Зодиак: Роман / Стивенсон Нил АСТ Москва 2007 ISBN 5-17-039587-6 Neal Stephenson Zodiac

Нил Стивенсон

Зодиак

Посвящается Эйлин

Вниз по реке, на берегах реки «Чарльз» -
Вот где мой дом.
Здесь я живу, в землях бродяг, влюбленных, воров.
Грязные воды, вас я люблю.
О Бостон, ты мой дом.

«Инмейтс»

1

Роскоммон приехал и перепахал наш огород через час после рассвета – приблизительно в то время, когда я обычно встаю, а он отключается на обочине какой-нибудь бесплатной трассы. У нас с домовладельцем договор: он берет с меня и моих соседей мизерную (по меркам Бостона, вообще никакую) квартплату, а мы взамен позволяем ему вволю грабить нашу экосистему. Год за годом он уничтожает мой огород. Еще, бывает, без предупреждения насылает на дом рабочих, сносит среди ночи стены, отключает воду, пока мы моемся, напускает в подвале невесть какой вони, срубает на дрова клены и вязы и переклеивает обои у нас в комнатах. А после утверждает, что собирается показать наше пристанище новым жильцам, поэтому нам лучше прибраться. Пронто.

В то утро я проснулся под треск, с которым взрывались под колесами его микроавтобуса маленькие, еще зеленые тыковки. Потом, судя по звуку, он сорвал нашу бадминтонную сетку. После его отъезда я встал и вышел купить «Глоуб». Бейсболист Уэйд Боггс только что вывихнул колено, а в Саути на юге Бостона горит отработанное масло с какими-то ПХБ. Полихлорбифенилами то есть.

Когда я вернулся, на плите тлел бекон, наполняя дом полицикличными ароматическими веществами – рискну сказать, это мои любимые канцерогены. У плиты стоял Бартоломью. Пустым взором человека, проснувшегося не по своей воле, он вперился в клип какой-то хеви-метал-группы по телику, а рукой зажимал край надутого мусорного мешка, занимавшего пол кухни. Ну вот, опять мой сосед пользовался закисью азота возле открытого огня – неудивительно, что у него нет бровей. Когда я вошел, он гостеприимно поднял мешок повыше. Обычно я азотом до завтрака не балуюсь, но Барту ни в чем не могу отказать, поэтому взял мешок и изо всех сил вдохнул. Во рту у меня стало сладко, и пять секунд спустя в мозгу взорвался фейерверк в пол-оргазма.

На экране рокеры с пуделиными головами привязывали смазливую девчонку к дээспэшной плите, украшенной пентаграммой. Где-то вдалеке голос Бартоломью произнес:

– «Пойзен Бойзен», старик. Круть.

Поносить общество было еще рановато. Я цапнул пульт от телевизора.

– «Студжес» с Игги Попом пока нет, – предупредил Барт. – Я проверял.

Но я уже переключился на «Дип Чэннел», где пара жующих табак стариканов плавали по нетоксичной речке в каком-то южном штате, показывая, как оживлять коматозную рыбу.

Из той части дома, где жили женщины и ванные были чистыми, появилась Тесс. Мрачно прищурившись на безрадостное утро, она хмуро глянула на наш шкворчащий животный жир и кубический ярд азота и порылась в холодильнике в поисках домашнего йогурта.

– Вы, ребята, со своей дряни когда-нибудь слезете?

– Ты про мясо или про веселящий газ?

– А что из них токсичнее?

– Принцип Сэнгеймона, – возвестил я. – Чем проще молекула, тем лучше наркотик. А значит, самый лучший наркотик – кислород. Всего два атома. За ним следом – закись азота: всего три. Дальше этанол – девять. Ну а потом уже хрень с уймой атомов.

– И что?

– Атомы – как люди. Если соберутся кучей, никогда не знаешь, что выкинут. Насколько я слышал, Тесс, ты направо-налево называешь меня «Гранола Джеймс Бонд».

Тесс только пожала плечами.

– Кто тебе рассказал?

– Стоит придумать хорошую фразу, ее сразу подхватят.

– Я думала, тебе понравится.

– Даже тупица вроде меня способен уловить сарказм.

– И как ты хочешь, чтобы тебя называли?

– Токсичным Человеком-Пауком. Потому что он на мели и никогда не трахается.

Тесс поморщилась, всем своим видом показывая, что для обеих бед есть веская причина. Молчание прервал Барт:

– Вот черт, ты прав. Человек-Паук здоров как бык, а у Джеймса Бонда скорее всего СПИД.

Выйдя во двор, я пошел по следам от шин Роскоммона. Все тыквы погибли, но эти обманки меня мало волновали. Зачем вообще тыквы? Перепачкать оранжевой дрянью весь дом? Все важное – кукуруза и помидоры – росло вдоль заборов или за горами мусора, куда микроавтобусу не добраться.

Мы не спрашивали Роскоммона, можно ли развести огород здесь, на Самом Большом Заднем Дворе Бостона. И все потому, что официально его не существует, а это дает ему право гонять тут на машине. Сады и огороды, знаете ли, положено поливать, а счета за воду включены в нашу номинальную квартплату, поэтому, разбив огород, мы фактически обкрадываем Роскоммона.

Но тут есть почти ярд земли, запрятанный в складку риманова пространства, возникшую от того, что улицы в Брайтоне проложены иррационально. Даже сорняки не научились расти в этой пустыне битого кирпича и бетона. Когда мы развели огород, Бартоломью, Айк и я два дня просеивали их, собирая почву для делянки, а остальное складывая в невысокие курганы. На Самом Большом Заднем Дворе Бостона имелись и другие, рассыпанные в беспорядке горы. Время от времени Роскоммон взрывал очередное свое владение и являлся с наемным грузовиком – через огород, через бадминтонную сетку и по садовой мебели, – чтобы возвести новую.

Я только надеялся, что он не закапывает тут никаких токсичных отходов. Хотелось бы думать, что не в этом причина низкой квартплаты. Ведь будь оно так, мне пришлось бы призвать чуму на его дом, заблокировать его банковские счета, сжечь его деревни, изнасиловать его лошадей и продать его детей в рабство. Короче, подвиги Токсичного Человека-Паука на всю катушку. И тогда я стал бы его альтер эго без гроша за душой – Токсичным Питером Паркером. Мне пришлось бы платить настоящую бостонскую квартплату: тысяча в месяц и никакой площадки для бадминтона.

Питера Паркера укусил радиоактивный паук, и парнишка превратился в Человека-Паука. В обычной жизни он – сущий неудачник: ни денег, ни престижа, ни будущего. Но попробуй тронуть его в темном переулке, и ты труп. Он все спрашивает себя: «Перевешивает ли секундное удовлетворение Человека-Паука все то дерьмо, с которым приходится мириться Питеру Паркеру?» В моем случае ответ – да.

В темные века моей жизни, когда я работал в «Массачусетс Аналитикал Хемикал Системе» («Масс Анальной» для краткости), у меня был обычный «фольксваген»-пикап. Но питерам паркерам мира сего страховка в этом городе не по карману, и теперь я перемещаюсь на велике. Поэтому, заправившись кофе и беконовыми угольками Барта (нет ничего лучше «черного с черным» завтрака!) и прочтя от корки до корки комиксы в «Глоуб», я вскочил в седло моего увенчанного боевыми шрамами внедорожного «стамп-джампера» и покатил на работу.

Позавчера пронесся ураган «Элисон» и притащил с собой адский ливень. На улицах – ветви деревьев и озерца дождевой воды. Мы зовем ее «дождевой» и «водой», но на самом деле это непереработанные нечистоты. Светофор на углу Коммонуэлс-авеню и Чарльзгейт-вест закоротило. В Бостоне это не повод для задушевных статеек в желтой прессе про обычных граждан, которые выходят из машин, лишь бы регулировать движение. Нет, это – предлог ездить как чадская армия. Если двум полосам надо пересечь четыре, надеяться им не на что. Пробка на Коммонуэлс протянулась до самого БУ, или Бостонского университета. Поэтому с полмили я проехал по тротуару и так оказался впереди колонны.

Проблема в том, что если водители двух первых машин недостаточно агрессивны, не важно, насколько круты застрявшие сзади. Вся улица так и будет стоять, пока сообща не выкипит от негодования. Рев гудков тоже ничего не даст, сколько бы усилий ни прилагала сотня водителей.

Когда я добрался до Чарльзгейт, где Коммонуэлс пересекал односторонний четырехполосный поток, то во главе одной полосы обнаружил маломощный пикапчик с мэнскими номерами, за рулем которого сидела мамаша, пытавшаяся присматривать за четырьмя отпрысками, а во главе другой – древний «мерседес» со старушкой, которая выглядела так, словно даже собственного адреса не помнит. И полдюжины велосипедистов, только и ждущих, чтобы настоящий сорвиголова возглавил прорыв.

Пересекая запруженную магистраль, штурмуйте по одной полосе зараз. Выждав, когда в первой появится двадцатифутовый зазор, я в него вклинился. «BMW» передо мной вильнул было на соседнюю полосу, чем вызвал волну вдоль Чарльзгейт, когда десяток машин попытались повторить его маневр. Потом машина завибрировала и остановилась (сработала компьютеризированная система тормозов), и водитель обмяк на гудке.

Следующая полоса далась еще проще: какой-то новичок из Джерси на «камаро» совершил ошибку, притормозив, и я захватил его жизненное пространство. Кретин на «BMW» попробовал вклиниться за мной, но у половины велосипедистов и перечницы на «мерсе» хватило ума двинуть вперед и его заблокировать.

Через десять секунд огромная дыра возникла в третьей полосе, и я метнулся туда прежде, чем «камаро» сообразил что к чему. Я рванул так агрессивно, что какой-то второразрядный клерк-стенографист на «хонде» притормозил на четвертой ровно настолько, чтобы я и ее цапнул. Тут плотину прорвало: чадская армия перешла в наступление и оккупировала перекресток. Надо думать, водители «BMW», «камаро» и «хонды» теперь заглушат моторы и выйдут размяться.

Прохожие и пьянчуги зааплодировали. Юный юрист, едва начавший бриться, но, похоже, уже с шестизначным доходом, обогнал десяток машин, лишь бы крикнуть, опустив верх, дескать, я малый не промах.

– Что-нибудь новенькое скажи, робот ты адский, – бросил я в ответ.

По мосту Массачусетс-авеню я перебрался на противоположный берег Чарльза. На полпути остановился, чтобы ее оглядеть. Реку то есть. Река и гавань – мой хлеб насущный. Ветра особого не было, поэтому я с силой втянул носом воздух, прикидывая, какую дрянь свалили в нее выше по течению прошлой ночью. Согласен, метод примитивный, но так уж вышло, что человеческий нос – исключительно чувствительный прибор. Для некоторых смесей лучшего детектора, чем наш шнобель, просто не придумаешь. Электроника ему в подметки не годится. Например, я много чего могу рассказать про машину, просто понюхав ее выхлоп: насколько хорошо отлажен мотор, есть ли у нее каталитический нейтрализатор выхлопных газов, на каком бензине она работает.

Поэтому время от времени я нюхаю Чарльз, чтобы определить, не упустил ли чего. При длине в тридцать миль у нее ширина и груз токсинов – как у Огайо в Питтсбурге или Кай-яхуги в Кливленде.

Потом я двинул через студенческий городок МТИ, лавируя между умниками с пятидесятидолларовыми учебниками под мышкой. Студенты стали теперь чертовски молодыми. Казалось бы, не так давно я сам ходил в университет по ту сторону реки и этих троллей считал сверстниками и соперниками. А сейчас мне их просто жалко. И им меня, наверное, тоже. По внешним меркам я – из отбросов общества. На прошлой неделе я был на вечеринке бостонских яппи, не новомодных, а настоящих, и все они жаловались на попрошаек, ошиваюшихся на Коммой, мол, какие они стали агрессивные. Сам я ничего подобного не заметил, ведь ко мне никто не приставал. А потом вдруг понял почему: потому что я сам на них похож. Джинсы с прорехами на коленях. Кеды с дырами, протертыми необрезанными ногтями на больших пальцах. Футболки, длинные майки и фланелевые рубахи в несколько слоев, чтобы регулировать температуру тела. Растрепанные светлые волосы, подстригаемые…ну, раз в год. Бесформенная рыжеватая борода, подстригаемая или сбриваемая…ну, два раза в год. Не слишком толстый, но наделенный зрелыми округлостями человека, живущего на дешевом крепленом вине и плюшках. Никакого портфеля, манера бесцельно глазеть по сторонам и нюхать реку.

К тому же, хотя велосипед у меня хорош, я заранее полил его из баллончика дешевой золотой краской, чтобы он не выглядел таким уж приличным. Даже замок казался дерьмовеньким: «криптонитовый» и весь в царапинах от кусачек. В прошлом году мы повесили его на ворота токсичной свалки, и владельцы пытались попасть на свой объект, использовав не те инструменты.

В Калифорнии я сошел бы за хакера, направляющегося в какую-нибудь хай-тек-компанию, но в Массачусетсе даже хакеры носят рубашки на пуговицах. Я катил через территорию хакеров, мимо череды хай-тек-магазинчиков, присосавшихся к МТИ, и, наконец, выехал на площадь, где у моей организации был местный офис.

«ЭООС». «Экстремисты охраны окружающей среды». Прошу прощения: «ЭООС Интернешнл». Меня держат на ставке профессионального мучителя: это врожденный талант, которым я пользуюсь со второго класса школы, с тех нор как сообразил, как фонариком довести до мигрени училку. Я мог бы привести и другие примеры, устроить вам экскурсию по галерее сломленных и разъяренных начальников всех мастей, которые за прошедшие годы пытались учить меня, направлять, воспитывать или подавлять, но будет слишком уж похоже на хвастовство. Я не так уж горжусь своими умениями. Но деньги за это беру.

Велосипед я втащил на четвертый этаж – надо же делать зарядку. Проемы под ступеньками были заклеены стикерами «ЭООС», чтобы в шести футах у тебя перед глазами всегда маячила фраза «СПАСИ КИТОВ!» и что-нибудь про «ДЕТЕНЫШЕЙ ТЮЛЕНЕЙ». К тому времени когда посетитель добирался до четвертого этажа, у него развивалась одышка, а мозги были безнадежно промыты. Приковав велосипед к батарее (на всякий случай), я вошел внутрь.

В приемной командовала Триша. Она у нас с приветом, зато милая, имеет довольно странное представление о телефонном этикете и считает, что я «в порядке».

– Вот черт, – приветствовала меня она.

– Что?

– Ты просто не поверишь.

– Во что?

– Вторая машина.

– Фургон?

– Ага. Уэймен.

– Худо?

– Пока неизвестно. Он все еще на обочине.

Я предположил, что машина в лепешку и что Уэймена теперь уволят или, во всяком случае, задвинут на такое место, где он даже близко к машине «ЭООС» не подойдет. Всего три дня назад он поехал на «субару» за изолентой и на парковке размером не больше теннисного корта умудрился так врезаться в бетонное основание фонаря, что безнадежно раскурочил машину. Его пятнадцатиминутное объяснение было серьезным, но путаным, а когда я попросил рассказать, как было дело, он обвинил меня в линейном мышлении.

А теперь он угробил наше последнее дерьмопластовое средство передвижения. Головной офис скорее всего про это узнает. Я почти пожалел Уэймена.

– Как?

– Ему кажется, он включил заднюю передачу на автостраде.

– Зачем? Там же автоматическая коробка передач.

– Он любит думать своим умом.

– И где он?

– Кто знает? Наверное, боится возвращаться.

– Нет. Ты бы побоялась. Я – возможно. Но не Уэймен. Знаешь, что он бы сделал? Он явился бы ясный как солнышко и попросил ключи от «омни».

По счастью, я собрал и расплющил все ключи от «омни», кроме моих собственных. И всякий раз, оставляя машину, поднимал капот, выдергивал и забирал с собой высоковольтный провод с катушки зажигания.

Можно подумать, что отсутствие провода и даже ключей не помешает завести машину членам ударной группы «ЭООС», этим Асам Хитрости и Бичу Промышленности. Разве не они собственными силами организовали вторжение в Советский Союз? Разве не они проникли на якобы аварийный, строго охраняемый корабль в амстердамском порту? Разве не они носятся по океанским волнам на мощных «Зодиаках», держащихся на жвачке и заколках для волос, и приходят на выручку несчастным морским млекопитающим?

Ну, иногда они все это делают, но необходимыми умениями обладает лишь небольшая горстка, и в северо-восточном отделении я один такой. Остальные (вроде Уэймена), как правило, бывшие филологи, впадающие в истерическую немощь при виде штуковин с движущимися деталями. Заговори с ними про клапана или сальники, и они споют тебе песнь протеста. Выдергивание провода из «омни» для них – черная магия.

– Кстати, тебе трижды звонили из «Фотекса». Там очень хотят с тобой поговорить.

– О чем?

– Какой-то тип желает знать, следует ли им сегодня закрывать фабрику.

Днем раньше, разговаривая с каким-то умником из корпорации «Фотекс», я пробормотал что-то про закрытие. На самом деле завтра я собирался в Нью-Джерси закрывать совсем других, поэтому «Фотекс» мог вволю сбрасывать в Бостонскую гавань фенолы, ацетон, фталаты, различные растворители, медь, серебро, ртуть и цинк – во всяком случае, до моего возвращения.

– Скажи, что я в Джерси.

Пусть себе гадают, у «Фотекса» там тоже заводы есть.

Я пошел к себе в кабинет – для этого пришлось пересечь похожее на ангар помещение, где большинство эоосовцев сидели среди незаконченных транспарантов и сломанных запчастей для «Зодиаков», пили травяной чай и разговаривали по телефону.

– Пятьсот единиц на миллион нам подойдет.

– Только не на оборот кулинарного раздела.

– А в дельтах рек они водятся?

Я не принадлежал к ветеранам «ЭООС», которые начинали с распыления оранжевой краски на мертвых детенышей тюленей в Ньюфаундленде. Я начал подрабатывать здесь, еще когда ишачил в «Масс Анальной». Однажды я случайно раскопал для «ЭООС» большое дело как раз перед тем, как мой босс сообразил, какой огромной занозой в заднице я оказался. «Масс Анальная» меня вышвырнула, «ЭООС» наняла. Моя зарплата уменьшилась вдвое, а язва желудка испарилась: я снова могу лопать жареные луковые кольца в фешенебельном «Международном блинном доме», но теперь они мне не по карману.

В «Масс Анальной» мне полагалось разбираться со всем, что бы на нас ни сваливалось. Иногда это был настоящий промышленный шпионаж (препарировать кроссовки, чтобы посмотреть, какие клеи в них использованы), но в основном моя работа сводилась к анализу воды из-под крана для нервных яппи, которые переезжают в центр города, или встречам с представителями «зеленых», которые не желают пичкать ни своих младенцев ароматизированным углеводородом, ни свои «саабы» – бензином из универсама «От семи до одиннадцати». Но – долго ли, коротко ли – однажды в «Масс Анальную» явился тип в тренировках и майке, и его отправили ко мне – ко мне отправляли всех, у кого не было делового костюма в полоску. Тип размахивал пустым пакетом из-под хрустящих палочек «Доритос», и на мгновение я испугался, что он потребует проверить их на предмет диоксинов или еще какой анафемы здорового питания. Но он увидел выражение моего лица: вид у меня, наверное, был скептический и раздраженный. Скорее всего я выглядел сущим занудой-бюрократом.

– Извините за пакет. Ничего другого на беговой дорожке не нашлось.

– Что в нем?

– Не знаю.

Предсказуемый ответ.

– А приблизительно сказать можете?

– Земля. Но очень странная.

Взяв пакет, я опрокинул его на «Глоуб», развернутую на странице комиксов. Я люблю комиксы, смеюсь вслух, когда их читаю, и меня считают недалеким. Бегун издал фыркающий смешок, будто не мог поверить, что именно так я провожу химический анализ. Конечно, гораздо внушительнее класть образчик в стерильную колбу, но намного быстрее – рассыпать его по «Человеку-Пауку» или «Булм-каунти». Вынув изо рта зубочистку, я начал расковыривать мелкие катышки.

Но занимался я этим лишь для виду, поскольку сразу понял, что в них дурного. Земля была зеленой, а еще пурпурной, красной и голубой. Это бегун сам видел, не знал лишь, почему она такая, а вот я без труда догадался: контаминация тяжелыми металлами, по-настоящему серьезным дерьмом, из которого делают красители.

– Вы что, бегаете по свалкам промышленных отходов? – поинтересовался я.

– Значит, эта хрень опасна?

– Конечно. Тяжелые металлы. Видите этот желтый комок? Скорее всего кадмий. Так вот, однажды, во время Первой мировой кадмий испробовали как отравляющий газ. Он испаряется при очень низких температурах – шестьсот – семьсот градусов. Подопытных заставляли вдыхать пары.

– И что от него бывает?

– Гангрена мошонки.

Судорожно вздохнув, бегун убрал свою подальше от моего стола. Одна из проблем общения со мной в том, что любую тему я могу превратить в страшилку про токсины. Я потерял работу и двух подружек, в неподходящий момент зачитав вслух и снабдив своими комментариями список ингредиентов на наклейке.

– Где?

– Суитвейл-колледж. Прямо в кампусе. Там есть небольшой лесок, и пруд, и беговая дорожка.

Я, выпускник Бостонского университета, попытался вообразить себе картину: студенческий городок, где есть деревья и пруды.

– Там все таких цветов, – продолжал тип. – Земля, пруд, вообще все.

– Так раскрашено?

– Сущая психоделика.

В силу образования я давно отказался от психоделиков, исходя из того, что они идут вразрез с Принципом Сэнгеймона. Но понял, что он имеет в виду.

На следующий день я сел на велосипед, поехал в Суитвейл, и – будь я проклят! – он был прав. На краю кампуса действительно оказался хилый лесок, вклинившийся в треугольник между дорогими кварталами вокруг Коммонуэлс. Им редко пользовались. И, вероятно, к лучшему, поскольку место вокруг прудика представляло собой клоаку тяжелого металла, и я не хеви-метал имею в виду. Тут были радужные пятна чего-то, похожего на воду с бензином, и не только на поверхности. Краски кружили до самого дна. И такие же я увидел на земле. Краски были разные и – прошу прощения, если тут повторюсь – все от веществ, вызывающих рак.

Из курса физической географии в Бостонском университете я чертовски хорошо знал, что этот прудик искусственный. Вопрос заключался лишь в том, что тут было раньше.

Выяснение этого стало моим первым расследованием в роли токсического детектива, и затруднили его лишь мои собственные неловкость и неумелое копание в городской библиотеке. Я бросился в ноги Эсмеральде, библиотекарше-негритянке, которой было между девяноста и ста годами и которая под монументальной прической хранила все знания мира – или, во всяком случае, умение их отыскать. Она раскопала мне кое-какие старые муниципальные документы. И вот пожалуйста, на рубеже веков в этом месте процветал завод по изготовлению красок. Когда его прикрыли, владелец подарил землю колледжу. Хорошенький подарок – квадратная миля яда.

Я позвонил в «ЭООС», остальное – история: статьи в газетах, репортажи по телевидению (которые не слишком хорошо смотрелись на моем черно-белом телевизоре), попытки очистки земли на федеральном и местном уровне и целая лавина судебных исков. Две недели спустя ребята из «ЭООС» попросили проанализировать для них кое-какую воду. Через месяц я уже приковал себя к цистерне с промышленными отходами на ступенях здания Сената, а через полгода стал Координатором «ЭООС Интернешнл» по токсикологии на северо-востоке.

Кабинет у меня размером с ящик для пианино, но все-таки отдельный. Я хотел поставить себе компьютер, а ни один из боссов «ЭООС» не рискнул бы сидеть в комнате с этим аппаратом. Компьютеры нуждаются в трансформаторах, а в некоторых есть ПХБ, которые любят испаряться и выползать из вентиляционных отверстий, провоцируя выкидыши и прочие неблагие знамения. Начальство отдало мне свой кабинет и перебралось в общий «ангар».

Но те же самые люди и глазом не моргнули, когда наш «офис-менеджер» Гомес взялся красить стены. А ведь тем самым они подверглись воздействию токсичных испарений в миллион раз более концентрированных, чем те, какие исходят из моего компа. Но этого они не заметили, потому что привыкли к краске. Люди то и дело что-нибудь красят. А еще распыляют всякую дрянь себе под мышками или заливают в свои бензобаки. Гомес хотел и мой кабинет покрасить, но я его не пустил.

Вечно бдительная Эсмеральда прислала мне пачку смазанных ксерокопий из архива микрофишей. Это были статьи в «Республиканском маяке» из Блю-Киллс, маленького городка на побережье Нью-Джерси, на который вскоре обрушится бич моего гнева. В таких газетах до сих пор печатают полнополосные комиксы про Дениса-бесенка.

Все статьи были из раздела «Спорт и активный отдых». Читай: «Охота и рыбалка», которыми занимаются под открытым небом, а это и есть окружающая среда. Вот почему новости окружающей среды всегда следует искать в разделе «Активный отдых».

Эсмеральда нашла четыре разные статьи, написанные разными репортерами (особого сотрудника у них в редакции нет – не такая уж важная тема) на приблизительно природоохранные темы. Местная свалка, с которой мусор попадает в дельту реки. Проект трассы, которая прикончит заболоченную пойму. Загадочная пленка чего-то липкого на воде. Обеспокоенность токсичными отходами, возможно, поступающими с завода на окраине городка, которым заправляет крупная корпорация – назовем ее «Швейцарские Сволочи». Наряду с «Бостонскими Прохвостами», «Королями Напалма», «Властелинами Плутония», «Индийцами-Убийцами», «Выжигателями Легких», «Гадами из Буффалло» и «Рвачами с Рейна» это один из самых больших химических концернов на некой планете, третьей по счету от одной средненькой звезды в ничем не примечательной галактике, названной в честь шоколадного батончика.

Все статьи были на две с половиной тысячи слов и написаны в одном стиле. Очевидно, редактор «Республиканского маяка» правил железной рукой. Местных жителей в газете почему-то называли «блукерами». Сложносочиненные предложения не приветствовались, зато скрупулезно соблюдались инверсии и обратный порядок слов. Чинуш из пиар-отдела «Швейцарских Сволочей» старомодно именовали авторитетными «лицами», а не современно и более привлекательно «источниками».

Беспокоило меня лишь одно: а вдруг редактор настолько стар и дряхл, что уже почил на рабочем месте или, того пуще, ушел на пенсию. С другой стороны, он казался закоренелым «спортсменом», а эти типы традиционно живучи – если только не проводят слишком много времени, продираясь через токсичные болота. Привычная к моим методам Эсмеральда прислала ксерокопию выходных данных из последнего номера. Никаких перемен там не наблюдалось. За «Спорт и активный отдых» отвечал Эверетт «Рыжий» Грутен, а редактором спортивной странички был Олвин Голдберг.

Вероятно, из моего офиса раздался пронзительный смех, потому что, бросив трубку на пиар-директора «Фотекса», Триша крикнула:

– С.Т., что ты там делаешь?

Позвонив в цветочный магазинчик, я попросил послать Эсмеральде «обычное», потом включил мою старую ПХБ-испускалку и прошерстил файлы на кодовые слова: «дельты рек», «популяции водной дичи», «влияние органических растворителей». Это были старые газетные заметки, которые я написал давным-давно. По большей части они относились к обзорам «Федерального агентства по охране окружающей среды» или его и моим последним исследованиям. Время от времени в них цитировался «источник» в «ЭООС Интернешнл», известной на всю страну организации «зеленых», – как правило, ваш покорный слуга. Я запустил функцию «поиск-замена», чтобы поменять «источник» на «авторитетное лицо».

Потом открыл свой пресс-релиз о том, что именно «Швейцарские Сволочи» сбрасывают в воды Блю-Киллс и что мы с газовым хроматографом обнаружили во время моей последней туда поездки. Вставил это в середину заметки, а потом придумал лихую завлекалочку без мудреных слов и союзов, где утверждал, что «спортсмены-блукеры», возможно, станут первыми, кто на собственной шкуре испытает последствия «выброса токсичных отходов» с незаконной свалки «Швейцарских Сволочей». Изменил порядок слов и получил в результате две тысячи триста пятьдесят слов. Добавил последний абзац, непритязательный замковый камень к пирамиде, упомянув, что не сегодня-завтра в Блю-Киллс могут объявиться представители известной организации природоохранной «ЭООС».

Затем я открыл принтер и вставил «ромашку» со шрифтом, который вышел из моды еще в тридцатых. Распечатал статью на дешевой бумаге, вложил в конверте несколькими стандартными фотографиями «ЭООС» (дохлые рыбины и двухголовые утки), подходящими под ширину колонки в «Республиканском маяке». И отправил все «федеральным экспрессом» некоему Рыжему Грутену на домашний адрес – почему-то у меня возникло подозрение, что он не слишком часто заглядывает в редакцию.

2

Позвонил Уэймен. Наш Уэймен, Уничтожитель Машин. Хотел ключи от «омни», чтобы поехать в Эри, штат Пенсильвания, к своей подружке, которая как раз собирается в Никарагуа. Матерь Божья, она же может попасть на штыки контрас, и он никогда больше ее не увидит.

– Где фургон, Уэймен?

– Не скажу, пока не дашь ключи от «омни».

Бросив трубку, я позвонил в транспортную полицию, где мне сказали: на обочине возле моста через Эверетт, на парковом шоссе Ривер-Бич. В любой момент его оттащат эвакуатором. Когда меня попросили назваться, я отключился, схватил ящик с инструментами и взял ноги в руки.

Услышав, как о стенки ящика бьются гаечные ключи, Гомес запустил половиной цельнозернового круассана в мусорную корзину для «некомпостного, неперерабатываемого» (где ему было самое место) и перехватил меня на лестничной площадке.

– Есть работенка?

– Ага. Поехали.

Множество людей просто обожают «ЭООС». Одна милая леди подарила нам машину. На самом деле она сделала даже больше. В Массачусетсе, где стоимость страховки иногда переваливает за тысячу в год, она дала нам «омни» взаймы, безо всяких условий, и сама платила страховые взносы. Мы даже не знали ее имени.

Обычный «омни» – полное дерьмо: пластмассовая коробка на колесах с мотором 1,6 литра. Но если сумма на ценнике будет побольше, можно получить «Омни НКО» с аэродинамичным тюнингом и 2,2 литра, а еще за пару сотен сверху – «НКО Турбо», у которого есть все то же самое плюс турбокомпрессор. Кстати, сокращение «НКО» означает «Несется как ошпаренная». Ей-богу, не вру. Когда вентилятор ревет, мотор выжимает почти столько же, сколько маленький «V8». Прибавьте сюда широкие высокоскоростные шины, и получите «порше» для бедных, самое смертоносное оружие, когда-либо разработанное для транспортных войн Бостона. Конечно, можно потратить втрое больше и получить машину, которая ездит чуть быстрее, но – серьезно – кто станет уродовать такую дорогую тачку? Кто рискнет помять ее или поцарапать? А на «омни» всем начхать.

Я поставил на место провод (Гомес оценил уловку и недвусмысленно дал мне это понять), и мы тронулись. Но прежде понадобилось выгрузить из багажника уйму хлама, чтобы освободить место для того, что мы снимем с фургона. Например, пришлось расстаться с двумя контейнерами гидроцемента. Если по дороге в Эверетт я испытаю настоятельную потребность забить какую-нибудь трубу, мне придется удовлетворить ее позднее. Еще за борт отправились длинный и толстый рулон нейлона для транспарантов, веревка для спуска по стенам и моток кабеля, запасной бензобак для подвесного мотора, насос для надувания «Зодиака» и переносная химическая лаборатория. Лэптоп, чтобы входить в базы данных «ЭООС Интернешнл». Газовый хроматограф за пять штук баксов. Мои большие магниты. «Доспех Дарта Вейдера». Чтобы не тащить на четвертый этаж, мы сложили все в багажник Гомесовой «импалы».

Гомеса мы наняли после того, как я неумышленно лишил его предыдущей работы – места низкооплачиваемого охранника в одном правительственном офисном здании. К несчастью для людей его профессии, я зарабатываю на жизнь тем, что выставляю их идиотами. Мы несколько недель пытались договориться о встрече с большой шишкой в агентстве по охране окружающей среды нашего штата, но письма «ЭООС» оставались без ответа. Незадолго до Рождества я нарядился Сайта Клаусом, а Триша и Дебби (одна из наших стажерок) – эльфами. Я состряпал поддельное удостоверение личности, снабдив его размытой фотографией святого Ника и адресом на Северном полюсе, подложил подушку в виде живота, затолкал под одежку наволочку с листовками «ЭООС», и мы на всех парусах проскочили мимо Гомеса. Он, наверное, и впрямь преисполнился тогда духом Рождества. Мы взяли штурмом стол унтергруппен-секретарши, которая отправила нас к обергруппен-секретарше, оттуда – еще на три этажа выше к штурмбанн-секретарше, а затем еще на десять – к Тельме, штурмбаннобергруп-пенфюрер-секретарше, и несчастная дамочка даже глазом не моргнула. Она привела нас в кабинет Корригана, место, куда мы три месяца пытались проникнуть, не получая в ответ даже злобной отписки.

– Хо-хо-хо! – изобразил я положенный смех, надо отметить, совершенно искренний.

– А, Санта Клаус! – отозвался бедный недотепа Корриган. – Что ты нам принес?

– У меня сюрприз для одного непослушного мальчика! Хо-хо-хо!

Углом глаза я увидел, как по коридору шарят лучи мини-софитов – это мимо пустующего стола Тельмы ворвалась группа «Канала 5».

– Какой сюрприз? – неосторожно спросил он.

Вытащив свою наволочку, я обрушил на него метель пропаганды в тот самый момент, когда телеоператор взял его на мушку объектива. Мы не только уломали его на встречу, но и добились разрешения показать ее в эфире – единственный способ заставить официально уполномоченного защитника окружающей среды сдержать свое слово. С тех пор Корриган меня невзлюбил, зато Тельма присылает на Рождество поздравительные открытки.

Как бы то ни было, Гомеса уволили за то, что он проглядел мои поддельные документы. В конечном итоге мы стали давать ему мелкую работу по офису. Ничего противозаконного. Когда требовалось найти, что бы отремонтировать или подкрасить, он оказался исключительно предприимчивым. Глядя, как он выискивает расшатавшиеся половицы или облупившуюся краску, воочию видишь свободное предпринимательство в действии. В целом сродни моей собственной работе.

Фургон стоял там, где Уэймен его оставил: в самом грязном, опасном и криминальном районе города. Я говорю не про торговцев крэком, многоквартирные трущобы, национальные и прочие меньшинства. Здесь вам не Роксбери, нет, это – зона по берегам реки Мистик, где расположена большая часть тяжелой промышленности Новой Англии. Она поделена пополам между Эвереттом и Чарльзтауном. Я тут много времени провожу. Большинство «речек», впадающих в Мистик, – дренажные канавы длиной не больше пары миль, и у этих «водоемов» собираются помочиться Отравители Нации. На своем «Зодиаке» я посещал их лично, нюхал их желтые, бурые, белые и красные воды, прикидывая, из чего они состоят.

Следы Уэймена уходили через отмель вдоль Эверетта и дальше к переулку, который вывел бы его к телефонной будке. Название переулка я и так знал: Щелочная улица. Мы даже разглядели место, где Уэимен, наверное, уловил какой-то запашок или подошел достаточно близко, чтобы прочесть название улицы, а после развернулся и бегом бросился на нетоксичную обочину, чтобы как одержимый вытирать подошвы «рибоков» о сухостой. Там его подобрала какая-то машина.

Гомес освежевывал фургон приблизительно так же, как индейцы-сиу демонтировали бы бизона. Я лишь сосредоточился на том, чтобы снять колеса – те самые новенькие шины с радиальным кордом за шестьсот долларов, которые Уэймен собирался бросить – хорошенький подарок от «ЭООС» какой-нибудь случайной свалке. Еще я позаботился забрать люкоподъемник для канализационных колодцев, ведь для меня он – как связка ключей для смотрителя здания. Гомес снял аккумулятор, трамблер и кассетный магнитофон, забрал искусственную шкуру с сиденья, домкрат, полканистры машинного масла «Рей-Льюб», запасной ремень вентилятора, генератор и три галлона бензина. Он уже собирался вывернуть стартер, когда я официально констатировал смерть фургона.

Мы сняли номера, чтобы доказать страховой компании, что больше на нем не ездим, а после я забрал из бардачка «термит». Всегда полезно держать его под рукой на случай, если понадобится приварить друг к другу две шпалы. Серийный номер фургона был выбит на моторе, подвеске и в трех местах на кузове – списав его, я положил на все немного «термита» и поджег от сигары. Эта смесь порошка алюминия с оксидом железа дает такой жар, что мгновенно расплавляет любой материал. Боевик мафии срезал бы подушечки пальцев с трупа жертвы.

Идентификационные номера еще дымились, когда мы сели в «омни». И тут же за нами притормозила еще машина: «бронко II» с щетиной антенн и мигалкой на крыше.

– Гребаные охранники! – выругался Гомес. – Под копов выделываются.

Сам будучи когда-то таковым, он проникся нелепостью такой затеи.

Выйдя из машины, я вернулся назад, чтобы прочесть надпись на дверце «бронко»: «СЛУЖБА БЕЗОПАСНОСТИ "БАСКО"». «Баско» я хорошо знал. Этой компании принадлежали большая часть земли по обоим берегам Эверетт и участки вдоль Щелочной улицы. Да что там, если ступить с обочины шоссе, окажешься на их территории. А после твои ботинки растворятся.

– Доброе утро, – сказал «наемный коп», который, как и Гомес, был молодым и худощавым. Начальственного живота истинных бостонских полицейских у этих никогда не бывает.

– Доброе, – отозвался я тоном очень спешащего человека. – Что-то случилось?

Он смотрел на мою фотку в папке, слишком уж похожей на досье. Еще там было изображение моего босса и одного идиота по имени Дэн Смирнофф. Да, и типа, которого я уже давно не видел, скрывающегося от закона малого по фамилии Бун.

– Сэнгеймон Тейлор?

– У вас есть ордер? Ха, а вы ведь не настоящий полицейский, верно?

– У нас есть свидетели. Несколько наших ребят из охраны наблюдали за вами из главного здания. Так вот, этот фургон нам известен.

– Я сразу понял, что мы закадычные друзья.

– Ага. Мы опознали его, когда он остановился тут вчера вечером. А потом наблюдали за тем, как вы снимаете с него все, что возможно. Даже серийный номер уничтожили, а?

– Послушайте. Чем меня доставать, просто пойдите к своему боссу и скажите «рН». Только это одно слово.

– «рН»? Разве это не то, что в шампуни кладут?

– Почти. Скажите ему «рН тринадцать». И ради собственного же блага поищите другую работу. Да, и когда будете патрулировать территорию, не заходите на отмель. Поняли? Там опасно.

– Ага. – Мое предостережение очень его повеселило. – Там водятся страшные преступники.

– Вот именно. Совет директоров «Баско». Семейство Плеши. Не дайте им себя убить.

Когда я вернулся в «омни», Гомес спросил:

– Что ты ему сказал?

– рН. Я был тут на прошлой неделе и замерил у них рН. Было тринадцать.

– Ну и?

– Так ведь лицензия у них только на восемь. Это значит, они сбрасывают в реку дрянь, у которой концентрация вдвое больше предельно допустимой.

– Вот черт! – возмутился Гомес. Еще одно очко в его пользу: ему никогда не бывало скучно.

А ведь я даже не сказал ему всей правды. На самом деле дрянь, извергавшаяся из трубы «Баско», была в сотни тысяч раз более концентрированной, чем разрешено законом. Разница между рН 13 и рН 8 – пять, а это значит, что рН 13 – это десять в пятой степени, то есть щелочи там в сто тысяч раз больше, чем в рН 8. Такое случается сплошь и рядом. Назови людям большие цифры, и, сколько бы дипломов ты ни повесил на стену, они отмахнутся от тебя как от дешевого паникера. Трудно даже заставить людей поверить, как часто нарушаются законы об охране окружающей среды. Но если я говорю «вдвое больше предельно допустимой концентрации», они могут возмущаться без опаски.

3

Я попросил Гомеса высадить меня на Гарвард-сквер, где собирался встретиться за ленчем из зернового пирожка и тофу с репортером из «Уикли». Выбросив перед входом сигару, я вошел в отделанное светлой сосной сумасбродно дорогое заведение, стоявшее чуть в стороне от площади, улыбнулся в возмущенную физиономию менеджера и, наконец, отыскал взглядом сидевшую в дальнем углу Ребекку.

– Как поживает Гранола Джеймс Бонд?

Я едва не разразился тирадой про Токсического Человека-Паука, но тут вспомнил, что кое-кто мной искренне восхищается (Ребекка из их числа) и что именно восхищению и легендам про Джеймса Бонда мы обязаны бесплатными машинами и анонимными звонками о токсинах в воде и почве. Поэтому я спустил ей вопрос. Ребекка выбрала самое солнечное местечко в зале, и от яркого света ее зеленые глаза горели как сигнал светофора, а с кожи поднимались ароматические масла духов. Мы с ней пару раз забирались в спальник, и от того факта, что в скором будущем повторение не предвидится, она становилась в сто тысяч раз – ух! – вдвое красивее. Чтобы отвлечься, я прорычал официанту что-то про пиво и сел.

– У нас есть…– начал официант и сделал ужасающе глубокий вздох.

– «Джинси Крим эль».

– Этого нет, сэр.

– «Бекс». – Потому что, по моим прикидкам, платить Ребекке.

– Фирменное здесь – газированная минералка с лимоном, – сказала Ребекка.

– Мне нужно прополоскать рот после Эверетта.

– Был там на своем «зоде»?

– Для тебя он «Зодиак». Ответ – «нет», не был.

Мы всегда начинаем разговор с обмена пустыми колкостями. Ребекка работает в отделе политических новостей и полжизни проводит, разговаривая с косноязычными и сладкоречивыми. Общение с человеком, способным сказать «хрен» в диктофон, действует на нее как таблетка бензедрина. А еще подспудный флирт («Эй, а помнишь?» – «Да, помню». – «Неплохо было?» – «Ага».).

– Как продвигается «Проект омар»?

– Ухты, подготовилась к интервью. Проект в порядке. Как газета?

– Как обычно. Гражданская война, мятеж, финансовый кризис. Но все читают рецензии на новые фильмы.

– Вместо твоих репортажей?

– Зависит от того, что я раскопаю.

– И что на сей раз?

Улыбнувшись, она подалась вперед и хитренько глянула на меня.

– Плеши выставил свою кандидатуру.

– Который из них?

– Большой Плеши.

– Подхалим?

– Ага, он метит в президенты.

– Вот черт. Конец ленча. Есть расхотелось.

– Так и знала, что тебя это порадует.

– А как же «Баско»? Разве ему не придется перевести компанию в «слепой траст»?

– Уже сделано. Как еще, по-твоему, я узнала, что он выставил свою кандидатуру? У меня есть знакомые в его банке.

Семья Плеши заправляла «Баско» (она и основала компанию) и потому являлась Загрязнителем номер один Бостонской гавани, Отравителем Вьетнама, Авангардом движения за токсичные отходы. Уже несколько лет я пытался объяснить разным ее представителям, насколько глубоко они увязли в дерьме, иногда даже забивал трубы с заводов гидроцементом, чтобы до них дошли мои слова.

В этом году главным Плеши был Олвин, он же Подхалим, важный член команды правительственных экспертов и гениев внешней политики, которые добились для нас победы во Вьетнаме.

Ребекка показала мне образчики творчества его писак: «Многие поборники защиты окружающей среды излишне остро отреагировали на присутствие этих соединений (не химикатов, не токсичных отходов, а «соединений»!)… но что такое, по сути, единица на миллион?» Далее следовал рисунок с изображением капли из пипетки, полной «соединений», которая падает в железнодорожную цистерну чистой воды.

– Ага. Обрабатывают зрителя ТКЭП. Капля в цистерне. Подумаешь, важность! Но можно и иначе повернуть: футбольное поле – это площадка – в сколько? – в сорок пять тысяч квадратных футов? У банановой кожуры площадь, скажем, одна десятая квадратного фута. Значит, «объем» банановой кожуры, брошенной на футбольное поле, – каких-то пара единиц на миллион. Но если форвард поскользнется на банановой кожуре под конец матча…

– ТКЭП?

– Разве я тебе про него не рассказывал?

– Объясни.

– Сокращенное «точка в конце этого предложения». Помнишь в школьных брошюрах по гигиене говорилось, что «у жителей города размером с Даллас можно вызвать галлюцинации каплей ЛСД размером не больше точки в конце этого предложения». Ее проще себе представить, чем, скажем, микрограммы.

– А при чем тут футбол?

– Мое дело – пытаться объяснить научные идеи среднему любителю пива, так? Этот средний Джо или Гарри, возможно, заучил свод правил НФЛ, но не понимает, что такое ПХБ и не отличит микрограмм от минета. Я говорю ему, что микрограмм приблизительно равен одной ТКЭП. Единица на миллион – это капля в железнодорожной цистерне, – вот что твердят химические компании, чтобы заморочить нашему Джо голову. Если выложить нос к хвосту всех детенышей тюленей, убитых в этом году, хватит на сотню футбольных полей. Слезы, пролитые их мамами, заполнят железнодорожную цистерну. Сбрасываемые в Бостонскую гавань непереработанные отходы могут еженедельно заполнять по стадиону.

– Дэн Смирнофф сказал, вы теперь работаете вместе. Сколько-то пива попало мне в носоглотку. Надо отдать должное Ребекке: она умеет строить разговор.

Смирнофф и был истинной его причиной, а ерунде про Плеши и цистерну лишь полагалось развязать мне язык. Когда я увлекусь тирадой про ТКЭП, самое время будет дать мне под дых. Сколько раз я потчевал Ребекку «моей фирменной»? Два или три как минимум. Я люблю хорошие байки. Люблю повторять их по многу раз. Но Ребекка давно просекла: раскрути С.Т. на разговор про пипетки и цистерны, и он как с цепи сорвется. Как только я разойдусь про токсины, мне, «тепленькому», можно подбросить заковыристый вопрос, проследить реакцию по моей волосатой и исключительно выразительной физии и мельком увидеть правду. Или понять, обоснованы ли худшие ее подозрения.

– Смирнофф – один из тех, с кем мне приходится контактировать. Как охраннику в тюрьме – с педофилами-насильниками.

– Ты к этой категории его относишь?

– Нет, он недостаточно хитер. Просто вечно на взводе и очень занят самим собой.

– Никого не напоминает?

– Ага, но у меня есть на то причины. А у него нет.

– Пэтти Боуэн из «НЭИ» сказала…

– Дай угадаю. Смирнофф пришел к ней и заявил: «Я собираю команду, группу мгновенного реагирования, которая будет покруче «ЭООС», и Сэнгеймон Тейлор согласился со мной работать».

– Так Пэтти и сказала.

– Ну да, Смирнофф на днях мне звонил. Сама понимаешь, я повесил трубку, мне совсем не нужно, чтобы ФБР застукало меня на разговоре с этим гадом, поэтому он изловил меня в рыболовецком кооперативе, где я чистил рыбу. И сказал: «Мы с Пэтти Боуэн создаем группу быстрого реагирования, ну сам понимаешь…», и давай мне подмигивать. А я помахал на него ножом и сказал: «Слушай, гнойный ком, ты сам – как токсин, и если еще когда-нибудь позвонишь мне или даже в «ЭООС», хотя бы на десять футов ко мне подойдешь, я вот этим тебя, как тунца, разделаю». С тех пор от него ни слуху ни духу.

– Такая у тебя позиция? Что он террорист?

– Ну да.

Ребекка начала уже это записывать, поэтому я громко и внятно добавил:

– А мы нет.

– Значит, по твоему мнению, он – то же, что и Хэнк Бун.

– С моральной точки зрения, да, – заизвивался я, уходя от ответа. Но второго Буна нет и не будет.

У Буна был пунктик на китобойных судах. Он любил их топить. Он стоял у истоков «ЭООС», был героем вторжения в Советский Союз, но семь лет назад его вышвырнули. У побережья Южной Африки он под завязку загрузил свой «Зодиак» взрывчаткой «С-4», нацелил его на пиратское китобойное судно и в последнюю минуту прыгнул за борт. Судно пошло на дно, он тоже залег в какой-то слезливой европейской социалистической республике. Но время от времени он исчезает из виду, и по сей день китобойные судна черпают ил на дне всех семи морей.

– Бун боец, а Смирнофф просто жалок.

– Ты восхищаешься Буном.

– Ты же знаешь, что я не могу этого сказать. Я искренне против насилия. Ей-богу.

– Потому-то ты и угрожал Смирноффу ножом.

– У меня были смягчающие обстоятельства. Я преднамеренного насилия не признаю. В Буне даже нужды нет. Корпорации сами заложили под себя бомбу. Нам достаточно лишь поджечь фитиль.

Ребекка откинулась на спинку стула, ее зеленые глаза сузились в щелочки, и я понял, что меня ждет очередное «журналистское озарение».

– Я думала, ты ничего не боишься, но Смирнофф тебя пугает, верно?

– Конечно. Пойми, «ЭООС» редко нарушает закон. Самое худшее, что мы делаем, – время от времени портим чужую собственность, и то, лишь бы предотвратить кое-что похуже. И все равно у нас «жучки» в офисах, телефоны прослушиваются, того и гляди начнется слежка. ФБР считает меня Шакалом, мать его, Карлосом. И по телефону мы ни о чем серьезном не разговариваем. Истинные профессионалы. Но этот клоун Смирнофф пытается организовать откровенно террористическую группировку. По телефону! Мозгов у него не больше, чем у тибетской собачки лхаса. Черт! Интересно, нельзя ли подать на него иск о дефамации за одно только упоминание «ЭООС»?!

– Я не юрист.

– А вот я явно вижу иск о дефамации, если какое-нибудь средство массовой информации попытается хоть как-то нас связать.

Она скорее развлекалась, чем сердилась. Впрочем, чего-то такого я и ожидал: она считает, что я симпатичный, когда злюсь. Сколько ни говори про объективность и профессиональную этику, трудно дистанцироваться от парня, с которым трахалась на «Зодиаке» посреди Бостонской гавани во время перерыва на ленч.

– Я поражена, С.Т. Ты действительно только что угрожал «Уикли»?

– Нет, конечно. Я просто пытаюсь показать, насколько для нас важно отмежеваться от них с Буном. Как только мы закончим, я свяжусь с каким-нибудь из наших молодых эко-юристов и выясню, нельзя ли засудить его до полусмерти.

Ребекка улыбнулась.

– А я и не собиралась вас связывать. Никакой связи не существует. Но тема меня заинтересовала. Сам посуди, «Лига Айка Уолтона» перетекает в «Сьерра-клуб», потом в «Экстремистов охраны окружающей среды», потом в «Национальную экологическую инспекцию»…

– Ну да, а потом Смирнофф, потом Бун, потом палестинская группировка «аль-Фатах». Думаю, где-то по цепочке дальше окажутся «Баско» и «Фотекс». Это опасная посылка, детка. Нужно провести черту между нами и Смирноффом. И даже «НЭИ».

– Никто не разрешал тебе звать меня «детка».

– Идет. Можешь называть меня кем угодно, кроме террориста.

4

Я сел на трамвай до центра, а после срезал через Норд-энд до яхт-клуба. Заправляют им рабы стиля жизни, будущие «бостонские брамины», но отсюда выходит в рейс и парочка старых, заблеванных туристических пароходиков, здесь же стоит одинокая рыбацкая шхуна, а еще это морская база северо-восточного отделения «ЭООС». Нам здесь предоставили бесплатное причальное место – небольшой проем грязной воды, зажат меж пирсами, – и сделали это потому же, почему подарили «омни». Наверху мы держали шкафчик с оборудованием. Именно туда я сейчас направлялся, повышая давление очкастым олухам в парусиновых туфлях, ждущим, чтобы их допустили в обеденный зал. Я просвистел мимо и даже не обернулся, когда какой-то болван пронзительно и вызывающе пискнул:

– Эй! Прошу прощения! Сэр? Вы член клуба?

Такое часто случается, в основном с бедолагами, которые истратили на членство рождественскую премию. Я даже не реагирую. Рано или поздно они сами узнают, что к чему.

Но в его голосе было что-то чертовски знакомое. Я невольно обернулся. И вот пожалуйста, стоит, выделяясь в очереди, как дохлая гуппи в аквариуме с тропическими рыбками, и вовсе в себе не уверен. Дольмечер. Когда он меня узнал, ожил самый страшный его кошмар. А ведь это, честно, – один из моих любимых дурных снов.

– Тейлор! – Разважничавшись, он опрометчиво сделал первый шаг.

– Растяпа! – радостно крикнул я в ответ.

Дольмечер невольно опустил глаза на ширинку, а его приятели беззвучно заповторяли кличку у него за спиной. Учитывая, какие гиены эти зубоскалящие яппи, я понял, что припечатал Дольмечера до конца жизни.

Весь смысл ситуации до него пока не дошел, и он величественно оставил свое место в очереди.

– Как делишки, Тейлор?

– Оттягиваюсь на всю катушку. А у тебя, Дольмечер? Приобрел новый акцент с тех пор, как мы ушли из БУ?

Его (в скором времени бывшие) друзья начали затачивать зубы.

– Что сегодня на повестке дня, Сэнгеймон? Собираешься заложить магнитную мину на яхту какого-нибудь промышленника?

В этом весь Дольмечер: не «взорвать», а «заложить магнитную мину». Он ходил по книжным магазинам и скупал альбомы по оружию различных систем, книги из нераспроданных тиражей с вечной ценой в три доллара девяносто девять центов. У него, наверное, скопилась целая полка. По воскресеньям он ездил «играть на выживание» в Нью-Гэмпшир, бегал там по лесам, стреляя пульками с краской по таким же, как он, разочарованным в жизни яппи.

– Яхты – из стеклопластика, Дольмечер. Магнитную мину на них не прилепишь.

– Не растерял сарказма, да, С.Т.? – Слово «сарказм» он произнес так, словно это душевная болезнь. – Вот только теперь он у тебя – профессия.

– Что же мне делать, если у Подхалима нет чувства юмора?

– Я больше не работаю в «Баско».

– Ой, я поражен в самое сердце. Где же ты работаешь?

– Где? В «Биотроникс», вот где!

Тоже мне невидаль. «Биотроникс» – дочерняя компания «Баско». Но занимались там серьезными делами.

– Генная инженерия. Недурно. Ты с настоящими бактериями работаешь?

– Иногда.

Стоило мне спросить о его работе, как Дольмечер размяк. С дней нашей учебы в БУ ничегошеньки не изменилось. Он так увлечен крутизной Науки, что она действует на него как эндорфин.

– Тогда помни, что не стоит ковырять в носу после того, как совал пальцы в кювету, и приятного аппетита. А мне пробы брать надо. – Я развернулся.

– Тебе тоже следовало бы пойти в «Биотроникс», Т. С. Ты слишком умен для своей нынешней работы.

Тут я обернулся, ведь он задел меня за живое. Он понятия не имеет, как тяжело… Но вдруг я сообразил, что он говорит совершенно искренне. Он правда хотел, чтобы я с ним работал.

Старые университетские узы ох какие прочные. Мы четыре года провели в общежитии БУ за подобными пикировками и еще пару лет по разные стороны баррикады. А теперь он хочет, чтобы я помогал ему играть с генами. Думаю, если ты зашел так далеко, как он, тебе довольно одиноко. Там, на рубеже науки, наверное, обидно, когда бывший однокашник то и дело палит тебе в задницу солью.

– Мы работаем над процессом, который должен тебя заинтересовать, – продолжал он. – Для тебя он – как Святой Грааль.

– Столик на четверых, Дольмечер? – требовательно рявкнул метрдотель.

– Если когда-нибудь захочешь поговорить, мой номер в телефонном справочнике. Я теперь живу в Медфорде.

Дольмечер попятился и исчез в обеденном зале. Я только смотрел на него во все глаза.

Из запирающегося шкафчика наверху я забрал пустой контейнер для пикника. У нас с поваром уговор: он бесплатно забивает его льдом, а я рассказываю ему похабный анекдот, и пока обмен идет гладко. А после – на волю и через доки в бостонскую клоаку.

Вода стояла низко, поэтому в «Зодиак» я спустился по скобам. Стоит оказаться ниже уровня причала, когда город с солнцем исчезают, и ты попадаешь в джунгли облепленных водорослями свай, словно Тарзан, соскользнувший по лиане в болото.

Называть «Зодиак» надувным плотом несправедливо. У «Зодиака» есть осадка. У него есть гидродинамика. Он сконструирован для ловкости и успеха. Надувная часть имеет форму подковы. Закругление – передняя его часть, к тому же заостренная. Каждый из «лучей» сужается на конце в конус. Палуба – из толстых, сцепленных между собой досок, на корме – транец, чтобы не заливалась вода и держался мотор. Если посмотреть на «Зодиак» снизу, днище у него не плоское: там есть зачаток киля для маневренности.

Но вот корпуса как такового нет. Дизайн корпуса – это уже передовая наука. В эпоху парусов она была так же важна для госбезопасности, как аэродинамика сегодня. Корпус – неизбежное зло: та часть корабля, которая под водой, основательно тебя тормозит, но без нее не удержаться на плаву.

Когда изобрели подвесные моторы, мудреная наука утратила значение, уступив место мощности. Если привернуть достаточно мощный мотор к обычной ванне, даже ее можно превратить в скоростной катер. Когда выжмешь газ, сопротивление воды прямо-таки выталкивает «Зодиак» на воздух. Твое суденышко летит над волнами, и плевать на гидродинамику. Если сбросить скорость, оно снова ложится на воду и лениво в ней бултыхается.

Таков, насколько я могу судить, основной принцип работы «Зодиака». Берете судно, которое весит меньше своего собственного мотора, связываетесь по рации с диспетчерской вышкой в аэропорту Логана и плывете куда хотите.

На этой лапушке у нас мотор «меркьюри» в сорок лошадиных сил – подарок, конечно, – и я никогда не решался выжать из него больше двадцати пяти процентов от максимума. Вспомните, у мотора на «фольксвагене-жуке» мощность меньше тридцати лошадей. Если в гавани спокойно, то, когда идешь на большой скорости, «Зодиак» целиком поднимается над водой. Единственные мокрые детали – команда.

«Зодиак» – лучшее средство передвижения по Бостону. На суше, конечно, есть «омни», но там под ногами путаются всякие медленные машины. Есть, разумеется, и городской транспорт, трамваи, например, но если ты в хорошей форме, обычно быстрее дойти пешком. Велосипеды неплохи. Но на воде тебе ничто не мешает, а в Бостоне все мало-мальски важное находится на расстоянии двух кварталов вымокания. Гавань и город сцепились как два кальмара: щупальца воды и суши змеятся повсюду, пересекаемые мостами или каналами.

Вопреки расхожему мнению тупиц, цивилизация не расширила и не увеличила сушу. Достаточно посмотреть на центр города: крошечное расстояние для пешей прогулки превращается в трансконтинентальное путешествие. Приходится тратить часы, чтобы преодолеть каких-то пару миль. Наша мысленная карта города разрастается, пока некоторые районы не исчезают в дальнем далеке. Но спуститесь в «Зодиак», и карта станет на место, как резинка, которую растянули, а потом отпустили. Хотите попасть в аэропорт? Р-раз. Вон он. Хотите на тот берег реки? О'кей, мы уже на месте. Хотите попасть с Коммон в университет, преодолеть две мили в час пик прямо перед решающим матчем на стадионе Фенуэй-парк? Большинство бостонцев даже не попытаются. А на «Зодиаке» – это всего две мили. Пять минут. Истинное расстояние, расстояние Природы. Я не укуренный поборник Природы с двенадцатиструнной гитарой, но факт остается фактом.

«Меркьюри» был новеньким, еще не опробованным. Какой-то хитрый рекламщик из компании, производящей подвесные моторы, заметил, что наши «Зодиаки» часто появляются перед телекамерами. Поэтому теперь у нас все моторы бесплатные, а от нас требуется лишь быть самими собой – симпатягами-экстравертами. Мы их снашиваем, топим и ломаем – материализуются новые. Я подсоединил шланг, накачал бензина, и мотор завелся с первой попытки. Выхлоп заглушил вонь причалов. Я перевел мотор на туберкулезный холостой ход, потом включил переднюю передачу и начал пробираться между сваями. Если бы я решил совершить тут самоубийство, достаточно было дернуть рукой, чтобы влететь на скорости звука в поросшее рачками бревно.

Дальше мой путь лежал по узкой протоке между пирсами. На самом деле пирсы тут состоят из множества мелких причалов, пришвартованных к большим причалам, и со временем я выбрался в протоку побольше, потом в канал и уже оттуда – в «щупальце» самой гавани.

С полным правом могу сказать, что в какой-то момент я попал в саму Бостонскую гавань, Нужник Северо-Востока. Перекинув мотор на сторону, я пустил «Зодиак» кругами на месте и заглянул в умащенные нечистотами сфинктеры Господина Холмов, Сердца Вселенной, Колыбели Кала – моего родного города. Бостонская гавань – моя любовь, мое дитя. Есть биологи, которым больше меня известно о ее рыбе, и географы, в распоряжении которых статистика грузоперевозок, но никто больше меня не знает о ее темной, канцерогенной стороне. За четыре года я объездил на «Зодиаке» каждый из тысячи заливчиков, обследовал каждый дюйм изломанной береговой линии и отыскал все треклятые трубы, которые в нее выходят. В одних можно припарковать автомобиль, другие – диаметром с мой палец, но все они поведали свои тайны моему газовому хроматографу. И зачастую наибольший вред – как раз от маленьких труб. Когда я вижу огроменную трубу, тянущуюся от самого завода, то готов поспорить, что ее хозяева хотя бы ознакомились с нормами «Федерального агентства по охране окружающей среды». Но когда нахожу крохотную трубочку, спрятанную ниже уровня воды посреди промышленного балагана в милю шириной, то, прежде чем взять пробу, надеваю перчатки. И иногда они растворяются.

В водонепроницаемом рундуке я держу уйму больших желтых стикеров: «ВНИМАНИЕ. ВЫБРОС РЕГУЛЯРНО КОНТРОЛИРУЕТСЯ «ЭООС ИНТЕРНЕШНЛ». В СЛУЧАЕ НАРУШЕНИЯ НОРМ «ФАООС» ТРУБА В ЛЮБОЙ МОМЕНТ МОЖЕТ БЫТЬ ПЕРЕКРЫТА. ЗА ИНФОРМАЦИЕЙ ОБРАЩАЙТЕСЬ К (на свободном месте неизменно нацарапано от руки) СЭНГЕЙМОНУ ТЕЙЛОРУ» (и наш номер телефона).

Даже мне иногда трудно поверить, сколько нарушителей ловятся на такой крючок. Всякий раз, когда я нахожу немаркированную трубу, чьи владельцы пожелали остаться неизвестными, я налепляю поблизости стикер. Не проходит и двух недель, как звонит телефон.

– «ЭООС», – говорю я.

– Сэнгеймон Тейлор?

– В настоящий момент его нет на месте. Может он вам перезвонить?

– Э-э…да…наверное.

– По какому поводу вы звоните?

– По поводу вашего стикера.

– Какого именно?

– На реке Айленд-энд.

– О'кей. – Я послушно записываю номер, вешаю трубку и тут же набираю номер.

Гудок. Гудок. Щелк.

– «Челси гальванопластик», добрый день.

Попались!

Несколько лет подобных звонков, и вся гавань у меня в кармане. «ФАООС» и ДИТЭС (наш «Департамент инженерных технологий, учитывающих последствия для окружающей среды») по нечетным дням обвиняют меня в безответственности, а по четным обращаются за информацией, которую нигде больше получить не могут. Время от времени какая-нибудь организация или политик объявляют о миллионной программе с целью определить, откуда в гавань поступают промышленные и прочие отходы, и тогда я отправляю по почте свой отчет. Каждый год «Уикли» публикует мой список десяти самых худших источников загрязнений:

(1) Бостонцы (фекалии)

(2 – 3) «Баско» и «Фотекс», претендующие вечно на второе место по дефекации

(4 – 7) Подрядчики министерства обороны (различные растворители)

(8 – 10) Мелкие заводы, сбрасывающие тяжелые металлы, вроде «ДеринсовТэннигг» и производителей гальванопластика.

Система обработки сточных вод в Бостоне еще пребывает в Темных веках. Большинство предметов, спускаемых в туалеты города, попадает прямиком в гавань. Если совершаете пробежку по пляжу Уоллостон, к югу от центра, когда течения наиболее пахучи, прибой иногда поблескивает от человеческих фекалий. Но обычно они ложатся на дно.

Сегодня я вывел «Зодиак» по двум причинам. Первая – потребность сбежать от города и работы и просто посидеть одному на воде. Вторая – «Проект омар». Первую никому не надо объяснять. Вторая занимала меня уже полгода.

Обычно я беру пробы прямо из труб. Но покажите мне довольного человека? Я говорю, смотрите, что попадает в воду, а мне в ответ: да, но куда оно девается? И если течения и приливы способны рассеять химикаты, то живые существа, наоборот, их накапливают.

В идеале хорошо бы взять карту гавани и наложить на нее координатную сетку с шагом в сто ярдов, а после взять пробы всего, что находится на дне в точках пересечения. Анализ показал бы, в каких объемах там скопилась серьезная дрянь, а я бы знал, как распределяются выбросы.

На практике такое невозможно. У нас просто нет ресурсов, чтобы раз за разом опускать оборудование для взятия проб со дна гавани и поднимать его обратно.

Но я придумал, как обойти проблему. В гавани работают ловцы омаров. Сам их бизнес сводится к закладыванию оборудования (ловушек на омаров) и подъема наверх проб (этих самых омаров). У меня договор с несколькими судами. Омарщики отдают мне наименее привлекательную часть своего улова, а я записываю, откуда взялись образцы. Омары более-менее подвижны – больше, чем устрицы, но меньше, чем рыба. Обычно они держатся приблизительно в одной и той же зоне гавани, а заодно выполняют очень полезную для меня работенку, называемую биоконцентрацией. Они поглощают пишу и выделяют отработанное, но часть съеденного остается в них, причем, как правило, наихудшая. Следы, скажем, ПХБ в их среде обитания проявятся как высокая концентрация тех же веществ в их печени. Поэтому, вскрыв омара и прикинув, что за токсины в нем скопились, я получаю сравнительно точное представление о том, что осело на дне гавани в том месте, где его выловили.

Введя данные в компьютер, я могу нарисовать контурную карту, показывающую характер распространения того или иного токсина. Например, если бы я заламывал руки «Баско», то скорее всего искал бы ПХБ. Работает моя идея так: компьютер обводит участки суши и их закрашивает. Затем он начинает затенять области на воде, начиная с Атлантического океана, изображенного красивым бирюзово-синим цветом. И без подписей понятно, что эта вода чистая. По мере приближения к Бостону краски становятся все теплее и теплее. Большая часть гавани – желтая. Местами можно видеть оранжевые кольца, которые становятся все ярче к центру, пока не складываются в воспаленно-красные чирья, сгрудившиеся у побережья. Каждый чирей я снабжаю подписью: «Основное «русло» «Баско», «Временный склад "Баско"», «Участок земли, принадлежащий «Баско» (в настоящий момент – под наблюдением «ФАООС»)», «Участок земли, принадлежащий дочерней компании «Баско» (в настоящий момент – под наблюдением «ФАООС»)». Переведите такую карту на тридцатипятимиллиметровый слайд, прихватите с собой на открытое слушание, задерните шторы и спроецируйте на двадцатифутовый экран и – voila, готовая толпа линчевателей. Зажигается свет, и на сцену выходите иголочки новенький пиарщик «Баско», только-только из БУ или Северо-Восточного университета, и начинает говорить про пипетки и железнодорожные цистерны. А потом его компанию рвут в клочья средства массовой информации.

Такую картину я обычно себе рисую, мотаясь по волнам в поисках омарщика Гэллахера.

Иногда у меня бывают сны наяву о том, как какой-нибудь крутой торговец коксом из Майами воспылает любовью к окружающей среде и подарит нам гоночный катер-«сигарету». Такого никогда не случится – даже торговцы коксом не настолько богаты. Но я все равно думал об этих «сигаретах», читал журналы, прикидывал, как бы ее использовать. И вдруг, посреди канала между Чарльзтауном и Восточным Бостоном в двух милях к северу увидел как раз такую «сигарету», которая мирно покачивалась на воде. Так и мой «Зодиак», наверное, выглядел бы, если бы его спроектировали подрядчики министерства обороны: слишком большой, слишком быстрый и стократно слишком дорогой. У моделей побольше есть впереди рубка, но эта не имела даже таких удобств. У нее был открытый корпус, созданный лишь ради одного на свете – опасной скорости. Я и вчера ее видел: болталась тут без всякого дела. Помню, я еще задумался, будет ли ужасным самомнением приписать ее присутствие своей скромной персоне? В той стороне находилось предприятие «Фотекса». Может, его руководство решило предвосхитить тайное нападение?

Маловероятно. Если у них такая хорошая служба безопасности, они бы знали, что наш штурмовой кетч под названием «Иглобрюх» сейчас у побережья Нью-Джерси и нацелился на ни о чем не подозревающий городок Блю-Киллс. Без него у нас не хватало «Зодиаков» и ныряльщиков, чтобы совершить рейд по забиванию труб «Фотекса». Нет, скорее всего это какой-нибудь богатей в поте лица зарабатывает загар. Но если у него есть яхта, способная давать семьдесят миль в час, то почему бы ему не убраться из этого сифилитического канала? Ради всего святого, тут же рядом река Мистик!

«Мерзавца» я нагнал у побережья Восточного Бостона, недалеко от рукотворного плато, то есть аэропорта. Его команда первой присоединилась к «Проекту омар», а потому числилась у меня в любимчиках. Поначалу никто из омарщиков мне не доверял, боясь, что, громогласно предвещая всякие беды, я прикончу их бизнес. Но когда в гавани стало по-настоящему худо и начали поговаривать о том, чтобы вообще запретить есть местную рыбу, они поняли, что я на их стороне. Чистая Гавань – и в их интересах тоже.

В общении со мной Гэллахеру требовалась добавочная доза долготерпения, поскольку я то и дело разоряюсь по поводу Спектэкл-айленда. Это не настоящий остров, а гора мусора, сброшенного в гавань одним из его предков, владельцем буксира, которому в конце девятнадцатого века повезло получить подряд от муниципалитета на вывоз отходов. Но, как многократно и громогласно объяснял Рори, обвинять нужно чарльзтаунских Гэллахеров, задравшую нос, богатую и обангличанившуюся ветвь семьи. В двадцатых годах одному из Гэллахеров разбили нос в драке на свадьбе, что породило раскол между той ветвью и Рориной – южными Гэллахерами, скромными тружениками моря.

– Свистать всех наверх, у нас волосатый зеленый на десять часов. Приготовиться поднять на борт.

Акценту Рори густой, как пары иприта. Все его ребята так говорили, их раскатистое «р» способно разнести железобетон. Я ходил с ними на пару бейсбольных матчей: мы сидели на дешевых местах, тянули водянистое пиво и бросали сигарами в незабвенного Дейва Хендерсона. Сейчас у них не было причин горланить, поэтому они донимали меня из-за волос, которые не доходили мне даже до воротника. Пару минут я еще мог это выносить, но потом приходилось бежать в симпатично стерильный торговый центр и спускать пар.

– Ну и красоток мы тебе насобирали, кэп Тейлор! Таких маслянистых худышек припасли!

– Идешь на сегодняшний матч, Рори?

– Ну да, компанией идем. А что, хочешь с нами?

– Не могу. Завтра еду в Джерси.

– Пф-ф-ф, Джерси!

Все его ребята откликнулись тем же презрительным «Пф-ф-ф!». Они поверить не могли, что найдется дурак, который поехал бы туда по собственной воле.

Они скинули мне пару полудохлых омаров и показали на карте, где их поймали. Записав координаты, я бросил отраву на лед. Позже, когда у меня будет время, придется их выпотрошить и провести анализ.

Мы поболтали о том, что Сэм Хорн может противопоставить «Янки». Эти парни ненавидели негров, но боготворили чернокожих здоровяков с битами – впрочем, у меня не хватало храбрости указать им на неувязку.

Потом я взялся за самую депрессивную часть моей работы. Плавленые сырки на государственных раздачах продуктов это хорошо, но со временем бедняки от них устают и начинают искать другой источник протеина. Например, рыбу. Однако им не по карману нанять судно и вытащить из моря рыбу-меч, поэтому они рыбачат с пристани. А это значит, что они ловят донных рыб. Всех, кто знает про Бостонскую гавань, начинает мутить при одном только упоминании донных рыб, но этих людей беспокоят не канцерогены, а квашиоркор [1]. Три четверти из них – выходцы из Юго-Восточной Азии.

Поэтому месяц назад я настучал на машинке исключительно пугающую заметку о том, какой вред конкретно эти донные рыбы принесут здоровью, особенно здоровью неродившихся детей. Я старался выражаться попроще: никаких химических терминов, никаких мудреных слов вроде «канцерогенность». Отвез текст в «Жемчужину» (мой любимый ресторанчик и прибежище) и уговорил Хоа перевести его на вьетнамский. Потом сгонял к переводчику из Городской больницы и попросил перевести на кхмерский. Обратился к приятелю за переводом на испанский. Собрал из всех текстов вывеску – своего рода токсический Розеттский камень, с которого научились расшифровывать египетские иероглифы, – сделал уйму копий и совершил несколько полночных вылазок к пристаням, откуда бедняки любят рыбачить. Мы повесили вывески на видных местах, привинтили «глухарями», залили их эпоксидкой, а после отрубили головки.

Но вывернув со стороны Норд-энда, обойдя несколько сотен машин, застрявших на Коммерсикл-стрит, гоня во весь дух, потому что предстояло покрыть еще несколько миль, прежде чем упаду спать, я застал все ту же щетинящуюся удочками пристань. Удочки походили на тени, какие видишь под микроскопом, когда реснички хлореллы вытягиваются собирать пищу, не важно, здоровая она или больная.

Почему-то я усомнился, что тут ловят ради удовольствия. Не та выучка «вытянул-да-выбросил», как у старикашек, которых показывают по телику. Здесь собрались те, кто пытается выжить в токсичной пустыне.

От хороших манер не так просто избавиться. Я вырос в семье, где любили рыбачить, и не нашел в себе сил разогнать бедолаг. Загодя сбросив скорость, я на безопасном расстоянии, без шума обогнул их территорию, лишь бы не спугнуть драгоценных поедателей дряни между сваями. Огибал медленно, смотрел на рыбаков, а они смотрели на меня. Название моей организации стояло огромными буквами оранжевой клейкой лентой на боку «Зодиака». Интересно, прочли они его, связалось ли оно с грозными вывесками прямо у них над головами?

Тут были негры, вьетнамцы и несколько латиносов. За негров я не волновался. Не из-за цвета кожи, а потому, что рыбачили они, похоже, ради развлечения. Они испокон веков тут рыбачат. Этих стариков можно найти в Бостоне повсюду, где есть вода: сидят себе в старых фетровых шляпах, смотрят на воду, ждут. Ни разу не видел, чтобы хотя бы один что-нибудь поймал. Но вьетнамцы брались за ловлю со страстью, порожденной долговременной нехваткой протеинов.

На краю пристани поднялась взволнованная суматоха, люди расступились, давая побольше места одному вьетнамцу. Они убирали удочки и лески, чтобы не мешать ему вытягивать добычу. Показалась здоровенная, бьющаяся плоская рыбина. Она словно бы парила, ведь лески не было видно. Теперь ей одна дорога – в семейный котелок-вок. Мяса с нее немного, но концентрация ПХБ и тяжелых металлов в обеде будет в тысячу раз больше, чем в воде вокруг нас.

Я мрачно смотрел, как рыбина взмывает вверх, думая, что эти вьетнамцы, наверное, ловят на профессиональную леску, ведь на нее приходится весь вес рыбины. Шанс поймать ее в воде сетью равен нулю. Счастливый рыбак схватил свою добычу, и на мгновение наши взгляды встретились. Я его узнал, это был младший официант из «Жемчужины».

А какого черта…Я дернул стартер, вывернул газ и, взвихрив воды гавани, развернул моего «скакуна». Проклятая рыбина! Когда доходит до этой проблемы, «ЭООС», как ни поверни, в дерьме. Попробуй остановить людей, когда они себя травят, и спровоцируешь раздражительных иммигрантов. Но теперь у меня появилось лицо. Нет причин гоняться именно за этим официантом, но у меня хорошие отношения с Хоа и, возможно, через него я смогу достучаться до его соотечественников. Или «ЭООС» организует им бесплатный рыболовный рейс в океан, вывезет их туда, где они смогут поймать настоящую рыбу. Тут я осекся, задумавшись, во что обойдется страховка гражданской ответственности.

А потом меня осенило: мне нужно чертовски холодное пиво и по-настоящему громкий, встряхивающий мозги рок-н-ролл. И, скажем, что-нибудь питательное в придачу. Я раскурил сигару, взвинтил «меркьюри» до ровного рычания и двинул на базу.

5

Когда я вернулся в штаб-квартиру, перед зданием торчал в своем фургоне Бартоломью. Едва заметив, как я выхожу из трамвая, он принялся жать на гудок. Оборонные подрядчики в окрестных домах слетелись к бронированным окнам посмотреть, не обижают ли их «BMW», но, не в силах определить источник звука, неохотно вернулись за свои столы. Я намеренно шел медленно, делая вид, будто игнорирую Барта, и поднялся в контору за велосипедом. Мог бы сразу догадаться: если я решил, что мне нужен отдых, то и мой сосед подумывает о том же. Вот почему, невзирая на множество мелких разногласий, мы живем вместе: у нас мысли бегут по параллельным рельсам.

– Эй! Ты! – закричала Триша, когда я освобождал мой велик. – Это не твое!

– Я сваливаю, – отозвался я, не реагируя на подколку.

– Джим звонил, – заманивая, продолжила она, поэтому я сделал полшага за порог.

– Что?

– Они готовы и ждут.

– Нашли плацдарм для высадки?

– Ага. – Дальше она стала читать по бумажке: – Национальный парк Дач-Маршес, в десяти милях к северу от Блю-Киллс. Поезжай по шоссе Гарден-стейт на юг до съезда на восемьдесят восьмую трассу… ну, тут довольно много. Вот, бери.

– Не хочу.

– Сэнгеймон, – кокетливо заскулила она: когда она так себя вела, мужчинам, бывало, хотелось стащить с нее одежду. – Я десять минут за ним записывала. А я не люблю писать под диктовку.

– Никогда не мог понять, почему люди спрашивают или объясняют, как проехать. На то ведь карты придуманы.

Снаружи Барт выжал из гудка ишачий рев.

– Найди место на карте и всегда сможешь туда добраться. А попытаешься следовать чьим-то бестолковым указаниям, то, как только потеряешься, тебе хана. У меня же двухдюймовые карты этого штата!

– Ладно. – Триша всерьез надулась.

Я с силой прикусил себе щеку.

– Просто скажи во сколько.

– Он не говорил. Сам знаешь, завтра после полудня. Просто держи на дым от барбекю.

– Хорошо. А теперь я правда сваливаю.

– Тут тебе почта пришла.

– Спасибо. Сущий мусор.

– А мне нельзя поцеловать уходящего на битву воина?

– Слишком уж странные ощущения, когда знаешь, что комната на прослушке.

Велосипед я забросил в большой черный фургон Бартоломью, и мы двинули на запад. У него хватило предусмотрительности перед уходом на работу остановиться у нашего баллона в гостиной и наполнить пару мешков «веселящим», поэтому я перебрался назад, за занавеску и поправил себе мозги. Барт хвастал, что может отключиться на закиси азота – странно, ведь, отключившись, выпускаешь из рук мешок, и весь газ улетучивается.

Самую малость прикрутив звук в магнитофоне, Барт проорал:

– Эй, открой вентили, и устроим еще один Хэллоуин.

На прошлый Хэллоуин мы затащили в гостиную баллоны с веселящим газом и кислородом, закрыли наглухо окна и двери и создали – скажем так – замечательную праздничную атмосферу. Тогда я впервые переспал с журналисткой из непечатных СМИ. Но устраивать такой тарарам, лишь бы кого-то соблазнить, пожалуй, чересчур.

К тому времени, когда мы переползли через Гарвард-сквер, я уже снова был на переднем сиденье, смотрел, как мимо бегут колониальные дома.

– «Янки», – высказался Барт.

Перевод: «Сегодня вечером по телевизору матч «Янки» и «Ред Соке». Давай останемся в «Арсенале» до конца трансляции».

– Не могу, – ответил я. – Веду обедать «лягушатника» в «Жемчужину».

– Французика?

– Да нет, ныряльщика со скубой. Он участвует в акции Блю-Киллс. Не беспокойся, ты обороняй форт, а я приеду на велике.

– У тебя фонарь на нем есть?

Я рассмеялся.

– С каких пор тебя это волнует?

– Это опасно, чувак. Тебя же на дороге не видно.

– Я просто считаю, что меня видно. Я считаю, что на мне флюоресцентный костюм и что могу предложить премию в миллион долларов первому же водиле, который сумеет меня сбить. От этого и танцую.

Иногда приятно сбежать из центра с его атмосферой Восточного Бейрута и посидеть в баре, где вода в унитазах спускается с первого раза и где не нашли ни одного трупа. Мы облюбовали одно местечко в Уотертауне, как раз через реку от нашего дома, бар под названием «Арсенал». Как и следовало ожидать, он начисто лишен атмосферы. Бывает, что в баре лишку атмосферы, и в Бостоне таких немало. Через улицу от «Арсенала» находился зал игровых автоматов, а любому бару это только в плюс. Заскочил в бар, выпил пива, перешел дорогу в «игровые автоматы» погонять шарики, потом назад за пивом и по новой. Так можно счастливо и бессмысленно убить вечер.

Мы убили несколько часов. Я выиграл несколько партий. Посмотрел пришедший по почте хлам. Мне много всего приходит, так как у меня есть акции сотен корпораций – обычно по одной. Так я попадаю в список рассылки для акционеров, что бывает полезно. Но с ними столько мороки: покупать их приходится под чужим именем, в качестве адреса указывать номер почтового ящика, оплачивать опять же по почте, чтобы никто не мог ударить мне в спину, в эфире обвинив в злоупотреблении моим положением.

Я пролистал годовой отчет «Фотекса»: уйма всего о замечательных новеньких шинах, но ничего про токсичные отходы. Из информационного бюллетеня узнал кое-какие корпоративные новости. Похоже, у Дольмечера появился новый босс: основатель, он же президент, «Биотроникс» «ушел в отставку» и был заменен пешкой из рядов «Баско». Тут были фотографии основателя (молодой, худощавый, борода и усы) и нового типа, какого-то Джо Палуки в черепаховых очках. Типичная история. Основателей «Биотроникс», талантливых ребят из МТИ и БУ вышибают, чтобы освободить место для клона старой гвардии.

Бартоломью пустился флиртовать с шикарной студенточкой-социологиней последнего курса, которая, наверное, прикатила сюда из Суитвейла в надежде отхватить студента Гарварда или компьютерщика, но их роман умер, как только она заметила, что он покрыт чем-то, удивительно похожим на грязь. Барт работает в прокате машин. Весь день напролет он таскает и сбрасывает в кучи шины, и к пяти сам уже вулканизирован.

Когда пришло время, я выволок велик из фургона Барта и через реку отправился в Брайтон (эдакий ирландский квартал-чапельник, выпирающий к западу от основного Бостона), а затем – по проулкам и тротуарам на восток, пока не оказался в Олстоне, в продолжении того же «чапельника», но неухоженном и многонациональном. В частности, тут жили многие выходцы из Азии. Если судить по одним только ресторанчикам, здесь преобладали китайцы, им в спину дышали таиландцы, а вьетнамцы занимали отстающее третье место. Но, по-моему, это далеко не так. Китайцы и вьетнамцы (и, если уж на то пошло, греки) вывешивают меню, как только переступают черту города, – такой у них безусловный рефлекс. А вот приезжающим в Америку вьетнамцам изначально приходится много тяжелее, и в еде они привередливы, как кошки. Возможно, унаследовали это от французов. Китайские блюда для них – клейкие и сальные, а таиландские – монотонные, сплошь цитронелла и кокосовое молоко. Вьетнамцы к еде относятся серьезно.

Расположено заведение Хоа – хуже не придумаешь. В Бостоне, где домовладельцы принесут скорее канистру с бензином, чем с краской, остальные подобные здания давно превратились в дымящиеся руины. Это был одинокий монстр в итальянском стиле, надгробным памятником торчавший на магистрали Массачусетс-пайк лицом к Гарвард-стрит. Припарковаться тут – не проблема, но вот вопрос, найдете ли вы машину, когда вернетесь. Внутри – светло и голо, как в гимнастическом зале, лишь несколько разномастных столиков и по стенам – ресторанные рецензии из различных газет в рамках с фразами вроде «Жемчужина» – алмаз в породе» или «Удивительное открытие на Пайк».

Первые несколько месяцев у меня было стойкое ощущение, что я единолично держу заведение на плаву, настаивая, чтобы мы проводили тут все расширенные заседания «ЭООС». Но когда появились эти рецензии, его «открыли для себя» будущие «брамины» из Гарвардской школы экономики, которые являлись сюда поклоняться духу предпринимательства Хоа. Мне уже не казалось, что дети Хоа останутся голодными, если я не буду питаться тут три раза в неделю. Но когда заходили споры, где бы поесть, мой выбор всегда оставался за «Жемчужиной».

Я занес велик в парадный вход – привилегия, заслуженная не одной сотней обедов. Хоа и его брат не уставали удивляться, что я, сравнительно преуспевающий американец, езжу на велосипеде. С тем же успехом я, наверное, мог бы упорно носить остроконечную шляпу и черный балахон. Сами они ездили исключительно на машинах, и их шероховатые от слоев краски развалюхи крали или жгли несколько раз в год.

Миновав вестибюль, я огляделся, прикидывая, кто из обедающих ждет меня. Мужчина в круглых очках с дюймовым кейсом из крокодиловой кожи? Нет, это не «человек-лягушка» «ЭООС». И не пять азиатов, деловито вымогающих что-то, чего нет в меню. Три брайтонские ирландки с подсиненными волосами, ошеломленные отсутствием у чашек ручек? Маловероятно. Но вот тип за тридцать под размытой фотографией памятника морпеху: волосы до плеч, нитка разноцветных никарагуанских бус, велосипедный шлем на столе, – этот подойдет. В данный момент он на полузабытом вьетнамском допрашивал брата Хоа относительно чая.

– Эй, приятель, – окликнул он, подняв глаза. – Я тебя узнал. Тебя в «Шестидесяти минутах» показывали. Как жизнь?

– Том Экере, верно? – Я сел, и он спустил велосипедный шлем на пол.

– Ага. Симпатичное местечко. Ты часто тут бываешь?

– Постоянно.

– Что вкусного?

– Все. Но лучше начать с императорских роллов.

– Дороговато.

– Таких нигде больше не найдешь. Во всех остальных вьетнамских ресторанчиках роллы заворачивают в блин из рисовой муки. И получается совсем как китайский ролл. Здесь используют рисовую бумагу.

– Ух ты!

– Она такая хрупкая, что большинство поваров не хотят с ней связываться. Но у жены Хоа настоящий талант, она, наверно, пальцами ног сумеет свернуть ролл.

– А как у них с рыбными блюдами? Я красного мяса не ем.

Мой совет – рыба в имбирном соусе – застрял у меня в глотке, ведь это блюдо – горка неподдающегося идентификации белого мяса в соусе.

Мне стало стыдно за такую мысль. Хоа, человек, который едва-едва перебивается из-за дорогушей рисовой бумаги, не станет подавать клиентам донную рыбу. А я, если вдуматься, просто сволочь.

– Все вкусно, – сказал я. – Здесь отлично кормят.

Том Экере оказался вольнонаемным ныряльщиком из Сиэтла, который при любой возможности хватался за шанс поработать на «ЭООС». Когда мне понадобились дополнительные скуба-нырялщики, головной офис разыскал его и оплатил билет до Бостона. Это стандартная практика. Мы предпочитаем не брать волонтеров, поскольку добровольцы излишне ретивы и часто перебарщивают. Мы предпочитаем посылать приглашения на участие в акции.

В обычных обстоятельствах его отправили бы прямо в Джерси, но ему хотелось навестить друзей в Бостоне. Он жил у них несколько дней, а сегодня собирался заночевать у меня, чтобы утром мы смогли выехать пораньше.

– Приятно снова тебя видеть, – сказал Хоа, подкравшийся ко мне, пока я отвлекся на чувство вины.

Двигался он беззвучно, даже воздух вокруг как будто не тревожил. Ему было за сорок – высокий для вьетнамца, но болезненно худой. Его брат был ниже и круглее, но плохо говорил по-английски, и его имя я не мог произнести. А то имя, которое я не могу произнести, я не запоминаю.

– Как поживаешь, Хоа?

– Вы оба ездите на велосипедах?

Подняв руки, он схватил воображаемый руль и при этом снисходительно улыбнулся, указав глазами на шлем Тома. Двойная диковина: не один, а два взрослых американца на велосипедах!

Как выяснилось, он хотел предложить Тому занести велосипед внутрь, чтобы с него не сняли колеса. В вестибюле не хватило места, поэтому Том занес его через черный ход и поставил у двери на кухне.

– В проулке уйма народа толчется.

– Вьетнамцы?

– Кажется, да.

– Они всегда приходят к задней двери за пропаренным рисом. Хоа отдает его даром или берет то, что они могут заплатить.

– Здорово!

Мы посидели за пятизвездочным обедом, и обошелся он приблизительно по баксу за звездочку. Я выпил «Будвайзер», а Том – таиландское пиво. Раньше и я так поступал: брал мексиканское пиво в мексиканских заведениях, азиатское пиво – в азиатских. Но как-то раз мы с Дебби и Бартом провели тест на вкусовые качества приблизительно двенадцати импортных сортов. Тест был вдвойне слепой (под конец мы с Бартом напились до слепоты), но пришли к выводу, что разницы нет никакой. Дешевое пиво есть дешевое пиво. Зачем платить лишний бакс за этническую принадлежность? Более того, многие из этих дешевых импортных сортов в ходе теста были забракованы. Оказались просто омерзительными на вкус.

Нашим официантом стал брат Хоа. Такое редко случается, но у Хоа был забот полон рот с тремя склочными ирландками, а еще ему пришлось устроить кому-то головомойку: шипение посудомоечных машин прорезали гнусавые вьетнамские вскрики. Ужин Тому понравился, но он быстро наелся.

– С собой завернуть? – спросил брат Хоа.

– Э-э…конечно. Почему нет?

– Хорошо. – Он порассматривал нас с минуту, борясь с робостью. – Плохо, когда люди приходят, едят мало, а я выбрасываю еду. Очень сержусь. Она многим нужна. Например, черным. Она им нужна. Поэтому я сержусь, понимаете, и говорю с ними. Иногда я говорю про Эфиопию.

Он ушел, оставив нас в полном потрясении.

– Ну надо же! – выдохнул Том. – Его всерьез это задевает.

Из кухни появился младший официант, очевидно, это ему учинил разнос Хоа. Я предположил, что большую часть своей жизни он провел уже в этой стране. В прошлые разы, когда я его видел, он с откровенно хмурым лицом небрежно расхаживал вразвалочку по залу или бил баклуши у стены. Когда он вышел сейчас, мы снова встретились глазами – второй раз за сегодняшний день. Потом, вздернув губу, он отвел глаза.

Есть определенный взгляд, какой бросают на меня люди, считающие меня назойливым пустобрехом, который носится со всякими пустяками. Именно так мальчишка сейчас на меня посмотрел. Чтобы до него достучаться, придется как-то доказать свою крутизну. Например, сохранять невозмутимость в каком-нибудь кризисе с угрозой для жизни. К сожалению, организовать такое событие довольно трудно.

Что-то подобное мы как раз устраивали в Блю-Киллс, но в бостонские новости оно скорее всего не попадет. Это часть имиджа «ЭООС»: нам надо рисковать, быть стойкими и храбрыми, чтобы на нас не смотрели, как младший официант на меня.

Он даже не подозревал, как поганят ему жизнь. «Баско» и пара других компаний годами вываливали на его родину токсичные отходы. А теперь здесь, в Америке, он ест те же химикаты, от той же компании, но со дна гавани. И в обоих случаях «Баско» основательно наживается.

– О чем задумался? – спросил Том.

– Терпеть не могу, когда мне задают этот чертов вопрос, – отозвался я, но без злости.

– Вид у тебя взвинченный.

– Я думал про «эйджент орандж».

– Ух ты! – присвистнул он. – И я тоже.

Том покатил следом за мной через Олстон и Брайтон. Мне пришлось ехать медленно, потому что я выбирал партизанские тропы, как всегда, когда решаю, что машины за мной охотятся. После темноты я твердо держусь мнения: любой может тебя сбить, и ничего ему за это не будет. Так зачем давать какому-то пьяному шанс размазать меня по капоту? Вот почему на моем велосипеде нет даже фонарика, вот почему я не обзавелся кошмарным светоотражающим костюмом. Ведь если сам нарываешься на ситуацию, когда для того чтобы остаться в живых, нужно, чтобы тебя видели (видели и на это плевали!), тебе хана.

Том пробормотал что-то про паранойю, но скоро я был уже далеко и его не слышал. Мы отлично прокатились в темноте. На своих великах мы были слабы и уязвимы, но невидимы, неуловимы и чувствовали все, что творится в радиусе двух кварталов. Пара экстремистов окружающей среды держат путь в токсичном мире к мешку с «веселящим» и койке на базе.

6

Мы вторглись во владения «Швейцарских Сволочей» незадолго до рассвета. С моря их штурмовали три «Зодиака», два «ныряльщика-лягушки», парень в защитном скафандре и наша плавучая база «Иглобрюх». Несколько человек прибыли по суше на «омни» и паре арендованных автомобилей. Наши ряды пополнились журналистами и репортерами, в основном из Блю-Киллс и окрестностей, но были и две бригады из Нью-Йорка.

Около трех утра Дебби пришлось стряхнуть «хвост» из частных детективов, нанятых службой безопасности «Швейцарских Сволочей». «Хвост» даже не пытался держаться незаметно – его послали нас запугать. Машину вела Таня, еще одна участница рейда из Бостона, а Дебби лежала на заднем сиденье. Таня завела «хвост» на петляющее шоссе, не слишком удобное для посланного за девчонками «линкольна». Она безжалостно гнала «омни» минут пять, пока не оторвалась от детективов на полмили, потом развернулась на сто восемьдесят градусов посреди дороги – такому трюку она научилась на заснеженных трассах Мэна в прошлом феврале, когда мы ездили в Монреаль поесть настоящей картошки фри. Дебби выскочила и спряталась в канаве, а Таня набрала скорость и вскоре просвистела мимо «линкольна». Сыщикам тоже пришлось спешно разворачиваться, а после гнать изо всех сил, лишь бы ее не упустить.

Пройдя несколько сотен ярдов, Дебби отыскала внедорожный велосипед, который мы заранее спрятали в кустах. Он был нагружен полудюжиной криптонитовых замков, наших любимых сверхпрочных «подков». Проехав пару миль по шоссе и лесной просеке, она добралась до тяжелых ворот, перегородивших частную подъездную дорогу. За ними находилась принадлежащая «Швейцарским Сволочам» свалка токсичных отходов – участок пустоши, который полого спускался к заболоченному устью, а то еще через две мили открывалось в Атлантический океан. Всю свалку окружал забор из стальной сетки-рабицы в два ряда, а тяжелые ворота были заперты на цепь и висячий замок. В дополнение к ним Дебби навесила еще два криптонитовых замка посередине и по одному – на каждую скобу, намертво закрепив ворота на столбах. На тот маловероятный случай, если на свалке стрясется что-то непредвиденное, она осталась поблизости с ключами, чтобы открыть ворота машинам «скорой помощи» и пожарным. Мы – не бездумные фанатики, и нам не хочется, чтобы нас такими выставляли.

Тем временем я на «Иглобрюхе» излагал план действий команде. Джим, шкипер и соответственно босс, держался в сторонке.

Джим так зарабатывает этим на хлеб. Он живет на борту «Иглобрюха» и плавает между Техасом и Дулутом, вдоль побережья Мексиканского залива, вокруг Флориды, затем вверх вдоль Атлантического побережья, по каналу Святого Лаврентия в Великие озера и дальше на запад. Потом обратно. Где бы он ни появился, начинается светопреставление. Когда светопреставление требуется особенно зрелищное, привлекают профессиональных «доставал» вроде меня.

Джим и его дюжина матросов специализируются на веселой шумихе для прессы. Бросают якорь в видном месте и растягивают между мачтами транспаранты. Выливают флюоресцентную зеленую краску в местах выброса с заводов, чтобы вертолеты новостей могли заснять, как наглядно распространяется загрязнение. Блокируют ядерные подводные лодки. Они вообще участвуют во многих антиядерных кампаниях. Их цель – шуметь и быть на виду.

А вот я предпочитаю наносить точечные удары втихомолку. Отчасти потому что я моложе, из поколения постшестидесятников, отчасти потому что мой хлеб – отравляющие вещества, а не ядерные боеголовки или несчастные млекопитающие. Акции прямого действия не остановят ядерные боеголовки, а при спасении млекопитающих обычно плохо заканчиваются. Мне не хочется, чтобы меня избили из-за детеныша тюленя. Но есть множество прямых, простых способов наподдать токсическим преступникам. Можно просто заткнуть их трубы. Для этого требуются слаженные действия – то, что СМИ любят называть «военной четкостью».

Но Джимова команда военщину на дух не переносит. В шестидесятых они заталкивали в стволы автоматов цветы, а я мастерил бомбы в подвале. В технике они ничего не смыслят, и не потому что мозгов не хватает, а потому что им претит любое строгое, дисциплинированное мышление. С другой стороны, они прошли на своем корыте сто тысяч миль при всякой погоде. Они теряли мачты возле Терра дель Фуэго, вставали в своих «Зодиаках» на пути гарпунов со взрывчаткой, месяцами жили в Антарктике, создали плацдарм на побережье Сибири. Они способны на что угодно и сделают это по одному моему слову, но я бы предпочел, чтобы по ходу они еще и получили удовольствие.

– С точки зрения охраны природы, местные – святая простота, – начал я. Мы сидели на палубе и ели омлеты с тофу и листьями кактуса нопалес. Стояла теплая тихая джерсийская ночь, небо понемногу уже утрачивало черноту, приобретая синее свечение. – Они считают, что токсичные отходы сбрасывают где-то далеко. Они возмущены тем, что произошло в Бхопале и Таймс-бич, но до них только-только начинает доходить, что собственная проблема прямо у них под носом. И «Швейцарские Сволочи» жируют на этом неведении. А мы размажем их по всей карте.

Обменявшись взглядами, команда покачала головами. Эти ребята всерьез против насилия и не видят ничего хорошего в слове «размажем».

– Ладно, виноват. Меня немного занесло. Смысл в том, что городок вырос вокруг химического завода. Большинство жителей там работают. И им нравится, что у них есть работа. Здесь вам не Буффалло, где местные с самого начала ненавидели химические компании. Нам нужно завоевать их доверие.

– Какая жалость, я ведь костюм-тройку забыл, – говорит один из противников «размазывания».

– Сойдет и так. Я свой прихватил.

У меня действительно есть довольно приличный костюм-тройка, к которому я всегда надеваю с галстук с «дохлой рыбой» и кроссовки, заляпанные токсичными отходами. Успех обеспечен, особенно на акциях по сбору средств для «ЭООС» и в готовых взорваться от напряжения конференц-залах корпораций.

– По сути, они ждут людей, которые выглядят как ты. – Я указал на самого волосатого из команды «Иглобрюха». – И думают, что мы поведем себя как сбрендившие горлопаны, станем скандалить и жаловаться. Поэтому сперва надо действовать, а потом ныть. Нельзя, чтобы нас списали как назойливых пустобрехов.

В ответ – пассивно-агрессивные пристальные взгляды: я ведь прошу этих людей отказаться от всего, что им привычно. Но акцией руковожу я, и они сделают, как сказано.

– Как всегда, если вам не нравится план, можете просто не участвовать в акции, отправиться в город или еще что. Но здесь мне нужно как можно больше энтузиастов.

– Я иду, – донеслось из камбуза.

Голос принадлежал Артемиде, автору омлетов, лучшему пилоту «Зодиаков» в нашей организации. Разумеется, она пойдет: вся акция построена на «Зодиаках» и вообще похожа на операцию коммандос. Артемида моложе меня, и понятие «военная четкость» не несет для нее такого эмоционального груза, как для средних лет мужиков из команды «Иглобрюха».

В четыре утра Артемида спустила на воду любимый «Зодиак» и на всех парах унеслась к тусклым огням в полумиле от нас. Огни горели на двадцатифутовом судне береговой охраны, которое отрядили за нами присматривать. Так уж вышло, что у судов такого размера нет собственного камбуза с плитой, поэтому Артемида сварганила пару лишних омлетов, которые сложила в термосумку, чтобы они не остыли, и сейчас повезла ребятам завтрак. Летела она, сверкая и мигая, как НЛО, и уже через несколько минут мы услышали, как она кричит «привет» береговой охране с энтузиазмом, определенно непристойным в такую рань. В ответ ей раздались радостные возгласы. Ребята знали ее по предыдущим миссиям «Иглобрюха», и она любила флиртовать с ними по радио. Для них она была легендой – как русалка.

А тем временем мы с Томом тихонько отчалили в другом «Зодиаке». У этого мотор был маленький и с хорошим глушителем. К тому же мы сорвали оранжевую ленту и вообще все, что легко увидеть в темноте.

«Иглобрюх» стоял в трех милях от берега и милях в пяти от токсической свалки, которую как раз запирала Дебби. Джим выждал пятнадцать минут, давая береговой охране поесть, а нам улизнуть, и завел гигантский датский одноцилиндровый дизель «Иглобрюха». Шум его был слышен на обоих «Зодиаках», и если кто-то ждал его на берегу, то уж никак не мог пропустить. Обычно, чтобы не загрязнять воду, Джим предпочитает паруса, но время было предрассветное и царил полный штиль. А кроме того, мы тут метили на «военную четкость».

Около шести утра радиоэфир взорвался псевдопереговорами «Иглобрюха» с «ЭООС-1» и «ЭООС-2», и с «Гнилым мясом» (мой нынешний позывной), и болтовней о транспарантах и дымовых шашках. Мы знали, что эти частоты прослушивает служба безопасности. Тем временем Таня, собрав за собой процессию «линкольнов», прибыла в Блю-Киллс и начала поднимать с кроватей в мотелях журналистов, которым раздавала отксеренные карты и пресс-релизы.

Суть пресс-релизов сводилась к тому, что мы серьезно возмущены токсичным болотом к северу от города. Тем самым, к которому сейчас понеслась парочка «Зодиаков». Я так и видел: Артемида с развевающимися на ветру волосами летит над утренним приливом со скоростью сорок миль в час, а какой-нибудь пилот «Зодиака» послабее пытается за ней угнаться. Она прошла спецкурс «ЭООС» в Европе, где научилась изводить двухсотфутовые танкеры: ходить зигзагом под носом у корабля, но так, чтобы сам «Зодиак» не затянуло под днище. Она знала, как удержать большой вал своим «меркьюри», как скользить с волны на волну, не отрываясь от воды.

Мы с Томом, конечно, слушали радио, но и так знали, что происходит. Вся флотилия направлялась к устью. Береговая охрана могла только смотреть, поскольку подниматься на катерах и лодках вверх по реке законом не возбраняется. Но сейчас «Швейцарские Сволочи» уже, наверное, подняли и охранников, и службу безопасности и отправили их на свалку токсичных отходов с наказом стать плечом к плечу вдоль берега, чтобы остановить вторжение «ЭООС».

Когда они прибудут на место и протолкаются через орду журналистов, то обнаружат, что внутрь им не попасть. А также (так всегда бывает) что ни одни кусачки на свете не раскрываются достаточно широко, чтобы перерезать криптонитовый замок. Они обнаружат, что пилы тупятся, если, конечно, не запастись лезвиями из высокопрочной стали. Если они окажутся на редкость сообразительны, то раздобудут паяльную лампу и разогреют металл настолько, чтобы размягчить сталь, а тогда смогут раскромсать ее ножовкой и через несколько часов попадут на собственную свалку. Тем временем будут жужжать камеры, и за забором полным ходом и без помех пойдет демонстрация «ЭООС». Впрочем, охранники могут предпочесть и другой вариант: лезть через забор или резать рабицу кусачками – только делать это придется перед камерами нью-йоркских журналистов.

Таня с Дебби припарковали «омни» прямо перед воротами и агитировали в мегафон. Слушая радио, я иногда разбирал одно-два слова из того, что они говорили: в основном советовали всем сохранять спокойствие – непременный призыв наших операций, особенно когда поблизости полицейские патрули.

Один из «Зодиаков» привез парня в особом скафандре, снабженном специальными перчатками и маской, – таком, который не разъедят диоксины. На экране выглядит пугающе. Этот «Зодиак» плавал в трех дюймах от берега – пока на чужую собственность не вторглись. У парня в скафандре было примитивное оборудование для взятия проб на длинных шестах – чтобы он мог дотянуться до свалки и с ученым видом в нее потыкать.

На другом «Зодиаке» был парень в скуба-костюме, который, как только его доставили на место, прыгнул за борт и исчез. Каждые несколько минут он выныривал, чтобы отдать Артемиде бутыль, полную отвратительной бурой воды. Она (в перчатках, разумеется) обменивала ее на пустую. Затем он снова погружался.

Химические компании ненавидят, когда мы такое проделываем. Это их с ума сводит. По предыдущим стычкам со мной «Швейцарские Сволочи» знали, что у «ЭООС» теперь есть свой эксперт-химик и что мы слов на ветер не бросаем. Ни ныряльщик, ни парень в скафандре никогда лиц не показывали, поэтому они не могли определить, который из них Сэнгеймон Тейлор. Взятие проб – не только для виду, так, во всяком случае, они считали. Мерзкую жижу проанализируют, и неприятные факты будут, скажем так, разбрызганы по страницам газет.

Кампания началась еще вчера – статьей в разделе «Спорт и отдых», опубликованной уважаемым журналистом и спортсменом Рыжим Грутеном, который в подробностях и с удивительным знанием дела рассказывал о влиянии этого токсичного болота на спортивную рыбалку. Статью сопровождала шокирующая фотография дохлой рыбины. Приводилось мнение авторитетных источников из «ЭООС», что, возможно, все устье придется закрыть для рыбалки.

Через полчаса подойдет «Иглобрюх», и серьезные сотрудники «ЭООС» начнут изучать речной берег вверх по течению на предмет отравы. Если им повезет, они поймают двухголовую утку. Но даже если они ничего не найдут, факт их поисков будет отмечен в газетах.

Мы с Томом тихо и незаметно направлялись к истинной цели.

7

Большую часть побережья Нью-Джерси защищает от океана узкая отмель, тянущаяся в миле или около того от берега. Местами она подходит к материку, местами она широкая и прочная, а местами (возле Блю-Киллс, например) истончается, распадаясь на островки и песчаные наносы.

«Киллс» по-голландски означает «ручьи». Тут действительно имеется короткая широкая река, которая расходится на множество протоков и рукавов прежде, чем достигнет моря. И ручьи сплетаются вдоль топкой поймы, которой положено быть заповедником для дикой фауны.

Пойма находилась к северу от нас. Городок Блю-Киллс и его «отросток» Блю-Киллс-бич были построены на более высоком и сухом южном берегу. Всю местность защищает от волн Атлантики россыпь островков и отмелей. И мы сейчас пересекали отравленную лагуну, которую они образовывали.

Я заранее изучил фотографии со спутника в инфракрасном излучении, поэтому знал, где искать поросший деревьями и кустарниками островок поближе к нашей цели – приблизительно в миле от Блю-Киллс-бич. Причалили мы среди обычного мусора, остающегося после пивных вылазок подростков. Проверив оборудование, Том забрался в «доспех Дарта Вейдера».

Обычно ныряльщики надевают костюмы для подводного плавания из толстой и пористой резины. Вода проникает внутрь, тело ее нагревает, а после поры в резине закрываются. Но если придется плавать в токсичных отходах, в таком костюме никто погружаться не рискнет. Поэтому в основе «доспеха Дарта Вейдера» – водонепроницаемый костюм. Я добавил шлем с лицевой маской из очков для ныряния, дополнительные шланги, набор для мелкого ремонта и кое-что под названием «Клейкая масса для починки кроссовок». Когда (не без труда) натягиваешь шлем на голову, загубник акваланга идет в положенное отверстие, а над носом размешается односторонний клапан для выдоха. Если шлем надет правильно, то хотя бы на время защитит тебя от того, в чем ты плаваешь.

Том не любил «сухих» костюмов, но спорить не стал. Перед тем как он его надел, мы постарались обезопасить те участки кожи, которые окажутся слишком уж близко к швам или местам возможной протечки «доспеха». Силиконовый уплотнитель «Жидкая кожа» словно бы создан для этой цели. Намажетесь им, и уже наполовину защищены. Поверх надевается костюм. С собой я дал Тому мерную ленту, блокнот подводника и восьмимиллиметровую камеру для подводной съемки.

– И еще одно. Что выходит из этой плевалки?

– Поразительные веши. Завод выпускает пигменты и краски. Поэтому в выбросе скорее всего есть растворители. И металлы. И множество очень и очень странных фталатов и гидразинов.

– И что это значит?

– Лучше там ничего не пить. Когда закончишь, поплавай подальше от берега, там вода чище.

– От этого дерьма мне всегда не по себе.

– Взгляни с другой стороны. Множество токсинов проникает в организм через легкие, но в баллонах у тебя запас чистого воздуха. Еще больше – через кожу, но в трубе-диффузоре не хватит растворителей, чтобы расплавить костюм. Я, во всяком случае, так думаю.

– Именно это говорили про «эйджент орандж».

– Вот черт!

У меня не было причин изумляться, просто такое мне в голову не пришло.

– Тебя полили этой дрянью?

– Да мы в ней купались!

– Ты был в «морских котиках»?

– В команде подрывников. Но у вьетконговцев и флота-то почти не было, поэтому мы занимались самым обычным техобслуживанием. Ну, сам понимаешь, извлекали дохлых буйволов из заборных труб.

– Здешние химикаты – не «эйджент орандж», тут нет диоксинов.

– Ладно. У тебя своя паранойя, у меня – своя.

У нас обоих действительно паранойя. В своей я уже признался. После полночной поездки через Брайтон он в общем и целом представлял себе, как у меня работают мозги.

– Мне все равно, видел ли кто-нибудь, как я проверяю их трубу на поверхности, Том. Мне даже плевать, узнали меня или нет. Но стоит им заметить ныряльщика, они все просекут. Тогда они поймут, что у них крупные неприятности. Поэтому потерпи.

Том нырнул, и я потащил его под водой до того места, где вода становилась черной, а затем вырубил мотор. Том стукнул в днище «Зодиака».

Дав ему отплыть, я снова завел мотор и несколько минут поболтался на одном месте. У меня уже была вполне приличная карта, но сейчас представился шанс ее уточнить: пометить рощицы, причалы, скрытые отмели и места, куда удобно привозить журналистов. В полумиле к югу находилась городская пристань, принадлежавшая парку; за ней к воде спускался забор, отделявший парк от территории «Швейцарских Сволочей». Еще через пару сотен ярдов имелся другой такой же, затем шли чьи-то участки и дома ушедших на покой рыбаков.

Территория «Швейцарских Сволочей» была обманчиво лесистой. Когда поднялся ветерок, деревья завздыхали и почти скрыли шум утреннего часа пик на шоссе. Из чистого любопытства я подвел «Зодиак» поближе к берегу и всмотрелся в деревья через бинокль. Один из поставленных за ними охранников выдал себя дымком сигареты. Или, может (учитывая легковерие этих псевдокопов), он курил орегано, которое ему продали как марихуану.

Я знал, в каком направлении проходит труба, поэтому при помощи компаса сумел проследить, где она залегает под заболоченными лесками и одинаковыми, как коробки печенья, многоквартирными домами, до паркового шоссе и еще на пару миль в глубь материка. А там за настоящими деревьями вставал лес труб. Всякий раз, когда оттуда налетал ветер, я улавливал запашок органических растворителей и газообразных побочных продуктов. Завод как раз оживал с приходом утренней смены, это к нему стремился поток машин в час пик. Завтра сделаю телефонный звонок и его прикроют.

Великая ложь американского капитализма в том, что корпорации будто бы действуют в собственных интересах. На самом деле они сплошь и рядом совершают то, что со временем поставит их на колени. Большинство этих «грешков» связаны с токсичными веществами, про вредность которых следует знать каждому компетентному химику. А корпорации сбрасывают их в окружающую среду и даже не пытаются себя обезопасить. Улики у всех под носом, словно бы совет директоров сам расписался под признанием, размножил его и сбрасывает листовками с самолетов. Рано или поздно появится кто-нибудь на «Зодиаке» и эти улики обнаружит, и результат будет гораздо более разорительный, чем мог бы надеяться террорист, скажем, какой-нибудь Бун со своими бомбами и пистолетами. Все старики в радиусе двадцати миль, у которых нашли опухоль, превратятся в непримиримых врагов. А с ними – их жены, все матери увечных детей и даже неувечных. Политики и средства массовой информации затопчут друг друга, спеша первыми обрушить огонь и серу на эту корпорацию. Преображение может произойти мгновенно и добиться его нетрудно. Нужно лишь прийти и ткнуть пальцем.

Безупречных химических преступлений не бывает. У химических реакций есть продукты на входе и продукты на выходе, и эти последние не скроешь. Можно попытаться устранить их при помощи другой химической реакции, но и у нее будет свой выход. Сколько их ни прячь, химикаты имеют обыкновение ускользать. Единственный разумный выход вообще не совершать подобных преступлений. В противном случае все свое будущее вы поставите на надежду, что ни один химический сыщик вами не заинтересуется. А надеяться на это сейчас не стоит.

Я говорю не про «Федеральное агентство охраны окружающей среды», наших «Кейстоунских копов» [2] от химии. Эта организация – просто офисы, набитые посредственными химиками и самыми погаными донными тварями: политическими назначенцами. Ждать от них решительных действий – все равно что требовать от больного сенной лихорадкой скосить поле аллергенных сорняков. Господи Боже, они даже не признают опасным хлордан! И если у них на превентивные меры кишка тонка, то карательные им просто в голову не приходят. Законы нарушаются настолько повсеместно, что они даже не знают, что делать. Даже не ищут нарушителей.

А вот я ищу. В прошлом году я путешествовал в каноэ по Центральному Джерси, собирая по дороге пробы. Вернувшись домой, я пропустил их через хроматограф. Результат? Многомиллионные штрафы, наложенные на нескольких нарушителей. Тут уж свободный рынок с его спросом и предложением постарался: создал систему невмешательства правосудия со множеством ниш для молодых агрессивных предпринимателей вроде меня.

Впереди из воды показалась рука в перчатке, и я заглушил мотор. Затем неподалеку появилась голова Тома, который приподнял «маску Дарта Вейдера», чтобы поговорить. Он утрированно разевал рот, выпучивал глаза, двигал губами – короче, всячески изображал удивление.

– Та еще труба!

– Длинная?

– Очень, не могу доплыть до конца. Подбрось.

– Из нее черная вода выходит?

– Ага.

Том положил на палубу «Зодиака» видеокамеру. Подняв ее, я перемотал пленку, поднес камеру к лицу и начал прокручивать заснятое на экранчике видоискателя.

– Тут снимки диффузоров, – объяснил Том. – Каждый – три с четвертью дюйма в диаметре. Поперечина – три восьмых дюйма.

– Отличная работа.

– Когда я спустился, ничего особенного не происходило, а потом труба как начала плеваться!

– Утренняя смена. Погрузившись, ты пропустил час пик. Давай-ка посмотрим.

В видоискателе появился плавный изгиб большой трубы на дне. Она была покрыта ржавчиной, которая словно бы поросла зеленым ворсом. Камера надвинулась на черную дыру в боку трубы, по вполне понятным причинам рядом ничего не росло. Через середину дыры шла поперечина.

– Тебе это ничего не напоминает?

– Ты о чем? – удивился Том.

– Похоже на греческую букву «тета». Ну, знаешь? Символ экологии.

Я поднял повыше пресс-релиз с логотипом «ЭООС», и он рассмеялся.

– Наверное, сочли это хорошей шуткой, – сказал я. – Держись, сейчас оттащу тебя подальше.

Мы отплывали от берега сначала ярдов на сто зараз, потом (когда Тому наскучило и он стал подумывать о ленче) на четверть мили. Дно плавно шло под уклон, и нырять приходилось не больше, чем на пятьдесят футов. Ориентируясь по компасу, я тащил его вдоль трубы, а он нырял посмотреть, на месте ли она. Когда Том все-таки нашел ее конец, мы оказались почти там, откуда начали, – на поросшем травой островке. Эта чертова штуковина была в милю длиной!

С Томом я раньше не работал, но свое дело он знал. Когда ныряешь для заработка, дотошность, вероятно, окупается. Я знаю кое-каких ныряльщиков «ЭООС», которые сказали бы: «Ух ты, там огроменная такая трубища. Наверное, вот столько шириной». Но Том был фанатиком и поднимал наверх страницу за страницей замеров и схем.

С часок мы посидели на островке, попивая пиво и обсуждая замеры.

– Все дыры одного диаметра, – сказал он. – Расположены примерно на расстоянии пятидесяти футов друг от друга. В твоей измерительной ленте только восемнадцать, поэтому совсем точно сказать не могу.

– Все на одной стороне трубы?

– Попеременно.

– Значит, если труба длиной в милю…то получается, нам надо заткнуть около сотни трехдюймовых дыр.

– Уйма работы, мужик. Зачем вообще такие сложности? Почему бы не положить по дну обычную толстую трубу, и пусть себе выплевывает из одного отверстия на конце?

– Они думали, что нашли решение. Диффузия. Тут у берега сильное течение.

– Уже заметил.

– Это оно нанесло и островок, на котором мы сидим, и все отмели. В корпорации сочли, что, если смогут распространить выброс на милю поперек течения, химикаты отсюда унесет. А кроме того, большая труба, из которой выходит черная дрянь, сущий подарок для журналистов.

– Ты уверен, что это нелегально?

– Могу назвать шесть разных постановлений. Вот почему я хочу ее прикрыть.

– Думаешь, сумеешь взять их на понт?

– О чем это ты?

– Позвонишь им и скажешь: «С вами говорят из «ЭООС», мы собираемся заткнуть вашу трубу, поэтому вам лучше закрыть завод».

– В любом другом месте можно было бы попытаться, но здесь этот номер не пройдет. Они знают, насколько это будет трудно. А кроме того, мне нужно кое-что побольше блефа. Я хочу остановить загрязнение.

Он усмехнулся, мол, «и я тоже». Эту присказку мы повторяем, когда перед нами невыполнимая задача: «Я хочу остановить загрязнение, друг!»

– И что будем делать? Отложим?

– Ну уж нет. – Я начал перематывать пленку в третий раз. – Придумаем что-нибудь, не впервой.

8

Он свалил свое оснащение в «Зодиак», и мы двинули к условленному месту сбора. Найти его оказалось нетрудно, поскольку команда «Иглобрюха» подожгла возле свалки огромные дымовые шашки с распродажи армейского склада. Вот уж любители поиграть на публику!

Я попросил Тома высадить меня пораньше. Пора было поразмыслить, а в возбужденном хаосе вокруг «Иглобрюха» этого скорее всего не удастся. Там все, наверное, на подъеме от успеха своей операции, захотят поделиться впечатлениями, а мне нужно подумать. Поэтому мы подвели «Зодиак» прямо к городскому пляжу. Прошлепав в одном белье по мелководью (единственный купальщик с сигарой в зубах), я, выйдя на песок, оделся. Обычно типы в одном белье бросаются в глаза, но никто из детишек и пенсионеров не обратил на меня внимания. Все сгрудились футах в ста от меня, уставившись на что-то у себя под ногами. Наверно, кого-то хватил удар, решил я. Потом извращенное любопытство взяло верх, и я тоже пошел поглазеть.

Но рассматривали они не мертвого человека. А мертвого дельфина.

– Эй, С.Т.! Пришел помочь бедолаге?

Старикан подкрался незаметно. Я его не знал. Он, наверно, видел меня на собрании городской ассоциации, куда я ездил в прошлом месяце. Уйма пенсионеров ежедневно смотрят новости и читают газеты, а еще ходят на собрания.

Но вопрос он задал довольно странный, поэтому я протолкался вперед, чтобы разглядеть получше. Дельфин был не мертв, просто очень к этому близок.

– Хотелось бы мне знать, что делать, – пробормотал я.

Парочка мышцеголовых бугаев решила, что они-то знают.

Один схватил дельфина за хвост, надеясь оттащить его назад в воду. Но кожа с хвоста слезла, как целлофан с лотка мяса. Развернувшись, я поскорее пошел прочь. У меня за спиной кричали и блевали зеваки.

– Похоже, еще одна жертва сам знаешь чего, – произнес все тот же старикан.

Повернувшись, я увидел, что он идет параллельным курсом со мной. Разговаривать мне не хотелось, поэтому я только внимательно в него всмотрелся. Давняя аппенэктомия и совсем недавняя лапаротомия, а еще диагностическая операция. Бронхи как будто в порядке, значит, скорее всего не курит. Я дал ему еще лет пятнадцать жизни, а если он работал на заводе – пять.

– Не знал, что я тут знаменитость.

Усмехнувшись, он подошел ближе. Его распирало от смеха, но он старался этого не выдать. Прирожденный конспиратор.

– Эти типы ох как тебя ненавидят! Еще как ненавидят. – Он позволил себе смешок. – Где у вас, ребята, база?

Именно такой информацией я не люблю делиться.

– Где-то там. – Я махнул рукой на лагуну. – На корабле.

– Ага. А что делать тому, кто захочет с вами связаться?

– У нас есть сотовый телефон в машине.

– Ах да. Для журналистов. Умно. И всем дали номер?

– Ну да, он в пресс-релизах есть.

– Ух ты! А у тебя с собой есть? Я охотник до новостей… Ну, сам понимаешь… «Таймс» и «Пост» по утрам. Еще у меня спутниковая тарелка за домом и коротковолновое…

В кармане у меня всегда есть запас свернутых пресс-релизов, и я дал ему один, а еще значок «ЭООС», что рассмешило его до колик.

– Где у вас хороший хозяйственный магазин? – спросил я, когда он успокоился. Для него ответ на такой вопрос сущий пустяк, а для меня – бесценная информация.

– А что ты ищешь? – крайне заинтересовался он. Понятно, ему нужно определить, заслуживаю ли я таких сведений. В Блю-Киллс наверняка имеется десяток посредственных хозяйственных, но в каждом городке есть один поистине хороший. Чтобы найти такой, обычно требуется лет шесть.

– Не мелочевку. Кое-какие серьезные штуки, прутковая сталь, трубы…

Он меня оборвал: я доказал, что в скобяных изделиях разбираюсь, да и себя уважаю, а потому объяснил, как проехать.

А потом («труд невелик») даже подбросил меня до места. Повез меня на своем «кадиллаке севилья» с приваренным к капоту масонским циркулем. Старикан явно был когда-то шишкой в корпорации. И столь же явно имел на кого-то зуб.

– Грутена знаете? – спросил я по дороге.

Дейв Хагенауэр (если верить адресам на рекламных конвертах, сваленных на бардачке) рассмеялся и с силой хлопнул ладонью по обтянутому бордовым кожзамом рулевому колесу.

– Рыжего Грутена? А как же! А ты, черт побери, откуда его знаешь?

– Вместе рыбачите? – спросил я, пропустив мимо ушей его вопрос.

– Ага, рыбалка, охота, что хочешь. Мы давно вместе. Хотя сейчас нас уже мало на что хватает, так, удим помаленьку с лодки.

– Надеюсь, не в Северном Рукаве?

Он присвистнул. Хитренько блеснули синие, как упаковка лосьона «Аква-Вельва», глаза.

– Ну уж нет. Я про это место давно знаю. Да ни за что на свете!

К тому времени мы добрались до магазина.

– Смотри не вляпайся в неприятности! – напутствовал он меня и еще смеялся, когда я захлопнул дверцу машины.

Большинство моих коллег, когда им надо подумать, отправляются за город с рюкзаком. Я иду в хороший хозяйственный универмаг и ищу там самый промасленный, самый пыльный закуток. Я заговариваю с самыми старыми людьми, какие только тут работают, и мы долго обсуждаем сравнительные достоинства машинных болтов против вагонных и когда использовать компрессию, а когда развальцовку. Если они знатоки своего дела, то ко мне не пристают, оставляют бродить и думать. Молодые слишком много о себе понимают. Им кажется, они способны помочь тебе найти что угодно, и по ходу задают уйму дурацких вопросов. Старые продавцы по опыту знают: ничто в хозяйственном не покупается по номинальному своему назначению. Ты покупаешь вещь, сделанную для одного, и используешь ее для другого.

Поэтому в первые несколько минут мне пришлось отогнать двух излишне ретивых юнцов. Методику я отработал давно: просто бормочу что-то очень техническое, вставляя термины, которых они не понимают. Делая вид, будто знают, о чем я говорю, они посылают меня в другой конец магазина. Молодые продавцы не любят покидать своих отделов, а старики предпочитают обращаться с тобой как со своим, поэтому можешь бродить и думать, набрать охапку товаров, нахмуриться, развернуться, положить все на место и начать заново.

Это я проделал неоднократно. Через полчаса появился, как астероид по дальней орбите, старый продавец – просто из вежливости и убедиться, что я не магазинный вор.

– Могу вам чем-нибудь помочь? – с чувством спросил он.

– Это очень долгая история, – ответил я и тем его успокоил.

Он вернулся к кофе и каталогам, а я еще раз прошелся по слесарно-водопроводному отделу, перед глазами у меня танцевали тета-отверстия.

Передо мной стояла базовая дилемма «мягкое-жесткое». Мне нужна мягкая прокладка, которая хорошо легла бы на изгиб трубы и послужила изоляцией. Но она должна быть достаточно жесткой, чтобы ее не снесло давлением выброса. Два круга по Лучшему Хозяйственному в Блю-Киллс показали, что ни один отдельно взятый предмет не подойдет. Тогда я попытался разбить проблему, решая по одной задаче зараз.

Во-первых, мягкая часть. И вот пожалуйста – четырехдюймовое резиновое колесо, веселенькая упаковка, и висит точно плод на дереве.

– Сколько таких прокладок для унитаза у вас есть на складе? – крикнул я.

Молодые продавцы задохнулись от возмущения, но старик и глазом не моргнул:

– А сколько у вас унитазов?

– Сто десять.

– Ух ты! – вклинился молодой. – Тот еще домик!

– Я миссионер канализации, – объяснил я, неспешно приближаясь к кассе. – Еду на следующей неделе в…– едва не сказал Никарагуа, но вовремя поймал себя за язык, -…в Гватемалу. Если хотите знать мое мнение, единственный способ остановить там распространение болезней – это современная гигиена. Поэтому мне нужна чертова прорва таких штук.

Конечно, они мне не поверили, но от них и не требовалось.

– Джо, пойди посмотри, сколько у нас есть, – велел босс.

Нервно улыбаясь, Джо отправился в подвал. Я отвернулся прежде, чем меня начали донимать вопросами, и перешел к Фазе II: что-нибудь твердое и круглое, что удержало бы прокладки на боку большой трубы. Какой-нибудь диск. Не дай бог, нам придется вырезать сто десять дисков из фанеры. Перед глазами у меня возникла страшная картина: мы на борту «Иглобрюха» ночь напролет пилим и пилим, и у нас кончаются полотна для ножовок. Где-то в этом прекрасном магазине должна быть уйма дешевых круглых штук.

Вкратце: в отделе домашней утвари была распродажа наборов для салата. Дешевый пластик. Большая миска, внутри еще десяток мелких плюс ложка и вилка для накладывания. Позаимствовав с витрины маленькую мисочку, я отнес ее в водопроводный отдел, чтобы приложить к моему «сальнику»: подошло идеально.

Теперь оставалось лишь найти что-нибудь, что придавило бы ободок салатника к прокладке, а ее – к трубе. С самого начала я знал, что поперечина в дыре послужит анкером. На задах магазина нашлись ярды и ярды прутковой стали – как раз то, что нужно. Нарезать пятидюймовыми кусками, загнуть плоскогубцами, чтобы на одном конце получился крюк, зацепить за поперечину, пропустить через отверстие в середине миски и закрепить «барашком». Придется потрудиться, но на то и существует «веселящий газ».

Я купил сто десять прокладок, девятнадцать наборов для салата, пятнадцать трехфутовых прутов витой стали, сто пятьдесят «барашков» (несколько мы обязательно уроним), плоскогубцы в запас, кусок трубы (как рычаг, когда будем гнуть прут), четыре слесарные ножовки, несколько напильников, немного цемента для труб и пару запасных сверл 5/16 дюйма, чтобы проделывать дырки в салатниках. Заплатил наличными и уговорил доставить все к концу рабочего дня на пристань Блю-Киллс-бич. И свободным человеком вышел на яркое джерсийское солнышко. День перевалил за середину, пора съесть бургер.

Как это бывает со всеми хорошими магазинами, хозяйственный помещался на задворках городка, поэтому я нашел телефонную будку и набрал номер телефона в нашем «омни».

Поначалу я разобрал лишь, как Джоан Джетт громко поет о том, как хорошо ездить по дорогам Нью-Джерси со включенным радио, но звук быстро прикрутили, и я услышал, как по чему-то елозит телефон, рев трассы, проникающий через станиолевые стенки нашей таратайки, и звериный вой мотора на как минимум пяти тысячах оборотов в минуту.

– Передачу! – завопил я. – Передачу!

– Твою мать! – откликнулась Дебби.

Телефон упал с ее плеча, отскочил от чего-то (скорее всего от рычага ручного тормоза), потом его прижало к сиденью, когда она дернула рукоятку коробки передач. Мотор успокоился.

– Где тут чертов гудок? – мрачно пробормотала Дебби, нашла его и тут же обозвала кого-то богатой сволочью. Потом ей снова пришлось переключить передачу.

Я порылся по карманам в поисках мелочи: это надолго.

– Треклятая машина для правшей! – ругнулась Дебби. – Рычаг передач, потом магнитофон, теперь телефон. Куда подевался гудок?

– Вся середина рулевого колеса – это гудок, – спокойно объяснил я.

– А, это ты, С.Т. Люблю стресс. Обожаю.

– Как прошло?

– Отлично. Они помучились с криптонитовыми, но скоро сломались. Попытались отправить катера в канал, чтобы оттуда нас сцапать, но Джим заблокировал середину реки «Иглобрюхом», и катер погнул винт о старую нефтяную цистерну. Об их собственную скорее всего.

– Замечательно. Журналисты, наверно, были счастливы.

– Обезображенных птиц мы не нашли, зато выловили несколько форелей с нехорошими пятнами на чешуе. А у тебя что?

– Токсический Диснейленд. Как насчет того, чтобы за мной приехать?

Оставаясь в телефонной будке, я провел ее по лабиринту «тепло-холодно» через городок и не вешал трубку, пока бампер «омни» не ткнулся мне в колени. Решетка радиатора покрылась коркой дохлых насекомых, из вентиляции на капоте пыхало жаром. Пока я проверял масло, Дебби вышла из машины, чтобы, заглядывая мне через плечо, скептически прищуриться на мотор.

– Кандидатская степень по биологии в Суитвейле, а ездишь с сухим щупом.

Она ушам своим не поверила, какая же я свинья, но тут ничего не поделаешь, я сам себе иногда удивляюсь.

– Что еще за мужской шовинизм?

– Можешь сколько угодно говорить про шовинизм, но если загонишь стрелку за красную черту без масла, то устроишь Чернобыль посреди шоссе Гарден-стейт, и снова придется добираться домой на автобусе.

– Вот черт! – Она рассмеялась.

Мы вспомнили, как однажды с полдюжины «зеленых беретов» из «ЭООС» в скуба-костюмах с аквалангами вломились в три часа утра в хипушный бар, таща на себе сдохший мотоцикл.

Открыв багажник, я достал несколько банок масла.

– Читала «Трагедию общего достояния»?

– Ага, там про охрану окружающей среды.

– Любая собственность, доступная для общего пользования, уничтожается. Поскольку все считают своим долгом использовать ее по максимуму, но никто – ухаживать. То же с водой и воздухом. Корпорации считают своим долгом загрязнять океан, но не видят причин его чистить. И здесь то же самое.

– Ладно, ладно, поняла.

– Заливание масла в «омни» – тоже форма защиты окружающей среды.

Затолкав шланг для масла в банку, я тут же заметил сексуальный подтекст своих действий. Потом ввел шланг в соответствующую дырку в «омни» и, поглядев на Дебби, растер по пальцам масло. Она смотрела на меня.

Горничная мотеля «Трэвел лодж» вломилась в номер и застала нас за отчаянным и дурашливым сексом на коврике прямо перед входной дверью. У нас над головой Дебби в телевизоре давала кому-то интервью. По какой-то причине мы включили оба крана горячей воды в ванной, и по комнате плавали клубы пара. Внезапное гудение пылесоса заглушило и интервью Дебби, и ее прочие звуковые эффекты внизу. Уходя, горничная хлопнула дверью. А что еще они ожидали, дав нам апартаменты для новобрачных?

– Если планируете остаться больше чем на сутки, полагается ставить в известность администрацию, – сказал я, когда мы закончили.

Дебби не ответила – слишком сильно смеялась.

9

В три часа дня Дебби позвонила портье и сказала, что мы остаемся еще на день. Большой сюрприз. Мы приняли душ, приволокли из «омни» портативную рацию и связались с «Иглобрюхом». Я объяснил, что у меня появилась идея, которую надо обсудить, и договорился, чтобы в пять нас подобрали с городской пристани.

С Дебби я познакомился, когда устраивал масштабную акцию для СМИ в студенческом городке Суитвейла. Там я пытался доказать, что «плюш» престижных учебных заведений Новой Англии «вырос» на промышленности, как водоросли на ржавом баке с отходами, и студентов это проняло. Они позвали меня в студенческий городок, и я приехал, по недомыслию решив, что меня встретят как героя.

В действительности большинство студентов были чертовски злы. Сработал финт с «перекладыванием с больной головы на здоровую», иными словами, они убедили себя, что в наличии тяжелых металлов у них в почве и прудике виноват я сам. Если бы я держал рот на замке, все было бы тип-топ. Мне не стоило удивляться, ведь способность к рациональному мышлению встречается довольно редко – даже в престижных учебных заведениях. Мы живем в эпоху телевидения, и люди мыслят образами с экрана. Это не всегда плохо, но в Суитвейле привело к нелепым выходкам, и когда кое-кто из студенческого совета начал доставать меня через СМИ, мне (с сожалением) пришлось их разоблачить – в буквальном смысле и перед токсичным излучением телекамер. Пока разворачивалась эта неприглядная история, Дебби углядела толику порядочности то ли во мне, то ли в организации «ЭООС Интернешнл» и увлеклась то ли первым, то ли второй – я так до конца не уверен. До сих пор мы ни разу в койке не оказывались, но оба об этом подумывали.

Появилась в своем фургончике одна из нью-йоркских бригад новостей, тем самым напомнив: завтра предстоит провернуть медиаапокалипсис, а журналисты про него еще не знают.

Если уж на то пошло, и жертвы тоже. «Швейцарские Сволочи» больше месяца нас ждут. Сегодня мы подняли большой шум и выставили их дураками. Теперь они перешли в стратегическое отступление, созвали на совещание пиарщиков, отыскивая способ уменьшить ущерб. То, что произошло, ужасно, думают они, но худшее позади, можно перестать убиваться и слить в океан еще немного смерти.

Ха! Завтра им понадобятся обе руки, лишь бы удержать вылезающие кишки. Но сперва надо «подогреть» журналистов.

– Сэнгеймон Тейлор? Отличное шоу. Ваших рук дело?

Этот был один из местных журналюг, типичный телеумник с пневматической шевелюрой. Он подмигивал мне, полагая, что это я в скафандре брал пробы с «Зодиака».

– То ли еще завтра будет, – отозвался я. – Еще наснимаетесь.

– Завтра будет новая акция?

– Ага. Но, так сказать, не для прессы. Уверен, вы сами догадались, что сегодня было лишь представление, чтобы на экране получше смотрелось. Новостей-то серьезных там никаких.

По его физиономии скользнуло изумление – точь-в-точь пятно света от полицейской мигалки, но он сумел выдавить улыбку.

– Так я и думал, – сказал он на несколько тонов выше предельно допустимого дикторского. – Недурно сработали.

– Спасибо, но уверен, такой журналист, как вы, понимает, что «ЭООС» – не просто кучка клоунов, дурачащихся перед камерой. Мы и серьезную работу делаем. То, из чего получаются не пустышки, а настоящие репортажи.

Что я терял? Его пустышка уже вставлена в аппарат на станции и в положенное время выйдет в эфир.

– Завтра?

– Ага. Начнем с утра пораньше, но акция будет долгая. На весь день.

– Где?

Я объяснил, как добраться до Блю-Киллс-бич, и дал ему отксеренную листовку, которую мы подготовили для четвертого сословия: советы, как защитить от воды и использовать камеру на качающемся «Зодиаке», и тому подобное. Еще я подарил ему видеокассету, стандартный ролик о том, как ныряльщики «ЭООС» работают с «Зодиаков», затыкая трубы.

– Спасибо. Скопирую и верну.

– Оставьте себе. У нас есть еще.

– О, спасибо! – Он внимательнее рассмотрел коробку. – Господи! Она же в три четверти дюйма!

На том он хитренько мне подмигнул и пообещал, мол, увидимся завтра.

В «омни» Дебби говорила по телефону с репортером, которого прислала сюда нью-йоркская газета. Его будет легче возить, чем бригаду телевизионщиков, и труднее им манипулировать: он будет попроницательнее их и гораздо лучшей компанией.

В конечном итоге все – мы с Дебби, репортер (кругленький с проседью тип по фамилии Фиск), команда «Иглобрюха», грузовик из хозяйственного магазина и «линкольн» с парой частных детективов – собрались на пристани в Блю-Киллс-бич. Я задумался, не попытаться ли спрятать наши покупки от сыщиков, но отмел эту мысль: даже если они их увидят, все равно о наших планах не догадаются.

Водитель из хозяйственного универмага чувствовал себя не в своей тарелке. Ему было не больше шестнадцати: наверное, подрабатывал на полсмены перед тем, как отправиться заряжать пушки в учебном центре пехоты Форт-Дике. Его отец скорее всего работал на химзаводе. Он еще никогда не видел мужчин с хайерами.

– В подвесных моторах разбираетесь? – спросил я для завязывания мужской дружбы.

Мы углубились в дискуссию о том, нужно ли мне проверить карбюратор в одном из наших «меркьюри». К нам присоединилась Артемида, и вскоре мальчишка окончательно расслабился. Он признался, что никогда не видел таких больших моторов на таких маленьких лодках, и, пока мы выгружали покупки, Арти повезла его прокатиться. По возвращении он был пропитан соленой водой, фталатами и гидразинами, но считал нас «клевыми». Чего обижаться? Мы действительно клевые – во всяком случае, Артемида, – и нехорошо было бы отпускать его с неверным о нас впечатлением. Мы катаем ребятишек, пока химические компании увольняют их заболевших раком родителей, и рано или поздно люди сами решают, кто тут хороший.

Кое-кто из команды «Иглобрюха» хотел постирать одежду и помыться в настоящей ванне, поэтому мы с Дебби отдали ключи от «омни» и апартаментов для новобрачных, но только после того как я прочел лекцию про сухие щупы и красную черту. И «Иглобрюх» отчалил.

Мы с Фиском, принявшим одну из моих контрабандных сигар, уселись на носовой палубе. Какое-то время мы курили, пили пиво и обменивались байками на тему экологии, потом я показал ему фотографии тета-дырок, нарисовал трубу и изложил суть операции.

Он заинтересовался, но не слишком.

– Так и думал, что у вас запланировано что-то крупное, – сказал он. – Но для меня это не главное.

– А что главное?

– Вот это.

Он широко раскинул руки, и тут до меня дошло, что мы сидим, развалясь, на палубе настоящего двухмачтового корабля, деревянного и сработанного вручную, что мы идем на всех парусах по океану под золотистым предвечерним небом, что нас освежает бриз, греет солнце, мы плывем беззвучно и мощно и курим хорошие кубинские сигары.

– А, ну да, – сказал я. – Дополнительные бонусы.

За обедом выяснилось, что сегодня у шкипера Джима день рождения. Таня вынесла неполиткорректный торт, упрятанный под целый дюйм глазури с детским рисунком кораблика наверху. Дебби воспользовалась случаем преподнести Джиму подарок, который давно собиралась сделать.

Она часто отбывает транспарантную повинность. Больше, чем обычно полагается. Наша Дебби – дока по части визуального мышления, и все это знают. Сейчас она уже только рисует и переносит на ткань, а кандидаты на вступление в «ЭООС» (вынужденно трудолюбивые и незаметные студенты) берут на себя собственно шитье. Одно из наиболее удачных ее творений, большое квадратное знамя, мы однажды пахучим весенним вечером намертво закрепили на водонапорной башне «Фотекса». Рисунок на нем был простой: череп со скрещенными костями, а поверх него международный символ – круг, перечеркнутый кроваво-красным.

Если бы передо мной поставили подобную задачу, я написал бы лозунг слов на двадцать пять с махонькой картинкой в уголке. Своим знаменем Дебби сказала то же самое. Я был поражен и в подпитии окрестил его «Токсическим Веселым Роджером». Когда я в следующий раз спустился в «Зодиак», то обнаружил, что там кто-то побывал и закрепил на транце обломок пластмассовой удочки. На нем развевался маленький, сшитый на руках нейлоновый флажок: на черном фоне белый череп со скрещенными костями в красном перечеркнутом кружке. Вот когда я понял, что нравлюсь этой девушке.

А потом ей пришла в голову идея сшить такой же, но гораздо больше, для «Иглобрюха». Почему-то меня в обязательном порядке привлекли к изготовлению, поэтому мы отправились в магазин тканей, где я слонялся среди рулонов плотного сукна для мужских костюмов и распугивал покупателей, пока Дебби закупала ярды сверхпрочного нейлона на кредитку (как впоследствии выяснилось, мою). Потом мы расправили ткань на полу в ее гостиной и нанесли рисунок. Ей пришлось преподать мне азы шитья: например, если рисуешь на куске тянущейся ткани, результат может получиться непредсказуемый. Потом нам пришлось закрепить края, чтобы не обтрепывались, проведя ими над пламенем свечи, от чего квартира заполнилась всеми ядовитыми дымами, какие только известны человечеству, – я прямо-таки чувствовал, как у меня из ушей сочатся растворившиеся клетки мозга. Дебби же утверждала, что ни одна операция, связанная с шитьем, не может быть токсичной. И наконец, мы прогнали куски через ее треклятый «Зингер». Я ушел в соседнюю комнату и там смотрел, как помехи от швейной машинки рвут изображение на экране телевизора. Не люблю швейные машинки. Не понимаю, как игла с проходящей через кончик ниткой может переплести эту нитку с другой, втыкаясь в крошечную шпульку. Это противно природе и выводит меня из себя.

Поэтому, когда мы поднесли знамя Джиму, все аплодировали Дебби, а я просто сидел дурак дураком. Потом настало время мужской работы. Запустив корабельный генератор, я начал вскрывать упаковки.

Отверстия мы сверлили до одиннадцати вечера, а после я завалился спать. Мы с Дебби вдвоем уместились на койке, предназначенной для одного. На первый раз сойдет. Но через неделю или около того нам понадобится двуспальная кровать с водяным матрасом. Фиск устроился на палубе в спальнике, пил бренди и смешил Артемиду. Джим свернулся калачиком у румпеля, смотрел на звезды и думал… ну, о чем там думает сорокапятилетний морской бродяга. Атлантический океан баюкал нас, хотя и убивал мимоходом пару-тройку дельфинов. «Токсический Веселый Роджер» скалился всем и вся.

Среди ночи я проснулся, потея и задыхаясь, как жертва отравления пестицидами, перед глазами у меня стояла квелая физиономия Дольмечера. «Для тебя он – как Святой Грааль».

– О чем ты думаешь? – спросила Дебби.

Ненавижу этот чертов вопрос, поэтому не ответил.

Где-то в паре сотен миль к северу Дольмечер (я знал: он еще не спит, в два часа ночи еще торчит в лаборатории) возился с генами. Искал Святой Грааль.

Я никогда с генами не играю. Даже близко к ним не подойду. Любая молекула сложнее этанола пугает меня до жути; а когда она еще больше, то вообще неизвестно, что способна выкинуть. Но Дольмечер-то не просто с ними играет. А проблема в том, что на экзаменах у меня оценки всегда были лучше. Я умнее Дольмечера.

10

Больше в следующие сутки мне поспать не удалось. В четыре утра я встал, прикончил остатки торта и залил их двумя банками кока-колы с повышенным содержанием кофеина. Топая по палубе, чтобы разбудить сонь, собрал и подготовил снаряжение для ныряния, потом сел в лучший «Зодиак» и с Артемидой у руля отчалил. В последнюю минуту проснулся Фиск и присоединился к нам.

Рядом с «Иглобрюхом» ошивались в арендованном катере частные детективы. Нужды в скрытности не было, поэтому Артемида прибавила «меркьюри» оборотов и оставила сыщиков мокнуть в водопаде брызг у нас за кормой. Мы быстро оторвались и скрылись из виду, а ведь трудно отыскать кого-то по звуку, когда в десяти футах у тебя за спиной ревет собственный мотор. Чтобы их поморочить, мы сперва двинули на север, потом развернулись и взяли курс на конец трубы.

Если нужно, я могу нырять, просто это не мое. Но на сей раз нам требовалось много ныряльщиков, да и вообще надо было протестировать конструкцию. Арти спасла меня от неминуемого конфуза и возможной гибели, указав, что я неправильно подсоединил шланги. Пока мы выправляли ситуацию, Фиск мне подмигнул.

– С этого момента, – сказал он, – я беспристрастный журналист. Почти.

– Забавно слышать, поскольку я собираюсь совершить уголовно наказуемое деяние. Почти.

Я упал с «Зодиака».

Бессмысленно побарахтавшись какое-то время под водой, я нашел трубу. В настоящий момент из нее мало что выходило, поэтому я не мог искать ее по черному облаку. И Том был прав, течение тут сильное, и новичок вроде меня, если не будет постоянно плыть на юг, скоро окажется в Ньюарке.

Но я прихватил с «Иглобрюха» большой промышленный магнит. Едва найдя диффузор, я налепил на него магнит и закрепил на нем страховочный карабин. Так я смог упереться в трубу ластами и, откинувшись, лечь на натянутую веревку, пока работал.

Дальше все свелось к отладке метода и организации работ. С какой скоростью (ныряльщиков в час) мы сможем затыкать дыры и как ускорить процесс? Ключ к решению – собирать конструкцию из салатника, прокладки, прута и гайки в «Зодиаках» и отдавать ныряльщикам по мере необходимости.

Конструкция подошла лучше, чем я того заслуживал. Да, разумеется, из-за искривления трубы какая-то малость будет просачиваться, но пропускная способность диффузора сократится до одной тысячной нормы. Зацепить загнутый конец за поперечину и завернуть «барашек», чтобы его закрепить, оказалось нетрудно. Я не спешил, прикидывая, насколько можно заворачивать гайки на «Зодиаках», чтобы ныряльщикам не тратить на это совокупные часы под водой.

Потом я растер по «барашку» немного цемента. Хотелось надеяться, что он схватится и не позволит снять гайки.

Неплохо. Я заранее прикрутил гайку еще на одной конструкции, глянул на часы, подплыл к следующей дырке и заткнул ее. Пять минут. Пять минут на дырку означает пятьсот ныряльщико-минут. Половину времени они проведут, возясь с баллонами для воздуха и прочими глупостями, значит, нам потребуется тысяча ныряльщико-минут, или около шестнадцати ныряльщико-часов. Если хотим провернуть операцию за четыре часа, нам нужно четыре ныряльщика.

Когда я вынырнул, наш беспристрастный журналист был занят исключительно пристрастным клинчем с Артемидой. Сам виноват. Я специально помахал фонарем, чтобы привлечь их внимание. Когда занимаешься любовью с «зелеными беретами» из «ЭООС», будь начеку. Они расцепились, и я сделал вид, что смотрю в другую сторону.

– Нам повезло, – сказал я. – Нужно всего четыре ныряльщика. А у нас уже есть четверо помимо меня, так что я смогу остаться наверху. Где мне и место.

За это Артемида слегка меня притопила. Потом мы двинули назад к «Иглобрюху», который сиял всеми огнями и распространял над водой божественный запах чеснока. Готовил Джим (кто же еще?), и его страсть к чесноку меня вполне устраивала.

– Не хочу показаться милитаристом, – объявил я поглощающему тофу сообществу, – но пора атаковать.

Все сказали, мол, ладно, кое-кто поднял за этот тост кружку с травяным чаем. Теперь, когда эти ребята ко мне привыкли, они стали проникаться проектом. Перспектива уничтожить распространяющую токсические отходы трубу длиной в милю – да что там, уничтожить что угодно длиной в милю! – адское искушение.

– Значит, хочешь позвонить на завод? – спросил Джим.

– Думаю, сейчас доедим, поплывем на место и начнем. У нас два ныряльщика тут, два в «Трэвел лодж», они приедут где-то через полчаса. Поэтому, как только отладим процесс, устраним все начальные огрехи…

– Ту часть операции, когда мы выглядим полными идиотами, – перевела Дебби.

– …верно, закроем завод. На это понадобится полминуты по телефону. А потом устроим цирк.

В присутствии Фиска я не собирался выражаться яснее.

Все шло сравнительно неплохо, вот только, когда «Иглобрюх» был уже на полпути к месту, Фиск вдруг сознался, что у него в жилетке спрятан грамм кокса. Он решил исповедаться, заметив, как мы обыскиваем одежду друг друга на предмет всего, что можно хотя бы с натяжкой счесть наркотиком или оружием. По вполне очевидным причинам мы неизменно так поступали, когда возникала вероятность, что нас заберет полиция. Как только Фиск облегчил душу, я почувствовал себя виноватым и признался, что в бумажнике у меня марка кислоты – она на членском билете Бостонской публичной библиотеки, и я решил, что никто этого не заметит. Но вина есть вина.

ЛСД идет вразрез с принципом Сэнгеймона Тейлора. ЛСД – сложная молекула, и соответственно мне от нее не по себе. Но иногда попадаешь в ситуацию, настолько ужасную или требующую такого напряжения сил, что ничто другое не помогает.

Поэтому членский билет сожгли, пепел развеяли, а кокс Фиска вдохнули. И за затыкание трубы взялись с утроенным пылом.

Ребята из «Трэвел лодж» чуть опоздали, но тоже впряглись в работу. Я остался на берегу, наблюдая, как собираются журналисты и представители властей. Телевизионщики снимали, как я надуваю детский бассейн. За таким занятием трудно выглядеть десантником – надо было приволочь насос.

Для успеха акции следовало поднять токсины со дня моря и отправить в лучевые трубки телевизоров, а поскольку диффузора не видно, это будет не просто. Ведь предъявить-то мы могли лишь группку ныряльщиков с аквалангами, которые исчезали в воде с салатниками и прокладками и возвращались без них. Поэтому приблизительно к тому времени, когда подтянулись последние журналисты, я сел в «Зодиак» и позаимствовал Тома с салатниковой операции. Мы смотались на «Иглобрюх», забрали оттуда переносной насос и вернулись на берег. Том сплавал к диффузору и приставил входной шланг насоса к дыре, а я втащил «Зодиак» на берег и опустил выходной шланг в детский бассейн. Операторы слетелись как мухи на мед. Я специально выбрал бассейн с симпатичным желтым дном, чтобы черная слизь «Швейцарских Сволочей» заплескалась в нем как можно зрелищнее.

Мы качали ее, пока бассейн не заполнился почти до краев. Наряду с «Зодиаками» и скафандрами, детские бассейны – любимое оружие в моем арсенале. Сегодня нам повезло, потому что отходы смотрелись поистине скверно. Иногда компании сбрасывают в океан дрянь, прозрачную, как вода, и трудно убедить людей в том, что она опасна. Затем мы налили еще два пятидесятигаллонных бака (их мы послезавтра прикуем к дверям здания Сената штата Нью-Джерси) и на том отключили насос. Сходив к «омни», я набрал номер.

В любой крупной корпорации есть собственный телефонный лабиринт, свои лакомые номера и тупики, свои оголтелые «цепные собаки» и сахарные «добрые дяди». Через лабиринт «Швейцарских Сволочей» я уже прошел из Бостона по междугородней линии с неограниченным числом звонков. Поэтому я три или четыре раза набрал номер с добавочным, пока не добрался до нужной секретарши, а она соединила меня с управляющим заводом.

– Да? – сказал он довольно сонно. Я глянул на часы «омни»: половина девятого.

– Это Сэнгеймон Тейлор из «ЭООС Интернешнл». Как поживаете?

– Что вам нужно?

– У меня все хорошо, спасибо. Мы обнаружили большую трубу, которая выходит в океан и прямо в воду сбрасывает значительный объем опасных отходов. Вы превысили предельно допустимые нормы по всем шести загрязняющим веществам, на которые у вас есть лицензия «ФАООС». А поскольку речь идет об отравляющих веществах, вы противозаконно подвергаете опасности жизнь и благосостояние всех, кто живет в данном регионе, иными словами, большого числа людей. Поэтому… э-э… мы сейчас закрываем диффузоры, и я рекомендовал бы вам перестать сбрасывать отходы – по вполне очевидным причинам. Если захотите с нами связаться, мы в Блю-Киллс-бич. Запишите наш номер телефона.

– Послушайте, приятель, если вы считаете, что это какая-то там завалящая труба, то сильно ошибаетесь.

Тогда я дал ему полное описание трубы и того, что мы предпринимаем, дабы ее заткнуть.

К тому времени окно «омни» превратилось в своего рода телеэкран для журналистов. Я опустил стекло и переключил телефон на конференц-связь, чтобы разговор было слышно полностью. В целом он получился спокойным и профессиональным – никаких фейерверков. Я из кожи вон лез, стараясь быть вежливым, а те, кому доверяют огромные химические предприятия, умеют держать себя в руках (в отличие от их боссов), – в общем, «между нами, технарями». Это пиарщики и менеджеры высшего звена слетают с катушек, поскольку ничего не смыслят в химии. Им даже в голову не приходит, что правда не на их стороне.

Через полчаса наши ныряльщики доложили, что из трубы ничего больше не поступает.

К тому времени я уже превратился в укротителя полномасштабного цирка. Каждую бригаду с оператором требовалось вывезти на «Зодиаке», побаловать сногсшибательным рывком через прилив, дать шанс заснять ныряльщиков, пройтись по палубе «Иглобрюха» и погладить корабельного кота. Дебби тем временем осталась на пляже умиротворять тех, кто ждал своей очереди, давая интервью, рассказывая анекдоты и старые «боевые» байки, – а после встречать небольшую армию чиновников корпорации. По счастью, она словно создана для этого: привлекательная, невозмутимая, остроумная и исключительно симпатичная. Не какая-нибудь конфузящаяся радикалка/феминистка/лесбиянка, на которую они рассчитывали.

Для мастодонта такого масштаба «Швейцарские Сволочи» сработали быстро. Они уже отксерили свои пресс-релизы, как всегда, напичканные стандартной ахинеей про капли из пипетки в железнодорожной цистерне и трудах химической промышленности на благо общества. Ну, сами знаете: «Эти соединения быстро и безопасно растворяются в концентрированном растворе двуокиси кислорода и хлористого натрия, содержащем некоторые другие неорганические соли. Звучит устрашающе? Вовсе нет. На самом деле вы не раз купались в этом растворе – просто так химики называют соленую воду». Как раз такие остроты любят красть у них, а после выдавать за собственные тележурналисты, на мажорной ноте завершая репортажи перед тем, как слово снова возьмет робот-ведущий. Звучит гораздо оптимистичнее и бодрее, чем рассказ о раке печени и о том, для чего нам нужны детские надувные бассейны.

Когда я вернулся, привезя из увеселительного круиза репортера местной телестанции, пиджаки уже полностью мобилизовались. На пляже они поставили раскладной столик – так, чтобы фоном ему послужил чахлый лесок на их территории. Тактическая ошибка с моей стороны! Мне следовало бы натянуть вдоль заграждения транспарант, чтобы они не смогли его использовать. У нас в «омни» ведь есть большой рулон – зеленый с белой подкладкой, – поэтому я попросил Дебби с Таней смастерить что-нибудь на скорую руку.

Под одну из ножек столика подложили пачку пресс-релизов, потому что пляж спускался к воде – как это обычно бывает с пляжами. Не стоило надеяться, что поднимающийся прилив подмоет его и опрокинет. Я поборол искушение поспособствовать процессу насосом, но это было бы откровенным ребячеством и слишком походило бы на прямое нападение. Главный пиарщик расхаживал, утопая в песке, который струйками лился в его открытые ботинки ручной работы. На пляж даже приволокли визажистов, чтобы те припудрили вызывающие доверие лица пиарщиков.

Когда смотришь на то, как крупная корпорация запускает свою пиар-машину, чувствуешь себя до крайности ничтожным. Первые несколько раз я пугался, но, по счастью, со мной были ветераны «ЭООС», бывалые погромщики пресс-конференций. Нужно атаковать на двух уровнях: подвергать сомнению то, что говорят пиарщики, и одновременно саму пресс-конференцию, разрушая телевизионные чары.

Я поманил Артемиду поближе к берегу. Как только очередной пиарщик начал свое заготовленное заявление, я ей кивнул, и она громко взревела мотором на холостом ходу, заставляя беднягу повысить голос. Это очень важно. Они хотят выглядеть СМИ-хладнокровными, как ДжФК, а если заставить их кричать, они становятся СМИ-истеричными, как Никсон. Я начал подумывать о вчерашней щетине и как бы бросить такую тень на лицо пиарщика. Пустая идея, да и вообще для нас слишком мудреная.

Пиарщик развернул плакат с пипеткой и цистерной. Я побежал к «омни» за своим – с банановой кожурой на футбольном поле. Он говорил про хлорид натрия и двуокись кислорода, я парировал, мол, если назвать динамит тринитротолуолом, он не станет от этого безопаснее. Раскатав карту завода и карту Блю-Киллс, он показал, где большая труба проходит под городом к пляжу. Меня это вполне устроило. Если хочет показывать, как токсичные отходы текут под жилыми домами, пусть его. Я вообще не мог понять, о чем он думает. Зачем ему на это упирать? Полистав их пресс-пакет, я нашел ту же карту, подземная труба на ней была отмечена маркером. А ведь именно ее им следовало бы скрывать.

А потом гад положил меня на обе лопатки. Едва не поимел всухую.

– Заткнув диффузор на конце этой трубы, сотрудники «ЭООС» идут на риск, что труба взорвется где-то вот здесь…– он указал на жилой район, —… и выбросит вещества в почву. Думаю, это развеивает ложное впечатление, которое могло сложиться, будто их заботит благосостояние жителей Блю-Киллс. Говоря просто и ясно, эти люди…

– Он хочет сказать, – крикнул я, подступая к нему сзади и поднимая повыше салатник, – что их труба, по которой проходят тонны токсичных отходов, – я указал на его же карту, – настолько ненадежна и так плохо обслуживается, что не прочнее нехитрой конструкции из салатника и унитазной прокладки, которую мы придумали на ходу.

Мужик сдулся на глазах. И ни за что не желал оборачиваться.

– И если эти вещества так безопасны, как он утверждает, то почему он беспокоится, что они попадут в почву? Почему он приравнивает их к угрозе терроризма? Из его собственных слов следует, насколько они безвредны.

И наконец, я получил возможность нанести мой традиционный coup de race, а именно поднес пиарщику полный стакан жуткой черной слизи и предложил выпить.

Иногда мне пиарщиков жалко. Они ни черта не смыслят ни в химии, ни в экологии, ни в каких-либо технических проблемах. Им просто изложили официальную позицию и велели ее озвучить. Моя работа – делать так, чтобы их уволили. Первые несколько раз я был на седьмом небе, чувствовал себя карающим ангелом. Теперь я стараюсь их перевоспитать. Я не давлю, не выставляю их идиотами перед камерами, если они только сами не подличают, набрасываясь на меня или на «ЭООС». Я в ответе за то, что уволили уйму людей: охранников, пиарщиков, инженеров, и это самая тягостная часть моей работы.

11

Появились копы. Всех мастей. Копы Блю-Киллс, полиция штата, береговая охрана. Особого значения это не имело, потому что мы уже заткнули девяносто пять дыр.

Собравшись группками на берегу, копы заспорили о юрисдикции. Пришли они к следующему: несколько патрульных штата и копов из Блю-Киллс отправились на катере береговой охраны на «Иглобрюх» (один патрульный поднялся на борт, просто чтобы показать, кто тут главный), а после катер эскортировал нас к пристани, которая, оказывается, относилась к Блю-Киллс, а не к Блю-Киллс-бич.

Поездка получилась бурная. Поднялся ветер, и большую ее часть копы Блю-Киллс на своем жалком катерке провели, перегнувшись через борт и избавляясь от пончиков. На «Иглобрюхе» я болтал с Диком из полиции штата, довольно приятным малым лет сорока. Он задал мне уйму вопросов про завод и чем он так опасен, и я попытался объяснить.

– Рак возникает, когда клетки сходят с ума и начинают размножаться не переставая. Обычно это случается потому, что генетический код в них нарушен.

– Никотином, асбестом или еще чем?

Подняв глаза, я увидел, как, прислушиваясь к разговору, к нам бочком подбирается Том Экере.

– Ага. Никотин и асбест могут в какой-то степени изменить гены. Гены – это такие длинные молекулы. И как все прочие молекулы, они способны вступать в химические реакции с другими. И если другой молекулой будет, скажем, никотин, реакция разрушит или повредит ген. В большинстве случаев это не имеет значения. Но если тебе очень не повезет, ген изменится в нехорошую сторону…

– И у тебя будет страшный Р.

– Ага. – Я опять невольно вспомнил про Дольмечера: этот самый большой на свете канцероген сейчас, наверное, кромсает в Бостоне гены. – Дело в том, Дик, что химику достаточно взглянуть на молекулу, чтобы понять, вызовет она рак или нет. Есть некоторые химические элементы, хлор например, которые очень хорошо умеют разламывать гены. Поэтому если кто-то сбрасывает в окружающую среду вещество, в котором уйма хлора, то он не может не понимать, каков риск заболеваний раком, если, конечно, он не распоследний тупица.

– Но ты никогда не сможешь этого доказать, – бросил Том. Вид у него был довольно хмурый.

– В том смысле, в каком дело доказывают в суде, не смогу. Вот почему химическим корпорациям так многое сходите рук. Если у человека возникает опухоль, невозможно проследить ее до того конкретного атома хлора, который взялся из молекулы, выброшенной таким-то или таким-то заводом. Улики здесь косвенные, статистические.

– Значит, такая дрянь выходит из этой трубы…

– Да, в некоторых веществах есть хлор. А еще там есть тяжелые металлы, например, кадмий, ртуть и так деле. Все знают, что они токсичны.

– Так почему «ФАООС» такое позволяет?

– Сбрасывать отходы? Нет, не позволяет.

– То есть?

– «ФАООС» ничего такого не позволяет. Это противозаконно.

– Подожди-ка, – сказал Дик. Я прямо-таки видел, как включается методичный ум полицейского, как Дик мысленно составляет отчет о произведенном аресте. – Давай начнем с конца. То, что делают эти типы, противозаконно?

– Вот именно.

– Тогда почему мы арестовываем вас?

– Потому что так устроен мир, Дик.

– Знаешь, тут многие…– он подался вперед, хотя рядом с нами даже близко никого чужого не было, —…на вашей стороне. Им правда нравится, что вы делаете. Все давно знают, что завод отравляет воду. И люди от этого яда болеют. – Он придвинулся еще ближе. – Моя дочка, например. Моя семнадцатилетняя дочка. Да, кстати! У вас на паруснике есть что-нибудь?

– Ты о чем? – Я подумал, он говорит про наркотики.

– Ну постеры какие-нибудь, стикеры. Я обещал привезти что-нибудь Шерри, моей дочке.

Я повел его вниз, и мы подобрали Шерри столько больших плакатов с очаровательными морскими млекопитающими, что хватило бы оклеить всю комнату.

– А как насчет плюшевых зверюшек? У вас плюшевые зверюшки есть?

Тут глаза у него расширились, и он опустил взгляд.

– Извини, нехорошая шутка вышла.

В первое мгновение я не уловил, в чем смысл, а потом сообразил, что он вспомнил про неприятный инцидент, случившийся пару недель назад, когда наш фургон, набитый под завязку плюшевыми пингвинами, загорелся на Гарден-стейт. Люди выбрались, но фургон три часа полыхал как световая бомба. В конце концов, пластмасса это ведь застывший газолин.

– Ага, у нас сейчас нехватка.

Я раздобыл Дику кофе, и мы остались в кубрике, откуда смотрели, как приближается Блю-Киллс и как копы на катере береговой охраны пачкают воду всеми красками «техниколор».

– Вы надолго в Джерси? – спросил он.

– На пару дней.

– Знаешь, Шерри считает, что вы просто замечательные ребята. Ей очень бы хотелось с вами познакомиться. Может, придете на обед?

Мы немного походили вокруг да около (не приведи бог, завести роман с несовершеннолетней дочкой джерсийского полицейского), а потом Дик и его друзья повинтили нас и повезли в участок.

Каждому разрешили один телефонный звонок. Я свой использовал, чтобы заказать пиццу. Мы уже известили головной офис «ЭООС» в Вашингтоне, и оттуда отрядили Эбигейл, нашего самого агрессивного юриста нападения. Она уже вылетела – вероятно, на бронированном вертолете с пушками.

К тому времени, когда нас сфотографировали и взяли у нас отпечатки пальцев, а мы обменялись визитками с новыми сокамерниками, было уже восемь вечера, и мне хотелось одного – спать. Но тут явилась Эбигейл и нас вытащила.

– Идиотский арест, липа чистой воды, – объяснила она, посасывая сигарету и агрессивно массируя алюминиевый кейс. – Вы подлежите юрисдикции береговой охраны, потому что все происходило в открытом море. Вы работали за пределами городка Блю-Киллс-бич. Поэтому ваш арест сплошная подтасовка. Да и обвинения скорее всего снимут.

– А обвиняют нас в…

– В саботаже трубы, сбрасывающей опасные отходы.

Я уставился на нее во все глаза.

– Ей-богу. В Нью-Джерси это в самом деле преступление. Я не выдумываю.

– Как по-твоему, почему снимут обвинения?

– Потому что иначе компании придется явиться в суд и под присягой показать, что они сбрасывают токсичные вещества. А так они ведь неопасные, верно?

Добравшись до «омни», я некоторое время просто лежал, откинув сиденье, дремал и ждал, когда из тюрьмы для девочек выпустят Дебби. Зазвонил телефон.

– «ЭООС»? – спросил старческий голос. – Да.

– Я хочу поговорить с С.Т.

– Слушаю.

Большего и не потребовалось. Старика понесло. Он говорил минут пятнадцать, даже не останавливался проверить, слушаю ли я. История вышла не слишком связная, но суть я уловил. Он тридцать два года отработал на здешнем химзаводе или другом подобном. Копил деньги, чтобы, когда выйдет на пенсию, они с женой смогли купить дом на колесах «эйрстрим» и разъезжать по стране. Он все говорил и говорил про этот «эйрстрим». Я узнал и о том, в какие цвета что покрашено, и о том, из какого металла столешницы на кухне, и какой мощности нужен насос, чтобы спускать воду в туалете. К тому времени, когда он закончил, я мог бы с завязанными глазами провести в этом трейлере проводку.

А теперь у него какой-то там рак печени.

– Печеночная ангиокацинома, – пробормотал я.

– Откуда вы знаете? – подозрительно спросил он. Я оставил его гадать.

Его врач сказал, что это редкое заболевание, но в Блю-Киллс и окрестностях оно встречается довольно часто. Старик знал еще трех человек, кто от него умер. Все работали там же, где и он.

– Поэтому я подумал, может, вам будет интересно, – сказал он, когда наконец был готов нанести завершающий удар, – что эти сволочи тридцать лет сливают растворители в канаву позади завода. Они и сейчас каждый день это делают. Теперь старшие смен стараются, чтобы рабочие ничего не узнали. Я уверен, они до смерти боятся, что кто-нибудь вроде вас пронюхает.

Справа от «омни» материализовался тип в костюме. Заметив его, я словно очнулся от сна. На мгновение я счел его наемным убийцей, решил, что сейчас умру. Но он прижал к стеклу визитку. Это был не убийца, и не частный детектив, и не пиарщик. Это был помощник прокурора какого-то штата между Мэном и обеими Каролинами. Фамилия у него не обязательно была Коэн, но именно так я его про себя обозвал.

Перегнувшись, я открыл дверцу со стороны пассажирского сиденья. Потом попытался придумать, как свернуть телефонный разговор. Что можно сказать в такой ситуации? Старик – на полпути на тот свет, а я – двадцатидевятилетний парень, который любит смотреть мультики и гонять мяч. Он хотел Справедливости, а я – пива.

Но помощник прокурора оказался вежливым. Он стоял у дверцы, пока я не закончил говорить. Старик дал мне подробные указания, как найти ту канаву. Потребуется среди ночи проникнуть на территорию завода, проскользнуть вот тут-то и вот там-то мимо охранников, пройти сто ярдов в том-то и том-то направлении и бурить. Буровой аппарат и пробоотборник нам придется тащить на себе.

Все это было малость противозаконнее того, что мы обычно делаем. А кроме того, канава была не такой уж большой тайной. Опасные сведения уже просочились в СМИ. Врачи обратили внимание на поветрие родовых травм и рака необычных форм. На карте появились красные точки, каплями разбрызгиваясь от канавы, как кровь от пули. Через пару месяцев будет подан первый иск. О самой канаве будут трубить еще лет десять. Есть неплохой шанс, что она разорит корпорацию.

– Я только надеюсь, что вы сможете это использовать, потому что хочу, чтобы эти гады разорились и сдохли. – И так далее и тому подобное, ругательства становились все грязнее и путанее – пока я не повесил трубку.

Когда я разговариваю с человеком, больным раком, мне никогда не кажется, что затыкание труб себя оправдывает, что я делаю все как надо. Нет, я почему-то всегда чувствую себя смутно виноватым. Если бы такие, как я, просто держали язык за зубами, такие, как он, даже не заподозрили бы, что у них рак. Они списали бы все на волю Божию или на игру случая. Они не умерли бы, преисполнясь злобы.

Промышленность создала странный мир. Словно бы в синий неиспорченный океан открывалась бурлящая токсичная гавань. Большинство людей в ней плавают, а я кружу на поверхности в своем «Зодиаке», крича, что у них большие проблемы. В глубине души я хочу лишь что-то изменить. Но не уверен, удалось ли пока.

Коэн постучал по стеклу, и я махнул ему садиться, но в остальном не пошевелился, даже не попытался поднять спинку кресла. Просто лежал и старался вспомнить все преступления, которые совершил в его штате. За последние полгода ни одного.

– Звонили домой маме?

– Не совсем. Слушайте, Коэн, наш адвокат внутри, понятно? Мне вам сказать нечего.

– Я здесь не для того, чтобы возбудить дело против вас.

Когда я повернулся к нему, он кивнул на «кадиллак», вокруг которого роились пиджаки компании.

– Я хочу возбудить дело против них.

– Вот черт. Копы четырех мастей, теперь пяти, и все арестуют разных людей. Пора заводить карточки игроков, как в бейсболе.

– Сможете доказать в суде, что такие, как они, нарушают закон?

– Я могу провести химический анализ, который это доказывает. Как и любой другой химик. Я вам не нужен.

– Что тут смешного?

– А то, что это просто невероятно! Меня только что вытащили из кутузки, а теперь…

– Вы невысокого мнения о силах правопорядка в моем штате, верно?

Деликатный вопрос.

– Скажем так, тут нарушается много законов.

Но это была лишь отговорка. Конечно, я был о них невысокого мнения. Все это я уже видел. «ЭООС» привлекает внимание к проблеме, и вдруг у копов (особенно у тех, кто на выборных постах) начинают крутиться в мозгах колесики.

– Вам, возможно, интересно будет узнать, что нашему штату надоело, что его используют как химический туалет, лишь бы жители Юты получили свою пластмассовую садовую мебель.

– Не могу поверить, что помощник генерального прокурора произнес это вслух.

– Ну, на публике я этого не повторю. Но такая проблема с имиджем нам ни к чему.

– Смахивает на «стратегию и тактику», приятель. Такое впечатление, что какой-то тип, у которого на носу перевыборы в Сенат, например, сел над повесткой дня и объявил: «Значит, так, пункт два: история с туалетом Соединенных Штатов. Коэн, наподдайте какой-нибудь корпорации».

У Коэна хватило такта ответить мне поганой улыбочкой.

– Если так хотите к этому относиться, пусть будет по-вашему. Но реальная жизнь немного сложнее.

Я только оскалился в ветровое стекло. После того как я соберу за них данные и сделаю всю работу, экократы любят просвещать меня по части реальной жизни. Если им от этого легче, мне плевать.

– Мы хотим возбудить дело против этих людей, – продолжал Коэн, – но собрать улики непросто.

– А что тут сложного?

– Будет вам, мистер Тейлор, взгляните на ситуацию с точки зрения копа. Мы не химики. Мы не знаем, какие вещества искать и как это делать. Проникновение, взятие проб, анализ – для выполнения этих задач требуются специалисты, а не патрульные. Вы нас презираете, мистер Тейлор, потому что для вас с вашими умениями тут все проще простого. Вы можете проделать это с закрытыми глазами.

– Срань господня, вы действительно клоните к тому, о чем я подумал?

Так оно и было. Коэн хотел, чтобы я вломился посреди ночи на чертов химический завод (с копами и ордером его родного штата) и взял пробы. А я слишком устал, чтобы выслушивать его ерунду. Мне отчаянно требовалось холодное пиво и громкий рок-н-ролл. Коэн еще долго бубнил про то, как мне следует хорошенько обдумать его слова, а после я остался в «омни» один и лежал на сиденье, слушая, как на пленке выпевает Дженни Джетт («Я влюблена в современный мир/я в теме/я современная девушка…»), притягивая взгляды пиджаков из корпорации и размышляя, не приснился ли мне весь разговор.

12

Дома, в Бостоне, мы выработали соглашение с «Фотексом». Компания только что потеряла своего самого вредного переговорщика, моего давнего и хитрого врага, который свалился с ржавого навесного мостика в водозаборный пруд, где его затянуло в трубу и покромсало на легкоперевариваемые кусочки вращающимися ножами и затем переработало в ядовитую слизь. Думаю, это было самоубийство. Сделка с «Фотексом» обернулась большой морокой, потому что Вес, глава нашего бостонского отделения, уехал на «омни» в деловую поездку по Новой Англии. Мне приходилось то и дело мотаться на их завод на велосипеде, а ведь он находился на севере, в районе самой высокой химической преступности, и добраться туда можно было лишь по обочинам крупных трасс. При виде очередного дорожного столба я всякий раз чувствовал, как счетчик сбрасывает годы с моей продолжительности жизни.

Нам подарили старую сеть – сервер и пять компьютеров с выслугой лет десять. У Бостона уже есть свой Музей компьютеров, но как витрина для устаревшей техники мы дышим им в спину. Старые компьютеры никакой экономической ценности не имеют, и мы покупаем их за сущие пустяки. Обычно они вполне справляются с тем, что нам нужно: телекоммуникации, распечатка рассылочных листов и медленная обработка кое-каких цифр.

Мы с Дебби устроили себе каникулы на несколько дней, съездив в Квебек, а оттуда в Новую Шотландию. Я отдохнул ужасно.

– Если мы встанем сейчас, – сказал я однажды часа в три утра, глянув на свои навороченные электронные часы.

– …и очень быстро сложим палатку…– продолжила она, я совсем сконфузился, но она добавила: —…прыгнем в машину и поедем в темноте, то успеем на паром и через двадцать четыре часа будем месить грязь в Бостоне.

– Ага.

– Вместо того чтобы лежать на пляже, слушать шум волн, отдыхать и заниматься сексом, – закончила она.

– Но мы же им не занимаемся, – логично возразил я, но вдруг именно так и оказалось.

Дебби пожелала подстроиться под ритм океана. Типично гринписовский секс: медленный, разочаровывающий и в согласии с природой. По счастью, где-то в миле от берега пыхтел траулер, и, дойдя до пляжа, волны стали накладываться друг на друга, сливаясь в единый бурный «шур-шур-шур». Я порвал молнию в спальнике, Дебби опрокинула котелок с остывшим шоколадом, и некоторое время мы просто лежали, чувствуя разными боками тепло и холод, и я сказал: «А пошел он, этот паром». Время от времени я вдруг понимаю, что действительно нужен этой женщине, и мне становится жутковато. Я уже видел, в кого она превращается, когда чего-то хочет: тот еще таран.

Однако мы все-таки добрались домой и некоторое время не виделись. Лето выдалось удачное, и на пляже или в зале игровых автоматов я проводил времени больше, чем за работой. Один приятель Барта из Такомы прислал нам чертову прорву фейерверков, которые купил по дешевке в индейской резервации. Нас арестовали за то, что мы запускали их в городском парке, и мне пришлось продать кое-какие акции «Масс Анальной», чтобы уплатить штраф. Арестовавший нас тип сработал на диво – по всей видимости, был в прошлом военным. Он выждал, когда мы подожжем шутиху, а потом подлетел к нам на огромной скорости с выключенной мигалкой, затормозил прямо перед нами, прижав к подпорной стенке эстрады, и врубил все свои коповские огни разом. Гениальная тактика. Я от всего сердца его поздравил; полезно помнить, что еще существуют умные копы.

В порт пришел «Иглобрюх». Он как раз собирался обогнуть Мэн и направиться в Буффало. Но сначала мы смотались на Спектэкл-айленд в паре миль от побережья Южного Бостона. На самом деле это место следовало бы называть «Островом буксиров Гэллахера», поскольку для их семьи он был своего рода родовым наследством. Ее основатель (не знаю, как его звали по имени) полвека держал концессию на вывоз городского мусора. Он цеплялся за нее, как тварь из фильма «Чужой» за космонавтов: не извлечешь, не прикончив пациента. Он использовал все: взятки, шантаж, ложь, насилие, свое ирландское происхождение, клевету, договорные браки, католическую церковь и обычный подхалимаж. Он расширил свое дело от одного буксира до флотилии из пятнадцати, насыпал целый остров посреди гавани и, как полагается истинному магнату, умер от апоплексического удара. Сейчас компанией «Буксиры Гэллахера» заправлял его внук Джо, который перешел к другим формам экоцида. Он обзавелся с иголочки новеньким мастодонтом под названием «Сверхкрепкий», тягачом в двадцать одну тысячу лошадиных сил, который, вероятно, выволок бы в море элитный квартал Бикон-Хилл, если бы Джо и его люди сообразили, как закрепить трос. А пока всего лишь перевозили с его помощью нефтяные вышки по двадцатифутовым валам Северной Атлантики.

Дни сбрасывания мусора для Гэллахеров миновали, но плоды их трудов еще налицо. По ним можно прогуляться. Уверен, рано или поздно на Спектэкл-айленд возникнет квартал кондоминиумов для яппи. Платить за отопление почти не придется, ведь мусор тут еще разлагается; если среди зимы загнать в недра острова зонд, обнаружишь, что у него температура человеческого тела. Так он и торчит посреди гавани, разлагаясь и испуская газы и жар. Если хотите знать мое мнение, он – олицетворение Бостонской гавани.

Можно вырыть ямку и взять образец крови Спектэкл-айленда, красновато-коричневой жидкости, которая пропитала свалку, – эдакий приправленный дождевой водой коктейль из всего, что сюда выбросили. Но проанализировав пробу, узнаешь, что остров состоит не только из грязных подгузников, сгнивших диванов и карточек бейсбольной команды «Сокс». Тут есть еще и растворители и разные металлы. Промышленность тоже приложила руку к его созданию.

Иногда у меня возникает ощущение, что компании до сих пор сваливают сюда «неудобную» часть отходов своей жизнедеятельности. Это трудно доказать, если только не разбить палатку на острове и не ждать, когда появятся их суда, но мне не хотелось жить на горе мусора. Дом Роскоммона и так достаточно на нее походил.

Экспедицию туда мы предприняли ради одного эксперимента. Я где-то прочел, как в Сиэтле построили дома рядом со старой, засыпанной свалкой. Дома начали спонтанно взрываться, и выяснилось, что в подвалы просачивался метан, выделившийся в результате разложения органического мусора. Муниципалитет послал рабочих вбить в землю трубы, чтобы выпустить газ. Когда их концы подожгли, получились симпатичные световые бомбы, а после – факелы.

Мы погрузили на «Иглобрюх» несколько длинных труб, арендовали аппарат для бурения и солнечным воскресным утром отплыли из яхт-клуба. Когда мы прибыли на место, на вонючем берегу уже тусовалась обязательная свора малолетних недоумков. Человек пять или шесть сгрудились вокруг костра, ведь на Спектэкл-айленд нет ни одного места, где хотелось бы сесть. Они пили пиво «Наррагансет», которое, очевидно, привело их в традиционно русское настроение: приканчивая очередную бутылку, они с силой бросали ее себе под ноги. Пили они в спешке, поскольку было прохладно и ветрено, кругом воняло, и они, вероятно, уже поняли, что сама их вылазка была ошибкой. Взрывы бьющегося стекла звучали почти беспрерывно. Вокруг в надежде на кроху съестного кружили, пикируя на осколки, чайки.

Мы бросили якорь в стороне от острова. Ребятишки с пивом приплыли сюда на лодке чьего-то папочки, открытом четырехместном морском катере, который вытащили на лучшее причальное место. Больно было смотреть на глубокие шрамы, процарапанные в ярком стеклопластиковом днище. Нацелившись на менее удобное место ярдах в ста в стороне, мы начали перевозить на «Зодиаках» снаряжение.

Я был только рад, что мы от них далеко. Выглядели они одинаково, эдакие обязательные прикиды подростков-нонконформистов: длинные волосы, едва пробивающиеся усы, черные кожаные штаны и куртки. Будь с нами Бартоломью, он опознал бы их любимую группу лишь по картинкам на футболках. Я остался на берегу с уже выгруженным оборудованием, а Вес мотался взад-вперед на «Зодиаке». Он свалил возле меня трубы и как раз возвращался на «Иглобрюх», когда заметил, что ребятишки нашли груду выброшенных шин. Они роились, как муравьи на карамельке, кричали, смеялись, называли друг друга «чувак» и бросали шины в огонь.

По мне, пусть делают что хотят. Вот почему меня никогда не поставят руководить региональным офисом. Вес был из другого теста. Для меня их игры – лишь портящий воздух черный дым: зрелище неприглядное, немного токсично, но на общем фоне невелика важность. Для Веса – это символический акт, осквернение окружающей среды, и плевать, что в данном случае «окружающей средой» является огромная свалка. Поэтому не успел я его остановить, как он уже заглушил мой голос ревом подвесного мотора и рванул к костру, чтобы вмешаться.

Едва оправившись от изумления, юнцы повели себя в точности так, как и ожидалось: пришли в слепое тестероновое бешенство. «Вали!» «Пошел на хрен!» «Послушайте, друзья…» «Отвали!» Один вытащил из огня полосу «гудийер» и, раскрутив над головой пылающей спиралью, запустил в сторону Веса, который отбросил ее веслом, даже не успев испугаться. Он поспешил убраться, и в кильватере у него закачались бутылки, а потом, разумеется, подростки заметили меня.

Стоя рядом с пятигаллоновой канистрой бензина и вспоминая «Безумный Макс II», я с ходу придумал тысячу интересных способов отпугнуть недоумков. К несчастью, они были как раз из тех, кто склонен носить при себе оружие. И если ни у одного не было дешевого ствола за поясом, то скорее всего таковой имелся на катере. Поэтому лобовая атака отпадала.

Вес считал, что любого можно обратить в защитника окружающей среды одними лишь переговорами. На сей раз не сработало, но у него хотя бы хватило присутствия духа понять, что они направляются в мою сторону. Вес – не большой спец управляться с «Зодиаком», но в гавани было спокойно, и до меня он мог бы доплыть быстрее, чем недоумки – добежать. К сожалению, у недоумков была фора. Я бросился от них вдоль берега, и когда Вес со мной поравнялся, вошел в воду, чтобы ему не пришлось втаскивать на борт мотор или – еще хуже – этого не сделать и повредить винт.

Когда вода дошла мне до середины бедра, он был уже совсем рядом, и я сделал последний шаг вперед к «Зодиаку». Ногу я поставил на какой-то острый кусок металла и почувствовал, как он прорезает подошву моей кроссовки и вонзается мне в ступню. А потом я уже лежал поперек «Зодиака», вокруг нас в воду падали всевозможные «сувениры» с семейной свалки Гэллахеров, и мы направлялись назад на «Иглобрюх».

На полпути мы изменили курс, когда Вес заметил, что недоумки громят оставленное нами на берегу оборудование. Особенно их заинтересовал аппарат для бурения, который они начали разносить любыми примитивными орудиями, какие попадались под руку. Дивное зрелище: все равно что наблюдать за Homo Erectus, обнаружившим, как делать инструменты из кремня.

Вес подошел к берегу на расстояние брошенной бутылки и начал кричать на недоумков. Они даже не обернулись.

Зато определенно встрепенулись, услышав шум второго «Зодиака» с мотором, вздрюченным до предельного числа оборотов в минуту. Мы все оглянулись на звук. Артемида подвела свой «Зодиак» к берегу, привязала кормовой трос к их катеру и сдернула его на воду. Сейчас она тащила его к «Иглобрюху».

Позже велись громкие, долгие и скучные дебаты относительно того, совместимы ли такие действия с принципами «ЭООС». Собственно, насилием их не назовешь, но они подразумевали готовность оставить недоумков умирать с голоду на горе мусора – в виду дома. Как и большинство дебатов, эти кончились ничем.

Зато выходка Артемиды подействовала на недоумков. Бросив буровой аппарат, они побежали сообщить Артемиде, что она «сука гребаная». Когда же это не сработало, присмирели и стали смотреть, как их катер уходит в океан.

Через пять минут недоумки выбросили из переносного холодильника пиво и стали таскать им воду, чтобы залить костер. Последний не погас (костры на шинах никогда по-настоящему не гаснут), но хотя бы перестал выбрасывать клубы черного дыма.

Я попросил Веса подвезти меня к Артемиде, потом перебрался на их катер, проковылял на нос, оставляя на палубе кровавые ребристые следы, и посмотрел, что у них в бардачке.

Вопреки ожиданиям, пистолет оказался не дешевеньким стволом двадцать второго калибра, а внушительной хромированной пушкой в новенькой, еще жесткой кобуре. Вынимая его, я целую минуту возился, распутывая ремешки.

– Все шесть патронов в магазине, – заметила Артемида. – Не слишком удачная идея так его носить, разве что хочешь прострелить себе подмышку. – Когда я бросил на нее озадаченный взгляд, она пожала плечами. – Мой папа был фанатом оружия.

Судя по всему, чей-то еще папа был не меньшим кретином. Пистолет я швырнул в воду, а после – из чистого злорадства – стал рыться дальше. У нас весь день впереди, мы уже не раз закон нарушили, и в суд на нас никто не подаст. Но если недоумки не пожелают оставить нас в покое, хотелось бы знать, кто они и где живут.

Я ничегошеньки не нашел, черт побери. Если не считать пушки, катер был жутковато чист. Ни документов, ни регистрационных записей, ни даже старых банок из-под пива. Спасательные жилеты – новые и без маркировки. На «Зодиак» я вернулся несолоно хлебавши, у меня не было вообще ничего, кроме химического следа. У катера была собственная вонь, и запашок непрошенно последовал за мной в «Зодиак». Воняла моя рука: запах какого-то треклятого мужского одеколона. А попал он туда с пистолета.

Я опустил руку в воду.

Артемида потешалась надо мной без тени жалости.

– Господи, да я бы предпочел ПХБ, – говорил я. – ПХБ хотя бы можно смыть, а чужой одеколон прилипчив, как инфекция мочевого пузыря.

Мы воссоединили недоумков с их транспортным средством, и они потихоньку удалились. А потом, вероятно, заглянули в бардачок. Надо было видеть оскорбленную невинность на их лицах. Можно подумать, мы вломились в монастырь.

Они молчали, пока не отошли от нас на пару сотен ярдов, почти за пределы слышимости. А потом снова взорвались сочными «дерьмо», «суки» и «хрены». Я едва разбирал слова, да и вообще не слишком хотелось.

С тенью усмешки ко мне повернулся Вес.

– Слышал это?

– Что?

– Сатана за тобой придет.

– Они это кричали?

– Кажется, да.

– Вот черт. Придется предупредить Тришу, что нам позвонит Князь Тьмы.

– Услышав его голос, она скорее всего повесит трубку.

У нас не было инструментов, чтобы починить буровой аппарат. Ну и ладно, я все равно сомневался, что моя затея сработает. Аппарат предназначался для бурения сравнительно мягкой почвы, а не горы мусора, в котором встречается много железяк. У нас имелось орудие понадежнее: пара кувалд. Выбрав многообещающее место на северном конце островка, видное и из Южного Бостона, и из центра города, мы начали вбивать обрезки труб в нутро Спектэкл-айленда.

Нелепо медленная работа. Мы трудились часа четыре, передавая друг другу кувалды и посматривая, не возвращаются ли недоумки на катере.

В ступне у меня была рана длиной около двух дюймов, местами не очень, а местами очень даже глубокая. На «Иглобрюхе» я оттер ее водой с мылом, с научным тщанием проверил самые глубокие места, сдавливая, чтобы пошла кровь. Потом продезинфицировал чем-то невероятно болезненным и замотал стерильным бинтом. Ходить было больно, поэтому изучать окрестности пришлось с воды, на «Зодиаке».

То, что я хотел рассмотреть, находилось у северо-восточной оконечности острова. Это была огромная ржавая старая баржа, рухлядь, конечно, но, по всей видимости, еще на плаву. Груза на ней не было. Похоже, ее просто сюда прибило.

Было время отлива, и баржа на три четверти поднялась из воды. Она и впрямь сидела высоко – наверное, когда ее сюда прибило, прилив был очень высок, или она шла с большой скоростью, или и то и другое разом.

Или ее, возможно, намеренно туда забросили. Например, приплыл Джон Гэллахер и носом «Сверхкрепкого» так наподдал ей в корму, что она просто взлетела на мусорный остров. Заинтересовало меня то, что она здесь сравнительно недавно – еще три месяца назад (когда я в прошлый раз выбирался в эти места) ее тут не было, и она не могла не пропахать внушительную борозду в острове.

Геологи обожают землетрясения и прочие природные катаклизмы, поскольку из-за них возникают разломы, позволяющие заглянуть в тайны Земли. Я приблизительно так же относился к этой барже. Нечего даже надеяться стащить ее с острова и спрыгнуть в образовавшуюся выемку, но можно послоняться вокруг с банками для проб и посмотреть, что из-под нее сочится.

Но, вероятно, я зря трудился. Вот если бы я писал кандидатскую диссертацию по Спектэкл-айленду, то, наверное, был бы без ума от баржи. Но я и так знал, что собой представляет остров: огромную мусорную свалку. И пока в гавани есть проблемы посерьезнее, нет смысла зацикливаться на деталях.

Поэтому отчасти по воде, отчасти по суше я обогнул баржу из праздного любопытства (не часто сюда попадает такая махина). Помимо сотни футов железной ржавой стены, смотреть было не на что. У линии воды и на выдававшейся в гавань корме пестрела россыпь граффити. Такая поверхность просто создана для граффити, но Спектэкл-айленд недоступен для среднего идиота с баллончиком краски. Ага, здесь побывал Смегма – тип, который вот уже несколько лет слоняется по Бостону и повсюду пишет слово «СМЕГМА». Добрался сюда и «Суперплохиш Ларри» – наверное, приплыл, гребя одной рукой, из самого Роксбери. У кого-то из выпуска 87-го года и автора «БЕРН + САЛЛИ = ЛЮБОВЬ», очевидно, имелась лодка. Остальные три четверти надписей были сделаны красной краской и словно бы одной группой людей. Помимо цвета, они были слишком уж четкими. Большинство граффитистов просто калякают что-нибудь и, заявив о себе, сматываются, но компания с красной краской творила черную магию, выводя свои письмена с ритуальным тщанием. Лучше всего это было видно по вписанным в круг пентаграммам. Стоя среди ночи на качающейся лодке, трудно вывести краской из баллончика ровный пятифутовый круг, но сатанисты проделали это многократно и по всему периметру баржи. Внутри кругов красовались перевернутые пятиконечные звезды, что давало базовую пентаграмму. Над ней изгибались дугой слова «Пойзен Бойзен» – название группы тяжелого рока с пристрастием к монашкам и питбулям.

Но черточками над «й» они не ограничились. Такие же надписи красовались в центре пентаграммы. Если отойти подальше, то перевернутая звезда превращалась в харю. Нижний луч звезды становился заостренным подбородком, верхние лучи – парой рогов, боковые – козлиными ушами, а черточки над «й» – красными глазами-щелочками.

Еще название группы встречалось в сочетании с какими-то знаками, которых я не распознал. Наверное, старые магические символы из какой-нибудь книжки по оккультизму: кружки, линии и точки, объединенные в бессмысленные узоры. Если не знаешь химию, их можно принять за схемы молекул.

Сатанисты оставили на острове и другие следы своего присутствия. Например, разбитый унитаз, окруженный пятью кострищами. Что-то вроде издевательской часовни. Я разнес их «алтарь», забросав камнями размером с футбольный мяч, – не потому что я завзятый христианин, а потому что он действовал мне на нервы. Да и вообще нет никаких побудительных причин поддерживать порядок на свалке (в этом, по сути, беда со всей Бостонской гаванью). Разбросав ногой одно из кострищ, я заметил, что тут жгли старое дерево, выдержанное в каком-то консерванте. И поделом им. При горении такое дерево дает дым с поразительно высокой концентрацией диоксина. Будем надеяться, что фэны «Пойзен Бойзен» любят жарить хлеб на открытом огне.

Из углей поднялся завиток токсичного дыма. Этот костер был свежим, остался со вчерашней ночи.

Никаких катеров я поблизости не увидел, наверное, участники уже разъехались по домам. Черт, что, если это та самая банда, с которой мы повздорили? Я спустился на псевдопляжик рядом с баржей, чтобы посмотреть, не высаживался ли тут кто, и действительно, там оказалось несколько следов от ботинок. По всей видимости, у них здесь был причал, да и граффити едва не налезали друг на друга. «ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В АД» – гласила одна надпись, выведенная выше моего роста. Над ней имелась еще небольшая пентаграмма и слово «САТАНА» со стрелкой, указывающей вверх.

АНТИХРИСТ

ТАМ

Вдруг кое-что привлекло мое внимание – на самом верху, над указанием на местонахождение Сатаны. Два серебристых пятнышка, где ржавчина стерлась. Отметины находились на расстоянии чуть больше фута друг от друга. Поначалу я было решил, что это следы краски, но потом заметил, как они поблескивают на солнце.

Подойдя поближе, я встал прямо под ними. Участок тропки здесь был более ровным, более утоптанным. И в нем виднелась пара неглубоких выемок, на расстоянии чуть больше фута. Понятно: фэны «Пойзен Бойзен» пользуются приставной лестницей, чтобы забираться на баржу.

Сама баржа уже не напоминала мне проржавевшую рухлядь. Теперь она походила на форт с железными стенами – ни дать ни взять крепость из Толкиена. Один Бог знает, что творится внутри.

Но в общем и целом я себе представлял: старшеклассники приезжают сюда дуть пиво и совершать плотский грех. Может, тут подторговывают кокаином и дешевыми амфетаминами, но у крайней группировки этого сообщества есть большие запасы красной краски в баллончиках, а еще они побывали в отделе «Оккультизм» какого-нибудь кембриджского книжного.

У меня не было ни причин, ни желания разбираться в их намерениях, поэтому я похромал назад к «Зодиаку» и вернулся к остальным.

Фрэнк, силач из команды «Иглобрюха», наконец пробился в карман газа. Из трубы явно что-то выходило. Подержав над ней руку, я почувствовал теплое, влажное дуновение, от которого у меня по коже побежали мурашки. Велев всем отойти подальше, я зажег бенгальский огонь и с расстояния десяти футов бросил его в сторону трубы. Остального я не увидел, поскольку инстинктивно закрыл голову руками, однако услышал основательный «уф», с которым взорвался выхлоп газа. Команда «Иглобрюха» зааплодировала, и я опустил руки. У нас получилась отличная газовая горелка с огромным жалом желтого пламени.

Мы удлинили трубу, чтобы ее конец поднимался футов на десять над землей, и оставил и гореть. Я пофантазировал о том, как бы создать по периметру Спектэкл-айленда корону из таких вот горелок – маяк для кораблей, наземный ориентир для авиапилотов, постоянный фейерверк для яппи в новых кондоминиумах вдоль берега. Многого я бы не добился, но она послужила бы напоминанием: «Эй, люди! У вас тут гавань. И в ней грязно».

13

Вернувшись домой, я снова промыл ногу, протер водкой (определенной марки, которую держу исключительно как органический растворитель) и снова забинтовал. Той ночью меня мучили то ли кошмары, то ли галлюцинации, в которых я улепетывал от огроменных, крепко надушенных корпорационных бюрократов с хромированными пистолетами. Среди ночи я трижды вставал сблевать и, когда зазвенел будильник, не мог даже шевельнуть рукой, чтобы его отключить, потому что суставы у меня болели. Перед глазами плыло, и когда я померил температуру, на градуснике оказалось под 40°. Все мышцы сплавились в единую тлеющую массу. Я лежал и стонал что-то про «двести фунтов гнилого мяса», пока не пришел Барт и не принес мне мешок с «веселящим». Когда я глотнул достаточно закиси азота, чтобы добраться до туалета и покончить с рвотой и диареей, то посмотрел в зеркало и увидел, что язык у меня обложен, покрыт беловато-коричневым налетом.

Барт повез меня в большую больницу в центре к доктору Джи, моему бывшему соседу по общежитию в университете. Степень он получил по ускоренной шестигодичной программе, потом отбыл свой срок ординатором в клинике при одном из университетов «Лиги плюща» и теперь работал в приемном покое. Не слишком престижно, зато заработок постоянный. Превосходный способ финансировать другие интересные и важные проекты.

Когда я объяснил, как порезал ногу, он поглядел на меня так, словно я выстрелил в себя из обоих стволов двенадцатидюймового обреза.

– Там, в гавани, полно скверной дряни, приятель. Я не шучу. Прорва всяких бактерий. Они и в твоем теле могут размножаться, С.Т., – говорил он, вкатывая мне какой-то колоссальный коктейль из антибиотиков.

Их же он мне дал с собой в таблетках, но в конечном итоге выпить мне довелось лишь полпузырька. Что бы там ни намешал доктор Джи, мой организм антибиотики вычистили основательно. Включая и Е. coli, естественные бактерии у меня в прямой кишке, и потому диарея никак не унималась. Жизнь слишком коротка, чтобы провести ее на унитазе в ожидании очередного спазма, поэтому я перестал глотать пилюли и предоставил заканчивать «уборку» собственным защитным системам. Противостолбнячную прививку я тоже сделал, если вам уж так надо это знать.

– Я тут с кое-какими ребятами столкнулся, они бы тебе понравились, – сказал я Барту по пути домой. – Фэны «Пойзен Бойзен».

С шумом втянув носом воздух, он чуть нахмурился. Бартоломью у нас – сомелье тяжелого рока.

– Ага, для двухойевой группы. Первый альбом был куда ни шло. Потом у них кончились идеи, теперь они пишут от силы две песни в год. Ради клипов ударились в черную магию. Старо.

– А разве не в этом весь смысл тяжелого металла?

– Ну да, это же я тебе так сказал, – напомнил он мне. – Тяжелый рок никогда тебя не обгонит.

– Откуда они взялись?

– Откуда-то с Лонг-Айленда. Но не со стороны Бруклина. – Он оторвался от дороги, чтобы посмотреть на меня. – Что это были за типы? С чего ты решил, что они фэны?

– Интуиция.

Я рассказал ему про баржу.

– Даже торговаться толком не умеют! – фыркнул он.

– О чем это ты?

– Продали душу дьяволу, а взамен получили старую ржавую баржу. Я попросил бы что-нибудь с приличным баром. И поближе к трамвайной линии.

Кода мы добрались домой, он направился к стойке с дисками, пытаясь вспомнить, поставлены «Пойзен Бойзен» на «П» или на «Б». Автоответчик мигал, поэтому я перемотал пленку и на большой скорости прослушал сообщение задом наперед. Так вот, когда так делаешь, обычно получается жуткая тарабарщина. Но не на сей раз. Это была песня с сильной партией бас-гитары, которую автоответчик ужал до слабенького «трынь-трынь-трынь». А поверх ритм-гитары высокий и пронзительный голос бормотал: «Сатана идет. Сатана идет».

Когда пленка перемоталась до конца, я проиграл ее обычным порядком: тяжелый трэш. Тут прибежал изумленный Барт.

– Какого черта? – выдохнул он. – Это что, у нас на автоответчике?

– Ага.

– Это же «Пойзен Бойзен»! Вещь со второго альбома. «Гимн» называется.

– Симпатичная вещица.

Нам записали ее целиком. Под конец последовало секунд на десять женских криков. Потом тишина.

На голос Дебби не похоже, но ведь я никогда не слышал, как Дебби кричит. Она не из оручих. Поэтому я набрал ее номер, и, когда она взяла трубку, раздалось самое обычное «привет».

– Мне нужно с тобой поговорить, – сказала она, и я понял, быть беде.

– Хочешь встретиться?

– Если ты не против. Ладно, я в большой беде.

Мы пообедали в «Жемчужине». Она дала мне основательно попотеть, прежде чем перешла к делу.

– Ты еще хочешь со мной встречаться? – спросила она.

– Черт, конечно. Господи!

Она же только пригвоздила меня взглядом огромных глаз, глаза-то красивые, а вот ум за ними острый и проницательный.

– Извини, что редко тебе звонил, – сказал я. – Я понимаю, что звонил слишком мало.

– А что было бы, если бы я перестала тебе звонить? Это послужило бы достаточным стимулом?

– А разве ты не так поступила?

– Не в этом смысле.

– Не понял. Объясни, пожалуйста.

– Ты мне нравишься, С.Т., и я пыталась, несколько раз пыталась до тебя достучаться. А теперь ты на это подсел.

– То есть?

Что тут вообще творится?

– Мы как раз дошли до той поганой стадии, когда ты ждешь, что я буду повсюду за тобой хвостом ходить. Выяснять и помнить, где ты, звонить тебе, решать, куда пойдем, договариваться, когда увидимся. А потом, когда мы вместе, ты замыкаешься.

– Правда?

– Ага. Заставляешь меня пойти тебе навстречу, а потом делаешь вид, будто ничего такого тебе не надо. Один или два раза, когда мы ездили в Канаду, я с этим мирилась, но с меня хватит. Уволь. Хочешь от меня чего-нибудь, позвони – у тебя же, черт побери, есть мой номер телефона!

После такого я с полчаса вообще ни разу не моргнул. Произошедшее очень и очень напомнило мне то, как нас с Бартом сцапал тот умный коп, когда мы устроили мальчишник в парке. Ты считаешь себя крутым, истинной тенью в ночи, и вдруг обнаруживаешь, что тебя раскусили.

Как, например, фэны «Пойзен Бойзен» с номером моего телефона. Свора подонков, которых я, наверное, даже не узнаю в человечьей одежде.

– Да, кстати, – сказал я, – вроде у меня на хвосте банда каких-то сатанистов. Хорошо бы и тебе держать ухо востро.

– Да какого черта…– начала она, потом вдруг вскочила и пулей вылетела из ресторана.

Я доел ее курятину в пяти пряностях и занялся электронными часами. После катастрофы по части человеческих отношений хорошо повозиться с техникой. Я поставил будильник так, чтобы он затренькал через десять дней. После его сигнала и позвоню.

А пока можно напиться, медитировать над собственной никчемностью и мариноваться в сладком наплевательском одиночестве. И дергаться из-за истории с «Пойзен Бойзен». Когда я медленно прибрел домой, то снова проиграл задом наперед пленку в автоответчике, слушая перевернутое послание, а после его стер.

Для пещерных людей они – слишком уж скоры на руку. Неужели меня так легко вычислить?

Проблема заключалась в том, что ни у кого не было моего домашнего номера. Полгода назад мне позвонил в три утра один поклонник «ЭООС», который только что приземлился в аэропорту Логана и хотел, чтобы его забрали, да еще вписали на ночь. Он даже работодателем моим не был. Теперь, если люди из «ЭООС» хотели со мной связаться, им приходилось шевелить мозгами.

Да, кстати… Обычно они звонили Дебби и уговаривали ее разыскать меня, а она ворчала, дескать, она мне не секретарь. Еще одно мое тяжкое преступление. Еще одна причина напиться.

И все-таки, как та банда с острова меня выследила? Может, кто-то из них работает в телефонной компании? Может, кто-то из них знает кого-то, кто знает еще кого-то, кто знает Барта?

Когда затренькал будильник у меня в часах, я позвонил Дебби и узнал, что она уехала на три недели в Аризону. Поэтому я переставил его еще на три недели вперед.

Он зазвенел в День труда посреди ночи. Я в тот момент был глубоко на территории химзавода в соседнем штате, сидел, привалившись к пятидесятипятигаллоновой цистерне на причале – выполнял работенку для Коэна. Пришлось прижать чертовы часы к бедру, чтобы заглушить звук, расстегнуть ремешок, сорвать заднюю крышку и поковырять отверткой во внутренностях. Больше я себе электронных часов заводить не стану.

Невзирая на инцидент с будильником, работа оказалась пустяковой. Точь-в-точь преступление, только исключительно для виду. Если поймают, просто покажешь ордер на обыск. Не поймали.

14

Я послал Эсмеральде коробку шоколадных конфет, и она просмотрела для меня индекс заметок «Бостон глоуб» за последние три месяца, выписав все, что касалось Спектэкл-айленда. Меня интересовали ключевые слова вроде «Спекэткл-айленд – баржи – налетевшие – брошенные».

Она такую нашла. Мне бы самому следовало догадаться. Это случилось во время урагана «Элисон» или последних его судорог, которые дошли до нас, когда прилив стоял аномально высоко. И как водится в случае масштабного катаклизма, будь то снежный буран или жара, «Глоуб» напечатал огромные статьи: «по сообщениям наших…» и далее список из двадцати имен. Непременно надо перечислить все до последнего несчастные случаи в Массачусетсе, иначе читатели начнут звонить с жалобами, что про них забыли, и в конечном итоге откажутся от подписки.

В недрах одной такой статьи нашелся абзац про старую баржу, которую собирались затопить и которая во время шторма сорвалась с причала в Уинтропе, и ее всю ночь носило по гавани. Особых помех она никому не создала, поскольку ни одно судно в такую погоду не вышло. Но к тому времени, когда ее исчезновение заметили, баржа уже зарылась носом в Спектэкл-айленд, где ей, в сущности, было самое место.

Я много работал над «Проектом омар». Мне хотелось завершить его, черт побери, Дебби как будто пряталась, у нас с Бартом кончился «веселящий», и к тому же вышли все деньги, и хватало только на газеты и часок в зале видеоигр.

Всех зараженных омаров полагалось подвергнуть довольно мудреному химическому анализу. А для него требовалось оборудование, которого у «ЭООС» не было, поэтому я договорился с лабораторией в одном университете. Там на последнем курсе училась Таня, одна из девушек, участвовавших в налете на Блю-Киллс. С «ЭООС» она связалась, еще когда оканчивала школу в Калифорнии. Она работала над несколькими нашими проектами, и в обмен на (говоря официальным языком) «пополнение ее образования» мы получили доступ к первоклассному оборудованию.

В этом конкретном университетике его было в избытке. Он так удачно заручился трогательной поддержкой богатеньких корпораций из местной «Силиконовой долины», что невольно думалось, что его руководство заключило собственный пакт с Сатаной на условиях, который выторговали их лучшие юристы. Хай-тек-корпорации раскошеливались на всевозможные дорогущие приборы, и университет вынужденно устраивал почти истерические кампании по сбору средств, лишь бы успевать строить достаточно просторные здания, чтобы «подарки» не мокли под дождем. Бродя по здешним подвалам, можно было обнаружить аналитические приборы стоимостью в полмиллиона долларов, настолько мощные, настолько передовые, что с ними вообще никто не умел обращаться. Как только я получил к ним доступ, мне пришлось спуститься в вниз, изучить руководства, сорвать упаковочный целлофан и самому отладить эти игрушки.

С этого момента проект набрал обороты. Мы с Таней (обычно Таня) вскрывали омаров и находили печень. Будь ты человек или омар, печень фильтрует токсины у тебя в организме, поэтому искать всякую дрянь следует именно здесь. Мы высматривали очевидные признаки, например новообразования и некрозы, и взятые из них образцы тканей прогоняли через всевозможные продвинутые приборы. Мы устанавливали концентрацию в них различных металлов и вредных органических веществ и заносили результаты в базу данных.

Мы оба чувствовали себя не в своей тарелке, поскольку Таня жила в одной квартире с Дебби, и, хотя согласилась работать со мной, прощения я, по всей видимости, еще не заслужил.

В недели до и после Дня труда мы работали по двенадцать – четырнадцать часов в сутки: я – в «Зодиаке», изводя омарщиков требованиями все новых образцов, Таня – в подвале за распарыванием омаров. Лаборатория находилась недалеко от реки Чарльз, поэтому раз или два в день я поднимался поближе к ней на «Зодиаке» (как я и говорил, это самый быстрый способ передвижения в Бостоне), а Таня спускалась к воде и забирала привезенное.

Когда она не пришла в условленное время, я несколько обеспокоился, но не удивился. Наверное, занята. Около получаса я поболтался у берега. Почему нет? Пусть даже вода подо мной грязная, я все равно посреди парка. Но довольно скоро мне надоело ждать – я устал от проекта и хотел поскорее с ним покончить. Привязав «Зодиак» к дереву, я снял шланг подачи топлива и неспешно пошел к университету, таща с собой морозильную сумку для пива. Миновав парк у реки, я вышел в собственно студенческий городок.

Наша лаборатория располагалась в коридоре, где еще пахло свежей краской и клеем для линолеума. Помещение за помещением, набитые разной электроникой. Но, когда я подошел к нашей двери, вонь стала острее. Запахи всегда пробуждают воспоминания, и этот напомнил мне модели аэропланов, которые я склеивал в детстве.

Это был запах краски из аэрозольного баллончика. На новенькой двери лаборатории красовалось еще влажное граффити вишнево-красным. Грубо намалеванный перевернутый крест, такая же топорная пентаграмма, над ней – две черточки, как глаза-щелочки. Еще выше: «САТАНА ПОВЕЛЕЛ: ОТВАЛИ МАТЬ ТВОЮ». В лаборатории было темно.

Я не только не стал ничего трогать, а, напротив, бегом бросился назад в вестибюль и позвонил в квартиру Тани и Дебби.

Подошла Дебби, голосу нее был напряженный, хотя она и не знала еще, кто звонит.

– Не бросай трубку, я по делу. Таня дома?

– Не может сейчас подойти к телефону. Чем вы, ребята, там занимаетесь? Что с ней такое?

– Я тебя собирался спросить.

– Почему она словно с катушек съехала?

– Что она делает?

– Вернулась в слезах и убежала в ванную. Я слышала, как ее несколько раз вырвало, и вот уже полчаса она не выходит из-под душа.

– Похоже на…

– Нет, ее не изнасиловали.

– Ты заперла дверь?

– А как же.

Повесив трубку, я снова побежал вниз. Считайте меня чудиком, но, как правило, я ношу в кармане хирургические резиновые перчатки, потому что в моей профессии приходится совать руки во всякую гадость. Я надел их, прежде чем хотя бы до чего-то дотронуться.

Таня не настолько потеряла голову, чтобы не запереть перед уходом дверь. Уже лучше.

Никаких следов борьбы. Газовый хроматограф еще работает. Я чувствовал запах органических растворителей, тех самых, против которых мы так выступаем, когда их используют крупные корпорации, и еще кое-что: отвратительный маслянистый смрад с примесью морской вони самих омаров. Я его узнал. Кое-какие омары с корабля Гэллахера так пахли. По этой-то причине мне их и отдали. Они были достаточно крупными, чтобы их продать, но слишком уж воняли. Выловили их у входа во Внутреннюю гавань.

На всякий случай я запер дверь. И тут задумался. Подождите-ка! Таня вернулась домой полчаса назад. И чтобы добраться туда, ей потребовалось еще столько же. Значит, напугавшее ее случилось час назад. Но краска-то на двери была совсем свежей.

Я снова открыл дверь и осмотрел граффити. Никудышная работа. На барже пентаграммы вырисовывали тщательно. А здесь спешили, не слишком старались: множество капель и потеков. И на белом полу остался полукруг красноватого напыления. Прямо перед дверью в ней виднелись два белых овала – отпечатки обуви рисовавшего. У отпечатков были острые носки и размер много больше женской ступни.

Неизвестный ушел, но часть краски попала ему на подошвы, и он размазал ее на несколько метров по коридору. Следы были очень неотчетливые, но их явно оставили мужские туфли, какие носят к костюму.

Чудесно. Выходит, на «Пойзен Бойзен» работают яппи. Значит, вот почему они могут позволить себе квартиры в кондоминиуме в Блэк-Бей.

И что не менее важно: следы оставила не Таня. Она сбежала еще до появления «художника».

Поэтому я вернулся в лабораторию. Что же вогнало ее в такую панику? Что-то, увиденное в ходе анализа?

Я осторожно подошел к рабочему столу. Осторожно и медленно. И почему-то вспомнил про мышеловку: слыша среди ночи, как она захлопнулась, понимаешь, что утром тебя ждет очень неприятный сюрприз. Просто пока не знаешь, где и когда он тебя подстерегает.

Ничего в глаза не бросалось. Не было никаких двуглавых монстров, и никакие черви-паразиты по столу тоже не ползали. Черт, при виде их Таня бы и глазом не моргнула. Она ведь биохимик, ученый, да к тому же выслушала полный перечень моих проступков по части человеческих отношений. Ее просто так не напугаешь.

На рабочем столе лежал наполовину препарированный крупный и вонючий омар Гэллахера. Таня отсекла клешни и хвост и вскрыла панцирь, чтобы обнажить печень. Тварь распростерлась на спине под ярким светом лампы, и вонь валила от нее, как дым от костра.

Таня успела извлечь печень? Трудно сказать. Что-то определенно тут было не так.

Нет, не успела. По сути, печени в омаре вообще не было. Она разложилась – странное слово для умирания, верно?

Сгнила прямо в теле, оставив по себе лишь лужицу черной слизи. А вокруг – плюхи какого-то желтого вещества, везикулы или пузырьки чего-то, чего я никогда внутри омара не видел. Скорее всего печень отчаянно пыталась вывести из организма токсин и в процессе погибла. Найдя шариковую ручку, я ткнул концом в один из пузырьков: оттуда поползло что-то жирное, и я почти увидел, как на свет лампы волной поднялся маслянистый смрад.

В Японии когда-то был завод, где выжимали из риса масло. Для остужения его пропускали через теплообменник. Иными словами, масло текло поверх нескольких труб, по которым бежала более холодная жидкость. Холодной жидкостью был полихлоринированный бифенил. ПХБ.

Если ты инженер, да к тому же не слишком умный, в полихлоринированные бифенилы не трудно влюбиться. Они дешевы, стабильны, их легко производить, и они прекрасно забирают жар. Вот почему их заливают в теплообменники и промышленные трансформаторы. Вот как они попали в тот японский агрегат и (когда трубы начали подтекать) – в значительное количество рисового масла.

К несчастью, рисовое масло предназначено для потребления в пищу, а стоит ввести в уравнение людей, ПХБ уже не кажутся столь уж хорошими. Будь мы роботами, их использование еще сошло бы нам с рук, но проблема с людьми заключается в том, что в наших телах имеется много жиров, а ПХБ обладают злостным к ним пристрастием. Они растворяются в человеческих жировых клетках, и их оттуда ничем не выкуришь. У них множество свободных атомов хлора, которые умеют разрушать хромосомы. Поэтому, когда теплообменник начал подтекать, японский город Кусо стал походить на место какой-нибудь казни египетской. Новорожденные появлялись на свет коричневыми и меньше нормы. Взрослые начали чахнуть. У них развилась малоприятная сыпь, называемая хлоракне (та самая болезнь, какую заработал во Вьетнаме Том), и они тяжело заболели.

А теперь казнь египетская пришла в Бостонскую гавань.

15

Вы спросите, почему я, Сэнгеймон Тейлор, не убежал домой отскребать себя до мяса, как Таня? Причина не в различиях женской и мужской психологии. И личная храбрость и прочие глупости тут ни при чем. Это было связано с нашим отношением к себе. Таня – чиста, как антарктический снег. Она надевает респиратор, когда ездит на велосипеде. Она дитя хиппи, вегетарианка с рождения. Она не курит и не пьет, ее самый страшный порок – грибы, естественные, выросшие в природных условиях грибы. А заглянув в лужицу ПХБ, она впервые ощутила запашок собственной смертности, и он ей не понравился.

У всех нас долг перед собственным телом, и рано или поздно по нему придется платить. Сигареты или работа на химзаводе раздувают этот долг до небес. У Тани он был совсем крошечный, и когда она поняла, что смотрит на ПХБ, растирает его по коже, втягивает с воздухом в легкие, то, наверное, почувствовала, как разом псу под хвост пошла вся ее осторожность. Диета из соевого творога и овощей, воздержание от табака и алкоголя – все насмарку. Внезапно она оказалась в одной лодке с теми, кто вгоняет себе в вену шприц.

А вот я не питаю иллюзий относительно своей чистоты. Особо серьезной дряни я избегаю – из здравого смысла. Я стараюсь не иметь дел с наиболее опасными растворителями и сигары курю не затягиваясь. Но я могу посмотреть на ПХБ и сказать, ладно, я отравлен, может, если я откажусь от сигар и чуть больше буду крутить педали велосипеда, то часть долга спишется.

Надышавшись, ПХБ не отравишься. Отравление наступает, когда они попадают в желудок. Тут я вспомнил про Гэллахера и его команду. Ведь бедолаги питаются омарами. Надо немедленно с ними связаться. Вот так все просто.

Гораздо сложнее другое. Откуда берутся эти ПХБ? Остаточные следы я находил практически повсюду. «Баско» большими объемами спускала их в гавань. Но я никогда не видел их своими глазами, только фиксировал их присутствие исключительно чувствительными приборами. Стоять и смотреть, как они, точно расплавленное масло, текут по кишкам омара, было кошмаром во плоти. Неслыханно! Кто-то сбрасывает их в гавань бочками.

Но перво-наперво безопасность, поэтому я натянул защитный костюм, завернул омара в несколько слоев устойчивого к ПХБ пластика, пометил как «биологическая опасность!» и пока оставил в мусорной корзинке. Обычно мне не нужно избавляться от токсичных отходов, и я не знал, с чего начинать. Потом я оттер рабочий стол и запер комнату, сходил в соседнее помещение и основательно полил себя из шланга. Дозвонился наконец до Тани: ее колотила дрожь, но она уже слабо рассмеялась на мою шутку. Я пытался сказать, что с ней все будет хорошо, если, конечно, она не облизывала пальцы, но, учитывая ее образование, про меры безопасности она знала даже больше меня. Я попросил передать трубку Дебби.

– Да?

– У меня намечается большое дело. Огромное. Хочешь поучаствовать?

– Конечно.

– И однажды, если выдастся когда-нибудь время, мне бы очень хотелось…больше, чем могу сказать из телефонной будки, ну…пригласить тебя поужинать или что-то вроде того.

– У тебя есть мой телефон.

«А у тебя мой», – хотел сказать я, но воздержался. И что теперь? Как мне объяснить про «Пойзен Бойзен»?

– Странных сообщений в последнее время не получала?

– Это твоих рук дело?

– Что?

– Кошмарная музыка на автоответчике.

– Нет. Это какие-то… какие-то сволочи. Металлисты.

– Что им нужно?

Хороший, черт побери, очень хороший вопрос. Что этим ребятам нужно? Если они хотели нагнать на меня страху, то своего добились. Но ради чего меня пугают? Хулиганам стоило бы выражаться яснее.

– Они злы на кое-что. Это связано со Спектэкл-айленд. И с лабораторией.

– Наркотики?

– Угадала.

Спектэкл-айленд (особенно старая баржа) был бы отличным местом для нарколаборатории. Уединенное и беззаконное местечко всего в нескольких минутах от центра города.

Барт говорил, что ФЦД (в просторечье «ангельская пыль») в большой моде у тупоголовых поклонников «Пойзен Бойзен». Изготовить его легко, даже металлист мог бы производить его пятидесятипятигаллоновыми бочками. А я способен засечь его по отходам и характерному запаху. Неудивительно, что они не желают, чтобы я брал пробы на Спектэкл-айленде.

– Хочешь знать, что именно там произошло? – спросил я. – Эти идиоты несчастные случайно услышали, как я говорю, что ищу ПХБ, и решили, что я сказал ФЦД!

– Отлично. Теперь за тобой охотится банда обнюхавшихся?

– Нет. Банда обнюхавшихся охотится за нами.

– Час от часу не легче. Никогда больше душ принимать не буду.

Я прикусил язык и не предложил воспользоваться моей ванной. Не будучи официально ее парнем, я мало что мог поделать.

Следовало бы успокоить девушек, но мне нужно было совсем не это. Мне хотелось напугать Дебби и Таню так же, как боялся я сам, потому что тогда они будут начеку.

– Будь поосторожнее, ладно? Мне много чего надо успеть.

– Собираешься позвонить в полицию?

– Из-за чего? Из-за ПХБ?

– Нет, из-за ФЦД.

– Э-э…нет. Послушай, «ангельская пыль», конечно, манит малолетних идиотов, но ПХБ на порядок важнее. Поэтому сейчас меня больше заботят они. Извини.

Потом я отправился к банкомату и снял сто долларов. Сам не знаю зачем. Позвонил Бартоломью и сказал, куда направляюсь, – на всякий случай. А потом меня осенило.

– Как насчет того, чтобы стать фэном «Пойзен Бойзен»?

– Все равно, наверно, придется. Эми от них без ума.

– Ух ты! Твоя девушка?

Так звали его новую подружку. Мы с ней еще не встречались, зато поздно ночью я не раз ее слышал: такие устраивала концерты, не приведи господи.

– Ага. Уже знакомы?

– Косвенно. Поезжай тогда потусуйся с металлистами, если сможешь, ладно? С теми, кто помоложе, с подростками. Черт, я даже готов это субсидировать.

– Но свора «бойзенцев» не лучше двуногих тараканов.

– Тогда прихвати с собой «Рейд». Ну же, ты ведь у нас критикуешь социум, да? Вот тебе его образчик.

– Посмотрим.

Потом я отправился на стадион Фенуэй-парк, всего в нескольких кварталах от университета. Все в Бостоне «в нескольких кварталах» друг от друга. Приближалисьсумерки, поднялся ветер, в котором чувствовалось что-то холодное и мокрое. До седьмого иннинга в бейсбольном матче явно не дойдут. Сегодня будет чертовский ливень – первый из приходящих с северо-востока осенних штормов.

Уже почти добравшись до стадиона, я увидел телефонную будку и, заметив трепещущие на ветру страницы справочника, вспомнил про Дольмечера. Этот бывший сотрудник «Баско», а ныне служащий ее дочерней компании «Биотроникс», стал теперь моим главным подозреваемым. «Если когда-нибудь захочешь поговорить, мой номер есть в телефонном справочнике». Именно там я и поискал. Я был чертовски уверен, что прямо Дольмечер мне ничего не скажет, но если ударить в лоб, то он – по своему обыкновению – поведет себя как эмоционально отсталый, и я хотя бы пойму, известно ли ему что-нибудь. А вот если он впадет в адреналиновое бешенство и обзовет меня террористом, тогда будет очевидно: без «Баско» тут не обошлось. Поэтому я истратил на Дольмечера десятицентовик и выждал двенадцать гудков в телефонной трубке.

– Алло?

– Привет, Дольмечер, это С.Т.

– Привет! – Голос у него был ужасно веселый, а веселый Дольмечер почти невыносим. Это означает, что его проект продвигается лучше некуда. – Я только что с работы вернулся, С.Т.

– Скажи мне кое-что, Дольмечер. Почему сегодня вечером на дне гавани возле парка Каст-айленд целая лужа ПХБ?

Он рассмеялся.

– Ты галлюциногенных алкалоидов перебрал, Сэнгеймон. Поискал бы себе нормальную работу.

Я повесил трубку – он ни черта не знает, – потом купил билет на дешевую трибуну и побрел на темную сторону Фенуэй-парка.

Совершено токсическое преступление. У меня есть свидетели и адрес. Адрес – под водой, а свидетели сейчас сидят на дешевых трибунах. Сначала мне нужно повидаться с этими свидетелями, а разыскать их не сложно. Как дельфины, жители нашего мегаполиса переговариваются пронзительным писком эхолокатора: «Эээййй, Мааааак! Поооосле мааатчааа в «Аааарке»!

– Мистер Гэллахер!

– Эээййй, С.Т. Ребята, смотрите, кто здесь? Наш ииикоо-олог.

– Эээййй, С.Т. Как жизнь?

– Баррет на скамье до конца игры, Хорна вышибли. Два ноль в пользу «Дьюи». На зрителей работает придурок хренов.

– Послушайте, я по поводу омаров с маслянистым запахом. Вы их случаем не ели?

– Черт, нет. Однажды попробовали, но на вкус сущая мерзость. Когда ты что-нибудь сделаешь, С.Т.? Там полгавани загажено.

«Когда ты остановишь загрязнение, С.Т.?»

– Какая именно?

Гэллахер глянул на своих приятелей, и общими усилиями они дали мне приблизительное описание: «Ну, там, сам знаешь». «К югу от аэропорта». «К северу от Спектэкл-айленда». «Прямо возле Южного Бостона».

– И давно?

– Пару месяцев.

– Послушай, Рори. Я должен тебе кое-что сказать. Знаю, иногда вы, ребята, надо мной потешаетесь, считаете меня пустобрехом, но говорю вам, эта штука опасная. Я говорю не про рак через двадцать лет, я говорю про то, что можно загнуться через неделю. Не ешьте этих омаров. Отыщите всех ловцов и им передайте, чтобы в том месте не ловили.

Гэллахер слушал меня серьезно, пока я не дошел до последней фразы, а тогда его лицо еще больше раскраснелось, и он рассмеялся.

– Черт, С.Т., там и так ничего не ловят. Все повытаскивали то же, что и мы. Но, проклятие, это же большой кусок гавани, и не мое дело указывать людям, где ловить, а где нет.

На стадионе зажгли прожектора. Я знал, что Гэллахер прав. Он не мог лично наложить эмбарго на гавань. Может, мне удастся достучаться до властей штата? Но в прошлый раз мне пришлось для этого нацепить костюм Санта Клауса. Что теперь, клоун Бозо?

Я стоял спиной к полю, опираясь ногой на скамью, и, почувствовав, что мимо собирается пройти крупный малый, посторонился и дал ему протиснуться. Был жаркий вечер перед грозой, и малый был без рубашки. Не самая мудрая мысль, когда у тебя кожное заболевание.

Так вот, кожные заболевания есть у многих. Особенно часты они у людей со светлой кожей, которые работают под палящим солнцем и у соленой воды. Но севший рядом с Рори тип был покрыт россыпью черных точек, настолько мелких и частых, что походили на двухдневную щетину. Я постарался не пялиться, но такие попытки ничего не дают, если человек, на которого ты смотришь, обидчив.

– У тебя проблема? – ощерился тип.

– Нет. Извини.

Что мне было делать? Потребовать осмотра прямо в свете прожекторов? В левой руке тип держал большой, на целую пинту, пластиковый стакан с пивом, и я увидел на пальце обручальное кольцо.

– Просто запомни, Рори, – сказал я громко, настолько громко, чтобы дошло даже до идиота рядом с ним. – Маслянистые омары. Это отрава. Особенно для детей и беременных женщин. Выбросьте их и лучше съешьте биг-мак или еще что-нибудь. Если съесть их слишком много, по всему телу высыплют черные точки, а дальше будет только хуже.

Я повернулся и ушел.

– О чем это он? – спросил у меня за спиной тип с хлоракне.

Пришло время запустить пиар-машину «ЭООС», позвонить всем знакомым журналистам и поднять шум из-за маслянистых омаров. Еще надо связаться с каким-нибудь учреждением здравоохранения. Может, доктор Джи пустит слух. Поэтому я позвонил в приемный покой.

– Что новенького?

– Хлоракне.

– Ух ты!

– Будь повнимательнее. И своим скажи, что искать. Обращайте внимание на рыбаков, выходцев из Южной Азии, вообще на всех, кто питается уловом из гавани.

– Каков источник? Кто виновный?

– Не знаю. Но я их найду, а потом сотру в порошок.

– Без насилия.

– Конечно, без. Мне пора бежать.

– Спасибо за наводку, С.Т.

Вернувшись на «Зодиак», я поменял жизненно важные детали и прожужжал к причалу МТИ, где высадился и побежал в офис.

Там было пусто. Вероятно, все ушли на матч «Сокс» – на места получше. Я достал «доспех Дарта Вейдера» и баллон с воздухом, набор контейнеров для проб (ими служили жестяные банки из-под арахисового масла) и бинокль с большими светособирающими линзами. Пока не польет дождь, для навигации мне хватит рассеянного свечения города. Еще я взял с собой огромный строб, каким пользуются для спасения на водах и который мы держим за то, что он такой мощный и раздражающий, и, уже выходя, прихватил пару гироскопов и упаковку пива.

Когда я вывел «Зодиак» на простор между Спектэкл-айлендом и Южным Бостоном (к месту преступления), на востоке небо еще оставалось голубым, но на западе почернело. Время терять ни к чему. Я чертовски устал, я здесь один-одинешенек, поднимается ветер, температура падает, а подо мной – море яда. Я натянул костюм для подводного плавания и закрепил шланги, потом еще раз все перепроверил, вспомнив, как опростоволосился в Блю-Киллс, надел «шлем Дарта Вейдера», включил большой строб и нырнул.

Такая работа – сущая пытка, а брать пробы с самого дна – средство на крайний случай. В том был весь смысл «Проекта омар»: я надеялся, что омары подскажут мне, где именно искать. Сегодня труды окупились с лихвой, и я не мог не довести дело до конца.

Что-то тут не сходилось. Как омар умудрился найти столько ПХБ на дне гавани, да еще здесь? Если бы его выловили возле какого-нибудь завода «Баско» или под одной из труб, я бы еще понял. Но здесь? Здесь же ничего нет.

Но когда я попал на место преступления и посветил туда фонарем, то невольно вспомнил, что «ничего» – понятие относительное. Люди три с половиной века сбрасывали в Бостонскую гавань всякий мусор. Я стоял у подножия Спектэкл-айленда, глядя на отходы жизнедеятельности города – от банок из-под колы до затопленных траулеров. Если я проведу десяток часов, топчась по дну, то, вероятно, найду горку пяти-десятипятигаллоновых бочек, сброшенных за борт какой-нибудь корпорацией, у которой на руках оказалось слишком много ПХБ. Если провернуть такое, да еще проследить отраву до владельца, можно смело рисовать их логотип на носу моего «Зодиака». Там уже было два, и мне не терпелось стать асом.

Но в радиусе десяти футов вокруг я не заметил ни одной бочки, да и время для полномасштабных поисков было не совсем подходящее, поэтому я только зачерпнул банкой ил. И, уже заворачивая на ней крышку, посветил внутрь фонариком и увидел, как внутри кружит презерватив. С пупырышками, использованный.

Кусок латекса определенно может испортить пробу, поэтому пришлось вылить ил и набрать другого. Я поплавал с минуту, надеясь, что мне повезет, потом медленно поднялся на поверхность. А там погода вконец испортилась. Я на воде с семи вечера, и давно пришла пора обычного отдыха.

Один из моих дядюшек вырос в Нью-Йорке и любил рассказывать, как в его детстве ныряли за кондомами в Гудзон. Там был один участок, где можно было нырнуть и, задержав дыхание, как полинезийский ловец жемчуга, собирать со дна реки презервативы. Потом их сушили, натянув на ручку веника, посыпали тальком, скатывали и продавали по пятицентовику штука. Это было во время войны, и спрос среди матросов был огромен.

Мальчиком я все удивлялся, как кондомы попадают на дно реки. Может, матросы их снимают, садятся на автобусы до Вест-сайда и бросают в воду – непременно в одном и том же месте? Нет. Только, занявшись моим нынешним делом, я наконец сообразил, что к чему. Матросы спускали их в унитаз, и оттуда они попадали в канализацию. В большинстве старых городов канализация комбинированная: по одним и тем же трубам стекают нечистоты, дождевая вода и промышленные отходы.

Но канализация – это просто система труб, расположенных под уклоном к воде, это искусственная река со своими притоками и устьем. Труба, как и река, способна нести лишь определенный объем жидкости, а если его превысить, разливается.

У санитарной и промышленной канализации нет причин разливаться, потому что туда поступает постоянный, предсказуемый объем. Штормовая канализация – совсем другое дело. Возьмем, к примеру, сегодняшний день.

Когда я вынырнул на поверхность, шел дождь. «Зодиак» бешено мигал и подпрыгивал футах в пятидесяти от меня. К тому времени, когда я в него забрался (непростая задача, когда на борту нет никого, кто удерживал бы его в равновесии), дождь превратился в ливень. Я стащил с себя гидрокостюм и маску, выключил строб и просто лежал под струями, пока меня не пробрала дрожь.

Да, конечно, я экотеррорист и знаю, что этот дождь – кислотный из-за заводов, жгущих уголь в Огайо, что в нем содержится окись азота из-за автомобильных выхлопов в Бостоне и соседних городков. Возможно, даже толика окиси водорода. Но он был достаточно чистым, чтобы пить, и чище, чем я сейчас. И уж конечно, ни в какое сравнение не шел со сточными водами, в которых я поплавал. Ловя капли ртом, я ни на минуту не задумывался о биоаккумулируемых токсинах.

Вода с неба падала стеной на Бостон и его окрестности, сбегая в его каналы, речушки и водостоки, направляясь к гавани. Еще немного, и водостоки разольются.

После сильных ливней из люков в центре Бостона иногда фонтанируют гейзеры нечистот. Это – пример разлившейся комбинированной канализации. Обычно переполнения удается избежать. Инженеры заранее знают, что будут разливы, поэтому вдоль всей береговой линии держат ККЗ – комбинированные канализационные заборники. Если поток слишком велик, вода из них сливается по трубам прямиком в гавань или в реку Чарльз. Но из ККЗ поступает не только дождевая вода. По тем же трубам идут промышленные отходы. Если ККЗ не справляются, начинают выстреливать люки.

Идем дальше, возле парка Кастл-айленд тоже есть ККЗ. Вот и объяснение, как презерватив оказался посреди гавани. В Нью-Йорке, наверное, тоже был такой: выше по течению от «делянок» моего дяди. Разумеется, защитного снаряжения у дяди не было. Он просто плавал в неочищенных стоках с открытыми глазами. Судя по всему, у него иммунная система беспризорной собаки.

Прорезая большие валы, я медленно пробирался сквозь ливень к яхт-клубу. Видимость упала почти до нуля. Я едва не столкнулся нос к носу с чем-то большим, блестящим и голубым, плававшим в сотне ярдов оттого места, где я нырял. Это был катер, настоящий моторный шлюп, который покачивался без опознавательных огней. Приблизительно в тот же моменту него на борту заметили меня, и внезапно раздался оглушительный «шур», за которым эхом последовал второй, когда завелись моторы. Шум, с которым турбина в девятьсот лошадиных сил вырыла яму у себя за кормой, перекрыл даже шторм. Задрав нос, точно космический корабль, катер исчез в ночи. И опять-таки безо всяких ходовых огней. И о его присутствии здесь свидетельствовали лишь пенящаяся кильватерная волна, которая мотала меня несколько секунд, и рев, который быстро стих за свистом ветра.

Держа курс на яхт-клуб, я запоздало сообразил, что это была тридцатифутовая «сигарета». Та самая, которую я уже тут видел, но тогда она просто стояла в канале. И сукин сын на ней действительно за мной следил! Как говорится, если у тебя паранойя, это еще не значит, что за тобой не гонятся.

На секунду мне захотелось броситься вслед за «сигаретой», попытаться увидеть ее опознавательные знаки. А потом я понял, почему кто-то выбрал именно такую скоростную лодку, майамский пенис-мобиль, и носится на нем в этом прудике шлюпов банкиришек и пыхтящих вразвалку траулеров. Я сообразил, почему на нее поставили мотор в девятьсот лошадиных сил, тогда как положено только шестьсот. «Сигарету» использовали потому, что это единственное судно в гавани, за которым не способен угнаться мой «Зодиак».

Или, если взглянуть с другой стороны, единственное судно, от которого я не смогу смыться. Но эта, вторая мысль пришла мне в голову лишь несколько часов спустя, когда я пытался заснуть.

В яхт-клубе я принял долгий душ, а после сидел под навесом, дожидаясь, когда за мной приедет Барт, и глядя, как яппи портят под дождем свои зонтики. Я был на последнем издыхании. Но начеку. Если полоумные металлисты-сатанисты решат меня покалечить или убить, с чего они начнут? Наверное, сочтут, что старого доброго залпа из пары-тройки стволов недостаточно. Они захотят отвезти меня куда-нибудь, превратить все в ритуал. В энный раз за свою карьеру я задумался, не обзавестись ли пушкой. Но огнестрельное оружие ненадежно, и из него трудно целиться. Мне следует подойти к проблеме с точки зрения химической войны, придумать себе что-нибудь попротивнее, чтобы оно отпугнуло любого, кто за мной явится.

И кое-что мне уже пришло в голову: 1.4-диаминобутан, он же путресцин, имеющий отчетливый химический запах, какой испускают разлагающиеся трупы. Сварганить немного вещества и носить его при себе будет нетрудно. Его вонь кого угодно заставит призадуматься.

Когда Барт подъехал, в кабине у него на всю катушку орал «Пойзен Бойзен», и по дороге домой я дышал пополам – глоток воздуха, глоток «веселящего». Уже дома я позвонил Дебби с Таней узнать, все ли у них в порядке. К ним приехал с ночевкой парень Тани, при оружии, – он и подошел к телефону. Он занимался каким-то боевым искусством с самурайскими мечами, поэтому у меня отлегло от сердца. Я еще раз принял душ и до двух утра засел в гостиной смотреть «Студж» по «Дип чэннел», и, кажется, приехала Эми, хотя ни единого стона, крика или вопля я не слышал. Среди ночи приезжал Роскоммон, зацепил фургон Барта, оставив у него на боку белое пятно.

Я поехал на трамвае в университет, добрался до лаборатории, запер за собой дверь и провел анализ последней пробы. Полно ПХБ. Концентрация приблизительно в сто раз превышала самый худший показатель за всю историю Бостонской гавани. Омары, Гэллахер, Таня и я обнаружили токсическую катастрофу.

16

Вот черт, подумал я. Мафия. Я влез вдела мафии. Вывезти в гавань несколько бочек ПХБ и свалить их за борт – такая вопиющая выходка вполне в их духе.

Связываться с мафией мне не хотелось по двум причинам. Первая сама собой очевидна. Вторая же заключалась в том, что я ничего не могу с ней поделать. Я могу давить на крупные корпорации, портя им имидж. То есть выставляя их преступниками. Но с мафией такой фокус не пройдет. А кроме того, у нас уже есть государственные учреждения, чтобы с ней бороться. Не просто уполномоченные из «ФАООС», а уполномоченные с пушками. В последнее время полиция недурно справлялась, и моя помощь ей ни к чему.

Если это мафия, то чертовки изворотливая. Сначала головорезы на «сигарете» от меня спрятались, потом вообще сбежали. Сейчас мне следовало бы найти у себя в кровати лошадиную голову – по меньшей мере. Но почему они осторожничают?

Надо думать, решили сперва попытаться меня отпугнуть, а лишь потом убить. Довольно логичный ход. Если я вниму предупреждениям, то, разумеется, и думать про это дело забуду. Может, выступлю с серьезными предостережениями об омарах в гавани, но серьезных неприятностей чинить не стану.

А вот если они больше не дадут о себе знать, тогда станет интересно.

В начале своего существования «ЭООС» сразу раскрывала свои карты: ее люди хватались за любую находку и от нее танцевали. Но у меня есть образование химика, а с ним я приобрел кое-какие привычки, с которыми не в состоянии расстаться. Я не пойду к журналистам, пока у меня не будет уймы и уймы информации. Одна заполненная дерьмом банка из под арахисового масла тут не в счет.

Мне нужно было намного больше проб и приблизительная карта распространения выбросов по дну гавани. И прорва омаров, чтобы заморозить для последующего показа журналистам и представителям властей. А пока я могу без лишнего шума связаться кое с кем в СМИ. Когда история появится в печати, понадобится многое объяснять, поэтому я связался с Ребеккой, писавшей для «Уикли» и «Глоуб», и местным внештатным корреспондентом, который вот уже три недели сидел на голодном пайке.

– Я сейчас занята твоим другом Плеши, – сказала Ребекка.

– Самым главным? Олвином?

Я вечно их путаю: «бостонские брамины» слишком уж быстро размножаются.

– Им самым. Сам знаешь, он запустит кампанию в…

– Сам угадаю. Фэнл-холле. Вот черт! Жаль, что я не знал, а то сходил бы.

– Забудь. Слушай, С.Т., может, для тебя он просто местный делец, но в масштабе всей страны важная фигура. Вокруг него – агенты спецслужб в три ряда. Ты к нему и близко не подошел бы.

– Ну, даже не знаю. Например, мы могли бы позаимствовать у Буна ракетную установку, ах да, я почти забыл. Линия прослушивается.

Когда мой телефон впервые поставили на прослушку, я из кожи вон лез, стараясь не употреблять ключевых слов вроде «патроны» и «детонатор». Но через пару лет решил, а гори все синим пламенем. Бедолага, слушающий, как я разговариваю с Эсмеральдой о ее внуках, с соседями – о том, в какое кино пойти, с репортерами – о том, чем отличается диоксин отдиоксана, наверное, на стенку со скуки лезет. Время от времени я подбрасываю ему упоминание о боеголовках на ракетных носителях или о грузе пластида из СССР, чтобы скрасить его су-шествование.

Говорят, что люди, которые для заработка слушают чужие телефоны, сплошь тридцатипятилетние мужики, которые до сих пор живут с мамочками. Такой образ я старался сохранить в мыслях. Какой-нибудь лысеющий, бледный, с животиком тип в очках с проволочной оправой сидит себе за столом, отслеживая мою жизнь и беспокоясь из-за карбюратора на своем «шеветте». Мне плевать, что он там слышит, ведь если он до сих пор не понял, что я не террорист, то уже никогда не догадается.

– И вообще, С.Т., – говорила тем временем Ребекка, – у меня есть предложение. Плеши называют Великой Белой Надеждой Демократов, так? Но ты считаешь, что его экологический послужной список далеко не чист.

– Такое создается впечатление, да?

– Поэтому я хочу привлечь тебя в качестве консультанта. Сэнгеймон Тейлор об Олвине Плеши. Первая полоса в разделе политики. Своего рода досье. Разберешь его карьеру в «Баско», потом его политическую карьеру, раскритикуешь его, с позволения сказать, труды на благо окружающей среды.

– Большое искушение. Но я пас. Потому что знаешь, что случится потом?

– Что?

– Окажется, что от его карьеры в «Баско» несет паленым. Та, вьетнамская часть, когда он был заместителем министра по напалму, до небес вонять будет. Но все это пятидесятые и шестидесятые годы, дело прошлое. Потом, когда перейдем к политической части, будет прямая линия демократической партии. И не важно, что он творил за сценой в «Баско». Поэтому мне придется написать: «Он голосовал за «Закон о чистой воде», это хорошо. И за заповедник для диких животных на Аляске, это хорошо». Скучно получится.

– Если тебе контраста не хватает, можем немного сгустить краски. Например, «Голосует-то он как порядочный, но посмотрите, что он творил во Вьетнаме». Что скажешь?

– Попробую. Но у меня нет времени изучать каждый его шаг тридцатилетней давности.

– И не требуется, С.Т. Над этим уже работают. День и ночь в библиотеке трудятся.

– А. Тогда посоветуй ему, пусть поговорит с…

– С Эсмеральдой. Уже сказала. И это не он, а она.

– Прости мне мужской шовинизм, о Ребекка! А сейчас мне пора бежать.

– Пока. И спасибо.

Я сходил в лабораторию и синтезировал себе несколько литров 1.4-диаминобутана. Это, пожалуй, было слишком: таким количеством путресцина можно разогнать население всего Бостона. Но я воображал варианты возможного его использования в будущем. Я предусмотрительно настроил установку на замкнутый цикл, чтобы, когда я закончу, администрации не пришлось сносить все здание. Слив получившееся вещество в банки, я убрал их в дешевенький сейф из листовой стали, который держал у себя в столе. Оставалось только молиться, чтобы вломилось ФБР и снова перерыло мои веши. Для непосредственного использования я сунул в карман пробирку с путресцином. Гораздо эффективнее было бы залить его в огромный водяной автомат Барта на батарейках, который выглядел в точности как «узи», но это было слишком опасно.

Один из бостонских ныряльщиков уехал на каникулы – заниматься любимым делом на Карибах, поэтому я позвонил в головной офис и уговорил Тома Экерса снова к нам приехать. Он всегда был рад смотаться в Бостон и все равно собирался на юг – поработать с командой «Иглобрюха» в Буффало.

Я поехал за ним в аэропорт Логана. В тамошнем зале ожидания я впервые расслабился с тех пор, как началась история с «Пойзен Бойзен». Никаких обнюхавшихся металлистов тут не будет.

А потом мне вспомнились следы в коридоре – строгие мужские туфли. И верно, не могут же такой операцией руководить наркоманы. Чтобы оснастить лабораторию для изготовления ФЦД, нужен капитал и определенные познания в химии. Неужели у меня есть Злой Близнец? Где-то прячется «высший эшелон» в костюмах. Поэтому лучше воздержаться от опрометчивых выводов о том, как они могут или не могут выглядеть. Можно ожидать каких-нибудь хайтек-яппи, например. Тех, кто знает химию. Или мафию.

Но по дороге домой нас не похитили и не покалечили, и в конечном итоге мы с Томом засели с упаковкой пива в гостиной.

– Если захочешь, поможешь нам кое в чем, – начал я. – Во-первых, с погружением. Нужно взять пробы со дна.

– Я думал, ты это уже сделал, приятель.

– У меня есть один образец и сколько-то маслянистых омаров. Но, чтобы поднять такой шум, как я собираюсь, мне нужно гораздо больше. По меньшей мере десяток проб, предпочтительно сорок или пятьдесят с участка между…ну, я тебе покажу на карте.

– Одного раза с меня вполне достаточно. Хлоракне у меня уже есть.

– Тогда перейдем ко второму. Ты станешь нашим свидетелем. Жертва отравления тем же веществом.

Нахмурившись, Том покачал головой, потом прикончил свое пиво. Как только я завел разговор про ПХБ, его потребление этого напитка подскочило до уровня «банка залпом».

– Не тем же самым. «Эйджент орандж», приятель. Вот чем я потравился. А это ПХБ.

Для Тома и всех остальных «эйджент орандж» и впрямь отличался от ПХБ. Но проблема с этими веществами, по сути, одна и та же, и придется разъяснить ее в пресс-релизе. Вот, пожалуйста, еще одно треклятое дело, которое потребует внимания и времени. «Проект омар» превращался в гору писанины – я больше времени проводил за письменным столом, чем в «Зодиаке».

Будь это дом, где держат салфетки, я бы Тому нарисовал. Но Тесс, Лори и Айк были прямо-таки маньяками переработки отходов, и пролитое мне обычно приходилось вытирать собственным рукавом. Матерчатые полотенца очень хороши, если за тебя стирает кто-то другой, но сущая мука, если у тебя есть лишь стиральная машина со сгоревшим мотором и домохозяин, устраивающий наводнение в подвале всякий раз, когда ему в руки попадет гаечный ключ.

– Но мне все равно интересно, в чем тут соль, – признался Том.

– Ладно, прежде всего опасным в «эйджент орандж» был не сам реагент, а примесь, которая попала в него в процессе производства: диоксин. Вот что у тебя на самом деле – отравление диоксином. Но диоксин – лишь сокращенный вариант полного названия. А звучит оно 2, 3, 7, 8-тетрахлордибензо-п-ди-оксин. Известный также как ТХДД.

– Для меня черта лысого не значит, приятель.

– Потерпи немного. ТХДД относится к классу схожих между собой веществ, известных как полихлорированные дибен-зодиоксины.

– А они сродни полихлорированным бифенилам.

– Более-менее. В обоих случаях налицо несколько атомов хлора, потому их называют полихлорированными, и молекула, которая их переносит. В первом случае это дибензодиоксин, во втором – бифенил. Знаешь, что такое бензольное кольцо? Курс химии у тебя был?

– Нет.

Я поискал глазами шесть одинаковых предметов, которые можно было бы поставить в круг. И, разумеется, они стояли прямо у меня под носом.

– Бензольное кольцо – это упаковка из шести атомов углерода. Сдерживает упаковку вот такая пластмассовая лента. Упаковка пива вообще очень похожа на настоящее бензольное кольцо. Стабильная. Крепкая. Шесть банок из нее не выпадают. Чтобы вытащить одну, нужно приложить усилия. Существует несколько разновидностей: бензолы, фенилы. Оба – упаковки на шесть штук, но у фенила на один атом водорода меньше.

– Усек.

Сходив на кухню, я принес из холодильника еще одну упаковку пива.

– Если соединить две упаковки по шесть, получишь одну на двенадцать. Если упаковки на шесть – фенилы, она будет называться бифенилом. Если упаковки на шесть – бензолы, – дибензодиоксином, потому что для связывания упаковок используются два атома кислорода. Но в основе своей он близко к бифенилу. Поэтому полихлорированный бифенил и полихлорированный дибензодиоксин структурно сходные вещества.

– Значит, эти штуки на шесть банок и есть отравляющая часть?

– Нет. Токсичен тут хлор. Он тебя доканывает.

– Вот черт, тогда, выходит, можно заработать хлоракне, просто поплавав в бассейне, так? Там же полно хлора. Черт, да в питьевой воде уйма хлора!

– Ну да, именно поэтому большинство наших в «ЭООС» пьют ключевую воду. Потому что слышали про хлор и ни черта не смыслят в химии.

Заметив солонку на столе, Том рассмеялся и высыпал на стол немного соли.

– А ведь и правда! Это же хлористый натрий, верно? Разве не он в морской воде? Эй, может, я из-за нее заболел! Это был вовсе не «эйджент орандж», приятель, это был хлористый натрий в том море!

– Ладно, ты хочешь спросить, почему хлор невероятно токсичен в диоксине, но не в столовой соли?

– Наверное, да.

– По двум причинам. Во-первых, то, что его переносит. Молекулы бифенила или дибензодиоксина – упаковки на двенадцать – легко растворяются в жире. А как только хлор попадает в твои жировые клетки, то уже никогда не выводится.

– То же говорили и про «эйджент орандж», мол, он навсегда в тебе оседает.

– Верно. И это первая опасность. Вторая – в том, что этот хлор в ковалентном состоянии, а хлор в соли – в ионном. У ковалентного есть дополнительный электрон. Разница в том, что ковалентный хлор более реактивен, у него есть большие такие электронные облака, способные повредить твои хромосомы. И он легко проникает через стенки клетки. А ионный хлор на это не способен – стенки клетки устроены так, чтобы его задерживать.

– Значит, упаковки на шесть – это носитель, канонерка, а атомы хлора – как солдаты с автоматами, которые на ней плывут.

– Ага, а электроны – их амуниция. Атомы хлора плавают взад-вперед по реке, по твоему кровотоку, проникают в твои клетки и расстреливают хромосомы. Разница между ними и столовой солью в том, что столовая соль неорганическая, то есть ионный хлор, солдаты без канонерки и без амуниции, а тот, другой, органический, ковалентный хлор – очень скверная штука.

Том поднял брови.

– Ну, тогда забудь, я туда не спущусь. – Он откинулся на спинку кресла.

– Брось, все в порядке, и я тебя не виню, но позволь тебе сказать, у меня паранойя почище, чем у многих, а я туда спускался. Я в общем и целом уверен, что мы сумеем это провернуть, не заразившись.

– Поплавать в гавани, стать вашим свидетелем я согласен, но на дно не полезу. У меня и без того в организме этого дерьма достаточно.

– Что ж, справедливо.

Я позвонил Эсмеральде. Когда закончится эта операция, надо будет дать ей почетное членство в группе. Если бы «ЭООС» была космолетом «Энтерпрайз», то я был бы главным инженером Скотта, а она – инопланетянином Споком.

Мы исключительно приятно поболтали о новом ярко-красном платьице ее внучки, на покупку которого потребовалось около ста человеко-часов. Сидя у себя за стойкой в библиотеке, она говорила тихо, и я ловил себя на том, что и сам понижаю голос до шепота. Словно беседуешь с видным японским военачальником: нужно часами «хэмкать» и «гымкать», ходить вокруг да около, проявляя уважение, и лишь потом приступать к делу.

– У вас там работает практикантка. Девушка из «Уикли».

– Да. Вначале она никак не могла правильно заправить микрофишу, но теперь научилась.

– Если когда-нибудь изобретут самозаправляющийся проектор, вы, ребята, останетесь без работы. Разумеется, ничего личного.

– Чем могу тебе помочь, С.Т.?

– Если практикантка раскопает что-нибудь очень интересное, сможете послать мне копию?

– О мистере Плеши?

– Угадали.

– Что-то конкретное?

– Ну, не знаю. Что-нибудь с фотографиями. Из-за них всегда нервничают. Вы не против?

– Определенно нет. Еще что-нибудь?

– Нет. Просто хотел узнать, как у вас дела.

– Развлекайся. С.Т.

Вот как она всегда со мной прощалась. Странные у нее представления о моей работе!

* * *

На следующий день мы спланировали операцию, а еще через день провернули. Мы с одним ныряльщиком из бостонского отделения «ЭООС» намеревались погружаться на дно и там собирать ил в банки для проб. Всплывая, мы будем отдавать банки Тому, который переправит их на «Зодиак» Дебби. Так нам не придется приспосабливаться к перепаду давления всякий раз, когда заполнится очередная партия банок. Дебби станет нашим навигатором, соотнося наше местоположение с береговой линией, и будет указывать на карте, откуда приблизительно была взята каждая конкретная проба. Потом я составлю контурную карту. Если концентрация ПХБ в каком-то направлении резко возрастет, это даст нам зацепку, где искать источник. А если нам очень повезет, то мы сможем его проследить – скорее всего до груды бочек на дне.

Бесспорную победу мы одержали бы, найдя бочки, в которых еще остались ПХБ, и их сфотографировав. Сами мы не сумеем их вытащить, но «ФАООС», вероятно, сможет и – что гораздо важнее, – вероятно, достанет. Мы избавим гавань от большой беды и, возможно, найдем улики, которые выведут нас на преступников.

Мне не хотелось, чтобы Дебби оставалась одна в «Зодиаке». Ведь у фэнов «Пойзен Бойзен» был катер, и они, кажется, знали, кто мы и где нас искать. Поэтому, просмотрев список наших спонсоров, мы нашли двух владельцев яхт и убедили их в том, как весело будет провести целый день, болтаясь посреди гавани у всех на виду. Мы подняли очередной «Токсичный Веселый Роджер», уговорили присоединиться к нам чернопоясного парня Тани и привезли кое-каких журналистов с причала в парке Кастл-айленд. Приехали Ребекка, голодающий внештатник и репортер из «Глоуба». Вот в целом и вся подготовительная работа.

Начали мы приблизительно там, откуда я поднял ту первую пробу, и взяли курс на выход из гавани, обработав приблизительно полквадратной мили. Результатом стали тридцать шесть банок из-под арахисового масла с непереработанными нечистотами и основательно натруженные мышцы.

Есть один плюс в общении с людьми, увлекающимися восточными боевыми искусствами: массаж они делают отменный. После дня под водой нет ничего лучше, чем пара часов массажа, пиво, закись азота и музыка «Студжес».

На следующий день мы начали анализировать пробы – с полукатастрофическим результатом. Катастрофическим он был для меня: ПХБ мы не нашли вообще никаких. Я глазам своим не мог поверить, наверное, прибор чем-то загрязнен. Всю операцию пришлось задержать на два дня, пока я разбирал хроматограф деталь за деталью, чистил и собирал заново. То еще удовольствие.

Потом я снова взялся за анализ проб. Двух дней чистки никто не выдержал, поэтому под конец я работал в одиночестве. Невелика важность, ведь результаты я получил в точности те же самые. Уровень ПХБ в этих пробах был такой же, как во взятых в любом другом месте гавани.

Когда мы направились на юг, в сторону Спектэкл-айленда, концентрация резко упала (вот уж чего я не ожидал!), а с северной стороны самого острова ПХБ исчезли без следа.

Гранола Джеймс Бонд, Токсический Человек-Паук облажался. Я потерял голову из-за каких-то маслянистых омаров, увидел парня с экземой и счел ее хлоракне. А потом случайно взял грязную пробу или ошибочно ее проанализировал и очертя голову бросился бить в набат.

Трудно поверить, но с фактами не поспоришь, разве что предположить, что, пока я перебирал бумажки, виновные каким-то образом – точно пылесосом – собрали все ПХБ. Но подобная операция в духе грандиозных голливудских эпопей Сесила де Милла обошлась бы в миллионы долларов.

Всякое случается. Из лаборатории мир видится намного сложнее, чем на аккуратненьких схемах, какие себе рисуешь. Но на сей раз он наподдал мне под зад. Дебби помогла бы, но я не дал ей шанса. Много приятнее было упиваться одиночеством и раздраженностью. Поэтому когда я преодолел жгучий стыд, попытки запирательства и обиду на мироздание, то провалился в черную депрессию.

Шел дождь, было не по сезону холодно, и я бесцельно и пьяно слонялся по городу, пока не наткнулся на преграду: огромную разодетую толпу на рыночной площади. Солнечным воскресным днем в ней не было бы ничего необычного, но сегодня она смотрелась немного дико. Потом я увидел транспаранты, значки, в общем, дешевый сверкающий детрит политической кампании, и услышал из динамиков звенящий достоинством голос Подхалима.

На краю мельтешила мелкая сошка. В политике бостонцы практикуют идолопоклонство: Керли, Кеннеди, О'Нилл, теперь вот Плеши. Где-то в центре толпы были большие шишки, воротилы так называемой либеральной массачусетской политики. Все те, кто блеет, мол, надо почистить гавань, пока не узнает, что загрязняют ее их разлюбезные плеши.

Смотреть на это было слишком отвратительно, поэтому я повернулся на каблуках и направился к Правительственному центру. За мной наблюдала парочка агентов какой-то спецслужбы. Один остановился купить у обочины соленые претцели, и, когда я проходил мимо, мы друг другу кивнули.

Добравшись до телефонной будки, я заказал звонок за счет абонента и сказал боссу, что мне нужно убраться из города, что мне, черт побери, нужен отпуск. И услышал в ответ:

– Ты его заслужил.

– «ЭООС» его заслужила, – отозвался я. – Я так заработался, что облажался.

Слава богу, с «Проектом омар» покончено и я могу попрощаться с недоверчивыми ловцами омаров. Они мне этого не забудут. Ворваться посреди матча на стадион Фенуэй, бросаться страшными предостережениями, в которые и поверить-то трудно, а неделю спустя явиться и забрать свои слова назад – как раз с таким имиджем пустобреха я всю жизнь боролся.

Я вспомнил, как младший официант у Хоа насмешливо на меня скривился, посмотрев как на недоноска, и решил на некоторое время перейти на китайскую кухню.

– Куда отправляешься в отпуск? – спросил босс.

– Черт, даже не знаю. Наверное, поболтаюсь вокруг города.

– Как насчет Буффало?

– Буффало?!

– А что тут такого? – Вопрос прозвучал слишком уж невинно.

– Давай я расскажу тебе кое-что про Буффало. В последний раз я проезжал там в ураган. Такой, что хоть в Книгу рекордов Гиннесса заноси. Ветер со скоростью шестьдесят миль в час посреди бела дня. Погода была ясная, но в воздухе болталось столько пыли, что сам свет стал бурым, понимаешь? И на улицу даже носа не высунешь, потому что ветер подхватывал чертовы камешки, и они летели во все стороны градом. А я оказался на съезде к мосту между двумя откосами с огромными нефтехимическими цистернами по обе стороны дороги. Сущий промышленный Мордор. Откосы сработали как аэродинамическая труба, в которую засасывало пыль с огромной горы угля возле трассы, и я ехал под уклон в этом черном, сернистом облаке, о стекло мне бились камни и ветки. Потом я застрял между двумя полуприцепами с бензином и сказал себе: вот черт, я, наверное, случайно свернул на шоссе в Ад.

– «Иглобрюх» пришел туда раньше условленного срока, – сказал босс, – и у нас есть дополнительный проект, а рук не хватает.

– Забудь.

– Там будут закупоривать диоксиновую трубу. Хороший босс всегда умеет помахать у тебя перед носом нужной приманкой.

– Мы тебе оплатим дорогу. Дебби едет.

Это означало, что я могу поехать поездом, в спальном вагоне, и Дебби тоже там будет.

Я двинул домой собирать вещи, но там меня ждал небольшой сюрприз. Кто-то поймал бездомного кота, которого мы прозвали Попрошайкой и который иногда болтался вокруг нашего жилища, проломил ему череп, а после надел ему на шею вешалку и на ней подвесил к нашей входной двери.

Сняв кота, я отнес его подальше и, выкинув трупик на свалку, завалил его мусором, чтобы избавить от неприятного зрелища соседей. У мусорной кучи я заметил несколько капель крови на земле и по ним разыскал орудие убийства: испачканный темно-красным обломок бетона размером с кулак.

Дверь черного хода оказалась взломана, а сам дом разгромлен. Не безнадежно, но трудов не пожалели. Телевизор разбили, мой монитор тоже. Даже вырвали системный блок и на нем попрыгали. По кухне была разбросана и растоптана еда – так, чтобы побольше напачкать. Еще неизвестные потыкали отверткой в трубки холодильника, чтобы весь фреон испарился.

А на двери моей комнаты, приблизительно на уровне глаз, имелся черный отпечаток ладони.

Псевдомафия или настоящая. Откуда мне было знать? Но я чертовски устал и чувствовал себя подавленным, мне просто хотелось убраться из города. Мой грандиозный выход обернулся дурной шуткой. А теперь кто-то решил, что пришло время насилия. Все, игра окончена, дело закрыто.

17

Раздобыть ионизированный хлор просто. Как заметил Том Экере, он есть в морской воде. Но если хочешь производить весь спектр промышленных химикатов, нужно преобразовать ионизированный хлор в его ковалентную разновидность. А делают это, извлекая один электрон.

Вот так все просто. Берешь цистерну морской воды и опускаешь в нее пару оголенных проводов. Подсоединяешь их к аккумулятору, и ток – поток электронов – бежит через воду. Молекулы перестраиваются. Ионизированный хлор превращается в ковалентный. Натрий соединяется с раздробленными молекулами, чтобы образовать гидроксид натрия. Или щелок, или щелочь, в зависимости от того, какое у вас образование. Этот процесс называется электролиз щелочных металлов.

Не сложно, верно? Но чтобы производить ДДТ, ПХБ, растворители или что еще, хлор требуется в промышленных масштабах. И огромные объемы электроэнергии. А если решишь производить Ниагару химикалий, сам догадайся? Верно, тебе нужна электростанция мощностью с Ниагарский водопад.

Отсюда Буффало. Его благословение, прекрасная Ниагара обернулась его же проклятием. И хотя скалы, с которых падает вода, стареют и крошатся, хлористые вещества остаются в них навсегда. Мы называем их токсичными отходами. Без электролиза их практически бы не существовало. Только один вид опасных химикатов не связан с Ниагарой – тяжелые металлы, но они сравнительно небольшая струйка в общем токсичном потоке. Несмотря на мое брюзжание, загрязнять нашу страну становится все труднее. В последние три десятилетия, особенно начиная с 1974 года, применение электролиза резко пошло на спад, сократилось примерно до сорока процентов. Я мечу на все сто.

Любая акция против химической промышленности – в первую очередь акция против «Боунер Хемикэлс», а это – как стрелять уток в бочке, когда полмиллиона людей стоят вокруг и тебе аплодируют, и на сей раз обещало стать еще проще. Нам не пришлось отстреливать токсических уток по одной, так как один наш приятель из Олбани снабдил нас огнеметом.

«ФАООС» настолько анемично, и эта страна так загрязнена, что агентству приходится раздавать контракты на сторону. После токсической катастрофы в Буффало «ФАООС» передало часть работ группе консультантов-химиков в Олбани, фирме, сходной с моей «Масс Анальной». По сути, они наделили этих консультантов властью вызвать в суд «Боунер», единственного виновника катастрофы. И консультанты совершили налет на документы «Боунера» и вывезли из его офисов карты и бумаги по данному делу. Они открыли такие ядовитые секреты, от которых у вас кровь в диоксин превратится.

Один из консультантов ушел в отставку, поскольку хотел построить себе геодезический купол и открыть собственную компьютерную фирму. Думаю, такой тип людей вам знаком. Со временем он стал сотрудничать с «ЭООС». Никаких секретных документов у него не было, зато он умел управляться с ксероксом. Когда по пути в Буффало поезд остановился в Олбани, он присоединился к нам с Дебби в спальном вагоне, мы смешали ему «отвертку» и обсудили предстоящую операцию. Звали его Алан Ридинг.

Мы с Дебби упрямо не разбирали постелей. Всю дорогу от Бостона до Спрингфилда мы проговорили, прервались лишь, чтобы я смог прочесть «Уолл-стрит джорнал» за последние несколько дней, и как раз подошли к ужасной теме Обязательств, когда въехали в Олбани. Настроение у нас было ниже среднего.

Сидя в купе, мы изучали кипу документов, которые Алан нелегально скопировал. Один оказался любопытным: карта главного завода «Боунера», где во всех деталях была показана граница между частной территорией и муниципальной собственностью. В периметре «Боунера» имелась выемка: приблизительно на полквартала в его территорию вдавалась маленькая улочка, заканчивавшаяся тупиком. Она оставалась собственностью города, хотя и была окружена с трех сторон заводскими зданиями. Единственной причиной ее существования был канализационный колодец. Подо всем заводом проходила канализационная труба, вливавшаяся в общую коммунальную систему города. И тянулась она под тупиковой улицей, а в конце улицы, прямо перед воротами «Боунер-ленда» имелся люк. Алан случайно узнал, что как раз в этом месте «Боунер Хемикэлс» сливает в канализацию диоксины.

– Отлично, – сказал я. – У меня тоже есть для тебя кое-что интересное. Вот почитай.

И показал ему разворот в «Джорнал». Похоже, приближалось еще одно крупное слияние. «Баско» перекупала «Боунер».

– Зачем, скажите на милость, им сдалась эта компания? – пробормотал Алан. – Это же черная дыра.

– Если хотя бы в первый год удастся показать на бумаге, что «Боунер» приносит прибыль, то завод – хорошее вложение.

У Дебби были свои заботы. Она и команда «Иглобрюха» запланировали для журналистов эффектное представление у водопада с участием канадцев и индейцев. Судя по всему, Семь Племенных Костров, индейцы штата Нью-Йорк, по-прежнему были на нашей стороне.

Так было не всегда. Скауты «ЭООС» вечно донимали индейцев, просясь переночевать в их типи или поучаствовать в их самых священных церемониях. Крутым в кругах «ЭООС» ты мог считаться, лишь побывав в какой-нибудь парильне сиу – это было как фетиш. Обычно индейцы относились к ним терпимо, но не всегда. Прошлой ночью, просматривая электронные доски объявлений «ЭООС», я узнал, что один из наших ребят попал в больницу в Рапид-Сити. Он курил трубку мира с сиу и решил подмешать в табак немного марихуаны. За это ему сломали руку. Подобные недоразумения случались довольно часто, и я всякий раз удивлялся, как северо-восточные племена вообще соглашаются с нами сотрудничать. Наверное, им, как и всем остальным, есть что терять, ведь и их тоже медленно отравляют крупные корпорации. Возможно, даже серьезнее, чем других, поскольку большинство индейцев рыбачат или работают на заводах.

В Буффало нас ждала пожертвованная кем-то машина: разбитая «субару», в которой из дверных панелей свисали на проводах колонки, а окна были заклеены экостикерами. Дебби с Аланом я высадил на яхтовой пристани, где пришвартовался «Иглобрюх». Команда устроила праздник для местных сторонников «ЭООС», но мне не хотелось даже думать об участии в нем. Иногда я люблю повеселиться, разыгрывая эдакого обаяшку в костюме с токсичными кроссовками, потчуя местных «зеленых» боевыми байками или рассказывая, сколько разновидностей дряни течет у них с водой из-под крана. Но иногда, как сейчас, например, мне просто хотелось колесить в сумерках, нарывясь на неприятности.

Здесь наша главная задача – заткнуть трубу. Но технология затыкания уже отработана. В трубу меньше четырех футов в диаметре можно просто затолкать мешки с цементом. Цемент разбухает и затвердевает. Если труба большого размера, ее нужно блокировать каким-нибудь диском. Но если из нее выливается значительный объем отходов, сделать это непросто, так как давление жидкости, разумеется, выбивает диск. Поэтому приходится прибегать к затычке «бабочка», изобретенной одним из наших бостонских ребят, который с тех пор ушел в компьютерный бизнес. Разрезаешь диск посередине, оставляя ободок целым, и складываешь половинки так, чтобы они смотрели в сторону потока, как крылья у бабочки. В таком положении вставляешь, а после отпускаешь края диска. Под давлением они разворачиваются, закупоривая стенки трубы. Потом, если хочешь доставить побольше неприятностей, можно добавить дополнительные устройства, чтобы затруднить извлечение. Например, затычку со струбциной, у которой потом отпиливаешь винты.

Выходившая с «Боунера» труба была гораздо больше четырех футов в диаметре, но заглушку мы сконструировать не могли. Почему? Потому что вставлять ее пришлось бы через люк. Значит, придется использовать уйму цемента. Так, наверное, даже к лучшему, поскольку цемент более долговечен, а здесь требовалась в первую очередь долговечность. «Бабочки» вообще больше для журналистов. Вставляешь такую заглушку с логотипом «ЭООС» крупными буквами, и операторы могут вволю снимать позеленевших от отвращения рабочих, которые силятся ее извлечь. Но здесь труба находилась под землей, поэтому какой смысл в показухе? Да и отходы «Боунера» были гораздо серьезнее. Диоксины, приятель. Недопустимая дрянь. Сбрасывая диоксины, сам роешь себе яму: ты труп.

Сперва я съездил к водопаду и поискал комнату в мотеле. Забавно, но куда бы я ни приехал, везде люблю снимать номера для новобрачных. Ну и пусть, платит-то все равно «ЭООС». А для того чтобы расслабиться после тяжелого дня, когда сначала ты таскаешь мешки с цементом, а потом тебя в наручниках тащат в участок, лучше места не придумаешь. Можно поваляться в ванне сердечком, можно кататься в обнимку на водяном матрасе. И вот, пожалуйста, я на шоссе к Ниагарскому водопаду, где каждый номер – апартаменты для новобрачных. Мне оставалось лишь выбрать наилучшие.

На это ушло некоторое время, но я своего добился: настольные лампы «лава», кровать – восьмифутовый водяной матрас с меховым покрывалом, зеркальные потолки и вид на трассу. Менеджера с души воротило от моего вида, зато порадовала мысль, что я надолго. Я заплатил за несколько дней вперед золотой кредиткой «ЭООС», сказал, что вернусь позже, и направился назад в Буффало.

Теперь занимала меня лишь пара пиджаков, которые сидели у меня на хвосте с тех самых пор, как я вышел с вокзала Буффало. Ехали они на «шеви селебрити», подозрительной уже в силу своей неприметности. Моя «субару» была меньше, маневреннее и, наверное, по скорости способна потягаться с их машиной – если коробка передач не полетит. Как только мы добрались до города, мне представился шанс поиграть в любимую игру.

Сначала я под завязку заправил бак, проверил давление в шинах, опустошил мочевой пузырь и купил упаковку «Джолт-колы». Потом двинулся к въезду на трассу и дал им возможность пристроиться следом. Сразу они за мной не поедут, ведь наблюдение у нас скрытое. Так что я на всех парах рванул по магистрали, потом погасил фары и резко свернул на обочину, используя ручник, чтобы меня не выдали стоп-сигналы.

Несколько секунд спустя они пронеслись мимо, их габаритные огни полыхали, точно уши от жуткого конфуза. Тогда я тоже стартовал и сел им на хвост.

Четыре часа я ездил за глупыми идиотами. Моя машина жрала больше топлива, но я только что ее заправил.

Нет ничего смешнее, чем ехать за тем, кому приказали за тобой следить. Я мог бы заниматься этим до скончания века: показушно держаться у них на хвосте, слушать классический рок по старенькому радио и стряхивать пепел сигары в окно.

В первые минут двадцать они даже не сообразили, что к чему. Затем решили разыгрывать из себя крутых: держаться впереди и лишь потом постепенно отстать. Но я им не позволил. Наконец они съехали на обочину выжидать. Я остановился за ними. Они завели мотор и, нарушив правила, развернулись через разделительный газон. Нет, определенно не копы, ведь тех учат совершать подобные маневры, а эти ребята никогда раньше такого не делали. Я повторил их финт, только сперва чуть помешкал на обочине, чтобы дать им оторваться.

Тогда они перешли ко второй фазе: задумались, что делать дальше. С трассы они сошли на ближайшем съезде, и я покатил за ними в центр Буффало, слушая песни «Зивона» о незадачливых наемниках – все три шли встык, без перерыва на рекламу. Сомневаюсь, что их радио тоже играло классический рок-н-ролл. В машине у них как будто шли бурные дебаты с размахиванием руками и взглядами на меня через спинки кресел.

Наконец они остановились возле «Международного блинного дома». Я посмотрел через стекло, как они заказывают кофе, потом открыл дверцу, помочился на асфальт и откинул кресло так, чтобы моя голова оказалась ниже окна. Несколько минут спустя они вышли и стартовали с места в карьер. Я дал им минуту вздохнуть свободно, решить, что они все-таки выкрутились, а после снова за ними пристроился.

Тут они поняли, что им хана. Это не шутка, подумали они, он не отвяжется, пока нам не придет время отчитываться перед нанимателем, и тогда он узнает, кто мы.

Затем последовало еще полчаса скверного вождения с нарушением всех правил, когда они пытались меня стряхнуть и потерпели неудачу. Трудно стряхнуть хвост в полупустом центре города. Эти ребята учились водить, глядя по телику повторы полицейского сериала «Гавайи пять-ноль»: если шины визжат, значит, мы едем быстро.

Нет, определенно не копы. Копы или фэбээровцы просто остановились бы, подошли ко мне и сказали: «Ладно, придурок, посмеялись и хватит. А теперь вали домой». И не мафия их послала, иначе я уже давно бы харкал кровью в канаве. Скорее всего это какие-нибудь дешевые частные детективы или любители.

Если они были местными, то наверняка работали на «Боунер». А если они притащились за мной из Бостона, то, возможно, как-то связаны с той историей с ПХБ. Но скорее проблема все-таки в нарколаборатории, которую финансируют яппи и которой заправляют металлисты, а теперь, когда дело дошло до шпионских страстей, высший эшелон не знает, как именно играют в такие игры.

Слишком поздно бедолаги сообразили, что все бензоколонки в центре Бостона закрываются в три часа дня. Бензин у них кончился прямо посреди улицы. Подъехав сзади, я бампером затолкал их на стоянку. Но в последнюю минуту вспомнил Попрошайку, переключил передачу и так их тюкнул, что они врезались прямо в зад припаркованной машине. Если у «шеви» сдох мотор, тормоза тоже не работают.

Вот это их разозлило. Выскочив из машины, они бросились ко мне. Я задом проехал пару кварталов, давая им за мной погоняться и хорошенько запоминая их раскрасневшиеся от адреналина среднеамериканские физиономии, потом развернулся и был таков. Разыскав через квартал телефонную будку, я набрал 911. В центре произошла авария, сказал я, и виновные бросили свою машину и сбежали, поэтому, наверное, она краденая. Да, буду рад назвать свою фамилию. Да, я останусь на месте, чтобы сделать заявление для полиции.

Копы появились через две минуты: раздраженный гигант-негр лет сорока и его напарница, белая женщина помоложе. Пиджаки мрачно слонялись неподалеку, жались друг к другу в сумерках, как аборигены. Когда они наконец согласились предъявить водительские права, мне удалось заглянуть через плечо полицейской. Выданы в штате Массачусетс. Раздраженный негр заговорил по рации и был так добр, что назвал при мне их имена: Дэвид Клейнхоффер и Гарри Дитрих. Парочка американо-арийских головорезов по найму.

Больше мне тут не узнать. Вернувшись к телефонной будке, я позвонил в компанию по аренде машин.

– Да, говорит Тейлор, – сказал я, изменив голос. – Мы арендовали машину в вашем офисе. – Я привел описание и назвал номера. – Боюсь, мы куда-то задевали соглашение об аренде, и у нас возник вопрос, с чьего счета пойдет оплата. Я работаю в отделе бухгалтерии, и мне необходимо знать. Не могли бы вы зачитать данные с квитанции?

Секретарша смогла. Как выяснилось, Клейнхоффер и Дитрих трудились на компанию под названием «Биотроникс».

Вот теперь все начало складываться. Следовало бы раньше догадаться. Сперва «Пойзен Бойзен», затем мафия оставляют мне угрозы. А проблемы с мафией начались лишь после того, как я начал о ней беспокоиться.

Меня пытались запугать какие-то придурки в модных туфлях. И в целом преуспели. Но, убив Попрошайку, они зашли слишком далеко.

Выдал их компьютер. Тупица из мафии разбил бы монитор и сказал: все, молокососу конец. На самом деле монитор сравнительно дешев. Дорого стоит расположенный под ним системный блок. Тот, кто разгромил наш дом, хотя бы это знал. Не только знал, но и постарался уничтожить «железо». А еще выпущенный фреон. Выпустить фреон из холодильника – это отдает зажиточным предместьем.

Теперь, когда я увидел лица тех, кто пытался меня запугать, то почти перестал бояться, зато очень заинтересовался. Может, яппи действительно производят «ангельскую пыль», а может, у них секреты посерьезнее. Когда вернусь домой, надо будет все выяснить и преподать им урок. А пока придется удовлетвориться заказом женского нижнего белья на десятки тысяч долларов с их кредитной карточки.

18

И все-таки мне не давали покоя исчезнувшие ПХБ. Я десятки раз мысленно прокручивал случившееся, пытаясь отыскать свою ошибку. Я даже не мог сказать, когда именно облажался – на той единственной первой пробе или на группе, которую мы собрали потом.

Есть разница между токсикологическим детективом и всеми прочими. Если ты обычный сыщик и нашел на полу труп, то знаешь, что было совершено убийство, тебе об этом говорят твои собственные глаза. Но если ты токсикологический детектив, то твои глаза – газовый хроматограф, а он не всегда надежен. Если твой механический глаз говорит, что в данной пробе присутствуют ПХБ, ты должен задать себе кое-какие вопросы. Как она была взята? Правильно ли работает прибор? Кто еще имел к ней доступ?

И вдруг меня осенило. Может, пока я напивался и мне делали массаж, кто-то добрался до наших проб? Пробы лежали в багажнике «омни», и с хай-тек-зловредов станется открыть багажник, вылить пробы и подменить их обычной водой.

Но нет, слишком много неувязок. Во-первых, вся гипотеза чересчур уж неправдоподобная. Во-вторых, я помнил, что заметил в одной пробе проблеск красного – кусок жестянки от банки колы, а ведь я видел его и на следующий день. И самое убедительное: когда мы помечали результаты на карте, пробы показали стабильное снижение уровня ПХБ по мере приближения к Спектэкл-айленду. С подделками такое не продублируешь.

Следующее озарение: может, выброс ПХБ был крайне локализованным? И по чистой случайности в первую свою вылазку я наткнулся как раз на это место и взял ту по-настоящему грязную пробу. Нет, маловероятно. Ну, предположим, жила-была очень большая, очень старая акула, десятилетиями кормившаяся в гавани донной рыбой, так что в ее организме биоаккумулированные ПХБ скопились до невероятного уровня. Потом она дала дуба, тушка легла на дно и разложилась, оставив по себе лужицу химикатов. Случались вещи и постраннее. Если мыслишь рационально и научно, нужно учитывать, что результаты твоего опыта могут пойти псу под хвост из-за самых идиотских случайностей. Вот почему ученые берут уйму проб и перепроверяют свои выкладки прежде, чем их опубликовать. Хотя бы тут я не поступился принципами.

По возвращении в Буффало я нанял мебельный фургон. Дебби отправилась на корабль планировать спектакль у Ниагары, а мы с Аланом, прихватив с собой Фрэнка, здоровенного силача из команды «Иглобрюха», отправились в самый большой магазин «Сад и огород» Буффало. Мы до отказа забили фургон стофунтовыми мешками сухого цемента и гравия, а еще обзавелись сверхпрочным эпоксидным клеем. Джутовые мешки у нас были свои.

До поры до времени мы припарковали фургон у пристани, и я поехал в ближайшую резервацию к индейцу по имени Джим Грандфазер, с которым уже работал раньше. Он был вроде меня, но лет сорока, жил с женой и собаками в двойном срубе посреди леса и ездил на большом старом пикапе «додж» с железной головой индейца на капоте, которую подобрал где-то на свалке. Он отучился пару лет в колледже и был в племени историком, архивариусом и хранителем разнообразнейших знаний. Всякий раз, когда вставала проблема окружающей среды, он выступал от имени всего племени. Не знаю, был ли у него официальный пост в племенной администрации, назначили ли его общим соглашением или он сам себя назначил, но он словно был создан для этой роли. Когда я подъехал, он бросал пластмассовую летающую тарелку собакам. Собак было две, а летающая тарелка только одна, поэтому мне пришлось переждать, пока посреди дороги закончится битва за игрушку. Наконец Джим крикнул что-то на языке, который я никогда не узнаю, и обе разом ее бросили. Он же с широкой ухмылкой подошел к машине.

– Как поживает Гранола Джеймс Бонд?

– Чуть токсичнее, чем в прошлый раз, но неплохо. А как твои дела, приятель?

– Вот взгляни. – Открыв бумажник, он достал сложенный листок бумаги. Компьютерная распечатка. Результат анализа крови.

– Тебя что, проверяли на наркотики?

– Нет, нет, это на холестерин. – Он ткнул коротким пальцем в графу. – Ниже нормы. – Отойдя на шаг, он развел руки. – Ну? Как по-твоему, это тело с низким холестерином?

– Поздравляю, Джим.

– Это тебя надо благодарить.

В прошлый раз мы виделись с Джимом около года назад, и я донимал его разговорами о том, сколько он ест жирной пищи. Он был членом какого-то кооператива, где выращивали и забивали свиней, и потому основательно налегал на бекон и сосиски. Его жена Анна тоже начала на него наседать. Он сдал анализы и обнаружил, что уровень холестерина у него довольно высокий. Поэтому нынешний показатель – большая победа.

– Перешел на рыбу?

– Ты видишь тут океаны?

– На тофу?

Он фыркнул, поскольку знал, что я думаю о тофу.

– Оленина, дружок. Крепкая и жилистая, как я. Каждый день беру на работу по сардельке.

– Почему ты на это пошел?

– Чтобы жена отвязалась.

Не судите по его словам – они с Анной любили друг друга.

Припарковав машину одним колесом в канаве, я дал себя обнюхать собакам. Во всяком случае, я думал, что это собаки.

– Как ты их отличаешь от волков?

– У моих есть ошейники, – объяснил Джим. – Не беспокойся, они просто проверяют тебя на диоксин.

Его животные ничего не нашли, поэтому мы неспешно направились к дому.

– Кто та сволочь в Южной Дакоте?

Я едва не спросил, как он-то, черт побери, узнал, но удержался. Если у нас есть компьютерные доски объявлений, то почему бы у них не быть? Но с подобным я сталкивался и раньше. Стоит приехать хоть на Аляску, хоть в Калифорнию и поговорить с любой шишкой в племени, неизменно возникает ощущение, что они прошерстили твое досье. Вот уж кто связь поддерживает.

– Сам я его не знаю. Ты, наверно, думаешь, что головной офис из кожи вон вылезет, пытаясь извиниться.

– Уже не надо. Суть поняли.

Мы сели на кухне, и он налил мне кофе.

– Анна поехала в город за покупками. Мы тронемся, как только она вернется.

– Спешить некуда. Меня ждут не раньше полуночи.

Он рассмеялся.

– Совсем в твоем духе. У нормальных людей встречи в полдень, у тебя – в полночь.

– Так ведь тогда происходят все сбросы.

– Что поделывал? Что новенького у вас в Бостоне стряслось?

– Если б я знал.

Я изложил ему историю с ПХБ/ФЦД, завершив моими ночными размышлениями. Он поддержал теорию «большого заговора».

– Ты же не станешь связываться с мафией, правда?

– Ни в коей мере. Эти пусть делают что хотят. А по-твоему, это мафия, Джим?

– Ага. Их духом несет.

– Не согласен. Слишком уж неряшливо.

С минуту Джим медитировал над своей чашкой кофе.

– Слушай, если они придут за тобой, если у тебя будут неприятности, тащи свою задницу в Адирондак.

– Зачем мне в горы? Я на лыжах не катаюсь.

– Даже не обязательно туда. Просто в любую резервацию. Пойдешь и попросишь помощи, а я позабочусь, чтобы за тобой присмотрели.

– Ага. Наверно, сицилийцы резерваций как огня боятся.

Мое фривольное замечание он пропустил мимо ушей.

– Если возникнут сомнения, назови мое имя, заставь позвонить мне. Но не слоняйся по округе, давая себя кокнуть.

Его предложение меня удивило и, честно говоря, польстило. Не так уж сильно я ему помог. Но резервация – отличное место, чтобы затеряться.

Мы поговорили о запланированных на эту неделю операциях, которые будут состоять пополам из грязной работы и полномасштабных акций для прессы. Меня больше волновала грязная работа в Буффало, Джим же собирался к водопаду – с благородным видом говорить в камеру. Позже, когда цемент затвердеет, я тоже туда приеду.

В ожидании Анны мы немного побродили по его участку. За домом у него был тир – и для луков, и для огнестрельного оружия, и с часик мы там подурачились.

– Вот что тебе следовало бы носить, – порекомендовал он, доставая огромную винтовку с затейливыми письменами по прикладу. – Это винтовка с рычажным затвором. Я бы сказал, подходящее для тебя оружие. Только посмотри на размер магазина.

– Какого магазина?

– Господи, С.Т., та трубка внизу называется «магазин». А, ладно, забудь. – Он снова убрал винтовку. – Тебе больше подойдет другое. Мы вооружим тебя луком и стрелами.

И того и другого у него было в избытке. Он мастерил их в стиле племени «проколотые носы» (или нез-персэ, как их прозвали французы), в стиле лакота, в стиле ирокезов – какие угодно. Он считал, что единственный способ не утратить знание – пускать его в дело. Он мог пойти в лес с одним лишь ножом и смастерить себе каноэ из березовой коры.

– Правда, я только раз такое проделал, – пояснил он. – Две недели убил. Анне приходилось постоянно носить мне сумки-холодильники, забитые сандвичами с болонскими сосисками. А закончилось все инфекционной пневмонией.

Не слишком впечатляет, верно? Но каноэ он закончил, и оно по сей день лежит у него в гараже. Луки он изготовлял у себя в мастерской и без угрызений совести доводил на шлифовальном станке.

– Смысл в том, чтобы руки ремесло не забывали, а не в том, чтобы жить как пещерный человек.

Однако воспользоваться его луком я не мог, даже если захотел бы. Мне удалось его натянуть, но не удержать ровно достаточно долго, чтобы прицелиться. А еще я нервничал. Тетива была из перевитого конского волоса, и мне казалось, что она вот-вот порвется и на сверхзвуковой скорости хлестнет мне прямо в глазное яблоко. Джим прикончил ради меня пару тюков сена, а к тому времени домой вернулась Анна.

19

Остаток дня прошел за тупым физическим трудом. Выстелив дно мебельного фургона плотным полиэтиленом, мы высыпали на него горой цемент и гравий и перемешали. Потом я подыскал себе бар, чтобы расслабиться. Около половины двенадцатого я оторвался от игрового автомата, где гонял шарики, и позволил Алану с Фрэнком забрать себя на фургоне. Мы приехали к «Боунеру», нашли тупичок и задом подогнали фургон к канализационному колодцу. Остальное – самоочевидно. Мы подняли люк. Специального инструмента у нас не было, но силач вроде Фрэнка способен справиться с такой задачей при помощи долота и лома. Потом мы выстроились цепочкой: один в фургоне насыпал смесь гравия с цементом в мешки и передавал второму, а третий спускал их в канализационную трубу, пока она не заполнилась от стенки до стенки и снизу доверху. Потом повторили весь процесс, чтобы получилась двойная прокладка. Еще мы вбили несколько арматурных стержней, чтобы ее усилить. К тому времени труба наполовину закупорилась и между мешками сочилась диоксиновая слизь.

Меня стошнило, потому что я за игрой съел три десятка перченых куриных крылышек, – пришлось избавляться от них прямо в колодец. Вероятно, это не первая порция полупереваренных крылышек, которая посетила здешнюю канализацию.

Потом мы вооружились напильниками и наждачной бумагой и сняли всю ржавчину с люка и железного обода в асфальте, затем выдавили на них основательную дозу эпоксидного клея и намертво приклеили крышку, а после залили все слоем жидкого цемента и его раскатали. Поверх влажного цемента мы бросили лист фанеры и загнали на него задними колесами фургон. Мы спустили шины, вывинтили золотники, сняли крышку трамблера и в качестве завершающего штриха навесили на ворота завода несколько криптонитовых замков. Чтобы цемент успел затвердеть как полагается (а в этом заключался смысл всей операции), мы оставили Алана на часах, развернули в фургоне спальные мешки и заснули, вдыхая слабоканцерогенную цементную пыль.

Для ночной операции эта, с точки зрения эффектности для журналистов, удалась неплохо. Никто не знал, зачем мы здесь (мы решили, пусть сами догадаются), но в Буффало любят, когда растрепанные зеленые докучают «Боунер Хемикэлс». Первая бригада новостей явилась в семь утра с пончиками и взяла у нас интервью для утренней передачи по местному каналу. Затем настал черед шишек из «Боунера», которые потребовали, чтобы мы убрались с их завода, не то нас арестуют, и каждому мы повторяли, мол, мы не на их территории, а в общественном месте. Тогда потребовать от нас того же пригнали юристов, словно смена посланников что-нибудь даст. Несколько раз приезжали копы, которым мы показывали карты города, а еще напоминали, что нигде поблизости нет таблички «ПАРКОВКА ЗАПРЕЩЕНА». Это их удовлетворило. Калифорнийские копы нас бы избили и обыскали наши анусы на предмет крэка, но эти считали нас бравыми симпатягами.

Потом стали появляться сами горожане и приносить нам еду. Два слоеных торта. Вишневый пирог. Семнадцать пакетов чипсов. Пять упаковок пива разных сортов. Еще шесть пакетов чипсов. В общем и целом сорок шесть пончиков. Снова чипсы. Фрэнк был в ужасе.

– Это же отрава, – кипятился он в фургоне, где его слов не было слышно с улицы. Но когда появилась дамочка с очередным пламенно-красным якобы вишневым тортом, он цветисто ее поблагодарил.

«Боунер» поставил своих охранников по периметру всего тупичка. О канализационном колодце начальство пока не догадалось. Просто считало, что мы устроили здесь базу для какого-то противозаконного нападения. Как ни глупо это звучит, именно так «Боунер» видит мир вокруг.

Как только стемнело, они выкатили большие прожектора и направили их на нас. Стало светло как днем, даже ярче. Тем, кто спал в фургоне, это не мешало, но раздражало того, кого оставляли на страже. Ну и ладно: мы надели солнечные очки. Я попросил Дебби привезти наш большой морской строб, и мы установили его на крыше фургона. Его вспышки были видны, наверное, даже сквозь каменную стену. Часовому в фургоне свет в глаза не бил, зато охранникам, которые не спали всю ночь и пялились на нас, наверное, показался смертоубийственным. К восходу логотип фирмы, у которой мы арендовали строб, намертво впечатался в их оптические нервы.

На второй день боунеровские шишки чуточку поумнели и позвонили в пожарную часть. На такое мы не рассчитывали. Прикатила самая обычная пожарная машина с мигалками на крыше, и из нее вышел, судя по всему, начальник местной пожарной охраны. К нему тут же суетливо подбежали юристы «Боунера» и пристроились с флангов, словно были с ним заодно. Он назвал себя, а я сказал, что я тут главный.

– Вы перегородили общественную улицу, – начал он.

– Никто ею не пользуется, – парировал я. – Это тупик. Ворота заперты, и администрация завода потеряла ключи.

– В обычных обстоятельствах я ничего не имел бы против, но иногда на заводе случаются пожары.

– Проклятие! Наверное, сущий ад их тушить. – А?

– Там ведь столько всяких химикатов производят. Вы, должно быть, справочником пользуетесь, чтобы все опознать.

– Э-э…да. И позвольте заметить, когда нас вызывают на этот завод, радости от этого никакой, уж вы мне поверьте.

– Время пускать «Пурпурный К», а?

– В точку. – Официальная маска пошла трещинами. «Пурпурный К» – пенистое вещество, которое держат в аэропортах для тушения взорвавшихся «Боингов 747». Иногда оно помогает при химических пожарах.

– Но если пожар все же возникнет, – продолжал он, – нам нужно будет подъехать к воротам.

– Нет проблем. Мы тут круглые сутки. Если будет пожар, мы уберем машину.

– А как же ворота? Мне сказали, вы их заперли.

– Ключи по соседству. Если возникнут проблемы, мы в пять минут откроем ворота.

– Слишком долго.

– Тридцать секунд.

– Тогда ладно, – сказал начальник пожарной охраны, сел в свою машину и уехал. Святая правда. Адвокаты «Боунера» так и остались стоять, вцепившись в портфели.

В третий день ничего особенного не произошло. «Боунер» решил относиться к происходящему терпимо – как к глупой шутке. Руководство все еще понятия не имело о мешках с бетоном. А где-то на заводе токсичные отходы собирались в каком-нибудь отстойнике, но этого пока никто не заметил. Сегодня ночью мы уедем, и если у кого-то в администрации есть голова на плечах, он просечет, что крышка канализационного колодца исчезла.

После полудня мы с Дебби перебрались в апартаменты для новобрачных, где много говорили по душам и едва не занялись сексом. Я не желал слезать с кровати, просто лежал и смотрел под пиво «Магазин на диване» по местному каналу, заказывая микроволновые печи на кредитную карточку «Биотроникс» и посылая их по случайным адресам в Роксбери. Три дня в мебельном фургоне меня измотали. К нам заглянул Джим Грандфазер, и я убрал пиво, потому что ему мешал запах, и мы тихонько сидели, смотря футбольный матч без звука и слушая, как Дебби поет в душе.

Утром я принял ванну, позаимствовал у горничной фен и засушивал им волосы, пока не стал похож на заднюю шину мотоцикла после трансконтинентального броска. Потом надел благопристойный костюм-тройку и махровые гольфы, поверх которых натянул полиэтиленовые мешки, и сунул ноги в ярко-зеленые высокие кроссовки, испачканные и заляпанные всевозможными токсичными отходами. (Пока не настанет пора пустить в ход это оружие, я держу их в переносном холодильнике.) И в качестве завершающего штриха повязал галстук, изображавший дохлую форель. Джим отвез меня в центр на своем пикапе. Сам он направился на поиски ремня для стиральной машины, а я подошел ко входу в большое офисное здание.

Охранники уже меня ждали и отвели куда-то почти на самый верх. Мы провернули коронный номер с проскальзыванием, пролетев через лабиринт секретарей, а после они втолкнули меня в модный конференц-зал, где собрался высший эшелон «Боунер Хемикэлс».

Все было расписано заранее. Тут сошлись десяток богатых белых мужиков, и все против меня. На самом деле я тоже белый, но почему-то всегда про это забываю. Итак, белые мужики сидели полукругом, наподобие параболической антенны, в фокусной точке которой стоял одинокий стул, – чтобы они могли обрушить на меня всю свою мощь. Я же выбрал свободный стул в стороне, подокном. Заскрипела обувная кожа, поднялись невидимые облака одеколона и мартини, когда шишкам пришлось развернуться и переставить кресла. Кресла были массивными, поэтому передислокация потребовала немалых физических усилий. Я разрушил их четкий план, и теперь шишки расселись кое-как: одни чинуши оказались слишком далеко в стороне, другим пришлось выглядывать поверх накладных плечей в едва заметную полоску. И все они щурились на солнце – удачное совпадение. Я откинулся со стулом, чтобы спинка уперлась в подоконник, а мои зеленые кроссовки задрались почти на стол. Оглядывая нервную фалангу сливок общества перед собой, я вдруг подумал, ну и извращенная у меня работа. Дни напролет я живу и работаю с людьми, которые, если бы не «ЭООС», нанимающая их, вероятно, устраивали бы кукольные представления на улицах. С людьми, которые кладут под подушку кристаллы кварца, лишь бы избежать рака, которые считают, что день прошел зря, если им не удалось проскандировать перед камерой новую речевку протеста. А после я угрожаю советам директоров крупных корпораций. В выходные я ныряю с аквалангом в канализационных отходах. Моя тетушка неустанно спрашивает, нашел ли я себе приличное место.

Все представились, но имена и должности быстро вылетели у меня из головы. Менеджеры высшего звена не прикалывают беджики с именами к угольно-черным камвольным пиджакам. Большинство тут были боунерцами, но имелись и люди из «Баско».

– Мне очень жаль, что так вышло с вашим местом сброса диоксинов, – солгал я, – но не волнуйтесь. Проблема невелика, решается парой сотен фунтов динамита.

– Если думаете, мистер, что можете взять и заткнуть канализационную трубу Буффало, то ошибаетесь, – сказал шишка в очках размером с иллюминатор.

– Мне это с рук не сойдет?

– Да.

– Уже сошло. Переходим к пункту два. Одна маленькая птичка пропела нам про вашу тайную трубу на Ниагарском водопаде. Завтра мы покажем это место журналистам.

– Не знаю, о чем вы говорите, – заявил шишка, которого я мысленно окрестил «господин Трусло». – Нам нужно поговорить с отделом инженерного обеспечения.

– Пункт три. Вас, ребята, перекупает «Баско»?

– Подробности этой сделки хранятся в тайне, – заявил забальзамированный тип с выцветшими глазами.

– Не совсем, – отозвался я.

Еще один бонза (с эрекцией) неловко заелозил на стуле.

– К чему вы клоните?

Я присвистнул.

– Покупка акций лицами, обладающими конфиденциальной информацией, малыш. Первейший запрет Комиссии по ценным бумагам и биржевым операциям.

Правду сказать, последнее я придумал по ходу. Но я знал, что подобная передача акций имеет место. Она всегда имеет место. А этих типов до чертиков напугает сама мысль о том, что у нас есть шанс натравить на них КЦБ.

– Хотелось бы знать, мистер Тейлор, нельзя ли и мне внести пункт в повестку дня, – спросил улыбчивый яппи. – Наверняка у него где-то стоит яхта класса IV, и вообще он слишком много времени проводит на тренажере «Наутилус».

Он мне усмехнулся – довольно неожиданный шаг в подобной ситуации. Шишки зашевелились, смеха его выходка не вызвала, зато дала возможность чуть расслабиться, вздохнуть свободно. Воздух в конференц-зале был настоенно горячим и отчаянно затхлым.

Я развел руками, мол, валяйте.

– К вашим услугам, мистер…

– Логлин. Знаю, столько имен запомнить трудновато.

Эта упоенная неформальность вытекала из точного расчета, но на верхних этажах офисных зданий я цепляюсь за любую, какую мне предложат. Опустив ножки стула на ковер, я принял общеамериканскую позу номер четыре: одна нога закинута на другую, одна зеленая кроссовка на полу, другая покачивается на уровне стола. Глотнув токсичного бескофеинового кофе «Боунер», я подавил потребность пустить ветры.

– О'кей, что у вас за проблема, Логлин?

Вид у него стал почти обиженным.

– Никаких проблем. Почему обязательно должны быть проблемы? Просто мне интересно было бы поболтать с вами в менее…– он обвел жестом комнату, —…клаустрофобичной обстановке.

– О чем?

– Ну, во-первых, повезет ли Сэму Хорну в глухой ситуации так же, как Дейву Хендерсону.

– Мир полон фанатов «Редсокс», мистер Логлин. Я всего лишь сплю с одной из них.

– Тушё. Тогда о другом. У нас в «Биотроникс» есть кое-какие проекты, способные вас заинтересовать.

– Святой Грааль?

Тут он немного смешался.

– Про Святой Грааль я ничего не знаю.

– Выражение Дольмечера.

– Ах да! Он упоминал, что вы двое поболтали.

– Скорее это был словесный поединок. Вы работаете на «Биотроникс», Логлин?

Шишки разулыбались и стали давиться смешками.

– Я ее президент. – Выпад прозвучал беззлобно.

Ах да, я же видел его фотографию в газете пару месяцев назад.

Тридцатью этажами ниже Джим ждал меня в своем стареньком пикапе, читая гарантию на ремень для стиральной машины.

– Такова, наверное, реальность, – сказал я, устраиваясь на пассажирском сиденье.

– Бери или беги.

– Поехали к водопаду, – сказал я. – Устроим там тарарам.

– Интересно было?

– Так, пустяки. Договорился о встрече с восходящей звездой канцерогенной промышленности.

– Чего ради?

– Будем подыскивать Грааль.

* * *

Мы поехали к водопаду. Джим расхаживал у вершины в «501-х ливайсах» и индейской куртке, много щурился, глядел благородно и скорбно в камеры телевизионщиков и рассказывал грязные анекдоты газетным журналистам. Поучаствовать в акции приехала команда из отделения «ЭООС» в Торонто, поэтому, когда мы добрались до места, представление уже шло полным ходом. Я расспрашивал, где Дебби, а мне всякий раз отвечали «вон там» и наконец указали на смотровую площадку над водопадом. Там к перилам были привязаны три скалолазных каната. Дебби висела на одном из них почти у самого подножия водопада, одетая в ослепительно яркий водоотталкивающий комбинезон. Она и ее помощники отыскали место выброса «Боунера» (в точности там, где предсказывал Алан) и сейчас вгоняли в скалу «питоны». Ребята из Торонто привезли с собой заготовленный транспарант, сорокафутовый кусок белого сверхпрочного нейлона с огромной красной стрелой. Этот транспарант девчонки сейчас закрепляли на скале так, чтобы стрела указывала прямо на место выброса. Они не спешили, вбили много крюков и натянули по краю восьмидюймовый трос управления элеронами, чтобы транспарант не снесло ветром. Под конец Дебби достала банку флюоресцентной оранжевой краски и по возможности высветила выбросы, чтобы камеры могли их заснять. Полного успеха она не добилась, так как влажность и водяная взвесь не самые лучшие условия для распыляемой краски, но кое-какая все-таки пристала к камням. А если нет, то затем и повесили транспарант со стрелой.

20

По возвращении домой меня ждала обычная чепуха, которая накапливается, пока ты в отъезде. Письма и сообщения. Найти подарок тетушке надень рождения. Подписать кипу бумаг, чтобы Таня могла продолжать «учебу» в «ЭООС». В нашем доме отключили телефон, поэтому пришлось всем садиться и выяснять, откуда взялись неоплаченные счета за междугородние разговоры трехмесячной давности. Посреди бурной дискуссии, кто в три утра семнадцать раз подряд звонил в Санта-Круз, Айк объявил, что от нас съезжает. Ему надоели проблемы с водопроводом, сказал он, и странные сообщения на автоответчике, и пока он был на работе, приехал Роскоммон и сорвал с балкона плакат кампании Мела Кинга. Ну и ладно. Все равно садовник из Айка был никудышный, и он вечно жаловался, когда я гонял мои игрушечные поезда после комендантского часа. Лесбиянки-плотники Тесс и Лори заявили, что кухня им больше нравится после того, как мы разобрали мусор и прибрались, так давайте не будем снова ее захламлять. Я напомнил, что перед отъездом в Буффало купил три новых бадминтонных волана, а теперь они исчезли. Называть нам себя «кооперативом» или «коммуной»? А как насчет просто «дома»? Кто соскреб тефлон с большой сковородки? Раз Тесс пропалывает огород, получит ли она больше помидоров? Чьи волосы забивают сток в душе: женские, потому что у них их больше, или мужские, потому что они у них больше выпадают? Можно ли сливать растопленный жир от бекона в раковину, если одновременно пускать горячую воду? Можно ли класть металлические крышки с бутылок в бак для перерабатываемого мусора? Не пора ли покупать новые дрова? Клен или сосну? Все согласны, что соседи истязают своих детей? Физически или только психологически? Является ли борная кислота в порошке от тараканов биоаккумулируемым токсином? Куда подевался велосипедный насос и можно ли взять его с собой в поездку? Чья очередь оттирать зеленую плесень между плитками в ванной?

Соседи пошли на крайние неудобства, сохранив для меня послание на автоответчике. Мне пришлось прослушать его трижды, потому что я не мог поверить своим ушам. Это был Дольмечер. Говорил он дружески. Хотел, чтобы я поехал с ним в Нью-Гэмпшир поиграть «на выживание» – поизображать в лесу десантников. Он пытается привлечь побольше людей из Бостона, пояснил он, а (только подумайте!) все, с кем он работает, ужасные «зануды».

В одном надо отдать ему должное, у него хватает духу тащиться туда каждый уик-энд и воевать с неотесанными вырожденцами из Нью-Гэмпшира. Стреляют они не настоящими пулями, но грязь и холод вполне реальны.

Его свински счастливый тон меня встревожил. Очевидно, «Проект Грааль» идет полным ходом. Под конец он напомнил мне о встрече с Логлином. Какого черта им от меня надо?

Проклятие, может, они наткнулись на что-то дельное? Неужели нашли способ очищать токсичные отходы? Если так, замечательно. Но почему-то эта мысль очень меня обеспокоила.

Или я себе одному отвожу роль героя? Может, в этом моя истинная проблема? Если Дольмечер и его улыбчивый накачанный босс нашли идеальный способ избавляться от токсинов, пока я, заросший и нечесаный, сидел посреди гавани в «Зодиаке», а с работы домой ездил на велосипеде, то кто я после этого? Устаревший и ненужный. Но пока «Биотроникс» разыгрывает передо мной драму «хороший коп – плохой коп». Пугает до чертиков меня и моих друзей, а потом, когда я догадываюсь, кто за этим стоит, расплывается в улыбках и приглашает на дружескую встречу.

Была еще уйма сообщений от Ребекки, которые не сохранились, но звучали они более-менее одинаково: я пытаюсь с тобой связаться, свинья, почему ты не перезваниваешь? В следующий же раз, когда буду в офисе, надо ей позвонить.

– Как поживает задетый воин?

Ребекка любит бросаться эпитетами: Гранола Джеймс Бонд, Задетый Воин.

– Ты о чем?

– О гордости, С.Т. О твоей гордости. Когда мы в прошлый раз разговаривали…

– Ах да. История с исчезающими ПХБ. Ага, еще немного саднит. Но я отлично провел время в Буффало. – Я ввел ее в курс дела.

– За кампанией Плеши следил?

– Да, кстати. «Баско» покупает «Боунер». Крупное слияние, сама понимаешь. Ходят слухи о передаче акций своим же.

– Давай обсудим. Так как насчет статьи? Ты же обещал.

Поэтому мы договорились о встрече. Относительно статьи я все еще сомневался. Возможно, будет забавно – в духе стрельбы по уткам в бочке. Но, впрочем, я то и дело палю в какого-нибудь известного политикана. Несколько на удивление видных местных деятелей уже обращались ко мне с просьбой написать для их программы что-нибудь о проблеме опасных отходов. Но если у меня войдет в привычку ругать Подхалима в альтернативной прессе, они начнут меня сторониться.

В мое отсутствие кто-то положил мне на стол вырезки из газет про болвана Смирноффа. Бойскауты-террористы собрались на свою первую сходку и пригласили всю местную прессу, один-два журналиста даже приехали. Смирнофф выступил с заявлением, довольно путаным (как я, впрочем, и ожидал), в котором то поливал «ЭООС» грязью за излишнюю консервативность, то рукоплескал нашим методам «прямого действия». В одной из вырезок имелась фотография, на которой я разглядел фрагмент бороды скаута, с обожанием смотревшего на Смирноффа, и почти готов был утверждать, что это Уэймен, тот тип из наших, который переключился на заднюю передачу посреди автострады. Некоторое время я пытался с ним связаться, но со своей старой квартиры он съехал, и никто не знал, где он обретается.

– Он скрывается, – объяснил его бывший сосед, – потому что у него на хвосте ФБР.

– Эка невидаль, – сказал я, разобидев этого еще не арестованного конспиратора.

Остаток дня я провел за написанием писем и пресс-релизов, в которых разоблачал таких, как Смирнофф и его кумир Бун, и объяснял (очень короткими фразами), в чем разница между ними и нами. После я все стер из компьютера. Эти тексты никогда не увидят свет, потому что мы не говорим о таких, как Смирнофф, мы их игнорируем.

В первую неделю по возвращении я бил баклуши. Никаких крупных акций на горизонте, никаких появлений в суде, никаких приконченных машин. Я сварганил чертову прорву папье-маше и добавил к моей железной дороге новую гору. Я продал еще парочку своих акций «Масс Анальной» и купил антикварный локомотив. Мы с Бартоломью, Дебби, Тесс и Лори сыграли несколько сотен партий в бадминтон после работы.

Но всерьез пришлось браться за дело, когда Эсмеральда прислала мне копию фотографии из «Бостон глоуб» за 13 июля 1956 года, со второй страницы раздела «Бизнес». Изображен на ней был Олвин Плеши в бытность свою пронырливым юным инженером главного предприятия «Баско» на Щелочной улице. Я узнал силуэт здания: это был их большой электролизный завод. Речь – о том самом химическом процессе, который погубил Ниагару. На заводе производили уйму всяких химикатов, поэтому требовалась уйма электроэнергии. Иными словами, мощное оборудование, причем в большом количестве. Огромные трансформаторы. Множество трансформаторов, каждый размером с гараж на две машины.

«НОВОЕ ОБОРУДОВАНИЕ ДЛЯ «БАСКО». Главный инженер Олвин Плеши наблюдает за установкой нового оборудования на заводе «Баско» в Эверетт. Оборудование будет использовано для производства промышленных и сельскохозяйственных химикатов».

«Которые будут распылены надо всем Вьетнамом», – мысленно добавил я. Заголовок заголовком, но меня больше привлекла фотография. Нужно быть последним идиотом, чтобы не понимать, что тут речь не просто об «оборудовании». Тут речь о колоссальных трансформаторах. Их опускали сквозь отверстия в крыше.

Сам факт, что в 1956 году «Баско» купила новое оборудование, меня не интересовал. Важнее было другое: чтобы освободить место для новых трансформаторов, надо избавиться от старых. А они, вероятно, были полны ПХБ, то есть там скопились сотни тысяч галлонов отравы. У «Баско» годами были проблемы с ПХБ, но не в таких масштабах.

Плеши спрятал где-то озеро токсичных отходов и сумел тридцать лет его замалчивать. Интересно, вспоминает ли он о нем по ночам? И что скажут акционеры, когда я о нем сообщу, пошлю им копии этой фотографии?

Предположим, люди «Баско» просто затопили трансформаторы где-то в гавани. Или закопали на каком-нибудь своем участке. Рано или поздно они обязательно протекут, и тогда начнется ад кромешный. На это может уйти много лет – скажем, тридцать. Но рано или поздно такое случится.

И в «Баско» про это знают. Руководство молчит, дергается. Возможно, настолько, чтобы послать наблюдать за тем местом головорезов на «сигарете».

Все это – чистой воды домыслы. Но они объясняли омара. К сожалению, они не объясняли исчезновения ПХБ.

Я снова посмотрел на фотографию. Плеши растянул губы в широкой, сияющей улыбке, после пятидесятых годов таких уже не увидишь. Готов поспорить, двадцать лет спустя, читая про рисовое масло в Кусо, он не улыбался.

Зато много улыбок было в «Биотроникс», во всяком случае, в первые десять минут. Логлин даже машину за мной прислал. Сказал, что чувствовал бы себя ужасно, если бы меня с моим велосипедом сбила по дороге машина. То ли он был чертовски бестактным, то ли давал мне понять, как много обо мне знает.

А значит, и мне пора узнать побольше о Логлине, и на то у меня было несколько способов. Но большинству придется подождать до конца встречи, поэтому я в сравнительном неведении катил в роскошном лимузине к хай-тек-офисному зданию у реки недалеко от Гарварда. Даже недалеко от того места, где я жил. Я поднялся на верхний этаж и «Биотроникс» нашел без труда – по запаху. Тут пользовались растворителями – в основном для очистки и стерилизации посуды. Этиловый и метиловый спирт. Какой-то дезинфектант с ароматической отдушкой, чтобы запах был повнушительнее. Душок хлорной кислоты, вероятно, для серьезной чистки. Сладкость ацетона. Тут не было ничего необычного, стандартный лабораторный букет. Неудивительно, что они сидят на последнем этаже: они поставили вытяжки для сбора токсичных паров, которые выпускают прямо в атмосферу через шахты вентиляции на крыше.

Логлин встретил меня у дверей и лапищу выбросил вперед наподобие немецкого Юнкерса «Штука», сдавил мне руку пожатием учителя физкультуры, осияв улыбкой ведущего телешоу. И перебивая лабораторные запахи, в нос мне ударило вонью знакомого одеколона.

Но в настоящий момент наплечной кобуры на нем не было. И такой одеколон можно купить в любом претенциозном магазине. Или, если у тебя есть доступ к газовому хроматографу, самому синтезировать его за сотую долю магазинной стоимости. Поэтому лучше расслабиться и не хвататься за параноидальные догадки. Крутые мужики и крутые пушки – не обязательно пара. Я незаметно вытер руку о джинсы и последовал за ним мимо улыбчивых секретарш, веселого лаборанта, толкавшего перед собой тележку с пробирками и колбами, мрачного техника, чинившего ксерокс, здоровых и бодрых старших менеджеров и так далее и тому подобное. От пребывания в офисе у меня всегда мурашки по коже. Слишком много доброго веселья. Слишком много тонкой шерсти, кондиционированного воздуха, посредственного кофе, флюоресцентных ламп, губной помады, запаха нового ковролина и треклятых отксеренных комиксов по стенам. Мне хотелось крикнуть: «Картинка Гарри Ларсона на двери еще не делает вас интересными людьми!» Но где-то в задних помещениях прячется лаборатория, и это оправдывало все остальное.

Она оказалась не слишком большой. Там имелся газовый хроматограф, довольно дешевенький, и кое-какие аналитические приборы, а у стены – самый странный прибор из всех и назывался он Дольмечер.

Держа в руках компьютерную распечатку, Дольмечер сосредоточенно шевелил губами.

– С.Т.! – крикнул он, чуточку громче, чем следовало бы, и спазматически заморгал, когда его контактные линзы попытались перестроиться. – Жаль, что ты не приехал в воскресенье.

– Застрял в Буффало. А ты убил кого-нибудь?

– Да! Всадил пулю прямо за ухо одному резервисту. С тридцати ярдов. Господи, как же он сконфузился.

– Понятно. Так ты тут работаешь?

– Отчасти.

– Ну и где анализатор ДНК? Где емкости для разведения бактерий? Где растущий без света табак?

– Мы же в Кембридже, – сказал Логлин и сумел разразиться на удивление добродушным гортанным смехом.

– Ага. И люди вроде меня испортили жизнь людям вроде вас.

– Господи, С.Т., – почти заскулил Дольмечер, – вы, ребята, честное слово, ставите нам палки в колеса. Мы едва-едва офисы здесь получили.

– Я тут ни при чем, – парировал я. – Гены вне моей компетенции.

Много лет назад другая группа «паникеров» пробила пару законов, осложнивших жизнь генным инженерам в Кембридже.

– Сейчас, возможно, да, С.Т., – вмешался Логлин, – но скоро это изменится.

– Да, мне уже достаточно намекали.

На секунду маска любезности сползла, и Логлин дернул головой в сторону двери. Наверное, хотел показать, что мы уходим. Дольмечер автоматически двинулся следом.

– А где остальное? – спросил я, чтобы убить время, пока мы шли по коридору.

– К сожалению, в настоящий момент у нас нет единого помещения, – отозвался Логлин. – Из-за всяких постановлений по охране окружающей среды различные отделы «Биотроникс» разбросаны по всему предместью. Здесь только штаб-квартира. И, как вы видели, скромная аналитическая лаборатория.

– Только маленькие молекулы?

– Только маленькие молекулы, – согласился Логлин, а потом вдруг повернулся, пригвоздив меня свирепым взглядом через плечо. – Принцип Сэнгеймона.

Я ушам своим не поверил. Все это время он водил меня за нос, а я даже не догадывался. Он прямо-таки умолял съездить ему по физиономии, лишь бы пустить в ход все свои нескоординированные, заработанные на «Наутилусе» мышцы. А после вызвать адвокатов.

Он привел меня в конференц-зал, где я сел спиной к окну. Логлин закрыл дверь, и Дольмечер сиротливо затоптался у порога.

– Знаете, Логлин, вы самый приятный малый из всех, кто смертельно меня ненавидел, – сказал я.

Он рассмеялся – беззаботным смехом человека с чистой совестью.

– Сомневаюсь.

Дольмечер только вертел головой, как зритель на теннисном матче. Я же старался подавить реакцию «беги-или-дерись»: попил их воды (разумеется, природной, родниковой) и медленно дышал, стараясь, чтобы голосовые связки расслабились. Интересно, это Логлин убил Попрошайку или те два придурка, Клейнхоффер с Дитрихом? Или все трое?

– Ну, начинаем презентацию? – попытался отвлечь нас Дольмечер.

– Дети есть, Логлин? – спросил я.

– Думаю, вам это покажется интересным, – сказал Логлин.

– Может, расскажем ему про секретность? – вклинился Дольмечер.

– Эти исследования не публиковались, – пояснил Логлин. – Во избежание конкуренции.

– Конкурируете с полицией?

– Со всеми прочими фирмами в нашей области. Разумеется, когда покинете это здание, можете рассказывать, что пожелаете, мы все будем отрицать. Вы добьетесь лишь того, что дадите незначительное преимущество нашим конкурентам.

– Ладно, – сказал я. – Давайте покончим с этой ерундой. Мы все занятые люди. Вы, ребята, работаете над созданием какой-то трансгенной бактерии, которая решила бы проблему органического хлора.

– Совершенно верно, – закивал Дольмечер.

– Думаю, вы купили немного времени на суперкомпьютере «Крей» или чем-то подобном, просчитали уравнения квантовой механики, выработали приблизительное численное решение гамильтонова цикла, отыскали какое-то переходное состояние между ковалентным и ионным хлором и сообразили, как ввести электрон в атом хлора, чтобы он снова стал ионным. Нашли реакцию, которую может производить какой-нибудь геном… Как вы его обозвали?

– Плазмида, – сказал Логлин.

– Плазмиду, которую можно поместить в бактерию, и та будет воспроизводиться в неограниченных количествах. А сейчас вы хотите получить одобрение экспертов, чтобы использовать эту штуку для очистки токсичных отходов. Превратить весь ковалентный хлор назад в морскую соль.

– Ух ты! – вырвалось (и не впервые) у Дольмечера.

– Вам нужна работа, С.Т.? – спросил Логлин.

– Не помешала бы. Надо покупать новый компьютер.

– Какая жалость.

– Ага. Мафия послала какого-то умника его разбить.

Ради разнообразия Логлин не нашелся что сказать. Он несколько опешил или, может, разозлился. Вероятно, думает, что наделал пару-тройку глупостей.

– Тебе следует взять один из новых, – говорил тем временем Дольмечер. – С 386-м процессором. Самое крутое, что есть на свете.

– Сволочи. Вы уже это проделали, да?

Логлин глянул на наручный «ролекс».

– Дайте посмотрю. Две недели, три дня и приблизительно четыре часа назад. Неужели вам так долго понадобилось, чтобы догадаться?

– Взяли свою волшебную бактерию и сбросили ее в гавань. Она сожрала все ПХБ. Превратила их в соль.

Логлин пожал плечами. Брови у него заползли под самые волосы – в область полной невинности.

– Вы против?

– Еще как! Сколько прошло с тех пор, как Дольмечер сварганил вам эту бактерию? Месяц, два? Когда я разговаривал с ним в яхт-клубе, он еще не закончил. Он сказал, что только работает над Святым Граалем.

– Вроде того.

– Да ладно тебе, С.Т., остынь.

– Сколько вы ее тестировали, прежде чем выпустить в окружающую среду?

Логлин опять пожал плечами.

– Нужды не было.

– Думаю, «ФАООС» будет другого мнения.

– Не считайте меня идиотом, они же тряпки.

– Увы, тут я с вами согласен, – фыркнул я. – Но вы хотя бы на минуту задумались о возможной опасности?

Он усмехнулся. Тут он меня поймал.

– О какой опасности? Бактерия поедает хлорсодержащие вещества, С.Т. Это ее пища. Когда она съест все, когда гавань будет совершенно очищена от токсинов, она умрет с голоду. Конец бактерии.

– Ага, усек. Если я попытаюсь раздобыть доказательства, эти самые бактерии, чтобы разоблачить вашу компанию, то ничегошеньки не найду.

– Не так уж плохо, верно? Потому что трансгенные бактерии в окружающей среде нам не нужны.

– И ПХБ тоже, – напомнил мне Дольмечер. Логлин за спиной Дольмечера гаденько ухмыльнулся.

– Так вы, ребята, остановили загрязнение, да? – опередил его я.

– Да, остановили. В гавани больше не осталось ПХБ. И бактерий тоже. Никаких улик, которые могли бы повредить компании. Единственный, кто тут сел в лужу, это вы, С.Т.

Дольмечер вдруг перешел на гадости:

– Да, С.Т., тебя оттрахали.

– Везде, кроме постели, – добавил Логлин.

– Логлин, приятель, – сказал я, – я и не думал, что у нас такая драчка.

Став вдруг в боксерскую стойку, он поводил перед собой кулакам и нанес внушительный хук в пустоту.

– Бой окончен. Нокдаун в первом раунде. Вы когда-нибудь боксировали, С.Т.?

– Не-а. Предпочитаю убивать беззащитных зверушек.

Дольмечер прокашлялся с таким звуком, будто галька гремела в консервной банке.

– Мы надеялись привлечь тебя на нашу сторону.

– Мы не совсем то собирались сказать, Дольмечер, – одернул его Логлин. – Мы собирались сказать: «Смотрите, мы уже заодно».

– Ты и мы, – подхватил Дольмечер.

– Слушай, Растяпа, ты брал своего босса поиграть на выживание? – спросил я. – Могу подбросить тебе парочку пуль «дум-дум».

– Глупая игра, – отрезал Логлин.

Вид у Дольмечера сделался обиженный.

– Вся амуниция твоего босса на дне гавани, – сказал я. – В его хромированном пистолете.

– У меня есть новый, – отозвался Логлин. – Еще больше. Чтобы защищаться от террористов.

– Как сын поживает? – спросил я. – Фэн «Пойзен Бойзен». Много времени проводит на «Наутилусе»?

– Кристофер еще не созрел для скоординированной программы бодибилдинга, – несколько напрягся Логлин.

– Это уж точно. Мы с ним немного поболтали. Там, у большой горы мусора в гавани, где он торчит со своей компашкой из «Лиги успехи юных» [3]. Сколько ему? Четырнадцать? Пятнадцать?

– Семнадцать.

– Ах вот как? Ну, он производит впечатление. Хорошо бросается бутылками из-под пива.

– Спасибо.

– О какой карьере подумывает? Поджигателя?

Логлин надвинулся на меня – мелкими, шаркающими шажками боксера. Я не шевельнулся. Гораздо труднее съездить по физиономии, когда она находится на уровне твоей талии.

– Подумайте об адвокатах, Логлин, – предложил я.

Он подумал и остановился.

– Давайте заканчивать, – сказал я, – потому что мы оба готовы убить друг друга. Вам нужно, чтобы я, известный эко-скандалист Сэнгеймон Тейлор, заявил, дескать, эта ваша жрущая ПХБ бактерия полезная штука. Что ее следует сразу пустить в оборот.

– И все это истинная правда, – подал голос Дольмечер.

– Еще до того, как использовать ее, вы сообразили, что я могу вам подгадить. Вы узнали от Кристофера, что я был на Спектэкл-айленде, и испугались, что я могу обнаружить старые трансформаторы «Баско», из которых вытекают ПХБ.

– Продолжайте.

– Один закопан под северной оконечностью острова. Именно его случайно разломала во время урагана «Элисон» старая баржа, и целое озеро ПХБ вылилось в гавань. Вы испугались, что я обо всем догадаюсь. Ну, правду сказать, такого не случилось. Как вы сами заметили, иногда я туго соображаю. Но вы попытались нагнать на меня страху, застопорить мое расследование, чтобы при помощи бактерии уничтожить улики прежде, чем я до них доберусь.

– А ведь получилось.

– Отлично получилось. Вопрос только в том, действительно ли бактерия съела все ПХБ? А как насчет того, что находится глубоко под старой баржей? Что, если там остался целый трансформатор? Или колония бактерий там еще пожирает ПХБ, и я могу взять пробы и предъявить их журналистам? Вы все равно нервничаете. Вы хотите, чтобы я с вас слез, поэтому пытаетесь перетянуть на свою сторону.

– Но почему нам не быть заодно? – совершенно искренно удивился Дольмечер. – В гавани не осталось хлорсодержащих веществ, С.Т. Разве ты не этого хотел?

– Принцип Сэнгеймона, – ответил я. – Все дело в вашей плазмиде. Вы переиначили очень большую молекулу. Вы не знаете, чего от нее ждать. Мой ответ «нет».

Логлин не потрудился меня провожать. Дольмечер потащился за мной, расписывая свои игры на выживание, пока я силовым приемом не впечатал его в стену. Он наградил меня пустым, но одновременно проницательным взглядом, и, спускаясь в лифте, я думал о том, что сам Дольмечер всего лишь большая сложная молекула, и от него тоже не знаешь, чего ждать.

21

Приблизительно через полчаса после того, как я вернулся в офис, появилась Ребекка. Я совсем забыл, что мы договорились о встрече. Черт бы все побрал, я еще кипел от возмущения и пытался смыть с руки одеколон Логлина. У меня не было времени ни о чем подумать. Мне хотелось разоблачить его затею, но сперва надо было разработать план. Услышав голос Ребекки, я затолкал вырезки под кипы писанины, а она с порога сказала, что у нее есть для меня кое-что интересное.

И действительно было, но не лучше того, что я уже видел. Вторая копия все той же фотографии. Еще практикантка раскопала туманную заметку конца шестидесятых о том, как под обычным ничтожным предлогом «Баско» затопила в гавани кое-какое «вышедшее из строя оборудование».

– Они утверждали, что их хлам станет естественным местом обитания для моллюсков и рыб. Ты в это не веришь?

Уж она-то знала, как меня завести, благослови ее, Господи.

– Черт побери, Ребекка, испокон веков каждая корпорация, которая сбрасывала свой хлам в океан, утверждала, что он станет кому-то естественным местом обитания. Это океан, мать твою. Там рыбы и моллюски живут. Разумеется, они заберутся и в то, что затопили.

– Как по-твоему, сейчас это оборудование угроза для окружающей среды?

– По сравнению с теми трансформаторами оно сущий пустяк. «Баско» у меня на прицеле, Ребекка.

– Боюсь, я не смогу это напечатать, С.Т.

– У меня просто нет патронов в магазине.

– Послушай. Ты ту статью писать будешь? Про Плеши?

– Не могу. Пока не могу. Сначала нужно выяснить, что происходит. – Подавшись вперед, я сделал серьезное лицо. – Если кажется, что я немного не в себе, ну…у меня на хвосте ФБР.

– Шутишь, С.Т.!

– Делаем перерыв. Поговорим, когда «Баско» будет крышка.

Когда я вернулся после очаровательного разговора с Логлином и Дольмечером, меня ждало сообщение на автоответчике – встревоженный голос жены Гэллахера. Время было достаточно раннее, чтобы поймать его на «Мерзавце», а мне нужен был предлог выбраться на воду. Я уговорил Ребекку подбросить меня до центра, сел в «Зодиак» и потарахтел к причалу Гэллахера в Южном Бостоне. Он еще не вернулся. Поэтому я убедил ребят на соседнем причале связаться с ним по рации и уже через двадцать минут на всех парах несся по гладкой как зеркало гавани наперехват «Мерзавцу», который как раз входил в нее из залива.

Омарщики узнали меня издалека, потому что никто больше «Зодиаком» тут обычно не пользуется, и заглушили моторы, чтобы я мог к ним подойти.

– Господи Иисусе! Вы что, в нефтяное пятно попали? – спросил я, когда оказался достаточно близко, чтобы отпала необходимость кричать.

Может, всему виной сгущающиеся сумерки, но вид у команды был неважнецкий. В ответ они мрачно забормотали какие-то колкие глупости. Голоса у них звучали устало. Я бросил им носовой линь, и мне помогли вскарабкаться на борт.

А после стояли вокруг меня и смотрели – такими притихшими и подавленными я их никогда не видел. А причиной потемнения кожи была хлоракне.

– Ну и влипли же вы, ребята, – слабо выдавил я, но Гэллахер, капитан чумного корабля «Мерзавец», обрывая меня, поднял руку.

– Послушай, С.Т., мы перестали расставлять здесь ловушки. Богом клянусь, треклятых омаров мы не ели.

Когда же в этой чертовой истории хотя бы что-то начнет складываться? И почему я чувствую себя сволочью?

– Вы совершенно уверены, что маслянистых не ели?

– Только Билли. Тот парень, которого ты видел на стадионе.

– Как у него дела?

– Нормально. Он сильно болел, но взял на несколько дней выходной и перестал есть омаров.

Из трюма поднялся Билли. Он был девственно чист. Только кожа чуть шелушилась после старой сыпи.

– А вы, ребята, ели омаров и заболели?

– Ага. Причем тяжело и в последние несколько дней. Поэтому перешли на биг-маки.

– Молодцы.

– Но нам становится хуже. Когда мы вышли сегодня утром, со мной все было в порядке, честное слово, все было в порядке. А теперь мне совсем дерьмово.

– Омары, которых вы ели с тех пор, как мы в прошлый раз виделись…

– Черт побери, С.Т., я чистую правду говорю. Мы их очень тщательно осмотрели, и маслом они не пахли и на вкус были нормальными.

– Где вы их ловили?

– По всей гавани. В основном в Дорчестер-бей.

Это мне ничего не давало. Дорчестер-бей – заливчик под Южным Бостоном, обрамленный канализационными заборниками. Промышленных предприятий там почти нет. И находился он в трех или четырех милях к востоку-юго-востоку от того места, на котором я сосредоточился.

– Какая-нибудь из ваших ловушек была маслянистой?

– Ага. Мы поставили одну возле Спектэкл-айленда, просто чтобы проверить, сам понимаешь. Ты только подумай, С.Т., мы тоже становимся иколагами! Вытащили ее сегодня утром. Сам посмотри, С.Т.

Уже то, что они спрятали ее в мешок для мусора и оставили на навесной кормовой палубе, подсказало мне, что дело плохо. Растянув края мешка, я заглянул внутрь. Омаров там не было, но ловушка еще маслянисто поблескивала. Вещество слилось с нее и собралось в углу, где я мог его потрогать, пощупать сквозь пластик. Маслянистое, но прозрачное. Ловушку словно окунули в ПХБ.

Это было на порядок хуже омара, которого обнаружила Таня, – в омаре отравы было лишь несколько капель, и то постепенно накопившихся за какое-то время.

Здесь было нечто большее, но я понятия не имел что. Каждый следующий факт противоречил всем предыдущим.

Билли ел маслянистых омаров и отравился. Когда он перестал их есть, ему стало лучше. Хорошо. Но остальной-то команде нет. Они все равно отравились. Они перестали есть омаров, но не помогло. Откуда они получают ПХБ?

– Скорее всего отрава попадет в омаров из грязных ловушек вроде вот этой, больше мне пока на ум ничего не приходит. Вы ничего жечь не пытались? Никаких старых ловушек или канатов?

– С чего бы?

– Откуда мне знать. Но предупреждаю, ПХБ не горят. Они просто превращаются в ядовитый дым и уходят в атмосферу.

Может, кто-то тайно построил в Южном Бостоне мусоро-сжигательдля токсичных отходов?

– Активированный уголь, – сказал я. – Отправляйтесь по домам и купите по дороге уголь для чистки аквариумов. Истолките его, подогрейте и съешьте. А еще поставьте себе клизму.

Потребовалось какое-то время, прежде чем они мне поверили.

– Или можете использовать обычный брикетированный, но толочь его нужно очень мелко. Самовозгорающийся не покупайте.

– Мы не какие-то там тупые ирландцы, С.Т.

– Извини. Слышали когда-нибудь про угольные фильтры? Уголь оседает на органических молекулах, на всем, что способно к реакции, и удерживает их достаточно долго, чтобы ваше тело от них освободилось.

Гэллахер рассмеялся.

– Ладно, скажу жене, мол, покупаем аквариум. Только этого мне не хватало, чертовых рыб еще и дома!

К тому времени, когда я вернулся в центр, заправил баки, смотался в офис, где собрал снаряжение для ныряния, дотащился назад в яхт-клуб и снова вышел на воду, стемнело, поднялся туман. Что меня устраивало. У меня самого было состояние сумрачное, я даже не знал, что или где искать.

Маслянистая ловушка – вот это уже улика. Тут никакого газового хроматографа не нужно, достаточно моего надежного шнобеля. Нюх опровергал показания газового хроматографа в университете, но теперь противоречия казались обычным делом. Я готов был поверить, что мне в руки плывут самые свежие факты.

Я заставил Гэллахера показать мне на карте, где именно он вытащил ловушку. Приблизительно в четверти мили к северу от Спектэкл-айленда, в небольшой впадине на дне. Я мог бы туда спуститься и поискать маслянистые лужицы. Или пятидесятигаллоновые бочки, или старые трансформаторы «Баско». Но ведь мы уже взяли пробы в том квадрате и ничего не нашли.

Да и что вообще это доказывает? Настоящих загадок – почему мой анализ ничего не дал? почему заболел Гэллахер? – оно не разрешало.

Может, дело вовсе не в ПХБ? Может, тут виной какая-то другая форма хлора, у которой нет маслянистого запаха и которая не проявилась в ходе анализа. Это единственное убедительное объяснение тому, как могли отравиться омарщики. Вероятно, передо мной две проблемы: разломанный трансформатор, который тридцать лет назад затопила «Баско» и из-за которого на ловушке собралось маслянистое вещество, и какое-то другое, не столь очевидное, но ядовитое вещество, нечто действительно новое и опасное. В нашей местной «Силиконовой долине» что ни день изобретают новые технологии, а заодно и новые виды токсичных отходов. Что, если кто-то воспользовался ККЗ для сброса своего корпоративного дерьма – спустил его в унитаз во время сильных ливней, зная, что оно отправится прямиком в гавань и проскочит мимо очистительных установок. Оно вышло из ККЗ в Дорчестер-бей и отравило омаров в этом районе.

Значит, вот что надо искать. Взять пробу в Дорчестер-бей и ее проанализировать. Проанализировать всеми возможными способами, искать все что угодно: бром, фтор и прочие близкие к хлору соединения. В каждый ККЗ попадают стоки из определенного числа унитазов в определенной части города. Вычислив нужные канализационные колодцы и подняв с них люки, тщательно проследив путь по планам канализации, я смогу выйти на хозяина отравы.

У этой стратегии было и другое преимущество: не придется нырять слишком глубоко. Нырять – просто не мое. Это и в обычных нормальных обстоятельствах страшно, но ночью, в мутной воде, без подстраховки – чистейший идиотизм. Я вообще решился на это только потому, что знал: не успокоюсь, пока что-нибудь не предприму. Поэтому я бросил якорь в ста метрах от берега и начал работать оттуда.

Сначала я просто спустился на дно и немного там осмотрелся. На одном конце – ККЗ, по меньшей мере на полмили окрест засорявший дно кондомами, туалетной бумагой и прочими нечистотами. На другом, надо думать, гигантское облако ПХБ. Между ними – полный хаос: насыщенные токсинами омары, совершенно чистый донный ил и безопасные с виду омары, вызывающие хлоракне у тех, кто их съел.

Прямо передо мной по пустой нефтяной бочке полз омар. Я ткнул бочку ножом, и ржавое железо раскрошилось – тут внутри ничего быть не может. Потом мы с омаром вступили в рукопашный бой. Я делал вид, что это Логлин. Попробовать или понюхать его я не мог, зато у меня было достаточно времени его порубить и поискать печень.

Печени у него не было, только пузыри маслянистой жижи, в точности такие, какие нашла Таня. Я соскреб внутренности омара в банку, которую затем привязал себе на пояс. Возможно, это ПХБ, возможно, нечто совершенно иное. Поэтому я поплыл на мелководье и там немного покружил, время от времени всплывая на поверхность, чтобы определить, где нахожусь, пока не засек трубу ККЗ. Слава богу, дождя не было.

Зачерпнув солидную порцию жижи прямо из-под трубы, я вынырнул и закачался на воде, изучая береговую линию. Мне нужно было понять, о каком именно ККЗ идет речь, поэтому я засек его местоположение, взяв за ориентиры Массачусетский университет, Саммер-стрит и прочие достопримечательности. Удостоверившись, что смогу найти его на карте и планах, я решил, что на сегодня довольно.

Направляясь к «Зодиаку», я услышал шум винта, а может, даже нескольких, и это меня встревожило, потому что, вынырнув, я не заметил никаких бортовых огней. Поблизости кто-то был, кто-то прятался в тумане, и логично предположить, что прячется он от меня.

Поэтому я поплыл медленно, забирая по дуге в сторону – вот как я нашел «сигарету». Она покачивалась со включенным мотором ровно на таком расстоянии, чтобы с «Зодиака» я ее не заметил. А вот с нее меня видели, потому что у них на борту было совершенно темно. Зато мои огни яркими пятнами расплывались в тумане и тем меня слепили.

Что теперь? Можно попытаться рассмотреть владельцев катера поближе. Но едва ли им это понравится. И почему-то мне показалось, что, если они решат за мной погнаться, шансы у меня не слишком велики. А еще у меня кончался воздух, и долго оставаться под водой мне не удастся.

Можно бросить «Зодиак» и вплавь добраться до берега, но зачем бросать снаряжение «ЭООС» стоимостью в десятки тысяч долларов? Эти ребята просто за мной наблюдают. И уже давно этим занимаются. Однажды я их даже спровоцировал, а они всего лишь сбежали. Не сжигаю же я дом, если ФБР начиняет его «жучками», верно?

Соответственно, самой, да нет, единственно здравой идеей было вернуться на «Зодиак» и вести себя как обычно. Но именно этого от меня и ждут, а я чертовски не люблю, когда меня вынуждают делать то, что от меня ожидается. Но если воздух почти кончился, уже ничего не попишешь.

Лучшей тактикой мне представлялась скрытность. Я снова ушел под воду и вынырнул на дальней от «сигареты» стороне «Зодиака» (на случай, если владельцы смотрят через инфракрасный бинокль) и костюм стал стягивать, не поднимаясь на борт. И паранойе поддался лишь самую малость, избавившись от кое какого снаряжения: просто дал пустому баллону акваланга лечь на дно, потому что без шума и потери времени его на борт не затащишь. Следом за баллоном отправился гремящий утяжеляющий пояс – он ведь просто куски свинца в нейлоновых кармашках.

Главная проблема заключалась в том, как забраться на борт самому. Я весил больше, чем все мое снаряжение, вместе взятое. Залезть в «Зодиак» – это вам не через забор перепрыгнуть, скорее уж похоже на поединок сумо в бассейне с кулинарным жиром.

Поэтому я старался двигаться как можно тише, пока случайно не поднял большой шум, а тогда уже сделал ставку на скорость. И тут услышал, как взревел двигатель «сигареты». Вот это чертовски меня напугало, и, пробравшись на корму «Зодиака», я принялся дергать за шнур, стараясь завести подвесной мотор. Я дергал его с маниакальным упорством, даже почувствовал, как в спине у меня что-то хрустнуло, и вдруг из темноты, точно призрак, материализовалась «сигарета», сверкающая, голубая и обтекаемая, и я наконец получил возможность взглянуть на ее владельцев. Они были в лыжных шапках. Один стоял у руля. Другой смотрел на меня через неестественно большой бинокль. Хай-тек-головорезы из «Силиконовой долины» засекли меня в инфракрасном свете. Глаза человека за рулем блеснули голубым – наверняка это Клейнхоффер или Дитрих. Второй опустил бинокль и прицелился в меня из пистолета.

Я вспомнил, как пробовал пострелять в импровизированном тире за домом Джима Грандфазера, как с удивлением (ведь я всю жизнь смотрю телевизор!) подметил, насколько же тяжело попасть во что-нибудь из ручного оружия. Те парни – на сравнительно небольшом судне, и я тоже. Сомнительно, что они попадут в меня с первого раза. Впрочем, это не помешало мне испугаться до полусмерти, когда я увидел пушку. Я упал на задницу, сильно накренив «Зодиак». «Сигарета» проскочила мимо, и ей пришлось разворачиваться для второго захода.

Это дало мне время заметить небольшой сюрприз, который оставили мне головорезы: в борту моего «Зодиака» засела пара маленьких стрел, и сейчас они искрились, отбрасывая голубоватый свет. Я слышал про такое от Дольмечера. Это был тазер – дистанционно управляемый электрошокер. Если бы я не упал, стрелы засели бы во мне, а заряд тока бежал бы сейчас по моей нервной системе. И я бы потерял сознание (или молился бы о том, чтобы его потерять), а они бы успели пронестись по мне на своем катере со скоростью восемьдесят миль в час. «Извините, офицер, был туман».

В кильватерной волне «сигареты» «Зодиак» ходил ходуном. Что-то тяжелое ударило меня по ноге. Наш большой морской строб. Поэтому, когда катер подошел для второй попытки, я включил его, поднял над головой как баскетбольный мяч и совершил трехочковый бросок в кокпит.

– Удачной попытки, ребята! – заорал я.

Свет ослепил и меня тоже, но, чтобы запустить мотор, абсолютное зрение не требуется. А им надо было в меня прицелиться.

Пора еще раз взяться за мотор. На сей раз я все сделал правильно: перевел рычаг в положение «Старт» и накачал бензин. Еще три рывка за шнур, и мотор ожил.

И вдруг заглох. Я вернул дроссель на место, снова дернул за шнур, и мотор завелся. Но мне пришлось наклониться далеко вперед, чтобы перевести его на переднюю передачу, – вот как вышло, что меня выбросило за борт.

Клейнхоффер и Дитрих не были такими уж никчемными: они сообразили, что если стрелять они пока не могут, почему бы не подойти поближе и не помотать меня из стороны в сторону в кильватере своей тысячи лошадиных сил. Успеха они добились превыше всех ожиданий. Я перевел «Зодиак» на переднюю передачу, но, когда вывалился, зацепился за рычаг, и теперь мотор свесился на сторону. «Зодиак» заходил по сужающейся спирали, причем быстрее, чем плавал я. Снова налетела «сигарета», и оставалось только предположить, что Стрелок-не-Промах опять ищет меня в инфракрасном. В штиль они бы сразу меня заметили, но сегодня, слава богу, была небольшая зыбь.

Насущной проблемой стало то, что я наглотался воды, а мне не хотелось привлекать к себе внимание, выкашливая ее и вычихивая. Поэтому я опустил голову под воду, часть выплюнул, а остальное сглотнул. М-м-м, вкусно. Потом в легких у меня кончился воздух, и пришлось вынырнуть и снова его набрать.

Теперь пришел черед моего везения. «Зодиак» приближался по спирали. Я постарался съежиться, выдать себя за волну и поплыл к нему по-собачьи. «Сигарета» металась взад-вперед, пытаясь поддеть мою голову своими винтами.

Так продолжалось минут десять. Стараясь одновременно дышать, прятаться, подобраться поближе к «Зодиаку» и борясь с цунами в кильватере «сигареты», трудно следить за временем.

По ноге меня хлестнул кормовой линь «Зодиака», и я за него уцепился. Хорошее напоминание: оставь я его тащиться за катером, его затянуло бы в винт. Какие еще полезные советы давала Артемида? Один был очевиден: по возможности не спеши, не выжимай из мотора все сразу, иначе он просто даст «свечу» и снова выбросит тебя в гавань.

Наконец нос «Зодиака» оказался прямо передо мной, и, выждав, когда «сигарета» снова проскочит мимо, я перевалился через борт. Так, во всяком случае, это выглядело в теории. На практике все продолжалось несколько дольше, поэтому, ползя на четвереньках к мотору, я поднял голову и увидел медленно и неумолимо надвигающуюся «сигарету», а на меня самого был нацелен тазер.

Стреляла их пушка беззвучно. Я даже не понял, что в меня попали, пока не почувствовал вибрирующее жжение в рукаве костюма для ныряния. Но не более того.

– Идиоты! – заорал я. – Комбинезон-то резиновый!

Артемида мною бы гордилась. Я медленно перевел рычаг, добиваясь стабильного положения в воде, потом дернул за шнур и проскочил прямо под носом у «сигареты». Чуть штормило, но не так уж сильно, и я оказался прямо-таки в зодиачной нирване: корпус летит над водой, в ней – один лишь винт. На такой скорости кажется, что под тобой асфальт. «Сигарета» воду прорезает, а «Зодиак» несется, едва касаясь поверхности, – словно тебя тащат по брусчатой мостовой сорок бешеных мустангов.

Если сумею добраться до Дорчестер-бей, а оттуда до Кастл-айленда, то смогу взять курс на центр города. Тогда останется пересечь небольшой канал, срезать мимо акватории военно-морской базы, и я окажусь у причалов Южного Бостона – все практически по прямой. Худшим отрезком стал первый, ведь меня ничего не защищало, но большую его часть я преодолел, пока «сигарета» еще разворачивалась. Она рванула следом, поисковым зигзагом прорезая туман, и когда я был почти возле острова, меня нашла.

Дальнейшее свелось к мощности против маневренности. Сволочи попытались меня подрезать и опрокинуть, но я от них увернулся, совершил разворот на двести семьдесят градусов, взлетел над их волной (едва не выпав при этом за борт) и зашел им за спину. Они просекли мой маневр, но ничего не могли поделать и оказались впереди (повторение Буффало), поэтому я откинулся в «Зодиаке», нацелился им в зад и выжал газ. Они как раз совершали поворот, очень быстрый, но медленнее меня. Мы поворачивали и поворачивали, я по спирали всякий раз заходил им за корму, держась в слепом пятне их кильватера. Они дернулись в другую сторону, и я тоже, пока не увидел, как мимо качнулись огни центра. Пора рвать когти. Выйдя из дуги, я потянул рычаг.

Они попытались развернуться и попали в болтанку от собственной кильватерной волны. Потом выжали приблизительно вдвое моей скорости и понеслись на меня, точно управляемая ракета «Сайдуайндер». Очевидно, решили повторить уже удавшуюся атаку, но на сей раз я был начеку. Дернулся влево, крутанул вправо, прошел прямо у них под носом, едва избежав участи быть располовиненным, похожим на самурайский меч корпусом, и повторил свой трюк: обогнул их и зашел им за корму. Они пытались развернуться, я же сделал им ручкой и нацелился на небоскребы.

Сволочам следовало бы сообразить, что на мне резина. Но план был отличный. На месте Логлина я сам бы такой состряпал.

«ГИБЕЛЬ ГРИНПИСОВЦА В НЕОБЪЯСНИМОМ

СТОЛКНОВЕНИИ

НЕСЧАСТНЫЙ СЛУЧАЙ НА ВОДЕ

САМОЗВАНЫЙ ДИССИДЕНТ ПРЕНЕБРЕГ

МЕРАМИ ПРЕДОСТОРОЖНОСТИ»

Я их обманул, рванув к аэропорту, и они клюнули. Через полмили я заложил крутой вираж и пронесся мимо них в противоположную сторону, так близко, что белки их глаз смог рассмотреть. Это дало мне время пересечь канал перед военно-морской базой, и они почти потеряли меня в тумане.

Будь все проклято, я добрался до причалов Южного Бостона, и прилив стоял низко. Этот низкий прилив спасет мне жизнь. Опоры обнажились, и я смогу между ними протиснуться.

Пора выжать все возможное из «Зодиака». Я цеплялся за катер шестью различными способами, так как сваи постоянно старались его из-под меня выбить. Меня мотало из стороны в сторону, точно ковбоя на родео, и приросшие к сваям ракушки оставили мне на память уйму симпатичных параллельных царапин. Тут пошли в ход долголетние навыки видеоигр. Я думал лишь о следующей паре свай, впереди проскальзывал в любую прореху, нагибался под случайные скобы. «Сигареты» для такого слалома не приспособлены, поэтому ей оставалось только идти параллельным курсом в надежде перехватить меня, когда причалы закончатся и мне снова придется выйти в гавань.

Но с тем же успехом форвард защиты мог бы пытаться встать на пути у бегущего полузащитника. Ложное движение тут, обходной маневр там, и дело в шляпе. Я просвистел менее чем в десяти футах от них, потому что трудно прицелиться в кого-то, кто проскальзывает так близко и так быстро (спросите любого индейца, кружащего вокруг повозок колонистов), а после развернулся, снова направляясь к городу. Южный Бостон позади, до центра осталось каких-то сотня ярдов.

Паранойя – мой образ жизни. Вот уже несколько недель за мной следят какие-то подонки на скоростном катере. Из-за них я потерял сон, окончательно обозлил Дебби и впустую истратил прорву бензина. Вместо того чтобы спать, я валялся в кровати, прикидывая, что сделаю, если они попытаются меня прикончить. Иными словами, у меня было время подготовить план спасения.

А потому я точно знал, как отправить мерзавцев на тот свет: завести на большой скорости в канал Форт-Пойнт.

Когда-то Бостон был лишь круглым островком на конце песчаной отмели. Аэропорт, Бэк-бей и значительная часть Южного Бостона – рукотворная суша. За многие десятилетия заливчик между Южным Бостоном и центром города сузился, превратившись в щелку, которую назвали каналом Форт-Пойнт. Он был всего в пару сотен ярдов шириной и никак не подходил для гонок на скоростных катерах. Его пересекали несколько мостов и перегораживали старые, полусгнившие сваи. На одну милю длины в нем было больше препятствий, опасностей и мелей, чем на сотню миль Миссисипи. Как речной лоцман, я знал, где находятся все до единой. Я мог бы на полной скорости пройти его с закрытыми глазами. Или так я похвалялся. Сейчас у меня будет шанс это проверить.

Сначала я их раздразнил: сделал вид, будто собираюсь домой, в яхт-клуб, совершил отчаянный рывок к аэропорту – и в обоих случаях дал себя отрезать. Заставил их разогнаться в ложном направлении, развернулся и сломя голову бросился к каналу. Вот теперь представилась возможность обкатать мотор, заведя рычаг до последней отметки. Я словно бы взлетел над водой – никогда бы не подумал, что способен так испугаться. Поэтому у меня было четверть мили форы еще до того, как идиоты развернулись. Я знал, что Стрелку-не-Промах с его инфракрасным биноклем туман не помеха, что он выискивает тепловое пятно от моего мотора, который наверняка сияет как сверхновая. Он нашел меня, и его напарник сделал именно то, что мне было нужно: рванул рычаг, выжимая из моторов всю тысячу лошадиных сил, и ее получил. Они влетели в канал, прошли под мостом Северной авеню: я заманивал их через самую безобидную часть, лишь бы они не догадались, что им грозит смертельная опасность. Они едва не толкали меня носом, а я вел их прямиком на частокол из свай в фут толщиной вокруг музейного «Корабля Бостонского чаепития». Я заложил головокружительный вираж, и «Зодиак» проскочил между сваями – на боку. А потом я поскорее смылся.

Они врезались в частокол на скорости больше шестидесяти миль в час. Их симпатичный корпус из стеклопластика разлетелся, как картофельный чипе в мясорубке. Их моторы-переростки жрали уйму бензина, и весь он взорвался разом. Помню, один большой подвесной мотор полетел, вращаясь, по воздуху, как комета с хвостом бледно-голубого пламени, и искрами от него во все стороны разлетались гайки. «Сигарета» была большим катером, который двигался с большой скоростью, и прошло немало времени, прежде чем перестали падать обломки.

А я пересек канал и выбрался на сушу у моста Саммер-стрит. Некоторое время я сидел на берегу, глядя на пламя над водой. Потом неспешно пошел к цивилизации, встал у трассы и застопил «BMW». Тормозя, машина чуть проскочила вперед, так что я увидел на заднем бампере стикер «СПАСИТЕ КИТОВ». Из машины вылез молодой парень в деловом костюме.

– Что там горит? – спросил он. – С вами все в порядке?

– Ага. У вас есть набор для залатывания шин?

– А то.

Парень даже знал мое полное имя. Мы отнесли его набор к воде и залепили дыры от тазеров в «Зодиаке». Потом он вернулся к своему «BMW» и уехал. Я сказал ему, пусть даже не думает в этом году помогать «ЭООС» деньгами.

22

Даже тузы, пославшие за мной «сигарету», не могли себе позволить второго скоростного судна, поэтому я решил, что на воде мне ничего не угрожает. Яхт-клуб определенно отпадал, но я мог сойти на берег почти где угодно.

Поэтому я вывел «Зодиак» из канала и направился к пристани «Аквариума», где нашел телефонную будку.

– Что новенького? – спросил Барт.

С чего начать?

– Ну, я только что убил пару человек.

Ради разнообразия Барт не нашелся что ответить, и на том конце провода воцарилось тревожное молчание, а я сообразил, что для разговора выбрал не самое удачное начало.

– Слушай, сколько народу в доме сегодня вечером?

– Только я. Роскоммон громыхает чем-то в подвале. Отключил нам воду.

– Остальных разыскать сможешь?

– Наверное. Зачем?

– Потому что какое-то время всем лучше в доме не появляться. Кто-то пытается меня убить.

– Опять?

– Ага. Но на сей раз всерьез.

– Копов вызвал?

Ну разумеется! Когда на твою жизнь покушаются, положено обращаться в полицию. Почему я этого не сделал?

– Никого не впускай. Я тебе перезвоню.

Разъединившись, я набрал 911. К «Аквариуму» прислали детектива, и мы немного посидели у Бассейна Тюленей. Я сделал заявление. Все это время за спиной у нас выбравшийся на лежак тюлень, глядя на нас, кричал что-то вроде: «Пива! Пива! Пива!» Обретавшиеся вокруг бассейна бомжи были, по всей видимости, отличными учителями. «Мелочь есть? Мелочь есть?» Но у детектива хватило такта ни на что не отвлекаться. А я решил, что нет особого смысла вдаваться в объяснения про ФЦД и ПХБ, потому что факты у меня на руках противоречивые. Я просто рассказал, что брал пробы и что эти люди пытались меня убить, потопив мой «Зодиак».

Потом я снова позвонил Барту. Судя по звукам, передача про «Студжес» еще шла, и я даже услышал, как из подвала доносятся глухие удары.

– Чувствую себя последним растяпой. И почему у меня нет пушки?

– Понятия не имею. У меня тоже нет.

На самом деле я и так знал ответ: пушки у меня нет, потому что с ней я был бы похож на террориста. А еще потому, что она мне не нужна, черт побери.

– Планы на сегодняшний вечер есть? – спросил я.

– Не больше, чем обычно. Эми уехала в Нью-Йорк.

– Есть шанс, что если я совсем тронусь умом, то попрошу тебя повозить меня, пока я буду лазить по канализации.

Возможно, придется улепетывать от непрофессиональных убийц.

– Как знаешь.

Я снова тронулся в темноту, двигаясь теперь медленнее и стараясь не впадать в панику. Остановился у МТИ и сбегал в офис за люкоподъемником, патронташем с пробирками и ведром на веревке. Пересек реку и выскочил возле университета. Пошел прямо в лабораторию и прогнал через хроматограф пробу, которую только что взял у ККЗ в Дорчестер-бей.

В ней буквально кишели молекулы органического хлора в различных соединениях. Не только ПХБ, но целый каталог запрещенных химикатов. Если вспомнить сравнение с канонеркой, тут тоже были солдаты с автоматами, но передвигались они не просто на патрульных катерах, а на досках для серфинга, на «Зодиаках» и на водных лыжах. Все соединения являлись полициклическими ароматическими веществами – атомы углерода в упаковке по шесть, по двенадцать и ящиками.

Несомненно, из ККЗ выливается какая-то дрянь. Завтра пойдет дождь (с Атлантики надвигался большой шторм), и канализация разольется. Если в трубах есть хоть какие-то улики, их неизбежно смоет в океан. Значит, пришла пора серьезной охоты. Позвонив Барту, я договорился встретиться «под птичьими погадками» и повесил трубку.

От нашего дома в Брайтоне пятнадцать минут пешком до универмага на другом берегу реки. По пути нужно пройти под железнодорожным мостом, эстакадой из стальных балок. По каким-то причинам голуби облюбовали эти балки, и дорожка под мостом была вечно заляпана их погадками. Упоминание о них будет понятно только Барту.

Для меня поездка туда – приятный ночной круиз по реке, шанс расслабиться, проветрить мозги. Поднялся ветер и разогнал туман, и теперь воздух стал холодным и пах чище, чем был на самом деле.

Река Чарльз не так грязна, как была когда-то. Отсюда она кажется магистралью цивилизации. За спиной у меня – престижный район Бикон-Хилл, впереди – Гарвард, с одной стороны – МТИ, с другой – стадион Фенуэй. После фатальных «видеоигр» в гавани приятно было тарахтеть без спешки, наблюдать за ночной жизнью на набережных и бульварах (спокойные нормальные люди едут в симпатичных машинах, слушают радио), смотреть на огни университетских библиотек и слушать, как фэны «Сокс» празднуют «двойное очко-пробежка» любимой команды.

Через несколько минут мимо потянулись здания Гарварда, древние и темные, а за ними, с Гарвардской площади вставала неоновая корона.

Потом Чарльз делает поворот и внезапно сужается, превращаясь в обрамленную деревьями канаву. Проплываешь мимо больших старых кладбищ, и вот уже слева вздымается «Международный блинный дом».

Причалив, я привязал «Зодиак» к дереву. Еще несколько минут пешком, и я оказался уже «под птичьими погадками», и – voila! – фургон стоит себе в темноте, и изнутри рокочет ЗиЗи Топ. Барт открыл дверцу, спасибо ему за это – не пришлось мучиться вопросом, а кто сидит в кабине.

– За тобой кто-нибудь ехал?

– Если ехали, то очень хорошо прятались. Еще что-нибудь стряслось?

– Нет.

– Ха, смотри, что у меня есть!

Расстегнув кожаную куртку, он отвел полу, показывая заткнутый за ремень «смит-вессон спешл» тридцать восьмого калибра.

– Где ты, черт побери, его взял?

– У Роскоммона.

– У Роскоммона?!

– Как-то он вышел из себя и стал размахивать им у меня перед носом. Да и сегодня сказал, у него в бардачке есть «уравнитель шансов». Поэтому, когда ты повесил трубку, я просто выбил в его машине окно и забрал его.

– Есть на свете справедливость.

Считайте меня дураком, но я почувствовал себя гораздо круче. Мы загнали фургон на газон у реки возле Солджер-Филд-роуд и перенесли в него баки и подвесной мотор с «Зодиака». Потом притащили сам «Зодиак» и привязали его на крышу. А после отправились в «МБД» и купили по большому пластиковому стакану кофе навынос, врубили на всю катушку магнитофон и отправились исследовать канализацию.

Такое я уже раньше проделывал. Спустите меня в канализацию, и я в своей стихии. Всякий раз, когда упадет больше трех дождевых капель, бостонская канализация имеет обыкновение выплескивать содержимое прямо в гавань, и потому она – идеальное место сброса опасных отходов, если желаешь избежать неприятностей с трубой, из-за которой журналисты могут поднять шум. Иногда я обнаруживаю, что из ККЗ выходит серьезная отрава, и тогда отправляюсь в подобные экспедиции. Барт уже знал, что и как делать.

Принцип прост. Если из канализации выливается яд, теоретически его можно проследить до источника. Неплохо иметь планы всех канализационных труб и мест их стыков. Стоит мне найти ККЗ на плане, я сразу понимаю, откуда к нему идут стоки. Как только я добираюсь до нужного района, план подсказывает, где искать ключевые канализационные колодцы и, проведя анализ их содержимого, я могу еще больше сузить круг подозреваемых.

Помимо люкоподъемника, требуется лишь простой и быстрый тест на наличие токсина, который пытаешься проследить. Желательно такой, который можно провести прямо в машине. У меня имелось нечто подобное для органических хлорсодержащих соединений: этот тест у меня встроен в маленькие пластмассовые пробирки. Размером они с патроны для дробовика, поэтому, когда началась вся эта дрянная история, я изготовил несколько десятков и вставил в купленный на распродаже армейский патронташ. С ним через плечо и люкоподъемником в руках я становился Токсическим Рембо, готовым обрушить медиасмерть на негодяев. Мы были готовы к операции.

Впрочем, романтикой в ней и не пахло. Я сидел сзади с кофе и фонариком-авторучкой, а Барт бесцельно колесил по Массачусетской платной автостраде, пытаясь определить, нет ли за нами хвоста. Я изучал планы канализации. В Дорчестер-бей много ККЗ, и надо было определить, на который я смотрел с воды. Мой метод похож на ориентирование у бойскаутов. На воде я находился приблизительно в четырех кварталах от Саммер-стрит, знал, как выстраиваются несколько приметных мест на берегу, и сейчас это позволяло мне вычислить нужное место на плане.

Мой ККЗ – не просто ККЗ, определенно не местный. И даже не бостонский. Это был сток из длинного туннеля, идущего от самого Фреймингема, с дальних юго-западных предместий Бостона. Во Фреймингеме нет собственного места, куда сбрасывать излишние стоки, там даже своей реки нет, поэтому им пришлось создать подземную реку, бежавшую миль двадцать на восток-северо-восток до Дорчестер-бей. По ней стекали нечистоты Фреймингема и соседнего городка Нейтик. Где-то на протяжении этих двадцати миль в трубу сбрасывают органические хлорсодержащие вещества.

Велико было искушение отправиться прямо в Нейтик и начать брать пробы там. Хотя городок лежит чуть в стороне от нашей местной «Силиконовой долины», там истинный заповедник местных корпораций. Но оставался шанс, что кто-то открывал колодцы между Нейтиком и дорчестерским ККЗ. Если мы заберемся так далеко, проведем тест и ничего не найдем, то потратим лишний час на дорогу туда и обратно. Поэтому я проследил туннель на восток и выбрал многообещающий колодец на бостонской улочке. Начнем с него.

– Роксбери, Дживс.

– Хорошо, сэр. Начинаем у самого музея, так?

– Что, тайный ход найти хочешь? Нет, в миле к югу отсюда.

– А, так ты про настоящий Роксбери.

– Извини, туннель именно там.

Давайте объясню вам кое-что про Барта: он не такой тупой, как кажется. В жизни он руководствуется иронией, она же не позволяет ему использовать немалые мозги для какой-либо серьезной работы. Мы с ним чем-то похожи.

Мы не знали, как попасть в нужное место, поэтому пришлось искать его по репутации («Дальше по этому переулку не ездите, не то попадете прямо в Роксбери»). Мы проехали по десятку подобных улочек.

Но наконец нашли-таки свой колодец. Он находился посреди четырехполосного шоссе. Я велел Барту проехать чуть вперед, потом открыл задние дверцы фургона, подцепил подъемником люк и потянул. Потребовалось приложить усилия, но я его поднял. Потом с ведром на веревке спустился в колодец и крикнул Барту, пусть сдаст назад, чтобы спрятать отверстие. Закрыв задние дверцы, он включил аварийные огни.

Главное – не вести себя как испуганные, потерявшиеся белые мальчики. Барт хорошо это умеет. В черной кожаной куртке, с черным фургоном, отросшими волосами и грохочущей музыкой он никак не похож на адвоката, у которого лопнула шина.

Плюс свою часть я отработал до виртуозности. Я слезаю вниз по скобам, упираюсь, чтобы освободить себе руки, опускаю на веревке ведро и беру пробу. Ну, может, еще отолью. Работы на двадцать секунд. Потом снова наверх.

На сей раз я услышал шум вентилятора в радиаторе, увидел свет фар на подвеске фургона. Кто-то подъехал к нам сзади, и пока фургон не сдвинется, я застрял в колодце.

Стук захлопываемой дверцы. Шаги. Тук-тук. Музыку приглушили, опустилось окно.

– Чем могу помочь, офицер?

Как это понимать? Откуда тут копы?

– У вас проблема?

Выговор урожденного бостонца. Я мог бы нарисовать его, даже не видя: под пятьдесят, волосы стального цвета стрижены «ежиком», отвислое брюхо.

– Мотор заглох, и аккумулятор сел, так что прямо сейчас не заведусь. Я знаю, это плохой район, офицер, поэтому просто поднял окна, запер двери и стал ждать, пока кто-нибудь из вас, ребята, появится.

– Хорошая мысль, сынок, ты правильно поступил. Эй, Фредди! Давай сюда.

Фредди подогнал патрульную машину, и они завели Барту мотор, перекинув провода от своего аккумулятора. Я расслабился. Над головой у меня – новые доказательства скрытого интеллекта Барта: оказывается, он обзавелся магнитной ключницей и спрятал запасные ключи под шасси.

– О'кей, езжай отсюда, дружок!

– Спасибо! Только посижу пару минут, пока аккумулятор не подзарядится, ладно?

– Если ты не против, сынок, я бы предпочел проводить тебя прямо из этого района.

По мне, так отличная мысль.

– Спасибо за предложение, офицер, но все в порядке. У меня есть «уравнитель».

– Хорошо, но не испытывай судьбу. Ты здесь чужой.

– Спасибо большое!

А потом – избавление. Барт сдал фургон вперед, я выбрался и задвинул люк на место, и мы поскорее свалили. Ни одна банда на нас даже не взглянула. Барт так раздухарился, что его пришлось физически удержать от попытки заскочить в местную забегаловку пообедать среди ночи луизианским сомом.

Я велел ему двигать на запад, в сторону Бруклина, а сам провел тест на наличие органического хлора. Результат положительный. Мерзавцы находятся к западу от нас. Мои предубеждения вполне обоснованы.

Для полной научности мне следовало бы останавливаться возле каждого люка между Роксбери и Нейтиком, но иногда не стоит воспринимать науку чересчур уж серьезно. Второй остановкой стал Бруклин. Не паршивые его кварталы с кондоминиумами по двести тысяч долларов, а престижные – с особняками на пятьдесят комнат и черепичными крышами. Есть еще Ньютон, где живет Роскоммон и где все до единой входные двери обрамлены греческими колоннами. Жители Бруклина и Ньютона не сбрасывают в канализацию хлорсодержашие вещества, они наживаются на том, что их производят.

Еще одну проверку мы совершили в Южном Ньютоне. Тут брать пробы еще труднее, так как копов здесь больше, а одно только владение черным фургоном считается поводом для пожизненного заключения. Но раньше мне тут везло – я выезжал на чистом нахальстве. «Офицер, я Сэнгеймон Тейлор из «ЭООС Интернешнл». Мы ведем санкционированное исследование [что бы это выражение ни значило], прослеживая нелегальные сбросы в канализацию [вставьте название пригорода или городка]. Вы здесь живете, офицер? Не заметили в последнее время каких-либо перемен в своем поведении, странной сыпи на нижней части живота? Хорошо. Приятно слышать. Ну, кажется, мой ассистент почти закончил, спасибо за помощь».

Понадобилось проверить еще три колодца, прежде чем мы попали в точку. У Ньютона своя система канализации с собственными колодцами, что несколько запутывает ситуацию. Я даже пустил в ход процитированную выше речь, пока Барт проверял второй. Обычно полицию непросто убедить в том, что ты действительно работаешь на организацию экологов, но благодаря «Зодиаку» на крыше и названию «ЭООС» оранжевыми буквами выглядели мы убедительно. Нужно будет взять этот трюк на вооружение. О нас передали по рации, и у третьего колодца уже ждал коп, который, махая жезлом, отправлял машины в объезд, пока мы работали.

Нет, копов мы не одурачили, но они видели, что мы не нарываемся на неприятности, и когда они стояли рядом со своими мигалками, все шло гораздо быстрее. Собственно говоря, это полиции и нужно: чтобы все шло гладко.

Опять органический хлор. Мы направились на запад и, как только добрались в Уэллесли, стали брать пробы чаще. Это привело нас на окраину Нейтика, и тут моя задача по-настоящему осложнилась. До сих пор мы двигались по единой линии, но тут трубы разветвлялись во всех направлениях, и на каждом узле приходилось проверять колодцы.

Этого городка на моих планах не было, поэтому я прибег к примитивному методу: медленно катить, высматривая на мостовой люки, и чесать в затылке. Едва проехав озеро Уэйбен, мы заблудились, много разворачивались и рисовали схемы на обороте старой салфетки из «Макдоналдса». И решили, что имеем дело с главным руслом: множество канализационных труб Нейтика обрывалось у большого туннеля.

– У нас гребаная вечность уйдет, – логично указал Барт. К тому времени было три утра, и оставалось проверить около восьми колодцев.

– Подожди-ка секундочку.

Впереди маячил круглосуточный универсам, и, потопав туда, я открыл телефонную книгу. Там имелись только «белые страницы», поэтому пришлось искать наугад. Я пытался вспомнить все префиксы, какие берут себе хай-тек-компании. «Электро-», «Тек-», «Дина-», «Мега-», «Микро-». Минут через десять я нашел с полдюжины подобных фирм, а у последней был любопытный адрес – 100 Техдейл.

«Техдейл», вероятно, какая-то промышленная зона. Я поискал по названию: «ТЕХДЕЙЛ РАЗРАБОТКИ», а ниже адрес офиса в центре Уэллесли, и еще один – в Нейтике.

А после, да простят меня боги Науки, не удержался. Зовите это предубеждением, но я просто ничего не мог с собой поделать. Я поискал «Биотроникс Инкорпорейтед». У них тоже была лаборатория в Нейтике, да еще какая: по адресу 204 Техдейл.

В универсаме продавали подробные карты городка и окрестностей. Техдейл была такой новой, что на карты еще не попала, но продавец показал мне, где она: в паре миль по Кочитуейт-авеню в сторону озера с тем же названием. Развернув карту на прилавке, я проследил Кочитуейт-авеню до того места, где мы находились. Наш путь она пересекала примерно через четверть мили. Мы уже несколько раз по ней проезжали и видели там колодец.

Я вернулся в фургон.

– Нам нужен колодец на Кочитуейт-авеню. Вон там.

– С чего ты взял?

– Предубеждение. Чистейшее слепое предубеждение.

– Ты думаешь, негры виноваты? За этим мы ездили в Рокс-бери?

Мы проверили колодец. Он оказался тем самым, что мы искали. И хлор в нем еще был.

Или так я себя убедил, потому что устал и время поджимало. В тестовой пробирке у меня была жидкость, которая становилась красной при наличии соединений органического хлора. Когда я использовал ее в Дорчестер-бей и Роксбери, она приобрела цвет бургундского вина. Последняя проба вышла скорее как столовое розовое. Концентрация уменьшалась по мере того, как мы приближались к источнику. Где тут логика, черт бы меня побрал? Должно же быть прямо наоборот. Я мог бы привести в объяснение пару сумасбродных гипотез, но все они выглядели как ухищрения патологического лжеца.

А это, мальчики и девочки, вгоняло в чернейшую депрессию. По мере того как мы продвигались на север по Кочитуейт-авеню, концентрация все падала и падала. Токсины в пробах еще присутствовали и в явно противозаконном количестве, но вели себя не так, как следовало.

Мы проверили отрезок перед жилыми районами, и уровень был достаточно высок, чтобы бить в колокола. Мы выехали за черту города, и токсины вообще исчезли. Мы потеряли след.

– Значит, они не сбрасывают прямо с территории компании. Наверное, заливают в цистерны, отвозят на пару миль в городок с извилистыми улочками, а после через шланги спускают в колодцы.

Мы проехали по всем до одной улочкам этого проклятого городка и ничего не увидели. Мы проверили его канализацию и не нашли даже следов.

– Объясни мне, черт побери! – кричал я на Барта. – За домами никакого хлора. Перед домами его полно. Мы проверяем там, где изломов сбрасывают фекалии, там тоже ничего. Откуда же он берется?

Барт только смотрел в ветровое стекло и барабанил в такт музыке по рулевому колесу. Он устал.

– Давай посмотрим, что еще есть на Кочитуейт-авеню, – сказал я.

Он молча завел мотор. Проехав около мили, мы оказались в Техдейле.

Знаю я такие места: промышленная зона похожа на район новостроек в пригороде со знакомым, раздражающим лабиринтом улочек, только вместо домов здесь – огромные коробки промышленных зданий, а вместо газонов – парковки. Мы сбросили скорость, остановились и прочли логотипы на зданиях: приблизительно половина гласила одно и то же – «Биотроникс».

– Чтоб мне в дерьмо нырнуть, – сказал Барт.

– Это я уже пробовал, – пробормотал я, глядя на горизонт, раздумывающий, не позволить ли солнцу встать.

Вместо того чтобы колесить по чисто выскобленной промзоне в четыре утра на побитом черном фургоне с «Зодиаком» гринписовцев на крыше, мы остановились у кафе при бензоколонке, всего в паре кварталов от Техдейла.

Мы долили бензина в фургон и заправили баки «Зодиака» на золотую карточку «ЭООС», потом пошли пить кофе. А, какого черта! Мы умяли плотный завтрак и бросили пару-тройку монет в музыкальный автомат. Мы подружились с официанткой, которую звали Марлин. Когда мы спросили про промышленную зону, она начала сыпать названиями фирм-арендаторов.

– …и еще «Биотроникс». Но их людей мы редко видим.

– Почему? Что такого в «Биотроникс»?

– Меры безопасности. Им предписано принимать душ по приходе на работу, оттирать себя дезинфектантами, и то же самое проделывать перед выходом. Кто захочет тратить столько сил, лишь бы пойти на ленч?

– Хочешь туда проникнуть до того, как рассветет? – спросил Барт, когда Марлин исчезла. Мое уважение к этому человеку возросло: он готов почти на все что угодно!

– Из тебя выйдет отличный террорист, – сказал я, – или преступник.

– Кто бы говорил.

– Нет, я туда не полезу. Если меня поймают, у нас не будет никаких доказательств, чтобы подтвердить свои слова. Черт! Поверить не могу. Я уже был готов позвонить всем знакомым журналистам. Происходит то же, что и с ПХБ в омарах. У меня есть твердые факты, я пытаюсь собрать новые, и они ускользают у меня меж пальцев. Словно взял пригоршню слизи: сожми слишком сильно и не удержишь.

– Звучит заманчиво. Я про то, чтобы позвонить во все газеты и начать крестовый поход.

– Проблема доверия, дружище. Я годами медленно и тщательно его завоевывал. Если я что-нибудь скажу сейчас, то все потеряю.

Я подумал, не остаться ли тут, пока мимо не проедет Дольмечер. Но стоит ли так долго ждать сиюминутного удовлетворения? Мне хотелось посмотреть, какое у него будет лицо, когда он увидит, что наш фургон, точно колесница Мрачного Жнеца, стоит у ворот его завода Грааля. Но подкрепить угрозу мне было нечем. Пора вставать, чтобы еще до часа пик без спешки вернуться домой.

23

Что мы и сделали. На подъездной дорожке красовалась симпатичная голубоватая горка битого стекла, как раз в том месте, где Барт вскрыл микроавтобус Роскоммона. Машина Тесс отсутствовала, что было неплохо: значит, она решила держаться подальше от неприятностей – от нашего дома.

Я немного нервничал, не подложил ли нам кто бомбу или еще что-нибудь, но это просто заявляла о своих правах паранойя. Мы давно уже укрепили все окна и двери, чтобы обезопасить дом. Разумеется, сюда мог вломиться кто угодно, но по ходу дела повредил бы косяки или рамы, а ничего такого мы не заметили. Поэтому мы вошли и наполнили себе пару мешков «веселящим». На автоответчике мигала лампочка. С мешками в руках мы стояли бок о бок над телефоном, дышали из пакетов и слушали, одними губами вторя словам с пленки.

– С.Т., это Тесс. Что, черт побери, происходит? Пожалуйста, позвони мне, я у Салли. Номер на обороте телефонной книжки.

Пи-ип.

– Э-э…это Роскоммон. Ненавижу автоответчики. Не спускайтесь в подвал. М-м-м…Теперь это опасно, там оголенные провода и на полу полно воды. Поэтому я забил дверь. Не пытайтесь ее вышибить, поняли? Иначе вам здесь не жить. Я, мать вашу, вас отсюда вышвырну.

Пи-ип.

– Я звоню из «Домино». Барт здесь? Он заказывал пиццу, и мы хотим подтвердить заказ.

Пи-ип.

– Это Дебби. Сейчас час ночи. Слушай, я взяла «омни» и поехала на вечеринку, а оттуда домой, и кто-то его угнал. Поверить не могу, что так вышло! Я услышала какой-то шум на улице, выглянула в окно, а там был здоровенный тип – в деловом костюме! – и его ждала большая черная машина. Тип просто сел в «омни», завел его и уехал. У него даже ключи были!

Пи-ип.

– В подвале вашего дома гребаная бомба. Убирайтесь оттуда.

Пи-ип.

– Привет, это Дольмечер…– Но остальное я пропустил, поскольку Барт как раз бросил стулом в окно.

Секунд через десять мою железную дорогу разнесло по всему Брайтону и окрестностям. Мы же с Бартом лежали на Самом Большом Заднем Дворе Бостона за горой битых бетонных блоков. На спину нам приземлилось несколько листов дурацкого винилового сайдинга Роскоммона, но не более того.

У меня была пятерка по химии, и я без труда понял, что это не газовая труба взорвалась. Тут была взрывчатка. И заложили ее вчера вечером. Иными словами, с ведома Роскоммона. Но почему он согласился? Потому что к нему пришли большие дяди. Достаточно богатые, чтобы сделать ему предложение, от которого он не смог отказаться. Скажем, организация уровня «Баско». А еще потому, что он давно хотел избавиться от этого дома.

ДВОЕ ПОГИБШИХ ПРИ ВЗРЫВЕ БОМБЫ В БРАЙТОНЕ ФБР ОБВИНЯЕТ ТЕЙЛОРА В ТЕРРОРИЗМЕ

КАМПАНИИ «ПРЯМОГО ДЕЙСТВИЯ» – ПРИКРЫТИЕ ДЛЯ НАСИЛИЯ?

Барт перекатился на спину.

– Круто, – сказал он.

Выдернув у него из-за пояса пушку Роскоммона, я перехватил ее за ствол и врезал Барту полбу. Цапнул ключи и рванул к фургону.

«Я ДУМАЛ, С.Т. ЗА МИР»,

ГОВОРИТ ПОТРЯСЕННЫЙ СОСЕД.

БЕГСТВО ТЕРРОРИСТА ИЗ «ЭООС» С МЕСТА ТРАГЕДИИ

ВЗГЛЯД ИЗНУТРИ: Сэнгеймон Тейлор: Джекилл и Хайд нашего города?

Пока я пересекал город, пошел дождь. В центре есть прибрежный сквер, и там я собрал «Зодиак». В гавани катер береговой охраны тащил восьмидесятифутовый «дворец наслаждений» от яхт-клуба в открытые воды.

МАШИНА «ЭООС» НАЙДЕНА ВОЗЛЕ ЯХТ-КЛУБА БРОШЕНА ПРИ ПОПЫТКЕ ЗАЛОЖИТЬ ВТОРУЮ БОМБУ?

Я узнал буксируемое судно: с него любил рыбачить Олвин Плеши. Вокруг кружила пара пожарных катеров, палубы яхты кишели копами.

КРУИЗ УЖАСА

С.Т. ВЗРЫВАЕТ ЯХТУ ВИДНОГО ПОЛИТИКА

«Он всю жизнь ненавидел Плеши»

Я неспешно отчалил, не набирал скорость, пока мимо не промелькнул аэропорт, а после понесся на всех парах, пока вокруг меня не осталось ничего, кроме дождя и волн – из Гренландии надвигался шторм. Огромный, жутковатого вида сукин сын. В «Зодиаке» имелся оранжевый защитный костюм, который я надел, а поверх с трудом натянул «ливайсы», чтобы поменьше бросаться в глаза. Я взял курс на север, на штормовые облака, на волны. Тут меня никто не найдет. Ни «сигареты», ни катера береговой охраны, ни вертолеты, ни спутники.

Так я, во всяком случае, думал, пока за кормой у меня не показался бронированный вертолет.

Именно этого я и боялся. Как только на меня навесят ярлык террориста, отпадет необходимость беспокоиться из-за ордеров и копов. Жизнь в условиях военного времени.

Этот вертолет был из новых: с невероятно узким корпусом, и люди в нем сидели практически другу друга на головах. За штурвалом наверху – пилот, и внизу – стрелок, чтобы управляться со всякими пулеметами, боеголовками и ракетами.

В шторм они ни за что не полетят. Дождь уже превратился в ливень, и ветер был в сорок или пятьдесят узлов. Но мне вспомнилась спасательная операция весной, когда мы сняли несколько русских с сухогруза как раз в такую погоду.

Разумеется, сухогруз стоял на месте. А я, черт побери, нет. Я давно уже перестал прорезать волны и теперь качался вверх-вниз по ним. На самом деле вода не двигается, так только кажется, потому что ее поверхность поднимается и опускается. Поэтому если ты на «Зодиаке» и направляешься в тридцатифутовый вал, как тот, что сейчас вырос передо мной, то взлетаешь в небеса. Быстро. А когда опускаешься, то…Ну, свободное падение тебе обеспечено. Как только оказываешься в самом низу параболы, ускорение вдавливает тебя в днище, и ты опять на пути наверх – желудок при этом проваливается в мошонку. Если судно у тебя достаточно прочное, чтобы выдержать такие перепады гравитации, тебе ничего не грозит. В противном случае его затащит под воду и разломает. Но с «Зодиаком» такого не случится.

Внезапно мне показалось, что рядом со мной ударила красная молния, но нет, это поток огня из пулемета «гатлинг» прорезал волну передо мной – или она была надо мной? Когда нет горизонта, ничего не знаешь наверняка. Это называется «стрелять перед носом». Предупреждающий огонь.

Но «поток» это слишком хорошо сказано. Их стрельба скорее напоминала серию неуверенных струек – вроде моего первого оргазма. Одна из них пришлась в тридцати футах подо/за мной, и я задумался, а вдруг это вовсе не предупреждение. Может, просто непрофессионализм?

Ради любопытства я попытался прицелиться вдоль указательного пальца, проверить, смогу ли удержать его достаточно ровно, чтобы попасть воображаемой ракетой в вертолет. Не вышло, я не смог удержать вертолет даже взглядом. Бедолаги просто не способны в меня попасть. У них и тени надежды нет.

Это я сообразил, пока вода то забрасывала меня в вышину, то отпускала с жидкой скалы в свободное падение. Наверху в меня ударил порыв ветра и едва не перевернул. С высоты я увидел стену черного дождя и следующий вал – он был гораздо больше всех предыдущих. Вертолет завис всего в нескольких ярдах, так что я мог взглянуть гадам прямо в авиаторские очки. Потом его подхватило ветром, завертело, и я едва не потерял его из виду. А это означало, что и они, возможно, меня потеряли. Поэтому я попытался уйти по диагонали.

Впрочем, это не имело значения, потому что дать по мне очередь они все равно не сумели бы. Только не в такой шторм. Итак, я показал им палец (надеюсь, они увидели мой жест в инфракрасном) и взял курс на Мэн. Баки у меня заправлены под завязку, на пятьдесят миль бензина хватит. Капли с неба внезапно слились в единую стену. Больше я вертолета не видел.

Бензин у меня кончился в полумиле от берега незадолго до полудня. Пришло время ЛСД. Я не спал больше суток, у меня болело все тело, я надорвал спину, когда дергал за шнур мотора, а сейчас еще придется грести через проливной дождь. По счастью, прилив упал футов на пять. Кислоту я держу в бумажнике – на листке промокашки с фиктивной картой, заткнутой за выпускную фотографию Дебби. Достав фотографию, я некоторое время смотрел на нее, а потом вдруг заплакал. Несчастный, оклеветанный эколог изгой качается по волнам Атлантического океана, мокнет под дождем, рыдает над фотографией своей девушки.

Так продолжалось минут десять, а потом я сунул в рот уголок промокашки, рассосал его и стал ждать. Минут через двадцать мне уже удалось грести, не постанывая от боли. Через полчаса я вообще ничего не чувствовал. Через сорок минут получал удовольствия больше, чем от чего-либо с тех пор, как любил ту самую девушку, поэтому я рассосал еще половинку. Через час я готов был схватиться с гадами на «сигарете». Зубы у меня болели, потому что через холодный ливень я греб, оскалясь в «накося-выкуси» ухмылке. Раз в час или около того я вспоминал, что надо свериться с компасом и определить, к берегу ли направляюсь.

Беглецу-террористу глупо приходить на бензоколонку, но чтобы быть беглецом, нужно на чем-то бежать, а без бензина такое не провернуть. Поэтому я заполнил баки. Работавший на бензоколонке мужик оказался зомби-двойником бывшего вице-президента Спайро Агнью, и я никак не мог сдержать смеха. Разозлившись, он велел мне убираться. Что я с радостью и сделал: увидь я Никсона, в штаны наложил бы.

Наверное, чтобы добраться до бензоколонки, мне нужно было сперва выйти на берег, так? Ведь там находятся бензоколонки. Выходит, я догреб до Мэна. До суши штата Мэн. Теперь пришло время бежать вглубь, вернуться к прежнему ремеслу, но на пресной воде. Так викинги, которые на кораблях с плоским днищем поднимались к селениям нищим (ну надо же, стихами заговорил!), которые до того считались неуязвимыми, поскольку стояли на слишком уж мелких реках. «Зодиак» – современный эквивалент дракара. Когда-нибудь я установлю на носу драконью голову. О Господи, вот и дракон! Или это чайка?

Было какое-то озеро. Какая-то протока вывела меня к реке, оттуда – к другому озеру поменьше. Кончился бензин. Я затопил «Зодиак», грузом стал его же мотор. Пушку бросил следом, ничем мне она не помогла. Затем, помню, я очутился в горах Уайт-Маунтис на западе Мэна, где блуждал сорок дней и сорок ночей. Пока меня не нашли индейцы.

24

В наказание – сны о серебряном индейце, который стоит в отдалении с лицом как томагавк и отказывается взглянуть в мою сторону. Потом я очнулся в чьем-то жилом трейлере, больной, как собака, и слабый, как рукопожатие Плеши. Когда я перестал пытаться сесть и откинулся на подушку, передо мной маячила щель между занавесками, а в нее я увидел припаркованный под окном пикап Джима Грандфазера, украшенный головой индейца.

Неделю мне не давали газет. Здесь получали только «Ю-эс-эй тудей», но та уже перестала обо мне печатать, и местную газетенку, которую не слишком интересовало происходящее в Бостоне. Я много времени провел пялясь на собственный спасательный костюм, который висел на стене, порванный в клочья и заляпанный грязью. Джиму не требовалось говорить, что костюм спас мне жизнь.

Меня выхаживала семья Синглтари и – опосредованно – все племя, к которому она принадлежала. Либо они не понимали, каким зловредным может быть американское правительство, когда считает, что борется с терроризмом, либо им было наплевать.

Скорее последнее. Что может им сделать правительство? Отобрать их земли? Заразить оспой? Согнать в резервацию?

Первые несколько дней все силы у меня уходили на сухие позывы к рвоте. Потом я понемногу дошел до воды, затем спрайта и, наконец, бульона из утки и рыбы. Время от времени я просыпался и всякий раз видел рядом Джима, который, ссутулившись над коробкой для обуви, мастерил наконечники для стрел. Чик, чик, чик. Маленькие полумесяцы вулканического стекла рикошетили от всего вокруг, когда он их обтачивал.

– Этот будет в стиле зуни. Видишь, как обработано основание?

– Тебе следовало бы вернуться к Анне, – сказал я ему однажды после обеда. – Не связывайся со мной, приятель, я отрава. В настоящий момент я токсичный отход.

– Добро пожаловать в племя.

– Меня искали?

– Считают, что ты свалил в Канаду.

– Я сам так думал.

– Нет. Ты еще у дяди Сэма. Формально. А на самом деле в…– Он оттарабанил двадцатисложное индейское название.

– Замечательно, Джим. Можно купить несколько хлопушек?

Когда мне удалось удержать в себе биг-мак на целое утро, меня объявили здоровым бледнолицым. Джим провел собственный экзамен – на сигару. Когда я его выдержал, он показал мне вырезки из национальной прессы.

У журналистов было достаточно времени для всестороннего психоанализа. Я узнал про себя много интересного. Мне довелось увидеть собственное фото с выпускного вечера, на котором я и впрямь походил на начинающего психопата. Оказывается, я, Сэнгеймон Тейлор, – человек с серьезными психологическими проблемами. Была даже дискуссия, считать ли их чисто психическими или еще и неврологическими, вызванными соприкосновением с токсическими отходами, в которых я так часто копался. Но коренились они в моем несчастливом детстве: всему виной частые переезды в юном возрасте (меня таскал за собой отец, отладчик химических технологий) и нестабильность в семье, когда я был подростком (мои родители развелись, и меня перебрасывали от одного родственника к другому).

Детские горести и мои неурядицы в учебных заведениях вылились (по утверждению газет) в глубокое неприятие власти. Набрав на вступительных экзаменах около 1500 баллов, я доказал, что обладаю интеллектом уровня гения, и это мое неприятие лишь усилило. Ведь треклятые профессора только ставили мне палки в колеса. Никогда больше не буду уважать людей в галстуках. Моя карьера в Бостонском университете представлялась чередой стычек с авторитарной администрацией. Выход своим эмоциям я нашел, взломав компьютерную систему университета, что проделал с «варварской гениальностью». Последняя фраза мне даже понравилась.

«ЭООС» стала для меня идеальным способом воевать с химической промышленностью, которую я винил в распаде моей семьи и смерти матери от ангиокарсиномы печени. Но и она, как выяснилось, слишком меня сковывала. Меня тяготила ненасильственная политика этой организации. Я был диссидентом, скандалистом. По предположениям журналистов, я хотел перейти к «акциям поистине прямого действия».

Все эти факторы сосредоточились в моей иррациональной, всепоглощающей ненависти к одному человеку: бывшему советнику кабинета министров, а ныне кандидату на пост президента, – к Олвину Плеши. Как привилегированная личность, как властная фигура из моего детства и не менее видная фигура в химической промышленности, он воплощал в себе все, что я презирал. Я не останавливался ни перед чем, лишь бы смешать его с грязью, втянув в различные химические скандалы, но просто не мог ничего на него повесить. Всего за несколько недель до «взрыва» я настроился на медиаблицкриг против него, но был вынужден его отозвать, так как не смог представить факты. Понемногу в моем мозгу сложился план: используя диверсионные методы экотеррориста Буна (которым я втайне восхищался), я решил подложить бомбу на личную яхту Плеши и взорвать ее ко всем чертям, как ИРА – яхту лорда Маунтбэттена. Пустив в ход свои познания в химии, я создал хорошо оснащенную лабораторию по изготовлению взрывчатки в подвале дома, который снимал у Брайана Роскоммона, трудолюбивого ирландского иммигранта и достойного жителя Ньютона. Покупая необходимые материалы у различных компаний, я ускользнул от внимания Бюро по борьбе с терроризмом, созданного с одной целью – пресекать подобные замыслы. Для пущей иронии я покупал материалы в одной из дочерних компаний «Баско» – у ее руководства есть доказывающие это документы, которые они с готовностью представили ФБР. У себя в подвале я сконструировал исключительно мощную мину, которую затем вывез в гавань на принадлежащем «ЭООС» «Зодиаке». Когда я закреплял мину на днище яхты Плеши, меня заметили два частных охранника, патрулировавших данный участок акватории на высокоскоростной «сигарете». Используя навыки десантника, я проник на их судно в костюме для подводного плавания, убил обоих, а затем сжег судно в канале Форт-Пойнт, чтобы скрыть улики. Я действовал так холодно и продуманно (утверждали самые сенсационные заметки), что даже позвонил в полицию и сделал заявление о сгоревшем катере.

К счастью, мой план провалился, когда каким-то образом соприкоснулись крайне нестабильные химикаты, которые я (предположительно) хранил в подвале. Мой сосед Бартоломью, у которого мое странное поведение вызывало все большие подозрения, попытался подвергнуть меня гражданскому аресту, но я его оглушил и угнал его фургон. Затем я бежал, по всей видимости, в Канаду, где получил помощь подпольной сети экстремистов-экологов, существующей со времен кампаний в защиту детенышей тюленей, а оттуда – в Северную Европу, где смогу жить под чужим именем на средства тайной организации Хэнка Буна.

– Как по-твоему, – спросил я Джима, – это просто варварская гениальность или я слишком наглотался органофосфатов?

– Это еще что такое?

– Химические вещества, они есть в нервнопаралитическом газе, в спрее от комаров. Хрен редьки не слаще.

Ясно я понял из вырезок одно: Барт держится молодцом. Мог бы и сам догадаться, учитывая, как он обошелся с копами в Роксбери. Сейчас он, наверное, прямо-таки раздувается от собственной значимости. Он давал одно интервью за другим, говорил обиженно, потрясенно и немного печально, а журналисты покупались и изображали его последним из «детей-цветов» наших дней в черной коже. Этот малый выживет где угодно.

– Мне пора отсюда сваливать, – сказал я.

– Почему?

– Потому что рано или поздно меня вычислят. Поправь меня, если ошибаюсь, но теперь я официальный террорист, так?

– С сертификатом от правительства США.

– Ага. И у них есть масса дартвейдеровских фокусов, какие можно провернуть во имя национальной безопасности, так? Можно подключить «шпионов-невидимок», зеленых беретов, приостановить действие конституции. Поднимут федеральных судебных исполнителей, секретные службы и всевозможные войска особого назначения. Рано или поздно в том озере найдут мой «Зодиак», а тогда просто оцепят эти горы и мне ни за что не улизнуть.

– Оцепят горы? Смеешься?

– Говорю тебе, они найдут «Зодиак».

– Давай сами посмотрим, как он, – предложил Джим.

Но сначала главное. Я сбрил бороду. Я уже похудел на двадцать фунтов, что тоже помогло. Джим раздобыл мне кое-какую одежду. Светило солнце, давая мне предлог надеть черные очки. Мы позаимствовали лодку на прицепе и поехали к прозрачному озерцу. На юго-востоке оно переходило в другое, гораздо большее. С северо-запада его питали речушки, сбегавшие прямо с Уайт-Маунтис. Я мог бы зайти на «Зодиаке» вверх по одной из них, но они были мелкими, а в таких ничего как следует не затопишь. Поэтому я оставил «Зодиак» в озере, возле склонившейся к воде виргинской сосны. Джим нашел, где стащить на воду лодку, и мы отправились к нужному месту. Но там ничегошеньки не было. Я, во всяком случае, ничего не обнаружил.

Глубина тут была всего футов двадцать, и с лодки просматривалось дно. Надев маску, Джим нырнул поискать.

– Не настолько же я был под кайфом, – недоуменно пожал плечами я, когда он вернулся несолоно хлебавши. – У меня была причина затопить его здесь. Вот это дерево послужило ориентиром. Такую сосну не скоро забудешь, двух таких быть не может.

– Говорю тебе, там ничего нет, – отозвался Джим.

В конечном итоге я сам нырнул. Джим не хотел меня пускать, но для краткого пребывания под водой я уже оправился. Меня подташнивало, но чистейший ужас превозмогает все. И Джим был прав. «Зодиак» исчез. Я почти уже убедил себя, что мы ищем не в том месте, когда увидел на дне черный мазок и подплыл поближе посмотреть, что это: оказалось, револьвер Роскоммона.

– Если бы «Зодиак» нашли федералы, они притащили бы экспертов, чтобы поднять его со дна, так? Мы бы увидели окурки и отпечатки ботинок возле сосны.

Но на берегу тоже ничего не было.

– Только вот тут, где ты пытался спрятать собственные следы, – указал Джим.

– Да ладно, отстань.

Наконец Джим убедил меня, что искать тут бесполезно.

– Может, его нашел кто-нибудь из племени уиннипесоки. «Зодиак» ведь ценная вещь. Черт, да если бы я сам его нашел, тоже наплевал бы, что его ищет ФБР. Забрал бы его себе и сам пользовался.

– Тут какие-то странные психологические игры. Теперь я даже не знаю, можем ли мы вернуться. Что, если нас уже ждут?

– Нет, С.Т. Не такие уж они хитрые. Это скорее в твоем духе.

Он был прав. Но «Зодиак» забрал не я, поэтому его слова меня не успокоили. Сколько в этих лесах может обретаться координаторов экологических акций прямого действия?

Джим настоял, мол, раз меня уже не узнать, не будет ничего страшного, если мы поедем в город и выпьем по чашке кофе. На самом деле кофе мне не хотелось, потому что желудок сводило. Я выпил молока. Мы сидели и смотрели на проезжающие мимо машины. В какой-то момент Джим молча дернул меня за рукав и кивнул на телевизор в углу.

Там показывали мой «Зодиак». Днищем кверху. Его выбросило на берег в Новой Шотландии. Никаких отпечатков кроссовок на песке.

Затем на экране возникла карта, озаглавленная «Предполагаемый путь бегства». От Бостона мой проложенный пунктиром путь якобы шел вдоль берега, а приблизительно у середины Мэна сворачивал на восток к Новой Шотландии. В трех четвертях пути от конечного пункта линия обрывалась знаком вопроса и штормовой тучей. Затем показали дежурный репортаж о том, как вертолеты береговой охраны обшаривают морскую гладь, а корабли идут вдоль берега, высматривая тело, как спасатели подбирают с камней выброшенные топливные баки и изучают вымытые на песок спасательные круги.

– Через день после того, как тебя нашли, был большой шторм, – сказал Джим. – Может, «Зодиак» перевернулся, а ты утонул.

– Посмотри мне в глаза, Джим, и с серьезным лицом скажи, что ты ничего про это не знаешь.

Он подчинился. Мы сели в пикап и направились в резервацию.

– Мне только одно на ум приходит, – сказал он, когда мы почти уже приехали. – По сути, нам это ничего не дает. Но было одно странное совпадение. Понимаешь, после того как мы тебя нашли, пара ребят пошли к реке за свежей водой. Они наткнулись на каких-то походников, которые разбили лагерь на берегу и пили кофе вокруг спиртовки. Волосатые такие, заросшие – самые что ни на есть гринписовцы. Говорили с акцентом. Сказали, мол, хотят перебраться через реку, и спросили, где бы взять надувной плот. Ну, сам знаешь, не появлялся ли какой-нибудь недавно в окрестностях.

– Любопытно. Почему они не поискали мост?

– Вот именно. Забавно другое, ведь как раз в это время на плоту тут был ты. Но наши ребята ничего им не сказали.

– Спецназовцы, друг. Они могут носить и бороды, и волосы любой длины. Вот черт!

Выругался я не потому, что меня беспокоили чужаки, хотя так оно и было. А потому, что желудок у меня свело спазмом. Когда мы добрались до трейлера Синглтари, я немного посидел в кабине, выжидая, когда отпустит, а после мы пошли внутрь.

У кухонного стола, грея руки о чашку горячего чая, сидел белый мужчина. У него было худое длинное лицо, вьющиеся рыжие волосы, густая рыжая борода, неровно и коротко стриженная, и поразительно голубые глаза, которые всегда казались широко открытыми. Лицо у него было обветренным, и над чаем он сидел так спокойно, так сосредоточенно, словно медитировал. Когда я переступил порог, он поднял на меня взгляд и чуть раздвинул губы в улыбке, а я в ответ кивнул.

– Кто…Ты его знаешь? – удивился Джим.

– Ага. Его зовут Хэнк Бун.

– Рад наконец с тобой встретиться, – сказал Бун.

– Взаимно. Как ты нашел мой «Зодиак»?

– Мы тебя видели, мы знаем здесь все протоки, а нашли по маслянистым пятнам в воде.

– Шли по моему следу отравляющих отходов. Недурно.

– А! – запоздало сообразил Джим. – Тот самый Бун.

– Ага. – Бун нервно хмыкнул.

25

– Пришлось немного смухлевать для пущего эффекта, – объяснял Бун.

Мы сидели у камина: Бун, Джим, Том Синглтари и я. Они пили горячий шоколад, я – «Пепто-бисмол» от расстройства желудка.

– У С.Т. не хватило бы горючего, чтобы добраться до Новой Шотландии, поэтому мы разбросали у побережья несколько баков, чтобы их вымыло в беспорядке, словно он выбрасывал их по мере опустошения.

Лицо Буна вдруг собралось морщинами, и он впервые по-настоящему рассмеялся.

– Ты совершил образцовый побег, – похвалил он.

Странный он был малый. Я никогда его не встречал, только видел на фотографиях и слышал о нем от ветеранов «ЭООС». Все твердили, что он сорвиголова, что у него не все дома. Однажды, когда канадская конная полиция погналась за ним по льдинам, он столкнул в воду шестерых прежде, чем его повязали. Я видел видеозаписи, на которых он делал такое, от чего у меня кровь стыла в жилах: он сидел прямо под пятитонным контейнером радиоактивных отходов, его выбрасывало за борт «Зодиака», затягивало под днище, а после он выныривал через пару минут в кильватере. И таким он оставался и не за работой – дебошир, барный задира. Но парень, на которого я смотрел сейчас, был совершенно иным. Черт, он же пил травяной чай! Он говорил медленно, низким переливчатым баритоном, останавливался посреди фразы, удостоверяясь, правильная ли она грамматически, или подбирая нужное слово. Но передо мной сидел не тряпка-Бун. Нельзя было забывать, какую он только что провернул операцию – без предварительной подготовки и ради меня.

– Ты к нам надолго? – спросил Синглтари.

– У меня есть лагерь, – ответил Бун. – В лесу.

– Я не про сегодняшний день спрашиваю. Я имел в виду в наших краях.

– Если вы хотите, чтобы я ушел, я уйду.

– Вовсе нет.

Бун повернулся и снова глянул на меня с тенью улыбки.

– Я здесь, чтобы поговорить с С.Т. Мне бы хотелось понять, что ему нужно. Другого дела у меня нет.

Эта фраза тут же прикончила общий разговор. Джим с Томом ушли, оставив нас с Буном у камина. Мы пересели на другие стулья, чтобы оказаться лицом друг к другу, и серые осенние сумерки легли налицо Буну и словно бы подняли из глазниц ясные голубые глаза.

– Какой у тебя план? – спросил он.

– Дай мне время подумать. Пару дней назад у меня была стабильная, как я считал, жизнь в Бостоне. Теперь я труп, изгой, питающийся дарами леса.

– Ты вполне сойдешь за парня из Северной Европы, – пожал плечами он. – Если хочешь, поможем тебе там устроиться.

– Пожалуй, это последнее место, где мне хотелось бы жить. Он снова пожал плечами.

– Иногда другого выхода нет.

– Сайлас Биссель и Эбби Хоффман обзавелись новыми документами.

– Чудики, мелкая сошла. Они не пытались совершить покушение на будущего президента.

– И я тоже.

– Вот именно. Они были виновны. Ты нет. Обидно будет.

– А ты откуда знаешь? – спросил я. – Ты же взаправду.

– Взаправду что?

– Террорист.

Он на секунду закрыл глаза, а потом посмотрел на меня в упор.

– С чего ты взял?

С минуту я искал что сказать, открыл было рот, но осекся: перебирая факты, роясь в памяти. Я думал, что знаю про Буна все. Может, я просто еще один облапошенный?

– Первый корабль, – сказал он тише, чем когда-либо, но его баритон заполнил комнату, – первый был взаправду. У побережья Южной Африки. Пиратское судно. Мы видели, как они подцепили детеныша кита гарпуном и потащили за собой, чтобы он запищал и поднял шум. Остальные киты пришли ему на помощь. Сначала мать. Они взорвали ее еще до того, как она увидела свое дитя. Потом были другие. Целое стадо… Огромное стадо китов, а пираты все стреляли, все забивали их – больше, чем когда-либо сумеют употребить. Мы вышли им наперерез на «Зодиаках», тогда они стали стрелять по нам. Убили одну из наших.

– Из…

– Нет, ничего зрелищного. Не из гарпунной пушки. Просто винтовочный выстрел. Пуля прошила грудную клетку навылет. После этого мы убрались подальше. Мы словно бы сошли с ума. Нас обуяла жажда крови. Мы голыми руками собирались взять их на абордаж, чтобы отомстить им. Просто берсерки, честное слово. У нас в команде был один испанец. Не забывай, «ЭООС Интернешнл» тогда еще не существовало, организация была европейская, принципов было поменьше и людей отбирали не так тщательно. И вдруг он говорит, что на самом деле он баск. Он тоже за защиту китов, но главное – он за баскскую революцию, а в плавание пошел, чтобы спрятаться от полиции. За пару дней до того мы ненадолго причалили где-то в Мозамбике, и там он тайком забрал чемодан с пластидом. Он собирался отвезти его назад в Испанию, один бог знает, что планировал там взрывать. Но он неровно дышал к Ули, девушке, которую мы потеряли в тот день, и…

– Бабах.

– Бабах. Мы много раз их предупреждали. Половина команды пересела на спасательные плоты и уцелела, половина осталась на борту и погибла. Это была не акция экологов, это была барная драка.

– А после ты превратил это в карьеру.

Он со смехом покачал головой.

– Предположим, у тебя есть китобойное судно, которому нужен полный ремонт. Оно застраховано на сумму втрое больше своей стоимости. Ты подумываешь о том, чтобы уйти на покой. Банк отказал тебе в кредите, и у твоей пятилетней внучки на стене в спальне висит плакат с китами. Что ты сделаешь?

– Налеплю на судно магнитную мину и спроважу на дно. А потом скажу, что получал письма с угрозами, – предположил я.

– Письма от известного террориста. А когда такое повторилось несколько раз и этот Бун приобрел скверную репутацию, провернуть подобную аферу стало еще проще. Поэтому, видишь ли, С.Т., я потопил один корабль своими руками и десяток своей репутацией. Новый Бун превратился в сенсацию для журналистов.

– А что именно ты сделал на самом деле?

– Просто рассказал, как было дело. У меня организация из пятерых человек максимум, каждый – вроде нас с тобой. Затыкание труб и все такое. Приблизительно раз в год мы устраиваем какую-нибудь ненасильственную акцию. Обычно что-нибудь технически изобретательное, вроде твоих салатников. Мы про них читали, смеялись до колик. А в остальное время ищем, за что бы еще взяться. Беремся только за лучшие проекты.

– Никаких контактов с журналистами?

– Вот уж нет. В Европе давление прессы не так хорошо срабатывает. Просто тошнотно: там преступления против экологии в порядке вещей!!!

– И я мог бы стать шестым членом твоей команды?

– Это не самая плохая жизнь, С.Т. Я много стоящего сделал. Кое-какие весьма и весьма удовлетворительные проекты. – Он усмехнулся. – Я видел, сколько на твоем «Зодиаке» трофеев. На моем – четыре.

Сводилось все к следующему: я устал, скверно себя чувствовал, мне надо было заспать разговор и подумать. Он меня понял, поэтому встал и вскоре исчез среди деревьев, а я упал на кровать.

Проснувшись, я чувствовал себя не намного лучше, но все тело у меня зудело, и я задумался, как давно в последний раз мылся и какая озерная вода на мне высохла. Поэтому, щурясь на свет, я поплелся в ванную и принял душ. Вымыл мои новые короткие волосы, впервые почувствовал на голых щеках мыло, начал намыливать тело и обнаружил, что кожа какая-то неровная. Наверное, угодил в ядовитый плющ, когда брел через лес.

Когда я вышел и посмотрел на себя в зеркало, оказалось совсем иное. На коже у меня было множество мелких черных бугорков, сливающихся в единую тень. Хлоракне.

Позавтракав брикетами угля, я проверил морозилку Синглтари на предмет рыбы, которой меня кормили. Сплошь пресноводная, пойманная здесь же. Они ели ее больше меня, и у них – никаких проблем. Значит, отраву я привез с собой. Но в такое трудно было поверить, ведь с начала всей истории я не ел ничего из гавани. Так как же в меня попал хлор?

Также, как в Гэллахера и его людей? Они никаких отравленных омаров не ели. Тогда я им не поверил, но сейчас не оставалось иного выхода.

Пока я плавал у ККЗ? Может, это какой-то токсин, проникающий сквозь кожу? Но тогда у него замедленное действие, ведь заболел я неделю спустя.

Я невольно вспомнил про канализационную реку от Нейтика до Дорчестер-бей. Тут просматривалось определенное сходство. Я думал, что источник хлора «Биотроникс», но проявилось это не сразу. Яд обнаруживался постепенно, тем больше, чем дальше от вероятного источника. Токсичность с замедленным действием.

Что такое сотворила «Биотроникс»? Нечто новое и странное. И под самый конец Дольмечер пытался со мной связаться.

Я болен. Моя личность умерла, унесена в Атлантический океан, но мое тело еще живет, токсичной цепью привязанное к Бостону, к «Биотроникс», к Дольмечеру и Плеши.

Миссис Синглтари уже встала, и я спросил, нет ли у нее в хозяйстве клизмы. Сходив в земляной подвал, она вернулась с полой длинногорлой бутылочной тыквой. Пространно ее поблагодарив, я решил временно обойтись без клизмы.

Бун сидел перед своей палаткой и поджаривал форель. Меня он встретил самой широкой улыбкой, какую я у него видел: искренний, безудержный «пропади оно пропадом» оскал.

– Я совсем забыл, что это за страна, С.Т. Десять минут назад эта рыба плавала в ручье, настолько чистом, что из него можно пить. А мы где? В паре часов от Бостона?

– Ага. Добро пожаловать домой. Будем работать вместе?

– Значит, ты поедешь со мной?

– Нет, это ты со мной поедешь, если только я не попал пальцем в небо.

Я сел и рассказал ему все от начала и до конца. Хотел показать ему хлоракне, но не пришлось: он видел ее во Вьетнаме. И он задал все нужные вопросы. Попытался заглянуть во все закоулки проблемы, над которыми ломал голову и я. Единственный, не упиравшийся в тупик путь вел в Бостон.

– У меня с самого затопления не было акций в США, – сказал он.

– Пора браться за старое.

– Все мои люди вернулись в Европу.

– А я что, падаль? Послушай, Бун, это может обернуться крупнейшей акцией всех времен. Мы знаем, кто мишень, верно? Наш возможный следующий президент. Каково тебе будет, если вернешься домой и дашь этому типу стать главой свободного мира?

– Очень рискованно. И организация в Европе у меня слишком хороша, чтобы ставить ее под удар.

– Конечно, конечно. Понимаешь, Бун, именно поэтому я не хочу переезжать в Европу. Потому что грязно повсюду. Потому что все растеряли идеализм, всем наплевать, разоблачаешь ты токсического преступника или нет. И потому что через полгода там я превращусь в тряпку без яиц. Географическая кастрация, приятель.

Отшвырнув форель, он бросился на меня. Я не боксер, поэтому подобрался поближе, чтобы уйти из-под удара, и пустил в ход свой вес. Этого хватило, чтобы мы оба покатились по опавшим листьям. Потом меня скрутили спазмы в желудке, и он надо мной сжалился. Он просто перекатился на спину и застыл, раскинув руки, а первые желтые листья Нью-Гэмпшира, кружась, ложились ему на лицо.

– Я чувствую себя живым, – сказал он.

– А я – так, будто умираю, – отозвался я. – И нам обоим есть что доказывать.

– Подхалим, дружище. Его песенка спета.

26

Что до Джима Грандфазера, я не хотел, чтобы он шел с нами. Я хотел, чтобы он вернулся к Анне. Но все мои аргументы скатывались с него как с гуся вода, и в конечном итоге он оказался за рулем.

Бун знал все о том, как изменять внешность, – вплоть до того, какая краска для волос лучше подойдет. Перед тем как покинуть резервацию, мы превратились в брюнетов. Я стал «Темным Дубом», он – «Полночным Черным Деревом». Джим слонялся под дверью ванной, размышляя вслух, не перекраситься ли ему в блондина. «Буду как певец Грег Олменн!»

В Бостон мы приехали около пяти вечера. Вторую половину дороги мы слушали бостонское радио, и Бун как с цепи сорвался. Он словно вернулся с необитаемого острова. Оказалось, что этот тип фанат «Мотаун». Он сидел посередине и обеими руками крутил настройки, выискивая ритм.

Иногда ему приходилось терпеть сводку новостей. С момента моей смерти обо мне в общем-то перестали говорить. «ЭООС» иногда еще всплывала в новостях: отмежевывалась от моих действий, прикрывала себе задницу. Это нормально, что еще им было делать? Зато Дебби, благослови ее боже, выступала по радио, указывая на дыры в версии ФБР, опровергая наличие у меня «террористических наклонностей». Плеши тоже вышел на охоту: посещал организации в Нью-Гэмпшире и, как всегда, подхалимничал и пресмыкался. А еще была обычная чепуха: демонстрации против апартеида в центре города, убийства, поджоги и какой-то грабитель-психопат, который крал из аптек отпускаемые по рецептам лекарства. Его фирменным оружием был тазер. Придя в себя после разряда тока, продавец видел вокруг опустошенные полки.

Прежде всего мне хотелось передать весточку Барту, поэтому я нацарапал записку и отдал ее Буну. Мы высадили его возле «Жемчужины» и заехали в проулок позади дома. Бун должен был попросить Хоа отдать записку Барту в следующий же раз, когда он зайдет, что (насколько я знаю Барта) случится в ближайшие двенадцать часов. Записка была довольно туманной. Хоа скорее всего ничего не поймет, зато Барту все будет ясно.

Пока мы ждали в проулке, глядя на вьетнамцев, которые приходили к задней двери «Жемчужины» за дешевым вареным рисом, возле мусорного бака неподалеку от нас остановился скутер. Углом глаза я увидел, как приехавший перегибается с сиденья, и решил, что он навешивает замок. Потом до меня донесся запах блевотины. Я оглянулся. Это был младший официант Хоа, который, согнувшись пополам, выворачивал внутренности в проулок.

Дольше я глядеть не стал, иначе он меня узнал бы. Съехав пониже на сиденье, я отвернулся.

– Слушай, Джим. Видишь того парня со скутером? Ты не мог бы посмотреть, есть ли у него сыпь.

– На нем же одежда, С.Т. А что с лицом – не разобрать.

Выходивший из задней двери Бун его заметил. Мальчишка медленно сползал со скутера, вид у него был больной и бледный. Бун заговорил с ним по-вьетнамски, потом перешел на английский. И лишь потом сел к нам в пикап.

– Болен, – сказал Бун, большего нам и не требовалось.

Значит, произошел еще один выброс. Кто-то снова и снова спускает эту дрянь. И ККЗ в Дорчестер-бей никак не мог отравить воду под общественной пристанью.

Мне очень, очень не хватало моих планов канализации. По ним я мог бы вычислить ККЗ возле пристани. У меня еще сохранилось несколько пробирок с тестом, и я мог бы проследить выброс и найти его источник.

Но я достаточно долго корпел над планами, чтобы сейчас выдвинуть сносную гипотезу. Если возле пристани действительно выходит органический хлор, источник его нужно искать на севере.

Мы проезжали мимо телефонной будки, когда я в энный раз вспомнил про Дольмечера. «Святой Грааль…Мой номер есть в телефонном справочнике». Однажды я этот номер уже искали потому знал, что Дольмечер тоже живет на севере. Шаткое доказательство, но я и так собирался навестить этого идиота. Мы остановились у будки ровно настолько, чтобы я запомнил точный адрес, а после направились на другой берег реки.

Чтобы найти его дом, нам пришлось поплутать по довольно темным и тихим улочкам – перед таким искушением трудно устоять, ведь патронташ все еще был при мне, я же тащил его всю дорогу по лесам до резервации Синглтари и привез назад в Бостон. Сейчас я начал высматривать подходящий канализационный колодец.

А потом вдруг вспомнил, что простой подход с этим токсином не срабатывает. Если тут то же самое, с чем мы столкнулись в Нейтике, вокруг дома Дольмечера концентрация будет нулевой, а вниз по течению – гораздо выше. Может, сумеем позже это проверить.

Джим высадил нас с Буном на разных углах, после где-то припарковался, и с разных сторон мы сошлись у дома Дольмечера. Свет внутри не горел, в таком районе, как этот, его не обязательно оставлять, уходя из дома. Роскошным его квартал не назовешь, но он был приятным, уютным и далеко от магистралей. Единственными преступниками здесь были мы сами.

Что и доказали, вломившись в дом через выбитое подвальное окно. Я загодя надел резиновые перчатки, остальные держали руки в карманах. Нам не хотелось зажигать весь свет, а луч большого фонаря, мечущегося по пустому дому, всегда кажется подозрительным, поэтому пришлось спотыкаться в свете моей ручки-фонарика.

В подвале мы нашли, что и ожидалось: большую военную игру на столе для пинг-понга. Вторжение в США осуществлялось через Канаду, и Дольмечер отлично справлялся, отражая атаки красных сволочей. У него даже имелась мастерская для склеивания моделей.

Мы поднялись наверх посмотреть на его коллекцию электронных игрушек и книг по военному делу. Джим заметил в ванной аварийную лампочку и пошел поглядеть, что там. Мы с Буном проверяли гостиную в стиле «Современная Классика от Дольмечера», заваленную пустыми коробками из-под пиццы и мятыми салфетками.

– Срань господня! – донесся из ванной шепот Джима. – Вы глазам своим не поверите!

Разумеется, мы бросились к нему. По пути я обо что-то споткнулся, что-то упало и раскатилось по полу: под ноги мне попался наполовину пустой мешок с углем для аквариума. Стоит ли говорить, что рыбок Дольмечер не держал?

Добравшись до ванной, мы оглядели комнатушку в коричневато-мрачом свете аварийки. Тут воняло. Первым мой взгляд выхватил полдюжины шприцов на подзеркальном столике. Потом – пузырьки, множество пузырьков с таблетками. Я начал читать наклейки. Антибиотики – все, какие только существуют. В ванной пахло хлором и смертью, на унитазе стояла до половины полная канистра отбеливателя, такая же пустая валялась в мусорной корзине. Благослови Господи мое сердце ученого, я наклонился и понюхал унитаз Дольмечера. Он вылил туда уйму отбеливателя. Это был безопасный, неорганический хлор, а не скверная ковалентная разновидность, которую мы искали. Он использовал его, чтобы дезинфицировать свой клозет.

Дольмечер был серьезно болен. Какая-то проблема с бактериями, проблема в кишечнике. Он знал, в чем она заключается, и отчаянно искал способ ее решить.

Возможно, и у меня такая же. Изучив запасы Дольмечера, я рассовал по карманам кое-какие таблетки.

Джим с Буном что-то бормотали, наклонившись над ванной.

– …или, может, крупная дробь, – говорил Бун.

– Не-а, девятимиллиметровый полуавтоматический, – возражал Джим.

– О чем это вы, ребята?… – начал я, а потом вдруг заметил труп в ванне. Какой-то тип в костюме.

– Твой приятель о доме заботится, – сказал Джим. – Складывает тела в ванну, чтобы кровь стекала.

– И как я сразу не узнал запах? Это же путресцин.

– Путре – что?

– Путресцин. Химическое вещество, вырабатывающееся в разлагающихся телах.

Дольмечер уже заглянул в бумажник убитого, и теперь он валялся у него на груди. Поскольку я единственный был в перчатках, то мне выпало смотреть, что в нем. «Служба безопасности "Баско"».

– Меткий, однако, – заметил Джим.

У трупа было шесть дырок в груди – все на расстоянии трех дюймов друг от друга.

Мы с Буном достали из холодильника пиво, Джим налил себе ключевой воды из бутылки и мы устроились в гостиной. Пора пораскинуть мозгами.

– Знаете что-нибудь о квантовой механике, ребята? Скорее всего нет.

Они промолчали, а я продолжал размышлять вслух:

– Любая реакция, которая идет в одну сторону, может идти и в обратную.

– Ну и?

– О'кей. Для начала вот что нам известно. Тридцать лет назад «Баско» похоронила на северной стороне Спектэкл-айленда несколько огроменных трансформаторов. Завалила их мусором и забыла. Приблизительно в шестьдесят восьмом году руководство забеспокоилось, поскольку знало, что в этих трансформаторах токсины. Но ничего не могло поделать до недавнего времени – Эпохи Генной Инженерии. Они перекупили самых талантливых ученых Бостона и велели им изобрести бактерию, которая пожирала бы ПХБ.

Что ученые и сделали. Сварганили перерабатывающую хлор плазмиду и поместили ее в конкретную бактерию, известную как Echerichia coli. Такая живет в кишечнике у каждого из нас и помогает переваривать пищу. Полезная бактерия. Хорошо изученная бактерия, идеальная для таких целей. Ее все генные инженеры используют.

У них получилось. Как раз вовремя получилось. В остров врезалась старая баржа и разбила трансформаторы. Поэтому им пришлось срочно выпустить бактерию в гавань, не протестировав ее в лабораторных условиях, лишь бы убрать за собой свое дерьмо, пока ваш покорный слуга его не заметил. Сработало на славу. ПХБ исчезли.

Это – то, что мы знаем. Остальное – моя гипотеза. Как я и говорил, любую реакцию можно развернуть. Так вот, пока эти ребята пытались сконструировать плазмиду для превращения ковалентного хлора в ионный, они невольно задумались, а не возможно ли обратное: нельзя ли превращать ионный хлор, как тот, что в морской воде, в ковалентный, как в токсических отходах.

– Вот черт! – охнул Бун.

– А стоило им задуматься, они уже не могли выбросить эту мысль из головы. Ведь вся промышленность, и в первую очередь химическая, основана на одной реакции: процессе электролиза, то есть на превращении морской соли в ковалентный хлор. И делается это старым способом, требующим уйму электроэнергии. А ведь химическая промышленность уже несколько десятилетий катится в пропасть. Но если изготовить бактерию, которая достигла бы того же без электричества, только подумайте, каким подспорьем это стало бы для «Баско», «Боунера» и других старых, загнивающих корпораций. Внезапно все, что бы они ни захотели производить, становится в десять раз дешевле. В сравнении с этим положения об охране окружающей среды превращаются в пустой звук. Это принесло бы такую охрененную прибыль…

– Хорошо, зачем им эта бактерия, мы поняли, – прервал меня Джим. – Ты хочешь сказать, она у них уже есть?

– Есть. В обоих смыслах этого слова. Она им принадлежит, и они ею заразились. Кто-то облажался. Кто-то в «Биотроникс» не вовремя поковырял в носу или забыл вычистить грязь из-под ногтей, или еще что-нибудь, и их чудо-бактерия – та, которая превращает морскую воду в токсичный хлор, – попала не в тот бак.

– Но как она оказалась в канализации? – спросил Бун.

– Представь себе, что ты Плеши или Логлин. Ушлый тип. Ты кое-чему научился с тех пор, как в пятьдесят шестом открыто бросил на острове трансформаторы. На сей раз необходима ловкость. Когда будет время уничтожить этих пожирателей ПХБ на дне гавани, ты не выбросишь бактерии в бочках и не станешь выливать их в воду при свете дня. Зачем, если работу можно переложить на устаревшую бостонскую канализацию. Там уже полно E. coli. Ты спускаешь бактерии в туалет там, где их производишь, в Нейтике. Выбираешь вечер, когда собирается гроза. Как только канализация разольется, нечистоты пронесут твои бактерии двадцать миль под городом и выбросят в гавань через ККЗ в Дорчестер-бей – тот самый ККЗ, который, так уж вышло, находится совсем рядом со Спектэкл-айлендом. Большая часть бактерий умрет за недостатком ПХБ. Но кое-какие все-таки доберутся до огромной лужи ПХБ. Твой план великолепно удался. ПХБ исчезли. Тип из «ЭООС» остался с носом.

Потом вдруг уровень ковалентного хлора начинает расти. Ты перестал сбрасывать ПХБ, а он все равно растет. Это невозможно, бессмысленно. Но после нескольких простых проб один из твоих генных инженеров догадывается. Цистерна с пожирателями ПХБ была заражена очень небольшим числом бактерий, которые делают как раз обратное. Они попали в канализацию вместе с остальными. Поначалу ничего особенного не происходило. По сравнению с колонией пожирателей ПХБ их было совсем мало. Но через несколько недель эти вредные бактерии размножились. Они могут размножаться сколько угодно. У них неограниченный запас пиши – вся соль в семи морях. Я отпил пива, дав им переварить услышанное.

– И всю соль можно превратить в органический хлор? – едва не подавился вопросом Бун.

– Давайте пока об этом не беспокоиться, – сказал я. Бун с Джимом нервно рассмеялись.

– Ну, как с ядерной войной, – утешил я. – К этой мысли мы же привыкли.

– А при чем тут тип в ванне? – спросил Джим.

– Идем дальше. Ты понимаешь, что крепко влип. Парень из «ЭООС» возвращается и обнаруживает, что уровень ПХБ растет, и даже прослеживает токсины до твоего ККЗ. Он пока не понимает, что происходит, но у тебя серьезные проблемы уже сейчас и ты не можешь рисковать. Ты пытаешься его убить.

А заодно переходишь к плану Б. Ты с самого начала знал, что однажды твое преступление может обнаружиться. Но ты к этому приготовился. Вот почему ты вообще использовал канализацию. Выбираешь одного из своих сотрудников, про которого всем известно, что он усердный работник, настоящий фанатик, и подмешиваешь ему в еду немного бактерий. Они поселяются у него в кишечнике. Всякий раз, когда он срет и спускает воду, в гавань отправляется новая порция. Поэтому, если бактерии когда-нибудь проследят до твоей компании, ты просто скажешь: «Ну, наш сотрудник переборщил от энтузиазма и нарушил исключительно жесткие меры предосторожности, которые мы ввели. В результате он заразился и всякий раз, когда пользовался туалетом, выпускал в океан очередные бактерии».

– И тем временем бактерии превращают соль в пище того сотрудника…

– В токсичные отходы. Прямо у него в кишечнике. У него начинается хлоракне, и он сразу понимает, что к чему. Он отравлен изнутри. Как и все те, кто ел омаров или рыбу из зараженных зон гавани. Или круглых идиотов, кто нахлебался воды возле ККЗ, а после ее проглотил, – вроде меня. У них у всех хлоракне, отравление органическим хлором.

– Тайм-аут, – сказал Бун. – Я не химик, но кое-что знаю. Чтобы превратить соль в органический хлор, нужна энергия, верно?

– Ага.

– Так откуда же ее получают эти бактерии? Я про вредные говорю.

– Это просто гипотеза, – объяснил я. – Все вещества, какие оказались у меня в пробах, были полицикличными. Предположим, наша бактерия способна отделить хлор от ПХБ без высокой температуры и дополнительных реагентов, что необходимо в промышленных условиях. А если она сумеет синтезировать углеродные кольца и присоединить к ним хлор из морской воды, то может без затрат энергии получить какой-нибудь полезный, но токсичный химикат. Вот что я видел у ККЗ – всевозможные полицикличные хлорсодержащие вещества.

Но предположим, ты – Логлин, тип, заправляющий паскудной фирмой с бактериями. Тебе не удалось избавиться от эколога. Он сбежал и позвонил кому мог. Опасная для тебя информация просочилась и неудержимо распространяется. Ее уже не замнешь. Твой единственный выход – погубить его репутацию. Нужно запятнать его. А как сегодня можно запятнать лучше всего? Обвинив в терроризме. Поэтому ты взрываешь его дом и распускаешь слух, будто там изготовляли бомбы. Закладываешь мину на яхту Плеши, крадешь машину эколога, оставляешь ее возле яхт-клуба и говоришь, что он пытался совершить покушение на Большого Папочку. Даже если эколог выживет, ему уже никто не поверит.

Теперь, предположим, ты зараженный сотрудник, фанатик, которому подсунули с едой бактерии, – Дольмечер. Ты – не дурак и в точности знаешь, что происходит, потому что давно беспокоился. Ты рассказываешь начальству, что заразился, а тебе говорят: «Сиди дома, Дольмечер, мы пришлем антибиотики». И действительно присылают. Только вот их антибиотики не помогают. И день за днем компания ведет себя как нив чем не бывало и держит рот на замке, умалчивая, какая огромная опасность грозит населению. Ты понимаешь, что тебя подставили. Тебе посылают плацебо. Тебя бросили умирать. И если они готовы на такое, то, вероятно, готовы и просто тебя убить. Тебя охватывает паранойя, ты вооружаешься. Приезжает какой-то тип из компании – один бог знает, зачем, – и что-то идет наперекосяк: он совершает ошибку и тебе угрожает, и секунду спустя в нем уже шесть пуль. А ты рвешь когти. Сваливаешь из дома. Берешь с собой одну из многочисленных пушек, любимый тазер и совершаешь налеты на аптеки, крадешь с полок антибиотики в промышленных масштабах.

– И что ты делаешь потом? – спросил Джим, хотя, судя по тону, уже догадался.

– А это, друзья мои, вопрос на сто тысяч долларов, и я не настолько хороший сыщик, чтобы предсказать ответ.

– Твой тип помешан на насилии, – внес свою лепту Бун. Я согласился и рассказал им про игры на выживание.

– В Нью-Гэмпшире, да? – протянул Джим. – Подкрадываются и стреляют в людей? А тебе не приходило в голову, что как раз сейчас в Нью-Гэмпшире Плеши проводит избирательную кампанию.

Мы застыли как громом пораженные.

– Пора трогаться по пустынному шоссе, – резюмировал Бун. – Путь неблизкий.

27

Дольмечер был не из тех, кто держит в доме плотно закрывающиеся контейнеры для продуктов, зато в холодильнике нашелся полугаллоновый бочонок какого-то заменителя маргарина. Вычерпав на кухонный стол неведомую субстанцию, я подержал бочонок под горячей водой, чтобы смыть остатки, капнул отбеливателя и тщательно сполоснул. Потом снял «ливайсы», присел над ним и наложил пробу. Затем плотно закрыл крышкой.

Позаимствовал из аптечки Дольмечера бритвенное лезвие, стерилизовал его и надрезал себе палец на ноге. Ранка получилась совсем маленькая. Мы вернулись к пикапу и на нем последовали за первой же чередой указателей «Больница» – прямо в приемный покой. Я попросил Джима с Буном меня внести. Через полчаса ожидания за мной пришли.

– Мы утром играли в футбол в Кембридже на берегу Чарльза, и мяч упал в воду, я полез за ним и поранил ногу, – сказал я. – Я очень старался, чтобы в порез не попала грязь, стерилизовал его и так далее, но теперь, черт, у меня рвота, меня трясет, все суставы ноют, понос…

Медсестра заткнула меня, сунув мне в рот термометр, и ненадолго ушла, поэтому я приложил термометр к электрообогревателю и держал, пока столбик не поднялся до смертельно опасного уровня, а потом стряхнул до сорока.

Дальнейшее я уже проходил: мне вкатили убойную дозу антибиотиков и сколько-то дали с собой в таблетках. В машине я проглотил пару штук. Еще в доме Дольмечера я позаимствовал кое-что из его жизненно важных запасов: уголь и слабительное. Наевшись и того и другого, я прикорнул в задней части пикапа. И довольно об этом. Мы поехали к моему приятелю Кельвину, который жил в Бельмонте, небольшом пригороде к западу от Кембриджа.

Кельвина трудно описать. Мы учились вместе в университете. У него была манера то появляться на занятиях, то снова исчезать. Не уверен, что он хотя бы записывался на лекции или платил за обучение. Это не имело для него значения, поскольку на отметки, зачеты или дипломы ему было наплевать. Его просто интересовало то и се. Если любая данная лекция была скучной, он уходил, слонялся по коридорам и аудиториям и оказывался, скажем, на задней парте семинара по астрофизике или старофранцузскому языку.

Позднее я узнал, что он учился по особой программе, которую администрация придумала, чтобы привлечь тех студентов, которые обычно шли в Гарвард или МТИ. Университет брал их без какой-либо платы и даже устроил особое общежитие на Бейстейт-роуд. В особых затратах она не нуждалась, поскольку не приходилось раскошеливаться на стипендии, просто с этих студентов ничего не требовали за обучение. Университет ничего не терял, ведь без этой программы такие студенты все равно бы не приходили.

Кельвин появлялся, лишь когда сам того хотел. Он начал учиться в первый год программы, пока еще в ней не устранили все огрехи. Со временем администрация решила, что он как раз один из них. Поэтому на второй год на него начали давить, требуя, чтобы он записался на конкретные курсы и получал приличные оценки. Он записался на несколько начальных, тратил на учебу от силы час в неделю и получал высшие баллы, а остальное время проводил на семинарах по астрофизике.

В следующем году от него потребовали планомерного прогресса, мол, пусть выберет, в какой области будет специализироваться. На том все и кончилось. Впоследствии он основал собственную компанию и преуспел. Он жил в собственном доме в Бельмонте с женой, сестрой и несколькими детьми (я так и не понял, чьи они были), писал концептуальный софт для тридцатидвухразрядных компьютеров и время от времени помогал мне с кое-какими проблемами.

В Бельмонт мы добрались лишь в начале двенадцатого, дом стоял почти темный, но мы увидели Кельвина: он работал у себя в кабинете на третьем этаже, там у него был своего рода застекленный «фонарь». Он тоже заметил, как мы подъехали, и я помахал ему снизу, поскольку мне не хотелось переполошить всех, позвонив в дверь. Кельвин спустился и открыл дверь.

– Сколько зим, С.Т.!

Как всегда, его радость была искренней. Подошел его пес-дворняжка и обнюхал мои колени. Я уже собирался переступить порог, но тут мне впервые пришло в голову, что здесь живут дети.

– Не уверен, что мне стоит входить. Я заразился какой-то трансгенной бактерией.

Кельвин – единственный, которому я мог сказать такое прямо, не давая заранее понять, что нас занесло в полнейший абсурд. Сам он ничего необычного тут не нашел.

– Дольмечерова? – поинтересовался он.

Ну конечно. На моем месте Дольмечер сделал бы то же самое: обратился к Кельвину.

– E. coli с перерабатывающей ПХБ плазмидой, верно?

– Ну да.

– А запах откуда?

– Выгрузил немножко ее в пикапе, в ведро.

– Подожди секундочку.

Сходив в гараж, Кельвин вернулся с цистерной бензина. Вытащив из пикапа ведро, он налил туда бензин и, отойдя на несколько шагов, бросил спичку. Мы все постояли несколько минут, глядя, как оно горит. Объявились пожарные: какая-то жертва Альцгеймера через улицу позвонила пожаловаться на огонь у соседей в дымоходе. Мы объяснили, что это химический эксперимент, и они уехали.

– Впущу вас через черный ход, – сказал Кельвин, когда все сгорело до пепла. – Поговорим в подвале.

Мы спустились в подвал, заставленный электрическим и электронным оборудованием, и расселись на табуретах. Я водрузил на верстак плотно закрытый бочонок из-под маргарина. Над верстаком покачивалась голая лампочка, заливая контейнер желтым светом, токсичный эксперимент в нем отбрасывал резкую черную тень на стенку с рисунком цветка.

– Хорошо. Дольмечер привез мне образец, но его уже был ослаблен антибиотиками.

– Откуда ты знаешь, что этот не ослаблен? – спросил я.

– Колбаска хорошей формы. Если бы ты принимал антибиотики, эффективные против E. coli, у тебя был бы понос.

Бун и Джим с усмешкой переглянулись.

– Похоже, мы пришли куда надо, – подытожил Бун.

Он был прав. Когда дело доходило до науки, Бун и Джим понятия не имели, о чем я говорю. Но Кельвин был настолько впереди меня, насколько я опережал их.

– Извини, что явился в такой час, – сказал я, – но… поправь меня, если я ошибаюсь, речь ведь идет про конец света, так?

– Об этом я и спросил Дольмечера. Он сказал, мол, неуверен. Мол, только недалекий человек хватается за самый худший вывод, дескать, эта его бактерия превратит всю соль в океанах в полихлорированные бифенилы.

– Дольмечер знает, как ее прикончить? Кельвин улыбнулся.

– Вероятно. Но говорил он довольно бессвязно. И на штанинах у него была свежая кровь.

– Проклятие, Кельвин! Нужно было задержать его и расколоть.

– Он был вооружен, к тому же явился, когда мы праздновали день рождения Томми.

– О!

– Убить можно все. Можно сбросить огромное количество токсинов в гавань и ее отравить. Но вступает в силу «Уловка-22». Если ты не «Баско», у тебя нет ресурсов, необходимых для столь грандиозного проекта. А если ты «Баско», то не захочешь прибегнуть к таким очевидным методам из-за… из-за таких людей, как ты, С.Т.

– Спасибо. Мне уже полегчало.

– Конечно, учитывая, что ты теперь мертв, они слегка расслабятся.

– Так зачем к тебе приезжал Дольмечер? Просто чтобы предупредить?

– Да. А два дня назад он позвонил – между налетами на аптеки. Ему удалось найти немного триметоприма. Похоже, этот сульфамид неплохо справляется с бактериями.

– Так давайте сбросим пару грузовиков в гавань, – предложил Джим.

– У нас нет пары грузовиков, – отозвался Кельвин. – И вообще сомневаюсь, что антибиотики или сульфамиды – это ответ. Они – большие, сложные молекулы. Идут вразрез с Принципом Сэнгеймона Тейлора.

– Ух ты, Кельвин! Я польщен.

– Изготовлять большие сложные молекулы в масштабах гавани трудно. Выход только один – генная инженерия, превращение бактерий в химические заводы. Вот кто наш враг – армия маленьких заводов по производству яда. Но способной ей противостоять армии у нас нет. Не существует бактерии-конкурента, которая производила бы триметоприм. Поэтому нам нужно найти эквивалент ядерной боеголовки. Что-нибудь простое и разрушительное.

Хм, Кельвин, похоже, заинтересовался собственными словами.

– А ведь это идея! – продолжал он. – Если контаминация выйдет из-под контроля, возможно, нам придется спасать мир, взорвав пару боеголовок в гавани. Бостон мы потеряем, зато океаны убережем.

В этот момент Джим с Буном отодвинулись подальше и, открыв рот, наблюдали за Кельвином. Мы услышали, как по линолеуму скребут подошвы чьих-то тапочек, и на лестницу хлынул свет из гостиной.

– Кельвин, – сказал пятилетний малыш, – можно мне клюкволина?

– Да, милый. Налей в свою кружку с Ра, – посоветовал Кельвин.

– Клюкволин? – удивился Бун.

– Клюквенно-малиновый сок, – объяснил Кельвин. – Я люблю этот дом, поэтому давайте пока не будем о ядерной войне. Я просто аналогию привел. Нам нужно найти что-то, к чему восприимчивы трансгенные бактерии. С твоим образцом это будет намного проще. Жаль только, что у меня нет лаборатории получше.

Я рассказал ему, как связаться с Таней и Дебби. Так он получит доступ в оснащенные лаборатории университета. С чашкой в руках спустился малыш, и Кельвин усадил его себе на колени. Мальчишка держал кружку перед лицом как кислородную маску и, наблюдая за нами поверх нее, ритмично хлюпал соком.

– В «Биотроникс» знают, что ты жив?

– Скорее всего нет. Слушай, Кельвин! А ты-то знал? Удивился, меня увидев?

Он нахмурился.

– Я спрашивал себя, где может выбросить на берег твое тело. Ты же не идиот, чтобы выходить в открытый океан без спаскостюма.

– Спасибо.

– Но следует ли говорить Дебби и Тане, что ты жив?

– Конечно, только не по телефону и не в их машине и не в их доме. Не в лаборатории…

– Если беспокоишься из-за электронного наблюдения, так и скажи…

– Ладно. Беспокоюсь.

– Хорошо. Напишу на бумажке.

– Кельвин, ты такой…– Я собирался сказать «чертовски», но на меня пристально смотрел малыш. – Чрезвычайно практичный.

– Хочешь помочь мне в этом проекте?

– Я не смогу попасть в лабораторию. Черт, мы вчера оставили машину позади «Жемчужины», и меня едва не узнали.

– У тебя паранойя, С.Т., – вмешался Джим.

– Зато я жив.

– С этими новыми видами у тебя больше, чем у других, опыта, – не уступал Кельвин.

– Ты хочешь сказать, что бактерий несколько?

– Ага, одна связывает кислород в воде, чтобы создать анаэробную среду. Другая производит бензолы и фенилы, поедает соль и выпускает токсичные отходы. Эта вторая паразитирует на первой.

– Выходит, Дольмечер не такой уж тупица. Он-то нам и нужен.

– Дольмечера нет под рукой.

– У нас есть одна идея. Кажется, мы знаем, как его найти. Если мы сумеем это сделать, возможно, удастся его успокоить, уговорить помочь нам убить его бактерии.

– Когда он от меня уехал, то, кажется, направился на север.

– А ты как догадался, Шерлок? На нем были унты?

– Он позаимствовал мою карту Нью-Гэмпшира.

Отлично, теперь Кельвин станет соучастником в попытке покушения. Я не стал ему этого говорить. Вероятно, он и сам давно понял. Бесхитростность Дольмечера не знает пределов.

– И еще одно, – сказал Кельвин, выходя с нами на подъездную дорожку. – Это ты взорвал на прошлой неделе скоростной катер?

– Я.

– Так я и думал, – улыбнулся он.

– Почему?

– Потому что это было у самого «Корабля Бостонского чаепития». В том месте, где зародилась идея кампаний прямого действия.

– Удачи, Кельвин.

– Хорошей охоты.

Они с малышом стояли на своей славной бельмонтской улочке, держались за руки и махали нам вслед.

28

У нашего Дольмечера – никакого представления об ответственности. Он нам нужен, черт бы его побрал! Никогда бы не подумал, что доведется такое сказать, но факт остается фактом. Он изобрел треклятые бактерии, выкормил их, вырастил, знал все про их жизненный цикл и что им нужно по части пищи, температуры и кислотности. Если его успокоить, расспросить, мы сумеем найти простой способ с ними расправиться. Но нет, ему понадобилось свалить в край охотников, чтобы поквитаться с Плеши. И чтобы его самого при этом грохнули.

Наш путь лежал на север. Был час ночи, пятница. Через пару часов мы разыскали штаб-квартиру «Игры на выживание», сравнительно новый сруб, притулившийся у края какого-то частного леса. Когда мы свернули на стоянку, свет наших фар прошелся по кабинам нескольких припаркованных машин, в основном семидесятых годов, и мы увидели, как внутри посмотреть на нас приподнимаются люди в бейсболках. Мы с Джимом тихонько развернули на земле пару спальников и улеглись. Бун поехал раздобыть какие-нибудь газеты и узнать, нельзя ли вычислить программу Плеши на следующие несколько дней.

Мне не спалось. Джим с полчаса делал вид, будто спит, потом пошел к платному телефону на стене сруба и позвонил Анне.

– Как у нее дела? – спросил я, когда он вернулся.

– Так и думал, что ты не спишь.

– Ну уж нет. От спальников Буна пахнет мазью «Бен-Гей» и сероводородом. Вот лежу и пытаюсь себе представить, в каких акциях нужно участвовать, чтобы заработать растяжение суставов и столкнуться с таким газом. Да, а еще жду последней сводки новостей от прямой кишки.

– У Анны все в порядке, – сказал Джим. – Сегодня ездила в Рочестер посмотреть обои.

– Ремонт в доме?

– Постепенно, сам понимаешь.

– Тогда спрошу, почему ты тут, а не там?

– Если бы я знал. Тут белый человек напортачил, да так, что хуже не придумаешь. Но однажды ты мне помог, и теперь я должен помочь тебе.

– Освобождаю тебя от обязательств.

– Ты тут ни при чем. Это внутреннее, оно во мне сидит. Я должен остаться с вами, иначе перестану себя уважать. А кроме того, черт, ну… весело с вами.

Незадолго до рассвета вернулся Бун – совершенно взвинченный. Он останавливался в каждом кафе в радиусе двадцати миль, пил огромными чашками кофе и собирал оставленные на стойках газеты.

– Плеши на Празднике Лесорубов, – объявил он. – К северу отсюда. Меньше часа езды.

– Сегодня там ночует?

– Кто, черт побери, знает? Такое в газетах не печатают.

– Будет там весь день?

– Только утром. Потом поедет в Нашуа. Осматривать какие-то хай-тек-фирмы. С твоим другом Логлином.

– Два сапога пара. – Я обеими руками ворошил его чертовы газеты. – Гад, ты что, комиксов не привез?

Бун был за то, чтобы двигать прямиком на Праздник Лесорубов, но Джим его отговорил, мол, в темноте мы мало что можем сделать. Мне показалось любопытным, что игроки потрудились приехать загодя и спят теперь в машинах – наверное, на тропу войны тут выходят с первым светом.

И точно, в пять утра на единственное место с табличкой «ЗАРЕЗЕРВИРОВАНО» свернул огромный полноприводный джип. Высокий и черный, он был снабжен всем необходимым, чтобы преодолеть снежный буран или зону ядерного поражения. Из джипа вылез мужик – вопреки моим ожиданиям не худощавый ветеран Вьетнама с запавшими глазами, а более плотный тип постарше, скорее поколения Кореи. Я услышал, как люди в машинах вокруг нас зашевелились.

Мы с Джимом нагнали его, когда он отпирал три внушительных замка на входной двери сруба.

– Здравствуйте, – сказал он, решительно игнорируя меня, но очень заинтересовавшись Джимом. Впрочем, я так и знал, за этим и выманил Джима из теплого спальника.

– Здравствуйте, – ответили мы, а я добавил:

– Вы, ребята, тут рано встаете.

Поджав губы, он просиял. Есть люди, генетически предрасположенные к тому, чтобы подниматься в четыре утра и будить ближних. Обычно они становятся начальниками отряда бойскаутов или вожатыми в лагере.

– Интересуетесь «Игрой на выживание»?

– Один мой друг, Дольмечер, мне про нее рассказывал.

– Дольмечер! Ух ты! Да он сущий дьявол! Странно, что тут нет его машины.

Он провел нас в сруб, зажег свет и включил керосиновый обогреватель. Потом запустил кофеварку. Я уловил ироничный взгляд Джима. М-да, наш новый знакомый из тех, кто кофеварку заряжает с вечера, чтобы утром только щелкнуть клавишей. Прирожденный лидер.

– А Дольмечер хорошо играет? – спросил Джим. Мужик рассмеялся.

– Поверьте, мистер, если бы мы выдавали черные пояса, у него был бы, ну, не знаю, пятый или шестой дан. Однажды он ох как меня одурачил! – Мужик смерил Джима взглядом и кивнул. – Хотя вам, возможно, больше повезет.

– Ага, – согласился Джим. – За пятнадцать лет работы ремонтником стиральных машин я отточил навыки.

Мужик сердечно хохотнул, сочтя это дружеской шуткой.

– В подобных играх уже участвовали?

– Только охотился с луком, – сказал Джим, что стало для меня новостью – я-то думал, он ходит на дичь со своей разукрашенной винтовкой.

– Ну, тут много общего. Нужно подобраться близко, потому что оружие у нас ближнего боя. А это значит, надо быть ловким и хитрым. Как Дольмечер.

Я подавил стон. Похоже, Дольмечер здесь считается Эйнштейном.

– Я думал, вы огнестрельным оружием пользуетесь, – сказал Джим.

– Ручным. И только на углекислом газе. Поэтому радиус эффективного действия у него невелик. Вот, посмотрите.

Он открыл шкаф полный массивных пистолетов. Показал, как вставляется баллончик с углекислым газом и патроны: мягкий резиновый шарик с красной краской.

– Стоит ему в тебя попасть, плюх! Ты помечен. Видите? Никакого насилия. Это стратегическая игра. Вот почему Дольмечер в ней так хорош. Он талантливый стратег.

Мы сказали мужику, что еще к нему вернемся. На стоянке Буна окружала кучка восхищенных игроков, а он объяснял, как одолеть в рукопашной добермана-пинчера, при этом его не поранив.

– Приятно знать, что ты возвращаешься к прежнему себе, – сказал я, когда мы наконец утащили его назад в пикап.

– Эти парни сущие троглодиты, – отозвался Бун. – У них на все один ответ: винтовка побольше.

– Может, нам стоит основать школу ненасильственного терроризма?

– Броское название. Но без насилия нет и террора.

– Ты говоришь, как те парни, Бун. В жизни есть много больше, чем стрельба. Думаю, можно сеять ужас, лишь предъявляя людям их грешки.

– Да что с тобой? Ты в католической семье вырос? На грехи сейчас всем плевать. Думаешь, глав корпораций волнует проблема греха?

– Ну, они отравили людей, нарушили закон. И стоит предъявить это журналистам, они занервничают.

– Только потому, что это вредно для бизнеса. Виноватыми-то они себя не считают.

К тому времени Джим уже вывел пикап на трассу. Обратив лицо серебряного индейца на север, он вдавил педаль газа.

– А как насчет Плеши? – не унимался Бун. – Ты думаешь, он чувствует себя виноватым? Ты думаешь, он боится? Черта с два!

– Он тоже человек, Бун. Готов поспорить, он в штаны наложил от страха. Он же развязал катастрофу.

– Ага, и у него налицо все симптомы человека, парализованного страхом, – сказал Бун, шурша одной из газет. – Давай посмотрим. Десять часов: участие в состязании по метанию топора. Десять тридцать: старший судья конкурса по катанию стволов. Да уж, просто трясется от ужаса.

– А что, по-твоему, ему делать, бежать в Бостон и прятаться? Подумай, Бун, он не дурак. Он знает, что послал решать проблему подчиненных. Вроде Логлина. Проклятие! Интересно, что же замышляет Логлин? Задача Плеши показываться на людях и выглядеть храбрым. Но если кто-то бросит ему вызов перед телекамерами…

Мы с Буном бодались еще четверть мили, пока Джим не занервничал и не начал на нас оглядываться.

– Вы чокнутые, ребята, – сказал он. – Вас сцапают. Или пристрелят.

– Но в самом крайнем случае он вспотеет, – сказал я.

– Готов в это поверить, – отозвался Бун.

– И мы могли бы предать дело огласке.

Мне вспомнилась последняя операция в Нью-Гэмпшире – несколько лет назад в Сибруке, где строили ядерную электростанцию. Мы даже на стройку не сумели проникнуть, нас арестовали. Кое-кого избили. Но в новости мы попали. И реактор так и стоит незаконченный, а ведь десять лет прошло.

– Нужно подобраться совсем близко, – говорил тем временем Джим. – Спецслужбы, сами понимаете.

– Они там уши развесили, – возразил Бун. – Чего им бояться? Какая-то мелкая сошка вроде Плеши, никто даже имени его не помнит, кампания в самом начале. Состязание по метанию топора в глухом захолустье. Черт, если бы я устраивал на него покушение, сам бы это место выбрал.

Машину Дольмечера мы нашли без труда. Состязание устраивали в одном из мелких заповедников (множество таких «оазисов дикой природы» размером с почтовую марку разбросано по всему Нью-Гэмпширу), и путей подхода к нему было не так уж много. Мы знали, что Дольмечер не бросит машину на видном месте или там, где парковка запрещена. Он поведет себя как законопослушный массачусетсец, а после растворится среди деревьев. Именно так он и поступил. Машину мы засекли на площадке для пикников возле шоссе, недалеко от начала прогулочной дорожки по заповеднику.

– Умно, – похвалил Джим. – Отсюда его никто не ждет.

Я заглянул в окно, но ничего особенного не увидел. Никаких патронташей или открытых тюбиков камуфляжной краски. Только высовывающийся из-под сиденья аптечный пузырек. К своей безумной миссии Дольмечер подошел на удивление здраво и деловито.

Может, бактерии воздействуют на голову? В средствах массовой информации целую неделю шла дискуссия о том, не повредили ли токсические отходы мой головной мозг, превратив меня в слюнявого террориста. Я ничего особенного за собой не замечал и истерического беспокойства не испытывал, но Дольмечер получил много большую дозу, да и вообще был менее стабильным. Он вел себя скорее как психопат, о которых пишут в газетах: спокойный, методичный, незаметный.

Джим возился с чем-то в пикапе, а Бун напряженно за ним наблюдал. Вернувшись, я встал на подножку и заглянул внутрь. Оказывается, Джим извлек из-под сиденья один из своих самодельных луков.

– Эта модель в стиле нез-персэ, – объяснял он. – Видишь, концы усилены мембраной, которую добывают из рога барана. Они брали от диких чубуков, а мне пришлось от домашних овец.

– Что, черт побери, ты собираешься с ним делать, Джим?

– А ты, черт побери, что собираешься делать, когда найдешь Дольмечера, С.Т.? Ты что, забыл? Твоя пушка на дне озера.

– Я все равно не собирался в него стрелять.

– Ты просто нечто, С.Т., тебе это говорили? Как по-твоему, зачем мы сюда приехали? Насколько я понял, мы ищем психа с пушкой.

– Только потому, что нам нужны его знания. А если ты нашпигуешь его стрелами, мы их не получим.

– Ты меня недооцениваешь, С.Т.

Из-под сиденья Джим вытащил связку стрел. Древки у них были прямыми, оперение самым обычным, только вот наконечники отсутствовали.

– Рыболовные стрелы, – сказал Бун.

Кивнув, Джим протянул мне одну. На конце имелся короткий, загнутый назад шип, а за ним, на расстоянии приблизительно трехдюймов перпендикулярно к древку была привязана короткая дощечка-перекладина.

– Она не позволяет стреле пройти рыбу насквозь, а шип не дает ей выпасть. Так вот, охотничья стрела с серьезным наконечником убивает, перерезая множество кровяных сосудов. Животное истекает кровью. А эта в крупном животном только застрянет, причиняя ему неудобство.

Наверное, вид у меня был все еще скептический.

– Послушай, тот тип сказал, что у Дольмечера черный пояс в этой игре. Если ты думаешь, что он позволит подобраться к себе достаточно близко и вырвать из рук пистолет, ты совсем спятил.

– Ладно. Но если за нами погонятся спецслужбы, выбросишь все в кусты.

– Само собой. Черт, лук вообще для покушения не годится. Он же как пистолет с краской.

29

Бун настаивал, что пойдет он.

– Черт, ты же всего неделю назад пытался его взорвать, – твердил он мне. – Твоя физиономия – на плакатах «Его разыскивают…» Тебя сразу сцапают. А про меня все забыли. Разве только Плеши тайком промышляет китобойством.

С таким аргументом не поспоришь. В конечном итоге договорились, что мы с Джимом пойдем по пешему маршруту, а Бун поедет на пикапе. Он покатается вокруг Праздника Лесорубов, разведает обстановку. Планировать что-либо не имело смысла, все зависело от случая. Если повезет и Плеши окажется рядом, Бун ухватится за возможность завести разговор о бактериях и привлечь внимание журналистов к реакции Плеши. Если подобраться будет невозможно, он плюнет на эту затею, растворится в толпе и станет высматривать высокого бледного психопата, который прячет руку под плащом.

– Может, вызвать полицию и рассказать про Дольмечера? – в последнюю минуту предложил Джим.

Такая мысль мне в голову не приходила. Честно говоря, если Плеши схлопочет пару пуль, я нисколечко не расстроюсь. Меня беспокоил Дольмечер, вероятно, единственный человек на свете, кто знает, как остановить надвигающуюся глобальную катастрофу. Его же могут пристрелить в заварушке! И даже если нет, увезут в какую-нибудь психушку, где от него никому не будет проку.

– Плевать на Плеши. Нужно захватить Дольмечера.

– Если предупредить копов, усилят охрану, – вмешался Бун. – К Плеши мы тогда и близко не подберемся.

– У нас уйма времени изловить Дольмечера, – объяснил Джим. – И если мы дадим копам подробное описание, они все усилия направят на его поиски. А тогда любому, кто на Дольмечера не похож, будет проще подойти к Плеши.

– Джим прав, – согласился Бун. – Если все провалится и нас повяжут, а Дольмечера найдут, то полиция поинтересуется, почему мы их не предупредили. Скажут, что мы действовали заодно. А если предупредим, то окажемся на стороне закона.

Поэтому мы проехали полмили по шоссе до бензоколонки с телефоном, и я позвонил в полицию. Мы решили, что лучше это сделать мне, так как любое мое слово запишут на пленку, а полезно иметь доказательство того, что меня ужасно беспокоит благополучие Плеши.

– Не могу назвать вам мою фамилию, потому что на меня пытаются повесить преступление, которого я не совершал, а поверить в это может только последний идиот…– сказал я в трубку, и Бун тут же пнул меня ногой. – Но сейчас я докажу свою невиновность. Думаю, на Олвина Плеши будет совершено покушение сегодня, на Празднике Лесорубов.

Я подробно описал Дольмечера, подчеркивая все мелочи, в которых он отличался от Буна, а их набралось немало.

– Хорошо… понятно…хорошо…– твердила весь разговор женщина на том конце провода. Определенно из робких. Явно не обучена ловить профессиональных убийц.

Наконец Бун высадил нас у начала пешего маршрута и поехал на праздник.

В этих лесах я был полным географическим кретином, совершенно не знал, как действовать, поэтому просто последовал за Джимом. Перед выходом он облачился в объемистый поношенный плащ, который держал в багажнике для замены масла, например. Под ним он спрятал свой лук. Выглядело глуповато, но все лучше, чем размахивать примитивным оружием перед носом у спецслужб. Он почти бежал по тропе, присогнув ноги и повернув голову в сторону. Я радовался, что он умеет охотиться с луком – это нам на руку. Но невольно думал о черном поясе Дольмечера в «игре на выживание» и спрашивал себя, насколько тот все-таки хитер и параноидален. От поляны праздника нас отделяла миля, ну может, полторы леса: по равнине, затем на высокую скальную гряду и вниз по склону на той стороне. Разве, с точки зрения Дольмечера, не логично было бы пройти немного вперед, а после дать кругаля и вернуться на тропу, чтобы посмотреть, не идет ли кто за ним?

Едва ли. Кто может за ним идти? С чего бы ему волноваться?

А с того, что он ограбил несколько аптек. Возможно, кто-то запомнил номера его машины. Возможно (я просто поставил себя на его место), его машину заметили здесь и послали за ним копов.

И что сделают копы? Пойдут в лобовую атаку. Десяток человек растянутся цепью и начнут прочесывать лес. Всех ему не перестрелять.

Впрочем, имея пистолет с глушителем, он-то, возможно, такое провернет. Не удивлюсь, если у Дольмечера есть глушитель или даже автомат. Он еще в университете был одержим «узи» и «мак-10» и, кажется, сохранил свое навязчивое увлечение, а сейчас – помоги нам, Господи! – достаточно зарабатывает, чтобы собрать целый арсенал.

Бедный Дольмечер. Все его бесценное знание, вся информация, способная спасти мир, – довесок к увечной личности. Если мы сумеем его остановить (нет, черт побери, никаких «если», мы сумеем его остановить!), следующие несколько дней нам придется и меть дело с этой личностью. Безрадостная перспектива, как ни крути.

Следующий вопрос: что он сделает, если за ним пойдут всего двое? Во-первых, без собак им его ни за что не отыскать. Джим кое-что знает про выслеживание, но я сомневался, что он так уж хорош. А если эти двое его найдут, им самим грозит опасность. Вспомните про типа в ванне.

Да и вообще где, черт побери, Джим? Стоило мне отвести взгляд, как он исчез. Я прошел еще несколько ярдов и остановился. Звать его по имени – не самая лучшая идея. В кустах вдоль тропы имелся просвет, куда я и нырнул, забрел на несколько ярдов в лес – и вот вам, пожалуйста, Джим мочится на дерево.

– Он скорее всего здесь прошел, – сказал Джим.

– С чего ты взял? – Я никогда не понимал следопытов. Пожав плечами, он продолжил свое дело: похоже, предвидится мочеиспускание эпических масштабов.

– Ни с чего. Но праздник в той стороне. Это – очевидный проход через подлесок, самый легкий путь к гряде. И отпечатки вон там как будто свежие.

Я проследил взглядом, куда он кивнул. Земля в том месте раскисла от влаги. Там определенно прошел кто-то с тринадцатым размером обуви. Нет, Дольмечер далеко не каланча. Запястья и колени у него как связки палочек, но руки и ноги – как у баскетболиста-профессионала. И тот, кто тут прошел, был в крепких ботинках на шипованной подошве, которые состоятельные люди наших дней предпочитают тяжеленным сапогам на рифленке.

Либо ему было плевать, идет за ним кто-то или нет, либо он хотел, чтобы мы нашли эти следы. Я оглядел лес вокруг, и внезапно каждое дерево показалось мне подозрительным. Подлесок не такой уж густой. Если присесть и спрятаться, можно видеть на сотню ярдов вокруг, а тебя и с десяти не заметят. Нечестно!

– Меняем план, – сказал я. – Что, если Дольмечер нас подкарауливает?

– Не я же учился с этим типом, а ты.

– Это как раз в его духе. Пробежать через лес и всадить пару пуль в Плеши для него слишком просто. Ему надо превратить все в военную игру.

– Ну и? Я думал, ты говорил, что умнее его.

– Спасибо, Джим! Я сейчас расплачусь.

Джим только пожал плечами.

– Давай просто пойдем на праздник. Но кружным путем. У нас еще час в запасе. Нам не обязательно его выслеживать, мы и так знаем, куда он направляется. А двинувшись по его следу, только попадем в ловушку.

– Можем зайти подальше в сторону и не подниматься на скалы, – предложил Джим.

– Тогда окажемся на шоссе.

Он вздохнул.

– Или поднимемся прямо здесь.

– Ты в состоянии?

– Придется.

– У тебя часы есть, Джим?

– А у тебя?

– Черт, нет.

– Великолепно. Значит, надо поторапливаться.

Когда ты в лесу и спешишь, время растягивается. Кажется, что прошло два часа, а на самом деле только один. Поэтому если у тебя есть крайний срок, ты всегда немного на взводе. И обычно приходишь раньше времени.

Во всяком случае, так я себя утешал, но лучше от этого не становилось. Если честно, я чувствовал себя круглым идиотом. Мы с Джимом настроились выслеживать Дольмечера, но сообразили, что сами можем превратиться в дичь. А Бун тем временем там совсем один. Он способен потягаться и с десятком спецагентов, но мне хотелось бы на это поглядеть.

Когда мы добрались до того места, где равнина вдруг переходила в почти вертикальную скалу, у нас все болело. Меня подташнивало, и желудок начало сводить спазмами, а Джим угодил ногой в яму и вывихнул лодыжку.

Я открыл было рот, чтобы предложить пойти на шоссе и там поймать машину до поляны, когда услышал шорох. Джим разворачивал пакетик из фольги, который достал из кармана.

– Уже ленч? – спросил я.

– У большинства людей галлюциногенные грибы связаны с юго-западом, но северным племенам известно четырнадцать разновидностей. Я навестил там кое-кого прошлым летом.

– Изучал их культуру?

– Это занятие для белых. Я возил семью на «Международную выставку» в Ванкувер. А по дороге кое-где останавливался, и смотри, что оттуда привез. – Он забросил в рот что-то сухое и бурое. – Мне закон позволяет, а тебе нет.

– Плевать, еще большим преступником в глазах закона я все равно не стану.

Первую часть подъема грибы не слишком помогали, но на последнем отрезке сотворили чудо. Мы по-прежнему чувствовали себя скверно, зато думали о другом. Окружающее стало очень ярким (ну да, мы же поднимались!), и все чувства словно бы обострились. Мы утратили представление о времени. Впрочем, как я уже говорил, такое всегда случается, когда ты в лесу и спешишь. Особенно если приходится то и дело возвращаться или обходить препятствия. Но со временем мы добрались до вершины, а там уже было на все плевать. Без наркотика меня бы парализовал страх перед Дольмечером, но под его действием мы просто побежали вниз с пологого склона, когда же он стал крутым, то покрепче уперлись ногами в землю и заскользили по прелым листьям. Имелось тут и несколько земляных холмиков – с них мы съехали на пятой точке.

Наконец земля под ногами выровнялась, лес снова стал густым, и мы сообразили, что безнадежно заблудились. В отличие от меня Джим сохранил присутствие духа и заставил меня постоять, пока сердцебиение и одышка не уймутся. Наконец мы различили гул с шоссе. Сверившись с картой и положением солнца, мы прикинули, где находится поляна праздника, а после разошлись на сотню футов и попытались двигаться тихо.

Но, когда бредешь по колено в прошлогодней листве, это пустая затея. В кронах шелестел ветер, несколько скрывая наш шум, но я все равно чувствовал себя слишком уж заметным – точно еду по лесу на танке. Тонкие деревья стояли здесь далеко друг от друга, и я был почти уверен, что уж здесь-то не мог притаиться Дольмечер, готовый выскочить из укрытия, сжимая обеими руками пистолет и целясь в меня. Очень бы не хотелось, чтобы он оказался последним, кого я увижу в этой жизни.

Становилось все хуже и хуже. Впереди показался просвет, очевидно, искомая поляна. Мы услышал шум толпы и звон кассового аппарата. Дольмечер, вероятно, где-то между нами и опушкой. Подлесок тут был гораздо гуще, и, зазевавшись, я угодил в овраг. Мне пришлось съехать с одного склона и карабкаться на другой – чувствовал я себя беспомощным и глупым бледнолицым. Мне невольно вспомнились старые фотографии времен Второй мировой войны, на которых военнопленные стоят вдоль оврага в ожидании расстрела.

Корешок у меня под рукой оборвался, и я скатился назад на дно. Теперь я стоял по колено в вязкой жиже, прикрытой грязью и листьями. Я прошел несколько ярдов по оврагу – приблизительно туда, где должен был красться Джим. Но я уже десять минут его не видел и не слышал. Наконец стенки оврага немного раздвинулись, и я нашел легкий путь, как из него выбраться.

Но Дольмечер меня опередил. Застыв в полном изумлении, я до самого верха проследил взглядом отпечатки его ботинок. И плеть дикой малины на краю оврага еще подрагивала.

Наверху кто-то двигался. На фоне гудения толпы и монотонного бормотания ведущего я слышал чьи-то шаги. Кто там? Джим? Дольмечер? Или они оба? А после все звуки потонули в аплодисментах.

Их я счел бесплатным билетом из оврага. Большую часть пути я прополз, забыв про шум ради скорости, а выбравшись, бросился ничком. Нет смысла изображать из себя мишень: если Дольмечер знает, что я наступаю ему на пятки, то будет начеку.

Но он не знал. Я увидел, как всего в пятидесяти футах этот гад осторожно подбирается к поляне. В просветы между деревьями я разглядел навес над сложенной из бревен трибуной и развевающийся американский флаг, а когда поднялся на ноги, то – даже автостоянку. Ее я точно запомнил, потому что, когда некоторое время идешь напролом через горы листьев и грязи, блеск начищенных машин кажется самой странной вещью на свете.

Джима нигде не было видно. Неужели Дольмечер уже его уложил? Я оглянулся и осмотрел овраг: никаких следов Джима. Скорее всего он перебрался еще раньше меня. Значит, он где-то здесь, справа от Дольмечера.

Подхалим монотонно бубнил в громкоговоритель, но потом поднялась какая-то суматоха. Дольмечер тут же скорчился за деревом. Я увидел, как на краю поляны материализовался человек в плаще и побежал прочь от нас.

Дольмечер тоже его заметил, вскочил и со всех ног бросился на опушку. Он знал, что это его шанс. Он понимал, что хотя бы минуту может шуметь сколько влезет, что его прикроет галдеж через мегафоны.

– Дайте ему слово! Подождите, послушаем, что он скажет! – кричал Плеши. – По части охраны окружающей среды мне нечего стыдиться.

Шум поднялся из-за Буна. Кажется, он добился своего: втянул Плеши в перепалку. А Плеши по глупости купился. Все помнят выступление Рейгана в Нью-Гэмпшире много лет назад: «Я заплатил за этот микрофон!» Эта фраза принесла ему победу на выборах. Любой с инстинктами Плеши и его репутацией тряпки увидит в вызове Буна возможность поиграть в Рейгана на общенациональном телевидении.

Вскочив, я ветром дунул за Дольмечером. Все шло к тому, что он вот-вот сделает свой шаг, но уже на опушке он опять спрятался за дерево. Если он повернется сейчас, мне хана, потому что я совершенно забыл про осторожность и просто несся по открытому пространству в тридцати футах за ним.

Он обернулся. Я застыл. Он меня увидел.

И сделал в точности то, чего я ожидал: сунул руку себе под мышку, выхватил пистолет, сжал его обеими руками и прицелился, так что дуло застило мне весь свет. Я бросился на землю. Но тело – не баскетбольный мячик, его не так-то просто уронить. Лучшее, что можно сделать, – упасть: поджать ноги и ждать, когда земное притяжение вдавит тебя в листья со скоростью тридцати двух футов в секунду. Когда падаешь с моста, кажется, что это очень быстро. Но когда пытаешься избежать пули, никакого проку.

По счастью, в этот момент между ребер у Дольмечера засела стрела. Он поморщился, будто его пнули, но явно не понял, что произошло. Он просто повернулся, задевая оперением за березы, а после спокойно и решительно вышел на поляну, унося с собой свое знание об опасной бактерии, хранящееся где-то в его большой, ничем не защищенной черепушке.

Тип в плаще, оставивший свой пост, когда Бун пробился к трибуне, возвращался. Дольмечер вырубил его тазером, расплавив нервную систему и оставив тихонько биться в судорогах на земле. Даже с шага не сбился. У самой опушки стояли раскладные стулья для зрителей, и сейчас он залез на один из них.

– Это из области научной фантастики, – говорил Плеши. – Выпустить трансгенную бактерию в окружающую среду…да это же…это же противозаконно!

Обзор мне закрыл Джим Грандфазер, заступив передо мной, чтобы прицелиться в Дольмечера. Стрела попала в левую почку Дольмечера, как раз когда он спускал курок.

На экране телевизора зрелище вышло почти невероятное. Плеши стоит на трибуне с видом сумчатой крысы, забредшей на шоссе. Глаза у него широко открыты, очочки сверкают в софитах телекамер, сквозь пудру на лбу проступает пот. Бун в шести футах от него непоколебим как скала: говорит невозмутимо тихо и ровно, точно учитель в младших классах с непослушным ребенком. Они спорят из-за трансгенной бактерии. Но на заднем плане суматоха, и внезапно, пьяно качнувшись, камера отворачивается от них. Все происходит в тот момент, когда Плеши произносит: «Это же…противозаконно!» Картинка расплывается и на пару секунд сереет, поскольку приходится брать другой план, но электроника в камере быстро подстраивается, и…Бледный, исполненный праведного гнева Дольмечер стоит на складном стуле и целится в Плеши так же спокойно, как минутой раньше целился в меня.

Говорят, в последних кадрах даже заметно, как вылетает стрела. Но если вы смотрели репортаж, в котором использована съемка с другой камеры, той, которая снимала трибуну, то видели, как Плеши глядит куда-то поверх голов (Дольмечера он даже не заметил) и как взгляд Буна, на мгновение растерявшегося, быстро отыскивает человека с оружием. И на его лице в буквальном смысле читается работа мысли. Это поразительно: видно, как он взвешивает ситуацию. А после он делает шаг вперед и дергает Плеши вниз. Плеши валится как жестяной утенок в тире, а Бун – почти победно – рывком поднимает руки. И как раз тогда, когда он поворачивается к Дольмечеру, его лицо исчезает, сменяясь размазанной кляксой красного. Красные брызги повсюду: на записках Плеши, на его дурацкой плиссированной манишке и на объективе камеры.

Перебивка планов, и мы видим, как Дольмечер (из спины и бока у него торчат стрелы) сдается, как к нему слетаются спецагенты в плащах, как он исчезает за их спинами. А после возврат на трибуну, и мы видим, как Бун, спотыкаясь, бредет, зажимая руками голову, как на лицах зрителей проступает шок (так всегда бывает на пленке, где заснято покушение): брови сдвигаются и ползут вверх, руки поднимаются от боков, рот растягивается в «О», но тело словно окаменело и не реагирует. Бун мечется, потеряв контроль над собой. Потом вдруг трясет головой и наклоняется к копу, подскочившему на помощь, и просит у него носовой платок. Ему в лицо попал мягкий шарик с красной краской, которая теперь ест глаза.

30

Мы с Джимом развернулись и дали деру. Сперва мы бежали в паническом ужасе, а когда сообразили, что за нами не гонятся, начали подпрыгивать и улюлюкать, хохотать, как помешанные, – точь-в-точь старшеклассники, только что забросавшие тухлыми яйцами дом директора школы. Я пока даже не думал о том, что остаток жизни Дольмечер проведет в психушке, где нам до него не добраться.

Под конец мы, постанывая, едва бежали. У начала пешего маршрута нас ждал Бун. С вертолетом.

Это был вертолет бригады новостей одной из бостонских станций. Бун согласился дать эксклюзивное интервью в обмен на то, что нас подбросят в Бостон.

– С меня хватит, – сказал Джим Грандфазер. – Завязываю с вашей ерундой.

Подойдя к пикапу, он тяжело привалился к нему, стараясь отдышаться. Я делал то же, уперев руки в присогнутые колени.

– Знаешь, секунд десять я был уверен, что ты спас мне жизнь.

– И я тоже.

– Давай считать, что ты ее спас.

– А пошел ты.

– У меня к тебе вопрос. Будь у тебя стрела, настоящая стрела для дичи, ты бы выстрелил?

Выпрямившись, Джим дернул плечом. Одна пола широкого плаща съехала, открывая колчан. Все рыболовные стрелы были использованы. Остались лишь три с широкими, острыми как бритва наконечниками.

– Нет, – ответил он. – Слишком опасно.

Я рассмеялся, решив, что он пошутил, но нет.

– Ты ведь натягивал мой лук. Если бы я пустил одну из этих, она прошила бы Дольмечера насквозь и убила бы еще пару человек.

– Хорошо, что до этого не дошло.

– Ага. Учитывая, что он стрелял пустышками, я чувствовал бы себя круглым идиотом.

Мы с Джимом обнялись (обычно я такого с мужчинами не делаю), потом из вертолета вылез Бун, и они пожали друг другу руки. Джим сел в пикап и уехал, а пилот запустил моторы, поэтому у нас с Буном появилась минутка поговорить так, чтобы за шумом винтов нас никто не услышал.

– Как ты узнал? – спросил я. – И когда понял?

С мгновение Бун смотрел на меня разинув рот, потом рассмеялся.

– Черт, не думал же ты, что я заслоню Плеши от пули, а?

Мы оба рассмеялись, но я не мог бы сказать наверняка. Я сомневался, что он так быстро успел распознать оружие Дольмечера.

– Мне всегда хотелось быть агентом спецслужб, – признался Бун. – Потому что лишь он один на свете может сбить с ног президента, а ему только спасибо скажут.

Мы забрались в вертолет, и Бун стал давать пространное, состоявшее из односложных «э-э…», «ага» и «черт…» интервью о том, как жизнь ближнего показалась ему важнее собственной. Он выдал себя за бостонского гринписовца по имени Даниэль Винчестер. Я улучил возможность подремать. Я надеялся, мы пролетим над яхт-клубом, так как мне хотелось посмотреть на наш причал, узнать, спустил ли Вес на воду запасной «Зодиак». Если да, то я, вероятно, скоро снова буду в деле. Мне повезло: нас подбросили до самого аэропорта.

По синей ветке трамвая мы добрались до «Аквариума». В яхт-клубе меня слишком быстро узнали бы, поэтому я отправил Буна на разведку, а сам послонялся вокруг «Макдоналдса». Купил себе молочный коктейль с подслащенными крошками, какие выплевывают их автоматы. Может, он послужит буфером токсичным отходам у меня в организме?

Бун вернулся, улыбаясь до ушей. «Зодиак»-то был на месте, но мотор – в жалкие десять лошадиных сил, да и то в нем отсутствовали кое-какие стратегические детали. Поэтому перво-наперво мы подготовились. Со склада на одной из пристаней мы купили шланг для подачи топлива, свечи зажигания и другие важные мелочи, какие Вес мог снять, чтобы обездвижить «Зодиак». Бун помахал своей стопкой кредитных карточек. Потом по зеленой ветке мы поехали на Кенмор-сквер, а там пересели на автобус до Уотертауна. Оттуда было всего две мили пешком до дома Кельвина. К тому времени мои джинсы почти стояли от засохшей грязи, и в какой-то момент мне пришлось спуститься в чахлые кусты и наскоро опустошить кишечник на битое стекло. За этим занятием я проверил содержимое бумажника и сообразил, что все мои кредитные карточки принадлежат мертвецу. Мое преображение в отщепенца почти завершилось. Неделю в Нью-Гэмпшире меня кормил Джим, но теперь я вернулся в Бостон, и за душой у меня ничего, кроме сильнейшей диареи.

– Тебе тоже следовало бы сейчас откланяться, – сказал я, вернувшись, Буну. – Черт, ты же теперь герой и вообще прогремел на всю страну. Сможешь оправдаться, рассказать свою историю.

– Я об этом подумывал, – признался Бун.

– Так не стесняйся. Я без тебя обойдусь.

– Ага, но так интереснее.

– Как знаешь. – Это удобное выраженьице я подцепил у Барта.

– Я еще с тобой потусуюсь, посмотрю, как все обернется.

– Как знаешь.

В надежде очистить прямую кишку, я закинул в рот новую горсть слабительных. Похоже, они оказывали желаемое действие, так как тошнота и спазмы понемногу отпускали. Может, скоро удастся сократить потребление таблеток и затолкать в себя биг-мак или еще что-нибудь. Или, если мы доберемся до Хоа, немного вареного риса.

К Кельвину мы вернулись почти через двенадцать часов после первого, полночного визита. Поскольку было светло, мы позвонили во входную дверь, у которой нас ждало семейное приветствие по полной программе: собаки тыкались носами нам в пах, дети показывали новые игрушки, жена Кельвина, Шарлотта, принесла большие стаканы клюкволина. Все дети бегали голышом или в памперсах, и вскоре я к ним присоединился, так как Шарлотта не пустила меня в комнату в грязных джинсах. Мне удалось отвоевать лишь разноцветные трусы и футболку. Буну пришлось расстаться с носками и рубашкой. Все это отправилось в стиральную машину, а мы, полуголые, спустились в подвал.

Сестра Шарлотты обставила кабинет Кельвина наверху в точности так, как он хотел: эргономичная мебель, пара дополнительных колонок, подсоединенных к главной стереосистеме, кофеварка, стенные панели в теплых тонах. Он проводил тут примерно час в неделю – за написанием писем матери и сведением семейного бюджета. А после сто часов в неделю проводил в сыром, темном и захламленном подвале. Тут был верстак в углу, где он мастерил всякую всячину. Бильярдный стол посередине, за которым он отдыхал. У одной стены – старый бетонный чан для белья, который он использовал под писсуар. Две стены он завесил от пола до потолка старыми грифельными досками, которые купил на блошином рынке. Только так он и мог думать: стоя у грифельной доски. Иногда из-под мелка выходили долгие цепочки уравнений, иногда – блоки компьютерных программ. Сегодня тут было огромное количество пяти– и шестиугольников. Кельвин явно занялся органической химией и рисовал множество полициклических молекул. Вероятно, прикидывал энергетический баланс трансгенных бактерий.

– Уже сдались? – не оборачиваясь, спросил он. Ради разнообразия у меня был для него сюрприз.

– Нет. Мы его нашли.

– Правда? И как он?

– С головой не все ладно, но в сознании. Не знаю точно, какое обвинение ему предъявят.

– Вот уж точно, – согласился Бун. – Покушение на убийство на него никак не повесить.

Кельвин с минуту глядел на нас молча, потом решил не засорять себе мозги нашими объяснениями.

– У меня есть кое-какие идеи, – сказал он, кивая на грифельные доски.

– Валяй.

– Во-первых, вы новости слышали?

– Кто бы говорил? – парировал я. – Ты про Плеши знаешь?

– Черт, да мы эти новости делали! – сказал Бун.

– Нет, я про бостонские новости.

Взяв с бильярдного стола развернутую «Геральд», он показал нам полнополосный заголовок:

ГАВАНЬ СМЕРТИ!

ПРОФЕССОР МТИ: ТОКСИЧЕСКАЯ УГРОЗА

СПОСОБНА УНИЧТОЖИТЬ ВСЕ ЖИВОЕ

Ниже была фотография упитанного белого мужика без рубашки, но с обильной сыпью хлоракне.

– Значит, про бактерию уже известно, – сказал я.

– Не совсем, – поправил меня Кельвин. – О ней многие знают, но тут, – он кивнул на «Геральд», – ничего не говорится. А что до «Глоуб», то сам знаешь, что там публикуют: сплошь сумасбродные спекуляции. Все считают, это просто выброс токсичных отходов.

– Тогда почему тут сказано про уничтожение всего живого?

– Чтобы повысить тираж. Если прочтешь статью, поймешь, что цитата вырвана из контекста. Профессор МТИ сказал, мол, отходы способны уничтожить все живое в Бостонской гавани, в которую попала большая их часть.

– Это же здорово, – вмешался Бун. – Как для нас, так просто прекрасно. Не придется умолять журналистов об этом писать. Они и так уже все раструбили.

– И верно, рано или поздно эта история выйдет наружу, – согласился Кельвин.

– Разоблачение тут не главное, – возразил я. – Катастрофа еще только начинается. Вот о чем надо волноваться. Газетами бактерию не убьешь.

– Так тут об этом речь? – переспросил Бун. – Как нам ее убить, Кельвин?

– Преобразующая хлор бактерия – облигатный анаэроб, – начал Кельвин и для Буна пояснил: – Она жизнеспособна только в лишенной кислорода среде.

– Это невозможно, – возразил я. – Кислород растворен в воде. Она не выживет.

– Вот именно. Поэтому они сварганили не просто одну бактерию. Они вывели сразу две. Вторая – аэроб: чтобы выжить, ей нужен воздух. Ее метаболизм ничего не нарушает, просто потребляет большие объемы кислорода и создает локально ограниченную, бедную кислородом среду, в которой может существовать ее пожирающий соль напарник. А этот напарник-убийца – паразит на аэробе. Или симбиот, или еще что-нибудь…ненавижу биологию.

– Послушайте, я тут не специалист, – сказал Бун, – но любой эколог знает, что в воде не всегда есть свободный кислород. Верно? Загрязненная вода, да и вообще любая, в которой имеется неразложившийся мусор и нечистоты, воздуха не содержит.

– Верно, – согласился Кельвин. – Потому что разлагающие их организмы уже использовали весь воздух. Чем больше в воде выбросов, тем выше Биохимический Спрос на Кислород, тем меньше уровень кислорода в этой среде. Когда Дольмечер и компания создали свою бактерию, они симулировали для нее среду океана. Скорее всего поместили ее в…скажем, в аквариум с насыщенной кислородом морской водой. В этой среде симбиоз функционировал прекрасно. Но им и в голову не пришло, что их парочка окажется в среде, где вообще нет воздуха. Вероятно, они не собирались использовать ее бесконтрольно, на непереработанных отходах – а если и собирались, то про БСК не подумали. И даже если они поняли, с какой проблемой столкнулись, это не имело значения, потому что администрация прибрала бактерии к рукам еще до того, как их успели протестировать в подобных условиях. Бактерии выпустили в гавань.

– В гавань, где в воде мало кислорода, потому что там сплошные отходы, – подхватил я.

– А Спектэкл-айленд сам по себе сжирает уйму кислорода, – вставил Бун.

Кельвин кивнул.

– А значит, в самых худших участках гавани аэробы мертвы. Им нечем дышать. Но вот вредоносные анаэробные бактерии, те, которые нас беспокоят, чувствуют себя прекрасно, ведь теперь аэробы им не нужны – в данной ситуации потребность в симбиозе отпадает. Но если в их среду ввести большой объем кислорода, они умрут.

– То есть если насытить кислородом зараженные места гавани, бактериям не жить? – переспросил Бун.

– И как ты предлагаешь насытить им целые участки дна? Сбросить чертову прорву пузырьков для аквариумов? – поинтересовался я.

Я устал, был взвинчен и вообще готов полезть на стену. Кельвин же воспринимал происходящее совершенно спокойно.

– Озон. Его используют на предприятиях по очистке воды. Погрузить его на корабли. Опустить шланги с подачей озона на дно гавани. Спускать озон через канализацию. «ЭООС» такое не по плечу, это – большая природоохранная акция, но ее можно провернуть. Пару недель от гавани будет нести как из выгребной ямы, но когда все кончится, бактерии исчезнут.

Мы насладились мгновением золотой тишины, которую прервал Бун:

– Выходит, мы тут мало что можем сделать?

Кельвин пожал плечами.

– Вам и не надо. В данном случае правительственная машина и впрямь на что-то годится.

Переглянувшись, мы с Буном рассмеялись.

– Бюрократы даже с очисткой канализационных вод справиться не могут, Кельвин, – сказал Бун.

– Пару дней назад я позвонил в Центр эпидемиологического контроля в Атланте, – спокойно парировал Кельвин. – Сделал это сразу после ухода Дольмечера. Я связался с одним из тамошних следователей. Он уже слышал про вспышку хлоракне в наших местах. В местных больницах тоже обратили на нее внимание, особенно в Центральной бостонской. Поэтому я объяснил ему про трансгенную бактерию.

Я – скандалист по призванию, у меня такая профессия, а потому чего удивляться: отчасти я обиделся на Кельвина. Он первым во всем разобрался и позвонил куда следует. Я бы никогда не додумался связаться с Центром эпидемиологического контроля. Кельвин, наверное, спас жизнь уйме людей. Но истинной причиной было скорее всего другое: от меня ускользнуло Великое Разоблачение, мне не удастся созвать журналистов и открыть им глаза, не удастся стать пророком судного дня экологии.

– Теперь про нее знают все врачи Бостона и его окрестностей. Хлоракне лечат активированным углем, клизмами, орошением кишечника и триметопримом. И вчера поздно вечером передали официальное предупреждение не есть рыбу из гавани. Это и вдохновило газетные заголовки.

– Но врачи же не могут наложить такой запрет.

– Верно. Но, понимаешь, властям штата уже все известно. Они принимают меры. Я позвонил кому надо и изложил мою идею с кислородом. Кажется, они заинтересовались.

31

Мы с Буном сели ждать, пока постиранное прокрутится через сушилку. Шарлотта пошла варить нам кофе, а вернувшись, обнаружила, что мы вырубились. Проснулись мы часа через четыре. Бун прыгал как щенок, а я чувствовал себя так, словно в рот мне затолкали протухший лимон, а все тело отхлестали швартовыми.

Кельвин подбросил нас в Оллстон. Когда мы вошли в «Жемчужину», Хоа целую минуту смотрел на меня во все глаза, но промолчал. Надо думать, вьетнамский беженец все понял. И Буна он тоже узнал – того господина, кто принес вчера записку. Барт ее получил и оставил ответ: встретимся как-нибудь в «Арсенале» после работы.

Сейчас как раз и было «после работы». Воспользовавшись с разрешения Хоа телефоном, я позвонил туда и попросил позвать длинноволосого типа, запорошенного пылью от шин.

– Он только что ушел, – сказали мне. – Сидел тут с девушкой, а потом уехал. Кажется, они собирались на концерт. Были с ног до головы в коже.

Это мне ничем не помогло: они всегда ходят в коже.

В последние несколько дней мы газет не читали и, как указал Кельвин, сильно отстали от жизни. Поэтому я сходил к автомату на углу и на полпути к нему решил, что я не болен, а просто устал и мышцы затекли. Значит, визит в больницу не пропал даром.

Обшаривая карманы в поисках мелочи, я обнаружил семьдесят или восемьдесят баксов наличными: Кельвин с Шарлоттой пожертвовали кое-что в фонд местного терроризма. Но четвертаков не нашлось, поэтому я прошел еще квартал до магазинчика и купил газеты там.

Над стойкой работал телевизор, по которому показывали семичасовые новости, это был мой первый шанс увидеть выступление Буна по телевизору. Звук был выключен, но когда над плечом ведущей возникла фотография Буна, под ней значилось «Винчестер». Значит, его не опознали. Вероятно, к лучшему, а впрочем, какое это имеет значение? Некоторое время показывали Буна и Плеши, потом перешли к Дольмечеру, показав оцепление вокруг его дома и то, как санитары выносят в глухом мешке «типа в ванне».

Затем над плечом ведущей возникла фотография Дольмечера, кадр с видеопленки. Интересно, почему ведущие никогда не оборачиваются посмотреть на галерею тюремных физиономий у себя за спиной? Я попросил продавца неведомой национальности включить звук.

– … при Дольмечере нашли значительное число фотоснимков и документов, которые в настоящее время изучают полиция и ФБР. Хотя не было сделано никаких официальных заявлений, источники утверждают, что с помощью этой информации Дольмечер, возможно, надеялся объяснить, что толкнуло его на столь странное покушение.

Остаток передачи был посвящен хлоракне – на нее я не стал тратить времени. Я отнес «Геральд» и «Глоуб» Буну, который уже купил нам пиво. Он взял «Геральд», я – «Глоуб», и пока мы просматривали колонки и потягивали пенную жидкость, я рассказал ему про репортаж в новостях и что задумал Дольмечер.

Бун был вне себя от радости.

– Ты поливаешь парня грязью, С.Т., а он гораздо умнее, чем тебе кажется.

– Черт, нет. Идею он украл у меня. У нас с тобой. Говорю тебе, Бун, он следил за моей карьерой. Если хочешь, чтобы что-то попало в газеты или на телеэкран, выкини самый шумный, самый скандальный, какой только сможешь, финт, и тебя услышат.

– Довольно странный финт. Стрелять в бывшего советника при президенте.

– Как же, странный! Он совершенно в духе Дольмечера. У него даже «Зодиака» нет.

– А что, если он не псих?

– Давай взглянем на это с такой стороны. Он не сумасшедший. Готов поспорить, что он и дня в тюрьме не проведет.

– А что, если у него действительно вся нужная информация? Секрет гибели бактерии?

– Ты правда так думаешь? (Господи, ну и мысль!) Ты думаешь, Дольмечер настолько крут?

– Нет.

– Вот и я тоже.

– Но Кельвин-то дока.

– Согласен. Кельвин с бактерией справится. А нам придется иметь дело с Плеши. Уж его-то мы прищучим. Люди должны знать, какое он совершил преступление.

– У тебя есть план?

– Спектэкл-айленд. Сегодня вечером. Готов поспорить, под той баржей еше сохранились ПХБ. И уйма бактерий в придачу.

– Ха, нам нужно лишь нанять дирижабль, чтобы сташить баржу с улик!

– Нет, достаточно прорезать ее днище. Или еще что-нибудь придумаем. Но сначала надо разведать обстановку. Баржа-то никуда не денется. Можно не спешить. Интересно, что поделывает Логлин?

– Ты ведь самого его на Спектэкл-айленде не видел, верно?

– Нет, но у него новенький катер. И в бардачке была пушка. И он знал, что на Спектэкл-айленде ошиваются фанаты «Пойзен Бойзен». На что угодно спорю, Логлин регулярно туда мотается.

– Зачем? Он ведь тоже не в состоянии сдвинуть баржу.

– «Баско» поставила его управлять «Биотроникс» с одной целью: уничтожить улики под баржей. И уж поверь мне, он работать умеет. Когда-нибудь слышал про «руководство действием»? Думаю, Логлин прочитал пару-тройку книг по этой теме. Что-то мне подсказывает, что он знает способ добраться сквозь днище до застрявшей внизу дряни.

Мы прикончили несколько кружек пива прежде, чем нам пришло в голову заказать поесть. Я достаточно часто ел в «Жемчужине», чтобы заслужить такую привилегию, и Хоа ради разнообразия как будто с удовольствием нас обслуживал. Ну, настолько, насколько он вообще от чего-либо получал удовольствие. Он всегда был весел, но, уверен, не счастлив. Разумеется, «счастье» – понятие для толстых американцев. Иммигрантам в общем-то нет дела до счастья. Здоровье, богатство, мудрость – да, но счастье само по себе – это то, что беспокоит в лучшем случае их детей. И тот угрюмый, токсичный младший официант был несчастен и хотел как-то это изменить. Но сегодня он, кажется, отсутствовал.

Когда мы наконец сделали заказ, я спросил про него у Хоа.

– А где официант?

Он меня не понял. Тогда, поскольку его слишком уж занимал мой велосипед, я попробовал зайти с другой стороны:

– Тот, который ездит на скутере.

Тут Хоа посерьезнел, утратил поддельную озорную улыбку и на долю дюйма подался ко мне.

– Очень болен.

– Сыпь по всему телу и так далее? – предположил Бун, утрированно водя по груди ладонью.

– Мы отвезли его в больницу, и теперь ему дают лекарство.

– Хорошо, Хоа, врачи знают, как сделать так, чтобы ему стало лучше.

Может показаться, что я свысока отношусь к иммигрантам, но у вьетнамцев довольно странные представления о медицине: временами они пытаются сами себя вылечить, ставя на спину сосуды с кипятком и так далее. Возможно, злых духов это изгонит, но против вошедшего в официанта демона не поможет.

– Он потерял сознание на работе? – спросил Бун. Хоа его не понял.

– Ты сказал, что отвез его в больницу.

– Моя жена отвезла. Этот мальчик – Тим. Наш сын.

Почувствовав себя распоследними сволочами, мы с Буном начали извиняться и говорить что положено в таких случаях – желать Тиму скорейшего выздоровления и так далее. На Хоа это не произвело особого впечатления.

– Он скоро поправится и вернется, а тогда я впрягу его в работу.

Мы еще посидели, листая газеты и планируя свое возвращение в невысший свет. Действовать следовало по порядку. Надо было напиться, я должен был связаться с Дебби и подобрать кое-какие концы в истории с ПХБ, и только потом можно поднимать шум.

Комиксы печатают в разделе «Развлечения», поэтому я захватил его себе. Там же оказался анонс концерта группы тяжелого рока в «Гарден» – выступали «Пойзен Бойзен». К несчастью для нас с Буном, все билеты были распроданы. Сегодня мы остались без сатанинского рока, но Барту с Эми скорее всего повезло.

Бун листал страницы с мелким шрифтом.

– Слушай, – сказал он вдруг, – помнишь «Искателя» «Баско»?

– Не имел чести встречаться. Только о нем слышал.

– Это большой старый сухогруз, – мечтательно протянул Бун. – Его используют, чтобы сбрасывать отраву в океан.

– Да, знаю.

– Как-то мы окружили его у Большой Ньюфаундлендской банки, и с его борта мне прямо в «Зодиак» сбросили старую бочку с черной жижей. Прямое попадание – пробили мне днище. Это было еще до того, как все…ну, разладилось.

– Ага, в твоей зеленой юности. Слушай, ты поэтому сейчас так из-за «Искателя» разнюнился?

Он показал мне заднюю страницу раздела «Бизнес», где печатают извещения о банкротстве и ставки валют. Еще там имелась колонка, перечислявшая, какие корабли сейчас в порту, какие собираются войти в него или его покинуть. Сегодня вечером ждали «Искателя», который придет с завода «Баско» в Джерси – вероятно, на их головное предприятие на берегу Эверетт.

– Рутинный рейс, – отмахнулся я. – Вечно перевозят взад-вперед всякую дрянь.

– Думаешь, с бактерией он никак не связан?

– Нет, разве что на нем груз триметоприма. Зачем им пригонять сюда корабль? Чтобы Плеши мог на нем сбежать от врагов?

Бун пожал плечами.

– Просто совпадение любопытное.

Хоа принес нам еду, и мы воспарили, постанывая от наслаждения и дыша через нос. Как только Хоа увидел, как мы обжираемся его снедью, он исчез и не показывался до тех пор, пока мы не стали подбирать крошки в вареном рисе.

– Вы про «Баско» говорили? – спросил Хоа.

– Да, ты про них слышал?

– Это та компания, которая отравляет гавань?

– Мы так думаем. Нет, мы это точно знаем.

Тут Хоа позволил себе неслыханную вольность: подтянул от соседнего столика стул и сел. Свой небольшой зальчик он оглядел, я бы даже сказал, мелодраматично. Во всяком случае, у американца это отдавало бы мелодрамой. Хоа шесть лет провел в воспитательном лагере во Вьетнаме и возглавил три попытки побега. Для него тут мелодрамой и не пахло.

– Что вы собираетесь делать?

– Поедем в гавань, соберем доказательства против Логлина. То есть против Плеши. Против Плеши и человека, который…м-м…на него работает.

– По-вашему, «Баско»…Плеши…накажут? По нему на долгий срок тюрьма плачет!

Странно было слышать такое от Хоа. Хоа был правым консерватором, и я не мог его винить. С чего бы ему любить пацифистов? Он считал, что США не следовало уходить из Вьетнама.

Я вспомнил старую черно-белую фотографию Плеши во Вьетнаме, когда он еще был первым в мире проповедником химического оружия – до того, как у него перехватили эту роль Советы и Ирак. Выходит, я все-таки отношусь к иммигрантам свысока, мне ведь и в голову не пришло, что Хоа может интересоваться политикой или хотя бы знать, кто такой Олвин Плеши. Эту иллюзию разрушила интонация, с которой он произнес это имя, и выражение его глаз, кода он задал свой вопрос:

– Чем тебе Плеши насолил? Он же был на вашей стороне.

Не будь это его собственный ресторан, Хоа плюнул бы на пол.

– Бесхребетный, – сказал он. – Не знает, как драться. Думал, сможет выиграть войну химикатами. А только разбогател на этом. Химикаты-то в его собственной компании производились, знаете ли.

– Знаем. Ну, мы думаем, у Плеши те еще неприятности будут.

– Заставьте его заплатить! – потребовал Хоа.

И тем напомнил мне, как пару месяцев назад его брат расстраивался из-за людей, которые приходят в «Жемчужину» и оставляют в тарелке хорошую, вкусную еду. На первый взгляд эти люди веселы и безмятежны, но если их разозлить, жди беды. И они не преминут дать тебе знать. И память у них долгая.

– Нам кажется, мы сможем проследить отраву по канализационным трубам до предприятия, которое принадлежит «Баско», – объяснил я. – И у типа, который сегодня стрелял в Плеши, есть доказательства. Я бы сказал, Плеши по уши в дерьме.

Но я сам себе не верил. Плеши вампир, повредить ему может лишь свет телекамер.

Сегодня мы должны вогнать кол ему в грудь, а не то он оправится. Назначит Логлина квазиминистром внутренних дел и использует его чудо-бактерию, чтобы накачивать наши тела все новым ковалентным хлором.

– Если мы можем чем-то помочь, только скажите, – попросил Хоа. – За обед платить не надо. Все за счет заведения.

– Не стоит, Хоа. У меня правда есть сегодня наличность.

– Нет. За счет заведения.

На том он встал и ушел, как всегда беззвучно и даже не потревожив воздух. И почему-то я вдруг спросил себя, а сколько трупов на совести самого Хоа?

– Кое-кто из этих иммигрантов был большой шишкой в Южном Вьетнаме, – сказал Бун. – Интересно, может, он знал Плеши лично?

– Сомневаюсь, что Плеши во плоти так уж омерзителен, – возразил я. – Чтобы его возненавидеть, нужно постоять под дождем из «эйджент оранджа».

– Пожалуй, ты прав, – протянул Бун. – Лицом к лицу он тряпка.

– Слушай, а что он тебе сказал? Мне не удалось даже часть вашего разговора услышать. Я слишком испугался Дольмечера.

– Ну, он назвал меня лжецом. Сказал, что подобной бактерии не существует. Мол, валяйте, проверьте гавань. Мол, только попробуйте.

– Ну и что из этого следует?

– А то, что подручные держат его в неведении. Как Рейгана во время истории с контрас в Никарагуа. Он не знает, что происходит.

– Добренький ты какой.

– Иначе зачем ему говорить такие вещи?

Я решил, что прямо к концертному залу Барт фургон не подгонит, поэтому мы взяли такси до Бостон-Гарден и, объехав несколько парковок, действительно нашли его «железного коня». Я залез под днище и нашел запасной ключ. Устроившись внутри, мы подышали закисью азота, потом поехали к Дебби в Кембридж – она жила в симпатичной многоэтажке с фиксированной квартплатой между Гарвардом и МТИ. Ее не было дома, поэтому я бросил ей в почтовый ящик записку, давая знать, что мы отправляемся на воду и что если хочет, пусть подъедет на Кастл-айленд и разведет костер – мы придумаем, как ее подобрать.

Через Кембридж мы добрались до офиса «ЭООС», на дверях которого Вес даже не потрудился поменять замки. Собрав все снаряжение, какое нам могло бы понадобиться – костюмы для подводного плавания, банки для проб, промышленные магниты, стробы, аварийные осветительные ракеты, – мы погрузили его в фургон и вернулись к Гарден. Как раз вовремя, чтобы увидеть, как распахиваются двери зала, выплескивая на улицы Норт-энда волну одетых в черное фанатов «Пойзен Бойзен». Массовая миграция обдолбанных.

Место Барта оказалось занято, поэтому мы покатались вокруг, дурачась и мешая всем и каждому, пока не показался он сам.

– Привет, С.Т. Спасибо, что врезал мне пистолетом.

– Извини, Барт, но…

– Ты с Эми знаком? Это моя девушка.

– Да, мы встречались.

– Привет, С.Т., – сказала Эми. С громким треском лопнул пузырь жвачки.

Тяжелый рок, наркотики и сексуальное напряжение разжижили ее мозг настолько, что она не замечала разницы между живыми и мертвыми.

– Запрыгивайте, – предложил я.

Бун назвался. Барт с Эми, кажется, вообще его не заметили. Эми поинтересовалась, куда мы направляемся.

– Мы – на Спектэкл-айленд.

Говоря «мы», я имел в виду себя и Буна и в лучшем случае Барта, но Эми с Бартом поняли меня иначе.

– Идет! – согласился Барт. – Клевая будет ночка!

– Этого-то я и боялся. Там фэнов «Пойзен Бойзен» много будет?

– А то! Вечеринка до утра. Я знаю одного типа с катером.

– Кристофера Логлина?

– Ага. Как ты догадался?

– Не бери в голову. У нас своя лодка есть.

32

– М-да, ребята. Шутовская у нас команда, – заметил Барт, пока мы спускались к причалу «ЭООС».

Тут он был прав. Никаких парусиновых туфель на каучуке или яхтсменских фуражек. Вместо бри и багетов – переносные рации и «жидкая кожа». Попадись мы каким-нибудь патрулирующим копам, нас тут же бы арестовали. По счастью, их согнали в Норт-энд – наставлять водометы на фэнов «Пойзен Бойзен».

Спуск по скобам в «Зодиак» показался Эми исключительно смешным. Барту пришлось помогать ей кое-какими захватами, которым он научился на занятиях по борьбе в своей оклахомской школе. Мы с Буном тем временем возились с жалким моторчиком в десять лошадиных сил. Вес забрал свечи зажигания. Поскольку мы не знали, какие к нему подходят, то купили двенадцать разных в отдельных коробках. А еще мы не знали, какой нужен зазор. На новых свечах обязательно надо выставить зазор.

– Да какая уже разница, – сказал Бун. – У нас все равно щупа нет.

Но я его переплюнул, залихватски выхватив их бумажника комплект щупов.

– А я-то удивлялся, почему он у тебя в дюйм толщиной. Мы решили, что для этого мотора нужны свечи с зазором в тридцать пять тысячных дюйма, и соответствующим образом подогнули электроды.

Конечный итог: мотор завелся с первой попытки. К тому времени Эми устроилась на носу как садомазохистская русалка на галеоне, а Барт с грохотом сновал по скобам, перенося на «Зодиак» наш боекомплект. В него входила солидная гора биг-маков и молочных коктейлей, которые мы закупили в «Макдоналдсе». Кто знает, сколько мы проведем на острове?

Я перевел рычаг наделение вперед, а Бун открыл «Гиннесс». Барт примостился между коленей Эми, опустив руку в черные воды гавани. Почему-то я чувствовал себя непобедимым.

С нашим никчемным мотором путь из центра до Спектэкл-айленда занял почти час. Я думал, что Эми заскучает, раскапризничается или ее хотя бы стошнит, но я ее недооценил. Ей действительно тут понравилось. Она никогда не видела Бостона с воды (мало кто его видел), поэтому большую часть времени мы провели, показывая ей достопримечательности. В аэропорт Логана, едва ли не пикируя, заходили на посадку «Боинги 747» – впечатляющее зрелище. У Барта оказался с собой плейер с радиоприемником и мини-колонки, которые к нему подключались, поэтому сперва мы слушали старую кассету «Лед Зеппелин», потом (по радио) трансляцию с матча «Сокс» в Калифорнии. Бун завел бесконечную историю о схватке один на один с канадским вертолетом на полуострове Лабрадор. Я поглядывал на Кастл-айленд в надежде, что Дебби появилась и подаст мне знак, – не подала.

Найти Спектэкл-айленд в темноте было нетрудно, потому что половина его была словно объята пламенем. Если бы я отключил мотор, то мы с трех миль бы услышали, как ревут магнитофоны. У нас было самое медленное плавсредство в гавани, и на вечеринку все успели раньше нас. Временами в темноте скользили мелкие катера – черные силуэты на фоне огня.

Почему-то я сомневался, что дрова для костров собравшиеся привезли на Спектэкл-айленд с собой. Гораздо вероятнее, они жгут все, что под руку попадется. Токсины над островом, наверное, так и кишат. Скоро мы почувствовали и запах: юго-восточный ветер принес исключительно гадкий, гнилостный смрад.

– Кажется, мы выбрали неудачную ночь, – сказал я. Эми не поняла. Она решила, что вечеринка не произвела на меня должного впечатления. В конечном итоге Барту пришлось ее просветить:

– Они не на гулянку собираются. Они собираются на…– Темный силуэт повернулся посмотреть на меня…– А кстати, зачем вы туда едете?

– Крис Логлин никогда тебе про папашу не рассказывал?

– А, про этого гада…

– Помнишь моего врага из «Фотекса»? Того, что упал в заборник?

– С вращающимися ножами?!

– Ага. Приблизительно то же самое мы собираемся устроить папочке Криса.

– И что для этого потребуется?

– Понятия не имею. Нам с Буном просто надо кое-где покопаться.

– Похоже, света у вас будет достаточно.

Эми сперва скисла от того, что мы едем не на вечеринку, а проверять научную гипотезу, но скоро оправилась. Я же заметил кое-что интересное – пол-острова от нас закрывала большая тень. Когда мы подошли ближе и стали видны ходовые огни, то нацелили на тень стробы, рассматривая ее через бинокль. Интуиция уже мне кое-что подсказала. И Буну, наверное, тоже, потому что фонарями мы светили в одно и то же место: высоко на носу, где обычно пишут имя корабля. Оно ясно выступало на белом с ржавчиной корпусе: «Искатель Баско».

– Он стоит на месте, – констатировал Бун.

Подойдя еще ближе, мы ясно разглядели выходящие из клюзов и скрывающиеся под водой якорные цепи. «Искатель Баско», ядовитая Звезда Смерти «Звездных войн», стоял на якоре в полумиле от Спектэкл-айленда.

– К нам приближаются фэны «Бойзен», – предупредил Барт.

Но мы с Буном не могли оторваться от корабля. Он, не глядя, выключил радио, я перевел мотор на холостой ход.

– Краска из баллончика, – произнес я.

Порывшись в одной из сумок, Бун нашел баллончик черного «Рустолеума», который мы купили вместе со свечами зажигания. Встряхнув его, Барт закрасил буквы «ЭООС» на борту «Зодиака».

Большинство темных силуэтов направлялись к Спектэкл-айленду или прочь от него. Но когда мы заметили, что один взял курс на «Искатель», я прибавил скорости, чтобы не вызывать подозрений. Мимо носа корабля мы протарахтели в сотне ярдов, а после проверили, что у него по другому борту, который едва заметно лучился красным, отражая свет костров на острове. Нам пришлось всматриваться в него пару минуту, давая привыкнуть глазам. Барта с Эми мы попросили смотреть в другую сторону, ведь кто угодно занервничает, когда на него таращатся четверо с «Зодиака». Рядом с «Искателем» покачивалось судно поменьше, типичный «бостонский китобой», скоростная одномачтовая яхта. С шипбалок большего корабля ему на борт спускали бочку какого-то чудовищного груза.

– Дежа-вю, – задумчиво произнес Бун. – Совсем как в старые времена. Только маленький корабль на их стороне.

Просто поразительно, что фэны «Пойзен Бойзен» могли выносить атмосферу Спектэкл-айленда. От вони у меня запершило в горле. Может, дым поднимался с острова, уплывал по ветру, а после охлаждался и ложился на воду? Может, поэтому они ничего не замечали?

Тут Барт дернул меня за рукав и указал в противоположную строну – на город. На Каст-айленде мигал огонек малого строба.

Повернувшись спиной к «Искателю», я скорчился над рацией. Решение было чисто интуитивным, я ведь не просил Дебби прихватить свою, но подумал, что это вполне в ее духе. Переключившись на частоту, на которой мы говорили в Блю Киллс, я нажал кнопку.

– Гнилое мясо вызывает Современную девушку, – сказал я. – Гнилое мясо вызывает Современную девушку. Это ты там, золотко?

– Я Современная девушка. – Дебби цитировала песню «У меня играет радио».

– Рад тебя слышать, Современная девушка.

– Здравствуй, Гнилое. Ты где? Я слышу шум мотора.

– Прямо перед тобой. Слушай, ты приехала на том, что я думаю?

– На чем же еще?

– Как ты его завела?

– Тип, который его украл, поставил новый провод.

Я сделал себе зарубку на память: еще одна причина убить Логлина. Нельзя оставлять в живых того, кто столько про меня знает.

– Масло в последнее время проверяла?

– Только что сменила, скотина.

– Послушай. – Следующая часть разговора будет щекотливой: если люди «Баско» слушают эту частоту, то обязательно что-нибудь заподозрят. – Вокруг тебя движение большое? Яхты, например?

– Усекла.

Хорошо, но вот насколько много она поняла?

– Мы пока заняты, не сумеем выбраться и тебя подхватить. Как по-твоему, сможешь до тех пор чем-нибудь заняться? Скажем, поедешь покатаешься, музыку послушаешь?

– Ага. И пофотографирую. Бостон чудесен ночью.

Фантастика! У нее с собой фотоаппарат. И самое главное, она умеет им пользоваться.

– Сообщение принято, Современная девушка. Увидимся. Осторожнее на дороге.

– Обязательно. Пока, Гнилое мясо.

Мысль о том, что я послал Дебби одну ночью выслеживать и фотографировать головорезов «Баско», меня немного тревожила. Но она уже участвовала в паре-тройке серьезных акций и умела за себя постоять. В этом виде спорта она мастер. Пока она будет держать свою жаркую правую ручку на рычаге передач и подальше от магнитолы и телефона, ее никто не сцапает. А кроме того, она просто обожает стресс.

Мы оставили «Искатель» позади. Бун повернулся к зареву. Эми смотрела назад и дала нам знать, когда «китобой» отчалил, направляясь к берегу. По мере приближения Спектэкл-айленд все рос, а стена пламени распадалась на отдельные костры, музыка заглушала шум нашего мотора.

Последний участок пути мы прошли далеко не гладко. Нам на винт то и дело наматывалась какая-то дрянь. По счастью, она была мягкой, поэтому мотор только всхрюкивал, кашлял, но не глох. Бун как раз наклонился, чтобы проверить, все ли в порядке, когда его едва не выбросило из «Зодиака» чьей-то кильватерной волной. Какой-то гад просвистел мимо нас на шустром катере с уймой лошадиных сил и теперь разворачивался для второго захода.

– Эй, – крикнула Эми. – Это же мы, Крис!

– Крис для тебя слишком молод, – сказал Барт. – И вообще он последний придурок.

Два или три раза в год мне доводится видеть, как псу под хвост идут романы Барта.

– Может, это ты слишком стар? – парировала Эми.

Я не спускал глаз с быстроходного катера. На секунду я испугался, что там на борту сам Логлин. Но у сволочного папаши сегодня на повестке дня скорее всего другие заботы; нас выследил его засранец-сыночек.

Он привез с собой дружков, вероятно, тех самых, с которыми мы с Весом уже сталкивались. Шум их мотора не мог перекрыть гадкого смеха, которым они заливались, видя, как мы неуклюже бултыхаемся в их волне. Им так понравилось, что они зашли по второму разу, потом по третьему и так далее. У меня в голове вертелась масса способов, как их покалечить. Например, метод питчера «Сокс» Ала Ниппера: подобрав со дна «Зодиака» бутылку из-под «Гиннесса», которых у нас было несколько, я размахнулся и уже собрался запустить ею Крису в голову. Но Бун перехватил мою руку.

– Зачем бросать в них мусором, если мы можем украсть их мотор.

Через пять минут мы были уже на разлагающемся берегу и занимались именно этим. Оказывается, Логлин обзавелся очень и очень недурным «Джонсоном» в пятьдесят лошадиных сил. Дополнительным бонусом стала пара полных бензобаков. С таким снаряжением мы короли. Установив его на «Зодиаке», мы оставили на дне Логлиновой лодки наши десять лошадиных сил. Весла ребятишки прихватить не подумали. Папочку я бы с радостью бросил подыхать на острове, но сынуля заслуживал толики сочувствия.

Почти все это мы проделали без света, не желая привлекать к себе излишнее внимание. И стоя по бедра в воде, снимая с транца наш маломощный моторчик, я обнаружил, что низ у него какой-то скользкий, вот только не знал почему. Когда мы сбросили его на дно Логлинова катера, Бун посветил туда фонариком и присвистнул.

Наш мотор был заляпан отброшенной винтом массой. Влажной массой с запахом рыбы. На самом деле это и была порубленная нашими лопастями рыба.

Запустив новый мощный мотор, мы отчалили, отыскали заброшенный участок берега и оставили «Зодиак» там. Нет смысла показывать гулякам, что тут можно бесплатно прокатиться с ветерком. Мы двигались медленно и все время светили на воду, где плавала дохлая рыба.

«ГАВАНЬ СМЕРТИ». Логично. Опасные бактерии попали в пищевод не только людям, рыбы тоже болеют и умирают.

Стараясь держаться незаметно, мы с Буном направились через островок к его северному берегу, к вечеринке. Барт с Эми уже были там. Отыскать их в толчее и дыму будет немыслимо, но не беда. Барт – гений выживания. Найти, кто бы его подбросил назад в Бостон, для него не сложнее, чем встать утром с кровати.

Шли мы медленно: на Спектэкл-айленде никогда не знаешь, что проткнет подошву твоей кроссовки. Наконец мы поднялись на мусорную гряду, из-за которой вставало огненно-дымное зарево, и увидели сам праздник.

Три сотни человек плюс-минус пару десятков, двадцать костров и дюжина пивных бочек. Еще это была «мусорная вечеринка»: кто-то приволок мусорную урну, и сейчас в нее сливали весь алкоголь, какой привезли с собой, чтобы сварить мистический пунш. Истинная угроза пожара.

Наконец-то мне довелось увидеть сатанистов. Их было с десяток. Черные кожаные прикиды более наворочены и дороже, чем у средних фэнов. Они стояли кругом на холме и явно погрузились в какой-то ритуал с размахиванием факелами и большими ножами.

Большие ножи не слишком опасны в сравнении с дешевыми пистолетами, какие, вероятно, имелись здесь у каждого второго, и пара-тройка заклинаний с подвываниями не беспокоили меня так, как «Искатель», но мы все равно обошли их стороной, поскольку пара граммов «ангельской пыли» любого сделает склочным.

Говорили, что иногда наркотики приводят к одержимости. Тогда обращаешься к экзорцисту. Изгоняющий дьявола приходит и выкликает имя злого духа и тем его отпугивает. Делов-то. Никаких хирургических операций, никаких медикаментов, даже ритуал не ахти какой. Наверное, моя профессия чем-то схожа с экзорцизмом. Я стою перед телекамерами и произношу названия корпораций. Большее мне не по силам, но положительный эффект налицо.

Дольмечер сегодня днем уже назвал имя «Баско». Если я смогу найти какие-нибудь доказательства под баржей, они послужат связующим звеном в моей гипотезе, и я тоже смогу произнести свое заклинание. Корпорацию это, вероятно, не разорит, но, возможно, прикончит карьеру Олвина Плеши. А Логлин будет зол как черт.

33

Обойдя вечеринку, мы с Буном добрались до баржи. У самой воды Бун раскидал ногой дохлую рыбу, чтобы не оскользнуться. Потом я забрался ему на плечи, ухватился за край борта и, подтянувшись, перебросил тело наверх, а потом помог подняться ему.

Ничего особенного там не было. Баржу построили для перевозки каких-то сухих, объемистых грузов – зерна или угля, например. Внутри она была разделена на открытые отсеки размером с гараж, от перегородки к перегородке над ними тянулись навесные мостики. Сатанисты уже побывали тут со своей треклятой краской и снабдили все идиотскими ярлыками. Здесь имелись надписи «НЕБЕСА» и «АД» со стрелками, указывающими соответственно на нос и на корму. В настоящий момент мы находились в средней части, которая – разумеется! – была названа «ЗЕМЛЕЙ». Разные отсеки получили имена демонов и прочих потусторонних сил, кое-где видны были алтари из собранного на острове хлама.

Искать следовало на «ЗЕМЛЕ» или в «АДУ». Сомнительно, что трансформаторы располагались бы на «НЕБЕСАХ». Когда «Баско» вывезла их сюда в пятьдесят шестом, не было смысла закапывать их на вершине мусорной горы. Скорее всего их бросили у самой воды и засыпали. Баржа могла затащить парочку наверх, но недалеко.

Для начала мы осмотрелись, прошлись по навесным мостикам, светя в отсеки. Если повезет, найдем что-нибудь бросающееся в глаза. Культ «Пойзен Бойзен» спутал картину: ребята многое завалили, но это была большая баржа и маленький культ, и всего сатанисты не испортили.

С севера прилетел холодный ветер, принеся с собой тошнотворный запах. Я не ощущал его с самой высадки. Очевидно, он исходил не от острова. Возможно, его источник – реакции, идущие в гавани: деликатесный запах гниющей рыбы. Сейчас он сильно отдавал путресцином, раньше я ничего по-добного не замечал. Неужели кто-то нашел мой запас этой гадости и вылил его в воду?

Но нет, он исходил из отсека у меня под ногами, где на дне распростерлись три изуродованных тела.

Они пролежали тут несколько дней. Запекшаяся кровь казалась буровато-черной, а сами они – распухшими, точно швы черных кожаных штанов вот-вот разорвутся.

– Бун! – позвал я.

Через несколько секунд он возник рядом со мной. Мы присели на корточки, как два археолога у захоронения, и с завороженностью беспардонных зевак уставились на трупы. Затем Бун поводил лучом фонарика по стенам отсека.

– Шрапнель, – констатировал он. – Погляди на стены. В них засело множество мелких осколков, места входа поблескивали на ржавчине, как звездочки в дерьмово-буром небе.

– Осколочные гранаты, – продолжал Бун, – или противопехотная мина «Клеймор».

Мы посветили на хлам, который разметало по полу отсека. Это был не случайный мусор, а, напротив, яркий, разноцветный и любопытный. Обломки алтаря, а поперек одного трупа лежала большая труба из нержавейки футов шести длиной.

– Интересно, зачем тут труба?

– Чего только на этом острове не валяется, – отозвался Бун. – Посмотри-ка сюда.

Он посветил на ноги трупа. Рядом с ними поблескивала проволока с кольцом на конце.

– Граната.

С этого момента главным стал он. Про противопехотные мины и ловушки Бун знал больше других. Он обыскивал баржу отсек за отсеком, а я плелся следом, проверяя, не пропустил ли он чего.

Когда он выругался, я рухнул ничком на мостик и встал лишь, когда он рассмеялся.

Мы находились в нескольких ярдах от воды, в «АДУ». Отсек под нами был посвящен демону по имени Ашторет. Я уже его проверил. Там имелся алтарь, обычная куча хлама: обязательный унитаз, несколько головок от кукол, бубенчики из барабанных тормозов, вращающиеся канделябры из велосипедных колес. Бун заметил кое-что, что я проглядел. Алтарь был построен вокруг некой оси, которой служила вертикальная труба, поднимавшаяся из дна отсека. Труба была новенькой, не ржавой и ее прикрывала заслонка. С навесным замком.

– Похоже, наш Логлин старательством занимался, – сказал я. – Раскапывал залежи ПХБ и навбивал труб. Фэны «Пойзен Бойзен» возвели вокруг труб алтари. Или он сам их тут установил для камуфляжа. А потом заложил вокруг мины.

– Потому что боялся тебя.

– Может, он знает, что я жив?

– Нет, – тряхнул головой Бун. – Ты умер неделю назад. Эти трупы приблизительно той же давности.

– Поверю тебе на слово. Но я знаю, почему он дергается. Там, внизу, неопровержимые улики, приятель.

– Ага, улики, которые дают сдачи.

Убедившись в отсутствии проволок на дне, мы спустились вниз. Потом присели на корточки и, рассмотрев с безопасного расстояния кучу хлама, разглядели все-таки гранаты, сгрудившиеся на трубе, как кокосы на пальме.

Тут кто-то приземлился мне на спину. Я успел повернуть голову, поэтому, падая, впечатался в ржавое днище щекой, и зубы остались целы. Нападавший был толстым, и с мгновение мы лежали как две ложки в ящике, а потом я перекатился на него, ведь он как будто был легче меня.

И тут же понял, что он не один: второй возвышался надо мной, расставив ноги по обе стороны моего тела и сжимая в руках церемониальный нож…вот он был тяжелым и толстым. Даже болезненно тучным. Полы кожаного плаща расходились от плеч, как у Бэтмена.

Не отдышавшись, я мало что мог сделать. Постанывая, я хватал ртом воздух, насильно заставляя работать легкие, но парня с ножом это не напугало.

Бун же в противоположном углу не ударил лицом в грязь. Кто-то – девица – попытался разбить бутылку о его голову. Она, наверное, насмотрелась передач по телику и решила, что так его вырубит. А Бун только разозлился и выбил ей передние зубы, и теперь она визжала как испорченные пневматические тормоза, вертелась волчком и металась по отсеку. Буна поймал в захват сзади громила и оторвал от земли, позволив своей жертве выбросить вперед обе ноги (что в нормальной ситуации невозможно) и врезать третьему нападавшему. Я услышал, как хрустнули ребра. Но оторвавший его от земли громила даже не заметил этого, только развернул его и методично, несколько раз ударил о ржавую стену. Тип со сломанными ребрами прыгал на месте и орал без слов, кромсая воздух ножом.

Так уж вышло, что я смотрел на него, когда половину его мозгов разнесло по стене отсека. Толстяк надо мной выпрямился, и я врезал ему коленом в пах. А после меня залило фонтаном крови, когда в середину спины ему пришла пуля.

Он повалился боком на алтарь, снес его, как трактор рождественскую елку, и в воцарившейся затем тишине я услышал тоненькое «трынь-трынь-трынь», с которым покатилась по полу граната.

Я буквально взлетел на подвесной мостик, где сбил с ног Барта, так что мы оба приземлились в соседнем отсеке. Только я успел вспомнить про боль, как взрыв гранаты встряхнул перегородку словно перкуссия тяжелого рока. Следом с грохотом в нее врезались осколки, и я едва не оглох.

Над нами возник Бун: он стирал с лица кровь и тряс головой, стараясь прийти в себя. Его голова и так уже пострадала. Барт опасно размахивал револьвером.

– Забери-ка лучше ты у меня пушку, – попросил он. – Я вдрызг пьян.

– Хорошо, что это была не «Клеймор», – пробормотал Бун, – иначе не было бы задержки во времени.

– Казалось, полминуты прошло, – вырвалось у меня.

– Скорее пять секунд.

Развороченный отсек выглядел в целом так, как я и ожидал. Серебристая труба переломилась пополам. Набухая в разломе, по ней мерно стекала на дно золотистая жидкость. Незачем даже проводить анализ.

Но что делать с убитыми сатанистами? Если дойдет до суда, мы как-нибудь выкрутимся. Только вот трупы полагается хоронить, накрывать их простынями, а не бросать в отсеке баржи, который понемногу заполняется токсичными отходами.

– А впрочем, почему нет? – сказал Барт. – С их точки зрения, они умерли в церкви.

– Согласен, – решительно отозвался Бун и потрусил по навесному мостику. Потратив несколько наносекунд на раздумья, я побежал следом.

Спустились мы с дальнего борта баржи – на случай, если сатанисты привели с собой подкрепление. Едва оказавшись на берегу, я зашел на пару шагов в воду, водя перед собой лучом фонаря. Перед тем как Бун обнаружил гранаты на алтаре и на нас напали, у меня появилось подозрение.

Вонь, которую мы заметили по дороге сюда, исходила не от острова. Она поднималась от воды. Но в других местах гавани мы ее не почувствовали. Только к северу от Спектэкл-айленда, где стоял на якоре «Искатель».

Вытащив из воды с полдюжины дохлых рыб, я швырнул их на берег. Присев над ними, мы их осмотрели.

Если смрад исходил не от умирающей Бостонской гавани, если эти рыбы умерли от трансгенной бактерии, они сдохли бы в разное время. Одни бы разлагались, другие были бы свежими. Но, да простится мне очередная омерзительная мысль, все они выглядели так, хоть на стол подавай. Они сдохли в последние несколько часов.

– В гавани появилось что-то новое, – сказал я. – Что-то ужасно вонючее и невероятно ядовитое. И хуже всего несет возле «Искателя».

– Значит, там что-то происходит, – подхватил Бун.

– Но мы же не видели, как там сбрасывают отходы.

– Конечно. Много лет назад, когда гринписовцы начали снимать на камеру, как люди химкомпаний топят бочки, они сделались ох какие стыдливые и придумали другой способ. Вмонтировали в трюмах заполняемые сверху цистерны и стали спускать отходы через днище, пока корабль идет от одного порта до другого.

– Что сказал сегодня утром Плеши?

– «Сами докажите, что я прав»! – воскликнул Барт. – Это же в «Геральд» напечатали.

– Он сказал: валяйте. Проверьте гавань на бактерии, пожирающие ПХБ. Проверьте канализацию. Докажите, что я прав. Вы ничего не найдете.

– А что, если в потайные цистерны залили какое-то крайне ядовитое, концентрированное вещество, скажем, органо-фосфат, и сбросили сегодня вечером в гавань? Тогда самое логичное – встать на якорь возле Спектэкл-айленда, в центре заражения. И сбросить отраву в воду. Все живое в воде погибнет. Дохлая рыба никого не удивит, ведь «Геральд» уже раструбила про «Гавань смерти». Но и трансгенные бактерии тоже исчезнут.

– В точности как говорил Кельвин, – сказал Бун. – Если станет совсем плохо, придется долбануть по гавани ядерной бомбой.

– Господи Иисусе! – вырвалось у Барта. – А вам не кажется, что это чересчур?

– Вовсе нет. Послушай. Двадцать четыре часа назад эти типы думали, что им конец. Они выпустили в окружающую среду трансгенную бактерию, и это привело к токсической катастрофе. Они подыскали козла отпущения – Дольмечера, но тот их перехитрил. Сейчас дело обстоит иначе. Ядерную бомбу сбрасывает сама «Баско». Убивает гавань. Черт, и канализацию заодно! Помните, они сгружали на яхту бочки? Скорее всего в них те органофосфаты. Вероятно, их прямо сейчас сливают в водостоки. Искореняют бактерии, заметают следы.

– А не слишком очевидный ход? – засомневался Барт.

– Отнюдь, – возразил Бун. – Это же родные места «Баско». У них большой опыт, как отравить все кругом и выйти сухими из воды.

– До корабля органофосфаты не проследишь, и в канализации тоже, – сказал я.

– Выходит, гады снова выкрутятся, – выругался Бун. Я едва его расслышал, так тихо он говорил.

– Похоже на то, – согласился Барт.

– Нужно попасть на тот корабль. – Не отрывая глаз от заклинаний на борту баржи, Бун словно бы вошел в транс. – Пока они не избавились от улик. Нужно подняться на борт и найти цистерны, из которых спустили органофосфаты.

– И что дальше? – спросил Барт. – Если просто подняться на борт, этим ничего не докажешь.

– Нужно притащить туда журналистов.

– Не получится, пока они не пристанут куда-нибудь, – возразил я. – А якорь корабль бросит на территории завода «Баско», и готов поспорить, там будет усиленная охрана. Мы даже близко подобраться не сможем, не нарушив их права собственности, а тогда нас арестуют.

– Может, на борту корабля удастся учинить что-нибудь зрелищное, такое, что журналисты могли бы заснять с большого расстояния.

– Цистерны в трюме. С большого расстояния их не увидишь, разве только разломать пополам корабль.

– Такое мы уже провернули…Помнишь вторжение в Советский Союз? Мы привезем собственные камеры, сами будем снимать, а после размножим и раздадим пленки.

– Тоже вариант, – сказал я.

– Тоже вариант? – удивился Бун. – У тебя есть лучше?

– Ага.

– Ну и? Взорвать посудину?

– Ну уж нет. Я бы предпочел ненасильственную акцию.

– И какую же?

– Украдем его. Украдем корабль.

– Ух ты! – вырвалось у Барта.

Из глаз Буна едва ли не искры сыпались, словно от двух стрелок из тазера, и мне захотелось отодвинуться от него подальше. Мы нашли план.

– Украсть долбаный корабль? – переспросил он. Но он и так прекрасно знал, о чем я говорил.

– Украсть долбаный корабль, пока у «Баско» не появился шанс уничтожить улики. А значит, сделать это надо сегодня, сейчас. Потом выведем его в гавань, где нас будут ждать журналисты. Или еще лучше – сюда, к Спектэкл-айленду. Заранее перевезти сюда же журналистов. Устроим операторам трущобную дискотеку на всю ночь.

– Круто, мужик! – Бун едва ли не воспарил. – Устроим им рок-н-ролл. Погнали!

34

Барт вернулся на вечеринку поискать Эми, а мы с Буном двинули прямо через остров к «Зодиаку». На ходу мы прикидывали, как бы украсть «Искатель», но нам ничего не шло в голову. Единственный реальный шанс подняться на борт – как можно скорее, пока корабль в открытых водах. Как только он где-нибудь причалит, на нем выставят охрану с автоматами, а уж эти ребята будут рады любому предлогу открыть огонь. Но у нас не было плана, и придумали мы лишь одно: Бун поднимется прямо сейчас, а я останусь, чтобы сообразить что-нибудь попозже. Бун преисполнился энтузиазма, он знал, я что-нибудь, да найду. Легко ему говорить. Мы дадим ему с собой рацию, так у него будет шансов пятьдесят на пятьдесят с нами связаться.

Со дна «Зодиака» мы достали мои промышленные магниты. Я обмотал их несколькими слоями изоленты, чтобы они не гремели и не прилипали намертво к железному борту. Потом я смастерил веревочные стремена. Основательно намазавшись «жидкой кожей», Бун натянул сухой скафандр. Скафандр был черным (самый подходящий цвет для мелкого терроризма в предрассветные часы) и защищал все, кроме лица.

Я несколько раз включал рацию, пытаясь связаться с Современной девушкой, но не получал ответа. Коротковолновая рация – не телефон: тут нет выделенной линии, есть лишь густая похлебка статики, в которой пытаешься что-то выловить. Я очень старался, но услышал лишь отзвук голоса Дебби – как аромат духов в ураган.

Минут через двадцать неспешно пришел Барт – один. Причалив к берегу, мы его подобрали.

– Где Эми? – спросил я.

– Там осталась. Мы поссорились.

Особо несчастным он не выглядел.

– Извини, я не собирался портить тебе жизнь.

– Она зла, потому что я бросил ее на типа по имени Квинси, когда пошел пострелять в ваших придурков. Но с Квинси-то я оставил ее потому, чтобы ее наверняка кто-нибудь защитил.

– Кто такой Квинси?

– Тот, у кого я стырил револьвер.

– Так где сейчас Эми?

– С Квинси.

Бун промолчал, только протянул Барту «Гиннесс». Темное пиво для темных мыслей.

Отчалив, мы двигались медленно, поскольку не знали, что делаем. Я снова включил рацию, и внезапно сквозь статику прорвался голос Дебби. Иногда радио работает, иногда нет.

– Говорит Современная девушка. Кажется, мы сможем повесить на Большого Пиджака мочеиспускание в общественном месте.

«Большой Пиджак» – это скорее всего Логлин. Дебби не знает его в лицо, но в сообщении, которое я прослушал с автоответчика перед самым взрывом в доме, описывала типа, который угнал «омни».

– Он делает это возле «Восхитительного», – продолжала она. – Сейчас движется на запад.

«Мочеиспускание в общественном месте» означало, что Логлин сливает что-то в водостоки. В точности как мы и думали: гавань мертва, теперь он убивает и канализацию тоже. «Восхитительный» – это, наверное, «Восхитительный китайский ресторан» в западном Брайтоне. Значит, Логлин движется по шоссе 9 к озеру Кочитуейт, к «Техдейлу». Все канализационные трубы между Нейтиком и гаванью станут сегодня антисептическими.

– Доказать сможешь, Современная девушка?

– Ага. Теряю связь, Гнилое мясо…

Тут все заглушил дальнобойщик, несущийся по скоростной магистрали Фицджеральда, бороздящий частоты в поисках минета.

Бун завернул в водонепроницаемый пакет рацию, пару биг-маков и надувную подушку. Магниты он повесил себе на пояс. Подушка уравновешивала магниты: позволяла держаться на плаву и сосредоточиться на том, чтобы добраться до места.

С тремя человеками и уймой снаряжения на борту «Зодиак» был нагружен под завязку, но мотор в пятьдесят лошадиных сил отлично справлялся. Двигаясь в кромешной темноте на открытом катере, я внезапно вспомнил, как ехал на велосипеде через Брайтон, поэтому снова впал в паранойю. Вместо того чтобы взять курс прямо на «Искатель», я повел «Зодиак» вокруг южной оконечности острова, сделал крюк в добрую милю на восток, прошел полпути до большого маяка у входа в гавань и к кораблю подошел с кормы.

Бун буркнул что-то невнятное, упал с «Зодиака» и исчез. «Искатель» проплыл мимо на нескольких узлах, а мы держали курс прямо. Теперь нам уже нечего было скрывать, поэтому мы подплыли почти к самому борту, рассматривая корабль, точно пара фэнов «Пойзен» из Чикопи, которые никогда сухогруза не видели.

На борту было тихо. В окнах на мостике поблескивал голубой свет: там смотрели телевизор – вероятно, повторы на замедленной скорости того, как Бун сбивает с ног большого босса. Скорее всего команде даже в голову бы не пришло, что этот самый человек сейчас забирается им на корму. Мы услышали, как у нас над головой, стоя у перил, разговаривают двое.

– Эй! Эй, на судне! – крикнул Барт. – Как делишки?

Я ушам своим не поверил.

– Господи, Барт! – зашипел я. – Зачем нам разговаривать с этими придурками?

– Бун велел как-то их отвлечь. Разве ты не слышал?

Сложив руки рупором, Барт заорал:

– Эй, на борту! Есть кто живой?

Поспешно спрятав лицо в ладонях, я сделал несколько глубоких вдохов. Спокойно, возможно, меня заметят. Но ведь я уже не подхожу под описание прежнего С.Т.! Никакой бороды, да и волосы другого цвета.

Матросы бормотали еще несколько секунд, заканчивая разговор, потом один перегнулся посмотреть, кто кричит. Это был молодой парень, не чиновник корпорации и не офицер, а обычный матрос, вышедший покурить у поручней. Учитывая, какой груз они везут, матросам скорее всего не позволяли курить в трюме.

– Эй! Быстро ваша посудина плавает? – крикнул Барт.

– Э-э…узлов двадцать в хороший день, – отозвался матрос с классическим джерсийским акцентом.

– Что такое узел?

– Это около мили.

– Значит, вы сколько, двадцать миль за день проплываете? Не слишком честно, приятель.

По части завязывания знакомств мой сосед мне двадцать очков форы даст, поэтому я просто расслабился в роли зрителя. Формально он мне уже не сосед, ведь наш дом взорвал его же владелец. Наверное, теперь мы просто друзья. Жутковато.

– Нет, нет, двадцать миль в час, – объяснил матрос. – На самом деле чуть больше. У вас, ребята, вечеринка?

Барт уже собрался крикнуть «Ну да!» – стандартный его ответ на подобный вопрос. Но что, если матрос попросится с нами, а мне придется часами ждать, когда выдуют все спиртное на этой чертовой свалке? Поэтому я вмешался:

– Не-а, явились копы и начали всех разгонять, сам понимаешь.

– Вот незадача. Приличные бары в городе знаете?

– Ну да, – сказал Барт.

– Ирландец? – спросил я.

– Европеец.

– Не похоже.

– Слушай, у нас тут «Гиннесс» есть. Можно подняться осмотреть вашу посудину?

– Корабль, – автоматически поправил матрос. Затем возникла пауза, пока он бдительно размышлял. – Думаю, шкипер будет не против, – наконец решил он. – Когда мыв порту, служба безопасности гайки закручивает. Из-за террористов. Но здесь же не порт.

Если бы на Спектэкл-айленде Барт предложил подняться на борт таким манером, я бы рассмеялся ему в лицо. Но такова магия Барта. Матрос спустил нам веревочный трап, и, вскарабкавшись наверх, мы перевалили через планшир.

– Знаешь, на свой извращенный лад ты даже более сумасшедший, чем я, – сказал я Барту, пока мы поднимались. Он только пожал плечами, и вид у него стал слегка недоуменный.

Матроса звали Том. Мы дали ему бутылку «Гиннесса» и быстренько совершили тур по палубе, разглядывая такие чудеса, как якорные цепи, спасательные шлюпки и люки, ведущие в токсичный трюм. Весь корабль провонял органическими растворителями.

– От долбаной воды сегодня несет, – заметил Барт. Я пнул его в левый голеностоп.

– Еще как! – наплевательски хмыкнул Том.

Когда мы осмотрели кормовую часть и изучили рычаги управления большой лебедкой, Том с Бартом отправились на нос, а я не смог удержаться и перегнулся через кормовой поручень, пытаясь плевком попасть в Буна. Он оказался там, где и ожидалось, хотя я и не разглядел бы его, если бы не всматривался. Он был совершенно черным и, когда видел кого-то у перил, замирал и вжимался в корпус. Я промазал на ярд.

Достав фонарик, я посветил себе в лицо. Потом посветил на Буна. Еще никогда я не видел у него на лице такого изумления, даже челюсть отвисла – удовлетворительное зрелище. Потом я просто повернулся и ушел. Он и сам неплохо справлялся: уже поднялся до половины пути.

Том показал нам капитанский мостик и кают-компанию, где остальная команда смотрела «Колесо фортуны» и пила пиво «Роллинг рок». Ребята ненадолго оторвались ради короткого «привет» и снова вперились в экран. Мы сидели в обычной тесной, но уютной каюте, где стальные переборки были оклеены панелями под дерево, вдоль полок тянулись провода полувстроенного магнитофона и по стенам висели фотографии грудастых девиц. В углу фоновым шумом ревела и булькала коротковолновая рация.

Мы смотрели передачу, пили пиво, обменивались рутинными «мужскими» фразами о дурачествах на Спектэкл-айленде и о том, что туда приехали и женщины тоже, некоторые даже хорошенькие. По большей части я предоставил говорить Барту: рядом со мной на стене был прилеплен план «Искателя», который я старался запомнить во всех деталях.

Мир – странное место. Ты планируешь тайком проникнуть на корабль, а потом тебя вдруг охватывает паранойя, и начинаешь бояться, что тебя заметят, что охранники поставлены через каждые двадцать футов вдоль поручней. Но сидя с командой корабля, потягивая плохое пиво и таращась в телевизор, когда за иллюминаторами кромешная тьма, я точно понял: им ни за что не засечь Буна. С тем же успехом мы могли бы сбросить его на палубу с вертолета. Оставалось только надеяться, что он сумеет найти нетоксичное укрытие.

Говорят, родители различают крики своего малыша даже в гвалте огромной толпы. Вероятно, это правда. В Гвадалахаре я видел тому подтверждения. У меня в мозгу, наверное, тоже есть родительская плата, потому что посреди кают-компании вдруг я услышал голос Дебби.

Сердце у меня забилось так, что я покачнулся, и мне пришлось схватиться за переборку. Мне показалось, она где-то на борту. Мне показалось, ее взяли в заложники, а потом я проследил звук до коротковолнового радио.

Сквозь статику пробился внятный и четкий сигнал. Я услышал шум подвесного мотора, пыхтение волн о стеклопластиковый корпус и мужской голос, высокий и напряженный:

– «Искатель»… «Искатель»… Ответьте.

На заднем плане звучал голос Дебби. Всех слов я не разобрал, но она бросалась какими-то дикими угрозами, и ей было страшно.

Чтобы расслабиться, я глотнул «Гиннесса», сделал глубокий вдох и сказал:

– Эй, кажется, вас кто-то вызывает.

И тем разбудил шкипера. Этот жизнерадостный ирландец с лицом-картофелиной растянулся на обтянутой кожзамом койке и подремывал конец тяжелой тридцатишестичасовой вахты. Вероятно, его выдернули из какого-то джерсийского бара для срочного рейса в Бостон. Дотащившись до рации, он взял микрофон.

– «Искатель» на связи.

На другом конце инициативу перехватил новый голос:

– Говорит Логлин. Мы идем к вам, – произнес он громко, напряженно, властно.

– Псоёбы! – ярилась на заднем плане Дебби.

По лицу шкипера скользнуло испепеляющее отвращение: все понимали, что он не хозяин на собственном корабле. И во главе тех, кто плывет сюда, самый большой сукин сын в мире.

– Мы еще в гавани, – ответил шкипер. Матросы со смехом повернулись от телика.

– Мы поднимем на борт особый груз, и сделать это нужно быстро и тихо, – сказал Логлин. – Вероятно, нам понадобятся лебедка и сеть.

Я попытался придумать, как ненасильственными методами запытать Логлина до смерти.

– Думаю, вам, ребята, лучше уходить, – сказал Том.

– Все в порядке, – отозвался я. – Меня вообще, кажется, укачало.

Барт пожал плечами, не понимая, что происходит, но решив подыграть. Мы свалили. В последний момент я не забыл обернуться и посмотреть номер канала, на который настроена их рация: одиннадцатый.

На трапе я готов был даже спрыгнуть в воду, лишь бы побыстрее попасть на «Зодиак», но тут вспомнил, что сбрасывают под нами. Если они скачивают достаточно яда, чтобы прикончить все до единой бактерии в гавани, концентрация вокруг корабля, наверное, чудовищная. Поэтому я спускался медленно: когда спешишь, требуется уйма времени, чтобы сползти по веревочной лестнице. Но к тому времени, когда в «Зодиаке» оказался Барт, я запустил мотор, а когда Том перегнулся помахать нам на прощание, мы уже были в сотне футах, невидимы и набирали скорость.

Следующая задача: отыскать лодку, на которой держат Дебби. Логичнее всего было бы поболтаться вокруг «Искателя» и подождать. Потом я задумался: что, если Логлин передумает и решит выбросить ее посреди гавани? Я включил нашу маленькую рацию послушать их переговоры, а потом сообразил, что она даже не берет одиннадцатый канал.

Катер Логлина подойдет со стороны материка. Мы знали, что стоянка у них где-то в Дорчестер-бей. Но и в таком случае нам предстояло преодолеть большой путь по воде, хотя с мощным мотором наш «Зодиак» практически летел над волнами. Поддав газу, я широким зигзагом направился к Южному Бостону, объяснив Барту, что высматривать: катер, который перевозит Дебби и нескольких головорезов.

Сволочи шли без ходовых огней, мы едва не проскочили мимо. Барт заметил катер первым и дернул меня за руку, и тогда прямо по курсу я увидел борт судна, белый стеклопластик с похожим на гарпун логотипом. Дернув мотор на сторону, я едва не перевернул «Зодиак», зато плеснул им на транец двадцатифутовый шлейф токсичной жижи.

Разворачиваясь, я уже приготовился к тому, что они попытаются на всех парах от нас уйти (ну же, Логлин, поиграем?), но катер застыл на месте, а люди на борту пытались нашарить фонари. Барт прошелся по ним сторобом, ослепив головорезов, но мы не увидели никаких следов Дебби. Наверное, она нас заметила и выпрыгнула, а теперь не может позвать на помощь, потому что и гады тоже ее услышат. Или же она ушла под воду с головой.

Схватив надувную подушку, я наугад бросил ее приблизительно туда, где могла вынырнуть Дебби, а после выбрал другое место и замахал фонарем.

– Там! Она там! – крикнул я, достаточно громко, чтобы меня услышали, взвел мотор и направил нос «Зодиака» в никуда.

Не прошло и нескольких секунд, как я услышал за спиной шум мотора. Тогда я остановил «Зодиак» и опять посветил на воду, пока они разгонялись нам вслед.

Как только я понял, что они проскочат мимо, то снова дернул рычаг и ветром ушел у них с дороги, развернулся и двинул туда, куда бросил подушку.

Она все еще подпрыгивала на волнах в кильватере двух лодок, и за нее цеплялась Дебби.

У Логлина не было ни шанса. Дебби весила всего сто фунтов, а у нас на борту было два насмерть перепуганных мужика, которые ее поспешно втащили. Нам даже сильно сбрасывать скорость не пришлось. А после мы пропахали канаву в убитой гавани, направляясь к огням города.

35

Разочарованный гад у нас за спиной разрядил нам вслед барабан хромированного револьвера: «Бабах, бабах, бабах!!!»

Дебби извивалась в объятиях Барта. Мне очень хотелось оказаться на его месте, но если он займет мое у руля, через пару секунд мы будем барахтаться в воде. Ей удалось извернуться лицом к борту, и ее несколько раз вырвало. Наверное, наглоталась ядовитой жижи, когда прыгнула за борт.

Потом она перекатилась на спину, на запястьях у нее что-то блеснуло, и я сообразил, что Логлин сковал ее наручниками. Я почувствовал, как мошонка у меня втягивается в тело, потом перед глазами все почернело. Возможно впасть в пьяную ярость, даже будучи трезвым. Возможно отключиться от эмоций. Я просто сидел, скорчившись, как роденовский «Мыслитель», не глядя, куда правлю. И даже не обращал внимания на Дебби, а ведь следовало бы. К несчастью, это было не ради нее, а ради меня. Слава богу, в револьвере у нас не было патронов, потому что я готов был развернуться еще до того, как Логлин успеет перезарядить, и попасть на первую страницу «Геральд» с заголовком:

«ЧЕТВЕРО ЖЕРТВ КРОВАВОЙ БОЙНИ ПОСРЕДИ ГАВАНИ».

Затем все немного спуталось. Дебби опиралась о мое колено, и я ее целовал. Барт время от времени протягивал руку, хватал меня за локоть и выравнивал курс. Я даже не знал, куда мы плывем: определенно не к университету, куда первоначально направлялись. Мы решили взять курс на небоскребы или на пристань «Аквариума». Сотрудников «Аквариума» в любом случае следовало предупредить, поскольку для многих рыб аквапарка закачивают воду прямо из гавани.

– Они погрузили бочки в фургоны, – говорила Дебби.

Похоже, она нисколько не злилась, что ее похитили, сковали наручниками и едва не убили. Она была совершенно спокойна. Разумеется, она совершенно спокойна, она же выжила.

– Я поехала за одним таким на запад. Через Роксбери, Бруклин и Ньютон. Время от времени он останавливался возле водостоков. Я предположила, что они что-то сливают в канализацию. У фургона была трубка или шланг, и сброс вели из-под днища.

– Ты взяла…

– Да, взяла пробы. Соскребла с водостока. Воняло страшно. Разумеется, теперь они у них. И фотоаппарат тоже.

– Как тебя поймали?

– В машине зазвонил телефон. Я на пару минут остановилась на обочине поговорить, а они подошли сзади с пушками.

На мгновение мне показалось, что большей глупости я в жизни не слышал.

– Да кто это мог быть, черт побери? Сказала бы, чтобы перезвонили.

– Не могла. Это был Уэймен.

– Уэймен! Что понадобилось этому идиоту?

– Хотел нас предупредить. Сказал, Смирнофф сегодня что-то затевает.

– Вот черт!

– Он собирается взорвать большой корабль, который придет в Эверетт. У него есть пластид.

– Корабль «Баско»?

– Ага.

По ее лицу катились капли, а ведь оно должно было уже высохнуть на ветру. Она одновременно обливалась потом и дрожала. В тусклом сером свете городских огней я видел, как из уголка рта к уху у нее стекает слюна.

– С ним тип из команды морских подрывников, – бормотала она.

– Дебби, – прервал я ее, – ты воду проглотила?

Она не ответила.

– Я люблю тебя, Дебби, – сказал я, ведь, возможно, это последнее, что она услышит.

Шли мы не слишком быстро. Я перевел рычаг до отказа и попросил Барта сунуть ей два пальца в рот. В этом не было необходимости, потому что ее желудок сам опустошал себя. К тому времени, когда мы добрались до шлюза на реке Чарльз к северу от центра, вонь дерьма и мочи мешалась с запахом блевотины, а запястья Дебби кровоточили от того, что она билась в конвульсиях.

Благодаря «Зодиаку» мы смогли подойти на несколько сотен ярдов к лучшей в мире больнице, и, перебросив Дебби через плечо, я бросился бегом. Первым выскочив на Сторроу-драйв, Барт остановил передо мной движение. И вот уже впереди замаячил прямоугольник холодного голубоватого света, стеклянные двери приемного покоя, сенсоры в них наконец почувствовали мое приближение и раздвинулись.

Приемный покой был забит до отказа. Все скамейки и большая часть пола были заняты металлистами, одни бились в конвульсиях, другие были в наручниках. Похоже, кто-то продавал на концентре «Пойзен Бойзен» скверную дурь.

Худо дело. Нервную систему Дебби совершенно закоротило: она билась как одержимая Ашторетом, и мы с Бартом вдвоем едва могли ее удержать.

– Отравление органофосфатами, – крикнул я. – Ингибитор холинестеразы.

– Опять наркотики? – откликнулась никелированная сестра за стойкой. – Вам придется подождать своей очереди, – продолжала она, но мы уже проскочили мимо нее в коридор.

Мы тащили Дебби из комнаты в комнату, а за нами гналась свора сестер и охранников, пока я не нашел нужную и не распахнул ногой дверь.

Ко мне изумленно повернулся доктор Джи.

– А, С.Т.! У тебя новая внешность! Спасибо, что заглянул, приятель! Сейчас я немного занят, но…

– Джерри! Атропин! Быстро! – заорал я.

Будучи доктором, Джи вколол ей дозу атропина секунд через пятнадцать. И Дебби просто опала. Мы положили ее прямо на линолеум, потому что слишком долго было стаскивать со смотрового стола фэна «Пойзен Бойзен» фунтов на двести пятьдесят весом. Доктор Джи сразу начал осмотр. В коридоре собралась готовая линчевать нас толпа сестер из приемного покоя.

– ССМД.

– Что?

– ССМД. Слюноотделение, слезотечение, мочеиспускание и дефекация. Симптомы ингибитора холинестеразы. Ты что, С.Т., теперь нервно-паралитическим газом занялся? На иракцев работаешь или еще на кого?

– По сравнению с этими типами иракцы – что твой друг природы Джон Денвер.

– Да уж, незадача. Но физически твоя подруга поправится.

– Только физически?

– Надо будет проверить функции мозга, – сказал он. – Потом придется проконсультироваться.

Довольно скоро приволокли носилки на колесах и покатили Дебби куда-то, куда меня не пустили.

– Скоро все узнаем, – пообещал доктор Джи. – Остынь немного.

Я повернулся к фэну «Пойзен Бойзен» на столе. Несмотря на габариты и передоз «ангельской пыли», он вел себя довольно тихо. В основном потому, что в шести местах был привязан кожаными ремнями. Но ему все равно хотелось нас убить.

– Эй, посмотри-ка, что у него тут! – Доктор Джи вытаскивал из кармана фэна какие-то бумажки. – Билеты на частную вечеринку, приятель! Или точнее корешки. Где-то в Согусе. Ха, а у меня смена через пятнадцать минут заканчивается! Поедем?

Пациент запротестовал единственным доступным ему способом: выгнул спину и стал биться задницей о стол.

– Готов поспорить, его девчонка еще там. А еще, что она милашка!

Фэн сообразил, как использовать голосовые связки на невербальном уровне, и доктору Джи пришлось кричать, чтобы я его расслышал.

– Господи, ну кто бы поверил, что я уже вкатил ему двадцать пять миллиграммов холдола? ФЦД – просто поразительная штука.

– Доктор Джи! – крикнула из-за двери медсестра. – Вас пациенты ждут.

– А вот и ключи, – сказал доктор Джи, кивая на большой моток цепей, свисавший из кармана фэна. – Хватай, и покатаемся на его «Харлее».

В смотровой стало так шумно, что мы сбежали в коридор.

– Ненавижу металлистов, – сказал доктор Джи.

На нас надвинулась медсестра с планшетом, а я задумался о возможных бюрократических проблемах. Какую форму следует заполнять, если мертвый террорист приносит с улицы скованную наручниками жертву отравления органофосфатами? Сколько часов мы проведем, ковыряясь с этим вопросом, если я останусь тут? Поэтому я не остался. Я сказал, что у Дебби в бумажнике есть страховой полис «Блю кросс», и был таков. Как только мы с Бартом отошли на безопасное расстояние, я позвонил Тане и попросил оповестить всех: Дебби в больнице, и посетители ей не помешали бы. А также охрана.

Потом я повесил трубку. Мы с Бартом стояли на парковке торгового центра «Чарльз-ривер» в три утра, в Сердцевине Вселенной, со всех сторон окруженные ядовитой водой. Бун – на корабле, который в настоящий момент, вероятно, подходит к Эверетт. Когда судно причалит, мой любимый гринписовец Смирнофф его взорвет. Логлин и остальные плохие парни погибнут. Это хорошо. Но заодно погибнет наш приятель Том, симпатичный шкипер-ирландец и Бун. И улики, которые нам так нужны, цистерна с концентрированными органофосфатами превратится в шрапнель. Трансгенная бактерия исчезнет из гавани, и проследить ее до «Баско» не удастся. Плеши станет президентом Соединенных Штатов, и восьмилетние школьники будут писать ему письма. Моя тетушка расскажет мне, какой он прекрасный человек, и повсюду впереди него будет шествовать военный оркестр. И что обиднее всего: Хоа решит, что в Канаде, возможно, тоже нужны вьетнамские рестораны.

Так, во всяком случае, мне казалось в тот момент. Возможно, я кое-что преувеличил, но одно было ясно наверняка: Смирноффа надо остановить.

– Это, наверное, и называется трудоголик? – бормотал я себе под нос, когда мы трусили через Норт-энд к фургону Барта, разжевывая на ходу капсулы с бензедрином. – Порядочный человек сидел бы сейчас у кровати Дебби, держал бы ее за руку, когда она придет в себя.

– М-м-м, – ответил Барт.

– Что угодно бы отдал, лишь бы ее поцеловать, а так она очнется и скажет: «Где эта скотина, который утверждал, что меня любит?» А я работаю, вот что я делаю. Я работаю уже сколько…девяносто шесть часов без перерыва?

– Скорее сорок восемь.

– Так могу я взять передышку, чтобы подержать за руку любимую женщину? Нет. Это и есть трудоголизм.

– Скоро капсулы подействуют, – утешил Барт. – Сразу почувствуешь себя лучше.

Фургон мы нашли, но кто-то взломал его и с мясом вырвал магнитофон и аккумулятор. А поскольку мы оставили его на совершенно ровной парковке у берега, мне пришлось толкать, чтобы он завелся. То еще удовольствие. Помог бензедрин.

– Жаль, что нет магнитофона, – посетовал Барт.

Мы направились на юг по Коммерсикл-стрит, которая шла вдоль всех причалов, и, глядя на восток, видели, как, вспенивая воду и винтами вбивая яд в гавань, словно муку в омлетную смесь, идет на север «Искатель». Здесь совершалось серьезное преступление – в виду всех и каждого из зданий центра города, но где свидетели, когда они так нужны? У токсических преступников не жизнь, а сказка.

Наконец мы добрались до дома Рори Гэллахера в Южном Бостоне. Его уже выпустили из больницы, и он достаточно оправился, чтобы пригрозить изувечить нас за то, что заявились к нему ни свет ни заря. Успокоив его, мы спросили, как связаться с остальными Гэллахерами, его чарльзтаунской родней.

Вот здесь можно было бы возвести расовую клевету на ирландцев, сказав, что терроризм у них в крови. Так далеко я не зайду. Честнее будет сказать, что слишком многие над ними измывались, а они такого не жалуют, и память у них долгая. Гэллахер любил Кеннеди и Типа, но всегда с подозрением относился к Плеши: он ведь принадлежал к «бостонским браминам», элите, которая наступала ему на горло всякий раз, когда он заговаривал о проблемах рыболовецкой промышленности. Когда я рассказал Рори, что «Баско» и Плеши (а для него они были одно и то же) отравили его и многих других, он побагровел и среагировал как надо. Среагировал так, словно его изнасиловали.

– Но мы сами их подтолкнули, – объяснял я. – Давили и давили на них, довели до ручки, принудили совершать все большие преступления, лишь бы покрыть старые. Вот почему нам нужен твой брат.

Вот мы и позвонили Джо. Я дал Рори некоторое время его поуговаривать, чтобы он окончательно проснулся, прежде чем вдело вступлю я, а после просто конфисковал трубку:

– Джозеф.

– Мистер Тейлор.

– Помните мусор, который ваш дедушка сбросил в гавань?

– Не желаю слушать ерунду ни свет ни заря…

– Проснитесь, Джо. Йом Кипур, приятель. День искупления настал.

Я знал, что телефон Рори не прослушивается, поэтому мы сделали уйму звонков. Мы позвонили моей знакомой в «Аквариум» и порадовали ее эквивалентом знаменитой фразы Пола Ривера. И всем журналистам, чьи телефоны я сумел вспомнить, и вытащили их из кроватей. И доктору Джи – узнать, как там Дебби, – с ней все было в порядке. Гэллахеры тоже кое-кому позвонили и неумышленно подняли волну праведного гнева во всем Южном Бостоне и половине Чарльзтауна. Когда мы вышли из дома Гэллахера, на газоне нас ждали больной хлоракне священник, пожарная бригада, операторы с местной телестанции и пять подростков с бейсбольными битами.

Позаимствовав из машины одного из них аккумулятор и прихватив с собой двоих парнишек покрупнее, мы поехали в Кембридж. По дороге я преподал Барту краткий урок управления «Зодиаком» (один из мальчишек все твердил, мол, знаю, знаю) и высадил их на Эспланаде возле Центрального массачусетского вокзала.

Сам же я поехал в офис «ЭООС». Перед дверью уже стояла «импала» Гомеса, его самого я встретил на лестнице.

– Спасибо за предупреждение, – сказал я. У меня была уйма времени поразмыслить о голосе на автоответчике, который произнес фразы: «…в подвале вашего дома гребаная бомба. Убирайтесь оттуда».

– Извини, – отозвался он.

– Они, наверное, по-хорошему к тебе обратились, – продолжал я. – Логлин представился порядочным-препорядочным. Им нужна была лишь информация. Они никогда никому не чинят вреда.

– А пошел ты. Я ведь из-за тебя работы лишился. Но я же не хотел, чтобы тебя пришили.

– Потом поговорим, Гомес. Сейчас у меня дела, и мне не нужно, чтобы ты знал какие.

– Меня уже нет.

Он ушел, а я постоял в темноте, пока не услышал шум отъезжающей машины.

Пора пустить в ход самое грозное оружие в моем арсенале, настолько разрушительное, что я лишь в мечтах его расчехлял.

У меня в кабинете, в дешевеньком сейфе из листового железа, комбинацию к которому знал один я, стояло десяток бутылок с девяностодевятипроцентным 1.4-диаминбутаном. Вонь самой смерти, дистиллированная и сконцентрированная волшебством химии.

Если по дороге в офис я размышлял, удачная ли это идея, так ли опасно вещество, как я себе напридумывал, то стоило мне открыть дверцу сейфа, как все мои сомнения развеялись. Ни одна бутылка не протекла, но, наполняя их месяц назад, я нечаянно размазал несколько капель по крышкам, и с тех пор молекулы путресцина, витавшие в сейфе, только и искали, в чьи бы ноздри забраться. Когда они забрались в мои, я понял, что план у меня хороший.

Бутылки я составил в коробку. Не спешил и тщательно затолкал между ними скомканные газеты. Пластик был бы безопаснее, но вещество могло проникнуть сквозь стенки.

Потом я разыскал снаряжение для подводного плавания. Тут потребуется работа под водой, и вообще, как только путресцин вырвется на волю, мне понадобится воздух из баллонов. Еще я прихватил «доспех Дарта Вейдера». Стянул чье-то пиво из холодильника и выпил бутылку залпом. Продукт, в котором все ингредиенты строго натуральные.

36

По наитию я двинулся к «Баско» в объезд. Свернул на шоссе 1 до Челси, потом съехал на Ривер-Бич-парквей, который идет на запад через сердце городка к югу от владений «Баско». Увидев впереди мост через Эверетт, я сбросил скорость и включил фары дальнего света.

На обочине шоссе стоял брошенный фургон – дежа-вю: в этом самом месте мы с Гомесом демонтировали нашу колымагу, когда ее бросил горе-террорист Уэймен.

Отсюда можно либо выехать на бесплатную трассу, либо протащиться через токсичные отмели и, разрезав заграждение, проникнуть на территорию «Баско», либо пройти пятьдесят футов по обочине, спуститься под мост и оттуда начать операцию «Амфибия», направившись вверх по течению к пристани «Баско». Отсюда я видел капитанский мостик «Искателя», уже пришвартовавшегося в тени главного завода. До него было не больше четверти мили. Припаркуйся тут, и получишь командный аванпост для любого нападения на «Баско».

Что было на уме у Уэймена, когда он бросил тут наш последний фургон? Это была генеральная репетиция или провалившаяся операция? Или действительно несчастный случай, который как раз и заронил в нем дурацкую идею?

Уж я-то точно не собирался здесь парковаться. Даже не притормозил. Я проехал вперед, пока здания «Баско» не скрылись из виду, оставил фургон на обочине и потрусил под мост, волоча на себе всякую всячину – почти половину собственного веса. Барт и ребятишки из Чарльзтауна уже меня ждали, передавая друг другу косяк. К ним присоединилась пара чернокожих бомжей, которые, по всей видимости, тут жили. Барт скормил им все наши биг-маки.

– Разве ты не слышал, приятель? – сказал я. – «Скажи нет наркотикам!»

Они вздрогнули. От травы я всегда становлюсь параноидальнее обычного. Понятия не имею, почему они решили курить ее здесь и сейчас.

– Подкуриться хочешь? – просипел Барт, размахивая косяком и пытаясь одновременно говорить и задерживать дыхание.

– Что-нибудь интересное было?

– Большая заварушка вон там. – Барт махнул на отмели. – Приехало с полдюжины полицейских машин, кого-то арестовали. Потом одна застряла в грязи.

– Здорово было, – вмешался один из бомжей. – Им пришлось попросить арестованных выйти и подтолкнуть.

– Значит, из-за Смирноффа волноваться больше нечего, – заключил Барт.

– Это был отвлекающий маневр, – покачал головой я. – Смирнофф – скотина, но не идиот. Он послал ребят с кусачками очевидным путем. Десять к одному, что они были без оружия и их задержали за вторжение на частную территорию. А тем временем на реке у него – ныряльщик с настоящей миной. Ветеран военно-морского флота.

Я задумался, не из «морских ли котиков» этот тип. Только этого еще не хватало! Какие у меня шансы в подводной схватке один на один с «морским котиком» в речушке, где вместо воды нервно-паралитическая жижа? Никаких. Единственный выход – не попасться ныряльщику на глаза, найти мину и ее обезвредить. Если Смирнофф действительно начинил ее пластидом, то скорее всего устройство это простое и очевидное, вероятно, синхронизированное с его наручными часами. Барт принес из своего фургона ящик с инструментами, и я выудил оттуда кусачки и ломик.

– С Буном связывались? – спросил я, кивая на рацию.

– Пытались. Как ты и велел, я включал и вызывал Винчестера, но никакого ответа.

– Не страшно. Он сообразит. Все равно говорить по рации слишком опасно.

Поставив на землю коробку с путресцином, я снял с нее крышку.

– Осторожно, штука серьезная.

Две бутылки пошли в сумку у меня на поясе, остальные – в «Зодиак». Присев на берегу, мы еще раз обсудили план, и я прервал связь с внешним миром, приладив на себя «маску Дарта Вейдера». Остальные внимательно за мной наблюдали, губы одного бомжа задвигались, и все рассмеялись. Я вошел в реку.

Сперва я ее переплыл проверить, нет ли чего на противоположном берегу. Есть: четкие следы в грязи. Большие, треугольные следы от ласт. Я направился к «Искателю».

Теоретически я плыл против течения, но его скорость здесь равнялась нулю. Пахло отравой, но далеко не так сильно, как вечером и ночью. Напрашивался вывод, что Логлин решил отравить и эту реку тоже, ведь на ней стоит главный завод «Баско», а корпорации ни к чему оставлять след трансгенных бактерий, ведущий сюда от гавани.

Иногда мне самому трудно поверить, какие глупости я совершаю ради дела! Но если сумеем провернуть сегодняшнюю операцию, я с полным правом возьму пару выходных. Мы с Дебби заберемся где-нибудь на водяной матрас и будем поправляться вместе и неделю не встанем с кровати. Конечно, если она согласится. Может, поедем в Буффало, вернемся в те апартаменты для новобрачных, купим чертову прорву пончиков и воскресную «Лос-Анджелес тайме»…

Секунд десять таких мыслей, и у меня уже была эрекция, и чувствовал я себя сонным и глупым. Слишком мало бензедрина. Я проверил воздушный вентиль, чтобы убедиться, достаточно ли получаю кислорода. Кислород подсаживает сильнее всего на свете, даже сильнее, чем закись азота. Сегодня мне его много потребуется. Нужно быть начеку, высматривать того «морского котика». Но так скучно плыть без света в мутной воде. Так легко испугаться, так естественно поддаться панике и паранойе. Время от времени я всплывал на поверхность, чтобы определить, не сбился ли с курса и сколько еще осталось до носа «Искателя». В первый раз он был слишком далеко, а потом вдруг оказался чересчур близко.

Будь я террористом, куда бы я заложил мину? Наверно, прямо под большими турбинами, в средней части судна. Даже если взрыв его не потопит, то именно там нанесет наибольший урон.

Пристань у «Баско» – не слишком большая, а ведь корпорации принадлежит все верховье Эверетт. Все бостонские речушки одинаковы: тянутся на милю в глубь суши, а потом просто исчезают в сточных трубах и кульвертах подземелий. Территория завода охватывала реку словно перчатка. Вдоль одного берега тянулся причал, противоположный был голым, просто откос, по которому к Эверетт спускалась узкоколейка. Если на корабле выставили охрану, то скорее всего на том борту, который обращен к причалу. Поэтому, держась поближе к восточному берегу, я заскользил вдоль корпуса корабля.

Ощупью пробираясь над сонаром у днища носа, я первые несколько ярдов держал голову над водой. Потом пришлось признать, что если останусь наверху, то «морской котик» сможет подплыть ко мне снизу и распороть мне брюхо, как тунцу. И так и эдак я в его стихии, но беспечностью только еще больше себе наврежу.

Поэтому я нырнул. Опустился на самое дно, которое оказалось всего в десяти футах под днищем «Искателя». Встав там, я почти мог бы дотянуться рукой до днища. Вероятно, здесь специально углубили фарватер под размеры корабля.

Тут я сообразил, что оказался в очень тесном пространстве. Я привык к открытым водам гавани. Здесь же было гораздо клаустрофобичнее. Да тут едва-едва пара жилых трейлеров поместится, и если «морской котик» еще здесь, то мы с ним фактически в одной комнате.

По воде передался мощный металлический звон. Я не сумел определить, откуда он донесся, но, по всей очевидности, что-то ударилось о корпус корабля. Возможно даже, магниты на мине Смирноффа. Если пригнусь, притворюсь токсичными отходами и пережду, то ныряльщик уплывет, а я смогу перерезать провода. Тут я задумался, а какая задержка по времени выставлена на мине? Наверное, значительная. Ныряльщику ведь нужно убраться, а ударная волна в воде способна убить на большом расстоянии. Это несколько утешало.

Я дышал сжатым воздухом, который теперь начал меня приподнимать, выталкивал на поверхность, и трудно было удержаться на дне. Поэтому я расслабился и отдался на волю воды, пока меня лицом вниз не распластало по днищу «Искателя». Я постарался сместиться восточнее киля, чтобы пузырьки от выдоха поднимались справа, вдоль изгиба корпуса и выходили на поверхность с той стороны, где нет охраны.

Опять звон. Близко. Так близко, что вибрация отдалась через баллоны мне в спину. Потом из темноты возник и надвинулся на меня свет. В мутных разводах грязной воды его было видно с расстояния не более нескольких футов. И вдруг свет погас. Неведомый владелец фонаря его выключил.

Внезапно – впереди и ниже меня, почти на дне – чертов свет прорезал черные тени от рук и ног ныряльщика.

Их двое! Один подплыл к тому месту, где завис я, его баллон звякнул о днище. Второй, тот, у которого был фонарь, используя больший вес, шел, отталкиваясь от дна. Ныряльщик на моем уровне погасил фонарь, чтобы его не заметили. Значит, второй за ним охотится.

Жертва оказалась со мной почти нос к носу, и мы с уставились друг на друга через маски. На нем был костюм для подводного плавания, похожий на мой, приспособленный для ныряния в токсичной среде.

Почему? Смирноффу же неизвестно про сбрасываемый с «Искателя» яд. Он уже несколько месяцев планировал эту операцию. Но этот ныряльщик о нем знал. Выходит, он работает на «Баско».

Тут он опустился на дно – второй ныряльщик схватил его за колено и потащил к себе. Первый молотил вокруг себя руками и ногами, но под водой отбиваться тяжело, а может, он устал убегать. Блеснула сталь, и потом луч света заволокло алым маревом.

Что мне было делать? Только надеяться, что убийца с ножом меня не засек. Уплыть от него мне не удастся. Если один из этих типов «морской котик», то скорее всего тот, который выжил.

Барахтаясь в собственной крови, жертва выпустила фонарь, луч которого, медленно вращаясь, ушел на дно. Его свет скользнул по голове убийцы, и я увидел ничем не защищенное лицо, длинные русые волосы и голубые глаза.

На Смирноффа работал Том Экере.

Выходит, погиб человек «Баско». А значит, Том, возможно, не распорет мне брюхо. Оттолкнувшись от корпуса корабля, я начал опускаться на его уровень. Схватив фонарь, он пришпилил меня лучом, парализовал, определяя, кто я. Тут уж ему решать, что делать.

Сквозь опущенные веки я разобрал, что свет потускнел – наверное, он направил фонарь в другую сторону. А когда я открыл глаза, то очень об этом пожалел. Том свернулся калачи-ком в воде, выблевывал внутренности, нашаривая загубник акваланга.

Мне удалось подобраться поближе и вложить загубник ему в рот, но он снова выплюнул его с желтым потоком блевотины. ССМД. Он содрогался у меня на руках и вдруг втянул в себя солидный глоток ужасной черной воды и проглотил ее. Потом он взглянул на меня (зрачки у него расширились настолько, что радужки вообще не осталось) и поднял два пальца. Что могло означать «два», или «мир», или «виктория».

К тому времени, когда я вытащил его наверх с восточной стороны от корабля, он был мертв. Оставив его качаться лицом вниз на воде, я снова нырнул, чтобы найти и обезвредить мину.

И нашел (когда не надо беспокоиться из-за других водолазов, это не так уж и сложно), но не совсем то, что искал. Это была не самодельная, а боевая мина. Самое настоящее, официальное устройство военно-морского флота США было прилеплено к днищу «Искателя», и не там, где установил бы его я, а в дюжине ярдов от машинного отделения.

Может, Том пытался сказать, что нужно искать две мины? Это тоже логично. Два ныряльщика, две мины. Проплыв назад, я нашел вторую под машинным отделением – эта была изготовлена из донышка пластмассового мусорного ведра и пары старых промышленных магнитов.

Отковырять ее и найти проводки, ведущие к цифровому таймеру, оказалось минутным делом. Я перерезал их кусачками и дал этому хламу лечь на дно.

Теперь очередь за второй. Я подплыл ближе и заметил новый факт: она находилась между парой клапанов в днище корпуса. Вероятно, через них спускали токсичные отходы. Эту заложил ныряльщик «Баско», который был в защитном снаряжении, поскольку знал, что вода отравлена. «Баско» решила пустить неопровержимые улики на дно.

Логлин – просто злой гений, черт побери. Отравить гавань, убить бактерии, взорвать улики, избавиться от старого ржавого танкера, получить за него страховку, а всю вину свалить на сволочей-террористов.

Я попробовал отодрать боевую мину, но она никак не отставала. Магниты у нее были больше и мощнее, чем на мине Смирноффа. Ломик Барта прекрасно под нее подлез, но, как указал Архимед, рычаг ни на что не годен, если нет точки опоры. Мне пришлось перевернуться вверх ногами, чтобы упереться в днище. Сегодня ночью под кораблем побывали три ныряльщика – три комика в репризе «Остановим загрязнение», – двое мертвы, и заканчивать этот балаган придется мне одному. Так, вероятно, это выглядело со стороны. Но наконец мина отвалилась и упала на дно.

Следующий вопрос, какой ущерб она может нанести оттуда? В качестве последней попытки самоубийства я опустился на дно и потащил ее за собой, пока она не оказалась футах в сорока от корабля. Если она взорвется здесь, ничего не попишешь. «Искателю» придется выдержать удар как крепкому старому корыту, каким он и являлся.

Устало гребя по-собачьи прочь от мины, я снова позволил себе прислушаться. И различил шум турбин. Огромных турбин. Мне незачем было подниматься наверх, чтобы понять, в чем дело. Я проплыл под кораблем, вынырнул под причалом «Баско», забрался на сваи и швырнул подальше от себя бутыль с путресцином.

Сигналом Барту, как и договаривались, послужил артиллерийский залп блевоты охранников надо мной. С шумом и грохотом Барт подлетел к кораблю и, держась так, чтобы он заслонял его от охранников, велел мальчишкам забросить остальной путресцин на борт. А он недурно справляется, возможно, «ЭООС» следовало бы нанять его мне на замену.

Мне всегда хотелось бомбардировать путресцином химзавод или корабль с токсичными отходами. Если все пропитается им насквозь, объект придется списать. Оттащить в море и сжечь дотла. Такая участь теперь ждет «Искатель», но не прямо сейчас.

Я видел только борт корабля и настил над головой и о происходящем мог судить лишь по звукам. Сквозь щели капала, дождем сеялась вокруг меня ужасающая смесь путресцина и блевотины, и приблизительно в тот момент, когда Барт и компания нанесли удар, я расслышал тяжелые шаги и шарканье – это один из охранников потащился с причала в прилегающее здание.

На палубе тоже имелась охрана, но ее не надолго хватило. Труднее всего будет доставить путресцин в каюты и трюмы. Команда скорее всего сейчас где-то бражничает, но Логлин, возможно, уничтожает улики.

Завыли тревожные сирены. Охрана запрашивала помощь. Самое время убраться отсюда подальше. Заранее сбросив ласты, я стал сейчас карабкаться по скобам, пока не поднялся настолько, чтобы заглянуть на причал.

На досках, скрючившись, извивались три охранника.

Следует ли считать такое насилием? Мы же терзаем их обоняние чем-то невыносимо отвратительным.

Помните строб на крыше мебельного фургона в Буффало? Тот же трюк. Тогда присматривать за нами поставили группу охранников, а мы отравили им жизнь.

Думаю, это можно провести по категории «оскорбительное поведение, творческие формы». Надо будет составить классификацию. Когда-нибудь, когда будет чуточку свободного времени.

Похоже, стрелять в меня никто не собирался, но для верности я собрал автоматы. Они очень походили на водяные пукалки Барта (те самые, стреляющие краской реплики «узи»), но были гораздо тяжелее. Я выбросил их в реку. Потом, держа как гранату последнюю бутылку с путресцином, взбежал на сходни. «Сходни» – примитивное название для этого сооружения: на «Искатель» вел алюминиевый пешеходный мостик, снабженный поручнями безопасности и шероховатым покрытием, чтобы не оскользнуться. Я как раз достиг середины, когда впереди открылся люк и из него вышел Логлин.

Рядом с золотым «ролексом» гигантский хромированный револьвер (тот, который он купил, чтобы защищаться от террористов) выглядел довольно безвкусно, но так револьверу и полагается. В другой руке Логлин держал дипломат – корпоративный чиновник до мозга костей, мать его. И увидев, что я загородил ему сходни, он меня огорошил: прикрылся дипломатом как щитом и осторожно выглянул поверх него. Я подошел еще на пару шагов. Тогда он уронил дипломат.

Что нисколечко мне не помогло. Я был здесь не для того, чтобы вручить гаду повестку в суд, а потому продолжал наступать, прикидывая, когда все-таки струшу и прыгну в воду.

Передвигаться на корабле не так просто. Лестницы – крутые и узкие, люки тяжелые, и, когда проходишь в них, надо переступать через широкий порожек. Логлин стоял в отверстии люка, но его правой руке, той самой, в которой он держал револьвер, мешал косяк. Когда он попытался ее поднять, палец дернул курок (оружие уже было взведено, этот тип прирожденный убийца!), и, вырвавшись с хлопком, пуля ушла куда-то под причал.

Замахнувшись, я совершил слабенький бросок – в духе бейсболиста-неудачника Боба Стэнли – приблизительно ему в лицо. Бутыль описала аккуратную вонючую параболу, ударила его по голове, отпрыгнула и разбилась о палубу рядом с ним. Он снова выстрелил и проделал дырку в стене завода «Баско». Я так перепугался, что упал ничком. Трудно бегать с кислородным баллоном на спине, чертовски трудно.

Честно говоря, он уже, наверно, стоял по колено в путресциновом море, но словно ничего не замечал. Истинный яппи невосприимчив к запахам. Следующая пуля Логлина пришлась в опору поручня прямо рядом со мной, и меня осыпало осколками металла. Некоторые меня ужалили, а один разбил стекло в «маске Дарта Вейдера». Логлин придвинулся для нового выстрела, но совершил ошибку, переступив порожек, и тогда подкравшийся сзади Бун выпустил ему в ухо пену из огнетушителя. Сам Бун был в кислородной маске, которую украл из пожарного шкафчика где-то внизу.

Стараясь выковырять треугольнички стекла из маски, я поранил руку. И сумел размазать симпатичный плевок крови и путресцина прямо по переносице. По счастью, я все еще дышал воздухом из баллона.

Снизу поднялись несколько перхающих работяг, споткнулись о тело извивающегося Логлина и направились ко мне, то есть попытались убраться с корабля. Бун схватил револьвер Логлина и тем напугал их до полусмерти. Вцепившись в маску, я оттянул ее с лица.

– Заберите его! – крикнул я, указывая на Логлина. – Унесите отсюда эту сволочь. Заберите его с собой!

Если мы украдем корабль с ними на борту, это будет расценено как похищение: серьезное преступление. Нам нужно избавиться от Логлина. Но если мы сами его утащим с борта, это опять же можно будет счесть похищением.

Схватив Логлина, работяги поволокли его по сходням. Корабль опустел.

Сейчас Бун указывал на дипломат Логлина. Наподдав его ногой так, что он отъехал на несколько футов, Бун пристрелил его из револьвера. Пуля вырыла кратер в прекрасном сафьяне и остановилась. Кевларовая прокладка. Антитеррористический багаж для корпоративных параноиков.

Мне впервые представился шанс взглянуть на реку Эверетт, в сторону Мистик и открытого моря. В синих предрассветных сумерках к нам полз мегабуксир «Сверхкрепкий»: выглядел он как электростанция на салазках, запирал целую реку и выплевывал галактику черного дыма. Время искупления для клана Гэллахеров. Турбины в двадцать одну тысячу лошадиных сил тащили ирландца задом наперед, сотрясая сушу и воду так, что в окнах завода дрожали стекла. Их шум почти заглушил смачный всплеск, с которым рухнули в воду сброшенные нами сходни.

Теперь надо было как-то отсоединить нашу треклятую посудину от причала. В том-то и заключалась вся соль вылазки. Она была пришвартована носовым линем, кормовым линем и двумя шпрингами, всего четыре. В руку мне легло что-то больше и тяжелое: Бун раздобыл мне пожарный топор. У него уже был такой же.

– Это первое и последнее предупреждение, – произнес через мегафон чей-то голос. – Сейчас же поднимите руки вверх, иначе мы будем вынуждены открыть огонь.

Первое и последнее предупреждение. Пока они ждут нашей реакции, каждый из нас, наверное, успеет обрубить по линю. Мы направились на корму. От кнехтов на причале тянулись два каната.

Когда-нибудь рубили дерево? Если в панике машешь топором, никуда не попадаешь, но два-три уверенных удара сделают свое дело. Я пустил в ход оба метода и хотя не обрубил канат, но превратил его в разлохматившиеся нити, которые, будем надеяться, сами собой порвутся. Бун справился со своим за четыре удара.

Перед типами с пушками встала серьезная проблема. Палуба находилась на пару футов выше причала. Если мы не приподнимемся, они нас не увидят. Поэтому остаток операции мы провели, ползая на брюхе.

У Буна брюхо было меньше, к тому же он умел передвигаться по-пластунски, а потому делал все вдвое быстрее меня. Сорвав кислородную маску, он ее выбросил.

К тому времени, когда я, толкая перед собой дипломат Логлина, добрался на нос, Бун уже был там и пропускал канат в один из клюзов, через которые обычно проходят якорные цепи. Внизу ждал в «Зодиаке» Барт. Он собирался отвезти конец на «Сверкрепкий», до которого оставалось не более пятидесяти футов. Там его присоединят к кабельтову, с которым Барт вернется к нам, а мы затащим его сюда и закрепим на «Искателе». Лежа в нескольких ярдах позади Буна, я швейцарским армейским ножом перепиливал прядь за прядью носовой линь.

Я лежал буквально щекой на палубе и потому сообразил, что мне видна водонапорная башня «Баско» в тысяче футов от нас. А еще типы, которые на нее лезли. Типы с пушками. Их было трое.

Что-то просвистело у нас над головами, и мы услышали отдаленное «тра-та-та-та».

– «М-16», – пробормотал Бун, – или скорее «AR-15». Я подтолкнул к нему дипломат.

– Я уже закончил, – отозвался он и пнул дипломат назад. Взметнулось облачко опилок, и в четырех футах от меня что-то прорезало канавку в палубе. Расстояние было слишком уж большим, и пули винтовки набирали такой вращательный момент, что могли забуриться тебе в тело, как какой-нибудь паразит из космоса.

Мой кислородный баллон взорвался, и я ощутил острую боль в спине. Поднялся жуткий шум: конечно же, я вопил, но дело было не только во мне. Выл корабельный гудок «Сверхкрепкого», подавая нам сигнал тянуть. Бун один не справится, поэтому, заслонив физиономию от башни дипломатом, я пополз к клюзу.

Найдя канат, я принялся тащить его на себя. Бун как будто нисколько не помогал. Слабины было много, потом канат вдруг начал натягиваться.

Джо Гэллахер велел найти кнехты – приземистые столбики, торчащие из палубы. Если захлестнуть кабельтовый за что-то другое, «Сверкрепкий» его просто вырвет. Я нашел кнехты и захлестнул, стараясь одновременно не потерять дипломат и тянуть канат. Если буду тянуть, то рано или поздно появится кабельтовый. Такой большой кевларовый буксирный трос. Чудесный материал – кевлар и вдвойне полезный сегодня ночью. Продукт американской химической промышленности, которая не дает слабеть нации. Но какой же он тяжелый! Я захлестнул вокруг кнехта еще петлю, чтобы канат не соскользнул, и все тянул и тянул эту сволочь.

Вобрав в себя пару высокоскоростных очередей, дипломат подскочил в воздух и приземлился на палубе вне досягаемости. Я как раз примеривался, как бы его достать, когда мир вокруг потонул в свисте и свете. Может, охранники выпустили пару осветительных ракет или начали артобстрел? Меня окружали адский грохот, от какого сдает мочевой пузырь, и ослепительный, ярче солнца, свет.

Пора сдаваться. Размахивая руками, я отполз от кнехта. Извиваясь, освободился от кислородного баллона, хотя мне все равно казалось, будто на спине у меня стоит кто-то в хоккейных коньках. Это позволило мне перевернуться брюхом кверху (как все до единой рыбы в гавани) и уставиться в незагрязненные небеса. Но там что-то происходило. В пятидесяти футах надо мной из галогенового торнадо смотрел символический глаз: вертолет новостей Си-би-эс.

Не могут же нас расстрелять прямо перед камерами национального телевидения, правда? Слишком уж зрелищно и драматично. А если по нам продолжали стрелять, то мазали. Я снова стал тянуть за канат. Бун мне не помогал, потому что был тяжело ранен.

Так продолжалось целую вечность. «Си-би-эс ньюс» придется вырезать часть отснятого. Зрители сидели и смотрели, как я бесконечно тянул за дурацкую веревку. Тянул и тянул. Си-би-эс смотрела, снайперы и охранники смотрели, команда Гэллахера смотрела, Бун вроде как смотрел немигающими глазами. Никто не говорил ни слова.

Наконец в руках у меня оказался огроменный огон, петля на конце кевларового троса толщиной в мою руку. Конец каната. Та самая петля, которую полагается набросить на кнехт. Матросы называют ее «коренным концом». Я накинул ее на кнехт, пополз к самому носу, подтянулся, чтобы встать на колени, и поднял два больших пальца.

Тут взорвалась боевая мина, взметнув такой фонтан воды и создав такую ударную волну, что едва не сбила вертолет. Довольно скоро корабль начал крениться – или это я кренился? Я поднял голову, собираясь помахать на прощание снайперам, но водонапорной башни уже не было на месте. Надо мной проплывал мост через Эверетт. Празднуя мою победу, бомжи подняли за мое здоровье молочные коктейли из «Макдоналдса». Братья по оружию.

37

Джо Гэллахер отбуксировал нас вниз по реке прямо в расходящийся волнами восход журналистского хаоса. Собрались все, кто мог. Таня успела на борт первой. Забравшись на крышу капитанского мостика, они с Бартом подняли «Токсичный Черный Роджер». Таня подходила для этого как нельзя лучше: она пострадала от бактерии, разбиралась в химии и была крайне зла. Немало проблем нам доставил путресцин, но те журналисты, кто умел зажимать нос, смогли спуститься в трюм «Искателя» и обнаружили невероятные вещи.

Все это было чудовищно нелегально, в суде наши улики не приняли бы – будь мы полицейскими. Но мы-то ими не были. А если улики, пусть даже добытые в результате уголовно наказуемого деяния, представляет гражданское лицо, прокурор вправе их использовать.

Разумеется, даже при наличии юридически корректных улик корпорации в этой стране редко несут большой ущерб. Достаточно взглянуть на любого крупного подрядчика Пентагона или НАСА. Им даже убийство сойдет с рук.

А вот со СМИ совсем другая история. Триста лет назад в Массачусетсе преступников сажали в колодки посреди рыночной площади и подвергали осмеянию. Сегодня мы не в силах отправить корпоративных шишек в тюрьму, но можем пинками выгнать из цивилизованного общества, подвергнуть невыносимому эмоциональному давлению, а это не менее эффективно. Пока Плеши и Логлина пинками выгоняли из цивилизованного общества, нас с Буном на вертолете «скорой помощи» доставили в травматологический центр.

Я отделался несколькими поверхностными царапинами, о которых даже говорить не стоило. Эту разочаровывающую новость мне принес доктор Джи. У Буна было пробито легкое, чего я на корабле не заметил, во-первых, потому что не слышал, а во-вторых, потому что отвлекся на другое. Он сумел перекатиться на спину и рукой в резиновом костюме зажать рану, запечатав ее собственной кровью. Полностью рану это не закрыло, но из легкого уходил не весь воздух, поэтому он не потерял сознания. Ему удалят половину легкого и основательный кусок печени. Невелика потеря, печень отрастает, если только не заливать ее алкоголем до смерти.

Когда я очнулся, возле моей кровати сидела в больничном халате Дебби и держала меня за руку. Да, мы поговорили о вине. О вине и о счастье. Дела у нее шли неплохо. Органофосфаты в тканях не накапливаются. Если переживешь начальную дозу, они выводятся, а ты возвращаешься к нормальной жизни.

Взрыв отбросил тело Тома Экерса за узкоколейку, и его нашли лишь на следующий день. Полиция провела вскрытие, потому что слишком уж много было возможных причин смерти, и обнаружила, что у него был рак. Мы связались с его врачом в Сиэтле и выяснили, что он уже несколько месяцев знал про свою болезнь – думаю, достаточно долго, чтобы проникнуться острой ненавистью к Олвину Плеши.

Потом пришел черед разбираться, кто несет юридическую ответственность. Возможно, я попаду в тюрьму, кто знает? «Баско» придется основательно раскошелиться на адвокатов, чтобы мне что-то вменить, а корпорация только что заявила о банкротстве.

Кажется, мы достигли своего, но радоваться нечему, ведь банкротство – просто уловка, способ избавиться от обязательств по контрактам и реорганизовать старую неповоротливую корпорацию в мобильную и пробивную фирму. Благодаря мне множество корпорационных юристов купят себе новые «BMW».

С другой стороны, у «Баско» огромные неприятности, и рано или поздно они все-таки поплатятся. Представленные Дольмечером факты некоторое время замалчивали, но сейчас правда вышла на свет, превратилась в жареный товар. Главный прокурор штата объявил, что любому чиновнику корпорации, причастному к отравлению Дольмечера, будет предъявлено обвинение в покушении на убийство. Я слышал, в тюрьмах хорошие спортзалы со множеством силовых тренажеров.

Рано или поздно «Баско» разорится и сдохнет. Поэтому, когда меня выпустили из больницы, я купил в магазине канцтоваров маркер, поехал в яхт-клуб и нарисовал логотип «Баско» на носу моего нового «Зодиака». Его нам подарили сотрудники компьютерной фирмы в бостонской «Силиконовой долине».

А после я отправился объезжать гавань. По дороге из клуба я пролетел мимо симпатичной пятидесятифутовой яхты, отправлявшейся в вечерний круиз. И хорошо одетые люди у поручней улыбались мне, махали, поднимали стаканы. Улыбнувшись в ответ, я показал им палец и поддал газу.