путешествия,Азия,великие путешественники,географические открытия ru Adobe InDesign скрипт indd2fb2, FictionBook Editor Release 2.6.6 01 April 2015 http://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=9363207152dbb71-d6f2-11e4-afed-0025905a0812 1.0 Литагент «5 редакция»fca24822-af13-11e1-aac2-5924aae99221 Алтай. Монголия. Китай. Тибет. Путешествия в Центральной Азии ЭКСМО Москва 2014 978-5-699-75699-5

Издательство ЭКСМО, продолжая серию «Великие путешествия», предлагает вниманию читателей наиболее увлекательные страницы из путевых записок М. В. Певцова. Это богато иллюстрированное издание рассчитано на всех, кому интересны дальние страны, их природа и культура, а также рассказы о приключениях и экстремальных происшествиях, подстерегающих путешественников в неизведанных, экзотических уголках Земли.

«Мир – это книга, – сказал однажды французский писатель и путешественник Луи Шарль Фужере де Монброн, – и тот, кто не путешествует, читает лишь одну ее страницу». Все мы, живущие на этой планете, так или иначе путешествуем.

Кто-то в этой книге за всю жизнь осилит лишь пару страниц, а кто-то – прочтет множество томов. Но есть люди, которые, если продолжать пользоваться образным сравнением де Монброна, одолели целые библиотеки. И они не просто прочитали – они сами написали «книги мира».

К числу таких людей относится и Михаил Васильевич Певцов (1843–1902). Даже сейчас, когда в распоряжении путешественников есть самые современные технические средства, многие районы Центральной Азии по-прежнему считаются труднодоступными и просто опасными. А полтора века назад это было одно огромное «белое пятно»! Сведения об этом регионе были настолько отрывочны и скудны, что, по сути, представляли собой лишь «оглавление» книги. М. В. Певцов стал, конечно, далеко не первым, кто в конце XIX века заново открывал Центральную Азию, но он быстро исправил этот «недостаток» и внес свой неоценимый вклад в мировую географическую науку. Сначала Михаил Васильевич участвовал в экспедициях, которые возглавляли другие, после, набравшись опыта, сам организовывал и руководил исследованиями. А затем поднял знамя, упавшее было после безвременного ухода Н. М. Пржевальского, заменив великого первопроходца на посту начальника Тибетской экспедиции Русского географического общества.

От Издательства

Двенадцать лет жизни, почти 20 тысяч пройденных километров, бесчисленное множество географических, геологических, этнографических открытий – об этом и о многом другом рассказывает в своих трех книгах выдающий российский путешественник Михаил Васильевич Певцов. Северный Китай, Восточная Монголия, Кашгария, Джунгария – эти краям вполне подходит эпитет «бескрайние», но они совсем не «бесплодные» и уж никак не «безынтересные». Именно поэтому труды М. В. Певцова, одного из ярчайших представителей российской географической науки второй половины XIX века, по-прежнему считаются «классическими».

В свою первую экспедицию он отправился в 1876 г. Объектом исследования стала Джунгария – степной регион на северо-западе Китая. Итоги путешествия, опубликованные в «Путевых очерках Джунгарии», сразу же выдвинули М. В. Певцова в число ведущих исследователей Центральной Азии, за его результаты путешественник был награжден малой золотой медалью Русского географического общества.

«Очерки путешествия по Монголии и северным провинциям внутреннего Китая» – результат второй экспедиции Певцова, предпринятой в 1878–1879 гг. А через десять лет, после скоропостижной кончины Н. М. Пржевальского, Русское географическое общество назначило Певцова начальником Тибетской экспедиции. Это путешествие, описанное М. В. Певцовым в «Трудах Тибетской экспедиции 1889–1890 гг.», стало одним из крупнейших исследований Центральной Азии в истории не только российской, но и мировой географической науки.

ПУТЕВЫЕ ОЧЕРКИ ДЖУНГАРИИ

Для прикрытия хлебного каравана, отправляющегося в мае 1876 г. из Зайсанского поста в китайский город Гучен, от появившихся в то время близ нашей границы дунганских шаек был назначен конвой в составе казачьей сотни, одна полусотня которой должна была сопровождать караван до самого Гучена, а другую велено было оставить в лежащем на пути к Гучену г. Булун-Тохое для конвоирования следующих хлебных транспортов. Начальство над сотней возложено было на меня, мне поручено было также собрать по возможности подробные сведения о стране, по которой должен был следовать караван, в особенности на пространстве между Булун-Тохоем и Гученом, где до того времени не случилось еще бывать никому из путешественников.

Напутствуемые пожеланиями счастливого пути и благополучного возвращения, мы выступили из Зайсанского поста 16 мая и, сделав небольшой переход, остановились на ночлег в проходе Джан-Тиль горного хребта Манрака, через который пролегает дорога на высокую Чиликтинскую равнину, лежащую к югу от этого хребта. Вершины Манрака, не достигающие снежной линии, уже были покрыты свежей зеленью и перед солнечным закатом блестели мягким, золотистым светом, отражавшимся приятным колоритом и на соседних обнаженных утесах и скалах.

Мы раскинули наши юрты на берегу живописного горного ручейка, струившегося среди ущелья; казаки развели костры и вскоре принялись за ужин; между тем сопровождавшие караван киргизы совершали свою вечернюю молитву: разостлав широкий войлок на земле, они выстроились в шеренгу, лицом к западу и начали взывать монотонно и уныло к Аллаху, сопровождая эти взывания своими оригинальными знамениями, коленопреклонением и частыми земными поклонами.

На следующий день мы продолжали подниматься тем же проходом. Вскоре на нас повеяло холодом, несмотря на то что день был тихий и такой же солнечный, как накануне, когда на соседней северной равнине уже порядочно пекло.

Поднимаясь тем же проходом, мы, наконец, достигли высшей точки перевала и по отлогому спуску сошли на высокую Чиликтинскую равнину, где и остановились на ручье Ащи-булак на ночлег. Окрайный хребет Манрак возвышается над этой равниной, по-видимому, не более 500 футов, тогда как относительная высота его гребня над соседней северною равниной простирается по крайней мере до 2400 футов.

С ручья Ащи-булак мы направились к юго-востоку по ровной каменистой поверхности Чиликтинской нагорной равнины. Дорога, по которой мы шли, представляет прекрасное естественное шоссе, но местность по сторонам весьма непривлекательна: повсюду щебень, галька, гравий и дресва, лишь кое-где пробиваются из почвы тощие колючки и низкорослый вереск; вокруг не видно ни деревца, ни единого возвышения среди этой необъятной равнины.

Только присутствие дроф оживляет ее несколько. Длинными вереницами переносятся они с места на место тяжелым, неуклюжим полетом и, спустившись на землю, преважно расхаживают, поклевывая и озираясь по временам. Дрофы очень любят эту равнину и не покидают ее: сюда слетаются они многочисленными стаями еще в конце апреля, тут же гнездятся и только в октябре покидают Чиликтинскую равнину, отлетая на юг. Вероятно, открытая на обширном пространстве местность, а отчасти, быть может, и дресвяная почва Чиликтинского плоскогорья привлекают их.

Высота местности, по которой мы следовали, дала себя почувствовать: несмотря на 18 мая, погода стояла такая холодная, как в глубокую осень. Впрочем, на этой нагорной равнине, высоту которой наши казаки определили весьма оригинально, сказав, что отсюда «небо можно достать пикой», не только весна, но даже и лето бывает прохладное, при облачном небе и порывистых северо-восточных ветрах, дующих со стороны снежных гор, становится уже совсем холодно. Недели за две до нашего прихода, следовательно, в первых числах мая, здесь выпал снег в пол-аршина и лежал несколько суток, между тем как на нижележащей северной равнине его не стало уже с 10 марта.

После 28-верстного перехода по однообразной местности мы достигли юго– восточного угла плоскогорья и тут на урочище Чоган-обо, месте летней стоянки одного из наших пограничных отрядов, расположились на ночлег.

С урочища Чоган-обо мы должны были следовать в китайские пределы горами, окаймляющими Чиликтинское плоскогорье с востока, чтобы выйти на высокую равнину Кобу, вдоль которой идет дорога в г. Булун-Тохой. Избрав для нашего пути проход Кергентас, как наиболее удобный, мы выступили рано утром 19 мая.

Проход представляет широкую поперечную долину с крутыми склонами по бокам, покрытыми местами травянистой растительностью, а дно, орошаемое ручьем Кергентас, по богатству своей флоры далеко оставляет за собой бедную в этом отношении Чиликтинскую равнину. На окрестных горах весьма редко встречались обнажения, да и то исключительно твердых пород, в виде небольших, уединенных гольцов или тонких гребней, венчающих некоторые горные вершины. На соседних горных склонах поминутно появлялись сурки, боязливо посматривавшие на нас и быстро прятавшиеся при нашем приближении в свои глубокие норы, которых тут везде было множество.

Сделав 25-верстный переход, мы остановились на ночлег на берегу того же ручья Кергентас. Едва успели поставить юрты, как партия наших казаков с ведрами в руках отправилась на ближайшую отлогость отливать сурков из нор водой, но, несмотря на все усилия, им не удалось выгнать ни одного зверька, хотя воды для этой цели было израсходовано по крайней мере ведер около ста.

Флора окрестных горных вершин отличалась уже альпийским характером, несмотря на то что мы еще не достигли высшей точки перевала. В лощинах кое-где росла редкими рощами сибирская лиственница – единственная хвойная порода по всей горной стране, растущая только в высоких областях Саура и в горной группе, которую мы пересекали.

На следующий день, поднимаясь постепенно, мы достигли высшей точки перевала, высоту которой, к сожалению, не пришлось измерить по случаю сильного ветра. Но, судя по характеру флоры, абсолютная высота этой точки во всяком случае не должна быть менее 9500 футов и лишь весьма немного уступает высоте наиболее выдающихся вершин поднятия. Температура здесь была так низка, что мы порядочно прозябли, а на окрестных горных вершинах виднелись кое-где снежные пятна.

От высшей точки перевала, отмеченной пограничным знаком, местность сначала постепенно, а потом быстро падает к востоку, так что нам часто приходилось спускаться по крутым склонам, и мы скоро достигли плоского предгорья, с которого сошли на равнину Кобу.

Местность, на которой мы раскинули наш бивуак, представляла обширную зеленеющую равнину, обильно орошенную источниками, наполняющими ее почву до того, что она местами становится болотистой. Среди этой равнины, прорезанной несколькими рукавами бурной речки Джемен-кул, стоит ламаистская кумирня, воздвигнутая торгоутским князем Матэнем, ставка которого находится верстах в двух к северо-западу от этой кумирни. По имени своего созидателя она и называется кумирней Матэня.

Тут же около храма стоит несколько маленьких домиков, в которых постоянно живут монахи в числе от 6 до 10 человек. В этот монастырь стекаются в праздники толпы пилигримов из окрестных стран и приносят немало даров, на счет которых и проживают преимущественно монахи. Сама кумирня состоит из квадратного, около 25 сажен в стороне, здания, сложенного из превосходного китайского кирпича. Здание имеет два этажа, из которых нижний служит собственно храмом, а верхний деревянный, надстроенный уступом в виде мезонина, составляет особое помещение, дополняющее храм.

Большие створчатые с затейливой резьбою ворота ведут во внутренность кумирни, куда через единственное окно едва проникает дневной свет. Потолок этого сумрачного святилища поддерживается множеством деревянных четырехугольных колонн, выкрашенных желтою краской. Вдоль стен везде устроены возвышения вроде широких лавок, уставленные сплошь кумирами, деревянными и металлическими различной величины и в разных позах, начиная с человеческого роста и даже более и кончая маленькими, вроде кукол, бурханчиками, как их называют у нас.

На некоторых надеты шелковые одежды, принесенные, по словам сопровождавшего нас монаха, в дар поклонниками. У стены, напротив дверей, на особом возвышении помещается главный бог – медный бюст в поясную величину, изображающий женщину с правильными, красивыми чертами лица. Перед этим бюстом устроен небольшой жертвенник, на котором горит несколько неугасимых лампад и помещаются медные чашечки с хлебными зернами, а перед жертвенником на полу – жаровня для курения фимиама.

В верхнем этаже, состоящем из одной только комнаты с перегородкой, развешены по стенам картины религиозного содержания. Все эти картины печатаны частью на бумаге, частью на тонких шелковых тканях с соответствующими содержанию надписями. На одной из них с заглавием «Дорога в рай» изображен аллегорически трудный путь, которым должен следовать человек в своей земной жизни, чтобы приблизиться к божеству и достигнуть вечного блаженства за гробом.

Поблизости кумирни устроен особый притвор, предназначенный, по словам проводника-монаха, для больных женщин. Это небольшая комната, внутри которой приспособлено к вращению нечто вроде витрины с картинами религиозного содержания, приводимой в движение самими молящимися, которые, взявшись за рукояти, ходят вокруг, читают молитвы и распевают гимны.

Вечернее богослужение, на котором нам удалось присутствовать, не представляло ничего особенно замечательного. Трое лам, сопровождаемые 5 или 6 молодыми монахами, войдя вместе с нами в храм, приблизились к жертвеннику и пали ниц. Потом один из них, уже старик, зажег еще несколько лампад, кроме горевших на жертвеннике, достал откуда-то книгу и начал читать, стоя перед жертвенником, своим старческим голосом, как-то болезненно отзывавшимся в ушах.

По временам он останавливался, чтобы дать хору из 3 молодых монахов, стоявших с правой стороны и несколько позади, исполнить подобающее песнопение, сопровождавшееся каждый раз мерными ударами двух больших железных тарелок – так называемых «цам-цам», которыми бряцал четвертый монах. Потом он снова начинал читать, и в этом заключалось все богослужение, продолжавшееся не более получаса.

Кумирня, или, точнее, монастырь Матэня, кроме своего религиозного значения, служит средоточием путей и потому представляет самый оживленный пункт в этой части китайских владений. Через этот пункт проходит пикетная дорога из Булун-Тохоя в Чугучак, направляющаяся от кумирни на запад горами в Баймурзинский проход, а также дорога в Зайсанский пост через проход Кергентас и, наконец, кратчайший путь в г. Гучен, до которого отсюда около 20 дней ходу.

Этот последний направляется сначала по долине р. Кобук, а потом идет по пустынной маловодной местности, пересекая, в 100 верстах не доходя Гучена, широкую, верст в 60, полосу зыбучих песков. Караваны могут следовать по этой дороге только зимой, да и то не беспрепятственно, а в летнее время она, по недостатку подножного корма и в особенности воды, считается не только неудобной, но положительно опасной для караванного движения.

Даже одиночные всадники, хорошо знакомые с этой местностью, редко отваживаются в летние жары пересекать ее. Колодцы и родники с хорошей водой встречаются на этом пути редко и отстоят друг от друга на 50–80 верст (в одном месте нет воды на пространстве 100 верст). Притом, вследствие однообразия местности, их может отыскать только опытный проводник, без которого очень легко заблудиться и погибнуть в такой пустыне.

В этой-то пустынной местности и преимущественно в песках, по единогласному свидетельству туземцев-торгоутов, живут дикие верблюды. Их видели неоднократно и наши киргизы, ходившие зимой 1875/76 г. с хлебными караванами прямой дорогой в г. Гучен. Они ходят там стадами от 10 до 50 особей. Весной самцы, по словам очевидцев, бывают очень свирепы: завидев вблизи человека, они бросаются на него, и если тот безоружен и не успеет вовремя скрыться, то подвергается опасности быть убитым.

Вообще же дикие верблюды крайне осторожны и пугливы: едва приметят на горизонте приближающихся к ним людей, сейчас же обращаются в бегство и идут, не останавливаясь, несколько десятков верст, а если их станут преследовать, то бегут безостановочно целые сутки и более. Величиной дикие верблюды несколько меньше домашних, цвет шерсти у них красновато-каштановый, точно «опаленный», как определяли его торгоуты, а горбы значительно меньше, чем у верблюдов домашних.

Действительно ли эти верблюды настоящие дикие или же просто одичалые домашние, утратившие на свободе свои прежние качества? Этот вопрос заслуживает внимания натуралистов. Но что подобные верблюды действительно существуют в указанной местности – в этом нет сомнения. Интересуясь этими животными, мы расспрашивали о них в разных местах на пути и везде получали утвердительные и согласные показания об их существовании.

На вопрос же, с которым мы часто обращались к туземцам: почему они называют этих верблюдов дикими и не правильнее ли будет считать их одичалыми домашними, торгоуты отзывались, что они причисляют таких верблюдов к диким по причине большой разницы в нравах и образе жизни их сравнительно с домашними, а отчасти и наружном виде. «Может быть, – добавляли они, – эти верблюды много лет тому назад действительно были потеряны своими хозяевами; но как это узнать?

Наши старики ничего о том не помнят и не могут дать ответа на такой мудреный вопрос». На другой вопрос: не известно ли им по крайней мере ныне таких случаев, чтобы их домашние верблюды, отлучившиеся по каким-нибудь причинам надолго от людей, потом дичали и, избегая человека, удалялись бы впоследствии в безлюдные пустыни, – торгоуты отвечали, что всякий хозяин, дорожа своими животными, в случае потери старается тотчас же разыскать их, и что они не знают таких примеров, чтобы домашние верблюды, отлучившись от людей, становились потом дикими.

Вот все те скудные сведения, которые мы могли получить об этих поистине интересных животных.

От кумирни Матэня мы следовали в г. Булун-Тохой по большой пикетной дороге. Местность, по которой пролегает эта дорога, представляет нагорную равнину, возвышающуюся около 4890 футов над уровнем моря и окаймленную на западе горной группой, отделяющей ее от Чиликтинского плоскогорья, на севере Сауром, а на юге сначала горами Адрык-кара, а потом Аргалты и далее на восток Салбурты.

Поверхность этой равнины, постепенно склоняющейся к востоку, почти повсюду покрыта щебнем, галькой и гравием – продуктами разрушения твердых масс Саура, со стороны которого идет слабый наклон с севера на юг и простираются сухие русла временных потоков. Но местами однообразный характер этой равнины нарушается: там, где образуются источники, она из пустынной, усеянной щебнем и галькой земли, благодаря живительной влаге, переходит в плодородные оазы, покрытые свежей зеленью и представляющие отрадное явление среди пустынных окрестностей.

В западной части равнины такие оазы встречаются чаще, чем на крайнем востоке, где горный хребет Саур, соседству которого они обязаны своим существованием, уже понижается в значительной степени. Эти острова плодородной земли, от 1 до 2 верст в поперечнике, в центральных частях обильно орошены источниками, образующими маленькие ручейки, которые питают небольшие, преимущественно солончаковые, болотца.

По окраинам оазов простираются густые насаждения злака чия, служащие приютом зайцам и диким голубям, между тем как в болотцах и на влажных лугах встречались в большом числе турухтаны и ржанки. В жаркие дни часто залетали сюда из соседней пустыни и песчаные куропатки. Небольшими стайками появлялись они близ источников, но, встретив наш отдыхающий караван, долго кружились в воздухе, испуская крики, вызываемые, очевидно, томившей их жаждой. Наконец, преодолев боязнь, быстро спускались к воде и, вобрав в себя с жадностью несколько глотков, отлетали вдаль.

В таких оазах, представляющих хорошие караванные станции, устроены китайцами через каждые 30 верст почтовые пикеты, состоящие из небольших домиков, сложенных из сырцового кирпича. На всяком таком пикете живет несколько торгоутов, отбывающих пикетную службу, и содержится положенное число лошадей и верблюдов. Этот почтовый путь служит для сообщения Булун-Тохоя с Чугучаком, куда по нему доставляется из Внутреннего Китая через Кобдо и Булун-Тохой почтовая корреспонденция, а также некоторые предметы довольствия для квартирующих в Чугучаке войск.

Многие из этих оазов служат местами летних кочевок туземцам-торгоутам. Торгоуты принадлежат к монгольскому племени, составляя, по всей вероятности, отрасль монгольского народа халха, с которым у них много общего. Это те самые торгоуты, которые в конце XVII столетия откочевали оттуда с своим ханом Хо-Урлуком в пределы России и поселились в степях между Волгой и Уралом.

Они приняли в то время русское подданство и даже сражались вместе с нашими войсками против крымских татар. Но в 1771 г. большая часть их с ханом Убаши во главе укочевала к оз. Балхаш и, потерпев на берегах его жестокое поражение от враждебных киргизов, достигла, наконец, своей прежней родины Джунгарии и поступила в подданство Китая, успевшего уже покорить Джунгарское царство и упрочить свою власть в этой стране.

О пребывании в нашем отечестве торгоутов сохранились еще предания, хотя и не вполне ясные и определенные, а у князей их имеются даже письменные о том свидетельства, как то: жалованные грамоты, дарственные записи, а также печати с нашим государственным гербом, монеты и многие старинные русские вещи, вывезенные, по их словам, предками из России.

В настоящее время область распространения торгоутов в Северо-Западном Китае весьма обширна, хотя число их не должно быть очень велико. Они живут в пространстве, ограниченном с севера Сауром и р. Урунгу, распространяясь по верхним притокам этой реки; с востока приблизительно чертой от верховьев Булугуна к городу Гучену; с юга плодородной полосой, тянущеюся вдоль северного подножия Тянь-Шаня и занятой ныне оседлым китайским и отчасти мусульманским населением, а на западе распространены до наших границ[1]. Только центральная часть очерченного четырехугольника, представляющая голые, безжизненные пустыни, совершенно необитаема ими.

По наружному виду торгоуты не строго подходят под известные внешние признаки, отличающие монгольскую расу: скулы у них выдаются немного, нос скорее можно назвать толстым, нежели вздернутым и приплюснутым; лоб у торгоутов далеко не такой покатый, как например, у китайцев, уши тоже нельзя признать отвислыми или торчащими. Наиболее характерными внешними признаками их служат крупные, грубые черты лица и сильно сдавленный между височными костями череп.

Торгоуты говорят на особом монгольском наречии, столь мало отличном от языка монголов-халха, что они понимают их свободно, равно как и урянхаев, вероятно, их соплеменников, живущих к северу от верховьев р. Урунгу, по восточным склонам Южного Алтая. Татарского же языка и его киргизского наречия они не понимают совершенно, исключая тех, которые находятся в частом общении с нашими пограничными или китайскими киргизами, занимающими область Черного Иртыша.

Верхняя одежда у мужчин состоит из халата с талией, напоминающего своим покроем подрясник наших церковнослужителей и сшитого из светло-синей нанки с небольшим стоячим воротничком и круглыми металлическими пуговицами по бортам. Халат опоясывается ремнем, на котором висят в кожаных чехлах массивное огниво и короткий нож – неразлучные спутники торгоута. Обуваются торгоуты в черные или желтые кожаные сапоги с короткими, но широкими голенищами. Волосы мужчины заплетают в одну косу, выбривая слегка переднюю часть головы, а бороду и усы, должно быть, просто выщипывают. Головной убор у мужчин состоит из низенькой, усеченно-конической войлочной шляпы с небольшим обшлагом.

Верхнюю одежду женщин составляет синий нанковый халат, похожий несколько покроем на наши прежние дамские пальто. Свои черные и жесткие волосы торгоутки мажут каким-то клейким веществом, придающим им лоск и устойчивость их затейливой прическе, с пробором посредине и как-то особенно вычурно приподнятыми и слегка изогнутыми волосяными прядями на висках. В ушах они носят серебряные или медные кольцеобразные серьги, достигающие у иных вершка в диаметре.

По характеру торгоуты – добрый, простодушный пастушеский народ. Их радушие и гостеприимство, которые они оказывали нам в пути, оставили у нас приятные воспоминания об этом патриархальном народе. Когда мы останавливались в виду их аулов, они почти всякий раз привозили нам молоко и айран[2]. Если мы отказывались принимать эти приношения, то торгоуты начинали упрашивать, так как святой для них обычай гостеприимства, говорили они, налагает обязанность заботиться о нуждах посещающих их кочевья путников и оказывать им посильное пособие.

Чиновники недобросовестно относятся к этому бедному народу. Хотя торгоуты никаких податей не платят, но зато разные случайные поборы и вымогательства обходятся им дороже правильных налогов. Они отбывают пикетную службу, кормят проезжих китайских чиновников и проходящих солдат, которые обращаются с ними самым бесцеремонным образом.

Иногда китайские власти делают на них настоящие разбойничьи наезды, забирая лучший скот будто бы в казну, по требованию высшего начальства, а между тем сами продают его потом на стороне в свою пользу заезжим купцам. Мы были свидетелями, как один китайский офицер, посланный из Гучена с отрядом, собрал в Южном Алтае с тамошних торгоутов около 1000 верблюдов, не заплатив за них ни гроша, но обещая возвращение. Однако торгоуты не увидели более своих верблюдов, и им оставалось только оплакивать потерю столь дорогих для них животных.

Торгоуты исповедуют ламаистскую веру. По дороге мы часто встречали торгоутские капища, состоящие из больших конической формы шалашей, крытых хворостом. Внутри этих капищ, воздвигаемых всегда на местах открытых и возвышенных, устроены из камней жертвенники, на которых мы находили остатки сожженных костров, а на одном нашли перегоревшие бараньи кости.

По образу жизни торгоуты кочевой, пастушеский народ. Все их достояние заключается в скоте, в особенности в баранах, но у них водятся также в достаточном количестве коровы, лошади, козы и верблюды. Хлебопашеством занимаются далеко не все, да и то в ограниченных размерах, как бы в подспорье своему главному занятию – скотоводству. Пашни распахивают сошниками, похожими на лопаты, всегда близ источников, орошая по временам свои посевы пшеницы, проса и табака искусно проведенными арыками.

Кровом торгоутам служит войлочная юрта, несколько отличная от нашей киргизской по устройству деревянного остова, на который натягивается войлок. Среди этого жилища, прокоптевшего от дыма, поддерживается огонек, над которым стоит таган с котлом. По сторонам валяются лохмотья, служащие постелями, седла и сбруя, стоят сундуки и разная домашняя утварь, а перед входом у стены помещается божница с кумирами.

Юрты более зажиточных отличаются некоторым убранством: коврами, деревянными складными кроватями и множеством посуды исключительно китайского изделия. Вообще же торгоуты, угнетаемые китайцами и отчасти своими народными правителями, живут большей частью в бедности.

* * *

Чем далее подвигались мы по равнине Кобу к востоку, тем реже встречались на пути источники и оазы, притом последние в восточной части равнины, по причине маловодья источников, не имеют таких больших размеров, как в западной. Но все-таки и восточные оазы представляют весьма порядочные караванные станции.

За пикетом Букты, после незначительного поперечного вспучения, местность начинает довольно быстро склоняться к оз. Улюнгур. 26 мая, пройдя утомительную 40-верстную станцию, мы достигли берегов этого величественного озера. Оно имеет около 50 верст длины, до 25 верст ширины, а по окружности простирается почти на 150 верст.

Восточные и южные берега Улюнгура, покрытые почти повсюду камышом, пологи, и глубина от них растет постепенно, хотя и не очень медленно, так как в 50 саженях от береговой черты она достигает уже 5–7 футов. Северо-западные же берега очень круты и высоки. Судя по падению местности к озеру с юга и юго-запада, а также близости к южным берегам его восточной оконечности Салбуртинских гор, глубина Улюнгура посередине должна быть велика, но особенно озеро должно отличаться глубиной близ северо-западных нагорных своих берегов.

Вода в Улюнгуре слегка солоновата, но содержание в ней соли так незначительно, что ее можно пить свободно. Столь малая соленость воды (которую мы пробовали в разных местах) не препятствует еще пока водиться в озере поистине изумительному множеству пресноводных рыб, а именно: окуней, карасей, линей, язей и чебаков. Эти последние в тихую и ясную погоду плавают в таком количестве близ берегов, что беспрестанно мелькают в воде перед глазами наблюдателя.

Кроме названных рыб, в озере живет несметное множество пресноводных моллюсков. Орнитологическая фауна этого озера также замечательна многочисленностью своих особей. На нем водится множество гусей, уток, гагар и лысух. Чайки, орланы и другие хищники постоянно носятся взад и вперед над его водами, высматривая с высоты добычу, между тем как цапли и пеликаны караулят ее на берегах и мелях.

Простояв на берегу оз. Улюнгур двое суток, мы направились в г. Булун-Тохой. Около 5 верст мы шли берегом озера, а потом спустились в обширную впадину, усеянную многими маленькими озерами и болотами, поросшими камышом, местами покрытую песчаными буграми. Такой характер эта впадина сохраняет на всем пространстве от оз. Улюнгура до самого Булун-Тохоя, которого мы с большим трудом достигли в тот день, переправляясь несколько раз через временные протоки, образовавшиеся после сильных дождей.

Город Булун-Тохой, или Булун-Тохай, как называют его китайцы, возник лишь в 1872 г., а до того времени был простым поселением, в котором проживали беглецы, ссыльные и разные выходцы в числе около 1000 человек. Тут жили солоны, сибо, эллюты и настоящие китайцы.

Сначала поселение это было расположено в 400 саженях к западу от нынешнего города, но потом с увеличением числа жителей стали строить дома на месте теперешнего города и обнесли их стеной, а как в это время начали появляться в окрестностях дунганские шайки, то жители прежнего поселения, не имевшего ограды, в видах безопасности, перешли на жительство в новое. В 1872 г. это последнее возведено было китайским правительством на степень города, и южнее его построена небольшая цитадель, в которой теперь помещается около 100 человек гарнизона и хранятся разные военные запасы[3].

Городская стена, сложенная из сырцового кирпича, имеет прямоугольное начертание, около 200 сажен длины и 70 ширины, а высота ее простирается до 3 сажен. Двое ворот ведут во внутренность этой ограды, заключающей в себе до 200 маленьких, тесно сплоченных домиков из сырцового же кирпича с миниатюрными двориками. На узеньких улицах этого городка лежали вороха всякого сора, местами валялись трупы собак и стояли целые лужи помоев, которые китайцы имеют обыкновение выливать прямо на улицу.

Две или три лавки, да и то самые жалкие, несколько кузниц и ручных мельниц – вот и все торговые и ремесленные заведения города, в котором в то время считалось до 1200 жителей.

Булун-Тохой неоднократно подвергался нападениям дунган, которые, однако, не причинили ему особенного вреда, разорив только дотла старое поселение, находившееся к западу от города. Месяца за два до нашего прихода дунганская шайка в числе около 30 человек подъезжала к городу и, сделав по нем с окрестных высот несколько ружейных выстрелов, схватила и увезла четырех китайских женщин, вышедших за водою на арык, протекающий под стенами города.

К югу от города в расстоянии около 120 сажен расположена цитадель, состоящая из такой же кирпичной ограды, как и городская стена, но квадратной формы, около 40 сажен в стороне. Впереди стены, имеющей не более 13 футов высоты, находится ров, из которого земля присыпана прямо к стене, отчего образовалась довольно отлогая насыпь, дозволяющая свободно восходить на ограду. В стене сделаны бойницы, как в наших кремлях, а с внутренней стороны присыпан земляной банкет. Внутри цитадели находится несколько зданий, занимаемых гарнизоном и военными запасами.

В 150 саженях к северу от города стоит китайская кумирня, состоящая из трех небольших кирпичных зданий, обнесенных низенькой оградой. Одно из этих зданий и служило храмом, но богослужение в нем совершалось очень редко. Внутри здания против дверей устроено из кирпича возвышение в виде лежанки, на котором помещались кумиры, а на дворе против тех же дверей сложен небольшой кирпичный четырехугольный столб со многими маленькими нишами, расположенными в шахматном порядке. Этот столб служил для сжигания благовонных веществ.

По прибытии в Булун-Тохой нам отвели квартиру в этой самой кумирне, чему мы немало изумились. Наша полусотня, стоявшая в Булун-Тохое целых два месяца, оставалась все время в той же кумирне, и китайцы нисколько не тяготились этим, даже не показывали вида, что им не нравится пребывание иноземцев в их святилище. Уже впоследствии в г. Гучене мы имели случай убедиться, что сыны Небесной империи не оказывают своим храмам должного уважения: они там не только едят, пьют и курят, но даже свободно играют в карты или кости и обращаются бесцеремонно с предметами, по нашим понятиям, сокровенными.

Во время нашего пребывания в городе было большое движение: китайское правительство предписало местным властям переселить большую часть жителей Булун-Тохоя в Гучен и Чугучак, чтобы усилить в окрестностях этих городов земледелие, необходимое для довольствия расположенных в них войск. Поэтому ежедневно по утрам отправлялись из Булун-Тохоя партии переселенцев. Тяжелые двухколесные китайские телеги, нагруженные разным домашним скарбом, поверх которого помещались женщины с детьми, вытягивались вереницами, издавая оглушительный скрип; мужчины и взрослые мальчики верхом на лошадях и мулах подгоняли скот. Вскоре город опустел окончательно: из 1200 человек жителей едва ли осталось 200, не считая гарнизона.

Сильный разлив р. Урунгу, вдоль которой мы должны были следовать далее к Гучену, задержал нас 10 дней в Булун-Тохое, и это обстоятельство дало возможность познакомиться с окрестностями города, представляющими весьма много любопытного в геологическом отношении.

К востоку от хребтов Нарын-кара, Саура и Салбурты простирается обширная ложбина, по северной части которой протекает р. Урунгу, изливающая свои воды в оз. Улюнгур несколькими рукавами. Эта низменная местность покрыта многими солеными, солоноватыми и пресными озерками, солончаками и болотами, поросшими камышом, в которых гнездятся миллионы плавающих и болотных птиц, а также живут в большом количестве кабаны. Между озерами и болотами воздымаются местами песчаные бугры, напоминающие приморские дюны, и небольшие площади с растительной землей, занятые посевами городских жителей и насаждениями чия.

С востока, юга и запада Булунтохойская впадина замкнута высокими землями, представляющими в целом нагорную равнину, поднимающуюся около 500 футов над дном ложбины и покрытую на юге и западе горами: Нарын-кара, Восточным Салбурты и невысокими скалистыми кряжами, простирающимися с запада на восток и служащими как бы продолжением Салбуртинской цепи гор. На востоке, юге и юго-западе описываемая нагорная равнина ниспадает к Булунтохойской ложбине крутым и высоким обрывом, к южным берегам оз. Улюнгур то пологими, то террасообразными склонами, а на западе и северо-западе обрывается к этому озеру высоким нагорным берегом.

Обрыв этот в северной части состоит из однородной песчанистой, светло-бурой, отверделой глины, в которой вовсе незаметно слоистого сложения. Многочисленные извилистые, лоткообразные лощины прорезают его в окрестностях Булун-Тохоя и придают ему в этом месте вид гладкозазубренного горного склона, как бы облитого светло-бурым, отвердевшим потом песчано-глинистым раствором.

В южной же части, начиная с 6-й версты к юго-юго-востоку от Булун-Тохоя, этот обрыв несравненно менее зазубрен и состоит из красновато-желтой, тоже отверделой и неслоистой, глины. Здесь в нем можно наблюдать местами горизонтальные борозды, напоминающие черты береговых размывов, во многих местах уже совершенно сглаженные. Тут же, в расстоянии 30 или 40 сажен от увала, стоят невдалеке одна от другой две любопытные пирамиды из отверделой же светло-желтой глины, в которых гнездятся стрижи и голуби. На этих пирамидах, имеющих около 25 футов высоты и футов до 300 в основании, горизонтальные черты размыва сохранились еще с большей ясностью.

Кроме множества малых озер, Булунтохойская впадина вмещает в себе два больших озера – Улюнгур и Бага-нор. Песчаные берега Бага-нора, совершенно лишенные растительности, плоски, а окрестности его однообразны и печальны. По причине чрезмерной солености воды в нем не должно быть никакой животной жизни, что подтверждается совершенным отсутствием на озере плавающих и голенастых птиц.

Только одни турпаны, навещающие изредка пролетом это пустынное озеро, оглашают его окрестности своими криками, напоминающими стоны больного дитяти. При нашем посещении несколько уже летавших молодых выводков плавало взад и вперед около берегов, между тем как их родители, сидевшие на берегу, как бы поощряли их своими жалобными возгласами.

На дне озера, глубина которого от берегов возрастает очень медленно, лежало множество раковин, принадлежащих пресноводным безголовым моллюскам, но между ними не встречалось ни одной, содержащей живое существо. Те же самые раковины покрывают в большом количестве и плоские берега озер, причем лежащие близ береговой черты сохранились так хорошо, как будто только недавно освободились от своих мягкотелых обитателей.

Далее от берега встречались лишь обломки этих раковин, постепенно мельчавшие по мере удаления от него. Но еще в двух верстах к северу от озера, на высоте около 50 футов над теперешним его уровнем, мы нашли в отверделой глине под увалом две полные створки беззубика и превосходно сохранившуюся лобную кость щуки, имевшей, вероятно, не менее 5 или 6 фунтов веса. Следуя под увалом к востоку, мы продолжали делать по временам раскопки и каждый раз находили обломки раковин и изредка встречали кости рыб: щуки, окуня и линя.

Окончив осмотр, мы снова подъехали к озеру, чтобы выкупаться, так как в это время стоял невыносимый жар. Отойдя сажен на 70 по прибрежной песчаной мели и затем, отплыв сажен на 50, мы стали опускаться на дно на глубину примерно 7 футов и нашли там иловатый, пепельно-синий, довольно вязкий грунт.

Добытые отсюда раковины Anodonta anatina точно так же были все до одной мертвые, несмотря на то что вода в этом месте близ дна была очень холодная, очевидно, от ключей, которые тут били с глубины и опресняли, следовательно, несколько рассол. На плоской береговой полосе, шириной футов до 120, состоящей из полуотверделого песка, с удивительной отчетливостью сохранились черты размыва и следы бурунов, совершенно сходные с теми неровностями, которые теперь можно видеть на прибрежной песчаной мели озера.

К востоку от Бага-нора лежит обширный солончак, отделенный от него высокой песчаной грядой и занимающий замкнутую со всех сторон котловину, площадь которой простирается до 2 верст. Соляная кора, осевшая в юго-восточной, наиболее низменной части котловины, блестела издали, подобно водной поверхности, за которую мы, томимые в то время сильною жаждой, ошибочно ее приняли и поспешно направились к этому мнимому озеру, надеясь найти в нем пресную воду. Но, подъехав ближе, с горьким разочарованием убедились, что это было не что иное, как голая самосадочная соль, так обманчиво блестевшая на солнце.

Несмотря на мучительную жажду, иссушившую наши губы и языки до того, что трудно было даже говорить, мы направились вдоль северного берега котловины, совершенно сходного с увалом около Булун-Тохоя, к востоку и стали снова делать раскопки. И здесь мы находили обломки тех же самых раковин и встречали кое-где останки рыб. Однако на поверхности тут незаметно было таких больших обломков раковин, какие мы встречали к северу от Бага-нора даже под самым увалом: здесь они были так малы, что их с трудом можно было отыскивать.

Нестерпимая жажда заставила нас покинуть эту любопытную котловину. Взобравшись по извилистым лощинам на плоскогорье, покрытое полуразрушенными, обнаженными высотами, мы направились, молчаливые и угрюмые, к городу, до которого оставалось еще около 25 верст. Это было до крайности утомительное шествие. Под конец мы с трудом держались на лошадях, покачиваясь из стороны в сторону, и едва-едва дотащились до города, сохранив надолго в памяти впечатления этого тяжелого дня.

Дальнейший наш путь от Булун-Тохоя до Гучена пролегал по совершенно неизвестной местности, о которой мы в Булун-Тохое не могли получить обстоятельных сведений и не нашли даже туда проводника. Впрочем, в последнем не представлялось крайней надобности, так как за несколько дней до нашего выступления отправились из Булун-Тохоя же в Гучен переселенцы, по следам которых нетрудно было отыскать дорогу.

Оставив одну полусотню в Булун-Тохое, мы с другой полусотней и караваном в 600 с лишком верблюдов при 120 лаучах[4] выступили в путь 9 июня. Путешествие с таким огромным караваном было не совсем приятно: с раннего утра обыкновенно начинается вьючка верблюдов, сопровождаемая оглушительным их ревом, который непривычному тяжело переносить; затем медленно вытягиваются корабли пустыни по дороге, мерно покачиваясь на своих высоких, неуклюжих ногах, как на рессорах, и начинается утомительное шествие версты по 3, много по 3½ в час, притом с частыми остановками, продолжающимися от 10 до 20 минут, чтобы дать время подойти отсталым. По прибытии на ночлег снова поднимается верблюжий рев при развьючке, и так повторяется каждый день.

В полуверсте от города мы поднялись на плоскую возвышенность, по которой и следовали далее в юго-восточном направлении. С этой высокой равнины можно видеть всю окрестную местность на далеком расстоянии. На юг от Булунтохойской впадины отчетливо заметны отсюда невысокие скалистые кряжи, служащие как бы продолжением Салбуртинской цепи гор, то прерывающиеся, то снова возвышающиеся на плоскогорье, замыкающем впадину с юга. Самый значительный из этих кряжей лежит к югу от оз. Бага-нор почти на самом краю плоскогорья.

Далее к юго-юго-востоку от этого озера на всем пространстве, какое мог видеть глаз, расстилалась необозримая равнина. Но на обратном пути, благодаря миражу, мы заметили в этом месте обратное изображение небольшого горного кряжа, висевшего, как нам казалось, на высоте примерно около 3° над горизонтом и слегка покачивавшегося в атмосфере. На северо-востоке видна была на горизонте неширокая, темноватая кайма, подернутая как бы туманом, – это Южный Алтай, юго-восточное продолжение которого постепенно терялось вдали.

Пройдя около 18 верст по плоской возвышенности, мы спустились в широкую долину р. Урунгу и следовали по ней далее уже в юго-юго-восточном направлении. Эта углубленная долина, окаймленная справа и слева высокими, футов в 350, обрывами, имеет в том месте, где мы в нее спустились, около 25 верст ширины.

В ней течет р. Урунгу, берега которой повсюду покрыты лиственным лесом: высокоствольными осинами, осокорью, тополем, талом, тальником и множеством разнообразных кустарников. Далее от берегов, примыкая к лесной полосе, имеющей от ½ до 1 версты ширины, тянутся по обе стороны полосы высокого и густого чия, перемежающегося с зарослями кустарников и с песчаными буграми, совершенно сходными с булунтохойскими. В нижней части долины нередко встречаются небольшие солончаковые пространства с солоноватыми озерками.

Урунгу, когда мы на нее прибыли, только что успела войти в берега после сильного разлива от дождей и потому несла свои воды необыкновенно быстро: в 75 верстах от Булун-Тохоя скорость ее течения была 5,8 фута в секунду. В это время по ней неслось множество плавника: не проходило и 10 минут, как деревья и карчи, точно в погоню друг за другом, проносились мимо наших стоянок на берегу. Средняя глубина реки была в то время по крайней мере футов около 20, а ширина колебалась от 40 до 60 сажен. Острова на реке встречаются довольно часто, в особенности в нижних частях, но вообще весьма незначительны по величине.

В Урунгу водится множество рыбы, а именно: окуней, чебаков, карасей (в заводях и озерках) и пескарей. Других видов, несмотря на все усердие наших казаков, преследовавших на каждом ночлеге всевозможными самодельными снастями водных обитателей Урунгу, не было поймано ни одного, и даже не случалось никому и видеть, а потому весьма вероятно, что их вовсе нет.

Следуя первые пять станций по самой долине Урунгу, мы избирали ночлежные пункты всегда на берегах реки, где повсеместно находили превосходный подножный корм и множество сухого валежника и плавника для топлива. Единственным неудобством этих стоянок были комары, тучами осыпавшие нас в тихую погоду перед солнечным закатом, но и те часов около 10 вечера исчезали от ночной прохлады, и мы могли с этого времени предаваться на досуге созерцанию здешней дикой, но преисполненной прелести и новизны природы, при шумном ропоте реки, веселых трелях соловья и унылых мотивах, напеваемых какой-то пташкой почти целые ночи в соседних лесах.

Местность по обеим сторонам долины Урунгу представляет сначала нагорную равнину, возвышающуюся от 300 до 400 футов над уровнем реки и усеянную сплошь острым и угловатым щебнем, галькой и гравием. Верстах в 80 от Булун-Тохоя на этой равнине начинают показываться кое-где низенькие, удлиненные скалистые хребтики, торчащие в виде гребней, с продольным направлением от С.-З.-З. к Ю.-В. В.

Чем далее к востоку, тем чаще и чаще встречаются такие хребтики, увеличиваясь и по высоте своей в этом направлении. В 160 верстах от Булун-Тохоя описываемая нагорная равнина переходит в холмисто-скалистое плоскогорье, а близ Южного Алтая она представляет уже гористую страну, в которой часто встречаются гольцы и даже целые обнаженные скалы.

На всем пространстве от Булун-Тохоя до подножия Южного Алтая эта высокая земля представляет безводную пустыню, покрытую скудной растительностью, состоящею из двух или трех видов тощего вереска и стольких же видов колючих кустарников. Лишь кое-где в плоских котловинах с блестящей светло-желтой суглинистой почвой можно встретить небольшие насаждения редкого и низкорослого чия, этого верного признака скрытой в подпочве влаги, и жалкие кустики карагана.

Если бы аэронавту случилось когда-нибудь пролетать над этой страной, следуя вверх по р. Урунгу, то взорам его представилась бы внизу земля сначала ровная, потом постепенно всхолмляющаяся и близ Южного Алтая переходящая уже в настоящую гористую страну, усеянную гольцами и скалами. Среди этой пустынной земли он увидел бы глубокую корытообразную ложбину, сначала очень широкую, потом суживающуюся и местами переходящую в дикое ущелье, а на дне ее, если бы это было летом, он усмотрел бы разноцветную ленту с зеленой серединой и бледно-желтыми каймами, извивающуюся подобно гигантской змее.

Зеленая полоса – это лиственные леса, осеняющие берега Урунгу, а бледно-желтые каймы – насаждения чия, примыкающие к лесной полосе. Он заметил бы также, что в среднем и верхнем течениях реки, где она местами несется с страшной скоростью в ущельях, зеленая полоса значительно суживается, а бледно-желтые ее каймы исчезают совершенно и появляются снова в тех местах, где ущелье расширяется в долину.

Во многих оврагах плоскогорья, выходящих в долину, лежат сухие русла временных потоков, достигающие значительных размеров и, судя по величине передвигаемых ими галек, должно быть, весьма бурных, хотя и непродолжительных. Образование этих потоков, без сомнения весенних, следует приписать быстрому таянию снежных запасов, скопившихся зимой в оврагах.

В 160 верстах от Булун-Тохоя дорога, шедшая все время по самой долине, оставляет ее и направляется по холмисто-скалистому плоскогорью, выходя на реку только в тех местах, где долина ее расширяется и представляет удобные караванные станции. Такие станции встречаются здесь после каждого, даже небольшого, перехода. На них везде превосходный корм и множество сухого топлива. Кроме лиственных пород, на этих берегах и в долине растет множество кустарников, из которых нам известны следующие: шиповник, боярышник, жимолость, таволга, малина, шомпольник, терновник, а на более возвышенных местах долины на песчано-глинистой почве растет караган и песчаная полынь.

Животная жизнь страны также не бедна видами, отличаясь при этом многочисленностью самих особей. Из крупных млекопитающих на окрестном пустынном плоскогорье пасутся стада джигетаев, которые встречались нам почти ежедневно. При виде их некоторые из наших лаучей-киргизов, имевшие хороших скакунов, пускались за ними в погоню, и, после часовой или двухчасовой ужасной скачки, им удавалось иногда поймать одного или двух.

Для ловли они употребляли арканы и копье, железный наконечник которого загибался в виде багра, чтобы зацеплять на скаку животное. Совершенно здорового и взрослого джигетая чрезвычайно трудно догнать, даже на отличной лошади, а отстают обыкновенно и становятся добычей только больные: в числе 20–50 штук, составляющих табун, часто встречается один или два с наколотой, например, острым щебнем ногой или страдающий какою-либо другою болезнью, препятствующей быстрому бегу. Эти несчастные только и делаются жертвами гонцов.

Однажды мы захватили маленького жеребенка. Он пасся с матерью в пустыне, в стороне от табуна. Когда киргизы погнались за этим табуном, она оставила свое дитя и пустилась тоже в бегство, а жеребенок, постояв несколько времени на месте, заметил наших лошадей и прибежал к нам сам. Он скоро стал совершенно ручным: позволял себя гладить, не боялся ни верблюдов, ни собак и охотно пил верблюжье молоко, которым мы его кормили. Но киргизы тайно закололи и съели это бедное создание, уверяя, что он будто бы захворал по дороге и не в состоянии был далее идти, между тем, как оказалось потом, ими руководило в этом случае страстное желание полакомиться его вкусным мясом.

Джигетаи живут преимущественно в окрестной пустыне, а на реке появляются только на водопой и мимоходом попастись на тучных ее береговых лугах. Тропинки, протоптанные ими по направлению к долине, встречаются в иных местах по нескольку десятков на одной версте. Там, где увалы, ниспадающие в долину, очень круты, они пробираются в нее по выходящим туда ущельям, в которых все дно истоптано их копытами и покрыто кучами экскрементов.

В топких камышовых болотах самой долины водятся в огромном количестве кабаны, следами которых покрыты все грязи поблизости густых камышей, служащих им приютом, а по вечерам и по утрам нередко можно слышать хрюканье, раздающееся в таких местах. В песчаных же буграх долины живут во множестве суслики, песчанки, тушканчики и барсуки; в обрывах ее встречаются корсаки, а в зарослях чия водятся в большом количестве маленькие серые длиннохвостые зайцы.

Из пернатых обитателей долины реки Урунгу мы встречали: луня, сокола, пустельгу, зимородка, саксаульную сойку, впрочем, очень редкую, ласточку, синицу-ремеза, белоспинного дятла, обыкновенную сороку, каменного голубя, горлицу, копытчатого рябка, серую куропатку, две породы улита, болотную курочку, лысуху, гуся, три породы уток и баклана. Но чаек мы не видели тут ни одной.

Пройдя около 200 верст вверх по реке, мы с высокого левого берега ее долины стали уже ясно различать Южный Алтай. Он простирается с северо-запада к юго-востоку и в северной части, как нам казалось отсюда, состоит из трех параллельных цепей, из которых в средней, самой высокой, мы отчетливо видели снежную группу, состоявшую из нескольких массивных гор, примерно под 48°20΄с. ш. и 58°30΄ от Пулкова долготы.

Далее к юго-востоку, к верховьям Урунгу, видна была только передняя ближайшая цепь Южного Алтая, покрытая лишь кое-где малыми снежными пятнами. Местами эта передняя цепь понижается, образуя седловины, через которые были заметны вершины средней, или главной, цепи, но снежных между ними не было. Подходя к р. Урунгу, передняя цепь Южного Алтая значительно понижается, но на левом берегу реки высота ее быстро увеличивается, и она опять достигает здесь почти такой же высоты, как и на севере от Урунгу.

Сопоставляя все сказанное, можно с уверенностью полагать, что теперешние плоские в западной ее части бугры и еще сохранившиеся далее к востоку скалистые высоты были некогда посредствующими звеньями, соединявшими Тарбагатайскую горную систему с горами Южного Алтая. Может быть, даже и ныне Салбуртинские горы, посредством ряда прерывающихся на небольшом пространстве низких и длинных кряжей, соединяются в местности к юго-юго-востоку от озера Бага-нор, но южнее мест наших наблюдений на левом берегу долины р. Урунгу, с последними отпрысками Южного Алтая.

По крайней мере, мы видели над этим местом обратное изображение в воздухе горного кряжа, хотя простым глазом и в бинокль не могли усмотреть там никаких гор, скрывавшихся от наших взоров на далеком расстоянии только, быть может, вследствие сферической фигуры поверхности и своей малой относительной высоты.

По словам торгоутов, р. Урунгу составляется из двух горных речек – Булугуна и Чингиля. Булугун течет сначала с северо-востока на юго-запад, а потом прямо на запад, собирая в себя множество ручьев и речек. Приняв в себя с правой стороны самый большой приток Чингиль, Булугун получает название Урунгу и вскоре после того оставляет Южный Алтай.

По выходе из гор река на пространстве первых 25 верст течет с северо-востока на юго-запад, потом круто поворачивает к северо-западу, удерживая это направление на протяжении с лишком 100 верст; далее, в средних частях, она направляется с востока на запад около 150 верст, описывая на этом пространстве большие излучины, затем поворачивает на северо-северо-запад и, наконец, в окрестностях г. Булун-Тохоя снова принимает западное направление и изливается в оз. Улюнгур несколькими рукавами. На всем пространстве от Южного Алтая до самого устья Урунгу не принимает ни одного притока. В нижних частях эта река носит еще другое название – Булун-Тохоя или Бурлу-Тохоя, но в среднем и в верхнем течениях ее называют Урунгу.

Как водный путь Урунгу даже в полноводие совершенно неудобна для судоходства. Хотя в это время (в июне и июле) она бывает очень глубока, но течение ее тогда, даже в нижних частях, так быстро, что взводное плавание становится затруднительным, не говоря уже о верхнем течении, где она в ущельях несется с ужасною скоростью, едва ли допускающею какое бы то ни было плавание. Но и в нижних частях оно, кроме быстроты течения, встретит в период полноводия серьезное препятствие в массе плавника, который нескончаемою вереницей несется в это время всюду по реке.

По спадению воды, в первых числах августа, на Урунгу во многих местах образуются мели, по которым ее можно свободно переходить вброд. Кроме того, после каждого разлития в реку сваливается с подмытых берегов множество деревьев, держащихся своими корнями в берегах и загораживающих таким образом фарватер до следующего наводнения, а в ущельях в это время не редки водовороты и быстрины.

На обратном пути, желая подробнее ознакомиться с геогностическим строением местности верстах в 45 от Южного Алтая на Урунгу, мы отправились 20 августа впятером на плоту вниз по реке. Несколько раз садились мы на мель, но все было благополучно, пока не въехали в теснину, имевшую около 20 верст длины, в которой протекала река. Лишь только мы показались в ней, нас понесло с такой силой, что не оставалось никакой возможности справиться с плотом, и он сделался игралищем бурной реки, стремившейся тут по крайней мере со скоростью 7 футов в секунду.

Прежде всего мы попали близ левого берега в водоворот, где наш плот вертелся около 10 минут, потом нас нанесло на прибрежную скалу, о которую с шумом и пеною разбивалась вода, оттуда на толстое дерево, торчащее с берега, потом раза три или четыре ударялись мы о прибрежные камни и, наконец, к благополучию нашему, были выброшены на широкий и плоский каменный мыс. Все эти страшные толчки наш плот выдержал и избавил нас, таким образом, от неизбежного крушения, только благодаря толстой настилке из ветвей тальника, выдававшейся за его края и смягчавшей значительно удары.

В летнее время р. Урунгу совершенно необитаема кочевниками: на всем пройденном нами по ней пространстве мы не встретили ни одного человека. Только у подножия Южного Алтая увидели мы торгоутов, работавших на своих пашнях близ источника. От них мы узнали, что летом на р. Урунгу неудобно кочевать, так как появляющиеся там комары и в особенности оводы сильно беспокоят скот, а потому кочевники предпочитают проводить это время года в Южном Алтае. К зиме же собираются на р. Урунгу многие аулы урянхаев, кочующих летом в горах Южного Алтая к северу от реки, а отчасти и южноалтайских торгоутов, летние стойбища которых находятся в тех же горах, но только к югу от Урунгу.

Пройдя 312 верст от Булун-Тохоя вверх по р. Урунгу, мы достигли почти самой подошвы передовой цепи Южного Алтая, которая тут носит местное название гор Кутус. Долина реки, верстах в 20 от гор, имеет еще около 5 верст ширины и довольно отлогие увалы, но, по мере приближения к горам, увалы эти становятся круче, долина же суживается и переходит, наконец, в дикое ущелье, откуда вытекает река, осеняемая и здесь высокими лиственными деревьями, верхушки которых видны были нам с высоты.

23 июня мы оставили р. Урунгу, так долго сопутствовавшую нам, с которою мы как бы сроднились, и, поворотив на юг, направились по гористой местности близ передовой цепи Южного Алтая – Кутус. Несмотря на гористый характер страны, по дороге нигде не встречается крутых подъемов и спусков, так как здешние горы, на скатах и вершинах которых часто торчат гольцы, имеют большей частью пологие склоны.

Окрестная же местность отличается таким же пустынным характером, как и страна по обе стороны р. Урунгу, и караванное движение здесь становится возможным только потому, что у подножий встречающихся тут изредка высоких гор есть источники, расположенные верстах в 25–30 друг от друга. Около этих источников всегда лежат небольшие оазисы, представляющие единственные караванные станции. Впрочем, эта местность служит лишь преддверием той настоящей пустыни, которая лежит отсюда на юг и которую нам предстояло пересечь на пути в г. Гучен.

По мере движения к югу от р. Урунгу, мы поднимались постепенно все выше и выше, потом, перейдя плоский перевал, спустились немного по весьма отлогому спуску к роднику Кайче – первой караванной станции от Урунгу. Отсюда мы в первый раз перед солнечным закатом увидели самые высокие, снежные вершины Тянь-Шаня, едва заметные простым глазом. Среди них резко выделялась, однако, могучая конусообразная гора Богдо-ула. Освещенная последними лучами дневного светила, она ярче других белела на отдаленном горизонте и, несмотря на огромное расстояние, отделявшее ее от нас, была ясно видима в бинокль.

Передовая цепь Южного Алтая, близ подошвы которой находится родник Кайче, сохраняет здесь сначала то же направление, как и на севере от Урунгу, т. е. с северо-запада на юго-восток, но верстах в 45 или 50 от реки поворачивает к юго-востоку и идет в этом направлении на всем видимом пространстве.

Поднявшись на одну из выдающихся вершин этой цепи, мы могли обозревать оттуда обширное горное пространство: на севере от Урунгу мы снова увидели горную группу, самые высокие вершины которой были покрыты вечным снегом. По словам торгоутов, Южный Алтай простирается в этом направлении весьма далеко, уходя в страну, где кочуют монголы ведомства Сойн-Нойн, до которой отсюда по крайней мере 40 дней пути, но и там еще эти горы не кончаются, добавляли они, а уходят неизвестно как далеко на восток.

Впрочем, об этой части Южного Алтая мы не могли получить ясных и определенных сведений от здешних торгоутов, да и о ближайших к Урунгу частях его показания их были темны и сбивчивы, а чертежи, которые мы предлагали им делать на песке, у разных лиц отличались разногласием.

Южный Алтай, как сообщали нам местные торгоуты, весьма богат пастбищами и представляет все удобства для кочевников, в особенности в летнее время. В высоких областях его растут густые леса сибирской лиственницы и ели, в которых живут в большом количестве медведи, маралы, косули, соболи, куницы, лисицы и белки, а в реках водятся выдры. Кочевники очень любят Южный Алтай и, как видно, сильно привязаны к своим родным горам, которые всегда расхваливают, перечисляя при этом все удобства их для жизни номада.

Кроме скотоводства, южноалтайские торгоуты занимаются, отчасти в небольших размерах, и хлебопашеством в горных долинах и у подошв гор около источников, из которых проводят на свои пашни арыки. Сеют они преимущественно пшеницу, совершенно сходную с китайской, а также просо и немного табаку.

Далее к югу, в расстоянии около 23 верст от родника Кайче, возвышается обширная, совершенно голая и весьма высокая гора Ушкэ из желтого гранита, от которой, как от узла, отходят к востоку и югу второстепенной высоты гранитные же гряды. Осматривая западный склон ее, мы нашли в одном месте в горе трещину, почти сплошь усаженную внутри друзами горного хрусталя. У западной части подножия Ушкэ лежит небольшое, около версты в окружности, соленое озеро, поросшее по берегам камышом, на котором мы встретили множество турпанов, уток, улитов и турухтанов. К югу от этого озера в 1 версте находится прекрасный родник Джаксын с небольшим оазисом, где мы и расположились на ночлег.

Продолжая движение к югу, мы на следующий день встретили близ дороги несколько желтых гранитных высот почти правильной конической формы, выступающих тут среди залежей кремнистых сланцев. Гранит этих высот совершенно сходен с гранитом горы Ушкэ и отходящих от нее на восток и юг кряжей. На 27 версте от родника Джаксын лежит глубокая поперечная лощина, в которой протекает маленький ручеек Улун-Булак, образующийся из родников у подошв соседних высоких гор Байтык-богдо.

Переночевав на этом ручейке, мы на следующий день поднялись из лощины и направились сначала по пересеченной несколькими неглубокими ложбинами местности, а потом стали постепенно подниматься по едва заметному склону на поперечную горную цепь. Эта невысокая, неширокая цепь гор, простирающаяся с северо-запада на юго-восток, окаймляет холмисто-скалистое плоскогорье, по которому мы шли, с юга, служа ему окраиной.

Вступив по весьма отлогому, едва заметному подъему в эту окрайную цепь, мы тотчас же должны были спускаться по страшной крутизне в глубокое ущелье. Хорошо еще, что спуск этот извивается зигзагами, уменьшающими несколько падение, но все-таки без поддержки верблюды в этом месте не могут безопасно сходить, а из двух телег, бывших в караване, пришлось выпрягать лошадей и поддерживать их веревками. Это был, впрочем, единственный на всем пути до Гучена страшно крутой спуск.

Спустившись в ущелье, среди которого течет небольшой ручеек Кюп и расстилается неширокой, но длинной зеленой лентой мягкая и сочная травяная растительность, мы остановились для ночлега, пройдя всего в этот день 12 верст. Такой роскошный оазис, представляющий прекрасную во всех отношениях караванную станцию, приходится как нельзя лучше кстати: впереди лежащая местность представляет совершенную пустыню на пространстве 150 верст, и, чтобы перейти ее благополучно, необходимо предварительно откормить здесь хорошенько верблюдов и в особенности лошадей.

Простояв на ручье Кюп целые сутки, мы, сопутствуемые проводником-торгоутом, отлично знавшим, как это и подтвердилось после, окрестную местность, тронулись в путь. Около 5 верст шли мы горами тем же самым ущельем, в котором стояли, спускаясь все ниже и ниже, и, наконец, вышли на обширную равнину, называемую Ламан-Крюм-гоби и представляющую, как нам кажется, не что иное, как западное продолжение Великой Среднеазиатской пустыни.

Действительно, отсюда начинается уже настоящая унылая, мертвая пустыня со всеми явлениями, свойственными этим печальным землям. Горячее дыхание ее мы почувствовали тотчас же, как только спустились на нее из гор. Но опасения мало тревожили нас в это время, так как собранные нами о ней от торгоутов и встречных китайцев сведения показывали, что она вовсе не так страшна, как нам рисовали ее в Булун-Тохое, да к тому же мы имели еще хорошего проводника. Без последнего в жаркое время года крайне рискованно пускаться в эту местность, потому что две станции нужно проходить ночью, когда очень легко сбиться с здешней неторной дороги и погибнуть окончательно от жары и жажды.

По выходе из гор мы направились по ровной, твердой поверхности пустыни, почти сплошь усеянной щебнем, галькой и гравием, сквозь которые пробивался низкорослый, тощий вереск, колючки и низенькие кустики карагана, но последние, по мере удаления от гор, исчезли и встречались далее только в неглубоких рытвинах, образуемых, вероятно, весенними потоками.

Равнина, по которой мы шли, сначала на протяжении первых 25 верст имеет легкий склон на юг, потом начинается слабый, едва заметный подъем к стороне протянувшейся по пустыне с северо-запада на юго-восток невысокой цепи гор Намейчю, сочленяющейся с помянутой окрайною цепью верстах в 40 от дороги увалами, покрытыми мелкосопочником, среди которого резко выделяется высокая гранитная гора Бабагай.

Протяжение же этой поперечной цепи незначительно: пройдя верст 40 от дороги к юго-востоку, она оканчивается в пустыне мелкосопочником. Поднимаясь к ней по отлогому склону, мы неоднократно встречали на поверхности совершенно ровные, в виде огромных плит, обнажения желтого гранита, совершенно сходного с гранитом горы Ушкэ, о которые копыта наших лошадей звучали, как по каменной мостовой. Наконец, отойдя верст около 30 от предыдущей станции, мы вступили в широкую поперечную долину цепи Намейчю.

Обнаженные горы этой цепи, состоящие из черного кремнистого глинистого сланца, имеют траурный, печальный вид и производят такое грустное настроение в наблюдателе, что так и хочется скорее их покинуть. Среди пологих, куполообразных черных высот воздымаются изредка такие же куполы желтого гранита, совершенно сходного с виденным нами на пути. Желтый гранит здешних высот легко выветривается, и образовавшийся из него песок разносится ветрами, так что поблизости этих высот всегда встречаются песочные наносы, остановленные в своем движении неровностями местности.

Пройдя около 3 верст горами, мы остановились в той же поперечной долине у маленького источника Чюйже, вытекающего из скалы, около которого есть небольшой оазис с весьма скудною травянистой растительностью. Но и этот жалкий оазис с своим источником представляет тут щедрый дар природы, и без него едва ли возможно было бы движение поперек пустыни, так как до следующего оазиса считается отсюда 72 версты и на всем этом пространстве нет ни капли воды, ни одной былинки. Если же отнять от нее оба эти смежные оазиса, то наверное можно сказать, что ни один человек не осмелится летом пересекать ее в этом направлении.

Несмотря на крайне бедную природу описываемой пустыни, в ней живут, однако, некоторые млекопитающие. Подходя к роднику Чюйже, мы встретили около него стадо волков, приходивших сюда, очевидно, на водопой, а присутствие этих плотоядных указывало, что тут должны водиться и некоторые травоядные. Действительно, во время нашей стоянки у источника Чюйже, сайги, томимые жаждой, неоднократно показывались на соседних высотах и стояли подолгу, не осмеливаясь в нашем присутствии приблизиться к воде, но едва только наш караван успел отойти с ½ версты от родника, как их сбежалось туда штук около двадцати.

У ключа Чюйже мы простояли целые сутки: нужно было дать отдохнуть хорошенько лошадям и верблюдам для предстоящего трудного перехода в 72 версты по совершенно безводной местности. Эту длинную станцию, по крайней мере в летнее время, проходят всегда ночью, так как при дневном зное, достигающем здесь 40° по термометру Реомюра[5], движение становится крайне затруднительным даже для верблюдов, не говоря уже о лошадях, из которых только разве самые сильные и выносливые способны выдержать такой длинный переход в страшную жару.

Поэтому и мы порешили сделать этот переход непременно ночью, дав кратковременный роздых на полпути. Запасшись на всякий случай водой и напоив вдоволь верблюдов и лошадей, мы выступили в путь около 5 часов пополудни; жар уже спал, но термометр Реомюра показывал еще +28° на солнце. Сначала версты 3 мы шли горами Намейчю по широкой и ровной поперечной долине, а потом вышли на обширную равнину Бартэн-соби.

Эта равнина показалась нам, сравнительно с Ламан-Крюм гоби, еще более пустынною: там по крайней мере почва везде покрыта тощим вереском и колючками, между тем как здесь встречаются местами глинистые пространства, совершенно лишенные и этих жалких кустарников. В остальных местах поверхность равнины, в особенности на севере, покрыта щебнем, галькой и гравием и вообще отличается таким же характером, как и поверхность Ламан-Крюм-гоби, с той лишь разницей, что здесь, в северной части, следы распавшихся на месте гор сохранились с еще большей ясностью.

Тут на некоторых бугроватых возвышениях, усеянных острым щебнем и галькой, торчат гольцы темного кремнистого глинистого сланца с осыпями по сторонам, а еще ближе к горам Намейчю возвышается несколько совершенно голых из той же породы скал.

Пройдя около 35 верст, мы в час пополуночи остановились на привал и, поспешно по команде развьючив верблюдов, уложили их на землю, а лошадям, после получасового отдыха, задали им овса. Окончив уборку лошадей, наши казаки не забыли и себя: быстро развели из сухих карагановых корней костры и, наполнив котелки запасной водой, стали варить чай. А мы любовались в это время редким зрелищем, которое не увидишь в наших местах никогда, – восхождением и захождением малой величины звезд, которые здесь, благодаря необыкновенной прозрачности атмосферы, ясно видны были близ самого горизонта до 4-й величины включительно, не говоря уже о крупных, появлявшихся последовательно блестящими, алмазными точками на восточной окраине небосклона.

С рассветом караван так же быстро по команде навьючился, и мы, пользуясь утренней прохладой, тотчас же направились вперед. Характер равнины несколько изменился: она стала волнистее и мягче, щебень и галька встречались уже реже, появились плоские хребтообразные увалы, тянувшиеся от востока к западу и представлявшие собой, по всей вероятности, остатки измельченных в муку горных кряжей.

Около 9 часов утра, когда термометр поднялся до +20 °Re, мы стали понемногу замечать явления миража: сначала мы видели обратные изображения невысоких плоских кряжей, появлявшиеся в юго-восточной части пустыни, потом нам представлялись вдали небольшие озера, окаймленные по берегам деревьями. По мере приближения к этим мнимым озерам, видимым близ дороги, они исчезали поочередно, и в тех местах, где заметны были эти оптические метеоры, мы, подъехав ближе, увидели лоснящиеся, совершенно голые глинистые площади, окаймленные по краям низкорослым караганом.

На 55-й версте этой утомительной станции мы встретили около самой дороги ламаистскую кумирню, стоящую одиноко среди пустыни. Она состоит из маленькой деревянной постройки, внутри которой против входа стоят на особом возвышении несколько деревянных, грубой работы кумиров, а перед ними медные чашечки с хлебными зернами и кучки китайской монеты – чохов. По стенам развешено несколько картин, снаружи же под навесом – небольшой чугунный колокол с зубчатыми краями. Эта кумирня, по всей вероятности, посещается только на перепутье, потому что окрестная местность совершенно безлюдна.

К востоку от кумирни простирается плоская возвышенность, поднимающаяся над равниной футов на 150 и ниспадающая к ней крутым обрывом. Она имеет около 15 верст ширины по направлению с севера на юг, а на восток от дороги простирается на неопределенное расстояние. Эта возвышенность представляет редкое и вместе с тем загадочное явление: она состоит из слоистой, желтовато-розовой глины, подвергавшейся действию весьма высокой температуры, раскалившей ее до такой степени, что она стала необыкновенно твердой и звонкой.

Пласты разделены тонкими, не везде ясными прослойками другой разновидности глины, пепельно-голубой, желваки которой заметны местами и в пластах основной массы. Около обрыва лежат во множестве шлаковидные, пузырчатые куски прокаленной глины, образующие у его подошвы на всем протяжении как бы россыпь, но ни следов каменноугольного пожара, никаких других признаков, которые указывали бы на причины этого любопытного феномена, мы не заметили[6].

Впрочем, нами осмотрен был этот увал только в двух местах, отстоявших одно от другого верст на пять, и в каждом месте мы наблюдали пространство не более 50 сажен. Невыносимый жар, около 40 °Re, во время которого мы производили тут наблюдения, не позволил окончательно заняться подробным изучением этой интересной высоты, а на обратном пути мы, к сожалению, проходили здесь уже поздно вечером.

В 12 верстах от кумирни характер местности совершенно изменяется: тут начинаются высокие песчаные холмы, покрытые саксаулом. Пройдя версты 3 этими холмами, мы увидели впереди зеленеющую поляну, которую наши верблюды тотчас же начали приветствовать радостным, но невыносимым ревом.

Оазис, которого мы достигли после трудного 72-верстного перехода по безводной местности, простирается по обоим берегам маленького ручейка, составляющегося тут же из нескольких родников, и имеет около версты длины и с ½ версты ширины. Ручеек образует два миниатюрных солоноватых озерка, поросших по берегам камышом, на которых мы встретили несколько штук турухтанов, а на самых источниках неоднократно замечали песчаных куропаток, прилетавших сюда пить. Оазис этот известен под названием Гагиунь и лежит в трех верстах к северу от китайского пикета того же имени, расположенного тоже у источника, но с весьма скудным оазисом.

В оазисе Гашунь мы догнали партию китайских переселенцев, около 200 человек, шедшую впереди нас из Булун-Тохоя в Гучен. Китайцы откармливали тут свой исхудалый скот и вытравили почти весь корм. Они стояли лагерем в палатках, напоминавшим большой цыганский табор, поблизости которого пасся скот, а около палаток играли нагие, загорелые ребятишки, дымились костры и сидели группами китайцы, потягивая свои оригинальные металлические трубочки.

В этом оазисе мы должны были также простоять слишком сутки, чтобы перейти ночью еще одну утомительную станцию в 53 версты по совершенно безводной местности и притом по сыпучим пескам. На следующий день, в 4 часа пополудни, караван стал вьючиться, к 5-ти мы были уже совершенно готовы и тронулись в путь, запасшись на всякий случай четырьмя большими бочонками воды.

Пройдя около версты, мы вышли на совершенно ровное, горизонтальное плато, простиравшееся верст на шесть от востока к западу в длину и около двух верст в ширину. Местами оно было покрыто низеньким, редким камышом, и кое-где на поверхности обнажались залежи чистой самосадочной соли. Очевидно, что эта местность была некогда дном соленого озера с весьма плоскими берегами, от которых остались едва заметные признаки. В трех верстах к югу от оазиса Гашунь стоит маленькое из сырцового кирпича здание – это китайский пикет того же имени, расположенный у источника среди небольшого, крайне бедного оазиса.

За этим пикетом тотчас же начинается песчаная пустыня, имеющая около 50 верст ширины и состоящая из высоких песчаных сугробов, поросших саксаулом. Трудно представить себе местность печальнее и однообразнее этой безжизненной пустыни: куда ни посмотришь – везде возвышаются песчаные бугры, повсюду царствует мертвая тишина, не нарушаемая ни щебетанием птички, ни звуками насекомых. Но в действительности и эта скудная земля не лишена животной жизни, даже высшей: тут в песчаных барханах живут в большом количестве какие-то грызуны, вероятно, песчанки, норки которых встречаются во множестве, а к западу от того места, где мы шли, по словам нашего проводника, водятся дикие верблюды, следы которых поперек дороги он нам показывал.

Эта песчаная пустыня, называемая торгоутами Гурбун-Тунгут, простирается верст на 50 к востоку от дороги, по которой мы шли, а на северо-запад она отходит весьма далеко, оканчиваясь где-то в пространстве между озером Аярнор и южною оконечностью хребта Семис-тау. Ширина же ее колеблется от 50 до 70 верст, а в тех местах, где она отделяет от себя рукава, достигает даже 80 верст.

Пустыню эту, однако, нельзя назвать абсолютно безводной: так, в ней встречаются, хотя и очень редко, углубленные котловины, поросшие на дне редким, тощим камышом, с ямами солоноватой или горько-солоноватой воды и редко совершенно пресной. Но и эти водохранилища в состоянии спасти от мучительной смерти несчастного путника, заблудившегося здесь во время летних жаров, и служат, как нам сообщали торгоуты, местами водопоев диким верблюдам, углубляющим своими копытами засорившиеся ямы.

Дорога, по которой мы пересекали песчаные кряжи, аккуратно на каждой версте имеет один, а иногда и два подъема с столькими же спусками. Подъемы, несмотря на их незначительную крутизну и протяжение, крайне затруднительны для телег по таким сыпучим пескам. О колесном движении даже с легко нагруженными повозками тут не может быть и речи: две сильные лошади едва в состоянии были протащить пустую легонькую тележку, которую на обыкновенной дороге один человек совершенно свободно передвигал с места на место.

В другую нашу телегу, в которой помещался больной казак, пришлось запрячь тройку лошадей да подсоблять еще им посредством лямок на подъемах. Китайские переселенцы, шедшие вслед за нами с своими тяжелыми двухколесными повозками, погубили тут много лошадей и быков. Впрочем, не одни только эти переселенцы отдали дань пустыне Гурбун-Тунгут: по сторонам дороги часто встречались скелеты и кости лошадей, быков, верблюдов и мулов, сделавшихся жертвой пустыни, которые ясно свидетельствовали, с какими трудностями и лишениями сопряжено движение по этому ужасному пространству. Но мы счастливо обошлись, не потеряв тут ни одной лошади, ни одного верблюда. Даже бараны, которых мы в числе 150 штук гнали за собой, все до одного благополучно перешли пески.

Около полуночи мы остановились на ночлег и так же быстро, по команде, как и среди предыдущей станции, развьючили верблюдов и уложили их на покой, а лошадям, после получасовой выдержки, задали по гарнцу[7] овса. Управившись с лошадьми, казаки и здесь не преминули развести костры и сварить себе свой любимый кирпичный чай, составляющий для них первостепенный жизненный продукт и отраду их в походе.

С рассветом караван навьючился и тронулся вперед. Верстах в 15 от ночлега при солнечном восходе перед нами предстал во всей своей утренней прелести хребет Тянь-Шань, тянувшийся, подобно гигантскому валу, со множеством снежных вершин, освещенных великолепным матовым светом. Но наиболее приковывала наши взоры величественная Богдо-ула, самая высокая гора этой части хребта, рядом с которой торчала также весьма высокая вершина, названная нами потом в шутку младшей сестрой Богдо-ула.

К юго-востоку от последней, верстах примерно в 20, видна была третьей уже величины массивная куполообразная снежная гора. Затем весь гребень хребта к востоку от Богдо-ула был усажен снежными вершинами, сливавшимися в иных местах в один общий снеговой покров. Вскоре за последними песчаными буграми пустыни показалась обширная зеленеющая равнина.

Завидев ее, наши лошади подняли уши и, видимо, ободрившись, прибавили шагу и потом стали ржать, а за ними верблюды, шедшие позади, тоже мало-помалу начали приветствовать эту равнину своим невыносимым ревом. И вот под звуки этого концерта мы вступили в обетованную землю, показавшуюся нам в то время, без преувеличения, земным раем сравнительно с оставшеюся позади пустыней, на которую природа, как бы в наказание, наложила печать омертвения.

Вступив на эту роскошную равнину, покрытую густой, высокой и разнообразной травянистой растительностью, мы встретили на ней множество китайских фанз (домов), разбросанных наподобие отдельных ферм, обнесенных вместе с надворными строениями кирпичными оградами. Поблизости фанз везде виднелись засеянные поля с струившимися среди них арыками, берега которых, как и самые фанзы, обсажены тенистыми ильмовыми деревьями. Словом, все дышало здесь жизнью и довольствием.

Во многих фанзах жили китайские семейства, остальные же были необитаемы. До дунганского восстания эта местность была густо заселена китайцами, но во время мятежа население частью уничтожено дунганами, частью спаслось бегством на восток. Следы опустошения, произведенного здесь инсургентами, заметны почти на каждом шагу: полуразрушенные и сожженные фанзы, иссохшие арыки и осенявшие их деревья служат неоспоримыми свидетелями тому, что страна подверглась неприятельскому нашествию. Только в последнее время, именно с 1874 г., когда стали прибывать сюда в большом числе китайские войска, вслед за ними начали появляться и поселенцы в эту местность.

Пройдя верст пять по равнине, мы остановились на берегу небольшого ручейка среди тучного луга, на котором свободно могли бы пастись целое лето сотни три лошадей. Местность эта называется Битун-цоджи, или, иначе, Бей-дао-цао, и составляет лишь ничтожную часть широкой плодородной полосы, тянущейся вдоль северного подножия Тянь-Шаня. Едва успели мы расположиться, как к нам сбежалась с окрестных фанз большая толпа китайцев, с любопытством рассматривавшая нас сначала издали, но потом, видя, что мы люди мирные, стала постепенно приближаться к нам и разбрелась по лагерю.

Спустя часа два наши казаки уже дружелюбно беседовали на каком-то неведомом языке с сынами Небесной империи, мирно покуривая с ними трубочки. Но, к сожалению, им не удалось добыть от китайцев ничего съестного, потому что последние сами недавно прибыли сюда и не успели еще ничем обзавестись.

От Бей-дао-цао до Гучена оставалось всего верст двадцать. На следующий день мы направились к городу по широкой и торной дороге, по сторонам которой везде виднелись фанзы, засеянные поля и арыки. Миновав большой красивый буддийский храм, стоящий близ дороги, увидели мы, наконец, после 47-дневного пути желанный г. Гучен – конечную цель нашего путешествия. Через час мы находились уже под стенами города, расположась на правом берегу маленькой речки Хаба, окаймляющей своей излучиной город с востока и севера.

Весть о нашем прибытии очень скоро разнеслась по городу, так что не прошло и часа, как мы были окружены китайцами, из которых большинство пришло просто из любопытства поглазеть на нас; остальные, должно быть, купцы, расспрашивали, с какими товарами пришел караван и надолго ли останется в городе.

Но, получив ответ, что наш караван привез только хлеб для войск, купцы вскоре разошлись, а остальная публика, состоявшая преимущественно из солдат, продолжала осаждать нас до позднего вечера. В это время в Гучене стоял целый корпус китайских войск, расположенный частью в самом городе, частью под его стенами лагерем, и пребывал сам корпусный командир – генерал Шаутун-Лин.

На другой день по приезде я должен был представиться этому генералу как старшему начальнику в городе и еще кое-каким местным властям. Запасшись визитной карточкой, наскоро сфабрикованною каким-то услужливым китайцем, я отправился около 11 часов утра в сопровождении переводчика и 10 казаков в город. Подъехав к квартире корпусного командира, мы, следуя китайскому этикету, послали к нему с нашим чичероне-китайцем визитную карточку, а сами должны были ожидать несколько минут ответа на дворе.

Вокруг нас собралась в это время густая толпа народа, рассматривавшая с большим любопытством иноземцев и делавшая различные замечания на наш счет. Некоторые, наиболее любопытные, пробовали даже ощупывать наши седла, стремена и кстати уже и ноги. Вскоре, однако, от корпусного командира вышел офицер и передал мне приглашение войти. Сопровождаемые им, мы с переводчиком отправились пешком на второй, чистый, двор и там были любезно встречены самим Шаутун-Лином, тотчас же пригласившим нас в свою приемную.

Корпусный командир на вид казался еще молодым, лет 33, много 35, и имел симпатичную наружность, средний рост и коренастое сложение. По происхождению он был, как мы узнали после, маньчжур и пришел с своим корпусом в Гучен незадолго до нас, а прежде постоянно находился в Су-чжоу и во время усмирения в той местности дунганского восстания явил редкий между китайскими военачальниками пример великодушия, не казнив ни одного мятежника, за что и пользовался популярностью в среде тамошнего магометанского населения.

Приемная корпусного командира состояла из большой светлой комнаты, просто, но прилично меблированной. У стены, против входных дверей, стоял небольшой письменный стол, заваленный книгами и бумагами, на котором, между прочим, было разбросано несколько европейских безделушек. На стене близ стола висела в рамке интересная карта Западного Китая с перспективным изображением гор и широчайшими реками. Вдоль чисто выбеленных стен стояли мягкие четырехугольные табуретки, обитые красным сукном, а налево от дверей помещались нары, покрытые таким же сукном и занимавшие почти четверть комнаты.

Во время приема, продолжавшегося более часа, генерал угощал нас прекрасным чаем и манильскими сигарами. Кроме меня и переводчика, в комнате находилось еще несколько офицеров и три мальчика. Двое из них, вооруженные деревянными палочками, усаженными короткими перьями, постоянно смахивали с генерала мух, а третий приготовлял ему кальян, поминутно вычищая и снова накладывая миниатюрную металлическую трубочку и поджигая ее тлевшим фитилем.

Шаутун-Лин расспрашивал меня о дороге, по которой мы шли, о России, о том, как у нас живут, чем преимущественно занимаются и каковы наши войска. В особенности его интересовали железные дороги и телеграф, о которых он кое-что слыхал. Сведения же китайского генерала о нашем отечестве были крайне ограниченны, или, лучше сказать, он имел весьма смутное понятие только о соседних с Небесною империей наших землях, но больше ничего не знал.

Побеседовав с ним около часа и испросив разрешение осмотреть вооружение войск его корпуса, я простился и отправился странствовать по городу.

Город Гучен стоит на равнине, на левом берегу речки Хаба, и имеет в окружности около 5 верст. В нем находятся три цитадели, или, точнее, кремля, в одном из которых помещались в то время военные управления и хранились запасы для войск, а в двух других сосредоточивались преимущественно торговые и промышленные заведения.

Лучшая и наиболее оживленная улица города находится в большом кремле и представляет вместе с тем и базар.

По обе стороны ее на протяжении почти полуверсты тянутся ряды лавочек, устроенных в самых домах, с широкими разборчатыми дверьми на улицу. Проезжая по этой улице, мы на каждом шагу встречали разнообразные предметы и сцены, сменявшиеся здесь, как в калейдоскопе. Чего только не творилось тут! Вот цирюльник в небольшой комнатке с открытой на улицу дверью бреет спокойно сидящего китайца и, окончив эту операцию, раскладывает своего пациента на скамью или просто на пол и начинает ему растирать живот, спину, грудь.

Далее, на той же улице, над самым тротуаром, мясник снимает с барана шкуру, а вокруг него лежит целая стая собак, умильно созерцающих эту сцену в ожидании подачки. Тут же на улице устроены небольшие печи, в которых готовится для желающих разное кушанье и пекутся на пару в особых, вмазанных в эти печи, котлах пирожки, начиненные донельзя луком.

Кухмистерские и чайные, которых здесь считалось до десяти, постоянно были наполнены посетителями; иные за недостатком места усаживались при входе под навесами и тут же пили чай или закусывали. Рядом помещаются лавки, и в них целый день толпятся покупатели. Внутри во многих домах действовали ручные мельницы, и шум их жерновов слышался снаружи. По улице беспрестанно двигались взад и вперед китайские двухколесные повозки, запряженные мулами или лошадьми, тянулись вереницами верблюды и шнырял туда и сюда народ.

Повсюду шум и гам неумолкаемый. Противный запах кунжутного масла, на котором готовилось в иных местах кушанье, заставлял по временам зажимать нос. Грязь и зловоние царствуют везде. На одной из окраинных улиц валялись скелеты павших верблюдов, тут же на месте и разложившихся.

Когда в городе падет где-нибудь на видном месте верблюд или корова, то сейчас же сбегается целая толпа народа и вырезает из несчастного животного еще заживо лучшие куски мяса, а остальное оставляют гнить, если не съедят вовремя собаки. Только с главной улицы убирают падаль и бросают ее в речку Хаба несколько ниже города.

Под стенами города мы простояли трое суток, потом перешли на другое место на той же речке Хаба, подальше от него, чтобы избавиться от нашествия непрошеных зевак, ежедневно с утра до ночи осаждавших наш лагерь, и отчасти за недостатком под городом хорошего подножного корма. Поблизости вновь избранного нами лагерного места было разбросано множество жилых фанз, обсаженных ильмовником, вокруг которых простирались засеянные поля.

Все фанзы обнесены кирпичными стенами, и внутри такой ограды помещается от одного до трех жилых строений из сырцового кирпича с надворными постройками. В каждой из этих ферм живет, смотря по ее обширности, одна или несколько родственных семей. Жилые помещения состоят из одной или двух и много трех комнат без печей, которые заменяет так называемый кан.

Это невысокая, во всю ширину комнаты, лежанка, занимающая целую треть, а иногда и половину ее, с маленькой топкой и несколькими боковыми колодцами, нагревающими всю горизонтальную поверхность кана, служащую китайцам общею кроватью. Комнаты же эта печь почти вовсе не в состоянии нагревать, тем более что у китайцев оконные стекла заменяются просвечивающею бумагой, сквозь которую, однако, ровно ничего не видно на дворе.

Стол, несколько табуреток, сундуков и шкафиков для домашней посуды составляют мебель, а развешенные по стенам дешевенькие картины с весьма разнообразными сюжетами, начиная с мифических и кончая самыми обыденными житейскими сценами, довершают убранство комнаты. У зажиточных нередко встречаются небольшие зеркала в рамках с пьедесталом, имеющим выдвижной ящик, деревянные кровати и оружие на стенах, наши русские медные тазы и подносы, разукрашенные цветами, и некоторые китайские национальные безделушки.

Жилища свои китайцы любят обсаживать деревьями, так что очень редко можно встретить фанзу, около которой их нет. По берегам арыков точно так же очень часто встречаются ильмовые аллеи и заросли кустарников. Вокруг фанз расположены небольшие прямоугольные поля с струящимися по краям их арыками. Искусство ирригации у этого народа доведено, можно сказать, до совершенства. Китайцы без всяких инструментов, просто на глаз, отлично нивелируют местность и не проведут напрасно арыка.

В наиболее возвышенном углу поля помещается у них обыкновенно резервуар, или приемник, вроде большой ямы, обложенной внутри дерном, с дерновым же валом по окружности. Внутренность этого приемника пробивается слегка глиною. Чтобы оросить поле, запирают наскоро набросанною земляной плотиной ближайший к приемнику арык, немного выше приемника, и по отводной ветви с валиками по бокам наполняют из него резервуар водою, поверхность которой в приемнике будет, таким образом, стоять несколько выше поверхности поля.

После этого спускают воду из приемника на поле, которое тотчас же превращается в мелкую лужу с припавшим к земле хлебом. Сеют китайцы преимущественно пшеницу, отчасти особый вид гороха, которым кормят преимущественно лошадей и мулов, потом просо, табак, а также разводят овощи: морковь, редиску и огурцы. Хлеб молотят сыромолотом в поле на плотно утрамбованной площадке.

Вместо цепов употребляют каменную шестигранную призму с продольным по оси цилиндрическим отверстием, сквозь которое продевается тонкая деревянная жердь. К концам жерди привязываются веревки, с помощью которых катят эту призму по разостланному на площадке хлебу и разбивают, таким образом, ее гранями и углами колосья.

Кроме жилых фанз, в окрестностях г. Гучена повсюду встречается множество нежилых, но совершенно целых, а также многочисленные развалины сожженных и разрушенных дунганами китайских жилищ. Иссохшие арыки бороздят по всем направлениям эту местность на всем пространстве от Тянь-Шаня до песчаной пустыни Хан-Жинель-син.

Эти остатки кипевшей тут некогда человеческой деятельности ясно свидетельствуют, что описываемая местность была прежде весьма густо заселена китайцами и, вероятно, в скором времени населенность ее достигнет прежних размеров. Уже во время нашего пребывания в 1876 г. плотность населения в окрестностях города Гучена была весьма значительна, а между тем постоянно прибывали новые поселенцы.

Судя по плодородию страны, которым она обязана близкому соседству громадного снежного хребта, можно утвердительно сказать, что здесь в состоянии прожить безбедно по крайней мере тысячи две человек на квадратной миле, разумеется, при том трудолюбии и искусстве орошения, которые, говоря по справедливости, нельзя не признать в китайцах. Весьма вероятно, что такова и была в действительности прежде, до дунганского восстания, густота местного населения, вынужденного покинуть на время эту привольную страну.

Спустя несколько дней по приезде мы с переводчиком в сопровождении 12 казаков отправились в местечко Чжемисса, лежащее в 40 верстах от Гучена к западу, на большой дороге в Манас. Эта дорога считается совершенно справедливо самою лучшею во всем Западном Китае и представляет старинный благоустроенный тракт. Она идет среди роскошной равнины, покрытой во многих местах тенистыми ильмовыми перелесками, и пересекает множество ручьев, через которые везде устроены прочные мосты.

По сторонам дороги сохранились еще местами старинные столбы – высокие каменные усеченные пирамиды, отстоявшие одна от другой на 3 ли. По дороге двигалось множество обозов и шли по направлению к Манасу нестройными толпами китайские войска. В местечке Чжемисса, куда мы ехали, был расположен в это время другой корпус китайских войск, которым командовал генерал Цинн-Цзянь-цзюнь, занимавший в то же время должность военного губернатора Илийской провинции, или Или-су, как называют ее китайцы. К этому генералу мы имели надобность и потому поспешили отъездом, чтобы застать его еще в Чжемисса, так как он собирался тоже вскоре со своим корпусом под Манас.

Не доезжая местечка, мы направили нашего чичероне-китайца с визитной карточкой вперед, а сами поехали шагом. Через полчаса прибыл наш посланный и передал приглашение корпусного командира, просившего нас прямо в свой дом. Он жил в большой цитадели и занимал обширное здание с садом, в котором для нас, тотчас по прибытии нашего посланного, были раскинуты две юрты. Одна из них, весьма изящная, с постелью, стеклянными дверьми и мебелью, предназначалась для меня и переводчика, а в другой, попроще, поместили казаков.

Когда мы расположились в отведенном помещении, генерал прислал своего адъютанта с извинением, что он не мог предложить квартиру в самом доме, так как в нем, по случаю скорого отъезда, производилась упаковка вещей. Вслед за тем нам подали превосходный чай и обед (уфап), состоящий по крайней мере из 20 блюд, из которых иные могли бы, по всей справедливости, служить украшением самого изысканного стола, если при этом отбросить мысль о той грязной обстановке, при которой эти блюда изготовляются.

Около 7 часов вечера нас посетил корпусный командир. Это был мужчина лет 45, высокого роста, стройный, с выразительной физиономией и важной осанкой. Говорил он как-то особенно, с сильной интонацией и жестами, сопровождая по временам свою плавную речь междометиями.

По всему было заметно, что этот человек обладал недюжинным умом и проницательностью. Из разговора, продолжавшегося между нами около часа, я вынес убеждение, что он хорошо понимал положение дел в Западном Китае и обладал весьма солидными географическими сведениями об этой стране. Переговорив о чем следовало, генерал отправился к себе, обещаясь навестить нас утром, и просил не уезжать без завтрака.

По уходе корпусного командира к нам в юрту собралось несколько штабных его офицеров и чиновников. Все это были люди молодые, веселые и любезные. На досуге мы стали расспрашивать их о житье-бытье и кстати о корпусном командире. От них мы узнали, что Цинн-Цзянь-цзюнь был человек весьма суровый, т. е., по-нашему, просто деспот; он не спускал ни малейшего проступка своим подчиненным, а за тяжкие преступления, как например, убийство, грабеж и т. п., всегда казнил, в силу данной ему власти, смертной казнью.

Преступникам отрубали головы и выставляли их на воротах цитадели. В течение зимы 1875/76 гг. Цинн-Цзянь-цзюнь казнил таким образом 17 человек, преимущественно солдат. За месяц до нашего прибытия были казнены во рву цитадели три солдата за убийство с корыстною целью местного купца. За менее тяжкие преступления наказывают бамбуковыми палками, а при допросах нередко подвергают мучительным пыткам.

Командуя корпусом, Цинн-Цзянь-цзюнь занимал, как выше сказано, в то же время должность военного губернатора. Содержания от казны по этим двум должностям он получал около 4000 лан (8000 р.) да на экстраординарные расходы 10 000 лан. Сверх того, к Новому году присылались ему от императора в подарок чай и шелковые материи. Жил он, как подобает настоящему китайскому вельможе. У него было 40 человек прислуги да около 20 человек мелких чиновников, исполнявших разные домашние поручения.

В конюшнях стояло до 50 лошадей и несколько десятков мулов. В обширной кухне, помещавшейся во дворе, 4 повара, которым помогали еще мальчики, готовили ежедневно утром и вечером кушанье для генеральского стола. К обеду подавалось не менее 20 блюд, а в особых, торжественных случаях – блюд 40. Цинн-Цзянь-цзюнь был женат, но бездетен. Жена занимала отдельную половину дома, где помещалась и вся женская прислуга.

Женщины высшего и среднего классов в Китае вообще ведут почти затворническую жизнь. Они никогда не показываются при мужчинах-гостях, даже близко знакомых, а если и появляются, то лишь мельком. У низших классов такой строгой замкнутости для женского пола не существует, но все-таки и там женщины редко появляются в обществе мужчин, хотя на улицах все вообще показываются нередко.

Около 9 часов вечера в цитадели, где мы помещались, раздались один за другим три пушечных выстрела. С последним караульщики и часовые, расставленные по крепостной стене, начали свой обычный обход с барабанами и трещотками. Позднее к этому грохоту присоединились еще ружейные выстрелы. Мы, признаться, немало проклинали китайский гарнизонный устав и его сочинителей, лишивших нас на этот раз сна. У китайцев, кроме того, существует весьма странное обыкновение подавать сигнал пушечным выстрелом каждый раз, когда корпусный командир выезжает из своей квартиры, хотя бы на короткое время.

Утром нас угощали сначала чаем, а потом подали завтрак, или, лучше сказать, целый обед, блюд в двенадцать. После завтрака к нам пришел Цинн-Цзянь-цзюнь и просидел у нас около получаса, ловко выпытывая о состоянии наших вооруженных сил близ китайской границы. Но почтенный генерал ошибся в расчете и должен был переменить разговор. Поблагодарив за прием и простившись с ним, мы отправились в сопровождении офицера обратно в Гучен.

В июле, не помню которого именно числа, мы с товарищем были приглашены на обед к главному интенданту китайской действующей армии, генералу Дао-Таю, оставшемуся с интендантством по выступлении войск под Урумци и Манас в Гучене. Около полудня мы отправились из нашего лагеря в город, в одной из цитаделей которого проживал этот генерал. Хозяин встретил нас на веранде своей квартиры, состоявшей из нескольких больших и светлых комнат, и пригласил в приемную, в которой нам тотчас же подали чай.

Вслед за нами стали прибывать поодиночке и остальные гости, приглашенные на обед и состоявшие исключительно из подчиненных генералу чиновников. При входе в приемную они почтительно приседали перед своим начальником, делая как бы книксен, и при этом забавно жестикулировали. На их приветствия генерал отвечал легким поклоном и жестикуляцией, но далеко не такой вычурной или почтительной, как, вероятно, следует ее понимать. Каждому вновь прибывшему предлагался чай и кальян.

Когда все гости собрались, слуги поставили посреди комнаты большой квадратный стол и принесли множество тарелок и блюдечек с различными сластями и закусками. Хозяин, по обычаю, подошел к столу, взял с него две костяные палочки, употребляемые вместо вилок, скрестил их и, приблизившись к нам с товарищем, игравшим на этом пиру роль почетных гостей, слегка поклонился, на что мы тоже отвечали общим поклоном.

Потом он наполнил вином чашечку и, держа ее в руках, вторично поклонился нам. Затем, указав нам места направо и налево от себя, остальных гостей просил разместиться по усмотрению. Между последними началась церемония: старшие из вежливости предлагали свои места младшим, а те из почтения не хотели сесть выше старших. Эта церемония продолжалась по крайней мере минут десять. Сам хозяин занял целую сторону квадратного стола, не имея никого рядом с собой.

Обед начался сластями, потом пошли всевозможные закуски: грибы соленые и маринованные, маринованное мясо с огурцами, мясо тушеное, рыба и т. п. Затем следовал уже настоящий обед, когда стали подавать по одному блюду. Все ели из одной фарфоровой общей чашки. Обед состоял из 5 супов, 4 или 5 соусов и не менее 6 жарких с соями, пикулями, маринованными грибами и огурцами.

Потом подали 3 или 4 пирожных и, наконец, последнее блюдо – разварной рис. За обедом слуги постоянно подливали гостям подогретое вино. Если кто-нибудь отпивал хотя глоток из своей чашечки, слуга тотчас же выливал остаток в чайник и из него же наполнял гостю чашечку. Два мальчика, поставленные у противоположных углов стола, сгоняли с него мух, поминутно помахивая деревянными палками, усаженными короткими перьями.

Перед каждым новым блюдом, поданным на стол, хозяин отпивал глоток вина из своей чарки и приглашал гостей последовать его примеру, произнося несколько раз «чива» («кушайте»), потом просил кушать, указывая на поданное блюдо, и снова повторял несколько раз «чива». Жидкие кушанья китайцы едят тонкими, круглыми ложками, у богатых серебряными или же фарфоровыми, имеющими форму башмачка. Куски же мяса, рыбы и т. п. и рис – двумя костяными палочками, ловко сжимая их пальцами, но употребляют для этой цели также и вилки о двух рожках. Ножей к столу не подают, так как кушанье приносится уже разрезанным.

После обеда, конца которого мы, признаюсь, ожидали с нетерпением, подали мокрую салфетку, и гости поочередно вытерли ею рот и руки, а потом принесли чай и кальян.

Мы так плотно пообедали у почтенного генерала, что сочли не излишним проехаться домой в лагерь крупной рысью, и дорогой немало изумлялись вместимости и крепости желудков китайских чиновников, обедавших с нами, из которых каждый съел по крайней мере вдвое больше того, что мы с большими усилиями, уступая просьбам хозяина, могли одолеть вдвоем.

Желая определить высоту снежной линии и пополнить свой гербарий представителями горной флоры, я с топографом и 10 казаками отправились рано утром 16 июля по направлению к Тянь-Шаню, отстоящему от Гучена в 40 верстах. Отъехав версты две в южном направлении от города, мы вступили в полосу высокого чия, почти скрывавшего наших лошадей. Местами этот злак разросся так густо, что мы не без труда пробивали себе путь чрез его насаждения.

Около 10 верст ехали мы этим чием и, наконец, выбрались на равнину, усеянную щебнем и галькой и прорезанную во многих местах сухими руслами временных потоков, направлявшихся со стороны гор. На этой каменистой равнине паслось множество сайги, большею частью попарно, но встречались и стада штук до 50.

Верстах в 15 от подножия Тянь-Шаня нам стали встречаться полуразрушенные фанзы, и чем ближе мы подвигались к горам, тем чаще попадались они на пути. На некоторых развалинах заметны были следы огня. Около них стояли иссохшие деревья, на которых уныло ворковали голуби и горлицы. Сухие арыки бороздили бывшие поля, обратившиеся теперь в бесплодные пустыни. На дворах и внутри этих покинутых жилищ валялись обломки посуды, клочки одежды и обуви, свидетельствовавшие, что еще не так давно они были обитаемы. Ближе к горам картина видоизменилась: здесь многие фанзы были уже восстановлены, и в них жили поселяне, везде струились арыки и виднелись засеянные поля и тучные луга.

После 40-верстного перехода мы достигли подножия хребта и въехали в живописную поперечную долину, среди которой стремительно неслась горная речка, осененная высоким ильмовником и тополем, а также множеством разнообразных кустарников. Параллельно реке, но гораздо выше ее, шел по широкому карнизу крутого горного ската весьма большой арык, выведенный из верхних частей реки.

Этот арык, по-видимому, оставался некоторое время сухим, на что указывали иссохшие деревья, тянувшиеся мертвой аллеей по берегам его. Эти деревья были буквально унизаны голубями и горлицами, которые водились тут в изумительном множестве. Травянистая растительность долины также отличалась разнообразием: в течение двух часов мы собрали тут около 30 видов цветковых. На берегу речки под кущей высоких ильмовых деревьев мы расположились на ночлег и занялись охотой на голубей, доставившей нам сытный ужин.

Рано утром я с топографом и 5 казаками направился далее, в надежде в тот же день достигнуть снежной линии. По мере движения вверх по речке долина суживалась, а лес и кустарники становились гуще. Верстах в пяти от ночлега мы встретили на левом берегу несколько необитаемых фанз, сгруппированных на тесном пространстве в виде маленького поселения, против которого на противоположном берегу стояла пустая кумирня. На окрестных высотах также видны были кое-где фанзы, оставшиеся как бы во свидетельство того, что и в этих высоких областях жило не так давно трудолюбивое, неугомонное китайское население.

Подвигаясь далее по долине, мы вступили в густые заросли деревьев и кустарников, перепутанных вьющимися растениями, через которые с трудом пробивались, переправляясь много раз то на тот, то на другой берег реки. На соседних горах показалась кое-где уже невысоко над нами тянь-шаньская пихта, лентообразные насаждения которой тянулись по дну лощинок, ниспадавших к долине. Наконец, верстах в двенадцати от бивуака, почти у нижней предельной линии хвойных деревьев, долина сузилась в дикое ущелье, из которого с яростью стремилась речка, и мы должны были остановиться.

Дальнейший подъем нам предстояло совершать пешком, так как движение по крутым склонам на непривычных лошадях было невозможно. Поэтому, оставив 3 казаков при лошадях, мы вчетвером с палками в руках, имея с собой барометр и ружья, вскарабкались по крутому, но короткому подъему в отлогую лощину, склонявшуюся к долине, и пошли по ней постепенно вверх, достигнув вскоре нижней границы пихты.

Около часа шли мы по этой лощине, имевшей не более 15° падения, и вышли на широкую террасу, откуда, как нам казалось, недалеко оставалось уже до ближайших снежных вершин. Чтобы достигнуть их по прямому направлению, нужно было взбираться вверх по крутому, скалистому гребню хребта, склонявшемуся к террасе, на которую мы вышли. Отдохнув с четверть часа, мы начали второй, очень трудный подъем по этому гребню.

Налево от нас скат хребта падал под углом градусов в пятьдесят, а направо противоположный склон его представлял почти отвесный обрыв, по которому лепились, как бы одно над другим, пихтовые деревья. Часто нам приходилось тут карабкаться по гольцам, выдававшимся на гребне, порою мы спускались осторожно несколько шагов под тени пихт, лепившихся по обрыву, и здесь, благодаря теплопрозрачности разреженного горного воздуха, находили полную прохладу.

Более часа продолжалось это утомительное шествие, пока нам не удалось достигнуть расширения гребня в виде наклонной плоскости, по которой подъем был уже гораздо легче и притом в тени пихт, образующих тут густой темный лес. В этом лесу мы встретили множество грибов и кустарники барбариса, жимолости, альпийской смородины и можжевельника, а потом вскоре появились альпийский мак и фиалки. Пройдя около полуверсты лесом, который выше стал заметно редеть, мы вышли на небольшое холмистое плоскогорье, покрытое кое-где группами низкорослых иссохших пихт, как бы опаленных огнем, и, продолжая по нему движение, достигли через четыре часа подошвы массивной куполообразной горы.

Здесь уже кончились верхние пихты, и перед нами раскрылась альпийская область. Остановившись на несколько минут, мы определили барометрически верхний предел пихт, оказавшийся здесь на высоте 9487 футов над уровнем моря. Потом мы стали подниматься по отлогому склону на гору, принадлежащую уже к альпийской области, на склонах и вершине которой росли: маки, звездчатка, анемоны, лютики. Но замечательно, что во всей этой области мы нигде не встретили альпийских роз.

С вершины горы мы должны были спуститься несколько ниже по отлогому спуску, и затем нам предстоял последний, самый утомительный подъем по крутому и длинному скату хребта, одна из массивных вершин которого ярко белела перед нами. Отдохнув с четверть часа, мы сошли с горы и начали последний, самый трудный подъем, но силы, видимо, изменили нам: мы не могли подвинуться и на сто шагов вперед без отдыха. Более часа тащились мы по этому крутому скату, шатаясь на ногах и останавливаясь через каждые десять, а под конец и пять минут для отдыха.

Наконец, собрав последние силы, достигли мы, почти уже ползком, небольшой вершины хребта, покрытой почти сплошь тонкой ледяной корой. Рядом с этой вершиной возвышалась массивная снежная гора, отстоявшая от нас шагах в ста. Снежная линия ее находилась на одной с нами высоте, а потому далее незачем было идти. Мы бросились на землю и пролежали до тех пор, пока не продрогли от холода, в тот самый час, когда мой товарищ, остававшийся в лагере под Гученом, не находил себе места от нестерпимой жары.

Совершая с большими усилиями последний подъем, мы стремились добраться только скорее до снежной линии и не обращали почти никакого внимания на окрестную местность. Но когда мы, пролежав с четверть часа на высоте, пришли в себя и окинули взором открывшееся отсюда необъятное пространство, пред нами предстало величественное, грандиозное зрелище: на С.-В. мы увидели Южный Алтай и его западное предгорье – высокую столовую землю на левом берегу р. Урунгу, стеною возвышавшуюся над пустыней Гоби.

На Ю.-В.-В. этот хребет отходил на всем видимом отсюда пространстве, постепенно теряясь в серой дымке нижней части небосклона. Между Южным Алтаем и Тянь-Шанем расстилалась широкая, необозримая равнина, которой, казалось, не было и конца на востоке. В пустыне между Гученом и Булун-Тохоем ясно были видны в бинокль какие-то желтые пятна, вероятно, пески Гурбун-Тунгут, и несколько сопок. Но пограничных наших гор, даже высочайших точек их – снежных вершин Мус-тау, отсюда решительно не заметно было ни одной, равно как и вершин хребта Алатау.

На западе, верстах в шестидесяти, белела царица гор этой части Тянь-Шаня – исполинская красавица Богдо-ула, рядом с которой возвышалась другая, тоже весьма высокая, вершина, окрещенная нами младшею сестрой Богдо-ула. Ближе к нам, верстах в сорока, поднимался огромный снежный купол, верст, должно быть, до десяти по окружности основания, а на юге, верстах в пятнадцати, искрились многочисленные снежные вершины самого гребня хребта и белели обширные снежные поля.

К юго-востоку же от нас, верстах в десяти, стояла массивная снежная гора с небольшим фирновым полем в углублении склона, из которого шла книзу трещина с едва заметной синеватой полосой, по всей вероятности, ледника, спускавшегося с этой горы и питавшего, должно быть, бурную горную речку, по берегу которой мы в этот день сначала шли. В восточной части хребта, постепенно понижающейся от меридиана г. Гучена, снежных вершин было очень мало, но верстах в ста двадцати видна была ясно огромная снежная, с широким основанием двойная пирамида.

К сожалению, нам, легко одетым, невозможно было долго любоваться открывшимся отсюда величественным зрелищем, потому что термометр показывал в тени только +4 °Re. Установив палку для барометра, я открыл его. Ртуть хлынула и, наполнив весь резервуар, пролилась даже через край, но в шапку, которую догадались заранее подставить, а в трубке опустилась до 385,3 англ. полулиний. Впоследствии вычисления показали, что мы были на высоте 12 123 фута над уровнем океана. Поэтому, по приблизительной оценке, вершина горы Богдо-ула не должна быть ниже 15 500 футов.

Отсчитав показания барометра и термометров и сложив инструменты, мы начали спускаться и пошли вниз, дойдя не более как в полчаса до верхней границы пихт. Так как передний путь отсюда был затруднителен по причине гольцов, через которые нужно было карабкаться ниже, то мы избрали другой, казавшийся нам более удобным, по лощине, склонявшейся к реке, немного выше того места, где мы оставили лошадей.

Эта лощина была покрыта густым пихтовым лесом, которым мы и пошли быстро вниз. Остановившись в одном месте на привале около кустов спелой черной смородины, мы услышали впереди рев медведя. Осмотрев тщательно наши ружья, мы пошли втроем на зверя, сопровождаемые топографом, храбро наступавшим тоже с нами с револьвером. Но медведь, должно быть, заслышал нас издали и скрылся в соседней лесной чаще. Под конец падение лещины сделалось так круто, что мы должны были по временам хвататься за деревья, лепившиеся по дну ее.

Пройдя с полчаса, мы достигли нижней предельной линии пихты, лежащей, по нашему приблизительному расчету, на высоте 5500 футов, и очутились на краю ущелья, в котором бушевала речка. Осторожно цепляясь за камни, спустились мы по карнизу в ущелье к речке, которую должны были раз десять переходить вброд, прежде чем добрались до лошадей. Эта бешеная речка попеременно, то на одном, то на другом берегу яростно разбивалась о скалы, и мы с большими усилиями, взявшись за руки, должны были перебираться через нее для обхода этих скал по отлогостям противоположного берега, рискуя каждый раз потерпеть крушение.

Наконец, кое-как добрались мы до лошадей и, напившись наскоро чаю, заботливо приготовленного оставшимися казаками, уже вечером при свете луны, расчищая себе путь руками, отправились к нашему бивуаку, куда и прибыли часов в одиннадцать.

Так окончилось в один день наше короткое, но многотрудное путешествие в область вечного холода.

В г. Гучене мы простояли до 7 августа, выступив в этот день обратно по той же самой дороге в Зайсанский пост. Нам хотелось возвратиться по другому пути, именно через Манас и Олон-Булах, который во всех отношениях лучше и притом для нас был бы несравненно интереснее старого, но частые стычки, происходившие в это время между китайцами и дунганами в окрестностях Манаса, вынудили нас направиться по прежней дороге.

Впрочем, и обратный путь по той же дороге был для нас не бесполезен, так как мы имели возможность проверить собранные нами сведения и исправить некоторые в них неточности. Но, достигнув Булун-Тохоя, мы направились отсюда другой дорогой в Зайсанский пост, по северную сторону Саура, что дало возможность ознакомиться почти со всей восточной половиной Тарбагатайской горной системы. 10 сентября мы благополучно прибыли в Зайсанский пост.

Омск, 20 апреля 1878 г.

ОЧЕРКИ ПУТЕШЕСТВИЯ ПО МОНГОЛИИ И СЕВЕРНЫМ ПРОВИНЦИЯМ ВНУТРЕННЕГО КИТАЯ

Предисловие автора

Настоящий очерк представляет собой результат путешествия, совершенного мною в 1878 и 1879 гг. в Монголию и северные провинции Внутреннего Китая – Шаньси и Чжилийскую. Инициатива этой экспедиции принадлежит Русскому географическому обществу. В начале 1878 г. оно получило от известного путешественника по Монголии Г. Н. Потанина сведение, что бийские купцы, торгующие в этой стране, намерены послать осенью того же года караван из г. Кобдо в г. Куку-хото (Гуй-хуа-чен), что в провинции Шаньси.

Караван предполагалось направить прямым, коммерческим трактом, пролегающим близ северного подножья горной цепи Южного Алтая и еще не посещенным европейцами. Пользуясь таким случаем, Общество просило бывшего генерал-губернатора Западной Сибири, Н. Г. Казнакова, о командировании с этим караваном меня и двух топографов. Генерал-адъютант Казнаков, относившийся всегда сочувственно к научным предприятиям, исходатайствовал высочайшее повеление на командировку нашей экспедиции, для сопровождения которой назначено было шесть казаков Забайкальского войска, знакомых с монгольским языком.

Задача экспедиции заключалась в производстве маршрутной глазомерной съемки на пройденном пути, в определении на нем посредством астрономических наблюдений географических координат некоторых пунктов, описании дорог и в барометрических определениях высот. Но, кроме этих специальных работ, мы старались по мере возможности собирать и другие сведения о посещенных нами странах, а именно: этнографические, торговые и естественноисторические.

Эти последние заключались в составлении коллекций зоологической (около 200 видов млекопитающих, птиц, рыб и пресмыкающихся) и ботанической (около 180 видов цветковых растений). Мы составили также небольшую минералогическую коллекцию (около 100 образцов горных пород и минералов).

Путь экспедиции пролегал из Алтайской станицы (Котон-карагай) Усть-каменогорского уезда к перевалу Улан-даба в пограничном хребте Сайлюгэме, а оттуда через урочища Эльдеге и Алтан-чечей в г. Кобдо.

Из этого последнего мы направились к юго-востоку по караванному пути через монастырь Нарбаньчжи на р. Дзапхыне и южные отроги Хангая, по которым следовали около 400 верст. Далее экспедиция спустилась в пустыню Гоби и шла по ней через урочище Хор-мусу, Боротологой и страну Шанхай-Гоби с лишком 600 верст.

Затем мы вступили в Юго-Восточную Монголию с оседлым и кочевым населением, миновали в ней небольшой китайский городок Куку-эргэ и достигли, наконец, после долгого и утомительного странствования по горам, степям и пустыням, цветущего города Куку-хото, или Гуй-хуа-чена, в провинции Шаньси Внутреннего Китая, отстоящего от Алтайской станицы в 2500 верстах. Из Куку-хото экспедиция, частью по Монголии, частью по Внутреннему Китаю, перешла в г. Калган и провела в нем два зимних месяца.

В конце февраля мы направились из Калгана по прямой караванной дороге в г. Ургу, где пробыли месяц. Из Урги выступили в начале мая и следовали по прямой дороге через Улясутай, долину р. Кунгуя, мимо озера Ачит к государственной границе, которую пересекли на перевале Хак, и вышли в Кош-Агач.

На пройденном пути классными топографами, Скопиным и Чуклиным, в которых я нашел ревностных помощников, снято около 4000 верст маршрутной глазомерной съемки, а мною малым универсальным инструментом и двумя хронометрами определено географическое положение 28 пунктов и измерено барометром 44 высоты.

Обработку минералогической коллекции принял на себя профессор С.-Петербургского университета А. А. Иностранцев, взявший также на себя труд разработать минералогические коллекции двух других путешественников по Монголии, И. М. Пржевальского и Г. Н. Потанина, и написать по всем трем петрографический очерк этой малоизвестной страны.

Ботаническая коллекция вместе с такими же коллекциями Пржевальского, Потанина и Пясецкого поступила к академику К. И. Максимовичу, намеревающемуся написать по ним сочинение «Flora mongolica». Наконец, обработку привезенных мною рыб принял на себя С. М. Герценштейн.

Мне остается только выразить глубокую признательность названным ученым, а вместе с ними профессору Николаевской Академии Генерального штаба, полковнику К. В. Шарнгорсту за вычисление сделанных мною астрономических наблюдений; доктору зоологии Н. А. Северцову – за определение добытых птиц и профессору С.-Петербургского университета М. Н. Богданову, определившему остальных, мелких, птиц, доставленных мною в музей Академии наук.

15 апреля 1883 г., г. Омск

Глава первая. От Алтайской станицы до г. Кобдо

Приготовления к путешествию. – Алтайская станица и ее окрестности. – Выступление. – Долина р. Бухтармы. – Альпийская область ее верховий. – Горные массивы Канас и Табын-богдо. – Долина речки Ойгора. – Урянхаи. – Контраст во флоре. – Область р. Кобдо. – Геогностические заметки. – Город Кобдо.

22 июля 1878 г. я со своими спутниками прибыл в Алтайскую станицу Усть-каменогорского уезда – исходный пункт нашей экспедиции – и приступил к окончательному снаряжению в далекий путь. Для перевозки тяжестей куплено было у местных киргизов 18 верблюдов, 3 вьючные и 4 верховые лошади; две юрты, арканы, чомы (вьючные седла для верблюдов) и другие дорожные принадлежности. Мукой и сухарями мы запаслись только на четыре месяца, надеясь в течение их достигнуть Внутреннего Китая, где нет надобности возить с собою жизненные припасы. Все эти приготовления заняли 9 дней, так что только 3 августа мы могли выступить в путь.

Алтайская станица расположена в широкой междугорной долине, ограниченной с юга Нарымским хребтом, а с севера второстепенным кряжем внутреннего Алтая. За Нарымским хребтом, верстах в шестидесяти к юго-западу от Алтайской станицы, лежит большое горное озеро Марка-куль, посещаемое ежегодно крестьянами деревень Медведки и Таловки, которые ездят туда весною недели на две ловить рыбу.

Они устраивают в устьях впадающих в это озеро речек заколы тотчас, как только в эти речки зайдет из озера рыба для метания икры. Местные жители не совсем дружелюбно относятся к нашим рыболовам, а потому последние должны задабривать их старшин, привозя им табак, хлеб, топоры и другие необходимые предметы. В самом озере живут только ускучи; но в горных речках, впадающих в Марка-куль, водятся и хариусы.

Из Алтайской станицы мы направились к востоку по долине, которая верстах в пяти от нее значительно суживается, но потом опять расширяется, и в ней местами встречаются киргизские пашни. Они в то время были покинуты своими хозяевами: в конце июля большая часть киргизов Алтайской и Чингизтайской волостей, кочующих в Нарымском хребте, ушла в китайские пределы с намерением поселиться там навсегда, но этому намерению, однако, не суждено было осуществиться: по недостатку за границей пастбищ и вследствие притеснения китайских властей, киргизы помянутых волостей осенью 1879 г. должны были возвратиться в свои места.

В 25 верстах к востоку от Алтайской станицы мы вышли в широкую долину р. Бухтармы, на урочище Чингизтай. В этой местности река часто разделяется на рукава, а берега ее покрыты талом и тальником. Далее от реки расстилаются обширные луга, покрытые высокой и густой травой. На урочище Чингизтай зимуют во множестве киргизы, заготовляя запасы сена, лето же проводят в горах. К северу от Бухтармы, против этого урочища, находится деревня Черновая, отстоящая в двух верстах от реки. Около нее есть теплые ключи. К югу от урочища Чингизтай тянется тот же Нарымский хребет, в котором в этом месте есть вершины со снежными пятнами.

При дальнейшем движении на восток по долине Бухтармы мы встретили в ней несколько живописных гранитных сопок, воздымающихся на равнинной местности. Между ними растут деревья лиственницы, сосны и изредка ели, придающие этим сопкам очаровательный вид. В здешних лесах водится еще немало зверей: медведей, маралов, косуль; на скалистых горах и высоких безлесных плоскогорьях пасутся дикие бараны и козлы.

Из мелких зверей в этих лесах живут соболи, куницы, бурундуки и белки, а в горных речках встречаются выдры. Во время стоянки на урочище Чингизтай к нам заходили крестьяне деревни Черновой, отправлявшиеся на Нарымский хребет осматривать капканы, поставленные на выдр. Эти крестьяне, называемые ясачными[8], замечательные стрелки, и от них мы получили некоторые сведения об охоте в юго-западной части Алтая.

На маралов они охотятся в марте по насту, когда снег с поверхности оледенеет и по нему можно ходить без лыж. Маралов же он не держит; проваливаясь, они портят о ледяную кору ноги и очень скоро устают, становясь добычей охотников, преследующих их с собаками. Случается, что целое стадо измученных таким образом животных истребляется в несколько часов; некоторых приводят живьем в деревни на арканах и продают промышленникам, содержащим домашних маралов.

Этот губительный способ охоты, по всей справедливости, следовало бы строго воспретить. Наиболее прибыльна добыча маралов в июне, когда у них не успели еще вполне окостенеть молодые рога, сбываемые, как известно, за высокую цену китайцам, употребляющим их в лекарства. В это время маралов бьют прямо с подхода или караулят на солончаках, посещаемых ими по утрам и вечерам.

Соболей ловят преимущественно капканами, в которые кладут приманку – рябчика, куропатку или кусок заячьего мяса. Собольи шкурки продают на месте от 6 до 20 рублей. Лучшими соболями считаются в здешнем крае курчумские.

Выдр, живущих в значительном количестве в горных речках, ловят всегда капканами и не только зимой, но и летом, так как шкурка выдры, по уверению охотников, и в летнее время не много хуже зимней. Капканы на выдру ставят в воде против той тропочки на берегу, по которой она постоянно выходит на сушу, причем стараются отнюдь не изменять положения камней, карчей, сучьев и других предметов в воде и на берегу близ тропы, иначе выдра, заметив какую-нибудь перемену, в этом месте ни за что не выйдет на берег, а изберет другое. Цена выдры на месте от 10 до 12 рублей.

В 56 верстах к востоку от Алтайской станицы мы миновали крайнее русское селение в этой части Алтая – Урыльский казачий поселок. Он расположен на левом берегу речки Урыла, впадающей в Бухтарму немного выше устья.

За Урыльским поселком дорога становится вьючной. Нарымский хребет отделяет в этом месте на север высокую и широкую отрасль Коке-даба, заставляющую р. Бухтарму описать большую излучину к северу. Горы ее очень круты, покрыты лесом и обильно орошены многими ручьями и маленькими речками, по берегам которых раскинуты густые заросли кустарников: барбариса, жимолости, смородины и малины.

С гор Коке-даба мы спустились в долину Бухтармы, имеющую около версты ширины. На юге эта долина замыкается Большим Алтаем, носящим в этом месте название Тау-тэкэ (козьи горы), так как на нем водятся дикие козы. На урочище Табаты, отстоящем от ветви Коке-даба верстах в семи к востоку, Большой Алтай опускается к северу пологим скатом, который, близ берега Бухтармы, обрывается почти отвесной каменной стеной с нависшими на ней гранитными отторженцами.

Непривычный путешественник, проходя этим местом по дороге, пролегающей у самого обрыва, не может оставаться совершенно спокойным, смотря на нависшие над ним глыбы и массивные отторженцы у ног своих, упавшие с высоты. Бухтарма, стесняемая с юга и севера горами, гремит в своем каменистом, усеянном валунами ложе, среди узкой долины, покрытой густым лесом. Кроме лиственницы, в этом лесу растут: пихта, ель, береза и кустарники – жимолость, шиповник, барбарис, крыжовник, малина и смородина.

В 42 верстах от Урыльского поселка мы перешли на правый берег Бухтармы по легкому мосту, покоящемуся на «свинке»[9]. Быстрота течения этой реки в верховьях весьма значительна: наблюдатель, ставший лицом против течения, легко заметит уклон, по которому стремится река. Невдалеке от переправы дорога пролегает по короткому, но очень трудному перевалу через косогор. От этого перевала начинаются каменные болота. Так называют топи в лощинах, усеянные гранитными валунами и голышами и тянущиеся на несколько сот сажен.

Верблюды и лошади, проходя по таким местам, ступают с камня на камень, ноги их нередко скользят, и они вязнут чуть не до колен. Впрочем, в сухое лето многие из этих болот не представляют больших затруднений для движения, в особенности на верблюдах, ступни которых, как известно, отличаются значительной шириной. Во время нашего путешествия по этим болотам большая часть их подсохла, и мы почти беспрепятственно переходили через них.

По мере движения на восток от самой Алтайской станицы мы поднимались все выше и в 20 верстах за Чин-дагатуем достигли верхней границы хвойных деревьев, находящейся на высоте около 7500 футов над морем. В этом месте дорога поднимается на высокий, отлогий перевал Укок, на западном склоне которого растут низкорослые кедры, выше их – можжевельник, уступающий выше свое место полярной березе.

Близ вершины перевала, имеющего 7920 футов высоты, исчезла и береза. Взойдя на плоскую вершину этого перевала, мы очутились в пустынной полярной земле, усеянной небольшими озерами. По сторонам дороги не видно было ни цветковых растений, ни птиц на соседних озерах и не слышалось ни одного звука. К югу, верстах в пятнадцати от вершины перевала, возвышаются высокие альпы Канас с вершинами, покрытыми вечным снегом.

Они дают начало Бухтарме, образующейся из нескольких широких горных потоков, сбегающих с гор по крутым лощинам. С вершины перевала эти потоки казались серебристыми лентами, спускавшимися с высот по весьма значительным уклонам. На восточном пологом склоне перевала виднелись озера, из которых одно, лежащее поблизости дороги, имеет около 4 верст в окружности, а другое, верстах в 2 от нее к северу, – более 6. Из последнего вытекает маленькая речка Укок – левый приток быстрой и многоводной Алахи.

Спустившись по восточному склону перевала, мы остановились на высоком плоскогорье на ночлег, близ речки Алахи. Эта река образуется из двух горных потоков, называемых Терс-акканами: один берет начало в горах Канас, близ истоков Бухтармы, а другой – из снежных гор Табын-богдо, отстоящих верстах в двадцати к востоку от группы Канас. По берегам Алахи и в окрестностях рассеяно множество малых озер, частью замкнутых, частью соединенных между собой и с речкой протоками. На Алахе и прибрежных озерках мы встретили стаи плавающих и голенастых птиц, в числе которых было несколько полярных видов, находившихся там на летнем пребывании.

Утром мы не без труда переправились через многоводную Алаху, несмотря на высокую воду. Весной, в половодье, переправа через нее бывает опасна. Парома на ней нет, и переезд через речку совершается всегда вброд. К востоку от Алахи мы пересекли плоскую волнистую гряду, тянущуюся с юго-запада на северо-восток. Она усеяна многими малыми озерами, лежащими в чашеобразных впадинах и отличающимися необыкновенной глубиной. Все из встретившихся нам на этой гряде озер были замкнутые и имели от 200 до 400 сажен в окружности.

Помянутая гряда, усеянная малыми озерами, имеет около 8 верст ширины, и мы на ней насчитали около 10 озер только поблизости дороги. Перейдя эту гряду, мы спустились немного на обширную болотисто-солонцеватую равнину Калгуты. В западной части ее находится группа пресных соединенных озер, называемая Джар-куль. На берегу наибольшего из них, около 4 верст в окружности, мы ночевали и ловили в вытекающей из него речке ускучей и хариусов – единственных рыб, живущих в горных речках Алтая. На озере и соседних ему малых озерках было много плавающих и голенастых птиц, в числе которых опять замечено было несколько полярных видов.

Урочище Калгуты, покрытое хорошей травой и богатое солончаками, представляет прекрасную пастбищную землю. Незадолго до нашего прибытия на ней стояло много киргизов, укочевавших в китайские пределы. Несмотря на весьма значительную высоту этой местности и, вследствие того, сильные холода на ней зимой, киргизы кочуют на урочище Калгуты не только летом, но имеют там и зимние стойбища.

Снега на этой открытой нагорной равнине выпадает немного, да и тот скоро разносится ветрами, так что киргизские стада и среди зимы легко находят на ней пищу. Перевал Укок, лежащий еще выше урочища Калгуты и открытый почти со всех сторон, зимой точно так же большей частью свободен от снега, и на нем могут свободно пастись в это время года стада.

Верстах в пятнадцати к юго-востоку от урочища Калгуты возвышаются снежные горы Табын-богдо («пять святых»), образующие мощную группу, связанную с горами Канас промежуточными высотами. Высшие пики гор Канас поднимаются, по всей вероятности, не менее 10 500 футов над морем, Табын-богдо же – до 11 000. Высота же снежной линии на них, по приблизительной оценке, должна быть близка к 10 000 футов.

Обе эти соединенные группы представляют горный узел, от которого расходятся первоклассные лучи Алтая: на запад Большой Алтай с крутым северным и отлогим южным склоном; его западное продолжение – Нарымский хребет – отличается таким же характером; на северо-восток – плоский пограничный хребет Сайлюгэм; на юго-восток – Южный Алтай, отделяющийся двумя хребтами, из которых один отходит от группы Канас, а другой – от Табын-богдо.

Эта длинная горная цепь тянется на юго-восток на протяжении почти 2000 верст. На северо-запад от того же узла отделяется плоское поднятие Укок, сочленяющееся, как нужно полагать, с Катунским хребтом Внутреннего Алтая, содержащим известную снежную гору Белуху и ряд второстепенных белков.

С ночлега на урочище Калгуты мы шли около 10 верст по болотисто-солонцеватой равнине, покрытой малыми озерками и прорезанной протоками, потом вступили на твердую, хрящеватую равнину, орошаемую маленькой речкой Калгуты, и направились вверх по ней к юго-востоку. Эта речка, вытекающая из пограничного хребта Сайлюгэма, изливается с правой стороны в Алаху верстах в десяти ниже озерной группы Джар-куль.

В 22 верстах от ночлега дорога входит в неширокую горную долину, орошаемую верхней Калгуты, в которой мы остановились на ночлег на большой высоте. В ночь с 14 на 15 августа земля покрылась инеем, а вода в заливах речки – тонким слоем льда. В этом месте мы оставили реку Калгуты, текущую в верховьях с северо-востока на юго-запад в горах, и начали постепенно подниматься на плоский пограничный хребет Сайлюгэм по весьма пологому перевалу Улан-даба.

Без всякого затруднения достигли мы вершины этого перевала, поднимающейся на 8620 футов над морем. Флора высших мест перевала Улан-даба отличается, как и на Укоке, полярным характером. Спуск с этого перевала, подобно подъему, весьма пологий и пролегает по долине речки Ойгора, получающей начало близ водораздела. Тут встретили мы опять несколько малых озер и ручьев, обильно орошающих южный склон перевала.

Долина Ойгора направляется с северо-запада на юго-восток, постепенно расширяясь, и ограничена высокими горами. На них живет много горных баранов, черепа которых часто встречались в долине. В предшествующие суровые и снежные зимы, по рассказам жителей, погибло от бескормицы множество этих животных, а оставшиеся в живых, но сильно изнуренные голодом, становились добычею волков.

Спустившись верст двадцать с хребта, мы остановились на берегу речки Ойгора дневать. Поблизости нашего лагеря стоял китайский пикет под начальством офицера, который был у нас в гостях. Офицер жаловался на страшную скуку, томившую его в этом пустынном месте, и с восторгом вспоминал о кипучей жизни Внутреннего Китая. Он уроженец провинции Шаньси и провел на пикете с лишком два года, отлучаясь изредка на несколько дней за необходимыми покупками в г. Кобдо.

Солдаты же пикета – монголы из разных отдаленных местностей. Мы узнали после от местных жителей – урянхаев, что этот офицер занимался с ними торговлей: покупал в Кобдо чай, металлические изделия, табак и ткани, а потом променивал все это урянхаям на пушнину и маральи рога. Шедший вместе с нами из Алтайской станицы в Кобдо с товаром усть-каменогорский купец Вильданов продал ему кое-что из своего каравана.

В той же долине верхнего Ойгора, но верст пять выше пикета, стоял лагерем приказчик бийского купца Васильева, торговавший с урянхаями. В течение пяти лет он ежегодно приезжает на это место из Бийска с товаром и торгует до наступления зимы.

Часть товара продает на месте, в лагере, где у него склад, а другую, наибольшую, развозит по кочевьям урянхаев, посещая каждое лето высокие горные области Южного Алтая, в которых кочует этот народ. Больше всего он продавал урянхаям капканов, или ловушек, как называют эти снаряды наши купцы, торгующие в Монголии, затем юфть, металлические изделия и ткани.

Взамен этих предметов получал от урянхаев сурочьи шкуры, лисиц, куниц, немного соболей и маральи рога. Китайцы из г. Кобдо, по свидетельству этого приказчика, имеют несколько торговых лагерей в глубине урянхайской земли и выменивают от туземцев на кирпичный чай железные изделия и ткани, лучшие меха и маральи рога.

От приказчика купца Васильева, бывавшего во многих местностях земли алтайских урянхаев, мы получили некоторые сведения об этой стране и населяющем ее народе. Урянхаи занимают горную страну в Южном Алтае от альп Канас и Табын-богдо на северо-западе до р. Булгуна на юго-востоке. Они принадлежат к монгольскому племени и говорят наречием монгольского языка; кочуют рассеянно, скотом не богаты, но зато усердно охотятся за зверями, в особенности за сурками, мясо которых едят, а шкурки продают нашим купцам.

В их стране водится наиболее ценный сурок, называемый нашими торговцами «черным», за шкурку которого платится на месте 25 коп., тогда как шкурка обыкновенного, или «белого», сурка ценится около 6 коп. Хлебопашеством урянхаи не занимаются. Они разделяются на 6 волостей, управляемых зайсангами, а управление всеми волостями сосредоточено в руках урянхайского князя, утверждаемого в своей должности кобдинским амбанем. Урянхаи занимаются барантою (захватом скота), а потому не пользуются доброй славой у соседних монгольских народностей, у которых ее не существует.

Долина Ойгора покрыта местами малыми озерками, из которых большинство сообщается с речкою протоками. В Ойгоре живет много рыбы: хариусов и ускучей. Плавающие и голенастые птицы на этой речке и соседних озерах водятся также в большом количестве, в особенности гуси и утки, которых мы встречали тут большими стадами. Окрестные горы, окаймляющие долину с северо-востока и юго-запада, почти безлесны: на них лишь кое-где разбросаны небольшие рощи лиственницы, растущие в закрытых с юга лощинах, да и то только в верхнем и среднем течении речки, а далее к юго-востоку на окраинных горах леса вовсе нет.

В самой долине, кроме немногих кустарников, встречающихся кое-где, нет никакой древесной растительности. Травянистая растительность этой страны, как в горах, так и в долинах, не отличается ни разнообразием видов, ни пышностью самих растений и, сравнительно с роскошной флорой Внутреннего Алтая, не далее как в 100 верстах к северу от пограничного хребта Сайлюгэма, кажется скудною.

Верстах в сорока от перевала Улан-даба долина Ойгора суживается на протяжении около 8 верст, потом значительно расширяется и принимает степной характер, а речка Ойгор получает ниже теснины название Суока и течет под этим названием среди степной долины в р. Кобдо. В 70 верстах от помянутого перевала дорога оставляет речку Суок вправо и направляется по восточной окраине ее долины, окаймленной с этой стороны волнистым плоскогорьем, которое обрывается к долине довольно крутым и высоким склоном.

Левая окраина долины представляет сухую щебневатую землю, на которой мы встречали стада антилоп, убегавших при нашем приближении на плоскогорье. Пройдя по этой сухой степи верст двадцать пять, мы приблизились к Суоку, подходящему в этом месте к восточному краю своей широкой долины, и остановились ночевать на солонцеватой местности с обширными зарослями злака, называемого монголами дэрису. Тут в первый раз встретили мы монгольских зайцев и пустынников.

Далее дорога опять удаляется от речки, продолжая идти по левой окраине ее долины. Верстах в пяти от ночлежного пункта мы миновали солоноватое озеро Белеу, около двух верст в окружности и 150 сажен ширины. На нем плавало множество уток, несколько стай гусей и лебеди. Плоские берега озера покрыты в восточной части узкой каймой тростника. Оно не имеет притоков и не сообщается с речкой Суок.

С озера Белеу прошли верст пять по той же степной долине, пересекли глубокий с весьма крутыми берегами овраг, потом свернули из долины в холмы из мергеля. Пройдя по этим холмам верст пятнадцать, спустились в широкую степную долину Эльдеге. Эта пустынная долина тянется с северо-востока на юго-запад до берегов р. Кобдо и имеет твердую хрящеватую почву, покрытую весьма скудною растительностью. С юго-востока и северо-запада она окаймлена невысокими пустынными горами и, при отсутствии воды, необитаема, по крайней мере в летнее время. Мы прошли по ней более 20 верст и, сделав в этот день утомительный 45-верстный переход, достигли р. Кобдо уже поздно вечером.

Кобдо, после Селенги и Верхнего Енисея, – первая по величине река Монголии. В том месте, где мы через нее переправлялись, она имела около 40 сажен ширины и весьма значительную быстроту, несмотря на низкую воду. Эта река переходима вброд только в конце лета и осенью, а при высоком стоянии воды переправа через нее совершается на маленьком пароме, состоящем из двух соединенных душегубок с помостом.

На этом утлом судне перевозят людей и тяжести, верблюдов же и лошадей пускают вплавь. Переправа производится очень медленно и нередко сопровождается гибелью гонимых вплавь животных, благодаря необыкновенной быстроте реки и увеличению в половодье ее ширины до версты.

Несмотря на невысокую воду, мы не без труда переправились вброд через р. Кобдо. В особенности затруднительна была переправа баранов, которых мы гнали с собой около 20 голов. Из них только несколько штук переплыли реку свободно, а остальных пришлось тянуть верховым на арканах.

Переправившись на правый берег, мы прошли верст пять по долине Кобдо, покрытой в этой местности хорошей травой, изредка малыми озерками и зарослями кустарников. Потом оставили долину в левой стороне и, пройдя около 12 верст по сухой каменистой степи, вышли на р. Хату, впадающую в Кобдо справа. Она течет в широкой горной долине, покрытой тополем, талом, тальником и другими кустарниками.

По берегам речки и поблизости их лежат обширные стлани кругляков и гальки. Несмотря на это, между камнями, благодаря присутствию влаги, растут деревья и густые заросли кустарников, в которых мы встречали множество выводков серых куропаток, а поблизости скалистых утесов долины поминутно попадались тоже выводки каменных куропаток. К верховьям речки долина Хату, как видно было с высоты, постепенно суживается и вдали на юге переходит в ущелье, но лиственный лес сопровождает речку на всем видимом пространстве. По направлению к верховьям Хату верстах в шестидесяти виднелись высокие горы, покрытые снежными пятнами.

Пройдя по долине Хату версты три, мы остановились на правой ее окраине, у ручейка, на ночлег. Близ соседних скал с мощными осыпями было так много каменных куропаток, что ловкий на них охотник мог бы в течение часа настрелять до полусотни. Выводки с заботливыми матерями во главе спускались один за другим из осыпей к ручейку и, напившись из него, возвращались обратно в камни.

Из долины речки Хату дорога поворачивает в пологие горы, на вершинах и склонах которых залегают глыбы серого крупнозернистого гранита, и, пройдя по ним около 20 верст, подымается постепенно на перевал Ухын-даба. С этого перевала видны на юго-востоке снежные горы Гурбан-цасату. Спуск с него, в противоположность подъему, крутой и ведет в долину речки Уха, на которой мы в тот день ночевали.

В долине стояло много монголов-олёт[10], встретивших нас весьма дружелюбно. До позднего вечера юрты наши были полны гостями, приезжавшими и отъезжавшими верхом на лошадях, несмотря на то что стойбища их отстояли от нашего лагеря не далее полуверсты. На некоторых лошадях помещалось для такого короткого переезда по два всадника.

Речка Уха впадает с правой стороны в Кобдо, верстах в тридцати к северо-востоку от места нашей стоянки на ней. Долина ее, имеющая от 5 до 8 верст ширины, кроме речки, орошена многими источниками и покрыта местами весьма хорошей травой. На другой день мы отправились вверх по этой долине. Верстах в двенадцати от ночлежного места она значительно суживается и переходит в болотистую землю, обильно орошенную ручьями, образующимися из родников.

Речка Уха, вытекающая из гор влево от дороги, собирает в себя эти ручьи, и из ничтожного потока становится многоводной речкой. Из болотистой долины верхней Ухи мы вступили в холмы и, пройдя по ним около 5 верст, достигли плоской междугорной котловины Алтан-чечей (золотая чаша). Она имеет около 8 верст длины, до 2 верст ширины и поднимается над уровнем моря на 7570 футов.

Среди котловины лежит в чашевидном углублении маленькое озерко, на берегу которого находится китайский почтовый пикет. К востоку от этого озерка, верстах в пяти, возвышается снежная группа Гурбан-цасату (три снежных), заключающаяся в высоком хребте, окаймляющем котловину с юго-восточной стороны. В ночь с 24 на 25 августа окрестные горы и котловина покрылись снегом, вершка в три толщиною, но к вечеру 25-го его не стало.

Передневав в котловине Алтан-чечей, мы направились к юго-востоку и, пройдя верст пять, поднялись постепенно на перевал Хонур-улен, при спуске с которого пересекли речку того же названия, впадающую с правой стороны в Кобдо.

Потом вступили в невысокие холмы и шли по ним версты четыре. Из холмов спустились в широкую степную долину, покатую к юго-востоку. В ней паслись стада антилоп, за которыми охотились наши казаки, и убили одну. В конце перехода долина значительно суживается и упирается почти под прямым углом в узкую же долину речки Хашату, на которой мы ночевали.

Оставив речку, мы поднялись на плоскогорье, миновали небольшое (версты 2 в окружности) озеро, лежащее в весьма плоском углублении, потом шли около 5 верст по скалистым холмам. Последнюю ночь на пути в г. Кобдо мы провели на берегу озера, имеющего около 2 верст в окружности. Оно содержит солоноватую воду и посредине довольно глубоко. На западном берегу находятся родники, из которых проходящие караваны пользуются водой, так как озерная вода не совсем хороша.

Прибыв на это место около полудня, мы много раз закидывали в нем неводок, но не поймали ничего, а потому и решили, что рыбы в нем нет. Между тем перед закатом солнца, при совершенно тихой погоде, на середине озера, около низменного острова с тростником, ясно заметна была игра живущих в нем рыб. Мы стали опять бросать неводок и так далеко, что лошадь верхового, тянувшего внешнее крыло, всплывала. Но, несмотря на все старания, не могли добыть из этого загадочного озера ни единой рыбки. Нужно полагать, что рыба в нем живет только посредине, а к берегам, у которых вода солоновата, вовсе не заходит.

С озера мы направились по скалистым холмам, состоящим из сланца, приподнятого и прорванного гранитом. Вдали на юго-востоке виднелись высокие горы Южного Алтая – Теректы, со снежными пятнами на вершинах. Вскоре показалась на юго-востоке обширная долина р. Буянту с г. Кобдо. Спустившись в нее, мы миновали кумирню, потом переправились через мелкую, но быструю р. Буянту и прибыли около полудня в город.

Город Кобдо расположен среди широкой долины речки Буянту, в версте от ее правого берега. По своей чистоте он составляет редкое исключение между китайскими городами, обыкновенно грязными и зловонными в летнее время. По главной улице, имеющей около полуверсты длины и 25 сажен ширины, тянется аллея из высоких, тенистых тополей, а под ними струятся арыки.

Против концов этой улицы, на противоположных окраинах города, расположены две цитадели, из которых в одной (северной) помещаются: амбань, чиновники, присутственное место (ямынь) и пехота гарнизона, а другая (южная) занята конницею. Стены обеих цитаделей возведены из необожженного кирпича и имеют около 15 футов высоты. Толщина их у основания около 6 футов, а близ кроны, где бойницы, около 2 футов.

В городе считается не более 60 домов из необожженного кирпича с дворами, обнесенными кирпичными же оградами. Жителей в Кобдо в 1878 г. было около 1000 человек, в том числе 400 солдат гарнизона. Главную массу собственно обывателей города составляют китайские торговцы, почти исключительно шансийцы, проживающие в нем без семейств. Они только по временам, да и то не все, ездят на родину по делам и для свидания с родными. Затем в Кобдо проживает десятка два китайских семейств, переселившихся из Джунгарии еще в начале дунганского восстания. Они занимаются мелочной торговлей, отчасти приготовлением простой деревянной посуды для монголов, огородничеством и кузнечным ремеслом.

Вокруг Кобдо разбросано несколько десятков жалких юрт бедных монголов, питающихся поденной работой в городе и подачками зажиточных китайцев за различные услуги им. Часть этих бедняков находится в постоянном услужении, или, лучше сказать, в кабале у китайцев.

Наши купцы в 1878 г. торговали в г. Кобдо в четырех лавках. Сами они живут в нем только с мая по ноябрь, да и то не все, а на зиму оставляют вместо себя приказчиков. Нанимаемые ими у китайцев помещения довольно просторны, но плохо приспособлены к потребностям и привычкам русского человека. Жилые постройки зимою очень холодны, хотя и согреваются железными печами.

Хлебопашества поблизости города нет, а возделываются лишь маленькие огороды на окраинах. На западном берегу озера Хара-усу существуют казенные пашни, обрабатываемые монголами и солдатами кобдинского гарнизона, но хлеба с них собирается очень немного: его недостает даже на продовольствие этого гарнизона.

Окрестности Кобдо совершенно безлесны. Топливом служит преимущественно кустарник, привозимый издалека и продающийся дорого. В последние годы стали доставлять в город каменный уголь, добываемый верстах в 100 к юго-востоку от него, в горах Цзун-хаирхан. Водой горожане пользуются частью из колодцев, частью из арыков, выведенных из речки Буянту; которыми орошаются и городские огороды.

Торговля в г. Кобдо не только у русских, но и у китайцев, имеющих в нем около 40 лавок, незначительна. Торговое значение этого города заключается главным образом в существовании в нем нескольких больших товарных складов, принадлежащих богатым китайским коммерческим компаниям.

Часть товара из этих складов продается на месте приезжим монголам и мелким китайским торговцам, содержащим лавочки в городе, но главная масса его сбывается внутри страны. Компании отправляют товар в окрестности страны с приказчиками, из которых одни развозят его по кочевьям, другие продают в лавках, открытых этими компаниями в монастырях, княжеских ставках и вообще бойких местах Северо-Западной Монголии.

Как в самом городе, так и внутри страны торговля у китайцев и русских почти исключительно меновая: серебра (в кусках) в обращении мало, а единственные китайские мелкие монеты – чохи – в Монголии не ходят. В Кобдо вместо мелкой монеты употребляются бумажные кушаки, которыми опоясываются монголы, а крупная монета заменяется кирпичом чая, стоимостью около полутора наших кредитных рублей.

Осенью 1872 г. Кобдо был разорен дунганами, пришедшими с юга, из Баркуля. В то время гарнизон его состоял из 1000 с лишком солдат, число же осаждавших дунган было не более 400 человек. Они подступили к городу с большим караваном захваченного на пути у монголов имущества. С ними было много женщин, оставшихся во время действия при обозе. Жители Кобдо, узнав о приближавшейся опасности, частью бежали из города, частью перебрались в цитадель к войскам, и только немногие не успели скрыться своевременно.

Дунгане, по приближении к городу, были встречены ружейными выстрелами китайских солдат, отступивших затем поспешно в крепость. Инсургенты напали на город и стали грабить его, поджигая разграбленные дома. Китайцы, не успевшие вовремя скрыться из него, были перебиты. Гарнизон, засевший в северной цитадели, в первое время бездействовал. Вдоль главной улицы, впрочем, стреляли оттуда из пушек, но эти выстрелы не наносили никакого вреда дунганам, рассыпавшимся по домам, а на вылазку китайцы не отважились.

Ограбив город и истребив огнем большую часть домов, дунгане отошли от него версты на две и расположились лагерем. Тогда только амбань, уступая настояниям офицеров гарнизона, решился отрядить из него 500 человек на вылазку. Китайцы двинулись к лагерю, но дунгане, сев на лошадей, атаковали наступающих с фронта и флангов, обратили их в бегство и преследовали до самых крепостных ворот, причем осажденные потеряли более 100 человек убитыми и ранеными.

На другой день дунгане оставили Кобдо. Так окончился этот постыдный для китайских войск погром. Однако амбань, отрапортовавший в Пекин о мнимой победе над инсургентами, получил награду. Наши купцы успели вовремя выбраться из Кобдо, но у братьев Гилевых осталось там много шерсти, сгоревшей от пожара.

Во время нашего пребывания в г. Кобдо у китайцев 30 августа был большой праздник: 15-е число (полнолуние) VIII луны. Накануне во всех домах делались к нему приготовления: подбеливали стены, мыли и чистили посуду, а на дворах пекли на пару маленькие круглые булочки, раскрашивая их потом красками. Утром, в день праздника, началось пускание ракет, бросание петард и сжигание бураков, мельниц и других произведений пиротехники, в которой китайцы очень сведущи.

По улицам целый день расхаживали толпы с песнями, а перед трактиром на главной улице, устроенном наподобие буфета под навесом, постоянно теснился народ, напевая песни под аккомпанемент музыки, помещавшейся тут же, на тротуаре. Вечером китайцы ходили в соседние горы, верст за восемь, на поклонение восходящей луне, а по возвращении оттуда пировали за полночь в домах. В этот день мы не видели в городе ни единого пьяного и не замечали не только драк, но даже простых ссор между китайцами. На следующее утро занятия горожан пошли обычным порядком, как будто накануне не прерывались вовсе.

Через неделю после нашего прибытия в г. Кобдо караван бийских купцов, с которым нам предстояло идти в Куку-хото, был уже готов к выступлению, и мы, со своей стороны, спешили окончить последние приготовления к дальнейшему пути. Из 18 верблюдов четырех, оказавшихся слабыми, променяли в Кобдо на двух сильных и жирных, поправили юрты, запаслись бочонками для воды и наняли двух монголов в погонщики. В проводники общему каравану был приглашен молодой китаец, родом из Куку-хото, желавший побывать на родине.

Бийские купцы в 1878 г. отправляли еще в первый раз караван в Куку-хото и исключительно с маральими рогами. Они покупают рога на Алтае от тамошних кочевников, бьющих ежегодно довольно много диких маралов, а также у алтайских крестьян-охотников и мараловодов, отчасти и в Монголии у урянхаев и торгоутов.

До 1878 г. купцы сбывали эти рога китайцам в Кобдо и Улясутае по весьма умеренным ценам, сравнительно с ценами во Внутреннем Китае. Поэтому они решились отправить их в Куку-хото, где, по собранным сведениям, надеялись продать несравненно дороже, чем в Кобдо и в Улясутае. Других товаров купцы с этим караваном не посылали, так как им неизвестно еще было, на какие из них существует спрос в г. Куку-хото.

5 сентября все приготовления были окончены, и 6-го, после полудня, мы оставили Кобдо.

Глава вторая. От г. Кобдо до монастыря гэгэна Нарбаньчжи

Озеро Хара-усу и долина Дзерге. – Переход через пустыню Кысыин-тала. – Хребет Бичигин-нуру. – Каменистая степь. – Прибытие на р. Дзапхын и следование вверх по ней. – Монастырь Нарбаньчжи.

Первые 8 верст из г. Кобдо мы прошли по широкой долине речки Буянту, протекающей близ города, а потом вступили в низкие горы, представляющие северную широкую отрасль соседнего невысокого отрога Южного Алтая, Бар-чигир, простирающегося с северо-запада на юго-восток. За ним виднелись на юге более высокие отроги той же системы – Шывыр и Шуди. В этих невысоких горах, служащих ступенью к Южному Алтаю, мы ночевали у колодца Цакирин-худук и на другой день, взойдя на высшее место поднятия, увидели оттуда озеро Хара-усу, расстилавшееся обширною синеватою гладью на северо-востоке.

На северо-западном берегу его, который едва можно было различить, возвышались небольшие горы, а на северо-восток водная поверхность простиралась так далеко, как только мог видеть глаз. С гор мы спустились на твердую пустынную равнину и прошли по ней около 18 верст до самого озера.

На южной оконечности озера Хара-усу мы остановились на ночлег. Озеро вдается в этом месте в материк широкой губой, поросшей большей частью высоким тростником. Наши купцы, торгующие в г. Кобдо, говорили, что в этой губе есть острова, на которых зимуют монголы.

Озеро Хара-усу имеет приблизительно около 140 верст в окружности и содержит воду пресную. Из рыб в Хара-усу живут только, кажется, одни ускучи, а других пород нет; моллюсков же мы не находили в нем. Озеро выпускает из северо-восточной части несколько протоков, соединяющихся потом в один, называемый Чон-харих; между протоками лежат низменные, болотистые острова, покрытые тростником. Чон-харих впадает в пресное озеро Хара-нор.

На озере Хара-усу живет масса водяных и болотных птиц. В южной части во время нашего пребывания гуси большими стаями паслись на солонцеватых берегах и плавали около них. При появлении людей на берегу они не улетали, а отходили в сторону, желая, так сказать, очистить дорогу, и, посмотрев некоторое время со вниманием на приближавшегося человека, вскоре успокаивались. Монголы, не употребляя вовсе в пищу птиц, никогда их не трогают, а потому пернатые обитатели Монголии живут привольно в этой стране.

Южная часть озера, представляющая обширную губу, должна быть мелка: осматривая эту губу с возвышенного места на западном берегу, мы заметили, что большая часть ее покрыта высоким тростником, среди которого лишь местами виднелись пространства чистой воды, так что вся губа имела оттого пятнистый вид, именно – желтые пятна островов и сплошных насаждений тростника чередовались с синевато-бурыми пятнами свободной от него воды. Над губой во всевозможных направлениях и на разных высотах постоянно носились птицы то целыми стаями, то поодиночке, и, куда бы наблюдатель ни обратил свой взор, везде он увидел бы птиц, непрерывно снующих над озером.

После дневки на южном берегу Хара-усу мы свернули с почтовой Улясутайской дороги и направились на юго-восток по широкой долине Дзерге. Северо-западная часть этой долины, соседняя озеру Хара-усу, представляет солонцеватую землю, покрытую большей частью злаком дэрису, а в низменных местах низкорослым и редким тростником. Между зарослями дэрису встречаются небольшие полосы мелкого и чистого песка. По всем признакам, эта часть долины Дзерге была покрыта водами озера Хара-усу, отступившего к северу, но оставившего следы своего пребывания в ней.

На колодцах Баин– худук, в 22 верстах от озера, мы остановились на ночлег. Перед вечером мимо нашего лагеря прошел большой китайский караван из Куку-хото в Кобдо с кирпичным чаем, тканями и прочими товарами. Караван состоял из 50 с лишком верблюдов и не имел ни одной лошади: все погонщики и сам старшина ехали верхом на верблюдах. По их страшно загорелым лицам можно было судить о жарах и трудностях, испытанных путниками в Гоби, из которой они вышли около месяца назад.

На передних и задних верблюдов вереницы китайцы имеют обыкновение навязывать колокольцы, по бряцанию которых их караван легко отличить ночью от монгольского. Это делается для того, чтобы при ночных движениях можно было узнавать направление, принятое головою каравана, а также случай остановок задних верблюдов, отвязавшихся от вереницы.

К юго-востоку от колодцев Баин-худук характер долины изменяется: почва ее из мягкой солонцеватой переходит в твердую хрящеватую, покрытую редкими и низкорослыми кустиками караганы, а самая долина суживается, но на коротком, впрочем, пространстве. Тут мы встретили в ней две весьма длинные оросительные канавы (арыки): Ошик-гол и Баин-гол, выведенные из речки Еши на северо-восток и юго-восток.

Обе канавы служили в прежнее время для орошения пашен. Канаву Ошик-гол мы приняли сначала за ручей, но потом, найдя на берегу ее еще уцелевшие валы вынутой земли, убедились в ее искусственном происхождении. Местность в верховьях этих канав представляет бесплодную равнину, и только по берегам их растет тощая травка. На этой равнине паслись, однако, табуны дзэренов, за которыми долго гонялись двое из наших казаков с монголом, но безуспешно.

Переночевав на Ошык-голе, мы прошли верст пятнадцать по пустынной равнине, пересекли несколько небольших песчаных пространств, а затем вышли на урочище Кытэин-шара-холусу. Оно представляет обширную плоскую впадину, в южной части которой находится соленое озеро Цаган-нор, имеющее около 8 верст в окружности. В этой впадине много родников и небольших болотистых пространств, поросших тростником, а возвышенные места ее покрыты зарослями дэрису.

В центральной части впадины лежит обширный солончак, простирающийся до 12 верст в окружности и заключающий в себе несомненные признаки существовавшего на этом месте озера. Ровная, горизонтальная поверхность его, покрытая соляным налетом, блестит издали, подобно поверхности водной, от которой ее трудно отличить. Солончак ограничен пологими, но резко очерченными берегами, и на них сохранились следы разлива, а в одном месте в кочках найдены были раковины озерника.

По обилию воды, травы и солончаковых растений эта местность принадлежит к лучшим пастбищам окрестной страны. На ней кочуют монголы-цзахачине, земля которых вдается с юга клином в долину Дзерге. Цзахачине жаловались на волков, которые живут во множестве в этой местности и причиняют им большие убытки. Они нападают целыми стаями на баранов и, несмотря на преследование, повторяют часто свои набеги из густых зарослей тростника и кустарников, откуда невозможно их выжить.

На меридиане урочища Кытэин-шара-холусу долина Дзерге имеет около 30 верст ширины. С северо-востока она ограничена по-прежнему кряжем Цзун-хаирхан, а с юго-запада весьма высоким хребтом системы Южного Алтая – Батырин-шилин. В хребте Батырин-шилин, в 30 верстах к юго-востоку от урочища Кытэин-шара– холусу, находится снежная гора Батыр-хаирхан, дающая начало речке Сункык-гол, которою питается соленое озеро Цаган-нор этой долины.

В другом окраинном хребте долины Дзерге – Цзун-хаирхан – в окрестностях урочища Кытэин-шара-холусу находятся каменноугольные залежи. Из них монголы на своих первобытных двухколесных телегах доставляют уголь в г. Кобдо. Копи стали разрабатывать недавно по ходатайству кобдинского амбаня. Добывание всякого рода минеральных веществ в Монголии строго воспрещено законом, и потому на разработку каменноугольных залежей нужно испросить разрешение китайского правительства. К такому ходатайству амбань был вынужден недостатком древесного топлива в городе и суровостью зимы.

С урочища Кытэин-шара-холусу мы вышли на пустынную, каменистую равнину и, пройдя по ней верст пятнадцать, ночевали в местности Ургуюн-ширик. Эта местность лежит в земле той же монгольской народности, цзахачин. Она прорезана арыками, орошающими пашни, с которых снят был ячмень. Цзахачине успешно занимаются земледелием и умеют искусно орошать свои поля, которых мы не видели у их соседей, монголов-олёт, от которых цзахачине отличаются своим наречием. Они носят особые шапки, каких мы не встречали во всей Монголии. Винокурение из хлеба и молока распространено между цзахачинами в значительных размерах, и водку они пьют не совсем умеренно. Тут нам пришлось опять выслушивать жалобы на волков, которых и на этом урочище водится очень много.

В 20 верстах к востоку от урочища Ургуюн-ширик оканчивается долина Дзерге, простирающаяся к юго-востоку от оз. Хара-усу на 120 верст. Северный окрайный ее хребет, Цзун-хаирхан, отделив на юго-восток невысокую ветвь Доло-той, поворачивает почти на восток и теряется в соседней степи. Навстречу этой ветви от южной окрайного хребта долины Батырин-шилин отходит в северо-западном направлении тоже невысокая отрасль Будун-удзур, а между оконечностями обеих этих ветвей заключаются ворота, верст в десять ширины, ведущие из долины в соседнюю котловину. Подходя к этим воротам, мы снова встретили пашни цзахачин, орошенные целою сетью арыков с запрудами.

К востоку от ворот лежит обширная котловина, окруженная горами и только в северной части сообщающаяся посредством долины с соседними степями. В западной части этой котловины помещается в плоском углублении обширный солончак, называемый Цаган-нор, с ровною, блестящею от соляного налета поверхностью. Восточная часть котловины орошается маленькой речкой Хурын-гол, текущей из соседней снежной горы Мунку-цасату-богдо и теряющейся в близлежащей северной степи. Берега этой речки покрыты высокими кустами чингиля.

Перейдя речку Хурын-гол, мы поднялись на невысокие горы Тохто-хоин-нуру, окаймляющие котловину с востока. На юге эти горы сочленяются посредством слабого поднятия с массивом Мунку-цасату-богдо, а на севере примыкают к степному кряжу Баин-ундур, простирающемуся с юго-запада на северо-восток на всем виденном пространстве. С гор Тохто-хоин-нуру перед нами открылась на востоке громадная равнина, за которой в туманной синеве виднелись высокие горы с несколькими вершинами, уже успевшими покрыться снегом.

По горам Тохто-хоин-нуру мы прошли не более 8 верст и спустились на равнину к ручью Баин-булуку, на котором имели ночлег. Солонцеватая местность, орошаемая этим ручьем, покрыта обширными зарослями дэрису, в которых было много зайцев и пустынников. Близ нашего лагеря стояло несколько монгольских юрт. В одной из них слышны были звуки бубна, не прекращавшиеся несколько часов подряд. Эти звуки производил лама (священник), призванный к труднобольному, которого он «отчитывал», как выражались монголы. Нелегко было этому больному выслушивать неистовое бубнение, надоевшее даже нам, несмотря на 100 сажен расстояния нашего лагеря от юрты больного.

К востоку от ручья Баин-булука лежит пустыня, называемая Кысыин-тала, по которой нам предстояло пройти около 80 верст. На другой же день утром мы вступили в эту пустыню, представляющую бесплодную равнину с твердою хрящевато-дресвяною почвою, покрытою весьма тощим кипцом и колючками. В иных местах не было и этих неприхотливых растений: взору представлялись голые, безжизненные площади с глинистым грунтом, совершенно лишенные растительного покрова. На востоке пустыня замыкалась высокими горами, а на юго-востоке видны были два хребта Южного Алтая, уходившие вдаль.

При сильном порывистом ветре, свирепствовавшем весь день и обдававшем нас песком, дресвой и даже гравием, шли мы молча по этой пустыне. Порою ветер завывал с такою силой, что покачивал верблюдов, начинавших каждый раз балансировать на своих длинных ногах, а всадники с трудом держались на лошадях, предпочитая слезать с них при сильных порывах бури и следовать пешком.

Наконец, после утомительного 40-верстного перехода дотащились мы кое-как до колодца, но провозились около двух часов над постановкою юрт при сильном ветре. Буря свирепствовала до поздней ночи; деревянные части юрт скрипели, гнулись, и, несмотря на все скрепы, мы ежеминутно опасались крушения наших подвижных жилищ. Но, к счастью, ветер стал стихать, и остаток ночи мы провели спокойно.

Местность, на которой мы ночевали, называемая Кысь, лежит среди пустыни и представляет обширную впадину, ограниченную резко очерченными берегами. В ней находится небольшое соленое озеро Шабарту-нор, а на восточной окраине – источник Кысыин-булук. Большая часть впадины покрыта зарослями дэрису, среди которых разбросаны небольшие песчаные пространства, состоящие из маленьких песчаных бугров.

Благодаря обилию солончаковых растений и злака дэрису, впадина Кысь служит привольным пастбищем для верблюдов, которых мы видели в ней более 100 штук, и все они были необыкновенно жирны. Верблюдов пас старик с несколькими мальчиками. Пастухи жили в ветхой юрте близ источника и проводили время в одиночестве среди этой пустыни: ни в самой впадине, ни в ее безводных окрестностях не видно было ни одной юрты.

Монголы имеют обыкновение соединять на лето верблюдов многих владельцев в большие табуны и отсылать их на удобное, непременно солонцеватое пастбище, нанимая сообща пастухов. Этим последним, взамен платы, часто поступает шерсть линяющих верблюдов. Около юрты старика лежали целые груды прекрасной верблюжьей шерсти. По небрежности монголов, у них пропадает много этой ценной шерсти.

Линяющие верблюды, бродя по кустам без присмотра, оставляют на них большие пряди ее. Мы для своих потребностей в дороге нередко собирали с кустов и с земли сразу по нескольку фунтов лучшей верблюжьей шерсти, которой в иных местах валялось так много, что один человек в течение дня, наверное, собрал бы фунтов тридцать.

Пустыня к востоку от впадины Кысь становится волнистой и не столь бесплодной, как западная часть ее, но источников и колодцев в ней нет. Пришлось ночевать в безводной местности, так как до воды нужно было сделать 40 верст. Такие длинные безводные станции мы разделяли на два перехода: запасались водой для людей и, пройдя приблизительно половину станции, останавливались, где корм был получше, на ночлег, а на следующий день делали другой переход. Лошади осенью легко обходятся сутки без воды, а о верблюдах и говорить нечего: в прохладное время их можно поить раз в трое суток, а при нужде и реже.

Южный Алтай мы потеряли из виду еще накануне, подходя к урочищу Кысь. На пути от этого урочища мы уже не видели его. Пустыня Кысыин-тала, по мере движения к востоку, становилась все более волнистой: мы приближались к хребту Бичигин-нуру – весьма длинному и высокому отрогу Южного Алтая. Не доходя до подножия хребта, остановились на дневку на ручье Хойту-гол, протекающем в широкой долине, окаймленной холмами и плоскими высотами. В ночь с 20 на 21 сентября вода в этом ручье, лежащем под 47° с. ш., но на высоте 5320 футов над морем, промерзла до дна, и только перед вечером под толщею льда показалась маленькая струйка ее.

Для людей пришлось растапливать лед в юрте у огня, а лошади и верблюды оставались сутки без воды. Это обстоятельство несколько встревожило нас: мы стали опасаться, что с наступлением сильных холодов ручьи и мелкие речки на пути могут промерзнуть, и нам при бесснежии придется, быть может, растапливать лед не только для людей, но и для животных. Наши опасения оказались, однако, напрасными.

После дневки мы направились вверх по ручью Хойту-гол и верстах в восьми от стоянки миновали ставку князя Садзасака – местного хошунного владетеля (удельного князя). Ставка раскинута невдалеке от того же ручья и состоит из нескольких глиняных домиков и большой кумирни. В ней совершалось в это время богослужение: громкие, пронзительные звуки труб вылетали из храма и отдавались резким эхом в соседних холмах.

В двух верстах выше ставки находится болотистая лощина с источниками, дающими начало ручью Хойту-гол. К югу эта лощина переходит в широкую степную долину, заключающуюся между хребтом Бичигин-нуру и его слабой северо-западной отраслью.

Перейдя ее, мы вступили в поперечную долину хребта и по отлогому склону поднялись на него. От высшей точки перевала дорога спускается тоже постепенно, но очень немного, на высокую равнину, окруженную со всех сторон горами хребта. На этой равнине мы расположились поблизости колодца Тарбаган-худук на ночлег. Тут стояло много монголов, сбежавшихся к нам со всех сторон. Они помогли развьючить верблюдов, поставить юрты и собрали аргал на топливо.

Ночь на высокой нагорной равнине была очень холодная, да и утром мы порядочно прозябли. С плоскогорья дорога направляется по холмам и пересекает ручей. На берегу его стояла одинокая юрта старика-ламы, прославившегося набожною жизнью, к которому окрестные монголы приходят за благословением. Мои спутники заезжали к этому отшельнику, и он угощал их чаем. Когда они сидели у ламы, к нему явился монгол за благословением. Войдя в юрту и приблизившись к пустыннику, он пал пред ним на землю. Лама взял ящик, наполненный свертками молитв, и коснулся им головы поклонника. Тот поднялся и подал ему большой кусок масла, за которое лама поблагодарил его и пригласил выпить чаю.

Спуск с хребта Бичигин-нуру, подобно подъему, отлогий и идет по глубокому ущелью, ограниченному высокими скалами. С хребта мы спустились на обширную степную равнину. Холод, от которого только часом раньше пришлось порядочно зябнуть на большой высоте, был совершенно не чувствителен на равнине. На юге эта степная равнина замыкается тем же хребтом, называемым юго-восточнее перевала Модоту-ула (лесистые горы), так как северный склон его покрыт лиственницей. Верстах в восьми от подножия хребта мы остановились на ночлег в безводной степи, на урочище Тыскин-холой, покрытом довольно хорошим кипцом.

Весь следующий день шли по каменистой степи. По сторонам дороги паслись большие стада дзэренов, не подпускавших, однако, к себе ближе 200–300 сажен. Наши казаки пытались объезжать их кругами, но и этот маневр не удался. Монголы охотятся за дзэренами партиями в несколько человек. Завидев стадо, охотники разделяются на две части: стрелков и загонщиков.

Стрелки спешиваются и, сдав своих коней загонщикам, залегают скрытно с ружьями в разных местах, а загонщики объезжают стадо и стараются нагнать его потихоньку на застрельщиков. Такие облавы – наиболее распространенный между монголами способ охоты на дзэренов, посредством которого истребляется немало этих антилоп. Но гораздо больше их погибает от волков, которых в Монголии множество.

Волки, как рассказывали нам монголы, иногда устраивают тоже нечто вроде облав на дзэренов, скрываясь в засадах в то время, когда часть их бросается на стадо и гонит на засевших. В степях, где водится много антилоп, нередко можно встретить остатки этих животных, съеденных волками. В одном месте нам попались только наполовину объеденные волками трупы дзэренов. Наши монголы не побрезговали этими объедками и съели их на первом же ночлеге.

Не доходя 20 верст до р. Дзапхына, мы ночевали на урочище Цаган-эргэ, покрытом обширными зарослями дэрису. Горный хребет, замыкающий степь на юге, представляет продолжение хребта Модоту-ула.

С урочища Цаган-эргэ мы направились по пустынной каменистой равнине, на которой пересекли невысокий отдельный кряж. С полудня поднялась сильная снежная буря, и мы с трудом сделали станцию в 20 верст, остановясь на р. Дзапхыне дневать. На другой день мы ловили своим маленьким неводком рыбу в Дзапхыне, но, по случаю дурной погоды, лов был неудачен. Туг снова нам пришлось выслушивать жалобы стоявших поблизости монголов на волков, которые незадолго до нашего прибытия задушили у них несколько лошадей. Близ места стоянки лежало два лошадиных трупа, и мы поджидали волков, но они не показывались. Зато пролетало множество коршунов, которыми пополнилась наша коллекция птиц.

От первого ночлежного пункта в Дзапхыне мы прошли вверх по этой реке около 100 верст и не видели на этом пространстве ни одного притока. Долина среднего Дзапхына богата пастбищами, на которых во время нашего пребывания стояло много монголов, расположившихся на зимние стойбища. Едва успевали мы прибыть на ночлежное место, как они сбегались к нам со всех сторон и почти никогда не оставались свободными зрителями, а помогали развьючивать верблюдов, ставить юрты и собирали аргал на топливо.

В особенности привлекла их рыбная ловля неводком, который мы иногда закидывали в реке, еще не покрывшейся льдом. Монголы, не исключая женщин и детей, толпами собирались на тоню и с напряженным вниманием следили за движением неводка, а когда он появлялся на берегу с трепетавшею в мешке рыбою, толпа испускала единодушные возгласы изумления. Надобно заметить, что монголы ни рыбы, ни птиц не едят, а потому и не имеют понятия ни о снарядах для рыбной ловли, ни о способах ее.

Птицы и рыбы считаются монголами несъедобными. Нам говорили, что они покупают иногда пойманных китайцами и русскими рыб живьем и потом бросают их обратно в воду. Но странно, что при таком участии к рыбам монголы не только не препятствовали ловить их, но даже не высказывали никакого неудовольствия за это.

28 сентября мы прибыли к монастырю гэгэна (богочеловека) Нарбаньчжи на той же р. Дзапхыне. Он расположен на подгорной площади, окруженной со всех сторон, исключая южную, невысокими горами. Обитель состоит из храма и десятка глиняных домиков, обнесенных довольно высокою кирпичной оградой. В ней считается около 40 монахов. Сам гэгэн имел в то время от роду 25 лет. К нему постоянно приходят поклонники за благословением. Войдя в жилище святителя, они падают пред ним на землю.

В это время гэгэн касается головы преклонившегося цилиндром или ящиком, наполненным молитвами, ниспосылая ему таким образом благодать. Поклонники являются всегда с дарами, без которых приближенные ламы не допускают их к святителю. Один из наших казаков, бурят и буддист, ходил на поклонение гэгэну и получил от него благословение, заплатив предварительно ламам несколько кусочков серебра.

Мне самому хотелось очень видеть святителя, но ламы, бывшие у нас в гостях, предупреждали, что лицезреть его можно не иначе, как воздав ему, подобно всем поклонникам, должную почесть, т. е. пасть пред ним ниц, отчего, конечно, я должен был отказаться. Гэгэн предпринимает изредка поездки по соседним странам Монголии. Он ездит в закрытой повозке в сопровождении большой свиты лам. Года за два до нашего посещения монастыря он предпринимал путешествие в землю дурбетов[11] и собрал, как говорили, обильную дань.

У монастыря Нарбаньчжи мы простояли почти двое суток. В этом пункте ожидал нас бийский купец Антропов, приехавший из Улясутая, с тем чтобы принять от приказчика следовавший с ними из Кобдо караван бийских купцов с маральими рогами и вести его в Куку-хото. Он уполномочен был купцами продать эти рога и на вырученные за них деньги купить кирпичного и байхового чаю. Сверх того, доверители поручили Антропову собрать подробные торговые сведения в этом городе.

Глава третья. От монастыря Нарбаньчжи до колодца Холт в пустыне Гоби

Поворот с р. Дзапхына. – Безводная степь Голоин-тала. – Волнистая страна южных отрогов Хангая и ее реки. – Долина Больших озер. – Юж. Алтай. – Геогностические заметки. – Пикет Горида. – Почтовое сообщение в Монголии. – Преддверие пустыни Гоби. – Начало самой пустыни. – Расспросы монголов о южной дороге в г. Куку-хото и об окрестной стране.

От монастыря Нарбаньчжи мы прошли еще почти две станции вверх по долине р. Дзапхына, которая верстах в пяти от него суживается, но вскоре снова расширяется на 5–8 верст и удерживает такую ширину на пространстве около 20 верст. Эта местность, называемая Цакилдак, по обширности и тучности своих пастбищ представляет наилучшую часть пройденной нами долины среднего Дзапхына.

Далее к верховьям долина переходит в теснину, и Дзапхын принимает характер горной речки. Эта неглубокая теснина с обрывистыми берегами покрыта местами тополем и тальником, в ней встречаются также небольшие, но очень хорошие луга. Защищенная своим извилистым направлением от бурь, она удобна для зимних стойбищ, следы которых мы часто встречали в ней.

Пройдя около 5 верст по ущелью Дзапхына, мы оставили эту реку, текущую выше с северо-востока на юго-запад, и приняли восточное направление. По выходе из теснины дорога пересекает южную оконечность весьма пологой гряды, отделяемой хребтом Тайшир-ула на север, к Дзапхыну, поворачивающему в этом месте круто к западу, а потом спускается на обширную равнину Голоин-тала.

Эта равнина, раскинувшаяся верст на шестьдесят пять с севера на юг до хребта Тайшир-ула и с лишком на двадцать с запада на восток, представляет малоплодородную степь с твердым, хрящеватым грунтом, покрытую тощим кипцом и колючими кустарниками. В некоторых плоских углублениях встречались, впрочем, и порядочные пастбища, но ни источников, ни колодцев в этой степи нет, а потому монголы кочуют на ней только зимой, когда бывает снег.

Взяв с собой воды для людей из Дзапхына, мы ночевали среди равнины Голоин-тала. На ней лежало множество бараньих скелетов, еще не успевших разложиться. Монголы жаловались, что в предшествующую зиму, по причине глубокого снега, у них был большой падеж на скот, в особенности на баранов. Многие богатые, говорили они, вследствие этого падежа, стали бедными. Действительно, для монголов, не заготовляющих на зиму сена, глубокоснежная зима – настоящее народное бедствие, пожалуй, не лучше чумы, язвы и тому подобных эпизоотий.

Хотя в Южной Монголии сенокосные места очень редки, но зато во многих хорошо орошенных долинах Хангая мы встречали луга, вполне удобные для сенокоса. А между тем и там монголы сетовали на падежи от зимней бескормицы. В северо-восточной части Монголии, сопредельной с Забайкальскою областью, пограничные монголы переняли частью от русских, частью от бурят сенокошение, покупают наши косы и заготовляют порядочные запасы сена, но в остальной Монголии, исключая окрестностей гг. Урги, Улясутая и Кобдо, не знают его.

Из пустынной равнины Голоин-тала мы вступили в невысокую горную страну, образуемую крайними южными отпрысками системы Хангая. Эти горы состоят из весьма плоских и невысоких отрогов хребта, принадлежащего к названной системе и простирающегося с северо-запада к юго-востоку, почти параллельно дороге, по которой мы шли. Из южных ветвей этого хребта только одна, наиболее длинная, называемая Дурбульджин-боро-нуру, сочленяется с Южным Алтаем, да и то слабо, посредством низкого и пологого поднятия, покрытого незначительными холмами.

Следуя по южной окраине горной страны Хангая, мы переваливали последовательно с одной плоской ветви на другую. Крутых спусков и подъемов в этих горах нигде по дороге не встречалось, но небольшие плоские котловины весьма обыкновенны в них. Они представляют характеристическую особенность рельефа южной части системы Хангая. По показаниям монголов, в описываемой стране встречаются нередко источники, есть даже небольшие озера, частью пресные, частью соленые.

5 октября мы спустились в широкую долину с пресным оз. Ульдзуйту-нором около версты в окружности. Оно лежит среди болотистой, кочковатой местности и питается водами многих ключей, бьющих близ его берегов. Озеро очень глубоко и выпускает из себя маленькую речку Ульдзуйту-гол, образующую на пути в той же долине несколько озерков, а потом иссякающую по выходе на соседнюю южную равнину. Ульдзуйту-нор было покрыто только около берегов льдом, а на середине еще не замерзло, и там плавали стаи запоздалых уток.

Переночевав на озере, мы продолжали путь по невысокой горной стране, сходной с пройденной. К северу от дороги тянулся хребет Хангая, носящий тут местное название Магна. На пути от оз. Ульдзуйту-нора мы встретили две маленькие кумирни: Дархаин-сумэ и Тургуин-тайчжин-куре, стоящие близ дороги в расстоянии верст восьми одна от другой, и вышли на речку Цаган-гол, текущую с северо-запада на юго-восток.

В узкой долине этой речки, ограниченной довольно крутыми, но невысокими берегами, мы дневали поблизости монгольских пашен, орошенных канавами из речки. Это были единственные пашни, виденные нами на всем пути по Халхе. Но, по расспросным сведениям, пашни встречаются еще кое-где в невысоких местах по речным долинам этой горной страны.

В 22 верстах от речки Цаган-гол мы встретили значительную р. Байдарик, текущую в довольно широкой долине с хорошими пастбищами. Байдарик получает начало из главного кряжа системы Хангая, в расстоянии двух дней пути к северу от почтовой Калганско-улясутайской дороги, в высоких и лесистых горах Куку-даба. В верховьях Байдарик образует небольшое озеро и затем течет на юг шесть станций, т. е. около 170 верст.

С правой стороны Байдарик принимает в себя, верстах в восьмидесяти ниже истока, речку Изак, вытекающую из главного же хребта Хангая и образующую в верховьях тоже малое горное озеро. Верстах в девяти выше устья в Байдарик впадает речка Цаган-гол, на берегу которой мы дневали. Она вытекает из соседних, близких к нашему пути, высоких гор. С левой стороны в Байдарик изливается речка Ута, получающая начало в горах главного кряжа Ульдзуйту-ула.

Байдарик несет свои воды в большое соленое оз. Цаган-нор, лежащее близ подошвы Южного Алтая, в пустынной долине. Это озеро имеет около 50 верст в окружности. Рыбы в нем, по причине большой солености воды, вовсе нет, тогда как в Байдарике живут хариусы и водятся, по всей вероятности, еще и ускучи.

На левом берегу Байдарика, близ дороги, находятся развалины. Местные монголы говорили нам, что тут стоял в прежнее время г. Улясутай. Город был обнесен глиняной стеной прямоугольного начертания, около 200 сажен длины и 100 сажен ширины. Внутри стены остались следы узких улиц, небольших домов с малыми двориками, ворот и городских площадок. Недостаток времени не позволил нам осмотреть эти развалины и попытаться сделать раскопки в них.

К востоку от р. Байдарика горная страна, по которой мы шли, заметно возвышается. В целом она представляет плоскогорье, покрытое почти повсеместно пологими отраслями, тянущимися с севера на юг. Южный Алтай скрывался от нас из виду только по временам, когда его заслоняли высоты к югу от дороги. Долина между ним и южною оконечностью горной страны Хангая имеет тут около 40 верст ширины.

С гор она представлялась нам углубленной землей, лежащей по крайней мере на 1000 футов ниже той горной страны, по которой пролегал наш путь. Эта пустынная долина, судя по показаниям монголов и отчасти по нашим собственным наблюдениям, представляет не что иное, как западный, клинообразный рукав Гоби, с которою она сливается далее на юго-востоке.

К северу от дороги мы продолжали видеть по-прежнему горный хребет, тянувшийся, казалось, непрерывно от кряжа Буянту-ула на верхнем Дзапхыне. Если это не был перспективный обман, явление которого на столь близком расстоянии трудно допустить, то нужно полагать, что горная система Хангая опускается к югу небольшой террасой. За хребтом показывались изредка горные вершины, свидетельствовавшие, согласно с показаниями монголов, о непрерывности горной страны к северу от нашего пути до главного хребта Хангая, тянущегося почти параллельно Калганско-улясутайской почтовой дороге, от которой гребень его отстоит от 40 до 60 верст.

На понижение горной страны Хангая к югу указывают, несомненно, реки, текущие с главного ее хребта на юг. Мы пересекли Байдарик, да четыре реки оставались впереди. Эти последние получают начало в главном хребте системы, текут с севера на юг, прорывая себе путь через виденный нами к северу от дороги хребет, и несут свои воды в Большие озера долины между Хангаем и Алтаем.

Кроме рек с их притоками, несущих свои воды далеко на юг, в долину Больших озер, в описываемой горной стране есть маленькие внутренние речки и ручьи, образующие небольшие пресные и соленые замкнутые озера, рассеянные кое-где по ней, в особенности на севере, поблизости главного кряжа.

В 80 верстах от Байдарика мы пересекли другую значительную реку страны – Нарын-гол, мало уступающую по массе воды первой. Она протекает в широкой, большей частью солонцеватой долине с хорошими пастбищами. Нарын-гол получает начало, под названием Ологой, в главном хребте Хангая из гор Чжиргаланту-ула и течет на юг в пресное озеро Чжиргаланту-нор, лежащее на северной окраине долины между Алтаем и Хангаем и имеющее около 30 верст в окружности. На берегах его, представляющих весьма хорошие пастбища, во время нашего пребывания в окрестностях этого озера стояло много монголов. Нарын-гол, кроме ручьев, не принимает значительных притоков и короче Байдарика.

Долина между Алтаем и Хангаем на меридиане оз. Чжиргаланту-нора простирается по-прежнему верст на сорок в ширину. Алтай же в этом месте состоит не из одинокого, как прежде, хребта, но из двух хребтов. Из них северный, наиболее высокий, мы ясно видели, а южный различали только по вершинам. Северный хребет изгибается по плоской дуге, обращенной выпуклостью к северо-востоку; южный же тянется прямо с северо-запада к юго-востоку.

В северном кряже почти на меридиане оз. Чжиргаланту находится весьма высокая гора Ихы-богдо, поднимающаяся, по всей вероятности, не менее 13 000 футов над морем. Она имеет продолговатую форму, сходную с треугольной шляпой. Северный ее склон очень крут, так что снег на нем близ вершины держится только в выемках, но на самой верхушке удлиненное снежное пятно, по словам монголов, не стаивает никогда.

В 48 верстах к востоку от Нарын-гола протекает небольшая речка Туин-гол, получающая начало в горах Убугун-чжир-галанту, главного кряжа Хангая, и впадающая в соленое озеро Орок-нор долины между Алтаем и Хангаем. Длина Туин-гола простирается на шесть дней пути, т. е. приблизительно до 170 верст.

Страна к востоку от р. Туин-гола становится еще выше: проходя по ней почти в западно-восточном направлении, мы приближались постепенно к главному хребту Хангая, тянущемуся с северо-запада на юго-восток. Относительная высота гор в этой части страны также больше, чем в западной, а реки текут в глубоких, обрывистых долинах.

Пройдя с лишком 40 верст от Туин-гола, мы спустились в глубокую долину р. Таца-гол, или Тацеин-гол. Эта река берет начало в главном хребте системы из гор Дулан-хара, принимает слева р. Шаргаин-гол и течет на юг в соленое озеро Буин-цаган-нор, лежащее в той же долине, где находятся и прочие помянутые озера. Буин-цаган-нор имеет около 35 верст в окружности. Долина Таца-гол окаймлена с востока и запада крутыми горными склонами и весьма богата лугами, местами болотистыми и кочковатыми, но пастбища были в то время сильно потравлены скотом стоявших в долине многих монгольских улусов.

Река, подобно предыдущим, уже покрылась прочным льдом, препятствовавшим нам ловить рыбу. Во всех этих реках живут хариусы и водятся, должно быть, также ускучи, но, к сожалению, мы не могли добыть ни одного экземпляра рыб из-под толстого льда. На быстринах, правда, оставались кое-где полыньи, но до них очень трудно было добраться и еще труднее ловить. Переправы через эти реки по гладкому льду также затрудняли несколько движение: предварительно лед нужно было посыпать землей, чтобы верблюды не скользили, так как на чистом льду они держаться не могут.

Из долины Тацеин-гола мы поднялись в горы и, пройдя по ним около 15 верст, спустились в глубокую долину левого притока названной реки – Шаргаин-гола[12]. Эта река мало уступает по массе воды Тацеин-голу, но долина ее не представляет таких удобных пастбищ. Из этой долины мы опять поднялись в горы, с которых ясно был виден Южный Алтай, отстоявший от дороги верстах в семидесяти на юге.

Цепь состоит в этом месте из одного весьма высокого хребта, в котором заключается гора Цасату-богдо – высочайшая из вершин Южного Алтая. Она имеет вид трапеции с закругленным вверху меньшим основанием и покрыта вечным снегом, спускающимся от вершины приблизительно футов на 500 по вертикальному направлению. Поэтому абсолютная высота Цасату-богдо должна быть около 14000 футов. От монголов, спрошенных нами об этой горе, мы получили подтверждение, что вершина ее постоянно покрыта снегом, а сама гора считается священной.

Из Южного же Алтая на означенном пространстве, по показанию монголов, не вытекает ни одной значительной реки как с северного, так и южного склона цепи, а только несколько маловодных речек, иссякающих вскоре по выходе из гор на соседние пустынные равнины.

Присутствие Южного Алтая все-таки значительно оживляет здешнюю пустынную страну. По рассказам монголов, источники в этих горах встречаются нередко, растительность как в горах, так и у подножий их несравненно лучше, чем на сопредельных равнинах. В летнее время монголы всей окрестной страны кочуют в этих горах, спускаясь с них осенью.

Зимою Южный Алтай покрывается снегом и иногда столь глубоким, что переход через него бывает затруднителен. Во время нашего путешествия вдоль Южного Алтая в октябре и в первой половине ноября большая часть его была покрыта снегом и он резко выделялся своей белизной на темно-сером фоне соседних равнин, еще не одетых снежным покровом.

В восточной части горной страны, по которой мы шли, лежал уже довольно глубокий, вершка в три, снег и несколько дней сряду дул весьма холодный встречный ветер с востока. Но в пустынной долине между Алтаем и Хангаем, лежащей гораздо ниже, снега еще не видно было нигде. В 18 верстах к востоку от р. Шаргаин-гол мы вышли на почтовую Калганско-улясутайскую дорогу и остановились на большой высоте, с лишком в 6000 футов, на ночлег.

Атмосфера в Монголии на таких высотах необыкновенно прозрачна: вечером в тот день можно было простым глазом довольно отчетливо наблюдать неосвещенный край луны, еще не находившейся в первой четверти, а в небольшую трубу, увеличивающую около 20 раз, без большой погрешности замечать соприкосновение этого края с натянутыми в ее фокусе нитями.

Последние две станции от урочища Хара-нидунэй-шант до почтовой дороги мы шли по тропе. Проводник повел нас южнее дороги, на которой перевалы были покрыты глубоким снегом, и потому вывел на почтовую дорогу позже, чем следовало. По выходе на Калганско-улясутайский почтовый тракт мы узнали от местных монголов о существовании другой, более удобной дороги в Куку-хото, направляющейся по долине Больших озер близ северного подножия Алтая.

Наш проводник той дороги не знал и вывел нас на почтовую дорогу, с которой есть два поворота в Куку-хото: от станции Харанидун и Онгиин. При этом оказалось, что пункт на почтовой дороге, куда мы вышли, поставлен на картах почти на целый градус севернее, чем следовало.

Утром по почтовой дороге мимо нашего лагеря проехало около 100 китайских солдат. Несколько человек из них заехал к нам. Солдаты эти возвращались со службы из Улясу-тая в Пекин и ехали верхом на почтовых лошадях, а багаж их шел на почтовых же верблюдах, отправляемых с пикетов ранее выступления самих солдат. Они ехали скоро, делая по три, по четыре станции ежедневно, и, как видно, не жалели монгольских лошадей и верблюдов, погоняя усердно тех и других.

Навьючив своих верблюдов, и мы последовали по той же дороге за солдатами. Местность стала сильно склоняться к востоку, так что, пройдя не более 20 верст, мы спустились с лишком на 1000 футов и вышли на широкую, местами болотистую долину р. Горида-гола, или Горидуин-гола. На левом ее берегу расположен почтовый пикет юрт из пятнадцати. Монголы, содержавшие этот пикет, жили тут с женами и детьми. Корм поблизости пикета был совершенно вытравлен, а потому мы спустились вниз по речке версты на две и остановились в широкой ее долине дневать.

Почтовое сообщение в Монголии устроено только для правительственных надобностей, а частные лица им не пользуются. Расходы по содержанию почтовых пикетов падают на местное население. Каждый хошун (удельное княжество) обязан содержать известное число пикетов. Но повинность эту нельзя признать вполне натуральной: всякий хошун нанимает на общественные суммы нескольких монголов с верблюдами и лошадьми, которые и содержат эти пикеты, получая средним числом по 20 лан (около 50 руб.) на юрту ежегодно и положенное количество баранов.

Почтовые пикеты по Калганско-улясутайскому тракту между станциями Саир-усу и Харанидун содержат местные монголы, образующие так называемое Харчинское ведомство. Зато они избавлены от прочих повинностей и получают еще небольшое вспомоществование от своих хошунов.

На каждом пикете содержится положенное количество почтовых лошадей и верблюдов, а также хорошая юрта для проезжающих чиновников, но экипажей никаких нет. Почтовые пикеты не всегда остаются на одних и тех же местах, а по временам передвигаются немного в стороны от назначенных мест по мере вытравления пастбищ, но располагаются всегда поблизости дороги.

Все проезжающие по казенной надобности пользуются бесплатно верблюдами и лошадьми на пикетах, а также определенным числом баранов для пищи, соответственно своим чинам или должностям. Это число далеко превосходит действительную потребность, а потому многие из проезжающих чиновников продают излишних баранов монголам, содержащим станции, получая взамен их серебро.

Некоторые из важных чиновников собирают таким образом значительные суммы, получая с каждого пикета по нескольку десятков лан. Встречаются, конечно, между ними и добросовестные, не берущие лишнего. Про одного, например, рассказывали, что он не только сам не брал лишних баранов, но строго воспрещал пользоваться ими и чиновникам своей свиты.

Почтовые дороги в Монголии соединяют Кобдо с Улясу-таем и Улясу-тай с Калганом. В тех местах, где почтовых дорог не существует, проезжающие по казенной надобности лица и казенные транспорты следуют на переменных верблюдах и лошадях, сменяемых в попутных улусах, для чего высылаются вперед загонщики, собирающие заблаговременно потребное количество тех и других животных. На пути в Куку-хото нам неоднократно приходилось быть свидетелями такой процедуры сбора верблюдов для казенных транспортов, шедших из этого города в Кобдо и в Улясу-тай.

Караваны частных лиц избегают почтовых дорог, на которых подножный корм поблизости источников вытравляется почтовыми животными. Кроме того, по существующему правилу, в случае недостатка или усталости почтовых верблюдов и лошадей, забирают для казенной надобности первых попавшихся, возвращая их хозяевам только по миновании надобности.

На другой день по прибытии на р. Горидуин-гол мы расспрашивали местных монголов о дороге в Куку-хото. Оказалось, что многие из них бывали несколько раз в этом городе и знали все дороги, ведущие туда из Западной Монголии. О дорогах, отделяющихся на станциях Харанидун (20 верст к востоку от пикета Гориды) и Онгиин (120 верст к востоку от пикета Гориды), в Куку-хото они сообщили нам, что обе они кружны и в Гоби бедны водою и кормом.

Южная же дорога, пролегающая в долине Больших озер, близ северного подножия Алтая, короче и во всех отношениях вообще удобнее северных дорог. От пикета Гориды считается до этой дороги по прямому направлению на юг два дня пути, а до Куку-хото здешние монголы на хороших верблюдах с легкими вьюками доходят в 18–20 дней.

С р. Горидуин-гол мы направились сначала по почтовой Калганско-улясутайской дороге, пересекли речку Шабарту-гол – левый приток Гориды, разбивающуюся в солонцеватой долине на рукава, миновали весьма глубокое пресное озеро Гун-нор, лежащее в котловине, а потом следовали по тропе на юго-восток. Первые 10 верст шли по равнине, затем, повернув почти прямо на юг, вступили в холмистую землю, образуемую крайними отпрысками Хангая.

Между холмами встречались глубокие лощины, покрытые хорошим кипцом, но ни источников, ни колодцев не было, так что нам пришлось в этот день пройти до ближайшего колодца – Цзара-хат-цагай – 42 версты. Корм около него был потравлен скотом стоявших поблизости монголов, и наши лошади голодали всю ночь.

На следующий день первую половину станции шли по холмистой же местности со многими небольшими котловинами, в одной из которых встретили соленое озерко Хучжирту-нор, а потом спустились в обширную впадину, имеющую от 5 до 8 верст ширины и простирающуюся верст на тридцать пять с северо-запада на юго-восток.

Отсюда началась пустыня Гоби: страна понижается и становится более открытой, хотя и не представляет совершенной равнины; появляются впадины, большей частью плоские, с солончаками, изредка с небольшими солеными озерами или несомненными признаками существовавших в них прежде озер, а вместе с тем исчезают источники и беднеет флора.

С северо-востока и юго-запада эта впадина окаймлена низкими пустынными кряжами Шаргаин-хошуту и Хара-нуру, из которых первый опускается к ней пологим склоном, а второй крутым. Дно этой обширной углубленной земли, состоящее почти сплошь из солончаков, покрыто во многих местах караганой, злаком дэрису и песчаными сопками. На нем встречались также солончаковые площади с гладкой, лоснящейся от соляного налета, поверхностью. Они занимают наиболее углубленные места дна и представляют, по всей вероятности, остатки одного обширного водохранилища, наполнявшего некогда всю эту котловину.

Пройдя около 35 верст в углублении, окаймленном в юго-восточной части уже не хребтами, а пологими увалами, мы поднялись на плоскогорье, на котором пересекли весьма пологую гряду, и спустились в другую впадину, протянувшуюся верст на сорок с северо-запада на юго-восток. Она имеет от 2 до 4 верст ширины и отличается таким же характером, как и предыдущая, т. е. присутствием множества солончаков, покрытых местами зарослями дэрису, с признаками высохших озер и песчаных сопок.

В юго-восточной части впадина суживается до двух верст и богата солончаковыми растениями. Тут по ней рассеяны были кое-где монгольские улусы около колодцев и паслось много жирных верблюдов. Воды в ней достаточно, но она не совсем приятна на вкус и притом солоновата. Невдалеке от своей юго-восточной оконечности впадина поворачивает почти прямо на восток. Мы пересекли ее поперек и поднялись на увал, на котором в углублении встретили небольшое соленое озерко, и направились почти прямо на восток, сбившись с тропы.

Тут нам попались навстречу монголы, указавшие путь к югу на колодец. От них мы узнали, что местность к востоку от углубления совершенно безводна на пространстве трех дней пути и корм в ней очень плох даже для верблюдов, а для лошадей совсем корма нет. Чтобы пройти по этой пустыне на северо-восток до почтовой дороги, нужно запасаться водой для людей непременно на два дня, и движение по ней возможно только на верблюдах.

По совету монголов мы повернули круто на юг и, пройдя версты две по увалу, снова спустились в ту же впадину, уклоняющуюся в этом месте, как замечено, почти прямо на восток и суживающуюся до двух верст. На дне ее, около обширных зарослей дэрису, у колодца Холт, мы остановились на дневку. Воды было много, но колодец давно не прочищался, и пить ее было невозможно. Пришлось довольствоваться снеговой водой, разыскивая небольшие снежные кучи между песчаными сопками.

Поблизости колодца Холт стояло несколько монгольских улусов, и у нас перебывало много монголов, которых мы расспрашивали о южной дороге в Куку-хото и об окрестной стране. Эта дорога, выходящая из долины Больших озер, отстоит от колодца Холт в прямом направлении на юг не далее 25 верст. Она действительно короче и во всех отношениях лучше северных дорог, отделяющихся с почтового тракта. Южнее ее вдоль северного подножия Алтая идет другая дорога в Куку-хото, отходящая от первой в долине между Хангаем и Алтаем и потом соединяющаяся с ней опять далее на юго-востоке.

Южный Алтай мы увидели теперь снова, подходя к колодцу Холт. Он отстоит от этого колодца около 65 верст и тянется одиноким хребтом, носящим в этом месте название Арца-богдо. Хребет возвышается приблизительно около 3500 футов над соседнею равниною и не имеет высоких, выдающихся вершин. Арца-богдо, по свидетельству монголов, представляет непрерывное продолжение массивных гор Алтая, что к югу от долины Больших озер. Общее название всему этому длинному поднятию монголы повсеместно дают «Алтай».

Леса на хребте Арца-богдо совсем нет, так что, по выражению монголов, не из чего сделать даже остов юрты. Но источники в нем нередки, в особенности на северном склоне, и растительность в летнее время местами очень хороша. Через хребет есть перевал, по которому переходят его караваны, направляющиеся из Куку-хото в г. Баркуль.

Окрестная страна представляет совершенную пустыню. На западе пустыня сливается непосредственно с пустынною же долиною Больших озер, которая, как выше было замечено, представляет западное, клинообразное продолжение Гоби.

Глава четвертая. Заметки о племенном составе населения Монголии, образе жизни и быте обитателей этой страны, ее политическом устройстве и административном управлении

Этнографические сведения. – Монгольские народности. – Нравы монголов. – Образ жизни. – Жилище. – Обыденная жизнь. – Одежда. – Скотоводство. – Земледелие. – Охота. – Пища. – Домашняя утварь. – Ремесла. – Современное экономическое положение монгольского народа. – Удельные княжества. – Сеймы. – Управление Монголией. – Шабинское ведомство. – Отношение монголов к китайцам.

Население Монголии, рассматриваемой в ее физических границах[13], по племенному составу можно считать однородным, так как оно почти все принадлежит к монгольской расе[14]. Но по языку и отчасти по различию внутреннего быта это население распадается на несколько народностей. Из них самую многочисленную представляют обитатели центральной и северо-восточной частей страны, составляющих так называемую Халху. Все халхасцы говорят одним и тем же чистым монгольским языком и исповедуют, подобно прочим монгольским народностям, буддизм.

Затем следуют монголы юго-восточной, соседней Внутреннему Китаю, части страны (сунниты, цахары, урот и тумыт), отличающиеся несколько от халхасцев языком, нравами, обычаями, отчасти даже образом жизни, и не входящие в административный строй Халхи. Наконец, северо-западная часть Монголии занята следующими народностями: урянхаями, дурбётами, олётами, торгоутами и цза-хачинами.

Урянхаи подразделяются на две весьма различные группы: одна занимает бассейн Верхнего Енисея[15], переходя немного даже на юг от хребта Танну-ола, а другая – высокую горную область в Южном Алтае. Эта область тянется неширокой, но длинной полосой по Южному Алтаю от гор Канас и Табын-богдо на государственной границе до среднего Булгуна, простираясь на северо-восток до рек Ойгора, Суока и средней Кобдо, на восток до гор Теректы, на запад до истоков Кобдо, оз. Тал-нор, а на юго-восток до верховьев Булгуна.

Урянхаи, населяющие область Верхнего Енисея, по языку резко отличаются от прочих монгольских народностей: они говорят наречием тюркского языка, весьма сходным с наречием наших алтайских теленгутов, кочующих по р. Чуе. В этом наречии много чистых и искаженных монгольских слов[16]. Алтайские же урянхаи говорят монгольским наречием и отличаются от енисейских бытом и религией: алтайские урянхаи – буддисты, а енисейские – большей частью язычники, и только занимающие южную часть своей страны, сопредельную Халхе, начинают мало-помалу принимать буддизм.

По внешним признакам обе группы урянхаев принадлежат к монгольской расе.

Дурбёты занимают землю, границы которой приблизительно очерчиваются так: на северо-западе государственная от перевала Улан-даба до перевала Юстыд. От последнего граница дурбетской земли через оз. Урю-нор направляется к устью р. Теса, оттуда поворачивает на юг и пролегает по западным берегам соединенных озер Киргиз-нор и Айрик-нор, потом вверх по р. Дзапхыну до устья протоки Татхэ-гэмэн в эту реку из оз. Хара-нор, от которого она идет на северо-запад через горы Анхалэ к р. Кобдо, далее, вверх по ней до устья Суока, затем по Суоку и Ойгору до перевала Улан-даба через пограничный хребет Сайлюгэм.

Дурбёты говорят наречием монгольского языка, которое, по отзыву халхасцев, для последних далеко не так удобопонятно, как наречия прочих монгольских народностей, населяющих Северо-Западную Монголию. Нравами, обычаями и вообще бытом дурбёты также резче этих народностей отличаются от халхасцев.

Торгоуты кочуют на р. Булугоне, его притоках и на верхней Урунгу, на которой часть их имеет зимние стойбища. На юг кочевья торгоутов простираются до гор Байтык-богдо. Их монгольское наречие весьма близко к языку халхасцев.

Цзахачины живут в Южном Алтае к востоку от торгоутов. Земля их на севере простирается до хребта Цзун-хаирхан, на северо-востоке до конца долины Дзерге, на востоке до речки Борджон-гол, впадающей в Цицик-нор, на юге до гор Бай-тык-богдо, а на западе примыкает к области, занимаемой торгоутами. Наречие их, подобно торгоутскому, мало разнится от чистого монгольского языка халхасцев.

Монголы-олёт живут в участке, ограниченном на северо-востоке нижнею Кобдо, на востоке хребтом Цзун-хаир-хан, на юге горами Бар-чигыр и на западе горами Теректы. Они, подобно торгоутам и цзахачинам, говорят монгольским наречием, удобопонятным для халхасцев. Вообще, наречия алтайских урянхаев, олёт, торгоутов и цзахачин, по отзыву наших купцов, торгующих в Северо-Западной Монголии, очень мало разнятся между собой и притом близки к языку халхасцев, что подтверждают и сами халхасцы.

Наши этнографические заметки касаются почти исключительно халхасцев, среди которых мы преимущественно вращались во время пребывания в Монголии.

О нравственных качествах монголов можно сказать, что они добродушны, приветливы и честны. Характер у них вспыльчивый, но злопамятность и месть не свойственны их прямодушной натуре. Вместе с тем монголы упрямы, хотя и поддаются легко обаянию лести. Словоохотливость также присуща им: на предложенный вопрос, кроме прямого ответа, готовы сообщить еще много лишнего. Скорая речь монгола непрерывно льется из его уст, причем нередко высказывается много постороннего, к делу не идущего.

Как и все вообще кочевники, монголы ленивы и беспечны, но небезусловно. Монгол предается праздности только во время досуга, которого, правда, у него много, но зато в рабочее время, например при следовании с караваном, он способен трудиться неустанно в течение долгого времени. Беспечность монголов также достойна замечания: нашему пресловутому «авось» в монгольском языке соответствует более сильное «цугэр», отражающееся весьма невыгодно на их благосостоянии.

Замечательно также в нынешних монголах отсутствие хищнических наклонностей, выражающихся обыкновенно в набегах и грабежах, столь обыкновенных у многих других кочевых народов, как например, у арабов, туарегов, туркменов и отчасти даже у наших киргизов. В Монголии баранта (захват скота) существует только у енисейских и алтайских урянхаев, а в остальных местах не только грабежи, но даже обыкновенные кражи очень редки, исключая городов с их окрестностями да юго-восточной, соседней Внутреннему Китаю части Монголии, в которой нравы туземцев далеко не так патриархальны, как внутри страны.

Монголы, как известно, ведут кочевую жизнь. Их подвижные поселения, состоящие из нескольких войлочных юрт, называются улусами. На всем длинном пути по Монголии (около 5000 верст) мы нигде не встречали больших улусов: величина их колеблется от 5 до 8 юрт и редко от 8 до 12. Между тем как киргизские подвижные поселения (аулы) достигают 50 и более юрт. Малолюдность монгольских улусов объясняется отчасти недостатком обширных, привольных пастбищ, отчасти родственными отношениями, лежащими в основе общежития монголов, поселения которых составляются преимущественно из юрт близких родных.

Привыкнув кочевать рассеянно, монголы и на тучных пастбищах, встречающихся изредка в их стране и способных питать многочисленные стада, не селятся сплошь большими улусами, а разбиваются на незначительные группы (из 4–8 юрт), отстоящие иногда в полуверсте одна от другой. Исключением служат разве только княжеские ставки и большие монастыри, около которых встречаются более многолюдные улусы.

Другая особенность кочевого образа жизни монголов, сравнительно с киргизами, заключается в существовании у них зимних перекочевок. Киргизы, как известно, проводят зиму на одних и тех же местах, перекочевывая в это время года только в редких, исключительных случаях, как например, от гололедицы или глубокого снега. На своих постоянных зимних стойбищах большинство киргизов устраивает неподвижные помещения для себя (избы, мазанки, землянки) и скота (загоны, навесы).

Монголы же перекочевывают по временам с места на место и зимой, хотя и реже, чем летом, а потому и неподвижных жилищ на это время года ни для себя, ни для скота не устраивают. Скот у них круглый год остается под открытым небом, без всякого крова. Только для баранов и коз делают иногда на продолжительных зимних стоянках круглые ограды из камней, высотой фута в три, в которые загоняют этих животных на ночь.

Причина, побуждающая монголов к зимним перекочевкам, заключается в бедности Монголии тучными пастбищами, на которых стада могли бы свободно питаться в течение всей зимы. В это время года монголы укочевывают нередко в безводные местности, на которых в летнее время пасти скот, конечно, совершенно невозможно, а потому эти пастбища и остаются невытравленными до наступления глубокой осени или зимы.

Перекочевав с наступлением холодов в такие безводные степи, покрытые нетронутым подножным кормом (большей частью кипцом), монголы поселяются в них иногда на продолжительное время, гоняя скот на водопой к ближайшим источникам или колодцам, – крупный через два дня, а баранов и коз через день или ежедневно. Если выпадет снег, то они располагаются на безводных пастбищах еще свободнее, укочевывая иногда далеко от воды на хорошие корма. В этих случаях и люди и животные довольствуются вместо воды снегом, который редко остается чистым, а обыкновенно вскоре по выпадении смешивается ветрами с песком и дресвой.

Жилище монгола состоит из войлочной юрты (гэр), отличающейся от киргизской главным образом формою верхней половины. У киргизских юрт она сферическая, а у монгольских – коническая, что, очевидно, зависит от формы деревянного остова, обтягиваемого войлочным покровом. Перекладины, поддерживающие купол киргизской юрты, выпуклые, тогда как у монголов они прямые.

Другое существенное отличие монгольской юрты от киргизской заключается в устройстве дверей: монгольская юрта имеет деревянные створчатые двери, которыми она обращается на юг; у киргизской же юрты дверное отверстие закрывается просто войлоком, спускающимся вроде шторы сверху. Наружных украшений, подобно киргизским юртам, у которых войлок в средней части часто покрывается цветным узором, монгольское жилище не имеет. Кровом беднейшим монголам служат небольшие конические шалаши, покрытые старым, дырявым и прокопченным войлоком.

Во время путешествия с караванами или на богомолье монголы помещаются на ночлегах в палатках (майхап) из синей бумажной ткани (дабы), подбиваемой иногда внутри более грубой и редкой бумажной же тканью (далимбою). Устройство и постановка монгольской палатки очень просты. Остов ее состоит из двух вертикальных кольев от 6 до 9 футов высоты, утверждаемых в расстоянии 7—11 футов друг от друга и снабженных на верхних концах железными ушками, сквозь которые продевается третий кол, служащий гребнем, или коньком, остова.

На этот остов натягивается палатка, полы которой прикрепляются посредством веревочных петель внизу к железным колышкам, вбиваемым в землю. По наружному виду монгольская палатка напоминает несколько крутую шестигранную кровлю. Острием или носом она для устойчивости обращается в наветренную сторону, а противоположная сторона, состоящая из двух пол, заключает между ними отверстие, служащее дверью.

Посреди монгольской юрты целый день горит огонь. Топливо, состоящее почти всегда из аргала (сухого скотского помета), накладывается в бездонную цилиндрическую решетку, служащую таганом. Таган состоит из плоских железных обручей, от 8 до 12 вершков в диаметре, скрепленных между собою параллельно четырьмя железными пашилинами с багровидными, выдающимися немного вверх концами, на которых покоится сферический котел. В такой решетке, имеющей от 9 до 12 вершков высоты, аргал при свободном притоке воздуха с боков горит лучше, чем в обыкновенной куче, и притом она служит таганом.

Для топлива монголы предпочитают аргал дровам даже в тех случаях, когда они под рукой, так как аргал, по их объяснению, не испускает искр, которые, падая на разбросанное в юртах платье, могли бы незаметно прожигать его. Поэтому они употребляют древесное топливо только за недостатком аргала или сыростью его, если оно находится поблизости стойбищ.

В последнее время в Западной Монголии стали мало-помалу появляться железные печи для нагревания юрт зимой. Этим нововведением монголы обязаны нашим бийским купцам, торгующим в Кобдо и Улясутае, которые для согревания своих холодных квартир в названных городах привезли из Бийска железные печи. Они понравились некоторым из местных китайских торговцев, заказавшим нашим купцам доставить такие же печи и для них.

По ввезенным бийскими купцами образцам железные печи в Кобдо и Улясу-тае стали приготовлять тамошние кузнецы-китайцы на продажу сначала горожанам, а потом и окрестным монголам. Листовое железо для этих печей покупается у наших купцов, и печи ценятся от 10 до 12 лан (25–30 руб.), а потому доступны только зажиточным монголам.

У передней стены монгольской юрты стоит шкафик с небольшим ящиком наверху, на котором помещаются кумиры и изображения их на бумаге или на тканях, наподобие икон, а пред ними – металлические чашечки, наполненные хлебными зернами, маслом или жиром и иными приношениями.

По обе стороны жертвенника размещаются сундуки с домашним имуществом и шкафы с мелкой посудой, а поблизости дверей направо и налево: ведра, кувшины, баклаги, сумы, седла, арканы и уздечки. Тут же можно встретить иногда и новорожденных телят, ягнят или козлят, помещающихся в очищенном для них тесном уголке. Затем все остальное пространство юрты направо и налево от очага занято деревянными складными кроватями, устланными войлоками.

Внутренняя поверхность юрты переполнена копотью, которая вместе с пылью образует на куполе и перекладинах целые пряди, спускающиеся в виде бахромы. Неопрятность жилища вполне гармонирует с содержанием домашней утвари, приготовлением пищи и чистоплотностью самих обитателей его. Для вытирания внутренности котлов, чаш и корыт, из которых едят люди, монголы вместо тряпки очень часто употребляют сухой аргал, а внутренность мелкой посуды после еды вылизывают языком.

Одним и тем же уполовником или щипцами подкладывают аргал в очаг и вслед за тем мешают ими же кушанье в котле или вынимают из него сварившееся мясо. Верхняя одежда монголов, о которую они имеют обыкновение вытирать руки, постоянно покрыта тонким слоем грязного жира, а белье они носят до тех пор, пока не настанет пора заменить его новым, но если нового нет, то ходят в одной верхней одежде, хотя бы то было зимой. Тела своего монголы никогда не моют, а только лицо и руки, да и то не все ежедневно. Зимою вместо воды часто трут их снегом.

Но зато такая непривлекательная, по нашим понятиям, внешность монгола со всей домашней обстановкою с избытком искупается, мне кажется, его внутренней чистотой. Сидя в грязном и убогом монгольском жилище, в обществе его простодушных обитателей, как-то невольно миришься с их неопрятностью и подавляешь в себе чувство брезгливости.

Подобно другим кочевым народам, монголы свято соблюдают обычай гостеприимства: ни один путник, посетивший юрту монгола, не выйдет из нее без того, чтобы хозяева не пригласили его чего-нибудь поесть или выпить. При таком широком гостеприимстве туземец, отправляющийся куда-нибудь из родного улуса налегке, обыкновенно не берет с собой ни денег, ни съестных припасов, так как в каждой попутной юрте встретит радушный прием и будет желанным гостем.

Обыденная жизнь монголов однообразна и бедна развлечениями: в монгольских улусах редко слышатся песни, еще реже бывают игры. Путешественнику по Монголии гораздо чаще приходится наблюдать различные религиозные отправления и гадания, весьма распространенные у монголов. Народные песни уступают место церковным песнопениям, столь чтимым монголами, в особенности ламами, которые и в пути, сидя на верблюде и покачиваясь равномерно, бормочут по нескольку часов подряд свою шестисловную мистическую молитву: «ом ма ни пад ме хум».

С восходом солнца женщины доят скот и потом отправляют его большей частью с подростками-мальчиками, а иногда и с девушками на пастбище, куда пастухи следуют всегда верхом на лошадях. Затем женщины готовят кушанье и занимаются шитьем. Вообще на монголках лежат многие домашние работы: приготовление кушанья, собирание молока, делание сыра, масла, уход за новорожденными и мелкими животными, шитье платья и пр.

Они трудятся гораздо больше мужчин, и эти нескончаемые хлопоты по хозяйству поддерживают в них постоянство энергии, в противоположность мужчинам, ленивая жизнь которых изменяется только периодически. Зато монгольские женщины пользуются значительной долей самостоятельности: они не безответные рабыни своих мужей, а полноправные хозяйки.

Мужчины большую часть дня, если нет спешной работы, проводят в праздности, сидя у очага и покуривая трубки, или отправляются в гости в соседний улус и непременно всегда верхом, хотя бы до этого улуса было несколько сот шагов. Разъезды по гостям бывают в особенности часты летом, когда у монголов приготовляется кумыс и гонится водка.

В это время можно встретить партии подгулявших монголов, путешествующих из улуса в улус, но в чрезмерном употреблении спиртных напитков их, однако, нельзя укорять. На праздниках при монастырях устраиваются скачки, стрельба из луков и борьба, привлекающие туземцев целыми тысячами. Охотники осенью и зимой нередко соединяются в партии и устраивают облавы на антилоп, а весной, летом и осенью охотятся в одиночку на сурков.

В период караванного движения (с августа по апрель) однообразная жизнь монголов, кочующих поблизости больших дорог, значительно оживляется: проходящие ежедневно караваны доставляют им развлечение. Завидев караван, монголы тотчас садятся на лошадей и, подскакав к нему, приветствуют путешественников; затем начинаются нескончаемые расспросы. Увлекшись разговором, некоторые из них уезжают с караванами очень далеко от своих улусов.

Случается, что монгол, едущий в гости или за делом и встретившийся с караваном, поворачивает назад и сопутствует ему несколько верст единственно из желания побеседовать с проезжающими. Но ошибочно было бы такую страсть к общению считать характеристической чертой монгольских нравов: ее следует, мне кажется, приписать вполне естественному влечению к разнообразию от той монотонной жизни, которую ведут монголы в своих малых и уединенных улусах.

Китайские и русские торговцы, посещающие монгольские улусы, точно так же оживляют по временам однообразную жизнь монголов, собирающихся к ним во время остановок с окрестных стойбищ. Китайские торговцы иногда подолгу остаются на одних и тех же местах, и у них за это время перебывает множество монголов.

По вечерам монголки опять доят скот, оставляя коров, баранов и коз на ночь около юрт под защитой собак, иначе волки, которых в Монголии множество, не преминут воспользоваться оплошностью владельцев. В эти часы, когда скот пригоняется к улусам, окрестности их оглашаются мычанием коров и блеянием баранов. Потом все умолкает, и в ночном сумраке только огоньки, просвечивающиеся через верхние, дымовые отверстия юрт, обозначают собою присутствие человеческих жилищ.

Нижняя одежда мужчин состоит из короткой с косым воротом рубахи, сшитой из синей, голубой или серой бумажной ткани (дабы), с небольшими разрезами по бокам у подола и из той же материи шаровар. Зимой монголы носят овчинные или теплые стеганые шаровары из дабы. Верхнюю одежду составляет широкий халат из синей, коричневой, а у лам из желтой или малиновой дабы. Воротник, борты, подол и обшлага рукавов халата обшиваются у зажиточных плисом. Халат застегивается на круглые металлические пуговицы, пришитые на правом боку. На подоле халата с обоих боков часто делаются разрезы для удобного помещения в седле.

Халат опоясывается бумажным цветным поясом, на котором висят ножны с ножом и огниво на ремешках или цепочках, а сзади за поясом втыкается трубка. Карманов у халатов не делают, а мелкие вещи, носимые при себе, например, табакерку, кисеты с табаком и тому подобное, монголы кладут за пазуху или за голенища, куда помещают иногда трубки и кошельки с серебром. В зимнее время монголы носят нагольные тулупы или халаты на бараньем меху, а в путешествиях при сильных холодах или ветрах надевают еще и поверх их козьи дохи.

Женщины носят узкие халаты с длинными рукавами и утолщениями на плечах. Халат застегивается на круглые металлические пуговицы, нашиваемые по прямой линии от подбородка вниз. Поверх халата они надевают короткие безрукавки. Волосы монгольские женщины разбивают на две пряди, смазывают их клеем и спускают их в виде двух плоских лентообразных локонов на грудь, сжимая эти локоны металлическими стяжками, или щемилками.

Локоны украшаются бляхами, кораллами и лентами, а на голову монголки надевают маленькую ермолку с тремя лопастями на краях и отверстием наверху. Монголки носят массивные, большей частью треугольные серьги с различными привесками, браслеты и кольца, а на шее – кораллы и бусы.

Мужчины и женщины обуваются в просторные кожаные сапоги, похожие на китайские, без каблуков, с широкими, но короткими голенищами и толстыми войлочными подошвами, прошитыми ремешком или дратвою. Зимой на ноги надевают войлочные чулки, выдающиеся из голенищ.

Головной убор у мужчин и женщин одинаков: коническая шапка с круглым мягким шишаком на верхушке и широкими, загнутыми кверху полями, отороченными снаружи мехом (лисьим, волчьим, рысьим) или плисом (у летних шапок). Зимою, в сильную стужу, монголы отворачивают их, защищая себе лоб, уши и затылок[17]. Сзади спускаются с шапки две малиновые или пунцовые ленты, длиною вершков в десять. Летом, в жары, монголы вместо шапок часто повязывают голову платком, узлом на затылок.

* * *

Скотоводство составляет, как известно, главное, основное занятие обитателей Монголии. Кроме рогатого скота, в этой стране пасутся огромные стада баранов, множество лошадей и верблюдов; водятся также в небольшом количестве и козы.

Монгольский рогатый скот довольно крупной породы. Кроме обыкновенного рогатого скота, в Монголии водятся еще сарлыки. Это потомки дикого быка – яка, живущего ныне на свободе в пустынях Тибета. От скрещивания сарлыков с обыкновенным рогатым скотом произошли помеси (хайныки и хайлыки), но потомки этих помесей недолговечны.

По наружному виду сарлыки очень похожи на дикого яка и разве немного уступают ему в величине. Они живут преимущественно в высоких, горных местностях Монголии: в Алтае, Хангае и Гентэйских горах, но в Гоби нам нигде не приходилось видеть их. Самки сарлыков дают густое и очень вкусное молоко, но мясо этих животных, по уверению пробовавших, грубо и не так вкусно, как обыкновенного рогатого скота. Акклиматизация сарлыков у нас в Алтае, Тарбагатае или Тянь-Шане была бы, по всей вероятности, возможна и принесла бы немало пользы, так как от них, кроме мяса, кож и молока, получают еще ценный волос и шерсть.

Монгольские лошади мелки и некрасивы. Короткое туловище с плоским тазом, слегка выпуклый лоб, длинный, пышный хвост и большие уши составляют отличительные их признаки. Они пугливы, а взятые прямо из табуна, малоезженные – дики; но все вообще очень выносливы и крайне неприхотливы на пищу, довольствуясь в пустыне такими жесткими растениями, которых наши лошади в рот не возьмут. Наружностью и ростом монгольские лошади уступают киргизским. Впрочем, в Восточной Монголии, поблизости Большого Хингана, водятся, как нам говорили, более крупные лошади, которых самим не приходилось видеть.

Нечего и говорить, что все монголы отличные наездники; даже монголки смело могут соперничать в верховой езде с лучшими европейскими берейторами, разумеется, не красотою посадки и знанием манежных тонкостей, а умением справляться с ретивым конем и способностью к продолжительным, неустанным переездам. Седла у монголов глубокие, с весьма широкими и высокими передними луками. С ленчика по обе стороны спускаются кожаные лопасти с узорами, оттиснутыми или набитыми красками. Массивные стремена с широкими подножками поднимаются так высоко, что всадник сидит на лошади с согнутыми чуть не под прямым углом ногами.

Тяжести монголы перевозят преимущественно вьючным способом на верблюдах, а телеги употребляются для этого реже, да и то почти исключительно в восточной, наиболее ровной, половине Монголии. Монгольские телеги – это первобытные двуколки с угловатыми колесами. Спицы и втулка колеса заменяются крестовиною, вставленною в обод. В замке крестовины проделано четырехугольное отверстие для укрепления оси, вертящейся, подобно вагонным осям, вместе с колесами. В телеги с тяжестями запрягают всегда быков, а лошади вовсе не знают упряжи.

На них, однако, возят иногда чиновников в китайских телегах, привязывая к оглоблям длинные поперечины, концы которых верховью монголы берут к себе на седла, прикрепляют и тянут таким образом экипаж. Важные сановники ездят большей частью в паланкинах, поддерживаемых на весу едущими с обеих сторон четырьмя верховыми посредством поперечин, прочно прикрепленных к двум продольным шестам, соединенным с крышею паланкина.

Верблюды в Монголии, так же как и в наших киргизских степях, двугорбые, хорошо обучены и очень привычны к продолжительным движениям под вьюками, в особенности в восточной половине страны, где ежегодно в течение осени и зимы многие тысячи их заняты перевозкою чая из Калгана в Кяхту.

Монгольские вьючные седла для верблюдов (хоманы) очень удобны, равно как и самые способы вьючки и развьючки, позволяющие выполнять ту и другую операцию быстро. Каждый из двух, приблизительно равных по весу грузов, предназначаемых на одного верблюда, монголы оплетают крест-накрест веревкою несколько раз, делая из нее по две петли наверху. При вьючке оба груза приподнимаются двумя рабочими и прикладываются к бокам лежачего (на животе с подогнутыми под себя ногами) верблюда, причем петли одного из грузов продеваются чрез противоположные им на другом грузе и потом чрез них просовывается палочка, удерживающая грузы на седле.

Для развьючки, когда верблюд будет уложен, стоит только выдернуть эту палочку, и оба груза тотчас же упадут на землю; но если не желают их потрясать, то поддерживают при вынутии палочки и опускают постепенно. Благодаря такой простоте вьючки и развьючки верблюдов, при монгольских караванах следует очень немного людей в качестве погонщиков: на 10 верблюдов полагается достаточно по одному рабочему, и они без затруднения справляются в пути.

Караванное движение в Монголии совершается главным образом осенью и зимой (с августа по апрель), а летом и весной, по причине жаров и слабости в это время верблюдов, караваны ходят редко, – только в крайних, не терпящих отлагательства случаях. С наступлением же осени по всем караванным трактам начинается усиленное движение, в особенности по Калганско-ургинскому, по которому ежегодно перевозится более миллиона пудов одного только чаю. Величина караванов бывает, конечно, весьма различна.

Нам ни разу не приходилось встречать в Монголии каравана более как в 300 верблюдов, но в Тибет на поклонение далай-ламе ходят, говорят, очень большие караваны – в 500 и больше верблюдов или, по выражению монголов, в несколько огней. Это значит, что люди, следующие в таком большом караване, не могут помещаться на станциях в одной палатке (при одном огне), а располагаются в нескольких.

На верблюда в Монголии грузят от 12 до 16 пудов. Нагруженный 12 пудами, хороший верблюд свободно делает в день 40 верст, если нет встречного ветра, в противном случае – менее. С тяжелыми же вьюками в 16 пудов караваны проходят ежедневно около 30 верст, но в два приема: с восхода солнца идут до полудня, потом останавливаются часа на четыре, а вечером делают вторую половину перехода.

При следовании с легкими вьюками, не более 12 пудов, и притом на свежих жирных верблюдах, караваны движутся безостановочно 12 часов в сутки – от полудня до полуночи, а от полуночи до следующего полудня отдыхают на ночлежном месте[18]. В этом случае дневные переходы простираются до 50 верст.

Монголы прекрасно знают верблюда и мастерски умеют ухаживать за ним. Осенью, выступая в путь на жирных верблюдах с вьюками, они в течение первых трех или четырех дней выстаивают их, т. е. не дают им за все это время вовсе пить, не спуская даже на пастбища, если оно не у колодца, а на берегу ручья или речки, из которой верблюды могут напиться. На твердой, каменистой почве Монголии верблюды при продолжительном движении с вьюками часто протирают свои подошвы и начинают хромать.

Тогда монголы искусно подшивают их кожей. Для этой операции верблюда кладут на бок и крепко спутывают ему ноги веревкой, причем два-три человека держат его связанным. Рану предварительно очищают от грязи, потом посыпают ее каким-то растительным порошком и накладывают сверху лепесток мягкого трута.

Поверх его налагается повязка из кусочка размоченной верблюжьей кожи с тремя узкими язычками, которые продеваются через отверстия, проколотые толстой изогнутой иглой в подошве вокруг раны. Иногда повязку, состоящую из кожаного кружка, прошивают той же иглой посредством бечевки или ремешка к подошве швом внутрь.

Зимой, при следовании с караванами по снегу, монголы на ночлежных пунктах очищают от него для верблюдов площадку и укладывают их на ночь на голой земле. Без этой предосторожности верблюды, лежа на снегу и растопляя его своей внутренней теплотой, мокнут, зябнут и начинают заболевать. Летом же избегают класть их на ночь в сырых местах, отчего они также подвергаются болезни.

Некоторые монголы, возвращаясь с тяжестями из Внутреннего Китая, дают своим верблюдам в пути понемногу купленного там чеснока для возбуждения, как они объясняли нам, аппетита у этих животных, охотнее едящих после того сухую зимнюю ветошь. Случалось также наблюдать, что они поили своих верблюдов в походе бараньим бульоном, остававшимся от людей.

Монгольские бараны мельче наших киргизских, но зато мясо их мягче и вкуснее. Цвет шерсти у монгольских баранов повсеместно одинаков: белый с большими черными пятнами на голове и черными же ушами. Курдюк монгольских баранов значительно меньше, чем киргизских, у которых он достигает 20 фунтов, тогда как у монгольских он не имеет и половины того. У последних жир равномернее распределяется по поверхности туши, скопляясь в небольшом, сравнительно, количестве в курдюке. Шерсть у монгольских баранов довольно мягкая, и из овчин выходят хорошие меха.

Козы в Монголии содержатся в весьма небольшом, сравнительно с баранами, количестве. Козьи шкуры монголы употребляют на дохи, но они непрочны.

Состояние монгола, как и других кочевников, определяется числом голов скота. От всех без исключения пород его в Монголии собирается молоко: там, кроме коров, доят верблюдиц, кобылиц, овец и коз. Из коровьего и овечьего молока приготовляют масло, различные роды сыра и творог; из кобыльего молока делают кумыс. Верблюжье и козье молоко идет также в разных видах в пищу; а из коровьего молока гонят еще и водку.

Скот колют больше всего осенью, с наступлением холодов, пока он жирен. Зимою же – реже, так как с первыми морозами он начинает худеть и утрачивает жир, столь ценимый монголами. Еще реже колют его весной и летом, довольствуясь в эти времена года преимущественно чаем с приправами и молочной пищей. Монголы, подобно киргизам, кроме бычачьего, бараньего и козьего мяса, едят лошадиное и верблюжье, а бедные не брезгают даже падалью.

Земледелием халхасцы занимаются в весьма ограниченных размерах. Пройдя по Халхе около 3800 верст, мы только в одном месте (на речке Цаган-гол, правом притоке Байдарика) видели небольшие пашенки. Но, по расспросным сведениям, оказывается, что они в некоторых местностях Халхи встречаются чаще. Вообще, земледелие в Монголии, по недостатку влаги на равнинах и большой абсолютной высоте многих плодородных и обильно орошенных горных долин, может существовать лишь спорадически, местами.

Сплошные же обширные пространства, годные для посевов, в ней едва ли найдутся, исключая юго-восточный угол, соседний Внутреннему Китаю и Южной Маньчжурии. В той стране монголы, живя вперемежку и по соседству с китайцами, на благоприятной для земледелия почве, занимаются им несравненно более, чем халхасцы, но все-таки и юго-восточных монголов нельзя назвать народом вполне земледельческим.

У монгольских народностей, населяющих Северо-Западную Монголию, а именно у дурбётов, торгоутов и цзахачин, земледелие более развито, чем у халхасцев, в особенности у дурбётов, страна которых славится им и в урожайные годы доставляет хлеб в Кобдо, Улясу-тай и в ближайшие местности Халхи. Урянхаи Верхнего Енисея также занимаются хлебопашеством, а у алтайских урянхаев его не существует.

Из хлебных растений в Монголии возделываются: пшеница, ячмень, просо и овес. Все эти роды хлеба заимствованы монголами, по всей вероятности, из Внутреннего Китая; по крайней мере, пшеница совершенно сходна с китайской. В высоких местностях Внутренней Монголии сеют преимущественно ячмень, так как пшеница и просо там родятся очень плохо. В Юго-Восточной же Монголии пшеница составляет главный род хлеба, но сеют еще просо, ячмень и немного овса. Землю в Халхе пашут сохой об одном сошнике, влекомой парой быков в дышле, а в Юго-Восточной Монголии – китайским плугом.

Пашни орошают арыками (ирригационными канавами), а потому монгольские поля располагаются в долинах рек или по берегам ручьев на благоприятной, конечно, почве. В Юго-Восточной Монголии нам случалось, впрочем, встречать поля без искусственного орошения. Нужно полагать, что там дожди бывают чаще и обильнее, чем в Центральной Монголии. В Халхе созревший хлеб вырывают с корнем или срезают большим кривым ножом и обмолачивают палками или же гоняют по разостланному хлебу лошадей. Зерно толкут в деревянных ступах, а то просто между камнями. В Юго-Восточной Монголии для снимания, молотьбы и дробления зерен употребляют китайские орудия.

Монголы занимаются отчасти и охотой. Больше всего они охотятся на сурков, мясо которых едят, а шкуры продают нашим купцам. Сурков караулят у нор с ружьями или с собаками, ловят их также и в капканы, настораживаемые у нор, а глубокой осенью, когда эти грызуны подвергнутся зимней спячке, но грунт еще не успеет промерзнуть глубоко, отрывают их из логовищ сонными, иногда по нескольку штук сразу.

В некоторых горных долинах, орошаемых речками, на берегах которых водятся сурки, монголы выводят из этих речек арыки и, раздробляя их на малые ветви, пускают воду в сурковые норы. Наплыв ее заставляет зверьков покидать свои логовища, у выходов которых монголы караулят их с палками или травят собаками.

После сурков наиболее преследуются монголами дзэрены, которых водится очень много на равнинах Монголии. В горных же, лесистых местностях Хангая и Гентэя они охотятся за маралами и косулями, в особенности за первыми, так как молодые маральи рога составляют ценную добычу, не говоря уже о мясе и шкуре. Для охоты за всеми этими животными монголы часто соединяются в партии и устраивают на них облавы. Охота на пернатую дичь и рыбная ловля неизвестны монголам, потому что ни птиц, ни рыб они не едят. Точно так же они не знают охоты с беркутами (степными орлами) на небольших зверей, столь любимой нашими киргизами.

Настоящие звероловы встречаются в Монголии только в среде алтайских и енисейских урянхаев, земли которых изобилуют зверями. Урянхаи бьют маралов, косуль, медведей, соболей, куниц, лисиц, волков, рысей, сурков и белок. Соболей, лисиц и выдр ловят больше капканами, покупаемыми у наших купцов, а прочих зверей стреляют из ружей. Маралов и медведей, за недостатком свинца, бьют иногда крупными гальками, покрытыми сверху слоем лиственничной смолы. Урянхаи умеют сами делать порох, покупая селитру и серу у наших купцов, но весьма плохой.

Монголы в летнее время довольствуются преимущественно чаем с приправами и молочными продуктами, а мясо едят редко, исключая разве сурочье. Впрочем, и зимою мясная пища преобладает над прочей только разве у богатых, а бедняки при нужде питаются даже падалью. Монголы варят мясо большей частью без всяких приправ, лишь с солью, и, едва вода, в которой оно варится, успеет вскипеть, вынимают его из котла и едят полусырым. Бульон же, или, точнее, горячую воду почти без навара, разливают в деревянные чашки и пьют.

Хлеба монголы не пекут, а одни лепешки, да и то редко. Муку и просо они поджаривают на масле или сале, потом всыпают в чай. Общеупотребительный в Монголии кирпичный чай (зеленый) отличен от ввозимого к нам (черного) кирпичного чая и бывает двух сортов, из которых один потребляется в восточной половине Монголии, а другой – в западной. Кирпичи (около 4–5 фунтов) того и другого сорта ходят в соответственных им половинах Монголии как монета, и на них в отдаленных от городов местностях можно купить у жителей все, что у них имеется для продажи, скорее и выгоднее, чем на серебро. Таков в Монголии спрос на этот продукт, который, без преувеличения, можно назвать насущным хлебом ее обитателей.

Для заварки монголы отделяют от кирпича потребный кусок и крошат или толкут его в деревянной ступке, а потом опускают в котел с горячей водой, добавляя туда молока, масла или жира и соли. За недостатком ее, кладут в котел соленой земли с солончаков, называемой гучжир. Так заваривается по-монгольски чай как напиток, но если желают приготовить из него кушанье, то берут муки или пшена и, поджарив на сале или масле, спускают в тот же котел.

Потом всю эту смесь варят. Получается густая болтушка, на вкус непривычного не только неприятная, но даже противная. Монголы же едят ее с большим удовольствием и в значительном количестве. Это самое употребительное их кушанье. Сурочье мясо большинство монголов ест охотно, хотя оно и имеет неприятный запах. Сурка монголы жарят иногда оригинальным способом: по снятии шкуры и выделении внутренностей в полость животного кладут сильно нагретые камни и тотчас же опускают его в неглубокую яму, засыпая сверху землей.

Над ямой разводят быстро огонь и поддерживают его до тех пор, пока мясо не зажарится. Монголы очень любят баранью грудинку, зажаренную на вертеле, которая вырезается вместе со шкурой, а также вареные колбасы из толстых бараньих кишок, начиненных бараньей кровью. Им известны и пельмени (мясные вареники, или колдуны), заимствованные, вероятно, от китайцев, но в Халхе это кушанье готовят редко.

Из молока монголы приготовляют много разнообразных продуктов. Так, проквашенное в теплом месте коровье молоко употребляется в пищу под названием тарака, или шарика. Коровье же молоко, по брожении в кожаном мехе, превращается в кислый, спиртуозный айраку, или арику, из которого гонят водку, а твердые, высушенные остатки, арца, разваривают в воде и едят. Густые подсушенные сливки называются «урюм» и употребляются с чаем.

Затем монголы делают несколько родов сыра, из которого наиболее распространены бислык и хурут. Бислык приготовляется из кипяченого молока с примесью небольшого количества айрака посредством прессования этой смеси, а хурут – из творога, который прессуется и долго подсушивается. Кроме перечисленных продуктов, монголы приготовляют хорошее масло (тосо), содержимое в очищенных бараньих желудках, в которых возят его и на продажу, а из кобыльего молока делают кумыс.

Посуда у монголов большей частью китайского изделия, и только небольшое количество металлической (котлов, ковшей и ведер) приобретается от русских купцов, торгующих в Монголии. Для варки пищи служит плоский чугунный котел сферической формы, устанавливаемый на таган, а для разливания жидкостей, вынимания мяса и прочего – уполовники и ковши. Последние бывают весьма больших размеров и часто употребляются монголами для варки пищи во время путешествий с караванами.

Воду возят и держат в высоких деревянных бочонках (домбах) эллиптической (в поперечном разрезе) формы (для удобнейшего помещения на вьючном седле), с ушками на боках, сквозь которые продевается веревка для привешивания бочонков на седле. Из деревянной посуды у монголов имеются еще: высокие и узкие ведерки усеченно-конической формы, большие чаши и чашечки, из которых пьют чай, кумыс, бульон и прочее, корытца и ступки для толчения чая. Кожаные мешки (тузлуки) служат для содержания молока и приготовляемых из него жидких продуктов.

Каменная посуда состоит из китайских фаянсовых чашечек, у богатых можно встретить и фарфоровые чашки. Ложки монголам неизвестны: жидкие кушанья они пьют из чашек, а прочие едят прямо руками. У них сохранился еще обычай снимать с умерших родственников черепа и выделывать из них, в знак воспоминания, чаши, кромки которых украшаются серебряными ободками, но эти вещи ныне редко встречаются.

Табак во всеобщем употреблении, – большинство монголов курит и нюхает. При встречах, после взаимных приветствий, монголы потчуют друг друга трубками или нюхательным табаком, слезая с лошадей и усаживаясь один против другого на корточки. Табак, трубки, кисеты и табакерки монголы покупают у китайцев. Монгольские трубки ничем, кажется, не разнятся от китайских: это маленькие (с наперсток), но толстостенные трубочки с раскрашенными весьма мелким узором чубуками, которые оканчиваются каменными мундштуками.

Табакерки имеют форму маленькой плоской фляжки и делаются из кварца, яшмы, халцедона, нефрита и серебра. Каменные табакерки, приготовляемые из одного куска, замечательно искусно выдалбливаются через узенькое горлышко. Табакерка закупоривается пробочкой, ко внутреннему концу которой прикреплена миниатюрная ложечка для добывания табака.

Ремесла очень мало знакомы монголам: большую часть предметов промышленности обрабатывающей они покупают у китайцев. Местные ремесленники делают, однако, хорошие огнивы и ножи, а также некоторые серебряные вещи, как то: серьги, браслеты, кольца и бляхи. Кроме того, монголы дубят очень хорошо овчины, но кож, исключая посредственной сыромяти, почти вовсе не умеют выделывать.

Войлоки монголы делают большей частью сами, но покупают немного и у китайцев, приготовляющих их из шерсти монгольских же животных, и сбывают монголам немало поддельных войлоков из шерстяных отрепьев, покрытых снаружи слоями хорошо прокатанной шерсти. Деревянные части юрты, подобно войлокам, монголы частью делают сами, частью покупают у китайцев.

Из Куку-хото ежегодно вывозится множество решеток для юрт и деревянных домб, в Урге и в Улясутае также приготовляются тамошними ремесленниками-китайцами деревянные части для юрт. Гобийские монголы не только остовы для юрт, но даже корыта, из которых поят скот у колодцев, привозят из Внутреннего Китая. Веревки для юрт и прочих надобностей монголы вьют сами из чистой верблюжьей шерсти или из бараньей с конским волосом.

Ни тканей, ни ковров монголы сами не делают, хотя у них и есть для того материалы: прекрасная верблюжья шерсть и довольно мягкая баранья, которую они не умеют даже стричь. Вообще в ремеслах монголы сделали весьма незначительные успехи, несмотря на продолжительное общение с таким промышленным народом, как китайцы, от которых они заимствовали очень немного полезного.

* * *

Экономическое положение населения Монголии далеко нельзя признать удовлетворительным. По свидетельству наших купцов, издавна торгующих в Монголии, прежде оно было несравненно лучше. Сильные падежи и целый ряд суровых, снежных зим в последнее десятилетие, погубившие множество скота, – отозвались крайне неблагоприятно на народном благосостоянии. Но эти явления случайные, а существуют и постоянные причины незавидного экономического положения монгольского народа.

Они заключаются в противозаконных поборах местных властей при всяком удобном случае[19], разорительных для простого народа, и в недобросовестной эксплуатации монголов китайскими торговыми компаниями, действующими сообща с продажной местной администрацией. Некоторые из этих компаний содержат как бы на откупе узаконенные сборы с монголов: они вносят за них деньги (серебро), за что получают право собирать с туземцев скот по оценке, делаемой местной администрацией, с которой они делятся барышами. Понятно, что подобная оценка, производимая пристрастными чиновниками, убыточна для монголов и приносит огромные барыши компаниям.

Китайскому правительству монголы, как известно, никаких податей не платят. С них взимается только налог (по числу скота) на содержание местной администрации. Сверх того, монголы обязаны: 1) отбывать почтовую гоньбу по всем большим трактам Монголии, содержа на станциях положенное количество юрт, верблюдов и лошадей для проезжающих по казенной надобности, а также доставлять им бесплатно указанное количество баранов для пищи; 2) содержать пограничные караулы, на которые по очереди назначаются монголы из разных местностей, и пребывают на этих караулах от двух до четырех лет и 3) выставлять в военное время с каждой тысячи человек мужского пола по 80 всадников от 18 до 60 лет.

Монголия, будучи составною частью Китайской империи, имеет, однако, собственную администрацию (из монголов), исключая высшую (смешанную), и сохранила прежнюю удельную систему, существовавшую в ней еще до подчинения Китаю. Уделами, или хошунами, управляют наследственно монгольские князья, утверждаемые в правах владения ими богдо-ханом.

Но власть удельных князей ограничена законами, на основании которых они и управляют своими хошунами[20]. Следовательно, монгольские удельные княжества нельзя представлять тираниями, тем более что в Монголии существует высший административный надзор за удельными князьями, установленный китайским правительством.

Резиденция Цецен-хана находится на среднем Керулюне в местности Хара-хайлар. Ставка Тушету-хана – на р. Орхоне, верстах в тридцати ниже устья р. Толы. Ставка Сайн-ноина – в монастыре Эрдени-цзе, на верхнем Орхоне. Ставка Цзасакту-хана находится у северного подножия хребта Тайшир-ула, верстах в сорока пяти к югу от монастыря Нарбаньчжи.

Высшее административное управление Халхой и внешние пограничные дела сосредоточены в руках сановников, назначаемых китайским правительством, из которых два (монгол и маньчжур), имеющие титул амбаней, заведуют аймаками Цецен-хана и Тушету-хана, а аймаками Сайн-ноина, Цзасакту-хана и енисейскими урянхаями управляет улясутайский цзянь-цзюнь, имеющий двух помощников (монгола и маньчжура), которым присвоен титул хебей-амбаня.

Кроме того, улясутайский цзянь-цзюнь заведует всеми монгольскими и китайскими войсками в Халхе и делами по призыву монголов халхаских аймаков на службу как в мирное, так и в военное время. Распоряжения его по призыву, перемещению войск и тому подобному обязаны исполнять ургинские и кобдинский амбани, независимые от цзянь-цзюня в гражданском управлении.

В состав Халхи не входят аймаки Юго-Восточной Монголии, а именно: Сунитов, Цахар, Урот и Тумыт.

Аймак Сунитов занимает большую часть Монгольской Гоби. На северо-западе примыкает к аймакам Цецен-хана и Тушету-хана, на востоке – к хребту Большому Хингану на пространстве от верховьев речки Умуй до верховьев р. Цаган-мурень. Аймак Сунитов состоит из двух хошунов: Цзун-Суниты (т. е. Восточные Суниты) и Барун-Суниты (Западные). Границей между ними служит черта, идущая от верховьев степной речки Куйтун через станции: Куль-худук на Аргалинской дороге, Минган на караванной и Шара-мурень на почтовой.

Аймак Цахар занимает юго-восточный угол Монголии между хребтами Большим Хинганом и Иншанем (по гребню которого проходит северная граница Чжилийской провинции Внутреннего Китая) и граничит на востоке хребтом Хинганом (с Маньчжурией), на юге хребтом Иншанем (с Чжилийской провинцией), на западе с аймаком Уротов, от которого отделяется чертой, идущей от хребта Иншаня по его северному отрогу, Сума-хада, на станцию Шара-хада почтовой дороги. На северо-западе аймак Цахаров примыкает к аймаку Сунитов.

Аймак Урот тянется длинной полосой с востока на запад от земли Цахар до пределов Алашаня. На востоке граничит с аймаком Цахар, на севере с аймаком Сунит, на северо-западе с аймаком Тушету-хана, на юго-западе примыкает к княжеству Алашань[21].

Аймак Тумыт примыкает на северо-западе к аймаку Урот, а на юго-востоке к провинции Шаньси Внутреннего Китая, с которой граничит хребтом Иншанем и его отрогом Муни-ула, на юге к р. Хуан-хэ.

Хошунами аймаков Юго-Восточной Монголии управляют, подобно халхаским, монгольские князья наследственно, утверждаемые в правах владения ими богдо-ханом. Высшее же административное управление аймаками сунитов и цахар сосредоточено в руках двух амбаней (монгола и маньчжура), пребывающих в г. Калгане. Аймаками урот и тумытов управляют также два амбаня (монгол и маньчжур), имеющие резиденцию в г. Куку-хото.

Управление Кобдинским округом вверено амбаню (из маньчжур), назначаемому китайским правительством. В состав этого округа входят хошуны: дурбёт, мынгит, олёт, алтайских урянхаев, торгоутов Южного Алтая, цзахачин и земля киргизов-киреевцев, населяющих северо-западный угол Джунгарии. Аймаками управляют князья наследственно, а киргизами – старейшины.

В Халхе существует еще так называемое Шабинское ведомство. Оно состоит из монголов в числе около 20 000 душ, подаренных в разное время удельными князьями ургинскому хутухте и представляющих ныне его данников. Эти монголы кочуют в разных халхаских хошунах на землях, предоставленных им во временное пользование, но собственной земли не имеют. К Шабинскому ведомству принадлежат также монголы-дархаты, населяющие горную страну к юго-западу от оз. Косогола.

Монголы Шабинского ведомства управляются шанцзабой-ламой – заведующим гражданскими делами святителя, и платят в казну хутухты небольшой налог со скота. Они избавлены от всяких повинностей и пользуются, сравнительно с прочими монголами, большей степенью благосостояния. В административном отношении шабинцы независимы от тех удельных князей, в хошунах которых кочуют, и подразделяются на роды (отоки), управляемые даргами, которые утверждаются в своих должностях шанцзабой-ламой.

В заключение лишь остается еще сказать несколько слов об отношении монголов к китайцам. По собственным наблюдениям и общему отзыву лиц, долго проживавших в Монголии, масса монгольского народа относится весьма недружелюбно к своим поработителям, ропщет, хотя и негласно, на темные поборы и притеснения правителей, которым мирволит китайское правительство; наконец, выражает явно неудовольствие на китайские торговые компании в Монголии, эксплуатирующие безжалостно туземное население.

Неприязнь монгольского народа к китайцам сдерживается, однако, той предусмотрительной политикой, которая доставила правительству богдо-хана прочное владычество над Монголией. Эта политика, как известно, издавна заключалась в покровительстве влиятельным классам монгольского народа – князьям и духовенству.

Китайское правительство постоянно задабривало удельных князей, не скупилось на жалованье им, щедрые подарки, почести при дворе и привлекало их к трону даже родственными узами посредством браков влиятельнейших из них с принцессами царствующей династии. То же самое можно сказать и о духовенстве, т. е., собственно, о влиятельных представителях его и хутухтах (святителях). Китайцы сумели привлечь на свою сторону и этот класс своими искательствами. Даже в наши дни ургинские амбани в торжественные праздники обязаны являться на поклонение тамошнему святителю.

Глава пятая. От колодца Холт до г. Куку-хото

Выход на южную дорогу. – Травянистая степь среди пустыни. – Бесплодные горы. – Окраинный хребет Харасайран-нуру. – Путь по волнистому плоскогорью. – Южный Алтай и соседние ему страны по показаниям монголов. – Великая, или Южная, и Северная, или Монгольская, Гоби. – Оставление пустыни. – Культурная полоса Юго-Восточной Монголии. – Городок Куку-эргэ. – Переход через окраинный хребет Иншань и прибытие в г. Куку-хото.

С колодца Холт мы, по указанию монголов, направились почти прямо к югу по обширной, слегка волнистой равнине, на которой встречались плоские котловины с солончаками. В конце перехода равнина стала едва заметно возвышаться по направлению к юго-востоку, и поверхность ее приняла еще более волнообразный вид. К вечеру мы вышли наконец на широкую, торную дорогу в Куку-хото, по которой монголы советовали нам идти в этот город. Колодца поблизости не было, пришлось ночевать без воды, довольствуясь снегом, сметенным кое-где ветром в небольшие сугробы.

Весь следующий день шли по волнообразной равнине, поросшей кустами низенькой караганы и прекрасным кипцом, какого мы не встречали уже нигде более в пустыне. На востоке видны были отдельные горы Дэлгэр-Хангай – короткий, но весьма высокий кряж, тянущийся с запада на восток и господствующий над соседними равнинами. На юге, верстах в шестидесяти от дороги, простирался Южный Алтай под названием Арца-богдо, возвышающийся не более 3000 футов над сопредельными северными равнинами.

На ночлег в этот день мы остановились в глубокой и обширной впадине Тугурик с хорошим колодцем. На дне ее были заметны признаки наполнявшего ее некогда озера: солончаки с ровной, блестящей от налета поверхностью, занимающие наиболее углубленную ее часть, береговые откосы и песчаные сопки; наконец, песчаник, обнажающий в одной из расселин дна и черты размыва.

В окрестностях впадины Тугурик стояло много монголов, стада которых откармливались на тучных пастбищах кипца, покрывавшего соседнюю волнообразную равнину. Но колодцев на ней не было, а потому они гоняли поить скот на урочище Тугурик. На этом урочище мы простояли без малого двое суток, потому что на следующий день по прибытии поднялся с утра такой сильный и пронзительный ветер с северо-востока, что невозможно было показаться из юрты. Монголы, свыкшиеся с холодными ветрами своей родины, и те жались в этот день от стужи, неохотно покидая свои жилища.

Из котловины Тугурик мы поднялись на плато, а с него спустились в обширную, но плоскую впадину, покрытую кустами караганы, и, пройдя по ней около 10 верст, достигли подножия низкой цепи гор, протянувшейся с юго-запада к северо-востоку под названиями: Цахар, Огомор и Ахар.

Перевалив через крайний северо-западный ее хребет, мы спустились в весьма глубокую междугорную котловину с солончаками, песчаными буграми и множеством солянок. В котловине два хороших колодца: Сухай и Кэтэ. Из последнего мы взяли воды, потому что корма для лошадей около него совсем не было, и поднялись на предгорье хребта, окаймляющего котловину с юго-востока. Но и там корм был так плох, что наши бедные лошади голодали всю ночь.

На следующий день мы перешли через юго-восточный хребет помянутой низкой цепи и спустились на волнистую равнину. Дорога на этой станции пересекает несколько пологих гряд, а к югу от нее виден невысокий кряж Дулан-хара, протянувшийся по пустыне с юго-запада на северо-восток. Под вечер мы спустились в обширную котловину, окаймленную на востоке и юге невысокими, пустынными горами Хор-мусу, а с прочих сторон незначительными высотами.

Кряж Хор-мусу, тянущийся с запада на восток, отделяет на север незначительную ветвь, ограничивающую помянутую котловину с востока. У западного ее подножия находится колодец Хошан-худук, но корма для лошадей около него вовсе не было. Поэтому, напоив наших животных и взяв воды для людей, мы перешли через северный отрог Хор-мусу и остановились у восточной его подошвы на дневку.

Горы весьма пустынны, флора их крайне бедна; только в одной лощине, близ восточного подножия этого отрога, мы нашли небольшое пастбище тощего кипца. Для верблюдов, довольствующихся, как известно, многими, даже колючими кустарниками, недостатка в корме не встречалось. Зато каравану, состоящему из верблюдов и лошадей, трудно выбрать для остановки место, на котором корм был бы одинаково хорош для тех и других животных. Часто встречаются места, подобные котловине в горах Огомор, с отличным кормом для верблюдов и крайне плохим для лошадей. Последним приходится отдавать предпочтение при выборе мест для стоянок, так как верблюды везде найдут себе достаточно пищи.

От урочища Хор-мусу мы шли по волнообразной равнине, которая по мере движения к юго-востоку становилась более и более открытой. Пустынный кряж Хор-мусу тянется к югу от дороги и скоро оканчивается. В 27 верстах от названного урочища пересекли значительную речку Онги-гол, или Онгиин-гол, текущую среди пустыни. Долина ее, простирающаяся до 2 верст в ширину, окаймлена довольно высокими берегами и представляет хорошие пастбища.

В ней много луговых пространств, зарослей злака дэрису и кустарников. Онгиин-гол получает начало в юго-восточной оконечности Хангая, из гор Ацзарга, и впадает в соленое озеро Улан-нор, лежащее близ подошвы Южного Алтая. Это озеро имеет около 35 верст в окружности. Мы перешли речку Онгиин-гол по льду верстах в сорока выше ее устья. Длина Онгиин-гола должна быть с лишком 200 верст, и большая часть течения этой речки принадлежит пустыне, которую она оживляет.

К северу от места переправы, верстах в сорока, вздымается на левом берегу Онгиин-гола отдельный, насажденный кряж Дэлгэр-Хангай. Он тянется в восточно-западном направлении верст на пятьдесят и, по свидетельству монголов, дает начало нескольким ручьям, впадающим в Онгиин-гол слева. Вероятно, этим последним и обязана названная речка поддержанием своего течения на таком значительном пространстве по жаркой и сухой пустыне.

Из широкой, плодородной долины Онгиин-гола мы поднялись на пустынную, каменистую равнину. После полудня поднялся сильный снежный буран, мы сбились с дороги, но встретили монгола, который вскоре и вывел нас на удобное ночлежное место, к оз. Шара-холусу. На берегу этого озера, лежащего в котловине, был очень хороший корм для лошадей, родники и прекрасное топливо – саксаул. В самом же озере, имеющем около 3 верст в окружности, вода соленая. В нем ежегодно в летнее время около берегов осаждается соль, но летом в 1878 г., по причине нередко перепадавших дождей, осадка не было.

Переночевав на озере, мы пошли по тропе, указанной монголами, но вскоре поднялась сильная снежная метель, мы потеряли тропу и начали блуждать. Буря продолжала свирепствовать, идти далее было невозможно, а потому, достигнув первых холмов, мы остановились под защитою их на ночлег. К вечеру метель утихла, и мы могли осмотреться. В этот день, пройдя не более 17 верст, мы пересекли несколько впадин с песчаными пространствами, покрытыми невысоким саксаулом, которым нагрузили всех свободных верблюдов.

Наиболее углубленные места этих котловин заняты солончаками с ровными, глянцевитыми поверхностями, покрытыми налетом. Под вечер, с холмов, поблизости нашего лагеря, мы стали осматривать окрестности: на юге ясно был виден Алтай, отстоявший от нас не далее 35 верст. Тут он отделяет от себя на северо-восток невысокую пустынную ветвь, Харасайран-нуру, через которую нам предстояло перейти.

Утром мы шли сначала около 5 верст по волнистой местности, а потом по равнине, над которой западный склон ветви Южного Алтая Харасайран-нуру поднимается очень круто, как бы стеной. На этой пустынной равнине паслось несколько штук одичалых лошадей, не подпускавших к себе ближе полуверсты. Казакам удалось, однако, поймать жеребенка, которого мы подарили монголу, показавшему дорогу.

Перевал через хребет Харасайран-нуру, несмотря на крутой северо-западный склон самого хребта, имеет пологий, но длинный подъем с этой стороны по ущелью, среди которого извивается широкое сухое русло временного потока. Западный склон хребта и ядро состоят из красноватого известняка, прорванного порфиритом, а на восточном склоне развит глинистый сланец, приподнятый тем же порфиритом. Флора его крайне бедна: корм не только для лошадей, но и для верблюдов был очень плох. На восточном склоне, у подошвы которого мы стояли, горы имеют темно-зеленый, печальный вид, и на них местами нет ни былинки.

Страна к юго-востоку от окраинного хребта Харасайран-нуру представляет высокое, волнистое плоскогорье, уже не столь пустынное сравнительно с пройденным участком Гоби от колодца Холт до этого хребта. В первый же день нашего путешествия по этому волнистому плоскогорью мы, верстах в двадцати от помянутого хребта, остановились дневать в плоской впадине Сучжи.

Лошади, голодавшие почти двое суток, с жадностью хватали густой и довольно высокий кипец, покрывавший дно этой впадины. Тут только мы выбрались на торную дорогу в Куку-хото, с которой сбились два дня тому назад, своротив на озеро Шара-холусу. Поблизости гор Харасайран-нуру ее часто заносит песком и гравием до такой степени, что она становится неразличимой.

Далее путь наш пролегал по тому же волнистому плоскогорью. Из плоской котловины Сучжи мы поднялись немного по отлогому склону ущелья на поперечную невысокую гряду.

8 ноября мы достигли невысокого, но длинного хребта Бага-Шанхай, простирающегося с юго-запада к северо-востоку. Страна к юго-востоку от этого хребта называется Шанхай-гоби, и в ней преобладает уже форма равнины. Зимой здесь случаются нередко сильные снежные метели. Перед нашим приходом в Шанхай-гоби выпал порядочный снег, но вскоре улетучился от сухого ветра.

Юго-западная часть Шанхай-гоби называется Бургастэй-тала и представляет обширную долину. В Шанхай-гоби корм для лошадей стал встречаться чаще, но так как снега не было, то приходилось останавливаться у колодцев, вокруг которых пастбища обыкновенно вытравлены проходящими караванами. Только в некоторых местах, где сохранились небольшие снежные сугробы, мы останавливались на ночлеги вдали от колодцев, если около снега был хороший подножный корм.

На юго-востоке долина Бургастэй-тала, имеющая около 45 верст ширины, замыкается хребтом Ихы-Шанхаем, простирающимся также с юго-запада на северо-восток, но превосходящим немного по высоте предыдущий – Бага-Шанхай. В горах Ихы-Шанхая мы расположились на дневку у колодца Цзала.

От колодца Цзала мы шли около 15 верст горами, пересекая плоский и широкий хребет Ихы-Шанхай, при выходе из него миновали кумирню Илэгэин-хурал и снова очутились на обширной равнине, покрытой кое-где небольшими отдельными высотами. Страна представляет малоплодородную степь, и в ней по-прежнему преобладает форма равнины. Растительность, состоящая по преимуществу из кипца, бедна, и только в лощинах, поблизости гор, можно встретить порядочные пастбища.

Верстах в сорока к юго-востоку от хребта Ихы-Шанхая мы пересекли новый, также широкий и плоский, хребет Цзамыйн-Шобуктай, простирающийся, подобно прежним, с юго-запада на северо-восток. При входе в горы от дороги, по которой мы шли, отделяется другая, тоже торная дорога. Она проходит южнее нашей дороги близ северного подножья гор Гурбан-сайхан и Арца-богдо и ведет также в Куку-хото.

Эта дорога, называемая Кэр-мэйн-цзам, представляет южную ветвь нашей, отделяясь от нее в долине Больших озер между Хангаем и Алтаем, близ озера Орок. По ней гоняют из северо-западной Монголии в Куку-хото преимущественно баранов. Во время нашей стоянки в горах Цзамыйн-Шобуктай пригнано было с этой дороги на нашу стадо баранов, голов в пятьсот, из окрестностей горы Ихы-богдо в Южном Алтае. Проводники его – монголы – рассказывали, что в течение 40-дневного путешествия с баранами по этой дороге они не встречали недостатка ни в корме, ни в воде, делая ежедневно около 20–25 верст.

Дорога, по которой мы шли в Куку-хото, принадлежит к числу наиболее оживленных караванных путей Монголии. Со вступлением на нее в окрестностях колодца Холта в Гоби нам стали почти ежедневно встречаться караваны. Бывали дни, когда попадалось навстречу по три, по четыре каравана. Большая часть их шла из Куку-хото с разным товаром в Северо-Западную Монголию и отчасти в Джунгарию.

Погонщиками были монголы, а старшины торговых караванов – исключительно китайцы. При встрече мы обыкновенно завязывали с ними разговор о том, куда идут и с чем. По этим рассказам еще на пути в Куку-хото могли составить себе некоторое понятие о значении для Монголии этого замечательного города.

На дороге мы часто встречали бедных монголов, не имеющих скота и живущих осень и зиму преимущественно на счет проходящих караванов. Они собирают аргал для топлива караванов и прочищают колодцы, за что получают небольшое вознаграждение в виде остатков от обеда, кусочков кирпичного чая и т. п. Жилищами им служат жалкие юрты, а чаще небольшие шалаши, покрытые войлоком. Летом, когда караванное движение прекращается, они питаются подаяниями в соседних улусах, в которых иногда побираются осенью и зимой, если караваны проходят нечасто. Некоторые богатые и щедрые монголы, следуя с караванами, кормят этих бедняков во время остановок и раздают им кусочки кирпичного чая.

За горами Цзамыйн-Шобуктай мы пересекли долину, а потом короткий и низкий отрог этого хребта – Гувелат. Перевалив через него, мы опять спустились в долину и шли по ней верст пятнадцать до подошвы гряды Обо, протянувшейся с юго-запада на северо-восток. Тут, у колодца Мунку-обонэй-худук, мы остановились дневать. Поблизости колодца находится обширная плоская впадина с солончаками и песчаными буграми, поросшая местами злаком дэрису.

Такие солончаковые впадины к юго-востоку от хребта Харасайран-нуру стали встречаться лишь на пути от гор Ихы-Шанхай, да и то очень редко. Достойно замечания то, что в них очень часто заключаются небольшие песчаные сопки, или, точнее, груды чистого песка. Эта особенность присуща почти всем гобийским плоским котловинам вместе с солончаками и признаками существовавших в них некогда озер.

Перевалив через гряду Обо, достигающую наибольшей высоты близ дороги, мы спустились на широкую долину, замкнутую на юге увалом с малыми, насажденными горками, а на северо-востоке сливающуюся с соседнею необозримой равниной, предела которой нельзя было видеть с высокой вершины цепи Обо, откуда мы осматривали окрестности. Около 25 верст шли мы по долине, потом вступили в весьма низкую гранитную гряду Ханын-нуру с массой отторженцев, представляющих картину полного разрушения гор.

С этой гряды, отделяющейся от плоского, но широкого гранитного же хребта Голыб, мы спустились в горную котловину этого последнего, а потом перешли в узкое, извилистое ущелье, в котором встретили большое сухое русло потока, называемое Урту-голом. В нем кое-где встречались, однако, ямы с водой, промерзшие до дна; а по берегам растут ильмы. Окрестные горы Голыб, состоящие из серого грубого гранита с выходами кварца, невысоки и покрыты весьма скудной растительностью. Мы остановились на ночлег в этих пустынных горах, в ущелье потока Урту-гола, где рос тощий дэрису.

На следующий день мы прошли около 15 верст горами Голыб по узкому ущелью потока Урту-гол. По выходе из гор перед нами предстала необозримая равнина, по которой на пространстве верст двадцати к востоку от хребта Голыба извивалось сухое русло потока Урту-гола, обозначенное ильмами, тянувшимися аллеей по его берегам. Впереди на востоке видны были вдали горы, а на север и юг равнина простиралась на всем обозреваемом пространстве. На западной ее окраине, у колодца Цаган-хомара, мы переночевали и на другой день рано утром выступили в путь по этой голой, безжизненной пустыне.

Еще с утра дул порядочный ветер, потом стал все более и более крепчать и около полудня превратился в сильную бурю. Мелкая галька, покрывающая пустыню, пришла в движение и производила шум, похожий на шуршание льда при вскрытии рек. Гравий же поднимался так высоко, что хватал нас на лошадях. Верблюды и лошади постоянно отшатывались в наветренную сторону. Мы должны были спешиться и, крепко уцепясь за повода, едва держались на ногах. От пыли, носившейся в воздухе, дневной свет померк до того, что стало темно, как в сумерки.

Ветер дул с юго-запада-юга и не постоянно с одинаковою силою, а порывами. Идти как людям, так и животным было крайне тяжело, а остановиться на безводной равнине для пережидания бури мы не решались и продолжали потихоньку подвигаться вперед. Около четырех часов пополудни начали по временам различать горы, которые накануне видели верст за тридцать пять. Ветер еще более усилился, мы стали поспешать и через час достигли гор, за которыми и укрылись от него.

Едва успели поставить юрты, как буря перешла в настоящий ураган, и на равнине, несмотря на 5 часов дня, настала тьма, но мы были вполне обеспечены от него, поместившись в ущелье невысоких гор. Эта гряда гор называется Номохон (тихая) – название, для нее характеристичное, как действительно тихому пристанищу от бурь, от которых в ней, вероятно, нередко приходится укрываться караванам, пересекающим эту печальную пустыню.

Поблизости, у колодца Хобор, стояли монголы, которых вечером мы расспрашивали об окрестной стране. По их показаниям, пройденная равнина называется Голыб-гоби и тянется весьма далеко на север и юго-запад. Она богата солончаками, имеет твердую, каменистую почву, а в юго-западной части переходит в песчаную пустыню. Южный Алтай не пересекает этой равнины, оканчиваясь в западной ее окраине небольшими высотами Бага-богдо в трех днях пути к юго-западу от гор Номохон, а в пяти днях от этих гор на юг находится река Хуанхэ.

Таким образом, по их показаниям, эта пустынная равнина представляет ворота из высокой Монгольской Гоби в не столь высокую и по преимуществу песчаную Гоби Алашанскую, которая, по вышеприведенным соображениям, составляет восточную часть Великой, или Южной, Гоби.

От колодца Хобор, близ которого мы стояли, с нашей дороги отходит ветвь в г. Бо-тоу (по-монгольски Буту). Окрестные монголы ездят туда за мукой и крупой. До Бо-тоу считается 6 дней пути большим ходом. Несмотря на пустынный характер страны, в окрестностях гор Номохон мы видели множество прекрасных, жирных верблюдов, которым, по словам монголов, привольно живется в этой пустыне, благодаря обилию солончаковых растений, покрывающих ее многочисленные котловины.

От гор Номохон мы шли сначала по холмистой местности, потом вступили в долину, среди которой извивается широкое сухое русло потока с ильмовыми деревьями по берегам. Поблизости этого русла, называемого Сухай-гол, мы ночевали без воды. Местность весьма пустынна: корма для лошадей не оказалось вовсе, так что им буквально нечего было щипнуть. Окрестные невысокие горы, окрашенные в темный цвет, имеют печальный вид; бесплодные долины, не оживленные ни присутствием человека, ни животных, – мертвы.

Далее мы шли по пустынной горной долине с крайне бедной растительностью. В двух местах, правда, встретились заросли злака дэрису, но он так был объеден верблюдами проходящих караванов, что оставались только короткие и жесткие стебли. Растительность гор тоже очень бедна, а между тем наши исхудалые от бескормицы лошади отказывались служить. Поэтому мы стали искать корма по сторонам дороги в горах и в одном месте действительно нашли долинку, покрытую тощим кипцом. Поблизости ее оказался и колодец Ноин-худук, с хорошей водой. В этой долинке мы остановились на дневку.

От колодца Ноин-худук дорога пролегала по холмистой местности, образуемой отрогами двух хребтов, между которыми мы прежде шли пустынной долиной к этому колодцу.

Потом мы пересекли небольшую долину и снова вступили в холмистую местность слабых отраслей невысокого хребта, подходящего к дороге с юго-запада и сочленяющегося с восточной оконечностью северного кряжа помянутой долины. Перейдя холмы, мы спустились на широкую долину и следовали по ней около 20 верст до колодца Сайн-худук. На пути встретили большой китайский караван, шедший с разным товаром из Куку-хото в г. Урумчи.

Старшина каравана сообщил, что вышел из города 12 дней тому назад, но, по причине сильных встречных ветров, проходил ежедневно не более 20 верст. В Урумчи же рассчитывал попасть не ранее трех месяцев со дня выступления из Куку-хото. Китайцы везли множество чая и разных бумажных тканей, посуды и мелочей. У них был взят с собою для такого далекого путешествия большой запас муки, квашенки, сита и корытца для печения в дороге лепешек.

От колодца Сайн-худук страна становится более открытою: невысокие скалистые хребты уступают место мягким, пологим грядам, и она мало-помалу переходит в волнообразную равнину, среди которой, однако, изредка встречаются довольно высокие, но пологие гряды. Вместе с тем изменяется к лучшему и природа страны: почва, покрытая тонким растительным слоем, производит какой-то злак, составляющий прекрасную кормовую траву.

Сорванный ветрами и сметенный в валы, вроде скошенной травы, он представлял готовое сено, от которого наши исхудалые лошади стали быстро поправляться. Появились и стада дзэренов, так давно нами не виденных. Словом, страна представляла резкую противоположность с пустыней Гоби, которую мы, следовательно, оставили за собою, достигнув колодца Сайн-худук.

По выходе из Гоби мы следовали по открытой, волнообразной стране, переваливая с одной плоской гряды на другую. Между грядами часто встречались большие плоские котловины с зарослями дэрису и тучными пастбищами, покрытыми помянутым злаком. В воде тоже недостатка не было: во многих лощинах встречались колодцы, а в 70 верстах к юго-востоку от колодца Сайн-худук мы пересекли первую на всем длинном пути от Онгиин-гола речку Урту-гол, текущую с юга на север, и на берегу ее увидели первую же одинокую китайскую фанзу (дом). За речкой перевалили через гряду и спустились в обширную лощину Цаган-дэрису, замкнутую со всех сторон, кроме северо-восточной. В ней находится несколько родников, из которых образуются небольшие ручьи, луга и обширные заросли дэрису, а на юго-западной окраине, близ увала, стоит большая кумирня. В этой местности мы дневали.

Из обширной лощины Цаган-дэрису мы поднялись на увал и шли по волнообразной местности. К югу от дороги тянется сначала в восточно-западном направлении высокий хребет, уклоняющийся потом на юго-восток почти параллельно дороге. Приблизившись к нему, мы шли около 70 верст близ северного его подножья, пересекая незначительные северо-восточные отроги этого хребта и небольшие речки, текущие с нею в ту же сторону: Цаган-гол, Улан-булук и Харабухук-гол, а также сухие русла многих временных потоков, направляющиеся на северо-восток с того же хребта.

По северную сторону его волнистая земля представляла почти сплошь тучные пастбища. Травы, сметенной ветрами в валы, местами было так много, что целое стадо могло насытиться, не трогаясь с места. Табуны дзэренов повсеместно встречались на этих привольных пастбищах.

Верстах в восьмидесяти от урочища Цаган-дэрису мы перевалили через северо-восточную, довольно высокую ветвь помянутого хребта, уклонившегося на юг-восток-юг. Она состоит из серого среднезернистого гранита, а на восточном склоне найдены обнажения грубого белого известняка. Спустившись с отрога, мы вышли к речке Батхалын, получающей начало на его восточном склоне, и остановились на берегу близ большой кумирни того же названия.

Эта кумирня, или, правильнее, монастырь, представляет нечто вроде маленького городка: кроме нескольких храмов, в монастыре находится много маленьких домиков для монахов, расположенных правильными кварталами и обнесенных оградою. В этом монастыре есть училище для приготовления лам и несколько китайских лавочек, в которых продается все нужное для монголов.

Верстах в сорока к юго-востоку от монастыря мы встретили первые китайские поселения, состоящие из маленьких деревень, разбросанных по берегам пересыхающей речки Доботу-гол. Отсюда начинается культурная полоса Монголии, заселяемая постепенно пришельцами из Внутреннего Китая. Впрочем, страну эту нельзя считать вполне земледельческою: в ней, кроме оседлого китайского населения, кочуют кое-где на свободных землях монголы, часть которых занимается хлебопашеством и живет в домах.

Здешние монголы отличаются от своих родичей Внутренней Монголии не столь патриархальными нравами и отчасти языком, в который вошло много китайских слов и даже фраз. Но совершенно окитаившихся монголов нам не приходилось видеть.

В этой полосе Монголии со смешанным населением случаются, как нам рассказывали, грабежи, совершаемые бродягами из Внутреннего Китая. Разбои чаще бывают летом, когда бродяги находят себе приют вне селений. Монголы предупреждали нас неоднократно быть осторожнее в этой местности. Несколько человек их, гнавших в Куку-хото на продажу быков и баранов, из опасения присоединились к нам еще у монастыря Батхалын, и мы охотно приняли их под свое покровительство.

Около соленого озера Улан-нор, лежащего близ дороги, мы встретили юрты китайских купцов из Куку-хото, перекупающих у монголов скот и разное сырье. Ни один монгольский караван, следующий в Куку-хото, не минует их лагеря без того, чтобы эти спекуляторы не полюбопытствовали узнать, с чем он идет, и не попытались перекупить предназначаемое для продажи в городе.

От оз. Улан-нор, на которое выходит дорога в Куку-хото, отделяющаяся со станции Онгиин-гол Калганско-улясутайского почтового тракта, мы шли верст десять по равнине, местами кочковатой и поросшей злаком дэрису, пересекли орошающую ее маленькую речку, а потом поднялись на невысокую гряду, тянущуюся в восточно-западном направлении. С утра дул сильный ветер, а после полудня поднялась такая снежная метель, что в 10 шагах нельзя было различить верблюда. На наше счастье, тотчас же за перевалом через помянутую гряду попался домик, принадлежащий китайцу. Возле него стояло несколько монгольских юрт.

Мы попросили приюта, и монгол-дворянин (тайчжи), заменявший отсутствовавшего хозяина дома, отдал его в наше распоряжение. Развьючив верблюдов и расседлав лошадей, мы поместили их в ограде за ветром, а сами расположились в домике, затопили очаг и отогрели окоченевшие члены, благодаря судьбу за ниспослание нам приюта в такую ужасную метель.

Тот же монгол продал нам за умеренную плату корм для лошадей и верблюдов, заготовленный хозяином дома, так как ни тех, ни других, по случаю сильной метели, спустить на пастбище было невозможно. Тут в первый раз нам пришлось покупать корм для наших животных, состоявший из зеленой овсяной соломы, которую не только верблюды, но и лошади поедают с жадностью.

Метель свирепствовала целый день и только с наступлением сумерек стала стихать. Вечером небо прояснилось, и настал мороз.

До Куку-хото нам оставалось пройти отсюда около 75 верст. На пути лежал еще небольшой городок Куку-эргэ, в который мы должны были прийти на следующий день к вечеру.

Утром мы шли сначала по степной, волнистой местности, потом показались китайские деревни, встречавшиеся все чаще и чаще по мере движения к юго-востоку. Вскоре мы увидели впереди окраинный хребет Иншань, воздымающийся резко очерченным высоким валом. В сумерки мы достигли небольшого, но весьма оживленного китайского городка Куку-эргэ, в котором монголы, избегая трудного горного пути через Иншань в Куку-хото, часто продают китайцам скот и сырье, покупая от здешних купцов все нужное.

Пользуясь этим обстоятельством, находчивые китайские купцы из Куку-хото построили в этом городке дома с лавками, в которых имеется все необходимое для монголов. На базаре мы видели множество таганов, котлов и всякой посуды, выставленной на площади, как бы на показ прибывающим монголам. Окрестные поселяне-китайцы также продают и покупают кое-что в этом городке.

По прибытии в Куку-эргэ мы остановились в доме богатого местного купца-скотопромышленника. Нам отвели большую, довольно чистую комнату, среди которой помещалась жаровня, согреваемая каменным углем. Прибрав наши вещи, мы уселись на кане пить чай. В это время к нам в комнату стала собираться публика, чтобы посмотреть на интересных иностранцев. Любопытных было столько, что они не могли сразу поместиться в комнате и пробивались к нам поочередно: уходили одни, на место их прибывали другие.

Так продолжалось часа три, если не более. Один из посетителей, подойдя к нам, поздоровался по-русски. Полагая, что он знает наш родной язык, мы обратились к нему с вопросом, но китаец, как оказалось, знал только несколько наших слов и фраз, которым научился в бытность на Амуре. Вооружившись терпением – самым лучшим, по-моему, средством в таких случаях, – мы преспокойно отсиживались на кане, болтая кое о чем с нашими посетителями, оставившими нас только около 9 часов вечера. Но справедливость требует сказать, что они вели себя очень чинно, никто из них не позволил себе сделать нам какую-либо неприятность.

Когда публика оставила нас в покое, в нашу комнату собрались молодые приказчики хозяина, который в то время был в отсутствии, и долго осаждали нас различными вопросами, касавшимися образа жизни, нравов и обычаев русских. Потом мы перешли ко взаимному обучению языкам: молодые китайцы, указывая на различные вещи, бывшие в комнате, спрашивали, как они называются по-русски, а нам, в свою очередь, называли их по-китайски.

При этом оказалось, что мы без затруднения могли довольно правильно произносить большинство китайских названий, отчасти нам знакомых, тогда как наши учители никак не могли сладить c произношением русских слов: например, вместо «свечка» и «печка» у них выходило «све-чи-ка» и «пе-чи-ка», сколько мы ни повторяли им.

От Куку-эргэ до Куку-хото считается только 90 ли, т. е. около 48 верст. Но так как наши верблюды и лошади были сильно изнурены, а между тем дорога через хребет Иншань очень затруднительна, то с помощью приказчиков нашего хозяина мы наняли в Куку-эргэ за умеренную плату две большие китайские телеги до Куку-хото под вещи.

Еще прежде, на пути, мы неоднократно слышали от возвращавшихся из Куку-хото монголов, что в этом городе проживает будто бы несколько человек русских. Теперь то же самое подтвердили в Куку-эргэ и приказчики нашего хозяина. Я этому не верил, оставаясь при прежнем убеждении, что они принимают за русских каких-нибудь других иностранцев, поселившихся в Куку-хото. Так в действительности и оказалось после. Я написал в тот же вечер записку и послал ее вперед с нарочным в Куку-хото, прося проживающих там иностранцев не отказать нам в приюте у себя.

На другой день утром нас подняли задолго до рассвета: нанятые извозчики прибыли с телегами, запряженными четверками, и торопили в путь, говоря, что иначе мы не успеем к вечеру доехать до Куку-хото. Уложив наш багаж на телеги, с которым поместилась часть людей, мы сели на лошадей и отправились из Куку-эргэ еще до света. Кортеж наш походил на процессию: для освещения неровной дороги извозчики повесили на телеги фонари, при трепетном мерцании которых мы открыли шествие в знаменитый город.

На рассвете мы въехали в широкое ущелье хребта Иншаня, через который пролегает дорога, и, поднявшись немного в горы, спускались потом постепенно около 15 верст. Дорога все время идет ущельем, в котором часто встречались постоялые дворы; местами они группируются вместе в виде небольших поселений, вытянутых в одну линию, хотя, в сущности, каждый отдельный дом представляет постоялый двор.

На окрестных горах также видны были кое-где селения и небольшие березовые рощи, среди которых торчали изредка одинокие кудрявые сосны. Эти горы, оживленные лепящимися на их склонах и уступах селениями, березовыми рощами и красивыми кумирнями, живописно рисующимися на горных площадках, представляют местами ландшафты, достойные кисти талантливого пейзажиста.

С 10 часов утра нам часто стали встречаться китайские телеги, шедшие с разным товаром из Куку-хото в Куку-эргэ, и китайцы, поселяне ближайших местностей земледельческой полосы Монголии, возвращавшиеся из этого города. К полудню движение по ущелью усилилось до такой степени, что телеги тянулись уже длинными вереницами на каждой версте. Наши возницы в полдень остановились в одном из постоялых дворов кормить лошадей и пока, те ели, заказали себе лапши с соленой зеленью и, пообедав наскоро, отправились далее.

Постоялые дворы по дороге стали встречаться еще чаще, а по сторонам на горных уступах видно было много селений, раскинувшихся в живописном беспорядке на высотах. Проехав около 18 верст ущельем, мы достигли подъема на главный перевал Онгиин-даба. Сначала версты три мы поднимались по отлогому склону, потом начался короткий, но очень крутой подъем.

По этому последнему тяжелые повозки восходят с большим трудом, да и то не иначе, как со многими отдыхами для лошадей, причем погонщики, по остановке на отдых, тотчас же подкладывают под колеса камни, для того чтобы тяжелые телеги не могли скатываться назад и увлекать с собой лошадей по крутому склону. Большие затруднения бывают тут также при встречах: дорога так узка, что встречным повозкам невозможно разъехаться, исключая некоторых мест, нарочно разделанных пошире для разъезда.

С вершины главного перевала открылась величественная панорама на юго-востоке: вдали были видны горы, а между ними и Иншанем расстилалась широкая равнина, испещренная множеством селений с рощами, кладбищами и кумирнями. Среди этого пестрого фона резко выделялась огромная сероватая площадь г. Куку-хото, который мы в первый раз приветствовали оттуда с высоты.

От высшей точки перевала Онгиин-даба идет сначала очень крутой спуск, извивающийся версты на две зигзагами, а потом пологий, но весьма заметный склон до самой подошвы хребта, на протяжении около 12 верст. По южную сторону перевала горы Иншаня менее живописны, чем по северную. Взору повсюду представляются на обширном пространстве угрюмые красноватые массы, постепенно понижающиеся к югу, к подошве хребта. Селений в горах много, но они большей частью закрыты от дороги высотами.

Постоялые же дворы по южную сторону встречаются чаще прежнего, а поблизости выхода из гор они тянутся длинными, почти непрерывными линиями. Движение по ущелью, которым идет дорога, тут таково, как на оживленной городской улице: повозки, верблюды и пешеходы встречаются на каждом шагу; около постоялых дворов везде толпится народ: одни приезжают, другие отъезжают, третьи кормят лошадей и обедают.

В этом ущелье мы в первый раз встретили китайских носильщиков тяжестей с коромыслами на плечах. К обоим концам этих коромысел подвешены четырехугольные доски, как у наших базарных весов, только меньших размеров, на которых покоятся переносимые грузы.

Верстах в двенадцати от вершины перевала окончились горы, и мы очутились на равнине. Но какая противоположность между ней и соседней Монголией! Тут на каждой версте встречалось по две, по три деревни, кумирни, кладбища с рощами и обелисками; нигде не видно ни клочка свободной земли: все вспахано или застроено, по сторонам дороги везде селения, а на дорогах толпы людей и вереницы подвод.

В одном месте мы проехали версты четыре почти непрерывными селениями, миновали несколько очень красивых кумирен и на пространстве 10 верст от подошвы хребта до города, кроме многих деревень, встретили два многолюдных местечка. Но, несмотря, однако, на оживление, общий вид страны зимой не привлекателен: все поля вспаханы еще с осени и эти серые монотонные полосы земли, лишенной остатков растительного покрова, как-то неприветливо рисуются перед глазами путешественника.

После долгого блуждания по извилистой дороге этой густозаселенной равнины мы только в сумерки достигли городских ворот, у которых ожидал нас верховой-китаец, посланный европейцами передать, что они с радостью ожидают нас у себя. От ворот мы около часу ехали по многолюдным, но узким улицам города, останавливаясь несколько раз для разъездов со встречными повозками, прежде чем добрались до дома, занимаемого европейцами, где были радушно приняты агентом английской торговой компании, бельгийцем Спленгером, и членами духовной католической миссии в Куку-хото.

Глава шестая. Пребывание в Куку-хото и переезд из него в г. Калган

Торговое и промышленное значение г. Куку-хото, или Гуй-хуа-чена. – Католическая духовная миссия. – Выступление в Калган. – Гуйхуаченская долина. – Вторичный переход через Иншань. – Следование вдоль по культурной полосе Монголии. – Хребет Иншань. – Спуск с него во Внутренний Китай. – Долина р. Ян-хё. – Плотность населения. – Великая стена. – Древние форты долины р. Ян-хё. – Прибытие в Калган.

Город Куку-хото, или Гуй-хуа-чен[22], находится в северной части провинции Шаньси Внутреннего Китая, но вне Великой стены, проходящей верстах в восьмидесяти от него к юго-востоку, по гребню северного кряжа цепи Тай-хань. Город расположен на равнине по обоим берегам маленькой речки и, подобно всем китайским городам, обнесен стеной. Наибольшая длина его, по свидетельству Спленгерда, около 10 километров (9,4 версты), а наибольшая ширина около 8 километров (7,5 версты).

На краю города находится обширная цитадель квадратного начертания около одного километра в стороне. В ней живут солдаты гарнизона, помещаются присутственные места, начальники и чиновники. Жителей в Гуй-хуа-чен считается не менее 200 000, не включая в то число солдат значительного гарнизона. В этом городе находится множество лавок, товарных складов и постоялых дворов для приезжих монголов. В нем существует также несколько базаров, на которых продается исключительно скот. Для каждого рода скота есть свой базар: на одном продаются верблюды, на другом – лошади, на третьем – быки и на четвертом – бараны.

Гуй-хуа-чен ведет обширную торговлю со всем почти Внешним Китаем, а по размерам своих торговых оборотов с Монголией не имеет себе соперников во всей империи. К нему в торговом отношении тяготеет не только вся почти Монголия, но и Джунгария, Китайский Туркестан, а отчасти Куку-нор и Тибет. Караваны из Гуй-хуа-чена ходят с товаром во все концы Монголии, больше всего в Ургу, Улясутай и Кобдо, а также во многие города Джунгарии, как например, в Баркуль, Хами, Гучен, Манас, Урумчи и в Турфан; посещают даже такие отдаленные пункты, как Кашгар, Хотан, Керия и Лхаса.

Этот замечательный город служит главным рынком, на котором совершается обмен произведений внутренних промышленных провинций Китая на скот и различное сырье Монголии и прочих внешних областей империи. Из Монголии в Гуй-хуа-чен осенью и в начале зимы пригоняется как самими монголами, так равно и торгующими в ней китайцами множество скота, в особенности баранов, потом лошадей, верблюдов и быков, и привозится огромное количество продуктов скотоводства, а именно: овчин, сырых конских и бычьих кож, шерсти и волоса.

Взамен этого из Куку-хото в Монголию вывозятся: ткани, кирпичный чай, металлические изделия, обувь, деревянная и каменная посуда, табак, деревянные части юрт, шкафы, сундуки, множество различных мелочей, а также мука и крупа. Скот и продукты от него, доставляемые в Гуй-хуа-чен, идут далее во Внутренний Китай, исключая некоторую часть для местной потребности, а оттуда доставляются в этот город ткани, кирпичный чай и прочие произведения промышленных провинций, предназначаемые для Монголии и для прочих областей Внешнего Китая.

Кирпичный чай привозится из провинций Хубей и Хунань, а ткани доставляются преимущественно из Пекина и из Тяньцзина, откуда привозятся даже английские и американские бумажные материи, сбываемые гуйхуаченскими купцами наравне со своими в Монголии. Тяжести из внутренних провинций доставляются в Гуй-хуа-чен преимущественно на подводах, но перевозятся частью и вьючным способом: на верблюдах, мулах и ослах. Вереницы этих животных, тянущиеся медленно с вьюками по густозаселенной и прекрасно возделанной стране, как-то странно видеть непривычному.

Ежегодно с наступлением осени в Гуй-хуа-чен начинают прибывать из Монголии и из других стран караваны с сырьем, а оттуда возвращаются с разным товаром. Караваны приходят и отходят днем и ночью в течение целой осени и зимы. К весне движение уменьшается, а с наступлением теплого времени почти вовсе прекращается. Одновременно с первыми караванами пригоняются и гурты скота из Монголии. Вместе с тем начинается усиленный подвоз в Гуй-хуа-чен товаров из внутренних провинций, продолжающийся всю осень и зиму, так как в это время с окончанием полевых работ возчиков бывает больше и транспортировка кладей обходится дешевле.

В Гуй-хуа-чене ежегодно в течение ноября бывает торг маральими рогами, за которыми туда съезжаются к этому времени из разных мест Внутреннего Китая гуртовые их покупатели. Торг маральими рогами в этом городе установился давно, и нигде, исключая Кантон, продавцам, приобретавшим их по мелочам из первых рук, нельзя сбыть этот товар так выгодно, как в Гуй-хуа-чене. Маральи рога доставляются в этот город китайцами (а в последние годы и русскими) из Кяхты, Улясутая, Кобдо, Джунгарии и отчасти из Маньчжурии.

Кроме обширной торговли с Монголией, Гуй-хуа-чен занимает изрядное место в ряду других больших городов Северного Китая и в промышленном отношении. В нем существует множество небольших фабричных заведений для производства разных предметов обрабатывающей промышленности, потребных для монголов. Из них первое место занимают красильни, на которых окрашиваются в разные цвета бумажные ткани, отправляемые в Монголию.

Большая часть этих тканей, даже английских и американских, привозится в Гуй-хуа-чен неокрашенною, с тем чтобы на месте получить то количество разноцветных тканей, которое соответствует действительной потребности в них. Гуйхуаченские красильщики, давно привыкшие ко вкусам монголов, берут от купцов белые ткани и окрашивают их в различные цвета, смотря по надобности. Затем следуют заведения для приготовления готовой обуви для монголов. Юфть для нее идет преимущественно русская, вымениваемая китайцами в Кяхте на чай и доставляемая ими оттуда в Гуй-хуа-чен.

Из русского плиса, приобретаемого тоже в Кяхте, в Гуй-хуа-чене делают сапоги для китайцев. В этом городе, кроме того, есть много скорняжных заведений, занимающихся преимущественно выделкой привозимых из Монголии овчин, которые по обработке развозятся в северные провинции Внутреннего Китая, где жители зимой носят шубы или короткие полушубки и овчинные шаровары.

Нельзя не упомянуть также о множестве деревянных частей (решеток, кругов и палок) для монгольских юрт, приготовляемых в Гуй-хуа-чене, а также деревянной посуде и некоторых железных изделиях, как например, таганах и щипцах, производимых в том городе для монголов. К юго-западу от Гуй-хуа-чена, близ р. Хуан-хэ, есть, говорят, чугуноплавильный завод, на котором льют котлы для Монголии.

На базарах Гуй-хуа-чена во время нашего пребывания можно было найти множество всяких жизненных припасов. Продавались, например, фазаны, серые куропатки, дзэрены, привезенные из Монголии, рыба из р. Хуан-хэ, всевозможные овощи, виноград и очень вкусные плоды сыцзы.

Пребывание европейцев в Гуй-хуа-чене не совсем удобно: на улицах преследуют толпы зевак, а подчас и мальчишки, надоедающие своими выходками. Миссионеры, впрочем, расхаживают свободно, потому что знают прекрасно язык, да и китайцы уже привыкают к ним, хотя и не перестают удивляться их бородам и шапкам.

Мы, однако, не можем пожаловаться на дурное обращение китайцев: в продолжение всего пребывания во Внутреннем Китае нам ни разу не пришлось испытать какой-либо неприятности от них ни в городах, ни в деревнях, в которых мы во время путешествия останавливались ежедневно два раза: в полдень обедать и вечером на ночлег. Толпы любопытных, разумеется, собирались к нам во время этих остановок, но никто не сделал нам ни малейшей неприятности.

В доме нашего гостеприимного хозяина в Гуй-хуа-чене, Спленгерда, расположенном рядом с католической миссией, мы пользовались полным удобством, отдыхая после трудного путешествия через Монголию. Спленгерд, родом бельгиец, живет в этом городе уже 6 лет, имеет собственный большой дом и занимается покупкой верблюжьей шерсти не только в Гуй-хуа-чене, куда она привозится из Монголии, но и в ближайших местностях этой последней, в которых он содержит агентов, скупающих ее из первых рук.

Большую часть шерсти он приобретает на английские бумажные ткани, высылаемые ему из Тяньцзина, и потом отправляет ее в г. Калган, где его компаньон Грейзель прессует эту шерсть и препровождает вместе с закупленной самим в Тяньцзин, откуда она идет уже морем в Лондон. Спленгерд со своим компаньоном состоят агентами одной богатой английской торговой компании в Китае и пользуются от нее большим кредитом. Этот почтенный негоциант много содействовал продаже маральих рогов, привезенных в том году вместе с нами доверенным бийских купцов Антроповым.

Без его обязательного содействия этому доверенному, не бывавшему никогда в Гуй-хуа-чене и не знавшему ни китайского языка, ни условий сбыта рогов, не продать бы их так выгодно. Со своей стороны, мы также много обязаны Спленгерду за сообщение некоторых сведений и содействие к благополучному переезду нашей экспедиции из Гуй-хуа-чена в г. Калган.

Первоначальный план нашей экспедиции состоял в том, чтобы, перезимовав в Гуй-хуа-чене, направиться весной обратно в Кобдо по другой дороге, пролегающей близ южного подножья Алтая. Но, по недостатку наличных денежных средств, я должен был изменить путь, по которому сначала предполагалось возвращение экспедиции, именно отправиться на зимнюю стоянку в г. Калган, а оттуда ранней весной перейти в Ургу. В этом городе предположено было снарядиться для обратного путешествия по прямой дороге через г. Улясутай и долину р. Кунгуя к границе.

Наняв в Гуй-хуа-чене два больших фургона и две крытые повозки, мы 17 декабря 1878 г. выступили в Калган в сообществе Спленгерда, имевшего надобность побывать в этом городе по своим торговым делам. Со своей стороны, мы очень рады были такому спутнику, который, зная прекрасно язык и китайские порядки, мог быть нашим руководителем в пути.

За городской стеной нам представилась та же картина, как и прежде, когда мы подъезжали к городу: деревни с рощами, кладбища, кумирни, серые вспаханные поля, толпы людей, вереницы телег и прочие свидетельства необыкновенной плотности населения долины и кипучей его деятельности. Путь наш на этот раз лежал на северо– восток к хребту Иншань. Дорога идет зигзагами между полями и ломается местами до такой степени, что солнце появляется то справа, то слева, то спереди.

В иных местах между двумя смежными селениями, отстоящими по прямому направлению в полуверсте, по дороге едешь версты две. Нигде не видно даже нескольких сажен свободной земли. Пашни имеют квадратную или прямоугольную форму и обнесены по краям земляными валиками. Дороги же так узки, что встречные повозки могут разъезжаться только местами. Чтобы выиграть больше места для посевов, они проложены, где возможно, в оврагах и руслах ручьев, уклоняясь иногда далеко в сторону от прямого направления.

Верстах в двенадцати от города мы с трудом переехали по льду небольшую речку. Лед был ненадежен, и один из наших фургонов провалился, но, к счастью, вода была мелка. На быстрых местах речки оставались большие полыньи, и на них плавали зимующие утки. День был тихий, солнечный и теплый, но в горах Иншаня и к северу от них, на монгольском плато, шел густой снег и свирепствовала, должно быть, метель, которую мы различали по наклонным белым полосам, спускавшимся в той стороне по небосклону.

Вообще, зима в долине, на которой стоит г. Гуй-хуа-чен, несравненно мягче, чем на соседнем плоскогорье Монголии, возвышающемся над нею около 2000 футов. В апреле на этой равнине бывает уже полная весна, тогда как на монгольском плато, отстоящем от нее только в 50 верстах за хребтом, в этом месяце нередко случаются сильные бураны и стоят по целым неделям холода.

Снег в долине Гуй-хуа-чена выпадает очень редко, да и то обыкновенно весьма тонким слоем, растаивающим в первый солнечный день. Но реки замерзают зимой месяца на четыре. Хуанхэ (Желтая река), протекающая верстах в восьмидесяти к юго-западу от Гуй-хуа-чена, во время нашего пребывания там была покрыта льдом, по которому свободно проходили тяжело нагруженные повозки.

В первый день мы проехали не более 25 верст от города и остановились ночевать в деревне Пей-тал, на постоялом дворе. Нам отвели отдельную комнату, истопили кан и приготовили ужин. Постоялые дворы на больших дорогах есть в каждой деревне, а в многолюдных селениях некоторые из них устроены наподобие гостиниц. В этих последних имеются отдельные комнаты для помещения состоятельных проезжающих, как например, купцов, чиновников и т. п., а обозные извозчики и вообще простой народ располагаются в общей, всегда очень большой комнате, служащей вместе с тем и кухней гостиницы.

В последней два-три повара заняты постоянно приготовлением кушанья для проезжающих, среди клубов пара и кухонного смрада. Любопытно побывать в этих кухнях, чтобы ознакомиться с экономичным расходованием в них топлива. В общей кирпичной кладке вмазано несколько котлов различных размеров с отдельными топками под каждым; в той же кладке, пониже топок или с боков, сделаны большие и глубокие печурки, или ниши, сообщающиеся с топками каналами.

В этих нишах помещаются мех, состоящие из деревянных ящиков, обтянутых снаружи кожей и снабженных клапанами. Будучи вдвигаемы и выдвигаемы из ниш, которые им служат гнездами, эти мех скользят в них с легким трением и вгоняют воздух в топку. При таком способе нагревания котлов соблюдается значительная экономия топлива, состоящего из толстых стеблей растения гаоляна, каменного угля, каменноугольной грязи, мелкого кустарника или соломы.

По вечерам публика в общих комнатах, или кухнях, занимается разговорами, игрой в карты, в кости или в орлянку на чохи (монеты). Тут часто можно встретить и курильщиков опиума, потягивающих, лежа на кане, свои трубочки. Около них горят маленькие лампочки, на которых они подогревают предварительно опий, возя их постоянно за собою. Но ни ссор, ни драк, ни пьянства нам не приходилось замечать в этих общих помещениях, несмотря на многочисленность их посетителей.

Содержатели постоялых дворов в деревнях, кроме прямых выгод от своих заведений, получают еще косвенную статью дохода от них, – именно помет, остающийся от животных, хозяева которых у них останавливаются. Помет в этой стране образцового земледелия ценится не дешево. Сбором его в зимнее время занимаются все поселяне-земледельцы. С раннего утра поселянин, взяв на руку корзиночку, отправляется на дорогу собирать помет.

В числе собирателей можно встретить маленьких, 6—7-летних мальчиков, помогающих своим родителям. Когда поселянин отправляется за чем-нибудь в город или в соседнюю деревню пешком, то берет с собой корзиночку и собирает на пути помет. Даже грязь с городских дворов покупается за деньги и вывозится на поля. Такова потребность в удобрении в этой густонаселенной стране.

На другой день нашего путешествия из Гуй-хуа-чена мы достигли широкой поперечной долины в хребте Иншань, носящем тут местное название Маюн-са, оставив за собою густонаселенную Гуйхуаченскую долину. Эта равнина, имеющая около 40 верст ширины, окаймлена с севера окрайным хребтом Иншанем, а с юга – не столь высокими горами, тянущимися с востока на запад и представляющими крайний северный кряж цепи Тайхань, проходящей южнее Иншаня тоже почти в восточно-западном направлении.

На восток и на запад Гуйхуаченская широкая долина простирается так далеко, что пределов ее в этих направлениях мы не могли видеть даже с высшей точки перевала Онгиин-даба через Иншань. Эта равнина довольно обильно орошена ручьями и речками, текущими с южного склона Иншаня, превосходно обработана и весьма густо заселена китайцами. В иных местах на одной квадратной версте можно насчитать от 4 до 5 селений.

Из Гуйхуаченской равнины мы вступили в горы Иншаня, верстах в сорока восточнее прежнего пути через них, и направились по широкой поперечной долине, орошаемой значительной речкой. В самой долине и на уступах окрестных гор везде разбросаны в живописном беспорядке селения, а вокруг них пестреют повсюду поля. Только кручи да горные вершины свободны от плуга земледельца, но зато на иных пасутся домашние животные, которых мы встречали на таких крутизнах, что казалось непонятным, как они могут держаться там. По долине шло много обозов и поселян, следовавших в Гуй-хуа-чен и обратно.

В полдень наши возницы, по обыкновению, остановились обедать и кормить лошадей. Пользуясь остановкой, мы тоже в это время пили чай и обедали в присутствии многочисленной толпы, собравшейся посмотреть на нас. В этот день мы ночевали в небольшой деревне Халенша. Отдельной комнаты на постоялом дворе не было, и мы провели ночь в общей ночлежной с обозными извозчиками и поселянами, которых на этот раз собралось так много, что в огромной комнате буквально негде было повернуться.

Хозяин заведения, по просьбе Спленгерда, отвел нам маленький уголок на кане, где мы и поместились кое-как на ночь. Обозы и проезжающие едут только днем, а на ночь всегда останавливаются на постоялых дворах. Поэтому на последних бывает иногда большое скопление проезжих. В полдень китайцы имеют обыкновение также всегда останавливаться для того, чтобы покормить животных и пообедать самим, так что едут только с утра до полудня и потом с двух часов пополудни до вечера.

От деревни Халенша долина, по которой мы ехали почти прямо на север, суживается, но селения в ней по-прежнему часты. На окрестных горах заметны были кое-где небольшие березовые рощи, а на пашнях встречалось много фазанов, которых наш спутник Спленгерд убил несколько штук. В этой долине мы видели много пещерных жилищ, устроенных в отверделом песке и лёссе крутых обрывов. Стены этих жилищ, исключая лицевую, природные, потолок тоже, но поддерживается балками и помостом. В них обитают бедные китайцы. Скота у здешних поселян гораздо больше, чем в Гуйхуаченской долине, вероятно, потому, что есть порядочные выгоны.

Поднимаясь постепенно по долине, перешедшей, наконец, в глубокое ущелье, мы достигли деревни Кулюпа, в которой обедали в пещерном жилище и кормили лошадей. Затем, перейдя слабый перевал, очутились на высокой равнине, покрытой низкими, но длинными отрогами Иншаня. Это была Монголия, в которую мы вступили, пересекши снова Иншань по направлению с юга на север. Названный окрайный хребет имеет тут пологий, но зато очень длинный склон к югу, к Гуйхуаченской равнине. Гребень же его в этом месте гораздо меньше возвышается над высоким монгольским плато, чем близ городка Куку-эргэ.

Со вступлением на монгольское высокое плоскогорье исчезли селения. Тут только кое-где можно встретить домики оседлых монголов, занимающихся хлебопашеством, да юрты и стада их кочевых собратий, виднеющиеся изредка по сторонам дороги. В этот день нам пришлось ночевать в бедном постоялом дворе, в общей комнате, но извозчиков было мало, так что мы могли разместиться свободно на одном из канов, предоставленных нам хозяином-китайцем.

На следующий день мы ехали по Монголии, встречая юрты, стада и владельцев их – монголов. Местность слегка волниста, но на середине станцию пересекли два невысоких хребта – вилообразный северо-западный отрог Иншаня. В долине между ними, на ручье, стоит постоялый двор, в котором мы обедали и кормили лошадей. В окрестностях заметно было несколько малых улусов кочевых монголов.

Перевалив через второй хребет, мы очутились на обширной, почти горизонтальной равнине, по которой и продолжали путь. Ночевать пришлось на постоялом дворе Пинты-чуэн, битком набитом извозчиками. Хозяин-китаец поместил нас в своей комнате, но там еще до нашего приезда расположились на ночлег несколько человек его знакомых, с которыми мы должны были ночевать на небольшом кане. В числе их было два курильщика опиума, поместившихся около меня и в течение почти двух часов куривших поочередно это зелье из одной трубочки.

С постоялого двора Пинты-чуэн мы продолжали ехать по той же обширной равнине, обильно поросшей злаком дэрису. На ней паслись местами стада дзэренов и часто выскакивали по сторонам дороги зайцы. Спленгерд убил одного дзэрена, несколько степных курочек и пару зайцев. Улусы кочевых монголов также встречались изредка, но оседлого населения – нигде.

Вообще во всей полосе Юго-Восточной Монголии, примыкающей к северному подножью Иншаня, верст в сто шириной, оседлое китайское население рассеяно спорадически, группируясь в тех местах, где почвенные и другие условия способствуют успехам земледелия, а на остальном пространстве кочуют монголы, часть которых живет оседло. Путешественник, проезжая вдоль этой полосы в восточно-западном направлении, будет встречать неоднократно контрасты в образе жизни и деятельности ее обитателей.

Один день он проедет среди оседлого китайского населения, видя деревни, поля, людей, занятых в летнее время пашнями, а осенью и зимою молотьбой хлеба, удобрением полей, молонием муки на открытом воздухе жерновами, приводимыми в движение теми же людьми или их животными; на другой день перед ним откроется картина кочевой жизни: холмистая, невозделанная степь, на ней юрты, стада и владельцы их – монголы, сохранившие и здесь, среди оседлого населения, отчасти свой примитивный образ жизни, хотя и утратившие в значительной степени патриархальные нравы. Часть их живет оседло в глиняных домах, выстроенных по китайскому образцу, с полной китайской обстановкой, и занимается земледелием, содержа вместе с тем довольно много скота.

Так случилось и с нами. Обширная степь, по которой мы ехали более суток, замыкается на востоке невысоким северо-западным отрогом Иншаня. Перевалив через этот отрог, мы очутились в земледельческом районе помянутой полосы со многими селениями, разбросанными по широкой междугорной долине. В большой деревне Цаган-обо, имеющей около 2000 жителей, мы ночевали на весьма хорошем постоялом дворе. Прибыв в селение еще засветло, мы осматривали постройки и сельскохозяйственные орудия китайцев.

Далее, до самого г. Калгана, путь наш пролегал уже по земледельческой стране. Широкая долина, в которой стоит деревня Цаган-обо, окаймлена с юга Иншанем, гребень которого весьма мало возвышается над ней, а с прочих сторон – его невысокими отрогами. В долине и по сторонам на горных уступах и в ущельях видно было много деревень, а среди тщательно возделанных полей встречались местами небольшие участки свободной от посевов земли.

Они покрыты хорошей травой и служат выгонами для скота, которого местные китайцы содержат гораздо больше, чем на Гуйхуаченской равнине. Верстах в двадцати от деревни Цаган-обо находится небольшой городок Чанкой, в котором мы обедали и кормили лошадей. В нем считается около 6000 жителей, а торговля, судя по множеству лавок, должна быть оживленная.

В 15 верстах к северо-востоку от этого городка, в местности Юлюн-чжан, есть станция католических миссионеров, называемая Элыпи-сан-хо, а в 45 верстах в том же направлении другая станция, Шиинза, в которой построена церковь и большой дом. На этой станции католические миссионеры имеют школу, в которую принимают на воспитание бедных китайских мальчиков.

Из г. Чанкоя мы ехали верст десять по волнистому плоскогорью, замыкающему помянутую междугорную долину с востока, а потом поднялись на Иншань, гребень которого и тут очень мало возвышается над монгольским плоскогорьем. Зато нам пришлось очень долго спускаться сначала по крутому и извилистому, а потом по отлогому спуску с этого хребта. Мы пересекли Иншань в третий раз и, сойдя с него в широкую долину реки Си-ян-хё, снова очутились во Внутреннем Китае.

На горах Иншаня мы встречали березовые рощи, с немногими отдельными деревьями сосны. К северо-востоку от Калгана леса становятся больше и близ границ Маньчжурии переходят местами в густую тайгу. В лесах Иншаня повсеместно живут барсы и косули, много фазанов, а близ границ Маньчжурии водятся даже тигры. Последние в летнее время появляются иногда в окрестных полях, поедая скот, и нападают порою на людей. Кроме того, в горах Иншаня есть лисицы, волки и каменные куницы, а на соседних равнинах Монголии, не занятых оседлым населением, живет, благодаря их тучным пастбищам, множество дзэренов и зайцев.

В Иншане находятся богатые залежи каменного угля, представляющие неистощимый запас топлива для всей окрестной страны.

Спустившись с Иншаня в долину р. Си-ян-хё, или просто Ян-хё, как называют ее местные китайцы, мы встретили в ней густое население: деревни следовали одна за другой; свободной земли, исключая песчаные береговые откосы, не видно было нигде. Проехав по этой долине верст двадцать на восток, мы достигли Великой стены, в ворота которой вступили в небольшом городке Чин-пин-ку, расположенном на правом берегу Ян-хё.

Эта внешняя, или объемлющая, стена тянется от р. Хуанхэ с юго-запада на северо-восток сначала верст двести по горам цепи Тай-хань, потом по широкой долине. К северу от нее она пересекает восточный отрог Иншаня, затем реку Ян-хё при городе Чин-пин-ку; далее поднимается немного на Иншань и по южному склону его идет в восточном направлении до самого Калгана.

Знаменитое сооружение состоит из глиняной, на кирпичном фундаменте, стены, местами повредившейся (около 25 футов высоты и 15 футов толщины), с башнями в расстоянии приблизительно 100 сажен. Смотря на эту стену, нельзя не подивиться массе труда, потраченного на ее возведение. Пресловутые египетские пирамиды должны, мне кажется, представляться мизерными постройками сравнительно с этим грандиозным сооружением.

Проехав небольшой городок Чин-пин-ку, окруженный с трех сторон высокими стенами, а с четвертой, западной, примыкающий к Великой стене, мы стали переправляться по льду на левый берег р. Ян-хё. Один из фургонов провалился, но толпа китайцев, шедшая вслед за нами из города, помогла его вытащить, и мы благополучно переехали на ту сторону реки. Внутри Великой стены плотность населения еще более: местами на одной версте насчитывали мы по три, по четыре деревни и в числе их попадало немало многолюдных.

Кроме деревень, в долине р. Ян-хё существует другой, замечательный по историческим воспоминаниям вид поселений: это древние форты, представляющие ныне маленькие городки, вроде кремлей квадратного начертания, обнесенные весьма высокими и прочными стенами из жженого кирпича с бойницами наверху.

Ворота, ведущие в эти кремли, устроены таким образом, что в крепость приходится въезжать коридором, ломающимся два раза под прямым углом. Внутри строения до того тесно сплочены, что как бы сливаются в одно целое, а улицы так узки, что две встречные повозки с трудом могут разъехаться. В этих небольших городках с весьма скученным населением есть и базары с лавками. Окруженные весьма высокими, футов в сорок, стенами, при незначительном внутреннем пространстве, кремли долины Ян-хё мрачны и душны, точно открытые сверху тюрьмы. Во время летних жаров воздух в них, должно быть, переполнен миазмами донельзя.

В эти форты, или кремли, укрывалось, как нам объясняли, в прежние смутные времена окрестное китайское население при появлении диких монгольских орд с севера. Хотя на хребте Иншаня и существовала стена, построенная еще за 240 лет до P. X., но она не могла защищать пограничных китайцев от нашествия монголов. Только с башен ее, служивших обсервационными пунктами, подавались сигналы, предварявшие об опасности, и жители стекались тогда в кремли. Остатки этих башен сохранились и доныне на гребне хребта.

В первый же день путешествия от городка Чин-пин-ку мы, кроме множества деревень, проехали через 5 или 6 кремлей. Начиная от города, по дороге стоят везде столбы[23], состоящие из глиняных пирамид и соответствующие нашим верстовым, но удаленные друг от друга, должно быть, на четыре ли (около двух верст). Дорога же выбита ужасно и пролегает местами в углублениях вроде рвов, в которых встречные повозки могут разъезжаться только в некоторых местах.

Извозчики, чтобы предупредить друг друга о встрече, идут пешком наверху, близ краев обрывов, и, завидя встречные повозки, кричат. Зато постоялые дворы в здешних селениях гораздо лучше. В них можно найти отдельные, чистые комнаты с порядочной мебелью. Но все они холодные: кан не дает почти нисколько тепла китайским жилищам, а печей в них нет, да если бы и были, то теплота быстро улетучивается в окна, не имеющие стекол, а заклеиваемые бумагой.

Потолок из решетки, обклеенной с внутренней стороны тканью и бумагой, также пропускает немало тепла. В комнаты ставят жаровни, но на них можно только отогревать руки и готовить чай. Цены на постоялых дворах с нас брали везде очень умеренные. Мясо мы имели с собой, а за ночлег и приготовление на 9 человек кушанья, причем соль, крупа, капуста, морковь и прочие приправы были хозяйские, мы платили от 450 до 500 чох, что по тогдашнему курсу составляло не более рубля на наши кредитные деньги. Казаки помещались в общей ночлежной комнате, а нам отводили всегда отдельную и каждый раз топили в ней кан.

Река Ян-хё, по левому берегу которой мы ехали, получает начало в горах Иншаня, верстах в тридцати к юго-западу от г. Чин-пин-ку, что у ворот Великой стены, и течет сначала в ущелье верст двадцать на север, потом в долине на восток и, наконец, на юго-восток. Ян-хё имеет от 15 до 25 сажен ширины, но большей частью мелка и только летом, после проливных дождей, выступает из берегов и производит иногда опустошения. В прочее же время ее во многих местах переезжают вброд, и мостов через нее мы не видали, равно как не пересекали и значительных притоков слева, с хребта. Из Ян-хё выведено много арыков (оросительных канав) на окрестные поля, которые китайцы начинают поливать еще ранней весной, как только станет прибывать вода.

Несмотря на плотность населения, в долине р. Ян-хё водится много дичи, именно монгольских зайцев и серых куропаток. Китайцы очень мало охотятся. Ружья у них большей частью фитильные, а дробь чугунная. Куропаток и фазанов мальчики ловят в силки, а в горах ставят капканы на лисиц и куниц. Волков здесь также много, и летом они, как нам рассказывали, нередко забегают из гор в деревни и поедают детей, остающихся на улицах без надзора.

По мере приближения к Калгану движение по дороге усиливается более и более. Тут мы постоянно обгоняли большие повозки, следовавшие в город с каменным углем, которым весьма богата вся окрестная страна. Кроме угля, везли и каменноугольную грязь, которая представляет более дешевое топливо, доступное для многих. В эту грязь китайцы кладут для чего-то глиняные шарики[24]. Мне не случалось видеть процесса ее приготовления, но горит она в печах и жаровнях довольно хорошо. Уголь в этой стране лосковый[25] и смолистый, а антрацита не приходилось видеть.

Не доезжая 25 верст до Калгана, мы вступили в горы помянутого южного отрога Иншаня, замыкающего долину р. Ян-хё с востока. Спустившись с гор, мы ехали верст около двенадцати до самого Калгана по равнине и прибыли в этот город около полудня в день Рождества Христова 1878 г. (по старому стилю), встретив радушный прием у проживающих в нем соотечественников.

Глава седьмая. Пребывание в г. Калгане

Торговля и промышленность этого города. – Чайная операция. – Католические и протестантские миссионеры. – Окрестности г. Калгана. – Земледелие, пища и дома северных китайцев. – Встреча Нового года. – Театры.

Город Калган, или Чжанцзякоу, находится на северной окраине Чжилийской провинции и расположен у южного подножья окрайного хребта Иншаня, пересекаемого в этом месте большой дорогой из Пекина в Ургу. Город состоит из двух частей: северной, или Шабо, вытянувшейся длинной, но узкой полосой по ущелью хребта, и южной, или Сябо, раскинувшейся по долине, в которую переходит это ущелье далее, на юге.

С севера Калган ограничен Великой стеной, проходящей по южному склону Иншаня, а с восточной стороны города протекает небольшая речка Цин-хе, изливающаяся слева в р. Ян-хё, верстах в двенадцати к югу от него. Эта речка, получающая начало в горах Иншаня, протекает в глубоком ущелье, в которое выходит много побочных теснин, а потому после проливных дождей она разливается так сильно, что иногда производит опустошения.

Таково было наводнение летом 1877 г., причинившее много вреда городу и соседним селениям, расположенным по ее берегам. Для предупреждения наводнений по правому берегу речки, в городской черте, сооружен каменный барьер, который, однако, не всегда задерживает воду.

В Калгане считается около 80 000 жителей, из которых главную массу составляют китайцы, затем следует небольшое число маньчжур (чиновников и солдат) и китайских магометан. Последние ни наружностью, ни языком, ни одеждой не отличаются от китайцев, исключая исповедуемой ими религии. Поклонников пророка в северных провинциях Внутреннего Китая насчитывается немало.

Они живут отдельными селениями, и хотя пользуются полной религиозной свободой, но не совсем дружелюбно относятся к китайцам. Магометане, подобно китайцам, весьма успешно занимаются земледелием, а в зимнее время в больших размерах и извозом. Перевозка чаев из Туньчжоу в Калган производится преимущественно магометанами; они же содержат и русскую почту на пространстве от Калгана через Пекин до Тяньцзина.

В Калгане проживают два протестантских миссионера из Северо-Американских Соединенных Штатов, немец Грейзель, скупающий верблюжью шерсть, и три русских агента по транспортировке чаев, следующих через сухопутную границу от этого города до Урги. Наши соотечественники поместились в северном предместье города, называемом Ямбо-шань, за Великой стеной, отделяющей это предместье от Шабо. Каждый из них нанимает отдельный дом, состоящий из нескольких жилых строений с обширными дворами для помещения привозимого из Туньчжоу чая, который отправляется из Калгана по мере прибытия за ним верблюдов из Монголии.

Калган ведет весьма оживленную торговлю с Монголией, преимущественно с восточной ее частью. После Гуй-хуа-чена это второй город Внутреннего Китая по торговле с нею. Здесь также совершается обмен произведений промышленных провинций Внутреннего Китая на скот и различное сырье Монголии. Осенью и в начале зимы в Калган пригоняются как самими монголами, так равно и торгующими в Монголии китайцами табуны баранов, а также лошади, верблюды и быки.

В то же время и позднее, в течение всей зимы, подвозятся различные продукты скотоводства. Скот и сырье доставляются в этот город главным образом из восточной части Монголии, тяготеющей в торговом отношении к Калгану. Кроме того, в Калган монголы доставляют много самосадочной соли из соленых озер Гоби, а из Урги – досок и брусьев. Взамен поименованных предметов из Калгана в Монголию вывозятся: ткани, кирпичный чай, табак, металлические и другие изделия, необходимые монголам для домашнего обихода.

Промышленность также довольно развита в Калгане: в нем существует много красилен, окрашивающих сбываемые в Монголию бумажные ткани; приготовляется готовая обувь для монголов, а также седла, удила, огнива, стремена, ножи, остовы для юрт и многие другие изделия для них же.

В начале осени в Калган начинают прибывать из восточной половины Монголии возчики с вереницами верблюдов за чаем, который отвозят только до Урги, но редко до самой Кяхты, так как этот рейс слишком длинен. Из Калгана в Ургу, кроме русского чая, т. е. покупаемого нашими соотечественниками, проживающими в Ханькоу и Фучжоу, на месте в сыром виде и обрабатываемого на собственных и арендуемых фабриках, – отправляется еще чай, заготовляемый самими китайцами и промениваемый ими в Маймачене на наши товары.

В операции найма у монголов русскими агентами верблюдов для перевозки чая принимают деятельное участие китайские купцы, служа непременными посредниками между ними и возчиками. С этой целью купцы содержат в ближайших по дороге в Монголию селениях приказчиков, старающихся наперерыв друг против друга затащить монголов, следующих с верблюдами в Калган, на квартиры к своим хозяевам, где этих монголов кормят, потчуют водкой, ухаживают за ними и дают на все время пребывания в городе верховую лошадь. Верблюды же, пока монголы бражничают, что иногда продолжается до пяти дней, остаются на дворах без корма.

Отдохнув с дороги, монгол в сопровождении приказчика хозяина квартиры отправляется к русским комиссионерам и подряжается на доставку известного количества ящиков (мест) чая. Расчет же с комиссионером за доставку ведет хозяин дома, в котором остановился монгол, через своих приказчиков. Эти спекуляторы часто обвешивают простодушных монголов и, кроме того, сбывают им немало фальшивого серебра.

В костяном коромысле весов, напоминающих миниатюрный безмен, искусно просверливается во всю длину пустота и, по введении в нее нескольких капель ртути, ловко заделывается снаружи. При взвешивании отпускаемого серебра движением коромысла переводят ртуть в его передний конец, а при приеме – в противоположный, отчего вес груза в первом случае, очевидно, увеличивается, а во втором уменьшается против истинного.

Фабрикация фальшивого серебра заключается в оставлении в больших и малых слитках его пустот, наполняемых через искусно заделываемые впоследствии узкие каналы оловом или свинцом, а также во введении в них в расплавленном состоянии тонких железных пластинок, не обнаруживающихся на поверхности.

Несмотря на все эти проделки, монголы не перестают пользоваться услугами китайских купцов в своих сделках с русскими комиссионерами. Очень немногие из них ведут счеты непосредственно с нашими агентами, хотя последние предлагают всем монголам, приходящим с верблюдами за чаем, даровые у себя квартиры с отоплением на все время пребывания в Калгане.

Монгол, подрядившийся на доставку чая из Калгана в Ургу, заключает с русским комиссионером формальное условие, которым обязуется доставить взятый на своз чай в целости и в установленный срок. За просрочку же полагается штраф с каждого ящика посуточно около 30 коп., а для обеспечения иска, в случае неисправной доставки, часть провозной платы додается монголам уже в Урге, по доставке чая на место.

Срок для перевозки чая от Калгана до Урги (960 верст) назначается, обыкновенно, 30-дневный, но просрочки случаются так часто, что комиссионеры бывают вынуждены увеличивать его до 40 дней, в особенности когда верблюды летом не могли хорошо откормиться.

Монголы, занимающиеся перевозкой чая из Калгана в Ургу, в благоприятные годы, когда травы в степи хороши, совершают в течение осени и зимы два рейса с чаем из Калгана в Ургу. В первый раз они являются в Калган с верблюдами в сентябре и, доставив чай в Ургу, расходятся оттуда большей частью по домам для поправки верблюдов, из числа которых ненадежных оставляют в степи, заменяя их для второго рейса свежими.

Вторично монголы приходят в Калган за чаем в феврале, везут его несколько тише, чем в первый раз, и нередко меняют верблюдов, уходя за свежими в свои улусы, а чай под надзором погонщиков оставляют на дороге. Окончив второй рейс, возчики расходятся по домам до следующей осени.

При неудовлетворительном же состоянии подножного корма на пути между Калганом и Ургой на второй рейс находится мало охотников, и значительная часть чая остается в Калгане до весны. В апреле монголы привозят в этот город на телегах, запряженных быками, самосадочную соль из Гоби, а на обратный путь нагружаются чаем, который и доставляют в Ургу. В этом случае русские комиссионеры сдают оставшийся чай не монголам, а местным купцам, занимающимся соляной торговлей, которые обязуются за известную плату доставить его в Ургу, нанимая уже от себя монголов по приеме от последних соли, и, конечно, не без выгод.

Доставка чая из Калгана в Ургу на быках обходится значительно дешевле вьючной перевозки на верблюдах, но зато крайне медленна. Транспорты делают ежедневно 15, много 20 верст и притом, за недостатком корма для быков в Гоби на прямой караванной дороге, следуют по кружным восточным путям, употребляя на переезд от Калгана до Урги около 2 и даже 2½ месяцев.

По замечанию наших калганских комиссионеров, основательно знакомых с чайным делом, спрос на чай в нашем отечестве с каждым годом возрастает в больших размерах и не только на байховый, но и на кирпичный. Этот последний в прежние годы ввозился почти исключительно в Азиатскую Россию, а теперь отправляется в большом количестве и в Европейскую. Из него приготовляются самые дешевые сорта байхового чая, разделяя кирпичи на пару и сдабривая потом полученный продукт дешевым байховым чаем.

Около 1/3 байхового чая, заготовляемого нашими соотечественниками в Ханькоу и Фучжоу, отправляется в Россию морем через Лондон, а перед последней русско-турецкой войной 1877–1878 гг. часть того же чая была доставляема из помянутых городов морем же прямо в Одессу на пароходах, принадлежащих «Русскому обществу пароходства и торговли». Но возникшая в 1877 г. война с Портой прервала почти на два года морское сообщение названных городов с Одессой. Однако преимущества морской доставки чаев из Китая прямо в Одессу, сравнительно с сухопутной транспортировкой, настолько значительны, что нет основания отрицать ее постепенного усиления в будущем.

В пользу морской доставки чаев из Ханькоу и Фучжоу в Одессу много говорит самая скорость ее: паровые суда из Лондона и Марселя совершают рейсы в порты Китая в 45–55 дней. На сухопутную же доставку чая из названных пунктов через Тяньцзин, Калган, Кяхту, Иркутск, Красноярск и Томск до Нижнего Новгорода требуется не менее шести месяцев, а бывают случаи, когда чаи по этому пути странствуют более года.

Но зато в случае войны, как это было в 1877–1878 гг., доставка чаев морем в Одессу может временно совершенно прекратиться. Во всяком случае перевозка чая морским путем в Одессу, по мнению калганских агентов, должна усиливаться с каждым годом, в особенности если в ней примут деятельное участие суда добровольного флота.

В Калгане уже лет 15 тому назад, как существует протестантская духовная миссия, состоящая ныне из двух миссионеров Северо-Американских Соединенных Штатов. Деятельность миссионеров ограничивается почти исключительно городом. По временам проповедники выходят на многолюдные улицы или на городские площади и, став на возвышение, обращаются к собравшемуся народу с проповедью, подкрепляемою чтением Евангелия.

Большинство окружающих слушает эти поучения, по-видимому, без внимания и вскоре расходится, остаются только наиболее любопытные. По окончании проповеди в толпе бывают иногда по поводу ее суждения и порою слышатся даже насмешки, хотя во время самого поучения китайцы держат себя чинно: беспорядков на этих сборищах не случается, и полиция, не присутствующая даже на них, нисколько не препятствует желающим собираться и слушать миссионеров.

Верстах в сорока к северо-востоку от Калгана, в селении Си-Ванцза, находится католическая миссия, а в 40 верстах к югу, в большом городе Сюань-хуа-фу, по дороге в Пекин, – другая, с епископом во главе. На станции Си-Ванцза миссионеры производят метеорологические наблюдения. Они нередко посещают Калган и проповедуют как в нем, так и в окрестной стране. Число обращенных ими китайцев несравненно больше, чем у протестантских миссионеров, с которыми они живут не совсем дружелюбно, но действительно ли большинство этих неофитов истинные христиане – судить трудно.

Равнины к югу и западу от Калгана, внутри Великой стены, принадлежат к весьма густо заселенным местностям. Даже все значительные ущелья Иншаня наполнены селениями. В самых горах, в окрестностях города, почти на каждой маленькой площадке можно встретить пашенку.

В иных местах эти пашенки, в несколько квадратных сажен, расположены на таких высотах, куда не может достигнуть ни лошадь, ни осел, так что китайцы таскают туда удобрение и семена на себе, пашут на себе же, а по снятии хлеба переносят его на своих плечах в деревни. Привычка этих людей взбираться на неприступные, по-видимому, кручи достойна удивления, и не только мужчины, но и женщины на своих уродливых ногах поднимаются по страшным крутизнам.

Кроме хождения на пашни, китайцы часто посещают горные выси для сбора мелкого кустарника и толстых стеблей некоторых травянистых растений на топливо. Хотя каменного угля очень много в окрестной стране, но доставка его по дурным, страшно выбитым дорогам затруднительна, а потому и цены на него довольно высоки, так что каменный уголь доступен только для богатых и зажиточных. Топливом же для бедных служат: каменноугольная грязь, солома, гаолян, кустарник и стебли некоторых травянистых растений.

В горах около Калгана часто приходилось видеть там и сям человеческие фигуры, то цепляющиеся на утесах, то осторожно пробирающиеся по россыпям или занятые срезанием растений. Смотря на этих людей, поистине в поте лица добывающих себе хлеб, невольно приходишь к заключению, что при чрезмерной плотности населения жизнь, по крайней мере, простого народа поддерживается только тяжелым, неустанным трудом и что прославленное китайское трудолюбие есть результат усиленной борьбы за существование.

Почва посещенных нами местностей Северного Китая не отличается, по-видимому, природными богатствами[26], но, благодаря необыкновенному трудолюбию и многовековому опыту китайцев в земледелии, питает многочисленное население. Земледелие во Внутреннем Китае действительно доведено до высокой степени совершенства.

Китайцы довольствуются преимущественно растительной пищей и, несмотря на то, сильны, подвижны и общее состояние их здоровья, в особенности сельских жителей, сколь можно было заметить, удовлетворительно. Зимою они питаются отварным просом, лапшой и соленой зеленью, редькою, картофелем, а летом к этой пище присоединяется еще разная зелень, до которой китайцы большие охотники. Мясо же простой народ ест очень редко: большинство только в первые дни Нового года, празднуемого в течение целого месяца. К этому торжественному празднику каждый зажиточный поселянин старается выкормить на убой свинью, поросят или домашних птиц: кур, уток и гусей, а также купить немного мяса.

Сырую воду китайцы избегают пить, а употребляют отварную или чай. Водку пьют многие, даже женщины и дети, но в самом ограниченном количестве. Пьянства, можно сказать, почти вовсе не существует в Китае, а если и встречаются люди, не чуждые этого порока, то они составляют редкое исключение и преследуются общественным мнением. В течение целой зимы 1878/79 г. нам не случалось видеть ни одного пьяного в Китае, несмотря на частые посещения рынков, театров и гостиниц.

Но зато другое зло – курение опиума – распространяется с каждым годом и между северными китайцами, не говоря о южных, среди которых очень много курильщиков опия. Эти злополучные, кроме расстройства организма и значительных трат на покупку столь дорогого вещества[27], подвергаются, как говорят, еще различным вымогательствам доносчиков. Курение опиума, как известно, строго воспрещено законом, а потому шпионы, пользуясь этим обстоятельством, угрожают состоятельным курильщикам доносами и вымогают с них порядочные взятки.

Табак китайцы курят все, не исключая даже мальчиков 12–14 лет, которые по достижении этого возраста стараются из подражания взрослым обзавестись непременно кисетом и трубкой, составляющим в некотором роде их ребяческую гордость.

Поселяне посещенных нами местностей Внутреннего Китая живут, по-видимому, безбедно: дома у большинства хорошие и содержатся в порядке, пашни прекрасно обработаны и обнесены земляными, а в иных местах каменными валиками; на дворах много разных сельскохозяйственных орудий. Весьма хорошая одежда поселян также свидетельствовала о их благосостоянии, и нищие очень редко попадались в деревнях.

В Северном Китае дома строят преимущественно из необожженного кирпича или глины с рубленой соломой; реже из камней, связанных цементом. Только немногие здания, именно кумирни и театры, воздвигают большей частью из обожженного кирпича. Этот последний отличается высокою доброкачественностью, и приготовление его полезно бы было изучить до мельчайших подробностей. Больших домов в Китае не строят: все они одноэтажные и ограниченных размеров. Богатые китайцы, имеющие надобность в обширных помещениях, ставят несколько отдельных домов на одном дворе или на разных, смежных, дворах.

Надворные строения, как то: амбары, сараи, конюшни и пр., а равно и ограды возводятся из тех же материалов, как и дома, с той разницей, что камни, связанные цементом, чаще употребляются на надворные постройки и ограды, чем на жилые помещения. Стойла и ясли в конюшнях делают из глины с рубленой соломой.

Крыши кроют тростником или гаоляном, обмазывая их сверху глиной или же черепицей, а в некоторых местах делают их иногда из плиток глинистого сланца. Потолки состоят из тростниковых или гаоляновых решеток, обтянутых циновками и проклеенных изнутри сначала грубою тканью, а поверх бумагой, а то просто одной бумагой. Полы встречаются только у зажиточных и настилаются из кирпича, тесаного камня или набиваются из глины, а у бедных полом служит сам грунт. Деревянных же полов, по причине дороговизны леса, не делают. Таким образом, китайские строения безопасны от огня, а потому и пожары в Китае бывают очень редки, чему, конечно, способствует немало и осторожное обращение с огнем.

Жилищами бедных в некоторых местностях, как например, в горах Иншаня, служат землянки, или пещеры, устраиваемые в крутых обрывах отверделого песка или лёсса. В этих пещерных жилищах три стены природные, а четвертая – лицевая, в которой проделываются окна и дверь, – искусственная.

Внутренность жилища штукатурится, в стенах делаются маленькие ниши, а потолок для безопасности поддерживается деревянными балками. Когда несколько таких жилищ, расположенных рядом и неразличимых издали, топится по утрам, то наблюдателю с далекого расстояния дым представляется как бы выходящим из земли. Подобным зрелищем мы любовались в длинном ущелье гор Ма-юн-са на пути из Гуй-хуа-чена в Калган.

Дома с надворными строениями всегда обносятся оградами, а дворы часто делятся перегородками на отделения. С улицы во двор ведут одни или несколько ворот, делаемых у богатых и знатных китайцев из обожженного кирпича с большим двухскатным навесом из черепицы. Ворота украшаются затейливыми цоколями, карнизами и другими атрибутами изящной архитектуры.

Число комнат в домах, конечно, бывает различно. Окна средней высоты, но очень широкие, проделываются только в одной стене, а не в разных, как у нас, и притом выходят непременно на двор, но не на улицу. Дверь со двора в комнату делается преимущественно в той же стене, в которой окна, и располагается между ними. Переплеты оконных рам частые и тонкие, оклеиваются просвечивающей бумагой, сквозь которую ничего не видно на дворе, а тем более со двора внутри комнаты.

Стекла – большая редкость даже в богатых городских домах, да и то вставляются преимущественно только в верхние квадратики рам. Китайцы не любят, чтобы во внутренность их жилища проникали взоры любопытных, а потому едва ли введут в свои окна прозрачные стекла, несмотря на все неудобство бумаги, которую приходится часто менять. Матовые же стекла, вероятно, скорее придутся им по вкусу.

В каждой жилой комнате есть непременно кан – так называется кирпичная кладка вроде лежанки, но во всю ширину комнаты, от 2½ до 3 футов высоты и от 7 до 12 футов длины. Она имеет одну или две маленькие топки с колодцами. Поверхность кана покрывается циновками, поверх которых постилаются войлоки. На ней китайцы спят, а днем сидят, пьют чай и обедают на низеньких столиках вроде табуретов. Но тепла, собственно, в комнате кан дает ничтожное количество, да и то быстро улетучивается в окна и через потолок.

Поэтому зимой в китайских домах немного разве теплее, чем на дворе, и китайцы у себя в комнатах постоянно одеты по-зимнему. Они очень привычны к холоду и в зимнее время заботятся только о том, чтобы поверхность кана к ночи была горяча или по крайней мере тепла. Для согревания рук, закуривания трубок и приготовления чая ставят зимою в комнаты жаровни, топимые каменным углем или каменноугольною грязью.

Стены комнат штукатурятся и в домах зажиточных белятся или оклеиваются белой бумагой, а у богатых иногда обоями. Мебель китайцев состоит из столов, табуретов, шкафов и шифоньерок, покрываемых у богатых прочным лаком.

В домах зажиточных китайцев можно найти вазы с искусственными цветами, устанавливаемые на длинные, но узенькие столы, столовые зеркала в черных лакированных рамах, картины на стенах, а у потолков – красивые клетки с разными певчими птицами, очень любимыми китайцами, и каны, устланные красным сукном, с подушками. Но европейские вещи редко встречаются даже в больших городах северных провинций, исключая тканей, в числе которых можно видеть английский ситец на занавесях, да, пожалуй, еще английских музыкальных ящиков, зажигательных спичек, часов и кое-каких мелочей.

В стенах делаются неглубокие ниши с полками, закрываемые занавесками и служащие шкафиками. Ширмы также нередко встречаются в китайских домах; ими отгораживается, между прочим, угол в комнате или целая треть ее для домашней каплицы с жертвенным столиком. У богатых она помещается в отдельной комнате.

В селениях дома расположены кварталами, а не линиями, как у нас в великорусских губерниях. Только недостаток свободного места, например в горных ущельях или на береговых террасах, вынуждает вытягивать дома в одну или две линии. Улицы не очень грязны, потому что сор и грязь с них собираются в кучи и потом вывозятся на поля для удобрения. Окна в деревнях, как и в городских домах, не выходят на улицу, а всегда обращены во двор. Во многих селениях на околицах встречаются небольшие рощи, а в некоторых и сады.

В каждом большом селении непременно есть кумирня, а против нее, в расстоянии 20–30 сажен, театр, состоящий из сцены, обращенной к кумирне, с небольшой при ней комнаткой. Кумирня и театр обыкновенно лучшие здания в селении и строятся большей частью из обожженного кирпича, имеют черепитчатые крыши и отличаются изяществом архитектуры. На углах многоярусных навесов кумирен подвешиваются иногда колокольчики, издающие гармоничный звон во время ветра. В промежутках между кумирнями и театрами в некоторых больших селениях мы видали маленькие, вроде беседок, очень красивые колокольни.

В сельских театрах по временам даются странствующими труппами представления, до которых китайцы, как известно, страстные охотники. В них же путешествующие ученые рассказывают иногда некоторые эпизоды из истории Китая, выслушиваемые поселянами в короткие часы досуга.

Во время пребывания в Калгане нам пришлось быть свидетелями празднования китайцами своего Нового года – единственного у них годичного торжества, случившегося в 1879 г. в начале нашего февраля. Еще недели за две до праздника китайцы стали деятельно готовиться к нему; движение в городе усилилось и в последние перед Новым годом дни походило на всеобщую суматоху: лавки буквально осаждались покупателями, как горожанами, так и сельскими жителями из окрестностей, спешившими закупить к предстоящему празднику все нужное.

В особенности много покупали в эти дни свечей, картин, ракет и петард. К Новому году каждый китаец старается непременно сшить себе новое платье и сапоги. По обычаю, в последние дни истекающего года купцы заканчивают счеты, должники уплачивают заимодавцам и устанавливают новые курсы на чохи – единственные монеты Китая из сплава чугуна с цинком, ценностью около 1/6 нашей копейки.

Накануне праздника на воротах дворов появились красные бумажки с иероглифами, выражавшими различные пожелания. Такие же листки красовались на протянутых во дворах веревках. Вечером все кумирни были освещены эффектно фонарями, и в них часто заходили посетители полюбоваться иллюминацией, но богослужения не было.

Часа за два до полуночи взвились сигнальные ракеты, и по ним открыта была пушечная пальба из городской цитадели, продолжавшаяся с небольшими перерывами далеко за полночь. Одновременно с первыми выстрелами в городе и в окрестных селениях начали пускать ракеты и сжигать бураки, мельницы и петарды. Фейерверк продолжался почти до рассвета.

Утром китайцы, одетые в новое форменное платье, с радостными лицами, двигались толпами по городу, делая визиты. Омнибусы, наполненные пассажирами, и извозчики с седоками тянулись непрерывными вереницами по главной улице, через которую трудно было перейти. Многие из знакомых нашим соотечественникам китайцев делали им в этот день визиты, хотя у нас тогда и не было никакого праздника. Фейерверк, поддерживавшийся понемногу целый день, к вечеру усилился и прекратился не ранее полуночи.

В последующие дни китайцы продолжали свои визиты, но не с таким уже рвением, посещали театры и званые обеды со спектаклями, весьма обыкновенные в Китае в эти дни.

Днем и в особенности вечером пускалось множество ракет и петард. В один из вечеров город, по обычаю, был ярко освещен разноцветными фонарями, вывешенными в большом числе на улицах и на дворах. В течение первых трех дней праздника все без исключения магазины и лавки были заперты, так что решительно ничего нельзя было купить. Только на четвертый день стали открываться лавки с съестными припасами, прочие же – через две и даже три недели, а банкирские конторы и меняльные лавки – через месяц.

Все первые четыре недели Нового года прошли в увеселениях: театральных зрелищах, обедах, визитах, представлениях фокусников, ученых собак и обезьян.

Кроме постоянного городского театра, устроено было несколько временных. Эти балаганы ставятся всегда против храмов и состоят из открытой сцены с комнатами для переодеваний позади. Музыканты помещаются на самой сцене сбоку, а публика смотрит игру стоя. Только немногие богатые, да и то преимущественно женщины, следят за ней из экипажей, стоящих позади толпы.

Зрители на представления во временных театрах допускаются бесплатно, так как они устраиваются по подписке, причем различные части города чередуются между собой построением каждая у себя балагана и наймом труппы. В постоянный же городской театр, имеющий закрытое помещение, публика допускается с платою и сидит на скамьях. В этом театре представления сопровождаются иногда обедами с повышением входной платы.

Пьесы на китайских театрах ставят по преимуществу исторические, представление которых с перерывами длится по нескольку дней. Костюмы принадлежат той эпохе, к которой относится пьеса, и бывают нередко роскошные. Смотря на них, мы узнаем, что китайцы прежде (до Маньчжурской династии) носили бороды, имели длинные волосы, высокие шапки и одежду, совершенно отличную от нынешней, именно – широкие халаты с длинными рукавами, обшитыми на концах у знатных широкими блондами. Между актами длинных исторических пьес ставят иногда коротенькие пьески из современной жизни, в числе которых немало фарсов чисто эротического свойства.

Исторические пьесы по исполнению относятся к опере, но монотонное пение китайцев фистулой не может быть приятно для слуха европейца, хотя и не лишено некоторой доли привлекательности; европейцам скорее может понравиться китайский речитатив. Самую же игру китайских актеров, в числе которых немало даровитых, можно было бы признать натуральной, если бы она не теряла много от неполноты сценической обстановки и подчас излишнего фиглярства артистов.

Пьесы из современной жизни на разговорном языке производят более приятное впечатление и при хорошей игре смотрятся с удовольствием, в особенности знающим язык или, по крайней мере, знакомым с содержанием пьесы.

Женщины не допускаются на сцену, и женские роли исполняются мужчинами. Отличившихся актеров не вызывают и не аплодируют им, выражая иногда одобрение негромкими восклицаниями.

Китайская музыка, оркестрованная из скрипок с длинными грифами и ладами, флейт, барабанов, треугольников и тарелок, весьма монотонна и не гармонична. Музыканты играют на память, без нот, которые едва ли и нужны при таком однообразии мотивов, но соблюдают такт.

Глава восьмая. Переезд из Калгана в Ургу и пребывание в этом последнем городе

Возвращение в Монголию. – Юго-восточная полоса ее к северу от Иншаня до пределов Гоби. – Путешествие по этой пустыне. – Характер ее природы. – Признаки прежнего обильного орошения Гоби. – Пригодность этой пустыни для кочевой жизни. – Выход из Гоби. – Страна к северу от нее. – Прибытие в Ургу. – Монгольский и китайский города. – Хутухта. – Благословение народа. – Праздник в честь Майдари. – Земледелие в окрестностях Урги.

Переезд из Калгана в Ургу нам предстояло сделать по прямой караванной дороге, по которой ходит русская почта. Эта дорога пролегает через станции: Цаган-балгасу, Сучжи, Ирен, Ихы-удэ, Уйцзын и Ибицых. Она подробно и точно описана Тимковским и о. Иакинфом, проезжавшими по ней в 1821 г., из которых первый описал также весьма обстоятельно и восточную, или Аргалинскую, дорогу между помянутыми городами, проехав по ней с миссией в передний путь.

27 февраля мы выступили из Калгана на двух телегах, запряженных верблюдами, и семи вьючных верблюдах, нанятых у монгола. Дорога на протяжении первых 20 верст направляется по глубокому ущелью Иншаня, в котором часто встречаются постоялые китайские дворы для монголов, следующих в Калган. На окрестных горных уступах разбросаны китайские селения с пестреющими поблизости их пашнями.

Поднимаясь постепенно на окраинный хребет Иншань, мы в 22 верстах от Калгана, близ селения Нор-дянь, достигли короткого, но очень крутого подъема, называемого Синь-хан-даба, на гребень хребта. Верблюды с тяжелыми вьюками и лошади с возами восходят по этому подъему не иначе, как с отдыхами. На перевале около дороги стоит на площадке небольшая, но очень красивая кумирня.

Взобравшись на гребень Иншаня, мы обернулись назад, чтобы бросить прощальный взгляд на Китай, но долго не могли оторвать взоров от чудной картины, представившейся с высоты на юге: внизу на обширном пространстве был виден тесный строй гор хребта, постепенно понижавшихся по направлению к Калгану, близ которого вздымались, как бы в виде острова, высокие горные массы; между горами виднелись глубокие долины с разбросанными по ним селениями; к югу от хребта расстилалась равнина, а за нею синелся высокий и длинный отрог Иншаня, через который пролегает дорога в Пекин по ущелью р. Ян-хё. На гребне Иншаня сохранились кое-где следы древней Великой стены, состоящие из развалин каменного вала и остатков его башен.

В трех верстах от перевала мы свернули с дороги и остановились на ночлег. Наши монголы, которых с хозяином-подрядчиком было трое, очутившись в родной земле, заметно повеселели, что ясно выражалось на их физиономиях и в самом разговоре. Вообще, монголы не любят городов и посещают их только по необходимости. Вырвавшись из многолюдного города, в котором им все чуждо, непривычно, в свою родную степь, они в первое время чувствуют себя как бы освободившимися из неволи.

Наш подрядчик, оказавшийся честным, добродушным человеком, был состоятельный лама, посещавший неоднократно Забайкальскую область, в которую ездил торговать с бурятами китайским товаром. Он привез в Калган какой-то груз и большую часть провозной платы получил товаром да прикупил еще на полученные от нас деньги за верблюдов. Товар состоял из кирпичного чая и бумажных тканей, которые он вез вместе с нашим багажом домой для продажи в своем хошуне.

Наш лама выражал также желание заняться впоследствии, когда накопит денег, торговлей баранами киргизской породы, высоко ценимыми, по его словам, в Восточной Монголии для племени. Этих крупных баранов, совершенно сходных с нашими киргизскими, китайские купцы из Кобдо приобретают от киргизов, населяющих северо-западный угол Джунгарии, и продают их частью в Китай, частью в Монголию на племя и всегда с большим барышом. Лама собирался сам поехать за ними в Джунгарию или, по крайней мере, в Кобдо и пригнать в Восточную Монголию стадо этих баранов.

Страна к северу от Иншаня, по дороге в Ургу, представляет весьма высокое плоскогорье, сходное с волнистой землей в окрестностях городка Куку-эргэ, по которой мы шли в 1878 г., приближаясь к Гуй-хуа-чену. Оно покрыто пологими грядами, тянущимися с запада на восток, суглинистая почва его одета тонким растительным слоем и производит тот же злак, какой мы находили в юго-восточной Монголии, на пути в Гуй-хуа-чен.

На пространстве почти 100 верст к северу от окраинного хребта встречаются кое-где китайские деревни, постепенно редеющие по мере удаления от Иншаня. Земли, удобной для земледелия, здесь, однако, много, в воде тоже недостатка нет, а потому весьма вероятно, что оседлое китайское население будет постепенно все дальше и дальше подвигаться в Монголию и со временем займет всю юго-восточную, наиболее пригодную для земледелия, часть ее вплоть до Гоби.

В этой части Юго-Восточной Монголии оседлое китайское население живет вперемежку с монголами-цахарами. В летнее время тут также нередко случаются грабежи, совершаемые китайскими бродягами. Разбойники нападают безразлично на монголов и на китайцев. Больше всего достается от них содержателям постоялых дворов на дорогах, которые они осаждают, вынуждая владельцев их выплачивать себе контрибуцию.

В 60 верстах от Калгана, на станции Балгасу, находятся развалины небольшого города, описанные нашими прежними путешественниками. Мы ночевали поблизости этого урочища, в соседстве небольшой китайской деревни, в которой в тот вечер странствующие артисты давали театральное представление в балагане, освещенном разноцветными фонарями.

Местность к северо-западу от урочища Цаган-балгасу становится еще более волнистой, чем прежде, будучи пересечена невысокими хребтами в восточно-западном направлении. Из них кряж Куйтун, отстоящий в 150 верстах от Калгана, резко выделяется по своей высоте от прочих и тянется далеко на восток и запад. Верстах в тридцати к северо-западу от него дорога пересекает широкое плоское поднятие Минган, направляющееся также с запада на восток. Абсолютная высота страны между Иншанем и этим поднятием простирается приблизительно до 4800 футов.

В ней нередко встречаются источники, есть даже небольшие речки, пресные и соленые озера. Несколько озер мы видели поблизости дороги. Пастбища принадлежат к лучшим в Монголии, и встречается много участков, удобных для земледелия, но не занятых еще оседлым населением. К северу от земледельческой полосы этой страны, заселенной китайцами, и частью в ней самой живут монголы-цахары, составляющие отдельный аймак, который простирается на восток до Большого Хингана, на запад до соседнего аймака уротов.

Цахары, живущие в южной половине этой страны вперемежку с китайцами, занимаются земледелием, но не все: часть их продолжает вести кочевую жизнь, а другая живет оседло в домах, содержа, однако, довольно много скота. К северу от земледельческой полосы цахары ведут по преимуществу кочевую жизнь, занимаясь в то же время изредка и хлебопашеством.

Они говорят испорченным монгольским языком, в состав которого вошли не только слова, но и целые китайские фразы; многие из цахар знают и китайский язык. Цахары одеваются по-монгольски, но женщины их имеют особую, затейливую прическу, отличную от прически халхаских женщин. Окитаившихся совершенно цахаров нам самим не приходилось видеть.

В аймаке цахаров пасутся табуны скота, принадлежащие богдо-хану, а потому цахары слывут у монголов царскими пастухами. Для наблюдения за стадами, кроме пастухов, получающих небольшое вознаграждение, приставлены еще чиновники из монголов, состоящие на жалованье. Цахары обязаны в военное время выставлять конную милицию, которая принимала участие в войне 1860 г. между китайцами и англо-французами.

Об этой войне у цахаров сохранились еще свежие воспоминания. Не имея понятия о европейских национальностях, они воображают, что сражались в то время вместе с китайскими войсками против русских, пришедших будто бы из своей страны в Китай морем. Разуверить их в этом трудно. Они сознаются только откровенно в превосходстве мнимых русских войск, от которых потерпели поражение.

К северу от поднятия Минган страна начинает постепенно понижаться к стороне Гоби и становится ровнее, а вместе с тем редеют источники, беднеет флора, и степь незаметно переходит в пустыню. Гоби имеет в этом месте около 500 верст ширины (считая по дороге), если принять за нее полосу от станции Сучжи до станции Уйцзын на нашем пути.

Южная половина Гоби ровнее северной, но и первую нельзя признать совершенной равниной: в ней нередко встречаются плоские высоты и пологие гряды, простирающиеся в восточно-западном направлении; между грядами залегают равнины с плоскими котловинами, богатыми солончаками, а местами в этих котловинах встречаются небольшие соленые озера. Кроме того, в летнее время от дождей в некоторых здешних впадинах с глинистым дном образуются иногда временные озера, или, точнее, обширные лужи, быстро высыхающие после ливня.

К этим кратковременным водохранилищам направляются сухие русла потоков с окрестных высот, ясно различимые во все времена года. Наконец, во многих из этих впадин сохранились следы наполнявших их прежде постоянных озер, именно: резко очерченные берега древних водохранилищ, черты размыва, песчаные сопки в виде маленьких дюн, а также солончаки с ровной, глянцевитой поверхностью, покрытой соляным налетом, занимающие наиболее углубленные места котловин. Соляной налет становится тем толще, чем ближе лежит к наиболее низким местам солончака, в которых нередко переходит в кору, что ясно свидетельствует о постепенном сконцентрировании соли в существовавших тут прежде озерах.

Источников и пресных озер мы не встречали на нашем пути по этой части Гоби нигде. Но колодцев по дороге довольно, хотя многие из них содержат воду, солоноватую и отдающую иногда сероводородом. Глубина гобийских колодцев простирается средним числом до 15 футов. Что же касается источников, то они и в этой части Гоби, по показанию монголов, очень редки и встречаются исключительно в горах и глубоких впадинах пустыни, не обильны водой, и в сухое лето многие из них перестают течь. На восточной же окраине Гоби источников больше, там есть даже ручьи и пресные озера, пастбища лучше и вообще та часть Гоби привольнее.

Песчаные пространства встречались только в южной половине, да и то незначительных размеров, и сами пески неглубоки: высоких песчаных барханов мы не видели нигде. К востоку и западу от дороги, как говорили монголы, именно от участка ее между станциями Цза-мыйн-худук и Кутул, песков больше. Однако обширных песчаных пространств, занимающих несколько десятков квадратных миль и состоящих из высоких песчаных бугров, в Монгольской Гоби нет. Кроме показаний монголов, мы находим подтверждение тому у путешественников, пересекавших эту пустыню в разных направлениях, и, наконец, в словесном сообщении нам бийского купца Антропова, искрестившего ее по многим путям.

Северная часть Гоби еще более волнообразна, чем южная. Во многих местах она покрыта низкими, насажденными кряжами, простирающимися, подобно кряжам южной половины, с запада на восток, и отдельными высотами. Обширные равнины в северной половине пустыни встречаются реже, чем в южной; солончаков сравнительно меньше, равно как и небольших песчаных пространств. Грунт во всей Гоби по преимуществу хрящеватый с мелкой галькой и только в низких местах, в плоских котловинах, мягкий, солончаковый.

В Монгольской Гоби существует и поныне много небольших соленых озер. Кроме того, в ней нередко встречаются котловины с явственными признаками наполнявших их водоемов. Наконец, в Монгольской Гоби встречаются местами весьма значительные сухие русла, в несколько десятков верст длины, в которых ныне, по уверению монголов, никогда не замечается движения воды, даже после проливных дождей или при таянии снега весной.

Некоторые из виденных нами таких русел казались живыми подобиями весьма значительных речек, как будто недавно оставивших свои ложа. В крутых береговых обрывах их мы наблюдали неоднократно горизонтальные пласты наносной земли с тонкими прослойками, а на дне, кроме гальки, видели массивные кругляки. Истоки таких больших русел лежат всегда в горах.

Все эти свидетельства о прежнем обильном орошении Монгольской Гоби вместе с тем указывают, что страна подвержена осыханию, ближайшую причину которого, казалось бы, следовало искать в ее медленном вековом поднятии, уменьшении от того атмосферного давления и усилении, следовательно, испарения с ее поверхности вод.

Растительность Гоби на высотах состоит преимущественно из кипца, а в низких местах, в котловинах с солонцеватою почвою, преобладают солянки и злак дэрису. Корм для лошадей по караванной дороге во время нашего путешествия был очень плох, тем более что пастбища близ дороги постоянно вытравляются осенью и зимой верблюдами и лошадьми проходящих караванов.

Впрочем, состояние подножного корма в Гоби много зависит от обилия летних дождей: если летом перепадали дожди, то через пустыню в течение целой зимы свободно можно проехать на протяжных лошадях, в противном случае лошади не пройдут и необходимо ехать на верблюдах. Тяжести же осенью и зимой всегда перевозят на верблюдах.

Недостаток мягких луговых трав в Гоби восполняется обилием солончаковых растений, столь любимых верблюдами и баранами. Гобийские верблюды считаются лучшими в Монголии: они рослы, сильны и необыкновенно выносливы. Бараны тоже весьма хорошо откармливаются в Гоби. Таким образом, эта пустыня, несмотря на свою однообразную флору и скудное орошение, все-таки представляет некоторые удобства для кочевой жизни, благодаря обилию солончаковых растений, отсутствию комаров, оводов и прочих насекомых, изнуряющих летом скот, а также и бесснежию своему зимой, имеющему немаловажное значение для кочевников.

Занимая наиболее углубленную полосу Монголии, Гоби отличается, сравнительно с сопредельными ей высокими землями, не только северными, но и южными, более мягкой зимой. Снег в ней выпадает редко, в небольшом количестве, и скоро разносится ветрами по оврагам и лощинам; но и там он не лежит подолгу, улетучиваясь быстро в атмосферу по причине чрезмерной сухости воздуха и частых ветров.

Во время нашего путешествия через Гоби из Калгана в Ургу с 6-го по 20 марта снега в ней почти вовсе не было, и мы с трудом разыскивали его в рытвинах для приготовления себе пищи и чая, так как вода во многих колодцах была солоновата и имела неприятный запах. По влиянию своего климата на здоровье обитателей Гоби принадлежит, вероятно, к числу самых здоровых стран на земном шаре: болезненность в ней весьма незначительна, и люди там нередко доживают до глубокой старости.

Животная жизнь в Гоби зимой весьма однообразна. Дзэренов во время нашего путешествия встречалось очень мало по причине плохого урожая в предшествовавшее лето травы. Но в урожайные на траву годы эти антилопы прикочевывают на зиму в пустыню большими стадами из окрестных высоких стран, в особенности если в этих последних выпадает глубокий снег, затрудняющий проискание пищи травоядным. Самая мягкость гобийской зимы, должно быть, также привлекает дзэренов на это время года в пустыню.

Кроме антилоп, в Гоби на зиму прикочевывают иногда и стада джигетаев из Северо-Восточной Монголии, в которой их очень много. Гонимые холодом и бескормицей из этой суровой страны, они переселяются на зимние месяцы в восточную часть пустыни и возвращаются весной на север. В летнее же время крупные млекопитающие могут только в весьма ограниченном количестве пребывать в Гоби, размещаясь поблизости ее немногих источников. Зимующих птиц мы также очень мало встречали в Гоби. Монгольские жаворонки, клушицы, пегие галки, степные курочки и черные вороны – вот почти все птицы, которых мы видели на пути.

В здешней Гоби кочуют монголы-сунниты, аймак которых, состоящий из двух хошунов (цзун-сунниты и барун-сунниты), не входит в состав Халхи. От халхасцев сунниты разнятся несколько языком и обычаями. Близ дороги живут преимущественно бедняки, из которых большинство не имеет вовсе скота и питается подаяниями проходящих караванов, заготовляя для них аргал на топливо и прочищая колодцы. Наш добродушный подрядчик-лама раздавал им почти на всякой станции кусочки кирпичного чая, распиленного для этой цели еще в Калгане, и нередко кормил их остатками мяса; помогали этим беднякам и наши казаки, поившие их чаем и отдававшие им остатки своего обеда.

На пути из Калгана в Ургу нам почти ежедневно встречались караваны и вереницы порожних верблюдов, шедшие в Калган. Караваны следовали с разным русским товаром из Кяхты, а из Урги везли овчины, сырые кожи, доски и брусья; вереницы же порожних верблюдов направлялись за чаем. Из Калгана в Кяхту, кроме чая, доставляются еще шелковые материи и китайский сахар-леденец для старообрядцев Забайкальской области, предпочитающих его русскому по той причине, что он будто бы постный. Иногда привозят в Кяхту и мороженый виноград из Внутреннего Китая.

Из Урги отправляется в Калган и в Гуй-хуа-чен множество досок и брусьев. Нам в течение месяца пути встретилось по крайней мере 20 караванов с этими материалами. Приготовлением досок и брусьев для Внутреннего Китая занимаются лесопромышленники-китайцы, проживающие в Урге. Лес добывается из высоких Гентейских гор в расстоянии от 80 до 150 верст к северо-востоку от Урги и большею частью сплавляется весною в этот город по р. Толе. Летом его перепиливают на доски и брусья, а осенью и зимою отправляют их на обратных верблюдах, пришедших в Ургу с чаем, в Калган и в Гуй-хуа-чен.

По караванной дороге ходит, между прочим, и наша, русская, почта. Она направляется из Кяхты чрез Ургу, Калган и Пекин до Тяньцзина. На пространстве от Кяхты до Калгана ее содержат местные монголы по найму от нашего правительства, а от Калгана до Тяньцзина, также по найму, – китайские мусульмане. Легкая почта с простой корреспонденцией отправляется из Кяхты через каждые 10 дней и прибывает в Калган на 12-й или 13-й день. Тяжелая же почта с денежной корреспонденцией и посылками отходит из Кяхты раз в месяц и следует в сопровождении двух казаков до самого Тяньцзина. Путь от Кяхты до Калгана она проходит в 21–22 дня.

Русской почтою пользуются не только наши соотечественники, проживающие в Урге, Калгане, Пекине и Тяньцзине, в которых имеются почтовые конторы, но и китайцы. Им дозволяется пересылать по ней простую корреспонденцию на общих основаниях, и китайцы пользуются этим правом, отправляя массу писем, преимущественно из Калгана в Маймайчен и обратно, так как китайская почта существует только для правительственных надобностей, а частные лица лишены права пересылать что-либо по ней.

От станции Ирен у небольшого соленого озера местность по направлению к северо-западу становится еще более волнистой, а местами даже гористой. Обширные же равнины, напротив, в северной части редки. В ущельях гор, по берегам сухих русел временных потоков, тут растут местами ильмы, тянущиеся в виде извилистых аллей. Солончаков и соленых озер в северной половине Гоби, по-видимому, меньше, а песчаных пространств почти вовсе не встречается. Вода в колодцах северной части несколько лучше, чем в южной, но глубина их везде одинакова.

На половине дороги мы останавливались на двое суток: наш подрядчик попросился съездить домой, верст за пятьдесят к востоку от дороги, для перемены нескольких усталых верблюдов. Через двое суток работники его привели свежих верблюдов и мы отправились далее. Погода почти во все время нашего переезда через Гоби стояла очень хорошая: дни были большей частью солнечные, тихие и теплые – настоящие весенние, а ночи необыкновенно звездные.

В эти прекрасные ночи мы очень часто любовались восхождением первой величины звезд, выступавших из-под горизонта ярко блестящими точками. Звезды третьей величины ясно можно было различать близ самого горизонта. 17 марта мы увидели вестников весны – журавлей. Они летели на север, но там, должно быть, еще царила зима, потому что птицы вскоре поворачивали назад, кружились подолгу на большой высоте, высматривая воду, и, не видя ее, отлетали обратно на юг.

Близ станции Уйцзын окончилась Гоби, не имеющая и на севере резкой границы, а переходящая постепенно в весьма волнистую степь. По выходе из Гоби растительность с каждой станцией к Урге становилась заметно лучше; по сторонам дороги паслись стада дзэренов; сурки уже проснулись от зимней спячки, но норки других грызунов, пищух и сусликов, были еще не откупорены своими обитателями.

В каждой жилой норке торчала плотная затычка из травы. На одной из станций мы видели монгола, охотившегося за сурками с собакой. Притаившись поблизости сурочьей норки, у которой заметны были свежие следы, он выжидал появления из нее сурка и, когда этот последний отбегал на несколько шагов от норки, спускал на него собаку. 25 марта на одной из весенних луж заметили мы в первый раз уток.

Наш лама, остававшийся несколько дней дома, догнал нас за три станции до Урги. С ним прибыла его невестка с четырьмя малолетними детьми, которых везла в двух корзинках, повешенных по обе стороны верблюда, а сама ехала на том же верблюде верхом. В каждой корзинке было посажено по два ребенка, закутанных в шубы, и по два щенка, чтобы от них детям было теплее, как объяснила нам монголка. Вместе с ламой приехал его родственник – молодой, очень красивый монгол с женой. Вся эта компания последовала с нами в Ургу на богомолье.

Верстах в шестидесяти от Урги мы стали различать на горизонте высокие горы Хан-ула. Две последние станции до города пришлось сделать по снегу, лежавшему в окрестностях Урги еще толстым слоем. Абсолютная высота страны, возраставшая постепенно от Гоби, и приближение к северу давали себя чувствовать: в последние дни путешествия погода стояла очень холодная с пронзительным северо-восточным ветром – самым неприятным в Монголии зимой.

Кругом царила зима, с которой мы напрасно простились еще в Гоби, увидев вестников весны. В 20 верстах не доезжая Урги, мы приблизились к высокому лесистому кряжу Хан ула. Густые хвойные леса покрывают склоны и ущелья этого кряжа и производят отрадное впечатление на путешественников, давно не видавших древесной растительности.

Подъезжая к городу, мы встретили на дороге несколько убогих постоялых дворов для монголов, следующих с караванами, и, переправившись по толстому льду через р. Толу, вскоре прибыли в китайскую часть Урги, называемую Маймайченом, а оттуда в русское консульство, где были радушно приняты нашим консулом в этом городе Я. П. Шишмаревым.

На переезд из Калгана в Ургу мы употребили ровно месяц, делая ежедневно средним числом около 35 верст в два приема: половину утром, от восхода солнца до полудня, а другую с 4 часов пополудни до 10 вечера, да двое суток простояли на половине дороги. Расстояние между Калганом и Ургой по прямому караванному тракту, которым мы следовали, простирается приблизительно до 960 верст.

* * *

Урга[28] состоит из двух городов: монгольского, называемого Богдо-курень, или Да-курень, и китайского, или Маймайчена. Оба города отстоят верст на пять один от другого, а в промежутке между ними находится русское консульство, расположенное отдельно на возвышенном месте. Оно помещается в деревянном двухэтажном доме, облицованном кирпичом, с несколькими флигелями и службами. Этот большой дом, которому по величине нет подобного во всей Монголии, привлекает немало любопытных из числа посещающих Ургу монголов, которые, проходя мимо него, останавливаются и подолгу рассматривают здание.

Урга расположена в широкой долине р. Толы, окаймленной с севера и юга горными хребтами. Южный кряж Хан-ула весьма высок и покрыт густыми хвойными лесами лиственницы, сосны, ели и пихты. В этих лесах живут во множестве медведи, маралы, косули и кабаны. Кряж Хан-ула считается священным, и охота в его лесах строго воспрещена: у подножий гор стоят юрты караульных-монголов, не пропускающих никого с оружием в эти горы, но за грибами и ягодами не возбраняется ходить туда. На северном склоне этого кряжа, в одном открытом месте, выложены камнями по повелению императора Канси гигантские письмена, которые можно прочитать издалека, так как они расположены на крутом склоне.

По южной части долины протекает река Тола, имеющая от 15 до 25 сажен ширины и местами значительную глубину. В ней живет много рыб: тальменей, ленков, хариусов, налимов, окуней и чебаков. Река местами разделяется на рукава и образует острова, покрытые тальником, а поблизости ее часто встречаются старицы.

С северной стороны долина р. Толы окаймлена предгорьем хребта Гунту, носящего против города местное название Сельби-даба. Это предгорье, как и весь вообще южный склон названного хребта, безлесно. Хребет Гунту представляет западный отрог весьма высоких и лесистых Гентейских гор, высшие точки которых находятся верстах в ста пятидесяти к северо-востоку от Урги. Из этих гор вытекает Тола.

Хребет же Хан-ула возникает на левом берегу Толы самостоятельно, соединяясь на востоке лишь невысоким поднятием с юго-западным отрогом Гентейских гор, тянущимся по левому берегу р. Толы. Высшие точки Хан-сулы находятся в окрестностях города, а далее к юго-западу он понижается и примыкает к горам, что у южного изгиба р. Толы.

Благодаря высокому положению над уровнем моря (около 3770 футов) Урга пользуется весьма здоровым климатом. Летом сильных жаров там почти не бывает, но зима холодная и продолжительная. В 1879 г. в течение всего апреля было очень холодно, а в конце этого месяца несколько дней подряд свирепствовали снежные метели, и только с 1 мая природа стала быстро оживать.

В китайском городе, или Маймайчене, имеющем около 10 000 жителей, население состоит из торгующих китайцев, разных китайских ремесленников и монголов, находящихся большею частью в услужении у китайцев. Торговцы имеют дома с лавками и ведут обширную торговлю, как в самом городе, так и внутри страны, посылая время от времени своих приказчиков с товаром в хошуны. Ремесленники тоже имеют много домов.

Из них больше кузнецов, занимающихся приготовлением для монголов таганов, щипцов, топоров и других изделий; затем следуют столяры и бочары, или бондари, работающие шкафики, сундуки, домбы и деревянные части для юрт; скорняки выделывают овчины. Кроме того, некоторые из здешних китайцев занимаются огородничеством, шитьем обуви и шапок для монголов, приготовлением седел и сбруи, а также распилкой досок и брусьев, отправляемых во Внутренний Китай. Дома в Маймайчене маленькие, из необожженного кирпича и глины, а ограды состоят большей частью из деревянного тына.

В монгольском городе, или Богдо-курене, считается около 12 000 жителей, в том числе с лишком 5000 лам, а остальные китайские купцы, ремесленники и простые монголы. Богдо-курень разделяется на две части – восточную и западную. В первой находится монастырь, в котором пребывает хутухта, главные кумирни и ламские глиняные домики с небольшими двориками, обнесенными тыном, на которых часто встречаются юрты. Улицы в ламском квартале тесные и грязные. В западной части Богдо-куреня преобладают китайские торговцы и ремесленники.

Дома в этой части города просторнее и лучше, дворы обнесены нередко каменными оградами. В китайских лавках много всякого товару для монголов; продаются и дорогие шелковые материи. В этой части Богдо-куреня поселились и наши соотечественники, торговавшие в 1879 г. в 9 лавках. Собственных домов они не имеют, а нанимают помещения у китайцев, хотя и хлопотали с давнего времени об отводе им мест для постройки, согласно трактату. Два главных русских торговых дома занимались и чайным комиссионерством по транспортировке чая из Урги до Кяхты.

Ургинский хутухта, почитаемый, как известно, монголами богочеловеком, живет в монастыре, в который доступ европейцам воспрещен. В этом монастыре проживают и приближенные к нему ламы. На лето святитель переселяется на дачу, находящуюся верстах в четырех от Богдо-куреня, на берегу р. Толы. Нынешний хутухта еще мальчик, лет 13 или 14.

Он ведет совершенно замкнутую жизнь в своем уединении, и его можно видеть только во время благословения им народа. В Богдо-курень постоянно стекаются богомольцы, и, по мере скопления поклонников, назначается день для благословения их святителем. В указанный час они собираются на площадь перед монастырем, в котором он живет, и усаживаются на корточки против его ворот параллельными шеренгами, обращенными лицом к лицу в расстоянии 8—10 шагов одна от другой. Поклонники сидят с обнаженными головами, творя вполголоса молитвы.

Так проходит полчаса и более. Наконец, раздаются звуки духовной музыки, ворота монастыря растворяются, и ламы выносят своего святителя к народу в открытом паланкине с балдахином. Музыка умолкает, и процессия направляется между шеренгами поклонников. Хутухта держит в каждой руке по длинному жезлу, обернутому желтой материей. К внешним концам этих жезлов подвешены цилиндры, обтянутые той же материей, с листками молитв внутри.

Этими цилиндрами двое лам, шествующих по обе стороны паланкина хутухты, касаются обнаженных голов монголов, ниспосылая им таким образом благословение святителя. Хутухта на этой церемонии бывает одет в красный халат, на голове у него блестящая шапка с небольшим шишаком. Он сидит в своем паланкине безмолвно, обращая по временам взоры на преклонившихся пред ним монголов. Когда все ряды будут обойдены, ламы при звуках музыки уносят святителя обратно в монастырь.

Ургинские амбани и монгольские хошунные владетели получают от хутухты благословение у него на дому. Это благословение называется большим, а общее, на площади, малым благословением. За большое благословение амбани и князья делают значительные вклады в сокровищницу святителя, в 100, 200 и более лан серебра. Простые монголы за малое благословение на площади тоже вносят в казну хутухты посильную лепту по 1, по 2 и более лан.

На окраинах Богдо-куреня устроены местами беседки с большими цилиндрами, вертящимися на вертикальной оси и называемыми курдэ. В них лежат молитвы, и монголы верят, что верчение курдэ равносильно прочтению всех хранящихся в них молитв, которые, подобно устным, будут услышаны. Поэтому ни один набожный монгол не проходит мимо беседки с курдэ, чтобы не зайти в нее и не повертеть некоторое время цилиндр с молитвами. На пространстве между этими беседками очень часто можно видеть поклонников, ползающих по земле.

Распростершись на земле, они подаются немного вперед на животе, потом встают на то место, где приходилась голова, снова падают ниц и продолжают подвигаться таким образом вперед, пока не достигнут другой беседки. Многие из пилигримов совершают такое путешествие от курдэ до курдэ по нескольку раз подряд, а некоторые из них дают даже обет проползти таким образом вокруг всего священного города и совершают ползком путешествие в 4 версты.

Кроме монастыря, в котором пребывает хутухта, в ламской части Богдо-куреня есть несколько храмов, из которых в особенности замечателен храм будущего обновителя мира Майдари, с колоссальной статуей этого божества, футов в сорок высоты. В этой же части города находится училище для приуготовления лам.

В июле на праздник в честь Майдари в Ургу стекается больше 100 000 народа из разных местностей Монголии. На этом празднике, кроме богослужения и разных религиозных церемоний, устраиваются скачки, стрельба из луков и борьба. В обоих городах в течение праздника производится оживленная торговля. Наши купцы в это время также сбывают монголам много всякого товара. К Новому году, празднуемому монголами по китайскому летосчислению одновременно с китайцами, тоже собирается в Ургу масса народа.

Празднование Нового года и у монголов продолжается целый месяц. Наши забайкальские буряты нередко посещают Ургу, в особенности на праздниках, и делают немало вкладов в казну хутухты. Кроме того, состоящие при святителе ламы по временам совершают поездки в Забайкальскую область к бурятам и собирают там на имя хутухты пожертвования.

Верстах в двух к северо-востоку от Богдо-куреня, на предгорье хребта Гунту, находится монгольское кладбище, или, точнее, место, куда сносят человеческие трупы. У монголов тела умерших не всегда погребают: покойника нередко выносят на войлоке и кладут в степи прямо на землю головой в ту сторону, куда укажет лама. Хищные звери и птицы, почуяв добычу, не заставляют долго ждать себя, и вскоре от трупа остается один лишь скелет.

На Ургинском кладбище человеческие трупы поедаются полудикими собаками, живущими в окрестных горах. Эти собаки в голодное для них время бывают очень опасны, и ходить в ту местность без оружия не следует. Случалось, что они целой стаей бросались на зашедших туда людей и растерзывали их. Антропологи могут собрать на этом кладбище прекрасную коллекцию монгольских черепов.

Земледелием в долине р. Толы, в окрестностях Урги, занимаются мало. Значительная высота местности, вероятно, служит тому причиною: весна начинается поздно, в конце апреля или даже в первых числах мая, а в начале августа бывают уже утренники, вредящие посевам; в сентябре же случаются по ночам морозы, покрывающие землю инеем. Огородные овощи, впрочем, родятся довольно хорошо, и около обоих городов есть много огородов. Гораздо успешнее занимаются земледелием китайцы, поселившиеся на пути между Ургою и Кяхтою, в долинах рек Хара-гол и Баин-гол, лежащих ниже над уровнем моря. Они привозят хлеб на продажу в Ургу, а иногда и в Кяхту, в которую доставляют в иные годы даже огородные овощи.

Глава девятая. От Урги до Улясутая

Приготовления к обратному пути. – Следование по западной части горной страны Гентея. – Стоянка на оз. Угэй. – Переправа через р. Орхон и вступление в горную страну Хангая. – Долина р. Тамира и северо-восточные отроги Хангая. – Заметки о климате.

Во второй половине апреля мы начали готовиться к возвращению в Западную Сибирь из Урги через Улясутай и долину реки Кунгуя по пути, еще не описанному никем из путешественников. Нужно было покупать верблюдов и лошадей, которые в Урге, точно так же как и бараны, стоят гораздо дороже, чем в Западной Монголии. Мы купили на выбор у содержателя русской почты, богатого монгола по имени Норбоцерена, 10 верблюдов по 40 лан за каждого и 10 лошадей по 10 лан, приобрели две палатки – одну монгольскую, другую тибетскую, оказавшуюся непрактичною, и некоторые походные вещи.

Кроме того, запаслись на весь путь мукой, крупой, сухарями и взяли еще с собой ящик монгольского кирпичного чая, на который в Монголии удобнее покупать все необходимое в пути. Приготовления были окончены к 20 апреля, но по случаю холодов пришлось отложить выступление. Только в последних числах этого месяца вскрылась Тола и появились перелетные птицы, а 1 мая показалась и зелень.

2 мая мы выступили из Урги и направились на запад по долине Толы. Верстах в четырех от Богдо-куреня поперек этой долины тянется невысокий земляной вал со рвом впереди, возведенный во время дунганского восстания. Нападение, однако, не состоялось благодаря присутствию русского отряда, высланного в то время в Ургу из Троицкосавска для обеспечения нашего консульства и купцов.

Долина Толы к западу от Урги имеет от 5 до 10 верст ширины и поблизости реки изрезана многими протоками, представляющими, вероятно, старые русла ее рукавов, на которые она и теперь местами разбивается в этой долине. В ней встречаются также небольшие озерки, то замкнутые, то сообщающиеся с рекой протоками.

В первый день нашего путешествия из Урги мы остановились на ночлег в долине Толы, верстах в двадцати пяти от города, на урочище Сангин. Долина в этой местности прорезана многими протоками, берега которых покрыты небольшими, редкими рощами тополя, и весьма богаты лугами. На Толе, протоках и озерках долины повсюду было множество плавающих и болотных птиц, приветствовавших наступившую весну разнообразными криками, которые не умолкали всю ночь. С этого урочища Тола поворачивает на юго-запад в узкой долине, описывая большую луку к югу.

На следующий день, оставив долину Толы, мы вступили в невысокие горы, служащие восточной окраиною плоскогорья Долон-худугэй-кундуй и, пройдя по ним верст двенадцать, спустились на это плоскогорье. На севере оно окаймлено хребтом Салин-даба, отрогом гор Сельби-даба, что к северу от Урги, а на юге – хребтом Дзегиль, тянущимся с востока на запад почти параллельно первому и связанному с ними невысокими горами, через которые мы переваливали на это плоскогорье из долины Толы.

На южном хребте Дзегиль видны были небольшие рощи лиственницы, покрывающие северные склоны его гор, но только в восточной части, а далее к западу хребет совершенно безлесен. На северном же хребте Салин-даба лесов не видно было вовсе, по крайней мере на склоне, обращенном к плоскогорью. Это плоскогорье бедно водой: родников на нем нет, а колодцев мало, да и те не обильны водой. Растительность, отличающаяся вполне степным характером, весьма однообразна.

Мы ночевали в восточной части плоскогорья у колодца с весьма посредственной водой, которой вдобавок было мало, и на следующий день прошли всего 12 верст до другого колодца на урочище Дулан, так как далее местность на пространстве 57 верст безводна. В 5 верстах к югу от колодца, на горах хребта Дзегиль, мы в последний раз видели небольшие перелески лиственницы.

С урочища Дулан дорога направляется по тому же плоскогорью Долон-худугэй, кундуй, пересеченному в западной части весьма незначительным поднятием; на пути от него нередко встречались обширные плоские впадины с солончаками. Ночевать пришлось без воды на урочище Аргалэй. В этой местности плоскогорье, стесняемое хребтом Дзегиль и отрогами северного хребта Салин-даба, становится уже и переходит в степную, каменистую долину.

Проходя на другой день по этой долине, мы видели на ней множество сурков. Зверьки там и сям выскакивали из своих нор, садились на задние лапы и пристально посматривали на наш караван, а по приближении его испускали протяжные звуки, похожие на хрюканье, и быстро скрывались в свои логовища. Долина вывела нас в соседнюю обширную долину Цаган-цыгэин-тала около тридцати верст длины и верст в пятнадцать ширины. Эта междугорная долина ограничена с севера хребтом Улан-хада, продолжением гор Салин-даба, и его мощным отрогом Цобу, а с юга хребтом Дзегиль с его длинной ветвью Агуит.

Почва долины поблизости окраинных гор твердая, каменистая, а посредине солонцеватая, покрытая местами злаком дэрису. На ночлег мы расположились у солоноватого озера Цаган-нор этой долины, имеющего около 300 сажен длины и до 70 ширины. На восточном его берегу есть родник с хорошей водой. Озеро буквально кишело утками и голенастыми. Стаи журавлей постоянно прилетали к нему и, побродив у берегов, уносились опять в долину, на которой стада этих птиц виднелись повсюду.

С озера Цаган-нор мы продолжали идти на запад по долине Цаган-цыгэин-тала, которая в этом месте суживается и верстах в восьми от него переходит в болотистое пространство, усеянное малыми озерками, известными под собирательным названием Цыгэин-нор. Вода в них пресная, но в конце лета, когда эти мелкие озерки обращаются в небольшие лужи, она становится негодной для пищи. Плавающих и болотных птиц на этих озерках в то время было великое множество.

Долина Цаган-цыгэин-тала, суживающаяся в западной части до четырех верст, упирается в широкую долину р. Толы, возвращающейся в этом месте, по описании своей луки, на север. На правом берегу этой реки мы остановились на дневку. Тола имеет в том месте от 15 до 20 саженей ширины, течет быстро и часто делится на рукава, образуя острова. Глубина значительна только в омутах, а в остальных местах река неглубока.

В долине Толы много малых озер, частью замкнутых, частью сообщающихся с рекою протоками. Кроме того, низкие места долины были покрыты водою от весеннего разлива и представляли значительные водные пространства, а наиболее возвышенные заняты солончаками, поросшими большей частью злаком дэрису. Древесной растительности, исключая кустарников, в этой части долины Толы нет. Верстах в десяти ниже нашего лагеря Тола, стесняемая горами, изменяет свое меридиональное течение на юго-западное, описывая весьма крутую луку.

Переправившись через реку, мы прошли верст пять по ее долине, пересекли невысокий кряж, Голэй-хаирхан, тянущийся параллельно реке и огибаемый ею на севере, потом спустились на холмистое предгорье этого кряжа и снова очутились на Толе, текущей в этом месте с северо-востока и вскоре поворачивающей на северо-запад. На обоих берегах реки растут густые и высокие кусты тальника, в которых в то время было множество диких гусей, имевших там свои гнезда.

Оставив Толу, мы прошли верст двенадцать по сухой, слегка волнистой местности, поросшей редкими кустиками караганы, потом пересекли плоское поднятие и спустились на обширную равнину, обставленную со всех сторон горами. Восточная ее половина называется Хара-нидун, а западная – Сучжи. На этой равнине мы встретили два соленых озера, из которых одно – Барокчин-цаган-нор имеет около 5 верст в окружности. На этих озерках, как и на Цыгэин-нор, было множество плавающих и болотных птиц, в особенности уток, поднимавшихся с них стаями в несколько десятков штук.

На равнине воздымаются кое-где одинокие холмы и небольшие плоские высоты, а в западной части находятся обширные солончаки. Описываемая равнина ограничена с севера хребтом Бургут и его юго-восточным отрогом, с юга хребтом Яргай и его западным продолжением – Салта; с востока ее замыкают низкие горы Улан-шарт – ветви хребта Яргай; а с запада хребет Салта и предгорья хребта Бургут.

Дорога, по которой мы шли, принадлежит к числу второстепенных почтовых трактов. На ней выставлены пикеты, содержимые монголами аймаков Тушету-хана и Цецен-хана. Пикеты отстоят средним числом верст на двадцать семь один от другого. Число лошадей и верблюдов на них несравненно меньше, чем на почтовой дороге из Калгана в Улясутай. На пути по упомянутой равнине нам попался навстречу монгольский князь, ехавший в Ургу. Его везли в китайской повозке, а свита следовала верхом.

Впереди, с боков и позади скакали провожатые с ближайшего пикета, в числе которых было несколько девушек в нарядных костюмах. На этой же дороге нам часто попадались навстречу богомольцы, ехавшие в Ургу на поклонение хутухте. Бедные, не имеющие собственных верблюдов и лошадей, для путешествия в священный город пристраиваются к караванам или к состоятельным поклонникам в качестве погонщиков, за что получают от хозяев пищу и верблюда или лошадь на проезд.

Некоторые предпринимают путешествие в Ургу пешком. Одного из таких бедных пилигримов, возвращавшегося с богомолья частью пешком, частью с попутчиками, мы взяли с собой и привезли в Улясутай. За небольшую плату он был все время добросовестным работником, и мы не без сожаления расстались с ним в Улясутае, откуда он отправился на родину в Южный Алтай.

На ручье Барокчин-гол по случаю ненастной погоды пришлось простоять почти двое суток. С этого ручья дорога идет версты три по солонцеватой местности, а потом по твердой, дресвяной. К северу от дороги видны были обширные солончаки. На половине станции дорога пересекает ручей Сучжи, текущий с гор Салта и теряющийся в соседнем солончаке. Западная часть равнины, называемая Сучжи, орошается значительной речкой Хадасын-гол. На правом берегу Хадасын-гола, верстах в шести к северу от дороги, есть развалины. Местные монголы говорили нам, что там была в старину княжеская ставка. Мы видели их только издали.

Дорога направляется вверх по речке Хадасын-гол и вступает в теснину, которая соединяет равнину Сучжи с соседней междугорной же равниною Бурдугуй, орошаемой в восточной части этой рекой. Равнина Бурдугуй с северной стороны ограничена хребтом Аздага – западным продолжением хребта Бургут, а с юга хребтом Берхэ, отделенным от западной оконечности хребта Салта тесниной, по которой стремится речка Хадасын-гол с юго-запада-юга.

Восточная часть долины Бурдугуй, орошаемая речкой Хадасын-гол, болотиста и покрыта была в то время многими временными озерками, образовавшимися от разлива. В летнее время в этой влажной местности должна расти хорошая трава. Центральная же и западная части долины состоят большею частью из солончаков.

На крайнем западе обширная междугорная долина Бурдугуй сообщается посредством весьма короткой теснины с соседней долиной Такилту, из которой течет в нее ручей того же названия и теряется в солончаке. Мы направились вверх по этому ручью, струящемуся по болотистой, кочковатой лощине.

К западу от его истоков долина немного возвышается и переходит в сухую, каменистую степь. В этой части долины мы опять видели множество сурков; наша монгольская собака, охотившаяся за ними прежде неудачно, вступила тут с одним зверьком в бой и одержала победу. Поднявшись на пологий перевал, мы увидели синие воды большого озера Угэй, к которому спускались постепенно верст пять и остановились на северном его берегу дневать.

Озеро Угэй имеет около 40 верст в окружности. Наибольшая его длина с запада на восток простирается до 12 верст, а наибольшая ширина – до 8 верст. Западный и юго-западный берега озера низменны и покрыты высоким тростником, северный берег большею частью пологий, а южный и юго-восточный довольно крутые. Островов на озере нет. В него вдаются два мыса – один с севера, другой с юга, расположенные друг против друга.

На северном берегу есть извилистый залив, сообщающийся с озером весьма узким горлом, а на восточном лежит замкнутое озерко, имеющее около версты в окружности. Угэй-нор питается водами речки Нарын-гол, впадающей в юго-западную часть его, и соединяется протоком с рекой Орхоном, протекающим к западу от него. Этот проток, называемый монголами холой (т. е. горло), имеет около четырех верст длины, от 20 до 40 сажен ширины и порядочную глубину. Он течет тихо с небольшими извилинами по низменной, луговой равнине.

В Угэй-норе, имеющем воду пресную, живет множество рыб: окуней, язей, чебаков и ускучей. Других пород нам не удалось поймать, но, судя по найденным на берегу костям, в нем водятся также щуки и таймени. Неводком в 10 сажен длины мы вытащили в одну тоню около 30 пудов язей, окуней и чебаков. Большую часть рыбы побросали тотчас же обратно в воду. Язи и окуни были в 6–7 фунтов.

Суеверные монголы убеждены, что в Угэй-норе живет чудовище, пожирающее скот и даже людей, заходящих в его воды. Они неоднократно убеждали нас не входить в озеро. Сначала мы принимали эти предостережения за уловку для отвлечения нас от рыбной ловли, но потом убедились, что они высказывались без задней мысли. По уверению монголов, это чудовище имеет некоторое сходство с коровой, но гораздо больше ее и очень хищно.

На озере Угэй, кроме множества плавающих и голенастых птиц, живущих преимущественно в юго-западной его части, около тростников, водятся еще орланы, находящие себе обильную пищу на этом необыкновенно рыбном озере.

К северу от озера горы отступают, образуя эспланаду версты в три шириной. На северной ее окраине, под горами, стоит монастырь Орумба-лама-хийт. В нем живут тибетские монахи. В монастыре красивый храм и много монашеских келий. Мы посетили тибетских монахов и пили у них чай. Большая часть их – люди молодые, высокого роста, с симпатичными лицами. Тибетский язык, на котором они объяснялись в нашем присутствии между собой, показался нам благозвучнее монгольского.

Горы на пространстве от Урги до р. Орхона представляют собой западное продолжение Гентейской системы. Узлом этой системы, от которого расходятся во все стороны мощные лучи, служат высокие альпы, отстоящие верстах в 150 к северо– востоку от Урги. Эти альпы имеют снежные пятна и покрыты густыми хвойными лесами, в которых водятся медведи, маралы, косули и кабаны. Они дают начало многим значительным рекам, а именно: Онону, Ульдзе, Керулюну, Толе, Хара-голу, Шара-голу и Иро. На северо-востоке Гентейские горы сочленяются с Яблоновым хребтом, а на запад и северо-запад отделяют длинные отроги, достигающие берегов Орхона; южные же и юго-восточные ветви этих гор коротки.

Орошение описываемого пространства Гентейской горной системы далеко нельзя признать обильным: кроме Толы с ее притоком Хадасын-гол и трех ручьев, мы не встретили в ней ни одного источника. В восточной части, на плоскогорье Долон-худугэй-кундуй, не только источников, но и колодцев очень мало: между урочищем Дулан и родником на берегу озера Цаган-нор, что в долине Цаган-цыгэин-тала, воды вовсе нет на пространстве 57 верст. Западная часть орошена сравнительно лучше, но и там между Толою и ручьем Барокчин-гол местность безводна на протяжении 35 верст.

Флора страны весьма однообразна и не только на сухих плоскогорьях, но и в невысоких горах отличается вполне степным характером. В долинах Толы и Хадасын-гола растительность несколько разнообразнее, но все-таки бедна видами. Леса мы видели только в восточной части хребта Дзегиль, а далее к западу их нигде нет, исключая небольших рощиц тополя и тала на берегах Толы, ниже ее северной луки.

Из крупных млекопитающих в этой стране живут: дзэрены, волки, лисицы и сурки. Дзэренов, впрочем, мало, но сурков множество. Из птиц, кроме плавающих и болотных, которые на речках и болотах водятся в огромном количестве, мы встречали еще удодов, несколько штук дроф, коршунов, орлов и орланов.

В западной части страна населена плотнее, чем в восточной, на маловодном плоскогорье Долон-худугэй-кундуй, где встречалось очень мало улусов.

С озера Угэй-нора мы направились к Орхону и остановились на правом его берегу на ночлег. Орхон имеет в этом месте от 20 до 30 саженей ширины, значительную глубину и течет весьма быстро в довольно крутых берегах. При высоком стоянии воды переправа через него вброд невозможна. Перед нашим приходом китайцы, ехавшие с товаром из Улясутая в Ургу на телегах, стояли на левом берегу Орхона несколько суток, ожидая спадения воды, но все-таки должны были переправить товар через реку на верблюдах, взятых у местных монголов, а телеги перетаскивать порожняком.

Орхон получает начало в главном хребте Хангая, из гор Ульдзуйту, и составляется главным образом из двух речек: Улютай и Баин-чжирухе. Он течет сначала на восток, потом поворачивает почти прямо к северу, проходит мимо большого монастыря Эрдени-цзе, ниже которого принимает слева речку Чжирматай, потом помянутый проток (Халой) из озера Угэй-нор.

В 5 верстах ниже этого последнего в него с левой стороны изливается большая река Тамир; верстах в шестидесяти от него Орхон поворачивает на северо-восток, а в 200 верстах принимает справа Толу. Последние 70 верст Орхон опять течет почти на север и в 45 верстах к юго-западу от Кяхты впадает с правой стороны в р. Селенгу, несущую свои воды, как известно, в озеро Байкал.

При слиянии обеих рек масса воды в Селенге больше, чем в Орхоне, а потому первую и считают главной рекой. В среднем течении долина Орхона большей частью болотиста и покрыта множеством малых озерков. Долина нижнего Орхона богата тучными лугами, а в реке водится очень много рыбы, для ловли которой приезжают по временам русские из ближайших местностей Забайкальской области.

Во время стоянки на правом берегу Орхона мы потеряли одну из лучших лошадей, упавшую в путах с крутого берега в эту реку и захлебнувшуюся прежде, чем ей подали помощь. Когда вытащили труп этой несчастной лошади, монголы стали просить, чтобы мы продали его. Отказавшись от платы, мы отдали им погибшую лошадь, с которой они сняли кожу и поделили между собой мясо.

На следующий день эти монголы, не желая остаться в долгу, помогли нам переправиться через Орхон. Переправа продолжалась около часа и была хлопотлива. Вода доходила верблюдам до живота, чего они не любят, предпочитая в таком случае лечь на бок и плыть, причем роняют, конечно, с себя вьюки. Но у нас, благодаря содействию монголов, все обошлось благополучно.

Переправившись на левый берег Орхона, мы стали пересекать его широкую, солонцеватую и болотистую долину. По сторонам дороги часто встречались небольшие временные озерки, образовавшиеся от разлива. На юге долина весьма широка на всем обозреваемом пространстве, но на севере постепенно суживается, не переходя, однако, в теснину. Дорога направляется параллельно р. Тамиру, впадающему, как было сказано, в Орхон слева, верстах в пяти ниже протока в эту реку из озера Угэй-нора. По берегам нижнего Тамира растет невысокий лесок из тополя и тала с тальником.

Из долины Орхона мы перешли в степную с твердым, хрящевато-дресвяным грунтом долину Тамира. Она окаймлена с севера и юга горными кряжами Сул-тологой и Билхэ. Оба они принадлежат к системе Хангая.

Верстах в сорока выше своего устья Тамир принимает в себя с правой стороны многоводную реку Урту-Тамир (Южный Тамир), текущую с юго-запада из горной долины, между тем как главная река, получающая выше слияния название Хойту– Тамира (Северного Тамира), течет с востока на запад и только в верхней части имеет северо-восточное направление.

Хойту-Тамир получает начало в главном хребте Хангая, из высоких гор Тэмэ– чолу, и, образовав в верховьях небольшое горное озеро, течет сначала на северо-восток в узкой и глубокой долине, потом, поворотив на восток, направляется по широкой луговой долине, переходящей далее к востоку в степную, и, наконец, выходит на долину Орхона. Урту-Тамир вытекает также из высоких и лесистых гор Куку-даба – главного хребта Хангая и стремится сначала в ущелье, а потом в неширокой долине на северо-восток.

Междугорная долина нижнего Тамира представляет на пространстве первых 35 верст сухую, каменистую степь, оживляемую только рекой, в которую с окраинных гор не сбегает ни одного ручейка. Небольшой лиственный лесок, покрывающий берега низовьев Тамира, исчезает в этой степной долине. Переправившись через многоводный Урту-Тамир, разделяющийся при пересечении его дорогой на два длинных рукава, мы прошли верст пять по солонцеватой равнине и остановились на правом берегу Хойту-Тамира на ночлег.

Тут находится небольшое, около версты в окружности, пресное озерко, не сообщающееся с рекой. Берега его покрыты высоким тростником, а на левом берегу Хойту-Тамира, верстах в десяти выше слияния с Урту-Тамиром, стоит небольшая кумирня Эрин-Годыс.

На следующий день мы через живописные горные ворота, образуемые отрогами окраинных гор долины Хойту-Тамира, вступили в западную часть этой долины, которая представляет уже не сухую, каменистую степь, а луговую, по преимуществу болотистую и местами кочковатую землю. На окраинных горах, окаймляющих эту часть долины, которая к западу становится все выше и выше, появляются сначала небольшие рощицы лиственницы, переходящие далее к западу в перелески. С этих гор ниспадают в Хойту-Тамир многоводные ручьи.

Река имеет от 15 до 20 сажен ширины. В ней часто встречаются глубокие омуты, но довольно и бродов, хотя не совсем мелких. На реке, текущей очень быстро, много малых и длинных островов, покрытых тальником. В Хойту-Тамире мы ловили хариусов и ленков, а в заливах и прибрежных озерках – карасей, но других пород не удалось поймать.

С р. Хойту-Тамира мы повернули на северо-запад, к высокому хребту Уха-чолунэй, по равнине, орошенной несколькими многоводными ручьями, текущими с него в реку. Хребет Уха-чолунэй представляет весьма высокий северо-восточный отрог главного хребта, от которого отделяется и упомянутый выше кряж Тайшир, а между ними заключается глубокая теснина, и в ней стремится с юго-запада верхний Хойту-Тамир. По берегам его в этой теснине растет лиственный лес. На хребет Уха-чолунэй мы поднимались по перевалу Уха-чолунэй-даба около 3 часов.

Сначала восходили постепенно по отлогому подъему, потом по весьма крутому, среди лесов лиственницы, обдававших нас знакомым живительным ароматом лесной чащи Алтая. Хребет в этом месте едва лишь достигает высоты альпийской зоны и не только в ней, но и в лесах в то время (24 мая) было еще очень мало растений в цвету. Спустившись немного с гребня, мы остановились на ночлег в глубокой долине.

В верхней части она представляет болотистую лощину, прорезанную ручьями, и примыкает к обширному перелеску. К вечеру в этой весьма высокой местности стало так холодно, что мы принуждены были развести большие костры и грелись около них до поздней ночи.

Утром следующего дня мы спускались еще верст 5 по той же долине с хребта. В ней стремится маленькая речка, бурливо шумящая между камнями. Покинув горы, мы очутились на широкой долине речки Ханын-гол. Она вытекает с юго-запада, из главного хребта системы, и впадает справа в р. Селенгу верстах в 100 к северо-востоку от места нашей переправы через нее. Долина Ханын-гола, имеющая около 15 верст ширины, большей частью болотиста и в то время была покрыта многими весенними лужами.

Перейдя долину Ханын-гола, мы вошли в широкий поперечный дол впереди лежавшего хребта Тэллиин-цаган. В нем протекает маленькая речка Цзун-модунэй-гол, впадающая в Ханын-гол. Окраинные горы этой долины, в которой мы ночевали, покрыты местами лесом. К юго-западу от ночлежного места, в широкой и глубокой лощине, виден был обширный лес, верст с лишком 30 в окружности.

Такого большого леса мы нигде, кроме этой местности, не встречали на пути по горной стране Хангая. Перевал через хребет Тэллиин– цаган, называемый Цзун-модунэй-даба, отлог, но весьма длинен. На восточной стороне к высшей точке его ведет узкая болотистая долина, в которой в то время (26 мая) лежали еще кое-где вблизи гребня толщи обледенелого снега.

Проходя по этой долине, мы видели партию монголов, охотившихся в соседнем лесу на зверей: несколько человек охотников сидело открыто в чаще, а навстречу им ехала потихоньку цепь загонщиков, слегка покрикивавших. Охота на этот раз была, должно быть, неудачна, потому что мы не слыхали ни одного выстрела.

С перевала спустились в неширокую степную долину маленькой речки Тэллиин-гол, текущей с его северо-западного склона. В долине на правом берегу речки стоят две маленькие кумирни – Тэллиин-хурал, а верстах в шести ниже их, на левом берегу, находится группа небольших, но весьма глубоких озерков, лежащих в чашеобразных впадинах. Наибольшее из них – Цаган-нор – имеет около версты в окружности.

В речке Тэллиин-гол мы наловили много крупных хариусов, попадались и ленки, которых всегда выбрасывали в воду, так как свежее мясо их довольно приторно.

Речка Тэллиин-гол впадает в значительную речку Чолу-нэй-гол, на которую мы вышли из долины.

Из долины Чолунэй-гола дорога ведет опять в горы хребта Шивартай, ограничивающего эту долину с северо-запада. Кряж Шивартай – тоже отрог главного хребта, но не столь высокий, как предыдущие, и притом безлесный. Подъем на этот кряж с востока не труден. В центральной части хребта находится каменистое плоскогорье, с которого мы спускались сначала по отлогому, потом по весьма крутому склону в узкую долину, выходящую к большой речке Будон-гичигин-гол. Эта речка получает начало в главном хребте Хангая и течет в неширокой долине почти прямо на север в реку Су-мэйн-гол.

На левом берегу Будон-гичигин-гола мы дневали поблизости маленькой кумирни Кун-ламан-куре. На берегах этой многоводной речки в то время (27 и 28 мая) лежали еще во многих местах большие толщи льда, набросанные высокой весенней водой. В долине Будон-гичигин-гола встречаются небольшие озерки, подобные виденным на Алтае между Укоком и Калгуты. Они лежат в чашеобразных котловинах, не сообщающихся с рекой, и отличаются, по-видимому, весьма большой глубиной.

С речки Будон-гичигин мы опять поднялись на хребет Гичигин и пересекли его по отлогому перевалу Гичигин-даба. Этот хребет, как и предыдущие, представляет отрог главного кряжа. Близ дороги он безлесен, но к юго-западу от нее в горах разбросаны кое-где небольшие лески лиственницы. С него мы спустились по узкой долине и вышли к большому пресному озеру Тэрхеин-цаган-нор. Оно имеет около 10 верст длины, верст 6 ширины, а по окружности простирается до 30 верст.

В южной части озера вздымается высокий скалистый островок, живописно рисующийся на его светло-голубой поверхности, в полуверсте от берега. Озеро с трех сторон окружено горами, а с четвертой, юго-западной, к нему примыкает широкая и весьма длинная долина впадающей в него реки Тэрхей-гол.

В озере Тэрхеин-цаган-нор живет изумительное множество рыб, принадлежащих к тем же видам, как и в Угэй-норе. Во время нашего пребывания на нем, перед закатом солнца, при совершенно тихой погоде на поверхности озера от игры несметного множества рыб поднялась крупная рябь, продолжавшаяся несколько часов; частые всплески, производимые рыбами, сливались в один звук, подобный глухому, отдаленному шуму.

В реке Тэрхей-гол, впадающей в это озеро, водится также множество рыбы. Близ нашего лагеря, верстах в пяти выше устья, мы в одну тоню добыли около 100 порядочных щук. Вечером и в реке, несмотря на сильное течение, можно было различать рябь, производимую рыбами, а около берегов, в траве, беспрестанно там и сям слышны были всплески их.

С озера Тэрхеин-цаган-нор дорога направляется по долине р. Тэрхей-гол. Эта долина ограничена с севера и юга весьма длинными отрогами главного хребта. В нижнем течении реки она имеет от 10 до 15 верст ширины, большей частью болотиста и покрыта малыми озерками. Река же Тэрхей-гол при ширине около 15 сажен течет очень быстро и отличается значительной глубиной. Во время нашего пребывания 30 и 31 мая она была так полноводна, что даже в среднем течении мы не могли переправиться через нее вброд.

С хребта, ограничивающего долину Тэрхей-гола на севере, в эту реку течет много ручьев, а с правой стороны в нее впадают две значительные речки: Тэрхеин-урту– гол в 17 верстах выше устья и Удзыгэй-гол в 54 верстах.

Близ устья речки Удзыгэй-гол пикетная дорога, по которой мы шли, переходит на левый берег реки и направляется в Улясутай через горы. Но так как брода через р. Тэрхей-гол еще не было, то мы направились по другой дороге в этот город, пролегающей по долине названной реки.

Верстах в трех выше устья Удзыгэй-гола на левом берегу реки стоит маленькая кумирня, от которой долина Тэрхей-гола значительно суживается и орошается многими ручьями, ниспадающими с окраинных гор. В 25 верстах выше этой кумирни на том же берегу реки Тэрхей-гол стоит другая кумирня – Убур-тэллиин-куре, близ которой мы дневали.

Флора долины в верхней части реки отличается вполне альпийским характером. Древесной растительности нет и следа. В цвету мы нашли тут только два или три вида растений.

В последний раз мы ночевали в долине Тэрхей-гола в верховьях этой реки, близ восточного подножья главного кряжа, называемого в этом месте Бомботу, в весьма высокой местности. Тэрхей-гол составляется главным образом из трех речек: Ихты-гол, Хату-гол и Байцин-гол, из которых первые две получают начало в главном хребте, а последняя – в его отроге.

На главный хребет мы поднимались сначала по отлогому, а потом по крутому, но короткому склону. Высшая точка этого перевала, называемого Бомботу-даба, по сделанному на ней барометрическому наблюдению, оказалась вместе с тем высшей точкой на всем нашем пути не только по Монголии, но и по Алтаю. Абсолютная ее высота 9540 футов.

На гребне хребта и даже на его склонах в высокой области лежали еще местами большие толщи оледенелого снега, от которых стремились ручьи. Растительность (4 июня) нисколько не тронулась: кроме старой ветоши, мы не видели на гребне перевала ни одной свежей былинки. Спуск идет сначала по болотистой, топкой и каменистой долине, в которой нас застала снежная буря, а потом ниже мы шли под сильным дождем и спустились в узкую каменистую долину речки Бомботу, текущей с хребта на юго-запад.

Дождь лил как из ведра, верблюды и лошади скользили, и мы преждевременно должны были остановиться на ночлег. Монголы говорили, что за 10 дней до нашего прибытия через хребет не было проезда: китайский чиновник, следовавший из Улясутая в Ургу, ожидал целую неделю, пока перевал не очистился от снега.

На пути вниз по речке Бомботу мы завидели небольшое стадо диких козлов, пасшихся на горной площадке, близ подножья весьма высокой и крутой скалы. Двое из нас с винтовками отделились от каравана и направились кружным путем подкрадываться к стаду из-за холмов. Но козлы заметили этот маневр и по страшной крутизне быстро взобрались на вершину скалы, обернулись к нам лицом и, осмотрев внимательно окрестность, скрылись за скалой.

Надеясь их разыскать, мы последовали за ними и взобрались на ту же скалу, но по другому, более отлогому склону, да и то после долгих усилий. Труд наш, однако, оказался напрасным: козлов не оказалось. Должно быть, они успели в то время, пока мы взбирались на скалу, перебежать в соседние, тоже труднодоступные, скалы, отстоящие от первой верстах в четырех.

Зато с вершины скалы мы увидели высшую точку Хангая – снежную гору Богдо-ула, находившуюся от места наблюдения верстах в тридцати к северо-западу. На восточной стороне этой величественной горы, немного ниже снежной линии, заметна была наклонная к востоку площадь синеватого цвета, покрытая, по всей вероятности, льдом. Гора Богдо-ула заключается не в главном хребте Хангая, а в его широком и высоком отроге Халтыр, отделяющемся от него верстах в сорока к северо-западу от перевала Бомботу.

Судя по высоте перевала через этот отрог верстах в двадцати к югу от г. Богдо-ула, определенной мною барометрически, абсолютная высота ее должна быть не менее 12 000 футов. Богдо-ула считается священной горой и известна не только хангайским монголам, но и обитателям окрестных стран. Кроме этого названия, она носит еще три другие: Богдо-хаирхан, Очир-вани и Отхон-тенгри.

С той же высокой скалы мы увидели на севере долину речки Буянту, получающей начало в горном узле Тарбагатай и текущей на юг-запад-юг. Мы вышли на эту речку по узкой каменистой долине ее левого притока Бомботу и остановились немного выше устья на дневку.

Многоводную и очень быструю речку Буянту монголы совершенно основательно считают верховьем р. Дзапхына. Буянту в верхней части собирает в себя множество малых притоков, пересекает почтовую Калганско-улясутайскую дорогу и, приняв ниже ее приток Шара-усу, получает название Дзапхына, продолжая течь по направлению на юг-запад-юг, и изливается в оз. Айрик. Вся длина течения Дзапхына около 600 верст.

В Буянту живет много хариусов и ускучей, но других пород рыб, обитающих в открытой, океанической системе Селенги, ни в этой речке, ни в прочих, принадлежащих к внутренним бассейнам Монголии, нет, исключая разве гальянов.

Переправившись с трудом через Буянту, мы шли верст около пятнадцати по ее долине вниз, пересекли правый приток этой речки Чолуту-гол, ниже которого на левом ее берегу стоит кумирня, а потом повернули на запад, в горы Хал-тыр, по узкой поперечной долине, орошаемой речкой Халтырэй – правым же притоком Буянту. На пути нас застал проливной дождь, принудивший остановиться преждевременно. Топливо сильно отсырело, и мы долго оставались без огня, прозябнув, как в глубокую осень.

Не доходя до перевала, на правом берегу речки стоит маленькая кумирня Халтырэй, около которой растет небольшой лесок, но в окрестностях и в долине Буянту древесной растительности не видно было нигде. По берегам речки Халтырэй мы находили черепа и рога горных баранов, живущих в окрестных, малодоступных горах.

Утром мы начали подниматься на перевал Халтырэй-даба по короткому, но крутому склону. С высшей точки его увидели вторично снежную гору Богдо-ула, отстоящую от него не далее 20 верст. Потом по весьма крутому спуску сошли к маленькой речке Нарын-гол, получающей начало в болотистой лощине под перевалом и текущей в Буянту. За этой речкой мы стали подниматься по отлогому, но каменистому склону на второй перевал через тот же отрог – Нарынэй-даба, почти одинаковой высоты с первым, а с него спустились по крутому склону в ущелье речки Чолуту. На горах к югу от этой речки виднелись небольшие перелески лиственницы.

Переночевав в верховьях этой речки, мы на другой день прошли вниз по ней около 12 верст по узкой долине, потом свернули к северо-востоку, в горы, и на протяжении 15 верст пересекли 7 перевалов, известных под собирательным названием Долон-даба. Из них только один, восточный, затруднителен, а остальные пологи и невысоки. Все эти перевалы ведут через юго-западные ветви мощного отрога главного хребта Халтыр, содержащего снежную гору Богдо-ула.

После утомительного перехода по горам мы вышли, наконец, на речку Богдо-гол. В верховьях ее есть горячие ключи, называемые Аршан, и небольшое озеро. Они отличаются целебными свойствами и посещаются больными. По свидетельству монголов, в Хангае, кроме этих ключей, есть еще горячие источники в верховьях реки Таца и в горах Эльбихэ, дающих начало речке Шаргальчжид.

Речка Богдо-гол, показавшаяся нам многоводнее верхней Буянту, течет по узкой долине, покрытой тополем, талом и различными кустарниками, отличаясь весьма значительной быстротой. В ней водятся крупные хариусы и ускучи, но других пород, как и в Буянту, нет.

Спустившись вниз по левому берегу Богдо-гола верст восемь, мы переправились потом с трудом на правую сторону и следовали по ней до самого Улясутая. Верстах в пятнадцати не доходя города, узкая и каменистая долина Богдо-гола расширяется, а покрывающий ее лиственный лес исчезает. На горах же к югу от речки разбросаны кое-где небольшие лески лиственницы.

Верстах в шести от Улясутая, у подножья гор, на правом берегу речки, стоит большая кумирня, а в трех верстах – цитадель. Богдо-гол в расширившейся каменистой долине очень часто делится на рукава. На речке в окрестностях города разбросаны жалкие юрты бедных монголов, живущих поденной работой и другими промыслами. Переправившись через речку Чжагистэй – правый приток Богдо-гола – по мосту, мы вошли в город 10 июня и поместились у соотечественников, принявших нас с таким же радушием, какое мы встретили в Кобдо, в Калгане и в Урге.

Глава десятая. От Улясутая до границы

Улясутай. – Путь из него по западным отрогам Хангая. – Вступление в степь в верховьях речки Кунгуй и следование вниз по этой речке. – Песчаное пространство к северу от нее и степной кряж Урдур-унигытэ к югу. – Озеро Айрик-нор. – Процесс вымирания живущих в нем рыб. – Озеро Киргиз-нор и окрестная страна. – Признаки осыхания этой страны. – Переправа через нижний Дзапхын и следование по пустынной местности. – Начало горной страны Алтая близ источников Шину-усу. – Наш путь по ней мимо озер Хара-нор, Шацгай-нор и Ачит-нор. – Переход через пограничный хребет Сайлюгэм и прибытие в Кош-Агач.

Город Улясутай расположен в глубокой и довольно широкой горной долине, ограниченной с востока и запада длинными отрогами Хангая. На северных склонах этих гор рассеяны кое-где небольшие рощи лиственницы. Среди долины стремится быстрый Богдо-гол, разбивающийся часто на рукава и принимающий справа речку Чжагистэй, на правом берегу которой, немного выше устья, и раскинут самый город. В нем не более ста домов. Дворы обнесены тыном, улицы узки и грязны. Вообще, Улясутай имеет печальный вид. Жителей в нем в то время было около 1000 человек.

Главную массу их составляют торгующие китайцы, потом китайские ремесленники. Последние занимаются преимущественно приготовлением деревянных частей юрт для монголов, деревянной посуды и таганов для них же. Железо на таганы покупается частью у китайцев, частью у русских купцов, торгующих в этом городе. Торговля в Улясутае весьма незначительна. Китайские купцы имеют в этом городе, однако, изрядные склады товаров, большая часть которых развозится их приказчиками по кочевьям. Кирпичный чай и бумажные ткани составляют первостепенные статьи сбыта. Товар привозится преимущественно из Гуй-хуа-чена, а отчасти из Калгана и Урги.

Наши бийские купцы, торгующие в Улясутае, поселились на одном обширном дворе, на котором находятся и лавочки их. В 1879 г. всех русских лавочек в Улясутае было 9. Торговля собственно в городе и у русских купцов очень незначительна. Поэтому главные торговцы наши в Улясутае отправляют, подобно китайцам, по временам товар с приказчиками по хошунам.

В двух верстах к северу от города находится крепость, в которой живет цзянь-цзюнь, два его помощника (хэбей-амбани), чиновники и помещается гарнизон, состоявший в 1879 г. из 500 солдат, а в версте к югу – небольшая колония китайских земледельцев. Она имеет около десятка домиков, разбросанных среди прекрасно возделанных пашен. На пашни проведены из речки оросительные канавы, а земля тщательно удобряется нечистотами, привозимыми колонистами из города. Несмотря на весьма значительную высоту Улясутая[29], ячмень, овес и овощи родятся удовлетворительно, а пшеница плохо.

Для продовольствия городских жителей большая часть муки, а также рис и просо привозятся из Гуй-хуа-чена. С 1878 г., т. е. со времени прекращения дунганского восстания в Джунгарии, в Кобдо и Улясутай стали привозить хлеб из Хами, Баркуля и Гучена. Он с того времени значительно подешевел в Западной Монголии. Из Гуй-хуа-чена, кроме хлеба, в Улясутай привозят еще зимой, преимущественно к Новому году: яйца, свинину, поросят и другие съестные припасы, которых невозможно достать на месте.

В долине Богдо-гола, под городом, рассеяно много юрт и жалких, дырявых шалашей из войлока, принадлежащих бедным монголам. Эти последние питаются поденной работой в городе, подачками за различные услуги китайцам и вообще ведут жалкую жизнь. Часть монголов находится постоянно в услужении у китайцев. Немногие из них занимаются и ремеслами, преимущественно в качестве рабочих у китайских ремесленников.

После пятидневного отдыха в Улясутае мы 15 июня направились из этого города к границе. Дорога верст пять идет вниз по долине Богдо-гола, потом поворачивает в горы и пересекает по перевалу Олин-даба невысокий отрог. Затем она спускается в сухую, каменистую долину речки Иро – правого притока Богдо-гола. На окрестных горах разбросаны небольшие лески лиственницы, которых мы потом уже не встречали до верхней Чуй. Переночевав на речке Иро, мы на следующий день пересекли по перевалу Ошик-даба другой хребет, с которого спустились в широкую, открытую с юго-востока долину.

По ней направляется в эту сторону сухое русло временного потока, по берегам которого паслись дзэрены. Из этой долины мы опять поднялись на хребет Цаган-чолу, ночевали на восточном склоне перевала через него – Сагдын-даба – и утром спустились в долину ручья Джулин-булук, текущую с севера на юг. Тут 17 июня видели огромную толщу обледенелого снега, оставшуюся, должно быть, от целого снежного холма – продукта зимних метелей. От таяния этой снежной массы образовалась немного ниже ее обширная и довольно глубокая лужа, которую мы издали приняли за постоянное озеро.

Пройдя верст восемь вниз по ручью Джулин-булук, иссякающему далее в сухой долине, мы повернули на запад в горы и по перевалу Цакирин-дырылдже пересекли последнюю ветвь Хангая – Дулан-хара, с которой спустились в долину к родникам Хобэин. Все эти невысокие хребты, пересеченные нами на пути из Улясутая, суть слабые ветви Хангая, простирающиеся почти с севера на юг.

От ключей Хобэин дорога направляется по широкой междугорной долине, ограниченной с севера последним отрогом Хангая, а с юга и юго-запада – невысокими насажденными горами, весьма слабо с ним связанными. В плоских углублениях долины растет весьма порядочный кипец, но, за отсутствием поблизости источников и колодцев, она в летнее время необитаема. Мы прошли по ней около 20 верст, потом пересекли незначительную южную ветвь отрога Хангая, ограничивающую долину с севера.

Эта ветвь, называемая Ер-хаирхан, сочленяется на юге от дороги с невысокими насажденными горами, лежащими от нее к западу, на севере отделена от них открытой долиной. Перейдя эту долину и холмы к западу от нее, мы спустились к колодцу Ярен-худук. Тут, в 80 верстах от Улясутая по нашему пути, оканчивается обширная горная страна Хангая. К западу от названного колодца местность отличается совершенно степным характером.

От Ярен-худука к западу страна значительно понижается. Раньше, проходя по весьма высоким местностям, мы не испытывали почти вовсе жаров, а тут они стали для нас очень чувствительны: приходилось вставать с рассветом, чтобы к 10 часам утра окончить дневной переход верст 20–25, не более.

Дорога от колодца направляется по широкой степной долине, ограниченной на юге весьма плоской грядой, посредством которой система насажденных степных гор сочленяется с последними отрогами Хангая, а на севере речкой Кунгуем. Пройдя около 25 верст по степи, мы вышли на эту речку и остановились на ее левом берегу дневать.

Речка Кунгуй получает начало верстах в двадцати пяти к северо-востоку от Ярен-худука и образуется из многих родников, бьющих из песка. В верховьях она известна под названием Нарын-гола, а в средней и нижней частях называется Кунгуем. Речка имеет от 10 до 15 сажен ширины и часто разбивается на рукава. Она очень мелка, и только в немногих местах, у возвышенных берегов, глубина ее достигает 3–4 футов. Температура воды около 3 часов пополудни достигла почти 20 °Re, так что купанье в ней нисколько не освежало.

Дно, состоящее из мелкого песка и ила, местами очень топко. В верхней части речки часто встречались очень маленькие прибрежные озерки, или, правильнее, глубокие ямы, сообщающиеся с рекой узкими протоками. В этих ямах и омутах самой речки мы ловили маленьких ускучей и гальянов, а также находили раковины живущих в них озерников. Плавающих и голенастых птиц, исключая улитов, чаек и чеграв, было немного. Появлялись изредка и степные курочки, прилетавшие на речку пить.

В долине Кунгуя во время нашего пребывания стояло много монголов. Эта долина, за отсутствием в стране высоких гор, служит в летнее время наиболее удобной местностью для стойбищ. По берегам речки тянутся хорошие луга, но трава в то время была значительно потравлена пасшимся на них повсюду скотом.

К югу от Кунгуя, в расстоянии около 20 верст, тянется с востока на запад, почти параллельно речке, весьма длинный, но невысокий степной кряж Урдур-унигытэ. На востоке этот кряж слабо сочленен с последним отрогом Хангая, а на север, к речке, высылает несколько низких отрогов, между которыми залегают весьма широкие и открытые к Кунгую долины с песчано-каменистой почвой, поросшей во многих местах караганой. В этих долинах, поблизости речки, встречаются и солончаки, покрытые злаком дэрису, а на самих берегах весьма хорошие луговые пространства.

На второй день пути по долине Кунгуя мы ночевали на урочище Нуга, представляющем обширный мокрый луг, обильно орошенный многими ключами, образующими малые озерки. На этом урочище мы, между прочим, видели несколько берез, которых не встречали на всем пути от Урги. С урочища Бага-булум, отстоящего в одной станции от Нуги, дорога пролегает по равнинной местности. Короткие и низкие отроги степного кряжа Урдур-унигытэ, простирающегося к югу от Кунгуя, уже не достигают в этой местности берегов речки.

Каменисто-песчаная степь покрыта почти повсюду караганой. На этой степи вздымается в виде колоссального конуса гранитная скала Улан-хаирхан. Против нее, на правом берегу Кунгуя, на южной окраине песков возвышается такая же скала Сабун-хаирхан, к северо-западу от последней – Шьер-хаирхан, а к северу от урочища Нуга из песков подымается целый кряж, тянущийся с востока на запад верст на 10. Песчаная гряда, из которой они вздымаются, имеет волнообразную поверхность, и ее можно было бы уподобить морю, застывшему во время волнения.

На меридиане урочища Цацеин-булук оканчиваются зыбучие пески, тянущиеся по правому берегу Кунгуя. С этого урочища отделяется на северо-запад дорога в ставку дурбетского вана[30]– Уланком, что на речке Харкора – притоке оз. Убса. Около дороги, в 25 верстах от Кунгуя, находится небольшое, но весьма глубокое пресное озеро Гун-нор, лежащее в котловине. Оно питается ключами, и рыбы в нем монголы не замечали.

Близ западной оконечности помянутой теснины дорога оставляет Кунгуй, поворачивающий к северо-западу, и направляется степью к р. Дзапхыну, но мы решили продолжать путь по Кунгую до его устья. Нам хотелось проверить показания монголов, кочевавших на берегах Кунгуя, о том, что эта речка впадает не в р. Дзапхын, как значится на большой китайской карте Монголии, а в оз. Айрик-нор, в которое, по их же показаниям, изливается и Дзапхын. Это озеро не нанесено на китайскую карту, а р. Дзапхын показана на ней изливающейся в оз. Киргиз-нор.

Желая лично удостовериться в существовании оз. Айрик, мы свернули с дороги и направились по правому берегу Кунгуя на северо-запад. Поднявшись на увал, увидели на севере цепь холмов Цзун-сэрил, служащую предгорьем синевшемуся вдали высокому хребту Хан-ху-хэй, а на юго-западе тянулась пологая гряда, которой оканчивается между низовьями Дзапхына и Кунгуя степной кряж Урдур-унигытэ. На ночлег мы спустились к речке на урочище Шара-модутэй-нурмак.

Утром с увала открылась перед нами вдали сероватая поверхность оз. Айрик. Подойдя к нему, мы были поистине поражены присутствием великого множества водяных и болотных птиц на этом озере: пеликаны, цапли, утки, лебеди, гуси, чайки, авдотки и многие другие птицы буквально покрывали берега, заливы и всю прибрежную полосу воды в несколько десятков сажен ширины. Мы остановились на устье Кунгуя и пробыли на озере почти двое суток. На наше счастье, в оба дня дул свежий ветер с северо-востока, препятствовавший комарам, которых в это время там была тьма, тревожить нас и наших животных.

Оз. Айрик имеет около 17 верст длины и 8 ширины, а в окружности простирается до 45 верст. Южный берег его низменный и большей частью топкий, северный немного повыше, но тоже плоский. Кроме Кунгуя, озеро принимает в себя р. Дзапхын, устье которой находится в 3 верстах к западу от первого. Обе эти реки приносят в Айрик-нор массу мельчайших нерастворимых частиц, окрашивающих его воды в светло-ржавчинный цвет.

Глубина озера от южного берега возрастает крайне медленно: в расстоянии 100 сажен от береговой черты она не более 2–3 футов, да и посредине, судя по рельефу окрестностей, должна быть очень незначительна. Дно Айрик-нора до того топко, что по нему не только неудобно, но и опасно ходить. Тростники на берегу заметны только близ устья Дзапхына, против которого находятся отмели, а быть может, и низменные островки, покрытые ими; в остальных местах южный берег преимущественно открытый.

Вода в озере пресная, но мутная и не совсем приятная на вкус. В нем живет два вида рыб: гальяны и ускучи. Последние достигают весьма больших размеров. На устье Кунгуя мы нашли голову ускуча, выброшенного волнами и съеденного орлами. Она принадлежала рыбе, имевшей, вероятно, не менее пуда веса. Монголы, которым мы ее показывали, уверяли, что им случалось видеть в озере более крупные экземпляры, не уступающие по весу жеребенку.

Плавающих и болотных птиц на этом озере было несметное множество. По утрам и вечерам стаи и одиночные птицы беспрерывно в течение двух-трех часов проносились вдоль берега. На Айрик-норе живет много орланов, питающихся его рыбами. Во время бури волны выбрасывают на берега ускучей, и орланы, как только ветер начнет крепчать и на поверхности озера поднимутся большие волны, собираются в стаи и летают вдоль берегов, высматривая добычу.

Завидев выброшенную рыбу, стая испускает крики и усаживается на пирушку. Голодные монгольские собаки соседних улусов точно так же во время волнения на озере спешат к нему со всех сторон, бегают вдоль берега, ища выброшенных волнами рыб, и иногда вступают в ожесточенную драку с орланами из-за добычи.

Во время нашего пребывания на Айрик-норе, 28 июня после полудня, северо-восточный ветер развел сильное волнение; волны яростно ударялись о берега и цвет поверхности озера изменился, перейдя из светло-ржавчинного в темно-ржавчинный или коричневый, по всей вероятности, от сильной мути, поднятой волнением. На другой день утром, при тихой погоде, цвет поверхности воды казался несравненно светлее, чем накануне, во время бури.

Оз. Айрик в северной части соединяется протоком с весьма большим соленым озером Киргиз-нор. Это последнее простирается до 100 верст в окружности. Берега его плоски и пустынны. На них местами растет высокий тростник. Проток, соединяющий озера, имеет около 5 верст длины, течет очень тихо и так глубок, что его, по словам монголов, нигде нельзя переехать вброд. Рыбы в Киргиз-норе нет, но в протоке, соединяющем его с Айрик-нором, живет множество крупных ускучей. Монголы рассказывали нам, что большие ускучи, играя в этом канале, высовываются иногда из воды и пугают коней у проезжающих по берегам всадников.

Несмотря на соленость воды, в Киргиз-норе должна быть все-таки животная жизнь, так как на нем, по уверению монголов, водятся плавающие и голенастые птицы. Оба озера отделены весьма плоской грядой, на которой к западу от прорезающего ее протока подымается отдельная высота. По случаю появления множества оводов и комаров на вторые сутки пребывания на Айрик-норе нам самим не удалось посетить Киргиз-нор, и мы должны были ограничиться описанием его монголами, стоявшими поблизости Айрик-нора.

К северу от Киргиз-нора тянется в восточно-западном направлении весьма высокий хребет Хан-хухэй, опускающийся крутым склоном к равнине соединенных озер. Этот кряж представляет, как было замечено, непосредственное продолжение Хангая и оканчивается невысоким хребтом Тохту-гэнь-нуру на правом берегу речки Харкира.

Сторона к востоку и западу от озера Киргиз-нор представляет совершенную пустыню, богатую солончаками. К западу от этого озера лежит небольшое соленое озерко Бага-нор, а в пустыне к востоку от Киргиз-нора водятся джигетаи. Незадолго до нашего прибытия на Айрик-нор стоявшие в окрестностях его монголы охотились на них в той пустыне и убили несколько штук.

Охотники рассказывали, что в сильные жары около полудня табуны джигетаев стоят на месте и подпускают к себе гораздо ближе, чем в прохладное время. Но для такой охоты нужны очень хорошие, выносливые кони, так как приходится долго ездить по безводным местам, и притом в жару. Подъехав к табуну, монголы стреляют джигетаев из своих фитильных ружей с сошками.

С оз. Айрик мы направились к юго-западу, на прежнюю дорогу. Первые 5 верст шли по солонцеватой равнине, покрытой местами зарослями дэрису, а потом вступили в песчаные барханы. Из барханов мы поднялись на пологую гряду с отдельной высотой, представляющую северо-западную оконечность хребта Урдур-унигытэ, а с нее спустились на р. Дзапхын, текущую в широкой солонцеватой долине.

В этом месте Дзапхын разбивается на два очень длинных рукава, образующих обширный остров. Ширина восточного рукава около 20 сажен, а западного – до 15. Глубина реки вообще незначительна, но при крутых берегах встречаются омуты в 6–7 футов. Песчано-иловатое дно Дзапхына очень топко, и потому переправа через реку даже на верблюдах, имеющих, как известно, большие ступни, затруднительна, а в половодье опасна.

В самом низу реки, близ устья, дно еще топче и переправа в том месте через Дзапхын возможна только с опытным, из местных монголов, проводником. В одном из омутов реки мы закидывали неводок и поймали несколько штук ускучей того же самого вида, что и в Айрик-норе. Хариусов в нижнем Дзапхыне не попалось, да и не должно быть, потому что эти рыбы живут только в весьма быстрых и каменистых горных речках. В средней же части Дзапхына, ниже монастыря Нарбаньчжи, отличающейся почти горным характером, их водится много.

Переправа через восточный рукав Дзапхына сопряжена была с хлопотами: лошади вязли, да и некоторые из верблюдов тоже проваливались. Кое-как выбрались мы на большой остров, образуемый рукавами реки, и остановились на ночлег. Утром пришлось переправляться через другой рукав; этот последний уже и глубже, но не топок. Долина Дзапхына имеет более 5 верст ширины, местами прорезана старицами и покрыта малыми озерками. В ней встречаются обширные луга и заросли дэрису.

Из долины мы поднялись на увал и, пройдя верст 5 по сухому, каменистому плоскогорью, спустились в обширную котловину, центральная часть которой занята соленым озером Цзэрен-нор, имеющим около 8 верст в окружности. Южный берег его покрыт высоким тростником, и на нем находится несколько малых озер с солоноватой водой; на этих озерках было множество водяных и болотных птиц, в особенности шилоклювок. Близ юго-западной оконечности озера есть родники, на которых останавливаются проходящие караваны.

Мы по случаю сильного жара тоже остановились на этих родниках часа на четыре. Стаи степных курочек, томимые жаждой, очень часто прилетали на родники пить, несмотря на наше присутствие. По берегам Цзэрен-нора растет много солончаковых растений, – осенью ботаник тут мог бы обогатить свой гербарий солянками. В этом озере осаждается соль; на западном берегу лежат пласты чистой самосадочной соли, которой мы взяли с собой около пуда.

Местность к западу и в особенности к северо-западу от Цзэрен-нора представляет пустынную, слегка волнообразную равнину. Ночевать пришлось среди безводной станции в 46 верст. Утром мы шли по волнистой местности, на которой пересекли весьма длинное русло временного потока. По сторонам и впереди видны были повсюду горы.

На север от дороги тянулась плоская гряда, а на юг кряж Анхалэ – крайние отроги Алтая, в который мы в тот же день вступили, достигнув низких и пустынных гор Аргаланту, пересекаемых дорогой. Вдали на северо-западе белели снежные вершины гор Харкира. Эти вершины мы увидели в первый раз с низовьев Кунгуя и приняли их сначала за облака, но потом уже признали в них снежные горы. На юге тоже вдали виден был массив Хобо – западной части хребта Цзун-хаирхан.

С гор Аргаланту спустились в глубокую и обширную котловину и остановились на родниках Шину-усу на дневку. Котловина в южной части сообщается с обширной равниной, прилегающей к северному подножью кряжа Анхалэ, и в ней там и сям разбросаны были малые улусы дурбётов. Этот народ, отличающийся, кроме языка и внутреннего быта, еще несколько и наружностью от халхасцев, казался нам не столь общительным, как монголы Халхи. Последние, бывало, как только мы остановимся, стекались со всех сторон в наш лагерь. Дурбёты же держались иначе: редкий из них заходил к нам, да и сведения о своей стране они сообщали не так охотно, как халхасцы.

Из котловины дорога вступает в невысокие горы и следует по ним около 10 верст, потом выходит на обширную междугорную долину с большим солоноватым озером Хара-усу. Долина со всех сторон обставлена горами и только в юго-восточной части соединяется узким горлом с соседней равниной, прилежащей к подошве хребта Анхалэ. Вода в озере солоноватая, рыб и моллюсков в нем мы не видели, но плавающих и болотных птиц было довольно много, в особенности турпанов.

Миновав озеро, мы остановились близ устья впадающей в него речки Намир на ночлег. Речка имеет около 10 сажен ширины и была в то время очень глубока и быстра. Вода в ней отличалась странным буро-желтым цветом от размываемой на пути глины, которой она и припахивала. Издали, с возвышенного места, речка казалась темно-желтой лентой, изгибавшейся по зеленому полю обширных сплошных лугов. Несколько раз мы закидывали в нее свой маленький неводок, но не вытащили ни одной рыбки.

Впрочем, трудно допустить, чтобы рыбы могли жить в столь мутной воде, похожей на какую-то болтушку. Намир получает начало в снежных горах Харкира, вся длина течения этой реки не должна превышать 60 верст. В нижних частях долина Намира большей частью болотиста, а в средней и верхней частях речки она представляет обширное, сплошное болото. В этом болоте находится множество родников, из которых составляются то ручейки, струящиеся непосредственно в речку, то небольшие озерки, образуемые источниками и сообщающиеся также с Намиром протоками. Поэтому неудивительно, что речка при такой незначительной длине собирает в себя порядочную массу воды, получая ее в изобилии из множества соседних источников.

От ночлежного пункта близ устья Намира мы прошли верст двенадцать вверх по этой речке до ее крутого изгиба, потом оставили ее вправо и направились по холмам к северо-западу. На пути, у подножья холмов, встретили небольшое озерко, сообщающееся с речкой протоком, далее в лощине между холмами – другое, выпускающее также в Намир-ручей. С холмов в ближайшей части долины этой речки видны были тоже небольшие озерки, рассеянные кое-где по болотистой местности.

Пройдя около трех верст по холмам из глинистого сланца, мы вышли к ручью Носан-булук, текущему из разрушенных гранитовых масс в Намир, и остановились на ночлег. С этого ручья дорога вступает в горы, пересекая в этом месте южный отрог альп Харкира, поворачивающий потом к юго-востоку и окаймляющий долину оз. Хара-усу с юга.

В этом отроге находится глубокая междугорная котловина, занятая оз. Шацгай[31]. Оно имеет около 10 верст в окружности и питается водами ручья Котюль-булук, текущего в него с севера из гор Харкира. Вода в оз. Шацгай до такой степени солона, что в нем не только нет рыбы, но и вообще никакой животной жизни не должно существовать, на что, между прочим, указывает и отсутствие на нем водяных птиц.

Исключая нескольких пар турпанов, мы не видели на нем вовсе этих (водяных) птиц. Глубина озера, в особенности в западной части, должна быть весьма значительна: там дно от берега падает так круто, что в расстоянии трех или четырех сажен от береговой черты его уже совсем не видно и глазу наблюдателя представляется мрачная пучина.

К западу от Шацгай-нора мы пересекли такой же невысокий и каменистый перевал, как и к востоку, подходя к нему, а потом спустились на весьма каменистое плато, почти сплошь усеянное сборным булыжником и галькой – продуктами разрушения окрестных северных гор. Эти обломки лежат местами правильными, почти параллельными рядами, тянущимися с севера на юг, от гор до р. Кобдо.

Еще спускаясь с перевала от оз. Шацгай, мы увидели на юго-востоке широкую зеленую ленту лиственного леса, покрывающего берега р. Кобдо и придающего издали, в особенности с высоты, живописный вид ее долине. На севере, верстах в тридцати, искрились снежные вершины гор Харкира, а на юге, верстах в семидесяти, виден был белок Алтан-цицик. Так называют дурбёты снежные горы Гурбан-цасату.

Пересекши на каменистой равнине три ручья, текущие с севера в р. Кобдо, мы вышли на речку Шивыртай на ночлег. Она получает начало в горах Харкира и впадает в р. Кобдо слева. По берегам речки растет тополь, тал, тальник и другие кустарники. Речка часто делится на рукава и течет очень быстро по каменистому ложу. В ней мы ловили много крупных хариусов. Стоянка на этой речке, несмотря на прекрасную воду и отличный подножный корм, в то время была несносна по причине множества оводов, комаров и мошки.

Поэтому на другой день ранним утром мы поспешили оставить Шивыртай. Дорога шла сначала по каменистой равнине, потом пересекла пологую гряду и снова вышла на равнину, ниспадающую на юг, к долине р. Кобдо, крутым и высоким обрывом. Затем мы вступили в пологие холмы из глинистого сланца со многими глубокими и узкими лощинами, направляющимися к р. Кобдо. Тут к северу от дороги возвышается большая гора Улан-лонхо; близ самой дороги на левом берегу р. Кобдо поднимаются также массивные высоты. Обогнув эти последние с севера, мы спустились к протоку из оз. Ачит в р. Кобдо и остановились на нем дневать.

Проток, соединяющий оз. Ачит с р. Кобдо и называемый Усун-холой (водяное горло), имеет около 5 верст длины, от 20 до 30 сажен ширины и довольно быстрое течение. Он стремится с севера на юг в узкой долине, ограниченной невысокими берегами, и имеет довольно значительную глубину, а при устье даже очень большую. Вода в нем пресная, но от присутствия тростника, покрывающего повсюду его берега, не совсем приятного вкуса. В протоке живет очень много ускучей, но других пород рыбы нет.

Р. Кобдо при устье протока имеет около 60 сажен ширины и течет очень быстро. По берегам ее на всем виденном нами пространстве растет тополь, тал и различные кустарники. В этих зарослях поблизости протока живут фазаны. Река описывает в том месте весьма значительную луку к северу.

Зимой на берегах Кобдо располагаются многие улусы, но в летнее время она, по причине множества комаров, оводов и мошки, остается в средней и нижней частях необитаемой. В течение более полутора суток, проведенных нами на устье протока, эти насекомые до такой степени искусали наших лошадей, что у них на теле, в особенности на спине, образовалось множество небольших ран.

Две бывшие с нами собаки тоже не находили места от оводов и комаров: терзаемые этими несносными насекомыми, они по временам начинали бегать от них и потом бросались в воду. Нелегко было и людям в это время, но желание определить географическое положение устья протока удержало нас тут почти на двое суток. К несчастью, в оба вечера небо было облачно, и мы напрасно промучили себя и животных в этом злополучном месте.

К югу от устья протока, верстах в шестидесяти, возвышается снежная группа Гурбан-цасату, или Алтан-цицик по-дурбётски. Она заключается в весьма высоком горном хребте, тянущемся на север-восток-север. Мы пересекали этот хребет по перевалу Хонур-улен в 1878 г. на пути в г. Кобдо. В нем, верстах в 30–40 к юго-западу-югу от группы Алтан-цицик, видны были вершины, покрытые снежными пятнами.

С устья протока мы направились вверх по нему к Ачит-нору и, пройдя верст пять, достигли малого озера, из которого он вытекает. Это озеро имеет около 5 верст в окружности, покрыто по берегам тростником и сообщается с Ачит-нором проливом. Перешеек между соединенными озерами представляет низменную землю, поросшую тоже тростником. Вскоре перед нами открылась обширная синеватая поверхность Ачит-нора, по западному берегу которого пролегает дорога.

Вода в Ачит-норе пресная, но из рыб в нем живут только одни ускучи, достигающие, судя по найденным на берегу остаткам, таких же больших размеров, как и в Айрик-норе. На Ачит-норе живут также орланы, а плавающие и болотные птицы держатся преимущественно в северо-западной и юго-восточной частях озера, около тростников.

Ачит-нор принимает в себя в северной части три речки: Беконь-бере, называемую в нижних частях Беко-морин-гол, Уласты, или Ендерты, и Цаган-норэй холой. Речка Беконь-бере – самая многоводная, вытекает из горного озера Кендыкты-куль, отстоящего верстах в ста к северо-западу от Ачит-нора.

По выходе на Ачит-нор мы следовали близ юго-западного берега его, по волнообразной местности, покрытой низкими обнаженными грядами. Они представляют отроги соседних юго-западных гор и упираются в озеро, образуя скалистые береговые утесы. Между грядами простираются довольно глубокие, но узкие и извилистые лощины. Вечером мы вышли на речку Цаган-норэй-холой и ночевали на ней верстах в трех выше устья. На наше счастье, ночь была прохладная и комары не тревожили нас.

На следующий день мы с большим трудом перебрались через топкую и каменистую лощину, орошаемую ручьями, текущими с правой стороны в речку Цаган– норэй-холой; потом вышли на каменистую равнину и направились по ней вверх по этой речке. На равнине, поблизости речки, встречались местами явственные следы прежних пашен, именно прямолинейные оросительные канавы, а в одном месте встретились и нынешние пашенки дурбётов, орошаемые арыками. Около них стоит маленький глиняный домик, в котором летом живут дурбёты-пахари.

Верстах в тридцати выше своего устья речка Цаган-норэй-холой протекает ущельем около 20 верст, покрытым в восточной части небольшим леском тала с тальником. Ущелье очень глубоко и ограничено с обеих сторон весьма крутыми горными склонами. В иных местах эти склоны так сближаются, что, кроме них да неширокой полосы глубокого безоблачного неба, не видно было ничего. Ущелье и орошающая его речка Цаган-норэй-холой пересекают поперек высокий отрог горного узла Кара-магнай, простирающийся на юг до р. Кобдо.

К западу от этого отрога лежит высокое волнистое плоскогорье, на котором мы встретили озеро Цаган-нор, около 4 верст в окружности, выпускающее речку Цаган-норэй-холой. В двух верстах к западу от этого озера находится другое, носящее такое же название и соединенное с первым протоком, в который с левой стороны, с севера, впадает маленькая речка. С восточной стороны в озеро вдаются две острые и длинные косы, оканчивающиеся скалистыми сопками, живописно отражающимися в спокойной, зеркальной его поверхности. С запада в это озеро изливается маленькая речка Куку-кутель, образующая на пути ряд весьма незначительных озерок.

От озера мы шли по долине речки Куку-кутель. В эту неширокую долину с севера и юга сходится много побочных долин, большей частью сухих. Окрестные горы невысоки и покрыты довольно скудной растительностью. Речка Куку-кутель то скрывается в песчано-каменистой почве долины, то снова появляется на поверхности и образует несколько малых озерок. Она получает начало верстах в пятнадцати к югу от государственной границы и несет свою незначительную дань Ачит-нору, отдающему избыток воды р. Кобдо, впадающей в оз. Хара-усу, а это последнее, как известно, сообщается с р. Дзапхыном и, следовательно, с соединенными озерами Айрик и Киргиз-нор. Таким образом, в Северо-Западной Монголии существует непрерывная гидрографическая сеть, посредством которой воды с высочайших гор Алтая достигают пустынного водоема Киргиз-нора, отлагая в нем растворенные на пути соли.

Перевалив из долины речки Куку-кутель через невысокий отрог, мы спустились в котловину небольшого озера Хак, на котором в то время стоял один из бийских торговцев, продававший кое-что туземцам-дурбётам. Это озеро лежит близ южного подножья пограничного хребта Сайлюгэма. К северу от озера в Сайлюгэме находится перевал, называемый Хак, или Топту-дабага. Подобно перевалу Улан-даба, лежащему верстах в девяноста западнее, проход Хак тоже плоский и, по моему определению, на 390 футов ниже первого.

Поднявшись без затруднения по отлогому склону на гребень пограничного хребта Сайлюгэма, мы остановились у пограничного знака и прежде всего с радостным чувством приветствовали родную землю, так давно покинутую. Потом, установив барометр, я определил высоту перевала, оказавшуюся в 8220 футах над уровнем моря. Окончив наблюдение, мы обернулись назад и простились мысленно с Монголией, быть может, навсегда.

Спуск с пограничного хребта на север, подобно подъему со стороны Монголии, отлогий; растительность, по мере приближения к северу, становится все более и более разнообразной. С хребта мы сошли на высокое плоскогорье, известное под названием Чуйской степи. Хотя сравнительно с другими местностями Внутреннего Алтая оно и считается малоплодородным, но нам, после бедных, монотонных монгольских степей и неприветных горных стран Монголии, оно казалось привлекательным.

Пройдя по Чуйской степи около 45 верст, мы достигли урочища Кош-Агач на верхней Чуе, где находится несколько домиков с товарными складами, принадлежащих торгующим в Монголии бийским купцам, и построена маленькая деревянная церковь. В Кош-Агаче производится перегрузка товаров, доставляемых из Бийска в Монголию, и ведется небольшая торговля с окрестными жителями – теленгутами[32]. Тут мы окончили наше годичное странствование по Китайской империи.

ПУТЕШЕСТВИЕ В КАШГАРИЮ И КУНЬЛУНЬ

Предисловие автора

20 октября 1888 г. в городе Караколе (ныне Пржевальск) Семиреченской области скончался наш знаменитый путешественник Н. М. Пржевальский. Преждевременная смерть постигла его лишь за несколько дней до начала предстоявшего ему нового, многотрудного путешествия по Центральной Азии. Пржевальский во главе большой, хорошо снаряженной экспедиции намеревался пройти чрез Восточный Туркестан в Тибет, исследовать сначала совершенно неизвестную северо-западную часть этой высокой земли, потом проникнуть, если окажется возможным, в Лхасу, а оттуда на восток, в страну Кам, привлекавшую его как страстного натуралиста своей богатой растительной и особенно животной жизнью.

Но этому заветному научному предприятию Николая Михайловича не суждено было осуществиться: простудившись еще на пути в исходный пункт экспедиции, в окрестностях Пишпека, он заболел брюшным тифом и через 2 недели отошел на вечный покой почти на рубеже той обширной страны, исследованию которой им были посвящены многие годы его страннической жизни.

Начальство над экспедицией было возложено на меня. В личный состав ее, сверх избранных Николаем Михайловичем себе сотрудников – поручика В. И. Роборовского и подпоручика П. К. Козлова – был включен еще, по желанию Русского географического общества, геолог, горный инженер К. И. Богданович; конвой же экспедиции, вследствие сокращения первоначального плана предприятия, уменьшен на 13 человек.

Задача экспедиции, поставленная Русским географическим обществом по соглашению с военным министерством, заключалась главным образом в исследовании окрайного хребта Куньлунь на пространстве от верховьев реки Юрун-каш до меридиана озера Лобнор и прилежащей к нему на юге полосы Тибетского нагорья, приблизительно до параллели 35°. При этом выступление экспедиции из Пржевальска, по причине необычайно снежной зимы в Тянь-Шане и завалов в горных проходах, было отложено до весны 1889 г., а пребывание ее за границею рассчитано на 2 года.

По назначению в декабре 1888 г. начальником экспедиции, я начал готовиться к путешествию и прежде всего знакомиться по доступным мне источникам с теми странами, которые нам предстояло посетить.

Кроме этого, мне в течение короткого периода времени приходилось заниматься еще исследованием инструментов и приобретением необходимых для путешествия вещей.

21 марта 1889 г. я вместе с геологом экспедиции К. И. Богдановичем выехал из Петербурга. В Москве к нам присоединились В. И. Роборовский и П. К. Козлов, вызванные из Пржевальска еще в феврале, и 24 марта мы все вместе отправились в этот город.

Путь наш пролегал через Владикавказ, Тифлис, Баку и Каспийское море в Узун-ада, а оттуда по Закаспийской железной дороге через Ашхабад, Мерв, Чарджуй и Бухару в Самарканд. Из этого последнего мы ехали уже на почтовых лошадях чрез Ташкент, Чимкент, Аулие-Ата и Пишпек до Пржевальска, куда прибыли 20 апреля.

Снаряжение экспедиции было почти окончено еще при жизни Н. М. Пржевальского и найдено мною в отличном состоянии. Выбор людей для конвоя, сделанный им самим, был также вполне удачный. Оставалось только купить лошадей, построить палатки, юрты и запастись продовольственными продуктами, на что потребовалось около 3 недель.

10 мая все приготовления были окончены, и 13-го числа того же месяца экспедиция тронулась в далекий путь. В состав ее, кроме меня и трех моих сотрудников, входили переводчик, препаратор, 12 нижних чинов конвоя, 2 проводника и несколько погонщиков из киргизов, а животные экспедиции состояли из 88 верблюдов, 22 лошадей, 100 овец для пищи и 3 сторожевых собак.

По составленному заблаговременно маршруту я наметил для экспедиции путь через Восточный Туркестан в Тибет по местностям, частью вовсе не исследованным еще европейскими путешественниками, частью – лишь местами. По этому маршруту экспедиция направилась через перевал Бедель на юго-восток и, достигнув реки Яркенд-дарья, повернула по ней на юго-запад в Яркенд. Оттуда мы следовали по большой Хотанской дороге на юг до Каргалыка, из которого, по случаю наступления сильных жаров, должны были свернуть на юго-запад, в горы Куньлуня, и пробыть в них на урочище Тохта-хон до сентября.

Дальше экспедиция направилась 1 сентября прямым путем опять на большую Хотанскую дорогу и, выйдя на нее в селении Гума, следовала по ней до Хотана, откуда через Чиру и Керию перешла в селение Ния и там расположилась на зимнюю квартиру, совершив предварительно экскурсию на юго-восток, в Куньлунь, для отыскания проходов через этот окраинный хребет на Тибетское нагорье.

Весна, лето и часть осени 1890 г. были посвящены исследованию юго-восточной окраины Кашгарской котловины, Куньлуня и прилежащей к нему на юге полосы Тибетского нагорья на протяжении от верховьев реки Керия-дарья до меридиана озера Лобнор. В начале октября экспедиция опустилась с этого нагорья к озеру Лобнор и затем через Курлю, Карашар, Токсун, Урумчи, Хотубей, минуя озеро Телли-нор и кумирню Матэня, вышла 3 января 1891 г. в Зайсанский пост.

На собирание географических и этнографических сведений мною было обращено особое внимание. С этой целью я старался опрашивать как можно больше туземцев, проверять их показания и заносить немедленно в дневник.

Геолог экспедиции К. И. Богданович, кроме наблюдений на пространстве около 4000 верст, пройденных вместе с экспедицией, производил еще геологические исследования на протяжении около 2000 верст во время своих отдельных экскурсий, преимущественно в горы. Собранная им богатая коллекция горных пород и почв поступила в музей Геологического комитета и будет, вероятно, в скором времени разработана.

Зоологическая коллекция экспедиции, переданная в музей Академии наук, состоит из 60 видов млекопитающих (в числе 200 экз. шкур с черепами), 220 видов птиц (около 1200 экз.), 11 видов рыб (до 100 экз.), 20 видов земноводных и пресмыкающихся (до 80 экз.) и около 200 видов насекомых, почти исключительно жесткокрылых, которых взял на себя труд описать вице-председатель Русского географического общества П. П. Семенов.

Гербарий экспедиции, содержащий в себе до 700 видов растений (в числе около 7000 экз.), поступил в Ботанический сад.

Представляя на суд читателей описание нашего путешествия, считаю долгом принести искреннюю признательность российскому консулу в Кашгаре Н. Ф. Петровскому и секретарю консульства Я. Я. Лютшу за их попечение и содействие, оказанные экспедиции во время пребывания ее в пределах Восточного Туркестана; директору Зоологического музея Академии наук Ф. Д. Плеске за определение собранных экспедицией птиц; ученым-консерваторам того же музея С. М. Герценштейну и Е. А. Бюхнеру за определение первым рыб и вторым добытых экспедицией млекопитающих, а также нашим синологам, академику В. П. Васильеву и доктору Э. В. Бретшнейдеру, за их содействие в предварительном ознакомлении с Восточным Туркестаном и добрые советы и астроному Главной обсерватории Ф. Ф. Витраму, исследовавшему положение тех звезд, затмения которых были наблюдены мною для получения абсолютных долгот опорных пунктов.

С.-Петербург, 12 апреля 1894 г.

Глава первая. От Пржевальска до Яркенда

Отъезд из Пржевальска. – Долина южного берега озера Иссык-Куль. Развалины на дне этого озера. – Ущелье и перевал Барскоун. – Следование по сырту. – Перевал Бедель. – Спуск с хребта Кок-шаал на юг в Кашгарию. – Переправа через реку Таушкандарья. – Переход через хребет Кара-тэке. – Теснина Дунгарет-мё-агазы. – Контраст во флоре и фауне северного и южного склонов этого хребта. – Селение Калпын. – Очерк Кашгарии. – Путь экспедиции по солончаковой пустыне до станции Якка-худук. – Первобытный лес и болото Лалмой. – Движение вверх по долине реки Яркенд-дарья. – Природа этой долины. – Прибытие в Яркендский оазис.

14 мая 1889 г. я с Роборовским и Козловым[33] отправились из Пржевальска в экипажах до ближайшей попутной деревни Сливкиной, отстоящей в 40 верстах к западу. Караван же наш, в составе 14 нижних чинов конвоя, 22 лошадей, 80 порожних верблюдов экспедиции и 50 наемных с багажом, выступил по той же дороге накануне, и мы должны были догнать его в Сливкиной.

Дорога из Пржевальска в деревню Сливкину идет по высокой степной долине, расстилающейся между хребтом Терскей-Алатау и озером Иссык-Куль от 15 до 20 верст в ширину.

Деревня Сливкина, основанная лет 30 тому назад переселенцами из Европейской России, имеет 140 дворов и 500 жителей, которые, благодаря избытку земли и плодородию почвы, пользуются полным благосостоянием. Нас поместили в чистой, хорошо убранной комнате и угощали сытным ужином, а караван остановился в поле, за селением.

Утром мы отправились к каравану пешком в сопровождении большой толпы народа, собравшейся провожать экспедицию. Дорога от Сливкиной идет на запад по той же степной долине, в которой нередко встречались киргизские пашни и тучные пастбища. В 16 верстах от деревни мы остановились на ночлег у ручья; вечером поднялся сильный ветер, продолжавшийся до утра. На озере, отстоявшем в 3 верстах от нашего лагеря, всю ночь бушевали волны и к утру на плоском его берегу образовался высокий белый вал из пены, исчезнувший только после полудня, когда озеро успокоилось.

На следующей станции степная долина между хребтом и озером, по которой пролегает дорога, суживается и часто пересекается глубокими лощинами, загроможденными массивными валунами. Поэтому дорога становится затруднительнее и в конце станции приближается к плоскому берегу озера, покрытому сплошь крупными кругляками.

Третью ночь мы провели на берегу Иссык-Куля близ устья впадающей в него маленькой речки. Вода в озере слегка горько-соленая, негодная для питья, но скот пьет ее охотно; для кушанья же ее можно употреблять за неимением лучшей, да и то, по всей вероятности, только в течение непродолжительного времени.

От ночлежного места на берегу озера караван прошел еще верст 12 по долине, пересекая балки, усеянные валунами и крупными кругляками, а потом повернул к югу и направился вверх по речке Барскоун, текущей с хребта Терскей-Алатау в озеро Иссык-Куль. Вскоре мы вступили в живописное ущелье этой речки и, пройдя по нему верст 10, остановились на ночлег у нижней границы елового леса, на прекрасном лугу, обильно орошенном источниками.

Южнее и выше ночлежного места простиралась зона елового леса, покрывающего, впрочем, только северные склоны гор, а южные покатости их безлесны. Дно же самого ущелья покрыто густым еловым лесом и усеяно массивными валунами. В этом глухом лесу струится речка Барскоун в каменном ложе, ниспадающем местами ступенями, и рокот ее далеко разносится по лесной чаще.

Пробираясь на следующий день медленно вверх по ущелью узкой тропой, извивающейся среди валунов, мы встретили неожиданно поперечный ров глубиною в 2 с лишком аршина и шириною около 4 аршин. Судя по свежести выемки, он был лишь несколько дней тому назад прорыт могучим временным потоком, вырвавшимся, вероятно, из временной естественной запруды на соседней высоте.

У этой преграды мы должны были остановиться и для беспрепятственного перехода через ров срезать лопатами его крутые обрывы.

На той же станции мы миновали чудный каскад, низвергающийся совершенно отвесно саженей 15 со скалы левого бока ущелья и переходящий ниже в бешеный поток, который с изумительной быстротой и ревом несется по крутизне в речку.

В ущелье Барскоун на всем его протяжении, до самых верховьев орошающей его речки того же названия, не выходит ни одна побочная теснина, а потому речка не имеет ни одного значительного притока.

Бока этого сумрачного ущелья очень круты и высоки; густой еловый лес, покрывающий его дно, еще более усиливает господствующий в нем мрак.

В верховьях речки ущелье переходит в узкую долину, свободную от леса, который покрывает только соседние горные склоны до высоты 10 000 футов. В этой долине, ввиду предстоявшего трудного перехода через гребень хребта Терскей-Алатау, экспедиция остановилась на дневку.

Рано утром я отправил вперед 2 казаков с проводником для осмотра перевала Барскоун, на котором, по уверению сопровождавших нас киргизов, должен был лежать еще снег. По осмотре оказалось, что перевал действительно покрыт снегом глубиною более аршина; для исправления пути мною в тот же день были отправлены вперед 9 человек с 25 свободными верблюдами. Проложив с большим трудом дорогу, они возвратились в лагерь уже поздно вечером.

Утром 21 мая отправлены были вперед 10 человек со всеми порожними 88 верблюдами для проложения дороги за перевалом, а часом позже последовала за ними экспедиция. Из узкой долины мы поднялись по весьма крутому склону на высоту и, пройдя несколько верст по косогору, начали восхождение на перевал по траншее в снегу, проложенной нашими людьми.

Подъем, несмотря на умеренную крутизну, был очень труден: верблюды с вьюками поминутно проваливались и падали; чтобы поднять их, нужно было сначала развьючить, потом освобожденных от вьюков укладывать на более твердое место, а багаж переносить на руках и снова навьючивать. По такой мучительной дороге мы прошли за 5 часов не более 2 верст и, опустившись немного с вершины перевала, остановились на ночлег в долине, покрытой таким же глубоким снегом[34]. Передовые наши люди, вернувшиеся в лагерь вечером, успели в этот день проложить дорогу вперед только на протяжении 2 верст от вершины перевала.

Благодаря ночному морозу, скрепившему снег, первые 3 версты от перевала мы прошли по широкой нагорной долине беспрепятственно; но потом, когда стало теплее, верблюды с вьюками начали проваливаться, и повторились те же мучения, как и накануне. Солнце, показывавшееся по временам из-за облаков, сильно пекло в этой высокой долине, а когда скрывалось – становилось холодно и часто падала крупа.

В сумерки мы свернули на восток к горе, свободной от снега, и достигли с большим трудом ее подошвы, когда уже стемнело, пройдя в этот памятный день с 8 часов утра до 8 часов вечера только 9 верст. На склоне горы, по счастью, нашлось немного прошлогодней травы для наших животных, голодавших почти 2 суток. От яркости света, отражаемого белым снеговым покровом, почти у всех нас разболелись глаза.

По мнению наших проводников, нужно было продолжать путь сначала по той же нагорной долине на юг, а потом через хребет по перевалу Суёк. Но так как на этой долине и замыкающих ее на юге горах, через которые пролегает прямая дорога, повсюду был виден снег, то я не решился последовать их совету без предварительной рекогносцировки.

Взобравшись утром на вершину горы, мы увидели оттуда на юго-востоке долину, почти совершенно свободную от снега. Я тут же решил направить экспедицию кружным путем по этой долине. Караван, предшествуемый длинной вереницей свободных верблюдов, обогнул гору и вступил в долину, представляющую юго-восточное продолжение широкой нагорной долины, по которой мы следовали накануне.

Эта долина орошена речкою Арабель, получающей начало близ перевала и собирающей в себя в верховьях множество притоков. В нижней долине Арабели мы встречали только местами небольшие полоски мелкого снега, да и то лишь на первой половине станции, а на второй, благодаря значительному понижению долины, его уже вовсе не было, но зато каравану нередко приходилось пересекать топкие лощины.

На ночлежном месте, лежащем гораздо ниже предыдущего, было достаточно прошлогодней травы для наших отощавших животных, а на низких местах показывалась уже свежая зелень. С этого места мы оставили речку Арабель, текущую далее в теснине, и направились севернее ее по волнистой местности, в которой миновали несколько малых озер, еще покрытых посиневшим льдом. В конце перехода экспедиция вышла на караванную дорогу, ведущую из Пржевальска через перевалы Зауке, или Кашка-су, и Бедель в Кашгарию, и по ней спустилась снова в долину речки Арабель, в которой разбила палатки для ночлега на зеленом лугу, украшенном яркими цветами.

Караванная дорога пролегает не более 10 верст вниз по долине речки Арабель, которая на этом протяжении огибает горы с востока и потом течет на юго-запад. Дорога же направляется от реки на юг и пересекает плоский хребет, простирающийся в одном направлении с Арабелью.

Пройдя первую половину станции по долине Арабели, а вторую по волнистой местности, мы ночевали у северного подножья помянутого плоского хребта.

Подъем на этот хребет с севера по перевалу Ак-бель очень отлог, но зато длинен. Последние 4 версты до вершины перевала мы шли по снегу, который был, однако, неглубок. Спуск с хребта на юг, бывший в то время совершенно свободным от снега, значительно короче и круче подъема с севера.

К югу от помянутого плоского хребта простирается высокая и весьма волнистая земля, называемая местными киргизами сыртом (спина). Она покрыта пологими, переплетающимися между собою ветвями Тянь-Шаня, между которыми залегают пространные долины и котловины с солонцеватой почвой. В общем же в этой высокой земле преобладает все-таки форма равнины. Древесной растительности, кроме немногих низкорослых кустарников, в ней вовсе нет.

Плоские хребты ее большею частью пустынны, но в междугорных долинах и котловинах, а отчасти в ущельях и лощинах самих хребтов встречаются очень хорошие пастбища, на которых преобладают повсюду кипец и осока. Эти пастбища привлекают в летнее время на сырт множество киргизов со стадами скота, который, благодаря обилию подножного корма, а также отчасти отсутствию жаров и насекомых, очень хорошо откармливается в описываемой высокой земле.

В горах сырта и в особенности в главном хребте Тянь-Шаня, Кок-шаале, окаймляющем эту высокую землю с юго-востока, водится много диких горных баранов. На пути по ней мы ежедневно замечали близ дороги черепа этих животных с массивными, хорошо сохранившимися рогами. В главном хребте живут также во множестве улары – колоссальные горные куропатки, величиной с молодую индейку, мясо которых очень вкусно и считается у киргизов лакомым блюдом.

В течение трехдневного следования по сырту мы, кроме маленького каравана, шедшего из Пржевальска в Аксу, не встречали вовсе людей. На третий день экспедиция достигла северного подножья главного хребта, Кок-шаала, и остановилась в узкой долине, близ перевала Бедель, на ночлег. Эта высокая долина в то время казалась очень печальной: в ней не видно было ни млекопитающих, ни птиц и даже насекомых; вокруг царила мертвая тишина, нарушавшаяся только журчанием орошающей ее речки.

По прибытии экспедиции к подножью Кок-шаала я в тот же день послал двух казаков с проводником для осмотра перевала Бедель. Оказалось, что на северном его склоне на протяжении около 2 верст лежал еще глубокий снег, а потому на следующий день утром я отправил туда четырех человек с порожними верблюдами для проложения дороги, которые возвратились вечером. На рассвете пошел большой мокрый снег, продолжавшийся до полудня и задержавший экспедицию еще на день в долине.

30 мая рано утром я отправился с одним казаком вперед на перевал для измерения его высоты, а караван выступил часом позже. Дорога поднимается постепенно по узкой долине, потом идет по косогору, на котором встречается несколько крутых подъемов, и, наконец, восходит по крутому склону на вершину перевала. Ночной мороз прочно скрепил снег, лежавший на северном склоне перевала, а потому мы беспрепятственно достигли его вершины, поднимающейся до 13 860 футов над уровнем моря.

С этой высоты при ярком сиянии солнца и полном отсутствии облаков небесный свод казался окрашенным в очаровательный темно-голубой цвет. Измерив высоту перевала, мы, не ожидая каравана, последовали далее. Спуск на юг несравненно круче подъема с севера и, только благодаря зигзагам, описываемым на нем дорогою, доступен для караванов.

С перевала дорога спускается в долину и, пройдя по ней версты 2, снова вьется зигзагами по крутизне к речке Бедель. Проходя по этой высокой долине, мы любовались величественным зрелищем: с южного склона хребта неслись по чрезвычайно крутым лощинам мутные притоки речки Бедель, казавшиеся издали желтыми лентами, которые, извиваясь прихотливо по крутизнам, опускались в глубокую долину названной речки.

Юго-восточный склон станового хребта Тянь-шанской системы – Кок-шаала, замыкающего сырт со стороны Кашгарии, несравненно круче северо-западного и притом, как во всех окраинных хребтах, гораздо длиннее внутреннего склона, обращенного к высокой земле.

Караван, подошедший к перевалу только перед полуднем, когда солнце уже сильно грело, встретил большие препятствия: верблюды беспрестанно проваливались в рыхлый снег, и их приходилось перевьючивать. К ночи только небольшую часть вьючных верблюдов успели перевести с большими усилиями через перевал, а остальные ночевали близ вершины Беделя на свободной от снега площадке, где с ними провели ночь почти все наши люди. Переход через Бедель отставшей части каравана продолжался весь следующий день, и только поздно вечером прибыли в лагерь за перевалом последние верблюды. Наши люди в оба эти дня страшно измучились, но никто из них не упал духом.

После многотрудного перехода через хребет Кок-шаал я счел необходимым сделать дневку на сборном месте за перевалом, в долине речки Бедель. В той же долине, близ нашего лагеря, стоял большой караван из Учтурфана, следовавший с бумажными тканями в Пржевальск и ожидавший освобождения Беделя от снега.

От подножья перевала мы опускались по узкой долине речки Бедель, которая на протяжении первой станции имеет весьма сильное падение. В верхнем течении речки долина местами значительно суживается и, в противоположность ущелью Барскоун, принимает в себя много побочных теснин, по которым стремятся притоки этой речки. На первом же переходе, верстах в 20 от перевала, стали встречаться кустарники: барбарис, жимолость, ива и другие, отсутствующие в верховьях долины.

Вода в речке ежедневно с 3 до 8 часов пополудни значительно прибывала от таяния снега на высоких вершинах Кок-шаала и окрашивалась в желтый цвет. Температура воздуха на юго-восточном склоне главного хребта, по мере понижения долины, быстро повышалась, и повсюду замечалось полное пробуждение растительности.

На второй станции характер долины, ведущей с перевала, изменяется: она переходит сначала в широкий, потом в узкий коридор с отвесными конгломератовыми боками. В этом коридоре речка Бедель, получающая в нижней части название Уй-тал, течет уже гораздо покойнее, чем в верховьях. Перед вступлением речки в теснину дорога оставляет ее и поднимается по весьма крутому склону на плоскую высоту, где у самого выхода дороги расположено небольшое здание с оградой. В нем помещается китайский пикет для осмотра проходящих торговых караванов, которым никак нельзя миновать этого дозорного пункта.

С высоты мы увидели на юге обширную долину, окаймленную с полуденной стороны высоким горным хребтом, синевшим в туманной дали. К востоку же и западу простирались последние отпрыски Кок-шаала, бороздящие его высокое и плоское предгорье.

Пройдя около 10 верст по высоте, экспедиция повернула к речке Уй-тал и спустилась по узкой балке в ее долину, которая верстах в 8 ниже пикета значительно расширяется и покрыта очень хорошей растительностью. В этой широкой долине мы разбили палатки для ночлега.

Перед вечером к нам в лагерь прибыли аксакалы (старшины) наших торговцев в городах Аксу и Учтурфане для встречи экспедиции. По обычаю, они привезли нам дастархан (угощение) из вареных яиц, пшеничных лепешек, редиса и свежих абрикосов. Пригласив аксакалов в палатку, я, в свою очередь, угощал их чаем и расспрашивал об оазисах Аксу и Учтурфане. Они сообщили мне, что в Аксуйском оазисе считается около 140 000 жителей, в том числе в самом городе Аксу не более 6000.

Почва оазиса очень плодородна и дает обильные урожаи хлебных растений, овощей и плодов. Русских торговцев в Аксу проживает до 200 человек, и все они сарты Ферганской области. Главный предмет их сбыта – ситцы, а вывоза – бумажные ткани для туземцев Туркестанского края.

В Учтурфанском оазисе вместе с городом всего около 8000 жителей. Почва его также очень плодородна, и в нем засевают преимущественно пшеницу и рис, а хлопка, как и в Аксу, возделывают мало. Из Учтурфанского оазиса, в котором не бывает почти вовсе неурожаев, пшеница и рис вывозятся в другие оазисы страны, где обнаруживается недостаток в зерне. В этом оазисе, лежащем значительно выше Аксу, летние жары гораздо умереннее, чем там; но дожди в обоих оазисах выпадают редко; снега зимой бывает тоже немного, и он держится недолго.

В городе Учтурфане проживает около 100 наших подданных ферганских сартов, торгующих русскими товарами. Главные предметы их сбыта и вывоза – те же, что и в Аксу. Из этого города, по свидетельству аксакалов, существует прямая горная дорога в Пржевальск через перевал Гугутлик, ныне совершенно заброшенная; но ее нетрудно исправить, и тогда караванное движение по ней между помянутыми городами будет удобнее, чем по кружному пути через труднодоступный перевал Бедель.

От последнего ночлежного места на речке Уй-тал мы прошли версту вниз по ее долине, а потом поднялись по крутому склону на плоское южное предгорье Кок-шаала и направились к юго-западу. Все это пологое предгорье усеяно щебнем и изборождено сетью весьма плоских лощин с малыми сухими руслами, которые, соединяясь ниже, образуют значительные ложа временных потоков, несущих свои воды на юг, в реку Таушкандарья.

На юге мы отчетливо различали высокий горный хребет и широкую долину реки Таушкандарья, окаймляемую им с полуденнной стороны. Повернув почти на юг и спустившись с предгорья в эту долину, экспедиция направилась к стоявшим в ней юртам. Обитатели их – китайские киргизы – встретили нас радушно и указали удобное место для лагеря на арыке (оросительной канаве), выведенном из реки Таушкандарья.

На следующий день нам предстояла переправа вброд через многоводную и быструю Таушкандарью. Проводники из китайских киргизов повели нас к тому месту, где река разделяется на семь рукавов. Четыре из них мы перешли беспрепятственно, а через три остальные переправа была очень затруднительна. Вода доходила до живота нашим рослым верблюдам, а лошади едва держались на ногах в бурных потоках и местами всплывали. К счастью, все обошлось благополучно, и мы расположились на правом берегу Тауш-кандарьи, у подошвы хребта, на дневку.

Вскоре после переправы к нам прибыл китайский чиновник, посланный учтурфанским окружным начальником приветствовать экспедицию, и привез от него в подарок пару кур, пару домашних уток и два мешка ячменя для лошадей. Угостив чиновника, я просил его передать благодарность окружному начальнику и часы, посланные в виде ответного подарка.

Широкая долина реки Таушкандарья заключается между главным хребтом Тянь-шанской системы – Кок-шаалом – и его длинным восточным отрогом, называемым Кара-тэке. Этот отрог мы должны были пересечь на пути к реке Яркенд-дарья, на которую предполагали выйти близ устья Кашгар-дарьи.

Местность Сапыр-бай, в которой находился наш лагерь, была покрыта прекрасным подножным кормом. Чтобы подкрепить наших животных для предстоявшего перехода через хребет, я счел полезным дать им двухдневный отдых. С этого места были отпущены 50 наемных верблюдов, следовавшие от самого Пржевальска с багажом экспедиции, который мы должны были везти далее на своих верблюдах.

6 июня мы тронулись в путь и около 15 верст следовали вверх по правому берегу Таушкандарьи, вдоль подножья хребта Кара-тэке, опускающегося в ее долину весьма крутыми склонами. Потом вступили в горы этого хребта и пересекли пространную междугорную равнину, в которой дорога поворачивает на юго-восток и направляется по узкой пустынной долине. Окрестные невысокие горы также повсюду пустынны и безводны.

В конце длинного перехода мы увидели на юге высокие горы, на северных склонах которых зеленели небольшие еловые перелески и луга. Наконец, перед закатом солнца, мы достигли маленького источника и, обрадованные находкой воды, остановились на ночлег близ киргизских пашен, орошаемых маленьким арыком.

От источника экспедиция продолжала путь почти на юг по той же долине, поднимаясь постепенно все выше и выше. Дорога местами проходит горными воротами, образуемыми отрогами ее окраинных гор, сходящихся навстречу друг другу. В отвесных стенах этих узких ворот, напоминающих открытые глубокие коридоры, заметны были углубления в виде ниш, зиявших на высоте. Приблизившись к гребню хребта, мы прошли через величественную теснину, называемую Дунгарет-мё-агазы. Это – узкая щель в колоссальной скале, имеющая около 120 сажен длины, от 3 до 5 ширины и до 100 сажен высоты с отвесными стенами.

Из последних в одном месте выдаются каменные выступы, нависшие противоположно друг над другом и совершенно закрывающие собою небо. Несмотря на весьма слабое освещение этого мрачного коридора, в который солнечные лучи проникают лишь на самое короткое время около полудня, мы собрали в нем 14 видов цветковых растений[35]. Говор наших людей, проходивших через эту замечательную теснину, раздавался резким эхом, а звук выстрела, сделанного препаратором, – сильным и продолжительным треском.

Описанная теснина прорезает мощный горный отрог, упирающийся в глубокую балку, по которой его невозможно обогнуть, а потому единственным путем остается эта теснина. Из нее дорога, извиваясь зигзагами, ведет по узкой лощине, окаймленной низкими холмами, на косогор и восходит по крутому склону на вершину перевала Дунгарет-мё.

С высшей точки его, поднимающейся на 8670 футов над морем, нашим взорам открылась очаровательная панорама: на северном склоне хребта близ гребня видны были небольшие еловые леса, ниже их расстилались зеленые луга, на которых стояли киргизские юрты и паслись многочисленные стада; к югу же все видимое пространство было покрыто строем гор, уходивших в туманную даль, за горизонт.

Спуск с перевала Дунгарет-мё сначала отлог, а потом обрывается крутыми каменистыми уступами в ущелье, из которого дорога вскоре выходит в узкую долину. В этой долине, у маловодного источника, мы разбили палатки для ночлега.

От сопровождавших экспедицию местных киргизов я узнал, что хребет Кара-тэке оканчивается немного западнее меридиана города Учтурфан. Кроме перевала Дунгарет-мё, через него ведут еще два прохода: Круг-богус, верстах в 40 восточнее, и Сары-бель, в 25 верстах западнее нашего пути. На северном склоне хребта, близ гребня, встречаются небольшие еловые лески и древовидный можжевельник; южный же склон почти вовсе безлесен.

В горах Кара-тэке водятся барсы и появляются изредка тигры. Последние заходят с юга из обширных лесов и тростниковых зарослей долины Яркенд-дарьи, служащих коренным жилищем тигров в Кашгарии. Кроме того, в горных лесах описываемого хребта живут маралы; на больших высотах, близ россыпей, встречаются улары, а в нижнем, каменистом поясе – много каменных куропаток.

В хребте Кара-тэке кочует около 14 000 китайских киргизов, имеющих до 3000 юрт и разделяющихся на три рода: Хутчи, Черек и Кызыл-тукме. Лето они проводят со стадами на больших высотах, близ гребня хребта, на которых встречаются хорошие пастбища, а на зиму опускаются в нижние горные долины, где снега выпадает очень мало, и в долину реки Таушкандарья.

С южного склона хребта Кара-тэке мы спускались по долине и прошли чрез несколько горных ворот, образуемых сходящимися отрогами соседних гор и имеющих от 30 до 40 сажен ширины.

В конце станции экспедиция повернула почти на восток и прошла чрез короткое, но каменистое и трудное для вьючных животных ущелье Куран-бугас, по которому струится речка с солоноватой водой. Переночевав, по выходе из ущелья, на ее берегу, мы пересекли неширокую долину и вступили в другое ущелье, орошаемое той же самой речкой. Это второе ущелье, прорезающее, подобно первому, поперек весьма плоскую каменную гряду, имеет от 20 до 30 сажен ширины и отвесные стены повсюду почти равной высоты, около 40 сажен. Говор проходивших по нему наших людей напоминал громкий разговор в обширном пустом зале. Дресвяное дно теснины, в котором часто скрывается орошающая ее речка, и обнаженные стены совершенно лишены растительности.

Из теснины дорога вместе с речкой выходит в узкую долину и опускается по ней несколько верст; потом, повернув почти прямо на юг, следует по холмам, а из них выходит на широкую междугорную долину. Пройдя по ней верст 15, мы, после утомительной станции в 35 верст, разбили палатки для ночлега на берегу многоводной речки, образующейся в той же обширной долине из ключей.

Горы южного склона хребта Кара-тэке, опаляемые знойными солнечными лучами, отличаются пустынным характером. Источники и речки в них встречаются редко, а растительность, кроме немногих орошенных долин, крайне бедна и однообразна. Горы же северного склона того же хребта, менее подверженные иссушающему действию солнечных лучей, покрыты растительностью. В высшей зоне их встречаются еловые лески и можжевеловые рощи, тучные луга и разнообразные кустарники, почти вовсе отсутствующие на горах южного склона. Животная жизнь на северном склоне хребта также заметно разнообразнее, чем на южном.

Перед вечером с юго-востока показался пыльный туман, закрывший окрестные горы. В 7 часов вечера солнце совершенно померкло и настала такая тьма, что мы потеряли из вида ближайшие высоты. Только поздно вечером, при полном затишье, пыльная мгла стала мало-помалу рассеиваться, и на небе замерцали тусклым светом звезды.

Утром, спустившись немного вниз по речке, мы через широкие горные ворота вышли на необозримую равнину. Оставшийся позади хребет Кара-тэке имеет в этом месте около 80 верст ширины, считая по меридиану, и граничит на юге с обширной пустынной равниной.

В северной части этой подгорной равнины, орошенной речкой, мы встретили первое на нашем пути селение Калпын, состоящее из двух отдельных частей. Оба оазиса, осененные деревьями, казались издали большими лесными островами, зеленевшими на темно-сером фоне пустынной равнины. Они обильно орошены сетью арыков, получающих начало в двух главных каналах, выведенных из речки верстах в 4 выше оазисов.

В обоих оазисах жилища туземцев, состоявшие из лёссовых мазанок, с такими же надворными постройками, разбросаны в виде отдельных ферм, окруженных лёссовыми же стенками прямоугольного начертания. К этим надворным оградам примыкают такие же садовые стенки, а вокруг ферм простираются прекрасно возделанные поля, по которым тянутся в разных направлениях красивые аллеи, осеняющие берега арыков.

Перед селением экспедиция была встречена многочисленными группами туземцев, приветствовавших нас с обычным радушием, и остановилась на ночлег близ южной окраины его. Вскоре по прибытии наш лагерь окружила большая толпа народа, собравшаяся посмотреть на иноземцев и пробывшая у нас до позднего вечера. Оседлые туземцы Кашгарии, встреченные нами впервые в этом многолюдном селении, отнеслись к нам вполне дружелюбно и произвели на всех приятное впечатление. Многие из них приносили нам дастархан (угощение) из кислого молока, пшеничных лепешек, вареных яиц и абрикосов, за которые получали от нас подарки: ножи, ножницы, иголки, зеркальца и другие мелочи.

В день нашего пребывания в Калпыне, 10 июня, температура воздуха в 2 часа пополудни была 35 °C, и в жаркие часы неоднократно подувал порывами слабый прохладный ветерок с юго-востока, из внутренней Кашгарской пустыни, продолжавшийся не долее 2 минут и быстро понижавший термометр на 2 °C. Эти слабые воздушные течения направлялись, как казалось, не горизонтально, а сверху – под углом около 10 ° к горизонту.

При дальнейшем следовании экспедиции, в особенности на пути вверх по долине Яркенд-дарьи, нам неоднократно приходилось наблюдать такие прохладные нисходящие токи со стороны центральной пустыни, умерявшие по временам нестерпимый зной.

Перед вечером опять появился пыльный туман с юго-востока, закрывший окрестности, и рассеялся окончательно только на другой день около полудня.

В селении Калпын мы в первый раз встретили отложения лёсса, рассеянные на окраинах Кашгарии в виде островов, большинство которых занято селениями; и только те из лёссовых островов, которые не орошены искусственно, остаются необитаемыми[36]. Таким образом, размещение оседлого населения Кашгарии тесно связано с распределением лёссовых отложений и воды для искусственного орошения земли, без которого в этой сухой стране земледелие совершенно невоз– можно.

Для пояснения рассказа о дальнейшем путешествии экспедиции по Кашгарии считаю необходимым предпослать ему краткий географический очерк этой страны.

Кашгария, или Восточный Туркестан[37], представляет обширную котловину, возвышающуюся около 3500 футов над уровнем океана и окруженную со всех сторон горами. На севере она окаймлена Тянь-Шанем, на юге – колоссальным окраинным хребтом Тибетского нагорья – Куньлунем, на западе – окраинным же хребтом Памирского нагорья – Сары-колом, а на северо-востоке ее замыкает длинный отрог Тянь-Шаня – Курук-таг. Между этим последним и Куньлунем остаются, однако, ворота шириною, по свидетельству туземцев, в 2 дня пути, посредством которых Кашгарская котловина сообщается с соседней, вышележащей Хамийской пустыней.

Такое замкнутое положение Кашгарии, окаймленной со всех сторон горами, из которых западные и северо-западные защищают ее от влажных ветров, обусловливает чрезмерную сухость воздуха в этой стране и отчасти некоторую своеобразность ее флоры и фауны.

По причине крайней сухости климата вся обширная внутренность Кашгарской котловины представляет совершенную пустыню, и только подгорные окраины этой котловины, орошенные изредка реками и речками, сбегающими с соседних гор, испещрены оазисами с лёссовой почвой, в которых ютится все оседлое население страны.

Великая Кашгарская пустыня, называемая Такла-Макан, простирается до 800 верст в длину и до 350 верст в ширину. За исключением долин немногих иссякающих в ней речек, она, судя по рассказам туземцев и отчасти по нашим собственным наблюдениям, по всей вероятности, вовсе лишена органической жизни.

В этой мертвой земле высокие и длинные песчаные гряды, простирающиеся почти в меридиональных направлениях и плотно утрамбованные господствующими ветрами, перемежаются обширными щебне-галечными равнинами, свободными от песка или только изредка испещренными мелкими песчаными наносами. Поэтому пустыню Такла-Макан, далеко не повсюду покрытую песком, следовало бы именовать каменисто-песчаною.

Достойно замечания также то, что эта обширная пустыня со всех сторон окаймлена почти непрерывной полосой тополевого леса. На северо-западе, севере и северо-востоке окружающая ее лесная полоса тянется непрерывной лентой по долине Яркенд-дарьи, на юго-востоке по долине Черчен-дарьи, а на юге и юго-западе по области лёссовых бугров, граничащей с подгорными, щебне-галечными, пустынными равнинами.

В этой области грунтовые воды сочатся с гор на небольшой глубине и питают древесную растительность, которая без их живительного действия не могла бы существовать в столь сухой стране. В той же области, чаще чем в других местах котловины, встречаются источники, поддерживающие нижнее течение всех иссякающих во внутренней пустыне рек.

Население Кашгарии, численность которого простирается приблизительно до 2 000 000 человек, разделяется на оседлое, пастушеское и кочевое. Оседлые обитатели страны, в числе около 1 800 000, размещаются на ее окраинах, в оазисах, а кочевые и пастушеские, не превышающие вместе 200 000, занимают внутренние склоны окраинных хребтов Кашгарии.

В этнологическом отношении оседлые туземцы Кашгарии представляют помесь древних арийцев иранской ветви с тюрко-монголами. Они магометане-сунниты, но далеко не фанатичны и относятся довольно дружелюбно к иностранцам, в особенности к русским, о которых им передают много хорошего наши ферганские сарты, торгующие повсеместно в их стране. Кашгарцы отличаются кротостью, добродушием, честностью и широким гостеприимством. Этими симпатичными чертами искупаются в значительной мере присущие им, хотя и в слабой степени, отрицательные нравственные качества, оправдываемые отчасти и исторической судьбой этого поистине многострадального народа.

От селения Калпын до большой дороги из Кашгара в Аксу путь экспедиции пролегал на юго-восток по пустынной солончаковой равнине, покрытой на первой станции близ гор щебнем и галькой. К северо-востоку от дороги простирался длинный отрог гор Кара-тэке, а к юго-западу – два низкие параллельные степные кряжи Карыс-таг, в которых, по словам проводников, прежде добывали серебро и свинец. За этими кряжами залегает обширная безводная степь, покрытая весьма скудною растительностью.

Северо-западная часть равнины, по которой пролегал наш путь, орошена речкой Чилан-су, образующейся из подгорных ключей и несущей солоноватую воду, между тем как вода прибрежных источников, струящихся в речку, почти совершенно пресная. Две первые станции дорога направляется вдоль названной речки, текущей в узкой балке, и спускается в эту глубокую балку только на ночлежных местах.

На первом из них мы наловили в речке много гольцов, которых в ней живет два вида. Вечером к нам приехал чиновник из города Аксу, посланный местным дао-таем (губернатором) приветствовать экспедицию и сопровождать ее до границы области. Этот чиновник из туземцев, бывавший во многих местностях Кашгарии, сообщил мне интересные сведения о посещенных им странах, а также о нравах, обычаях и языке туземцев.

Следующую станцию мы прошли также вдоль речки и ночевали на ее берегу. Сопровождавший экспедицию чиновник указал развалины древней маленькой крепостцы, лежащие около самой дороги, границу Аксуйской и Кашгарской областей, а потом сопку с глиняной конической башней на вершине, высотою около 2 сажен. По его словам, таких сторожевых курганов встречается много в этой пограничной местности. На них в древние, смутные времена стояли передовые посты, извещавшие о появлении неприятеля сигнальными огнями. По преданию, эти сторожевые посты сняты не более 300 лет тому назад.

Пообедав с нами, чиновник простился и уехал. Пыльный туман, господствовавший с полудня, скрывал окрестности и только перед солнечным закатом немного рассеялся.

Оставив речку Чилан-су, теряющуюся близ станции Чилан на почтовой дороге из Кашгара в Аксу, экспедиция повернула круто к юго-востоку и следовала первые 5 верст по солончаковым буграм, поросшим тамариском. В этой унылой местности дорога пересекает две большие, совершенно ровные площади, покрытые тонкой соляной корой ослепительной белизны. Они напоминали замерзшие озера, одетые первым снеговым покровом.

Описываемая солончаковая пустыня считается туземцами самой жаркой местностью во всей окрестной стране. По счастью, когда мы пересекали ее 13 июня, день был облачный и с востока дул прохладный ветерок, умерявший значительно зной. В конце длинной, утомительной станции мы с восторгом увидели вдали на юго-востоке необозримый лес, к которому направлялась дорога. Перейдя неширокую долину, прорезанную сухим руслом, экспедиция вышла на большую дорогу из Кашгара в Аксу и, вступив в обширный тополевый лес, вскоре достигла почтовой станции Якка-худук, где и остановились на ночлег, пройдя в тот день 35 верст, в том числе 32 по пустыне.

Маленькое селение Якка-худук с почтовой станцией расположено на левом берегу длинного рукава реки Яркенд-дарья, называемого в этом месте Пшаксынды-нын-су, а выше – Угузильде. От селения Якка-худук он течет на юго-восток около 150 верст до местности Ават и там сливается с рекой, но доходит до нее только в половодье Яркенд-дарьи в июне и июле, а в остальное время иссякает на пути в лесу. Ширина этого рукава в половине июня была около 10 сажен, средняя глубина 3 фута, а скорость течения не более 2 футов в секунду.

Почти вся обширная площадь между главным руслом Яркенд-дарьи и ее помянутым рукавом, заключающая около 6000 кв. верст, покрыта тополевым лесом, простирающимся с запада на восток до 150 верст в длину и верст на 70 в ширину с севера на юг. Этот девственный лес состоит из двух видов пустынного тополя с примесью изредка джиды. Он очень редок, кустарников в нем мало, а почва повсюду покрыта опавшими листьями и ветвями, перемешанными с лёссовой пылью. Все это придает ему какой-то монотонный и вместе с тем мертвенный вид[38].

В описываемом первобытном лесу, по свидетельству туземцев, живут тигры, кабаны и маралы, а на окраинах его пасутся стада степных антилоп. Селения в нем, по недостатку воды, редки и притом малолюдны; около них водится множество фазанов.

Пройдя от станции версту по почтовой дороге, экспедиция повернула почти прямо на юг и направилась лесом по проселочному пути. Вскоре мы перешли на правый берег помянутого рукава Яркенд-дарьи и миновали обширную поляну, покрытую зыбучим песком, а немного дальше – пашни жителей небольшого селения Пшаксынды. В этом уединенном селении, окруженном со всех сторон первобытным лесом, мы остановились на ночлег близ маленького озерка.

Жители селения сначала испугались нас и не показывались, но потом, когда наш проводник из Якка-худука объяснил им, что мы русские, посланные для описания страны и населяющего ее народа, никого не обижаем, – они успокоились и посещали безбоязненно наш лагерь до позднего вечера. Сообщая мне различные сведения о своей стране, туземцы жаловались на недостаток воды для орошения пашен. Уровень рукава Яркенд-дарьи, из которого выведены арыки на их поля, повышается одновременно с разлитием этой реки в июне и июле, когда в воде не встречается уже такой настоятельной потребности для орошения посевов, как ранее – в мае.

Перед вечером мы с удовольствием слушали кукование кукушек в окрестных лесах, напоминавшее нам далекую родину; позднее раздались крики фазанов, сбегавшихся пить к озерку, на котором к тому времени появилось множество плавающих и болотных птиц.

Из селения Пшаксынды дорога идет сначала лесом, в котором встречались солонцеватые поляны, поросшие приземистым и редким камышом. На них сильно пахло сернистым водородом, выделяющимся в большом количестве из рыхлой солончаковой почвы. На второй половине перехода экспедиция вышла из леса к обширному болоту, называемому Лалмой, и направилась по юго-восточной окраине его, вдоль лесной опушки.

Это болото, имеющее овальную форму, простирается с северо-востока на юго-запад верст 60 в длину и до 12 верст в ширину; оно покрыто густым тростником, достигающим местами 3 саженей высоты. Среди болота протекает медленно помянутый рукав Яркенд-дарьи – Угузильде, раздробляющийся на множество ветвей, которые образуют целый лабиринт малых пресных озер и два значительных озера. В высоких и густых тростниках болота Лалмой живут тигры и множество кабанов, а около озерков гнездится масса плавающих и болотных птиц.

На окраинах болота, покрытых низкорослым камышом и сочными солянками, паслись стада овец, принадлежащих жителям соседних селений, и стояли кое-где убогие тростниковые хижины пастухов. Эти последние, при неожиданном появлении экспедиции, тоже испугались ее и попрятались в тростниковые заросли. Я вынужден был послать одного из проводников для успокоения пастухов, которым он объяснил, что мы люди совершенно мирные и никого не обидим. Ободренные его словами, пастухи оставили заросли и возвратились к своим стадам.

В этот день мы разбили лагерь для ночлега на юго-восточной окраине болота, на берегу узкого протока, поросшего высоким тростником. С 4 часов пополудни пыльный туман начал мало-помалу застилать окрестности; солнце, казавшееся через пыльную мглу бледно-фиолетовым диском, померкло часа за два до заката, и стало так темно, как в сумерки. Поздно вечером туман постепенно рассеялся и на небе показались звезды.

Еще до появления пыльного тумана мы пытались обозреть болото Лалмой с невысокого тополя, стоявшего на его окраине, но, кроме обширных зарослей тростника, казавшихся сплошными, не могли ничего усмотреть на нем. Между тем собравшиеся вечером в наш лагерь пастухи уверяли, что оно покрыто множеством малых озерков и что близ ночлежного места, среди тростника, лежит довольно большое озеро Акколь.

Утром, перед выступлением экспедиции, в лагерь зашел один из владельцев стад, пасшихся на окраине болота, и по моей просьбе согласился провести меня с одним казаком на озеро Акколь. Пройдя немного от ночлежного места по дороге, мы свернули с нее к болоту и, оставив лошадей на опушке высокого тростника, направились через него к берегу озера. Тропинка привела нас к челноку, стоявшему в конце узкого и глубокого канала. По этому каналу мы выехали в челноке на озеро Акколь, имеющее около 4 верст длины и до 400 сажен ширины.

Озеро глубоко и содержит пресную воду, пахнущую тростником; в нем живет много рыб, которых туземцы ловят на крюки зимой. К западу от Акколя лежит поблизости в тех же тростниках озеро Тевезлик-ак, меньших размеров. Затем, по всему болоту, в особенности в юго-западной части его, рассеяно множество малых, пресных же, озер, питающихся водой рукава Яркенд-дарьи, который разбивается в болоте на многие ветви, соединяющие образуемые ими озера. Уровень всех этих озер заметно повышается во время разлития Яркенд-дарьи.

Экспедиция, пройдя в этот день всю станцию по юго-восточной окраине болота, вдоль опушки девственного леса, миновала на пути два маленькие селения, Сыгызлык и Чиган-чон, и остановилась на ночлег на берегу арыка, выведенного из небольшого озерка. В этом месте болото Лалмой суживается до 5 верст и усеяно множеством малых озерков, из которых крайние юго-восточные выдаются местами из области тростника и имеют открытые берега. Масса плавающих и голенастых птиц оживляет своим присутствием эту монотонную впадину.

Из лагеря были отчетливо видны отдельные кряжи, простирающиеся к северо-западу, югу и юго-востоку от болота, а вдали, верстах в 60, на северо-западе синел высокий хребет Чили-таг, примыкающий, по словам туземцев, на северо-востоке к горам Кара-тэке. В этом пустынном хребте при Якуб-беке добывали серебро и свинец, но с водворением в Кашгарии владычества китайцев рудники заброшены. У юго-восточного подножья Чили-тага, в местности Хай-барным, находятся обширные развалины, в которых туземцы добывают домашнюю утварь и изредка золотые и серебряные вещи.

К юго-востоку от нашего лагеря простирался любопытный отдельный кряж Калап-таг, необыкновенно узкий и крутой, с сильно заостренным и зазубренным гребнем.

На следующий день, пройдя верст 6 по юго-восточной окраине болота, мы повернули на запад и переправились по узким мостикам через семь широких и глубоких каналов, выведенных туземцами из запруды рукава Яркенд-дарьи, питающего своими водами болото Лалмой. К югу от мостиков сооружена длинная и высокая земляная плотина, запирающая этот рукав, который выше нее образует значительное озеро. Оно служит резервуаром для малых оросительных канав, выведенных из нижележащих озерков юго-восточной окраины болота, получающих воду из больших каналов.

Повернув от мостов на северо-запад, экспедиция направилась поперек болота Лалмой по зарослям невысокого тростника, в которых не встречалось ни топей, ни протоков. Из болота, имеющего в этом месте 4 версты ширины, мы вышли на ровную степь и вскоре достигли большой дороги из Кашгара в Аксу, пролегающей вдоль южного подножья отдельного кряжа Оку-мазар-таг. Пройдя по ней около версты, экспедиция повернула на юг и следовала верст 10 до самого ночлежного места по сухой степи, покрытой кустарниками.

На ночлег мы остановились на западной окраине болота Лалмой, на открытом берегу небольшого пресного озерка. Над этим озерком беспрестанно носились стаями и в одиночку плавающие и болотные птицы.

Судя по карте, наш лагерь должен был находиться близ устья реки Кашгар-дарья, показываемой на картах притоком Яркенд-дарьи[39]. В действительности же, по собранным от туземцев сведениям, Кашгар-дарья теряется в обширном тростниковом болоте, лежащем верстах в 30 к востоку от селения Марал-баши, близ почтовой станции Червак. Это болото выклинивается на юго-восток узкой полосой, не достигающей впадины Лалмой, в которую притекает из ее оконечности ручеек, впадающий в то самое озерко, где находился наш лагерь. Таким образом, воды Кашгар-дарьи все-таки доходят, хотя и в весьма малом количестве, до Яркенд-дарьи.

С ночлежного места у озерка мы направились к югу вдоль западной окраины болота к оконечности отдельного кряжа Мазар-таг и миновали на пути три плоские песчаные гряды, расположенные на полуострове этого болота; а потом, повернув на юго-запад, пересекли невысокий отрог отдельного кряжа Гумбес-таг. С высшей точки перевала пред нами открылась очаровательная картина на юге и востоке: величественная Яркенд-дарья, извиваясь желтой лентой, неслась по своей зеленеющей долине, покрытой на левом берегу низкорослым камышом, а на правом – непрерывною полосой тополевого леса верст в 15 ширины.

За этим лесом желтели на всем видимом пространстве плоские песчаные барханы пустыни Такла-Макан, из которых резко выделялась весьма высокая и длинная песчаная гряда Эзыр-таг. На востоке, в густых зарослях тростника блестели, подобно зеркалам, малые озерки, образуемые рукавом Яркенд-дарьи, отделяющимся от нее верстах в 10 от перевала. Далее в долине этой реки, повернувшей почти на восток, видны были отдельный кряж Тузлук и широкая песчаная гряда Цапа-таг.

На северо-востоке простирался необыкновенно острый кряж Калап-таг, зазубрины которого с высоты и в профиль казались еще более глубокими, чем с юго-восточной окраины болота Лалмой.

Спустившись с перевала, мы вскоре свернули с дороги и остановились на левом берегу Яркенд-дарьи на дневку. Река лишь за несколько дней до нашего прибытия на нее, 18 июня, стала разливаться и несла большую массу необыкновенно мутной, желтого цвета воды. Ширина ее в том месте простиралась до 40 сажен, а скорость течения – до 6 футов в секунду. Средняя глубина Яркенд-дарьи была в то время около 2 сажен, а в омутах, в которых повсюду замечались водовороты, она достигала 5 сажен.

Река несла столь мутную воду, что ее нельзя было не только пить, но и употреблять на кушанье. Поэтому мы вырыли на низменном берегу большую яму и, соединив ее с рекой узкой канавой, пересыпали эту канаву песчаной плотинкой. Просочившись через песок и отстоявшись в яме, вода стала совершенно пригодной для кушанья и питья.

На дневке я тщательно осмотрел всех наших верблюдов, из которых многие от укушений оводами казались ненадежными для продолжительного пути. Действительно, по осмотре, из 88 верблюдов только 48 были признаны годными под вьюки, которых мы имели 50, а остальные слабыми.

Поэтому после непродолжительного совещания мы решили из Яркенда, до которого нам оставалось пройти около 250 верст, повернуть на юго-запад в горы Куньлуня и, выбрав там прохладное место с хорошим подножным кормом, простоять на нем до спадения жары. Этой мерой, как показали последствия, мы сберегли многих слабых верблюдов, большая часть которых наверное погибла бы на пути по жаркой пустыне между Яркендом и Хотаном в июле и августе.

Наши бедные животные сильно страдали от оводов, появляющихся во множестве в долине Яркенд-дарьи с наступлением жары; кроме того, их постоянно тревожили мухи, мошки, а по вечерам еще и комары.

Дальнейший путь экспедиция продолжала вверх по долине Яркенд-дарьи. Пройдя немного от места дневки, мы обогнули южную оконечность кряжа Гумбес, у которой находится старинное мусульманское кладбище. От него мы следовали по открытой части долины, поросшей невысоким и редким камышом. Около дороги и по сторонам паслись стада овец и видны были тростниковые хижины пастухов.

По уверению туземцев, овцы очень хорошо откармливаются молодым, зеленым камышом, который в Кашгарии в начале лета жнут, сушат на солнце, потом вяжут в снопы и дают понемногу зимой скоту, довольствующемуся круглый год преимущественно подножным кормом. Местами в долине реки встречались площади, покрытые густым и сочным камышом, выросшим на выжженных нарочно туземцами местах.

На левом берегу Яркенд-дарьи долина ее на протяжении первой станции повсюду покрыта камышом, а на правом – тополевым лесом, тянущимся вдоль реки непрерывной полосой от 20 до 30 верст ширины. К юго-востоку от этой полосы простирается пустыня Такла-Макан, на окраине которой, сопредельной долине Яркенд-дарьи, по свидетельству сопровождавших нас туземцев, живут дикие верблюды, приходящие по временам к реке на водопой.

Те же туземцы утверждали, что в трех днях пути на юг от кряжа Гумбес-таг, в северо-западной окраине пустыни, находятся обширные развалины, называемые Мылькитнин-шаари. Они состоят из остатков глиняных домов, среди которых сохранились древесные пни, обломки разных орудий, черепки глиняной посуды и кости домашних животных.

Из этих развалин туземцы добывают медные и чугунные котлы, а также находят в них изредка золотые и серебряные вещи, привлекающие преимущественно искателей, именно: кольца, серьги и различные привески. На раскопки туда ездят исключительно зимой с запасами воды, съестных припасов и фуража для животных по крайней мере, на 3 дня.

Переночевав на берегу маленького пресного озерка с чистой водой, экспедиция продолжала путь по долине, покрытой в начале перехода камышом и изредка маленькими тополевыми рощами, а далее сплошным тополевым лесом, в котором часто встречаются малые песчаные бугры и местами длинные грядки.

На полянах, покрытых низкорослым камышом, стояли тростниковые хижины пастухов, около которых спокойно расхаживали куры и беззаботно играли дети, а вокруг паслись стада овец. Сплошной лес по левому берегу Яркенд-дарьи, начавшийся со второй половины станции, простирается к западу от реки верст на 40 до большой песчаной пустыни, занимающей почти все треугольное пространство между большими дорогами из Кашгара в Яркенд и Маралба-ши, а из последнего в Яркенд. Эта безводная пустыня, не имеющая общего названия, покрыта лишь местами крайне скудною кустарниковой растительностью и, по единогласному уверению многих опрошенных мною туземцев, вовсе лишена животной жизни.

На третий ночлег мы остановились на самом берегу Яркенд-дарьи, уровень которой с каждым днем заметно повышался. С крутых ее берегов, подмываемых быстрым течением, поминутно срывались значительные массы земли, производившие своим падением сильный шум, а по реке почти беспрерывно неслись корчи, ветви и целые деревья со скоростью от 4 до 5 футов в секунду.

Флора долины Яркенд-дарьи весьма однообразна: на открытых местах повсюду преобладает камыш, к которому присоединяются, в небольшом, впрочем, количестве: осока, кендырь, ломонос, рогозник, солодка, ситник и несколько видов солянок. Лугов, покрытых разнообразными травянистыми растениями, в ней вовсе нет. Представителями древесной растительности служат только: два вида пустынного тополя, образующие леса, джида, или лох, и мелколистная ива, а из кустарников встречаются преимущественно: облепиха, сугак и гребенщик, или тамариск.

Животная жизнь долины тоже очень бедна видами. В безлюдных лесах правого берега живут тигры, кабаны, маралы и степные антилопы. В реке водится много рыб: маринка, османы и гольцы[40].

Туземцы прибрежных селений ловят рыбу преимущественно зимой и отчасти весной сетями. Кроме того, в летнюю половину года ее отравляют ядом, закладываемым в пилюли из хлеба, которые разбрасывают в реке. Этот яд приводится в Кашгарию из Индии и продается в Яркенде.

Летом в долине Яркенд-дарьи появляется множество оводов, комаров, мух и мошек, а также ядовитых паукообразных: скорпионов, каракуртов, фаланг, сороконожек и тарантулов. Путешественникам в это время года следует осмотрительно выбирать места для ночлегов; лучше всего останавливаться на влажных не солончаковых открытых лугах, свободных от всякого сора, лома, древесных ветвей и опавших листьев.

Четвертую станцию по долине Яркенд-дарьи мы прошли также по редкому тополевому лесу, в котором часто приходилось пересекать обширные поляны, покрытые низкорослым камышом; на них встречались тростниковые жилища пастухов и стада овец. На ночлег мы остановились на берегу длинной и глубокой старицы, верстах в четырех от реки[41]. Близ ночлежного места на песчаном береговом откосе замечены были свежие следы нескольких тигров, приходивших к старице на водопой.

В самой старице мы наблюдали в этот день драку двух водяных ужей, из которых один с рыбкою во рту быстро плавал по поверхности воды, а другой, гоняясь за ним и ударяя его хвостом, пытался отнять у него добычу. Выстрел нашего препаратора в ужей мелкой дробью прекратил их драку; оба они тотчас же исчезли в глубине. Наши люди, опасаясь этих «водяных змей», как они именовали ужей, не решались купаться в старице, несмотря на сильный жар и уверения проводников, что они безвредны.

На другой день экспедиция, повернув круто к западу, прошла опять всю станцию по редкому тополевому лесу, пересекая по-прежнему обширные поляны, поросшие редким камышом, на которых также встречались хижины пастухов и стада овец, а в лесу – длинные и узкие песчаные грядки. В этот день мы разбили лагерь для ночлега близ селения Аксак-марал, на берегу многоводного протока из Яркенд-дарьи, называемого Заоке-су, или Янги-устэн.

Названный проток образовался, по словам туземцев, в 1886 г., когда они прочистили древнее сухое русло, по которому и пошла вода из реки. Он течет верст 50 на север, орошая поля селений Аксак-марал и Шемала, а потом теряется в обширном болоте, лежащем к юго-западу от селения Марал-баши, в котором образует несколько небольших озер.

В селении Аксак-марал мы вышли на большую дорогу, ведущую из Марал-баши в Яркенд, и следовали по ней до этого города. Селение расположено на обоих берегах протока Заоке-су и имеет около 200 жителей. Дома в нем, как и во всех вообще селениях Кашгарии, разбросаны в виде отдельных ферм.

Стены домов состоят из частокола, обмазанного снаружи и внутри глиной, а плоские крыши – из жердей, покрытых тростником; точно так же сооружены и надворные постройки. Дворы домов, примыкающие к ним садики и огороды окружены живыми изгородями из колючих кустарников. В садиках растут абрикосы, персики и яблоки, а поля засеяны преимущественно пшеницей и отчасти кукурузой.

Через проток Заоке-су, суживающийся в селении до 2 сажен, перекинут деревянный мост, под которым он несется со страшной быстротой; берега его в этом узком месте предохранены от размыва деревянной обшивкой.

От селения Аксак-марал экспедиция направилась в Яркенд уже по большой дороге, пролегающей по левому берегу Яркенд-дарьи и удаляющейся от реки не более 5 верст. На ней расставлены путевые знаки (потаи), отстоящие друг от друга около 4 верст. Они состоят из частокола в форме четырехугольных, усеченных пирамид, высотой футов в 20, обмазанных снаружи глиной.

Эти знаки поставлены по распоряжению китайских властей вскоре по занятии ими страны после смерти Якуб-бека. Приказав разрушить все его сооружения, кроме мечетей, напоминавшие народу о созидательной деятельности этого замечательного властелина, они не пощадили и прежних путевых знаков, которые были уничтожены и заменены новыми.

Селение Аксак-марал, стоящее в низменной местности, защищено от ежегодных разливов текущей поблизости Яркенд-дарьи высоким земляным валом, который тянется к югу от него вдоль большой дороги почти на 15 верст. К западу же от этой дороги простирается верст на 20 редкий тополевый лес, за которым лежит мертвая песчаная пустыня, носящая против Аксак-марала название Кызылкум.

После небольшого перехода от селения Аксак-марал по большой дороге, мы расположились для дневки на берегу обширного временного озера, образовавшегося от разлития Яркенд-дарьи. Выступив из берегов, она наполнила в этом месте своими водами пространную плоскую впадину и образовала таким образом временный водоем около 15 верст в окружности, сообщавшийся с рекой широким проливом.

За время нашего следования по долине Яркенд-дарьи вода в этой реке поднималась постепенно все выше и выше, но полный разлив, по словам туземцев, должен был последовать не ранее начала июля. Жары, достигавшие в это время в долине реки 38 °С, были очень тягостны для людей и животных экспедиции. Последним приходилось еще страдать от оводов, мух, мошек и комаров, не дававших им покоя в течение всего дня. Для избежания крайне утомительных переходов в жаркие часы дня мы обыкновенно вставали на рассвете, выступали с ночлежных мест в 5 часов утра и к 10 часам успевали проходить станцию средним числом в 20 верст.

Легкие пыльные туманы, господствовавшие почти ежедневно, очень мало умеряли солнечный зной. К вечеру появлялись обыкновенно тонкие облака с запада, закрывавшие на всю ночь небо, но не разрешались ни разу дождем.

От временного озера мы прошли всю станцию тополевым лесом. На первой половине ее встречались местами земляные валы, сооруженные на низменных берегах Яркенд-дарьи для защиты окрестных местностей от наводнений. В конце перехода экспедиция миновала небольшое селение Ала-айгыр с такими же деревянными постройками, как и в Аксак-марале, но только дома в нем расположены несколько теснее.

Пшеница с полей была уже снята, и ее молотили на плотно утрамбованных площадках, гоняя по разостланному хлебу на кордах быков и лошадей. Перед входом в селение экспедицию встретили почетные старики с аксакалом во главе, предложившие нам обычный дастархан (угощение) из кислого молока, пшеничных лепешек, вареных яиц и абрикосов.

Переночевав на арыке, верстах в 5 от селения Ала-айгыр, экспедиция продолжала путь лесом, в котором пересекла обширную поляну, простирающуюся около 10 верст в длину по дороге и верст 6 в ширину.

На этой поляне, покрытой кое-где небольшими тополевыми рощами, в виде островков, торчали повсюду стволы засохших тополей с опавшими ветвями. По объяснению сопровождавших экспедицию туземцев, лес на этой поляне и далее к юго-западу высох от недостатка грунтовой воды, просачивающейся ныне в меньшем, чем прежде, количестве из Яркенд-дарьи. Возвышенные места поляны покрыты лёссовыми буграми, поросшими тамариском и сугаком, а в низменных местах ее зеленели заросли низкорослого камыша, на которых паслись стада овец окрестных селений и стояли деревянные хижины пастухов.

Перейдя поляну, экспедиция вступила опять в тополевый лес и, переночевав на берегу длинного прибрежного озерка, следовала по редкому молодому лесу, в котором часто встречались лёссовые бугры и торчали повсюду стволы мертвых тополей. На второй половине станции мы миновали небольшое селение Майнэт с деревянными домами.

Добродушные поселяне поднесли нам вареные яйца, лепешки и кислое молоко. Старшина селения, отправившийся провожать экспедицию до ночлежного места, сообщил мне, что редкий тополевый лес простирается в этом месте к западу от Яркенд-дарьи верст на 50 до песчаной пустыни, которая против Майнэта носит название Сугучаки-кум. Она совершенно безводна и покрыта лишь местами крайне скудною растительностью, а животной жизни в ней вовсе нет. По правому же берегу реки Яркенд-дарья тянется непрерывная полоса тополевого леса шириною от 20 до 25 верст, граничащая на юго-востоке с пустыней Такла-Макан.

К югу от селения Майнэт дорога еще одну станцию пролегает по редкому тополевому лесу, в котором также встречалось много лёссовых бугров, поросших тамариском, и мертвых деревьев, а в низменных местах, орошенных арыками из Яркенд-дарьи, зеленели заросли низкорослого камыша.

В 20 верстах от Майнэта мы разбили лагерь для ночлега у постоялого двора (по-туземному – лянгер) Авата, расположенного на берегу многоводного арыка из Яркенд-дарьи. Он течет верст 20 на запад и орошает пашни жителей многолюдного селения Мугала (600 жителей), находящегося в 50 верстах к северо-западу от постоялого двора Авата, близ восточной окраины пустыни Сугучаки-кум.

По недостатку в окрестностях этого селения воды, обитатели его возделывают землю верстах в 30 к юго-востоку от своего селения и орошают ее из этого арыка. На время полевых работ большинство их переселяется на пашни и проживает в шалашах.

Почва на всем пройденном нами пространстве, начиная от селения Аксак-марал, – первичный лёсс. При обильном орошении она могла бы питать весьма густое население, но проведение из Яркенд-дарьи длинных оросительных каналов потребует очень больших затрат, так как местных рабочих далеко не достаточно. Притом и период разлития Яркенд-дарьи (между 15 июня и 15 июля) не совпадает со временем усиленного орошения полей, которого они требуют еще в мае. Дожди же в описываемой стране выпадают очень редко и несвоевременно, именно в июне и июле, когда большинство хлебных растений уже созрело или созревает. Снега зимой бывает тоже очень мало, и он держится недолго, но холода продолжаются 4 месяца.

Яркенд-дарья на 3 месяца (декабрь, январь и февраль) покрывается льдом от 15 до 18 дюймов толщины, по которому могут безопасно двигаться в эти месяцы тяжело нагруженные повозки.

В лесной полосе долины Яркенд-дарьи, простирающейся по правому берегу, первые поселения начинаются южнее параллели постоялого двора Авата и рассеяны очень редко по девственному прибрежному лесу, населенному кабанами, маралами и антилопами. Тигры же, часто встречающиеся в северных безлюдных лесах долины, в южной населенной ее части уже не живут постоянно, а только изредка забегают с севера.

По рассказам опрошенных мною туземцев, жители наиболее многолюдного селения этой лесной полосы, Мекета, ездят иногда зимой в пустыню Такла-Макан на раскопки и добывают там из развалин разные вещи, которые у них можно купить.

К сожалению, по случаю сильного разлива Яркенд-дарьи, сообщение через нее прекратилось, а потому мне не удалось побывать в Мекете и собрать там более точные сведения о развалинах пустыни и добываемых в них предметах.

В селениях, расположенных на большой дороге из Марал-баши в Яркенд, учреждены почтовые станции, помещающиеся в отдельных просторных домах. На станциях содержится по нескольку почтовых лошадей, но экипажей нет. В них вообще очень редко ездят в Кашгарии, так как колесное движение по тамошним дорогам, пролегающим большею частью по весьма рыхлому лёссовому грунту, а местами – по сыпучим пескам, очень затруднительно. Поэтому сообщение в экипажах заменяется в этой стране верховой ездой на лошадях и ослах.

Только одни китайские чиновники и купцы предпочитают езду в арбах – двухколесных, крытых тростниковыми циновками повозках, на деревянных осях, с весьма высокими колесами. В арбу впрягают от четырех до шести лошадей или ослов, которые едва тащат ее шагом. Тяжести же перевозят исключительно вьючным способом, преимущественно на ослах и только, отчасти, на лошадях и верблюдах.

Пройдя несколько верст от лянгера Авата, мы оставили позади лес и вступили в открытую страну левого берега Яркенд-дарьи. К западу от дороги все видимое пространство покрыто мелкими лёссовыми буграми, среди которых кое-где растут чахлые тополи, кусты тамариска и торчат стволы мертвых деревьев. За последними приезжают в эту местность дровосеки из Яркенда, истребившие уже совершенно такие же стволы в южной, ближайшей к городу части равнины.

Выйдя утром из леса в открытую местность, мы увидели далеко на западе высочайшую снеговую группу хребта Сары-кол, Мустаг-ата, которая, лишь ненадолго предстала пред нами во всем своем невыразимом величии, скрывшись вскоре в легком пыльном тумане.

В этой открытой местности мы прошли через маленькое селение Лайлык с деревянными домами, которых далее к югу нигде уже не встречали.

Переночевав на крутом берегу Яркенд-дарьи, разлившейся выше Лайлыка версты на 2 в ширину, экспедиция продолжала путь по той же открытой равнине. По обе стороны дороги стали встречаться поля и временные жилища яркендских хлебопашцев. По недостатку земли в густонаселенном Яркендском оазисе, часть его жителей занимается земледелием на этой равнине, переселяясь сюда на время полевых работ.

Кровом им служат тростниковые хижины с небольшими двориками, обнесенными изгородями из прутьев. В этой временно населенной местности замечалась повсюду оживленная деятельность: в одних местах жали пшеницу, в других молотили, гоняя по разостланному хлебу на кордах быков, в третьих веяли обмолоченный хлеб. По дороге тянулись вереницы ослов, увозивших в Яркенд собранное зерно и солому, а также дрова, нарубленные дровосеками из сухих стволов в соседней северной части равнины; навстречу нагруженным ослам шли вереницы порожних – за хлебом и дровами.

К равнине подходит очень близко песчаная пустыня с запада, выдающаяся в нее несколькими узкими мысами, оконечности которых пересекает большая дорога. По правому же берегу Яркенд-дарьи, текущей верстах в 5 от дороги, тянется непрерывная лесная полоса шириною около 20 верст.

В конце перехода экспедиция миновала селение Терек-лянгер с глиняными домами, рассеянными очень редко по оазису. Дворы домов со всеми надворными постройками обнесены прямоугольными глиняными стенками, к которым примыкают такие же садовые ограды. У зажиточных поселян глиняными стенками окружены не только дворы и сады, но и прилежащие к ним поля. По числу таких оград, окружающих весь земельный участок владельца, можно судить о благосостоянии жителей селения.

В каждом селении, как бы оно ни было малолюдно, есть непременно мечеть и около нее пруд (босгпан), обсаженный деревьями, в котором правоверные туземцы совершают омовения. Пруды, осененные деревьями, встречаются и на окраинах некоторых селений у дорог, служа местами отдохновения для путников. Впрочем, обитатели Кашгарии очень привычны к перенесению зноя: мы неоднократно с изумлением наблюдали, как они в конце июня и в первой половине июля, когда лёсс на дороге нагревался до 65 °С, проходили по такой раскаленной почве целые станции без всякой обуви.

От селения Терек-лянгера дорога до самого Яркендского оазиса пролегает по густонаселенной и хорошо выделанной местности. На этом протяжении (45 верст) мы прошли через три многолюдные селения – Ажикты, Тагарчи и Аката, растянувшиеся длинными полосами вдоль дороги. Дома в них рассеяны в виде отдельных ферм и только в селении Ажикты, имеющем базар, теснятся в центральной части, образуя узкую базарную улицу.

Большая дорога в этой густонаселенной местности обсажена пирамидальными тополями, защищающими путников в летнее время от солнечного зноя. На полях, кроме кукурузы и пшеницы, значительная часть которой была уже снята, часто встречались полосы прекрасного льна, возделываемого в Кашгарии преимущественно для семени. Из последнего приготовляют масло для пищи и освещения, а волокно употребляют исключительно на веревки; полотна же из него вовсе не ткут.

3 июля, около полудня, мы достигли наконец обширного Яркендского оазиса, северная окраина которого отстоит около 8 верст от городской стены. Дома на окраине оазиса рассеяны довольно редко и сплочиваются только на базарах, но, по мере приближения к городу, расположенному в центральной его части, расстояние между домами уменьшается, и около городской стены они образуют уже местами тесные улицы.

Верстах в 2 от города экспедицию встретила депутация от наших торговцев в Яркенде с аксакалом Насыр-Джаном-ходжою во главе, приготовившим для нее квартиру в отдельном загородном доме. В этом доме, отстоящем в версте от города, мы расположились с большим удобством, пользуясь тенистым садом и чистым прудом для купанья.

Глава вторая. От Яркенда до Хотана

Яркендский оазис. – Его пространство, почва и естественные произведения. – Город Яркенд. – Промышленность и торговля. – Опрос ладакцев. – Развалины Конё-татар. – Путь экспедиции из Яркенда через Каргалык в горы Куньлуня. – Стоянка в местности Тохта-хон. – Характер окрестных гор; их флора и фауна. – Ваханлыки и пастухи. – Неожиданное свидание с европейцами. – Дальнейшее следование экспедиции в Хотан. – Полоса лёссовых бугров с ее древесною растительностью, окаймляющая пустыню Такла-Макан с юго-запада. – Сведения об этой пустыне. – Легенда о ее происхождении и суеверные сказания о ней. – Остановка в Хотанском оазисе.

Яркендский оазис, занимающий по приблизительному исчислению площадь около 600 кв. верст, имеет превосходную лёссовую почву, обильно орошен арыками из Яркенд-дарьи и потому считается плодороднейшим во всей Кашгарии.

Избыток воды обусловливает существование в этом оазисе обширных рисовых плантаций, которые в течение всего лета должны быть покрыты водой. Они занимают площадь почти в 50 кв. верст к юго-востоку от города и дают множество риса, который вывозится в Кашгар и Хотан.

Кроме того, Яркендский оазис производит много пшеницы, кукурузы, ячменя и хлопка. В нем возделываются также: сорго, лен, конопля, кунжут, мак и табак.

В Яркендском оазисе снимают обыкновенно две жатвы в лето, но не со всей возделываемой площади земли, а лишь с тех ее участков, которые не требуют отдыха. Эти участки еще осенью засевают озимой пшеницей или, чаще, ранней весной – ячменем. Озимая пшеница и ячмень созревают в Кашгарии в начале июня; по снятии их освободившиеся поля немедленно засевают кукурузой, которая поспевает уже в октябре. С полей же, требующих отдыха, снимают только одну жатву, а люцерну, засеваемую в каждом хозяйстве, три и даже четыре раза в лето.

Бывают неблагоприятные годы, в которые вторую жатву редко удается снять. Это случается после малоснежных зим в окраинных горах и их неизбежного последствия – весеннего маловодья рек, орошающих оазисы, а также в годы слишком позднего наступления весны.

Весь Яркендский оазис утопает в зелени, берега арыков, прудов, придорожных канав и все свободные от посевов места засажены деревьями: пирамидальными тополями, платанами, тутом, джидой, или лохом, белой, или японской, акацией, жужубой и ивой. При всех сельских и некоторых городских домах разведены сады, в которых успешно растут: абрикосы и персики разных пород, белые вишни, гранаты, грецкие орехи, яблоки, груши и виноград.

Огородные овощи: лук, морковь, редис, бобы, фасоль, петрушка и укроп родятся в изобилии. Картофеля, огурцов и капусты туземцы Кашгарии не разводят; их можно найти, однако, во всех оазисах страны, в которых живут китайцы или дунгане, возделывающие эти овощи для себя. Дынь же, арбузов и тыкв в Яркендском оазисе разводится множество.

Во всем Яркендском оазисе, за исключением городов, по последней переписи считается до 150 000 жителей. Следовательно, в нем на каждую квадратную милю приходится по 12 500 человек, а на квадратную версту – 250 человек. В действительности же плотность населения этого оазиса должна быть еще несколько больше, потому что на площади в 50 кв. верст, занимаемой рисовыми плантациями, число постоянных жителей очень незначительно.

В северо-восточной части оазиса расположены рядом два города: туземный, или мусульманский, и китайский, называемый Янги-шаари (т. е. Новый город). Туземный город обнесен глиняной стеной в виде неправильного пятиугольника с башнями по углам и бойницами вверху, но без рва.

Городская стена имеет до 2 сажен в толщину, почти 4 сажени в высоту и до 4 верст в окружности.

В 150 саженях к северо-западу от туземного города расположен китайский город, окруженный стеной из необожженного кирпича прямоугольного начертания около 300 сажен длины и 200 ширины. Стена имеет башни по углам и на середине каждого фаса, четверо ворот и бойницы; толщина ее около сажени, а высота не более 2 сажен; вокруг нее простирается широкий и глубокий ров.

В мусульманском городе считается около 30 000 жителей, почти исключительно туземцев, а в китайском – только 1500 человек, в том числе 500 солдат; остальные же обитатели его – китайские чиновники, купцы, ремесленники, прислуга и немного туземцев. В Янги-шаари помещаются: окружное управление, начальник округа, все китайские чиновники и две лянцзы (батальона) китайских войск.

Дома в туземном городе мало разнятся от сельских. Это небольшие мазанки с плоскими крышами, в которых оставляются оконные отверстия, закрываемые створчатыми ставнями. Больших архитектурных зданий, за исключением немногих мечетей, вовсе нет. Этих последних в мусульманском городе насчитывается до 60, но из них только три обращают на себя внимание величиною и внешним видом, а именно: Алтын-мечеть, считающаяся главной, с высшим духовным училищем Хандык-медресе; мечеть Мухаммет-хана и Джал-мы. Первые две старинные, а последняя выстроена недавно, при Якуб-беке.

Улицы в этом городе очень узки и мрачны, в особенности те из них, которые для защиты от солнечного зноя покрываются на лето сверху тростниковыми циновками. Вода в городских прудах и канавах, употребляемая для питья и кушанья, отвратительная, а грязь и зловоние в туземном городе царствуют повсюду. Санитарное состояние его вообще крайне неудовлетворительно, а потому болезненность и смертность в Яркенде, в особенности летом, достигают весьма больших размеров.

Этому немало способствует также близкое соседство с городом обширных рисовых плантаций, порождающих летом изнурительные лихорадки. В Яркенде, между прочим, сильно распространен зоб, заболевание, которое туземцы объясняют употреблением недоброкачественной воды. Зобатые мужчины и женщины в этом городе встречаются очень часто, но только среднего возраста; у молодых же людей обоего пола и у детей зоба не бывает.

В туземном городе два базара, состоящие из узких, местами крытых циновками улиц, длиной около 300 сажен. Наружные фасады домов, образующих базарные улицы, заняты лавочками, разными ремесленными заведениями и чайными домами (чайхана), напоминающими наши сельские харчевни. Все базарные постройки отличаются малыми размерами, причем лавки, чайханы и ремесленные заведения расположены в беспорядке: рядом с пекарней, например, помещается кузница, а возле лавки с мануфактурным товаром цирюльня или чайный дом.

Лавки снаружи открыты и заграждаются с лицевой стороны только невысоким барьером, а перед чайными домами и ремесленными заведениями устроены маленькие веранды с навесами и лежанками, на которых ремесленники часто занимаются своим делом, а посетители чайных домов закусывают и пьют чай.

Смесь и пестрота на этих базарах поистине поразительные, не менее изумительны своим причудливым разнообразием и житейские сцены, меняющиеся на них, как в калейдоскопе. Вот, например, компания туземцев, усевшись чинно на веранде перед чайным домом, насыщается любимым пловом, а на соседней веранде цирюльник бреет голову своему клиенту; рядом с цирюльней, в кузнице, раздаются удары молотов и сыплются огненные искры; подле нее торговец семенами отвешивает свой товар покупателю в то время, когда другой сосед его, портной, примеряет на веранде халат заказчику.

Для полноты картины нужно добавить еще разносчиков с лотками на головах или на тачках, шныряющих с обычными призывными криками взад и вперед по базару, непрестанное движение толпы посетителей, вереницы проходящих нагруженных и порожних ослов, издающих по временам неистовый рев, и несмолкаемый говор людей. Весь этот шум не мешает, однако, некоторым ремесленникам после трудов покойно спать среди белого дня на лежанках своих веранд.

Базары открыты ежедневно, а дважды в неделю, в определенные раз навсегда дни, на них бывают торжки. Торговцы увеличивают на эти дни количество товаров в своих лавочках, а ремесленники стараются приготовить побольше вещей на продажу. Число посетителей базаров в такие дни значительно превышает будничную базарную толпу.

В китайском городе – только один базар, но широкий и сплошь крытый. Лавки китайских и туземных купцов на этом базаре больше и лучше, чем на базарах мусульманского города. Ремесленные заведения на нем точно так же обширнее и содержатся опрятнее. Вообще в Янги-шаари замечается больше чистоты, чем в туземном городе; дома в нем тоже лучше и поместительнее.

Туземные торговцы горько сетуют на пошлины (бадж), которыми облагаются все предметы торговли на базарах, исключая жизненные припасы. Эти пошлины, введенные недавно китайскими властями, крайне стесняют торговлю. Хотя они и не обременительны по своим размерам, но взимание их придирчивыми китайскими сборщиками и наложение клейм на все оплаченные предметы составляют очень сложную процедуру, в высшей степени неприятную торговцам.

Цены на жизненные припасы и вообще на предметы первой потребности в Яркенде очень умеренные.

Соль в Яркендский оазис доставляется: каменная из гор хребта Сарыколь и самосадочная из соляных озер, лежащих близ большой дороги из этого оазиса в Кашгар.

К юго-западу от Яркенда, в горах Куньлуня, в летнее время добывается ежемесячно около 100 пудов меди, из которой в Кашгаре китайское казначейство чеканит монеты (пулы) стоимостью в 0,6 и в 0,3 нашей копейки.

Река Яркенд-дарья ежегодно во время разлития осаждает на своих плоских берегах близ юго-восточной окраины Яркендского оазиса массу золотоносного ила, из которого туземцы извлекают посредством промывки значительное количество золота. Право промывки золотоносного ила и вольной продажи добытого из него золота предоставляется безвозмездно каждому желающему.

В промышленном отношении Яркенд занимает первое место после Хотана. В этом городе изготовляется множество обуви, которая вывозится на продажу в другие города страны. Затем следуют в нисходящем порядке: производство бумажных тканей, выделка кож, ковров, войлоков, сбруи и небольшого количества шелковых тканей.

Кроме того, в Яркенде выделывают немного разных вещей из нефрита, добываемого в горах Куньлуня по верхнему течению Яркенд-дарьи. Эти вещи сбываются почти исключительно китайским купцам, которые отправляют их в Пекин.

Из Яркенда ежегодно вывозится много риса и пшеницы, преимущественно в Кашгар для продовольствия расположенных там в большом числе китайских войск, которым местного хлеба не хватает. Остальной же излишек этих продуктов отправляется в Хотан.

Яркенд ведет небольшую торговлю с Ладаком, куда из этого города вывозятся только козий пух и наша (гашиш) – наркотическое вещество, добываемое из конопли[42].

Из Ладака же в Яркенд доставляется: преимущественно белая кисея на чалмы, женские кисейные платки, индийские лекарственные вещества, бенгальский чай низкого сорта (контрабандой) и немного английских ситцев (бомбейских фабрик) и металлических изделий. Торговля с Ладаком крайне стесняется трудностью караванного пути через высочайшие хребты Куньлунь и Каракорум. Товары по этому пути перевозятся вьючным способом на лошадях (по 6 пудов на каждой), которых на высоких перевалах заменяют яками, нанимаемыми у горцев – ваханлыков.

Караванное сообщение с Ладаком поддерживается только в летние месяцы – с мая по ноябрь. Доставка каждого пуда товара из Яркенда в город Ле обходится от 4 до 5 рублей на наши деньги, а следование каравана между этими городами продолжается до 35 дней. При таких невыгодных условиях трудно рассчитывать на развитие торговли между Кашгарией и Индией в значительных размерах, а капитальное исправление горной дороги из Яркенда в Ле потребовало бы громадных неоплатных затрат.

В Яркенде проживает постоянно около 100 человек наших торговцев, в числе которых нет ни одного русского – все ферганские сарты, именуемые туземцами Кашгарии вообще андижанами. Главный предмет их сбыта – мануфактуры наших фабрик, преимущественно ситцы, и металлические изделия. Кроме того, они продают сахар, стеариновые свечи, зажигательные спички, разный мелочный товар и некоторые изделия ферганских ремесленников.

Из Яркенда же наши торговцы вывозят преимущественно грубую бумажную ткань (мату) для туземцев Туркестанского края; затем козий пух, овчины, ковры и войлоки.

В Яркенде считается до 30 караван-сараев, в которых останавливаются торговые караваны, прибывающие с товарами из Ле, Кашгара, Хотана и других городов. В этих обширных зданиях находятся помещения не только для людей и товаров, но и для всех животных приходящих караванов.

Во время пребывания в Яркенде я узнал, что в этом городе находится несколько человек ладакцев, пришедших с караваном из города Ле, которые бывали в Тибете. Надеясь получить от них какие-нибудь сведения о северо-западной части этой страны, я пригласил их через аксакала Насыра-Джана-ходжу к себе на квартиру.

По справке оказалось, что трое из прибывших ладакцев действительно были в Тибете и по приглашению аксакала немедля пришли ко мне. На предложенный им вопрос, в какой части Тибета они были, ладакцы отвечали, что 2 года тому назад, т. е. летом 1887 г., они ходили с торговым караваном из Ле через Рудок в монастырь Торго, находящийся в 10 днях пути к западу от Лхасы. Около этого монастыря, по их словам, ежегодно в июле бывает большая ярмарка, на которую стекаются торговые караваны из Ладака, Лхасы и других местностей Тибета. С одним из таких караванов им и пришлось, в качестве погонщиков, побывать в Торго летом 1887 г.

По рассказу опрошенных ладакцев, из Рудока в Торго ведет торная караванная дорога, пролегающая на всем протяжении по весьма широкой междугорной долине на юго-восток. Эта обширная долина окаймлена с северо-востока и юго-запада высокими горными хребтами, на которых белеют местами вечноснеговые горы. На всем пути от Рудока до Торго путники не видели ни одного озера, но речки и ручьи встречались в долине часто.

Погода в ней во время следования каравана, в июле и июне, стояла прохладная и часто выпадали дожди. Подножный корм для животных в долине повсюду очень хорош, и нет ни одной безводной станции. В ней кочуют местами тибетцы в черных палатках, а между их стойбищами пасутся привольно многочисленные стада диких яков, куланов и антилоп.

По свидетельству тибетцев, с которыми путники все-таки имели сношения, страна к северу от долины, за горами, очень высока, пустынна и безлюдна. Тибетцы весьма редко посещают ее со своими стадами, потому что в ней вовсе нет хорошего подножного корма. Через эту страну не существует никакого сообщения с Кашгарией, о которой обитатели долины слыхали от ладакцев, проходивших с караванами в Торго. По словам тибетцев, через эту пустынную и безлюдную страну к ним в долину никогда не проникали чужеземцы с севера.

Ладакцы провели в пути из Рудока в Торго и обратно 2 месяца, включая и пребывание на ярмарке, продолжавшееся 2 недели. От Рудока до Торго, по пройденной ими караванной дороге, они насчитали 16 переходов, составляющих в общем итоге расстояние около 650 верст[43].

Окончив расспросы, мы показали ладакцам типы тибетцев, рисунки их палаток, утвари и других вещей. Увидев типы, они с изумлением воскликнули: «Чантан! чантан! (т. е. тибетцы! тибетцы!), это те самые люди, которых мы видели на пути в Торго, вот и палатки их! Как вы могли нарисовать все это так верно за глаза?» Потом, указывая на рисунки некоторых предметов, они называли их по-тибетски и объясняли назначение.

Поблагодарив ладакцев за их интересное сообщение о безвестной стране, я роздал им подарки и дружески простился с этими простодушными людьми.

В Яркенде я пытался также разузнать что-нибудь о развалинах пустыни Такла-Макан. Аксакал Насыр-Джан-ходжа, проживший в этом городе 18 лет, сообщил мне, что, по уверению многих знакомых ему туземцев, в 40 верстах к востоку от Яркенда, на окраине пустыни, находятся развалины, называемые Конё-татар и занимающие обширное пространство. В них ясно заметны основания домов и сохранились пни от больших деревьев, осенявших некогда поселение. В этих развалинах туземцы находят домашнюю утварь, обломки разных орудий, а иногда золотые и серебряные вещи. В песчаной же пустыне, простирающейся к северу от Яркенда, неизвестно никаких развалин, по крайней мере поблизости Яркендского оазиса.

Все эти сведения о развалинах, сообщенные Насыром-Джаном-ходжою, подтвердили мне опрошенные мною жители Яркендского оазиса.

8 июля экспедиция оставила Яркенд и направилась по Хотанской дороге почти прямо на юг. Первые 5 верст от города мы шли среди рисовых плантаций, над которыми полотно дороги приподнято искусственно фута на 3. Плантации в то время были залиты водой вершка в 4 глубиной. Они занимают низменную площадь с бурою перегнойною почвою, резко отличающейся от светло-желтой лёссовой почвы остальных возвышенных мест Яркендского оазиса.

Рис сеют в конце апреля и тотчас же заливают засеянные поля водой, которая должна покрывать их до конца сентября, пока он не созреет. В этот период времени на рисовых полях, покрытых постоянно водой, живет много болотных птиц. Во время жаров рисовые плантации порождают упорные лихорадки, которыми часто заболевают не только живущие поблизости их поселяне, но и многие из городских жителей.

На 6-й версте от города мы перешли по мосту через небольшой рукав Яркенд-дарьи, называемый Сугучаком. От моста рисовые плантации тянутся еще версты на 3 по правую сторону дороги, а по левую простираются большею частью пустыри, на которых разбросаны кое-где, в виде маленьких островков, усадьбы туземцев, осененные деревьями. Далее экспедиция следовала около версты по густозаселенной прибрежной местности почти до самой Яркенд-дарьи. Эта величественная река была в полном разливе и несла совершенно мутную, желтую воду; ширина ее на переправе простиралась около 130 сажен; средняя глубина, по словам перевозчиков, до 2 сажен, а скорость течения приблизительно 6 футов в секунду.

Переправа нашего каравана на шести больших лодках, благодаря ловкости и стараниям туземцев-перевозчиков, продолжалась не более 2 часов и окончилась благополучно.

Большая Хотанская дорога пересекает Яркенд-дарью верстах в 8 выше летней переправы, и по ней в высокую воду сообщение прекращается, потому что там нет удобных мест для пристаней. При низкой же воде Яркенд-дарью переходят в том месте вброд, а зимой по льду.

От переправы дорога идет около 16 верст по низменной долине Яркенд-дарьи с бурою перегнойною почвою. По сторонам ее встречались изредка рисовые поля, орошаемые из многоводного арыка, который направляется вдоль дороги. Селения в этой низменной местности редки и малолюдны.

Из долины мы поднялись на возвышенную равнину. На ней, имеющей уже чистую, светло-желтую лёссовую почву, плотность населения значительно больше, чем в низменной долине Яркенд-дарьи с бурой перегнойной почвой. Поднявшись на нее, мы прошли почти 20 верст по оазису, тянущемуся вдоль дороги с обширными полями, которые были покрыты прекрасной кукурузой.

Мы миновали два большие селения с базарами – Паскал и Ешим-базар. В первом из них экспедиция вышла на большую Хотанскую дорогу, направляющуюся, как выше замечено, западнее летней переправы через Яркенд-дарью. Сельские базары расположены обыкновенно в центральных частях селений, где дома сплочиваются и образуют узкую улицу с лавочками, пекарнями, чайханами и разными ремесленными заведениями.

К юго-западу от дороги селения, по словам проводников, простираются верст на 100 до гор, а на северо-востоке культурная зона оканчивается верстах в 5. За ней следует полоса мелких лёссовых бугров, шириною около 30 верст, а за последнею – пустыня Такла-Макан. В этой полосе бугров, служащей как бы преддверием названной пустыни, растет повсюду тамариск, а в плоских котловинах между буграми встречается редкий низкорослый тополь. На восточной окраине ее находится мазар (могила) мусульманского святого Дзыды-паши и при нем маленький монастырь, посещаемый паломниками.

Дорога в монастырь отходит с почтового тракта в селении Ешим-базар, от которого он отстоит верстах в 40 к северо-востоку. Монастырь расположен на арыке близ западной окраины пустыни Такла-Макан, покрытой в том месте высокими песчаными грядами, на которых нет никакой растительности.

Южнее селения Паскал мы прошли мимо мазара Шайдалыка, находящегося у самой дороги. Туземцы, проезжающие по этой дороге в Яркенд с продуктами на продажу, молятся у могилы святого и берут около нее горсть земли, которая, по их верованию, способствует выгодному сбыту привезенных на базар продуктов. Затем экспедиция перешла по мосту через многоводный арык, выведенный из далекой Яркенд-дарьи. Он орошает поля и сады многих селений, лежащих к западу от дороги, и, по пересечении ее, направляется к северу, питая и там своими водами обширную площадь культурной земли.

Из селения Ешим-базар экспедиция вышла на широкую долину реки Тызнап и пересекла по мостам пять узких, но глубоких разветвлений ее рукава, называемого Тызнап-бой. По берегам этих протоков простираются густые заросли тростника, усеянные малыми озерками, на которых было много плавающих и голенастых птиц. Солонцеватая, перегнойная почва долины, в особенности на берегах рукава Тызнап-бой, малопригодна для земледелия, и потому долина реки Тызнап в этом месте очень слабо населена.

Река Тызнап, через которую мы перешли совершенно свободно вброд, получает начало под названием Холостан-дарья в высоких горах Куньлуня, близ перевала Янги-даван, и течет в северо-восточном направлении. По выходе из гор на равнину она пересекает большую Хотанскую дорогу между селением Ешим-базар и городом Каргалык и теряется верстах в 15 к востоку от нее в лёссовых буграх. Долина названной реки, подобно долине Яркенд-дарьи, окаймлена с юго-востока увалом соседней возвышенной равнины.

На этой последней, отличающейся превосходною лёссовой почвой, селения следуют с небольшими промежутками одно за другим до самого города Каргалык. Поля были покрыты превосходной кукурузой, поднимавшейся местами до 9 футов в высоту; встречалось и немало усадеб, окруженных с прилежащими к ним полями непрерывными глиняными стенками – верными признаками благосостояния их владельцев.

Внутри каждой из таких оград заключается двор с домом и надворными постройками, обнесенный, в свою очередь, с двух или трех сторон внутреннею стенкой, примыкающею к наружной ограде, а в надворную стенку упирается садовая. Затем, все остальное пространство, ограниченное внешней, или объемлющей, стенкой, занимают поля. Самые же земельные участки туземцев очень незначительны: у зажиточных они редко бывают более 3 наших десятин на семейство, а у бедных не превосходят 2 десятин, считая в том числе площадь, занятую двором со всеми на нем постройками и садом.

11 июля экспедиция прошла через маленький городок Каргалык и расположилась на ночлег близ юго-западной его окраины в оазисе. Каргалыкский оазис занимает площадь около 300 кв. верст и орошается многоводным арыком, выведенным из реки Тызнап. Тучная лёссовая почва его отличается замечательным плодородием. В этом оазисе мы видели много усадеб, обнесенных глиняными стенками, а на полях – превосходную кукурузу до 10 футов высоты. Плоды и овощи в нем родятся в изобилии.

На северной окраине оазиса расположен городок Каргалык, не обнесенный стеной, в котором проживает окружной начальник с несколькими китайскими чиновниками и находится окружное управление. В городе есть порядочный базар с лавочками и различными ремесленными заведениями.

В Каргалыкском оазисе вместе с городом считается до 30 000 жителей. Следовательно, в нем на каждую квадратную географическую милю приходится средним числом около 4900 жителей, а на квадратную версту – до 100 человек. В действительности же плотность его населения должна быть гораздо больше, потому что в северо-восточной части оазиса много пустырей.

В этом оазисе я окончательно решился повернуть с экспедицией с большой Хотанской дороги в горы Куньлуня и простоять там в прохладной местности до спадения на равнине жаров. Наши животные были так утомлены сильными жарами и насекомыми, что дальнейшее следование на них в Хотан по пустынной большею частью равнине, в нестерпимые жары, представлялось крайне рискованным.

Оставив большую дорогу, экспедиция направилась из Каргалыкского оазиса почти прямо на юг, по кружному караванному пути, ведущему через селение Кок-яр и перевал Янги-даван в Ладак. По выходе из оазиса эта дорога пролегает по пустынной щебне-галечной равнине, простирающейся на запад до берегов реки Тызнап. На востоке же вдоль дороги на протяжении около 15 верст тянется полоса Каргалыкского оазиса, постепенно выклинивающаяся в южном направлении.

В 20 верстах от оазиса экспедиция вступила в долину плоской и пустынной песчаниковой гряды, простирающейся в восточно-западном направлении почти параллельно подножью Куньлуня. Эта неширокая долина, окаймленная весьма высокими обрывами, орошена маленькой речкой Таш-булак и в северной части совершенно бесплодна; в южной же оживляется довольно разнообразной растительностью и присутствием трех маленьких поселков.

У первого из них мы разбили палатки для ночлега на зеленом лугу, покрытом невысокой, но густой травой. Такие луга встречаются очень редко в Кашгарии и притом почти исключительно на запущенных низменных полях. В омутах речки Таш-булак мы наловили порядочное количество маринки и гольцов, добыв там же двух водяных ужей.

Около 4 часов пополудни на северо-востоке показалась темная пыльная туча, надвигавшаяся со стороны пустыни Такла-Макан. К 6 часам солнце совершенно померкло и настала такая тьма, что нельзя было различить высокого обрыва, отстоявшего не далее 200 сажен от нашего лагеря.

На следующий день мы продолжали путь сначала по той же долине, постепенно расширяющейся в южном направлении. По берегам речки Таш-булак она покрыта камышом, злаком чием и разнообразными кустарниками. Миновав два маленьких поселка, расположенных в южной части долины, экспедиция вышла на обширную щебне-галечную равнину, называемую Юзбаш-аягы. Эта пустынная равнина, заключающаяся между предгорьем Куньлуня и пересеченной нами песчаниковой грядой, простирается на запад от дороги верст на 100, до реки Тызнап, а на юго-востоке она переходит в долину речки Килиан-су, окаймляемую с юго-запада отрогом Куньлуня – Кош-тагом, а с северо-востока – помянутою песчаниковой грядой. Западная часть равнины представляет бесплодную пустыню, в восточной же ее части, орошенной местами маленькими речками, встречаются изредка малолюдные селения.

Река Таш-булак, текущая поперек равнины с юга на север и прорезающая эту гряду, то иссякает в своем ложе, то появляется на дневной поверхности равнины, и, только после обильных дождей в соседних горах, в которых находятся ее истоки, она разливается и течет непрерывно.

Пройдя верст 16 по пустынной равнине, экспедиция достигла выселка Юз-баши и остановилась около него на ночлег. К востоку и юго-востоку от этого поселка видны были кое-где на равнине оазисы с селениями, протянувшимися узкими полосами по берегам орошающих их арыков.

От выселка Юз-баши мы прошли еще верст 7 по той же пустынной равнине, встретив на ней несколько стад степных антилоп (Gazella subgutturosa); потом вступили в долину, образуемую плоскими, пустынными песчаниковыми отрогами Куньлуня. Она орошена речкою Таш-булак и покрыта по ее берегам камышом и кустарниками. В этой долине расположено многолюдное селение Кок-яр, имеющее около 800 жителей.

Дома в нем, по недостатку места в долине, сплочены гораздо теснее, чем в равнинных оазисах. Пахотной земли в селении недостаточно, воды тоже мало, а потому жители его занимаются в больших размерах овцеводством. Стада их пасутся в соседних горах Куньлуня, на которых встречаются местами хорошие пастбища. Недостаток пахотной земли и воды для орошения полей вынудил даже некоторых жителей Кок-яра перейти от занятия земледелием исключительно к овцеводству.

Переночевав близ южной окраины селения, мы прошли верст 7 по песчаной равнине и должны были остановиться на ночлег у выселка Пуса-лянгера, так как далее, на протяжении 20 верст по дороге, не было воды, а дни стояли очень жаркие. Долина речки Таш-булак, носящей выше Кок-яра название Ясполун-су, к юго-востоку от этого селения значительно расширяется и покрыта плоскими песчаными буграми, но далее к югу опять суживается. В широкую часть долины Ясполун-су выходят с юга узкие междугорные долины, заключающиеся между пустынными песчаниковыми отрогами Куньлуня.

В день нашей стоянки у лянгера Пуса повторился густой пыльный туман. После полудня начал дуть свежий ветер с северо-востока, принесший вскоре такую массу пыли, от которой быстро померкло солнце, а потом совершенно скрылись из вида и ближайшие высоты.

Пользуясь продолжительной остановкой, я расспрашивал жителей поселка Пуса-лянгера о соседних горах Куньлуня и просил указать в них место, удобное для продолжительной стоянки каравана. Туземцы советовали нам идти по той же дороге на реку Холостан-дарья (верхнее течение реки Тызнап), где, по их словам, есть места с весьма хорошим подножным кормом. Если же верблюды будут не в состоянии перевалить через лежащий на пути крутой хребет Топа-таг, то остановиться севернее его гребня – на урочище Тохта-хон.

Взяв из Кок-яра проводников, мы направились к югу по пустынной долине, окаймленной невысокими и бесплодными отрогами Куньлуня. К востоку и западу от нее, между соседними отрогами, простираются такие же пустынные долины; все они имеют весьма значительное падение к северу и прорезаны вдоль глубокими сухими руслами, по которым стремятся временные потоки после обильных дождей в высоких горах хребта Топа-таг, замыкающих эти долины на юге.

В конце станции долина перешла в скалистое ущелье, в котором под высоким утесом находится источник, наполняющий чашеобразное полукаменное углубление чистой водой. Немного южнее источника, где ущелье расширяется в долину, мы разбили лагерь для ночлега.

В тот же день я послал одного из наших казаков с туземцами для осмотра перевала через хребет Топа-таг по дороге на реку Холостан-дарья. Этот перевал, называемый Топа-таг-даван, оказался недоступным для наших слабых верблюдов. Оставшись еще на день в том же месте, я отправил другого казака с туземцами осмотреть урочище Тохта-хон, на которое нам указывали жители Пуса-лянгера. Посланный, возвратившись в тот же день в лагерь, сообщил, что на этом урочище подножный корм для верблюдов хорош, а для лошадей посредственный; воды же в двух соседних источниках для всего каравана будет совершенно достаточно.

Другого, более удобного места для продолжительной стоянки экспедиции во всей окрестной местности не было, а потому я решился расположить ее на урочище Тохта-хон.

Пройдя верст 7 до местности Ак-мечеть по неширокой долине, мы повернули на юго-восток и следовали верст 6 до самого урочища Тохта-хон по узкой, извилистой побочной долине. Сообщенные о нем казаком сведения оказались совершенно верными. Мы расположили лагерь на небольшой междугорной площади, в расстоянии около версты от источников, находящихся в глубоких ущельях, в которых не было удобного места для стоянки.

На другой день по прибытии в местность Тохта-хон я со всеми сотрудниками, в сопровождении трех казаков и двух туземцев, отправился осматривать перевал Топа-таг-даван. Мне хотелось достоверно узнать, нельзя ли как-нибудь исправить пролегающую через него дорогу, чтобы сделать ее доступной для верблюдов с вьюками, или обойти трудные на ней места кружным путем.

Выехав на урочище Ак-мечеть, мы направились к юго-западу по узкой долине, ведущей на перевал, и верстах в 6 от этого урочища достигли северного подножья главного хребта Топа-таг. Подъем на перевал Топа-таг-даван, вершина которого возвышается на 10 330 футов над морем, очень крут, хотя восхождение на него и облегчается несколько зигзагами дороги. Спуск на юге на протяжении около полуверсты от вершины перевала тоже сильно крут, но далее дорога идет версты 3 по отлогому склону, потом по весьма трудным каменным уступам, называемым Аккуран-даван, и, наконец, последние 3 версты опускается постепенно ущельем к реке Холостан-дарья, на урочище Баранса.

Добравшись с трудом до реки, мы окончательно убедились в недоступности перевала Топа-таг-даван для верблюдов с вьюками, а обход трудных на нем мест оказался совершенно невозможным. После кратковременного отдыха на берегу быстрой Холостан-дарьи, текущей в том месте в узкой и пустынной долине, мы сели на лошадей и возвратились тем же путем в свой лагерь.

Таким образом, мы должны были остаться в местности Тохта-хон и пробыли там почти полтора месяца – с 18 июля по 1 сентября. Оттуда геолог экспедиции К. И. Богданович совершил продолжительную экскурсию на запад, в горы Куньлуня, до Яркенд-дарьи. Другой мой сотрудник, П. К. Козлов, с препаратором экспедиции ездил в долину верхней Холостан-дарьи и добыл там несколько интересных видов птиц для коллекции.

Ботаник экспедиции В. И. Роборовский занимался собиранием растений для гербария в окрестных горах, а я – астрономическими и магнитными наблюдениями, расспросами туземцев об окрестной стране, а также измерениями высот верхней и нижней границ древесной растительности на соседних горах.

Горы, в которых мы находились, принадлежат к системе Куньлуня, заполняющего в юго-западной Кашгарии обширное пространство своими длинными северными и северо-западными отрогами.

Один из таких мощных отрогов, называемый Топа-таг[44], простирается с юго-востока на северо-запад по правому берегу Холостан-дарьи и отделяет от себя почти прямо на север длинные отрасли, оканчивающиеся бесплодными песчаниковыми отпрысками.

Горы хребта Топа-таг и его помянутых северных отрогов в окрестностях урочища Тохта-хон отличаются необычайным расчленением, остротой гребней и чрезмерной крутизной своих склонов. Они повсюду изборождены целым лабиринтом узких, извилистых долин и сумрачных ущелий. Эти глубокие долины и теснины, в свою очередь, разветвляются на множество побочных, еще более узких долин, лощин и щелей.

Бока всех долин очень круты, а стены ущелий почти повсеместно отвесны; падения же тех и других чрезвычайно велики. Поэтому после каждого обильного дождя с этих гор несутся с оглушительным ревом и страшной быстротой многочисленные бешеные потоки, иссякающие вскоре по прекращении ливня. Источники же в них редки и необильны водой, а постоянных речек, несмотря на значительное выпадение осадков, вовсе нет.

Причина тому заключается, без сомнения, в необычайной крутизне самых гор и сильном падении долин и ущелий, по которым дождевые и снеговые воды быстро уносятся на соседнюю северную равнину. Шумные потоки, которыми они низвергаются с высоты, большею частью еще на пути к этой равнине иссякают в рыхлой лёссовой почве нижних долин и появляются на ее поверхности в виде скромных источников, образующих небольшие речки. Этим постоянным источникам и питаемым ими речкам обязаны своим существованием небольшие оазисы, рассеянные по соседней, подгорной, равнине.

По причине необыкновенной крутизны и чрезвычайного расчленения описываемых гор сообщение по ним очень затруднительно. По свидетельству туземцев, через хребет Топа-таг, кроме перевала Топа-таг-даван, нигде нельзя не только переехать верхом на лошади, но и перевести ее в поводу. Они уверяли, что даже пешему человеку, не привыкшему к ходьбе по горам, трудно пройти через этот хребет, минуя помянутый перевал. Нам хотелось проехать с урочища Тохтан-хон верхом через хребет Топа-таг на Холостан-дарью восточнее перевала Топа-таг-даван; но туземцы категорически заявили о совершенной невозможности такой поездки, и никто из них не решился служить нам проводником.

На северных склонах описываемых гор, преимущественно в крутых и глубоких лощинах, защищенных от жгучих солнечных лучей соседними высотами, встречаются изредка небольшие еловые и можжевеловые лески с кустарниками черной смородины, рябины, розы, жимолости и ивы[45]. В открытых же долинах и лощинах растут: чий, барбарис, ломонос, мирикария. Несмотря на однообразие травянистой растительности этих гор, на них находится немало порядочных пастбищ. Преобладающие кормовые растения собственно на горах – кипец и овсянка (Festuca altaica). На горных склонах растет также много касатика (Iris), которого скот не ест.

Во время нашего пребывания в горах Топа-тага, к сожалению, была засуха: в течение 45 дней только два раза выпадал порядочный дождь и три раза маленький, смачивавший лишь слегка почву. Посевы туземцев в горных долинах, орошаемые в благоприятное время, кроме дождя, еще арыками из временных потоков, совершенно погибли. Подножный корм в горах от бездождья сильно засох, и только в некоторых долинах зеленели еще заросли чия, которым питались наши верблюды; для лошадей же подножного корма было недостаточно, и им приходилось ежедневно давать понемногу ячменя.

В горах Топа-тага водится много голубых горных баранов (Pseudois Nahoor) и живут сурки, а в верховьях Холостан-дарьи и ее притоков встречаются тибетские медведи. Из птиц в этих горах гнездятся: ягнятники, грифы, улары, каменные куропатки, голуби, красноносые клушицы, чемканы, земляные ласточки, сорокопуты, белоголовые плисицы, стенолазы, мухоловки и другие мелкие птички.

На урочище Тохта-хон и в соседних горах живет постоянно около 100 таджиков, переселившихся туда из Вахана еще в конце XVIII века и называемых поэтому туземцами ваханлыками. Они высокого роста, с густой окладистой бородой, темно-карими глазами, дугообразными, сходящимися густыми же бровями и с горбиной на носу. Ваханлыки говорят на древнеперсидском наречии, но знают все очень хорошо и туземный язык. Несмотря на принадлежность к секте шиитов, они живут в согласии с туземцами-суннитами и отличаются вообще кротким нравом.

Мужчины и женщины ваханлыков носят большей частью самодельные шерстяные халаты, сапоги из шкур собственной выделки и куполообразные овчинные шапки шерстью внутрь с отворотами в виде околыша. Главное занятие ваханлыков – скотоводство и преимущественно овцеводство. Подспорьем ему служит земледелие, которым они немного занимаются в некоторых горных долинах, засевая исключительно ячмень. Ваханлыки ведут пастушескую жизнь: они живут зимой в каменных хижинах или в глиняных мазанках, расположенных в ущельях, близ источников, а летом – в войлочных юртах, устанавливаемых около зимних жилищ.

Скот их пасется круглый год на окрестных горах и на ночь пригоняется почти всегда к жилищам. Перекочевки же с места на место с юртами и стадами ваханлыки предпринимают только в редких, исключительных случаях, когда в окрестностях их поселений бывает бескормица.

В тех же горах Куньлуня пасутся многочисленные стада овец, принадлежащие жителям селения Кок-яр, в числе которых есть владельцы 1000 и более штук. Стада пасут беднейшие жители того же селения, имеющие немного и своего скота. Пастухи проводят все лето со стадами на больших высотах, проживая, подобно ваханлыкам, в глиняных или каменных хижинах и юртах, расположенных близ источников, к которым пригоняют овец на ночь. На зиму же они спускаются в нижние долины и живут в глиняных мазанках или в землянках.

По рассказам туземцев и рекогносцировке П. К. Козлова, река Холостан-дарья, получающая начало с перевала Янги-даван верстах в 120 от урочища Тохта-хон, течет на северо-восток в узкой долине, переходящей местами в ущелье. Верстах в 90 от истоков она принимает слева многоводный приток Мохон-дарья, а в 20 верстах ниже его в нее изливается справа еще более многоводная и длинная речка Улук-лай-ляк-дарья.

Караванная дорога в Ладак, пролегающая из Каргалыка через Кок-яр, урочище Ак-мечеть, перевал Топа-таг-даван и урочище Баранса на Холостан-дарье, от последнего направляется вверх по этой реке на перевал Янги-даван через Куньлунь. Она во многих местах проходит по опасным горным карнизам, доступным только для яков, горных лошадей и ослов; верблюды же с вьюками не могут проходить по ней.

Верстах в 20 ниже помянутого урочища Баранса долина реки Холостан-дарья, получающая оттуда название Тызнап, значительно расширяется, и в ней появляются селения, число которых постепенно возрастает вниз по реке. Жители их, благодаря значительному понижению и расширению долины, занимаются успешно земледелием и содержат много овец. Стада их пасутся в горной области Холостан-дарьи, где встречается немало хороших пастбищ, в особенности в долинах Улук-лайляк-дарьи и Мохон-дарьи, весьма богатых настоящими альпийскими лугами. В верховья же Холостан-дарьи, в которых также много хороших лугов, пастухи не проникают, опасаясь набегов канжутцев.

17 августа наш лагерь на урочище Тохта-хон совершенно неожиданно посетили три европейца: француз Довернь и два английских офицера – майор Кумберленд и лейтенант Боуэр. Они прибыли из Ладака и намеревались проехать через Таш-курган и Канжут обратно в Ле. Довернь, весьма образованный и любознательный негоциант, проживающий в Кашмире более 20 лет и много путешествовавший по окрестным странам, сообщил нам немало любопытных сведений о них.

Он, между прочим, был и на озере Пангонг, которое, по его словам, содержит столь соленую воду, что в нем нет никакой животной жизни; окрестности же этого длинного озера совершенно пустынны. На мой вопрос, не передавали ли ему жители Ладака каких-нибудь сведений о северо-западной части Тибета, Довернь сообщил, что они той страны не посещают и ничего не знают о ней. Торговые караваны из Ладака и Кашмира ходят только в Лхасу и в некоторые монастыри Южного Тибета, а в северной и северо-восточной частях его не бывают.

Довернь и его спутники, доставившие нам большое удовольствие своим посещением, пробыли на урочище Тохта-хон почти сутки и затем отправились в дальнейший путь на реку Холостан-дарья.

Во время нашей продолжительной стоянки на урочище Тохта-хон почти ежедневно, с 10 часов утра до 5 пополудни, дул порывами прохладный ветер с северо-востока, со стороны пустыни Такла-Макан, приносивший пыль. С горных вершин, на которые я всходил по временам, все видимое к северо-востоку пространство казалось покрытым легким пыльным туманом, тогда как высокие горы на западе, за рекой Холостан-дарья, почти всегда можно было различить отчетливо.

В половине августа 3 дня подряд господствовал такой густой пыльный туман, что мы потеряли совершенно из вида вершины ближайших к лагерю гор. Северо-восточный ветер, проникавший к нам по узкой долине с северо-запада, дул регулярно с 10 часов утра до 5 пополудни во все ясные дни, а в пасмурные, когда все небо было покрыто облаками, что случалось, впрочем, редко, – преобладали затишья.

Несмотря на засуху, сильно повредившую развитию растительности во всей окрестной стране, наши верблюды в течение 45-дневного пребывания в горах, на значительной высоте (9290 футов), где не было ни жаров, ни насекомых, заметно поправились. Лошади, которым ежедневно давали понемногу ячменя, тоже достаточно подкрепились; притом их легко было поправить на пути в Хотан, довольствуя фуражом, который можно найти во всех придорожных селениях. Поэтому в конце августа, когда жары на равнине уже значительно уменьшились, мы начали готовиться к дальнейшему пути.

В благодарность ваханлыкам и пастухам соседних хижин, относившимся к нам все время с искренним дружелюбием и оказавшим экспедиции много услуг, мы пригласили 30 августа тех и других к себе в лагерь, угостили обедом, чаем и лакомствами, а вечером пускали в их присутствии фейерверк, сопровождавшийся пальбой из нашей маленькой пушки. Такой прием привел наших простодушных гостей в полный восторг.

После фейерверка, когда они собирались расходиться по домам, я подошел к ним и, поблагодарив за дружеское к нам расположение и оказанные услуги, пожелал им счастливой жизни, умножения стад и просил о сохранении доброй памяти о нас. Они отвечали, что не только сами до конца своих дней будут вспоминать нас добром, но передадут эти отрадные воспоминания и детям. Затем мы горячо простились с добродушными бедняками, мысленно пожелав им лучшей доли в будущем.

1 сентября экспедиция оставила Тохта-хон и направилась по старой дороге в Кок-яр. Обратный путь с гор на равнину был несравненно легче переднего: мы спускались по долине, имеющей весьма значительное падение, в особенности на первом переходе. Переночевав на прежнем месте, близ источника, мы на другой день встретили партию рабочих из Кок-яра, в числе 200 человек, шедших по наряду на казенный медный прииск. Этот прииск находится в долине Холостан-дарьи, верстах в 18 выше урочища Баранса, в местности Кызыл-элюр. Медь выплавляют из руды в малых печах, вырытых в обрыве, употребляя древесный уголь и ручные мехи. Вся добытая медь отправляется в Кашгар, где из нее чеканят монеты.

С рабочими следовали 10 мастеровых из Каргалыка для починки инструментов. Все люди шли пешком, а багаж их, состоявший из платья, посуды, инструментов и съестных припасов, был нагружен на ослов. Шествие замыкал китайский чиновник с несколькими полицейскими.

На второй ночлег мы расположились на старом же месте, у лянгера Пуса. Воды в речке Ясполун-су не было вовсе: жители лянгера довольствовались водой из пруда, наполненного посредством арыка в половодье этой речки. В 1 версте к западу от лянгера течет постоянный ручей, образующийся в соседней долине из источников, но вода в нем солоновата и притом содержит значительное количество сернистого водорода; скот, однако, пьет ее охотно.

На следующий день экспедиция миновала знакомое селение Кок-яр. Хлеб с полей был уже собран, оставалось немного кукурузы позднего посева. На плоских крышах строений повсюду возвышались скирды кукурузных стеблей, листья которых объедает зимой скот, а самые стволы употребляются на топливо.

Пройдя верст 5 от Кок-яра, мы остановились на ночлег близ выселка Тобен-лянгер, на берегу речки Таш-булак. Эта речка, носящая выше Кок-яра название Ясполун-су, усиливается близ южной его окраины водами многих источников и течет до выхода на соседнюю равнину все лето непрерывно. У Тобен-лянгера, где мы ночевали, в ее русле встречаются неглубокие ямы, в которых живет много гольцов и есть водяные ужи.

По рассказам туземцев, к западу от долины селения Кок-яр на протяжении около 50 верст до реки Тызнап простирается волнистое и совершенно пустынное плоскогорье. Долина же этой реки, обильно орошенная арыками, весьма плодородна, и в ней расположено много селений.

От Тобен-лянгера мы прошли еще около 8 верст по долине Кок-яра; потом, выйдя из нее на описанную уже выше пустынную подгорную равнину, свернули с караванной дороги и направились по проселочному пути на восток. По этому пути мы должны были выйти на большую Хотанскую дорогу в многолюдном селении Гума и следовать по ней до самого Хотана.

Равнина, на которую мы спустились с гор Топа-тага, простирается, как было замечено выше, с северо-запада на юго-восток и заключается между предгорьями Куньлуня и плоской песчаниковой грядой, тянущейся почти параллельно этим предгорьям и прорезанной в меридиональных направлениях несколькими речками. В общем эта равнина представляет пустынную, щебне-галечную страну, западная половина которой, лишенная воды и растительности, безлюдна.

В восточной половине, благодаря соседству гор, с которых стекает достаточное количество воды, встречаются изредка маленькие речки, образующиеся на подгорной окраине равнины из ключей. По берегам этих речек и выведенных из них арыков, на лёссовых отложениях в виде длинных островов, расположены небольшие селения и выселки, вытянувшиеся вдоль них узкими полосами.

Переночевав у выселка Бунака, мы сделали небольшой переход по пустынной равнине и остановились в селении Кент-сай на дневку. Селение расположено на правом берегу маленькой речки и растянуто верст на 8 в длину, а в ширину простирается не более полуверсты. Поля и сады его орошаются из большого арыка, поглощающего почти половину речной воды. В оазисах этой пустынной подгорной равнины засевают, как и повсюду в Кашгарии, больше всего кукурузы, затем пшеницы и немного ячменя, сорго и проса. Озимая пшеница, по словам туземцев, созревает гораздо ранее яровой, а потому, по снятии ее, освободившиеся поля тотчас же засевают кукурузой, поспевающей в октябре.

Верстах в 5 к северу от селения Кент-сай расположено селение Зулун, вытянувшееся вдоль по той же речке, которая ниже его прорезает плоскую песчаниковую гряду, окаймляющую описываемую пустынную равнину с северо-востока.

Следующую от селения Кент-сай станцию экспедиция прошла по весьма пустынной щебне-галечной равнине Бора-нын-сай, большая часть которой совершенно лишена растительности. В конце перехода мы приблизились к помянутой песчаниковой гряде и вступили в долину прорезающей ее речки Боран-су, в которую впадает слева ручей Годам-су, образующий живописный водопад в 3 сажени высоты. У этого водопада, на зеленой лужайке, экспедиция остановилась на ночлег. В 2 верстах ниже его, на речке Боран-су, расположено селение Бора, вытянувшееся по узкой поперечной долине песчаниковой гряды. Через это селение пролегает большая караванная дорога из Яркенда в Ладак.

На другой день мы вышли в селении Бора на помянутую караванную дорогу и поднялись по ней из долины на песчаниковую гряду, по которой эта дорога пролегает целую станцию. Волнообразная поверхность гряды, почти повсюду покрытая тонким слоем песка, вовсе лишена растительности. Пройдя около 20 верст по этой мертвой гряде, мы спустились с нее по весьма крутому склону в неширокую долину речки Килиан-су и остановились в селении Ой-тограк на ночлег.

Оно, подобно другим селениям, растянуто на большое протяжение в длину по обоим берегам речки, прорезающей песчаниковую гряду, а в ширину простирается не более полуверсты. После грустного перехода по мертвой песчаниковой гряде этот оазис с тенистыми садами и приветливым населением был поистине отрадным местом отдохновения.

Из селения Ой-тограк мы опять поднялись на песчаниковую гряду, которая к юго-востоку от прорезающей ее речки Килиан-су значительно понижается и переходит в возвышенную плоскость. Поверхность этого пустынного плато, сплошь покрытого щебнем и галькой, совершенно бесплодна. На север она опускается невысоким обрывом к соседней равнине, а на юго-западе образует крутой нагорный обрыв долины речки Килиан-су.

Эта долина, простирающаяся с юго-востока на северо-запад между предгорьями Куньлуня и описываемым плато, представляет юго-восточное, клинообразное продолжение пустынной равнины, пересеченной нами вкось, на пути из Кок-яра в селение Бора. В долине Килиан-су, выше селения Ой-тограк, расположены три маленьких поселка, оазисы которых представлялись нам с высоты в виде небольших зеленых островков, резко выделявшихся на темно-сером фоне пустынной долины.

Пройдя немного по плато, экспедиция оставила большой караванный тракт в Ладак и повернула по проселочной дороге почти на северо-восток. На пути по плато мы пересекли три низких, насажденных на нем кряжа – типичные представители так называемых гор размыва; потом, в конце перехода, спустились в долину речки Пшне-су, окаймленную с запада небольшим обрывом пройденного плато, а с востока – весьма высоким и почти отвесным склоном плоской высоты противоположного берега.

В долине расположено селение Пшна, вытянувшееся узкой полосой верст на 10 по обоим берегам орошающей ее речки. В этом селении мы остановились на ночлег. Жители его встретили нас, как и повсюду в Кашгарии, очень радушно: принесли нам множество винограда, персиков, арбузов, дынь и свежих грецких орехов.

Утром, пройдя версты 2 по селению вниз по речке, текущей на север, мы поднялись по весьма крутому склону на плоскую высоту правого берега долины и направились по ней к северо-востоку.

По высоте, вправо от нашего пути, простирался плоский и широкий насажденный кряж, отделяющий короткие ветви на восток. Миновав северо-восточную его оконечность, мы стали постепенно спускаться с высоты. Вдали, на севере, все видимое пространство казалось покрытым буграми, а ближе расстилалась пустынная равнина. Спустившись с высоты на эту равнину, мы вышли на большую Хотанскую дорогу и вскоре достигли многолюдного селения Гума, на западной окраине которого разбили палатки для ночлега.

Около 6 часов на северо-востоке показалась темная пыльная туча, медленно подвигавшаяся из пустыни Такла-Макан. Слабый ветерок, дувший с той стороны, по мере приближения тучи стал постепенно усиливаться и, наконец, перешел в шторм. Из проносившейся над нами тучи посыпалась масса пыли с песком, помрачившая дневной свет до того, что нельзя было различить соседних домов. С удалением тучи на юго-запад небо прояснилось, но слабый ветер продолжал дуть с северо-востока почти до самого утра.

Селение Гума расположено на дороге из Яркенда в Хотан, по обоим берегам речки Гумын-су, и простирается верст на 20 в длину, а в ширину от 2 до 5 верст. В нем считается 750 дворов и около 3500 жителей. Почва этого оазиса лёссовая, с весьма значительной примесью песка, нанесенного ветрами из соседней пустыни. Она уступает в плодородии чистым лёссовым почвам Яркендского и Каргалыкского оазисов, но при обильном орошении дает очень хорошие урожаи. Жители Гумы содержат много овец, пасущихся в соседних горах Куньлуня, и достаточное число ослов, но лошадей и крупного рогатого скота у них мало.

По рассказам жителей Гумы, к северо-востоку от их селения и вообще от большой Хотанской дороги простирается параллельно ей непрерывная полоса мелких бугров, имеющая от 30 до 100 верст ширины. Близ дороги эти бугры повсеместно покрыты тамариском, а далее к северо-востоку в них растут рассеянно и купами тополевые деревья – преимущественно в котловинах между холмами и в сухих руслах.

Еще далее в том же направлении, за пределом полосы бугров, залегает пустыня Такла-Макан, в которой, по уверению туземцев, нет никакой растительности и животной жизни. Эта мертвая земля только местами покрыта высокими и длинными песчаными грядами, простирающимися почти в меридиональных направлениях, а между грядами залегают обнаженные, щебне-галечные равнины (по-туземному сай) темного цвета.

Жители селений, расположенных вдоль большой Хотанской дороги, не проникают в глубь самой пустыни, а посещают только сопредельную ей окраину полосы бугров, в которую ездят иногда зимой за тополевым лесом для домашних потребностей. Оттуда, с высоты бугров можно видеть темные щебне-галечные равнины этой мертвой земли и покрывающие их местами высокие песчаные гряды, уходящие за горизонт, в неведомую даль.

Из селения Гумы мы вышли на пустынную щебне-галечную равнину и направились по большой дороге на восток. Вдали на юге был виден высокий северо-западный отрог Куньлуня – хребет Кош-таг, гребень которого, покрытый свежим снегом, ярко белел все утро, а потом скрылся в легком пыльном тумане. В хребте Кош-таг, по словам проводников, встречаются изредка на северных склонах гор небольшие можжевеловые лески, а в высоких областях его есть порядочные пастбища, на которых пасутся стада овец, принадлежащих жителям селений большой дороги. Источники в этом хребте редки и необильны; постоянных речек в нем нет.

После небольшого перехода от Гумы по щебне-галечной пустыне, лишенной всякой растительности, мы остановились в селении Мукойлы на дневку. Пользуясь свободным временем, я расспрашивал местных жителей об окрестной стране, о направлении ветров, облаков и об осадках. Они подтвердили сведения, собранные в Гуме, о полосе мелких бугров, тянущейся параллельно Хотанской дороге, и о пустыне Такла-Макан, а также сообщили, что в их стране преобладают западные и северо-западные ветры, затем следуют юго-западные и северо-восточные; южные же и восточные ветры дуют очень редко.

Облака движутся с юго-запада, запада и северо-запада и почти никогда не приносятся с остальных стран горизонта. Дожди выпадают очень редко, преимущественно в июне и июле; снега зимой бывает тоже мало, и он держится недолго; толщина снегового покрова достигает, однако, иногда почти четверти аршина, но он редко лежит долее недели.

Близ южной окраины Мукойлы находятся небольшие развалины, в которых мы нашли много обломков старинной глиняной посуды, ныне вовсе не выделываемой и не употребляемой в Кашгарии. Около развалин сохранились следы большого арыка и фундамент древнего мазара праведника Османа. К сожалению, жители селения не могли сообщить нам ничего определенного об этих древностях.

От селения Мукойлы дорога по-прежнему идет по щебне-галечной пустыне, простирающейся на юг до соседней плоской высоты, которая тянется параллельно дороге. Пустыня покрыта местами мелкими песчаными наносами и небольшими столовидными лёссовыми высотами, выветрившимися в глыбы усеченно-пирамидальной формы. К северо-востоку от дороги простирается полоса мелких бугров, поросших тамариском.

Оказалось, что эти бугры также лёссовые, происшедшие, по всей вероятности, от выветривания сплошной лёссовой толщи, отложившейся широкой полосой вдоль окраины пустыни Такла-Макан. На такое происхождение этих бугров указывают их обрывистые повсеместно склоны и обнаруживающиеся в них пласты плотно спрессовавшегося первичного лёсса. Поверхность бугров и промежутков между ними засыпана тонким слоем песка, нанесенного ветрами из пустыни Такла-Макан.

Последние 5 верст перехода мы сделали по лёссовой высоте, распавшейся местами на глыбы, и остановились на ночлег в селении Чода. С 2 часов начал дуть холодный ветер с северо-востока, из пустыни, и вскоре густой пыльный туман окутал всю окрестную местность.

Дальнейший путь продолжался по местности с таким же характером.

На пути из селения Чода мы миновали селение Моджа и остановились на ночлег у лянтера Гундулук, расположенного на поляне, среди зарослей тростника. К северо-востоку от него, на лёссовых высотах, находится множество обломков старинной глиняной посуды.

За лянгером Гундулук мы пересекли плоскую лёссовую высоту, распавшуюся от выветривания на столовидные и усеченно-пирамидальные глыбы; потом шли по щебне-галечной пустыне, миновали селение Зангуй и снова очутились в такой же пустыне, покрытой изредка мелкими песчаными наносами, среди которой и остановились ночевать у лянгера Сай. Вода в колодце, имеющем 12 сажен глубины, содержит значительное количество сернистого водорода и издает сильный запах, напоминающий гнилые яйца. Чтобы освободить ее, хотя немного, от этого зловонного газа, надо долго и сильно мешать воду в ведре и переливать ее ковшом.

Мертвая, щебне-галечная пустыня простирается к югу от лянгера Сай верст на 15 до подножия плоской гряды Дува, тянущейся параллельно дороге. С севера она окаймлена полосой мелких лёссовых бугров, сопровождающих большую дорогу на всем ее протяжении до Хотана. В юго-западной, придорожной части полосы эти бугры покрыты тамариском, а в северо-восточной – низкорослым и редким тополем. Присутствие в этой полосе древесной растительности следует приписать незначительной глубине местных водоносных горизонтов, по которым сочится вода с хребта Кош-таг.

Количество атмосферных, как и в других местностях Кашгарии, столь незначительно, что без живительного действия горных вод, проникающих в нее подземным путем, не могли бы расти даже столь неприхотливые деревья, как пустынный тополь. На близость к поверхности непроницаемых слоев во всей полосе лёссовых бугров, опоясывающей пустыню Такла-Макан на юго-западе, указывают также существующие в ней источники.

Они поддерживают нижние течения многих речек, которые по выходе из окраинных гор теряются в подгорных пустынных равнинах, а потом в области бугров снова собираются из источников и, проникнув внутрь пустыни Такла-Макан, исчезают в ней уже совершенно.

После небольшого перехода от лянгера Сай по безжизненной пустыне экспедиция достигла многолюдного селения Пиальма и остановилась близ южной окраины его на дневку. Это селение, имеющее около 1500 дворов и 6500 жителей, расположено по обоим берегам речки Кара-су. Почва оазиса Пиальмы, как и всех вообще оазисов Юго-Западной и Южной Кашгарии, лёссовая, с весьма значительною примесью песка. При обильном орошении она дает очень хорошие урожаи, в особенности кукурузы. Жители селения содержат много овец, пасущихся в соседних горах хребта Кош-таг.

Старшина селения Пиальма сообщил некоторые сведения об окрестной стране. По его показанию, к северо-востоку от большой Хотанской дороги простирается полоса мелких бугров, имеющая против Пиальмы около 100 верст ширины. За нею залегает пустыня Такла-Макан, представляющая совершенно бесплодную, щебне-галечную равнину (сай) темного цвета, покрытую местами высокими песчаными грядами меридионального направления.

Жители селения Пиальма ездят только в северо-восточную окраину полосы бугров за тополем, который растет там в изобилии, а внутренности пустыни не посещают. С высоких бугров этой окраины можно, однако, обозревать пустыню на далекое расстояние и ясно различать покрывающие ее местами колоссальные песчаные гряды.

Жителям селений, расположенных на большой дороге от Яркенда в Хотан, не известно, существуют ли на юго-западной окраине пустыни Такла-Макан, соседней этой дороге, какие-либо развалины.

От селения Пиальма экспедиция продолжала путь по щебне-галечной пустыне, совершенно лишенной растительности, и вскоре вступила в пределы Хотанского округа. На юге, в расстоянии около 100 верст, был ясно виден весьма высокий горный хребет, простиравшийся в северо-западном направлении и покрытый снегом. Наши проводники называли его Осман-кыр и утверждали, что этот хребет – отрог Куньлуня, тянущийся по правому берегу среднего течения реки Каракаш.

К северу от дороги простиралась, как и на предыдущих станциях, полоса мелких лёссовых бугров, а к югу – щебне-галечная пустыня, окаймленная с полуденной стороны цепью степных кряжей Ятаньчи. Южнее ее видны были вершины значительного хребта, простирающегося с юго-востока на северо-запад.

Пройдя верст 20 по мертвой щебне-галечной пустыне, мы остановились среди нее на ночлег у постоялого двора Ак-лянгер, с колодцем в 20 сажен глубины. Несмотря на совершенное отсутствие растительности и наземной воды, тут живет много тушканчиков, водящихся и в окрестностях лянгера Сай, расположенного в такой же мертвой пустыне. На обоих лянгерах, при добывании воды из колодцев ведрами, было вынуто несколько трупов этих грызунов.

Мы сначала недоумевали, как могут существовать они в такой безжизненной пустыне, но затем пришли к заключению, что пищей им служат, несомненно, остатки фуража от останавливающихся в лянгерах караванов и проезжающих, а питьем – лужицы воды, проливаемой у колодцев при наполнении сосудов.

Оставив Ак-лянгер, экспедиция следовала сначала по щебне-дресвяной пустыне, потом пересекла плоскую песчаниковую высоту, простирающуюся с севера на юг и оканчивающуюся немного южнее дороги. Она прорезана продольными лощинами и почти повсюду покрыта песком. В одной из таких лощин, около самой дороги, находится мазар мусульманского святого имама Магомета-Шакира и при нем маленький монастырь. В этом монастыре содержится до 10 000 голубей в память названного святого, который их очень любил. Проходящие караваны считают долгом снабжать монастырь зерном для содержимых в нем голубей, а за неимением его – деньгами.

Перейдя высоту, мы очутились в лёссовых буграх, выдающихся в этом месте с севера на юг клинообразной полосой и покрытых толстым слоем крупнозернистого песка. С бугров мы спустились на низменную солончаковую равнину, на которой миновали маленькое озерко и, поднявшись снова на бугры, следовали по ним до самого ночлежного места у селения Зава-курган.

Близ западной окраины этого селения на левом берегу речки Карасу стоит форт с глиняной стеной прямоугольного начертания, имеющий около 150 сажен длины, 100 сажен ширины и двое ворот. В этом форте, сооруженном по приказанию Якуб-бека тогдашним начальником Хотанского округа Ниаз-беком, ныне помещаются базар и караван-сарай.

Экспедиция разбила палатки для ночлега между фортом и селением Зава-курган, на берегу речки Карасу, в которой мы наловили много гольцов. Ниже селения долина этой речки покрыта густыми зарослями тростника, в которых живут во множестве кабаны, а верстах в 40 к северо-востоку от него речка Карасу, по словам жителей Зава-курган, образует длинное озеро около 40 верст в окружности, называемое Ессы-Куль, поросшее почти сплошь тростником.

По прибытии в Хотан я расспрашивал там многих туземцев об этом озере, но никто не мог мне сообщить о нем положительных сведений. Между тем положение его соответствует месту большого озера Яшиль-Куль, показанного на известной китайской карте издания 1863 г. и перенесенного с нее на европейские карты.

Всю следующую станцию, около 12 верст, мы прошли по многолюдному оазису Зава-курган, площадь которого простирается до 170 кв. верст. Лёссовая почва его, удобряемая жителями плодородным илом из реки Каракаш, дает очень хорошие урожаи. На полях мы видели много прекрасной кукурузы позднего посева, которую уже начинали снимать.

Близ восточной окраины оазиса дорога пересекает большой солончаковый пустырь, орошаемый тремя узкими, но топкими рукавами реки Каракаш, через которые устроены мосты. Выйдя из селения, мы остановились на левом берегу этой реки на ночлег. Долина ее, имеющая около версты ширины, почти сплошь покрыта кругляками и галькой, нанесенными рекой во время летних разливов. Для защиты селения Зава-курган от наводнений возведена на левом, низменном берегу реки высокая плотина из булыжника.

Река Каракаш, весьма многоводная и быстрая в период разлива – в июне и июле, во время нашего пребывания в конце сентября имела вид маленькой горной речки, скромно журчавшей в своем каменном ложе. Из долины ее был виден на юге, верстах в 30, довольно высокий хребет, простирающийся с юго-востока на северо-запад. Севернее его простиралось несколько параллельных ему низких кряжей, расположенных, как казалось издали, в шахматном порядке.

Вечером к нам прибыл аксакал наших торговцев в Хотане, Абу-саттар, с чиновником из туземцев, посланным начальником Хотанского округа для встречи и сопровождения экспедиции в Хотан.

Утром 22 сентября мы перешли обмелевшую реку Каракаш и вступили в знаменитый Хотанский оазис, славившийся еще в глубокой древности своими естественными богатствами, промышленностью и торговлей с Западной Азией, Индией и Китаем. Все расстояние от реки Каракаш до города Хотана, 23 версты, мы прошли по оазису, встретив на пути только два небольших пустыря. Миновав китайский город, экспедиция прошла через туземный и расположилась лагерем близ восточной окраины последнего, на берегу речки Ильчи.

В течение шестидневного пребывания в Хотане я мог собрать лишь важнейшие сведения о городе и окружающем его оазисе. В этом деле мне оказал большую услугу аксакал Абу-саттар, проживший в нем почти безвыездно около 18 лет.

Глава третья. От Хотана до Нин

Описание Хотанского оазиса и города Хотан. – Производительность, промышленность и торговля. – Развалины в окрестностях Хотана. – Следование экспедиции в Керию. – Показания туземцев о полосе лёссовых бугров к северу от керийской дороги и о пустыне Такла-Макан. – Очерк Керийского оазиса и пути из него по пустыне в Нию. – Несчастья с путниками во время песчаных бурь в этой пустыне. – Поездка из Нии в Куньлунь для осмотра перевала Сарык-туз. – Пребывание в монастыре Люнджилик-ханум. – Сказание о событии, вследствие которого возник этот монастырь. – Расспросы его обитателей о Тибетском нагорье. – Возвращение в Нию. – Переезд из лагеря на квартиру. – Зимние занятия членов экспедиции.

Хотанский оазис, орошаемый реками Каракаш и Юрункаш, занимает площадь около 1000 кв. верст. Наибольшая его длина с юго-запада на северо-восток 70 верст, а наибольшая ширина с северо-запада на юго-восток – 30 верст.

Во всем оазисе, за исключением городов, считается до 30 000 дворов с 130 000 жителей[46]. Следовательно, Хотанский оазис гораздо обширнее Яркендского, но населен несравненно реже: в нем на каждую квадратную географическую милю приходится около 6370, а на квадратную версту – 130 жителей, т. е. почти вдвое менее, чем в Яркендском оазисе. Такая сравнительно слабая населенность Хотанского оазиса бросается в глаза путешественнику, прибывшему в этот оазис из густонаселенного Яркендского.

Дома поселян здесь рассеяны значительно реже, чем в Яркендском оазисе, и земельные участки их гораздо больше тамошних. В Хотанском оазисе на каждый отдельный двор (семейство) причитается в среднем всей усадебной земли почти 3,5 десятины[47], а в Яркендском – только около 1,7 десятины.

Песчано-лёссовая почва Хотанского оазиса значительно уступает в плодородии чистой лёссовой почве Яркендского и Каргалыкского оазисов.

Землю в Хотанском оазисе, как и повсюду в Кашгарии, удобряют навозом, грязью, выбрасываемою из арыков при очистке их, и городскими нечистотами, а в прибрежных частях оазиса – еще и речным илом, осаждаемым реками Кара-каш и Юрункаш ежегодно, во время разливов, в своих плоских долинах.

Из хлебных растений в описываемом оазисе засевают больше всего кукурузы, затем следуют пшеница, рис и ячмень.

Посевы сорго, гороха, кунжута, льна, конопли, мака и табака сравнительно незначительны.

В оазисе снимают обыкновенно по две хлебные жатвы в лето с одного и того же участка пахотной земли, именно: ячмень раннего посева и кукурузу, реже озимую пшеницу и после нее кукурузу. Годы, в которые приходится довольствоваться только одной хлебной жатвой, считаются бедственными. В эти редкие годы весеннее разлитие рек Каракаш и Юрункаш, по причине малоснежья зим в Куньлуне или чрезмерной продолжительности их, бывает значительно позднее обыкновенного, а потому вторичный посев хлебных растений в такие годы становится невозможным, и в зерне обнаруживается большой недостаток. Он пополняется привозным хлебом из Яркендского и Аксуйского оазиса, а иногда из Учтурфанского, Кучасского и других северных оазисов, в которых недороды хлеба случаются очень редко.

Вследствие весьма значительного развития среди населения Хотанского оазиса кустарных промыслов, занимающих много рук, в нем даже в урожайные годы ощущается недостаток в хлебе, пополняемый доставкой пшеницы и риса из Яркенда, Каргалыка и Аксу. Из последнего хлеб доставляется на верблюдах осенью и зимой по прямой дороге через пустыню Такла-Макан, пролегающей по долине Хотан-дарьи.

Почти все свободные от посевов места оазиса засажены деревьями, из которых преобладают пирамидальный тополь и тут; затем следуют: джида, акация, жужуба и ива, но платанов в этом оазисе мы не видели. Из плодовых деревьев в нем растут: персиковые, абрикосовые, ореховые, а также груши, яблони и айва.

Отдельных садов, обнесенных особыми оградами, в Хотанском оазисе и вообще во всей Южной Кашгарии мало; фруктовые деревья в этой стране рассаживаются большей частью на широких межах между ближними к дому пашнями. Земельные участки поселян обносятся преимущественно живыми изгородями из колючих кустарников белой розы и облепихи, а также из повелики и марены. Только одни дворы, со всеми на них строениями, окружены глиняными стенками с сухими ветками колючих кустарников наверху, вмазываемыми при самом возведении этих оград.

Огородные овощи: лук, морковь, редис, бобы, фасоль и укроп, а также дыни, арбузы и тыквы родятся в оазисе в изобилии. Картофель, капусту и огурцы разводят в небольшом количестве только проживающие в городе китайцы, а туземцы этих растений не возделывают.

Хотанский оазис известен обширностью своих хлопчатниковых плантаций, с которых собирается множество хлопка, отличающегося лучшим качеством, сравнительно с Яркендским. Наибольшая часть его потребляется на месте для выделки дешевых хлопчатобумажных тканей, а остальной вывозится в северные оазисы, в которых собственного хлопка недостаточно.

Описываемый оазис с древнейших времен славился также шелководством. Процветание этого производства обусловливалось обширными насаждениями тута, произрастающего в Хотанском оазисе вполне успешно. Ныне, по причине болезни шелковичного червя, шелководство в этом оазисе пришло в упадок, и шелка, который прежде выводился оттуда в виде сырца и тканей, теперь недостаточно даже для собственной потребности. В последнее десятилетие в Хотан стали привозить в небольшом количестве шелковые ткани из нашего Туркестана. Хотанцы надеются, что болезнь шелковичного червя, как это случалось прежде неоднократно, со временем пройдет и производство шелка достигнет прежних размеров.

В Хотанском оазисе возделывается еще много винограда различных сортов. Часть его расходуется на приготовление дешевого вина (муссаляс), потребляемого, невзирая на запрещение Корана, в значительном количестве туземцами. Смежный оазис Каракаш также производит много винограда, из которого там приготовляется такое же вино.

В центральной части Хотанского оазиса расположены рядом два города, туземный и китайский, примыкающие друг к другу.

В туземном городе, не имеющем стены, считается всего около 5000 жителей. Главная улица его, более полуторы версты длины, занята базаром, отличающимся такою же изумительною пестротою, как и в Яркенде. Лавочки, чайханэ и разные ремесленные заведения теснятся на этом базаре без всякого порядка. Непрестанный говор толпы, рев ослов и поднимаемая ими пыль, крики разносчиков и вдобавок противный запах кунжутного масла, на котором готовят кушанье в чайханэ, производят какое-то ошеломляющее впечатление на европейца, впервые посещающего такой базар.

Ремесленных заведений на хотанском базаре очень много, и они отличаются разнообразием: там можно наблюдать тканье материй и ковров, разматывание шелковых коконов, очищение хлопка от коробочек и прядение его, шитье платья, обуви, приготовление сбруи, кузнечные работы и многие другие производства, которые трудно перечислить сполна.

На хотанском базаре дважды в неделю бывают торжки, во время которых он значительно оживляется. На эти торжки являются в большом числе ткачи с бумажными тканями и шерстяными коврами, скорняки с выделанными мехами и поселяне с земледельческими продуктами на продажу.

Кроме базара, в туземном городе существуют еще два постоянных рынка – скотский и лесной.

Дома в Хотане, так же как и в Яркенде, очень невзрачны, т. е. такие же маленькие мазанки с плоскими крышами, как и там. Из городских зданий выделяются обширностью и изяществом своей архитектуры только пять больших мечетей. Из них мечеть Хазрет-султана, с мазаром этого святого и приютом для нищих, – самая древняя, украшенная снаружи изразцами. Мечеть Джалмы вмещает до 5000 молящихся, мечеть Чаарсы тоже очень обширна, затем следуют еще две большие мечети – Хаитга и Алтын-мечеть.

Улицы в туземном городе узки, а переулки так тесны, что в иных совершенно невозможно разъехаться двум верховым. Но грязи в этом городе все-таки меньше, чем в многолюдном Яркенде, и воздух в нем чище.

К туземному городу примыкает на западе небольшой китайский городок Янги-шаари (Новый город), построенный в 1883 г. и окруженный глиняной стеной с двумя воротами. Вокруг стены, имеющей около 18 футов высоты и 7 футов толщины, простирается глубокий ров с оборонительною стенкой позади. В китайском городе проживает начальник округа с чиновниками; там же помещается окружное управление и батальон (лянцза) китайских солдат.

В этом городе есть маленький базар с китайскими и туземными лавочками и немногими ремесленными заведениями. Жителей в нем считается около 500 человек, в том числе около 100 китайских чиновников, купцов, ремесленников и прислуги, 250 солдат и до 150 туземцев. Дома, лавочки и ремесленные заведения в Янги-шаари лучше, чем в туземном городе, и содержатся несколько опрятнее, а улицы шире и чище.

В промышленном отношении Хотанскому оазису принадлежит первое место в Кашгарии. Тут выделывается больше всего грубой хлопчатобумажной ткани (маты) из местного хлопка, которая вывозится в другие оазисы, преимущественно Северной Кашгарии, и к нам, в Туркестан, для туземного населения. Затем следуют производства войлоков и шерстяных ковров. Хотанские войлоки из белой шерсти, мягкие, прочные и изящные, славятся во всей Центральной Азии своей доброкачественностью.

Шерстяные ковры отличаются необыкновенной прочностью, красотой рисунков, нелинючестью растительных красок и дешевизной[48]. Лучший шерстяной ковер около 12 футов длины и 6 футов ширины стоит не дороже 25 рублей на наши деньги. На хотанском базаре еженедельно продается до 100 шерстяных ковров. Ковры и войлоки выделываются из шерсти тонкорунных овец, принадлежащих богатым жителям оазиса и пасущихся круглый год в соседних горах Куньлуня, к югу от Хотана.

В Хотанском оазисе приготовляются также и шелковые ковры весьма высокого качества. Стоимость их, конечно, гораздо больше шерстяных, но сравнительно с европейскими ценами таких ковров она все-таки очень низка. Шелковый ковер в 7 футов длины и 4 фута ширины стоит около 50 рублей. Ныне, с упадком шелководства, выделка шелковых ковров весьма незначительна; по той же причине и шелковых материй в Хотанском оазисе теперь ткут очень мало. В них ощущается недостаток даже для местной потребности, а потому дешевые шелковые ткани, как выше замечено, в последнее десятилетие привозятся в Хотан из нашего Туркестана.

В Хотанском оазисе выделывается еще очень много мехов, преимущественно белых и отчасти черных, из шкур тех же тонкорунных овец, шерсть которых употребляется на войлоки и ковры. Большинство этих мехов вывозится в Россию.

В Хотане существует несколько частных мастерских для приготовления разных вещей из нефрита и одна большая казенная мастерская, в которой работают китайцы. Нефрит (по-китайски юй) добывают в коренных месторождениях – в горах Куньлуня, лежащих к югу от Хотана и носящих название Карангу-таг; а также из рек Юрункаш и Каракаш в виде галек, вынесенных из гор. Большая часть нефритовых вещей отправляется в Китай, а по Кашгарии и соседним странам расходится лишь незначительная часть их.

Хотан ведет оживленную внутреннюю торговлю, преимущественно с северными оазисами страны. Главные предметы его сбыта в эти оазисы: хлопчатобумажные ткани, хлопок, войлоки и ковры, а второстепенные – меха и медная посуда. Взамен перечисленных предметов из северных оазисов в Хотан доставляется преимущественно хлеб, производство которого в этом оазисе недостаточно для удовлетворения местной потребности, а окрестная страна не в состоянии пополнить недостатка.

Внешняя торговля Хотана собственно с Россией весьма значительна. К нам оттуда вывозится очень много маты для туземцев Туркестанского края, а также меха, войлоки, ковры, овечья шерсть, козий пух и овчины. В прежнее время из Хотана в наши пределы вывозилось еще немало шелка-сырца, отпуск которого прекратился вовсе со времени начала болезни шелковичного червя.

Хотан, подобно Яркенду, имеет торговые связи с Ладаком. Туда сбываются преимущественно козий пух и наша (гашиш), затем немного малых шерстяных ковров и войлоков. Из Ладака же в Хотан привозится больше всего кисеи на чалмы и женских кисейных платков; затем индийские лекарственные вещества и небольшое количество английских ситцев (бомбейских фабрик), сукон и металлических изделий. Кроме того, из Ладака доставляется тайком индийский чай низкого сорта (бенгальский), ввоз которого строго воспрещен китайским правительством в видах обеспечения сбыта собственного чая в Кашгарии.

Торговые сношения Хотана с Ладаком, так же как и Яркенда, крайне затрудняются горным путем через Куньлунь и Каракорум. Торговые караваны из Хотана в Ладак и обратно ходят почти исключительно летом и направляются через селение Саньчжу и Килианский перевал. В течение осени и зимы 1889–1890 гг. из Ладака в Хотан пришли только два каравана; хотанские же караваны, выступившие в путь уже поздней осенью, не могли проникнуть в Ладак через заваленные глубоким снегом горные проходы и повернули назад.

В Хотане проживает около 80 человек наших торговцев – ферганских сартов. Они сбывают преимущественно мануфактуры наших фабрик, в особенности ситцы и металлические изделия. Кроме того, они продают значительное количество сахара, стеариновых свечей, мыла, зажигательных спичек и разного мелочного товара. Из Хотана наши торговцы вывозят больше всего маты и белых бараньих мехов, а затем ковры, войлок, овечью шерсть, козий пух и овчины.

Китайская торговля в Хотане, как и повсюду в Кашгарии, очень незначительна. Китайские купцы продают туземцам в большом количестве только чай и дешевую фарфоровую посуду. Сбыт же китайских мануфактурных и в особенности металлических изделий весьма ограничен, по причине сильной конкуренции русских торговцев теми же предметами.

В окрестностях города Хотан в двух местах сохранились большие развалины. В одних из них, находящихся в местности Тертыр, верстах в 6 к востоку от туземного города, заметны остатки глиняной стены квадратного начертания около 200 сажен в стороне, а внутри ограды можно различать основания домов. В этих развалинах находят домашнюю утварь и монеты, принадлежащие глубокой древности.

Другие развалины находятся в 8 верстах к юго-западу от того же города, на берегах речки Аляльвах, где, по словам местных летописцев, стоял в IX веке н. э. большой дворец хотанского царя Консуса. Остатки этого дворца и окружавших его домов сохранились до настоящего времени. В речке Аляльвах, близ развалин, еще в недавнее время находили жемчуг, но местные власти стали отбирать его у искателей. Вследствие этого раскопки в той местности производятся ныне тайком, и потому очень трудно узнать достоверно, что именно там добывают теперь.

Аксакал наших торговцев в Хотане, Абу-саттар, проживший в этом городе почти 18 лет, уверял меня, что некоторые из местных жителей ездят зимой на север, в пустыню Такла-Макан, и добывают там из развалин медную посуду, а иногда находят золотые и серебряные вещи. По словам искателей, в этих развалинах можно ясно различать основания глиняных домов и пни росших около них деревьев, обломки глиняной посуды, разных орудий, мельничные жернова и кости домашних животных. Туземцы, занимающиеся раскопками, тщательно скрывают места нахождения развалин и совершают свои поездки туда всегда секретно.

28 сентября мы оставили Хотан и направились в город Керия. В двух воротах от восточной окраины туземного города экспедиция перешла через реку Юрункаш, долина которой сплошь покрыта кругляками. По левому, низменному, берегу реки, около переправы, сооружена длинная плотина из камней, защищающая прибрежную часть оазиса от наводнений. Воды в реке в то время было очень мало, но во время разлива она многоводна и быстра. В это время Юрункаш, по словам туземцев, несет больше воды, чем Каракаш, почему они и считают его главной рекой.

Обе реки получают начало на Тибетском нагорье, прорезают Куньлунь и, спустившись в Кашгарскую котловину, сливаются в ней верстах в 120 к северо-востоку от Хотана. Разлитие этих рек-близнецов происходит одновременно, в июне и июле, от периодических дождей в Куньлуне и таяния его ледников. Тогда переправа через них совершается на больших лодках (каюках), и только в конце августа обе реки становятся проходимыми вброд.

От слияния Юрункаша с Каракашем образуется река Хотан-дарья, несущая свои воды через пустыню Такла-Макан в Яркенд-дарью. Осенью течение Хотан-дарьи прерывается, и вода остается только в наиболее углубленных местах ее ложа в виде небольших пресных озерков, не пересыхающих до следующего наводнения. Продолжительность существования этих озерков, в которых все время живут рыбы, дает повод полагать, что по прекращении поверхностного течения горная вода продолжает сочиться в глубине песчаного ложа реки до следующего разлива.

От переправы мы прошли около 30 верст по оазису. Почва в восточной половине Хотанского оазиса, по словам туземцев, плодороднее, чем в западной, и водой эта половина в летнее время тоже обильнее западной, орошаемой рекой Каракаш; поэтому плотность населения в ней больше, и оно, по-видимому, зажиточнее, чем к западу от реки Юрункаш. На пути по восточной половине Хотанского оазиса мы миновали три базара и пересекли четыре протока реки Юрункаш, текущие в обрывистых балках, промытых ими в рыхлой лёссовой толще.

На другой день экспедиция вышла из Хотанского оазиса и остановилась на восточной его окраине на ночлег. Впереди расстилалась обширная солончаковая равнина, покрытая низкорослым и редким камышом. Летом, во время разлития реки Юрункаш, эта низменная равнина затопляется водой, и тогда на ней образуется множество мелких озерков, пересыхающих по спадении воды. Перед наводнением жители оазиса жнут на ней молодой камыш на зиму для скота, а осенью пасут свои стада.

Сделав маленький переход по солончаковой равнине, мы ночевали на северо-восточной окраине оазиса, у большой дороги, ведущей из Хотана в Керию, по которой нам надлежало следовать. С этого места был ясно виден на юге высокий хребет, простирающийся с юго-востока на северо-запад до реки Юрункаш, а перед ним – два небольших, параллельных ему степных кряжа. Этот обособленный хребет сочленяется на юге волнистым поднятием и окраинным хребтом Куньлунь, носящим против Хотанского оазиса название Карангу-таг.

Большая дорога, по которой мы направились в Керию, за чертой оазиса вступает в пределы Керийского округа и пролегает по пустынной щебне-галечной равнине, а потом по мелким песчаным наносам. Эти наносы распространились на юг от длинного песчаного острова, тянущегося в этом месте вдоль дороги, немного севернее ее. В песках мы остановились на ночлег у одинокого лянгера Яилган; к северу от него, верстах в 12, среди песчаных барханов, покоится прах мусульманского святого Сиявуш-хана, к мазару которого заезжают на поклонение набожные мусульмане.

Следующую станцию, до лянгера Ашма, мы прошли также по пескам, которые значительно глубже и покрыты изредка тамариском, несколько оживляющим местность. За лянгером Ашма экспедиция оставила пески и вступила в область лёссовых бугров, покрытых лишь тонким слоем песка, по которой следовала до многолюдного селения Чира, и там остановилась на дневку.

По собранным мною сведениям, к северу от Хотанского оазиса и керийской дороги простирается широкая, в 3 дня пути, полоса лёссовых бугров, покрытых песком и поросших тамариском и тополем. Восточнее лянгера Ашма керийская дорога вступает в эту полосу и пролегает до самого города Керия по южной окраине. Севернее полосы бугров залегает бесплодная пустыня Такла-Макан, представляющая, по рассказам туземцев Южной Кашгарии, необъятную каменистую равнину, покрытую высокими и длинными песчаными грядами меридионального направления.

К югу от этой полосы, до самых предгорий Куньлуня, простирается щебне-галечная равнина, крайне бедная растительностью. Такие пустынные равнины туземцы называют саями. Поверхность их, почти сплошь покрытая каменными обломками преимущественно темного цвета, в ясные и тихие летние дни накаляется до такой степени, что жары на саях бывают положительно невыносимы и дневные переходы по таким равнинам становятся невозможными.

Оазис Чира простирается по обоим берегам речки Аши-дарья и занимает площадь около 100 кв. верст с населением до 7000 человек. Пахотной земли в этом оазисе много, а потому усадьбы туземцев размещены очень просторно. В Чире, как и во всех вообще селениях Керийского округа, снимают преимущественно одну жатву в лето, и только в благоприятные годы, именно когда после снежной зимы в Куньлуне наступает ранняя весна, получаются две жатвы.

В такие годы горная вода приходит в оазисы в первой половине апреля, а потому в них успевают посеять и полить в этом месяце ячмень, который в первой половине июня уже созревает. По снятии ячменя, освободившиеся поля тотчас же засевают кукурузой и собирают ее в конце сентября или начале октября. В неблагоприятные же годы населению Керийского округа приходится довольствоваться одной жатвой, которой, однако, благодаря обширности запашек и хорошим урожаям, бывает достаточно для продовольствия местного населения.

В Чире родятся в изобилии: персики, абрикосы, грецкие орехи, гранаты, яблоки, груши, виноград, дыни, арбузы и тыквы, а также и все разводимые туземцами огородные овощи.

В прежнее время Чира в особенности славилась своим шелководством и выделкою шелковых тканей, но ныне оно, как и в Хотане, находится в упадке, по причине болезни червя. В этом оазисе существуют обширные плантации хлопчатника, и из собираемого с них хлопка выделывается очень много тканей, вывозимых в северные оазисы и к нам, в Туркестан. Кроме того, в Чире приготовляется писчая бумага из луба тутовых деревьев.

Богачи описываемого оазиса, подобно хотанцам, владеют большими стадами тонкорунных овец с курчавою шерстью, пасущихся круглый год в соседних горах Куньлуня. Из шерсти этих овец, как выше сказано, приготовляют ковры, а из шкурок их выделывают меха.

Сильная песчаная буря задержала нас в Чире еще на день после дневки. С раннего утра начал дуть порывистый ветер с северо-востока, перешедший потом в настоящий шторм. Песок и лёссовая пыль, поднятые бурей, совершенно помрачили дневной свет и покрыли землю в защищенных от ветра местах слоем почти в 2 дюйма толщины.

К востоку от Чиры, до самого города Керия, придорожная местность отличается иным характером, чем на пути от Хотана до этого селения. По выходе из него большая дорога вступает в лёссовые бугры, покрытые тамариском и низкорослым. В этих буграх мы миновали два небольших селения – Гулакма и Дамаку, основанные в недавнее время. На занимаемых ими местах прежде находились такие же лёссовые бугры, как и в окрестностях.

Туземцы соседних многолюдных оазисов, постепенно переселявшиеся в эти местности, срывали мало-помалу бугры и освободили таким образом от них две весьма значительные площади, занятые ныне селениями с их полями. Первобытный лёсс разровненных бугров, послуживший почвой для полей, обильно орошаемых из речек, в первые годы давал, по словам жителей, баснословные урожаи. Потом урожаи стали медленно понижаться и ныне уменьшились вдвое против первых лет возделывания первобытной почвы. Пахотной земли в этих селениях очень много, и потому дома в них рассеяны редко; обширные заросли камыша в окрестностях служат привольными пастбищами для скота.

В ночь с 6 на 7 октября в селении Дамаку в первый раз замерзла в лужах вода, и с этого времени начались ночные заморозки, достигавшие -7 °С; днем же, при ясной и тихой погоде, господствовавшей всю осень, было очень тепло, так что термометр нередко подымался до 16 °С. Несмотря на преобладание затишья, легкий пыльный туман скрывал от нас на юге величественный Куньлунь все время, пока мы шли из Хотана в Керию.

От селения Дамаку экспедиция продолжала путь по лёссовым буграм, поросшим тамариском, камышом и изредка одинокими, чахлыми тополями. В конце перехода бугры стали редеть, и мы очутились на равнине, покрытой лишь кое-где низкими лёссовыми грядками. В этой равнинной местности, одетой сплошным растительным покровом из низкорослого камыша и отчасти тамариска с тополем, экспедиция расположилась на ночлег близ лянгера Кара-кыр, на берегу маленькой речки.

Она получает начало из ключей южнее дороги и образует на пути длинный ряд небольших озерков, на которых в то время было множество пролетных уток. К северу от дороги в одной версте, на берегу той же речки, находится мазар Султанэ, посещаемый многими проезжими туземцами.

Следующую станцию мы шли сначала по равнине, густо поросшей камышом и тамариском, на которой изредка встречались лёссовые бугры; затем, перейдя речку Лай-су, образующуюся также южнее дороги из ключей, снова вступили в область обрывистых лёссовых бугров, почти лишенных растительности, и следовали по этой печальной местности около 6 верст. Из бугров дорога выходит на обширную болотисто-солончаковую равнину Шивал-комыш, поросшую тростником, и пролегает по ней тоже около 6 верст. На этой равнине с бурой перегнойной почвой, пропитанной солью, находится много источников, содержащих солоноватую воду с сильным запахом сероводорода.

Из них образуются многоводные ручьи, питающие малые озерки, окаймленные по берегам зарослями высокого тростника. На восточной окраине описываемой равнины мы пересекли неширокую песчаную полосу, протянувшуюся с севера на юг, и остановились ночевать на западной окраине большого селения Тогра-гас, служащего как бы предместьем Керийскому оазису.

Жители подтвердили сведения о полосе лёссовых бугров и пустыне Такла-Макан. По их показаниям, к северу от керийской дороги, на всем ее протяжении между Чарой и Керией простираются на 3 дня пути бугры, поросшие тамариском и изредка тополем.

На север от полосы бугров лежит пустыня Такла-Макан, совершенно лишенная растительности. В ней высокие и длинные песчаные гряды перемежаются с совершенно ровными или слегка волнистыми саями. Жители ближайших селений посещают только северную полосу бугров, куда они ездят зимой за тополем, а в пустыню не проникают.

К югу от того же участка керийской дороги простираются верст на 10 песчано-лёссовые бугры; далее на такое же от них расстояние – мелкие песчаные наносы, а южнее их, до самых предгорий Куньлуня – бесплодные саи.

Последнюю станцию до Керии мы шли сначала по многолюдному селению Тогра-гас, потом по болотисто-солончаковой полосе, протянувшейся с севера на юг и отделяющей названное селение от Керийского оазиса. На этой полосе, отличающейся совершенно таким же характером, как и равнина Шивал-комыш, мы миновали небольшой рынок Шамби-базар, а затем вступили в оазис, по которому следовали около 12 верст до города Керия. Пройдя город, экспедиция вскоре вышла из оазиса и расположилась лагерем близ восточной его окраины, на берегу реки Керия-дарья.

Керийский оазис занимает площадь около 220 кв. верст. Наибольшая часть его расположена по левому берегу реки Керия-дарья, а наименьшая, называемая Беш-тограк, – по правому. В оазисе вместе с городом считается около 3000 домов с населением в 14 000 человек. Следовательно, в нем на каждую квадратную версту приходится около 64 жителей, т. е. вдвое менее, чем в Хотанском оазисе.

Поэтому усадьбы поселян в Керийском оазисе размещены очень просторно: на каждый двор (семейство) в нем приходится около 7 десятин земли, тогда как в Хотанском оазисе 3,5 десятины, а в Яркендском только 1,7 десятины. Почва Керийского оазиса песчано-лёссовая, но при обилии воды, доставляемой летом рекою Керия-дарья, дает хорошие урожаи.

В этом оазисе снимают одну хлебную жатву в лето и только изредка, в благоприятные годы, когда река разливается ранней весной, – две, именно ячмень и кукурузу. Но хлеба, благодаря обширности запашек и обилию урожаев, бывает достаточно даже от одной жатвы, а когда снимают две, то в нем обнаруживается излишек, сбываемый на золотые прииски в Куньлунь для продовольствия рабочих.

Избыток воды позволяет засевать весьма значительные пространства в долине реки рисом. Хлопчатник в Керийском оазисе возделывается также в весьма большом количестве и по качеству не только не уступает, но даже превосходит хотанский. Плоды и огородные овощи в этом оазисе родятся очень хорошо. В нем засевают много конопли для приготовления наши, курение которой сильно распространено между жителями. Шелководство в Керийском оазисе развито лишь в небольших размерах.

Богатые жители города и оазиса владеют большими стадами обыкновенных курдючных и тонкорунных овец с курчавой шерстью. Тонкорунные овцы пасутся круглый год в горах Куньлуня, западнее реки Керия-дарья, а простые – частью в Куньлуне, к востоку от названной реки, частью в ее долине ниже города.

Долина нижней Керии-дарьи почти повсюду покрыта тополем, зарослями кустарников и тростника, в которых живут тигры и множество кабанов. В 40 верстах ниже города Керия в этой долине расположено небольшое селение Хасан-ата, ниже которого на протяжении около 60 верст в ней живут только пастухи со стадами овец, принадлежащих жителям Керийского оазиса. В 100 верстах к северу от города Керия в той же долине находится мазар хазрет-имама Гуламша с монастырем, посещаемый пилигримами; ниже его долина Керии-дарьи уже необитаема.

По свидетельству туземцев, доезжавших до места исчезновения названной реки, долина ее верстах в 200 к северу от помянутого мазара заграждается высокими песчаными грядами. Немного южнее этих гряд и оканчивается Керия-дарья в плоской солончаковой впадине, совершив путь сначала по высочайшему нагорью, потом по ущелью Куньлуня, в котором она несется с неимоверной быстротой[49], и, наконец, по пустыне Такла-Макан.

Близ восточной окраины оазиса расположен небольшой городок Керия, не имеющий стены. В нем только одна большая улица, служащая базаром, а остальные очень малы. Больших мечетей три, из которых главная, с медресе, называется Гаитка. В базарные дни городок значительно оживляется, в особенности осенью и зимой, в свободное от полевых работ время. Тогда многие из поселян оазиса и соседних селений являются на базар просто для развлечения: посмотреть и узнать новости на базарном сборище, заменяющем в Средней Азии клубы и газеты.

Промышленность и торговля города Керия очень незначительны. В нем выделывается больше всего маты и немного шерстяных ковров, войлоков и мехов. В этом городе проживает около 30 человек наших торговцев – ферганских сартов, сбывающих преимущественно мануфактурный товар, металлические изделия и разные мелочи. Предметами же вывоза служат: мата, козий пух, меха и овчины. Кроме того, наши торговцы скупают небольшую часть золота, добываемого в Куньлуне. В Ладак из Керии отправляются через Хотан только козий пух и наша.

В летнее время часть жителей Керийского оазиса уходит на золотые прииски в Куньлунь. Этим отхожим промыслом занимаются почти исключительно бедняки, закабаленные богачами-золотопромышленниками, у которых они состоят постоянно в неоплатных долгах и работают на них почти за бесценок.

В Керии китайскими властями учреждена школа для сыновей почетных туземцев, в которой этих мальчиков приготовляют для занятия низших административных должностей и мест переводчиков. Их обучают преимущественно китайскому языку, одевают по-китайски и воспитывают в китайском духе. Окружной начальник присылал ко мне в лагерь весь личный состав этой школы на показ. После осмотра и расспросов мы угостили учителей и мальчиков, показали им картины и при прощании наделили лакомствами.

Во время пятидневного пребывания в Керии я узнал от туземцев и наших торговцев, что перевалы через Куньлунь в Тибет находятся только в верховьях рек Толан-ходжа и Бостан-тограк. Западнее же этих рек, на всем пространстве до селения Полу, через которое пролегает очень трудный вьючный путь на юг, в Ладак, нет ни одного горного прохода через окраинный хребет.

Поэтому я решился следовать с экспедицией далее на восток до оазиса Ния и, оставив там лишних людей и тяжести, совершить оттуда до наступления зимы экскурсию в Куньлунь для отыскания перевалов через этот хребет в Тибет. По возвращении же из гор предполагалось расположиться на всю зиму в Нии, так как путешествие в Тибет в это время года на усталых вьючных животных было совершенно невозможно.

Из Керии мы направились 15 октября в Нию и всю первую станцию шли по пескам. На этом переходе впервые увидели мы на юге величественный Куньлунь, отстоящий от дороги верстах в 40. Он представился нам в виде резко очерченного вала колоссальных размеров.

На вопрос, какова страна за хребтом, наши проводники отвечали, что там залегает необъятная высокая равнина, пустынная и безлюдная. На ней пасутся яки, куланы и антилопы. Достигнуть этой равнины с севера можно только через Полу по весьма трудному горному проходу ущельем реки Кураб и по верхнему течению реки Толан-ходжа, называемому Сарык-туз, где переход через Куньлунь не затруднителен даже для тяжело нагруженных вьючных животных. На пространстве же между Полу и рекою Сарык-туз нет ни одного прохода, доступного для караванов.

Первый ночлег был в селении Ой-тограк, растянувшемся верст на 6 вдоль дороги. Дома в нем разбросаны очень редко, пахотной земли много, но песчано-лёссовая почва, содержащая весьма значительное количество песка, малоплодородна. Притом в селении в летнее время ощущается недостаток в воде для орошения пашен. Эти неблагоприятные условия весьма заметно отражаются на благосостоянии его жителей, большинство которых бедно.

От Ой-тограка до выселка Ясулгун дорога пролегает по саю, покрытому местами узкими песчаными грядками. К северу от дороги тянутся высокие песчаные гряды Ой-яр-кум. Переезд из Керии в Нию почти по сплошным пескам в ветреную погоду бывает небезопасен. На половине пути между Ой-тограком и Ясулгуном наш проводник указал близ дороги кости людей, шедших из Черчена в Керию и погибших от сильной песчаной бури в этом месте. Путники были засыпаны песком, под которым трупы их лежали долгое время и разложились. Потом ветер обнаружил их, и тогда только узнали о гибели этих несчастных людей.

От выселка Ясулгун до селения Ния нам предстоял переход в 50 верст по безводной, песчаной пустыне, а потому мы остановились в нем на дневку. В этом бедном выселке, имеющем всего 10 дворов, песчано-лёссовая почва также малоплодородна, как и в Ой-тограке. Недостаток в летнее время воды для орошения пашен тоже очень чувствителен. По свидетельству жителей Ясулгуна, к северу от их селения простираются пески, называемые Кызылкум.

Близ селения они неглубоки, но далее на север высота песчаных гряд возрастает, и в 2 днях пути от него они достигают уже весьма значительных размеров. С этих последних гряд видны далеко на севере еще более высокие и длинные песчаные гряды, до которых никто из жителей Ясулгуна не доезжал. В песках Кызылкум, перемежающихся небольшими саями, нет ни воды, ни растительности, и никакой животной жизни.

Судя по этим показаниям, полоса лёссовых бугров с ее древесною растительностью, окаймляющая пустыню Такла-Макан с юга и юго-запада, между меридианами селений Ой-тограк и Ния прерывается.

На указанном пространстве пустыня начинается непосредственно от дороги, ведущей из Керии в Нию. Этот перерыв в распространении лёсса и тополя вокруг пустыни соответствует отсутствию в том же промежутке источников, а восточнее Ясулгуна – грунтовых вод вообще, даже на больших глубинах. В 18 верстах к востоку от Ясулгуна, в балке у лянгера Аврас, вырыт колодец почти в 40 сажен глубины, в котором вода бывает только летом, когда по этой балке струится с гор поток; в остальное же время года колодец остается сухим.

Отсутствие непроницаемых слоев и водоносных жил на небольших глубинах на этом пространстве подтверждает, по-видимому, наше предположение о поддержании древесной растительности лесной полосы, окаймляющей пустыню Такла-Макан на юге и юго-западе, водами горного происхождения.

На всем 50-верстном расстоянии от Ясулгуна до Нии дорога пролегает по совершенно пустынной и безводной щебне-галечной равнине, испещренной узкими песчаными грядками. Эти грядки простираются с северо-запада на юго-восток и почти равносклонны. Такое строение их ясно указывает на преобладание в Южной Кашгарии северо-восточного и юго-западного ветров, причем последний, по-видимому, пересиливает северо-восточный.

На первой половине станции песчаные грядки рассеяны по щебне-галечной равнине значительно реже, чем на второй, где они образуют непрерывные грядовые наносы. В этих местах дорогу во время бурь заметает песком так, что от нее не остается никакого следа и переезд в такую погоду между Нией и Керией становится крайне затруднительным. Для указания путникам, застигнутым песчаной бурей, направления дороги на второй половине станции, между лянгером Аврас и Нией расставлены изредка маяки, состоящие из высоких жердей с прикрепленными к ним вверху крестообразно пучками хвороста.

На 18-й версте экспедиция миновала лянгер Аврас, расположенный на берегу неглубокой балки, в которой находится колодец в 40 сажен глубины. Вода в балке и колодце появляется только летом, во время таяния снегов и ледников в горах Куньлуня, оттуда она стекает по непрерывному руслу, а в остальное время года ее привозят ежедневно в лянгер из выселка Ясулгун.

В 9 верстах от лянгера Аврас мы остановились на ночлег у сухого русла Чаканды-экын, в совершенно пустынной местности. Во всей окрестной унылой пустыне, кроме жалких кустиков хвойника, сиротливо приютившихся поодиночке в сухом русле, нет никакой растительности и не заметно было ни одного животного, не исключая насекомых.

Последний переход, в 23 версты, до Нии был в особенности утомителен: дорога, направляющаяся к северо-востоку, часто пересекает песчаные грядки, которые все более сплочиваются, возрастая вместе с тем в высоту. Эти грядки простираются от 10 до 20 верст на юг от дороги, а далее, до самого предгорья Куньлуня, залегает пустынный сай. К северу же от дороги размеры песчаных грядок постепенно увеличиваются, и в 2 днях пути от нее там вздымаются уже высокие песчаные гряды пустыни Такла-Макан, отделившие от себя на юг по воле ветров – как бы свои детища – мелкие песчаные образования, испещряющие придорожный сай.

Переваливая с одной песчаной грядки на другую, мы увидели наконец верст за 7 оазис Ния, который с радостным чувством приветствовали издали. Через 2 часа мы достигли этого оазиса, после утомительного перехода по мертвой пустыне расположились лагерем в 2 верстах к северо-востоку от него, на берегу речки Ния-дарья.

Решившись провести зиму в Нии, я, на третий день по прибытии экспедиции в это селение, послал двоих из наших людей с туземцами разыскивать лучшее пастбище для экспедиционных верблюдов и лошадей. В долине речки Ния-дарья, верстах в 17 ниже селения, они нашли место с порядочным подножным кормом, куда потом были переведены все наши верблюды и большая часть лошадей. Затем я нанял в Нии на зиму отдельный дом для помещения экспедиции.

Сделав распоряжения для устройства зимней квартиры, мы стали поспешно готовиться к предстоящей экскурсии в горы для отыскания проходов через окраинный хребет Куньлунь в Северо-Западный Тибет. Погода стояла очень хорошая: дни были солнечные, тихие и теплые, а вечера прохладные, и ночью термометр опускался до -5 °С. 23 октября в нашей юрте замечены были комары, а 25 числа того же месяца я наблюдал множество комаров и мошек, летавших над поверхностью воды соседнего арыка. Такая теплая погода побуждала нас пользоваться благоприятным временем и спешить в горы.

Для ускорения экскурсии в Куньлунь мы наняли у туземцев шесть свежих верблюдов и, взяв с собой четырех нижних чинов из конвоя и двух туземцев, направились 27 октября из Нии на юго-восток, к подножью окраинного хребта. В этой поездке участвовали все мои сотрудники: В. И. Роборовский, П. К. Козлов и геолог экспедиции К. И. Богданович.

Тотчас же по выходе из оазиса мы очутились на пустынной равнине, почти лишенной растительности и покрытой близ селения тонким слоем песка, а далее щебнем и галькой. Все эти высоты, носящие у туземцев название кыр (древний), представляют образование размыва и, подобно покрываемой их равнине, почти совершенно бесплодны.

Пройдя 16 верст, мы остановились на ночлег у подножья узкого кряжа, среди безводной и безжизненной местности. Длинные переходы по таким пустынным местностям, превосходящие 40 верст, мы обыкновенно разделяли на два. Взяв с собою воды для людей, выступали с ночлежного места в прохладное время около часу пополудни, а в жары не раньше 4 часов, и останавливались перед закатом солнца на ночлег, а другую ее половину проходили на следующий день с утра.

Опыт убедил, что такой прием значительно облегчает длинные переходы по безводным местностям и в жаркое время года оказывается безусловно необходимым. Ночных же переходов ученым экспедициям, понятно, следует избегать и предпринимать их лишь в крайних, исключительных случаях.

К северо-востоку от дороги эта мертвая пустыня представляет совершенную равнину, а к юго-западу покрыта столовидными высотами, увенчанными почти сплошь мелкими сопками. Среди этих малых высот резко выделяется плоская гряда Эмчек-кыр, простирающаяся с юго-запада на северо-восток. На ночлег наш маленький караван остановился у жалкого лянгера, сложенного из камней на берегу речки Чижган, текущей в узкой и каменистой балке.

Наши проводники уверяли, что пересеченную нами на пути от Нии до речки Чижган каменистую пустыню, простирающуюся с лишком на 40 верст по дороге, крайне трудно и рискованно переходить в жаркие летние дни. В такие дни поверхность ее, в особенности близ речки Чижган, раскаляется столь сильно, что жар на ней становится положительно невыносимым даже для привычных к нему туземцев, и они переходят ее в период жаров по ночам.

Действительно, темный цвет каменных обломков, покрывающих почти сплошь эту мертвую пустыню, должен немало способствовать чрезмерному нагреванию ее поверхности жгучими солнечными лучами под 36°50΄ северной широты, где наибольшая полуденная высота солнца достигает 76°40΄, и потому показания туземцев о нестерпимых летних жарах в ней заслуживают полного доверия.

Из узкой балки речки Чижган, загроможденной крупными валунами, мы поднялись на пустынную щебне-галечную равнину и, пройдя по ней версты 3, взошли на плоскую гряду Кэй-каш, простирающуюся почти в меридиональном направлении. Опустившись немного с этой гряды, караван следовал по равнине, потом по плоской высоте, покрытой песчаными наносами и склоняющейся постепенно к широкой долине речки Яик. Перейдя эту плоскую и каменистую долину, мы поднялись на предгорье Куньлуня, резко отличающееся своей природой от оставшейся позади пустыни.

Северное предгорье окраинного хребта представляет в этом месте высокую волнообразную равнину с весьма значительным падением к сопредельному северному саю, к которому она опускается в 20–25 верстах от подножья хребта небольшими увалами. Средняя абсолютная высота самого предгорья у подошвы Куньлуня близка к 9500 футам, а подножье его, граничащее с саем, возвышается от 6000 до 7000 футов над уровнем океана.

Предгорье покрыто местами небольшими отдельными горами и прорезано в северо-западном направлении многими узкими поперечными лощинами, а изредка весьма глубокими балками рек, выходящих из ущелий окраинного хребта. Почва предгорья песчано-лёссовая, а под лёссом на небольшой глубине залегают мощные конгломератовые толщи, обнажающиеся во всех глубоких балках. Преобладающие растения предгорья суть: белолозник и полынь, образующие повсеместно обширные насаждения. Кроме того, на нем растут в изобилии: кипец, карагана и изредка хармык. Полынью и кипцом питаются многочисленные стада овец, пасущиеся летом в горах Куньлуня, а зимой на его предгорье.

Верстах в 6 восточнее Яика протекает в глубокой балке речка Сугет, на которой мы остановились на ночлег у лянгера того же названия.

На следующий день, поднявшись из балки речки Сугет, мы продолжали путь по местности предгорья, покрытой пышным белолозником, полынью, кипцом и караганою. В ней встречались нередко мелкие лёссовые бугры, засыпанные тонким слоем песка, а по сторонам дороги видны были небольшие отдельные горы. В 10 верстах восточнее Сугета дорога пересекает глубокую балку речки Юлгун, в которую она спускается с запада по отлогому откосу, но подъем из балки на восток очень крут и только благодаря зигзагам дороги доступен для вьючных животных, которым, однако, необходимо давать при подъеме по этому крутому склону частые отдыхи.

От речки Юлгун до реки Толан-ходжа мы следовали по волнистой местности предгорья, прорезанной в восточной половине многими глубокими лощинами, направляющимися к северо-западу. Подошва Куньлуня на этой станции, как и на предыдущей, отстоит не далее 12 верст от дороги, но господствовавший в то время легкий пыльный туман не позволял нам отчетливо различать даже передовые горы хребта. Заметно было, что эти горы опускаются к предгорью весьма крутыми склонами.

После утомительного перехода в 30 с лишком верст по местности, изрезанной лощинами, мы спустились в весьма глубокую балку реки Толан-ходжа и остановились в ней на ночлег.

Глубина этой балки, имеющей почти повсюду отвесные конгломератовые стены, простирается до 80 сажен, а ширина от 25 до 100 сажен. Толан-ходжа, принадлежащая к числу больших рек Куньлуня, получает начало на северном его склоне, близ гребня, и летом, во время разлития, несет большую массу воды далеко на север в пустыню Такла-Макан. В остальное же время года она теряется тотчас же по выходе из предгорья окраинного хребта, но далее, на севере, верстах в 30 от него, снова собирается из источников и под названием Яр-тунгуз течет уже непрерывно круглый год около 130 верст на север.

Подъем из балки реки Толан-ходжа на восток несравненно круче спуска с запада: вьючные животные могут взбираться по этому весьма крутому склону не иначе, как с частыми отдыхами. По выходе из балки дорога идет по такой же местности, как и на предыдущих станциях предгорья. Только восточнее реки Толан-ходжа поперечные лощины далеко не так глубоки, как на западе, и лёссовые бугры, покрытые песком, встречаются реже.

Переночевав среди длинной безводной станции, мы на другой день около полудня достигли бедного пастушеского селения Кара-Сай, расположенного у самого подножья Куньлуня, и остановились там на ночлег. Обитатели его – пастухи – проводят все лето со стадами овец в горах, а на зиму спускаются в свое селение и пасут их в его окрестностях, на предгорье окраинного хребта, покрытом густыми насаждениями полыни, которую охотно едят овцы.

Большая часть этих обыкновенных курдючных овец принадлежит богатым жителям Керийского оазиса, а своего собственного скота у пастухов мало. Они занимаются немного хлебопашеством в нижних горных долинах и у подножья хребта, засевая исключительно один ячмень. Пастухи живут зимой в Кара-Сае в убогих пещерных жилищах, вырытых в лёссовом обрыве, а глиняных мазанок в этом жалком селении очень мало.

Взяв из Кара-Сая проводников, мы вступили в горы Куньлуня и шли сначала на юг по узкой долине речки Кара-Сай-су, потом, повернув к юго-западу, поднялись по весьма крутому склону на косогор и следовали по карнизу высокого, почти отвесного обрыва. Далее по узкой долине мы взошли на перевал Урулят-даван, с которого с трудом спустились в ущелье маленькой речки, и, пройдя вниз по ней версты три, снова поднялись по очень крутому косогору на другой перевал Кош-лаш.

С него открывается очаровательный вид на необозримый строй гор Куньлуня. Оттуда ясно видна высочайшая в этой части хребта снеговая группа Ак-таг, соседняя Тибетскому нагорью, а также большая часть долины верхней Толан-ходжи и величественные горные ворота в мощном луче Куньлуня – Астын-таге.

С перевала Кош-лаш мы опустились по отлогому склону в узкую долину, к монастырю Люнджилик-ханум, и там расположили наш лагерь. В этой маленькой обители я остался с двумя из наших людей, а сотрудники мои с двумя остальными, в сопровождении трех туземцев, на другой день по прибытии в монастырь отправились в верховья реки Толан-ходжа для осмотра перевала через Куньлунь на Тибетское нагорье, на который нам указывали туземцы и наши торговцы еще в Керии. Во время отсутствия моих сотрудников я определил географическое положение монастыря, измерил неоднократно барометром высоту места[50] и собрал некоторые расспросные сведения об окрестной стране.

Настоятель монастыря (халие) передал мне сказание о событии, вследствие которого возник этот монастырь, занесенном, по его словам, в одну из местных летописей, хранящихся ныне в городе Керия.

Близ южной подошвы горы, поглотившей Люнджилик-ханум, в честь этой девушки, окончившей столь печально и безвременно свое земное существование, воздвигнута мечеть, в которой настоятель монастыря с братией ежедневно в срочные часы возносят молитвы. Подле мечети находится несколько маленьких каменных келий для помещения посещающих монастырь поклонников, а настоятель с братией и служителями живут отдельно в глиняных мазанках.

На горе, над местом трещины, в которой исчезла Люнджилик-ханум, поставлено множество шестов с конскими и яковыми хвостами на верхушках и наложена масса черепов с рогами диких горных баранов и яков. С крутого южного обрыва известковой горы, принявшей в свои недра Люнджилик-ханум, ниспадает несколько маленьких каскадов, свергающих по временам мелкие, круглые камешки. По поверью туземцев, эти камешки суть отверделые слезы Люнджилик-ханум, и набожные пилигримы заботливо собирают их у подножья горы, как реликвии, и развозят по домам.

Во время пребывания в монастыре я расспрашивал его обитателей о северной окраине Тибетского нагорья. Они сообщили мне, что сами в той стране не бывали, но слыхали от искателей золота, ходивших на юг, за Куньлунь, что там залегает весьма высокая, пустынная равнина, покрытая небольшими холмами, на которой, несмотря на скудную растительность, водятся дикие яки и антилопы.

Эта нагорная равнина безлюдна на протяжении 17 дней пути от Куньлуня на юг, но далее, по рассказам ладакцев, приходящих в Кашгарию с караванами, на ней живут люди в черных палатках, имеющие много скота. Никто из этих людей, однако, не проникал в Кашгарию не только теперь, но, по уверению стариков, и в давно прошедшее время, по крайней мере на пространстве между Полу и рекой Бостан-тограк. Точно так же и жители Кашгарии, не исключая и горцев Куньлуня, никогда не отходили далеко от окраинного хребта в глубь Тибета и не посещали кочевьев его обитателей.

Погода в горах Куньлуня во все время моего пребывания в монастыре (с 5 по 10 ноября) стояла великолепная: днем, при совершенно безоблачном небе, дул теплый ветерок с юго-запада, и в полуденные часы на солнце было не только тепло, но даже немного жарко; зато по переходе в тень сразу обдавало холодом. Теплопрозрачность воздуха в ясные дни на больших высотах Куньлуня поистине изумительна, чему, кроме разреженности, способствует еще чрезмерная сухость его. В безоблачные летние дни, когда солнце на таких высотах жжет невыносимо, стоит только укрыться в тень, где через несколько минут наверное почувствуешь холод.

На пятый день возвратились в монастырь мои сотрудники, успевшие осмотреть перевал через Куньлунь. В 8 верстах от монастыря они спустились в долину реки Толан-ходжа, носящей в верховьях название Сарык-туз, и направились по ней вверх на юго-запад. Долина на всем протяжении до вершины перевала доступна для каравана, и движение по ней затрудняется лишь немногими балками на левом берегу реки, в которых, однако, нетрудно разработать отлогие спуски и подъемы. Эта долина ведет на пологий перевал, имеющий незначительный спуск на Тибетское нагорье, и выше истока реки Сарык-туз становится уже бесплодною.

Какова страна к югу от перевала, за Куньлунем, – никто из опрошенных пастухов не знал, потому что ни один из них не переходил через окраинный хребет на Тибетское нагорье.

Ограничившись предварительными сведениями о перевале и прилежащей к нему области Тибетского нагорья, я решил возвратиться в Нию и, перезимовав в этом селении, попытаться весной проникнуть через долину Сарык-туза на Тибетское нагорье, сколько возможно далее на юг от Куньлуня.

10 ноября мы выступили из монастыря в обратный путь и, переночевав в Кара-Сае, направились по старой дороге в Нию. Погода во время обратного следования стояла очень хорошая: Куньлунь на этот раз был ясно виден с дороги, и я мог исправить ошибки в моей маршрутной съемке, произведенной ранее во время легкого пыльного тумана.

17 ноября мы прибыли в Нию и узнали от остававшихся в лагере людей, что во время нашего отсутствия на равнине было всего два ясных и теплых дня, а в остальные дул холодный ветер с северо-востока и господствовал пыльный туман, сопровождавшийся облачностью.

Наша зимняя квартира в Ние была еще не готова, и экспедиции пришлось провести неделю в лагере. Между тем погода с каждым днем становилась холоднее, по временам дул суровый ветер с северо-востока, лужи и малые озерки покрылись льдом; но в ясные и тихие дни термометр около 2 часов все-таки подымался на короткое время немного выше 0 °С.

24 ноября мы переместились, наконец, на квартиру и через три дня вполне устроились в новом жилище. Я с сотрудниками расположился в четырех комнатах, из которых в одной большой, служившей столовой, мы поставили походную железную печь, а в остальных протапливали в холодное время камины. Наши люди поместились в одной обширной комнате, в которой была сложена печь с очагом, а переводчик с препаратором заняли отдельную смежную комнатку. На дворе под навесом была сложена русская печь для печения хлеба, а в одной из надворных глиняных построек устроена баня.

В течение всей зимы, проведенной нами в глухой стране, среди чуждого народа, мы как-то мало тяготились своим одиночеством, благодаря походной библиотеке, в которой было много хороших книг, и присылке газет из Кашгара по китайской почте исправлявшим в то время должность консула Я. Я. Лютшем. С 1 января нового стиля 1890 г. я начал производить правильные метеорологические наблюдения, продолжавшиеся до 1 мая, когда их пришлось по необходимости прервать по случаю выступления из Нии.

Кроме того, я занимался вычерчиванием маршрутной съемки, а с наступлением теплого времени – астрономическими и магнитными наблюдениями. Главным же моим занятием в течение зимы было пополнение собранных на пути расспросных сведений по этнографии. Все эти сведения в совокупности с личными наблюдениями и впечатлениями послужили материалом для этнографического очерка, составляющего содержание следующей главы.

Глава четвертая. Этнографический очерк Кашгарии

Размещение и численность населения. – Этнологические заметки. – Оазисы. – Распределение лёсса. – Ирригация, земледелие и скотоводство. – Пища и одежда. – Жилище. – Нравы, обычаи, обряды и обыденная жизнь оседлых обитателей Кашгарии. – Их праздники, общественные моления и суеверие. – Похороны и поминки. – Остатки рабства, сословия, значение духовенства. – Кустарная промышленность, торговля, налоги и пошлины. – Экономическое состояние населения. – Административное разделение и порядок управления. – Китайский режим.

По причине совершенного бесплодия Центральной Кашгарии, представляющей мертвую пустыню Такла-Макан, оседлое население этой страны группируется на ее подгорной окраине, испещренной оазисами. Внутренние же склоны окраинных хребтов, обращенные к котловине, населены кочевниками и полуоседлыми туземцами, ведущими пастушеский образ жизни.

Оазисы Кашгарии, рассеянные, подобно островам, по ее подгорной окраинной полосе и отличающиеся плодородной лёссовой почвой, обязаны своим существованием в этой чрезмерно сухой стране живительному действию рек, сбегающих с соседних окраинных гор и в большинстве иссякающих бесследно в ее обширной центральной пустыне Такла-Макан. Исключение составляют только величайшая река страны Яркенд-дарья с весьма немногими левыми притоками и вторая по длине – Черчен-дарья, несущие свои воды в весьма отдаленное от их истоков озеро Лобнор.

По собранным мною на месте от туземных и отчасти китайских чиновников сведениям, численность всего населения Кашгарии простирается ныне приблизительно до 2 000 000 человек, в том числе около 1 800 000 оседлого и 200 000 кочевого и пастушеского.

Оседлые туземцы Кашгарии, живущие в оазисах и занимающиеся земледелием, в этнологическом отношении представляют помесь арийцев иранской ветви с тюрко-монголами. Об этом, несомненно, свидетельствуют их телесные признаки, присущие обеим смешавшимся расам, а отчасти и сам язык, в составе которого заключается много древнеперсидских слов.

Рост кашгарцев в общем не выше среднего, грудь слегка впалая, а спина выпуклая; корпус у них сухощавый, поджарый, верхние и нижние конечности тонкие, общий вес тела мал. Лицо продолговатое, к подбородку суженное, затылок плоский, скулы выдающиеся; уши оттопыренные, нос у корня широкий, а на конце слегка заостренный. Рот умеренный, глаза прямые, карие или темно-карие, брови дугообразные.

Волосы на голове и бороде черные, средней густоты, но значительно гуще, чем у киргизов. Цвет кожи светло-смуглый, но у субъектов, не принадлежащих к рабочему классу, отличается большей белизной. Выражение лица спокойное, задумчивое, как бы испытующее, причем у женщин на нем заметно более оживления, чем у мужчин.

Таковы в общих чертах телесные признаки типа, который может считаться преобладающим в среде оседлого населения Кашгарии. Само собой разумеется, что в этом населении должно встречаться немало и уклонений от него, вполне естественных у метисов. Так, в Яркендском и отчасти в Каргалыкском округах приходилось неоднократно замечать туземцев, подходящих по телесным признакам весьма близко к таджикам, т. е. высокого роста, с густой, окладистой бородой, густыми дугообразными бровями, с горбиной на носу и узким межбровьем.

Точно так же в Южной Кашгарии, в Хотанском и Керийском округах, встречались изредка туземцы среднего роста, с правильными европейскими чертами лица, русой бородой и серыми глазами, представлявшие по наружности резкий контраст с остальной массой населения страны.

В числе оседлых туземцев Кашгарии считается около 6000 дунган, переселившихся в эту страну из Внутреннего Китая в XIX столетии и проживающих в оазисах Аксуйской области. Дунгане, по всей вероятности, тюркского происхождения, но издавна усвоили язык, одежду и обычаи китайцев, от которых отличаются лишь несколько наружностью и своим магометанским вероисповеданием. Несмотря, однако, на долговременное общение с китайцами, они питают к ним непримиримую ненависть.

К числу оседлых обитателей Кашгарии принадлежит еще около 300 семейств цыган, из которых 270 проживают в Кашгарском оазисе, а остальные 30 – в Яркендском. Они занимаются преимущественно плетением корзин и отчасти барышничеством.

Кочевое население Кашгарии состоит только из одних киргизов, населяющих южный склон главного хребта Тянь-Шанской системы – Кок-шаала – с его отрогом Кара-тэке и окраинный хребет Памирского нагорья – Сары-кол. Эти кочевники, называемые каракиргизами, отличаются несколько наружностью, языком и бытом от своих северных сородичей, кочующих в сибирских степях.

Внутренний склон Куньлуня в южной и юго-западной частях Кашгарии занимают туземцы, отличающиеся от обитателей оазисов только своим полуоседлым, пастушеским образом жизни. В юго-западной части того же окраинного хребта, именно в горах Килиан-таг и Топа-таг, живут еще около 350 человек таджиков, вышедших в конце XVIII столетия из Вахана и называемых поэтому кашгарцами ваханлыками. Они ведут также полуоседлый пастушеский образ жизни, говорят на древнеперсидском наречии и, несмотря на принадлежность к секте шиитов, уживаются в ладу со своими соседями-суннитами, пасущими стада в тех же горах.

Кашгарский народ не именует себя никаким общим названием. Оседлые туземцы Кашгарии различаются только прозвищами по местам жительства. Например, говорят: кашгар-лык, яркенд-лык, хотан-лык (т. е. кашгарец, яркендец, хотанец и т. п.). Для всего же народа, населяющего Кашгарию, у туземцев нет никакого общего названия, кроме магометан.

Все оседлые туземцы Кашгарии, исключая дунган, говорят на одном и том же тюркском наречии, в котором заключается, по всей вероятности, не менее одной пятой древнеперсидских слов. Кроме того, в этом наречии встречается немало арабских слов, вошедших в него со времени распространения в Кашгарии арабами ислама. Областные различия туземного языка столь незначительные, что обитатели отдаленнейших местностей Кашгарии объясняются друг с другом совершенно свободно.

Окраинная подгорная полоса Кашгарии, в которой размещается ее оседлое население, в общем представляет пустынную страну, хотя далеко не столь бесплодную, как внутренняя пустыня Такла-Макан. В этой подгорной полосе преобладают саи – пустынные щебне-галечные равнины, покрытые весьма скудной растительностью; в ней встречаются также песчаные пространства, из которых наиболее обширные лежат к северу от Яркенда и юго-западу от Черчена, и изредка солончаки.

Зато по ней рассеяно немало оазисов с весьма плодородной лёссовой почвой, в которых группируется все оседлое население страны. Величина этих оазисов зависит главным образом от количества орошающей их воды. На берегах многоводных рек находятся все большие оазисы, а именно: Аксуйский, Кашгарский, Яркендский, Хотанский и Керийский, а по берегам малых рек и речек рассеяны сравнительно лишь небольшие оазисы.

Между оазисами, удаленными друг от друга нередко на несколько десятков верст, расстилаются пустынные, преимущественно щебне-галечные, равнины, местами вовсе лишенные растительности. Среди этих печальных равнин оазисы в летнее время представляются очаровательными островами, покрытыми пышной растительностью. Приближаясь к оазису, путник еще издалека замечает на горизонте темно-зеленую полосу осеняющих его деревьев, из которой местами высоко вздымаются стройные пирамидальные тополи. По мере приближения эта полоса постепенно возрастает в длину и высоту, мало-помалу обозначаются очертания отдельных деревьев; затем показываются разбросанные по окраине оазиса дома, и, наконец, утомленный путник с восторженным чувством вступает в тенистый оазис.

В нем все свободные от посевов места засажены деревьями: тополем, тутом, белой акацией, ивою, джидою, жужубою и разнообразными кустарниками. Среди этих насаждений рассеяны в живописном беспорядке маленькие серовато-желтые дома, окруженные глиняными стенками; вокруг них зеленеют сады и поля; везде струятся арыки, распространяющие приятную прохладу, освежающую усталого путника после утомительного перехода по знойной пустыне.

Местами встречаются мечети с прудами, обсаженными деревьями, в которых правоверные совершают перед молитвою омовения. В больших оазисах с городами или базарами, расположенными чаще всего в центральных частях, дома, по мере приближения к центру оазиса, все более и более сближаются и, наконец, образуют шумную базарную улицу или целый город.

Дом (уй) туземцев – это маленькая лёссовая мазанка с плоской крышей, в которой оставляются небольшие оконные отверстия. Постройка такого жилища весьма несложна и недорога. С площади, предназначенной для двора и строений, снимают поверхностный слой лёсса потребной толщины и, собрав его в кучи, утрамбовывают эту площадь. Затем, примешав к заготовленному лёссу мелкой соломы и полив эту смесь водой, разминают ее в густую массу, из которой кладут стены строения от 3 до 4 футов толщины и от 7 до 9 футов высоты.

В стенах оставляются отверстия для дверных коробок, а в жилых постройках еще внутренние ниши, служащие шкафами и каминами. Доведя стены постройки до надлежащей высоты, укрепляют на их верхних краях потолочные балки, на которые настилается помост тонких жердей. Этот помост покрывают тростниковыми циновками, а на них постилают тростник, посыпают его слоем лёсса вершка в 3 толщиной и слегка утрамбовывают.

В крышах жилых строений оставляют небольшие оконные отверстия, в которые вставляются рамки со створчатыми ставнями, закрываемыми только зимой, да и то лишь на ночь. Эти отверстия пропускают так мало света в комнаты, что в них в пасмурные дни господствует почти всегда полумрак.

Пол в жилых постройках набивается из той же лёссовой массы, из которой возводятся стены, причем задняя, наибольшая часть каждой комнаты, предварительно отделяется от передней, или проходной, перегородкой из брусьев от 10 до 20 дюймов высоты, и в задней части пол набивается почти в уровень с поверхностью верхнего бруса, а в передней значительно ниже. На устроенных таким образом низеньких нарах настилаются тростниковые циновки, а поверх них – войлоки.

На этих нарах туземцы работают, едят и спят – словом, проводят на них почти все время пребывания в доме.

Двери в домах делают одностворчатые, но всегда низкие, так что при входе в туземное жилище приходится нагибаться. Почти в каждой жилой комнате устраивают камин, состоящий из узкой, но высокой стенной ниши, окаймленной по краям плоским карнизом. Из верхней, клинообразной части этой ниши выходит внутри стены кверху дымовой канал, оканчивающийся низенькой трубой.

Почти во всяком доме можно встретить веранду с навесом, пристраиваемую к одной из наружных стен дома, или сени с широким отверстием во всю длину внешней стены, в которое вставляется деревянная решетка. На верандах и в сенях устраивают высокие нары, заменяющие в летнее время нары внутренних покоев, а на дворах, подле стен и иногда в садах, под тенистыми деревьями, делают из лёссовой массы лежанки (супа) для сидения и спанья.

Дом со всеми надворными постройками окружается лёссовой оградой в 6 футов высоты. Для сокращения ее длины задние стены домов и надворных построек нередко располагают по окружной черте дворов и соединяют их лёссовыми стенками. Такой же оградой обносят и прилежащие к надворным стенкам сады, а в Южной Кашгарии их окружают преимущественно живыми изгородями. У богатых поселян лёссовые стенки служат часто окружными межами их земельных участков.

Почва во всех оазисах Кашгарии лёссовая. Отложения лёсса покрывают, однако, далеко не всю площадь этой страны, а только окраинную, подгорную полосу ее, да и то лишь спорадически. Вокруг внутренней пустыни Такла-Макан, представляющей, по всей вероятности, сплошной сай, покрытый лишь местами песчаными грядами, простирается почти непрерывная полоса мелких лёссовых бугров от 30 до 120 верст ширины.

Эти обрывистые бугры, образовавшиеся, по-видимому, от выветривания окружающих пустыню лёссовых толщ, покрыты почти повсеместно тонким слоем песка, нанесенного ветрами из внутренности Такла-Макан. Внешняя граница означенной полосы лёссовых бугров представляет извилистую кривую, очерчивающую ее клиновидные выступы, или зазубрины, которые, однако, нигде не достигают подножий окраинных гор Кашгарской котловины.

В подгорной области Кашгарии, заключающейся между предгорьями окраинных хребтов и внешней границей помянутой полосы лёссовых отложений, окаймляющей пустыню Такла-Макан, преобладают почти повсеместно саи, т. е. пустынные щебне-галечные равнины, покрытые весьма скудною растительностью, и лишь изредка встречаются песчаные пространства и солончаки. Лёссовые же отложения на подгорной окраине рассеяны лишь спорадически, островами. На этих-то уединенных островах, а также на окраине сплошной лёссовой полосы, окружающей пустыню Такла-Макан, и преимущественно на ее клиновидных выступах, расположены почти все оазисы Кашгарии.

Предгорья и внутренние склоны южных и юго-западных окраинных гор также покрыты отложениями лёсса, подымающимися на них до 12 000 футов над морем, но не достигающими значительной мощности. Только обнаженные песчаниковые высоты, встречающиеся местами в западных и юго-западных горах, подверженных постоянным ветрам, свободны от лёссовых отложений. Эти отложения отсутствуют также на южном склоне главного хребта Тянь-шаньской системы – Кок-шаала, вероятно, по причине господствующих в той стране северо-западных ветров, относящих от гор минеральную пыль внутрь котловины.

Мощность лёссовых отложений Кашгарии не должна быть велика. Таких значительных толщ лёсса, как в северных провинциях Внутреннего Китая, мне не приходилось наблюдать в описываемой стране.

Качество кашгарского лёсса как сельскохозяйственной почвы не везде одинаково. В Яркендском и Каргалыкском округах желтозем отличается сравнительно большим плодородием, чем в Хотанском и Керийском, в которых к нему примешано весьма значительное количество крупнозернистого песка и лёссовидных песчано-глинистых наносов.

Первобытная лёссовая почва, отличающаяся необыкновенным плодородием и устойчивостью, от долголетнего пользования, конечно, несколько истощается и начинает требовать удобрения. В Кашгарии поля удобряют преимущественно навозом и грязью, выбрасываемою из арыков при их очистке, реже нечистотами, собираемыми с базаров, или плодородным лёссовидным илом, осаждающимся в долинах многих рек во время их разлития.

Удобрение же первобытным лёссом соседних девственных холмов и толщ, которого в Кашгарии повсюду достаточно, очень редко практикуется. Вообще вознаграждение почвы в этой стране, несмотря на потребность в нем, далеко недостаточно и отражается чувствительным ущербом на количестве собираемых сельскохозяйственных продуктов. Главного тука – навоза – там очень мало, потому что туземцы имеют весьма незначительное количество лошадей и крупного рогатого скота, который содержится притом почти круглый год на подножном корму; овцы же пасутся постоянно в соседних горах или на отдаленных от селений пастбищах, с которых их не пригоняют вовсе на ночь во дворы.

При таком значительном недостатке навоза и крайней ограниченности удобрения минеральными туками производительность сельскохозяйственной почвы Кашгарии должна быть значительно ниже той нормы, до которой ее, казалось бы, возможно довести посредством надлежащего удобрения.

Способ владения усадебной и пахотной землей во всей Кашгарии повсеместно подворно-участковый. Вся возделываемая и находящаяся под строениями земля общины издревле разделена на участки, принадлежащие отдельным владельцам и переходящие по наследству к их потомкам. Эти участки по праву собственности владельцев могут быть отчуждаемы ими сполна или по частям, а также расширяемы покупкой земли у соседей. Затем вся остальная земля оазиса, а именно: пастбища, леса и луговые пространства, поросшие камышом, который ежегодно снимается для скота, – считается государственной и находится в общем, нераздельном пользовании всех жителей селения.

Размеры земельных участков поселян Кашгарии вообще весьма незначительны. В густонаселенных оазисах, Яркендском и Каргалыкском, средняя величина такого участка простирается приблизительно до 1½ десятин на двор (семейство, состоящее из пяти человек), считая в том числе площадь, занятую усадьбой, садом, огородом, арыками, дорогами, прудами и межами. За исключением этой площади, на каждый двор придется, по всей вероятности, не более одной десятины собственно-полевой возделываемой земли.

В Хотанском и Керийском округах эти участки значительно больше и в среднем достигают приблизительно трех десятин на двор, но зато там почва менее плодородна, и двойные жатвы, в особенности в Керийском округе, собираются гораздо реже, чем в названных выше округах.

Земледелие составляет основное занятие массы оседлого населения Кашгарии. Кустарная промышленность и торговля, в особенности мелочная, занимают также очень много рук. В этой необычайно сухой стране земледелие возможно только при искусственном орошении (ирригации) посевов.

Даже в весьма высоких нагорных долинах, поднимающихся до 11 000 футов над уровнем моря, где количество выпадающего в летнее время дождя несравненно больше, чем в подгорных оазисах, и там пашни требуют искусственного орошения, хотя и не столь обильного, как в самой котловине. Можно уверенно сказать, что на всем необъятном пространстве Кашгарии, не исключая горных пространств, едва ли найдется где-либо незначительная площадь возделываемой без искусственного орошения земли.

Ирригация, существующая в Кашгарии с незапамятных времен, доведена туземцами до значительной степени совершенства. Каждый туземец начинает изучать ее практически с раннего детства. Летом в оазисах Кашгарии нередко можно видеть группы мальчиков, проводящих миниатюрные арыки на свои игрушечные поля и пускающих по ним из настоящих оросительных канав воду или устраивающих запруды и дамбы.

Поэтому нас не должны удивлять умение туземцев различать на глаз малейшие уклоны местности в ту или другую сторону, отличное знание ими всех сложных приемов и манипуляций искусственного орошения и находчивость в крайне затруднительных, по нашим представлениям, обстоятельствах в этом деле.

Система искусственного орошения в Кашгарии весьма однообразна. Здесь нет ни водочерпательных колес, приводимых в движение водой, ни насосов, ни элеваторов и тому подобных гидротехнических сооружений, весьма обыкновенных, например, во Внутреннем Китае. Для орошения оазиса, расположенного обыкновенно в долине реки, выводят из этой реки выше его один или несколько больших арыков, направляемых по наиболее возвышенным местностям орошаемого оазиса.

Из главных арыков, на которых устраивают всегда водяные мельницы[51], выпускаются в нижележащие местности того же оазиса второстепенные оросительные канавы, разветвляющиеся, в свою очередь, на многие малые водные артерии, орошающие непосредственно поля и сады. Если главный арык почему-либо нельзя направить по наиболее возвышенной местности оазиса, то его проводят по дамбе, от которой отделяются, подобно ветвям от ствола, малые дамбы второстепенных арыков и т. д. Кроме того, для сбережения воды и поднятия ее уровня на главных арыках устраивают нередко запруды, расширяя эти арыки в каналы и возводя на их берегах высокие насыпи.

Каждый арык, орошающий поле, проводится по наиболее возвышенной линии его, а если оно горизонтально, то по невысокой насыпи. Поверхность же самого поля срезается по перпендикулярным к арыку направлениям террасообразными, слегка наклонными от арыка полосками, перегораживаемыми земляными валиками на четырехугольные клеточки в несколько квадратных сажен. Таким террасообразным строением пашен и устройством на них клеточек достигается медленный сток воды с орошаемого поля, необходимый для надлежащего пропитывания ею рыхлой лёссовой почвы. Для орошения поля прокапывают из арыка маленькие канавки и пускают по ним воду на верхние терраски.

Наполнив ближайшие к арыку клеточки, она переливается из них через валики в смежные четырехугольники, из которых потом спускается в нижележащие клеточки соседней терраски и т. д. до самого края поля. Когда почва достаточно напитается водой, запирают выводные канавки из арыка, и поле высыхает.

Орошением в каждом оазисе заведуют особые выборные, называемые мирабами, или арык-аксакалами (арычные старшины). Вода распределяется по участкам поселян соответственно количеству находящейся под посевами земли и с соблюдением очереди. При этом не обходится, как сетовали мне неоднократно туземцы, без злоупотреблений. На поля богатых и влиятельных поселян, не говоря уже о туземных властях, воду пускают нередко вне очереди и в большем количестве, чем следовало бы по расчету.

В Кашгарии возделывают: кукурузу (кунак, маис), пшеницу (буг-дай), рис (грюнчж), ячмень (арпа), сорго (джугара), обыкновенное просо (тарык) и горох.

Из этих растений первое место занимает кукуруза, посевы которой превышают общее количество остальных зерновых хлебов. Такое предпочтение отдается маису, потому что он дает всегда весьма прибыльные урожаи. Кашгарцы очень любят маисовый хлеб и уверяют, что он питательнее пшеничного.

После маиса следует пшеница, посевы которой, однако, едва ли превышают одну треть количества засеваемой кукурузы. Ячменя[52] на равнинах засевают еще меньше, чем пшеницы, и большая часть его употребляется на довольствие лошадей и ослов, так как овса в Кашгарии не возделывают. В горах же сеют исключительно ячмень, потому что там (выше 8000 футов) ни кукуруза, ни пшеница не вызревают, между тем как голый ячмень в Куньлуне возделывается успешно до высоты 12 000 футов над уровнем моря.

Сорго, сильно истощающее, по словам туземцев, почву и требующее много удобрения, засевают мало. Обыкновенное просо и горох встречаются еще реже на полях Кашгарии.

Рисовые плантации существуют только в тех оазисах, где есть избыток воды и удобные для посева риса места. Его сеют исключительно в низких речных долинах и других болотистых местах, которые легко затоплять, на бурой перегнойной почве с непроницаемой подпочвой. На возвышенных же местах с лёссовой почвой рисовых плантаций не встречается.

Из кормовых растений в Кашгарии сеют одну только люцерну (бидай), но зато посевы ее можно видеть почти на каждом участке.

В Яркендском, Каргалыкском и Хотанском округах почти ежегодно снимают по две хлебные жатвы, преимущественно ячмень раннего посева и после него кукурузу, реже озимую пшеницу и маис. В этих округах только в редкие, неблагоприятные годы бывает одна жатва, именно после малоснежных зим в горах и слишком позднего наступления весны. Двойная жатва получается, однако, не со всей возделываемой площади, а лишь с наиболее тучных земель, не требующих отдыха; с остальных же снимают только один хлеб – пшеницу, ячмень или кукурузу – и после них иногда редис. Рис, требующий обильного и продолжительного орошения, дает повсеместно одну жатву; люцерну же снимают от 3 до 5 раз.

В Керийском округе, вследствие позднего разлития рек, орошающих оазисы, снимают большею частью одну хлебную жатву, и только в благоприятные годы, когда, после обильного выпадения зимой снега, в Куньлуне наступает ранняя весна, там бывает две жатвы. Замедление весеннего разлития рек в этом округе происходит оттого, что количество атмосферических осадков в Куньлуне значительно уменьшается в восточном направлении.

Поэтому в горах Куньлуня, в пределах Керийского округа, зимы бывают вообще малоснежнее, чем в юго-западной части того же хребта, питающей реки Яркендского, Каргалыкского и Хотанского округов. Между тем первый, т. е. весенний, разлив рек в Кашгарии, столь необходимый для земледелия, происходит исключительно от таяния свежего снега в нижних и средних горных областях, выпавшего в течение предшествовавшей зимы, и величина его, следовательно, зависит от количества этого снега.

По этой причине в начале весны реки Керийского округа бывают маловоднее рек названных выше западных округов, и первое орошение из них полей производится не ранее конца апреля или даже начала мая, когда прибыль воды в них от начавшегося уже в это время таяния снегов в высоких горных областях значительно увеличивается. Позднее, когда таяние этих снегов и ледников усиливается, и в особенности в период дождей в Куньлуне, выпадающих ежегодно в июле, реки Керийского округа сильно разливаются, но времени для созревания хлебных растений вторичного посева остается уже недостаточно.

Кроме хлебных растений, в Кашгарии еще возделываются: хлопчатник, лен, конопля, кунжут, мак, табак, марена и шафран.

Лучший хлопок получается с плантаций Хотанского и Керийского округов, в которых хлопчатник по климатическим условиям произрастает гораздо успешнее, чем в остальных округах. Конопля разводится преимущественно для приготовления наши (гашиша) – наркотического вещества, сбываемого в большом количестве в Индию и отчасти потребляемого самими туземцами Кашгарии. Кроме того, из конопляного семени приготовляют масло для пищи и освещения, а из волокна делают веревки.

Лен сеют преимущественно для семени, из которого выжимают масло для пищи и освещения; волокно же весьма хорошего качества употребляют исключительно на веревки. Из кунжутного семени тоже приготовляется масло для пищи и освещения, а стебли растения идут на топливо. Мак разводят в небольшом количестве преимущественно для приготовления опия, сбываемого, подобно наше, в Индию и потребляемого на месте.

Туземный табак, по-видимому, довольно хорошего качества и родится в изобилии, но обрабатывается крайне плохо, и потому из него получается продукт очень низкого сорта – хуже нашей махорки.

Овощи: лук, морковь, редис, бобы, фасоль, укроп и петрушка родятся повсюду очень хорошо. Картофель, капусту и огурцы туземцы не разводят вовсе. Зато дынь, арбузов и тыкв во всех оазисах очень много.

Садоводство процветает повсеместно: при каждом сельском доме можно встретить небольшой садик или плодовые деревья, растущие близ дома, между пашнями на широких межах. Последний способ рассадки фруктовых деревьев преобладает в Хотанском и Керийском округах, а в остальных их разводят преимущественно в отдельных садах, обнесенных лёссовыми оградами, которые примыкают к надворным стенкам.

В садах Кашгарии успешно произрастают: абрикосы, персики, яблоки, груши, черешни, белые вишни, грецкие орехи, гранаты, айва и виноград. Миндальных деревьев и фисташек в Кашгарии нет, а также и слив. Абрикосовые деревья повсюду преобладают над остальными и дают плоды различных сортов; как и виноградные лозы, которых тоже очень много. Яблоки и груши невысокого качества, хороших же сортов вовсе нет. Кашгарцам полезно было бы переменить также семена многих других растений, сильно выродившихся в их стране, и развести у себя подсолнечник, картофель, капусту и огурцы, которых у них нет.

Из свежих персиков и абрикосов, часто еще не дозревших, туземцы варят похлебку, заправляемую мукой. Эти плоды, а также дыни и арбузы едят в свежем виде с хлебом и без хлеба. Кроме того, все плоды, исключая айвы, гранат, черешен и вишен, сушат. В особенности много заготовляется впрок абрикосов, персиков, винограда и грецких орехов, подаваемых гостям при каждом дастархане (угощении).

Кашгарцы – большие любители цветов: почти в каждом саду можно видеть маленький цветник с их любимыми цветами, тюльпанами, астрами, мальвами и бархатцами. Женщины нередко украшают этими цветами голову, а мужчины накалывают их иногда на ермолку или на грудь.

Земледельческие орудия кашгарцев – первобытного устройства. Поля вспахивают плугом (бугус), состоящим из коленчатого (самородного) корпуса, на нижний конец которого надевается железный стреловидный лемех (шыш), а к верхнему прикрепляется рукоять. В вертикальную часть корпуса, немного выше колена, вставляется короткое дышло (кешкин), поддерживаемое сверху распоркой. К концу дышла прикрепляются две постромки (урмачи), привязываемые к концам треугольного ярма; это последнее удерживается на шее рабочего быка двумя вертикальными стойками, врезанными в ярмо и стягиваемыми внизу веревочкой.

Боронование вспаханной земли производится деревянными смыками, а потом ее выравнивают иногда еще граблями.

Для рытья и очистки арыков, разрыхления земли, производства выемок и насыпей и вообще для всех почти земляных работ служит кетмень – общераспространенное в Кашгарии орудие. Это – железная лопата с загнутой почти под прямым углом трубкой, в которую вставляется ручка.

Хлеб жнут серпами, сходными с нашими, но значительно менее изогнутыми. Теми же серпами снимают люцерну и молодой камыш, употребляемый в Кашгарии вместо сена.

Для молотьбы хлеба утрамбовывают плотно на поле площадку и среди нее прочно устанавливают толстый кол. На этот кол надевается веревочное кольцо, прикрепляемое к длинной оглобле, к которой посредством постромок привязывают несколько быков или лошадей и гоняют их, как на корде, вокруг кола по разостланному хлебу. При таком способе молотьбы солома (саман) раздробляется на мелкие части, легко пережевываемые скотом.

На той же площадке и провеивают обмолоченный хлеб, подбрасывая его лопатой высоко вверх – к вершине установленного для молотьбы кола.

Для хранения зерна у кашгарцев не существует совсем амбаров. Они вырывают на дворе или на поле, близ домов, ямы и, обложив их бока и дно соломой, ссыпают туда хлеб. Потом покрывают его сверху соломой же, засыпают землей и сравнивают поверхность так, что присутствие такого зернохранилища становится почти незаметным.

Все тяжелые земледельческие работы исполняются мужчинами, а женщины занимаются прополкой, посадкой и уборкой овощей, собиранием плодов и другими, сравнительно легкими, работами на полях и в садах.

Заработная плата в Кашгарии вообще очень низка. Годовой работник на хозяйском продовольствии и одежде получает в среднем около 13 рублей. Кроме того, хозяин почти всегда отделяет для него маленький кусок земли, который он засевает для себя хозяйскими семенами. Поденщику на готовом продовольствии платят летом в страдную пору 12 коп., а зимой не дороже 5 коп.

Цены на продовольственные продукты тоже очень низки: пуд лучшей пшеничной муки стоит не дороже 40 коп., а маисовой – 25 коп.; фунт мяса продается по 4 и по 3 коп.; фунт скоромного масла по 12 коп. и постного по 5 коп.; курица стоит 18 коп., десяток яиц – 6 коп.

Из домашних животных туземцы Кашгарии содержат: лошадей, ослов, крупный рогатый скот, овец, коз и очень немного яков (в горах) и верблюдов. Лошадей, употребляемых преимущественно для верховой езды и отчасти для перевозки тяжестей вьючным способом, имеют только богатые поселяне и торговцы. Кашгарские лошади невысоки, но статны и выносливы. Крупного рогатого скота у туземцев тоже немного[53]. Пашни пашут преимущественно на быках, а бедные поселяне, не имеющие их, впрягают в плуги ослов или обрабатывают землю ручным способом, посредством кетменя и граблей.

Осел (ишак) – весьма распространенное в Кашгарии домашнее животное, содержимое почти каждым поселянином. Перевозка почти всех тяжестей в домашнем хозяйстве и большей части товаров внутри страны производится вьючным способом на ослах. На них же преимущественно совершают туземцы переезды верхом, а бедные возделывают свои поля. Тяжелые туземные двуколки (арбы) с высокими колесами, по причине рыхлости полотна грунтовых дорог, употребляются очень редко. На них ездят почти исключительно китайские чиновники и купцы со своими семействами.

Овец в Кашгарии очень много; большая часть их мелкой курдючной породы с белой шерстью и черными пятнами на голове. Эта порода отличается миниатюрными рогами и вкусным мясом с небольшим, однако, количеством жира.

В Южной Кашгарии, в горах Куньлуня, между реками Керия и Каракаш пасутся стада тонкорунных овец, также мелкой курдючной породы, но с мягкой и длинной курчавой шерстью, преимущественно белого цвета и реже черного. Из шкур этих овец выделывают очень хорошие меха, вывозимые к нам в Россию, а из шерсти – знаменитые хотанские ковры и войлоки. Тонкорунные овцы пасутся круглый год в горах и, с перемещением из них в жаркую котловину, вскоре утрачивают ценные качества своего руна, которое развивается и становится грубым.

Овцы обыкновенной породы подгорных оазисов пасутся тоже большею частью целый год в соседних горах, а в отдаленных от гор оазисах – на окрестных пастбищах, покрытых низкорослым камышом, насаждения которого встречаются во всех речных солончаковых долинах.

В Кашгарии собирают молоко не только от коров, но и от овец. Из овечьего молока приготовляют масло и простоквашу (катпык) – любимое кушанье туземцев, в особенности летом, во время жаров.

Козы пасутся вместе с овцами и содержатся преимущественно для пуха, сбываемого в Кашмир, где из него выделывают знаменитые шали, а отчасти в Россию. Коз также доят, и молоко их считается целебным[54].

Скот в Кашгарии питается круглый год преимущественно подножным кормом, кроме небольшого числа лошадей и ослов, содержимых временно на дворах для работ. Зимой рогатому скоту, лошадям и ослам дают понемногу сухого камыша, заготовляемого летом, соломы, жмыхов и кукурузных листьев, а рабочим лошадям и ослам, кроме того, изредка – ячменя или кукурузы и люцерны. Естественных лугов с мягкими кормовыми травами в Кашгарии нет, а поэтому там вместо сена заготовляют на зиму для скота молодой камыш, да и то в небольшом количестве.

От недостатка корма скот зимой там бывает до того слаб, что не в состоянии долго двигаться. В этом, впрочем, виноваты отчасти сами туземцы, запасающие летом слишком недостаточно зеленого камыша, которого повсюду много. Сочный молодой камыш, скошенный своевременно, может заменить собою сено, в чем мы сами имели возможность убедиться, кормя в Кашгарии зимой своих лошадей таким камышом.

Из домашних птиц кашгарцы содержат больше всего кур, очень немного уток и еще менее гусей. Куриное мясо у них признается очень полезным для больных, а потому здоровые редко едят его, сберегая на случай чьей-либо болезни в семействе. Вареные яйца туземцы очень любят и почти всегда включают их в меню дастархана.

Общеупотребительное кушанье массы обитателей Кашгарии – умач. Это жидкий кисель, приготовляемый из маисовой муки[55]. Только по праздникам едят лапшу из пшеничного теста с кусочками баранины. Летом к умачу добавляется еще похлебка из свежих, часто не дозревших персиков или абрикосов, заправляемая маисовой мукой, а также свежие фрукты, дыни и арбузы, съедаемые с лепешками. Кроме того, летом туземцы, имеющие коров или овец, едят часто кислое молоко (катык). Это же молоко, разбавленное водой, служит прохладительным напитком в жары. Осенью едят еще незрелые початки кукурузы, варенные в соленой воде.

У богатых и зажиточных туземцев, кроме перечисленных блюд, нередко готовятся еще следующие кушанья: 1) сурпа – суп из баранины с морковью, петрушкой и редисом; 2) кесме-гуджа – лапша из пшеничного теста с кусочками баранины; 3) гиула – жидкая рисовая каша с мелкокрошенной бараниной и жиром; 4) грюнчжи-ач – густая рисовая каша с кусочками баранины и сухими плодами; 5) манты – пшеничные пирожки с начинкой из баранины и жира с луком, приготовляемые на пару; 6) вареная холодная баранина и, наконец, 7) палау – плов из риса с кусочками баранины, приправленной постным маслом, морковью, луком и изюмом. Это блюдо считается самым лакомым, и без него не обходится ни одна пирушка.

Кашгарцы очень любят лук, в особенности зеленый, и часто приправляют им почти все свои кушанья.

Жидкие кушанья туземцы берут деревянными ложками с длинными ручками, а все остальные, не исключая густой каши и плова, – прямо руками.

Для варки пищи служат большею частью чугунные и реже медные котлы, привозимые преимущественно из России, а для кипячения воды на чай – медные кувшины местного изделия с длинными и узкими горлами. Затем вся остальная домашняя утварь, а именно: чаши, блюда, ведра, кадки и ступы – деревянная, долбленая. Тыквенные фляги, отличающиеся легкостью и достаточной прочностью, – во всеобщем употреблении, в особенности в дороге.

Глиняной посуды ныне в Кашгарии не выделывают и не употребляют даже привозной. В древности же эта посуда была распространена по всей стране, так как везде встречаются ее обломки. В Юго-Западной Кашгарии нам самим неоднократно приходилось находить множество остатков этой посуды, которая, судя по обломкам, была очень прочна и даже изящна. Когда и почему глиняная посуда вышла из употребления – туземцы не могли нам объяснить.

Китайская фарфоровая посуда и наши подносы встречаются только у зажиточных и богатых туземцев, да и то в ограниченном количестве.

Почти все кашгарцы, в том числе и многие женщины, курят и жуют табак. Для курения служат массивные деревянные кальяны с медной оправой местного изделия, а трубок туземцы не употребляют. В городах и многолюдных селениях распространено еще курение наши (гашиша), очень вредное для здоровья. В больших городах существуют даже особые заведения для курения ее, в которых можно встретить не только мужчин, но и женщин. Из всех городов Керия в особенности отличается многочисленностью курильщиков наши. К счастью, это зло мало распространено среди поселян, отличающихся вообще чистотою своих нравов.

Нижняя одежда мужчин состоит из короткого халата (чапана) и панталон, сшитых из белой хлопчатобумажной ткани. Сверху надевается халат из серой, коричневой или синей бумажной же ткани, зимой на вате или на бараньем меху, опоясываемый всегда синим, коричневым или малиновым бумажным кушаком.

Летом мужчины ходят в ермолках, которые снимаются только на время бритья головы, а зимой сверх ермолок надевают теплые куполообразные шапки с широкими меховыми околышами (бараньими или лисьими). Мужчины обуваются в сапоги с узкими голенищами и высокими каблуками. Отправляясь в мечеть или в гости, они надевают на них еще калоши, оставляемые в сенях.

Женщины носят длинные рубашки из белой бумажной ткани и шаровары из такой же ткани, сильно суженные внизу. У рубашек замужних женщин делается на груди разрез и обшивается по краям малиновыми или пунцовыми бумажными лентами, а у девушек рубашки шьются с разрезами на плечах, застегиваемыми посредством пуговиц. Верхняя одежда женщин состоит из длинного халата, спускающегося почти до земли, с длинными же рукавами. Кушаков женщины не носят, а поверх халатов надевают иногда короткие кофты с широкими рукавами.

Женщины, подобно мужчинам, обуваются в сапоги, которые отличаются от мужских короткими и еще более узкими голенищами.

В жаркое время сельские женщины не стесняются ходить в одних рубашках, и не только около дома, но даже на базарах. Мужчины в это время ходят тоже большею частью в одном нижнем белье. Притом оба пола в течение всего лета, несмотря на сильное нагревание земли, обходятся большею частью без обуви, а дети и без всякой одежды.

Девушки заплетают волосы в несколько мелких косичек, связывая их назади тесемками, а замужние женщины собирают свои волосы спереди в два плоские локона, концы которых заплетаются каждый в одну косу и спускаются на грудь. Головной убор женщин состоит в летнее время из ермолки или платка, завязанного на затылке, а зимой женщины носят теплые плоскодонные шапки с меховыми околышами[56].

Под шапку надевается белый платок, закидываемый на спину, а спереди из-под нее спускается белая кисейная вуаль, прикрывающая лицо. Впрочем, многие туркестанки, в особенности в многолюдных селениях, ходят с открытым лицом, а торговки на базарах никогда не закрывают его. Обычай закрытия мусульманками своих лиц, предписываемый Кораном и строго соблюдавшийся в Кашгарии во времена Якуб-бека, теперь часто нарушается и со временем, вероятно, вовсе выведется в этой стране.

Кашгарки носят в ушах серебряные серьги с камушками и привесками, а на пальцах серебряные же кольца. На шею они надевают коралловые или стеклянные бусы; голову же летом нередко убирают живыми цветами. Румяна и белила местного приготовления составляют также необходимую принадлежность туалета туземных франтих.

Обыденная жизнь кашгарского народа, его нравы, обычаи, обряды, поверья и социальное состояние представляют много любопытного, в особенности для нас, русских, имеющих с ним тесные торговые связи и потому наиболее заинтересованных жизнью этого соседнего нам народа.

Кашгарцы – магометане-сунниты, но почти вовсе не проникнутые религиозным фанатизмом. К иноверцам, в особенности к христианам, они никогда не относятся враждебно, а к нам, русским, питают даже некоторую симпатию, благодаря доброй славе, распространяемой о нас повсюду в Кашгарии нашими подданными – ферганскими сартами, торгующими в этой стране.

Перехожу теперь к описанию обыденной жизни кашгарского народа, начиная с рождения.

Беременная женщина, почувствовав приближение родов, сообщает об этом мужу, который секретно призывает повивальную бабку. Сами роды тщательно скрываются туземцами от посторонних: у них существует поверье, что если о родах проведают чужие, то эта огласка может затруднить их и сделать даже опасными. Повивальная бабка, войдя в комнату роженицы и приблизившись к ней, произносит трижды слово «сюп» (изыдь) и каждый раз плюет на нее. Этим, по поверью туземцев, изгоняется из беременной злой дух, препятствующий появлению на свет ребенка.

Затем бабка запирает дверь и приступает к своему делу, а муж роженицы остается всегда во время родов в смежной комнате или в сенях и, в случае сильного страдания больной, призывается бабкою к ее постели, так как, по убеждению туземцев, присутствие мужа при трудных родах способствует благополучному разрешению его жены от бремени.

Новорожденное дитя бабка завертывает в пеленки и кладет по правую сторону матери, потом, поздравив ее и мужа с рождением сына или дочери и получив вознаграждение, удаляется, а уход за больной и малюткой принимают на себя родственницы родильницы. Отцы бывают всегда гораздо более рады рождению мальчиков, нежели девочек, и на этот счет у мужчин есть поговорка: «Сын в дом, а дочь из дома». Матери же, как и все женщины в мире, предпочитают дочерей.

На другой или третий день по рождении ребенка к его родителям приходят родные и близкие знакомые с поздравлениями, причем женщины приносят деньги или лепешки, а отцы отделенных сыновей[57], осчастливленные рождением внуков, дарят им лошадь, корову или осла, смотря по состоянию.

По прошествии трех или четырех дней от рождения дитяти его отец приглашает приходского муллу для наречения имени новорожденному и созывает по этому случаю к себе в дом родню и близких знакомых. Приглашенных сначала угощают, потом приносят к ним младенца. Мулла, взяв его в руки, обращается лицом к западу (к Мекке) и читает молитву (тагби), потом поворачивается последовательно с ним к северу и к югу, прочитывая при всяком обращении ту же молитву.

Наконец, сотворив ее в третий раз, он нарекает имя новорожденному и передает его одному из родственников, а тот другому и т. д.; младенец передается последовательно, пока не побывает на руках у всех присутствующих родных. Последний кладет его на пол, с которого малютку берет одна из родственниц и относит к матери. После этой церемонии мулла и гости расходятся по домам.

Через 15 дней по рождении младенца кладут в люльку, через 20 дней в первый раз омывают, а через 40 моют вторично и мальчику бреют голову. Для этого приглашаются несколько мальчиков в возрасте от 5 до 10 лет. Из них выбирают одного, отличающегося кротким характером и имеющего в живых отца и мать. Избранник, опоясавшись кушаком и воткнув за него плеть, берет в правую руку бритву и, по указанию старших, прикасается слегка ее обухом к голове ребенка, а один из присутствующих мужчин, приняв от него бритву, бреет голову новорожденному. После этого приглашенных мальчиков угощают сладким компотом из ягод джиды.

Дитя кормится грудью матери до 2-летнего возраста и даже долее. С 6 или 7 лет дети начинают уже посещать школу. Обрезание мальчиков совершается в возрасте от 7 до 10 лет, а если ребенок болезненный, то иногда откладывается до 12-летнего возраста. Эта операция сопровождается также некоторою торжественностью. В назначенный день отец мальчика приглашает к себе родных и близких знакомых, которым подается дастархан. После угощения присутствующих мальчика уводят в отдельную комнату, в которой фельдшер (канчи), при содействии мужчин, совершает быстро обрезание. При этом редко употребляется насилие, а большею частью ловкий, невинный обман.

С 10 лет мальчики начинают уже понемногу помогать в легких работах отцам, а девочки того же возраста – матерям.

Кашгарцы очень чадолюбивы, часто ласкают своих детей, нежат их и вообще слишком балуют. Жестокое обращение родителей с детьми представляет редкое исключение; напротив, поблажки весьма обыкновенны.

Юноши, достигшие 14 лет, а девушки 12 лет, могут вступать уже в брак. О брачном союзе детей родители жениха и невесты условливаются иногда еще до совершеннолетия их и даже вскоре после рождения. Относительно степени родства соблюдаются предписания Корана, запрещающего братьям вступать в брак с родными сестрами, дядям с родными племянницами, отчимам с падчерицами, племянникам с тетками и пасынкам с овдовевшими мачехами. Возбраняется также всякому мусульманину иметь одновременно женами двух родных сестер, но вдовец может жениться на сестре своей умершей жены.

Юноши, за исключением безродных сирот, редко вступают в дома родителей своих жен, а большею частью вводят последних в свои семьи.

Сватовство составляет необходимую прелюдию всякого брака, хотя бы договор родителей о брачном союзе их детей был заключен заранее. Сватом избирается предпочтительно родной дядя жениха по отцу, а за отсутствием его – другой близкий родственник отца. Вместе со сватом отправляются еще двое или трое родственников или друзей женихова отца в качестве дружек и свидетелей.

О времени прибытия сватов родителям невесты большею частью дают знать заблаговременно; их в таких случаях поджидают и встречают за воротами. Войдя в дом и поздоровавшись с хозяином, сват и дружки садятся у порога. Хозяин дома начинает их упрашивать пересесть на почетное место. После неоднократных просьб они пересаживаются в переднюю часть комнаты на нары. Присев на них, сват читает молитву (пату), потом встает и спрашивает хозяина дома о здоровье, благополучии семейства и т. д.

Ответив на эти вопросы и спросив его в свою очередь о том же, хозяин просит его садиться. Гостям подается дастархан и после него чай. Напившись чаю, сват объявляет отцу невесты о цели своего посещения и начинает расхваливать жениха, не забывая перечислить все имущество его родителей, если они состоятельны или богаты. Дружки единогласно подтверждают все его уверения, как бы он ни увлекался в своих похвалах и оценке имущества родителей жениха. Отец невесты, по обыкновению, отвечает уклончиво, а сваты настаивают на категорическом ответе.

Наконец он объявляет им, что без совета жены не может дать решительного ответа, и призывает ее в комнату, где находятся сваты. При входе ее они встают со своих мест и кланяются. Она отвечает им легким поклоном и садится возле мужа. Сват передает ей содержание своего разговора с мужем и просит о выдаче дочери. Мать невесты сначала отказывает под предлогами молодости дочери, неопытности в хозяйстве и т. п., заставляя сватов долго себя упрашивать. Этого требует обычай, чтобы люди потом говорили: «Она не так-то охотно выдала за такого-то свою дочь, которая ей, стало быть, была не в тягость».

Наконец, после долгих уговоров, супруги изъявляют свое согласие или отказывают. В случае согласия начинается торг о свадебных подарках, подносимых невесте от жениха, и расходах его на самую свадьбу. У оседлых туземцев Кашгарии не существует обычая выкупать невесту, столь обыкновенного у других народов Центральной Азии[58]. В Кашгарии жених или, точнее, его отец обязуется только поднести невесте свадебные подарки и справить на свой счет самую свадьбу.

Родители же невесты дают приданое за дочерью по своему усмотрению, и о нем не бывает даже речи при сватовстве. Во время сговора они условливаются со сватом только о свадебных подарках жениха и о предстоящих ему расходах на свадьбу. Эти подарки, смотря по состоянию родителей жениха, состоят из шелковых, полушелковых или бумажных тканей, кисейных платков, сапог, серег, бус и других мелочей.

Исполнив поручение, сват с дружками отправляется к отцу жениха и сообщает ему о последствиях сватовства. Если соглашение состоялось, то отец жениха озабочивается покупкой свадебных подарков невесте. Когда все обещанные подарки будут куплены, он в сопровождении приходского муллы и одного из почетных прихожан отправляется с ними к родителям невесты, куда вслед за ним гонят из его двора одну или несколько овец. Эти подарки служат как бы залогом: родители невесты, приняв их, не могут уже отказать жениху; невесте же они выдаются только после свадьбы.

Кашгарцу, как и всякому мусульманину, разрешается Кораном иметь одновременно не более четырех жен. Мусульманка же, вдовея или разводясь с мужьями, может вступать в брак неограниченное число раз.

Большинство туземцев Кашгарии, в особенности поселян, имеет по одной жене. Многоженство обычно только у купцов, зажиточных ремесленников и других наиболее обеспеченных в материальном отношении людей. Некоторые богатые торговцы, переезжающие постоянно из одного города или многолюдного селения в другое, имеют по 5, а иные даже по 10 жен, проживающих в тех местах, которые им приходится посещать по торговым делам.

Туземец, имеющий несколько жен и постоянное место жительства, помещает их в разных домах, построенных на одном и том же дворе, а за неимением нескольких домов – в одном доме, но непременно в разных комнатах, с отдельными выходами в сени или на двор. Первая жена считается старшей и полноправной хозяйкой дома, а остальные – ее помощницами, обязанными ее почитать и исполнять беспрекословно ее приказания.

В действительности же бывает почти всегда иначе: жены одного мужа, помещающиеся под общей кровлей, очень редко живут в согласии и едят с одного очага; между ними почти всегда господствует непримиримая ненависть, и ее неизбежное последствие – полная неурядица в доме. Пищу готовят порознь, и каждая старается расходовать из общего достояния как можно больше для себя и заботится только о себе, вследствие чего в доме царят хаос и опустошение.

По сознанию самих туземцев, полигамия разрушает основы семейного счастья и наносит большой ущерб благосостоянию многоженца. Поэтому разумнейшие из кашгарцев избегают ее даже при полном достатке средств к содержанию нескольких жен и решаются на второй брак только в случае бесплодия первой жены или рождения ею исключительно дочерей.

Развод у оседлых туземцев Кашгарии устраивается легко: при обоюдном согласии супруги могут развестись во всякое время беспрепятственно и распределить между собой, по желанию, детей. По настоянию же одного мужа или жены брачный союз может быть расторгнут только по уважительным причинам, а именно: 1 – при несогласном сожитии супругов; 2 – побоях, неоднократно нанесенных мужем жене; 3 – неспособности мужа или жены к отправлению супружеских обязанностей; 4 – прелюбодеянии, совершенном мужем или женой; 5 – сумасшествии одного из супругов и, наконец, 6 – вступлении мужа в последующий брак без согласия первой жены.

При разводе, состоявшемся по вине жены, она лишается своего приданого, свадебных подарков и вообще всех купленных ей мужем вещей. Если же виновником развода был муж, то он обязан выдать оставляющей его жене ее приданое и все принадлежащие ей вещи. Кроме того, он должен содержать ее на свой счет 100 дней после развода. В течение этого времени она считается еще несвободной и, только по прошествии означенного срока, может выйти замуж за другого.

Дети при разводе распределяются по взаимному соглашению разведенных супругов, а если оно не состоится, то мальчики остаются при отце, а девочки поступают к матери, к которой переходят также и грудные мальчики на все время, пока кормятся ее молоком.

Разведенные супруги могут вторично сочетаться браком лишь в том случае, когда разведенная жена, выйдя замуж за другого, овдовеет.

В большинстве семейств поселян, в которых отсутствует полигамия, супруги живут в согласии и разводы случаются гораздо реже, чем у горожан. Хотя, по понятиям туземцев, освященным Кораном, женщина во всех отношениях должна стоять гораздо ниже мужчины, но в Кашгарии муж не предпринимает ничего важного без совета и согласия жены, которая является не только полноправной хозяйкой в доме, но нередко пользуется еще неограниченным влиянием на своего супруга.

По обычаю, жена при входе мужа должна встать с места, отойти к порогу и сесть там тогда, когда сядет муж. Она обязана подавать ему что-либо и принимать от него всегда обеими руками и притом стоя, тогда как муж может принимать и подавать ей все одной рукой в сидячем положении. Этот обычай, впрочем, соблюдается только при гостях, да и то лишь в редких семействах, придерживающихся старинных, строгих мусульманских традиций. Вообще, женщина в Кашгарии пользуется значительной самостоятельностью и отнюдь не служит рабыней мужу, как в некоторых иных мусульманских странах.

Взаимные отношения оседлых туземцев Кашгарии отличаются вежливостью. При обращениях они всегда величают друг друга «вы»; это же местоимение употребляется взаимно и супругами при гостях. Только родители, обращаясь к своим детям, и хозяева к рабочим, называют их «ты». При встречах на дороге или при входе в дом туземцы произносят «асселяу-алейкюм?» (здоровы ли?), на что дается ответ: «алейкюм-асселям» (слава богу); затем следуют вопросы: «как поживаете? счастливо ли? (тола обдан-ма? тола хуги-ма?) здорово ли семейство?» и т. п. Эти приветствия сопровождаются поклонами, приложением правой руки к сердцу и, наконец, взаимным пожатием обеих рук.

Целование при встречах и прощаниях между мужчинами, даже близкими родственниками, не принято; но женщины-родственницы или приятельницы целуются иногда в правые щеки. Прощаются пожеланием благополучия («му-ба-рак») или возгласом: «Аллах акбер» («Бог велик»). Приступая к еде или к какому-нибудь делу, набожные кашгарцы произносят вполголоса: «Биссимилля аррахман арраим» («Во имя всеблагого милосердого Господа»), причем мужчины поглаживают слегка руками бороду.

Кашгарцы зимой и летом встают за полчаса до рассвета. Первою поднимается жена и, надев нижнее белье[59], зажигает ночник (чирак), потом разводит огонь в очаге. Зимой она ставит на очаг чайник с водой для омовения и, согрев нижнее белье мужа, наконец будит его. Надев белье, он направляется к очагу для омовения, потом расстилает на нарах маленький войлок или коврик (джай-намаз), становится на колени лицом к западу и молится.

После него моется жена и также молится. Окончив молитву, муж усаживается на нары, а жена готовит завтрак. Когда кушанье будет готово, она расстилает на нарах или на маленьком кругленьком столике с короткими ножками скатерть и подает завтрак. Остальные члены семьи, окончившие уже к этому времени омовения и молитву, собираются к завтраку и садятся: сыновья – близ отца, а дочери – около матери. После завтрака богатые и зажиточные туземцы пьют кирпичный чай, а бедные – суррогат его из местных трав, да и то лишь изредка.

Затем мужчины в будничные дни отправляются на работы, а в праздники – в мечеть[60]. Женщины же убирают сначала комнаты, потом чешут головы и одеваются. Приведя в доме все в порядок, туземки отправляются доить коров, затем приносят воду и готовят кушанье. Летом они полют огороды, садят овощи, цветы, собирают плоды и вообще исполняют легкие полевые работы, тогда как все трудные лежат на мужчинах.

Зимой женщины очищают и прядут хлопок, шерсть, разматывают шелковые коконы, ткут материи и ковры, делают войлок и шьют одежду. Мужчины же в течение зимы имеют много свободного времени. Уход за скотом, заготовление дров и изредка поездки на мельницы – вот почти и все их зимние работы.

С окончанием полевых работ мужчины и женщины часто посещают ближайшие базары, и по временам без всякой нужды, а просто для развлечения и узнавания новостей, циркулирующих на этих сборищах, которые заменяют туземцам клубы и газеты. С этого же времени у богатых и зажиточных туземцев устраиваются нередко вечеринки под названием «томаша» (увеселение), на которые приглашаются родные и знакомые.

На них присутствует всегда музыка. Музыканты, и вместе с тем певцы, аккомпанируя себе, распевают любимые народные песни «Алтын-джан» (Золотая душа) и «Назыр-гум» (Моя милая), а присутствующие мужчины и женщины танцуют попарно поодиночке. Танцор или танцорка медленно и плавно, едва переступая, движется вокруг, слегка изгибая корпус, и при этом вяло, как бы нехотя, жестикулирует руками. Быстрые движения в танцах под учащенные темпы музыки и песни туземцы не уважают, и их редко приходится видеть. Танец туземцев в общем грациозен, но крайне монотонен.

В антрактах между танцами присутствующих на томаше угощают чаем, плодами, пирожками, холодным мясом и пловом.

Кашгарцы вообще очень любят музыку, пение и танцы. Серьезные и сосредоточенные в обыденной жизни, они при звуках музыки и песни необыкновенно оживляются и с увлечением предаются веселью. Их любимые песни «Алтын-джан» и «Назыр-гум» отличаются приятными мелодиями и содержательностью. Музыка же, служащая главным образом аккомпанементом песням самих музыкантов и немногих присоединяющихся к ним любителей-певцов, оркестрована удовлетворительно и играет довольно стройно. К сожалению, музыкальные мотивы туземцев, весьма приятные для слуха, так же монотонны, как и их грациозный танец.

Будучи страстными любителями музыки, пения и танцев, кашгарцы пользуются всеми удобными житейскими случаями (обрезание, помолвки, свадьбы) для устройства томаши, несмотря на весьма неудовлетворительное экономическое состояние значительной части населения. Праздников же у них очень немного. Кроме пятницы, посвящаемой всеми вообще мусульманами молитве и отдохновению от недельных трудов, в Кашгарии празднуют только три главных праздника: роза-аит, курбан-аит и янги-иль (Новый год).

Праздник роза-аит, считающийся торжественным и справляемый в IV луне (в мае) в течение трех дней, следует после единственного в году поста розы, продолжающегося 30 дней. Во время всего этого поста правоверным не разрешается днем вовсе есть, а только вечером и ночью до рассвета. Путешествующим же мусульманам (муссафир) и женщинам, кормящим грудью своих детей, дозволяется есть и днем. В пост роза-аит каждый мусульманин должен сколь возможно чаще посещать мечеть и совершать ежедневно 62 омовения. Такой искус, однако, выполняется только самыми набожными стариками, свободными от работ.

В первый день праздника роза-аит, кануном которого оканчивается пост, мужчины с восходом солнца, одевшись в лучшее платье, отправляются в мечеть. Моление начинается чтением отпустительной молитвы, продолжающимся около 10 минут, во время которого все молящиеся стоят на коленях с наклоненными головами, совершенно неподвижно и благоговейно слушают молитву. После этой молитвы мулла читает часа два Коран, а предстоящие слушают его чтение стоя или сидя.

По окончании моления присутствующие поздравляют друг друга, тут же, в мечети, с праздником и потом расходятся по домам. Закусив немного дома, они отправляются к родным и знакомым с поздравлениями. В каждом доме гостей потчуют мясом, вареными яйцами, пловом, чаем, печеньем и фруктами. Взаимные посещения продолжаются во все три дня праздника, в течение которых никто не работает, но томаши в эти дни не устраивают.

Спустя 70 дней после розы-аита справляется другой праздник – курбан-аит, продолжающийся также три дня. Этот праздник установлен в воспоминание Авраамова жертвоприношения. По верованию мусульман, Авраам, намереваясь принести в жертву Богу своего сына Исаака, не мог никак вонзить в его тело нож, который отскакивал от него, как от камня, и на вопрос Авраама, почему он не действует, (нож) отвечал, что Господь воспретил ему убивать Исаака. В это время явился архангел Гавриил и указал Аврааму на ягненка, которого надлежало принести в жертву вместо Исаака.

В первый день праздника курбан-аит правоверные с восходом солнца отправляются в лучших одеждах в мечеть и там молятся около двух часов. По возвращении из мечети в свои дома каждый взрослый мужчина в богатом семействе закалывает барана, а в остальных глава дома колет одного барана на все семейство. Заколотые бараны признаются принесенными в жертву Богу. Мусульмане веруют, что эти жертвы облегчат им по смерти переход в рай по узкому, как лезвие ножа, мосту, по которому праведники благополучно переходят туда, а грешники падают в бездну ада.

Из жертвенных баранов женщины тотчас же начинают готовить кушанья на праздник, а мужчины, посидев немного дома, отправляются поздравлять родных и знакомых с праздником. Визиты в этот праздник продолжаются тоже три дня, и во всех домах гостям предлагают дастархан. На базарах в продолжение всего праздника играет музыка и устраиваются танцы, в которых принимают участие не только мужчины, но и женщины. Существует также обычай во время курбан-аита биться яйцами, как у нас на Пасху.

Новый год (янги-иль), начинающийся с февральского новолуния, празднуется также три дня, но праздничного богослужения в мечетях в эти дни не бывает. Туземцы в течение всех трех дней ходят к родным и знакомым с поздравлениями, и в каждом доме гостей потчуют кушаньями, чаем и фруктами. В Новый год для женщин устраивают на базарах качели, на которых они качаются с песнями. Около качелей играет музыка, постоянно толпится народ и происходят танцы.

Оседлые туземцы Кашгарии очень суеверны: почти все они, несомненно, верят в заговоры, колдовство, порчу, талисманы, ведьм и домовых. Многие болезни кашгарцы приписывают вселению в больных злых духов (джинь), для изгнания которых нередко призывают к ним чародеев, называемых пырхонами. Одновременно с чародеем приглашается к больному и музыка, которая должна играть во все время изгнания из него злых духов.

При первых звуках музыки к больному начинают сходиться соседи, которых собирается порою так много, что всем недостает места в доме, и большая часть посетителей остается на дворе. По прибытии пырхона и музыки, больного, если он в силах, усаживают на нары и дают ему в руки веревку, верхний конец которой прикрепляется к потолку. Ухватившись за нее руками, больной привстает с места и начинает на ней кружиться.

В это время пырхон расставляет на полки свои куклы, потом берет ветку от яблони или джиды и, привязав к ней разноцветные лоскутки бумажных тканей, садится в угол комнаты. Когда больной, покружившись до изнеможения на веревке, сядет на нары, пырхон с криком вскакивает с места, ускоренно движется вокруг больного и, ударяя его приготовленной веткой, произносит следующее заклинание:

Произнеся это заклинание, чародей бросает ветку, берет вместо нее в руку нож и, замахиваясь им на больного, повторяет то же заклинание, а потом отходит в угол. Посидев там недолго, он снова вскакивает с места, берет в обе руки свои куклы, ходит вокруг больного и, ударяя его по голове куклами, произносит прежнее заклинание, оканчивая его воззванием к духам, чтобы они переселились в куклы. После этого он садится на свое место в угол, раскрывает волшебную книгу и ищет в ней указания места в теле больного, в котором находятся духи. Наконец пырхон встает и просит присутствующих вести за собой больного.

Сам он идет впереди и бешено кружится, за ним следует музыка, позади ее ведут больного, а в конце процессии движется народ. Чародей направляется к заброшенной мельнице, пустующему дому, а за отсутствием их – к одинокому дереву или на перекресток дорог. Придя на избранное место, он просит посадить больного на землю и накрыть его халатами, а сам между тем чертит палкой около него круг, по окружности которого устанавливает несколько палок с просмоленной ватой на верхних концах и зажигает эти факелы.

Потом он начинает бегать вокруг больного и, ударяя его по тому месту, в котором должны сидеть духи, сначала веткой, потом куклами, горящим факелом и, наконец, живым петухом или курицей, повторяет то же самое заклинание, как и в доме. Этим оканчивается чародейство. Если больной вскоре после него выздоровеет, значит, злые духи были из него изгнаны, если же болезнь затянется надолго или он умрет, – это объясняется тем, что в нем пребывали столь сильные духи, которых не может изгнать пырхон, а только святой.

Изгнание злых духов из больного на дому продолжается от одного до трех дней, что зависит от усмотрения пырхона, а потом уже его выводят из дома. Если больной не в силах держаться на ногах, то вместо него в доме, по указанию пыр-хона, кружится на веревке один из присутствующих, и никто обыкновенно не отказывается от этой роли, потому что духи, по народному поверью, немедленно переселятся из больного в отказывавшегося заместить его. Окончательное же изгнание злых духов из больного вне дома должно быть проделано непременно над ним самим, а потому, если он не в состоянии следовать за пырхоном сам, его несут за ним на носилках.

Туземцы для излечения болезней обращаются также часто к знахарям и знахаркам, пользующимся большим доверием в этой стране. Они лечат своих пациентов заговорами, настойками сушеных лягушек, ящериц, змей и т. п. средствами. Пишут также на бумаге подходящие к случаю изречения из Корана и, смыв написанное водой, дают ее больным пить. Знахари и знахарки, кроме того, снабжают желающих талисманами, предохраняющими не только от болезней, но и от всяких бед и напастей.

Суеверия туземцев касаются вообще всех сторон их быта. Например, завидев новую луну, некоторые набожные кашгарцы начинают прыгать, чтобы стряхнуть с себя грехи, накопившиеся в течение прошедшего месяца. Существует также обычай вечером в день барата разводить на улицах костры, через которые прыгают женщины для очищения от грехов и предохранения себя от болезней. В тот же вечер юноши и мальчики, собравшись в партии, берут тыквенные фляги из-под масла, прикрепляют их к шестам и зажигают. Потом с этими факелами они поднимаются на крыши домов и поют стих «чарамазан-барат». По поверью туземцев, пение этого стиха на крышах домов при свете факелов предохраняет живущих в них от вселения злых духов.

Кашгарцы стараются хранить в своих очагах неугасимый огонь, который, по их поверью, приносит благополучие дому. Золу же из них никогда не выносят днем, а только вечером или рано утром до рассвета, так как дневное очищение очагов может навлечь несчастье на живущих в доме. Оседлые туземцы Кашгарии очень боятся гроз, во время которых многие из них молятся об избавлении от угрожающей опасности.

Вообще поверья кашгарцев столь многочисленны и разнообразны, что о них можно было бы написать целую книгу.

Преобладающие среди туземцев Кашгарии болезни суть: лихорадки, сыпи, ревматизм, глазные и зоб. Легочные болезни редки, а сифилис и волчанка (род проказы) замечаются только в больших городах. Болезненность и смертность в этой стране вообще весьма умеренные.

Независимо от обращения к пырхонам, знахарям и знахаркам, туземцы пользуются еще у своих профессиональных лекарей и лекарок, не обладающих никакими научными познаниями и руководствующихся при лечении своих пациентов исключительно лечебниками весьма сомнительного достоинства.

Медикаментами служат преимущественно сухие травы и корни как местные, так и привозные из Индии. Последние в особенности славятся своей целебной силой и продаются недешево. Из индийских лекарств наибольшею популярностью пользуются корни «пиль-пиль» и «боз-бога», которые, по уверению туземцев, помогают от всех простудных болезней. Эти корни обращают в порошок и принимают его с чаем.

По смерти туземца (или туземки) его домашние тотчас же извещают родных и знакомых о постигшем горе и приглашают их к себе в дом помолиться об упокоении души усопшего и разделить с ними печаль. Собравшись в комнату, где лежит умерший, родные и друзья окружают его, оплакивают с причитаниями и просят Бога об отпущении ему грехов. Затем, утешив близких умершего, они расходятся по домам.

Все близкие родственники умершего в продолжение 40 дней по его смерти носят траур – черные или белые халаты и белые кушаки; сыновья же покойного, кроме того, в течение этого времени не бреют головы.

Через 3 дня справляются поминки в доме умершего, на которые приглашают мулл, родных и знакомых. Родственники предварительно посещают могилу покойного, молятся там и потом уже отправляются на поминки. После угощения муллы читают молитвы об отпущении грехов покойному, по окончании которых приглашенные расходятся. Такие же поминки справляются в 20-й и 40-й дни по смерти покойного. В 40-й день, после поминок, один из друзей умершего приглашает его сыновей к себе в дом, снимает с них траур и бреет им головы. В годовой день кончины покойного справляются по нем третьи и последние поминки.

На могилах своих родных кашгарцы воздвигают памятники из лёссовой массы в виде гробниц, на которых покоятся в лежачем положении вылепленные из той же массы цилиндры или шестигранные призмы. Над могилами же людей, прославившихся святостью жизни и канонизированных, сооружают из лёсса или обожженных кирпичей мавзолеи с куполами и оградами, обставляемые со всех сторон шестами.

К вершинам этих шестов привязывают флаги, конские и яковые хвосты, а на карнизах и оградах самых мавзолеев помещают черепа с рогами диких баранов. Такие могилы (по-туземному – «мазары») называются по именам погребенных в них святых. У мазаров в установленные дни совершаются молебствия, и благочестивые мусульмане нередко приходят к ним на поклонение.

В Кашгарии еще до настоящего времени сохранились остатки рабства. В минувшие времена главные города этой страны – Кашгар, Хотан и в особенности Яркенд – были настоящими невольничьими рынками. В них приводили на продажу много пленников, захваченных в Канджуте, Бадах-шане, Гильгите и Читрале, которых покупали богатые туземцы Кашгарии. Якуб-бек окончательно уничтожил позорную торговлю людьми, строго запретив продавать захваченных в плен людей, но дозволял рабовладельцам удержать за собой рабов, купленных ранее запрещения.

Эти рабы (мужчины и женщины), называемые кулами или хызмет-кар, проживают доныне у своих владельцев – дворян (хакимов) и купцов, но число их, говорят, не достигает и 1000. Несмотря на давность своего пребывания в Кашгарии и метизацию с туземцами, они сохранили некоторые телесные признаки, свойственные их народностям, и отличаются заметно наружностью от коренных обитателей этой страны.

Право владения рабами при продаже передается посредством купчих крепостей, совершаемых у местных казы (судей).

Вместе с рабством уцелели еще в Кашгарии и высшие сословия, игравшие в старину важную роль. К ним принадлежат: хакимы, сеиды и ходжи.

Хакимы, переименованные ныне китайцами в шанье (дворяне), суть потомки прежних туземных правителей. Они владеют родовыми землями, обрабатываемыми преимущественно их собственными рабами. Несмотря на официальное переименование, эти дворяне продолжают титуловать себя хакимами. Так именует их и народ, присвоивший им еще другое название – гучжа. Хакимы живут в городах и селениях, занимаются почти исключительно земледелием, а торговлей пренебрегают. Они происходят от шести именитых колен, к которым принадлежали туземные правители и высшие сановники страны, считаются благородными и пользуются некоторым почетом.

Сеиды признаются потомками Магомета. Предки их – пришельцы из Аравии, проповедовавшие в Кашгарии ислам, были чистокровные арабы. Они вступили в браки с туземными женщинами и оставили после себя смешанное потомство, продолжавшее метизацию. Поэтому нынешние сеиды окончательно утратили все черты арабского типа, говорят исключительно на туземном наречии и ничем, даже цветом кожи, не отличаются от туземцев. Как потомки пророка они пользуются в народе уважением. Большая часть сеидов – лица духовные, а остальные занимаются земледелием. Сеиды проживают преимущественно в селениях.

Ходжи – потомки святых, живут почти исключительно в селениях и большую часть времени проводят в молитве и паломничестве по мазарам. Они владеют землями, но сами не обрабатывают их, а сдают в аренду. Этот класс пользуется еще большим уважением в народе, чем сеиды. Благочестивые туземцы, приступая к какому-нибудь важному делу, – например к постройке дома, к торговой операции, выполнению подряда, или отправляясь в далекий путь, – приходят к ходжам за благословением и приносят им деньги, платье или съестные припасы. Почти все ходжи – лица духовные, а светских между ними очень мало.

Духовенство в Кашгарии весьма многочисленно: в каждом, даже незначительном селении есть несколько мулл, имеющих свои приходы (малля). Один из них, носящий звание ахуна, считается старшим, и ему подчиняются остальные муллы. Ахуны, в свою очередь, подчиняются хукум-казы – высшему духовному лицу в округе. Главою же магометанского духовенства в Кашгарии считается яркендский хукум-казы, носящий титул аляма и имеющий двух помощников. Сельские муллы пользуются земельными участками, которые обрабатывают сами или сдают в аренду, а также доходами за требы. Эти последние, впрочем, по причине неудовлетворительного экономического состояния населения и отчасти непритязательности самих мулл, очень незначительны.

Народное образование, отправление правосудия и общественная благотворительность лежат почти всецело на духовенстве, представляющем поэтому весьма влиятельный класс.

Умственное развитие кашгарского народа очень ограничено. Школ в Кашгарии, правда, много, но преподавание в них отличается вполне схоластическим направлением, очень мало развивающим мыслительные способности и почти не дающим никаких положительных знаний. Между тем туземцы Кашгарии отличаются весьма заметно природными дарованиями – быстротою соображения и понятливостью, но при этом не чужды легкомыслия и легковерия.

В каждом селении, соответственно числу жителей, существуют две или более начальные школы для мальчиков и девочек отдельно. В мужских школах преподают приходские муллы, а в женских – учительницы или учители из светских лиц. Дети обоего пола начинают посещать начальные школы с шести– или семилетнего возраста и учатся в них до 10–12 лет. В этих школах обучают чтению и письму на родном языке, но главным предметом считается Коран, заучиваемый наизусть в подлинном арабском тексте, которого не понимают вовсе не только ученики, но и большинство самих учителей.

В городах, кроме начальных школ, существуют еще средние училища – медресе, а в больших городах, именно: Аксу, Кашгаре, Яркенде и Хотане – и высшие медресе. Те и другие состоят при главных мечетях и приготовляют молодых людей почти исключительно для духовного поприща. В этих медресе преподают в соответственных объемах: мусульманское богословие, философию и право, а также арабский язык, арифметику и начала геометрии. Преподавание в средних и высших медресе отличается чисто схоластическим характером и дает очень мало положительных знаний.

Всеми учебными заведениями каждого округа заведует да-мулла – инспектор их. Общего же попечителя учебного дела в Кашгарии не имеется.

Отправление правосудия лежит тоже на духовенстве. Только тяжкие уголовные преступления, как то: убийства, грабежи, поджоги, вооруженное сопротивление властям и преступления политические судятся по китайскому уголовному кодексу и караются обыкновенно смертною казнью (отсечением головы). Следствия по этим преступлениям (кроме политических) производятся туземными чиновниками – беками – под наблюдением китайских чиновников и поступают на рассмотрение в окружные ямыни (присутственные места), а оттуда представляются в областные ямыни, куда отправляют одновременно с ними и самих преступников.

Обвиняемых в таких преступлениях нередко подвергают пыткам. Из областных ямыней судные дела с приговорами представляются на конфирмацию к генерал-губернатору Синьцзянской провинции (в Урумчи), которому предоставлено право утверждения смертных приговоров.

Затем все остальные преступления и проступки, а равно и гражданские дела подлежат ведению народных судей. Для этого каждый административный округ разделен на несколько судебных участков, имеющих своих особых народных судей – казы, избираемых самим народом из числа наиболее уважаемых ахунов участка и утверждаемых в должностях судей окружными хукум-казы. Маловажные дела разрешаются по обычному праву приходскими муллами, а все остальные – казы, которые, при своих решениях руководствуются указаниями шариата[61].

Высшая судебная власть в каждом округе принадлежит окружному хукум-казы, которому может быть обжаловано всякое решение участкового казы. Резолюции же хукум-казы считаются окончательными и никакому обжалованию не подлежат.

О характере уголовного и гражданского процессов у кашгарских мусульман по шариату могут дать некоторое представление нижеследующие выдержки, сообщенные мне местными казы.

Подозреваемый в первый раз в краже, когда нет достаточных улик, допускается к очистительной присяге и, по принятии ее, отпускается безнаказанно. В случае же отказа от присяги подлежит наказанию 40–50 ударами палок и аресту от 5 до 10 дней со связанными руками. Понесший уже наказание за первую кражу и обвиняемый во второй – к очистительной присяге не допускается, а в случае недостатка улик и запирательства подвергается легкой пытке, именно – сжиманию пальцев на руках деревянной колодкой.

Если подозреваемый не сознается на этой пытке, то, дав ему несколько палочных ударов, отпускают; при сознании же наказывают от 70 до 100 ударов палками и подвергают виновного аресту от 1 до 12 месяцев, если по истечении первого месяца ареста его не возьмет никто на поруки. За третью кражу полагается наказание от 100 до 500 палочных ударов, арест от 6 месяцев до 2 лет и после него отдача в заработки на срок, пока осужденный не заработает всех денег, затраченных на его содержание во время заключения.

В гражданском процессе шариат, в противоположность европейским кодексам, не требует непременного облечения в письменную форму договоров, долговых и иных обязательств; они могут быть доказываемы на суде свидетельскими показаниями.

В Кашгарии существуют еще блюстители общественной нравственности, называемые шейх-исламами. Они избираются народом и утверждаются в этих званиях окружными хукум-казы. Шейх-исламы наблюдают за нравственностью населения, доброкачественностью продаваемых на базарах съестных припасов, верностью весов и мер. На обязанности их лежит также надзор за тем, чтобы женщины закрывали лицо, а мужчины посещали исправно мечети.

Звание шейх-ислама считается почетным, и лица, исправляющие эти должности, не получают никакого вознаграждения. Шейх-исламы, впрочем, относятся очень снисходительно к исполнению правоверными своих религиозных обязанностей и обнаруживают лишь некоторую ревность в наблюдении за базарами.

Кустарная промышленность в Кашгарии развита в весьма значительных размерах, занимая очень много рук во всех многолюдных оазисах с городами и базарами. Наибольшая часть кустарей занимается производством дешевых хлопчатобумажных тканей из местного хлопка, которые, за удовлетворением собственных потребностей, вывозятся в большом количестве в наш Туркестан для туземцев. Сбыт этих тканей в наши пределы обусловливается крайнею дешевизною их в местах производства[62].

В промышленном отношении первое место принадлежит Хотанскому оазису. Кроме обширного производства хлопчатобумажных тканей, в этом оазисе выделывается еще множество превосходных шерстяных ковров, войлоков и бараньих мехов, а также шелковые ткани и ковры, медная посуда, клей, писчая бумага и нефритовые вещи.

Оазис Чира (Керийского округа) славится выделкой наилучших хлопчатобумажных и шелковых тканей, хотя это производство далеко не так обширно, как в Хотанском оазисе.

Шелководство до болезни червя в особенности процветало в Хотанском и Каракашском (Хотанского округа) оазисах, а также в Чире. В этих трех оазисах добывалось ежегодно очень много шелка-сырца, часть которого вывозилась к нам, в Россию. Ныне шелководство в них, по причине болезни червя, находится в упадке, но, вероятно, скоро достигнет прежних размеров. Шелководством занимаются довольно успешно еще в Яркендском, Кашгарском, Аксуйском и Кучасском оазисах. В Керии оно ныне, как и в Хотане, пало, а в Нии занятие шелководством почти вовсе прекратилось.

В Яркендском оазисе выделывается также весьма значительное количество хлопчатобумажных тканей, но главными предметами кустарной промышленности в этом оазисе служат выделка кож и приготовление из них обуви, которая вывозится оттуда во многие другие оазисы страны. Производство сбруи, ковров, писчей бумаги и в особенности столярного клея также весьма распространено в этом оазисе.

В Каргалыкском оазисе приготовляют много войлоков, почти не уступающих по доброте хотанским. Шерсть для них получается с овец, содержимых в большом числе богатыми жителями этого оазиса и пасущихся в соседних горах Куньлуня.

Многие из кустарей занимаются своими производствами на городских и сельских базарах, на которых работает также и большинство ремесленников: портных, сапожников и кузнецов.

Внутренняя торговля Кашгарии, в особенности мелочная, весьма обширна. Можно утвердительно сказать, что число торговцев в этой стране превышает действительную потребность в них. Этот избыток в людях торгового класса происходит от чрезмерной склонности или, вернее, страсти туземцев к торговле, как к какой-нибудь азартной игре. Занятие торговлей составляет заветную мечту многих бедных горожан и отчасти поселян. Когда им удается скопить небольшую сумму, они тотчас же открывают торговлю.

В больших оазисах, как например, Яркендском и Хотанском, кроме обширных городских базаров, на которых еженедельно 2 раза бывают торжки, существует еще много малых рынков, рассеянных по этим оазисам. На них торжки бывают один раз в неделю, и самые базары именуются по этим дням. Кроме того, базары с еженедельными торжками существуют во всех без исключения многолюдных селениях страны.

Крупные торговцы занимаются преимущественно хлебными операциями. Они скупают осенью по дешевым ценам у поселян и мелких торговцев хлеб, держат его у себя всю зиму, а с наступлением весны до нового урожая продают этот хлеб нуждающимся почти по двойным ценам на месте или на стороне, где цены выше. Эта спекуляция дает огромные барыши хлеботорговцам, но очень убыточна для населения, так как осенние цены на хлеб, устанавливаемые по договору скупщиков, чуть не вдвое ниже весенних и летних цен, открываемых этими же скупщиками.

Внутренняя торговля Кашгарии крайне стесняется пошлинами (бадж), наложенными в недавнее время китайцами на все предметы торговли, кроме продовольственных продуктов. Хотя эти пошлины и незначительны, но взимание их сопряжено с большими хлопотами и тратою времени для торговцев, которые обязаны иметь на всех продаваемых товарах клейма, налагаемые по уплате следуемых с них пошлин. Для взыскания их во всех городах и многолюдных селениях с базарами назначены особые китайские чиновники, называемые народом баджигерами (сборщиками пошлин).

Успеху внутренней торговли вредит отчасти также отсутствие в Кашгарии золотой и серебряной монет, которые в прежнее время ходили по всей стране[63]. Китайцы ныне изъяли из обращения эти монеты и ввели в Кашгарии свою медную монету – чжос, по-туземному – пула. Эти последние чеканят в Кашгарии из местной меди, добываемой в горах Куньлуня, к юго-западу от Яркенда. Обращающиеся ныне в Кашгарии пулы двоякого достоинства: крупные стоимостью в 0,54 нашей копейки и мелкие – в 0,27 коп. Первые ходят только в Хотанском и Керийском округах, а последние – во всех остальных.

50 крупных пул или 100 мелких составляют тэньгу – стоимость прежней серебряной монеты, употребляемой доныне в виде фиктивной денежной единицы в счетах. 8 тэнег приравниваются лану (8,73 золотника) китайского серебра (94-й пробы), который по нынешнему курсу стоит около 2 руб. 30 коп. на наши кредитные деньги. Китайское серебро обращается во всей стране клеймеными слитками (ямбами) весом около 4,6 нашего фунта и мелкими кусками. Те и другие повсюду можно обменять на пулы.

Единицею веса служит чарык, равный 18,75 нашего фунта, с подразделениями: уч-щак (¾ чарыка), ярым-чарык (½ чарыка), щак (¼ чарыка) и ним-щак (¹/₈ чарыка). Золото, серебро и легкие лекарственные вещества взвешивают на китайских весах, употребляя лан (8,73 золотника), цянь (0,783 золотника) и фын (0,0873 золотника).

Погонная мера в Кашгарии – кулач (маховая сажень) – равна 6,19 нашего фута. Она разделяется на 10 равных частей, называемых беш-сар (7,43 дюйма), из коих каждая, в свою очередь, подразделяется на 5 частей – cap (1,486 дюйма).

Путевою мерою ныне служит китайская ли (0,537 версты), а в прежнее время расстояния по дорогам измерялись ташем (около 8 верст).

Внешнюю торговлю Кашгария ведет в настоящее время главным образом с Россией и отчасти с Индией; торговые же обороты ее с Внутренним Китаем очень незначительны. Между тем русская торговля в Кашгарии с каждым годом все более и более расширяется. Эту торговлю ведут преимущественно наши ферганские сарты, называемые в Кашгарии андижанами, и отчасти семиреченские сарты и татары. Большинство наших торговцев проживает постоянно в городах Кашгарии, отлучаясь из них лишь на короткое время в Фергану и Верный за товаром.

Главным предметом сбыта служат мануфактуры наших фабрик: ситцы, тик, кумач и другие хлопчатобумажные ткани; затем железо разных видов, металлические изделия, в особенности чугунные котлы, а также мыло, стеариновые свечи, сахар, зажигательные спички, зеркальца, бусы и многие другие мелочи. Из Кашгарии же к нам вывозятся преимущественно дешевые хлопчатобумажные ткани для туземцев Туркестанского края, потом бараньи меха, овчины, овечья шерсть, войлоки, ковры, сырые кожи и козий пух.

Конкуренция Внутреннего Китая и Индии для нашей торговли с Кашгарией нисколько не опасна. Доставка в эту страну товаров из весьма удаленного от нее Внутреннего Китая, при отсутствии хороших путей сообщения и недостатке перевозочных средств, обходится очень дорого. Такую высокую провозную плату могут выдержать только весьма ценные товары, имеющие очень ограниченный сбыт в этой стране.

Даже китайский чай, потребляемый в большом количестве в Кашгарии, встречает себе сильного соперника в контрабандном чае, привозимом ныне окольными путями из Бенгалии. О доставлении же из Внутреннего Китая железа и тяжеловесных металлических изделий не может быть и речи, так как цены на эти предметы китайцам пришлось бы возвысить вдвое против наших. Поэтому китайские купцы ограничиваются сбытом в Кашгарии чая, фарфоровой посуды, шелковых и хлопчатобумажных тканей на весьма скромные суммы.

Транспортирование кладей из Индии и Кашмира через Каракорум и Куньлунь по весьма трудному горному пути обходится также очень дорого, а потому оттуда привозятся в Кашгарию почти исключительно одни дорогие предметы, как то: кашмирская кисея, индийский чай, лекарственные вещества и очень немного английских ситцев и металлических вещей (ножей, бритв, иголок, наперстков и др.)* По той же причине и из Кашгарии в Кашмир и Индию вывозятся лишь наиболее ценные предметы: козий пух, наша, хотанские ковры и небольшое количество войлоков.

Итак, нам нет оснований опасаться торговых соперников ни со стороны Внутреннего Китая, ни со стороны Индии и сомневаться в дальнейшем преуспеянии нашей торговли с Кашгарией.

При Якуб-беке и ранее туземцы-поселяне платили налоги натурой, именно 1/10 часть собранных с земли произведений (херадж); купцы же, кустари и ремесленники оплачивали свидетельства – первые на право торговли, а последние – цеховые. Китайцы с восстановлением своей власти в отпавшей Кашгарии в 1878 г. изменили несколько прежнюю систему налогов, переложив натуральный налог на денежный.

Теперь поселяне платят налог деньгами с возделываемой земли в размере 10 % стоимости получаемых с нее произведений и, кроме того, особую пошлину со скота; с крупного по 3 тэньге, а с мелкого по одной тэньге. В больших оазисах с городами, в которых расположены китайские войска, поземельный налог взимается с поселян по-прежнему натурою в размере 1/10 собранных произведений и поступает на продовольствие солдат и войсковых лошадей. Торговцы же, кустари и ремесленники ныне не оплачивают никаких свидетельств, а взносят лишь пошлины с продаваемых ими товаров и произведений[64].

Кроме указанных налогов, на туземцах Кашгарии тяготеет еще много разных темных поборов, взимаемых в свою пользу местными властями, которые в совокупности с законными обложениями очень обременяют население. Такое чрезмерное вымогательство отражается весьма неблагоприятно на благосостоянии туземцев, большинство которых, несмотря на умеренность и бережливость, не пользуется достатком. Богатые же и зажиточные туземцы, держащиеся в стороне от властей, опасаясь темных поборов, стараются жить как можно скромнее и нередко припрятывают свои ценные вещи, чтобы они не попадались на глаза жадным китайским чиновникам, бесцеремонно обирающим население.

Кашгария составляет ныне часть обширной Синьцзянской провинции Китая, образованной в 1884 г. из западных земель и управляемой генерал-губернатором, резиденция которого находится в городе Урумчи. В административном отношении Кашгария разделяется на две области – Аксуйскую и Кашгарскую, подчиненные дао-таям на правах губернаторов, которые пребывают со своими управлениями в Аксу и Кашгаре. Области разделяются на округа, вверенные окружным начальникам из китайцев[65].

Округа в свою очередь подразделяются на бекства, представляющие низшие административные единицы, управляемые беками – чиновниками из туземцев. Этим последним подчиняются старшины селений – аксакалы. Беки избираются окружными начальниками и утверждаются в своих должностях дао-таями. Большинство их – люди ловкие, пронырливые, умеющие угождать начальству.

Такие именно люди и нужны местным китайским властям на низших административных должностях; через этих беков окружные начальники и состоящие в их управлениях китайские чиновники производят негласные поборы с населения, львиная доля которых достается, конечно, китайцам, а остатки бекам. Народ же, от которого невозможно скрыть эти проделки, питает затаенную ненависть к бекам и поносит их втихомолку кличкой предателей.

Вообще, нынешний китайский режим крайне неприятен кашгарскому народу. Туземцы горько сетуют на китайцев за их темные поборы, высокомерие, презрительное к ним отношение и постыдные вымогательства мелких китайских чиновников, позволяющих себе во время командировок не только кормиться на счет населения, жестоко обращаться с ним, присваивать его ценные вещи, но и отбирать от него жен и дочерей себе в наложницы.

Китайские чиновники, по уверению туземцев, берут взятки с торговцев предпочтительно деньгами, а за неимением их – и товарами, которые отсылают к бекам для продажи по высоким ценам, и эти последние по необходимости исполняют такие щекотливые поручения, пополняя выручку поборами.

Мало того, местные китайские власти, пользуясь щедрыми приношениями богатых туземных купцов и золотопромышленников, относятся равнодушно к безжалостной эксплуатации этими богачами населения и даже к своеволию над ним. Богачи (баи), разумеется, вполне довольны своим привилегированным положением и хвалят китайский режим, но народ ропщет на него и с сожалением вспоминает Якуб-бека.

По признанию самих туземцев, он был жесток и чрезмерно ревнив в охранении мусульманских традиций, но вместе с тем справедлив и снисходителен к бедным. При нем баи платили большие налоги, на счет которых преимущественно содержались войска, покупалось оружие и выплачивалось жалованье иностранным офицерам (турецким и сипаям из магометан). Бедных же он строго воспрещал обременять налогами, а потому большинство населения при нем жило гораздо привольнее, чем теперь.

Так отзывается кашгарский народ о своем Бадаулете, безвременно погибшем от ков вероломных китайцев[66].

Глава пятая. Очерк Ниинского оазиса и экскурсий из него по окрестной стране и на Тибетское нагорье

Очерк Ниинского оазиса. – Весенние экскурсии членов экспедиции. – Поездка на север, в пустыню Такла-Макан. – Природа долины нижней Нии-дарьи. – Пребывание в монастыре имама Джафара-Садыка. – Характер окрестной пустыни. – Возвращение в Нию. – Сборы в Тибет. – Новый путь экспедиции в Кара-Сай. – Экскурсии В. И. Роборовского и П. К. Козлова на Тибетское нагорье. – Расспросные сведения о Куньлуне. – Наблюдения над прохладным ветром из пустыни Такла-Макан. – Общая экскурсия на Тибетское нагорье. – Обзор нагорной пустыни к югу от Куньлуня. – Физические наблюдения на берегу озера Даши-Куль. – Возвращение в Кара-Сай.

Оазис Ния, в котором мы провели зиму 1889/90 г., расположен у южного преддверия пустыни Такла-Макан и орошается речкой Ния-дарья. Эта речка образуется немного выше оазиса из источников и течет с лишком 100 верст на север, по широкой солонцеватой долине, в которой нередко встречаются источники, поддерживающие ее на длинном пути по пустыне. Весной и летом, с конца апреля до начала августа, Ния-дарья от таяния снегов и ледников в Куньлуне становится очень многоводною и течет в это время непосредственно с окраинного хребта, представляя собой продолжение горной речки Улук-су.

Осенью же и зимой течение ее на пространстве от подножья Куньлуня до оазиса Ния прерывается, и только присутствие на этом протяжении плоского и каменистого сухого ложа указывает на периодическое разлитие названной речки. По спадении в Нии-дарье воды в конце июля на ней тотчас же сооружают в самом оазисе и ниже его по нескольку земляных плотин для доставления воды мельницам, построенным на главных арыках.

Оазис, протянувшийся с востока на запад полосою верст 12 в длину и около двух верст в ширину, состоит из трех отдельных частей, из которых две западные разделены неширокой долиной речки Ния-дарья, а восточная часть, наиболее длинная, отделяется от средней пустырем. Площадь Ниинского оазиса заключает в себе около 20 кв. верст, с 380 дворами и населением до 1850 человек. Дома в этом оазисе рассеяны очень редко, и на каждый двор в нем приходится приблизительно до 5 десятин земли.

Лёссовая почва его с значительною примесью крупнозернистого песка, нанесенного ветрами из соседней пустыни, уступает в плодородии чистому лёссу Яркендского и Каргалыкского округов, но, благодаря обилию воды, дает все-таки хорошие урожаи. Последнего засевают, впрочем, очень мало, хотя в долине речки Ния-дарья, ниже оазиса, встречаются нередко места, удобные для рисовых плантаций. Пашни и огороды в Нии удобряют исключительно навозом и грязью из арыков. Удобрение кладут весной, перед посевом, в весьма незначительном количестве и притом далеко не на всю возделываемую землю, а только на некоторые, наиболее истощенные ее участки.

В Нии, по причине слишком позднего разлития речки, снимают обыкновенно одну хлебную жатву, и очень редко, в исключительные годы, когда после обильной снегом зимы в Куньлуне наступает рано весна, получаются двойные жатвы.

Садоводство и огородничество в оазисе вполне успешны; хлопок также родится в изобилии и хорошего качества. Шелководство же, вследствие болезни червя, находится ныне в полном упадке.

Кустарная промышленность в Нии развита слабо: кустари ее ограничиваются выделкой небольшого количества хлопчатобумажных тканей, кож и овчин. Главные занятия жителей Нии – земледелие и садоводство, но сбыт земледельческих продуктов из этого уединенного оазиса очень затруднителен. Он расположен среди обширной ненаселенной страны и отстоит от ближайшего города Керия в 100 верстах, а к востоку от него на протяжении 300 верст до самого Черчена нет ни одного населенного пункта.

Такое неудобное положение оазиса Ния вознаграждается отчасти стечением богомольцев, проходящих ежегодно через него зимой в мазар имама Джафара-Садыка, находящийся в 100 верстах к северу от Ниинского оазиса, в пустыне Такла-Макан. В течение этого времени через Нию ежегодно проходит до 1000 пилигримов, запасающихся в ней печеным хлебом и фуражом для своих животных. Кроме того, часть излишнего хлеба сбывается на соседний золотой прииск Соургак, куда жители Нии доставляют зимой еще и дрова.

Богатые и зажиточные поселяне оазиса владеют стадами обыкновенных курдючных овец, пасущихся вместе с небольшим числом коз круглый год в долине речки Ния-дарья, ниже оазиса; тонкорунных же овец жители Нии не имеют. Крупного рогатого скота и лошадей у них очень немного, но ослов содержат все домохозяева. Из домашних птиц у них водится достаточное число кур и немного уток.

Беднейшие жители Нии уходят летом на золотые прииски в Куньлунь, но, вследствие бессовестной эксплуатации нанимателей-богачей, у которых они состоят в кабале, заработки их на этих приисках очень незначительны.

В Нии имеется небольшой базар, на котором каждый понедельник бывают торжки. На эти дни приезжают из Керии купцы с товаром и для покупки от местных жителей овечьей шерсти, козьего пуха, овчин, кож и отчасти зернового хлеба.

Наши торговцы, проживающие в Керии, посещают также по временам ниинский базар, сбывая на нем преимущественно бумажные ткани и мелочной товар. Зимой ниинский базар бывает гораздо более оживлен, чем летом. В зимнее время по понедельникам на него стекается большая часть жителей селения, из которых многие ходят туда исключительно для развлечения. В это время нередко приезжают на базар пастухи с гор Куньлуня для продажи продуктов скотоводства и покупки на вырученные деньги предметов домашнего обихода.

В селении Ния, имеющем 1850 жителей, существует одна начальная школа для мальчиков, которых в ней обучается от 70 до 75 человек, и три начальные школы для девочек на 20 учениц каждая. В мужской школе учителем состоит старший местный мулла (ахун), а в женских преподают светские мужчины. Во всех четырех школах обучают чтению и письму на родном языке; кроме того, ученики и ученицы заучивают наизусть Коран на совершенно непонятном для них арабском языке.

В селении считается 14 приходов и столько же мечетей, из которых только одна главная просторна, а остальные представляют большею частью небольшие трехстенные мазанки с деревянными решетками, заменяющими переднюю, т. е. восточную, стену.

Зима в оазисе Ния, лежащем под 37°5' с. ш. и 82°40' в. д. от Гринвича, на высоте 4460 футов над уровнем моря, довольно мягкая. 25 октября (по старому стилю) мною было замечено еще много комаров и мошек в окрестностях этого оазиса. В ночь с 25-го на 26-е число того же месяца в мелких лужах замерзла в первый раз вода. Суровое же время началось только с первых чисел декабря, когда стали дуть холодные ветры с северо-востока, сопровождавшиеся большею частью пыльными туманами.

Они дули почти все время только днем, а по ночам при ясном небе и морозах от -10 до -12 °C господствовало преимущественно затишье. В начале декабря лед на запрудах речки Ния-дарья держал уже человека. В ночь с 12-го на 13-е число этого месяца выпал первый снег в одну линию толщины, но быстро исчез; ночью с 19-го на 20 декабря снова выпал снег в пол-линии толщины и также скоро исчез. В третий и последний раз снег выпал 4 февраля в три линии толщины и лежал почти 3 суток, в продолжение которых господствовал сырой туман.

Вообще в течение декабря и января почти ежедневно дули слабые холодные ветры с северо-востока, стихавшие перед вечером, а по ночам, при тихой погоде и ясном большею частью небе, морозы достигали -15 °C. В тихие же и ясные дни, которые были, впрочем, очень редки, термометр Цельсия около 3 часов пополудни поднимался до +5°.

С наступлением февраля погода резко изменилась: ночные морозы уменьшились, а днем стали дуть постоянно свежие ветры с северо-востока, запада и северо-запада, сменявшиеся по временам в течение нескольких часов и переходившие изредка в штормы от 25 до 3 метров в секунду. Пыльные туманы, поднимаемые этими ветрами, господствовали до половины марта и сопровождались всегда облачностью неба.

Солнце можно было видеть только около полудня, когда оно через густую пыльную мглу казалось тусклым бледно-фиолетовым диском, на который можно свободно смотреть простым глазом. Во время же бурь пыльные туманы были до того густы, что в полуденные часы нельзя было различать за 20–30 шагов деревьев, а однажды, во время шторма, я не мог отсчитать на дворе в час пополудни показания термометра. После каждой бури пыльный туман, несмотря на следовавшее за нею затишье, продолжался еще 2 или 3 дня, в течение которых из атмосферы постоянно, но очень медленно осаждалась тончайшая минеральная пыль.

Она покрывала иногда поверхность земли слоем до трех линий толщины, на котором, как на снежной пороше, отпечатывались следы людей, скота и птиц. По этой минеральной пороше в окрестностях Нии можно было местами прослеживать зайцев. Вообще, пыльные туманы во время нашего пребывания в Нии были так часты, что мы в течение 5 месяцев только 4 раза по утрам в половине января могли видеть Куньлунь, отстоящий от нее по прямой линии не дальше 40 верст.

С первой половины февраля прекратились вовсе ночные морозы, вскрылись запруды на речке, начался пролет птиц, и жители оазиса стали пахать землю. В начале марта показался молодой камыш, а в половине этого месяца вскрылись озера, и многие перелетные птицы, зимовавшие в окрестностях Нии, начали собираться в стаи и отлетать на север[67].

Во второй половине марта ветры стали стихать, изредка перепадали маленькие дожди, термометр Цельсия около 3 часов пополудни часто поднимался выше 20°, и в последних числах этого месяца все фруктовые деревья уже цвели. Туземцы уверяли, что весна 1890 г. запоздала недели на 2. В горах же Куньлуня зимой и в особенности ранней весной того года выпало много снега, и поэтому жители Нии ожидали высокой воды в речке и обильного урожая.

С наступлением теплого времени в котловине, в горах Куньлуня продолжались еще холода и свирепствовали сильные снежные бури, так что путешествие в Тибет ранней весной было совершенно невозможно. Поэтому я решил воспользоваться оставшимся свободным временем для совершения экскурсий в неисследованные еще местности окрестной страны. Первым отправился на экскурсию геолог экспедиции К. И. Богданович. С 1 февраля по 10 марта он успел проехать вдоль северного подножья Куньлуня между реками Керия-дарья и Юрункаш, проникая местами по долинам и ущельям внутрь хребта, и ознакомиться с геологическим строением его на этом протяжении, а также исследовать обособленный кряж Тэкелик-таг.

Другой мой сотрудник, В. И. Роборовский, с 18 февраля по 6 апреля совершил экскурсию на северо-восток. Из Нии он прошел по северной, или, по-туземному, нижней, дороге в Черчен. Оттуда он направился к верховьям реки Черчен-дарья и, дойдя до того места, где она, под названием Улук-су, прорывает окраинный хребет, продолжал путь к северо-востоку и достиг плоского перевала Гульджа-даван, ведущего на Тибетское нагорье. С этого перевала он повернул назад, спустился вниз по Черчен-дарье до выхода ее из гор и направился в селение Ачан. Из него Роборовский снова перешел на Черчен-дарью и следовал по ней до Черчена, откуда по старой дороге возвратился в Нию.

10 марта к нам в Нию прибыл известный путешественник Б. Л. Громбчевский со своим сотрудником Конрадом и несколькими казаками, спустившийся в конце февраля в Хотан с верховьев реки Каракаш. Свидание с соотечественником, приехавшим вместе с Богдановичем, в далекой стране было для нас поистине радостным событием. К сожалению, 15-го числа того же месяца мы должны были проститься с Громбчевским, торопившимся с отъездом в Полу, откуда он намеревался проникнуть в область Тибетского нагорья, лежащую между верховьями рек Керия-дарья и Юрункаш.

В конце марта я тоже совершил экскурсию к мазару имама Джафара-Садыка, находящемуся в 100 верстах к северу от Нии, в пустыне Такла-Макан. Мне хотелось несколько ознакомиться с природой этой мертвой земли и кстати определить географическое положение названного мазара, представляющего один из важных пунктов страны.

Пустыня начинается почти от самой Нии: близ северо-западной части оазиса, называемой Кент-сарык, местность сразу поднимается увалом сажени в 4 высоты, увенчанным довольно высокими песчаными грядами восточно-западного направления. К северу от этих гряд простирается возвышенное пустынное плато, покрытое местами также песчаными грядами, которые простираются уже с северо-запада на юго-восток. На описываемом плато встречаются изредка плоские котловины с соляными залежами, покрытые редким низкорослым камышом и одинокими чахлыми деревьями тополя. Эту ближайшую к Нии часть пустыни следует считать лишь преддверием мертвой земли, начинающейся верстах в 50 севернее оазиса.

23 марта я с Козловым и Богдановичем, в сопровождении двух нижних чинов нашего конвоя и нескольких туземцев, отправились на наемных лошадях из Нии к мазару. Вскоре по выходе из селения мы поднялись на пустынное плато и следовали по нему в северо-восточном направлении. Оно покрыто местами высокими и длинными песчаными грядами, простирающимися с северо-запада на юго-восток. На нем встречались плоские котловины, поросшие редким приземистым камышом и одинокими деревьями тополя.

Пройдя около 7 верст по плато, мы спустились в широкую долину речки Ния-дарья и направились по ней к северу. С запада эта долина окаймлена высоким увалом вышележащей пустыни, увенчанным местами песчаными горами, которые поднимаются до 20 сажен над поверхностью плато.

На востоке же описываемую долину на первых 40 верстах замыкают отдельные песчаные гряды, простирающиеся с северо-запада на юго-восток и поднимающиеся тоже до 20 сажен над окрестными равнинами. Между этими грядами залегают широкие долины, покрытые зарослями тростника, кустарников и изредка тополевыми рощами. В 40 верстах севернее оазиса долина Нии-дарьи уже с обеих сторон окаймлена непрерывными увалами высокой пустыни.

Солонцеватая долина речки Нии-дарьи, простирающаяся в среднем до 15 верст в ширину, очень богата источниками, поддерживающими речку на ее длинном пути по пустыне. Многие из них содержат слегка солоноватую воду с незначительным содержанием сернистого водорода. Долина покрыта местами тополем, тамариском и зарослями многих других кустарников, но преобладающее в ней растение – приземистый камыш, которым питаются преимущественно стада овец жителей Нии, пасущиеся круглый год в этой долине[68].

По уверению пастухов, в долине речки Ния-дарья на всем ее протяжении вовсе нет волков; тигров в этой долине тоже нет. Зато в зарослях высокого тростника, покрывающих некоторые ее болота, водится много кабанов. На окраинах долины, близ увалов, пасутся стада степных антилоп, а в зарослях кустарников и камыша встречаются очень большие дикие кошки, миниатюрные зайцы и изредка фазаны.

В южной части долины возвышаются местами очень узкие и длинные гряды, простирающиеся с севера на юг, параллельно боковым увалам самой долины, и покрытые низкорослым камышом. В этой части встречаются также изредка озерки, замкнутые или сообщающиеся с рекой, из которых первые содержат соленую воду, а последние – солоноватую; в речке же и сообщающихся с нею озерках живет много рыб.

Селений и пашен в долине Нии-дарьи вовсе нет, хотя в ней находится немало мест, удобных для рисовых плантаций, а в 30 верстах от оазиса, в окрестностях лянгера Таил-гун, по левому берегу речки простирается обширная площадь лёсса, вполне пригодная для посевов пшеницы, кукурузы и других хлебов.

Пройдя в первый день 23 версты, мы остановились на ночлег в лянгере Ёган-тограк. Лянгеры на этом пути построены и содержатся исключительно для богомольцев, останавливающихся в них на отдых или на ночлег.

На следующий день мы прошли от лянгера около 14 верст по редкому тополевому лесу, в северной половине которого встретили лёссовую почву, вполне удобную для культуры земледелия. Далее, миновав вновь построенный лянгер Таил-гун, наш караван вступил в открытую часть долины, усеянную малыми плоскими песчаными буграми.

В этой местности к востоку и западу от дороги простираются в меридиональных направлениях две узкие и длинные гряды, а на западе, в пустыне близ увала, возвышается огромная песчаная гора Дём-эгыл, имеющая до 25 сажен относительной высоты. По выходе из полосы песчаных бугров мы очутились в солончаковой местности, поросшей изредка высоким тростником, и следовали по ней до лянгера Отур – второго ночлежного пункта на дороге из Нии.

На пути я расспрашивал встречных пастухов о соседнем пустынном плато. По их словам, пустыня в этом месте отличается таким же характером, как и в окрестностях Нии. Она представляет возвышенную землю, покрытую местами песчаными грядами, в которой встречаются плоские котловины с низкорослым и редким камышом, но деревьев в них нет. При этом пастухи объяснили, что им не приходится проникать далеко внутрь пустыни, а посещать лишь ближайшие к долине ее местности для разыскания заблудившихся овец, которые иногда, отбившись случайно от стад, забегают на соседнее плато.

От лянгера Отур дорога ведет сначала по солончаковой равнине, поросшей местами тростником, кустами тамариска и небольшими тополевыми рощами, рассеянными по ней в виде островов. Далее она поднимается на возвышенность, покрытую малыми столовидными лёссовыми буграми, и извивается среди них короткими зигзагами. Вступив в эти бугры, осененные тамариском, караван прошел в виду высокой песчаной горы Сыгылган, возвышающейся на соседнем пустынном плато, и пересек несколько сухих лож, занесенных песком стального цвета, на котором ясно отпечатались следы лисиц, диких кошек и антилоп.

Возвышенность, по которой мы шли, называемая Сары-буя, обрывается на запад невысоким, но крутым увалом к нижележащей земле, сплошь покрытой большим тополевым лесом. Дорога пролегает местами по высоте, местами по нижележащей лесной равнине, которая на севере переходит в болото. В этом болоте, поросшем высоким тростником, находится небольшое озеро Икин-Куль и живет много кабанов.

На третий ночлег мы остановились в лянгере Дубе-бостан, расположенном на правом берегу Нии-дарьи, которая на пройденной станции удаляется до 6 верст к востоку от дороги.

На следующий день, продолжая путь к мазару, мы вскоре по выступлении из лянгера поднялись на высоту, увенчанную, как и на предыдущей станции, столообразными лёссовыми буграми, между которыми дорога вьется тоже короткими зигзагами. В буграх растет тамариск, редкий тополь и повсюду торчат стволы мертвых деревьев, придающие и без того унылой придорожной местности еще более печальный вид. Немного западнее дороги высота, увенчанная буграми, обрывается крутым склоном к болотистой полосе, по которой протекает Ния-дарья, питающая в этой низменности несколько малых озерков, а далее к западу простирается обширный тополевый лес.

В 12 верстах ниже лянгера Дубе-бостан Ния-дарья образует открытое озеро Муки-Куль, имеющее 3 версты длины и около 1 версты ширины. С востока и запада это озеро окаймлено плоскими высотами, увенчанными буграми, обрывающимися к нему крутыми склонами. Озеро имеет весьма значительную глубину и содержит солоноватую воду, в которой, однако, живет много рыб, достигающих, по свидетельству туземцев, веса 2 чарыков (37 фунтов). На нем лежат два маленьких островка, один возвышенный, а другой низменный, покрытый тополем.

Пройдя версты 3 по восточному нагорному берегу озера, мы повернули на северо-запад и спустились с высоты на солончаковую равнину, покрытую зарослями кустарников. На этой равнине встречались местами небольшие рощицы тополя и видны были изредка столовидные лёссовые бугры, а к западу от дороги простиралась высокая и длинная песчаная гряда Юлгенджи, меридионального направления. Последние 5 верст мы следовали по сплошному тополевому лесу и около 2 часов пополудни 26 марта достигли монастыря, воздвигнутого близ могилы имама Джафара-Садыка.

Монастырь расположен на правом берегу речки Ния-дарья, которая по выходе из озера Муки-Куль, усилившись водами источников, образует немного выше обители пять глубоких пресных озерков. Наибольшее из них простирается до 2 верст в окружности, а наименьшее около 1 версты, и во всех пяти озерках живет много рыб. Из нижнего озера Ния-дарья выходит двумя многоводными рукавами и течет почти прямо на север.

Монастырь, стоящий близ нижнего озера, имеет две мечети, много келий и служб; все эти строения обнесены высокой глиняной оградой. Портал главной мечети сложен из обожженного кирпича и украшен вверху изразцами. Из монастыря проложена очень хорошая дорога на запад, к могиле имама Джафара-Садыка, отстоящей от него в полуверсте. Дорога пролегает по дамбе, пересекая по мостам два рукава Нии-дарьи, потом поднимается по отлогому склону на плоскогорье пустыни, к могиле, над которой сооружен небольшой мавзолей, окруженный оградой и обставленный шестами с флагами, конскими и яковыми хвостами.

Настоятель обители Магомет-Аслам, 91-летний старец, с братией, состоящей из восьми мулл, принял нас очень радушно и отвел три лучшие келии, в которых мы расположились с удобством. Монастырь владеет стадом овец в 5000 голов, пасущихся в долине нижней Нии-дарьи, и пользуется приношениями богомольцев, посещающих его ежегодно осенью и зимой в числе около 1000 человек. Пилигримы стекаются в этот монастырь со всех концов Кашгарии; даже индийские мусульмане приходят нередко на поклонение к могиле имама Джафара-Садыка.

Настоятель Магомет-Аслам, по происхождению араб, родом из Кандагара, еще мальчиком переселился с отцом из родной страны в город Керия. Там он окончил курс в высшем медресе и 37 лет от роду был назначен настоятелем монастыря имама Джафара-Садыка, которым управлял уже 54 года. В течение всего этого времени, по свидетельству старца, в монастыре и его окрестностях не было ни одного обильного и продолжительного дождя, а зимой ни разу не выпадал снег глубже полувершка и не лежал долее 3 суток.

Но речка Ния-дарья, иссякающая теперь в 8 верстах севернее монастыря, в прежнее время была во все времена года многоводнее и оканчивалась в 22 верстах ниже обители. Образуемые ею близ монастыря озера были в то время тоже несколько обширнее и глубже, а растительность долины Нии-дарьи пышнее нынешней.

Летом, по словам обитателей монастыря, в долине нижней Нии-дарьи бывают такие сильные жары, каких не испытывают жители Нии и других оазисов подгорной полосы. Действительно, цвет кожи у обитателей этой долины, по моим наблюдениям, значительно темнее и губы толще, чем у туземцев Южной Кашгарии, живущих вне великой пустыни.

Преобладающие ветры в долине нижней Нии-дарьи – северо-восточный и западный, а после них чаще других дует северо-западный; с остальных же стран горизонта ветры дуют очень редко.

Окрестная пустыня на всем известном обитателям монастыря пространстве представляет сплошной сай, покрытый местами длинными и высокими песчаными грядами. В глубь ее, как говорил мне старец Магомет-Аслам, в течение 54-летнего его управления монастырем никто не проникал ни на восток, ни на запад и не пересекал ее поперек с юга на север по направлению долины Нии-дарьи. Как далеко простирается эта долина к северу, обитателям монастыря неизвестно. Монастырские пастухи, проникавшие верст на 20 от монастыря в ту сторону, уверяли, что оттуда долина Нии-дарьи, резко обозначенная боковыми увалами, простирается на всем видимом на севере пространстве и уходит за горизонт.

Развалин и вообще следов древних поселений в этой долине, по свидетельству ее обитателей, нигде не заметно.

На другой день по прибытии в монастырь, Козлов, по моему предложению, поехал с казаком в сопровождении двух монастырских пастухов для съемки нижнего течения Нии-дарьи от мазара до места ее исчезновения, а я отправился пешком на запад для обозрения соседней части пустыни. Миновав мазар, я пошел на юго-запад к усмотренной вдали высокой песчаной гряде и следовал до нее по совершенно мертвой щебне-галечной земле с темною поверхностью.

Достигнув подножья гряды, я направился сначала вдоль него на северо-северо-запад и пересек на пути несколько рытвин с мелкой галькой на дне. Потом я повернул на запад и стал подниматься по отлогому песчаному склону на самую гряду. Песок на северо-восточном склоне гряды оказался столь плотно утрамбованным ветром, что в нем почти вовсе не вязли ноги, а потому восхождение на гряду было нисколько не затруднительно. Заметив самую высокую гору гряды, я направился к ней кружным путем, обходя глубокие лощины, и через полчаса достиг ее вершины, поднимающейся до 25 сажен над окрестным саем.

С этой высокой вершины, благодаря ясной погоде, можно было обозревать обширную площадь мертвой земли. На всем видимом оттуда пространстве к юго-западу, западу и северо-западу расстилался темный сай, уходивший за горизонт в безвестную даль, и на этом мертвом сае вздымались местами весьма высокие и длинные песчаные гряды, простиравшиеся почти в меридиональных направлениях. Между ними, на темных полосах сая, шириною от 10 до 20 верст, желтели изредка малые песчаные наносы, резко выделявшиеся своим ярким желтым цветом.

На севере была отчетливо видна широкая долина Нии-дарьи, окаймленная с востока и запада увалами пустыни и скрывавшаяся в туманной дали по крайней мере верстах в 40 от места наблюдения. В этой долине, севернее монастыря, видны были изредка тоже песчаные гряды, а к востоку от нее простирался такой же темный сай, покрытый песчаными грядами, как и к западу.

Долго обозревал я с высоты эту мертвую землю, по внутренности которой, по всей вероятности, не ступала еще нога человека, по крайней мере с тех пор, как угасла в ней органическая жизнь. Даже слабые перелетные птицы во время своих периодических странствований не отваживаются переноситься над этой страшной пустыней, минуя долины иссякающих в ней рек, а направляются всегда вдоль них.

С вершины гряды я спустился по западному склону ее, который оказался значительно круче восточного и притом близ гребня несравненно рыхлее его, так что ноги вязли в песке почти до колен. Благодаря, однако, большой крутизне этого склона, я вскоре сошел на отлогое и твердое песчаное предгорье гряды, отделяющей длинные, весьма плоские отпрыски на запад. Такое неравносклонное строение гряды ясно указывает на преобладание в южной части пустыни восточных ветров, пересиливающих западные.

Спустившись с гряды, я направился далее на запад по темному саю, сплошь усеянному щебнем, галькой и гравием. Пройдя около 20 верст по пустыне, я не нашел в ней никаких признаков органической жизни, не встретил ни одного живого существа. Черешки тополевых листьев, занесенных бурями из долины Нии-дарьи в эту мертвую землю, были единственными виденными в ней предметами органического происхождения.

Не подлежит, однако, сомнению, что она была некогда довольно обильно орошена. Об этом свидетельствуют сухие русла древних потоков с галькой, бороздящие местами сай и направляющиеся с запада на восток в долину речки Ния-дарья. Полное отсутствие в этих руслах свежих наносов, землистого налета на гальке, а также растительности и ее остатков указывают на давность периодического движения по ним воды, оставившей, однако, в них явственные следы своего пребывания. Да и помимо указанных признаков древности этих русел, никак нельзя допустить современное существование периодических потоков в стране, в которой, по единогласному свидетельству ее обитателей, ныне вовсе не выпадают обильные дожди.

По возвращении из пустыни я долго беседовал с настоятелем монастыря Магометом-Асламом. Во время этой беседы почтенный старец, между прочим, уверял меня, что имам Джафар-Садык проповедовал «ислам в Кашгарии будто бы по пророчеству Иисуса Христа».

П. К. Козлов, ездивший с казаком и монастырскими пастухами вниз по речке Ния-дарья до места ее исчезновения, по возвращении оттуда сообщил мне следующие сведения о посещенной им местности. В 6 верстах ниже монастыря два рукава речки, вытекающие из нижнего озера, сливаются, а Ния-дарья от соединения ее рукавов течет в одном русле версты 2 на север, уменьшаясь постепенно на этом протяжении, и, наконец, исчезает в обширной плоской впадине.

Поблизости этой впадины лежат две сообщающиеся с нею небольшие плоские же котловины, наполняющиеся одновременно водой в период разлития речки. В это время, по словам пастухов, во всех трех впадинах образуются мелкие озера, совершенно высыхающие осенью. Севернее впадин, в тополевом лесу, заметно древнее ложе речки Ния-дарья, в котором ныне вовсе не бывает воды даже во время половодья этой речки.

Оно явственно различимо на протяжении около 10 верст к северу от впадины, принимающей речку, и на берегах его растет густой тополевый лес. Далее на север русло становится едва заметным и обозначается на расстоянии 2 верст кустарником, покрывающим его берега; еще далее долина переходит в совершенную пустыню, в которой возвышаются местами длинные песчаные гряды почти меридионального направления. Такие же гряды покрывают изредка долину и южнее, между параллелями монастыря и северного предела древесной растительности.

Мы пробыли в монастыре почти 2 суток, в течение которых я успел определить его географическое положение и собрать наиболее интересные сведения об окрестной стране. Утром 28 марта, простившись с обитателями монастыря и поблагодарив их за радушный прием, мы двинулись в обратный путь и ночевали в лянгере Дубе-бостан.

Погода во все время нашего путешествия в монастырь и обратно стояла тихая, с ясными ночами, и температура воздуха с каждым днем значительно повышалась. 27 марта в 3 часа пополудни в монастыре термометр Цельсия показал 27,2°. Растительность долины, благодаря весьма значительной прибыли тепла, развивалась очень быстро. Во время переднего пути рост молодого камыша был не более 4 вершков, а при обратном следовании, по прошествии всего 4–6 дней, он достиг уже 8 вершков.

Летом, по свидетельству обитателей долины нижней Нии-дарьи, в ней бывают невыносимые жары и множество комаров, оводов, мошек и клещей. Последние стали появляться уже во время нашего пребывания в долине. Близ лянгера Дубе-бостан я сел после прогулки отдохнуть на кочку и вскоре заметил целое полчище клещей, стремившихся со всех сторон ко мне и минуты через 2 начавших уже взбираться на мои сапоги. Непостижимо, как могут выносить нестерпимый летний зной и мучения от насекомых овцы, пасущиеся все лето в этой долине, в которой тогда появляется еще множество скорпионов, фаланг и тарантулов.

От содержателя следующего на пути лянгера Отур я узнал, что в 4 верстах к юго-востоку от него речка Ния-дарья образует большое пресное озеро, называемое Акканы-Куль, весьма богатое рыбами. На другой день утром я отправился с казаком и проводником на это озеро. На пути нам попал навстречу местный пастух, которого я пригласил проводить нас до озера. Он охотно последовал за нами и привел нас на озеро Акканы-Куль, имеющее около 12 верст в окружности, с пресной водой. В нем живет множество рыб, достигающих веса 2 чарыков (37 фунтов).

Озеро питается водами двух изливающихся в него речек: Нии-дарьи с юго-запада и Белек-лыка с юго-востока. Эта последняя получает начало из ключей верстах в 50 от озера Акканы-Куль и образует на пути девять узких, но очень глубоких озерков с солоноватой, сернисто-водородной водой, переполненных рыбами. Северо-восточный и юго-западный берега озера Акканы-Куль, покрытые лёссовыми буграми, довольно высокие, а юго-восточный и северо-западный – низменные, поросшие высоким тростником.

На озере в то время было множество плавающих и болотных птиц: уток, серых гусей, чаек, гагар и улитов, а в холмах к югу от него паслись стада антилоп. Ния-дарья, по образовании этого озера, вытекает из него на северо-запад в виде узкого и глубокого канала, несущего чистую воду, которая на пути к лянгеру Дубе-бостан становится мутною.

С озера мы направились вверх по речке Ния-дарья, миновали длинную и узкую гряду, протянувшуюся верст на 5 по ее правому берегу, и близ вновь построенного лянгера Таилгун вышли на дорогу, по которой дошли до лянгера Отур, где остановился на ночлег наш караван.

На следующий день мы прошли до лянгера Ёган-тограк, в окрестностях которого камыш достиг уже 9 вершков высоты, и его жадно пожирали наши тощие лошади. Многие травянистые растения были уже в полном цвету, и по вечерам показывались летучие мыши.

Во время стоянки в лянгере Ёган-тограк мы ловили своим маленьким неводком рыбу в Нии-дарье, протекающей в версте к востоку от него, и поймали фунтов 20. В этой речке и образуемых ею озерах водятся четыре вида рыб из семейства карповых, и почти все они необыкновенно живучи. В особенности отличается изумительной живучестью вид Nemachilus jarkandensis.

После того как вынули все внутренности, эта рыба шевелилась еще почти полчаса в корыте с водой. Другой живой нетронутый экземпляр был положен мною на крышу навеса, и, пролежав на ней более получаса на солнце при температуре воздуха 20° Цельсия в тени, остался жив и шевелился долго в воде, обнаружив признаки жизни даже по удалении из него всех внутренностей.

31 марта, в Страстную субботу, мы возвратились в Нию и на другой день, 1 апреля, праздновали все вместе Пасху. Недоставало только В. И. Роборовского с одним казаком, прибывшего из своей продолжительной экскурсии лишь 6 апреля.

С наступлением апреля в Нии начались очень теплые дни: термометр Цельсия около 3 часов пополудни почти ежедневно поднимался выше 25°; все фруктовые деревья были в цвету, а с абрикосовых цветки начинали уже осыпаться. Выступление в Тибет пришлось, однако, отложить до конца этого месяца. От пастухов Куньлуня, приезжавших в базарные дни в Нию, мы узнали, что в начале апреля в нижнем поясе его лежал еще местами снег, стояла холодная погода и по временам свирепствовали снежные метели.

Кроме того, наши верблюды и лошади, истощенные зимней бескормицей, только с конца марта, благодаря появлению свежего камыша, начали понемногу поправляться. По этим причинам я вынужден был отложить выступление в Тибет до получения благоприятных известий из Куньлуня.

Между тем, не теряя времени, мы с самой Пасхи стали деятельно готовиться к предстоявшему многотрудному путешествию в безвестную страну: сушили сухари и мясо, исправляли палатки и формировали вьюки. Из числа оставшихся в экспедиции 50 верблюдов 28 были отправлены с лишними тяжестями в сопровождении двух казаков и нескольких туземцев по северной дороге через Черчен на урочище Баш-малгун, в верховьях реки Черчен-дарья, которое, по произведенной В. И. Роборовским рекогносцировке, оказалось богатым подножным кормом.

Эти 28 верблюдов предназначались для обратного пути экспедиции и должны были откармливаться все лето на тучных пастбищах названного урочища, которое, по проектированному в то время маршруту, назначалось исходным пунктом для обратного следования экспедиции. Благодаря этой мере, экспедиция, как оказалось впоследствии, была действительно вполне обеспечена перевозочными средствами на обратный путь в 2000 верст и беспрепятственно достигла государственной границы.

Во второй половине апреля мы узнали от пастухов Куньлуня, приезжавших в Нию на базар, что снег в нижних долинах этого хребта уже стаял, а на предгорьях его показалась свежая растительность. По получении этого известия мы начали поспешно собираться в путь.

24 апреля 1890 г. экспедиция в полном составе[69] выступила из Нии, в которой ей пришлось провести с лишком полгода, если не считать экскурсий из нее в окрестную сторону. Перед выступлением около нашей квартиры собралась большая толпа туземцев, пожелавшая посмотреть на отъезд знакомых ей чужестранцев. Местный бек Измаил, его помощник, мин-баша, и некоторые из поставщиков экспедиции отправились провожать нас до первого ночлежного места.

По проектированному заранее маршруту экспедиция должна была направиться в селение Кара-Сай у подножья Куньлуня, посещенное нами осенью предыдущего года. Но путь туда, в видах пополнения наших сведений об окрестной стране, избран был по указанию туземцев другой – именно сначала по северной черченской дороге, а потом вверх по реке Толан-ходжа.

Пройдя верст 5 вниз по речке Ния-дарья, мы повернули к северо-востоку и перевалили сначала через две длинные песчаные гряды, простирающиеся с северо-запада на юго-восток. Потом пересекли плоскую песчаную гряду и, спустившись с нее в широкую болотистую долину, остановились там ночевать на урочище Кум-чак-лык. Эти песчаные гряды, окаймляющие долину реки Ния-дарья с востока, тянутся по равнине в виде длинных песчаных островов. Между ними заключаются пространные долины, поросшие камышом, зарослями кустарников и местами тополевыми рощами, которые в особенности часты в юго-восточных концах долин.

Широкая долина, в которой мы ночевали, весьма богата источниками, образующими ручьи и лужи, покрытые по берегам высоким тростником. В эту долину, по словам туземцев, выходят русла горных речек Чижган и Яик, из коих первое исчезает в ней, а второе простирается вдоль северо-восточной ее окраины. Летом, в период разлития горных речек, сухое русло Яика наполняется водой, а по руслу Чижгана горная вода затопляет все низменные места долины, обращая их в мелкие временные озерки.

Перейдя поперек помянутую долину, ширина которой простирается до 6 верст, мы оставили черченскую дорогу и повернули по тропе на восток. Она привела нас на возвышенную равнину с твердой глинистой поверхностью, покрытою тонким слоем песка. Такие местности туземцы называют шипанг. В этой песчаной пустыне встречались местами плоские котловины, покрытые редким низкорослым камышом и именуемые туземцами шивал. В них возвышались местами небольшие бугры и узкие грядки, поросшие таким же камышом.

Последние 5 верст экспедиция следовала по сплошному шивалу и спустилась с него в плоскую долину на ночлег. В этой долине, простирающейся с севера на юг, лежит цепь небольших озер, сообщающихся между собой протоками. Из них крайнее южное, называемое Баш-покан-куль, имеет 2 версты длины и около 120 сажен ширины; среднее Тогры-куль – полверсты длины и до 100 сажен ширины; северное Юмалак-куль – около 2 верст длины и до 140 сажен ширины.

Верстах в 6 к северу от этого последнего, по обе стороны черченской дороги, лежат два почти равной ему величины озера – Узун-айдыр-куль и Белек-лык, соединенные с верхними озерами и между собой протоками. Из нижнего озера Белек-лык вытекает речка того же названия, впадающая в озеро Акканы-куль и образующая на пути четыре малых, узких озерка.

Все поименованные озера питаются водами источников горного происхождения, и в долину их, замкнутую на юге увалом, не выходит ни одно сухое русло с гор. Уровень воды в них повышается осенью, после половодья горных речек. Вода во всех озерах солоноватая и притом с весьма значительным содержанием сернистого водорода. Несмотря на это, в них живет несметное множество рыб. Один из наших казаков в течение получаса добыл на удочку около 30 штук, весом от 2 до 6 фунтов, из которых мы выбрали несколько экземпляров для коллекции. Туземцы бьют рыб палками в узких протоках между озерами, которые по временам буквально наполняются ими.

Описываемые озера отличаются весьма большой глубиной. В южном озере в расстоянии 2 сажен от крутого берега я с помощью шнура с грузом и поплавка нашел глубину в 3 сажени. По свидетельству нашего проводника, его отец опускал в это озеро зимой через прорубь груз на веревке в 40 кулачей (35 сажен) длины и во многих местах на середине не мог достать дна.

На озерах во время нашего пребывания было много плавающих и в особенности болотных птиц. На увалах их плоской долины стояли тростниковые хижины пастухов, а в самой долине, покрытой молодым зеленым камышом, паслись стада овец ниинцев. Доброжелательные пастухи, угощавшие нас кислым овечьим молоком, предупреждали быть осторожнее при ходьбе по болотистым местам долины озер. Они утверждали, что на низменных берегах их нередко встречаются места, на которых легко провалиться и исчезнуть бесследно в пучине жидкой грязи, прикрытой сверху зыбкой растительной оболочкой.

Из долины озер караван продолжал путь на восток по местности, сходной с пройденной накануне. Тропа пролегала по твердой глинистой равнине, покрытой тонким слоем песка, с плоскими котловинами и лощинами, поросшими редким приземистым камышом. С половины перехода на плоскости стали встречаться невысокие горки, засыпанные песком, а на последних 8 верстах отверделую глину сменил сай, покрытый также слоем песка, из-под которого местами обнажались крупные каменные обломки.

На этом сае мы пересекли древнее ложе весьма значительной речки, занесенное песком и поросшее кустами тамариска. В конце станции равнина перешла в волнистую землю с небольшими отдельными высотами, с которой мы опустились в балку реки Толан-ходжа и остановились в ней на ночлег в местности Кош-лаш. В течение всего перехода дул сильный ветер с запада, и на песчаной равнине, которую мы пересекли, бушевала метель, сопровождавшаяся мглой. К счастью, ветер был попутный; при встречном же ветре движение по этой пустыне было бы крайне затруднительно, и мы наверно не дошли бы в 1 день до Толан-ходжи.

Широкая балка реки Толан-ходжа с крутыми лёссовыми обрывами покрыта почти повсюду камышом, зарослями кустарников и купами тополевых деревьев. Сама Толан-ходжа в то время была очень маловодна и имела вид маленькой речки, несшей прозрачную воду. Немного южнее урочища Кош-лаш находится слияние двух рукавов Толан-ходжи, между которыми заключается высокий, обрывистый и длинный остров Кетмет-лик.

На следующий день мы прошли всего версты 3 вверх по реке Толан-ходжа и остановились на урочище Булак-баши. Выше него русло реки до самого предгорья Куньлуня остается большую часть года сухим и наполняется ею только в период разлития Толан-ходжи в июне и июле. На этом урочище и немного южнее него в балке реки находятся ключи, питающиеся, без сомнения, горной водой, выходящей тут на дневную поверхность.

Они поддерживают нижнее течение Толан-ходжи по прекращении непрерывного поверхностного движения воды по ее руслу с гор. К югу от источников береговые обрывы постепенно понижаются и, наконец, совершенно сглаживаются на соседней обширной каменистой равнине. Растительность же в долине выше источников вовсе исчезает, оканчиваясь на 1-й версте от них редкими, приземистыми кустиками тамариска.

На урочище Булак-баши мы должны были сделать дневку, так как на следующем ночлежном месте, отстоящем в 28 верстах от него, по словам проводника, не было подножного корма. Поэтому во время дневки я велел нашим людям нарезать свежего камыша и, просушив на солнце, сформировать из него несколько вьюков.

С урочища Булак-баши мы направились к югу уже по сухому руслу реки Толан-ходжа. Крутые берега ее балки, покрытые в этом месте высокими песчаными грядами, понижаясь постепенно в южном направлении, в 2 верстах от ночлежного места совершенно сгладились, и перед нами предстала на юге необозримая равнина, усеянная сплошь кругляками и крупной галькой. На этой каменной стлани едва можно было различить, да и то лишь по свежим наносам и землистому налету на камнях, сухое ложе реки Толан-ходжа, которая в половодье, очевидно, широко разливается по ней, делясь местами на рукава.

Северная половина описываемой каменистой равнины совершенно бесплодна, а в южной сухие русла рукавов реки покрыты изредка одиночными кустами тамариска, хвойника и реомюрии. К востоку от нашего пути на равнине вздымались местами довольно высокие и длинные гряды размыва, покрытые песком; на западе же простиралась необъятная каменистая равнина. Мы шли по тропе, прилегающей по правому берегу широкого сухого ложа реки и часто теряющейся на сплошной каменной стлани.

На 20-й версте наш караван пересек правый рукав сухого ложа реки шириною около 100 сажен, обозначающийся довольно явственно свежими наносами и кустами растущего в нем тамариска. Перейдя его, мы повернули немного к юго-западу и следовали уже по щебне-дресвяной равнине до самого ночлежного места на урочище Ак-таш. В этой местности река выходит из узкой балки предгорья Куньлуня, опускающегося к соседней каменистой равнине пологим склоном. Она струилась в то время скромным потоком, иссякавшим вскоре по выходе из теснины на каменную стлань.

Показание нашего проводника оказалось совершенно справедливым: на урочище Ак-таш и в окрестностях его действительно не было подножного корма, потому запас зеленого камыша, взятый с предыдущего ночлежного места, был очень полезен.

Дальнейший путь экспедиция продолжала по правому берегу Толан-ходжи. Южнее урочища Ак-таш, в предгорье Куньлуня, эта река течет повсюду в узкой конгломератовой балке, отвесные обрывы которой по мере приближения к хребту становятся все выше и выше. Самое же предгорье Куньлуня в северной половине представляет возвышенную щебне-дресвяную равнину, постепенно склоняющуюся на север, к сопредельному саю.

К западу от реки оно почти сплошь покрыто мелкими песчаными буграми, поросшими одинокими кустами хвойника. К востоку же от нее щебне-дресвяная покатость предгорья лишь изредка испещрена весьма узкими песчаными полосками восточно-западного направления. Небольшие песчаные волны этих полосок покрывают собою бугорки из твердой земли, обнажающиеся местами из-под песка, и представляют пытливому наблюдателю поучительный пример зарождения на неровностях земной поверхности песчаных образований, вырастающих с течением времени, по всей вероятности, в высокие холмы и целые гряды.

Толан-ходжа течет в глубокой балке с отвесными конгломератовыми стенами, и к ней никак нельзя спуститься даже пешему человеку. Наши собаки, томимые жаждой, все время искали спуска в балку, но не могли нигде сойти к реке. Между тем мы часто пересекали тропы, ведущие к Толан-ходже с юго-востока и проложенные, как показывали следы, степными антилопами. По одной из таких торных троп мой сотрудник П. К. Козлов направился к обрыву балки и был немало изумлен той страшной крутизной, по которой эти грациозные животные спускаются к воде. Она казалась столь недоступною, что человеку можно было рискнуть спуститься по ней только на веревке.

На второй половине станции твердая щебне-галечная почва предгорья, по которому мы постепенно поднимались, перешла почти незаметно в мягкую лёссовую с примесью крупнозернистого песка. С изменением почвы и жалкая растительность, покрывавшая сай, заменилась пышным белолозником, караганой и полынью, но свежей зелени было еще мало.

Пройдя 30 верст вдоль балки Толан-ходжи, экспедиция остановилась на урочище Бас-сулан на ночлег. В этом месте находится спуск к реке с востока, очень крутой, но все-таки доступный для навьюченных животных. Противоположный же склон балки, по которому вьется зигзагами тропа, гораздо круче, и по нему могут взбираться только порожние животные, да и то с трудом.

Мы разбили лагерь на высоте, около самого спуска в балку, и привозили воду для людей на верблюде, а животных гоняли на водопой в балку.

Осенью и зимой на урочище Бас-сулан живут горцы-пастухи со стадами овец. Кровом им на это время служат небольшие пещеры, вырытые в конгломератовом обрыве балки близ спуска.

Утром после небольшого дождя, выпавшего на рассвете, были ясно видны передовые горы Куньлуня, покрытые свежим снегом; за ними вдали на юго-западе белела высокая снеговая гора Чижган-чакыл, от которой отделяется мощный отрог, простирающийся на северо-восток до реки Толан-ходжа.

От урочища Бас-сулан до селения Кара-Сай нам предстоял безводный переход в 40 верст. Взяв с собой воды для людей и напоив животных, мы выступили после полудня и следовали сначала вверх по Толан-ходже, текущей выше ночлежного места в весьма узком, но неглубоком коридоре, вьющемся по дну ее балки. Южнее отвесные стены балки переходят в крутые и длинные откосы, а коридор, в котором течет река, – в очень узкую и мрачную щель.

На 8-й версте мы повернули от реки к юго-востоку и поднялись по увалу на возвышенную террасу предгорья, покрытую лёссовыми буграми. Они занесены слоем крупнозернистого песка, из-под которого лишь в немногих местах обнажаются крутые обрывы их.

Далее мы следовали по волнистой местности предгорья с мягкой лёссовой почвой и вышли на торную дорогу из Нии в Кара-Сай, по которой осенью 1889 г. ездили в Куньлунь. Пройдя по ней верст 5, караван остановился на ночлег в лощине у сухого русла, где было много свежей полыни.

3 мая мы прибыли в Кара-Сай и разбили близ этого селения лагерь. За 3 дня до нашего прихода там выпал глубокий снег, исчезнувший лишь накануне. Свежая растительность только что появилась, и потому подножный корм у подошвы хребта был плох, в особенности для верблюдов. В горах же, по уверению пастухов, он был еще хуже, и потому стада их продолжали пастись на предгорье, ниже селения.

При отсутствии свежего подножного корма в Куньлуне движение в Тибет всей экспедиции было рискованно, тем более что мы не знали достоверно, найдется ли там место, пригодное хотя бы для кратковременного пребывания ее. Поэтому я вынужден был задержать ее в Кара-Сае до тех пор, пока в горах не появится свежая растительность, а в течение этого времени порешил совершить несколько экскурсий на Тибетское нагорье.

Если там найдется место с удовлетворительным подножным кормом, то предполагалось при первой же возможности перейти туда со всем караваном и предпринимать из этого пункта поездки по нагорью.

Расположив экспедицию в Кара-Сае, я, на другой день по прибытии туда, послал одного казака с туземцами разыскивать внизу, на предгорье, пастбище для наших верблюдов, так как в окрестностях этого селения подножного корма для них было еще недостаточно. В тот же день посланные люди нашли верстах в 12 от Кара-Сая, на реке Бостан-тограк, место с порядочным подножным кормом, на которое я велел перевести всех верблюдов экспедиции.

Вместе с тем были наняты у туземцев верховые и вьючные лошади для экскурсий, закуплен фураж и найдены проводники, бывавшие на Тибетском нагорье. Через 3 дня по прибытии в Кара-Сай все приготовления к экскурсиям были окончены и рекогносцировочные партии могли выступить в путь.

7 мая В. И. Роборовский с одним казаком и туземцем по имени Осман, ездившим с партией золотоискателей на Тибетское нагорье, к верховьям реки Керия-дарья, отправился в эту безвестную страну. Перейдя Куньлунь по долинному перевалу Сарык-туз и достигнув Тибетского нагорья, он направился к юго-западу, вдоль подножья окраинного хребта. Путь его пролегал по весьма высокой стране, поднимающейся в среднем около 15 570 футов над уровнем моря и представляющей нагорную пустыню.

Кроме жалкого, приземистого белолозника, стелющейся мирикарии и тибетской осоки, встречающихся далеко не повсюду, в ней не найдено никаких других растений. С конечного пункта рекогносцировки, на верховьях реки Керия-дарья, до которой путники дошли с большими трудностями, они видели вдали, на юго-западе, громадные снеговые горы, сочленяющиеся с Куньлунем. Совершенное отсутствие подножного корма для лошадей и истощение взятого с собой фуража вынудили В. И. Роборовского повернуть с Керии-дарьи и возвратиться по старой дороге в Кара-Сай, куда он прибыл 18 мая.

Неутешительные сведения, сообщенные моим сотрудником о Тибетском нагорье, не остановили, однако, меня от дальнейших попыток проникнуть через перевал Сарык-туз в глубь этой нагорной пустыни. Спустя несколько дней по его возвращении я предложил ему отправиться вторично по тому же перевалу за Куньлунь и по достижении нагорья следовать прямо на юг, сколь возможно далее от окраинного хребта. При этом, если страна окажется не столь пустынной, как на пути к верховьям Керии-дарьи, В. И. Роборовскому было поручено отыскать в ней место, удобное для временного расположения всей экспедиции.

Другой мой сотрудник, П. К. Козлов, был направлен мной на Тибетское нагорье вверх по реке Бостан-тограк, по которой можно, как уверяли туземцы, без больших затруднений пересечь окраинный хребет Куньлунь.

27 мая оба мои сотрудника в сопровождении нескольких нижних чинов конвоя экспедиции и туземцев отправились в путь, а я остался в Кара-Сае продолжать астрономические наблюдения и сбор расспросных сведений о Куньлуне. Геолог экспедиции К. И. Богданович, отправившийся одновременно из Нии прямо на юг, в горы Куньлуня, посетил золотой прииск Соургак и оттуда проследовал вдоль подножья этого хребта в Кара-Сай, потом прямо горами на северо-восток, на прииск Копа, и вернулся оттуда в Кара-Сай лишь в конце июня.

По собранным мною расспросным сведениям и личным наблюдениям, количество атмосферических осадков в горах Куньлуня по направлению с юго-запада на северо-восток заметно уменьшается. Такое неравномерное распределение их в окраинном хребте весьма наглядно отражается на флоре юго-западной и северо-восточной его частей. Так, в горах юго-западной части Куньлуня нередки небольшие еловые и можжевеловые лески с зарослями разнообразных кустарников и обширные альпийские луга, служащие очень хорошими пастбищами.

В северо-восточной же части того же хребта лесов вовсе нет, кустарная растительность очень однообразна, и альпийские луга к северо-востоку от реки Керия-дарья встречаются все реже и реже, уступая при этом далеко, как по пространству, так и по разнообразию своей растительности, лугам юго-западной части Куньлуня. Между тем почвенные условия в обеих частях, по-видимому, одинаковы: горы Куньлуня на всем протяжении от меридиана озера Лобнор до верховьев реки Тызнап покрыты почти до 12 000 футов высоты слоем лёсса, не различающегося резко своими качествами.

Поэтому постепенное обеднение гор окраинного хребта растительностью в северо-восточном направлении следует, по всей вероятности, приписать уменьшению в нем атмосферных осадков в том же направлении. По свидетельству туземцев, количество ежегодно выпадающих в горах Куньлуня дождя и снега к юго-западу от реки Керия-дарья действительно значительно больше, чем к северо-востоку от нее.

Дождевые и снеговые тучи в этих горах, по их показаниям, приносятся всегда с юго-запада, запада и северо-запада, а дожди выпадают преимущественно в июне и июле. В августе же, сентябре, октябре и часто даже в ноябре в Куньлуне преобладает хорошая погода: ясные, тихие дни и холодные ночи. В конце января начинаются бури со снежными метелями и продолжаются до апреля.

В Куньлуне, почти на всем его протяжении в пределах Кашгарии, живут туземцы, отличающиеся от обитателей ее оазисов исключительно своим пастушеским образом жизни и, пожалуй, еще большей чистотой нравов. Они пасут стада овец, принадлежащие богатым жителям оазисов, и это занятие переходит у них наследственно от родителей к детям, так что многие поколения их родились и провели всю свою жизнь в горах.

Обитатели оазисов называют этих пастухов таглыками (горцами) и относятся к ним с некоторым пренебрежением, как бы к людям низшей расы. В действительности же таглыки, уступая несколько жителям котловины в учтивости и знании приличий, простодушнее и откровеннее их.

Плотность пастушеского населения Куньлуня и численность пасомых им стад, соответственно уменьшению обширности и тучности пастбищ в северо-восточном направлении, также постепенно уменьшаются в этом же направлении. Наиболее населены горы его между верховьями рек Керия-дарья и Юрункаш. На этом пространстве пасутся многочисленные стада тонкорунных и обыкновенных курдючных овец, для которых едва хватает подножного корма на горных пастбищах. К северо-востоку же от Керии-дарьи плотность пастушеского населения и число овец постепенно уменьшается.

Жилища таглыков состоят из пещер, вырытых в лёссовых или конгломератовых обрывах, близ источников и речек. Эти пещеры, напоминающие несколько по форме внутренность нашей русской печи, имеют толстые лицевые стены с входными отверстиями. В одной из боковых стен выдалбливается небольшая ниша, служащая очагом, из которой выходит вверх дымовой канал; а в остальных стенах пробиваются ниши для помещения посуды и прочих домашних вещей. Другой канал, выведенный наружу через потолок пещеры, служит вентилятором.

В таких примитивных жилищах проводят таглыки все лето с женами, детьми и с необходимым домашним скарбом, меняя их всякий раз с перемещением стад на другие пастбища. Спустившись осенью с гор в свои селения, они, по вытравлении скотом соседних пастбищ, бывают вынуждены угонять далеко от них стада и проживать временно на этих отдаленных от селений пастбищах в таких же пещерных жилищах, как и летом в горах Куньлуня.

Таглыки, как выше сказано, пасут стада овец, принадлежащие жителям оазисов, но имеют немного и своего скота: лошадей, ослов, коров и больше всего овец. За пастьбу чужих стад горцы получают с владельцев весеннюю шерсть и половину собранного масла, а другая вместе с летней шерстью поступает к хозяину стада. Ежегодный приплод, по условию с владельцами, должен быть не менее 50 ягнят на каждые 100 голов овец. Излишек против этой нормы составляет прибыль пастуха, а недостаток пополняется в конце года из его собственности.

Пошлины с овец в казну (по одной тэньге с головы) уплачиваются хозяином и пастухом пополам; потери же от падежей и волков принимаются на свой счет владельцем, но пастух обязан представлять всякий раз доказательства такой убыли овец. Каждый хозяин клеймит своих овец собственным клеймом, почему их всегда легко отличить от других, и в течение года раза два осматривает и пересчитывает их.

Таглыки сопутствовали нам во всех экскурсиях по горам Куньлуня и на северную окраину Тибетского нагорья. В горах они удивляли нас своей способностью скоро и легко взбираться на страшные крутизны, казавшиеся нам неприступными. Зато во время пребывания за Куньлунем, в Тибетской нагорной пустыне, которой таглыки почему-то страшатся, они далеко не проявляли такой отваги и нередко обнаруживали даже некоторое малодушие.

Эти мужественные люди, столь покорные климатическим невзгодам своей суровой горной родины, неоднократно пытались уговаривать нас не отходить далеко от окраинного хребта на юг, в глубь безлюдной нагорной пустыни, в которой, по их убеждению, легко погибнуть, и непритворно радовались каждый раз, когда мы поворачивали оттуда назад в Куньлунь.

Во время пребывания в Кара-Сае с 3 мая по 15 июня мне приходилось почти ежедневно наблюдать там прохладный северный ветер из внутренней пустыни Такла-Макан[70]. Во все ясные дни этот ветер дул регулярно с 11 часов утра до 5 часов пополудни порывами, и на нижележащей северной равнине в это время постоянно крутились столбы пыли, поднимаемой вихрями. В пасмурные дни он был слабее, и если несколько таких дней следовало подряд, то в средние из них случались затишья. По ночам же почти ежедневно подувал слабый южный ветерок из соседнего ущелья Куньлуня, против которого находился наш лагерь.

Северный ветер, дувший из внутренней пустыни, был всегда прохладен и умерял в значительной степени дневной жар, понижая во время своих порывов температуру почти на 3 ° С. Между тем от приезжих из Нии мы достоверно знали, что там с наступлением мая начались уже жары и господствовали во все время нашего пребывания в Кара-Сае. В пустыне Такла-Макан они в тот же период времени были, без сомнения, еще сильнее, чем в Нии, а потому меня крайне изумлял дувший оттуда прохладный ветер, который так приятно освежал нас в жаркие солнечные дни в Кара-Сае.

Еще в начале наблюдений над ним мне казалось, что он дует не в горизонтальном направлении, а сверху, под некоторым углом к горизонту. Для определения этого угла я устроил простейший прибор: между рожками деревянной вилки от мерного шнура наклеил лист бумаги и, прикрепив эту вилку горизонтально к трубе кипрегеля, установленного на мензуле, направлял трубу на север, навстречу ветру.

Придавая плоскости бумаги различные углы возвышения, я по вибрации ее на ветре ясно замечал, что он действительно дул не в горизонтальном направлении, а под углами, по приблизительной оценке, от 5 до 10° к горизонту. Сила же его, определяемая во время опытов по анемометру Робинзона, колебалась от 3 до 10 метров в секунду и, по мере поднятия от подножья хребта на юг, в горы, постепенно возрастала, достигая на больших высотах 15 и более метров в секунду.

8 июня возвратился из командировки Козлов, а 10-го числа того же месяца прибыл в Кара-Сай и Роборовский.

П. К. Козлов поднялся по долине реки Бостан-тограк на Тибетское нагорье к озеру Даши-куль – крайнему пункту, до которого доходят горцы – охотники и золотоискатели. От озера он направился к северо-востоку по широкой нагорной долине между Куньлунем и его мощным восточным отрогом. Путь его пролегал вверх по реке, текущей с южного склона окраинного хребта в озеро Даши-куль.

Долина ее, поднимающаяся до 14 000 футов над уровнем моря, оказалась совершенно пустынной: кроме жесткой и колючей тибетской осоки, растущей притом на весьма немногих влажных местах небольшими островками, в ней не замечено было других растений. Пройдя по этой долине около 100 верст от озера, Козлов, за отсутствием подножного корма и истощением бывшего с ним фуража, принужден был повернуть назад и возвратиться по старой дороге в Кара-Сай.

В. И. Роборовский, перейдя Куньлунь по тому же, как и прежде, перевалу Сарык-туз, взял курс почти прямо на юг и прошел около 75 верст по Тибетскому нагорью, отличающемуся в том месте еще более пустынным характером, чем на пути к верховьям реки Керия-дарья. Оно поднимается в среднем до 16 600 футов над морем и покрыто низкими сланцевыми грядками, простирающимися почти с запада на восток, а между этими грядками залегают каменистые долины и замкнутые котловины.

На юго-западе, за рекой Керия-дарья, путники снова видели высочайшие снеговые горы, усмотренные в первый раз с берегов этой реки; а на юге волнистую землю замыкал довольно высокий и весьма длинный кряж, отделяющийся, по-видимому, от помянутых гор и отходящий очень далеко на восток.

Кроме приземистого белолозника, Роборовский не нашел в посещенной им нагорной пустыне ни одного растительного вида. Острые сланцевые и кварцевые гребни, торчащие повсюду на ее поверхности, разреженность воздуха и сильные ветры, сопровождавшиеся частыми снежными метелями, крайне затрудняли движение и погубили всех лошадей, кроме одной, да и та отказывалась служить.

Последнюю станцию на обратном пути по нагорью Роборовский и его спутник, унтер-офицер Бессонов, следовали пешком, навьючив на единственную уцелевшую у них лошадь теплую одежду и остатки съестных припасов. С большим трудом добрались они до северного подножья перевала, где у них была оставлена часть запасов, и, переночевав в том месте, должны были пройти вниз по долине Сарык-туз еще одну станцию пешком до золотого прииска Кан-булак. Там их радушно приняли золотоискатели и дали временный приют до тех пор, пока не прибыли к ним люди с лошадьми и съестными припасами, высланные мною из Кара-Сая.

Описанные экскурсии моих сотрудников на северную окраину Тибетского нагорья через перевал Сарык-туз и долину реки Бостан-тограк познакомили нас несколько с этой безвестной страной и вместе с тем убедили в тщетности попыток проникнуть в нее со всей экспедицией. Признавая, однако, необходимым пополнить их рекогносцировки обозрением хоть небольшого участка этой нагорной пустыни к югу от озера Даши-куль, я решил совершить туда экскурсию и углубиться, сколько возможно, далее на юг от окраинного хребта.

За 3 дня до выступления были посланы вперед в долину реки Бостан-тограк наши люди с туземцами для исправления дороги, заготовлен значительный запас фуража и наняты вьючные быки, ослы и лошади для доставления его к озеру Даши-куль. Там предполагалось устроить склад, из которого можно было бы пользоваться припасами при поездках на юг и восток от этого озера.

16 июня мы выступили из Кара-Сая на озеро Даши-куль. В этой экскурсии мне сопутствовали Роборовский и Козлов, четверо нижних чинов нашего конвоя и девять таглыков – проводников и погонщиков; сзади тянулся большой караван из лошадей, ослов и быков, нагруженных продовольственными припасами и фуражом.

Обогнув отпрыски Куньлуня, бороздящие его предгорье к северо-востоку от Кара-Сая, мы повернули на юго-восток, к реке Бостан-тограк, текущей в глубокой балке с отвесными стенами, и вскоре вступили в горы Куньлуня. Пройдя версты 2 по неширокой долине этой реки, мы очутились на берегу ее левого многоводного притока Кубучи-дарья, где нам пришлось пройти по весьма трудному и опасному месту. Кубучи-дарья, текущая в низовье почти перпендикулярно к Бостан-тограку, встречает близ устья твердый конгломератовый мыс, заставляющий ее повернуть круто к западу. Обогнув этот мыс, она впадает в Бостан-тограк, а в стрелке между слившимися реками заключается высокая и очень узкая конгломератовая коса, по которой пролегает дорога.

Спустившись по крутому откосу в глубокую балку Кубучи-дарьи и перейдя на правый берег этой многоводной реки, мы поднялись по чрезвычайно крутому мысу помянутой косы на ее узкий гребень. Оттуда я не без ужаса увидел, по какому опасному месту пролегает впереди дорога: ровно 300 шагов она идет по этому узкому гребню, имеющему не более 3–4 футов ширины и обрывающемуся в обе стороны совершенно отвесными стенами до 25 сажен высоты.

Собравшись с духом, я прошел скорым и ровным шагом по этому ужасному гребню, который, к сожалению, нигде нельзя обойти кружным путем. Достигнув широкого места косы, я с облегченным сердцем остановился на нем и, обернувшись назад, был немало удивлен тем невозмутимым спокойствием, не отличавшимся от беспечности, с которым следовали наши горцы со своими животными по этому опасному месту. Однако никто из них не решился проехать по нему верхом: все они шли пешком, ведя лошадей в поводу, а быки и ослы следовали спокойно сами.

На обратном пути мы прошли по этому месту далеко не так боязливо, как в первый раз, и мне кажется, что при частых переходах через такие опасные места инстинкт самосохранения у нас мог бы притупиться для подобных случаев так же, как и у горцев Куньлуня.

К югу от мыса, в высоких горах, было видно сумрачное ущелье реки Кубучи-дарья, обрамленное колоссальными горными склонами необычайной крутизны. Эта многоводная река получает начало близ гребня Куньлуня и течет в северо-западном направлении, меняя его лишь в низовье на северное. Область ее, по своей недоступности, очень мало известна даже местным горцам. Кубучи-дарья почти на всем своем протяжении течет среди высоких, недоступных гор, опускающихся к ее мрачному ущелью чрезвычайно крутыми склонами.

В этих колоссальных склонах зияют местами еще более мрачные щели ее притоков. Вообще область Кубучи-дарьи, по рассказам таглыков, так малодоступна, что они не могут кочевать в ней летом со своими стадами, и посещается изредка лишь охотниками на диких баранов, да и эти отважные ходоки по горам не могут проникать в некоторые, наиболее недоступные местности ее.

Бостан-тограк выше устья Кубучи-дарьи носит название Аксу и течет по-прежнему в глубокой балке. Пройдя версты 3 от опасного места к востоку по долине реки Аксу, мы спустились по крутому откосу в балку этой реки и разбили лагерь на урочище Кош-лаш. В этой местности балка реки Аксу значительно расширяется, и на дне ее, покрытом злаком чием, мирикарией и полынью, находятся небольшие пашенки таглыков, на которых созревал в то время ячмень.

Вечером, около 8 часов, вдали на востоке послышался глухой шум, напоминавший отдаленный рокот воды, ниспадающей с мельничной плотины. Шум становился все громче, и через полчаса мы заметили массу воды, двигавшуюся по поверхности реки стеною около 2 футов высоты со скоростью до 70 сажен в минуту. Вся эта вода, прибывшая вдруг, образовалась, несомненно, от таяния в жаркие часы дня снега и льда на высоких горах Куньлуня, отстоявших верстах в 50 от нашего лагеря по течению реки, и шла оттуда около 6 часов.

В исключительных случаях, после сильных и продолжительных ливней в горах, когда уровень воды в горных реках поднимается до сажени выше нормального, скорость ее движения на поверхности достигает 18 футов в секунду или до 18,5 версты в час. Тогда только одни нижние слои воды, катящие по дну камни и даже массивные валуны, встречают сильное сопротивление, а верхние несутся беспрепятственно почти со скоростью паровоза.

Из балки реки Аксу караван поднялся в узкую долину этой реки и продолжал путь на восток по ее левому берегу. Верстах в 7 от устья Кубучи-дарьи Аксу принимает справа многоводный приток Кютэль-дарья с востока и выше слияния с ним течет уже с юго-востока на северо-запад в весьма узкой, но неглубокой балке, к которой спускаются с обеих сторон крутые горные склоны.

Дорога, повернув на юго-восток, пролегает верст 6 по крутым косогорам левого берега Аксу, потом переходит на правый берег ее и, извиваясь то по косогорам, то по узким площадкам, выходит на урочище Отур-булак, где мы остановились на ночлег. Река Аксу, текущая на этом урочище в плоских берегах, образует небольшой остров, покрытый порядочной растительностью.

В окрестностях урочища Отур-булак встречаются порядочные альпийские пастбища, на которых летом откармливаются стада овец, пасомые таглыками. Пещерные жилища этих пастухов рассеяны по всем горным пастбищам и расположены повсюду на берегах речек или у источников, из которых таглыки и их стада пользуются водой.

В горах бассейна реки Аксу водятся горные бараны и их смертельные враги – барсы, похищающие иногда у таглыков овец. Но коренным местопребыванием этих животных служит совершенно безлюдная и труднодоступная горная область реки Кубучи-дарья, в которую проникают только отважные горцы-охотники.

С урочища Отур-булак мы прошли версты 3 по косогорам левого берега Аксу, текущей выше его уже в плоских берегах; потом, повернув круто почти на восток, следовали большую часть перехода в этом направлении. Долина реки Аксу от поворота резко изменяется: дно ее становится совершенно плоским, а бока состоят из весьма крутых и высоких обнаженных утесов темного цвета, блестящих на солнце и придающих этой бесплодной долине печальный вид.

Ровное дно ее, покрытое повсюду мелкой галькой, гравием и дресвой, вовсе лишено растительности, и только в редких местах, где река отложила маленькие островки глины, оно поросло злаком из рода Lolium. Сама же Аксу то скрывается в рыхлом грунте своей пустынной долины, то выходит на дневную поверхность.

В конце перехода мы повернули круто на юго-восток и, перейдя в каменистую часть долины, остановились ночевать на урочище Баши-булак. Тут на небольшом островке, покрытом мирикарией, полынью и злаком Lolium, животные нашего каравана в последний раз насытились подножным кормом, который далее на пути повсюду очень плох.

На урочище Баши-булак находится минеральный ключ, а верстах в 3 ниже его другой, более многоводный, минеральный источник, называемый Еган-булак, бьет из расселины скалы. Вода в обоих источниках кисло-соленая, а температура ее была в то время 6,7 °С.

На следующий день мы продолжали путь к юго-востоку сначала по неширокой каменистой долине реки Аксу. На 6-й версте наш караван оставил эту реку, текущую в верховьях с востока на запад из снеговых гор, и направился по ее левому многоводному и длинному притоку Караташ-дарья. Долина ее отличается уже иным характером: она значительно шире пройденной долины реки Аксу, но уступает ей в глубине.

Относительная высота ее окраинных гор, по мере поднятия долины в юго-восточном направлении, постепенно уменьшается, а горы становятся мягче, и обнажения на них встречаются уже гораздо реже, чем в долине Аксу. Весьма отлогие предгорья их, покрытые щебнем и дресвой, склоняются медленно к широкому галечному ложу речки Караташ-дарья, обрываясь к нему крутыми, но невысокими берегами.

Долина Караташ-дарьи и ее окраинные горы, покрытые лишь кое-где жалкими, приземистыми кустарниками, пустынны и безмолвны: на всем пути по ней мы не видели ни одного живого существа. Через широкие боковые ущелья показывались вдали снеговые вершины мощных лучей Куньлуня, замыкающих область реки Аксу с северо-востока и юго-запада.

В 20 верстах от урочища Баши-булак мы приблизились к самому гребню Куньлуня, прорванному в этом месте узкой долиной речки Караташ-дарья. Она получает начало на южном склоне окраинного хребта, пробегает немного по Тибетскому нагорью, а потом прорывается на северо-запад через углубленную седловину гребня Куньлуня. Перед седловиной дорога поворачивает на восток и направляется по узкой долине верхней Караташ-дарьи, имеющей сильное падение.

На востоке эта долина маскируется двумя заходящими друг за друга горными мысами прорванного ею гребня Куньлуня, так что путнику, поднимающемуся по ней с запада, она представляется замкнутою с восточной стороны крутой недоступной седловиной помянутого гребня. В действительности же между горными мысами его, расположенными уступом, остаются широкие ворота, через которые стремится речка Караташ-дарья с Тибетского нагорья.

Пройдя через эти ворота, мы продолжали путь по долине, которая выше них значительно расширяется и направляется по-прежнему почти на восток. В широком ложе речки Караташ-дарья тут лежали еще местами большие глыбы льда. С северной стороны долина верхней Караташ-дарьи замыкается гребнем Куньлуня, быстро повышающимся от помянутой седловины в восточном направлении и вскоре восходящим за предел снеговой линии. Крутое южное предгорье его, сплошь усеянное белой галькой, прорезано многими лощинами, по которым стремятся в Караташ-дарью ручьи.

С юга описываемую долину окаймляет оригинальный песчаниковый луч Куньлуня, отделяющийся от его гребня близ помянутых горных ворот. Северный склон этого любопытного кряжа, оканчивающегося тупым мысом на Тибетском нагорье, почти совершенно отвесный, и у подножья его лежит масса огромных отторженцев, сорвавшихся с высоты и продвинувшихся местами сажен на 200 от подошвы кряжа. Южный же, весьма пологий склон его, обращенный к Тибетскому нагорью, совершенно плоский, как крыша, и изборожден кое-где лишь ничтожными рытвинами.

Пройдя верст 6 от горных ворот по крутой долине Караташ-дарьи, мы достигли урочища Отлик-булак, представляющего как бы небольшой островок этой пустынной долины, покрытой тибетской осокой – жесткой и колючей травой, которую, однако, едят быки и весьма неохотно голодные лошади и ослы. К востоку и юго-востоку от этой местности простирается уже ровное и совершенно пустынное Тибетское нагорье.

Повернув с урочища Отлик-булак на юго-восток, наш караван потянулся по пустынной равнине, покрытой щебнем и дресвой, к оконечности песчаникового мыса и, обогнув ее, вышел к озеру Даши-куль. На берегу его мы разбили наш лагерь, в укромном месте, защищенном от преобладающих западных и северо-западных ветров невысоким обрывом этого мыса.

На озере Даши-куль нам пришлось провести 5 дней перед поездкой на Тибетское нагорье. Наши животные были сильно утомлены переходом через Куньлунь, при пересечении которого им пришлось пройти под вьюками по трудной дороге с лишком 60 верст и при этом подняться на 4190 футов над Кара-Саем.

Кроме того, нужно было определить географическое положение исходного пункта на озере, сделать в нем магнитные наблюдения и измерить высоты снеговой линии, нижних краев соседних ледников и вершины высочайшей в этой части Куньлуня горы Ак-таг, отстоявшей в 15 верстах к северо-востоку от нашего лагеря. Для определения этих высот я должен был проложить небольшую тригонометрическую сеть, измерив на соседней равнине базис в 1600 сажен.

Озеро Даши-куль, лежащее на высоте 13 880 футов над уровнем моря, имеет треугольную форму и простирается до 15 верст в окружности. Оно содержит горько-соленую воду, в которой, кроме маленьких креветок, нет никакой животной жизни. Берега его совершенно плоски и низменны, а глубина большей частью незначительна, и только в северо-западном углу озера, у подножий омываемых им отдельных высот, она несколько увеличивается.

Уровень озера, судя по изменениям, замеченным на его плоских берегах, подвержен значительным колебаниям. Они зависят от переменных ветров, пригоняющих воду то к южному, то к восточному берегу, и отчасти от массы воды, приносимой в озеро питающей его рекой. Цвет поверхности озера Даши-куль при ясной погоде аквамариновый, при пасмурной – серовато-голубой, а ночью при лунном свете – почти белый. На озере часто появлялись турпаны со своими детенышами, по временам прилетали на него шилохвостые утки (Dafila acuta), плаунчики и черношейные журавли, а вдоль берегов кружились стрижи и кашмирские ласточки.

На берегах этого озера было найдено несколько еще не разложившихся трупов птиц, не живущих оседло на высоком Тибетском нагорье и погибших, без сомнения, во время весеннего пролета через эту суровую страну из Индии на север[71]. В окрестностях же его, в совершенно пустынной долине, мы видели много черепов диких яков, принадлежавших виду этого животного, отличному от живущего ныне в диком же состоянии в северо-восточной части Тибета.

Описываемое озеро лежит в широкой междугорной долине, окаймленной с севера южным склоном Куньлуня, гребень которого в том месте поднимается далеко за предел снеговой линии. С южной же стороны эту нагорную долину замыкает широкий и плоский восточный отрог окраинного хребта, отделяющийся от него близ истоков Кубучи-дарьи и тянущийся очень далеко на восток. Этот мощный отрог, в свою очередь, окаймляет с севера высшую область Тибетского нагорья, поднимающуюся с лишком на 2200 футов над высокой долиной озера Даши-куль, которая представляет собою лишь ступень с севера в ту заоблачную землю.

Верстах в 40 к востоку от озера Даши-куль помянутый восточный отрог Куньлуня прорезается в меридиональном направлении широкой поперечной долиной, по которой нетрудно подняться в высшую область нагорья, окаймляемую им с севера, а в 90 верстах к востоку от того же озера он отделяет от себя на север весьма плоскую ветвь, связующую его с главным хребтом Куньлуня и замыкающую долину озера Даши-куль с востока.

Перевал через это плоское поднятие, имеющий весьма пологий, почти незаметный подъем с запада, на восточной стороне, напротив, значительно круче. Нагорная долина, заключающаяся между Куньлунем и его отрогом, восточнее этого перевала несколько понижается, и растительность ее становится лучше. П. К. Козлов во время первой своей экскурсии на Тибетское нагорье видел в той части долины реку, которая получает начало на восточном склоне помянутого плоского перевала, потом поворачивает почти прямо на север и прорезает Куньлунь.

Сопровождавшие Козлова таглыки не могли ничего сообщить ему об этой реке, которую видели в то время в первый раз. По съемке же той нагорной долины Козлова и моему маршруту по северному предгорью Куньлуня эта река должна быть Мит – левый приток Кара-мурана.

Озеро Даши-куль питается водами довольно многоводной речки, получающей начало на южном склоне Куньлуня и текущей по этой междугорной долине сначала на юго-запад, а потом почти на запад. Эта безымянная речка, имеющая не более 100 верст длины, перед впадением в озеро разделяется на многие рукава и образует дельту, усеянную малыми озерками, на которых часто встречались турпаны, шилохвостые утки и плаунчики.

В течение 5-дневного пребывания на озере я успел окончить все свои работы, которым немало препятствовали сильные ветры, дувшие ежедневно с 11 часов утра до 7 часов пополудни. Этот сильный и холодный ветер не сопровождался никогда пыльными туманами, которых на Тибетском нагорье мы вовсе не замечали. К вечеру он стихал, но зато ночи были холодные: с 19 на 20 июня и с 20 на 21 озеро Даши-куль покрывалось по ночам льдом, простиравшимся до 150 сажен от берега и державшим небольшие камни.

К полудню оно освобождалось от льда и после 21 июня уже не замерзало. Утром 23 июня выпал снег почти в дюйм толщины, исчезнувший с равнины к 9 часам утра, но державшийся на высотах до полудня. К югу от озера, над высшей областью нагорья, за хребтом, ежедневно носились темные снеговые тучи, разрешавшиеся, судя по спускавшимся из них белым полосам, густым снегом, и оттуда слышались по временам отдаленные раскаты грома. Эти грозы, значительно изменявшие показания моих магнитных приборов, вынуждали меня дважды прерывать начатые магнитные наблюдения.

Пользуясь точно измеренным на соседней равнине для триангуляции базисом в 1600 сажен, я с помощью нашей маленькой пушки и тщательно выверенного хронографа сделал опыт определения скорости распространения звука в разреженном воздухе, на абсолютной высоте в 13 880 футов, при давлении в 456,8 мм, температуре воздуха 10 °С, абсолютной влажности 2,8 и относительной 31. Из 12 отдельных наблюдений, давших очень согласные результаты, эта скорость оказалась 1073 фута в секунду, т. е. почти такая же, какая была найдена из опытов на небольших высотах.

Произведенные мною тригонометрические измерения дали следующие абсолютные высоты: вершины горы Ак-таг 20 880 футов, снеговой линии на южном склоне Куньлуня 19 140 футов и нижнего края ледника 18 080 футов. В точке, к которой приведены относительные геодезические высоты (столб в лагере), постоянно наблюдался в срочные часы ртутный барометр, и высота ее, по этим наблюдениям, вышла 13 880 футов.

25 июня мы направились с озера для обозрения окрестной страны двумя партиями. П. К. Козлов с одним казаком и двумя таглыками поехал на восток вверх по речке, впадающей в озеро Даши-куль. Потом он должен был повернуть на юг и по широкой поперечной долине восточного отрога Куньлуня, отстоящей верстах в 40 от этого озера, подняться в высшую область Тибетского нагорья с тем, чтобы обозреть ее по возможности на большем пространстве. Другая партия, состоявшая из меня с В. И. Роборовским, двух нижних чинов конвоя и двух таглыков, отправилась прямо на юг от озера. При обеих партиях следовало несколько вьючных быков и ослов, нагруженных фуражом и съестными припасами на неделю.

Обогнув западную оконечность озера, мы направились на юг к замеченной еще из лагеря поперечной долине плоского хребта, окаймляющего высшую область нагорья с севера. Около 4 верст мы шли по пустынной равнине, поднимаясь постепенно к подножью хребта. На ней мы видели несколько черепов диких яков, из которых один, хорошо сохранившийся, был захвачен нами на обратном пути с собой.

Потом мы вступили в поперечную долину окраинного хребта, имеющую на первых 4 верстах весьма значительное падение. В эту долину выходят с запада многие ущелья, с востока же в нее спускаются с окрестных гор одни крутые лощины. В южной части долины встречалась изредка низкорослая полынь, а выше – только небольшие группы приземистых кустиков белолозника.

Несмотря на жалкую растительность самой долины и окрестных гор, в них живут антилопы, тибетские зайцы и куланы. Свежие следы этих травоядных, а также волков и лисиц мы замечали неоднократно на мягких местах долины. В ней мы нашли также признаки временного пребывания людей: железный наконечник стрелы, ныне уже не употребляемой в Кашгарии, и небольшие груды камней, сложенные на некоторых, наиболее заметных горных мысах, преимущественно при устьях побочных теснин. Они, вероятно, служили путеводными знаками охотникам или золотопромышленникам, посещавшим некогда эти пустынные горы.

Характерную особенность описываемого окраинного хребта представляют его передовые, т. е. северные, горы, соседние подножью. Они отличаются большей абсолютной и относительной высотой сравнительно с горами среднего пояса хребта и поднимаются почти до уровня его гребня. Наиболее высокие вершины их во все время нашего пребывания на озере были покрыты снежной порошей, тогда как горы среднего пояса того же хребта оставались большею частью свободными от нее.

Эти передовые горы состоят из весьма высоких, как бы отдельных, массивов, сочлененных лишь слабыми поднятиями. Между ними залегают обширные нагорные впадины, сообщающиеся с нижележащими долинами ущельями и весьма крутыми лощинами.

Поднявшись около 10 верст по долине, мы заметили в простирающемся по ней сухом русле воду и остановились около нее на ночлег. Небольшой ручеек, пройдя в этом месте сажен 100 по дну плоского песчаного русла, уходит опять в землю. По берегам его росли маленькие кустики приземистого белолозника – единственного растения среднего и высшего пояса этого пустынного хребта. Вокруг царила мертвая тишина и не видно было ни одного живого существа.

Большую часть следующего перехода мы употребили на подъем. Относительная высота окрестных гор по мере поднятия становилась все меньше и меньше, а вместе с тем уменьшалась глубина главной и побочных долин, которые в среднем поясе хребта встречались довольно часто.

Верстах в 5 от ночлежного места поперечная долина, по которой мы шли, разветвилась на три довольно широкие, но неглубокие долины. Мы направились по средней из них, которая вскоре сузилась и перешла в извилистую теснину с весьма значительным падением, а окрестные горы преобразились в холмы, покрытые кое-где группами приземистого белолозника. На дне этой теснины встречались изредка мокрые песчаные места, но текучей воды нигде не было.

На 18-й версте от ночлежного места мы стали подниматься по весьма крутому склону на гребень окраинного хребта и, после часового утомительного восхождения, достигли наконец высшего места перевала, поднимающегося на 16 590 футов над морем.

На вершине перевала мы были очарованы открывшимся оттуда величественным видом: на юге нам представилась высокая земля, покрытая цепями холмов восточно-западного направления, вдали на юго-западе по этой волнистой земле тянулся высокий кряж, по-видимому, отрог окраинного хребта, постепенно понижавшийся в юго-восточном направлении и уходивший за горизонт; к северу от перевала теснились, подобно застывшим колоссальным волнам океана, холмы высшего и среднего поясов хребта, возраставшие в северном направлении и переходившие наконец в нижней его зоне в грандиозные массивы.

С вершины перевала мы спустились по отлогому южному склону окраинного хребта, имеющему не более 1½ верст протяжения, на весьма высокую равнину и, отойдя полверсты от его подножья, разбили палатки в плоской лощине. Вокруг простиралась ровная щебне-дресвяная нагорная пустыня, поросшая кое-где группами приземистых кустиков белолозника. Воды на поверхности, по тщательным розыскам, нигде не оказалось, но в лощине, спускавшейся с перевала, найдено было мокрое песчаное место.

На этом месте наши люди вырыли яму, которая, к общей радости, вскоре наполнилась прекрасной водой, а бывшие с нами таглыки накопали толстых корней белолозника – единственного топлива в этой заоблачной земле. Но огонь поддерживался в ней с большим трудом: нужно было постоянно вдувать воздух в костер маленьким мехом, который был взят на всякий случай с собой. Вода на этой высоте (16 100 футов) кипела при 84,2 °С, и свежего мяса нельзя было сварить: от долгого пребывания в кипятке оно только краснело и почти вовсе не разваривалось. Мы предпочли довольствоваться похлебкой из сухого мяса, дававшего больше навара.

27 июня с раннего утра до 10 часов шел большой снег, и наш лагерь очутился среди необозримой снежной поляны, напоминавшей нам родные равнины, одетые зимним покровом. К 10 часам он прекратился. Из-за густых свинцовых облаков начало показываться по временам солнце, и стал подувать с запада легкий ветерок. От совокупного действия жгучих солнечных лучей и сухого ветра снег очень быстро исчезал, и к 11 часам его уже не стало. Тепловые солнечные лучи в этой заоблачной земле сильно жгут обнаженные части тела путника, обращенные прямо к солнцу, тогда как остающиеся в тени в то же время нередко зябнут.

В 11 часов, когда снег с равнины совершенно исчез, я с Роборовским и одним казаком, взяв с собой барометр, камеру-обскуру с принадлежностями и вьючную лошадь с запасами, отправились на рекогносцировку окрестной местности к югу от лагеря.

Около 3 верст мы ехали по щебне-дресвяной равнине, на которой часто встречались выходы коренных пород, выступавших из земли едва заметными гребнями. Затем мы спустились в глубокую долину, шириной около версты, окаймленную высокими увалами, на дне которой не оказалось, однако, никаких следов проточной воды. Из долины мы поднялись на волнистую щебне-дресвяную землю, покрытую местами низкими грядами холмов восточно-западного направления. Между этими грядами заключаются обширные замкнутые котловины с солонцеватой почвой и слабым соляным налетом в наиболее углубленных местах плоского дна.

Низкорослый белолозник, едва заметный с лошади и растущий весьма рассеянно, отдельными группами миниатюрных кустиков, – единственное растение, найденное нами в нагорной пустыне. Высота его над поверхностью земли по крайней мере втрое меньше, чем в нижележащей долине озера Даши-куль. При сравнении же его с белолозником того же самого вида с северного предгорья Куньлуня, растущего высоким, ветвистым кустом, между ними оказывается столь значительная разница, что с первого взгляда сравниваемые растения легко признать принадлежащими двум различным видам. Зато белолозник нагорной пустыни, скрывающийся от суровости ее климата в земле, имеет массивный корень, служивший нам единственным топливом.

Несмотря на крайне скудную растительность нагорной пустыни, в ней живут, однако, некоторые животные. В одной из плоских ее котловин мы видели несколько штук антилоп-оронго, замечали неоднократно следы куланов, зайцев, тибетских степных куропаток и спугнули одного хохлатого жаворонка. Но яков мы там не встречали и не находили даже ни следов, ни черепов их.

Усмотрев вдали на юге высокий холм, мы направились к нему с тем, чтобы обозреть с него по возможности большее пространство. Едва успели мы обозреть с вершины холма окрестности и снять три вида, как нашла темная грозовая туча, раздались громовые удары, засверкала молния, и из тучи посыпался густой снег. Порывистый западный ветер, дувший с утра, внезапно усилился, и поднялась ужасная метель. Чтобы укрыться хоть сколько-нибудь от жестокой снежной бури, мы почти ощупью спустились немного по юго-восточному склону холма и остановились на покатости.

Там мы пытались развести из захваченных с собой дров костер, но напрасно: сильный ветер со снегом каждый раз тушил вспыхнувший огонек. К счастью, гроза и метель вскоре прекратились, мы снова поднялись на вершину холма и, открыв с трудом окоченелыми руками барометр, измерили ее высоту, оказавшуюся впоследствии по вычислении равною 16 150 футам.

Прозябнув сильно на холме, мы поспешно спустились с него и направились обратно в лагерь, сходя по временам с лошадей, чтобы согреть себя ходьбой. Но и движение скорым шагом мало помогло: холодный ветер пронизывал нас все время на обратном пути. Прибыв в лагерь в сумерки, мы должны были надеть шубы, и, только после нескольких выпитых почти залпом чашек горячего чая, перестали дрожать от холода.

В ночь с 27-го на 28 июня снова выпал снег в 2 дюйма толщины, и мы провели второе утро среди необозримой снежной поляны. С 7 часов ее начало озарять по временам яркое солнце и быстро растоплять своими жгучими лучами снег. К 9 часам он уже исчез с равнины и оставался только на холмах, которые все утро курились, подобно вулканическим сопкам, и нагорная пустыня с этими повсюду дымящимися на ней холмами казалась какой-то волшебной, сказочной землей.

Продовольственных припасов и фуража у нас осталось только на 3 дня. Поэтому в 9 часов мы сняли палатки и направились обратно к своему пристанищу на озере. На ночлег остановились на старом месте, у ручья; ночью опять выпал снег около 2 дюймов толщины, но утром очень быстро стаял и держался до 10 часов только на вершинах гор. В полдень 30 июня мы прибыли в лагерь, на озеро Даши-куль.

П. К. Козлов, возвратившийся накануне нашего прибытия на озеро, также успел обозреть небольшой район высшей области Тибетского нагорья. Пройдя около 40 верст вверх по речке, впадающей в озеро Даши-куль, он оставил на ней одного таглыка с двумя вьючными быками и частью запасов, а сам с казаком и другим горцем повернул на юг по направлению к усмотренной широкой поперечной долине окраинного хребта.

По этой долине путники поднимались верст 40 до его гребня; в северной части, близ подножья хребта, она глубока, и окрестные горы очень высоки, но, по мере простирания к югу, глубина ее уменьшается, а вместе с тем мельчают и окраинные горы, переходящие около гребня в холмы. Кроме приземистого белолозника и полыни, встреченной только в нижней части долины, в ней не найдено никаких растений.

В этой долине Козлов видел также следы куланов, антилоп и тибетских зайцев, но признаков посещения ее людьми не нашел. Достигнув гребня хребта, опускающегося на юг отлогим и коротким склоном, Козлов увидел оттуда на юге землю, покрытую цепями холмов восточно-западного направления. По обозрении с вершины перевала нагорной пустыни путники спустились по той же долине с окраинного хребта, имеющего в том месте с лишком 40 верст ширины, и направились на речку, где был оставлен таглык, а оттуда возвратились в лагерь, на озеро Даши-куль.

Утомленным во время экскурсии людям и животным необходим был отдых, а потому мы по прибытии на озеро провели там следующий день.

1 июля наш караван направился в обратный путь по старой дороге в Кара-Сай. Спуск с хребта мы совершали очень быстро, понижаясь ежедневно средним числом на 1000 футов. Животные шли бодро, да и люди, заметно повеселели, оставив позади унылую нагорную пустыню, в которой мы все, не исключая и таглыков, испытывали одышку, слабую головную боль и легкие лихорадочные пароксизмы по вечерам.

Температура воздуха, колебавшаяся на Тибетском нагорье в пределах от 3 до 15 °С, по мере спускания с хребта значительно повышалась. С каждой станцией прибавлялось несколько десятков растительных видов, и самые растения становились все пышнее и пышнее, как будто мы стремительно переносились из полярного пояса в умеренный. На ночлеги караван останавливался на прежних местах, и везде мы находили растительность, значительно развившеюся за время нашего отсутствия.

4 июля мы благополучно прошли по опасному конгломератовому мысу у слияния рек Аксу и Кубучи-дарья. На этот раз мы следовали по нему не так боязливо, как в передний путь, и в полдень прибыли в Кара-Сай.

По возвращении в лагерь мы нашли там все в полном порядке. Верблюды и лошади экспедиции, отправленные еще в начале июня на новое пастбище, в долину Сарык-туз, очень хорошо поправились и были готовы к продолжению пути.

Геолог экспедиции К. И. Богданович возвратился из поездки на прииск Копа в Кара-Сай за 3 дня до нашего прибытия туда. Перед этой поездкой я просил его собрать подробные сведения о перевалах через Куньлунь восточнее реки Бостан-тограк.

Во время пребывания в Копа и рекогносцировки гор к югу от названного прииска Богданович расспрашивал об этих проходах многих туземцев, из показаний которых выяснилось, что к востоку от реки Бостан-тограк до верховьев Черчен-дарьи в окраинном хребте нет ни одного перевала, доступного для верблюжьих караванов.

На этом протяжении Куньлунь могут пересекать только одиночные всадники да легко нагруженные ослы, для которых лучшими проходами считаются Мит и Далай-куган, ведущие по ущельям речек того же названия – левых притоков реки Кара-муран. С другой стороны, В. И. Роборовский во время весенней поездки в долину верхней Черчен-дарьи достоверно узнал, что из нее существует несколько проходов через окраинный хребет на Тибетское нагорье, доступных для караванов.

На обратном пути он неоднократно встречал партии рабочих, шедших за Куньлунь, на прииск Акка-таг, которые сообщили ему маршрут из долины верхней Черчен-дарьи на этот прииск и уверяли, что дорога туда вполне доступна для караванов.

Основываясь на вышеприведенных сведениях, я порешил перевести всю экспедицию по дороге, пролегающей по северному подножью Куньлуня через Копа и Ачан, в долину верхней Черчен-дарьи, на урочище Баш-малгун, где находились наши люди с 28 верблюдами и багажом, отправленные туда еще из Нии. В этой местности предполагалось оставить большую часть людей с животными экспедиции и повторить на наемных лошадях экскурсии на Тибетское нагорье. При этом я намеревался посетить непременно прииск Акка-таг, где в то лето работало до 300 человек, чтобы собрать там расспросные сведения об окрестной ему стране.

На другой же день по прибытии в Кара-Сай мы начали снаряжаться в путь: пекли на дорогу хлеб, исправляли вьючные седла и формировали вьюки. Верблюды и лошади экспедиции, пасшиеся в долине Сарык-туза, были заблаговременно пригнаны в Кара-Сай, в окрестностях которого подножного корма для них было уже достаточно.

Глава шестая. От Кара-Сая до Лобнора

Следование экспедиции из Кара-Сая по северному предгорью Куньлуня через Копа в Ачан. – Необычайное разлитие реки Мольджа. – Поворот из Ачана в Черчен. – Пребывание в этом селении. – Движение оттуда через хребет Алтын-таг в долину верхней Черчен-дарьи. – Остановка на урочище Мандалык. – Последние экскурсии на юг; к подножью хребта Пржевальского. – Расспросные сведения, собранные от охотников прииска Акка-таг об окрестной ему стране. – Возвращение по новым дорогам в Мандалык. – Путь экспедиции с урочища Мандалык по безлюдным нагорным долинам на северо-восток, к озеру Лобнор. – Прибытие на это озеро.

Утром 10 июля экспедиция выступила из Кара-Сая. Пройдя верст 5 по волнистому предгорью, мы вышли на реку Бос-тан-тограк и направились вниз по ее левому берегу. Эта река, подобно Толан-ходже, по выходе из гор, течет по предгорью в весьма глубокой и излучистой конгломератовой балке с отвесными стенами. В том месте, где мы на нее вышли, и несколько выше, Бостан-тограк омывает высокий, почти отвесный утес обнаженного горного мыса, упирающегося в реку и заставляющего ее повернуть круто к северо-востоку. Эта необычайно крутая скала, блестящая на солнце, называется Эйнак-таг (Зеркальная гора).

На 14-й версте мы спустились по весьма крутому откосу в глубокую балку реки Бостан-тограк и расположились на ночлег. В этот день с 11 часов утра начал дуть прохладный ветер с севера, принесший такую массу пыли, что перед вечером мы не могли ясно различать ближайших к лагерю обрывов балки. Ровно в 9 часов вечера пришла горная вода, возвестившая о своем приближении глухим шумом. Река и вдруг сильно вздулась и начала катить небольшие камни, издававшие слабый грохот. В течение всей ночи переправа через нее была невозможна, но к утру вода стала сбывать, и к 10 часам река уже обмелела.

Бостан-тограк, подобно Толан-ходже, течет непрерывно только летом, в половодье, а в остальное время иссякает тотчас же по выходе из предгорья Куньлуня на соседний сай. Ниже, близ северной черченской дороги, эта река снова собирается из ключей и течет оттуда, под названием Андэрэ, круглый год верст 140 на север.

От реки Бостан-тограк до ближайшей речки Ой-яйляк, пересекаемой дорогой, считается около 40 верст безводного пути. Мы, по обыкновению, разделили этот длинный переход на два. Взяв с собой два бочонка воды для людей и напоив всех животных, караван после полудня переправился через обмелевшую реку и поднялся из балки на высоту. Дорога пролегает по волнистой местности предгорья, прорезанной узкими, но неглубокими лощинами; мягкая лёссовая почва его покрыта полынью и белолозником, которые в то время по случаю засухи были очень тощи.

На первой половине перехода мы пересекли несколько лёссовых грядок, засыпанных песком, и миновали ряд небольших отдельных высот, поднимающихся на предгорье близ подошвы Куньлуня. Этот окраинный хребет к востоку от реки Бостан-тограк значительно расширяется, вместе с тем становится площе и не опускается уже, как западнее, к предгорью крутыми склонами, а ниспадает к нему постепенно отлогими ветвями, прорезанными неглубокими долинами, ущельями и лощинами, из которых выходят многочисленные мелкие лощины и балки, пересекаемые повсеместно дорогой.

Пройдя около 20 верст от реки, мы остановились на ночлег в плоской лощине, где был порядочный подножный корм и оказалась небольшая яма с водой, которой утолили жажду наши лошади. На второй половине перехода волны предгорья значительно сгладились, местность стала ровнее; отдельных высот на предгорье уже не замечалось, а прорезающие его каменистые лощины сделались шире и мельче. На 15-й версте мы пересекли весьма плоскую долину с сетью сухих каменистых русел временной речки, делящейся на несколько рукавов. Судя по величине устилающих ее ложе камней, она должна сильно бушевать во время разлива.

В этот день мы разбили палатки для ночлега на берегу маловодной речки Ой-яйляк, текущей в неглубокой долине. Верстах в 5 к югу от переправы через нее, близ подножья Куньлуня, находится маленькое селение Ой-яйляк, имеющее всего 10 дворов. Обитатели его, таглыки, кочевали в то время со стадами в горах, а в селении оставалось только несколько человек для полевых работ. В этом убогом селении, благодаря понижению предгорья, растут деревья и, кроме ячменя, вызревает еще горох.

На следующий день мы приблизились к горам и большую часть станции шли близ подножья Куньлуня. С приближением к окраинному хребту местность стала волнистее: на этом переходе мы пересекли три глубокие балки, из которых одна орошается речкой Бугана, и много лощин.

Последние 5 верст экспедиция следовала по песчаным буграм, в которых нас застигла сильная буря. При слабом северо-западном ветре и тонких слоистых облаках, покрывавших все небо, внезапно показалась с наветренной стороны наземная песчаная туча, надвигавшаяся темной стеной приблизительно сажен в 300 высоты; вся эта стена состояла из тесно сплоченных и сильно крутящихся песчаных столбов. Она двигалась с северо-запада на юго-восток с весьма большой скоростью, пробегая, по всей вероятности, не менее версты в минуту.

По мере ее приближения ветер все более и более усиливался и наконец перешел в настоящий шторм; нас совершенно окутала масса песка, сквозь которую едва можно было различать в 5 шагах лошадей, казавшихся окрашенными в светло-желтый цвет. После первых неистовых порывов ветер значительно ослаб и стал дуть гораздо ровнее, но густая мгла продолжала скрывать от нас все окружающее. Более часа шли мы во мраке, пересекли невысокий мягкий отрог Куньлуня и, спустившись с него в долину ручья Комыш-булак, остановились там в затишье на ночлег.

Проводники уверяли, что подобные песчаные бури случаются в их стране нередко ранней весной; приближение таких наземных песчаных туч возвещается на туземном языке словами «топа ягды!» (т. е. «пыль идет»).

К вечеру ветер совершенно стих, и пошел мелкий дождь, продолжавшийся до рассвета. Ночью нас разбудил шум сильно вздувшегося ручья Комыш-булак, который утром, с прекращением дождя, быстро обмелел и стал струиться так же тихо, как накануне.

С ручья Комыш-булак дорога пролегает по-прежнему близ подножья Куньлуня, пересекая несколько глубоких балок с сухими руслами и небольшую полосу мелких песчаных бугров. Перейдя ее, мы спустились в последнюю глубокую балку и по выходе из нее следовали несколько верст до реки Мольджа по равнине, на которой нас застиг сильный дождь. Подходя к этой реке, мы миновали массу глубоких шахт, пробитых золотоискателями по сторонам дороги. В них погибло в короткое время от обвалов 13 рабочих, погребенных тут же, на прииске, и над могилами этих несчастных людей водружены шесты с конскими хвостами. Гибель стольких рабочих понудила золотоискателей оставить опасный прииск.

Спустившись в весьма глубокую балку Мольджи, мы хотели перейти на правый берег реки, где подножный корм был гораздо лучше; но сильная прибыль воды после ливня заставила нас провести ночь на этом последнем. Утром, когда вода в реке немного спала, мы немедленно перешли на правый берег ее и, разбив лагерь на зеленой лужайке, расположились на дневку.

Едва успели поставить палатки, как пошел мелкий дождь, вода в реке начала быстро прибывать, и вскоре переправа через нее стала уже невозможной. Дождь продолжал идти непрерывно, а река все более и более вздувалась; к полудню уровень воды в ней поднялся почти на аршин против утреннего; рукава ее, слившись в одно целое, образовали многоводную реку около 150 сажен ширины, несшую необыкновенно мутную желто-бурого цвета воду большими волнами.

Около 3 часов пополудни, когда скорость движения воды в реке достигла 12 футов в секунду, она начала катить по дну камни, издававшие грохот, подобный отдаленным раскатам грома. Позднее этот непрерывный гром настолько усилился, что заглушал говор людей. Перед вечером скорость движения воды увеличилась до 15 футов в секунду, и река, кроме камней, стала ворочать еще массивные валуны. Кувыркаясь по ее неровному каменному ложу, они по временам падали с его уступов и производили, в свою очередь, глухие удары, напоминавшие отдаленную пальбу из больших пушек.

В то же время от непрерывного дождя с отвесных конгломератовых обрывов балки начали ниспадать местами каскады и подмывать торчавшие на пути камни, которые стали срываться с высоты и падать в балку. Один из таких массивных камней, упавший с противоположного обрыва балки, прокатился как раз по тому самому месту, на котором накануне был разбит наш лагерь. К счастью, мы стояли не под отвесным обрывом балки, а близ подножья ее мягкого откоса, и потому были обеспечены от падающих камней.

Еще более поразительное зрелище представляла в это время Мольджа в 200 саженях ниже нашего лагеря. Там два противоположных каменных мыса балки образуют ворота сажен в 7 ширины, через которые должна была пробиваться вся огромная масса воды. Река с изумительной быстротой неслась через эти извилистые ворота очень большими волнами, яростно ударявшими об утесы и разбивавшимися с пеною и брызгами. На дне же ее гремели непрерывно камни и валуны, от движения которых и сильных ударов волн содрогались самые скалы ворот.

В 11 часов вечера уровень воды в реке поднялся почти на сажень над утренним, и она стала угрожать затоплением лагеря. По тревоге были перенесены в полчаса палатки и весь багаж экспедиции на возвышенное место, где мы могли безопасно провести ночь. Во время этого перемещения непрерывный гром камней и рев реки слились в один оглушительный вой, вынуждавший сильно выкрикивать приказания, чтобы они могли быть услышаны при таком страшном шуме. В полночь мы улеглись, как всегда, на войлоках, разостланных в палатках на земле, но долго не могли заснуть от сильного гула и дрожания земли, которая в то же время, как нам слышалось, будто тяжело стонала.

С полуночи дождь прекратился, и на рассвете вода стала сбывать. К 10 часам утра река значительно успокоилась. По осмотре прежнего лагерного места на том же берегу оказалось, что уровень воды ночью не достиг до него только 10 дюймов.

По случаю минувшего ненастья экспедиция должна была простоять еще один день на берегу Мольджи. Наши проводники совершенно справедливо утверждали, что после продолжительного дождя спуски и подъемы в балках, которые нам предстояло пересечь на пути, становятся столь скользкими, что по ним трудно бывает проходить не только вьючным животным, но и людям.

После полудня небо немного прояснилось, и вода стала быстро сбывать. К вечеру река, разделившись на рукава, обмелела и стихла.

Мольджа, по выходе из предгорья Куньлуня, вскоре иссякает в песках и только в половодье в июне и июле пробивает себе путь далее на север. Разливаясь в это время очень широко в нижнем течении, она пересекает черченскую дорогу и теряется верстах в 30–40 к северу от нее. В остальное же время Мольджа иссякает в песках значительно южнее черченской дороги.

Поднявшись из балки реки Мольджа, экспедиция продолжала путь вдоль подножья Куньлуня, пересекая по временам глубокие балки с сухими руслами и небольшие песчаные пространства, состоящие из малых плоских бугров, нанесенных ветрами с северо-востока. Там желтело целое море песков, залегающих на пространстве между реками Черчен-дарья и Мольджа. Эта песчаная пустыня, носящая на западе название Кызыл-кум-буглук, безводна и крайне бедна растительностью. Через нее пролегает прямая дорога из Черчена в Копа, по которой ходят зимой верблюжьи караваны.

На второй половине перехода мы удалились от подножья хребта, местность стала ровнее, а прорезающие ее лощины и балки – мельче. Зато песчаные пространства на этом протяжении встречались чаще.

Северный склон Куньлуня на пространстве между реками Бостан-тограк и Кара-муран, будучи шире и отложе, чем на западе, вместе с тем отличается прихотливым очертанием своего подножья. Подошва окраинного хребта, высылающего на этом пространстве к северу короткие отрасли, прорезанные повсюду ущельями, очень извилиста и зазубрена. Предгорье же его, склоняющееся, в свою очередь, тоже медленно к соседней пустыне, лежит значительно ниже как над уровнем моря, так и над этой пустыней, чем западнее реки Бостан-тограк, и прорезано далеко не столь глубокими балками и лощинами, как там.

К востоку от реки Кара-муран Куньлунь, получающий название Токуз-даван, опускается на север уже гораздо круче; узкое предгорье его тоже сильно вздувается и быстро падает к соседней песчаной пустыне, а прорезающие его балки и лещины становятся глубже.

Переночевав на урочище Узун-кол, мы сделали небольшой переход по каменистой равнине, прорезанной мелкими, еще более каменистыми оврагами, миновали селение Копа и разбили палатки для ночлега. Это селение, расположенное при входе в горное ущелье, имеет до 50 маленьких домиков, сложенных из камней, и несколько пещерных жилищ. Летом в нем проживает до 300 рабочих, занятых добычей золота, а зимой число обитателей селения сокращается наполовину.

Вся окрестная равнина, соседние долины, ущелья и в особенности прорезающие их сухие русла усеяны шахтами глубиною до 10 сажен, пробитыми в конгломератовых толщах. За недостатком воды, золото на этом прииске извлекается посредством провеивания. Вынутые из шахты куски конгломерата и мягкую землю сначала разрыхляют, потом выбирают из нее щебень и гальку. Остальные же минеральные частицы провеивают во время ветров, подбрасывая их кверху в больших деревянных чашах над разостланными на земле тканями или войлоками.

Ветер уносит все легкие частицы, а гравий, дресва и крупный песок с крупинками золота частью остаются в чашах, частью падают на разостланные под ними ткани. Эти остатки осторожно разгребают и выбирают из них крупинки золота величиною от булавочной головки до горошины, а иногда и крупнее. Если вынутая из шахт земля сыра, то ее предварительно сушат и потом уже провеивают.

В Копа проживало в то время 12 китайцев и несколько богатых туземцев, занимавшихся исключительно продажей приисковым рабочим всего необходимого и покупкой золота, которого ежедневно добывалось всего от 40 до 80 золотников. Наши торговцы, проживающие в Керии, посещают также по временам этот прииск, привозя туда на продажу русские товары и скупая часть золота. На деньги оно продавалось очень дорого – по 4 руб. 50 коп. золотник. Скупщики выменивали его на товар, сбывая этот последний по двойным ценам и более, а потому им золотник обходился не дороже 2 рублей.

Местность вокруг Копа, усеянная повсюду камнем, совершенно пустынна. В этом унылом селении и в его окрестностях ничего не растет, и воды в протекающей через него маленькой речке едва хватает для обитателей. Хлеб, овощи и все вообще продовольственные продукты доставляются на прииск из Керии, Нии и Черчена, откуда пригоняют также и овец для пищи. Лес привозят зимой на вьюках с низовьев реки Мольджа по дороге, направляющейся вверх по этой реке и выходящей потом на подгорный тракт немного восточнее места переправы через нее.

Мы прибыли в селение Копа вскоре после случившегося там сильного наводнения. С 13 по 20 июля в соседних горах Куньлуня шли дожди, от которых протекающая через него маленькая речка в короткое время сильно разлилась, снесла базар и разрушила много хижин. Следы произведенного ею опустошения были еще свежи, и многие из жителей селения разыскивали свое имущество, унесенное водой.

Из Копа экспедиция следовала около 6 верст вдоль подножья широкого и плоского северо-восточного отрога Куньлуня, прорезанного многими ущельями. Дорога пролегает по местности, усеянной почти сплошь крупными камнями, и вьется между шахтами, окруженными земляными валиками. Ночью на этом пространстве очень легко сбиться с пути и попасть в шахту.

Выбравшись из области шахт, мы шли по волнистой местности, усеянной камнями, и пересекли несколько неглубоких балок, а потом множество малых оврагов; затем, миновав горный мыс помянутого отрога, экспедиция следовала по весьма плоской и каменистой местности, изрезанной повсюду мелкими рытвинами, и, наконец, спустилась в широкую долину реки Мит – левого притока Кара-мурана. Вся эта плоская долина, простирающаяся до 8 верст в ширину, сплошь покрыта кругляками и галькой, нанесенными рекой во время разливов из соседних гор Куньлуня.

Вынос такой огромной массы каменных обломков, устилающих буквально всю долину реки Мит, обусловливается, по всей вероятности, сильным расчленением гор Куньлуня в области верхнего течения названной реки и присутствием в них множества скалистых ущелий.

Река Мит по выходе из гор разделяется в своей плоской каменистой долине на многие рукава, то сливающиеся друг с другом, то разъединяющиеся. Среди этой долины, между двумя рукавами реки, возвышается небольшой конгломератовый островок, покрытый мягкой, наносной землей, и на нем, благодаря присутствию плодородной почвы, поселились белолозник, чегеран, мирикария и полынь.

На этом островке, называемом Отры-ёл и представляющем единственный оазис мертвой, каменистой долины реки Мит, мы расположились на ночлег. В долину часто забегали из соседних песков антилопы на водопой и, утолив жажду, поспешно удалялись на северо-запад, в песчаную пустыню, в которой, вероятно, находили для себя достаточно подножного корма.

С островка Отры-ёл мы шли версты 4 по каменистой долине реки Мит, потом поднялись на узкую, вроде косы, высоту, выдающуюся на север от подошвы Куньлуня, и тотчас же спустились с нее в балку речки Хашаклык – правого притока реки Мит, изливающегося в нее верстах в 5 ниже дороги. Из этой балки караван поднялся на совершенно плоскую дресвяную высоту и следовал по ней верст 5 до реки Кара-муран.

После утомительного пути от самого селения Копа по необычайно каменистой, мертвой и унылой местности движение по этой мягкой равнине было настоящим отдыхом. По сторонам дороги паслись стада антилоп, развлекавших нас своими грациозными движениями. В числе их было немало молодых, резвившихся около своих матерей и заигрывавших со сверстницами.

Перейдя многоводную реку Кара-муран, текущую в широкой конгломератовой балке, экспедиция разбила лагерь на возвышенной террасе правого берега этой балки. К реке часто приходили на водопой стада антилоп, живущих во множестве в окрестной стране, несмотря на ее скудную растительность. Весьма вероятно, что их привязывает к ней отсутствие поселений и редкое посещение ее людьми.

Река Кара-муран, по свидетельству туземцев, подобно Бостан-тограку, получает начало на южном склоне Куньлуня и, пройдя немного с востока на запад по Тибетскому нагорью, прорезает этот окраинный хребет и спускается в Кашгарскую котловину[72]. Кара-муран, как и Мольджа, в малую воду иссякает верстах в 40 от гор в песчаной пустыне Кызылкум-буглук. В половодье же эта река пробивается через пески, поворачивает круто на запад, потом на северо-запад и, разливаясь очень широко в своем нижнем течении, пересекает черченскую дорогу, от которой течет еще верст 100 в северо-западном направлении.

Верстах в 30 к северо-западу от переправы на нашем пути Кара-муран принимает слева приток Мит. Истоки этой реки находятся также на южном склоне Куньлуня, а по ущелью ее пролегает тропа, ведущая на Тибетское нагорье и доступная только для одиночных всадников да легко нагруженных ослов. В горах Куньлуня река Мит собирает в себя очень много притоков, доставляющих ей большую массу воды в период разлития.

К востоку от реки Кара-муран дорога на протяжении 12 верст пролегает по высокой дресвяной плоскости, не имеющей ни малейших неровностей. Далее равнина медленно склоняется в восточном направлении, и на ней появляются полосы плоских песчаных бугров, нанесенных ветрами из соседней пустыни. По этой наклонной плоскости мы спустились к балке с сухим руслом, занесенной во многих местах песком.

От балки дорога постепенно поднимается по дресвяной же равнине в песчаные бугры, поросшие густыми кустами белолозника, и следует по ним около 6 верст. Перейдя пески, экспедиция пересекла глубокую балку маленькой речки и направилась сначала вверх по правому берегу этой балки, потом мы повернули от нее на юго-восток, пересекли несколько глубоких лощин и вышли к маленькому селению таглыков – Салкынчи, около которого разбили палатки для ночлега.

Бедное селение Салкынчи, состоящее из нескольких хижин, расположено у самого подножья Куньлуня, при выходе из него маленькой речки. Во время нашего посещения в нем проживало лишь несколько таглыков, наблюдавших за пашнями, а все остальные его обитатели кочевали со стадами в соседних горах. Они пасут овец, принадлежащих тоже богатым жителям Керии, и проводят с ними все лето на Куньлуне.

Около селения расположены небольшие поля, орошаемые арыками и засеваемые ячменем – единственным хлебным растением, возделываемым в нижних долинах Куньлуня и на его высоком предгорье, близ подножья. Окрестности селения были покрыты в то время хорошей растительностью: злаком чием и луговыми травами в лощинах, а на возвышенных местах – полынью и другими кормовыми растениями.

Всю станцию в 15 верст от селения Салкынчи до селения Ачан мы шли по высокому предгорью Куньлуня, возле самого подножья хребта, пересекая беспрестанно узкие и глубокие лощины, поросшие хорошей травой. Эта дорога очень затруднительна, а потому караваны с тяжелыми вьюками проходят станцию между Ачаном и Салкынчи кружным путем, пролегающим по нижележащей равнине, на которой лощины встречаются реже и притом далеко не такие глубокие.

Предгорье Куньлуня, поднимающееся постепенно к востоку от реки Кара-муран, на пространстве между селениями Салкынчи и Ачан достигает уже с лишком 9000 футов высоты над уровнем моря и опускается в небольшом расстоянии от подошвы хребта крутым скатом на север. С высоты его была ясно видна на севере песчаная пустыня, желтевшая на всем обозреваемом пространстве, а перед нею простиралась обширная плоская высота в виде овального острова, соединяющаяся с предгорьем нешироким поднятием, как бы перешейком.

Селение Ачан, состоящее из немногих жалких хижин, расположено у подножья Куньлуня, на берегу маленькой речки Ачан-су, вытекающей из снеговых гор Ачанын-акка-чакыл, которые отстоят от него верстах в 20 к юго-востоку. Это были первые снеговые горы Куньлуня, виденные нами в столь близком расстоянии от его северной подошвы. К востоку от Ачана северный склон окраинного хребта становится еще круче, а снеговые горы еще более приближаются к его подножью. Высокое и узкое предгорье окраинного хребта прорезано там очень глубокими балками (по-туземному – чап), а потому прямая дорога, ведущая из Ачана вдоль подножья Куньлуня на верховья реки Черчен-дарья, крайне неудобна для караванного движения.

Она пересекает множество глубоких балок с весьма крутыми спусками и подъемами, а в одном месте проходит по весьма узкому гребню между двумя пропастями. Поэтому я решил следовать с экспедицией по нижней дороге, пролегающей по равнине, перейти на правый берег Черчен-дарьи и затем через перевал Чука-даван в хребте Алтын-таг спуститься в горную долину этой реки.

В селении Ачан мы пробыли 2 дня, в течение которых наши животные, утомленные трудными переходами, отдохнули и попаслись на хорошем подножном корму в окрестностях этого селения. На другой день начал дуть прохладный ветерок с севера, из пустыни, и к утру следующего дня принес массу пыли, скрывшей из вида соседние горы. Вслед за пылью в этой стране появляются всегда облака, еще более усиливающие крайне неприятный удручающий сумрак сухого тумана. Весь день 25 июля при слабом северном ветре господствовал густой пыльный туман, сквозь который трудно было различать даже ближайшие к лагерю высоты.

26 июля мы направились к Черчен-дарье и шли сначала по черченской караванной дороге, которая верстах в 15 от Ачана вступает в песчаную пустыню и следует по ней почти до самого Черчена. В пустыне она пересекает русла речек Иссинген и Ак-яр, несущих летом, в период разлива, свои воды далеко на северо-запад в пески, а в остальное время иссякающих вскоре по выходе из гор. Тогда дорога на всем протяжении от Ачана до Черчена в 90 с лишком верст становится безводной.

Она пролегает по сыпучим пескам, которые к северо-западу от селения Ачан носят название Ачанын-кум, а далее на запад до самой реки Мольджа называются Кызылкум-буглук. По этим пескам проходит прямая дорога из Черчена в Копа, имеющая около 130 верст, в том числе до 100 верст по пескам. По ней черченцы доставляют зимой на прииск продовольственные припасы, которые перевозятся всегда на верблюдах, причем верблюдовожатые должны запасаться водой на весь путь.

Свернув в 4 верстах от Ачана с черченской дороги, экспедиция направилась сначала на север, потом на северо-восток. Первую станцию тропа пролегает по мягкой лёссовой равнине, покрытой изредка весьма плоскими песчаными буграми и прорезанной неглубокими балками. Эта подгорная равнина, благодаря присутствию подпочвенных вод, далеко не бесплодна, и на ней пасутся стада степных антилоп.

В 20 верстах от Ачана мы пересекли речку Иссинген, текущую в широкой каменистой долине, и остановились на ней ночевать. Она была в то время в полном разливе и несла свои воды далеко на северо-запад, во внутренность песчаной пустыни; в остальное же время Иссинген теряется, не доходя до песков.

Следующую станцию экспедиция шла в северо-восточном направлении, удаляясь все более от гор. Тропа пролегла уже по пустынной дресвяной равнине, монотонной и печальной, покрытой изредка плоскими песчаными буграми и весьма скудной растительностью. Караван пересек полосу довольно высоких песчаных грядок, простирающихся с северо-запада на юго-восток. Направление их и неравносклонность указывают на борьбу в этой местности северо-восточного ветра с юго-западным и преобладание последнего.

С возвышенной полосы песчаных грядок мы спустились в узкую долину речки Ак-яр, несущей свои воды в период разлива далеко на северо-запад, в песчаную пустыню, а в остальное время не достигающей песков. От нее тропа опять идет по дресвяной равнине верст 7 до следующей речки Курам-лык. Достигнув долины этой речки, мы разбили лагерь для ночлега на возвышенном и длинном острове, заключающемся между сухими руслами. К востоку от него лежит другой такой же остров между рукавами самой речки, которая в то время уже значительно обмелела.

В русле западного рукава ее находятся массивные валуны, принесенные, очевидно, этой речкой с гор. Таких крупных валунов мне не приходилось замечать ни в одной из рек, текущих с Куньлуня, в столь большом расстоянии от его подножья (около 30 верст). Поэтому присутствие их в ложе речки Курам-лык можно объяснить только сильным катаклизмом, происшедшим в ее горном ущелье, как например, прорывом временной преграды, образовавшейся от обвала и разрушенной внезапно напором скопившейся выше нее огромной массы воды.

От продолжительных дождей в горах Черчен-дарья разлилась, и переправа через нее, к сожалению, была совершенно невозможна. В пустынной долине ее не было вовсе подножного корма для лошадей, которых пришлось довольствовать исключительно ячменем, имевшимся всегда в экспедиции на крайние случаи, да и для верблюдов корм был очень плох. Перед вечером к нам прибыли черченские старшины, посланные местным беком для встречи экспедиции. По доброму туземному обычаю, они привезли нам пшеничных лепешек, вареных яиц, фруктов и несколько десятков снопов люцерны для лошадей, которая была так необходима нам в этом пустынном месте.

Вода в Черчен-дарье к вечеру значительно прибыла, а ночью шел мелкий дождь. Утром река уже бушевала, ворочая мелкие камни. По единогласному заключению наших проводников и прибывших из Черчена старшин, на убыль воды в скором времени никак нельзя было рассчитывать; оставаться же долго в пустынной долине, при отсутствии подножного корма, мы не могли. Поэтому экспедиция должна была следовать в Черчен и ожидать там спадения воды.

После полудня караван в сопровождении черченских старшин направился вниз по долине Черчен-дарьи, окаймленной высокими и крутыми увалами. К западу от этой реки простирается сначала пустынная дресвяная равнина, граничащая с обширной песчаной пустыней, в которой была видна высокая цепь барханов, носящая название Баш-та-кум.

В 25 верстах выше Черчена долина Черчен-дарьи быстро расширяется, и левый ее увал становится все ниже и ниже. В этом месте выведен из реки очень большой арык, направляющийся вдоль левого увала долины на северо-запад, к развалинам древнего Черчена, где китайские власти хотели основать поселение. Но попытка оросить эту пустынную местность, стоившая громадного труда, оказалась безуспешной: арык сильно занесло речными осадками, и его пришлось забросить.

Переночевав на берегу помянутого арыка, мы на другой день вскоре вышли на караванную дорогу из Черчена в Ачан у лянгера Мусса-бек, расположенного близ впадения в этот арык речки Курам-лык. Она, по всей вероятности, тоже содействовала занесению его осадками, внося в него во время разлива значительное количество мутной воды. В остальное же время Курам-лык теряется недалеко от гор.

От лянгера мы шли уже по караванной дороге, пролегающей по восточному рубежу песчаной пустыни. За 5 верст от оазиса скудная растительность придорожной местности стала постепенно уступать место более пышным и разнообразным растениям, свойственным окраинам оазисов. Сначала появились камыш и тамариск, потом солодка, кендырь и другие растения.

После долгого странствования по пустынным местностям Черченский оазис представился нам обетованной землей, со вступлением в которую не только люди, но и животные нашего каравана заметно оживились. Перейдя через селение, экспедиция разбила палатки близ северной его окраины, у маленькой тополевой рощи.

Черчен-дарья, при входе в оазис, разделяется на два рукава, между которыми заключается обширный остров Арал-чик. Большая часть Черченского оазиса, заключающая в себе около 15 кв. верст, расположена на левом берегу западного, или главного, рукава реки, а наименьшая занимает остров, содержащий около 5 кв. верст.

Во время нашего пребывания во всем оазисе считалось только 200 домов с населением в 1000 человек; но несколько лет назад в нем было до 3500 жителей, большинство которых переселилось в последние годы прошлого десятилетия в Нию, Керию и другие оазисы страны. К такому огульному переселению черченцы были вынуждены тяжестью возложенных на них, в виде натуральной повинности, земляных работ при проведении из Черчен-дарьи большого арыка на северо-запад, в пустыню.

В Черченском оазисе, вследствие весьма значительной убыли населения, осталось много свободной земли. Ныне на каждый двор (семейство в 5 человек) в нем приходится до 10 десятин. Лёссовая почва его с небольшой примесью песка и речного ила очень плодородна. Несколько лет тому назад, когда население оазиса было втрое более нынешнего, черченцы стали понемногу разрабатывать первобытные лёссовые холмы, покрывающие его окраины, и сеять на выравненных местах хлеб. В первые годы эти новые пашни, обильно орошаемые арыками, давали баснословные урожаи.

С течением времени урожаи на новых землях стали постепенно снижаться, но и поныне еще очень обильны. Опыт посевов на первобытной лёссовой почве убедил черченцев наглядно в ее необычайном плодородии, в особенности в первые годы. Поэтому разработка лёссовых холмов в оазисе, по отзыву жителей, приняла бы, без сомнения, обширные размеры, если б не последовало такой большой убыли в его населении.

Кроме пшеницы, кукурузы и небольшого количества ячменя, в Черченском оазисе возделывают еще хлопок, коноплю и табак; овощи и фрукты родятся в нем обильно. Из деревьев, не считая фруктовых, в этом оазисе произрастают: серебристый тополь, джида, жужуба и тут. Но шелководство ныне, как и во всей Южной Кашгарии, в упадке.

Богатые и зажиточные поселяне оазиса, расширившие, вследствие убыли населения, весьма значительно свои запашки, сетовали на недостаток рабочих рук. Большинство беднейших черченцев уходят в летнее время на золотые прииски Акка-таг и Бухалык, а остающиеся в нем самостоятельные хозяева неохотно нанимаются в поденщики.

Крупного рогатого скота и лошадей у черченцев немного, но зато они владеют большими стадами обыкновенных курдючных овец, пасущихся частью в горах Куньлуня, частью в долине Черчен-дарьи, ниже оазиса.

Дома в Черченском оазисе малы и убоги. В западной части оазиса находится небольшой базар, состоящий тоже из маленьких убогих жилищ с миниатюрными лавочками и ремесленными заведениями.

Кустарная промышленность в оазисе слабо развита и ограничивается удовлетворением почти одних только местных потребностей. Черченские кустари выделывают только небольшое количество грубых бумажных тканей, войлоков и кож. Торговля Черчена очень незначительна: из него сбывается исключительно избыток хлеба на соседние золотые прииски – Копа, Акка-таг и Бухалык – да еще небольшое количество бумажных тканей и других необходимых предметов таглыкам ближайших гор Куньлуня.

Во время пребывания в Черчене мы имели свидание со старым знакомым – ниинским беком Измаилом, приезжавшим туда по поручению начальства для исчисления скота. Черченский же бек был в то время вызван по делам службы в Керию. Нас неоднократно посещал его сын, проживающий почти постоянно в селении Татран, расположенном на реке Черчен-дарья, в 40 верстах ниже Черчена, где пасутся овцы бека.

По его словам, в этом селении живет ныне только 10 семейств, но ранее в нем было гораздо больше жителей. Черчен-дарья во время наводнения так сильно попортила арыки в Татране, что жители, несмотря на все усилия, не могли восстановить их и вынуждены были переселиться в другие оазисы страны.

В долине Черчен-дарьи, по словам того же рассказчика, в окрестностях Татрана находится много малых озер, сообщающихся с рекой протоками. В этих озерах, частью пресных, частью солоноватых, живет масса рыб; в самой же реке, несущей мутную воду, их гораздо меньше. Долина Черчен-дарьи покрыта тополевым лесом, зарослями кустарников и камыша, в которых водятся кабаны и фазаны. Ниже Татрана, в густых лесах местности Бугулук, живут маралы, а в песках к юго-востоку от этого селения встречаются дикие верблюды, забегающие нередко зимой в долину Черчен-дарьи.

3 августа утром туземцы сообщили нам, что уровень воды в Черчен-дарье значительно понизился и переправа через реку уже открылась. Перейдя через реку, мы направились по ее каменистой долине на юг. По мере удаления от оазиса растительность долины становилась все скуднее, и мы вскоре очутились опять в пустыне, покрытой лишь кое-где жалкими кустами хвойника.

В 8 верстах от последней переправы караван повернул из долины к юго-востоку и, поднявшись на ее правый, возвышенный берег, пересек юго-западный отрог длинной и высокой песчаной гряды Каракум, простирающейся почти в меридиональном направлении. Эта гряда тянется уже по пустыне, лежащей к северо-востоку от Черченского оазиса и простирающейся до 250 верст в длину и от 30 до 50 верст в ширину. Она занимает пространство между нижней Черчен-дарьей и подножьем хребта Алтын-таг.

Судя по рассказам туземцев и отчасти по нашим собственным наблюдениям, эта пустыня, подобно внутренней обширной пустыне Такла-Макан, представляет сплошной сай, покрытый лишь местами высокими песчаными грядами, простирающимися, как и в центральной пустыне, почти в меридиональных направлениях. В северо-восточной части этой пустыни, соседней местности Ваш-шаари, по единогласному уверению туземцев, встречаются в небольшом числе дикие верблюды.

Они проводят лето в соседних горах Алтын-тага, а зимой нередко заходят в долину Черчен-дарьи, но живут в это время года долго и в самой пустыне, скрываясь в нее при всякой угрожающей им опасности. Поэтому следует полагать, что пустыня в северо-восточной своей части далеко не так безводна и бесплодна, как в юго-западной, где она почти вовсе лишена органической жизни.

С юго-восточного отрога песчаной гряды Каракум, оканчивающегося у крутого берега долины Черчен-дарьи, мы опустились на мертвый сай, покрытый изредка песчаными наносами, и, пройдя по нему версты 4, ночевали на том же нагорном берегу долины, близ реки.

Утром при ясной погоде были отчетливо видны на юге снеговые горы Куньлуня, которые на всем протяжении этого хребта от селения Ачан до крутого поворота Черчен-дарьи на северо-запад отстоят, по-видимому, недалеко от его северного подножья.

Следующую станцию экспедиция прошла по тому же нагорному берегу долины Черчен-дарьи. К востоку от дороги тянулась песчаная гряда Каракум, постепенно понижающаяся в юго-восточном направлении, а между нею и долиною реки простирался мертвый сай, покрытый кое-где песчаными наносами. Лишь в конце перехода стали встречаться близ обрыва в долину тощие кустики реомюрии. Перейдя через оконечности небольшой песчаной гряды, мы остановились на ночлег опять на высоком берегу долины Черчен-дарьи поблизости реки. На этом урочище, называемом Баш-кичик, переходят вброд Черчен-дарью в малую воду, и для указания места переправы на правом нагорном берегу долины сложены из камней небольшие пирамиды.

С урочища Баш-кичик мы выступили после полудня с запасом воды для людей и, пройдя немного по нагорному берегу долины, повернули на юго-восток. Дорога на протяжении 12 верст пролегает по пустынному саю, покрытому изредка мелкими песчаными наносами и одинокими кустиками хвойника. На второй половине перехода равнина становится мягче, кусты на ней встречаются чаще, наконец появляются солянки, а на горизонте впереди и по сторонам показываются низкие грядки. Перейдя сухое ложе речки Джигды-лык, караван остановили на ночлег в плоской безводной долине, покрытой солянками.

На другой день мы продолжали путь сначала по мягкой дресвяной равнине, поросшей солянками; по сторонам дороги тянулись низкие грядки, а впереди на юго-востоке возвышался хребет Алтын-таг. По мере приближения к нему растительность становилась разнообразнее и пышнее. Верстах в 5 от подножья хребта мы вступили в неглубокую долину его отлогого предгорья, покрытого небольшими отдельными высотами, и, поднявшись по ней на самое предгорье, вскоре опустились в балку речки Муна-булак.

По ней караван втянулся в глубокое ущелье Алтын-тага и, пройдя версты 2, разбил палатки для ночлега. В этом месте речка Муна-булак выходит на поверхность и струится на протяжении около версты, а выше и ниже скрывается в своем мягком дресвяном ложе, наполняющемся водой только после дождей в горах.

Место для лагеря в узком ущелье оказалось тесным, а вода в речке солоноватой, но подножный корм на нем был хорош: мирикария, хармык, злак чий и несколько видов солянок.

Дальнейший путь экспедиция продолжала по узкому и извилистому ущелью речки Муна-булак. Это сумрачное ущелье на первых 10 верстах принимает в себя много побочных еще более узких теснин, а в боковых скалах его нередко встречаются расселины от 1 до 2 сажен ширины, зияющие в обнаженных утесах. На 14-й версте из скалы бьют солоноватые ключи, иссякающие в мягком дресвяном дне ущелья, а на 20-й версте течет с востока из побочной теснины маленький солоноватый ручеек, также вскоре теряющийся по выходе в ущелье речки Муна-булак.

Подъем на гребень хребта Алтын-таг по лощине сначала очень крут, дорога поворачивает почти на восток и пролегает параллельно его оси, восходя постепенно по косогору на вершину перевала Чука-даван, поднимающуюся на 9530 футов над морем. Спуск с перевала только на протяжении первой полуверсты крут, а далее дорога постепенно склоняется по долине, которая переходит ниже в теснину, ведущую к реке Черчен-дарья, которая течет в очень глубокой, недоступной балке. Дорога, выйдя из теснины, поворачивает на восток, пересекает лощину, потом горный отрог и опускается по каменистому оврагу к броду восточнее устья помянутой теснины.

Переправившись на левый берег Черчен-дарьи, мы прошли вверх по ней около версты и разбили лагерь для ночлега на урочище Ян-дам. В этот день экспедиция сделала переход в 32 версты, в том числе 24 поднималась на хребет Алтын-таг.

С урочища Ян-дам мы прошли еще версту по левому берегу Черчен-дарьи, потом переправились на правый и следовали всю станцию на восток по узкой долине этой реки, окаймленной на юге горами хребта Токуз-даван, а на севере – Алтын-тага. Окраинные горы долины той и другой стороны невысоки и спускаются к ней не круто; а снеговые вершины в южном хребте Токуз-даван отстоят в этом месте далеко от его подножья, и их не видно с берегов реки.

Дорога на первой половине перехода часто пересекает горные отрасли и балки, а на второй становится несколько ровнее, но на всем протяжении очень камениста. Пройдя 24 версты, экспедиция переправилась на левый берег Черчен-дарьи и остановилась ночевать на урочище Аксу-агазы, очень богатом подножным кормом.

Алтын-таг представляет собою мощный луч Куньлуня, сочленяющийся с главным хребтом системы, Токуз-даваном, в области верхнего течения реки Черчен-дарья на всем пространстве от урочища Аксу-агазы до ее выхода из гор и поворота на северо-запад. Он окаймляет с севера нижнюю террасу Тибетского нагорья, соседнюю озеру Лобнор и ограниченную на юге насажденными хребтами системы Куньлуня.

Южнее этих последних простирается второй уступ того же нагорья, окаймленный, в свою очередь, на юге весьма высоким хребтом Акка-таг – восточным отрогом Куньлуня, отделяющимся от него близ истоков реки Кубучи-дарья. За этим хребтом лежит уже высочайшая область Тибетского нагорья, та заоблачная земля, часть которой мы обозревали во время экскурсии с озера Даши-куль на юг.

Ширина Алтын-тага в юго-западной его части по дороге, пролегающей через перевал Чука-даван, около 30 верст, из которых на северный склон причитается 26, а на южный – только 4. К северо-востоку от названного перевала хребет постепенно расширяется и верстах в 30 от него представляет другой проход – Хадалык, – доступный только для одиночных всадников. Он ведет с юга в широкую продольную долину северного склона хребта, в которой водятся тибетские медведи и барсы, а из нее тропа выходит по ущелью на подгорный сай.

Алтын-таг опускается на северо-запад террасообразно, уступами и прорезан в этом направлении многими узкими долинами, покрытыми в нижней зоне хребта довольно хорошей растительностью: тополевым лесом, камышом, облепихой и многими другими кустарниками. Предгорье же его, представляющее бесплодный сай, опускается медленно к соседней каменисто-песчаной пустыне, простирающейся до самой Черчен-дарьи.

С урочища Аксу-агазы экспедиция следовала версты 2 по солонцеватой долине Черчен-дарьи до впадения в нее речки Аксу, текущей с южного хребта Музлук, потом прошла почти такое же расстояние вверх по долине этой речки до выхода ее из глубокой балки. Тут дорога оставляет названную речку и, повернув на восток, пролегает по дресвяной долине, окаймленной на юге горами хребта Музлук, а на севере отдельным кряжем Type-таг, простирающимся среди широкой долины Черчен-дарьи с запада на восток, подобно высокому и длинному острову.

Пройдя около 8 верст по долине, мы повернули круто на северо-восток и вскоре достигли урочища Мандалык, на котором находились в то время наши люди с верблюдами и излишним багажом экспедиции, отправленные в долину верхней Черчен-дарьи еще из Нии. В этой местности экспедиция расположилась на стоянку.

Прибыв в долину верхней Черчен-дарьи еще в половине мая, наши люди остановились сначала на урочище Аксу-агазы, так как в верхней части долины подножный корм для верблюдов был еще плох. Свежая зелень появилась в ней только в июне, и тогда они перешли в местность Баш-малгун, отстоящую в 20 верстах к востоку от урочища Мандалык, а в конце июля опустились оттуда на это урочище.

В течение всего июля в долине Черчен-дарьи, несмотря на ее значительную высоту (около 10 000 футов), было много комаров; но, к счастью, свежий западный ветер не позволял им изнурять наших верблюдов, которые в 2 месяца успели очень хорошо откормиться. По словам наших казаков, в июне и июле в долине дул по временам и восточный ветер, сопровождавшийся ненастьем, но облака двигались всегда с запада на восток.

С урочища Мандалык нам предстояло совершить последние экскурсии на Тибетское нагорье. На другой же день по прибытии я начал хлопотать о найме у местных таглыков верховых и вьючных лошадей для этих экскурсий, так как нашим собственным лошадям, ввиду длинного обратного пути до границы, необходимо было дать продолжительный отдых. Подножный корм на урочище Мандалык был так хорош, что они в продолжение нашего отсутствия могли вполне поправиться.

Основываясь на сведениях о соседней области Тибетского нагорья, собранных от местных таглыков и рабочих, возвращавшихся с прииска Акка-таг через Мандалык, я решил совершить экскурсии на это нагорье двумя партиями. В. И. Роборовский в сопровождении одного казака и двух таглыков должен был пересечь южный окраинный хребет долины верхней Черчен-дарьи, Музлук, по перевалу того же названия, и следовать на юго-восток до подножья другого окраинного хребта – Пржевальского (Акка-таг).

Затем ему предложено было направиться вдоль подошвы этого хребта на восток, осмотреть большие озера, лежащие, по рассказам туземцев, в широкой долине между хребтами Пржевальского и Музлук, и возвратиться в Мандалык другим путем с востока.

Со второй партией, состоящею из П. К. Козлова, К. И. Богдановича, четырех казаков и четырех таглыков, я намеревался отправиться на прииск Акка-таг и, собрав там сведения об окрестной стране, проникнуть, если будет возможно, на юг, за хребет Пржевальского, с тем чтобы обозреть хоть небольшую часть лежащей за ним нагорной пустыни.

Обе партии были снабжены 20-дневным запасом продовольствия для людей и лошадей. 14 августа все приготовления были окончены, и на следующий день В. И. Роборовский отправился в путь, а 16 выступила и вторая партия.

Первую половину станции мы шли на восток по широкой солонцеватой долине Черчен-дарьи, поросшей хармыком; потом повернули круто почти прямо на юг и направились вверх по речке Музлук, текущей с окраинного хребта того же названия и впадающей в Черчен-дарью слева. Пройдя через горные ворота между оконечностями двух длинных отрогов хребта Музлук, караван вступил в неглубокую долину, окаймленную плоскими предгорьями этих отрогов, и разбил палатки для ночлега на урочище Музлук-аягы.

Речка Музлук, орошающая это урочище, образуется немного южнее его из ключей и течет круглый год до самой Черчен-дарьи, а выше них, на протяжении почти перехода, каменистое ложе ее остается большую часть года сухим и наполняется водой только в период летних дождей и таяния ледников в горах. На пути по ней мы нередко пересекали торные тропы антилоп.

В конце перехода наш караван вступил в горы главного хребта и направился по узкой долине речки Музлук, текущей в них уже непрерывно круглый год. Невысокие горы нижней зоны хребта Музлук, покрытые скудной растительностью, имеют печальный вид; но южнее, по мере приближения к гребню, растительность этого хребта становится лучше, и на нем пасутся стада диких баранов.

Поднявшись верст 9 по горной долине речки Музлук, мы остановились на ночлег в местности Баш-музлук. Эта солонцеватая местность покрыта весьма скудною растительностью, но вода в обоих ручьях пресная. Верстах в 5 к юго-западу от ночлежного места видны были снеговые горы высокого северо-западного луча главного хребта с небольшими ледниками, имеющими сильное падение и дающими начало речке Музлук.

С полуночи пошел большой снег и продолжался до рассвета. Утром от таяния его образовался такой густой туман, что мы не могли различать высоких холмов, отстоявших не далее 100 сажен от наших палаток, и вынуждены были отложить выступление до 10 часов, когда он стал рассеиваться.

С урочища Баш-музлук дорога пролегает около версты по ровной площадке долины, прорезанной местами мелкими оврагами, затем спускается в каменистую балку правого притока речки Музлук и направляется по ней почти до самого перевала. Путь по дну этой балки, сплошь покрытому крупными камнями, очень утомителен для животных, в особенности в верховьях речки, где крутизна подъема значительно возрастает. Из балки дорога выходит в широкую лощину весьма большой крутизны и по ней поднимается почти полверсты на перевал Музлук, вершина которого лежит на высоте 15 450 футов над уровнем моря.

Спуск с перевала Музлук на первой версте крут, на второй он значительно отложе, а далее дорога склоняется постепенно по неширокой междугорной долине, переходящей южнее в теснину, к реке Улук-су – верховью Черчен-дарьи. В верхней половине эта долина, орошенная маленькой речкой, текущей с перевала, покрыта растительностью; в нижней же, где речка иссякает, она становится пустынной.

После трудного перехода через хребет Музлук, простирающийся на этом пути до 28 верст в ширину, мы переправились через многоводную Улук-су и остановились ночевать на ее правом, пустынном берегу. Еще не успели поставить палатки, как поднялся западный ветер со снегом и разыгралась сильная метель, скрывшая из вида всю окрестную местность. Мокрый снег, падая на землю, быстро таял и сохранился только на окрестных горах, да и то лишь до утра: яркое утреннее солнце, озарившее на короткое время нагорную пустыню, очень скоро расплавило его.

Перевалив через хребет Музлук, мы очутились уже на Тибетском нагорье, возвышающемся над долиной верхней Черчен-дарьи с лишком на 3000 футов, а над уровнем моря 13 000 футов. В описываемой области оно покрыто длинными юго-восточными отрогами названного хребта. Эти мощные, тесно сплоченные отроги, восходящие местами за предел снеговой линии, бороздят нагорье на далекое расстояние к югу и придают ему горный вид.

Таким образом, окраинный хребет образует в рассматриваемой области как бы горный выступ на Тибетское нагорье в виде обширного полуострова, простирающегося до 50 верст в длину и до 60 в ширину. Западнее этого выступа хребет Музлук, по свидетельству туземцев, уже не отделяет от себя к югу таких мощных отрогов, а восточнее его высылает на Тибетское нагорье только изредка длинные и узкие лучи, теряющиеся на соседнем, весьма высоком плато.

Следующую станцию мы прошли вверх по реке Улук-су, текущей с юго-востока на северо-запад в узкой долине между отрогами Музлука. В одном из них, простиравшемся влево от нашего пути, видны были снеговые вершины, виденные накануне, при спуске с перевала к реке Улук-су. Долина этой реки на протяжении всей станции печальна и бесплодна: в ней лишь кое-где встречались миниатюрные островки плодородной земли, покрытые пшеничкой (Triticum) и тибетской осокой, а все остальное пространство совершенно лишено растительности. Окраинные горы, большей частью обнаженные, отличаются почти полной мертвенностью и только в узких щелях да лощинах покрыты одинокими кустиками чахлого белолозника.

Река Улук-су, разбиваясь на многие рукава, приближается местами к горным утесам своей долины, а дорога в этих местах переходит с одного берега реки на другой, причем броды через нее, кроме глубины и быстроты главных рукавов, затрудняются еще топкостью их дна.

Переправившись в последний раз через Улук-су, караван прошел верст 8 по ее правому берегу и остановился ночевать на урочище Улуксунын-коши. На нем находятся два небольших песчаных островка, покрытых пшеничкой и тибетской осокой, а на каменистом предгорье соседнего кряжа растут одинокие, приземистые кустики тощего белолозника.

С урочища Улуксунын-коши караван продолжал путь сначала по той же горной долине реки Улук-су. Дорога от ночлежного места поднимается на возвышенную плоскость правого берега реки, сплошь покрытую крупными камнями. С этой плоской возвышенности мы увидели в первый раз на юге величественный хребет Пржевальского (Акка-таг), который в то время был покрыт свежим снегом почти наполовину своей относительной высоты. Он простирался на всем обозреваемом пространстве в восточно-западном направлении, уходя на западе за горизонт, а на востоке его закрывали ближайшие горы.

Пройдя около 4 верст по сплошной каменной стлани, мы достигли слияния двух речек – Паткаклык и Гюкерма, получающих начало в хребте Пржевальского, в расстоянии около 60 верст, и образующих Улук-су, или верхнюю Черчен-дарью. Выше слияния обе эти речки, огибая горы, текут почти навстречу одна другой – Улук-су с юго-востока, а Паткаклык с запада– и только перед соединением образуют маленькую стрелку, близ которой стоит отдельная скала Карачука с отвесными склонами. Паткаклык многоводнее Гюкермы, или Аккатагнын-су, как называют иначе эту речку, и потому должен считаться началом Черчен-дарьи.

От слияния речек мы повернули на юго-восток и направились вверх по Гюкерме, текущей в узкой долине, между отрогом Музлука и невысокой обособленной цепью гор, простирающейся в юго-восточном направлении. Несмотря на повышение местности, растительность этой долины, отличающейся местами плодородной почвой, значительно лучше, чем в долине реки Улук-су. Тут нередко встречались островки, покрытые пшеничкой и тибетской осокой, а в горных лощинах и расселинах росли белолозник, ползучая мирикария и полынь. В этой долине, как и в других высоких местностях Куньлуня, мы неоднократно наблюдали иссушающее действие жгучих солнечных лучей больших высот на растительность.

Переночевав в междугорной долине речки Гюкерма, мы на другой день вышли из гор на широкую долину той же речки, окаймленную на севере отрогом Музлука, а на юге невысоким хребтом помянутой обособленной цепи гор, замыкающей с полуденной стороны западную, суженную часть ее долины. Этот хребет, простирающийся в юго-восточном направлении, отделяет на север плоские ветви, между которыми заключаются три широкие болотистые лощины, богатые источниками.

Дорога по выходе из гор пролегает по широкой щебневатой долине, прорезанной местами небольшими оврагами, направляющимися с севера от отрога Музлука на юг, к речке Гюкерма. Последняя течет несколькими рукавами верстах в 2 южнее дороги в плоской солонцеватой долине, поросшей тибетской осокой. Придорожная же щебневатая местность повсюду пробуравлена норками пищух – маленьких грызунов, живущих во множестве в описываемой долине.

Караван прошел верст 15 по упомянутой щебневатой долине в восточном направлении, потом повернул к юго-востоку, переправился через несколько топких рукавов речки Гюкерма на левый ее берег и вступил в обширную лощину, заключающуюся между южным кряжем и его двумя плоскими отрогами.

Северная часть этой лощины заполнена топким солончаком, поросшим осокой, а южная, более возвышенная, по которой пролегает дорога, покрыта щебнем и дресвой. Придорожная местность лощины тоже повсюду пробуравлена норками пищух, а местами в ней встречались довольно глубокие ямы, вырытые антилопами-оронго. В эти ямы животные скрываются от сильных бурь и лежат в них до тех пор, пока не утихнет шторм.

В 9 верстах от переправы мы пересекли отрог южного кряжа, обрывающийся круто к востоку, и, спустившись на обширную равнину, продолжали путь вдоль подножья этого кряжа на юго-восток. Северо-восточный его склон и весьма широкое предгорье, склоняющееся медленно к речке Гюкерма, покрыты низкорослым, но густым кипцом. На этом предгорье паслись стада антилоп-оронго, перебегавших небольшими партиями к речке на водопой.

После 32-верстного перехода мы разбили палатки для ночлега у подножья помянутого кряжа, на урочище Кулан-лык, орошенном источниками и покрытом густым кипцом. На юге проглядывал по временам из облаков снеговой хребет Пржевальского (Акка-таг), до подошвы которого от ночлежного места оставалось не более 15 верст.

На следующий день караван прошел верст 5 вдоль подножья кряжа до его юго-восточной оконечности, а далее до самого предгорья хребта Пржевальского следовал по равнине. Миновав оконечность кряжа, мы увидели вдали на западе высокую отдельную гору, покрытую вечным снегом, а на северо-западе нашим взорам открылась широкая долина, заключающаяся между окончившимся кряжем и его отрогом, не доходящим лишь немного до подножья хребта Пржевальского. Через эти ворота проходит речка Гюкерма, текущая, по выходе из снегового хребта.

Продолжая путь по равнине, мы пересекли несколько рукавов этой речки и направились вверх по ее правому притоку, на котором встретили маленький водопад, низвергающийся с отвесного обрыва высотою около сажени. Затем, повернув на северо-восток, прошли немного вверх по ручью, впадающему в помянутый приток, и разбили лагерь на берегу маленького живописного озерка Яшиль-куль, образуемого этим ручьем на волнистом предгорье хребта Пржевальского.

По прибытии на озерко я в тот же день послал одного из проводников на прииск Акка-таг, который находится в ущелье хребта, верстах в 14 к югу от озерка Яшиль-куль. Ему велено было разыскать там людей, хорошо знающих окрестную страну, и пригласить их к нам в лагерь. Он возвратился перед вечером со старшиной рабочих и тремя туземцами, из которых двое были приисковые охотники. Большая часть следующего дня была употреблена мною на расспросы этих людей, уехавших от нас на прииск лишь перед закатом солнца.

По собранным мною сведениям, снеговой хребет Пржевальского представляет непрерывное продолжение восточного отрога Куньлуня, пересеченного нами дважды во время экскурсии с озера Даши-куль на юг. По мере простирания на восток этот мощный отрог постепенно возвышается и достигает снеговой линии. Вершины, покрыты вечным снегом, появляются в нем восточнее меридиана Черчена, и число их все более и более увеличивается в этом направлении.

К юго-западу от прииска, близ истоков речки Гюкерма, находятся три весьма высокие снеговые горы, а к востоку от него простирается целый ряд вечноснеговых гор, венчающих гребень хребта Пржевальского на всем известном туземцам протяжении его в восточном направлении. Высочайшей вершиной этого хребта они считают гору Тюменлык-таг, отстоящую в 270 верстах к востоку от прииска. От нее хребет Пржевальского начинает постепенно поворачивать на юго-восток и уходит в этом направлении в неизвестную туземцам Кашгарии страну.

Он повсюду очень беден растительностью, но северное предгорье его покрыто густым кипцом, а на востоке встречаются хорошие пастбища. Из крупных млекопитающих в хребте Пржевальского живут только яки и горные бараны. На предгорье же его водятся сурки, множество пищух, а также пасутся большие стада куланов и антилоп-оронго, спускающихся по временам на соседнюю северную долину.

Между хребтами Пржевальского и Токуз-даван с его восточным продолжением – Музлуком – залегает обширная долина, на которой вздымаются местами отдельные высоты. Она орошена несколькими реками, получающими начало в хребте Пржевальского и прорезающими Музлук с Токуз-даваном. Верстах в 15 к западу от прииска течет в глубоком ущелье речка Гюкерма, поворачивающая по выходе из хребта Пржевальского сначала на восток, затем на север и, наконец, на северо-запад.

Около 60 верст западнее ее истоков вытекает с того же хребта речка Паткаклык, образующая по слиянии с Гюкермой Улук-су, или верхнюю Черчен-дарью, пересекающую хребет Музлук. Еще далее к западу, в 40 верстах от Паткаклыка, в хребте Пржевальского получает начало речка Чикур-сай, прорезающая хребет Токуз-даван и впадающая в Черчен-дарью слева немного ниже урочища Ян-дам. Наконец, в 20 верстах западнее Чикур-сая с того же хребта течет многоводная река Тертля, также прорывающая Токуз-даван и изливающаяся в Черчен-дарью близ ее выхода из гор и поворота на северо-запад.

Описываемая долина, простирающаяся от 30 до 50 верст в ширину, не имеет общего названия, и только одним бассейнам орошающих ее рек, посещаемым охотниками, даны этими последними соответствующие наименования: Паткак-лык-сай, Чикур-сай и Тертля-сай.

В нагорную долину между хребтом Пржевальского и Токуз-даваном пробираются одни лишь приисковые охотники, добывающие в ней куланов и антилоп, которые водятся во множестве в этой безлюдной долине. Они доходят, впрочем, только до реки Тертля и очень редко проникают далее на запад, в сопредельную с нею пустыню Ачан-сай, в которую иногда удаляются преследуемые ими звери.

К югу от хребта Пржевальского, по свидетельству туземцев, простирается весьма высокая, холмистая земля. Она лежит несравненно выше широкой долины между хребтом Пржевальского и Музлуком, имеющей около 14 000 футов абсолютной высоты, так как с этой последней нужно целый день подниматься, чтобы достигнуть гребня окраинного хребта. Южный же склон его к высокой земле короток и отлог. Сильная одышка, испытываемая людьми в высокой земле за хребтом при скорой ходьбе и подъеме на холмы, служит, по объяснению охотников, неоспоримым свидетельством ее весьма значительного превышения над долиной.

В заоблачной земле, простирающейся к югу от хребта Пржевальского, по рассказам охотников, лето всегда очень холодное и падает только снег, а дождя не бывает. Высоких гор в ней нет, но зато она покрыта повсюду холмами, между которыми залегают пространные котловины. Щебневатая поверхность этой нагорной пустыни лишь изредка покрыта одинокими, приземистыми кустами белолозника, а в низменных местах – тибетской осокой.

Источники в описываемой заоблачной земле встречаются очень редко, а речек и озер там вовсе нет. Грунтовых же вод везде достаточно: в котловинах и длинных лощинах встречаются нередко мокрые места, в которых стоит только вырыть ямы – и они вскоре наполнятся хорошей водой.

Из животных в нагорной пустыне за хребтом Пржевальского живут в небольшом числе исключительно яки, да и то лишь летом. Ни куланов, ни антилоп и вообще никаких иных млекопитающих там нет. Птиц, пресмыкающихся, земноводных и насекомых охотникам также не приходилось видеть в ней. Яки питаются осокой и белолозником, который они часто вырывают копытами из земли с корнем, и поедают не только стебель растения, но и верхнюю, мягкую часть его корня. Воду они пьют из источников, а в местностях, где их нет, выбивают копытами на мокрых местах низин небольшие ямы, наполняющиеся водой, и приходят к ним для утоления жажды.

Описываемую заоблачную землю посещают изредка одни лишь приисковые охотники во время преследования раненных ими яков. Эти животные проводят лето преимущественно в горах хребта Пржевальского, и только небольшая часть их, избегая опасности от охотников, мигрирует на летние месяцы в нагорную пустыню.

Приисковые охотники бьют яков большею частью в самом хребте Пржевальского; при этом случается иногда, что раненные ими яки уходят на юг, за хребет. Тогда охотники, взяв с собой запас ячменя для ослов, отправляются за ними по следам и проникают в нагорную пустыню порою до 2 дней пути на юг от окраинного хребта. Добив раненого зверя, они снимают с него шкуру, вырезывают лучшие куски мяса, затем нагружают эту добычу на ослов и спешат с нею на прииск.

Осенью, когда с прииска уйдут все рабочие, яки спускаются с помянутого хребта и с лежащей за ним высокой земли на его северное предгорье и пасутся на нем до апреля, пока на прииск не станут собираться люди. С прибытием же первых партий рабочих они удаляются в горы хребта Пржевальского и там проводят лето. При этом наиболее осторожные из них, подвергавшиеся уже преследованию, при появлении охотников в горах удаляются на юг, в нагорную пустыню, весьма бедную растительностью, но зато безопасную от людей, и пасутся там до осени.

Приисковые охотники занимаются все лето исключительно охотой на яков, горных баранов, куланов и антилоп-оронго. Мясо убитых зверей они сбывают рабочим прииска по весьма дешевым ценам, а шкуры увозят домой, в Кашгарию, и продают на базарах. По уходе с прииска людей охотники остаются там еще на несколько недель, так как к этому времени на предгорье хребта собирается множество зверей, которых они бьют тогда только для шкур.

Наиболее удобный перевал через хребет Пржевальского находится в верховьях речки Гюкерма. Подъем по ущелью этой речки на хребет большей частью отлог, но местами приходится пробираться по опасным карнизам и косогорам. На гребень же хребта нужно восходить по весьма большой крутизне. Зато спуск с него на высокую землю короткий и отлогий. Ни с гребня окраинного хребта, ни с вершин холмов самой нагорной пустыни нигде не видно высоких гор, а только одни холмы, простирающиеся повсеместно цепями в восточно-западном направлении. Среди этих холмов встречаются изредка столь высокие, что на вершинах их почти все лето держится снежная пороша.

Перед нашим прибытием к подножью хребта Пржевальского там было продолжительное ненастье, во время которого выпало много снега, покрывшего этот хребет сплошной белой пеленой почти на половину его относительной высоты. Перевалы через названный хребет, по уверению охотников, были так занесены снегом, что не представлялось никакой возможности перейти через него. Если бы мы успели прибыть к прииску месяцем раньше, то могли бы беспрепятственно пересечь этот хребет и с достаточным запасом фуража проникнуть от него на юг, в нагорную пустыню, за 2 или даже за 3 дня пути.

Волнистое предгорье хребта Пржевальского вокруг нашего лагеря на озерке Яшиль-куль, лежащем на высоте 15 050 футов, было покрыто преимущественно кипцом. Кроме того, на нем росли: метлик, пшеничка и астрагалы, а из кустарников – белолозник и лапчатка. На этих пастбищах наши лошади ежедневно наедались досыта и успели хорошо подкрепиться. На озерко и разливы образующего его ручья часто прилетали утки и кулики, а на соседних высотах повсюду паслись небольшие стада антилоп. Рыб и моллюсков ни в озерке, ни в разливах ручья мы не нашли.

Небо днем было большей частью облачно, а ночи ясные и морозные. Над хребтом же Пржевальского постоянно носились густые облака, разрешавшиеся по временам снегом. Они скрывали от наших взоров этот грандиозный хребет, вершины которого очень редко показывались из густых облаков. По ночам озерко покрывалось льдом, но к 10 часам утра уже освобождалось от него. Термометр в ночь с 23-го на 24 августа показал -11,0 ° С а наибольшую температуру в эти дни +8,6 и +10,5 °С.

Во время 3-дневного пребывания на озерке Яшиль-куль я определил его географическое положение, измерил высоту и сделал в этом пункте магнитные наблюдения. Недостаток продовольственных припасов вынудил нас утром 25 августа снять лагерь и направиться обратно на урочище Мандалык по новой дороге, пролегающей значительно восточнее.

Первые 8 верст караван следовал по волнистой местности предгорья хребта Пржевальского, потом опустился на пустынную щебневатую равнину и шел по ней до самого привала, почти прямо на север. Эта необозримая равнина, местами совершенно бесплодная, прорезана несколькими сухими руслами, направляющимися с юго-востока на северо-запад к речке Гюкерма, и одним широким ложем могучего временного потока, изливающегося в ту же речку.

На ночлег мы остановились среди пустынной равнины, в местности Музлук, у сухого русла, покрытого по берегам порядочною растительностью. В одном из мокрых мест его дна наши люди выкопали яму, которая через час наполнилась очень хорошей водой.

Незадолго до солнечного заката небо совершенно очистилось от облаков, и перед нами предстал во всем своем невыразимом величии колоссальный хребет Пржевальского, так долго скрывавшийся от наших взоров в облаках. В нем резко выделялась огромной высоты снеговая гора, находящаяся, по словам сопровождавших нас туземцев, близ истоков речки Гюкерма. Она имеет форму усеченной пирамиды с небольшой выемкой на вершине.

Перед этой величественной горой возвышается другая, почти такой же формы гора, уступающая в высоте задней, а между ними простирается обширное снежное поле. Абсолютная высота задней горы, по моему приблизительному измерению, простирается до 23 700 футов. Туземцы, возвращавшиеся вместе с нами с прииска, уверяли, что гора Тюменлык-таг, отстоящая от него в 9 днях пути (около 270 верст) к востоку, еще выше этой горы.

Перед вечером к нашим лошадям, пасшимся поблизости лагеря, забежал кулан и, держась в стороне, внимательно рассматривал их до тех пор, пока люди не отправились загонять табун на ночь в лагерь.

К востоку от лагеря, на необозримой равнине, видны были небольшие отдельные грядки и холмы. По этой равнине пролегает дорога на прииск Бухалык, отделяющаяся от нашей старой дороги на Акка-таг близ переправы через речку Гюкерма и пересекающая обратный путь немного южнее урочища Музлук. От перекрестка до Бухалыка считается 12 дней пути, т. е. около 400 верст, в том числе до 300 верст вдоль подножья хребта Пржевальского, а остальные 100 вниз по речке Чулак-аккан.

От урочища Музлук караван поднимался постепенно верст 10 в северо-западном направлении к подножью невысокого горного отрога Калыпнын-иче, окаймляющего долину Гюкермы с севера. На пути к нему мы миновали обширный солончак с ровным, лоснящимся дном, покрытым соляным налетом. Издали его легко принять за озеро, которое, по всей вероятности, и существовало некогда на занимаемом им месте. На северной окраине этого солончака, отстоящего верстах в 3 к востоку от дороги, находятся ключи с пресной водой, и вокруг них растет хорошая трава.

По мере приближения к хребту крутизна подъема постепенно увеличивалась, а на предгорье его она возросла уже значительно. Достигнув южного подножья отрога, мы вступили в узкое, извилистое ущелье, из которого перешли в долину, и разбили палатки для ночлега у подошвы плоского перевала, поднимающегося до 15 000 футов над морем. С него струится маленький солоноватый ручеек, иссякающий ниже, и на пустынных его берегах растут одиноко приземистые кусты белолозника. В этой долине, покрытой лишь кое-где крайне скудною растительностью, царила мертвая тишина и не заметно было ни одного живого существа.

Поднявшись на следующее утро по отлогому склону на перевал, мы спустились с него немного и вышли в широкую нагорную долину, окаймленную на юго-западе пересеченным кряжем, а на северо-востоке весьма высоким снеговым отрогом главного хребта – Ягалыком. Оба эти отрога, понижаясь постепенно в юго-восточном направлении, переходят в низкие кряжи, теряющиеся на соседнем высоком плато.

По упомянутой междугорной долине простирается в юго-восточном направлении широкое сухое ложе, принимающее в себя многие побочные сухие же русла. В нижней, юго-восточной, части долины оно наполнено водой, образующей широкую, но мелкую реку, изливающуюся в соленое озерко Ачик-куль, или Айгунутагнын-куль, около 5 верст в окружности.

Около 20 верст караван поднимался почти незаметно по высокой нагорной долине в северо-западном направлении и наконец взошел на весьма плоское поднятие, сочленяющее ее окраинные хребты. С этого перевала, возвышающегося с лишком на 16 000 футов над уровнем моря, мы спустились по весьма крутому склону в глубокую и узкую долину, по которой направились прямо к западу. Из унылой нагорной равнины мы быстро перешли в долину, весьма резко отличающуюся от первой своей растительностью. Спускаясь стремительно по ней, мы встречали все более и более растительных видов, различающихся заметно своею пышностью по мере уменьшения высоты.

Переночевав верстах в 6 от перевала у источника, мы на другой день вскоре спустились по той же теснине в горную долину речки Калы-дарья, правого притока Улук-су. Эта долина, простирающаяся в северо-западном направлении, окаймлена мощными ветвями отрогов Музлука, прорезанными глубокими поперечными ущельями, которые разрывают северо-восточную ветвь как бы на отдельные горные массивы.

В конце перехода долина речки Калы-дарья значительно сузилась и стала очень каменистой; но растительность ее по мере понижения весьма заметно улучшилась. В этот день караван остановился на ночлег в узкой долине речки Калы-дарья, верстах в 2 выше ее устья. Небольшая площадка, на которой мы разбили лагерь, была почти сплошь покрыта белолозником и полынью.

На следующий день мы поднялись из теснины по весьма крутому косогору на возвышенное плато, прорезанное несколькими балками, и перешли по нему к реке Улук-су, текущей в этом месте в глубокой долине. Далее мы следовали верст 6 по косогорам правого берега реки Улук-су, которая ниже прорезает главный хребет, стремясь в мрачном, непроходимом ущелье, а дорога поворачивает от реки на северо-восток, в обход этого ущелья.

Она ведет по узкой долине на перевал Кызыл-боён, достигающий высоты 15 000 футов над уровнем моря. Подъем на перевал очень длинен, почти 15 верст, но зато отлог. Главный хребет Музлук образует в этом месте глубокую седловину, в виде ворот. К востоку от нее гребень хребта очень быстро поднимается и восходит за предел снеговой линии, на запад же он постепенно склоняется к реке Улук-су.

С вершин перевала дорога спускается на север по узкой, безводной долине, имеющей весьма значительное падение. Сойдя на предгорье хребта, мы должны были из безводной долины повернуть на восток, в противоположную нашему пути сторону, и перейти на ночлег в соседнюю долину, орошенную маленькой речкой. В этой местности, называемой Кызыл-унгуй, расположено малолюдное селение таглыков, состоящее из немногих пещерных жилищ, вырытых в лёссовом обрыве. Обитатели его, уже спустившиеся с гор, встретили нас очень радушно и угощали кислым молоком.

30 августа с раннего утра пошел густой снег, покрывший поверхность земли почти на 2 вершка. По случаю ненастья пришлось отложить выступление и снять лагерь уже после полудня, когда весь снег исчез.

Спустившись немного вниз по речке, караван повернул на запад и следовал около 8 верст по волнистой местности северного предгорья Музлука, с которого мы сошли в широкую щебневатую долину реки Улук-су, и только в сумерки достигли этой реки. Переправа через нее, вследствие сильной прибыли воды с гор, оказалась невозможной, и мы принуждены были провести ночь на ее правом, пустынном берегу, покрытом весьма скудною растительностью.

За ночь вода в реке значительно сбыла, и мы могли беспрепятственно перейти на ее левый берег. От переправы дорога направляется сначала на запад, потом на северо-запад и первую половину перехода пролегает вдоль подошвы крутого, сильно зазубренного обрыва, посредством которого высокое предгорье Музлука опускается на север, к долине Черчен-дарьи. По этому волнистому предгорью тянутся два обособленных кряжа, из которых южный, наиболее высокий, простирается от реки Улук-су до ее притока Музлук, а северный оканчивается на половине этого протяжения.

Улук-су, по выходе из гор, течет верст 15 на север и, приняв справа речку Ала-ялык, бегущую с востока, поворачивает почти под прямым углом на запад. От этого поворота она получает уже название Черчен-дарья и стремится многими рукавами по широкой междугорной долине.

Сделав длинный 40-верстный переход, караван перед закатом солнца пришел на урочище Баш-малгун в долине Черчен-дарьи и там расположился на ночлег. Это урочище, простирающееся до 30 верст в окружности, отличается хорошей растительностью и славится во всей окрестной стране лучшим пастбищем.

Низменные места его покрыты мирикарией, от которой оно получило свое название, и сочными злаками, а на возвышенных солонцеватых местах растут хармык и другие солончаковые растения. Урочище Баш-малгун весьма богато источниками, сливающимися в ручьи, а эти последние образуют маленькие озерки, на которых летом гнездится много плавающих и болотных птиц.

Осенью в местности Баш-малгун пасут свои стада таглыки, спускающиеся к этому времени с гор, и угоняют их вниз по реке только с наступлением сильных холодов. Весной, до перекочевки в горы, таглыки снова пригоняют свои стада на это урочище и пасут их до июня, пока на нем не появятся комары.

Пройдя верст 7 по южной окраине урочища Баш-малгун, караван следовал почти такое же расстояние по пустынной, песчано-глинистой площади, пересекаемой речкой Музлук, а остальные 8 верст до урочища Мандалык – по солончаковой равнине, покрытой отверделой корой, под которой залегает рыхлая, соленая земля. По этой равнине можно ездить беспрепятственно только по немногим пересекающим ее тропам, а движение целиком очень затруднительно: кора не выдерживает тяжести лошадей, которые на каждом шагу вязнут и портят себе ноги.

По прибытии 1 сентября на урочище Мандалык мы были радостно встречены остававшимися там людьми экспедиции. Во время нашего отсутствия их часто посещали таглыки соседних хижин, с которыми они успели сблизиться, и проводили большую часть времени в обществе этих добродушных горцев.

На другой день по возвращении я осматривал верблюдов и лошадей экспедиции. Те и другие в течение 2 недель успели очень хорошо откормиться на тучных пастбищах урочища Мандалык и стали пригодными для дальнего пути до границы.

3 сентября возвратился из своей поездки В. И. Роборовский, прошедший в 19 дней около 700 верст. Перейдя через Музлук по перевалу того же названия, он следовал сначала вверх по реке Улук-су, потом по речке Гюкерма, с которой свернул на дорогу в Бухалык. Достигнув подножья хребта Пржевальского, он направился вдоль него на восток, миновал большое солоноватое озеро Ачик-куль, около 75 верст в окружности, и дошел до реки Петелик-дарья, текущей с хребта Пржевальского на север.

Затем Роборовский следовал вниз по этой реке до ее впадения в реку Кала-утаг, соединяющую два больших озера долины: Чон-кум-куль (пресное) и Аяг-кум-куль (горько-соленое). Пройдя по южному берегу последнего озера, он пересек хребет Музлук в верховьях речки Ала-ялык, правого притока Черчен-дарьи, и спустился по ней в долину этой реки.

С прибытием В. И. Роборовского экспедиция начала поспешно готовиться к обратному пути на родину. По намеченному мною маршруту через озеро Лобнор, Курлю, Кара-шар и Урумчи до первого нашего поселения – Зайсанского поста – нам предстояло пройти около 2000 верст.

Для расширения района исследований экспедиции на обратном пути до озера Лобнор я предложил Роборовскому следовать в сопровождении одного казака и двух туземцев вниз по Черчен-дарье, пересечь Алтын-таг по перевалу Чука-даван и, спустившись с этого хребта, пройти вдоль его подножья по проселочной дороге до урочища Ваш-шаари.

Оттуда он должен был повернуть на реку Черчен-дарья и проследить ее течение до самого устья. Для экспедиции же избран был другой путь, ведущий по высоким горным долинам сначала на северо-восток, потом на северо-запад и, наконец, через Алтын-таг на север к озеру Лобнор, до которого от Мандалыка считается по этому пути около 600 верст.

Утром 7 сентября, перед выступлением, в наш лагерь собрались для прощания почти все окрестные таглыки. Аксакал их, маленький симпатичный старичок, оказавший экспедиции много разных услуг, был щедро награжден мною за это деньгами. Кроме того, мы оставили ему в подарок юрту и несколько лишних вещей.

Когда я стал прощаться с ним, старик зарыдал и, обливаясь слезами, произнес: «В течение всей моей жизни никто не помог мне столько, как вы, таксыр (господин); да вознаградит вас за это Аллах и приведет невредимым в родную страну!» Тронутый его искренностью, я от души поблагодарил добросердечного старика за дорогие напутственные слова и пожелал ему счастливой жизни. Все остальные таглыки, получившие хорошую плату за своих лошадей, горячо благодарили меня и трогательно простились с экспедицией.

Расставшись с таглыками и В. И. Роборовским, выступившим одновременно с нами в противоположную сторону, мы покинули Мандалык и направились к урочищу Баш-малгун. Экспедиция почти месяц до самого Лобнора должна была следовать по высокой, безлюдной стране, в которой, по словам таглыков, мы могли встретить только рабочих, возвращавшихся с прииска Бухалык, да еще охотников. Прежде в этой стране кочевали монголы, переселившиеся лет 50 тому назад в Цайдам, и с тех пор она осталась необитаемой.

От пребывания монголов в ней сохранились некоторые следы, а именно: груды камней (обо), сложенные на горных перевалах, остатки очагов, развалины каменных оградок, в которые номады загоняли на ночь мелкий скот, и т. п. Причины, побудившие монголов покинуть навсегда эту страну, туземцам Кашгарии неизвестны. Они полагают, что эти кочевники вынуждены были оставить ее по требованию китайского правительства, желавшего сократить необъятную площадь, занимаемую монгольским населением, вероятно, в видах удобства управления им.

Переночевав на урочище Баш-малгун, экспедиция выступила оттуда после полудня с запасом воды для людей, переправилась через пять мелких рукавов Черчен-дарьи и следовала в северо-восточном направлении. От переправы дорога поднимается на плоское предгорье Алтын-тага и пролегает по ровной, щебневатой местности, пересеченной изредка мелкими оврагами.

Перед вечером мы разбили палатки для ночлега в пустынной, безводной местности, покрытой невысокими отдельными холмами, и любовались зрелищем освещения снеговых гор соседнего хребта Ачик-кол заходящим солнцем. Сначала они окрасились в светло-пурпуровый цвет, потом последовательно представлялись в золотистом, фиолетовом и, наконец, в бледно-малиновом цветах.

Всю следующую станцию поднимались постепенно по долине между хребтами Алтын-таг и Ачик-кол, сочленяющимися на востоке с главным окраинным хребтом Музлук. Этот последний от ущелья реки Улук-су поворачивает сначала немного на северо-восток, потом изгибается почти на север и примыкает к хребту Ачик-кол, простирающемуся в восточно-западном направлении и содержащему в западной половине вечноснеговые горы.

Между Ачик-колом и Музлуком заключается неширокая долина речки Ала-ялык, покрытая хорошей растительностью. По ней пролегает дорога из долины Черчен-дарьи через перевал Ала-ялык-нын-атасы хребта Музлук на прииск Бухалык, но, по малодоступности этого перевала, редко посещается путниками.

Долина между Алтын-тагом и Ачик-колом, по которой пролегал наш путь, в северо-восточном направлении постепенно суживается. Она покрыта многими отдельными холмами, среди которых извивается орошающая ее речка Димна-лык – правый приток Черчен-дарьи, доходящий, впрочем, до нее только в половодье, а в остальное время иссякающий верстах в 10 выше устья. По мере сужения и поднятия долины растительность ее становилась заметно лучше.

Пройдя 20 верст, мы остановились для ночлега на урочище Димна-лык, орошенном речкой того же названия, текущею в неглубокой балке. Долина в этой местности покрыта густым низкорослым кипцом и полынью, которые с жадностью ели наши животные, голодавшие целые сутки.

От урочища Димна-лык крутизна подъема по долине значительно возрастает. На 8-й версте мы пересекли пологое поднятие, сочленяющее ее окраинные хребты и прорезанное глубокою балкой речки Димна-лык, которая пересекает его между двумя отдельными горками, обрывающимися к ней почти отвесными каменными утесами. Спустившись с этого пологого перевала, экспедиция повернула на восток и, пройдя еще верст 6 вверх по речке Димна-лык, расположилась ночевать на урочище Кара-чука.

Междугорная долина речки Димна-лык к востоку от помянутого плоского перевала значительно расширяется. С юга она окаймлена снеговым хребтом Ачик-кол, а с севера невысоким, но очень длинным отрогом Алтын-тага, называемым Карава-таг. Отделив от себя этот отрог, Алтын-таг поворачивает круто на северо-восток и быстро поднимается за предел снеговой линии, потом так же быстро падает и уходит в северо-восточном направлении за горизонт.

Это вздутие Алтын-тага, называемое туземцами Сулан-таг, состоит из ряда тесно сплоченных снеговых гор с величественными ледниками, спускающимися на юго-восток и дающими начало многоводной речке Чакалык. Она течет сначала на северо-восток, потом поворачивает на север и прорезает Алтын-таг. Высочайшая вершина снеговой группы Сулан-таг, по моему измерению с урочища Кара-чука, поднимается на 19 170 футов над морем, а снеговая линия на юго-восточной стороне этой группы – на 18 560 футов.

Восточный отрог Алтын-тага – Карава-таг, опускаясь очень отлого на юг, в долину речки Димна-лык, обрывается крутым и длинным склоном к сопредельной северной равнине, лежащей значительно ниже этой долины. Гребень его местами едва заметен с юга, местами представляется как бы отдельным кряжем, насажденным на пологом поднятии.

С севера же этот окраинный кряж кажется резко очерченным хребтом, вздымающимся высоко над нижележащей северной равниной.

Во время стоянки на урочище Кара-чука в наш лагерь заехал охотник, возвращавшийся с прииска Бухалык в Черчен. По его рассказу, этот прииск находится на речке Чулак-ак-кан, или Кызыл-су, и отстоит от Мандалыка в 20 днях пути на юго-восток. Долина названной речки, покрытая довольно хорошей растительностью, окаймлена невысокими кряжами и простирается с северо-запада на юго-восток.

На прииске Бухалык собирается ежегодно в апреле до 100 человек золотоискателей, преимущественно из Черчена, пребывающих на нем до конца августа. Летом, во время работ, цай-дамские монголы пригоняют иногда в Бухалык на продажу баранов и привозят ячменную муку, получая за эти предметы плату золотом. В окрестностях прииска водятся яки, медведи, куланы и антилопы. Люди в той стране не живут; кроме приисковых рабочих и охотников да заезжих из Цай-дама монголов, в ней не появляется ни один человек.

Мы подарили охотнику жестянку пороха и попросили его пострелять в цель из своего фитильного ружья. Он оказался довольно искусным стрелком и попадал очень хорошо на 100 шагов в маленькую мишень.

От урочища Кара-чука экспедиция продолжала путь на восток по широкой долине между хребтами Ачик-кол и Карава-таг, постепенно поднимающейся в этом направлении. Выше ночлежного места речка Димна-лык течет только в половодье, а в остальное время дресвяное ложе ее остается сухим. В нем заметны, однако, кое-где мокрые места, указывающие на подземное просачивание воды.

Переночевав на безводном урочище Давбаган-лык, мы на другой день продолжали восхождение по той же долине, орошенной в восточной части ручьями и покрытой по берегам их порядочной растительностью. На половине перехода экспедиция достигла плоского перевала Гульджа-даван, поднимающегося на 14 150 футов над уровнем моря. В этом месте южный снеговой хребет Ачик-кол сочленяется с северным кряжем Карава-таг весьма плоской грядой, служащей водоразделом речек, текущих на восток и запад.

Спуск с перевала так же отлог, как и подъем. Дорога от вершины его склоняется постепенно по безводной, пустынной местности, пересеченной небольшими сухими руслами и покрытой кое-где приземистым белолозником. Верстах в 16 от перевала мы разбили палатки для ночлега на урочище Инэк-аккан, у истоков речки Гульджа, текущей на восток.

С урочища Инэк-аккан экспедиция следовала вниз по речке Гульджа, имеющей на этой станции значительное падение. Со вступлением в ее долину нас стал преследовать ежедневно сильный западный ветер, дувший регулярно с 9 часов утра до 4 часов пополудни, а иногда и долее. Этот холодный ветер, хотя и был попутным, все-таки сильно пронизывал на лошади; мы вынуждены были часто спешиваться и согревать себя усиленной ходьбой.

Спустившись верст 30 по речке Гульджа, мы остановились на дневку в местности Дон-сай, откуда П. К. Козлов с казаком и проводником был командирован на рекогносцировку кряжа Карава-таг и прилежащей к нему на севере равнины.

По этой рекогносцировке, продолжавшейся 2 суток, оказалось, что помянутый кряж опускается на север крутым и высоким склоном, а на юг, к долине Гульджи – весьма пологим скатом, и что сопредельная ему на севере равнина лежит значительно ниже долины речки Гульджа. С гребня Карава-тага был виден вдали, на северо-западе, хребет, представляющий, по всей вероятности, продолжение Сулан-тага, но без снеговых вершин, а на северо-востоке– западная оконечность другого хребта – Юсуп-алык-тага, к которому примыкает кряж Карава-таг. Гребень же этого последнего образует местами глубокие и длинные седловины, придающие названному кряжу с севера, из долины Гульджи, вид плоской гряды, увенчанной по оси как бы отдельными, низкими кряжами.

Хребет Ачик-кол, окаймляющий долину речки Гульджи с юга, состоит из тесного строя куполообразных гор, в числе которых нередко встречаются вечноснеговые. Северный склон Ачик-кола короче и круче южного, опускающегося, по рассказам туземцев, постепенно к долине речки Ала-ялык и изрезанного многими поперечными долинами, которые покрыты хорошей растительностью.

Через этот хребет, имеющий более 30 верст ширины, ведут с севера на юг два перевала: Песат-сай с урочища Кара-чука в долину речки Ала-ялык и Гал-сай с урочища Дон-сай, выходящий на речку Тогры-сай. Оба они затруднительны и доступны только для одиночных всадников да ослов с весьма легкими вьюками. Между этими перевалами Ачик-кол сочленяется с главным окраинным хребтом Музлук, подходящим к нему на соединение с юго-запада.

Верстах в 20 к востоку от перевала Гал-сай в хребте Ачик-кол заключается весьма высокая снеговая группа, главная вершина которой достигает, вероятно, 20 000 футов над уровнем моря и превосходит по высоте все остальные его горы. От этой колоссальной группы Ачик-кол быстро понижается, как бы уступом, и, отделив далее короткую ветвь на северо-восток, тянется под разными названиями еще очень далеко в восточном направлении.

Во время 2-дневной стоянки на урочище Дон-сай с 10 часов утра почти до заката солнца дул жестокий западный ветер. Около 2 часов пополудни сила его достигала почти 20 метров в секунду, и во время порывов он так ужасно сотрясал наши палатки, что мы ежеминутно опасались за их крушение. Этот сильный ветер, дующий, по словам туземцев, в долине Гульджи большую часть года, много вредит развитию ее неприхотливой растительности.

Действительно белолозник, кипец и другие растения, покрывающие середину долины, очень низкорослы, как бы прячутся в земле, между тем как на окраинах ее, в лощинах предгорий и других защищенных от ветра местах те же растения гораздо рослее и пышнее.

К ночи ветер обыкновенно стихал, небо освобождалось от облаков, и на нем ярко блистали звезды. Термометр показывал по ночам морозы от -15,0 до -17,0 °С, а днем, около 2 часов, температура воздуха повышалась до +5,0 и даже +7,0 °С.

С урочища Дон-сай экспедиция спустилась еще верст 10 по речке Гульджа, которая ниже поворачивает круто на северо-восток и вскоре иссякает, а дорога поднимается на весьма плоское, щебне-дресвяное предгорье хребта Ачик-кол, которое выдается на север в виде полуострова, преграждает путь речке Гульджа на восток, заставляя ее принять северо-восточное направление. Пройдя по нему верст 18, мы спустились на ночлег к речке Тогры-сай, получающей начало на юго-восточном склоне Музлука и прорезающей поперек хребет Ачик-кол по глубокому, но доступному ущелью.

В долине этой речки, окаймленной невысокими увалами и лежащей значительно ниже долины верхней Гульджи, мы встретили более разнообразную растительность, развитию которой способствует ее защищенное от ветра положение. Тут мы заметили полынь, отсутствующую в верховьях Гульджи, и рослый белолозник. Соседние горные склоны Ачик-кола были также покрыты растительностью, и на них паслись большие стада куланов и антилоп-оронго.

Следующую станцию экспедиция прошла вдоль подножья невысокого северо-восточного отрога Ачик-кола, упирающегося многими горными мысами в речку Тогры-сай, которая выше их принимает слева сухое ложе Гульджи. Последние 10 верст мы следовали по правому берегу речки Тогры-сай, переваливая с одного горного мыса на другой. Между ними заключаются узкие лощины и небольшие площадки, открытые только со стороны речки. На одной из таких площадок, в местности Гэша, экспедиция остановилась на ночлег. Часа через 2 наши люди заметили несколько стад куланов, пасшихся на соседних высотах. Четверо лучших стрелков отправились за ними на охоту и в сумерки принесли в лагерь 7 штук.

Широкая долина речки Тогры-сай и нижней Гульджи окаймлена на севере весьма высоким горным хребтом Юсуп-алык-таг, простирающимся в восточно-западном направлении. Верстах в 30 к северо-западу от урочища Гэша этот хребет сочленяется с кряжем Карава-таг и, пройдя еще немного в западном направлении, оканчивается на обширной нагорной равнине.

В этом хребте, западнее меридиана урочища Гэша, есть высокая снеговая гора, вершина которой, по моему измерению, поднимается на 20160 футов над морем, а снеговая линия на южном ее склоне на 18 830 футов. Западнее ее в том же хребте находится другая снеговая гора, уступающая первой в высоте, а восточнее хребет прорезан глубоким ущельем, из которого направляется к речке Тогры-сай широкое сухое русло, обрамленное высокими берегами. К востоку от этого ущелья хребет понижается и не содержит уже в себе снеговых гор.

Речка Тогры-сай ниже урочища Гэша, огибая горный мыс северо-восточного отрога Ачик-кола, делает крутой поворот к юго-востоку, а потом течет на восток. Дорога же от этого урочища переходит на левый берег названной речки и направляется севернее ее.

Переправившись через речку Тогры-сай, мы следовали по левому ее берегу, пересекли широкое каменистое ложе, выходящее из ущелья Юсуп-алык-тага, а потом от крутого поворота речки направились по плоскому, щебневатому предгорью хребта на восток. Около 10 верст экспедиция поднималась по пологому склону предгорья, опускающегося медленно на юг, к речке Тогры-сай. Достигнув высшего места его, мы увидели вдали на юге высокий насажденный хребет, простирающийся от меридиана урочища Гэша на восток сначала под названием Тымирлык-таг, а далее – Амбал-аш-кан. Севернее его тянулся невысокий кряж – восточное продолжение Ачик-кола, носящий названия: Шпи-таг, Пияз-лык и Нургун-алык.

С вершины предгорья мы спускались постепенно верст 14 к урочищу Юсуп-булак, на котором и остановились дневать. Это урочище, лежащее на высоте 11420 футов над морем и простирающееся на 30 верст в окружности, богато источниками, дающими начало речке того же названия, и покрыто хорошей растительностью. На северной окраине его лежит обширный солончак с ровной поверхностью, одетый соляным налетом и так обманчиво блестящий издали, что ее трудно отличить от поверхности озера.

На тучных лугах урочища Юсуп-булак паслось много антилоп-оронго, которых наши охотники преследовали целый день; но открытая местность не благоприятствовала им, и они убили только двух.

На пути от перевала Гульджа-даван до местности Юсуп-булак экспедиция постепенно спустилась на 2730 футов. Пронзительный западный ветер, преследовавший нас в долине верхней Гульджи, по мере нисхождения с высоты стал ослабевать и на урочище Юсуп-булак почти вовсе прекратился. Настали теплые и ясные дни. В 2 часа пополудни термометр поднимался до +15 °С и +17 °С, зато ночные морозы достигали -20 °С.

С урочища Юсуп-булак экспедиция следовала на восток по пустынной дресвяной равнине, затем пересекла полосу растительности, простирающуюся на юг до обширного солончакового болота, в котором теряется Тогры-сай. Затем мы взошли на возвышенное дресвяное плато, поднимающееся среди долины в виде острова. С него был ясно виден на юге хребет Тымирлык-таг, начинающийся от меридиана урочища Гэша и идущий на восток.

На западе он быстро восходит за предел снеговой линии, потом понижается, образуя против урочища Юсуп-булак длинную седловину, к востоку от которой снова вздувается и получает название Амбал-ашкан. К северу от него простирается кряж Шпи-таг, постепенно понижающийся в восточном направлении. Описав плоскую дугу на юг с глубокой седловиной в вершине, он поворачивает на северо-восток и под названием Нургун-алык упирается в речку Ат-аткан.

С дресвяной высоты мы спустились на речку Юсуп-булак и разбили палатки для ночлега в местности Газлык, представляющей восточное продолжение растительной полосы предыдущего урочища, вытянувшейся длинной лентой по обоим берегам этой речки. Собрав в себя воды массы ручьев, речка Юсуп-булак, по выходе с урочища того же названия, становится многоводною и быстрою; но рыб в ней мы не нашли.

На меридиане урочища Газлык хребет Юсуп-алык-таг поворачивает круто к северо-востоку и отделяет от себя почти в восточном направлении плоскую ветвь, сочленяющуюся с высоким хребтом того же направления – Чимен-тагом. Таким образом, между хребтами Юсуп-алык-таг и Чимен-таг, связанными этим плоским поднятием, заключается глубокая седловина, имеющая более 30 верст протяжения. В западной части ее возвышаются два весьма значительных массива, венчающих плоское поднятие и резко выделяющихся из остальной слитной массы его низких холмов.

К юго-востоку от урочища Газлык простирается обширное солончаковое болото, среди которого лежит небольшое солоноватое озерко. В этом болоте, принимающем речку Тогры-сай, образуется, по словам проводников, во время ее половодья, обширное озеро, сообщающееся тогда с речкой Юсуп-булак протоком.

Пройдя верст 10 вниз по речке Юсуп-булак, описывающей далее плоскую дугу на север, экспедиция следовала до самого ночлежного места по пустынной дресвяной равнине, покрытой южнее дороги плоскими песчаными высотами. Эти высоты были единственными песчаными образованиями, встреченными нами на всем пути по Тибетскому нагорью.

В этот день мы остановились на ночлег опять на речке Юсуп-булак, но уже в пустынной солончаковой местности, покрытой изредка малыми песчаными буграми и весьма скудной растительностью. К югу от ночлежного места простиралась весьма плоская гряда с углубленной седловиной, а к северу, за речкой – отдельный кряж Кара-чука, направляющийся сначала с северо-запада на юго-восток, а потом поворачивающий почти прямо к северо-востоку.

От ночлежного места речка Юсуп-булак течет версты 4 на восток, потом поворачивает круто к северо-востоку и огибает отдельный кряж Кара-чука. Следуя вниз по ней, экспедиция пересекла сухое ложе ее правого притока Ат-аткан, получающего начало на северном склоне хребта Амбал-ашкан и прорывающегося через горные ворота в долину Юсуп-булака. Эти ворота заключаются между оконечностями двух хребтов– Нургун-алыка и Кызыл-чапа.

Последний, начинающийся на правом берегу помянутого притока невысоким кряжем, быстро возрастает в северо-восточном направлении и переходит за предел снеговой линии, потом поворачивает к юго-востоку и тянется в этом направлении под названием Япкак-лык на 5 дней пути.

На правом берегу речки Юсуп-булак, ниже ее поворота на северо-восток, часто встречались небольшие воронкообразные ямы с соляной корой внутри, образовавшейся в них, очевидно, в течение многих лет от испарения воды, которая ежегодно остается в этих ямах после разлива реки.

Ниже устья Ат-аткана, правого притока речки Юсуп-булак, экспедиция вступила в густые заросли мирикарии, покрывающие оба берега названной речки на протяжении около 3 верст. Перейдя на левый берег этой речки, мы направились по зарослям к северо-восточной оконечности кряжа Кара-чука и там остановились ночевать в местности Бахтукой, орошенной многоводным ручьем.

Вскоре по прибытии на ночлежное место из лагеря замечены были вдали на северо-востоке двое верховых с вьючными ослами, направлявшиеся мимо него на юг. Встреча с людьми в необитаемой стране была для нас всегда радостным событием. Казаки, завидев путников, стали призывать их в лагерь криками и знаками. Те остановились в нерешимости при виде неизвестных людей и не знали, что им делать.

Заметив их смущение, мы тотчас же послали к ним верхом одного из наших проводников, с которым они безбоязненно прибыли в лагерь. Пришельцы оказались жителями подгорного селения Чакалык, ехавшими в долину верхней Ат-аткан на охоту за куланами и антилопами. Такие дальние поездки на Тибетское нагорье они совершают ежегодно осенью, по окончании полевых работ, и стреляют этих зверей исключительно ради шкур.

Мы купили у охотников 3 пуда пшеничной муки, которой у нас было недостаточно. Получив за нее высокую плату, они рассудили, что им не стоит уже ехать на охоту, а лучше возвратиться вместе с нами домой. Для нас такое решение было тоже благоприятно: мы приобрели спутников, отлично знакомых с окрестной страной и знавших дорогу на Лобнор гораздо лучше наших проводников из Мандалыка.

Вечером я призвал охотников в свою палатку и расспрашивал подробно об окрестной стране. По их показаниям, речка Юсуп-булак иссякает верстах в 10 ниже переправы на пустынной равнине, а в половодье – в 20. Необозримая равнина, простирающаяся к северо-востоку от урочища Бахтукой на 3 дня пути, замыкается юго-восточным отрогом хребта Чимен-таг. На протяжении 40 верст от названного урочища до местности Чон-яр она совершенно бесплодна.

Урочище же Чон-яр, занимающее наиболее углубленную часть этой равнины, до 2 дней пути в окружности, очень богато источниками, образующими много малых озерков, и покрыто хорошей растительностью. В прежнее время на нем ежегодно зимовали монголы, от стойбищ которых сохранились еще местами следы. Ныне же оно посещается только охотниками из Чакалыка и с Лобнора, проводящими там осенью несколько недель, а в прочее время остается безлюдным.

К северо-востоку от урочища Чон-яр, занимающего обширную плоскую впадину, простирается невысокая глиняная гряда, а верстах в 20 от нее по бесплодной равнине тянется с северо-запада на юго-восток отдельный кряж, отстоящий не далее 10 верст от подошвы юго-восточного отрога хребта Чимен-таг, окаймляющего описываемую равнину с северо-востока.

Хребты Амбал-ашкан и Япкак-лык, содержащие, по свидетельству охотников, вечноснеговые горы, простираются очень далеко на юго-восток, уходя в неизвестную им страну.

На следующий день экспедиция выступила после раннего обеда с запасом воды для людей и направилась в сопровождении охотников почти прямо на север по пустынной щебне-дресвяной равнине. На 15-й версте караван пересек сухое русло, направляющееся с северо-запада на юго-восток, и стал медленно подниматься к плоской гряде, сочленяющей хребты Юсуп-алык-таг и Чимен-таг.

Близ южного подножья гряды мы пересекли глубокое сухое ложе, выходящее из ее ущелья на юго-восток. По этому ущелью направляется прямая дорога через гряду на север, доступная только для одиночных всадников, а потому охотники повели нас кружным путем. Караван повернул на северо-восток и, пройдя немного по предгорью гряды, покрытому кое-где тощим белолозником, остановился на ночлег в пустынной и безводной местности.

Утром, благодаря ясной погоде, из лагеря и в особенности с соседнего холма можно было обозревать далекие окрестности. К северу от нас простиралась плоская гряда, соединяющая Юсуп-алык-таг с Чимен-тагом. В западной части ее резко выделялись два массива, господствующие над остальной слитной массой ее мелких гор, поднимающихся почти повсюду до одной и той же уроненной поверхности.

На северо-западе, верстах в 30, белела снеговая группа, служащая узлом, от которого отходят два высоких хребта системы Юсуп-алык-тага. Один из них, направляющийся к юго-западу, уже описан при обозрении долин нижней Гульджи и Юсуп-булака. Другой, более высокий снеговой хребет простирается от помянутого узла сначала на запад, потом на западо-северо-запад и примыкает к окраинному хребту Алтын-таг.

Верстах в 25 к северо-востоку от лагеря простирался короткий юго-восточный отрог Чимен-тага, а в расстоянии около 50 верст к востоку был виден длинный отрог того же хребта, уходивший в юго-восточном направлении за горизонт. Перед ним тянулся параллельный ему короткий степной кряж, а еще ближе – весьма плоская гряда, окаймляющая с северо-востока урочище Чон-яр, которое казалось большим желтоватым пятном на темно-сером фоне необозримой равнины.

Кружной путь, по которому повели нас охотники, направляется сначала вдоль подножья гряды на северо-восток. Следуя в этом направлении, мы пересекли несколько сухих лож, спускающихся на юго-восток, потом, повернув на север, поднялись по весьма отлогому склону на гребень помянутой гряды. К северо-востоку от вершины перевала, верстах в 2, быстро поднимался над грядою сочлененный с ней хребет Чимен-таг, уходящий на восток, а на западе ярко белела снеговая группа, от которой расходятся хребты Юсуп-алык-тага.

Сойдя с гребня гряды по отлогой долине, экспедиция повернула на северо-запад и спустилась в глубокое ущелье, имеющее значительное падение и принимающее в себя с юго-запада длинную теснину. По этому ущелью мы вышли на обширную междугорную долину, лежащую значительно ниже соседней южной долины речки Юсуп-булак, и, повернув к юго-западу, направились вдоль северного подножья той же гряды. В конце перехода экспедиция миновала небольшое соленое озеро Узун-шор-куль, омывающее живописные горные мысы гряды, и остановилась близ юго-западной его оконечности на дневку.

Обширная междугорная долина, в которую мы спустились с гряды, лежит на высоте около 9500 футов над уровнем моря и представляет собою нижнюю террасу Тибетского нагорья, ограниченную на юге хребтами Чимен-таг, Юсуп-алык-таг и связующей их плоской грядой. С севера эту террасу окаймляет окраинный хребет Алтын-таг, простирающийся в восточно-западном направлении.

Хребет Чимен-таг, по свидетельству охотников, тянется очень далеко на восток, но соединяется ли с Алтын-тагом – им неизвестно. Северный же снеговой хребет Юсуп-алык-тага примыкает к Алтын-тагу на западе, а южный оканчивается на обширной равнине, сочленяясь посредством лишь второстепенного кряжа Карава-таг с этим окраинным хребтом южнее снеговой группы Сулан-таг.

Озеро Узун-шор-куль, лежащее у подошвы помянутой плоской гряды, имеет овальную форму и простирается на 3 версты в длину при ширине около 350 сажен. Северо-западный берег его, покрытый сплошь толстой соляной корой, низменный и топкий, а юго-восточный – возвышенный и в местах, где в озеро упираются горные мысы, живописен. Глубина озера значительна только при юго-восточном, нагорном, береге, а в остальных местах оно очень мелко.

Узун-шор-куль содержит сильно соленую воду, и потому в нем нет никакой органической жизни.

К северу от озера простирается обширный солончак, на котором сохранились несомненные признаки величественного водоема, покрывавшего всю занимаемую им местность. На северо-западной окраине его лежит другое соленое озеро – Калла-куль, а к востоку от него – третье маленькое, соленое же озерко.

В юго-западную оконечность озера Узун-шор-куль изливается многоводный ручей, образующийся у подножья гряды из родников. Область его покрыта очень хорошей растительностью.

Тут, благодаря понижению местности[73], между прочим, растут рогозник (Typha) и мелколистный камыш, распространенные по всему соседнему солончаку. В этой местности мы в первый раз увидели на Тибетском нагорье степных антилоп (Gazella subgutturosa), прибегавших к ручью на водопой.

От озера Узун-шор-куль экспедиция прошла вдоль подножья гряды, потом повернула на северо-запад и следовала по пустынной, щебневатой равнине, покрытой тощей реомюрией и полынью. На половине станции мы пересекли сухое ложе, направляющееся к северо-востоку из узкой долины между плоской грядой и снеговой группой Юсуп-алык-тага. Эта последняя высылает к северо-востоку отрог, оканчивающийся крутым мысом в долине. В юго-западном же направлении от нее отходит хребет, теряющийся на равнине, а на запад – колоссальный снеговой хребет, примыкающий непосредственно к Алтын-тагу.

Большую часть следующей станции мы прошли по той же пустынной долине. В конце перехода экспедиция пересекла плоский кряж, сочленяющий Алтын-таг с северным хребтом Юсуп-алык-тага и замыкающий долину с запада. Достигнув его подножья, мы вступили в горную страну отрогов этих хребтов и следовали по ней несколько станций. С кряжа караван спустился в долину речки Ильбе-чимен, текущей с юга, из снегового хребта, и, пройдя немного вниз по ней, разбил палатки для ночлега.

Утром на юго-западе был ясно виден колоссальный снеговой хребет Юсуп-алык-тага, простиравшийся к западо-северо-западу. В этот день мы продолжали путь вниз по речке Ильбе-чимен, текущей в неширокой горной долине. На половине перехода экспедиция переправилась на левый берег речки, вступающей ниже брода в недоступное ущелье, и, перейдя плоский отрог, следовала по пустынной долине до речки Пашалык – левого притока Ильбе-чимена, получающего начало в том же снеговом хребте.

Опустившись по ней версты 3, мы достигли ее слияния с Ильбе-чименом, вышедшей из ущелья, и остановились на ночлег. В этой местности, называемой Кош-лаш и покрытой очень хорошей растительностью, стоят две каменные хижины пастухов с Лобнора, откармливающих тут в летнее время лошадей. То были первые человеческие жилища, встреченные нами на длинном пути из Мандалыка по безлюдной стране. Поблизости этих хижин, уже покинутых пастухами, расположились на ночлег охотники из Чакалыка, ехавшие на Тибетское нагорье.

Вечером я пригласил охотников в свою палатку, угощал их чаем и расспрашивал об окрестной стране. Они сообщили мне, что северный снеговой хребет Юсуп-алык-таг действительно примыкает на западе к Алтын-тагу и содержит в себе много снеговых гор.

Переход через него невозможен даже для одиночных всадников; поэтому с урочища Кош-лаш нельзя проехать прямым путем в долину верхней Черчен-дарьи, а необходимо огибать горы Юсуп-алык-тага с востока по пройденной нами дороге.

Снеговой хребет Юсуп-алык-таг, по свидетельству охотников, отделяет на северо-запад два мощных отрога – Шор-чап-таг и Тюгелик-таг, заполняющих своими многочисленными разветвлениями всю страну к западу от речки Ильбе-чимен до Алтын-тага. Между этими отрогами течет с главного хребта многоводная речка Атлаш-су, впадающая слева в Ильбе-чимен, которая ниже, близ южного подножья Алтын-тага, принимает в себя слева же речку Хашаклык и затем, прорезав окраинный хребет, врывается в Кашгарскую котловину.

Горная страна между Ильбе-чименом, снеговым хребтом Юсуп-алык-таг и Алтын-тагом вообще бедна растительностью, в особенности в высокой области, соседней снеговому хребту. Из крупных млекопитающих в ней водятся только одни куланы.

От тех же охотников мы узнали, что в их селении, находящемся в Кашгарской котловине, и в окрестной ему стране господствовали все лето сильные жары, окончившиеся лишь в половине сентября.

После расспросов мы предложили охотникам пострелять в цель. Они с удовольствием согласились и, признаться, немало изумили нас меткостью стрельбы из своих длинных малокалиберных винтовок с прямыми нарезами: на расстоянии 100 шагов все выпущенные ими пули не выходили из круга 4-вершкового диаметра. Поблагодарив охотников за доставленное нам удовольствие, мы подарили им по фунтовой коробке пороха.

С урочища Кош-лаш дорога направляется вниз по речке Ильбе-чимен, долина которой постепенно суживается и становится глубже. На пути по ней мы догнали лобнорских пастухов, спускавшихся с лошадьми с гор домой, на озеро. Лошади, пробывшие все лето на прохладных горных пастбищах, где их не изнуряют ни жары, ни насекомые, очень хорошо поправились и часто резвились в дороге.

Пройдя в этот день всего верст 9, мы разбили палатки для ночлега на берегу той же речки, в местности Даван-тюбе. Впереди предстоял длинный безводный переход через хребет Алтын-таг по перевалу Таш-даван.

На следующий день мы выступили с запасом воды после раннего обеда. Пройдя немного вниз по речке Ильбе-чимен до ее крутого поворота на запад, экспедиция оставила эту речку и направилась к южному подножью Алтын-тага, поднимаясь постепенно на отлогое предгорье его. Близ подошвы хребта мы повернули почти на запад и следовали сначала по ущелью, пересекающему плоский южный отрог Алтын-тага, а потом по высокому плато, покрытому отдельными горками и прорезанному балками.

С этой высоты нам открылся обширный кругозор на юге: все видимое пространство к юго-западу от речки Ильбе-чимен казалось покрытым узкими и крутыми хребтами с весьма острыми гребнями, в которых повсюду были видны глубокие выемки. Эти хребты, простирающиеся в северо-западном направлении, суть лучи мощных отрогов снегового хребта Юсуп-алык-таг, который скрывался от нас в туманной дали.

С плато экспедиция спустилась в глубокую балку и, пройдя по ней около версты, поднялась на узкую площадку, окаймленную справа холмами, а слева побочной балкой. Пройдя по ней почти такое же расстояние, мы повернули круто к северо-востоку и вступили в узкую долину Алтын-тага, прорезанную довольно глубокой продольной балкой. В этой долине экспедиция остановилась на ночлег в безводной местности, покрытой, однако, густой и пышной полынью.

Утром мы прошли немного по той же долине на северо-восток, потом свернули почти на север в побочную, еще более узкую долину, ведущую на перевал Таш-даван. По этой долине, имеющей весьма значительное падение, мы приблизились к гребню Алтын-тага. Подъем на него с юга, по моему измерению, достигает 30° крутизны и только благодаря зигзагам дороги доступен для вьючных животных. Восхождение нашего каравана на этот трудный перевал с частыми отдыхами для нагруженных верблюдов продолжалось около 2 часов.

С вершины его, достигающей 12 490 футов над уровнем моря, можно было обозревать почти всю горную страну между Ильбе-чименом и Алтын-тагом. На юге был ясно виден снеговой хребет Юсуп-алык-таг, постепенно понижающийся в западном направлении и примыкающий, по-видимому, к Алтын-тагу. Вся страна между ним и речкой Ильбе-чимен казалась заполненной его мощными северо-западными отрогами с их характерными лучами. Эти последние, как выше замечено, состоят из узких и крутых кряжей с весьма острыми гребнями и глубокими седловинами.

Спуск с перевала Таш-даван на север еще круче подъема с юга, а зигзаги весьма каменистой дороги, вьющейся по узкой лощине, очень коротки и потому мало уменьшают падение.

Сойдя очень быстро с вершины перевала, экспедиция следовала по узкой и крутой долине, которая ниже немного расширяется и становится несколько отложе. В 20 верстах от перевала мы остановились в той же долине на ночлег, спустившись на этом расстоянии около версты по вертикальному направлению. На ночлежном месте, покрытом довольно хорошей полынью, не было воды; за нею приходилось посылать в соседние скалы, в которых находится маленький источник Сейфи-булак.

Из него наши люди должны были черпать воду ведрами и осторожно спускаться с ними с высоты. Этот источник открыт знаменитым охотником Сейфи из Чакалыка, погибшим в борьбе с медведем на Тибетском нагорье, и назван туземцами его именем.

От ночлежного места близ источника Сейфи-булак экспедиция продолжала путь к западу по той же долине, становящейся все глубже по мере приближения к подошве хребта. Пройдя по ней верст 10, мы спустились к подножью хребта и направились на северо-запад по дну балки, суживающейся ниже в каменистую, недоступную для караванов, теснину. Перед входом в эту теснину дорога поднимается из балки по весьма крутому склону на перевал Кум-боён через западный отрог Алтын-тага, упирающийся в помянутую теснину.

Взойдя с большим трудом на перевал, мы спустились с него по крутому же песчаному склону на высокое предгорье окраинного хребта, а с этого последнего в глубокую балку, в которую переходит ниже перевала помянутая теснина, и в ней остановились на дневку у источника Аврас-булак. В этот день экспедиция спустилась по вертикальному направлению около полуверсты и, оставив позади холодное Тибетское нагорье с его пустынным окраинным хребтом, очутилась на рубеже теплой Кашгарской котловины.

На ручье Аврас-булак мы простояли почти 2 суток, наслаждаясь теплой погодой после холодов на Тибетском нагорье. Около 2 часов термометр поднимался до 15 °С, а по ночам опускался лишь немного ниже 0 °С. Листья камыша и разнообразных кустарников, покрывающих берега ручья, были еще зелены.

Оставшийся позади окраинный хребет Алтын-таг, окаймляющий с севера нижнюю террасу Тибетского нагорья, простирается в общем с юго-запада на северо-восток и переходит за снеговую линию только в группе Сулан-тага[74]. Ширина хребта против озера Лобнор около 40 верст, и близ гребня он почти повсюду равносклонен, но северный, или внешний, его склон несравненно длиннее южного, прилегающего к нагорью.

Через Алтын-таг ведут только 4 прохода: Чука-даван, Хадалык, Таш-даван и Курган-даван, отстоящий в 100 верстах к востоку от ручья Аврас-булак. Последний гораздо удобнее Таш-давана для караванов, а перевал Хадалык доступен только для одиночных всадников, да и то с трудом.

В высшей зоне Алтын-тага, благодаря дождям, встречаются места, покрытые полынью и кипцом, в среднем же и в особенности в нижнем поясах, где дожди бывают реже, растительность гораздо скуднее. Источники в этом хребте очень редки, по крайней мере против Лобнора. Однако есть основания полагать, что многие из них, находящиеся в недоступных местах, еще не известны туземцам.

Иначе трудно объяснить повсеместное распространение в этом хребте горных баранов, которые, конечно, не могли бы жить в обширных безводных пространствах. Присутствие во многих местах Алтын-тага уларов и каменных куропаток также указывает на существование в нем источников.

Алтын-таг прорезается только двумя речками, получающими начало на Тибетском нагорье: Чакалык и Ильбе-чимен, носящей по выходе из гор название Джахан-сай. Первая получает начало на юго-восточном склоне снеговой группы Сулан-тага и течет сначала на северо-восток, потом поворачивает на север и прорезает окраинный хребет в меридиональном направлении.

Истоки Ильбе-чимен, как выше замечено, находятся в снеговом хребте Юсуп-алык-таг, с которого эта речка направляется на северо-запад, потом на запад, а по принятии слева притоков Атлаш-су и Хашак-лык поворачивает на север и пересекает Алтын-таг по глубокому, непроходимому ущелью, отстоящему верстах в 25 к западу от перевала Таш-даван. По выходе из гор она получает название Джахан-сай и иссякает верстах в 30 от подошвы хребта в болоте.

После дневки на ручье Аврас-булак экспедиция продолжала путь вниз по этому ручью. В 2 верстах ниже его истоков глубокая балка, в которой он течет, переходит в узкую теснину. Массивные песчаниковые выступы ее стен, выдающиеся местами противоположно друг над другом, образуют мрачные коридоры, в которых слабые звуки, едва слышные в открытых местах, раздавались резким эхом. Ручей, судя по размывам, сильно подтачивает стены этих коридоров, которые повсюду накренены внутрь и угрожают падением.

Ниже коридоров балка постепенно расширяется, и боковые обрывы ее становятся отложе, а ручей иссякает в извивающемся по ней песчаном ложе.

Пройдя около 10 верст по дну балки, мы поднялись из нее на плоское дресвяное предгорье Алтын-тага и направились к северо-западу. Сначала мы шли по торной дороге, ведущей в селение Чакалык, потом повернули вправо по тропе. Пустынное предгорье Алтын-тага, по которому пролегает тропа, представляет сильно покатую к северу дресвяную равнину, покрытую весьма скудною растительностью и прорезанную в меридиональном направлении балкой ручья Аврас-булак, переходящей ниже в овраг. В конце перехода на равнине стали появляться бугры и грядки, среди которых мы остановились на ночлег в безводной местности.

Утром мы спускались верст 6 по плоскому предгорью Алтын-тага, обрывающемуся к сопредельной щебне-дресвяной северной равнине резко очерченными, но короткими и узкими мысами. Между этими мысами, покрытыми песчаными наносами, заключаются плоские лощины, сливающиеся с сопредельным саем. Спустившись с предгорья, экспедиция следовала по ровному саю, на котором пересекла полосу плоских песчаных гряд около 20 верст длины и до 2 верст ширины.

Близ северо-восточной оконечности ее находятся развалины небольшого древнего форта, отстоящие верстах в 6 от дороги. Они состоят из полуразрушенной глиняной стены прямоугольного начертания около 40 сажен длины и 30 в ширину, засыпанной местами песком. Внутри ограды заметны основания домов, или казарм, и сохранились пни росших вокруг них деревьев, а вне ее теперь не видно никаких следов строений. Туземцы не могли сообщить мне никаких сведений о древности этих развалин, представляющих, по местному преданию, остатки старинной китайской крепости.

Вскоре по выходе из песков мы достигли правого рукава речки Джахан-сай, по которому спустились к месту слияния его с левым, и, пройдя немного вниз по этой речке, остановились на ней ночевать в местности Мюран. От слияния рукавов долина Джахан-сая покрыта широкой полосой тополевого леса, зарослями различных кустарников и разнообразной травянистой растительностью. На урочище Мюран находятся пашни лобнорцев, занимающихся немного земледелием исключительно в долине Джахан-сая, так как на солончаковом прибрежье озера хлебные растения не могут прозябать.

На урочище Мюран, лежащем около 3000 футов над уровнем моря, стало еще теплее, чем на Аврас-булаке. Камыш, некоторые травянистые растения, кустарники и большая часть деревьев были еще зелены; только на немногих старых тополях пожелтела часть листьев.

Вечером к нам выехал навстречу старшина из соседнего селения Чакалык с почетными стариками и, по обычаю, привез фруктов, лепешек и вареных яиц. Эти подарки были очень ценны для нас, пришельцев из суровой безлюдной страны, в которой, кроме баранины и хлеба, да невкусного мяса антилоп-оронго, мы не имели другой пищи.

В селении Чакалык, по свидетельству старшины, считается 60 домов и около 260 жителей, занимающихся, главным образом, земледелием. Небольшая часть мужчин уходит ежегодно осенью, по окончании полевых работ, месяца на 2 в Тибет на охоту за куланами и антилопами, которых бьют исключительно для шкур.

С урочища Мюран экспедиция следовала вниз по речке Джахан-сай, долина которой повсюду покрыта тополевым лесом и зарослями разнообразных кустарников. Верстах в 7 от названного урочища речка разбивается на рукава и теряется в обширном болоте, поросшем тростником. Миновав это болото, мы шли верст 10 по зарослям камыша и тамариска; по сторонам дороги часто встречались узкие грядки, покрытые теми же растениями, а местами небольшие тополевые рощи.

Из зарослей мы вышли на необозримый кочковатый солончак, лишенный растительности, и пересекли длинную, но узкую полосу плоских песчаных бугров, протянувшуюся с юго-запада на северо-восток. Пройдя около 12 верст по солончаку, мы вступили в долину реки Яркенд-дарья, покрытую камышом, и в ней были радушно встречены правителем лобнорцев Кунчикан-беком, вышедшим приветствовать экспедицию со старшинами пешком. Сойдя с лошади, я поздоровался с почтенным беком и направился к берегу реки, где нас ожидал В. И. Роборовский, прибывший накануне в лодке из селения Чигелик.

Мы разбили лагерь на правом берегу Яркенд-дарьи, верстах в 6 выше ее впадения в озеро Лобнор, и расположились на продолжительную стоянку.

Глава седьмая. От Лобнора до Курли

Обзор Лобнорской впадины. – Усыхание озер, убыль рыб и птиц. – Быт лобнорцев. – Показания их об окрестной стране; развалинах и о пребывании в Лобнорской впадине в 1858–1861 гг. наших староверов. – Движение экспедиции вверх по Яркенд-дарье. – Недавнее образование рекою Конче четырех озер. – Природа долины нижней Яркенд-дарьи. – Очерк быта ее обитателей. – Путь экспедиции от устья Угэнь-дарьи до оазиса Курля.

Еще из Черчена я послал Кинчикан-беку с одним торговцем, ехавшим на Лобнор, письмо, в котором извещал его о времени прибытия экспедиции на озеро и просил заготовить для нее муки, риса и других съестных припасов на весь путь до Курли. Почтенный бек исполнил аккуратно мою просьбу: к приходу экспедиции все заказанные припасы были заготовлены и по осмотре найдены вполне доброкачественными.

Нам оставалось только переформировать вьюки для дальнейшего пути на север, на что требовалось не более 2 дней, но я счел необходимым дать утомленным людям и животным более продолжительный отдых. Мы простояли в низовье Яркенд-дарьи 5 суток, в течение которых я определил географическое положение лагеря, измерил неоднократно высоту места[75] и сделал в этом пункте магнитные наблюдения. Кроме того, почти все свободное время от этих работ мною было употреблено на расспросы туземцев о Лобнорской впадине и ее окрестностях.

Озеро Лобнор в настоящее время называется местными жителями Кара-кошун-куль, от монгольского множества (хошуна) Хара-хошун, существовавшего около 400 лет тому назад на юго-западном берегу его. Название же Лобнор, данное этому озеру жившими на нем в старину монголами, – древнее. Оно сохранилось, однако, до наших дней как у китайцев, так и у туземцев отдаленных от озера стран, которые называют его Лоб. Этим названием они именуют не только озеро, но и всю окрестную ему страну, а равно и населяющий ее народ.

Реку, впадающую в озеро Лобнор, туземцы на всем ее протяжении называют Яркенд-дарьей. Название же Тарим присвоено ей китайцами по простому недоразумению и сохранилось у них до настоящего времени, перейдя и к европейцам. Выходцы из Западной и Северной Кашгарии, поселившиеся около 400 лет тому назад на нижней Яркенд-дарье в местностях, неудобных для хлебопашества, не занимались вовсе земледелием, а жили почти исключительно рыболовством и отчасти звероловством.

Реку, питавшую их рыбой, они называли шарим (по-кашгарски – «пашня»), и это слово заменило со временем в их лексиконе нарицательное дарья, т. е. река вообще. Китайские чиновники, посещавшие по делам службы нижнюю Яркенд-дарью, приняли имя нарицательное за собственное и назвали ее в своих донесениях Таримом. От китайцев это название заимствовано европейцами и сохранилось на всех картах и в описаниях. Между тем многие опрошенные мною туземцы нижней Яркенд-дарьи утверждали, что эта река именуется у них повсюду Яркенд-дарьей, а таримом они называют всякую реку. Слово «дарья», равнозначащее тариму, нарицательное, – им известно также, но употребляется реже.

Туземцы Южной Кашгарии, которых я расспрашивал о реке Тарим, отзывались сначала неведением такой реки, а когда я пояснил им, о какой реке спрашиваю, уверяли единогласно, что река, впадающая в озеро Лоб, на всем протяжении от устья называется Яркенд-дарьей, а не Таримом. Так именуют эту реку и жители всех селений, расположенных на ней между устьями ее рукава Угэнь-дарья и притока Конче, через которые пролегал наш путь от Лобнора в Курлю.

Так как название Тарим, ошибочно присвоенное китайцами Яркенд-дарье, уже с давнего времени вошло во всеобщее употребление, то для избежания недоразумений его следовало бы, мне кажется, помещать на картах рядом с действительным названием этой реки, но в скобках. Для Лобнора же, казалось бы, правильным удержать его древнее название, а в скобках приписывать современное местное наименование Кара-кошун-куль.

Озеро Лобнор, по единогласному свидетельству многих допрошенных мною туземцев, представляет ныне обширное водное пространство, поросшее большею частью густым и необыкновенно высоким тростником, который достигает местами 4 сажен высоты и толщины более дюйма. Оно имеет овальную форму и простирается в длину с юго-запада на северо-восток с лишком на 100 верст, а в ширину до 40 верст. Кунчикан-бек, объехавший все озеро вокруг, передавал мне, что он пробыл в пути ровно 5 дней, делая в день около 50 верст.

Следовательно, по его исчислению, окружность озера достигает приблизительно 250 верст. По удостоверению этого бека, оно окружено необозримым кочковатым солончаком, совершенно бесплодным и покрытым местами раковинами. Езда по неровной, отверделой его поверхности очень затруднительна и возможна только близ опушки тростника, где грунт значительно мягче и поверхность ровнее. Тщетно искал Кунчикан-бек на берегах Лобнора мест, удобных для поселений, – их нигде не оказалось.

В юго-западной части озера, поблизости устья Яркенд-дарьи, встречаются свободные от тростниковых зарослей пространства до 10 верст в окружности и до 2 сажен глубины. Таких обширных открытых бассейнов, впрочем, очень мало, а все остальные гораздо меньше. В этой же части озера находится узкий канал, длиной около 20 верст, в котором заметно весьма слабое течение пресной воды Яркенд-дарьи, а по сторонам его в озерах, окруженных тростником, вода слегка солоновата.

В 20 верстах к северо-востоку от устья реки тростник становится гораздо гуще, открытые водные пространства встречаются реже, величина их меньше, а вода солонее. Далее 30 верст от устья нельзя пробраться по озеру на самом малом челноке даже при высокой воде в мае, а в остальное время можно проехать только 20 верст.

Существуют ли в северо-восточной части озера непокрытые тростником водные пространства – неизвестно, потому что никто из местных жителей не проникал туда ни летом, ни зимой по льду. Кунчикан-бек во время своей поездки вокруг Лобнора замечал, что прибрежный тростник растет большей частью на топком, солонцеватом болоте и лишь в западной половине озера – в мелкой соленой воде, но и то местами.

По единогласному свидетельству туземцев, озеро Лобнор мелеет с каждым годом. Еще на памяти стариков оно было гораздо обширнее и содержало несравненно больше открытых пространств. В селении Абдал, расположенном в 4 верстах выше устья Яркенд-дарьи, во время нашего пребывания проживал 110-летний старец по имени Абдул-Керим – живая летопись физических изменений, происшедших на озере за время его долгой жизни.

Он был еще бодр, свободно ходил, но говорил так невнятно, что его мог понимать вполне только сын Архней-Джан, 52 лет, с которым я неоднократно беседовал о старине. Озеро Лобнор во время юности Абдул-Керима, т. е. с лишком 90 лет тому назад, в юго-западной части было свободно от тростника, покрывавшего только неширокой каймой его плоские берега, и открытая водная площадь озера простиралась к северо-востоку на всем видимом пространстве. Устье Яркенд-дарьи в то отдаленное время находилось в 4 верстах западнее нынешнего.

Глубина озера была тогда несравненно больше нынешней, и по берегам его стояло много селений, от которых теперь остались едва заметные следы. Вследствие постепенного отступления озера и зарастания его тростником, жители этих селений должны были покинуть их. Так опустели последовательно селения: Тур-куль, Баят, Лоб и Кара-кошун.

В озере в прежнее время водилось гораздо больше рыб, чем ныне. Тогда в нем жили выдры, которых давно уже не стало. Плавающих и голенастых птиц на его берегах гнездилось несметное множество.

Река Яркенд-дарья, по преданию, текла 200 лет тому назад севернее нынешнего своего низовья и впадала в небольшое озеро Учу-куль, сообщавшееся с Лобнором проливом. Это предание подтверждает старец Абдул-Керим со слов своего деда, при жизни которого она еще текла в указанном месте и потом переменила свое ложе. Древнее русло Яркенд-дарьи, называемое ныне Ширга-чапкан, ясно различимо до настоящего времени. В нем сохранились еще кое-где пни от деревьев, осенявших некогда берега реки. Прежде этих пней было очень много, но жители селений постепенно изводили их на топливо, и теперь они встречаются уже редко.

Единогласные показания туземцев о постепенном обмелении Лобнора подтверждаются признаками существования в занимаемой им весьма плоской котловине гораздо более обширного водоема, оставившего явственные следы своего прерывания. Так, вдоль северо-западного и юго-восточного берегов озера, поблизости устья Яркенд-дарьи, тянутся продолговатые песчаные гряды, почти параллельные нынешней береговой черте и представляющие по всем признакам прибрежные дюны древнего обширного водохранилища.

Кроме того, на окружающем Лобнор солончаке, вдали от нынешней береговой черты, встречается местами множество раковин пресноводных моллюсков (Limnaea auricularia, – var. ventricosa, Limnaea stagnalis, L. peregra et Planorbis sybiricus), живущих в настоящее время в нем. Эти раковины, по словам Кунчикан-бека, он видел местами во время своей поездки вокруг озера вдали от прибрежных зарослей тростника. Наконец присутствие обширного солончака вокруг озера указывает также на его прежние величественные размеры.

В 40 верстах к юго-западу от Лобнора лежит другое большое озеро – Кара-боён, Кара-буран (Черный перешеек), имеющее около 60 верст в окружности. Оно получило свое название от двух возвышенных кос темного цвета, вдающихся в озеро с противоположных берегов навстречу одна другой. Озеро Кара-боён, подобно Лобнору, покрыто большею частью высоким тростником. В западной части его встречается, впрочем, много открытых пространств с пресной, необыкновенно прозрачной водой, достигающих 8 верст в окружности и до 4 сажен глубины. Открытые водные площади встречаются и в восточной части озера, но меньших размеров. Рыб в Кара-боёне, по свидетельству туземцев, ныне гораздо больше, чем в Лобноре.

Кара-боён питается водами рек Яркенд-дарья и Черчен-дарья, из которых первая впадает в северо-западную часть его, а последняя – в западную. Наибольшее количество воды доставляется озеру Яркенд-дарьей, которая во все времена года значительно многоводнее Черчен-дарьи. Разливы обеих рек в низовьях бывают не одновременно: Яркенд-дарья разливается в мае, а Черчен-дарья – в июле. Вдоль Кара-боёна от самого устья Яркенд-дарьи тянется среди тростниковых зарослей узкий канал, расширяющийся местами в озера. В этом канале заметно слабое течение, и по нему можно проехать на лодке.

Яркенд-дарья, по выходе из озера Кара-боён, несет чистую и пресную воду, которая, однако, далеко не так прозрачна, как в самом озере. Эта река на всем протяжении от Кара-боёна до Лобнора имеет извилистое русло и довольно высокие берега, а ширина ее не превосходит 25 сажен. Она течет со скоростью около 4 футов в секунду и повсюду очень глубока; длина же ее между озерами, считая по извилинам, простирается до 60 верст.

В то отдаленное время, когда Яркенд-дарья изливалась в озеро Учу-куль, верстах в 7 к северу от нынешнего своего устья, между озерами Кара-боён и Лобнор не существовало никакого сообщения. Они отделялись перешейком в 40 с лишком верст ширины и питались каждое отдельно своей рекой: Лобнор – Яркенд-дарьей, а Кара-боён – Черчен-дарьей. Это последнее было тогда тоже гораздо обширнее, чем теперь, и представляло сплошное водное пространство, поросшее только около берегов тростником. Яркенд-дарья, по преданию, промыла себе путь на юг, в озеро Кара-боён, в 4 года, и из него вскоре после того показался проток, соединивший соседние озера, а озеро Учу-куль стало мелеть и, наконец, совсем высохло.

Ныне в соединенных озерах живут пять видов рыб, именуемых туземцами: отур-балык, миплай-балык, тэзек-балык, эгер-балык и ит-балык. Самые крупные экземпляры их достигают 20 фунтов веса. Кроме того, в озерах живут моллюски (Limnaea auricularia, var. ventricosa, L. stagnalis, L. peregra et Planorbis sybiricus) и водяные ужи (Tropidonotus hydrus).

С наступлением мая уровень воды в соединенных озерах начинает повышаться от значительной прибыли ее в Яркенд-дарье в этом месяце и поднимается выше нормального зимнего почти на 5 футов, потом понижается и во время разлива Черчен-дарьи в июле снова повышается, но очень мало. Одновременно с прибылью воды приходит в озера из Яркенд-дарьи и рыба, количество которой по приметам рыболовов при высокой воде гораздо больше, чем при низкой. По мере понижения уровней озер рыба начинает уходить обратно вверх, в Яркенд-дарью, и на зиму в озерах остается лишь незначительная часть ее.

В прибрежных тростниках обоих озер прежде жили в большом числе кабаны и водилось много тигров. Последние сильно истребляли кабанов, которых теперь стало гораздо меньше против прежнего. С уменьшением числа кабанов уменьшалось в значительной степени и число их врагов – тигров. В тех же тростниках водятся волки, лисицы, степные кошки, ласки и зайцы.

Плавающих и болотных птиц на озерах бывает и теперь очень много во время весеннего пролета, но на летнее пребывание остается гораздо меньше, чем прежде. Из оседлых птиц, живущих в тростниках, наиболее замечательны фазаны, которых, впрочем, очень немного.

Летом в Лобнорской впадине бывают сильные жары, продолжающиеся до 3 месяцев, и появляется множество оводов, изнуряющих рогатый скот и ослов, а лошадей туземцы угоняют на все лето в горы. Зима в этой впадине сравнительно теплая и непродолжительная: реки и озера покрываются льдом только на три месяца (декабрь, январь и февраль), причем толщина льда редко превосходит 15 дюймов. Снега выпадает очень мало, и он быстро исчезает. Ветры дуют преимущественно ранней весной почти исключительно с северо-востока и часто приносят массу пыли, от которой несколько дней подряд бывает мгла. Дожди тоже очень редки и необильны; они выпадают большею частью в мае из туч, проносящихся с юго-запада.

Солончаковая почва Лобнорской впадины совершенно неудобна для земледелия. Поэтому основным занятием ее обитателей искони было рыболовство, и только лет 50 тому назад, когда количество рыбы в озерах значительно уменьшилось, они стали заниматься и земледелием. Пашни их находятся в долине речки Джахан-сай, на урочище Мюран, отстоящем верстах в 40 от Лобнора. Главным же занятием туземцев Лобнорской впадины осталось все-таки рыболовство.

Наиболее обильный лов рыбы в соединенных озерах бывает в мае, во время половодья. В конце апреля вода в нижней Яркенд-дарье и в питаемых ею озерах начинает прибывать и повышается постепенно до конца мая. Одновременно с прибылью воды приходит в озера сверху, из Яркенд-дарьи, и рыба для метания икры в их тихих и сравнительно теплых водах. Выметав ее в течение мая, она уходит обратно вверх по той же реке.

В продолжение всего мая туземцы занимаются рыболовством. Разъезжая по озерам на своих узеньких, выдолбленных из древесных стволов челноках[76], они ставят сети и мерёжи на окраинах тростника, в котором держится преимущественно в это время рыба; затем пробираются по тростниковым зарослям и ударами весел по воде гонят рыбу в расставленные снасти.

Большую часть весеннего улова туземцы заготовляют впрок для зимы: очистив рыбу и вынув внутренности, они вялят ее на солнце несоленою. Свежее мясо лобнорских рыб нежно и довольно вкусно, особенно с приправами, но очень костливо; вяленое же без соли – приторно.

Летом лобнорцы тоже ловят рыбу в сети, мережи и на удочку, а осенью бьют еще острогой. Зимой, когда озера покроются льдом, ловля в них рыбы производится в весьма ограниченных размерах только в сети.

Кроме рыболовства, обитатели Лобнорской впадины занимаются еще ловлей уток, во время весеннего пролета, в петли, расставляемые на солончаковых отмелях озер. Мясо добытых уток они употребляют в пищу частью свежее, частью копченое, а перья сбывают преимущественно купцам. Из утиных шкур лобнорцы выделывают для себя немного мехов.

Хлебопашеством лобнорцы, как выше замечено, занимаются на урочище Мюран, в долине Джахан-сая и отчасти в ближайшем земледельческом селении Чакалык. На прибрежьях озер растет много кендыря, из волокна которого туземцы приготовляют грубую ткань для будничных одежд и белья, а также все рыболовные снасти. Корни молодого, только что показавшегося из земли, тростника они едят и извлекают из них сахар.

Крупного рогатого скота, лошадей и ослов у обитателей Лобнорской котловины очень мало; но зато они владеют значительным числом овец рослой курдючной породы, резко отличающейся от кашгарской. Жители описываемой впадины занимаются также и охотой. Осенью туземные охотники ходят на Тибетское нагорье за куланами и антилопами, которых они бьют исключительно для шкур, а некоторые из них отправляются на восток, в пески Кум-таг на охоту за дикими верблюдами. Кроме того, многие из туземцев ловят зимой в прибрежных тростниках в капканы лисиц и волков, а изредка отравляют и тигров.

Во всей Лобнорской впадине с селением Чакалык, подчиненным тоже Кунчикан-беку, считается ныне только 160 семейств жителей, или около 800 человек, в том числе 300 в Чакалыке. Зимой и весной 1890 г. в этой области свирепствовала сильная оспа, от которой, по исчислению Кунчикан-бека, умерло около 400 человек, преимущественно детей и молодых людей обоего пола. Пожилых же и стариков эпидемия почти вовсе не коснулась.

Все нынешние обитатели Лобнорской впадины и нижней Яркенд-дарьи суть выходцы из Северной и Западной Кашгарии, поселившиеся в этой стране около 400 лет тому назад. До переселения их в ней жили монголы, укочевавшие потом частью на север, в Тянь-Шань, частью на юг, в страну Цай-дам. Первые колонисты из Северной и Западной Кашгарии застали еще на нижней Яркенд-дарье и в озерной впадине часть монгольских стойбищ и жили сначала вперемешку с монголами, оставившими впоследствии в их владение эту страну.

Общение с монголами не осталось бесследным на колонистах: в их тюркском наречии доныне сохранилось много монгольских слов, оно не обошлось и без метизации пришельцев с аборигенами, выразившейся в более сильном уклонении типа теперешних обитателей страны сравнительно с жителями Западной Кашгарии, к чистому монгольскому облику. Во всем остальном туземцы нижней Яркенд-дарьи и Лобнорской впадины ничем не отличаются от обитателей прочих местностей Кашгарии, кроме немногих обычаев и обрядов.

Например, здесь отец невесты берет с жениха калым скотом и деньгами в размерах от 5 до 8 штук крупного рогатого скота, от 1 до 3 лошадей или же от 10 до 20 овец с придачею серебра от 5 до 10 лан (12–24 руб.). Этот обычай, не существующий в остальной Кашгарии, перешел к обитателям котловины, вероятно, от монголов. Лобнорцы не засыпают могил, как в прочих местностях Кашгарии, а покрывают их жердями, на которые настилают войлок или тростник и забрасывают только слегка землей. Внутренность могилы считается священною, и в нее никто не осмеливается проникать.

К востоку от Лобнора, по рассказам туземцев, простирается на 7 дней пути бесплодный, кочковатый солончак, а далее в том же направлении залегают большие пески Кум-таг, тянущиеся полосою почти в 2 дня пути шириной вдоль подножья хребта Алтын-таг до оазиса Сачжоу. В этот оазис существовала в старину прямая дорога из Черчена, давно уже оставленная. Однако при Якуб-беке по ней ездили туда разведчики для наблюдения за передвижением китайских войск. Указанная дорога пролегала близ подошвы Алтын-тага по южной окраине песков и была доступна только для верблюдов, да и то лишь зимой. Верблюжий подножный корм на ней встречается повсюду; для лошадей же корма очень мало, и безводные станции простираются до 70 верст.

В песках Кум-таг водится много диких верблюдов, за которыми позднею осенью и зимой ездят туда некоторые из чакалыкских и лобнорских охотников. Они подкрадываются к верблюдам в то время, когда последние пасутся, и стараются подойти к ним сколь возможно ближе, чтобы попасть в голову или сердце. По словам охотников, дикие верблюды, будучи легко ранены, уходят очень далеко от стрелка, и потому их крайне трудно преследовать. Нам приносили шкуры двух убитых в песках Кум-таг верблюдов, которые, к сожалению, оказались негодными для коллекции. Охотники уверяли, что дикие верблюды, живущие в песках Кум-таг, крупнее тех, которых им приходилось видеть и убивать в песчаной пустыне к западу от урочища Ваш-шаари.

К северу от песков Кум-таг простирается на день пути солончак, а далее тянутся широкой полосой невысокие пустынные горы Курук-таг, направляющиеся с северо-запада на юго-восток от Курли почти до самого Сачжоу. Между ними и окраинным хребтом Алтын-таг заключается пространная долина, покрытая в южной части песчаными барханами Кум-тага и имеющая в западной части около 3 дней пути, а на востоке, при оконечности гор Курук-таг, суживающаяся до двух переходов.

Страна к северу от соединенных озер, между древним ложем Яркенд-дарьи, Ширга-чапкан и горами Курук-таг, по рассказам туземцев, представляет тоже песчаную пустыню, не имеющую названия. Внутренность этой пустыни, не пересекаемой ни одной дорогой, совершенно неизвестна туземцам. Они ездят зимой за топливом только в южную окраину ее, соседнюю помянутому ложу. Там пустыня состоит из небольших, плоских песчаных бугров, покрытых изредка тамариском; далее же, в глуби пустыни, эти бугры совершенно обнажены, но высоких песчаных барханов в ней не видно.

Через Лобнорскую впадину проходят по временам в Лхасу тянь-шаньские и джунгарские торгоуты. Последний перед нашим прибытием караван торгоутов, с ханом во главе, прошел мимо Лобнора осенью 1888 г. в числе 200 человек с 400 верблюдами и 100 лошадьми, а в 1889 г. осенью же возвращался уже домой, потеряв в пути 300 верблюдов и почти всех лошадей. Караваны богомольцев следуют от Лобнора на урочище Мюран, пересекают Алтын-таг по перевалу Таш-даван и потом мимо озера Узун-шор-куль, через урочища Чон-яр и Гас направляются в Цай-дам. Там в ставке цзун-цза-сака они выходят на большую дорогу, ведущую из Монголии в Лхасу, и следуют по ней в этот священный для буддистов город.

Во время стоянки в низовье Яркенд-дарьи и потом при следовании экспедиции вверх по этой реке я собрал от туземцев некоторые сведения о пребывании в Лобнорской впадине наших староверов[77].

* * *

11 октября экспедиция в полном составе направилась в селение Чигелик, расположенное близ впадения Яркенд-дарьи в озеро Кара-боён. Дорога на всем протяжении пролегает по неширокой, солончаковой полосе, ограниченной на юге рекой и прибрежными тростниковыми зарослями озера Кара-боён, а на севере мелкими песчаными буграми, нанесенными из соседней пустыни. На первой станции эта полоса прорезана изредка арыками, выведенными из Яркенд-дарьи для орошения прибрежных лугов, с которых туземцы снимают молодой камыш на зиму для скота.

Переночевав на берегу Яркенд-дарьи, мы почти всю вторую станцию прошли по солонцеватой, глинистой равнине с отверделою и обнаженною поверхностью, усеянною во многих местах раковинами названных выше пресноводных моллюсков, и только в конце перехода пересекли полосу плоских песчаных бугров, протянувшуюся с севера к озеру.

Наконец, после ночлега на группе малых озерков Янги-куль, соединенных с озером Кара-боён, мы сделали третий, маленький переход по тростниковым зарослям и остановились на берегу Яркенд-дарьи, немного выше селения Чигелик, состоящего из 16 тростниковых хижин. Тут экспедиции пришлось снова переправляться через Яркенд-дарью. По распоряжению Кунчикан-бека, приехавшего одновременно с нами в Чигелик на челноке, жители этого селения соорудили из пяти своих лодок небольшой паром, на котором был перевезен сначала багаж, а потом по частям верблюды и лошади экспедиции. Переправа задержала нас почти 2 суток в Чигелике.

Верстах в 15 к западу от Чигелика начинается мертвая каменисто-песчаная пустыня, называемая Таг-кум и представляющая северо-восточную оконечность великой внутренней пустыни Такла-Макан. По рассказам туземцев, между громадными песчаными грядами пустыни Таг-кум, простирающимися почти в меридиональных направлениях, залегают местами совершенно бесплодные щебне-галечные равнины (по-туземному сай). Жители Чигелика не проникали более 15 верст в глубь этой мертвой земли, а потому и не знают, такова ли она далее на западе, как в окрестностях их селения.

Вдоль восточной окраины пустыни Таг-кум простирается почти параллельно нижней Яркенд-дарье древнее ложе рукава этой реки, называемое Кетэк-таим. Оно выходит из долины Яркенд-дарьи верстах в 15 западнее устья реки Конче и оканчивается близ селения Лоб, отстоящего в 15 верстах к юго-западу от Чигелика. Лет 30 тому назад по этому руслу в половодье Яркенд-дарьи текла еще вода, а ныне уже не заходит. В верхней половине ложа встречаются, однако, изредка на дне мокрые места, указывающие на подземное просачивание речной воды, и растут кое-где тополи; в нижней же сохранились только пни деревьев, осенявших некогда этот могучий рукав Яркенд-дарьи.

От селения Чигелик экспедиция повернула на север и направилась вверх по Яркенд-дарье. Первые 10 верст мы следовали по солончаковой местности, орошенной арыками и поросшей камышом, в которой миновали на 9-й версте небольшой глиняный форт, расположенный на правом берегу реки. При Якуб-беке он был занят маленьким гарнизоном, наблюдавшим за местным населением, а по водворении в Кашгарии китайского владычества заброшен.

К северу от форта, за небольшим прибрежным озерком, начинается уже лесная полоса долины Яркенд-дарьи, сопровождающая ее почти на всем протяжении до Яркенда. По правому берегу реки лес простирается до 5 верст в ширину, а по левому – не более 2. Он состоит из тополя с зарослями кустарников, распространенными преимущественно по берегам реки, на которых деревья растут чаще и пышнее, чем вдали от них.

По дороге, лишь изредка приближающейся к самой реке, часто встречаются поляны, то поросшие камышом, то совершенно обнаженные и покрытые раковинами моллюсков, а также полосы обрывистых лёссовых бугров, среди которых торчат высокие стволы мертвых деревьев, погибших от недостатка влаги. Такой характер сохраняет долина нижней Яркенд-дарьи на всем протяжении от форта до урочища Айрыл-ган при устье реки Конче. В лесах этой долины водятся тигры, кабаны, степные антилопы и кошки, а из птиц замечательны фазаны, которых, впрочем, очень мало.

Река Яркенд-дарья на указанном протяжении имеет не более 30 сажен ширины, но очень глубока и течет со скоростью около 5 футов в секунду. В ней живет множество рыб, спускающихся во время половодья в мае, в соединенные озера для метания икры, а потом уходящих из них обратно в реку.

Дорога из Чигелика до урочища Айрыл-ган, пролегающая по правому берегу Яркенд-дарьи, удобна для движения караванов, исключая предпоследнюю станцию, на которой она пересекает широкую полосу лёссовых холмов с весьма рыхлым грунтом, затрудняющим движение лошадей. Подножный корм для наших животных на всем пути по долине Яркенд-дарьи был удовлетворителен.

В первые дни нашего путешествия вверх по Яркенд-дарье с восхода солнца почти до полудня над долиной часто проносились большие стаи серых гусей, возвращавшихся с севера на юг. Нижняя Яркенд-дарья служит как бы большой дорогой перелетным плавающим и болотным птицам во время их периодических странствований с юга на север и обратно, а озера Баграш-куль и в особенности Лобнор – станциями. Отдохнув на Лобноре осенью, пернатые странники переносятся через Алтын-таг в Тибет преимущественно по ущелью речки Джахан-сай, а потом летят через урочище Чон-яр и большие озера на юго-восток, минуя нагорную пустыню за хребтом Акка-таг (Пржевальского).

В 25 верстах выше Чигелика проводники указали место на левом берегу реки, откуда начинается древнее ложе Яркенд-дарьи, – Ширга-чапкан, отходящее от нее почти под прямым углом. Река, очевидно, делала в этом месте крутой поворот на восток, а потом промыла себе прямой путь на юг, в озеро Кара-боён.

В 50 верстах от Чигелика, близ урочища Кабагассы в Яркенд-дарью изливается слева многоводный рукав реки Конче, образующий на пути четыре озера. В 1880 г. Конче-дарья верстах в 35 выше своего устья прорвала себе путь на юго-восток, в углубленную долину, поворачивающую потом на юг, и потекла по ней одним рукавом.

На пути по этой долине она образовала четыре глубоких озера: Чимынлык, Согот, Талкейчин и Токум-куль, от 5 до 7 верст длины и от 2 до 3 верст ширины, поросшие по берегам высоким тростником. В эти озера зашло множество рыб из соединенных с ними рек Яркенд-дарья и Конче. С появлением рыб на новые озера переселялась часть обитателей долины Яркенд-дарьи, занимающаяся на них ныне преимущественно рыболовством, отчасти скотоводством и ловлею водяных птиц во время весеннего пролета.

От параллели помянутого урочища Кабагассы почти до самого Айрыл-гана тянутся к западу от дороги высокие песчаные гряды Тана-баглаган-кум меридионального направления. Западнее их простирается сухое ложе Кетэк-тарима, а за ним вздымаются громадные песчаные же гряды необъятной мертвой пустыни.

На последнем ночлежном месте перед урочищем Айрыл-ган мимо нашего лагеря, разбитого на берегу реки, проехали в челноке двое из обитателей новых озер. Завидев этих туземцев, наши люди стали звать их в лагерь, но они, узнав, что мы идем с Лобнора, где, по местным слухам, еще свирепствовала оспа, не решились сойти на берег, несмотря на все уверения, и только остановились на короткое время против лагеря. От них я получил некоторые сведения о новых озерах, в дополнение к собранным ранее в низовье Яркенд-дарьи, в Чигелике и от проводников из этого селения.

По словам самих обитателей озер, кроме протока из нижнего озера Токум-куль, впадающего в Яркенд-дарью близ урочища Кабагассы, – в эту же реку изливается верстах в 12 выше первого другой короткий проток из озера Талкейчин, лежащего только в 3 верстах от Яркенд-дарьи. Обитатели новых озер определили мне их размеры и подтвердили, что все озера, действительно глубоки, очень рыбны и покрыты по берегам высоким тростником.

Кроме помянутых людей, экспедиция на всем пути от Чигелика до Айрыл-тана не встретила ни одного человека. Долина Яркенд-дарьи на этом протяжении необитаема: ее посещают только временно рыболовы из Чигелика и с новых озер да проезжие на Лобнор и обратно. С появлением оспы в Лобнорской впадине сообщение с ней почти вовсе прекратилось, и долина Яркенд-дарьи от устья Конче до Чигелика совершенно опустела.

С урочища Айрыл-ган дорога проходит одну станцию вверх по реке Конче. Первую половину по лёссовым буграм, покрытым тамариском и изредка чахлым тополем. Вторую половину станции мы прошли по ровной прибрежной полосе, покрытой камышом, а по берегам реки – купами тополя. К западу от дороги, на протяжении почти всего перехода, тянулась широкая полоса зыбучих песков Карун-кума, совершенно лишенная растительности.

В 26 верстах от урочища Айрыл-ган экспедиция остановилась на ночлег на правом берегу Конче, в местности Каруна. По прибытии на ночлежное место к нам приехал аксакал из ближайшего попутного селения Янги-су для приветствования и сопровождения экспедиции. По обыкновению, я пригласил его в свою юрту и за чаем расспрашивал об окрестной стране. Аксакал сообщил, что Конче-дарья в 1880 г. действительно разделилась на два рукава верстах в 15 выше урочища Каруна.

Там она промыла себе путь на юго-восток, в углубленную долину, и потекла по ней в этом направлении одним рукавом, а другим – по старому руслу, утратившему, почти половину воды. Новый рукав, пройдя около 25 верст от урочища Дилгий, образует озеро Чимын-лык, а по выходе из него течет уже почти прямо на юг, питая на пути еще три озера – Согот, Талкейчин и Токум-куль, из которых нижнее – Токум-куль и среднее – Талкейчин сообщаются с Яркенд-дарьей протоками.

Все озера глубоки, очень рыбны и покрыты по берегам высоким тростником. На них живут в небольшом числе переселенцы с Яркенд-дарьи, занимающиеся преимущественно рыболовством и отчасти ловлей водяных птиц во время весеннего пролета. Обитатели новых озер содержат небольшое число скота, в особенности овец; но земледелием, за недостатком удобных мест, не занимаются вовсе.

К востоку от нового рукава Конче-дарьи, по свидетельству аксакала, простирается бесплодная каменисто-песчаная пустыня, в которой плоские песчаные бугры, подобные застывшим волнам, перемежаются изредка мертвыми саями. С северо-востока пустыня замыкается невысокой, но весьма широкой и почти бесплодной цепью гор Курук-таг («сухие горы»), отстоящею в 5 днях пути от урочища Каруна на восток. Эта пустынная цепь, по словам очевидцев, ходивших по прямой дороге из Турфана в оазис Сачжоу, тянется непрерывно от Курли почти до названного оазиса и простирается до 3 дней пути в ширину.

От урочища Карун я намеревался продолжать путь вверх по реке Конче, но аксакал и прибывшие с ним из Янги-су туземцы единогласно уверяли, что по этой реке, за неимением дороги, могут пробираться, да и то с трудом, лишь одиночные всадники, а для караванов путь по ней крайне затруднителен. На Конче-дарье находится только одно маленькое селение – Тыккелик, жители которого, за отсутствием прямой дороги вверх по реке, ездят в Курлю по кружной лобнорской, пролегающей по долине Яркенд-дарьи. Эти доводы вынудили меня отказаться от дальнейшего следования вверх по реке Конче.

С урочища Каруна экспедиция повернула к северо-западу и направилась по лобнорской дороге к Яркенд-дарье. Эта дорога пролегает по зарослям камыша, пересекая местами небольшие тополевые перелески и полосы лёссовых бугров. На ровных полянах, покрытых камышом, встречались раковины пресноводных моллюсков и явственные следы высохших озер.

Дальнейший путь экспедиция продолжала по долине Яркенд-дарьи до селения Карул, расположенного близ слияния этой реки с ее левым рукавом – Угэнь-дарьей. У Карула дорога оставляет Яркенд-дарью и направляется к северу в оазис Курля. Расстояние в 160 верст от Янги-су до Карула мы прошли в 8 дней, сделав только одну дневку при выходе из Яркенд-дарьи многоводного протока Кёк-ала, соединяющего ее с рекой Конче.

Первую станцию от селения Янги-су до селения Уйман-куль мы прошли по лёссовым буграм, поросшим тамариском и изредка купами чахлого тополя. Дорога, извивающаяся среди бугров по рыхлому лёссу, неудобна для движения лошадей. На следующих двух переходах до селения Кырчин она пролегает большей частью по солончаковой долине Яркенд-дарьи, покрытой камышом, местами небольшими тополевыми рощами, и только изредка пересекает мысы широкой полосы лёссовых бугров, тянущейся параллельно направлению реки.

На половине последней станции к селению Кырчин экспедицию встретил Насыр-бек, управляющий населением долины Яркенд-дарьи на пространстве между устьями рек Угэнь-дарья и Конче. Эта область носит название Кара-куль и заключает в себе всего 12 селений. Насыр-бек проживает в центральном селении Кырчин, в глиняном доме, единственном во всей области, и подчиняется непосредственно гуну (князю) из мусульман, ставка которого находится в многолюдном селении Люкчун. Тому же гуну подчинен и правитель населения Лобнорской впадины Кунчикан-бек. Насыр-бек сопровождал экспедицию четыре перехода от селения Кырчин, ехал почти все время со мной и сообщил мне немало любопытных сведений об управляемой им области.

Из Кырчина П. К. Козлов был командирован мною с одним казаком и двумя туземцами в селение Тыккелик, из которого ему предложено было направиться вверх по реке Конче и снять эту реку до пересечения ее дорогой из Курли на Лобнор.

От селения Кырчин экспедиция следовала по открытой солончаковой долине Яркенд-дарьи, поросшей камышом, изредка тополевыми рощами и отдельными купами этих деревьев. Дорога во многих местах пересекала топкие протоки и лужи, оставшиеся после осеннего разлива Яркенд-дарьи и уже покрывшиеся тонким льдом. Вправо от дороги тянулась на всем протяжении плоская высота, увенчанная мелкими обрывистыми буграми.

В двух переходах от Кырчина мы сделали дневку при выходе из Яркенд-дарьи многоводного протока Кёк-ала, соединяющего ее с Конче. Переправившись после дневки через семь рукавов этого протока, экспедиция целую станцию шла по зарослям кустарников и тополя. В этой глухой местности китайцы соорудили небольшую крепостцу (импапь), постройка которой в то время была еще не вполне окончена. Крепостца предназначена для заключения туземцев Кашгарии, заподозренных в политической неблагонадежности, которых в ней находилось уже до 200. Для стражи в крепостце расположена ляпцза (батальон в 250 человек) китайских солдат.

Последнюю станцию до селения Карул мы следовали по открытой части долины, пересекая замерзшие лужи и протоки. Берега Яркенд-дарьи здесь очень низки, в особенности левый, на котором в двух местах сооружены длинные земляные насыпи, защищающие дорогу от разливов реки.

30 октября экспедиция достигла селения Карул, расположенного на правом берегу реки Угэнь-дарья[78], немного выше ее устья. От этого селения дорога, оставив долину Яркенд-дарьи, направляется почти прямо к северу, в Курлю.

Между реками Яркенд-дарья и Конче, текущими в области Кара-куль в расстоянии от 25 до 40 верст одна от другой, простирается возвышенная лёссовая плоскость, покрытая почти повсюду мелкими буграми. Эти бугры обязаны своим происхождением частью выветриванию поверхности возвышенности, частью насаждениям на ней тамариска, к кустам которого господствующие ветры наносили постепенно песок с минеральной пылью и присыпали таким образом к ним маленькие холмики.

Большая часть поверхности описываемой полосы бугров покрыта тонким слоем песка, нанесенного ветрами из соседних пустынь. Сами бугры поросли тамариском, местами вымершим от недостатка влаги, а в промежутках между ними, на площадках и в котловинах, встречаются изредка одинокие чахлые тополи и небольшие купы этих деревьев.

Описываемая лёссовая высота обрывается к долине реки увалом, и лишь в немногих местах опускается пологим склоном. В некоторых местах она приближается почти к самой реке, в других – удаляется от нее до 10 верст.

Яркенд-дарья в области Кара-куль течет в низменных берегах и часто меняет свое направление. В иных местах она быстро размывает свои берега, в других отлагает на них наносы. По общему отзыву туземцев, изменения, совершающиеся в долине Яркенд-дарьи в области Кара-куль, столь значительны и скоротечны, что вынуждают ее обитателей переселяться с места на место. Так, в одних местах образуются мощные толщи наносов, препятствующие естественному орошению соседних лугов, а сильная муть быстро заносит выводимые из нее арыки.

В других местах река производит большие размывы и затопляет пастбища, обращая их в топкие болота. Эти изменения заставляют обитателей долины по временам покидать свои селения и перемещаться на новые земли. Благодаря необыкновенной простоте устройства туземных тростниковых хижин переселения из одной местности в другую не сопряжены с большими затруднениями и совершаются очень скоро. Нам называли несколько селений, жители которых в последнее десятилетие переместились на 3—10 верст от прежних мест.

Кроме кратковременных физических изменений, в области Кара-куль, так же как и в Лобнорской впадине, замечается еще медленное осыхание ее. По рассказам туземцев, Яркенд-дарья прежде во все времена года несла значительно большую массу воды, и периодические разливы ее были гораздо продолжительнее, чем теперь.

Ширина Яркенд-дарьи в области Кара-куль колеблется от 100 до 150 сажен, а наибольшая глубина в омутах достигает 3 сажен. Скорость течения в последней половине октября, когда воды уже много убыло, простиралась от 4 до 5 футов в секунду. Фарватер реки очень изменчив, а образование новых мелей, островов, протоков и прибрежных озерков повсюду весьма обыкновенно.

Прибыль горной воды от таяния снегов и ледников в Куньлуне и Тянь-Шане становится заметной в области Кара-куль только в конце августа. С этого времени уровень реки в течение полутора месяцев медленно повышается до 1 сажени над ординарным. С половины октября вода начинает убывать, и ко времени замерзания уровень реки понижается почти до 1 сажени против высшего.

По причине низкого летнего уровня воды в Яркенд-дарье, туземцы области Кара-куль не орошают ни весной, ни летом своих полей. Они пускают воду на пашни только с сентября, когда уровень ее в реке достигает уже значительной высоты. Почва в течение всей осени сильно напитывается водой, а с наступлением первых морозов на полях от непрерывного притока воды из реки образуется толстая наледь. Весной таяние этой наледи доставляет уже пропитанной влагою почве новый запас воды, увлажняющий ее столь сильно, что она в течение всего вегетативного периода, несмотря на сухость воздуха, не требует уже искусственного орошения и дает очень хорошие урожаи.

Весной уровень воды в Яркенд-дарье от таяния ледяных наплывов на ее низменных берегах немного повышается. В притоке же ее, Конче-дарье, питающемся водами Тянь-Шаня, весенний разлив от таяния горных снегов бывает значительно больше. Совокупною весеннею прибылью вод в обеих реках и слабым весенним же разлитием Черчен-дарьи только и можно объяснить повышение уровней озер Кара-боён и Лобнор в мае.

Зима в области Кара-куль бывает сравнительно теплая и почти бесснежная. Река покрывается льдом до 15 дюймов толщины только на 3 месяца: декабрь, январь и февраль. Снег падает редко, лежит большею частью не долее недели, а толщина снегового покрова обыкновенно не превосходит 4 дюймов. Лишь в исключительных случаях он держится недели 3 и достигает глубины в 8 дюймов.

В феврале начинают дуть северо-восточные ветры, приносящие массу пыли и продолжаются до конца марта. В первых числах этого месяца вскрывается река, и на ней появляется масса пролетных плавающих и болотных птиц, спешащих на север. Уровень реки от таяния многочисленных береговых наледей немного повышается, и вскоре после этого вскрываются озера.

С мая по сентябрь в долине господствуют невыносимые жары, и появляется множество оводов, комаров, мух и мошек, сильно изнуряющих скот. Сентябрь и октябрь считаются лучшим временем года: в эти месяцы преобладают тихие, ясные и теплые дни; насекомые, изнуряющие скот, исчезают, и он быстро поправляется. Дожди в долине бывают очень редко, причем дождевые тучи приходят всегда с юго-запада или северо-запада. С этих же появляются и облака.

Растительность долины нижней Яркенд-дарьи крайне однообразна. Из деревьев в ней растут только тополь, мелколистная ива и джида. Тополевые рощи и купы встречаются лишь изредка, преимущественно в юго-восточной части области. Кустарников тоже очень мало. Преобладающее повсюду растение – камыш, служащий материалом для постройки туземных жилищ и главным кормом для скота.

Встречаются также довольно часто солодка, рогозник, осока, полевица, солянки, частуха и кендырь, из волокна которого туземцы приготовляют рыболовные снасти. Кроме того, из кендырных нитей вперемежку с шерстяными туземцы ткут грубые ткани для будничной одежды и мешков, которые сбывают в большом количестве в Курле и заезжим купцам.

В долине Яркенд-дарьи водятся маралы, кабаны, степные антилопы, кошки и немного тигров. В долине реки Конче, где находится только одно малолюдное селение Тыккелик и растут большие леса, этим зверям привольнее, и потому их там гораздо больше. В обеих реках, в особенности в Конче, живут в значительном количестве выдры, шкурки которых ценятся на месте от 8 до 12 рублей. По рассказам охотников, выдры устраивают себе в берегах рек жилища, из которых ведут всегда два выхода: один в воду, другой на сушу. Против последнего туземцы настораживают самострелы, поражающие выдру при появлении ее из норы.

Из птиц, кроме плавающих и болотных, в долинах обеих рек живут еще в небольшом числе фазаны, черные грифы, сорокопуты, голуби, сороки, дрозды, дятлы, стренатки, бородатые синицы и другие мелкие птички.

К юго-западу от Яркенд-дарьи простирается мертвая пустыня, называемая туземцами Кетэк-шаари-кум. Она покрыта колоссальными песчаными грядами почти меридионального направления, между которыми залегают песчаные пространства, состоящие из невысоких, плоских барханов, подобных морским волнам. Огромные песчаные гряды пустыни местами приближаются к самой реке, местами удаляются от нее до 10 верст, но повсюду ясно видны с дороги. В этой пустыне еще в недавнее время водились дикие верблюды, за которыми туземцы охотились осенью и зимой, но лет 10 тому назад они исчезли. В последний раз их видели охотники в песках к юго-западу от селения Янги-су.

Река Конче-дарья, по свидетельству туземцев, течет повсюду в крутых берегах, крайне затрудняющих проведение из нее арыков. По этой причине на всем протяжении ее в области Кара-куль находится только одно малолюдное селение Тыккелик (20 дворов). Конче почти повсюду очень глубока и богата рыбами; долина ее выше Тыккелика покрыта большими тополевыми лесами. К северо-западу от этого селения названная река разливается в обширное болото, поросшее высоким тростником с небольшими озерками. Из него выходят четыре малые протока, впадающие слева в глубокий рукав Яркенд-дарьи – Кёк-ала, водами которого и питается главным образом нижняя Конче.

Из Тыккелика существует прямая дорога в город Турфан, по которой жители области Кара-куль гоняют туда на продажу гурты овец. Первую станцию от селения Тыккелик она пролегает по долине реки Конче, две следующие станции – по пустыне, затем вступает в горы Курук-таг и проходит по ним три станции. На средней из них, в местности Сангыр-ур-тэн, находится малолюдное селение оседлых монголов, из которого отделяется дорога на юго-восток, в оазис Сачжоу, пролегающая по весьма пустынной местности. По ней ходят изредка поздней осенью и зимой в этот оазис караваны из Турфана и Люкчуна, а иногда прогоняются небольшие гурты овец.

Во всей области Кара-куль находится только 12 селений, в том числе 11 в долине Яркенд-дарьи и одно на реке Конче, а число жителей в них около 1100 человек. Из 11 селений долины Яркенд-дарьи только два расположены на правом берегу этой реки, а остальные на левом, преимущественно на протоках и прибрежных озерах.

Жители занимаются преимущественно рыболовством и только отчасти хлебопашеством и звероловством. Они ловят рыбу почти исключительно в искусственных озерах, образовавшихся в прибрежных впадинах. В эти природные углубления еще предки нынешних обитателей области прокопали из реки канавы от 150 до 1200 сажен длины и создали таким образом искусственные озера[79]. В настоящее время таких озер в области считается 12, в том числе семь больших и пять малых. Все они находятся на правом берегу реки и поросли по краям высоким тростником.

Наибольшее озеро, Янги-куль, простирается до 15 верст в длину, до 2 в ширину и достигает 3 сажен глубины; второе по величине озеро, Баш-куль, имеет 12 верст длины, 1 версту ширины и до 3 сажен глубины. Площади остальных 5 больших озер почти вдвое меньше Янги-куля, а малые озера простираются только от 1 до 3 верст в окружности.

Все озера замкнутые: они сообщаются с рекой только входными канавами, а стока в нее не имеют. При этом все входные канавы заграждены земляными плотинами, которые открываются лишь периодически для впуска в озера свежей воды из Яркенд-дарьи во время ее осеннего разлития.

Вместе с водой заходит в эти озера масса рыбы, которую запирают в них тотчас же с понижением уровня реки. В малые озера свежую воду впускают через 2 года, а в большие – через 3, 4 и даже 5 лет. На второй год по освежении количество воды в озере немного уменьшается, и она становится солоноватою, на третий год соленою, а на четвертый и пятый годы горько-соленой, крайне неприятного вкуса. Несмотря на такую сильную соленость озерных вод, в них живут все рыбы, водящиеся в Яркенд-дарье (Nemachilus jarkan-densis, Aspiorrhynchus Przewalskii, Schizostorax Biddulphi, Diptychus gymnogaster).

Многие туземцы и сам Насыр-бек единогласно утверждали, что рыбы, живущие в горько-соленых водах искусственных озер, гораздо жирнее речных. Самые жирные рыбы, наиболее ценимые туземцами, водятся, по их уверению, только в горько-соленых озерах, в которых не освежали воду 4 или 5 лет.

Но когда откроют в такие озера входные канавы для впуска свежей воды, то вся оставшаяся в них рыба немедленно уходит в реку, а на ее место прибывает из Яркенд-дарьи новая. Туземцы заключают об этом по тому, что в первые годы по освежении в озерах воды им никогда не приходилось добывать из них таких жирных рыб, какие ловились в их горько-соленых водах.

Искусственные озера поделены между жителями соседних селений: каждое озеро имеет своих владельцев, кроме которых никто не может ловить в нем рыбу. Ловля производится преимущественно небольшими неводами, сетями и мерёжами, причем с неводами обязательно выезжать всем участникам одновременно, а сети и мерёжи каждый из них может ставить поодиночке. Эти снасти расставляют обыкновенно по окраинам тростника, в котором летом держится преимущественно рыба, потом разъезжают в челноках по тростниковым зарослям озера и ударами весел гонят рыбу в сети и мерёжи. Зимой рыболовство значительно сокращается и производится изредка только сетями и мерёжами.

В это время года участники, по взаимному соглашению, иногда перегораживают поперек все озеро сетями и мерёжами, затем отходят от перегородки на некоторое расстояние, выстраиваются поодиночке в линию, как для облавы, и, стуча сильно палками по льду, подвигаются все вместе к линии снастей, загоняя в них таким образом рыбу. Вся пойманная рыба потребляется самими туземцами, а в продажу не поступает. Значительная часть летнего улова заготовляется впрок для зимы посредством вяления на солнце без соли.

Зимой туземцы, кроме рыбной ловли, занимаются домашними работами и отчасти звероловством. Они ловят в капканы лисиц, стреляют маралов и антилоп, а также бьют из самострелов выдр.

Население Каракульской области стало заниматься земледелием только 30 лет тому назад, а ранее жило исключительно рыболовством, звероловством и отчасти скотоводством. Солончаковая почва долины Яркенд-дарьи непригодна для земледелия, а потому пашни туземцев находятся на возвышенной лёссовой плоскости, простирающейся между Яркенд-дарьей и ее притоком Конче.

Орошение этих пашен, лежащих значительно выше летнего уровня реки, очень затруднительно и возможно только посредством длинных арыков, да и то лишь во время высокой воды. Протоки из Яркенд-дарьи облегчают разрешение этой трудной ирригационной задачи. Развитию земледелия в области немалой помехой служат высокое положение ее производительных земель и слишком позднее разлитие Яркенд-дарьи.

Пашни в области Кара-куль орошаются только осенью, во время разлива Яркенд-дарьи; весной же и летом, по причине низкого уровня воды в этой реке, она не может достигать по арыкам поверхности возвышенного лёссового плато, на котором находятся поля. Из хлебных растений в области возделываются исключительно пшеница и ячмень, дающие средние урожаи. Дыни и арбузы родятся очень хорошо; огородных же овощей в области разводят мало, а плодовых деревьев в ней нет вовсе.

Крупного рогатого скота, лошадей и ослов у жителей Каракульской области немного, но зато они содержат значительные стада овец такой же крупной курдючной породы, как в Лобнорской впадине. Часть их ежегодно осенью сбывается в Курлю и Турфан.

Необходимые в домашнем быту предметы туземцы приобретают преимущественно от заезжих из Курли купцов, выменивая у них на кендырные мешки, шерстяные нитки, а также на шкуры маралов, лисиц и выдр, бумажные ткани и металлические изделия. Наши торговцы, проживающие в Курле, тоже посещают нередко область Кара-куль и проникают даже в Лобнорскую впадину, сбывая туземцам этих стран русские мануфактуры и металлические изделия на пушной товар. Торговлю с обитателями нижней Яркенд-дарьи ведет преимущественно наш подданный – сарт Абдуррахман, торгующий также постоянно в Курле.

Жители Каракульской области такие же выходцы из Северной и Западной Кашгарии, как и туземцы Лобнорской впадины. Они переселялись в эту область около 400 лет тому назад и жили в ней в первое время вперемешку с монголами, укочевавшими впоследствии в Тянь-Шань и на юго-восток, в страну Цайдам. Общение с монголами запечатлелось и на туземцах Каракульской области теми же особенностями их типа и самого наречия, какими характеризуются обитатели Лобнорской котловины.

Туземцы Каракульской области живут в таких же жалких тростниковых хижинах (сатмах), как и лобнорцы. Их оригинальные селения, состоящие из тесно сомкнутых сатм, похожи скорее на таборы номадов, расположившихся временно на стойбищах, чем на поселения оседлого племени. В большинстве селений тростниковые хижины так тесно сплочены, что во время ветра стоит только загореться одной из них в наветренной стороне, как все селение быстро будет объято пламенем.

В нравственном отношении обитатели Каракульской области – такой же простодушный, симпатичный народ, как горцы Куньлуня и туземцы Лобнорской впадины. При следовании экспедиции по их стране мы повсюду встречали радушие со стороны ее населения и полную готовность его ко всяким услугам, оставившие в нас навсегда приятные воспоминания о времени, проведенном среди этого добродушного, примитивного народа.

В селении Карул, на правом берегу Угэнь-дарьи, в одной версте выше ее устья, всего 15 тростниковых хижин. Жители занимаются скотоводством и хлебопашеством, а рыбы ловят мало, за отсутствием в окрестностях прибрежных углублений, в которых можно было бы образовать искусственные озера.

По прибытии экспедиции в Карул ко мне явились вечером трое китайских солдат, посланных начальником лянцзы для сопровождения нас до Курли. Хотя мы вовсе не нуждались в таком эскорте, но я, не желая огорчать этого любезного китайца, разрешил солдатам следовать с нами.

Глава восьмая. От Курли до Урумчи

Курлинский оазис и его жители. – Переход из него в город Карашар. – Очерк Карашарского оазиса. – Местные дунгане, чанту и монголы. – Озеро Баграш-куль. – Следование экспедиции до селения Ушак-тал. – Встреча с китайскими солдатами. – Нефритовый монолит в Ушак-тале. – Переход через пустыню между Ушак-талом и Токсуном. – Неожиданное прибытие в отрицательную низменность. – Очерк Турфанской впадины. – Путь из Токсуна в Урумчи через седловину Тянь-Шаня. – Город Урумчи и прилежащий к нему оазис. – Минеральные богатства окрестных гор.

Оазис Курля, принадлежащий Карашарскому округу, расположен по обоим берегам реки Конче. Он простирается до 12 верст в длину по течению реки и до 6 верст в ширину, занимая площадь около 50 квадратных верст. Дома в этом оазисе рассеяны очень редко и сложены, как во всех северных поселениях, из необожженного кирпича. Большая часть дворов не имеет оград и даже живых изгородей, которыми обнесены только сады. Лёсса в оазисе Курля уже нет, его заменяет бурая перегнойная почва, мало уступающая ему в плодородии, но не столь устойчивая.

Северная граница желтозема проходит южнее Курли и совпадает приблизительно с параллелью 41°. Эта параллель служит вместе с тем южной границей ильма (Ulmus campestris) и отчасти саксаула (Haloxylon ammodendron). К северу от нее мы на всем пути до самой государственной границы не встречали лёсса ни в Кашгарии, ни в Джунгарии, а южнее этой параллели не замечали ни одного ильмового дерева и саксаула, кроме очень немногих мест в юго-восточной части Кашгарии, где он растет кое-где, но крайне редок.

Перегнойная почва Курлинского оазиса дает хорошие урожаи. Огородные овощи, а также дыни и арбузы разводятся в изобилии. Плодов же – персиков, абрикосов, яблок, груш и винограда – мало, но зато они очень хороших сортов, в особенности груши.

Цены продовольственных продуктов в Курле лишь немного выше, чем в остальной Кашгарии. Пуд лучшей пшеничной сеяной муки стоит 50 коп.; пуд кукурузы – 20 коп., а баранина продается по 3 и 4 коп. за фунт.

В Карашарском округе Кашгарии, как и в Джунгарии, кроме медной китайской монеты, обращается еще серебряная (гпэньга), стоимостью около 12 коп. Веса и меры в этих местностях китайские.

В оазисе Курля считается около 4000 жителей, в том числе до 3000 туркестанцев и 1000 дунган. Туркестанцы Карашарского округа и всей Джунгарии, называемые китайцами чанту, а коренными жителями западных округов – долонами, суть потомки ссыльно-поселенцев из различных местностей Западной Кашгарии, водворенных в этот округ и в Джунгарию китайцами во второй половине XVIII столетия по уничтожении ими Джунгарского царства и почти поголовном истреблении его жителей-калмыков.

Чанту до настоящего времени сохранили язык и религию своих сородичей Западной Кашгарии, но отличаются несколько от них нравами, обычаями и одеждой. Например, женщины-чанту, исключая набожных старух, не закрывают лица и свободно появляются везде в обществе мужчин. Кроме длинных халатов, они носят еще короткие, вроде кофт, а на головах – высокие ермолки.

Дунгане, проживающие в небольшом числе в Карашарском округе, суть эмигранты из Внутреннего Китая, переселившиеся в этот округ и соседнюю с ним Джунгарию большей частью в последнее десятилетие. Старожилов же дунган, оставшихся в помянутых странах от инсуррекции 1862–1877 гг., гораздо меньше.

В центральной части оазиса, на левом берегу реки Конче, расположена старая крепость. Глиняная стена ее прямоугольного начертания, имеет около 3 сажен высоты, а крепостной прямоугольник – до 300 сажен длины и 200 ширины; западный фас его разрушен китайцами по занятии ими в 1877 г. Курли. Внутри крепости находится базар, состоящий из длинной улицы с маленькими лавочками, принадлежащими большей частью дунганам, а остальное пространство занято домами и садами.

К западу от крепости, на правом берегу реки Конче, построена китайцами в недавнее время цитадель, имеющая тоже глиняную стену, но квадратной формы, около 150 сажен в стороне и до 2 сажен высоты. В этой цитадели помещается лянцза китайских войск, а вне ее, около восточных ворот, находится маленький базар.

Между старой крепостью и цитаделью через реку Конче построен на одном быке небольшой мост. Около него сваливают в реку всякие отбросы, привлекающие, по словам жителей, множество рыб, которые многочисленными стаями поминутно подходят к этому месту за добычей.

После трехдневного пребывания в Курле экспедиция направилась оттуда в город Карашар[80]. Пройдя через крепость и миновав китайскую цитадель, мы вскоре вышли из оазиса на пустынную щебне-галечную равнину и следовали по ней около 2 верст до предгорья хребта Курук-таг. С этой равнины видны на левом берегу Конче развалины дворца Якуб-бека, который последний год своей жизни провел в Курле. Дворец с окружающими его домами был поврежден дунганами во время их вражды с Якуб-беком и, наконец, разрушен до основания китайцами по занятии ими в 1877 г. Курли.

С предгорья Курук-тага мы спустились в ущелье, по которому стремится прорезающая его многоводная и очень быстрая в том месте Конче. Дорога, прекрасно разделанная еще в правление Якуб-бека, пролегает по правому берегу реки. В этом живописном ущелье находится мазар Калкы с садом и домами шейхов, расположенный на левом берегу реки, на междугорной площадке. К северо-западу от мазара ущелье реки Конче на протяжении 4 верст суживается, а далее расширяется. В этом месте китайцами сооружен небольшой форт, замыкающий теснину с северо-запада. Пройдя через него, мы вскоре разбили лагерь для ночлега на правом берегу реки, в местности Баш-агим.

Около 8 часов вечера все наши люди, сидевшие у костра, быстро вскочили, почувствовав слабое землетрясение. Я в это время ходил по разостланному в юрте войлоку и не ощущал колебания земли; но люди, находившиеся у костра, единогласно уверяли, что землетрясение действительно было.

От ночлежного места экспедиция прошла немного по ущелью, которое переходит в долину, быстро расширяющуюся к стороне Карашара. Хребет Курук-таг в месте пересечения его рекой Конче имеет не более 10 верст ширины. По свидетельству туземцев, он отделяется от Тянь-Шаня в 3 днях пути к северо-западу от Курли и тянется в юго-восточном направлении. В севере западной части Курук-таг высок, узок и очень крут; на всем этом протяжении через хребет нет ни одного горного прохода, доступного даже для небольших, легко нагруженных караванов.

К реке Конче он быстро понижается и к юго-востоку от реки, расчленяясь на несколько кряжей, образует широкую, но плоскую горную цепь, простирающуюся в юго-восточном направлении почти до самого Сачжоу. В этих пустынных горах, весьма бедных водой и растительностью, живут дикие верблюды. В 3 днях пути к юго-востоку от Курли в них добывают золото, а к северо-западу от реки Конче – железо.

По выходе из ущелья мы оставили реку Конче, повернувшую круто на восток. На 16-й версте, за лянгером Шо-чик, мы следовали по зарослям чия, в которых остановились на ночлег около выселка Ден-зиль. От проживавшего в этом выселке китайца я узнал, что близ него находятся развалины большого древнего города. Утром, одновременно с выступлением экспедиции, я отправился с проводником осматривать эти развалины.

В 2 верстах к востоку от выселка мы увидели следы большого города. Он был окружен высоким земляным валом прямоугольного начертания около 450 сажен длины и 300 ширины. Перед валом, хорошо сохранившимся и осыпавшимся лишь в немногих местах, ясно заметны следы рва шириною около 5 сажен. Из вала, имеющего почти 3 сажени высоты, выдаются остатки тонкой глиняной стены с бойницами. Внутри ограды, на весьма неровной, как бы изрытой, местности, заметны следы строений и одного, очень большого, здания.

Вокруг развалин находятся плоские курганы, на которых заметны следы глиняных построек, вероятно, сигнальных башен.

По собранным мною сведениям, эти развалины принадлежат древнему китайскому городу, существовавшему около 1200 лет тому назад при Танской династии. Китайцы неоднократно производили в них раскопки и добывали домашнюю утварь, а также медные монеты. Одну из таких монет уступил мне китаец из Дензиля, сообщивший первые сведения об этих интересных развалинах, называемых китайцами Тань-ван-чин.

От выселка Ден-зиль дорога идет среди зарослей чия, минуя мазар султана Клыч-тара с садом и домами шейхов. Она часто пересекает по мостам многоводные арыки, выведенные из реки Карашар-дарья для орошения пашен. В этой привольной степи кочуют зимой монголы-торгоуты, проводящие лето со своими стадами в горах Тянь-Шаня – преимущественно в междугорных долинах Большой и Малый Юлдус. Часть их, не имеющая достаточно скота, живет круглый год в степи и занимается немного хлебопашеством. Некоторые из зажиточных торгоутов, кочующие летом в горах, имеют также в этой степи пашни, обрабатываемые наемниками из беднейших их соплеменников.

Последние 6 верст до города Карашар экспедиция следовала по зарослям камыша, в которых встречались монгольские юрты и стада. Подойдя к городу, мы переправились на лодках через Карашар-дарью, по которой шла уже шуга, и разбили лагерь на ее левом берегу.

* * *

Карашарский оазис расположен по левому берегу реки Карашар-дарья, или Хайдык-гол, как называют ее торгоуты, верстах в 25 выше впадения ее в озеро Баграш-куль. Площадь его простирается до 40 квадратных верст, а численность населения достигает 11 000 человек, в том числе около 10 000 дунган, 600 чанту, 200 торгоутов и 200 китайцев. Почва оазиса – такой же бурый перегной, как в Курле и прочих оазисах, лежащих к северу от параллели 41°.

Выращивают пшеницу, кукурузу, пшено. Риса почти не возделывают; огородные же овощи родятся в изобилии. Дунгане, подобно китайцам, повсюду разводят капусту, огурцы и картофель, которых нет у чанту, а также морковь, петрушку, редис и прочие овощи. Дынь, арбузов, винограда и других плодов в Карашарском оазисе мало, но они так же, как и в Курле, очень хороших сортов.

Из пшена китайцы гонят в Карашаре водку на четырех винных заводах, которую охотно пьют дунгане и торгоуты, но чанту воздерживаются. Кроме того, в Карашарском оазисе китайцы содержат 10 ферм, на которых откармливают свиней и сбывают их своим землякам – чиновникам и купцам в Урумчи и Аксу.

На восточной окраине оазиса расположен город Карашар, считающийся окружным. Он состоит из небольшой китайской цитадели с глиняной стеной прямоугольной формы около 200 сажен длины, 150 сажен ширины и 2 сажен высоты, с башнями по углам и тремя воротами. В цитадели помещаются окружное управление и начальник округа. Немного южнее ее находится небольшой форт (импан), в котором размещены две лянцзы китайских войск, а к юго-западу расположен туземный город с узкими и грязными улицами, имеющий два базара: большой дунганский и малый, где торгуют чанту. Дома в туземном городе, сложенные большею частью из необожженного кирпича, просторнее кашгарских. К западу от китайской цитадели стоит старая, запущенная крепость с немногими жилыми домами.

Торговля в Карашаре довольно оживленная. Большая часть торговцев – дунгане, с которыми даже китайцам трудно соперничать на торговом поприще. Наши торговцы – сарты из Кульджи и Ферганы – ведут тоже успешно свои дела в этом городе, сбывая преимущественно мануфактуры и металлические изделия, отчасти сахар, стеариновые свечи и мелочной товар.

Дунгане, большинство которых принадлежит к позднейшим переселенцам из Внутреннего Китая, представляют ныне по численности преобладающий элемент в составе населения почти всех джунгарских оазисов и Карашарского округа Кашгарии, уступая в числе чанту только в Турфанском округе.

Все дунгане магометанского вероисповедания (сунниты). Они говорят по-китайски, носят косы и одежды китайского покроя; домашняя обстановка их и обычаи во многом схожи с китайскими. Любимая пища дунган – лапша из пшеничного теста и овощи; мясо они едят очень мало, а водку, невзирая на запрещение Корана, пьют охотно. Большинство дунган – одноженцы, и только немногие богатые имеют двух жен. Во второй брак они вступают иногда с женщинами-чанту, которые редко живут в согласии с их первыми женами-дунганками.

Обыкновенно вскоре после второго брака старшие жены-дунганки ссорятся с младшими – чанту и начинают просить своих мужей о разводе с последними. При этом нередко случается, что ревнивые и настойчивые дунганки, в случаях категорического протеста мужей против развода, отравляются; но не бывало, говорят, примера, чтобы они отравляли своих ненавистных соперниц – чанту.

Дунгане, подобно туркестанцам, не уплачивают калыма за своих жен, а только справляют за свой счет свадьбы, которые обходятся всегда дорого, так как на них созывается много гостей и свадебные пиршества длятся до 10 дней. Поэтому дунганин женится тогда, когда накопит не менее 50 лан (около 115 руб.).

К востоку от Карашарского оазиса, в обширной степи, простирающейся до озера Баграш-куль и покрытой чием, стояли во время нашего пребывания торгоуты. Их всадники постоянно разъезжали на своих резвых конях по степи в город и обратно.

Монголы Карашарского округа разделяются на два поколения: торгоутов и хошутов; первых считается до 30 000, а последних – только 8000. Торгоуты управляются наследственно своим ханом, ставка которого, Ургэй, находится в долине реки Хайдык-гол, верстах в 50 выше Карашара[81]. Хошуты же подчиняются двум цзасакам (князьям): Далан-таю, проживающему на урочище Цаган-тюнге в Тянь-Шане, и Гомбоджибейсе, ставка которого расположена на урочище Темиртэ, на реке Хайдык-гол, верстах в 15 ниже Карашара. Цзасаки управляют хошутами также наследственно.

Торгоуты и хошуты, как выше сказано, кочуют летом, с мая по сентябрь, в обширных междугорных долинах Тянь-Шаня, Большом и Малом Юлдусах, славящихся своими превосходными пастбищами. В конце августа они спускаются в привольную степь, раскинувшуюся широкой полосой по северному берегу Баграш-куля, и проводят в ней осень, зиму и весну. В этой степи беднейшие монголы, владеющие недостаточным для пропитания себя числом скота, живут круглый год, занимаясь хлебопашеством на своих полях и обрабатывая по найму пашни зажиточных соплеменников, укочевывающих на лето со стадами в горы.

Зимой, когда озеро Баграш-куль покроется льдом, монголы ловят в нем много рыбы и сбывают ее в Карашаре, откуда большая часть этой рыбы отправляется на продажу в Урумчи. Рыбу добывают двумя способами: крюками и острогой. Сделав во льду прорубь, обкладывают ее по краю принесенной с берега землей, опускают в воду прочный железный крюк с наживкой из мяса, привязанный к веревке, и с наступлением ночи разводят вокруг проруби на земляной насыпи костер.

После этого ловцы отходят от проруби по льду на версту и более, выстраиваются в линию и подвигаются к ней потихоньку, стуча сильно палками об лед. Пробудившиеся рыбы, заметив издали свет, направляются к проруби и глотают наживу. Точно таким же образом загоняют рыб к большим прорубям, у которых их караулят бойцы с массивными острогами.

К рукояти остроги привязывается веревка, свободный конец которой прикрепляется к толстому колу, замороженному во льду. Ударив очень большую рыбу, с которой невозможно справиться одному, боец выпускает из рук острогу, а потом с помощью товарищей вытягивает ее постепенно на лед. Рыбы в Баграш-куле, по словам монголов, достигают длины почти человеческого роста.

Плоский северный берег Баграш-куля покрыт широкой (от 5 до 10 верст) каймой тростника, достигающего 3 сажен высоты. В этих труднопроходимых зарослях водятся кабаны и тигры. На южном берегу тростник покрывает только узкую низменную полосу прибрежья, ниспадающую к озеру террасой и покрытую высокими песчаными барханами.

С 11 ноября мы сняли лагерь у переправы и, миновав китайскую цитадель, оставили позади Карашар. От городской заставы большая дорога в Урумчи ведет по юго-восточной окраине оазиса с разбросанными на обширном пространстве домами, принадлежащими большею частью дунганам. Около домов лишь изредка видны купы ильмовых деревьев и маленькие сады, а большинство ферм вовсе не осенено деревьями и не имеет ни садов, ни оград, напоминая по внешнему виду сараи, стоящие одиноко среди необозримых полей. К юго-востоку от дороги простирается обширная невозделанная степь, в которой лишь кое-где приютились немногие фермы.

За последними фермами мы вступили в солончаковую местность, покрытую плоскими буграми, затем, обогнув с северо-запада обширное болото, поросшее тростником, вступили в густые заросли чия и шли по ним до ночлежного места на ручье Кара-булак. Этот многоводный ручей представляет рукав соседней речки Тавельгу и впадает в соленое озеро Тогры-куль, лежащее в помянутом болоте. К юго-западу от озера возвышается в виде длинного острова гряда песчаных холмов.

На другой день утром мы увидели на севере ближайший к дороге кряж Тянь-Шаня, скрывавшийся ранее в пыльной мгле. Против ночлежного места он носит название Таш-кар, а далее на восток – Цаган-тюнге.

От рукава Кара-булак экспедиция шла по зарослям чия до пикета Тавельгу, расположенного на речке того же названия, выпускающей этот рукав в озеро Тогры-куль и разделяющейся близ пикета снова на три рукава. Слившись южнее, они образуют значительную речку, впадающую в соленое озеро Тавельгу-куль около 6 верст в окружности, которое лежит верстах в 15 к юго-востоку от пикета. Далее дорога пролегает по зарослям чия и смешанному лесу из тополя и ильма до маленького селения Тагарчи, расположенного на арыке из речки Тавельгу, а от него до следующего такого же селения Чукур по пустынной щебневатой равнине.

На пути из селения Тагарчи нам стали встречаться китайские солдаты, шедшие группами по нескольку человек с тяжелыми ношами съестных припасов и кухонных принадлежностей. То был авангард двух китайских лянцз (батальонов), передвигающихся из Урумчи в город Куча в числе около 500 человек. Отряд растянулся по дороге группами верст на 7, и только в хвосте эта беспорядочная вереница замыкалась двумя колоннами, человек по 100 в каждой.

Позади отряда тянулся обоз на арбах, тяжело нагруженных разным имуществом и ружьями, которых солдатам не дают на руки в походе, а везут вместе с амуницией и патронами в обозе. Солдаты имели при себе только длинные бамбуковые пики, которые несли на плечах, исключая следовавших впереди с тяжестями. В обозе ехали в крутых повозках оба начальника лянцз и семейства офицеров, находившихся впереди при лянцзах верхами.

Солдаты проходили в этот день длинную станцию между селением Ушак-тал и пикетом Тавельгу в 40 верст. Некоторые из них сильно проголодались в дороге и просили нас дать им хлеба. Наши люди раздавали им лепешки, которые они ели с жадностью, жалуясь на то, что за отпускаемые на продовольствие деньги не могут покупать в пути достаточно съестных припасов, а казенных не полагается.

Маленькое селение Чукур, в котором мы расположились на ночлег, стоит на речке, поросшей по берегам тополем, ильмом и густыми зарослями кустарников. На полях его, с которых не везде еще была снята кукуруза, видели множество фазанов, но убили всего 7 штук, выпустив 30 зарядов.

Из селения Чукур дорога направляется по пустынной щебне-дресвяной равнине, окаймленной с севера хребтом Цаган-тюнге, а с юга – плоской высотой и покрытой тощим кустарником. На 13-й версте экспедиция пересекла глубокое древнее ложе речки Ушак-тал, переместившейся версты на 3 к востоку, а затем саму речку. В 2 верстах от последней мы достигли многолюдного селения Ушак-тал и на северной окраине его разбили лагерь для дневки.

В Ушак-тале, расположенном на большом арыке, считается около 400 жителей, в том числе 320 дунган, 60 чанту и 20 китайцев. Почва оазиса очень плодородна, но садов в нем мало: дунгане предпочитают плодам овощи, которые повсюду разводят в изобилии. В самом селении, около большой дороги, лежит массивный нефритовый монолит, который был добыт в Куньлуне еще в прошлом столетии и отправлен, как редкость, в Пекин.

Но в пути, во время прибытия транспорта в селение Ушак-тал, там было получено известие о смерти китайской императрицы. По этой причине чиновник, сопровождавший транспорт, задержал его в Ушак-тале и послал донесение в Урумчи, испрашивая указания, следует ли ему продолжать путь по случаю траура. Оттуда было получено приказание оставить камень в Ушак-тале, где он лежит до настоящего времени.

Проживающие в этом селении китайцы говорили нам, что многие из их соотечественников, проезжавшие через Ушак-тал, пытались отбивать от него куски и испортили немало молотов, топоров и ломов, но все попытки были безуспешными. Геологу экспедиции К. И. Богдановичу удалось, однако, своим превосходным молотом отбить от этого знаменитого монолита несколько маленьких кусочков.

Севернее Ушак-тала, верстах в 6, простирается в восточно-западном направлении помянутый выше передовой кряж Тянь-шаньской системы – Цаган-тюнге. Южный склон его, обращенный к равнине, очень крут, скалист и бесплоден; только немногие лощины и ущелья его покрыты скудной травянистой растительностью и осенены изредка одинокими деревьями и купами ильма или тополя. Кряж окаймляет с юга обширную междугорную равнину Цаган-тюнге, или Алгой, простирающуюся с лишком на 5 дней пути в длину и на 1 день пути в ширину.

По ней протекает в северо-восточном направлении речка Алгой, иссякающая на пути, и встречаются местности с хорошими пастбищами. В одной из них, называемой Цаган-тюнге и отстоящей верстах в 30 к северо-востоку от Ушак-тала, находится ставка цзасака хошутов Далан-тая. Из нее есть прямая горная дорога в Урумчи, ведущая через весьма трудный перевал Ха-даван и доступная только для одиночных всадников да ослов с легкими вьюками.

От Ушак-тала до селения Токсун почтовая дорога на протяжении 150 верст пролегает по весьма пустынной местности, затруднительной для передвижения больших караванов. Подножный корм повсюду плох даже для верблюдов, воды недостаточно, а топлива почти вовсе нет. На всем указанном протяжении находится только один маленький выселок Кюмыш, где можно купить немного фуража, топлива и съестных припасов для людей по весьма высоким ценам.

На почтовых же пикетах, которых пять, цены на эти предметы баснословные. Караваны перед вступлением в описываемую безжизненную пустыню останавливаются на некоторое время в Ушак-тале или Токсуне, чтобы животные могли запастись силами для предстоящего трудного пути поперек пустыни, и покупают фураж, съестные припасы и даже дрова на дорогу.

Из Ушак-тала экспедиция направилась по дресвяной равнине, покрытой кустарниками: саксаулом, реомюрией и изредка караганой. На второй половине перехода южнее дороги тянется плоская высота Эгерчи, еще далее к югу от дороги простирается длинный степной кряж Кугушин-таг, а за ним в туманной дали синел высокий хребет Синьир, связующий горы Курук-таг с другим восточным отрогом Тянь-Шаня – Чоль-тагом, направляющимся южнее селений Токсун и Люкчун.

Растительность пустыни, по мере удаления от Ушак-тала в ее глубь на восток, становится все скуднее и скуднее. В окрестностях первого пикета Синь-цзань-цза, у которого мы ночевали, подножный корм даже для верблюдов весьма посредственный, а для лошадей очень плох, и притом вода в колодце, имеющем 30 сажен глубины, солоноватая.

На следующий день мы продолжали путь по той же пустынной равнине, становящейся к востоку еще более бесплодной. На юге был ясно виден степной кряж Кугушин-таг, тянущийся верстах в 25 от дороги, а верстах в 60 от нее в той же стороне обозначался в неясных очертаниях хребет Синьир.

Следуя в западном направлении, мы постепенно приближались к окраинному кряжу Цаган-тюнге, который на втором переходе от Ушак-тала значительно понижается и уклоняется к юго-востоку. На 20-й версте от пикета экспедиция вступила в низкие горы этого кряжа, состоящие на южном склоне его из тесного строя сопок, и, пройдя среди них версты 2 по узкой извилистой долине, остановилась на ночлег близ почтового пикета Кара-кысыл в весьма пустынной местности.

От пикета дорога медленно поднимается по узкой и извилистой долине на гребень кряжа, спуск с которого на север круче подъема с юга. С вершины плоского перевала она вступает в ущелье, довольно глубоко врезавшееся в горы, и быстро спускается по нему на широкую пустынную долину Экын-сай, представляющую продолжение междугорной долины Цаган-тюнге. С севера эта долина окаймлена весьма широким хребтом Борто-ула, носящим на востоке последовательно названия Аргый и Чоль-таг, а с юга – пересеченным нами хребтом, называемым в восточной части Кара-кысыл-таг.

Пройдя верст 18 по долине Экын-сай в восточном же направлении, мы достигли выселка Кюмыш и разбили около него лагерь для ночлега. В этом уединенном поселении, расположенном на источнике, проживает всего 6 семейств дунган и чанту. К северо-западу от него простирается небольшая плоская высота, на восточной оконечности которой находится мазар хазрет-султана Кюмыша – чтимого мусульманами святого, и при нем живет несколько шейхов.

К югу же от выселка простирается вдоль долины глубокое сухое русло небольшой речки, наполняющееся водой только после таяния снега в горах и выпадения дождей. Подножный корм для верблюдов в окрестностях выселка посредственный, а для лошадей очень плохой.

Между выселком Кюмыш и пикетом Ага-булак на протяжении 44 верст дорога пролегает по безводной местности. Поэтому мы выступили из выселка после раннего обеда с запасом воды для людей и направились на северо-восток почти поперек долины Экын-сай. На востоке, верстах в 30 от него, видна была оконечность хребта Кара-кысыл-таг, а верстах в 70 – оконечность хребта Кугушин-таг.

Пустынная долина пересекается сухими руслами, направляющимися с северного окраинного хребта Аргый в сухое ложе помянутой речки. В сумерки мы вступили в узкую долину этого хребта и остановились на ночлег среди пустынных сопок, почти вовсе лишенных растительности. Южный склон хребта Аргый, подобно такому же склону Кара-кысыл-таг, очень отлог и слагается из сопок.

От ночлежного места экспедиция поднималась постепенно на хребет по узкой извилистой долине и миновала пикет Узьме-дянь, на который воду привозят за 7 верст из источника.

От пикета дорога извивается между пустынными сопками и почти незаметно восходит на весьма плоский гребень хребта Аргый. Спуск с него на север сначала тоже очень отлог, потом становится круче, а узкая долина, по которой направляется дорога, все глубже врезается в горы, переходя наконец в ущелье. Боковые же холмы превращаются в высокие скалистые массивы, почти повсюду обнаженные и угрюмые. В этих пустынных горах должны, однако, встречаться, хотя изредка, источники и растительность, иначе в них не могли бы жить горные бараны, которых мы неоднократно замечали на соседних скалах. Один из них – великолепный самец (Ovis Polii) – пал от пули нашего препаратора.

В 12 верстах от вершины перевала мы достигли весьма глубокой и мрачной части ущелья, в которой расположен почтовый пикет Ага-булак, приютившийся под скалой, близ источника. В этой мертвой теснине, в которую едва проникают солнечные лучи, мы остановились на ночлег. Отвесные, угрюмые скалы темного цвета, усиливающие еще более вечный сумрак теснины, придают ей невыразимо печальный характер. Слабые звуки раздаются в ней резким эхом, а сильные оглушают.

От пикета мы шли около версты в полутьме по мрачному коридору, имеющему от 3 до 5 сажен ширины, с отвесными стенами до 50 сажен высоты. Со дна его, сплошь усеянного камнем, видна только узкая полоска небесного свода. Далее к северу мрачная теснина постепенно расширяется, и взорам путника открываются понемногу все более обширные ландшафты. Падение теснины, достигающее на первых 2 верстах от пикета приблизительно 5 сажен на 100, становится меньше; вместе с тем уменьшается высота окрестных гор, и в ущелье начинают входить побочные теснины.

С 13-й версты оно значительно расширяется; окрестные горы становятся ниже, и на них появляются песчаные наносы с севера; а дно ущелья из каменистого переходит в песчаное. Пройдя 15 верст, мы остановились на ночлег в долине, на берегу ручья, выходящего немного выше на поверхность.

Спускаясь от ночлежного места довольно быстро по пустынной долине, экспедиция в 4 верстах от него миновала пикет Су-баши, расположенный немного ниже северного подножья хребта Аргый. Этот весьма широкий хребет, простирающийся в восточно-западном направлении и носящий на востоке название Чоль-таг, во многом аналогичен с пересеченным нами ранее тоже пустынным хребтом Кара-кысыл-таг. Южные склоны обоих хребтов, состоящие из тесного строя мелких куполообразных гор, отлоги, а северные, слагающиеся из грандиозных горных массивов, несравненно круче южных и изборождены сумрачными ущельями, которые в особенности глубоки в северном склоне хребта Аргый.

Миновав почтовый пикет Су-баши, караван поднялся из долины на плоское предгорье хребта, покрытое изредка отдельными высотами, и направился к северо-востоку. По этому предгорью, имеющему значительное падение, мы быстро спускались до самого оазиса Токсун.

В центральной части оазиса, на берегу широкого арыка, мы разбили лагерь для дневки. Геолог экспедиции К. И. Богданович в час пополудни сделал наблюдение по термобарометру, показавшему совершенно неожиданно температуру кипения воды 100,35 °С, что нас очень изумило. Основываясь на этом и показаниях барометра, мы пришли к заключению, что спустились, по всей вероятности, в отрицательную низменность, притом совершенно неожиданно. Впоследствии вычисление высоты оазиса Токсун, определенной из четырех наблюдений, показало, что он действительно лежит на 50 метров, или на 164 фута, ниже уровня океана[82].

К этому следует добавить, что оазис Токсун, в котором мы делали наблюдения, занимает не самую углубленную местность котловины, а возвышается над этой местностью, вероятно, не менее нескольких десятков футов. Действительно, через селение Токсун протекает речка Сунын-баши, имеющая довольно быстрое течение, и теряется, по рассказам туземцев, верстах в 50 к востоку от того места, где мы стояли, в обширной плоской впадине, называемой Асса.

Эта солончаковая впадина, простирающаяся до 60 верст в длину и до 30 в ширину, представляет, по всей вероятности, дно обширного высохшего озера, покрытое местами смешанным лесом из тополя и ильма, зарослями кустарников и камыша, местами обнаженными песчаными буграми. Летом в ней господствуют невыносимые жары, и она остается в это время года необитаемой, а зимой пасутся многочисленные стада овец, принадлежащие жителям соседних селений Токсун и Люкчун.

После того как мы убедились в существовании в этой местности весьма глубокой впадины, для нас стали понятными уверения туземцев многих отдаленных от нее пунктов Кашгарии и Джунгарии, что самые сильные жары в этой части Центральной Азии бывают в Турфанском округе. Результаты наших барометрических наблюдений в Токсуне подтверждают господствующее убеждение туземцев о чрезмерном летнем зное в Турфанском округе[83].

Обширная междугорная котловина, в которой находятся город Турфан и многолюдные селения – Люкчун, Пичан и Токсун, окаймлена с севера второстепенным кряжем Тянь-Шаня – Джаргезом, а с запада – главным хребтом этой системы, представляющим на пути из Токсуна в Урумчи плоское поднятие, увенчанное по гребню низким, насажденным кряжем. С юга описываемую котловину окаймляют восточный отрог Тянь-Шаня Аргый, называемый в восточной части Чоль-таг.

Северный склон этого весьма широкого отрога несравненно круче южного и прорезан мрачными ущельями, а гребень его, возвышающийся весьма немного над южной пустынной равниной, поднимается очень высоко над дном описываемой котловины. По свидетельству туземцев, хребет Чоль-таг в восточном направлении постепенно понижается и оканчивается в 4 днях пути на юго-восток от Пичана близ селения Чиктын. В 6 днях пути от Токсуна в том же направлении с ним сочленяется хребет Синьир, подходящий к нему с юго-запада.

Наконец с восточной стороны котловина замыкается невысоким северо-восточным отрогом Чоль-тага, примыкающим к Тянь-Шаню.

Турфанская котловина простирается до 140 верст в длину и до 40 верст в ширину. В ней находятся: окружной город Турфан, расположенный на северной окраине впадины Асса, многолюдное селение Люкчун близ восточной оконечности той же впадины, такое же селение Пичан, отстоящее верстах в 35 к северо-востоку от Люкчуна, и, наконец, селение Токсун в западной части котловины.

Оазис Токсун, принадлежащий Турфанскому округу, простирается по обоим берегам речки Сунын-баши и занимает площадь около 180 кв. верст. Дома в нем, исключая центральной части, разбросаны в виде отдельных ферм на обширном пространстве, в особенности на окраинах, где расстояния между ними достигают местами 2 верст. Перегнойная почва дает средние урожаи пшеницы около сам-15, кукурузы сам-30, а пшена сам-70. Хлопковые плантации весьма обширны и доставляют продукт очень хорошего качества. Садов в оазисе мало, но плоды хороши, особенно виноград.

Пашни и сады в Токсунском оазисе орошаются посредством арыков, выведенных из речки Сунын-баши, и из подземных оросительных каналов, называемых керизами, которые приносят в оазис горную воду с южного склона Тянь-Шаня. На полуденном, широком и пологом предгорье хребта Джаргез вырыты по направлению его падения линии колодцев, находящихся от 5 до 20 сажен друг от друга. Эти линии имеют от 300 до 500 сажен длины, а сами колодцы, открытые сверху, – от 2 до 10 сажен глубины.

Все колодцы одной линии соединены между собой на водоносном горизонте, совпадающем с дном, подземными галереями около 6 футов высоты и 3 футов ширины, причем ни колодцы, ни галереи не имеют никакой обшивки. Благодаря твердости грунта, такие сооружения оказываются возможными, хотя и бывают нередко несчастья с людьми при устройстве керизов. Колодцы начинают рыть сначала внизу, близ подошвы предгорья, смежной с северной границей оазиса, где глубина их не превосходит 2 сажен.

Если в каком-нибудь нижнем колодце покажется жила, то роют следующий, более глубокий, колодец выше на предгорье, потом третий, четвертый и т. д., увеличивая постепенно глубину верхних колодцев, и, наконец, соединяют все колодцы одной линии подземными галереями.

Керизы устроены только на предгорье северного хребта Джаргез, а на предгорье южного хребта Аргый, обращенном к описываемой котловине, мы не замечали этих сооружений.

По собранным мною сведениям, южный склон Тянь-Шаня к востоку от меридиана Урумчи вообще очень беден водой и растительностью. С него не только не стекает ни одна значительная речка, но и ключи на нем редки. Чахлые лиственные деревья встречаются лишь по берегам весьма немногих ручьев, а хвойных вовсе нет. Травянистая растительность на южном склоне хребта тоже очень скудная. Северный же склон обильно орошен, покрыт местами хвойным лесом, а по ущельям – лиственным, множеством кустарников и роскошной травянистой растительностью.

В центральной части Токсунского оазиса находится небольшая цитадель, в которой расположена лянцза китайских солдат и проживает китайский чиновник – сборщик базарных пошлин. В цитадели находится маленький китайский базар, а возле него большой туземный базар, около которого сплоченные дома оазиса образуют несколько улиц. Во всем оазисе считается около 10 000 жителей, большая часть которых чанту; дунган в нем, как и во всех вообще поселениях Турфанского округа, мало, а китайцев еще меньше.

Окружной город Турфан, отстоящий верстах в 60 к северо-востоку от Токсуна, славится обширностью своих хлопковых плантаций, дающих лучший сорт хлопка, и виноградом, из которого приготовляется прекрасный мелкий, зеленого цвета изюм, известный под названием «кишмиш». Хлопок и изюм из Турфанского округа вывозятся в большом количестве в Россию. Землю в Турфанском оазисе орошают исключительно посредством керизов. К северу от Турфана, в тянь-шаньских горах, добывается много каменного угля, служащего почти единственным топливом в этом оазисе. Многолюдные селения Турфанского округа, Пичан и Люкчун, также известны своим хлопком и изюмом, не уступающими по качеству турфанским.

Из Токсуна в город Урумчи ведут два пути: кружной – почтовый, со станциями Парты-салган, Даван-чин, Саёпу и Янши-дянь и кратчайший – проселочный, пролегающий к юго-западу от почтовой дороги, на которую он выходит близ последней станции. По проселочной дороге от Токсуна до Урумчи не более 150 верст, а по кружной, почтовой, считается около 170 верст. Кроме того, первый переход из Токсуна по почтовому тракту, в 40 с лишком верст, безводен. Поэтому я, по совету туземцев, предпочел следовать с экспедицией по проселочному пути.

Утром 24 ноября мы выступили из Токсуна в Урумчи. У последних домов мы остановились на ночлег на арыке, выведенном из кериза. Температура воды, при выходе ее на дневную поверхность из кериза в открытый канал, была 15 °С при температуре воздуха в 5 °С. Напившись этой теплой воды, наши лошади улеглись в арык и образовали живую плотину, выше которой вода вскоре вышла из берегов и стала затоплять лагерное место. Пришлось потревожить бедных животных, обрадовавшихся находке столь теплой воды в суровое время года.

По выходе из оазиса проселочная дорога направляется по пустынной щебне-дресвяной равнине; на юге видно отдельное селение Джилан-лык, расположенное на правом берегу речки Сунын-баши, а на севере – ряд низких кряжей, тянущихся по одной линии на отлогом предгорье параллельно хребту Джаргез. К северу от него видны были вершины другого, более высокого хребта, а вдали, на северо-западе, – снеговая группа главного хребта системы, называемая Токунас-ходжам. В 15 верстах от окраины оазиса экспедиция вышла на речку Сунын-баши, текущую в глубокой балке; мы спустились в эту балку и разбили в ней лагерь для ночлега.

На второй день пути из Токсуна мы прошли по берегу речки Сунын-баши, которая далее поворачивает на север и получает название Аргын-су, а дорога направляется к северо-западу по берегу ее правого притока Ягач-баши. Следуя вверх по этой речке, мы поднимались по ровной юго-восточной покатости седловины, покрытой изредка короткими, насажденными кряжами. Каменистый юго-восточный склон седловины и покрывающие его отдельные кряжи одеты крайне скудною растительностью, и только по берегам речки Ягач-баши да текущих в нее ручьев встречались небольшие площадки, сплошь поросшие редкой приземистой травой.

Достигнув подножья первого непрерывного кряжа, мы остановились на ночлег на берегу речки Ягач-баши при выходе ее из ущелья.

На следующий день экспедиция продолжала путь по глубокому и извилистому ущелью той же речки. Ущелье имеет весьма значительное падение и покрыто повсюду зарослями кустарников и камыша, а местами тополем. По выходе из него мы очутились в высокой междугорной зоне седловины и направились на запад по широкому сухому ложу речки Ягач-баши, в котором лишь кое-где струилась вода. Выше это ложе суживается, и в нем стремится непрерывный поток; окрестная местность, покрытая изредка насажденными кряжами, еще пустыннее, чем на предыдущем переходе.

Пройдя верст 6 от ущелья, мы остановились на ночлег на берегу той же речки, в местности Чон-ягач-баши, лежащей на высоте около 6000 футов над морем. Несмотря на весьма значительную высоту этой местности, мы встретили в ней пашни, на которых сеют ячмень; около них стоят глиняные хижины, служащие кровом земледельцам во время полевых работ.

С урочища Чон-ягач-баши экспедиция следовала около 10 верст по широкой нагорной долине седловины, поднимаясь медленно к подножью главного насажденного кряжа Даванчин-таг, венчающего ее гребень, и затем по узкой, извилистой долине поднялась на его гребень. Этот перевал, называемый Та-даван, поднимается на 7070 футов над уровнем моря и представляет высший пункт на нашем пути из Токсуна в Урумчи через седловину Тянь-Шаня.

Подъем на него с юго-востока очень отлог и только близ самой вершины немного крут. Спуск с перевала Та-даван на северо-запад гораздо длиннее и круче подъема с юго-востока. Относительная высота окрестных гор быстро возрастает, а вместе с тем увеличивается и глубина ущелья, по которому дорога спускается с перевала.

Гребень описываемого кряжа, представляющий высшую линию седловины, в то же время служит резкой границей двух весьма различных смежных растительных областей, простирающихся от него к юго-востоку и северо-западу.

На юго-восточном склоне седловины растительность несравненно беднее видами и пышностью форм, чем на северо-западном. Эта поразительная разница во флоре противоположных ее склонов бросается в глаза: незначительные холмы, слагающие юго-восточный склон кряжа, покрыты весьма скудной растительностью, между тем как на горах северо-западного склона его повсюду встречаются густые насаждения кипца, полыни и разнообразных мелких кустарников.

С вершины перевала Та-даван мы спускались по узкой долине и вскоре достигли подножья кряжа, лежащего на 2000 футов ниже его гребня. От подошвы кряжа долина переходит в неглубокую балку, прорезающую его плоское предгорье. Переночевав в балке, мы спустились по ней на следующий день версты 3 до другой балки, в которую она выходит, и, перейдя через нее, следовали по предгорью соседнего хребта Лань-сань. В конце перехода экспедиция спустилась с предгорья в широкую междугорную долину и разбила лагерь для ночлега в местности Кала-панцза.

Оставив позади кряж Даванчин-таг, венчающий гребень седловины, мы очутились в пространной долине, простирающейся до 20 верст в ширину и открытой на северо-западе. С юга она замкнута кряжем, высоко поднимающимся над ее дном, а с северо-востока и юго-запада – массивными хребтами Тянь-Шаня: Дунь-сань и Лань-сань, сочленяющимися с этим поперечным кряжем. В ущельях обоих хребтов зеленели еловые леса, которые нам отрадно было видеть после долгой разлуки с хвойными деревьями, покинутыми более года назад в местности Тохта-хон.

В юго-восточной части долины лежит соленое озеро Айдын-куль около 20 верст в окружности, а к востоку от него – два небольших соленых же озерка – Тубул-куль и Тузлык-куль, от 4 до 5 верст в окружности. Около этих озер долина покрыта густыми зарослями чия и камыша.

В долине живет множество степных антилоп и водятся в большом числе их смертельные враги – волки. Во время нашей стоянки на урочище Кала-панцза, около 8 часов вечера, они подняли такой сильный вой близ лагеря экспедиции, что я вынужден был вызвать четырех человек с ружьями и велел им открыть пальбу в то место, откуда слышались завывания волков. Она так напугала их, что в течение всей ночи в долине не было слышно ни одного волчьего голоса.

С урочища Кала-панцза мы прошли версты 2 по густым зарослям чия и камыша, а потом следовали по дресвяной местности, покрытой кустами саксаула и белолозника. Проселочная дорога, по которой шла экспедиция, выходит в этой местности на почтовую пролегающую к северо-востоку от нее через перевал Даванчин и многолюдное дунганское селение, расположенное в юго-восточном углу долины.

Пройдя верст 5 по большой дороге, мы расположились на ночлег близ постоялого двора Янши-дянь. Тут экспедицию встретил исправлявший должность аксакала наших торговцев в Урумчи, которого мы весь вечер расспрашивали о новостях с родины, откуда более полугода не получали никаких известий, и о городе.

Последнюю станцию до Урумчи мы следовали по волнистой местности предгорья северо-восточного хребта Дунь-сань и пересекли несколько прорезающих его узких долин. По дороге встречались постоялые дворы, а влево от нее простиралась долина речки Архоту, населенная изредка китайцами. Не доходя 4 верст до города, экспедиция свернула с большой дороги и остановилась на левом берегу речки Архоту. В этой местности, называемой Гуджа-ху, мы простояли почти 4 суток.

Город Урумчи (по-китайски Ди-хуа-чжоу) расположен у северного предгорья Тянь-Шаня, на правом берегу речки Архоту, или Лань-сань, пользуется водой выведенных из этой речки арыков. Он состоит из обширной китайской крепости, в виде неправильного шестиугольника около 4 верст в окружности, и туземного города, примыкающего к южному ее фасу. Глиняная стена крепости имеет около 4 сажен высоты, с лишком 2 сажени толщины при заложении, шесть ворот, башни и бойницы. Она окружена снаружи рвом около 3 сажен ширины и до 1 сажени глубины.

Близ северо-восточного фронта крепости расположен большой квадратный форт (импань), около 150 сажен в стороне, а к северо-западному фронту примыкает другой такого же начертания форт, сторона которого не более 50 сажен.

Местоположение Урумчийской крепости очень неудобно для обороны, так как с соседних восточных и юго-восточных высот предгорья можно совершенно беспрепятственно обстреливать почти всю ее внутренность.

В крепости находятся управления генерал-губернатора Синьцзянской провинции, урумчийского дао-тая, квартиры этих лиц и всех китайских чиновников. В ней проживают также китайские купцы, ремесленники и прислуга чиновников. Гарнизон же, в числе около 3000 человек, расположен в двух фортах, а в самой крепости помещается лишь незначительная часть его. Дунганам, которых китайцы сильно опасаются, строго запрещено жить в крепости; в нее допущены на жительство только немногие благонадежные чанту. В крепости находятся большой китайский базар, кумирня и театр.

В туземном городе, имеющем только одну большую улицу, служащую базаром, большинство жителей – дунгане и очень немного чанту. В нем множество лавок, несколько гостиниц, караван-сараев и до 200 извозчиков.

Во всем Урумчийском оазисе, вместе с туземным городом, считается около 15 000 жителей, в том числе 13 000 дунган и 2000 китайцев и чанту. Последние живут не в ладу с дунганами и отзываются весьма неодобрительно об их нравственных качествах. При этом как местные чанту, так и наши торговцы уверяли меня, что китайцы в настоящее время действительно опасаются дунган и не осмеливаются относиться к ним с такою же строгостью и презрительностью, как прежде, до восстания.

Дунгане, со своей стороны, сознают опасения китайцев и становятся в отношении к ним все смелее. Число дунган в Джунгарии с каждым годом значительно увеличивается прибылью эмигрантов из Внутреннего Китая, а китайцев в эту страну переселяется оттуда несравненно меньше; они опасаются повторения инсуррекции, во время которой большая часть китайского населения Джунгарии была истреблена восставшими дунганами. Китайское правительство, по-видимому, нисколько не препятствует переселению дунган из Внутреннего Китая в Джунгарию.

Что оно имеет в виду в этом случае – трудно понять. Не подлежит сомнению, что с переселением в эту страну из Внутреннего Китая большой массы дунган, ненавидящих китайцев, упрочение владычества богдохана в Джунгарии, отрезанной от сердца империи широкой пустыней Гоби, будет гораздо затруднительнее, чем в настоящее время.

Генерал-губернатор Синьцзянской провинции Лю-цзин-тан во время нашего пребывания в Урумчи был в отсутствии – в Пекине. Население отзывается о нем повсюду с похвалой, порицая только за излишнее доверие, оказываемое им правителям областей, дао-таям, и приближенным чиновникам, большинство которых злоупотребляет этим доверием. Лю-цзин-тан – природный китаец, уроженец провинции Хунань.

По существующему искони у китайских сановников обычаю формировать персонал подчиненных чиновников из земляков, он вызвал из той же провинции на службу во вверенное ему генерал-губернаторство массу чиновников и офицеров. В настоящее время в Синьцзянской провинции почти все гражданские должности занимают хунанцы; большинство офицеров в войсках и даже солдат принадлежит также к уроженцам Хунани.

Промышленность Урумчи находится в зачаточном состоянии. В этом городе выделывается небольшое количество бумажных тканей из турфанского хлопка и существуют два маленьких чугунолитейных завода, на которых отливают только котлы. Торговля же в нем весьма оживленная и находится главным образом в руках дунган. Китайских торговых фирм, имеющих большие обороты, только три, а торговля остальных купцов незначительна. Китайцы сбывают в Урумчи преимущественно чай и свои бумажные ткани; второстепенными же предметами сбыта служат: шелковые материи, фарфоровая посуда, табак, металлические изделия и мелочной товар, а также небольшое количество английских мануфактур и металлических изделий. Большая часть товаров из Внутреннего Китая доставляется в Урумчи к Новому году.

Наших торговцев – сартов, таранчей и семипалатинских татар – считалось в 1890 г. в Урумчи 50. Они продают большею частью мануфактурный товар и металлические изделия, небольшое количество москательного товара, сахара, стеариновых свечей и разных мелочей. Кроме того, в Урумчи ежегодно осенью и ранней зимой пригоняются на продажу из Семипалатинской области большие гурты киргизских овец.

Большая часть денег, вырученных нашими торговцами в Урумчи от продажи, поступает в уплату за хлопок и изюм, вывозимые ежегодно в наши пределы в большом количестве из Турфанского округа.

Верстах в 2 к северу от крепости находятся развалины старого китайского города, разрушенного дунганами во время восстания, а ниже их, по обоим берегам речки Архоту, или Лань-сань, раскинулся самый Урумчийский оазис, населенный преимущественно дунганами. Дома в нем рассеяны очень редко, деревьев мало, а садов вовсе нет. Почва Урумчийского оазиса – такой же бурый перегной, как и во всех вообще притянь-шаньских оазисах.

Пшеница, просо, ячмень родится средне. Кукуруза, рис и хлопок в этом оазисе не возделываются по причине суровости климата; не вызревают также персики, абрикосы и виноград, которые доставляются в Урумчи из Турфанского округа. Воды в Урумчийском оазисе недостаточно, а потому местного хлеба далеко не хватает для продовольствия всего городского населения и китайских войск. Этот недостаток пополняется привозным хлебом из Манаса, Гучена и Турфана.

Зима в Урумчийском оазисе, вследствие его значительной высоты над уровнем моря (около 3110 футов) и близкого соседства колоссальной снеговой группы Богдо-ула, бывает суровая и продолжительная: снег лежит по нескольку недель, а пруды и арыки покрываются на 4 месяца льдом. Зато летом не бывает сильных жаров и по временам выпадают обильные дожди. Местные старики утверждают, что климат Урумчи ныне стал значительно мягче. В старину снег выпадал в течение 8 месяцев в году, а теперь падает только в продолжение 6; зима была значительно суровее, лето же гораздо жарче, чем в настоящее время.

В горах Тянь-Шаня, соседних городу Урумчи, добывается в изобилии каменный уголь, служащий общеупотребительным топливом. В 2 днях пути к востоку от города, в тех же горах, находятся богатые залежи медной руды. Там устроен казенный медеплавильный завод, с которого медь поступает на монетный двор в Урумчи, где из нее чеканят монету. В 2 днях пути от Урумчи к юго-западу, в горах Лань-сань, находятся источники нефти, изливающиеся в маленькую речку, которая по выходе из гор иссякает на песчано-каменистой равнине.

Какой-то немец, приезжавший в Урумчи из Пекина, осматривал эти источники и брал из них на пробу нефть. Очистив ее и сделав из жести лампу, он показывал китайским чиновникам ее горение, затем просил генерал-губернатора разрешить ему добывание нефти и продажу приготовленного из нее керосина по установленной цене, но получил решительный отказ.

К западу от нашего лагеря под Урумчи возвышалась массивная отдельная гора Емо-сань, а на востоке, верстах в 35, показывалась по временам из облаков величественная снеговая гора Богдо-ула– высочайшая из вершин Восточного Тянь-Шаня. В ночь со 2 на 3 декабря мы выдержали сильный шторм с северо-востока, от которого наш лагерь был несколько защищен, к счастью, молодым лесом и зарослями кустарников.

Этот шторм, свирепствовавший почти всю ночь, сгибал до половины деревья в 3 вершка толщины и так сильно потрясал наши подвижные жилища (палатку и юрту), прочно прикрепленные к деревьям и кольям, что мы при каждом сильном порыве его опасались очутиться под открытым небом. Замечательно, что этот северо-восточный ветер был теплый и согнал большую часть снега, покрывавшего землю слоем около 3 дюймов толщины.

Глава девятая. От Урумчи до Зайсанского поста

Движение экспедиции из Урумчи по большой манасской дороге. – Пустующие и разрушенные китайские жилища на этом пути. – Гученский лес и прилежащие к нему на севере пески. – Поворот с большой дороги в селение Хутубей на прямую караванную. – Следование по ней через оазис Са-цзан-цза на реку Манас и вниз по долине этой реки. – Встреча диких верблюдов. – Плоская впадина Сары-куль и озеро Телли-нор. – Путь с него на речку Орху, а оттуда через пустыню Сырхын-гоби и хребет Семис-тай в долину речки Кобук, к кумирне Матэня. – Переход через хребет Тарбагатай и государственную границу. – Чиликтинское плато. – Спуск с него и прибытие в Зайсанский пост.

Из Урумчи мне хотелось пройти в Зайсанский пост прямым путем, мимо показываемого на картах большого озера Аяр-нор, не посещенного еще никем из европейцев. Этот путь, пролегающий по совершенно неисследованным местностям Джунгарии, представлял для экспедиции гораздо более интереса, чем большая дорога из Урумчи в Зайсанский пост через Манас, Шихо и Дурбульджин, пройденная по частям нашими путешественниками Матусовским, Тихменевым, Галкиным и братьями Грумм-Гржимайло.

Поэтому при первой же встрече с исправлявшим должность аксакала наших торговцев в Урумчи, я обратился к нему с вопросом о прямой дороге из этого города в Зайсанский пост и с радостью узнал, что такая дорога действительно существует и что по ней беспрепятственно ходят большие караваны. Она отделяется от большой манасской дороги в селении Хутубей и через оазис Са-цзан-цза ведет на реку Манас, далее направляется вниз по этой реке, минует образуемые ею озера, от которых через горы Джаир выходит на большую чугучакскую дорогу близ станции Саргулсун.

Сообщив мне необходимые сведения об этой дороге, аксакал нашел и знающего ее проводника – киргиза Лепсинского уезда Семиреченской области, прибывшего немного ранее нас в Урумчи с караваном из Чугучака.

Почти одновременно с нами должен был выступить из Урумчи в Чугучак караван наших торговцев, направлявшихся по большой дороге через Манас и Шихо, в которых ему нужно было захватить по пути тяжести. В этом караване оставалось до 20 свободных верблюдов. Я нанял их и отправил вместе с караваном большую часть багажа экспедиции с обязательством доставить его в Зайсанский пост. Освободившись таким образом от излишних тяжестей, мы могли двигаться поспешнее и сберечь наших верблюдов-ветеранов, вполне заслуживших такое облегчение.

Утром 5 декабря при сильном тумане, застилавшем всю окрестную местность, мы тронулись в путь сначала вниз по левому берегу речки Архоту. В долине ее, покрытой местами молодыми ильмовыми рощицами, встречались изредка дома китайцев. На 3 версте мы миновали туземный город, а на 4 – китайскую крепость, из которой выходит большая манасская дорога.

Выйдя на нее, мы направились к северо-западу и прошли близ отдельной крутой горы Хуан-шань-цзы, на вершине которой воздвигнута китайцами красивая кумирня. По обе стороны дороги были видны небольшие ильмовые перелески и местами встречались одинокие дома. Везде, кроме полотна широкой дороги, лежал снег в дюйм толщины, и все деревья были покрыты инеем. Густой туман, скрывавший утром окрестности, к полудню стал мало-помалу рассеиваться, и мы могли различать по крайней мере близкие к нам предметы.

На большой дороге, около города, было заметно усиленное движение: в Урумчи тянулись вереницы телег, нагруженных каменным углем, возы с соломой, люцерной, овощами и зерновым хлебом; из города же возвращалось много поселян с порожними арбами.

На 10-й версте от Урумчи экспедиция прошла через малолюдное дунганское селение, за которым миновала несколько низких грядок, тянущихся южнее дороги, и остановилась на ночлег близ выселка Ди-хо-пу из 8 дворов.

На второй день пути из Урумчи, когда туман рассеялся, мы увидели на севере необозримый лес. По словам проводников, этот лес тянется широкой полосой с востока на запад почти от самого Гучена до меридиана селения Хутубей. Он простирается около 160 верст в длину, до 60 верст в ширину и состоит преимущественно из ильма, отчасти тополя, джиды, зарослей разнообразных кустарников и камыша.

В южной его окраине, отстоящей верстах в 20 к северу от Урумчи, живут рассеянно китайцы, а остальная широкая полоса этого девственного леса необитаема. В ней водится множество кабанов, козуль, степных антилоп и живет немало тигров. В лесу нередко встречаются источники, а летом, во время таяния снегов и ледников в Тянь-Шане, он орошается многими горными речками. К северу от этого леса простирается широкая полоса сыпучих песков, в которых живут дикие верблюды, лошади и множество куланов.

Она начинается немного восточнее меридиана Гучена и тянется далеко на северо-запад, до устья реки Манас; ширина же ее колеблется от 50 до 80 верст. Между песчаными барханами, покрытыми повсюду высоким саксаулом, встречаются изредка углубленные солончаковые котловины, поросшие камышом и сочными солянками. В них дикие верблюды, лошади, куланы и даже антилопы выбивают ногами ямы, наполняющиеся водой, и проходят к ним на водопой.

Пищей этим травоядным служат камыш и солончаковые растения, покрывающие эти котловины. Кроме того, они посещают по временам северную окраину Гученского леса, весьма богатую растительностью, и пасутся в ней в зимнюю половину года, когда там нет насекомых, иногда очень долго.

Большая манасская дорога от самого Урумчи пролегает по подгорной равнине, постепенно понижающейся в северо-западном направлении. На второй станции от города, благодаря значительному понижению местности, снега было уже гораздо меньше, чем на первой. По сторонам дороги часто были видны пустующие китайские фермы, покинутые еще во время дунганского восстания, а около самой дороги встречались развалины китайских селений, разрушенных в то смутное время дунганами, жилые дунганские фермы и казенные чайные дома, в которых останавливаются на отдых проезжие китайские чиновники.

В 20 верстах от ночлежного места мы приблизились к южной окраине Гученского леса и прошли через небольшое дунганское селение Тубул, за которым переправились по льду через речку Хо-ба-ли. На левом ее берегу расположено многолюдное селение Цхан-цзи, или Сань-чжу, как именуют его чанту, на западной окраине которого мы разбили лагерь для ночлега.

Оазис Цхан-цзи, лежащий близ южной опушки Гученского леса, славится плодородием своей почвы и обилием воды. Сеют пшеницу, просо, горох[84]. Кукурузу стали сеять понемногу только недавно и разводить сады, в которых растут яблоки, персики и виноград, не вызревавшие вовсе в прежнее время. В центральной части оазиса, осененного во многих местах купами и аллеями из ильма, джиды и кустарников, находятся небольшой базар и глиняный форт, в котором расположена конная лянцза китайских войск.

Большая часть жителей оазиса Цхан-цзи – дунгане; чанту, и китайцев в нем мало. До дунганского восстания в нем жило много китайцев, большинство которых погибло во время мятежа. Дома их обратились в печальные развалины, которые встречаются на каждом шагу, в особенности близ базара, где они покрывают весьма значительную площадь. Следы опустошений, произведенных дунганами в то смутное время, встречаются повсеместно в этой стране.

На всем пути от Урумчи почти до устья реки Манас мы видели множество пустующих китайских домов и развалин, в которые обращена дунганами значительная часть китайских жилищ. Китайцы, эмигрирующие ныне из внутренних провинций в Джунгарию, редко селятся вместе с дунганами, опасаясь повторения резни, а углубляются преимущественно в Гученский лес и там основывают свои фермы, или поблизости городов, в которых постоянно квартируют китайские войска. Дунгане же занимают предпочтительно местности, по которым пролегает императорская дорога, ведущая из Баркуля через Гучен, Фукан, Урумчи и Манас в Шихо.

Верстах в 50 к северу от оазиса Цхан-цзи, на правом берегу орошающей его речки Хо-ба-ли, по словам местных жителей, находятся развалины весьма обширного древнего города. Эти развалины, известные под названием Ма-чё-цзы, лежат на прямой проселочной дороге из Манаса в Гучен, среди дремучего, безлюдного леса. Китайцы, от которых я получил сведения о них, утверждали, что они, судя по остаткам построек, принадлежат не китайскому, а уйгурскому городу и имеют более 8 ли (4 верст) в окружности. К сожалению, мне самому не удалось осмотреть эти интересные развалины и ознакомиться попутно с девственным Гученским лесом, среди которого они находятся.

От селения Цхан-цзи мы прошли около 12 верст по оазису, встречая очень часто пустующие дома и развалины среди пустырей, в которые обратились окружающие их некогда поля. Руины чередовались с жилыми дунганскими домами, разбросанными небольшими группами и поодиночке, а около самой дороги нередко встречались чайные дома – маленькие здания из необожженного кирпича с тесными двориками.

По выходе из оазиса мы очутились в открытой пустынной местности, на севере синел обширный Гученский лес, опушка которого простирается почти параллельно дороге. В этой пустынной степи мы прошли через старинную джунгарскую крепость квадратного начертания, около полуверсты в стороне. Глиняная стена ее сохранилась в целости и имеет двое ворот, восточные и западные, а внутри ограды видны развалины домов, среди которых приютился дунганский постоялый двор.

В 5 верстах от крепости экспедиция остановилась на ночлег близ одинокого постоялого двора Юши-гу, расположенного среди пустынной равнины. Около него находится небольшой китайский форт, давно уже заброшенный.

Большую часть следующей станции мы прошли по открытой местности; на севере по-прежнему синел Гученский лес, а на юге видны были два степных кряжа восточно-западного направления. На этом переходе изредка встречались пустующие дома и развалины, окруженные пустырями. Пройдя верст 13 по степи, экспедиция вступила в обширный оазис Хутубей, в центральной части которого находятся маленький базар и китайский импань, занятый лянцзой солдат. Близ базара, около самой дороги, видны развалины значительного китайского поселения, вроде местечка, с весьма узкими улицами. Миновав эти развалины, мы расположились на ночлег на берегу речки Хутубей-хё, протекающей по западной окраине оазиса.

В оазисе Хутубей мы оставили большую манасскую дорогу и, повернув почти прямо на север, направились вниз по правому берегу речки Хутубей-хё. Тотчас же за чертой оазиса экспедиция миновала юго-западный угол Гученского леса, оканчивающегося на меридиане селения Хутубей. Близ этого места речка Хутубей-хё разделяется на два рукава (правый – Сань-цзя-чю и левый – Цзи-лянь-цза), теряющиеся отдельно на севере, в больших песках, отстоящих в 60 с лишком верстах от места раздвоения речки.

Караванная дорога направляется между этими рукавами по обширным зарослям камыша, среди которых рассеяны китайские фермы, осененные ильмовыми купами и рощами. Оба рукава на протяжении первой станции текут в расстоянии 2–3 верст друг от друга и покрыты по берегам ильмовыми деревьями, а далее на севере расходятся до 20 верст.

Первый ночлег на караванной дороге мы имели у фермы Ся-гуан-дун, расположенной на левом берегу восточного рукава речки Хутубей-хё. Обитатели этой местности – китайцы, потомки ссыльных из провинции Гуан-дун, живут очень рассеянно в отдельных фермах из 3–5 маленьких домов, принадлежащих родственным семействам. Дома построены из необожженного кирпича, имеют плоские крыши и небольшие дворы, обнесенные невысокими стенками из такого же кирпича.

Каждую ферму осеняет маленькая ильмовая роща или купа, обнаруживающая издали ее присутствие среди необозримых зарослей камыша и кустарников. Фермеры возделывают преимущественно рис, а также пшеницу, горох и немного люцерны. Они содержат довольно много овец, достаточное число лошадей и рабочих быков, а также свиней и кур.

Обитатели этой весьма слабо населенной страны жаловались нам на тигров, похищающих у них нередко домашних животных, в особенности овец. За несколько дней до нашего прибытия на ферму Ся-гуан-дун там произвел большой переполох тигр, перескочивший вечером через ограду одного из ее домов на двор. Сделав отчаянный прыжок, он попал на тростниковую крышу маленького надворного строения, примыкающего к ограде, которая под ним проломилась, и зверь очутился в тесном строении, откуда едва мог выбраться.

От фермы Ся-гуан-дун дорога идет по зарослям камыша и кустарников, но тополевые и ильмовые рощи встречаются чаще, чем на прежнем переходе. Они осеняют полуразрушенные фермы и лишь немногие жилые. На 15-й версте мы миновали развалины большого селения, состоявшего по крайней мере из 50 тесно сплоченных домов.

В центральной части их ясно заметны следы какого-то большого здания с обширным двором, который был обнесен высокой кирпичной оградой. Через эти руины, лежащие среди небольшого леса, пролегает прямая, торная дорога из Манаса в Гучен, вступающая верстах в 25 к востоку от них в обширный Гученский лес. Верстах в 50 от западной опушки его она проходит мимо помянутых развалин Ма-чё-цзы, принадлежащих, как выше замечено, большому уйгурскому городу.

Выйдя на прямую манасско-гученскую дорогу, мы направились по ней на северо-запад и следовали лесом, в котором часто встречались полуразрушенные фермы, а потом по открытой местности, поросшей камышом и кустарниками. В конце станции мы прошли через китайское селение Хуан-соху, состоящее из 100 домов, часть которых теснится около кумирни, а остальные рассеяны вокруг в виде отдельных ферм. Миновав это селение, экспедиция расположилась на его окраине на дневку, у западного рукава речки Хутубей-хё.

Поля селения Хуан-соху орошаются арыками, выведенными большею частью из восточного рукава речки Хутубей-хё – Сань-цзя-чю, протекающего от него верстах в 12. Западный же рукав ее, Цзи-лянь-цза, проходящий близ селения, течет в крутых берегах, крайне затрудняющих проведение из него оросительных канав. В Хуан-соху сеют преимущественно пшеницу, немного риса, гороха и люцерны. Жители этого селения содержат значительное количество овец, из шерсти которых приготовляется много войлока на продажу.

Выделкой его занимаются шесть бедных семейств чанту, поселившихся среди китайцев. Излишек хлеба и войлок сбываются в городе Манас, отстоящем верстах в 40 к юго-западу от Хуан-соху. К северу же от этого селения в 45 верстах залегают большие гученские пески, в которых теряются оба рукава речки Хутубей-хё.

У крайних западных домов селения Хуан-соху мы свернули с манасской дороги и почти всю станцию следовали по безлюдной местности. Дорога пролегает сначала по пустынной равнине, покрытой низкорослым саксаулом, потом спускается в широкую и плоскую долину, поросшую камышом, в которой мы миновали одну жилую ферму и несколько пустующих. На половине перехода караван поднялся из долины на щебневатую равнину, покрытую изредка низкими грядками, и следовал по ней почти до самого ночлежного места.

В 25 верстах от Хуан-соху мы вступили в обширный оазис Са-цзан-цза, населенный также китайцами, и остановились на ночлег.

На следующий день экспедиция продолжала путь по оазису Са-цзан-цза, занимающему весьма обширную открытую равнину. Около дороги и вдали виднелись изредка купы ильмовых деревьев, осеняющих одинокие фермы из 2–5 домов родственных семейств. Китайцы живут в этом оазисе весьма рассеянно: фермы их отстоят одна от другой от ½ версты до 2 верст, и нигде не встречается поселения, состоящего хотя бы из 10 домов.

Между фермами, окруженными небольшими полями, простираются обширные пустыри, поросшие преимущественно кустарниками, а в низких местах камышом. В 5 верстах от ночлежного места мы миновали большую кумирню Да-мяо, около которой теснится несколько домов. От кумирни фермы еще более редеют, и среди них встречаются местами пустующие с полуразрушенными строениями и засохшими деревьями.

Пройдя 23 версты по оазису, экспедиция остановилась близ одной из жилых его ферм на ночлег. Около кумирни Да-мяо нас догнали двое монголов-торгоутов, возвращавшихся из оазиса Са-цзан-цза в свои стойбища, на урочище Кобук-сар, отстоящее верстах в 150 от нашей границы. Мы пригласили их следовать с нами до ночлежного места и там стали уговаривать ехать вместе с экспедицией до границы или по крайней мере до того пункта, откуда им надлежало повернуть домой.

Монголы, после некоторого колебания, согласились на наше предложение и оказались впоследствии очень полезными спутниками: они отлично знали всю окрестную страну и сообщили мне немало полезных сведений о ней. Оба они ежегодно весной приезжают в оазис Са-цзан-цза с родины и нанимаются на лето в работники к китайцам, а на зиму возвращаются домой, в местность Кобук-сар.

От фермы, у которой мы ночевали, прямая дорога в эту местность идет на север и около 25 верст пролегает еще по оазису, северная часть которого носит название Хё-саван, а северо-западная – Сы-чи. Из оазиса дорога вступает в большие безводные пески и следует по ним три больших перехода почти до самого урочища Кобук-сар. На первом переходе пески еще неглубоки, а на остальных состоят из высоких песчаных барханов и повсеместно покрыты саксаулом. Эта широкая полоса песков начинается восточнее меридиана города Гучен и оканчивается близ устья реки Манас.

Участок ее, пересекаемый прямой дорогой из оазиса Са-цзян-цза в Кобук-сар, носит название Заосты-эли-сун; к востоку от него пески называются Заортэн-эли-сун-бугрэ, а к западу, близ реки Манас, Шо-бугур-бугрэ. В описываемых песках живут дикие верблюды, лошади и множество куланов, а на зиму в них собираются многочисленные стада антилоп. Переход из Кобук-сара в Са-цзан-цза и обратно по прямой дороге через пески возможен только зимой, а в остальные времена года их трудно пересечь даже на верблюдах, потому что на всем пути по ним вовсе нет воды.

Оазис Са-цзан-цза орошается водами нескольких многоводных арыков, выведенных из реки Манас и раздробляющихся на множество ветвей. Перегнойная почва его очень плодородна и дает богатые урожаи пшеницы, риса и гороха. Китайцы, населяющие этот оазис, благодаря простору, плодородию почвы и обилию воды, живут в довольстве. Они стали селиться сюда вновь с 1876 г., когда в Джунгарию прибыло много китайских войск, вслед за которыми шли и переселенцы из Внутреннего Китая.

Ранее же, в самый разгар дунганского восстания, эта местность в течение 10 с лишком лет оставалась почти необитаемой. До восстания в ней жило довольно густое китайское население, большая часть которого была вырезана дунганами, а остальная спаслась бегством во Внутренний Китай. Ныне ежегодная прибыль китайцев-эмигрантов в оазис Са-цзан-цза и другие производительные местности Джунгарии очень незначительна. Эта страна заселяется преимущественно дунганами, а китайцы, опасаясь повторения резни, не рискуют эмигрировать в нее большими массами.

Последний переход до реки Манас мы сделали по северо-западной части оазиса Са-цзан-цза, носящей название Сы-чи. На этой станции фермы встречались еще реже, чем на предыдущем переходе; местами расстояния между ними простирались до 5 верст. На половине перехода дорога поворачивает круто к западу, а севернее ее тянется до самой реки полоса мелких песчаных бугров, выдающаяся в этом месте на юго-западе от больших гученских песков. Миновав последнюю жилую ферму оазиса, мы прошли верст 5 по пустынной местности и достигли реки Манас, на берегу которой экспедиция разбила лагерь для ночлега.

Река Манас[85] многоводна и течет довольно быстро. В том месте, где мы на нее вышли, она имела почти сажень глубины, до 20 сажен ширины и была покрыта льдом только около берегов. По левому берегу ее тянется лесная полоса из ильма, тополя и джиды, почти в 2 версты ширины, с густыми зарослями камыша, облепихи, розы и других кустарников. В этих зарослях живут кабаны, тигры и множество фазанов.

Наши охотники в день прибытия на реку убили 17 фазанов в течение только одного часа. Одновременно с ними охотились на тех же птиц на левом берегу Манаса китайцы из соседнего оазиса Са-ван. Не умея стрелять на лету, они выжидали времени, когда фазаны перед закатом солнца взлетали для ночлега на деревья. Тогда китайцы подкрадывались к ним и стреляли. Весь вечер, пока не стемнело, продолжалась почти беспрерывно пальба китайских охотников, доставившая им, вероятно, богатую добычу.

К западу от оазиса Са-цзан-цза расположен не менее обширный оазис Са-ван, отделенный от первого рекой Манас. Он населен китайцами, живущими так же рассеянно, как и в оазисе Са-цзан-цза. Оазис Са-ван орошается арыками, выведенными из реки Манас и ее левого притока Чуан-шуй, или Шу-цзё-хё, образующегося из ключей немного южнее этого оазиса.

От ночного мороза с 14 на 15 декабря в -20 °С река Манас покрылась льдом; только немногие быстрины остались незамерзшими. Сняв лагерь, мы направились вниз по правому берегу этой реки. Долина ее на протяжении первых двух переходов окаймлена с северо-востока полосой мелких песчаных бугров, обрывающейся к ней крутым, местами зазубренным, склоном. Эти зазубрины, выдающиеся в долину в виде мысов, пересекаются изредка дорогой, пролегающей по самой долине, которая на правом берегу покрыта зарослями камыша и лишь в немногих местах кустарниками. По левому берегу реки тянется лентой около 2 верст ширины смешанный лес из ильма, тополя и джиды с густыми зарослями тростника и кустарников.

Пройдя в первый день по долине реки Манас 20 верст, мы остановились ночевать на правом берегу. Лед на реке был уже настолько прочен, что мы свободно переходили через нее на ночлежном месте. На первой половине следующей станции, в долине реки Манас, называемой Баш-чий, стояло несколько юрт китайских киргизов, пасших большой табун лошадей в обширных зарослях чия, покрывающего в этом месте долину. Названный злак появляется в долине Манаса только с урочища Баш-чий (Головной, или Верхний, чий), которое и получило от него свое название. Мы пригласили одного из киргизов в проводники до следующего киргизского стойбища, отстоявшего в двух переходах от местности Баш-чий.

На третьей станции дорога около 16 верст пролегает по долине реки, а потом поднимается на песчаные бугры, подходящие в этом месте к реке, и следует по ним около 10 верст. С бугров, поросших саксаулом и полынью, мы увидели на западе, за прибрежным лесом, широкую полосу таких же мелких песчаных образований, уходившую в западном направлении за горизонт. Киргизы утверждали, что эти пески простираются очень далеко от реки на запад и оканчиваются близ большой дороги из Шихо в Дурбульджин.

Они отделяются восточнее реки Манас от больших гученских песков в виде длинного песчаного полуострова, пересекаемого долиной этой реки, от которой тянутся к западу почти на 3 дня пути. В них и в больших гученских песках, состоящих из высоких барханов с зарослями высокого саксаула, живут дикие верблюды, лошади и множество куланов. Эти животные во все времена года нередко приходят в долину реки Манас и пасутся там, иногда при отсутствии людей, долгое время.

В песчаных буграх дорога раздваивается: одна ее ветвь идет на северо-восток по пустынной местности, а другая – кружная – по долине реки Манас. Киргизы советовали нам направиться по ней. Повернув почти прямо на запад, мы вскоре спустились с песчаных бугров в долину Манас и разбили лагерь для ночлега на урочище Кен-тюбе. В этой местности сохранились следы обширных пашен, но остатков строений нигде не было заметно.

С урочища Кен-тюбе караван продолжал путь по долине реки Манас. Далее дорога пролегает по солончаковому пустырю, покрытому низкорослым саксаулом и изредка тамариском, удаляясь версты на 3 от реки. Ниже урочища лесная полоса на левом берегу Манаса оканчивается, заменяясь небольшими рощами ильма; полоса же песчаных бугров, простирающаяся к западу от Манаса, обрывается на север небольшим увалом, а пески, залегающие к востоку от реки, удаляются от нее верст на 30. По пустынной равнине, между этими песками и рекой, тянутся изредка узкие и низкие грядки.

В 18 верстах ниже урочища Кен-тюбе, на правом берегу Манаса, находятся развалины большого китайского поселения, которое было обнесено стеной. Внутри обвалившейся ограды сохранились основания домов и почти совершенно уцелела кумирня, а вокруг ограды разросся густой ильмовый лес.

В этот день мы остановились на ночлег на берегу реки Манас, в местности Дагай-чуге. Тут мы снова встретили киргизов с табунами лошадей. Мне хотелось непременно проследить течение реки Манас до самого устья, до которого оставалось пройти не более 40 верст, но киргизы уверяли, что его можно достигнуть только пешком. По их показаниям, река Манас в 25 верстах ниже урочища Дагай-чуге вступает в весьма обширную плоскую котловину, наполненную почти повсюду водой и поросшую высоким тростником.

В этих необозримых зарослях тростника существует множество малых открытых водных пространств и несколько довольно обширных озер. Пройдя верст 15 в виде узкого, но весьма глубокого канала среди тростника, Манас изливается в большое пресное озеро Телли-нор. Движение с караваном по льду и в зарослях тростника было совершенно невозможно, а потому я вынужден был отказаться от продолжения пути по реке и направить экспедицию, по указанию киргизов, кружным путем, огибающим помянутую котловину с юго-запада.

На следующий день мы перешли по льду на левый берег реки Манас, которая в нижнем течении суживается до 10 сажен и направляется к северо-востоку. За рекой экспедиция поднялась на возвышенность, простирающуюся на необозримой равнине в виде длинного острова и покрытую малыми песчаными буграми. В них мы заметили восемь диких верблюдов, пасшихся верстах в 4 от дороги. Четверо наших казаков немедленно сняли с винтовок чехлы и стали подкрадываться к верблюдам.

Завидев еще версты за 3 приближавшихся к ним людей, верблюды вытянули шеи и, простояв в таком положении минуты 2, помчались рысью с такой неимоверной быстротой на юго-запад, что никакая лошадь не могла бы приблизиться к ним даже на несколько десятков сажен с того момента, когда они пустились в бегство. Не прошло и 10 минут, как верблюды, сбежавшие уже с высоты на равнину, совершенно скрылись из вида казаков, и только по едва заметным вдали на горизонте столбам поднимаемой ими пыли можно было еще минут 10 следить за их движением, а потом и пыли стало не видно.

Спустившись с высоты, мы прошли верст 8 по пустынной солончаковой равнине и остановились ночевать близ юго-западной оконечности ее. Эта обширная впадина, простирающаяся с северо-востока на юго-запад на 60 верст в длину, имеет около 30 верст ширины и покрыта высоким тростником. Среди необозримых зарослей тростника, покрывающих впадину, находится множество малых, свободных от него озер и одно довольно большое озеро Согот, простирающееся до 18 верст в окружности, а северо-восточная часть ее занята обширным пресным озером Телли-нор, принимающим с юго-запада реку Манас.

Она доходит до него в виде тихого и узкого, но глубокого канала, извивающегося среди тростниковых зарослей. По обеим сторонам канала тянутся цепями продолговатые, возвышенные острова, осененные одинокими ильмовыми деревьями. Такие же острова, покрытые мелкими песчаными буграми, встречаются изредка и в юго-западной части впадины. Плоское прибрежье этой необъятной котловины покрыто низкорослым саксаулом и солянками, тростником и рогозником.

Утром при ясной погоде можно было отчетливо различать на северо-западе Джаирские горы, опускающиеся пологим склоном на юго-восток, к котловине. Сняв лагерь, экспедиция пересекла по льду неширокий залив, поросший камышом, и направилась вдоль окраины впадины к северо-западу. Встретив на пути небольшой прибрежный холм, я взобрался на его вершину и увидел оттуда несколько малых озер, белевших от покрывавшего их снега среди серо-желтых зарослей тростника, а также ряд песчаных островов, возвышавшихся в юго-западной части впадины.

На половине перехода я поднялся на плоскую высоту, подходящую к описываемой котловине с юга-запада и обрывающуюся на северо-востоке весьма крутым склоном. С этой высоты видно было в котловине еще более малых озер, чем с холма; в том числе два около 5 верст в окружности. Песчаные острова заметны были только в юго-западном углу впадины, а на остальном пространстве ее, которое можно было обозревать с высоты, я не усмотрел ни одного острова.

Близ этой высоты мы вышли на торную дорогу, ведущую с почтового тракта на речку Орху, и повернули по ней к северо-востоку, обогнув впадину с юго-запада. На новой дороге нам попались навстречу киргизы, гнавшие стадо овец в 700 голов на продажу в Манас. От них мы узнали, что на северном склоне Джаирских гор лежит глубокий снег и потому движение по прямой дороге через эти горы в Дурбульджин очень затруднительно.

Киргизы советовали нам продолжать путь вдоль северо-западной окраины впадины мимо озера Телли-нор на речку Орху, а оттуда к кумирне Матэня, от которой ведет очень хорошая дорога в Зайсанский пост. Те же встречные киргизы сообщили мне, что огибаемая нами впадина носит у них общее название Сары-куль и что в ней находится множество малых озер, большинство которых можно видеть с соседних Джаирских высот. По их словам, в прибрежных тростниках котловины живет множество кабанов, а летом в ней гнездится несметное число плавающих и болотных птиц.

Пройдя верст 9 по новой дороге вдоль северо-западной окраины котловины, экспедиция разбила лагерь для ночлега. В этом месте, так же как и на предыдущем ночлежном пункте, тростник саженях в 10 от своей наружной опушки рос уже в воде, а далее от нее в котловине встречались небольшие озерки, покрытые прочным льдом, из которых мы брали воду. Она повсюду была пресная, но пахла немного тростником и сернистым водородом.

Следующую станцию мы прошли в том же северо-восточном направлении вдоль окраины озерной впадины, окаймленной с северо-запада подножьем Джаирских гор. Ближайший к ней кряж этих гор, простирающийся с юго-запада на северо-восток, опускается к котловине весьма отлогим склоном, прорезанным в юго-восточном направлении отлогими же и длинными лощинами. С него не стекает в озерную котловину ни одного ручья и не заметно даже сухих русел временных потоков.

В конце перехода мы увидели среди зарослей тростника озеро Согот, имеющее около 18 верст в окружности. Малые же озера очень часто мелькали своей белизной в этих необозримых зарослях.

В ночь с 21 на 22 декабря выпал небольшой снег, а утром был мороз в -27 °С.

Продолжая путь вдоль северо-западной окраины впадины, мы заметили в тростнике два длинных, но узких озерка, лежащих к северо-востоку от озера Согот. На половине перехода я поднялся на плоский отрог кряжа Джаира и увидел оттуда наконец на востоке озеро Телли-нор. Оно простирается в длину с севера на юг почти на 25 верст, наибольшая его ширина около 15 верст, а окружность – до 70 верст.

На юге и западе озеро окаймлено высоким тростником; восточный же берег его возвышен и покрыт песчаными буграми, которые служат преддверием больших гученских песков, залегающих к юго-востоку от озера. В той стороне видна была вдали на горизонте высокая песчаная гряда, простиравшаяся с северо-востока на юго-запад. Глубина Телли-нора, по сделанным нами промерам в расстоянии 100 сажен от внутренней опушки камыша, оказалась в среднем всего 4 фута, а вода во всех прорубях была пресная. В озере, по словам окрестных торгоутов, живет много рыб, а летом на нем гнездится масса плавающих и болотных птиц.

Из озера Телли-нор, лежащего, по моему измерению, на высоте 960 футов над морем, вытекает на северо-восток узкая и тихая, но очень глубокая речка Хол. Она течет в крутых, обрывистых берегах, поросших тростником, и теряется верстах в 70 от озера в песчаной полосе, выдающейся с юга на север от больших гученских песков в виде полуострова. Этот песчаный полуостров, имеющий всего версты 3 ширины, отделяет место исчезновения речки от соленого озера Харадабасун-нор около 10 верст в окружности, питающегося, по всей вероятности, водами той же речки Хол, просачивающимися через песок.

На озеро Телли-нор и вытекающую из него речку Хол приходит много диких верблюдов и куланов из южной песчаной пустыни. На них ежегодно охотятся торгоуты, зимующие на соседней речке Орху. Через речку Хол, имеющую не более 3 сажен ширины, перекинут близ ее истока мост, по которому проходит дорога, оставленная нами близ урочища Кен-тюбе в долине Манас и пролегающая по восточному берегу озера Телли-нор.

Плоский кряж Джаира, окаймляющий с северо-запада озерную котловину, в северо-восточном направлении постепенно понижается, а прорезающие его многочисленные поперечные лощины, по мере уменьшения высоты кряжа, становятся все более обрывистыми, переходя постепенно в мелкие балки.

Переночевав на западном берегу Телли-нора, близ опушки высокого тростника, мы миновали открытый залив, которым оканчивается на северо-западе это озеро, а от залива продолжали путь на северо-восток по пустынной щебневатой равнине.

Крайний юго-восточный кряж Джаира близ залива поворачивает на север и оканчивается верстах в 20 от него. К северо-западу от этого кряжа простирается в том же направлении другой, более высокий кряж той же системы, за которым были видны вершины третьего, или главного, хребта, направляющегося точно так же сначала на северо-восток, а потом на север. Между этими кряжами, оканчивающимися на необъятной равнине к северо-западу от озера Телли-нор, залегают широкие пустынные долины, открытые с севера.

На пути от озера по пустынной равнине мы пересекли ручей, текущий в Телли-нор с северо-запада; узкая долина его покрыта зарослями камыша, кустарников и изредка тополевыми рощицами; далее мы миновали теплый ключ, бьющий из плоского бугра и образующий ручеек, а потом перешли дорогу в Дурбульджин, огибающую озеро Телли-нор с востока, от которой следовали по зарослям приземистого саксаула до самого ночлежного места на урочище Шары-куль. Эта местность, лежащая у подошвы плоской высоты, орошена многоводным ручьем и покрыта купами тополя, кустарниками и камышом.

С урочища мы поднялись на возвышенную дресвяную равнину, с которой, благодаря необыкновенно ясной погоде, можно было обозревать отдаленнейшие окрестности. На северо-западе мы ясно различали мощный юго-западный отрог Тарбагатая – Уркашар, покрытый сплошь снегом, а ближе в той же стороне отчетливо были видны северные оконечности всех трех кряжей Джаира, разделенных широкими долинами.

Высокая равнина, по которой мы шли, прорезается с северо-запада на юго-восток широкой и глубокой балкой ручья Цзерен-булак, покрытой редким тополевым лесом. Перейдя эту балку, мы продолжали путь по дресвяной равнине, подымающейся еще выше над сопредельной юго-восточной ровной пустыней. Отсюда мы увидели на востоке верстах, в 8 от дороги, озеро Айрик-нор, к которому высокая равнина, пересекаемая дорогой, опускается едва заметным склоном.

Оно простирается до 7 верст в длину, до 3 верст в ширину и около 17 верст в окружности. Айрик-нор принимает с северо-запада многоводную речку Орху и не имеет стока. Вода в нем соленая, почему в озере не живут ни рыбы, ни моллюски, но оно замерзает каждую зиму на 4 месяца; солончаковые берега озера плоски и бесплодны.

Пройдя верст 9 по плато, мы спустились в глубокую и широкую долину речки Орху, окаймленную высокими обрывами. Долина почти повсеместно покрыта камышом, зарослями различных кустарников, а близ речки еще и тополем. На северо-восточной окраине долины стояло несколько десятков монгольских юрт, около которых мы разбили свой лагерь. В этой долине, среди добродушных торгоутов, нам суждено было провести праздник Рождества в расстоянии всего 120 верст от рубежа родной земли.

От торгоутов, стоявших в долине Орху, я собрал некоторые сведения об окрестной стране. Они подробно описали мне речку Хол, вытекающую из озера Телли-нор, в долине которой ежегодно зимой охотятся на диких верблюдов и куланов, а также озеро Хара-дабасун-нор, отстоящее в 2 днях пути к северо-востоку от Телли-нора. О речке же Орху они сообщили, что она берет начало в горном узле Тарбагатая, от которого расходятся хребты Хатын-ула, или Се-мис-тай, на восток и Уркашар на юго-запад. Сначала Орху течет на юго-восток, потом на восток, и наконец, снова в юго-восточном направлении.

Она принимает справа приток Мукур-тай, образующийся из множества источников на обширном урочище того же названия, лежащем близ северной оконечности главного Джаирского хребта. Местность Мукур-тай, обильно орошенная многими источниками и покрытая прекрасной травой, славится во всей окрестной стране наилучшим равнинным пастбищем. На этом урочище, в густых зарослях кустарников, живет много фазанов, не встречающихся уже севернее его нигде в Джунгарии.

В 2 днях пути к северо-востоку от озера Айрик-нор лежит обширная и, судя по рассказам торгоутов, весьма низменная солончаковая впадина Кобук-сар, в которой иссякает речка Кобук, текущая с северо-запада, из Тарбагатая. Названная впадина, простирающаяся до 30 верст в длину и до 5 в ширину, довольно обильно орошена пресными источниками и покрыта зарослями камыша, кустарником, а местами тополем. В ней зимует большая часть торгоутов окрестной страны; в летнее же время она, из-за сильных жаров и появления множества насекомых, остается необитаемой.

На речке Орху мы простились с нашими спутниками-тчэр-гоутами, следовавшими с экспедицией с оазиса Са-цзан-цза. Они отправились в свои улусы, на урочище Кобук-сар. С той же речки я отправил двух местных торгоутов вперед в Зайсанский пост с извещением о прибытии туда в скором времени экспедиции, для которой просил приготовить квартиру.

26 декабря мы прошли небольшую станцию вверх по долине Орху, которая к северо-западу внезапно суживается, потом опять расширяется до 5 верст, а речка переходит на юго-западную ее окраину. Переправившись через быструю Орху, которая, несмотря на сильные морозы, была еще не покрыта льдом, мы миновали заброшенный китайский форт, занятый зимовками киргизов. Вокруг него и в окрестностях стояло много киргизских юрт и паслись местами стада.

Долина Орху разделена между зимующими в ней торгоутами и киргизами так, что в нижней ее части, от форта до озера Айрик-нор, стоят торгоуты, а выше форта – киргизы. Немного ниже этого форта в Орху впадает справа маленькая речка, выходящая из весьма глубокой и узкой балки.

От форта дорога пролегает по лесистой местности долины верст 7 до ручья Кендырь-булак, или Улусту-булук (по-монгольски), у которого мы остановились на ночлег. Этот многоводный ручей, составляющийся из многих источников, образует солоноватое озерко Улусту-нор, имеющее около 6 верст в окружности и лежащее на северо-восточной окраине долины, близ высокого обрыва. Выше истока Кендырь-булака речка Орху на протяжении верст 40 течет с запада на восток уже в узкой долине, окаймленной высокими обрывами.

С ручья экспедиция повернула прямо на север и, пройдя немного по долине, поднялась на ее высокий берег, на котором пересекла низкую насажденную гряду Орхунын-ула. С этой короткой гряды мы спустились на пустынную равнину Сырхын-гоби и следовали по ней до самого вечера.

Эта равнина представляет обширную и весьма плоскую впадину, сообщающуюся на юго-западе посредством широкой лощины, переходящей в балку, с долиной речки Орху. С юга она замкнута низкой грядой, с востока и запада – отдельными степными кряжами Хара-сэрке и Арат, а на севере окаймлена отлогим предгорьем хребта Семис-тай, который нам предстояло пересечь.

Последние 8 верст мы прошли по возвышенному плато, покрытому плоскими буграми и изрезанному множеством мелких оврагов. В этой пересеченной местности экспедиция ночевала у источника Толай-булак.

Весь следующий небольшой переход экспедиция сделала по весьма отлогому и пустынному южному предгорью хребта Семис-тай, подымаясь постепенно к его подножью. На пути мы встретили только одну узкую полоску растительности, покрывающей берега ручья Балты-булук.

Достигнув подошвы хребта, мы остановились на ночлег у многоводного ручья Баин-булук. С окрестных высот был ясно виден на востоке отдельный кряж Салбыр, возвышающийся на весьма значительном плоском поднятии, как бы на пьедестале. Хребта же Уркашар, отстоящего, по свидетельству проводников, от ночлежного места в 2 днях пути на запад, мы не могли усмотреть.

Подъем на хребет Семис-тай с юга отлог. Дорога пролегает вверх по узкой долине ручья Баин-булук и в 12 верстах от подошвы хребта восходит на вершину перевала Орылгун-дабан, поднимающегося только на 4530 футов над уровнем моря. Спуск с перевала гораздо круче и короче подъема: мы быстро сошли по ущелью на предгорье и, пройдя по нему версты 3 вдоль подножья хребта Семис-тай, спустились в долину речки Кобук. При сильной встречной буре, залеплявшей глаза то снегом, то песком, экспедиция прошла вверх по этой долине верст 9 на северо-запад и разбила в ней лагерь для ночлега у источника.

Хребет Семис-тай, или Хатын-ула, как называют его торгоуты, есть восточный отрог Тарбагатая, загибающийся близ своей оконечности к юго-востоку. Южный склон его отлог, а северный очень крут, в особенности западнее перевала Орылгун-дабан, верстах в 15, где хребет достигает наибольшей высоты и падает почти отвесно на север.

По причине чрезмерной крутизны северного склона хребта Семис-тай, с него не стекает в речку Кобук ни один постоянный приток, но зато после каждого сильного дождя оттуда, по словам местных торгоутов, несутся стремительные потоки, очень скоро иссякающие по прекращении ливня. Кроме перевала Орылгун-дабан, через Семис-тай ведут еще два прохода – Мышлетэ и Сы-дабан, отстоящие в 10 и 16 верстах к западу от первого. Оба они имеют очень крутые северные склоны и потому почти вовсе недоступны для караванов.

Верстах в 15 восточнее перевала Орылгун-дабан хребет Семис-тай поворачивает на юго-восток и, пройдя верст 20 в новом направлении, оканчивается на правом берегу речки Кобук. В 2 днях пути к юго-востоку от его оконечности лежит помянутая выше солончаковая впадина Кобук-сар, а в расстоянии одного перехода от нее на юг находится соленое озеро Хара-дабасун-нор, питающееся, по всей вероятности, водами речки Хол, которая теряется близ него в песках.

Сделав большой переход по долине речки Кобук, мы вышли к буддийской кумирне, построенной лет 30 тому назад торгоутским князем Матэнем и носящей в память о нем название его имени. Ныне она запущена и очень редко посещается богомольцами, но в прежнее время при ней жило много лам и существовала библиотека из священных книг на тибетском языке.

В этот день мы ночевали у самой кумирни Матэня, на высоте около 5650 футов над морем. Долина Кобука в окрестностях кумирни была покрыта снегом около 7 дюймов глубины. Вечером 30 декабря термометр показал -27 °С, а на следующее утро опустился до -40 °С.

При сильном холоде мы направились на запад, в горы хребта Тарбагатай, сочленяющегося к северо-западу от кумирни с весьма высоким хребтом той же системы – Сауром, имеющим снеговые вершины.

Первую половину перехода по горам Тарбагатая мы сделали беспрепятственно, но зато на второй, спустившись в узкую долину речки Цаган-гол, встретили глубокий снег, в котором наши верблюды ежеминутно проваливались, и их приходилось развьючивать, поднимать и потом снова навьючивать. Наконец, выбравшись с большим трудом из глубокого снега, мы остановились ночевать на свободной от него площадке, покрытой хорошим кипцом. Солнце, склонявшееся уже к горизонту, так сильно пекло в этой высокой местности, как на равнинах в апреле, и наши измученные животные, обрадовавшись теплой погоде, весело паслись на тучном лугу.

Утром при морозе -30 °С мы поднимались постепенно версты 3 на плоский перевал Керген-тас, возвышающийся на 6360 футов над морем. На вершине его мы остановились у пограничного знака для определения высоты и с радостным чувством вступили после долгого странствования на родную землю. Окончив наблюдение, мы стали медленно спускаться с перевала и были застигнуты в пути сильной бурей, продолжавшейся до самого вечера. В конце станции, когда мы стали приближаться к Чиликтинскому плоскогорью, ветер дул с такой силой, что верблюды не могли держаться на оледенелой слегка дороге и часто падали.

Изнуренные и сильно прозябшие, с большим трудом дошли мы до барака на Чиликтинском плоскогорье, в котором располагается летом наш передовой отряд.

При таких удручающих условиях пришлось нам провести первый день Нового, 1891-го года, бывший вместе с тем днем нашего вступления в родную страну.

Следующий переход мы сделали по междугорному Чиликтинскому плато. После бури день был совершенно тихий, безоблачный и теплый.

Плато повсюду покрыто кипцом и полынью; по сторонам дороги видны были зимовки киргизов и многочисленные стада скота. На ночлег мы расположились в киргизском стойбище, в котором мне с сотрудниками отвели теплую комнату в глиняном домике, убранную коврами и казавшуюся нам роскошным салоном после долгой жизни в открытом поле, в палатке и юрте.

От зимовки мы прошли еще версты 3 по Чиликтинскому высокому плато, а потом поднялись с него немного по отлогому склону на хребет Манрак, окаймляющий это плато с севера. Спуск с Манрака на север несравненно круче и длиннее подъема с юга. Северный склон хребта покрыт очень хорошей растительностью, в особенности долины и лощины, в которых находилось множество киргизских зимовок и паслись повсюду стада.

В одной из лощин мы остановились на ночлег и поместились опять в теплой комнате, убранной еще лучше, чем на предыдущем ночлеге. Поздно вечером приехал из Зайсанского поста приветствовать экспедицию помощник уездного начальника, посещение которого доставило нам большое удовольствие.

Наконец последнюю станцию до Зайсанского поста мы шли сначала по горам Манрака, с которых, благодаря необыкновенно ясной погоде, видели на северо-западе озеро Зайсан, казавшееся с высоты огромным белым овалом, опушенным желтой каймой тростника. С предгорья же хребта мы заметили телеграф, направляющийся вдоль большой дороги из поста в Семипалатинск, и с восторгом приветствовали этот первый попавшийся нам на глаза признак цивилизации, связующий отдаленную, глухую окраину нашего отечества с образованным миром.

За 3 версты от поста экспедицию встретил зайсанский уездный начальник А. К. Линден с представителями населения, почтившего нас своим приветом. Обнявшись со старыми знакомыми и поблагодарив остальных представителей, мы пересели в сани и понеслись в Зайсанский пост; на улицах его по всему пути до отведенной нам квартиры теснились толпы народа, собравшегося посмотреть на приезд своих соотечественников из далекого путешествия по чужим краям.

Так завершилось наше продолжительное странствование по Кашгарии, северной окраине Тибета и Джунгарии, описание которого я оканчиваю этими строками.