начал нараспев читать: – Дамасский кинжал, владельцем которого с 1517 года был сам Владыка Османской империи… имя я, к сожалению, не записал, но это и неважно… Так вот кинжал сей был изготовлен специально для героического сирийского воина Эль-Саладина – победителя крестоносцев в конце XIII века. И только в начале XVI века им завладели турки, как я понимаю, разворовав гробницу воина, они как раз тогда Сирию захватили… – Стас дурашливо подмигнул Эдуарду: – Как излагаю, а? Как профессор!
– И при чем тут мой перстень? – лениво спросил Эдуард Петрович.
– А при том, что турки в дар своему владыке принесли не только ножичек, но еще кольцо с изумрудом и браслет, которые изготовили дамасские ювелиры, повторив на украшениях узор с рукоятки старинного кинжала, то есть дерево, обвитое змеей, чтобы все три предмета составляли ансамбль… – Стас пронзительно глянул на собеседника. – Знающие люди утверждают, что все три предмета благополучно дожили до наших дней и… попали в руки одного человека. И этот человек вы, Эдуард Петрович. – Следователь победоносно вскинул голову. – Скажете, они врут?
– Врут, – спокойно проговорил Эдуард. – Перстень я приобретал, тут не поспоришь, браслет хотел, но не стал – к браслеткам у меня давнее отвращение… Находился в них в свое время, больше не тянет… А что касается ножа, то, не скрою, очень я им интересовался, но так и не нашел. Тот дятел, который вам на меня настучал, уверял, что он вывезен за границу.
– На все-то у вас есть ответ… – покачал головой Стас. – Хорошо подготовились…
Глаза Эдуарда недобро сверкнули, но он сдержался и очень вежливо произнес:
– Если бы я готовился к твоему, майор, визиту, ты бы сюда даже не вошел и разговаривал бы не со мной, а с моими юристами – это первое. И второе, – Эдуард подался вперед, – если б я хоть чего-то опасался, ты бы это дело не вел. И знаешь почему? Потому что тебя бы от него отстранили и занялся бы его расследованием другой следователь – мой человек, который закрыл бы его в два счета… Я понятно излагаю?
– Чего уж тут непонятного… Только и мне есть что вам сказать. Первое, я знаю, кто вы, это вы перед девчонкой бестолковой можете из себя благородного рыцаря корчить, она вам поверит, я же наслышан и о Вульфе, и о его бойцах невидимого фронта. Второе, вытекающее из первого, Элеонору Георгиевну, по моему мнению, убил профессионал – только профессионал мог нанести столь точный удар в сердце, только он может скрыться с места преступления, не оставив следов…
– А ты, майор, не допускаешь, что убийца просто везучий сукин сын?
– Я не закончил, – повысил голос Стас.
– Прошу прощения… – Эдуард прикрыл веки и хмыкнул: – Так что там дальше? Третий пункт?
– И, в-третьих, вы ненавидели свою мать. Это не секрет. Она же отреклась от вас, отобрала у вас детей. Поэтому я считаю, что старушку убрали по вашей указке.
Эдуард Петрович тяжко вздохнул, потом лег грудью на стол, придвинув свою круглую физиономию к худому скуластому лицу майора, и отрывисто, почти по слогам, произнес:
– Когда хотят кого-то убрать – нанимают киллера, но если решают отомстить – убивают собственными руками… – Закончив фразу, Эдуард Петрович шлепнул ладонями по столу, что, безусловно, означало: разговор закончен, после чего выпрямился в кресле и зычно прокричал:
– Андрюха!
На зов Эдуарда тут же откликнулись – в кабинет вбежал здоровый детина в строгом костюме (не иначе Андрюха) и, застыв на пороге, преданно уставился на босса.
Тот пальцем подозвал детину поближе и, когда тот сделал три размашистых шага в его направлении, отчеканил:
– Проводи товарища майора к выходу. Он уже уходит.
Стас нехотя поднялся с кресла, убрал в карман блокнот, шагнул к нетерпеливо переминающемуся Андрюхе, но тут Эдуард Петрович опять заговорил:
– Физию его запомни, а парням скажи, чтоб фамилию записали… Ему теперь в мой офис путь заказан.
Майор резко обернулся, хмуро посмотрел на Эдуарда, но тот Стаса будто не замечал, продолжая разговаривать с парнем:
– Сколько бы своими корками красными он ни тряс, ко мне больше не пускать… Только если придет с ордером. Ясно?
Андрюха послушно кивнул и, увидев, что майор двинулся к выходу без него, кинулся следом за ним.
Когда за ними закрылась дверь, Эдуард Петрович дал волю гневу – со всего маху двинул кулаком по новенькому телефону, стоящему на столе. Черт! Откуда менты могли все узнать? Ладно про кинжал и перстень (Эдуард никогда не доверял пройдохе-антиквару), но откуда они узнали про то, что он ненавидел свою мать? Про то, что она отреклась от него и отобрала детей? Это было тайной, его и матери, и он ни одной живой душе об этом не обмолвился… Стоп! Еще могла знать старая пердушка Лизавета Петровна. Ну точно! Она была в курсе всех семейных проблем Новицких – недаром всю жизнь совала свой нос в их тайны…
Эдуард Петрович раздраженно рванул ремень на брюках, давая брюху вывалиться из штанов. Как же он был зол! На болтливого антиквара, на наглого мента, на подлую бабку Голицыну… Особенно на нее, поскольку то, что она растрепала ментам, являлось не просто его тайной, это было его болью…
Эдуард уперся лбом в сжатые кулаки, стараясь отогнать неожиданно нахлынувшие воспоминания, но не мог – картинки из прошлого проносились перед мысленным взором против его воли… Вот он, пухлый мальчуган в шортиках, сидит у двери квартиры и ждет, когда его любимая мамочка вернется из театра, чтобы поцеловать ее, такую нарядную, свежую, прекрасную… Вот он идет в первый класс, в одной руке у него огромный букет гладиолусов, в другой мамина ладонь. Он самый счастливый и самый гордый первоклассник, потому что с ним рядом идет его ненаглядная мамуля. Самая лучшая! Самая удивительная женщина на свете…
Как же он боготворил свою мать! Как хотел, чтобы она любила только его. Конечно, она баловала его, была с ним ласкова, сердечна, но ему все было мало. Он хотел владеть ее сердцем безраздельно… Наверное, поэтому все в его жизни пошло наперекосяк. Относись он к матери спокойнее, не стал бы так ее ревновать к многочисленным мужчинам, к приемной дочери, не стал бы совершать глупые поступки лишь для того, чтобы привлечь к себе ее внимание…
Первый раз Эдика забрали в милицию, когда он учился на первом курсе института. Он подрался со своим одногруппником из-за какой-то ерунды, тогда он был на взводе из-за того, что мать устроила в честь Ленки грандиозный прием – девочка, видите ли, экстерном окончила художественную школу. На втором курсе его замели за кражу. На третьем за пьяный дебош в ресторане. Всякий раз мать его отмазывала, вызволяя из ментовки при помощи своих высокопоставленных поклонников. Но в один далеко не прекрасный день она сказала: «Вляпаешься еще раз, будешь выпутываться сам!» Он вляпался через полгода, а сам выпутаться не смог – ему предъявили обвинение по статье «разбойное нападение» и грозили посадить на семь лет. Все ждали («разбойник» в первую очередь), что мать вытащит сына и на этот раз, но не дождались. Элеонора Новицкая никогда не меняла своих решений. В итоге Эдуард загремел на три года в колонию общего режима… Но мать отвернулась от него гораздо позже… А тогда она исправно посылала ему передачки, писала письма и даже приезжала на свидания. Но когда его выпустили, она предупредила: «Вляпаешься еще раз – и ты мне больше не сын!» Эдик заверил матушку, что заключение его многому научило и больше он за решетку не хочет…
Дальше все в его жизни пошло более-менее гладко. Он устроился на работу, женился на скромной девушке, которая родила ему детишек-погодков Дениску и Ефросинью (на этом имени настояла Элеонора), обзавелся квартирой, но, не прожив с семьей и пяти лет, загремел опять. По глупости загремел. Толкнул на улице одного пьяного приставалу, а тот взял да упал, и так неудачно, что умер, стукнувшись виском о чугунную урну.
Другой бы на месте Эдика мог отделаться двумя годами, ну тремя, но ранее судимому Новицкому впаяли по полной – восемь лет. Вот тогда мать от него и отвернулась. Ей ничего не оставалось – ведь она никогда не меняла своих решений!
Через два года умерла его жена, как потом выяснилось, от вины и от вина, и Элеонора прибрала внуков к рукам, для начала лишив сына родительских прав, а потом категорически запретив ему с ними видеться. Так он при живой матери и детях остался один-одинешенек…
Эдуард Петрович встряхнулся, как собака, выбравшаяся из воды, отшвыривая вместо влаги теребящие сердце воспоминания, вытер платком вспотевший лоб, вздохнул. Та-ак, успокоился. Хорошо. Теперь надо заняться делами. Он потянулся к телефону, но не позвонил, а громко крикнул:
– Эй, кто там есть!
В кабинет тут же влетел услужливый Андрюха.
– Проводил? – спросил Эдуард Петрович.
– Ага. И ребятам все передал.
– Хорошо. Теперь вот что… – Он повертел на пальце перстень, подумал, потом решительно сказал: – Наведайся с ребятами к Шацу.
– К антиквару?
– К нему, подлюке… Проучить его надо, чтоб впредь держал язык за зубами…
– Проучить? – переспросил Андрюха.
– Навтыкайте маленько, но не перестарайтесь – он мне еще нужен. Привет от меня передайте. И скажите, что если еще хоть раз пикнет ментам о моих перстнях или еще о чем-нибудь, будет иметь дело лично со мной. Все, свободен. Вернешься – доложишь.
Андрюха кивнул и вышел. Проводив парня глазами, Эдуард Петрович потянулся к своему дипломату, положил его на стол, набрал код, открыл. На дне совершенно пустого кейса лежал, переливаясь каждой гранью, старинный браслет. Сделан он был в форме змеи, глаз которой сверкал изумрудным огнем.
День второй
Анна
Аня влетела в квартиру, быстро закрыла дверь на все четыре запора, бросила на пол сумки и только потом облегченно выдохнула. Она жива! Какое счастье! К тому же богата! Чертовски богата! А еще у нее теперь есть сотовый телефон! И новый гардероб! И новая помада! Помада за триста рублей! Обалдеть!
Трясущимися руками Аня достала из кармана вожделенный тюбик. Открыла колпачок, выкрутила стержень, понюхала… Вот она, ее первая трехсотрублевая помада, ранее она покупала только тридцатирублевые и считала себя транжирой, ведь можно было найти и за двадцать… Аня убрала тюбик обратно в карман, так и не рискнув подкрасить губы (дорого!), собрала с пола сумки и, не раздеваясь, прошла в комнату.
Какое счастье, что она вчера бросилась следом за Стасом. Промедлила бы минуту, и пакет с утварью уже заграбастали бы вездесущие бомжи – Аня, когда подбегала к бачкам, видела, как они хищно подбирались к нему. Но она успела! Ухватила сумку перед самым носом одного из бродяг, принесла домой, вытряхнула содержимое, отмыла, оттерла, поставила в шкаф. Потом наступила бессонная ночь, на протяжении которой Аня решала для себя: что лучше – сделать и раскаиваться или не сделать и тоже раскаиваться… Обычно она выбирала последнее – риск был ей чужд, перемен она боялась, самостоятельно принимать решения не привыкла, в итоге всю жизнь плыла по течению (или, как говорила мать, болталась, как дерьмо в проруби), причем очень от своей инертности страдала. Но этой ночью в ней нежданно-негаданно проснулась авантюристка. Ближе к утру Аня приняла решение: к антиквару сходить, подстаканник оценить, если получится – продать, а деньги потратить… Одного Аня не учла – денег оказалось так много, что она просто не знала, куда их деть…
Да, кухонная утварь, которая чуть не стала собственностью бомжей, оказалась не просто старинной, а очень редкой и очень-очень ценной. Фаберже, правда, оказался поддельным, но и за него Ане прилично заплатили, потому вещица все равно была антикварной! Да еще и платиновой. Подстаканники оказались действительно серебряными, но с позолотой. Когда же антиквар глянул на вазочку, то сначала чуть не хлопнулся в обморок, но потом вскочил и забегал по комнате, повторяя одно и то же: «период Тан, период Тан» и еще непонятное слово «патина». Набегавшись, спросил, где Аня ее взяла, она честно ответила – в шкафу, в ней конфеты лежали. После этого антиквар чуть не хлопнулся в обморок вторично, но деньги ей все же выдал.
Когда она вышла из лавки с пакетом долларов, то чуть не умерла от страха. Ей казалось, что у нее на лбу высветилась надпись: «Внимание грабителей! Несу бешеные бабки! Налетай, отбирай!» Поэтому она разгуливать по улицам побоялась (о метро уж и говорить нечего!), а зашла в первый попавшийся магазин, чтобы спустить в нем все деньги. На ее счастье, первым на пути оказался не «Рыболов» или «Охотник» и не «Секс-шоп» (куда бы она потом купленные пушки-фаллосы дела?), а салон спортивной одежды, где услужливые продавцы экипировали ее с ног до головы. Пуховик, джинсы, свитер, пара футболок, рубашка, ботинки, шапка, шарф, даже носки и белье – все это она купила, не потратив при этом и пятой доли своих денежных средств (в магазине, к счастью, был обменный пункт валюты).
Тут Аня вспомнила про свою давнюю мечту – новый сотовый телефон – и решила, что если ее осуществлять, то прямо сейчас. Так что следующий магазин, который она посетила, был салоном мобильной связи. Боже! Что за изобилие аппаратов предстало перед ней! Коммуникаторы, смартфоны, айфоны всех цветов и форм! Когда же к ней подскочил один из продавцов и начал засыпать ее совершенно непонятными словами типа «карта памяти», «пиксели», «мегапиксели» и «три джи», Аня совсем потерялась. Она-то думала, что покупка сотового окажется самым приятным и простым делом…
В итоге она приобрела хорошенький телефончик серебристого цвета с какими-то невероятными возможностями и огромной внутренней памятью, но знала наверняка, что будет пользоваться только цифровыми клавишами, чтобы набрать номер, и клавишами с красной и зеленой трубками, дабы разговор начать и закончить. Да, еще камера пригодится, чтоб, к примеру, расписание пригородных автобусов сфотографировать.
Когда взмыленная Аня покинула салон, оказалось, что денег еще полно – пришлось бежать в следующий магазин. Там она набрала шампуней, гелей, пены для ванн. Была мысль приобрести набор косметики, но Аня ее отмела: в фирмах она не разбиралась (знала только «Голди роуз», чьей помадой пользовалась, но в магазине были «Л’Ореаль», «Мейбеллин», «Пупа» и никакого намека на привычные «золотые розы»), чем отличается компактная пудра от прессованной не знала, к какому типу ее кожа относится, не подозревала, в чем признаваться хорошеньким, модным продавщицам было стыдно. Аня решила сначала подковаться по этому вопросу, а уж потом идти выбирать себе косметику. Единственное, что она приобрела в парфюмерном отделе, так это духи – «Шанель № 5», про них она не раз слышала, читала, что их любила Мэрилин Монро, к тому же название было короткое и легко произносимое, не то что «Лаура Биаджотти»!
Из парфюмерного отдела она переместилась в хозяйственный, из хозяйственного в кожгалантерейный, а деньги все не кончались… Тогда она пошла на крайние меры: отправилась в магазин «Бытовая техника», где чуть было не смела с прилавков половину ассортимента, но вовремя одумалась, представив, как она будет выглядеть в глазах соседей, знакомых, а главное, в глазах Петра и Эдуарда Петровича, когда они увидят, что в ее убогом жилище появились чудеса современной техники. Скажут, притворялась бедной сироткой, а сама в чулке бешеные тысячи прятала… Или того хуже – обвинят в краже мифических фамильных драгоценностей, ведь никто не знает, что у бабули в неказистом кухонном ящичке хранились такие богатства, как вазочки каких-то Танов и яйцо Фаберже.
Так что из этого магазина Аня вышла налегке – купила только две чудные сковородки, которые, как говорилось в рекламе, всегда думают о нас, и чайник, обязанный изменить нашу жизнь к лучшему. Тут ей на глаза попался ларек с косметикой. Зайдя внутрь, Аня порадовалась широте ассортимента (тюбики с «Голди роуз» батареей выстроились вдоль прилавка) и неказистости продавщицы – у такой можно, не стесняясь, попросить показать дешевую помаду. Только Аня не стала мелочиться, выбрала самую дорогую и с гордостью выложила за нее триста рублей.
На этом она решила закончить шопинг и отправиться домой, а на оставшиеся деньги заказать Элеоноре Георгиевне мраморный памятник.
И вот, наконец, она дома! Живая и здоровая – грабители, как видно, разучились читать надписи на лбах! Руки, правда, болели, ноги ныли, а голова гудела. Руки болели потому, что Аня перла все сама, боясь доверить драгоценную ношу (три сумки с одеждой, парфюмерией, бытовой химией, коробка с чайником, один спортивный рюкзак со сковородками) постороннему человеку. Ноги – из-за того, что от метро бежала бегом: на такси не поехала, побоялась сесть в машину к незнакомцу, маршруткой не воспользовалась, так как в них полно ворья, троллейбус проигнорировала из-за близости остановки к забегаловке «Армэн», где тусовались весьма подозрительные личности. А тут еще на выходе из подземки к ней подлетел жутко нахальный парень и стал тянуть руки к сумкам. Когда Аня уже собралась заорать «Караул, грабят!», оказалось, что нахал вовсе не грабитель, а обычный студентик, подрабатывающий раздачей рекламных листовок – как раз одну такую он ей пытался вручить, но, видя, что руки у девушки заняты, сунул прямо в пакет. Вот этот «инцидент» и довел Аню до головной боли. Зато заставил припустить бегом – весь путь до дома она неслась аллюром, позвякивая на скаку сковородками, как лошадь подковами…
Доскакала, слава тебе господи! Теперь можно перевести дух и спокойно себя рассмотреть – а то в магазине, стесняясь продавцов и покупателей, перед зеркалами она не задерживалась, брала все, почти не глядя.
Аня не стала разуваться и снимать куртку, прошла в комнату одетой. Поправ шапочку, встала перед зеркалом… Х-м-м… Красиво… Ботиночки замшевые на «манной» подошве, джинсы в обтяжку, куртка легкая, невесомая (продавец сказал, «не перьевая – пуховая»), яркая и модная, ей в тон шапочка и шарфик… Вещи отличные и так хорошо сидят! Да что там хорошо – роскошно сидят! Теперь она выглядит не хуже этой злючки Фроси…
От зеркала Аня оторвалась с сожалением – уж очень она себе в новых тряпках нравилась, но, так как планы у нее на день были грандиозные, процесс самолюбования пришлось завершить досрочно. А планы были таковы: сначала попить чаю, вскипятив воду в новом «Филипсе», потом пожарить котлет на «Тефале», затем разобрать (понюхать, пощупать, примерить) новые вещи и, наконец, позвонить с нового телефона кому-нибудь… Кому звонить, Аня еще не решила, но выбор у нее был: как-никак две визитки имеются…
Но грандиозным планам не суждено было реализоваться: в тот момент, когда Аня начала распаковывать чайник, в ее дверь кто-то позвонил.
Испустив стон отчаяния, Анюта поплелась открывать.
– Кто там? – настороженно прислушавшись к звукам за дверью, спросила она.
– Анечка, деточка, открой, это я, Лизавета Петровна…
«Этого еще не хватало!» – сердито подумала Аня, а вслух произнесла:
– Сейчас, только форточки закрою, я знаю, что вы боитесь сквозняков…
Последнее слово она прокричала уже из комнаты – надо было спешно запрятать обновки в шкаф. От греха подальше!
Затолкав сумки под кровать (в шкафу места оказалось недостаточно), Аня вернулась в прихожую. Открыла дверь.
Старуха Голицына, разряженная в свою лучшую шубу – траченную молью норку, вплыла в прихожую, на ее сухих губах блуждала приторно-ласковая улыбка.
– Мне Петр Алексеевич сказал, что ты переехала… Вот я и решила нанести визит вежливости…
– Проходите, – так же фальшиво улыбнулась Аня. – В кухню. Я вас чаем напою.
Старуха царственно кивнула и, приостановившись у зеркала, дабы поправить кокетливо сдвинутую на одно ухо шляпку, прошла в кухню. Аня, понурив голову, поплелась следом.
– Не испить ли нам чаю? – церемонно спросила Лизавета, угнездившись на любимом Анином табурете (том самом, у холодильника). – Я вот шоколадку привезла, чтобы, так сказать, не с пустыми руками…
Аня удивленно воззрилась на вынутую из кармана плитку – она ни разу не видела, чтобы Голицына приезжала сюда с гостинцем. Должно быть, хитрющая старушенция что-то замыслила… Но раздумывать об этом Ане было некогда – следовало спешно вскипятить воду (раньше начнут чаепитие, раньше закончат). Когда она ставила на плитку помятый по бокам эмалированный чайник, в голове мелькнула мысль, – эх, как бы сейчас «Филипс» пригодился! – которая тут же была изгнана прочь.
Когда чайник был водружен на плитку, Аня села за стол. Но тут вспомнила, что чай пить не из чего – стаканы она по Стасову совету выкинула, а только что купленные керамические кружки еще лежат в сумке. Пришлось извиняться перед старухой, возвращаться в комнату, выуживать из-под кровати котомки, искать в них завернутую в мягкую бумагу посуду, спешно ее протирать и снова возвращаться на кухню.
– Какие миленькие кружки, – промурлыкала Вета, придвигая к себе красную в белый горох посудину. – Конечно, это не то, из чего мы, аристократы, привыкли пить чай… В нашей семье, знаете ли, всегда было принято пользоваться фарфором, даже если мы просто перекусывали… Но сейчас все по-другому…
Аня про себя фыркнула, типа, знаем мы, какие вы аристократы, но ничем не выдала своего веселого удивления, напротив, вежливо улыбнулась и кивнула.
– Это Линочкины кружки? – не отставала от Ани Лизавета.
– Нет, мои.
– Я так и думала. У Линочки никогда не было такой кричащей… то есть, я хотела сказать, яркой посуды… И вообще она любила пить чай из обычных стаканов… Я ее еще за это ругала. Что ты, говорю, как в поезде? Гремишь стекляшками о подстаканники, вульгарно очень… – После этой фразы старуха как-то подобралась, сосредоточилась, посерьезнела и вкрадчиво спросила: – У нее алюминиевые подстаканники были, ты их не видела?
– Видела, – осторожно сказала Аня, – а что?
– Хотела попросить у тебя… – На ее лицо вернулась приторная улыбка. – В память о дорогой подружке… Подари их мне, а? Все равно они бросовые, копейки стоят, тебе ни к чему, а мне память…
Аня чуть не задохнулась от возмущения. Вот старая нахалка! Судя по алчному блеску глаз, она прекрасно знает, что «бросовые» подстаканники сделаны из чистого серебра, знает и мудрит, так как решила обдурить глупую девчонку. И обдурила бы, если бы Аня не взялась вчера подстаканники чистить…
– Ну так как, Анечка? – нетерпеливо вопрошала Вета. – Подаришь бабушке сувенирчик? Линочка была бы рада, мы с ней как сестры были, честное слово, как сестры…
– Боюсь, что не получится, – развела руками Аня.
– Тебе что, жалко алюминиевых безделушек? – окрысилась старуха.
– Не жалко, просто…
– Ты все равно их выкинешь! Я знаю, как вы, молодые, презираете все, что было нам дорого…
– Уже.
– Что «уже»?
– Уже выкинула.
– Как? – ошалела Вета.
– Просто. Сложила в полиэтиленовый мешок и бросила в мусорный бак. Вместе с прочей дребеденью… – с тайным злорадством врала Аня. – А что?
– Да как ты… Как? – старуха не находила слов. – Разве можно… Выбрасывать-то… Как же это…
– Так копеечные же, не жалко! – невинно улыбнулась Аня. – Но вы не расстраивайтесь, я могу в память об Элеоноре Георгиевне вам подарить что-нибудь другое… Например, вот эту сахарницу. – И она достала из ящика ту самую плошку, на дне которой красовалась цена «3-50». – Она самая красивая, я ее оставила… Берите…
– Нет, спасибо, – пролепетала Лизавета Петровна, вяло отмахиваясь от презента.
– Тогда чайку.
– Да, чайку…
– Или кофе.
– Или кофе…
– А вам можно?
– Не знаю… – совсем сникла старуха, вероятно, утрата «бросовых» подстаканников ранила ее в самое сердце.
– Лизавета Петровна, вам нехорошо? – всерьез обеспокоилась Аня.
– Нет, все в порядке… Просто устала… – Она медленно поднялась с табурета. – Я, пожалуй, пойду…
– Вас проводить?
– Не надо, деточка… Я сама… Ты, кстати, когда подстаканнички выкинула? Недавно?
– Вчера.
– Вчера, – с тоской повторила Голицына и, горестно вздохнув, вышла в прихожую.
Спустя каких-то пару минут Аня осталась в квартире одна. Наконец-то! Теперь можно спокойно разобрать вещи… Померить, понюхать, пощупать и что там дальше? А, позвонить!
Аня выволокла сумки из-под кровати, плюхнулась на пол рядом с ними. Взяла самую большую, с шампунями и гелями, поставила ее между широко расставленными ногами, раскрыла… В нос тут же ударил необыкновенно приятный запах: свежий, чистый, ненавязчивый…
Духи, что ли, пролились, испугалась Аня. Но оказалось, что источает головокружительный аромат всего лишь коробка порошка. Аккуратно вытащив ее, Аня сунула нос в сумку, любуясь своими сокровищами. Пузыречки, все как на подбор, яркие, фигурные, с золотистыми и серебристыми надписями, радовали ее взор больше, чем патина на бронзовой сахарнице…
Аня выудила из сумки банку морской соли, потрясла. Перламутровые горошины весело заскакали, сверкая боками. Аня счастливо рассмеялась – никогда у нее не было такой роскоши. Иногда мать мыла ее в ванне (темной от времени, облезлой, с пятнами чернил, невесть когда пролитых), но в воду пускала не перламутровые горошины морской соли, а гранулы марганцовки – как она говорила, для дезинфекции…
Соль Аня поставила рядом с коробкой порошка и полезла за очередным «сокровищем», но тут пальцы наткнулись на плотный глянцевый лист. Рекламный буклет, сунутый у метро наглым пареньком! Аня вытащила его, хотела сразу скомкать и выбросить, но из любопытства взглянула… «Благотворительный фонд Елены Бергман» – было написано на нем крупными буквами. Дальше шел шрифт помельче, его Аня читать не стала, только посмотрела на фотографию госпожи Бергман, расположенную в правом верхнем углу буклета… Посмотрела и ахнула! Короткие серебристые волосы, высокие скулы, четкий, ненакрашенный рот… Это была та женщина с кладбища! Седовласая дама в шляпе и черном пальто, из кармана которого вылетел бабулин платок…
Елена Бергман! Это была Елена Бергман, депутат Государственной думы, а также дочь Элеоноры, сестра Эдуарда Петровича, племянница Сергея Отрадова, тетя Ефросиньи и Дениса… Та самая депутатша, которая «бросила старуху-мать… не помогала, не навещала…».
Стоп! Если не навещала, как в ее кармане очутился тот платок? Французский, батистовый, пахнущий китайским бальзамом?
Аня вскочила, отпихнула ногой пакет и кинулась в прихожую, где на гвозде висела ее задрипанная сумка. С этими наследствами, переездами она совсем забыла о платке, так и оставленном в кармашке… А ведь постирать его хотела и погладить!
Сорвав сумку с гвоздя, Аня распахнула ее, перевернула, вытрясла содержимое. На пол первым выпал тряпочный кошель, затем ручка, три разномастные пуговицы, лимонная карамелька, пакет с хлебными крошками, куча надорванных билетов, и только после этого из кармашка, как бабочка, вылетел платок… Аня подхватила его, не дав упасть, развернула. Тот самый, определенно тот самый! Значит, Елена с матерью все-таки виделась… И виделась накануне ее гибели – Аня помнила, что незадолго до смерти Элеонора постирала платок (в дорогущем шампуне, как всегда) и вывесила на веревку, натянутую в кухне…
Аня вновь уставилась на клочок розового шелка. Тупо поморгала, соображая.
А! Ясно! Баба Лина подарила платок дочери… Передала, так сказать, по наследству, чтобы та хранила его, как раритет и память, промокая им лишь слезы и стирая в дорогом шампуне… Только не думала она, что госпожа Бергман так наплевательски отнесется к ее подарку – скомкает, сунет в карман, а потом и вовсе потеряет…
Эй, а он еще и грязный! Аня ковырнула маленькое засохшее пятнышко в самом уголке (ранее она его не заметила, оно почти сливалось с загогулиной), не отодрала… Значит, не варенье, как показалось на первый взгляд, а краска! Грязные руки она, что ли, им вытирала? Разве можно так с раритетами поступать? Теперь пятно растворителем придется выводить, и еще неизвестно, как шелк (или батист?) перенесет контакт с современным химикатом…
Тут Аня вспомнила о порошке, который, если верить рекламе, отстирывает буквально все, и взбодрилась. Можно им постирать. Порошок, конечно, грубее шампуня, но все же лучше растворителя… Потом платок необходимо прополоскать в кондиционере для белья, погладить приличным утюгом (приличные утюги не жгут даже шелк, они катаются по нему, как по льду, оставляя после себя безупречно ровный след), опрыскать «Шанелью» и положить в карман новеньких джинсов, чтобы вытирать слезы им, а не рукавом, как обычно у нее получается…
Когда Аня направилась в комнату за порошком, в дверь опять позвонили.
«Голицына вернулась, – тоскливо подумала Аня. – Решила допечь меня с этими подстаканниками…»
– Секунду! – крикнула она, вновь кидаясь к сумкам. Быстро-быстро запихнула в пакет порошок и банку с солью, сам пакет задвинула под диван. Только взялась за коробку с чайником, как звонок повторился…
Требовательный, настойчивый, будто раздраженный тем, что его игнорируют!
Аня пнула коробку, но та не двинулась с места, зато из рюкзака вывалились сковородки, сопроводив свое падение оглушительным грохотом… Засовывать их обратно времени не было, звонок уже не орал, а ревел сиреной, пришлось плюнуть на конспирацию и бежать открывать.
Ева
Ева надавила на звонок еще раз. Что за черт! Почему не открывают? Она не намерена стоять здесь до скончания века, тем более что воняет тут так, будто скончание уже свершилось, причем не века, а пары бездомных кошек.
Наконец дверь открыли. Как и ожидалось, на пороге нарисовалась бабкина приживалка, Анька Железнова. На сей раз выглядела она получше: в джинсах, футболке, спортивной кофте нараспашку девчонка уже не производила впечатления рано состарившейся колхозницы. Скорее приодевшейся бюджетницы, поскольку вещички на ней были новенькие, дешевенькие и совершенно безликие.
– Ой, – испуганно ойкнула девчонка, увидев, кто к ней пришел в гости. – Здрасьте.
– Здорово, – проговорила Ева и, не дожидаясь приглашения, вошла в тесную прихожую. – Давно переехала?
– Вчера.
– Вчера, значит… – Она заглянула в комнату и, увидев на полу гору сумок, хохотнула. – Это все, что ты привезла с собой? Чайник да кучу тряпья?
– А вам какое дело? – неожиданно смело огрызнулась Аня.
Ева удивленно приподняла тонко выщипанную бровку.
– У щеночка прорезались зубки?
– Что вам нужно? – спросила Аня, резко закрыв дверь в комнату.
– Хотела предупредить, – лениво протянула Ева, – чтобы ты не обживалась тут… Все равно квартира тебе не достанется…
– Это еще почему?
– Потому что ее намереваюсь заполучить я. А меня еще никому не удавалось переиграть! Даже бабке. Уж какая была ведьма, а все же я ее перехитрила…
– Вы думаете? А по-моему, в конечном итоге перехитрили именно вас. Ведь вам в наследство досталась лишь коллекция фантиков.
Ева нарочито беспечно рассмеялась, хотя ее немного заело замечание девчонки. Как ни крути, а она права – бабка перед смертью здорово ей насолила.
– Не обольщайся, – отсмеявшись, сказала Ева. – В любом случае, я своего добьюсь. А знаешь почему? Потому что ни перед чем не остановлюсь!
– В этом я нисколько не сомневаюсь, – упавшим голосом произнесла Аня.
– Вот и славно! Тогда у меня к тебе предложение. – Евины глаза сверкнули. – Выгодное!
– Если вы о подстаканниках, то их нет…
– Какие, на фиг, подстаканники? Ты чего, девочка, с катушек слетела? Я тебе о серьезных вещах толкую… – Она зло махнула холеной пятерней. – Короче, вот что я предлагаю. Ты пока из квартиры выметаешься… На недельку-другую, а когда я тут все осмотрю, можешь вселяться обратно. Я даже обещаю, что не буду оспаривать завещание…
– Зачем вам это?
– А ты не понимаешь? – Ева досадливо поморщилась. – Мне не нужна эта халупа. И будки с сараями не нужны! Меня интересуют только фамильные драгоценности…
– А при чем тут…
– При том, что они спрятаны где-то в квартире. Но спрятаны так, что хрен найдешь… Может, придется линолеум поднимать, стены простукивать, но это уже не твоя беда – если что найду, ремонт тебе оплачу.
– А если не найдете?
– Найду, должна найти! – Ева носком сапога подцепила хлипкий деревянный плинтус, рванула на себя, и когда он оторвался, заглянула в образовавшуюся щель. – Одна пылища… Черт!
– Почему вы решили…
– Цацки тут, больше им деться некуда! Когда бабка от меня съехала, я все квартиру перерыла. Там ничего нет! Значит, она забрала их с собой… – Ева шмыгнула в кладовку, но тут же выскочила оттуда, отряхиваясь и чихая. – Блин, авгиевы конюшни, а не квартира! Работы не меньше чем на неделю, так что собирай манатки и выметайся…
– Мне некуда ехать, – растерянно сказала Аня.
– Где-то ты раньше жила, вот и дуй туда!
И так Аню разозлил этот повелительный тон, что она грубо (оказывается, она и так может!) крикнула:
– Никуда я отсюда не уеду!
– Не хочешь – не надо, – неожиданно быстро согласилась Ева. – Тогда просто дай мне ключи, я буду сюда приходить днем, а ты можешь тут ночевать.
– Не получите вы никаких ключей, – тихо, но твердо сказала Аня. – И квартиру крушить я вам не дам. Элеонора Георгиевна не хотела, чтобы вы тут хозяйничали, поэтому она свой дом мне и завещала…
– Дура, – выплюнула Ева, сощурив огромные синие глаза так, что они превратились в щелки. – Ты еще ничего не поняла… Старуха завещала все тебе, чтобы отомстить нам, своим родственникам! Ты всего лишь средство для достижения ее цели. А цель у нее была одна – после смерти показать нам кукиш!
– Баба Лина меня любила, – еле сдерживая слезы, прошептала Аня.
– Любила, как же! Да ей было плевать на тебя! Как и на всех… Она никого в жизни не любила! Для нее все мы были статистами!
– Уходите, – сипло сказала Аня, – уходите отсюда, слышите?
– Значит, по-хорошему договориться ты не хочешь?
– Уходите, уходите, уходите… – как заведенная, твердила Аня.
Ева в сердцах выругалась и вылетела из квартиры.
Из-за закрывшейся двери донеслись громкие надрывные рыдания, пролившиеся бальзамом на Евину душу – она обожала, когда из-за нее плакали и страдали. Она приблизила ухо к двери, прислушалась. Плач поутих, но не прекратился, выходит, допекла она девчонку! Отличненько, пусть знает свое место…
Запахнув шубу, Ева стала спускаться по замусоренной лестнице. Дом, где ее бабушка прожила несколько последних лет, она посетила впервые. Она вообще никогда раньше в подобных халупах не бывала и не подозревала, что есть подъезды без домофона, консьержа, освещения, в конце концов… Как тут Элеонора жила? После Арбата сия окраина казалась занюханным провинциальным селом, скопищем рванья и пьяни! Ни красоты, ни комфорта: ни тебе скверов, детских площадок, охраняемых стоянок… Путных магазинов и тех нет, не говоря о ресторанах, одни забегаловки с обманчивыми типа «Французское бистро «Армэн» вывесками! Чем, интересно, бабка питалась? Чебуреками, самсой, пирожками с котятами? Раньше она жить не могла без изысканных церемонных трапез. Без деликатесов: красной икры на завтрак, ухи из осетра на обед, легкого грейпфрутового желе на ужин – все это приносилось из ресторана, расположенного напротив дома, выкладывалось в фарфоровые тарелки и неспешно поедалось при помощи дикого количества столовых приборов из серебра… Когда не на что было купить икру и осетрину, бабка обходилась бутербродами: ломтик «Бородинского», кусочек буженинки, листик салата, колечко помидора. И никаких дешевых картофельных супов, макарон по-флотски и гречневых каш! Элеонора и не знала, как все это состряпать! Всю жизнь питалась тем, что приготовят повара, то ресторанные, то нанятые специально… Нет, все же интересно, что она в последние годы ела? Уж точно не икру. Разве что заморскую баклажанную…
Представив бабку, поедающую из грошовой тарелки похожую на дерьмо массу, Ева перестала улыбаться. На мгновение она почувствовала стыд, но лишь на мгновение… Потом к ней вернулись ее всегдашняя жесткость и уверенность в правильности своих поступков.
«За что боролась, на то и напоролась, – зло подумала Ева. – Как она с людьми поступала, так я поступила с ней. Все по справедливости!»
Успокоив таким образом свою совесть, Ева восстановила душевное равновесие и резво побежала по ступенькам к подъездной двери.
Оказавшись на улице, она подошла к своему джипу, отключила сигнализацию, собралась забраться в салон, но тут в блестящем тонированном стекле, отражающем почти как зеркало, увидела странную фигуру… Человек (неясно какого пола) в длинном темном пальто, в шляпе, змееподобном шарфе, в черных очках от солнца стоял метрах в десяти от дома и, задрав голову, смотрел вверх. Лица его видно не было – половину его закрывал шарф, половину большие, непроницаемые очки…
«Чудик какой-то, – пронеслось у Евы в голове. – Одет странно и в небеса пялится… Астролог, что ли… Или уфолог… А то и экстрасенс, пытающийся взглядом разогнать свинцовые облака…»
Ева развернулась, чтобы получше рассмотреть чудика, но он как почувствовал ее взгляд: дернулся, опустил голову, втянул ее в плечи, поднял воротник и быстро-быстро посеменил за сараи. Спустя секунду его и след простыл…
Когда он исчез, Ева забралась в салон. Посидела, устремив взгляд на то место, где недавно стоял «астролог», затем встряхнулась и завела мотор…
Выруливая на дорогу, она глянула в зеркало заднего вида и ойкнула – чудик опять материализовался на том же месте и застыл в той же позе – руки в карманы, голова задрана. Только теперь Ева поняла, что он смотрит не в небо, а на окна бабкиной квартиры…
День третий
Елена
Проснулась Лена в шесть утра. Проснулась сама, не дождавшись звонка будильника, хотя раньше ее не могла добудиться даже любимая собака Дуля, которой иногда приспичивало в неурочный час.
Лена тихонько вылезла из кровати, стараясь не разбудить Алекса, прошлепала в кухню. Спящая у плиты Дульцинея тихонько гавкнула, завидев хозяйку, но тут же уткнула морду в лапы и засопела.
«Что ж, раз даже собака не хочет составить мне компанию, значит, буду коротать время в одиночестве», – подумала Лена, включая чайник. Пока он закипал, она вяло размышляла о том, что не страдала бессонницей без малого двадцать лет, с тех пор как вышла замуж за Алекса. До этого ее часто мучили страшные воспоминания, угрызения совести, приступы сумасшедшей любви, и она не могла спать, а только лежала с закрытыми глазами, орошая подушку слезами, но все изменилось, когда в ее постели обосновался Александр Бергман – он прогнал все тревоги и подарил Лене покой…
И вот снова все изменилось! Спокойной, размеренной жизни пришел конец! Ее опять стали мучить воспоминания, угрызения совести и приступы сумасшедшей любви…
– Леночка, – раздался за спиной сонный голос мужа. – Ты чего так рано?
Елена помрачнела – она не хотела разговаривать с Алексом, а тем более не хотела объяснять «чего она так рано»: правду не скажешь, а врать мужу она не привыкла.
– Иди ложись, – как можно мягче проговорила Лена, – я попью чаю и приду. – Она обернулась к мужу, стараясь улыбаться искренне, и добавила: – Честно-пречестно!
– Что-то случилось? – встревоженно спросил Алекс, подойдя вплотную и заглянув ей в глаза.
– Все нормально, просто мне захотелось пить.
– Ленка, хватит темнить, я тебя сто лет знаю…
– Всего двадцать, не надо меня старить…
– Что слу-чи-лось? – по слогам произнес он, все больше хмурясь.
– Послушай, у меня умерла мать, я могу погрустить или нет? – довольно грубо воскликнула она.
– Ты из-за этого грустишь?
– Допустим.
– Так из-за нее или нет?
– Да, из-за нее.
– Точно?
– Это допрос? – нахмурилась Лена.
– Нет, вопрос. Я спросил «точно»?
– Точно.
– Хорошо, – хмуро кивнул он. – А то я подумал…
– Что ты подумал?
– Неважно…
– Нет, ты скажи! – все больше кипятилась она, сама себе удивляясь – за двадцать лет брака они ни разу серьезно не ссорились, и вот нате вам…
Алекс сдвинул брови, должно быть, его тоже удивила Ленина вспышка, но он не стал заострять на этом внимание, а выдержав томительную паузу, сказал:
– Я слышал, в столице объявился Серж Отрадов.
Лена внутренне содрогнулась, но внешне никак свого волнения не выдала – думская закалка позволила выдержать удар.
– И что из того? – спокойно спросила она.
– Я решил, что ты… – Он как-то затравленно на нее посмотрел и смешался.
– Что я с ним виделась?
Он сжал губы и кивнул.
– Где я могла с ним встретиться? На похороны я не ходила, на оглашение завещания тоже! Где, Алекс?
– Мало ли…
– Господи, какая глупость! – выдохнула Лена.
– Нет, это не глупость… Это дурное предчувствие… – Алекс схватил жену за плечи и ощутимо встряхнул. – Обещай мне, что ты не будешь с ним встречаться, даже если он захочет! Обещай! Не ради меня, ради себя…
– Хватит, Алекс, мне больно…
– Это мне больно, – хрипло прошептал он, еще крепче сжимая ее. – Мне! Двадцать лет я сражаюсь с призраком! Двадцать лет пытаюсь отстоять право на свою любовь… Я из кожи вон лезу, чтобы моя девочка больше не страдала! И что же? Только я начал верить в то, что нашему браку больше ничто не угрожает, как этот… этот…
– Нашему браку ничто не угрожает! – горячо прошептала Лена, причем непонятно, кого она хотела своей горячностью обмануть: Алекса или себя. – Та моя любовь в прошлом! Я давным-давно перестрадала… Теперь у меня есть только ты…
Неизвестно, поверил ли ей Александр, но он перестал судорожно сжимать ее плечи, и лицо его уже не походило на маску.
– Хорошо, – тряхнул он своей красивой головой. – Я тебе верю…
– Спасибо…
– Только запомни одно… – Он опять нахмурился, и у его губ появились скорбные складки. – Если я узнаю, что ты меня обманула… Я тебя не прощу!
– Алекс, перестань, пожалуйста! – взмолилась Лена.
– Ладно, разговор на больную тему закончен. – Он провел рукой по лицу, как бы стирая с него гримасу скорби, и мирно сказал: – Будем пить чай.
– С пирожными?
– Эх, была не была, с пирожными!
Лена фальшиво рассмеялась и достала из холодильника любимые эклеры. Поставив их на середину стола, она уселась напротив мужа, подперла кулаками подбородок и постаралась сосредоточиться на его лице. Красивом, холеном, безупречном лице, которое не будило в ее душе никакого восторга…
– Кстати, – встрепенулся Алекс, откусывая от пирожного кусок. – Почему ты в последнее время не берешь «Линкольн»?
– Что? – сипло переспросила Лена, замирая с занесенным над тарелкой эклером.
– Раньше ты постоянно на нем ездила, но вот уже две недели, как ты его игнорируешь…
– Он сломался, – выпалила она, поспешно возвращая пирожное на поднос.
– Разве? А по-моему, он прекрасно бегал…
– Вот и добегался. – Лена одним глотком выпила остывший чай. – Что-то там у него износилось, не знаю что, но мой шофер сказал, что надо его отогнать в сервис…
– Но он стоит в гараже…
– Значит, уже пригнали обратно, – скороговоркой выпалила Лена и начала суетливо убирать со стола. – Ладно, мне пора!
– Еще нет семи, – удивился Алекс. – Куда ты собралась?
– Пока приму ванну, пока оденусь, будет восемь, а к девяти надо быть в офисе, ко мне приедут с какого-то регионального телевидения…
– Ну хорошо, моя неугомонная женушка, иди работай. – Алекс встал, потянулся и, чмокнув жену в лоб, направился в спальню. – А я пошел досматривать десятый сон. Пока!
Как только он скрылся в спальне, Ленино лицо резко изменилось: из нарочито-спокойного оно стало испуганным, жалким, а вместо бодрой улыбки на губах появилась страдальческая гримаса.
Боже, боже, боже! Алексу что-то известно! Не случайно же он так настойчиво выспрашивал о «Линкольне»… А эти разговоры о Серже… Интересно, откуда он узнал, что Отрадов в Москве? Общих знакомых у них нет, точек пересечения тоже, но Алекс все же осведомлен о его приезде… Странно это! Очень странно!
Лена сжала пальцами виски – от этих мыслей у нее начала побаливать голова. Она достала из аптечки анальгетик, запила таблетку ледяным соком. Стало немного лучше не то от холодного напитка, не то от обезболивающего. Значит, можно идти в ванную комнату, а потом собираться на работу.
Но полежать в пенной воде у нее не получилось: тревожные мысли одолевали ее и в ванной, поэтому Лена лишь ополоснулась и помыла голову. Пока готовилась к выходу из дома, размышляла о наболевшем: где Серж сейчас, не уехал ли, вспоминает ее или уже забыл. Странно, что он появился на кладбище, ведь он ненавидел Элеонору… Но он пришел, а значит, у него были на то свои причины… Только какие? Зачем он появился у гроба врага? Чтобы плюнуть на могилу? Или убедиться в том, что ведьма действительно умерла?
Погруженная в эти мысли, Лена покинула квартиру.
Неспешно спустилась по ступенькам на первый этаж.
Миновала фойе.
Распахнула подъездную дверь.
Вышла на улицу.
И нос к носу столкнулась с Сергеем Отрадовым.
Аня
Все утро и половину дня Аня потратила на то, чтобы убрать квартиру по-настоящему, или, как бы сказала внучка Элеоноры Георгиевны, расчистить авгиевы конюшни. Мусора в бабулиной обители, действительно, накопилось предостаточно, не говоря уже о пыли и паутине, так что работы было полно. Но к обеду половина дел оказалась переделанной (осталось только выкинуть мусорные мешки, развесить новые шторы, застелить дорожки), и Аня решила перекусить холодными котлетами и вареным яйцом.
Быстро сжевав обед, она вскипятила воду в новеньком чайнике, заварила чай и, взяв в руки красную кружку с дымящимся напитком, пошла в комнату. Пока кипяток остывал, Аня от нечего делать взялась листать бабулину книжку – читать ее она пока не собиралась, намеревалась это сделать позже, как-никак она в отпуске, времени будет вагон. Страницы книги переворачивались плохо, наверное, из-за слишком толстого корешка, это раздражало, и Аня залезла под него пальцем, чтобы проверить, не мешает ли что. И вдруг картон отклеился от дерматина – и она наткнулась на сложенный в несколько раз листок. Подцепив его ногтем, Аня потянула его к себе.
На свет божий показался аккуратно сложенный альбомный лист. Закладка, что ли? Но почему не между страниц? Странно…
Все еще не понимая, как лист оказался под переплетом, Аня развернула его.
«Аннушка, девочка...»
Вот что было написано в самом верху листа, а дальше шел текст. Это было письмо, написанное нечетким отрывистым почерком старого человека.
Неужели баба Лина оставила весточку своей Анюте?!
Вне себя от волнения, Аня углубилась в чтение письма.
«Аннушка, девочка, ты нашла мое письмо, это хорошо. Значит, я правильно сделала, что спрятала его в книгу…
Раз ты читаешь его, значит, я мертва. Меня убили? Скорее всего… Интересно, как? Если отравили, то это сделала Лена, дочка, она всегда ненавидела кровь. Если застрелили, то это наверняка по указке Эдика, сына. Если же зарубили, размозжили голову, сбросили в окно, то тут постарались внуки – в них нет благородства моих детей, эти пошли бы даже на такое некрасивое убийство…
Я давно предчувствовала смерть, именно поэтому заблаговременно позаботилась обо всем… И не случайно я так баррикадировалась – мне не хотелось, чтобы меня убили раньше, чем я все устрою… Я успела, теперь все в порядке!
Аннушка, милая, прости меня за все! Да, да, не удивляйся, мне есть за что просить прощения, ибо во всем плохом, что с тобой произошло, виновата только я…
Мы познакомились с тобой год назад, помнишь? Я подошла к тебе, спросила, почему такая молодая женщина не может найти себе работу… Да что я рассказываю, ты сама, наверное, помнишь… Так вот наша встреча была не случайной. Я ее подстроила. А знаешь почему? Потому что ты моя внучка…»
Прочитав это, Аня не поверила своим глазам, она вернулась на абзац назад и перечитала его вновь. Нет, она не ошиблась, в письме действительно было написано «ты моя внучка». Но это глупость какая-то! Как она может быть внучкой Новицкой? Как? Ее мать Шура Железнова не имела никакого отношения к аристократическому древу Шаховских-Анненковых! Она была обычной деревенской бабенкой с дурными наклонностями и скудным умом… К тому же гулящая, пропащая…
Тут Аню осенило. Мать могла родить ее от бабушкиного сына. Ведь Аня не знала, кто ее отец: ни одной черты его характера, внешности, ни единого факта биографии, не говоря уже об имени – наверняка мамаша его тоже не знала, как она говаривала: «К кому-то подвалила, а к кому, не помню…» Неужели Шурка Железнова умудрилась подвалить… к Эдуарду Петровичу? Боже, как он мог польститься на такую кошмарную бабу (пусть нехорошо так о матери, но от правды никуда не денешься: женщиной она была кошмарной)? Разве что с пьяных глаз или большой голодухи.
От всех этих мыслей у Ани закружилась голова. Она решила оставить размышления на потом и вернуться к чтению письма.
«… ты моя внучка!
Ты удивлена? Нет, ты ошарашена, поражена, потеряна, я понимаю… И я понимаю, что вслед за удивлением к тебе придет другое чувство – обида. Ты скажешь, где же ты была все эти годы, когда я так страдала? Почему не пришла проведать меня, почему не принесла ни одного подарка… Хотя о подарках ты вряд ли подумала…
Девочка моя, я даже не догадывалась о том, что ты так одинока, несчастна, бедна, наконец. Шура казалась мне хорошей женщиной: честной, работящей, скромной. И бережливой. Для меня последнее было тоже важно, поскольку я дала ей огромную по тем временам сумму на твое воспитание. Я решила, что раз она не пьет, не курит, то сможет достойно распорядиться твоими деньгами… А оказалось, что у нее другая, не менее пагубная страсть – мужчины…»
«Да уж, – подумала Аня, отрываясь от письма. – Страсть матери к мужчинам была пагубной: она иссушала ее не хуже алкоголя. Бесконечные любовные утехи, бесконечные скандалы, разборки, ревность, венерические болезни, аборты, все это изматывало ее, разрушало, убивало. И убило! Мать умерла в пятьдесят лет от сердечного приступа – в тот день ее бросил очередной любовник, и этого разрыва она не пережила…»
«…О том, что Шура умерла, я узнала с опозданием на три месяца. Сразу, как только эта новость дошла до меня, я поспешила навести о тебе справки. Тогда у меня не было мыслей подружиться с тобой (прости меня, девочка, но до нашего знакомства я не воспринимала тебя как свою внучку), мне только хотелось убедиться, что ты в порядке. Когда я узнала правду о тебе и твоей матери, я пришла в ужас. Я даже не предполагала, что есть женщины, которые могут тратить деньги на мужиков в ущерб ребенку! Это кошмарно! Но еще кошмарнее то, что она не стеснялась развратничать при тебе! Когда мне об этом поведала твоя соседка по коммуналке, я нарисовала себе твой портрет: размалеванная, грубая, прокуренная девица, на которой негде ставить пробу – я решила, что у такой матери не может вырасти приличная дочь… Как я ошиблась!
Девочка моя, когда я увидела тебя, такую чистую, такую невинную, такую добрую, в моей душе все перевернулось… И я единственный раз в жизни, поверь мне, единственный, горько пожалела о содеянном. Я не должна была отсылать Шурку прочь (если ты еще не знаешь, сообщаю: она была моей домработницей), не должна была откупаться от нее комнатой и деньгами, я не должна была вычеркивать тебя из своей жизни… Я очень виновата перед тобой и на коленях прошу прощения!
Отдельное «прости» за то, что не осмелилась сказать тебе правду в лицо…»
Аня вытерла ладонью крупные горячие слезы, что непрерывно катились по щекам, и возобновила чтение.
«…Чернила кончаются, поэтому буду заканчивать свое сумбурное послание. Я о многом тебе хотела рассказать, но, пожалуй, не смогу, и не из-за чернил, просто трудно изложить историю моей жизни и жизни твоих родителей в нескольких абзацах. Но ты узнаешь ее, если захочешь. Для этого тебе надо нагрянуть в гости к Вете Голицыной, ей обо мне известно буквально все. Знала бы ты, как распирало ее все эти годы, как она мечтала растрепать всем мои тайны, но я крепко держала эту сплетницу за гузку письмами ее мужа. Этот бонвиван всю жизнь был в меня влюблен!
Но я отвлеклась, а между тем есть то, что ты должна исполнить обязательно. Для собственного блага. Аннушка, когда приедешь к Вете, не забудь спросить, где зарыта собака.
Так и спроси: «Где зарыта собака?» Если она заартачится, ищи сама.
219-6-3;55-10-6; 200-3-5; 301-12-2; 12-7-3; 600-29-2»
Удивленно моргая, Аня смотрела на ряд цифр. Это еще что такое? Шифр, что ли? Но зачем эти игры в шпионов? И при чем тут собаки, да еще дохлые? Зачем ей останки мертвого пса? Как написано в письме, для собственного блага? Ну уж это, извините, перебор…
Пропустив строчку с глупым шифром, Аня перескочила на первую в последнем абзаце.
«Прощай, моя девочка, больше не увидимся! Надежды на свидание в загробной жизни у меня нет: нам уготованы разные дороги – меня, в отличие от тебя, ждет ад. Но не беспокойся обо мне, я договорюсь с самим чертом!
Будь счастлива, внученька! Прости и прощай!
Р.S. Письмо никому не показывай, про собаку не говори ни одной живой душе. Когда найдешь ее, узнаешь почему».
На этом письмо заканчивалось. Аня еще раз пробежала глазами по последнему абзацу, пробормотала: «Прости и прощай», сложила лист, аккуратно разгладила и зачем-то засунула обратно за переплет.
В голове был полный сумбур. На сердце камень. Она не знала, радоваться ей или огорчаться. С одной стороны, Аня была в полном восторге оттого, что баба Лина оказалась ее настоящей бабушкой, с другой, ей стало горько, потому что узнала она об этом только сейчас… Еще ей не верилось, что написанное в письме правда, ведь она привыкла считать себя сиротой – мать с детства твердила ей, что у нее не осталось ни одного живого родственника. Поумирали, говорила она, кто от пьянства, кто от болезней, кто от старости… И вот теперь оказывается, что у нее куча родных! Есть даже брат с сестрой… С ума сойти, брат с сестрой! Она всегда мечтала их иметь! Конечно, Фрося с Денисом ей страшно не понравились, и они приняли ее в штыки, но тогда-то они не знали о своем родстве… А теперь они могут подружиться!
А еще у нее появился папа – Эдуард Петрович Новицкий. И пусть некоторые злые люди утверждают, что он бандит, она все равно будет его любить! Да, будет любить за троих: за себя и за его противных детей.
Но сначала она должна узнать всю правду. И, чтобы узнать ее, она поедет не к старухе Голицыной, как советовала ее бабушка, нет, она сразу отправится к Эдуарду Петровичу Новицкому.
К своему отцу.
Эдуард
Эдуард Петрович неспешно прохаживался по кабинету. Он только что поел, вот и ходил: в каком-то Каринкином журнале прочитал, что после еды нельзя сразу садиться (а тем более ложиться), желательно подвигаться, чтобы пища быстрее переварилась и не отложилась в жир. Глупость, наверное, но Эдуард Петрович вот уже две недели придерживался этого совета – вдруг не глупость, вдруг поможет.
Когда он в шестнадцатый раз пересек кабинет, дверь неожиданно распахнулась, но в помещение вместо секретаря ворвался некто в красном пуховике и шапочке с помпоном.
– Это что еще такое? – рявкнул Эдуард, недовольно воззрившись на незваного гостя.
Нежданный визитер тут же был вышвырнут из кабинета за шкирку, и вместо него на пороге нарисовался привычный Андрюха.
– Эдуард Петрович, – возмущенно забухтел он, оттесняя незнакомца от двери своим мощным плечом. – Тут к вам какая-то ненормальная рвется, говорит, вы захотите с ней встретиться… – Он резко обернулся и цыкнул: – А ну не толкайся!
– Что за ненормальная?
– Не знаю…
– Я Аня! – раздалось из-за Андрюхиного плеча. – Аня Железнова!
– Аня? – переспросил Эдик, подходя к двери. – Но что ты тут делаешь? А впрочем, неважно… Андрюха, пропусти!
Парень нахмурился, но все же пропустил.
– Здрасти, – выпалила Аня, влетая в кабинет.
Поначалу Эдик не узнал ее – молоденькая девчушка в спортивной шапчонке, в пуховике и джинсах была ему незнакома, но, приглядевшись повнимательнее к ее лицу: широко распахнутым серым глазам, румяным щечкам, пухлому рту, он понял, Аня просто поменяла гардероб, что, безусловно, пошло ей на пользу – теперь она выглядела на свои двадцать с хвостиком, а не на чужие сорок.
– Откуда ты узнала, как меня найти? – удивленно спросил Эдуард.
– Петру Алексеевичу Моисееву позвонила, он сказал…
– Ну проходи… Присаживайся. – Эдуард Петрович указал рукой на стоящий в углу кабинета кожаный диван. Когда Аня послушно на него опустилась, он сел рядом и предложил: – Рассказывай, что привело тебя ко мне.
– Я хотела спросить… – Аня смешалась, опустила глаза. – Узнать кое-что…
– Так спрашивай. – Эдуард Петрович приглашающие развел руки.
– Вы… Вы… – Она судорожно вздохнула, зажмурилась, сжала кулаки и выпалила: – Вы мой отец?
Эдуард растерянно заморгал, не зная, как воспринимать это заявление – как глупую шутку или как бред сумасшедшей.
– Скажите, это правда? – настаивала Аня. – Правда?
Вульф недоверчиво покосился на зажмурившуюся девушку, шумно вдохнул, выдохнул, почесал в затылке, но так и не принял окончательного решения.
– Эдуард Петрович, почему вы молчите? – в сердцах выкрикнула Аня, распахивая глаза. – Вы не хотите отвечать?
– Видишь ли, в чем дело… – Он потер кончик носа указательным пальцем. – Я не совсем понимаю… э… с чего ты это взяла?
– Вы отец мне или нет? – сорвалась она. – Отвечайте!
– Нет… Наверное…
– Наверное? Что же вы точно-то не знаете?
– Да мало ли… – Эдуард поерзал на диване, потом придвинулся к Ане вплотную и очень серьезно спросил: – Почему ты решила, что я твой отец?
– Элеонора Георгиевна назвала меня своей внучкой, вот я и решила, что только вы можете…
– Когда она тебя назвала внучкой? – с сомнением протянул он.
– Сегодня. Вернее, я не знаю, когда, но сегодня…
– Во сне, что ли? Или она явилась к тебе в виде туманного облака?
– Я нашла ее письмо в книге, которую она всегда читала…
– Письмо? – Он все еще ей не верил. – Какое еще…
– В нем она назвала меня своей внучкой.
– Где письмо? – деловито осведомился Эдуард.
– Осталось дома! – Аня так разволновалась, что стукнула кулаком по кожаному подлокотнику дивана. – Но какое это имеет значение?
– А ты ничего не напутала?
– Нет, я дважды его перечитывала, в письме синим по белому написано, что она моя бабка. Вот я и пришла к вам, чтобы узнать правду… – Аня возбужденно завозилась. – Вы знали мою мать Александру Железнову?
– Не-е-ет.
– Она работала у вас домработницей. Такая маленькая, кривоногая, с плоским лицом…
– Шурка, что ли? Конечно, я ее помню… А что, она твоя мать?
– Вот именно!
– Ну и при чем тут я?
– Вы с ней спали?
– Я? – обалдел Эдуард Петрович. – Ты что, с ума сошла?
– Может, по пьяни или с голодухи?
– С голодухи я, конечно, и не с такими тра… в смысле, занимался любовью… Но с Шуркой… – Он замотал головой: – Нет, с ней я точно не спал. Я в своем доме никогда… Табу!
– Но бабуля же ясно написала, – от волнения Аня даже заикаться начала, – ч-ч-то я ее внучка! А кроме вас, никто не мог сделать ребенка моей матери!
– Тебе сколько лет? – спросил Эдуард Петрович.
– Двадцать три, а что?
Он сосредоточенно кивнул:
– Я так и думал… И в каком месяце у тебя день рождения?
– В декабре. Двадцать восьмого.
– В декабре… – повторил Эдуард Петрович, что-то мысленно подсчитывая. – Я в то время, когда тебя зачали, мотал срок в Уфимской колонии строгого режима. – Он скривил рот в подобии улыбки. – Я не твой отец, извини.
Аня потерянно на него посмотрела и пролепетала:
– Как же так? Ведь баба Лина… – Она закусила большой палец, всхлипнула. – Она не могла меня обмануть…
– Не знаю, девочка… – Эдик тяжело вздохнул. – Не знаю.
– Может, у нее есть еще один сын? – встрепенулась Аня.
– Нет, у нее только Ленка, дочь.
– Тогда что же получается? – Аня прикрыла рот рукой и чуть слышно прошептала: – Получается, что она моя мать?
– Ленка? Да ты что! Не выдумывай! Ленка бесплодна, это все знают! Она ни от кого не скрывает, что не может иметь детей…
– Но вдруг…
– Никаких вдруг! У нее с ранней молодости проблемы с гинекологией, мать ее по больницам таскала и по санаториям, но все без толку! – Он рубанул воздух рукой. – Ленка бесплодна, это точно!
Лицо девушки тут же скривилось, и из ее глаз фонтаном брызнули слезы.
– Я ничего не понима-а-а-а-ю… – содрогаясь от рыданий, голосила она. – Ничего…
– Не реви, – по-учительски строго сказал Эдуард. – Слезами горю не поможешь… Тем более что никакого горя нет. Подумаешь, старуха в маразме что-то напридумывала…
– Она не напридумывала! И у нее всегда было острое мышление…
– И богатое воображение, – закончил за нее Эдик. – Ей просто так захотелось, чтобы ты была ее внучкой, что она даже поверила в свою фантазию… Со старыми людьми это бывает…
– Нет, Эдуард Петрович, вы ошибаетесь, – гораздо спокойнее сказала Аня. – Бабушка ничего не придумала… Если бы вы видели ее письмо, вы сами бы это поняли.
– Сделаем анализ ДНК? – подумав, предложил Эдуард.
– Что сделаем?
– Анализ, ты разве про такой не слышала?
– А… Слышала что-то… Но это, наверное, дорого и долго…
– А куда нам спешить?
– Это вам некуда, а мне… – Аня грустно улыбнулась. – Мне очень хочется побыстрее узнать правду. – Она надолго замолчала, собираясь с мыслями, потом глубоко вздохнула и заговорила вновь: – Не знаю, поймете ли вы меня, но я попытаюсь объяснить… Я всю жизнь была сиротой. Сиротой при живой матери. Она не любила меня, я чувствовала это и была страшно одинока… У меня не было друзей, потому что я считала: раз меня родная мать терпеть не может, то чужие люди и подавно… Но речь сейчас не об этом… – Аня тряхнула головой. – А о том, что у меня не было семьи: ни дядей, ни теть, ни сестер, ни братьев… И вот я узнаю, что семья есть, просто я о ней ничего до сих пор не знала. Оказывается, я не сирота! Оказывается, у меня есть бабушка… Да, она умерла, но у меня есть память о ней, есть ее могилка, на которую я смогу положить цветы… И у меня есть отец… Честно говоря, когда я прочитала бабушкино письмо, то первым делом подумала о вас… Эдуард Петрович, я была так рада, что это вы…
– Прости, Анюта, – он погладил ее по русым волосам. – Но это не я. И ты не ее внучка, это точно. Внучатая племянница, это может быть. У матери были сводные братья, были двоюродные, вполне возможно, что кто-то из многочисленного клана Шаховских и обрюхатил твою мать, но никак не я…
– Да, я понимаю… Но все равно, пусть не вы, пусть кто-то другой, но этот кто-то не абстрактный кобель, от которого мать меня нагуляла, а реальный человек, и имя его я теперь могу узнать!
– Каким образом, девочка?
– Я спрошу у Елизаветы Петровны Голицыной, она должна знать.
– Да-а, – протянул Эдуард, нахмурив кустистые брови. – Вета должна… Уж кому-кому, а ей вся подноготная нашей семьи известна.
– Тогда я побегу, – воскликнула Аня, вскакивая с дивана.
– Адрес-то хоть знаешь?
– Нет, – сникла она.
– Она где-то в районе «Сокола» живет, но мне неизвестен даже номер дома… Хотя ты не расстраивайся! У матери где-то должен храниться адрес Голицыной, она на свою память не надеялась, вот все и записывала… Она с молодости такая была, даже день моего рождения в календаре заранее обводила красным, чтобы не забыть… На полках с книгами поройся, где-нибудь и отыщешь…
Аня коротко кивнула и понеслась к двери.
– Доберешься или мне шофера попросить, чтоб довез? – крикнул ей вслед Эдуард Петрович.
– Нет, я на метро, – выкрикнула она на бегу. – До свидания!
– До свидания, – пробормотал он ей в спину. Когда же она исчезла за дверью, Эдуард нажал кнопку на новом телефоне и велел: – Андрюха, Шурика пригласи ко мне.
Не прошло и двадцати секунд, как Шурик появился пред очами босса.
– Ты старуху Голицыну с кладбища увозил? – поинтересовался Эдуард Петрович, откидываясь на мягкую спинку кресла.
– Я.
– Адрес помнишь?
– Волоколамка, дом с маленькими балкончиками, девятиэтажный, напротив подземного перехода, визуально помню, подъезд два, квартиры не знаю, но старуха говорила, что живет на четвертом этаже.
– Квартиру вычислим с полпинка: самая облезлая дверь – голицынская. – Эдуард Петрович побарабанил пальцами по столу, пожевал нижнюю губу – раздумывал, в итоге принял решение: – Давай-ка отвези меня туда. Только «Линкольн» не бери, лучше что-нибудь поскромнее, «фордик», что ли… И свистни там Тимоху с Панцирем, пусть тоже собираются. Все, через двадцать минут будь готов.
Шурик понимающе кивнул и быстрым шагом вышел из кабинета.
Аня
Адрес старухи Голицыной Аня нашла в ящике кухонного стола. На клетчатом листе, вырванном из школьной тетради, было написано: «Волоколамское шоссе, дом 10, кв. 86 – Вета». Сунув бумажку с адресом в задний карман джинсов, Аня выбежала из квартиры.
Добралась до «Сокола» за сорок пять минут. От метро доехала три остановки на трамвае. Нужный дом нашла сразу. Это было добротное каменное строение в девять этажей, из тех, в которые во времена «развитого социализма» селили военных в чинах и партийцев средней руки. Аня чудом справилась с кодовым замком на двери (на стене были нацарапаны цифры, код оказался верный), вошла в просторный холл. Поднялась на одном из двух лифтов на четвертый этаж.
Дверь квартиры восемьдесят шесть была, не в пример соседним, обшарпанной, хлипкой, с покосившимся номерком, даже коврик на полу поражал ветхостью. Аня аккуратно вытерла о него ноги, надеясь, что он не рассыплется под толстыми подошвами ее ботинок, и позвонила. Раздалась оглушительная птичья трель (в самый раз для глухой старухи, такой звонок не проигнорируешь), но никто не открыл. Подождав минуту, Аня позвонила еще раз.
К ее удивлению, никаких звуков из-за двери не послышалось. Странно… Куда могла податься больная старуха на ночь глядя? В магазин, аптеку? Что-то не верится, что в такую темень и гололед Голицына рискнет выходить из дома…
Аня перестала терзать звонок – постучала. Никакого ответа. Только дверь, на которую она обрушила свой кулак, неожиданно отворилась. Открыто? Открыто, это стало ясно, когда Аня толкнула дверь посильнее и та, повинуясь ее толчку, распахнулась настежь.
Сначала Аня ничего не увидела – в большой прихожей было темно. Но потом, когда глаза немного привыкли к мраку, она разглядела очертания мебели, двери в комнаты, большой мешок на полу, наверное, с картошкой. В квартире пахло любимыми духами Голицыной, а еще какой-то сушеной травой, подгоревшей картошкой, сыростью и… кровью.
Аня медленно подняла руку, щелкнула выключателем. Помещение осветилось тусклым желтым светом. Теперь можно было разглядеть не только очертания, но и сами предметы: шкаф, зеркало, висящий справа от него светильник в форме уличного фонаря, кресло под потертым пледом, оленьи рога над комнатной дверью… Еще стало ясно, что то, что лежит в углу прихожей, не мешок с картошкой, это сама Лизавета Петровна.
Мертвая Лизавета Петровна!
И из ее груди торчит огромная деревянная рукоятка кухонного ножа.
Старуху убили! Зарезали!
Дежавю! Дежавю! Дежавю!
Боже! Еще одна старая женщина убита ножом… Только ее убили не в стиле ретро. Нет, эту зарезали по всем законам жанра экшн. Жестоко, грязно!
Аня с ужасом разглядывала труп несчастной старухи. Он был не таким чистеньким, как бабулин. Тело Голицыной походило на месиво: залитое кровью, израненное, истерзанное – было ясно, что убийца сначала нанес старушке несколько ударов и только потом всадил нож в сердце.
Как, оказывается, одуряюще, отвратительно, мерзко пахнет кровь!
Зажав нос рукой, Аня стала пятиться.
Перешагнув через порог, развернулась, толкнула свободной рукой дверь и, не медля ни секунды, помчалась вниз по лестнице – про лифт она даже не вспомнила.
Выбежала из подъезда. Ничего не видя вокруг, пронеслась по тротуару. Свернула к шоссе. Добежав до подземного перехода, нырнула в него, но не пошла на другую сторону дороги к остановке, а опустилась на грязную ступеньку лестницы – ноги перестали ее держать. Аню трясло, руки были ледяными, как и нос, только слезы оказались горячими, они бежали двумя ручейками по лицу, скатывались на шею и впитывались в пушистую шерсть шарфа.
«За что? – вопрос бился в Аниной голове, как попавшая в паутину муха. – За что убили бедную старуху? И почему именно сегодня?»
Аня уткнула холодный нос в ладони и шмыгнула им. И что ей теперь делать? Звонить в милицию? Да, конечно, поставить в известность стражей правопорядка просто необходимо, но пусть это сделает кто-то другой… Она ни за что не вернется в квартиру, умрет, но не вернется! И показаний давать больше не будет – все равно сказать ей нечего, а менты так просто не отстанут. Прилипнут с вопросами, да еще скажут: «Ты, девонька, слишком часто стала подбрасывать нам трупы убитых старух. Очень это странно!» И будут правы, это чертовски странно, только Аня тут ни при чем…
Что же делать? Боже! Тут Аню осенило. Петр Алексеевич, вот кто ей нужен! Во-первых, он ее адвокат, значит, должен улаживать ее проблемы, во-вторых, он мужчина, а на кого, как не на мужчину, можно положиться в такую трудную минуту, и, в-третьих, он сможет лучше нее объясниться с ментами.
Трясущимися от нетерпения руками Аня достала из кармана сотовый телефон. Немного помудрив с меню, нашла в телефонном справочнике номер адвоката (всего номеров было четыре: домашний, моисеевский, Стасов и операторский, чтобы баланс узнавать), нажала клавишу дозвона. После четвертого гудка ответили:
– Алло.
– Петр Алексеевич! – закричала Аня в трубку. – Вы меня слышите?
– Прекрасно слышу. Кто это?
– Аня Железнова.
– Я слушаю вас, Аня, – приветливо, но немного удивленно проговорил Петр.
– Голицыну убили! Зарезали! Я нашла ее! И я не знаю, что делать…
– Где вы? – деловито осведомился он.
– Я в переходе. Рядом с ее домом. Это Волоколамское шоссе…
– Я знаю ее адрес. Ждите, через двадцать минут буду, – бросил он и отключился.
Аня убрала телефон, уткнула голову в колени, закрыла глаза и стала считать до тысячи двухсот: по ее подсчетам, именно через тысячу двести секунд должен приехать ее спаситель – Петр Моисеев.
Петр
Он опоздал на какие-то пять минут, но, когда прибежал к переходу, девушка уже была на грани истерики. Она, скрючившись, сидела на грязных ступеньках лестницы, тряслась, как осиновый лист, икала, бормотала какие-то цифры. Его она даже не заметила.
– Аня, – позвал ее Петр, легонько тронув за плечо.
– Тысяча пятьсот, тысяча пятьсот один, ты…
– Аня, Аня, вставайте, – строго сказал он и сильно встряхнул ее.
– Вы опоздали.
– Да, я не рассчитал времени, извините.
– Она там. – Аня махнула рукой в сторону домов. – Лежит в прихожей. Вся в крови…
– Вставайте, – мягко сказал он, подхватывая ее под локоть.
– Я туда не пойду! – панически выкрикнула она, отстраняясь. – Там пахнет кровью!
– Я вас и не заставляю. Просто вы должны встать, потому что на холодном сидеть вредно…
– Я могу ехать домой?
– Нет, посидите в моей машине, успокоитесь. Потом я отвезу вас.
– А вы? – Она вцепилась в его руку. – Куда вы сейчас?
– Я поднимусь в квартиру и вызову милицию.
– Не ходите! Там страшно… – Ее опять стало трясти. – Давайте лучше вызовем милицию отсюда…
– Аня, пойдемте к моей машине, – Петр силой поднял ее со ступенек. – Я пробуду там недолго. А вы за это время успокоитесь.
– Недолго… Знаю я, как недолго… Они прицепятся, как клещи… – бормотала девушка, когда Петр вел ее к своему «Пежо».
Когда дошли до машины, он открыл переднюю дверь, усадил ее на сиденье, вынул из бардачка купленную по пути фляжку с коньяком, из кармана конфетку «Красный мак» (любимые конфеты, ими были набиты все Петины карманы), протянул ей и то, и другое.
– Выпейте пару глотков. Вам надо согреться и успокоиться.
Девушка безропотно взяла фляжку, но от конфеты отказалась – наверняка от вида пищи, пусть даже такой несерьезной, ее мутило.
Петр больше не стал с ней препираться, он молча кивнул ей, закрыл дверь и побежал к подъезду.
Дверь голицынской квартиры он узнал сразу, еще не видя ее номера: все остальные были новыми, крепкими, с большими оптическими глазками (дом престижный, всех бедняков отсюда отселили более удачливые соотечественники) и только ее створка поражала своим затрапезным видом. Петр подошел к ней, несколько раз позвонил, на случай если соседи подглядывают в свои глазки, после чего вошел, но дверь оставил приоткрытой.
Прихожая была освещена запыленной семидесятиваттной лампочкой. Но даже при таком скудном освещении Петр смог разглядеть все: и труп Голицыной, и орудие убийства, и беспорядок, царивший в помещении. Насчет первого он мог сказать вот что: тело окровавлено, изранено, но, судя по характеру ран, а они были неглубокими, можно сделать вывод, что старуху пугали или пытали, и только потом убили, нанеся ей точный удар в сердце. Насчет второго: нож самый обычный, кухонный, скорее всего, его взяли здесь же. Насчет третьего: в квартире явно что-то искали – ящики были выдвинуты, вещи свалены на пол, книги выброшены из шкафа…
Петр обернулся на дверь, согнувшись, стал рассматривать замки. На первый взгляд следов взлома нет, значит, Лизавета Петровна впустила убийцу сама. Это говорит о том, что она знала его и не боялась. Либо действовали настоящие мошенники, которые специализируются на обмане легковерных старух, они так искусно заморачивают им голову, что бабки их впускают в свои халупы с радостью. Правда, Петр ни разу не слышал, чтобы аферисты шли на «мокруху», но от такой версии все же отказываться не стоит, мало ли какие отморозки сейчас этим промышляют…
Пройдя в комнату, Петр нашел телефон (он стоял на широком подлокотнике дивана), взял трубку, набрал знакомый с детства номер 02, сообщил о трупе, заверил дежурного, что будет послушно ждать приезда милиции и с места не сдвинется, потом, когда разговор был закончен, достал из кармана сотовый и, немного подумав, набрал еще один номер.
После десятого гудка ему ответили.
– Алло, – раздался в трубке хриплый голос.
– Станислав Павлович?
– Черт, кто это? Я сплю.
– Это адвокат Моисеев.
– Кто? – все еще не понимал Стас, наверное, Петр его и вправду разбудил.
– Адвокат Моисеев. Дело Новицкой, помните?
– Да, да… Извините, я плохо соображаю… Сутки не спал… Так что вы хотели?
– Я сейчас нахожусь в квартире Елизаветы Петровны Голицыной. Ее убили. Зарезали кухонным ножом. В квартире следы обыска, думаю, вам стоит это знать.
– Милицию вызвали?
– Да, они скоро будут, но, как я понимаю, приедут ребята из другого отделения, а вам, мне кажется, стоит посмотреть на место преступления своими глазами…
– Все, еду.
Закончив разговор, Петр убрал телефон в карман и приготовился ждать, но ждать не пришлось – менты уже подходили к двери квартиры, их грубые голоса и топот ног были слышны даже из комнаты.
– Оперативно вы добрались, – заметил он, выходя им навстречу.
– Документы, – буркнул один из оперов, высокий лысый мужчина с неопрятной эспаньолкой.
Петр предъявил.
– Адвокат Моисеев? – опер присвистнул. – И что вам тут понадобилось?
– Лизавета Петровна, – Петр показал глазами на окровавленный труп. – Наследница одной из моих клиенток.
– Наследница? Интересно…
– Нет, это совсем не интересно, так как унаследовала она пачку писем, вот они. – Он достал из-за пазухи пачку пожелтевших писем, обвязанную атласной голубой ленточкой. – Я как раз привез их госпоже Голицыной…
– Уху, – пробурчал опер, возвращая Петру документы. – Сейчас вас допросят по всей форме, показания запишут, а пока пройдите в кухню, что ли… – Он позвал одного из коллег, который сидел на корточках рядом с трупом. – Сань, закончишь, допроси свидетеля. И письма изыми, вдруг пригодятся…
Петр убрал паспорт в карман, мельком глянул на часы, отметил, что пробыл здесь уже четверть часа, затем направился в кухню. Однако до пункта назначения не дошел, завернув за поворот (кухня располагалась в отдельном крыле квартиры вместе с санузлом), он остановился и, воспользовавшись тем, что из прихожей его не видно, стал прислушиваться к разговорам оперов.
– Ну что, Калиныч, скажешь? – послышался сиплый голос лысого бородача.
– Чего говорить-то? – раздался в ответ приятный баритон, принадлежащий, скорее всего, эксперту. – Сам же видишь… Трупец свеженький… Дай бог час прошел, как ее пришили.
– Здорово ее покромсали.
– Да-а… На ремни, видать, хотели порезать…
– Пытали, что ли?
– Похоже… – Калиныч горько покряхтел. – Жалко бабку, все равно ведь раскололась, а сколько мучилась…
– Думаешь, раскололась?
– Раз ее убили, значит, все, что нужно, узнали. – Он поцокал языком. – А удар точнейший. В самое сердце.
Тут их диалог был прерван кем-то третьим.
– Жека, ты гвоздики на стенах видел?
– Ничего я еще не видел, – ответил голос бородача, оказавшегося Жекой.
– Сразу ясно, что на них картины висели, а теперь их нет. Уж не из-за них ли бабульку грохнули?
– Зачем тогда квартиру перерыли?
– Другие ценности искали, – незнакомец пошуршал чем-то, наверное, бумагой, и продолжил: – Тут полно квитанций из ломбарда, судя по всему, старуха имела старинные вещички…
– Думаешь, по наводке могли прийти? Зная, что у нее имеется антикварное барахлишко?
– Скорее всего… – Опять шуршание. – Тем более что, если верить чекам, она всегда сдавала вещи в один и тот же ломбард… Ты помнишь, у нас в том году два случая было: старичка-коллекционера в марте пришили, он еще шкатулки китайские собирал, и бабку, типа этой, в июле?
– Да, к обоим пришли по наводке эксперта из ломбарда… Грабанули, потом задушили… Нашу старушку могли по той же причине кокнуть.
– Еще из-за квартиры могли, вон какие хоромы, – подал голос Калиныч.
– Нет, хата, судя по документам, не приватизирована, и прописан в ней только один человек, вон счет за газ какой маленький, а мне с моими двумя спиногрызами и одной спиногрызкой аж на двух листах приходит…
На этом, к сожалению, их беседа прервалась, потому что в квартиру ввалился еще кто-то, и бородач, он же Жека, приказал своему коллеге Александру:
– Санек, давай дуй в кухню, тут без тебя справятся…
Как только эта фраза прозвучала, в кухню дунул сам Петр. Когда Саня туда вошел, адвокат Моисеев чинно сидел за столом, сложив перед собой руки.
Следующие пятнадцать минут Петр посвятил общению с младшим опером Александром Соколовым, еще четверть часа с прибывшим на место преступления следователем Станиславом Головиным. Его расспрашивали, он подробно отвечал, еще он поделился с милицией своими наблюдениями насчет замков и прочего, однако они ментов не заинтересовали, их больше волновало: пропало что-то из квартиры или нет, но на этот вопрос Петр ответа дать не мог.
Спустя еще десять минут его отпустили на все четыре стороны.
Когда он распахнул дверь машины, то увидел, что Аня сидит в той же позе, что и час назад, и по-прежнему дрожит – фляжка, лежащая у нее на коленях, чуть заметно подпрыгивала.
– Вы выпили? – спросил он, бухаясь на сиденье.
– Нет, я не люблю алкоголя…
– Надо выпить, – настаивал он, отбирая у нее фляжку. – Вот я сейчас ее открою… Вот так… – Петр подсунул коньяк ей под нос. – Глоток. Один большой глоток.
Аня попыталась отстраниться, но Петр был настойчив:
– Пейте, вам говорят.
Девушке ничего не оставалось, как подчиниться.
– Какая гадость, – прохрипела она, проглотив напиток. – Как это можно пить…
– Заешьте. – Он протянул Ане конфету. – Вот так… На самом деле к коньяку надо привыкнуть, даже к самому хорошему…
– Как можно привыкнуть к гадости? – передернулась Аня. – Фу!
Он хмыкнул и завел мотор. Минуты две они ехали молча – девушка приходила в себя, а Петр напряженно размышлял – в итоге первой заговорила Аня.
– Как все прошло? – уже вполне спокойно спросила она.
– Нормально.
– Я видела, как милицейская машина подъехала. Я так испугалась, что они меня заметят, что легла на пол.
– Зря боялись, окна тонированные, в темноте они бы вас не увидели. – Петр остановился на светофоре, ожидая «зеленого», пристально смотрел на Аню, наконец не выдержал: – Вы скажете мне, зачем приехали к Голицыной?
– Чтобы узнать правду, – ответила она чуть слышно.
– Какую?
– Обо мне.
– А адрес Эдуарда Петровича вам по этой же причине понадобился?
– Да.
– Можно узнать, о какой правде идет речь?
– Сегодня я узнала, что Элеонора Георгиевна была моей бабушкой. – Она взглянула на него исподлобья. – Вы можете в это поверить?
Он бросил на девушку испытующий взгляд, словно раздумывая над тем, стоит ли принимать ее заявление всерьез, и мгновением позже сказал:
– Могу. И знаете почему? Потому что ее забота о вас была больше, чем благодарность за хорошее отношение. Ведь она не просто завещала вам квартиру, нет, она позаботилась о том, чтобы никаких проблем с ее получением у вас не возникло, чтобы вы точно стали ее владелицей. Для этого ей пришлось нанять меня, а мои услуги стоят приличных денег. – Петр скупо улыбнулся. – Наверное, Элеоноре Георгиевне пришлось продать одно из двух имеющихся в наличии антикварных колье… Для чужого человека такое не делают.
– Но я не знаю, кто мои родители!
– Скорее всего, Эдуард Петрович, больше некому…
– Он не мог! В тот год, когда меня зачали, он сидел в тюрьме!
– Елена Бергман? – удивился Петр. – Но она, если верить ей же самой, бесплодна.
– Мне и Эдуард Петрович так сказал. И я ему верю, но тогда… – Она растерянно на него посмотрела. – Тогда я ничего не понимаю…
– Значит, у Элеоноры Георгиевны был внебрачный ребенок, о котором никто не знает.
– Ой, я об этом не подумала…
– Она могла родить его втайне от всех – Элеонора Георгиевна была женщиной обеспеченной, значит, могла себе позволить разъезжать по стране. Наверное, она сказала всем, что отправляется в длительное путешествие, а сама уехала подальше от столицы, чтобы родить ребенка под чужим именем.
– Но почему? Зачем все это?
– Причин может быть несколько. Например, такая: ребенок не от мужа…
– Но она могла бы обмануть мужа!
– Значит, не могла. Допустим, ее супруг был бесплоден. Или ее изнасиловали, а оставлять ребенка от насильника не всякая решится.
– Сделала бы аборт!
– В те времена трудно было найти подпольный абортарий. А в районную больницу она идти побоялась. Либо беременность обнаружила на поздних сроках… Да мало ли! Причин, по которым женщины не избавляются от нежелательного ребенка, а рожают его и потом отказываются – море! Иначе не было бы у нас столько отказников в доме малютки…
– Значит, вы считаете, что Элеонора Георгиевна родила ребенка, бросила его…
– Отказалась, – поправил ее Петр, – то есть отдала на воспитание. Поручив заботу о нем либо какой-то конкретной личности, либо государству. К первому я склоняюсь больше.
– А дальше? – со жгучим любопытством спросила Аня.
– История могла развиваться по-разному. Например, ребенок вырос, каким-то образом узнал о матери, явился к ней, она его приняла… Либо у Элеоноры Георгиевны проснулась совесть и она сама отыскала свое чадо, но это не суть важно!
– А потом? – никак не могла успокоиться Аня.
– Дальнейшее зависит от пола незаконнорожденного. Если он был парнем, то мог соблазнить твою мать, Александру Железнову, в результате появилась ты…
– А если ребенок был женского пола?
– Тогда она просто пришла к Элеоноре Георгиевне с новорожденной дочкой и сказала: «Маманя, ты меня не растила, так вырасти хоть мою дитятку, я сама не в состоянии…» Либо она просто умерла при родах, и Элеоноре Георгиевне ничего не оставалось, как пристроить малышку…
– Тогда Шура Железнова, которую я всю жизнь считала матерью, мне вовсе не мать!
– Это же просто гипотеза, – с упреком проговорил Петр. – Не надо принимать ее близко к сердцу…
– А знаете, Петр Алексеевич, я в этом нисколько не сомневаюсь!
– В чем?
– В том, что я не родная дочь Шуры Железновой. Я всегда это чувствовала! Причем теперь я уверена, что удочерила она меня не по зову сердца, а купившись на деньги, предложенные Новицкой… Тем более что Элеонора Георгиевна ей еще и комнату в коммуналке выхлопотала.
– Откуда вам известны такие подробности? – Он с возросшим интересом посмотрел на нее. – Из письма?
– Да.
– И что там было еще?
Аня собралась рассказать о странном шифре и зарытой собаке, но, вспомнив предостережения бабушки, смолчала.
– Вы мне не доверяете? – по-своему расценил ее безмолвие Петр.
– Нет, что вы! Только вам я и доверяю! – поспешно заверила его Аня. – Просто больше там ничего интересного, в смысле для нашего с вами расследования, не было…
– О! – развеселился Петр. – Мы уже ведем расследование!
– А вы мне разве не поможете? – Ее голос дрогнул. – Я так надеялась…
Он нахмурился и несколько секунд молчал, сосредоточившись на дороге, потом спросил:
– Что конкретно вы хотите знать?
– Кто мои родители. Или хотя бы один из них.
– Для вас это так важно?
– Очень.
– Это трудно.
– Я понимаю! – взволнованно воскликнула она. – Понимаю! Тем более что все, кто мог нам помочь, мертвы!
– Кто мертв? – опешил Петр.
– И Элеонора Георгиевна, и Лизавета Петровна, и моя мать, Шура Железнова. А больше никто не знает правды.
– Глупости. На этот счет даже пословица есть: «Знают двое – знают все!» В нашем случае, конечно, не все знают, но несколько человек, думаю, в курсе… Только как их найти?
– Давайте частного детектива наймем, – выпалила Аня.
Петр с жалостью на нее посмотрел, криво улыбнулся и сказал:
– Анечка, вы представляете себе, сколько стоят услуги частного детектива?
– Нет. А что, очень дорого?
– Очень.
– У меня есть пять тысяч долларов, этого хватит? – не отступала Аня.
– Если работа не затянется… Стоп! – Он так резко крутанул руль, поворачиваясь к ней, что машина чуть не вылетела на встречную полосу. – Что вы там про тысячи говорили?
– У меня есть…
– Откуда?
– Комнату свою сдала, – ляпнула она первое, что пришло на ум.
– Комнату, значит… – Петр уставился ей в лицо, Аня тут же опустила глаза, а когда через какое-то время подняла их, он сверлил взглядом лейбл на ее пуховике. – Телефон покажите, – буркнул он, насмотревшись на этикетку.
– Зачем?
– Покажите, покажите…
Аня нехотя полезла в карман, достала телефон. Петр не стал брать его в руки, он лишь бросил на него мимолетный взгляд, которого было достаточно, чтобы понять, что девчонка завралась.
– «Нокиа» последней модели, – пробурчал Петр. – Новенький, даже защитная пленка на месте… И пуховик с иголочки… Хм… Сколько за комнату выручили?
– Двенадцать тысяч в месяц, – отрапортовала Аня, но тут же поняла свою ошибку и добавила: – Взяла за год вперед…
– Неувязочка, – широко улыбнулся он. – Не получается пяти тысяч.
– Ну… Еще отпускные получила…
– Один ваш телефон стоит пятнадцать тысяч рублей, – разозлился Петр, ему до смерти надоело, что эта птаха пытается его обдурить. – Пуховик десять. Джинсы две, так что перестаньте врать!
Ее глаза увлажнились, губы задрожали, но плакать она не стала, просто шмыгнула носом, с силой потерла кулачком глаза и затихла.
– Вы ничего не хотите мне сказать? – прервал молчание Петр.
– Вы будете ругаться, – буркнула Аня себе под нос.
– Господи! Что за детский сад! – воскликнул он в сердцах. – Говорите же!
– Я бабушкины подстаканники продала, – собравшись с духом, выпалила Аня.
– Что вы продали? – не понял Петр.
– Подстаканники. Они серебряные. А еще яичко под Фаберже и бронзовую вазочку с какой-то патиной…
– Где вы это взяли?
– Нашла в кухонном ящике.
Сначала он ей не поверил, уж очень неправдоподобной выглядела история с находкой антикварной утвари в шкафу убогой бабкиной квартирки, но, понаблюдав за девушкой, пришел к выводу, что на сей раз она не врет. Что ж, это хорошо, значит, теперь разговор пойдет начистоту.
– Итак, Аня, вы нашли эти вещи и…
– И отнесла их антиквару, – закончила фразу Аня.
– Как отнесла? – вскричал он. – Куда отнесли?
– Вот! Я так и знала, что вы меня заругаете! – в тон ему воскликнула она. – А мне, может, впервые в жизни такой шанс выпал! Да, я была не права, что поторопилась!
– Да уж, вы очень сильно поторопились!
– Я понимаю, что вещи еще не мои…
– Ваши – не ваши, какое это имеет значение?!
– Не имеет? – удивилась она. – А почему тогда вы так взбеленились?
– Просто не надо было идти к антиквару, не посоветовавшись со мной. Я ваш адвокат, если вы еще помните!
– А что я такого сделала?
– Вы часто сдаете вещи в антикварную лавку? – запальчиво спросил Петр.
– Нет… – не понимая, к чему он клонит, протянула Аня. – Первый раз…
– Так я и думал! И к кому вы обратились за советом? Кто вам подсказал адрес антиквара? Знающие люди? Или просто знакомые?
– Я зашла в первую попавшуюся антикварную лавку, а что?
– А то, что я поражаюсь тому, что вы еще живы-здоровы!
– Я, честно говоря, тоже, – робко улыбнулась Аня.
Ее легкомыслие вывело его из себя.
– Аня, вы хоть понимаете, что вам крупно повезло: вас не ограбили по дороге?
– Ну не ограбили же…
– А вы уверены, что за вами не проследили? – все больше распалялся он. – Нет, не уверены! Потому что вы не смотрели по сторонам, вы думали только об одном, куда спустить шальные деньги… Стыдно, Аня!
– Но…
Петр рассек воздух рубящим жестом, приказывая ей замолчать.
– Вам известно, что в прошлом году сразу двое таких беспечных граждан, как вы, пострадали от рук грабителей? Они тоже принесли в ломбард свои драгоценности и были в скором времени убиты! И не исключено, что Лизавету Петровну зарезали по той же причине!
На Аню было жалко смотреть, до того несчастным выглядело ее лицо, но Петр нисколько не смягчился, он всегда выходил из себя, уличив людей в преступной беспечности. Он-то знал, что из-за этого большинство наших граждан и страдает!
– Вы дали антиквару свой адрес, а значит, в любой момент… – продолжал наставления он.
– Я ему адреса не давала, – удивленно хлопая глазами, пробормотала она.
– Как не давала? А на квитанции разве не указывается адрес? Обычно при ее заполнении спрашивают Ф.И.О., адрес, а иногда еще данные паспорта…
– Мне никакой квитанции не выписывали.
– О нет! – простонал Петр. – Только не говорите мне, что вы не потребовали ее…
– Нет, – выдавила Аня. – Я просто взяла деньги и ушла.
– Теперь понятно, почему вас не ограбили… – Он сокрушенно покачал головой. – Потому что вас обдурили! Или, как сказали бы некоторые из моих клиентов, кинули, как последнюю лохушку.
– Ничего меня не киданули, – обиделась она. – Мне дали восемь тысяч долларов наличными.
– За все?
– Естественно.
– Я, конечно, не видел ваших находок, но я на сто процентов уверен, что вам недоплатили. И ваша утварь стоит минимум раз в пять дороже, чем вы получили… А то и больше…
– Как? – ахнула Аня. – Не может быть!
– Анечка, именно поэтому я вам и говорю, что перед тем, как что-то предпринимать, надо советоваться со знающими людьми. Вот если бы вы пришли ко мне, все рассказали, я бы нашел солидного антиквара, который оценил бы ваши находки и заплатил за них настоящую цену. Либо помог бы пристроить их на аукцион или порекомендовал коллекционеров, бронзу многие собирают… Я уж про яичко под Фаберже не говорю. Что, если оно настоящее? Тогда его стоимость настолько велика, что вы могли бы, продав его, жить и не тужить до старости… А теперь уже ничего не поделаешь!
Аня привалилась виском к стеклу и, искоса посмотрев на плотно сжатый рот Петра, извиняющимся тоном сказала:
– Не переживайте вы за меня так… Мне все равно такая куча денег принесла бы одни расстройства! Я с восемью-то тысячами не знала, что делать… – Она не договорила, только махнула рукой.
Петр хотел возразить, напомнив ей, что пять минут назад она хотела нанять частного сыщика, который мог запросить гораздо больше, но промолчал: теперь, когда в нем улеглось раздражение, он понял, что перестарался со своими нотациями. Девушка и так напугана, издергана, опустошена – ведь в ее тихой, размеренной жизни за две недели произошло столько событий. Она совершенно выбита из колеи. Мало того, что она стала наследницей квартиры, мало того, что ее чуть не сожрали с потрохами предполагаемые родственнички, мало того, что она узнала головокружительную правду о себе, так она еще обнаружила трупы двух убитых старух. И все это за какие-то две недели! От такого у любого поедет крыша. Не говоря уже о столь нервной, неуверенной, робкой барышне, как Аня Железнова. Поэтому долг Петра Моисеева, как адвоката и человека, поддержать бедняжку, ведь больше ей помощи ждать неоткуда.
– Простите меня, Аня, я не должен был так грубо себя вести, – выдавил из себя Петр. – Я дурак.
– Да что вы, Петр Алексеевич… – смутилась Аня. – Не надо так… Это я во всем виновата…
– Я просто хотел вас предостеречь от необдуманных поступков…
– Я понимаю. И обещаю больше их не совершать.
– Вот и славно, – он ободряюще ей улыбнулся. – Значит, все у вас будет хорошо!
Она состроила саркастическую гримаску, как бы давая понять, что у нее никогда ничего хорошо не будет, а после того, как на ее лицо вернулось привычное растерянное выражение, спросила:
– Петр Алексеевич, что вы про Лизавету Петровну недавно говорили, я не поняла?
– Я сказал, что Голицыну, скорее всего, зарезали из-за ее антиквариата, она была частой посетительницей ломбарда, и милиция считает, что к ней наведались по наводке кого-то из его работников. Если вы заметили, на ее теле есть следы пыток, а это наводит на мысль, что из нее вытряхивали сведения о том, где спрятаны оставшиеся ценности…
– Вы в это верите?
– Хорошая версия, мне она кажется самой перспективной.
– А мне нет, – выпалила Аня. – Я уверена, что пострадала Голицына из-за меня.
– А вы-то тут при чем?
– Кому-то очень не хотелось, чтобы я узнала правду о себе! Именно поэтому Лизавету Петровну убили именно сегодня…
– Аня, Аня, – предостерегающе замахал рукой Петр, для чего ему пришлось оторвать ее от руля. – Не надо фантазий! Они попахивают манией величия…
– Никакие это не фантазии, а мания величия тут вообще ни при чем, – нахохлилась она. – Просто две смерти, ее и бабы Лины, как-то связаны. А единственное связующее звено между ними – это правда обо мне.
– Таких звеньев гораздо больше, просто вы не видите. Первое, они давно знакомы, значит, у них могли быть общие недруги. Это, конечно, самое слабое звено, но все же… Второе, обе жили в одиночестве, значит, могли стать жертвами случайных грабителей и мошенников – одинокие старухи в наше время относятся к группе риска. И, наконец, третье, обе они владели антикварными вещичками, обе были клиентками ломбардов, то есть могли попасть в поле зрения одного и того же алчного человека или банды грабителей, работающих в связке с ювелиром. Последнее как раз наиболее вероятно.
– Очень складно, – кивнула Аня. – Только вы одного не учли, а именно: ни один грабитель, работающий в связке с ювелиром, не зарежет свою жертву старинным кинжалом!
– Голицыну убили кухонным ножом.
– Ее да, а Элеонору Георгиевну раритетным кинжалом. Как сказали о нем менты: старинное боевое оружие, стоит бешеных денег…
– Я не знал об этом, – признался Петр. – Мне просто сообщили, что ее убили ударом ножа в сердце…
– И ту, и другую, заметьте, Петр Алексеевич, и ту, и другую убили ударом ножа в сердце! Вам не кажется это странным? Две давние подружки в один месяц умирают одинаковой смертью…
Петр задумался. Если Анины размышления верны, то дело принимает скверный оборот. Он-то считал, что смерть обеих подруг лишь нелепая случайность, а теперь получается – не случайность, и не нелепая, а закономерность. И еще: убийство Новицкой имеет смысл, то есть ее могли убрать жаждущие мифических бриллиантов родственники (они же не знали, что старуха ничего им не оставила), но зачем зарезали Голицыну, у которой никаких наследников не было? Напрашивается вывод: чтобы заткнуть рот. Но заткнуть, предварительно выманив какую-то информацию – следы пыток на теле говорят сами за себя…
Что же хотел узнать убийца: местонахождение фамильных драгоценностей или правду об Анином происхождении?
– Аня, знаете что… – заговорил Петр после долгих раздумий. – Давайте-ка съезжайте с квартиры. Зря мы поторопились с вселением!
– Почему? Вы же сами говорили, что проблем не будет…
– Юридических нет, но вы можете пострадать… И почему я раньше об этом не подумал?!
– Я могу пострадать и вне квартиры. Если кто-то меня вознамерится убить, то убьет. Либо по дороге на работу, либо на пути домой. Меня можно сбить машиной, сбросить под поезд метро, стукнуть кирпичом по голове, подкараулив в темном переулке…
– Все равно вам лучше вернуться в коммуналку, там, по крайней мере, вы проживаете не одна, у вас куча соседей…
– Петр Алексеевич, я не думаю, что убийца будет охотиться и за мной. Зачем ему это?
– Мы не знаем причины, по которой он убил двух старушек… Если все дело в драгоценностях, то вы будете следующей жертвой.
– Но мы даже не уверены в том, существуют ли они на самом деле!
– Мы не знаем, но убийца, судя по всему, уверен в их существовании, поэтому вам лучше переехать…
– Я сдала свою комнату, о чем уже говорила, так что я остаюсь в квартире Новицкой, – твердо сказала Аня.
Похоже, эту девушку трудности закаляют. Если так пойдет, через годик-другой она даже перестанет вздрагивать, услышав грубый окрик.
– Хорошо. Только пообещайте мне не лезть ни к кому из своих предполагаемых родственников с расспросами о вашем происхождении. Не говорите им о бабушкином письме. Любой из них может быть убийцей.
– Поздно.
– В каком смысле?
– Эдуарду Петровичу я уже растрепала. – Она опустила голову на приборную доску, прислонилась к ней лбом и тихо сказала: – И он знал о том, что я еду к Голицыной.
Петр шумно втянул носом воздух. Значит, это Вульф убийца! Конечно, больше некому. Елена Бергман привыкла решать проблемы цивилизованно, Сергей Отрадов слишком далек от семейных дел, двадцать лет не виделся ни с одним из родственников, у Дениса кишка тонка, у Ефросиньи с кишкой полный порядок, но она вряд ли пойдет на такое грязное убийство, статистика показывает, что женщины, как правило, убивают при помощи ядов, если, конечно, действуют не в состоянии аффекта…
Значит, Вульф. Вернее, не он сам, а его мальчики. Вопрос – зачем ему понадобилось убивать двух старух, которые и без его помощи скончались бы через пару лет? Из-за драгоценностей? Не смешите! Эдуард Петрович, если б захотел, мог бы скупить весь золотой запас Кремля. Из мести? Мать свою он, говорят, ненавидел, но сомнительно, чтобы пошел на ее убийство – это даже по их воровскому кодексу недостойное дело. Тогда что остается? А ничего, ведь Аня с ее правдой для Вульфа букашка, которую и прихлопывать неохота.
– Петр Алексеевич, – подала голос «букашка». – Я и не заметила, что мы приехали.
– Да? Мы приехали.
– Я пойду?
Она потянулась к дверце, но Петр перехватил ее руку.
– Сначала пообещайте мне, что не будете ничего предпринимать без моего ведома, – проговорил он, пристально глядя ей в глаза.
– Обещаю. Но и вы поклянитесь, что поможете мне. – Аня умоляюще на него воззрилась. – Пожалуйста, помогите…
– Я сделаю все возможное.
– Спасибо, – сердечно поблагодарила она.
– Пока не за что. – Петр отпустил Анину руку, предварительно ее пожав, и когда она распахнула дверку, решительно заявил: – Давайте, Аня, я вас провожу до квартиры, чтобы мне было спокойнее.
Аня не стала спорить, более того, согласилась с явной радостью, наверное, несмотря на браваду, она боялась входить в подъезд одна, тем более что лампочка в нем горела только на площадке третьего этажа.
Спотыкаясь, они добрели до квартиры, Петр подождал, когда девушка отопрет дверь, дождавшись, первым вошел в прихожую, осмотрел комнату, кухню, санузел, даже выглянул на балкон, к великому своему облегчению, никакого киллера за занавеской не обнаружил, поэтому ушел от Ани с относительно спокойной душой.
Дусик
Когда к подъезду подъехал новехонький «Пежо», Дусик спрятался за толстый ствол тополя, росшего в палисаднике. Ему нельзя рисоваться! Конечно, сейчас его трудно узнать: он напялил на голову кроличью шапку-ушанку, замотал пол-лица шарфом, водрузил на нос огромные очки, замаскировался, словом, но все равно боялся, что кто-нибудь его признает. Как-никак он звезда! Пока звезда…
Да, его еще помнят, и песню его хитовую до сих пор нет-нет да прокрутят на радио. Но не пройдет и года, как певец Дэнис пополнит ряды неудачников, звезд-однодневок, калифов на час… Сколько их было таких, ярких, любимых, популярных? Сотни! И где они теперь? Кто в заштатных клубах выступает, кто спился, кто обкололся, а кто и дуба дал. Трудно удержаться на плаву, но еще труднее остаться для своего продюсера единственным и неповторимым. Они так ветрены и так порочны! Стоит тебе немного постареть, слегка пополнеть, как тебя выбрасывают на помойку! Вот взять, например, его продюсера. Уж как он любил своего Дусика, как восхищался его огромными голубыми очами, русыми локонами, белоснежной кожей, хрупким мальчишеским телом. «Ты мой идеал, – говорил он. – Мой белокурый ангел…»
И что же теперь? А теперь он восхищается раскосыми карими глазками, прямыми черными патлами, желто-смуглой кожей, мускулистым телом некоего Батыра-Бакыра. Как, интересно, он его называет? Мой Чингачгук? Мой Чингисхан? Мой Будда?
Как бы ни называл, все равно белокурый ангел Дэнис разжалован в простые смертные и изгнан из рая! Вот так-то!
Но Дэнис не дурак, он сам может о себе позаботиться. И композиторов найти, и аранжировщиков, и клипмейкеров – связи в шоу-бизнесе у него есть, единственное, с чем возникли трудности, так это с деньгами. Кто бы мог подумать, что такому блестящему молодому человеку, как певец Дэнис, будет настолько сложно раздобыть бабки. Гребаные двести штук баксов – больше не надо! Но даже такую мелочовку негде надыбать!
А он пытался. Сначала пошел на поклон к своему самому страстному поклоннику, старому жирному Гоги, владельцу нефтяного концерна, этот вурдалак давно пытался затащить Дэниса в койку, но он не давался из боязни, что в самый ответственный момент блеванет от отвращения. Когда настали трудные времена, со своими рвотными позывами Дусик планировал справиться. Не справился. Облевался, только не в постели, а в ванной, когда Гоги ему в деньгах отказал, ограничившись паршивеньким «Ролексом» в подарок.
Паршивый «Ролекс» за два часа мучений и стыда! Долбаные часики за подлую измену своему любимому, сердечному другу, своему милому Пусику – Пусик с Дусиком встречались почти полгода и все время клялись друг другу в верности, – ну как после этого не облеваться?
Но Дусик не сдавался. Он бегал по приемам (благо его еще на них приглашали) и, не стесняясь, предлагал себя могущественным мужчинам. Мужчины с радостью велись на его заигрывания, но когда речь заходила о деньгах, тут же грустнели и со скорбной миной жаловались на трудные времена. По крайней мере, не гнали взашей, и на том спасибо! А вот родной отец погнал!
Да, его дражайший родитель даже не пустил сына на порог своей конторы.
Но ничего, Дэнис и без сучары-продюсера, и без папашки своего приблатненного, и без всей этой зажравшейся шатии-братии проживет! Плевать на всех хотел! Теперь он знает, где взять деньги, причем деньги, которые по праву должны принадлежать ему… Бабкины цацки – вот что его спасет! Старинные колье, браслеты, серьги – вся эта мишура стоит бешеных деньжищ! Не только на раскрутку, но и на жизнь хватит. А то пообносился весь, поистрепался, и машинка уже старенькая, давно бы сменить надо, да не на что… Подумать только, еще полгода назад он прикуривал от сотенных купюр (не рублевых!), подражая русским купцам-миллионщикам, принимал ванну из минеральной воды «Эвиан», имел личного парикмахера, тренера, массажиста, за ним охотились папарацци и поклонники, а теперь он, никем не узнанный, шастает по дворам с ломом, как распоследний бомжара… И массажиста он рассчитал, и парикмахера. Да и зачем ему личный парикмахер, если за ним больше не бегают папарацци и поклонники? Бегают за теми, кто мелькает в ящике и лыбится со страниц глянцевых журналов, но эфиры и публикации стоят огромных денег, которых у Дусика нет, а у продюсера есть, но не про его честь! Теперь денежная река сменила русло и омывает чужие берега… А та река, что омывает его, может дать только нежность и любовь – с бабками у Пусика так же туго, как у Дусика.
Пока он предавался своим мыслям – то горьким, то радостным, – из «Пежо» вышли двое. Мужчину он сразу узнал: красавчик адвокат Петр Моисеев, а вот кто с ним? Что за фря? Конечно, не Фроська, но тоже ничего, особенно обтянутая джинсами попка – хоть Дусика привлекали исключительно мужские ягодицы, но и в женских он толк знал. Так бы и мучился догадками, если бы красавчик не сказал своей спутнице:
– Осторожнее, Аня, тут ступенька.
Аня! Та самая лохушка! Вот это ни фига себе! Однако сильно она изменилась за те две недели, что он ее не видел. Прибарахлилась! Уж не бабкины ли цацки нашла? От этой мысли стало тошно, но Дусик тут же заставил себя успокоиться и мыслить здраво. В ходе здравых размышлений был сделан вот какой вывод: ни одна быстро разбогатевшая баба не откажет себе в натуральной шубе, а эта прикупила паршивенький пуховичок, значит, старухины сокровища тут ни при чем.
Хоть это радует!
Когда парочка скрылась в подъезде, Дусик вынырнул из-за дерева. В его руках был зажат небольшой ломик и огромный мешок. Денис обмотал первое вторым, после чего сунул тюк в сугроб, высившийся рядом с тополем.
Похоже, сегодня ничего не выйдет – наследница уже дома, к тому же не одна. Значит, еще один день потерян! Какая жалость… Стоп-стоп-стоп! А почему потерян? Можно кое-что предпринять, например взломать сарай, вот и лом у него есть! Как знать, может, бабка спрятала свои сокровища именно там? Среди подгнившей картошки, мутных банок с огурцами, поломанных стульев, безголовых кукол, дырявых матрасов… Да, Дусик нисколько бы этому не удивился, у бабки было специфическое чувство юмора.
Значит, идем чистить сараи! Вопрос только в том, который из семи принадлежал ей?
Простояв под деревом минуты две, Дусик так и не нашел на него ответа. Что ж, придется вскрывать все семь. Хлопотно это, конечно, и небезопасно, но зато введет ментов в заблуждение – они решат, что сараи «выставили» обычные пьяницы, позарившиеся на дармовую закусь.
Приободрив себя этим, Дусик направился к далеким, тонущим во мраке сараям.
Петр
Вернувшись к машине, Петр не сразу забрался в салон, он еще немного постоял, глядя в окна Аниной квартиры, но потом все же сел за руль – его ждали срочные дела.
Сначала надо вернуться в контору, он сорвался по Аниному звонку, не закончив чтение протоколов допроса одного из своих клиентов, более того, Петр даже не успел их прихватить с собой, так что придется возвращаться в офис, быть может, он там и заночует.
Пока ехал, о многом думал. Но все мысли сводились к одному, вернее, одной – к Ане. Не то чтобы он был от нее без ума, нет, он всю жизнь любил более ярких, раскрепощенных, интеллектуальных дам, но Анна его привлекала, привлекала не как женщина, а как неопознанный объект. Таких, как она, Петр еще не встречал. Она другая, совсем не похожая на Петиных любовниц: невинная, робкая, бесхитростная, беззащитная. Последнее особенно привлекало, поскольку те, с кем он встречался до сих пор, в его защите не нуждались – сами могли за себя постоять не хуже мужика. Адвокаты, маркетологи, промоутеры – вот его бывшие пассии. Все они были абсолютно разными внешне, но имели одну общую черту – целеустремленность на грани мании. То есть желали добиться успеха любой ценой. Поначалу Петру это очень нравилось, приятно видеть рядом с собой успешного человека, но в последнее время ему стало казаться, что он попал в какой-то порочный замкнутый круг, ибо все дамы его сердца думали и говорили совершенно одинаково. Карьера, имидж, престиж – вот о чем они думали и говорили, остальные вещи их не особенно интересовали. Даже театр, кино, музыка, прием пищи, наконец, для них были не столько приятным времяпрепровождением, сколько той же работой на имидж, и посещали его барышни исключительно модные спектакли, смотрели культовые картины, слушали продвинутых исполнителей, ели суши и мюсли, пили «Мадам Клико» и «Эвиан»! И ни одна не призналась бы даже под пыткой, что тащится от сериалов, фильмов Рязанова, песен Пугачевой, картин Шишкина, детективов Марининой, салата «Оливье» и живого пива.
Ко всему прочему, признавали они только гражданский брак без взаимных обязательств, но с непременным безопасным сексом. И до поры до времени это Петра устраивало, но пришла пора, настало время, когда ему захотелось полноценной семьи с выводком детей (двух мальчиков и девочки, как минимум) и домашних животных (и не каких-то там рюмочных чихуа, а настоящих барбосов и вороватых котов). Несколько раз он даже делился своими мечтами с самыми достойными из вереницы подруг, но слышал в ответ одно и то же: «Подожди, милый, пока я не стану «Зав.» («Нач.», «И.О.», «Ген.» и проч.)».
А на шерсть животных у них вообще была модная нынче аллергия.
Вот и выходило, что завидный жених Петр Алексеевич Моисеев в свои полные тридцать так и оставался холостяком. Особенно по этому поводу переживала его матушка Тамара Григорьевна, она постоянно пыталась познакомить его с дочками, внучками приятельниц и давала глупейшие советы. Например, она была уверена, что только в провинции женщины сохранили природную чистоту, честность, домовитость, и науськивала сына отправиться за поиском невесты на периферию. В чем-то Петр был с матерью согласен, но по роду деятельности он сталкивался с такими провинциальными акулами, по сравнению с которыми москвички просто казались тургеневскими барышнями. Он-то знал, что многие деревенские девчонки идут на обман, подлость, шантаж, а порой и на убийство, лишь бы зацепиться в столице, и был уверен, что среди москвичек тоже есть скромные, милые девушки, мечтающие о полноценной семье…
Например, Аня. Да, она плохо образованна, не очень красива, чересчур стеснительна, но неглупа, миловидна, скромна. К тому же порядочна, а это в наше время редкий дар. Ей бы мужа хорошего: понимающего, доброго, работящего, а главное, любящего, и она бы расцвела – таких женщин любовь преображает, делает просто неотразимыми… Еще ей бы очень пошел изысканный гардероб, хороший макияж, стильная прическа, бедная девочка даже не догадывается, как не идет ей новая шапочка, как уродует фигуру пуховик, да еще эти неухоженные волосы, бледное лицо с обкусанными губами… Нет, Анюте просто необходимо привести себя в порядок, и первым делом состричь патлы, сделав аккуратную стрижку, подобрать правильный макияж и, черт побери, подчеркнуть фигуру! Он успел заметить (подглядел, когда она выбиралась из машины), что попка у нее просто напрашивается на то, чтобы ее подчеркнули джинсами-стретч…
Пока он размышлял об этом, путь до конторы был преодолен.
Петр аккуратно припарковался рядом со знаком, разрешающим стоянку, вышел из машины и с неудовольствием отметил, что вход в здание перегораживает мощный черный внедорожник. Куда, интересно, смотрит охранник? Почему позволил какому-то козлу тут хозяйничать? Одно из двух: либо уснул, либо к Петру заявился в неурочный час один из клиентов, с которым ни один охранник, желающий дожить до старости, связываться не будет.
– Сейчас же уберите машину, – прикрикнул Петр на водителя джипа, силуэт которого слабо просвечивал сквозь темные стекла. – Неужели не видите знака?
Тонированное стекло плавно опустилось, и в проеме окна Петр увидел насмешливое лицо Ефросиньи Новицкой.
– Поздненько возвращаетесь, Петр Алексеич, – промурлыкала девушка, грациозно стряхнув пепел с длинной черной сигареты. – Я вас заждалась.
– Ефросинья Эдуардовна… – раздраженно начал он, но Новицкая не дала ему договорить:
– Меня зовут Ева.
– Как вам будет угодно, – быстро согласился Петр, ему не хотелось препираться с этой взбалмошной особой, тем более в столь поздний час. – Так вот, Ева, я попросил бы вас поставить машину на положенное место.
– Хорошо, – кротко кивнула она и завела мотор.
Не прошло и минуты, как джип стоял рядом с адвокатским «Пежо», а сама Ева – с адвокатом.
– Скромненькая у вас тачка, – заметила она, кивая на машину стоимостью тридцать четыре тысячи долларов. – Специально прибедняетесь?
– Она меня вполне устраивает, – сухо проговорил он. – Я же не суперзвезда, чтобы раскатывать на лимузинах.
– Вы суперзвезда юриспруденции, не скромничайте, Петр… Могу я вас так называть?
Он проигнорировал ее вопрос, зато задал свой:
– Как вы узнали, что я тут появлюсь?
– Ваша секретарша сказала, что вы обещали вернуться, вот я и жду…
– У вас ко мне дело?
– В некотором роде. – Она обезоруживающе улыбнулась, взяла его под руку, тесно прижалась к предплечью – настолько тесно, что он через кожу своей куртки и мех ее шубки ощутил прикосновение мягкой женской груди. – Мне надо с вами поговорить, не пригласите замерзшую девушку внутрь?
– Ефро… То есть Ева, извините, конечно, но не могли бы вы сначала изложить суть…
– Вы меня боитесь? – насмешливо спросила она, прижимаясь к нему еще теснее.
– Я вас не боюсь, – твердо сказал Петр, высвобождаясь из ее опьяняющих тисков. – Просто у меня на сегодня намечена куча дел, а пустые разговоры от них отвлекут. Итак?
Ева удивленно на него воззрилась, похоже, ей было в диковинку, что особь мужского пола так вяло реагирует на ее заигрывания. На самом деле организм Петра среагировал довольно бурно, так бурно, что пришлось отойти на безопасное расстояние, дабы искусительница не заметила его эрекции, но разум остался абсолютно трезвым, что помогло ему сохранить хладнокровие.
– Итак, Ева? – излишне строго спросил Петр, да еще брови свел для пущего эффекта. – Вы хотели у меня что-то узнать?
– Да, хотела, – с улыбкой ответила Ева, нисколько не испугавшись его грозного вида. – Мне интересно, кому достанется квартира, если бабкина приживалка отдаст богу душу?
– Приживалка – это Анна Вячеславовна Железнова?
– А пес ее знает!
– Ее зовут Анна Вя…
– Хорошо, я запомню, – досадливо протянула Ева. – А теперь ответьте.
– Квартира и прочее достанется ближайшим родственникам, то есть вашему отцу и тетке. В равных долях.
– Значит, чтобы я получила бабкино наследство, должны умереть еще и папашка с теткой? – хохотнула она.
– Тогда уж и ваш брат, потому что в случае смерти детей наследство делится на всех внуков. А вас ведь двое, не так ли?
Она не ответила, только кивнула, по ее напряженному лицу было видно, что Ева о чем-то размышляет.
– Вы изыскиваете надежный способ умерщвления троих родственников разом? – мрачно пошутил Петр. – Боюсь, вам придется трудно…
– Пять человек на сундук мертвеца… Е-хо-хо и бутылка рому! – пропела Ева хриплым басом, потом добавила привычным нежным голосом: – А сундучок-то хрен знает где…
– Ева, объясните мне, пожалуйста, с чего вы так уверены, что сундучок существует? Аргумент типа того, что Элеонора Георгиевна когда-то имела коллекцию старинных украшений, не принимается…
– Она сама мне об этом сказала. Когда съезжала от меня. – Ева поежилась, Петр сначала подумал, что от неприятных воспоминаний, но когда она сунула руки в карманы шубки, понял, что просто от холода. – Я ведь обманула ее… Она хотела нашу арбатскую квартиру продавать, говорила, что нам вдвоем ее не потянуть, что надо найти жилплощадь поскромнее, а на оставшиеся от купли-продажи деньги жить… Я воспользовалась этим ее желанием…
– Заставили втемную подписать бумаги?
– Да, она даже не читала их.
– Нотариуса подкупили? Или он был вашим знакомым?
– И то, и другое, но это неважно, важно то, что я осталась единственной хозяйкой квартиры… А бабке я купила за сущие копейки ту халупу, в которой она жила до самой смерти, и отселила ее. – Губы Евы сложились в жесткую улыбку. – Я получила долгожданную свободу и возможность разжиться деньгами на обустройство своей собственности!
– А как же угрызения совести? Их вы тоже получили? Вместе со свободой?
– Нет, совесть меня не мучила, – тряхнула головой Ева. – Бабка получила по заслугам, так ей и надо! Я вам больше скажу – я торжествовала, когда провернула всю эту махинацию. И не потому, что так ее ненавидела, нет, как раз напротив, я ее по-своему любила, просто Элеонору никто и никогда не смог переиграть! Никто и никогда! А вот я смогла! Единственное, что омрачало мой триумф, так это ее реакция на известие о том, что она больше не хозяйка ни квартиры, ни меня…
– И какова была реакция Элеоноры Георгиевны?
– Она рассмеялась, – смущенно хмыкнув, ответила Ева. – Да, рассмеялась. И обозвала меня дурой. А еще добавила, что мне надо учиться терпению, иначе я пропаду.
– Что она имела в виду?
– Я задала ей тот же вопрос, и она ответила, что, потерпи я пару-тройку годков, мне бы достались несметные богатства клана Шаховских, так как после ее смерти именно я должна была их унаследовать. А коль я нетерпеливая дура, то шиш мне, а не богатства! Так и сказала «шиш» и еще кукиш под нос сунула, старая ведьма! – Ева устремила хмурый взгляд себе под ноги. – Я подняла ее на смех, стала орать, что она врушка и никаких сокровищ давным-давно нет, на что она спокойно ответила: «Есть, но ты их хрен найдешь!» Пусть, говорит, лучше сгинут, чем достанутся такой змее, как ты.
– И вы ей поверили?
– Сначала да, но потом… – Она поддела валяющуюся под ногами ветку. – Потом засомневалась… Когда она от меня съезжала, я проверила все ее вещи, в них не было не единой ценности: так, пустячки типа кухонной утвари, книг, барахлишка. Потом я обшарила все три комнаты, пытаясь отыскать тайник, но, кроме кип фотографий под кроватью и связки писем в обувной коробке, ничего не нашла. После чего я уверилась в том, что никаких сокровищ не существует, ведь в последние годы бабка практически не выходила из дома, только в магазин и ломбард, а значит, не могла их спрятать вне квартиры… Я уверилась и успокоилась.
– И что же заставило вас разувериться?
– Бабкин звонок… Она позвонила мне за три дня до своей смерти. Сухо со мной поздоровалась и сообщила, что скоро умрет. Да, да, не удивляйтесь, так и сказала: «Я чувствую, что смерть близка»… А потом добавила, что если это я замыслила ее убить, то зря стараюсь, потому что сокровищ мне все равно не найти – она надежно их спрятала… Вот тогда я и поверила, что они реально существуют.
– И где же они спрятаны?
– В ее квартире, скорее всего.
– Вы же говорили, что она съезжала от вас налегке, – с иронией заметил Петр.
– Она могла передать их своей заклятой подружке Голицыной, та их до поры припрятала, а потом…
– Быть может, они и теперь у Лизаветы Петровны? – со смутным беспокойством спросил Петр.
– Вряд ли… Вете она не очень доверяла, поэтому я сомневаюсь, что бабка сделала Голицыну пожизненным сторожем своих сокровищ, скорее курьером… А впрочем… – Евины глаза алчно сверкнули. – Впрочем, все может быть… Хм… А не наведаться ли мне к достопочтенной Елизавете Петровне в гости, а, Петр?
Петр очень внимательно посмотрел в лицо девушки, пытаясь понять, играет она или на самом деле не знает, что достопочтенная Елизавета Петровна уже несколько часов как мертва. Осмотр результатов не дал: на безупречно красивом лице Евы не отражалось ничего, даже алчный огонек в глазах погас, уступив место спокойному голубому мерцанию.
– Наведайтесь, – проговорил, наконец, Петр. – Думаю, узнаете много интересного…
– Считаете, сокровища у Голицыной? – встрепенулась Ева.
– Считаю, что их не существует…
– Они существуют, – уверенно сказала она.
– Ева, попытайтесь мыслить логически…
– При чем тут логика?
– При том, что если бы Элеонора Георгиевна владела сокровищами, она завещала бы их, как остальное свое имущество, Анне Железновой, это гораздо проще, наконец безопаснее… Логично?
– Логично, но не умно. В этом случае наследнице пришлось бы заплатить налог государству.
– И что?
Ева неожиданно рассмеялась и игриво стукнула Петра узкой ладошкой по плечу.
– Какой вы, право, наивный. Кому ж охота отстегивать государству кровные денежки?
Петр не нашелся, что ей возразить, и промолчал, а Ева тем временем продолжала:
– Тут еще надо знать бабку. Она ненавидела наше государство. Россию, родину свою, любила, а Советское государство – нет. Даже когда СССР развалился, она продолжала ненавидеть СНГ. Она любила говорить: «Пока не сдохнет последний коммуняка, для меня Российского государства не существует…» – Ева усмехнулась. – Бабка была непримиримой антисоветчицей! Идейной контрреволюционеркой и мелкой вредительницей…
– Как так?
– Ни дня не работала, чтобы государство на ней не наживалось, при этом пользовалась всевозможными льготами, то как вдова генерала, то как наша опекунша, и считала это мелкой пакостью ненавистным коммунякам.
– Элеонора Георгиевна была оригинальным человеком, – с улыбкой заметил Петр.
– Это точно, – подтвердила Ева. – Например, она обожала всякие тайны. Шарады, загадки, головоломки. Но не журнальные, а жизненные. И это вторая причина, по которой она не завещала драгоценности Анне Железновой.
– Не понял…
– Вам известно, что бабкина мать, графиня Шаховская, уберегла от красных фамильное добро?
– Эдуард Петрович что-то рассказывал, – все еще не понимая, к чему она клонит, сказал Петр.
– Она спрятала мешок с драгоценностями в фамильном склепе, когда семья Анненковых, к коей она, собственно, принадлежала от рождения, пыталась покинуть Москву.
– Не покинула почему?
– Родители прабабки моей, Ксении, погибли, не успев выехать за пределы Подмосковья. Их убили пьяные красноармейцы. Мать Элеоноры чудом осталась жива. Причем смогла не только спастись, но и уберечь фамильное добро. Как я вам сказала, зарыла его в склепе. О местонахождении этого клада она указала в малюсенькой записке, которую сунула в медальон на груди своей дочери перед тем, как умереть…
– Вашу прабабку тоже убили пьяные красноармейцы?
– Нет. Она умерла много позже от болезни. После родов, а родила она в середине двадцатых годов. Но когда Ксения почувствовала, что близок ее час, то написала письмо дочери и засунула его в потайное отделение медальона на цепочке.
– А не легче было сообщить о сокровищах мужу и отцу Элеоноры?
– Конечно, нет. Георгий Шаховской был идейным коммунистом. Он сдал бы драгоценности в фонд партии. Поэтому Ксения ни словом не обмолвилась ему о том, что припрятала кое-что. Она несколько лет скрывала ото всех информацию о кладе. И сама не пыталась его отрыть. Для дочери берегла.
– И та все же нашла фамильные сокровища?
– Представьте себе. Несмотря на то, что записка была обнаружена очень поздно, когда бабке Элеоноре уже перевалило за двадцать. И вопреки тому, что в склеп регулярно наведывались мародеры. Сокровища уцелели – княжна Шаховская зарыла их под гробом деда так глубоко, что даже стервятники-грабители не докопались.
– К чему вы клоните, не понимаю?
– Я клоню к тому, что бабка рассказывала эту историю с сокровищами тысячу раз, неизменно пуская слезу на последней фразе, а заканчивала она свое повествование одним и тем же постскриптумом: «Я бы поступила точно так же…»
– То есть она собиралась зарыть драгоценности под могилкой одного из своих родственников? – не поверил Петр.
– Просто спрятать. А указание, как их искать, оставить в виде шифра… Ей казалось это захватывающим, интересным… Глупость несусветная, вы не находите?! – воскликнула Ева.
– Я нахожу это плагиатом, – с улыбкой парировал Петр: с каждым новым фактом он все больше убеждался в том, что Элеонора Георгиевна просто издевалась над внучкой, придумывая таинственные истории, поскольку все они очень по-книжному звучали. – У Конан Дойла был такой рассказ! Не помню названия, но там потомок какого-то аристократа так же искал сокровища по шифру. Пятьсот шагов на север, триста на восток, и когда тень от старого дуба скрестится с тенью чего-то еще, в этом месте он и найдет сокровища… Я порю отсебятину, дословно не помню, так как читал о приключениях Шерлока Холмса в школьные годы…
– Ну и как? Нашел потомок сокровища?
– Нашел, предварительно убив одного из своих родственников, – припомнил Петр. – Надеюсь, вы не будете брать с него пример?
– Вы же сами сказали, один мертвый родственник не решит проблему, – весело ответила Ева. – Я пойду дальше и прикончу четверых…
Петр осуждающе нахмурился, он не любил циничных шуток. Особенно если их исторгал хорошенький женский ротик: это было противоестественно.
– Вы узнали все, что хотели узнать? – спросил он после затяжной паузы.
– Все.
– Тогда будем прощаться.
– Вы меня заморозили чуть ли не до смерти, – шутя упрекнула его Ева.
– Извините, – буркнул Петр, делая шаг в сторону крыльца.
– Это все, что вы можете сказать?
– Еще могу пожелать спокойной ночи…
Ева сокрушенно покачала головой, как будто ждала от него совсем других слов, Петр сделал вид, что не заметил ее разочарования, на том и распрощались: она направилась к своему джипу, он к крыльцу. Минутой позже Петр услышал, как заурчал мотор ее внедорожника.
Когда шум двигателя растаял в ночной тишине, Петр вошел в здание конторы, предварительно разбудив настойчивым стуком прикорнувшего за стойкой охранника. Часы в холле показывали половину двенадцатого, это означало, что ночевать придется на узком кабинетном диванчике, времени на возвращение домой уже не осталось: пока он поработает, пока доедет, пока уляжется, уже и вставать пора.
Полный решимости побыстрее разобраться с документами, Петр уселся за стол. Покуда листал протокол допроса клиента, мысли его вместо того, чтобы сфокусироваться на проблеме Кирина Сергея Константиновича (имеющего погоняло Кирюха), разбегались в разные стороны. Сначала они ринулись в направлении Евы, женщины, которая его возбуждала, но, сгорев от стыда за своего хозяина, развернулись и кинулись к ее бабке Элеоноре Георгиевне Новицкой. Восхитившись старухиной изобретательностью и артистизмом (с ролью старушки – божьего одуванчика она справилась блестяще!), метнулись к мертвой Лизавете Петровне Голицыной, ужаснулись, погрустили и прибились к тихой гавани под названием «Аня».
Аня… Снова Аня! Петру никак не удавалось избавиться от мыслей об этой девушке. Наверное, потому, что он обещал ей помочь. Да, именно поэтому, ведь адвокат Моисеев никогда не отказывался от своих обещаний. Самое же главное, он знал, как это сделать… Вернее, он надеялся, что знает. В его руках была тонкая ниточка, ведущая к разгадке. Он не говорил о ней Ане, чтобы не обнадеживать девушку, но сам на девяносто процентов был уверен в том, что эта ниточка укажет дорогу к истине.
Петр отодвинул так и не изученные протоколы, расчистив на столе место для более важного на сегодня документа. Достал его, вынув из закрытого на кодовый замок дипломата. Положил перед собой.
Это было завещание Новицкой Элеоноры Георгиевны. Завещание, которое он оглашал в своем кабинете в середине месяца. Завещание, дающее Анне право на надежду. Ибо в нем был постскриптум, не озвученный адвокатом Моисеевым. И содержал он следующие строки:
«Деньги, лежащие на моей сберкнижке (№ счета прилагался), я завещаю Невинной Полине Анатольевне, с обязательным условием: перечислять их частями (ежегодно по пять процентов от общей суммы плюс проценты по вкладу) на счет (№ прилагается) Васильковского дома инвалидов Московской области…»
Часть III
Где зарыта собака
День первый
Аня
Аня проснулась поздно. Но чувствовала себя далеко не отдохнувшей, скорее напротив: измученной, разбитой, квелой и безумно несчастной. Раньше с ней такого не бывало, хотя, видит бог, она не раз страдала от недосыпа и частенько вставала с дурным настроением, но чтоб с самого утра хотелось умереть – что-то новенькое: всю сознательную жизнь желание уйти из этого мира появлялось на ночь глядя…
Когда Аня поднялась с новых бязевых простыней, часы показывали одиннадцать. Для завтрака поздно, для обеда рано, придется ограничиться крепким чаем, тем более есть совсем не хочется.
Еле передвигая ноги, Аня побрела в кухню. Там включила чайник, достала из шкафчика чашку с веселой мордочкой (сейчас она почему-то не казалась такой уж веселой), села на табурет, замерла. Пока вода закипала, пыталась думать о хорошем, например о бабуле, но мысли-предательницы с одной старой женщины перескакивали на другую, лежащую в луже собственной крови, с торчащим из груди кухонным ножом, и от этих воспоминаний становилось еще горше.
Когда чайник согрел воду, ознаменовав завершение своей работы громким щелчком, в дверь позвонили.
– Никого нет дома! – прокричала Аня, не двигаясь с места, а потом еще добавила фразу кого-то из героев низкопробных боевиков: – Кто бы ты ни был, катись к черту!
Но человек за дверью не внял Аниным приказам, позвонил еще более настойчиво.
Пришлось открывать.
К Аниному ужасу, на пороге стоял Петр.
– Ой, – пискнула она, прячась за дверь. – А я не одета…
Не одета – не то слово, поскольку в принципе она была одета в халат, но зато в какой! Фланелевое рубище с прорехой на плече и оторванным карманом, не халат – стыдоба!
– Я звонил вам на мобильный, чтобы предупредить о своем приезде, – поспешно сказал Петр, отводя глаза, – но вы не отвечали…
– Я сейчас, минутку…
Аня метнулась в комнату, скинула рубище, влезла в джинсы, рывком надела на себя футболку, наскоро расчесала волосы и, горько сожалея о трехсотрублевой помаде, оставленной в кармане куртки, вернулась в прихожую.
– Входите, – пригласила она Петра, широко распахивая дверь. – Сейчас чай будем пить…
– Аня, – прервал ее он. – На чай нет времени…
– Что-то случилось? – встревожилась она.
– Нет, не беспокойтесь… В смысле, ничего страшного… – И в доказательство своей правдивости проникновенно заглянул ей в глаза, хотя до этого смотрел либо поверх ее плеча, либо на носки своих ботинок. – У меня для вас новость.
– Хорошая?
– Не знаю… – Он опять потупился. – Чтоб ответить на ваш вопрос, я должен задать свой.
– Ну так задавайте! – нетерпеливо воскликнула Аня.
Петр еще несколько секунд молчал, хмуря брови, потом все же спросил:
– Вы действительно хотите знать правду о своем рождении?
– Конечно, но почему вы…
– Вы на самом деле мечтаете познакомиться со своей настоящей матерью?
– Значит, я права и Шура Железнова меня не рожала! – вырвалось у Ани.
В ответ на ее реплику он лишь дернул уголком губ, и было не ясно, что означала эта гримаса, то ли утверждение, то ли отрицание, то ли нетерпение. Скорее последнее, потому что Петр тут же продолжил допрос:
– Так вы уверены, что вам нужна правда? Даже если она будет горькой?
– Да что вы меня стращаете? – возмутилась Аня.
– Ответьте.
– Да, да, да! Я хочу знать правду, хочу познакомиться со своей настоящей матерью…
– И вы не подумали о том, что ваша настоящая мать может оказаться, например, преступницей? Или не совсем здоровым человеком, проще, инвалидом?
– С чего бы это?
– Вдруг Элеонора Георгиевна отказалась от дочери неспроста? Быть может, она решилась отдать ее на воспитание только после того, как узнала о ней что-то нелицеприятное…
– Что можно узнать нелицеприятное о новорожденном?
– Наверное, я неправильно выразился. Я хотел сказать, что Элеонора Георгиевна отказалась от своего ребенка, узнав, что он, например, неизлечимо болен, многие роженицы оставляют детей-инвалидов в роддомах…
– Вы знаете что-то конкретное? – осенило Аню. – Знаете, но боитесь мне сказать? Только я не поняла: преступница она или инвалид? А может, малолетняя наркоманка? Или маньячка?
– Не говорите глупостей!
– А вы перестаньте ходить вокруг да около! – вспылила она.
– Я должен быть уверен…
– Говорите! – почти приказала Аня.
И он подчинился:
– Кажется, я нашел незаконнорожденную дочь Элеоноры Георгиевны.
– Она в тюрьме?
– Нет, с чего вы взяли?
– Просто вы так долго меня готовили…
– Она не в тюрьме… не преступница и не наркоманка. Она инвалид.
– И где она живет?
– В подмосковном доме инвалидов.
– Что с ней?
– Я не имею представления, – честно признался Петр. – По телефону мне не стали объяснять… Но если мы поедем туда прямо сейчас, то узнаем через каких-то полтора-два часа…
– У нее ДЦП? – напряженно вглядываясь в лицо адвоката, спросила Аня, словно надеялась прочитать ответ в его глазах.
– Я сомневаюсь, что женщина, больная церебральным параличом, смогла бы родить…
– У нее нет рук? Ног? Глаз?
– Аня, если вы сейчас же не соберетесь, то мы никуда не поедем – на ночь глядя нас не примут, – с едва сдерживаемым раздражением заявил Петр.
– Я готова, – бросила она, срывая с вешалки пуховик. – Поехали.
Путь до первого этажа она преодолела за считаные секунды. Аня неслась по ступенькам так, что длинноногий Петр насилу за ней поспевал. И к машине Аня подскочила первая: когда адвокат еще только выходил из подъезда, она уже нетерпеливо припрыгивала около передней дверцы.
– Аня, когда я вас торопил, я не имел в виду, что вы должны нестись как на пожар, – осадил девушку Петр. – Спокойнее, пара минут нас не спасет…
Аня оставила его замечание без комментариев, молча села в машину, расположившись на сиденье, уткнулась взглядом в окно, давая понять, что к разговорам не расположена.
Всю дорогу они молчали, Петр пытался с Аней пообщаться, но на все его вопросы она отвечала односложно, иногда невпопад, так что он быстро отстал. Зачем терзать девушку, если она хочет побыть наедине со своими мыслями?
А мысли в Аниной голове носились с космической скоростью. Сначала она думала лишь о том, что время тянется очень медленно, и хотела побыстрее оказаться в доме инвалидов, потом начала волноваться, представив долгожданную встречу с матерью, она страшно боялась, что встреча эта не оправдает ее ожиданий. Нет, Аню нисколько не заботило, что мать окажется безрукой или слепой (в конце концов, у ее мачехи был полный «боекомплект» конечностей, и что толку?), гораздо больше ее пугало, что женщина, увидев ее, страшно разочаруется, ведь ничего особенно интересного Аня собой не представляет… Страшненькая, глуповатая, неуверенная в себе… Разве о таких детях мечтают родители?
…Когда они, наконец, подъехали к воротам интерната, Аня уже и не знала, стоило ли вообще сюда тащиться – за время пути она успела мысленно встретиться с мамой, разочаровать ее, сгореть со стыда и покончить жизнь самоубийством, отравившись снотворным.
– Ну что же вы? – спросил Петр, недоуменно глядя на вжавшуюся в сиденье клиентку. – Передумали?
– Нет, конечно, – не очень уверенно ответила Аня. – Просто собираюсь с духом…
– Соберетесь по дороге. Пойдемте.
И он первый вышел из машины.
Ане ничего не оставалось, как последовать за ним.
Интернат располагался на тихой улочке, ведущей к реке. Двухэтажное здание корпуса, обнесенное высоким забором, было очень красивым и старым, похоже, дореволюционным, скорее всего, когда-то в нем жил какой-нибудь помещик – уж очень строение напоминало усадьбу киношного Обломова. Дом был окружен высоченными деревьями: вековыми липами, тополями, каштанами, наверняка летом здесь просто чудесно.
Петр и Аня прошли по расчищенной дорожке к крыльцу корпуса. Поднялись на него, беспрепятственно вошли в холл. Он ничем не напоминал больничный, скорее гостиничный. И за стойкой сидела не старая грымза в застиранном халате, а симпатичная женщина среднего возраста, одетая в голубую униформу. В тот момент, когда Петр и Аня вошли, она оживленно болтала с другой дамой, постарше, что сидела в глубоком кресле под искусственной пальмой (вторая, в отличие от регистраторши, облачена была в обычный костюм фисташкового цвета, и Аня решила, что она тоже посетительница).
– Сейчас не приемные часы, извините, – вежливо сказала регистраторша, завидев приближающуюся к стойке парочку.
– Меня обещали принять, – не менее вежливо парировал Петр, – я звонил сегодня вашему директору…
Услышав эту фразу, женщина в костюме поднялась из кресла и направилась к ним.
– Здравствуйте, – приветливо поздоровалась она, внимательно глядя на Петра. – Это вы адвокат Моисеев?
– Да, я.
– Меня зовут Ольга Петровна, директор интерната господин Елшин поручил мне ознакомить вас…
– А сам господин Елшин не может с нами побеседовать?
– Он в столице по очень важным делам, но я бухгалтер дома инвалидов с момента его открытия и уверяю вас, смогу ответить на все ваши вопросы…
– Я не собираюсь устраивать аудиторскую проверку, – мягко улыбнувшись, проговорил Петр, как пить дать решил походя очаровать и эту мадам. – Кажется, ваша секретарша меня неправильно поняла.
– Нет? Но она сообщила, что вы желаете проверить, правильно ли руководство интерната распоряжается средствами, которые ваша клиентка Элеонора Георгиевна Новицкая перечисляет на наш счет…
– Желаю, но другим способом.
Дама растерянно уставилась на Моисеева, приподняв выщипанную в ниточку бровь.
– Я не совсем понимаю, – наконец сказала она.
– Вам известно, что Элеонора Георгиевна умерла?
– Умерла? – Вторая бровь тоже взметнулась вверх. – Когда?
– Почти месяц назад. И часть своих средств она завещала Невинной Полине Анатольевне…
– Полина живет здесь уже двадцать лет, я ее очень хорошо знаю… – кивнула Ольга Петровна. – И все эти годы Элеонора Георгиевна перечисляла деньги на ее содержание. Вернее, в советские времена она приносила рубли в конверте, тогда так было принято, а в последние годы просто переводила на счет интерната. Такое у нас практикуется, сами понимаете, на содержание инвалидов государство выделяет сущие гроши – здоровые-то никому не нужны, а уж больные и подавно…
Дабы не дать вовлечь себя в дискуссию о плюсах и минусах государственного здравоохранения, Петр изобразил страшное нетерпение и торопливо спросил:
– Могу я познакомиться с Полиной Анатольевной немедленно? Дело в том, что у меня мало времени…
– Да, конечно… – Ольга Петровна опять поиграла бровями. – Только я не понимаю зачем?
– Я хочу убедиться, что средства, перечисляемые моей покойной клиенткой, шли именно на содержание госпожи Невинной.
– Но вы в начале нашего разговора сказали, что не собираетесь проводить аудиторскую проверку…
– Я же не требую показать мне документы, я лишь прошу познакомить меня с Полиной Анатольевной…
– Я ничего не понимаю, – устало выдохнула Ольга Петровна.
– Что тут непонятного? – впервые подала голос Аня. – Петр Алексеевич всего лишь хочет с ней поговорить: расспросить, как ее кормят, как к ней относятся, чем лечат…
– Расспросить? – несказанно удивилась женщина. – Но она не сможет вам ответить…
– Она глухонемая?
– Нет, но она не говорит… Только издает некоторые звуки…
– А написать она сможет?
– Боюсь, что нет… Понимаете ли… – Ольга Петровна казалась сильно обескураженной, даже ее брови перестали выгибаться дугой, а сошлись на переносице. – А впрочем… Пойдемте, сами все увидите…
Она провела их по длинному коридору, уставленному инвалидными креслами, каталками, костылями, к лестнице, ведущей на второй этаж.
– Неходячие у нас внизу, – пояснила женщина, первой ступив на устланную ковровой дорожкой лестницу, – остальные повыше. Полина как раз на втором живет…
«Значит, не ДЦП! И не безногая! – мелькнуло в Аниной голове. – Но не говорит и не пишет? Что же с ней, черт возьми? Болезнь Паркинсона, как у Мухаммеда Али? Но он говорит, плохо, неразборчиво, но говорит… А Полина Невинная нет. Быть может, она страдает какой-нибудь невиданной болезнью, которая размягчает кости и сдавливает гортань? Или все гораздо прозаичнее, и у нее обычный паралич лица и рук…
– Вот мы и пришли, – сказала Ольга, останавливаясь у двери в палату под номером двадцать два. – Входите.
Петр сделал шаг в сторону, по-джентльменски пропуская Аню вперед. Она вошла.
Палата была небольшая, но все необходимое в ней помещалось: кровать, шкафчик, стол, тумбочка. Деталей разглядеть не получилось – в комнате стоял полумрак: верхний свет не горел, а занавески были задернуты. Именно из-за полумрака Аня не сразу заметила женщину, сидящую в кресле у окна. Она была очень полной, большеголовой, с белыми безвольными руками, которые она держала на своем круглом животе.
Тут Ольга Петровна зажгла свет, и Аня смогла разглядеть женщину лучше. Вот только сколько той лет, определить не получилось. Лицо ее было гладким, почти без морщин, а волосы совершенно седые.
Полина Невинная была чем-то похожа на Эдуарда Петровича Новицкого. Та же форма подбородка, тот же нос, те же кустистые брови. Отличались только глаза. У Эдуарда Петровича они были карими, пронзительными, очень живыми. У Невинной же голубыми, тусклыми, абсолютно мертвыми.
– Что с ней? – спросила Аня, выталкивая из себя слова с такой мукой, будто у нее в горле застряла огромная рыбья кость.
– Тяжелая форма олигофрении, – спокойно, словно ее спросили о погоде, ответила Ольга Петровна. – Полина даже не дебил, дебилов можно обучить чему-то, например есть ложкой, умываться, убирать за собой, они говорят, поют, рисуют, некоторые пишут, считают…
– А она?
– Необучаема. Последняя стадия.
– Она не умывается?
– Она даже ходит под себя, если ее вовремя не посадить на унитаз… – Ольга Петровна нахмурилась. – Если бы ее с детства отдали в специальный интернат для детей-инвалидов, все могло бы быть по-другому. Ребятишки-олигофрены, с которыми серьезно занимаются педагоги, вырастают вполне нормальными людьми. Конечно, они не водят машину, не играют на компьютере, не читают Толстого, но интересуются телевизором, книгами с яркими картинками, природой. В конце концов, они сами себя обихаживают и умеют выражать мысли при помощи примитивной речи. Но Поля попала к нам уже в зрелом возрасте, и мы ничего не смогли сделать…
– Сколько ей было лет, когда она оказалась у вас? – спросил Петр.
– Чуть за двадцать, точнее не скажу.
– А где она жила до этого, вы не знаете?
– Скоро ей исполнится сорок пять.
– Где она жила раньше, вы не знаете?
– В деревеньке под Рязанью. Я даже помню название – Соколиха. Абсолютно дикий уголок: ни школы, ни больницы, пятнадцать домов, коровник и магазин. Полю воспитывала деревенская женщина, Алена Емельяновна Невинная, очень хорошая, добрая, но темная, вместо того чтобы научить девочку хоть чему-то, она старалась оградить ее от всего. То есть, боясь, что умственно отсталый ребенок перебьет ей чашки, она кормила ее с ложечки – не давать же в руки посуду. Не допускала в огород – вдруг вместо сорняков она повыдергает редис. Не учила самостоятельно одеваться – еще одежду порвет. В итоге Поля выросла овощем, привыкла, что за нее все делают…
– Эта Алена не была Полиной матерью, я правильно понял? – поинтересовался Петр, бросив короткий, но пронзительный взгляд на застывшее Анино лицо.
– Она взяла девочку на воспитание. Удочерила.
– Из роддома?
– Этого я не знаю.
– Почему она взяла больного ребенка? Разве мало здоровых?
– Инвалидов тоже усыновляют, гораздо реже, но все же… Особенно когда это сулит какой-то доход. А Алена получала на содержание девочки очень хорошие деньги… От Элеоноры Георгиевны. По-моему, Новицкая приходилась Полине какой-то дальней родственницей, вот она и взяла на себя заботу о больном ребенке: нашла ей достойную опекуншу, щедро ей заплатила, пристроила, словом…
– И что же случилось с Аленой Невинной? Почему она отдала девочку в интернат?
– Она не отдавала – ее забрала Элеонора Георгиевна. После одной некрасивой истории… – Ольга Петровна в раздумье потеребила свой шейный платок, видно, решала, стоит ли посвящать посторонних людей в подробности той истории, но, увидев умоляющий взгляд Ани, решила рассказать. – Эта Алена Невинная в магазине работала, техничкой. С восьми утра до пяти вечера, ну и обеденный перерыв, как положено, с часу до двух. Днем она прибегала, чтобы самой поесть и Полю накормить. А однажды пораньше пришла… И знаете, что увидела? Как Полю, тогда уже девушку, насилует сосед… То есть совершает с ней половой акт, а она не сопротивляется, ничего же не понимает, только глаза в потолок таращит… Потом выяснилось, что Полю не он первый использовал, чуть ли не пол-улицы в их избу хаживало – дома-то в деревнях не запираются. Девкой она была видной: полной, грудастой, румяной, а что дурочка, это даже хорошо, никому не отказывает. Пришел, повалил, отымел, ушел, и никто не узнает – говорить-то она не умеет… Один раз сосед даже залетного шоферюгу к Полине привел, за литровку. Пока тот над девушкой орудовал, так называемый сутенер на шухере стоял… Это потом выяснилось, когда Алена участковому все рассказала и милиция дело завела…
– Посадили кого?
– Только соседа, остальные отделались легким испугом… – Ольга Петровна выразительно покачала головой, как бы сокрушаясь по поводу несовершенства судебной системы. – Узнав об этой истории, Элеонора Георгиевна тут же Полину забрала.
– И сразу отдала сюда?
– Нет, только спустя пять лет. До этого Поля жила в разных интернатах, но Элеонору Георгиевну они все не устраивали по тем или иным причинам, и ей приходилось переводить опекаемую родственницу в другое место… В конечном итоге Поля осталась здесь, наш дом инвалидов показался госпоже Новицкой самым подходящим…
Петр, слушавший бухгалтершу с большим вниманием, кивнул. А затем спросил о том, о чем уже давно собиралась спросить Аня:
– Полина когда-нибудь рожала?
– Что? – Ольга Петровна так удивилась, что вместе с бровями ко лбу взметнулся и нос, задравшись совершенно противоестественным образом.
– Девушку насиловали несколько мужчин на протяжении длительного времени, и я сомневаюсь, что они пользовались презервативами… Мне объяснить подробнее?
– Вы думаете, Поля забеременела?
– Почему нет? Организм у нее, судя по всему, здоровый… Зачатие же происходит не в мозгах, а в матке…
– Это, конечно, возможно…
– И она могла родить, ведь так?
– Я сомневаюсь, что Элеонора Георгиевна позволила бы ей рожать… И врачи, думаю, посоветовали бы избавиться от ребенка. Я просто уверена, что Полине, если она и забеременела, сделали аборт! Подумайте сами, зачем целенаправленно плодить уродов? – И она выразительно посмотрела на сидящую в кресле Полину.
Петр тоже впился взглядом в отрешенное лицо женщины, Аня же отвернулась, она не могла видеть ее глаза мертвой рыбы.
– А она не могла родить здорового ребенка? – тихо спросил Петр у Ольги Петровны, но при этом посмотрел на Аню. – Как вы считаете?
– Один шанс на миллион, – не колеблясь, ответила бухгалтерша. – И то если у Полины не врожденное слабоумие, а приобретенное… Это не медицинский термин, конечно, я не врач, но вы меня, надеюсь, поняли. Я имею в виду, если в ее ненормальности виновата не генетика…
– А что?
– Родовая травма, сильный удар по голове, перенесенный в младенчестве менингит – все это может вызвать необратимые изменения мозга. У Поли есть шрам на затылке, еще вывих бедра, значит, роды были бы довольно тяжелыми…
– То есть она могла…
– Она не могла, – отрезала Ольга Петровна. – Полина не в состоянии родить естественным путем. Ей обязательно сделали бы кесарево, а шрама на животе у нее нет, я знаю это точно, так как однажды вытаскивала ее из ванны – она уснула и чуть не захлебнулась. Если не верите мне, можете побеседовать с главврачом…
В этот напряженный момент дверь распахнулась, и в палату ввалился огромный рыжебородый мужчина в белом халате.
– О чем они должны со мной побеседовать? – пророкотал он, протягивая Петру лопатообразную пятерню для рукопожатия. – Карцев Евгений Геннадьевич…
– Адвокат Элеоноры Георгиевны Новицкой господин Моисеев, – подчеркнуто официально сообщила Ольга Петровна, давая понять, что время задушевных разговоров прошло, – интересуется, могла наша Поля родить?
– А че нет? Баба она здоровая…
– Какая же она здоровая? Если живет в доме инвалидов? – удивилась Ольга.
– У нее внутренние органы работают как часы, нам бы, Ольгунчик, с тобой такие, до ста лет бы дожили… – Он дружески шлепнул бухгалтершу по спине. – И по гинекологической части все тип-топ…
– У нее нет шрама от кесарева…
– Таз широкий, организм сильный, чувствительность слабая, значит, болевой порог низкий, родила – как посрать сходила! – хохотнул доктор, нисколько не заботясь о том, что его грубое словцо покоробило всех троих. – Я когда ординатуру проходил, у нас в больнице случай был. Привезли одну такую, типа нашей Полинки, на боли в животе жаловалась… Ну в смысле как жаловалась, гугукала да на пузо свое пальцем показывала. Решили, что у нее приступ аппендицита, положили на каталку, собрались на обследование везти, да тут битые-ломаные поступили после аварии, мы про нее на время забыли, к ним кинулись. А когда я за ней вернулся, она уже пацана родила. Даже не вскрикнула…
– И что? Здоровый родился мальчик? – спросил Петр.
– Умер тут же, она его ногами придавила – мозгов-то нет…
– Но Ольга Петровна нам говорила, что таким женщинам делают аборты, даже принудительно, чтобы не плодить уродов…
– Пра-а-а-льно, – протянул доктор, кивая. – Но попробуй за всеми уследи. Не все интернаты, как наш, образцовые, полно таких, где больных обследуют только раз в год. Если женщина тучная, как Полинка, живота может быть не видно до последнего месяца, кому придет в голову, что она залетная? Обычно, конечно, месяце на шестом все же обнаруживается, так их на искусственные роды отправляют, чтоб, как вы сказали, не плодить уродов…
– И много таких случаев? – полюбопытствовал Петр.
– Полно.
– Но я не понимаю, от кого они беременеют…
– Как от кого? От своих братьев-инвалидов, – доктор опять хохотнул. – Да если за ними не присматривать, устроят тут Содом и Гоморру, все друг с другом перетрахаются!
– Женщины, подобные Полине, рожают здоровых детей? – задал Петр главный вопрос.
– На моей памяти таких случаев не было. Но мой друг по институту как-то рассказывал, что его соседка-инвалидка, у нее недоразвитые верхние конечности, проще, культи вместо рук, и смещенная нижняя челюсть, вышла замуж за дебила. Парень был сильно отсталым, даже не говорил, вот как наша Полинка, но до секса большой охотник. На этой почве и сошлись. В результате она забеременела. Друг мой, как прознал об этом (живут через стенку в панельном доме, услышал случайно ее разговор с матерью), тут же побежал к ней, чтобы уговорить сделать аборт. Прочитал целую лекцию, она баба не сильно глупая была, вроде поняла, согласилась с ним, но на следующий день ее и след простыл. Вернулась только через пять месяцев, когда живот на нос лез. Родила. Мой друг у нее роды принимал…
– И что, у таких родителей родился здоровый ребенок? – не поверил Петр.
– Конечно, нет. Урод уродом. Руки, как у матери, мозги, как у отца, родительница надеялась, что наоборот будет, но природу, мать нашу, не обманешь! Хотя история на этом не заканчивается. Вырос киндер-сюрприз этот, повзрослел. Исполнилось ему, то есть ей, девочка это была, шестнадцать. Созрела, значит. Ну и зарулила как-то в лесок с одним пареньком из подъезда. Ему тринадцать, но развитый не по годам, поспорил с дружками, что трахнет идиотку. Трахнул. Через девять месяцев девочка родила здорового пацана. Бабка не нарадуется… – Доктор широко улыбнулся, обнажив серые от никотина резцы и золотые коронки на коренных. – Вот такие бывают случаи, господа! Редко, но бывают…
– Ребенок вырастет полноценным? Как вы или я?
– Как мы – вряд ли: среднеобразовательную восьмилетку закончить он сможет, но институт… – Он поцокал языком. – Получать высшее образование – это, батенька, не в пузырьки пукать…
Он еще что-то говорил, перемежая свою речь то медицинскими терминами, то сленгом, а то и матерком, но Аня его больше не слышала. В ушах стоял странный гул, и зычный голос доктора превратился в звук заводящегося мотора. Гул нарастал, с каждой минутой становился громче, и Ане уже казалось, что ее засасывает в огромные лопасти взлетающего самолета…
Она покачнулась, судорожно ухватилась за что-то мягкое и теплое.
Издалека раздался знакомый голос:
– Аня, Аня, вам плохо?
Голос был тревожный, даже испуганный, но он тем не менее ее успокоил. И заставил невидимый самолет заглушить свои двигатели.
– Аня, сядьте, отдышитесь… Что с вами? – продолжал тревожиться знакомый голос, а то теплое и мягкое, за что она держалось, прикоснулось к ее лицу. – Доктор, сделайте что-нибудь…
В тот же миг что-то жесткое, шершавое больно ударило ее по лицу. Аня дернулась, ее голова резко ушла назад, в ушах зазвенело, но – удивительное дело – сознание прояснилось. Она уже явственно слышала слова, ощущала боль от удара (доктор, судя по всему, надавал ей по щекам), тепло от руки Петра, влагу слез и горечь от сознания собственной никчемности…
– Вот видите, – услышала она бодрый голос доктора. – Она уже пришла в себя, а вы «укольчик, укольчик»… Сейчас водички попьет, и все будет тип-топ… Хотите попить?
Аня вцепилась в руку Петра и так резко мотнула головой, что заплетенные в косу волосы больно хлестнули ее по шее.
– Не хотите водички, не надо. Пошли коньячку хряпнем. У меня есть отличный коньяк «Арарат»…
– Отвезите меня домой, – взмолилась Аня, еще сильнее стискивая Петину ладонь. – Пожалуйста…
Он кивнул, крепко обхватил ее свободной рукой за плечи и успокаивающе произнес:
– Не волнуйтесь, Анечка, мы уже уходим… – скупо улыбнулся доктору и бухгалтерше. – До свидания, господа. Всего хорошего.
– Вы узнали все, что хотели? – спросил доктор им вдогонку.
– Все, что хотели, – как эхо повторила Аня, первой перешагивая через порог палаты.
По коридору они шли молча, так же безмолвно спускались по лестнице, пересекали фойе. Но стоило им войти в заснеженный парк, как Аня заговорила:
– Можно вас попросить, Петр Алексеевич…
– Да, конечно…
– Никогда мне не напоминайте о ней. Никогда.
– О ком?
– О матери.
– Об Александре Железновой? – переспросил Петр.
Аня строго на него посмотрела и жестко, даже немного зло проговорила:
– Не надо ради меня строить из себя идиота. И вы, и я прекрасно знаем, что моя мать Полина Невинная.
– Вот этого мы и не знаем, – горячо воскликнул Петр. – У нас нет ни одного доказательства!
– Бросьте, Петр Алексеевич! – В ее голосе появились истеричные нотки. – Она моя мать! Эта дебилка, которая ходит под себя, моя мать!
– Я так не думаю, – упрямо заявил он.
– Час назад вы были уверены… – прошептала Аня, резко отворачиваясь, она не желала показывать ему своих слез, почему-то именно сейчас ей хотелось казаться сильной.
– Час назад я ничего не знал о ее диагнозе! Час назад я ее не видел! – воскликнул Петр и с силой развернул девушку к себе. – Аня, поймите, она не может быть вашей матерью…
– Вы разве не слышали историю, что рассказал доктор?
– Слышал, но это байка! Медицинская байка! У дебила не может родиться умственно полноценный ребенок…
– Спасибо вам, конечно, Петр Алексеевич, за комплимент, но с чего вы решили, что я умственно полноценная?
– Господи, что за бред?! – прорычал Петр. – А какая же вы? Вы разве не умеете читать или писать? Вы не понимаете, что хорошо, а что плохо? Или, быть может, ходите под себя?
Она горько улыбнулась и, собрав с ветки горстку снега, приложила к разгоряченным щекам.
– Я не хожу под себя, но я сикалась до двенадцати лет. В школу пошла восьмилетней, потому что была глуповатой. До третьего класса числилась худшей ученицей в классе, учительница постоянно говорила, что по мне интернат плачет. Потом я подтянулась, даже окончила школу без троек, в техникум поступила и год там проучилась, но умнее не стала. Многих вещей я не понимаю, точные науки мне не даются – таблицу умножения, например, я так и не смогла выучить. Я работала во многих местах, но нигде подолгу не задерживалась. У меня нет способностей, зато есть склонность к депрессиям и суициду… – Аня резко замолчала, втянула носом воздух, тут же с шумом выдохнула, потом тихо добавила: – Теперь вы понимаете, что полноценным человеком меня вряд ли назовешь…
Петр открыл рот, чтобы возразить, и возражений у него было предостаточно, судя по его решительно сдвинутым бровям, но Аня не дала ему произнести ни слова.
– Ничего не говорите, – сказала она строго. – Не надо. Просто никогда мне о НЕЙ не напоминайте. Тогда, быть может, я и сама о ней забуду… А теперь пойдемте к машине, я продрогла.
День второй
Елена
Елена нервно поправила волосы, припудрила лицо, похлопала себя по щекам (для появления естественного румянца) и заискивающе улыбнулась своему отражению. Словно спрашивая у него: «Ну как?» Отражение бесстрастно отвечало: «Кошмар!» Лицо напряженное, глаза напуганные, а рот перекошен, будто у нее зуб болит. Нет, не так должна выглядеть уверенная в себе женщина. Совсем не так!
Тяжкий вздох, вырвавшийся из Лениной груди, прозвучал как приговор: нет, она не уверена в себе. Более того, она, как никогда, уязвима, беззащитна, растеряна. Она сейчас не Елена Бергман, железная леди из Госдумы, нынче она Леночка Паньшина, безнадежно влюбленная старая дева!
Напольные часы красного дерева, подаренные ей мэром на день рождения, пробили одиннадцать раз. Значит, до встречи с судьбой остался час. Как много и как мало! Много, потому что этой встречи она ждала двадцать с лишним лет, а мало – из-за того, что она к ней так и не готова… Не готова сейчас, не готова была вчера… Особенно вчера… Боже, как испугалась она, когда столкнулась с ним у подъезда. Он что-то говорил, улыбался, пытался ее обнять, а она вырывалась и твердила, как попугай: «Мне некогда, мне некогда…»
В итоге она отбилась, убежала, скрылась, но ненадолго. Днем он настиг ее. Позвонил в офис, чтобы назначить встречу в удобное для нее время, но она малодушно бросила трубку и приказала секретарше больше ее с господином Отрадовым не соединять. Глупо! Разве она не знала, что от Сергея нельзя отмахнуться, невозможно его проигнорировать, он всегда добивается своего. Раньше, по крайней мере, добивался, и, если судить по теперешнему его напору, он нисколько не изменился…
…Дверь квартиры громко хлопнула. Тут же послышался радостный собачий лай и веселый мужской голос:
– Что, Дулечка, уже соскучилась?
Алекс! Алекс, черт возьми! Лена в панике заметалась по комнате. Что делать? Куда деться? Как объяснить свое присутствие дома? С утра она врала ему, что на целый день уедет в Подмосковье и вернется ближе к ночи…
– Лена? – удивленно спросил Алекс, входя в комнату. За ним, дубася себя хвостом по бокам, неслась Дуля. – Ты дома?
– Заскочила на минуту за документами, – как можно спокойнее проговорила она и в доказательство своих слов продемонстрировала мужу папку с бумагами, которую, по счастью, успела схватить со стола.
– А как же твоя поездка?
– Перенесена на другой день, такое бывает… А почему ты приехал? Ты же в это время играешь в теннис?
– О! – Алекс весело сверкнул глазами. – Моя женушка ревнует?
– Да нет, просто я знаю, что ты раб своих привычек, и твое неурочное появление не сулит хороших новостей. Неужели партнер заболел?
– Нет, Александр Яковлевич здоров… – Алекс ласковым шлепком согнал Дулю и сам сел в кресло. – К нам приходила милиция, состоялся неприятный разговор, после которого у меня пропало настроение… Вот и прогуливался, нервы успокаивал…
– Милиция?
– Да, майор Головин Станислав Павлович. Скользкий тип, он мне страшно не понравился.
– Что нужно от нас милиции?
Алекс не ответил, в задумчивости пожевал нижнюю губу, после чего очень серьезно спросил:
– Леночка, признайся, ты от меня что-то скрываешь?
– Ты не ответил на мой вопрос, Алекс! – возмутилась Елена. – Зачем приходил этот Головин?
Алекс опять проигнорировал реплику жены, он был крайне озабочен, а его нижняя губа стала пунцовой.
– Ладно, не хочешь говорить, черт с тобой! – раздраженно воскликнула Лена. – Я пошла!
– Это ты убила Элеонору Георгиевну? – взволнованно спросил Алекс, вскакивая с кресла и преграждая Елене путь.
– Что? Что ты сказал?
– Это ты?
– Да как ты смеешь! – задохнулась Елена. – Как ты…
– Лена, скажи правду, – умоляюще прошептал Алекс и попытался обнять жену, но она гневно отшвырнула его руку:
– Что за дикость? Кто тебя надоумил? Твой скользкий мент?
– Ответь мне…
– Никого я не убивала! Господи, какой кошмар!
– А как насчет «Линкольна»? – без перехода спросил он.
– При чем тут «Линкольн»? Что ты к нему привязался?
– Майор Головин сказал, что в день, предшествующий смерти Элеоноры Георгиевны, наша машина стояла во дворе ее дома. Есть свидетели.
– Наша? Да мало ли в Москве «Линкольнов»!
– Один из свидетелей запомнил внешность шофера, судя по описанию, это был Миша… – Он свел брови, насупился, как обиженный мальчишка. – Почему ты не сказала мне, что ездила к матери?
– Я не…
– Глупо отпираться! Кто еще мог приехать к Элеоноре Георгиевне на нашей машине, кроме тебя? Я не ездил, потому что с ней незнаком, да и адреса ее не знал! Дуля, к сожалению, тоже! Уж не Миша ли решил нанести визит вежливости матери своей начальницы? – Алекс сокрушенно покачал головой. – Зачем ты мне врала, что не виделась с ней чуть ли не двадцать пять лет? Почему скрыла визит к ней? Это как-то связано с Отрадовым?
– А он-то тут при чем? – нервно рассмеялась Лена.
– Не знаю, – выдохнул Алекс. – Не знаю. Но чувствую, что без этого подлеца тут не обошлось…
– Я ездила к ней, – решительно прервала его Елена. – Ездила. Но Серж тут ни при чем. Просто Элеонора Георгиевна попросила меня к ней приехать, сказала, что хочет перед смертью со мной поговорить… Она знала, что скоро умрет…
– И ты поехала?
– Да. Я поддалась минутной слабости, мне стало ее жаль.
– О чем вы говорили?
– Я не говорила с ней. Слабость прошла у дверей ее квартиры. Мне стало ясно, что я не хочу ее видеть, не желаю с ней говорить и по-прежнему ее ненавижу.
– Почему ты не рассказала мне?
– Не посчитала нужным, – отрезала Лена, ей хотелось прекратить этот разговор, тем более что время поджимало: напольные часы показывали половину двенадцатого. – Это, в конце концов, мое личное дело.
– Это было твоим личным делом, пока Элеонору Георгиевну не убили, теперь уже нет! – яростно воскликнул он. – Ты должна была меня предупредить хотя бы потому, что «Линкольн» записан на мое имя! Я чувствовал себя дураком, когда этот майоришка меня допрашивал, и не знал, что соврать…
– Тебя пока никто не допрашивал, с тобой лишь беседовали, это первое, в следующий раз, когда этот, как ты выразился, майоришка придет, скажи правду и пошли его ко мне, это второе, и третье: впредь общайся с милицией только в присутствии адвоката, чтоб не чувствовать себя дураком!
Елена решительно запахнула пальто, давая понять, что разговор окончен.
– Ты уходишь? – хмуро спросил Алекс.
– Да, я уже опаздываю. До вечера.
– Еще один вопрос, если можно…
– Ну что еще? – устало проговорила Лена.
– Скажи мне, пожалуйста, почему ты не воспользовалась своими связями и не поспособствовала скорому закрытию дела?
– А что, должна была?
– Любой на твоем месте поступил бы именно так.
– Я не любой…
– Тем более! – Он впился взглядом в ее лихорадочно блестевшие глаза. – Ведь ты, как никто, можешь пострадать из-за кутерьмы с расследованием… Если о смерти твоей матери (которая, согласно твоей официальной биографии, умерла полвека назад) узнают журналисты, они разорвут тебя на клочки! Ты рискуешь карьерой! Добрым именем… Почему, Лена?
– А ты как думаешь? – Она сцепила руки на груди, нахмурилась. – У тебя же должна быть своя версия на сей счет?
– Есть, и она мне жутко не нравится…
– Может, понравится мне. Говори.
– Мне кажется, ты настолько потеряла голову из-за Отрадова, что все остальное перестало тебя волновать. Все, даже карьера, политика!
Лена невесело улыбнулась.
– Почему все, что я делаю или не делаю, ты связываешь с Сержем?
– Потому что все, что ты делаешь или не делаешь, с ним связано! – яростно выкрикнул Алекс. – А теперь ответь, я прав?
– Нет, ты не прав! Я не стала давить на следствие только потому, что хочу узнать, кто убил мою мать. Это естественно, Алекс, не понимаю, почему тебе не пришла в голову подобная мысль…
Алекс хотел еще что-то спросить, но Лена жестом показала, что больше не намерена с ним разговаривать.
Развернувшись на каблуках, она стремительно направилась к входной двери, впечатывая свое раздражение в начищенный паркет. Алекс стал невыносим! И жизнь с ним перестала быть легкой! С этим надо что-то делать, но… потом… Как говаривала Скарлетт О’ Хара: «Об этом я подумаю завтра». А сейчас у Елены есть дела поважнее.
Выбежав из дома, Лена нырнула в салон ждущей у подъезда машины, причем даже не дождалась, когда шофер распахнет перед ней дверь, рванула ручку сама, да так резко, что сломала ноготь на указательном пальце. В другой день расстроилась бы, а сегодня плевать!
– Поехали, Миша, поехали! – прикрикнула она на зазевавшегося водителя. – Чего застыл?
Миша растерянно заморгал – госпожа Бергман ни разу не позволяла себя разговаривать со своими подчиненными в подобном тоне, – но тут же спрятал свое удивление за подобострастной улыбкой, выбросил недокуренную сигарету, завел мотор, вырулил на шоссе.
– Ресторан «Калинка-Малинка». Если можно, побыстрее, – отчеканила Елена и вместо того, чтобы по всегдашней своей привычке достать из дипломата бумаги, вынула из сумочки пудреницу.
На этом чудеса не закончились, всю дорогу госпожа Бергман приглаживала волосы, поправляла одежду, пудрилась, чем привела шофера в еще большее замешательство: даже перед пресс-конференциями она так суетливо не прихорашивалась, обычно ей было все равно, как она выглядит.
Когда машина подкатила к помпезно разукрашенному крыльцу ресторана, Елена опять не дождалась, когда ей откроют дверь, – выскочила, стоило Михаилу затормозить. Но у дверей приостановилась, сделала три глубоких вдоха, в последний раз поправила прическу и вошла.
Сергей
Сергей неспешно потягивал свой любимый «Кокур», неотрывно глядя на дверь. Он не хотел пропустить момент, когда Лена появится в зале. Ему было интересно, екнет ли его сердце при виде ее или нет, раньше, помнится, оно оставалось холодным даже в те минуты, когда милая Леночка, орошая его грудь слезами, клялась ему в вечной любви. Но то было раньше, а теперь он стал старым и сентиментальным, теперь он сам рыдает в финале мелодрам…
Глупо? Быть может, но Сергей не чувствовал себя глупцом, напротив, ему казалось, что только сейчас он по-настоящему поумнел. Мужчина должен уметь сочувствовать, сопереживать, жалеть, в этом его настоящая сила, его мудрость. Пойми он это сорок лет назад, все в его жизни было бы по-другому… Но в свои тридцать он был глупым самонадеянным павлином, вертопрахом, пустышкой. Спустя десятилетие стал циничным, непримиримым, злым, он мстил всему миру (особенно слабой его половине) за то, что женщина, которую он любил больше жизни, так и не стала его женой. Он не понимал очевидных вещей, например, что мир не виноват в том, что он несчастен… Дураком был, ладно хоть под старость поумнел, не так обидно. Как говаривал один из героев его любимого Ремарка: «Не стыдно родиться глупцом, стыдно им умереть».
Сергей залпом допил плескавшееся на дне фужера вино, повернулся, чтобы подозвать официанта, но так и застыл с поднятой рукой.
Сердце затрепетало, подпрыгнуло к горлу и ухнуло куда-то в желудок.
По проходу шла Лена. Та самая Лена, которая клялась ему в вечной любви, орошая его грудь слезами. Нисколько не изменилась, несмотря на седину и сеточку разбегающихся к вискам морщин: те же широко распахнутые восторженные глаза, тот же полудетский румянец, та же обезоруживающая улыбка…
Она безумно хороша: женственна, грациозна, стройна.
Боже, каким он был дураком!
– Здравствуй, Сережа, – тихо сказала Лена, останавливаясь у стола. – Ты нисколько не изменился. Даже вино предпочитаешь все то же…
– А ты изменилась… Похорошела… – Он поспешно встал, запоздало сообразив, что допустил бестактность – остался сидеть, когда дама стоит. – Присаживайся…
Она устроилась за столом, взяла в руки меню (кисти ее были тонкими, пальцы изящными, на безымянном поблескивал скромный платиновый ободок – обручальное кольцо), очень детально его изучила, но заказала только пятьдесят граммов коньяка. Сергей терпеливо ждал, когда она проштудирует список блюд, он понимал, что Лена всего лишь тянет время – ей необходима пауза, чтобы выбрать линию поведения, но когда официант отошел, а она так и не подняла глаз, Отрадов перегнулся через стол, приблизил свое лицо к ее лицу и тихо сказал:
– Я рад, что ты все же согласилась со мной встретиться.
Она оторвалась от созерцания фарфоровой тарелки, подняла глаза, прямо посмотрела ему в глаза и небрежно обронила:
– Ты так настаивал, я, правда, не понимаю зачем…
– Если б я сказал, что просто хочу тебя увидеть, ты бы поверила?
– Нет, – не медля ни секунды, ответила она. – Я уже не та наивная дурочка, что была раньше…
– Ты никогда не была дурочкой. А твоя наивность мне всегда нравилась.
– Это было заметно, – сухо сказала она. – Ты с большим удовольствием ею воспользовался.
Сергей остро на нее посмотрел. Изменилась, однако, милашка Леночка, даром что выглядит все той же девчонкой. Стала тверже, увереннее, агрессивнее. И Сергею эти метаморфозы понравились – ему всегда казалось, что Лене не хватало именно таких качеств. Если б она была такой, когда они встретились, он ни за что не отпустил бы ее…
– Я тебе ничего не обещал, надеюсь, ты помнишь…
– Да, черт возьми, помню! К сожалению, Сережа, я многого не могу забыть! В этом и проблема!
– Ты ненавидишь меня?
– Тебя? – Она задумчиво покачала головой. – Нет… Я тебя даже ни в чем не виню… Как там у Пушкина? «… Вы были правы предо мной, я благодарна всей душой…» Я виню себя… А ненавижу ЕЕ…
– Лину?
– Если бы не она… – Лена замолчала, сжав губы в ниточку.
– Если бы не она, все бы было намного хуже… Для тебя. Мы бы все равно расстались, но ты страдала бы гораздо дольше…
– Что ты знаешь о моих страданиях?
– Ничего, но могу догадываться… – мягко сказал он, протягивая руку через стол и накрывая своими теплыми пальцами ее ледяную ладонь. – Не надо ЕЕ ненавидеть. Лина не заслуживает ненависти. Она была хорошим человеком, просто ее никто не понимал…
– Ты ее защищаешь? – ахнула Лена, выдергивая свою руку из его пальцев. – После всего, что она сделала?! Ты из-за нее лишился положения, репутации, свободы, наконец! Она тебе всю жизнь искалечила…
– Искалечила, – согласился Сергей. – Но не тем, что поспособствовала моему преступлению…
– Я не понимаю.
– Я сейчас объясню, только ты постарайся выслушать все до конца… История длинная… – Он покашлял в кулак, глотнул вина, улыбнулся. – В некотором царстве, в некотором государстве… Именно так начинаются сказки. Наша не исключение. Итак, в Российском царстве-государстве жил-был молодой князь Шаховской…
– Сережа, только не это! – воскликнула Лена. – Избавь меня от этой истории! Я тысячу раз ее слышала! Князь Шаховской встретил Линину маменьку, они поженились, у них родилась дочка, потом маменька умерла, папенька женился вторично, и на свет появился ты. Все! Давай дальше!
Сергей сокрушенно вздохнул. Как пошло звучит история их семьи в вольном изложении Елены. Разве можно описать жизнь человека несколькими сухими предложениями? А жизнь двух людей? А целого клана? Встретились, поженились, родили, убили… Это же не план-схема, не конспект, это большая глава из огромной книги жизни, которую потомкам не грех перечитать, желательно вместе с предками… Он, например, очень любил поговорить с отцом о прошлом, ему нравилось слушать его воспоминания о давно минувших днях, нравилось радоваться вместе с ним и горевать, надеяться и разочаровываться, любить и ненавидеть, это не только их сближало, но и помогало многое понять… Многое, но не все. Например, Сергей так и не смог уразуметь, почему юноша из знатнейшей княжеской семьи, воспитанный в патриархальных традициях, умница, богач, плейбой стал идейным социалистом, а впоследствии ярым борцом с контрреволюцией.
До двадцати четырех лет Сережин отец Георгий Шаховской ничем не отличался от своих товарищей, таких же знатных богатых повес: он был беспечен, весел, романтичен, именно в этого милого раздолбая влюбилась юная Ксения Анненкова. Вскоре они поженились. Это был удачный брак – у них оказалось много общего: воспитание, положение, благосостояние, мало того, у того и другого один из предков «засветился» на Сенатской площади во время восстания декабристов. Но их семейная идиллия была недолгой. После двух лет безоблачного счастья Ксения поняла, что у нее есть серьезная соперница. Но не какая-то там мадемуазель Фифи из оперетки, у которой супруг частенько пропадал ночами, не госпожа Аделаида, полоумная поэтесса, засыпающая Жору страстными письмами, даже не дочь министра сельского хозяйства Леночка, с которой ее муж постоянно флиртовал, у Ксении была соперница посерьезнее, и имя ей – революция. Нет, ее супруг не состоял в партии, не участвовал в восстаниях и терактах, не держал подпольную типографию, он был пассивным социалистом: читал Маркса, мечтал о свержении самодержавия и верил в то, что только революция поможет России стать великой державой.
Не стоит говорить, что когда переворот все же свершился, Георгий оказался одним из первых, принявших новую власть Советов. В то время, когда его родственники бежали из страны, спасаясь от красного террора, Георгий Шаховской не просто остался, он вступил в партию и занял высокий пост в Наркомате иностранных дел.
А как же Ксения? А Ксения вместе со стариками родителями решилась уехать из страны без мужа. Георгий не возражал. Ему было не до них: строить новое государство было гораздо интереснее, чем утирать слезы жене.
Но до Швейцарии, где Анненковы намеревались осесть, беженцы так и не добрались. Они даже не успели покинуть Подмосковье. В родовом имении, куда они отправились перед отъездом, чтобы поклониться могилам предков, они столкнулись с пятеркой в дым пьяных солдат Народной армии. Родителей Ксении они ограбили и убили. А вот молодой княгине чудом удалось спастись. Она убежала от них и спряталась в склепе. Тогда же она зарыла там мешок с добром.
Похоронив родителей, Ксения вернулась к мужу. Через несколько лет она родила дочку Элеонору. И почти сразу умерла.
Георгий понимал, что вырастить девочку в одиночку он не сможет – на это у него просто нет времени, поэтому он быстро женился, взяв в жены первую попавшуюся женщину, ею оказалась Серафима Отрадова, его секретарша. Надо сказать, что отец не прогадал, поскольку Сима была не только хозяйственной, преданной женой, но и любящей матерью приемной дочери. Более того, она согласилась повременить с рождением своего ребенка до тех пор, пока девочка не подрастет – Георгий боялся, как бы Линочку не обделили вниманием и заботой… И повременила (угробив абортами свое здоровье), поэтому Сергея родила поздно, почти в тридцать семь лет.
Тогда Элеоноре исполнилось тринадцать.
– Ты родился, когда Элеоноре исполнилось тринадцать? – спросила Лена, будто прочитав мысли Сергея.
Он не ответил, посчитав вопрос риторическим, но задал свой:
– Какое твое самое первое воспоминание?
– Как я порезала ногу стекляшкой и из раны хлестала кровь… Мне тогда было три, и я впервые по-настоящему испугалась…
– А знаешь, какое мое? Я увидел ангела…
– Тебя водили в церковь? – не поняла Лена.
– Нет, ангел спустился ко мне… – Сергей устремил свой взгляд вдаль, глаза его увлажнились. – Он присел на мою кровать, поцеловал меня в лоб… Ангела звали Элеонора…
– Ты говоришь о сестре?
– Это я после узнал, что она моя сестра… Вернее, мне сразу сказали, но я не верил. Лет до восьми не верил… – Голос его дрогнул. – Она была необыкновенно красива, нежна… Это потом она стала жесткой, непоколебимой, а в шестнадцать походила на ангела…
– Она говорила, что в шестнадцать была толстой и неуклюжей, – почему-то раздраженно сказала Лена.
– Нет, толстой она никогда не была, скорее упитанной, фигуристой, это потом, выбрав имидж роковой стервы, Лина истязала себя диетами, а в юности любила поесть… А какой она была смешливой! Постоянно хохотала, и на щеках у нее появлялись милые ямочки… За них ее Глеб Антонов и полюбил.
– Глеб – это ее первый муж?
– Да, она выскочила за него замуж в шестнадцать, тогда это не считалось чем-то из ряда вон. Многие девушки в этом возрасте в брак вступали. Муж Лины был гораздо старше ее, лет, кажется, на двадцать, имел высокую должность, вот она и пошла за него. Перед тем как уехать с супругом в другой город (началась Великая Отечественная, и его направили на один из периферийных тракторных заводов налаживать производство военной техники), она присела ко мне на кровать, чтобы поцеловать на прощание. – Сергей облизнул губы. – Ты, наверное, недоумеваешь, к чему я тебе это рассказываю…
– Да, мне не понятно, какое отношение…
– Я любил ее, Лена!
– Кого? – переспросила она.
– Лину, свою сестру.
– Это понятно. Я тоже Эдика в свое время обожала…
– Я любил ее не как сестру, а как женщину! – сипло выдохнул Сергей – ком в горле мешал говорить нормально. – С детства! Сначала она для меня была просто ангелом, спустившимся с неба, но потом стала мечтой. Когда Лина вернулась в наш дом спустя несколько лет, я очень обрадовался. Хотя не сразу узнал. Помню, вносят в квартиру старушку, изможденную, лысую, с ввалившимися глазами, а я понять не могу, почему отец ее дочкой называет…
– Что с ней произошло?
– Заболела тифом. От него же умер ее супруг перед самым концом войны. А вот Лина дождалась победы и вернулась в Москву. Она долго отходила от болезни. Я ухаживал за ней, хотя был еще малышом. А она гнала меня, говорила, что мне должно быть противно прикасаться к такой уродине. Она не знала, что я ее полюбил! Не как ангела и не как сестру. Как женщину… Хотя сам был еще щеглом. Но мне было все равно, красивая она или страшная, вернее, даже лысая и худая Лина была для меня самой прекрасной женщиной на свете… Она относилась ко мне, как к младшему брату, я к ней, уже тогда, как к своей любимой и единственной…
Сергей замолчал, ком в горле стал таким огромным, что слова не могли прорваться через него – только всхлипы. Лена подала ему фужер с вином, заставила выпить. Немного полегчало: то ли от «Кокура», то ли от ее ласкового прикосновения.
Посидев немного с закрытыми глазами, Сергей продолжил:
– Я знаю, это противоестественно, любить сестру. Но я ничего не мог с собой поделать. Мы не росли вместе: когда я стал себя осознавать, она переехала к мужу, может, поэтому я не воспринимал ее как близкую родственницу… – Он глотнул еще вина, и на сей раз не для того, чтобы прочистить горло, просто захотелось ощутить во рту знакомую сладость вина: значит, начал успокаиваться. – Когда Лина окончательно выздоровела, то опять ускользнула. Выскочила замуж за известного хирурга – сестра выбирала себе в мужья только успешных мужчин. Не прожив и трех лет, развелась. Но вскоре снова вышла замуж. За генерала Новицкого. Родила сына. И опять ее замужество не продлилось долго – генерал застрелился, когда на него завели дело… Лина очень страдала!
– Потому через год и вышла замуж? – с сарказмом спросила Лена.
– Она не могла без мужчин, уж такая она… Тем более одна с ребенком на руках, жить не на что… Родители наши к тому времени умерли: мама от рака матки, отец от горя – его арестовали, осудили, сослали, на этапе он и скончался. Я был еще слишком юн, чтоб Лине помочь, да и не приняла бы она помощи от младшего брата… Лина вышла замуж за твоего отца академика. И приняла тебя, грудную, как моя мать когда-то приняла ее… Она очень тебя любила!
– Я тоже так поначалу думала. До тех пор, пока она не разрушила наши с тобой отношения! Теперь я понимаю, что она никогда меня не любила, просто ей нравилось изображать благородную женщину…
– Нет, ты не права, Лина обожала тебя. Даже больше, чем Эдика, потому что ты в чем-то повторила ее судьбу.
– Давай не будем спорить, – отрезала Лена, – рассказывай дальше. Я, правда, до сих пор не понимаю, каким образом твой рассказ может оправдать Элеонору…
– Сейчас поймешь, – заверил он. – Это случилось, когда мне было двадцать девять, ей сорок два, я только перевелся с Дальнего Востока, где служил, в Москву. Я давно ее не видел, думал – разлюбил. Пришел к ней с визитом вежливости, увидел, обнял, понял – люблю, как прежде. Терзался ужасно. Начал пить. Трахал все, что в юбке. Не помогало. И в один из вечеров, когда мы сидели с ней за самоваром (я часто ночевал у вас), не выдержал. Во всем признался!
– И что она?
– Вышвырнула меня за порог… Но ты же знаешь, от меня не так просто отделаться. Я полгода за ней ходил, как собачонка, предугадывал все ее желания, заваливал цветами, мало того, совсем перестал пить и трахаться, чтоб она поверила в искренность моих чувств. Я добился своего – она ответила мне взаимностью.
– Вы стали любовниками? – пришла в ужас Лена.
– Да, в полном смысле этого слова. То есть не сексуальными партнерами, а именно любовниками, от слова «любовь»… Мы уезжали вдвоем на выходные, ставили палатку на берегу реки, сидели, обнявшись, у костра, говорили обо всем и ни о чем, занимались любовью… Иногда мы срывались в Питер, чтобы погулять по городу, ни от кого не скрываясь, мы любили целоваться на Аничковом мосту, зная, что здесь нас вряд ли увидит кто-то из знакомых… Лине было трудно исчезать вот так, на несколько дней: у нее дети, муж, но она изыскивала возможность – она полюбила меня так же страстно, как я любил ее…
– Господи, какая наивность! – зло выплюнула Елена. – Она всем своим мужикам давала понять, что они самые лучшие и неповторимые!
– Она любила меня, – твердо сказал Сергей. – Потому что решила родить от меня ребенка.
– Что? – переспросила Лена, не поверив своим ушам. – Что ты сказал?
– Лина забеременела – не специально, так получилось – и приняла решение оставить ребенка. Подарить мне частичку себя, а себе взять частичку меня. Она не побоялась. Знала, что ребенок может родиться ненормальным (мы же единокровные брат с сестрой), но надеялась на чудо. Как она говорила, дитя любви не может быть уродом. Но ошиблась! Летом, когда вы с Эдиком уехали в Коктебель, а твой отец улетел за границу, Лина родила дочь Полину. – Сергей сжал губы так, что они побелели, резко разомкнул их и добавил: – Поля родилась ненормальной. Это стало ясно сразу, как только она появилась на свет. У девочки была огромная голова, пустой взгляд, замедленная реакция, но Лина не хотела верить в то, что ее дочь идиотка, она надеялась, что у ребенка просто небольшое отставание в развитии и крупный череп… Но обследование показало, что наш ребенок олигофрен. Генетический урод. Вместо плода любви получился плод инцеста…
– Что стало с девочкой?
– Она умерла, – тихо ответил Сергей.
– От чего?
– Я не знаю. Просто в один из дней, когда я приехал к Лине (она тогда скрывалась на нашей даче под Рязанью), она мне сказала, что Поля умерла. Никаких подробностей не сообщила. В то время она больше молчала и плакала, чем говорила… На следующий день мы вернулись в Москву.
– Что же произошло дальше?
– Мы расстались. Нет, не так… Она прогнала меня. И на сей раз я ничего не смог сделать. Я пытался уговорить ее вернуться ко мне, то бушевал, то плакал, один раз пригрозил, что повешусь, если она не изменит своего решения. Но она неизменно выгоняла меня… Тогда я решил уехать обратно на Дальний Восток, звал ее с собой, мы могли бы жить там как муж и жена, никому не говоря о том, что мы брат с сестрой, а детей могли не заводить, я и на это был готов… И, знаешь, она согласилась. На мгновение. Я видел по ее глазам, что она хочет этого так же сильно, как и я… – Сергей сжал пальцами виски. – Но она не поддалась искушению. Сказала, мы прокляты богом, поэтому не можем быть вместе… Я понял ее и больше никогда не пытался вернуть.
– Потом ты уехал на Дальний Восток?
– Да, и вернулся в Москву, только когда вышел в отставку.
– Ты по-прежнему ее любил?
– Моя любовь к Лине – это не чувство, это крест, который я нес всю жизнь. Именно поэтому я сказал тебе, что она ее искалечила. У меня нет семьи, детей, мне некому оставить свои капиталы, и все потому, что всю жизнь я любил ее одну, а жениться без любви считал нечестным… – Он извиняюще улыбнулся. – Так что с тобой у нас ничего бы не вышло. Даже если бы меня не посадили. Ты мне очень нравилась, не буду скрывать, и я хотел тебя полюбить, но у меня не получалось… Именно поэтому Лина так старалась разлучить нас. Не потому, что ревновала, не потому, что самодурка, вернее, не только поэтому, главное – она знала, что я не смогу дать тебе того, о чем ты мечтала и чего на самом деле заслуживаешь…
– Но зачем тебя сажать? Она же могла просто попросить…
– Она умоляла меня оставить тебя в покое. Но тут я заупрямился. Впервые она зависела от меня, мне это нравилось. Я хотел отыграться за всю жизнь! Решил показать, что плюю на нее и чихать хотел на ее просьбы… Лине ничего не оставалось, как толкнуть в мои объятия свою приятельницу, а потом нашептать об этом ее мужу… И одному богу известно, чего ей стоило решиться на такое, ведь она понимала, что ты ей этого не простишь… – Он тяжело вздохнул. – Я отсидел срок за нанесение тяжких телесных повреждений человеку. Семь лет! Но все это время я терзался не из-за того, что до полусмерти избил ни в чем не повинного мужика, я казнил себя за то, что из-за своей глупости и мстительности разбил любовь матери и дочери… Прости меня, Лена. В том числе и за то, что так долго не решался обо всем тебе рассказать.
По щекам Лены катились слезы, но она не замечала их. Как не замечала вопросительно-участливых взглядов официантов и протянутого Сергеем платка.
Когда слезы полились ей за воротник, Лена отмерла – оттолкнула Сережину руку и хрипло спросила:
– И зачем ты рассказал об этом сейчас? Когда мама умерла и уже ничего нельзя поправить?
– Она меня попросила.
– Она?
– Твоя мать. – Он всучил-таки Лене платок, после чего пояснил: – Мы переписывались с ней все эти годы. Вернее, обменивались открытками с днем рождения. Раз в год я получал от нее кусок картона, на одной стороне которого были изображены цветы, неизменно лилии (она обожала их), а на другой несколько фраз: пока жива, более-менее здорова, все хорошо. Я пытался завести с ней более частую переписку, но мои длинные письма оставались без ответа. Я принял ее условия и стал слать ей открытки с такой же периодичностью – раз в год… Представь мое удивление, когда я обнаружил в своем абонентском ящике внеочередное ее послание. Она написала, что скоро умрет и перед смертью хотела бы поговорить со мной и сообщить нечто важное. Лина звала меня в Москву, просила поторопиться. В самом конце послания имелась приписка: «Если приедешь поздно и я буду уже мертва, пожалуйста, поговори с моей дочерью, расскажи ей всю правду».
Лена зажмурилась, будто солнечный свет, проникающий в зал через большие окна, слепил ее, потом чуть слышно сказала:
– Ты приехал поздно…
– Да, меня задержали дела, и я не смог вылететь тут же… Когда я оказался в Москве, Лина уже была мертва…
– А мама… мама так ждала тебя, – запнувшись, проговорила Лена.
– Откуда ты знаешь?
– За день до смерти она мне позвонила. Сказала, что скоро умрет и перед смертью хочет рассказать нечто важное… Я накричала на нее, велела катиться к черту и не строить из себя кающуюся Марию Магдалину… Она ответила, что не собирается каяться и вымаливать у меня прощения, просто ей необходимо открыть мне какую-то тайну, чтобы, как она сказала, тайна не ушла с ней в могилу.
– И ты поехала к ней?
– Да. Но разговора не получилось. Она пыталась мне что-то рассказать, но я вышла из себя сразу, как только она назвала твое имя… Я не хотела говорить с НЕЙ о ТЕБЕ… Расплакалась, как девчонка! Сто лет не плакала, а тут… Слезы ручьем… – Она сморщилась, сжала пальцами виски. – И платка-то у меня с собой не было, я давай рукавом вытираться! Тогда она свой, ну, помнишь, шанелевский, вынула, протянула мне… Я специально, чтоб ее позлить, высморкалась – помню, как она над этими платками тряслась, – и ей отдаю! Она не взяла, велела себе оставить, на память… Что-то про скорую смерть туманно так проговорила… А потом сообщила, что ты должен со дня на день приехать в Москву. Что ждет тебя вторые сутки, а ты все не едешь…
– Она открыла тебе тайну, о которой упоминала?
– Нет, только намекнула… Она сказала… Сказала… – Лена неожиданно замолкла, беззвучно открывая и закрывая рот, как рыба, выброшенная из воды.
Сергей непонимающе смотрел на нее, ожидая окончания фразы, но так и не дождался.
– Леночка, тебе плохо? – спросил он участливо.
– Алекс, – выдохнула Лена, глядя поверх его головы. – Алекс, я…
Сергей обернулся.
За его спиной стоял импозантный господин с тонкими усиками над капризной губой. Был он строен, хорош собой, ухожен, на него приятно было смотреть, единственное, что портило его внешность, это взгляд: колючий, негодующий.
– Лена, кто это? – недоуменно спросил Сергей, привстав со стула.
– Я ее муж, – отчеканил красавец и, развернувшись на каблуках, кинулся к выходу. Лена бросилась за ним следом.
Анна
Аня лежала на кровати лицом вниз, раскинув руки и ноги, свесив голову через край, и хрипло стонала. Ей было непереносимо плохо: кости ныли, перед глазами плавали радужные круги, черепная коробка трещала, будто вместо мозгов в нее поместили непомерно большой кусок цемента, еще было ощущение, что такой же кусок (а то и больше) лежал в желудке – короче говоря, Аня впервые в жизни страдала с похмелья.
Приподняв тяжелую голову, проморгавшись, чтобы разогнать разноцветные круги, упорно мельтешащие перед ее глазами, Аня перевернулась на спину. Испустив протяжный стон, села. Комната поплыла, ком в желудке воспарил, поднявшись к самому горлу. Аня вскочила с кровати и, не обращая внимания на головокружение, понеслась в туалет: исторгать из себя алкоголь вперемешку с желчью, а по-простому «дразнить барана».
Когда процесс был успешно завершен, Аня вернулась в комнату. Устало опустилась на кровать. Икнула. Боже, она и не предполагала, что похмелье – такое кошмарное состояние! Знала бы, ни за что не купила бы растреклятую бутылку «Мартини»…
Стоило подумать о выпитом вчерашним вечером вермуте, как тошнота опять подступила к горлу. Схватив с тумбочки приготовленную для поливки фикуса воду, Аня залпом ее выпила. Вроде полегчало, но не очень, поэтому она прилегла, надеясь, что в лежачем положении желудок перестанет бунтовать.
Н-да, нахрюкалась она вчера! И немудрено – высосала целую поллитровку вермута… Как только в нее влезло! За всю свою жизнь она не выпивала больше фужера шампанского, а тут целую бутылку уговорила. «Мартини» ей не понравился абсолютно – сладкая бурда, пахнущая лекарствами, но Аня стоически опрокидывала в себя рюмку за рюмкой, ведь главное было не насладиться процессом, а опьянеть, забыться…
Когда Петр привез ее из Васильковска и Аня распрощалась с ним у подъезда, первое, что она сделала, разрыдалась прямо на лестничной клетке. Потом поднялась к себе в квартиру, легла на кровать и дала приказ организму – умри. Организм приказа не послушался: и сердце, и мозг, и печень с почками работали прекрасно. Тогда Аня открыла бабулину аптечку в надежде найти в ней горы лекарств, с помощью которых можно погрузиться в долгий, переходящий в вечный сон, но там оказалась лишь жалкая пачка активированного угля. Отшвырнув ее, Аня взяла в руки пояс от халата (того самого, с прорехой), привязала его к гардине, дернула. Занавеска свалилась ей на голову, больно долбанув по глупой башке карнизом. На темени тут же вздулась огромная шишка, зато в голове прояснилось: Аня приняла решение закончить пока суицидальные эксперименты и подумать, как пережить этот день. Ответ пришел незамедлительно: напиться и забыться…
Что она и сделала! Сбегала в магазин, вылакала бутыль вермута почти без закуски (паршивенький бутерброд с колбасой не в счет), тут же осоловела, свалилась на кровать и отключилась. И никаких душераздирающих переживаний и кошмарных снов! Хорошее средство алкоголь, одно плохо – она им больше никогда не воспользуется, ведь даже вид красивой бутылки (вот она, родимая, валяется у ножки кровати) вызывает такое отвращение, что хоть опять беги «барана дразнить».
Аня сползла с кровати, подошла к зеркалу, взглянула на свое отражение. Ужаснулась. Так кошмарно она ни разу в жизни не выглядела, даже когда болела свинкой. Рожа опухшая, под глазами синюшные мешки, волосы дыбом (в спутанных прядях застряла обглоданная хлебная корка – вчерашняя закусь), на щеках алые пятна. Не женщина – Франкенштейн!
Налюбовавшись на свое отражение, Аня от зеркала отошла. Опять бухнулась на кровать. Задумалась. Время десять утра, впереди целый день, планов никаких, а заняться чем-то надо, поскольку если она сейчас останется валяться в постели, то депрессия одолеет ее окончательно.
Что же придумать, чтобы отвлечь себя от горьких дум? Почитать? Повязать? Прибраться? Все не то… Сходить в кино? В парк? В Мавзолей, наконец? Она не была там с раннего детства… Представив лежащего в гробу Ильича, Аня передернулась. Смотреть на еще одного мертвеца что-то не хотелось, тащиться на Красную площадь тоже – далеко, к тому же там много милиционеров, а ее с такой рожей каждый второй будет останавливать для проверки документов.
Может, в парикмахерскую? Она давно собиралась состричь секущиеся концы волос. Обычно она делала это сама, не обращаясь за помощью к профессионалам – денег жалела, но сейчас у нее есть пять тысяч долларов, так почему бы не сходить в салон? Она даже знала в какой – в «Леди Икс». Она заприметила его, когда носилась по магазинам, тряся халявными баксами – ей очень понравилась вывеска: черная с золотым, украшенная портретом красотки в полумаске.
Наскоро умывшись, причесавшись, одевшись, сунув в сумку бабулину книжку (в метро почитать), Аня выбежала из квартиры. В кармане лежало двести рублей на стрижку, в лифчике три тысячи долларов – решила по дороге положить их в банк, чтоб не думалось.
На площадке между первым и вторым этажом ее перехватила старуха из шестьдесят второй квартиры.
– Нюрка, а я к тебе! – сообщила бабка, преграждая Ане путь. – Хорошо, что тут встретились, а то мне подниматься тяжело…
– Вам соли или спичек? – поинтересовалась Аня, она была уверена, что старуха собиралась взять у нее в долг какую-нибудь ерунду: в ее родной коммуналке соседи постоянно друг у друга что-то занимали.
– На кой мне соль? – недовольно буркнула та. – Что, у меня своей нету? Я к тебе по делу…
Аня мысленно застонала и приготовилась выслушать какую-нибудь просьбу, она знала – коль одинокая пенсионерка заговорила с тобой о деле, значит, хочет «развести» тебя на помощь. Интересно, что понадобилось этой?
– Слышала, у нас сараи вскрыли? – деловито осведомилась бабка, выуживая из кармана сложенный вчетверо лист.
– Нет.
– Я так и думала, – она кивнула обвязанной платком головой. – Вот я тебе сообщаю. Все семь сараев вскрыли еще вчерашней ночью…
– Что-то украли?
– Что-то украли, – поддакнула бабка. – Например, у меня стыбзили коробку с елочными игрушками. А еще банку с огурцами…
– Какая жалость, – выдавила из себя Аня.
Бабка кивнула, соглашаясь с тем, что огурцы и битые игрушки (небитые обычно хранятся дома на антресолях) большая потеря. Потом развернула свою бумаженцию и подсунула девушке под нос.
– Что это? – спросила Аня, разглядев на ней надписи, сделанные чьей-то нетвердой рукой.
– Список украденного. Мы, пострадавшие, составили. Для милиции.
– А мне с ним что делать? – растерянно спросила Аня, пробежав глазами по списку. Чего в нем только не было: и соленья, и варенья, и стройинструменты, и игрушки, и книги, имелось даже колесо от велосипеда «Салют». Одно непонятно: зачем ворам весь этот хлам понадобился?
– Иди осмотри свой сарай, глянь, что пропало… – Бабка выудила из кармана шариковую ручку. – И впиши… Потом список в милицию отнесешь.
– Я не знаю, что хранила в сарае Элеонора Георгиевна, но моего там нет ничего, так что осматривать его мне незачем.
– Ну… – Старуха, которую, как выяснилось из списка, звали Серафима Андреевна, выпятила морщинистую губу и обиженно пробормотала: – Могла бы тогда просто помочь старикам… По-соседски. А то нести, понимаешь, некому…
Аня собралась уже согласиться, даже несмотря на то, что ей совершенно не хотелось тащиться в милицию, но в последний момент передумала. Хватит, прошли те времена, когда на ней ездили все, кому не лень (не лень было всем девятнадцати обитателям коммуналки, включая соседского кота Пафнутия – какашки за ним убирала только Аня), теперь она начала новую жизнь, а это значит, что от привычки беспрекословно выполнять чьи-то просьбы надо избавляться.
– Ну так что? – нетерпеливо спросила бабка. – Сбегаешь по-молодецки?
Собрав волю в кулак, Аня твердо заявила:
– Извините, Серафима Андреевна, мне некогда.
– Дэк недалеко это… Минут десять… – Бабка заискивающе улыбнулась. – Сгоняй, а?
– Мне некогда, извините.
Серафима Андреевна недовольно запыхтела, но больше уговаривать не стала, наверное, поняла, что бесполезно.
– Ну ладно, некогда так некогда, – смиренно проговорила она, пряча список в бездонный карман халата. – Тогда принеси мне из магазина топленого молока к обеду. Это-то ты можешь сделать?
– Это могу, – радостно согласилась Аня: ей все же было немного не по себе оттого, что она отказала пожилому человеку.
– Вот и ладно… Кстати, можешь называть меня тетей Симой.
Аня собралась ответить, что бабка, если ей так нравится коверкать имена, может величать ее Нюркой, но тут входная дверь распахнулась – и в подъезд ввалился чертыхающийся молодой человек.
– Чьи там собаки? – истерично завопил он, узрев стоящих на площадке Аню с тетей Симой. – Они меня чуть не покусали!
– Ничейные, – ответила Аня. – И они не кусаются.
– Как же! Зубами клацали, будто сожрать хотели! – воскликнул парень, начав подъем по лестнице.
– Вы к кому? – проявила бдительность старуха.
– К кому надо, – нелюбезно буркнул тот, очевидно, не мог простить жильцам дома, что они развели в своем дворе таких злющих псин.
– Я щас милицию вызову, – рыкнула тетя Сима и, глядя на Аню, добавила: – Ходют тут всякие, а потом дома на воздух взлетают! – Она ткнула крючковатым пальцем в объемную сумку, которую парень нес в руке. – Вон и бомба у него есть.
Парень закатил глаза, беззвучно выругался, но путь свой продолжил, то есть двинулся прямо на тетю Симу, которая застыла на площадке, подобно памятнику защитникам отечества – только автомата не хватало.
– Не пущу! – предостерегла бабка, расправив плечи. – Пока не скажет, к кому идет, не пущу…
– В семидесятую квартиру, – гаркнул парень, потеряв терпение. – К гражданке Железновой.
Тетя Сима вопросительно уставилась на Аню:
– Ты его знаешь?
– Я посыльный, – устало сказал парень. – Должен доставить в семидесятую квартиру вот это… – И он выудил из своей сумки довольно крупный сверток, перевязанный красивым бантом, протянул его Ане. – Как я понимаю, это вы гражданка Железнова?
– Она, – поддакнула тетя Сима, внимательно разглядывая посылку через двойные стекла парных очков. – Что там?
– Понятия не имею.
– А от кого?
– Не знаю, – процедил парень. Затем протянул Ане блокнот и ручку: – Распишитесь.
Она поставила в квитанции свою роспись, и посыльный удалился.
Когда за ним захлопнулась дверь, тетя Сима подскочила к Ане.
– Не открывай, – зашептала она, косо глядя на посылку. – Вдруг там бомба.
– Да бросьте вы! – засмеялась Аня, сдирая со свертка оберточную бумагу.
– Послушай хотя бы, не тикает ли…
Но Аня уже развернула посылку. Оказалось, что под блестящей бумагой скрывалась роскошная коробка шоколада.
– Ух ты! – восхитилась бабка. – Красотища какая!
Аня согласно кивнула – коробка действительно была настоящим произведением искусства: высокая, золоченая, похожая на ларец. Если бы на крышке не были нарисованы шоколадные трюфели, можно было подумать, что это шкатулка для драгоценностей.
– От кого она? – полюбопытствовала бабка.
– Не знаю, – растерянно сказала Аня.
– А ты глянь, может, где записочка засунута.
Девушка послушно осмотрела коробку со всех сторон – никаких записок не нашла, тогда она развернула смятую в ком оберточную бумагу и обнаружила маленькую, слегка погнутую открыточку. На ней был изображен потешный рыжий кот: толстый, полосатый, с умильной мордой и торчащим трубой хвостом. Под жирным кошачьим брюхом имелась надпись: «Держи хвост пистолетом!»
С обратной стороны открытка была девственно чистой.
– Без подписи, – констатировала тетя Сима. – Знать, какой-то тайный поклонник у тебя, Нюрка, завелся… – Бабка задорно подмигнула: – Или не тайный, а? Чай, тот, кто тебя вчерась на машине привозил…
Аня смущенно улыбнулась – ей было приятно, что старуха допустила мысль о том, что такой красивый мужчина, как Петр Моисеев (почитай, Адонис или Аполлон Бельведерский), мог стать поклонником столь неказистой девушки, как она.
– Значит, он, – по-своему расценила Анино смущение тетя Сима. – Хороший мужик, видный, и машина красивая… Только дурацкую какую-то открытку прислал. Нет бы с цветочками, ангелочками, сердечками, а то с котищей бесстыжим… Глянь, у него из-под хвоста яйца видно! Срамота, не открытка!
На самом деле ничего срамного в открытке не было, обычная веселая картинка, поднимающая настроение. Именно поэтому Петр (ведь это он, больше некому!) ее и прислал – хотел Аню подбодрить. Конечно, она была бы несказанно рада, если б он пришел сам, можно даже без конфет, но за открытку тоже ему благодарна: внимание всегда приятно, это раз, голова от такого неожиданного сюрприза прошла, это два.
– Я пойду отнесу конфеты, – сказала Аня, переложив коробку в другую руку – шоколад тянул килограмма на два.
– Давай я у себя ее оставлю, – предложила тетя Сима. – Чего тебе туда-сюда бегать. Все равно мне молоко заносить будешь, заодно и заберешь… Ага?
Аня радостно кивнула:
– Спасибо, тетя Сима. Когда приду, будем с ними чай пить…
– Ладно, только ты быстрее возвращайся, конфетки попробовать охота – сил нет… – Бабка двинулась к своей двери. – А своему кавалеру передай, чтоб в следующий раз ангелочка прислал… Слышь, Нюрка? Так и скажи, мне кошаков с мудями больше не надо!
Аня весело рассмеялась и выскочила из подъезда на свежий весенний воздух.
Ева
Ева сидела в просторной приемной адвокатской конторы, занимая глубокое кресло возле окна. Новое манто из шиншиллы она снимать не стала, несмотря на то, что в помещении было достаточно тепло: ей ужасно нравилось, что хорошенькая секретарша не сводит с него восхищенного взгляда. Конечно, под шубкой у нее не менее шикарная вещь (платье от Лагерфельда), но всему свое время, им она будет хвастать, когда выйдет из адвокатского кабинета. Пусть девчонка обзавидуется.
В приемной Ева сидела уже больше четверти часа, а Петр пока не спешил ее принять. То ли был занят, то ли боялся встретиться с ней тет-а-тет. Скорее последнее. Как правило, большинство мужчин, считающих себя крепкими орешками, начинали сильно нервничать в ее присутствии. И не потому, что робкие, просто им было страшно терять контроль над собой. Они понимали – Ева та женщина, которая любого мужика может сделать своим рабом.
Наконец селектор на столе у секретарши заработал, и Ева услышала знакомый голос:
– Катя, пригласите госпожу Новицкую ко мне.
Девушка жестом показала Новицкой, что она может идти, Ева царственно ей кивнула и прошествовала к двери кабинета.
Адвокат сидел за столом, делал вид, что работает на компьютере.
– Здравствуйте, Петр, – промурлыкала Ева, останавливаясь у порога, она хотела, чтобы он хорошенько рассмотрел ее безупречные ноги, обтянутые белой лайкой сапог.
– Здравствуйте, – буркнул он и, не отрывая глаз от монитора, кивнул на стул: – Присаживайтесь.
Ева и не подумала садиться.
– Почему вы на меня не смотрите? – добавив в голос немного чувственной хрипотцы, спросила она.
Петр вскинул на нее глаза, спокойно оглядел с головы до ног, скупо улыбнулся.
– Отличная шубка, она вам очень идет. Не хотите ее снять, тут жарко?
Ева грациозно скинула манто. Роскошное Лагерфельдово творение обтягивало ее стан, как вторая кожа, подчеркивая все достоинства фигуры (впрочем, Евино тело состояло из одних достоинств), а вырез на груди был настолько глубок, что богатый силиконовый бюст буквально вываливался наружу. Однако взгляд Петра на прелестях госпожи Новицкой не остановился, он взметнулся вверх и уперся в ее лицо. Что ж, тоже неплохо, уж чем-чем, а фейсом своим Ева гордилась, как некоторые козлики гордились непомерно большим мужским достоинством.
– Что привело вас ко мне? – спросил Петр, переведя взгляд с Евиного лица на свои сцепленные пальцы.
– Я хотела бы проконсультироваться с вами, как с адвокатом, – выдала она заранее заготовленный текст. – Можно?
– Почему нет? Присаживайтесь, рассказывайте. Только в следующий раз, когда соберетесь со мной советоваться, запишитесь у секретарши…
«Как все официально! – подумала Ева раздраженно. – Разве он не понимает, что мне его консультации ни к чему? Неужто не видит: я пришла только потому, что хочу встретиться с ним?»
Но Петр не понимал и не видел, либо делал вид, что глуп и слеп. Это было неприятно. Потому что так открыто Ева себя никогда не предлагала – обычно ее добивались: преследовали, умоляли, задаривали подарками, а она ускользала, капризничала, требовала еще и еще… Теперь же она набивается в любовницы, как последняя шлюха, и как последняя дура готова отдаться просто так…
Что с ней? Неужели любовь?
Нет, не может быть! Ева Новицкая никогда ни в кого не влюблялась! Это табу! Мужчины недостойны любви, они годны только для того, чтобы скрашивать ее жизнь: старые козлики роскошью, молодые – сексуальными удовольствиями!
Тут взгляд ее упал на освещенный лампой дневного света профиль Петра: на его крупный прямой нос, на сведенные брови, плотно сжатый четкий рот. Подумала – настоящий мужчина! Гордый, сильный, красивый… Затем она посмотрела на его пушистые ресницы, на завитки волос на затылке, на персиковый румянец на скулах и решила – мальчишка. Самонадеянный мальчишка, заигравшийся во взрослые игры.
А потом поняла, что именно эта двойственность так ее заворожила. Ранее ей не приходилось встречать самцов мужественных и нежных одновременно. Они были либо нахрапистыми, волевыми, грубыми, либо ранимыми, инфантильными, слабыми. Первые пытались сломать ее, вторых ломала она. И все это она тысячу раз проходила!
– Итак, Ева? – прервал ее задумчивое молчание двуликий Петр. – Изложите, пожалуйста, суть дела, только вкратце – у меня через пятнадцать минут встреча…
– Вы пообедаете со мной сегодня? – в лоб спросила Ева, ей надоело ходить вокруг да около.
– К сожалению, сегодня я обедаю со своим клиентом.
– Завтра?
– Боюсь, не получится – уезжаю в Питер по делам.
– Послезавтра?
– Наверное, буду еще там.
– Вы действительно такой дурак или только прикидываетесь? – вкрадчиво спросила Ева – пока ее забавляло его сопротивление.
Он позволил себе сдержанную улыбку. Глаза его при этом оставались холодными и настороженными.
– Зачем я вам? – спросил он, спрятав улыбку за прислоненной ко рту рукой, локоть которой упирался в стол. – Для коллекции?
– Я мужчин не коллекционирую, только их подарки, как правило, это бриллианты…
– Я вам бриллиантов дарить не буду, – не очень внятно проговорил Петр – он по-прежнему не убирал руку ото рта.
– Не надо. Пока я прошу только накормить меня обедом.
– Вы не ответили, Ева… Зачем я вам?
– Вы мне нравитесь. – Она подалась вперед, грудь ее легла на дубовую столешницу рядом с его левой рукой. – Я вас хочу, Петр. И мы можем не ходить в ресторан… – Ева понизила голос до шелестящего шепота. – Поедемте ко мне прямо сейчас…
Он не шелохнулся, только глаза его немного расширились, блеснув холодноватым голубым огнем.
Тогда Ева встала с кресла, отошла от стола на шаг и, вжикнув «молнией», рывком расстегнула платье. Под ним было роскошное агрессивно-сексуальное белье: черный с золотой вышивкой лифчик и такие же трусики-стринги. Дополняли ансамбль ажурные чулки на кокетливых подвязках.
– Что вы делаете? – испуганно прошептал Петр, вскакивая с кресла. От его невозмутимости не осталось и следа.
Ева рассмеялась, сорвала с плеч платье, швырнула его на пол.
– Возьми меня сейчас же… – хриплым от возбуждения голосом приказала она.
– Немедленно оденьтесь, – паниковал Петр, по-прежнему оставаясь стоять возле стола.
Она не только не оделась, она разоблачилась еще больше: скинула с себя бюстгальтер.
Петр застонал, запрокинув покрасневшее лицо к потолку.
Ева шагнула к столу, оперлась на него широко расставленными руками, легла грудью, расплющив соски о матово-блестящую поверхность…
Моисеев шарахнулся назад. Его спина уперлась в стену – дальше пути не было.
Закинув ногу на стол, Ева взобралась на него, по-кошачьи выгнула поясницу и завораживающе медленно начала приближаться… Добравшись до края, перевернулась, села, раздвинула ноги в высоких сапожках и, обхватив ими поясницу Петра, придвинулась к его паху… И поняла, что он хочет ее не меньше, чем она его!
Ева закрыла глаза, наслаждаясь победой.
– Я не хочу вас! – раздался холодный голос Петра над ее ухом. – Ничего у нас не получится.
– Ты хочешь меня, – яростно прошептала она, протягивая руку к его ширинке.
Петр руку перехватил.
– Я не люблю женщин, подобных вам, – сказал он, отбрасывая от себя ее горячую ладонь. – Стерв, сук, акул, или, как выражается один мой клиент, яйцедробилок. И я никому не позволю мной манипулировать… – Он обогнул стол, поднял с пола платье, подал Еве. – Вы безумно привлекательны, и мой организм, как вы успели заметить, среагировал на вашу привлекательность, но это ничего не значит, я из тех мужчин, которые привыкли думать головой, а не…
– Дурак! – выплюнула Ева, натягивая платье.
– Извините, я не хотел вас обидеть.
– Пошел на хрен со своими извинениями, козел!
– Это я вас прошу покинуть мой кабинет…
Она соскочила со стола, одернула подол, застегнула «молнию». Подхватила сиротливо лежащую на диване шубку. Развернулась. Шагнула к двери. Но тут же остановилась, обернулась. Скривив рот в издевательской улыбке, протянула:
– Думаешь, я не понимаю, что ты задумал, честный, непоколебимый Петенька?!
– Я устал от вас, Ева, – утомленно сказал он, опускаясь на стул. – Шли бы вы уже…
– За наследницей решил приударить? За этой лохушкой Анной Вячеславовной? Что ж, понятно… Одобряю! Охмурить глупую бабенку – пара пустяков, присвоить денежки еще легче, с твоими-то навыками… Только вот что я тебе скажу, – она хищно сощурилась. – Не на ту ты лошадку поставил, Петр Лексеич… Не жилец она!
Выплюнув в красивое адвокатское лицо это пророчество, Ева вылетела за дверь.
Анна
Когда Аня вошла в зеркально-мраморное фойе салона «Леди Икс» и сообщила администратору, что хочет подстричься, та огорошила ее известием, что без предварительной записи они не принимают.
– А на какое число можно записаться? – робко спросила Аня, хотя уже решила, что больше в этот роскошный салон не вернется (духу не хватит).
– Через две недели мы будем рады вас принять, – профессионально вежливо ответила администраторша.
– Боюсь, мне это не подходит…
– Очень жаль.
Они обменялись улыбками: Аня – вымученной, администраторша – дежурной, и несостоявшаяся клиентка стала пятиться к выходу. Но тут из арочного проема, ведущего в парикмахерский зал, вылетела высокая девушка в кошмарных лимонных штанах с бабочками на коленях. Она была жутко худой и удивительно красивой: синеглазой, черноволосой, с тонким носом и высокими скулами.
– Нинон, – воскликнула красотка низким мужским голосом. – Эта старая м…а опять не пришла! Я скоро откажусь от нее! Она меня заманала!
– Игорек, успокойся, попей кофейку…
– Иди в пень со своим кофе! – гаркнула девушка по имени Игорек. – Я работать хочу, а у меня простой!
Администраторша радостно ойкнула, всплеснув руками.
– Игоряша, у меня для тебя клиент! – Она указала на Аню. – Вот девушка хотела постричься, но у нас все занято, пришлось ей отказать…
Игоряша (все-таки это был мужик – на щеках пробивалась щетина) заинтересованно взглянул на Аню, прищурился, склонив красивую голову к плечу, затем подошел поближе, схватил девушку за выбившуюся из-под шапки прядь, дернул, после чего вынес вердикт:
– Опупительно! Я ее беру. – Бесцеремонно сорвав с Аниной головы шапку, добавил: – Такого безобразия сто лет не видел, есть над чем поработать…
Закончив на этом разговор, он схватил Аню за руку и незамедлительно поволок в зал – куртку она стягивала на ходу. Там усадил ее в кресло, укутал клеенчатой накидкой и вновь завладел ее волосами: мял, трепал, ерошил, собирал в хвост, распускал по плечам. И когда Аня потеряла надежду на то, что он в ближайший час приступит к работе, Игоряша взял в руки расческу.
– Будем только стричься? – спросил он, проведя щеткой по всклокоченным волосам клиентки.
– Я хотела лишь кончики снять, – выдавила из себя Аня.
Игореша закатил глаза и сложил губы мятым бантом.
– Девушка, вы куда пришли?
– В парикмахерскую…
– Вы пришли в салон красоты! И работает с вами мастер международного класса Игорь Нестеров! Хотите подкорнать кончики, идите в муниципальную парикмахерскую! Я не ремесленник, я творец! – Он отбросил от лица густую черную челку, кинул на испуганную Аню вопрошающий взор. – Ну так что? Будем стричься?
– Будем, – покорно пробормотала Аня. В конце концов, волосы – не зубы, отрастут. Опять же есть надежда на то, что мастер международного класса подстрижет ее под каре – ей всегда нравилась эта элегантная прическа, к тому же она быстро отрастает.
– А краситься? – не унимался Игорек.
– Не знаю…
– Я бы советовал. У вас волосы мышиного цвета, он вам не идет… – Он критически осмотрел ее лицо. – И прическа ваша (если, конечно, это безобразие можно назвать прической) просто ужасна! Вот скажите мне, дорогуша, кто надоумил вас отрастить эти лохмы? Они вас обабливают. И почему вы не носите челку? Разве не видите, что у вас шишковатый лоб? – Он взял ее за подбородок, повернул лицо к свету, нахмурился. – Скулы слабо выражены, в наше время просто неприлично иметь такие невнятные скулы… Но все поправимо… Вот посмотрите на меня… – Игорек повернулся к Ане в профиль – профиль был изумительным, просто-таки медальным. – Хороши скулы?
– Очень, – честно сказала она.
– А почему? Потому что я сумел их правильно подчеркнуть косой длинной челкой… Но этот вариант не для вас – волос не тот… И височки надо оставить подлиньше…
– Может, каре? – с надеждой в голосе спросила Аня.
– Никаких каре! Имидж будем менять кардинально! Вам, с вашим овальным лицом, удивительно пойдет короткая стрижка…
Аня мысленно застонала, представив, сколько после этой стрижки будут отрастать волосы. А Игоряша не унимался:
– Густая короткая челка, пожалуй, асимметричная, рваные виски, закрытый затылок… И волосы просто необходимо покрасить!
– Только не в блонд! – запаниковала Аня: стрижку под мальчика она еще как-то переживет, но осветленные волосы ни за что!
– Ну какая из вас блондинка, дорогуша? – хмыкнул Игорек. – Мы выкрасим ваши волосы в ореховый цвет, а пряди сделаем медовыми и каштановыми… Причесочка сразу заиграет… Кстати, вам необходимо подобрать правильный макияж… А теперь приступим!
Игорек приступил к священнодействию ровно в час, а закончил в три. Он без устали щелкал ножницами, взмахивал расческой, шуршал фольгой. Он был неутомим, подвижен, возбужден и очень доволен процессом – до Аниных ушей то и дело доносилось его любимое словечко «опупительно».
Где-то около половины третьего Игорек решил передохнуть: укутав вымазанную бальзамом голову клиентки теплым махровым полотенцем, он упорхнул пить кофе. Ему на смену тут же прилетело похожее на Игоряшу своей ослепительной яркостью существо, только женского пола (однозначно женского: под сетчатой туникой просвечивали округлые грудки), по имени Лоло.
Лоло была мастером по макияжу, естественно, международного уровня.
Она окинула Анино лицо профессионально цепким взглядом и с непоколебимой уверенностью заявила:
– Я сделаю из вас королеву.
Процесс превращения из лягушки в царевну был долгим, утомительным и болезненным: оказалось, что выщипывание бровей просто-таки пыточная процедура. Однако, когда Игоряша вернулся в зал, процесс был завершен. И Аня предстала перед своим мастером с выщипанными, выкрашенными бровями, наштукатуренным лицом, подведенными глазами, увлажненными губами.
– Опупительно! – выдохнул Игоряша и чмокнул Лоло в лоб. – Ты волшебница! Из такого серого материала сотворила шедевр!
– Он еще не закончен, масик! Я жду тебя. Мне нужно общее впечатление, а то я сомневаюсь насчет тона помады…
– Сейчас, сейчас… – засуетился Игорек и снял с гудящей Аниной головы махровый тюрбан.
Спустя пятнадцать минут волосы были высушены и уложены, с тоном помады тоже разобрались, как и с запахом: Лоло по собственной инициативе облила Аню какими-то духами, чтобы, как она сказала, завершить образ.
– Как мы его назовем? – спросил Игоряшка у коллеги, срывая с Аниных плеч клеенчатую мантию.
– Золотая Леди.
– Очень претенциозно, но в тему… О'кей, дарлинг, пусть будет Золотая Леди… – Он подмигнул Ане. – Готова к встрече с новой собой? – Она, сглотнув, кивнула. – Тогда любуйся!
С этими словами он крутанул кресло, развернув Аню лицом к зеркалу.
Она зажмурилась. Секунду посидела, созерцая темноту. Потом открыла глаза. Первое, что почувствовала, – это удивление: она не могла понять, почему в зеркале, в которое смотрится она, отражается другая, яркая, ослепительная женщина.
– Кто это? – ошарашенно спросила Аня, обратившись к стоящему рядом с зеркальной незнакомкой Игорю.
– Это ты, лапуля! – захохотал он, довольный Аниной реакцией. – Не узнаешь?
Нет, она себя не узнавала. Вместо тусклых неопрятных патл густые искрящиеся рыжими оттенками (от золотистого до махагонового) волосы. Вместо глупых круглых глаз неопределенного цвета – яркие миндалевидные очи. Вместо бледной мордочки загорело-румяное лицо… Незнакомка, кто ты?
– Что вы сделали с моим лицом и волосами? – прошептала Аня, раздавленная собственным великолепием. – Как вам это удалось?
Игоряша развел руками, будто говоря: сам не понимаю, как у меня получается превращать дерьмо в золото. Лоло же отнеслась к ее вопросу серьезно.
– Дорогая моя, – заговорила она наставительно. – Быть красивой – это тяжкий труд. Особенно женщинам с такой внешностью, как у вас. Вы милы, привлекательны, но не ярки. Вам необходимо научиться подчеркивать достоинства своей внешности. Непременно подчеркивать!
– До сегодняшнего дня я и не предполагала, что они есть…
– У вас красивый цвет глаз: дымчатый. И разрез неплохой. Но веки тяжеловаты. Однако стоило изменить форму бровей, подкрасить их, как веки приподнялись. У вас хорошая кожа: чистая, но излишне бледная, усталая. Пудра оттенка натуральный беж и персиковые румяна сделали ваше лицо свежим, дышащим. Еще не помешал бы загар. Могу порекомендовать солярий.
– Про губы не забудь сказать, – влез с подсказкой Игорек.
– Да, да, обязательно… – Лоло немного помялась. – Что у вас за помада была на губах, когда вы пришли?
Аня залезла в нагрудный карман кофты, достала оттуда драгоценный тюбик трехсотрублевой помады – специально переложила его из бокового курточного кармана поближе к сердцу. Лоло взяла его, открыла, выкрутила стержень, понюхала, сморщилась.
– Никогда больше не пользуйтесь такой гадостью, – убила она Аню, швырнув, можно сказать, непочатую помаду (один раз не считается!) в урну. – Она «левая», в переходе, наверное, купили…
– Она стоит триста рублей! – простонала Аня.
– Это вам урок! Впредь будете приобретать косметику только в фирменных магазинах… К тому же я вам категорически, слышите, категорически, запрещаю пользоваться тоном «фуксия». «Вишня» и «красная смородина» тоже исключаются. Беж – вот ваш тон. Обязательно с перламутром.
От обилия новых сведений у Ани голова пошла кругом, и она попросила:
– А можно я запишу? Мне все не запомнить…
– Сделаем проще, мы подберем вам косметику прямо тут… Как говорится, не отходя от кассы. Хотите?
– Хочу.
– Я вас красила «Эсте Лаудер», но вам такая дорогая ни к чему, ведь так?
Аня энергично закивала.
– «Л’Ореаль», думаю, вас устроит?
Аня кивнула уже не так энергично – вспомнила, сколько этот «Лореаль» стоит.
– Аллергии на него нет?
– Нет, – ответила Аня наугад.
– Тогда я сейчас принесу образцы, и мы соберем вам косметичку.
Она упорхнула, Аня тоже поднялась с кресла, направилась к вешалке. А Игорек все никак не мог налюбоваться на свое произведение: то под одним углом на Анины волосы глянет, то под другим, то на челку подует, то прядь поправит.
– Жду вас через месяц, – сказал он одевающейся Ане.
– Зачем? – удивилась она.
– Как зачем? Прическу поправлять! Раз в месяц обязательно надо ходить в парикмахерскую… А то опять в бездомного пуделя превратитесь.
Аня обернулась на висящее за ее спиной зеркало. Выгнула шею. Подставила под ламповый свет свой профиль, полюбовалась скулами, глянцево блестящими волосами, маленьким ушком, выглядывающим из-под рыжих бачков, и решительно сказала:
– Я приду.
– Отлично. Глядишь, через полгодика мы вас настоящей Золотой Леди сделаем… Пока вы, извините, только позолоченная… – Он в последний раз дунул на Анину макушку, пробормотал: «Опупительно», махнул ручкой, но когда Аня направилась к двери, остановил ее вопросом: – Хотите совет?
– Хочу.
– Выбросьте этот пуховик. Вы в нем похожи на чупа-чупс.
– Но в чем мне ходить?
– Купите дубленку. Короткую. Или утепленную кожаную куртку строгих линий. Приталенную. С воротником стойкой. Типа «Матрица-революция». Помните? Да должны помнить, это ж классика…
Нет, о такой революции Аня не слышала, только о Великой французской, Великой Октябрьской, сексуальной и технической, но решила своего невежества не показывать – кивнула.
– И не носите шапок!
– Но я замерзну!
– Купите дубленку с отстегивающим капюшоном, мороз ударит – пристегнете, а так ходите без головного убора… На весну можно бейсболку либо бандану, в зависимости от типа демисезонной одежды. Поняли, о чем я?
– Поняла, – слукавила Аня.
– Отличненько, тогда топайте к Лолошке, а я пока счет выпишу…
С Лоло Аня просидела около получаса, роясь в груде многочисленных пробников. Занятие это оказалось очень увлекательным и познавательным: например, она узнала, что румяна бывают шариковые, похожие на козьи какашки, тени жидкие, а духи сухие. Самое же грандиозное открытие, которое она сделала, было таким – помада может стоить гораздо дороже трехсот рублей… О стрижке, покраске, укладке умолчим – за те жалкие двести рублей, которые наивная Аня отложила, чтобы расплатиться, ей только помыли голову, все остальные манипуляции мастера международного класса стоили в двадцать раз дороже.
Когда Ане принесли счет, ее глаза поползли на лоб вместе с выщипанными бровями (три сотни за экзекуцию!) и надолго зависли под короткой асимметричной челкой, никак не желая возвращаться на свое привычное место.
Одиннадцать тысяч рублей стоили услуги Игоряши. Семь старания Лоло. А недорогая косметика потянула на двести долларов!
Пришлось Ане бежать в туалет, отстегивать булавку, доставать нагретые собственным телом баксы и навсегда прощаться с мечтой положить деньги в банк – такими темпами она растрясет их за месяц.
Когда Аня выползла из салона, утреннее недомогание опять вернулось: голова закружилась, к горлу подступила тошнота, а настроение стало даже хуже, чем в начале дня… Двадцать с лишним тысяч за два часа! Двадцать! Остригли, как овцу, лишили бровей, обозвали чупа-чупсом, отняли помаду, задурили голову какими-то приталенными революциями, и за все эти издевательства слупили больше двадцати тысяч! Считай, половину бабулиных подстаканников! Кошмар!
Аня хотела заплакать, она и платок достала, чтобы стирать с лица подтеки туши, но не заплакала. А все потому, что заметила, как стоящий у киоска «Роспечати» молодой человек, забыв о купленной газете, пожирает ее глазами. Аня обернулась, чтобы удостовериться в том, что этот пристально-вожделенный взгляд устремлен именно на нее: вдруг за ее спиной притаилась невесть откуда взявшаяся Дженнифер Лопес, но там никого, кроме золоченой леди в полумаске на вывеске, не было. Парень тем временем отошел от ларька, спрятал газету в карман, поправил шарф и… мама дорогая… направился к Ане с недвусмысленным желанием познакомиться поближе.
Ответного желания у свежеиспеченной красавицы не возникло, она проигнорировала пылкий взгляд и дурацкий вопрос о том, нужен ли ее маме зять, и отбежала к остановке.
Пока стояла в ожидании автобуса, трое мужчин ей подмигнули, двое посигналили клаксоном, а один пригласил в ресторан. Такое поведение представителей сильного пола было для Ани настолько непривычным, что она то и дело щипала себя за ляжку, чтоб убедиться, не снится ли ей это. К моменту, когда она поверила в реальность происходящего, ее бедро жгло и саднило. Но настроение тем не менее было приподнятым: остатки похмелья как ветром сдуло, и почему-то потраченных денег стало уже не так жалко.
Когда к остановке подъехала ее маршрутка (полупустая!), Аня ехать передумала. Вместо этого она направилась в ближайший магазин верхней одежды.
Отдел «Дубленки и кожа» нашла тут же – по запаху. Вошла. Осмотрелась. Молоденький продавец, оглаживающий на манекене замшевый френч, тут же сделал на Аню стойку – подскочил со словами:
– Вам помочь?
– Мне нужна революционная дубленка… Или куртка, – не очень уверенно проговорила Аня, некстати забывшая название революции. – Прямая, строгих линий, с воротником стойкой и отстегивающимся капюшоном.
– Вы сказали, революционная? – переспросил продавец.
Тут в Анином мозгу наступило прояснение, и она вспомнила:
– Матрица-революция, знаете?
– Ах вот вы о чем! – обрадовался парнишка. – А то я уж испугался, что у нас нет того, чего вы хотите…
– А у вас есть?
– Есть!
К Аниной радости, дубленка оказалась очень красивой, теплой, прекрасно сидящей на ее стройной фигуре. Стоила она двадцать пять тысяч. Еще вчера эта запредельная цена шокировала бы Аню, но сегодня показалась приемлемой: что стрижка-покраска, что дубленка из натурального меха – стоят одинаково, но стрижка через месяц отрастет, а дубленку она лет десять (двадцать при хорошем уходе) проносит. Выходит, она делает выгодное капиталовложение.
Выйдя из магазина в новой дубленке (куртку она не выкинула, как ей велели, а аккуратно сложила в пакет и взяла с собой), Аня решила немного пройтись: попривыкнуть к новой вещи и, что греха таить, покрасоваться. Прошагала всего лишь полквартала, как с неба посыпался мерзкий жидкий снежок, и она забежала в первый попавшийся магазин, чтобы уберечь прическу и дубленку от влаги.
Магазин, куда Аня влетела, оказался цветочным, что было очень кстати – она давно хотела прикупить какое-нибудь комнатное растение: чахлый фикус нуждался в компании. Здесь выбор был огромный: диковинные цветы, папоротники, пальмы, деревца-бонсаи и даже побеги ржи в кадках. Пока Аня выбирала друга своему убогому фикусу, из-за двери, ведущей в служебное помещение, за ней с интересом наблюдал некий господин в элегантном, но несколько старомодном твидовом костюме.
Когда Аня остановились у прилавка с кактусами, он решил обнаружить себя – вышел из своего укрытия и направился к ней.
– Это не ваши цветы, – с улыбкой заявил он, вставая рядом с девушкой.
– Что вы сказали? – переспросила Аня. Она была занята своими мыслями, поэтому не сразу обратила внимание на пожилого господина в странном клетчатом костюме.
– Я сказал, что кактусы не ваши растения… Вы ведь выбираете для себя?
– Да, мне нужен цветок в новую квартиру.
– Любите цветы? – спросил мужчина, внимательно посмотрев Ане в глаза.
– Очень.
– Я сразу это понял, как только вы вошли… В вашем лице было столько радости, когда вы смотрели на мои растения…
– Вы хозяин этого магазина? – осенило Аню.
Мужчина с достоинством кивнул.
– Позвольте представиться – Брянский Вениамин Антонович, для близких просто Веня.
Аня назвала свое имя. Веня нашел его обворожительным, после чего приложился сухими губами к костяшкам ее пальцев. Обладательница обворожительного имени дико смутилась – еще ни разу в жизни мужчины не целовали ей рук.
– Хотите я помогу вам выбрать цветок? – предложил Веня, закончив с лобзаниями.
– Очень хочу…
– Тогда пойдемте…
Он повел ее в самый дальний, но самый светлый (единственное окно располагалось именно там) уголок магазина. Там, на столиках из белого гипса, стилизованных под низкие античные колонны, стояли удивительные цветы в маленьких горшочках. Листьев на стеблях почти не было, зато огромные соцветия унизывали их буквально до спрятанных в землю корней.
– Какая красота! – восхитилась Аня. – Что это?
– Это орхидеи. Они великолепны, не правда ли? – Он взял со столика один из цветков: с нежными бледно-розовыми лепестками. – Посмотрите, вам не кажется, что эта орхидея похожа на вас?
Хм. С цветками ее еще не сравнивали. С птицами бывало: с курицей, например, или кукушкой, но не простой, а бестолковой, еще с животными: коровой (тупой), овцой (облезлой) и собакой (х…евой).
– Вы не представляете, Анечка, – продолжал щебетать Веня, – как умопомрачительно смотрятся орхидеи в естественной среде! Бывал я в Бразилии, в тамошних джунглях такие красавицы на деревьях висят, голова кругом… Кстати, в наших лесах они тоже есть, не столь, конечно, роскошные, а поскромнее: любка, или ночная фиалка, и ятрышник, именуемый в народе «кукушкиными слезами»…
Аня слушала лекцию вполуха: ей не было дела ни до бразильских орхидей, ни до лесных ятрышников, занимали ее только те, которые находились перед глазами. Особенно привлекал один цветок с розово-оранжевыми, как летний, предвещающий жару закат, соцветиями. По мнению Ани, именно такая орхидея походила на нее теперешнюю: нежная и нарочито яркая одновременно. Видимо, в цветках этого одомашненного чуда так же, как и в ней самой, боролись две стихии: жажда свободы и покорность судьбе…
– Могу я купить эту? – спросила Аня, ткнув пальцем в приглянувшуюся орхидею.
– Тигровую? – удивился Веня. – Но почему?
– Она самая красивая, – ответила она, умолчав про стихии.
Он снял орхидею со столика, нежно провел пальцем по краешку лепестка.
– На мой взгляд, она слишком контрастна, я больше люблю белые и розовые, но раз вы выбрали… – Он протянул Ане горшочек с цветком. – Держите…
Аня аккуратно приняла орхидею из его рук.
– Спасибо вам, – сердечно поблагодарила она Вениамина.
– Не за что, душа моя, – расплылся он в благодушной улыбке и без перехода по-деловому предложил: – А приходите ко мне работать…
– Как работать? Кем?
– Пока продавцом, а там посмотрим…
На Анином лице отразилось такое удивление, что Вениамин испугался.
– Я вас обидел? Извините меня, – затараторил он, взволнованно теребя пуговицу на Аниной дубленке. – Конечно, я должен был догадаться, что такая девушка… такая эффектная девушка уже имеет престижную работу… Господи, какой я дурак! Предложил эдакой нимфе трудиться обычным продавцом… Но и вы меня поймите, вы просто созданы для работы с цветами, я давно мечтал о подобной сотруднице…
– Вениамин Антонович, миленький, я нисколько не обиделась, – успокаивающе сказала Аня. – Наоборот, я рада. И мне бы очень хотелось у вас работать… Просто ваше предложение было так неожиданно, что я растерялась…
– Правда? Вы правда хотели бы поработать в моем магазинчике?
– Да, но не только. Еще я хочу узнать об орхидеях столько, сколько знаете вы…
– Анечка, приходите хоть завтра! Я возьму вас в штат даже без рекомендаций…
– Завтра не смогу, мне надо рассчитаться на прежнем месте работы, но на той неделе…
– В понедельник! И ни днем позже!
– Хорошо, – радостно улыбнулась Аня. – А сейчас мне нужно идти… Сколько стоит орхидея?
– Нисколько. Это подарок.
– Не смущайте меня, Вениамин Антонович, я не могу принять дорогой подарок, я знаю, что орхидеи недешевы…
– Я всем своим новым работницам дарю по цветку, чтоб учились находить с ними общий язык – цветы ведь очень капризны… Почти как женщины… – Он схватил Аню за кисть и вновь приложился к ней губами. – Вам я дарю орхидею авансом. Берите, не обижайте старика!
Ане ничего не оставалось, как принять подарок. В нагрузку к нему ей дали пакет специальной земли, брошюру «Орхидеи и уход за ними» и буклет с рекламой магазина, на белом ободке которого Вениамин Антонович записал номер своего мобильного.
Пожелав друг другу удачи, хозяин и потенциальная продавщица расстались, довольные друг другом.
Петр
Петр стоял у окна, подставив лицо и тело под струи выдуваемой из кондиционера прохлады. Ему необходимо охладиться! Щеки Петра пылали, под мышками было влажно, а там, где расположена ширинка, до сих пор наблюдалась выпуклость, появившаяся сразу, как только Ева вошла в его кабинет, и выросшая до немыслимых размеров, когда она прижалась к нему своими умопомрачительными грудями…
– Петр Алексеевич, – услышал он за спиной голос секретарши. – Я вам факс на стол положу… Пришел только что.
– Спасибо, – поблагодарил он Катю, не оборачиваясь. – Можешь сходить пообедать, ты мне пока не нужна.
Когда Катя упорхнула, Петр вернулся за стол, взял факс, прочел. Из текста следовало, что Анна Железнова появилась на свет в роддоме № 203 на два месяца раньше срока. Дальше указывался вес девочки (два килограмма семьсот граммов), рост (пятьдесят один сантиметр) и имя родившей ее женщины: Александра Викторовна Железнова…
Значит, все-таки Шура была Аниной матерью… Что ж, хотя бы не Полина, и то хорошо. Надо успокоить бедную девушку, посчитавшую ненормальную женщину своей родительницей…
Петр набрал номер Аниной квартиры. Трубку не взяли. Ушла, значит. Выходит, не так сильно переживает, как он думал… Либо переживает настолько сильно, что никого слышать не хочет и трубку не берет. На всякий случай Петр позвонил ей на сотовый, но ему вежливо объяснили: «Абонент выключен или находится вне зоны действия сети».
«Ладно, – решил Петр. – Вечером заеду к ней домой, уж к ночи-то она должна явиться…»
Он сел за стол, включил компьютер, но поработать не получилось – отвлек телефонный звонок:
– Это приемная господина Моисеева? – спросил приятный баритон.
– Это сам господин Моисеев, здравствуйте.
– Добрый день, Петр Алексеевич, вас Отрадов беспокоит.
– О, Сергей Георгиевич, очень приятно вас слышать… Вы что-то хотели?
– У меня просьба к вам… Не могли бы вы дать мне адрес Анны Железновой, я хочу с ней познакомиться.
Петра немного удивило его желание, но виду он не подал:
– Аня живет в квартире Элеоноры Георгиевны, вы разве не знаете, где она находится?
– Нет, – коротко ответил Сергей.
– Нет? – усомнился Петр, ему казалось, что тот должен знать.
– Я не знаю, где жила Элеонора, мы не виделись многие годы…
– И не переписывались?
– Я отправлял открытки на абонентский ящик. – В его голосе появился металл. – А к чему этот допрос?
– Нет, это не допрос, что вы! – устыдился своего неверия Петр. – Я могу не просто дать адрес, а сопроводить вас… Я сегодня после работы нанесу Ане визит. Если желаете, присоединяйтесь…
– Я подъеду к вашей конторе часов в шесть, хорошо?
– Отлично.
– Тогда до встречи.
Сергей Георгиевич отключился. А Петр так и не понял, зачем Отрадову понадобилось знакомиться с Аней, но ломать над этим голову он не стал – надо так надо.
Эдуард
Вульф не мог дождаться, когда закончится обед, а все потому, что изящный белоснежный стульчик, на котором он сидел, был явно маловат для его задницы. К тому же человек, деливший с ним трапезу, дул минералку вместо подобающего блюду (фаршированный красной икрой судак) вина, а Эдуард не привык пить один. Пришлось ограничиться символическим бокалом, а потом перейти на ту же газированную воду, что тянул сотрапезник. В итоге никакого удовольствия от обеда Вульф не получил, зато вышел из-за стола с совершенно трезвой головой и полупустым желудком – что было не так уж плохо, ведь на трезвую голову легче вести переговоры (за кофе он собирался уговорить гостя на одну сделку), а вставать из-за стола с чувством голода, говорят, вообще полезно…
Когда официант унес тарелки, Эдуард с гостем – известным коллекционером антиквариата и произведений искусства Штурмом Александром Антоновичем – перешли в малый зал ресторана, курительную, как здесь его называли, уселись в удобные кресла, закурили и, прихлебывая из тончайших чашечек крепкий черный кофе, начали разговор.
– Вы что-то хотели мне предложить, Эдуард Петрович? – спросил коллекционер, выпустив из ноздрей пахнущий ментолом дымок. Голос у него был очень высоким и визгливым, как у уличной торговки, поэтому он старался говорить полушепотом. – Что-то очень редкое, как я понимаю…
– Правильно понимаете, Александр Антонович, – почти заискивающе улыбнулся Эдуард Петрович, хотя ему страшно не нравился этот прощелыга с пидорским голоском, а от его бабьих сигарет Эдика вообще тошнило. – У меня имеется очень необычный браслет, и я готов поменять его на вашего Кандинского…
– Прошу вас, Эдуард Петрович, – прошелестел Штурм устало, – не будем вновь поднимать тему Кандинского… Я уже говорил, он не продается.
– Поэтому я предлагаю поменять его на очень ценную, очень редкую вещь, которой, как я слышал от одного антиквара, вы давно интересуетесь…
– О чем вы?
– Об османском браслете.
В глазах Штурма загорелся огонек, но тут же погас – коллекционер умел сдерживать свои эмоции. Нарочито медленно он стряхнул пепел с сигареты и лениво поинтересовался:
– Он у вас?
– Точно так, – подтвердил Вульф, прикусив сигару своими острыми, как у хищника, зубами.
– Можно взглянуть?..
– Всенепременно.
Тут же один из телохранителей Вульфа отмер, подошел к их столику и, положив на него черный кейс, отошел. Эдуард Петрович, набрав код, открыл его. Развернул к Штурму. При виде изумрудных глаз золотой змеи коллекционер так разволновался, что уронил пепел на колено, даже не заметив.
– Сколько вы за него хотите? – спросил он, справившись с собой.
– Я уже сказал: картина взамен браслета.
– Эдуард Петрович, я не могу отдать вам Кандинского. Возьмите взамен Шагала, его стоимость гораздо выше…
– Нет, мне нужен именно тот натюрморт, я влюбился в него, когда увидел фотографию в журнале «Коллекционер»…
Вульф говорил неправду – натюрморт ему ужасно не понравился: все кривое, косое, смазанное, графин похож на ночной горшок, яблоко на клубок ниток, а груша на кучу дерьма. Новицкий вообще-то терпеть не мог всех авангардистов, предпочитая классическую живопись, но, глядя на картину в журнале, поймал себя на мысли, что если она, гадость эта, будет висеть в его столовой, портя аппетит своими дрянными фруктами, то время его трапезы сократится, а значит, он станет меньше есть. А то сейчас, завтракая, он любуется натюрмортом какого-то малоизвестного голландца, а там прозрачный виноград, сочащиеся соком гранаты, нежные персики, от этого у Эдуарда Петровича разгорается аппетит, и вместо того чтобы встать из-за стола с чувством легкого голода, он выползает из-за него с ощущением, что сейчас лопнет.
– Ну что, Александр Антонович, – прервал затянувшуюся паузу Вульф, – готовы на обмен?
Штурм впился глазами в браслет, в его душе шла борьба. С одной стороны, очень не хотелось отдавать Кандинского – он купил его за гроши на блошином рынке Питера, будучи студентом художественного училища, сам отреставрировал – но, с другой… Этот браслет… необыкновенный браслет… Он мог бы стать жемчужиной его коллекции старинных украшений.
– Я согласен, – выпалил Штурм.
Вульф лучезарно улыбнулся. Он был страшно доволен собой. Как же, убил сразу двух зайцев: заполучил натюрморт и избавился от браслета, проделав все цивилизованно, без насилия и даже нажима, как и подобает честному бизнесмену, меценату, кандидату экономических наук…
– Вы позволите кое-что у вас спросить, Эдуард Петрович? – вновь заговорил Штурм.
– Пожалуйста…
– Вы ведь купили этот браслет у Абрама Шаца? У него еще ломбард на Лубянке.
– Скажем, он мне достался от антиквара Шаца, а вы с ним знакомы?
– Да. Но я не имею с ним дел… – Штурм поморщился. – У него нехорошая репутация… И я хотел бы вас предостеречь: не связывайтесь с ним больше…
– Почему?
– Он нечист на руку.
– Как так?
– Сбывает через свой магазин «фуфель».
– «Фуфель»? – переспросил Эдуард Петрович, хотя прекрасно знал значение слова, тем более этот «фуфель» Шацу поставляли именно его люди.
– Подделки. Искусственно состаренное золото, бракованные камни, фальшивое серебро.
– И что, покупают?
– Лохи – да. – Штурм пренебрежительно скривился. – Всякая разбогатевшая шушера, мы же, истинные коллекционеры, с ним дела не имеем… – В этот момент до него дошло, что сим замечанием он мог оскорбить Новицкого, причислив того к тем же лохам, и он тут же сконфуженно добавил: – Но вы-то, я уверен, у него, кроме браслета, больше ничего не покупали?
– Я и браслет-то не покупал. Тут какая история получилась… Отдал я ему на экспертизу одну вещь, а она пропала…
– Как пропала?
– Ограбили магазин, унесли все ценное, в том числе и мою вещицу. Шац, дабы возместить моральный и материальный ущерб, преподнес мне этот браслет…
– Что за вещь, стоящая? – заинтересовался Александр Антонович.
– Один старинный кинжал…
– Уж не кинжал ли Эль-Саладина? – со священным трепетом прошептал Штурм. – Я вижу, у вас и кольцо из того комплекта… Неужели вы владели всеми тремя предметами?
– Нет, конечно… – легко соврал Вульф. – Кинжал был другой. Тоже дамасский, но попроще, без истории… Взамен его Шац мне вот этот браслет дал, как считаете, я немного потерял?
– Я, конечно, не знаю, какой у вас был кинжал, но уверен – вы не прогадали. Этот браслет… э… потрясающая вещь… На другую я бы Кандинского не поменял.
– Вы меня успокоили, Александр Антонович, спасибо. – Вульф дал знак своему телохранителю, чтобы тот распорядился принести еще кофе, затем как бы между прочим спросил у Штурма: – А кроме того, что Шац нечист на руку, вам ничего о нем не известно? Я слышал, он сам коллекционер, а в вашем тесном мирке все прекрасно осведомлены друг о друге…
Штурм пожал узенькими плечами.
– Он собирает китайский фарфор, а я к нему равнодушен, поэтому мы практически не пересекаемся… Но, знаете, от своего приятеля Александра Чевчевадзе, он тоже коллекционер, я недавно слышал, что Шац тайно ищет покупателей на какие-то старинные украшения. Не фуфлыжные – настоящие.
Вульф подобрался, взгляд его из скучающего стал острым. Он понял, что сейчас убивает еще одного зайца: в праздной беседе получает важную информацию. Незаметно для Штурма он подал знак своему помощнику Андрею, скромно стоящему в сторонке, чтобы тот внимательно слушал, затем спросил у коллекционера:
– Ваш приятель их видел?
– Сами украшения – нет, но фотографии – да. Якобы еще отец Шаца, тоже антиквар, ныне покойный, когда-то составлял опись одной весьма ценной коллекции фамильных украшений каких-то графьев, тогда же их и сфотографировал, и вот теперь наследники надумали ее распродать… Ну, скажем, то, что от нее осталось, так как до наших дней целиком она не дошла…
– Нашлись желающие купить?
– О, да! Судя по описанию и снимкам, украшения роскошные! Мой приятель сам не прочь приобрести один гарнитур, несмотря на запредельную цену, только о чем можно говорить, если самих драгоценностей никто в глаза не видел?
– Значит, дорого за них дают?
– За гарнитур наследники могут выручить около миллиона долларов… Естественно, в случае, ежели он соответствует описанию. Но это не предел, если выставить его на аукцион. – Штурм прикурил очередную ментоловую сигарету, с наслаждением затянулся и, проследив за поднимающимся к потолку дымом, продолжил: – Но об этом речь не идет. Как я понял, сделки будут совершаться в обстановке строжайшей секретности, поскольку, если верить Шацу, наследники опасаются огласки – боятся, как бы их не грабанули, а по мне, с этим наследством не все чисто…
– Как так?
– Да, скорее всего, один из графских правнуков присвоил фамильные безделушки, а с остальными делиться не хочет. Поэтому к Шацу и обратился, не всякий возьмется за незаконные сделки…
– Ну за такие-то комиссионные!
– Да уж, комиссионные Шац получит не хилые! Тысяч двести, и все необлагаемые налогом…
– Он деньги любит…
– А кто их не любит? – резонно заметил Штурм. – Тем более что он на историческую родину собирается… В Израиль.
– На ПМЖ?
– Да.
– Вы уверены?
– Я слышал краем уха, быть может, это сплетня…
Эдуард Петрович нахмурился и погрузился в думы. Штурм еще что-то вещал своим срывающимся на визг шепотом, но, так как его россказни никакого отношения к Шацу не имели, Новицкий пропускал их мимо ушей. Он выстраивал в уме логическую цепочку.
Итак, два месяца назад он надумал подарить кинжал Эль-Саладина, коим владел больше пяти лет, послу Сирии, об этом своем решении он обмолвился Шацу, и буквально через несколько дней тот позвонил ему и огорошил новостью, что в их кругах ходят слухи, будто кинжал ненастоящий. Старинный – да, дамасский – да, но не тот, легендарный, из гробницы воина. Всего лишь искусная копия трехсотлетней давности. Вывалив на Вульфа эту новость, Шац тут же предложил провести детальную экспертизу кинжала. Не на глазок, а по науке, при помощи какой-то мудреной аппаратуры, определяющей возраст вещи с точностью до года. Вульф согласился, и на следующий же день нож был у антиквара, а еще через день ломбард ограбили. Пропало многое, в том числе кинжал, налетчики ворвались в помещение именно в тот момент, когда Шац снимал кассу и перекладывал деньги в сейф, где, собственно, он и хранился.
Воров искали и милиция, и мафия, но они как в воду канули. Кинжал канул вместе с ними. Шац, дабы компенсировать Вульфу утрату, подарил браслет из комплекта. Естественно, он не шел ни в какое сравнение с оружием Эль-Саладина, но тоже был ценен. Новицкий дар принял (куда ж деваться!), но надеялся кинжал вернуть – велел Шацу следить, не всплывет ли он на прилавке какого-нибудь ломбарда или на сайте интернет-магазина. Но месяц о нем не было ни слуху ни духу, а потом им убили его мать…
Это первое звено цепочки. Дальше второе: Шац ищет покупателей на старинные украшения. Но при этом не предлагает их Новицкому, должником коего является и который, собственно, мог бы их купить, так как располагает достаточными средствами. И третье: Шац собирается в эмиграцию, хотя никогда раньше не изъявлял желания покинуть Россию – здесь у него хороший бизнес, дом, родственники…
Три звена логической цепочки. Если соединить первое с последним, то получается вот какая штуковина: Шац не просто знаком с убийцей матери, но еще и в сговоре с ним…
Придя к такому выводу, Вульф растерялся. Он не верил в то, что Шац осмелился пойти против него. Осторожный, даже трусливый, тот не сделал бы такой глупости…
«Надо все проверить, – решил Вульф, – а потом делать окончательные выводы». Быть может, Шац никуда не собирается, а история с отъездом всего лишь сплетня. И цацки он продает не материны – мало, что ли, в России графьев да князьев было. А то, что ему не предлагает, легко объяснимо – с других можно дороже содрать, а с Вульфа он не посмеет…
Вот тебе еще одна цепочка! Осталось выяснить, какая окажется верной.
А тем временем Штурм, заметивший, что его не слушают, обиженно замолчал, а после и вовсе ушел, бросив напоследок, что обмен готов совершить в любое удобное для Эдуарда Петровича время.
Проводив болтливого коллекционера до двери, Вульф вернулся в кресло. Прикурил очередную сигару, опрокинул в себя остывший кофе, поморщился – он терпеть не мог несладкие напитки, пил через силу, теша себя иллюзией, что не набирает лишние калории.
– Андрюха, вели, чтобы мне принесли горячего кофе, – распорядился Вульф. – И не черного, а со сливками и сахаром… А лучше бутылку вина, думать буду.
– Здесь?
– Здесь, а что?
– Там администратор волнуется, говорит, клиенты покурить рвутся… А вы велели сюда никого не пускать.
– Пусть скажет, технический перерыв… Типа пепельницы моют. – Он поерзал на кресле, что-то ему и кресло стало мало. – Слыхал, что дурик ментоловый говорил?
– Слыхал.
– Что думаешь?
– Думаю, Шац неспроста эмигрировать собирается. Причем втихаря… Когти рвет, это ясно. Если, конечно, история с его отъездом не сплетня…
– Проверь.
– Сейчас же займусь.
– И прикажи ребятам последить за конторой… А то вдруг Абрашка прямо сегодня слинять соберется…
Андрюха дернул головой, типа «есть, шеф». Получив подтверждение тому, что его поняли, Вульф отдал следующий приказ:
– Еще узнай адрес и телефон коллекционера Александра Чевчевадзе, надо расспросить его о загадочных графских драгоценностях. Что-то мне вспоминается, будто цацки моей матушки тоже какой-то еврей с короткой фамилией описывал… – Эдуард Петрович побарабанил толстыми пальцами по подлокотнику кресла. – Уж не на них ли Шац покупателей ищет…
– Может, нам с ребятами к нему наведаться и напрямую спросить? – Андрюха сжал кулаки и стал постукивать одним о другой, словно они у него чесались. – Поговорить с ним по душам, как вчера?
– Не надо, я сам.
– Прямо сейчас поедем?
– Нет, сейчас не стоит. Сначала я должен все проверить, потом переварить, сделать выводы, а уж после… – Он, хищно улыбнувшись, замолчал, но Андрей без слов понял, что Вульф имел в виду.
В этот момент дверь в курительную распахнулась, и в помещение ввалился один из Вульфовых мальчиков по кличке Панцирь.
– Шеф, там вас спрашивают…
– Кто?
– Да тот пидорок, помните, которого вы велели к вам не пускать? – Панцирь растерянно почесал свой плоский затылок. – Вот он опять приперся…
– Боже, как он мне надоел! – простонал Эдуард Петрович.
– Может, ему того… вдарить?
– Вдарь… Хотя нет, не надо… – Вульф смачно выругался. – Принесла же его нелегкая! Ладно, зови!
Дусик
Дусик стоял у двери, ожидая, когда ему позволят войти. Пока квадратноголовый парниша докладывал боссу о том, кто к нему пришел, Дэнис прихорашивался у зеркала: взбивал изрядно поредевшие кудри, замазывал тоном мешки под глазами, расправлял пышный воротник рубашки так, чтобы был виден красивый кулончик с Купидоном, болтающийся на витой цепочке из белого золота. Сейчас он мог позволить себе лишь белое золото, на платину у него денег не было…
Пока, пока не было! Обыск сараев ничего не дал. Ни в одном сокровища не обнаружились… Да и не рассчитывал он, если честно, так скоро их найти. Чтоб чего-то добиться, надо пострадать, сей жизненный урок он давно усвоил. Это другим все дается просто так, а ему потом, кровью и унижением. Всю ночь потел, ломая замки, перетряхивая пыльные мешки, таская в машину ящики, которые не успел просмотреть; под утро чуть не истек кровью – был покусан собакой, чей хозяин заметил его у сараев и спустил на вора чертового пса, а унижаться придется сейчас перед собственным папашей. Старый бандит ни за что не даст денег сразу, сначала поизгаляется. Или вообще не даст. Но у Дусика есть к нему одно предложение, от которого он точно не откажется… На этом страдания Дусика закончатся, и он сможет увешаться платиной с ног до головы!
Как раз тогда, когда Дэнис мысленно примерил на себя диадему, отцовский вассал велел ему заходить. Дусик поблагодарил его кивком и прошествовал к массивным дверям.
Папашка восседал в кресле, как персидский хан на троне. Важный, надменный, брюхо свешивается, перстни сверкают, чуть позади стоят охранники на карауле, только не с ятаганами, а с плоскими пистолетами, спрятанными под строгими, не очень хорошо сидящими на их квадратных фигурах пиджаками.
– Чего тебе надо? – даже не поздоровавшись, рявкнул Эдуард Петрович.
– Можно присесть? – с достоинством и спокойствием спросил Дусик, хотя самому так и хотелось плюнуть папашке в жирную харю.
– Ну сядь, раз пришел…
Дусик опустился на диванчик, стоящий рядом с креслом Эдуарда Петровича. Увидев на столике чашку черного кофе, потянулся к ней, но отец остановил его окриком:
– Кофе я тебе не предлагал! Нечего тут рассиживаться, выкладывай, зачем пришел, и дуй отсюда…
Задушив в себе приступ яростного возмущения, Дусик начал свою заранее заготовленную речь:
– Папа, мы с тобой мало виделись…
– Совсем не виделись, – перебил его Эдуард Петрович. – Дальше что?
– Хорошо, совсем. Но я хочу, чтоб ты знал, я всегда тебя любил….
Вульф раскатисто рассмеялся, но перебивать не стал.
– Да, любил, – упрямо повторил Дусик, хотя уже понимал, что старается он зря. – И не моя вина, что мы не виделись, бабушка не позволяла…
– …Вам со мной видеться. Я все это знаю… – Эдик нетерпеливо побарабанил пальцами по подлокотнику. – Короче, Денис… Что тебе надо?
– Я хотел бы возобновить родственные отношения. Несмотря на то, что я уже взрослый, мне нужен отец…
– А еще больше его деньги, – закончил за него Эдуард Петрович. – Сколько бы ты хотел получить от своего недостойного родителя?
– Сто тысяч, – выпалил Дусик. – А лучше двести.
– Сто тысяч рублей – это большие деньги, зачем тебе столько?
– Кто говорит о рублях? Мне нужны доллары. Или евро… Фунты тоже подойдут…
– А тугрики?
– Ты пойми, они мне действительно нужны! Иначе бы я не пришел…
– Зачем нужны?
– Я певец, сейчас работаю над новым альбомом, и…
– Спой.
– Что ты сказал? – опешил Дусик.
– Спой. Раз ты называешь себя певцом, значит, умеешь петь… Вот и продемонстрируй мне свои способности.
– Ты шутишь или издеваешься? – начал злиться Дусик.
– Нет, что ты. Я, как никогда, серьезен, а уж глумиться над тобой у меня и мысли не было… – Эдуард Петрович уселся поудобнее, ввинтив свой толстый зад в кресло, приглашающе улыбнулся. – Напой мне один из своих шлягеров (или, как сейчас принято говорить, хитов), а я посмотрю, вложить в тебя деньги или нет…
– Ну я так не могу… Без музыки… И все такое…
– Тогда до свидания.
– Ну хорошо, я попробую…
Дусик прокашлялся и затянул свой хит «Милый пупсик». Отец остановил его после припева.
– Извини, но денег я тебе не дам, – сказал он. – Не привык вкладывать средства в заведомо провальные предприятия… Ты не умеешь петь, Денис, найди себе другое занятие.
– Да, я не умею петь, но сейчас это не обязательно. Современные технологии позволяют… – Видя, что Эдуард Петрович не слушает его объяснений, он выпалил: – Тогда дай мне в долг!
– Сто тысяч?
– Двести. А лучше триста. В принципе мне и пол-лимона не помешают, ведь еще клип надо снять…
– С чего отдавать будем?
– С прибыли от продажи дисков…
– Не смеши меня, Денис. С каких пор в нашей стране продажа дисков стала приносить прибыль?
– Я даю концерты, выступаю на закрытых вечеринках, устроители хорошо платят… Десятки тысяч за один выход!
Он уже умолял, заискивающе улыбаясь. Он так наделся, что отец ему поверит. На самом деле платили ему сущие копейки, да и приглашали в основном на открытие какого-нибудь провинциального клуба для геев или презентацию нового секс-шопа, где гонорар норовили заплатить не деньгами, а товаром…
– Если тебе не на что жить, я помогу, – серьезно сказал Эдуард Петрович. – Могу дать работу в своей фирме. Должность офис-менеджера тебя устроит?
– Я Дэнис – поп-звезда… – яростно выкрикнул Дусик. – Я не собираюсь гробить свою жизнь за конторкой!
– А я бизнесмен и не швыряю деньги на ветер.
– Бизнесмен? – расхохотался сынок. – А я от людей слышал, что ты мафиози…
– Как жестоки и несправедливы люди, – иронично протянул Эдуард Петрович. – Оболгали честного человека…
Дусик неожиданно вскочил с дивана, схватил пустое кресло, подтащил его к креслу отца, плюхнулся на него и, понизив голос до шепота, заговорил:
– Я все о тебе знаю. Знаю, какие у тебя возможности. Ты очень важный человек… И не понимаю, почему ты бездействуешь…
– Ты о чем? – нахмурился Вульф, отстраняясь от жарких губ Дусика, шевелящихся в сантиметре от его уха.
– Сокровищами нашей семьи может завладеть какая-то голодранка, непонятно откуда взявшаяся…
– Как вы мне надоели с этими сокровищами! Сначала Фроська, теперь ты! Что они вам покоя не дают? Вы же их в глаза не видели…
– Зато ты, папочка, проявляешь к ним странное равнодушие! Неужели тебе не хочется их заполучить? Я понимаю, ты богат, но фамильные драгоценности – это не только деньги, но и престиж! Ты мог бы хвалиться ими перед друзьями!
Эдуард Петрович сморщился, как от зубной боли, и устало проговорил:
– Я что-то не понимаю, чего тебе надо? Что ты хочешь от меня?
– Прикажи убить девчонку.
Вульф резко вскинул голову и пристально посмотрел в лицо сына. Дусик расценил этот взгляд как согласие и затараторил:
– Убрав ее, мы решим все проблемы. Не надо будет опротестовывать завещание, платить адвокатам… Мы найдем сокровища и поделим. По-честному, на двоих.
– Почему на двоих? – криво улыбнулся Эдуард Петрович. – У меня есть сестра, у тебя тоже… Надо и с ними поделиться…
– Хрен я буду с Фроськой делиться! Хватит с нее квартиры! А Елена Бергман вообще приемыш! – Дусик алчно облизнул губы. – Мы ничего им не скажем… Найдем и сразу поделим.
– А девушку не жалко, она же тебе ничего плохого не сделала?
– Плевать на нее, мне деньги нужны!
Эдуард Петрович часто закивал, будто соглашаясь не с сыном, а со своими мыслями, затем тихо сказал:
– Какой же ты жестокий, Дениска… Таким был мальчиком славным, а во что превратился… Правду, видно, говорят: «Яблоко от яблони недалеко падает». В меня ты пошел… – Он тяжело вздохнул, встал, подошел к двери, открыл ее и махнул рукой: – Катись отсюда и больше мне на глаза не попадайся!
– Мы договорились или нет?
– Через десять секунд не уйдешь, заставлю тебя вышвырнуть. У моих ребят давно руки чешутся…
– Ты не сказал, догово…
– Время пошло!
– Отец…
– Раз… Два… Три…
Дусик вскочил с кресла и пулей вылетел из комнаты.
Пока он несся по ресторанному залу, лавируя между столиками, кусал губы, чтобы не разрыдаться от злости и отчаяния, а когда вылетел на крыльцо, дал волю слезам. Не обращая внимания на недоуменный взгляд толстомордого швейцара, караулившего вход, Дусик плакал, утирая нос рукавом парчового пиджака. Наревевшись, он высморкался все в тот же пиджак – платок он носил в кармане дубленки, а она осталась висеть в гардеробе. Надо было за ней вернуться, но Дусик не мог заставить себя еще раз войти в помещение, где его унизили, – лучше добраться до машины раздетым, а за дубленкой ассистента послать…
Дусик поежился, обнял себя руками за плечи и поспешил к машине. На стоянке их было пять. Его самая позорная – раздолбанная «Ауди-200». Круче всех, естественно, папашкина – черный «Линкольн» с такими блестящими дисками, будто они сделаны из платины…
При мысли о вожделенном драгметалле Дусик погрустнел еще больше. Похоже, обвешаться платиной в ближайшее время не получится, а запись диска придется отложить на неопределенный срок… А во всем виноват этот жирный козел, которого и отцом-то назвать язык не повернется… Гад распоследний! Сволочь уголовная! А уж строит из себя… Бизнесмен, мать его! Меценат, блин! Чистоплюй хренов! Девчонку пожалел! Сына бы лучше пожалел, а не какую-то приблудную дуру в дерматиновых ботах…
Дусик сел за руль своей раздолбайки, яростно крутанул ключ в замке зажигания. Мотор рыкнул и заглох – такое часто случалось, но именно сегодня это привело Дусика в такую ярость, что он со всего маху долбанул по приборной панели. Стекло спидометра треснуло, кожа на костяшках лопнула, и из раны потекла кровь. Дусик слизнул ее. И как только ощутил во рту соленый привкус, его будто током шибануло… Он понял, почему отец нисколько не беспокоится из-за брюликов, которые могут достаться чужому человеку… Они уже у него! Наверняка его люди давно обшарили квартиру (для них бабкины замки не преграда!) и нашли сокровища!
Только не это, черт возьми, только не это!
Все еще облизывая кровоточащий кулак, Дусик выудил из кармана пиджака сотовый телефон, раскрыл его, нашел в меню нужный телефон, нажал на кнопку дозвона…
– Алло, – услышал он через несколько секунд.
– Абрам Маркович, это Дусик…
– Здравствуй, дорогой, что ты хотел?
– Помните, я недавно рассказывал вам о драгоценностях моей семьи?
– Да, конечно… А что, они нашлись?
– Я тоже хотел бы это знать… Вот и звоню… – Дусик вновь слизнул кровь, прижав телефон плечом к уху, обмотал кисть шелковым шарфиком. – Вы ведь на моего отца работаете, на Эдуарда Петровича Новицкого?
– Мы сотрудничаем.
– Если бы он нашел драгоценности, он бы вам сказал об этом?
– Думаю, он пришел бы для оценки именно ко мне…
– Но он не приходил?
– Нет.
– Спасибо, Абрам Маркович, – с явным облегчением протянул Дусик, – вы мне очень помогли…
Закончив разговор, Дусик улыбнулся. Настроение его улучшилось. Сокровища не у отца – уже хорошо! Значит, есть шанс их найти… И он найдет, потому как ищет, не то что остальные…
Дусик взялся за ключ, повернул его в замке… Машина завелась, как говорят, «с полпинка». Радостный Дусик вырулил со стоянки и направил автомобиль в сторону своей любимой кондитерской, располагающейся неподалеку. Сейчас он купит огромную коробку конфет с коньяком (такую же, как покупал вчера, – многоярусную), приедет домой, ляжет на диван и обмозгует план дальнейших действий. Похоже, он уже начал формироваться в его голове.
Аня
К подъезду своего дома Аня не подбегала – подлетала! Даром что была обвешана сумками: через плечо кожаная, в одной руке полиэтиленовая с курткой, в другой бумажная с цветком, а пакет молока она держала двумя свободными пальцами за угол. Торопилась Аня по двум причинам: первая – не терпелось поскорее поставить орхидею на подоконник рядом с фикусом и посмотреть, как эта парочка будет вместе смотреться, а вторая – тетя Сима, бедняжка, по ее милости осталась без обеда, так хоть ужин бы ей вовремя принести.
Стоило подумать об ужине, как в Анином животе заурчало – протестовал пустой желудок, в котором со вчерашнего вечера не было ничего съестного. Конечно, его никогда особенно не баловали: хозяйка обычно ела только два раза в день и какую-нибудь гадость типа бумажно-хрящевой колбасы или китайской (пластмассовой) лапши быстрого приготовления, но чтобы за сутки ни крошечки – такого еще не бывало.
С думами о еде Аня вошла в подъезд. Семь ступенек, которые отделяли ее от квартиры тети Симы, преодолела в два прыжка. Уронив сумку с курткой под ноги, Аня позвонила.
Никакого ответа.
Ушла, что ли? Не дождавшись Ани, отправилась в магазин сама?
Аня приникла к замочной скважине, горизонтально прорезанной, достаточно широкой, чтобы увидеть, есть ли в квартире свет. Света не было. Значит, ушла. И ключа в двери нет. Точно, ушла… Бедная бабка пошлепала на ночь глядя в магазин, не дождавшись жестокосердной соседки, решившей уморить ее голодом…
С такими мыслями Аня начала подниматься по лестнице, стараясь ступать аккуратно: свет в подъезде горел только на третьем. И это несмотря на то, что позавчера она лично вкручивала лампочку на своем этаже. Утром глянула – ее уже нет. Видимо, соседи подсуетились – с ней на площадке жили личности крайне неблагонадежные: запойная пьяница Ольга Дубль Три (хорошо, не Шанель Номер Пять) и перманентный пьяница Костя-Шняга. Первая две недели куролесила, потом месяц в себя приходила, второй «бухал» с утра до ночи с небольшим перерывом на сон, при этом ни Оля, ни Костя себя алкоголиками не считали.
Когда Аня ступила на лестничную площадку своего этажа, первое, что увидела, это валяющуюся на бетонном полу картонную коробку в форме ларца. Несмотря на полумрак, Аня разглядела, что она перевернута и вскрыта, а из-под откинутой крышки вывалилась горсть трюфелей…
Завороженно глядя на поблескивающие пестрой фольгой конфеты, Аня сделала шаг к своей двери… и наткнулась (сначала ногами, а потом и взглядом) на нечто большое, темное, лежащее поперек площадки и загораживающее проход.
Аня сделала еще шаг. Под ногами что-то хрустнуло, кажется, стекло. Темное нечто приобрело очертания…
На бетонном полу лежал человек!
И, как подсказывало Ане предчувствие, мертвый.
Пакет с орхидеей выскользнул из ослабевших Аниных рук и с грохотом упал. Рядом с горстью конфет появилась кучка земли, рядом с разбитыми очками – черепки от горшка, рядом с мертвой женщиной – мертвый цветок… А аромат орхидеи перемешался с запахом смерти!
Аня наклонилась, приблизила глаза к мертвому лицу…
Это оказалась тетя Сима. Без своих парных очков она была не похожа на себя, но Аня узнала ее по волосатой родинке на щеке и крупным железным зубам, торчащим из оскаленного рта…
Опять! Опять мертвая старуха! И снова на Анином пути!
А где нож, торчащий из груди? Где кровь? Где эти два спутника смерти?
Нет ни того, ни другого. Только скрюченные пальцы перемазаны чем-то темным… Аня склонилась совсем низко, буквально касаясь носом руки покойницы, и уловила запах миндального шоколада… Это растаявшие конфеты оставили на пальцах еще живой тети Симы свой след. Не дождалась бабулька, попробовала трюфели…
И тут Аню пронзила страшная догадка… Конфеты были отравлены!
Ей прислали отравленные конфеты… Ей, Анне Железновой! Значит, бабка погибла вместо нее…
Сумка с курткой полетела на пол, упав в шоколадно-земляное месиво. За ней следом шлепнулось молоко – несостоявшийся обед состоявшегося трупа…
Аня шарахнулась назад, угодив каблуком в твердую коленку мертвой старухи. Качнулась, потеряв равновесие, чуть не упала, но, схватившись за перила, устояла. Сделала еще один шаг задним ходом, на этот раз наступив на дужку поломанных очков. Нащупала носком ботинка первую ступеньку и, молниеносно развернувшись, бросилась вниз по лестнице.
Ничего не видя, кроме серого тумана, ничего не слыша, кроме страшного шума в ушах, она неслась по подъезду, мечтая только о том, чтобы оказаться на улице. Под ветром, снегом и дождем (слава богу, он по-прежнему шел!).
Сквозь шум она расслышала, как хлопнула входная дверь, сквозь туман разглядела неясный мужской силуэт, приближающийся к ней…
– Аня, что с вами? Господи, на вас лица нет… – вскричал силуэт, трансформировавшись в красивого русоволосого мужчину. – Вам плохо? Давайте я вам помогу…
– Не трогайте меня! – взвизгнула Аня, шарахаясь от Петра с такой брезгливостью, будто он болен проказой. – Убийца!
– Аня, Анечка, что вы такое говорите?
– Уйдите прочь! – яростно прошептала она. – Это вы… Вы все подстроили… Только я осталась жива! И ее смерть на вашей совести!
Петр протянул к ней руки, пытаясь задержать, но Аня изо всей силы шарахнула по ним единственной оставшейся при ней сумкой. Оттолкнула его и выбежала на улицу.
Долгожданный ветер с дождем ударил в лицо, размывая на нем искусный макияж. Цветные капли, стекая по Аниным щекам, падали на воротник новой дубленки, глаза щипало от туши, челка, некогда густая и асимметричная, свесилась косой тонкой сосулькой на лоб, но ничего этого она не замечала. Не разбирая дороги, Аня неслась вперед: по лужам, по сугробам, глине, асфальту…
Так бы добралась, пожалуй, до края света, если бы на границе между глиной и асфальтом ее не схватили чьи-то сильные руки и не втащили в темный, пахнущий ладаном салон автомобиля.
День третий
Сергей
Тихонько, стараясь не шуметь, Сергей вошел в гостевую спальню. Аккуратно прикрыл за собой дверь. Подошел к окну, раздвинул тяжелые, не пропускающие ни единого солнечного лучика портьеры. Тут же большое, не очень уютное помещение, озарившись светом ясного утра, преобразилось: предметы мебели заиграли, посверкивая своими никелированными ручками, фарфоровые вазы, стоящие в нише напротив окна, засветились, золотые кисти на покрывалах кресел начали переливаться…
Девушка, лежащая на круглой кровати, недовольно поморщилась, прикрыла глаза ладонью, перевернулась на другой бок. Ее короткие рыжеватые волосы, попав под солнечный луч, вспыхнули ярким пламенем.
Сергей подошел к кровати, присел на краешек. Стакан с соком, который он держал все это время в руке, поставил на тумбочку.
– Анечка, уже одиннадцать, – тихо проговорил он, склоняясь к торчащему из-под щипаных бачков уху. – Пора вставать…
Девушка шумно вздохнула, потянулась, перевернулась на спину, открыла сонные глаза… и, испуганно пискнув, села на кровати.
– Что я здесь делаю? – прошептала Аня, озираясь по сторонам. – Где я?
– Вы у меня дома. Не бойтесь…
Аня подтянула одеяло к самому подбородку. Жест трогательный, но неуместный: на ней была фланелевая пижама с глухим воротом.
– Это вы меня вчера похитили? – спросила она, с ужасом глядя на Сергея.
– Бог с вами, Анечка! Я вас не похищал. Вы сами бросились под колеса моего автомобиля…
– Но мне что-то вкололи, когда я оказалась в салоне…
– Успокоительное. Я всегда вожу в аптечке успокоительное. А вы были на грани срыва…
– Как вы оказались у моего дома? – продолжала допрос насмерть перепуганная Анюта.
– Мы приехали к вам вместе с Петром Моисеевым. Я попросил его показать мне, где вы живете…
– Он убийца! – вскричала Аня, вскакивая с кровати и зачем-то отбегая в дальний угол комнаты.
– Что за бред?
– Он прислал мне отравленные конфеты… Он убил тетю Симу…
– Ах вот о чем речь… Теперь понятно… – кивнул Сергей. – Про смерть вашей соседки я знаю…
– Откуда? Вы с ним заодно?
– Мы созванивались с Петром несколько раз. Последний наш разговор состоялся полчаса назад. Он спрашивал, как вы себя чувствуете и готовы ли к разговору…
– Я с ним разговаривать не буду!
– А с милицией поговорите?
– Обязательно! – горячо заверила его Аня.
– Вот и хорошо… И что вы расскажете?
– Что Петр прислал мне кота с мудями и коробку с отравой!
– Муди опустим, – против воли улыбнулся Сергей, – поговорим о конфетах… Почему вы решили, что их прислал Петр?
– А кто ж еще?
– Их мог прислать кто угодно, почему вы решили, что это он?
– Потому что… Потому что он прислал кота…
– Так, значит, кота мы зря опустили… Тогда возвращаемся к нему и его… м… половым органам…
– Вот они как раз и ни при чем! Просто у него хвост пистолетом, а из-за этого яйца видно, мне еще тетя Сима сказала, что это неприлично…
– Стоп-стоп-стоп! Я ничего не понял. Что за кот? Живой?
– Нет, нарисованный… – Аня обвела взглядом комнату. – Где мои вещи? Я вам сейчас покажу…
Сергей кивнул на стул рядом с кроватью, на его ручке висела Анина кожаная сумка. Схватив ее, девушка достала из кармашка помятую открытку.
– Вот, смотрите, кот! И надпись: «Держи хвост пистолетом!»
– Ага. И что?
– Тот, кто прислал эту открытку, хотел меня подбодрить, ведь так?
– Если закрыть глаза на содержимое конфет, то да…
Аня вцепилась Сергею в руку, приблизила свое лицо к его уху и жарко прошептала:
– Только Петр знал, что мне в то утро нужна была поддержка!
– Почему только он и почему именно в то утро?
– Потому что позавчера я узнала, кто моя мать. Узнал и он, но не поверил, вернее, сделал вид, что не поверил, и успокаивал меня… – бессвязно забормотала она.
Сергей слегка встряхнул Аню за плечи.
– А теперь еще раз, но четко и ясно. Итак.
Сначала девушка не хотела ничего рассказывать, потом попыталась, но четко и ясно у нее не получалось, скорее сумбурно, бессвязно и очень эмоционально. Однако с божьей и Сергеевой помощью Аня поведала-таки свою историю…
Выслушав ее до конца, Сергей сухо спросил:
– Зачем ты все это придумала?
– Что «все это»?
– Все! История от начала до конца кажется мне бредом не совсем нормальной бабы…
– Я ничего не придумала… – начала оправдываться Аня, но Сергей не стал ее слушать:
– Моя дочь умерла в младенчестве!
– Сочувствую… – пробормотала она.
– Полина моя дочь! И она умерла в возрасте двух месяцев…
– Она жива. Вы сами можете в этом убедиться… Езжайте в Васильковский дом инвалидов…
Сергей зло отмахнулся, пропустив мимо ушей доводы ненормальной фантазерки.
– А что за идиотская история с письмом? Ни за что не поверю, что Лина оставила тебе…
Аня не дослушала его тираду – отвернулась и полезла в сумку. Тут же достала потрепанную толстую книжку с такой затертой обложкой, что невозможно было прочесть названия, подлезла пальцем под дерматиновый корешок, после чего выудила оттуда сложенный в несколько раз лист. Развернула и протянула Сергею со словами:
– Хорошо, что я книгу взяла, хотела в метро почитать, а то вы бы мне так и не поверили… Теперь смотрите сами…
Сергей взял протянутый лист. Глянул на испещренную убористым почерком первую страницу, пробежал глазами по абзацам. Письмо явно было написано Лининой рукой, уж кому как не Сергею знать: как-никак двадцать пять лет он получал от нее открытки. Значит, девчонка не соврала. Что ж, получается, его обманули не сейчас, а почти полвека назад…
Он успел прочесть лишь первую страницу, когда Аня подала голос:
– Выходит, вы мой дедушка? – тихо спросила она.
– Что? – удивленно переспросил Сергей, отрывая взгляд от письма.
– Раз Полина ваша дочь, то я…
– Анечка, Поля никак не может быть вашей мамой. Она ненормальная…
– Я знаю, видела… – запинаясь, проговорила Аня. – Но нам сказали, что если причиной ее ненормальности стала родовая травма…
– Травма тут ни при чем, в ненормальности Поли виноваты гены – она плод инцеста.
– Плод чего? – не поняла наивная Анечка.
– Ее родители были… – Он запнулся, не решаясь поведать девушке всю правду, и поспешно добавил: – Близкими родственниками.
– То есть вы и…
– Одна из моих… кузин…
– Родили девочку Полю?
– Я, конечно, ее не рожал, но принимал участие в ее зачатии.
– Понятно, – смущенно пробормотала Аня.
Они немного помолчали. Аня во время паузы смотрела себе под ноги, а Сергей на нее: он пытался разглядеть в ее миловидном личике тень сходства с Линой, но, как ни старался, не находил… Девушка была совершенно не похожа на его сестру и, как выяснилось только что, на свою бабку…
– Кто же тогда моя мать? – подняв на Сергея печальные глаза, спросила Аня.
– Наверное, та, что тебя воспитала. А отец, скорее всего, Эдик…
– Шура Железнова не была моей матерью! Я в этом уверена! – тряхнула своей аккуратно подстриженной головкой Аня. – И Эдуард Петрович мне не отец…
– Больше некому.
– Он сидел, когда меня зачали…
– Ну и что? В тюрьме разрешаются свидания с женами, а он мог быть в тот момент женат на какой-нибудь шальной бабенке… Либо от него забеременела обычная шлюха, которых приводят на зону для таких авторитетных бандитов, как Вульф…
– Но Эдуард Петрович заверил меня…
– Он мог и не знать. Лина у него законных детей отобрала, зачем ему ей рассказывать о незаконной дочке? Пристроила ее, и ладно.
– Но он сидел в Уфе! Как эта ваша шлюха могла притащить меня в Москву? Откуда она узнала адрес Элеоноры Георгиевны?
– У начальника тюрьмы, у самого Вульфа, у друга его, да мало ли… – Отрадов махнул рукой, как бы отгоняя от себя свои же собственные мысли. – Зачем гадать? Да и не в этом сейчас вопрос…
– А в чем? – искренне удивилась девушка, похоже, эта тема волновала ее больше всех остальных.
– В том, что кто-то хочет тебя убить. И это уж, конечно, не Петр Моисеев… – Сергей легонько щелкнул ее по носу. – Ты бы подумала, зачем ему это? Солидный столичный адвокат, богач, умница, состоявшийся человек пытается извести малознакомую девчонку посредством отравленных конфет. Не находишь, что это глупо? Какая ему от твоей смерти выгода?
– Да, я, наверное, зря так на него подумала, – пролепетала она.
– Не забудь перед ним извиниться, – наставительно проговорил Сергей. – Он приедет ближе к вечеру вместе со следователем Головиным.
– Может, пусть прямо сейчас приезжают? Я хорошо себя чувствую…
– Полежи еще, отдохни. Пока отдыхаешь, припомни все детали вчерашнего дня. Подумай над тем, кто может хотеть твоей смерти… – Он встал с кровати, расправил помятую простыню. – Захочешь есть, спустись в кухню, поройся в холодильнике. Прислуги в доме нет, у нас самообслуживание… Если что-то понадобится, а найти не сможешь, звони, я вот на журнале номер записал.
– Вы куда-то уезжаете? – робко спросила она.
– Да, надо съездить в одно место по делам… – ответил Сергей, направляясь к двери.
– В какое место? – крикнула вслед Аня.
– В волчье логово, – бросил он, выходя за порог.
– В чье? – донеслось до него из-за прикрытой двери.
Он не ответил, все его мысли сосредоточились на предстоящей встрече с Вульфом.
Петр
Петр сидел в салоне задрипанной «копейки» майора Головина, пил кофе из пластикового стаканчика и с удовольствием слушал музыку – она, в отличие от пахнувшей кислятиной бормотухи, поднимала настроение: Чайковский, «Вальс цветов». «Щелкунчик» был любимым музыкальным произведением Петра Моисеева, и, помнится, за это он не раз удостаивался презрительного «фи». Например, его последняя пассия, коллега-адвокатша Мариночка, заявила, что в наше время «тащиться» от Петра Ильича могут только зачуханные домохозяйки и педики, причем последние «кайфуют» от него только потому, что их идол Боря Моисеев использует в своих песнях отрывки из его произведений. Против домохозяек, педиков и своего однофамильца Бори Моисеева Петр ничего не имел, поэтому влился в их ряды со спокойной душой, однако с Мариной в скором времени отношения порвал – он не терпел, когда кто-то пытался навязать ему свои вкусы.
Пока Петр размышлял об этом под волшебные звуки вальса, автомобильная дверца распахнулась, и в салон, бурча что-то себе под нос, влез майор Станислав Павлович Головин. Угнездившись на водительском сиденье, он положил локти на руль, подбородок на сжатые кулаки и задумался.
– Что показало вскрытие? – спросил Петр, внимательно вглядываясь в недовольное лицо майора.
– Цианид, как я и предполагал…
– А в конфетах?
– Он же. Отравитель взял обычные конфеты типа «ассорти» с коньячной начинкой, высосал из них шприцем жидкость и тем же шприцем закачал яд. Завернул их в фирменные фантики, положил на верхний ярус коробки. Короче, не перемудрил… Все просто, без затей… – Он пощипал свои бармалейские усы. – Если б бабка смотрела повнимательнее, то увидела бы, что конфеты с верхнего яруса подозрительные. Они явно из другой коробки, обернуты не профессионально, а на донышке каждой маленькое отверстие от иглы…
– Убийца был уверен, что получатель не станет рассматривать конфеты…
– Это понятно, – задумчиво протянул Стас, потом спросил: – Как там ваша клиентка? Можно с ней побеседовать?
– К сожалению, она пока не в состоянии отвечать на вопросы. Вчера ей вкололи успокоительное, и сейчас она спит, по крайней мере, полчаса назад еще спала… Давайте к вечеру.
– Ну что ж, ладно… Тем более, картина почти ясна. Осталось уточнить кое-какие детали…
– Ясна?
– Да. Соседка покойной, гражданка Самарцева А.К., рассказала следствию кое-что полезное…
– Можно узнать, что именно? Или это тайна следствия?
– Да какая тайна, – фыркнул майор. – Все то же самое вам ваша клиентка расскажет. Короче, так. Пришла Самарцева к покойной Богомоловой в гости (живет она через подъезд) и увидела на кухонном столе диковинную коробку. Стала спрашивать, старуха ей и рассказала, что конфеты прислал Нюрке Железновой какой-то хахаль (это она, конечно, сама придумала), а принес их посыльный… Ну вы знаете, наверное, фирмочки такие есть по доставке всякой ерунды на дом?
– Фирму нашли?
– А как же! ЧП «Пегас», владелец Пегов К.К.
– Кто принес конфеты, помнят?
– Очень хорошо помнят. Это был некто в длинном плаще, в шляпе, очках, шарфе до носа и кожаных перчатках. Человек-невидимка, короче. К тому же без голоса…
– То есть?
– То есть сказал буквально пару слов сиплым шепотом: «Здрасьте» и «Простудился», остальное написал на бумаге. Так как был в перчатках, отпечатков, сами понимаете, не оставил…
– Движения, походка, осанка?
– Ничего, – сокрушенно покачал головой майор. – Опрос уличных торговцев тоже результата не дал, но ребята работают…
– Кроме конфет было что-то еще?
– Открытка. Приемщица не разглядела, какая, но, по словам Богомоловой, порнографическая. С зоофилами, что ли… Не очень я понял, надо уточнить у Ани.
– Почему Богомолова вскрыла чужую коробку и как она у нее оказалась?
– Аня оставила. Курьер повстречал ее в подъезде, там же передал посылку. Чтоб не тащить на четвертый этаж, Аня оставила ее у соседки, пообещав, что, когда вернется, конфеты попробуют вместе…
– И старуха не дождалась?
– Совершенно верно. Если верить Самарцевой, старуха умирала от нетерпения, ей очень хотелось полакомиться заморским шоколадом. А Аня все не шла. Тогда она решила подняться – вдруг девушка прошмыгнула мимо ее квартиры, позабыв и о конфетах, и о ней самой. Когда Самарцева отправилась восвояси, было это в пятнадцать тридцать, Богомолова вышла за ней в подъезд в обнимку с шоколадом и зашагала по лестнице вверх… – Головин кисло улыбнулся. – Ани дома не было, но бабка больше не могла терпеть – распаковала коробку, вынула самую верхнюю конфету, развернула, сунула целиком в рот…
– И умерла.
– Умерла, – повторил он. – Прямо на площадке. А потом еще несколько часов лежала, пока ее Аня не обнаружила… В котором часу, говорите, это произошло?
– Около семи. Я вошел в подъезд в пять минут восьмого, она уже бежала по лестнице…
Головин, не отрывая подбородка от кулаков, повернул голову в сторону Петра, остро посмотрел на него колючими зелеными глазами, сжал губы, из-за чего усы сразу встали дыбом, потом вытянул губы трубочкой (усы тут же мирно легли), закусил верхнюю – все эти гримасы красноречиво говорили о напряженной работе мысли.
– Вы хотите меня о чем-то спросить? – поинтересовался Петр, завороженно наблюдая за движением губ майора.
– Хочу, – ответил тот, закончив свою мимическую пантомиму кривой улыбкой. – Почему Аня от вас шарахнулась, как от чумы?
– Я сам не понял, – смущенно признался адвокат. – Она была не в себе, обзывала меня убийцей, дралась… Ей либо что-то померещилось с перепугу, либо она просто меня не узнала и расценила мои действия (я пытался ее задержать) как угрозу своей безопасности…
– От вас убежала, а к Отрадову, почти незнакомому мужику, в машину села?
– Она не совсем села… Сергей ее буквально втащил – она бежала, не разбирая дороги, могла под машину попасть, пришлось применить силу.
– Аня сейчас у него?
– В его загородном доме.
– У Отрадова и тут домик имеется? – скривился Головин. – Во дает старикан! В столице бывает не больше двух раз в году, в гостинице, что ли, остановиться не может? – Майор почесал желтым от никотина указательным пальцем кустистую бровь. – Зачем он приперся в Москву сейчас, не знаете?
– Сказал, на похороны…
– Врет. Он вылетел в Москву утром, а ее только днем убили…
Петр покосился на Головина, сначала ему показалось, что неприязнь майора вызвана банальной завистью бедного молодца к богатому старцу, но теперь он думал иначе – Отрадов не нравился Стасу не как человеку, а как следователю, профессионал Головин Отрадову не доверял и, видимо, имел на это причины.
– К чему вы клоните, Станислав Павлович? – спросил Петр, отрывая взгляд от лица майора, он заметил, что тот не любит, когда на него пристально смотрят.
– Мне знаете что покоя не дает? – майор поерзал на сиденье. – Зачем он вчера за вами увязался? На кой ему Аня понадобилась?
– Он сказал мне, что давно хотел познакомиться поближе, спросил ее адрес, когда я ему сообщил, что я собираюсь ее навестить, он попросил взять его с собой…
– Зачем ему знакомиться с ней? – горячился Головин. – Я не понимаю!
– А почему нет? Они дважды встречались: один раз на кладбище, второй в моей конторе, но даже не были друг другу представлены…
– Чего ж он так долго ждал? Прошел почти месяц с их первой встречи…
– Может, не было времени, – предположил Петр.
– Времени у него вагон! Сидит в Москве, как баклан, домой не едет. Раньше, говорят, больше трех дней в столице не выдерживал, сбегал к своим любимым балтийским берегам, а теперь его не выгонишь!
– И вы считаете, что сей факт доказывает его причастность к убийствам? – не без иронии заметил Петр.
– Этот факт мне кажется подозрительным, – поправил его Головин. – Но еще более подозрительно то, что он решил нанести Ане визит вежливости именно в тот день, когда на ее жизнь было совершено покушение… – Майор прищурил глаза и загадочно посмотрел на Петра. – Мне приходит в голову вот какая мысль: уж не для того ли он приехал, чтобы удостовериться в том, что девушка действительно умерла? Да еще свидетеля с собой приволок, – Стас ткнул в него большим пальцем, – чтоб самому милицию не вызвать…
Петр хотел возразить, но не возразил. До него только что дошел смысл сказанного Головиным, и он с ужасом понял, что майор может быть прав. Ведь его самого несколько покоробила просьба Отрадова, поскольку не ясна была причина его желания познакомиться с Аней. А вот теперь, благодаря следователю, нашелся логичный ответ: Отрадов не знакомиться ехал, а проверять, удалось ли ему задуманное злодейство…
Аня
Аня стояла у окна и смотрела на утопающий в снегу парк. В Москве уже чувствовалось приближение весны: сугробы осели, посерели, местами подтаяли, превратившись в обширные лужи. Тут же, за городом, еще вовсю хозяйничала зима – снег белый, искрящийся, на лапах елей пышные муфты, а на поредевших рябиновых гроздьях тонкий слой инея. Картину торжества матушки-зимы портила только влажно поблескивающая голым асфальтом дорога (она тянулась от крыльца до ворот высокого забора и терялась в перелеске), с черными горками комковатого снега вдоль обочины.
Анна отошла от окна, прилегла на кровать, укрывшись одеялом. В комнате было прохладно, очевидно, дом нежилой, отопление на всю мощность включили недавно, и он не успел прогреться. Этот красивый двухэтажный особняк вообще производил впечатление запущенного обиталища, так как мебель в нем давно не выбивалась, ручки не чистились, портьеры не стирались (от них чуть пахло пылью), а из кухонных шкафов уже год не выбрасывались просроченные продукты (Аня туда влезла в поисках чая). Можно только поражаться тому, что человек отвалил огромные деньжищи за дом, в котором не живет. Ладно бы хоть сдавал (она вот сдала свою халупу), так нет, держит особняк запертым. Странные люди эти богатые…
От нечего делать Аня взяла в руки книгу бабы Лины. Открыла. В метро она прочла две первые страницы, но сейчас, хоть убей, не могла вспомнить, что там было. «Значит, будем читать заново», – решила Аня и углубилась в чтение.
Сначала она никак не могла сосредоточиться, то и дело приходилось возвращаться на абзац назад, чтобы перечитать его и вникнуть в смысл написанного, но постепенно повествование Аню захватило, и дело пошло. Спустя четверть часа она уже могла похвастаться тем, что дошла до двенадцатой страницы. Она собралась перескочить взглядом на тринадцатую, когда взгляд зацепился за обведенный красной ручкой предлог «под». Зачем Элеонора это сделала? Она очень трепетно относилась к книгам, аккуратно их разглаживала, не перегибала страницы, старалась не брать грязными руками, а тут вдруг взяла и выписала корявый квадрат, заключив в него дурацкое «под». Аня перелистала страницы, внимательно вглядываясь в текст, и на пятьдесят пятой нашла еще одно красное окно, из которого на сей раз выглядывало слово «зарыта»…
«Уж не собака ли?» – мысленно хихикнула Аня, продолжив поиск странных отметин. Каково же было ее удивление, когда на двухсотой странице она обнаружила эту самую «собаку», заключенную в чернильную клетку.
Это что ж получается?
«Под» «зарыта» «собака».
Глупость.
А если слова переставить местами? Вот так, например: «Собака» «зарыта» «под»… Чем?
Перелопатив еще сотню страниц, Аня обнаружила только предлог «в» и существительное «сад». Тогда она стала листать с начала книги, вглядываясь внимательнее, и нашла где-то ближе к концу слово «будка».
Та-ак, если изменить окончание, то получается, что «собака зарыта под будкой». Тогда при чем тут «сад»?
И тут Аню осенило…
Собака зарыта под будкой в саду. Вот что хотела сказать бабуля! И свой участок с будкой и сараем в дачном кооперативе «Усадьба» она завещала Ане неспроста. То, что зарыто под будкой, должно стать Аниным… И если понимать буквально, то это будет какая-то собака… Наверное, мертвая, раз ее закопали в землю… Нет, что-то тут не так! Не могла Элеонора так намудрить из-за останков какого-то, пусть и некогда любимого, пса. Значит, «собака» – это не четвероногое животное, а нечто другое, что в целях конспирации переименовано или зашифровано более заковыристым образом… Знать бы еще что!
Тут горе-дешифровщицу осенило вторично – непонятные цифры в конце бабушкиного письма могли быть ключом к разгадке.
Уже порядком истрепанное послание в тот же миг было извлечено из-под корешка, затем развернуто, разглажено и изучено. Особого внимания были удостоены циферки, тщательно выписанные через разные знаки препинания: одни через тире, другие через точку с запятой. Шесть групп чисел, по три в каждой. В этом была какая-то система!
219-6-3; 55-10-6; 200-3-5; 301-12-2; 12-7-3; 600-29-2.
Похоже на телефоны, только не московские. Группы из шести цифр могли сойти за индексы, из пяти – за какой-нибудь сейфовый код. А из четырех? 12-7-3. Что это может быть? Надо подумать…
Озарение пришло и на этот раз! Просто удивительно! То ни разу, а сегодня аж трижды… 12 – это номер страницы, именно на ней было обнаружено первое загадочное словцо, втиснутое в красно-чернильную оправу. На 7-й строке, третьим сначала стоял предлог «под». 12-7-3. Значит, остальные группы чисел означают то же самое: номер страницы, строчки, слова. И 219-6-3 – это именно собака, и ничто другое…
Ладно, хватит ломать над этим голову! Надо действовать, а с собаками – хоть живыми, хоть мертвыми – разобраться на месте!
Аня вскочила с кровати, стала лихорадочно переодеваться. Так, сейчас три часа дня, если она немедленно позвонит Сергею, то через час-другой он подъедет, заберет ее, и они вместе отправятся в дачный кооператив «Усадьба». К счастью, Аня знала, где он находится – бабуля как-то говорила, что до ее участка надо ехать сорок минут на электричке по Владимирскому направлению, а выходить на станции Клюевка. Сорок минут – это, конечно, немало, но они же не железной дорогой будут добираться, а личным автотранспортом, так что должны успеть попасть в «Усадьбу» до темноты. О том, что на сегодняшний вечер у нее запланирована встреча с представителем следственной группы, Аня как-то позабыла.
Одевшись, расчесавшись пятерней (вот оно преимущество короткой стрижки), она кинулась к сумке, достала сотовый, хотела было набрать номер Сергея, но оказалось, что телефон не работает: наверное, она его нечаянно отключила – постоянно забывала ставить клавиатуру на блокировку. Аня нажала на кнопку с красной трубкой, экран зажегся, но только для того, чтобы выдать: «Аккумулятор разряжен!» Черт возьми! Она совсем забыла, что его надо заряжать! Значит, придется звонить по городскому телефону – подзарядник она с собой не взяла.
В ее спальне аппарата не было, и Аня выбежала в коридор, в котором оказалось множество дверей. Все они были заперты (Аня проверила), и ключей в скважинах не наблюдалось. Значит, надо спускаться в холл – там точно должен быть телефон.
В просторном, уставленном дубовой мебелью холле телефон действительно имелся – стоял на низком столике рядом с заморенным, потерявшим свое изящество бонсаем. Аня подняла трубку, нацелила палец на диск, но тут взгляд ее упал на противоположную стену, на ней, между двумя картинами с батальными сценами, висел ковер, увешанный холодным оружием. Чего там только не было: и кривые сабли, и тонкие прямые стилеты, и маленькие, похожие на клыки крупной собаки ножички, и большие грубые тесаки. Рукоятки одних украшал примитивный узор, других – витиеватая вязь, третьих – драгоценные камни. Коллекция, что и говорить, восхитительная, но Аня не поэтому пожирала ее глазами, ей вдруг подумалось, что тот кинжал, которым была убита Элеонора Георгиевна, вполне мог когда-то висеть на этой стене…
От такой мысли ей стало нехорошо. Вдруг Сергей убийца? Как там говорил Стас… «Темная лошадка… Имел зуб на сестру…» К сказанному можно добавить лишь одно – владеет коллекцией холодного оружия. Конечно, это не доказательство вины, но повод для недоверия…
Аня положила трубку на рычаг. Отошла от аппарата. Звонить Сергею она не будет, оставаться в его особняке тоже, конечно, он не такой дурак, чтоб убивать ее в собственном доме, но мало ли какой мерзкий план вынашивает «темная лошадка» в своей седовласой голове… Теперь надо подумать над тем, как покинуть эту евростандартную клетку незамеченной. Насколько она могла судить, особняк обнесен бетонным забором, в котором есть ворота, но на них дежурит охранник, через них путь заказан – вдруг господин Отрадов предупредил секьюрити о том, чтоб тот не выпускал из дома гостью-пленницу… И как же тогда выбраться?
Тут Аня увидела на каминной полке старинный бинокль, он стоял в компании с пепельницей в форме черепа и двумя бронзовыми подсвечниками. Девушка схватила бинокль за кожаный ремешок и побежала по лестнице наверх – из спальни окрестности просматривались лучше всего. Добравшись до нее, Аня подскочила к окну, приставила оптический прибор к глазам, посмотрела.
Та-ак. Забор. Ворота. В будочке сидит охранник, смотрит телевизор. Не то… Аня открыла фрамугу (пластиковая рама поддалась легко, не то что рассохшаяся деревянная в бабулиной квартире), высунулась по пояс, глянула в другом направлении. Лес, замерзшее озерцо, к нему ведет протоптанная в снегу дорожка, тот же забор, в заборе калитка… Аня подкрутила колесики бинокля, наводя резкость. Вот оно – спасение! Конечно, калитка заперта, но это ничего, через нее можно перелезть, высотой она всего ничего – метра полтора, а в заборе выступ. Руками зацепиться за верхний край, ногу на выступ, подтянуться, перекинуть тело, спрыгнуть… А дальше куда? Аня повертела головой в разных направлениях. Озеро можно обогнуть вдоль забора – там снег не такой глубокий, потом выйти на дорогу, ту самую, с грязно-серыми пирамидками на обочине, а уж на шоссейке сориентироваться, в какую сторону двигать… Эй, постойте-ка! Что там вдали высовывается из-за макушек елей? Уж не вышки ли с высоковольтными проводами? Точно. Значит, совсем рядом железная дорога! Наверное, и станция есть… Это же просто… опупительно! Добраться туда можно за каких-то полчаса, расстояние до станции, скорее всего, километра два-три, не больше. Значит, в дорогу.
Аня сунула руки в рукава дубленки, взяла сумку, обулась, вышла из комнаты. Спустившись с лестницы, направилась не в холл, а в кухню, она была уверена, что через нее можно выйти на задний двор. Еще не мешало бы взять свечку и спички, вдруг до темноты она не управится.
В кухонной кладовке Аня нашла не только спички, но и карманный фонарик, который был в сто раз лучше свечки. Проверив его (пощелкала кнопкой) и убедившись в том, что он в рабочем состоянии, Аня положила фонарь в сумку. Еще прихватила маленькую лопатку – больших, к сожалению, в кладовке не держали – и пластиковое ведро, чтобы на него взобраться, если не получится дотянуться до верхнего края калитки. Больше ничего полезного Аня не нашла, через кухню вышла на задний двор, осмотрелась. Справа одноэтажный домик, наверное, для прислуги, которой тут нет, слева кирпичная хозяйственная постройка, прямо аллейка, засаженная карликовыми (или просто молодыми) лиственницами, в конце ее та самая калитка, ведущая к озеру.
Повесив потяжелевшую сумку на шею, а ведро на сгиб локтя, Аня потрусила по аллейке.
Калитка была заперта на замок и выше, чем казалась издали, – почти два метра. Так что ведро пригодилось. Аня встала на него, вытянула руки, ухватилась за ее край, повисла, попыталась закинуть ногу на выступ, но промахнулась, больно стукнулась коленом о забор, пискнула, спрыгнула. Переставила ведро, перевесила сумку, опять полезла. На этот раз на выступ нога попала, да только соскользнула, долбанула по ведру, оно упало, а Аня опять повисла, беспомощно суча ногами в воздухе.
Аня разозлилась на себя. Вот что она за размазня такая! Даже для спасения собственной жизни не может постараться! Злость придала сил, Аня опять вцепилась в край калитки, уперла ногу в забор, подтянулась, даже смогла подняться немного – один локоть вырвался за пределы территории, – но и только…
Вдруг позади себя Аня услышала странный звук, похожий на скрип снега под подошвами сапог. Она стекла обратно на свой пластиковый помост, обернулась и чуть не умерла от страха… По аллейке бежал охранник. Огромный, красномордый, в камуфлированной куртке, больших, подшитых кожей валенках, с кобурой на поясе и дубинкой в руке – просто Терминатор а-ля рус…
Значит, он пялился не в телевизор, а в монитор! И территория просматривается!
Первой мыслью было сдаться, второй – покончить жизнь самоубийством, сделав харакири ворованной лопаткой, третьей – бежать. Повинуясь третьему импульсу, Анино тело сгруппировалось и, к удивлению, буквально взлетело наверх.
Не прошло и минуты, как Аня неслась вдоль забора к дороге.
Добежала. Обернулась, чтобы проверить, не гонятся ли за ней. Вроде чисто!
«Оторвалась», – с гордостью подумала Аня и дунула по шоссе в сторону железной дороги.
Хоть тут повезло! Она оказалась всего в пятнадцати минутах бега, самое же удивительное, что это была не просто ветка железнодорожного полотна, это была станция «…1 км». Какой именно километр, разобрать невозможно, поскольку покосившуюся вывеску на столбе почти сплошь исписали матерными словами аборигены. На этом везение не закончилось – стоило Ане взбежать на пустынную платформу, как совсем близко просвистел гудок: низкий, протяжный. Значит, идет электричка – товарные и пассажирские издают более резкие звуки.
Электричка (а это была именно она) остановилась, двери раскрылись, Аня вскочила в тамбур, глянула через стекло в вагон: народу было много, но свободные места имелись. Она прошла внутрь, примостилась на первую попавшуюся лавочку и обратилась к соседке, пожилой женщине в фуфайке:
– До Москвы далеко?
– Не очень, – почему-то рассмеялась соседка.
– А сколько остановок?
– Пять-шесть, только в обратную сторону…
Аня застонала – все ее сегодняшнее везение псу (или зарытой под будкой собаке) под хвост. Судьба-злодейка перекрыла кран фарта, решив, что и так выдала его больше, чем за предыдущие двадцать три года… Значит, не видать ей Клюевки, не видать!
– Эх, не видать мне Клюевки! – вслух повторила она.
– Так тебе в Москву или в Клюевку? – среагировала на ее реплику соседка.
– А что?
– Если в Клюевку, то тебе через четыре остановки выходить…
Ах, зря Аня на судьбу наговаривала, не кончилось ее везение на полпути! Согреваемая этой мыслью, девушка выскочила в тамбур – ей всегда казалось, что, когда сидишь, время тянется медленнее.
И вот поезд наконец остановился на станции Клюевка. Аня не только извелась от нетерпения, но и наглоталась вонючего сигаретного дыма, выдыхаемого двумя мужскими глотками – несмотря на запрет, мужики смолили в тамбуре без всякой боязни.
Выйдя на платформу, Аня огляделась: где находится кооператив, она понятия не имела, но надеялась, что не очень далеко от станции. Однако в обозреваемых окрестностях были только аккуратные частные дома, совсем не похожие на садовые дачки. Значит, надо немного пройти в глубь деревни: либо она наткнется на «Усадьбу», либо спросит у кого.
Аня спустилась с платформы, свернула в первый попавшийся проулок и вышла по нему к замерзшей речушке с хлипким мостиком. Аккуратно перейдя по нему на другой берег, она двинулась по протоптанной дорожке дальше. Завернув за заброшенную трансформаторную будку, Аня остановилась – перед ней вырос забор из колючей проволоки. Столбы, на которых проволока держалась, через один были повалены, стоявшие же поражали своей трухлявостью. За забором виднелись такие же запущенные (некоторые без дверей и почти все без окон) домушки. Кое-где из снега торчали ржавые бочки, остовы теплиц…
Видимо, это и был садовый кооператив «Усадьба», заброшенный несколько лет назад.
Сергей
«Волчье логово» выглядело до смешного уютно. Это был не громадный, зубчато-башенный замок мафиози, не помпезный дворец богача, а миленький домик пожилого человека, который мечтает о безмятежной старости в тиши и покое. Сравнительно небольшое строение в старорусском стиле с узорчатыми наличниками на окнах и высоким крыльцом с козырьком, поддерживаемым резными деревянными колоннами. Внутри тоже все было просто: удобная мебель без инкрустаций, перламутра, позолоты, спокойных цветов ковры, вместо модных ныне настенных светильников торшеры, много комнатных цветов, пуфиков, подушечек. Сам хозяин, встретивший Сергея у двери, был под стать жилищу: уютный толстячок в махровом халате и плюшевых тапках… Даже не верилось, что жесткий сумрачный мужчина в супердорогом костюме, охраняемый целым взводом братков, и этот Санта-Клаус одно и то же лицо…
– Ты извини меня за такое облачение, – виновато сказал Вульф, когда Сергей прошел в гостиную и уселся в широченное кресло, рассчитанное на очень крупного человека. – Но я всегда так по дому хожу, мне костюмы знаешь как надоели… Тесно мне в них, хоть и шью их в Италии у лучших портных…
– Ничего… Я сам дома в трениках и майке хожу.
Эдуард опустил свое тучное тело в кресло, оно легко вошло между подлокотниками, еще и место осталось, сразу видно, что мебель сделана по спецзаказу. Как только он устроился, в комнату впорхнула необыкновенной красоты брюнетка в дорогой шубке, подлетела к Вульфу, чмокнула его в небритую щеку и с явным армянским акцентом защебетала:
– Эдюшик, я убегаю, у меня через час занятие в тренажерке, потом солярий и криомассаж. Освобожусь только к вечеру…
– Ладно, ладно, беги…
– Ты отведешь меня сегодня в тот ресторан, про который я тебе говорила?
– А про какой ты говорила?
– Эдюша, – надула губки она. – Ты совсем не прислушиваешься к моим словам… Я ведь вчера весь вечер тебе про него пела! Такой шикарный! Моя подруга Алечка была там, и Зинок тоже, и обе в жутком восторге, там подают обалденные блинчики с икрой….
– Вспомнил! – поспешил остановить ее щебетню Вульф. – Ресторан называется «Валенки».
– «Лапти»…
– Да какая, к черту, разница!
– Большая! В лаптях ходили летом, а в валенках зимой, – назидательно проговорила красавица, на полном серьезе считающая, что открыла для Эдуарда что-то новое. – И вечером мы идем с тобой в «Лапти».
– Хорошо, Каринэ, пойдем, куда скажешь! Хоть в «Лапти», хоть в «Калоши», хоть во «Французские сапожки»!
– Премию «Золотая калоша» будут вручать летом, и туда мы с тобой обязательно пойдем, там будут все сливки общества… А про «Французские сапожки» я не слышала… – Она закусила пальчик. – Это новый ресторан?
Вульф вместо ответа шлепнул девушку пониже спины, подтолкнув к выходу.
– Да, да, я убегаю, – хихикнула она. – Но про «Французские сапожки» ты мне обязательно должен рассказать!
Когда девушка выпорхнула из гостиной, Вульф сказал со смешком:
– Дура-дурой, но какая красавица!
– В женской глупости тоже есть своя прелесть, – глубокомысленно заметил Сергей.
– Да какая там прелесть! Один геморрой! Объяснять ей все надо, разжевывать… То, что другая с полуслова понимает, до нее на третьи сутки доходит… – Он шумно выдохнул. – Но беда в том, что те, кто меня понимает, весят под центнер, не эпилируют ноги, не красят волосы и, по ходу, не пользуются дезодорантом…
– Какую страшную картину ты нарисовал, – не сдержал смеха Сергей.
– А что не так?
– Нет. Красота и ум в женщине вполне совместимы.
– Ничего подобного!
– Вспомни свою мать…
– Она была редким исключением… И редкой сукой! А сук я не люблю еще больше, чем уродин! – Вульф махнул рукой. – И закроем эту тему… Ну их, баб! Давай лучше покушаем. Ты ел?
– Ел.
– Я тоже, но могу еще разок перекусить. – Он потер руки в предвкушении вкусной трапезы. – По котлеточке киевской, а? С картошечкой молоденькой? Прикинь, уже где-то выросла…
– Эдик, я не хочу есть. Да и не затем я приехал…
Вульф перестал строить из себя радушного хозяина – нахмурился, сцепил руки на груди, и теперь, даже в тапочках с меховой оторочкой, он не казался уютным.
– Ну и чего тебе надо? – сказал он сухо. – А вообще-то не говори, я сам догадаюсь… Тебя цацки фамильные волнуют, так?
– Цацки? – не сразу понял Сергей. – А они-то тут при чем?
– О! Они при всем! Меня задолбали с этими цацками! Все только о них и говорят! Сначала Фроська, потом Дениска…
– Я не… – начал протестовать Сергей, но Вульф его перебил:
– Теперь еще и мой консультант по антиквариату к этой гоп-компании присоединился…
– Эдик, – перебил его Отрадов. – Мне нет дела до ваших драгоценностей…
– «Ваших»? – Вульф недоверчиво скривился. – Ты сказал «ваших»?
– Они принадлежали Элеоноре, ты ее сын, твои дети – ее внуки, они ваши…
– Они твои, Серж! Ты сын Георгия Шаховского, значит, по праву и по справедливости они твои.
– Мне они не нужны. – Сергей шумно выдохнул – ему надоело разговаривать о вещах второстепенных, когда он пришел, чтобы решить очень важный вопрос. – Я и так имею слишком много. У меня вилла на берегу Балтийского моря, дом в Подмосковье, квартира в Праге. А мне, между прочим, семьдесят, помирать скоро! В гроб я, что ли, их положу, драгоценности эти?
– Зачем сразу в гроб? Можно в наследство оставить…
– Кому? Своей домработнице? Жены у меня нет, детей тоже! Кому оставлять?
Он недовольно посмотрел на Эдика, его бесило, что приходится объяснять очевидные вещи.
– Ладно, – буркнул Вульф, отвернувшись. – Понял я тебя…
– Вот и славно, значит, к теме брюликов мы больше не возвращаемся…
– Ну и о чем тогда говорить будем?
– Об Ане.
Брови Эдика сошлись на переносице, потом взметнулись вверх – он не понял.
– Ты ее отец? – в лоб спросил Сергей.
– Какой-то порочный круг, – простонал Новицкий. – Как сказка про белого бычка…
– Не понял…
– Сначала про бриллианты, теперь про мое отцовство. – Он подался вперед всем своим стодвадцатикилограммовым телом. – С чего ты это взял? Анька надоумила?
– Я самолично читал письмо Элеоноры, адресованное Ане, в котором она называет девушку своей внучкой. Лена как мать исключается. Остаешься ты…
– Я мог стать ее отцом только в том случае, если непорочное зачатие не выдумка Петра, Павла, Луки и прочих апостолов, – отчеканил Вульф. – Я сидел, Сережа…
– Знаю – мне Аня говорила… Но ты не допускаешь…
– Нет.
– А разве не могла…
– Нет. Мне никого не приводили, если ты об этом. Колония строгого режима. Начальник – зверь. Это сейчас тюрьмы как санатории для политической элиты, а тогда были – не все, естественно, некоторые – чуть ли не концлагеря… Никаких наркотиков, водки, баб. Железная дисциплина. – Он криво усмехнулся. – Ты не в такой сидел?
– Нет, я в образцово-показательной. Кружок художественной самодеятельности, библиотека, пресс-клуб в здании котельной… Почти санаторий, только за колючей проволокой… Спасибо Элеоноре, подсуетилась.
Эдуард Петрович многозначительно покивал, он знал, кто упек Сергея в эту образцово-показательную тюрьму, после чего произнес:
– Ты только об этом хотел спросить?
Сергей замялся. Он о многом собирался спрашивать. Пока ехал, список вопросов в голове формулировал, но вышло – зря мозги напрягал, поскольку ответ на основной вопрос, из которого вытекали следующие, был не таким, как он предполагал. Эдик не Анин отец. Все. Больше выяснять нечего.
– Ну так что, Сережа? Еще вопросы есть?
– Есть один… Как твои дела? Сто лет не виделись…
– Да, не виделись сто лет… – задумчиво повторил Эдик. – Даром что родня.
– Я писал тебе в тюрьму, но ты не ответил.
– Злой на весь свет был, а уж на вас, родственничков, особенно… А живу я хорошо. Бога-а-а-то.
– Это я вижу…
– Бизнес отлично идет, органы не сильно достают, налоговики не борзеют… Одно плохо – толстый я очень, а похудеть не могу. – Он хлопнул себя по брюху. – Члена за ним не вижу. Скоро забуду, как он выглядит…
Сергей, который никогда не страдал лишним весом, ничего посоветовать не мог, поэтому промолчал, но пауза не затянулась, в гостиную влетел коротко стриженный крепыш со словами:
– Едет, иуда, точно едет!
– Когда?
– Может хоть в этом месяце – документы готовы.
– Ага, ага… – Вульф покивал, затем встал с кресла и направился к двери в другую комнату. – Извини, Сережа, мне надо срочно позвонить. Подожди минутку, я скоро…
Он скрылся, крепыш тоже исчез, Сергей остался в комнате один. Воспользовавшись этим, он достал сотовый телефон, набрал свой домашний (не светлогорский, а московский) номер – решил узнать, как там Аня. Трубку не брали, то ли она не слышит – телефон стоит в гостиной, – то ли стесняется подойти.
– Не желаете ли кофе? – услышал он за спиной женский голос, принадлежащий, скорее всего, горничной.
– Нет, спасибо, – не оборачиваясь, ответил Сергей. Он не любил кофе, как, впрочем, и чай. Его слабостью была сладкая газировка. «Пепси», «Фанта», «Спрайт», но лучше всего лимонад «Буратино» в стеклянных бутылках. К сожалению, сейчас такого не делают.
– Может быть, выпьете? Коньяк, виски, вино?
– «Кокур» у вас есть?
– Н-н-нет, – растерялась горничная. – А что это?
– Крымское вино.
– У Эдуарда Петровича только французские.
– Тогда принесите «Маргариту», – буркнул он, лишь бы отстала, пить он все равно не будет – за рулем как-никак.
Коктейль принесли через две минуты, и сразу после этого вернулся Вульф. Вид у него был задумчивый, если не сказать, напряженный, похоже, телефонный разговор дал пищу для размышлений.
– Ты помнишь, Сережа, как выглядел фамильный гарнитур Шаховских? – спросил Эдик, встряхнувшись.
– Да, конечно. Колье – три огромных, похожих на капли бриллианта, висящих на простой цепочке.
– Серьги были подобные, – подхватил Вульф. – В каждом ухе по капле чуть меньшего размера, а браслет состоял из двух обручей, между ними золотой круг с бриллиантом в центре… Вот как раз такой гарнитур Чевчевадзе и предлагали, – себе под нос буркнул Вульф.
– Что ты сказал? – переспросил Сергей.
– Да так, ничего…
Видя, что мысли Эдика заняты, Сергей решил откланяться. Он пригубил «Маргариту», встал и бодро сказал:
– Ну, Эдик, пора мне.
Вульф задрал голову, пристально посмотрел на дядю, потом перевел взгляд на свои круглые колени и спросил:
– Ты с антикваром Шацем случайно не знаком?
– С каким антикваром?
– Абрамом Марковичем Шацем.
– Нет, – удивленно протянул Сергей. – Я антиквариатом не увлекаюсь.
– А Лена?
– Что Лена?
– С ним не знакома?
– Откуда же я знаю? Спроси у нее сам…
– Спрошу… Непременно спрошу… – с самим собой заговорил Эдик. – Только не у Лены… Чего уж. Прямо у него самого и спрошу.
Видя, что собеседник Вульфу больше не нужен – он с собой, любимым, неплохо общается, – Сергей направился к выходу. Пальто ему подал давешний «качок», он же проводил до двери со словами «счастливо оставаться». Уже ступив на влажное от талого снега крыльцо, Сергей услышал за спиной голос Вульфа:
– Звони ребятам, Андрюха, поедем к Шацу. Похоже, я разгадал комбинацию! Осталось узнать имя…
Петр
Поговорив с Головиным, Петр тут же помчался в загородный дом Отрадова, чтобы вызволить несчастную Аню из его паучьих лап. Каково же было его удивление, когда красномордый охранник в валенках сообщил об отсутствии не только хозяина, но и его гостьи. На вопрос, куда она делась, тот ответил, что сбежала. А вот почему, он не знал, сбежала, и все. «Ненормальная какая-то, – поделился с Петром обескураженный секьюрити. – Полезла через забор, будто ворот нет…»
Поведение Ани не показалось Петру странным: наверное, девушка что-то заподозрила, вот и покинула дом столь нетрадиционным способом – через главный вход не рискнула, решила, что ее не выпустят. Куда она могла направиться, он понятия не имел, что не в квартиру Новицкой – точно, он звонил туда, и ему никто не ответил. В свою коммуналку? Но там ей делать нечего. К подруге? Насколько он знал, таковых у Ани не было. Просто решила прогуляться по лесу? Сомнительно… Петр достал телефон, набрал Анин номер, в трубке раздалось вежливо-безликое: «Абонент не отвечает…» Отключила, не хочет ни с кем разговаривать… Или случилось что?
Пока он рисовал в своем воображении страшные картины Аниных мучений, к особняку подкатил сильно подержанный «Фольксваген Пассат», из которого показался не менее подержанный мужчина, то бишь Сергей Отрадов. Увидев Петра у ворот своего дома, он удивился, но приветливо кивнул и протянул руку для пожатия.
– Аня от вас сбежала, – выпалил Петр, игнорируя протянутую пятерню.
– Как сбежала?
– Через забор, – доложил охранник. – Перелезла и деру…
– Зачем? – ошарашенно спросил Сергей, но не у своего цербера, а у Петра.
– Я не знаю, а вы?
– А я откуда? Меня и дома-то не было!
– Может, что-то в вашем доме показалось ей пугающим? Или подозрительным?
– Да бросьте вы! В моем особняке, кроме паутины, ничего пугающего нет…
– А подозрительного?
– Вы думаете, что она, как жена Синей Бороды, наткнулась на комнату, по стенам которой висят скальпы убиенных мною женщин? – раздраженно спросил Сергей. – Так вот, вынужден вас разочаровать, ничего такого в моем доме нет!
– Я не хотел вас обидеть… – пошел на попятную Петр. – Просто сам не понимаю, почему она так себя повела…
Сергей нервно взъерошил свои густые волосы, шумно выдохнул, было видно, что он волнуется.
– В каком направлении она двинулась? – спросил Отрадов у охранника.
– К платформе…
– Значит, в Москву собралась вернуться… – Он торопливо зашагал к своей машине. – Поедемте, Петр Алексеевич, надо ее искать!
Петр бросился к своему «Пежо», но Отрадов его остановил:
– Давайте в мою, она маневреннее!
Петр не стал спорить, нырнул в салон «Фольксвагена», Отрадов тут же завел мотор, и машина рванула по грязной дороге, обстреляв комьями жидкого серого снега валенки охранника.
– Можно вопрос? – сразу заговорил Петр.
– Можно.
– Зачем вам понадобилось знакомиться с Аней?
Сергей недовольно покосился на Петра, видно, не хотел ничего объяснять, но ответил:
– Из любопытства. Мне было интересно, что в ней нашла Лина… Она редко сближалась с посторонними людьми. А тут какая-то девчонка! – Он сбавил скорость, поворачивая к платформе, затем погнал машину вдоль железнодорожного полотна в сторону Москвы. – Я, если уж начистоту, Аню подозревал в мошенничестве…
– Аню? – не смог скрыть удивления Петр.
– Ну я же ее не знал, вот и напридумывал себе! Решил, что девчонка обманом заставила Лину составить завещание в свою пользу… Сестра была старая совсем, вдруг, думаю, она умом повредилась…
– Уверяю вас, Элеонора Георгиевна до последних дней находилась в здравом уме…
– А я ведь и вас подозревал, – сверкнув на Петра своими черными глазами, сказал Сергей, – в сговоре с наследницей.
– Ну и воображение у вас, – только и мог вымолвить тот.
– Поэтому я так обрадовался, когда вы изъявили желание меня сопроводить к Ане. Думаю, вот и посмотрю, какие у них отношения… Если хоть что-то подозрительное увижу – обоих по судам затаскаю! И плевать, что вы сами ушлый законник, если надо, я Генри Резника найму, у меня денег хватит.
– Теперь, надеюсь, вы НАМ с Аней верите?
– Теперь верю.
– А я вам нет, – бросил Петр.
Отрадов был весьма удивлен, услышав его заявление.
– А мне с какой стати?
– Вы точно адреса Новицкой не знали?
Он помялся:
– Знал. Мне Элеонора указала его в последней открытке.
– Зачем тогда мне звонили?
– Для алиби.
– В каком смысле? – подозрительно спросил Петр.
– Когда бы выяснилось, что я был у Ани, вы, Петр Алексеевич, а самое главное, следователь Головин Станислав Палыч, который меня терпеть не может и просто мечтает приписать мне убийство Элеоноры, решили бы, что адрес мне известен потому, что я слежу за девушкой, дабы и ее жизни лишить…
– А вы не следили?
– Боже упаси!
И с таким выражением это было сказано, что Петр ему поверил. Отрадов это почувствовал и заговорил более доброжелательно, без агрессии:
– Вы, Петр Алексеевич, не в курсе, с какого боку Аня Элеоноре внучка?
– Пытаюсь выяснить, но пока безрезультатно…
– Вы верите в это?
– И да, и нет.
– Скорее да или нет?
– Да. Скорее да… – Петр выглянул в окно, чтобы посмотреть, как далеко они отъехали от станции. Оказалось, прилично. – Поскольку нет оснований сомневаться в Элеоноре Георгиевне. Она не тот человек, который способен шутить столь важными вещами… Раз назвала Аню своей внучкой, значит, так и есть.
– То есть вы не допускаете мысли о том, что Лина приняла желаемое за действительное в силу старческого слабоумия…
– Элеонора Георгиевна до последних дней сохраняла ясность ума. Да вы ведь сами читали ее письмо, скажите, оно похоже на бред сумасшедшего?
– Абсолютно нет… Я, правда, до конца не дочитал – меня Аня отвлекла… – Сергей распахнул ворот пальто, будто ему трудно дышать. – Дедушкой называла…
– Почему вас? – удивился Петр.
Отрадов чуть-чуть опустил стекло, видно, ему на самом деле не хватало воздуха, и хрипло проговорил:
– Я отец той женщины, которую Аня приняла за свою мать.
– Полина Невинная ваша дочь? – не поверил собственным ушам Петр.
– Да.
– А мать… – Он втянул ртом воздух, прежде чем озвучить свое предположение: – Элеонора Георгиевна?
– Да. Поэтому Полина не могла…
– Я знаю. Аню родила Александра Железнова, это проверенный факт. – Петр вынул из-за пазухи сложенный вчетверо факс – еще вчера взял с собой, чтобы показать Ане. – Можете посмотреть…
Отрадов оторвал одну руку от руля, взял листок, пробежал по тексту глазами.
– Кто же тогда отец девушки? – спросил он, возвращая факс.
– Эдуард Петрович, наверное…
– Я разговаривал с ним, он клянется, что в момент зачатия был в Уфе…
– Как он подсчитал момент зачатия?
– Методом вычитания, мне думается…
– Только вычитал он девять, а не семь. Девочка родилась недоношенной двадцать восьмого декабря. А Вульф был на свободе в последних числах апреля, к первомайским праздникам он вернулся в Москву. Я предполагаю, что Новицкий, как большинство «откинувшихся», тут же ушел в загул…
– Во время которого заделал материной домработнице беби? – спросил Сергей и тут же сам себе ответил: – Очень вероятно… После уфимского «концлагеря» Вульф наверняка кидался на все, что шевелится…
– Не ясно только, почему от него скрыли факт отцовства…
– С этим как раз все ясно! Элеонора у Эдика отобрала детей, чтобы оградить их от его дурного влияния. Новорожденную девочку тоже надо было ограждать…
– Мотивы Элеоноры мне как раз понятны, а что заставляло молчать Александру Железнову?
– Либо она была не уверена в том, что именно Эдик отец девочки, либо боялась с ним связываться… – Сергей рассерженно ткнул кулаком в ободок руля. – Одни догадки, черт побери! Ну неужели Лина не могла конкретно в письме указать, кто родители девочки? Разве так сложно черкнуть два лишних слова?
– Конечно, Элеоноре Георгиевне было не сложно это написать… – Петр позволил себе сдержанную улыбку. – Как и указать, где она спрятала драгоценности… Но это слишком просто, вы не находите?
– К чему вы клоните, не пойму?
– Ваша внучатая племянница Ефросинья рассказывала мне о страсти Элеоноры Георгиевны к всевозможным тайнам, загадкам… История фамильных сокровищ Шаховских, зарытых в склепе прадеда, произвела на нее такое сильное впечатление, что Элеонора возжелала поступить так же, как ее мать, то есть спрятать драгоценности в недосягаемом месте, а план поисков зашифровать. Только Элеонора Георгиевна хотела поиграть в две игры. В одну с законными внуками: Ефросиньей и Денисом, в другую с Аней. Первая «Найди сокровища», вторая «Найди родителей»… Не случайно же она так изобретательно спрятала записку. Куда проще было оставить ее у меня, дав указание передать Анне Железновой лично в руки сразу после своей смерти…
– Тогда в этой записке должны быть указания, как выйти на след родителей, а их нет…
– Вы сами сказали, что не дочитали письмо до конца. Да и видели вы его мельком… Указания там есть, я уверен. Но сумеет ли их Аня расшифровать…
– Я помогу, если надо. Мне уже самому интересно узнать правду…
– Втянула-таки Элеонора нас в игру «Найди родителей», а, Сергей Георгиевич?
Отрадов улыбнулся, но ничего не сказал. Петр тоже не стал нарушать тишину, вместо этого он посмотрел в окно: оказалось, они почти у цели, МКАД осталась позади, а впереди сверкала огнями вечерняя Москва.
– Где сейчас Аня, как считаете? – спросил Сергей, прибавляя газу.
– Либо в квартире, либо в своей коммуналке – больше ей податься некуда.
– Можно на один из вокзалов.
– Зачем?
– Там людно, поэтому не страшно… А мне думается, Аня сильно трусит сейчас…
– Но мы с вами откуда поиски начнем?
– Самая ближняя цель – квартира. Туда заскочим.
– Сколько еще ехать?
Отрадов глянул на спидометр, потом на часы и бросил:
– Через четверть часа будем на месте.
Так и вышло: спустя пятнадцать минут они парковались у Аниного подъезда. Пока Сергей пристраивал машину между большущим сугробом и забором, Петр смотрел на окна квартиры. Света не было. Подъездные оконца тоже были темны – видно, опять кто-то вывернул все лампочки.
– Фонарика нет? – спросил Петр у Сергея.
– Есть, но искать долго. Пойдем так, я в темноте, как кошка, вижу, доведу…
Они вошли в подъезд. Поднялись на четвертый этаж: Сергей ступал уверенно, будто на самом деле обладал кошачьим зрением, а Петр – спотыкаясь и боясь кувыркнуться. На нужной площадке было светлее, на бетонном полу в граненом стакане стояла зажженная свеча, озаряя пространство. В желтом ее свете Петр разглядел женщину с веником и кошку с рыбьим хвостом. Первая подметала пол, вторая ужинала. Увидев двоих мужчин, женщина (весьма потрепанного вида, явно пьющая) кокетливо пригладила волосы, а кошка (гладкая, трехцветная, судя по животу, беременная) шмыгнула вверх по ступенькам.
– Вы к кому, молодые люди? – зазывно улыбнулась дама с веником, оценивающе окидывая взором обоих. – Не ко мне?
– Мы к вашей соседке, Анне, – как можно приветливее отозвался Петр. – Вы ее, часом, не видели?
– А зачем она вам? – проигнорировала второй вопрос подметальщица.
Петр открыл рот, чтобы ответить, но тут Сергей, который в момент разговора давил на звонок, воскликнул:
– Похоже, в квартире ее нет!
– Нет, – поддакнула женщина. – Я весь день пытаюсь ее поймать, а все никак…
– Вы кто такая? – поморщившись, спросил Сергей.
– Соседка, Ольга Петрова, – ответила она и указала на дверь, находящуюся напротив Аниной. – Тут живу…
– Значит, весь день ее не было? – уточнил Петр.
– Нет. Я через каждый час стучала – никто не открыл… – Она потрясла в воздухе веником. – Самой убирать приходится, хотя это ее дело! Землю накидала она, молоко разлила она, еще черепки разбила, а подметать мне… Несправедливо!
Пока она жаловалась, Сергей Отрадов изучал замки: пристально их разглядывал, водил пальцем по скважинам.
– Вы чего пытаетесь найти? – спросил Петр удивленно.
– Следы взлома…
– Ой, перестаньте, Сергей Георгиевич, кому это надо…
– Не знаю кому, но дверь пытались вскрыть.
– Бросьте!
– Я вам точно говорю! Я с бывалым домушником в одной камере семь лет отсидел и многому научился… В смысле теории… – Сергей глянул на соседку Ольгу. – Никто сегодня возле этой двери не крутился?
– Вчера только…
– А вчера кто?
– Ясно кто – менты! Вокруг трупа бабы Симы не просто кружились – вальсировали!
– Я не про ментов вас спрашиваю.
– А про кого? – соседка захлопала глазами.
– Подозрительных личностей никаких не заметили?
– Да у нас тут каждая личность подозрительная, – хохотнула она. – Пьянь одна…
Поняв, что ничего путного соседка не скажет, Сергей направился к лестнице, дабы пуститься в обратный путь. Но тут женщина, взмахнув веником, как знаменем победы, воскликнула:
– Видела, видела подозрительную личность! Шарахалась вокруг дома!
– Когда?
– Вчера и позавчера…
– А сегодня?
– Сегодня не видела, потому что из дома не выходила! А вчера с утра я к сараям бегала – вскрыли у нас их, надо было посмотреть, что пропало…
– И? – поторопил ее Сергей.
– И увидела! Стояла она за мусорными бачками, пряталась…
– Она?
– Ну… личность подозрительная.
– Разглядели ее?
– Нет, она сразу смылась.
– Хотя бы можете сказать, мужчина это был или женщина?
– Пальто вроде бабское… По типу халата банного, с поясом. Шляпа не поймешь какая: поля большие, как бы тоже бабская, но вот у Боярского почти такая же, а он настоящий мужик!
– Лица не видели?
– Не… Шарфом закрыто было!
– А раньше вы этого человека не видели?
Она пожевала кончик куцей косы, подумала и выдала:
– Че-то мне кажется, будто видела… Тока не помню, когда точно.
– Неделю, две назад?
– Раньше. – Она наморщила лоб. – Вроде бабка Лина еще жива была…
– Так вроде или точно?
– Не помню я! – Ольга потеребила обслюнявленную косичку и конфузливо пробормотала: – Запой у меня тогда был. Все как в тумане… Но пальто помню и шляпу… Я вроде у этой шляпы сигарету попросила, но она не дала… Смылась, как позавчера.
– Вы почему про шляпу милиции не рассказали? – строго спросил Петр.
– Я ж те говорю – в запое была! На той неделе только оклемалась… – Она сверкнула на мужчин хитрыми глазами. – Не пью и не тянет, да только бабу Симу помянуть бы надо. Через силу выпить стопочку… За упокой…
Петр не понял, к чему она завела этот разговор, а вот Сергей сразу ее раскусил:
– Ста рублей хватит?
– Да, – обрадовалась Ольга. – Четверочек куплю и пельмешек. Помяну.
Отрадов вытащил из кармана смятую сотенную купюру, протянул Ольге. Та молниеносно схватила ее и сразу заспешила в квартиру – одеться да бежать за бутылкой (не четвертной, скорее всего, а пол-литровой). Петр остановил ее, тронув за плечо:
– Вы, пожалуйста, если увидите Аню, мне позвоните, я вам визитку дам…
– Нет у меня телефона, звонить неоткуда. Но передать Аньке, что вы приходили, – передам. Не беспокойтесь.
Выпалив это, она скрылась за дверью. Кошка шмыгнула за ней, едва протиснувшись в щель. Тут же и свеча, догорев, погасла. Мужчины остались на площадке одни в полной темноте.
– Куда теперь? – спросил Петр.
– В коммуналку. Вы знаете адрес?
– Да.
– Тогда пошли! – скомандовал Сергей и, взяв Моисеева за руку, повел по лестнице вниз.
Эдуард
На дверном стекле ломбарда висела табличка «Закрыто», но Эдуард Петрович все же постучал, он знал, что хозяин находится внутри и сейчас, сняв кассу, прячет деньги и особо ценные вещи в сейф.
Из-за двери кто-то (наверное, охранник) пролаял:
– Мы закрылись! Читайте внимательней вывеску: часы работы с десяти до девятнадцати.
Эдуард Петрович лай проигнорировал: постучал вновь.
– Ты тупой? Сказано, закрыты! – рявкнул цербер из-за двери.
На это заявление Вульф ответил очередным стуком, причем более громким.
Терпение охранника лопнуло – он распахнул дверь и, поигрывая дубинкой, вышел на улицу. Со словами «Ну ты че, мужик, не врубаешься?» он шагнул к Эдуарду…
В следующий миг мальчики Вульфа схватили его за плечи и втолкнули в помещение. Эдуард Петрович неспешно вошел следом. Как он и предполагал, Шац был на месте: восседал за угловым столиком и, мусоля пальцы, пересчитывал денежки. Услышав треньканье колокольчика, висящего над дверью, он поднял близорукие глаза (под правым голубел плохо замазанный синяк).
Увидев Эдуарда Петровича, антиквар ахнул и затрясся, отчего банкноты в его руках заходили ходуном.
– Обосрался, Абрамчик? – хмыкнул Вульф. – Значит, совесть не чиста…
Шац метнул панический взгляд на охранника, но того держали крепко: мальчики Вульфа, в отличие от вневедомственников, были ребятами тренированными, крепкими, быстрыми. А местный страж имел толстый отсиженный зад, пивное брюшко, вялые мышцы и притупленную от вечного безделья реакцию.
– Ну, что, Абраша, побазарим по-хорошему? Или мне тебя за яйца к люстре подвесить?
– Я не понимаю, Эдуард Петрович… – залепетал антиквар, трясясь еще больше, купюры же из его руки вылетели и рассыпались по столу.
– Все ты понимаешь – вон как глазки бегают… Ну так что, по-хорошему или по-плохому?
– П-п-о-хорошему, – заикаясь, выдавил Шац. – И Илью не трогайте, пожалуйста, у него двое детей…
– Ну его уже потрогали, – хохотнул Эдик. – Что ж ты, Абрамчик, таких тюфяков нанимаешь? Все денег жалеешь? Зря! Эдак тебя еще раз ограбят, а у тебя, как поговаривают, и так делишки идут ни шатко ни валко…
Эдуард Петрович смерил трясущегося антиквара брезгливым взглядом, потом обратился к одному из своих парней:
– Марат, отведи этого героя, – дернул двойным подбородком в сторону охранника, – в подсобку, проследи, чтоб не рыпался…
– Вы его не убьете? – взволнованно спросил Шац.
– Я даже тебя не убью, если будешь хорошо себя вести… Но в последнее время ты ведешь себя плохо, поэтому ничего не могу обещать…
– Эдуард Петрович, что вы такое говорите?! Я все делаю, как вы велели! После разговора с вашими мальчиками, – он потрогал свой синяк, – я о вас даже с мамой родной не разговариваю, не то что с ментами…
– А нет ли чего такого, что ты от меня скрываешь? – прищурившись, спросил Вульф.
Шац захлопал выпуклыми светло-карими глазами: то ли не понимал, к чему Эдик клонит, то ли «дурочку играл» (с этого хитрожопого станется).
– Что зенки на меня пялишь? – осерчал Эдуард Петрович. – Я тебе не красна девица…
– Я просто вас не понимаю, – пролепетал Шац, опуская очи долу.
– Не понимаешь, значит… Ладно, сейчас объясню. – И Вульф полез в карман своей дубленки и небрежно, как другие вынимают зажигалки, достал из него золотой, украшенный крупными камнями браслет. – Узнаешь?
Антиквар подался вперед и, сощурившись, уставился на украшение.
– Это османский браслет, – нервно проговорил он. – Тот самый, который я отдал взамен вашего кинжала… Но я по-прежнему не понимаю…
– Давай, чтобы тебе лишний раз не повторять «я не понимаю», я все по полочкам разложу, растолкую, а ты потом ответишь на мой вопрос… Всего на один. Лады?
Шац нервно сглотнул, в глазах вместо наигранной растерянности появилась паника. Эдуард Петрович, заметивший эту метаморфозу, многозначительно хмыкнул и заговорил:
– Два месяца назад я сказал тебе, что собираюсь свой дамасский кинжал, тот самый, из гробницы Эль-Саладина, подарить послу Сирии. Через пару дней ты звонишь мне и сообщаешь, что в ваших кругах ходят слухи о том, что мой ножичек всего лишь копия легендарного. Старинная, искусная, но копия, и лет ему всего лишь триста, а не семьсот. Ты предлагаешь мне провести экспертизу, я соглашаюсь, привожу кинжал тебе, и спустя три дня его похищают из твоего магазина вместе с другими ценностями… Я правильно излагаю? – Шац кивнул, Эдик продолжил: – Я был крайне рассержен, но ты успокоил меня, заверив, что такая приметная вещь (подлинная, как оказалось) обязательно всплывет и мы вернем ее, а чтобы компенсировать мою потерю, ты подарил мне браслет из набора… Ты оказался прав – кинжал всплыл! Им убили мою мать…
Из глаз Шаца брызнули слезы, он поднял очки на лоб, вытер рукавом затертого пиджака мокрые щеки, шмыгнул носом, опустил голову, а очки на место так и не вернул, забыл, наверное.
– Когда я узнал, что мою мать убили моим кинжалом, я сделал два вывода. Первый: пулю про копию пустили не случайно, кому-то нужно было, чтобы я отдал кинжал на экспертизу, потому что выкрасть его из моего дома не представлялось никакой возможности. И второй: украли его для того, чтобы совершить им убийство. Как я понимаю, некто вздумал свалить свое преступление на меня. Мать моя, кинжал мой, все ясно. Только одного этот человек не учел: кинжал я покупал нелегально, то есть документального подтверждения факту владения им нет. Конечно, есть еще антиквар, поспособствовавший приобретению, но он после убедительной просьбы, – Эдуард ткнул пальцем в фингал под глазом Шаца, – решил сей факт скрыть. Отсюда еще вывод: некто просчитался! Перемудрил! На этом я до поры успокоился…
Услышав последние слова, Шац вздрогнул всем тщедушным телом.
– Почему до поры? Эдуард Петрович, что вы такое гово…
– Я был уверен, что ты не имеешь к пропаже кинжала никакого отношения. Я знаю, какой ты трус, и считал, что против меня ты не попрешь… Даже когда ты болтнул лишнего ментовскому майоришке, я не заподозрил тебя в соучастии…
– Я никогда… никогда бы не посмел…
– Вот и я так думал, – радостно сообщил Вульф. – До сегодняшнего дня. Но сегодня мне сорока на хвосте одну новость принесла… Говорят, ты активно ищешь покупателей на старинные украшения: сережечки, кольешки, браслетики… Откуда дровишки?
– Появился новый к-к-клиент… – стуча зубами, проговорил Шац. – Из провинции…
– А еще есть сведения, что ты на историческую родину намылился… Правильно, конечно, там я тебя достал бы не так скоро…
– Наговорили, наговорили на меня! Не собираюсь я, богом клянусь…
– Все проверено, милый друг, ты не просто собираешься, а сидишь на чемоданах! И драгоценности мне до боли знакомы – Чевчевадзе очень хорошо колье описал… Фамильное колье князей Шаховских…
– Нет, нет… – бормотал Шац, как в бреду.
– Раскусил я тебя, Абрашка, – жестко процедил Эдуард. – В тебе жадность сильнее страха. Тот, кто подговорил тебя мой ножичек притырить, пообещал продавать сокровища моей матери через тебя. Сколько ты, иуда, процентов выторговал? Десять или двадцать?
– Эдуард Петрович, миленький, сжальтесь… – в голос зарыдал Шац, глотая слезы. – Запугали меня… Заставили…
– Сказок мне рассказывать не надо, соплями брызгать тоже…
– Не убивайте! – выкрикнул антиквар, сползая со стула на пол.
– Я ж тебе говорил, что не убью, чего развопился? Но ответить за поступок придется… Ломбардик этот на меня перепишешь. Сейчас же адвокатов вызовем, все оформим…
– Да, да… Хорошо…
– А завтра чтобы духу твоего в моем городе не было…
– Завтра? Но как я смогу…
– Если в десять утра мои ребята застанут тебя здесь или на квартире, пеняй на себя. Фонарем под глазом и треснутым ребрышком не отделаешься… Две пули, как минимум: в сердце и в голову. Может, и больше: они у меня любят сначала яйца отстреливать…
Эдуард Петрович поднялся с кресла, подошел к скрючившемуся на полу Шацу, взял его за шиворот, без усилий поднял, швырнул на диван. Потом склонился над ним и сказал только одно слово:
– Имя.
Антиквар поднял на Вульфа полубезумные глаза и прошептал не только имя, но и фамилию.
И Эдуард Петрович все понял.
Теперь он знал, кто убил его мать.
Аня
Перешагнув через повалившийся столб, Аня ступила на территорию кооператива «Усадьба». Вернее, сначала провалилась по колено в снег, а потом, когда ботинок коснулся земли, ступила. С трудом передвигая ноги, побрела к торчащей из сугроба будке. Хотелось верить, что это именно та, о которой писала баба Лина.
Добравшись до конуры, Аня разгребла снег у ее бока, подсунула лопату под дно, потянула вверх… Будка поддалась, но с трудом. Не примерзла, что хорошо, но тяжелая, что, безусловно, плохо. Значит, сначала надо расчистить снег вокруг, смести его с крыши, а уж потом пытаться будку двигать. Взяв лопатку двумя руками, Аня стала расшвыривать снег.
Спустя пятнадцать минут собачий домик был сдвинут – показался квадрат мокрой земли. Примерившись, Аня вонзила лопату в самый его центр.
Копать оказалось сложнее, чем она предполагала. Земля была мерзлая, лопатка маленькая, ко всему прочему сил у Ани осталось совсем немного. Проковырявшись больше получаса, горе-копательница не углубилась больше чем на тридцать сантиметров. Такими темпами она закончит только к утру!
Стало темнеть. Аня зажгла фонарь. В его тусклом свете разглядела на своих ладонях мозоли, но вид страшных волдырей ее не остановил – раз надо вырыть собаку для собственного блага, значит, выроем!
Когда «Усадьба» погрузилась в темноту, Аня добралась до своей цели. На метровой глубине в земле покоился довольно крупный полиэтиленовый сверток. Аня опасливо ткнула его черенком лопаты. На собачий труп вроде не похоже, а на что похоже, неясно…
Покряхтывая, Аня вытащила его из ямы.
Развернула полиэтилен. Под ним был холщовый мешок, под мешком бумага. Сорвав ее, Аня чуть не закричала. На снегу сидела собака! Толстая коричневая псина породы бульдог. Ее лобастая голова была повернута на бок, будто она примеривается, за какое место лучше Аню укусить.
Когда первый страх прошел, Анюта разглядела, что бульдожка из керамики. Эдакая крупная копилка в форме собаки – на ее хребте имелась заклеенная скотчем прорезь для денег. Аня подняла псину со снега (тяжелая, зараза!), встряхнула. Внутри что-то звякнуло. Оторвав от края прорези скотч, Аня заглянула в нутро собаки. Что-то блеснуло, но не золото, а будто фольга…
Тут фонарь погас, очевидно, батарейка села, и Аня перестала видеть не только содержимое копилки, но и свои руки. «Надо выбираться, – решила она. – Собакой займемся позже!»
Кое-как доковыляв до забора, Аня перелезла через столб и выбралась на тропу. К счастью, вечер был не очень темным, и глаза, привыкшие к мраку, сумели разглядеть дорогу: поворот, мостик, проулок, платформа. Добралась! Вот и станционный домик, естественно, не работающий, хорошо хоть расписание вывешено снаружи. Аня подошла к нему вплотную, стала изучать… Когда прочла, что последняя электричка до Москвы ушла полтора часа назад, не поверила, решила, что неправильно разобрала цифры. Пришлось лезть в сумку за спичками. Зажгла одну, приблизила к расписанию… Так и есть, ушла! А следующая будет только в половине девятого утра! Какой кошмар! Одна-одинешенька (бульдожка не в счет) в богом забытом уголке, где даже вокзала нет…
И что ей теперь делать? Как ехать в Москву?
Аня начала озираться по сторонам в надежде отыскать стоянку такси или хотя бы одинокого частника, она знала, что на полустанках иногда дежурят мужчины, подрабатывающие извозом, но в Клюевке, как выяснилось, зарабатывать на хлеб таким сомнительным способом желающих не было – ни одной машины поблизости не стояло. Зато чуть в стороне от станционного домика Аня увидела магазин, судя по ярко освещенному окошку, работающий. Она направилась к нему. Деньги у нее имелись, можно купить что-нибудь поесть и попить, да и погреться не мешало – во влажной одежде Аня стала замерзать.
Магазинчик был бедненьким, это Аня поняла, когда вошла. Два прилавка: с колбасой и рыбой, холодильник с мороженым и пельменями и батарея бутылок за спиной у тучной продавщицы – вот и весь ассортимент. Правда, у кассы еще горкой лежали презервативы с неуместными в такой холод голыми попами на обертках.
– Покупают? – с интересом спросила Аня у толстой продавщицы.
– Гондоны-то? Не… Больше водку… Вот хозяин и предложил: каждому, купившему две бутылки, резинку в подарок.
– Он за безопасный секс?
– Он за то, чтоб товар не залеживался… А у презиков срок годности кончается… – Она довольно приветливо кивнула: – А тебе чего?
– Попить бы…
– Водка, пиво, портвешок?
– Нет, мне соку.
Тетка достала с полки яркую коробку и бухнула ее на прилавок с комментарием:
– Только апельсиновый.
– Спасибо… А еще перекусить бы…
– Печенье возьми, свежее…
– А чипсы есть?
– Есть, но не советую есть, – скаламбурила тетка. – Прогорклые они…
– Тогда печенье давайте…
– А собачке? – хохотнула та – веселые, однако, продавщицы в Клюевке.
– Она уже ела, – улыбнулась в ответ Аня.
– Ты чего тут? – спросила тетка, выбивая чек. – Вроде не наша?
– Я в гости приехала, к родственнице, – соврала Аня. – На день рождения, вот собачку в подарок привезла, а хозяев нет…
– К кому?
– К Новицкой Элеоноре Георгиевне.
– У нас таких нет.
– У нее здесь дача, в «Усадьбе»…
– Ну ты даешь! – захохотала тетка, долбанув кулаком по крышке кассового аппарата. – «Усадьба» заброшена давно! Да и раньше там зимой никто не жил! Кто над тобой так подшутил, девонька?
– Не знаю… Племянник, наверное…
– Вот нехристь! – возмутилась женщина. – Как до дома добираться будешь? Ты ведь из Москвы?
– Из Москвы, – тяжко выдохнула Аня. – А как добираться, не знаю…
– Бабки есть? – деловито осведомилась продавщица. – Если есть, тогда на тачке. До Москвы часа полтора езды…
– Деньги есть, машин нет… Я смотрела…
– Пятихатку кинешь – довезу.
– На чем? – не поняла Аня.
– На ласточке своей… – Тетка вышла из-за прилавка, встала напротив Ани, глянула на нее сверху добрыми, небрежно накрашенными глазами и представилась: – Ниной меня зовут.
– А я Аня.
– Ну че, Анютка, есть пятихатка?
– Есть.
– Ну тогда почапали… – Она облачилась в потрепанную телогрейку, на голову намотала пуховый платок. – Холодно на улице?
– Нет. Нормально… – Аня удивленно следила за Ниниными сборами. – А вы что, так просто уйдете? И магазин бросите?
– Почему брошу? Запру, на сигнализацию поставлю, все как положено…
– Так до закрытия еще сорок минут.
– И че? Все равно народу никого. – Она достала из кармана связку ключей и скомандовала: – Пошли!
Аня послушно двинулась за благодетельницей.
Когда дверь магазина была заперта, а сигнализация включена, Нина зашагала в направлении проулка, но не того, по которому шла Аня, а дальнего. Оказалось, что машина стояла прямо там: между двух заборов. Жутко потрепанная «Нива» с самодельным «кенгурятником» на морде.
– Вот она, моя ласточка, – промурлыкала Нина, любовно смахивая с бампера снег. – Ждет меня…
– Ваша? – с уважением протянула Аня.
– Мужа. Но он уже несколько лет за баранку не садится, все протрезветь не может. Вот я и отобрала. Мне до дома добираться долго – я на самом краю деревни живу… – Она открыла дверцу. – Садись. Ща прогреем маленько, тепло будет…
Аня забралась в холодный салон, устроилась, барбоса усадила рядом. Нина разместилась за баранкой, забренчала ключами. Через несколько минут машина тронулась.
Всю дорогу до Москвы Нина не замолкала, успела рассказать о себе все, начиная с первых дней жизни и заканчивая сегодняшним утром, когда муж-оглоед разбил ее любимую чашку, а она его за это побила табуреткой. Аня ее не перебивала – понимала, что, когда закончатся рассказы, начнутся вопросы, а отвечать на них (на любые) она не собиралась… Придется либо врать, либо исповедоваться, а ни того, ни другого делать не хотелось.
Нина довезла Аню до первой станции метро, хотела прямо до дома, но Москвы не знала и боялась заблудиться.
К счастью, подземка еще работала. Аня вошла внутрь, съехала на эскалаторе к перрону, села в поезд, стала прикидывать, во сколько приедет домой. По самым оптимистическим подсчетам, не раньше часа ночи. Это ужасно! Потому что идти по подъезду, в котором лежала мертвая тетя Сима, очень жутко. Тем более света на площадке, наверное, так и нет, зато есть меловой трафарет на бетоне: надеяться на то, что его смыли соседи-алкаши, не приходится… Эх, жалко, что сейчас магазины не работают, а то батареек бы купила, чтоб в фонарь вставить, со светом все-таки спокойнее…
Аня достала из сумки бесполезный фонарик, пощелкала кнопкой. Чуда не произошло – он не зажегся. Тогда Аня вынула батарейки и начала усиленно стучать ими друг о друга: она слышала, что после такой экзекуции они могут еще немного поработать. Не врали люди! Когда батарейки были возвращены на прежнее место, фонарик зажегся. Это придало Ане смелости, и она уже без страха стала думать о возвращении домой. Первое, что сделает, попав в квартиру, позвонит следователю Стасу, второе – вытащит из керамического бульдога содержимое (хотелось надеяться, что для этого не придется его разбивать – жалко), и третье – заляжет в горячую ванну с кружкой дымящегося чая.
Из метро Аня вышла в половине первого. До дома ей добираться недолго, минут пятнадцать, значит, в квартиру она попадет даже раньше, чем планировала.
По улице идти было не страшно: горели фонари, попадались одинокие, совсем не подозрительные прохожие. Но чем ближе она подходила к своему дому, тем неспокойнее становилось на сердце – в подъезд входить было жутко даже с фонариком. А уж когда Аня увидела приставленную к закрытой двери подвала крышку гроба, ей просто захотелось убежать… Не убежала, потому что некуда! И помочь ей некому… Ни Эдуарду Петровичу, ни Сергею Георгиевичу, ни Петру Алексеевичу она больше не доверяла!
В подъезд вошла с опаской, сильно волнуясь. Как и предполагалось, света не было, даже на третьем не горела привычная сорокаваттка. Аня зажгла фонарик, двинулась по лестнице вверх. Несмотря на страх, шла медленно, боялась оступиться. Дошла-таки. Слава всевышнему! Достала из сумки связку ключей, стала открывать. Открыла первый, взялась за второй, и тут фонарь погас. Кончилось действие избитых батареек!
С нарастающей паникой Аня задергала ключом в замочной скважине.
Позади нее что-то зашуршало. Наверное, соседская кошка сменила положение, она всегда спит на коврике у двери, постаралась успокоить себя Аня.
Она опять подергала ключом – он почему-то не желал поворачиваться, хотя обычно замок поддавался сразу. Кошка опять завозилась. А Аня, наконец, открыла дверь…
В тот же миг ее кто-то больно схватил сзади за шею и втащил в квартиру.
Аня попыталась вырваться, но тут же получила пинок в поясницу.
Она набрала полные легкие воздуха, чтобы закричать, только вместо крика из ее груди вырвался слабый всхлип – тот, кто держал ее стальными пальцами за шею, двинул ей кулаком по почкам. Потом он швырнул ее в глубь прихожей, Аня отлетела, стукнулась лбом о косяк, осела на пол…
Несколько секунд она тупо пялилась в расцвеченную вспышками света темноту, а потом потеряла сознание.
Дусик
Дусик зажег фонарь, поставил его на тумбочку. Маленькое помещение тут же осветилось целиком, и он смог разглядеть всю убогость обстановки: деревянную вешалку на стене, завешанную каким-то барахлом, уродский ящик для обуви, табурет с рваным дерматином на сиденье, истертый половичок на дощатом (не паркетном!) полу. Просто не верится, что его бабка, княжна Шаховская, жила в эдаком бомжатнике! Вот для приживалки ее эта халупа самое подходящее место, но только не для аристократичной Элеоноры…
Дусик шагнул к лежащей на полу девчонке. Если бы он так хорошо не запомнил ее лица, то сейчас ни за что бы не узнал ее. Изменилась чмошница Анька, сильно изменилась. Дубленочку модную (пусть и в прошлом сезоне) прикупила, хорошую стрижку сделала, покрасила волосы. Теперь, пожалуй, бабкина халупа и для нее нехороша…
Девчонка застонала, открыла глаза, бессмысленно посмотрела на Дусика.
– Че уставилась? – спросил он весело. – Певца Дэниса не узнаешь?
Аня прикрыла веки, сморщилась от боли – сильно, видно, долбанулась. Дусик присел рядом с ней на корточки, достал из кармана нож. Когда девушка открыла глаза, первое, что увидела, – это клинок, устремленный ей в лицо. Она вздрогнула всем телом и инстинктивно вскинула руку, защищаясь.
– Страшно? – хмыкнул Дусик, его очень порадовал ее страх.
– Что вам нужно? – чуть слышно спросила она, убирая руку от лица.
– Будто не знаешь? Я пришел за тем, что принадлежит мне по праву…
– Я не понимаю…
– Все ты понимаешь, – прошипел Дусик и легонько (пока легонько) шлепнул девушку по щеке. – Не притворяйся идиоткой… Я давно подозревал, что ты нашла бабкины цацки, и вот теперь убедился… – Он потеребил край ее дубленки. – Тебе на свою грошовую зарплату такой прикидец не купить…
Девушка шумно сглотнула, но ничего не сказала. «Молчание – знак согласия», – решил Дусик и воодушевился.
– Ну и где бабка добро прятала? – с любопытством спросил он. – Не в сарае, это точно, я все обшарил…
– Так это вы?
– Ага. Полночи возился. В квартиру тоже пытался проникнуть, только бабка таких запоров навороченных понаставила, что хрен с моей примитивной отмычкой влезешь…
– Зря старались, никаких сокровищ не существует…
– Хрена лысого! Они существуют! И ты знаешь об этом, как никто… – Он придвинулся ближе, схватил ее за шею, поиграл перед глазами ножиком. – Говори, где спрятала, иначе пришью…
Из глаз Ани покатились крупные слезы, но она опять ничего не сказала.
– Ты че из себя Зою Космодемьянскую корчишь? – вышел из себя Дусик. – Помрешь, тебе цацки не понадобятся…
– У меня ничего нет, – просипела она, пытаясь оторвать от своего горла его пальцы. – Вы ошиблись…
Дусик со злостью сдавил ее цыплячью шею, была б его воля, удавил бы тут же, но нельзя… Сначала необходимо вытрясти из нее сведения… Или, может, пока самому поискать? А что? Времени полно, квартира маленькая. Эту дуру можно связать, сунуть ей в рот кляп, а самому заняться обыском.
Мысль показалась Дусику здравой. Он осмотрелся по сторонам, выискивая подходящую для кляпа вещицу (веревка у него с собой была), но наткнулся взглядом на нечто более интересное… Рядом с Аней валялся керамический пес, судя по всему, она принесла его с собой, но уронила, когда упала. Симпатичная статуэтка в форме бульдога. Он помнил ее – это была его самая любимая детская игрушка. Особенно ему нравилось то, что керамический барбос удивительно походил на настоящего, а Дусик просто обожал собак. Но бабка редко позволяла внуку играть с бульдогом, говорила, что вещь слишком дорогая, чтобы давать ее на растерзание маленькому мальчику. Особенно она боялась, что он оторвет собаке голову – статуэтка была не литой, состояла из двух частей: туловища и крупной, лобастой башки, которую можно было вертеть в разные стороны.
– Где ты это взяла? – спросил Дусик, поднимая с пола бульдога. – Я сто лет не видел этого парнягу…
– Мне бабуля его завещала… – пролепетала девица и потянула ручонки к псу.
– Бабуля? – хмыкнул Дусик, шлепнув нахалку по рукам. – Она тебе никто, коза ты приблудная… Сиди уж, не вякай…
Она повиновалась – захлопнула рот и руки за спину спрятала. А Дусик стал разглядывать старого знакомца. Нисколько не изменился, выглядит как новенький: ни царапины, ни трещины, ни отбитого осколка, и голова сидит крепко. Зря бабка так за него переживала! Дусик сорвал с собачьей спины скотч, наклеенный кем-то на прорезь для бросания денег. Глянул внутрь. Там что-то блеснуло! Золото? Нет, не похоже… По цвету скорее серебро, но бабка не опускалась до украшений из этого металла. Тогда платина? Дусик знал, что у старухи было несколько изделий из платины… Он приник глазом к прорези, пытаясь разглядеть источник серебристого блеска, но не смог…
– Где ты взяла эту копилку? – возбужденно вскричал он, хватая Аню за руку.
– Нашла, – испуганно ответила она, вырываясь.
– Где? В этой квартире?
– Нет, на даче…
– На даче, – повторил Дусик, распаляясь еще больше. – На даче, значит… Нашла, где спрятать, старая карга! – Он истерично рассмеялся, рывком прижал бульдога к груди. – Но это все равно теперь мое… Мое, слышишь! Я должен владеть фамильными сокровищами! Я, а не прошмандовка Фроська и уж тем более не ты, никчемная лимитчица…
Дусик вскочил на ноги, поднял копилку над головой и замер в позе атланта.
– Не разбивайте! – пискнула Аня и подалась всем телом вперед. – Она такая красивая!
– Пошла прочь! – рявкнул Дусик, пнув ее в плечо. – Иначе разобью ее о твою голову!
Он сделал вдох и ша-а-а-рахнул копилку об пол.
Она с глухим грохотом стукнулась о доски, хрустнула и развалилась на три части: задние лапы вместе с толстой хвостатой попой, грудь с передними лапами и по-прежнему державшуюся на шее голову… Из нутра пса высыпались блестящие брикеты. Слитки! Платиновые слитки!
Дусик рухнул на колени, поднял один брикет из трех. Поднес к свету…
Под неярким лучом фонаря поблескивала обычная оберточная фольга. Не может быть! Нет, это какая-то ошибка… Под ней должны быть сокровища!
Дусик рванул фольгу, она податливо поддалась, и в руках у него оказалась обычная общая тетрадь в истрепанной обложке.
– Что это? – заорал он, швыряя тетрадку Ане в лицо. – Что ты туда наложила, дура?
– Это не я, а Элеонора Георгиевна…
– Где драгоценности? – Дусик перешел на визг. – Где? Зачем мне это? Что это?
Он схватил еще один сверток, трясущимися руками разодрал фольгу. На пол посыпались какие-то разрисованные листки.
– Где драгоценности? Куда ты их дела? – задыхался от злобы Дусик. – Говори!
– Я ничего не знаю…
– Врешь! – Он подлетел к сжавшейся в комок девушке, вцепился ей в волосы. – Убью!
Она закричала от боли и страха. Дусик переместил руки на ее шею, сомкнул пальцы, с остервенением начал их сдавливать…
Вдруг за его спиной что-то грохнуло. Он не успел обернуться, чтобы посмотреть, что именно, так как в следующий миг неведомая сила подхватила его и швырнула в глубь прихожей. Он шмякнулся грудью о деревянный пол, задохнулся, перевернулся на бок и увидел, как к нему приближается жуткий тип: черный, усатый, скуластый, с бешеными зелеными глазами и мерзкой улыбкой серийного убийцы.
Тип склонился над задыхающимся Дусиком, сунул ему под нос револьвер и почти ласково пропел:
– Ну вот, гаденыш, мы тебя и поймали…
День четвертый
Эдуард
Разметавшись по огромной круглой кровати, Вульф спал и видел сон. Снилась ему Элеонора, молодая, красивая, элегантная, в голубом атласном платье до пят, в лаковых туфельках, она стояла у окна их арбатской квартиры и разговаривала с ним. Разговаривала без слов – рот ее не открывался, застыл в нежной улыбке – но Эдик ее прекрасно слышал и понимал…
«Мой милый мальчик, – шептала она. – Мой сынок… Прости меня, если можешь…»
Вульф хотел перебить ее, крикнув, что давно простил, но слова стояли комом в горле, а без них говорить не получалось… Тогда он шагнул к Элеоноре, но она отдалилась вместе с окном, словно комната вытянулась. Эдик побежал. Но с каждым его шагом мама оказывалась все дальше и дальше… Вот она почти исчезла, слившись с голубым небом. Теперь Эдик видел только ее размытый силуэт, постепенно растворяющийся в голубизне, таявший, как снег на солнце… Когда он совсем испарился, комната стала прежней, но вместо матери у окна появился Дусик. Он жался к подоконнику и скулил, подобно потерявшейся собаке.
– Ты что плачешь? – спросил Эдик – у него неожиданно прорезался голос. – Кто тебя обидел?
Дусик не ответил, только горько всхлипнул, а потом пропал. Но не как Элеонора – постепенно, а разом: был и нет его. Место у окна не долго пустовало, почти сразу его заняла Аня. На ней было то же платье, что и на Элеоноре, те же туфли, только у девушки на шее имелось колье. То самое, фамильное. Оно сверкало, слепя глаза…
И тут Вульф проснулся, услышав, как на прикроватной тумбочке разрывается телефон.
– Алло, – хрипло произнес Эдик, схватив трубку. – Кто это?
– Эдуард Петрович, – заговорил кто-то на другом конце провода. – Извините, что разбудил, я думал, вы уже встали – время девять…
– Кто это?
– Следователь Головин.
– Да-а? – удивленно протянул Вульф, стряхивая с себя дурман дурацкого сна. – И чего вам?
– Я осмелился позвонить, чтобы сообщить вам две новости: хорошую и плохую. Начну с хорошей – сокровища вашей матушки найдены. Вы рады?
– Мне плевать!
– Вы даже не спросите, где и при каких обстоятельствах?
– Нет.
– Тогда перехожу к неприятной новости… – Повисла пауза, которую Новицкий не стал нарушать, пусть майор без наводящих вопросов выкладывает, что надо. И он выложил: – Вашего сына арестовали сегодня ночью при нападении на человека с применением холодного оружия…
– Чего?
– Арестовали, говорю…
– За нападение? Дениску? – тупо переспросил Вульф.
– Он накинулся на молодую женщину, угрожал ей расправой, бил. При задержании у него изъяли нож и набор отмычек… То есть, кроме всего прочего, он незаконно пытался проникнуть в жилище…
– И на кого он напал?
– На Анну Железнову. Он подстерег ее у дверей квартиры и набросился сзади…
– А до этого пробовал квартиру вскрыть, я правильно понимаю?
– Правильно.
– А вы паникер, Станислав Палыч, – хмыкнул Вульф.
– В каком смысле?
– Грозились плохую новость сообщить, а оказалось, что мальчуган мой всего лишь напал на девчонку… – излишне беспечно проговорил Эдуард Петрович. – Три года условно, товарищ майор, стоит ли меня ради такой ерунды беспокоить?
– А я пока до плохой новости не дошел. Как говорится, это присказка, сказка будет впереди…
– Тогда рассказывайте, слушаю…
– Денис Эдуардович Новицкий подозревается в предумышленном убийстве вашей матери и гражданки Голицыной, а также непредумышленном гражданки Богомоловой…
– Чего-чего?
– Мне повторить?
– Нет, нет, не надо… Дайте осмыслить… – Вульф, прижав трубку к уху, встал с кровати и направился в туалет – сидя на унитазе, ему лучше думалось. – Дениска подозревается в трех убийствах?
– Совершенно верно. – Головин опять помолчал. – Еще ему инкриминируют попытку отравления гражданки Железновой Анны Вячеславовны.
– Ее пытались отравить?
– Да. Конфетами. Кстати, при обыске в квартире вашего Дениса найдена коробка трюфелей, идентичная той, которую прислали Ане вместе с ядовитыми конфетами… Только их не девушка откушала, а ее соседка, Богомолова.
Головин закончил свою речь, ожидая реакции, но Эдуард Петрович молчал, в этот момент он складывал в уме головоломку (типа кубика-рубика, где каждый квадрат – факт), которая никак не желала сходиться…
– Я чего звоню, – вновь заговорил Головин, – вашему сыну разрешили сделать один телефонный звонок, думали, он адвоката вызовет, а он стал какому-то Пусику звонить…
– Вот придурок, – процедил Эдуард Петрович.
– Да, неумно поступил. Пусик ведь ему на суде не поможет, ему нужен очень хороший адвокат… Обвинения-то серьезные.
– Вы хотите, чтобы я прислал в изолятор своего?
– Я ничего не хочу, – раздраженно бросил Головин. – А звоню только из сострадания к вашему сыну. Пропадет ведь, дурачок!
– Но ему назначат защитника?
– Конечно, как положено, только не мне вам говорить, как работают бесплатные адвокаты! Да ему за тройное убийство могут пожизненное дать!
– Если он убил, пусть отвечает.
– И это вы говорите?
– Я за свои поступки ответил. – Головин красноречиво угукнул типа «уж мы-то знаем, за сколько заказух ты не ответил», но Вульф сделал вид, что не заметил издевки. – Я окажу Дениске помощь. Но не из чадолюбия. Мне главное, чтобы всем воздалось по справедливости…
– Я не понял, к чему вы клоните…
– Поймете, но чуть позже. Я сейчас озвучу свою просьбу, и вы, пожалуйста, исполните ее без вопросов. Вы все узнаете сами и не позднее сегодняшнего дня…
– Ну, говорите, – чуть растерянно пробурчал Головин.
И Эдуард Петрович сказал. Выслушав его просьбу, майор очень удивился, однако, не задав ни одного вопроса, пообещал ее исполнить.
Сразу после этого Новицкий с майором распрощался, отключился, но тут же стал набирать другой номер – ему нужно было успеть сделать много звонков.
Елена
Лена положила телефонную трубку на рычаг и, всхлипнув, уткнулась лицом в сложенные ковшиком ладони. Боже, кто бы знал, как ей тяжело без поддержки Алекса. За двадцать лет семейной жизни она так привыкла к его дружескому участию (именно дружескому, потому что воспринимала его не как любимого мужчину, а как доброго товарища, которому можно доверить буквально все), что больше никто ей не был нужен, даже психоаналитик. И вот теперь она осталась одна! В тот момент, когда ей больше чем когда-либо необходима поддержка… Только что ей сообщили, что подозреваемый в убийстве ее матери задержан, им оказался ее племянник Денис Новицкий. Какая кошмарная новость! Милый мальчик Дусик, с которым она нянчилась, оказался убийцей!
Лена хотела поделиться этим с Алексом, но не решалась к нему подойти. Вот уже больше суток он с ней не разговаривал. Она пыталась вымолить прощение, но он неизменно отворачивался от нее, стоило ей приблизиться к нему. Он был очень гордым! Гордо страдающим! Лена знала, что он переживает не меньше ее, – она слышала, как он плакал сегодня ночью…
«Надо положить конец недопониманию, – решила она, – рассказать Алексу всю правду, тогда, быть может, он меня простит».
Она встала из-за стола, стерла подушечками пальцев остатки слез и решительно направилась в спальню: именно там ее муж теперь проводил все свое время, даже в клуб не ездил и с собакой не гулял.
– Алекс, – позвала Лена, остановившись у порога. – Нам надо объясниться…
Алекс, лежащий на кровати с повязкой на голове (он всегда привязывал капустные листы к вискам, чтобы избавиться от мигрени), демонстративно отвернулся.
– Я все равно не отстану, тебе придется меня выслушать… – Она подошла, села рядом. – Я виновата перед тобой, прости меня.
– Я тебя не прощаю, – с холодной яростью заявил он. – Я говорил тебе, что прощу все, кроме измены.
– Алекс! – возмутилась Лена. – Ты увидел меня с Сержем в ресторане и напридумывал…
– Напридумывал? Ты врала мне, что не виделась с ним больше двадцати лет и не хочешь видеться, что забыла его и уже не любишь… А спустя полчаса воркуешь с ним в укромном уголке ресторана!
– Мы разговаривали!
– О чем? О любви?
– Да, но не о нашей…
– Так, все! – он опять отвернулся. – Разговор окончен! Я подаю на развод.
– Что?
– Что слышала. Мне не нужна бл…витая жена. Я и так двадцать лет обманывался. Считал, что женат на честной, порядочной женщине, а ты оказалась двуличной тварью…
– Полегче, Алекс!
– Иди к черту, Лена! Мое терпение лопнуло. Завтра я съезжаю отсюда. Буду жить в нашем доме. При разводе я хочу получить именно его…
– При разводе? – все еще не веря в серьезность его заявления, переспросила Елена.
– Да! Если ты не забыла, мы составили брачный контракт, согласно которому половина нажитого имущества моя…
– Алекс, Алекс, подожди, – взмолилась она. – Я не могу этого постичь…
– Все мысли только об Отрадове? – цинично улыбнулся он.
– Моего племянника задержали по подозрению в убийстве…
– Кого же этот засранец замочил?
– Мою мать, Элеонору Георгиевну Новицкую!
Выражение брезгливого нетерпения тут же сползло с его лица, и Алекс стал таким, каким она привыкла его видеть: внимательным, участливым, добрым.
– Откуда ты узнала? – тихо спросил он.
– Только что звонили из милиции… Тот самый майор Головин, который беседовал с тобой, это он задержал Дусика при попытке очередного убийства…
– Сочувствую, Лена. По-человечески сочувствую.
– Он был таким славным мальчиком, – всхлипнула она.
– Зачем он убил Элеонору Георгиевну?
– Из-за чертовых драгоценностей!
– Из-за сказочных сокровищ? Какой же дурачок твой племянник…
– Почему сказочных? Они настоящие… Их нашли.
Глаза Алекса удивленно расширились, было видно, что он не поверил.
В этот момент раздался телефонный звонок. Лена взяла трубку.
– Елена Александровна? – спросил приятный мужской голос. – Это адвокат Моисеев вас беспокоит.
– Здравствуйте, Петр Алексеевич, я вас слушаю.
– Вы в курсе последних событий?
– Я знаю про Дениса.
– А про остальное?
– Вы имеете в виду фамильные драгоценности? Да, мне сообщили о том, что они найдены… Теперь они отойдут государству?
– Нет, Элеонора Георгиевна об этом позаботилась. На всякий случай она присовокупила к драгоценностям нотариально заверенное завещание. Коллекция достается Железновой Анне Вячеславовне. Но каждый из членов семьи имеет право оставить себе на память по одному предмету, за исключением кольца, колье и браслета из фамильного гарнитура Шаховских. Поэтому я и звоню. Для того чтобы поскорее все оформить, мне необходимо знать, какую именно вещь выберет каждый из наследников…
– Я должна приехать к вам в контору?
– Если вам удобно. Если же нет…
– Я приеду. Когда?
– Сегодня в три часа дня.
– Хорошо, – сказала она и положила трубку. – Ты слышал, Алекс?
– Да, вы разговаривали достаточно громко.
– Что ты об этом думаешь?
– Думаю, надо ехать. Ты не должна отказываться от наследства матери только потому, что ненавидела ее.
– Знаешь, Алекс, по-моему, я ее не ненавидела… Только сейчас я поняла, как сильно я ее любила…
Ее губы задрожали, и чтобы не показывать мужу своих слез, она выбежала из комнаты.
Алекс вскочил с кровати, кинулся за ней.
– Леночка, Лена, подожди… – Он догнал ее, прижал к себе. – Не плачь, милая… Не плачь…
– Я была так жестока с ней…
– Но и она тебя не щадила…
– Нет, она все делала для моего же блага…
– Как скажешь, дорогая, – прошептал Алекс, целуя ее в заплаканные глаза. – Как скажешь…
– Я тебе потом все расскажу, и ты сам поймешь… – всхлипывала она.
– Ну успокойся, девочка моя. Не плачь…
– Поедешь со мной? – сквозь слезы спросила Лена.
– Если ты хочешь…
– Я очень хочу. Мне нужна твоя поддержка.
– Тогда поедем, – он жарко поцеловал ее в губы. – С тобой куда угодно…
Лена ответила на его поцелуй. Его губы были солеными от ее слез, ее все еще подрагивали, но это не мешало им наслаждаться мгновением. Когда Алекс, наконец, оторвался от Лениного рта, она поняла, что этот спонтанный дрожаще-соленый поцелуй примирил их навсегда. Она забудет Сергея! И станет верной женой своему милому, нежному Алексу, самому лучшему на свете!
Петр
Петр сидел за рабочим столом, пил кофе. Это была уже шестая чашка за сегодняшний день, но, несмотря на гигантское (по его меркам) количество выпитого самого бодрящего напитка, чувствовал он себя отнюдь не бодро. Спать хотелось безумно. Полночи они с Сергеем носились по Москве в поисках Ани, «Фольксваген», как старую лошадь, загнали – в третьем часу утра у него сгорели тормоза и отлетело колесо. Но все метания ни к чему не привели: ни в коммуналке, ни на одном из вокзалов, ни в «Склифе» девушки не было. Совсем отчаявшись найти ее живой, Петр позвонил майору Головину, чтобы тот связался со своими дежурившими ночью коллегами, и узнал у них, не находили ли труп женщины, похожей на Аню. Оказалось, не находили, но это никого не успокоило…
Отрадов и Моисеев еще колесили по Москве, когда им позвонил Головин и сообщил, что нашел Аню. А заодно и убийцу старух, и сокровища. Пнул отбитую голову какого-то керамического пса, она треснула, из нее вывалился матерчатый сверток, а уж из него драгоценности: колье, серьги, кольца, браслеты. Их было немного, но, по словам самого Головина, эти немногочисленные украшения так переливались, что он на мгновение ослеп.
Петр пока этого великолепия не видел, но в ближайшие десять минут должен был сподобиться, так как майор Головин обещал прибыть в его контору не позже половины третьего и непременно с драгоценностями.
Стоило подумать об этом, как дверь кабинета отворилась и в образовавшуюся щель всунулась усатая физиономия Головина.
– Никого? – спросил Стас, зорко осматривая помещение.
– Рано еще… – Петр жестом пригласил майора войти. – Прошу…
Головин вошел. Стянул с головы вязаную шапочку, сунул ее в карман своей старенькой дубленки. Под мышкой у него был зажат яркий полиэтиленовый пакет.
– Это вы фамильные сокровища князей Шаховских так непочтительно таскаете? – с улыбкой спросил Петр.
– А мне в ларце, что ли, их везти? И так я с ними намучился: всю ночь не спал – боялся, что их из моего сейфа сопрут…
– Кофе не желаете?
– Не… Я воду дуть не люблю, больше пиво… – Майор уселся в кожаное кресло, крутанулся. – Клево… А в моем кабинете трехногий стул с жесткой спинкой, ладно хоть редко на нем сижу, все больше бегаю…
– Как Аня? – спросил Петр после небольшой, но напряженной паузы.
– Так себе… – Стас поморщился. – Чувствует себя нормально, но выглядит хреново…
– Сильно он ее побил?
– Нет… Больше грозился… Но она всю ночь не спала: читала и рыдала… Вот и выглядит, как зомби… – Он недовольно нахмурился. – Жена моя ей в гостиной постелила, как путной, а она даже не прилегла, все в старухиных бумагах рылась…
– Что за бумаги?
– Дневники, письма, детские рисунки, кое-какие документы – завещание как раз в одной из тетрадок было обнаружено, там же и перечень предметов коллекции, их ровно тринадцать. Элеонора Георгиевна оставила для потомков все самое дорогое: драгоценности и воспоминания. В собачьей голове спрятала фамильные сокровища, в пузе семейный архив. И все это она завещала Ане… Странно…
– Кстати, где она? Я думал, вы вместе приедете?
– Она в приемной сидит, ждет, когда ее позовут…
Петр выскочил из-за стола, бросился к двери, распахнул ее. Аня и вправду сидела и ждала и выглядела, как было сказано, хреново. И виной тому были не сизая шишка на лбу и не багровый синяк на шее, а донельзя изможденный вид: усталые глаза, сухой рот, ввалившиеся щеки. Она была такая измученная и несчастная, будто за эту ночь прожила несколько очень трудных жизней…
– Входите, Анечка, – тихо, чтобы не испугать задумавшуюся девушку, сказал Петр.
Аня все же вздрогнула, но, подняв глаза и увидев перед собой Петра, радостно улыбнулась. Улыбка преобразила ее, как преображала всегда, и теперь она не казалась отталкивающе некрасивой, просто уставшей.
– Уже пора? – спросила она, вставая с кресла и убирая тетради (они лежали у нее на коленях) в кожаную сумку.
– Без четверти, скоро все появятся… А мы пока разложим украшения.
Они втроем вернулись в кабинет. Аня села в уголке, Петр устроился на своем привычном месте, Стас встал рядом, достал из-под руки пакет, схватил его за дно и легонько тряхнул. На черную лакированную поверхность стола высыпались сплетенные в змеиный клубок украшения и тут же заиграли, подставляя под лампу дневного света отшлифованные бока камней. Петр не разбирался в драгоценностях и всегда считал, что бриллиант от, скажем, фианита отличается лишь ценой, но, глядя на эти камни, понял, как глубоко заблуждался… Бриллианты, в отличие от своих дешевых двойников, живые! В них живут огонь и солнце! А не лед, как думают некоторые… Они не холодные и не надменные, а веселые, озорные и немного лукавые… А еще безумно, завораживающе красивые…
Некоторые, правда, не разделяли его точку зрения.
– И что в них такого? – брезгливо спросила Аня, не купившись на бриллиантовое подмигивание. – Почему люди теряют из-за них голову? По мне деревянные бусы в сто раз красивее…
– Дело не в красоте, – усмехнулся Стас. – А в цене… Ты теперь, Анька, богатая невеста… Коллекция на пару лимонов баксов тянет… Конечно, наследнички сейчас часть оттяпают, и государство своего не упустит, но тебе оставшегося до конца дней хватит…
Аня вскинула на него совершенно ошалевшие глаза – наверняка она даже не предполагала, что горсть старинных украшений может стоить таких сумасшедших денег. Стас ободряюще ей подмигнул и отделил от общей кучи самое скромное из четырех имеющихся колье: три каплевидных бриллианта на витой золотой цепочке.
– Вот оно! Сокровище клана Шаховских, – торжественно изрек он. – Фамильная реликвия…
– Сколько в камнях карат? – заинтересованно спросил Петр.
– Много! Конкретнее сказать не могу… Но одно знаю точно – именно колье самое ценное, что есть в коллекции… Во-первых, редкая оправа. Во-вторых, камни удивительной чистоты… Таких в мире не так уж много…
Только он закончил эту фразу, как дверь кабинета открылась и в комнату впорхнула секретарша Катюша.
– Петр Алексеевич, – почему-то шепотом заговорила она, – все собрались…
– А чего шепчем?
– Там такие подозрительные личности… – Она приложила ладошку ко рту и практически беззвучно прошелестела: – Может, охрану вызвать…
– С нами родная милиция, – Петр кивнул головой на Стаса, – и она нас бережет…
– Вульф, что ли, со своими мальчиками притащился? – скривился Головин.
Ответа на вопрос не последовало, да и не было в нем нужды, так как Новицкий уже материализовался на пороге кабинета вместе со своими телохранителями.
– Три часа, – вместо приветствия произнес он. – Не пора ли нам начать?!
– Проходите, Эдуард Петрович, – радушно пригласил Петр и указал Новицкому на самое просторное кресло. – Присаживайтесь.
Вульф сел, его мальчики встали по обе стороны от двери и застыли в позе футболистов, ожидающих пенальти.
– Эти атланты так и будут тут стоять? – нахмурился Петр.
– Да, и я на этом настаиваю, – прищурившись, отчеканил Вульф.
Спорить с ним было некогда, потому что в кабинет вошел Отрадов, а за ним Ева. Сергей сразу подошел к Ане, обнял ее, чмокнул в лоб и сел поблизости. Ева же ни на кого не прореагировала, даже на адвоката Моисеева, просто опустилась на кушетку, закинула ногу на ногу (на сей раз без нарочитой развязности) и исподлобья глянула на рассыпанные по столу драгоценности.
Когда вся эта братия расселась, в кабинет вошли супруги Бергман: седовласая стильная Елена и импозантный Алекс. Они удивительно гармонично вместе смотрелись и, судя по всему, прекрасно ладили: Петр видел как-то передачу, посвященную этой чете, и был в восторге от их уважительно-трепетного отношения друг к другу.
Вслед за Бергманами в помещение просочилась Катя, в одной руке она держала ноутбук, в другой цифровую видеокамеру: протоколировать и снимать должна была именно она.
Когда Катя расположилась за столом, Петр начал.
Аня
Аня не очень внимательно слушала речь Моисеева, все, о чем он говорил (о драгоценностях, о завещании, о правах наследования), ее мало волновало. Как и дележка украшений. С большим удовольствием она сейчас уединилась бы в каком-нибудь укромном уголке, чтобы дочитать дневник Новицкой. Судьба Элеоноры ей была интереснее ее драгоценностей…
Однако других (в частности, Еву) больше заботили как раз разложенные на столе украшения – она просто не сводила с них глаз. Остальные на них не смотрели, но и Петра слушали вполуха. Особенно отстраненным выглядел Эдуард Петрович, он явно о чем-то напряженно размышлял и даже бормотал что-то себе под нос.
Наконец, речь адвоката подошла к концу. Все сразу подобрались, даже Вульф закончил диалог с самим собой и внимательно посмотрел на Моисеева.
– Итак, господа, приступим, – бодро молвил Петр, выложив все тринадцать предметов в ряд. – Первым в списке наследников идет сын. Прошу, Эдуард Петрович…
Новицкий тяжело поднялся, шагнул к столу и, не глядя, взял один из перстней. Не прокомментировав свой выбор, вернулся к креслу.
Следующей наследницей была Елена Бергман. Она выбирала предмет более тщательно, но взяла себе самую скромную вещицу: маленькую брошь в форме звезды, украшенную жемчугом. Сказала, что часто видела ее на матери и всегда мечтала ее иметь.
Затем к столу подошел Сергей, оказывается, Элеонора включила в список наследников и его. Он тоже не позарился ни на роскошное колье из огромных изумрудов, ни на витой браслет, буквально усыпанный желтыми бриллиантами – взял небольшой крестик на тонкой цепочке.
– Теперь вы, Ева, – излишне сухо проговорил Петр и почему-то не стал смотреть на приближающуюся красотку – отвел взгляд в сторону.
Ева молниеносно сгребла со стола фамильное колье и сунула его в карман своей роскошной шубы.
Петр улыбнулся одними губами и сказал:
– Во-первых, Ефросинья Эдуардовна, вы не можете вот так забрать унаследованную вещь, вы получите ее позже, когда будут оформлены все бумаги. Поэтому положите, пожалуйста, колье на стол.
– А во-вторых? – грубо спросила Ева, но украшение все же достала.
– Выберите что-нибудь другое… Это колье из фамильного гарнитура, оно неприкосновенно… Я только пять минут назад вас об этом предупредил…
– Какого хрена?
– Простите? – Он приподнял одну бровь.
– Какого хрена тогда выложил? Чтоб поиздеваться?
– Ну что вы…
– Гарнитур должен быть моим! – гневно выкрикнула Ева и от злости заплакала. – Я настоящая наследница Шаховских! А не эта… тварь!
– Элеонора Георгиевна оставила его Анне, и с этим ничего не поделаешь…
– Да пошел ты в жопу! Вместе со своей Анной! – Она обернулась к Ане, пронзила ее ненавидящим взглядом. – Колье мое по праву! Оно несколько веков принадлежало моей семье… Моей, а не твоей – бл…ско-пролетарскому выводку!
Петр издал возмущенное междометие, Эдуард Петрович привстал, Сергей стукнул кулаком по столу – все хотели Аню защитить. Спасибо, конечно, только теперь она сама может за себя постоять.
– Я имею на гарнитур такое же право, – твердо сказала Аня, с вызовом посмотрев Еве в лицо. – Я такая же Шаховская, как и ты.
– Ты чмошница и голодранка! – яростно прошептала Ева.
– Я внучка Георгия Шаховского, а ты всего лишь правнучка… – Аня набрала полные легкие воздуха и смело выкрикнула: – Так что катись к черту со своими претензиями!
– Ты че лепишь?
– Мой отец Сергей Отрадов, сын Георгия Шаховского. И я могу это доказать, сдав анализ на ДНК.
Все, за исключением секретарши и двух шкафоподобных охранников, воззрились на Аню с таким недоумением, будто она только что призналась в том, что ее зачали от мумии Тутанхамона.
– В бабушкином дневнике описана история моего рождения, – пояснила Аня, исподлобья взглянув на Сергея, эта реплика предназначалась именно ему. – О нашем родстве знала только Элеонора Георгиевна и скрывала этот факт все годы… – Она подалась вперед – навстречу Отрадову. – Бабушка собиралась открыть вам эту тайну, но не успела… Ее убили…
– Кстати, – перебил ее Эдуард Петрович. – Не поговорить ли нам об убийстве? Раз уж все мы тут собрались…
– Зачем, Эдик? – подала голос Елена. – Мы все знаем, кого в нем обвиняют, и тема эта для всех нас не очень приятна…
– Значит, все безоговорочно поверили в то, что мой сынуля повинен в смерти трех старух?
– Яблоко от яблони… – многозначительно проговорила Ева.
– Тогда я прошу у вас минуточку внимания, – сказал Эдуард Петрович, поднимаясь со своего кресла. – У меня есть что вам сообщить… – Он повернул суровое лицо в сторону Катюши и бросил: – Брысь отсюда…
Катя испуганно моргнула, перевела растерянный взгляд на своего босса. Петр кивком головы отпустил ее, он догадался, что Вульф собирается затеять какой-то серьезный разговор, но, судя по его напряженному взгляду, не понял, какой…
Когда секретарша скрылась за дверью, из своего кресла поднялась Ева.
– Я тебя слушать не буду, – бросила она в лицо отцу. – Шел бы ты в жопу, папочка, вместе со своими сообщениями! – Затем она обратилась к Петру: – А вас, господин адвокат, прошу записать, что я выбираю колье с рубиновыми розами… – Она взмахнула изящной ручкой. – Чао! Я убегаю, у меня в четыре массаж…
– И мы, пожалуй, пойдем, – впервые подал голос Алекс Бергман. – У Елены через час пресс-конференция…
– Никто отсюда не выйдет, пока я не позволю, – приторно-ласково сказал Вульф, а у самого глаза сделались как два автоматных дула.
– Ну уж извините… – раздраженно буркнул Алекс и, встав с кресла, направился к выходу.
Стоящие у двери охранники, как по команде, сдвинулись, преградив своими слившимися плечами выход.
Алекс недоуменно посмотрел на майора Головина (типа, что же вы, товарищ милиционер, бездействуете, на ваших глазах мафики бесчинствуют, а вы?), но тот, к огромному Аниному удивлению, никак не отреагировал на этот немой призыв. Остался сидеть в расслабленной позе, поковыривая пальцем прореху на рукаве дубленки.
И тут Аня поняла, что он с Эдуардом Петровичем заодно! То есть он знает, о чем сейчас пойдет речь, и очень заинтересован в том, чтобы разговор состоялся. Что же такое хочет рассказать Вульф, отчего ненавидящий его майор согласился пойти на компромисс?
Тем временем с дивана вскочила Елена. Она была взбешена.
– Что ты себе позволяешь, Эдик? – вскричала она. – Твои мафиозные выходки здесь неуместны!
– Я прошу несколько минут внимания, в чем криминал?
– Я ухожу! И Алекс тоже! Мы не намерены выслушивать твои бредни! – Она решительно шагнула к двери и приказала охранникам: – Пошли прочь!
Парни не пошевелились.
– Станислав Павлович, что тут происходит? – яростно воскликнула Елена, поворачиваясь к Головину. – Почему преступные авторитеты бесчинствуют в присутствии милиции?
– Эдуард Петрович всего лишь хочет поговорить, – рассудительно произнес Стас. – Неужели так трудно его выслушать, тем более что вы, как никто, заинтересованы в этом…
– Я? – Елена нахмурилась.
– Вы же хотите знать, кто убил вашу мать?
– Вы же утром сказали, что это Денис…
– То было утром, а теперь день… – Он переглянулся с Вульфом. – И у нас появились новые сведения.
– Хорошо, – кивнула Елена. – Я слушаю.
– Вам лучше сесть, – предложил Стас. – Разговор будет длинным…
Елена раздраженно села, супруг ее опустился рядом.
Эдуард Петрович довольно улыбнулся – наконец он добился долгожданного внимания – и заговорил:
– Думаю, все в курсе того, что Дениску задержали по подозрению в убийстве… И все считают его виновным. Все, кроме меня и настоящего убийцы… – Он обвел сидящих своим фирменным взглядом маньяка-интеллектуала и остановил его на сестре. – И убийца сейчас находится среди нас…
– Какого черта ты так на меня уставился?! – воскликнула Елена. – Уж не хочешь ли ты сказать, что это я?
Эдуард Петрович перевел взгляд с госпожи Бергман на господина Бергмана, долго изучал его лицо, потом сказал:
– Советую сознаться, Александр Геннадьевич. Ваша карта бита!
Бергман, ни слова не говоря, поднялся с кресла и решительно шагнул к двери.
Вульфовы мальчики синхронно откинули полы пиджаков, продемонстрировав ему рукоятки пушек, торчащих из кобуры под мышкой. Бергман отпрянул.
– Чистосердечное признание облегчит меру наказания, – бросил ему в спину Вульф. – Сядете лет на пятнадцать, не больше… Не хочется, конечно, в тюрьму, но, с другой стороны, живы останетесь. А на воле что? Кирпич может на голову упасть или машина ненароком собьет…
– Что ты мелешь, Эдик? – выкрикнула Елена гневно.
Но Эдуард Петрович не обратил внимания на ее вопли – он смотрел только на Алекса и говорил только с ним:
– На зоне, в сущности, не так уж плохо… Тем более, если вы признаетесь, Станислав Павлович подсуетится и вас в образцово-показательную тюрьму устроит… Уж вам-то чего ее бояться? Таким, как вы, там раздолье…
– Каким «таким»? – взвизгнула Елена, подскакивая к брату.
– Ты, Леночка, разве не в курсе, что твой супруг… прости за неполиткорректное определение… пидор?
Елена беспомощно посмотрела на Алекса, но тот был похож на сфинкса – лицо непробиваемое, надменное.
– Он всегда был бисексуалом, но на старости лет целиком переключился на мальчиков, – пояснил Эдуард. – У него и милый дружок есть. Молоденький, страстный, у них знаешь какая любовь… М-м-м… Их братья по анальному счастью говорят, что Пусик и Дусик просто идеальная пара!
– Кто? – тупо переспросила Елена.
– Пусик и Дусик. Пусик – это твой супруг, а Дусик – племянник. Мой Дениска и твой Алекс полгода состоят в любовной связи.
– Я ничего не понимаю, – жалко выдохнула она, по-прежнему вглядываясь в лицо мужа. – Алекс, милый, что он такое говорит? Скажи, что это неправда…
– Это правда, Лена, – ответил за него Эдуард Петрович. – Из-за этого, собственно, наша мать и погибла.
– Элеонору Георгиевну убил Алекс Бергман? – спросил Петр.
– Да. Ему нужны были деньги. Большие деньги! Чтобы поддерживать творческую карьеру бездарного певца Дэниса.
– А нож? – задал лаконичный вопрос майор Головин.
– Объясню. Только начать придется издалека. – Эдуард Петрович поиграл бровями, видимо, эта игра помогла ему собраться с мыслями, и начал: – Итак. Антиквар Шац – давний друг Алекса Бергмана. Они дружили с первого класса. Только после школы Алекс пошел во врачи, а Абрашка в антиквары подался (у них это наследственное). И вот однажды юный Шац, тогда еще ассистент при папеньке, помогал этому самому папеньке составлять опись одной коллекции драгоценностей. Коллекция была роскошной… Та, что дошла до нас, – он кивнул головой в сторону стола, на поверхности которого переливались украшения, – лишь жалкое ее подобие. Остатки былой роскоши. Конечно, мать постаралась сохранить все самое ценное, но со многими предметами пришлось расстаться из-за того, что они были слишком громоздки – диадемы, например, или две шкатулки с жемчугом. Элеонора уже тогда собиралась спрятать драгоценности – ей хотелось, чтобы после ее смерти наследники поиграли в игру «Найди сокровище». Был у нее небольшой заскок на этой почве…
– Шац рассказал своему другу о коллекции Элеоноры? – задал вопрос Стас, чтобы вернуть повествование в нужное русло.
– Рассказал, но не только о ней, но и о дочке Элеоноры, Елене, потому что знал: Алекс Бергман мечтает выгодно жениться. Молодой доктор понял, что успеха в жизни и долгожданного богатства своими силами не добьется – ни таланта, ни целеустремленности у него не было, только красивая внешность, манеры, хорошо подвешенный язык… – Эдуард Петрович даже не подумал смягчить удар – без перехода выдал. – Алекс решил охмурить единственную дочь богатой старухи – Элеоноре было уже шестьдесят четыре, и парень надеялся, что она в скором времени умрет. Но даже если не очень скоро, то в любом случае поможет любимой дочери материально – Шац очень красочно описал, в какой роскоши живут старуха с дочкой. Алекс подстроил случайную встречу с Леной, как и планировал, охмурил ее, после чего быстренько затащил в загс. Не зря говорят: поспешишь – людей насмешишь! Не торопился бы так с женитьбой, глядишь, больше бы узнал о своей невесте, но поспешил – не узнал, и получилось, что вместо богатой аспирантки с роскошной жилплощадью в центре столицы Алекс заполучил училку с общагой и напрочь разорванными родственными связями. Оставалась одна надежда – на скорую смерть Элеоноры. Но и тут не повезло! Старуха умирать не собиралась! – Вульф бросил взгляд на сестру, пытаясь определить по ее застывшему лицу, что она чувствует, но не определил и продолжил как ни в чем не бывало. – Но и на улице Алекса наступил праздник. Его жена неожиданно стала преуспевающей бизнесвумен, и сокровища ее матери уже не так его волновали. К концу XX века Алекс наконец достиг того уровня благосостояния, о котором мечтал. Жить бы да радоваться, но не получилось – господин Бергман страстно влюбился, и не в кого-нибудь, а в восходящую звезду поп-олимпа Дэниса. Сначала все шло хорошо: любовь была взаимной, и на подарки милому дружку денег хватало, но тут в карьере Дэниса наступил кризис (продюсер решил его кидануть), и Пусик вознамерился помочь любовнику… Вопрос – как? Где найти несколько сотен тысяч долларов? Ограбить жену? Но у нее взять нечего. Недвижимость без ее согласия не продашь, а к брюликам и антиквариату она равнодушна… Можно, конечно, развестись, разделить имущество – у них и брачный контракт есть, но ему опять же, кроме дома и мебели, ничего не обрыбится, потому что у политиков основной заработок идет черным налом, и с этих миллионов ему ни процента не положено…
– Поэтому он решил убить свекровь? – спросил Стас, поглядывая на застывшего Бергмана, все надеялся на какую-нибудь реакцию, но тот по-прежнему не шевелился и, кажется, даже не моргал.
– Совершенно верно. Он как рассчитал: либо сразу после получения женой наследства – он не сомневался в том, что наследницей станет именно она – разведется, тогда половина добра будет его по закону, либо (если коллекция попадет жене в руки неофициально) просто часть украдет. Был еще один вариант: драгоценности у старухи в доме, и тогда, убив ее, он просто их присвоит.
– А что там с ножом? – опять вернулся к этому вопросу Головин.
– О! Эти два чудика, в смысле Бергман и Шац, решили, что, убив Элеонору моим ножом (чего уж теперь скрывать – нож мой), убьют еще одного крупного зайца. То есть Волка. Иначе говоря, меня.
– Они решили вас подставить?
– Меня подставить трудно, это они понимали, но рассудили так: если меня и не обвинят в убийстве, то, по крайней мере, заподозрят…
– То есть они хотели отвести от себя подозрение?
– Я так понимаю…
– Зачем это Шацу?
– Он меня до печенок ненавидит, – плотоядно улыбнувшись, сообщил Вульф. – Козлина старый! Провернули мы с ним пару делишек, о которых он сейчас забыть хочет, а я не даю. Вот он и бесится…
– Я так и не понял, Шац с Бергманом были заодно?
– План они разработали вместе, но исполнителем стал Бергман… – Эдуард Петрович, прищурившись, посмотрел на Алекса. – Не так ли, Александр Геннадьевич?
Бергман, наконец, отмер – дернулся, словно в конвульсии.
– Так и будем молчать? – зло спросил Вульф.
Алекс посмотрел на него совершенно безумными глазами и чуть слышно спросил у него:
– Что вы от меня хотите?
– Признания.
– Ваше обещание остается в силе?
– Содействия не обещаю, но невмешательство гарантирую.
– Другими словами, вы клянетесь, что в тюрьме меня не убьют?
– Если убьют, то не по моей просьбе…
Бергман всхлипнул и уронил голову на грудь. Пока он так сидел, Эдуард Петрович подошел к видеокамере, включил ее, навел на окаменевшего Алекса.
– Хорошо, – сипло, как астматик, прошептал Бергман. – Я признаюсь… Элеонору Георгиевну убил я.
– А Голицыну?
– Ее тоже…
Елена Бергман, до сих пор сидевшая рядом с мужем, отшатнулась от него, как от чумного. А Алекс, жалко улыбнувшись, сказал:
– Я любил тебя, Лена… По-своему любил… Если б я не встретил Дусика, все бы у нас было хорошо…
Елена отвернулась, на ее лице читалась гадливость, а Алекс продолжил:
– Я убил Элеонору без сожаления, знал, какой она была змеей… К тому же она не мучилась – я нанес ей точный удар в сердце… – Он провел трясущимися руками по лицу. – Голицыну мне было жаль, но я должен был вытрясти из нее сведения…
– Вытряс? – спросил Вульф, брезгливо глядя на Алекса.
– Нет… Пожалуй, она ничего не знала… Сказала только, что от коллекции, скорее всего, ничего не осталось, кроме нескольких безделушек, типа яиц Фаберже и каких-то дурацких подстаканников, но я ей не поверил… Я знал, что драгоценности существуют – Абрам сказал мне, что фамильный гарнитур точно не всплывал, он следил за сокровищами Шаховских. Многое было продано Элеонорой в перестроечный период, но самое ценное нет! Еще я был уверен, что они спрятаны где-то рядом… Может, даже в квартире… – Его глаз задергался, рот съехал набок. И этот нервный тик удивительно быстро состарил Алекса: теперь это был не моложавый франт, а потасканный старикан с крашеными волосами и тщательно увлажненной морщинистой кожей. – Я не догадался обыскать ее… Так что господин Вульф хоть в чем-то ошибся…
– Это вы пытались отравить Аню? – задал вопрос Петр.
– Мне ничего не оставалось… Я знал, что в случае ее смерти имущество Элеоноры унаследуют ее дети: сын и дочь…
– Вы рисковали, – заметил Петр. – За вами могли следить, как за мужем подозреваемой.
– Я понимал это и соблюдал все меры предосторожности!
– Какие, например?
– Я путал следы! Говорил, что еду к парикмахеру или массажисту, шофер довозил меня до места, я отпускал его, заходил в здание, но тут же покидал его через запасной выход, ловил такси и ехал туда, куда мне нужно! Еще я маскировался… Надевал не свои вещи, закрывал лицо шарфом, чтобы не было видно усов, носил огромные очки, шляпу с опущенными полями…
– Во что вы были одеты, когда пришли убивать Элеонору Георгиевну? – с большой заинтересованностью спросил Головин.
– В старое Ленино пальто. Она его сама иногда надевала, когда хотела остаться незамеченной… Оно мешковатое, прекрасно скрывает фигуру, к тому же с большим воротником – если его поднять, лица практически не видно…
– И все же вы рисковали – профессионалы вас раскусили бы в момент…
– Знаю… Но я должен был действовать незамедлительно… Ждать лучшего момента было нельзя!
– Почему?
– Потому что на Ленином горизонте опять замаячил Отрадов… – Алекс с такой ненавистью глянул на Сергея, что тот опешил. – Прискакал в Москву и начал обхаживать свою давнюю любовницу… И Лена повелась, я сразу это понял… А еще я понял, что если их отношения будут развиваться, то развод мне обеспечен… И в этом случае мне достанутся только дом, мебель и старая собака Дуля. А фамильные драгоценности, ради которых я пошел на убийство, попадут в загребущие руки Отрадова. – Он шумно втянул носом воздух, порциями выдохнул, вслед за последним выдохом из его рта вылетели слова: – Косвенно в смерти Элеоноры виноват именно он…
– Что вы имеете в виду? – встрепенулся Головин.
– Я давно задумал убить Элеонору. Сразу, как только решил для себя, что люблю Дусика и хочу быть с ним до самой смерти… Денис не из тех, кто согласен на рай в шалаше… Я, кстати, тоже… – он привычным жестом покрутил на пальце толстый массивный перстень. – Я узнал адрес Элеоноры…
– От кого? – уточнил Стас.
– У меня много друзей, через которых можно разузнать не только адрес, но и номер мобильного телефона… – Он выразительно посмотрел на Вульфа.
– Значит, это ты мне сообщил, что старуха умерла? – нахмурился Эдуард Петрович. – И номерок как-то раздобыл? И как же?
– Хороший друг подсказал. Мы, как вы выразились, пидоры, привыкли помогать друг другу…
– Просто масонский орден, – буркнул Петр.
– Педосский, – поправил его Вульф. – И это самое противное…
– Так что там с Отрадовым? – спросил Головин, не желая отвлекаться на всякие глупости.
– В тот день, когда я убил Элеонору, я ездил в аэропорт провожать приятеля. В смысле сначала в аэропорт, а потом к старухе… Но до этого… – Он стал сбиваться, волнуясь все больше и больше. – Ранее я несколько раз пытался до нее добраться, чтобы убить… Я планировал толкнуть ее под машину, потом отравить или вколоть ей в вену какую-нибудь гадость, но для этого мне необходимо было как минимум подойти к ней на расстояние метра, но эта старая хищница почувствовала опасность и забилась в свою нору… Она совсем не выходила из дома и незнакомым людям дверь не открывала. А вскрыть эту дверь было невозможно! Там стояли такие замки, что опытнейший домушник бы не справился…
– А Отрадов тут при чем? – потерял всякое терпение Стас.
– Я увидел его в аэропорту. Он прилетел из Калининграда…
– Рейс Калининград – Москва, прибытие в 11.40, – бесцветным голосом проговорил Сергей.
– Я как увидел его, меня будто током ударило! – возбужденно воскликнул Алекс. – Я сразу понял, что он прилетел, чтобы отнять у меня Лену!
– Скажите уж, сокровища, – процедил Головин. – До жены вам не было дела…
Бергман вспыхнул, но не стал отрицать очевидного, а майор жестом предложил ему продолжать. Алекс кивнул и заговорил вновь:
– Я проследил за Отрадовым. Довел его до стоянки такси. И сумел подслушать его разговор с Элеонорой по телефону. Из него я понял, что Отрадов собирается нанести старухе визит ближе к вечеру, а сначала заехать в свой особняк, чтобы принять душ и побриться… – Глаза Алекса хищно сверкнули. – Я понял, что это мой шанс – фамилия Отрадова может послужить волшебным сим-симом, открывающим дверь в Элеонорину квартиру. И не ошибся… Когда я сказал старухе, что прибыл к ней по поручению Сергея, с которым по дороге из аэропорта произошло несчастье, она сразу впустила меня… Видели бы вы, как она всполошилась! Бегала по прихожей, заламывала руки и беспрестанно спрашивала, не сильно ли он пострадал… Я и не предполагал, что человек без сердца может так переживать…
– У нее было сердце, – хрипло сказал Эдуард Петрович. – Именно в него ты вонзил мой нож.
Бергман замолчал, пугливо посмотрев на гневное лицо Вульфа.
– Денис тоже дружил с Шацем? – спросил тот после небольшой паузы.
– Да, мы часто ходили к нему в гости…
– Значит, вы все были в сговоре?
– Ну что вы! – горячо воскликнул Алекс. – Дусик ничего не знал! Он бы не позволил мне убить Элеонору! Несмотря ни на что, он ее любил!
– А ты его? – хмуро спросил Вульф.
– Я его обожаю…
– Так что ж ты, падла, не признался в убийствах, когда Дусика арестовали? Что ж ты хвост поджал, когда он тебе из ментуры звонил? Ему только один звонок позволили сделать, и он не адвокату стал трезвонить, а тебе! Он думал, ты ему поможешь… – Вульф аж покраснел от возмущения. – И ты мог ему помочь, но не захотел! Ты даже обрадовался такому повороту событий!
– Нет! Я всю ночь проплакал, когда узнал…
– Не плакать надо было, а идти в ментовку с повинной… Ты знал, что не Дусик убил старух, знал, но смолчал!
Алекс уставился в стену – ему было невыносимо стыдно смотреть Вульфу в глаза, сам же Эдик, лицо которого стало принимать свой естественный цвет, обратился к Головину:
– Ну что, Станислав Палыч, как я и обещал, убийца найден… И им оказался не я, как вы вначале думали, даже не сынулька мой чеканутый… Кстати, что станет с Дусиком?
– Его будут судить за нападение на человека.
– Это ладно, судите. Как я говорил, за свои поступки надо отвечать.
– Посидеть придется… Если вы, конечно, не наймете ему хорошего адвоката типа Петра Алексеевича, который убедит судью в том, что условного заключения достаточно…
– Пусть выпутывается сам, – сухо ответил Вульф. – К тому же Дусик в тюряге не пропадет, вот увидите, из-за него еще на дуэли драться будут…
Тут в их разговор вмешался Бергман.
– Сколько ему дадут? – спросил он у Головина.
– Это не ко мне, а к господину Моисееву…
Алекс повернул голову в сторону Петра и вопросительно на него уставился.
– От трех до пяти, – ответил тот.
– А мне?
– От пятнадцати до пожизненного.
– Значит, больше не встретимся, – прошептал Алекс со слезой в голосе.
Вульф брезгливо сморщился и с мольбой посмотрел на майора, как бы говоря: «Уберите его, иначе я за себя не отвечаю». Головин встал со стула, прошел к двери, выглянул в коридор, поманил кого-то пальцем. Тут же в кабинет ввалились два милиционера и прямиком направились к дивану, где сидел Бергман. Алекс поднялся, выставил руки вперед. На его запястьях сомкнулись наручники, вынутые Стасом из засаленного кармана дубленки.
Алекса вывели.
Спустя минуту в кабинете не осталось никого, кроме адвоката Моисеева и майора Головина.
– Вы знали, что все кончится именно так? – спросил Петр.
– Нет. Я ожидал совсем иного исхода…
– Вы подозревали другого человека или вообще не знали, что задумал Вульф?
– Я не знал, что задумал Вульф – он не сказал мне, только попросил собрать всех в вашей конторе часика в три – и я подозревал другого человека.
– И кого же?
– Елену Бергман.
– Да вы что! – весьма удивился Петр.
– А знаете почему?
– Не имею ни малейшего понятия…
Головин, прежде чем ответить, вытащил из кармана какую-то тряпку, расправил ее и положил на стол перед Петром. Оказалось, это платок. Очень красивый, только мятый и не очень чистый.
– Миленькая вещица, – заметил Петр. – Чья она?
– Элеоноры Георгиевны. Это ее платок. А выпал он из кармана ее дочери в день похорон – оказывается, она была на кладбище. – Головин провел ладонями по ткани, разглаживая ее. – Аня подобрала его, хотела вернуть, но Елена умчалась. Платок остался у девушки.
– Вы когда о нем узнали?
– Сегодня ночью. Случайно. Аня достала его, чтобы вытереть слезы, я обратил на него внимание (очень он приметный), спросил, откуда она такой взяла… Она рассказала.
– Почему она не сообщила вам о нем раньше? Ее не насторожил тот факт, что платок Элеоноры оказался в кармане Елены, с которой они якобы не виделись многие годы?
– Насторожил, но Анечка нашла этому объяснение: мать и дочь помирились, и в знак этого Элеонора подарила Лене платок. На самом деле было не совсем так, но в главном она не ошиблась – платок старуха отдала добровольно. Я это выяснил, поговорив с Отрадовым.
– И что же тогда вас натолкнуло на мысль, что Елена Бергман убийца?
– Он, – Стас ткнул пальцем в шелковый квадрат, – платок.
– Не понял…
– Посмотрите в угол, где нарисованы два обкусанных бублика…
– Это логотип фирмы «Шанель».
– Да мне по барабану, Петр Алексеич, я не на логотипы прошу внимание обратить, а на пятно. Видите его? – Когда Моисеев кивнул, Стас продолжил: – Это кровь. И как я думаю, кровь Элеоноры Георгиевны.
– Даже так?
– Смотрите… – Он схватил со стола адвокатский «Паркер». – Представьте, что это нож. И вы им хотите кого-то убить. Но вам нельзя оставлять на орудии убийства отпечатки пальцев. Что вы сделаете?
– Надену перчатки.
– А если их нет при вас: забыли в машине или вообще их не носите…
– Оберну чем-нибудь рукоятку.
– Например, платком. – Майор сгреб его со стола, накинул на «Паркер», затем взялся за ручку, как за рукоять ножа, и резко опустил, изобразив удар. – Нож остался в ране, а платок перекочевал обратно в карман, но на него попала капля крови, которую убийца не заметил, так как она слилась с логотипом.
– Алекс Бергман пошел на дело в пальто жены, которое она надевала, когда желала остаться незамеченной… Совершая частные визиты, к примеру…
– Типа поездки к матери или посещения кладбища. Кстати, сейчас совершенно точно известно, – один свидетель, выйдя из запоя, дал показания, – что к покойной Элеоноре Елена Бергман приезжала, одетая именно в то «маскировочное» пальто… – Головин подбросил платок и проследил за его парением. – Именно поэтому сей кусок шелка оказался в его кармане…
Петр не без уважения посмотрел на Головина и сказал:
– Теперь я понимаю, почему вы подозревали Елену.
– Зря, как видите. Вульф оказался более прозорливым следователем, чем я. Не ожидал я от него… – Он постоял молча, перекатываясь с пятки на носок, а потом ни с того ни с сего выпалил: – Теперь меня только одно интересует – правда ли, что Аня дочка Отрадова…
– Думаю, правда.
– Елки зеленые! Что ж, получается, она у нас княжна?! – Он присвистнул. – Во сюрприз для девчонки!
– Мне думается, главное для нее не это, а то, что она нашла отца…
Головин покивал, соглашаясь, затем задал вопрос, который ранее не давал покоя Петру:
– И кто же, интересно, ее мать?
Елена
Лена сидела в машине, вцепившись ледяными пальцами в руль. С того момента, когда она нырнула в салон, прошло уже пятнадцать минут, но она все не решалась завести мотор. Она понимала, что ни за что не справится с управлением и влетит в первый фонарный столб.
«Нужно вызвать шофера Мишу, – вяло подумала Лена, – он приедет и увезет меня домой». Но для этого надо залезть в карман за телефоном, набрать его номер, а Лена не могла заставить себя пошевелиться. С ней бывало такое и раньше. Например, когда она узнала, что Сергея посадили, она окаменела на целых два часа… Новость застала ее за обедом, и она, опрокинув тарелку с супом себе на колени, замерла. Сидела, как пень, хлопала глазами, думала о чем-то абстрактном (о всяких глупостях, типа даст ли ее любимый розан новый побег) и не замечала, как горячий борщ жжет ей ногу, как по платью растекается жирное пятно… Потом след от ожога она целый месяц лечила облепиховым маслом, а платье оттирала водкой. Вспомнить же, о чем думала, кроме розана, так и не смогла…
И вот теперь, спустя почти двадцать пять лет, она сидит в непрогретой машине, вцепившись в руль, не двигаясь, не думая ни о чем серьезном, и ждет, когда оцепенение пройдет…
Неожиданно дверь машины распахнулась, и в салон всунулась седовласая голова Сержа.
– Сидим? – спросил Отрадов, внимательно посмотрев в застывшее Ленино лицо. – А чего сидим, не едем?
Лена не ответила: разомкнуть губы не могла – оцепенение не прошло.
– Ну-ка, подвинься, – скомандовал Серж, легонько подпихивая Лену в плечо.
Она оторвала руки от руля, пересела на соседнее сиденье.
Серж устроился на водительском месте, открыл заднюю дверцу. В салон тут же шмыгнула давешняя девушка Аня (невесть откуда взявшаяся внучка Георгия Шаховского), испуганно взглянула на Лену, открыла рот, чтобы что-то сказать, но Сергей предупредительно мотнул головой, и девушка промолчала.
Сергей тем временем завел мотор, машина плавно тронулась.
Лена откинулась на сиденье, закрыла глаза. Она не знала, куда Сергей собирается ее везти, но ей было все равно. Сейчас она готова была мчаться хоть на край света – куда угодно, только не домой, где все (мебель, одежда, цветы, картины, даже собака Дуля) напоминает об Алексе.
Всю дорогу она молчала, молчали и ее попутчики: Сергей внимательно следил за дорогой, девушка читала. А Лена потихоньку начала оттаивать (то ли оцепенение стало проходить, то ли печка заработала), замечать некоторые мелочи, например, что Сергей слишком пристально смотрит в стекло, а Аня – не менее пристально в раскрытую на коленях тетрадь. Создавалось впечатление, что они оба боятся встретиться с ней взглядом…
– Куда мы едем? – спросила Лена, обратив внимание на то, что они свернули с кольцевой на какую-то периферийную трассу.
– Ко мне домой…
Лена удовлетворенно кивнула и вновь погрузилась в свои абстрактные думы.
Путь до дома Сергея занял много времени: Лена успела мысленно дать пространное интервью на тему льготного налогообложения одному тележурналисту и сварить фасолевый суп, который уже лет десять не готовила… Когда машина подкатила к высокому забору, окружавшему двухэтажный особняк, Лена собралась переключиться на думы о целесообразности разведения стручковой фасоли на своем приусадебном участке…
– Приехали, – сообщил Сергей, оторвав Лену от спасительных мыслей. – Пойдемте, дамы…
Он вылез из салона, помог выбраться Лене, потом подал руку Ане, и они втроем вошли сначала в ворота, затем в дом.
В холле было прохладно, и первым делом Сергей разжег камин, затем, когда дрова занялись, подошел к Лене, опустился рядом с ней на колени, взял ее руки в свои большие ладони, прижал их к груди.
– Я понимаю, что ты страдаешь, – проникновенно начал он, перемежая свои слова легкими поцелуями в костяшки ее пальцев, – я понимаю, что тебя сейчас трудно утешить, – его горячие губы переместились на тыльную сторону ее ладони, – но хочу сказать – не всегда теряя близкого, мы остается в одиночестве, – он приложил ее ладонь к своей щеке, – иногда, теряя, мы обретаем другого родного человека… Ты не одна, Лена, у тебя есть…
– Ты? – закончила за него Елена.
– Я – это бесспорно, но речь не обо мне… – Он поднялся с коленей, сел рядом с Леной на диван, крепко обнял ее, потом обратился к безмолвствующей девушке: – Анюта, дай, пожалуйста, бабушкин дневник…
Аня подала Сергею ту самую тетрадь, которую читала в машине. Она была раскрыта на середине, и Лена смогла разглядеть, что ее страницы исписаны знакомым каллиграфическим почерком.
– Это мамин дневник? – уточнила она, принимая тетрадь из Сережиных рук.
– Да, и ты должна его прочесть…
– Сейчас? – удивилась Лена.
– Именно сейчас… – Сергей ткнул пальцем в один из абзацев. – Начни отсюда…
Лена послушно опустила глаза, прочла первую строчку: «3 сентября 198…». Боже! Она помнила эту дату! Именно третьего сентября она впервые увидела Сергея!
– Читай дальше, Леночка, – прошептал Сережа ей на ухо. – Читай…
И она начала читать.
Под «3 сентября 198…» была еще одна строка: «Он приехал! Люблю! Страдаю! Умираю!» На этом запись заканчивалась. Следующая относилась к 12 сентября и содержала следующие строки:
«Кажется, случилось то, чего я больше всего опасалась, – Лена влюбилась в Сержа! Моя доченька созрела для любви, это понятно, но почему она выбрала именно ЕГО… Этот старый развратник (любимый, родной, самый лучший) ей не пара! Я готова отхлестать ее по щекам, когда вижу, с каким вожделением она смотрит на него. Она сходит по нему с ума, а я схожу с ума от ревности. И он, конечно, это замечает… Я не удивлюсь, если он закрутит с ней роман. Именно с ней, потому что всех моих подруг он уже перетрахал и видит, что это меня ничуть не задевает… Может, стоит с ним поговорить? Попросить оставить Леночку в покое? Не ради меня, так хоть ради нее…»
Лена перевернула страницу. И теперь читала, не обращая внимания на даты – в конце концов, они не важны.
«У них роман! Лена вся светится и строит грандиозные планы – конечно, она не делится ими со мной, но я вижу по ее мечтательному взору, что думает она только о том, как бы выйти за Сержа замуж… Дурочка не понимает, что он играет с ней… Какое счастье, что она бесплодна! Иначе я сошла бы с ума!»
«Я добилась своего – Сержа арестовали. И он повел себя благородно: дал Лене от ворот поворот. Хотя бы в этом проявил себя, как настоящий мужчина – не позволил девушке принести себя в жертву…»
«Лена узнала, что рогоносца на Сержа натравила я. Это было ударом для нее! Она же не знает всего, поэтому посчитала мое вмешательство в ее жизнь блажью самодурки. Она возненавидела меня и ушла из дома! Насколько я знаю, устроилась учительницей (с ее-то аспирантурой!), поселилась в общаге. Видеть меня она не желает, прощать тоже… Похоже, я потеряла дочь навсегда…»
«Лена беременна! Пока она скрывает это, но живот уже заметен, не говоря уже о токсикозе – убегает блевать посреди урока… Когда мне рассказали об этом, я не поверила! Лена не способна зачать, я знаю точно! Врачи не могли ошибаться! Но, видимо, ошиблись! Произошло чудо – моя дочь забеременела… Боже, как бы я радовалась за нее, если бы отцом ребенка оказался кто-то другой! Но это Серж, больше некому, и я страдаю…»
«Моя девочка при смерти! Ребенок родился живой и здоровый, а Лена умирает! Она в коме! Врачи ничего не могут сделать! Сразу после родов у нее началось сильнейшее кровотечение, пришлось вырезать матку, и операция вроде бы прошла успешно, но Лена так и не приходит в себя… Зато моя домработница Шурка, родившая одновременно с Леночкой, уже бегает. Родила, как в туалет сходила, и через два дня выписывается. Здоровая, как лошадь, эта Шурка ребеночка, правда, больного родила, слабенького… С Лениным не сравнить! Обе девочки, но какие разные! Шуркина худая, до сих пор синяя, сморщенная, Ленина розовая, пухлая, с крепкими ножками. Чертами очень на мать похожа, а мимикой (уже сейчас!) на отца. Хмурится, зевает, морщится, все, как Сергей… Я смотрю на нее, и мне так больно! Я сразу вспоминаю Полинку, ее бессмысленные глаза, огромную рахитичную голову, и плачу… Я ненавижу ее, Сергея, себя и даже Лену… Лену за то, что ей удалось то, что не удалось мне – родить Сергею здорового, красивого ребенка…»
«Лена так и не пришла в себя. Она по-прежнему в больнице, но ребенка велели забрать. Я принесла девочку домой и поручила заботу о ней Шурке, ей все равно со своей нянчиться, а мне к этому ребенку даже подходить не хочется… Глядя на ее милое личико, я снова и снова воскрешаю в памяти лицо нашей с Сергеем дочери, и мне становится невыносимо плохо! Я терзаю себя ненужными переживаниями, полумертвыми воспоминаниями, угрызениями совести… Не дай бог Лена умрет! Тогда мне придется оставить девочку. Но мне она не нужна. Я не смогу полюбить ее ни за что, и тогда мы обе будем обречены на страдания…»
«Умерла Аня Железнова, маленькая дочка Шуры. Утром, когда мы подошли к кроватке, где спали обе девочки, обнаружили рядом с мирно спящей Лениной малышкой посиневший трупик Анечки. Пока Шура билась в истерике, я приняла решение: поменять детей. Пусть «умрет» Ленина дочь. А Аня останется жить со своей «матерью» – все равно Лена не жилец. Сначала Шура была в шоке, она не соглашалась хоронить свою Аню под чужим именем (которого, собственно, и не было – я не удосужилась дать своей внучке имя), но потом, когда я посулила Шурке комнату и денежную компенсацию, она согласилась. Так я избавилась от Сережиной дочери!»
Лена выронила тетрадь из потерявших чувствительность рук. Ей показалось, что она умирает: конечности налились свинцовой тяжестью, дыхание перехватило, в груди встал ком, сдавив легкие так, что нечем было дышать.
– Почему ты мне не сказала об этом раньше? – с мягким укором спросил Сергей. – Я имел право знать…
Едва справившись с удушьем, Лена прошептала:
– Сначала я не хотела на тебя давить, а потом уже было неважно – ведь моя дочь умерла…
– Она жива, Леночка… И она перед тобой…
Елена подняла красные от невыплаканных слез глаза, заглянула в тревожное лицо девушки. Отметила, что у нее действительно такие же черты, как у нее, и Сергеева привычка морщить лоб. А вот уши бабушкины. Мягкие «кудрявые» ушки с загибающимися мочками были фамильной чертой Шаховских.
Аня робко улыбнулась, и тут оказалось, что улыбка у нее тоже Элеонорина: широкая, открытая. И на правой щеке ямочка, точно как у бабки.
– Доченька… – прошептала Лена, раскрывая объятия.
– Мамочка, – выдохнула Аня, бросаясь в кольцо ее рук.
Ком в Лениной груди тут же растаял, а из глаз брызнула жгучие, крупные, как капли дождя, слезы – слезы счастья.
Эпилог
Аня пришла устраиваться на работу в цветочный магазин с двухнедельным опозданием. Но, несмотря на это, Вениамин Антонович с удовольствием взял ее в штат и нисколько об этом не пожалел. Чуть позже Аня при финансовой помощи отца поменяла Элеонорину однушку на двухкомнатную квартиру в хорошем районе и купила автомобиль «Форд». Еще она поступила сразу в два учебных заведения: в институт, где изучает тонкости ландшафтного дизайна, и в школу флористов. Аня очень изменилась внешне – благодаря Игорьку, к которому она ходит, как положено, раз в месяц, стала настоящей Золотой Леди: стильная, красивая, умело подкрашенная девушка в плаще, как у Тринити, теперь в ней никто бы не узнал прежнюю невзрачную тетеху в потрепанном пальтеце.
Елена Бергман сразу после скандала, устроенного прессой вслед за арестом ее мужа, подала в отставку. Забрав собаку Дулю, она уехала из Москвы. Теперь она живет на берегу Балтийского моря в прелестном городке с чудным названием Светлогорск. Весной, пока было холодно, она проводила время у камина с книгой, а с наступлением тепла стала много гулять, собирать янтарь и мастерить из него незатейливые украшения. Один браслет, сделанный с особой любовью, она собирается подарить дочери – Аня обещала навестить Елену в начале августа.
Сергей продал свой подмосковный особняк, зато расширил и обустроил светлогорский. Теперь, когда его семья увеличилась втрое (если не считать старой брехливой Дули), имеющихся десяти комнат явно стало маловато.
Эдуард Петрович сбросил сорок килограммов и сделался похож на чуть постаревшего Джоржа Клуни. Липосакция для этого не понадобилась – худел Вульф по мудреной китайской системе, помогала ему в этом миленькая азиатка по имени Ли-янг. И чем стройнее становился Эдуард Петрович, тем больше раздувалась Ли-янг, а через девять месяцев – Новицкий к тому времени влезал в 52-й размер одежды – китаянка родила здоровенького мальчика, которого счастливый отец назвал Брюсом в честь единственного почитаемого им азиата.
Алекс Бергман скончался в камере предварительного заключения от сердечной недостаточности. В естественности его смерти никто не усомнился.
Ева на очередной тусовке познакомилась с бывшим продюсером своего брата Дусика. Шоу-бизнесмен пришел туда не один, а со своим любовником – роскошным бурятским козликом. К концу вечера Ева вернула последнего в лоно гетеросексуалов (соблазнив его дважды: сначала в прихожей за вешалкой, потом в саду под акацией), а первого сделала своим продюсером. Уже через два месяца Еву Новицкую показывали по ящику чаще, чем президента, ее дебютный сингл занял первую строчку хит-парада, ее ноги признали лучшими в России, а ее – самой отпетой сукой российской эстрады.
Дусик отправился в тюрьму на три года. Там, как и предсказывал Вульф, из-за него было устроено несколько дуэлей, но добился несравненного Дэниса вор-рецидивист Вольфрам – самый красивый, горячий и свирепый зэк на зоне.
Шац так и не выехал на историческую родину. На него, как на пособника Бергмана, завели уголовное дело, и покинуть Россию не представлялось возможным. В итоге Шац просто убежал из Москвы в провинцию, где зажил по поддельному паспорту. Но Абрам Маркович не мог наслаждаться жизнью. Он плохо спал, практически не ел и боялся выходить из дома после заката – везде ему чудились мальчики Вульфа, а в каждом полном мужчине (даже священнослужителе) он видел самого Вульфа. В итоге Шац довел себя до нервного истощения, а потом совсем тронулся умом и угодил в психбольницу.
Петр по-прежнему много работает, но теперь он редко остается ночевать в своей конторе. Вечерами он спешит домой, чтобы принять душ, переодеться и бежать на свидание со своей новой девушкой. Девушка эта, в отличие от предыдущих, не читает модных писателей, не смотрит культовые фильмы, не слушает продвинутую музыку и терпеть не может суши. Она любит Лескова, Гарри Маршала, Чайковского и селедку под шубой. Обожает животных и детей. А еще орхидеи – у нее их целая коллекция. Девушку зовут Аней, и она безумно нравится Петиной маме.