Познакомьтесь с очаровательным зенненхундом Холой! Пусть вас не обманывают ее добродушная морда и жизнерадостное помахивание хвостом: на самом деле, Хола — настоящий кошмар любого уважающего себя собачника. Она не понимает ни одной команды, потрошит продуктовые сумки соседей и с завидным упорством каждую ночь укладывается спать в хозяйскую кровать. Но в этом нет ее вины — с тех пор, как маленькую Холу забрали у заводчика, никто не потрудился толком заняться ее воспитанием.
В один прекрасный день хозяин Холы вдруг понимает, что его карьере и семейной жизни придет конец, если не решит проблему с собакой, а заодно и с алкоголем. Мартин отказывается от спиртного в пользу собаководства, хотя знает о нем еще меньше Холы, которую дважды исключали из щенячьего детского сада!
Цель Мартина — доказать жене, что они с Холой чего-то стоят. Для этого абсолютно неконтролируемый зенненхунд должен сдать экзамен «Собака — хороший гражданин». Но для начала — научиться выполнять команду «сидеть».
Мартин Кин
Плохая собака.
Как одна невоспитанная собака воспитала своего хозяина
Есть книга, посвященная дзен-буддизму и искусству дрессировки. Обучение собак требует полной концентрации. Если ваши мысли блуждают в другом месте, мысли вашей собаки тоже будут далеки отсюда. Если вы нервничаете, не ждите от собаки ничего иного.
Любить кого-то и восхищаться кем-то, помимо себя, — шаг в сторону от полного духовного крушения.
Пролог
Вступая в круг
— Не пойму, дело во мне или все вокруг сошли с ума? — спросил я своего сорокакилограммового штурмана, чья лохматая голова в зеркале заднего вида напоминала «Мэрилин» Уорхола.
«Мне неловко говорить…»
Кажется, ей правда было неловко.
«Но дело в тебе».
— Мы что, пропустили поворот? Не вижу знаков.
«А я, — заметила она, — вообще читать не умею».
Хотите добрый совет? Если вам нужно срочно добраться в какое-то хитрое место, не настаивайте на том, чтобы я сел за руль.
В жизни есть очень мало такого, за что я готов поручиться. Но вот за то, что вы рано или поздно заблудитесь, когда я за рулем, ручаюсь головой. Безнадежно заблудитесь. Собьетесь с пути и будете смотреть из окна машины на уличные таблички, которые в густеющих сумерках выглядят так, будто написаны на незнакомом языке.
Однажды, в бытность свою самым невезучим в мире менеджером-консультантом, я колесил по Лондону на взятом напрокат Ford Fiesta вместе с партнером фирмы. После очередного идиотского поворота он повернулся ко мне и прямо спросил:
— Слушайте, кто вас нанял?
Окончательно разуверившись в хозяине, пятилетняя Хола, собака породы бернский зенненхунд, мой штурман во многих поездках, растянулась на заднем сиденье нашего неприлично маленького автомобиля и чуть слышно заскулила. Наверное, такой звук могла бы издать рассеченная ветром бабочка.
— Никакой помощи от тебя, — сказал я, глядя на серебристый ковер автострады Спрейн Брук и пытаясь отогнать плохое предчувствие.
«От тебя тоже. Ты не захватил сыр?»
«Если вы за рулем, — произнес парень на новостном радио 1010 Vince, — подумайте, не пора ли свернуть на обочину. Мы получили штормовое предупреждение. На дороге становится опасно».
Вряд ли опаснее, чем в городке Уайт-Плейнс, штат Нью-Йорк…
По сторонам автострады выросли торговые ряды — значит, мы примерно в получасе езды к северу от Манхэттена. Наконец, через полтора часа после выхода из дома, мы с Холой въехали на парковку клуба «Порт Честер», где десять минут назад должен был начаться тест «Собака — хороший гражданин».
Когда-то легендарная школа дрессировки «Порт Честер» действительно находилась в Порт Честере, но потом переехала в Уайт-Плейнс, однако название осталось прежним. Здесь занимаются чем угодно: приучают мохнатых студентов к будке, других натаскивают для участия в выставках… Пять лет назад Хола стала первым и единственным псом, которого выгнали из щенячьего детского сада. Дважды. Так что не будет ошибкой сказать, что моя собака — легенда в мире кинологов.
Хола — прекрасный, чистопородный трехцветный пес: сорок килограммов меха и еще больше оптимизма. Создание с истинно бродвейским духом, живущее исключительно настоящим моментом. Я все жду, когда моя девочка поднимется на задние лапы и произнесет речь, как на вручении «Тони»:
«О, я помню этот день! Я тогда была совсем еще щенком. Я лежала на подстилке перед телевизором, смотрела „Бетховен-3“ и думала: „Когда-нибудь я тоже так смогу!..“».
Однако, при всем моем уважении, я вынужден признать, что Хола — ужасная сука.
Грозовые облака из дымчатых стали маслянисто-черными, каждый квадратный сантиметр воздуха наполнился снегом.
— Хола, идем! — позвал я, открывая заднюю дверцу автомобиля.
Она выпрыгнула — но лишь потому, что нарезанной печенки в карманах моей куртки хватило бы на целый мясной магазин.
Надев на нее поводок, я запер машину и стал проверять, все ли необходимое в наличии: собачья лицензия, справка о прививке от бешенства, расческа для шерсти и — самое главное — внимание самой Холы.
Затем я принял классическую позу собачника: левая рука согнута, ладонь прижата к третьей чакре, спина выпрямлена, голос тих, как сама правда.
Выставив левую ногу вперед, я легко потянул Холу за собой и двинулся навстречу нашей судьбе.
О чудо — она пошла следом.
Шаг, еще шаг. Я возвел глаза к низкому небу. Джинсы свободно болтались на исхудавшем от стрессов теле. Если так дело пойдет и дальше, можно и вовсе в тень превратиться…
Мы съехали, как на коньках, по железному пандусу, прошли мимо щенка боксера, который смирно сидел перед вращающейся дверью, и я настойчиво потянул Холу за поводок, чтобы войти в помещение первым. Правду говорят: пусти собаку вперед, и всю оставшуюся жизнь будешь плестись позади.
— Хола, сидеть.
Сначала имя, потом команда.
Я подождал и добавил:
— Гррр.
Отвратительный звук, означающий «Я не шучу».
Хола села.
Я толкнул дверь, и мы увидели белый пластиковый бордюр, круглый ринг, собачьих тренеров и официальных наблюдателей с блокнотами. Наблюдатели смотрели на понурого пса, проверяя «Реакцию на другую собаку» (один из самых ужасных пунктов теста, № 8). Дюжина хвостатых участников жались к стене, не отводя от ринга глаз. Женщина-судья мерила шагами ковер из легкой резины, проверяя, не валяются ли где остатки лакомства после пункта «Поведение в семье».
Хола вошла в клуб следом за мной.
Думаю, в этот момент нас с ней посетила одна и та же мысль: «Мы дома», — достаточно было бросить взгляд на препятствия из досок наподобие тех, что встречаются на собачьих площадках, и разного рода приспособления для проверки ловкости.
За прекрасными золотистыми ретриверами и лабрадорами с вымученными улыбками следили хозяева. Похоже, все они собрались здесь только для того, чтобы хором спеть «Здравствуй, мир!».
Команда вольно: «Хорошо!»
Как мы тут оказались — величайшая собачья загадка.
Если бы год назад кто-нибудь сказал, что мы с Холой, находясь в здравом уме и твердой памяти, по доброй воле будем спешить на тест «Собака — хороший гражданин», одобренный Американским клубом собаководства, я бы решил, что этот человек объелся белены.
Тест СХГ, учрежденный в 1989 году, призван выявить темперамент и степень дрессировки собаки. Чтобы получить зачет, пес должен доказать, что умеет прилично вести себя в обществе других собак, спокойно реагирует на шум и прикосновения, может пройти сквозь толпу на длинном поводке, знает основные команды вроде «Сидеть», «Лежать», «Ждать» и «Ко мне» и не проявляет раздражения или страха, если хозяин отлучается на несколько минут.
Некоторым собакам для сдачи этого теста требуются лишь пара занятий и хорошая разъяснительная беседа.
Но не Холе.
Нужно быть слепым и глухим, чтобы не понять: с этим псом что-то не в порядке.
Конечно, я могу спокойно брать ее куда угодно. Я говорил, что она обожает мультфильмы студии «Пиксар»? Повиноваться моим командам для нее так же естественно, как дышать. Иногда я готов поверить, что она читает мои мысли. Ее стойки настолько филигранны, что по поднятым лапам можно ровнять высоту полок в шкафу, а когда она сидит в ожидании хозяина, со стороны может показаться, будто она медитирует. Иногда я привязываю поводок к перилам и ухожу на медицинские процедуры или навещаю матушку в Новой Вирджинии, а Хола сидит, как сфинкс, в фойе аэропорта, покорно дожидаясь команды вольно: «Хорошо! Умница».
Так? Ну, не совсем.
По правде говоря, год назад Хола не понимала ни одного слова, включая собственное имя. И друзья семьи, и случайные прохожие приветствовались всегда одинаково: оскалом и прицельным броском, после которого впору возбуждать судебный иск. Для нее было достаточно малейшего раздражителя: неосторожного жеста, улыбки, детской игрушки… Моя квартира напоминала пустырь с изгрызенной мебелью и собачьими погадками на всех доступных горизонтальных поверхностях. Прогулки превращались в пляски смерти, потому что Хола считала своим долгом кинуться на каждую обертку от сэндвича, на каждого шпица без поводка или на инвалида в коляске.
— Она не плохая сама по себе, — сказал однажды тренер, с которым мы консультировались. — Она просто… легковозбудимая.
Вообще-то для этого есть другое слово.
Однажды я спросил парня, который готовил полицейских собак:
— Почему она все время носится, бросается на людей и не слушает команд?
— Элементарно, — ответил он. — Вы ничего не знаете о собаках.
Ну да, конечно.
А ведь у нас было столько надежд — у меня и моей жены Глории. Мне до сих пор больно вспоминать, с каким материнским энтузиазмом мы перечитали всю Джин Дональдсон и Карен Прайор, не говоря уж о пособии «Ваш бернский зенненхунд» Шерон Честнат Смит. А как мы прочесывали магазины скобяных изделий в поисках «детских барьеров» для щенка! Глория выписала по почте клетку, специально сконструированную для зенненхунда — собачники называют их «корзинами», — и меня чуть не хватил удар, когда я понял, что размером она больше нашей Toyota Echo.
Мечты умирают после долгой агонии. Так случилось и с этой. Щенки — всегда головная боль, сколько бы они ни стоили, а за своего мы явно переплатили. Хола никогда не страдала от стеснительности. Можете спросить наших соседей. Сколько раз она помогала им облегчить сумки с продуктами! Как старательно метила каждую дверь! Время шло, но ничего не менялось.
В конце концов мы сдались, хотя не могли признаться в этом даже себе. У нас были свои представления о домашнем питомце, и эти представления разлетелись в клочья под зубами Холы. Мы уже не знали, кто из братьев — меньший. В нашем понимании хорошая собака делает свои дела на улице, всегда пребывает в добродушном настроении и не кусает людей — за редким исключением.
Теперь нам пришлось усвоить, что завести собаку, которая не гадит на паркет и не жаждет крови, — все равно что завести ребенка, который не задает вопросов.
И я прекрасно понимал возмущение жены.
Постепенно — я хочу сказать, далеко не сразу — мы отказались от мысли воспитать Холу, и она окончательно превратилась в зверя. После того как она искусала Глорию, некоторые благоразумные люди советовали нам ее усыпить, и, честно говоря, я не смог найти внятных возражений.
— Парень, да твоя псина просто бешеная, — сказал один из тренеров, к которому мы обратились с новой напастью: беспричинное рычание и внезапные укусы, в результате которых руки и ноги Глории украсились синяками и ссадинами. Последствия несложно было предсказать.
— Что случилось? — спрашивали жену коллеги в «Энн Тэйлор» и «Хоул Фудс», где она около года работала поваром.
— Собака покусала.
Взгляд глубокого сестринского понимания.
— Все в порядке, дорогая. — И дальше шепотом: — Необязательно его прикрывать. Есть люди, которые тебе помогут.
— Говорю же, собака покусала. Она правда ненормальная.
— Конечно, дорогая. Понимаем.
И перемигивание за спиной.
Само собой, это мужчина. И разве коллеги моей жены были так уж неправы? Где в это время был мужчина?
Так что я совершенно искренне говорю, что не виню Глорию в ее решении. В конце концов, она спасла жизни нам обоим — и мне, и собаке.
Она просто ушла из дому.
Глория — худощавая, чем-то похожая на птицу брюнетка с коротким каре, остреньким носом и круглыми очками, напоминающими донышки от молочных бутылок. Обычно она чуть заметно улыбается собственным мыслям, словно подслушивает какую-то забавную беседу. Голубые глаза лучатся светом, бледная кожа блестит, как дорогое масло, а что касается характера, то все мои приятели, едва познакомившись с Глорией, говорили одно: «Вау!»
Моя жена — профессиональная обольстительница. Я помню, как она заставляла рыдать целые толпы фанатов фолк-музыки в Ист-виллидже, и все благодаря бархатному голосу и остроумным импровизированным монологам. Я до сих пор жалею, что не записал один из них, посвященный смерти Фрэнка Синатры.
Еще Глория — виртуоз сольфеджио и может распознать по голосу любого исполнителя даже на самой плохой записи.
Люди любят ее, а те, кто не любит, просто не встречались с ней лично. Она — феноменально неконфликтный человек. Увы, пара лет мучений с собакой подкосили ее.
Глория решила выучиться на повара, недолго проработала по профессии и в конце концов уволилась, потому что карьера оказалась ненадежной, а платили слишком мало.
Но моя жена не впала в депрессию. Вдохновившись старыми выпусками «Школьного рока»[1], она записала несколько одноминутных «поваренных» песен: «Рецепт всего на свете» и «Перемешай овощи» в стиле «Рамоунз»[2], а также похабную «А ну-ка, покачаемся» — псевдоцерковное песнопение о разделке рыбы. Песни сопровождались анимацией о трех музыкантах-поварах по имени До, Ре и Ми.
Сайт Chefdoremi.com стал ее посланием миру — она до сих пор получает отклики.
Мне и теперь кажется, что Глория — гений, которому не удалось полностью раскрыть свой талант.
К сожалению, как многие «люди Икс», мы вспомнили о детях, когда заводить их было слишком поздно…
* * *
Судя по снегопаду за стеклянными дверями, здание клуба превращалось в большой сугроб. Я еще раз убедился в том, что все документы для прохождения теста на месте, каждый — в трех экземплярах.
Регистрационный номер Американского клуба собаководства — есть.
Справка о стерилизации — есть.
Возраст — почти шесть лет. По меркам бернских зенненхундов дама уже преклонного возраста.
— Вы вторые, — сказал ассистент. — Подождите, пожалуйста.
В глазах Холы ясно читалось: «Давай отойдем в угол, и ты еще раз объяснишь, чего от меня хочешь. И лучше с мясной нарезкой».
Пока Хола смирно сидела на месте, я мог наблюдать за тем, что происходило на ринге. Собаки как раз отрабатывали седьмой пункт теста — команду «Ко мне». Похожий на заводную игрушку пудель с явной неохотой полз к своему хозяину, будто ему на каждом шагу приходилось вытаскивать лапы из мазута.
«Видишь, Хола? — прошептал я. — Никакого стиля».
«Да у этого пуделя сердца нет, — согласилась она одними глазами. — Как его вообще на ринг выпустили?»
Первые десять лет брака, не считая того месяца, который я провел в реабилитационном центре (вообще не помню, как туда попал), я старался воздерживаться от спиртного.
Остановите меня, если я уже рассказывал эту историю.
Потеряв работу сценариста на телевидении, я вернулся в бизнес-колледж в качестве консультанта по менеджменту. По долгу службы мне приходилось бывать в самых отдаленных уголках страны, и я нередко останавливался в отелях. Однажды вечером я полез в мини-бар за диетической пепси и вдруг подумал — а почему бы не разбавить ее «Капитаном Морганом»?
Так что я достал бутылку и вытащил пробку…
Теперь-то я понимаю, что между трезвостью и воздержанностью такая же разница, как между женитьбой и порнографией. Или между яблоком и циркулярной пилой.
К чести Глории, она осталась со мной, даже когда я опустился на самое дно. Она оставалась со мной и Холой до тех пор, пока мы не начали Невероятное предприятие Взаимного лечения, и лишь тогда ушла.
К этому дню я прозрел. В одной из кантри-песен Глории есть такие слова: «Теперь ты свободен, как бродячий пес, и, будь я тобой, я бы тоже потеряла себя».
Чтобы обрести себя, мы с Холой ринулись вперед вместе. Мы прошли через ужасающий собачий лагерь в Зеленых горах Вирджинии, через толпу дрессировщиков, через тренинги по послушанию, через бесконечные выставки, где были представлены все породы… Мы познакомились со множеством удивительных людей — ведущей заводчицей бернских зенненхундов, национальным лидером по дрессировке, лучшим автором книг о собаках и даже с главой программы «Собака — хороший гражданин».
Не нужно быть специалистом по биологии, чтобы понять: я просто пытался заменить пристрастие к спиртному на пристрастие к собаководству — в этом, собственно, и заключалась главная цель Взаимного лечения. Однако, оглядываясь назад, я склонен окружать наше предприятие более романтичным флером: мы пытались вернуть Глорию. Я почему-то вбил в голову, что, если наш четвероногий демон выполнит невыполнимое и сдаст тест СХГ, это каким-то волшебным образом снова соединит нашу семью.
Честно говоря, Глория не знала о моей задумке; я сам не знал сперва.
Зато Хола — я уверен — знала.
* * *
Мы как раз отрабатывали команду «Сидеть», когда от судейского стола отделилась грузная фигура ассистентки. Тяжело дыша, к нам приблизилась пожилая женщина в красной фланелевой рубашке. Ее лицо напоминало панораму Уайт-Плейнс: такое же серое, плоское и предельно функциональное.
— Хола? — уточнила она.
— Да.
— На СХГ? Не на «Собаку-терапевта»?
— На СХГ.
— Тогда вы следующие. Возьмите поводок. Еду нужно оставить за пределами круга. Готовы?
Я взглянул на свою мохнатую спутницу, которая, лукаво склонив голову набок, ответила мне взглядом:
«Весь мир — анекдот, так почему бы не посмеяться напоследок».
— Готова, девочка?
«Шутишь? — И она по моей команде поднялась на лапы. — Я родилась готовой!»
Итак, мы вступили в круг…
1
Чистая порода
Если вы хотите купить чистопородного пса, все, что я могу вам сказать, — «Удачи!». Вы почти гарантированно не найдете породистую собаку, если принадлежите к унылому миру тех, кто даже не подозревает, что творится за кулисами выставок. Чистопородные собаки классифицируются по степени соответствия некому абстрактному образцу — Идеальному Экземпляру. Именно этим занимаются судьи в Вестминстере или в «Победителях шоу»[3] — сверяют физиологические характеристики и темперамент собак со стандартом, который золотыми буквами высечен в их сердцах (а также записан в правилах Американского клуба собаководства).
Лично я вижу в этом что-то от Платона. Как и в его «Государстве», чем больше вы отдаляетесь от абстрактного идеала, тем больше приближаетесь к реальности.
У заводчиков есть специальный термин для обозначения породистых собак — и вы обязательно с ним столкнетесь, если будете удачливы. Заводчики называют их «годная кровь». В мире дог-шоу кровь так же важна, как качества парня, за которого вы выдаете свою единственную дочь.
Глория всегда хотела собаку. Она выросла бок о бок с огромным сенбернаром по кличке Алекс, который избегал других собак (у него явно были проблемы с социализацией), зато обожал Глорию — впрочем, как и все мы. Благодаря ему она и привязалась к большим собакам.
Я сам не раз засматривался на бернских зенненхундов. Однажды я услышал: «Это Джордж Клуни среди псов», и в этом действительно есть доля истины.
Само слово «зенненхунд» звучит интригующе. Уж на что не люблю огромных зверюг, но и я был очарован бернцем, который повстречался нам на перроне в Беннингтоне, штат Вермонт. Клянусь, он улыбался! Это красавец важно прошествовал возле моих ног и плюхнулся на землю с шумным тантрическим дыханием, которое мне теперь прекрасно известно. Зенненхунды дышат так, словно пропускают через себя все негативные вибрации мира.
Хозяин пса оказался дружелюбным парнем. Естественно, Глория тут же забросала его вопросами.
— Понимаете — сказал он задумчиво, — зенненхунд — это член семьи. К нему нельзя относиться просто как к питомцу. Нужно открыть ему сердце.
Слушайте, раскрасьте меня под зенненхунда!
Глория утверждает, что заручилась моим согласием выбрать собаку самостоятельно. Когда я пытаюсь воскресить в памяти те доисторические времена, меня настигает приступ склероза, но мне противна сама мысль о том, будто я не участвовал в процессе. Позднее жена объяснила, что просто хотела завести себе подружку. Я бывал дома очень редко — даже когда был дома, если вы понимаете, о чем я.
— Я хочу щенка, — сказала однажды Глория просто так.
— Да пожалуйста, — ответил я теоретически. — Какой породы?
— Бернского зенненхунда. Они ужасно милые.
— Ты хочешь такую же громадину, что мы видели в Вермонте?
— Ну что ты, — соврала жена и не покраснела. — Самки гораздо меньше.
— Вот и славно, — гипотетически согласился я, с треском открывая новую пачку чипсов.
В те благословенные дни я, как и множество менеджеров, клерков и прочих дураков, пребывал в заблуждении, что маленькие собаки более приспособлены для содержания дома. Глупее не придумаешь. На первый взгляд крупные псы доставляют куда больше хлопот, но в действительности почти все они ленивы и неповоротливы. А вот маленькие собаки очень скоро начинают напоминать того противного коротышку, который задирал вас в средней школе. Только с клыками.
Как можно догадаться по названию, породистые псы как-то связаны с заводчиками чистопородных собак. Это отдельная песня. Прежде чем передать щенка на воспитание, они, заводчики, заставят вас пройти проверку серьезнее, чем при поступлении в Гарвард. По крайней мере, экзаменационная комиссия Гарварда не приходит к вам на дом.
— Как дела? — спросил я Глорию по телефону, сидя в номере «Мариотта» и наблюдая, как с шипением наполняется ванна.
— Так себе, — ответила жена.
— Что на этот раз? Мы не знакомы с Биллом Клинтоном? Не выступали в «Американском идоле»?
— Двор. У нас нет огороженного двора.
— Господи, мы живем в Нью-Йорке. Здесь ни у кого нет двора.
— И у нас никогда раньше не было зенненхунда. Это тоже проблема.
— Все когда-то бывает в первый раз, — разозлился я. — Мы что, должны купить его в зоомагазине?
Повисла неприятная пауза, во время которой мы раздумывали, откуда берутся щенки в зоомагазинах. Если вы никогда не слышали о «щенячьих фабриках», я лучше не буду разрушать ваши радужные иллюзии жестокой правдой. Просто вспомните самую грустную песню, которую вы когда-либо слышали, и мысленно добавьте лай в качестве бэк-вокала.
— Я уж и не знаю, — сказала Глория. — Понимаешь, они заставили меня написать заявление на четырех страницах и выдали список литературы. Я поклялась кормить собаку только натуральной печенью. Получить ипотеку проще…
— Слушай, чем так уникальна эта собака? Это просто глупая животина.
— Я должна идти, — вдруг прервала меня жена. — Второй телефон звонит.
Только положив трубку, я вспомнил, что у нас нет второго телефона.
В конце концов Глория нашла в Рочестере заводчицу, которая согласилась поделиться с нами чистопородным щенком зенненхунда за какие-то две тысячи долларов. То, что она была заводчиком далеко не первого разряда, выяснилось лишь несколько лет спустя, когда я упомянул ее имя в беседе с владельцем чемпиона-сенбернара за кулисами Вестминстерского дог-шоу в Мэдисон-сквер-гарден.
— Заботьтесь о щенке хорошенько, — сказала заводчица, облизнув губы.
Что ж, по крайней мере, это была не «щенячья фабрика». И мы все равно не видели других вариантов.
Согласно моим представлениям о браке, раз в год я должен был сказать жене твердое «нет» (даже если в душе был согласен). Таким образом я доказывал самому себе, кто в доме хозяин. У меня возникло желание прибегнуть к этой традиции, когда мы с Глорией переступили порог кухни в большом загородном доме той самой заводчицы и я услышал за спиной тяжелый глухой звук — что-то вроде «БУМ». Обернувшись, я с ужасом увидел за сеткой задней двери — к счастью, закрытой — омерзительного йети, который колотил когтистыми лапами на высоте шести футов, намереваясь выломать дверь и приступить к своей кровавой работе.
Кажется, я взвизгнул и схватился за Глорию. А в следующую секунду заводчица сделала самое идиотское, что только можно было сделать в этой ситуации.
Она открыла дверь.
Йети шлепнулся на четыре лапы, рысью подбежал ко мне, продемонстрировав дружелюбный оскал, затем перевернулся на спину и замолотил лапами в воздухе, будто крутил педали невидимого велосипеда.
Единственная причина, по которой я не сгреб жену в охапку и не помчался на электричку до Нью-Йорка, — то, что меня парализовало от страха.
— Подойдите, не бойтесь, — сказала заводчица (ее звали Флоренс).
— П-подойти? — Меня трясло.
— Почешите ему животик! Ну же, почешите ему животик!
Я привык к сюсюкающему тону а-ля «продавщица японского универмага» (люди обычно именно так обращаются к собакам), только когда сам стал его за собой замечать.
— Да вы шутите, наверное, — выдавил я.
— Смотри, какой ласковый! — чуть не пропела Глория, которая уже присела на корточки рядом с этой зверюгой и запустила пальцы в густые белые кудряшки на бочкообразном брюхе. — Конечно, мы почешем животик, обязательно почешем… (У собачников быстро появляется привычка повторять все по два раза, потому что им в принципе не приходится много говорить.)
В это время на кухню ворвались четыре или пять йети размером поменьше и принялись носиться вокруг с явной целью сбить меня с ног. Решив, что самым благоразумным будет переместить центр тяжести, я присел рядом с Глорией и наконец рискнул прикоснуться к собаке.
— Это Белль, — познакомила нас Флоренс. — Производитель. Я привезла его из Швейцарии.
— Сколько он весит? — спросил я.
— О, всего ничего! Около ста двадцати. Совсем исхудал, бедняга. Остальные — сучки. Мои милашки.
Пока я размышлял, как вольно собачники обращаются со словом «сучка», одна из них плюхнулась на пол рядом с Глорией и замерла, моргая. Никогда не видел такого усталого взгляда.
— Она больна? — спросила жена.
— Это мать. Она истощена. В помете было шесть щенков.
Тишина. Чудо Рождения. С-с-с…
Без сомнения, бернские зенненхунды — эффектные собаки. Немалая часть их привлекательности заключена в трехцветном окрасе. Грудь и нижняя часть туловища Белля были покрыты белоснежным мехом — таким же, как на морде и кончике хвоста. Остальная шерсть была насыщенно-черного цвета, за исключением нескольких рыжих пятен на щеках и передних лапах. Бернцы считают, что собаки этой породы носят на груди перевернутый швейцарский крест, но, как и Туринская плащаница, он открывается лишь истинно верующим.
Беллю нельзя было отказать в дружелюбии. Наша сила в наших слабостях. Если бы бернцы знали, как они заблуждаются…
Оглядываясь назад, я понимаю, что заводчица просто играла с нами. Забавлялась, вернее сказать.
Мы заполнили кучу бумаг, подтверждающих, что намерены приобрести уникальную собаку, требующую первоклассного ухода, но при этом с нас взяли обязательство стерилизовать ее из-за крупного изъяна в породе. Мы также дали слово, что никогда не бросим ее, не сделаем стрижку, не будем кормить «Альпо», «Майти догом» или подобной гадостью, не позволим ей пропускать занятия в щенячьем детском саду, не будем принимать психотропные вещества, не станем свидетелями Иеговы и не вступим в Гильдию киноактеров. Это вам только кажется, что я преувеличиваю.
Я никак не мог отделаться от ощущения, что, если перечитаю эти бумажки повнимательнее, обязательно найду где-нибудь приписку мелким шрифтом: «Мы с Глорией пошутили. Ха-ха! Флоренс». Сейчас я могу поклясться, что думал в тот момент только о двух вещах. Во-первых, что все эти бумажки не имеют никакой юридической силы в обычном суде. Во-вторых, что когда я наконец уведу Глорию из этого ужасного места, то первым делом скажу ей: «Дорогая, понимаешь, дело не в тебе. И не в собаке. Дело во мне…»
Когда я уже почти продумал речь, чтобы пойти на попятную, Флоренс сделала классическую подлянку собаковода. Она спросила:
— Хотите посмотреть на щенков?
— Нет, — сказал я.
Флоренс провела нас в заднюю комнату, посреди которой был устроен вольер из сломанных картонных коробок и старых газет. В вольере находились большая миска с водой и шесть крохотных пятинедельных апокалипсисов, ждущих возможности разрушить чью-нибудь жизнь.
Если вы никогда не видели щенков бернского зенненхунда, можете считать себя везунчиком. Они обладают паранормальной способностью разжижать мозг невинных людей.
— Хотите подержать? — спросила Флоренс.
— Нет, — сказал я.
Флоренс выбрала особенно умилительный пухлый экземпляр и показала, как нужно покачивать щенка на левой руке, чуть прижимая к себе и одновременно гладя правой ладонью маленькое кудрявое тельце. Оно все состояло из урчания.
— Милашка, правда.
Это был не вопрос.
Краем глаза я заметил щенка, пьяными зигзагами ползающего по всему загону. Щенок разбрасывал газеты и пытался прогрызть дыру в стенке, в то время как его задние лапы произвольно отплясывали какой-то народный мексиканский танец.
«Господи, — помнится, подумал я. — Что с ним случилось?»
А случилось с ним то, что, вернувшись в Рочестер три недели спустя, мы забрали с собой именно его.
Мою мать, шотландку по происхождению, Чудом Рождения не удивишь: ей довелось испытать его целых три раза. По ее утверждению, она с первого взгляда на младенца могла определить, что из него вырастет.
— Твой брат был чудесным малышом, — говорила она мне много раз. — Очень спокойным и послушным. Я всегда знала, что он особенный.
Дайте мне прочный бумажный пакетик.
— А твоя сестра с самого рождения была бунтаркой. Чуть что — сразу в драку. Она и сейчас… гм… весьма упорно отстаивает свое мнение.
Здесь было бы уместнее другое слово.
— А я? — спрашивал я, уже зная, что не услышу ничего хорошего.
— Ну, — обычно говорила она с таким безнадежным видом, словно ей только что сообщили, что ее любимую овцу закололи на ливер. — Не хочу обманывать… — Она приготовилась врать без малейшего стеснения. — Ты был сложным ребенком. Слишком чувствительным, с постоянными перепадами настроения. Тебя сложно было чем-то заинтересовать. Я уже начала бояться, что у тебя этот… синдром дефицита внимания. Ты словно решил, что мать тебе не нужна. Не хотел доверить мне заботу о себе.
Большинство заводчиков считают, что у собаки с самого рождения есть характер, точнее темперамент, и стараются подобрать хозяина ей под стать.
Вам нужен помощник для работы на ферме? Ищите серьезную собаку — такую, чтобы была и сосредоточенна и энергична.
Хотите, чтобы питомец приносил вам пульт от телевизора и грел колени во время вечернего выпуска новостей? Выбирайте безынициативного и не особенно сообразительного пса.
Собираетесь заняться зоотерапией в доме престарелых? Присмотритесь к умному и послушному щенку, которого нелегко вывести из себя.
Хотите прирожденного лидера, невосприимчивого к боли, выдающегося, как Этель Мерман[4] в ее лучшие годы, и при этом считающего команды унижением собачьего достоинства? Давайте скажем Холе «Хола» и посмотрим, что будет. О понимаю, эта псина специально дождалась пары настолько невежественной, что им даже не пришло в голову ознакомиться с результатами теста на темперамент! Собаководы делают его в возрасте семи недель — всего несколько простых действий: положить щенка на спину, пошуметь у него над ухом, оставить на месте, а самому уйти. Таким образом выявляется склонность к лидерству (в идеале — отсутствует), восприимчивость (в идеале — средняя) и дружелюбность (в идеале — повышенная).
Флоренс делала Холе тест. Я видел у нее в руках бумаги с результатами. По какой-то странной причине она не дала нам с ознакомиться с результатами.
— Из этого щенка получится отличный пес для зоотерапии, — сказала она. — Выдающийся темперамент.
Если эта женщина ломала комедию сознательно, гореть ей в аду.
Впрочем, это уже неважно. Сейчас я даже рад, что мы были такими идиотами. Другие покупатели оказались сообразительнее, раз не взяли Холу, но, будь мы подготовлены чуть лучше, мы бы тоже ее не выбрали. Мы бы к ней на пушечный выстрел не подошли. И что бы с ней тогда было?
Обратный путь осложнился бураном, который внезапно обрушился на Рочестер и в полдень оставил город не только без солнечного света, но и без электричества. К счастью, у Флоренс обнаружился генератор, иначе мы вообще не смогли бы разглядеть щенков.
Дорога до дома заняла восемь часов. Глория вела машину, а Хола извивалась и поскуливала у меня на коленях, пока я не открыл довольно странный способ ее успокоить.
Три слова: Современное христианское радио.
И воссиял небесный свет.
— Наверное, со стороны кажется, будто мы совершили глупость, — сказал я Глории, пока мы блуждали возле скал Итаки. — Но я хочу, чтобы ты знала: у меня чувство, что это отличная идея.
Не знаю, откуда взялась такая сакральная уверенность, мне она в принципе несвойственна, но я говорил правду. Хола наконец успокоилась, из колонок раздавались христианские песнопения, буран остался позади, а суммарное обаяние нашей семьи на глазах удвоилось.
Мне даже ни разу не пришло в голову выпить, пока мы намертво не застряли в пробке на мосту Генри Гудзона.
2
Щенок
Покупая собаку, вы покупаете трагедию. Купив Холу, мы купили фарс.
Всю первую ночь она скулила так горестно, что в конце концов я открыто последовал ее примеру. Книги по собаководству предупреждали нас, что разлука с матерью дастся малышу нелегко — Хола провела восемь недель, лежа в большом клубке братьев и сестер и вдыхая запах материнского тела. По сравнению с этим холодный деревянный пол, снег за окном и пара заторможенных белых великанов по соседству казались ей явным регрессом.
К счастью, у собак память короче пяти минут. У них каждый день — День сурка. Уже на следующее утро наш трехцветный шарик приветствовал рассвет тем, что широко зевнул, потянулся, величественно взмахнул хвостом с белой кисточкой (как я понимаю, примерно таким же движением Харон поднимает весло, проплывая по Лете), продемонстрировал белоснежные зубы в оскале, который очень жизнерадостные люди могли бы счесть улыбкой, и немедленно приступил к делу, которое стало главным развлечением Холы на следующие несколько лет: проснулся сам — разбуди хозяина!
С самого первого дня, если я валялся в кровати, а где-то в Западном полушарии уже вставало солнце, Хола закипала чувством вселенской несправедливости. Сперва она скулила, потом принималась бегать вокруг кровати. Если это не помогало, она вспрыгивала мне на грудь и принималась исполнять любительский вариант ча-ча-ча.
— Выглядит так, будто она пытается выпроводить тебя на работу, — сказала Глория. — Это мило.
— Мило — неуместное слово.
— Ты же знаешь, собачий корм недешевый, а наша малышка такая практичная.
— Практичная — неуместное слово.
— Ой, смотри, она тащит твои ботинки!
Днем Глория оставалась одна. Она могла спать до полудня и часто именно так и поступала. Но разве я не имел права на пару бонусных похрапушек субботним утром, если у меня не было особых планов или похмелья? По мнению Холы, не имел.
Позже я узнал, что для бернских зенненхундов нехарактерно выдумывать себе задания и досконально выполнять их, не интересуясь, нужно это кому-нибудь или нет. Это — выносливая северная порода, не приспособленная для того, чтобы сторожить хозяйство или приносить убитую дичь. Зенненхунды — мускулистые, обожающие снег звери, с большим трудом поддающиеся воспитанию. Они были выведены швейцарскими молочниками специально, чтобы возить в магазин тележки с молоком. Так что, если вы видите зенненхунда, который не тащит по городу побулькивающий бидон, можете быть уверены, что в глубине души он несчастен.
Так как Хола оказалась жаворонком, а моя жена была закоренелой совой, каждое утро мы начинали со взаимного культурного шока (я и Хола, разумеется). Ей выпала честь стать не просто первым псом, которого я купил, но и первым псом, которого я близко узнал. До появления Холы если я приходил к друзьям или на пикник, где были собаки, то старался держаться в стороне — с познавательной точки зрения это примерно то же самое, что смотреть рекламу с выключенным звуком.
Мы с Глорией тоже стали для Холы первыми близко знакомыми людьми (Флоренс не в счет). И, несмотря на наши дипломы престижных вузов и теоретически больший объем мозга, она очень быстро усвоила, что нас потрясающе легко дрессировать…
* * *
Наверное, можно сделать и больше ошибок в воспитании четвероногого, чем сделали мы. Можно, но трудно.
Взять, к примеру, приучение справлять свои дела на улице. Погадки в углах квартиры — недостаток воспитания, а не характера. На этот случай у нас был разработан целый план. Стоило Холе предупреждающе зажмуриться, как мы хватали ее, выносили на улицу, около часа пританцовывали рядом с ней под мокрым снегом или дождем, наконец сдавались и несли обратно в дом — разумеется, чтобы моментально получить впечатляющую кучку. Все это сопровождалось актерской ухмылкой, как бы говорящей: «Спасибо, что принесли меня в дом, ребята. Я уже начала замерзать».
— Это смешно, — сказал я однажды. — Она не поддается дрессировке.
— Напротив, — возразила Глория, которая в этот момент заказывала новый ковер в интернет-магазине. — Мы приучили ее ходить на ковер. В смысле, теперь она гадит только на него.
— Что значит — мы приучили?!
— Понятия не имею. Наверное, дело в том, что в этот раз ты не хлопнул в ладони, когда мы вынесли ее на улицу.
Я говорил, что каждый раз, когда ваш пес облегчится, вам нужно реагировать, будто он получил Оскар?
— Ну вот что, я не собираюсь аплодировать собачьим какашкам. Послушай себя.
— Я только хотела сказать, что ты непоследователен в дрессировке.
— Еще как последователен, — сказал я, открывая очередную бутылку пива. — Я последовательно злюсь. Не понимаю, за что нам такие пробле…
— Она хорошая девочка. Ей просто нужно немного помочь.
В этот момент наша так называемая хорошая девочка изучала «Полночные воды» Норы Робертс. Очень увлеченно. Она уже отгрызла обложку и уверенно приближалась ко второй главе. Судя по всему, книга пришлась ей по вкусу.
Вскоре после этого Хола приступила к коварной кампании по превращению меня в лифт. На самом деле зенненхунды не всегда такие огромные. Первую пару месяцев жизни они размером примерно с арбуз. Глядя на это безобразие, Глория даже придумала мне новое прозвище: Холеватор.
Мы жили на втором этаже, так что, пока Хола была маленькой, я таскал ее на улицу на руках. Повзрослев, она требовала таких же почестей. Стоило нам приблизиться к лестнице, как она усаживалась на верхнюю ступеньку и поднимала на меня горестный взгляд мерцающих карих глаз. Сдвинуть ее с места не было никакой возможности.
Пока я спускал ее и поднимал обратно, она крутила головой по сторонам, словно маленький перископ, всем своим видом демонстрируя восторг первооткрывателя. В эти моменты она была счастлива. Впрочем, по мере того, как ноша увеличивалась в весе, я все чаще задумывался о том, чтобы сходить к массажисту и попросить вправить позвонки. В конце концов Холеватор прекратил работу.
Холу это не смутило: у нее уже был наготове план Б.
Заключался он в изменении ее ночных привычек. Зенненхунды спят очень чутко, беспокойно постанывая во сне, или же ночь напролет слоняются по квартире в поисках невидимых коров, которые без их бдительного присмотра тут же убегут в лес. Когда Хола была еще щенком, мы с Глорией разделили обязанности: жена обязалась приучить собаку к лотку и сделать все необходимые прививки, а я взял на себя кормежку и общий уход. В результате именно меня Хола выбрала для своей диверсии.
Начать с того, что к двум годам она завела привычку посреди ночи запрыгивать на кровать и укладываться между мной и женой. Поразительно, что по прошествии трех лет Глория так и не смирилась с этим.
— Она не должна спать с нами в кровати! — возмущалась жена.
— Конечно не должна.
— Это ты ее поощряешь.
— Неправда! Я сплю. Как я могу ее поощрять?
— Ты улыбаешься во сне. И это вводит ее в заблуждение.
На самом деле, если кто и улыбался во сне, так это Глория — пусть и еле заметно. Я всегда считал, что это прекрасно отражает ее характер.
Стоило нам с женой лечь, как Хола устраивалась на полу с моей стороны кровати. Весьма правдоподобно изображая похрапывание, эта зверюга выжидала удобного момента. Кто не знает, зенненхунды дремлют с полуприкрытыми глазами — причуда анатомии, приписываемая двойному веку и наследственному пороку под названием «эктропион», — так что определить, когда они спят, а когда притворяются, трудно, а в нашем случае — невозможно.
Как только мы с Глорией засыпали, Хола рывком плюхалась на кровать и ложилась посередине, что отнюдь не радовало мою дражайшую половину.
— Она что-то против меня имеет, — наконец пожаловалась Глория. — Это раздражает.
— А по-моему, это очень мило. Ты ей нравишься.
— Напротив. Я поняла, чего она добивается.
— Чего?
Глория смерила меня возмущенным взглядом, который прекрасно был мне знаком:
— Ты все равно не поверишь.
— А ты попробуй скажи.
Через пару ночей она все-таки призналась. Я лежал в кровати, потягивая «Элефант» с солодом и листая Агату Кристи; Глория клевала носом, но продолжала поглаживать Холу, лежавшую у нее на ногах.
— Знаешь… она пытается выпихнуть меня из постели, — вдруг услышал я. — Да, спихнуть на пол.
— Не говори ерунды. Просто она большая и все время ворочается.
— Ты проводишь с ней кучу времени. Она ждет удобного случая. Я порчу ей всю картину.
— Перестань, — рассмеялся я. — Что за глупости. Она тебя обожает.
— Она хочет выгнать меня из постели. Это часть ее генерального плана.
— Какого еще плана?
— Она собирается стать хозяйкой в доме. Эта маленькая сучка. О, я ее хорошо изучила. Вылитая Бонни Уэльс из средней школы. Наверняка у нее где-нибудь припрятан дневник, и она там пишет по ночам: «Сенатор и миссис Хола Кин»… Всю ночь выпихивает! Какой кошмар…
— Слушай, тебе надо выспаться. Это просто собака. Она не такая умная.
— О, достаточно умная, — возразила Глория. — Достаточно.
Затем она смерила меня взглядом, в котором, как мне показалось, было простое любопытство.
— Марти, сколько ты сегодня выпил?
— Не знаю. А что?
Пауза.
— Почему бы тебе не заняться йогой по утрам? Тебе вроде бы нравилось.
— Иногда я прямо чувствую порыв заняться. Но потом ложусь на диван, и все проходит.
Ха-ха. Да я с него и не встаю…
У Глории всегда была наготове новая придумка: йога, вегетарианство, косметические процедуры, промывание кишечника. Список идей все удлинялся. Мне казалось, что это даже мило.
Ни черта это было не мило… По ночам я часто просыпался от всхлипываний, но, думая, что это продолжение какого-то странного сна, переворачивался на другой бок.
Считается, что, беспокоясь о чем-то, мы притягиваем неприятности в свою жизнь. В таком случае я только и делал, что притягивал неприятности. Пока Глория занималась стряпней, а Хола строила планы по завоеванию мира, я пытался продать свою первую книгу. Я писал ее во множестве разных отелей с одинаковым названием «Мариотт» — по утрам, забывая обо всем на свете, прежде чем перевоплотиться в консультанта фармацевтической компании и приступить к дневным обязанностям. Отдел, на который я работал, притворялся, что помогает клиентам принимать важные стратегические решения, а те притворялись, что верят. Дни тянулись бесконечно, вино лилось рекой, и каждая страница приближала книгу к развязке, а мою карьеру — к краху, не обещая ничего взамен.
Собственно, эта книга и привела нас на Манхэттен, в многоквартирный дом в районе Вашингтон-хайтс. Я устроился в рекламное агентство, которое обещало удобный график и меньше командировок, Глория нашла себя в кулинарии, а Хола была немедленно избрана на пост мэра верхней части Вест-Сайда.
Прекрасная жизнь. Идиллия.
И в этот момент с крыши самой высокой башни нам на головы обрушились тысячи голубей.
3
Ворота
«Обычно я напивалась тихо и даже культурно.
Алкоголь постепенно вытеснял из головы все прочие мысли».
(Кэролайн Нэп, «Пьянство: история любви»)
Так и было.
За исключением случаев, когда моя бедная голова растягивалась настолько, что могла вместить в себя целый мир.
Прочтите изложенную ниже историю и мысленно умножьте на десять.
Несколько лет назад в Центральном парке сделали огромную художественную инсталляцию в виде деревянных, задрапированных оранжевой тканью конструкций, сквозь которые предлагалось пройти зрителям. Сооружение называлось «Ворота». А теперь представьте: ранняя весна, прекрасное погожее утро, на деревьях вовсю щебечут птицы… Мы с Холой выгуливаем друг друга вокруг Нью-Йоркского Пресвитерианского госпиталя — навещаем всех ее приятелей-докторов и подружек-медсестер (Холе всегда нравились больницы, потому что работающие там люди знают толк в дорогих, породистых собаках).
На обратном пути, когда я потягивал кофе в кафе, меня могла посетить мысль: слушай, парень, сегодня суббота, ты можешь себе это позволить. Почему бы нет?..
Вскоре я оказывался в ванной с четвертушкой водки. На часах — восемь утра.
Что дальше? Я подолгу сидел, уставившись в одну точку на вентиляционной шахте, и разговаривал с собакой. Которая явно была не в духе.
В общем, все шло по накатанной. Часа через четыре просыпалась Глория, и я приветствовал ее словами:
— Знаешь, дорогая, в парке поставили такую странную оранжевую штуковину… Ворота…
Я уже говорил, что моя жена безнадежная сова, так что я удивился, когда услышал:
— С тобой все в порядке?
— Да, а что?
— Ты все утро просидел в ванной. Можно я наконец ей воспользуюсь?
Ох уже эти женщины…
А потом мы оба оказывались на мостовой в Риверсайде, бетон надвигался на меня, как кулак, а воздух словно пуховкой по лицу проводил.
— Слушай, а Бадди, ну, мой приятель, он сейчас в городе? — почему-то спросил я у Глории.
— Понятия не имею.
Поезд прокладывал путь на юг — названия станций приближали нас к цивилизованному миру; глядя в окно, я думал о том, что они похожи на пуговицы рубашки, которые застегиваются по одной, сверху донизу.
Собака спит дома.
— Не помню, где мы с Брайаном договорились встретиться?
— Марти, это ты с ним говорил, не я.
— Но я же говорил так громко…
* * *
Мы с Брайаном были знакомы лет двадцать — типичные журналюги, он и я. «Яркие огни, большой город»[5] — будто с нас писали. Наше знакомство пришлось на те далекие времена, когда люди были готовы провести месяц в ожидании горстки дотошно отобранных слов.
А вот и он.
— Брайан! Сколько зим!
— Нет, ты только посмотри на его физиономию!
Моя бутылочка здесь. В кармане штанов — очередная четвертушка. Понятия не имею, откуда она там взялась.
Прикосновение прохладного стекла к ладони успокаивает не хуже котенка на ладони. Так-то лучше.
Он тощий, как палка, этот Брайан, почти просвечивает. Из воротника рубашки торчит квадратная голова выпускника Гарварда. Взгляд ласковый и проницательный.
Глории он сразу понравился.
По правде говоря, Глория с ним и прогуливалась. Они то опережали меня, то отставали и прямо-таки лучились от радости общения. Я слышал, как они обсуждают аппалачских музыкантов и смеются. Спускают меня в сортире, как кусок…
— Где тут мужской туалет? — спрашиваю я.
— Что?
— Где мужской туалет?
— Где что?
И вот я здесь, под деревом, яростно облегчаю мочевой пузырь и наблюдаю через плечо, как мимо шествует какое-то семейство.
Трое детишек. Белокурая пышка, забежавшая вперед, чуть не сворачивает шею, разглядывая облако алкогольных испарений, которое поднимается от моего желтого водопада.
Отец ловит ее и разворачивает светлую головку в другую сторону. Такие моменты запоминаются на всю жизнь. Нет, он не параноик, ее папочка, просто печется о безопасности дочки. Психологическая травма, все дела…
Какого черта я тут делаю?
Кому это все нужно?
Я закончил Йельский университет, люди. У меня ученая степень магистра по бизнесу.
Наконец я достаю из кармана ампулу с живой водой и опрокидываю ее в себя.
— Ну что, — говорит Брайан, — перекусим?
Представьте, что перед вами толпа людей, которых вы хорошо знаете, но приблизиться к ним вы не можете, потому что не хотите быть замеченным. Собственные ноги кажутся завернутыми в полотенца кувалдами, и звук каждого шага оставляет вмятину на затылке. Самый ужасный момент — когда ты понимаешь, насколько пьян, но до отключки дело пока не дошло.
Обед.
Не могу описать, какое это облегчение, когда отношения уже перешли на ту ступень, когда можно вместе распивать алкоголь на свежем воздухе… Эта парочка впереди, Брайан и Глория, болтает с таким заговорщическим видом, что я подумал, будто меня игнорируют нарочно.
— Присоединяйся, Марти, — обернулась Глория.
— Неловко-то как…
Кажется, я опять сказал это слишком громко.
— Ну и куда это годится? А? Куда это годится?
— Знаешь, — заметил Брайан после паузы, — мне кажется, ты мог бы многое сказать о ресторане, глядя на него снаружи.
Черт возьми, думал я в поезде, что он имел в виду?
— У тебя морщина прорезалась, — сказала Глория, глядя мне прямо в глаза. — Она всегда появляется, когда ты напиваешься.
Господи, подумал я. Это нечестно. Да я выпил от силы пару бокалов. Вряд ли…
Глория молча смотрела на меня. Мы ехали в поезде. Таких историй тысячи. Этих глупых историй столько, что они выеденного яйца не стоят. Они так бессмысленны, что сам рассказчик с трудом припоминает финал.
На вечерней улице было тихо, но я все равно не расслышал крики стервятников, кружащихся над моим браком. Мой брак истекал кровью, бился в предсмертных судорогах. Не разглядел я и альбатросов, примостившихся в углу гостиной.
Розовый диван.
Слезы Глории.
— От тебя воняет, — произнесла она.
— Скажи что-нибудь, чего я еще не…
— Ты знаешь, чего я боюсь?
— Не знаю, Глория. Чего?
— Ты даже не видишь, во что превращаешься. Ты был таким потрясающим парнем. Невероятным. Классным, правда. И теперь этот парень… он… он… исчезает…
Чьи-то слезы. Совсем рядом.
Не помню, чем закончился тот вечер.
Как говорится в преамбуле, которую зачитывают перед собраниями Анонимных алкоголиков по всему миру, «единственным условием для членства является желание бросить пить».
В 1930-х годах, когда общество только начало формироваться, перед словом «желание» стояло еще слово «искреннее». Но после некоторых размышлений его убрали. Те, кто писал преамбулу, по собственному опыту знали, что бессмысленно требовать искренности от хронических пьяниц.
Той ночью, лежа на мокром от слез Глории диване, я искренне хотел бросить пить.
Я искренне хотел перестать дышать.
На следующее утро я открыл глаза и сказал: «Господи, в жизни больше не возьму в рот спиртного».
Совершенно искренне.
А после работы меня трясло, я обливался потом и думал, что помочь мне может только одно. Есть лишь один способ прекратить эти муки, и этот единственный способ дает шанс вернуться к нормальной, трезвой жизни… У меня не было сил бороться. Мне было настолько плохо, что я, не думая больше ни о чем, толкнул пуленепробиваемую дверь винного магазина на Бродвее — того, что рядом с лавчонкой, где торгуют ванильными голландскими сигарами, — и через несколько минут вышел с парой бутылочек первосортной водки, которую и спиртным-то назвать нельзя, и тут же опустошил их прямо на улице, между палаткой с выпечкой и автобусной остановкой.
4
Алкоголь
Этиловый винный спирт, называемый также этанолом, постепенно подавляет центральную нервную систему. Он обладает слабительным и опьяняющим действием и содержит незначительное количество питательных веществ. Фермент дегидрогеназа расщепляет молекулу этанола на уксусный альдегид, который затем катаболизируется в уксусную кислоту при помощи другого фермента. Финальная метаболическая фаза заключается в расщеплении соли уксусной кислоты на жиры, углекислый газ и воду.
Механизм действия этанола не изучен до конца, однако известно, что он видоизменяет клеточные мембраны, разрушая липидный слой и тем самым повышая их проникаемость. Увеличение уровня гамма-аминомасляной кислоты в крови воздействует на органы чувств, вызывая ощущение опьянения и изменяя поведение субъекта.
Воздействие, оказываемое алкоголем на речь и поведение, зависит от ею концентрации в крови, общей массы тела и степени гидратации. При малых дозах этанол снимает зажатость, помогая расслабиться и вызывает ощущение эйфории. При больших — наблюдаются нарушения речи и моторики. Если содержание алкоголя в крови достигает 0,3 процента, человек испытывает оцепенение. При увеличении этого показателя до 0,5 процента возможны дыхательный паралич, кома и… смерть.
Ощущения хронического алкоголика, в течение многих лет регулярно потребляющего большие дозы спиртного, далеки от эйфорических или хотя бы приятных, что уж говорить о тех неудачниках, которым выпало с таким жить.
У взрослых хронический алкоголизм обычно вызывает обезвоживание, апатию, потерю памяти и печеночную недостаточность. Постепенно исчезают самоуважение, уверенность в себе, чувство удовлетворения и надежда, что завтра будет лучше, чем сегодня.
Потому что лучше не будет никогда.
Рано или поздно пьяницы лишаются убеждений, людей, которых считали друзьями, работы, семьи, членства в клубах, дома, наследства, коллекции монет, неопубликованных рукописей, ботинок и мобильного телефона.
В конечном счете они заканчивают жизнь в картонной коробке на бульваре Санта-Моника в компании своего единственного друга, пока — в ужасающем последнем акте трагедии, в которую превратилась их жизнь, — не появится служба отлова бездомных животных и не заберет верного бернского зенненхунда.
После этого алкоголик все равно умрет, но хотя бы с чистой совестью.
Медицинская наука все еще далека от выявления экологических и генетических факторов, влияющих на формирование алкогольной зависимости. Ученые, работающие в этой области, за всю историю мирового пьянства не смогли изобрести ни одного лекарства от него. Психолог Карл Юнг однажды заметил, что «никогда не видел случаев излечения от алкоголизма, за исключением тех, которые можно отнести к религиозному Откровению».
Многие современные специалисты считают лучшим лечением алкоголизма замену одного пристрастия другим, более приемлемым в обществе. Нередко эта замена приобретает черты духовного обязательства, которое по своей глубине и степени доставляемого удовольствия может сравниться с алкогольной зависимостью, но лишено ее пагубных последствий.
Упомянутое выше духовное обязательство принимает самые разнообразные формы.
Молекула этилового спирта (С2Н5ОН).
Бернский зенненхунд (ХОЛА).
5
Дно
Хотите знать, как выглядят алкоголики? Посмотрите в зеркало.
Мы ничем не отличается от обычных людей, разве что больше боимся.
Неверно думать, что алкоголь для нас — лучший друг: даже лучшие друзья иногда расстаются. Скорее, это часть тела или трагическое прошлое — всегда при тебе. Один парень по имени Тони как-то раз сказал мне, что быть алкоголиком — все равно что каждый день выходить на ринг против профессионального боксера Дементо[6]: постоянная схватка.
Как многие алкоголики, я проходил тесты в журналах и книгах по самоанализу.
Вы подвержены обморокам? Вы иногда пьете в одиночестве?
Да уж, «иногда»…
Друзья и семья пытались обсуждать с вами вашу зависимость? Вы стыдитесь каких-либо вещей, совершенных в состоянии опьянения?
Пытались. Каждый чертов день моей жизни.
Вы скрываете количество выпитого?
В конце рабочего дня я запирался в туалете и засовывал два пальца в рот. Иногда меня рвало кровью. По пути домой я заходил в аптеку «Дуэйн Рейд», покупал пол-литра непатентованного средства для полоскания рта, прятался в сломанной телефонной будке на углу 26-й улицы и Южной Парк-авеню и, глоток за глотком, опустошал всю бутылку. Голова начинала уменьшаться до нормального размера. Я не носил с собой мобильный, потому что мне некому было звонить. Боль, запускающая острые зубы в шею и туловище, тошнота, не дающая сфокусировать взгляд, — это все не симптомы. Это образ жизни.
Я вспомнил один из разговоров с боссом.
— Почему ты здесь, Марти?
— Я… Потому что…
— Не похоже, чтобы тебе это нравилось. И работаешь ты так себе. Я же знаю, ты умный парень, но в последнее время…
— Да. Признаю. Я над этим поработаю.
— Что происходит?
Я искренне восхищался этим человеком. Он мне нравился. И теперь у него было чувство, знакомое всем друзьям заядлых алкоголиков: «Гм? Я что-то пропустил? Что?»
Спросите нас, что не так, и мы назовем тысячу причин: работа, дом, муж, ребенок, город, парковка, индекс потребительских цен, дождь… Мы назовем тысячу причин, кроме единственной настоящей.
Почему? Потому что мы можем это контролировать, не проблема. Точнее, это ваша проблема, серьезно, не наша. Большинство реабилитационных программ ставят своей целью медленно и бережно вывести алкоголика на солнечный свет и дать ему увидеть собственную жизнь и окружающих такими, какие они есть. Звучит довольно безобидно, но при внимательном рассмотрении и жизнь, и отношения оказываются достойными лишь того, чтобы немедленно отправить их в помойку.
Почему?
Например, потому, что мы делаем такие вот вещи.
Я возвращаюсь домой и быстро прохожу мимо Холы и Глории. Не хочу, чтобы жена чувствовала исходящий от меня запах спиртного до тех пор, пока я не выпью у нее на глазах.
— Как день? — спрашивает она.
— Ужасно. Проблемы с боссом.
— Что за проблемы?
— Не хочу об этом говорить.
Я достаю из холодильника пиво и сыр, чтобы не казалось, будто я только пью. Отхлебываю из бутылки. Теперь можно и поцеловать жену. Не знаю, достался ли ей за последний год хоть один трезвый поцелуй. Мы почти перестали заниматься любовью. Никто особо и не предлагал — по разным причинам. Лично у меня почти всегда было желание и почти никогда — возможности.
— Все в порядке? — спрашивает она.
— Да. Все о’кей. А что?
Я оставляю пиво на столешнице и иду в ванную. Под раковиной, за корзиной с грязным бельем, спрятана бутылка водки. Мое спасение. Глория продолжает что-то говорить за дверью, но я не слышу. Я сижу на опущенной крышке унитаза и, запрокинув голову, пью. Воскресаю.
Когда я выхожу, то натыкаюсь на Холу, вставшую посреди коридора, как маленький танк с пушистым хвостом.
— Ты в порядке? — спрашивает Глория. — Ты так долго не выходил.
В порядке.
— Она ждала, когда ты придешь и погуляешь с ней.
Меньше всего мне сейчас хочется выгуливать Холу.
— О господи, — говорю я. — У меня столько работы. Погуляй с ней сама.
— Ей нужен ты, Марти. Почему ты ее не кормишь?
Я забираю в спальню рабочий кейс и демонстративно включаю ноутбук. Я слышу, как за Глорией и Холой захлопывается дверь; слышу, как они возвращаются.
Наконец они появляются на пороге спальни.
— Я хотела сходить на концерт, — говорит Глория. — Хочешь со мной?
— Конечно, но… — Я показываю на экран ноутбука. — Сама понимаешь…
— Ладно. Работай.
Она уходит. Вот и все. Я достаю ту самую, так и не опубликованную рукопись и не могу поверить в собственный талант. Поднимаю трубку. Это отец. Я говорю и говорю, а он отвечает все реже и тише. От спиртного у меня развязывается язык и отказывают тормоза. Господи, думаю я, если бы только я мог держать рот на замке. Но я не могу. Не помню, кто первый повесил трубку.
Хола лежит на полу и смотрит на меня.
— На что ты смотришь? — спрашиваю я.
Она продолжает смотреть.
Мы достигаем дна, когда падаем быстрее, чем наши моральные принципы. Некоторые из нас заканчивают жизнь в тюрьмах или реанимации — прикованные наручниками к кровати, исходя криком под белой больничной лампой. У большинства бывают моменты просветления, когда они вдруг понимают, на пороге какой потери находятся. Иногда это случается слишком поздно.
Что-то невыносимое есть в глазах Холы, в ее искренности и преданности, в том, как она лежит на полу, прося немного внимания. Я смотрю на нее и понимаю, что минуту назад говорил с отцом, но совершенно не помню содержание разговора. Конечно, он догадался, что я пьян.
Он ведь понял, что я пьян? может, это было не так заметно? в конце концов, я выпил не так уж много: пять стаканов, от силы десять, сколько времени? уже не помню, Глория ушла, поняла ли она, что я пьян? может, все-таки нет, может, она не злится, и я плачу и плачу, но слезы эти глубоко в сердце, две тысячи миль по грязной дороге, ничего плохого не случилось, я просто устал, я болен и устал от себя…
Я помню, как Хола прыгала по кровати. У нее была настоящая истерика, она заскакивала на кровать, толкала меня лапами, спрыгивала обратно на пол, носилась по всей спальне, снова налетала на меня, пихала лапами… но я не реагировал, не осталось никого и ничего, мне некуда было идти, и ничто больше не имело смысла, кроме, возможно, кейса, в котором еще оставалась бутылка с…
Как я отключился — вот этого я не помню.
Но когда на следующее утро я пришел в себя, то перед тем, как открыть глаза, произнес первую искреннюю молитву в своей жизни: «Господи, если Глория и Хола все еще здесь, клянусь, я брошу пить».
Я открыл глаза.
6
Балерина
Я понятия не имел, кому звонить, что делать и куда идти. Я не знал ни одного вылечившегося алкоголика, и мне не хотелось ни с кем говорить. Поэтому я надел на Холу поводок и отправился выгуливать ее вокруг кладбища.
— Мне жаль, что я такой плохой хозяин, — сказал я, когда мы пересекли Риверсайд-драйв и солнце цвета пережаренной сосиски пробило дыру в небе Хобокена[7].
«Смотри, новый день, — казалось, глазами ответила она. — Отличный денек — как и все остальные».
— Я… я попробую найти помощь. Мне нужна помощь. Какой же я идиот.
«Нам всем нужна помощь, папочка. Вспомни, сколько вы для меня сделали. А я ведь довольно Умна».
— Мне плохо, Хола. Поверить не могу, что я до такого докатился. Неужели это произошло со мной?
«Что случилось?»
— Я болен. Я наделал глупостей. Глория на меня злится. Мне даже не с кем поговорить. Наверное, отец теперь меня ненавидит. Я становлюсь старым, толстым и…
«Смотри, новый день, — казалось, ответила она. — Отличный денек — как и все остальные».
Обычно я завтракаю ванильным молочным коктейлем в «Макдоналдсе» на 28-й улице. Мне даже не приходится раскрывать рот на кассе — девушки знают, что я закажу. Но в этот раз не помог и коктейль.
Слова не могут описать мою тошноту на работе в то утро — скребущую, выворачивающую наизнанку, словно в кишки вцепился маленький злобный шпиц.
Наконец я позвонил в Службу помощи и сказал оператору, что хочу бросить пить. Фраза далась мне не с такой легкостью, с какой я сейчас набираю этот текст. У оператора оказался голос двенадцатилетней девочки. Она принялась зачитывать по бумажке:
— Сколько вы обычно выпиваете? Алкоголизм мешает вам исполнять свои обязанности по работе? Вы говорили с коллегами о своей зависимости?
Оказалось, чтобы быть искренним, нужно приложить немало усилий. Я запинался через слово, голос был едва слышен, хотя для звонка я выбрал пустой зал для совещаний, лишенный окон. И чем я был вознагражден? Ничем.
— Хорошо, — сказала девушка, когда я открыл ей все тайны своей души. — А теперь мы хотели бы предложить вам краткий опрос касательно нашей службы работы с клиентами. Вы не возражаете?
— Что? Служба работы с клиентами?
— Первый вопрос, — начала она. — Пожалуйста, оцените по шкале от одного до десяти…
— Извините, — сказал я, — какая еще служба? Что мне делать?
— Прошу прощения?
— Что мне делать? Ну, с алкоголизмом?..
Повисла пауза. Я услышал, как ее пальцы бегают по клавиатуре в поисках ответа на неудобный вопрос. Наконец она героически отошла от инструкции.
— Лично я, — ответила она, — посоветовала бы вам обратиться к психотерапевту.
Так я и сделал. Специалист по хроническому алкоголизму, грузный мужчина с бородой, принял меня в своем кабинете, который находился в двух шагах от пункта неотложной помощи Святого Винсента, ныне закрытого (именно там композитору «Богемы» поставили неверный диагноз).
— Итак, — сказал он, — чем могу вам помочь?
Маркетологи, утверждающие, что желание клиента — закон, несколько преувеличивают. Я почувствовал себя так, словно пришел в супермаркет.
Я честно изложил свою историю и спросил, нет ли какой-нибудь пилюли от алкоголизма. Этот вопрос вызвал у него такое веселье, что ответ не понадобился.
— Все люди, испытывающие зависимость, хотят мгновенного исцеления, — отсмеявшись, сказал бородач. — Это и делает их зависимыми, верно? Боюсь, вам предстоит долгий путь. Вам нужно изменить образ мышления.
— А что не так с моим образом мышления?
— Именно это.
— Что?
— Та проблема, с которой вы пришли, — таким был ответ.
Депрессия — это гнев, лишенный энтузиазма. К тому же я никогда не испытывал особого энтузиазма в отношении психотерапевтов. Мне всегда казалось, что они только и ждут, когда ты рухнешь лицом вниз, чтобы подойти и с размаху наподдать носком сапога.
Бамм…
Ты переживаешь худший момент своей жизни, а тебе равнодушно сообщают, что все не так плохо, как кажется.
Все гораздо хуже. Бамм…
Именно так поступил один из них — молодой парень, к которому я ходил десять лет назад. Он сообщил мне, что я изолирован от общества даже в большей степени, чем бомж.
Времени прошло достаточно, но я как сейчас помню финальный выстрел, которым он добил меня на прощание.
— Вполне вероятно, — сказал он, убирая мое досье в тонкую голубую папку, — что через десять лет вы останетесь там же, где находитесь сейчас.
Он упустил одну подробность: к тому времени я стану старше.
* * *
Алкоголики, избравшие для себя путь излечения, как дети и собаки, нуждаются в рутине.
Когда мы говорим о том, чтобы отключить голову и пойти куда глаза глядят, мы имеем в виду, что должны перестать слушать свой внутренний голос. Почему? Потому что в течение многих лет он не посоветовал нам ничего лучшего, чем пропустить еще пару стаканчиков.
В Общество анонимных алкоголиков я пришел по той же причине, что и все остальные: я просто не мог думать ни о чем другом. Мое отвращение к алкоголю пересилило отвращение к идее стать членом секты презираемых и отверженных. На первое собрание я опоздал, сидел в заднем ряду и не произнес ни слова. Хватило меня на час, а может, и меньше. Тогда завсегдатаи подумали: «Мы его больше не увидим», но они ошиблись.
Следующие несколько недель я приходил вовремя, но по-прежнему ничего не говорил. Я молчал месяцами, ни разу не обратившись даже к соседям слева или справа. «Наверное, он все-таки уйдет, — витала в воздухе мысль. — Со многими это не срабатывало».
Когда я первый раз открыл рот, все взгляды обратились на меня. Я до сих пор помню, как сказал:
— Если бы я повстречал себя на улице… — Кивок на мир за грязными окнами, выходящими на Джульярдскую музыкальную школу. — Я бы не захотел с собой дружить…
Сосед слева повернулся ко мне и сказал:
— Не смей говорить такую чушь. Даже себе самому.
Я покосился на него. Крупный мужчина с седыми бровями и необъятным самомнением. Все называли его Сумасшедший Эдди.
Ну что за козел… Он вообще ничего не понял.
Двумя неделями позже другой козел заявил, что мне стоит как можно скорее найти себе шефа, а то, понимаете ли, мой вид вызывает у него уныние. Я ответил гробовым молчанием.
С этих пор мнение обо мне изменилось. Теперь они думали: «Ты получил то, чего заслуживаешь, если учесть, сколько ты реально сделал».
Перед тем как присоединиться к Обществу анонимных алкоголиков, я представлял его как сборище мужчин, которые сидят в прокуренном подвале и жалуются на жизнь. Я не сильно ошибся.
В своей группе я считался молодым. Многие думают, что лучше попасть в тюрьму, чем в такую компанию. Почему — не знаю. Анонимные алкоголики — потрясающе великодушное племя, причем состав его так же случаен, как в вагоне метро. Дэрил — один из основателей крупной адвокатской конторы, ныне на пенсии; Джин была номинирована на театральную премию «Оби» в восьмидесятых; Старый Дэн, когда его еще звали Юным Дэном, встречался с Уильямом Берроузом и Ларри Ферлингетти; Чарли служил в войсках специального назначения во Вьетнаме, потом ночевал на улице, а теперь работал аналитиком в области компьютерных систем. Конечно, у большинства были не столь выдающиеся истории: бухгалтеры, учителя, социальные работники… Примерно две трети — мужчины. И две трети — старше пятидесяти.
Мне с самого начала понравился парень по имени Кларк. Я не помню, чтобы он дважды приходил в одном костюме, а еще, похоже, он действительно читал все книги, которые цитировал. Невысокий и смуглый, примерно за сорок, густые черные кудри, обрамляющие лоб, и редкая улыбка. В его внешности было что-то средиземноморское; беглый взгляд на его лицо наводил на мысль о работнике котельной, однако достаточно было вдохнуть аромат его одеколона, чтобы понять, кто в этой комнате зарабатывает больше всех. Постепенно я заметил, что у нас много общего: один факультет бизнеса, одна зависимость, одинаковые взгляды на жизнь.
— Может, я значу не так уж много, — сказал он на собрании. — Но, в конце концов, я думаю только о себе.
С самого начала нам советовали найти человека, у которого есть то, к чему мы стремимся. Для меня таким человеком стал Кларк. Успешный банкир, но при этом работа не поглотила всю его жизнь; верная жена — уникальное сочетание ума и красоты (по крайней мере, по его словам); маленький ребенок без видимых отклонений в развитии; двухэтажная квартира в Вест-Сайде и — что впечатлило меня больше всего — прекрасно выдрессированный боксер по кличке Джоуи, с которым мне не терпелось познакомиться.
Мы читали «Анонимных алкоголиков», «Двенадцать шагов и двенадцать традиций» и говорили о Высшей Силе, сокращенно — ВС.
— Ты не сможешь вылечиться без ВС, — однажды сказал мне Кларк. — Неважно, в чем она воплотится. Важно только одно.
— Что?
— Эта сила — не ты.
Одни ищут ВС в самом обществе, другие — в наших руководителях: Билли В. и докторе Бобе. Но она также может быть заключена в дереве за окном, во фразе, которую случайно донес ветер, в стихотворении, в красном сигнале светофора, в Библии — словом, в чем угодно…
Но только не в тебе самом.
* * *
Но сияние истинного духа не исходит от бездушных инициалов, расшифровку которых знают не все. Чем дольше я состоял в обществе, тем больше убеждался в поразительной силе объединения.
По понедельникам у нас были публичные выступления. Это подразумевало монолог минут на двадцать или тридцать, в течение которых бывший алкоголик делился своим опытом, убеждениями и надеждами или рассказывал, через что прошел и как ему теперь живется. Если хотите, сжатая история Воскресения.
Удивительно: список выступающих был так же случаен, как список присяжных в Южном окружном суде Манхэттена, но при этом все они оказывались потрясающе симпатичными личностями, стоило им взять в руки микрофон. Говорят же, лучшие писатели получаются из алкоголиков. Сьюзан Чивер назвала этот феномен «красноречием, которое посещает всех говорящих о собственной персоне».
Друзья по обществу советовали мне внимательнее присмотреться к пункту в начальной части «Двенадцати шагов»: «Мы признали свое бессилие перед алкоголем».
Помнится, меня к этому признанию подвела одна-единственная строчка в любимой книге любимого писателя — Сьюзан Конант, автора восемнадцати детективов из серии «Тайны собачника». Я читал и перечитывал их с такой же частотой, с какой люди принимают ванну. В «Секретах настоящего бабника» героиня-собаковод по имени Холли Винтер замечает, что председатель жюри дог-шоу «был прекрасно воспитан аляскинскими маламутами и собраниями Анонимных алкоголиков».
Впечатляющая компания, подумал я.
Вскоре я услышал еще одну вещь, довершившую дело прозрения. Я выбрал группу, исходя из того, что она собиралась, во-первых, в мое любимое время — по утрам, а во-вторых, при церкви возле Линкольн-центра, где находились Государственный театр и Нью-Йоркский городской балет. В те дни балет был моей второй страстью — после бернских зенненхундов. Я был уверен — наслаждаясь балетом, ты прикасаешься к Тайне. Когда я отправлялся смотреть балет — один или вместе с Глорией, — мне казалось, что я отделяюсь от тела и возношусь в сферу чистой красоты, которую не мог найти нигде больше.
В один из понедельников к микрофону подошла женщина за пятьдесят, бывшая солистка Нью-Йоркского городского балета. Она до сих пор была высокой и стройной, только коротко обрезала волосы, что балеринам несвойственно, и говорила с интонациями маленькой девочки, которые я часто замечал у танцовщиц на пенсии.
— Я пила, потому что все время боялась, — сказала она. — Нет, не выступлений — они как раз проходили легко. Я боялась, что не понравлюсь другим членам труппы, что не понравлюсь балетмейстеру, что он не даст мне роль, что меня не возьмут на гастроли… Я начала пить и принимать наркотики, потом что боялась нелюбви.
Со временем я стал замечать, что на каком-то неразличимом клеточном уровне мы вызываем отвращение у остального человечества. Психотерапевты называют это ощущение стыдом, но его природа гораздо глубже. Это первородный грех.
Услышав историю балерины, я перестал сопротивляться. Я хорошо помню тот момент. У меня внутри будто щелкнул выключатель. Я сдался. Первый раз в жизни у меня появилось чувство, будто я абсолютно ничего не контролирую. Осталась лишь очень, очень смутная вера в силу, которой я не понимал.
Я подошел к Кларку и попросил его быть моим шефом.
Хола стала частью моего обширного замысла в борьбе за трезвость. Группа собиралась каждый день в семь часов утра. Ровно в шесть я чувствовал, как в плечо впиваются острые собачьи зубы. Хола стояла у кровати и выла со старательностью пожарной сирены до тех пор, пока я не поднимался.
— Что такое, Хола? Ты в порядке?
В ту же секунду она поудобнее устраивалась на освобожденном месте рядом с Глорией и мгновенно засыпала.
Биологические часы у собак работают великолепно, они даже улавливают переход на летнее время. Но, увы, собакам не понять, что такое выходные, праздники и желание поваляться еще пять минут, если даже есть несделанная работа. Единственное исключение делается для них самих.
Что касается терпимости к себе — в этом у собак нет равных.
7
Кладбище благодарности
Если вы хотите понять, почему пьете, просто остановитесь на минуту, и реальная жизнь заявит о себе.
Первый человек, с которым я заговорил на собрании — низенький опрятный господин с галстуком-бабочкой и тягучими интонациями, — сказал мне:
— Долгое время не будет никаких улучшений. Вам много раз покажется, что дела идут даже хуже, чем прежде. Это не так, просто у вас обострится внимание к мелочам. Только не отступайте за шаг До чуда.
Моя подруга Аманда, бывшая чемпионка страны по троеборью, которую наркотики довели до эпилептических припадков и подгузников для взрослых, невесело подвела итог:
— Добро пожаловать в джунгли!
Зависть…
Неудачи…
Разочарования…
Торо говорил, что большинство людей живут в тихом отчаянии. Это он еще не пробовал играть на африканских духовых инструментах. Я кажусь неблагодарным?
Неблагодарность… Когда вы оказываетесь в реабилитационном центре или присоединяетесь к программе «Двенадцать шагов», вам советуют начать вести «Книгу благодарности». Каждый день. Кроме этого нужно делать еще много чего — по одному «шажку» в день, — но для таких, как я, эта проклятая книга становится камнем преткновения.
— Ну же, — сказал Кларк однажды утром, когда я категорично заявил ему, что мне не за что быть благодарным. — У всех есть что-то хорошее в жизни.
— Исключение. Приятно познакомиться, — ответил я, ткнув в себя пальцем и невесело подумав, что указываю прямиком в никуда.
— Ммм… Здоровье?
— Я чувствую себя куском дерьма.
— Ладно, — сказал Кларк; он это уже проходил: все новички, только-только присоединившиеся к обществу, напоминают болванчиков в шортах. — У тебя есть квартира. Собственная квартира в Манхэттене, в лучшем городе на Земле.
— Я ее ненавижу. Она слишком темная.
— Как насчет работы?
— Ну конечно! Великое дело — рассказывать людям, как торговать в Интернете. Я служу дьяволу.
— А жена?
— Она чудо, — признал я. — Но она несчастна.
— Почему?
— Она не может найти работу и целыми днями просиживает с гитарой в задней комнате. То есть она пытается не унывать, но я-то вижу, чего ей это стоит. Ей нужна встряска. Что-нибудь действительно хорошее.
— Гм… — сказал Кларк. — Не удивлюсь, если она тебя бросит.
— Может, не будем об этом?
— О’кей. Итак, ты поступил в Йельский университет, писал для нескольких известных журналов, даже был номинирован на «Эмми». Получил степень магистра управления бизнесом, издал пару книг, зарабатывал в год шестизначную сумму. У твоих родителей нет болезни Альцгеймера, у тебя на шее не сидят полдюжины безработных братьев. Господи, ты ладишь с родственниками жены. Ты нашел в себе силу оторваться от бутылки, и ты даже не страшен как смертный грех.
— Спасибо.
— Так где же твоя благодарность, Марти? Все могло быть гораздо хуже.
Я понимал его точку зрения, но мысль, что все могло быть гораздо хуже, решительно отказывалась подходить к разъему у меня в мозгах.
Что и говорить, Кларк встретил достойного соперника.
Некоторое время мы сидели в тишине. Я уныло смотрел то на свой резиновый омлет, то на подергивающиеся уголки губ Кларка. Он о чем-то напряженно думал.
— Нашел, — сказал он, вспомнив единственную тему, на которую я говорил с неподдельным, неизменным и невыразимым удовольствием. — Твоя собака! Хола! Ты должен быть благодарен за нее.
Я покачал головой:
— Жаль признавать, но она чудовище.
Как вы можете убедиться, Хола вовсе не чудовище. Но мне понадобился не один месяц, чтобы раскопать в себе чувство благодарности и включить-таки свет в квартире.
Мне никогда вполне не удавалось избавиться от чувства, будто я не только опоздал на пароход, но жду его не на том причале, не в том городе и даже не в тех штанах. На ранних стадиях лечения такое ощущение возникает почти у всех. Мы идем на работу, затем возвращаемся домой — в кои-то веки с ясной головой и открытыми глазами, — приглядываемся к тому, что делаем, на ком женаты, где живем, и приходим только к одному вопросу: «Как я до такого докатился?»
Мы смотрим в зеркало и видим там расплывшуюся тушу, от которой отвернулись друзья и отказалась семья, горы долгов, лопнувшие сосуды у основания носа, повышенный холестерин, проданную машину, рукопись необъятного исторического романа, до которого никому нет дела, и крохотные синяки в виде собачьих резцов на руках и ногах жены.
Если мы порядочные Анонимные алкоголики, то ждем минимум год, прежде чем принять сколько-нибудь серьезное решение. Но многие слышат гудок старого поезда и спрыгивают с подножки. Мы увольняемся. Переезжаем. Нередко разводимся.
В те дни финансы нашей семьи неожиданно пошли в гору. Глория нашла временную подработку по ночам и выходным в магазине дорогих сыров, а моя работа по интернет-продажам в крупнейшем манхэттенском агентстве стала настолько отлаженной, что даже начала меня пугать.
Хола неожиданно подхватила болезнь Лайма в горах Катскилл — у нас с Глорией там был коттедж, который мы называли Домом на скалах. Каждый вечер после работы я устраивал аргентинские пляски, пытаясь затолкать ей в глотку пять таблеток доксициклина. Эти таблетки Хола ненавидела и вскоре научилась различать их вкус в арахисовом масле, мармеладе и даже бургерах с индейкой.
Обычная история: кризис среднего возраста. Где воодушевление? Где удовольствие? Купите лотерейный билет и подождите еще чуть-чуть.
Я ждал достаточно, и вовсе не потому, что надеялся избавиться от жалости к себе. От нее не избавиться, это — новый образ жизни.
И вот тогда Хола вспрыгнула на кушетку за полторы тысячи долларов, облюбованную ей в качестве спального места, и заявила, что все не так плохо, как я думаю. Все гораздо хуже.
8
Глория
Полная переделка дизайна нашей квартиры заняла у Глории неделю. А все из-за того, что однажды я вернулся с работы и подколол жену:
— Ну и бардак. Такое ощущение, что у меня вообще нет дома.
За Глорией водится такое — квартира легко превращается в свалку, если пустить все на самотек. По пьяни я могу наговорить немало гадостей, но некоторые из них — правда.
Жена вняла моим словам и вскоре уже колесила по мебельным магазинам, держа в голове концепцию идеального дизайна из двух пунктов: все предметы должны быть выдержаны в одном цвете; в законченном виде картина должна напоминать Версаль.
К несчастью, выбранный цвет оказался розовым.
Теперь квартира наполовину была заставлена пустыми картонными коробками, а наполовину — рулонами розовых обоев с розовыми цветочками. Еще — мягкие розовые диваны, абсурдно дорогая собачья лежанка, украшенная принтом в виде отпечатков лап, и розовые люстры с розовыми хрустальными плафонами, которые предполагалось повесить над кроватью с розовым пуховым одеялом. Слава богу, ковры оказались песочного цвета, но у меня было ощущение, что я живу в круассане, политом малиновым вареньем.
Глория накупила картин с изображением камерных музыкантов и толстозадых балерин девятнадцатого века, а также увеличенных фрагментов какого-то доисторического комикса. Еще один штрих интерьера — маленький круглый столик с мозаичной столешницей: фотографии черных Maserati и моделей в бикини.
Ну конечно!
Не обошлось и без розовых роз.
Когда я увидел стулья с металлическими спинками и розовыми сиденьями, до меня окончательно дошло.
— Знаешь, — сказал я, — ты превратила наш дом во французское кафе.
Вскоре мы начали относиться к квартире именно так, и я с трудом подавлял желание закурить.
Была пятница, около восьми часов. Один из тех теплых, влажных вечеров поздней осени, когда Манхэттен пахнет, как ресторан под открытым небом, расположенный возле бразильского яхт-клуба. Уже несколько месяцев я не пил и в иные минуты чувствовал себя абсолютно здоровым. Так что я был преисполнен гордости за собственную стойкость, когда открыл дверь нашего домашнего кафе и оказался в кошмаре столь беспросветном и плохо срежиссированном, что еле смог поверить в увиденное.
Из гостиной доносился пронзительный женский визг, который сопровождался громким собачьим лаем. Я распахнул дверь.
Хола стояла на задних лапах, почти как человек; казалось, еще немного, и она заскребет когтями по потолку; из разинутой пасти капала слюна, налитые кровью глаза превратились в узкие щелки, зубы клацали, будто мел, ударяющийся о школьную доску.
Глория пятилась, оглядываясь по сторонам и выставив руки для защиты; в тот момент, когда она уперлась спиной в стену, Хола прыгнула и сомкнула пасть. В собачьих зубах остались рукав футболки и кусочек кожи с левой руки жены.
— А-а-а! — завизжала она. — Черт побери!
Хола опустилась на четыре лапы и замерла, готовясь к новому броску; рычание не прекращалось ни на секунду. Глорию колотило.
— Хола! — крикнул я от двери. — Фу!
У собак бывает состояние, когда мозг у них полностью вышибает. В глазах Глории читалась паника. Она развернулась лицом к стене, баюкая здоровой правой рукой кровоточащую левую.
Поза Холы не оставляла сомнений: глаза прищурены, уши отведены назад, шерсть на загривке стоит дыбом, хвост опущен, — она явно собиралась атаковать.
Я шагнул за порог и со всей силы хлопнул дверью. Конец поводка валялся на полу позади Холы. Глория по-прежнему неподвижно стояла у стены. Стук двери на секунду отвлек псину. Я не боялся, что она бросится на меня. Хола — никогда. Вот Глория — пожалуйста.
— Хола! — крикнул я, пытаясь отвлечь ее внимание от жены. — Хола, ко мне!
Собака повернула голову, как мне показалось, в недоумении. Я продолжал хлопать в ладони и звать:
— Эй! Ко мне! Ко мне, Хола!
Я надеялся, что Глория воспользуется моментом и выбежит в кухню, но она продолжала стоять, баюкая раненую руку.
Я осторожно зашел собаке за спину и поднял поводок. Затем сунул руку в карман куртки и взмолился, чтобы там оказалось что-нибудь съестное. В кои-то веки мои молитвы были услышаны: половина плитки коричного шоколада «Гранола». Я вынул угощение и попятился, натягивая поводок:
— Хола, ко мне, ко мне!
Стоило появиться шоколаду, как псина совершенно забыла о Глории. Шерсть опустилась, глаза расширились, и она мирно потрусила ко мне.
— Сидеть, — скомандовал я, и Хола выхватила шоколад у меня из рук.
Я еще немного отступил и после нескольких секунд борьбы сократил поводок. Предчувствие трагедии отступило.
Я взглянул на Глорию. Она по-прежнему стояла лицом к стене, придерживая руку.
— Мне очень жаль, дорогая, — сказал я. — Что случилось?
Хола спокойно сидела, не сводя глаз с кармана моей куртки.
Глория покачала головой, показывая, что не может говорить. Затем повернулась и наконец отделилась от стены. Лицо ее было залито слезами, но в глазах светилась решимость.
— Убери ее, — выдавила она сквозь слезы.
— Что?
— Я хочу, чтобы ты убрал… собаку… из дома. Сейчас же.
— Но…
— Сейчас же. Пожалуйста.
Мне ничего не оставалось, как вывести Холу из квартиры. Поначалу я предложил на время запереть ее в ванной, но Глория была непреклонна.
— Я скоро вернусь, — пообещал я, не имея ни малейшего понятия, что делать с Холой. Она шла рядом со вполне счастливым видом.
Закрыв дверь, я минуту или две прислушивался, пока не различил плач Глории, которая судорожно втягивала воздух между почти беззвучными рыданиями. У меня было чувство, что это Хола клыками вгрызается в мозг.
Ночь была бесстыдно прекрасна: с Гудзона долетал прохладный ветер, в Нью-Джерси мерцали огни, на кладбище ворочались герои Войны за независимость. Я отмел предательскую мысль присоединиться к ним.
— Это ужасно, — сказал я Холе.
«Что, папочка?»
— Ты не должна так себя вести. Это плохо.
«А что я сделала?»
— Ты очень плохо поступила. Ты покусала Глорию.
«Тут темно. Это снеговик? Ненавижу снеговиков!»
В конце концов я запер Холу на заднем сиденье автомобиля, оставив окно открытым.
— Я ненадолго, — объяснил я. — Мне нужно поговорить с твоей мамой. Подожди здесь.
«Куда ты? Стой!»
Вернувшись, я застал Глорию за круглым столом в кухне. Глаза ее по-прежнему были мокрыми, но она больше не плакала. Ее спокойствие ужасало. Она даже не спросила, куда я дел собаку, — ей было все равно.
Я сел напротив, сам перепуганный до полусмерти, и Глория подняла на меня горящий взгляд. Так мог бы смотреть адвокат, столкнувшийся со случаем, который уже встречался в его практике.
Дыхание Глории было коротким и прерывистым.
— Снова астма? — спросил я, когда молчать дальше стало невыносимо.
— Я боюсь собственной собаки, — сказала она. — раньше я не хотела это признавать, но это правда. Неважно, что я делаю. Я больше не…
Конец фразы потонул в новых рыданиях.
Придвинув стул поближе, я попытался обнять жену за плечи, но она скинула мою руку, и я подумал: «Пожалуйста, не бросай меня. Только не сейчас. Не сейчас, когда все начало меняться».
Если вам хочется иметь что-то, чего никогда не имели, приходится делать то, чего никогда не делали.
— Мы возобновим тренировки, — сказал я, осененный внезапной идеей. — Теперь я тоже буду на них ходить. Мы будем делать все-все домашние задания. Раньше я говорил, что это глупости, но…
— Это не сработает. Никогда не работало.
— Я… Я найму кого-нибудь, чтобы выгуливать собаку. Тебе не придется ничего делать. По утрам я буду гулять с ней сам, а на вечер мы кого-нибудь пригласим.
Глория покачала головой.
— Нет, — сказала она. — Я в состоянии выгулять собственную собаку. Иначе неправильно.
— А как насчет монахов? — предложил я, имею в виду монахов Нового скита — легендарных дрессировщиков и авторов книг по собаководству, которые, как я знал, занимались реабилитацией. — Или того парня из телевизора? Как его… Собачий гипнотизер? Мы можем послать ее в какой-нибудь лагерь. Мы ее… перепрограммируем.
Глория вскочила — стул с металлическим грохотом полетел на пол — и метнула в меня яростный взгляд из серии тех, которыми я всегда восхищался. Разумеется, за исключением случаев, когда он был направлен на меня.
— Дело не только в собаке, Марти. Во всем остальном тоже. В тебе.
— Во мне?
— Ты законченный эгоист. Думаешь, что страдаешь… Несчастный… Ты перестал пить — отлично, большое достижение. Но ты даже на меня не смотришь. И на Холу. Ты нас вообще не замечаешь.
— Но я… Я не…
— А мне каково, а? Как ты думаешь? Годами жить с человеком, который даже не здесь? Ты не был буйным пьяницей, и на том спасибо. Но ты не замечал меня слишком долго. Мне тоже больно. А теперь… Теперь еще и собака взбесилась. Я хотела ее купить… — Снова слезы. Но на этот раз она закончила фразу: — Я хотела ее купить, потому что тебя никогда не было дома. Она. Должна. Была. Стать. Моей. Подружкой.
Я молча смотрел, как Глория вздрагивает, вытирая слезы тыльной стороной ладони и пытаясь успокоить дыхание. Я хотел ее обнять. Но она меня ненавидела.
А затем она сказала:
— Я больше не могу. Наверное, я все еще тебя люблю. Но это… Это слишком.
Вот и все. Ночной кошмар обернулся реальностью.
Я начал что-то говорить, но она оборвала меня и вышла из кухни. Хлопнула дверь. Я не мог тронуться с места, пока не услышал ее шаги на лестнице. Только тогда я выбежал из квартиры.
Мы вместе дошли до машины, припаркованной на набережной. Пару раз я пытался заговорить, но жена меня останавливала. Безнадежно… Более страшного момента в своей жизни я не припомню. Казалось, что я стою с закрытыми глазами посреди оживленной магистрали.
О том, что Хола заперта в машине, я вспомнил слишком поздно. Глория первой увидела ее силуэт на заднем сиденье.
— Поводок у тебя? — спросила она.
— Он все еще на ней.
— Убери собаку.
— Послушай, — начал я внезапно севшим голосом. — Я… я отвезу ее в приют. Завтра же. Она того не стоит…
Глория покачала головой. Я не понял, что она имела в виду.
Отключив сигнализацию, я открыл заднюю дверь, и Хола выпрыгнула из машины, сияя глазами и радостно виляя хвостом. На ее морде застыло трагикомическое выражение. Оно отличается от просто комического, которое легко распознать по приподнятым уголкам рта.
— Пока, — сказала Глория и села в машину.
Мы с Холой стояли на тротуаре и смотрели, как она уезжает прочь по мосту Джорджа Вашингтона.
Чуть позже, снова покормив Холу «в последний раз на сегодня», я с возрастающей паникой обшарил гардероб и комод Глории и понял, что она погрузила все свои вещи в багажник задолго до того, как я вернулся домой.
9
Божья шутка
На следующий день была суббота.
Хола подняла меня ни свет ни заря, хотя я и так не сомкнул глаз в эту ночь. Я арендовал в «Зипкаре» серебристую Honda, которая пахла конюшней и выглядела как комбайн для сбора льна. Мы выехали на Риверсайдское шоссе и направились прямиком на юг, к базе Северной береговой животноводческой лиги. Они обещали сделать все, чтобы подыскать собаке новый дом и избежать усыпления. Я особо не надеялся на успех. Скорее всего, там просто откажутся брать пса с таким темпераментом. Значит, мне придется отвезти Холу в приют, где ее наверняка усыпят.
Между нами говоря, я даже не задумывался, что буду делать, когда избавлюсь от собаки. Кажется, мне было все равно. Страшное, пустое, душное утро длилось бесконечно.
В зеркале заднего вида отражался встревоженный оскал Холы. Ей всегда нравилось ездить в машине, но сейчас она чувствовала: что-то не так.
— Все слишком запуталось, — сказал я ей. — Я ничего не могу поделать.
«Ты можешь опустить заднее стекло? — попросила она. — Спасибо!»
— Глория меня ненавидит. Знаешь, что самое грустное? Я ее понимаю. Я заставил ее вытерпеть слишком многое… Не смотри на меня так. Ты тоже хороша. Мы с тобой будто набросились на нее с двух сторон, и… и…
«Не плачь, папочка, — ответила Хола в зеркале. — Так ты не сможешь следить за дорогой».
Я съехал на обочину, выключил мотор и сделал то, чего не делал никогда раньше: отдался глубоким гортанным рыданиям, которые, казалось, вот-вот вывернут меня наизнанку. Хола подвывала с заднего сиденья, поддерживая мои чувства. Через некоторое время мы выдохлись. Я перегнулся через сиденье, обнял собаку, и она в порыве солидарности положила лапы мне на плечи.
«Мы не совсем одиноки, папочка, — сказала она. — Мы есть друг у друга. Верно?»
— Нет.
«Мы удивительные! Я самая немыслимая собака, а ты — лучший человек на Земле!»
— Ну…
«Нам просто нужно доказать мамочке, какие мы хорошие».
— He знаю, Хола. Я должен тебя отдать. Слишком поздно.
«Ты ошибаешься, — сказала она. — Как обычно. Поехали в парк? У тебя есть соленые крендельки? Я тебя люблю!»
Среди неписаных законов собачье-человеческой психологии есть один, гласящий, что абсолютно невозможно долгое время поддерживать состояние вселенского отчаяния, если в пределах досягаемости есть хотя бы один бернский зенненхунд. Глядя, с какой искренней нежностью Хола смотрит мне в глаза (а потом еще более нежно — на проходящего мимо симпатичного ротвейлера), я нашел в себе силы вытереть лицо салфеткой из «Вендис», забытой на приборной доске предыдущим водителем, глубоко вздохнул и решил, что мне нужен план. Какой план, я пока не знал. Но в одном его пункте был уверен: больше никакой выпивки.
— Не понимаю, что я в тебе нашел, — сказал я Холе, выруливая обратно на шоссе.
А правда, что я в ней нашел? Хороший вопрос. Ну, по крайней мере, она чертовски привлекательна. Это объективный факт, который не признает только слепой. Не верите?
Вот, пожалуйста.
У нее большие карие глаза, в которых читается: «Ты тоже прекрасен. Мы можем быть прекрасны вместе. Ты, случайно, не захватил ватрушку?» Роскошная шуба имеет столь насыщенный черный цвет, что почти отливает синевой. Однажды, когда мне было лет шестнадцать, я выкрасил волосы в такой же оттенок. Никогда не забуду момент, когда я вышел из ванной и наткнулся на мать. Она смерила меня долгим взглядом и сказала: «Я так понимаю, нам можно больше не беспокоиться о твоем выпускном вечере».
Лоб Холы прорезает узкая белая стрела. Я знаю, некоторым это не нравится, но, на мой вкус, она придает ей решительный вид. И конечно, загнутый колечком хвост — из тех, что называют «веселыми». Хола несет свой хвост высоко поднятым (могу сравнить с корабельной мачтой) или виляет им в неудержимом восторге. В такие минуты он напоминает триумфальный флаг с белой окантовкой. К слову, у собак такие же чувства, как у людей. Это очевидно. Просто они не стесняются их выражать.
Но самое лучшее в Холе — ее широкая улыбка, которой она делится с окружающими с щедростью распространителя религиозных листовок. Моя псинка приподнимает уголки рта и откидывает голову, наподобие того, как это делают довольные жизнью лошади. Когда она вспрыгивала на кровать между мной и Глорией, мы оба принимались ее гладить, и наша жизнь преисполнялась смысла…
Теперь Хола пристально смотрела через окно на темно-синие воды зимнего Гудзона и многоквартирные дома Джерси.
Как выяснилось позже, в этот момент она медитировала в ожидании теста «Собака — хороший гражданин».
Когда двадцать лет назад Американский клуб собаководства сертифицировал этот тест, некоторые собачники-консерваторы открыто смеялись.
Многие признанные дрессировщики объявили СХГ второсортной, высосанной из пальца версией уже существующих серьезных соревнований, финалисты которых получали титул Самой полезной собаки или Собаки-компаньона, а один пес — наиболее выдающийся — ежегодно награждался как Национальный чемпион по послушанию. На мероприятие пускали только по приглашениям. Теоретически, фавориты соревнований не ограничивались бордер-колли и золотистыми ретриверами, но, как правило, чемпионами становились только они. Ни один бернский зенненхунд еще ни разу не дошел даже до полуфинала.
Когда собаководы говорили, что СХГ — не что иное, как проверка на послушание для идиотов, в чем-то они были правы. Дрессировщики живут в альтернативной реальности, где люди знают, как обращаться с собакой, как выработать у нее условный рефлекс или добиться абсолютного послушания. Господи, они даже знают, что такое кликер[8]!
Сьюзан Конант считает, что «профессиональные собаководы увидели в СХГ развлечение для тех, кому питомцы приносят тапки и пульт от телевизора. Когда тест только появился, многие решили, что он отвратит собачников от серьезной дрессировки».
В одной из книг Конант, которая вышла вскоре после введения СХГ, детектив говорит: «Мое мнение [о СХГ] таково, что клубы должны поддержать это начинание. Как бы ни складывались обстоятельства, я всегда вспоминаю Уинфреда Гибсона Стрикленда, автора „Профессиональной дрессировки для вашей собаки“, который писал: если что-то заслуживает быть сделанным, оно заслуживает быть сделанным хорошо. Национальные соревнования — удел привилегированного меньшинства. Каждая собака заслуживает шанса на титул».
Те, кто критиковал СХГ, не учли самого главного. Этот тест не для собак. Он — для их хозяев. Если же так сложилось, что хозяин — самая инфантильная бестолочь на Риверсайдском шоссе, остается лишь один выход, который всегда рекомендуют на собраниях Анонимных алкоголиков. Не знаешь, что делать, — спроси у того, кто знает.
Я достал мобильный и набрал номер Кларка, с которым и так говорил почти каждый день, и почти каждый день — о наших собаках.
— Не знаю, что делать с Холой, — пожаловался я. — Глория ушла прошлой ночью. Похоже, она боится собаки.
— Где ты сейчас?
— Катаюсь.
— Тебя бросила жена, а ты катаешься? В одиночку? И что я должен об этом думать?
— Я не один, — возразил я. — Со мной Хола.
— Прекрасно. Жена оставила тебя с сумасшедшей собакой. Лучше не придумаешь.
— Она нас не оставила. Ей просто нужна передышка.
— Они все так сначала… — начал Кларк, но вдруг передумал договаривать.
Я представил, как все его возможные ответы пытаются выйти на орбиту, подобно наспех запущенным спутникам, и с полдороги обрушиваются в океан.
— Ладно, — наконец сдался он. — Поговорим об этом позже. Куда ты едешь?
— Не знаю. Мне нужно что-то придумать с Холой. Дело плохо. Глория ее боится.
— Марти, твоей собаки весь город боится. Она неуправляемая.
— А я думаю, что с ней все в порядке.
— Это потому, что у тебя алкогольные пары вместо мозгов. Ты не видишь реальности. Но когда-нибудь тебе придется с ней встретиться.
Я поморщился:
— Но что мне делать?
— Как насчет дрессировки? Начальный курс по послушанию?
— Мы его уже проходили.
— Приятель, я видел твою собаку. Похоже, она не имеет ни малейшего понятия о том, что такое дрессировка.
А вот это уже удар ниже пояса.
— Ладно. Все равно…
— Кстати, тебя кое-кто ищет. Ты помнишь, какой сегодня день?
— Какой?
Кларк объяснил, что сегодня День образцового собачника, учрежденный Американским клубом собаководства.
Совпадение оказалось столь поразительным, что мои друзья-алкоголики теперь называют его Божьей шуткой.
Основные мероприятия должны были состояться на десяти площадках штаба АКС в живописном парке Мэдисон-сквер на пересечении 23-й улицы и Пятой авеню — том самом, который до недавнего времени давал пристанище такому количеству воров и проституток, что после наступления темноты там было опасно гулять даже с собакой. Кларк сказал, что встретит меня, если я захочу к нему присоединиться.
На собраниях Анонимных алкоголиков новичкам вдалбливают, что они должны принимать приглашения на любые мероприятия, где не будет спиртного. Пьяница — худшая компания для себя самого, а Американский клуб собаководства официально отрицает наличие у собаки души.
Поэтому я подумал и сказал:
— Договорились.
10
Самое слабое звено
Был солнечно и так тепло, что волонтеры АКС разгуливали в одной униформе — ярко-красные футболки и синие джинсы.
За воздушными шарами я разглядел две круглые площадки с пластиковыми бордюрами. Они были окружены черными складными стульями в три ряда. Один из рингов предназначался для проверки ловкости и шуточных соревнований вроде тех, где нужно пробежать с яйцом в ложке, только здесь состязались не люди, а собаки: видимо, они должны были приготовить яичницу на скорость. Вокруг стояла густая толпа, из глубины которой доносился голос ведущего, усиленный микрофоном.
На втором ринге, расположенном напротив мясного ресторана «Шалый шашлык», собак испытывали на послушание. Хвостатые участники, казалось, всеми силами старались уменьшиться под взглядами малочисленной аудитории. Площадку окружали не более дюжины человек, большинство — с собаками. Здесь витал дух настороженного ожидания.
Я взял Холу на короткий поводок и направился к столику у входа. За ним сидела молодая, чем-то напоминающая веселого терьера девушка, перед которой лежала стопка чистых бланков. При нашем приближении она подняла голову и сказала:
— Добро пожаловать на тест «Собака — хороший гражданин»! Хотите попробовать?
— Мы пока не готовы.
— Откуда вы знаете? Вы могли бы…
Положив передние лапы на стол, Хола принялась грызть газету «Дейли ньюс», лежащую рядом с бланками. По-видимому, новости ей не понравились, и она тут же переключилась на журнал «Парад». По иронии судьбы его заглавная статья была посвящена Дню образцового собачника.
— Нет, Хола! — сказал я. — Фу!
Она уже добралась до раздела «Спорт».
— Фу, — повторила девушка негромко, но твердо.
Хола выплюнула журнал.
— Сидеть.
Хола шлепнулась на четыре лапы и задрала морду, преданно глядя на новую хозяйку.
— Умница, — сказала девушка-терьер и повернулась ко мне. — Кажется, я понимаю, что вы имели в виду. Что ж, у вас есть прекрасная возможность привить собаке хорошие манеры в рамках программы «Хороший гражданин». Сколько ей? Два?
— Гм… Вообще-то пять.
Девушка-терьер посмотрела на меня с изумлением.
За последние двадцать лет так называемые корректирующие методы вышли из моды. Теперь дрессировщики предпочитают придавать тренингам позитивную окраску. Так что, если они говорят: «У вас прекрасная возможность привить собаке хорошие манеры», в действительности это может означать прямо противоположное.
Девушка вручила мне брошюру, и мы с Холой направились к зрительским местам, попутно осматривая площадку для теста. К пластиковой ограде на равном расстоянии друг от друга были прикреплены десять пронумерованных карточек. Ассистенты с каменным выражением лица, подвергнув собаку очередному истязанию, делали пометку в блокноте и провожали к месту следующего теста. Пять или шесть хозяев ждали своей очереди возле регистрационного стола.
Сама площадка оказалась не намного больше моей квартиры, а большинство собак принадлежали к тому характерному типу городских питомцев, которые легко умещаются в продуктовую авоську. Пока эти диванные валики семенили по кругу на своих коротеньких лапках, я читал брошюру, посвященную СХГ.
Я узнал, что программа «Собака — хороший гражданин» состоит из десяти тестов, которые могут показаться простыми, пока вы не предложите их собаке. Это все равно что пытаться избавиться от клинической депрессии, листая описания лечебных процедур, подумал я.
По мере углубления в текст мое настроение скакало вверх и вниз, как мартышка в джунглях. Наверное, нечто подобное испытывая мой отец, провожая меня на выпускной бал. Выкрашенные в черный цвет волосы, галстук-бабочка — шкаф с поэзией вместо мозгов… Легко было догадаться, что его старший сын не только не пойдет в медицинское училище, но и, скорее всего, в ближайшее время вообще нигде не сможет устроиться.
— Не паникуй, — произнес над ухом знакомый голос с характерным лонг-айлендским акцентом. — На самом деле все гораздо страшнее.
Кларк обнял меня — Анонимные алкоголики имеют привычку обниматься по любому поводу — и сказал, опустив голову вниз:
— Слышала, Хола?
Хола смерила его долгим взглядом, а потом отвернулась. Кларк ей почему-то не нравился.
Тем временем на площадке происходило следующее. Ближе других к нам смирно сидел пудель — его причесывали и проверяли когти на передних лапах, каждый коготь по отдельности. Шетлендская овчарка стояла как вкопанная, хотя ее хозяин уже тряс руку ассистенту, готовясь уйти. Миниатюрный пинчер даже не подпрыгнул, когда экзаменатор протянул к нему руку для поглаживания. Скотч-терьер с хвостом-колечком спокойно лежал на траве, пока ассистент махал перед ним папкой с бумагами (тест «Реакция на раздражители»). Очень нервный на вид лабрадудель мужественно удерживался от скулежа, хотя его хозяин уже скрылся из поля зрения (тест «Контролируемое разделение»).
— Как они это делают? — спросил я Кларка. — Сколько тестов нужно сдать на сертификат?
— Все.
Я поискал в его голосе сарказм, но не нашел.
— Что?
— Это испытание формата «зачет — незачет». Собака должна сдать все тесты. Десять из десяти. Идеальный результат.
У меня потемнело в глазах. Хола ни одного не сдаст. Да она провалит экзамен, пока я еще буду бумаги заполнять.
— Вам с Холой стоило бы тренироваться, — заметил Кларк.
— Спасибо, кэп.
— Ты не верил, что сможешь бросить пить, помнишь? СХГ даже легче.
— Мне так не кажется.
— Она умная девочка. Я чувствую, у нее большой потенциал.
В мире очень мало людей, которым я верю больше, чем Кларку, но в тот момент я точно знал, что он заблуждается.
А чего я не знал, так это того, что мои страхи беспочвенны и я — единственный, кто ошибается на самом деле. Хола могла выполнить все эти задания — и гораздо больше. У нее уже было все, что нужно, и никто не стоял между ней и ее триумфом.
Никто, кроме меня.
* * *
На дог-шоу, помимо собственно шоу, можно найти немало интересного — например, товары для собаководов, картины и поделки разной степени бездарности, а также тематические палатки, устроенные организаторами и собачниками-добровольцами. Прогулявшись по парку, я нашел палатки, посвященные кламбер-спаниелям, Городскому клубу собаководства и, к своему огромному удивлению, бернским зенненхундам.
В последней я обнаружил двух женщин, двух собак и покосившийся ломберный столик, на котором лежали отпечатанные на дешевом принтере цветные листовки. Собаки оказались очаровательными, изящными суками с блестящей шерстью и ласковыми улыбками. Увы, того же нельзя было сказать об их хозяйках — дамах среднего возраста с тусклыми, коротко стриженными кудрявыми волосами и в блузках с цветочным узором, на которых словно стоял штамп «Куплено на распродаже». На лицах обеих дам читалось, что они пользуются уважением у своих псов.
Одна из них оказалась легендой — заводчиком многочисленных чемпионов, чьи щенки в девяностых пользовались бешеным спросом. Ее звали Лилиан Остермиллер, и месяц назад АКС признал ее Собаководом года в группе служебных собак.
Стоило мне подвести Холу к маленькому вольеру, где сидели суки, как она просунула нос через прутья и расцеловалась с кузинами. Ее морда приняла выражение экстаза (обычное для нее), голова лихорадочно задергалась вверх-вниз, будто я только что спросил, не хочет ли она потанцевать.
— Они всегда узнают других зенненхундов, — объяснила Лилиан. В ее отрывистой четкой речи явно проскальзывал немецкий акцент. — У меня был кобель, который облаивал сук любой другой породы, но при виде зенненхунда становился ангелом.
— Прекрасно его понимаю.
— Да она красавица, — сказала Лилиан, осмотрев Холу. — Настоящее чудо.
— Это не чудо, а кошмар, — возразил я. — Мы все перепробовали. Как горох об стену. Я уже не знаю, что делать. Она всегда была такой. В детстве ее братья и сестры спокойно сидели в вольере, а она носилась как укушенная.
— Кто вам ее выбрал?
— Заводчик.
Лилиан понимающе кивнула.
— Знаете, — доброжелательно начала она, — мы всегда можем отличить почерк профана.
— Это я профан, — ответил я.
Пока я предавался самобичеванию, легендарная Дрессировщица наблюдала за общением Холы с подругами.
— Мне нравится эта собака, — наконец сказала она. — Псы, напоминающие диванные подушки, невыносимо скучны. А в этой чувствуется личность. Она любознательна. По мне, это лучший тип собак.
Я в изумлении слушал, как Собаковод года нахваливает моего домашнего монстра. Но в настоящий нокаут я отправился, когда она произнесла:
— Ее проблема заключается в интеллекте. У вас слишком умная собака.
На всякий случай я опустил глаза, проверяя, не подменили ли мне пса.
* * *
Мы с Холой и Кларком прогуливались в парке для собак Джемми-ран. В порядке исключения я спустил свое бедствие с поводка. Хола самозабвенно носилась по траве, и я, беседуя с Кларком, старался не сводить с нее глаз.
— Согласен, — вдруг сказал Кларк.
— С чем?
— Ну, с твоей идеей. Она действительна хороша. Можно сказать, лучшая твоя идея в этом месяце.
— Какая?
— Готовить Холу к тесту «Собака — хороший гражданин».
— Это была твоя идея.
— Серьезно? Какой я молодец.
Тем временем Хола принялась задирать йоркширского терьера; собаки закрутились на месте, как пушистое двухголовое торнадо.
— Она не сможет, — сказал я. — Это нереально.
— Она — сможет. Я больше беспокоюсь о тебе.
— Ну нет. В этой цепи слабое звено — не я.
— Именно ты. Вы с Холой друг другу не подходите.
Я не успел придумать достойного опровержения этой клевете, потому что был вынужден броситься в центр торнадо, чтобы оттащить Холу от малыша. У терьера был такой ликующий вид, будто он только что получил награду от мэра. Хола привалилась к моей ноге, тяжело дыша.
— Слушай, — сказал Кларк. — Вот тебе мой совет. Вы должны сдать СХГ ради Глории. Чтобы доказать ей.
— Доказать что? Что я псих?
— Нет, — ответил Кларк, кладя руку мне на плечо. — Что ты здоров.
11
Тест
В 1989 году вице-президент Американского клуба собаководства Джеймс Дирингер направил во все собачьи клубы письмо, призванное объяснить смысл только что введенного теста «Собака — хороший гражданин». В письме говорилось: «Эта программа создана как ответ предубеждению против собак, которое, к сожалению, широко распространилось в последние годы».
СХГ стал первой сертифицированной программой клуба, протянувшей, образно выражаясь, лапу беспородным псам: теперь их называли «собаками смешанной породы», а не дворнягами. По замыслу Дирингера, тест должен был учитывать только хорошие манеры животного и ответственное поведение хозяина.
В раннем видео, выпущенном в поддержку СХГ, цель теста обозначалась предельно четко: «Воспитать собаку, которая сделает счастливым своего хозяина и не сделает несчастным кого-либо еще».
Идея собачьего теста, который популяризировал бы обычную дрессировку, а не подготовку к закрытым чемпионатам, возникла у АКС еще в семидесятых годах. Члены Американского общества по изучению темперамента у собак параллельно разрабатывали тест, который определял бы темперамент щенков. Собачники боялись, что из-за нескольких неприятных инцидентов, вызвавших шумиху в прессе, правительство может ужесточить законы о содержании их питомцев. Герм Дэвид из журнала «Мир собак» посвятил ряд статей проблеме домашних псов, живущих в крупных городах. Он же и обрисовал в общих чертах в начале восьмидесятых будущую программу.
Первоначальную концепцию теста разработал специальный комитет, в который вошли Джеймс Дирингер, Боб Селф из журнала «Фронт энд Финиш» и Уолли Кодис от АКС. Пилотная версия была запущена в 1989 году при поддержке Санкостского собачьего клуба в Данидине, штат Флорида. Параллельно СХГ опробовали в Таллахасском полицейском управлении К-9, клубе чистокровных ротвейлеров и Охлоконийском клубе, где занимаются псами смешанных пород. Все полицейские псы сдали СХГ с легкостью, выдрессированные ротвейлеры также показали прекрасный результат, а вот треть дворняг с треском провалились.
По результатам пилотной версии в тест были внесены некоторые изменения. Первые три пункта поменяли местами, придав им более логичную последовательность: «Реакция на незнакомца», «Реакции на ласку», «Спокойное поведение во время экзамена» (изначально они шли в обратном порядке).
Как ни странно, первая версия «Хорошего гражданина» не включала тест на команду «Ко мне». Как объяснила Мэри Берч, член АКС и нынешний куратор программы, это произошло из-за того, что тест был продуман лишь в общих чертах.
Позднее она рассказывала, что АКС получил сотни отзывов от дрессировщиков с просьбой включить в тест пункт «Ко мне», «потому что перед началом дрессировки собаку необходимо как минимум поймать и надеть на нее ошейник».
Изначально тест включал в себя довольно странный пункт под названием «Поощрение и взаимодействие». Хозяину предлагалось поиграть с собакой, а потом резко осадить ее и похвалить, если ей удавалось мгновенно перейти от возбуждения к спокойствию. Однако, как призналась Берч, «из-за неверного позиционирования многие хозяева решили, что в этом тесте собаку нужно только хвалить, и больше ничего». Обнаружилась и другая проблема: собак некоторых пород, например лабрадоров, было невозможно успокоить, в то время как бассеты «остолбенело пялились на экзаменатора».
Больше всего трудностей возникло с последним пунктом теста, который тогда назывался «Собака остается в одиночестве». Именно на нем прокололись большинство собак смешанных пород. Хозяин на пять минут исчезал из поля зрения питомца. Чтобы получить зачет, пес должен был спокойно сидеть на месте, не скуля, не лая, не рыча и прочее, то есть никак не выражая своего беспокойства или тревоги. Привить подобную реакцию очень сложно, и для многих псов это становится камнем преткновения.
Сьюзан Конант, которая одной из первых привела на СХГ свою лайку, однажды рассказала мне:
— Этот тест на одиночество был просто кошмарным! Мой Кобук провалился именно на нем. Его привязали в конце длинного коридора, и все пять минут он развлекал экзаменаторов своим фирменным северным репертуаром. Когда я вернулась, ассистент показал мне записи, где значилось, что бедняга сначала выл, потом скулил, а под конец принялся так лаять, что чуть не охрип.
(Позднее Кобук все-таки сдал СХГ.)
Поскольку большинство незачетов приходилось именно на этот пункт, его сократили до трех минут, заменив «полное одиночество» на «присмотр дружелюбного незнакомца» и дали менее пугающее название — «Контролируемое разделение».
Когда тест был доведен до ума, началась обширная работа по его внедрению и популяризации. К этому времени общественное мнение о программе сильно изменилось, несмотря на то что она не предусматривала никаких титулов и почти не могла предложить материальных выгод. Согласно редакторской колонке «Вестника АКС», первоначально многие думали, что СХГ является тестом на темперамент — таким же, какие проводятся Американским обществом по изучению темперамента у собак, а потому не требует дополнительной подготовки.
«Подобное мнение совершенно не учитывает целей программы, — говорилось в „Вестнике“. — Собаки не рождаются дрессированными, и их хозяева не рождаются со знанием, как следует дрессировать собак».
Аминь.
В результате в СХГ включили проверку основных команд вроде «Сидеть», «Лежать», «Ждать» и «Ко мне» (глупо рассчитывать, что собака понимает их интуитивно) и сохранили элементы теста на темперамент — например, проверку реакции на незнакомцев и общего поведения на экзамене. По этой причине некоторых собак для СХГ приходится тренировать меньше, чем других.
Как однажды заметила Мэри Берч, «есть псы, которым вообще не приходится напрягаться, чтобы сдать тест».
И есть Хола.
12
Поведение в семье
Несмотря на подчеркнуто простое название, курс «Поведение в семье» очень быстро стал для нас сложным.
— На этой неделе, — преступно скоро объявила инструктор Венди, — мы сосредоточимся на команде «Место». Позвольте собаке обнюхать лакомство, отдайте команду и угостите ее. Затем положите лакомство на коврик, чтобы она могла до него дотянуться. Порцию следует постепенно уменьшать. В конце концов вы добьетесь, что собака будет возвращаться на коврик по одной команде. Это очень Удобно, когда у вас гости и вам, например, нужно выслать собаку из комнаты. Достаточно сказать «Место!», и она выйдет. Поняла, Хола?
И это курсы для начинающих? Я с таким же успехом мог бы попытаться обучить Холу искусству оригами.
Мы оказались на курсах «Поведение в семье», потому что они были обязательным условием для более продвинутой подготовительной программы «Хороший гражданин», в конце которой собаку ждал тест.
Моей целью было пригласить Глорию на СХГ в декабре, с триумфом сдать тест, а потом всем вместе отпраздновать лучшее Рождество в нашей жизни. На дворе стоял октябрь. Безнадежно.
Тренировала нас пятидесятилетняя дама с приторным голосом, всклокоченными волосами и в узких джинсах, облегающих довольно стройную фигуру, что нетипично для собаковода. Улыбка, словно приклеенная к ее лицу, меркла лишь в исключительных случаях — например, когда Хола, прельщенная дружелюбным выражением, бросилась к ней с мокрыми поцелуями.
— Прикажите ей сесть, — сказала мне Венди.
— Хола, сидеть, — скомандовал я подчеркнуто мужественным голосом, который в действительности напоминал не то голос Пи-Ви Хермана[9], не то и вовсе Гринча, похитителя Рождества. — Сидеть!
Не могу не отметить: на секунду, прежде чем Хола положила лапы на плечи инструктору и облизала ей нос, в карих собачьих глазах мелькнула смутная тень понимания.
Венди была профессионалом. Поэтому она даже не поморщилась, лишь отвернула голову. Собаки понимают холодное отношение гораздо лучше, чем люди. По крайней мере, Хола моментально шлепнулась на четыре лапы, как будто спустилась с небес на землю. Хотите, чтобы собака оставила вас в покое? Достаточно избегать зрительного контакта, или, проще, отвернуться от нее. Одинокие женщины в барах прекрасно владеют этой техникой.
— Так, — сказала Венди, по-прежнему глядя в сторону. — Попробуйте немного пройтись с ней на длинном поводке. Можете использовать приманки, если хотите. Я видела, что вы жульничали с лакомствами, когда мы учились ходить на коротком поводке. Помните, собака должна идти рядом с вами и не вырываться. Пусть ваш зенненхунд покажет, на что он способен.
— Ладно, Хола, — сказал я. — Пора прогуляться. Идем.
Она стояла как вкопанная.
— Идем, Хола, — повторил я, повышая голос. Двадцать два глаза — человечьих и собачьих: мы занимались не одни — обратились к нам в ожидании. — Идем, давай же!
Хола начала дрожать и скулить, а потом издала звук… нечто среднее между скрипом диванной подушки и возгласом женщины, приближающейся к оргазму (сам слышал). О том, чтобы сдвинуть ее с места, не могло быть и речи: она словно вросла в землю.
— Она вообще знает, что такое прогулка? — спросила Венди. — А вы знаете, что такое приманка?
Не знаю, каким идиотом надо быть, чтобы не знать о приманках. Впрочем, я не винил Венди за этот вопрос. Глядя на нас с Холой, можно было подумать что угодно.
— Попробуйте медленно заманить ее лакомством в круг, а потом…
Не дав мне дослушать, Хола сорвалась с места, протащила меня по всему залу и застыла у решетчатых ворот, откуда хорошо была видна площадка, на которой собак готовили непосредственно к тесту. На протяжении двух долгих месяцев — целый семестр на курсах «Поведение в семье» при клубе «Порт Честер» — Хола изобретала все новые и новые способы выражать свой интерес к окружающим предметам, людям и собакам. Мне оставалось лишь завистливо смотреть на вышколенных студентов курса СХГ, не реагировавших ни на какие раздражители и смирно сидевших возле своих хозяев, пока те обменивались рукопожатиями. У меня было чувство, будто я смотрю краткую версию передачи «Богатые и знаменитые».
— Эгоизм не в том, что человек живет как хочет, а в том, что он заставляет свою собаку жить по своим правилам, — сказала Венди, которая явно читала Оскара Уайльда. — Ей известно, что такое длинный поводок?
— Ну… Мы…
— Она знает команду «Сидеть»?
А вот это уже запрещенный прием. Спросила бы еще, умею ли я пользоваться электричеством. Если собака не знает команду «Сидеть», это значит, что ее вообще не дрессировали.
— Хола, сидеть, — приказал я.
Она села. А потом перевернулась на спину и замолотила лапами в воздухе, восхваляя собачьего бога за то, что наградил ее сообразительностью.
«Ой, папочка! — казалось, вот-вот произнесет она. — Мне здесь так нравится! Спасибо!»
Меня ничуть не утешало, что кое-кого из собак тоже нельзя было причислить к Нобелевским лауреатам. В частности, с нами тренировался симпатичный молодой боксер по кличке Аттикус, одного взгляда на которого хватило бы, чтобы диагностировать синдром Дауна. Я испытывал к нему то, что собачники называют негодованием (синонимы: смертельная обида, чувство вселенской несправедливости). И дело даже не в том, что он очень скоро начал осваивать новые команды с неподражаемой легкостью, будто подсматривал в учебный план. Смертельную обиду (негодование, чувство вселенской несправедливости) вызывало то, с какой любовью и восхищением он смотрел на свою хозяйку — симпатичную двадцатилетнюю девушку в мешковатом спортивном костюме. Хотя, судя по ее виду, она была не более одаренным собаководом, чем я…
Ну ладно, ладно, по сравнению со мной все — одаренные собаководы. Но в дог-шоу ее бы точно не взяли.
У нас есть только один настоящий враг, и это мы сами.
Удивительно, насколько близко к сердцу я принял эти собачьи курсы. Каждые два дня перед тренировкой я бегал по потолку от волнения, а потом еще два дня сгорал от стыда. Все провалы Холы словно обнажали мои собственные пороки.
Кларк говорил, что Глории просто нужна передышка, но я в это не верил. По иронии судьбы я знал ее телефонный номер, но ни разу им не воспользовался. Я крутился как заведенный. Работал за троих. Выгуливал Холу. Ходил на собрания Анонимных алкоголиков. Перебирал забытые Глорией вещи — томики Эмили Дикинсон, вырезки из «Нью-Йорк пост» и «Дэйли ньюс» с рецензиями на ее выступления, розовые кашемировые шарфы и маленькие дизайнерские зонтики с узором в горошек. В задней комнате по-прежнему стояло ее пианино с толстой стопкой нот Баха и группы «Аэросмит». Она играла композиции «Аэросмита»?
Примерно через две недели после своего ухода Глория позвонила домой, когда я был на еженедельном совещании (она прекрасно об этом знала), и сообщила автоответчику то, о чем я и сам догадывался: она живет в двух часах езды от города, в горах Катскилл, в пустом однокомнатном домике, который называется Домом на скалах, потому что стоит — кто бы мог подумать! — на скалах.
— Не звони мне, — сказала она в конце. — Просто хочу, чтобы ты знал: со мной все в порядке.
Я переслушал запись несколько раз, но так и не нашел в ней никакого скрытого смысла.
* * *
Я начал вести с Холой мотивирующие беседы, пока мы полчаса тряслись во взятом напрокат автомобиле по трассе I-87.
— Ты должна добыть мне первый приз, Шмо, — сказал я маленькой Холе в зеркале заднего вида. Когда я нервничаю, я всегда называю ее Шмо. — Оставь свои глупости за пределами круга, хорошо?
Она прищурила глаза, как бы говоря:
«Какие глупости ты имеешь в виду, папочка?»
— Это настоящие собачьи соревнования, — продолжал я. — Для младшей группы. Всех этих псов тренируют для победы. Мы тоже должны постараться и показать класс.
«Мы едем в парк? Мы снова едем во Флориду? Где ты прячешь пирожки?»
— Когда мы приедем, мне понадобится все твое внимание. Так что поголодай немного.
«Я родилась голодной…»
* * *
Школа «Порт Честер» — настоящая маленькая вселенная, предназначенная только для тех, у кого есть лапы и хвост. Сомневаюсь, имеются ли там туалеты для людей, зато в залах даже в разгар лета поддерживалась комфортная прохлада.
В отличие от школьных учителей, Венди не выгоняла двоечников из класса. Зато она задавала такие же сложные вопросы:
— Вы когда-нибудь дрессировали свою собаку?
— Сколько ей лет? Пять?! Вы имеете в виду — месяцев?
— Она имеет представление об одиночном поведении?
— Вы когда-нибудь пользовались кликером?
— Она владеет «сидячим поведением»?
Эта женщина везде видела только поведение. Сидяче-одиночное поведение, длительно-сидяче-одиночное поведение, длительно-сидяче-а-потом-стояче-одиночное поведение, прогулочное поведение, а в случае Холы — отсутствие поведения.
В «Порт Честере» культивировался «позитивный метод»: собак дрессировали при помощи лакомств, плохое поведение игнорировалось. Венди обычно пользовалась практикой «щелкнуть кликером и угостить». Похоже, она была тренером так долго, что привыкла делить и свою жизнь на отрезки «цель — щелчок — поощрение», стремясь, как она сама выражалась, к максимальному правдоподобию.
— Собаки делают то, за что получают конфету, и не делают того, за что конфету получить не смогут, — сказала Венди однажды. — Причем конфетой может быть что угодно. Если ваш пес резвится в собачьем парке, а вы его подзываете и ведете домой, он очень быстро запомнит, что отреагировать на вашу команду — значит не получить желаемого. Вам нужно отдать команду и затем поощрить собаку сотню раз в сотне мест, чтобы в сто первый раз она среагировала на максимальное правдоподобие и подошла без приманки. Но полной гарантии все равно нет. Это постоянный выбор.
— Если уж на то пошло, — после паузы продолжила Венди, — что нужно сделать, чтобы собака гарантированно не освоила команду «Ко мне»?
— Я знаю, — встрепенулась хозяйка Аттикуса.
— Кто-нибудь еще?
Молчание.
— После команды «Ко мне» нужно всего лишь надеть на собаку поводок и отвести домой. Так вы никогда ничего от нее не добьетесь. Почему?
— Потому что она запомнит, что за командой не следует ничего хорошего, — ответил я.
— Это как со свиданиями. Вам нужно провести пять или шесть идеальных свиданий, чтобы получить право на одно неудачное.
Меня изумила даже не эта житейская мудрость, которая, как обычно и бывает на собачьих тренингах, является всего лишь здравым смыслом на высоте одного фута от земли. Нет, меня поразило, что Венди тоже ходит на свидания.
Сидеть, мальчик, сидеть! Хороший мальчик…
Наши отношения с Холой за пределами клуба изменились. Понятия не имею, о чем я думал раньше, когда выгуливал ее, но в этих мыслях точно не находилось места самой собаке. Теперь же я стал замечать, что она шествует по городу, словно гордый пушистый миноносец. Каждая мелочь удостаивалась внимания больших карих глаз и длинного носа, который работал наподобие металлоискателя, запрограммированного на куриные косточки.
Иногда она поворачивала голову и бросала на меня быстрый взгляд — просто чтобы убедиться, что я все еще здесь. Этот взгляд разрывал мне сердце. Сколько раз она смотрела так прежде, а я даже не обращал внимания?
13
Белка
Мы с Холой делали успехи. В упражнениях «Сидеть» и «Лежать» наметился небольшой прогресс. Она начала реагировать на команду «Ко мне», иногда — даже если команду отдавал я. При желании в ее стойках можно было заметить несомненный потенциал. И я начал подумывать, что еще пара месяцев — и мы вполне осилим СХГ…
А потом появилась белка.
Венди обещала море веселья на заключительном занятии, и это заранее вызывало у меня ужас. Веселье подразумевает возбуждение, а возбуждение Холе противопоказано. У нее и так еле-еле хватает внимания… Ну, скажем, на меня.
Я пробовал медитировать по утрам — Кларк сказал, что ему это помогает справляться со стрессом на Уолл-стрит, — но мозги (мои мозги) очень быстро сложились в трапецию.
О чем это я? Ладно, неважно.
— Как у нас дела, Аттикус? — спросила Венди, хотя могло показаться, что обращается она ко всему классу.
— Замечательно, — ответила хозяйка Аттикуса; эта девушка явно ходила у тренера в любимчиках.
— Ну, что мы делали на этой неделе?
— Ой, — начала хозяйка, — у нас была большая вечеринка в честь Дня благодарения, и мы отрабатывали команду «Место». Еще я немного угостила Аттикуса коктейлем и пирожными, потом выложила фотографии на свою страничку в Фейсбуке… — Она перечисляла еще долго. Признаюсь, эта парочка здорово действовала мне на нервы, так что я предпочел отключить звук.
— Отлично, — кивнула Венди. — А как у него дела с командой «Апорт»?
Вообразите ответ сами, о’кей? Успехи Холы по этой части ограничивались тем, что она с недюжинным энтузиазмом вырывала из моей дрожащей холодной руки теннисный мячик и мелко шинковала его со скоростью хорошего комбайна. К счастью для нас обоих, тест на эту команду в СХГ не входил.
Когда ни у кого не осталось сомнений, что Аттикус — звезда недели, месяца и года, Венди достала маленькую плюшевую белку и сжала ее.
Скви-ик.
У меня кровь застыла в жилах. Хола рванулась вперед, и только поводок и мой собственный вес спасли белку от превращения в салат.
— Успокойте свою собаку, пожалуйста, — сказала Венди.
— Она… любит… белок…
Зенненхундов вывели для того, чтобы таскать тележки по крутым швейцарским горам, а у Холы мощность небольшого трактора… Будь мои ладони не такими скользкими от жареного цыпленка, которого я принес в тот день для поощрений, все сложилось бы по-другому.
Собака вырвала поводок. Остолбенев от ужаса, я смотрел, как она летит прямо к Венди, прижимающей белку к груди. На последнем метре Хола резко притормозила и уселась, высунув язык.
Дружный выдох.
— Привет, — сказала Венди, обращаясь к Холе. — Как тебя зовут?
Хола легла и замерла, как изваяние. Взгляд ее по-прежнему был прикован к белке.
— Похоже, кое-кто собирается продемонстрировать все, на что способен. Держу пари, сейчас она даже коврик отыскала бы, если бы знала, что это такое.
Хола приняла другую позу — не менее впечатляющую.
Венди хмыкнула:
— Собаки не сильны в распознавании сигналов. Они понимают, что им дали какой-то сигнал, и пробуют то, что уже срабатывало раньше. Поэтому очень сложно добиться, чтобы они легли из стойки — для начала они пытаются сесть. Хола, стоять!
Хола сделала стойку.
— Неплохо, — сказала Венди, и ее глаза расширились. — А теперь смотрите, как она попытается сесть. Хола, лежать.
Хола легла.
Секунда тишины. Даже Аттикус выглядел ошарашенным.
В конце занятия Венди каждому дала напутственный совет, над чем стоит еще поработать. Когда она подошла к нам с Холой, выражение ее лица было на редкость дружелюбным.
— Как ощущения? — спросила она.
— Замечательно, — соврал я. — По-моему, у нас большой прогресс.
— О’кей. Чем думаете заняться теперь?
— Ну… Я думаю поработать над ее манерами.
— Отличная идея.
Я почувствовал себя очень странно — как будто мне снова шестнадцать и мы с моей первой подружкой Меган сидим в «Сбарро» на Геральд-сквер, и мы оба понимаем, что эта мясная пицца — последняя в нашем романе. Финальная.
Судя по всему, Венди была решительно настроена не рекомендовать нас на следующий курс, поэтому я схватился за тарзанку, разбежался и перемахнул через каньон:
— Я подумал, что, возможно, мы могли бы попробовать подготовительную программу «Собака — хороший…»
— У меня для вас совет, — сказала она, понизив голос. — Ничего?
— Конечно.
— Вы знаете, собаки очень чувствительны.
— Еще как.
— Но ваша собака — мегачувствительная. Можно сказать, это живой радар. Очень необычный случай.
Что?
— Она действительно настроена на вас.
Я смеялся, пока не сообразил, что это вовсе не ирония в духе восьмидесятых.
— Простите, что?
— Попробуйте нервничать поменьше, о’кей? Просто расслабьтесь и повеселитесь.
— Я не совсем понимаю…
— Я хочу сказать, — продолжила Венди, — что это вы ее вынуждаете так вести себя. Посмотрите на нее. Она знает все команды. Для нее это не проблема. Она сходит с ума из-за вас. Подумайте об этом.
Потрясенная тишина длилась целую секунду, пока Хола, словно желая доказать правоту Венди, не принялась скулить вслед ее удаляющейся фигуре в джинсах. Так мог бы плакать ребенок, глядя на уходящую мать. Венди не просто подколола меня. Она сказала нечто, что повергло меня еще глубже в пучины депрессии.
Мне было проще научить Холу прыгать через горящий обруч, чем расслабиться. Беспокойство — единственная сила, пока еще удерживающая меня в этом мире. Марти, который не нервничает, — это все равно что Марти, из которого выкинули буквы м, а, р, т, и.
* * *
Обратный путь в Манхэттен был не лучшим в моей жизни. Я чувствовал себя обиженным, обманутым, преданным (и другие прилагательные). Подтверждая роль детектора моего настроения, Хола сидела на плотной простынке, которую я постелил на заднее сиденье, смотрела мне в затылок и хныкала. Легче не становилось.
Настроена на вас…
Расслабьтесь…
ПОВЕСЕЛИТЕСЬ…
Значит, все эти прогулки с приманками, выполненные и невыполненные стойки и изучение других команд были впустую. Я словно пытался лечить болезнь кровопусканием, в то время как мне требовалась лекарство, которое изъяли из продажи.
Однажды Кларк сказал:
— Марти, ты больше живешь в теории, чем на практике.
— В смысле?
— Почитай «Большую книгу». Там есть глава «В действии». Но там нет главы «В мыслях».
Иногда мне казалось, что он читает только оглавление «Большой книги» и мотивирующие лозунги, развешанные в зале, где проходили собрания: «НАДЕЙСЯ НА ГОСПОДА», «ТЫ СМОЖЕШЬ», «АЛКОГОЛИЗМ — НЕ ПРИГОВОР». Как ни странно, для него эти лозунги работали.
Хола понимала, что папочка на нее сердит. Когда мы поднимались по лестнице в подъезде, обычного огонька в ее глазах не наблюдалось. Тренинги отнимают у собак много физических сил, но еще больше — умственных усилий, так что после занятий Хола всегда чувствовала себя истощенной, но сегодня она была истощенной вдвойне.
Она так ни разу и не подняла на меня глаза. Хвост, обычно живущий своей собственной жизнью, безвольно подметал ступени.
Я взял телефон, намереваясь набрать номер Глории, но тут же передумал. Не хотелось начинать разговор — первый после нашего разрыва — с жалоб на жизнь в целом и на Холу в частности. Отношения строятся на хороших новостях.
Трубка легла на место. Остаток вечера я провел, читая спящей Холе детектив и прислушиваясь, не звонит ли телефон. Наконец я осознал, насколько смешон, и выключил его. Но в ту же секунду мне пришла в голову мысль, что Глория может не оставить сообщение и я не узнаю, звонила ли она. Поэтому я снова включил телефон и положил его на тумбочку возле кровати, чтобы мы с Холой сразу услышали звонок. Если телефон зазвонит.
14
Сэмми
Двадцать пять лет назад.
Не советую верить ни единому слову, сказанному моей матерью, даже если в тот момент она обращалась к собаке или кошке.
Моя мать была потрясающей красавицей. Как Хола. Изящные, слегка заостренные черты лица и огромные голубые глаза, взгляд которых ни на чем не задерживался надолго. Как и многие красивые люди, она глубоко переживала из-за своей полусостоявшейся актерской карьеры.
«Полумеры не для нас, — говорится в „Большой книге“. — Настал решающий момент».
Моя мать выросла в бедной семье в Глазго, в Шотландии. Ее отец был ирландцем — худощавый альбинос, кожа цвета вощеной бумаги и молочные волосы. Он работал мясником (пока вообще работал). В один неудачный день он потерял большую часть указательного пальца на левой руке. Будете угадывать с трех попыток, что случилось? Не стоит выходить на работу пьяным, особенно если орудуете тесаком.
Главный виновник наших бед — это мы сами.
— Как-то раз я тащила отца из паба, — с сильным ирландским акцентом рассказывала мать, — и на меня напала огромная собака. Просто появилась ниоткуда и вцепилась в меня, словно я кусок песочного печенья.
Че громко ахнула, а мы с братом спокойно вернулись к «Безумной библиотеке»[10].
— О господи, — воскликнула Че. — И что случилось потом?
— Что бы ни случилось, твоим братьям нет до этого дела, — ответила мать, глядя на нас с невыразимым разочарованием.
— Прилагательное, — сказал я Полу.
— Желтопузый.
— Настоящее прилагательное.
— Я месяц провалялась в больнице, — вздохнула мать. — Может быть, даже три.
Сестра выглядела озадаченной.
— Ты же говорила, что в детстве у вас не было больниц? Там лечились только богачи и проклятые британские ублюдки.
— Следи за языком, — осадила ее мать. Она всегда презирала британцев (или говорила, что презирала), хотя никогда не могла объяснить за что именно. — У нас были больницы. А вот лекарств действительно не было. Как и профессиональных докторов.
— Из-за британцев?
— Отчасти, — сказала мать, понижая голос и позволяя трагической скрипке выйти на передний план. — Отчасти из-за того, что мы были очень бедны. А в то время с бедными людьми…
— Обращались как с дерьмом! — закончили мы хором.
— Наречие, — скомандовал я.
— Мучительно, — произнес брат.
Детали истории менялись — иногда собака лишь слегка кусала мать за ногу и она, прихрамывая, шла домой, а иногда ей требовались переливание крови и молебен отца МакМануса, — но посыл всегда оставался неизменным.
Собаки — это плохо. Как и британцы.
Поэтому я был изумлен, когда однажды в нашем доме появился пес. Он выпрыгнул из отцовского Citroen цвета «синий металлик» и так неожиданно подскочил к сестре, что та чуть не свалилась с трехколесного велосипеда. Это был обычный белый пудель, явно не щенок, но и не взрослый пес, судя по его энергичности. Скорее всего, ему был год или два.
— Это Сэмми, — представил его отец. В те дни он напоминал доктора Килдэра[11] — такая же смуглая кожа и две любовницы из числа медсестер. С нашей точки зрения, его главный недостаток заключался в том, что он не особенно любил детей. — Сэмми — хороший мальчик.
Судить о том, хороший Сэмми или нет, было рановато. Но что можно было сказать с уверенностью — так это то, что в его пушистом теле заключалась невероятная страсть к жизни. Отбежав от Че, он попытался запрыгнуть на правую ногу отца, и унять его не было никакой возможности.
В ту пору мы только-только переехали из Южной Африки в Мичиган (привал в Нью-Йорке не считается), и папа устроился на вторую в своей жизни работу — не менее загадочную, чем предыдущая. Теперь он работал в клинике при Университете Уэйна в центре Детройта. Он был врачом, и я знал лишь то, что он занимается какими-то исследованиями.
— Вау, — сказал брат. — Что это за порода?
— Большая, — ответил я, Мистер Энциклопедия.
У меня с самого начала было плохое предчувствие насчет Сэмми. Во-первых, его никогда не выпускали на улицу. Мама ненавидела и боялась этого пса и понятия не имела, как с ним обращаться. Кажется, она думала, что пес — это что-то вроде кошки, только более шумный и надоедливый.
Наши самые сильные страхи только и ждут, чтобы материализоваться.
— А разве его не надо выгуливать? — поинтересовался однажды брат, который из нас троих был самым сообразительным.
— Зачем? — спросила мать.
— Ну, мистер Келли каждый день выгуливает Бет. Дважды.
— Мистер Келли очень невежественный человек.
Мама положила стопку старых газет в углу прачечной и громко объявила, что пес должен делать свои дела именно там. Как ни странно, он предпочитал другие места — например, большое кожаное кресло в гостиной. По иронии судьбы кресло было коричневым. Это регулярно приводило к досадным инцидентам по вечерам, когда отец, вернувшись с работы, усаживался в него с «Историей упадка и разрушения Римской империи» Эдварда Гиббона.
— Рождество Христово! — вопил он на весь дом. К чести отца, несмотря на то что ругался он очень громко, мы никогда не слышали от него ни единого непечатного слова.
Я поворачивался к разбуженному криком Сэмми, который почему-то завел привычку спать в моей кровати.
— Больше так не делай, — шептал я. — А то закончишь свои дни в пруду.
«Прости, — отвечал он одними глазами. — Я не знаю, чего от меня ждут».
— И я, дружище. И я.
* * *
Сестра пыталась играть с Сэмми после школы, пока Пол грыз гранит математической науки. Я наблюдал за ней с иронией.
— Что ты делаешь? — спросил я наконец.
— Хочу научить его трюкам.
— Каким?
— Ну… Я хочу научить его пантомиме.
— Это смешно.
— Ты так говоришь, потому что дурак.
— Сама дура.
— Ты ничего не знаешь о собаках!
В этом она, конечно, была права, но я мог дать руку на отсечение, что у нее ничего не получится. Этот пес не знал ни одной команды — потому что его хозяева их не знали — и питался хрустящими подушечками, которые я скармливал ему за неимением другой еды. Ему преподали всего один урок — когда он попытался изнасиловать пылесос фирмы «Электролюкс».
Пол первым заметил перемены. Поначалу они были едва уловимы — что-то не поддающееся описанию, но несомненно присутствующее. Скорее внутреннее, чем внешнее. А потом Сэмми стал меняться на глазах.
Во-первых, он уменьшился в размерах. Во-вторых, он дергался каждый раз, когда за окном проезжала машина. Да что там машина — он все время казался напутанным, словно долго бегал от полицейских.
— Что случилось с Сэмми? — спросил однажды брат. — Он больше не грызет мои ботинки. И смотрите-ка, он теперь гадит на газеты, как велит мама. Он упал духом.
Мама, собиравшая нам шоколадные кексы на полдник, неожиданно заторопилась. Мне стоило бы насторожиться: это были огромные кексы с символом Супермена из «Бакалейной Маккуса».
— Сэмми заболел, — сказал я позже за ужином. — Ему больше не нравятся хрустящие подушечки.
— Что за глупости, — ответила мама. — Всем нравятся хрустящие подушечки.
— Только не Сэмми. И не теперь.
В конечном счете мы нашли еду ему по вкусу — это оказались сырные палочки, — а сестра научилась усаживать пса, нажимая ему на ляжки. То обстоятельство, что собака рефлекторно сядет, если нажать ей на ляжки, ничуть не омрачало триумфа Че.
— Смотрите! — кричала она. — Сэмми сидит! Ну смотрите же! Вы не смотрите.
Через несколько дней появились новые изменения. У Сэмми по-прежнему были пустые глаза и затравленный вид очевидца преступления, который опасается, что ему отомстят бандиты. Но было и еще кое-что.
Как обычно, брат заметил первым.
— Слушайте, что случилось с Сэмми? — спросил он. — Он будто изменил цвет. Он слегка… Поголубел.
— Это смешно, — отрезала мать.
— Может, он в чем-то испачкался? — Пол провел ладонью по кудрявой шерсти пса и внимательно изучил ладонь на свету. — Вроде нет. Никаких следов. Чисто.
Он всегда говорил так, словно работал в Министерстве юстиции. А он ведь даже не был гражданином США.
— Почему он рычит? — спросила сестра.
— Господи, снова ты за свое. Перестань рычать! — накинулась на меня мама.
— Да не Мартин! Собака. Сэмми рычит.
— Может, у него в брюхе урчит от голода, — предположил я, с энтузиазмом принимаясь обшаривать кухонные шкафчики в поисках кукурузных хлопьев.
— Наверное, его нервирует, что он голубого цвета, — задумчиво сказал Пол.
Мама, пошатываясь, бродила по кухне с таким отчаянным взглядом, что мы предпочли уткнуться в свои пирожные.
— Дети, нельзя ли потише? Я даже не слышу, как пью.
Я отреагировал первым:
— Пьешь?
— Что?
— Ты сказала, что не слышишь, как пьешь.
— Черт! — вскрикнула мать. Когда у нее заканчивались аргументы, она превращалась в Роб Роя[12]. — Черт возьми, доедайте, быстро!
Швырнув сковородку на электроплиту, она направилась в гараж, который находился сразу за прачечной. Она всегда рыдала только в своем крохотном зеленом Fiat с откидным верхом, который стоял в неотапливаемом гараже. При этом она пыталась затянуться сигаретой, которую чаще всего забывала зажечь.
— Никаких сомнений, — подытожил я, выключая плиту. — Сэмми изменил цвет.
— Он голубой, — подтвердил брат.
— Знаете, что я думаю? — сказала сестра, которая даже с набитым ртом говорила то, что другие сказать боялись. — Я думаю, что это не Сэмми.
* * *
Мы сидели в гостиной и пытались научить Сэмми играть в нарды, когда вошел отец и объявил, что у него для нас новости.
В нашей семье новости хорошими не бывали. Поэтому мы привыкли не принимать скоропалительных решений, за исключением случаев, когда на подъездной дорожке сигналила полиция.
— Боюсь, я совершил ошибку, — сказал отец. — Я… Понимаете, я… Я обещал Сэмми другой семье, другой маленькой девочке. Она очень благодарна, что вы о нем так хорошо заботились… Но я должен вернуть собаку.
Сестра ударилась в слезы, и Пол бросился ее утешать.
— Это все равно не наш Сэмми, — сказал он. — Убедись, что ты отдаешь ту собаку!
Отец увез пуделя и не возвращался весь следующий день. Мы не удивились: его исследования в лаборатории были странными, и мы никогда не могли с точностью сказать, где он сейчас.
С самого начала не позволяй себе поддаваться страху и унынию. Будь мужественным.
Скучали ли мы по Сэмми? Сестра проплакала два дня, а я не пролил ни слезинки, но еще долго чувствовал ноющую боль в груди, особенно по ночам. Только оглядываясь назад, я понял, что она значила. В те годы я еще не осознавал, насколько одинок, насколько мне нужен кто-то, кто помог бы справиться с ощущением, что ночь длится вечно.
Я никогда не встречал собаку, которая думала бы: «О господи, опять утро». Собаки думают: «Опять утро, Господи!» — почувствуйте разницу.
Много лет спустя я услышал намек, подтвердивший мои худшие опасения. Помнится, я расспрашивал отца о жизни в Замбези, где он занимался исследованиями по пересадке органов.
— В Африке не было всех этих дурацких законов, — сказал он.
— Ты имеешь в виду законы о врачебных преступлениях?
Он подмигнул мне:
— Достаточно сказать, что многие больные благодарили нас. Пусть наша деятельность и не была вполне легальной. По сравнению с Африкой Америка стала таким разочарованием!
Опасная тема. Отец всегда говорил, что Америка — не что иное, как вирус, который мы подцепили в конце шестидесятых в аэропорту Джона Кеннеди.
— Что ты имеешь в виду?
— Мы больше не могли экспериментировать на людях, — сказал отец. — Приходилось использовать собак.
15
Трудовая неделя
He напивайся. Ходи на собрания. Ходи на собрания. Не напивайся. Позвони своему шефу. Выгуливай собаку. Дрессируй собаку. Работай. Не трать время, раздумывая о вещах, которые все равно не изменить. Займись спортом. Измени образ мышления. Суть в действии, а не мыслях.
Мне много раз приходило в голову, что в те первые месяцы на плаву меня удержали Анонимные алкоголики — именно потому, что загрузили тысячей Раздражающих обязанностей.
Ходи на собрания. Позвони своему шефу. Сходи на 90 собраний за 90 дней. Проведи моральную инвентаризацию. Спи. Работай над Четвертым шагом…
У меня просто не оставалось ни одной свободной минуты, чтобы заглянуть в винный магазин.
Глория продолжала нас игнорировать. Я чувствовал себя так, будто сидел на дне колодца.
Мне разонравилась квартира. Когда здесь жила Глория, мне хотелось возвращаться домой. Это она вдохновляла меня заниматься интернет-маркетингом. Теперь меня раздражали собственные стены. Я дрессировал собаку, перечитывал книги Сьюзан Конант, спал, ждал. Вот и вся жизнь.
Трезвость явно пошла на пользу моей работе. Коллеги говорили, что я «выгляжу отдохнувшим». А я начал медленно сходить с ума. Это единственное объяснение тому, чем я решил заняться. Моя идея была абсолютной прихотью и не имела смысла — может, в этом и заключался ее смысл. Я решил придумать новое слово и внедрить его в культуру при помощи сарафанного радио и вирусного интернет-маркетинга, раз уж последний был моей специальностью. Этакий офисный перформанс.
Со мной в агентстве работала двадцатишестилетняя девушка, выпускница Гарвардской школы бизнеса, особа умная и общительная, с пышными каштановыми волосами и фигурой а-ля Дженнифер Лопез. Она презирала косметику и была типичным отпрыском семьи врачей. Такие девушки всегда кажутся старше, чем на самом деле, — из-за выматывающих разводов и неприлично высокого IQ.
Однажды я заметил, что у нее больше тысячи друзей в Фейсбуке.
— Ух ты! — сказал я. — У тебя столько друзей…
— Ну, друзьями их можно назвать с натяжкой.
— Где ты их берешь? Мне кажется, я за всю жизнь встречал меньше людей.
— Я в Фейсбуке с момента его появления, — пожала она плечами. — Он же начинался как социальная сеть для студентов Лиги плюща. А я тогда училась в колледже. Это было очень умно. Можно заниматься рекламой, и…
С чего бы ни начинался разговор, рано или поздно она всегда переключалась на то, как ее знакомые (или знакомые знакомых) используют вирусный маркетинг. Поэтому некоторое время я просто смотрел на движение ее губ.
— …нужно только разработать стратегию продаж.
— Точ, — сказал я.
Пауза.
— Что?
— Точ. Ну, как точно, только короче. Сейчас все так говорят.
Она неуверенно кивнула:
— Ясно.
Я давно заметил: если невзначай обронить, что все делают или говорят так-то и это весьма перспективная идея, как все подхватывают на лету. Так что я не совсем лгал.
Коллега говорит:
— Что-то «Май спейс» не грузится.
А я ему:
— Точ.
Или клиент:
— Давайте обсудим на следующей неделе, как сделать компанию более социально активной.
— Точ.
У торгового автомата в буфете:
— Здесь все сорта кофе одинаковы на вкус. Только называются по-разному. Чистый маркетинг.
— Точ.
Однажды вечером, трясясь, как на нашем первом свидании, я набрал номер Глории. Она подняла трубку и первым делом спросила:
— Как Хола?
— Хорошо.
— А ты?
Я понял, что сейчас молчание было бы уместнее слов — слова привязывают нас к своим значениям, которые ничуть не отражают того, что мы хотим сказать, потому что изобретены не нами: мы унаследовали их от людей, которых даже и не видели никогда (точ — исключение).
— Я дрессирую Холу, — сказал я. — Она делает успехи.
— Хорошо.
— Большие успехи.
— О’кей.
Стрекот сверчков.
— Хочешь с ней увидеться?
— Думаю, я еще немного побуду здесь. Просто… Чтобы все обдумать.
Я вдруг подумал: так нечестно. Я чувствовал, что между нами натянулась хрупкая нить, которая разорвется, если я пошевелюсь или… или подумаю слишком громко.
— Правда, стало гораздо лучше, — продолжил я. — Тренер говорит, что она усваивает команды лучше, чем ее собственные собаки.
— Тренер?
— Мы ходим в школу дрессировки.
— О’кей.
— Да, — сказал я. — Как у тебя вообще дела?
— Хорошо. Все хорошо.
Звуки джаза на заднем фоне.
— Ты все еще ходишь… на собрания?
— Да. Каждое утро. Мне там нравится.
— Как ты себя чувствуешь?
— Лучше. Отлично. А ты?
— Много езжу верхом.
— На Орешке?
— Нет, Бренда дала мне другого, Блэки.
Картинка из прошлого. Она передает мне официальное приглашение от матери приехать в Айову на Рождество, я смотрю на идеальный каллиграфический почерк, и меня все еще трясет после недавней реабилитации. Колеса шуршат по трассе, и этот звук отдается у меня в ушах.
— Что за Блэки?
— Ты его не видел. Он больше, чем Орешек. Прекрасная лошадь.
Это было тысячу лет назад. Мы сидим в самой Ужасной в мире комнате на Сент-Марк Плейс, на против старого видеопроката Кима. Я же вижу, ты сходишь по мне с ума, перестань убеждать себя, что это не так.
— Как Бренда?
У Глории непростые отношения с детьми. Она терпеть не может, когда рядом занимаются семилетки. Они окружают ее лошадь и тоненькими решительными голосами начинают указывать, что делать. Она говорит, что это какое-то нездоровое поветрие. Современное поколение детей будто из джунглей вышло. Для нее примером идеального родителя всегда была героиня Фрэн Дрешер из сериала «Няня»; этот сериал она с почти религиозной фанатичностью смотрела каждый вечер в 23.30. Конечно, пока жила с нами…
— А как Самба? — продолжал допытываться я. — Тим и Андреа?
— Хорошо. Я выезжаю каждый день. Да, я нашла работу на полставки…
— Работу?
— На воскресенье, всего четыре часа в неделю. Пеку блинчики с мясом.
— Звучит хорошо.
— Ну да.
— А ты?..
Мне снова тридцать, я морю себя голодом, она все время болеет, у нас нет лекарств, я работаю по ночам консультантом по обработке текстов, а она отвечает на звонки в последней общественной конюшне Манхэттена, нынче закрытой, и я каждый день благодарю Господа, что ее голос заглушает голоса, звучащие в моей голове.
— Что? — спросила она.
— Ничего.
— Марти, мне надо идти.
— Да, — сказал я. — Конечно.
— Береги себя.
— Точ.
16
Собачий лагерь
Ширококостная дама, заводчик ЧИП, осмотрела меня с головы до ног и скомандовала:
— Садись сюда, парень!
Я присел за круглый стол рядом с ней. Мы находились в подвальном помещении охотничьего домика в центре Вирджинии. Снаружи доносился лай. Я подумал: для того чтобы стать секс-символом в мире собаководов, нужно обладать всего одним достоинством — тем самым. Недавно журнал «Фронт энд финиш» провел опрос среди своих читателей и выяснил, что пальма первенства среди заводчиков принадлежит дамам старше пятидесяти. Собачьи чемпионаты — почти абсолютно прерогатива женщин в менопаузе.
Дама повернулась к соседке, чем-то похожей на монахиню, и я услышал:
— Я больше не хочу заниматься НЧП, это слишком тяжело для собак. Семь часов мучений каждые два дня! Я знаю, многие заводчики ЧИП бьют своих собак. Это мерзко — добиваться победы такой ценой. Помните, был пес по кличке Зум? Попадался буквально на каждом шагу, а потом вдруг исчез. Я знаю, его замордовали до смерти. И не его одного. Рано или поздно собаки отказываются терпеть эти издевательства.
Через окно подвала я видел крутой зеленый холм, поднимающийся до нашей с Холой комнаты. В этих суровых охотничьих кельях было так жарко, что мы всю ночь ворочались, не в силах уснуть.
За домиком начинался лес — настолько густой и зеленый, что казался нарисованным.
— Правда? — произнес я.
Заводчица ЧИП с детским выражением лица, все больше напоминавшая мне ретривера, доверительно накрыла ладонью мою руку, которая некстати оказалась на краю стола:
— На НЧП дружбы не бывает. Чем ближе к вершине, тем больше грязи.
Пора пояснить. ЧИП: Чемпион Испытаний по Послушанию, высочайший титул, который только может получить собака. НЧП — ежегодный Национальный Чемпионат по Послушанию, спонсируемый Американским клубом собаководства. Чтобы туда попасть, нужно иметь специальное приглашение. У моей новой знакомой такое приглашение явно было, что делало ее очень, очень весомой фигурой в мире кинологов.
Наконец она убрала руку и, бросив взгляд на бейдж с моим именем, поинтересовалась:
— Итак, Марти, что ты тут делаешь?
Ее соседка подалась вперед в ожидании ответа.
Что я тут делаю? Чувствую себя четвертованным заживо.
В отличие от Холы, которая спала в комнате на узкой двуспальной кровати, теперь казавшейся мне бессмысленно пустой.
Лагерь располагался в шести часах езды на юг от Манхэттена. Хола скулила всю дорогу.
Она отказалась от обеда и даже ни разу не высунулась из окна посмотреть на проносящиеся мимо красоты, как делала всегда, если за рулем была Глория.
Я чувствовал себя виноватым: Венди же сказала, что настроение Холы — отражение моего, только в гиперболизированном виде. Даже Глория подмечала это: помнится, она называла Холу моим антирадаром.
Миновав Балтимор, я набрал номер Кларка.
— Куда ты едешь?
— В собачий лагерь.
— Что на этот раз?
— Это лагерь, где собак дрессирует пара знаменитых заводчиков. Они изобрели какой-то свой метод. Мотивационный. Должно быть, здорово.
— Ты что, взял отпуск на работе?
— Угу.
— И надолго?
— На неделю.
— И все-таки на кой?
— Эти заводчики написали единственную книгу о тесте «Собака — хороший гражданин». Я надеюсь, они помогут привести Холу в форму.
— И еще раз, — сказал Кларк. — На кой?
— He знаю, — сдался я. — Мне нужна смена декораций. Я уже схожу с ума на работе. А у Холы по-прежнему плохо со стойками.
— Звучит как предлог смыться с работы… Там, куда ты едешь, есть собрания АА?
— Это Вирджиния. Задница мира. Извини, но меня что-то не вдохновляет идея ходить на душеспасительные собрания пьяных горцев.
— Не будь снобом. Ты можешь хотя бы звонить нашим.
— Не уверен. Я же сказал, это задница…
— Марти, мне это не нравится. Ты знаешь, мы все в шаге от кривой дорожки.
— Да где я добуду алкоголь? Там нет ни одного магазина…
— Было бы желание, — заметил шеф, — а магазин найдется.
Мы ехали по извилистому шоссе между холмов, покрытых неправдоподобно сочной зеленью. Деревья и трава были заметно влажными, казалось, что листья покрывала испарина. Позади оставались городки, наводящие на мысль о безумном миллионере, который построил их в ожидании новых жителей, так никогда и не приехавших. По сторонам дороги мелькали дома, школы и больницы, увитые зеленью и обсаженными сосенками. И ни одной живой души.
Наконец мы свернули, миновав разрушенную свиноферму, и перед нами открылся собачий лагерь. В глаза бросился двухэтажный бревенчатый охотничий домик с рядами окон в серых рамах, а за ним, у подножия темно-зеленой горы, — два длинных здания, напоминающих мотель Бейтса из одноименного ужастика.
Собачьи лагеря нередко устраивают в местах, которые люди покинули еще в пятидесятых. Обычно это удаленные от основных дорог дешевые отели — без портье, отопления, горячей воды, телевидения, Интернета, мини-бара, халатов и уборки номеров.
Но в них есть и одна приятная особенность, нетипичная для прочих гостиниц: там с распростертыми объятиями встречают собак.
Я въехал на парковку, забитую старыми трейлерами, сплошь обклеенными стикерами вроде «Пропускаю только йоркширских терьеров» и «Мой штурман — собака». Найдя свободное место, я опустил окно, чтобы Хола могла подышать свежим воздухом, и отправился на разведку в охотничий домик. Сразу за входом располагался узкий зал с полотнами, иллюстрирующими богатую историю гор Грейв. Почти на всех были изображены суровые бородачи с длинными ружьями.
У ломберного стола с табличкой «Регистрация» не было и намека на очередь. За столом сидела немолодая дама с ярко-розовыми губами и в спортивной рубашке с принтом гор.
На стене, за спиной у дамы, я увидел Проблему. О Проблеме возвещал плакат, на котором я с изумлением прочел: «Добро пожаловать в профессиональный инструкторский лагерь Вольхардов!»
Чувствуете подвох?
Инструкторский!
— Здравствуйте, — сказала женщина за столом. — Как ваше имя?
Представившись, я счел нужным уточнить:
— Я обычный посетитель.
— Поздравляю.
— В смысле, я не профессиональный инструктор. Меня интересует только тест «Собака — хороший гражданин».
— О, не беспокойтесь, — ответила дама, выдавая мне бейджик и серебристую сумку с собачьим кормом. — Вы тренер, и этого достаточно.
— Но я не тренер…
— Ха, — сказала она. — Ха, ха.
Ужин проходил в семейной обстановке. Мы сидели за длинными столами, истекающая маслом от жарки во фритюре еда бодро передавалась по кругу и раскладывалась по тарелкам. Это напомнило мне столовую в начальной школе, куда я ходил в Бирмингеме, штат Мичиган. На ум пришло наблюдение Холли Винтер: «Мое попустительское отношение к собственному рациону составляло разительный контраст с тем вниманием, которое я уделяла питанию своих собак».
Напротив меня сидели мать и дочь, приехавшие из Техаса. Выяснилось, что дочь будет в одной группе со мной.
— Мне нужно пройти СХГ.
— Нам тоже, — ответила дочь, вялая и слегка испуганная девица ближе к тридцати, в чьих чертах угадывалась не то креольская, не то испанская кровь. — У нас две овчарки, и это какой-то кошмар. Во время теста одна из них постоянно норовит укусить другую.
— Ой, мы в свое время тоже чуть не провалились, — откликнулась Бет, моя соседка слева, бывшая школьная учительница, а теперь владелица крупного собачьего центра в Северной Калифорнии. — Мой Зиппи прекрасно справлялся, пока дело не дошло до «Контролируемого разделения». В этот момент мимо проходил какой-то мальчонка с хот-догом. Зиппи чуть не сбил его с ног. Немыслимо…
— Сколько испытаний по послушанию были завалены из-за хот-дога! — раздался голос с дальнего конца стола. Там сидел высокий, довольно смазливый парень в кожаной ковбойской шляпе, которую он никогда не снимал. Всю неделю в лагере его так и называли — Ковбой.
Мы объедались и непринужденно болтали о наших собаках, но будет ложью сказать, что я чувствовал себя как дома.
Конечно, у нас было что-то общее. Но эти люди были намного осведомленнее меня. Я мысленно поклялся держать рот на замке и только слушать — как обычно делают новички на собраниях АА. И конечно, сразу же нарушил клятву.
Бет рассказывала о бернском зенненхунде, который занимался в ее центре.
— Хозяин совершенно не мог им управлять, — сказала она. — Его предыдущая собака была образцом спокойствия, но этот пес казался просто сумасшедшим…
— О, это мой случай, — заметил я, подчищая остатки желе. — У меня такая же собака. Сколько уже ее дрессирую, а результата все не видно. Она неуправляемая.
Неловкая пауза.
Я немедленно сообразил, что совершил грех многих начинающих дрессировщиков: обвинил в преступлении жертву. На лицах моих собеседников читалась: «Дело явно не в собаке».
— Через восемь недель, — продолжала Бет, — тот зенненхунд получил звание Собаки-терапевта.
Остаток недели я старался изображать лужайку, а не шланг.
Насколько я знал, в лагере находилось больше сотни собак. Тренировочная комната располагалась прямо за столовой. Я все время всматривался в толпу, но так и не смог увидеть наших хозяев — знаменитых Джека и Венди Вольхардов.
— Я слышал, — начал Ковбой, — что Джек двадцать лет проработал судьей.
— В АКС? — уточнила Бет.
— Если бы. В окружном суде.
— Надеюсь, он не собирается экзаменовать мою собаку, — сказала девушка из Техаса.
— О, еще как собирается.
— Я однажды видела, как они разговаривали, — произнесла женщина слева от Бет, стеснительная секретарша по имени Келли, которая побоялась привозить в лагерь своих собак и приехала просто наблюдателем.
— Где? — заинтересовался я.
— Это было закрытое мероприятие для тренеров. Я соврала, чтобы попасть туда. Сказала, что ухаживаю за собаками… Они удивительные. Никогда этого не забуду.
Крупных и маленьких собак содержали отдельно — видимо, владельцы маленьких смущались. Оба строения стояли у подножия лесистых гор, пронизанных охотничьими тропами и мелкими стремительными ручьями. Грязные дорожки были усеяны лепешками конского навоза и прелыми листьями.
В тот вечер я выгуливал Холу по ужасно крутому, влажному от росы холму. На полпути мы повстречали усталую женщину с двумя великолепными швейцарскими овчарками, которые приходятся дальними родственниками бернским зенненхундам и выглядят в точности как Хола, если ее подстричь.
— А у нее непростой характер, да? — сказала женщина. На вид ей было лет сорок, она носила толстовку с капюшоном и широкий старомодный ободок со стразами.
— Сущее торнадо.
— Сколько ей? Два?
— Все спрашивают, — ответил я. — Вообще-то пять.
— Удивительно.
— Мы хотим пройти СХГ.
Женщина внимательно смотрела на меня, пока я пытался оттащить Холу от ее овчарок.
— Вы хотите пройти тест здесь? Его предлагают в конце тренинга.
— Думаю, мы пока не готовы, — ответил я.
В тот же момент Хола взвилась в воздух и опустилась на спину одной из овчарок, которая с легкостью стряхнула ее, отступила на шаг и презрительно фыркнула: не на того напала.
— Мда, — сказала ее хозяйка. — Кажется, я понимаю, что вы имеете в виду.
17
Мотивационный метод
На следующее утро мы с Холой гуляли под небом таким ярким, что оно напоминало открытую рану. Четыре слипающихся от недосыпа глаза растерянно моргали при виде разбросанных то тут, то там маленьких ферм, которые, похоже, не сильно изменились со времен Гражданской войны.
— Хола, — сказал я. — Прости, что привез тебя сюда. Я думал, будет весело.
«Эй, — ответила она, — не переживай. Я всегда не прочь прокатиться в машине».
— Ты выглядела очень несчастной в дороге.
«Я скучаю по мамочке».
Без комментариев.
«Ты, случаем, не проголодался?»
— Может, у нас и получится узнать что-то полезное, — продолжил я, не особенно прислушиваясь к собаке. — Надо держать уши торчком.
«Это был звонок к завтраку?»
И вот я сижу за круглым столом в подвале рядом со Стеллой, той самой толстой заводчицей ЧИПов, и ее приятельницей Ирен, владелицей крупного питомника на севере Нью-Йорка. Мы слушаем Джека и Венди Вольхардов, которые напутствуют нас на трудовые подвиги.
— Носите непромокаемую обувь, — посоветовала Венди. — Большинство занятий проводятся на открытом воздухе, трава очень сырая. В свободное от тренингов время собаки должны находиться в комнатах. Сухими.
Венди — худощавая британка с острыми скулами, серьезная, спокойная и скупая в движениях. Мы ловили каждое ее слово, подавшись вперед. Пока она полумеханически произносила речь, не повышая и не понижая голоса, я вдруг сообразил, кого она мне напоминает: типичная альфа-самка.
— Следите за выходами, — говорила она. — Собаки часто затевают стычки, когда сталкиваются в дверных проемах или на парковке… Телевидения здесь нет, — продолжал литься монотонный голос, — телефонов тоже, хотя на парковке иногда удается поймать сигнал. Новости только сбивают с толку. Проживите эту неделю, уподобившись своим собакам.
— Звучит вдохновляюще, дорогая, — заметил Джек, с лучезарной улыбкой разворачивая к нам непомерно длинное туловище.
Этот пожилой, но удивительно моложавый южанин с короткой седой бородой и потрясающим чувством юмора составлял разительный контраст с женой. Просто инь и ян во плоти. Венди смотрела на него снисходительно и чуть свысока. Мы явно наблюдали один из величайших романов в истории человечества.
— Кто из вас, — произнес Джек, — выгуливает собаку хотя бы три часа в день?
Из шестидесяти присутствующих руку поднял только один — крутой на вид парень в военной форме. Позднее я узнал, что это владелец цветочного магазина.
— В профессиональном инструкторском лагере Вольхардов, — сказал Джек, — довольно большая нагрузка. Скорее всего, на второй день вам покажется, что вы больше не можете. Это в порядке вещей. Поэтому настоятельно просим воздержаться от драк в свободное время…
— На третий день, — продолжил он, когда смех стих, — собаки тоже начнут проявлять признаки усталости. У них больше терпения, чем у людей.
Далее он объяснил последовательность занятий — мы с Холой планировали посетить все, кроме начального, который иронично назывался «Первый круг». Уровни сложности соответствовали трем массам АКС: Начальный, Развивающий и Практический.
— По сравнению с Начальным уровнем, — сказал Джек, — в Развивающем к стандартным командам и стойкам добавляются прыжки. На Практическом уровне собака должна приносить вам дичь. — Пауза. — По команде. — Смех в комнате. — Желательно целиком.
При желании этот парень мог бы пойти в комики.
Джек и Венди Вольхарды — это Билл и Хиллари Клинтон среди дрессировщиков. За долгие годы брака они выпустили множество книг, видеокурсов и тренингов, которые спасли психику более чем двадцати тысячам собачников. Они были пионерами в области тестирования щенков на темперамент, собачьего питания и альтернативных методов лечения. Кроме того, они написали книгу, которая возглавляет мой личный хит-парад (разумеется, после Сьюзан Конант), — «Тест СХГ: у каждого пса есть шанс».
Во время перерыва я поговорил с Келли — секретаршей, которая приехала одна, — и убедился, что она знает о собаках гораздо больше моего. Когда я совсем приуныл, в подвал ворвалась Стелла. На ней лица не было.
— Эта монахиня — сущий кошмар, — пожаловалась она, имея в виду Ирен. — Оккупировала единственный работающий телефон, стоит там и орет на какого-то парня. Я так поняла, у них аукцион. Только и слышно: «Продавай! Покупай! Прижми их к стенке!» Понятия не имею, чем они торгуют, черт возьми!
— Ух ты, — сказал я. — Не знал, что в литургии есть такие слова.
— Иисус никогда не упоминал собак, — заметила Келли, и я подумал: ну вот, еще одна.
— Знаете что, — сказала Стелла, — если она собирается висеть на телефоне всю неделю, это я прижму ее к стенке!
— Гм… — предупреждающе кашлянул я.
В погреб с торжествующим видом вплыла Ирен и заняла свое место.
Когда все собрались, Венди встала перед чистой белой доской и принялась делиться с нами сакральным знанием.
— Собаки думают, рассуждают и обладают собственным языком, — сказала она. — Называется он «язык тела». У людей такой тоже есть. На самом деле ведь вам достаточно нескольких секунд, чтобы подсознательно оценить собеседника, опираясь лишь на его жестикуляцию.
Я тут же вспомнил, как определил серость большинства находящихся в комнате, хотя мы еще и словом не перекинулись. Если на то пошло, разговоры только мешают.
— Мы предлагаем вам перестать суетиться на эту неделю, — продолжала Венди. — Многие из вас все время двигаются, даже не подозревая об этом. Но животные замечают каждый жест, и это сбивает их с толку. Даже если вы наклонитесь на четверть дюйма, собака может расценить это как сигнал к действию. Поэтому, если хотите наладить контакт со своим питомцем, учитесь наделять смыслом каждое движение.
Венди рассказала, что на эту мысль ее навели занятия с немецким полицейским Йоргом Силкенатом, который в восьмидесятых годах разрабатывал метод дрессировки под названием «Шутцхунд».
— Он не произносил ни слова, — пояснила Венди. — Все общение с собакой было построено на жестах. Считается, что это секретный метод, который передается между поколениями, от мастера к ученику, как в средневековых гильдиях. В том, что мы собираемся вам предложить, нет ничего оригинального, — заметила она. — Просто эти практики никогда никем не записывались.
Другим источником вдохновения для Вольхардов послужил австрийский психолог Конрад Лоренц, который в своем классическом труде «Агрессия» разделил животных на поведенческие группы, различающиеся по силе так называемых мотиваций.
— Все собаки уникальны, — сказала Венди. — Двух одинаковых нет. Каждой требуется индивидуальный подход. Чтобы понять, какой тип тренировки подходит именно вашей собаке, нужно понаблюдать за ее поведенческими актами. Так вы вдвое сократите время дрессировки и сбережете нервы питомцу. Беспокойная собака необучаема.
У Холы беспокойства не занимать, это точно. В последний день курса «Поведение в семье» тренер сказала, что это как-то связано с моей собственной нервозностью, но я не знал, что делать с этим открытием, кроме как нервничать по этому поводу еще сильнее.
— Существуют три главные мотивации, — вещала Венди. — Охотничья — этот тот инстинкт, который побуждает собак бегать за мячиками и драть рубашки, словно убитую дичь. Стайная — связанная с размножением, воспитанием и иерархией в группе. И наконец, защитная, которая в равной мере может относиться к драке или бегству. Это инстинкт самосохранения. Для выживания необходимы все три мотивации, но у каждого животного их соотношение различно. Нужно понять, какая мотивация является для вашей собаки основной, чтобы добиться максимально эффективной дрессировки. Грустно видеть, что в последнее время заводчики искореняют проявления защитной мотивации в породе. В результате мы получаем зверей, которые уже не являются зверями в полном смысле слова. Американское общество по защите животных даже усыпляет наиболее энергичных собак. И кто остается? Ущербные псы с мертвым разумом. Для успешной дрессировки энергичность просто необходима.
Я вспомнил слова Сьюзан Конант: «Вы можете заставить собаку вести себя спокойнее, но, если она лишена природной живости, глупо рассчитывать, что это качество однажды появится само собой».
Уж чего-чего, а живости у Холы хоть отбавляй.
— Для эффективной дрессировки вам нужно знать, на какой мотивации сделать акцент в тех или иных обстоятельствах, — объяснила Венди. — В обществе хозяина у собаки усиливается стайная мотивация. Минимум движений, спокойная поза, прямая осанка. Многие новички совершают ошибку, когда отдают команду «Ко мне» и наклоняются всем корпусом вперед. Для собаки это противоположные сигналы. Начинающий уровень АКС, который заканчивается тестом на звание Собаки-компаньона, в основном связан со стайным поведением. Прогулки на длинном поводке, восьмерки, стойки, команда «Место» — это все стайное. Когда вы добавляете команду «Апорт» на Развивающем и Практическом уровне, то имеете дело с охотничьей мотивацией. Чем слабее у собаки защитный инстинкт, тем больше язык тела должен быть…
Теория все усложнялась, и в какой-то момент я перестал конспектировать.
Беспокойная собака необучаема.
У меня было чувство, что я являюсь законным участником этого сборища лишь до тех пор, пока не попытаюсь переключить Холу с охотничьего поведения на стайное, проведя ее по кругу на коротком поводке (иногда это срабатывает), и она не выдаст меня с головой.
Точ.
* * *
Разумеется, так и вышло.
Если и есть в мире люди более пунктуальные, чем Анонимные алкоголики, то это, несомненно, собаководы. Ровно за минуту до девяти часов весь Первый круг собрался в крытом домике для пикников у подножия горы. За стеной оглушительно журчал ручей. Я огляделся: примерно двадцать человек, большинство — женщины, и большинство — с собаками крупных пород. Я насчитал пять немецких овчарок, двух бельгийских, несколько лабрадоров, колли и одного громадного белого медведя, которого никогда раньше не видел и больше никогда, надеюсь, не увижу.
По этим собакам было видно, что их дрессировали с первого дня жизни, но хозяева все равно тряслись, словно только что ступили на сушу после двухнедельного морского круиза. А ведь они водили фургоны, обклеенные «собачьими» стикерами, в которых под вольер выделялось отдельное помещение — целая комната. Даже одеты они были по-особому — большинство предпочитали бесформенные толстовки с надписями вроде «Любовь с первого гава», — но что самое удивительное — многие делали пометки в ежедневниках с глянцевыми страницами. Да, у них были ежедневники!
Сам я, разумеется, забыл ручку, оставил дома непромокаемые ботинки и ездил на машине, в которую не влезла бы и самая маленькая собачья клетка — впрочем, посадить Холу было трудной (да и не нужной) задачей.
— Добро пожаловать в Первый круг, — поприветствовала нас инструктор Мэри Джо, энергичная, фигуристая и очень громкая дама, которая буквально заражала окружающих своим восторгом. Она была известна в основном тем, что учила маленьких собак глупым щенячьим трюкам. По слухам, именно Мэри Джо дрессировала Милли — знаменитого спаниеля первого президента Буша.
— Начнем с команды «Сидеть», — сказала Мэри Джо. — Пожалуйста, встаньте на колени позади ваших собак. Да-да, правильно. Теперь осторожно положите руки на их задние лапы и слегка нажмите, помогая сесть.
Что?!
Хола знала команду «Сидеть»; она выполнила бы ее даже во сне. Но я вообще-то думал, что для этого нужно встать лицом к собаке, поднять ладонь, произнести «Сидеть!», а потом угостить ее хот-догом.
Первая проблема — здесь не было хот-догов. Вторая — все стояли на коленях. Третья (по правде говоря, это ее надо бы назвать первой) — Хола билась в истерике, что довольно скоро заметили Мэри Джо и ее ассистенты. Не могу подобрать другого слова — именно билась в истерике. Она металась взад-вперед, норовя сорваться с поводка, и при этом издавала такой пронзительный визг, что его, судя по всему, было слышно в Ричмонде.
— Черт! — прошипел я в ее сторону. — Прекрати немедленно!
Поскольку Мэри Джо стояла на коленях, из круга нас вывела ассистентка Салли, пожилая женщина из Миссури. Мы втроем отошли в сторону.
— Вы нагибаетесь, — сказала Салли. — Нагибаться нельзя.
— Но Мэри Джо попросила нагнуться…
— Не нагнуться, а припасть к земле. Корпус при этом должен оставаться прямым. Вот так. Да, правильно.
Я попытался схватить Холу за задние лапы, но она вывернулась и отбежала, насколько позволял поводок. Я встал и замотал поводок обратно.
— Представьте, как бы вы себя чувствовали, если бы у вас над головой навис великан.
— Паршиво.
— А теперь вообразите, что он в пять раз больше вас ростом.
— Я понял.
Еще около часа мы тренировались у стенки дома, чтобы у Холы было меньше шансов улизнуть. Я чувствовал себя так, будто пытался проткнуть струной живого лосося.
— Как ее успокоить? — спросил я у Салли, поражаясь ее бесконечному запасу терпения.
— А вы ее не успокаивайте. Просто улыбнитесь. Настройтесь на положительные эмоции. А потом дайте собаке задание и посмотрите, что будет.
Во время следующего (вечернего) занятия Мэри Джо подошла к нам с Холой, некоторое время понаблюдала, как мы боремся, а затем произнесла:
— Вам нужно больше энергии и мотивации, Марти. Точнее, вам нужно поставить перед собой цель заразить целью вашу собаку. Помните, ваша собака в точности отражает ваше состояние.
— Что с ней? Дома она так себя не ведет, — соврал я.
— Она расстроена. И напугана. Держу пари, у нее сильная тенденция к бегству. Да. Ей хочется отсюда удрать.
Какое открытие!
* * *
В тот вечер мы проехали двадцать миль в сгущающихся сумерках, пока добрались до ближайшего магазина, который выглядел так, словно только что пережил массовое нашествие зомби. Я собирался позвонить Кларку.
Видимо, я ошибся номером, потому что, к своему удивлению, вместо Кларка услышал Глорию:
— Ты заблудился?
— Если бы, — ответил я, быстро соображая. Перед отъездом в лагерь я на всякий случай написал ей электронное письмо и рассказал о своих планах. — Мы в лагере. Тут ужасно. Я думаю уехать. Полный провал. Хола ведет себя отвратительно.
— Слушай, — сказала Глория, — это не Гарвард. Ты в отпуске. Успокойся.
— Курс оказался слишком сложным. Мы недостаточно умные.
На другом конце провода раздался подозрительный хруст.
— Что там у тебя? Ты что, ешь?
— Чипсы. Так что с Холой?
— Она худшая собака в лагере.
— А ты не думал, что остальные чувствуют то же самое?
— Да, — подтвердил я. — Абсолютно все чувствуют, что Хола — худшая собака в лагере.
Опустим смех за кадром. Как говорят АА, истеричное — значит историчное. Затем я понял, что Глория не смеется вместе со мной.
— Извини, — сказал я. — Это был долгий…
— Просто помни: у тебя собака, которая требует особого подхода, — посоветовала жена. — Ей тяжело. Ей нужно много поддержки. Посмотри, что будет завтра.
И она положила трубку.
* * *
Я наконец оторвался от романа Сьюзан Конант и поднял воспаленные глаза на Холу, которая лежала на свободной половине кровати.
— Что скажешь, малышка? Вернемся в Нью-Йорк?
Хррррррр… хрррр…
— Мы можем уехать прямо сейчас, Шмо. Никаких сожалений или чувства вины. Если тебе будет легче…
Хррррррр… мммм…
Хола перебирала лапами во сне, будто крутила большой невидимый мяч. Нос уткнулся в белоснежный кончик хвоста.
— Ну что, останемся еще на денек?
Хрррррр…
Хрррррр…
18
Тип личности
На следующий день мы снова собрались в подвале и новый тренер — Фрэнси, краснолицая владелица своры охотничьих терьеров-чемпионов, — объявила:
— Сегодня у нас тестирование на тип личности.
— Но мы делали его вчера, — возразил я. — У моей собаки повышенная стайная мотивация и склонность к бегству.
— Это не для вашей собаки, — ответила тренер, — а для вас.
Келли наклонилась ко мне и зашептала на ухо:
— Наверное, они хотят дать собакам выспаться.
— Да нет, — откликнулась Стелла, — им просто нужно подготовить всё к занятию по ловкости.
— Может, опять будет теория? — предположил я.
— Мда-а… — протянула сестра Ирен, засовывая свою лапищу в миску с арахисом. — Сразу видно, что вы новички.
Фрэнси потратила час, чтобы объяснить нам типологию Кирси — Бэйтс и Майерс — Бриггса. Тест действительно оказался для людей.
Я ответил на вопросы, подсчитал очки и выяснил, что являюсь полуинтровертом, предпочитаю согласие спорам, принимаю импульсивные решения на основе внутренних убеждений и, вопреки ожиданиям сестры Ирен, обладаю пессимистичным взглядом на мир. Тест показал, что я одновременно коммуникабелен и напуган — отчаянно хочу принадлежать к какой-нибудь группе, но боюсь ее участников. Родись я собакой, у меня были бы повышенная стайная мотивация и склонность к бегству.
Короче говоря, у меня оказался тот же тип личности, что у Холы.
До начала занятия оставалось полчаса. Эти полчаса я просидел, перечитывая результаты теста и удивляясь совпадению. Внезапно рядом возникла хозяйка швейцарских овчарок, та самая, которую мы недавно встретили во время прогулки.
— Ну как? — спросила она.
— Логико-интуитивный интроверт. Я обречен.
— Я тоже, — откликнулась она. — Меня зовут Бэрил.
— Поразительно, два интроверта сидят и разговаривают.
— А еще боятся.
— На самом деле я не очень верю этой характеристике. За исключением пункта о критике. Люблю всех критиковать.
— Тогда мне стоит покритиковать эту вашу склонность.
Мы немного поболтали о собаках, после чего она вдруг сказала:
— Знаете, у меня сын-аутист. За ним требуется постоянный уход. В какой-то момент я начала сдавать, и муж посоветовал съездить в этот лагерь, передохнуть.
— Ого! То есть для вас это передышка? А для меня мучение…
— Шутите? Здесь такие чудесные холмы, природа… Никакого телевизора не надо — достаточно выглянуть в окно. И мои мальчики счастливы.
— Вы звоните детям?
— Я имею в виду своих овчарок. Они братья.
На секунду повисло неловкое молчание, а затем Бэрил сказала нечто такое, что еще раз подтвердило почти сверхъестественную восприимчивость настоящих собачников.
— Знаете, — произнесла она, коснувшись моей руки, — я видела вашу собаку на занятии. У вас все будет в порядке. Просто не заставляйте ее быть тем, кем она не является. Мы такие, какие есть. Верно?
Тем же вечером мы с измученной Холой медленно прогуливались по сумеречному лесу, ступая по следам конских копыт и колес вездехода.
Я поднял голову к облакам таким низким, что их можно было коснуться рукой, и внезапно получил молчаливое послание от Небесной канцелярии.
Перестань делать из Холы другую собаку.
Перестань делать из себя другого человека.
Это был первый шаг к изменениям.
Всего лишь первый.
* * *
После этого у нас наметился прогресс в занятиях. Почему — не знаю. Совершенно точно, что ни она, ни я за ночь не поумнели.
Но когда мы выполняли комплекс упражнений (пройти несколько шагов, сесть, пройти несколько шагов, сесть, сделать стойку, снова пройти несколько шагов…), Хола все сделала безукоризненно, причем и на первом, и на втором круге.
В какой-то момент я понял, что больше не думаю ни о себе, ни о собаке, а просто радуюсь тому, что мы оказались в месте, где все объединены благородной целью.
Мэри Джо тоже заметила прогресс.
— Только посмотрите на этого пса, — сказала она всему классу. — Вы делаете успехи, Марти! Может, выйдете на середину и всем покажете? Помните, как они мучились вначале? А теперь Марти идеально держит корпус, и он стал гораздо спокойнее, заметили? Марти, прикажите ей сесть.
Мы вышли в центр круга, и все взоры обратились на нас.
— Сидеть, — тихо скомандовал я.
Ноль внимания.
— Хола, сидеть.
Она посмотрела на меня так, будто я предложил ей исполнить национальный гимн.
Неловкая заминка.
— Не волнуйтесь, — сказала Мэри Джо. — Вам еще многому предстоит научиться у вашей собаки. Просто она слишком чувствительная. Вам нужно очень тщательно следить за своей осанкой. Все видели, что Марти слегка наклонился вперед?
Кивки: да, да, видели.
— Некоторые собаки не такие внимательные, но с Холой небрежность недопустима. Она — самая чувствительная собака в нашей группе. Этим все и объясняется.
С поникшей головой я вернулся в круг. Стоило нам возобновить упражнения — и моя фурия тут же вспомнила, как сидеть. Глядя на нее, я вдруг осознал, как плохо знаю своего лучшего друга.
Программа обучения усложнялась со сверхъестественной скоростью. Острая приправа, чтобы добавить вкус жизни: на третий день мы уже отрабатывали команду «Ждать»[13].
Сейчас я горжусь тем, как Хола ее выполняет, — это ее любимое упражнение. Но в тот момент подобная затея — замечу, безумная — могла прийти в голову только Вольхардам, которых вообще нельзя заподозрить в недостатке оригинальности. Не сомневаюсь, они из лучших побуждений преобразуют написанное в учебнике в фантасмагорию, достойную кисти Иеронима Босха.
Например:
«Встаньте в контрольную позицию рядом с собакой, глядя строго перед собой. Возьмите поводок в правую руку. Левой придерживайте его так, чтобы, свободно свисая между ладонями, поводок образовывал небольшую петлю. Данная поза активирует охотничью мотивацию собаки. Прикажите ей сесть, слегка дернув поводок вниз. Когда собака выполнит команду, опуститесь рядом с ней на одно колено, по-прежнему глядя перед собой. Убедившись, что собака сидит смирно, левой рукой перебросьте поводок через ее голову. Вытяните правую руку, не наклоняя корпуса, чтобы не активировать мотивацию бегства. Поместите правый указательный палец между ошейником и подбородком собаки, положите левую руку ей на голову, сделайте горизонтальное движение ладонью, будто вытираете барную стойку, и скомандуйте „Встать!“. Быстро переместите левую руку на живот собаки и помогите ей подняться, удерживая правую ладонь под ошейником. Затем уберите руку и как можно медленнее поднимитесь на ноги — корпус абсолютно прямой, смотрите строго перед собой. Скомандуйте собаке „Ждать!“, отвернитесь от нее, не опуская взгляда, сосчитайте до десяти и повернитесь обратно. Негромко похвалите собаку, не допуская, однако, более значительного поощрения, — вы должны дать понять ей, что работа завершена. Затем громко, с позитивной интонацией скомандуйте: „Хорошо!“ — и проведите собаку по кругу на коротком поводке, чтобы активировать стайную мотивацию. Затем вернитесь в контрольную позицию, усадите собаку слева от вас и, глядя перед собой, отдайте команду „Ждать!“».
Последний гав любви.
Хола спала как убитая на коврике перед дверью. Я лежал в темноте, вздрагивая и прислушиваясь к ровному посапыванию моей девочки.
Мы гуляли в густом лесу у подножия горы. Трава росла так буйно, как будто наш лагерь находился в Южном Массачусетсе. Тропинка была плотно устлана сосновыми иголками и прелой листвой, и я поминутно поскальзывался. Хола тоже прилагала усилия, чтобы усадить меня на пятую точку: в беспокойстве сворачивала на развилки, норовя вырвать поводок у меня из рук.
Над головой потемнело, по листьям застучали первые капли. Я с тревогой посмотрел на крутой спуск к реке, которая грохотала внизу среди каменистых берегов. Под напором грозовых туч солнце стремительно угасало. Хола металась у воды, пытаясь отыскать проход…
Я проснулся, чувствуя себя еще более разбитым, чем накануне.
Хола спала на соседней подушке — там, где должна была быть Глория.
Выпускной в собачьем лагере.
19
Черная зависть
Если вы хотите знать, как о вас думают люди, я отвечу, может, нестандартно: очень редко.
Поэтому, вернувшись из собачьего лагеря, я сам позвонил Кларку и предложил встретиться на большом воскресном собрании для новичков на 87-й улице. Собрания для новичков, помеченные в расписании буквой «Н», в основном предназначены для тех, кто только-только присоединился к программе или вернулся в нее после рецидива. Голоса дрожат и срываются. Взрослые мужчины плачут, как дети. Никто не верит в Бога. Так что, лишь упомянув о собрании, я на тайном языке нашей общины признался Кларку, что занятия в лагере были не слишком успешными и у меня больше нет сил выносить разрыв с Глорией.
Кларк пришел в штанах цвета хаки и рубашке для регби, взъерошенный и невыспавшийся. Круглые очки без оправы съехали на самый кончик монументального, напоминающего горнолыжный спуск носа. Я подумал, что ему всю ночь не давали уснуть дети.
За трибуной стояла симпатичная, делового вида женщина, которая на протяжении многих лет только тем и занималась, что бросала Общество АА и снова возвращалась. Среди прочего она сказала одну вещь, которая давно крутилась у меня в голове:
— Я никогда не звала на помощь, когда нуждалась в ней. Долгое время я думала, что дело в тактичности и что я не хочу доставлять никому хлопот. Но разве я на самом деле беспокоилась о других? Вовсе нет. Я просто не хотела звать на помощь. Мне для этого не хватало смирения. — Она взглянула прямо на меня — или куда-то рядом со мной — и произнесла: — Смирите свою гордость. И позовите на помощь.
* * *
Мы сидели в ресторане «Новый мир» на Бродвее в компании двух приятелей из АА. Кэрол — дама из тех, о ком обычно говорят «темная лошадка». Блондинка ближе к сорока, владелица крупного рекламного агентства и бывшая кокаинистка, снискавшая себе славу столь громкую, что швейцар дома на Вест-Энд-авеню прозвал ее Эльвирой — в честь героини Мишель Пфайффер в фильме «Лицо со шрамом». Честно говоря, она меня пугала, являя собой живое воплощение нью-йоркского стиля. Вместе с Дэрилом они составляли удивительный контраст: акула Уолл-стрит и специалист по уголовному праву с тихим голосом, прямой осанкой и седыми, коротко стриженными волосами. В его манерах чувствовалась военная выправка, хотя от Вьетнама он скрывался на юридическом факультете, а от лекторов — в гей-клубах Итаки[14].
По сравнению с прошлым вечером воздух пропитался сыростью и теперь влажно касался нас холодными резиновыми руками. Я изо всех сил старался удерживать мысли здесь, с этими людьми, а не в покинутом лагере или в пустой квартире, где меня дожидалась Хола.
— Хорошее было собрание, — сказал я.
— Я когда-то работал с этой женщиной, — заметил Кларк.
— Которая выступала?
— Десять лет назад она входила в двадцатку ведущих специалистов по слиянию и поглощению компаний. Я еще думал: куда она пропала?
— Теперь ты знаешь.
Пока мы выбирали из представленных в меню отрубей наиболее съедобные на вид, я вспомнил слова Дэрила на одном из собраний: «Когда люди спрашивают меня, что я делаю, чтобы жить, я отвечаю: как можно меньше. Когда они спрашивают, что я должен этому миру, я отвечаю: выжить».
Аминь.
— Слушайте, — сказала Кэрол, совершенно неприлично потягивая шоколадно-молочный коктейль посреди зимы. — Как понять, что наркоман лжет?
— У него двигаются губы, — ответил Дэрил.
Некоторое время я смотрел, как губы Кэрол решительно сжимают соломинку.
— Когда я пьянствовал, то почти не мог есть, — вспомнил я. — Только пил ванильные коктейли. За последний год я сбросил пятнадцать килограммов.
— Ты хотя бы пил молоко, — откликнулся Кларк. — А в меня влезали всего один тост и несколько мармеладок…
Дэрил:
— Хоть что-то твердое. Я год жил исключительно на водке. Все остальное выходило оттуда же, куда входило.
Кэрол:
— Помнится, был месяц, когда я питалась одним кокаином.
Я:
— Ты его ела?
Кэрол:
— Ты же понимаешь, что я имею в виду. Ну, я хотя бы избавилась от лишних калорий…
Я:
— И сколько ты весила?
Кэрол:
— Сорок пять килограммов.
Дэрил:
— О господи…
Кэрол:
— Что, уела?
Кларк:
— Когда я попал в тюремную больницу в четвертый раз из пяти, медсестра сказала: «Сэр, мне очень жаль это сообщать, но у вас сердце, легкие и почки девяностолетнего старика, который подключен к системе жизнеобеспечения». Помнится, я ей тогда ответил: «Приведите мне этого старика, и я немедленно верну ему его имущество!»
Я:
— Шутишь?
Кларк:
— Если бы…
Дэрил:
— Девяносто лет! Нашел, чем гордиться. Однажды я попал в отделение интенсивной терапии на Синайском полуострове. Позже мне сказали, что шансы выжить были пятьдесят на пятьдесят.
Кэрол:
— Это еще что! Как-то раз я попалась на вождении в нетрезвом виде, меня сунули на заднее сиденье полицейской машины и повезли в окружную тюрьму в Литл-Роке. Один из копов позвонил в больницу, быстро на меня посмотрел и сказал: «Она мертва».
Я:
— Ты выдумываешь.
Кэрол:
— Позже я покупала у этого парня наркоту. Тогда-то он мне и рассказал.
Я:
— Значит, ты зомби?
Кэрол (внезапно):
— Бу!
Кларк:
— Когда я в последний раз свалился на дороге и лежал в луже крови и дерьма, они не смогли найти мой паспорт. Так что в приемной госпиталя Беллвью меня записали как Джона Доу. Они еще сказали: «Этот парень точно бомж, можно с ним особо не церемониться».
Дэрил:
— Печально.
Кэрол:
— Однажды я застряла в задней комнате мексиканского мотеля… Те парни сказали, что у них есть метамфетамин, но они соврали, просто чтобы затащить меня туда и трахнуть. Я так напилась, что потеряла сознание и не помню, что случилось дальше. Когда я очнулась, комната была в крови, а я лежала голая. Вот и все.
Дэрил:
— Ты хотя бы была совершеннолетней. А мне едва исполнилось пятнадцать, когда я попал в какой-то дурной порнофильм с участием местного раввина. Он пичкал меня таблетками и коктейлями, я жаловался: «Реббе, мне плохо», а он…
Кэрол:
— Хватит. Кажется, с меня довольно откровений. Пожалуйста.
Дэрил:
— Прости.
Кэрол:
— И ты меня прости.
[Неловкая пауза. Дэрил вставляет две картофельные палочки в ноздри и смеется. Затем умолкает. Тишина.]
Я:
— Кто-нибудь вчера смотрел «Реальных домохозяек»?
Кэрол:
— Это шоу — сплошное надувательство.
Когда алкогольная завеса впервые спадает, мы некоторое время мечтаем, чтобы наша история не была так ужасна. Прошлое становится неподъемным грузом. Но чем дольше мы ходим на собрания, тем сильнее хотим, чтобы наша история была намного, намного ужасней. В перевернутом мире терапии самые драматичные биографии — особенно если в них присутствует смертельная опасность — пользуются наибольшим уважением. Этот странный, но устойчивый феномен получил название «Зависть к несчастью».
Вот почему наша беседа, которая могла бы шокировать стороннего слушателя, в действительности меня развеселила. Все мы были людьми. Кто мог поручиться, что мои друзья не врут? Как сказал Дэрил, у них двигались губы.
Кэрол и Дэрил отправились укладывать спать детей и собак, а мы с Кларком задержались в ресторане. Я спросил, все ли у него в порядке.
— Ты выглядишь расстроенным, — заметил я. — Будто ужасно устал.
— Просто много работы.
— Работы? — Я взглянул на него: левая рука, поднимающая чашку кофе, мелко дрожала; под глазами залегли черные тени, словно он не спал минимум неделю. — Ты богат, успешен… И все такое… Но я до сих пор не знаю, чем ты на самом деле занимаешься. Где у тебя офис?
— Как Хола? Что интересного было в лагере?
— Не отвлекайся от темы.
Он подцепил пальцем с тарелки кружок лука, словно это было обручальное кольцо.
— Могу я дать тебе совет? — спросил он.
— Хм?..
— Тебе нужно назначить дату.
— Какую дату?
— Теста «Собака — хороший гражданин». Хватит ходить вокруг да около. Просто выбери день и сделай. Расскажи всем — особенно Глории — и сделай.
— А что, если мы провалимся?
— Неважно, — сказал Кларк. — Этот тест — поступок, достойный уважения. С его помощью ты вернешь доверие Глории. Ты должен его вернуть.
— Провалившись у всех на глазах?
— Ты не понимаешь, — сказал он. — Тебе нужно взять на себя настоящие обязательства, всем про них рассказать, а потом — что самое важное — их выполнить. Гарантирую, Глория будет впечатлена, вне зависимости от результата теста.
— А если она придет и увидит, как мы провалимся?
— В этом и суть, умник. Ты хочешь, чтобы она пришла.
Некоторое время я раздумывал над планом Кларка. Что-то меня в нем смущало. Поступок, достойный уважения… Что тут достойно уважения?
Кларк задумчиво постукивал по подбородку пальцем, на котором до сих пор болталось луковое колечко.
— Могу я дать тебе еще один совет?
— Нет.
— Клянусь, я не издеваюсь и не пытаюсь тобой манипулировать. Даже если сначала тебе так покажется.
— Ну?
— Как ты относишься к кошкам?
— Что?
— И что более важно, как к кошкам относится Хола?
20
Руби
Несколько месяцев назад Глория свалилась с ужасной простудой. Пожалуй, это единственная причина, по которой мне удалось выпросить у нее разрешение осуществить свою многолетнюю мечту — завести кошку.
Я, как бы между прочим, рассказал о своем желании, пока Глория сморкалась. Она сложила платок и спросила:
— Что?
— Я хотел бы завести кошку. Она станет Холе другом. Они могли бы играть, пока я на работе. Хола будет ее воспитывать, покажет, как…
— Ты хочешь завести нашей собаке питомца?
— Не совсем. Скорее… Скорее протеже.
— Ты сошел с ума.
— Это было бы весело, — слабо возразил я. — Больше животных в доме, и все такое…
На мое счастье, простуда пробила брешь в решимости Глории, которая в обычное время выдержала бы сравнение с укрепленным фортом.
— Я не буду заботиться об этой кошке, — сказала она. — Это твоя затея.
— Без проблем. Я сделаю все сам.
— У тебя хоть когда-нибудь… апчхи!.. были кошки?
— В детстве. ВОП. Мы его не кастрировали, так что по всему району бегали его котята. Иногда он возвращался исцарапанным. Настоящий бабник. Это было в семидесятых.
— ВОП? Что это значит?
— Врач общей практики. Терапевт.
— Ну конечно…
Глория вытащила из коробки еще один бумажный платок, с несчастным видом промокнула нос и непонятно к чему изрекла:
— Собаки популярнее кошек.
— В смысле?
— Я не слышала, чтобы кошки вытаскивали детей из горящих зданий. Кошки не спасают заблудившихся в метели. Не переводят слепых по светофору. Они не служат в полиции и ФБР и не защищают наши границы от захватчиков. Хочешь, скажу, почему кошки не так популярны, как собаки?
— Кажется, не хочу.
— Потому что они ничего не делают.
— Неправда, — возразил я. — Ты так говоришь из-за гриппа.
— Бее рабно, — сказала она. — Бде бадо поспать. Апчхи.
Уже выходя из темной комнаты, я расслышал какое-то бормотание из-под одеяла. Невнятное простуженное пророчество:
— Бадеюсь, она полюбит Холу.
* * *
В следующую субботу после посиделок в ресторане, которые я окрестил «Завистью к чужому несчастью», мы с Кларком встретились у больницы Рузвельта, неподалеку от его дома в Верхнем Вест-Сайде. Он торжественно передал мне голубую кошачью переноску с маленьким визжащим комочком внутри.
— Мне бы хотелось ее оставить, — произнес он не слишком убедительно, — но у жены страшная аллергия.
— Она всегда так кричит?
— Что ты, нет. Только когда голодна.
Кларк почему-то забыл сообщить, что она голодна всегда (как и ее старшая сестра Хола).
— Как ее зовут?
— Мисс Руби. Но ты можешь называть ее просто Руби.
Я должен был почувствовать запах паленого: эта кошка не успела появиться, а уже начала ставить условия.
Но я легкомысленно взял переноску, сказал Кларку неуверенное «спасибо» и направился к Колумбус-авеню, чтобы поймать такси.
Я до сих пор не знаю, полюбила ли Руби Холу, но эта парочка не устает меня веселить. Их отношения с самого начала напоминали оперетту в смысле неожиданных поворотов сюжета, драматичности и глупости. И поразительной громкости.
Итак, занавес поднимается.
Руби:
«Меня не слишком впечатлил человек, который заглянул в мою временную тюрьму. Я, как могла, пыталась донести до него свои мысли через отверстия в камере. Он отнес меня в маленькую комнату с качающимися стенами. Там играла ужасная музыка, использующая меньше половины слышимых частот. Я кричала все время, пока мы двигались в этой комнате, а потом в чем-то холодном и снова теплом. Кажется, я начала его раздражать.
На заметку людям: если мы на вас шипим, скорее всего, вы это заслужили.
Мы пришли в место, где жил человек. В его конуру. Здесь все пропахло им — просто кошмар. Он освободил меня из тюрьмы, но взял неправильно — надо было подхватить снизу. Ну что за дурак. Скорее бы забраться под тот диван…
Аааааа!
Что это?!
Чудовище!
Огромная черная косматая зверюга! Господи, какая же она большая. Никогда таких не видела. Какой огонь в глазах! Она явно голодна… И еще слюна капает. Черт! Он собирается скормить меня этому монстру. Какие же люди варвары…»
Немного позднее.
«Ох.
Ладно.
Я в задней комнате.
Теперь нас с чудовищем разделяет решетка. Оно по другую сторону. Меня оставили в покое. Прекрасно. Наверное, человек хочет принести меня в жертву, соблюдая какой-то языческий ритуал».
Хола:
«Что это?! Маленькая собака в клетке? Я должна ее освободить! Папа посадил в клетку маленькую собаку!
Кажется, она чего-то боится. Надо избавить ее от страха.
Господи, какая я голодная. Люди морят меня голодом… О чем это я? Забыла, о чем говорю. Сегодня отличный день. О, папин ботинок. Надо отнести его на место в спальню. Пора вздремнуть.
Что бы он делал, если я бы за ним все не убирала?»
Руби (через несколько дней):
«Человек оставил меня в живых. Я пыталась поговорить с ним, но он только мычит. Поэтому я предпочитаю сидеть за батареей. Строго говоря, я сижу тут все время. По крайней мере, здесь тепло.
Тут куда симпатичнее, чем в жилище предыдущего человека. У того не было вкуса. И навыков хорошего слуги. У этого хоть какой-то потенциал. Если бы только можно было избавиться от чудовища!
Думаю, пора познакомить его с новой хозяйкой».
Хола:
«Просыпаюсь. Первая мысль: как там маленькая собака? Бегу в заднюю комнату. Она прячется за батареей. Я наклоняюсь и обнюхиваю ее. Виляю хвостом, чтобы показать, что я друг. Что еще ей нужно? Лоток с наполнителем. Надо принести ей лоток. О чем это я?
Умираю от голода. Папа хочет, чтобы я превратилась в скелет. Это нечестно!
Я ужасно люблю маленькую собаку. Но она такая странная. Наверное, она с трудом заводит друзей. Может, она хочет подраться? Без проблем. Удар задней левой, ха-ха! Мне кажется, мы с ней сестры.
Папочка вернулся! Надо встать в коридоре и сделать большие глаза, тогда он даст мне швейцарского сыра. Всегда дает. У него тоже тренировки. Хотя в последнее время он тоже постоянно все забывает. Куда я шла?»
* * *
Однажды я вернулся из церкви и обнаружил, что Руби спит на собачьей лежанке. А Хола, припав к полу, во все глаза смотрит на новую хозяйку.
Мисс Руби заняла свой трон.
Порядок возник из хаоса, и солнце воссияло над морем…
Понимаю, это звучит неправдоподобно. Но кошка в десять раз меньше Холы и в двадцать раз меньше меня без труда установила господство. Она просто присвоила окружающее пространство. Все, что ей оставалось, — взобраться на вершину и начать отдавать приказы.
Это смущало. В первую очередь меня.
21
Служебная собака
На следующей неделе я получил обычную рабочую характеристику. Она ничем не отличалась от той, которую мне выдали в прошлом году, а также в позапрошлом и во все годы до этого, начиная с выпуска из бизнес-колледжа. Сперва это меня злило, потом я подумал, что, возможно, в чем-то ее составители правы. Теперь я знаю, что они точно были правы.
Умные люди тоже трезвеют. Просто им на это требуется больше времени.
Проблема заключалась лишь в том, что характеристику я должен был забрать лично у нового начальника отдела, Хаксли, который отличался напористыми, если не сказать и агрессивными, манерами. Благородный, чуткий Дэн, нанимавший меня на работу, был свидетелем моего падения. Видел он и начало терапии, а однажды даже намекнул, что знает о собраниях АА и одобряет их. Так вот, этот святой человек переехал в Лос-Анджелес. Смуглый коротышка, его преемник, даже близко не напоминал Дэна. С утра до вечера он носился по всему офису, как электровеник, и писклявым голосом изрыгал потоки безумных идей, сопровождая их бранью.
И у этого типа лежала моя характеристика…
Кабинет Хаксли был таким же «приветливым», как его хозяин: абсолютно голые стены, если не считать белой доски и календаря с важными датами, обведенными в кружок; на столе — стопка бумаги, ручка и телефон. Еще — фотография уродливой карликовой таксы в рамке. Ну, и моя характеристика рядом с кактусом.
— Итак, — начал Хаксли, — я прочел отзыв о вашей работе. — Он сделал паузу, мысленно перепрыгивая через все мои положительные качества, и сразу взял быка за рога: — Есть одна область, над которой вам следует поработать.
— Какая?
Хаксли пристально взглянул на меня, а затем растопырил все десять пальцев и ткнул ими в мою сторону:
— Вам нужно стать более мужественным, Марти!
— Что?
— Вы слишком уступчивый. Нам важно услышать ваше мнение. Берите напором! Спорьте с коллегами. Вы слишком покладистый и рациональный.
— Это плохо?
— Меня это раздражает.
— ?!
— Я забочусь не о том, чтобы мы работали в приятном коллективе, — сказал он. — Я забочусь, что мы работали эффективно. Идеальное совещание в моем представлении — вроде стычки двух углеводов в пробирке. Понимаете, что я хочу сказать?
— Углеводов?
— Что?
— Вы сказали «стычка углеводов в пробирке». При чем тут это?
— Я имел в виду… Ну, вы же поняли, что я имею в виду! Говорите больше! Вы меня слушаете?
Собаки больше полагаются на слух, чем на зрение. Я прекрасно его слышал. Мне пришло в голову, что, возможно, я должен начать с ним спорить. Это проверка?
— А что, если я не соглашусь? — спросил я.
— Неважно, — ответил он. — Вы по-любому не согласитесь. Главное — процесс.
— И как это мне поможет работать эффективно?
— Главное, чтобы вы сами были эффективны.
— Я?
— Вы.
— Я запутался.
— Приведу пример, — сказал Хаксли. — Посмотрите на… — Он назвал одну из самых отъявленных сук, с которой я имел несчастье работать. — Она говорит, что думает. Она берет напором.
— Ага.
— Что вы улыбаетесь? Я серьезно.
— Я понимаю, — ответил я искренне. — Меня просто заинтересовала фотография вашей собаки. Славный малыш.
Хаксли опустил руки, откинулся на спинку кресла и вздохнул; его настроение кардинальным образом изменилось.
— Это мой Энди, — благодушно сказал он. — Ему два. Прекрасный пес.
— А как он себя ведет?
— Безупречно. Если во время ужина я скомандую «Сидеть!», он будет сидеть под столом и даже не шевельнется.
— И долго?
— Может, час. Он умница.
— Как вы этого добились?
Хаксли покачал головой, затем подпер подбородок ладонью и еще глубже сполз в кресле, приобретя сходство с Холой, когда ей чешут животик.
— Сперва он был невыносим. Все время лаял. Не подпускал к вещам. Не терпел оставаться в одиночестве. Между нами, я не мог его контролировать. Мною помыкали пять килограммов собачатины. Это было так унизительно. Норвежский дрессировщик Турид Ругаас пишет: «Волки и собаки стараются избегать конфликтов. Это виды, склонные к поиску компромисса. В конфликтах между собаками и их хозяевами обычно виноваты хозяева».
— И что вы сделали? — спросил я.
— Нашел прекрасного тренера. Выполнял упражнения.
Бинго.
— Не дадите телефончик?
Тем же вечером я позвонил Кларку и рассказал о характеристике и советах, которые мне выдал начальник. Кларк ответил, что не может долго говорить, потому что они с женой ждут на званый ужин каких-то невероятно крутых шишек и ему еще нужно завязать галстук-бабочку.
— Знаешь что, — произнес он, — а ты им так и скажи в следующий раз: «Вам нужно мое мнение? Да вы все — просто кусок дерьма! Вот мое мнение! Выкусите!»
Я расхохотался. Заманчивая перспектива.
— О господи, — сказал я, отдышавшись. — Точ.
— Как ты сказал?
— Точ.
— Мне сегодня так сказал какой-то парень по телефону. Точ. Черт возьми, что это значит?
Выгнув шею под каким-то немыслимым углом, Хола смерила меня язвительным взглядом, а потом принялась быстро мотать головой. Уши ее взлетали, как две хищные птицы, которые никак не могут синхронизироваться. Наконец она торжественно водрузила голову мне на колено. Руби, до того восседавшая в кресле, молниеносно спрыгнула на пол и умчалась в сторону кухни, задрав хвост и подвывая что-то вроде:
— Ик ик ик ююююююююю!
22
Дрессировка
Официальные соревнования по послушанию появились в Америке в 1930-х годах благодаря Хелен Уайтхаус Уокер, заводчице пуделей. Она ездила по собачьим клубам и проповедовала новую веру: дрессировка должна стать спортом. Именно Уокер устроила первые испытания по послушанию, которые прошли в Маунт-Киско в 1933 году. В них приняли участие восемь псов. «Дрессируйте собак» стало настоящим лозунгом эпохи Великой депрессии. В 1936-м АКС опубликовал первое положение о соревнованиях.
Затем к Уокер присоединилась Бланш Сондерс, которая на многие десятилетия стала крестной матерью мира дрессировщиков. В 1950 году она выпустила первую книгу для профессиональных тренеров. Методы Сондерс были типичны для того времени: лакомства под запретом, хотя вы можете поощрять собаку другими способами; указывайте на ошибку резким рывком за ошейник; используйте физическое руководство, чтобы обучить собаку команде «Сидеть».
В целом советы Сондерс были довольно гуманны, просто она относилась к тому племени дрессировщиков, вышедшему из Древнего Рима, которое полагало, что собаки (а также дети и лошади) нуждаются в «перевоспитании». Как говорилось в одном популярном пособии 1894 года, «знания, которые не были вколочены в собаку силой, не принесут полезных всходов».
Зоопсихологи называют этот метод — исправление ошибок путем негативных последствий — отрицательным импринтингом. Самым известным его последователем был Вильям Келер, который тренировал собак для студии Уолта Диснея и фильмов «Новые робинзоны» и «Невероятное путешествие». Его книга «Метод дрессировки Келера» десятки лет был в США бестселлером.
Сейчас его страшно читать.
«Собаку [Холу!] следует избивать до тех пор, пока у нее не останется ни сил, ни желания оказывать сопротивление, — пишет этот знаток собачьей психологии. — Вероятно, после этого она, пошатываясь, пройдет несколько шагов, ее пару раз вырвет, и она упадет на бок. Но это не должно вас тревожить».
Келер считал, что пагубные свойства собаки, заложенные в нее при рождении, можно подавить только постоянным причинением боли. Дрессировка превращалась в столкновение двух воль: или ты, или тебя. Впрочем, надо отдать Келеру должное: он искренне верил, что нет ничего пагубнее излишней доброты, а также что величайшая из всех физических и психологических жестокостей заключается в — приготовились? — «повторной коррекции»!
В популярном медицинском учебнике 1907 года[15] описывается, как следует лечить алкоголиков:
«Если пьяница вызывает врача, тому предписывается немедленно поместить больного на операционный стол, вставить ему желудочный зонд, выскоблить и промыть желудок и, убедившись, что он свободен от слизи и содержимого, дать пациенту настойку стручкового перца, после чего на несколько часов оставить в полном покое».
Вывод:
«Иногда быстрое и жестокое лечение… может быть, наиболее гуманное из возможных».
В семидесятых годах алкоголиков обычно отвозили в клинику, привязывали ремнями к столу, пичкали белладонной, касторовым маслом и тушеными томатами, а затем отправляли на конверсионную терапию, которая немногим отличалась от промывки мозгов.
Психиатры до сих пор экспериментируют с такими методами, как «Аверсионная терапия алкоголизма при помощи рвоты и электрошока» (журнал «Консультирование и клиническая психология», 1981, № 49, с. 360–368). Их попытки вызвать у алкоголиков отвращение к спиртному достойны страниц «Заводного апельсина».
Все изменилось в конце семидесятых — когда, как несложно подсчитать, бывшие хиппи начали покупать собак своим детям. «Как и человеческая терапия, большая часть дрессировочных методов претерпела эволюцию и приобрела более позитивное содержание», — пишут зоопсихологи Мэри Берч и Джон Бейли в своем труде «Как учатся собаки».
Позитивные методы включали кликер-тренинг, который был разработан специалистом по дельфинам Карен Прайор. Пожалуй, это наиболее адекватный способ объяснить собаке, каких действий от нее ждут. Постепенный переход от неправильного поведения к правильному хорош для большинства собак, если учесть, что они изначально настроены дружелюбно по отношению к хозяину и стараются ему угодить. Именно такие породы человек столетиями выводил путем тщательного отбора.
Но что делать с собакой, которая рычит, которая бросается на других псов, которая норовит свалить хозяина на асфальт, измельчает в капусту все, что попадает к ней в пасть, запросто может прокусить бедро пожилой леди, посмевшей улыбнуться ей в лифте, — с собакой, «проказы» которой приводят к судебным искам, конфискации имущества, а то и к тюрьме (куда может попасть хозяин)?
Даже если так далеко не заходит, увы, компромиссный хот-дог не поможет, когда собака решит, что надо бы добавить в жизнь адреналина…
Так называемый метод «поощрить-и-угостить» доминировал в дрессировке на протяжении многих десятилетий. Пока не появился Сезар Миллан. Его передачу «Переводчик с собачьего» на канале «Нэшнл джеографик» посмотрели 50 миллионов человек и 65 миллионов собак только в США. Бывший иммигрант-нелегал из мексиканского штата Синалоа возглавил миллионную индустрию, которая базировалась в основном на проведении семинаров, а также продаже книг, DVD и собачьего корма.
Миллан редко прибегал к поощрениям. Его мысль заключалась в том, что любая собака нуждается в лидере, а лидер — ее хозяин, и собаке просто нужно внушить эту мысль всеми доступными способами.
Внезапно вспыхнувший антимилланизм был подобен эпидемии — по крайней мере, на северо-востоке страны. Иногда это проявляется довольно забавно. К примеру, мой клуб — школа дрессировки «Порт Честер» — выдает всем список рекомендованной литературы. Помимо книг Яна Данбара и Карен Прайор в него включена новая классика — «Дрессировка дружелюбной собаки» Андреа Арден и «Позитивное воспитание щенков» Джоэла Уолтона. В списке значится также «Переводчик с собачьего» Нола Оуэнса в скобках есть примечание; «НЕ ПУТАТЬ с одноименной книгой авторства Сезара Милана». (Они так бешено ненавидят его, что даже пишут фамилию с ошибкой.)
Свободный корреспондент «Нью-Йорк таймс» недавно назвал Сезара Миллана «обаятельным шаром для кегельбана, который катится прямиком в сторону прогресса, достигнутого в понимании и коррекции собачьего поведения за последние сорок лет».
Миллан пишет, что много наблюдал за собаками в детстве, когда жил на ферме у деда. Собаки дрались между собой, пока в стае не выявлялся один несомненный лидер, после чего драки прекращались.
Миллан сравнивает собачьи стаи с волчьими. Долгое время считалось, что объединяет их только личность вожака — альфа-самца. Но как довольно быстро заметили зоопсихологи, собаки несравнимы с волками. Даже кошки ближе к своим диким сородичам, чем собаки — к волкам. Пятнадцать тысячелетий совместной эволюции так изменили собак, что теперь они просто не могут выжить без человека. Мы превратили их в свою лучшую половину.
Один пример в качестве доказательства. Собаки так часто лают… потому что их хозяева часто разговаривают. Дикие животные редко используют голос для коммуникации, общение в их среде строится в основном на зрении и обонянии. Но люди, владеющие устной речью, постепенно привили потребность в «разговорах» и своим питомцам. И еще. Собаки — единственные животные, которые могут проследить, на что указывает или смотрит человек. В природе на такое не способны даже шимпанзе.
Любопытно, что аверсионные методы дрессировки на диких животных не действуют. Зверь скорее будет биться с человеком до смерти, чем прекратит делать то, за что его наказывают. С собаками все обстоит наоборот: мы приучили их покорно терпеть боль.
И так далее…
Доминирование — вообще сложная тема. Зоологи, изучающие жизнь волков в естественной среде (включая Дэвида Мича, который больше года наблюдал за этими животными на острове Элсмир, северо-запад Канады), установили, что волчья стая организована скорее по принципу семьи, чем армии. Волки сами выбирают себе роль — насаждение ролей силой для стаи несвойственно.
Как пишет зоопсихолог Тэмпл Грандин, «вероятно, собаки нуждаются не в вожаке, а в родителе». И тон в отношениях должны задавать все-таки люди.
Профессиональные дрессировщики оценивают учение Миллана гораздо более осторожно. «Я склонна доверять Сезару, — сказала нам Венди Вольхард в лагере. — Он занимается проблемами поведения, на которые большинство из нас даже не обращают внимания».
Как указывает сам Миллан, «я не тренирую собак» — в том смысле, что он занимается только коррекцией поведенческих проблем. Если у вашей собаки нет с этим серьезных трудностей, Миллан — не ваш выбор.
Я изначально настороженно отнесся к его книге «Быть вожаком», написанной в соавторстве с Мелиссой Пельте. И был приятно удивлен, обнаружив довольно разумные суждения: «Мы избавились от одной устаревшей авторитарной крайности: что собаки существуют только для исполнения наших приказов, — и тут же бросились в другую — что собаки должны быть нашими полноправными партнерами во всех сферах жизни».
Следом я вспомнил замечание Джона Катца: «Я — многодетный отец, живущий в городе, где все вращается вокруг детей. И я много лет наблюдаю за людьми, которые вынуждены бороться за каждое „нет“ собственному ребенку или собаке».
Миллан пишет скорее не о том, как заставить собаку выполнять приказы хозяина, а о том, как хозяину добиться уважения своей собаки. Как стать уверенным в себе человеком, который излучает так называемую спокойно-уверенную энергетику.
В статье и Миллане, которая вышла несколько лет назад, писатель Малькольм Глэдвелл цитирует знаменитого этолога Патрицию МакКоннелл:
«Я убеждена, что собаки обращают огромное внимание на то, как расслаблено лицо человека, особенно его лицевые мышцы. Это служит для них сигналом к действию. Нижняя челюсть хозяина напряжена? Рот слегка приоткрыт? Затем — руки. Собаки уделяют невероятное внимание движению рук».
Как пишет Миллан, «собаки знают, насколько их хозяин доволен собой, счастлив он или боится и чего ему не хватает в глубине души».
Закрывая его книгу, я подумал только: «Упс…»
23
Укротительница
Миниатюрная женщина в рубашке цвета хаки и брезентовых штанах бросила взгляд на изгрызенный диван и потертую кушетку, служившую Холе спальным местом.
— Насколько я понимаю, — сказала она, — собаке позволено пользоваться мебелью…
— Разве собакам это не разрешают?
— Нет, — хмыкнула она. — Не разрешают.
Поводок ничуть не помешал Холе броситься к гостье с намерением водрузить лапы ей на грудь — поприветствовать, в понимании моей собаки. И в этот момент гостья издала звук, который я в жизни не слышал от человеческого существа. Примерно его можно передать как:
— Грррррррххх.
Низкий, гортанный, отчетливый и протестующий: такой звук могла бы издать собака, которую оттесняют к горящему дому.
Хола, как по волшебству, шлепнулась на пол, опустила голову и хвост и попятилась.
— Сидеть, — скомандовала женщина спокойно и уверенно.
Хола села.
Возможно, в этом есть смысл, подумал я.
Я нашел женщину, которой предстояло изменить нашу с Холой жизнь, благодаря Хаксли, моему начальнику и владельцу крохотной таксы. Эта порода вообще не славится хорошими манерами. Из-за миниатюрных размеров такс никто не воспринимает всерьез, и это озлобляет их еще больше.
— Ее зовут Лорена, — сказал Хаксли. — Она изменит твою жизнь.
— Она пользуется кликером?
— Чем?
У Лорены оказался выраженный нью-йоркский акцент («У со-абак есть со-абственный изык»), который, однажды услышав, забыть невозможно, а также коротко стриженные рыжие волосы и круглое лицо, щедро усеянное веснушками, что придавало ей сходство с ребенком-переростком. Выглядела она не слишком опрятно — как женщина, проводящая все свободное время среди двуногих и четвероногих кобелей. Разумеется, она жевала жвачку. Или грызла гвозди, я не уверен.
Я сидел на изувеченном диване рядом с Холой и слушал, как Лорена говорит:
— Проблема в том, что люди не понимают, как общаться с собаками. Нам нужно выучить их язык. Посмотреть на мир с их точки зрения. У них всего одно дело — дрессировать нас. Мы для них важнее, чем они для нас. Это очевидно. У них небольшой выбор.
Готовясь взять реванш после временного отступления, Хола принялась изучать Лорену: тщательно обнюхала и несколько раз потыкалась носом ей в колени.
— Ее поведение выражает потребность во внимании, — заключила Лорена. — Ей нужно, чтобы ее ласкали и так далее. Она все делает для этого. Ваша собака миленькая и поэтому привлекает много внимания. Внешность ей на руку. Будь она человеком, дело могло бы закончиться куда хуже, а?
— С чего вы взяли?
— Это ваша вина. Вы ее так приучили. Она смотрит на вас умильными глазами, трется головой — вы гладите ее и начинаете сюсюкать. На самом деле ей все равно, хвалите вы ее или орете. Она исподтишка вас дрессирует. Она подает сигнал — вы производите некое действие.
Хола перевернулась на спину.
Лорена улыбнулась — в первый раз с той минуты, как переступила порог квартиры.
— Поэтому она не воспринимает ничего из того, чему вы ее учите, — продолжила она, впиваясь в меня глазами. — Если вы ее сейчас погладите, я вас придушу.
— Собакам нужен хозяин, — произнесла она после паузы. — Главный. Большинство собак хотят видеть лидером человека. Это как в армии. Если нет лидера, рядовые погибнут. Но собаки не похожи на людей. Мы разговариваем, ищем компромиссы. Собаки — скорее дети. Тот же менталитет. Представьте ребенка двух лет. Вот так ведут себя и собаки. Нельзя все время кормить детей одними конфетами, верно? Не отвечайте…
Я и не думал отвечать.
— Собаки строят иерархию по росту. Необязательно лидируют крупные породы, это — внутренняя иерархия. Почему мелкие собаки любят забираться на мебель? Почему собаки прыгают на людей? В прыжке они выше. Они с самого начала заявляют людям, кто тут главный. А вы думали, это проявление дружелюбия? Собаки стремятся и к доминированию, и к подчинению. Эти тенденции сменяют друг друга, но обычно лидирует какая-то одна. Но у вашей собаки, похоже, задействованы обе.
Внезапно смутившись, Хола поднялась на лапы и принялась сновать между мной и Лореной по кругу, словно барабан стиральной машины.
— Хола, сидеть, — скомандовала Лорена.
Хола села, но тут же снова вскочила, словно пол под ней горел.
— Можете не верить, но она скорее склонна к подчинению, — сказала Лорена, чем сильно меня удивила. — Это не особенно властная собака, уверяю вас. На самом деле ее вообще несложно дрессировать…
В ответ на мой взгляд, увядший, как вчерашний салат-латук, она сказала:
— Простите, Марти. Вы думали, что купили французский рыбный ресторан, а у вас оказался «Макдоналдс».
Зазвонил телефон. Я взглянул на экран: не Глория. Последовав совету Кларка, я назначил день для СХГ — 19 декабря. Меньше чем через месяц. Я отправил Глории электронное письмо с датой, временем и местом проведения теста. Она не ответила. У меня было чувство, что я бесконечно смотрю один и тот же грустный фильм про животных. Хотя почти все фильмы про животных грустные. Не знаю почему.
— Прекратите использовать поощрения в ходе дрессировки, — велела Лорена. — Бессмысленно объяснять собаке, как она не должна себя вести. Прыжки на людей для нее важнее любого лакомства. Нужно повысить цену за поощрение. Или вы хотите постепенно перейти на бифштекс, икру?
— Так что же мне делать? — спросил я.
— Все просто, — ответила она и принялась излагать план действий.
С настоящего момента Хола не получит ничего желаемого, пока не сделает взамен что-нибудь полезное. Причем «желаемое» будет подразумевать что угодно: лакомства, прогулки, ужин, возможность полежать на диване. Теперь Холе придется смирно сидеть перед каждой дверью, лестничным пролетом, входом и выходом, пока я не скажу: «Хорошо!»
— И как этого добиться? — озадачился я.
— Примерно так, — ответила Лорена и скомандовала: — Сидеть!
Так как собака колебалась, она прорычала: «Грррррх!» — и несильно дернула за поводок.
Хола села.
— Хорошая собака! — чуть не пропела Лорена, излучая неподдельное счастье. — Умница! Большинство людей забывают о главном, — пояснила она в ответ на мой недоуменный взгляд. — Похвалить собаку, когда она выполнит приказ. Не наградить — просто похвалить. Вам нужно добиться голосового контроля над животным. Это важнее коррекции поведения. В идеале вы будете только хвалить, вообще не прибегая к рычанию.
— Но пока…
— Рычание.
Метод Лорены оказался намного проще того, что предлагали в «Порт Честере». Мне не нужно было прибегать к кликеру и сложной системе поощрений (и в том и в другом я, честно говоря, не очень разбирался). Как сказала Лорена, пес, которого мотивируют едой, ради угощения сделает что угодно.
— Но это монолог, а не диалог, — отрезала она.
Если есть что-нибудь вкусненькое, собака в ожидании команды будет делать стойку, садиться, ложиться, ходить на ушах и раскладывать пасьянсы. Звериная логика: сделаю всё, авось что-нибудь да сработает.
— Наша цель, — сказала Лорена, — приучить собаку делать что нужно до того, как ей это прикажут. Сделала, что велено, — молодец. Ошиблась — будут неприятные последствия. Все просто.
Мы прогуливались вокруг кладбища Святой Троицы — одного из самых оживленных, если так можно выразиться, мест на Манхэттене. Это готический осколок старого Нью-Йорка, крутая каменистая осыпь с рядами надгробий, тянущихся от Вест-Сайдского шоссе до Верхнего Бродвея. Память о временах, когда район Вашингтон-хайтс напоминал скорее европейскую столицу, чем ожоговое отделение госпиталя.
Хола трусила между мной и Лореной. Мы вели неспешную беседу, я сжимал поводок. По моим меркам, Хола вела себя безупречно, но критерии Лорены были куда строже.
— Собака нас опередила, — сказала она. — Поправьте ее.
— Грр… — смущенно произнес я.
— Если собака выбегает вперед, используйте рычание как электрошок. Понятно?
Я заставил Холу вернуться назад, к ноге.
— Она не должна ничего обнюхивать и хватать, пока вы ей не разрешите, — продолжала наставлять Лорена. — Ее задача на прогулке — идти рядом с вами, пока вы не скомандуете остановиться. Больше ничего. Это прогулочная схема.
Мы свернули на Нижний Бродвей, к громаде англиканского собора. Когда мы проходили под шпилями, у меня появилось чувство, будто от холода, ползущего со стороны кладбища, нас отгораживает невидимая узорчатая стена.
— А она все схватывает на лету, — заметила Лорена. — Явно хочет вам угодить.
— Что?
— Да, и поэтому она так быстро учится. У нее чудесный характер. Вы везунчик. Она еще и умная.
— Мы сейчас говорим о Холе? Вот об этой собаке на поводке?
— Нужно давать ей более сложные задания. Бросать вызов.
Мы прошли по 156-й улице мимо Пуэрториканского колледжа и направились вниз, к Риверсайдскому шоссе. Я подумал, что Хола вполне овладела искусством прогулки в городе: черный нос находится у моего колена, загнутый бубликом хвост слегка покачивается, глаза пристально изучают мостовую (вероятно, в поисках цыпленка, ставшего жертвой катастрофы).
— Почему вы решили, что эта собака властная? — спросила Лорена, наблюдая за Холой. — Я этого не вижу.
— Не знаю. Я думал, проблема в том, что она меня не уважает.
— Да, она вас не уважает. Но не потому, что вожак.
Вольхарды убеждали меня, что Хола постоянно напугана. Лорена считала, что она склонна к подчинению. Напуганная и покорная — эти два эпитета явно не подходили к созданию, которое сейчас мирно вышагивало рядом.
Вернувшись домой, мы с Холой принялись отрабатывать команды «Сидеть» и «Ждать». Лорена должна была постучать в дверь, изображая гостя.
Это задание оказалось для Холы неожиданно сложным.
Мы разбили процесс на части: вот раздается стук, вот поворачивается дверная ручка, дверь приоткрывается все шире и шире, вот входит Лорена, говорит: «Привет!» — и пожимает мне руку.
Услышав стук, Хола каждый раз начинала вертеться, не дожидаясь моей команды.
— Не стоит требовать от нее слишком многого, — посоветовала Лорена. — Важно, чтобы новая информация усваивалась легко. Когда все попытки заканчиваются провалом, это делает вас слабаком в ее глазах. Успех, наоборот, делает вас сильным. Лидерство — качество, на котором держится мир. Хорошая организация — значит, хороший лидер. А Хола нуждается в сильном вожаке. Это в ее природе. Так она меньше нервничает.
— Вам нравится Сезар? — спросил я, когда Лорена уже собралась уходить.
Ее обычно распахнутые глаза слегка сузились, будто я задал не совсем корректный вопрос. Однако затем она кивнула.
— Проблема Сезара в том, — сказала Лорена, — что люди смотрят его передачу, но не обладают его навыками. Они не замечают множества нюансов — язык тела, осанку, зрительный контакт. Это как танец. Сезар кажется волшебником. Зрители не понимают, из чего состоят его чудеса. Пробуют повторить все это дома и терпят фиаско. Но черт возьми, в этом виновата не собака.
24
Подарок для собаки
Лорена оставила мне брошюру под названием «Правила пассивного доминирования». Первая же строчка гласила:
«Игнорирование поведения, направленного на привлечение внимания, является высшей формой доминирования».
Высшей формой?!
Дайте-ка я поясню, что значит «привлекать внимание». Это значит воровать ботинки и наслаждаться видом хозяина, босиком бегущего следом. Это значит жалобно хныкать, чтобы хозяин растрогался и спросил: «Хола, милая, что случилась? Ты проголодалась, девочка моя?» Это значит кусаться, лезть с поцелуями, валяться под ногами и терзать утащенную у соседей детскую сандалию, пока тебе прямо в ухо орут: «Хола, ФУ!»
Негативное или позитивное — это поведение, направленное на привлечение внимания.
То, ради чего она живет.
— Ее задача — выдрессировать вас, — сказала Лорена. — И у нее это получается лучше, потому что она только этим и занимается. Можно сказать, спит и видит, как подчинить вас себе.
Идея Холы заключалась в том, чтобы довести меня до такого состояния, в котором я соглашусь сделать для нее что угодно.
Я и делал. Всегда.
Почему?
Потому что она выводила меня из себя.
А если бы я не согласился?
Встречайте примадонну драматического театра…
В такие моменты Хола напоминала героиню сериала «Сплетница», которая швыряет сумочку на кровать и сотрясается на полу в рыданиях.
Я попробовал взглянуть на ее поведение под другим углом. Скулеж Холы вовсе не выражал экзистенциальный ужас перед бренностью земного. То, как она тыкалась лбом мне в ноги, выпрашивая еду, вовсе не было осанной изменчивой любви.
Это был всего лишь избалованный ребенок, устраивающий истерики, чтобы добиться своего. Чем больше я за ней наблюдал, тем больше убеждался, что она ни на секунду не прекращает хитро продуманного спектакля. На ее фоне любой капризный младенец показался бы ангелом.
Как я мог быть таким слепым?
Что ж, равнодушие — дорогое удовольствие.
Однако я не спешил судить себя слишком строго. В классическом труде Шерон Честнат Смит, посвященном бернским зенненхундам, в главе «Темперамент и характерные черты», я встретил следующую мысль:
«Зенненхунды нуждаются в тактильном контакте. Иногда, чтобы убедиться в присутствии хозяина, они укладываются у него на ногах… Это так называемый бернский маневр. Одновременно зенненхунд подсовывает голову под руку хозяина и начинает бодаться, выпрашивая ласки».
То, что Лорена назвала бы откровенным проявлением доминирования и патологической потребностью во внимании, по мнению Шерон Смит, было всего лишь милыми чертами дружелюбной породы.
* * *
На собраниях АА я узнал, что следование инструкциям дает чувство свободы.
Непосвященным строгие правила кажутся тиранией, но величайшая тирания заключается в неуверенности. Неуверенность парализует. Любой маркетолог скажет вам, что неуверенность — это следствие слишком большого, а не малого выбора.
Перед каждым дверным проемом я отдавал Холе команды «Сидеть» и «Ждать». Затем проходил в дверь сам. И только после команды «Хорошо!» она входила следом (должна была входить).
Каждый лестничный пролет. Каждая дверь… Если Хола забывала сесть, я делал поводком «контрольный рывок», как это называлось в брошюре Лорены, и говорил «Грр».
На самом деле звук, который я издавал, больше напоминал жужжание компьютера в шоу на проверку интеллекта — такой можно услышать, если игрок дает неправильный ответ. Хола быстро усвоила, что этот звук значит. А значил он одно: «Попробуй еще раз».
Лорена сказала, что рычание понятно животному инстинктивно. Так собака-мать рычит на щенка, если он уползает слишком далеко. Для передачи информации важны не слова, а тон. Нужно объяснить Холе, что, пока она не согласится жить по правилам, хорошего пусть не ждет.
По каким правилам?
По тем, которые устанавливаю я.
Прежде чем начать правильно жить, нужно научиться правильно думать.
Все собаководы говорят, что нужно быть терпеливее своего пса. Рано или поздно до него дойдет, что проще покориться и сделать то, чего хочет этот глупый человек. Дрессировка не причиняет боли — физической. Это скорее маленькое постоянное неудобство, ценой которого является сама жизнь. Как ежедневная работа. Как собрания Анонимных алкоголиков.
Теперь я не позволял Холе опережать меня на прогулках. Если она забывалась, я жужжал и делал «контрольный рывок». Вскоре она запомнила что к чему. Похоже, на самом деле ей было безразлично, как идти: впереди или рядом со мной, — если такова моя странная причуда.
Лишившись угощений, она стала спокойнее. Теперь все ее внимание было поглощено воздухом и землей: круглый нос безостановочно впитывал окружающие запахи в поисках чего-нибудь съедобного или хотя бы незнакомой собаки, с которой можно громко поздороваться.
Я не преувеличиваю, не додумываю и не воображаю. Это констатация факта: наши с Холой отношения изменились за один день.
Я делал то же, что и раньше. За одним исключением: я позволил себе быть в нашей паре ведущим.
Доминирование оказалось вовсе не таким страшным, как я представлял. Это не столкновение воли двух вооруженных солдат. Если проводить аналогии, это скорее заочное общение с аудитором, который наделен полномочиями оценивать твою работу. В паре мест характеристика может оказаться неприятной, но именно она является условием для повышения зарплаты. В любом случае, нас поддерживает мысль, что благодаря этой маленькой условности мы можем законно оплачивать свои счета.
Для собаки дрессировка и есть ежедневное получение рабочей характеристики. Поэтому в интересах аудитора изложить ее как можно более понятным языком.
Когда хозяин становится лидером, он освобождает собаку от обычного стресса. В частности, он берет на себя ответственность за переговоры с миром, особенно той его частью, которая находится выше двух футов от пола. Исследования доказывают, что у лидеров давление выше, чем у тех, кто за ними следует. Они всегда в напряжении. Что бы ни утверждали книги по саморазвитию, лидерство не является естественным состоянием для людей. Как и для собак. Мы не рождается быть ведущими, зато с рождения готовы быть ведомыми.
Теперь наши отношения с Холой строились из множества мелких задач, включая наблюдение. Я следил за всем, что она делает в «рабочее время». Прогулка тоже стала рабочим временем. Доминирование требует бдительности, контроля и заботы.
Поверьте человеку, который уяснил это на собственной шкуре: большинство хозяев предоставляют своим питомцам неограниченную свободу и не хотят отдавать команды именно потому, что боятся не справиться с альтернативой.
Пара, в которой есть лидер, подразумевает напряженную работу, и отнюдь не для собаки.
Дверной проем. Я отдаю команду «Сидеть». Хола садится. Я прохожу в дверь. Она приподнимается, прежде чем я даю команду «Хорошо!».
Грр.
Заново.
«Сидеть».
Садится.
«Хорошо!»
Она проходит за мной в дверь.
Дверей две. Поэтому процедуру приходится повторять дважды.
За второй дверью три лестничных пролета.
Хола садится на верхней ступеньке.
Я спускаюсь по лестнице. Выжидаю несколько секунд.
«Хорошо!»
Если она привстает, даже не двигаясь дальше, — Грр.
Поднимаюсь обратно.
«Сидеть, ждать».
Спускаюсь. Выжидаю.
«Хорошо!»
В вестибюле нужно перейти на прогулочную схему.
«Рядом!»
Хлопаю левой ладонью по бедру — знак перейти на рысь.
«Лежать, ждать».
Мимо проходят люди. Они смотрят на нас и улыбаются. Хола неподвижна.
Хвост стучит по мраморной плите.
Ей так хочется броситься на этих людей, что сводит зубы и рябит в глазах. Но нет.
«Хорошо!»
Эскалатор. Какая жалость, что нельзя сделать стойку, хорошенько все обнюхать и поздороваться с собакой, которая вот-вот должна появиться из-за зеркальной двери.
«Сидеть».
«Лежать».
«Ждать».
ГРРР!
Еще раз «ждать».
ГРРР!
Заново, повторно, до бесконечности, пока не запомнит.
Если вы думаете, что Хола рысью сбегает по эскалатору и садится внизу, ожидая меня, вы невнимательно читали. Сперва команды; хозяин всегда впереди.
Коридор. (Если вы не против, я пропущу лестницу.) Финальная позиция: Хола сидит под дверью, пока я поворачиваю ключ, затем в нетерпении приподнимается. Потому что внутри ужин, он уже так близок, еще чуть-чуть, и… Но — Грр! Нет. Закрываю дверь. «Сидеть». Выжидаю. Выжидаю. Выжидаю. Поворачиваю ключ. Приподнялась. ГРРР!
И так до тех пор, пока я не открою дверь, не войду в квартиру, не посмотрю на нее и не произнесу волшебное слово «Хорошо!».
Разумеется, чтобы получить вожделенную миску с кормом, ей придется сесть или лечь.
И не забудьте вечером посвятить пять — десять минут командам «Лежать» и «Ждать»: Хола годами не могла освоить эту связку.
Вас интересует, зачем я это рассказываю? Чтобы выжать слезу? Предать вас в любящие руки дьявола?
Нет, я всего лишь прошу подумать о том, что я сейчас описал.
О том, как один неудачник водит свою наглую, беспринципную суку от подъезда до эскалатора? — возможно, спросите вы.
Ну, а почему бы нет?
Лорена не готовила нас к испытаниям по послушанию. Я не собирался выступать с Холой по телевидению или добиваться для нее титула Национального чемпиона. Я всего лишь хотел воспитать милую, дружелюбную собаку.
Теперь понимаете, что я имел в виду, говоря про лень?
Разве для большинства людей не естественно мириться с рычанием в вестибюле, замкнутостью соседей и парой неуправляемых комков шерсти на поводке, если ценой является их маленькая сомнительная свобода?
Только став лидером в нашей паре, я понял, что это полноценная работа. И что это гораздо больше подарок для собаки, чем удобство для ее хозяина.
25
Лучшая собака в мире
Честно говоря, огромные бернские зенненхунды, вершина служебных пород, делающие честь любому заводчику, — не лучшие животные для домашнего содержания. Согласно официальной характеристике АКС, которую зачитывают на престижных собачьих шоу вроде Вестминстерского, «это порода не для всех».
Стандартные формулировки АКС — вроде пейзажа, написанного уже наполовину расплывшейся пастелью, в то время как правду стоило бы изобразить яркими масляными красками. Сравните с характеристикой, какую обычно дают другой крупной породе, тоже известной своей сложностью в содержании. «Аляскинские маламуты весьма преданы семье».
Каково?
В этом контексте «Порода не для всех» расшифровывается как «Замри, развернись и беги отсюда, идиот! Драпай и не оглядывайся!»
И все же бернские зенненхунды обладают неотвратимостью судебного пристава — во многом благодаря своему обаянию. После фильма «Отель для собак» их популярность резко подскочила — даже в крупных городах. В рейтинге АКС, который включает 164 породы, зенненхунды занимают сороковое место (десять лет назад было шестьдесят третье). Они обогнали ищеек, сенбернаров, бордер-колли, борзых и ирландских сеттеров. Даже далматинцев, прости господи.
С опозданием более чем на пять лет я прошел тест на совместимость, составленный Американским клубом бернских зенненхундов. Он стандартно начинается с фразы: «Вы уверены, что зенненхунд — ваша собака?»
Не помню, говорил ли я, что покупка чистокровного пса больше напоминает поступление в колледж, чем покупку в универмаге. Это обязательство на всю жизнь, даже если она продлится не слишком долго.
Вот некоторые из вопросов теста с моими ответами:
«Я согласен, что собака проживет всего семь или восемь лет». Нет.
«Я легко могу принять изменение распорядка в доме». Да.
«Я хочу собаку, которая будет проводить большую часть времени с семьей». Возможно.
«При моем доме есть двор». Нет.
«Я живу в местности с прохладным летом и холодной, снежной зимой». Да.
«У меня нет детей». Да.
«Я буду дрессировать собаку и использовать для рабочих целей». Возможно.
«Я согласен с высокой вероятностью у собаки проблем со здоровьем». Нет.
«Я хочу уверенную в себе, бдительную и дружелюбную собаку, которая, однако, может сторониться незнакомцев». Сторониться?
«Я буду регулярно оставлять собаку в одиночестве более чем на шесть часов». Да.
Результат теста оказался неутешительным:
«Судя по вашим ответам, вам не стоит заводить бернского зенненхунда».
Да что вы говорите!
* * *
Первая организация, посвященная бернским зенненхундам, появилась в швейцарском Бернском округе в 1907 году и первоначально насчитывала 17 членов и 30 собак. В основном это были животные, предназначенные для работы на ферме: они возили тележки с молоком и сыром, сторожили дом или охраняли стада.
Сохранился портрет одного из первых официально зарегистрированных зенненхундов по кличке Беллин. По нему хорошо видны отличия от современной породы: низко поставленная, сплющенная голова, широкие челюсти, высокое худощавое туловище и заметно более короткая шерсть. Строго говоря, он больше напоминает ротвейлера, чем зенненхунда.
В начале тридцатых годов богатая американка по имени Л. Эгг-Лич во время визита в Швейцарию была до глубины души поражена собакой — «предположительно трехцветной колли», как она писала, — которая везла тележку с молоком. В 1935 году эта дама опубликовала в «Вестнике АКС» статью под названием «Зенненхунды — коренные жители Швейцарских Альп», которая и познакомила Америку с этими собаками. Вот первое впечатление Эгг-Лич от зенненхунда: «Кажется, в ту секунду я потеряла голову». Чувство, знакомое хозяевам многих бернцев.
Спустя еще несколько лет зенненхунды были официально признаны Американским клубом собаководства.
Чтобы смягчить присущую этим собакам застенчивость и внезапные вспышки агрессии, в 1940 году швейцарские заводчики решили скрестить зенненхунда с чистокровным ньюфаундлендом. (О ньюфаундлендах можно сказать одно — потрясающе дружелюбные великаны, любимцы Байрона и Эмили Дикинсон.) В помете был легендарный Алекс фон Ангетдорф — он обладал роскошным густым мехом и покладистым характером; впоследствии Алекс стал чемпионом мира, и от него был получен 51 помет. Почти все зенненхунды, живущие сейчас в Америке, произошли от него или его сестры.
Тем не менее в начале семидесятых в США были зарегистрированы лишь несколько сотен собак этой породы. Такое положение сохранялось до девяностых, когда случился настоящий бум вокруг зенненхундов.
Описание, сделанное одним из швейцарских заводчиков XIX века, показывает, что Хола недалеко ушла от своих европейских предков:
«Они склонны к жизни в деревне и не обладают хорошими манерами от рождения. Отсюда совершенно не обязательно следует, будто в юном возрасте зенненхунды неспособны к обучению, в отличие от других пород. Просто они часто забывают о послушании».
* * *
Поскольку вестибюль нашего дома представляет открытое широкое пространство, худшие выходки Холы демонстрировались именно там. Сразу за будкой консьержа, в которой сидел любимый мужчина Холы (собственно консьерж), есть три ступеньки, которые ведут в огромное мраморное фойе. Целых три ступеньки, чтобы пройтись по ним туда-сюда, всласть повыть и исцарапать мрамор когтями.
Все это в прошлом.
Теперь Хола должна была смирно сидеть наверху, пока я не спущусь в фойе и не произнесу заветное «Хорошо!».
За эти секунды в ее блестящих глазах проносились видения эффектных разрушений.
В ужасе бегущие толпы…
Дикий зенненхунд, вырвавшийся на волю…
Пока мое «Гррр!» не возвращало ее в реальность, напоминая о чем-то важном. Ах да, мы шли на прогулку.
К счастью, ностальгия по былым дням не мешала Холе уже автоматически садиться при виде вестибюля.
Как раз в тот момент, когда она машинально села перед ступеньками, позвонила Лилиан — теперь уже моя хорошая приятельница и одна из самых известных заводчиц зенненхундов в стране. Мы познакомились на Дне образцового собачника в парке Мэдисон-сквер, где она представляла Американский клуб бернских зенненхундов. Помнится, мы разговорились о ее веб-сайте.
— Это ужасно, — пожаловалась Лилиан. — Я даже не могу выучить собственный e-mail! Кажется, это проблема всех пенсионеров.
Я тут же сказал, что по счастливому совпадению работаю в сфере интернет-бизнеса и мне несложно пару раз щелкнуть мышкой для хорошего человека. Лилиан охотно приняла предложение.
В результате я выложил на сайт интервью о ее деятельности заводчика, а также фотографии пометов и самцов-производителей.
Лилиан была знатоком своего дела: в девяностых ее питомцы блистали на выставках бернцев, а собаки ее дочери два года подряд побеждали в Вестминстерском дог-шоу (правда, не зенненхунды — один из них был знаменитым ньюфаундлендом по кличке Джош). Хотя Лилиан почти отошла от дел, она все еще сохраняла авторитет в мире собаководов. Урожденная швейцарка, она обладала располагающей внешностью, которую я ассоциировал с ее собаками.
— Не могли бы вы оказать мне услугу? — спросила она с неизменным немецким акцентом.
— Да, конечно.
— Вы слышали о «Познакомьтесь с породой»?
А кто не слышал — плакаты висели по всему Манхэттену. Это одно из самых популярных мероприятий АКС, которое регулярно проходит в центре Джейкоба Джейвитса. Там собирают представителей 161 породы, из числа признанных АКС, а также все породы кошек. На предстоящей выставке планировалась демонстрация теста «Собака — хороший гражданин», так что я без раздумий купил билет.
— Я буду на стенде, посвященном зенненхундам, — выслушав меня, сказала Лилиан. — И я вообще-то хотела попросить: не будете ли вы так любезны взять с собой Холу?
— Что?
— Моим собакам потребуется передышка. Выставка длится два дня, целиком субботу и воскресенье. Может, вы с Холой поможете мне?
— Вы хотите, чтобы Хола представляла породу?
— Ну да.
— На крупнейшем собачьем мероприятии года?
— Именно.
— Моя Хола?
— А почему нет? У вас чудесная собака. Думаете, она не справится?
Если уж на то пошло, Лилиан видела мою Холу в парке и имела возможность убедиться, насколько она годится представлять породу…
Я взглянул на свое проклятие. Хола мирно сидела рядом и смотрела на меня печальными, мерцающими глазами. В них читалась мольба хотя бы о кусочке, крошечке, молекуле еды… И кто тут говорил о манипуляции?
— Конечно справится, — соврал я. — Это огромная честь для нас. Спасибо, что предложили.
Я нажал на кнопку отбоя и уже через несколько секунд остро пожалел о сказанном.
Вернувшись с прогулки, я позвонил Глории и поделился хорошими новостями. Пришлось повторить трижды. Она почему-то долго не могла взять в толк, как наша собака может представлять что-то, кроме цунами в Японии.
— Ты уверен, что Лилиан не ошиблась номером? — уточнила жена.
— Не беспокойся. Хола перевоспиталась.
— Это для нее слишком большой стресс. Сколько там будет народу? Лилиан не сказала?
— Возможно, агенты… Киношники. Представители Бродв…
— Это нечестно по отношению к Холе. Марти, подумай о собаке. Она не годится для выставок.
— Я в нее верю.
Глория глубоко вздохнула, будто пыталась остудить телефонную трубку.
— Ты будешь нервничать, — наконец сказала она. — А Хола тебя в точности копирует.
— Я теперь медитирую.
Я секунду помолчал, прежде чем произнести то, ради чего звонил на самом деле:
— Не хочешь пойти с нами?
26
Точная копия
Я решил, что выставка будет непосредственной репетицией теста. Нужно проверить, насколько мой собачий гражданин готов к тому, чтобы стать членом общества.
Собаки, в отличие от людей, местоцентричны. Они ведут себя сообразно тому, где находятся. Я без усилий представил свою девочку в огромном зале с тысячной толпой, которая шумит, толкается и протягивает к ней руки, похожие на шпаги. Множество собак… Но что гораздо хуже, множество хот-догов… И я — самое слабое звено этой цепи. Хозяин, который принципиально не верит в способности своей собаки.
Как легко понять, ничто из перечисленного не укрепляло дух нашего собачье-человеческого тандема. Так что я решил провести репетицию репетиции и испробовать все пункты СХГ прямо в вестибюле дома. Консьерж Джошуа согласился исполнить роль «дружелюбного незнакомца», благо у него был собственный бульдог, он обожал Холу и, в отличие от некоторых, знал, как обращаться с собаками.
Я с удовольствием отметил, что пункты 1–3 не вывали у Холы никаких затруднений. Она молча сидела, пока Джошуа подходил и пожимал мне руку, а затем спокойно дала себя погладить. Что касается пункта № 3 («Внешний вид и уход»), то здесь Хола во всех смыслах блистала. Можно было подумать, что этот пункт включен в программу специально для нее.
Затем мы опробовали пункты 4 и 5, касающиеся поведения в толпе, на проходившем мимо мужчине с маленькой девочкой.
Как и следовало ожидать от собаки, пять раз проходившей программу щенячьего детского сада, Хола без проблем садилась, ложилась, делала стойку и подавала голос.
Восьмой пункт — «Реакция на другую собаку» — мы пропустили за неимением таковой.
Что касается пункта «Реакция на раздражители» (№ 9), то после шести месяцев прогулок по Вашингтон-хайтс у Холы были железные нервы.
Десятый пункт — «Контролируемое разделение» — выглядел самым простым. Собака должна была провести с незнакомцем три минуты, на которые хозяин исчезал из поля зрения. Этот тест всегда казался мне таким легким, что я не только не натаскивал Холу — а что тут натаскивать? — но даже ни разу не пробовал применить его на практике.
— Ну, десятый тест совсем пустячный, — сказал я Джошуа. — Думаю, вы можете возвращаться к работе.
— Давайте все-таки попробуем, — ответил он. — У моего Бо были с ним проблемы, и большие.
— Почему?
— Увидите.
И я увидел.
Я произнес по инструкции:
— Присмотрите, пожалуйста, за моей собакой, — передал поводок Джошуа и направился прочь.
Условия сдачи теста элементарны: собака не должна проявлять никаких признаков беспокойства. Как уточняется в брошюре, нельзя выть, скулить, лаять, метаться на месте, рваться с поводка, тяжело дышать, выказывать страх или грызть ботинок экзаменатора.
Стоило мне отвернуться и сделать шаг, как Хола нарушила первое условие.
Я зашел в комнату с почтовыми ящиками и прикрыл за собой дверь. Но мне и через дверь был слышен ее скулеж, который становился все более душераздирающим. Через тридцать секунд она залилась оглушительным лаем.
— Сидеть, девочка! Сидеть! — донесся голос Джошуа. А затем: — Хола, черт возьми, успокойся!
Звук когтей, скребущих по мраморному полу…
На сорок пятой секунде я распахнул дверь, Хола вырвала из рук Джошуа поводок и метнулась ко мне с таким видом, будто я вернулся из десятилетнего плавания.
— Гм… — произнес Джошуа отвратительно многозначительным тоном, — над этим пунктом следует немного поработать.
И в этот момент у меня зазвонил телефон.
* * *
Мы с Дэрилом — тем самым невозмутимым юристом — договорились встретиться в фойе новой двадцатиэтажки на 59-й улице, южнее комплекса, который объединял Линкольн-центр и Фордэмский университет.
Рядом с Дэрилом стоял комендант дома — обладатель внушительного пивного животика, плоского лица и черной шевелюры. Губы его были конспиративно сжаты в нитку. Пока я пересекал фойе, на ходу отряхивая зонт от дождевых капель, двое мужчин изучали служебной телефон у входа с таким видом, будто он сейчас оживет и убежит.
— Что случилось? — спросил я.
Они подняли на меня измученные взгляды, и я понял, что «ситуация», которую Дэрил вкратце обрисовал мне по телефону, гораздо серьезнее.
— Он нам не открывает, — сказал Дэрил. — Не отвечает на стук.
— И его голосовая почта переполнена, — добавил я.
— Этот джентльмен собирается открыть дверь запасным ключом. Нам нужно забрать его… Забрать в…
— У него вроде бы сестра есть?
— Мы ей звонили, — откликнулся комендант, чьего имени я до сих пор не знаю. — Она по горло сыта этим дерьмом.
— Ясно, — сказал я. — Он вытворял такое раньше?
— Раз двадцать. Так что я не могу ее винить. Ужасно говорить, но…
— Давайте уже поднимемся, — предложил Дэрил.
Всю дорогу в такси я раздумывал над десятым пунктом теста. Я не мог поверить: мы так далеко продвинулись, так усердно тренировались — и можем не сдать СХГ лишь потому, что Хола уперлась и не желает выполнять последнее дурацкое задание.
Я добился того, что она перестала кидаться на людей, научился контролировать каждый ее шаг, и все напрасно. Хола с треском провалится на тесте, который я считал само собой разумеющимся. Почему именно этот? Самый простой… Настолько простой, что я ошибочно решил, будто нет необходимости отрабатывать его.
У меня было чувство, словно Хола жестоко посмеялась надо мной, разыграла, одурачила. Всадила нож в спину.
Собака, когда волнуется, переключается на другой вид деятельности. Например, принимается шумно обнюхивать землю, будто хозяин попросил ее сбегать за убитой уткой. Таким образом собаки вытесняют из сознания чувство, которое беспокоит их на самом деле. Оглядываясь назад, я понимаю, что точно так же пытался отвязаться от мыслей о том, что Дэрил рассказал мне по телефону.
И мне это вполне удавалось, пока мы не поднялись вслед за коротышкой комендантом на восьмой этаж и не увидели такое, что СХГ мигом вылетел у меня из головы. Потому что мы вступили в ночной кошмар — один из тех, что сопровождают нас всю жизнь и даже не думают заканчиваться с наступлением дня.
Несмотря на ранний час, в прихожей было темно. В воздухе витал легкий лимонный запах, будто от освежителя. Мы перешагнули баррикаду картонных коробок из-под водки, и комендант щелкнул выключателем.
Я помню звенящую тишину, которая воцарилась после этого.
Дэрил первым миновал прихожую и заглянул в гостиную, повторяя:
— Кларк? Ты здесь? Это Дэрил и Марти. Нас впустил комендант. Кларк! У тебя все в порядке? Кларк!
Глубокий, ровный голос Дэрила буквально излучал то, что Сезар назвал бы «спокойно-уверенной энергетикой». Я снова подумал, что его облик очень подходит характеру: высокий рост, дорогие костюмы от «Орвис» в стиле кантри, по-солдатски коротко стриженные волосы, которые он укладывал гелем с каким-то цветочным ароматом, колючие голубые глаза, чуть «мешковатый» нос и острый подбородок, спрятанный под ухоженной серо-стальной бородкой.
Раньше Дэрил считался ведущим специалистом по уголовному праву, а теперь, отойдя от дел, жил в двухэтажной квартире на Вест-Энд-авеню с третьим или четвертым партнером (по-видимому, они обожали друг друга) и шестилетним приемным сыном, у которого были какие-то пороки в развитии. Насколько я знал, Дэрилу было около семидесяти, он не пил уже десять лет и шефствовал над множеством женщин и несколькими гетеросексуальными мужчинами, включая Кларка.
Пока комендант включал свет на кухне, я прошел за Дэрилом в гостиную.
Обстановка из IKEA была новой, но абсолютно непродуманной. На полу лежал золотистый ковер, меблировка состояла из темно-коричневого кожаного дивана, дешевой напольной лампы и домашнего кинотеатра на стене — самого большого из всех, которые я встречал. Однако я не увидел ни стола, ни книг, ни картин, ни домашних животных.
Я не увидел жизни.
Впрочем, подойдя к дивану, я заметил валявшуюся на ковре «Большую книгу Анонимных алкоголиков» в мягкой ярко-синей обложке. На ней, ровно посередине, будто элемент дизайна, лежал айфон Кларка, который перестал отвечать.
На самом деле в таких случаях отсутствие бытового мусора — коробок из-под пиццы, оберток от шоколадных батончиков, сплющенных пивных банок и сигаретных бычков — тревожит куда сильнее, чем, скажем, большая куча дерьма. Потому что порядок означает совершенно непредсказуемые сдвиги в сознании.
— Здесь его нет, — сказал Дэрил. — Вы уверены, что он не выходил?
— Куда уж уверенней, — отозвался комендант. — Я видел, как утром он брел наверх, а я с тех пор не покидал пост.
— Отсюда есть другие выходы?
— Нет. Он бы по-любому прошел мимо меня.
— Значит, он в спальне, — сказал я.
Мы с Дэрилом переглянулись и одновременно подумали: «После тебя».
В квартире оказалось всего около двухсот квадратных метров — гораздо меньше, чем я воображал, думая об успешном банкире с большим непослушным семейством. Я не заметил никаких следов боксера Джоуи (поверьте, если бы он действительно там жил, следы были бы). Кухня напоминала белую коробку с плитой. Гостиная — кинотеатр в полночь.
А спальня… Что ж, она напоминала развалины.
Дверь в спальню находилась в конце короткого коридора без окон. Дэрил, у которого решимости было больше, чем у меня, пошел первым. Он повернул выключатель на стене, но ничего не произошло.
— Лампочка перегорела, — зачем-то объяснил он. Затем постучался и позвал: — Кларк, ты там?
Тишина.
Мы вошли.
Из-за опущенных ставен запах здесь был более отчетливым. Рвота с болезненным привкусом чего-то странного, по запаху похожего на сироп от кашля.
— Кларк?
Я осторожно пробрался к окну и распахнул ставни. Заливший комнату свет первым делом выхватил сетку кровавой рвоты на стенах, которую словно распыляли из баллончика. Единственным предметом мебели была огромная двуспальная кровать. Сорванные простыни грудой валялись на полу в изножье кровати.
Пол вокруг был усеян стеклянными осколками — словно плитка, которую вот-вот должны уложить. Бутылки из-под водки, выстроенные в ряд под мутными от дождя окнами, напоминали жертвоприношение какому-то языческому божеству.
— Вот дерьмо, — сказал Дэрил. — Да уж…
— Простите, — произнес комендант. — Надо было раньше это сделать. Но я думал, что он хочет…
Мы, как один, обернулись к двери в ванную комнату. Ручка дрогнула, затем опустилась, и на пороге возник наш банкир, похожий на попавшего в ураган зомби.
Его обычная красная рубашка для регби была расстегнута и испачкана в слюне и блевотине, мятые штаны цвета хаки сидели низко на бедрах. На Кларке не было привычных очков, поэтому в черных впалых глазах явственно виднелась сеть лопнувших сосудов. Бледная кожа была мокрой, как и волосы. Вода мерно капала на плечи, пока он покачивался на пороге, затравленно глядя даже не на нас, а куда-то сквозь нас, в реальность, которая глубже видимой.
— Здорово, парни, — пробормотал он с неуверенной улыбкой. — Вот оно что…
— Как поживаешь? — спросил я.
— Иди к черту, — ответил он и упал лицом вперед.
* * *
После того как отключившегося Кларка на каталке увезли в реанимацию больницы Рузвельта, мы с Дэрилом десять часов просидели в зале для посетителей, не в силах добиться от врачей никакой информации, кроме той, что наш друг пока жив.
Я не так хорошо знал Дэрила, но эти часы ожидания сблизили нас, и он рассказал мне вещи, которые я сам почему-то не замечал.
— Кларк уже многие годы то беспробудно пьет, то завязывает, — сказал Дэрил.
— А мне он говорил, что трезв уже десять лет.
— Мы все врем. Ты должен был это знать.
— А как же его семья? Жена?
— Когда мы познакомились, он уже развелся. Это было лет пять назад. У него есть дети, но из-за алкоголизма его лишили родительских прав. Он их уже давно не видел. И не говорил с женой.
— Поверить не могу, — произнес я. — Но он говорил… А что с работой? Ему же теперь придется пройти курс реабилитации, наверное? Он сможет взять отпуск?
Дэрил взглянул на меня с ужасающей жалостью.
— Ох, Марти, — ответил он, качая головой. — Кларк уже много лет не работает. Этот парень потерял все. У него ничего не осталось.
— А собака? Неужели он и про нее наврал?
— Какая собака?
— Джоуи, боксер.
Дэрил покачал головой. Посетители, одетые кто во что горазд, с покорностью ожидали, когда телевизор в углу зала выдаст очередную порцию плохих новостей.
— О господи… — сказал я, прикоснувшись к рукаву ярко-оранжевой рубашки Дэрила. — Я только сейчас сообразил.
— Что?
— Почему Кларк отдал мне свою кошку, Руби.
— И почему?
— Потому что понимал, что больше не может о ней заботиться. Он любил эту кошку.
Примерно в восемь часов, когда мы оба уже начали прикидывать, как долго готовы страдать из-за этого дурака, Дэрил нарушил печальное молчание:
— На то была Божья воля…
Все мы, члены Общества анонимных алкоголиков, прекрасно знаем, что это значит. Программа АА — это программа духовного обновления, религиозная программа, и поначалу некоторые выказывают по этому поводу недовольство.
— Да?
— Как ты относишься к Богу?
— Ну… Я в Него верю. В последнее время все больше и больше.
— Это многих отталкивает. Больше, чем что-либо другое. Потому что слишком тяжело. Однажды Кларк мне сказал: «Я признаю, что я алкоголик, но мне претит идея, что это Божья воля». А я ему кивнул — знаешь, так сочувственно — и ответил: «Конечно, я тебя понимаю. Эта мысль неприятна».
— Ага.
— А потом добавил: «Но черт возьми, по-твоему, получается, что ты — центр Вселенной? Что нет никакой силы могущественнее тебя? Ты когда-нибудь задумывался о такой силе?» А он сказал: «Нет, я не знаю такой силы». Тогда я начал перечислять: а как же правительство, национальные парки, Ниагарский водопад, болезнь Альцгеймера, землетрясения, дождь?..
— Гарвардская школа бизнеса…
— Знаешь, смерть. Смерть сильнее тебя.
Некоторое время мы молчали. Мы оба думали, что через год бывший банкир Кларк, вполне вероятно, будет мертв.
* * *
На следующий день мы с Холой отправились в церковь. Был праздник Святого Франциска — день, когда всем четвероногим католикам полагается получить благословение. Так что мы сели в машину и поехали в мою любимую церковь Апостола Павла возле Линкольн-центра.
— Я хочу, чтобы ты прониклась Святым Духом, — объяснил я Холе. — Открой свое сердце и попроси Бога о благословении.
Ее глаза скептически сузились в зеркале заднего вида.
«Что такое Святой Дух, папочка?»
— Сложно сказать. Это такое особое чувство, которое на тебя нисходит.
«Как то, когда вы с мамочкой вместе?»
— Давай не будем об этом.
«Но для меня это лучшее время, — ответила она. — Я так люблю его».
— Я знаю, дорогая.
«Когда мамочка вернется?»
— Ты не могла бы помолчать, пока я читаю «Отче наш»?
Церковь Апостола Павла, построенная в конце XIX века, — настоящий собор в романском стиле. Из-за углубленного прямоугольного дизайна возникает ощущение, будто ты в попал в дирижабль. В противоположном от входа углу находится Стэнфордский Белый алтарь с каменными статуями и трубами готического органа. Боковые алтари и апсиды выполнены в филигранном барочном стиле. Атмосфера этого места такова, что каждый раз, когда я сюда попадаю, у меня появляется чувство, будто я стою на пустом футбольном поле на рассвете в самом конце зимы. Даже когда церковь переполнена, ощущение открытого пространства удивительным образом сохраняется. Здесь есть свой час пик: примерно в десять утра собор наводняется прихожанами и туристами. Месса с хором для меня — самое яркое переживание недели. Тут талантливейшие в мире певчие. По красоте их голоса могут сравниться только с закатом в горах.
Какофония из лая и подвывания ничуть не помешала преподобному Гилу прочесть молитву святому Франциску и краткое поэтичное назидание:
— Да будут благословенны эти животные, привносящие в нашу жизнь столько радости.
Препоручая нам себя, они возвращают нас к духовной сути.
Они — плоть от нашей плоти, единые с нами в любви.
Как учил святой Франциск, они — зеркало Господней любви к человеку.
Любовь едина для всех.
Она возвышает нас, очищает и делает цельными.
Обычно отец Гил не склонен к пышной словесности. Его проповеди краткие, прагматичные и ясные. Записывать необязательно.
Многие животные дожидаются благословения на руках у детей. На мой взгляд, дети еще слишком малы, чтобы понимать происходящее… Не обходится и без абсурда. К алтарю подходит женщина и протягивает кости своей умершей собаки — такие обгорелые, что я, стоя рядом, чувствую исходящий от них запах огня… Но все это почему-то вдохновляет нашего пастыря.
Отец Гил стал кропить животных святой водой. Пробиваясь через орущую разношерстную (в прямом смысле этого слова) толпу, он являл чудеса меткости.
— Какой большой мальчик! — произнес преподобный, подойдя к Холе.
— Это девочка, прошу прощения.
— Какая красавица.
— Спасибо, — сказал я. — Она приобщилась к вере недавно.
— Прекрасно.
И Хола получила двойную порцию священной влаги.
Пару секунд она стояла озадаченная — и только потом вспомнила, что ненавидит воду.
27
«Познакомьтесь с породой»
За день до выставки я решил, что лучший способ подготовить Холу — вымотать ее до такого состояния, чтобы она безразлично взирала на царящий вокруг хаос, пока восторженные посетители будут чесать ее за ухом.
То есть таков был мой план, но…
Даже в лучшие дни, когда, казалось бы, прогресс был очевиден, меня не оставляло чувство, знакомое Холли Винтер (она сказала так об одном из своих многочисленных аляскинских маламутов):
«В действительности он лишь принимал к сведению мои пожелания».
И все же план надо было выполнять. Поэтому я надел на Холу ошейник и повел на север, к Нью-Йоркскому Пресвитерианскому госпиталю, и далее — к Институту неврологии, где мне определенно стоило полечиться. Нам пришлось пройти сквозь толпу подозрительно юных медиков-практикантов в запачканных врачебных халатах. Мы уже возвращались обратно, повторяя на ходу команды, когда мое ухо уловило тихий треск. Хола вздрогнула, но уже в следующую секунду принялась бодро обнюхивать штабель мусора, который на 159-й улице почему-то зовется тротуаром.
Но она хромала.
Правая передняя лапа едва выдерживала вес ее тела. Я уже видел такое, когда ей на лапу попала соль — зимой солью был засыпан весь Манхэттен. Хола тогда вообще не могла двинуться, пока я не извлек крупинки, застрявшие между пальцев.
Внимательно осмотрев лапу, заноз я не нашел. Хола хромала все больше. Кое-как мы доковыляли до дома, и на всякий случай я провел дезинфекцию, хотя при более внимательном рассмотрении не обнаружил ни царапин, ни сыпи, ни ушибов.
Поздравляю, Марти, ты сломал лапу своей собаке… Теперь она не попадет на «Познакомьтесь с породой», и не по своей вине.
Пока моя кровь медленно превращалась в желе, Руби вспрыгнула на собачью лежанку и принялась мутузить Холу лапками, словно миниатюрный пекарь в маленьких белых перчатках.
Сидя в ветеринарной клинике в ожидании вердикта врача, я набрал номер Глории и сообщил, что ей все-таки не стоит приезжать на выставку.
— Ты ее замучил, — сказала жена. — Зачем ты так с ней?
— Все не настолько серьезно.
— Марти, ты сломал ей лапу! Это серьезно.
— Может, это и не…
— Кажется, я знаю, какое у тебя было детство.
— Какое?
— Непроглядная тьма, — ответила Глория. — Ты издеваешься над собакой, чтобы она получила этот дурацкий сертификат, хотя он ровным счетом ничего не значит. На самом деле он не нужен ни ей, ни тебе. Ты ее не слушаешь. А она из шкуры вон лезет, чтобы сделать тебя счастливым, она… она…
— Ты плачешь? Глория, не плачь. Не надо, — сказал я умоляющим тоном. Теперь у меня появилось мерзкое чувство, будто я сделал что-то ужасное — в смысле, еще более ужасное, чем думал.
Глория еще пару раз всхлипнула и громко высморкалась.
— Слушай, — наконец сказала она, — будь осторожней с Холой. Ладно?
— Обещаю. Я же ее люблю.
— Я знаю.
— Мне так жаль, дорогая.
— Я знаю.
Ветеринар сказала, что это не перелом, а вывих, и прямо сейчас помочь Холе ничем нельзя.
— Не волнуйтесь, — добавила она. — Просто дайте ей отдохнуть.
— Хорошо, — ответил я. — У нас как раз есть один день на отдых.
* * *
Выставка проходила, как я уже говорил, в центре Джейкоба Джейвитса — уродливом монстре на берегу Гудзона, в самом конце Вест-Сайда. Единственное, с чем у меня ассоциировалась эта громада из стекла и бетона, — так это с памятником толпе, бессмысленной и беспощадной. У дверей извивались нестройные очереди за билетами и в гардероб. Вход со своими собаками был запрещен (и слава богу). Внутри торговали собачьим кормом, переносными клетками и аксессуарами, а также настойчиво зазывали в клубы дрессировки.
Посередине была устроена площадка размером с бейсбольную, вокруг которой стояли четыре или пять рядов складных стульев, занятых зрителями. Там проводились демонстрационные испытания на послушание, ловкость, умение ходить на поводке и в упряжке. Рядом можно было полюбоваться выучкой полицейских собак.
У задней стены в алфавитном порядке расположились больше сотни стендов, посвященных породам, признанным в АКС. Я живо представил кошмар, через который пришлось пройти организаторам. Конечно, с йоркширскими терьерами, лабрадорами и овчарками проблем не возникло — но рядом сидели мексиканские голые ксоло и фараоновы гончие! Как ни странно, на выставке не было золотистых ретриверов. Выделенный им стенд пустовал.
В зале поменьше, слева, были собраны кошки — примерно сорок пород. Кошачья выставка пользовалась меньшей популярностью. Та же Холли Винтер, книжная героиня, афористично выразила мнение большинства собачников: «Собака начинается с той же буквы, что Спаситель и Сакральный. А кошка? Корысть? Коварство? Извините, не вижу духовного масштаба».
Заглянув на «кошачью половину», я убедился, что хвостатых участниц выставки абсолютно не занимает происходящее — большинство кошек спали. У меня сложилось впечатление, что они просто не считают посетителей выставки достойными своего божественного внимания.
Вот за это я и люблю кошек.
У меня в планах было заглянуть к Лилиан и, если повезет, проконсультироваться с Мэри Берч — знаменитой писательницей, зоопсихологом, специалистом по выработке условных рефлексов у собак. Мэри являлась координатором программы СХГ и ее официальным представителем. Однажды я видел ее выступление в передаче «Сегодня»: она говорила, что совершенно любая собака может сдать этот тест.
Врала, в общем.
По телевизору Мэри выглядела как настоящая южанка. Насколько я знал, у нее вот-вот должна была выйти книга «Собака-гражданин» — первый полный справочник по СХГ, если не считать монографии Джека и Венди Вольхардов десятилетней давности.
Я отыскал ее на маленькой площадке для демонстрационных тестов, которая неудобно расположилась между торговыми палатками, напротив киоска, где продавали огромные сырные кренделя. К площадке выстроилась очередь из собачников, готовящихся пройти тест СХГ.
Мэри оказалась высокой женщиной-командиршей. Благодаря яркому макияже и тугой завивке она разительно отличалась от типичного собирательного образа дрессировщицы. Обычно такие дамы считают писком моды любую рубашку, на которую еще не успел помочиться их пес. В руках она держала блокнот-планшет.
Что меня сразу поразило, собаки-демонстраторы были очень подготовленными. Одна женщина попыталась достать из кармана лакомство и была немедленно удалена с площадки. Впрочем, мотивировать собак не было нужды — каждое их движение было отточено до автоматизма. Мое самомнение рухнуло со скоростью топора, но в конце концов я сообразил, в чем дело: это были специально обученные для показа псы. И все они уже прошли СХГ.
Немного понаблюдав за показом, я снова нырнул в толпу и бодро зашагал к стенду с бернскими зенненхундами. Над ним развевался швейцарский флаг, стены украшали постеры с Альпийскими горами. Внутри еле умещался вольер с парой огромных бернцев — спокойных, как слоны. Лилиан стояла в окружении собачников. Среди них выделялся тощий парень с вьющимися волосами. Его зенненхунд стоял рядом, запряженный в традиционную швейцарскую тележку для молока.
На стенде было много людей. Они задавали вопросы. Спрашивали, сильно ли линяют бернцы, долго ли живут, легко ли их дрессировать. Знаете, с такими вопросами можно было сэкономить на входном билете. Я и так могу сказать: не заводите зенненхунда. Эти собаки линяют с такой скоростью, что вскоре вся ваша мебель покроется трехцветным шерстяным одеялом. Живут они восемь лет — или девять, если повезет. И если бы вы были чуть повнимательнее, то давно бы сообразили, каково их дрессировать.
Но черт возьми, они пользуются бешеной популярностью.
— Холе лучше? — спросила меня Лилиан.
— Она пока отдыхает.
— Приведете ее завтра?
Я живо представил Холу, которая бросается на пожилых леди и в приступе любви проводит по их ногам (в лучшем случае) здоровой передней лапой. Вопли… Всеобщее смятение… Перепуганные собаки несутся прочь, сметая все на своем пути…
— Знаете, — сказал я, — меня все же беспокоит ее вывих.
Но, взглянув в открытое лицо Лилиан, бесконечно преданной своему делу, я понял, что не могу ей врать. По крайней мере, так нагло.
— Боюсь, она будет нервничать.
Бинго. Получите приз за умолчание месяца.
Видимо, Дебби, тот самый тощий парень, друг Лилиан, что-то расслышал в моем голосе.
— Не беспокойтесь, — сказал он. — Просто слушайте свою собаку.
И я сразу проникся к нему симпатией.
Когда я вернулся на маленькую площадку, демонстрационные тесты уже закончились. Я немного побродил вокруг в задумчивости. И разумеется, стоило мне потерять надежду случайно встретиться с Мэри Берч, как я тут же увидел ее.
Все очень просто: я задержался у стола с книгами о дрессировке. А когда поднял глаза, обнаружил, что Мэри стоит рядом.
— Знаете, я был на вашем демонстрационном показе, — сказал я первое, что пришло в голову.
— Да? — откликнулась она голосом, в котором читалось: «Так вот что за идиот бродил у площадки».
— Я просто хотел сказать… здравствуйте.
— Здравствуйте.
Такой тон больше подошел бы для «Покойся с миром».
После короткой паузы она смилостивилась и бросила мне кость:
— Как вам сегодняшняя выставка?
— О, замечательно. Я только что со стенда бернских зенненхундов, там столпотворение. У меня самого зенненхунд.
Она улыбнулась:
— Да, бернцы сводят людей с ума.
— Мы собираемся сдавать СХГ. Но у нас пока не очень получается.
— Почему?
— В основном из-за десятого пункта… «Контролируемое разделение». Я уже отчаялся…
— А как вы его тренировали?
— Разве бернца возможно тренировать? — удивился я. — Я думал…
— Конечно возможно. Более того, необходимо. Вам следует…
В этот момент кретин, продававший книги, перегнулся через стол и сказал:
— Мэри, можно тебя на минуту?
— Прошу прощения. — И она направилась прочь, унося ключи от моего счастья.
* * *
У главной демонстрационной площадки я заметил поджарого черного лабрадора, которого вела на поводке красивая, атлетически сложенная женщина. Волосы ядовитого цвета подчеркивали бледность ее лица, серьезного, как у астронавта на орбите. Даже не успев понять, что я делаю, я уже зашагал к площадке, видимо предчувствуя встречу, которую вряд ли забуду до конца своих дней.
— Поприветствуйте наших гостей, — громыхнул ведущий в микрофон, — Петру Форд и Тайлера, прошлогодних победителей Национального чемпионата по послушанию! В следующем месяце они отправятся в Лонг-Бич, чтобы подтвердить свой титул.
Позже я узнал, что Петра — это Синди Кроуфорд кинологического мира. Бывшая профессиональная велосипедистка, вместе со своим фантастическим лабрадором она собрала все возможные призы собачьих соревнований. Я присмотрелся к ней — туловище выше пояса не двигалось вообще. Без всякого выражения Петра положила левую ладонь на живот, что-то тихо произнесла, и Тайлер, послушно усевшийся возле ее ноги, застыл, словно мраморное изваяние.
Ведущий сообщил, что в марте Петра и Тайлер в составе американской команды будут биться за титул чемпиона мира на выставке «Крафтс» в Британии.
— Вот почему Петра не улыбается, — вещал ведущий. — В рамках английской системы дрессировки любой мимический жест расценивается как дополнительная команда. Если выражение лица будет противоречить движению рук, это может дезориентировать собаку, и она не поймет, чего от нее хочет владелец. Разрешается давать только одну команду.
Петра и ее пес продемонстрировали английскую прогулочную схему на трех скоростях — супер-медленной, обычной и ускоренной. Я так и не понял, чем она отличается от американской. Схема как схема. Лабрадор трусил на поводке рядом с хозяйкой, его нос чуть опережал левое колено Петры, глаза прикованы к ее лицу. Правда, тело Петры являло собой удивительное сочетание энергичности и расслабленности, что, в общем-то, понятно: в «Крафтс» за все пять минут демонстрационной прогулки хозяин не имеет права сказать собаке ни единого слова — дозволены только жесты. Как это происходит на практике? Судья шепотом будет называть Петре команды, а она — молча отдавать их рукой: «Налево, направо, стоять, кругом, налево, стоять, прямо».
В идеале собака должна следовать за своим хозяином, как скрепка за магнитом. Словно они соединены невидимой цепью. Пес должен быть совершенно спокоен, во всем угождать своему хозяину, но при этом не показывать напряжения. То есть он должен делать ровно то, для чего, собственно, его и дрессировали годами. А еще — быть подтянутым, как Петра, и сосредоточенным на хозяине в той же мере, как Петра сосредоточена на своем псе.
Если вы еще не поняли степень моего восхищения перед слаженностью этой маленькой команды, то вот один факт. Когда Петра с Тайлером закончили упражнение, я озадачился, почему мне в новых очках ничего не видно, и, только сняв их, понял, что плачу.
28
Петра Форд
«Вскоре после выставки „Познакомьтесь с породой“ Петра Форд со своим черным лабрадором Тайлером — двукратным чемпионом по послушанию, четырехкратным обладателем титула „Самая полезная собака“ — во второй раз стала победителем НЧП, самого престижного соревнования Американского клуба собаководства. Я взял у нее короткое интервью после победы».
«Национальный чемпионат по послушанию, НЧП, — довольно жестокая вещь. В первый день все команды проходят шесть раундов по квалификации и полезности[16], а также проверку на длительное ожидание. Во второй день начинаются попарные туры. Две команды, вышедшие в финал, снова проходят полные раунды по квалификации и полезности. В общей сложности собака оказывается на ринге двенадцать раз за два дня. Если она совершает так называемую критическую — то есть крупную — ошибку, больше рассчитывать не на что. Давление и на собаку, и на хозяина огромное.
В эмоциональном плане это невероятный стресс для животных. Собаки глубоко переживают все происходящее, обращая внимание на любую мелочь. Это вообще свойственно собачьей натуре. На чемпионатах Тайлер преображается. Это другая собака. Расслабиться там невозможно — все время ждешь, когда тебя снова вызовут на ринг. На уме одна мысль — как бы начать и закончить? На самом деле я даже не смотрела на соперников. Правда, лучше не смотреть. Во второй день я вообще ни с кем не разговаривала. Когда мы вернулись с ринга, нас встретила Стелла — моя подруга, которая помогала нам на соревнованиях. Она протянула Тайлеру его любимую игрушку — это была его награда, — и мы вышли в коридор.
Мы много работали. Еще в 2008 году я начала тренировать Тайлера на беговой дорожке, постепенно увеличивая скорость и угол наклона. Мы занимались по двадцать минут три раза в неделю, а к соревнованиям обычно снижали нагрузку. В этом году мы занялись также бегом под водой. В последние месяцы мы тренировались больше, чем когда бы то ни было. Моя жизнь сосредоточилась на собаке — возможно, слишком сильно.
Я всего лишь хочу воспитать счастливую служебную собаку. На тренингах в Нью-Джерси мы много говорили о том, как важно для пса быть счастливым. Многие дрессировщики муштруют своих собак до полуобморочного состояния. И зачем это нужно, спрашивается?
В спорт я пришла поздно. В детстве у меня не было домашних животных: мама не разрешала завести собаку. Я стала профессиональной спортсменкой-велосипедисткой — думаю, это было верное решение. В то время у меня в душе творился страшный раздрай. Мне казалось, что я недостаточно хороша, что я ничего не стою и не заслуживаю победы.
Потом у меня появилась собака. Впервые я начала серьезно тренировать золотистого лабрадора по кличке Дункан. Мне хотелось пройти испытания на ловкость, однако ни один клуб не вызвал у меня особого вдохновения. Наконец я нашла в телефонном справочнике частного тренера и начала брать у него уроки. Дункана пришлось учить буквально всему. Как ни странно, он был в восторге. Потом у меня появился Тайлер. Знаете, это такая собака, о которых говорят: одна на всю жизнь.
Моя цель — интересные тренировки. На каждый день я планирую пару команд или трюков, которые хочу проработать. Ежедневные задачи. После того как Тайлер поймет, чего я от него хочу, и правильно выполнит задание два-три раза, мы двигаемся дальше. Важно, что мы всегда стараемся заканчивать день на позитивной ноте.
Каждое упражнение делится на маленькие отрезки. Если Тайлер все делает верно, он получает награду — игрушку или какое-нибудь развлечение для себя. Я стараюсь придумывать разнообразные поощрения.
Очень важна психологическая работа. Долгое время я ни во что себя не ставила. Нервничала на ринге, злилась, комплексовала. Как в велоспорте. Потом я поняла, что если хочу добиться от собаки идеальной работы, то сама должна делать не меньше. В тот период мне на глаза попалась книга „Не только о лентах“[17]. Я начала делать по ней упражнения — визуализации. Я подробно представляла, как мы с Тайлером показываем на соревновании высший класс, при этом я чувствую себя комфортно и сосредоточена только на собаке. И все изменилось. Я восприняла работу над собой со всей серьезностью.
На ринге следует сохранять полное спокойствие. Тайлера обычно переполняет энергия: стоит дать ему игрушку, как он хватает ее и начинает носиться кругами. Но я научилась полностью сосредотачиваться и делать все очень тихо. Люди думают, будто я вообще не открываю рта на ринге[18]. Хотя это не так. И Тайлер, глядя на меня, успокаивается».
29
Дом на скалах
Петре Форд удалось распахнуть дверь у меня в сердце. Она доказала, что дрессировка — это одновременно вид искусства и акт любви. Я никогда не видел двух существ, которые были бы настолько поглощены друг другом и так друг о друге заботились. Я подумал о Глории. Потом о Холе.
Смирение — это не когда мы не думаем о себе. Смирение — это когда мы думаем о себе меньше, чем о других.
Я позвонил в АКС и попробовал договориться о встрече с Мэри Берч. Мне нужна была ее консультация по поводу десятого пункта. Стоит ли говорить, что сотрудники АКС — специалисты по выработке условных рефлексов — поступили со мной так же, как поступили бы с собакой, чье поведение их не устраивает? Вы еще не поняли? Они проигнорировали мою просьбу. Как там говорила Лорена? Игнорирование поведения, направленного на привлечение внимания, является высшей формой доминирования.
Пока организация, чей лозунг «Мы не работаем с чемпионами — мы работаем, чтобы делать чемпионов», хранила презрительное молчание, я сосредоточился на так называемой «триаде дрессировщика»: упорство, частотность, длительность. Каждый вечер, возвращаясь с прогулки, мы с Холой останавливались у дома и отрабатывали связку «Сидеть» — «Ждать». Я выбирал самые людные места, чтобы проверить ее усидчивость. Меня не вводил в заблуждение ни зрительный контакт, ни фирменный афродизиак Холы — улыбка.
Однажды в пятницу, когда я муштровал ее в вестибюле, мимо прокатилась волна соседей, возвращавшихся с работы.
— Здравствуйте, — поминутно говорил я. — Добрый вечер. Как поживаете?
— А она молодец, — отвечали мне. — Делает успехи! Продолжайте в том же духе.
— Спасибо. Мы стараемся.
— Можно погладить? — спросил новый жилец, еще недостаточно близко знакомый с Холой.
— Знаете, я пока работаю над ее манерами…
— О!
Джошуа стоял в отдалении с видом многоопытного собачника, для которого все это — детские игрушки.
— А дела-то и в самом деле продвигаются, — заметил он, глядя на Холу. — Она стала внимательнее. Похоже, вы много работаете.
— Она умница, — ответил я.
— Нужно показать ее Глории.
— Она сейчас не живет здесь…
— Знаю, — кивнул Джошуа. Ну конечно, консьержам на Манхэттене известно о своих жильцах больше, чем самим жильцам. — И все-таки покажите ее Глории. Она будет впечатлена. И… мы все по ней скучаем.
— Гм… — только и ответил я. — Гм…
На следующий день мы с Холой взяли напрокат машину и два часа протряслись на запад, к Дому на скалах. Я не стал звонить Глории, хотя меня всю дорогу не покидало ощущение, будто я совершаю одну из величайших глупостей в своей жизни.
Кларк проходил 28-дневный курс лечения от алкоголизма, и я не мог поговорить с ним, поэтому я набрал номер Дэрила. Вот уж в ком романтики было больше, чем благоразумия.
— Ты хочешь сделать Глории сюрприз? — спросил он. — Как это мило!
— Думаешь? А вдруг она решит, что я навязываюсь?
— Слушай, она твоя жена. Вы же католики. Пока смерть не разлучит вас… и все такое.
— Она не католичка.
— Тогда молись за нее.
Иногда люди обращаются за советом, который на самом деле уже дали себе. Я не собирался докучать Глории, мне просто хотелось с ней увидеться.
В предгорьях Катскилл зима наступает раньше. Такое ощущение, будто ты приехал в девятнадцатый век, где еще и на двадцать градусов холоднее.
Чем дальше мы углублялись в округ Салливан, тем более скудной становилась растительность. На ее фоне биллборды, казино и автодром Монтичелло смотрелись чужеродно, словно неуклюже наклеенные аппликации. Округ пришел в запустение лет пятьдесят назад: с изобретением кондиционеров и появлением регулярных рейсов до Флориды средний класс перестал нуждаться в месте для комфортного летнего отдыха. Постепенно курорт вымер.
Пока я ехал, по обочинам мелькали заброшенные городки и крохотные площадки для кемпинга, подчистую скупленные ультраортодоксальными иудеями. Здесь было очень тихо и мирно, возможно потому, что ни у кого не было денег, но вот парадокс: для того чтобы выжить, почти не требовалось работать. В отдалении длинными рядами тянулись пустые скорлупки ферм. Возле каждой второй стояла восемнадцатиколесная фура с подъемным краном, рядом — штабеля пиломатериалов.
Я остановился на заправке в нескольких километрах от нашего дома. Ветхий мотель окружали давно сломанные и насквозь проржавевшие автомобили. Всё вместе напоминало выставку, посвященную концептуализму шестидесятых. Корпуса машин обвивали сорняки. Да уж, теперь их точно никто не угонит…
— Хола, подожди здесь. Я сейчас вернусь.
«А куда я денусь? — казалось, ответила она. — Ты же меня запираешь».
Хола всю дорогу вела себя идеально: почти не скулила, пока мы пересекали длинный мост Джорджа Вашингтона, проспала большую часть Нью-Джерси, а потом упоенно рассматривала проносящиеся мимо поля и редкие ресторанчики на обочинах трассы В-17.
В магазине на парковке меня встретил знакомый продавец — кривоногий пакистанец Прахад. Он работал тут все годы, что я приезжал в горы на летние каникулы.
— Давно не виделись, — сказал он, пробивая мне сельтерскую воду и пакет с мармеладом.
— Да уж.
— Ваша жена здесь. Давно приехала.
— Как у нее дела?
Он взглянул на меня с любопытством. Наверное, мужьям не полагается задавать такие вопросы продавцу в магазине.
— Хорошо, — наконец ответил он. — Выглядит счастливой.
Не это мне хотелось услышать.
— Хола, — позвал я, пока мы ехали по петляющей дороге мимо киосков с мороженым и жареными цыплятами. — А что, если мамочка не хочет нас видеть?
«Она хочет меня видеть, — убежденно ответила Хола. — Меня все любят».
— Я бы на это не рассчитывал, милая.
«Как ты думаешь, мамочка готовит крабовые котлетки?»
Дом на скалах стоит на огромном валуне. Этот валун принес оползень, который случился здесь еще в ледниковом периоде. Вокруг растут чахлые деревца, вытянувшиеся на огромную высоту в надежде ухватить хоть капельку света. Во время урагана одно дерево раскололось и упало, украсив наш задний двор высокохудожественным бревном, на котором пышно цвела плесень.
Пока мы с Холой поднимались к дому, я заметил голубую Toyota, припаркованную у передней двери.
Земля на холме вокруг дома и маленького сарайчика была густо усеяна палой листвой, будто дворник сдался перед ее натиском и убрал грабли подальше. Я заглушил мотор и, не выходя из машины, осмотрел коттедж: все те же белые стены, ярко-красная дверь, новая кровельная крыша, которая пока еще ни разу не протекала, — и дым из трубы, свидетельствующий, что хозяйка дома.
— Мы ошиблись, — сказал я Холе. — Надо было сначала позвонить.
«Но мы уже здесь, — заметила она. — Это наш дом. Пора пообедать».
— Глория рассердится.
«Наверное, мамочка готовит что-то вкусное. Она потрясающий повар. Цыпленка?..»
Я вышел из машины и выпустил Холу. Пока я отстегивал поводок, красная дверь открылась, и на пороге появилась Глория.
30
Мэри Берч
— Привет, — сказала она без видимого раздражения. — Я вас не ждала.
Я взглянул на нее. Она оказалась еще лучше, чем в моих мыслях: заметно отдохнувшая, спокойная, стройная, но не исхудавшая, как несколько недель назад в городе. На ней были спортивные штаны и голубая, застегнутая до самого верха ветровка. Резинка стягивала волосы на затылке в тугой хвост. Сжимая в руках шляпу для верховой езды, она выглядела настороженной, но отнюдь не сердитой.
Что ж, отступать некуда.
— Давай, Хола, — сказал я, — покажем Глории, что мы теперь умеем. Сидеть.
Я почти видел, по какой траектории движутся мысли нашей собаки: сейчас ей больше всего хотелось броситься к мамочке с мокрыми поцелуями. Наказание за нерешительность последовало незамедлительно — Гррр и рывок поводка.
Хола села, глядя на меня снизу вверх.
— Хорошая девочка.
Я отдал команду «Ждать», сделав горизонтальное движение ладонью перед ее носом, подошел к Глории и только тогда сказал:
— Привет.
Она ответила на рукопожатие, ни на секунду не отводя глаз от Холы.
— И тебе привет. Как поживаешь?
— Посмотри на это.
Как можно спокойнее я вернулся к Холе и произнес волшебное слово:
— Хорошо.
Она вскочила на ноги и яростно замотала головой: взгляд на Глорию — взгляд на меня — снова на Глорию. Нужно было завладеть ее вниманием.
— Гулять, — скомандовал я, немного согнул левый локоть и зашагал вперед.
Хола потрусила за мной, приглядываясь, не собираюсь ли я ее чем-нибудь угостить.
— Никаких лакомств, — прошептал я. — Гулять.
Мы повернули направо, сделали поворот кругом, затем налево… и наконец остановились.
Я хранил молчание.
Хола села — реакция, которой всегда добиваются дрессировщики: когда хозяин останавливается, собака должна сесть, не дожидаясь команды.
— Лежать, — приказал я, опуская руку перед ее мордой, и Хола послушно улеглась на землю. — Ждать.
Я отвернулся и прошел десять ярдов, не оглядываясь. Двадцать ярдов… Я знал, что Глория думает о том же, о чем и я: испытание подходит к концу.
Волноваться мне не о чем. Я спиной чувствовал, что Хола смирно сидит на месте, так оно и было.
— Хола, ко мне, — скомандовал я.
Собака в несколько прыжков преодолела разделяющее нас расстояние и села рядом, преданно заглядывая мне в глаза.
— Молодец. Хорошо.
Хола поднялась. Я пристегнул поводок к ошейнику, осыпал Холу похвалами, и мы пошли к двери дома. Где-то с минуту Глория гладила собаку — трогательное воссоединение матери и ребенка.
— Вижу, вы двое славно поработали, — сказала жена. — Я под впечатлением.
— Она старается.
— Хорошо выглядите.
— Спасибо.
— Я опаздываю на верховую езду. Мне нужно идти. Извини.
— Ничего страшного.
Глория выжидающе взглянула на меня, будто собиралась что-то добавить.
— Ты не уберешь машину? — наконец попросила она. — Я не могу выехать.
Хола проспала почти всю обратную дорогу. Но стоило нам добраться до моста Джорджа Вашингтона, как она проснулась и начала скулить.
— Знаю, милая, — сказал я зеркалу заднего вида. — Я чувствую то же самое.
* * *
Вернувшись домой, я обнаружил электронное письмо от АКС, в котором-таки сообщалось, что Мэри Берч готова ответить на все мои вопросы.
В первую же минуту разговора выяснилось, что я был глубоко несправедлив к ней. Мэри оказалась невероятно душевной женщиной с отличным чувством юмора. Ее не портил даже сильный южный акцент.
Я сказал, что мне очень понравилась выставка «Познакомьтесь с породой».
— Да, выставки всегда лучше дог-шоу, — ответила Мэри, — потому что на них не чувствуешь себя эдаким проповедником перед паствой. Но в этот раз демонстрационная площадка была маловата. И противно скрипела в центре. В следующий раз проследим тщательнее.
— По-моему, для СХГ можно было выделить и главный ринг.
— Как у вашей собаки дела с тестом?
Я с готовностью изложил историю борьбы с проклятым десятым пунктом.
— Главная ошибка заключается в том, — сказала Мэри, — что владельцы собак вообще не тренируются перед этим тестом. Приходят на СХГ и надеются, что их собака здорово отличается от остальных. И главное, почти никто не знает, как к нему готовиться.
— Со стороны все так просто, — пожаловался я, — но Хола начинает нервничать ровно через пять секунд!
Мэри драматично вздохнула, как обычно делают собачники, когда пытаются проникнуть в логику своего питомца.
— Некоторые щенки готовы к разделению с детства. Есть спокойные собаки, которые могут часами ждать хозяина у двери магазина. Если пес сильно привязан к владельцу, ему сложнее сдать этот тест.
— О да…
Мэри посоветовала каждый раз использовать команду «Ждать» и, начав с коротких отлучек, постепенно увеличивать их длительность — секунда за секундой. Это казалось элементарным, пока я не вспомнил, что время разделения на СХГ составляет целых три минуты. Если мы будем добавлять по одной секунде, то сдадим тест в лучшем случае через полгода.
— У нас с мужем есть пес, обладатель титула Полезной собаки…
Я мысленно восхитился: в США этот титул ежегодно получают меньше 0,1 процента собак.
— …я не уверена, что он сдал бы этот пункт. Он ужасно привязан к моему мужу. А меня ненавидит, представляете? Стоит мне взяться за поводок, как он скалится и отпрыгивает на два метра.
— Похоже на неприятие одного из родителей.
— И не говорите.
Мэри сказала, что при сдаче тестов судьи хотят видеть между хозяином и собакой «подобие отношений». Пес должен быть полностью сосредоточен на владельце, а от владельца требуется вести себя спокойно и дружелюбно. Мы поговорили о том, как программа менялась в течение десятилетий, какие послабления делаются на ринге и зачем на самом деле был введен тест.
— Каждый год тысячи собак попадают в приюты из-за проблем с поведением, — сказала Мэри с явной горечью. — А ведь их можно было исправить элементарной дрессировкой. Собаки погибают из-за недостатка выучки. Вот для чего нужен СХГ.
31
Телевидение
Через несколько дней я сидел на диване перед телевизором с новым детективом о Холли Винтер, пытаясь одновременно есть шоколадное печенье и гладить Холу по только что вымытому с шампунем меху.
«За так называемыми совпадениями, — писала Сьюзан Конант, — скрывается ряд причинно-следственных связей. Некоторые из них короче, некоторые длиннее, но в целом, если отступить достаточно далеко, они обнаруживают бездну смысла и логики в том хаосе, имя которому — собаки».
Руби с такой старательностью месила лапками диванную подушку у меня над головой, словно ей только что поступил срочный заказ на изготовление десятка крохотных пицц.
Телевизор работал, но с выключенным звуком — всегда интереснее воображать, о чем идет речь, чем слушать на самом деле. Шла заставка передачи, в которой «совершенно обычные» люди вдруг сходили с ума и начинали творить ужасные вещи. В финале, как правило, выяснялось, что у них длинная история психических расстройств или наркозависимости, — уже повод задуматься. Глория постоянно смотрела это шоу. Я с уверенностью мог сказать, когда оно идет, — жена вдруг принималась звонить мне на работу и благодарить, что я не прячу в шкафу сексуального раба или хотя бы денатураты. На фоне «Съехавших с катушек» я смотрелся еще каким молодцом.
Глядя на экран, я довольно спокойно размышлял о СХГ, который был назначен на следующие выходные.
Заставка «Съехавших» исчезла, и в телевизоре начал беззвучно разевать рот Конан О’Брайен, ведущий программы «Сегодня ночью». У него в гостях была Габури Сидибе — молодая звезда драмы «Сокровище». Лично я ее не смотрел — не любитель фильмов, после которых хочется если не застрелиться, так повеситься, — однако обаяние актрисы заставило меня потянуться за пультом и прибавить звук.
Габури, чуть смущаясь, рассказывала какой-то случай из своей жизни. Конан вставлял такие трогательные комментарии, что щипало в глазах; вот они над чем-то вместе посмеялись; затем смех стих, и Габури произнесла такое слово, что я подумал, нет ли у меня слуховых галлюцинаций.
Лишь одно слово, которое подтвердило, что все мы связаны невидимой цепью, что самое маленькое наше действие — если оно совершено с осознанием и верой — может преодолеть каньоны и отозваться на другом конце страны, подобно тому, как огонь, зажженный на смотровой вышке, разливает свой предупреждающий свет по всему побережью.
Габури сказала:
— Точ.
32
Собака — хороший гражданин
…Итак, мы вступили в круг.
Первым делом Холу взвесили — сорок килограммов мышц и роскошного густого меха. Затем осторожно почистили, сполоснули и причесали. В резком электрическом свете клуба, занесенного снежным бураном, ее знаменитый трехцветный окрас поражал воображение: белые носочки на лапах, насыщенно-черное туловище и пушистая грудь цвета первосортного сахара. А выше — аккуратная черно-рыжая морда с мокрым круглым носом и два огненных пера над умными темно-медовыми глазами.
Глядя, как Хола рысцой направляется в центр площадки, я прошептал:
— Давай, девочка. Покажи им!
К нам с дежурной улыбкой подошла судья — седовласая дама в предписанных правилами мешковатых джинсах и бледно-голубой толстовке. Судя по ее невероятной бледности, она не была на пляже с самого «лета любви»[19].
— Хола, сидеть, — скомандовал я.
Она уселась с королевским видом, снисходительно оглядывая ринг: здесь у нее не было конкурентов.
С настороженным ожиданием по сторонам замерли ее бывшие одноклассники — собаки с подготовительных курсов СХГ и «Поведения в семье». Я узнал черного лабрадора Алекса, который почти ни на что не был способен; маленького пуделя Брюстера — он так обожал Холу, что иногда плюхался перед ней на пузо и восторженно смотрел, как она дышит; Коди — самую трусливую в мире немецкую овчарку, которая, как и многие здесь, надеялась получить сертификат Собаки-терапевта. И конечно, здесь был гаванский бишон Боб: гений с двумя извилинами, непревзойденный акробат, любимчик тренеров и звезда первой величины — в собственном самовлюбленном представлении.
Хола встретилась с каждым из них глазами и чуть заметно кивнула — словно поблагодарила за поддержку в течение этих долгих, холодных и уже почти стершихся из ее памяти месяцев.
Я тоже крутил головой в поисках Глории, хотя знал, что ее здесь нет. Дороги были занесены. Ехать сюда в такую метель — невероятно опасное предприятие.
Ринг в клубе был гораздо солиднее, чем на выставке: огромный — может быть, в тысячу квадратных футов, — ярко освещенный, с голубыми электронными датчиками на полу. По периметру его окружал белый пластиковый барьер.
Судья еще только подошла к нам, а задние лапы Холы уже дернулись, словно она собиралась вскочить. Я прошипел: «Хола, сидеть!», всем нутром предчувствуя проблемы.
В «Руководстве по СХГ» судьям предписывается давать некоторые вводные пояснения — например, что от собаки не требуется точность, как на официальных испытаниях по послушанию. Полагаю, большинство собачников об этом даже не задумываются, потому что никогда не бывали на таких испытаниях. По ТВ транслируются только показательные выступления, которые имеют мало общего с настоящей проверкой послушания или ловкости.
Но что самое важное, в руководстве сказано:
«В первую очередь прохождение теста СХГ должно быть развлечением для собаки и ее хозяина».
Теперь посмотрите на нас.
— Готовы? — спросила судья.
— Да.
Она кивнула — сигнал к старту.
Хола начала с идеальной сидячей позы, хотя я чувствовал: в эту минуту внутренний голос нашептывает ей, что судью нужно поприветствовать, как она того заслуживает, то есть уложить обе лапы ей на грудь и горячо расцеловать.
Превратившись в безукоризненный перпендикуляр по отношению к полу и впившись глазами в судью, я молчал. Она ответила мне спокойным взглядом, даже не думая смотреть на собаку, иначе нашему тесту пришел бы конец. Большинство собак не смеют броситься на человека, пока не установлен зрительный контакт.
Судья шагнула вперед, и мы обменялись рукопожатием. Боковым зрением я заметил, как Хола вскинула голову, пытаясь совладать с двумя противоположными инстинктами. Судья отступила. Хола продолжала сидеть.
Мы сдали первый тест — «Реакция на дружелюбного незнакомца».
— Можно погладить вашу собаку? — спросила судья.
Как бы мне хотелось ответить «Нет»…
На самом деле руководство по второму тесту («Спокойная реакция на ласку») не требует ни формального вопроса, ни какого-то особого ответа хозяина.
— Конечно.
Она наклонилась и погладила Холу.
Наша собака никогда не страдала застенчивостью, поэтому она и не думала уворачиваться или лаять (недопустимые реакции). Однако я знал, что сейчас в ее мозгу на огромной скорости проносятся соблазнительные картины: вот она подпрыгивает… разевает пасть… сжимает челюсти… Я чувствовал, как тяжело ей удерживать на полу все четыре лапы и продолжать тест, в то время как изнутри рвется дикая сущность.
Несмотря на название второго пункта, «Руководство по СХГ» дозволяло собаке приподниматься на задние лапы, принимая ласку (в этом отношении книга Вольхардов устарела). Хола привстала, и судья заметила:
— Ничего страшного. Главное, чтобы она на меня не прыгнула.
«О, это было бы замечательно», — сказала та часть Холы, с которой я был слишком хорошо знаком.
Рука судьи преступно медленно скользила по трехцветному меху, пальцы свободно блуждали в густой шерсти. Я мог поклясться, что Хола использует свои обычные гипнотические штучки. Затем судья опустилась на корточки, осмотрела передние лапы Холы, заглянула ей в уши и под ошейник.
— Спасибо, — сказала она, поднимаясь и отступая на шаг.
Так мы сдали третий пункт теста — «Внешний вид и уход».
— Какая красавица, — заметила судья, на секунду утратив профессиональную невозмутимость. — Просто куколка.
По еле заметному натяжению поводка я прочел мысли Холы: даже если сейчас ей и не дают взорвать ринг, у нее всегда парочка трюков в запасе.
Известное правило: отправь боксера в нокаут, пока он не отправил в нокаут тебя. Хотя Хола не была боксером, в ее медовых глазах явно читалась решимость расправиться со зверскими промежуточными тестами, которые традиционно или укрепляют, или разрушают самоуверенность собаки. Команды сыплются градом, и любое неверное движение неминуемо приводит к панихиде.
— О’кей, — сказала судья, отступая в центр круга. — Пройдитесь с ней на длинном поводке. Держите собаку под контролем. Обойдите этот столб. Хорошо, теперь поворот налево. Прямо. Поворот направо. Снова вокруг столба. Хорошо. Размотайте поводок еще немного… Да.
Пока судья давала указания, я ощутил легкое, как дуновение ветерка, воодушевление. Удерживать внимание собаки было сложнее, чем командовать самому: «Хола, давай, детка, за мной, за мной, иди, не останавливайся, за мной…» Поклонник-дилетант с капризной примадонной, собачий вариант.
Неожиданно от стены отделились пять или шесть ассистентов и принялись кругами бродить по рингу, непринужденно болтая. Со стороны складывалось впечатление, будто они разом сошли с ума. Не знаю, откуда взялась эта традиция, но один из ассистентов, призванных изображать толпу в пятом пункте («Прогулка в толпе»), традиционно ведет себя как пьяный. В частности, пытается петь.
За долгие годы, что я был пьяницей в этом вечно пьяном городе, я навидался всякого. Кто-то буянил, кто-то рыдал. Но на моей памяти не пел никто. Возможно, мне следует расширить круг знакомств?
Фальшивая алкоголичка совершенно не смущала Холу. Она смущала меня.
И прежняя плохая Хола — та, что выжидала за пределами круга, — мгновенно почувствовала перемену в моем настроении. Плохая Хола громадными прыжками вырвалась из темной пещеры подсознания, где сидела до сих пор, и взвилась на конце поводка, утратив остатки самообладания. На четыре лапы она опустилась лишь для того, чтобы собраться с силами перед прыжком на «пьяницу», которую, по иронии судьбы, изображала Венди — ее учительница с курсов «Поведение в семье».
— Хорошая девочка, — воскликнул я, внешне оставаясь совершенно спокойным. Кому-то моя реакция могла показаться странной. Но уловка сработала: за пределами ринга эта фраза всегда подкреплялась щедрыми ласками, а иногда небольшим угощением. Разумеется, я не мог использовать лакомства во время теста, но у этой волшебной фразы было другое предназначение. Она должна была переключить внимание Холы.
Мгновенно забыв о готовящемся нападении, она подпрыгнула ко мне и уставилась в лицо с широкой улыбкой, как бы говорящей: «И где?..»
Хола сидела, выжидающе глядя на меня, и я почти видел колокольчик у нее в зубах.
— Спасибо ассистентам, — сказала судья, и по ее сигналу мы направились в противоположный от входа угол. — Теперь несколько упражнений на знание команд. Попросите ее сесть. Хорошо. Теперь пусть ляжет.
— Лежать, — приказал я Холе, которая смирно сидела у моей ноги.
Она ответила бессмысленным взглядом.
— Лежать! — повторил я, вытягивая ладонь у нее над головой — наш личный сигнал.
Как горох об стенку.
Похоже, у Холы снова взыграли старые инстинкты — кто кого переупрямит? Прежняя натура, таящаяся в моей новой, чудесной, любовно выращенной собаке, только и ждала, чтобы выпустить когти и расшатать уверенность в победе. И вот вам пожалуйста: Хола сидела в потрясении, не зная, что делать дальше.
Судья пристально смотрела на нас. Я спиной чувствовал, как другие собачники подались вперед, наверняка думая: «Господи, но это же самое дурацкое задание!» Если хочешь завалить СХГ, провались на любом другом пункте, но только не на команде «Лежать». Это слишком, слишком позорно…
Самообладание Холы таяло на глазах. Она все еще сопротивлялась своей темной стороне — Плохой собаке, живущей в ней. А я… я страстно хотел, чтобы она наконец услышала оглушительный стук моего сердца, устремленного к ней.
— Хола, — шепнул я. — Посмотри на меня.
Мы вздохнули в одном ритме. Бортик ринга растворился в тумане, судья превратилась в смутную тень на границе сознания.
— Хола, милая, — попросил я. — Сделай это для мамочки. Лежать.
Она легла.
— Хорошо, — сказала судья. — Теперь велите ей подождать на месте.
— Хола, ждать! — И сигнал рукой: ладонь вытянута горизонтально, пальцы опущены вниз в паре дюймов от собачьего носа.
— Пройдите на десять шагов. Хорошо. Вернитесь к собаке.
Я не беспокоился за Холу: даже в худшие дни, когда ее настроение менялось подобно погоде в начале весны, команду «Ждать» она выполняла превосходно.
— Теперь прикажите ей сесть или лечь — как вам угодно — и отойдите на пять шагов. Повернитесь к собаке. Хорошо…
Я замер в предвкушении своего любимого пункта. Хола каждый раз выкидывает на нем что-то невообразимое.
— Теперь пусть она к вам подойдет.
Я вытянул руки и, чуть отклонившись назад, позвал:
— Хола, ко мне!
Реакция Холы на эту команду почти комична: она подпрыгивает и несется ко мне с таким энтузиазмом, что в конце иногда не успевает притормозить, врезается в меня и опрокидывает на пол. Ну да, это не самая аккуратная собака в мире.
Кое-как удержавшись на ногах и пристегнув к ошейнику поводок, я подумал: а ведь мы это сделали. Мы только что сдали шестой и седьмой пункты СХГ.
Наш враг отреагировал с подозрительным самодовольством. Плохая собака — мастер долгосрочных стратегий. Стоило бы предвидеть, что темная натура Холы попытается взять реванш там, где мы ждем меньше всего.
Мне и в голову не пришло бы волноваться из-за восьмого пункта — «Реакция на другую собаку». В этом тесте хозяин и судья — у каждого на поводке собака — встречаются, отдают команду «Сидеть», обмениваются рукопожатием и расходятся в разные стороны. Так как псы сидят у левой ноги владельца, между животными все время находятся два человека. Согласно «Руководству по СХГ», собакам запрещено кидаться друг на друга, лаять, припадать к земле или проявлять любую другую реакцию нормального пса.
Мы с Холой регулярно репетировали этот тест во время дрессировки в парке. Когда мне случалось жать кому-то руку (владельцу другой собаки), она сидела рядом, как маленький Будда.
Судья ненадолго ушла и вернулась, неся на руках крохотную ши-тцу Молли — пять килограммов чистых проблем. Длинная белая шерсть на макушке Молли была стянута большим розовым бантом. Хола обожала таких собачек.
Судья бережно поставила Молли на пол слева от себя, выпрямилась и сказала:
— О’кей, а теперь идем навстречу друг другу.
Я видел, как в глазах Плохой собаки, шаг за шагом подавляющей Холу, разгорается красный огонь. Мы медленно приближались к существу, запаха которого она не знала. Я слишком поздно вспомнил, что Хола спокойно реагирует только на знакомых псов. Каждая собака, с которой она раньше не встречалась, удостаивалась как минимум прыжка.
Когда до судьи оставалось всего ничего, она сказала:
— Теперь подойдите ко мне и прикажите собаке сесть. Затем я пожму вам руку. Готовы?
«Нет, по, nein», — подумал я, кивая.
— Начали.
Мы сблизились. Я скомандовал: «Сидеть!» Хола села. Я повернулся к судье, и…
Черно-бело-рыжая стрела с визгом пронеслась мимо меня, чудом не сбив с ног судью — та еле удержала равновесие. Затем Хола молниеносно метнулась влево-вправо-влево, ткнулась носом в ши-тцу и приветственно занесла над ней полусогнутую лапу с растопыренными когтями… Все описанное уместилось между двумя ударами сердца, так что я даже не сообразил отступить и потянуть собаку за поводок. Стоя в оцепенении, я выкрикивал:
— Хола, нет! Фу! Стоп! Ждать! — все односложные команды, которые только приходили мне в голову.
Когда я смотал поводок, судья сочувственно улыбнулась и сказала:
— Давайте попробуем еще раз. Кажется, ваша собака немного перенервничала.
Вообще-то это страшный секрет, но АКС позволяет собаке пересдать один из тестов в случае провала. Так что судья могла на законных основаниях отправить нас в другой конец ринга и дать еще один шанс. Чего она не могла сделать — так это дать мне уверенность в том, что во второй раз все получится.
Хола провалится.
Я не мог представить Холу спокойно сидящей, если у нее перед носом маячит славная незнакомая собачка, с которой непременно нужно поздороваться. Нет, это нереально…
В глубине души я ощущал подступающее отчаяние, как человек, который пешком прошел всю Америку, чтобы обнаружить Калифорнию в руинах.
Но Холе, как обычно, было наплевать на мои переживания.
Встав на этот раз подальше от судьи и ее коварной ши-тцу, я скомандовал:
— Хола, сидеть.
Я смотрел в глаза своей собаки, снова и снова повторяя: «Хола, сидеть, хорошо, сидеть, ждать, хорошо». Набор простых успокоительных команд, которые не выражали ничего, кроме просьбы посидеть спокойно, пока я рассекаю ладонью воздух, касаюсь пальцев судьи, встряхиваю рукой…
При звуке заветного «О’кей» я чуть не бросился бежать, уводя Холу от ши-тцу так быстро, как только возможно.
Хола выгнула шею, бросив на меня задумчивый взгляд. Я наконец-то расслабил плечи и взглянул на свои руки: оказывается, я так крепко сжимал поводок, что костяшки пальцев побелели.
* * *
Судья указала на женщину в голубом пиджаке, которая сидела на складном стуле возле огнетушителя.
— Мы попросим вас удалиться на три минуты, — сказала она. — Отдайте поводок Мерил и выйдите через эту дверь. Я позову вас, когда…
— А как же девятый тест? — озадачился я. — Раздражители?
— Вы его уже сдали.
— Когда?
В девятом пункте проверялась реакция собаки на раздражающие предметы, такие как костыли или детские и инвалидные коляски.
— Когда вы проходили через толпу. Вы разве не помните? Там было множество раздражителей.
— А-а…
Подумать только, я был настолько поглощен Холой, что ничего не заметил.
Я подошел к женщине в пиджаке и, как предписывали правила, спросил:
— Вы не могли бы присмотреть за моей собакой?
— Да, конечно.
— Я скоро вернусь.
— Минуты через три, наверное?
Весь мир — театр.
Как быстро мы добрались до десятого пункта — нашего ночного кошмара, нашего Ватерлоо: «Контролируемое разделение».
Я вышел через вращающуюся дверь в коридор, ведущий к парковке, прислонился к стене и взмолился, чтобы не услышать, как Хола скулит, хнычет, воет, лает, визжит или делает еще что-либо вне программы.
Мне кажется, это самый одухотворенный из пунктов СХГ. От меня ничего не зависит. Хола или сдаст тест, или нет.
Все, что я мог, — это оставить ее там и уйти, по возможности в благодушном настроении, полагаясь на всё, что мы вместе пережили, и надеясь, что лапа собачьей богини защитит ее от самой себя.
Мне нужно было лишь немного веры.
Эпилог
Покидая круг
После того как Хола сдала СХГ, я первым делом отправил сообщение Сьюзан Конант, с которой мы стали друзьями по переписке во время этих сумасшедших месяцев. Я прикрепил к письму фотографию, сделанную на телефон у входа в «Порт Честер», — стол, на котором разложены ее книги.
«Мне показалось, это добрый знак», — написал я.
Ответ пришел немедленно:
«Марти, я так вами с Холой горжусь! Хочется верить, что эти книги помогли вам создать нужную атмосферу и сдать тест».
После этого я позвонил сестре, моему бывшему шефу Кларку, который все еще проходил курс реабилитации, и моему нынешнему шефу Дэрилу, который, к счастью, реабилитации не проходил. Также я написал письмо Мэри Берч и похвастался успехами Холы — в мире собаководов это только приветствуется.
Еще я позвонил Глории. Она не взяла трубку. Я оставил сообщение. Затем надел на Холу поводок и повел гулять в метель, чтобы отпраздновать нашу победу.
Снег — главная любовь в жизни Холы, ее самое острое и глубокое наслаждение. Наверное, это генетическая память, которая иногда вспыхивает в людях, вернувшихся в город детства. Неожиданное ощущение дома. Конец пути, и можно отдохнуть.
Я так увлекся Холой, выделывающей умопомрачительные сальто в сугробах, что почти не почувствовал вибрацию телефона в кармане.
Звонила Глория.
— Привет, — сказал я, с трудом дыша на ветру, который швырял в лицо хлопья снега. — Ты не поверишь…
— Она сдала?
— Да. Вообще не скулила на разделении. Правда, были некоторые проблемы с… с реакцией на другую собаку, но она справилась. Это было удивительно. Как будто она правда понимала, насколько это важно.
— Ух ты!
— Удивлена?
— Потрясена, — призналась Глория. — Я хотела приехать, но начался такой буран… На дороге было слишком опасно. Да, ребята, вы здорово поработали. Наверное, еще никто так не старался для СХГ.
— Наверное.
— А ты где? На улице?
— Ага. Хола делает снежных ангелов. Они похожи… дай-ка посмотреть… да, они похожи на Холу.
Ветер, несущийся с конца улицы, мокро хлестал по щекам, и я развернулся к нему спиной, чтобы было удобнее разговаривать.
— О господи, — сказал я. — Ну и метель.
— Знаю, — ответила Глория. — Я тебя вижу.
— Что? В каком смысле?
— Я тебя вижу. Обернись.
В этот момент Хола решила, что из папочки получится отличный столб для проверки максимальной центробежной силы зенненхунда. Она принялась радостно носиться вокруг, заматывая меня в поводок, который я безуспешно пытался распутать.
Я покачнулся, пытаясь обернуться, окончательно запутался в поводке и рухнул в сугроб.
Хола тут же встала надо мной, тяжело дыша. Клянусь, она еле сдерживалась, чтобы не рассмеяться мне в лицо.
— Ха-ха, — сказал я. — Ха, ха, ха.
«Всегда пожалуйста», — казалось, ответила она.
Я сидел на земле, протирая очки и пытаясь откопать в снегу телефон, когда передо мной возникли пара знакомых кожаных ботинок, красная куртка, шапка… и Глория ухватила меня за руку, чтобы помочь подняться.
Однако она не учла, что я тяжелее ее, а под ногами — дикая мешанина из льда и снежной крупы. Одно неловкое движение — и она повалилась на меня. Несколько секунд мы просто лежали в снегу, пытаясь отдышаться. Что стало гораздо более сложной задачей, когда Хола запрыгнула на нас, празднуя воссоединение семьи бернских зенненхундов.
* * *
Неделей позже, в прекрасное субботнее утро, когда снег немного подтаял, я сидел на кровати с Холой и чашкой кофе в руках и пытался объяснить Глории, почему нравлюсь Руби.
— Я просто принимаю ее такой, какая она есть. Я не осуждаю ее, как ты.
— Я не осуждаю Руби, — возразила Глория.
— Ты считаешь, что она толстая?
— Да.
— Ты считаешь, что она ненормальная?
— Да.
— А как насчет характера? Как бы ты ее описала?
— Кошмар.
— В том, что ты сейчас сказала, есть что-нибудь положительное?
— Не думаю.
— Значит, ты осуждаешь Руби.
— Пожалуй, — признала жена. — Но она все равно слишком глупа, чтобы это понять.
— Тсс! Руби идет. Она может тебя услышать.
В коридоре раздался топот, и Руби на крейсерской скорости пронеслась в заднюю комнату, где стояло пианино Глории и хранились ее поваренные книги и пособия по музыке. Через несколько секунд мы отчетливо услышали три ноты. Конечно, мелодию было не опознать, но у меня возникло чувство дежавю.
— Слышала?
— Кошку на пианино?
— Нет. Это похоже на первые три ноты из песни Пэт Бенатар.
— Ты сошел с ума.
— Точно тебе говорю. «Любовь — это поле боя».
В этот момент раздался стук в дверь. Джошуа принес посылку от Мэри Берч — подписанный экземпляр ее новой книги «Собака-гражданин», первого официального руководства по подготовке к СХГ. К книге прилагалась записка, в которой Мэри благодарила меня за приверженность программе, которая, как вы знаете, достигла почти эпического размаха.
Также в посылке был запечатанный конверт с официальным штампом АКС и надписью «Лично Холе». Внутри оказались поздравление со сдачей теста и большая золотая медаль на праздничной желто-голубой ленте.
Я почтительно надел ее Холе на шею.
Она смущенно посмотрела на меня, как всегда делала, когда глупые люди пытались натянуть ей на голову шляпу или свитер. Ее обычной реакцией было скинуть эту штуку, а потом обшарить карманы гостя в поисках печенья. Но не в этот раз.
Хола взглянула на медаль и, чуть не сияя от гордости, уселась, как будто вот-вот должна была начаться пресс-конференция.
Примечание автора
В 1989 году Американский клуб собаководства запустил программу «Собака — хороший гражданин», чтобы помочь животным стать полноценными членами общества. Для получения сертификата пес должен сдать десять тестов по послушанию, хорошим манерам и внешнему виду.
АКС утверждает, что эти десять тестов — «лишь начало», но у каждого, кто когда-либо любил собаку, для этого есть другое слово:
«Невозможно».
И я имею в виду, отнюдь не для собаки.