Альфред Кох, Ольга Лапина
Корректоры Е. Аксенова, С. Мозалева
Компьютерная верстка А. Абрамов
© Альфред Кох, Ольга Лапина, 2014
© ООО «Альпина Паблишер», 2014
Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.
© Электронная версия книги подготовлена компанией ЛитРес (www.litres.ru)
* * *
Благодарности
Авторы выражают искреннюю признательность всем тем, кто помогал в работе над этой книгой.
Альфред Кох лично благодарит Бориса Минаева, главного редактора журнала «Медведь». Кроме того, особые слова благодарности хочется адресовать Шрамовой Екатерине Николаевне, Балько Иде Готлибовне, Кох Нине Георгиевне, Эрфле Людмиле Евгеньевне, Богдан Марианне, Чилиби Ирине, Фладунг Ванде Андреевне, Герман Альме Карловне, Деулиной Валентине Владимировне.
Предисловие
Мне стыдно признаться, но идея этой книги принадлежит не мне. Однажды я получил по электронной почте письмо от журналистки Ольги Лапиной с предложением посодействовать написанию книги о деревне Джигинка Анапского района Краснодарского края.
«Что же тут стыдного? – спросит читатель. – Некий балующийся публицистикой московский дядя получает от провинциальной журналистки предложение поучаствовать в написании книги о какой-то забытой Богом южной деревне и расстраивается по причине того, что эта идея не ему пришла в голову. Тем более что (вы вот сейчас подсказываете) эта Ольга Лапина живет в этой самой Джигинке. Что же тут удивительного, что она и пришла с этой идеей?»
А удивительно в этом то, что в этой деревне родился мой отец. И я сам в этой деревне провел практически все свое детство, а именно – все свои летние каникулы. И деревня эта изначально называлась не Джигинкой, а была она немецкой колонией Михаэльсфельд.
Так или иначе, но я уцепился за это предложение и с удовольствием начал помогать Ольге в написании книги. По мере того как она присылала ее отдельные главы, я все более погружался в воспоминания. Помимо прочего, многое из того, что раскопала Ольга, я не знал до этого, и я благодарен ей за ту работу, которую она проделала.
Жанр предисловия предполагает некое анонсирование книги, но я не буду заниматься здесь кратким пересказом: это отбивает охоту ее читать. Расскажу здесь лишь о тех впечатлениях, эмоциях и размышлениях, которые она у меня вызвала.
Первое впечатление неожиданное, но если вдуматься, то довольно банальное и лежит на поверхности: в истории этой немецкой колонии, как в капле воды, отражается вся история России за последние 150 лет. Ни одно событие не прошло мимо. В ней можно увидеть все: и постепенный, но неуклонный и очевидный рост благосостояния российского крестьянства, вызванный реформами Александра Второго, и беду 1914 года, особенно больно ударившую по немецким колонистам, и трагедию кубанского казачества (а вместе с ним – и проживающих на Кубани немцев) в Гражданскую войну, и послабления НЭПа, и «окончательное решение» российского крестьянского вопроса в виде коллективизации, и убогое «колхозное счастье», и катастрофу 1941 года, и следом – депортацию, ссылку, трудармию и сталинские лагеря, послевоенный голод, «оттепель», возращение в Джигинку из казахстанской ссылки. И финальный исход в Германию.
Второе впечатление – это впечатление эпическое, философское. Круг замкнулся: почти 200 лет блуждал маленький народ по просторам Евразии и вот вернулся на землю своих предков. Или, как говорят немцы, Vaterland. Как хотите, но есть в этой истории что-то библейское, ветхозаветное.
Двести-триста лет назад перенаселенная Европа выбрасывала из своего чрева малоземельных крестьян, городские низы, обедневших дворян и просто искателей удачи и авантюристов. Огромные массы людей двинулись кто куда: кто в Америку, кто на юг Африки, кто в Австралию, а кто – в Россию. Аристократы двинулись «на ловлю счастья и чинов» в Петербург, а крестьяне – на юг России, на только что отвоеванные у турок земли северного Причерноморья.
Жестокая логика XX века сломала всю патриархальную, наивную крестьянскую веру моего народа в справедливость труда. В то, что труд все переможет и трудом все можно исправить. Оказалось, что это далеко не так. Оказалось, что неожиданно и вдруг ослепленные яростью и взаимной ненавистью могучие этносы могут, как песчинку, перемолоть маленькую колонию инородцев, затерявшуюся в кубанских плавнях. Сначала в 1914-м, а потом и в 1941 году. Какая мистическая сила в этих двух симметричных цифрах…
Третье впечатление – гордость за мой народ. Восхищение его невероятной стойкостью и живучестью. Куда только не бросала его судьба: в кубанские плавни и волжские степи, в алтайскую тайгу и на берега Рейна. Везде он, недолго горюя об утраченном быте, сноровисто и терпеливо начинал обустраиваться и методично и много трудиться. Не проходило и нескольких лет, и опять немецкие деревни – самые богатые, урожаи – самые обильные, а невесты – самые завидные.
Где-то там, далеко, за тысячи километров на запад, из руин Дрездена и Гамбурга, Нюрнберга и Вюрцбурга трудом «большого» народа возрождалось могущество послевоенной Германии. С ней не было связи, от нее не было помощи, само немецкое происхождение в послевоенном СССР было уже клеймом выродка и врага народа. Но так же, как и в «большой» Германии, почти уже забытой, воспринимаемой как далекая сказка, даже ничего не зная об этом ее возрождении, «малый» народ в казахстанских степях и в сибирской тайге один за другим поднимал немецкие колхозы-миллионеры.
Однако даже самый упорный труд не в состоянии изменить железную поступь истории. История – это то, что все расставляет по своим местам. И все вещи называет своими именами: глупость – глупостью, подлость – подлостью, а невежество – невежеством. Никакие самые красивые прожекты не могут выжить, если они стоят не на использовании знаний о человеческой природе и законах, по которым развивается человеческое общество, а на попытках эту природу и эти законы изменить. Такие проекты являются опасными утопиями. Как, впрочем, это изначально и было у Томаса Мора: все в его Утопии было красиво и гармонично, за исключением того, что где-то там, за кулисами, незаметно для всех трудились рабы…
Уж на что китайцы являются хрестоматийным примером методичного трудолюбия, но в условиях маоистской утопии и они чуть все с голоду не околели. А чуть только порядки у них стали более-менее разумными, как они удивили весь мир своим экономическим чудом.
И четвертое, и для меня – самое главное. Эта книга помогла моей личной самоидентификации. О чем это я? Сейчас попробую объяснить.
С самого раннего детства я испытывал некий дискомфорт от двусмысленности моего происхождения. Это Путин всем рассказывает, что в Советском Союзе была какая-то там «новая общность людей – советский народ». Но в реальности – никакой такой общности не было. Да, народы, населявшие СССР, жили в относительном мире, но это вовсе не значит, что национальная идентичность ничего не стоила. Это – ложь. Возможно, так казалось только «старшему брату» – русским. Но остальные этносы отнюдь не считали себя членами «дружной семьи советских народов». Можно поинтересоваться у прибалтов, у грузин, у евреев, у западных украинцев, у чеченцев, у немцев, цыган, калмыков, у многих других народов, населявших и населяющих нашу страну, – испытывали ли они притеснения в связи со своим происхождением? И они вам ответят: да, так называемая «пятая графа» в листке по учету кадров – это ведь не выдумка антисоветчиков, это жестокая реальность, которую Путин знает, но о которой предпочитает молчать.
Таким образом, дискомфорт мой состоял в том, что я чувствовал себя вполне русским человеком: мать у меня русская, дома говорили только по-русски, в раннем детстве моя русская бабушка рассказывала мне русские сказки, а мой русский дедушка – истории про то, как он бил немцев на войне. Однако откуда это странное имя – Альфред? Откуда это чудовищное (язык сломаешь) отчество – Рейнгольдович? И эта смешная фамилия – Кох? Неужели мой папа, мой любимый, большой, сильный папа, – немец? Вот эти долговязые белесые люди с горбатыми носами из фильмов про войну – это мои соплеменники? Не вот эти красивые русские богатыри, с которыми я говорю на одном языке и живу в одной, самой большой и самой прекрасной стране и каждый из которых может зараз одним ударом уложить десяток ненавистных тонкошеих уродцев? Нет, эти богатыри – чужие мне люди, которые, если что, могут меня и в ссылку отправить, и в тюрьму посадить, а вот эти самые уродцы – это мои братья по крови. Какой ужас…
Сначала я очень хотел быть русским. Мне хотелось слиться с большим этносом, стать его частью, разделить с ним его историю, его ошибки и достижения. Мне хотелось быть защищенным его силой, ощутить этот специфический комфорт безнаказанной неправоты, который может дать только национальная, кровная сплоченность.
Однако потом я понял всю тщетность своих усилий. Все разбивалось об имя. Кох Альфред Рейнгольдович – это (как правильно однажды заметил Леня Парфенов) бундестаг с бундесратом, да еще и с бундевером. Никогда, ни при каких обстоятельствах с таким «погонялом» нельзя стать русским человеком. Ведь это только кажется, что для национальной идентификации достаточно самоидентификации. Это далеко не так. Вот что толку, что я воображу себя чеченцем или грузином? Да прочитай я хоть тонны книг про их нравы и обычаи, выучи досконально их язык и проведи много лет среди них, все равно: если они сами меня не посчитают их соплеменником, все мои потуги будут напрасны. А с такими стартовыми данными, как у меня, рассчитывать на то, что русские меня примут в свой народ, – верх легкомыслия.
Нет, я не обижаюсь на русский народ. Упаси Боже. Я благодарен русской культуре, русскому языку, всем русским женщинам, которых я любил и люблю. Более того, русская ментальность – это, пожалуй, наиболее понятная и освоенная мною ментальность. Но я не мог проникнуть сквозь национальную скорлупу внутрь этого этноса: они меня не пускают. Как только я теряю бдительность и начинаю говорить то, что я думаю, как тут же следует окрик: «Это не ваше дело! Если вам не нравится у нас – можете убираться в свой Израиль!» Израиль – это даже как-то понятно. Это некий ветхозаветный образ Земли обетованной. Да и всякая нерусская фамилия у любого великоросса автоматически проходит «еврейский экзамен». Который я, разумеется, почти всегда проваливаю. Кстати, если даже кто-то так не говорит (про «убирайтесь»), это не значит, что он так не думает.
Однако в обладании таким именем есть определенные утилитарные преимущества. Например, еще ни разу ни один следователь за всю историю моих взаимоотношений с правоохранительными органами не написал правильно мои фамилию, имя и отчество одновременно. Почти всегда в повестках была ошибка, и я имел легальное основание считать, что вызывали не меня.
Относительно шуток в мою сторону можно написать целое социопсихологическое исследование. С пеленок я знаю про «палочку Коха», про «гауляйтера Украины» и про «жену директора Бухенвальда». Причем считается, что все это «остроумие» чрезвычайно оригинально и до судорог смешно. На «палочке Коха» остановлюсь подробнее, потому что она, в моем представлении, является неким феноменом.
Всю жизнь, в какой бы компании я ни оказался, будь то профессора и политики, трактористы и бетонщики, искусствоведы и музыканты, шоферы и доярки, бизнесмены и режиссеры, все люди вне зависимости от образовательного и интеллектуального уровня после получаса беседы обязательно как-нибудь ввернут эту пресловутую «палочку». Кто-то – искренне пытаясь по-дружески пошутить, кто-то – думая, что он таким образом меня тонко поддевает, кто-то – натужно стремясь показаться эрудированным и оригинальным.
После произнесения в мой адрес этого сакрального словосочетания «палочка Коха» поведение всех людей (опять же независимо от их возраста, происхождения и умственного развития) абсолютно одинаково: они хитро прищуривают глаза, на губах у них появляется саркастическая улыбка и они начинают вертеть головой, ища мысленных аплодисментов от участников беседы: смотрите, мол, как здорово и залихватски я пошутил!
Я давно уже никак не реагирую на этот «юмор». Все это я уже слышал миллион раз. Да, я знаю, что тут обыгрывается мой член. Мой член – это и есть «палочка Коха», она же – возбудитель туберкулеза. Да, это дико, до колик смешно. Смешно ведь, правда? Я даже своего сына назвал – Роберт. В честь великого нобелевского лауреата Роберта Коха, открывшего кроме возбудителя туберкулеза также еще и возбудителей холеры и сибирской язвы.
Вот как тут (при всем желании) стать русским? «Немец, перец, колбаса» – и все тут. Самое простое было бы – поменять имя, фамилию и отчество. Стать каким-нибудь Александром Родионовичем Карповым (у меня мать – Карпова). И все, дело в шляпе. Но тут начинаются запинки… Как писал О’Генри, «что-то внутри нас выбирает нашу дорогу».
Вот взять хотя бы имя – Альфред. Древнегерманское, еще дохристианское имя, означающее «голос лесных духов». Этим именем был назван один из братьев моего отца, Альфред Кох, 1912 года рождения. Родился в немецкой колонии Михаэльсфельд (ныне деревня Джигинка Анапского района Краснодарского края). Рос вместе со своими братьями и сестрами в обычной крестьянской семье деревенского кузнеца, моего деда Давыда Карловича Коха и его жены Августины Рудольфовны Кох (в девичестве – Бухман). Закончив школу, поехал в Ленинград, отучившись там в педагогическом институте, вернулся в родную деревню и стал работать школьным учителем. Женился, родилась дочь. В 1937 году был арестован по 58-й статье – «антисоветская агитация и пропаганда». В 1938 году – расстрелян. А в 1956-м – реабилитирован. Свидетельство о реабилитации вот оно, лежит передо мной. Здесь черным по белому написано: Альфред Кох – расстрелян. Аж мурашки по коже… Он был кумир семьи, единственный человек с высшим образованием. В честь него мой отец меня и назвал Альфредом. Что, говорите, менять? Как-то не поднимается рука… Может, это голос древних лесных духов говорит мне «Терпи, ничего, так надо, это ты выдержишь»?
Ну, хорошо, пусть будет Альфред. Мало ли какая дурь на людей найдет, могут ребенка и Альбертом, и Джессикой назвать. Но отчество-то, отчество! Рейнгольдович! Это же ни в какие ворота!
Да, согласен. С таким отчеством в русские лучше не соваться. Ну что, будем менять? Рейнгольд означает «чистое золото». Тоже древнее германское, еще языческое имя. Мой отец родился в 1935 году. Когда началась война, ему было шесть лет. В сентябре 1941-го их депортировали из Джигинки в Восточный Казахстан. Отец депортацию плохо помнил. Но жизнь в ссылке в нищем таежном колхозе в деревне Кутиха Бухтарминского района Восточно-Казахстанской области он запомнил на всю жизнь. Всех работоспособных депортированных немцев забрали в трудармию и лагеря. Остались в колхозе одни старики и дети. Голодали страшно. Немцам, по понятным причинам, еда доставалась в последнюю очередь. Многие умерли. Особенно тяжело и голодно было после войны. Казалось, что уже не выдержат. А бежать некуда: паспортов-то нет. В 17 лет отец сбежал из колхоза. Без паспорта, практически на верную гибель в лагере. Болтался в городе полулегально, работая в гараже разнорабочим-смазчиком.
Но тут в марте 1953-го помер Сталин. Начались послабления паспортного режима. Поскольку отец хорошо работал, начальник гаража хлопотал за него, и ему выдали паспорт. Но статус ссыльнопоселенца с него долго не снимали, и он еще лет десять ходил отмечался в спецкомендатуру как репрессированное лицо. За что? Что он понимал в свои шесть лет? Можно ли считать преступником ребенка? Да, впрочем, о чем это я… Все и так ясно.
Отец и потом много и честно работал. Когда разрешили уехать из ссылки, он еще какое-то время подумал, а потом поехал строить Волжский автозавод. Построив его, он на нем до самой пенсии и проработал. У него было много орденов и медалей за доблестный труд. Умер он шесть лет назад. Царство ему небесное. Нет. Отчество тоже менять не будем. Пусть остается какое есть. Плевать, что подумают. Пусть что хотят, то и думают.
Ну, может, хоть фамилию поменять? Будет: Альфред Рейнгольдович Карпов. Звучит, конечно, глупо. Но хоть что-то…
Если так сделать, то я уже не буду связан с тетей Олей. Старшей сестрой моего отца Ольгой Кох, которая фактически спасла его от голодной смерти в колхозе, делилась с младшим братиком последним куском. К ней я каждое лето ездил в Джигинку все 1970-е годы. Она с мужем вернулась в родную деревню сразу, как только разрешили – в 1964 году. Разумеется, их отчий дом оказался занят чужими людьми, и ей его не вернули. Они построились напротив, на другой стороне улицы, и всю жизнь она ходила мимо дома, построенного ее отцом. Пройдя и трудармию, тюрьмы и лагеря, она сохранила спокойную, терпеливую рассудительность. Она была до тошноты чистоплотна, много и красиво вышивала, прекрасно готовила.
А как она доила корову! Мыла ее, затем отдельно мыла вымя, смазывала его вазелином. А потом струи начинали звонко бить в оцинкованное ведро… Какое это счастье: пить парное молоко с выпеченными ею пирожками – кухами. Корова сочно хрустит зелеными стеблями кукурузы или, как ее называют местные казаки, «бодылки», за стенкой аппетитно хрюкают поросята, кудахчут куры, хлопают крыльями гуси. В саду под тяжестью черных и оранжевых ягод склоняют свои ветви вишни и абрикосы местного сорта «жердели». Красное южное солнце садится за «кручи» в конце деревни… Она умерла от рака в 64 года.
Или отцов брат Рудольф, 1923 года рождения. В 1941 году из армии – сразу в лагерь. И вплоть до конца войны – лесоповал. Оттуда он пришел с женой, тетей Галей. На руках у нее были синие наколки, и она без конца курила «Беломор». Потом всю жизнь дядя Рудольф проработал в совхозе. Там, на лесоповале, на обских болотах заработал он жуткий тромбофлебит и умер 60 лет от роду.
А была еще старшая сестра Мария. Ее звали Марихен. И у нее был сын Генрих. В деревне его звали Гаррик. Был неведомый старший брат Карл, который умер где-то во Фрунзе. Он уже был совсем взрослый, когда их депортировали. Был еще брат Адольф, которого в 1940 году забрали в Красную армию и который пропал без вести в первые дни войны. Видимо, погиб сразу или попал в плен. Поэтому его не успели депортировать.
Наконец был отец (мой дед), умерший в 1944-м. Он умер в 59 лет, зимой. Отец рассказывал, что могилу ему выкопали за деревней, на склоне горы. И долго еще потом после похорон чернел на снегу его могильный холмик. А потом и его занесло снегом. Была мать (моя бабка) Августина (баба Гутя), умершая в год моего рождения, так и не научив меня немецкому языку.
Все они жили недолго, рано умерев от голода и болезней. Судьба была несправедлива к ним. Они много и тяжело работали, светлых дней в их жизни было мало. Но это были совсем не злые, красивые и работящие люди. Они были все крепко скроены, с огромными жилистыми руками, мощными плечами, физически очень сильные и выносливые. Но даже таких людей убивает непосильный, изнурительный труд. Они просто надорвались.
Можно ли было сделать вид, что ничего этого не было, что этих людей в моей жизни не существовало? Стать не Кохом, а Карповым?
Там, по русской, материнской линии тоже была и коллективизация, и раскулачивание, и стройки первых пятилеток. Была война, ранение, инвалидность деда, тяжелый беспросветный труд бабки… Но это уже другая история. Но что делать с этой, с историей семьи Кох?
А ничего не делать, оставить все как есть. Ничего уже не изменишь, что было – то было. Все мы несем на себе груз прожитых до нас жизней. Это только кажется, что ты в ответе только за себя. Нет! Недаром в Библии сказано, что Бог наказывает детей за грехи отцов и так на несколько поколений вперед…
Вот это: Альфред Рейнгольдович Кох, что это? Наказание? Вряд ли… Тогда что? Почему это так важно для меня? Почему я не могу перестать им быть? Не знаю… Наверное, это долг перед своими предками. Странно, откуда этот долг взялся? Почему я чувствую – я должен? Не знаю… Но ведь чувствую! Но и не только. Нет. Не только долг. Что же это? Как назвать это острое чувство потребности в национальной идентификации?
Ученые говорят, что вкусовые рецепторы у человека открываются и обретают чувствительность постепенно, не сразу. Человек уже перестает расти, он уже может иметь детей, давно бреется и даже уже отслужил в армии, а вкусовые рецепторы все еще продолжают раскрываться. В 25 человек начинает понимать букет хорошего вина (до этого все вина казались на один вкус), потом – прелесть сыра «с душком» (а раньше казалось: какая гадость – дерьмом воняет), тонкий аромат испанского свиного окорока, нежность спаржи и удивительный вкус выдержанного говяжьего стейка. Он начинает понимать, что правильно поджаренное на гриле мясо не нужно поливать кетчупом, что картошка фри – не самый лучший выбор для гарнира и что макароны «по-флотски» – это не «спагетти болонезе».
Так и с национальностью. Может, это очень субъективно, но мне кажется, что где-то в районе сорока у мужчины возникает потребность «назвать себя». Понять, кто ты, откуда ты, где твои корни, продолжением чего ты являешься, из недр чьей истории ты вынырнул и прервется ли на тебе та тонкая линия, которая началась задолго до тебя?
Национально детерминированные люди проходят этот этап легко: у них все понятно и органично. Они живут на земле своих предков, отец и мать у них титульной нации, и проблемы выбора у них нет. Быть может, поэтому они этого этапа не замечают, а метания друзей-инородцев кажутся им «мудовыми рыданиями».
Это не только моя персональная история. Я это знаю по всем своим друзьям и знакомым, которые принадлежат к национальным диаспорам либо являются «полукровками».
Я уже больше десяти лет как вступил в этот период жизни. И моя помощь Ольге Лапиной в написании этой книги – моя дань памяти моим предкам. И тем, кого я знал и любил. И тем, кто были до них…
От Рождества к Рождеству
Несколько лет назад, кажется, ничто не предвещало, что эта книга будет написана. С чего все началось? С Рождества. С немецкого Рождества.
Городской журнал «Анапа сегодня» заказал мне статью о немецком Рождестве. Предполагалось, что писать я буду о том, как в бывшем немецком селе отмечалось (и отмечается сегодня) Рождество.
«Гвоздем» статьи предполагалось сделать рецепт кухи – немецкого пирога. Сама же статья должна была быть приятной во всех отношениях – вкусной, волшебной, красивой.
Но в результате в бывшем немецком селе мне не удалось узнать рецепт кухи. Были и такие потомки джигинских немцев, что всерьез переспрашивали меня: «А что такое куха?» На что я обескураженно отвечала, что вот это-то я у них и хотела бы узнать.
Сама, кстати, я пробовала куху «по-джигински». И не раз. Помню, как пожилая джигинская немка, у которой я жила на квартире некоторое время, по праздникам пекла эти самые кухи. С вечера замешивала тесто, после чего всю ночь не спала – «священнодействовала» над квашней. Я очень хорошо запомнила, как она аккуратно выбирала из сахара малейшую пушинку-пылинку, как тщательно просеивала муку, как придирчиво просматривала выбитые в чашку яйца – чтобы все было идеальное, чистейшее, белейшее. И в итоге вкуснейшее.
Это были изумительные кухи. Они таяли во рту. Действительно таяли! Но это было так давно. И немка та давно уехала в Германию, и жизнь ее совершенно изменилась с тех пор. Раньше, до отъезда в Германию, ее день состоял из многочисленных хлопот по хозяйству. Вставала она, как правило, рано, еще затемно. «Управлялась» по хозяйству. И только после добросовестно сделанной работы садилась пить горячий кофе. С чем-нибудь вкусным. С той же кухой, например. Представить ее без работы и вне работы было невозможно. Хотя в то время она уже была на пенсии.
Так вот, в Германии моя немка зажила совсем другой жизнью. Никаких «трудовых десантов» в огороде (в Германии они не приветствуются), никаких стирок в банях и развешивания мокрого белья на морозе (когда пальцы примерзают к металлическим струнам, а по спине течет горячий, липкий пот), никаких печек, угля, дров, солярки, никаких забот о том, чем кормить поросят, гусей, теленка и корову. Все это было в прошлом. А в настоящем – путешествия, разнообразная культурная жизнь, будни знающей себе цену фрау. От прошлой жизни, пожалуй, остался только обжигающий, густой, свежесваренный кофе по утрам…
Но вернемся к кухе. Конечно, я могла бы обратиться к Интернету и найти любой рецепт любой кухи. Но этот вариант я не рассматривала. Мне хотелось узнать рецепт именно и только «джигинской» кухи.
Но никто не мог мне его дать.
Вмешался случай. Мне посоветовали обратиться к Балько Иде Готлибовне. Она, мол, из немцев, хорошо знает и помнит немецкие обычаи и традиции. И уж рецепт кухи тоже ей знаком. Более того, она сама печет превкусные, превосходнейшие кухи.
Нужно сказать, что Ида Готлибовна к этому времени была уже «звездой» анапских СМИ. У нее неоднократно брали интервью, ее имя было на слуху. И я отправилась на встречу с Идой Готлибовной.
…Маленькая, сухонькая, но чрезвычайно подвижная и энергичная Ида Готлибовна. Взгляд цепкий, речь великолепная, голос зычный. Даже удивительно, как в таком хрупком теле может существовать такой мощный голос.
Белый платочек, изящный наряд, чулочки, тапочки. Белоснежные волосы собраны в маленький пучок. Пронзительно-голубые глаза на желтоватом лице. Длинный нос, узкие губы. Лицо доброй колдуньи.
И мы начали наш неспешный разговор. О кухе. Потом нечаянно затронули тему семьи Иды Готлибовны. Перешли к истории Джигинки. Все это было необычайно интересно. То есть я знала, конечно, что Джигинка – бывшее немецкое село. Но информация эта приобрела свой истинный смысл для меня только в беседе с Идой Готлибовной. Она сама была из этой истории, живой ее персонаж.
Другими словами, история бывшего немецкого села стала обрастать плотью и кровью.
Ида Готлибовна рассказывала, как ее семья жила до войны. Как отмечали Рождество. Как жили немцы в то время, чем они жили. Рассказала историю своей куклы, которую ей подарили на Рождество родители. Как берегла она эту куклу, как любила и никогда бы ее не бросила, если бы только их не выселили тогда…
«Не выселили?» – переспросила я ее удивленно.
Так мы и пришли к теме выселения немцев из Джигинки 28 сентября 1941 года. Когда немцы были вынуждены бросать свои дома, все нажитое добро, семейные архивы. Когда им на сборы дали всего 24 часа. Потом посадили в товарные вагоны и отправили в Восточный Казахстан. Там, в Восточном Казахстане, родители Иды Готлибовны погибли от голода. А сама она попала в трудармию.
В общем, статья началась с кухи, а закончилась тем, как выживала Ида Балько в трудармии на Урале.
Ида Готлибовна оказалась удивительной рассказчицей. Например, она рассказывала мне историю, когда ей уже в Восточном Казахстане привезли повестку в трудармию. Как подъехала к ней женщина на лошади. И силуэт этой всадницы, этого грозного вестника, ярко чернел на фоне полыхающего заката. Ида Балько, которая до этого момента говорила достаточно односложно, рублено и суховато, вдруг стала говорить картинками, ярко, художественно. Словно не Ида Балько сидела передо мной, а Татьяна Толстая или, к примеру, Авдотья Смирнова. Не меньше…
Главный редактора журнала «Анапа сегодня» не только пропустил эту статью в новогодний (воздушный, прелестный, праздничный) номер, но и попросил меня развить тему, описать более подробно перипетии жизни Иды Балько в трудармии и в Восточном Казахстане. Что я и сделала.
Журнал со статьей вышел перед Новым годом. И теплый еще журнальный номер я торжественно вручила Иде Готлибовне. Мне было приятно видеть, с каким удовольствием она рассматривала свою фотографию в журнале, как внимательно слушала меня, когда я вызвалась прочитать для нее статью вслух.
В декабре 2010 года на Всероссийском конкурсе работников СМИ «Родная речь» эта работа получила главный приз конкурса. Церемония награждения состоялась в Тульской области, в родовом поместье Л.Н. Толстого Ясная Поляна. И здесь тема немецкого Рождества получила неожиданное продолжение. Нужно сказать, что на конкурсе в качестве жюри и приглашенных гостей были имена весьма известные – Дмитрий Быков, Ирина Петровская, Владимир Вишневский, Леонид Каганов и другие. Информационным же партнером конкурса был ТК «Культура». ТК «Культура» представлял Владислав Флярковский.
И на вечернем, очень красивом и вдохновенном банкете Флярковский взял слово и стал говорить тост.
Тост получился развернутым, переходящим в перечисление фактов биографии Владислава Пьеровича. Впрочем, затяжной характер тоста принимался на «ура» ввиду того, что «докладчик» говорил необыкновенно красочно и артистично. И вдруг – что же я слышу?
«…Мой дед был из немцев… сослан в Башкирию… репрессии…»
Словом, я слышу отголоски истории «Немецкого Рождества». Казалось, что эта тема начинает неотступно следовать за мной.
Наконец, однажды я перелистывала очередной номер журнала STORY и наткнулась на статью, главным героем которой был Альфред Кох. К этому моменту я знала о нем ровно столько, сколько знали о нем все обыватели в России. Но знала я и то, что его корни следует искать в Джигинке.
Мне удалось выйти на Альфреда Коха, и вскоре между нами состоялся телефонный разговор.
И на все мои пространные рассуждения (что, мол, бедная Джигинка, бедные немцы, никому их история не интересна) я услышала в ответ спокойное:
– Почему же «никому не интересна»? Мне, например, интересна…
И вот я уже в Германии. Любопытно то, что в Германию я попала именно в дни рождественских праздников. Ни больше ни меньше. То есть с чего все началось, к тому все и пришло. От Рождества к Рождеству. Хотя это совпадение было почти случайным. «Почти», поскольку подсознательно мне, конечно, хотелось увидеть эту страну в волшебном ореоле рождественских праздников.
Но к этому, «германскому», Рождеству мы еще вернемся. А пока перенесемся в 60-е годы позапрошлого века.
Начало. «Маленькая Германия»
Русское государство обладает тем преимуществом перед другими, что оно управляется непосредственно самим Господом Богом, иначе невозможно объяснить, как оно существует.
В далеком 1868 году, 26 июля, в 30 км от Анапы остановились три подводы, крытые войлоком, на которых находились девять семей немецких переселенцев.
Картину, которая открылась путешественникам, нельзя было назвать радостной. Степь, кручи, бурьян, вой голодных волков. Змеи, кишащие под ногами…
Нет, не такой представляли себе переселенцы свою новую родину. Но двигаться дальше у них не было ни сил, ни средств.
И руководитель экспедиции Иоганн Шельске принимает решение остаться на новом месте.
…Трудно поверить, но через 20 лет это унылое местечко превратится в цветущее немецкое поселение с непривычным для местных жителей названием – Михаэльсфельд. Скоро, очень скоро здесь будут свои мельница, маслобойня, добротные просторные дома под черепицей, кирха, школа…
А пока путешественники распрягают лошадей, снимают с обозов свой небогатый скарб и начинают рыть землянки, в которых они будут жить первые дни на новой родине.
Кто они, первые поселенцы?
О первых переселенцах, основавших колонию Михаэльсфельд, достоверно известно немногое. По разным причинам. В частности, по той причине, что в годы Великой Отечественной войны немцы Джигинки были депортированы (как ненадежный элемент или, точнее, враги народа) в Восточный Казахстан. На сборы им тогда дали сутки. Документы и фотографии брать с собой не разрешили. Таким образом, семейные фотографии и документы по большей части были сожжены, брошены, потеряны, уничтожены.
Лишь в немногих семьях джигинских немцев остались уцелевшие дневники, письма, заметки, семейные фотографии.
Екатерина Николаевна Шрамова, руководитель джигинского школьного музея, например, рассказывает, что от местных жителей она узнала, будто церковная книга, где отмечались все факты рождения, смерти, венчания, была-таки вывезена в Восточный Казахстан. Но, успешно совершив длительное и опасное путешествие, книга та погибла позже. Позже, когда ссыльные немцы, доведенные до отчаяния (и временами терявшие веру в свое счастливое будущее спасение), жившие минутами и мгновеньями, зачастую закручивали в пожелтевшие от времени листы церковной книги табак и с жадностью затягивались этой, быть может, последней в своей жизни папироской.
Так (или примерно так) пропали многие документы. Хотя, разумеется, очень аккуратные, обстоятельные немцы не могли не вести записи, дневники, не могли педантично не фиксировать хотя бы хозяйственные расходы.
Тем не менее некоторые документы, свидетельства того времени, уцелели. В частности, в этой книге приводятся цитаты из дневников и воспоминаний Эммануила Фельхле и Андрея Пропенауэра. Эммануил Фельхле был родом из семьи немецких переселенцев, которые приехали на берега реки Джиги в числе первых. Андрей Пропенауэр приехал в Джигинку позже, но в своих воспоминаниях сообщает немало интересных фактов из истории Джигинки, свидетелем которых был он сам или знал их из рассказов очевидцев. В книге приводятся и цитаты из воспоминаний жительницы Джигинки Клары Пропенауэр. Эти воспоминания Клара Фридриховна писала уже в Германии, куда уехала с дочерью в 1990-е годы. Казалось бы, в Германии, где она поселилась в милом курортном местечке, Клара Пропенауэр могла быть наконец счастлива. Позади были ссылка, трудармия, неустроенность. Но Клара Пропенауэр отчаянно тосковала в Германии. Не только потому, что в России осталась могила ее мужа, остался ее сын и внуки. По сути, в России осталась ее родина, ее земля, с которой она была связана, как оказалось, накрепко. Ванда, ее дочь, купила однажды простую клеенчатую тетрадь, в которую Клара Пропенауэр и стала записывать все, что помнила, что знала об истории своей семьи и истории Джигинки. Кроме того, в книге приводятся и воспоминания ныне здравствующих Иды Балько, Альмы Герман, Марии Прицкау и других русских немцев, в судьбах которых отразилась вся судьба Джигинки.
Так что же известно о первых переселенцах?
Начнем с того, что, согласно имеющимся документам и свидетельствам, первые переселенцы прибыли на берега реки Джига (приток реки Кубань) из Бессарабии и земель Таврической губернии.
Вероятно, нужно было иметь вескую причину для того, чтобы сорваться с обжитых земель Бессарабии и Таврической губернии и устремиться на далекие и незнакомые им земли Кубани «в поисках счастья». Но что это была за причина?
Из справки Государственного архива Краснодарского края
«…Село Джигинка было основано немецкими колонистами в 1868 году в Темрюкском отделе Кубанской области как колония Михаилсдорф (Михаэльсфельд)… Первоначально колония была заселена немцами-лютеранами, переселившимися сюда из немецких колоний в Бессарабии и Таврической губернии…»
Из воспоминаний Андрея Пропенауэра
«…Слухи о просторах неиспользованных плодородных земель на Кавказе докатились до малоземельных и безземельных крестьян Бессарабии.
14 апреля 1868 года девять семей немцев из Бессарабии, колонистов, во главе с Иоганном Шельске, покинули насиженные места в поисках своего счастья…»
Вслед за этим возникают и другие вопросы: как и когда «наши» немцы попали в Бессарабию и Таврическую губернии? Откуда?
Давайте разбираться.
Великое переселение
Ничего удивительного в самом факте проживания немцев на территории России нет. Известно, что немцы впервые появляются на Руси еще во времена правления княгини Ольги. Именно она по принятии христианства обратилась с просьбой к германскому королю Оттону Великому направить в Киев христианских миссионеров. Так было положено начало великому переселению, которое, впрочем, у истоков своих было малозаметным явлением.
Далее, уже при царе Иване Третьем, в Германию был направлен некий Шлите, которому было поручено набрать специалистов в различных областях деятельности. В результате его деятельности 123 человека прибыли на службу в Россию. Это были врачи, аптекари, теологи, правоведы, архитекторы, каменотесы, золотых дел мастера, специалисты по отливке колоколов и другие. Позже, при царе Иване Грозном, была создана немецкая слобода. Со временем эта немецкая слобода стала играть все более заметную роль в экономической и культурной жизни не только столицы, но и всей страны.
Потом наступило время грандиозных перемен, связанных с именем Петра Великого. Реформы, проводимые Петром Первым, способствовали резкому увеличению количества прибывших в Россию иностранцев, прежде всего из германских государств. Иностранцы получали большие привилегии в России. Немцы же, получив немалые привилегии, в свою очередь верой и правдой служили России, оказав благотворное влияние и на формирование русских традиций, и на переустройство внутренней жизни общества, и на становление светского образования.
Но, пожалуй, только при Екатерине Второй переселение немцев в Россию приняло массовый характер.
Манифест Екатерины Второй
4 декабря 1762 года и 22 июля 1763 года Екатерина Вторая подписала два знаменитых манифеста, согласно которым иностранцам было дозволено селиться на территории Российской империи.
Из книги «История немцев в России»
«…Победоносные войны с Турцией в конце XVIII века значительно расширили территорию России на юге Украины, где население было очень малочисленным…»
Земли эти необходимо было осваивать, к чему и были призваны иностранные подданные. Логично, что и «наши» немцы могли оказаться среди этих «иностранных подданных».
В манифесте от 22 июля 1763 года «О дозволении всем иностранцам, в Россию въезжающим, поселяться в которых Губерниях они пожелают и о дарованных им правах» важнейшие положения гласили следующее:
«…Всем иностранцам дозволяем в Империю нашу въезжать и селиться, где кто пожелает, во всех наших Губерниях…
…Всем прибывшим в Империю нашу на поселение иметь свободное отправление веры по их уставам и обрядам беспрепятственно…
…Не должны таковые прибывшие из иностранных на поселение в Россию никаких в казну нашу податей платить, и никаких обыкновенных, ниже чрезвычайных служб служить…
…Поселившиеся в России иностранные, во все время пребывания своего, ни в военную, ни же в гражданскую службу против воли их определены не будут…»
Кстати, те из поселенцев, кто селился на необжитых землях, освобождался от налогов на срок до 30 лет, в других областях – на срок от 5 до 15 лет.
Это были заманчивые условия. К тому же максимально упрощалась сама процедура переселения в Россию.
К примеру, желающим приехать в Россию в качестве колонистов достаточно было доехать до первого пограничного города и явиться к губернатору или к городскому начальнику. В случае отсутствия у колонистов денег на проезд им следовало обращаться к русским дипломатам или их резидентам, которые обязывались обеспечить отправку колонистов с предоставлением им денег на путевые расходы. Разрешалось селиться, кроме городов, в колониях «на свободных и выгодных для хлебопашества и других многих выгодностей землях». После прибытия в Россию каждый колонист был обязан принять присягу на верность новой родине и ее императорскому величеству и начинал пользоваться теми льготами, которые были определены в шестом пункте манифеста.
Таким образом, колонистам были пожалованы следующие привилегии: свобода вероисповедания, внутреннее самоуправление в колониях, освобождение от налогов на определенный срок, освобождение от рекрутских наборов, предоставление кредитов на обзаведение собственным хозяйством. Кроме того, им давались большие земельные наделы.
Основные положения манифеста были закреплены законом о колонистах от 19 марта 1764 года. Все эти льготы немало способствовали тому, чтобы в буквальном смысле поток иностранцев (в том числе и немцев) хлынул в Россию.
Из книги «Немцы в России и СНГ»
«…Решающее значение для будущего колонистов (так именовались поселенцы) имели дополнительные распоряжения по поводу землевладения и землепользования:
1) Все отведенные колонистам земли передавались в неприкосновенное и наследуемое владение на вечные времена, но не как личная, а как общинная собственность каждой колонии.
2) Эти земли нельзя было ни продавать, ни передавать без ведома и согласия вышестоящего общинного управления.
3) Для расширения и улучшения своих хозяйств колонистам разрешалось приобретать земельные участки у частных лиц.
4) Выделенные государством земельные наделы наследовал обычно младший сын (минорат)…»
Колонизационная политика была продолжена и в дальнейшем.
Таким образом, были созданы все условия для того, чтобы привлечь немцев (и других иностранцев) в Россию. Кроме того, существовали и другие причины эмиграции части населения из Германии.
Со временем, впрочем, иммиграционная политика России меняется. В период с 1801 по 1820 год разрешение на переселение дается исключительно «хорошим и достойным хозяевам». Каждый переселяющийся отныне должен иметь при себе не менее 33 гульденов. Кроме того, устанавливались ограничения в количестве принимаемых семей немецких переселенцев – их могло быть не более 200 семей в год. Но при этом колонисты освобождались от налогов на десять лет и получали до 300 рублей кредита в год, а также земельные наделы из расчета 60 десятин на семью.
Из книги «Немцы в России и СНГ»
«…Манифест Александра Первого от 20 февраля 1804 года особо выделял поселенцев, которые могли служить образцом в крестьянском деле и в ремесле… хороших землевладельцев, знавших толк в виноградарстве, в выращивании тутовника и других полезных растений или имевших опыт в скотоводстве, особенно в разведение овец улучшенных пород, крестьян, обладающих необходимыми знаниями для рационального ведения хозяйств…»
Из книги «Немцы в России и СНГ»
«…Привилегии, обещанные царем, казались людям, жившим в нужде и лишениях, особенно привлекательными. Прежде всего это касалось земли Гессен и юго-западной части Германии.
Причины эмиграции:
• Семилетняя война;
• война с Наполеоном;
• иностранная эмиграция;
• политическое угнетение иностранными и собственными правителями;
• солдатчина и подати (например, продажа солдат в Америку);
• хозяйственная нужда, неурожаи, голодные годы (например, Вюртемберг, 1816 год);
• строгие, зачастую несправедливые методы управления;
• ограничение свободы вероисповедания…»
Процессы колонизации продолжились и в более позднее время. Как уже отмечалось, заселение России немецкими крестьянами длилось до 1842 года.
Но когда и откуда прибыли «джигинские» немцы в Россию?
В поисках прародины джигинских немцев
Есть одно обстоятельство, которое поможет нам в поисках прародины «джигинских» немцев. Обстоятельство это следующее: дело в том, что подавляющее большинство джигинских немцев говорили (и говорят) на швабском диалекте. Те из коренных немцев Германии, кому доводится слышать говор джигинских немцев сегодня, немало удивляются тому, в каком неискаженном, первозданном даже виде сохранился у них швабский диалект.
А диалект – это пароль для посвященных. Известно, например, что два немца, говорящие на разных диалектах, могут вполне не понять друг друга. Потому в Джигинке, например, немцам, говорящим на разных диалектах, приходится в разговоре друг с другом частенько переходить на русский язык, чтобы понимать, о чем идет речь.
Итак, подавляющая часть джигинских немцев говорила на швабском диалекте.
А что это нам дает? Это дает нам то, что сужаются границы поиска. И существенно сужаются.
Но прежде разберемся, кто они, швабы.
Кто они, швабы?
В Германии швабам посвящено немало анекдотов. В них высмеиваются особенности национального характера швабов. А именно: усердие, трудолюбие, скромность, любовь к чистоте. То, над чем и смеяться-то грешно. Но считается, что эти положительные качества у швабов приобретают гипертрофированную форму. Острословы, кроме того, приписывают швабам и изрядную долю скаредности. Сами швабы вряд ли согласятся с таким определением. Но охотно признают, что не терпят расточительности и всегда задумываются о завтрашнем дне. И разве это плохо?
Еще швабов отличает особенный швабский диалект. По нему шваб шваба узнает всегда. И нешваб шваба узнает всегда. По этому поводу нельзя не привести одну любопытную историю, которая была рассказана мне Марианной Богдан, правнучкой Андрея Пропенауэра.
Андрей Пропенауэр в 30-е годы прошлого столетия служил на флоте поваром. И однажды у них на корабле оказался лидер компартии Германии Эрнст Тельман. Так уж получилось, что переводчика своего у Тельмана на тот момент не было, что затрудняло его общение с русскими товарищами. И тогда вспомнили, что корабельный кок Андрей Пропенауэр не только хорошо знает немецкий, но и сам вроде как немец. Ему незамедлительно было приказано оставить котлеты, переодеться и явиться к командиру корабля. Так по воле случая Андрей на некоторое время стал переводчиком при товарище Тельмане.
Эрнст Тельман при встрече спросил его: «Откуда же ты будешь родом, паренек? Где жили твои предки в Германии?» На что Андрей только пожал плечами: «Не знаю…»
И откуда же было знать? Андрею Пропенауэру едва минуло 14 лет, когда он остался без родителей.
Андрей и Тельман обменялись еще несколькими фразами, после чего Эрнст Тельман весело воскликнул: «А я знаю, кто ты, парень! Ты – желтоногий шваб из Вюртемберга!»
«Желтоногими» же швабов называли потому, что были они, как правило, бедны настолько, что часто и обуви не имели – босиком ходили.
Таким образом, диалект, на котором говорил Андрей, «выдал» его. Неудивительно, что когда Андрей Пропенауэр поселился в Джигинке, то он отлично понимал диалект местных швабов. Как уже говорилось, шваб шваба поймет всегда.
А швабский диалект – особенный. В швабском диалекте почти к каждому слову прилепляется уменьшительно-ласкательный суффикс «ле», понятный каждому немцу, но нигде, кроме Швабии, не употребляемый.
Из воспоминаний Нины Георгиевны Кох
«…Когда летом мой сын Алик приезжал к своим родственникам в Джигинку, то здесь его ласкового называли Альфредле…»
Кстати, тот факт, что в послевоенной Джигинке можно было встретить разные немецкие диалекты, не вызывает удивления. Дело в том, что после войны в Джигинку приезжали и те немцы, которые прежде, до войны, жили или на Алтае, или в Сибири, или в Поволжье, – коренные джигинские немцы в послевоенное время многих своих новых друзей, обретенных в Восточном Казахстане или в других местах ссылки, «перетянули» в Джигинку.
Спиритический сеанс с товарищем Сталиным (Альфред Кох)
– Иосиф Виссарионович… Очень много к вам вопросов накопилось у потомков. У тех, кто сам сидел, у тех, чьи родители были посажены и расстреляны, у всех, кто хоть что-то читал о ГУЛАГе, да, в конце концов, и о той же войне… Очень много вопросов. Их так много, что непонятно, с какого конца начинать. Поэтому начну я с того, что обсуждалось совсем недавно, буквально осенью. Ну то есть самое актуальное из ваших, скажем так, деяний. Катынь.
– Я понимаю, что выгляжу монстром, тем более когда вы смотрите на то, что мы делали, из XXI века. Но все же я попытаюсь донести до вас те идеи, из которых мы исходили в 1939-м, когда принимались эти решения о расстреле пленных польских офицеров.
Так называемый пакт Молотова-Риббентропа – это ведь была целая большая система документов. Ее можно сравнить с Тегеранскими, Ялтинскими и Потсдамскими договоренностями 1943 и 1945 годов. Принцип такой же: договоренности об устройстве мира. Вначале у нас такие договоренности были с Гитлером, потом такие же договоренности были с Америкой и с Англией. И в соответствии с этим пактом, а потом в 1945 году в соответствии с договоренностями с союзниками значительная часть Польши переходила Советскому Союзу. И я себе отдавал отчет в том, что мне придется с этой частью Польши, польского населения работать. И мне пришлось бы иметь дело с польской аристократией, или, как теперь модно говорить, элитой.
Я человек старый, и значительная часть моей жизни прошла еще в царской России. И я знал, что может натворить польская элита со своим народом, когда столкнется с тем, что мы будем включать поляков в единую семью народов, строящих социализм. Она их подымет на восстание. И тогда жертв будет не двадцать и не тридцать тысяч. Тогда счет жертв пойдет на сотни тысяч, а может быть, даже на миллионы. Потому что мы же не остановимся. Мы же все равно заставим их строить социализм. Я стоял перед необходимостью: уничтожить часть, чтобы сохранить целое. Потому что эти ребята, голубая кровь, польское офицерство, – они же такие: и сами умрут, и весь народ угробят. Как это было не раз, когда они поднимали антирусские восстания в Польше еще в царские времена…
Я, кстати, не был инициатором расстрела. Это мне Лаврентий предложил…
– А я слышал, что это была ваша месть за 1920 год. За расстрелянных красноармейцев.
– Лаврентий знает мои слабые места. Я никогда не мог забыть это полякам, никогда. Он, естественно, напомнил мне о нашем с Тухачевским походе на Варшаву. И тем более я не мог этого простить Тухачевскому, который сам был поляк. Я вообще подозреваю, что всю эту затею с варшавским походом Тухачевский начал, чтобы угробить Красную армию. Во всяком случае я это не могу до конца опровергнуть.
– А чего «этого» вы не могли им простить?
– Того, что в конечном итоге была военная катастрофа, что огромное количество красноармейцев попало в плен и всех их поляки уничтожили. Без суда и следствия, наплевав на все договоренности, на все статусы военнопленных. Двадцать тысяч красноармейцев. Минимум.
Я потом перед Лениным стоял – он меня отчитывал как мальчишку. И Троцкий ручки потирал. А мне нечего было сказать! Да это в том числе была и моя идея – поход на Польшу. Ленину я никогда не врал. И поэтому, когда Лаврентий в 1940 году пришел ко мне с этим предложением, он знал, что я не смогу ему отказать.
– Следующий вопрос, Иосиф Виссарионович, связан с темой мести. Правда ли, что многие ваши поступки были продиктованы именно ею? В частности, уничтожение старой партийной гвардии. Репрессии по отношению к семьям «врагов народа». Месть – это был ваш мотив, который влиял на политику, на все?
– Человеку трудно оценивать свои поступки. Мне кажется, что я никогда не позволял своим эмоциям выплескиваться наружу. Может быть, подсознательно? Я бы сказал по-другому: я не помогал своим врагам избежать репрессий. Специально я их не преследовал. Они просто попадали под общую гребенку. Но они ко мне и не обращались, потому что прекрасно понимали: зачем обращаться к человеку, которому они сделали гадость? Люди, которые считали, что они мои друзья, и до конца не осознали, какие гадости они мне сделали, типа Коли Бухарина, да, они мне писали всякие слезливые письма, но враги? Они просто ко мне не обращались.
Я очень многим помог, кстати. Я огромное количество генералов вытащил из тюрьмы, особенно когда война началась. Я помогал не сесть в тюрьму Пастернаку, спас от тюрьмы Булгакова. Я спас многих деятелей искусства, писателей…
Нет, специально преследовать своих врагов – этим я не занимался. Ко мне приходили со списками. Что я должен был говорить? Если они преступники – арестовывайте. Если я видел, что это хороший человек, и я знал этого человека, и он сделал много полезного, я говорил: «Подождите, давайте разберемся. Может быть, человек оступился. А может, его оклеветали».
Может быть, и есть в чем-то моя вина… Но ведь решал не только я! А Хрущев ваш любимый, у которого руки по локоть в крови? А Булганин с Маленковым? А Берия – я читаю сейчас, вы из него чуть ли не прозападного политика делаете… Нехорошо. Почему только мне все это приписывают?
Что же касается скаредности, в которой любят упрекать швабов и которую они склонны более определять как «бережливость», то и тому есть объяснение. Ведь долгое время Швабия была сравнительно бедной землей. Здесь жили в основном крестьяне, которые особых богатств иметь не могли по определению. И земельные наделы у них были небольшие, что заставляло их использовать с максимальной пользой каждый кусочек земли. В общем, роскоши особой не было и быть не могло. Все это приучило швабов к бережливости, к экономному использованию ресурсов.
Жизнь на чужбине зачастую располагала к тому же.
Земля швабов
На сегодняшний день землей швабов считается федеральная земля Баден-Вюртемберг (создана она была на территориях бывших феодальных образований Бадена и Вюртемберга после 1945 года).
Но перед упразднением Германской империи в 1918 году швабы проживали в основном в трех германских феодальных образованиях, входящих в вышеназванную империю с Пруссией во главе, – в Вюртембергском королевстве, великом герцогстве Баденском и королевстве Бавария. Но именно Вюртемберг считается страной швабов, хотя он и не является историческим государством швабов. Просто герцоги Вюртембергские (ставшие потом королями) поглотили большую часть существовавшего до этого древнего герцогства Швабия.
В Вюртембергском королевстве швабы составляли лишь одну из трех крупнейших национальных групп наряду с потомками германских племен алеманов и франков. Такой же приблизительно этнический состав был и в соседнем Бадене. В Баварии же титульной нацией считались бавары (баварцы).
По своему происхождению швабы относятся к германским племенам. Название же швабов производят от протогерманского племени suebi. Приблизительно с раннего немецкого этот термин переводится как «свои люди».
«Свои люди»
Итак, поскольку мы знаем, что джигинские немцы были по большей части швабами, то можем предполагать, что когда-то их предки приехали не просто из Германии, но из вполне конкретных мест Германии. Из тех мест, где и проживали швабы. То есть из Баварии, Бадена или Вюртемберга.
Из этих трех территорий предпочтение можно смело отдать Вюртембергу – как родине швабов.
Кстати, это вполне согласуется с тем, что именно Вюртемберг в различных документах фигурирует как основной «поставщик» переселенцев в Россию.
Швабы из Вюртемберга
Из книги «История немцев в России»
«…После Семилетней войны на основе манифеста Екатерины началось массовое переселение немцев из Гессена, а также из Прирейнских областей и Вюртемберга в Россию…»
Таким образом, Вюртемберг начинает фигурировать еще во времена правления Екатерины Великой. Но и в последующие времена именно из Вюртемберга охотно переселяются немцы в Россию.
Из книги «История немцев России»
«…В 1804 году и в 1816–1817 годах до 1842 года шло наиболее интенсивное переселение из Вюртемберга… Путь на этот раз проходил из города Ульма вниз по Дунаю, через Подолию на земли близ города Одессы, в Бессарабию, в Крым и на Южный Кавказ…
…Так, колония Сарата (Бессарабия, Аккермановский уезд) была заселена в 1822 году выходцами главным образом из Баварии и Вюртемберга (в 1827 году здесь было: баварцев 236, вюртембергцев 197, баденцев 3, магдебургцев 1, мекленбургцев 3, австрийцев 3, французов 1…»
Итак, мы можем предположить, что в Бессарабию и Таврическую губернию предки «джигинских» немцев переселились из Вюртемберга. Но когда они прибыли на эти территории?
Точную дату определить невозможно.
Но во всяком случае можно утверждать, что большая часть предков «джигинских» немцев прибыла в Россию не позднее 1814 года. Почему? На это указывает одно любопытное обстоятельство, которое мы находим в воспоминаниях Андрея Пропенауэра. Воспоминания эти, кстати, он писал (по рассказам его родных) совместно со своим ближайшим другом – Александром Шельске. Александр Шельске был потомком того самого Иоганна Шельске, который и привел первых переселенцев на берега Джиги. Похоже, что следующую информацию оставил для нас в воспоминаниях именно Александр Шельске. Любопытное же обстоятельство заключается в том, что в 1914 году, с началом Первой мировой войны, джигинские немцы, как и другие русские немцы, должны были в кратчайшие сроки подтвердить свое российское гражданство. В противном случае их как граждан враждебных государств грозили подвергнуть интернированию и высылке. В воспоминаниях мы находим текст о том, что необходимо было подтвердить, что «российское подданство составляет не менее 100 лет, в ином случае джигинские немцы считались бы военнопленными».
С этой целью потомок известного нам уже Иоганна Шельске – Христиан Шельске – отправился в Бессарабию. Ему предстояло найти документы, которые подтверждали бы российское гражданство джигинских немцев.
И с этим поручением Христиан Шельске справился. Во всяком случае, большинство жителей Джигинки вскоре получили необходимые документы. А из этого в свою очередь следует, что большая часть джигинских немцев проживала на территории России по крайней мере с 1814 года.
Кстати, некоторые факты дают нам возможность предположить, куда же именно отправился Христиан Шельске в поисках необходимых документов.
Аккермановский уезд
Из воспоминаний Нины Георгиевны Кох
«…Я часто беседовала со своей свекровью Августиной Рудольфовной Кох. Она 1895 года рождения. Говорила, что помнит, как они приехали в Джигинку. Ей тогда лет пять было. Значит, приехали они в Джигинку в 1900 году.
Я спрашивала, помнит ли она, как они ехали, откуда. Но она не помнила, откуда они приехали. Но говорила, что ехали они через Румынию. А знаете, почему она запомнила именно Румынию? Я думаю, вот почему.
Мы когда с мужем ездили в Болгарию на поезде, то мы проезжали многие республики и страны – Молдавию, Польшу, Румынию и прочее. Но я запомнила только Румынию. Потому что это был 1966 год, но все крестьяне у них и в ту пору ходили в национальных костюмах – высокие бараньи шапки, национальные штаны. Красочно, ярко. Ребенок, конечно, запомнил этот кукольный театр – яркие краски…»
Из Аккермановского уезда прибыли многие джигинские немцы. В частности, прибывали они и из села Кацбах и местечка Малоярославец Аккермановского уезда. В дневниках Клары Пропенауэр, жены Андрея Пропенауэра, например, находим упоминание о том, что ее мать, Екатерина Михайловна Гросс, родилась в Бессарабии, в селе Кацбах Аккермановского уезда.
Из воспоминаний Эммануила Фельхле
«…Родился мой дедушка Фельхле Яков в 1853 году в Бессарабии, село Аккерман. Там же родилась и моя бабушка в 1855 году… Оба работали батраками в Бессарабии… В 1876 году они переехали из Бессарабии на Кавказ…»
Из этнографического словаря-справочника «Кубань многонациональная»
«…В конце 60-х – начале 70-х годов XIX века в Кубанскую область переселилась первая партия немцев из Бессарабской губернии, преимущественно из Аккермановского уезда, в составе 80 семейств…»
Так уж сложилось, что именно в Аккермановском уезде в свое время сосредоточилось большое количество немецких переселенцев.
Это связано с тем, что в 1813 году император Александр I предложил немецким колонистам, проживавшим на территории Варшавского герцогства, переселиться в Россию. Большинство из этих немцев (выходцы из Вюртемберга, Восточной Померании и Западной Пруссии) в 1800–1806 годах были переселены по приглашению короля Пруссии Фридриха Вильгельма III в провинции Новая Восточная Пруссия и Южная Пруссия. Но после поражения Пруссии в войне с Францией (1807) эти провинции и вошли в состав Варшавского герцогства.
Таким образом, воспользовавшись приглашением Александра I, в 1814–1816 годах в Бессарабию переселились 1743 семьи «варшавских колонистов», которые основали там 11 лютеранских и одну католическую колонию (Аккермановский уезд). Эти колонии, кстати, были названы в честь мест сражений Отечественной войны 1812-го и заграничных походов русской армии: Бородино (Borodino), Тарутино (Tarutino), Красное (Krasna), Клястиц (Klostitz), Кульм (Kulm), Лейпциг (Leipzig), Малоярославец I (Malojaroslawetz I, немецкое – Wittenberg), Арциз (Alt-Arzis), Березина (Beresina), Бриен (Brienne), Париж (Paris), Фершампенуаз (Fere-Champenoise).
В 1821-м была образована колония Кацбах (Katzbach).
Посему можно уверенно предполагать, что предки джигинских немцев (из первых переселенцев) в основном прибыли на берега Джиги именно из Аккермановского уезда.
Итак, на основании всего вышеизложенного с большой долей вероятности можно утверждать следующее:
1. Прародина «джигинских» немцев – Вюртемберг.
2. Первоначально «джигинские» немцы переселились из Вюртемберга по приглашению короля Пруссии Фридриха Вильгельма III в провинции Новая Восточная Пруссия и Южная Пруссия, которые после поражения Пруссии в войне с Францией (1807) вошли в состав Варшавского герцогства.
3. В 1813 году по приглашению императора Александра I немецкие колонисты, проживавшие на территории Варшавского герцогства, переселились в Россию (в частности, в Бессарабию и Таврическую губернию).
4. В 1868 году часть немцев из Бессарабии и Таврической губернии переселились на Кубань и основали здесь колонию Михаэльсфельд, получившую в дальнейшем название Джигинка.
Но что заставило «джигинских» немцев сорваться с обжитых земель и покинуть Бессарабию и Таврическую губернию?
Какие же для этого были причины?
Причины миграции
Основные причины подобной миграции внутри России были заложены, как ни странно, Екатериной Второй.
Именно ее указ от 1764 года, в котором говорилось о порядках в иностранных колониях, вводил и ограничения, так как устанавливал определенные правила наследования для колонистов – земля не дробилась на участки между сыновьями, а по наследству переходила к младшему сыну. Преследуемая при этом цель была благая: сохранить в неприкосновенности предоставленные правительством крупные наделы, предотвратить, учитывая положительный и отрицательный опыт Западной Европы, их дробление при наследовании.
Что же касается старших сыновей, которые не наследовали землю, то предполагалось, что отец, глава семьи, позаботится о том, чтобы обучить их необходимому ремеслу, которым они и смогут в дальнейшем зарабатывать себе на хлеб насущный. Но при этом не была учтена вторая сторона медали.
Вот эти-то сыновья, которые не получали землю по наследству, и пополняли в результате ряды батраков и безземельных. Похоже, что единственный путь, который давал им возможность независимого и полноценного существования, как раз и заключался в том, чтобы оставлять материнские колонии, с тем чтобы образовывать колонии дочерние на свободных землях.
Миграционным процессам во многом способствовали и Великие реформы.
Из книги «История немцев в России»
«…Предположение о том, что вторые и третьи и т. д. сыновья колонистов смогут заняться ремеслами или найти работу в области промышленности в условиях России, где крепостное право сдерживало всякое экономическое развитие, оказалось нереальным…»
Великие реформы
1861 год был ознаменован проведением в жизнь важнейших преобразований, осуществленных правительством императора Александра Второго после поражения России в Крымской войне. Эти преобразования и получили название Великих реформ. Преобразования должны были остановить явное отставание России от наиболее развитых стран мира. Совершенствование общественной системы и ликвидация крепостничества все более осознавались как безотлагательная потребность. Великие реформы включали в себя крестьянскую реформу 1861 года, военные реформы, судебную, финансовые и другие реформы. Реформы делали российское общество более универсальным.
Разумеется, эти реформы не могли не коснуться и жизни немецких колонистов.
Кстати, в продолжение Великих реформ было разрешено в 1870 году дробление земель. Но, как оказалось, в случае с безземельными крестьянами это не только не спасло ситуацию, но и в некотором роде усугубило ее.
Из книги «История немцев в России»
«…После того, как в 1870 году было разрешено дробление земельных участков, все население колоний разделилось на три группы:
1. Хозяева, владевшие полным (65 десятин), половинным (32 десятины), четвертным наделом (12–18 десятин).
2. Малоусадебники, которые или вовсе не имели земли, либо распоряжались наделом до 12 десятин.
3. Безземельные.
Увеличившаяся земельная дифференциация вела к социальному расслоению немецких крестьян и росту социальной напряженности…»
Словом, единственным выходом из конфликтной ситуации было создание новых деревень на арендованной или купленной земле (правительство к этому времени прекратило бесплатную раздачу земель). Вот потому-то бывшие батраки и отправлялись на чужбину в поисках новой жизни, в надежде иметь свою землю и свой гарантированный кусок хлеба.
Вспомним, Эммануил Фельхле пишет в своих дневниках, что его дедушка и бабушка были батраками. То есть у них были все основания для отъезда, поскольку особой перспективы (в смысле собственности на землю) у них на старом месте не было и быть не могло.
Но справедливости ради нужно сказать, что безземельные крестьяне не оставались со своей проблемой один на один. В их судьбе непременно принимала участие вся немецкая община.
Из книги «История немцев в России»
«…Чтобы уменьшить социальное напряжение, общины были вынуждены покупать земли для своих безземельных сограждан. Это делалось за счет банковских займов, сдачи в аренду общинных земель и за счет займов у самих “полных” хозяев и других богатых людей в колониях. Для покупки земель обычно создавались специальные комиссии, которые выделяли ходоков и собирали средства для покупки земель…»
Джигинские немцы могли, между прочим, отправиться в поисках нового места жительства и в другие места. В Закавказье, например. Или на Урал. В Сибирь.
Но именно земли кубанские для них имели особенную привлекательность.
Конечно, не в последнюю очередь имел значение тот факт, что климат на Кубани не слишком отличается от климата в Бессарабии и в Таврической губернии. И добираться не так далеко. И земля опять же плодородная на Кубани. Как говорили в свое время казаки, «палка – и та зацветет, если ее воткнуть в землю».
И рыба водилась здесь, и дичи всякой было достаточно.
Но главное преимущество этих земель было в том, что стоили они дешево. Невероятно дешево.
И вот почему.
Дешевая земля
Земли, на которых селились колонисты, по большей части были пожалованы в частное владение чиновникам за службу и военным за боевые заслуги на Кавказе. Как только положение в регионе стало стабилизироваться, владельцы этих участков пытались получить доходы, сдавая земли в аренду или же продавая их по низкой цене. Активной продаже земель и сдаче их в аренду способствовало и то, что к этому времени было отменено крепостное право, что в немалой степени усложнило положение русских помещиков.
Цены на пахотные земли на Северном Кавказе были ниже, чем в других регионах России. Например, пастбищные угодья в Кубанской области можно было приобрести по цене от 2 до 7 рублей за десятину. Тогда как повсеместно стоимость десятины земли к концу XIX века колебалась от 40 до 150 рублей.
Можно предполагать, что подобная же ситуация в отношении цен на землю была и в то время, когда «наши» немцы покупали участок у генерала Бабыча.
Как бы то ни было, но «…2 августа 1868 года было достигнуто соглашение между управляющим генерала Бабыча и переселенцами…».
Из справки Государственного архива Краснодарского края
«…Немецкая колония Михаэльсфельд (Михаельфельд) была основана в 1868 году на купленном у П.Д. Бабыча земельном участке, расположенным у реки Джига, неподалеку от станицы Варениковской. Общий размер купленного участка составлял 4463 десятины земли…»
Оплата за землю производилась в рассрочку на три года.
Но прежде чем последует рассказ о дальнейшей жизни немецких поселенцев на таманской земле, нельзя не сказать несколько слов об истории этой земли. А история эта такова, что ее, без преувеличения, можно назвать легендарной.
От древних греков до казаков
Таманский полуостров находится на западной окраине Кубанской равнины и занимает почти 2000 квадратных километров. С севера полуостров омывается Азовским морем, с юга – Черным морем, а с запада – Керченским проливом, который и соединяет эти два моря.
Этот полуостров образовался примерно 2000 лет назад из нескольких островов, разделенных проливами. Примерно к V веку нашей эры эти острова были соединены древними наносами реки Кубани и морскими отложениями.
Одним из первых племен, населявших в XX–VIII веках до нашей эры полуостров, были кочевники киммерийцы, о которых еще упоминает Геродот в своей «Истории». В дальнейшем киммерийцы были вытеснены скифами, которые использовали эти плодородные земли под пастбища для своих многочисленных табунов коней.
В скором времени скифы подчинили себе все население Северного Причерноморья. Они совершали регулярные набеги на Таманский полуостров, перебираясь из Крыма через Боспор Киммерийский (Керченский пролив) зимой по льду.
В VII–VI веках до нашей эры начинается великая греческая колонизация. Отголоски этого великого переселения мы находим в поэме Гомера «Илиада». Знаменитые аргонавты побывали и на Таманском полуострове, который древние греки называли «царством Аида» (из-за многочисленных вулканов, которыми изобилует территория полуострова).
Греки построили на берегах Понта Эвксинского и Меотиды (древние названия Черного и Азовского морей) свои многочисленные колонии. Расстояние между этими колониями порой не превышало 5–8 километров. Фанагория, Гермонасса, Кепы, Тирамба – названия знаменитых древнегреческих колоний Таманского полуострова, которые довольно скоро приобрели известность и богатство.
Греки, разумеется, первым делом наладили в этих местах торговлю. Торговые отношения помогли им завоевать доверие и уважение местного, весьма негостеприимного, населения. Коренным же населением этих мест являлись синды, меоты, сарматы. Это были оседлые племена, которые занимались земледелием, разведением скота.
Около 480 года до нашей эры все многочисленные древнегреческие колонии, расположенные на Керченском и Таманском полуостровах, объединились в составе знаменитого в истории Боспорского царства, столицей которого была Пантикапея (ныне Керчь). Пожалуй, самый известный в истории боспорский царь – Митридат. В Керчи есть Митридатова гора, где находился его дворец. Царь этот был невероятно могущественный, сильный и мудрый. Завоеватель. Соответственно, имел много завистников и врагов. По этой причине Митридат всегда опасался, что его могут отравить. Тогда он вознамерился приучить свой организм к разнообразным ядам, принимая их небольшими порциями в течение своей жизни. Но эта предосторожность не только не стала для него спасением, но и сыграла с ним злую шутку. Когда Митридата в конце его жизни предали и друзья, и даже сыновья, царь хотел покончить жизнь самоубийством. С этой целью он принял изрядную порцию яда. Но яд, разумеется, не подействовал на него. Тогда Митридат попросил своего раба заколоть его мечом…
Боспорское царство процветало вплоть до III века нашей эры, пока его не разрушили варварские племена готов и гуннов. Особенно разрушительными для царства стали набеги многочисленных войск гуннов под предводительством Атиллы. Хотя существует и другая версия – Боспорское царство погибло в результате междоусобных войн.
Но со временем один из древнегреческих городов – Фанагория – был восстановлен. С 635 года этот город стал столицей государства Великая Болгария.
С VII по XX век земли Тамани находятся во власти Хазарского каганата. В X же веке русский князь Святослав Игоревич разбил хазарское войско и основал на Таманском полуострове знаменитое Тмутараканское княжество. Столицей древнерусского княжества стала Тмутаракань. Впрочем, русское княжество просуществовало недолго. Уже в XII веке русские князья утратили власть над этими землями, и они стали принадлежать сначала Золотой Орде, а потом, после ее распада, крымскому хану. Какое-то время земли эти подчинялись и Византии.
В XIII веке сюда прибывают с торговыми целями генуэзские купцы, построившие на Таманском полуострове и далее, вдоль побережья Черного моря, свои многочисленные торговые фактории. Наиболее важными торговыми портами, через которые генуэзцы торговали с Востоком, были Матрега (Тамань), Копа (Славянск-на-Кубани), Мапа (Анапа), Себастополис и Тана. Генуэзские купцы вывозили из этих земель зерно, фрукты, корабельный и строевой лес, воск, мед, мясные туши, кожи, меха и другие товары, привозимые горцами (аборигенами этих мест) на рынки для обмена. В огромном количестве вывозилась и рыба. В обмен на вывозимый товар генуэзцы ввозили ткани, пряности, рис, ковры, керамику, ювелирные изделия, оружие. При генуэзцах стала процветать и работорговля, которая, впрочем, имела место и во времена Боспорского царства.
Генуэзцы чувствовали себя превосходно на этих землях вплоть до XV века. А в XV веке османы, завоевавшие к этому времени большую часть Византии, захватили Константинополь. Турки перекрыли для генуэзских купцов проход через пролив Босфор, что и стало началом конца славной истории генуэзцев на территории Северного Причерноморья. Северное Причерноморье оказалось во власти Турции.
Во второй половине XVIII века обострилась борьба Турции и России за Черноморское побережье. Русско-турецкая война 1768–1774 годов стала переломным моментом в истории народов Северного Кавказа. Кючук-Кайнарджийский мирный договор, заключенный по окончании войны, предусматривал отделение Крымского ханства от Турции, выход России к Черному морю и восстановление ее прав на Азов.
Однако Турция не смирилась с поражением. Она не выводила свои войска с территории Крымского ханства и Тамани. Правительство Екатерины Второй было вынуждено предпринять решительные меры к тому, чтобы обеспечить выполнение условия Кючук-Кайнарджийского мирного договора. Необходимо было создать прочную линию укреплений на реке Кубань. С этой целью сюда был прислан А.В. Суворов, который был назначен командующим Кубанским корпусом. В результате за короткий срок была создана система крепостей и редутов от моря до устья Лабы. Для того чтобы укрепить новую границу по реке Кубань и начать освоение присоединенных территорий, Екатерина Вторая в 1792 году разрешила переселить на правобережную Кубань Черноморское казачье войско, до этого жившее между Бугом и Днестром.
Первый отряд Черноморского казачьего войска высадился на Тамани 25 августа 1792 года. Казаки были призваны прежде всего защищать эти земли. И защищать ее чаще всего приходилось от местного населения, адыгов, которые находились под сильным влиянием Турции и осуществляли постоянные и жестокие набеги на русские укрепления и поселения.
Адыги
Нужно сказать, что в X веке нашей эры все племена, проживающие на территориях Северного Причерноморья (зихи, натухаевцы, жаневцы, хатухаевцы, убыхи и прочие), объединяются под самоназванием «адыги». Своими корнями эти племена уходят к древним племенам синдов, меотов, савроматов.
Адыгов еще называют черкесами или горцами. Некоторые исследователи всерьез полагают, что именно предки адыгов когда-то сочинили все легенды, которые стали основой для знаменитых легенд Древней Греции. В частности, легенда, аналогичная легенде о Прометее, существовала у местных племен задолго до прихода греков на земли Северного Причерноморья. Анапские экскурсоводы даже покажут вам знаменитую гору в районе Большого Утриша, к которой был прикован Прометей. Но это к слову.
В XVIII веке адыги составляли основное население Кубани. Они, как правило, жили семейными общинами, включавшими до ста человек, и малыми семьями, насчитывающими пять-семь человек. Главой семьи был мужчина – отец, а в его отсутствие – старший сын.
Все заботы о семейном быте лежали на плечах женщины. Мужчины занимались охотой, торговлей, земледелием. Но чаще они были заняты военным делом, которое и считали наиболее приемлемым и благородным для себя (что неудивительно в условиях постоянных войн, раздоров, столкновений).
Дома адыги строили самые простые – турлучные (из ветвей деревьев). Преимущество этих домов заключалось в том, что их можно было легко и быстро восстановить или построить, что было немаловажно во времена частых войн и внутренних распрей.
Прямо на полу у адыгов находился открытый очаг. Поддерживать постоянный огонь в очаге вменялось в обязанности женщин: на ночь горячие угольки присыпали золой, а утром разжигали их.
Если говорить об обычаях адыгов, то их не счесть. Но самые распространенные следующие: куначество, аталычество, избегание, гостеприимство. Избегание, например, могло проявляться в том, что в присутствии родителей муж избегал разговоров с женой, отец при посторонних лицах никогда не ласкал детей, не брал их на руки, не называл по именам и т. д.
Распространенным обычаем было и аталычество, когда ребенка (мальчика) отдавали в другую семью на воспитание, где он должен был жить до совершеннолетия. Аталыки (воспитатели) должны были привить воспитаннику все качества настоящего воина: умение сидеть в седле, владение всеми видами оружия, почитание старших, знание героических песен. Воспитанник должен был быть смелым, благородным воином.
Куначество – договор о дружбе. Причем договор этот мог заключаться не только между представителями одного рода-племени. Так, например, дружеские отношения зачастую складывались у адыгов с казаками. Хотя чаще всего они, конечно, воевали друг с другом.
Гостеприимство – святой закон для адыгской семьи. Гость – посланник небес. Для гостей отводили лучшую комнату в доме, которая называлась кунацкой. Или даже строили отдельный дом. Говоря о традициях адыгов, нужно сказать, что у них приветствовалось единобрачие. Хотя многоженство не воспрещалось. Но узы брака считались нерушимыми.
В детях воспитывали трудолюбие, уважение к древним обычаям, почитание старших. Девушек в горской семье обучали рукоделию, домоводству, ведению домашнего хозяйства, мальчиков – военному искусству. Развитыми у адыгов были ремесла, прикладное искусство. Высокого мастерства достигло золотошвейное искусство. Многие путешественники с восторгом писали о черкесских мастерах золотого шитья по коже и ткани.
Религиозные воззрения адыгов сочетали в себе элементы язычества, христианства и ислама.
Если же говорить об устном народном творчестве, то оно выразилось прежде всего в нартском эпосе. Нарты – это богатыри, герои легенд, сказаний, поэм. Они боролись со злом, защищая свой народ. Несомненно, горцы старались воплотить в себе лучшие черты нартов. Еще А.В. Суворов отмечал бесстрашие и военное мастерство адыгов. Они оказывали яростное сопротивление всем чужеземцам, которые приходили время от времени на их территории. И грекам, и генуэзцам, и туркам. И казакам, когда те пришли в Северное Причерноморье.
Казачество
Немало казаков погибло в постоянных военных столкновениях с горцами. И днем и ночью приходилось им быть настороже, вести постоянную, изнуряющую войну с черкесами. Хотя вместе с тем, как уже говорилось, нередки были случаи образования между казаками и горцами куначеских, дружеских связей. А кунаки – братья. Братья же должны были делить друг с другом и горе, и радость. Защищать честь и достоинство друг друга. В случае же необходимости и жизнь отдавать за своего кунака…
Словом, противоречивое и неоднозначное было время, где переплетались и ненависть, и дружба, и предательство, и взаимопомощь.
Другая, мирная, жизнь наступила для казаков только по окончании Крымской войны.
Из книги «Кубанское казачество и его атаманы»
«…Настала другая пора, на смену явились иные жизненные условия: горцы сложили оружие, подчинившись всем требованиям победителя. И – удивительное дело! – казак, не переставая быть казаком, сделался образцовым хозяином, точно между мечом и плугом для него не существовало никакой разницы…
Вообще, в области земледельческой техники казаки сделали замечательные успехи, хотя, надо заметить, и не без деятельного участия в этом деле иногороднего неказачьего населения…»
Здесь нельзя не заметить, что и джигинские немцы могли быть тем самым «иногородним неказачьим населением», которое помогало местным казакам делать «замечательные успехи в области земледельческой науки». Судя по тому, что у немцев Джигинки с казаками близлежащих сел завязались деловые и дружеские отношения, так оно и было.
Что касается духовной жизни казаков, то основой ее являлось православие. Не случайно, перебираясь на Кубань, казаки привезли с собой и походную церковь, которую подарил им Г. Потемкин.
Военный быт требовал от казаков безусловного послушания и выполнения всех станичных традиций и правил. Нарушения карались строго, согласно старым казачьим традициям. Это могли быть и прилюдная порка, и смертная казнь. А бывало и так, что в назидание другим казакам провинившегося возили от кордона к кордону, наказывая на каждом из них.
Казачьи семьи по своему укладу были патриархальными. Неоспоримым авторитетом в семье пользовался старший по возрасту мужчина.
Детей своих воспитывали казаки в большой строгости, с детства приучая их к военной службе и труду. Уже с малолетства обучались казачата верховой езде и джигитовке. Девочек в казачьих семьях с 7-8-летнего возраста обучали рукоделию и ткачеству. До совершеннолетия они успевали приготовить для себя приданое для замужества. Выходили замуж обычно в 16–18 лет за казаков. Браки же с иногородними (крестьянами и другими) нередко осуждались. Хотя опять-таки нельзя не отметить тот факт, что, например, казаки из станицы Старотитаровской (расположенной в 20 км от Джигинки) частенько брали в жены девушек из Джигинки. Трудолюбивые, спокойные и рассудительные красавицы-немки были желанными невестами и невестками.
Время терпения и сумасшедшего трудолюбия
Итак, в 1868 году между управляющим генерала Бабыча и немецкими переселенцами было достигнуто соглашение о продаже последним участка земли. С этого времени и начинается блистательная история немецкой колонии Михаэльсфельд.
Cемья Герман, приехали в Джигинку из Германии в 1888 г.
Спиритический сеанс с господином Гитлером (Альфред Кох)
– Я бы, господин Гитлер, начал с самого истока – родителей. Как вы к ним относились?
– Я их очень любил. Отец был таможенным чиновником, мать – домохозяйкой. Я ничего не могу рассказать, что не могли бы рассказать миллионы немцев и австрийцев, которые жили в то время. Это была обычная средняя семья со всеми обычными предрассудками. Я ходил в школу, семья была умеренно набожная. Я не вспомню чего-нибудь специального, особенного. Мой отец Алоиз Гитлер умер в 1903 году, а мать Клара – в 1907-м. Когда началась моя политическая деятельность, они уже умерли.
– А как складывалось с братьями-сестрами? Насколько в семье ценили ваши способности?
– У меня были старшие братья и сестры, но они все умерли детьми. Остались родная сестра Паула, с ней мы виделись редко, и сводная сестра Ангела. Мы жили вместе: Ангела, ее дочь Гели и я. В Мюнхене. Пока я не переехал в Берлин. Я ведь практически всю жизнь был холостяком. Кто-то должен был вести хозяйство. Ангела была прекрасной хозяйкой. А Гели я очень любил. Она, к несчастью, покончила с собой. Эта была большая трагедия. Вокруг этого до сих пор много всяких разговоров, вы, наверное, слышали. А что касается моих способностей, то в семье не считалось, что они у меня есть.
– Вы два раза поступали в Академию искусств в Вене, но неудачно. Это была могучая страсть к искусству?
– Не мне судить. Тогда я был весь погружен в мечты, мифы, немецкий эпос, любил природу, очень много гулял, размышлял… Я почти до самой смерти очень много гулял по лесу, даже когда в 1943 году уехал из Адлерхорста в Вольфшанце, я и там очень много гулял. Любил природу Восточной Пруссии. Хотя мне больше нравилась Южная Германия, Австрия, горы. Это же моя родина.
Кстати, когда я поступал в Венскую академию искусств, оба раза экзаменаторы мне говорили: «Прекрасные пейзажи, но у вас нет школы для того, чтобы рисовать живую натуру». Но откуда же ей взяться, если меня не принимали учиться? Замкнутый круг!
– Вы продавали ваши картины?
– Ерунда! Я в основном рисовал открытки. Перед войной это был мой заработок. Правда, не очень большой, я чуть от голода не умер. Они как-то продавались, мне платили, но все это было не то. Политической деятельностью я занялся уже после войны, а тогда мыслей о политической карьере у меня не было. Я был – так и напишите – нищим. Нет, я не был асоциальным человеком, я пытался поступить в высшее учебное заведение, я занимался живописью, но популярным художником я не стал, и выучиться мне не удалось.
– Вы были склонны к мистике? Видели какие-то знаки своей судьбы?
– Нет. Я не мистик. Меня это увлекало, да, но не поглощало полностью. Я гораздо больше реалист, чем многие думают. В 15–18 лет это заставляет работать воображение, но, когда я стал старше, мистика для меня не стала руководством к действию. Кроме того, меня очень сильно изменила война. Там я понял несколько важных вещей. Я понял, что честь – это очень важно и для мужчины, и для нации. Нация без чести не имеет будущего. Единственный способ выжить – это защищать свою честь. Второе: я понял, что никакой говорильней не заменить эффект прямого действия. И третье. Вся история – это история борьбы наций, и в ней не может быть компромиссов. Война – естественное состояние любой нации. Если нация не защищает свои честь и интересы, то она исчезает. Ее место занимают те, кто в состоянии это делать.
То, что в явном виде мною было сформулировано только в «Майн кампф», зрело еще во время войны. Поначалу в этом было много романтики. Но в этом было и много реализма. «Окопная правда» была результатом моих наблюдений за людьми на фронте и вообще за ходом войны. Особенно за ее финалом, трагическим для Германии.
– Вы пошли на войну добровольцем, получили награды, у вас ранения… Хотя поначалу вы ведь отказались служить в австрийской армии. Почему?
– Да, я был храбрый солдат. Мне нравилась армия Фридриха Великого, армия Блюхера, армия Мольтке и Бисмарка. Она разгромила Наполеона, победила австрийцев, вошла в Париж. Эта армия своим духом, историей, порядками, дисциплиной заставляла меня соответствовать ее высокому уровню. Поэтому я добивался права служить именно в германской армии, а не в австрийской. А идейно я был пангерманистом. Мне всегда казалось нелепостью существование, с одной стороны, Германии, а с другой – Австро-Венгрии…
Несколько чудом сохранившихся старинных фотографий дают нам некоторое представление о том, как выглядели джигинские немцы в те годы. Женщины на этих фотографиях довольно строги и одеты, как правило, в темные глухие кофты и длинные широкие юбки, тоже из темной ткани. Монашеское одеяние по виду. Волосы покрыты темным платком. Мужчины на этом фоне выглядят более нарядно и даже кокетливо: костюм-тройка, сапоги, белые рубашки, из карманов жилеток выглядывают золотые цепочки от часов. И как же мало походят они на типичных деревенских жителей. По виду это скорее городские жители. Впрочем, Джигинка (Михаэльсфельд) уже к концу ХIX века по внешнему виду и респектабельности превосходит даже Анапу.
Все-таки нужно отметить, что джигинские немцы были рисковыми людьми. Чрезвычайно рисковыми. Во всяком случае, изрядная доля смелости требовалась им, чтобы перебраться на Кубань. В те годы, когда они прибыли на Кубань, правительство и местные власти предпринимали отчаянные попытки привлечения на эти земли переселенцев по окончании Крымской войны. Приглашали переселенцев и с Украины, и с Поволжья. И люди с этих земель действительно приезжали на Кубань. Приезжали и… по большей части опять уезжали. Дело в том, что ситуация, которая сложилась на Кубани в эти годы, была, мягко говоря, непростой.
Судите сами. Не так давно отгремели русско-турецкие войны, только-только закончилась Крымская война. Повсюду еще были заметны следы чудовищных разрушений. Нередкими были и случаи нападения на мирные поселения со стороны черкесов. В одном из документов, в частности, отмечается, что черкесы из села Суворов-Черкесский, что находится неподалеку от Джигинки, были весьма недовольны соседством с немцами. Почему? Бог весть. Не понравились им чужаки. Хотя, похоже, что личной неприязни именно к немцам у них не было. Просто не нравились чужаки в принципе.
Кстати, не только набеги черкесов могли приводить в трепет население Михаэльсфельда в то время. И турки были весьма частыми гостями. Должно быть, по старой памяти они нередко заглядывали в свои бывшие владения. Поскольку лиманы в то время простирались почти до Джигинки, то джигинские немцы могли часто видеть, как турки на лодочках подплывали к селу почти вплотную.
Словом, Анапа после Крымской войны – в руинах, не лучше выглядят и окрестные села, быт не налажен, часто отсутствует самое необходимое. При этом земли вокруг – видимо-невидимо. И ее, эту землю, нужно было обживать и защищать. Ухаживать за ней нужно было, сеять пшеницу, кукурузу, выращивать фрукты-овощи. Одним словом, была большая нужда в рабочих руках. А их-то и недоставало. Русские и украинские переселенцы, наслышанные о трудностях в здешних местах, не слишком торопились перебираться на Кубань.
Тогда-то местные власти и стали приглашать иностранцев. Так, в Витязево, недалеко от Анапы, образовалось компактное поселение греков. В селе Варваровка поселились чехи. А на месте нынешней Джигинки, как мы уже знаем, обосновалась немецкая колония Михаэльсфельд. Рисковые люди. Им, первым переселенцам, было очень непросто выживать на новом месте. От них требовалось немало терпения, мужества, выносливости. И трудолюбия сумасшедшего.
Из книги «История немцев России»
«…Колонисты активно расширяли производство зерна – сначала на основе наемной силы, хлынувшей на юг после реформы 1861 года, а потом на основе механизации земледелия. Эта механизация началась еще в 1830-е с изготовления самодельных молотилок, веялок, плугов, применения сельхозмашин. Такая механизация на конной тяге позволяла колонистам расширять запашку и посевы при минимальном использовании наемной рабочей силы. Как правило, на 60-десятинное хозяйство держали только одного сезонного рабочего, а в основном работали члены семьи. В результате производительность труда была намного выше у колонистов по сравнению с русскими и украинскими крестьянами. Еще в Бессарабии наибольшее распространение получили виноградарство, выведение крупного рогатого скота и племенных пород лошадей…»
Первоначально, конечно, колония имела вид неказистый. И даже убогий. Несколько землянок, огороды, молодые сады. Но не за горами уже было то время, когда название Михаэльсфельд станет едва ли не именем нарицательным, подразумевавшим трудолюбие, благосостояние и порядок.
Колония Михаэльсфельд, конец XIX в.
И это неудивительно, поскольку землю, когда-то купленную у генерала Бабыча, немецкие колонисты использовали с максимальной отдачей и пользой.
Бережно, с любовью относились колонисты к каждой сотке земли, продумывая, просчитывая, предугадывая будущую выгоду. В селе Михаэльсфельд, как и в других немецких поселениях Кубани, закладывались сады, виноградники, разводился племенной скот.
Из книги Л.И. Баклыкова «Рассказы о лечебном винограде и винах Кубани»
«…П. Кириллов, корреспондент газеты “Кубанские областные новости”, в 1894 году писал: “…В колонии Михаэльсфельд, основанной немцами-переселенцами из Таврии в 1868 году, до 100 десятин виноградных садов. Вино сбывают в Темрюк и Мариуполь. Здесь бутылка вина стоит 20 копеек, а в Витязево за бутылку “Бургундского” взяли 60 копеек…”»
На равнинных пахотных землях выращивали пшеницу, овес. Плавневые земли использовались под сенокосы, пастбища для скота. Собирали отменные урожаи кукурузы, бахчевых культур.
Из книги «История немцев России»
«…Агротехника немецких поселенцев в конце XIX – начале XX века отличалась от крестьянской и весьма разнилась среди колонистов. Отбор способов обработки почвы под озимые и яровые, уборки урожая основывался на принципах наибольшей рациональности и эффективности. Для немецкого земледелия были характерны многопольный севооборот с плодопеременной системой. Высокая рентабельность немецких хозяйств была обеспечена комплексом условий: использованием последних достижений в агрономии и зоотехнике (районированием сельскохозяйственных культур, разведением лучших племенных константных и новых пород и т. д.), применением передовой сельскохозяйственной техники и способов обработки земли, грамотной экономической политикой внутри колоний и отдельных экономий. …Землепользование носило общинный характер, при котором сохранялась чересполосица на пахотных землях, но отсутствовали переделы земли. Ею пользовались на правах владения…»
Таким образом, колония Михаэльсфельд постепенно начинала приобретать все черты зажиточной колонии.
Но уже через три года после новоселья колонисты были поставлены перед фактом существования в России на новых условиях.
Поселяне
4 июня 1871 года Александром Вторым был принят указ, согласно которому отменялись все привилегии колонистов, имевшиеся у них еще со времен Екатерины Второй.
Из книги «История немцев России»
«…Прежде всего отменялся колонистский статус и особое управление колонистами. Немецкие крестьяне переводились под общее российское управление и получили статус поселян собственников – точно такой же, что был и у русских крестьян после их освобождения от крепостного права. Немецкие села, округа и волости переходили в прямое подчинение органов государственной власти тех уездов, губерний и областей, на территории которых они располагались… Прежде всего надо было отвыкать от своей исключительности, учиться жить и трудиться в условиях действия универсальных законов, единых для всех…»
В 1893 году произошло еще одно изменение. Поселение Михаэльсфельд по решению Военного совета было переименовано и получило новое название – Джигинка (по наименованию реки Джига, притока реки Кубань, «джига» с тюркского переводится как «рукав»).
Впрочем, изменение названия ни в коем случае не отразилось на дальнейшем процветании села.
Из книги «История немцев России»
«…После аграрной реформы немецкие колонисты стали быстро превращаться в экономически активную силу, возросла их конкурентность в отношении местных помещиков и различных слоев крестьян. Заметными темпами увеличивалось и количество земли, которая им принадлежала…»
Немцы, разумеется, присматривались и к тому, как «управлялось» с землей местное население. Что-то перенимали у них, что-то отбрасывали, как нерентабельное и устаревшее. Да и местное население чему-то училось у «пришлых».
Из книги «История немцев России»
«…Несмотря на этническую изоляцию, северокавказские немцы сохраняли более широкие, чем в других регионах, хозяйственные связи с русским населением вследствие своего дисперсного расселения. При этом немцы, заимствуя отдельные приемы русской и горской традиционных систем ведения хозяйства, оказали положительное влияние на развитие крестьянских, казачьих и горских хозяйств. Русские и горцы перенимали у немцев приемы обработки земли и бережное отношение к ней, способы хранения получаемой продукции. В целом хозяйственно-экономическая деятельность немецких поселенцев способствовала формированию инфраструктуры, общего экономического потенциала региона…»
Нет сомнений и в том, что в отличие от своих соседей немцы Джигинки владели передовой по тем временам сельскохозяйственной техникой. И техника эта, похоже, прибывала в Джигинку из Германии. Во всяком случае, есть свидетельства старожилов села, из которых следует, что торговые отношения между Германией и Джигинкой не прерывались до Первой мировой войны.
Немцы Джигинки действительно поддерживали отношения с Германией. Торговые во всяком случае. В Германии, в частности, джигинский пастор Эммануил Дейк закупал все необходимое для кирхи (немецкой церкви). В Германии закупалось и необходимое сельхозоборудование, и предметы быта, и прочее.
Из книги «История немцев России»
«…Немцы заложили основу такой отрасли сельского хозяйства, как молочно-товарное направление в животноводстве, которое было новым не только в масштабах Северного Кавказа, но и всей России. Немецкое население способствовало развитию перерабатывающей промышленности: кожевенной, маслобойной, сыроварению и др. Колонии обеспечивали потребности региона в ремесленниках различных специальностей. Большую роль колонисты сыграли в распространении сельскохозяйственных машин…»
И в Джигинке все неуклонно шло к тому, чтобы не только производить необходимую продукцию, но и перерабатывать ее на месте. Вскоре появляются в Джигинке и своя маслобойня, и сыроварня, где по голландским технологиям делали вкуснейший сыр. Принадлежали маслобойня и сыроварня Готфильду Дейку.
Ему же принадлежала и мельница. Слава о ней очень скоро разнеслась по всей округе. Конструкция мельницы была уникальной. Забегая вперед, скажу, что в годы Великой Отечественной войны, когда Джигинка была оккупирована, немецко-фашистские захватчики, спешно покидающие территорию села под натиском советских войск, разобрали эту чудо-мельницу, с тем чтобы вывезти ее в Германию как образчик потрясающей инженерной мысли.
В Джигинке со временем были построены магазины и ремесленные мастерские.
Вскоре семья Горных, которая перебралась в Михаэльсфельд из казачьей станицы Гостагаевской, построила здесь небольшую цигельню (кирпичный завод, от нем. ziegel – кирпич). В цигельне изготавливались не просто кирпичи, а чудо-кирпичи. Екатерина Николаевна Шрамова, руководитель школьного музея, рассказывает, что, когда она с учениками пыталась расколоть один из таких кирпичей (в целях научного эксперимента, конечно), то ничего из этого не вышло. Кирпич остался целым и невредимым. А вот топор, которым пытались его раскрошить, пришел в негодность. Кирху, немецкую церковь, построенную в Джигинке из этого же кирпича, в годы советской власти тоже не раз пытались разрушить. Но все попытки оказались тщетными. Церковь и не пошелохнулась даже.
Разумеется, такое отменное качество кирпича было не случайным. Дело в том, что кирпич изготавливали по специальной старинной технологии. Хотя секрет был нехитрый: особый замес, тщательное просушивание изготовленных кирпичей и, наконец, обжиг осенью. Причем при обжиге кирпича использовалась исключительно солома. Процесс был трудоемкий, кропотливый, но ведь и результат того стоил. До сих пор стоят в Джигинке дома, построенные из знаменитого кирпича. В том числе и немецкая церковь.
К слову, в цигельне делали не только кирпич. Но и посуду, и черепицу. Черепицу делали двух видов: белую и красную. Красной черепицей покрывали крыши домов. А белой черепицей зажиточные граждане выкладывали на крышах своих домов свои фамилии, чтобы издалека было видно, кто и где живет. К сожалению, до нашего времени дома с крышами, на которых бы указывались фамилии их хозяев, не сохранились. А жаль.
Благоустройство Джигинки
Как уже говорилось, в конце XIX века Джигинка (Михаэльсфельд) могла дать фору по внешней респектабельности и благоустройству самой Анапе. Если в Анапе в это время еще нередко можно было встретить саманные, неказистые дома, крытые соломой на украинский манер, то в Джигинке дома все были добротные, крытые черепицей. Опять же, когда про Анапу местные острословы еще имели основания сказать, что на пыльных ее дорогах превосходно могут чувствовать себя только куры, утки и свиньи (купаясь в грязи), то про Джигинку такого сказать было нельзя. Дороги в Джигинке были всем на удивление: широкие, мощеные. И чистота поддерживалась идеальная. Каждая повозка, которая заезжала в село, прежде должна была быть отмыта до блеска. С этой целью у въезда в село стояло корыто с водой и щетками.
Даже для скотины имелись свои дорожки, по которым те только и могли ходить.
Из сборника «Кубанский краевед»
«…Как правило, немецкие колонии достаточно быстро достигали экономического благополучия и, как свидетельствуют источники, производили на современников “приятное впечатление своим опрятным и веселящим видом”. Вот какой, например, представала взору путешественника колония Ольгенфельд Староминского района в 1925 году: “Еще издали виднеются красные крыши… Большие, кирпичные, совсем городские дома. Большие, как в городе, окна… Сытый уют выглядывает в окна: фикусы, герань, недешевые гардины. Во дворе, под навесом – косилки, молотилки, жатки и всякий прочий инвентарь, что совсем не заметно ни в крестьянской Сонино, ни в казачьей Староминской”…»
Один из домов Джигинки конца XIX в.
Можно не сомневаться, что если бы автор этих строк проезжал мимо Джигинки конца XIX века, то он увидел бы картину не менее привлекательную.
Село быстро застраивалось.
Из книги «Немцы России и СНГ»
«…В Причерноморье дворы отделялись от улицы и соседних домов стройной каменной оградой. Ворота и калитка зачастую украшались колоннами и арками и были пестро украшены. На одной стороне стоял вытянутый дом, отделенный от уличной ограды небольшим цветником. Две квартиры с четырьмя комнатами давали кров семье отца и старшему женатому сыну. Под продолжением той же крыши располагались конюшня и коровник, затем следовал сарай для телег и хозяйственного инвентаря. Впереди, напротив главного здания, стояла “летняя кухня”, где практически жили в летнее время…»
Наиболее престижно было строить себе дома в Джигинке на улице Карла Либкнехта (улица Советская). Здесь было тихо в ветреную погоду. Единственное неудобство – эта улица часто затапливалась во время дождей. Потому дома строили на высоком каменном фундаменте с высоким цоколем. Крыши домов были двускатные, потолки высокие, окна узкие – чтобы дольше сохранялось тепло.
Один из характерных для Джигинки домов конца XIX в.
Из книги «Немцы России и СНГ»
«…Поскольку все дома были одноэтажные, то высокая колокольня церкви доминировала над селением. При закладке сел немецким колонистам вменялось в обязанность высаживать деревья. Благодаря этому немецкое селение утопало в цвету и благоухало ароматами меда. Часто за густыми акациями не было видно домов…»
Словом, уже в конце XX века Джигинка – это даже не село, а образец того, чего можно добиться в короткие сроки при необходимом упорстве, трудолюбии и устремлении.
Торговля
Процветала на селе и торговля. Вот здесь-то и открылась прозорливость первых поселенцев, которые выбрали местность с таким выгодным расположением. Ведь немецкое село находилась на стыке трех дорог: Анапа, Крымск, Темрюк. Кроме того, рядом были богатые базары – в казачьих станицах Старотитаровской и Варениковской. Несмотря на то что немцы говорили по-немецки, думали по-немецки, жили по-немецки, они отлично ладили с местным населением. Особенно с казаками. В частности, с жителями станицы Старотитаровской. Уже было сказано, что в станице Старотитаровской был в свое время богатейший базар. Там же по осени, на Воздвиженье, устраивались грандиозные ярмарки, куда съезжался народ со всей округи. Нужно сказать, что джигинские немцы не выглядели бедно на этом сказочном фоне. И у них было чем похвастаться, чем удивить и что продать.
Казаки не могли не оценить хозяйственную смекалку, надежность и рачительность своих соседей. С такими соседями всегда можно было найти общий язык. И не случайно, как уже говорилось, казаки, которые в принципе не приветствовали заключение браков с чужаками, с удовольствием женили своих сыновей на хорошеньких и трудолюбивых немках Джигинки. Породниться с немцами почитали за честь.
К слову, и сама немецкая колония выступала за развитие добрососедских и торговых отношений не только со станицами Благовещенской и Старотитаровской, но и с другими станицами. Немцы Джигинки активно участвовали и в строительстве дорог, и в улучшении сообщения между селами, и в организации торговли между колонией и станицами, и в содержании переправы через Старую Кубань. Высокомерия и гордости, которую часто приписывают немецким колонистам, в джигинских немцах не было и в помине. И даже различия в вероисповедании установлению дружеских связей не мешали.
Революционные времена – джигинские немцы охотно вступали в ряды казачества, обеспечивая охрану правопорядка
Вскоре положение немецкой колонии Джигинка укрепилось еще и потому, что рядом с Джигинкой образовалось еще одно немецкое поселение – Пиленково (Пиленкофельд).
Вероисповедание джигинских немцев
Джигинские немцы были лютеранами по своему вероисповеданию. Привезли ли они это вероисповедание из самой Германии или оно было благоприобретенным (в результате скитаний и испытаний) – не известно. Хотя можно строить предположения. В частности, известно, что немецкие переселенцы на территории России исповедовали разные религии (напомню, что согласно манифесту Екатерины Второй на территориях поселения колонистов соблюдалась веротерпимость). Четверть колонистов, проживавших в России, составляли католики, остальные принадлежали к различным протестантским вероисповеданиям (лютеране, реформаторы, меннониты).
Отношение же властей к представителям разных религиозных направлений было неоднозначным. Например, меннониты считались наиболее законопослушными, удобными для властей.
Спиритический сеанс с товарищем Сталиным (Альфред Кох)
– Все-таки непонятно, зачем было принято решение о массовых репрессиях после 1934 года?
– А почему вы меня не спрашиваете, почему было принято решение о массовых репрессиях до 1934 года? Когда мы проводили коллективизацию – тогда репрессии были несопоставимо масштабнее, чем в пресловутом 1937-м.
Вы поймите, у вас неправильное представление о репрессиях. Это представление горожанина. А страна, которая мне досталась в управление, к середине 1920-х годов представляла следующую картину: примерно 80 % жило в деревнях и только 20 % – в городах.
Так вот, если взять за 100 % людей, которые были репрессированы за весь период моего правления, с 1922-го по 1953-й, то примерно 90 % из них были крестьяне. И только 10 % – горожане. Просто среди горожан были и интеллигенция, и журналисты, и писатели, и т. д. И они-то такой визг и подняли, будто в 1937-м лились реки крови! А на самом деле реки крови лились в 1931–1932 годах. Просто интеллигенция тогда предпочла этого не заметить.
Я, кстати, об этом честно сказал Черчиллю, когда он прилетел ко мне в декабре 1941-го в Москву и спросил: «Тяжело вам сейчас?» Немцы стояли под Москвой, Питер уже почти пал. Мы фактически проиграли войну. Я сказал ему тогда: «Нет. Не сейчас. Никогда мне не было так тяжело, как в 1931–1932 годах». Когда шла коллективизация, когда мы должны были уничтожить миллионы крестьян. Вот этот грех я взял на душу. А что этих щелкоперов прикончил – мне абсолютно ни одного из них не жалко. Что мне, Бабеля нужно жалеть? Который сам лично участвовал в расстрелах, с удовольствием пытал людей? Мне нужно было пожалеть Колю Бухарина, который завел меня в это болото? Ну мы к этому еще вернемся. Вот крестьян – да… Я сам фактически крестьянин, а Гори – это ведь в действительности деревня. Однако мне пришлось это сделать.
– Но я спрашивал вас не про крестьян и не про интеллигенцию. Зачем вы уничтожали опору вашего строя? В частности, тех, кто участвовал в последнем предвоенном съезде партии. И почему он не проводился затем много лет? Была ли это месть? Или это была некая необходимость?
– Месть? За то, что они будто бы прокатили меня на выборах генсека? Да нет. Съезды не проводились, потому что незачем ломать эту комедию, особенно во время войны. Да и после войны – шло восстановление страны, у меня на эту говорильню времени не было. Вы же прекрасно понимаете, что съезды превратились в фикцию! Они и потом стали фикцией. Что, я буду время терять и деньги, людей занятых отрывать от работы?
А эти, партийцы ваши, вряд ли были опорой строя. Я этих всех говнюков знаю как облупленных. Вот сейчас ваши деятели открыли наконец архивы, вы прочитайте докладные записки НКВД, которые они мне писали. Это были разложенцы все! Ворюги! По две, по три жены! Обросли коврами, какими-то китайскими вазами, квартирами… С этими людьми я должен был в войну идти? С этими людьми я должен был мобилизацию проводить, переносить промышленность на восток? Они ничего не могли – только бла-бла-бла. Зачем они мне были нужны?
– И все-таки – мотив их уничтожения? Даже если исходить из вашей логики, это было очень серьезное испытание для страны.
– А я вам говорю, что такой руководящий класс мы найдем в народе десять раз по столько. Это не были выдающиеся менеджеры! Не надо преувеличивать их потенциал. Он весь полностью строился исключительно на страхе. Это не были талантливые люди, которые могли повести за собой. Это были люди, которых могли двоих расстрелять, а остальные восемь побегут, задрав штаны, выполнять указание комиссара.
Хорошее отношение было и к лютеранам. Наличие в правящих кругах большого количества лютеран, лояльность лютеранской церкви по отношению к светской власти давали лютеранам большие преимущества в сравнении с прочими «иноисповеданиями».
Что касается католиков, то с ними дело обстояло сложнее. Уже в первой половине XIX века практически все немецкие католические колонии Бессарабии и юга России находились в тяжелом положении.
Из книги «История немцев России»
«…К католикам вообще относились настороженно. Так, в 1855 году министру государственных имуществ было направлено секретное донесение из Херсонской губернии “о нерасположении к России колонистов-католиков”, которые хотя и пользуются “важными преимуществами и льготами в России, дарованными… милостию наших монархов”, но “ропщут на военные постои и исполняют справедливые требования воинских чинов неохотно, тогда как в немецких колониях Бессарабской области у колонистов-лютеран солдаты наши принимаются всегда с радушием”. В донесении отмечалось, что католики далеко отстали “во всех отношениях от колоний лютеран и что этому… главная причина в чуждом народонаселению духовенстве, которое… все польское, а следовательно, мало к нам доброжелательное”…»
Многочисленные попытки католиков изменить это положение не имели успехов.
Было и еще одно религиозное движение среди немцев, о котором нельзя не упомянуть. Движение сепаратистов.
Из книги «История немцев России»
«…Еще одна волна швабской колонизации в России связана с протестантской сектой “вюртембуржских сепаратистов”… Своеобразием отличалась духовная жизнь сепаратистов, которые проживали в основном на территории Бессарабии и частично в Херсонской и Таврической губерниях. Религиозная жизнь этих сектантов отличалась повышенной эмоциональностью и верой в пророчества… На основе библейских текстов они предсказывали конец света и второе пришествие Христа, которое якобы должно было произойти где-то на Востоке. Стремясь быть как можно ближе к сакральному месту, часть наиболее радикальных пиетистов-сепаратистов обратилась к российскому правительству с просьбой о разрешении поселиться в южных губерниях и на Кавказе…»
Существуют факты, согласно которым часть сепаратистов (из Вюртемберга, кстати) обратилась к лютеранской вере уже в России.
Впрочем, как бы то ни было, «наши» немцы к моменту приезда на Кубань исповедовали лютеранскую веру. Венчали, крестили, хоронили джигинцев в точном соответствии с лютеранской верой.
До сих пор на местном старом кладбище сохранились немые свидетели тех лет. Памятники. Кресты или надгробные плиты из черного гранита или белого камня. Надписи на немецком языке. До войны это кладбище было ухоженным и красивым. Здесь в то время были целы еще и величественные фамильные склепы. Возвышалась часовня. Потом, в войну, во время освобождения Джигинки, большинство памятников было разрушено при бомбежке. Не уцелела и часовня. Но вот некоторые склепы еще оставались нетронутыми. Сельские ребятишки частенько в поисках страшных и фантастических тем для игр заходили на старое кладбище и даже отваживались спускаться в эти склепы. Склепы были устроены опять же по типу лютеранских.
Вполне вероятно, кстати, что в Джигинке до революции (и после) существовали два кладбища – немецкое и русское. Но со временем, когда все смешалось, национальные различия во внимание не принимались (вероисповедание – тем более), немецкое кладбище перестало быть только немецким.
Первым делом, едва окрепнув и встав на ноги на новом месте, переселенцы построили небольшой молельный дом.
Со временем, собрав необходимую сумму, они приступили к строительству лютеранской церкви (кирхи). Церковь эта, открытая в 1898 году, до сих пор величественно возвышается над селом. Правда, она претерпела немалые изменения, и мало кто в здании сельского клуба сегодня признает бывшую церковь.
О том же, как начиналось строительство кирхи, свидетельствует подлинный документ – грамота, найденная при ремонте здания под алтарем уже в 60-е годы прошлого столетия. Текст грамоты гласит:
«…Весною 1896 года Джигинское (бывшее Михаэльсфельдское) евангелическо-лютеранское общество решило вместо существующего старого и размером очень маленького молитвенного дома выстроить церковь.
Так как в середине селения возле нового училища для этой постройки не было достаточного пространства, чтобы выстроить церковь в середине селения, то общество вынуждено было купить за 1664 рублей соседнее плановое место. Общество немедленно начало приобретать и доставлять необходимые материалы: камни, песок, известь, а также и договорило архитектора Ковригина начертить план. В мае 1896 года план был окончен и одобрен пастором и обществом, и этого же месяца план и смета были представлены начальству для утверждения. Общество избрало для ведения дела (постройки) особую комиссию, а именно: церковного старосту Конрада Германа, Эрдмана Мильца и членов этого общества – Готфильда Дейка, Иоганнеса Руфа, Кристиана Клетке и Генриха Неймана. 3 августа 1897 года утвержденный план был получен через Джигинское…»
На этих словах текст грамоты обрывается.
То, что происходило потом, можно воспроизвести только по воспоминаниям старожилов села. Из воспоминаний следует, что на приобретение колоколов, люстр и прочего с населения (а оно составляло в то время около 1020 человек) было собрано 13 500 рублей. Колоссальная по тем временам сумма.
Из книги «Немцы России и СНГ»
«…Так как со стороны русского правительства обеспечивалась свобода вероисповедания, колонисты были готовы вносить большие суммы денег в качестве пожертвования на строительство церквей. Церкви строили собственными силами. В этом плане трудностей не возникало. Распределенный общиной церковный налог охотно вносился, а участие в строительстве считалось почетным…»
Первый проповедник джигинской церкви Эммануил Дейк отправился в Германию, чтобы закупить для кирхи все необходимое. В Германии были закуплены не только роскошные люстры, колокола и прочее, но и орган.
Из книги «Немцы России и СНГ»
«…Во всех церквях имелись органы, которые чаще всего были изготовлены в Германии. Особой популярностью пользовались органы фирмы “Велькер” у выходцев из Швабии…»
Орган по тем временам был большой редкостью. Впрочем, и сегодня орган не столь частое явление даже в городах. Например, в Анапе и сегодня нет органа. А в Джигинке в конце XIX века орган был.
Открытие кирхи в Джигинке
Открытие кирхи стало событием для всего населения Джигинки и соседних сел. На старинных, чудом сохранившихся фотографиях можно видеть, какое столпотворение было на открытии. На праздник по случаю открытия кирхи приходили и из окрестных сел.
Кирха представляла собой монументальное архитектурное сооружение. Выполнена была она в готическом стиле. Окна были длинные, узкие, потолки высокие. Венчала здание кирхи величественная колокольня. По воскресным, праздничным дням в церкви пел хор мальчиков и девочек, играл орган.
Внутреннее убранство кирхи было великолепным: три хрустальные люстры освещали пространство вокруг, в центре находилось распятие Иисуса Христа, по бокам в зале располагались скамейки для прихожан, алтарь был обтянут зеленым бархатом. У входа стояла тумба с серебряным подносом для пожертвований. Прихожане приносили пожертвования, кто сколько сможет, и, нужно сказать, пожертвования эти всегда были обильными.
Проповедь велась на немецком языке.
Внутреннее убранство кирхи
Каждое воскресенье все население Джигинки, от мала до велика, приходило в кирху. Это был особенный, святой день. В эти дни они хранили в душе особенную тишину.
Мужчины и женщины, старые и молодые благоговейно слушали проповедь пастора и возносили молитвы небесам, чтобы небеса даровали здоровье, посылали удачу, укрепляли в надежде…
Мне однажды пришлось слышать рождественскую проповедь в Кельнском соборе. Особенно запомнился самый пронзительный момент службы, когда одна из девушек хора исполняла молитву. Ее голос временами срывался (чуть заметно), временами не вполне попадал в ноты (балансируя где-то между ними), но это придавало пению дополнительную прелесть. Так ведь ангелы и должны петь – непрофессиональными, срывающимися от волнения голосами.
И слушая органную музыку, возносящуюся к высоким сводам собора, я подумала о том, что подобная же музыка могла звучать и в кирхе Джигинки в свое время. И звучала. Так же пел хор. Так же возносились к небесам молитвы.
Бережно хранили джигинские немцы во все времена свою веру. Вопреки всему. Нет, они не шли ради нее на Голгофу, не отстаивали ее в горячих спорах, не устраивали из своей жизни аутодафе, защищая ее. Они хранили ее тихо. Когда им уже во времена советской власти приказали думать, что Бога нет, когда закрыли церковь, когда не позволяли молиться и говорить о Боге, то Бог стал жить только в тишине их сердец. И в годы войны, и в послевоенные годы джигинские немцы спасались верой. Библии, которые они хранили в своих домах и которые достались им по наследству от отцов и дедов, вместе с ними отправлялись и в ссылку. Джигинские немцы прятали их среди вещей, среди продуктов. Провозили любыми возможными и невозможными способами. С риском для себя и своих семей.
Вид джигинской кирхи
И первое, что сделали немцы, когда вернулись в Джигинку из Восточного Казахстана (куда их сослали в годы войны), организовали тихое пристанище для своей веры в одном из домов. По воскресеньям в этот дом стекались торжественные немки. Они шли по улицам нарядные – в красивых платьях, в белых носочках, в туфельках, с элегантными сумочками в руках. Шли как на праздник. Как когда-то ходили в кирху их бабки и прабабки. И никакой воинствующий атеизм вокруг не мог остановить или отменить это воскресное шествие… Их разгоняли, закрывали, им грозили. Они не спорили, не воевали, но тихо продолжали верить. И при любой возможности немедленно возобновляли свое торжественное шествие на воскресную службу в тайный приют для их веры.
Свои Библии немцы Джигинки увозили потом с собой и в Германию. Эти Библии и сегодня можно видеть во многих семьях. Старинные, с пожелтевшими и истончившимися страницами, с пометками на полях, с закладками, изрядно потрепанные за долгие годы, но бережно хранимые Библии.
Немецкая школа
В 1912 году в Джигинке была построена школа. Школа разместилась рядом со зданием кирхи и составляла вместе с ней единый архитектурный ансамбль.
Из книги «История немцев России»
«…Школа и образование играли важнейшую роль в жизни немецких и меннонитских колоний, что во многом объяснялось традициями, заложенными еще на исторической Родине – в Германии. Немецкими переселенцами Новороссии, как и Поволжья, школа рассматривалась как один из важнейших рычагов воспитания молодого поколения…»
Джигинская школа была светлая и просторная. Немцы не пожалели средств на ее строительство, и если в здании школы и не было величественности кирхи, то были ее основательность и (отчасти) роскошь.
Из книги «История немцев России»
«…Колонисты, будучи рачительными хозяевами, затрачивали большие средства на развитие и содержание системы образования. Это было обусловлено традицией всеобщего обязательного образования, напрямую связанной с религиозными потребностями немецкого общества: школа должна была готовить детей как к конфирмации, так и к потребностям быстро меняющейся социально-экономической ситуации в южных регионах России…»
Первой учительницей в джигинской школе была дочь проповедника Эммануила Дейка Елизавета Дейк. В дальнейшем общество нанимает на работу еще нескольких учителей. Основные предметы, которые преподавались в школе, были опять-таки традиционными для немецких школ: в начальной школе изучали основы арифметики, чтение, письмо, географию, закон Божий.
В школе поддерживалась образцовая чистота. С этой целью ученики в классах обязательно переобувались в так называемые «шлеры» (специальная обувь на деревянной подошве).
Спиритический сеанс с господином Гитлером (Альфред Кох)
– Вы любили Германию, не будучи немцем, вы хотели рисовать, но стали героем войны, а потом – политиком. Противоречия!
– Ну да, лидеры моего масштаба часто бывали инородцами. Тот же Сталин, за которым пошел русский народ, был грузином. Или Наполеон, который повел Францию к бесконечной череде побед, будучи корсиканцем.
А что касается меня, то я всегда видел искусственность разделения моего народа на два государства. Мне казалось смешным, когда австрийцы называют себя австрийцами, а не немцами. Да, баварцы называют себя баварцами, пруссаки – пруссаками, саксонцы – саксонцами. Гайдн, Бах, Бетховен, немецкие писатели – все они спокойно функционировали внутри этой огромной феодальной чересполосицы, и совершенно невозможно определить, чьим писателем был, например, Гете. Или тот же самый Бетховен, который половину жизни прожил в Германии, половину – в Австрии.
Поэтому внутренний протест против такого положения дел был внутри нации. И в 1938 году 90 % населения на плебисците проголосовало за присоединение к Германии. Вспомните тот триумф, с которым я въехал в родную Вену!
– Как вы видели свою судьбу после Первой мировой войны?
– К тому времени я понял, что будущее Германии только в консолидации нации вокруг национальной идеи, вокруг защиты государства и укрепления национального духа. Мы выдвинули лозунг «Кровь и почва» и вокруг этого лозунга формировали наше движение. Мы не хотели допустить прихода к власти коммунистов и марксистов: печальный опыт России был нагляден. На первом этапе, даже до так называемого пивного путча, это удалось. С помощью, конечно же, генерала Людендорфа, с помощью Гинденбурга, с помощью фрайкора и Густава Носке немецкие ветераны войны не позволили коммунистам захватить власть ни в Гамбурге, ни в Берлине, ни в Мюнхене. Я входил в одну из таких ветеранских организаций, а потом вступил и позже возглавил Национал-социалистическую рабочую партию: если находиться в обороне, то рано или поздно проиграешь. За народное счастье нужно биться с врагами нации, с теми, кто отобрал у нее землю, имущество и честь. Значит, первый враг Германии – Польша, а второй – Франция.
– То есть это была идея реванша?
– Я не считаю идею «забрать свое» идеей реванша. Я хотел воссоединения с Восточной Пруссией, хотел получить обратно Верхнюю Силезию, Мемель, Лотарингию, Эльзас. Я хотел выгнать французов из Рура. Ведь они в 1923 году оккупировали Рур.
По Версальскому договору Германия должна была платить чудовищные контрибуции и репарации. И однажды Германия оказалась просто не в состоянии заплатить очередной транш, и французы ввели войска в Рур, где производилось 50 % немецкой стали и добывалось 70 % немецкого угля. Фактически они отобрали у нас всю индустрию. Они занялись прямым государственным грабежом. Просто вывозили немецкое имущество оттуда. Люди начали умирать от голода. Именно тогда фактически началось восстание против французских оккупантов.
Почему у вас в начале 1930-х люди умирали от голода? Потому что Сталин отобрал у крестьян все зерно и продал его за границу. То же самое и у нас. Французы вывезли все, включая продовольствие. Люди начали гибнуть. Тогда, кстати говоря, коммунисты объединились с нацистами, вместе создали боевые отряды и фактически начали партизанскую войну. Редчайший случай. И тогда руководители Веймарской республики заявили: мы приостанавливаем выплату контрибуций и репараций. И лишь угроза народного восстания заставила оккупантов сесть за стол переговоров.
Французская армия ушла, а выплаты были пересмотрены. Но даже после этого Германия еще в течение шести лет платила репарации. Дополнительно к тому, что уже было уплачено, она заплатила 16 миллиардов золотых рейхсмарок.
Ничего, кроме ненависти и сплочения нации, это принести не могло. Французы сами себе придумали казнь. И они ее получили в 1940 году. Причем немцы с ними поступили намного гуманнее, чем они с немцами. У них не было голода. На территории Франции не было ни одного восстания.
– А к Польше какие у вас были претензии?
– Территориальные. Это была наша земля. Вот хотя бы Восточная Силезия. Вновь созданная Польша с 1919 года претендовала на нее. Германия обратилась к Англии и Франции с предложением: оставьте нам Восточную Силезию, и мы заплатим 30 миллиардов золотых рейхсмарок репараций. Те ответили: «Проведите там референдум».
Референдум, проведенный в 1922 году под международным контролем, дал такой результат: 60 % населения были за то, чтобы остаться в составе Германии. Что же сказали эти оплоты народовластия? Решение было следующим: Восточную Силезию отдать полякам, а 30 миллиардов репараций оставить! Вот цена их приверженности народному волеизъявлению. А уже в следующем году Германия физически не смогла выполнить график платежей, и началась оккупация Рура.
В целом версальская система да это просто комедия! Восточную Пруссию сделали анклавом! Это же насколько нужно не знать немцев, их историю, их самосознание, их честь, чтобы всерьез поверить, что они с этим смирятся!
Когда я уже стал канцлером, у меня к полякам была только одна просьба: дайте построить экстерриториальную дорогу в Восточную Пруссию и Данциг. Поляки, подталкиваемые англичанами, отказали. Это была главная причина возникновения напряженности между нами.
Да, наша гордость была ущемлена тем, что немецкую землю какие-то дяди из Америки, Лондона и Парижа вдруг решили отдать Польше, но я не ставил вопрос, чтобы ее вернули. Ни по Пруссии, ни по Силезии, ни по Мемелю, или, как его потом назвали, Клайпеде, который отдали вдруг откуда ни возьмись появившейся Литве.
Я ставил вопрос лишь об экстерриториальной трассе. Ответ – чудовищная пресса в Польше, обещание Англии и Франции включиться в войну и бесконечные провокации на польско-германской границе, завершившиеся убийством поляками немцев на радиостанции в Гляйвице. Тогда наше терпение лопнуло. Мы начали поход для присоединения исконных немецких земель к рейху.
– Вот Рур, где из-за французов начался голод. А что же остальная Германия? Как она реагировала на это?
– В Руре было прямое французское управление. Но голод был везде, так как репарации платила вся Германия. И движение против оккупации Рура – это было восстание по всей Германии. Но наши враги были только в Руре. Вот баварец – против кого он должен был выступать? Там не было оккупантов. Если бы они появились, их бы зарезали.
То восстание, которое мы подняли в Мюнхене вместе с генералом Людендорфом, «пивной путч», было направлено против берлинского правительства, которое проводило политику соглашательства вместо того, чтобы возглавить народное восстание.
Дальше. Почему я закладывал в программу партии будущую войну? Это просто. Я ее не закладывал. Участие в восстании 1923 года программным для нас не было. Просто мы поняли, что должны быть вместе с народом. Я же всегда был готов использовать минимальный шанс на мирное решение. Но история такого шанса Германии не дала.
Нет, я не голубь мира. Я знал, что разговаривать о возврате наших земель можно только с позиции силы. Но я и не ястреб. Однако, если б у нас не было сильной армии, национальной консолидации и четких принципов, нас не стали бы слушать. Если бы мы не дали ясно понять, что все равно добьемся своего, мы бы не получили ни Судеты, ни Чехию и не воссоединились бы с Австрией…
Да, я развивал армию, но ни в 1923-м, ни в 1933 году не говорил, что нам нужно воевать. Я говорил, что нам нужно возродить экономику, поднять уровень жизни, отменить все ограничения на вооружение. И только тогда быть готовыми к возможной войне. Быть готовыми к войне и призывать к войне – это не одно и то же. Это ложь, что я голодный народ призывал к войне. Я сначала его накормил, одел, обул.
Из книги «История немцев России»
«…Уже в начале XIX века в немецких колониях сложилась специфическая система обучения. В начальных классах (восьмилетках) учились мальчики и девочки в возрасте с 7 до 14 лет, до конфирмации. Официально учебный год длился с 1 сентября до 1 (или до 15) мая. Но фактически он сокращался, так как дети помогали родителям в сельскохозяйственных работах… Основными чертами немецкой школы в колониях были:
• всеобщая обязательность обучения для всех без исключения детей школьного возраста;
• руководство школой со стороны пастора;
• тесная связь школы с общиной колонии, которая практически без помощи правительства содержала ее на свои средства, а значит, и руководила ею…»
На одной из фотографий начала XX века, сделанной в Джигинке, можно видеть учителей того времени. Интеллигентные, одухотворенные лица. Ничто даже отдаленно не напоминает о том, что это учителя обычной сельской школы, а не какой-нибудь гимназии в большом городе.
Кстати, стоит заметить, что до 1914 года немецкие дети обладали самым высоким уровнем грамотности в России.
Разумеется, воспитание и образование ребенка не ограничивалось только временем, проведенным в школе. Это был «круглосуточный» процесс, поскольку к воспитанию детей и в немецких семьях относились очень серьезно. Авторитет отца и матери был непререкаемым. И семьи у немцев, как правило, были большие – по 8-10 человек. С 2-3-летнего возраста девочек учили ведению домашнего хозяйства. Мальчиков обучали основам земледелия, военному делу. Вот, например, бесхитростное свидетельство того, как и из чего складывалась жизнь обычной джигинской семьи.
Документ о конфирмации
Когда юному сельчанину исполнялось 15 лет, то ему выдавался документ о конфирмации. К этому знаменательному событию и родители, и дети подходили со всей торжественностью, а документы о конфирмации хранили потом в семье как самую драгоценную реликвию. Под особенным контролем были дела сердечные – юноши и девушки могли собираться вместе только по праздникам и в выходные дни. В случае же возникновения взаимных симпатий влюбленные два-три года до свадьбы встречались в доме родителей невесты.
Школьные учителя Джигинки, фотография сделана в 1910 г.
Из воспоминаний Клары Пропенауэр
«…Я родилась в 1911 году в селе Михаэльсфельд, сейчас Джигинка. У нас была большая семья: папа, мама, девять детей – четыре брата и пять сестер – Вероника, я, Зельма, Милли и Мария, Альфред, Рейнгард, Соломон, Эдуард. Своей земли у нас не было. Отец брал в аренду у родственников землю, и вся семья работала – пахали, сеяли, убирали. Урожай делили пополам. При доме огород посадили, держали корову, свиней, птицу. Топили камышом, соломой, стирали руками. Работали с утра и до вечера всю неделю. Помню, как мы работали еще маленькими девчонками, на поле помогали собирать кукурузу, семечки, фасоль для богатых людей. Они нам платили по 30 копеек в день, это было хорошо. Мама нам на эти деньги красивые платья купила, она сама шила. Мы не отличались от богатых девчат…
В субботу женщины убирали в доме, а воскресенье все уходили в церковь. Потом, с обеда старые люди в гости ходили, веселились. А молодежь собирались по группам, танцевали, песни пели. Все были такие жизнерадостные…»
Праздники, обычаи, традиции
Итак, за довольное короткое время Джигинка превратилась в самостоятельную общину с общественным управлением и постройками: школа, кирха, мастерские, магазины и т. п. Все приобрело размеренность, разумное движение. В первый день каждого нового года все население собиралось в кирхе. Здесь староста и учитель отчитывались перед населением за прошедший период, докладывали, сколько денег поступило на общие нужды, как средства были потрачены, что было сделано на селе и что еще предстояло сделать. На общих сходах решались важнейшие для села вопросы.
Думаю, что среди этих важнейших вопросов не последнее место занимали праздники. Потому что, может, это и покажется странным, но немцы не только работали, хотя и делали это неутомимо и превосходно. Но так же превосходно они умели и отдыхать. Право же, иногда я думаю, что немцы оттого так и работали, что умудрялись гениально отдыхать. Украшали свою жизнь несметным количеством традиций, обычаев, которые упорядочивали их жизнь, придавая ей известный ритм, филигранность, живость и почти художественную ценность.
Из сборника «Кубанский краевед»
«…Естественно, что традиционная культура немцев-колонистов не была однородна. Она варьировала в зависимости от принадлежности к той или иной этноконфессиональной группе, оказывали влияние и другие факторы. Наши информаторы из Джигинки, например, подчеркивали, что у них в календаре много общего с русскими. Действительно, общее прослеживается, однако сохранились и свои традиции…»
Можно не сомневаться, что немцы, которые покидали свою историческую родину в поисках счастья на чужой земле, увозили с собой праздники, и традиции, и обычаи своей родной земли. Боле того, можно не сомневаться, что эти традиции и обычаи сохранялись в немецких колониях с особой тщательностью и любовью, как связующая ниточка с их прародиной. Поэтому, чтобы представить себе отношение к праздникам тех же джигинских немцев, стоит поговорить о том, какие праздники наиболее популярны в Германии с давних времен, и о связанных с этими праздниками обычаями и традициями.
Нужно сказать, что древние германцы делили год на два периода – лето и зиму. И только позже год стал делиться на четыре периода: зима, весна, лето и осень. Кстати, по современному календарю весна у немцев считается со дня равноденствия – 22 марта. Но раньше для каждой земли была своя дата начала весны. Например, в Вестфалии и Тюрингии концом зимы называли 22 февраля, а в Шварцвальде начало весны отсчитывали со дня святого Георгия (12 марта).
Однако первые признаки весны, по народным поверьям, появляются уже на Сретение (2 февраля) – лихтмесс (в этот день в церквях святили свечи, «лихтмесс» – месса света). О том, что лихтмесс уже является началом весны, свидетельствуют бытующие в эти дни обычаи, призванные обеспечить плодородие полей и хорошую погоду. Особенно много было обычаев, направленных на плодородие льна. В Гессене в этот день ели густую пшенную кашу и длинную жареную колбасу, чтобы лен был густой и длинный. В Брауншвейге в этот день пили молоко и ели белые булки, чтобы лен был белый. Обязательными были танцы с освещенными свечами. В некоторых областях в этот день слуги меняли место работы, а молодежь гадала.
Почитался и день святого Петра. В этот день было принято гнать из дворов разную нечисть, которую представляли в виде драконов и змей. Рано утром или с вечера дети ходили по домам с деревянными молотками, которыми пользовались только в этот день и сохраняли из года в год, и стучали ими в двери, стены, косяки, чтобы изгнать нечистую силу. Это должны были делать обязательно только дети. Поэтому люди, у которых не было детей, заранее договаривались с соседскими детьми, давая им в качестве вознаграждения яйца или деньги.
Одним из самых веселых и буйных праздников весны была Масленица. В прошлом Масленица длилась несколько недель до начала Великого поста, «пепельной среды». Однако нередко и после «пепельной среды» веселье еще продолжалось. Последнюю ночь перед «пепельной средой» немцы называли постной ночью. Дело в том, что древние германцы вели счет не по дням, а по ночам, причисляя ночь к тому дню, которому она предшествовала. Народ называл масленичную неделю и иначе: «нелепой» или «чертовой неделей», «праздником шутов» и т. д. Воскресенье перед постом называлось господской Масленицей, первое постное воскресенье – крестьянской Масленицей, старой Масленицей, воскресеньем костров, потому что в этот день, хотя уже и был пост, разжигали костры.
Особенно много названий было для последнего перед постом четверга. Его называли «жирным четвергом», «женским четвергом», «буйным четвергом». В эти дни нередко вокруг полей устраивались шествия с плугом, имевшее магическое значение. В некоторых местах ряженые парни тащили плуг по улицам города. Если они встречали на своем пути девушку, то заставляли и ее тащить с ними плуг. Или могли вытаскивать из домов девушек и впрягали их в плуг. Считалось, что участие девушки в этом шествии благотворно влияло на рост растений. По возможности выбирали самых красивых девушек, которые надевали самые лучшие одежды. Полагали, что лен, посеянный невестой, растет лучше. Большое значение в этом шествии придавалось воде. Если поблизости протекал ручей, то шествие проходило через него. Если ручья не было, то всех участников шествия окатывали водой из ведра. Считалось, что облитого водой на Масленицу летом не будут кусать мухи и комары, с ним не произойдет несчастий.
Большое значение придавалось и свежей зелени. В трактирах служанки могли подавать завсегдатаям кустики бука, украшенные бантиками из цветных лент. В некоторых областях в эти дни парни мыли девушкам ноги. Девушки за это привязывали бант к зеленой ветке, которую приносили с собой парни, угощали их водкой, колбасой и пр. В других районах парни щипали девушек за пятки, а мужья и жены натирали друг другу ноги пучком соломы, мыли друг другу башмаки.
На Масленицу зажигали много ритуальных огней. Считалось, что чем больше костер и чем большую площадь он освещает, тем больше солнца будет и тем большая площадь земли убережется от града и будет плодородной. Задолго до Масленицы дети ходили по домам и выпрашивали топливо для костра. Им не отказывали. На Масленицу парни приносили на ближайшее от селения возвышенное место одну большую ель и три поменьше, обрубали у них сучья, обвязывали верхушку цветными лентами, обкладывали деревья топливом и все это зажигали. Жители молились и смотрели, в какую сторону отклоняется дым. Если дым отклонится в сторону поля со злаками, то будет хороший урожай. Молодые люди прыгали через костер. Считалось, что благодаря этому они будут здоровы целый год, а год будет богат на урожай.
Широко распространенным был также обычай бросания горящего диска с возвышенности. Швабские крестьяне, например, верили, что горящий диск прогревает семена в земле и заставляет их расти. Молодежь с этой же целью прыгала по озимому полю и приговаривала: «Семя, семя шевелись, семя, семя вытягивайся!» С горы часто катили и колесо, обмотанное соломой и подожженное. Его катили в честь либо родителей, либо любимой девушки и т. д. В некоторых областях Шварцвальда, например, в тот момент, когда на вершине зажигали колесо, в долине трубили в олений рог, а дети поднимали шум. Горящий диск и колесо выступали в данном случае символом солнца.
Главное в весенних обрядах – стремление пробудить новую жизнь. Все нежизнеспособное в эти дни следует устранить. С этим связано и сжигание соломенного чучела в облике старой женщины – символа зимы или смерти. Борьба зимы и лета, смерти и жизни происходила в «пепельную среду» или в первое постное воскресенье. Культовый характер, видимо, имели в этот период и некоторые игры. Скачки, например. Или умерщвление петуха, курицы или кошки. В Оснабрюке в масленичный понедельник сажали петуха в корзину так, чтобы выглядывала только одна голова. Парни с завязанными глазами делали попытки отрубить голову петуху.
На Масленицу проводились шествия ряженых, сопровождаемые танцами, шутками, шумом. По сути, это был настоящий карнавал. Подготовкой к такому карнавалу занимались специальные общества, и начиналась она ровно в 11 часов 11 минут пополудни 11-го числа 11-го месяца. На заседании выбирали карнавальные власти – короля или принца карнавала, принцессу, шутов и т. д. Кульминации карнавал достигал в воскресенье, понедельник и вторник перед «пепельной средой». В Кельне и некоторых других местах до сих пор отмечается понедельник, который прежде назывался «бешеный понедельник». В этот день устраивались процессии из наряженных машин, телег, повозок в виде корабликов, групп ряженых пешеходов и всадников. Возглавлял процессию Арлекин. За ним следовали одетые в местные костюмы «кнехты» и «служанки», которых прежде изображали 11 брачных пар, имевших добрую репутацию. Бросали много конфетти, заменивших горох (символ плодородия). Неизменной частью карнавала были танцы, в том числе и с оружием. Известно, что у древних германцев танцы с оружием были очень распространены. Смысл их в прошлом – магическая защита общины. Танцоры проходили под скрещенными мечами и перепрыгивали через них. В сельских местностях характерной чертой танцев были высокие подскоки. Делалось это, видимо, для того, чтобы полевые культуры выросли высокими.
Нужно сказать, что в сельской местности участие женщин в карнавалах не поощрялось. Но женщины праздновали свою, женскую Масленицу. В Швабии и на Мозеле каждый год на Масленицу женщины могли срубить в лесу любое дерево и продать его, чтобы потом прокутить вырученные от продажи деньги. В разных областях женская Масленица имела свои характерные черты. Например, в Верхнем Эйфеле на женскую Масленицу мужчины должны были во всем слушаться женщин.
Особое значение имело празднование Пасхи. В Страстную пятницу прекращали все работы. Особенно нельзя было брать в руки молоток и гвозди – орудия, ставшие причиной страданий Христа. Нельзя было убивать животных, огораживать поле колючей проволокой. Верили, что в эту ночь разгуливают духи, пролетает дикое войско и нечистая сила.
В Страстную субботу обновляли огонь. На дворе перед церковью или на церковном кладбище священник высекал кремнем новый огонь. Все брали кусочки тлеющего дерева или угольки и шли домой разжигать огонь. Угольком на дверях дома и хлева чертили кресты.
Пасха считается наиболее радостным праздником. Наибольшее значение на Пасху придается яйцам – символу плодородия. Считается также, что они предохраняют от колдовства и ведьм. При первом выезде в поле пахарь должен был съесть яйцо, яйцо клали и под колесо плуга. Скорлупу клали и в семена яровых и льна. Археологические находки свидетельствуют, что предки немцев клали яйца и в гроб. Первоначально яйца красили в красный цвет, потому что считали, что этот цвет обладает волшебной и защитной силой. По представлениям детей, пасхальные яйца приносит им обычно заяц, иногда и другие животные. Поэтому взрослые прятали яйца в огороде, в саду, в лесу, в доме, чтобы дети искали их. Большое значение имело то, какого цвета было найденное яйцо: если красное – к счастью, если синее – к несчастью. Издавна были распространены и различные игры с яйцами. Яйца били друг о друга сначала острыми, потом тупыми концами. Разбившееся яйцо становилось собственностью победителя в игре. Девушки дарили яйца парням, которые под Новый год пели им серенады. Число подаренных ими яиц в разных областях имело свое значение. Например, два яйца могли обозначать – никаких почестей, три – признание, четыре – почет, пять – любовь, шесть – согласие на брак. На яичной скорлупе девушки гадали: выбрасывали ее через порог на тропинку, кто пройдет по ней, тот станет мужем.
Любимым пасхальным блюдом было жаркое из ягненка. Много в эти дни ели мяса, сыра. В северных районах готовили суп из девяти кореньев. По поверью, эти девять кореньев обладают властью против девяти злых духов, девяти ядов и девяти болезней.
Большое значение придавали очистительным и целебным свойствам воды, почерпнутой в пасхальную ночь из проточного источника. Воду при этом нужно было черпать против течения и обязательно молча. Ею умывались, а прежде и купались, мыли тяжелобольных, поили скот. Пасхальную воду хранили весь год в закупоренных бутылках. В пасхальный понедельник парни обливали водой девушек, а во вторник девушки – парней. Девушки верили в то, что, набирая в ручье пасхальную воду, они могли увидеть в отражении воды лицо суженого.
Популярны в пасхальные дни были и самые разные игры. Например, состязание в беге среди девушек. Самые быстроногие из них разыгрывались потом с аукциона. Кто больше всех предлагал на аукционе денег, получал себе в партнерши для танцев лучшую бегунью.
Первое воскресенье после Пасхи называли «белым воскресеньем», потому что в этот день происходила конфирмация, девушки в первый раз надевали длинные белые платья. Вообще, на Пасху принято было надевать новые одежды, и этот обычай был связан с обновлением природы.
Кстати, одним из любимых праздников Пасха была и для немцев Джигинки. Перед этим днем в каждом доме в горшочках высевали ячмень, реже пшеницу, с таким расчетом, чтобы он вырос к Пасхе сантиметров на двадцать. В зелень всходов прятали крашеное яичко или конфету. И называлось все это «пасхальное гнездышко». Делали его для детей, которые и должны были отыскать «гнездышко». Такие «гнездышки» в некоторых семьях делают и до сих пор.
Из праздников весны нельзя не сказать и о майском празднике. Первому мая предшествует Вальпургиева ночь. По поверью, эта ночь – ночь разгула ведьм, которые слетаются на метлах и вилах на гору и пытаются помешать весне. В эту ночь всюду принимали предосторожности, двери хлева закрывали, рисовали на них кресты. Крестьяне в этот день никуда не ездили, не работали.
В майский день дети шествовали по селу с зелеными ветками, обливали друг друга водой. В этот же день чистили колодцы, которые девушки украшали цветами. Ставили «майское дерево». Традиционно проводился и «аукцион» девушек. Для проведения «аукциона» выбирали правление с «нотариусом», «оценщиком». Разыгрывали девушек от 16 до 28 лет. Девушка присуждалась тому парню, который на аукционе больше всего давал за нее денег, и становилась его партнершей по танцам на весь год. Парень должен был оберегать честь девушки, заботиться о ней. Майской королевой становилась обычно та девушка, за которую больше всего дали на аукционе. Парень, которому она досталась, становился майским королем. По мнению исследователей, этот обычай восходит к древнегерманскому обычаю выбора невест в мае. Первого мая в определенное время парень посещал девушку, приходил к ней и в последующие дни. Дело могло закончиться сватовством. Но если парень девушке не нравился, то она при очередном посещении могла вручить ему цветок «толстого боба», что означало отказ.
Немцы особенно чествовали Духов день (51-й день после Пасхи). С этого дня по народным поверьям начиналось лето. С особой торжественностью праздновали и Троицу. Накануне Троицы парни и девушки отправлялись в лес за зеленью, которой украшали кирху и которую «сажали» у себя во дворе. Ночью под Троицу молодежь устанавливала в центре селения специальный столб из трех бревен высотой свыше 10 метров, на его вершину водружалось красное полотнище. В эту же ночь парни под окнами своих невест оставляли букеты цветов или у дома понравившейся девушки устанавливали шест, обкрученный цветами и зелеными ветками.
Что касается летне-осеннего периода календарного цикла, то он традиционно был беднее праздниками, чем зимний и весенний. Это связано с тем, что летне-осенний календарный цикл хозяйственных занятий начинался в июне с сенокоса, включал в себя уборку урожая, подготовку пашни под посев озимых и заканчивался сбором винограда. Разумеется, в этот напряженный период людям было не до праздников. Словом, если летом не поработаешь, зимой будешь бедствовать: «Лето кормит, зима съедает».
Из сборника «Кубанский вестник»
«…В литературе, да и в быту сформировался стереотип во взгляде на немцев как на людей флегматичных и несколько чопорных. О том, что это далеко не так, свидетельствуют шутки и озорство, которые позволялись молодежи во время весенних праздников. Ночью парни, например, могли соломой посыпать “дорогу” между домами юноши и девушки, симпатизирующих друг другу. Некоторые хозяева утром обнаруживали на пороге своего дома огромную бочку с водой, напрочь перекрывающую выход из жилища. Бричка злого или скандального человека могла оказаться на крыше дома или сарая…»
Самым большим праздником начала лета был день Иоанна Крестителя (24 июня). С этого времени начинался сенокос, созревание хлебов и подготовка пара под сев озимых. Главным элементом празднования было разжигание костров. Причем в зажигании костра должны были принимать участие все жители общины. Если по какой-то причине кто-то не мог участвовать в этом празднике, то он все равно обязан был появиться хотя бы на короткое время и выпить стакан вина. Парни и девушки в этот день прыгали через костер. Если при прыжке они не разжимали рук, то считалось, что в этом году их любовь укрепится и они справят свадьбу. Если же разожмут руки или при прыжке платьем заденут пламя, то это был плохой знак. В некоторых районах, наоборот, считалось, что если пламя не коснется одежды прыгающей женщины, то она не забеременеет в текущем году. По высоте прыжков также судили, хороший или плохой будет урожай. По народным представлениям прыгание через костер защищало людей (и скотину) от болезней или излечивало. Считали, что особенно целебными свойствами обладал Иванов огонь при глазных болезнях. В целях оберега клали золу из костра в корм скоту. Чтобы придать силы целебным свойствам огня, в него бросали определенные травы. Бросали в огонь и сорняки, чтобы их меньше было в поле.
Кроме огня большое значение в обрядности дня Иоанна Крестителя играли и травы. Причем в каждой земле была своя «иванова» трава. И девушки в эту ночь гадали на суженого при помощи трав. Они плели венок и клали его под подушку, чтобы им приснился суженый. Или молча прикрепляли две травинки к потолку или возле печки и наблюдали за тем, склонятся ли они друг к другу. Если это происходило, то можно было надеяться на сердечную привязанность суженого. По поверью, травы, сорванные в Иванов день и освященные в церкви, защищали их владельцев от болезней, а их дома от бури и пожара. По преданию, счастье приносил также волшебный корень, который выкапывали в эту ночь. Верили, что цветы папоротника помогают найти золотую жилу, а его семена в эту ночь делали человека невидимым. Известную роль в этом празднике играла и вода, было принято умываться росой, чтобы уберечься от болезней и стать красивой. Большое значение придавали и ритуальному купанию, но церковь этот языческий обычай запрещала. В народе считалось, что купание в Иванов день приносит счастье и является целебным. Но, с другой стороны, купание было и опасным, так как полагали, что именно в этот день реки требуют жертв. Для того чтобы умилостивить водную стихию, в разных землях бросали в реки или краюху хлеба, или черного петуха, или детские платья. Считалось, что как середина зимы, так и середина лета – время духов, а поэтому нужно было обороняться от ведьм. Полагали, что в Иванов день лошади могли говорить, вода превращалась в вино, утонувшие колокола звонили, души усопших посещали своих родственников.
В некоторых районах обычаи, связанные с днем Иоанна, были приурочены к дню Петера и Пауля (29 июня). Вечером накануне этого дня в Швабии зажигали костры, вечером готовили целебные снадобья. Шварцвальдская поговорка свидетельствует о запрете работы в этот день: «Сегодня Петр и Павел, и кто шьет – того ударит молния».
Большой женский праздник отмечался 15 августа – Вознесение Божьей Матери. В связи с тем, что в этот день происходило освящение трав, то он уже в Средневековье получил название Букет женского дня. Освященные травы хранили в доме, в хлеве. С этого дня и до дня Рождества Богородицы (8 сентября) начинался период времени, называемый в народе женским тридцатидневьем. Это время считалось наиболее благоприятным. Кроме того, по народным представлениям, в день Вознесения Божьей Матери плоды приобретали свой вкус.
В почете был и день святого Бартоломея (24 августа). В Меммингене еще в XX веке в среду перед этим днем все горожане имели право ловить рыбу в протекавшей через город речушке. Берега реки заполняли зрители, мужчины и мальчики соревновались в рыбной ловле под непрерывное «ура». Поймавший самую крупную форель объявлялся королем рыбаков. Также считалось, что в день святого Бартоломея наступает осень, и пастухи меняли свою льняную одежду на более теплую.
Популярен в народе был и Михайлов день, который праздновали 29 сентября. В этот день должны быть закончены уборка, посев озимых, сбор винограда и плодов, брали расчет работники, расплачивались за аренду.
В некоторых местах Швабии и других на Михайлов день вплоть до конца XIX века жгли костры, как это было обычно на Масленицу, Пасху. В Мусдорфе (Швабия) мясники жгли костры и танцевали вокруг них. Время уборки (даже рабочие дни) считалось праздничным. Нарядно одевались жнецы и косцы, особенно девушки. Лучше, обильнее была и еда во время уборки. Уже срезание первых колосьев и вязание снопа проводили с особыми церемониями (срезались крестообразно, с особыми изречениями, с волшебными травами). Но большее значение придавалось срезанию последних колосьев, вывозу последнего снопа.
Широко были распространены обычаи с петухом. В графстве Берг, например, в заключение уборки ржи петуху отрубали голову, укрепляли ее на палке, обвитой лентами, колосьями и цветами, и на последней телеге въезжали с ней в село, где петуха варили и ели. В Бадене петуха убивали обычно в сарае, и этот ритуал сопровождался танцами. На сеновале сидели музыканты, посередине устанавливался шест, на котором сидел петух, вокруг шеста танцевали. Лучшая танцевальная пара выигрывала петуха, потом его вместе съедали.
Последний сноп делали особенно толстым, нередко придавали ему облик человека или животного, украшали. Последние колосья называли «горстью счастья». По поверью, в последних колосьях сохранялась большая сила, поэтому их или оставляли в поле, или хранили в комнате за распятием. На Рождество из зерен последнего снопа пекли хлеб, часть которого давали скоту. Зерно из этого снопа примешивали в посевной материал, чтобы придать ему силу. Непременным элементом обрядности был уборочный венок, корона или букет. Праздник сопровождался играми, танцами, обильным угощением.
В ряде местностей, например в Шварцвальде, срезать последние колосья должна была невеста, невинная девушка или по крайней мере самая молодая жница. В Мекленбурге на день урожая справлялись и свадьбы.
Впрочем, о немецкой свадьбе нужно сказать отдельно.
Немецкая свадьба
Из книги «Календарные праздники и обряды в странах зарубежной Европы»
«…Формы и мотивы брака на протяжении веков менялись, отношение к нему народа оставалось одинаковым вплоть до XIX века: безбрачие и бездетность в народе осуждались, забота о потомстве была одной из главных целей брака…»
Нельзя сегодня с точностью воспроизвести, какой могла быть свадьба в Джигинке в те годы. Но более чем вероятно, что характерные черты традиционной немецкой свадьбы в ней присутствовали как воспоминание о далекой родине. Не могли не присутствовать.
О немецких же свадьбах конца XVIII – начала XIX века существует немало интересных сведений. Например, известно, что брак у немцев заключался не столько на небесах, сколько на земле. То есть являлся браком по расчету.
Новобрачные
Словом, любовь любовью, но прежде должны были совпасть материальные интересы молодых. Если же эти интересы не совпадали, то при всей склонности юноши и девушки друг к другу им вряд ли суждено было быть вместе. Родители с той и другой стороны осторожно, но непреклонно, как правило, препятствовали их сближению.
Но если ту и другую сторону все устраивало в материальном плане, то можно было засылать сватов и составлять брачный договор.
Из книги «Календарные праздники и обряды в странах зарубежной Европы»
«…Хотя взаимная склонность и играла некоторую роль при заключении брака, главным фактором были материальные соображения. Браки были, как правило, не делом сердца, а сделкой. Для немецкого общества XIX века была характерна сословная эндогамия… Что касается крестьянства, то… романтическая любовь в этой среде подвергалась осмеянию, ее скрывали. Главным фактором здесь при женитьбе являлись материальные соображения. В то же время крестьянин обращал внимание и на здоровье, и на внешнюю стать избранницы, ибо ему нужна была работница…»
Брачный договор
Родственники от каждой стороны собирались в доме жениха. Сюда же приходили и официальные лица – волостной старшина, сельский староста, писарь, два доверенных человека от сельского общества и несколько свидетелей. Доверенные лица и свидетели оценивали приданое. Для присутствующих накрывался стол с обильным угощением, так как на составление контракта требовалось немало времени.
В ходе составления договора отец жениха перечислял имущество, которое он передавал сыну. Этот перечень тщательно заносился в специальную книгу. Потом подобная же процедура проводилась и в доме невесты. В итоге составленные документы получали обе семьи. В брачном договоре перечислялось все имущество жениха и невесты. Например, имущество жениха могло выглядеть так: «Один молитвенник – 2 руб., одна Библия – 1 руб., два мерина – 120 руб., две кобылы – 50 руб., два хомута с вожжами и уздечками – 30 руб., две шлеи – 4 руб., три коровы и телушка – 100 руб. …Два мешка – 2 руб. …Всего на 1540 руб. 25 коп.». Так же точно перечислялось и имущество невесты: «Молитвенник – 2 руб., Библия – 1 руб., две коровы – 60 руб., одна телушка – 20 руб., три старых овцы и две однолетних – 20 руб., два ситцевых платка – 60 коп., пять шерстяных платков – 5 руб., шесть матерчатых фартуков – 6 руб., кровать с постельными принадлежностями – 50 руб., один сундук – 10 руб., наличными деньгами – 50 руб., а всего на 300 руб. 10 коп.».
В договоре указывался и порядок наследования в случае смерти одного из новобрачных или в случае их бездетности. Родители подписывали первыми брачные документы, ниже шли подписи свидетелей и других присутствующих. Теперь, когда брачный договор был готов, можно было считать, что половина дела была сделана.
Так, во всяком случае, заключали немцы свадебные договоры на Кубани. И подобная же процедура заключения брачного договора была и в самой Германии.
Из книги «Календарные праздники и обряды в странах зарубежной Европы»
«…Во время помолвки заключался брачный договор, который родители жениха и невесты подписывали и скрепляли рукобитием… После первых же слов о любви и верности в договоре говорилось следующее: жених приносит своей невесте свою долю надела со всеми принадлежностями, полем, скотом и хозяйственным инвентарем. Невеста обещает принести жениху в приданое 50 талеров, двух волов, двух овец с ягнятами, два мешка ржи, одну постель, три чехла и перину, одну большую и две маленькие простыни. Шесть полных и шесть половинных тиковых скатертей, двенадцать полотенец, одно парадное платье, один сундук, один ларь и одну прялку…»
После составления договора следовали приготовления к свадьбе.
Из книги «Календарные праздники и обряды в странах зарубежной Европы»
«В подготовке к свадебному торжеству принимали участие не только родственники, но и все приглашенные, особенно ближайшие соседи. Они приносили посуду, столы, скамьи, молоко, масло, сметану, яйца для приготовления свадебного угощения, украшали помещение. Все это свидетельствует о том, что свадьба рассматривалась в то время не только как личное дело самих брачующихся и их семей, но как дело общественное…»
Известно, что в разных землях Германии существовали свои традиции и обычаи, связанные со свадебными торжествами. Например, в Бадене невеста носила с собой корзину и в каждом доме получала так называемый «счастливый хлеб». Этот хлеб крошили в «утренний суп», который ели утром и в день свадьбы до венчания. В том же Бадене подруги невесты приносили в свадебный вечер «майю» (майское деревце), которую обвешивали детскими чепчиками, чулочками, рубашечками и платьицами. А в Баварии 1 мая последней вступившей в брак паре парни-друзья ставили «майское дерево». Оно сохранялось до тех пор, пока у новобрачных не появлялся ребенок, и только тогда парни тихо ночью его срезали. Если пара оставалась бездетной, то дерево продолжало стоять.
В Джигинке свадьбы старались справлять осенью, после сбора урожая. Свадебные украшения и наряды бережно потом хранились в семье. Ида Готлибовна Балько (Кроль) вспоминает, что в доме ее отца и матери на самом почетном месте можно было видеть заключенные в рамку свадебный букетик отца и фату матери. Фата была очень красивая. Венок состоял из двух рядов мелких гипсовых цветочков.
Cвадебная фотография Лилии Чриттер и Андрея Вайса
Это была типичная фата немецкой невесты. Подобная же фата украшала невест Джигинки и годы спустя. И даже в изгнании, в Восточном Казахстане, джигинские немки, которые выходили замуж, мастерили для себя фату, которая бы точь-в-точь повторяла фату их бабушек и прабабушек. Вот передо мной свадебная фотография, сделанная в 1950-е годы в Восточном Казахстане, куда немцы Джигинки были сосланы в 1941 году. На фотографии счастливые молодожены – Лилия Чриттер и Андрей Вайс. Голову невесты украшает та самая «немецкая» фата…
Немецкая свадьба продолжалась два-три дня, и предшествовало ей венчание.
Из книги «Календарные праздники и обряды в странах зарубежной Европы»
«…На пути новобрачных из церкви стреляли, якобы для того, чтобы отогнать от них злую силу…»
Эта традиция – стрелять из ружей во время выхода новобрачных из церкви – часто упоминается и джигинскими немцами.
Немецкое Рождество
Говоря о немецких праздниках, нельзя не уделить достаточного внимания и празднованию Рождества. Этот праздник отмечали в немецкой колонии с особой торжественностью. Накануне вечером звонили сначала в маленький, а затем в большой колокол и, наконец, в оба одновременно. Все жители шли в кирху, где стояла елка. Под елкой была изображена ясельная сцена с Христом (когда новорожденного Иисуса спрятали в яслях). После службы и песнопения расходились по домам и садились за праздничный стол. Обычными блюдами по такому случаю были жареное мясо, гусь, иногда пекли тонкий пирог и фигурное печенье в виде колец и птичек. В каждом доме стояла ветка, обклеенная разноцветной бумагой. Эти традиции сохранялись годами, передаваемые из поколения в поколение.
Мне посчастливилось увидеть празднование Рождества в Германии. Так уж получилось, что я открыла для себя Германию именно в дни рождественских праздников. Что и говорить, это было прекрасно. Сказочно, необыкновенно, волшебно. Такой Германия и живет теперь в моем сознании – среди солнца и тихо падающего на мощеные улицы снега, елок и елочной мишуры, запаха пряников и музыки.
Поскольку мое знакомство с Германией началось с Дюссельдорфа, то именно здесь я ощутила в полной мере приближающееся Рождество. В специальных рождественских магазинчиках, лавках и киосках, которые пристраиваются на улицах городов в эти дни, чего только нет. Повсюду продаются сувениры, среди которых особой популярностью пользуются фигурки оленей, лосей, свиней, ангелочки разных видов и цветов. Их охотно раскупают. Пирожки, пончики, яблоки в сахаре, сочные куски мяса, дымящегося на морозном воздухе. На раскаленных сковородках аппетитно шкворчат колбаски. Но главное место среди всей праздничной снеди занимают пряники – рождественские пряники в виде елочек, оленей, Санта-Клаусов и прочих сказочных героев. От них исходит необыкновенный аромат корицы. И теперь я знаю, что у Рождества в Германии есть свой аромат – аромат корицы.
Здесь же, в Дюссельдорфе, я рассталась с тем предубеждением, что немцы – народ закрытый, флегматичный, скучноватый и не слишком склонный к веселью. Что они – вещь в себе, закрытый на хитрый ключ ящик с двойным дном, потайная комната и прочее. Не знаю, откуда именно и когда это мнение во мне зародилось, но в Дюссельдорфе я с ним распрощалась навсегда. Должна признаться, что чувствовала я себя в Германии очень комфортно. Немцы – мужчины и женщины – охотно помогали мне в любых ситуациях и всегда были доброжелательны, любезны. Терпеливы. Не помню, чтобы я видела хмурые, недовольные или уставшие от жизни лица. Видела лица разные – старые, молодые, прекрасные и не очень. Но не помню среди них унылых лиц. Бесконечные «привет, доброе утро, добрый вечер», сопровождаемые лучезарными улыбками.
Кажется, что за всю свою жизнь я не видела в людях такого единения, такой сопричастности, какие обнаружила в немцах в те рождественские дни в Германии. Каждый из них мог говорить о чем-то своем, смеяться над чем-то своим, делать что-то свое, но над всем этим «свое, свои, свой» всегда присутствовало величественное «наше». Рождество. И это «наше» не выпячивалось, не демонстрировалось через нарочитое веселье и разнузданную лихость. Это проявлялось в почти невесомых, незаметных знаках, тайнописи для посвященных, выражавшихся в словах приветствий, в улыбках, в бесчисленных пожеланиях «Счастливого Рождества!», в покупке сувениров, в легком смехе, возникающем то тут, то там. Именно в эти мгновения рождалась сказка, у которой тысячи и тысячи соавторов.
Кстати, о сказке. В эти же дни я открыла для себя, что немцы очень тяготеют к сказке. К эльфам, к госпожам Метелицам, королям Дроздобородам. Все эти сказочные герои очень уместны в немецких городах. Разноцветные, сказочные по виду и непохожие друг на друга дома, мощеные улицы, затейливые крыши с дымящимися трубами (у многих немцев в домах есть камины), изумительной красоты дворики с клумбами и фонтанами, таинственные парки – отличные декорации именно для сказок. А вороны, эти непременные герои немецких сказок? Их действительно здесь очень много.
Сказочных мотивов можно немало усмотреть и в том, как немцы украшают свои дома, витрины магазинов, в их искусстве, особом таланте и стремлении даже банальным вещам придавать загадочность и оригинальность.
К Рождеству в Германии готовятся загодя и очень тщательно. Все имеет значение – выбор подарков для родных, покупка продуктов к праздничному столу, нарядов, украшений. Вообще, Рождество в Германии – праздник семейный, закрытый для посторонних. Приглашаются только близкие и родные люди. Но мне удалось побывать на таком семейном празднике, хотя увидела я не просто типичное немецкое Рождество, а типичное немецкое Рождество по-джигински. Разумеется, был накрыт стол в лучших традициях джигинских немцев. То есть с кубанской щедростью. Недалеко от праздничного стола, как и положено, была установлена елочка. Елка живая, кстати. Вообще, немцы искусственные елки на Рождество не ставят. Исключительно живые. Под елкой сложена гора подарков. Рядом с елкой на столике занимал свое место подсвечник, в котором горели четыре свечи. Это особенный подсвечник – рождественский. Все четыре свечи горят только в Рождество. В первую неделю декабря зажигается одна свеча, во вторую – две, в третью – три. И наконец в Рождество зажигают все четыре свечи.
За столом царят шутки, веселье, смех, и русская речь очень естественно пересыпается немецкими словами.
Спиритический сеанс с товарищем Сталиным (Альфред Кох)
– Ну хорошо. Вот ваш план экономического рывка, индустриализации. Эту работу возглавляли конкретные люди. Скажем, Куйбышев…
– Куйбышева я не убивал!
– Орджоникидзе…
– Орджоникидзе я не убивал!
– Киров…
– Кирова я не убивал!
– Все они были теми самыми людьми, которые выполняли эту задачу. Они исчезли в середине 1930-х…
– Однако перечисленные вами люди не были репрессированы! Просто у них кончился ресурс. Куйбышев умер в своей постели, по-моему, от гепатита или от сердца. Серго застрелился. Неприлично с вашей стороны ставить мне в вину самоубийство товарища. Для меня самого это была личная трагедия. Думаю, он не выдержал, глядя, как исчезают другие. Наверное, не захотел в этом участвовать. Оказался слаб.
Кирова я тоже не убивал. Убийца Николаев ревновал его к своей жене. Сергей был большой ходок…
– Я знаю подробности убийства Кирова, и я знаю, что охрана Кирова сменилась…
– Это все я уже сто раз слышал. Какая глупость – я убил Кирова. Ну зачем мне это было надо?
– Тем не менее эти люди были хорошими менеджерами?
– Серго – да.
– А Куйбышев? Киров?
– Куйбышев? Не знаю… Киров вообще не был менеджером – он был партийным руководителем…
– А зачем были уничтожены генералы? Ведь никакого заговора не было!
– А я считаю, что был заговор. Вот вы сейчас начнете искать в архивах доказательства этого заговора и не найдете. А у меня есть основания считать, что он был. И они в конечном итоге признались, что он был.
– Многие признавались, методы допросов были сами знаете какие…
– Слушайте, мы тоже при царе проходили разные методы допроса. Понимаете, в чем дело: люди не могут одновременно врать в одну калитку. Они, когда их бьют и пытают, они все врут, но врут по-разному. Они же не сговариваются! Значит, вы хотите сказать, что я еще и сценарий написал, каждому слова и так далее? Зачем? Открытого суда-то не было! Понимаете, эти процессы, которые я в 1937-м устраивал для «Нью-Йорк таймс», это была одна история. Что касается военных – там же никаких индивидуальных процессов не было! Они сами понимали, за что их казнят.
Заговор был. Я не скажу, что это был заговор со стороны агентов немцев или англичан, хотя и этого не исключаю. Но военные сами договорились. «Мы управляем войсками, сковырнем этого гада вместе с его энкавэдэшниками. Сами все поправим».
И потом, что вы так жалеете Тухачевского? Как стратег он был ноль, варшавский поход это показал. А с точки зрения его моральных кондиций – ну вспомните, как он тамбовское восстание подавлял. Детей 12-летних расстреливал, травил людей химическим оружием, сбрасывал с аэроплана бомбы на русские деревни… Это все было. Концлагеря, заложники, удушение голодом…
– Но тогда и к себе нужно применять эти ваши моральные кондиции, Иосиф Виссарионович. А то вы у нас такой строгий судия…
– А я к себе и применяю. И поэтому я нисколечко бы не удивился, если бы Тухачевский меня отправил в расход, приди он к власти.
– Я просто пытаюсь спорить с вами по поводу тезиса о том, что они были слабые руководители…
– Слушайте, они проиграли! Значит, они были слабее меня! Вот и все! Они проиграли. Они играли в эту игру. Победи они – они бы меня убили, и я бы считал, что это справедливо.
Или вы думаете, что Троцкий меня бы пожалел? Ха-ха! Или Тухачевский?
Когда же наступает время дарить подарки, то это вызывает новую волну веселой суматохи. Громко объявляется имя того, кому предназначен подарок, и он начинает совершать длинное путешествие вдоль стола к своему будущему обладателю.
А назавтра праздник продолжится, но уже в других местах, с другими людьми. В любом случае никто не останется в эти дни без внимания и без подарков.
…Уже в последний день рождественских праздников я встретила в отеле русского туриста, который приехал в Германию на Рождество. Он посетовал на то, что разочарован. Что, мол, приехал на праздники, а праздника-то и не ощутил – на улицах тихо, немноголюдно, скучно даже. Вероятно, он прав по-своему. Теперь я понимаю, что если ожидать от Рождества в Германии чего-то вроде бразильского карнавала, то непременно постигнет разочарование. Рождество в Германии – это не обжигающая текила, не брызги шампанского, не шипящее масло на раскаленной сковороде. Это скорее готовый вот-вот закипеть ароматный, густой кофе, с корицей и пряностями. Или горячий глинтвейн на морозе. И это так прекрасно. Кстати, в эти рождественские вечера можно было часто видеть, как немцы с удовольствием потягивают из глиняных кружек горячий глинтвейн, который продается прямо на улицах. Хотя здесь, в Германии, этот божественный напиток называют «глювайн»…
Кухня джигинских немцев
Про швабов говорят, что когда они собираются к обеду или ужину, то за столом никогда не говорят о политике или каких-то других посторонних вещах. Только о еде. О том, удался ли пирог, не подгорело ли мясо, не пересолен ли суп. О соусах и подливках, о закусках и десерте. Говорили на эту тему смачно, подробно.
Мне не раз приходилось бывать в немецких семьях – и в праздничные дни, и в будни. И всегда, в любой день все, что подавалось на стол гостеприимными хозяевами, было удивительно, сногсшибательно вкусно. Если это был торт со сливками, то это были какие-то невероятные, необыкновенные сливки – нежные и воздушные. Коржи – те просто таяли во рту.
Штрудели по-немецки – нужны особые слова, чтобы воспеть все достоинства этого блюда. И я сомневаюсь, что слова такие существуют на белом свете. Но не всякие штрудели достойны похвалы, а только те, что приготовлены по всем правилам, поскольку штрудели – штука тонкая. Чуть больше муки, чуть меньше внимания – и вот они уже клеклые и невкусные. Кусок бездарного теста, а не штрудели.
Мне повезло, я пробовала настоящие штрудели. Более того, мне приходилось видеть, как готовится это блюдо. Лепешки теста раскатывают, смазывают растительным маслом, после чего вытягивают их в разные стороны. Виртуозы этого дела крутят тесто над головой, пока оно не становится тончайшим, почти прозрачным. После чего тесто скручивается в рулет, нарезается на кусочки (или рассекается ребром ладони). Тут же тушатся мясо, картошка, овощи, на которые сверху и укладываются штрудели. Готовятся они на пару. При этом крышку нельзя открывать, чтобы штрудели не получились клеклыми, так как тесто в этом случае склеивается и становится серым.
Из воспоминаний Нины Георгиевны Кох
«…Моя свекровь учила меня готовить немецкие кушанья. Вот недавно я штрудели делала. Тесто делается без яиц. Соль – как на пельмени. Но есть один нюанс: нужно добавить половину чайной ложечки соды. А в воду, чтобы тесто замесить, нужно добавить немного сока лимона. Тесто раскатать как на лапшу – тонко. Потом на этот блин льется масло, оно распределяется, блин закатывается, и режутся сочни. Потом жарится мясо, добавляются специи, лук. Картошка должна быть крупная. Сверху кладут эти сочни.
И все это заливается водой, но так, чтобы вода не закрыла картошку. А почему соду в тесто нужно добавлять? Чтобы сочни были не такие клеклые…»
Ида Готлибовна Балько вспоминает, что на каждое Рождество ее мама готовила три обязательных блюда: утку, картофельный салат и куху.
Приготовление утки по рецепту мамы Иды Готлибовны – это, конечно, неторопливая песня с несколькими куплетами и вкуснейшим припевом. Помимо самой утки потребуются сушеные яблоки, репчатый лук и подсушенный серый хлеб. Сушеные яблоки следует размочить предварительно в горячей воде, лук – обжарить до золотистого цвета. Далее в миске следует смешать поджаренный лук, яблоки, размельченный серый хлеб и полученной ароматной и вкусной смесью начинить утку. После этого утка помещается в духовку, и начинаются процессы превращения полуфабриката в роскошное блюдо, которое займет главное место среди рождественских угощений. Опять-таки ничего сверхъестественного для приготовления этого королевского блюда не потребуется. В этом рецепте самое сложное – приобрести «правильную» утку, в которой будет необходимое и достаточное количество мяса и жира.
В немецкой кухне всегда ценились блюда сытные, вкусные и быстрые в приготовлении. Таким блюдом является, например, «картофельзалат». Его еще в семьях джигинских немцев так и называли – «немецкий салат». И опять-таки продукты требуются для его приготовления самые простые. Следует выбрать картофель средней величины, отварить его в «мундире» и охладить. После чего нужно картошку почистить, порезать тонкими колечками и добавить к ней репчатый лук и перец. Все это аккуратно перемешать, добавить уксус и заправить подсолнечным маслом. Вкусно, сытно, быстро.
Пользовался в семьях джигинских немцев исключительным успехом и фасолевый суп, который готовят с копченостями. По-швабски – «бонезуппе».
Из супов особым почетом пользовался и суп-лапша. «Нудельзуппе». Суп этот варят из курицы. Лапша же для него непременно должна быть приготовлена собственноручно.
Кстати, многие рецепты, которые неискаженными во времени пронесли джигинские немцы, в самой Германии к нашим дням уже оказались основательно подзабытыми. Или вовсе забытыми. Например, знаменитые «снежки» сегодня в Германии мало кто делает. А «снежки» между тем вкуснейшее блюдо. Можно быть уверенным в том, что блюдо это не претерпело никаких изменений с тех пор, как предки «наших» немцев приехали из Германии. Блюдо это требует много терпения, воображения, ловкости, души и прочего. Едва ли не гениальности.
По-швабски это блюдо (десерт) называется «шнебален». Но это не просто десерт, а праздничное блюдо. Готовят его так: желтки перетираются с сахаром и мукой, полученная смесь ставится на огонь, после чего в загустевшую массу выкладывают взбитый белок. Получается сладкий суп, в котором и плавают «шнебален» («снежки»)…
Любопытно, кстати, что у джигинских немцев была представлена не только немецкая кухня. Отнюдь. В рецептах блюд, которые хранились у каждой джигинской немки, были блюда, по которым можно было прослеживать историю их переселений. Были рецепты, привезенные и из Бессарабии. Часто готовили плацинды, например. Многие блюда немцы научились готовить на Кубани – борщи, например, или вареники. Когда же немцев в годы войны ссылали в Восточный Казахстан, то оттуда в дальнейшем они привозили немало рецептов вкуснейших восточных блюд. Бешбармаки и прочая восточная прелесть очень естественно вплетались в канву немецких блюд.
Но чаще всего немецкая хозяйка, конечно же, пекла по праздникам куху.
Куха (некоторые говорят «кухе» или «кух») – это немецкий пирог. Кто не пробовал, тот может только на слово верить, что пирог этот, приготовленный по всем правилам, волшебно тает во рту и вкус имеет необыкновенный. Хотя никаких волшебных ингредиентов в рецепте его приготовления нет. Весь набор продуктов хорошо знаком каждой хозяйке: мука, яйца, масло, дрожжи, ванилин. Ну и соль, сахар по вкусу. Вопрос только в том, в каких пропорциях смешать необходимые продукты и, главное, с какими мыслями выпекать это чудо. Мысли должны быть неспешные, добрые и немного волшебные. Результат предсказать в этом случае несложно – пирог получится именно таким, про который говорят: «Пальчики оближешь».
Спиритический сеанс с господином Гитлером (Альфред Кох)
– Да, я много раз слышал про гитлеровское экономическое чудо. А было ли оно?
– Я пришел к власти в 1933 году, когда безработица была 40 % и наступила полная деморализация нации. Ведь самый сильный кризис и депрессия были в Германии. С 1929 по 1933 год это была сплошная катастрофа: дикая инфляция, падение производства. А в 1930-х годах рост был только у меня и у Сталина, больше ни у кого.
У Сталина рост был потому, что он всех людей загнал в лагеря. Они стали рабами. А я никого не посадил в тюрьму! Я репрессировал граждан рейха в сто раз меньше, чем Сталин репрессировал своих граждан. У меня немцы все строили добровольно.
– Но момент насилия и в вашем экономическом чуде присутствует.
– Не сравнивайте нашу ограниченную и точечную национализацию с тем тотальным грабежом, который был в России после революции и лишь по недоразумению назван национализацией.
Это никак не сказалось на экономическом росте Германии. Я уверен, что именно консолидация нации послужила источником германского экономического чуда. Она стала причиной и эрхардовского экономического чуда.
А Сталин поссорил нацию. Столкнул лбами родных братьев, отца с сыном, мать с дочерью. Он разделил ее на классы, он постоянно стравливал людей друг с другом, он людей одной крови делал врагами. И в итоге это убило русскую нацию. И поэтому у вас до сих пор порядка нет. У вас нация все еще ищет врагов в самой себе.
А я немцам сказал простую вещь: вы все братья! Вы все одна семья. И католик, и протестант, и рабочий, и крестьянин, и ремесленник, и фабрикант. Если вы не будете любить друг друга, никто – ни французы, ни англичане, ни русские, ни поляки – вас не полюбит. И вы должны держаться единой семьей во враждебном мире. Я так воспитывал свою молодежь, армию, я так воспитывал всех немцев, не разбирая, кто лучше, кто хуже.
И они поверили мне. Они за гроши строили дороги, по которым сейчас все ездят и восхищаются. Они построили жилье, в котором до сих пор живут миллионы немцев, даже после разрушений, нанесенных союзной авиацией.
И после Второй мировой войны они все равно верят в то, что они единая нация. Они возродили великую Германию, и сегодня это локомотив Европы, и вся экономика европейского сообщества стоит на немецкой экономике. Это же мастерская мира! Германия сейчас экспортирует больше, чем Соединенные Штаты!
Итак, я объяснил немцам эти простые истины, и у меня получилось! А вы до сих пор ищете врагов внутри себя. Национальное сильнее классового. Простой пример: когда мы вступали на территорию какой-нибудь страны, мы первым делом искали местных немцев или полукровок. Они с радостью и охотно нам помогали и почти всегда были основой местной администрации, которую мы формировали. Осечек почти не было. И это неудивительно – ведь это наши братья-фольксдойч помогали нам.
А сталинские еврейские агитаторы на первых порах были убеждены, что стоит только до немецкого солдата или немецкого рабочего, крестьянина или инженера донести идеи так называемого пролетарского интернационализма, так сразу классовая солидарность взыграет в нем и он обратит оружие против своих эксплуататоров, то есть офицеров, государственных чиновников и работодателей. У Сталина ничего не вышло. Ни разу. Эти все его теории – выдумка извращенного мозга. Никто не пошел против своих братьев.
Вот и судите сами, кто был прав, а кто – нет.
– Простой вопрос. Зачем вести мир к таким вещам, когда страдают, гибнут миллионы людей?
– Я не начинал этой войны! Сколько раз я выдвигал широкомасштабные мирные инициативы! Вот главные из них.
17 мая 1933 года мы предложили: «Германия совершенно готова расформировать всю свою военную машину и уничтожить малое количество остающегося ей по Версалю оружия, если соседние страны сделают то же самое». Никакой реакции. Ни от Англии, ни от Франции, ни от СССР.
14 октября 1933 года был выдвинут так называемый «План Гитлера»: «Вооруженные государства обязуются не увеличивать вооружения за пределы существующего уровня. Германия придерживается этого соглашения. Европейские нации гарантируют друг другу безоговорочный мир заключением договоров о ненападении». Никакой реакции. В прессе Англии, Франции и СССР меня по-прежнему называют милитаристом и агрессивным выскочкой.
21 мая 1935 года мы официально выступили с предложением: «Германия объявляет себя готовой согласиться на любое ограничение калибра артиллерии, линейных кораблей, крейсеров и торпедных лодок. Также немецкое правительство готово принять любое международное ограничение размера военных кораблей. И наконец, готово согласиться на ограничение тоннажа субмарин или на их полную отмену в случае международного соглашения». Никакой реакции. Все страны форсируют программу строительства военного флота.
3 марта 1936 года мы выдвинули предложение о подписании пакта о всеобщем мире в Европе. И в тот же день – предложение о созыве конференции с целью запрета некоторых видов вооружений (газ, пули дум-дум и проч.).
Наконец после многолетних усилий 18 июня 1935 года было подписано военно-морское соглашение с Великобританией.
30 сентября 1938 года был совершен поистине прорыв: Германия, Великобритания, Франция и Италия подписали Мюнхенские соглашения, которые мы считали прообразом европейской системы безопасности.
Но едва Чемберлен вернулся домой, он тут же призвал к перевооружению в значительном масштабе, и Великобритания начала переговоры о сепаратном военном союзе с СССР, а Польше, Румынии, Греции и Турции предоставила гарантии вступления в войну на их стороне в случае агрессии против них, что противоречило конструкции коллективной безопасности и выхолащивало Мюнхенские соглашения.
6 декабря 1938 года, развивая мюнхенский мирный процесс, мы подписали соглашение о мире с Францией. 23 августа 1939 года – пакт о ненападении с СССР. 6 октября 1939 года мы в очередной раз выдвинули предложения о мире в Европе.
Наконец, все лето и начало осени 1940-го, когда англичане уже бомбили Берлин, я призывал к выдержке и не посылал люфтваффе на Альбион. А к англичанам я обращался с призывом о мире. Апофеозом моего стремления к миру была посылка моего друга Рудольфа Гесса в Англию для мирных переговоров. Итог вы знаете: все мои попытки добиться мира потерпели фиаско.
Время перемен. От революции до коллективизации
А о жизни их можно сказать одним словом – все они были работники, которые старались работать, чтобы прокормить семью, потому что в жизни этих людей было много тяжелого времени…
19 июля (1 августа) 1914 года Германия объявила войну России. Уже 6 августа к Германии присоединилась Австро-Венгрия. А затем им объявляют войну союзницы России – Великобритания с Францией.
В войну оказались вовлеченными 38 государств из 59, обладавших в то время государственным суверенитетом.
Население воюющих стран составляло свыше 1,5 млрд человек, то есть 87 % всех жителей Земли. Под ружье было поставлено в общей сложности 73,5 млн человек.
В этих 1,5 млрд человек, охваченных войной, были и 1400 жителей села Джигинка. В масштабах грандиозной войны таким ничтожным числом можно было бы и пренебречь. Не заметить его. Не почувствовать даже. А между тем в судьбах джигинцев непостижимым образом отражалась вся трагедия того времени. В деталях.
Первая мировая война
В России с первых дней войны стали бурно развиваться антинемецкие настроения. В Москве и Петербурге уже громили квартиры и конторы учреждений, принадлежавших немцам.
Из книги «История немцев в России»
«…Погромы прошли в Нижнем Новгороде, Астрахани, Одессе, Екатеринославле и некоторых других городах. В сельской местности нередкими стали самовольные захваты, грабежи и поджоги собственности колонистов…»
Вполне вероятно, что подобные погромы могли иметь место и в Джигинке. Документальных свидетельств этому нет. Впрочем, этих погромов могло и не быть, поскольку из предыдущих глав нам известно, что джигинские немцы не вели замкнутый образ жизни и у них сложились хорошие отношения с жителями всех близлежащих сел. Они отлично ладили и с казаками, и с русскими, и с представителями других национальностей. За долгие годы немцы Джигинки сумели завоевать уважение и доверие тех, с кем им приходилось общаться по самым разным вопросам.
Но война с Германией могла внести в эти добрососедские отношения свои коррективы. К тому же власти через многочисленные приказы и инструкции устанавливали новые правила в отношении российских немцев-колонистов.
Из приказа войскового наказного атамана Сибирского казачьего войска об ограничении прав немцев-колонистов, от 04.09.1916 года
«…2. Воспретить немцам-колонистам разговаривать по-немецки.
3. Не допускать в колониях и хуторах никаких вывесок, объявлений и надписей на немецком языке.
4. Возложить на станичных и поселковых атаманов неослабное наблюдение, чтобы все немцы-колонисты разговаривали только по-русски. Не устраивали никаких сходов для обсуждения исключительно своих корпоративных интересов…»
Этот приказ отражает общие настроения в отношении немцев-колонистов в то время. И эти настроения не были исключением из правил.
Вскоре новые веяния смогли почувствовать на себе и немцы Джигинки.
Из воспоминаний Андрея Пропенауэра
«…С момента возникновения войны царское правительство ввело ряд ограничений и гонений на немцев-колонистов. Старшина и писарь (прослуживший 14 лет писарем сын организатора Джигинки Шельске Христиан Иванович) были смещены и заменены русскими. В школах запрещался родной немецкий язык, в средние и высшие учебные заведения немцев не принимали…»
Из книги «История немцев России»
«…Повсюду проводилось выявление лиц германского и австро-венгерского подданства, при этом российских немцев поставили в такие условия, что им самим приходилось доказывать свое российское подданство. Если это не удавалось сделать, они как граждане враждебных государств подвергались интернированию и высылке…»
Доказывать российское подданство вскоре пришлось и немцам Джигинки.
В поисках российского подданства
Из воспоминаний Андрея Пропенауэра
«…В 1916 году царское правительство потребовало документально восстановить время принятия русского подданства, а в случае, если это подданство составляет менее 100 лет, то они будут считаться военнопленными…»
Другими словами, нужно было собрать все необходимые документы, которые бы доказывали, что немцы Джигинки проживали к 1914 году на территории России не менее 100 лет. И сделать это следовало в условиях военного времени.
Часть этих документов, как мы помним, находилась в Бессарабии и Таврической губернии, откуда немцы Джигинки когда-то и прибыли на Кубань.
Честно говоря, задание выглядело почти невыполнимым. Теоретически невыполнимым. А практически у немцев Джигинки не было другого выхода, как только выполнить его.
В опасное путешествие отправился Христиан Шельске. Можно только предполагать, какие трудности ему пришлось преодолеть, прежде чем он добрался до Бессарабии. Но, как мы уже знаем, все закончилось благополучно.
Из воспоминаний Андрея Пропенауэра
«…Преобладающее большинство получило документы о принятии русского подданства свыше 100 лет назад…»
Но «большинство» не значит «все». Стало быть, среди джигинских немцев были и те, кто не сумел доказать свое подданство и, как следствие, был подвержен интернированию и высылке. Впрочем, вся эта история с документальным подтверждением российского подданства являлась только присказкой. Сказка была впереди.
«Неприятельские выходцы»
Из статьи И.В. Ладыгина
«…Перед русско-японской войной доля генералов немецкого происхождения в генералитете русской армии составляла 21,6 %. На 15 апреля 1914 года среди 169 “полных генералов” было 48 немцев (28,4 %), среди 371 генерал-лейтенанта – 73 немца (19,7 %), среди 1034 генерал-майоров – 196 немцев (19 %).
По понятным причинам в ходе войны немцы – офицеры русской армии меняли фамилии – так Иоганн Клейст становился Иваном Клестовым, Теодор Мут – Федором Мутовым, Вольдемар фон Визе – Владимиром Фонвизиным и т. п.
…С началом Первой мировой войны количественный и качественный состав русской армии значительно изменился. В августе-октябре 1914 года после объявленной всеобщей мобилизации начался призыв ратников в дружины государственного ополчения. В том числе и немцев-колонистов Саратовской, Ставропольской и других губерний.
Весной 1915 года из дружин начали формироваться дивизии третьей очереди. …Немцы русской армии против немцев германского рейхсвера – история полна парадоксов…»
Из книги «История немцев России»
«…С начала войны немцы-призывники стали подвергаться унизительной дискриминации. Уже с осени 1914 года их прекратили посылать на западные фронты. Тех же, кто попал туда ранее, изымали и организованным порядком направляли на Кавказский фронт. Основная масса немцев на Кавказском фронте проходила службу в запасных и ополченческих бригадах, а также в ополченческих рабочих ротах, находившихся в распоряжении начальника военных сообщений и окружного интенданта…»
Из телеграммы начальнику штаба Казанского военного округа из ставки Верховного главнокомандующего, 5 декабря 1914 года
«…Всех новобранцев-немцев отправлять по соглашению с начальником штаба Кавказского округа в запасные батальоны Кавказа…»
Из письма Верховному главнокомандующему от командующего армиями Юго-Западного фронта, 17 января 1915 года
«…Милостивый государь Николай Николаевич!
Препровождаю Вам телеграмму генерала Эверта на распоряжение, так как по содержанию этой телеграммы могут последовать общие меры, уведомляю и вполне разделяю мнение генерала Эверта о том, что немцев-колонистов, находящихся в рядах армии, в государственных интересах следует перевести на Кавказский фронт, так как нижние чины из немцев-колонистов ввиду их тяготения к своим одноплеменникам не представляют надежных солдат и могут оказывать вредное влияние в частях войск…»
Из воспоминаний Андрея Пропенауэра
«…Лица призывного возраста мобилизовались в царскую армию и сражались на турецком фронте… Не отправляли на германский фронт, несмотря на то что волость Джигинская была приписана к казачьим отделам Таманского полуострова, а впоследствии к Славянскому…»
Немцам-колонистам не доверяли. Откровенно не доверяли, не прячась за вежливыми формулировками. Кстати, турецкий фронт Андрей Пропенауэр упоминает не случайно. Турция еще в августе 1914 года подписала с Германией союзный договор и спустя три месяца начала военные действия против России на Черном море и в Закавказье. Вот в этих-то боях и пришлось принимать участие немцам-колонистам из Джигинки. Турция, к слову, в этих военных баталиях потерпела поражение.
Таким образом, царское правительство ничего не имело против участия немцев-колонистов в войне с Турцией, но в зону военных действий непосредственно с Германией немцев-колонистов не допускали. Все из того же опасения. Хотя…
Из статьи А.И. Ладыгина
«…Согласно исследованиям некоторых историков, а также данных РГВИА, части с военнослужащими-немцами использовались, по вполне понятным причинам, на Кавказском фронте против турецкой армии (например, в составе 1-го Кавказского армейского корпуса).
Однако по крайней мере одна такая часть использовалась на русско-австро-германском фронте (здесь нет ошибки, так как для поддержки союзной австрийской армии Германия перебросила несколько своих корпусов на русско-австрийский фронт, у нас он назывался “Юго-Западный”, к тому же разница между австрийцем и немцем такая же, как между вятичем и сибиряком)…»
Ликвидационные законы
Подтверждение российского подданства и прочие «опасения» стали начальными звеньями в длинной цепи репрессивных мер, предпринятых в отношении немцев-колонистов в годы Первой мировой войны. Но главный удар по российским немцам последовал 2 февраля 1915 года.
Совет министров на основании статьи 87 Свода государственных законов принял три закона: «О землевладении и землепользовании в государстве Российском австрийских, венгерских, германских или турецких подданных», «О прекращении землевладения и землепользования австрийских, венгерских или германских выходцев в приграничных местностях», «О землевладении и землепользовании некоторых разрядов, состоящих в русском подданстве австрийских, венгерских или германских выходцев». Эти законы, которые получили название «ликвидационные», лишали немецких граждан России земельных владений и права землепользования в пределах 150-верстной полосы «вдоль существующей государственной границы с Германией и Австро-Венгрией и прилегающего к сей полосе района» и в пределах 100-верстной полосы «вдоль государственной границы в Бессарабской губернии, побережья Черного и Азовских морей с их заливами, включая всю территорию Крымского полуострова, и по всей государственной границе в Закавказье от Черного до Каспийского морей».
Джигинка находилась как раз в обозначенной зоне, и вскоре ее постигла участь многих немецких поселений, оказавшихся в подобной ситуации.
Выдержки из «Закона о распространении на некоторые местности империи действия ограничительных в отношении землевладения и землепользования неприятельских выходцев узаконений»
«…Русским подданным из германских, австрийских или венгерских выходцев предоставляется в установленный настоящими правилами срок отчуждить по добровольным соглашениям свое недвижимое имущество, находящееся вне городских поселений…
Внегородское имущество, подлежащее действию настоящих правил, не отчужденное в предоставленный для сего срок по добровольным соглашениям с лицами, имеющими право приобретения такового имущества, продается с публичного торга…»
Из книги «История немцев России»
«…Отобранная у немцев земля передавалась Крестьянскому банку для награждения ею русских офицеров и солдат действующих армий…»
Село Джигинка не стало исключением в этой истории. Уже в 1915 году земля джигинских немцев была подвергнута «отчуждению».
Из справки Государственного архива Краснодарского края
«…В 1915 году в ходе ликвидации немецкого землевладения 3962 десятины земли (села Джигинки. – Прим. авт.) были выкуплены Екатеринодарским отделением Крестьянского банка с рассрочкой выплаты на 50 лет, но в 1917 году Временным правительством данная покупка была аннулирована…»
Так выглядит эта история с отчуждением немецкого землевладения в Джигинке в официальных документах.
В воспоминаниях Андрея Пропенауэра мы находим несколько другую версию.
Из воспоминаний Андрея Пропенауэра
«…Временное правительство в 1917 году издало указ, по которому колонисты, проживающие в зоне 30 верст от Черного моря, подлежат выселению. Под этот указ подпадали и жители-немцы Джигинки. В бывшем Екатеринодаре состоялись торги, и село с торгов со всем движимым и недвижимым имуществом было правительством продано миллионеру Барсукову. Осуществить это мероприятие Временному правительству помешала великая интернациональная политика молодого советского правительства. Особое одобрение она получила среди угнетенных до этого народов. В том числе и немцев Джигинки…»
В этих воспоминаниях находим некоторые расхождения с официальной точкой зрения. И тому может быть несколько причин.
Во-первых, Андрей Пропенауэр приехал в Джигинку только в 1922 году. Потому о «ликвидационной» ситуации в Джигинке он мог знать исключительно из рассказов очевидцев. Вполне вероятно, что в его воспоминания, относящиеся к этому периоду, могли вкрасться неточности. Но вместе с тем вполне возможно, что у Крестьянского банка эти земли перекупил упомянутый миллионер Барсуков.
Что касается роли Временного правительства, то она тоже отражена в воспоминаниях неточно. Известно, что именно Временное правительство, когда пришло к власти, приостановило действие «ликвидационных» законов. Кроме того, действие «ликвидационных» законов Андрей Пропенауэр относит к 1917 году, тогда как они начали действовать гораздо раньше. Хотя есть свидетельства, что «ликвидационные» законы на Кубани, действительно, могли начать действовать с большим опозданием. Как это, например, было в Новороссии.
Из книги «История немцев в России»
«…В Новороссии в 1916 году из-за реальной угрозы серьезного снижения урожайности местные власти приостановили действие “ликвидационных” законов…»
Спиритический сеанс с товарищем Сталиным (Альфред Кох)
– Но оппозиция исходила из некоего, может быть, очень узко понятого, но партийного закона. И когда они с вами боролись, они объявляли вам открытую войну. Хотя, может, они были ужасные с моральной точки зрения люди. Но в рамках этих правил они действовали открыто, в то время как борьба с ними велась совершенно другими способами.
– Как другими? На тех же партийных съездах голосовалась их резолюция и голосовалась моя резолюция. Моя резолюция проходила, их – нет. Мы их выводили из состава Политбюро, снимали с руководящих должностей. В чем мои методы отличались от тех методов, которые применяли они?
– Тем, что вы их уничтожали.
– Победи они, они бы сделали то же самое. У вас есть сомнения в том, что товарищ Троцкий был твердый революционер? И у него рука не дрогнула бы меня расстрелять?
В Гражданскую войну, когда Фрунзе зашел в Крым во главе Красной армии, там было порядка тридцати тысяч белых офицеров. Фрунзе в то время был просто исполнителем воли Троцкого. Фрунзе сказал им: «Вы совершенно зря, товарищи господа офицеры, собираетесь эмигрировать, вы просто зарегистрируйтесь, и я вам даю слово командарма, что с вами ничего не будет, если вы сложите оружие и признаете советскую власть». Они спустились с гор, зарегистрировались и сложили оружие. Всех арестовали и утопили! До единого. Цвет нации, белую кость, университеты, юнкерские училища, кадетские корпуса!
Кто ему приказал это сделать? Несмотря на то что он дал слово командарма? Лев Давидович Троцкий. И я, кстати, считаю, что правильно. А что он вообще творил во время Гражданской! Когда его назначили наркомвоенмором, Красная армия была полностью разложена, это была махновщина. Один Чапаев чего стоил! Троцкий туда послал комиссаров, навел дисциплину. А как он наводил эту дисциплину? Расстреливал и расстреливал…
Военспецов он брал из царских офицеров, ставил командирами полков, а к ним – комиссара. А что делали с семьями этих офицеров, знаете? Товарищ Троцкий их отправлял в концентрационные лагеря. Каждому офицеру комиссар сообщал, что если ты, падла, будешь плохо воевать, мы твою семью расстреляем. А если ты еще вздумаешь бежать к белым, мы их не только расстреляем, но перед этим будем долго мучить. Так что вы за товарища Троцкого не беспокойтесь!
…Я могу вам рассказать, что делал товарищ Бухарин во время Гражданской войны. Примерно то же самое. Только он еще и не отвечал ни за что. Но бегал по Кремлю и орал, что всех надо расстреливать! Он очень любил это слово. И Зиновьев с Каменевым. И Рыков. Будучи гражданскими, не участвуя непосредственно в руководстве военными действиями, они больше всех орали про репрессии.
Так что со всеми нами, если бы мы проиграли эти внутрипартийные дискуссии, поступили бы ровно так же. Кстати, Троцкого я выпустил, но он же не унялся! Он продолжил борьбу и за границей!
Одним словом, мне нужна была другая элита, для других задач.
– Я утверждаю: не было никаких причин морить голодом пять миллионов человек, кроме одной – спасти оставшиеся двести. Вы верили в мировую революцию?
– Да. И самой большой катастрофой в своей жизни я считаю то, что в 1944 году мне пришлось распустить Коминтерн, иначе союзники отказывались открывать второй фронт. И, собственно, итогом Второй мировой войны стало разделение мира на две части. Так что мы не смогли провести мировую революцию в развитых странах. Это, конечно, большая трагедия. Я считаю, что я не выполнил завет Ленина. А ведь я, собственно, и жил для того, чтобы этот завет выполнить. То, ради чего все это затевалось, оказалось не реализовано. Строить социализм в отдельно взятой стране? Бред! В этом отношении я абсолютно согласен с Троцким.
Я же с Троцким расходился только в тактике! Стратегически и я, и он были за мировую революцию. Просто он хотел сразу, наскоком ее сделать. Это же он утверждал, что после падения кайзеровской Германии там случится социалистическая революция и мы создадим единую республику. А она не случилась.
Я земной человек, я очень хорошо понимаю, как люди устроены. Поэтому я не питал никаких иллюзий. К мировой революции нужно готовиться долго. Нужно было превратить Россию в промышленную державу, создать боеспособную армию, дождаться, когда в Европе начнется война, и ударить им в тыл. Тогда у нас был бы шанс построить социалистическую Европу. Но что случилось, то случилось. Во всяком случае, я к победе мировой революции был ближе, чем Троцкий с его завиральными идеями.
Поймите, все мое противостояние с ним, с 1922 года фактически до самого конца жизни, – это противостояние с левацкой идеей, что мировую революцию можно провести за счет агитации рабочего класса. Я отдавал себе отчет в том, что агитация – слабое оружие, что, конечно же, предстоит серьезная, большая война, и она случилась, правда, немножко по-другому сценарию.
Все-таки мы тоже создали некую мировую систему: Китай, Россия, Восточная Европа, огромное количество стран и людей в капиталистическом мире, которые нам симпатизировали! Ведь не за деньги, а искренне желая нам помочь, нам передали секрет атомной бомбы. И я преклоняюсь перед этими людьми. Это подвиг. И их убили. Кстати говоря, те самые западные демократы, которые талдычат, что Сталин зверь. Взяли и убили семью Розенбергов…
Странное дело. Троцкий ведь тоже крестьянин. У него отец был херсонский крестьянин. Он вырос на хуторе. И при этом совершенно не понимал и ненавидел крестьян. Он говорил: «Давайте экспроприируем землю, создадим коммуны, а крестьян силой заставим работать, наработаем много-много зерна, продадим, купим оружие и нападем!» Вот его идея. То есть он хотел жесткую коллективизацию провести вместо нэпа. Он же был против нэпа!
Ленин с ним боролся. Я в то время, конечно же, прекрасно отдавал себе отчет, что страна умирает с голоду, что мы находимся в капиталистическом окружении, что никто нам не поможет, и, конечно, я был за нэп! Ведь что началось? Кронштадт, Тамбов. Огромное количество крестьянских восстаний по всей стране. Мы просто рухнули бы! Троцкий со своей Красной армией не удержал бы власть! Эта колоссальная махновщина по всей России – она бы все смела на своем пути! Поэтому – нэп.
Но мы неправильно описали нэп в «Кратком курсе истории ВКП(б)». Это моя вина. Мы как его описали? Вот нэп в деревне: крестьяне имеют землю, работают, идет мелкотоварное производство, они продают продукт на рынок и т. д. Вот нэп в городе: мелкие мастерские, торговля, ресторанчики. А крупная промышленность в руках государства.
Так, да не так! Мы собирались строить другой нэп! Сейчас в исторической литературе эта тема появляется: концессии, лицензии, иностранные инвестиции… Что касается крупной индустрии, то мы собирались привлекать крупный капитал, мы собирались отдавать иностранцам концессии, месторождения. Фактически это была продажа контрольных пакетов, как у вас сейчас это называется. Мы собирались пустить в СССР западных инвесторов. Конечно же, под контролем государства.
Но понимаете, в чем дело: я не очень крупный теоретик марксизма. Я искренний марксист, я читал Маркса, я внимательно слушал Ленина, но я никогда не считал себя теоретиком. Мне более авторитетные в теории товарищи – Ленин, Троцкий – говорили: «Вот Коля Бухарин – он дока в марксизме!» И я его в этом смысле безоговорочно слушал. И вот он мне говорил, что нэп – это временное отступление, что нам надо накопить силу, что это будет длиться тридцать, сорок, может быть, даже сто лет, мы будем строить новую индустрию, нам нужно прийти к социализму через государственный капитализм. И мы это начали делать. А Троцкий был против! Поэтому мы боролись с левой оппозицией. И мы победили. И к моменту, когда мы победили, мы забыли главное в учении Маркса – о цикличности капитализма…
Другими словами, власти Новороссии верно оценили сложившуюся ситуацию и здраво рассудили, что без немцев им непросто будет решать многие вопросы экономики, которая и без того была в затруднительном положении, так как большая часть трудоспособного населения находилась на фронтах. Лишиться трудолюбивых, рачительных, ответственных и законопослушных немцев в такой период было смерти подобно. К тому же к этому времени во многих районах России, где «ликвидационные законы» были проведены с излишней поспешностью и неоправданным рвением, уже пожинались горькие плоды.
Из книги «История немцев России»
«…Довольно скоро стало ясно, что реализация закона вела к разрушению продуктивных немецких хозяйств, разжигала социальные антагонизмы. Тем самым наносился существенный вред экономике России, ее политической и социальной стабильности…»
Справедливости ради нужно отметить, что многие из видных политических деятелей и деятелей культуры того времени поднимались в защиту российских немцев.
Но это уже не имело решающего значения.
В июне 1916 года Николай Второй утвердил положение «Об особом Комитете по борьбе с немецким засильем». Этот комитет должен был контролировать ситуацию с внутренней немецкой угрозой и направлять всю антинемецкую деятельность государственных органов и общественных организаций на территории России.
Другими словами, дальнейшее существование немцев-колонистов на территории России лишилось последних оптимистических нот.
Депортация немцев в годы Первой мировой войны
Из книги «История немцев России»
«…Формально она (депортация. – Прим. авт.) не санкционировалась правительством и проводилась как бы явочным порядком военным командованием под видом эвакуации. Однако масштабы этой кампании (от Финляндии до Черного моря) и размах (сотни тысяч немцев) позволяют уверенно утверждать, что это была определенная государственная политика, санкционированная на самом высшем уровне…
В июле-августе 1914 года военное руководство и МВД выработали порядок депортации – “в вагонах 3-го класса за собственный счет под стражей, причем в местах, назначенных для жительства, они (немцы, подвергшиеся депортации. – Прим. авт.) должны довольствоваться в смысле жизненных удобств лишь самым необходимым»…»
Нет свидетельств тому, что немцы Джигинки подвергались депортации. Но тревога по этому поводу у них, вероятно, была. Хотя бы уже потому, что они находились в приграничной зоне. А впрочем, есть одно бесстрастное свидетельство. В Джигинке, по статистическим данным, в 1911 году проживали 1402 жителя, но уже в 1914-м это число сокращается до 768 жителей. То есть в 1914 году с территории села Джигинка бесследно исчезло чуть менее половины населения. Можно предположить, что в число «пропавших» жителей входят те, кто был мобилизован. Но можно предположить и то, что часть населения все же была депортирована.
Как бы то ни было, совершенно понятно, что с 1914 года, с момента начала Первой мировой войны, немцы Джигинки, как и все немцы России, ощущали себя в странном и тяжелом положении изгоев. Такое положение не могло длиться вечно. И перемены действительно не заставили себя долго ждать.
Революция 1917 года. Новые времена
События в 1917 году развивались стремительно – революция, отречение Николая Второго от престола, переход власти к Временному правительству. Но уже 26 октября 1917-го большевики свергли Временное правительство и установили свою власть. 2 ноября 1917 года ими была принята «Декларация прав народов России». Декларация провозгласила национальное равенство и право народов на самоопределение. Стоит ли удивляться, что немцы России, измученные неопределенностью последних лет, с радостью приняли новую власть. И не просто приняли, но становились зачастую ее глашатаями.
Времена, конечно, были фантастические. Продолжалась война с Германией, и на этом фоне последовательно прошли Февральская и Октябрьская революции. Апофеозом стала война гражданская.
В этом водовороте событий оказалось и маленькое селение Джигинка. Волею судьбы ему в прямом смысле было определено находиться на пересечении всех дорог. С одной стороны – Таманский полуостров, Керченский пролив, Украина. С другой – Анапа, Новороссийск. С третьей – станица Варениковская, Крымская, Краснодар. И все хаотичные передвижения армий, отрядов и просто разбойничьих шаек не могли не затрагивать Джигинку. Хотя она, Джигинка, еще и пыталась жить по своим нехитрым законам. Но делать это было все труднее и труднее.
Из книги «История немцев России»
«…Дискриминация призывников-немцев, фактическое приравнивание их к военнопленным вызывали ответную реакцию. Ранее всегда стремившиеся к послушанию, немцы стали легко поддаваться на большевистскую агитацию. Быстро революционизировались. Росло их дезертирство с фронта. После Февральской революции эти процессы приняли еще более масштабный характер. Именно фронтовики, впоследствии возвращаясь в свои колонии, становились там опорой большевиков. Они создавали Советы, формировали Красную гвардию…»
На перекрестке дорог
С 1918 по 1921 год на Северном Кавказе поочередно сменяли друг друга армия Деникина, армия барона Врангеля, Красная армия. В это же время здесь появляются отряды красно-зеленых, созданные казачеством Кубани. Движение красно-зеленых возникло в противовес политике террора, проводимой Деникиным. Впрочем, сразу после разгрома Белой армии казачество активно восстало и против насилия Красной армии. И отныне отряды казаков именовались бело-зелеными. Даже краткое перечисление армий, их перестановок и передвижений вызывает легкое головокружение. Что уж говорить о реальной ситуации, в которой оказались в эти годы жители Кубани. И где-то посередине этого кипящего котла – маленькое немецкое село.
Бесхитростные воспоминания очевидцев тех лет дают представление о тех судорожных, грандиозных, фантастических передвижениях, в центре которых время от времени оказывалась Джигинка. Вот, к примеру, одна из историй Джигинки, когда чуть было не расстреляли всю семью, включая девятерых детей. Приговоренных вывели во двор и поставили к стенке. Солдаты, готовясь к расстрелу, невозмутимо о чем-то переговаривались между собой, неторопливо прицеливались, равнодушно поглядывали на плачущих детей, цепляющихся за юбку помертвевшей от ужаса матери. И вдруг – чудо. К офицеру, который командовал расстрелом, подбежал солдатик, передал ему какую-то срочную депешу. Депеша, видимо, была важная. Во всяком случае, расстрел отложили до «лучших» времен. А потом, видно, и вовсе забыли расстрелять. Повезло.
Красные приговорили семью к расстрелу или белые – об этом история умалчивает. Вполне возможно, что это были деникинцы, поскольку случай этот является яркой и точной иллюстрацией политики террора, проводимой Деникиным на Кубани.
Из книги «История Кубани с древнейших времен до наших дней»
«…Система управления Деникина строилась на беспощадном терроре. Всех заподозренных в сочувствии советской власти расстреливали без суда. В Новороссийске, в первые дни после захвата города, 340 человек были повешены, 45 закопаны в землю живыми…»
В общем, это могли быть деникинцы. А могли быть и красные. Или бело(красно) – зеленые. Или махновцы. Такие были времена, что невозможно было разобраться, кто именно и ради какой идеи тебя сегодня расстреливает, а завтра грабит. Впрочем, вскоре наметился явный перевес сил в сторону Красной армии. Армия Деникина терпела поражение.
Из книги «История немцев России»
«…Осенью 1919 года армия генерала А.И. Деникина, потерпев поражение в боях с Красной армией, вынуждена была отступать на юг. Через районы, где располагались немецкие поселения, в очередной раз со всеми вытекающими разрушительными последствиями прошел поток наступающих и отступающих войск…»
На смену деникинцам пришла армия барона Врангеля.
Из книги «История немцев России»
«…В рядах врангелевской армии сражался и добровольческий полк немецких колонистов…»
Впрочем, немцы участвовали и в боях против армии Врангеля. В том числе и немцы Джигинки. Какими побуждениями руководствовались немцы-колонисты, вливаясь в ту или иную армию, теперь можно только догадываться. В каждом отдельном случае, вероятно, были свои веские причины. Это могли быть и личные убеждения. А могла быть и насильственная мобилизация.
Из книги «История немцев России»
«…На Северном Кавказе немецкие колонисты стремились сохранять нейтралитет и не участвовать в Гражданской войне. Однако это далеко не всегда получалось. Как красные, так и белые, поочередно овладевавшие местностями, где располагались немецкие колонии, беспощадно грабили немецких крестьян, забирая у них продовольствие, лошадей, другой скот, различное имущество. Имелись случаи насильственной мобилизации колонистов как в белые части, так и в красные…»
В конце 1920 года начинается заключительный этап по освобождению Кубани от белогвардейцев.
Из книги «История немцев России»
«…В ноябре 1920 года врангелевская армия также потерпела поражение и, отступив в Крым, эвакуировалась морем в Турцию. С ней ушла в эмиграцию и часть солдат немецкого колонистского полка, многие из которых затем перебрались в Канаду и США…»
Из книги «История Кубани с древнейших времен до наших дней»
«…В освобождении Кубани от белогвардейцев участвовала 1-я конная армия во главе с С.М. Буденным и К.Е. Ворошиловым, 9-я и 8-я армии…
…На Черноморском побережье действовала советская красно-зеленая армия, объединившая партизанские отряды. Она освободила все населенные пункты побережья. 27 марта были освобождены Анапа, Новороссийск, Кизляр, Грозный, Майкоп. Белогвардейские части были блокированы в районе Адлера и сдались на условиях амнистии…»
Спиритический сеанс с господином Гитлером (Альфред Кох)
– А когда же вы узнали, что Сталин хочет на вас напасть?
– В конце 1940 года. Разведка донесла мне, что идет сосредоточение войск на западной границе, накопление боеприпасов, коммунистические агитаторы готовят солдат к наступательной операции. Соответствующее обмундирование выдается, которое не выдается накануне осенней распутицы и лютой русской зимы. Половина танков, которые стояли на западной границе Советского Союза, была переставлена с гусениц на колеса. Это Сталин так готовился к оборонительной войне в России, где нет дорог? Не подлежит сомнению, что он собирался воевать в Европе! И таких примеров огромное количество. У всех пленных, которых мы взяли в 1941 году, не было сапог, только ботинки. Это в русской-то осенней грязи и ранних снегах?
Сталин хотел маршировать по Европе. И тому множество доказательств, например сосредоточение войск в узкой полосе вдоль границы. Если ты готовишься к оборонительной войне, у тебя тылы уходят далеко назад, чтобы одним ударом противник не смог все захватить. Фактически в первые две недели я разгромил почти всю Красную армию. Потому что у них к границе были подтянуты все склады, все боеприпасы, вся техника. Самолеты стояли рядом с границей: так ближе лететь бомбить Германию. И именно поэтому я за несколько первых дней уничтожил всю русскую авиацию. Если бы у Сталина в тот момент была оборонительная доктрина, то он расположил бы авиацию на 100–200 километров вглубь от границы. Это вам скажет любой военный.
Сталин так расположил свою армию, чтобы вероломно и неожиданно напасть на меня.
– Оккупация огромной европейской территории, в частности Франции, Польши, Чехословакии, независимой Австрии… Это вы называете оборонительной войной?
– Австрию никто не оккупировал. На референдуме 90 % проголосовали за включение Австрии в состав рейха. С Францией я вообще не собирался воевать! Французы первые объявили мне войну. Я должен был отвечать. И, даже разгромив французов, я оккупировал только северную Францию. Потому что там жили преимущественно нордические народы. Потомки франков, которые, как известно, германское племя, и норманны – то есть викинги. Южную Францию, преимущественно романскую и галльскую, я не оккупировал. Там было создано независимое государство со столицей в Виши. Герой Первой мировой войны маршал Петен, который «разгромил германскую армию в Первой мировой», встал во главе этой республики. У Петена в тот момент рейтинг был 90 %. Его до 1945 года французы считали своим спасителем. А потом вдруг резко он стал предателем! Простите, но если это оккупация, то это была очень мягкая оккупация и только северной Франции! Французы в Париже прекрасно жили – пили, ели, танцевали.
Дальше. Чехия со Словакией. Позвольте, но у меня есть международный договор, подписанный в Мюнхене англичанами, французами и итальянцами, о том, что Чехию я могу иметь как протекторат. У меня есть данные плебисцитов.
Единственная проблема – это Польша. Вот где я должен был держать оккупационную армию. Но я дал полякам, как и прибалтам, шанс стать арийцами. Они сдавали экзамен по немецкому языку, проходили через расовый отдел – и все. Поэтому я не видел никакого особого напряжения там, в Польше… Да, в польских лесах сидели Армия крайова и Гвардия людова. Одну содержал Черчилль, другую – Сталин. Но до 1944 года они были пассивны, и, если не считать идиотского восстания в Варшаве, реального сопротивления не было нигде!
Вермахт, кстати, технически тогда был не очень сильным. На боевом духе, на дисциплине и храбрости солдат, на вере в свою правоту мы победили всю Европу.
И все же я хотел мира. Сколько усилий мы потратили, чтобы помириться с Англией! Я по своей доброй воле выпустил из Дюнкерка английский экспедиционный корпус. Хотя у меня была возможность уничтожить практически все боеспособные сухопутные силы Великобритании еще в 1940 году. Но я считал, что братские арийские народы, британцы и немцы, не должны убивать друг друга. Поэтому говорить о том, что я поджигатель войны, мальчик, который играет со спичками, знаете, как меня в карикатурах рисовали, – это намеренное искажение реальности. Я не хотел ни с кем воевать. Меня вынудили.
– То есть вы боролись за свои законные права, но по сути дела вы лишили суверенитета и свободы целые народы.
– Поскольку немцы избрали меня своим вождем, то я беспокоился только за немцев. Пусть вожди других народов беспокоятся за свои народы! Когда Чемберлен и Черчилль объявляли войну Германии, они беспокоились о немцах? Они беспокоились только об англичанах. Когда французы объявляли войну Германии, они беспокоились о немцах? Они беспокоились только о французах. Или, может быть, Сталин беспокоился о немцах?
Это неслыханно – требовать от Германии уважения чужого суверенитета, в то время как суверенитет Германии попирался на протяжении 20 лет! Или расскажите, как англичане уважали суверенитет, допустим, Индии. Они все показали мне, как нужно относиться к чужому суверенитету.
– То есть, нападая на Польшу, вы уже знали, что это мировая война?
– Напротив, я был убежден, что сумею договориться и с Британией, и с Францией. И то, что они не напали на меня с запада на пятый день моего вторжения в Польшу, как того требовал их договор с поляками, убеждало меня в том, что мир возможен. И они действительно долго не начинали: я разгромил Польшу в конце сентября, а боевые действия с Францией начались только в мае. И я начиная с октября 1939 года был убежден, что с русскими я помирился и мне осталось помириться с англичанами. А вслед за англичанами придут и французы. Вот вам и «мир для целого поколения», как говорил Чемберлен…
– Странно: вы захватывали чужие территории, чтобы с ними помириться?
– В Польше я захватил свои территории. Они принадлежали рейху испокон веков.
– И во Франции, и в Голландии?
– Не вижу причин для вашей иронии. Я с Францией и Англией реально начал воевать в мае 1940 года. А всю осень 1939-го и всю зиму 1940-го я предпринимал титанические попытки с ними помириться. Они отказывались это делать! Они не хотели ни воевать, ни мириться. Они хотели держать меня на коротком поводке.
Из воспоминаний Эммануила Фельхле
«…В декабре (1920 года. – Прим. авт.) был сильный мороз, Азовское море было скрыто льдом, и Красная армия переехала через море к нам на Кавказ. Это было на новый 1921 год.
После этого стал мир…»
Мир
Из воспоминаний Эммануила Фельхле
«…1921–1922 годы.
Забрали у хлеборобов весь хлеб, семена, фураж, зерно. И был сильный голод…»
Вероятно, немцы Джигинки (и не только немцы, и не только Джигинки) были обескуражены такими действиями новой власти, которую они приняли совсем недавно с распростертыми объятиями, как власть-освободительницу. И вот теперь эта власть превратила имущих в неимущих. То есть «забрали у хлеборобов весь хлеб, семена, фураж, зерно». И сделала это новая власть с помощью одного очень хитроумного приспособления, которое получило название «Военный коммунизм».
Военный коммунизм
Из книги «История немцев России»
«…Проводившаяся в 1918 году продовольственная диктатура вылилась, по сути дела, в беспорядочный грабеж крестьян. Поскольку в целом материально благополучные немецкие колонии в сознании большевистского руководства страны представлялись кулацкими гнездами, их грабеж отличался особой жестокостью и беспощадностью. Непрерывное выкачивание из немецких сел Поволжья, Урала, Сибири, Северного Кавказа, Украины зерна, мяса, других видов продовольствия сопровождалось вопиющими злоупотреблениями, массовыми репрессиями в отношении крестьян, выражавших недовольство…»
Выдержки из Советского энциклопедического словаря
«…Военный коммунизм – экономическая политика Советского государства в условиях хозяйственной разрухи и Гражданской войны 1918–1920 гг., мобилизация всех сил и ресурсов на оборону. Важнейшие элементы: национализация всей крупной и средней промышленности и большей частью мелких предприятий, максимальная централизация руководства промышленным производством и распределением (карточная система); продразверстка; запрещение частной торговли, всеобщая трудовая повинность; уравнительность в оплате труда…»
Последовательное проведение в жизнь политики военного коммунизма в скором времени привело к закономерным результатам. Насильственное изъятие у крестьян продуктов, фуража, зерна стали причиной голода, которого немцы еще не знали.
Из книги «История Кубани с древнейших времен до наших дней»
«…Национализация проходила с нарушением законности, национализаторы вламывались ночью, действовали как обыкновенные громилы. К одному из дел о национализации был приложен “бандат” следующего содержания: “Ликвидировал усе. Иван Селин”…».
И крепкие хозяйства джигинских немцев, как и других жителей Кубани, в этой ситуации оказались еще не в самом худшем положении.
Из воспоминаний Эммануила Фельхле
«…Голодные люди пешком пришли или приехали к нам на Кубань спасти себе жизнь. Многие умерли от голода. Приехали с Крыма, из Воронежской области, с Поволжья. Как кто смог. Каждый хотел себе спасти жизнь… Сильно бедный был народ. Оборваны, обувь была деревянная…»
Итак, политика военного коммунизма стала нелегким испытанием для многих людей в то время. Хотя ведь уже в марте 1921 года состоялся знаменитый X съезд ВКП(б), который ввел нэп и заменил продразверстку продналогом. То есть политика военного коммунизма закончилась. Другими словами, жизнь крестьянина на селе должна была бы стать несколько менее тяжелой и беспросветной. Тем не менее Эммануил Фельхле говорит о голоде, который имел место в 1921–1922 годах. Можно, впрочем, предположить, что нэп с опозданием завоевывал свои позиции во многих уголках России по очень банальной причине. Например, по причине нерасторопности. Пока разбирались, знакомились с документами съезда и пр., могли по привычке пользоваться продразверсткой в качестве привычного инструмента, который себя отлично зарекомендовал ранее.
В результате на Кубани вскоре складывается непростая политическая обстановка. Вольнолюбивое казачество Кубани активно не принимает военный коммунизм и прочие нововведения. Как следствие, многое из того, что новая власть предполагала осуществить на Кубани, оказалось под угрозой срыва.
Из книги «История Кубани с древнейших времен до наших дней»
«…Кубань – богатейший регион с благоприятными климатическими условиями для ведения сельского хозяйства – представлял собой особый интерес как источник продовольствия. В марте-апреле 1920 года IX съезд РКП(б) наметил пути восстановления народного хозяйства. Этот процесс осложнился опасностью военного нападения и враждебностью местного населения по отношению к советской власти, поэтому часть войск не распускалась (например, на территории будущего Крымского района были расквартированы: 9-я советская дивизия, части 22-й дивизии и некоторые другие)…»
Власти опасались выступлений казачества. И не напрасно. Продолжавшаяся политика военного коммунизма, продразверстка, голод, обнищание не могли вызвать у казаков особой симпатии к новой власти. Возобновилось бело-зеленое движение.
Вероятно, такие настроения казачества в этот период находили и горячую поддержку у населения Джигинки. Политика советского государства не могла вызывать сочувствия у немцев, для которых «частная собственность, прибыль» были понятиями едва ли не святыми. Отныне эти понятия не только откровенно попирались, но и просто отменялись.
Трудно сказать, чем бы все это могло закончиться, если бы на смену военному коммунизму не пришел нэп.
Из книги «История Кубани с древнейших времен до наших дней»
«…Политика военного коммунизма на Кубани осуществлялась краткий период времени. Одной из основных составляющих данной политики была продразверстка. В июне было принято решение о введении продразверстки на Кубани. …Именно в этот период казачество объявляется “пережитком крепостничества” и “народом-помещиком”. Особенно тяжелой была продразверстка в 1921 году, когда валовый сбор не достиг даже уровня потребления в крае. Засуха, последовавший голод создавали глубочайший сельскохозяйственный кризис, обострившийся саботажем среди населения. С целью подавления недовольства создавались карательные органы – “чрезвычайные тройки”, части особого назначения, продотряды. Эти формирования имели право выносить смертные приговоры и высылать на принудительные работы. Меры принимались жестокие – взятие заложников, расстрелы, высылки на север.
Усилившийся террор, продразверстка, земельные реформы, запрет свободной торговли – все это в совокупности привело к новому витку бело-зеленого движения, малой гражданской войне на Кубани 1920-х годов…»
НЭП
Новая экономическая политика начала осуществляться в 1921 году. В это время продразверстка была заменена продналогом. Была разрешена частная торговля, дан зеленый свет для появления мелких капиталистических предприятий. Кроме того, появилась возможность аренды мелких промышленных предприятий и земли под строгим контролем государства. Более того, в условиях новой экономической политики допускалось некоторое развитие капиталистических элементов. Все эти мероприятия обеспечили быстрое восстановление народного хозяйства. Словом, нэп – это же было совсем другое дело. Политическая обстановка в крае стала постепенно стабилизироваться. Позиции cоветской власти в регионе укреплялись.
Из книги «История Кубани с древнейших времен до наших дней»
«…В середине 1921 года настроения населения Кубани меняются в сторону сочувствия Советам, уменьшаются случаи выступления бело-зеленых…»
Можно с уверенностью говорить о том, что джигинские немцы с восторгом приняли новую экономическую политику. Она во многом отвечала чаяниям немцев, во всем любивших порядок, последовательность, здравый смысл и конкретный результат. Да, приходилось много работать. Но отныне все, как и в старые добрые времена, зависело только от твоего трудолюбия, желания и хозяйственной смекалки. Хозяйства в Джигинке стали быстро восстанавливаться. В скором времени многие можно было назвать зажиточными.
Семья Клары Пропенауэр, воспоминания которой приводятся на страницах книги
Из книги «История немцев России»
«…Как и в других регионах страны, Гражданская война и военный коммунизм привели к серьезному упадку экономики немецких колоний. Однако, как только нэп стал реальностью, немецкие хозяйства стали быстро возрождаться. По данным руководства Северо-Кавказского края, число немецких зажиточных хозяйств в различных округах в конце 1920 года доходило да 30 %…»
Из воспоминаний Андрея Пропенауэра
«…В Джигинке было 343 хозяйства (дворов). В том числе: русских – 51, болгар – 4, поляков – 1, цыган – 1. Остальные немецкой национальности… С этого времени (с 1922 года. – Прим. авт.) население Джигинки было примерно 10 % кулаков, которые имели по 50–70 и больше десятин земли, держали по 2–3 батраков. Были и такие, которые имели по 10, 20, 30 десятин земли, тоже держали батраков. Но большинство населения имели только свои плановые места, свои дома, земли не имели. Они арендовали землю у богачей и отдавали им за это половину урожая. Остальное население были батраки, которые работали у богатеев…»
«Богатеи», «батраки»… Кстати, из воспоминаний тех, кому приходилось батрачить на джигинских «богатеев», можно заключить, что к батракам хозяева относились не хуже, чем к членам своей семьи. Батраки нередко ели с хозяевами за одним столом. Кроме того, сами хозяева наравне с батраками работали на полях и с не меньшим усердием управлялись по хозяйству.
Из воспоминаний Нины Георгиевны Кох
«…Отец моего мужа Давыд Карлович Кох был сиротой и родословной своей не знал. Он говорил всегда, что, сколько себя помнил, всегда работал до революции в работниках у одного хозяина. И когда он вырос, то хозяин его женил, дом небольшой купил, лошадь, корову, обзаведение (выделено автором)…»
Но удивительно другое. Удивительно, что в Джигинке, несмотря на войны и революции, сохранилось такое количество «богатеев». И «богатеи» эти имели крепкие хозяйства, большие наделы земли. И это после череды войн и революций? Но, оказывается, тому есть объяснение.
Из книги «История немцев России»
«…На Северном Кавказе в ходе “классового землеустройства” немцы в отличие от своих собратьев на Украине сохранили значительные земельные наделы, более крупные, чем у остального населения региона, которое часто отказывалось от “излишков”, боясь налогов и трудностей, связанных с эксплуатацией земельных угодий в зоне рискованного земледелия…»
Итак, немцы Северного Кавказа, и в частности Джигинки, сохранили за собой землю. Хотя это было непросто. Порой даже и не особенно выгодно.
Из книги «История немцев России»
«…Несмотря на то что немцы относились к национальным меньшинствам, их хозяйства не имели никаких привилегий. Даже в засушливые годы, когда их хозяйствам наносился существенный урон, налоги не снижались. Более того, часто немецкие хозяйства становились главным источником поступления сельхозналога…»
И сельхозналог нужно было заплатить в любом случае. Даже если хозяйства терпели убытки по погодным или природным условиям. Допустим, никто в обозначенной сумме сельхозналога не учитывал такое обстоятельство, как нашествие саранчи. Курьезное обстоятельство, с одной стороны. Но вряд ли оно казалось курьезным населению Джигинки в 1922–1923 годах. Одно только подобное нашествие может причинить немало бед.
Спиритический сеанс с товарищем Сталиным (Альфред Кох)
– Гитлер начал войну, не имея главного ресурса – нефти. Его румынские месторождения – курам на смех.
– Начался кризис?
– Когда мы начали строить нэп, на Западе был подъем, и они хотели вкладывать в Россию. И поэтому мы достаточно быстро, после Гражданской войны, после всей белой истерии в западных странах, восстановили дипломатические отношения. Прежде всего с Германией. И получили доступ к технологиям. Англия, Франция, даже США в конечном итоге восстановили с нами дипломатические отношения и признали наше правительство. Хотя по западным стандартам мы пришли к власти абсолютно незаконно! Мы были чистая хунта, захватившая власть абсолютно нелегитимно. Через пять лет после того, как мы ее захватили, нас признали. Это феноменально! И это, кстати говоря, лишнее доказательство того, что западная демократия – абсолютно прогнившая и они своих принципов сами не придерживаются, только болтают о них.
И вот к концу 1920-х мы победили. Крупный теоретик Бухарин торжествовал, а Троцкого посадили на пароход и отправили за границу. Я говорю Бухарину: «Коля, ну давай! Где инвестиции? Давай!» Вот у нас еще царские проекты – ДнепроГЭС, Магнитка… Огромное количество заводов было предусмотрено построить по программе развития Столыпина. До него еще Менделеев с Макаровым этим занимались. Я говорю: «Давай эту программу реализовывать, ГОЭЛРО ленинское строить!» И тут начался кризис. Запад сам чуть концы не отдал. Где инвестиции? Коля, где инвестиции? Мы правые, мы идем правым курсом, мы нэп строим, но где инвестиции? К концу 1929 года стало очевидно: инвестиций не будет долго.
И вот я нахожусь в ситуации, когда мне, уже без всякого марксизма, ясно, что скоро будет война. Более того, задачей моей партии является мировая революция. А в 1930-м мы не представляли собой в военном отношении ничего! В любом случае стояла задача индустриализации, и индустриализации в сжатые сроки. И мы не имели возможности проводить индустриализацию. Потому что это означало попросту лишиться суверенитета, стать чьей-то колонией. Стало ясно, куда ведет правый курс и что темпы индустриализации за счет внутренних источников, если не трогать крестьянство, не обеспечивают нам выхода на необходимый индустриальный уровень к необходимым срокам.
Мне нужно было колоссальное количество рабочей силы, ускоренный переток людей из деревни в город, чтобы строить эти заводы, мне нужны были ресурсы для этого. Я искренне – сейчас-то мне незачем врать – восемь лет боролся за нэп. Я собирался строить государственный капитализм в России. Я не трогал крестьянство, не трогал нэпманов, хотя Троцкий и левые, которые составляли почти половину партии, требовали от меня этого. Я взял идею Бухарина: политику мирного врастания «кулака» в социализм. И к 1929 году я убедился лично, и все убедились, включая, кстати говоря, и Колю, что это тупик. Это и у вас случилось в конце века. Ельцин ваш строил «открытое общество» для того, чтобы пришли инвестиции. И когда он наконец его почти построил, начался кризис 1998-го и никаких инвестиций в Россию не пришло. И он проиграл.
Все должно случаться вовремя! Если бы в 1929 году на Западе был подъем, то никакие репрессии в отношении крестьянства были бы не нужны. Ведь что случилось с Китаем? В Китае, когда Дэн Сяопин пришел к власти, он взял курс на индустриализацию Китая. Ровно как мы в середине 1920-х. Но тогда, когда у него было все готово, когда он победил все внутренние оппозиции, разгромил «банду четырех», оказалось, что на Западе подъем и они готовы инвестировать! И теперь что мы видим? Китай уже имеет собственные источники для развития. А к моменту, когда Советский Союз все подготовил, на Западе начался кризис. Самый сильный кризис за всю историю капитализма, а потом – Великая депрессия…
Из воспоминаний Андрея Пропенауэра
«…В 1922 и 1923 годах было страшно много саранчи, особенно в плавнях. В середине лета они начали летать и уничтожили много посевов, особенно кукурузу…»
Понятно, что сельское хозяйство – это всегда рискованное предприятие, зависящее от многих условий. И за внешним благополучием немецких хозяйств в Джигинке всегда стоял титанический труд, «ненормированный рабочий день». Легко не было. Но все трудности в период нэпа окупались тем, что отныне была понятна цель. И был привычный ритм жизни. И надежда. Надежда на то, что все наконец возвращается на круги своя, к тем забытым довоенным временам, когда жизнь текла размеренно и разумно.
Вот только «разумный и размеренный» период этот продлился недолго. Вскоре с новой силой зазвучали слова «отнять» и «поделить», которые подкреплялись решительными действиями.
Новые времена – 2
Из воспоминаний Клары Пропенауэр
«…У богатых землю отбирали, разделили всем поровну. Нас было в семье 11 человек, и мы, как все остальные, обрабатывали свою землю, которую мы оплачивали деньгами по два рубля за гектар. И все люди были довольные. И богатые работали с бедными, потому что у богатых был инвентарь – плуги, веялки и сеялки. Вот и пришлось спариться семьям по две-три, чтобы вместе землю свою обрабатывать. И стали жить зажиточно. До 1929 года…»
Из воспоминаний Эммануила Фельхле
«…1923 год. Разделили землю между крестьянами. На мужчин дали по 3 га, а на женщин по 2,75 га…»
Из воспоминаний Андрея Пропенауэра
«…В 1923 году был раздел земли. У богатеев часть земли отобрали и разделили между безземельными. Но сельхозинвентарь: плуги, сеялки, а также рабочий скот остались у богатеев, и бывшим безземельным пришлось опять часть своего урожая отдавать за предоставленный им сельхозинвентарь. А батраки так дальше батрачили, им землю не давали. Землю давали только коренным жителям…»
В 1923 году все ограничилось разделом земли, но раздел земли стал началом масштабного процесса раскулачивания, который набирал обороты по всей России. И скоро, очень скоро он стал реальностью и в Джигинке.
Пока же, после процесса раздела земли, жизнь, казалось бы, вновь вошла в привычную колею.
Но в это же время в Джигинке стали появляться новые для села властные структуры.
Новая власть
Из воспоминаний Андрея Пропенауэра
«…Председателем исполкома Джигинки при власти Советов был избран Фогель Андрей Адамович. Он был им недолго. Заменил его Шельске Владимир Христианович. Совсем еще молодой человек, энергичный, политически грамотный. Его дед, Шельске Иоганн Иоганнович, был организатором в 1868 году переезда переселенцев из Бессарабии в Джигинку, а его отец, Шельске Христиан, был постоянным старостой общества при царизме. Теперь, при власти Советов, Владимир Шельске стал руководителем общества. Он дважды переизбирался…»
Председатель Джигинского исполкома Владимир Шельске действовал энергично и последовательно. В духе времени и новых веяний. Хозяйственная жилка была им унаследована от деда и отца. И потому в первую очередь он занимается восстановлением хозяйства.
Новое время, впрочем, давало Владимиру Шельске новые, неведомые дотоле полномочия.
Из воспоминаний Андрея Пропенауэра
«…Шельске конфисковал в пользу государства у Дейка трехвальцевую мельницу…»
С конфискации мельницы начал набирать обороты процесс раскулачивания в Джигинке. Сама схема конфискации, вероятно, была чрезвычайно привлекательной по своей простоте и скромным затратам. Если у вас нет мельницы, а у кого-то она есть, то эту мельницу можно отобрать у того, у кого она есть. Из благих побуждений, разумеется.
Первая комсомольская ячейка в Джигинке
Ее появление в Джигинке было предопределено, поскольку молодое советское государство инициировало процесс образования комсомольских ячеек повсеместно. И, кроме того, идеи комсомола, как ни странно, должны были находить горячий отклик среди молодежи Джигинки, которые с детства воспитывались в семьях, исповедовавших лютеранскую веру.
Из книги «История немцев России»
«…Численность комсомольцев сильно зависела от конфессиональной принадлежности местного немецкого населения. Легче в комсомол вступали лютеране… Мероприятия первых лет советской власти, выразившиеся в широкой пропаганде коммунистических идей и распространении в общественном сознании мыслей о равенстве и равноправии всех людей, совпадали с исконными протестантскими идеалами всеобщего братства, сочетались с мечтами построения царствия Божия на земле…»
Комсомольская ячейка в Джигинке появилась 22 апреля. В день рождения В.И. Ленина.
Из воспоминаний Андрея Пропенауэра
«…В состав первой комсомольской ячейки вошли: Горный Степан, Шинкаренко Леонтий, Рейнике Павел, Осторошко Иван, Трупп Владимир, Волосеевич Владимир, я…»
Приведенный Пропенауэром список первых комсомольцев (в большинстве своем русских и украинцев) свидетельствует о том, что молодежь из немецких семей Джигинки не особенно торопилась вступать в ряды комсомола. Почему? Вероятно, причин было несколько. Вопросы веры, например. Или не принимали в душе те перемены, которые происходили вокруг них. А может, по склонности к рациональным и взвешенным решениям и поступкам (или просто из осторожности) наблюдали до времени, что же из всего этого выйдет.
Впрочем, последующие списки существенно отличаются в этом смысле от первоначальных.
Из воспоминаний Андрея Пропенауэра
«…В 1924 году, после ленинского призыва, ряды комсомольцев пополнились: братья Циммер, Владимир и Вильгельм, Фогель Рейнгольд, Бескоровайный Иван, братья Шнеэ, Борис и Виктор, сестры Штрейнбригер – Клара, Лена, Мария, Гец Ольга…»
Комсомольская ячейка Джигинки активно привлекала к своей работе несоюзную молодежь, и неудивительно, что вскоре ряды ее стали быстро пополняться. Справедливости ради нужно сказать, что комсомольская ячейка не только и не столько двигала в массы многочисленные лозунги, но прежде всего занималась живыми делами, давая возможность молодежи села проявлять инициативу, находить себя в творческой и организационной работе. Да и просто нескучно проводить свободное время.
Из вышесказанного следует, что деятельность комсомольских организаций не сводилась только лишь к политической агитации и пропаганде, но и предполагала приносить вполне реальную пользу.
Анна Горная, одна из первых комсомолок Джигинки, вспоминала, что прием в комсомол проходил в два этапа: сначала в комсомол принимали в сельской комсомольской ячейке, а потом на лошадях новоиспеченных кандидатов в комсомол везли в Анапу, в райком комсомола. Кстати, нам сегодня может казаться, что весь процесс приема в комсомол в то время был суровый, заорганизованный и неулыбчивый. Но из воспоминаний той же Анны Горной узнаем, что это было, конечно, ответственное событие в их жизни, но и радостное. Счастливое даже событие. А дальше комсомольцев ждали конкретные дела. И первым делом комсомольцы открыли на селе новую избу-читальню. Был организован и кружок по ликвидации безграмотности. И это было важно.
Комсомольский актив Джигинки
Из книги «История немцев России»
«…В комсомольских организациях проходили школу политического воспитания. Оказывая помощь партийным ячейкам в проведении хозяйственно-политических мероприятий (хлебозаготовки, создание различных семенных фондов и др.), учась в школах и кружках политграмоты, вместе с тем комсомольские ячейки проводили культурно-просветительскую работу, активно участвовали в борьбе за ликвидацию безграмотности, в благоустройстве населенных пунктов, занимались военно-патриотической работой…»
Молодое поколение Джигинки. Новые времена
Из воспоминаний Андрея Пропенауэра
«…Все мы были малограмотные или совсем неграмотные…»
(Вот и причина этого энтузиазма. Грамотные к ним не шли. – Альфред Кох.)
И это в немецком-то селе, где образование всегда было в приоритете! Все же годы войн, революций, выживания не прошли даром. Но комсомольцы были еще и довольно мечтательными молодыми людьми. Им хотелось не только уметь складывать буквы в слова и зубрить таблицу умножения. Они мечтали о большем – задумали создать свою балетную школу. По меньшей мере балетный кружок.
Занятия в балетном классе проводили сестры Шнеэ. История умалчивает, в какой мере они были знакомы с балетным искусством. Но так ли это важно? В балете, пожалуй, главное даже не умение тянуть ножку и знание хитрых позиций, а полет души. А полета души в балетном кружке Джигинки было сколько угодно. Вот только помещения подходящего для всех творческих идей не было. Тогда и созрело решение построить своими силами клуб. Вскоре был образован и свой драмкружок.
Не всегда, разумеется, репертуар драмкружка строился на классических произведениях, не всегда воспевал вечное и прекрасное. Чаще всего приходилось довольствоваться сиюминутным и злободневным. И совсем не прекрасным. Но тем не менее успех джигинского драмкружка был оглушительным. Его приглашали на разные сценические площадки. Хотя чаще всего сценическими площадками служили полуразвалившиеся сараи, а декорациями – окрестные поля, небо и промозглый ветер. Но искусство – волшебная вещь. Когда есть искусство, то любые неудобства в расчет не принимаются.
Между прочим, еще в самом начале своих выступлений артисты драмкружка поставили перед собой цель – заработать на духовой оркестр. Это было не той мечтой, которая «сегодня в газете, а завтра в куплете». Для воплощения этой мечты нужно было очень постараться и дать большое количество выступлений. Но, как мы узнаем в дальнейшем, духовой оркестр в Джигинке все же появился. Значительно позже, но появился. А в клубе между тем помимо драмкружка и балетного кружка появляются и секции борьбы, и струнный ансамбль. И агитбригада.
Джигинская агитбригада была известна во всем районе. Хотя эта агитация не всегда и не везде встречала понимание. Времена были смутные. И прямолинейные лозунги часто не вызывали ничего, кроме раздражения. А порой и неприкрытой ненависти. Так, однажды после прибытия агитбригады в станицу Гостагаевская один из комсомольцев сразу после выступления был убит. Нужно сказать, что в данном случае комсомольцы Джигинки выбрали крайне неудачное место для агитации за советскую власть. Станица Гостагаевская – казачья станица. Как уже упоминалось ранее, у свободолюбивых, независимых казаков повсеместно складывались непростые отношения с советской властью. Советская же власть не осталась в долгу. В частности, был взят курс на «расказачивание». Например, 8 апреля 1919 года Донбюро ЦК РКП(б) принимает решение «о быстром и решительном уничтожении казачества как особой экономической группы… и о формальной его ликвидации». Уральский областной революционный комитет в феврале 1919 года издает инструкцию, согласно которой следовало «объявить вне закона казаков, и они подлежат истреблению». То же можно было наблюдать и на Кубани. Такое отношение к казакам нашло свое продолжение и в дальнейшем. Так, на Кубани 25 января 1931 года была осуществлена депортация казачества в числе 9000 семей, около 45 000 человек из районов Черноморья были выселены на освоение засушливых районов Ставрополья и Сальских степей. В течение 1930–1931 годов было арестовано и депортировано не менее 300 000 казаков из различных регионов, в большей степени из Уральской области и бывших территорий казачества на Северном Кавказе… Но это уже другая история. Словом, понятно, что в станице Гостагаевской комсомольцы Джигинки не могли рассчитывать на теплый прием.
Партийная ячейка в Джигинке
Вслед за комсомольской ячейкой в Джигинке была организована и партийная ячейка. Благо определенная почва для этого уже была подготовлена деятельностью комсомольцев села.
Из воспоминаний Андрея Пропенауэра
«…В 1925 году ячейка пополнилась за счет комсомольцев. Были приняты в партию Шенкаренко Леонтий – батрак, Горный Степан – батрак, Пропенауэр – батрак…»
Нельзя не отметить, что в партийных списках, приведенных А. Пропенауэром, превалируют батраки. Выходит, что зажиточное население Джигинки не торопилось вступать в партию. Можно предположить, что дела партийные еще мало привлекали их в то время. Зажиточные граждане, по всей видимости, предпочитали заниматься своим привычным делом – работали в поле, управлялись по хозяйству, ремесленничали.
Кстати, когда в 1941 году жители Джигинки немецкой национальности были депортированы в Восточный Казахстан как враги народа, то всем немцам – членам партии – дали открепительные талоны. Но личные дела их остались в Джигинке.
Поскольку высланные немцы вступали когда-то в партию всерьез и надолго, по убеждениям и с верой, то смириться со своим двусмысленным положением (коммунистов в душе и врагов народа по данному им определению) они долгое время не могли. Потому так настойчиво они делали письменные запросы уже из мест ссылки в Джигинку. Просили выслать их личные дела. Похоже, они еще верили в то время, что партия во всем разберется и справедливость будет восстановлена.
Из воспоминаний Андрея Пропенауэра
«…Писали, чтобы выслали личные дела. Но их не высылали, мешала оккупация…»
Личные дела им так и не выслали. По окончании оккупации решением райкома за подписью секретаря Бека все коммунисты Джигинки немецкой национальности были исключены из партии.
Сплошная коллективизация
Из книги «История немцев России»
«…Сплошная коллективизация включала в себя три основных периода.
Первый период – с лета 1929 года по март 1930-го – характеризовался откровенно насильственным и грубым сгоном крестьян в колхозы, практически полным обобществлением их имущества вплоть до мелкого скота и домашней утвари… Чтобы сломить сопротивление крестьянства, а заодно укрепить за счет конфискации “кулацкого” имущества материальную базу создавшихся колхозов, с начала 1930 года по инициативе И. Сталина начинается широкая кампания по раскулачиванию (на основании постановления ЦК ВКП(б) от 30 января 1930 года “О мероприятиях по ликвидации кулацких хозяйств в районах сплошной коллективизации”). Только в 1930–1931 годах было раскулачено и выселено в отдаленные районы страны на “трудовое” поселение свыше 382 тысяч крестьянских семей (1,8 миллиона человек)…»
Спиритический сеанс с господином Гитлером (Альфред Кох)
– Но где причины для присоединения Чехии? То, что она раньше была частью Австро-Венгрии, – это не аргумент. Чехи же не немцы. Нет логики в ваших рассуждениях!
– Довольно забавно требовать от меня логики в рамках вашей аксиоматики. Моя же логика состоит в праве сильного. Вон англичане с американцами переписали всю историю ХХ века. В этой истории нет русских, немцев, никого. Все сделали Британия и США. Всех это возмущает, а им безразлично. Потому что они сильнее!
Так и здесь: зачем мне предлагать переговариваться с чехами, которые до 1918 года были частью Австро-Венгрии? На территории Чехии в то время жили три с половиной миллиона немцев. Они были ущемлены в своих национальных правах, с этим не спорят даже международные наблюдатели. Судеты были областью их компактного проживания, где и был проведен плебисцит о присоединении к рейху. Потом международная конференция, изучившая наши доказательства. После был подписан Мюнхенский договор. И лишь после этого я оккупировал Чехословакию.
Теперь вы говорите, почему я не учитывал суверенитет Чехии. Не учитывал, потому что считал, что не должно быть у них суверенитета! Потому что все их государство – это функция германского духа. Германской культуры, германской науки и германской экономики. И я ни одного чеха не расстрелял и не посадил, за исключением деревни Лидице, и то это было возмездие за убийство Гейдриха.
И потом, если чехи так дорожили суверенитетом, то почему же они не дрались? У них была хорошая армия, лишь немного уступавшая вермахту (в отличие от плохо вооруженной польской армии). Но они сдались без единого выстрела. Как потом прибалты – Сталину.
А вот Финляндия дралась. И отстояла свой суверенитет! Хотя сравнивать финскую армию с русской абсолютно бессмысленно. Тем не менее они, несмотря на все потери, сохранили свою независимость. Даже Польша дралась. Плохо, бездарно, но дралась. А чехи – нет.
Реальные государства возникают железом и кровью, а эти все Чехословакии – это мертворожденные выдумки английских профессоров из Кембриджа! «Вылупились из плавильного котла европейской истории». Боже мой! Никогда их там не было! Независимое Чешское королевство последний раз существовало в Средневековье. А потом чешскими королями были австрийские императоры.
Или Польша: что это за государство? Ваш Маяковский писал: «Что это за географические новости?» Не знаю я никакой Польши! Нет такой страны! На чем мы и порешили со Сталиным.
– То есть для вас нет международного права?
– Хотите, я вам расскажу, что такое международное право? Это когда берут сербского президента, президента независимого, суверенного государства, члена ООН, и на основании этого международного права держат в тюрьме и судят. Непонятно, по каким законам. Это когда вторгаются в Ирак или Афганистан и убивают более миллиона мирных жителей. А потом на основании этого же международного права оккупируют эти страны, формируют марионеточные правительства, которые вешают своих политических противников.
Как это было с тюрьмой в Гуантанамо или с невыдачей американских солдат за совершенные ими военные преступления. Вот один из тысяч примеров: однажды террористы в Ираке захватили итальянскую журналистку. Итальянские спецслужбы провели операцию по ее спасению. Спасли. И вот когда они возвращались через американский блокпост, какой-то пьяный американский сержант беспричинно застрелил одного из итальянских коммандос. В Италии началось следствие. Американское командование увезло сержанта в Соединенные Штаты и отказалось его выдать! Вот что такое международное право. Это приманка для дураков. В это я должен верить?
Это все доказывает, что так называемое международное право – это право сильного, право победителя. И оно ничего общего не имеет с правдой или справедливым возмездием. Мое отличие от тех господ, которые без конца твердят о международном праве, в том, что я по крайней мере не лицемерил, а называл вещи своими именами.
Международные нормы не были моим приоритетом. Им был мой народ. Его благосостояние, благополучие и честь! Хотите, я расскажу, что такое честь? Накануне войны с Россией я имел с японцами твердый договор о том, что в июле-августе они нападут на СССР из Манчжурии. Именно это их обязательство было заложено в план «Барбаросса». Симметрично и я обязался вступить в войну с США в случае, если Япония окажется в состоянии войны с ними.
Японцы не выступили. Я считаю это фатальной ошибкой, которая стоила поражения нам всем. Однако, невзирая на такое бесчестное поведение коварных азиатов, после Пёрл-Харбора я объявил США войну, хотя у меня были все основания этого не делать. И тогда Америка еще долго оставалась бы вне игры.
Но для меня такой альтернативы не существовало. Потому что я дал слово немецкого солдата. Вот что такое честь, господин корреспондент. А вот вам пример бесчестности и коварства: я убежден, что войну с Россией спровоцировали англичане. С помощью ряда демаршей и дезинформации они избежали нашего десанта на острова.
– Есть доказательства?
– Вот реакция Черчилля, когда он узнал, что я напал на СССР: «Теперь Англия спасена». Идея немецкого десанта на Британию умерла, и вместо английских парней погибли русские. В этом смысле Черчилль свою войну выиграл, а Сталин – проиграл.
– Ну просто сплошное миролюбие. А как же ваша идея расширения Германии до нужных ей размеров?
– Неправда. Конечно, германский мир я трактую широко: собственно рейх, дельта Рейна, Бретань, Нормандия, Скандинавия и Прибалтика и, конечно, Англия. Это все – продукт германского духа. Мир тевтонов, алеманов, франков, саксов, пруссов, мир викингов, норманнов и т. д. Вплоть до Южного Тироля, до Больцано и Вероны. Вот он, германский мир, мир воинов, в котором действует единый язык, в котором действует единая культура, единая ментальность, единая мифология, единые саги, единая история противостояния с Великим Римом. Это должно было быть свободное объединение арийских народов. Я не собирался ущемлять ничьи права или суверенитет.
Но за пределами этого мира мне была нужна только нефть, поскольку, увы, внутри германского мира ее нет. Поэтому мы пошли в Африку, на Сталинград, а значит, на Баку. И если бы мы решили эту проблему и построили единый рейх, если бы мы смогли договориться со всеми, кто по каким-то причинам был против этой идеи, то рейх существовал бы до сих пор.
И, кстати, нынешний Европейский союз с его безусловным экономическим доминированием Германии – это то, что я и хотел построить. Пускай это построено на другой идеологии, но в итоге результат тот же! И сегодня, так же как 70 лет назад, в Европе есть дефицит энергоносителей.
– Вы отрицаете, что строили свой мир на доминировании одной нации?
– Нет, не отрицаю. Но это доминирование было описано в гротескных тонах. Конечно, я не такой идиот, чтобы всех остальных считать недочеловеками, близкими к обезьяне. Глупо отрицать, что Эйнштейн – гений. Если бы я был таким идиотом, я бы не смог заключить союз с японцами. Вам не кажется странным мой союз с такими расово далекими нациями, как японцы? А как вы мне объясните мою дружбу с Муссолини и Франко? Как вы мне объясните мою дружбу с Хорти, венгром? Венгры ведь кочевники, этнически совершенно неарийский народ.
Хорошо! Если вы считаете, что все перечисленные мною страны – это не более чем временные, тактические исключения, то где правило? Когда я проводил расовые чистки? Безусловно – только один пример. Только евреи и цыгане. Так, может быть, евреи и цыгане – это исключение, а все остальные – это правило? Я со всеми народами пытался найти общий язык! За меня воевал целый интернационал. Французы, итальянцы, испанцы, хорваты, чехи, украинцы, поляки, литовцы, латыши, эстонцы, финны, татары, кавказцы. Это я еще не всех перечислил. Все до единого – не арийцы…
– Одни воинские части воевали с вами, другие – за вас…
– Но это миллионы людей! Нельзя делать вид, что этого не было! Допустим, что Власов спасал свою жизнь. Хотя у меня не сложилось такого впечатления. Но Краснов с его казаками! А Шкуро с его казаками! Я их не заставлял силой служить, и они были не в плену. Казаки сами пришли, добровольцами. Надели нашу форму, принесли мне присягу и воевали против Сталина. Их печальную судьбу вы знаете. Они что, чувствовали себя ущербными, что они не немцы? Им хоть раз кто-нибудь указал на расовую неполноценность? Нет! Многие из них получили железные кресты из моих рук. Это были герои! Это были русские герои, которые боролись против большевизма.
Почему вы хотите, чтобы я согласился с советской или английской версией моей политики? Вы же у меня берете интервью не для того, чтобы убедить меня в том, что правы англичане. Вы же хотите узнать мою точку зрения!
– Нет, я пытаюсь понять вашу логику.
– Она проста: восстановить Германию, сделать мощное государство, этнически монолитное, окруженное дружественными народами, с ними торговать и вести культурный обмен. Этого хотел и Бисмарк. Если бы Германия всегда была окружена дружественными народами, у нас не было бы никаких проблем!
Я никогда не соглашусь, что Германия развязала Первую мировую войну. Также вы знаете, что это Наполеон III объявил Пруссии войну во франко-прусской войне, а Наполеон I напал на Пруссию в начале ХIХ века.
Германия всегда априори считалась военным призом для каких-то героев, которые периодически проносились туда-сюда по Европе. Почему-то все войны должны были происходить в Германии! И всегда немцы кормили вражескую армию. То шведы придут, то Наполеон, то русские туда-сюда гуляют. Что это? В Аустерлице, под Лейпцигом, у Йены – все у нас воюют. Какого черта! Теперь я буду воевать! Раз, два! Где французы? Нет французов! Три, четыре! Нет Польши!
– Итак. Ваша позиция: вот есть большая Германия…
– Но и Франция есть. Есть Испания, Италия, Венгрия, Балканы, Греция. Есть, наконец, Россия, с которой я готов был дружить. Ведь не зря же я подписывал эти чертовы пакты со Сталиным! И Англия, и Скандинавия. Ни в коей мере я не покушался ни на суверенитет Швейцарии и Швеции, ни на суверенитет моих друзей Муссолини и Франко.
Франко, кстати, не помогал мне войсками, только добровольцы. Более того, он помогал евреям уезжать, и я смотрел на это сквозь пальцы, хотя я привел его к власти. А он мне никак не помог. И ничего, я с ним поддерживал нормальные отношения.
И, кстати, кто бы пострадал от существования такой большой и сильной Германии?
Из книги «История немцев России»
«…20 марта 1929 года ЦК КП(б)У принял постановление “Об экономической, культурной, советской работе в немецких селах”, которое ориентировало партийно-государственный аппарат на “решительное наступление” против “враждебных элементов” в немецких селах… В марте 1929 года было принято постановление ЦК КП(б)У “О выселении немцев из Николаевского округа”. В соответствии с ним освобождалось от депортации только те немцы, которые добровольно расставались со своим хозяйством…»
Из воспоминаний Клары Пропенауэр
«…После смерти Ленина взял в руки власть Сталин. Начал раскулачивать. Сперва богатые крестьяне были раскулачены, потом середняки. Все отобрали, из домов выгнали, судили богатых и отправили в Сибирь на 5-10 лет. И все пошло прахом. Всех загнали в колхоз… А детей богатых крестьян, которых отцы сидели, не принимали в колхоз. И они расходились кто куда… Им помогали устроиться в дома беспризорников. И так как они хорошо были воспитаны, их выучили, и они все потом были в почете. А мы так и остались – бедные колхозники. Работали с утра до вечера. За один трудодень одну палочку ставили. А в конце года мы еще и должны оставались…»
Из воспоминаний Эммануила Фельхле
«…1929 год. Была сплошная коллективизация. Первую осень пахали и сеяли на своих лошадях, всю зиму кормили лошадей дома, а к весне всех лошадей обобществили…»
Жесткие меры вскоре привели к неожиданному результату.
Из книги «История немцев России»
«…В результате резко снизилось сельскохозяйственное производство. Произошел массовый забой скота (крестьяне не хотели отдавать его в чужие руки)…»
Нужно было срочно менять тактику и стратегию в отношении крестьянства. Что и было сделано.
Из книги «История немцев России»
«…Второй этап сплошной коллективизации – с марта по июнь 1930 года. В это время выходит постановление ЦК ВКП(б) “О борьбе с искривлениями партлинии в колхозном движении”, в котором подчеркивалась необходимость строгого соблюдения принципа добровольности при вступлении крестьян в колхозы, осуждались факты сплошного обобществления имущества крестьян. В качестве основной формы коллективного объединения крестьян определялась сельхозартель. В результате временного прекращения насилия по отношению к крестьянам быстрыми темпами стал развиваться процесс выхода крестьян из колхозов…»
Постановлению «О борьбе искривлениями…» предшествовала знаменитая статья И. Сталина «Головокружение от успеха», в которой признавались перегибы в проведении коллективизации, а вина за них возлагалась на местных руководителей.
Любопытна реакция на эту статью некоторых руководителей на Кубани.
Из книги «Смерть зовется 33-й год» (автор Петр Макаренко)
«…Характерна на этот счет докладная записка в центр с Кубани, автор которой жаловался, что “статья Сталина встречена работниками большинства районов Кубани с чувством явного недовольства. Многие из них говорили, что статья испортила нам все дело. Нужно было ее не публиковать, а разослать в секретном порядке”…»
Вот как. «Статья испортила нам все дело»… Тем не менее был дан зеленый свет для самоопределения крестьян. Чем те сочли разумным немедленно воспользоваться.
Из воспоминаний Эммануила Фельхле
«…1930 год. Весной, после посевной, я вышел из колхоза. И всего у нас вышли 53 % населения. Весь посев разделили между колхозом и единоличниками. И землю, которая не была засеяна, разделили между единоличниками под кукурузу, подсолнечник и хлопок. Лошадей и инвентарь выдали из колхоза. Мне еще пришлось доплатить за ремонт тележек. Все единоличники посеяли дружно кукурузу, подсолнечник, хлопок, помогали друг другу…»
Единоличники, как оказалось, очень неплохо могли обходиться без партийного и прочего руководства. Пахали на своих полях, сами организовывали свой рабочий день, сами отвечали за результаты своего труда. Результаты говорили сами за себя – единоличники собрали хороший урожай в этом году. Но к этому времени существующее положение дел в крестьянском вопросе опять не устраивает государство. Линия партии меняется.
Из книги «История немцев России»
«…XVI съезд ВКП(б) вновь взял жесткий курс на завершение сплошной коллективизации… Особенно изощренно-издевательская политика проводится в отношении крестьян-единоличников. Единоличник объявляется «союзником кулака»… У многих единоличников отбирают их наделы и дают другие – худшего качества и вдали от деревни. В ходе хлебо-, мясозаготовок, заготовок других видов продовольствия крестьяне-единоличники получали такие разорительные нормы сдачи продовольствия государству, что были вынуждены вступать в колхозы, потому что “не оставалось другого выхода”…»
Из воспоминаний Эммануила Фельхле
«…1931 год. Дальше уже не мог быть единоличником. Снова стал колхозником. Сдал в колхоз двух лошадей и двух коров-кормилиц…»
Сплошная коллективизация в Джигинке победила.
Колхоз им. Карла Либкнехта
Становление колхоза и после проведения сплошной коллективизации было делом непростым. Механизмы еще были неотработанные. И возглавляли колхозы часто те, кого назначали «сверху». Без соответствующего опыта работы, без понимания особенностей сельской жизни.
Из воспоминаний Андрея Пропенауэра
«…Прислали на пост председателя колхоза 25-тысячника Кузьмина. Он был человек рабочий, в сельском хозяйстве опыта не имел. Но ему помогали опытные колхозники – Вилип Андрей и Шнейдер Вильгельм. Они агрономического образования не имели, но выполняли функции агронома. Сельхозтехникой были в то время только плуг, сеялка, борона, жатка…»
Запомним эти имена – Вилип Андрей и Шнейдер Вильгельм. Именно благодаря им колхоз понемногу начал вставать на ноги. Благодаря их опыту, знаниям, практичной смекалке и пониманию реальной ситуации дело сдвинулось с мертвой точки. И Родина спустя годы, в 1937–1938 годах их не забыла. В числе многих других жителей Джигинки Вилип и Шнейдер были арестованы и осуждены. Как враги народа.
Становление колхоза в Джигинке проходило непросто еще и потому, что стали ощущаться негативные последствия сплошной коллективизации, раскулачивания.
Из книги «История немцев России»
«…Победа сплошной коллективизации в немецкой деревне имела печальные последствия. Были уничтожены тысячи самых продуктивных крестьянских хозяйств, их владельцы арестованы, посажены в тюрьмы, высланы, в лучшем случае стали государственными батраками в “кулацких” спецпоселках. Созданные в деревнях худосочные колхозы, особенно на первых порах, не в состоянии были восполнить потери сельскохозяйственного производства, тем более что государство не давало им встать на ноги, превратив в удобный для себя инструмент по выкачиванию продовольствия из деревни…»
Джигинка была буквально оголена. Все крепкие крестьянские хозяйства были подвергнуты раскулачиванию, а их владельцы высланы из села. А все дело, как оказалось, было в Репете.
Репета
Из воспоминаний Андрея Пропенауэра
«…В Джигинке в то время (1930 год. – Прим. авт.) был председателем сельского совета молодой коммунист Бергман Иван Иванович. Секретарем партячейки – Черныш. Председателем колхоза был Циммер Александр – комсомолец, энергичный, хорошо знающий сельское хозяйство. Товарищ Кузьмин, который раньше занимал должность председателя колхоза, женился на молодой немке и уехал в Анапу. Кулаки к этому времени были почти ликвидированы. Были допущены перегибы, несколько середняцких хозяйств были отнесены к кулакам. Когда Бергману был задан вопрос о том, почему это было допущено, он ответил: “С того времени, как был назначен участковым инспектором милиции Репета, сельский совет не был хозяином села. Тот взял всю власть в свои руки. Он организовал вокруг себя несколько человек актива и всем командовал. Если кто не исполнял его желание, против того он заводил ложное уголовное дело, и человек был осужден. Или сажали на несколько дней в карцер (при cельском совете было помещение из двух комнат, называлось карцером). Туда Репета сажал всех ему непослушных. Были случаи, что сажали людей в карцер и избивали их.
Пошли жалобы в край.
Приезжала из края комиссия, собрали общее собрание и разобрали эти жалобы в присутствии Репеты и его актива. Но как только комиссия уехала, Репета и его активисты всех, кто против них выступил на собрании, посадили в карцер”…»
Разрешилась эта история следующим образом: джигинцы написали жалобу в Москву, и Репету сняли.
Борьба за выживание
Началась битва за жизнь. Эта битва прежде всего вылилась в битву с голодом. Голод же стал следствием проведенных мероприятий по сплошной коллективизации и раскулачиванию и проводимых мероприятий по заготовкам.
Из книги «История немцев России»
«…Колоссальные масштабы заготовок резко ухудшили и без того напряженную продовольственную ситуацию в регионах проживания немцев. Государство не учитывало изменившуюся в деревне обстановку и не уменьшало норм заготовок хлеба и других продуктов. Все меньше продовольствия оставалось на самих крестьян. Над немецкими селами нависла угроза голода…»
Из воспоминаний Андрея Пропенауэра
«…Хозяйство каждого колхоза было обложено мясопоставками – 40 кг, картофеля – 800 кг, шкура свиная или рогатого скота – 1 шт., сельский налог за усадебный участок, страховка, самообложение – с каждой семьи…»
Но государство не ограничивалось только заготовками мяса и хлеба.
Из воспоминаний Андрея Пропенауэра
«…А самое тяжелое это был заем. Каждый трудоспособный колхозник должен был расписаться за облигации и внести за них деньги. Это нужно было вести большую массовую работу среди населения…»
Вероятно, непросто было убедить людей, которые пóтом и кровью добывали каждую копейку, отдавать деньги на какие-то далекие, малопонятные, но благие цели, взамен же получать несколько новеньких и бесполезных облигаций, которые хранились в комодах и ящиках письменных столов как напоминание о добровольной и неотвратимой, заведомо невыгодной сделке с государством. Заем – это было предложение со стороны государства, от которого нельзя было отказаться. Интеллигентный грабеж. И это в то время, когда угроза голода стала реальностью.
Из книги «История немцев в России»
«…Массовый голод имел место и в немецких селениях Северного Кавказа. Имеются свидетельства о наличии в немецких колхозах большого количества людей, “опухших от голода, ослабевших настолько, что уже не встают с постели”. К сожалению, статистические данные о смертности немцев в этом регионе разыскать не удалось…»
Из воспоминаний Андрея Пропенауэра
«…1932 год был неурожайный… Была сильная засуха, возили на лошадях в бочках воду, поливали посевы. Но урожай был очень плохой. В машинно-тракторной станции в это время было всего около 40–50 тракторов на весь район. Помощи никакой ниоткуда, а план посева был большой, поэтому было мобилизовано все трудовое население на обработку земли лопатами, сапками…»
Работали как одержимые. День и ночь. В результате такой подвижнической работы были выполнены все планы поставок. Но какой ценой?
Из воспоминаний Андрея Пропенауэра
«…Когда выполнили хлебозаготовки и засыпали семенной фонд, ничего не осталось: ни фуража для скота, ничего для колхозников.
Был голод.
Лошадей и рогатый скот кормили сеном, соломой. Но этого было недостаточно. Были случаи падежа лошадей и скота.
Тогда же организовали рыболовецкие бригады. В это время плавня была залита водой, рыбы было очень много. И это было наше спасение. Люди кормились рыбой…»
Андрей Пропенауэр упоминает те самые плавни, которые в 60-е годы прошлого столетия были преобразованы в сельхозугодья. Там и сегодня выращивают помидоры и другую сельхозпродукцию. А тогда, в те голодные годы, они были заполнены водой, в которой водилось немало рыбы.
Из воспоминаний Эммануила Фельхле
«…Наше спасение было – рыба. Плавни были полны воды и рыбы…»
Рыба составляла основной рацион жителей Джигинки на то время. Ей было впору в те дни ставить памятник, поскольку благодаря золотой этой рыбке джигинцы пережили тот страшный год.
Но возникает вопрос – как же можно было сдать государству ВСЕ? Не оставив себе НИЧЕГО? Но другого выхода действительно не было, так как в случае невыполнения плана по хлебозаготовкам село ожидали жесткие санкции. Например, Джигинку могли занести на так называемую «черную доску». Система «черных досок» к этому времени действовала безупречно. Как хорошо отлаженная гильотина.
Из книги «История Кубани с древнейших времен до наших дней»
«…Одной из мер по борьбе с кулачеством было занесение станиц на “черные доски” Население таких станиц было обречено на вымирание. Только в декабре 1930 года в крае было раскулачено в ходе хлебозаготовок от 30 до 50 тысяч хозяйств, около 20 тысяч человек отдано под суд, 600 человек расстреляно. По неполным данным, в 1932–1933 годах число депортированных из сельских районов Кубани достигло 63,5 тысячи человек. Следует отметить, что в разряд “классовых врагов” зачислялось население станиц, срывавших планы хлебозаготовок, мясопоставок. В результате часть крестьянства покинула деревню… В целях пресечения неорганизованного оттока селян в город было принято решение не выдавать колхозникам паспорта. Паспортизация села началась только в 1950-е годы…»
Из Постановления «О ходе хлебозаготовок и сева по районам Кубани» Решение бюро Крайкома (совместно с представителями ЦК ВКП(б) от 4 ноября 1932 года):
«…Ввиду позорного провала плана хлебозаготовок и озимого сева на Кубани поставить перед парторганизациями в районах Кубани боевую задачу – сломить саботаж хлебозаготовок и сева.
…Крайком постановляет:
1. За явный срыв по севу и хлебозаготовкам занести на черную доску станицы (далее следует перечень провинившихся станиц. – Прим. авт.)…
2. В отношении станиц, занесенных на черную доску, применить следующее:
а) немедленное прекращение подвоза и полное прекращение кооперативной и государственной торговли на месте и вывоз из кооперативных лавок всех наличных товаров;
б) полное запрещение колхозной торговли, как для колхозов, так и для единоличников, прекращение всякого вида кредитования и досрочное взыскание кредитов и других финансовых обязательств;
в) проверку и очистку органами РКИ колхозных, кооперативных и государственных аппаратов от всякого рода чуждых и враждебных элементов.
Предупредить жителей станиц, занесенных на черную доску, что в случае продолжения саботажа сева и хлебозаготовок краевыми организациями будет поставлен перед правительством вопрос об их выселении из пределов края в северные области и заселение этих станиц добросовестными колхозниками, работающими в условиях малоземелья и на неудобных землях в других краях…
3. …В отношении единоличников, отказывающихся от земли и сева, лишить их также усадебной земли…
б) просить правительство выселить этих единоличников за пределы края в северные районы…
4. …а) предложить Крайпрокуратуре и Крайсуду в ускоренном порядке рассмотреть дела по хищению колхозного и государственного имущества. Применив к виновным все меры суровых наказаний, предусмотренных декретом, с тем чтобы в 5-дневный срок было рассмотрено не менее 20 дел с опубликованием приговоров в печати…»
Вы понимаете? Невозможно было не выполнять план. Невозможно. Не было такого варианта у джигинцев.
А что касается 4-го пункта постановления (о борьбе с хищениями), то он немедленно стал руководством к действию.
Почувствовали его и в Джигинке.
Из воспоминаний Андрея Пропенауэра
«…Шла беспощадная борьба с расхитителями народного добра. Сумки на работу не брали. Обед готовили в столовой и вывозили на поля. Туда, где люди работали. Был такой случай: две колхозницы по пути домой зашли в колхозную кукурузу и сорвали семь кочанов кукурузы. За что были осуждены на длительный срок лишения свободы. Одна колхозница на сборе хлопка-сырца набила себе карманы, за что была тоже осуждена. Один анапский единоличник на своих лошадях приехал в Джигинку и сумел в колхозе украсть несколько мешков овса, за что был осужден на десять лет лишения свободы с конфискацией имущества…»
Из воспоминаний Эммануила Фельхле
«…1931 год. В колхозе молотили подсолнечник, вручную, катками, во время мороза. Сразу от дока отвозили подсолнечник в Анапу. Числа 25 декабря переменилась погода, пошел дождь. Мы не смогли отправить подсолнечник – дорога грунтовая, кони некованые. Из-за этого был большой скандал. Власти предали суду председателя колхоза Штумма Ивана Готлибовича и еще несколько человек. Ивану Готлибовичу дали три года заключения ни за что. Ни в чем не виноват…»
Сам Фельхле тогда чудом избежал ареста. Просто уехал из колхоза. На время.
Из воспоминаний Эммануила Фельхле
«…Я бросил колхоз и уехал в Керчь до июня 1932 года…»
Огромное количество жителей Джигинки было раскулачено в эти годы. Их осиротевшие дома долго напоминали о своих владельцах. Впрочем, этим домам довольно скоро нашли применение. Их продавали, отдавали, обменивали. Дома «кулаков» стали тем капиталом, благодаря которому позже колхоз и сельский совет решали многие насущные проблемы. А бывшие хозяева домов где-то мыкались по белому свету. Их ссылали в северные края, арестовывали, преследовали. Кто-то из них заблаговременно, до выселения или ареста, пускался в бега. Доля у таких беженцев была незавидная. Как не может быть завидной доля всех «унесенных ветром».
Иногда у них рождалась безумная мысль, что все обойдется, что можно вернуться в родное село. И пытались же вернуться.
Из воспоминаний Эммануила Фельхле
«…1931 год. Я и Фромиллер ехали из Новороссийска домой. Но по дороге в Тоннельную встретили Сакмана Христиана Ивановича и Шнейдера Вильяма Мартыновича. Они были раскулачены. Мы им рекомендовали спешно уехать из этих мест. Они нас послушались и уехали до Адлера. А там были арестованы, им дали два года заключения. Вот какая была неприятность из-за нашей рекомендации…»
Спиритический сеанс с товарищем Сталиным (Альфред Кох)
– И с этим была связана коллективизация?
– Скажите, а что бы вы делали в такой ситуации? Сейчас некоторые умники говорят: нужно было пойти на то, чтобы лишить Россию суверенитета. Пускай ее захватят! Людей больше бы осталось, русская нация бы сохранилась. Русскому мужику все едино: либо зверский сталинский режим, либо зверский гитлеровский. Как были крестьяне рабами при Сталине, так и остались бы при Гитлере. Гитлер, кстати говоря, колхозы распустил. И церкви открыл! Вдоволь бы вы наелись гитлеровского рая…
– Однако в 1930-е годы, несмотря на коллективизацию, в стране была острая нехватка продовольствия. Она обнаружилась очень быстро…
– А я и не сомневался, что она будет! Именно поэтому голодомор и случился!
– Но продовольственная проблема в итоге и погубила ваш СССР.
– Да, это был тупик! И я эту гайдаровскую идею о том, что родимым пятном, скрытым уродством построенного мною социализма является недоразвитость аграрного сектора, я этот упрек принимаю, безусловно. Но ведь вы поймите, что у меня ж была другая идея! У меня была идея мировой революции! Это раз. А во-вторых, я с Китаем не ругался. Это же Никита поругался. А я был уверен, что в обмен на наши бомбу и машины товарищ Мао выбил бы из китайцев столько риса, сколько нам надо.
– Но им самим не хватало, они сами голодали.
– Значит, они бы умерли! Поверьте мне, так или иначе, но с Мао мы бы не пропали. Мы бы китайцев пустили в наши колхозы, где народу не хватало…
– Коллективизация для повышения обороноспособности, для мировой революции, для войны – все это как бы логично выглядит. Но все это задним числом, товарищ Сталин. На самом деле было непонятно, что такое Третий рейх, его еще не было в 1929 году…
– Странное дело, я вам рассказываю свои мотивы, а вы мне говорите: нет, я вру, мотивы были другие. Я утверждаю: не было никаких причин морить голодом пять миллионов человек, кроме одной – спасти оставшиеся двести.
– Однако есть мнение, что этот поворот был чисто политическим. Ведь в 1929 году страна не знала такого лидера – Сталина. К 1929 году партия ушла в тень, поскольку главными стали проблемы экономического развития. Страна успокоилась и стала немножко походить на то, что было в мирное время до 1917 года. Именно коллективизация, то есть всенародная борьба с внутренним врагом, привела вас к власти. Это так?
– Абсолютная чушь! Выглядит как какая-то история из Тита Ливия. Глупость несусветная! Поверьте мне, к 1929 году я фактически имел все рычаги власти в руках.
– Но страна узнала о вас именно…
– Поверьте, у меня не было задачи, чтобы меня знали. Такого внутреннего тщеславия во мне никогда не было. Да, наверное, меня можно упрекнуть в том, что я не остановил так называемый культ личности. Но они сами все это сделали, я тут особых усилий не прилагал. Поверьте мне, для того, чтобы прославить себя, нет необходимости убивать пять миллионов человек.
– Просто есть разница между властью над партийным аппаратом, который сам не совсем у власти, если развивать разные формы собственности…
– У меня к вам тоже вопрос, товарищ. Разные формы собственности сейчас в Китае? Разные. Иностранная, частная, коллективная, государственная собственность. Коммунистическая партия там правит? Правит. Рычаги власти у нее в руках? У нее. Так в чем вопрос?
– Это частность, про формы собственности. Согласитесь же, что есть огромная разница между вашей властью над партийным аппаратом, которую вы имели до 1929 года, и властью реальной, абсолютной в масштабах страны, которую вы стали иметь после того, как началась классовая борьба в деревне.
– Да не было там никакой борьбы, это все выдумки! Хоть одно восстание мне назовите в 1929–1931 годах. Люди тупо умирали. Потому что войска НКВД оцепляли целые районы и не выпускали оттуда людей. Ни одного восстания! Мелкие стычки. Кто-то выкопал ржавый пулемет. Тут же его и застрелили. Это все ерунда.
– Классовую борьбу я понимаю по-другому…
– Ну-ка, ну-ка, научите меня, что такое классовая борьба!
– Когда одни идут арестовывать других – соседи с этой же улицы…
– А те, заметьте, не уходят в леса и банды, а грузятся на телеги и едут в Архангельскую область, в ссылку. Где тут борьба, где вы ее увидели? Страна уже была полностью в наших руках. Мы полностью все контролировали. Нам реально нужно было коллективизацию провести ради индустриализации!
И потом, вы даже не представляете себе, насколько низкий уровень развития был на тот момент в деревне. Полное отсутствие тракторов. Полное отсутствие селекции зерна, низкая урожайность, вечный недород. Полное отсутствие селекции скота, низкая продуктивность, падеж, эпидемии. Это можно было исправить, только проведя коллективизацию. Может быть, можно было и по-другому сделать – постепенно реформируя деревню, если бы не мировой экономический кризис.
Рассказывать мне о том, что я провел коллективизацию для того, чтобы упрочить свою власть над страной, – смешно! Уже работал репрессивный аппарат. Уже хозяйственники в струнку вытягивались перед партийными руководителями. Уже работал политический сыск, границы закрыты, пресса полностью под контролем. Поверьте мне, мы к 1929 году идеальную страну имели – то, что сейчас имеет Китай. Они делают то, что мы хотели сделать в конце 1920-х. Только им повезло, а нам – нет.
Вы поймите, я же с Мао много разговаривал. Мы же с ним были большие друзья! На самом деле, я не шучу. Может быть, это был мой единственный друг, особенно после войны. И, может быть, моя последняя надежда, потому что я ему завещал сделать мировую революцию, как Ленин завещал это сделать мне. И я верил в Мао. Вот после 1944 года самая главная моя радость была – это Китай. Мао. Может, они еще и сделают мировую революцию. А американцы им продадут ту самую веревку, на которой китайцы их повесят. Ровно как и предсказывал Ленин.
Напрасно Эммануил Фельхле корит себя за эту ситуацию. Вряд ли судьба Сакман и Шнейдер сложилась бы более благополучно, возвратись они в Джигинку. Вряд ли.
Но было бы несправедливо говорить о какой-то особенно несчастной судьбе российских немцев. Рядом с немцами, в соседних селах, проживали и русские, и армяне, и греки, и казаки, которые претерпели в эти годы не меньше. К примеру, пострадало немалое количество казаков и из станицы Старотитаровской, с которой Джигинку связывало не одно десятилетие добрососедских отношений.
Из воспоминаний Эммануила Фельхле
«…22 февраля 1930 года. Весь день возили из станицы Старотитаровской большое количество кулаков на подводах до станции Тоннельная, с ночевкой на дороге. Детей возили в бочках. Как страшно это было для этих людей! Мы им дали обед в Джигинке…»
Жить стало лучше, жить стало веселей… Испытания продолжились и на следующий год.
1933 год
Из воспоминаний Андрея Пропенауэра
«…В 1933 году, после засухи 1932-го, год был неурожайный. Но к концу года все обязательства были выполнены…»
И как следствие – голод.
Из воспоминаний Эммануила Фельхле
«…1933 год. Был большой голод!.. Весь хлеб, зерно, забрали. Деревня была заполнена беженцами, голодными… Очень многие умерли от голода…»
Но голод, разумеется, был в то время не только в Джигинке. Весь Северный Кавказ был охвачен эпидемией голода.
Выдержки из Информации Секретно-политическому отдела ОГПУ о голоде в районах Северо-Кавказского края от 7 марта 1933 года (под грифом «совершенно секретно»)
«…Тов. Менжинскому, Ягоде, Прокофьеву, Агранову.
В отдельных населенных пунктах целого ряда районов отмечается обострение продзатруднений.
Факты продзатруднений в районах: Курганском, Армавирском… Крымском, Анапском, Ейском…
…По далеко не полным данным в этих районах учтено:
Опухших от голода – 1742 чел.
Заболевших от голода – 898 чел.
Умерших от голода – 740 чел.
Случаев людоедства и трупоедства – 10.
В голодающих населенных пунктах имеют место случаи употребления в пищу различных суррогатов: мяса павших животных (в том числе сапных лошадей, убитых кошек, собак, крыс и т. п.)…»
«Случаев людоедства и трупоедства – 10»… Это учтенных случаев. А сколько их было на самом деле?.. Удивительно, но и в эти страшные дни жизнь не останавливается. На каком-то сверхъестественном энтузиазме, необъяснимой, фанатичной даже вере продолжалось движение вперед. К победе коммунизма, конечно.
Колхоз им. Карла Либкнехта вскоре стал походить на хорошо отлаженный механизм, который практически не давал сбоев.
Из воспоминаний Андрея Пропенауэра
«…В колхозе были оформлены четыре полеводческие бригады, две товарно-молочные фермы, конеферма, свиноферма, птицеферма, овощеводческая бригада. В каждой бригаде и ферме были назначены надежные и лучшие колхозники. Бригадиром первой полеводческой бригады был назначен Герман Эдуард Кондратьевич, ему в помощники был дан учетчик труда А. Вейс. Бригадиром второй полеводческой бригады был назначен Гартман Эммануил, его помощником и учетчиком был Михно Константин. Третья полеводческая бригада: бригадир Ерке Леопольд, помощник – учетчик Меркулов Тимофей. Четвертая полеводческая бригада: бригадир Гортфельдер, его помощник и учетчик труда – Рейх Давид Яковлевич.
Заведующим молочно-товарной фермой был назначен Беркман Александр Иванович, заведующим конной фермой – Фромиллер, заведующим свинофермой – Прост Эмиль, зоотехником – Гильдебрант Андрей Иванович, ветеринарным фельдшером – Вилип Карл. Бригадиром огородной бригады был Ведутенко Тимофей. Заместителем председателя колхоза был избран молодой коммунист Зейб Анатолий, который был одним из первых трактористов при организации машинно-тракторной станции.
При колхозе был кирпичный завод. Его заведующим был назначен молодой коммунист Горный Степан…»
Я не случайно подробно привожу фамилии бригадиров, руководителей, заведующих. Надежных и лучших, как характеризует их Пропенауэр в своих воспоминаниях, людей Джигинки. Скоро, очень скоро все или почти все эти фамилии окажутся в других списках. В списках репрессированных в 1937–1938 годах.
А пока «наш паровоз вперед летит, в коммуне остановка»… Все начинает постепенно входить в свою колею. Голод удалось пережить. И, словно в награду за пережитые испытания, следующий год был урожайный.
Из воспоминаний Андрея Пропенауэра
«…В 1933–1934 годах были хорошие урожаи, колхоз окреп. Колхозники получили за трудодни зерно, овощи, деньги…»
Время – вперед!
Из воспоминаний Андрея Пропенауэра
«…Начиная с 1935 года наши колхозники жили хорошо. Да и все население было сыто, обуто. Работали с раннего утра до темна.
Колхозы им. Карла Либкнехта и Розы Люксембург соревновались между собой: бригады с бригадой, звено со звеном…»
Читая эти строки из воспоминаний Андрея Пропенауэра, понимаешь, насколько относительно представление людей о счастье. После лет революции, гражданской войны, голода, после всего пережитого под словами «наши колхозники жили хорошо» подразумевается, что все они были «сыты и обуты». И это, конечно, очень важно – быть сытым и обутым. Но все-таки есть ощущение, что века отделяют Джигинку этих лет от той, дореволюционной Джигинки, в которой все дышало довольством и благополучием и где люди мечтали о чем-то большем, чем просто быть «сытыми и обутыми». Мечтали о том, чтобы построить кирху, например. Или о том, чтобы рядом с кирхой выросла роскошная по тем временам школа. Так все зыбко. Впрочем, можно не сомневаться, что было немало счастливых моментов и в этой новой жизни.
Все-таки откровенно тяжелые и голодные времена остались позади. В Джигинке опять появилось много зажиточных семей. Как в старые добрые времена, в хлевах призывно мычали коровы, кудахтали куры, похрюкивали упитанные поросята. Что касается уток и гусей, то их даже не затруднялись считать. Их количество определялось словом «много».
Семья Герман
Из воспоминаний Клары Пропенауэр
«…По итогам года получали деньги и зерно, и у каждого колхозника были корова, свинья и птица. Работали дружно, добросовестно. С песнями ходили на работу, все пешком и босиком. Мололи пшеницу, пекли сами хлеб. Было можно жить…»
Да и в домах стало уютнее. Запасы в кладовых, в погребах свидетельствовали о том, что жители забыли о том, что такое голод и бедность. У населения Джигинки стали водиться и деньги. Впрочем, есть одно любопытное свидетельство – на что и как могли эти деньги тратиться.
Из воспоминаний Андрея Пропенауэра
«…Сельский совет по всем видам заданий и обязательств держал первенство по району, но с некоторыми товарами, особенно мануфактурой, было еще трудно. И вот – конец 1935 года. Приходит в сельский совет председатель тов. Сальников и говорит, что некоторые сельпо нашего района не могут до нового года выкупить свои товары. Предлагают нам их выкупить.
Но у нас денег хватает выкупить только то, что нам положено по наряду (с бюджета сельского совета деньги не могли брать колхозы и совхозы). В сельском совете в черной кассе на то время накопилось 3000 рублей. Их использовали колхозы перед новым годом для расчета с колхозниками за труд. У колхозников же деньги были. И вот было решено собрать все население и просить взаймы деньги. Народ дал сельпо деньги, и в сельпо закупили столько товара, что за короткий срок не смогли реализовать эти товары. Товары были даны для реализации четырем полеводческим бригадам. И так большинство населения встречало новый год в очередях…»
Клара Пропенауэр с сыном и матерью
(Вы понимаете эту абракадабру? Я – нет! Вы понимаете, как коммунисты все запутали в простой и понятной крестьянской жизни? И еще важно: когда мы были в музее, я обратил внимание, что в доколхозную эру на фотках нет людей с профессией «счетчик». А потом на каждой фотографии каждый десятый здоровый мужик – счетчик. Это приговор колхозному строю. – Альфред Кох.)
Должна признаться, что трудно разобраться во всех хитросплетениях «черных касс», займов у колхозников, у которых «деньги были». Трудно разобраться во всей этой цепочке последовательных действий, в результате которых «большинство населения встречало новый год в очередях». Действительно, все это выглядит странно. Впрочем, в каждом времени можно обнаружить свои странности. Что-то будут говорить о нашем времени наши потомки?
Но вернемся к Джигинке 1930-х годов. Большая часть населения в это время по-прежнему была немецкой национальности. Но постепенно в село стали приезжать и казаки, и русские, и представители других национальностей. Все они легко вливались в немецкую среду. А вскоре и сами начинали бойко говорить на немецком языке. И работать – упорно, по-немецки. А работали в Джигинке действительно «от зари и до темна».
Из воспоминаний Иды Готлибовны Балько
«…Что такое 8-часовой рабочий день – об этом мои родители и понятия не имели. Только солнышко взойдет – и на работу. А с работу приходили уже поздно вечером. Наломаются за день так, что руки-ноги отваливаются. А еще нужно и по дому с работой управляться. Хоть все хозяйство и было на нас, детях, но им еще много работы доставалось, той, которую мы не могли выполнить… Хозяйство-то было большое – куры, утки, коровы, свиньи… Все, все было…»
Простой секрет благополучия: работа с утра до вечера. Неудивительно, что колхоз им. Карла Либкнехта в скором времени стал колхозом-миллионером.
Колхоз-миллионер
Из воспоминаний Андрея Пропенауэра
«…Колхоз в это время уже был миллионером (1935 год. – Прим. авт.), имел 5 автомашин, сельхозинвентарь, ремонтную мастерскую, кузнецов, механизаторов, шоферов. Хорошие кадры бригадиров, заведующих фермами. Да и рядовые колхозники чувствовали, что они хозяева собственности колхоза…»
Колхоз им. Карла Либкнехта обретает вес и престиж в районе. А вскоре начинает вызывать на соревнования самые передовые хозяйства района. И выходит из этих соревнований победителем.
Из воспоминаний Андрея Пропенауэра
«…Наш сельский совет соревновался с сельским советом станицы Анапской, там был председателем казак Свищев. В 1934 году оба наши колхоза и в целом сельский совет все задания выполнили досрочно. Но Свищев нас немного опередил, и районное Красное знамя было присуждено станице Анапской. Но в следующем, 1935 году нас уже никто не смог перегнать, и районное Красное знамя было присуждено нам. Была крепкая борьба за переходящее Красное знамя, но до 1941 года ни один сельский совет не смог его у нас отобрать…»
(Представляете, какая чушь? Какие-то знамена, передовики, отстающие… Дайте бабки за хлеб! И все! – Альфред Кох.)
Заседание правления колхоза им. Карла Либкнехта
В это же время набирает обороты стахановское движение. Социалистические соревнования проходят повсеместно.
Из воспоминаний Андрея Пропенауэра
«…Началось стахановское движение. В каждой полеводческой бригаде было организовано стахановское звено. Они между собой соревновались, работали от зари до зари, при сборе сырца хлопка при норме 40 кг они собирали 100–120 кг…»
Стоп! Не впервые мы уже встречаем упоминание о выращивании хлопка. Откуда в Джигинке мог взяться хлопок? Неужели действительно на этих землях могли выращивать эту культуру? Но, как это ни удивительно, так и есть. Выращивали в Джигинке хлопок! К слову, это нововведение коснулось не только Джигинки. Весь Анапский район в то время переходил на выращивание хлопка. До войны в Анапе был даже построен хлопкозавод. И там же находилась прядильно-ткацкая фабрика на 600 веретен.
Хлопок – культура, безусловно, ценная. Но очень капризная. Нужно обладать недюжинными знаниями, опытом и терпением, прежде чем браться за это трудоемкое и не всегда благодарное дело.
Первоначальный опыт выращивания хлопка, кстати сказать, в Джигинке был плачевный. И очень хлопотный. Ну не приживался хлопок в Джигинке. Как, впрочем, и во всем районе.
Из воспоминаний Андрея Пропенауэра
«…Колхозу было дано задание посадить более 1000 га хлопка. Это очень трудоемкая культура. С горем пополам посадили. Пошли всходы. Надо было прополоть и сделать расстановку, но сил не хватало. Поля сильно заросли сорняком. Осенью, во время уборки хлопка, к нам прислали много людей. Но много хлопка не созрело, и пришлось убирать несозревшие коробочки. Их развозили по домам колхозников. А те вечером и ночью при керосиновых лампах вынимали из коробочек сырец. Сушили и сдавали…»
Многие жители Джигинки помнят эти вечерние «бдения», когда взрослые и дети, не разгибая спины, терпеливо потрошили нераскрывшиеся коробочки.
Из воспоминаний Александра Вениаминовича Эрфле
«…Родители работали на хлопке, набранные тюки приносили домой – чистить, перебирать. Шелуху высыпали во двор, а чистый хлопок-сырец складывали в тюки…»
И не дай же бог, если в коробочке останется хоть несколько волоконец. Это могло быть приравнено к умышленному хищению.
Из воспоминаний Александра Вениаминовича Эрфле
«…По дворам проходили, проверяли качественную очистку хлопка. В коробочках не должно было остаться ни одного волоконца, ни пушинки. Если это встречалось, рабочего осуждали за вредительство. Хоть мы и работали качественно, но по дворам шныряли контролеры. Но к нам замечаний не было…»
Казалось бы, для выращивания хлопка местные условия никуда не годились. Но, видимо, были в словах «надо» и «план» заложены какие-то чудодейственные свойства, благодаря которым и невозможное становилось возможным. Хлопок со временем стал весьма доходной статьей для колхоза.
Из воспоминаний Андрея Пропенауэра
«…На следующий год этой культурой сажали только 408 га, сумели хорошо обработать, и она дала хороший доход колхозу. И колхозники стали на свои трудодни получать деньги и зерно…
Стахановки-звеньевые были в первой полеводческой бригаде. Это Залутина Ольга Митрофановна, во второй бригаде Зейб Клара Фридриховна, в третьей бригаде – Шнейдер Софья Карловна, в четвертой – Шуберт Ирма. Они были неодно– кратно премированы ценными подарками, в том числе вело– сипедами. Были премированы и путевками в Москву, на сельхозвыставку, и грамотами Президиума Верховного Совета РСФСР…»
(Велосипедами! Как вам это понравится? Если бы был рынок и власти бы не лезли в каждую щель, то эти девушки имели бы уже не велосипеды, а трактора и автомобили. – Альфред Кох.)
В это же время в колхозе появляется своя конеферма. Находилась конеферма на месте нынешнего молокозавода, то есть в центре села. На конеферме содержались не простые лошадки без роду и племени. Закупались племенные жеребцы и лошади с родословной. На каждую такую лошадку заводили специальный паспорт. В дальнейшем их даже продавали за рубеж. Что опять-таки приносило колхозу хорошую прибыль.
Кирха
Каким-то чудом джигинской кирхе удавалось довольно продолжительное время не привлекать к себе пристального внимания комсомольцев и коммунистов села. По-видимому, заложенная с детства лютеранская вера на некоторое время брала верх над новыми благоприобретенными убеждениями.
Словом, до 1935 года кирха продолжала жить своей, неспешной и благочестивой жизнью, на которой почти не отразились потрясения последних лет. В кирхе шли службы. И, как прежде, проходили таинства венчания.
Из воспоминаний Людмилы Христиановны Беркман
«…На сельских посиделках я познакомилась со своим суженым – Беркманом Семеном Ивановичем. Мы полюбили друг друга…
Однажды Семен сказал, чтобы я предупредила родителей, что они придут меня сватать. Мать накрыла на стол, пришли родители его со сватами и мой жених. Я дала согласие. Был назначен день свадьбы. Это был 1929 год, октябрь месяц. У меня было готово приданое. Не сильно богатое, но было. Было сшито красивое белое платье…
С утра пришли мои подружки, чтобы помочь мне одеться и проводить меня в церковь. Они все тоже были одеты в белые платья. Когда мы пришли в церковь, то там уже был жених с родителями и его дружки. Дружки тоже были одеты в костюмы…»
Далее следовал очень красивый обряд венчания. А сразу после венчания жених и невеста, сопровождаемые родней и односельчанами, шли домой пешком.
Впереди шли две маленькие девочки, которые несли корзину с мелкими полевыми цветами и усыпали этими цветами дорогу перед женихом и невестой до самого дома.
Из воспоминаний Людмилы Христиановны Беркман
«…Еще был произведен залп. Если звук раздавался громкий, значит, семья будет жить хорошо. Мы с мужем жили хорошо…»
Когда красивые и влюбленные жених и невеста выходили после венчания из кирхи, взявшись за руки, и девочки бросали им под ноги цветы, они и на мгновение не могли бы усомниться в том, что будут счастливы.
Они и были счастливы. До того сентябрьского дня 1941 года, когда всю семью Беркман вместе с другими немцами Джигинки объявили врагами народа и вывезли в товарных вагонах в Восточный Казахстан, на поселение.
Там, в Восточном Казахстане, погибнет от голода их маленькая дочь Гильда. А вскоре и мужа, Семена Ивановича, заберут в трудармию, на лесоповал. Кировские лесоповалы не зря имели такую темную и страшную славу. Немногие здесь выживали. Холода – адские. Из еды – скудная плошка баланды и клеклый хлеб, вкус которого и узнать не успевали, так быстро съедали. А еще очень курить хотелось. Невыносимо хотелось курить. Семен Беркман, по рассказам очевидцев, ослабевший от голода и непосильной работы, тем не менее однажды выменял всю пайку хлеба на табак. И весь табак выкурил за один раз. И умер. Слишком ослабленный был организм.
А пока, в этот октябрьский день 1929 года, Людмила и Семен счастливы. Очень счастливы. Вот они спускаются со ступенек кирхи, принимают поздравления родных и близких людей, вслушиваются в переливы колокольного звона… Таинство венчания свершилось.
А в 1935 году кирху закрыли.
Из воспоминаний Андрея Пропенауэра
«…В 1935 году в церковь ходили всего 20–30 стариков, и было решено церковь закрыть и здание передать колхозу им. Карла Либкнехта под Дом культуры, а верующим передать просторную комнату. Старый клуб было решено отдать пионерам…»
Кирха вскоре распрощалась со своими колоколами. Они были сданы государству. А самый маленький из них передали школе – оповещать учеников о начале занятий. Орган же еще долго играл в кирхе. То есть теперь уже в Доме культуры…
Вид кирхи в конце 1930-х гг.
Нужно признать, что немцы Джигинки проявляли и послушание, и сговорчивость. Не митинговали, не спорили. Так же, как многое другое, безропотно приняли и закрытие кирхи. Хотя трудно представить себе, что немцы Джигинки так легко и добровольно «сдали» свою церковь. Ту самую церковь, которая являлась до недавнего времени центром их маленькой вселенной. Как могли решиться на это богобоязненные немцы, которые под страхом смерти в годы последующей депортации в Восточный Казахстан провозили с собой Библии, чтобы потом каждый день, на сон грядущий, молиться за своих детей, за себя, за родных?
Вспоминаю свою встречу в Германии с одной из джигинских немок, которая переехала в Германию в 1990-х годах. Вспоминаю, с каким благоговением относилась она к главной своей реликвии – Библии. Эта почерневшая от времени, объемная, строгая Библия досталась ей от свекра со свекровью. Это была та самая Библия, которую когда-то с риском для себя и своих родных вывез из Джигинки в Восточный Казахстан ее свекор. Для этого ему пришлось положить Библию в сундук и засыпать ее фасолью. И вот же ирония судьбы: когда через много лет будут переправлять эту Библию в Германию, то ее снова придется прятать – только на этот раз среди пуха и перьев подушки, в которую она была зашита. Легально провезти ее было невозможно, поскольку она представляла собой какую-никакую ценность. Разве объяснишь на таможне, что главная ценность этой Библии в том, что ее держали в руках несколько поколений, что она облита многими слезами и многое претерпела, эта многострадальная Библия…
Но все-таки кирху закрыли в 1935 году. Можно предположить, что немцы были поставлены в условия, когда трудно было сказать что-то против. Оставалось только молча принять решение, уже принятое за них. Впрочем, за их последующими действиями ощущается молчаливое сопротивление – после окончательного закрытия кирхи местные верующие жители осторожно и тихо разобрали по домам утварь и церковные книги, которые находились в кирхе. Для сохранности. То есть была у них жизнь по правилам нового времени – с переходящими знаменами, красными косынками, с пятилетками. Но была и другая жизнь – по правилам совести, веры, полученного воспитания.
Благоустройство села
Благоустройство села Джигинка в 30-е годы прошлого столетия – вот благодатная тема. Вот где мощно и полно проявились любовь немцев к порядку, к эстетике, последовательность в действиях, творчество (как же без творчества?) и разумное тщеславие.
Была в Джигинке и своя швейная мастерская, и детские сады (несколько), и поликлиника, и дома всегда были побелены идеально, и флаги вовремя вывешены… Не хуже, чем в городе. И даже лучше.
Спиритический сеанс с господином Гитлером (Альфред Кох)
– Страна – это идентичность. Почему в вашем рейхе каждый человек должен был доказывать свою арийскую идентичность?
– Это просто. В Германии должна была быть немецкая идентичность, во Франции – французская, в Испании – испанская. Что в этом удивительного? И если человек хочет идентифицировать себя как поляк, то пусть едет в Польшу, какие проблемы? Но если ты хочешь польскую идентичность навязать людям на территории исконно немецких земель, то извини, мы против этого.
Я говорю простые и понятные вещи. Давайте выйдем на улицу и спросим любого русского человека, прав ли я. И он вам скажет: да, прав! Вы можете меня сейчас запутать своей демагогией, но я вам говорю то, что думает любой простой человек на этой планете.
Итак, мы хотели жить на своей земле своим народом. И с оружием в руках защищать свое право жить на этой земле.
– Каков же был ваш план построения Новой Европы, например, о чем Гесс летел договариваться с англичанами?
– План состоял в создании коалиции для борьбы с Советами, большевизмом и марксизмом. Этот план мы неоднократно и публично предлагали всем. Единственные в Европе, кто на него не откликнулся, были англичане. Они ведь никогда не считали себя до конца европейцами и не чувствовали опасность марксизма как свою собственную. Они, кстати, были единственные, кто дал Марксу приют и возможность работать. Ими руководила британская спесь, то, из чего потом вырос так называемый атлантизм. Жаль!
Я всегда понимал, что стою перед выбором между Советами и англичанами. Лично я всегда был за союз с Англией. А самый страшный выбор – война на два фронта.
– А вы знали про миссию Гесса?
– Разумеется! Но после провала его миссии у меня не было другого выхода, кроме как объявить его сумасшедшим. Миссия была секретной, о ней знали только я и он. И еще несколько офицеров, которые помогали ему с самолетом. Но и до его полета в Британию я неоднократно публично выступал за мир с Англией. В частности, осенью 1940 года, уже после победы над Францией, после Дюнкерка, когда началась так называемая война в воздухе, на заседании рейхстага в берлинском зале «Кролл» я обратился к англичанам с призывом о мире. Через два дня пришел ответ: нет, мира не будет.
Совершенно очевидно, что я использовал все мыслимые способы договориться с англичанами. Дипломатические, конфиденциальные, военные – в Дюнкерке я просто подарил им их сухопутную армию, хотя мог ее уничтожить! Согласитесь, такие красивые жесты делает только тот, кто хочет мира.
– Движения, подобные национал-социализму, возникали во всех странах, в том числе и в Англии. Вы ставили себе целью, чтобы они везде пришли к власти?
– Да, были серьезные нацистские партии в Швейцарии и скандинавских странах. Был Мосли в Англии. Была некая государственническая идеология в Италии. Дружественный режим, хотя без четкого национализма, был в Испании. Мы дружили с разными режимами. Венгрия, Румыния, Болгария, Турция, Япония. Все были очень разные, и говорить о том, что образец Германии должен тиражироваться, – нет, такой цели не было.
Хотя это не значит, что наши ценности не были универсальными. Ведь основой национал-социализма являлся лозунг «Кровь и почва». И значит, каждая страна может существовать только тогда, когда народ, который ее населяет, ей же и управляет. Чья это земля – тот на ней и доминирует. Единый народ по крови, и он же единый народ по почве.
– Реальные государства возникают железом и кровью, а эти все Чехословакии – это мертворожденные выдумки английских профессоров из Кембриджа! А что же делать остальным?
– Они идут каждый в свой дом. И строят его в дружбе с соседями. И не пытаются залезть на землю другого народа. Это как игра с лишним человеком без стула. В этой игре одни евреи остаются без места. Вся идеология еврейского марксизма как раз и состоит в том, чтобы внушить народам, которые имеют свою кровь и почву, дикую мысль, что на самом деле никаких наций нет, а есть классы. И надо быть интернационалистами и делиться своей землей с другими народами. И мириться на своей земле с чужими обычаями и повадками. Даже если они кажутся тебе вредными и опасными для твоего народа. А почему? Потому что у евреев нет своей земли!
– При чем здесь евреи? Я говорю о чехах и поляках. Вообще проблемы возникают в тот момент, когда одна нация говорит: это наша земля, вы здесь живете с X века, а мы – с IX…
– Это вы про Израиль говорите? Это он ведет такой разговор с арабами. А я не присоединял Чехию к рейху. Я к рейху присоединил Судетскую область, где 90 % населения были немцы. Из Чехии я создал протекторат. Я не присоединил и Польшу к рейху, а только те земли, которые были нашими до 1918 года.
Но конкретного плана на десятилетия по преобразованию Европы у меня не было. Это только большевики всегда хвастались, что такой план у них есть. А я реалист. У меня не было и не могло быть такого плана. Как любой нормальный человек, я понимаю, что создать такой план выше человеческих сил. Это утопия – предусмотреть все на десятки лет вперед.
У меня была локальная программа, которую я вам уже описывал: восстановить рейх в границах до 1919 года. Окружить его дружественными народами. Гарантировать его безопасность. Борясь за такой мир, я вынужден был вести войну с англичанами и Сталиным. Они единственные не захотели такого мира.
В Джигинке не было ничего из привычных атрибутов деревни – ни растекающейся по дорогам грязи, ни заросших бурьяном дворов, ни покосившихся заборов и прочего. Джигинка, скорее, развивалась по законам типичной немецкой деревни, где все было подчинено порядку, возведенному в степень. По сути, это был городок. Не зря же Джигинку в свое время даже хотели сделать районным центром, но что-то помешало этим планам. Да и сами жители Джигинки на сельских жителей мало походили. Чистота на селе, опять же в лучших традициях, поддерживалась идеальная.
Из воспоминаний Иды Готлибовны Балько
«…Все дороги в центре были мощенные булыжником. Чисто было кругом. Ходили в туфельках. Если кто из женщин вдруг в сапогах выйдет на улицу, так ее могли и обсмеять… Нет, нет… Мы, как в городе, только в туфельках бегали по нашим дорогам. Не то что теперь – выйдешь из дома, а кругом грязь непролазная… Вдоль дорог в то время тянулись тротуары, они были выложены большими цементными плитами. От этих тротуаров сегодня и следа не осталось. А были они такие широкие, что по ним могли идти четыре человека в один ряд…»
И, конечно, несомненной гордостью села был парк. Этот парк был разбит еще в 1920-е годы первыми комсомольцами. Но в 1930-е годы, когда колхоз стал «миллионером», село смогло позволить себе кое-что и получше, чем просто «парк». В Джигинке появился Парк культуры.
Из воспоминаний Иды Готлибовны Балько
«…Деревья в парке были высокие, красивые – и акация, и шелковица. Их еще и сейчас можно видеть в районе поликлиники, возле бывшего летнего кинотеатра. В парке по воскресеньям играл духовой оркестр. Звучали модные в те времена мелодии – и фокстрот, и вальс, и танго. Люди танцевали, прогуливались неспешно или просто сидели на скамеечках. Культурно отдыхали… Посередине парка возвышался памятник В.И. Ленину. И клумбы везде были очень красивые. Вообще, все было очень ухожено, красиво. Хотя за парком ухаживала всего одна женщина – она и цветы высаживала в клумбах, и убирала, и красила, и белила. И никому в голову (упаси Боже!) не приходило, что можно сорвать с клумбы хоть один цветочек. Такой и мысли быть не могло! Чистота везде поддерживалась идеальная. Везде стояли мусорные баки. А вечером, когда стемнеет, духовой оркестр перемещался в клуб. И танцы продолжались…»
Общая фотография жителей Джигинки на фоне парка
Меня в этом рассказе более всего умиляют мусорные баки. Нет, духовой оркестр – это очень здорово. Круто даже. Но мусорные баки – это просто высший пилотаж. Сегодня Джигинка имеет самые смутные представления о мусорных баках. И о Парке культуры и отдыха, к слову, тоже.
Но вернемся к теме духового оркестра. Было бы преувеличением думать, что каждое село могло себе позволить в то время (да и в наше время) такую роскошь – собственный оркестр. А в Джигинке он был. И это отдельная история, как он появился. Любопытная история – в духе того времени.
История появления духового оркестра
Началось все с мечты. А мечта была почти фантастическая по тем временам: чтобы по вечерам в парке или клубе играла музыка. Настоящая музыка. Фокстрот, или вальс, или «Прощание славянки». И чтобы исполняли эти мелодии не старенький патефон или видавшая виды гармошка, а настоящий духовой оркестр. Где и когда зародилась эта мечта – Бог весть. Может, фильмы их навеяли, которые изредка показывали в клубе. Может, зацепила душу красивая картинка курортной жизни Анапы или Новороссийска – набережная, море, музыка… Но как бы то ни было, мечта появилась. А потом, хоть и не сразу, но стала сбываться.
Из воспоминаний Андрея Пропенауэра
«…В 1934 году были приобретены инструменты для духового оркестра, они стоили более 2000 рублей…»
Деньги на духовой оркестр, конечно, в бюджете колхоза предусмотрены не были. И основу необходимой суммы составила… премия.
Из воспоминаний Андрея Пропенауэра
«…Поступил приказ по совхозу за подписью директора тов. Томилина следующего содержания: “Председателя Джигинского сельского совета товарища Пропенауэра Андрея Ивановича за активное участие в организации четвертого отделения совхоза премировать 1000 рублей”…»
Премия была приличная по тем временам. Тысяча рублей – серьезные деньги. Но для приобретения духового оркестра таких денег все же не хватало. Нужны были две тысячи и ни копейкой меньше. Больше – можно, но только не меньше. Где взять?
Из воспоминаний первых комсомольцев мы знаем, что деньги пытались заработать и на концертах. Но это были хоть и благородные, но копейки, которые не могли существенно помочь. Тогда к делу подошли с другой стороны.
Из воспоминаний Андрея Пропенауэра
«…Денег еще не хватало. Тогда продали еще один кулацкий дом. Таким образом накопили около 3,5 тысячи рублей, и за эти деньги был приобретен инструмент. Были организованы два кружка музыкантов – один при школе и один при комсомольской организации. Был нанят капельмейстер…»
Спиритический сеанс с товарищем Сталиным (Альфред Кох)
– Я хотел, чтобы Гитлер напал на Англию. Я бы тогда ударил ему в тыл! Тогда вся Европа была бы моя!
– Вот у нас есть такой писатель, Суворов, который утверждает, что вы хотели начать войну первым.
– Слушайте! В генштабе любой армии, конечно же, разрабатываются различные варианты. Был и у нас план превентивного нападения на Германию. И мы провели такого рода подготовку в армии. Но окончательного решения, конечно, не было. Понимаете, я хотел иметь армию, которая готова была бы выполнить этот приказ, если бы я принял такого решения. Но для себя я еще не решил, буду это делать или нет.
Я не был лично знаком с Гитлером. Тут мы иногда с ним общаемся, и, в общем, это довольно симпатичный человек. Хотя сильно напоминает Троцкого. И, как я его чувствую, Гитлер – это человек, который ужасно не любил находиться в зависимости от каких-то внешних обстоятельств.
Теперь-то я знаю, что у него было огромное количество агентуры. И в Генштабе, и в ЦК, и в Совмине. Начиная с 1920-х годов у нас было большое количество проектов сотрудничества с немцами. И в военной сфере, и в экономике. Геринг у нас в Липецке в летной школе учился! Конечно, они внедрили везде своих людей, завербовали. Они были умные ребята! Гитлер прекрасно понимал: да, у меня нет желания на него напасть. Но он также прекрасно понимал, что я хотел бы такую возможность иметь. И вот этого он не мог себе позволить. Он не хотел находиться в зависимости от моего настроения. Он хотел определенности. Я не совсем точно просчитал эту ситуацию.
Я потом с маршалом Паулюсом много разговаривал, мы же его в плен взяли в Сталинграде. Это же он разрабатывал «Барбароссу». И в 1942-м, когда «Барбаросса» окончательно провалилась, Гитлер бросил его на Сталинград и сказал: «Ты изобрел эту “Барбароссу”, так иди и выполняй!»
В 1940 году Паулюс на скорую руку склеил «Барбароссу», которая строилась на старой немецкой доктрине: «Если мы не победим в течение двух месяцев, значит, мы проиграем войну». Вот почему Гитлер напоминает мне Троцкого: они оба были сильные, с мощной харизмой, но жуткие авантюристы.
Гитлер начал войну, не имея главного ресурса – нефти. Его румынские месторождения – курам на смех. Воевать против СССР, Англии и Соединенных Штатов, которые имеют всю нефть Америки, Персидского залива и Ирана, а мы еще и бакинскую нефть… Ведь что сделал СССР в 1941 году, как только Гитлер напал? Он вместе с Англией оккупировал Иран. Без бензина танки не поедут…
Суворов ваш пишет о том, что у Гитлера была слабая армия, потому что не было грузовиков и армия была на конной тяге. Глупость несусветная! Гитлер захватил всю французскую армию, у него было огромное количество грузовиков! Он мог перевозить армию куда угодно. У него были танки, грузовики, все у него было… Не было только горючего. Поэтому, имея грузовики, он всю армию пересадил на лошадей, чтобы оставить горючее только для танков и самолетов. И все равно его не хватало. Поэтому он не мог обеспечить воздушный мост со Сталинградом, он не мог обеспечить бесконечное бомбометание на Англию.
– То есть это была чистая авантюра?
– Конечно! Не имея главного ресурса войны, он пошел на СССР. Отсюда доктрина: победа за два месяца. Это прошло с Польшей, это прошло с Францией, это не прошло с Россией. И я думаю, что он прекрасно это понимал. Если война не выиграна в два месяца, ее не выиграть вообще. Потом он объявил нам тотальную войну, он хотел переломить ход событий… Слушайте, да если бы он сразу ударил по Сталинграду и перерезал нам пуповину с Баку в 1941 году, мы бы, скорее всего, проиграли.
Возвращаясь к вашему вопросу, товарищ. Если бы я напал первый, англичане тут же высадились бы на континент. И он прекрасно понимал: будет как в Первой мировой. Поэтому Гитлер хотел успеть разгромить Россию, чтобы воевать с Англией, имея ресурсы России и не имея опасности с тыла. Если бы он был твердо уверен в нас, он бы никогда не напал первым на СССР, он начал бы реализовывать операцию «Морской лев». Высадку в Англию.
Англичане нас перехитрили. Они очень много сделали, чтобы посеять между нами недоверие, дезинформацию запускали. Нам рассказывали, что немцы готовятся, немцам рассказывали, что мы готовимся… Кстати говоря, горючее, если бы он с Англией начал воевать, я, может быть, ему и поставлял…
– Думаю, он все-таки не предполагал, что вы его надежный союзник в борьбе с Англией.
– Но он меня не спрашивал! Безусловно, он с англичанами хотел помириться. Он мне никогда не верил… Конечно. Он послал в Англию Гесса, он остановил танки под Дюнкерком – знаете эту историю? Когда он в 1940 году напал на Францию, там стоял английский экспедиционный корпус. И немцы их зажали в Дюнкерке. Гитлеровские танки и артиллерия встали вокруг Дюнкерка. Он мог их всех уничтожить. А он сказал: «Стоп!» И дал им эвакуироваться.
– Почему?
– Он хотел помириться с Англией. У него была же эта расовая теория: англичане – арийцы… Белая раса. Мы должны быть вместе, говорил он. И он им послал Гесса: давайте разгромим Советский Союз и будем править. Америка там, мы здесь… И тогда, кстати, в английском парламенте голоса разделились почти 50 на 50. Галифакс говорил: давайте поддержим Гитлера, хрен бы с ними, с французами и поляками. Черчилль переломил его. Вот тогда Англия и взяла курс воевать до победного конца. Ну, как они воевали до победного конца, вы знаете: нашими солдатами. В этом – вся Англия!
Я хотел, чтобы он напал на Англию. Я бы тогда ударил ему в тыл! Тогда вся Европа была бы моя! Я бы немецких солдат взял себе в интернациональную революционную Красную армию. Потом. И они бы пошли. Я бы им объяснил про пролетарскую солидарность, интернационализм – они же все это знают. Коммунисты бы им объяснили. Это хорошие солдаты, немцы. Но он не напал на Англию, он напал на меня. Сейчас я вот думаю: наверное, надо было ему сказать: «Я тебе дам топливо, напади! Напади». Он бы туда залез… И вот тогда… Англичане нас перехитрили.
Вы только подумайте, был нанят капельмейстер! Согласитесь, что на селе слово «капельмейстер» – не самое распространенное. И вообще, попробуйте хоть и в наши дни найти в деревне капельмейстера. А в Джигинке он появился. Настоящий. Со знанием терций, бемолей и фуг. Вот только ему, капельмейстеру, нужно было платить зарплату. А такие средства в сельском совете опять же не были предусмотрены. Но и этот вопрос был решен быстро, просто и умно. (Приходилось хитрить. Вот до какого абсурда довел крестьян социализм. И опять параллель с кирхой и органом. Там все было открыто и просто: скинулись, наняли архитектора, подрядчика. Построили, привезли орган – смонтировали. И никому не нужно было ходить на поклон. – Альфред Кох.)
Из воспоминаний Андрея Пропенауэра
«…Чтобы ежемесячно платить капельмейстеру, на президиуме сельского совета решили инструмент продать колхозу им. Карла Либкнехта. Колхоз перечислил деньги на текущий счет в сберкассу. Таким образом, эти средства были скрыты от РАЙФО и назывались “черной кассой”…»
Так одна «черная касса» позволила мечте приобрести завершенные формы. И отныне жители села, всматриваясь в чарующие картинки зарубежных и советских фильмов, могли не без удовольствия и чувства внутреннего удовлетворения думать про себя: «А нас и не хуже».
Школа
Растущее благосостояние села, стабильность стали основой для решения и другого насущного вопроса: возрождения былого уровня образования.
Из воспоминаний Андрея Пропенауэра
«…Школа была семилетка, директор Баудер Андрей. При школе был организован интернат. Здесь находились дети села Пиленково. Школа имела небольшое хозяйство, пару лошадей, столярную мастерскую…»
В школе тех лет поддерживались те же порядки, что были заведены еще при ее открытии в 1912 году.
Группа учащихся джигинской школы. Урок физкультуры
Порядок, дисциплина и разумная строгость – вот три кита, на которых строились отношения между учителями и учениками. Чистота и в школе была отменная.
Учителя и ученики Джигинской школы
Зимой печки топили камышом. А камыш этот заготавливали сами ученики. По осени каждый из них должен был принести в школу до 40 кулей камыша. Учеников в школе было много, поскольку учились здесь не только те, кто жил в Джигинке, но и дети из ближайших сел, где не было семилетнего образования. Рядом со школой были построены большие и светлые здания библиотеки и интерната. Возле школы висел маленький колокол, который перешел школе по наследству от кирхи.
Из воспоминаний Иды Готлибовны Балько
«…В этот колокол звонили за пять минут до занятий, чтобы никто не опаздывал из учеников. И звон этот был слышен на другом конце села… Так что опоздавших не было. Да и боялись опаздывать. Дисциплина была очень строгая…»
В школе преподавали весь обязательный перечень предметов. С религиозным образованием в школе, впрочем, было покончено еще в первые годы советской власти. Решительно и бесповоротно.
Урок физкультуры. Фотография сделана на фоне школы и кирхи
На уроке немецкого языка
Из воспоминаний Клары Пропенауэр
«…Раньше был такой порядок: утром приходил учитель в класс, мы все вставали, учитель с нами молитву читал и песню религиозную пел, а потом уроки начинались. Один урок был – чтение Библии. Но потом это было строго запрещено. Однажды мы пришли, как всегда, в школу. Учитель вошел в класс, мы все встали. Он тихо сказал: «Дети, садитесь, Бога больше нет, Библии больше в школу не носите». И он отвернулся, чтобы мы не видели, что у него слезы на глазах…»
До 1937 года преподавание в школе велось на немецком языке. Но в 1937-м было предписано все предметы преподавать исключительно на русском языке, а все учителя-немцы в короткий срок были заменены русскими учителями. Отныне Иде Кроль (Балько), как и другим ученикам школы немецкой национальности (их было большинство), в сжатые сроки приходилось учить русский язык, который до этого они почти совсем не знали.
Ученики и учителя Джигинской школы
Да и откуда им было знать? И дома, и в школе, и на улице – все разговаривали до этого времени исключительно на немецком языке. Это был сложный период, поскольку приходилось заново осваивать новый для себя язык и учиться одновременно.
По этой причине Ида, как и другие ученики школы, вынуждена была два года проучиться в третьем классе – один год при обучении на немецком языке и один год при обучении на русском языке. Но дети быстро привыкают к новшествам. Вскоре говорить на русском языке для Иды и ее одноклассников стало вполне естественным процессом. Да и по воспитанию своему, заложенному в семьях, немецкие дети не задавались вопросами, что и почему. Было сказано – учить русский язык, и они его учили.
Русский язык и литературу отныне у них преподавали новый директор школы Окунев и его жена. Что стало с учителями-немцами, Ида Готлибовна не помнит. В то время, будучи совсем девчонкой, она над такими вопросами не задумывалась. И в ее семье, в кругу ее знакомых эти проблемы не обсуждались. Но судя по обрывочным сведениям, дальнейшую судьбу немцев-учителей назвать благополучной нельзя. Они или оставались без работы, или работали учителями немецкого языка в школах края, что было благополучным решением вопроса.
Ученики и учителя Джигинской школы
Из воспоминаний Марии Прицкау
«…После семи классов я поступила в педагогическое училище в селе Ванновка (немецкое село. – Прим. авт.) Ванновского района Краснодарского края. Обучение велось на немецком языке. Всех выпускников нашего выпуска направили в школы преподавать немецкий язык, так как в 1938 году все немецкие школы были ликвидированы и введено было преподавание на русском языке, в том числе и в нашем училище…»
Но вопрос «трудоустройства» джигинских немцев-учителей решался в 1937–1938 годах и по другой схеме. Например, Альфред Давыдович Кох, который работал в джигинской школе, был объявлен «врагом народа» и расстрелян в 1938 году. У него остались жена и дочь. Уже после войны его семья получила постановление о его полной реабилитации.
Из воспоминаний Нины Георгиевны Кох
«…Альфред Давыдович Кох, брат моего мужа Рейнгольда, закончил в Джигинке семь классов на немецком языке. И у него такая мысль была – уехать в Ленинград. Он чуть не пешком туда ушел, на перекладных приехал в Ленинград. И поступил в Учительский институт. Не педагогический, а учительский. Там учили всего три года. Институт был немецкий. Я потом даже по телевизору слышала про этот институт – мол, вот как хорошо обращались с немцами до войны, что у них даже свой институт был. Но после окончания института его сразу забрали в армию, во флот. Он там еще три года прослужил. Потом он приехал в Джигинку. Здесь женился. У них дочка родилась. Альфреда, когда он вернулся в Джигинку, назначили директором школы. В 1937 году у него родилась дочка, а в 1938-м его забрали. Я потом дочку его спрашивала – что, как, почему его арестовали. Она говорила, что, вероятно, был донос. Но его не сразу забрали. Ему сначала запретили работать в школе. Он уехал в Анапу и устроился здесь работать счетоводом. Но позже его забрали, отправили в Краснодар и здесь расстреляли.
Жена его и дочка были эвакуированы в войну в Восточный Казахстан. А там и жену тоже забрали. В 1943 году она была посажена в тюрьму за пораженческие настроения – говорила, что немцы победят. Но это они так придумали… Она была очень красивая немка. Ее арестовали, и она умерла там от туберкулеза. Ее дочка рассказывала, что когда они с бабушкой пошли в тюрьму, то бабушка ей сказала: “Мы подойдем к тюрьме, ты будешь звать маму, и она тебе ответит…” И когда они пришли, она стала звать: “Мама!”. И та ей ответила: “Доченька моя, Идочка, я здесь…” Представляете, как страшно?
С дочкой Альфреда мы были знакомы до самой ее смерти. И потом, когда она уехала с семьей в Сибирь, там они и остались. Сюда не возвратились. Она вышла замуж за русского и сменила свое имя – была Ида, а стала Валентина. Но они все, немцы, тогда не хотели быть немцами. И если девушки выходили замуж за русских, то брали русские имена. А мы как звали ее Идой, так и продолжали звать. Но она не возражала…»
Итак, Альфред Кох был арестован по доносу. И не один он был так «трудоустроен». Многих учителей джигинской школы постигла та же участь. И не только учителей.
Репрессии, 1937–1938 годы
Из воспоминаний Клары Пропенауэр
«…И тут нагрянула беда, да еще какая. Вроде бы между нами были шпионы, немецкие агенты. И начал каждую ночь приезжать черный ворон и забирал по 5–6 человек…»
Из воспоминаний Андрея Пропенауэра
«…В начале 1937 года над Джигинкой прошла черная туча, пошли аресты. Ночью приезжали сотрудники НКВД, арестовывали по 7–8 человек, увозили, и никто не знал, за что их арестовывают… Боялись даже спросить о них. Через неделю-полторы опять это повторялось. И так весь 1937 год и начало 1938 года…»
Когда читаешь эти свидетельства, то возникает только один вопрос – почему? Вопрос наивный, его не принято задавать. Вся страна в то время задыхалась и билась в конвульсиях от доносов, репрессий, расстрелов… Какие могут быть вопросы?
Но в данном конкретном случае, когда окунаешься в документальные материалы о репрессиях 1938–1937 годов в Джигинке, все же неотступно начинает преследовать все тот же наивный вопрос: «Почему?..»
В 1937 год Джигинка вошла победительницей. Абсолютной победительницей. Крепкая комсомольская организация, авторитетная партийная ячейка. Джигинский колхоз им. Карла Либкнехта вышел в колхозы-миллионеры и прочно удерживает занятые позиции. Стахановское движение бьет рекорды за рекордами. Многие жители – ударники труда, неоднократно премированы, награждены, отмечены на самом высоком уровне. Благоустройство села – выше всяких похвал. И даже переходящее Красное знамя района – у Джигинки. Жители села после многих страшных и голодных лет упорного труда смогли наконец вздохнуть свободнее, стали счастливее.
И вот в начале 1937 года начинаются аресты. Арестовывают преданных, надежных, лучших. Чем это можно было объяснить?
Цитата, которую я приведу ниже, к Джигинке не имеет почти никакого отношения. Хотя кто знает…
Из книги Л.Д. Троцкого «К истории русской революции»
«…По рассказу бывшего начальника советского шпионажа в Европе Кривицкого, огромное впечатление на Сталина произвела чистка, произведенная Гитлером в июне 1934 года в рядах собственной партии.
– Вот это вождь! – сказал медлительный московский диктатор себе самому…»
Чистки, произведенные в Джигинке, потрясают воображение. Потрясает и количество арестованных. Потрясает и дальнейшая судьба арестованных. И судьба их семей, оставшихся на воле, к слову, тоже потрясает. Потому что каждую отдельную трагедию следует умножать раз в пять-шесть. А может, и больше. Дети, жены, старики-родители… Кто измерил меру их горя в те дни? И для чего все это было? И почему?
Из воспоминаний Клары Пропенауэр
«…Сперва бывших богатых крестьян забирали, потом зажиточных, а потом и бедных. В том числе забирали и женщин. Это длилось два года – 1937-1938-й. Брали самых крепких, хороших людей, остались старики и подростки. Всех немецких учителей забрали. И ни один человек не вернулся. А мы, оставшиеся, боялись даже спросить… Люди бесследно исчезли. После 1956 года люди начали писать, искать своих родных. И получали один ответ – расстрелян по такой-то статье. Месяц, число. Вот и все. Без вины ушел каждый третий немец…»
Из воспоминаний Эммануила Фельхле
«…Посадили 132 человека. Из них вернулись Герман Эдуард, Руфф Гельтмут, Штумм Эдуард, Мильц Т., Шельске Саша, Фельхле Эммануил Яковлевич…»
Из воспоминаний Андрея Пропенауэра
«…В результате за это время были арестованы и бесследно исчезли только из Джигинки 135 человек. В том числе все бригадиры четырех полеводческих бригад, бригадир виноградных бригад, заведующий конефермой и самые лучшие работники колхоза. В школе были арестованы четыре учителя, в том числе директор школы. В сельском совете – зам. председателя, секретарь, кучер. Никто не знал, за что и почему. Каждый человек боялся, что и до него очередь дойдет. Так оно продолжалось до 1938 года…»
Из воспоминаний Александра Эрфле
«…Вечером к его дому подъехал черный воронок, дяде было предъявлено обвинение… Взяв с собой краюху хлеба, сала и еще кое-что, он попрощался с семьей. И его увезли. Больше его никто не видел. Утром к нам прибежала его жена, заплаканная, и все рассказала. Отец мой, Вениамин Данилович, боялся даже спросить, где брат. Вот так и жили, каждый день ожидая, что вот-вот постучат в нашу калитку. После 1937–1938 годов люди немного успокоились, занимались хозяйством, работали, но жили в боязни…»
Спиритический сеанс с господином Гитлером (Альфред Кох)
– Если бы вы победили, во что должен был превратиться СССР?
– Я считал, что СССР так или иначе должен был распасться на некоторое количество территорий. В частности, Украина и Прибалтика должны быть отделены, Финляндии нужно было вернуть ее территории. Белоруссия должна войти в состав генерал-губернаторства, как она, впрочем, и вошла. Средняя Азия, Закавказье все должны были рано или поздно развалиться…
Относительно коренной России у меня не было каких-то специальных планов. Было слишком много дел, чтобы я думал еще и об этом. Мне нужна была нефть. Я много думал о Кавказе, а остальная часть меня занимала только как территория, где Сталин мог продолжать сопротивление. Отчасти меня интересовали крупные промышленные центры, хотя я не считал советскую промышленность завидным трофеем. Тем более что, отступая, русские все заводы и инфраструктуру взрывали. Тактику скифской войны они использовали еще при Наполеоне.
– Но в России планировался, наверное, какой-то политический режим?
– Идея была такая: территории, которые пригодны для сельского хозяйства, будут обрабатываться. Безусловная отмена колхозов, открытие заново церквей, пусть они молятся своему православному Богу. Создание оккупационной администрации на основе местных кадров. Впрочем, все это я и сделал на оккупированных территориях. Наверное, я обложил бы их налогами в пользу рейха. Но для какого-то серьезного вмешательства во внутренние дела нужен огромный потенциал, и я не думаю, что потенциала немцев хватило бы, чтобы обслуживать в режиме оккупационной администрации такие огромные территории…
– Вы не дали бы русским единой государственности?
– Пожалуй, я не позволил бы им создать единое государство. Пускай там было бы пять, десять, пятнадцать каких-то достаточно независимых государств. Чтобы они не смогли накопить серьезного потенциала для сопротивления рейху. Впрочем, не могу судить наверняка. Меня интересовали лишь реальные ресурсы – нефть… А это Баку, Иран, Ирак, Персидский залив.
Ах, если бы реализовался мирный сценарий и никакой войны с Советами не было! Мы бы все эти ресурсы, включая нефть, получили в режиме торговли. И мы же это получали начиная с 1939 года. Если бы Сталин продолжал поставлять нам нефть, зерно, руду, этого было бы абсолютно достаточно. Но он решил, что для него наступил удобный момент, чтобы напасть…
– После начала войны союз с Советами развалился. Что, появился другой план?
– С самого начала русской кампании все пошло к чертям собачьим! Я все же надеялся, что Черчилль не будет помогать Сталину, ведь, судя по его многолетней риторике, он был убежденным антикоммунистом и всегда призывал к «крестовому походу против СССР». Оказалось, что эта его болтовня – ловушка, чтобы натравить меня на Советы.
Потом японцы не сдержали слова и не ударили с востока, что позволило Сталину перебросить десятки дивизий под Москву и остановить нас. Впрочем, это вы хорошо знаете.
Неожиданной была и та жестокость, с которой Сталин с самого начала относился к своему народу. Это не укладывалось ни в какие нормы не только гуманности, что, на мой взгляд, вещь субъективная, но и рационального поведения.
Во-первых, отступая, русские расстреливали всех, кто у них сидел в тюрьмах и лагерях, оставив нам едва присыпанные землей тысячи трупов.
Во-вторых, они взрывали не только свои новенькие заводы и шахты, но и всю инфраструктуру – водопровод, канализацию, мосты, дороги. Это было странно, поскольку наше наступление это вряд ли могло серьезно задержать, а вот жизнь собственно русского населения превратилась в ад.
В-третьих, они сожгли почти весь урожай, отобрали у населения и угнали на восток весь скот, отравили колодцы. Зачем? Нанося нам едва ощутимый вред (ведь на нас работали все крестьяне Европы), они обрекли своих собратьев на голод и смерть.
В-четвертых, с приходом холодов они стали забрасывать в наш тыл полубезумных подростков, которые сжигали целые деревни, оставляя тысячи людей на улице, без припасов и теплых вещей. Многие из них погибли.
В-пятых, Сталин абсолютно не жалел своих солдат. Все 1941 и 1942 годы он гнал миллионы безоружных людей в атаку без всякого шанса на минимальный военный успех. Наши пулеметчики за день убивали по нескольку тысяч человек. Многие из них от этого сходили с ума.
Весь этот аттракцион мазохизма нельзя было предусмотреть заранее. На вермахт это произвело гнетущее впечатление. Солдаты выглядели подавленными. Невозможно понять: зачем русские это делали?
Политический же план родился бы по раскладу победы. Если бы в эту победу внесли свой существенный вклад русские войска – РОА, казачьи дивизии Краснова и Шкуро, сформированные из местных полицейские силы, если бы население приняло нас без партизанского движения, так, как это было на Украине, – радушно, как освободителей, если бы все так и было, если бы Сталин не начал инспирировать партизанщину, забрасывая в наш тыл диверсионные группы, то мы понимали бы: у нас есть союзники среди местного населения и им можно передать внутреннее администрирование этими территориями. Но не требуйте, чтобы у меня был план на 50 лет. Такого плана не было!
– Но русские никогда не смирились бы с потерей суверенитета и самостоятельности.
– Да? А территория, которая управляется большевиками, истребляющими свой народ, самостоятельна? Что проиграли бы русские, если они получали бы право ходить в церковь и в связи с разгоном колхозов получали бы каждый свою землю? Выбирайте, что лучше: когда вам без конца твердят о том, что вы живете в самой передовой стране мира, и при этом держат за скотину или вам указывают на ваше истинное место в культурном развитии и при этом не мешают строить пристойную жизнь? Меня всегда поражало, что русские упорно выбирают первое…
Я всегда считал, что Сталин был враждебен не только рейху, но и народу, которым он управлял. То, что народ его терпел, – это проблема этого народа, а не моя. И для меня совершенно очевидно, что я пришел с освободительной миссией.
Из воспоминаний Альфреда Коха
«…Мужем уже упомянутой моей тетки Ольги (они поженились в конце 1950-х) был Владимир Эрфле 1929 года рождения. Перед войной он стал сиротой, и его взяла к себе жить русская женщина по фамилии Анисютина. И он взял ее фамилию. Поэтому в 1941-м его не выслали, поскольку посчитали русским. Когда пришли немцы, они его угнали в Германию. Там он работал в крестьянском хозяйстве конюхом. Рассказывал, что к нему хорошо относились, поскольку он свободно говорил по-немецки и сказал, что на самом деле он – немец. В 1945-м он, 15-летний мальчишка, сказал, что хочет вернуться на родину и, натюрлих, угодил в фильтрационный лагерь. Нужно ли объяснять, что после этого он оказался не в Джигинке, а на кемеровских шахтах, где и проработал (еще раз – натюрлих) до 1956 года. После реабилитанса он встретил в Восточном Казахстане (это недалеко от Кузбасса) на свинцово-цинковом руднике Зыряновска мою тетку, на которой и женился.
Сразу после отставки Хрущева, году в 1965-м, когда немцам разрешили вернуться в свои деревни, они вернулись в Джигинку. Уже с двумя дочерьми. Естественно (то есть натюрлих), никто им дома не вернул. Они строились заново. Дядя Володя так и не выучился читать и был неграмотный. Помер он лет десять назад, нестарым еще человеком. У него были огромные рабочие руки с невероятного размера бицепсами. Он был невысокий и молчаливый. Меня называл Фредди, по-русски говорил неважно, тихим ласковым голосом.
Сиротой он стал после посадки своего отца. Скорее всего, это был упомянутый здесь дядя Александра Вениаминовича Эрфле, брат Вениамина Даниловича…»
Из воспоминаний Алиды Фогель (Кроль)
«…Вечером, когда на гулянье собиралась молодежь, между ними шныряли какие-то люди, что-то подслушивали, вынюхивали. А на следующий день у кого-нибудь во дворе было горе. Ночью приезжал “черный воронок” из Анапы. Заходили в дом и предъявляли обвинение в измене Родине. Больше ничего не говорили. В доме стоял плач жены, детей, стариков… Через день – опять облава. Люди между собой перестали общаться. Каждый ждал своего рокового часа.
В сельском совете знали, что идут поголовные аресты, но председатель сельского совета Пропенауэр А.Я. ничего сделать не мог…»
Из воспоминаний Александра Тильмана
«…Я остался сиротой, и меня взяла к себе папина мать в Джигинку… Благодаря тому, что у нее была корова и она получала марки из Германии от Красного Креста, мы не бедствовали. Но за эти марки пришлось заплатить моей тете Ирме. Она была учительницей младших классов, комсомолка. В 1938 году были арестованы учителя, они были осуждены по статье 58. Арестовали и тетю Ирму в Анапе. От такого горя бабушка умерла в 1938 году, и мне пришлось потом жить у дяди Готлиба. В 1938 году был взят и посажен без суда и следствия дядя Готлиб. Мы не знаем, куда он выслан, и вообще не знаем о нем ничего…»
Такие вот истории. Кстати, о помощи российским немцам, оказываемой из Германии. Действительно, такая помощь оказывалась.
Из статьи В. Хаустова «Репрессии против советских немцев до начала массовой операции 1937 г.»
«В 1933–1934 годах, когда резко обострившееся социально-экономическое положение в стране привело к массовому голоду в ряде регионов, резко возрос поток помощи советским немцам из-за рубежа от таких организаций, как “Союз зарубежных немцев” и “Братья в нужде”. По данным Главного управления государственной безопасности, в 1934 году советским немцам, компактно проживавшим на Украине, в Северо-Кавказском крае и Республике немцев Поволжья, было передано более 600 тысяч марок и 14,5 тысячи долларов. Дипломаты, иностранные специалисты, представители церкви привозили деньги, а затем активисты этих организаций в СССР передавали их самым нуждающимся. Очень скоро распространители материальной помощи подверглись массовым арестам. Только за 1934 год было арестовано около 4 тысяч российских немцев…»
Таким образом, сама эта помощь зачастую ставила советских немцев под удар. Боялись не только деньги получать, но даже письма. Вообще всего боялись. Особый страх испытывали те джигинские немцы, у которых были родственники за границей. В Америке, например. Впрочем, справедливости ради нужно сказать, что страх этот зародился не в 1937–1938 годах. Раньше, гораздо раньше.
Из воспоминаний Клары Пропенауэр
«…В 1912 году мои дедушка и бабушка Михаил Гросс и Доротея Кальмбах с сыном Рейнгольдом уехали в Америку. Мне было в то время восемь месяцев. Они в Америке арендовали землю в кредит на 20 лет и выслали нашим родителям документы на бесплатный проезд. Но, пока наши родители все оформляли, границу закрыли. И так мы и остались в родном Михаэльсфельде (Джигинке). С Рейнгольдом переписка длилась до 1928 года, пока границу не закрыли… Мне уже было 18 лет, когда они прислали нам 25 долларов, но мой отец пошел на почту и вернул деньги обратно. Ведь в то время многих посадили в тюрьму за это и даже расстреляли. Потому отец не стал их письма получать, а вернул все обратно…»
Все же однажды отец и мать Клары Пропенауэр получили весточку из Америки.
Из воспоминаний Клары Пропенауэр
«…Семья Шредера Фридриха вернулась из Америки. Фридрих Шредер привез фотографии. На фотографиях – Рейнгольд и его жена (нарядные, очень красивые), дом, который они построили на собственной земле, комбайн, трактор и много такого, что мы и не понимали. Отец мой сильно боялся, и мама все в огороде закопала. И документы на бесплатную поездку в Америку, и фотографии – все сгнило в земле. И моя мама до самой смерти плакала, что она своих родителей не видела…»
Отец Клары не зря боялся, как оказалось, но все же эта история не имела для его семьи неприятных последствий. В отличие, скажем, от семьи Фридриха Шредера, который привез фотографии из Америки.
Из воспоминаний Клары Пропенауэр
«…И уже в 1937 году этого Шредера и всех его сыновей – Отто, Рудольфа и Густава – посадили и расстреляли. А сам Фридрих Шредер уже старый был, его не тронули. И он очень жалел, что вернулся и потерял своих сыновей и дети их остались сиротами…»
Аресты людей проходили внезапно. На глазах ошеломленных родственников. И чаще всего это были расставания навсегда.
Из воспоминаний Лины Прицкау
«…Когда дедушку моего забрали в 1937 году, то бабушке и другим женщинам, у которых арестовали мужей, сказали, что они могут передать своим мужьям посылочки. И жены отправились в Новороссийск, где на то время содержались их мужья. Прождали они под стенами новороссийской тюрьмы до рассвета. И все время их обнадеживали, что посылочки у них возьмут. А на рассвете им сказали, что мужей их уже увезли в Краснодар. И посылочки так и не взяли. Большая часть тех женщин своих мужей так и не увидела никогда…»
Дальнейшая судьба большинства из тех, кого препровождали в Краснодар, была предопределена – их ожидал приговор «тройки» и расстрел.
Из «Книги памяти Краснодарского края»
«…Штумм Вильгельм Вильгельмович
Родился 29.04.1914, Анапский р-н, с. Джигинка; немец; образование начальное; б/п; колхозник кол-за им. К. Либкнехта. Проживал: с. Джигинка. Арестован 21 марта 1938 г.
Приговорен: Комиссия НКВД СССР и прокурора СССР 28 августа 1938 г., обв.: являлся участником контрреволюционной организации…
Приговор: расстрел. Расстрелян 12 сентября 1938 г. Место захоронения – Краснодар. Реабилитирован 9 мая 1960 г., военный трибунал СКВО.
Штумм Вильгельм Яковлевич
Родился 28.01.1902, Анапский р-н, с. Джигинка; немец; образование начальное; б/п; колхозник. Проживал: с. Джигинка.
Арестован 16 марта 1938 г.
Приговорен: Комиссия НКВД СССР и прокурора СССР 28 августа 1938 г., обв.: являлся участником контрреволюционной организации…
Приговор: расстрел. Расстрелян 12 сентября 1938 г. Место захоронения – Краснодар. Реабилитирован 9 мая 1960 г. военный трибунал СКВО.
Штумм Иван Фридрихович
18.12.1916 г.р., с. Джигинка Анапского р-на; немец; б/п; образование начальное; колхозник. Проживал по месту рождения. Арестован 02.04.1938 г. Предъявленное обвинение: “являлся участником немецкой фашистской организации, проводил контрреволюционную агитацию”. Комиссией НКВД СССР 18.07.1938 г. назначена ВМН – расстрел. Приговор приведен в исполнение 08.08.1938 г. в г. Краснодаре. Верховным Судом РСФСР 09.02.1961 г. дело в отношении Штумма И.Ф. прекращено за отсутствием состава преступления. Реабилитирован.
Штумм Христиан Готфридович
24.12.1890 г.р., с. Джигинка Анапского р-на; немец; б/п; образование начальное; колхозник. Проживал по месту рождения. Арестован 03.04.1938 г. Предъявленное обвинение: “систематически проводил контрреволюционную агитацию, участник фашистской организации”. Комиссией НКВД СССР 18.07.1938 г. назначена ВМН – расстрел. Приговор приведен в исполнение 08.08.1938 г. в г. Краснодаре. Верховным Судом РСФСР 09.02.1961 г. дело в отношении Штумма Х.Г. прекращено за отсутствием состава преступления. Реабилитирован.
Штумм Вильгельм Фридрихович
Родился 26.05.1913, Анапский р-н, с. Джигинка; немец; образование начальное; б/п; печник. Проживал: с. Джигинка.
Арестован 21 марта 1938 г. Приговорен: Комиссия НКВД СССР и прокурора СССР 18 июля 1938 г., обв.: являлся участником контрреволюционной организации… Приговор: расстрел. Расстрелян 8 августа 1938 г. Место захоронения – Краснодар. Реабилитирован 9 мая 1960 г., военный трибунал СКВО.
Штумм Берта Адамовна
Родилась в 1891 г., Анапский р-н, с. Джигинка; немка; образование начальное; б/п; колхозник кол-за им. К. Либкнехта. Проживала: с. Джигинка.
Арестована 11 июня 1938 г. Приговорена: тройка УНКВД Краснодарского края 5 октября 1938 г., обв.: являлась участницей контрреволюционной организации… Приговор: расстрел. Расстреляна 17 октября 1938 г. Место захоронения – Краснодар. Реабилитирована 9 мая 1960 г., военный трибунал СКВО…»
Штумм Берта Адамовна была арестована 11 июня 1938 года. Нужно сказать, что в тот день было арестовано немало джигинских немцев. Среди них был, в частности, и Биркле Михаил Александрович.
Из «Книги Памяти Краснодарского края»
«…Биркле Михаил Александрович
Родился 11.06.1891 г., Молдавия; немец; образование начальное; б/п; кузнец колхоза им. К. Либкнехта. Проживал: Анапский р-н, с. Джигинка.
Арестован 11 июня 1938 г. Приговорен: тройка УНКВД Краснодарского края 28 сентября 1938 г., обвинение: являлся участником контрреволюционной организации… Приговор: расстрел. Расстрелян 15 октября 1938 г. Место захоронения – Краснодар. Реабилитирован 9 мая 1960 г., военный трибунал СКВО…»
11 июня 1938 года Михаил Александровичу исполнилось 47 лет. Это был день его рождения. Все, что осталось сегодня в семье Биркле от деда, – его фотография. На этой фотографии он запечатлен в форме поручика царской армии. И фотография эта сделана предположительно в 1914–1917 годах. Молодой, бравый офицер. Усики молодцевато подкручены, взгляд смелый. Похоже, и эта страничка биографии Михаила Биркле не была забыта, когда ему выносился суровый приговор.
Из воспоминаний Людмилы Биркле
«…Моя мама рассказывала мне, что дед Михаил Биркле попал в дальнейшем в тюрьму города Краснодара. Там ему было предложено подписать бумаги, что он согласен с предъявленными обвинениями. Обвинение же было связано с политическими вопросами. Деда обвиняли в том, что он является участником контрреволюционной организации. Дед наотрез отказался подписывать, говоря, что никакого отношения он, простой кузнец, к политике не имеет. И его расстреляли. Хотя когда в 1960-е годы мы получили первую справку о реабилитации, то в ней было сказано, что Биркле Михаил Александрович погиб спустя 10 лет после ареста, в трудовом лагере. И только из справки о реабилитации, которая пришла уже в 1993 году, мы узнали, что деда расстреляли в Краснодаре 15 октября 1938 года. То есть через пять месяцев после ареста…»
Предъявленные обвинения, похоже, казались Михаилу Биркле настолько абсурдными, что он надеялся своим отказом убедить и своих обвинителей в этой абсурдности. Вместе с тем, отказываясь подписывать бумаги с предъявленным ему обвинением, он уже одним этим ставил под сомнение то, что обвинители его правы. А это уже проблема. И в таких случаях, похоже, у обвинителей находился более действенный способ убеждения. Расстрел. «Нет человека – нет проблемы».
Жизнь в Джигинке замерла. В прямом смысле. То есть она, эта жизнь, вроде бы и была. Но затаилась. Чтобы ее не вычислили, не определили, не опознали, не уничтожили. Отныне отношения людей определял страх. Стало больше недоверия, беспокойства, горя. И забот стало несравненно больше.
Из воспоминаний Андрея Пропенауэра
«…Были арестованы самые крепкие и работящие люди. И это сильно отразилось на работе колхоза. До этого была возможность по воскресеньям давать колхозникам выходные. Но теперь, когда было уничтожено столько рабочих, и речи быть не могло, чтобы иметь время на отдых. Народ работал с раннего утра до поздней ночи, все планы и обязательства выполнялись. Первенство по району держалось у нас, и Красное знамя переходящее оставалось у нас…»
Если бы только оно, это знамя, было защитой, иммунитетом, охранной грамотой против арестов. Но нет же. Вот список только некоторых арестованных в 1937–1938 годах: Янцен – учитель физики; Пейльман – учитель; Каспрехт – учитель; Кнауэр – директор школы; Бартэл – учитель; Веймер Отто Готлибович – учитель; Качкевич, еврей-аптекарь; Кенерт Иван Христианович – горный инженер; Фельхле Гильда Ивановна – учительница; Уиклокиди Иван Христофорович; Кох Альфред Давыдович – учитель и т. д.
Нередко арестовывали целыми семьями. Так, была арестована почти вся семья Шельске: Шельске Вольдемар (Владимир) Христианович, Шельске Александр Христианович, Шельске Теодор Христианович и сам Шельске Христиан, их отец. Имена для Джигинки знаменитые. Иоганну Шельске, который когда-то привел в эти места первых переселенцев из Бессарабии, и в страшном сне, вероятно, не могло присниться, что эта земля, с которой он связывал надежды на будущее счастье, станет однажды Голгофой для его потомков. Статистика семьи Шельске такова: из четверых арестованных только Александру Шельске удалось выжить. Только Александру выпал жребий избежать расстрела и не погибнуть в трудовой армии.
В целом же по Джигинке из 135 арестованных в 1937–1938 годах в живых осталось не более 10 человек. В некоторых источниках звучит цифра и того меньше – 5–6 человек. Кого-то расстреляли почти сразу, кого-то осудили и препроводили в трудовые лагеря… Лагеря – это была та же казнь, но в режиме замедленного времени. Немногие выживали. Направляли осужденных в Кировскую область на лесоповалы, на Урал, в Казахстан, в Магаданскую область.
Из воспоминаний Андрея Пропенауэра
«…В конце 1938-го было затишье. Людей теперь не брали, не арестовывали, и люди стали немного веселее…»
Затишье
Люди потихоньку возвращались к привычной жизни. Работали, рожали детей, строили планы на будущее. Колхоз по-прежнему был в передовиках. Миллионер. Благополучный. Удачливый. И районное переходящее Красное знамя по-прежнему было в Джигинке. Вроде и праздники опять появились. Снова можно было слышать на улицах приглушенный смех парней и девчат, собирающихся на посиделки после длинного рабочего дня.
Вроде все было как всегда. И все-таки уже никогда не могло быть «как всегда». Тени ушедших, пропавших без вести, загубленных, безвинно замученных исключали саму возможность жить «как всегда». Нет, «как всегда» уже быть не могло. Должны были пройти годы и годы, прежде чем те, кого арестовывали в 1937-1938-м, но чаще их родственники, стали получать справки о реабилитации. Справки эти были подобны друг другу. Бесстрастный текст сообщал о том, что справедливость восстановлена и ваш муж (отец, сын, брат, любимый) ни в чем не виноват. Ошибка.
Из справки о реабилитации Ивана Готфридовича Штумма, жителя села Джигинка
«Штумм Иван Готфридович, 1888 года рождения, уроженец села Джигинка, Анапского района, Краснодарского края.
21 января 1938 года арестован и по политическим мотивам по Постановлению тройки УНКВД по Краснодарскому краю от 4 февраля 1938 года в связи с обвинением в контрреволюционной деятельности (без ссылки на закон), подвергнут высшей мере наказания – расстрелу.
Расстрелян 3 марта 1938 года.
19 июня 1989 года уголовное дело в отношении Штумма Ивана Готфридовича пересмотрено Прокуратурой Краснодарского края, и на основании Указа Президиума Верховного Совета СССР от 16 января 1989 года “О дополнительных мерах по восстановлению справедливости жертв репрессий, имевших место в 1930–1940 годах и начала 1950-х годов” он полностью реабилитирован».
Напомню, что из 135 человек, арестованных в Джигинке в 1937–1938 годах, в живых осталось не более 10 человек. Остальные погибли, умерли, пропали без вести, были расстреляны по дороге, в ссылке, в тюрьмах, в трудовых армиях. Другими словами, в живых осталось всего 7 % от общего количества арестованных.
Спиритический сеанс с товарищем Сталиным (Альфред Кох)
– Итак, Гитлер не напал на Англию, потому что знал, что Сталин хочет ударить ему в тыл?
– А в этом его убедили англичане. Через своих агентов в окружении Гитлера. Англичане – серьезные люди. Я их, правда, после войны переиграл, у меня были там ребятки, кембриджская пятерочка… Но в начале войны они меня объегорили, конечно… И с Польшей потом мне долго голову морочили. Одно варшавское восстание сколько нам вреда принесло!
– Поляки вас считали своим врагом?
– Поляки всех русских считают врагами. Всегда. Я думаю, что и сейчас поляки русских все равно считают врагами. Это не вопрос дискуссии, это вопрос национальной ментальности. И это длится уже 500 лет. Это как Пушкин писал: «Старый спор славян между собою».
Поляки, конечно, сильно верили своим союзникам – Англии и Франции. А те их фактически предали… Нет, ну каковы союзнички, а? Герои, правда? Выдающиеся люди! Если они даже собственный Париж защищать не стали, неужели бы они за Варшаву легли? Откуда у поляков эта наивность? Так не любить русских, чтобы из-за этого так полюбить французов! Это же просто потеря национального благоразумия!
– Все-таки никто не был готов к такой войне.
– А у Гитлера не могло быть другой войны, потому что у него не было ресурсов. Он мог только чудовищной жестокостью и молниеносностью, огромным напором уничтожить врага. Конечно, к такой войне никто не был готов. И мы не были готовы, поэтому мы до Москвы и отступали. Мы не могли представить себе, что это будет такое остервенение. Теперь-то я понимаю, что у него просто не было другого варианта.
Даже если брать только военную сторону дела и не рассматривать гитлеровские зверства на оккупированных территориях. Такой мощной концентрации танков на узких участках фронта, такими массированными артиллерийскими подготовками задавить противника… Мы к этому были не готовы. Мы не ожидали.
А его солдаты? Какая мотивация! Как он накачал эту пионерию свою за 1930-е годы! Конечно, мы потом тоже развернули наш пропагандистский аппарат: «братья и сестры», русский народ, церкви… Это мы тоже сделали. Я, кстати говоря, очень много у Гитлера понял и перенял. Потому что все-таки классовое на тот момент было слабее, чем национальное. Мы тогда развернулись от интернационализма к национализму, если вы помните. Погоны дали армии…
– Сейчас про вас распускают даже такие слухи: перед Сталинградской битвой Сталин стоял перед иконой на коленях, молился.
– Чушь какая! Слушайте, я учился в духовной семинарии. И я был абсолютно сознательный атеист! Это чушь собачья. Я действительно верил, что Его нет.
– Почему?
– Потому что я был материалист. Я был марксист, я в это искренне верил. Вам это не понять. Вы все такие толерантные! Может, есть Бог, может, нет…
– А облет с иконой Тихвинской Божией Матери на самолете позиций советских войск – этого тоже не было?
– Я не знаю, может, и было. Может, попы попросили, и им дали самолет: летайте, колдуйте! Но вы думаете, что все, что случалось в Советском Союзе, – это все товарищ Сталин? У меня бы рука отвалилась все подписывать!
– Ну и все-таки, Иосиф Виссарионович. Был фильм Эйзенштейна «Иван Грозный». Был роман Алексея Толстого «Петр I». Везде царь, везде Бог. Осмысленная политика.
– «Александр Невский» был. Это все на ту же тему.
– То есть возрождение национального духа перед войной и во время войны…
– Перед войной не было. Во время войны. «Иван Грозный» – 1944–1945 годы. «Александр Невский» – 1941-й.
– А Толстой, скажем, он что, сам по себе написал своего «Петра I»?
– Конечно! Я его очень хорошо знаю. Я же его вернул в страну! Он был русский националист. И именно в этом качестве он был мне нужен, особенно во время войны. Он был талантливый человек, но он был русский националист.
– Этот ваш поворот к русскому национализму был тактический, только на время войны?
– Безусловно! Я же потом все это прекратил!
Годы войны
…Мы знаем все. Мы помним все. Мы поняли: немцы не люди. Отныне слово «немец» для нас самое страшное проклятье. Отныне слово «немец» разряжает ружье. Не будем говорить. Не будем возмущаться. Будем убивать.
Сказать, что весть о начале войны ошеломила всех жителей Джигинки – ничего не сказать. Люди еще не успели прийти в себя от черной полосы репрессий последних лет, как пришло это новое испытание. И снова нужно было готовить себя к самому худшему.
В самом начале войны многие в Джигинке еще надеялись, что она продлится недолго. Год или полтора. Не больше. Во всяком случае, такие разговоры ходили среди джигинских немцев в те дни. Уверенность в непобедимости Красной армии была слишком сильной. Да и не хотелось верить в худшее. Но с течением времени надежд на то, что война скоро закончится, оставалось все меньше. Сводки Информбюро не утешали. Не могли немцы Джигинки не понимать и того, что это не просто война, а война с Германией.
Тревожно было на сердце. Нет, у немецкого населения Джигинки еще не было оснований чувствовать себя вне своей страны, вне Советского Союза. Они по-прежнему ощущали себя частью советского народа. Но тревожные предчувствия их рождались не на пустом месте. Взять хотя бы тот факт, что мужчины-немцы, мобилизованные в самом начале войны, стали постепенно, один за другим, возвращаться в село. Они были «изъяты» из рядов Красной армии. Именно слово «изъять» звучит в директиве народного комиссара обороны СССР № 35105 от 8 сентября 1941 года.
Процитирую выдержку из этой директивы:
«…Изъять из частей, академий, военно-учебных заведений и учреждений Красной армии, как на фронте, так и в тылу, всех военнослужащих рядового состава и начальствующего состава немецкой национальности и послать их во внутренние округа для направления в строительные батальоны…»
Изъятие немцев из РККА проходило в течение всей войны. Но самый первый этап его прошел с 30 июня до 7 сентября 1941 года. Ида Готлибовна Балько (Кроль) свидетельствует, что через три дня после начала войны ее старшего брата мобилизовали на фронт. А уже в сентябре этого же года он вернулся в Джигинку. Понятно, что подобные факты не могли не настораживать джигинских немцев те дни. Но в худшее верить не хотелось до последнего.
Из воспоминаний Андрея Пропенауэра
«…Начало войны. Мы быстро отмобилизовались, дали фронту людей, автомашины, хороших лошадей, из местного населения был сформирован истребительский батальон, которому было поручено в случае появления неприятельских парашютистов их истреблять. Командиром этого батальона был назначен председатель сельского совета Пропенауэр А.И. Проводились регулярные военные занятия…»
Из воспоминаний Клары Пропенауэр
«…Гитлер напал на СССР в 1941 году. Это было самое страшное для нас, русских немцев… У меня двух братьев сразу забрали на войну. Один, Соломон Зейб, погиб в карело-финском селе Ухта в июле 1941 года. Второй, Эдуард, погиб в Ростове в 1942 году. На них похоронки пришли, моя мама пенсии за них получала…»
Сентябрь, 1941 год
Урожай в этом году выдался в Джигинке отменный. И осень в этом году была какая-то особенная. Золотая осень. А на душе джигинских немцев не было покоя. Тревога витала в воздухе. Тягучая, холодная, гнетущая тревога. И было от чего тревожиться.
К этому времени уже появился знаменитый Указ Президиума Верховного Совета СССР от 28 августа 1941 года «О переселении немцев, проживающих в районах Поволжья», недвусмысленно отделивший часть немцев, проживающих на территории Советского Союза, от советского народа. И хотя в этом указе речь шла пока только о немцах Поволжья, было понятно, что и остальные советские немцы не могли чувствовать себя в безопасности. Приведу выдержку из этого указа с той целью, чтобы был понятен основной мотив, по которому выселяли немцев Поволжья (и других советских немцев в дальнейшем).
Из Указа Президиума Верховного Совета СССР от 28 августа 1941 года «О переселении немцев, проживающих в районах Поволжья»
«…По достоверным, полученным военными властями данным среди немецкого населения, проживающего в районах Поволжья, имеются тысячи и тысячи диверсантов и шпионов, которые по сигналу, полученному из Германии, должны произвести взрывы.
О наличии такого большого количества диверсантов и шпионов среди немцев, проживающих в районах Поволжья, советским властям никто не сообщал, следовательно, немецкое население района Поволжья скрывает в свое среде врагов советского народа и советской власти. В случае, если произойдут диверсионные акты, затеянные по указке из Германии немецкими диверсантами и шпионами в республики немцев Поволжья или в прилегающих районах, и случится кровопролитие, советское правительство по законам военного времени будет вынужденно принять карательные меры против всего немецкого населения Поволжья. Во избежание таких нежелательных явлений и для предупреждения серьезных кровопролитий Президиум Верховного Совета СССР признал необходимым переселить все немецкое население, проживающее в районе Поволжья, в другие районы, с тем чтобы переселяемые были наделены землей и чтобы им была оказана государственная помощь по устройству в новых районах…»
Таким образом, первый удар приняли на себя немцы Поволжья. А вскоре пришла очередь немцев, проживающих на других территориях Советского Союза, в том числе и на территории Северного Кавказа. К этому времени, впрочем, порядок депортации немцев изменился. Решение о депортации отныне принимал Государственный комитет обороны СССР или даже более низшие инстанции: руководство НКВД, военные советы фронтов.
Из книги «История немцев России»
«…Предварительно органы НКВД производили учет всего немецкого населения, проживающего в зоне предстоящего выселения, полученные результаты докладывались в Наркомат. Далее на имя Сталина направлялась докладная записка за подписью наркома внутренних дел Л. Берии, в которой указывалось общее количество немцев, проживающих в зоне выселения, численность “антисоветского” населения, предложения о его аресте и порядок переселения немцев на новые места…»
Вскоре вышло постановление ГКО СССР № 698 от 21 сентября 1941 года о депортации немцев из Тульской области, Краснодарского и Орджоникидзевского районов, Северо-Осетинской и Кабардино-Балкарской АССР.
В конце сентября 1941 года, то есть через три месяца после начала войны, с приказом о выселении были ознакомлено и немецкое население Джигинки. Немцам Джигинки велели собраться у кирхи. Здесь жителям объявили, что им дается время до утра, чтобы подготовиться к отъезду. С собой разрешалось брать только самое необходимое.
Оглушенные этой новостью люди, вероятно, не вполне еще понимали, что происходит. Не вполне понимали и свое будущее, и свое новое положение в стране, которую за долгие годы, десятилетия привыкли считать своей. Еще вчера они были единым целым с советским народом, ощущали себя его частью, были связаны с ним единой кровеносной системой, одними устремлениями, надеждами, едиными радостью и болью. Россия была их Родиной. А теперь они неожиданно для себя оказались в положении чужих среди своих.
О предстоящей депортации немцам Джигинки сообщили 28 сентября 1941 года.
Из воспоминаний Альмы Карловны Герман
«…Пришел приказ, чтобы всех немцев выселить из Джигинки. Всех до одного – старого, малого, больного, здорового… Всех. Чтобы духу немцев не было…»
А уже 29 сентября 1941 года, как запишет позже в своем дневнике Эммануил Фельхле, всех джигинских немцев вывезли из села. Другими словами, немцам дали на сборы менее суток.
Из воспоминаний Александра Эрфле
«…Хозяйство у нас было большое. Корова, два поросенка, куры, утки, гуси. …Отец зарезал поросенка поменьше, сало присолили, мясо, хлеб испекли, молоко взяли… Фотографии не разрешили брать… На следующий день погрузили на телеги со всем этим имуществом…»
Из воспоминаний Алиды Фогель
«…Все оставили в селе. Фотографии брать не разрешали, все сожгли, память о близких увозили в своих сердцах…»
Из воспоминаний Клары Пропенауэр
«…И нам всем объявили об эвакуации, что мы должны собраться за 24 часа. С собой разрешили брать 30 килограммов на человека – это питание. А все имущество – птица, скотина, дома с мебелью и одеждой – осталось…»
Из воспоминаний Иды Балько
«…Это был самый страшный день в жизни нашей семьи. Пришли домой и стали спешно собираться в дорогу. Прежде всего необходимо было запастись едой на дорогу. Ведь не знали, сколько она может продлиться. Хозяйство-то у нас было большое – две коровы, овцы, поросята, куры, утки – не счесть этого добра. Все пришлось оставить. Отец выбрал барашка пожирнее, прирезал его… Потом… Ах, это нужно было видеть. Голова в одну сторону, кишки в другую… Торопились же очень… Ужас, ужас… Нет, это не пересказать словами, это нужно было видеть…
А смеркалось уже. Свет в этот день не дали, приходилось все делать в полутьме. А поскольку время военное, то нужно было занавесить все окна, чтобы и полоска света не просачивалась. Специально ходил человек по селу, проверял и стучал в окна – предупреждал, если у кого был свет виден. Мы с матерью все одеяла поснимали с кроватей, чтобы спешно завесить все окна. Потом всю ночь напролет мать у плиты жарила мясо, топила жир, пекла хлеб… Не передать словами. Печки-то тогда были не те, что теперь. Ни газа, ни электричества. Всю ночь печь топили и готовили. А под утро мать взяла большое, хорошее такое ведро с плотно закрывающейся крышкой, положила в ведро большие куски мяса и доверху залила содержимое жиром. Жир когда застыл, то получилось что-то вроде консервов… Потом мать велела нам надеть на себя как можно больше одежды. Потому что с собой разрешили брать только то, что могли унести с собой в руках и надеть на себя. Смешно и страшно… Мы как капуста были – дети и взрослые. А ведро-то с тушенкой тоже в одежду закутали. Тогда нам-то, детям, даже и смешно было от этого. Хотя какой уж смех… Но ведро так мать специально обрядила, чтобы, значит, за ребенка приняли и из рук-то при посадке не вырвали. Ко всему готовились. Отец взял с собой столярный инструмент, поскольку он был хороший столяр. Он еще приговаривал, что этот столярный-то инструмент – наш хлеб. То есть нашей семьи. Он надеялся в чужом-то месте зарабатывать столярным делом… Скотину отец всю выпустил в огород, чтобы с голоду не умерла скотина-то без нас. Вот и все сборы…»
Некогда было предаваться размышлениям, причитаниям, разочарованиям. Нужно было только сосредоточенно и взвешенно обдумать, что взять с собой в дорогу. Для каждой немецкой семьи главной заботой было сделать необходимый запас продовольствия на дорогу. А сколько продлиться эта дорога – один Бог ведал. Немцы Джигинки даже не могли предположить, куда и насколько они уезжают. Ничего не знали. Теплилась, конечно, надежда, что они уезжают ненадолго. Такие разговоры ходили среди немцев. Что, мол, скоро все прояснится и они вернуться в родное село. Возможно, такую информацию им намеренно сообщали власти, чтобы немцы не паниковали. Во всяком случае, немцы с собой брали только самое необходимое – еду, одежду и рабочие инструменты. Ничего лишнего брать с собой не разрешали, кроме того, что можно унести с собой в руках или надеть на себя.
Хотя, например, в соответствии с инструкцией по проведению переселения проживающих в АССР немцев Поволжья, Саратовской и Сталинградской областях переселенцем разрешалось брать с собой личное имущество, мелкий сельскохозяйственный инвентарь, продовольствие – всего весом одну тонну на одну семью. Постройки, сельхозинвентарь, скот и зернофураж должны были сдаваться по оценочному акту специальным комиссиям. Да и переселение поволжских немцев осуществлялось целыми колхозами. Джигинским же немцам, повторю, было разрешено взять с собой только самое необходимое из продовольствия, одежды и прочего. Едва ли набиралось несколько десятков килограммов на всю семью. Все, что годами наживали тяжким трудом, приходилось оставлять. Но разве у немцев Джигинки был выбор?
Раннее утро 29 сентября 1941 года
Ранним утром 29 сентября 1941 года все немецкие семьи, как им и было приказано, уже ждали у ворот своих домов машины, которые должны были отвезти их к кирхе. Пунктуальные, исполнительные, ответственные – немцы и в эти минуты не изменяли себе.
Из воспоминаний Иды Готлибовны Балько
«…Наша семья погрузилась в машину со всеми своими пожитками. Каждый ребенок нес на себе какой-то рюкзачок с тем, что мать считала необходимым взять в дорогу… Все-таки у нас, у детей, было менее трагическое восприятие происходящего, чем у взрослых. Для нас, например, прокатиться в этой машине уже было маленьким приключением. Мы-то до этого машины не часто видели…
Нас подвезли к кирхе и здесь высадили. У кирхи к этому времени уже собрались почти все немецкие семьи…»
Среди немцев не было заметно паники. Вели себя сдержанно и достойно. Ни рыданий, ни безудержных слез, ни причитаний, ни истерик. Хотя сердца, конечно, разрывались от боли и страшных предчувствий.
Из воспоминаний Иды Готлибовны Балько
«…Повсюду были автоматчики. Караулили, чтобы никто не убежал в плавни. А кто побежит? У каждого семья, дети маленькие. Да и болота там кругом…»
Солдаты с автоматами отныне сопровождали джигинских немцев на всем протяжении пути. И в самой Джигинке, и при погрузке в вагоны на станции Крымская, и в самих вагонах. И в этом тоже была особенность их нового положения. Но не автоматчики, не общая тягостная обстановка в тот день более всего поразили Иду. В эти минуты ожидания у кирхи произошел один, казалось бы, незначительный, почти незаметный случай. Но Ида запомнила его на всю свою жизнь. Именно он провел безнадежную черту между ее прошлой жизнью и настоящей.
Из воспоминаний Иды Готлибовны Балько
«…Машина, которая нас привезла к кирхе, остановилась напротив школы. Я заметила на ступеньках школы одного из наших учителей. Учитель этот строгий был, мы даже побаивались его. Да, очень уж был строгий… И принципиальный. Но уважали его очень. И вот он неожиданно для нас вдруг так это картинно встал на ступеньки школы, выкинул руку вперед, вроде как для доклада, и громко так произнес, чтобы, значит, все слышали. Что, мол, сегодня мы вышлем этих немцев, а для других (это он оставшихся в Джигинке немцев имел в виду, поскольку не всех выселяли) мы наточим острые сабли. Вот так прямо и сказал – наточим, мол, острые сабли. Так и сказал… Ну, к чему это он так сказал-то?..»
Слова учителя глубоко поразили Иду. Пожалуй, вот в эту самую минуту до ее сознания окончательно дошло, что они, немцы, теперь отверженные. Вчера еще нее, у Иды, было все – село, школа, любимые учителя. А теперь от нее открещивались. Ее почти ненавидели. Предавали. Этого потрясения Ида не могла забыть и годы спустя. Когда у нее уже появились свои дети, когда позади было тяжелое время депортации, трудовой армии, когда уже вернулась на родную землю, она все же так и не могла стереть из своей памяти тот ненастный день и ощущение первого в своей жизни предательства. Рана была настолько глубокой, что однажды, уже годы и годы спустя, когда она узнала, что в село приедет тот самый учитель, ей непременно захотелось еще раз его увидеть. Просто увидеть. Может, что-то понять для себя. Ей хотелось еще раз посмотреть на того человека, который в тот страшный день с таким пафосом отрекся от всех немцев Джигинки и от нее, от Иды…
Она увидела того учителя. Он, конечно, сильно постарел за прошедшие годы. Давно уже жил в Анапе и, наверное, даже не вспоминал о том случае у школы и о своих словах. Он, может быть, и забыл совсем тот случай. Старенький, поживший человек. Нет, Ида Готлибовна не подошла к своему бывшему учителю, ничего ему не сказала. Только смотрела издалека. И не то чтобы она не простила своего учителя до сих пор. Просто понять так и не может.
Дорога
…Вскоре подъехали машины. Отвозили джигинских немцев на железнодорожную станцию города Крымска по очереди. Наконец дошла очередь и до семьи Иды Кроль. Их семью разметили на подводе, и она тронулась в путь. Перед глазами Иды в последний раз мелькнули знакомые очертания родного села, а вскоре село и вовсе скрылось из вида. Впереди ждала неизвестность.
Из воспоминаний Иды Готлибовны Балько
«…Мы ехали как на смерть…»
В этот день на станции Крымская было настоящее столпотворение. Давка. Неразбериха. При посадке в вагоны всех членов немецких семей еще раз тщательно проверяли, производили досмотр их вещей, лишнее отбирали. Лишним, например, посчитали тот самый набор слесарных инструментов, который отец Иды Кроль взял с собой в надежде иметь гарантированный кусок хлеба на чужбине. И вот уже чемоданчик с инструментами отброшен в сторону, а отца Иды торопят проходить в вагон, не задерживать остальных. За ним шла мать Иды, в руках которой было то самое ведро с тушенкой, обмотанное ворохом детской одежды. Конечно, трудно поверить, что конвой не разгадал маленькой хитрости женщины, наивно пытавшейся выдать ведро с тушенкой за маленького ребенка. Но, видимо, в глазах женщины было столько решимости и отчаянной смелости, что после недолгой заминки ее пропустили в вагон вместе с драгоценным грузом.
Александр Штумм, житель села Джигинка, рассказывает, что в тот день при посадке на поезд несказанно повезло и его бабушке. Она-то среди прочих вещей захватила с собой швейную машинку. И каким-то чудом эту швейную машинку ей разрешили пронести с собой в вагон. Машинка эта, нужно сказать, была знаменитой фирмы «Зингер». В то время не каждая семья могла позволить себе такую роскошь. Далеко не каждая семья. Швейная машинка марки «Зингер» была визитной карточкой благосостояния, предметом гордости. Она, эта машинка, умела все. Модные платья, кофточки и жакетики, рубашки и костюмы – все, что угодно, можно было шить на такой чудо-машинке. Забегая вперед, скажу, что именно благодаря этой швейной машинке семья Штумм не погибла от голода в Восточном Казахстане, куда их сослали. Бабушка была великой мастерицей по части рукоделия. Шила она и одеяла. Шила их из лоскутков, из остатков ваты, пуха – все шло в дело. Ее одеяла всегда пользовались спросом, потому и заказов хватало. Дни и ночи строчила машинка. Стежок за стежком уводила она от голодной, мучительной смерти большую семью Штумм. Спасительница эта, к слову сказать, дожила и до тех дней, когда семья многие годы спустя смогла наконец вернуться в свое родное село. И здесь, в Джигинке, швейная машинка марки «Зингер» еще долгое время кормила свою семью.
Из воспоминаний Альмы Карловны Герман
«…Нашей семье повезло. Дело в том, что старший сын Анны Петровны Герман, моей свекрови, был в те дни в командировке. И он еще не успел вернуться, а уж нас выселяют. Тогда председатель (русский, очень добрый и хороший человек) сказал Анне Петровне, чтобы она из дома ни в коем случае не выходила. Ни под каким предлогом. Стрелять в вас не будут, мол, так что оставайтесь в доме, пока ваш сын не вернется. Так и сделали. Мы видели все, как немцев на следующий день после приказа вывозили. Ужас был. Людей вывезли, село опустело. Коровы мычат, собаки так страшно воют. Не передать словами, как это страшно. Так немцы только из домов выехали, как в их дома стали другие заселяться…»
Из воспоминаний Людмилы Биркле, жительницы села Джигинка
«…Моя бабушка вспоминала, что в то утро, 29 сентября, вся их семья еще в доме была (ожидали подводы), когда в их двор зашли чужие люди и стали по-хозяйски распоряжаться их добром, вещи забирать, кастрюли какие-то. Прямо-таки на глазах хозяев. Как будто их и не было уже. Это ужасно поразило тогда бабушку…»
Из воспоминаний Альмы Карловны Герман
«…Адольф, сын свекрови моей, вернулся через три дня, и тогда нас тоже повезли на станцию Крымская, где уже все остальные немцы были погружены в вагоны. Выделили нам половину вагона, где вся наша семья, 13 человек, и разместилась… К нам относились очень хорошо, разрешили все вещи в вагон взять. А мы-то за три дня много чего в дорогу заготовили. И мяса много взяли, и другой провизии. И вещей много, вплоть до постельного белья. Мой свекор засыпал в большой сундук фасоль, а среди фасоли спрятал Библии, чтобы конвой при проверке их не нашел. Так, когда солдаты помогали нам этот сундук и другие вещи в вагон заносить, то один другому и говорит, что, мол, не понимаю, люди на смерть едут, а с собой железо и столько вещей везут… Солдаты думали, что мы, немцы, не понимаем, о чем они говорят, потому так и сказали. А я-то русский хорошо понимала…»
В пути
Вагоны, в которых разместили джигинских немцев, оказались товарными. То есть, другими словами, это были вагоны для перевозки скота. И они были совершенно не приспособлены для перевозки людей. Несколько нар внутри каждого вагона – вот и все удобства.
Спиритический сеанс с товарищем Сталиным (Альфред Кох)
– Необходимость в следующем вопросе вроде бы отпадает. Но все-таки я спрошу: ведь когда вы отправили все эти миллионы крестьян в Сибирь, уничтожив тот образ жизни, который они вели, это ведь был и удар по национальному духу прежде всего? Или вам это было все равно?
– Мне, как марксисту, безусловно, было все равно. Конечно. Мы интернационалисты. Материалисты. Практики. Я рассматривал Россию всего лишь как инструмент для мировой революции. Россия – это всего лишь часть множества под названием «весь мир». И поэтому то, что мы в этой меньшей части жертвуем еще какими-то меньшими частями ради огромной великой цели, – согласитесь, что это просто смешно обсуждать!
– Просто все это из той мудрой государственной логики, которую вы сейчас тут развернули, несколько выпадает. Я понимаю, политик, тем более марксист, может ставить себе задачи мировой революции, но все-таки его инструмент – это страна, это народная масса… Все-таки страна рано или поздно вернется к своим национальным корням… Согласитесь, хотя бы теперь, что с этим совершенно невозможно бороться.
– Повторяю: я потерпел личную катастрофу. Да, я делал вид, что ура, что победа, что народ-победитель! Но я не сделал того, что я обещал Ленину. Если бы я сделал это, то было бы одно государство на весь мир, одна нация, все люди равны…
Ведь в чем мое ключевое неприятие капитализма как системы? Идея капитализма: человек способен эффективно и хорошо трудиться только из-под палки. Я имею в виду конкуренцию, страх потерять работу, страх остаться без средств, боязнь голода, боязнь, что ты не достигнешь каких-то намеченных результатов, что семья твоя будет голодать… Или тобой руководит алчность. Так или иначе, но только конкуренция заставляет человека двигаться вперед. Меня это глубоко и лично оскорбляет. Да, конечно, я заставлял людей трудиться из-под палки, потому что это был материал, доставшийся нам от капитализма. От ужасного, российского тем более, капитализма.
Но в идеале я хотел бы увидеть человека, который трудится не из-под палки, а потому что ему нравится. Ему просто хочется хорошо работать. И он производит качественный, эффективный товар не потому, что конкурент произвел лучше, а потому, что ему нравится делать хорошо, ему это доставляет удовольствие. Трудится для других, для общества, для радости… Знаете, наверное, что коммунизм – это свободный труд свободно собравшихся людей. Ну разве это не красивая идея? Разве для нее не стоит жить?
– Красивая. Но на практике-то получилось…
– Да бросьте вы с практикой! Британцы никакого коммунизма строить не собирались. А их практика в Китае, Индии, Южной Африке или еще где-нибудь сильно ли отличалась от нашей? Концентрационные лагеря, расстрелы… Людьми пушки заряжали и стреляли. А что они делали с «боксерами» во время «боксерских восстаний»? Об этом страшно даже вспоминать. А во время опиумных войн в Китае? Вспомните, миллионы людей были уничтожены! Кто-нибудь их считал? И ничего! А теперь эти люди рассказывают о зверствах большевизма! Как не стыдно. Я уж не говорю про фашистов. А американцы что натворили со своим народом? Я имею в виду индейцев. Кто-нибудь об этом задумывался? И вот теперь эти люди запрещают мне репрессии!
А я для чего их делал? Уж не для того, чтобы королева Виктория правила миром! Я это делал для того, чтобы когда-нибудь в будущем люди свободно собрались и свободно трудились. И не было бы всех эти расовых, национальных и прочих предрассудков. Разве это плохо? Если ради гнусной и банальной наживы европейцам можно было извести миллионы китайцев и индусов, то почему светлая идея коммунизма недостойна таких же жертв?
Из воспоминаний Иоганна Робертовича Игель
«…Дорога была длиной в месяц, и большие трудности были в дороге, особенно у многодетных семей. Вагоны большие были, в которых скот возили, ни туалета, ни света, ни воды. А ехали с 28.09 по 28.10… Состав был из 70 вагонов…»
Хотя в соответствии с нормативными документами перевозка немцев должна была осуществляться в несколько других условиях. Кроме вагонов для перевозки людей должны были быть вагоны для войскового резерва (сопровождения) и медицинского персонала, вагон – санитарный изолятор и вагон-карцер. Кроме того, в дороге переселенцам должны были выдавать по 500 грамм хлеба ежедневно (на человека) и два раза в сутки обеспечивать горячей пищей. Но в реальности все было по-другому.
Из воспоминаний Альмы Карловны Герман
«…Так как нашей семье повезло, то мы хорошо подготовились к дороге. А у других немцев такой возможности не было. Даже из того немногого, что они успели взять с собой из Джигинки, им не все разрешали брать собой в вагоны. Конвоиры очень строго проверяли вещи. Что ж, были люди, а были и звери… Такие семьи голодали во время дороги очень. Наш-то вагон благополучный был, а из других вагонов, рассказывали, многих умерших выносили по дороге…»
Кроме того, вагоны оказались переполненными. Ни о каких санитарных нормах и речи быть не могло.
Из воспоминаний Альмы Карловны Герман
«…Туалет был устроен прямо в вагоне. Ведро поставили – вот и туалет… При всех нужду справляли – женщины и мужчины. Стеснялись ли? А куда деваться?! Не до стеснений было…»
Между тем в вагонах было много детей – семьи немецкие, как правило, все были многодетными. Детей родители сразу же посадили наверх, на нары, и те принуждены были всю дорогу (больше месяца!) находиться в этом сверхзамкнутом пространстве, где и пошевелиться-то лишний раз возможности не было. Ида Готлибовна удивляется, как это не было пролежней на теле у детей от этой хронической неподвижности.
Из воспоминаний Иоганна Робертовича Игеля
«…Приезжаем на станцию, поезд еще не совсем остановился, а мужики уже выскакивают из вагонов и бегут, чтобы где-то захватить кипяток (такие краны тогда на станциях были с кипятком). А если не успеешь – тогда хоть холодной воды. Состав длинный, бежать далеко. А поезд дает гудок к отправке, и все опять бегут к своим вагонам…»
Из воспоминаний Иды Готлибовны Балько
«…Мы лежали как початки кукурузы на этих нарах. Все смотрели в окошечки, интересно же. Мы-то далеко из села никогда не выезжали, а тут другая местность, все другое, незнакомое… А окна с решетками были. Думали, наверное, что мы выпрыгнем. Да разве кому такое в голову могло прийти?..»
Но все-таки детям было легче оттого, что в силу своего возраста они воспринимали происходящее отчасти как приключение. Страшное, с неудобствами и постоянным чувством голода, но приключение. Нехитрые игры занимали их время, которого теперь было даже слишком много.
А внизу в это время шла своя жизнь. У взрослых-то, в отличие от детей, спасительного неведения и легкого восприятия происходящего не было. Что-то знали, о чем-то догадывались, что-то предчувствовали. Тяжкие размышления усугублялись еще и тяжелыми условиями существования в дороге. В вагонах, как уже говорилось, было много людей. Невыносимо много. И сидеть-то вольно было негде, не то чтобы лежать. Взрослые как-то приноравливались спать по очереди. Духота, отсутствие элементарных удобств, постоянное чувство голода и горечь предчувствий. Из еды только то, что удалось взять из дома. Еще изредка, на узловых станциях, взрослым выдавали сухой паек на всех членов семьи. Но паек этот был скудный и в условиях длительной дороги едва только позволял не умереть с голода. Семью Кроль в основном выручало то самое ведро тушенки, которое матери удалось отстоять при посадке в поезд. В течение дня несколько раз мать выдавала каждому ребенку столовую ложку жира с мясом. Вот и вся еда.
Полтора месяца дороги в таких условиях нельзя назвать обычным путешествием. Требовалось много характера, здоровья, выносливости, чтобы это пережить. Не приходится удивляться, что немногие немцы выдерживали такую дорогу. Зато многие заболевали. Больных забирали из вагонов на ближайших станциях и определяли в местные больницы. Как складывалась их судьба в дальнейшем, одному Богу известно.
Давайте разберемся
За период с сентября 1941 года по 1 января 1943 года в Сибирь и Казахстан было отправлено 344 эшелона с переселенцами. Было погружено и отправлено 856 168 человек. Единовременно приходилось переселять такую уйму народа, что часто даже вагонов не хватало. В справке отдела спецпереселений НКВД СССР от 25 декабря 1941 года «О переселении немцев из ряда областей, краев и республик Союза ССР» сказано, что «из Краснодарского края, по сведениям УНКВД, было учтено немцев 40 636 человек. Согласно докладной записке № 2127 УНКВД по Краснодарскому краю тов. Тимошенкова, из края было отправлено 34 706 человек и подготовлены к отправке 2594 человека, которые не были отправлены эшелоном № 453 из-за отсутствия вагонов».
Почему же немцев с такой поспешностью выселяли с территорий их проживания? В чем была основная причина?
Вероятно, отвечая на этот вопрос, нельзя не учитывать тот факт, что с началом гитлеровской агрессии в Европе страх перед немецкой «пятой колонной», имевший определенные основания, принял международный характер.
Из книги «История немцев России»
«…Прогерманский фашистский путч в Австрии, возникновение немецких объединений под знаком свастики практически во всех странах Европы и даже за океаном (особенно в Бразилии), очевидные связи национал-социалистических ассоциаций этнических немцев с Берлином, их агрессивные выступления в Саарской области, Судетах, Мемеле (Клайпеде) – все это уже задолго до войны формировало атмосферу недоверия и настороженности в отношении к местным немцам, которых берлинские власти именовали “фольксдойче”… Практика депортации и интернирования применялась в отношении немцев почти всех стран, подвергшихся агрессии Германии. Подобная же практика имела место и в Российской империи в годы Первой мировой войны… Что касается СССР, то фактов сотрудничества советских немцев с фашистской Германией накануне войны обнаружить так и не удалось.
В том, что такое сотрудничество не состоялось, определенную положительную роль сыграли факторы большевистской диктатуры: сильная идеологизированность советского общества, интернационализм как элемент официальной советской политики тотальный контроль “пролетарского” государства за всеми сторонами жизни каждого отдельного человека… Тем не менее неудачное начало войны, большие потери и быстрое продвижение войск Германии и ее союзников вглубь советской территории в совокупности хотя и с отдельными, но сильно раздражавшими советское руководство фактами пораженческих настроений среди советских немцев в тылу и сотрудничества с врагом на оккупированных территориях (эти факты постоянно докладывались в Москву), привели И. Сталина, руководство СССР к решению о выселении немцев сначала с территорий, над которыми нависла угроза захвата их противником, а чуть позднее и вообще со всей территории европейской части СССР…»
Так была решена и участь джигинских немцев. Могли ли они тогда понимать, что попали в сложный клубок причин и следствий, от них не зависящих? Вряд ли. Но как бы то ни было, они были немцами, а в условиях войны с Германией это звучало как приговор. И какое кому было дело до того, что об этой далекой Германии джигинские немцы имели довольно смутное представление? Подобное тому, какое представление имеет ребенок о матери, его родившей, но живущей где-то очень далеко. Может, образ ее складывается и вполне прекрасный, но холодный и почти неодушевленный. Нет, родиной своей они считали Джигинку. Ту землю, которую они теперь оставляли против своей воли, которую отрывали от своего сердца, от своей души. Где остались их дома, могилы их предков, остались надежды на счастливую жизнь. Все, все для них осталось на этой земле. И потому так упорно и неукротимо впоследствии, вынеся все тяготы жизни на чужбине, джигинские немцы будут стремиться вернуться на свое родное пепелище. Они готовы будут для этого сорваться с любого обжитого ими теплого места, преодолеть любые расстояния, трудности, препятствия, чтобы только вновь оказаться здесь, в своей Джигинке. Удивительно, но эту любовь в них ничто не смогло вытравить. Но к этой теме мы еще вернемся.
Наконец переселенцы прибыли на место. Железные засовы открылись, и двери вагонов распахнулись настежь. Можно было выходить. Свобода. Вернее, возможность наконец-то вдохнуть полной грудью свежий, морозный воздух, размять скованные неподвижностью тела. Но на этом ощущение свободы и заканчивались. Немцев по-прежнему окружали солдаты с автоматами, и они по-прежнему не имели права свободного передвижения.
Когда все немецкие переселенцы вышли из своих вагонов, то образовалась гигантская колонна из живых людей. Фантастическая картина, почти апокалипсическая. Посмотреть на приезжих собралось, пожалуй, все местное население. Они с любопытством смотрели на немцев, а те смотрели на них. Маленькие дети, из местных, тыкали пальцами в приезжих и громко спрашивали своих родителей:
– А где же рога и копыта, о которых вы нам рассказывали? У этих немцев нет ни рогов, ни копыт. Да они такие же, как и мы!
Первую ночь на чужой земле пришлось провести буквально на земле. Морозы, кстати, к этому времени были уже нешуточные. Был ноябрь, и повсюду лежал снег. Разожгли костры, постелили на землю что-то из одежды, да и забылись до утра тревожным сном. Уставшие, измученные долгой дорогой люди спали. Могли ли они, пережившие к этому времени столько потрясений и боли, предполагать, что настоящее-то их горе еще впереди?
Расселение
На следующее утро немецкие семьи стали расселять. В основном джигинцы попали в разные села Зыряновского района. И теперь им предстояло жить в относительном отдалении друг от друга. Нужно сказать, что теоретически, согласно инструкциям, механизм расселения выглядел отлаженным и разумно организованным.
Выдержки из документа «О переселении немцев из Запорожской, Сталинской и Ворошиловоградской областей», Постановление ГКО СССР № ГКО-702сс от 22 сентября 1941 года
«…Расселение в новых местах производить путем вселения в существующие колхозы и совхозы и расселения переселяемых в новые места с использованием всех существующих строений в сельских местностях и путем уплотнения населения.
…Переселяемым, которым не будут предоставляться в местах вселения дома, выдается на постройку, в отдельных случаях и на ремонт домов, кредит по линии Сельхозбанка в размере до 2000 рублей сроком на 5 лет из 3 % годовых, с погашением полученного кредита со второго года после получения ссуды…»
На деле все опять-таки выглядело несколько иначе.
Отдельное жилье немцам не предоставляли. Как правило, жилищный вопрос переселенцев решался путем «уплотнения населения». Местному населению такое «уплотнение» вряд ли могло понравиться. Кому же понравится, когда в твоем доме появляются чужие люди, да еще и враги народа, «фашисты проклятые»?
Галина Кроль до войны была стахановкой. В годы войны вместе со всеми немцами села попала в Восточный Казахстан. Она рассказывала руководителю джигинского музея Екатерине Шрамовой, что их после долгого пути высадили на необжитом пространстве. Ни одежды, ни еды, ни дров, чтобы обогреться. На первое время вырыли с детьми землянку. Ходила на работу на лесоповал. Детей оставить было не с кем. Обматывала их разным тряпьем, чтобы не замерзли, и брала с собой. Многие на лесоповале погибали под падавшими деревьями. После работы Галина вместе с другими немками отправлялась наниматься на работу в семьи местных жителей – за кусок хлеба.
Из воспоминаний Альмы Карловны Герман
«…Когда мы приехали в Восточный Казахстан, нас стали расселять. Возили на подводах по домам и, если дом был подходящий, устраивали на поселение. Нас-то было в семье тринадцать человек. И вот председатель заводит нас в один дом. А в том доме жила русская женщина, у которой было своих трое маленьких ребят. Так она у порога встала и криком кричит. Не хочет нас впускать в дом. Как же – война идет с немцами, а ей немцев в дом подселяют. Ее трое ребятишек на нас с печки смотрят, а она кричит и просто нас выталкивает из дома. А председатель, наоборот, нас подталкивает сзади, чтобы заходили. В общем, заселились мы к ней. В доме была одна большая комната. Так мы все в ней и жили – нас тринадцать человек и хозяйка с троими детьми. На ночь соломы бросим на пол и спим…»
Семье Эммануила Фельхле в этом смысле посчастливилось, их разместили в отдельной комнате. Впрочем, при этой комнате не было ни кухни, ни коридора. Словом, коробка с окнами и дверью. На нескольких метрах принуждены были разместиться более десяти человек. Как запишет позже в своем дневнике Эммануил Фельхле: «Когда все легли спать, то был занят каждый сантиметр…»
Уже на новом месте немцам сообщили, что их переселили сюда навсегда и надежды на возвращение на прежнее место жительства нет. И такая новость тоже не могла прибавить любви к приезжим со стороны местного населения. Временно терпеть подселение и связанные с этим неудобства местные еще были готовы. Но ведь известно, что нет ничего более постоянного, чем временное. Словом, местные жители неохотно брали к себе в дома постояльцев. Старались не принимать в свой дом большие семьи и семьи с маленькими детьми. Не хотели лишних хлопот.
Семья Иды Готлибовны была и большой, и в ней были маленькие дети. Потому никто не хотел их брать для подселения. Конюх, что возил их по селу в течение всего дня, после очередной неудачной попытки пристроить семью Кроль в один из домов, наконец повернул лошадей и повез своих измученных путников к зданию местной конюшни. Уставшие, голодные, промерзшие люди и этому пристанищу были рады. Впрочем, семью Кроль сразу предупредили, что в конюшне они могут только ночевать. А поутру, когда придут на работу конюхи, чтоб духу немцев в конюшне не было. И на это условие пришлось согласиться. Так и повелось: чуть забрезжит рассвет, вся семья Кроль спешно оставляла свое временное пристанище, чтобы возвратиться только под вечер, когда рабочий день подходил к концу.
Только по весне отец Иды вместе с ее старшим братом выкопали на горе землянку, в которую вскоре и переселилась семья Кроль. Какой-никакой, но это был уже их собственный угол. Хоть и не такой комфортный, зато никто их не мог выгнать их из этого убежища.
Ида Балько вспоминает, что гора весной была похожа на сказочную страну. Цветы росли на горе той необыкновенные. Крупные, яркие, душистые… Смотришь на эти цветы, любуешься на их нежную красоту, и забываешь на время, что живешь в аду. (Эти цветы по-сибирски называются жарки. Русское название – купальница, немецкое – Trollblume, цветок троллей. Это такой горный оранжевый цветок, похожий на маленький пион. Очень красивый и яркий. Они цветут весной, когда даже еще снег в горах не сошел. Их, кстати, много в Альпах, в Баварии. Так что это очень созвучно все. – Альфред Кох.)
Жизнь на новом месте
Более всего переселенцев мучило ощущение постоянного голода. Постоянного. К этому следует прибавить неустроенность, непосильную работу, болезни. Стоит ли удивляться тому, что детская смертность в семьях немцев была очень высокой? Взрослые еще кое-как справлялись с холодом и голодом, а для детей (маленьких детей особенно) условия новой жизни часто становились смертельными. В один из дней суровой ссылки, в марте 1942 года, Эммануил Фельхле запишет в своем дневнике, что его дочь, маленькая Герда, умерла. Умерла она в ссылке, в Зыряновске.
Вообще, дневник Фельхле не отличается эмоциональными красками. Сухое перечисление фактов, за которыми часто проступает страшная и суровая реальность. Но вот в этом месте дневника, где отец пишет о смерти своей маленькой дочери Герды, которой едва исполнилось два года на тот момент, вдруг прорываются сдержанные рыдания. Эти сдержанные рыдания можно почувствовать, услышать, угадать в простых немецких словах, выведенных русскими буквами: «Ауфидерзейн, май либес кинд Герда»…
Из воспоминаний Ванды Андреевны Фладунг
«…Помню, лежим мы все на печке и смотрим, как мама у плиты блины печет. Хотя одно название, что блины – без жира, без молока, без яиц…Так мама испечет блин и по очереди нам бросает на печку. А после мама по очереди дает нам вылизывать кастрюльку…»
Из воспоминаний Вольдемара Фладунга
«…Все время хотелось есть. Наша соседка, русская женщина, работала на пункте по переработке молока. И каждый раз приносила молоко домой. Однажды она принесла с работы простоквашу, перелила ее в таз и оставила так на ночь. Забыла, наверное. Так к утру в этом тазу уже было 11 мышей. Естественно, та женщина такую простоквашу есть не стала и отдала ее нам. Так я в тот день столько этой простокваши с голоду-то съел, что мне плохо стало. И с той поры и по сей день я на молочное даже смотреть не могу…»
Вольдемар Фладунг помнит и другую историю из своего детства. Когда однажды, мучимый голодом, он устроил хитроумную ловушку для крота. И поймал зверька. Маленький Вольдемар, которому тогда было от силы шесть лет, не только сумел разделать и зажарить для себя на сковородке добычу, но и аккуратно предварительно снять с убитого крота шкуру. Мальчишка из разговоров взрослых к тому времени уже успел понять, что шкуры животных должно сдавать государству – существовал такой налог. Вольдемар был законопослушным мальчиком. Хоть и очень голодным.
И не он один. Дети того голодного времени ели все, что можно было назвать съедобным. Воробьев, например. Это сегодня для нас воробьи – часть пейзажа, милые создания, всегда деятельные и шумные не в меру. А для детей в те дни это была пища. Воробьев ловили и ели. Как ели и многое другое, что есть и нельзя.
Из воспоминаний Ванды Фладунг
«…1942 год был особенно голодный… А весной на полях пшеница начинает прорастать, и она становится ядовитой. Голодные люди той пшеницы и наелись. Отравились и умерли. Одно немецкое село почти все вымерло из-за этого. Немцы в основном и умирали. У них же совсем ничего не было…»
К тому же общая неприязнь и недоброжелательность со стороны местного населения усугубляли и без того непростое положение немцев. Хотя если задуматься, то недоброжелательность эту понять можно. Страна переживала страшные времена. Советские войска отступали, с фронтов приходили тревожные вести. Повестки о гибели мужей, отцов, братьев становились обыденностью. Боль и отчаяние должны были находить выход. Неудивительно, что русские немцы, волею судьбы оказавшиеся врагами народа, первыми ощущали на себе неприязнь, смешанную с ненавистью, со стороны местного населения. Они были немцами – это было достаточное условие для лютой ненависти. А ненависть не разбирала возраста и пола. С одинаковой силой она обрушивалась на взрослых и детей, женщин и мужчин.
Ида Готлибовна Балько вспоминает случай, когда очень остро почувствовала на себе эту неприкрытую, яростную ненависть. Случилось это, когда ей вручили повестку в трудармию. Эту повестку ей принесли уже под вечер и потребовали, чтобы она немедленно собралась и с вещами прибыла на станцию. Но Ида тогда уже имела характер решительный и непреклонный. Она решительно заявила женщине, которая с опозданием принесла ей повестку, что на станцию придет завтра утром, не раньше. Поскольку ей нужно время, чтобы собрать вещи и попрощаться с семьей.
Вещи, впрочем, долго собирать не пришлось. Да и не было тех вещей. Все ценное, что удалось вывезти из Джигинки, очень быстро ушло на рынок, в обмен на еду. Мать, полуживая от горя и слез, за ночь постирала единственное платье Иды, сшитое из простыни, положила в котомку десяток сырых картофелин – все, что было в доме на тот момент. Отец понимал, что такой скудный запас еды обрекает его дочь на верную смерть, и посоветовал Иде обратиться к председателю колхоза с просьбой, чтобы тот выписал ей хоть буханку хлеба на дорогу.
Ида набралась смелости и отправилась в правление колхоза. Вот здесь-то и пришлось Иде почувствовать на себе, что такое яростная, неприкрытая ненависть. Выслушав просьбу Иды, председатель в озлоблении стукнул кулаком по столу и разразился потоком крепкой брани. Кричал что-то про то, что он сделал бы с ними, с врагами народа, будь на то его воля… Ида стояла перед ним, не чувствуя себя. Видела только, как тяжелые капли чернил, выплеснувшихся от удара, растекаются по столу. Председатель что-то еще кричал, но Ида уже не разбирала слов. От ужаса. Стояла перед ним навытяжку и только смотрела в полные ненависти глаза. Но, видимо, что-то случилось в эти мгновения. Поток брани вдруг остановился. Председатель взял ручку, обмакнул ее в остатки чернил и размашистым почерком вывел на листке бумаги: «Выдать две буханки хлеба». Таких чудес в жизни Иды было немного. Но ненависть эту Ида запомнила на всю жизнь. Этой ненависти было в ее жизни и потом с лихвой. Но именно эта, яростная, жестокая, первая, врезалась в память, как врезается свинцовая дробь под кожу. В этот день, пожалуй, и закончилось детство Иды Кроль.
Великодушие
Но была не только ненависть. Были и примеры потрясающего великодушия. И о них нельзя не сказать. Вот только один пример.
Александр Штумм, житель села Джигинка, рассказывает историю своего отца, Рейнгольда Штумма, родителей которого уже в Казахстане забрали по повестке в трудармию. Забрали, несмотря на то что у тех были маленькие дети. Самому старшему, Рейнгольду, в то время было не более 13 лет. Остальные – совсем малыши. И с родителями-то не всегда кусок хлеба в доме был, а без них и вовсе надеяться было не на что. Словом, понятно, что дети были обречены на голодную смерть. Так, верно, и случилось бы, если бы не счастливый случай. Детей забрала к себе в дом одна добрая душа – одинокая русская женщина. Она и кормила их, и присматривала за ними. Так и выжили. И такие примеры были не единичные.
Трудовые армии
Из воспоминаний многих джигинских немцев узнаем, что вскоре после приезда в Восточный Казахстан их ожидало (равно как и всех немцев, переселенных с других территорий) новое испытание. Трудовые армии. Хотя сам термин «трудовая армия» ни в одном официальном документе военных лет, отчетах и прочих документах не употребляется. Немцы, мобилизованные на принудительные работы, сами назвали себя «трудармейцами», чтобы отделить себя от той массы заключенных, к которым они фактически приравнивались по условиям содержания и прочим факторам.
Джигинские немцы в трудармии
Из книги «История немцев в России»
«…К концу 1941 года в Сибирь и Казахстан было переселено из европейской части СССР около 800 тысяч советских немцев. Все они влачили жалкое существование и находились на грани жизни и смерти. Отчаяние могло толкнуть их на любой шаг… Мобилизация немцев на “трудовой фронт” решала сразу две проблемы. Ликвидировалась социальная напряженность в местах скопления депортированных немцев, и пополнялся контингент системы принудительного трудового использования…»
Вскоре последовал выход Постановления ГКО СССР № 1123 от 10 января 1942 года «О порядке использования немцев-переселенцев призывного возраста от 17 до 50 лет». Основные пункты этого постановления звучат так:
«В целях рационального использования немцев-переселенцев – мужчин в возрасте от 17 до 50 лет Государственный комитет обороны постановляет:
1. Всех немцев-мужчин в возрасте от 17 до 50 лет, годных к физическому труду, выселенных в Новосибирскую и Омскую области, Красноярский и Алтайский края и Казахскую ССР, мобилизовать в количестве до 120 000 человек в рабочие колонны на все время войны, передав из этого числа:
А. НКВД СССР – на лесозаготовки 45 000 человек, НКВД СССР – на строительство Бакальского и Богословского заводов – 35 000 человек.
Б. НКПС СССР – на строительство железных дорог Сталинск-Абакан, Сталинск-Барнаул, Акмолинск-Карталы, Акмодинск-Павлодар, Сосьва-Алапаевск, Орск-Кандагач, Магнитогорск-Сара 40 000 человек.
Проведение мобилизации возложить на НКО (т. Щаденко) совместно с НКВД и НКПС.
К мобилизации приступить немедленно и закончить 30 января 1942 года…»
Итак, мобилизация началась. И вновь обратимся к дневникам Эммануила Фельхле. Он пишет о том, как тяжело было выживать в Восточном Казахстане его семье. Но несравненно тяжелее стало, когда их, трудоспособных мужчин, кормильцев, забрали в трудовые армии. С горечью Эммануил Фельхле запишет в своем дневнике, что их семьи остались на чужбине «без топлива, без хлеба, без теплой одежды… Мяса, жира, сахара не было… Как только выжили?», вопрошает Эммануил Фельхле на страницах своего дневника. Три вопросительных знака в конце фразы говорят красноречивее многих слов.
Не менее показательна и история Рейнгольда Штумма, о которой я уже упоминала, – когда несовершеннолетние дети остались одни, без попечения родителей. Может показаться, что история семьи Штумм – исключение из правил. В самом деле, трудно представить, чтобы на законном основании отца и мать оторвали от их малолетних детей, которые, несомненно, нуждались в постоянной родительской опеке. Тем более в условиях жизни на чужбине, среди чужих людей. Но такие случаи были далеко не единичные. И они скорее были правилом, чем исключением.
Из воспоминаний Александра Эрфле
«…Детей было четверо, я самый старший, остальные – от 1 до 4 лет… Вскоре отца забрали в Кировскую область, а мать в Куйбышевскую область. Остались одни. Но люди пропасть не дали, помогали, чем могли… Потом я работал в колхозе, и колхоз помогал… В 1946 году вернулась мать. Отца мы больше не видели…»
Спиритический сеанс с господином Гитлером (Альфред Кох)
– Есть некоторая загадка в том, что вы, практически подойдя к уже пустой Москве, откуда были эвакуированы даже органы власти, остановились и дали Сталину собрать силы…
– На эту тему уже горы литературы написаны. Растянулись коммуникации. Обманули японцы. Рано началась зима. Это вообще была стратегическая ошибка в 1941 году – идти на Москву. Она была не нужна. Ах, если бы я знал в июне 1941-го, что японцы обманут!
Надо было сразу идти на Сталинград. В 1941-м мы бы точно до него дошли. И тогда вся бакинская нефть была бы наша. А без нефти у Сталина не было бы ресурсов для сопротивления. Союзники через северные порты не смогли бы быстро поставить ему столько топлива, сколько требовалось. Нужно было наплевать на все: на Петербург, на Москву. Сразу – с северо-запада на юго-восток. А ворвавшись в Баку, мы бы имели нефть, а с ней я бы точно разгромил русских. И тогда, я уверен, Черчилль вытащил бы из тюрьмы Гесса и начал с ним переговоры. Он бы испугался остаться один на один со мной.
– А почему вы уничтожали сумасшедших? Знаете, никто до вас этого не делал в таком массовом порядке. В этом не было ничего личного, господин Гитлер?
– Я строил нацию здоровых, активных созидателей. Зачем нам сумасшедшие, от которых родятся сумасшедшие? Ведь они чрезвычайно сексуально активны. Что, кормить и плодить идиотов?
У меня тоже есть вопрос: зачем Сталин после войны собирал безногих-безруких ветеранов, увозил их на Валаам и там морил голодом? Людей, выигравших ему войну. Он их стеснялся! Они не были сумасшедшими. Вы его спросите, а не меня, почему я уничтожал идиотов, у которых слюни текут и из-под которых горшок нужно вынимать, потому что они под себя ходят. Причем они просто засыпали от инъекций, а не умирали от голода.
– Вы утверждали, что часть мировой культуры, которую вы называли дегенеративным искусством, человечеству не нужна. Опять тема психического нездоровья.
– Я боролся с теми направлениями в культуре, которые были инспирированы евреями и марксистами. С теми, которые разжижают национальную кровь, которые снижают потенциал нации, ее желание бороться за место под солнцем. Я выступал против тех направлений, которые проповедуют пресловутый «интернационализм», стирание национальных границ. Все это – еврейская пропаганда. С ней я и боролся!
Все эти художники либо сами были евреями, либо находились под их влиянием. Они уничтожали созидательный потенциал народа, обезоруживали его в борьбе с внешним миром. Я же хотел создать монолитный, сильный, сплоченный народ, который боролся бы с трудностями и воспринимал всех немцев как братьев. Вся эта классовая теория, она же разрушает народное тело. И то, что вы до сих пор не можете нащупать, куда двигаться России, это свидетельство 70 лет марксизма. Евреи вас всех перессорили! И поэтому до вас никак не дойдет, что все русские – братья.
– Еще один факт. Вы уничтожили демократию, которая привела вас к власти.
– А вы думаете, если бы коммунисты выиграли выборы в 1933 году, они бы нас пожалели? Или они не распустили бы рейхстаг, как в России в 1918 году Учредительное собрание? Не ввели бы чрезвычайного положения?
– То есть все коммунисты, по-вашему, были целиком подчинены Сталину?
– Безусловно. Они и сами не отрицают, что деньги и убежище им давали в Москве. У Сталина были целые школы, куда приезжали лидеры, мелкие функционеры коммунистической партии Германии, и там стажировались годами. Им давали четкие указания, как действовать, они все были агентами НКВД. Они прекрасно говорили по-русски, у всех были жены и дети заложниками в Москве, которые тут же отправлялись бы в расход, если бы руководство коммунистической партии в Германии не послушало указания Коминтерна, контролируемого Сталиным. Нам такой размах и не снился!
Эта «пятая колонна» была не только в Германии, но и в Италии, Франции, Испании. Вы же знаете, что основу сопротивления режиму Франко составляли коммунисты.
– И с таким врагом, как Сталин, вы заключили мирный договор, считали его союзником, подписали пакт о ненападении.
– Вы странный человек. Жизнь так устроена, что платой за достижение одной цели является отказ от другой. Я видел, что достижение первой цели – восстановление границ рейха и чести немецкого народа – противоречит второй цели: уничтожению коммунизма. Мне нужно было выбрать одну. Я выбрал первую. И пусть Сталин уничтожал бы свой народ и дальше. Это в конце концов не дело немцев – спасать русских от той казни, которую они сами себе придумали.
Но если бы у меня была возможность достигнуть обеих целей, я бы с удовольствием согласился. Но для этого не было ни возможностей, ни ресурсов. Почему я должен один бороться с коммунизмом, то есть решать задачу, стоящую перед всем цивилизованным арийским миром? Англичане и американцы отказались. Напротив, они использовали русское пушечное мясо для решения своих задач.
У них была простая дилемма: либо отправить на войну американцев и англичан, либо дать ресурсы русским, чтобы они своих солдат послали умирать за идеи Англии и Америки. Любой здравомыслящий человек, и я на их месте, поступил бы так же. И Сталин уничтожал миллионы своих людей в мясорубке под называнием «война с Гитлером». А они решили все свои задачи: ослабили Советский Союз, уничтожили рейх и получили десятки лет сравнительного мира, в котором они доминировали. Да, отдав Восточную Европу России. Этой костью она и подавилась: России попросту не хватило на обслуживание всех территорий, которые она контролировала.
– Но вы сильно меняли ценностные установки, корневые начала немецкой нации…
– Да, у меня была миссия. Мне казалось, я знал, чего хочет народ. Народ меня любил – искренне, я надеюсь. Если бы большинство немецкого народа в какой-то момент захотело парламентской демократии, в чем я сильно сомневаюсь, я, конечно, согласился бы на это. Так же, когда я ввел чрезвычайное положение, я знал, что народ этого хочет. Ему надоели вся эта болтовня, правительственная чехарда, непонятный экономический курс, чудовищная безработица, низкий уровень жизни, инфляция. Поэтому я сделал то, что хотел народ.
– Очень похоже на сталинскую систему.
– А что в этом плохого? Вопрос не в том, как это организовано, а в том, какую идеологию несет та или иная партия. Сталин нес одну идеологию, мы – другую. Сталин нес разлад и гражданскую войну в свой народ. А я – идею консолидации и величия нации. Вы чувствуете разницу? Я давал благо своему народу, а Сталин у своего народа его отнимал. Я уничтожал врагов народа, а Сталин уничтожал сам народ. Крестьян – прежде всего.
– Но политически и экономически страны были похожи.
– Я не отказался полностью от рыночной экономики, но в определенных условиях плановая экономика лучше, чем рыночная. Поэтому у нас был план развития инфраструктуры и армии. Соответственно большие госзаказы. И поэтому у нас был экономический рост. Вот и все сходство.
Но у Сталина был рабский труд, а у меня не было ни одного раба в стране. Ни одного немца, который работал бы в лагерях. И мои профсоюзы не были фикцией, в отличие от Сталина. Взять хотя бы программу строительства теплоходов для простых немцев, которые за гроши совершали круизы по Средиземному морю.
И родителей Александра Эрфле, и родителей Рейнгольда Штумма забрали в трудовые армии на законном основании. На основании соответствующих постановлений. Сначала на основании Постановления от 10 января 1942 года забрали из семей мужчин, отцов семейств. А вскоре вышло еще одно Постановление ГКО СССР № 2383 от 7 октября 1942 года «О дополнительной мобилизации немцев для народного хозяйства СССР». В этом постановлении было сказано следующее:
«1. Дополнительно мобилизовать в рабочие колонны на все время войны всех немцев-мужчин в возрасте 15–16 лет и 51–55 лет включительно, годных к физическому труду…
2. Одновременно провести мобилизацию в рабочие колонны на все время войны женщин-немок в возрасте от 16 до 45 лет включительно.
Освободить от мобилизации женщин-немок беременных и имеющих детей в возрасте до 3 лет» (выделено автором).
Таким образом, вскоре в трудовую армию забрали и мать Александра Эрфле, и мать Рейнгольда Штумма.
Все их малолетние дети к моменту выхода Постановления уже достигли возраста трех лет. Это обстоятельство и стало решающим. Таким же это обстоятельство стало и в судьбе многих других немок, чьи дети уже достигли возраста трех лет.
Что должна была чувствовать мать, которой приходится бросать своих малолетних детей и тем самым обрекать их на голодное существование или даже смерть? Риторический вопрос сегодня. Но уклониться от мобилизации ни у матери Александра Эрфле, ни у матери Рейнгольда Штумма возможности не было. Как, впрочем, и у всех остальных немцев, подлежащих мобилизации.
Выдержка из Постановления ГКО СССР № 1123 от 10 января 1942 года «О порядке использования немцев-переселенцев призывного возраста от 17 до 50 лет»
«…За неявку на призывные или на сборные пункты для отправки, а также в отношении находящихся в рабочих колоннах мобилизованных немцев, за нарушение дисциплины и отказ от работы, за дезертирство из рабочих колонн привлекать к уголовной ответственности с рассмотрением дел на особом совещании, предупреждая, что к наиболее злостным будет применяться высшая мера наказания…»
Впрочем, то же Постановление оговаривает, что «имеющиеся дети старше трехлетнего возраста передаются на воспитание остальным членам данной семьи. При отсутствии других членов семьи, кроме мобилизуемых, дети передаются на воспитание ближайшим родственникам или немецким колхозам. Обязать местные Советы депутатов трудящихся принять меры к устройству остающихся без родителей детей мобилизуемых немцев».
Исключительно гуманное и существенное дополнение к общим условиям мобилизации. Но практически (то есть чаще всего) дети мобилизованных джигинских немцев были предоставлены себе, провидению и великодушию чужих людей.
Из воспоминаний Ванды Андреевны Фладунг
«…У сестры моей мамы было двое детей – двое близнецов трех лет от роду. Но ее все же забрали в трудармию, и близнецы остались на попечении родственников…»
Ванда Андреевна рассказала историю и другой джигинской семьи – семьи своей подруги Марии Беркман. У матери Марии Беркман было четыре дочери, когда ее забрали в трудармию. Мужа расстреляли еще в 1938 году. Ее дочери остались одни, среди чужих людей, в чужом селе. Старшей из дочерей в ту пору было всего 12 лет, и прокормить четверых она была, конечно, не в состоянии. И ей, этой 12-летней девчонке, пришлось принять трудное для себя решение – отдать двух сестер в детский дом, оставив при себе только самую младшую. Похоже, это решение и спасло им жизнь. Во всяком случае, все сестры выжили. И все четыре выросли удивительными красавицами, одна краше другой. И работящими.
Клара Пропенауэр в том году тоже попала в трудармию. И даже одну ночь ей пришлось ночевать в лагере, куда их привезли. Но на следующий же день Клара (отчаянная женщина!) сбежала из этого лагеря. Добралась до деревни, где жили ее родители. Здесь и осталась со своими детьми, в надежде пережить трудные времена. Ей, к счастью, удалось устроиться на работу. И не одна Клара Пропенауэр решалась на такой отчаянный шаг – побег.
Из воспоминаний Валентины Принц
«…Моя мама из поволжских немцев. В 1941 году ее выслали в Восточный Казахстан на поселение, а вскоре призвали в трудармию. Но она вместе со своей подругой сбежала по дороге в трудармию. Скрывались долго. Потом устроились на работу. А это было непросто, так как документов-то у них не было… И долгое время она еще жила без документов, в постоянном страхе…»
Но, разумеется, таких отчаянных женщин было немного. И не всем выпадало такое везение. Прямо скажем, такие случаи были исключением из правил. Женщинам, как правило, приходилось оставлять своих детей, престарелых родителей, немощных родственников, не зная, удастся ли увидеться с ними когда-нибудь вновь. Годы и годы спустя джигинские немки, собираясь по вечерам и вспоминая свою жизнь, не раз возвращались в своих воспоминаниях к этим военным и послевоенным годам. Истории сменяли одна другую. И чаще всего это были печальные, грустные истории.
Из воспоминаний Валентины Владимировны Деулиной
«…Мама вспоминала, что уже в ноябре 1942 года ее забрали в трудармию. В день отправления на перроне творилось столпотворение. Мама обратила внимание на женщину, которая пришла к месту отправления с двумя своими детьми. Одному ребенку было не более шести лет, другому – года четыре. Подали вагоны. Женщина хотела садиться с детьми в вагон, но конвоир запретил ей. Сказал, что все равно с детьми ее на месте нового поселения не примут, детей необходимо оставить или в детдоме, или кому-то отдать на воспитание. На что женщина ему отвечала, что обошла уже все детдома, но все они забиты до отказа, детей не принимают. И семей таких нет, что могли бы взять детей на воспитание. Так она помыкалась, пока наконец конвоир не сказал ей, что, мол, нечего делать, придется с детьми тебя везти. “Ты, – говорит он женщине, – поднимайся в вагон, а детей мы тебе подадим”. Та и послушалась. Но как только она оказалась в вагоне, конвоиры закрыли за ней тяжелые двери… Что тут началось! Дети в рев. Женщину ту сняли на следующей станции мертвую. Не пережила такого горя. А что стало с детьми – одному Богу известно…»
Из воспоминаний Лины Прицкау
«…Бабушка рассказывала, что, когда она получила повестку в трудармию, у нее на руках были маленькие дети – мал, мала, меньше. И ей пришлось их оставить на родственников. Не передать словами, как сердце ее разрывалось в то утро, когда пришлось прощаться. Но с собой на станцию она детей не взяла. И позже поняла, как правильно поступила. Потому что многие другие немки взяли с собой детей на станцию, чтобы побыть вместе и те недолгие минуты расставания. Но вот всех мобилизованных женщин рассадили по саням, и прозвучала команда трогаться в путь. И тут началось такое, что бабушка и годы спустя потом забыть не могла. Дети заплакали в голос, зарыдали. К матерям ручки тянут, кричат: “Мама, мама!” Хватают тех за рукава, за подолы платьев, чтобы удержать. Цепляются за поручни саней. Так конвоиры их по рукам плетками хлестали, чтобы пальчики-то расцепились от боли… И матери кричат. И вой стоит невообразимый. Смертный вой…»
Между прочим, мобилизованный не просто был обязан явиться на сборный пункт, но при нем должен был быть обязательный набор необходимых вещей. Перечень этих вещей указан в Постановлении ГКО СССР № 2383 от 7 октября 1942 года «О дополнительной мобилизации немцев для народного хозяйства СССР»:
«…Обязать всех мобилизованных немцев явиться на сборные пункты Наркомата обороны в исправной зимней одежде, с запасом белья, постельными принадлежностями, кружкой, ложкой и десятидневным запасом продовольствия…»
Из того, что мы знаем о жизни джигинских переселенцев в ссылке, понятно, что ничего удивительнее этого списка и быть не могло. В условиях, когда немцы едва концы с концами сводили, подобный список более относился к области фантастики. Реальная же жизнь была совсем иной.
Из воспоминаний Алиды Фогель
«…В маленьком селе Бородино нас приютила русская семья, дали маленькую комнатку, но ни денег, ни вещей не было – по дороге все ушло… Печку топить нечем было. Зима холодная выдалась… Питались чем придется, кто что подаст. Дети были холодные и голодные. От голода умер младшенький Володенька. Леночка, дочь, по вечерам спрашивала: “Мама, мы сегодня ничего кушать не будем?” – “Нет, доченька, нечего есть”. – “А завтра?..” Уложу спать, а сама ночью нанимаюсь на работу. За кусок хлеба. Чтобы дети не умерли с голоду…»
Откуда же, право, могла появиться, в частности у джигинских немцев, возможность «явиться на сборные пункты Наркомата обороны в исправной зимней одежде, с запасом белья, постельными принадлежностями, кружкой, ложкой и десятидневным запасом продовольствия…»? Где они могли все это взять? Вопрос.
Спиритический сеанс с товарищем Сталиным (Альфред Кох)
– Но ведь на практике получалось, что социализм – это санкционированная государством полунищета для большинства населения.
– Но слушайте, а какая нам досталась страна?
– Страна вам досталась разная.
– Вы своего Бунина почитайте! Он писал, что кругом чернозема по локоть, а не бывает пяти лет, чтобы голода не было. Вот какая страна нам досталась в 1917-м. С чудовищно низким уровнем развития сельского хозяйства, с огромным, растущим населением, с высокой рождаемостью и детской смертностью. 50 % населения моложе 16 лет. Как в Кении. С практически полным отсутствием промышленности – не надо себя обманывать. С нижайшим уровнем жизни, как сейчас в Эфиопии. Голод, эпидемии, чудовищная детская смертность, неграмотность фантастическая, полное отсутствие здравоохранения, полное отсутствие системы образования! Полное отсутствие государства как такового! Развал полный! И вы говорите, что из этой страны мы слепили ту, которая народ держала в нищете…
Да как вам не стыдно! Вот сейчас вы живете – через что вы только не прошли! У вас тут и перестройка была, и Ельцин, и развал СССР – но вы ни разу не голодали! Вы хоть один завод построили после 1991 года? Вы живете на том, что я построил! Фактически я кормлю эту страну до сих пор! Так что не зря мои портреты тут опять появились!
– Я не спорю с тем, что ваша политика сделала деревенскую страну более цивилизованной…
– Да я их читать научил! А сколько я вузов создал! А профессура нынешняя – ее кто создал, царь, что ли? Вся царская профессура на пароход погрузилась и слиняла!
– Все-таки жизнь человека, если брать историческую перспективу, зависит в первую очередь от мотивации. Мотивация «жить хорошо» после вас исчезла. Осталась мотивация «жить как все»… Я говорю про то, что при капитализме у человека есть правильная мотивация. А при социализме она все-таки исчезает.
– Меня глубоко оскорбляет то, что желание урвать лучший кусок – это единственный движущий стимул человека! Неужели у него нет доброй воли, чтобы без принуждения хорошо трудиться? Неужели мы не можем воспитать такого человека? Почему мы не верим, что такого человека можно сделать?
– Потому что ему надо что-то дать взамен.
– Мы ему дадим взамен счастье! Счастье жить в коллективе, в котором тебя любят, который ты уважаешь. Счастье пользоваться любым знанием, накопленным человечеством.
– А как же его желание быть лучше всех? Самым первым?
– А вот это желание нужно подавлять! Это желание очень плохое.
– Но вы же лично хотели быть самым первым…
– Слушайте, я 40 лет прожил при капитализме. Я плоть от плоти этого строя. Но мне хватает ума понять, что можно построить мир более счастливый и хороший. А вы считаете, что если вы лично заражены этими инстинктами, то и мы все не можем произвести людей другого рода. А такие люди существуют. Среди ученых было много таких людей. Мне кажется, что те пионеры, 1923 года рождения, которые погибли во время войны, они могли бы стать такими людьми… Если бы не было войны, многое было бы по-другому…
– Но вы же строили страну исходя из того, что вам нужна эта война…
– Я строил страну исходя из того, что она будет орудием мировой революции. Вы поймите, вы мыслите какими-то странными горизонтами. Это Хрущев, дурак, сказал, что нынешнее поколение будет жить при коммунизме. Я мыслил другими масштабами. Сначала создание мощной мировой державы. Когда я говорю «мировой державы», это не значит уровня Советского Союза или Соединенных Штатов. А мировой – это значит единой, во всем мире. Нет государств! Мощная страна. В которой работают государственные капиталистические корпорации. Потом государственная программа воспитания нового человека, которая может длиться столетия! Но постепенно, шаг за шагом, поколение за поколением, воспитывать этого человека. На базе созданной материально-технической базы коммунизма.
Маркс говорил: коммунизм – это прыжок из царства необходимости в царство свободы. Давайте же сделаем этот прыжок! Я сейчас очень жалею, что остался в истории таким прагматиком. На самом деле я мечтатель еще больше, чем Троцкий! Я очень романтичный человек. Я же, в отличие от Троцкого, получил религиозное образование. А он только гимназическое. Поэтому я мечтать-то умею серьезнее, чем Троцкий. И мощнее.
Другая история раскрывается перед нами на страницах дневника Эммануила Фельхле. Он в составе группы других ссыльных немцев был отправлен в Кировскую область, Кайский район. Здесь располагался Вятлаг НКВД, где осуществлялись лесозаготовки. В своем дневнике Эммануил Фельхле запишет: «…Мы, трудармейцы, прибыли в Кировскую область в феврале 1942 года… Вольного населения там не было. Небо и лес, ни рек, ни полей…»
То, что условия жизни и работы в трудовых лагерях Кировской области были нечеловеческие, тем более на лесоповале, тому у меня есть свидетельство близкого для меня человека. Моей бабушки, Пелагеи Федоровны Бариновой. Семья бабушки была раскулачена перед войной и направлена на поселение в Кировскую область. Но ссыльным было позволено за свой счет и своими силами построить себе там дом, иметь хозяйство. Бабушка моя, тогда еще совсем молодая девчонка, была определена на работу – ее отправили на лесоповал. Работать на лесоповале летом, весной, осенью – тяжело. Но зимой для этой работы могло быть только одно определение – каторжная работа. Требовалась незаурядная физическая сила, чтобы справляться с теми нормами, которые были определены для работников.
Эммануил Фельхле пишет, что для всех условия были очень тяжелые, нормы выработки завышенные, никто их выполнить физически не мог. «А хлеб давали от выработки…» Суточная норма составляла 300–400 граммов хлеба. Кроме того, два раза в день, утром и вечером, давали суп. Но суп этот был без жира и мяса. К этому моменту, как отмечает Фельхле на страницах своего дневника, из 114 человек, высланных в трудовую армию Кировской области, в живых остался только 41 человек. Позже умерли еще более 20 человек. Сам Эммануил Фельхле пробыл в лагере один год и два месяца, после чего «был актирован как слабый».
Еще раз отметим, что из 114 человек, по свидетельству Эммануила Фельхле, в живых осталось не более 20 человек. Страшная статистика получается. Но, возможно, в этой истории с мобилизованными джигинскими немцами мы имеем дело с тотальным невезением? Неблагоприятное во всех отношениях стечение обстоятельств, которое коснулось только группы джигинских немцев, но не распространялось на всех остальных мобилизованных немцев? И высокая смертность в лагерях, о которой свидетельствует Эммануил Фельхле, исключение из правил?
Но снова обратимся к книге «История немцев» (хрестоматия), где среди многих документов приведена и справка ГУЛАГа НКВД от 31 августа 1942 года. Справка эта не только не опровергает записи Фельхле, но и подтверждает их.
Выдержки из книги «История немцев в России»
«Изучение представляемых лагерями НКВД данных о естественной убыли из рабочих колонн мобилизованных немцев показывает, что в ряде лагерей с этим вопросом обстоит крайне неблагополучно.
Наибольшее число убывших в текущем году немцев относится за счет умерших и демобилизованных инвалидов и вовсе непригодных к труду.
По неполным данным, в течение января – июля 1942 года только по 5 лагерям с общим списочным составом на 1 августа с.г. в 43 856 чел. мобилизованных немцев умерло 5181 чел.
…Причинами такой высокой смертности является ослабление рабочего фонда, доведение его до состояния инвалидности и непригодности к труду…»
«Ослабление рабочего фонда, доведение его до состояния инвалидности и непригодности к труду…» Кажется, это и есть те факторы, которые вполне объясняют причину высокой смертности и среди джигинских немцев в лагерях. Подумать только, что мобилизации подвергались люди, которые до этого перенесли нечеловеческую дорогу в товарных вагонах, а потом были помещены в жестокие условия жизни на новом месте. Полуголодное существование, непосильный труд, разлука с родными и постоянная тревога за них, положение изгоев, нищета и прочее – разве этого недостаточно для того, чтобы организм нормального человека не имел сил и возможности бороться за жизнь?
Приведу еще одно свидетельство о том, что такое была трудовая армия в те годы.
Из воспоминаний Вольдемара Фладунга
«…У нас однажды в Зыряновске появился новый сосед. Так вот, отец ему как-то стал рассказывать о своей жизни в трудармии, о том, что к пленным лучше относились, чем к ним… Сосед слушал молча. А потом вдруг спрашивает: “А ты, Василий Иванович (так звали моего отца), человечину когда-нибудь ел?” Мой отец опешил от такого вопроса. “Конечно, нет!” – “А я ел. А кто не ел человечину, тот так там и остался, в трудармии”…»
Своя трудовая армия была и у Иды Готлибовны Балько. Иду Балько, как мы помним, отправили на Урал, где и определили на работу в угольной шахте. А фактически это была каторга.
Главная задача определилась сразу – выжить. Просто выжить. Из еды – килограмм клеклого хлеба на сутки, кипяток и тарелка щей в обед. Правда, как с грустной усмешкой замечает сегодня Ида Готлибовна, для таких щей и ложка не нужна была. Получалось, что хлеб был самым существенным питанием. Его выдавали вечером, перед сном. Драгоценный продукт клали под подушку, чтобы утром распределить на весь день. Но до утра хлеб не «доживал». Не могли уснуть до тех пор, пока не съедали весь хлеб до последней крошки. А утром – кружка кипятка и на работу.
Работали по 12 часов в сутки. На морозе в 50–60 градусов. Долбили замерзшую угольную породу, разгружая эшелоны. Тяжелая работа, которую не каждому мужчине была под силу. После работы было одно желание – спать. Ида Готлибовна, возвращаясь к тем страшным дням, говорит, что сама сегодня не понимает, как удалось ей тогда выжить. Сильные мужчины не выдерживали часто тех испытаний и бросались на рельсы под эшелоны с углем. Каторжная работа и медленное умирание убивало любое живое чувство. Все разговоры в редкие минуты отдыха сводились к одной теме – о еде. Вот уж тут-то вспоминали все. И что к каким праздникам готовили. Перед глазами Иды вставали милые сердцу картины детства: Джигинка, родительский дом, ожидание праздника. Только эти воспоминания и давали возможность выжить и надежду на то, что счастливые дни вернутся. Ида в то время еще не знала, что родители ее умерли в Казахстане от голода в 1944 году. Что ее младший брат, оставшийся без попечения родителей, долгое время жил подаяниями. Потом добрые люди устроили его на работу пастухом. Это и спасло его. Правда, те же добрые люди все же проводили грань между ним, маленьким немцем (читай, врагом народа), и собой. Потому ночевать в дом его не приглашали. Так и спал юный пастух вместе со своими подопечными в хлеву. Но всего этого Ида не знала и знать пока не могла. Это давало ей возможность надеяться, что родители ее живы-здоровы и скоро, очень скоро она сможет их увидеть. И они еще будут счастливы.
Возвращаясь к условиям содержания Иды Балько в трудовой армии на Урале, можно сказать, что они точно соответствовали тем условиям, которые были оговорены в «Положении о порядке содержания, структуре, дисциплине и трудовом использовании мобилизованных в рабочие колонны немцев-переселенцев» от 12 января 1942 года.
Выдержки из «Положения о порядке содержания, структуре, дисциплине и трудовом использовании мобилизованных в рабочие колонны немцев-переселенцев» от 12 января 1942 года
«…Внутренний порядок
1. Мобилизованные немцы размещаются казарменно в бараках по колоннам. Каждая колонна размещается в одном или двух смежных бараках.
2. Внутренний порядок в бараках устанавливается согласно расписанию, утвержденному начальником отряда или лагеря…
3. Вокруг бараков (дворов) устанавливается ограждение – зона, которая охраняется военизированной охраной ГУЛАГа. Выход из зоны с момента утренней и до вечерней поверки разрешается по пропускам или в строю. Внутри зоны и в бараках хождение свободное.
4. Утром после подъема и вечером перед сном проводится проверка наличия людей по спискам колонны…
Дисциплина
В отряде, колонне, бригаде устанавливается строгий воинский порядок. За нарушение внутреннего распорядка, за неисполнение поручений или распоряжений начсостава отряда, колонны или бригадиров, за невыполнение производственных норм и за порчу инструмента или лагерного имущества на мобилизованных немцев могут налагаться следующие дисциплинарные взыскания:
• личный выговор или предупреждение;
• выговор перед строем;
• денежный штраф;
• назначение на самые тяжелые работы;
• арест в дисциплинарном порядке до 20 суток;
• строгий арест на 10 суток – стоимость содержания за время ареста удерживается из заработка подвергшегося наказанию;
• предание суду…
Порядок содержания арестованных при строгом аресте
• Арестованный содержится в одиночной камере и ни на какие работы не выводится.
• Должен спать на голых нарах.
• Горячую пищу получает через день.
• В дни неполучения арестованным горячей пищи арестованному выдается хлеб, чай и вода.
• Прогулки устанавливаются один раз, продолжительностью 30 минут, под наблюдением вооруженного выводного…»
И так далее.
Из рассказа Иды Готлибовны следует, что были и военизированная охрана, и бараки, и невозможность покидать территорию зоны без сопровождения, и утренние-вечерние поверки, и наказания, и прочее. Все было. В точном соответствии с инструкцией.
Некоторые потепления во взаимоотношениях с лагерным начальством наступили только в 1946 году. Уже закончилась война, а трудармейцы все так же по команде, в сопровождении военизированной охраны ходили на работу и с работы. Когда же зону все-таки открыли, это казалось невероятным счастьем. Первое ощущение свободы было связано с походом на рынок. Без сопровождения конвоя! Когда после ряда лет однообразной бесцветной жизни, скудной пищи на тебя вдруг обрушивается рынок с его несметными сокровищами (хотя какие такие особенные сокровища могли быть на послевоенном рынке маленького уральского городка?), то можно было сойти с ума от счастья. Просто сойти с ума. Ида Готлибовна вспоминает, что накупили они в тот день «всего-всего». Это «всего-всего» состояло из горсточки (ложки, щепотки) разной вкусной снеди: сметаны, муки, крупы, жира, яиц, соли и прочего. Когда Ида с подругами вернулась в барак, то первым делом приготовили штрудели. Готовили их своими руками, любовно, со знанием дела, с подсказками и советами друг друга, с глотанием голодной слюны и воспоминаниями о счастливой жизни «до». Пожалуй, это был первый день в трудовой армии, когда девчонки легли спать сытые. Просто сытые. И это уже было счастье.
Похожая история, связанная с трудовой армией, была и в жизни Альмы Карловны Герман.
Только трудовая армия ее была на лесоповале. Впрочем, вскоре по состоянию здоровья ее перевели на более «легкую» работу – ей доверили охранять территорию станции, где производили погрузку леса. Сюда, кстати, помимо леса прибывали вагоны и с разным другим товаром. Например, прибывали вагоны с солью. Поскольку вагоны стояли на станции подолгу, то у Альмы было время для того, чтобы набрать соли. А соль по тем временам была дефицитом. Эту соль Альма переправляла в бараки, где джигинские немки уже ждали ценный груз. Соль выгодно продавали жителям деревень или меняли на продукты и вещи. Примерно то же самое проделывалось и с шерстью. Словом, бесстрашная Альма снабжала всем необходимым целый барак, в котором жили джигинские немки. Спасала от голодной смерти, другими словами. Когда же ее комиссовали по состоянию здоровья, то она немедленно сорвалась к своему мужу, который в то время отбывал ссылку в Омской области. Добиралась и пешком, и поездами, и на пароме, и на машинах. Иной раз думала, что живой добраться ей не суждено. Но все же добралась и до Омской области, и до того села, где жил и работал ее муж.
В первое время было невероятно тяжело. Жилья нет, хозяйства нет. Но потихоньку и дом выстроили, и хозяйством обзавелись. Дом Альмы и Вольдемара между тем вскоре стал знаменит на всю округу. Своим гостеприимством. Не было такого бедняка, неприкаянного, несчастного, какой бы национальности он ни был, которого бы здесь не обогрели, которому бы не дали приют, кусок хлеба. Альма Карловна вспоминает, что в их доме иногда ступить было негде – везде люди спят. Кто проездом у них останавливался, кто так жил.
Семья Герман на поселении в Омской области
Своя история была и у Клары Пропенауэр, воспоминания которой также приводятся на страницах этой книги. Это ей удалось однажды убежать из трудовой армии. Но вскоре ей-таки пришлось подчиниться очередному приказу и отправиться на лесоповал. Только уже на этот раз ей было разрешено взять с собой своих детей. Клара описывает время, проведенное в трудовой армии, в своих дневниках довольно подробно. Это был долгий и трудный путь выживания вопреки. Самоотверженный путь. Отважная Клара каждый день боролась за свою жизнь и жизнь своих детей. Много было откровенно страшного, несовместимого с тем, что можно называть человеческой жизнью. Но из всей череды испытаний того времени особенно ей помнился день, когда она с сестрой хоронила своего отца. В тот день была сильная пурга, беспрестанно шел снег. Почти вся семья ее в это время болела тифом, помощи ждать было не от кого. И Клара с сестрой повезли хоронить отца вдвоем. Пока на быке довезли гроб до места, могила уже была вся засыпана снегом, и пришлось похоронить отца прямо в снег… Вздохнуть свободнее она смогла только после воссоединения с мужем, Андреем Пропенауэром, который разыскал свою семью по возвращении из трудармии. Это был счастливый день – день встречи. Счастливейший. В тот день соседка постучала в окно и крикнула, чтобы встречали мужа. И Клара вдруг обмякла вся, потерялась. Потом встрепенулась, заметалась по комнате в поисках валенок, чтобы встретить мужа. Мечется по комнате и все твердит: «Где же мои валенки-то?!» А дети ей кричат: «Мама, мама, так вы же в валенках!..» Так растерялась вдруг смелая Клара от неожиданного счастья. И нужно было время, чтобы привыкнуть к этому ощущению счастья и заботы. Но это время теперь уже у них было.
Джигинка: время оккупации
А теперь вернемся к событиям, которые происходили на территории Джигинки сразу после того, как ее основное население вывезли в Восточный Казахстан.
До сих пор среди местного населения бытует такое мнение, что Джигинку обошли стороной страшные потрясения в годы войны. Якобы она была на особом счету, в особом положении (как бывшее немецкое поселение). Поговаривали и поговаривают до сих пор (и это одна из местных легенд), что улицы Джигинки составляли особый рисунок, который с высоты птичьего полета весьма напоминал свастику. И свастика эта давала немало пищи для размышлений немецким летчикам, которые сбрасывали бомбы на все населенные пункты Анапского района, кроме Джигинки. Здесь, мол, наши люди живут, и мы их бомбить не будем.
Еще одно не менее распространенное мнение: по той же причине, что Джигинка была немецким поселением, никаких особых зверств со стороны оккупантов на территории села не было и быть не могло.
Тем не менее ни то, ни другое утверждение не имеют под собой почвы. Документальные свидетельства и свидетельства очевидцев полностью опровергают подобные иллюзорные представления о военной истории села Джигинка. Хотя первый год войны действительно прошел для Джигинки относительно спокойно.
Как уже говорилось, после депортации немецкого населения Джигинки осталось много бесхозной скотины, которая неприкаянно бродила по плавням в поисках корма. Эту скотину собрали в единое колхозное стадо. Но его, это стадо, нужно было кормить-поить. А рабочих рук катастрофически не хватало. Потому все оставшееся население работало с утра до поздней ночи. К тому же на полях по осени был отменный урожай овощей, и его тоже нужно было убирать. Словом, всем приходилось много работать.
В эти же дни в Джигинку начинают приходить первые похоронки. С тревогой и надеждой жители ждали появления почтальона – Кожевникова Афанасия Васильевича. Пожалуй, в те дни именно Афанасий Васильевич был тем человеком, появления которого ждали с особым трепетом. В его почтовой сумке были те самые письма военных лет – треугольники. Кому-то они несли радость, а кому-то – боль…
Позже в село стали привозить раненых красноармейцев. В основном это были моряки. Это было время тяжелейших боев за Таманский полуостров и прилежащие территории. Враг рвался к Новороссийску. По плану немецко-фашистских захватчиков (с романтическим названием «Эдельвейс») Новороссийску в дальнейшем отводилась роль военно-морской базы, и он должен был быть захвачен уже в августе 1942 года.
В эти же дни в Джигинку из Новороссийска было прислано подразделение солдат, которым было дано задание копать противотанковые рвы. Рвы были огромные – три метра высота, три метра ширина. Впрочем, эти меры уже не могли спасти положение.
Из воспоминаний Анатолия Константиновича Грищенко
«…С 1941–1942 годов рабочие батальоны строили оборонительные сооружения, рыли противотанковый ров с западной стороны от круч по улице Советской, рыли окопы, строились дзоты. С начала лета 1942 года к нам ежедневно прилетала гостья “рама” – немецкий самолет-разведчик, сбрасывал бомбы на Джигинку в районе железной дороги…»
В августе 1942 года немецко-фашистские оккупанты заняли Джигинку и прилежащие к ней территории. (Только через год после депортации. Куда спешили? Почему людям не дали увезти с собой инвентарь и продукты? Даже если рассуждать чисто утилитарно, от этого всем было бы лучше: и работников для Сталина осталось бы больше, не померло бы столько народу в первую зиму от голода, и они здоровее бы были. – Альфред Кох.)
Спиритический сеанс с господином Гитлером (Альфред Кох)
– Но однопартийная система была только в СССР и Германии. Что это за монашеский орден? Все-таки ваша система была в чем-то религиозной. Не противоречит ли это христианству?
– Во-первых, это не так. Были страны со схожей системой, демонстрировавшие динамизм и мощь. Например, Япония. Во-вторых, христианские ценности не были нашим конечным приоритетом.
– Ваш интерес к языческим культам и практикам не противоречит христианству?
– Я всегда был умеренным христианином. Я христианин. Но не больше, чем немец. Конечно, в церковь я ходил. Особенно в молодости. Я ведь по крещению католик. Сейчас огромное количество россиян считают себя православными и тем не менее практикуют дохристианские культы: жгут чучело Зимы или блины в виде солнца пекут.
– Но у вас-то язычество было на уровне государственной идеологии.
– Я не развивал никакого язычества. Этим занимались некоторые особо продвинутые члены СС, но я этого не осуждал, и вот почему: настоящий патриот должен знать корни своего народа, ту почву, из которой растет дерево нации, изучать историю возникновения этноса, те мифы и идеологию, которые сформировали германцев.
Это неизбежно ведет к изучению и эпоса, культов, и даже языческих практик. Это неудивительно: люди должны уважать и любить те особенные, а не привнесенные извне вещи, которые создал гений именно твоего народа, и те германские боги, германские легенды, эпосы, саги, которые были написаны задолго до того, как немцы стали христианами, конечно же, для меня имели большое значение.
Во всяком случае, не меньшее, чем пришедшее извне христианство, так как оно не отражало особенности именно немецкого народа, а лишь общий цивилизационный вектор. Тогда как то, что предшествовало христианству, было продуктом именно германского гения.
– А что же немецкая церковь?
– У меня были большие проблемы с церковью: и католической, и тем более протестантской. С католиками мне помогал мириться папа – его уговаривал Муссолини. А с протестантами иногда приходилось поступать жестко. Ведь многие пасторы входили в антифашистское подполье и даже иногда сотрудничали с безбожными коммунистами. Вот цена их истинному христианскому служению! Да в каждой церкви есть свои заблудшие овечки. Ведь рукопожатие с коммунистом – уже грех! Нет, конечно же, это все еврейские дела. Всякая еврейская пропаганда разжижает кровь, снижает потенциал нации, ее готовность к борьбе. Конечно, такую пропаганду нужно жестоко уничтожать. Причем у себя в Израиле они строят моноэтническое государство, а вот всем другим советуют строить государства на основе политкорректности. Странная особенность!
Это потому, что марксизм и еврейство – одно и то же. И не только я так считаю, так думает любой человек, который смотрит на жизнь без еврейских очков. Первое правительство Советов на 90 % состояло из евреев. Кто создал Красную армию? Еврей. Кто сверг царя? Евреи. Кто его расстрелял? Евреи.
– Но в России большинство населения – не евреи. Почему же страна придерживалась коммунистической, марксистской идеологии?
– В Хазарском каганате тоже большинство нации были не евреи! Но сотни лет управляли им и завели его в тупик – евреи. И только нордический гений киевских князей разрушил этот оплот ростовщичества и паразитизма.
– Но после 1945 года в Советском Союзе евреев в руководстве не было.
– Сталин в 1944 году по требованию союзников распустил Коминтерн и политику интернационализма уже не проводил. И гимн поменял с «Интернационала» на «сплотила навеки Великая Русь»!
Тот строй, который после войны создавал Сталин, а потом Хрущев и Брежнев, уже не был марксистским. Это была мимикрия. Он уже не был ни интернационалистским, ни марксистским, это была обычная империалистическая держава. С которой вполне можно было договариваться.
– Никто в мире не уничтожал людей в таких количествах, тем более по национальному признаку.
– Я последовательно создавал для евреев невыносимые условия, чтобы они покинули территорию рейха. Они не хотели этого делать. Я предлагал американцам, которые на словах их очень любили и защищали, впустить их к себе – американцы отказались. Я предлагал их англичанам – англичане тоже отказались. Я сказал: тогда пустите их в Палестину! Они и туда их не пустили. Я сказал: хорошо, я их погружу на пароходы и отвезу на Мадагаскар. Англичане сказали: мы будем топить ваш транспорт. Что же мне оставалось делать?
– Вы вернули Германию в ситуацию Средневековья. Но ведь человечество нравственно развивается, оно уходит от этой дикости…
– Вот эта теория нравственного прогресса – моя любимая тема! Скажите, для евреев тоже есть нравственный прогресс или для них нужно сделать исключение?
– Конечно, есть…
– Где тогда публичное и недвусмысленное осуждение того, что сделали евреи в Палестине во времена ее завоевания Иисусом Навином? Где покаяние, стояние на коленях?
Да и сейчас в Израиле евреи выгоняют со своей земли арабов, которые там жили веками. И это правильно: нация борется за место под солнцем! Какая, к черту, справедливость? Это все – поповские выдумки! Я аплодирую – ведь это ровно то, за что я отдал свою жизнь! Только непонятно, соответствует ли это «нравственному прогрессу», о котором вы так красиво сейчас говорили. Право, я чуть не разрыдался…
– Вы же не каетесь за разрушение Римской империи! Это была чудесная империя с высокой цивилизацией, литературой и искусством. Вы ее разрушили…
– Да, мы не каемся! Но мы и от других не требуем покаяния! У нас хватает мужества стойко испытывать удары судьбы. И не скулить как баба, когда в драке тебе дадут в зубы. Сегодня – тебе, завтра – ты. И так всегда было, и так всегда будет…
Побеждает тот, кто сильнее. А нравственного прогресса и сейчас не больше, чем во времена Моисея. А все остальное – это досужие разговоры. Когда Рим был силен, его никто не трогал. А к моменту своего краха он совершенно прогнил и развалился. И на этих руинах немцы построили новую Священную Римскую империю германской нации.
Итак, здесь нет места для покаяния. В истории немецкого народа нет ничего такого, что не случилось бы в истории народа еврейского. Так почему же вы своей историей – вполне справедливо – гордитесь, а мы, напротив, должны своей стыдиться?
– Вы рассуждаете как большевик: исторически обреченный строй не жалко.
– Болтовня! Рим просто проиграл. Я совершенно спокойно смотрю на то, что одни государства появляются, другие исчезают, какие-то государства становятся сильными, потом у них дух нации снижается и другие, более молодые нации их уничтожают. Это нормально! Но это вы меня спросили: почему вы уничтожали евреев? А я спрошу: почему евреи уничтожают палестинцев? И я, и они ответим одинаково: «Потому что мы не хотим их видеть на своей земле». И я понимаю этот резон! Я это категорически поддерживаю. Но почему евреям это позволено, а мне нет?
Из воспоминаний Анатолия Константиновича Грищенко
«…В октябре 1942 года утром в Джигинке появились румыны, которые очищали подвалы. Потом появились немцы…»
«Новый порядок»
«Новый порядок» немецко-фашистскими оккупантами был введен незамедлительно. Скоро его смогло почувствовать на себе и местное население.
Из воспоминаний Анатолия Константиновича Грищенко
«…Пришла зима. Дома отапливать было нечем. Ломали крыши домов. Войска все шли и шли, в домах было полно солдат. Были немцы, австрийцы, румыны, чехи, итальянцы. В Джигинке заборы были сплошь кирпичные, но они были разобраны на ремонт дороги. Гоняли русских пленных и население. С начала оккупации 1942–1943 годов бомбежек не было…»
Особенно бесцеремонно вели себя румыны. По-хозяйски они заходили в чужие дома, брали все, что им было необходимо. Куры, утки, свиньи, добротные вещи – все пропадало в бездонных мешках, которые новые хозяева волокли за собой, проходя от дома к дому.
Но этот будничный грабеж был не самым страшным из того, что творили новые хозяева. Вскоре началось то, что иначе, как зверством, назвать нельзя. Конечно, в первую очередь страдали от жестокости румын и немецко-фашистских захватчиков коммунисты, евреи и женщины. Не щадили и детей. И об этом тоже свидетельствуют документы.
Ознакомимся с одним из документов того времени, протоколом опроса «граждан Джигинского сельского совета Варениковского района Краснодарского края, очевидцев зверств, творимых немецкими оккупантами на территории Джигинского сельского совета». Протокол датирован 31 марта 1944 года, то есть был составлен в конце войны, когда были живы многие из очевидцев этих злодеяний и были свежи в памяти все факты страшных зверств.
Опрос населения проводил уполномоченный районный комитет «по расследованию зверств и бесчинств, творимых немецкими оккупантами над мирными советскими гражданами».
Обратимся к тексту этого протокола, который я приведу на страницах этой книги полностью, поскольку каждое слово в нем дает возможность ясно представить себе ситуацию, которая имела место быть в годы оккупации в Джигинке.
«…Житель села Джигинка Масло Степан Корнеевич заявил следующее: немцы, как только заняли село Джигинка, то на третий день начались массовые расстрелы мирных жителей – мужчин, женщин, детей. Причем детей расстреливали несмотря ни на какой возраст. Например, была расстреляна семья Злотникова – мать и четверо детей. Самому меньшему ребенку было полтора года, а самому старшему 12 лет. Семья Бобруцкой расстреляна – мать и трое детей, самому старшему до семи лет, а самому младшему полтора года. Таких семейств всего было расстреляно 10–11. Всего населения было расстреляно примерно до 60 человек, из них преимущественно детей 25–30 человек. Расстрел проходил днем и рано утром. Первых немецкие оккупанты вывозили в степь и там расстреливали, часть расстреливали прямо около квартир и даже в квартирах. Таких семейств было 4. Имущество расстрелянных забирали полицейские, лучшие вещи забирали румыны и немцы. Семья Меркуловых (муж и жена) была расстреляна по подозрению в сочувствии к партизанам. Кроме того, были составлены списки еще семейств до 15 к расстрелу коммунистов и их семей, советского актива, но расстрелять не успели, так как Красная армия выгнала оккупантов. Немецкими оккупантами было расстреляно парашютистов 2 человека, матросов 2, разведчиков 2. Немецкие оккупанты устраивали тяжкие оргии, полицейские ходили по хатам, забирали девушек и свозили их в комендатуру. Это был примерно сентябрь-октябрь 1942 года. Делалось это под видом проверки документов. Ночью заходили в дом и девушек, молодых женщин забирали в комендатуру. Грабеж был массовый, и в селе Джигинка нет такой хаты, которой немецкий оккупант не ограбил бы. Всякое сопротивление или возражение сопровождалось немедленно побоями».
В Джигинке был и лагерь для военнопленных. Военнопленные использовались для проведения строительных работ. В частности, для строительства тоннелей, речь о которых будет еще впереди.
Игорь Хаустов, историк
«…Гриценко Валентина Васильевна, 1926 года рождения, пережившая оккупацию, свидетельствовала о том, что существовало три жутких места уничтожения наших военнопленных. Крупная партия пленных перед бегством фашистов была загнана ими в одно из ответвлений тоннеля, после чего изверги взрывом обрушили часть свода, заживо похоронив своих жертв. Другую группу загнали в сарай-кошару, находившийся где-то в районе современной улицы Виноградной, облили бензином и заживо сожгли. Чтобы заглушить крики – забросали кошару гранатами. Третьим местом массовой расправы стала балка, в которую сейчас упирается улица Розы Люксембург. Она на протяжении всего периода оккупации была местом расправ над евреями, советскими активистами и семьями коммунистов. Кроме этого, есть свидетельства, что во время работ по строительству практически ежедневно оккупанты отводили самых обессиливших и непокорных в район современной фермы, где расстреливали…»
Кстати, зададимся вопросом: откуда в годы войны в Джигинке взялись евреи? О том, чтобы они проживали в Джигинке до войны, свидетельств нет. Но есть свидетельство о том, что с началом Великой Отечественной войны на Кубань хлынули потоки беженцев с Украины и Белоруссии. Среди них было много евреев.
Из воспоминаний Анатолия Константиновича Грищенко
«…С Крыма шла эвакуация евреев и семей коммунистов, которых немцы преследовали. Беженцы гнали скот, лошадей, отары овец, да так много, что широкой улице было тесно. Сами беженцы ехали на больших арбах, запряженных в четыре пары лошадей, ехали и гнали лошадей день и ночь. Много животных оставалось. Утром выйдешь из дома, по двору овцы ходят, коровы в сарае стоят. Мы пацаны по полю находили лошадей, быков, пригоняли их в бригаду…»
На короткий период Джигинка стала для многих из них той землей обетованной, где они обрели надежду на спасение. Но когда немецкие войска приблизились к селу, евреи стали покидать Джигинку.
Из воспоминаний Анатолия Константиновича Грищенко
«…Последние беженцы остались в Джигинке. Они работали в колхозе, но в августе 1942 года стали уходить…»
Но часть евреев покинуть Джигинку, судя по всему, не имела возможности. Или всякое дальнейшее передвижение они посчитали бессмысленным, поскольку все территории в округе довольно скоро оказались оккупированными, и им оставалось с этого момента положиться только на волю Божью.
Из воспоминаний Анатолия Константиновича Грищенко
«…Возле нас жила семья евреев Резниковых – двое стариков, два сына, две дочери. В семье было два Бориса – дядька и племянник. Оба были с 1925 года. Перед оккупацией они ушли, а старики и дочери остались.
Забрали более 10 человек евреев, в том числе семью Резниковых. Их дом стоял в глубине огородов, а подвал недалеко от дороги. Целый день стариков мучили, слышны были стоны и крики. Девочек поместили в подвал. Там изверги румыны целый день наслаждались ими. Мы все это видели. Перед вечером замученных девочек вывели, поставили ниже подвала и от дома стреляли по ним, как по мишеням. Теперь на месте старого дома построен новый дом, а подвал остался…»
Обратимся к еще одному протоколу, который подводит итоги проведенного расследования злодеяний, творимых на территории села Джигинка в годы оккупации. Документ этот датирован 1 апреля 1944 года.
«…Мы, нижеподписавшиеся, Варениковская районная комиссия по установлению и расследованию злодеяний немецко-фашистских захватчиков… составили настоящий акт о зверствах немецко-фашистских захватчиков на территории села Джигинка.
За период оккупации села Джигинка с 30 августа 1942 года по сентябрь 1943 года немецко-фашистские варвары ежедневно творили чудовищные злодеяния над мирным, ни в чем не повинным мирным населением, подвергая его истязаниям, допросам, пыткам, насильственным арестам, расстрелам, ссылкам, всей семьи и даже всего населения. Так, со дня вторжения немецко-фашистских варваров в селе Джигинка был введен так называемый новый порядок. По ночам в дома входили жандармы, забирали девушек под предлогом явки в комендатуру, сводили к офицерам на изнасилование. По приказу коменданта все население евреев, живших в селе Джигинка, было истреблено. Евреев с семьями, в том числе и с грудными детьми, сводили в комендатуру, подвергали пыткам, имущество расхищали, а народ выводило гестапо из села и расстреливали. По установленным фактам в селе Джигинка фашистские изверги расстреляли и замучили 19 семей, в них было 78 человек, в том числе 38 детей, две девушки-парашютистки, два матроса и три красноармейца. В числе их были:
Златчинова… 4 детей;
Бобруцкий… 3 детей;
Меркулов и его жена;
Лейдерман, 67 лет;
Лейдерман, 27 лет;
Коган и его жена;
Вассерман Мария Болеславовна, 29 лет;
Вассерман Михаил Леонтиевич, 7 лет;
Скородинский Иссак Аврамович, 58 лет;
Скородинская Рина Хаитовна, 69 лет.
(Далее в протоколе приводится известная нам уже история старика Когана. – Прим. авт.)
…Ответственными за все эти злодеяния являются: командующий 17-й немецкой армией, жандарм-полковник РУОФ, начальник штаба полковник Левинский, районный военный комендант обер-лейтенант Герман, начальник комендатуры № 1/805 полицейский Прилуцкий Николай».
Я хочу еще раз акцентировать внимание читателей на то, что в Джигинке было замучено и убито 38 детей разного возраста. Не щадили и младенцев.
Из протоколов следует и то, что насилию подвергались многие женщины и девушки, проживающие на территории Джигинки. Документы, как правило, только сухо констатируют факты насилия, не вдаваясь в подробности. Подробности эти, впрочем, легко представить себе, обладая хоть мало-мальским воображением.
Но вот подлинный документ, который несмотря на скудость информации дает очень яркое представление о подобных злодеяниях и их последствиях. Приведу текст одного из листов свидетельских показаний, учет которых ведет «Институт памяти жертв нацизма и героев сопротивления» (Иерусалим, Израиль). Свидетельство это имеет непосредственное отношение к Джигинке.
Спиритический сеанс с товарищем Сталиным (Альфред Кох)
– А кстати, как вы в глубоко религиозной стране решились насаждать воинствующий атеизм?
– Русский народ слабо религиозен. Поэтому, кстати говоря, русский народ, когда ему было разрешено, очень легко закрыл все церкви, сломал кресты, все разрушил.
– Ну это делалось все-таки насильственно.
– Если бы русский народ был религиозен, он бы не дал этого сделать! Они же спокойно смотрели на это, и крестьяне тоже. И, больше того, зачастую по собственной инициативе это делали. Представьте себе такую ситуацию в Польше, чтобы коммунисты залезли в костел и начали его разрушать. Да их бы тут же порвали на куски! Или в Италии где-нибудь. Или в Иране!
– Они были доверчивы, русские крестьяне…
– Да ладно вам – доверчивы! Русские абсолютно не религиозный народ, поверьте мне! За редчайшим исключением. Они любят всю эту мистику, обрядность, но в глубине души у них никакого религиозного чувства нет.
– А что его вызывает, это чувство?
– Истинная вера в Бога, не связанная с каким-то поклонением доскам или мощам. У них ее нет. Для них это все сказочные персонажи: надо помолиться Илье-пророку, чтобы дождик пошел. Самый просто уровень язычества. Конечно, до вершин христианства они не поднялись.
– В революцию, значит, было больше духовного огня, скажем, чем в царские годы, до вас?
– Конечно. Вы не представляете, насколько отвратительной и прогнившей была Российская империя к моменту революции! Этот казенный патриотизм 1914 года, эти проворовавшиеся поставщики в армии, фуражиры, разлагающаяся армия, бедные эти крестьяне, которые с этими пукалками бегают в грязных шинелях, бородатые, вшивые, раненые, никто не понимает, зачем эта война, для чего. Все воруют, развратничают, среди офицеров и интеллигенции наркотики – ужас! Ужас! Бабы, надрываясь, пашут. Низкая урожайность, чудовищные болезни, эпидемии, полное отсутствие чего-либо – вот что такое Российская империя к тому моменту. Все эти разговоры про реформу Столыпина, про созидание новой мощной страны – все это пустой разговор!
– Я стал стареть. Может быть, даже пить больше стал. Вот эти ночные посиделки для меня стали важны, потому что я боялся ночью один остаться. А вы Солженицына читали?
– Я тут с ним недавно виделся.
– Ну и как?
– Да ничего такой мужичок… Но у него, кстати говоря, ко мне претензий нет. По поводу ареста. Он говорит: да, я действительно вел антисоветскую агитацию. У него же переписка была. А это уже документ. То есть по тогдашним законам он совершил полную глупость. И он прекрасно отдавал себе отчет, что это уголовное преступление.
Вы знаете, кстати, что у него дедушка был олигарх, по-вашему – миллиардер? У него великолепное поместье в Сальских степях было. У него дядя ездил на «роллс-ройсе». Один «роллс-ройс» был у великого князя, а другой – у дяди Солженицына. Конечно, ему царская Россия нравилась! А пожил бы он в Гори, в семье сапожника-алкоголика, я бы на него посмотрел!
– Так вот Солженицын в «Красном колесе» пишет: «Временное правительство ввело солдатские комитеты в армии, то есть лишило армию единоначалия… И вот именно это решение привело к развалу армии, к тому, что русская армия стала движущей силой революции».
– Это во-первых, а во-вторых, царь был дурак. Зачем он начал эту войну? Давайте смотреть на вещи глобально, что мы в частности ударились? Какие-то идиоты где-то застрелили какого-то принца! Какое это отношение к нам имеет? Я не понимаю! Взялся воевать с родным дядей. С какой стати, для чего, зачем? Начал мобилизацию… Большевики всегда выступали против этой войны.
– Войны по-разному складываются, но далеко не всегда приводят к революции.
– Ну у него была такая страна. Она была беременна революцией! Она висела на волоске. Жизнь народа была настолько плохой, что любое минимальное ухудшение выводило его за грань выживания. И он это сделал! Потому что не знал своей страны. Ему устраивали везде потемкинские деревни, рассказывали, как все замечательно. В Петербурге работали французские рестораны, ездили пролетки на резиновых шинах…
Или ты должен создать чудовищной силы репрессивный аппарат и держать людей в такой узде, чтобы никто пикнуть не мог. Вот тогда уже начинай войну. Или хотя бы жизнь сделай народу хоть чуть более достойную. Он не сделал ни того ни другого. Он не накормил народ и не создал репрессивного аппарата. Тогда чего же он ждал?
– Однако пока не было солдатских комитетов в армии, солдаты подчинялись офицерам. И революция была невозможна. Разве нет?
– Нет, конечно. Солдатские комитеты были созданы после Февральской революции, а Февральская революция произошла, когда в армии еще было единоначалие.
– Не было бы никакой революции, если бы элита империи не заставила царя отречься.
– А почему она заставила его это сделать? Я вам объясняю почему. Потому что огромное количество госпиталей было создано в Петербурге. И туда свозили всех раненых. А потом из выздоравливающих формировали части, которые отправляли на фронт. А на фронт они идти не хотели. И тут появились все – меньшевики, эсеры, кадеты, которые сказали: а давайте республику строить! А давайте! Всё. Знаете, кто перешел на сторону Февральской революции? Брат царя ходил с красным бантиком. Гвардейский Семеновский полк перешел на сторону восставших! Вместе со своими командирами.
– Брат царя и командиры Семеновского полка были яркими представителями тогдашней политической элиты, которая…
– Я за нее не ответствен! Она мне глубоко отвратительна, я ее всю расстрелял. Всех этих кадетов, эсеров, все это говно нации. Они сделали Февральскую революцию, а мы воспользовались ее плодами. И мы выразили интересы народа! Мы им дали землю, мы им дали мир. Мы прекратили войну! И не мы начали Гражданскую войну. Ее начали эти господа, которые убежали на Дон и подняли казаков. Это не мы начали войну, а эсеры, которые убили Володарского! Это не мы ее начали, а левые эсеры, которые подняли восстание в Москве летом 1918 года. И мы были вынуждены начать красный террор. До этого мы брали подписку, что они не будут бороться с советской властью, и всех отпускали.
– Эсеры были вашими союзниками.
– Только левые. Правые – нет. Чернов сразу отказался входить в наше правительство. Мы работали только со Спиридоновой. А потом, летом 1918 года, и Спиридонова восстала вместе с анархистами. Дзержинского арестовали. Мирбаха убили, чтобы рассорить нас с Германией. Это была единственная страна, которая нас в тот момент поддерживала. Чего вы хотите? Чтобы мы не начали террора в этот момент?
Лист свидетельских показаний, «Институт памяти жертв нацизма и героев сопротивления», Иерусалим, Израиль
«Кантор, девушка 17 лет, 1941–1942 год, на Кубани, с. Джигинка, изнасилована на площади 30 солдатами. Сошла с ума. Повесили ее за волосы на столбе…»
Вот, собственно, и весь текст.
Интересно, был ли среди той толпы из 30 человек (человек?) хотя бы один, который бы тогда или позже ужаснулся содеянному; который, хотя бы и после совершенного, уже остыв от звериного своего преступления, не захотел бы после этого жить? Сошел бы хоть с ума в свое оправдание?
Освобождение
Летом 1943 года ситуация на советско-германском фронте стремительно менялась в пользу советских войск. Немецко-фашистские войска, проиграв битву на Курской дуге, начали отступать к правому берегу Днепра. Но при этом они еще прочно удерживали Таманский полуостров, прикрывавший подступы к Крыму, где были рассредоточены аэродромы (авиация насчитывала около 280 самолетов). Здесь, на Таманском полуострове, проходила знаменитая «Голубая линия» – система немецких укреплений, которые обороняли части 17-й армии (16 дивизий) под командованием генерала Э. Енеке. Несмотря на то что соединения 17-й армии на Тамани в предыдущих боях понесли тяжелые потери, они представляли еще большую силу, насчитывая к концу лета 1943 года больше 440 000 солдат и офицеров. Другими словами, враг был еще достаточно силен, и бои за освобождение советских территорий предстояли тяжелые. Приходилось биться за каждый населенный пункт.
22-23 сентября 1943 года начались бои по освобождению села Джигинка.
Из воспоминаний Анатолия Константиновича Грищенко
«…В сентябре при отходе немцы сжигали дома, покрытые камышом. В последнюю ночь, чуть не до рассвета, все гудело, шумело. Это отходили последние оккупанты. Утром появились три наших разведчика, обвешанные гранатами и автоматами. Потом появились наши войска. Это было воскресенье 26 сентября 1943 года. Вот тут немцы бомбили Джигинку день и ночь…»
25 сентября 1943 года советские войска перешли в решительное наступление. В освобождении участвовали 414-я стрелковая грузинская дивизия, 89-я стрелковая армянская дивизия и 81-я стрелковая бригада.
26 сентября 1943 года войсками 18-й армии под командованием генерал-лейтенанта К.Н. Леселидзе и 56-й армии под командованием генерал-лейтенанта А.А. Гречко было завершено освобождение Джигинки от немецко-фашистских захватчиков.
В общем, военную страничку истории села Джигинка на этом можно было бы и закончить. Но есть еще одна любопытная история, о которой нельзя не упомянуть.
Еще одна легенда Джигинки
Уже в 80-е годы прошлого столетия с домами по улице Таманской стали происходить невероятные превращения. Они начали постепенно оседать, по стенам поползли трещины. И вскоре жить в этих домах стало просто опасно.
Вызвали специальные комиссии, которые занялись расследованием этого дела. Комиссии долго изучали почву, архитектурные планы, в соответствии с которыми строились эти дома. Тщательно расспрашивали жителей. Но к определенному выводу комиссии так и смогли прийти. Исследования геодезистов, впрочем, показали наличие на глубине 5–6 метров каких-то загадочных тоннелей. Потом уже высказывалось предположение, что тоннели эти постепенно заполнялись грунтовыми водами, что и вызывало подмывание почвы и, как следствие, обрушение домов. Такая вот загадочная история. Но откуда в Джигинке под землей могли взяться тоннели?
История джигинских тоннелей интересовала и интересует многих. В частности, исследованием этих тоннелей занимается местный историк Игорь Хаустов. Он полагает, что тоннели не что иное, как крупнейший тыловой немецкий склад, который был устроен вблизи Джигинки в годы войны. И место строительства его было выбрано не случайно, по его мнению, склад находился на оптимальном расстоянии до всех передовых позиций «Голубой линии». Особое же место джигинского склада во всей системе обороны «Голубой линии» подтверждает и большое количество вспомогательных укреплений по периметру Джигинки. И. Хаустов исследовал местность вокруг села и обнаружил, что неподалеку от села за восточной окраиной находилось четыре мощных дота, они находились на расстоянии 300–400 метров друг от друга и прекрасно простреливали все подступы к объекту с северо-востока – востока – юго-востока. Остатки одного из них и сейчас хорошо видны и дают представление об остальных. Кроме того, он полагает, что весомым аргументом, подтверждающим большую стратегическую значимость Джигинки во всей системе обороны захватчиков, является степень ожесточенности боев по освобождению села и большее количество погибших с советской стороны.
Что из себя представляли склады? Игорь Хаустов утверждает, что система складов – это три тоннеля, которые начинаются от обрыва круч и уходят на восток, слегка удаляясь друг от друга не менее чем на 200–300 метров. Тоннели соединяются между собой перпендикулярными тоннелями.
По свидетельству местных жителей, переживших оккупацию, строительство производили советские военнопленные. Во всех воспоминаниях отмечается, что советских военнопленных в Джигинке было очень много. Лагерь для военнопленных находился на юго-западной окраине Джигинки в заболоченном устье ручья, и он был окружен колючей проволокой. На расположенных рядом возвышенностях стояли смотровые вышки с пулеметами. Страшно представить, в каких нечеловеческих условиях содержались эти люди, выполнявшие каторжную работу по строительству тоннелей… Судьба этих людей трагична. Судя по всему, все военнопленные были уничтожены по окончании работ. О секретности же проводимых работ по строительству тоннелей говорит и тот факт, что (по рассказам очевидцев) никому из гражданских лиц под страхом смерти не разрешалось приближаться к тому месту.
Глину из тоннеля вывозили в вагонетках по специально устроенной узкоколейке. (Я видел эти вагонетки, еще в 1970-х они там стояли. – Альфред Кох.) Еще в 1980-е годы многие видели именно на этой высоте торчащие из-под обрыва рельсы узкоколейки. Имеются сведения, что оккупанты доставили к месту строительства склада миниатюрный паровоз, с помощью которого вывозили в вагонетках глину из тоннелей. Кстати, рельсы узкоколейки и сегодня можно видеть во многих джигинских домах – местные жители использовали их для хозяйственных нужд. На этих рельсах можно видеть фирменный знак крупнейшего в Германии сталелитейного завода Krupp – три сплетенных кольца. В период Второй мировой войны, к слову, концерн Krupp был основным поставщиком танков, САУ, артиллерии, арттягачей, пехотных грузовиков, разведывательных и штабных автомобилей.
По мнению Игоря Хаустова, судить о том, что находится внутри склада, сложно. Однако можно предположить, что там могут быть различные категории грузов, которые были необходимы для снабжения частей 17-й немецкой армии. Обмундирование, медикаменты, консервированные продукты питания, стрелковое оружие и так далее – вот приблизительный перечень возможного содержимого склада. Имеются также свидетельства, что перед отступлением в тоннель загнали десятки немецких мотоциклов. Хронология событий сентября 1943 года доказывает, что времени на вывоз содержимого склада у фашистов просто не было. К тому же, вполне вероятно, что у немецкого командования могли еще оставаться призрачные надежды на возможное возвращение. Поэтому были наспех закамуфлированы следы преступлений и произведен подрыв мест доступа в тоннели. Вполне вероятно, что боеприпасов крупного калибра (мин, снарядов, авиабомб) на складе нет. На это указывает и то, что, по воспоминаниям очевидцев, склады боеприпасов находились на удалении от тоннелей. Хотя житель села Джигинка Виктор Земляной рассказывает, что, когда он был еще ребенком (1960-е годы), то вместе с друзьями ему как-то удавалось проникать в тоннели. В полуразрушенном подземелье они увидели стеллажи, на которых лежали мины, снаряды, авиабомбы. Но в тоннеле был невыносимо тяжелый запах тления, и дети не смогли там долго находиться – поспешили выбраться наружу. Они рассказали о находке взрослым. И уже в тот же день из Анапы прибыл отряд саперов, которые взорвали входы в тоннели. Сделано это было для того, чтобы исключить дальнейшее самостоятельное изучение тоннелей и возможные несчастные случаи, которые до этого уже были.
Но загадочные тоннели существуют и поныне. Будут ли они когда-нибудь изучены и какие тайны они хранят?
(Я про эти тоннели знал всегда. Про них никогда не забывали после войны. Мы мальчишками лазили у входа. Они были завалены, и внутрь пройти было уже невозможно. Это было начало 1970-х. – Альфред Кох.)
Спиритический сеанс с господином Гитлером (Альфред Кох)
– То есть вы хотели, чтобы евреев в Германии не было?
– Именно! Они разлагали нацию. Они нас предали во время Первой мировой войны. Они воткнули нож в спину воюющей армии. Эта бесконечная марксистская агитация за «поражение своего отечества в империалистической бойне», эти призывы к бунту во время войны, к свержению кайзера, к роспуску армии. Этот навязший на зубах «интернационализм», когда они убеждали нацию в том, что французские и английские рабочие спят и видят объединиться с нашими рабочими для мировой революции. Эти постоянные их съезды в Швейцарии, где они вырабатывали подрывную программу совместных действий с вражескими организациями. Эти изматывающие душу вопли о необходимости гуманизма и пощады к врагу, о том, что лучше проиграть, чем победить, став убийцей чьих-то отцов и сыновей, – и при этом призывы убивать собственных офицеров и начальников, как будто они не являются чьими-то отцами или сыновьями…
Я понимаю причины такой агитации. Ведь, в отличие от немцев, у евреев по ту сторону фронта были их соплеменники, и поэтому они не были готовы идти до конца в той же степени, что и немцы. Интернационализм был органичен для евреев. Но он и привел Германию к краху. Потому что нигде, кроме Германии, евреи не были так влиятельны и так близки с коренным народом. Ни в России, ни в Англии, ни во Франции.
Контролируя почти всю так называемую демократическую прессу, они вливали этот пораженческий яд в души немцев. И немцы в какой-то момент поверили, что мир любой ценой лучше войны до победного конца и что в поражении нет ничего страшного. Этот еврейский марксизм разъедал наше государство как ржа. И все это вместе привело к тому, что мы потерпели поражение в тех условиях, когда мы должны были выиграть войну! Ведь война велась на чужой территории, наша армия стояла в ста километрах от Парижа, и не было никаких причин сдаваться! Однако мы сдались. Чем все это закончилось, вы знаете. У нас отняли все: землю, хлеб, и мы потеряли честь даже перед лягушатниками.
Вот к чему привела Германию пропаганда «нравственного прогресса»! Как только мы сдались – все о нем забыли. Нас никто не пожалел! И все это сделали евреи! И это не антисемитские выдумки: в 1925 году на знаменитом судебном процессе «Коссман против Грубера» было неопровержимо доказано, что предательство действительно имело место. И почему я должен был им это простить?
Посмотрите: стоило нам только с помощью Ленина и Троцкого перенести всю эту еврейскую пропаганду в Россию, как Россия в считаные месяцы развалилась и погрязла в гражданской войне. И если бы мы, ветераны войны, в 1918 году не поколотили этих ублюдков коммунистов, с Германией случилось бы то же самое!
Как мы финансировали агрессивный пацифизм Ленина в России, так и еврейские банкиры всего мира финансировали капитулянтский пацифизм еврейских марксистов в Германии. Финансовая олигархия, интернациональный еврейский капитал объединился против Германии и против немецкого народа. Американские евреи сговорились с немецкими евреями, с английскими евреями и так далее…
– Одно дело ограничить в правах, даже выслать, но уничтожение целой нации – это уже душевная болезнь, господин Гитлер!
– Давайте я расскажу, что в реальности происходило с евреями во время войны, и о нашей политике в еврейском вопросе. После принятия нюрнбергских законов мы лишили евреев гражданства и запретили им заниматься теми видами деятельности, которые формировали общественное мнение или могли серьезно повлиять на экономический или политический курс: они не могли быть редакторами, журналистами, адвокатами, банкирами и так далее.
После начала войны мы переместили их в гетто. Мы решили, что евреи должны жить отдельно, чтобы они не могли пропагандировать свои разлагающие взгляды, не отнимали работу у немцев и не занимались саботажем на производстве. Параллельно на оккупированных территориях стихийно, без всякого нашего участия создавались так называемые «зоны, свободные от евреев». Например, так случилось в Латвии, где местное население уничтожило всех евреев еще до нашего прихода. То же самое случилось в Эстонии. Таким же образом значительное число евреев было уничтожено в Литве. И даже после нашего прихода местное население не остановилось и продолжало уничтожать евреев. Так было в Польше, на Украине, в Белоруссии, Румынии, Венгрии. Французы сразу выдали нам всех евреев с территории вишистской Франции, в отличие от Испании и Италии, хотя мы этого не требовали.
Кстати, поляки продолжали уничтожать евреев и после войны под лозунгом «Завершим работу Гитлера!». Так, например, под этим лозунгом 4 июля 1946 года в городе Кельце, в 170 километрах от Варшавы, было убито более 40 евреев, включая детей и беременных женщин. Вообще антисемитизм в Польше и до войны, и после был фактически элементом государственной политики, и это привело к тому, что в Польше сейчас живет не более пяти тысяч евреев – все уехали в Израиль.
– Вы хотите сказать, что холокост осуществлялся без вашего участия?
– Отнюдь. Мы понимали, что должны каким-то образом регулировать этот процесс и осуществлять административное руководство. Поэтому были созданы зондеркоманды, которые сделали этот процесс регулируемым. На 90 % они состояли из местного населения. Армия и СС в операциях по уничтожению евреев участвовали эпизодически. Так было уничтожено огромное число евреев, и если говорить о немецкой вине, то ничуть не большей, чем вина всех народов, населявших Европу в тот момент.
– А концлагеря? А газовые камеры? Тоже еврейская выдумка?
– С начала 1942 года, после конференции в Ванзее, где было принято так называемое окончательное решение по еврейскому вопросу, начался второй этап. Тогда Германия начала нуждаться в ресурсах, в том числе в продовольствии.
Мы встали перед выбором: либо у немца отобрать и еврею дать, либо у еврея отобрать и немцу дать. Тогда-то мы и стали переселять евреев из гетто в концлагеря. Этот процесс шел очень медленно, масштабные переселения туда евреев начались лишь в 1943 году, когда война и блокада континентальной Европы поставили нас на грань голода. В лагерях начались голод и эпидемии. Нам в крематориях пришлось жечь сотни тысяч трупов.
Сейчас говорят: Гитлер отравил миллионы евреев газом. Наши нынешние защитники возражают: нет, эти люди умерли от тифа. Я хочу обратиться к этим людям: не нужно нас защищать. Мы уже мертвы и предстали перед Высшим судом. Нас вы уже не спасете. Что сделано, то сделано. Какая разница, как они умерли: от газа или от тифа? Да хоть бы всех убили действительно газом. Что с того?
Значительно важнее другое: это никого не удивило. Ни русских, ни американцев, ни англичан. Они что-то такое общегуманистическое бубнили на своих радиостанциях, но что-то реальное сделать даже не пытались.
Если угодно, считайте, что эти евреи были у меня в заложниках. Я собирался их жизни обменять на мир. Я надеюсь, что к 1943–1944 годам я зарекомендовал себя как лишенный сантиментов, серьезный человек, который слов на ветер не бросает. Однако со мной о мире никто даже не пытался говорить. Им всем нужна была победа, а на миллионы евреев им было наплевать.
Забавно, что евреи пытались со мной договориться, предлагая деньги. Смешные люди. Зачем мне деньги, если мне нужен мир? Его за деньги не купишь. Собственно, когда Черчилль отказался от предлагаемого мною в 1940 году мира, тогда-то он и подписал этим людям смертный приговор.
Когда Шамиль Басаев убивает заложников ради мира в Чечне, он, с точки зрения русских, преступник. Но не с точки зрения чеченцев. Для них он герой. Когда арабский боевик убивает еврейских заложников, он преступник для всех, кроме арабов. Вы можете хоть сто раз назвать меня кровавым убийцей, мне это глубоко безразлично. Я служил своему народу, для него я хотел счастья и мира, и ради этого я и мои мальчики сложили свои головы.
Да, нами было уничтожено огромное количество людей. Но, помимо прочего, у меня элементарно не было для них ресурсов. Ни американцы, ни англичане не захотели дать на них денег. Они давали через Красный Крест деньги на содержание своих военнопленных, но на евреев денег никто не дал, даже евреи Нью-Йорка.
– Видимо, они не верили вам, что вы потратите эти деньги на евреев.
– Тогда почему они давали на военнопленных? Ведь по военнопленным нареканий не было. Русские не в счет, они даже за своих пленных не платили, но англичане-то с американцами! А все потому, что они знали: ни парламент не утвердит этих затрат, ни конгресс. Это ведь был конгресс, который пятью годами раньше принял эмиграционные законы, закрывшие евреям Америку. И еврейские пароходы, пришедшие в гавань Нью-Йорка, разворачивались обратно, можно сказать, прямо в Аушвиц. Значит, они погубили их тоже, пускай ответят.
Я не перекладываю вину. Я предлагаю разделить ее вместе со мной. А еще больше я предлагаю евреям задуматься: почему весь мир вас так не любит? Ведь еврейские погромы были везде! В Испании, Румынии, Венгрии. В России. В Палестине, куда евреи приехали в рамках движения сионистов.
Наоборот, Германия уникальна тем, что в ней со времен чумы не было еврейских погромов. Пруссия Фридриха Великого была первой страной, признавшей за евреями равные права с немцами. А Бисмарк, создав Второй рейх, дал всем им паспорта граждан. Они назывались «немцы Моисеева закона». Это была единственная страна, давшая им паспорта. Они стали обычными гражданами.
– В этом было больше мудрости, чем в погроме!
– Я так не считаю. Посудите сами: немцы поверили евреям, что они в состоянии жить той же жизнью, что и немцы, и служить своему отечеству. Но в финале Первой мировой войны евреи показали свое истинное лицо.
А методы, которые нужно использовать для искоренения таких народов, подсказали нам сами евреи. Ведь когда они вошли в Землю обетованную под водительством Моисея и Иисуса Навина, они все царства и народы, которые там жили до них, уничтожили. Вырезали на том простом основании, что считали эту землю своей. Они не дали им даже уйти. У евреев для этих народов не было другого варианта, им оставили только смерть. Объясните мне почему? Где эта ваша пресловутая справедливость? Почему они не дали им реализовать свою национальную идентичность, почему они их всех вырезали: стариков, женщин, детей? И честно в своей книге об этом написали? Непонятно одно: зачем они при этом таскали за собой ящик со скрижалями, на которых было написано «не убий»?
Возвращение. Послевоенные годы
– Тебя как звать-то? – Гоффман. – Еврей, что ли? – Немец. – А! А то я евреев как-то не очень. – А немцев? – Немцев? Нормально. – А в чем разница-то? – Че ты пристал? – Хмм…
Джигинка в первые послевоенные годы переживала не лучшие свои времена. Дома были разрушены, дороги изъедены противотанковыми рвами. Таков был вид послевоенной Джигинки. И следа не осталось от былого ее великолепия. Восстановление же села в это время ложится на плечи женщин, стариков и детей. Но даже не изнуряющая работа была самым тяжелым испытанием этих дней.
Голод. Постоянное чувство голода, неутоленного и жестокого. Когда засыпаешь и мечтаешь только о еде. Когда самой настойчивой мыслью является мысль о том, где достать еду. Когда кусок клеклого ржаного хлеба с лебедой, который и хлебом-то назвать было трудно, является счастьем невероятным. Ели все, что только можно было считать съедобным.
Из воспоминаний Татьяны Старковой
«…Все улицы в Джигинке вокруг домов были перекопаны. И не по одному разу. Каждый копал в надежде найти что-то съедобное – корешок какой, картофелину ли… Один покопает, за ним следом другой, третий… Горсть пшеницы, гороха, чечевицы, картофелина какая-нибудь – моя мама нам из этого готовила похлебку. Это и была наша основная еда. Голодное было время. Помню, часто так бывало, что возвращаюсь после работы домой (мы тогда все с малых лет работали), а до дома и не дойду. Засну где-нибудь под деревом или под забором. От голода. Соседи увидят, так к маме прибегут, скажут – иди, забери свою, спит…»
И вот эти люди, находящиеся в полуобморочном состоянии от голода, работали на износ, без выходных. И зачастую дети работали наравне с взрослыми.
Из воспоминаний Татьяны Старковой
«…Сразу после занятий в школе мы, школьники, отправлялись на работу в поле или на ферму. Все лето работали на помидорах, или на хлопке, или на горохе. Куда пошлют. Ох, горошек этот я до сих пор забыть не могу… Работаешь так, что спины разогнуть некогда…»
Об этих послевоенных годах вспоминает и Ольга Биркле, семья которой вернулась в Джигинку одной из первых из Восточного Казахстана.
Из воспоминаний Ольги Тимофеевны Биркле
«…И откуда только силы брались! Но всегда с песнями на работу и с работы шли. Старые люди на часы-то не смотрели: слышат песни, значит, утро… Наработаемся, бывало, за день так, что спины и ног не чувствуем. Домой возвращаемся и между собой так говорим, что уж сегодня-то никуда больше не пойдем, сил же нет. Но куда там! Перекусим, умоемся, переоденемся – и в клуб. А уж в клубе танцуем так, что только дым коромыслом идет!..»
К слову, не только танцы или песни под гармошку вносили разнообразие в свободное время сельчан. Часто приезжает и кинопередвижка. Фильмы показывали в местном клубе. Впрочем, порой фильмы показывали и не в клубе, а просто на побеленной стене какого-нибудь дома.
Из воспоминаний Ольги Тимофеевны Биркле
«…Часто у привезенных фильмов и звука-то не было. И тогда киномеханик сам, своими словами пересказывал то, о чем говорят герои в фильме…»
Жители Джигинки послевоенного времени
Из воспоминаний Татьяны Старковой
«…Фильмы привозили разные. Однажды, помню, показывали фильм “Первая учительница”. И в фильме том есть момент, когда главные герои целуются. И вот как они только целоваться-то начали, так экран вдруг и погас. И только когда герои закончили целоваться, изображение на экране вновь появилось. Очень нравственность нашу в те времена оберегали…»
Казалось бы, послевоенное время счастливым назвать было никак нельзя. А между тем в воспоминаниях джигинцев то и дело проскальзывают слова «радость», «счастье». Но, видимо, человек так устроен, что и в самое беспросветное время он всегда найдет повод для радости и возможность подарить себе праздник.
Впрочем, праздников в послевоенной Джигинке было не так уж и мало.
Из воспоминаний Татьяны Старковой
«…Праздничных дней ждали особенно. И Первое мая, и Новый год… Все праздники любили. На Первое мая мы выезжали в Школьный лес или в Витязево… Это сейчас Витязево – курортный поселок. А в те времена там пустошь и болото были. Старые-то люди-те далеко в праздники из села не выезжали, а в кручи спускались. Можно было видеть в эти дни, как все-то кручи веселыми компаниями усеяны. Умел народ веселиться от души в то время. Дружно очень жили…»
Но не только революционные праздники были в почете в Джигинке этих лет.
Из воспоминаний Татьяны Старковой
«…Самыми долгожданными праздниками были Пасха и Рождество. На эти дни всегда ждали обновок. Мама специально ездила в город и покупала для нас подарки – кому платье, кому кофточку, кому рубашку. А на Рождество обязательно вечерю носили. Сейчас уж этого нет, а в те годы было обязательным делом. Все носили вечери – и немцы, и русские… Вечеря состояла из узвара, кутьи, пирога. Могли положить и кусочек сала, и отрез на платье, или платочек какой… Кто чем был богат. Все это заворачивали в платочек и несли своим родителям (если те отдельно жили), бабушкам-дедушкам, кумовьям… Очень Троицу любили. В этот день рвали ветки зеленые – акации или ореха – и этими ветками украшали дома. Каждый уголок, каждую стеночку украшали. Еще собирали в этот день душистые травы – чабрец и другую какую траву, и этой травой покрывали весь пол в доме. На следующий день после праздника траву ту собирали, и в ней потом купали младенцев новорожденных – помогало от всяких хворей и сглаза…»
К праздничным дням в Джигинке, несомненно, относились и свадьбы. Ведь свадьба на селе в те дни – событие не только для жениха, невесты и их родственников. Это событие для всего села.
Из воспоминаний Татьяны Старковой
«Если где свадьба проходит, то все село гудит. Каждый – приглашенный или нет – придет посмотреть на то, как свадьба проходит, во что невеста одета, каков жених, что гостям подают, что на столе и что под столом… Все рассмотрят, обсудят, всем косточки перемоют…»
И долго еще потом, сидя на скамеечках, обсуждали прошедшую свадьбу: и гостей, и невесту, и жениха… Подробно обсуждали, со вкусом. Понятно, что при подготовке к свадьбе не скупились. Хоть и голодные были времена, а для такого дела всегда находились и припасенное хорошее вино, и щедрая закуска. Впрочем, закуска-то была самая нехитрая – картошечка и капустка, огурчики и баклажаны. Но все свое, своими руками приготовленное. Вкусное. И невесту с женихом старались одеть со всевозможной роскошью. Чтоб не хуже, чем у других. Хотя опять же роскошь была послевоенная. Но на фоне ситцевых платьишек, фуфаек и резиновых сапог (обычного наряда на каждый день) крепдешин и шелковые чулочки смотрелись шикарно.
Из воспоминаний Татьяны Старковой
«…Я на своей свадьбе была одета очень красиво. Свадебное платье мое было крепдешиновое, нежно-фиолетового цвета. Мама еще пиджак для меня купила. А на голове у меня был венок, цветочки гипсовые такие в два ряда… И по краям свисают длинные гирлянды цветочков… И фата…»
Что-то знакомое просматривается в описании этого венка с фатой, не правда ли? Ну конечно! Татьяна Старкова дает описание немецкой свадебной фаты с веночком, которые были в ходу в Джигинке до революции и после революции. Но как же подобное немецкое свадебное украшение оказалось на Татьяне? Дело в том, что поскольку венок и фата в послевоенное время были удовольствием дорогим и, прямо скажем, почти недосягаемым, то венок и фату чаще всего не покупали, а одалживали. В Джигинке, например, это сокровище одалживали в немецкой семье Баербахов (немцы потихоньку начинают возвращаться в Джигинку в эти годы, о чем будет сказано дальше). Семья Баербахов каким-то чудом сохранила и фату, и венок в революционные и военные годы, и теперь эти венок и фата украшали собой всех невест Джигинки. По очереди.
Пожалуй, в первые послевоенные годы только подобные детали, нечаянно всплывающие время от времени, и напоминали о былой, «немецкой» страничке истории Джигинки.
Но что же наши немцы? Как складывалась их жизнь в послевоенные годы?
Разумеется, у каждой семьи была своя история. Но было то общее, что их объединяло, – Джигинка. Тоска по родине, мечты о том, чтобы возвратиться на родную землю. Но об этом долгое время еще не могло быть и речи. Поэтому немцы принимали жизнь такой, какой она была, и продолжали жить. Строили на чужбине дома, женили там своих детей, работали, отмечали праздники, хоронили своих дорогих покойников в чужой земле, читали молитвы и опять мечтали. Мечтали, что вернутся на родину, в Джигинку. Но это была пока мечта.
Еще их объединял страх. Страх этот был уже неизбывным. Он был постоянным спутником, обязательным элементом их жизни. Страх за родных, за себя. У многих джигинских немцев в то время было немалое количество родственников, что отбывали сроки по тем или иным статьям. О них по-прежнему боялись спрашивать. Тем более боялись спрашивать о тех родственниках, что жили в других странах. Боялись не только говорить об этом, но и думать.
Такие родственники были и у Клары Пропенауэр. Одни из них, например, жили в Канаде. А тетя Клары Пропенауэр Вероника со своей семьей – та и вовсе в Германии жила. И никто бы не стал разбираться, что в Германию она попала не по своей воле, а во время оккупации Бессарабии, где она с семьей жила во время войны, все они были захвачены в плен и угнаны в Германию. Такая история. Но Клара долгие годы не смела не только отвечать на письма своих родственников из далекой Германии, но и получать эти письма боялась.
Из воспоминаний Клары Пропенауэр
«…Они писали из Германии. Добрые люди переслали нам эти письма. Но мы на эти письма не смели отвечать, поскольку не только писать – думать боялись о том, что наши родные живут в Германии…»
И в такой ситуации была не только Клара Пропенауэр. Впрочем, пересиливая страх, немцы искали своих родных, с которыми их разлучила война. Искали настойчиво. Даже если при этом подвергали опасности собственные жизни.
Вильгельм Фладунг рассказывает, что один хороший знакомый его отца, вернувшись в Восточный Казахстан из трудармии, долгое время пытался разыскать свою семью, с которой он был разлучен в годы войны. Но сколько бы попыток он ни предпринимал, все было тщетно. И тогда он написал письмо известной поэтессе, которая в то время организовала масштабную акцию по поиску родственников, потерявшихся во время войны. Долгожданный ответ пришел довольно скоро. Основная мысль письма сводилась к тому, что «розыском фашистов я не занимаюсь». (Это известная детская поэтесса Агния Барто (урожденная Гитель Лейбовна Волова). Она вела известную на всю страну радиопередачу «Найти человека». – Альфред Кох.) После такой жесткой отповеди Эмиль Иванович (так звали этого знакомого) сильно пал духом.
Из воспоминаний Вильгельма Фладунга
«…Но однажды он пришел к нам домой, счастливый такой. И говорит моему отцу, что семья его все-таки нашлась. В Америке. Жена и дети. Что он получил письмо от них. На что мой отец только грустно покачал головой и сказал ему, что такие письма просто так не приходят, что теперь ему нужно ждать гостей. И точно. Уже вечером того же дня у Эмилия Ивановича был обыск. Посадили, конечно. Статью подвели – что-то про спекуляцию. Ну, это они так придумали, чтобы посадить. Он, конечно, никаким спекулянтом не был. По этой статье, кстати, он потом не один раз сидел…»
Еще немцы боялись за своих детей. Дети эти, часто родившиеся уже в Восточном Казахстане, в истории своих семей особенно не вникали. Да и родители старались им лишнего не говорить, чтобы те по детской своей наивности не навлекли какой беды на себя и семью. Эти дети, выросшие в Восточном Казахстане, часто и не задумывались о том, что они из семьи немцев, что у них какая-то своя, особая история, отличная от истории других детей, что живут рядом с ними. Они чувствовали себя своими среди своих. Но дети местных жителей, дети, которые все слышат, все видят, часто вслух произносили то, о чем, вероятно, не раз говорилось в их семьях. И вот тогда в пылу детских игр, обид, размолвок немецкие дети могли слышать много интересного про себя.
Из воспоминаний Лины Прицкау
«…Однажды в классе (я тогда училась к классе пятом) один мальчишка обозвал меня фашисткой. Это был для меня такой удар, такое оскорбление. Я не помню, как прибежала домой, бросила портфель на стул и упала с рыданиями на кровать. Папа с мамой всполошились, спрашивают, что со мной. А я от слез слова выговорить не могу. Потом рассказала, что одноклассник меня фашисткой назвал. Родители стали меня успокаивать. Говорили: «Ну что ты плачешь? Это он так от недалекого ума тебе сказал. Глупый мальчишка. А умные люди такого никогда не скажут. Какие же мы фашисты? Да мы этого Гитлера и знать не знали…»
Из воспоминаний Нины Георгиевны Кох
«Мы познакомились с Рейнгольдом Кохом, моим будущим мужем, в 1955 году. Те годы, которые он пережил, – годы его детства, юности – были очень тяжелыми годами для немцев. После того как их выслали, они стали людьми второго сорта…
Я всегда хотела изучить немецкий язык. А Рейнгольд не хотел. Не знаю почему. Наверное, он столько пережил за это дело… Такое было унижение… У него же другого имени, как только Фриц, и не было в детстве. “Эй, Фриц!..” – кричали ему вслед. И если он в кино ходил, то он должен был в помещение заходить последний. “Немец”… И он рассказывал, что всякий его мог ударить, обидеть… По дороге в школу, например, нужно было пройти через ручеек, через который было перекинуто бревно. И все по этому бревну проходили. Так не было случая, чтобы кто-то его с этого бревна не столкнул бы. В любую погоду. Фриц…»
Но между тем немцы не примеряли на себя роль несчастных людей. Не жаловались, не плакались, не ныли. Они по возможности выстраивали вокруг себя ту жизнь, к которой стремились. Которая осталась в их памяти, в их рассказах, в ощущении жизни. Соблюдали традиции, которые когда-то еще их далекие предки вывезли из Германии. В этих мелких деталях жизни, в этом следовании традициям, в старательности и в строгом отношении к себе, в идеальном исполнении всего, за что бы они ни брались, была защита от хаоса внешнего мира, от непредсказуемости происходящего вокруг, от зависимости от всех и вся. Это была их свобода. Тихий протест против несвободы.
Когда немецкие женщины стряпали на своей идеальной, до блеска отдраенной кухоньке, среди своих чистейших кастрюлек, сковородок, мисок, они отвоевывали свое пространство свободы. Они были в эти минуты властительницами времени.
Время принадлежало им, когда они штопали носки своим детям, когда латали их рубашки, когда мастерили им обувь, пальтишки, платьица. Когда драили полы в доме и крахмалили занавески, когда замешивали квашню и читали свои молитвы. В трудолюбии, упорстве и молитвах – в этом единственном отныне была их земля обетованная. И этого никто не мог у них отнять. И нужно сказать, что со временем джигинские немцы сумели перебороть настороженное отношение к себе, сменившееся на уважительное отношение как минимум.
Марина Степанова, которая родилась и выросла в Зыряновске, вспоминает, что ее окружали там люди самых разных национальностей, но немцев среди них всегда можно было отличить.
Из интервью Марины Степановой
«…Они (немцы) всегда были доброжелательные, вежливые, воспитанные, ответственные, обязательные. Выглядели всегда очень опрятно… Даже если работали на рудниках простыми рабочими (а это очень грязный труд), все равно выглядели необыкновенно опрятно. Невозможно понять, как это им удавалось. Дома же немцев тоже можно было легко определить. У них всегда были самые чистые, аккуратные дворы. А уж какой образцовый дома порядок – об этом и говорить не стоит. Притом что семьи, как правило, были многодетные: пять-шесть детей было для них нормой…
Нет, у нас никто их фашистами не называл и никаких ассоциаций с прошедшей войной с Германией их присутствие не вызывало. К ним относились очень хорошо. Очень уважали…»
К слову, самой Марине Степановой придется вместе с семьей уехать из Зыряновска уже в 1990-е, когда межнациональные отношения стали, мягко говоря, непростыми. Видимо, в качестве утешения местные чиновники говорили им, что с казахским сердцем и русским руками они нигде не пропадут. Тогда им пришлось за бесценок продать свою квартиру и вещи. Вырученных денег хватило только на билеты в один конец. Так семья Марины оказалась в Джигинке. Впрочем, это уже другая история другого времени.
Возвращение
В 1960 году в Джигинке был образован совхоз «Россия». Директором совхоза в это время был Борис Ревин, который и стал инициатором процесса возвращения немцев в Джигинку. Пообщавшись с коренными жителями, он разузнал, что Джигинка – не какое-нибудь захудалое сельцо, а бывшая немецкая колония со славной историей, бывший колхоз-миллионер им. Карла Либкнехта. Словом, Ревин загорелся идеей вернуть трудолюбивых немцев в Джигинку.
Из воспоминаний Иды Готлибовны Балько
«…Я у председателя как-то в разговоре спросила: “Почему же вы решили позвать немцев из Казахстана?” А он мне ответил, что при немцах село процветало. Вот он и решил вернуть Джигинке былую славу…»
Спиритический сеанс с товарищем Сталиным (Альфред Кох)
– Я считаю, что вы воспользовались той абсурдной ситуацией, когда офицеры были лишены власти. Естественно, когда вооруженные люди перестают подчиняться своим командирам, неизбежно кровавое столкновение…
– Конечно же, большая глупость – создание солдатских комитетов. Мы, кстати, в Красной армии все это ликвидировали, как вы знаете, и ввели очень жесткую дисциплину и подчиненность командиру. Но дело не в этом. Во-первых, начинаем с начала. Февральская революция совершилась, когда никаких солдатских комитетов еще не было. Временное правительство солдатские комитеты ввело к лету 1917 года. И летом 1917 года фронт действительно затрещал по швам. Летом 1917 года Ленин уже прибыл в Москву с четкой договоренностью с германским командованием о том, что, если он придет к власти, он закончит войну и подпишет с немцами мир. Чего они желали, потому что они не хотели войны на два фронта. Нас это полностью устраивало. И мы этот мир подписали. Какие к нам претензии? Мы дали русскому народу то, что он хотел, – мир! А вы предлагаете, чтобы мы продолжали войну еще год? Но народ этого не хотел!
– Как могла бы развиваться ситуация иначе? Я думаю, что российская элита просто не успела выработать новые органы власти. Легитимные, признанные народом. Например, Учредительное собрание…
– Учредительное собрание мы собрали. И что? Мы их распустили вовсе не потому, что мы там не имели большинства! А потому, что оно отказалось принять абсолютно очевидные и совершенно понятные для всех вещи: Декрет о мире и Декрет о земле, которые мы уже приняли как правительство. Тем самым они доказали, что они нелегитимны. Что они не выражают волю народа. Потому что даже идиоту было понятно, что за Декрет о земле нужно голосовать. Но его заблокировали! Оставим в стороне Декрет о мире, хотя это тоже очевидная вещь, но кто заблокировал Декрет о земле? Учредительное собрание. А Декрет о земле – это была чистая, взятая из программы эсеров идея. И они за свою собственную программу отказались голосовать не из-за того, что народ был против Декрета о земле. А из-за того, что, видите ли, они не захотели штамповать решение узурпаторов.
Это всего лишь революционная фраза. Опять поза вместо дел! Это как раз то, чем вы в начале 1990-х наслаждались! Помните, как вы с радио по улице ходили? Говорильня! Вот это все и происходило в Учредительном собрании. Только тогда страна находилась на грани краха. И нам уже некогда было думать. Либо отдаем мы землю крестьянам, либо не отдаем землю крестьянам. Господа, это ваша программа, мы ее взяли у вас! Левые эсеры им говорили: это наша программа, эсеровская! Крестьянской партии. Землю – крестьянам. Декрет – слово в слово: «помещичье земледелие отменяется полностью, без всякого выкупа».
– Я уже понял, что Ленин был вашим учителем, и его политическое завещание вы пытались претворить, и это дело всей вашей жизни. Но почему ж тогда был создан институт Ленина и вы подвергали цензуре его произведения, какие-то куски, фрагменты или даже целые статьи?
– Ну слушайте, Ленин писал много всякого разного. И не всегда он писал вещи, которые связаны с марксизмом. Если сейчас опубликовать все, что написано Львом Толстым, в том числе и его расписки или письма любовницам в молодости, да кому это надо? Или переписку Чехова с братом, где они обсуждают проституток…
Понимаете, все, что мы убрали из Ленина, это все не касалось каких-то фундаментальных марксистских вещей. Это касалось вопросов тактики, политической интриги, отношения к людям… Можно сказать, что это вообще были приватные вещи. Как, например, он меня ругал за то, что я Крупскую послал подальше. Ну кому это интересно, кроме нас троих?
– Победителем в войне считается тот, кому после ее окончания платят. Вы им сейчас платите, а они вам – нет. Значит, они выиграли у вас войну. Очевидно, что вы сделали из Ленина культ. Получается странная история: вы хотели привести людей к более высокой ступени развития. Чтобы перестали действовать примитивные мотивации. А получается, что для этого вводили в жизнь страны мотивации еще гораздо более примитивные. Культ одного человека. Ленина, Сталина.
– Все равно со школьной скамьи до университета, а дальше и до самой смерти человек слышал, что Бога нет, что религия – опиум для народа, что мир материален и так далее. Поэтому я думаю, что со временем можно было, конечно, ленинский культ потихоньку начинать микшировать, сводить на нет…
Поначалу нам нужна была какая-то пассионарная личность, которая олицетворяла бы собой, персонифицировала бы то дело, которое мы делаем. Нам кажется, что нам это удалось. Но по мере того, как люди становились бы более образованными, жить бы лучше стало, время поспокойнее бы было, я думаю, это противоречие бы снялось…
К концу моего правления подавляющее большинство людей уже стали материалистами. В церковь ходили единицы. Поэтому совершенно напрасно вы пытаетесь увидеть противоречие в том, что я, с одной стороны, создавал квазирелигиозный культ Ленина, а с другой стороны – был упорным материалистом. Мне кажется, это вещи, которые можно сочетать.
Так джигинские немцы постепенно стали возвращаться в село. У каждой немецкой семьи была своя история возвращения в Джигинку. Но в каждой из этих историй прослеживается одна генеральная линия – возвращение это было непростым и не было вопросом одного дня, месяца или года. Это была долгая дорога на родину, растянувшаяся на годы.
Конечно, джигинские немцы, как и остальные советские немцы, надеялись, что с окончанием войны все вернется на круги своя, справедливость восторжествует и они по меньшей мере не будут изгоями в собственной стране.
Но не все так просто было на деле.
Одной из первых, кто вернулся в Джигинку, была Элия Готлибовна Швец. Но у нее совершенно особенная история. Как жена красноармейца она не была выслана в Восточный Казахстан, но была в дальнейшем угнана немцами в Германию. По окончании же войны прямиком из немецкого трудового лагеря она попадает вместе со своими детьми на спецпоселение в Восточный Казахстан (как враг народа). Отсюда она настойчиво пишет запросы в Джигинку, на имя мужа, соседей, предпринимает отчаянные попытки вернуться на родину. Безуспешно.
Наконец получает письмо от мужа, который, как оказалось, давно уже искал свою семью.
Из воспоминаний Элии Готлибовны Швец
«…Чтобы вернуться домой, пришлось собрать много документов. Только на второй раз муж забрал нас домой. Это было в августе 1946 года. Дом наш был заселен. Нам пришлось зиму пережить в сараюшке, а весной начали строить домик…»
Другая история была у Иды Балько.
Из воспоминаний Иды Готлибовны Балько
«…Когда пришла весть об окончании войны, мы стали надеяться на то, что теперь для нас все изменится. Надеялись, что лагерная жизнь за колючей проволокой для нас закончится. Но время шло, а ничего для нас не менялось…»
Ничего и не могло меняться без соответствующих указов. Долгожданные же перемены для Иды и ей подобных наступили только в 1946 году, когда были ликвидированы «зоны».
Из книги «История немцев России»
«…В марте 1946 года Совнарком СССР дал указание наркоматам, где функционировали трудармейские подразделения, расформировать рабочие отряды и колонны из мобилизованных советских немцев, ликвидировать “зоны”, что означало конец трудовой армии. Однако все бывшие трудармейцы получили статус спецпоселенцев и, как крепостные, прикреплялись к своим предприятиям, строительствам, лагерям. Им разрешили вызвать и помогли перевезти к себе свои семьи, они получили возможность проживать в общежитиях и на частных квартирах, строить или покупать себе жилье. В районах проживания бывших трудармейцев и прибывших к ним семей создавались спецкомендатуры. Лишь небольшому числу бывших трудармейцев разрешили покинуть свои предприятия и возвратиться в места, откуда их мобилизовали в 1942 году. В это число попали инвалиды, женщины старше 45 лет и матери, у которых остались беспризорные дети, а также мужчины старше 55 лет…»
К этому времени спецпоселения существуют уже на иных условиях. Но, вопреки всем надеждам, условия эти изменились далеко не в лучшую сторону.
Из книги «История немцев России»
«…8 января 1945 года Совет Народных Комиссаров СССР принял два закрытых постановления: об утверждении положения о спецкомендатурах НКВД и правовом положении спецпереселенцев.
В первом постановлении отмечалось, что в целях обеспечения государственной безопасности, охраны общественного порядка и предотвращения побегов спецпереселенцев с мест их поселения, а также контроля за их хозяйственно-трудовым устройством в местах спецпоселения НКВД создает спецкомендатуры. Спецкомендатуры подчиняются территориальным органам НКВД.
Второе постановление Совнаркома обязывало всех спецпереселенцев заниматься общественно-полезным трудом, строго выполнять установленный для них режим, общественный порядок, подчиняться всем распоряжениям спецкомендатур. Запрещалось без разрешения коменданта отлучаться за пределы территории, обслуживаемой комендатурой. Самовольная отлучка приравнивалась к побегу и влекла за собой уголовную ответственность. Главы семей спецпереселенцев должны были в трехдневный срок сообщать в комендатуру обо всех изменениях, произошедших в семье (рождение ребенка, смерть или побег кого-либо из членов семьи и т. п.)…»
Другими словами, условия проживания спецпоселенцев ужесточились.
26 ноября 1948 года Президиум Верховного Совета СССР издал под грифом «совершенно секретно» Указ «Об уголовной ответственности за побеги из мест обязательного и постоянного поселения лиц, выселенных в отдаленные районы Советского Союза в период Отечественной войны».
Из Указа «Об уголовной ответственности за побеги из мест обязательного и постоянного поселения лиц, выселенных в отдаленные районы Советского Союза в период Отечественной войны» от 26 ноября 1948 года
«…В целях режима поселения для выселенных Верховным органом СССР в период Отечественной войны чеченцев, карачаевцев, ингушей, балкарцев, калмыков, немцев, крымских татар и др., а также в связи с тем, что во время их переселения не были определены сроки их высылки, установить, что переселение в отдаленные районы Советского Союза указанных выше лиц проведено навечно, без права возврата их к прежним местам жительства (выделено автором).
…За самовольный выезд (побег) из мест обязательного поселения этих выселенцев виновные подлежат привлечению к уголовной ответственности. Определить меру наказания за это преступление в 20 лет каторжных работ…»
«20 лет каторжных работ», «побег», «навечно»… Заметим, что речь идет не о преступниках, не о злодеях, а о людях, единственной виной которых является то, что они были немцами, чеченцами или татарами по национальности.
Из книги «История немцев России»
«…Теперь еще больше, чем когда-либо, судьба спецпереселенца была в руках спецкоменданта, поскольку от него во многом зависело, какие действия спецпереселенцев можно было расценить как побег. Резко возросло число арестованных и осужденных. Многие из них, в том числе старики и женщины, были осуждены на 20-летнюю каторгу лишь за то, что позволили себе, к примеру, самовольно выйти за пределы населенного пункта, чтобы навестить родственников в соседнем селе либо сходить за грибами и ягодами. Начались самые трудные годы спецпоселения, которые продолжались вплоть до смерти Сталина и начала “оттепели” в нашей стране…»
Все эти нововведения коснулись и джигинских немцев. И они послушно отмечались в комендатурах, и им было не позволено покидать очерченную нормативными документами территорию проживания, и для них отныне наступили еще более жесткие времена несвободы.
Из воспоминаний Клары Пропенауэр
«…Комендант всех немцев записал и сказал, что пока мы были в трудовой армии, то каждую неделю отмечались у начальника. “А с сегодняшнего дня вы у меня на учете. Через каждые пять дней вы обязаны прийти ко мне отмечаться, в случае ухода в другую деревню у меня спрашивать разрешение. За побег – 10 лет тюрьмы. А работать вы будете в колхозе. Продукты я буду вам выписывать каждый раз, когда я к вам явлюсь”…»
Из воспоминаний Нины Георгиевны Кох
«…В Зыряновске семья моего мужа жила в коммунальной квартире. А до Зыряновска они жили в колхозе “Заветы Ильича”. Но в 1952 году уже невозможно было жить в колхозе, потому что работаешь-работаешь, а денег нет, платить нечем. За трудодни ничего не давали. И они ночью договорились с конюхом, чтобы тот лошадь дал, и уехали из колхоза. А оказалось, что они имели право перемещаться, но не знали этого.
Утром сестра Рейнгольда пришла в комендатуру города и падала в ноги: “Мать больная, брат малолетний, в колхозе есть нечего…”
Там же, в Зыряновске, жила женщина с сыном. Они до этого тоже жили в Джигинке. И она, эта женщина, пустила их на квартиру. А через полгода им дали коммунальную квартиру…»
Из книги «История немцев России»
«…Спецпоселенцы не имели паспортов, что фактически делало их изгоями и в обществе, затрудняло устройство на работу, получение почтовых отправлений и т. п. Кроме того, спецпоселенцы не призывались на военную службу, им не разрешалось работать в милиции и других силовых структурах… Хотя формально молодые поселенцы и не были лишены права получать высшее или специальное образование, однако подавляющее большинство их не могло поступать в вузы и техникумы, так как все эти учебные заведения находились за пределами зон спецпоселения, а выезд из зон запрещался…»
Из воспоминаний Нины Георгиевны Кох
«…Я приехала в Зыряновск в 1958 году. Отношение к немцам в эти годы уже было не таким жестким. Но в Зыряновске оно ощущалось, потому что концентрация немцев была высокая. А за пределами Зыряновска уже не было такого отношения, немцы как бы рассеивались среди других и были как все. И я всегда знала, что из Зыряновска нужно было уезжать, иначе это отношение до конца дней будет преследовать нас и наших детей. Хотя бы немного нужно было отъехать. И я только ждала, когда появится возможность уехать.
Я же когда познакомилась с Рейнгольдом, у него даже паспорта не было. У него был только какой-то талон, и он с ним ходил каждый месяц отмечаться в комендатуру – что он никуда не уехал. Он мог перемещаться в пределах той области, где живет. Потому и поступил учиться в Семипалатинск. Но в Москву, например, без разрешения ехать не мог. Но, как правило, разрешение такое давали всем, кто хотел. Другое дело, что они не поступали – на экзаменах прижимали…»
Кстати, Нина Георгиевна познакомилась со своим будущим мужем в 1957 году. То есть к этому времени Рейнгольд Давыдович еще не имел паспорта и был вынужден отмечаться в комендатуре. А ведь уже в 1954-м это положение должно было измениться. К этому времени уже не стало Сталина. И это тоже не могло не сказаться на судьбе русских (советских) немцев. Выходит, что теория – это одно, а практика – совсем другое.
Спиритический сеанс с господином Гитлером (Альфред Кох)
– Странно у вас получается: все были хуже вас…
– Давайте только без морализаторства. Лучше, хуже… Разве об этом сейчас речь? Мы же говорим о принципах! Поймите, не только национал-социалистическая Германия исповедовала эти принципы, но и многие другие народы их придерживались. В частности, у евреев сотни лет существует принцип чистоты крови. Почитайте Галаху. Там подробно описано, кто принадлежит к избранному народу, а кто нет. И мир у них делится на евреев (избранный народ) и гоев (остальные).
И я считаю, что это справедливые принципы. Каждый хочет на своей земле жить со своим народом и по своим правилам. И если кто-то чужой живет на твоей земле, то пускай он живет по твоим правилам. И неприязнь русских к инородцам, например чеченцам, этим же вызвана! Если вы живете у нас как гости, то не пытайтесь навязать нам ваши правила, как это сейчас делают арабы в Париже. Или как они в Швейцарии хотят минареты строить, изменив облик швейцарских городов. Это же бред! Или когда они требуют, чтобы в европейских газетах рисовали такие карикатуры, которые им нравятся, а не те, которые нравятся европейцам.
И если в Европе еще остались мужчины, если она еще не превратилась в сборище узкогрудых педиков, то Европа должна сказать: езжайте к себе на Восток и там рисуйте какие хотите карикатуры, а мы здесь будем рисовать так, как мы считаем нужным! И если вы после таких выходок не захотите уезжать, то мы вас, жалких паразитов, вышвырнем из нашего дома, а если вы и после этого каким-то чудом останетесь – мы вас уничтожим. Вот и все. И что же здесь удивительного?
Давайте начистоту. Тора – это ведь не хроника еврейского народа в его эволюции! Это священный текст, и каждая фраза, мысль, логический переход в ней для еврея – боговдохновенен. И она не стареет. Это не бытописание, не этнографический труд, это не рассказы о временах глубокой древности. Не страшная сказка в духе «ах смотрите, какие были в Палестине дикие нравы три тысячи лет назад». Эта книга не об этом. Или, вернее, не только об этом. И в основном не об этом.
Поэтому у меня есть предложение евреям: признайте Тору неким археологическим артефактом и тогда публично и недвусмысленно покайтесь в истреблении других народов, поставьте жертвам этого учиненного евреями геноцида памятники и выплатите потомкам этих жертв компенсации. Например, жителям сектора Газа. Ведь в соответствии с нормами так называемого международного права преступления против человечности, в том числе геноцид, не имеют срока давности.
Если же Тора боговдохновенна, если она является сердцем еврейской ментальности и идентичности, если она руководство к действию и одновременно оправдание любого насилия во имя еврейского народа, то тогда, господа евреи, будьте готовы к тому, что и с вами могут поступить так же. И стереть вас с лица той земли, которую другой народ считает своей и тоже данной ему Богом…
Вот другой пример: Византия. Там жило много евреев. И когда началась персидская, а затем арабская, а затем турецкая экспансии, кто вступал в сговор с врагом? Кто открывал ворота городов за деньги, тайно, ночью? Евреи. Достаточно сказать, что только при взятии персами Иерусалима в 614 году нашей эры евреи собственными руками убили девяносто тысяч местных христиан, включая женщин и детей. Тут уже не спишешь на Яхве – этой резни нет ни в Торе, ни в Пророках!
Или бойня, устроенная в 1982 году Ариэлем Шароном в лагерях палестинских беженцев Сабра и Шатила. Три тысячи безоружных арабов было убито, включая женщин и детей. Что, Яхве этого тоже хотел?
Добавлю, что в 1930-1940-е годы антисемитизм в мире был общим местом. Никто не собирался защищать евреев, и моя непреклонность в еврейском вопросе воспринималась как крайне жесткая, но приемлемая политика. Тогда она не выглядела как немотивированное зверство, как это воспринимается сейчас.
Ни разу с момента, когда наша политика в отношении евреев была уже в общих чертах понятна, никто из мировых лидеров не выступил в их защиту, не предложил мне ее пересмотреть, не дал понять, что считает ее неприемлемой. Я уже не говорю о населении оккупированных территорий. Поляки, прибалты, украинцы, чехи, словаки, сербы, хорваты, белорусы – все нам аплодировали. А потом все отвернулись и показали на нас пальцем: это они убили, мы ни при чем! Жалкие ничтожества: даже за свои дела ответить не могут. Скажу просто: я не признаю за так называемым международным сообществом права меня судить. Нет у меня судей среди смертных…
– Прощайте, господин Гитлер! Ваше время истекло. Надеюсь, что мы с вами больше никогда не увидимся.
– Ну это мы еще посмотрим…
Небольшое отступление: Сталин и джигинские немцы
Вот что любопытно: ни от одного русского немца я не слышала о Сталине ни одного слова. Ни плохого, ни хорошего. То есть Сталина вроде как и не было в их жизни. Что это? Всепрощение, мудрость, понимание, смирение? Или страх? Или все это вместе взятое?
Но факт остается фактом – русские немцы в разговоре со мной не упоминали имя Сталина. Ничего не было сказано и о том, какое впечатление на них произвела, например, смерть Сталина. Ни слова. Даже самые словоохотливые из них и не заикались об этом.
Осторожность в словах, действиях – все это можно наблюдать и в том поколении, которое не испытало ничего из того, что связано с выселением, трудовыми армиями, спецкомендатурами и прочим. Есть подозрение, что немцы до сих пор живут с болезненным ощущением того, что жизнь может повернуться для них на 180 градусов в любой момент. При всей своей открытости и добродушии они вежливо, но твердо прочерчивают ту границу, за которую в разговоре лучше не заходить. Имеют на это право.
Свобода!
Из книги «История немцев России»
«…5 июля 1954 года ЦК КПСС и Совет Министров СССР приняли совместное постановление “О снятии некоторых ограничений в правовом положении спецпоселенцев”. Постановление предусматривало поэтапное, достаточно медленное сокращение числа и категорий спецпоселенцев и некоторую либерализацию самого режима спецпоселения… В соответствии с этим постановлением спецпереселенцы получали право свободного передвижения в пределах республики, края или области, в которых они проживали, они могли беспрепятственно выезжать в командировку, на лечение, в гости к родственникам или по другим уважительным надобностям в любую местность СССР… Личная явка на перерегистрацию была необходима лишь один раз в год… 10 марта 1955 года Совет Министров СССР обязал органы внутренних дел выдать спецпоселенцам паспорта гражданина СССР…»
В последующем Указом Президиума Верховного Совета СССР от 13 декабря 1955 года со всех без исключения оставшихся к тому времени на спецпоселении немцев были сняты предусмотренные этим режимом ограничения.
Свобода! Свобода передвижения, свобода выбора, забытое ощущение своих среди своих. Казалось бы, несправедливость, лишения позади. Теоретически. А практически мало что изменилось.
Из воспоминаний Эммануила Фельхле
«…29 сентября 1956 года мы прибыли в Джигинку!..»
Интересная деталь – семья Фельхле прибыла в Джигинку ровно через 15 лет после изгнания. День в день. Но только радость Фельхле была преждевременной. В Джигинку-то они прибыли. Но здесь их не ждали.
Из воспоминаний Эммануила Фельхле
«…В январе 1957 года нам предлагали уехать из Краснодарского края. Мы подали жалобу в Верховный Совет в Москву. Но ничего не помогло. Выдворили нас за наш счет 15 февраля 1957 года.
22 февраля 1957 года прибыли в Джамбул, купили дом…»
(Вот-вот. Рано радуетесь. Реально все ограничения были сняты в 1964-м. Уже мне было три года. – Альфред Кох.)
И это не фатальное невезение именно семьи Фельхле. Таких историй с приездом-отъездом было немало в то время. Так же приезжает в родные места Эдмунд Штумм, но и ему с семьей приходится вернуться в Восточный Казахстан по той причине, что остаться в Джигинке его семье не разрешили.
Только в 1964 году появился документ, окончательный, железный документ, который аннулировал основные положения того самого знаменитого Указа от 28 августа 1941 года, с которого и начались «хождения по мукам» советских немцев.
Из Указа Президиума Верховного Совета СССР «О внесении изменений в Указ Президиума Верховного Совета СССР от 28 августа 1941 года “О переселении немцев, проживающих в районах Поволжья”» от 29 августа 1964 года
«…Президиум Верховного Совета СССР постановляет:
1. Указ Президиума Верховного Совета СССР от 28 августа 1941 года “О переселении немцев, проживающих в районах Поволжья”… в части, содержащей огульные обвинения в отношении немецкого населения, проживающего в районах Поволжья, отменить (выделено автором)…»
(Вот оно – окончательное освобождение. Вот тогда стало можно только по-настоящему возвращаться. Но имущество не вернули. И не вернут уже никогда. – Альфред Кох.)
Именно с этого времени и потянулись джигинские немцы в родное село.
Семья Фельхле возвращается в Джигинку в 1967 году. В 1961-м возвращается в село Мария Федоровна Прицкау. В 1966 году возвращается в село Андрей Пропенауэр с семьей. В 1977 году вернулась в Джигинку Людмила Христиановна Беркман и ее родственники. И многие, многие другие…
Из воспоминаний Нины Георгиевны Кох
«…Мне рассказывали, что Джигинка до войны была чисто немецким селом. Очень опрятное. Тротуары выложены плиткой, домики очень ухоженные. Церковь, школа.
А когда мы приехали в 1964 году, здесь были еще развалины. Осталась половина Джигинки от прежнего села. Дома были только вдоль речки, что протекает в селе. Только две стороны. Дальше ничего не было. И приезжали немцы из Казахстана, и восстанавливали Джигинку.
Когда сестра Рейнгольда собралась возвращаться в Джигинку, то они продали все, что у них было, и собрали по тем временам пять тысяч. На эти деньги и построили здесь себе дом.
Это такие трудолюбивые люди, немцы, что у них другого слова в жизни не было, кроме как “труд”…»
Из воспоминаний Алиды Фогель
«…Нас разыскал муж. Но забрать он нас не мог, так как мы были под комендатурой. Только через 1,5 года мы смогли соединить семью. Это было в 1947 году, весной. А в 1963 году мы вернулись на родину, в Джигинку. Дом наш был занят, да и претендовать мы на него не имели права (выделено автором)… В 1953 году у нас родился сынок, и мы назвали его Володей, в честь того сына, который умер в трудармии… В родном селе мы встретили много друзей, родственников…»
Из воспоминаний Александра Вениаминовича Эрфле
«…Жили неплохо, но все время тянуло на родину. И в конце 1971 года мы вернулись в Джигинку. Купили себе дом на этой же улице Садовой, недалеко от того места, где когда-то стоял наш дом…»
Из воспоминаний Александра Рейнгольдовича Штумма
«…Мы проживали в Восточном Казахстане в одном селе восемь семей. И все эти восемь семей между собой состояли в родстве. И вернулись в Джигинку мы все вместе… Правда, у родителей взяли предварительно расписку, что они не будут претендовать на свое жилье (выделено автором), оставленное ими 29 сентября 1941 года. И все они писали специальные расписки, что на свое жилье претендовать не будут…»
Кстати, отец Александра Штумма Рейнгольд смог вернуться в Джигинку только после того, как получил свидетельство о браке (!).
Из воспоминаний Александра Рейнгольдовича Штумма
«…Мои родители получили свидетельство о браке уже тогда, когда я пошел в первый класс. До этого им не разрешали регистрировать брак. Почему? А не разрешали регистрировать брак немец-немка…»
Неожиданный факт, не правда ли?
Из воспоминаний Анны Эдмундовны Романовой
«…В 1963 году разрешили вернуться, взяв с отца расписку, что он не будет требовать конфискованное имущество (дом, в котором он родился и который до сих пор стоит по улице Советской) (выделено автором). Так родители вернулись в Джигинку. Здесь отец работал скотником, бригадиром МТФ, объездчиком. На пенсию ушел в 1968 году, но продолжал работать до 1979 года. Нас, детей, всегда поражало, как они между собой дружили – люди, которых когда-то выслали, – как друг друга поддерживали… Как дружили с соседями, независимо от того, какой национальности были соседи – русский, цыган, немец…»
Из воспоминаний Альмы Карловны Герман
«…О том, чтобы немцам вернули их дома, и речи быть не могло. Эмиль Кроль, который тоже в те годы, что и мы, вернулся в Джигинку, как-то пришел к председателю и говорит, что, мол, наш-то дом, который нам пришлось не по своей воле в войну бросить, до сих пор стоит… На что председатель ему ответил, что если он этот разговор еще хоть раз заведет, то в 24 часа его в Джигинке не будет…»
Так почему же немцы не могли претендовать на свое имущество, оставленное ими в 1941 году, когда их насильно отправили в Восточный Казахстан на спецпоселение? Может, это было волеизъявлением местной власти, которой в противном случае пришлось бы решать хлопотные вопросы с выселением-вселением?
Нет. Это не являлось изобретением местных властей. Это было официальным условием возвращения немцев на родину.
Из Указа Президиума Верховного Совета СССР от 13 декабря 1955 года
«…Установить, что снятие с немцев ограничений по спецпоселению не влечет за собой возвращение имущества, конфискованного при выселении, и что они не имеют права возвращаться в места, откуда они были выселены (выделено автором)…»
Вот так. Потому уже одно то, что наши немцы смогли вернуться в Джигинку, – несомненная удача. Непредусмотренная законом удача. А уж имущество… А что имущество? Немцам было не привыкать начинать все с нуля.
Но! Они смогли вернуться на родину. И это для них было решающим фактом. Конечно, вероятно, была и ностальгия по своим домам, которые теперь находилось в собственности у других людей. Наверное, была и обида. Но никогда никто не слышал от вернувшихся немцев ни слова упрека, ни слова жалобы.
Из воспоминаний Нины Фалалеевой
«…Никогда и не от кого из немцев нельзя было услышать ни слова жалобы или какого-то неудовольствия по этому поводу. Никогда ни одного слова…»
Вернувшиеся на родину немцы построили для себя новые дома. Как встретила родина немцев? По-разному. Немцам, что вернулись одними из первых, пришлось сложнее. Война к тому времени еще слишком жива была в памяти. Живы были в памяти все ее лишения и невзгоды, зверства оккупантов. Озлобление, боль должны были находить выход. И находили. Первые немцы довольно долгое время слышали брошенные им в лицо или в спину обидные слова. Чаще всего звучало что-нибудь вроде «фашисты проклятые». И требовалось немало терпения и выдержки, мудрости и такта, чтобы эти моменты пережить. Опять-таки, не озлобиться.
Из воспоминаний Клары Пропенауэр
«…Правда, были еще такие, которые нас, немцев, ненавидели, фашистами обзывали. Был один случай на работе. Одна женщина (она любила выпить) опоздала на работу, и мы все за нее уже полчаса работали. И я сказала просто: “Проспала…” А она сказала: “Что ж ты, фашистка, не пришла меня не разбудила?” При всех она мне это сказала. И все стали ее ругать. Я сильно обиделась. После работы я ей сказала: “Кто на своего товарища говорит “фашист”, тот сам фашист!”…»
Впрочем, по большей части обидные слова звучали не от коренных джигинцев, а от тех, кто поселился в Джигинке в годы войны или в послевоенные годы.
Из воспоминаний Нины Фалалеевой
«…Удивительно было, что, прожив такую сложную и трудную жизнь, немцы Джигинки не озлобились, не ожесточились…»
Из воспоминаний Лины Прицкау
«…Немцы ни на кого не держали зла за то, что им досталась такая судьба в годы войны. Они понимали, что им досталось такое время. Что не одни они пострадали. Сколько людей разных национальностей погибло в той войне…»
И это было не показное добродушие или лицемерная незлобивость. Это – воспитание, характер, внутренний стержень. Доброта. Удивительно, сколько доброты сохранилось в джигинских немцах, прошедших через столько испытаний. В наше время остатки доброты, например, часто легко теряются даже в борьбе за место в общественном транспорте. Или по еще куда более пустяковому поводу.
Из воспоминаний Валентины Владимировны Деулиной
«…Я не встречала в жизни человека добрее, чем мой отец, Вольдемар Герман. Никогда ни одного грубого слова, голос даже не повысит. Очень его уважали все. Когда мы жили на поселении в Омской области, то наш дом всегда был полон гостей. И латыши, и русские, и чеченцы, и люди других национальностей, которые тоже были сосланы в эти места, были нашими гостями. Казахи – те просто чувствовали себя как дома, когда к нам приезжали. Не успеют заехать на двор, а отец уже лошадей их устраивает, мама тесто замешивает на лепешки. У нас постоянно кто-то в доме жил. Однажды отец бабушку слепую в дом привел – ее дети бросили, так она у нас несколько лет жила. Потом еще одна бабушка несколько лет жила в нашем доме – тоже одинокая была, помочь ей было некому. Папа и мама всех жалели…»
Вольдемар Герман и его жена Альма к этому времени прошли суровую школу жизни. Альму в 1945 году комиссовали из трудового лагеря по болезни, и сам Вольдемар имел инвалидность – на работах в лютую стужу простудился, результатом чего стал гнойный плеврит. Едва выжил. Три часа на операционном столе, три года больниц и последующее наблюдение у врачей на протяжении всей жизни. Подобные истории были и в жизни многих других джигинских немцев.
Еще одно разочарование ожидало немцев, вернувшихся в Джигинку одними из первых. Ведь это была далеко не та Джигинка, которую они когда-то оставили. Облик ее изменился за военные и послевоенные годы до неузнаваемости.
Из воспоминаний Иды Готлибовны Балько
«…Мы когда сошли с поезда (а поезд раньше останавливался прямо в Джигинке), то село наше я не узнала. Везде бурьян, грязь, разруха… Да разве же это то село, которое мы оставляли?! И следа от той, довоенной, Джигинки не осталась…»
Но это была их земля. Опустошенная, разоренная – это была их земля. Здесь были могилы их дедов и прадедов, их родовые дома, их воспоминания о детстве и юности. Молодому поколению немцев, которые родились и выросли в Восточном Казахстане, на Севере или на Урале, возможно, была непонятна тяга родителей к этой земле.
Из воспоминаний Валентины Владимировны Деулиной
«…Мои родители, сколько я их помню, всегда жили на чемоданах. Особенно папа. Он говорил нам, детям, что скоро, очень скоро мы уедем на нашу родину. Рассказывал, какая вкусная черешня росла в саду у его родителей. И груша… А мы, дети, спрашиваем его: что такое черешня или груша? Мы же не то чтобы в глаза эти фрукты никогда не видели. Мы и не слышали о них…»
К тому же ко времени, когда немцы принимали решения о возвращении в Джигинку, большинство из них уже не бедствовали. Они основательно пустили корни на новом месте, будь то Восточный Казахстан, Север или другие места, определенные им в годы войны и послевоенные годы для постоянного места жительства. Они не только не бедствовали на новом месте, но часто и довольно зажиточно жили.
Из воспоминаний Александра Рейнгольдовича Штумма
«…У нас в селе все немцы жили на одной улице. Хорошо жили. И дома немцев всегда отличались от домов коренных местных жителей. Всегда опрятный дом, добротный, штакетник покрашен…»
Жизнь-то вошла в стабильное русло. Казалось бы, и менять уже ничего не нужно. Да и поздно. Но нет же. Срывались с насиженных мест, бросали устроенный быт и один за другим тянулись в Джигинку. На родину.
Из воспоминаний Александра Рейнгольдовича Штумма
«…Моя бабушка, Людмила Христиановна Беркман, когда мы вернулись в Джигинку, бывало, сядет на скамеечку у нашего дома, слушает вечернюю тишину и приговаривает: “Хорошо-то как… И даже лягушки квакают так же, как и в детстве”…»
Вернулась в Джигинку и семья Пропенауэр – Клара и Андрей с детьми. Клара Фридриховна пишет в своих дневниках, что первое время жить в Джигинке было им очень непросто.
Из воспоминаний Клары Пропенауэр
«…И мы решили поехать на родину. Продали свой дом и уехали. Сюда мы приехали – одни развалины остались. Наши дома, которые мы оставили, – в них русские люди жили. Они на нас косо смотрели, боялись, что мы у них отберем свои дома… Мы купили конюшню, в которой жил один пьяница. И мы опять месили саман ногами и из конюшни сделали такой красивый домик, что все нам завидовали. Так как мы были приезжие, нас ничем не обеспечивали. Мне пришлось идти на работу, чтобы дали 5 соток земли в поле и дрова на отопление. И даже не хотели нас прописать. Пришлось заявление подать в Анапский райисполком…»
Вопросы с пропиской, кстати, возникали не только у семьи Пропенауэр. Но немцы были терпеливы. И трудолюбивы. И очень хотели вернуться на родину.
Из воспоминаний Клары Пропенауэр
«…И все немцы приехали, начали строить целые улицы… Джигинка стала немецкая, с русскими работали дружно. В магазинах все было, держали хозяйство, скотину – коров, свиней, птицу. Дали по 15 соток земли на поле и 10 соток при доме…»
Новые времена – 3
Конец 1960-х – 1970-е годы – к этому времени процентов шестьдесят населения Джигинки опять были немцы.
Из воспоминаний Александра Рейнгольдовича Штумма
«…Но мы тогда и не различали – немец, русский. Все были одним целым…»
В эти годы Джигинка переживает один из стабильных и «сытых» своих периодов. Жизнь течет деятельно, размеренно. Нет, Джигинка с этого времени вовсе не стала ходить в передовиках, но и в отстающих никогда не была. Стабильно в ходе соцсоревнований занимала 4-5-е места, располагаясь где-то в золотой середине. Золотая середина эта обеспечивала жизнь сытую, размеренную и по-своему счастливую. Если задать вопрос, что в то время выращивали в совхозе «Россия», то можно ответить просто: «Все». Все: от капусты до петрушки.
И сельский клуб (бывшая кирха) в эти годы не простаивает без дела. Концерты, смотры, спектакли сменяют друг друга с невероятной быстротой. Кажется, в эти годы в художественной самодеятельности участвует все село. Без преувеличения. Танцевали целыми бригадами, пели, участвовали в спектаклях. И это было в порядке вещей. Проводились и праздники улиц, и колядки, и смотры.
На уборке винограда
Награждение медалями за доблестный труд работников совхоза «Россия»
Работники совхоза «Россия»
Работники совхоза «Россия»
Работники совхоза «Россия»
Да и почему бы не петь и не плясать? Жизнь располагала и к тому, и к другому.
Впрочем, не все, конечно, в той жизни было так уж радужно и безоблачно. Было немало и проблем. У тех же немцев. Но человеческая память устроена самым удивительным образом – она вычеркивает все негативное и преувеличивает все хорошее. Во всяком случае, об этих временах сегодня часто вспоминают с ностальгией – и немцы, и русские…
Так и жили. До самой перестройки.
Цех консервирования овощной продукции
Сельский клуб – бывшая кирха
Спиритический сеанс с товарищем Сталиным (Альфред Кох)
– Вы сказали, что в 1944 году произошел коренной перелом в вашей личности, потому что стало понятно, что цель жизни не достигнута, мировую революцию совершить не удалось. А вот есть такое мнение, что коренной перелом произошел, когда погибла ваша жена…
– Она в 1932 году погибла.
– Вы стали дальше жить совершенно один, под жесткой охраной, то есть ваш образ жизни коренным образом изменился. Во-первых, вопрос чисто человеческий: как вы обходились без женщин, без любви, вам это было не нужно? И действительно ли произошел коренной перелом?..
– Начнем про женщин. После смерти Нади Лаврентий привозил каких-то девушек. Но все это было эпизодически, не по-настоящему. По-настоящему я, конечно, жил без женщин. Да, мой образ жизни сильно поменялся, хотя я стал теплее относиться к детям. Особенно к Светланке. Васька-то всегда был шалопаем. Хотя он был смелый парень, как я. Но дурак. И алкоголик. А Света была хорошей девочкой. Я ее очень любил, я думаю, что и она меня любила. Но мой образ жизни действительно сильно поменялся. Но это не значит, что поменялись мои убеждения.
Мне тогда было 58 лет. Я думаю, что для мужчины это начало старости. Может быть, это происходило бы медленнее, но смерть Надежды меня сильно подкосила. Я ее очень любил. Если бы я знал, что она так… Понимаете, в чем дело. Я же с ней познакомился, когда ей было шестнадцать лет. Я все время был такой грубоватый, знаете, как бывает, как кавказцы перед русскими бабами выделываются? И она из года в год терпела, и все в порядке, и у нас был именно такой стиль отношений, эта была такая игра… Потом раз – и застрелилась. Если бы я знал, что она в тот день так прореагирует, я бы никогда так себя не повел!
– То есть это трагедия была для вас?
– Абсолютно. Понимаете, в чем дело: дело в том, что она ходила в эту Промакадемию. Она там слушала этих бухаринцев, они несли какую-то околесицу про меня… Плюс я выступил за столом, бросил в нее салфетку, что-то там крикнул ей. Сейчас пишут какую-то гадость, типа «заткнись»… Нет, я просто сказал: «Замолчи». Я вот этого себе никогда не прощу.
Конечно, я стал стареть. Может быть, даже пить больше стал. Вот эти ночные посиделки для меня стали важны, потому что я боялся ночью один остаться. Потом это прошло. Когда началась война, я стал уставать сильно и спать. А потом уже что с меня взять… Другой человек.
Но убеждения мои в тот момент не поменялись. Я стал более жестоким, потому что я понял, что жизнь ко мне стала относиться жестче… У меня появилось какое-то внутреннее право: раз так ко мне жизнь относится, и я могу так к другим относиться. Но убеждения не поменялись. Они и в 1944-м не поменялись, просто я трезво смотрел на свои возможности и понял, что я уже не смогу…
– А вот к евреям у вас какое было отношение? Мне просто интересно, по личным мотивам…
– У меня к евреям было очень разное отношение. Сначала не было никакого отношения. Потом оно стало обычно-крестьянским, такой бытовой антисемитизм. Особенно в ссылке. Потом, когда я стал уже с ними работать, сначала за границей, потом после революции, оно изменилось. Были среди них совершенно интересные личности. Был Яшка Свердлов, смешной такой, живчик. А вы знаете, что, когда он умер, у него в кабинете в сейфе нашли золотых монет что-то на полмиллиона и чуть ли не ведро драгоценностей?
Ну Троцкий, конечно, выдающийся человек. Но Троцкий, кстати, евреем себя не считал. У него не было, понимаете, чисто еврейского воспитания. Он не вырос в местечке, не ходил в хедер… Он же был крестьянин. Отец у него был крестьянин. Он был по темпераменту еврей, но ментально он был не еврей. Я бы даже сказал, что он, скорее всего, по ментальности был хохол. Смесь хохла с немцем. Он долго жил в Австрии. Он был очень умный человек. Он же практически после гимназии нигде не учился. Он литературно был сильно одарен. Я помню его статью на смерть Есенина. Выдающийся материал!
Я ведь очень много литературы прочитал. Троцкий меня надоумил, что ничего страшного, что нет формального образования. Я смотрел, как он на языках чесал – французский, немецкий, английский… Я тоже много занимался самообразованием. Что-то перенял у Троцкого.
Долгое время у нас в СССР к евреям относились очень хорошо. И даже в институты у них проходной балл был ниже, чем у всех остальных, до войны. Специальная была квота для евреев, потому что они были угнетенная нация. Изменения начались постепенно…
Вы знаете, по еврейским законам если человек сделал хорошее дело для евреев, то независимо от его реальной мотивации он праведник. Этому учат Тора, Талмуд и раввины. Так вот, я хотел бы, чтобы мы посмотрели на мое отношение к евреям еврейскими глазами. Это же справедливо?
Пакт Молотова-Риббентропа. На территории тогдашней Польши жила основная масса мирового еврейства, не считая американских евреев и евреев, живущих в Палестине. 90 % европейских евреев жило на территории Польши. Включая Львов, включая все эти местечки Западной Белоруссии и так далее. Мы присоединяем к себе Западную Белоруссию и Западную Украину. И, соответственно, в Советский Союз было включено два с половиной миллиона евреев дополнительно к тому, что мы имели.
– И они частично были спасены тем самым.
– Да! Пакт Молотова-Риббентропа спас минимум полтора-два миллиона евреев. Ведь значительная часть успела эвакуироваться. Еще какая-то часть спаслась, поскольку, как ни парадоксально, мы их призвали в армию. Это не я, это еврейские демографы из иерусалимского Института холокоста говорят, что таким образом было спасено большое количество евреев. И это сделал я! Я праведник?
– Да. Если по Торе.
– Я праведник. Дальше. 1943 год. Конференция в Тегеране. Второй этап войны. Обсуждается вопрос, каким он должен быть. Я – за форсированный разгром немцев, а Рузвельт и Черчилль за то, чтобы взять немцев измором. Мы их постепенно задушим, говорят они. К 1948-1949-му они лапки вверх подымут. И не надо терять солдат. Я говорю: «Нет, нас это не устраивает. Мы за то, чтобы взять программу ускоренного, форсированного разгрома немецко-фашистской армии».
И в Тегеране было принято мое решение, я продавил эту резолюцию о форсированном разгроме. Союзники мне увеличили поставки, они начали более интенсивную войну на коммуникациях, на море. Наконец, в 1944 году они осуществили высадку в Нормандии, хотя сильно этого не хотели. И мы к 1945 году разгромили Германию. И это значит, что Красная армия успела освободить Освенцим, Треблинку и остальные лагеря смерти. Еще спасли порядка полутора миллионов евреев. Если бы был принят американский или английский план медленного удушения Гитлера, он бы всех их сжег. У него план был уже разработан, и к концу 1945 года ни одного еврея бы не осталось. Сколько он успел сжечь, вы знаете? Порядка двух миллионов человек. В этих лагерях. А мы спасли порядка полутора. Я праведник?
– Праведник.
– После войны приходит Соломон Михоэлс и рассказывает мне про то, что нужно создать еврейское государство в Палестине. Я ему говорю: «Это государство будет другом Советского Союза? Или врагом Советского Союза?» Он говорит: «Это государство будет другом Советского Союза». Я спрашиваю: «Это государство возьмет курс на построение социализма? Это будет первое социалистическое государство на Востоке?» «Да, это будет первое…» – «Ты мне точно это обещаешь?» – «Я вам, товарищ Сталин, точно это обещаю!» – «Кто мне еще может это подтвердить?» – «Это вам может подтвердить Бен-Гурион. Это вам может подтвердить кто угодно».
– Михоэлс? Он был на связи между…
– …Еврейской диаспорой и советским руководством. Он же был руководителем Еврейского антифашистского комитета! Он взял на себя личную ответственность…
– От имени Бен-Гуриона?
– И от имени Бен-Гуриона тоже! Во всяком случае, мне так объяснил Лаврентий. Более того, мне Бен-Гурион сам писал письма! «Да, это будет социалистическое государство»… И я в ООН продавил против воли некоторых других членов Совета Безопасности создание независимого государства Израиль.
Это общеизвестный факт, можете посмотреть, Израиль был создан исключительно благодаря поддержке Сталина. Я праведник?
– Праведник.
– Чем же они мне отплатили? На следующий же день они легли под американцев, тут же отказались от социалистического пути, начали антисоветскую агитацию и пропаганду… А я ведь автономию еще евреям обещал в Крыму! Чтобы они не сильно рвались в Израиль. Что они сделали в ответ?
Я пригласил Соломона, сказал: «Ну? И кто ты после этого? Кто вы все после этого? Я вас спас, вы бы все сгорели в печке! Я вам создал государство! И как вы меня отблагодарили?» И теперь Сталин – жестокий тиран, антисемит, скотина! Как вам это понравится? А что я должен был сделать? Как мне это называть? Космополиты – они и есть космополиты, безродные космополиты. Предатели!
– А почему все-таки возник план автономии?
– Они сами на этом настаивали. Они мне написали письмо, Соломон и все остальные эти евреи. «Мы просим сделать нам автономию в Крыму». И я написал резолюцию: «Согласен!»
– А потом?
– Так после такого обмана – езжайте в Биробиджан, на здоровье! Кто мешает? Вы хотели автономию? Получите! Не поехали. Надо было, видимо, в столыпинских вагонах их туда отвезти. Лаврентий легко это делал с целыми народами.
– Кстати, мы совсем не говорили про те вопросы, которые накопились к вам, Иосиф Виссарионович, не у отдельных людей, а у целых народов. А ведь хорошая тема.
– Тут все просто – военная необходимость. Даже советские немцы согласны с тем, что их правильно выслали в Казахстан. Японцев американцы посадили в концентрационные лагеря. Теперь, правда, каются. Ну так и вы кайтесь. После чеченских войн, которые были в 1990-2000-х годах, какие ко мне еще остались вопросы? Может быть, спокойней было бы на Кавказе без этих джигитов? Я, как грузин, этим чеченам цену знаю. Сколько они скота у нас украли, сколько девок перенасиловали! Через горы перелезут – и давай по Грузии шуровать!
Когда Лаврентий пришел и сказал «Надо с этими ребятами кончать», я сказал: «Слова не услышишь! Ты справишься?» – «Справлюсь». И 23 февраля 1944 года всех погрузили и отправили в Казахстан. Молодцы! А вы теперь с ними цацкаетесь. Сколько вы еще денег туда закачаете! Они же не будут работать, никогда. Вы будете все время на них работать. Знаете, победителем в войне считается тот, кому после ее окончания платят. Вы им сейчас платите, а они вам – нет. Значит, они выиграли у вас войну. А мне они проиграли.
Да, я выжег эту бандитскую вольницу каленым железом. Слушайте, ну поднимите архивы! Лаврентий мне приносил вот такие кучи всяких оперативных документов, из которых следовало, что если мы их не репрессируем, то они могут там устроить какие-то антисоветские вылазки. Например, вступить в сговор с врагом. Правда, в 1944 году это было уже не очень актуально, но тем не менее. В 1942-м, 1943-м, когда была битва под Сталинградом, мы очень опасались этого.
– Восстания опасались во время войны, но потом… То есть все-таки мотив мести присутствует?
– Эти люди понимают только этот мотив. Поверьте мне, я же кавказец. Они других аргументов не понимают. Они бы не поняли меня, если бы я их простил. Потому что они знают, что я знаю, что они творили в 1942-1943-м, понимаете, да? И если бы я их в 1944-м пожалел, когда я уже в их представлении победил, они бы меня не поняли. Вот тогда бы я и увидел заполыхавший Кавказ.
Ведь Кавказ заполыхал тогда, когда ваш Ельцин дал им понять, что он будет с ними цацкаться. Вот тогда он заполыхал. А мне в 1944-м восстания тоже не надо было. И в 1945-м не надо было. И в 1947-м, и в 1949-м тоже не надо было восстания.
– Насколько вы были грузином в тактике, в характере действий? Насколько вы себя осознавали грузином? Это все-таки какие-то восточные мотивы – сослать целый народ только за то, что он ослушался, наказать всех, до пятого колена…
– Для русских это тоже характерно. Спросите Сергея Эйзенштейна, он вам расскажет, что Грозный творил. И искоренение семей, и месть до девятого колена, и т. д. В России это тоже все было.
– Но вы ощущали себя грузином?
– На 30 %. Еще 50 % я ощущал себя русским. А еще на 20 % я считал себя человеком мира. Коммунист во мне не умирал никогда. Я всегда был интернационалист…
Перестройка
В годы перестройки из Джигинки начинают уезжать немцы. В Германию. Их приглашали, их звали, их ждали. Они думали, сомневались, решались. И решились. Собственно, немцы стали уезжать еще в конце 1970-х годов. Но теперь их отъезд принял массовый характер. (В перестройку только все уже ускорилось, потому что исчезли барьеры, а уехать хотели всегда. Начиная с 1945 года. Немцы уже понимали, что в СССР им делать нечего: жизни не будет. Люди второго сорта. Даже самых лучших в армию забирали только в стройбат. А большинство вообще не призывали: не могли доверить оружие. – Альфред Кох.)
Что касается самой перестройки, то с ней у разных людей свои ассоциации. У меня она ассоциируется со многими вещами. В том числе и с тем, что все как-то начало постепенно пропадать. Сначала пропали товары из магазинов, потом пропала уверенность в завтрашнем дне.
Что до совхоза «Россия», то годы перестройки и ему не пошли на пользу. Он постепенно, тихо стал сходить на нет.
«Наши» в Германии
Большая часть джигинских немцев покинула Джигинку в 1990-е годы. Это были самые смутные, безнадежные годы. Каждого из них в Германии ждала своя судьба. Но было у них всегда одно общее – они были и в Германии «джигинские немцы». Они долго помнили, чувствовали, берегли в себе это ощущение. Но, разумеется, годы размывают ностальгию по прошлому. Это естественно.
Когда джигинские немцы уезжали в Германию, многие им бросали в спину, что они «предатели Родины». Что мол, как только дождались, что границу откроют, так в Германию и подались. И о своих патриотических чувствах к России немедленно забыли, как только пришло время забыть. Много неприятных слов услышали тогда немцы Джигинки.
Они уезжали в сложные для России годы. Перестройка, пустые полки в магазинах, неуверенность в будущем, разгул преступности. Время перемен – непредсказуемое и сумасшедшее. А в Германии русских немцев ждали. Их приглашали. Им создавали условия для приезда. Разумеется, тем из русских немцев, кто уезжал в Германию задолго до перестройки, было легче устраиваться на своей исторической родине. Их встречали всем миром. Давали жилье, обеспечивали работой. Соседи, знакомые и незнакомые люди, несли им вещи, мебель, деньги. Бескорыстно. Первым немцем были рады. Но волна 1990-х, когда из России на свою историческую родину хлынул мощный поток русских немцев, видимо, захлестнула Германию.
Джигинским немцам было довольно сложно приспосабливаться к жизни на новом месте. Многие переселенцы в те годы иногда вовсе не знали немецкий язык, что немало усложняло жизнь. К тому же издалека все кажется более заманчивым и слишком похожим на мечту. Когда же наши немцы пересекли границу и оказались в Германии, то вряд ли в первые дни своего пребывания там они узнавали свою мечту в лицо.
Одним из неприятных моментов существования в новых условиях было то, что многие из джигинских немцев утратили свой социальный статус, к которому они привыкли в России. Далеко не все из них смогли подтвердить в Германии свои дипломы о высшем образовании и получить работу по специальности. Учителям, медицинским работникам часто приходилось довольствоваться местом горничной или прачки.
Тишину и упорядоченность жизни в Германии тоже долго не могли принять джигинские немцы. Им было в диковинку, например, то, что в гости к соседям можно прийти только по предварительной договоренности и по приглашению. В Германии пришлось привыкать и к этому.
Тяжело им было и от сознания того, что у них не было такой уж острой необходимости срываться с места и уезжать из России. Не было тех причин, по которым бы им обязательно и спешно нужно было покинуть Россию. Ведь, как ни тяжело было в 1990-е годы в России, но джигинские немцы, как правило, уезжали не от нищеты, не от разоренных родовых гнезд, не от недостатка тепла, дружеских связей, комфорта. По большей части все это у них было в России. И их удивлял порой преувеличенный восторг тех русских немцев, которые приезжали в Германию из глухих деревень, где о таких благах цивилизации, как газ или холодная и горячая вода в доме, они и не слышали. Эти-то русские немцы были в восторге от того, что увидели в Германии, от тех условий жизни, в которые попали.
У наших немцев, повторю, все это было и в России. Годы и годы спустя джигинские немцы, переселившиеся в Германию, не могли забыть свои дома. Не могли оторваться от них душой и сердцем. Они навещали их, когда приезжали в Джигинку. Они поручали своим друзьям, знакомым сделать фотографии их домов в Джигинке, чтобы хотя бы по фотографии иметь возможность общаться с родными стенами, куда мысленно они не раз возвращались. Они плакали по своим собакам, которые оставались у новых хозяев. Они плакали по тем кустам роз и жасмина, которые когда-то любовно были посажены их руками в палисадниках под окнами. Они плакали о могилах своих родных, которые остались в Джигинке. Они плакали и по своим родным, многие из которых тоже остались в Джигинке. По разным причинам семьи оказались разорванными, растерзанными разлукой. Хотя джигинским немцам тогда казалось, что это временная разлука. И могли ли они в те годы представить себе, что во многих случаях это будет разлука в полном смысле слова. Не временная.
Они плакали о своей родине. И где была теперь их Родина? Часто по незнанию, по нетерпению, из опасений, из страха, по недомыслию они делали ошибки, о которых позже жалели. Как правило, исправить эти ошибки потом было уже невозможно. Вероятно, в те дни джигинским немцам не раз приходила в голову мысль о том, что главная их ошибка – отъезд из России. Но мосты, по сути, были сожжены – дома проданы, деньги израсходованы на переезд. Нет, пути назад не было.
Я услышала немало рассказов от русских немцев о тех первых годах в Германии. Они, эти рассказы, за исключением деталей, в общем, похожи друг на друга. Большинство немцев уверенно говорят о том, что, если бы снова пришлось все повторить, они бы не отважились – так было тяжело.
Вот одна из таких историй, которую я услышала от джигинской немки, проживающей сегодня в Германии.
«…Муж мой не горел желанием переезжать в Германию. Это я была инициатором. Тем не менее когда мы переехали, то муж как-то более легко включился в новую жизнь. А я не смогла. Я плакала днями и ночами. Плакала и плакала. Я не могла успокоиться. Я говорила себе: зачем мы сюда переехали? Кто мы здесь? Там, в Джигинке, у меня была работа, был дом, были друзья, было все. А здесь – кто я здесь? Вот вы приехали, когда здесь идут дожди, и говорите, что вас эта погода угнетает. А представьте, мы приехали в такое же время года. И тогда тоже зарядили дожди. И дожди, и дожди… Мне казалось, им не будет конца. Мне все здесь не нравилось. Даже небо, мне казалось, здесь какое-то другое, не такое, как у нас… Чужое небо…»
Могу засвидетельствовать, что «чужое небо» – это не поэтическое преувеличение, не сентиментальная блажь, как раньше я думала. Это нужно почувствовать самой. И теперь я знаю, что чужое небо – это реальность. Когда я гуляла по прекрасным городам Германии, когда восхищалась ее улочками, домами, прелестью балкончиков и цветов, ее полями, красотой ее, то все же меня очень согревала мысль о том, что скоро я вернусь в Россию. И что в России и небо какое-то другое. Такое родное небо…
«…Я так плакала не день, и не месяц, и не год даже. Несколько лет. Доплакалась до того, что заболела. И серьезно заболела. Но вот я думаю сегодня – из-за чего я плакала? Из-за чего же я плакала?!»
«Из-за чего же я плакала?!»
Своим прошлым горьким слезам по России сегодня удивляются многие русские немцы в Германии. Жизнь в Германии сегодня кажется им более понятной, комфортной и организованной, чем в России. Вспоминаю, например, одного пожилого господина, который каждый год приезжает в Джигинку, чтобы навестить своих детей и внуков. Его невозможно не заметить на улицах Джигинки. Он отличается особой бодростью духа и тела. Что-то есть в нем неуловимо баварское. Кокетливая ли шляпа или изящный шейный платок тому виной?.. Так вот, этот господин, чье детство прошло в Джигинке, юность – в Восточном Казахстане, а зрелость и даже большой кусок старости – опять в Джигинке, с возмущением рассказывал мне о том, как трудно решать в России даже простые вопросы, как много беспорядка, бюрократии и прочего. И как просто, удобно, приятно даже решать те же вопросы в Германии. И с этим было трудно спорить.
И он, этот господин, не одинок в своих критических замечаниях в адрес бывшей родины. Впрочем, если русские немцы что и осуждают, то ровно все то, что осуждают и все, живущие в России. Только в критике русских немцев, живущих сегодня в Германии, я уловила несколько неожиданных для себя нот. Есть ощущение, что в этом детальном перечислении всех глупостей, недоразумений, безобразий, творящихся на бывшей родине, они, русские немцы Германии, пытаются обрести свое равновесие, уверенность в том, что тогда, в 1990-е, они все сделали правильно. Правильно сделали, что уехали из России. И отчего-то мне всегда хотелось их утешить. Сказать, что… Да не знаю, что и сказать.
Потерянные
Джигинские немцы в Германии производят хорошее впечатление. Они хорошо выглядят, они уверены в себе, в своем будущем, в будущем своих детей. И это здорово.
За годы, прожитые в Германии, они, разумеется, изменились. Приобрели лоск, светские манеры, респектабельность. Стали очень похожи на немцев. И даже не верится порой, что лет двадцать назад они же были несколько другими. С ядреным кубанским привкусом и духом.
Они еще довольно часто приезжают в Джигинку. К родным. К оставшимся здесь друзьям и знакомым. Скучают, конечно. Но уже не так отчаянно скучают, как в те первые годы. Время лечит.
Дети их за это время выросли. Многие из этих детей родились уже в Германии. И у этого молодого поколения мало общего с далекой Джигинкой. У них другие заботы, другая жизнь, другое прошлое. И другой язык, потому что зачастую эти дети по-русски почти не разговаривают. И это естественный процесс.
Наши немцы обзавелись в Германии своими домами, машинами. Они путешествуют по миру. Определенно, можно смело говорить о том, что нашим, джигинским немцам, в Германии хорошо. По сути, я увидела только две причины, по которым не все русские немцы в Германии могут ощущать себя вполне счастливыми.
Причина первая – граница
По-прежнему семьи джигинских немцев находятся по разные стороны границы, разделяющей Россию и Германию. И воссоединиться им с каждым годом становится все труднее. И если кто из русских немцев говорит вам, что он, мол, патриот, что ему и в России хорошо и он отсюда не уезжает по убеждениям, я бы не очень этому верила. Хотя сам говорящий, возможно, в это верит. Но почти все они предпринимали или предпринимают попытку уехать в Германию. Так или иначе. Чтобы воссоединиться. Чтобы уже почувствовать себя где-то окончательно на родине. Ведь они немцы. И, как ни крути, родина их – Германия. Или нет?
Многие немцы Джигинки желали бы переехать в Германию, к родным. Хотели бы, но не могут этого сделать. Пока не могут. По разным причинам. У кого муж русский, у кого – жена, кто немецкого языка в совершенстве не знает. И так далее. Как правило, кстати, русские немцы срезаются на знании языка. Ну и на других пунктах. Кроме того, похоже, Германия сыта русскими немцами. Вероятно, она начинает всеми силами сохранять некоторое равновесие, которое сейчас в ней существует. И если первых немцев встречали как родных, то со временем отношение к русским немцам изменилось. Их уже не так любили. Не так привечали. И эта вторая причина, по которой русские немцы не могут чувствовать себя вполне счастливыми.
«Русланд»
Это для нас, в России, они – русские немцы. А в Германии они – русские. «Русланд», «руссиш». И в этом определении чувствуется порой негативный оттенок. Отношение к русским немцам со стороны коренных немцев неоднозначное. То есть к ним хорошо относятся. Но есть и то, что проскальзывает, просматривается за этим хорошим отношением. Наши русские немцы это очень чувствуют.
Мне, например, рассказали одну историю. Историю о том, как за девочкой из семьи русских немцев стал ухаживать мальчик из семьи коренных немцев. Мальчик был из хорошей семьи. Прекрасная партия. Однажды мальчик решил познакомить любимую девушку со своими родителями. Но, прежде чем привести ее в свой дом, он в осторожных, крайне вежливых и аккуратных выражениях попросил девушку не говорить его родителям, что она из семьи русских немцев. На этом история любви и закончилась. И такие истории с таким отношением к «русланд» не единичные в Германии.
Впрочем, наши немцы к этой проблеме относятся философски и о причинах такого отношения говорят без обиняков – сами виноваты. Не всегда приезжие вели себя подобающим образом. Довольно скоро в Германии о «русланд» пошла дурная слава. Если где хулиганство и драки – ищи русских. Причины драк и разбирательств типичные, российские – обидчик не так посмотрел, не то сказал, неправильно повел себя. На ногу наступил, например. Вероятно, подобные случаи и переполнили чашу терпения коренных немцев. Сформировали их отношение.
«Мы никогда для них не будем немцами, своими. Мы всегда останемся для них русскими, сколько бы здесь ни прожили» – эти слова я слышала от русских немцев очень часто. И в этих словах всегда было много затаенной и откровенной боли. И даже от самых успешных, молодых и амбициозных я слышала немало горьких слов по этому поводу. Впрочем, невольные нотки горечи немедленно перебивались другими, вдохновенными нотами:
– …Да что с нами было бы, останься мы в России? Нет, здесь, в Германии, у нас есть будущее, здесь нам хорошо!..
И так горячо произносились эти слова, словно с ними кто-то спорит. Но никто и не спорит.
И все же…
Это определение – «потерянные» – я услышала в Германии. Услышала тогда, когда услышать не рассчитывала. В беседе с молодой, красивой, невероятно успешной женщиной, которая приехала в Германию из Джигинки. Когда я рассказывала о том, как непросто путешествовать по Германии без знания немецкого языка, она вдруг встрепенулась и горячо подхватила:
– Сложно? А-а-а… вот теперь вы сможете понять, как было нам сложно тогда!
Она говорила с непонятной мне горячностью. Словно оправдываясь. Говорила с болью и с невысказанной какой-то обидой на чью-то несправедливость. Вероятно, несправедливость тех, кто бросал им в спину, что они-то, предатели своей родины, уехали от трудностей. Чтобы жить сыто и благополучно в своей Германии.
Она горячо продолжала:
– …Среди чужого всего, без знания языка… Так ведь мы-то здесь тогда были совсем-совсем одни! Это сейчас наших, русских немцев, во всех городах Германии очень много…
Она, эта женщина, не слишком любит вспоминать те, самые первые, годы жизни в Германии, когда «и сама чужая всем, и все чужие тебе». Когда вокруг чужая речь, чужие законы, чужое небо. Когда рожать приходилось в роддоме, где только немецкая речь и звучала. А хотелось по привычке, от боли, от слабости в те минуты говорить на родном языке. На русском. И вокруг был такой внимательный, заботливый медперсонал, вышколенный и профессиональный. А тебе хотелось выть от одиночества. Потому что все чужое… Сегодня, повторю, у этой женщины есть все причины для того, чтобы быть счастливой. Быть уверенной в себе, в своей судьбе, в правильности сделанного когда-то выбора. Но вот она, внезапно, на взлете своей пафосной речи вдруг скатилась на печальные ноты и тихо произнесла:
– Мы-то, конечно, потерянные люди…
И замолчала.
Но тут в разговор вмешалась ее подруга, которая присутствовала при этом. Она возмущенно воскликнула:
– «Потерянные»?! Это почему же мы «потерянные»? Какие же мы такие «потерянные»? Да что было бы с нами, останься мы в России? Что бы мы видели, кроме Джигинки? А наши дети? Что видели бы они? Зато теперь у наших детей есть будущее!..
Моя собеседница как-то разом очнулась от грустных мыслей. Спохватилась вроде. И снова слова ее зазвучали в привычном русле оптимистического пафоса. И это был ненадуманный пафос, кстати. Право, для оптимизма у русских немцев в Германии есть все основания. Им там, в Германии, действительно хорошо. И если не вдаваться в хитросплетения немецко-русской души, не принимать в расчет встревоженное со школьной скамьи сознание, в которое последовательно внедрялись Достоевский, Толстой и Чехов, откинуть сентиментальную слабость, пренебречь ей, как чем-то совершенно несущественным и к реальной жизни отношения не имеющим, то можно категорически утверждать, что наши русские немцы в Германии живут счастливо.
И все-таки я понимаю, отчего у счастливой и благополучной молодой женщины могло вырваться это горькое слово – «потерянные». Кажется, понимаю.
Родина
Подозреваю, что ощущение родины у каждого из нас в крови, заложено на генетическом уровне. Хотя не думаю, что, например, мои предки много размышляли на эту тему. Но куда бы ни забрасывала их судьба, они всегда возвращались на родину. На любых условиях. На родину… У моей мамы сохранилась старинная фотография – на ней изображены мои прадед и прабабка со своими детьми. Семья Елистратовых. Еще молодые, полные сил. Кровь с молоком. Запечатлены они на фоне своего дома в селе Столбищи. Скамейка, сад. На руках у прадеда маленькая девочка – это моя бабушка. Здесь ей не более трех лет. Ангел, а не ребенок. Пелагея, Полюшка, Поля. Вся утопает в кружевах и тончайшем батисте. Рядом с родителями стоит ее брат Алексей. На этой фотографии отражено счастливое время семьи Елистратовых. Время, полное надежд и счастья. Дом – полная чаша. Достаток, довольство. Прадед недавно избран в члены Законодательного собрания, уважаемый человек на селе. Прабабушка Арина – хозяйка дома. Добрейшая душа, которую не смогли ожесточить никакие последующие испытания и страдания. А страданий в ее жизни будет немало. Потому что пройдет всего 12 лет с того дня, как был сделан этот памятный снимок, как все изменится. Непоправимо. Что настанет время, когда «брат на брата, сын на отца». Что настанет такое время, когда семью Елистратовых обвинят в «эксплуатации трудового народа» и однажды в их дом придут представители новой власти. Придут и выставят «эксплуататоров» на улицу. Не дадут времени собраться, погрузят на повозки и отправят туда, «куда Макар телят не гонял», – в Кировскую область, на лесоповал. Прадед тогда только и успеет, что бросить в крапиву кормилицу семьи – швейную машинку. Надеялся, что представители новой власти ее там не найдут. И ведь не нашли. Швейная машинка дождалась своих хозяев. Чудом каким-то дождалась и спасала их потом от голода…
Думаю, что родные мои толком и не поняли тогда, в чем дело-то. Дело-то в чем?! Им объяснили. Не очень внятно, но объяснили. Сказали, что они, Елистратовы, эксплуататоры, что пили кровь трудового народа годами, а теперь пришла пора ответить за содеянное. Во внимание не особенно принимался тот факт, что «эксплуататоры» работали всю жизнь, не покладая рук. Вкалывали. Всей семьей. А когда рабочих рук не хватало, просто работали за троих. Вот и весь секрет их достатка. Впрочем, обвинением в эксплуатации трудового народа дело не ограничилось. Оно, это обвинение – надуманное и подлое – нуждалось в существенном подкреплении. Тогда для прадеда была заготовлена еще одна формулировка. Его обвинили в том, что он является «организатором кулацкого восстания с целью свержения советской власти». А прабабка моя, стало быть, была его соратницей в этом непростом деле. Вот это уже было обвинение так обвинение. Вероятно, прадед где-нибудь на общем сходе или в частном разговоре высказался в том духе, что странные у новой власти глашатаи. Все, кто до революции и после нее активно бражничал и спускал последние гроши в местных шинках, переоделись вдруг в кожаные тужурки и ходили теперь гордо по селу со свирепыми лицами, размахивая наганами.
Особенно неистовствовали некие Казна и Зайчик – вот уж они-то припомнили «богатеям» все, что долго пережевывали в шинках за распитием самогоночки. Всё-всё припомнили. Пугали беременных баб, из наганов прицеливались в детей и нещадно глумились над их мужьями и отцами. Словом, отрывалась новая власть как могла. И ее, новую власть, боялись, как боятся бешеных собак, сорвавшихся с цепи. Вероятно, в вину прадеду было поставлено и то, что не мог он оставаться равнодушным, когда разрушали сельскую церковь. Она, красавица, возвышалась в центре села. Но колокола сбросили вниз, церковь разрушили. Над иконами глумиться было начали, но народ не дал – потихоньку иконы были разобраны по домам. Хотя не все иконы удалось забрать. Иные, большие иконы невозможно было унести незаметно. Часть этих икон позже местные власти закрасили черной краской и отдали в местную школу, под школьные доски. Мама моя вспоминает, что когда она училась в школе, то еще видела эти доски. Черная краска на этих досках со временем стерлась и сквозь нее проступали лики святых… Нет, с иконами революционеры не церемонились. Один из них (в прошлом активный прожигатель жизни в шинках) не захотел однажды пачкать свои сапоги, переходя через ручей. И постелил икону под ноги. Икону Пресвятой Богородицы. Невольные свидетели происходящего замерли от неправдоподобности того, что должно было сейчас случиться. И случилось же. Прошел революционер по лику святому. А через неделю умер. Какая-то лихорадка его свалила.
В общем, ничего удивительного, что прадеду многое не нравилось из новых порядков, и он об этом говорил прямо. Человек же он был уважаемый на селе, к его мнению прислушивались. К тому же и имуществом прадед владел порядочным. Что тоже сыграло свою роль.
В тот же день «кулаков» посадили в возки и отправили на железнодорожную станцию. Где их, «врагов народа, кулацкое отродье», уже ждали товарные вагоны. Неотапливаемые, пригодные лишь для перевозки скота вагоны. Вот в этих вагонах и везли Елистратовых к месту их новой жизни. Или смерти. Как повезет. С ними в вагонах ехали и другие «кулаки». Все это был народ работящий, рукастый (по меткому выражению моей мамы), молодой. У многих дети, часто – грудные. А был февраль. И люди в вагонах ехали без запаса одежды, без запаса еды. Что успели с собой взять, то и было. Никто не считал, сколько за ту дорогу погибло их – молодых, здоровых, «рукастых». Никто не считал, сколько в той дороге погибло детей. Тех, кто умирал, часто просто выбрасывали из вагонов на ходу…
День приезда. Их высадили на станции. Передохнуть не дали – опять погрузили на повозки и повезли в тайгу. На поляне, в глухой тайге, их высадили. Снега по пояс. Дали в руки топоры, оставили немного ржаной муки для похлебки и установили норму выработки. К работе велели приступать немедленно.
Вот это было горе так горе… Есть нечего, от ветра скрыться негде. Малые дети уже и не плачут почти – бесполезно. Скулят разве тихо. Но от этого их тихого и безнадежного скуления на душе отцов-матерей был ад. Это тихое скуление потом еще долго преследовало их, снилось ночами. И это был самый страшный и тоскливый сон в их жизни. Но делать нечего – мужики стали из хвороста делать какие-то шалаши, чтобы от ветра укрыться. Костры разожгли. Так и жили первое время. День работали (норму нужно было вырабатывать), а по ночам строили себе бараки.
Когда первый барак был построен, это было счастье. Это были стены, это были нары, это был настоящий потолок. И свой угол у каждого. Впрочем, именно угол – каждый метр жилища был занят. Каждый. Но потом постепенно семьи стали строить для себя собственные жилища… Но это было потом. А пока – снег, завывающий ветер и постоянное чувство голода.
Поле-Полюшке в момент ссылки едва исполнилось 17 лет. Красавица. Ей тоже вручили в руки топор и отправили на лесоповал. В ее обязанности входило обрубать сучки на деревьях. Мороз стоял такой, что дышать было трудно. Промерзали до костей. Когда же руки-ноги переставали что-либо чувствовать – бежали к костру, греться. От огня снег на телогрейках начинал таять и стекал тонкими ручейками. Но стоило только отойти от костра, как одежда превращалась в ледяной панцирь. Так и работали – в коротких перебежках от костра к месту работы и обратно. Бабушка потом никогда не любила об этом рассказывать. Хотя была очень словоохотливой. Но об этом периоде жизни ничего не рассказывала. Больно было даже вспоминать. Прабабушка – та рассказывала. От нее-то моя мама и узнала, что когда Полюшка приходила после работы, то от усталости даже плакать не могла. Вся промерзшая. Ее сразу и не раздевали, а подводили сначала к печке. Так она стояла некоторое время возле печи, пока ледяной панцирь на ней не начинал оттаивать. Потом одежду начинали медленно снимать. Сапоги – те снимали часто с кожей. Снимут одежду, натрут тело мазями, обмотают Полюшку тряпьем (все, что в доме имелось, набрасывали на нее), и забудется Полюшка недолгим и несладким сном. А наутро – все по новой. А ей всего-то 17 лет в ту пору было. Молодость, красота не повторятся. Хотелось Полюшке и принарядиться, и с парнями погулять. Тем более красавец Ваня (тоже из семьи столбищенских «кулаков») на нее глаз положил и теперь охранял Полю от чужих глаз, от чужих смелых слов и желаний. К слову, на Ваню девчонки (одна краше другой) вешались гроздями, а он выбрал Полюшку. Скромную, молчаливую красавицу, в которой, впрочем, угадывался железный характер.
Хотя какая любовь? Выжить бы. А выживать было непросто. Федор Ефимович Елистратов уже видел тот край, на котором находилась его семья. Допустить худшего он не мог и решился на отчаянный шаг. Однажды на рубке леса он подошел к Поле и как бы невзначай, тихо, сказал ей, что он сегодня бежит, домой его чтобы не ждали. Сказал и отошел. Поля даже спросить его не смела – что и как. Кругом охранники. Вроде как ничего и не слышала. А сама – ни жива, ни мертва. Что-то будет?..
Отец в самом деле вечером домой не пришел. Убежал. Как ему с краюхой хлеба удалось выжить в тайге и добраться-таки до родных мест, об этом он никогда никому не рассказывал. До Столбищ было рукой подать, но он, разумеется, туда не смел показаться. Добрые люди помогли ему устроиться на работу. И стал прадед шить сапоги. Преотличные сапоги шил, за которые платили хорошую цену. На эти деньги он покупал крупы, одежду, обувь и отправлял посылками жене и детям. На почте его однажды и задержали. Задержали и препроводили в Кировскую область, на прежнее поселение. Так семья воссоединилась вновь. Но уже жить было полегче. А потом…
Потом началась война. К этому времени Полюшка вышла замуж за Ивана и родила ему дочку. И это было тоже чудом, поскольку врачи готовили Полюшку к тому, что детей у нее не будет – слишком много пришлось ей тяжестей перетаскать за свою недолгую жизнь и много мерзнуть. Но 25 августа 1940 года Поля родила дочку, Валеньку. Мою маму.
А через два года под Харьковом в этот же день – 25 августа в госпитале от полученных в бою ранений скончался мой дед, отец мамы. На войну он пошел добровольцем. Их, врагов народа, наряду с другими советскими людьми в армию не призывали. Но когда потери стали колоссальными, то пришлось добирать всех, кто был годен к службе. Дошла очередь и до «врагов народа». Однажды в их поселение пришли военные, выстроили всех в ряд и предложили тем, кто хочет пойти добровольцем на фронт, чтобы защищать свою родину, сделать шаг вперед. В рядах поселенцев на мгновение воцарилась тишина. Потом жестко зазвучало мнение, что родина от них, врагов народа, отказалась. Что же они ее защищать-то будут!.. Дед был в числе тех немногих, кто сделал шаг вперед. Думаю, он тогда без всякого пафоса это сделал. Просто родина у него была. Столбищи. Не мог он родину ассоциировать с Зайчиками и прочей накипью. Родиной был его дом в Столбищах, в котором на то время уже жили чужие люди. Родиной были улицы – Перелетиха, Колотиха и другие улицы с чудными названиями. Родиной была река Пьяна, куда он с отцом и братьями часто на рыбалку ходил. Святой колодчик с чистой водой – его родина. Кладбище, где были его предки похоронены – его родина. Было ему что защищать. И он сделал шаг вперед…
Прадед Иван, как оказалось, выкупил ценой своей жизни свою родню. Как родственникам участника войны, Елистратовым вскоре разрешили вернуться в Столбищи. Вернее, им дали волю выбрать себе любое место для поселения. И они решили вернуться в Столбищи. «Решили»! Да у прадеда даже вопроса не было, возвращаться или нет. Бросили свой пятистенный дом в тайге и вернулись в Столбищи. На пустое место. Моя мама до сих пор с ностальгией вспоминает тот фантастический, пятистенный дом, оставленный в тайге Кировской области. Солнечный, с большими окнами, с теплой печкой посередине. Она-то, мама, была счастлива в этом доме. Рожденная на поселении, другой жизни она не знала. Родиной для нее был этот дом, тайга, вечные сугробы и неласковое кировское солнышко. Ей, маленькой девочке, которую все баловали, нежили и холили, непонятна была тоска взрослых по неведомому ей селу Столбищи. Какие такие Столбищи и зачем эти Столбищи?
Тем более что это были такие Столбищи, где у них в прямом смысле не было ни кола, ни двора. Ничего, кроме родных могил. Благо было много людей, которые им помогали, чем могли, – Елистратовых помнили и безмерно уважали. Кто приютит в своем доме на время, кто вещами поможет, кто накормит, кто напоит. Так потихоньку начали жизнь с нуля. Построили избушку. Мама до сих пор с ужасом вспоминает то их первое жилище. После пятистенного дома в Кировской области эта избушка казалась ей сырой темницей. Тесной, темной, сырой. Маму потом долгое время преследовал сон-кошмар, как на нее падает потолок. Он падал и падал на нее. Стоило ей закрыть глаза, как он придавливал ее всей своей темной сущностью. Сны такие снились неслучайно. Печь, на которой она спала с бабушкой, так близко подходила к потолку, что залезть на нее не представлялось возможным – ее клали на печь, как кладут хлеб в печь…
Но само село маленькой Валентине понравилось. Понравились люди – все ей казались добрыми. Нравилось ей и ходить в гости. Однажды возле одного из домов из красного кирпича она увидела женщину. Женщина эта была большая, грузная. Она тяжело дышала и опиралась на крючковатую палку. Эта женщина подозвала Валеньку к себе и пригласила в дом. В гости. Валенька была совершенно очарована хозяйкой – та напоила ее сладким чаем и угостила пирогами. Валентина тогда еще не знала, что дом этот, из красного кирпича, когда-то принадлежал ее деду. Когда же деда раскулачили и выслали, то в доме поселились «красные конники» – муж с женой. Не знала этого Валенька. А хозяйка дома тем временем внимательно вглядывалась в нее своими черными пытливыми глазами и учила уму-разуму. Как грибы солить, как капусту на зиму заготавливать. Хозяйственная была эта приветливая тетя. И кто бы узнал в этой хозяйственной тете ту, что еще недавно дефилировала по селу в кожаной тужурке и красной косынке на голове. Ту, что так лихо стреляла в кур и пугала местных баб кровожадным выражением своего красивого лица. Говорили на селе, что Петр, ее муж (уроженец Столбищ и родственник прадеда), привез свою красавицу из Украины, где они вместе покоряли степи на лихих тачанках – только ветер в ушах свистел – и творили революцию. Говорили и то, что красавица метко стреляла не только по курам…
Валенька так и не поняла, почему мама так рассердилась на нее за посещение этого дома и почему строго-настрого запретила впредь там бывать…
Все, кто изображен на стариной фотографии, – прадед Федор Ефимович Елистратов с супругой Ариной и двумя своими детьми Пелагеей и Алешенькой – уже давно мирно покоятся на кладбище села Столбищи. Все страсти давно улеглись, все трудности пережиты, радости испытаны. Осталась только она, родина. Поля, леса вокруг, река Пьяна, святой колодчик, земляничные поляны, дурманящий запах яблонь по весне. Белый налив… Бабушка Пелагея Федоровна впоследствии никуда из Столбищ дальше Нижнего Новгорода не выезжала за всю свою долгую жизнь. И не хотела. Когда же приезжала в Нижний, чтобы навестить детей, то уже на следующий день начинала заметно тосковать по Столбищам. И простора ей в городе не хватало, и запахов родных, и скамейки под березами, и травы под ногами, и коровы Маньки. Хотелось ей немедленно вернуться в родное село. Это было очень заметно.
Впрочем, один раз Пелагея все же выезжала за пределы Нижегородской области. В Харьковскую область. Чтобы поклониться братской могиле, в которой был захоронен ее Ванечка… И это был единственный раз, когда Пелагея добровольно уехала так далеко от родного дома.
…Вряд ли далекие предки джигинских немцев предполагали когда-то, что как только они оставят свою землю и ступят на землю чужую, то с этой самой минуты для них и для их потомков начнутся мучительные поиски своей земли, своей родины. Можно ли спорить с тем, что русские немцы, уезжавшие в Германию, мечтали, помимо благ цивилизации, порядка и комфорта обрести наконец родину, которая не будет им время от времени говорить, что они чужие на этой земле? И если они не обрели ее для себя, то надеялись обрести родину для своих детей. И надеются.
Оказывается, это очень тяжело – жить без Родины. Она, несомненно, где-то есть – родина джигинских немцев. Но вот где?..
Не могу не вспомнить одну русскую немку, с которой я случайно познакомилась в Германии. Мы разговорились с ней. Я узнала, что моя новая знакомая Лилия переехала в Германию в 1990-е годы вместе с родителями. А родилась она в Алтайском крае, куда родители ее, русские немцы, были высланы в войну.
– Ах, вы не представляете, какая дивная природа в Алтайском крае… Такая красота, такая красота…
Лилия умолкла. Было понятно, что в своих мыслях она где-то далеко, у хребтов Алтайских гор, с рассветами тех мест, с веснами и зимами ее нечаянной родины.
Я пытаюсь поддержать ее:
– И у вас здесь, в вашем городке, очень красиво. Очень.
Мечтательная улыбка сошла с лица Лилии. Она скептически улыбнулась и произнесла:
– Ну, не знаю… Нам уже и не нравится. Мы, наверное, присмотрелись…
Вспоминаю и встречу с Марией Теодоровной Прицкау в Германии. Когда-то она приехала в Германию на лечение. Думала, что приехала на время, но ей потребовалось длительное и сложное лечение. И ей пришлось здесь остаться. Навсегда. Живет Мария Теодоровна в «доме престарелых». Впрочем, в Германии «дом престарелых» не приговор, а билет в благополучную старость. К тому же Мария Прицкау живет не в общем доме, а в так называемом «доме сеньоров». То есть у нее своя отдельная квартира в коттедже.
Ежедневно ей доставляют еду. Свежую, вкусную, разнообразную еду. В доме престарелых за Марией Прицкау закреплена медсестра (у Марии Теодоровны серьезные проблемы с ногами – сказывается время «трудовых подвигов» в Восточном Казахстане, когда ей, дипломированному учителю, пришлось осваивать трактор, а потом и комбайн, чтобы выживать), которая оказывает ей разные услуги, делает массаж, приносит лекарства, мерит давление и прочее. Должна сказать, что, несмотря на возраст (Марии Прицкау за 90), она выглядит очень хорошо. Скажу более, Мария Прицкау в свои годы, после всего, что ей пришлось пережить, выглядит так, как, кажется, могла бы выглядеть Марлен Дитрих в ее годы. Не хуже. Что-то королевское есть в ее осанке, в аристократичных чертах лица, в манере двигаться, говорить, поправлять волосы, складывать руки на коленях. Красавица, одним словом. Конечно, условия жизни, в которых сегодня живет Мария Прицкау, немало способствуют такому завидному долголетию. Красивому долголетию.
Когда мы расставались, я не удержалась от вопроса:
– Мария Теодоровна, вы скучаете по России? Скучаете по Джигинке?
Но уже в следующее мгновение мне показалось, что я задала вполне риторический вопрос. По сути, о чем так уж скучать? О чем можно скучать здесь, в Германии, в этой уютной квартире, в холе и неге? Какая бы старость ожидала ее в Джигинке? Персональная медсестра? Кухня на колесах? Круглосуточное медицинское обслуживание? Налаженный быт, когда ни о чем не нужно беспокоиться? И была бы там у нее возможность вот так мило и прелестно капризничать?..
На некоторое время в воздухе повисла пауза. На меня устремляется удивленный взгляд. Недоумевающий взгляд прозрачных серо-голубых глаз. И Мария Теодоровна начинает медленно и тихо говорить. Как будто вспоминая что-то:
– Я здесь долгое время в неврологическом отделении лежала… Так тосковала. Не могла успокоиться. Я-то думала, когда сюда ехала, что еду только полечиться. На время. А оказалось – навсегда. Меня здесь долго лечили от депрессии… Как вы думаете, если старое дерево пересадить, что с ним будет? Так то дерево, а что уж говорить о человеке… Теперь уж вряд ли я в Джигинку попаду. А если бы была возможность, то пешком бы туда пошла… Но уж теперь, наверное, никогда больше Джигинку не увижу…
Мне показалось, что это ее «наверное» подразумевало надежду.
Скучала по своей Джигинке и Клара Пропенауэр. Она приехала в Германию в 1995 году. В канун Рождества. И поселилась в милом курортном местечке Германии, где из окон ее квартиры открывался вид на дивные окрестности. Кажется, для счастья было если не все, то многое. Но нет же. Не было у нее этого ощущения счастья. Клара, неутомимая, отважная, боевая и неунывающая Клара, которую не сломили ни годы ссылки, ни годы трудармии, безмерно тосковала в Германии. Я могу себе представить, как она, каждый день поглядывая из окна своего дома на пасторальную красоту курортного городка и его окрестностей, видела всегда только Джигинку. Всегда и только Джигинку, с которой были связаны мучительные и прекрасные годы ее жизни, где остались могилы ее родных, ее мужа, где жили ее родные – сын, внуки, правнуки. Ее сердце разрывалось.
Хотя, разумеется, есть и те джигинские немцы, проживающие сегодня в Германии, у которых слово «родина» не вызывает сомнений, терзаний, тоски. Их родина сегодня Германия. В этом они убеждены или стараются убедить себя в том, что убеждены. Они, эти немцы, хотели бы, вероятно, напрочь забыть «джигинскую» страничку своей жизни. Обрывают прежние связи, вежливо, но непреклонно отстраняются от прежней своей жизни в России. Но кто знает, что творится в это время в их душе. В их закрытой наглухо от посторонних глаз российско-германской душе. Впрочем, иногда что-то прорывается. Вдруг, неожиданно, быть может, для них самих.
Из дневника Клары Пропенауэр
«…Пролила в этой Германии целое черное море слез – не потому, что плохо живу, а потому, что скучаю по родным и по родине, где я родилась, выросла. Но жизнь продолжается…»
Между тем и в самой Джигинке сегодня тоже немало тех, кто безнадежно скучает по тем местам, где они выросли, и которые им пришлось волею судьбы оставить, например, в 1990-е годы.
Вот история, рассказанная мне одной из жительниц села, которая переехала в Джигинку уже более 20 лет назад. Кажется, 20 лет – достаточный период времени, чтобы привыкнуть, но… Ее семья уехала в 1990-е годы из одной из восточных республик, когда оставаться далее там было бы безумием. Собрали самые необходимые вещи и уехали. В Джигинке оказались почти без вещей, почти без денег, почти без надежды. Но они были живы. Первое время было дико слышать смех. Было странно видеть улыбающиеся лица, безмятежные глаза. Как же можно смяться, когда там… Как можно быть безмятежными, когда там убивают, насилуют, выжигают? Но потом научили себя принимать и смех, и радость окружающих. Как могли их осуждать, если они, эти люди, почти не знали, не понимали, что творилось где-то там… Время прошло. Дети выросли, разъехались по большим городам. Учатся, работают. Жизнь как-то устроилась. Есть верный кусок хлеба, стабильность. Но вот ощущения дома… Его нет. Дом остался там, в родном селении на чужой земле. Самые красивые места, дорогие сердцу места – там, где прошли детство и юность. Дорогие эти сердцу места часто снятся во сне.
Моя собеседница рассказала мне, что в первый год жизни в Джигинке ее старший сын очень тосковал. Часто выходил по вечерам из дома, вставал на крылечко и долго-долго смотрел на горизонт:
– Однажды я услышала какой-то стон, что ли… Вышла на крыльцо. Смотрю, мой старший сын стоил на крылечке (ему тогда шесть лет только было), стоит и… Понимаете, он даже не плакал. Он тихо выл. Другого слова я подобрать не могу. Тихо скулил и выл. Он думал, что его никто не видит. Только слышу, как он говорит тихо-тихо: «Где же наш дом, где дом-то наш?» Он очень долго не мог привыкнуть к новому месту. Скучал по оставленному дому. Да и мы до сих пор не привыкли. Мы здесь до сих пор как будто в гостях…
Скучает по своему Зыряновску и Марина Степанова, которая, как я уже писала, переехала в Джигинку с семьей в конце 1990-х. С тех пор прошло немало лет. Но забыть Зыряновск, Казахстан она так и не может. Хотя, казалось бы, о чем уж так скучать-то? Сама Марина признается, что жить в Зыряновске и оставаться при этом здоровым было почти невозможно. Что это не город даже, а большой котлован, где велась разработка урановых рудников. Но все равно она и сегодня про себя знает, что именно Зыряновск остается для нее лучшим городом на земле, городом ее детства, ее родиной:
– Мне и во сне всегда снится только Зыряновск. Здесь вот говорят, что в Анапском районе нет места лучше Утриша, что Утриш – это жемчужина Краснодарского края. А нас подобная красота окружала там везде. Только красота эта была еще более яркой, величественной…
Звенья одной цепи
Джигинские немцы, которые сегодня живут в Германии, по большей части очень берегут свое «джигинское» братство. Перезваниваются, переписываются, встречаются. Хоть не так часто, как в первые годы, но все же… Стараются держаться вместе. Пока стараются держаться вместе. Для них это пока важно.
…Вспоминаю рождественский обед, на который я была приглашена во время своего путешествия по Германии. Пригласила меня одна из джигинских семей, которая перебралась в Германию в конце 1990-х. За праздничным столом в этот день собралась почти вся большая семья. Вот во главе стола сидит отец семейства, величественный, монументальный даже старик. Впрочем, слово «старик» не вяжется с его видом. Моложав и прекрасен. Несуетлив, немногословен, не мелок в движениях. Но вот он встает с места, чтобы сказать тост. Веселое оживление за столом немедленно смолкает. Все уважительно, почтительно и даже благоговейно прислушиваются к тому, что он говорит.
А он между тем говорит о простых вещах. Он пожелал своим детям всего того, что обычно желают родители детям. Но в заключение добавил несколько слов и о том, что его печалит. А печалит его то, что его семья сегодня почти вся в сборе. И это «почти» его больно ранит. Не все члены его семьи, которые ныне живут в Германии, смогли быть сегодня за рождественским обеденным столом. По разным причинам, которые можно признать довольно уважительными. Но главу семейства эти причины не убеждают. Потому что он, как глава семьи, чувствует, что его большая семья начинает пусть незаметно, но расходиться к разным берегам, рассеиваться по городам, по своим частным заботам, делам, интересам. И это – начало процесса, который ему не нравится. Он бы хотел, чтобы его дети, внуки и правнуки всегда, неукоснительно собирались за рождественским столом все вместе, невзирая ни на какие причины, которых можно найти немало. Собирались вместе, чтобы чувствовать себя одной большой семьей, с единым пульсом, единым дыханием. Чувствовать себя одним целым. Чтобы цепь не порвалась.
Эпилог
Несколько лет назад в администрации села Джигинка родилась идея потихоньку возвращать в Джигинку немцев. Все же нужно признать, что вместе с ними из Джигинки однажды ушло что-то важное. Что-то очень важное. Что? Наверное, ощущение комфортной, надежной, доверительной среды. Словом, было решено создавать благоприятные для возвращения немецких семей условия, привлекательные перспективы. И даже, кажется, несколько семей вернулись. Но вряд ли этот процесс будет набирать обороты. Вряд ли.
Из интервью Александра Рейнгольдовича Штумма
«…Я реалист. И думаю, что возвращение немцев из Германии в Джигинку – утопическая идея. Они уже все устроились там. Пусть не так хорошо, как хотелось бы. Но у них есть стабильность, есть работа, есть гарантии. Нет, возвращаться они не хотят. Хотя от многих приходится слышать, что очень скучают. По Джигинке, по тем временам, по своей жизни здесь. К тому же кто они там, в Германии?.. Я часто задаю себе этот вопрос – кто они в Германии, немцы Джигинки?..»
Из интервью Валентины Владимировны Деулиной
«…Самое интересное, что джигинские немцы в России – немцы, а в Германии – русские. Но возвращаться они не будут. Им в Германии хорошо. Приведу пример: у моей мамы после каторжных работ в трудармии и после жизни в Омской области на спецпоселении есть проблемы с ногами. Так в Германии в доме у брата, где она сейчас живет, продумано все до мелочей. Даже ванна специальная, со специальными приспособлениями, чтобы максимально облегчить для нее все передвижения. Мелочь? Но из таких мелочей состоит наша жизнь. Здесь же отсутствие этих мелочей приводило бы к большим проблемам и неудобствам. А там это норма… Конечно, мамочке лучше там… Нет, не вернутся немцы в Джигинку. К тому же они там, в Германии, свою Джигинку образовали. Они же, как правило, едва ли не на одной улице живут несколькими семьями. Друг к другу в гости ходят, все праздники вместе. Как когда-то в Джигинке…»
Остается только добавить, что в Джигинке сегодня проживают более 4000 человек. Немцев из них – не более 150. Собственно, Джигинка сегодня потихоньку начинает забывать о немецкой страничке своей истории. Село живет своей жизнью, есть серьезные перспективы дальнейшего развития, и новые времена диктуют новые главы ее истории.
Послесловие
Когда семью моего отца выслали в Восточный Казахстан, то была уже глубокая осень. Ни средств, ни времени строить дом уже не было. Первое время они жили в свинарнике, в который их пустили сердобольные местные жители. И параллельно дед строил землянку. Помогали ему только мой отец, которому тогда исполнилось лишь шесть лет, и жена Августина, моя бабушка. Остальных членов семьи, тех, что были повзрослее, братьев и сестер моего отца, отправили в трудовые лагеря.
Строили они ее так: нарубили в лесу хвороста и сделали круглый плетень диаметром метров шесть. Отступив полметра, внутри этого круга они сделали еще один плетеный забор меньшего диаметра. Потом промежуток между двумя этими заборами засыпали землей и плотно ее утрамбовали. Внутри из речных валунов выложили печь с открытым очагом, крышу сделали из жердей, покрытых сверху дерном, мхом и циновками из растущих по берегам речки камыша и осоки. В этой землянке они прожили всю войну.
Как к ним относились? Плохо. Иногда такая голодуха была, что ходили побираться по соседям. Но те неохотно давали милостыню: к зиме 1942-го пошли похоронки, и немцев открыто ненавидели. Да и не было у русских односельчан ничего лишнего, им самим едва хватало, чтобы не умереть от голода.
Дед умер вскоре. И остался отец один с матерью. В нищем алтайском колхозе, затерянном среди бескрайней тайги, в 100 километрах от китайской границы. Климат там суровый: снег сходит в начале мая, а уже к концу сентября начинаются первые метели. Соответственно земледелие там превращается в грустный анекдот, а животноводство таково, что свиньи, например, из колхозного свинарника от бескормицы убегали в тайгу: так больше шансов выжить. Отец рассказывал мне, что их потом иногда встречали в лесу. Это были уже совсем одичавшие, свирепые, покрытые густой щетиной, опасные звери…
Чтобы долго не распространяться, приведу только официальные данные. В результате депортации с 1941 по 1945 год погибло от голода и болезней примерно 40 % всего немецкого населения СССР. Прежде всего дети. По официальной же статистике, депортации были подвергнуты около 1 миллиона советских немцев. Хотя некоторые исследователи говорят о 2,5 миллионов.
Есть такой термин: «фольксдойче». Так в Германии называют людей, имеющих немецкие корни, но родившихся и проживающих не на территории Германии. Народы, среди которых живут фольксдойче, считают их немцами, пришлыми людьми, инородцами. Хотя те живут на этой земле уже зачастую не одну сотню лет и свободно говорят на одном языке с местным населением.
Можно, например, сколько угодно говорить о выдающимся вкладе немцев в историю России, вспомнить и Екатерину Великую (да практически и всех русских царей после нее), фельдмаршалов Миниха и Барклая де Толли, Леонарда Эйлера, Крузенштерна с Беллинсгаузеном, академика Берга…
Да что я, в самом деле! Вот просто алфавитный перечень фамилий, известных всем с детства: Бенкендорф, Беннигсен, Бирон, Блок, Брумель, Брюллов, Витгенштейн, Врангель, Гааз, Герман, Гиппиус, Зорге, Даль, Дельвиг, Дубельт, Клодт, Книппер, Кренкель, Кюхельбекер, Лангемак, Ленц, Литке, Мариенгоф, Мейерхольд, Мекк, Минкус, Нейгауз, Нессельроде, Остерман, Отт, Пален, Пельтцер, Пестель, Плеве, Раушенбах, Ренненкампф, Ридигер, Рихтер, Струве, Тотлебен, Унгерн, Фет, Фонвизин, Цандер, Шехтель, Шлиман, Шмеман, Шмидт, Шнитке, Штакеншнейдер, Штиглиц, Энгельгард…
А ведь за этими фамилиями стоят иногда и два, и три человека, зачастую – целые династии российских немцев. Это я еще далеко не всех вспомнил. А ныне здравствующих (Фрейндлих, Луппиан, Россель, Ригерт, Боос, Греф, Миллер, Кресс…) даже и специально не упомянул. Без этих людей просто невозможно представить себе историю России.
Прибавьте сюда десятки тысяч аптекарей, гимназических учителей и университетских преподавателей, офицеров и генералов, профессоров, врачей, чиновников, журналистов, купцов и фабрикантов, священников… И конечно, больше 2 миллионов крестьян. Тех самых немецких колонистов, которые составляли гордость российского хлебопашества и животноводства…
И тем не менее, по мнению россиян, они инородцы, чужие люди, настоящая родина которых не в России, и они в любой момент могут предать, уехать. Да и вообще, ту, свою историческую родину они только и любят, и ей одной они верны. Даже если зачастую они там никогда и не были и едва говорят по-немецки…
Приехав же в Германию, фольксдойче вдруг обнаруживает, что никакой он не немец, а русский. Что историческая родина, Vaterland, не считает его «лицом немецкой национальности» и что ей он ничуть не дороже турка или вьетнамца. Эта проблема банальна и не стоила бы упоминания. И к ней должен быть готов любой эмигрант. Но я пишу об этом для того, чтобы лишь сказать, что по всему получается, что русский, российский фольксдойче – это отдельный народ, который имеет свою историю, фактически уже никак не связанную ни с немцами Германии, откуда корни этого народа, ни уже и с русскими и, вообще, новой Россией, на территории которой эта история по большей части и разворачивалась.
И, наконец, самое главное. Этого народа больше нет. В течение XX века с этим народом русская и не только русская власти делали столько страшных и нелепых манипуляций, что он весь кончился. Частично – умер от тифа, цинги, был заморен голодом, частично – расстрелян. Зачем? Нет ответа… Спокойные, терпеливые, работящие люди. Законопослушные и позитивные труженики. Начисто лишенные удушающей зависти и бахвальства. Не инфицированные всепожирающей ленью и пьянством. Скромные, бережливые крестьяне, толковые инженеры, пытливые ученые, дисциплинированные солдаты, старательные и аккуратные рабочие… Почему они не пригодились? Теперь уже никто не ответит.
Сейчас значительная часть этого народа уже давно как уехала в Германию и там растворилась в теле «большого народа». Другая (меньшая) его часть осталась в России и ассимилировалась, утратив свою идентичность. Но собственно «российских немцев» как этнической общности, когда были целые деревни, целые немецкие районы – уже нет. И уже никогда не появится…
Таким образом, глядя на историю российских фольксдойче, можно сказать, что мы на их примере видим зарождение народа, его расцвет и исчезновение. Этот народ исчез, как исчезли когда-то древние шумеры, хазары, финикийцы. С той только разницей, что перечисленные народы просуществовали многие века, а иногда и тысячелетия. История же российских фольксдойче была короткой и заняла какие-то 200 лет. Но тем не менее она была. Этот народ существовал. Это мой народ. Я его осколок. Его часть. И пока я еще жив, я должен был сделать такую книгу.
Чему же учит история моего народа? Мне кажется, что эта история (как, может, никакая другая) преподает нам два важных урока.
Первый урок состоит в том, что мы недооцениваем способность людей к самоорганизации. Ведь как же это ясно на примере нашей книги! Если людям не мешать, если дать им жить той жизнью, которую они сами считают правильной, если не соваться без конца к людям со своими «сверхценными» идеями, если не заставлять их строить какие-то умозрительные утопии, не морочить им голову теориями вселенского масштаба и вселенского же идиотизма, если не устраивать им бесконечные децимации, не отправлять их на бессмысленные войны и не обвинять их в несовершенных преступлениях, то люди сами сначала распашут землю, потом соберут урожай, потом построят мельницу и кирпичный завод, разобьют сады, посадят парки, проложат водопровод и канализацию, сделают каменные тротуары. Скинувшись деньгами, сообща наймут архитектора и построят себе храм и школу.
Люди сами создадут себе правила, по которым тот, кто больше работает, – делается богаче, а тот, кто ленив, – беднее. По этим правилам лентяй и пьяница будут нищими, а краснобай и горлопан, бобыль и пройдоха никогда не будет так же уважаем, как молчаливый, спокойный и серьезный глава семьи.
Жизнь по этим правилам никогда не позволит заявить, что отец – старый дурак, а мы, молодежь, теперь будем жить по-другому. Что нужно все отобрать и поделить. И что самое лучшее, что можно сделать с человеком, который с тобой не согласен, – так это его убить, а его детей отправить в детдом.
Жизнь по этим правилам заставит тебя уважать всех, кто рядом с тобой в поте лица зарабатывает свой хлеб. И казака, и горца, и понтийского грека, и армянина. И делить людей лишь по отношению к труду, к детям и старикам, к своим обычаям, а не по крови, цвету глаз и волос.
Наконец, эти правила научат тебя уважать себя и не перекладывать ответственность за себя и свою семью на какого-то далекого вождя, на некое довольно-таки бессмысленное образование под названием «государство». В этих правилах нет места абстрактным идеям типа «величия нации» или «государственной безопасности», нет задач осчастливить человечество или доказать ему свою исключительность и богоизбранность.
История моего народа лучше тысячи теоретических исследований по анархизму показывает, что люди – это не стая диких зверей, готовых перегрызть друг другу горло, а здравомыслящие и созидательные существа, способные самоорганизоваться на основе взаимовыручки и уважения к достоинству другого и к его собственности.
Второй, не менее важный урок состоит в том, что люди могут жить фактически вообще без государства. О, сколько сил положило государство, чтобы вдолбить в головы своих подданных ложь о том, что без него они бы пропали как дети малые! Но эта мысль противоречит реальным фактам: вот вам народ, который жил практически автономно, у него были свои законы, самоуправление и своя земля. Власть практически никак не вмешивалась в его жизнь. Только лишь забирала налоги и призывала юношей в армию. И народ расцвел на своей земле. Он обрел достаток, добился уважения к себе, жил с достоинством и осмысленно.
На примере этого народа видно, насколько верны знаменитые строчки Мандельштама о том, что «власть отвратительна, как руки брадобрея». Власть, государство не принесли этому народу никакой пользы. Государство черпало этот народ полной ложкой, черпало его труд, его имущество, его жизни. И вычерпало его до дна. После, сыто икнув и откинувшись, государство осоловелым взглядом посмотрело на других своих подданных и сказало: ну, вы ж понимаете, у меня не было другого выхода, госбезопасность, то да се… Опять же мы коммунизм строили и мировую революцию готовили. Ну, эта… как там? А, вспомнило: «Лес рубят – щепки летят», во!
Всевозможные государственные вожди разного ранга – от бывшей секретарши Калинина до рейхсканцлера Германии – упражнялись над этим народом, даже порой не подозревая о его существовании. И все, разумеется, для его же пользы… Народ от этой заботы метался как обезумевший, истекая кровью, теряя рассудок, пытаясь спрятаться, и хоронил, хоронил, хоронил… Хоронил своих дочерей и сыновей, хоронил свои мечты, хоронил свое будущее.
Как же все это не нужно! Как бессмысленны и смехотворны все эти теории общественной пользы! Какая эта глупость: «честь нации», «жизненное пространство» или «общенародная собственность» и «построение коммунизма». Вожди и созданные ими государственные институты говорили слова, отдавали приказы, миллионы людей вставали и шли в соответствии с этими приказами куда-то строить, ломать, убивать, погибать…
Потом другие вожди (и опять, как и предыдущие, из самых, разумеется, лучших побуждений) говорили ровно противоположное. И люди опять шли, опять ломали, строили, погибали, убивали… Вожди были уверены, что они правы, что это и есть забота о народе, государстве, о его чести и славе…
В то время как главная забота о народе – ему не мешать! Самое лучшее, что может сделать государство, – это исчезнуть. Я понимаю, что это утопия. Я понимаю, что за тысячелетия существования государств в мире появилось огромное количество нахлебников, которые живут на деньги, которые государства собирают в виде налогов. Содержание этих людей государство ставит себе в заслугу. И мы киваем головами, говорим – да, конечно, это бесспорно. И ни разу мы не задумались, что в немецкой колонии Михаэльсфельд тоже были и школа, и фельдшер с ветеринаром, и церковь с пастором, и старики с детьми. И никакое государство их не содержало и даже не интересовалось ими. И само собой разумелось, что это задача самих крестьян-колонистов. А как же иначе? Разве не дети должны обеспечить родителям спокойную и сытую старость? Разве это не долг родителей вырастить и выучить детей? А как только такую заботу брало на себя государство, так сразу каждый десятый здоровый мужик превращался в счетчика. Счетчика чужого труда…
Уроки, которые дал мой народ за свою историю, они, может, и не такие громкие и яркие. Это, конечно, не Аустерлиц какой-нибудь и не изобретение атомной бомбы. Куда нам до настоящих вершин человеческого гения! Но это вполне себе практические и полезные уроки. И весь мой жизненный опыт лишь доказывает их правильность. Может быть, я и субъективен. Но ведь это же уроки моего народа.