Хозяйка жизни, или Вендетта по-русски Эксмо Москва 2009 978-5-699-36096-3

Марина Крамер

Хозяйка жизни, или Вендетта по-русски

– Я от бабушки ушел, я от дедушки ушел… – привязчивая мелодия отдается в мозгу, висит на кончике языка, то и дело соскакивая, как конфетка-драже.

– Ма-а-ам! Хватит! – недовольный детский голос из соседней комнаты.

– Хорошо, милый, я уже перестала.

Коротко стриженная брюнетка встает из кресла-качалки на балконе, тушит в пепельнице сигарету и возвращается в просторную спальню. Черные смятые простыни напоминают о бурно проведенной ночи, на тумбочке – пустая бутылка из-под текилы и стакан с отпечатком красной помады. Женщина падает поперек постели, закинув за голову руки, и закрывает глаза. По лестнице кто-то поднимается, слышны твердые, уверенные шаги.

– Еще не вставала? – Возмущенный мужской голос выдергивает из охватившей все тело неги.

Женщина не открывает глаз, чувствуя, как рядом на кровать опускается такой родной и любимый человек, как его руки касаются лица, убирают со лба челку.

– Не надо, Джек…

– Господи, да ты хоть наедине не зови меня этой собачьей кличкой! – В голосе мужчины звучат недовольные нотки.

– Не могу, уже привыкла.

– Маринка, котенок… – начинает он, но женщина проворно переворачивается на живот и впивается в его рот поцелуем, не давая продолжить.

– Я Мэриэнн, дорогой… ты оговорился, да?

– Все, на хрен! Не могу больше! – Мужчина выворачивается из ее объятий и встает, распахивает окно настежь и морщится. – Проклятая страна, проклятый город, проклятый дом! Ненавижу это все!

Из их окна хорошо виден собор – величественное серое здание из камня, украшенное крошечными скульптурками святых. И сегодня вид его особенно раздражает мужчину. Этот собор – слишком местный, слишком не такой, как церкви на его родине, слишком английский. Как и вообще все здесь…

Брюнетка садится к самой спинке кровати, поджав под себя ноги, берет сигарету:

– Успокойся, Хохол. Можно подумать, мне тут отлично! Но я терплю. Между прочим, именно ты притащил меня сюда.

Он резко разворачивается, в глазах едва сдерживаемая ярость.

– Да! Это я сделал, я! И только поэтому ты еще жива, ты – и наш сын!

Она сникает. Да, сын… сын, пятилетний Грегори. Егорка. Он сидит сейчас в своей комнате и гоняет по монитору компьютера танки. Если бы не сын, давным-давно бы все было по-другому…

Часть I

Спасти самое дорогое

Три года назад. Россия

– Тихо, не ори! – Хохол резко встряхнул плачущего Егора, цеплявшегося за его спортивные брюки. – Иди к Даше, не мешай мне!

Мальчик обиженно всхлипнул и заковылял в сторону двери. Хохол даже не встал из-за стола, только покачал головой и продолжил перебирать бумаги. От цифр и непонятных слов болела голова, рябило в глазах, он совершенно ничего не понимал в этих отчетах, акциях и банковских счетах, но привлечь никого не мог – никто не должен знать. Зажмурив глаза и сжав пальцами переносицу, Хохол откинулся на спинку кресла и замер. Через час нужно позвонить в больницу Валерке, их «штатному» доктору, узнать, как дела у Марины, а сил нет. Страшно… так страшно, как никогда не было, даже на зоне, даже потом, когда смотрел в лицо смерти. Страшно, что во время очередного звонка Кулик произнесет фразу типа «Жека, я сделал все, что мог…». Нет, нельзя об этом, нельзя – Ветка, чертова ведьма, всегда говорила, что мысли материализуются. Даже она не в курсе, что Марина жива, даже домработница не знает, так и считает, что две недели назад похоронили они Марину Викторовну, а Егорка теперь сирота. Но так надо, потому что все еще жив брат Ашота, «заказавший» Наковальню. И этим тоже придется заняться ему, Хохлу, – потому что он мало кому может довериться. И еще так хочется заехать в больницу, хоть на секунду, просто посмотреть на Марину, коснуться ее щеки, пусть даже она не почувствует, не поймет… Но и этого нельзя. Хотя…

Решение созрело моментально – раз он не может пойти в больницу открыто, значит…

Услышав шум в кабинете на втором этаже, Даша, сунув Егора сидевшему на кухне охраннику Аскеру, бросилась туда и обнаружила Женьку, лежащего на полу.

– Господи, что случилось? – Она присела около корчившегося на ковре Хохла, и тот простонал:

– Прихватило что-то… болит – сил нет…

– Я сейчас Валерию Михайловичу позвоню, – заторопилась домработница, но Хохол поймал ее за брючину:

– Не надо его дергать… пусть пацаны машину выгоняют, сами поедем… Данила с тобой останется…

– Да, хорошо.

Даша побежала вниз, а Хохол сел на полу, спокойно дотянулся до пачки сигарет, закурил, прислонившись к ножке стола. Ну, да, обманул доверчивую Дашку, а что делать? Все должно быть натурально.

Через час он уже лежал на кушетке в приемном покое и делал вид, что вот-вот умрет от боли. Возле него стояли трое охранников и девочка-регистратор, заносившая данные в историю болезни. Наконец появился и Кулик, мельком глянул на искаженное мученической гримасой лицо пациента и распорядился:

– Сразу в хирургию, будем наблюдать.

– Пацаны… домой езжайте… – пробормотал Хохол. – С Дашки и Егора глаз не спускать – порву!

– Да поняли мы, Жека, – отозвался худой, черноволосый Аскер. – Доктор, а он – надолго?

– В смысле? – не понял вопроса Кулик.

– Ну, Петрович наш надолго здесь?

– А-а! Это как пойдет. Если аппендицит – прооперируем, недельку полежит, если другое что – будет видно. Но в любом случае сегодня он здесь останется, мало ли.

Охрана покинула приемный покой, а Хохла уложили на каталку, и две молодые санитарочки с трудом покатили ее в хирургию.

– В сорок пятую его, в двухместку, – распорядился шедший следом Кулик. – Перекладывайте, я сейчас зайду.

Он удалился в ординаторскую, а Хохол, которого девчонки ввезли в пустую палату, сказал:

– Не надсаживайтесь, я сам, – и перебрался на кровать.

Оставшись один, он встал, прошелся туда-сюда по чистой, прохладной комнатке, потом приник ухом к стене – там, справа, в большой одноместной палате лежала Марина. Кулик организовал все очень грамотно, никому из персонала и в голову не приходило, что это та самая Наковальня. Она лежала под чужой фамилией, обритая наголо, похудевшая уже до неузнаваемости, с забинтованным лицом – на всякий случай. Но была жива – и на остальное Хохлу наплевать, только это важно.

За стеной ничего не происходило, никаких звуков не слышалось, да и как могло – Марина без сознания, шуметь некому. Дверь открылась, и в палату вошел Валерка, укоризненно покачал головой:

– Зачем встал?

– Не гони, Валера, со мной все в порядке.

– Я тебе покажу – в порядке! – загремел Кулик, поняв, что его провели. – Зачем приперся?!

– Валерка… я не могу… ты не представляешь, что это такое – знать, что она есть – и не видеть ее.

– Да?! А зачем тогда ты все это замутил?! – зашипел Кулик, приближаясь к нему вплотную. – Я каждый день вынужден объясняться с главным врачом по поводу того, что у меня в одноместке лежит невесть кто!

– Деньги-то я проплатил – пусть твой главный заткнется! – перебил Хохол, зло сверкнув глазами.

– Ты же понимаешь – то, что упало в больничную кассу, нашего главного волнует мало, – вздохнул Валерка, садясь на стул у окна.

– Я понял, – кивнул Женька. – Завтра пацаны привезут – отдашь ему, скажешь, нашлись родственники, но приехать не могут. И пусть больше рот не разевает, иначе грохну.

– Если бы все в жизни решалось так просто! Ну, что – пойдем? Сейчас у сестер пересменок, в коридоре никого, тебя не увидят. Ты ж на ночь собрался остаться, насколько я понимаю? – Хохол кивнул. – Ладно, придумаю что-нибудь, чтобы вас не трогали.

Кулик поднялся и пошел к двери, Женька проследовал за ним. Почти бесшумно он проскользнул за Валеркиной спиной в соседнюю палату, защелкнул замок и только после этого, набрав в грудь воздуха и выдохнув, повернулся к стоящей почти у самого окна кровати. Маринина голова была повязана белой косынкой, глаза, обведенные темными кругами, закрыты, ресницы чуть подрагивали. Обе руки привязаны к раме кровати, и эти брезентовые ленты привели Хохла в ярость. Он распутал узлы, освобождая тонкие запястья, взял правую руку в свои, поднес к губам:

– Котенок мой… здравствуй, любимая… это я, Женька.

Она не отреагировала, но Хохлу это было неважно, он и не ждал. Главное, что она жива, пусть пока и не отвечает, не видит, не разговаривает.

До самой ночи Хохол возился с Мариной, менял постель, умывал, обтирал губкой. Часов около десяти зашел Кулик, осмотрел пациентку и сам подключил капельницу с белковой смесью.

– Валерка, что ж она так похудела? – грустно спросил Хохол, наблюдая за тем, как раствор каплями падает в прозрачную трубку, а из нее стекает в подключичный катетер.

Кулик промолчал. Спорить с Хохлом и возражать бесполезно – когда дело касалось Марины, тот вообще терял способность рассуждать здраво. Посидев еще немного, Валерка ушел к себе в ординаторскую, а Хохол осторожно прилег на край широкой кровати, обнял неподвижное тело Марины, уткнулся лицом в шею и застонал от собственного бессилия.

– Маринка, прости меня… не сумел тебя закрыть, не просчитал, не подумал… но косяк я исправлю, не успокоюсь, пока не накажу этого барана.

Ответа не было, Марина только судорожно вздохнула, и Хохол нежно поцеловал ее куда-то за ухо, поправил рукой сбившуюся косынку.

– Дома все хорошо, – продолжил он шепотом так, словно до этого у них шла оживленная беседа. – Егорка только плачет по ночам, спит со мной в спальне. Потерпи немного, котенок, я все устрою, и мы уедем. Ты поправишься, вот увидишь… все будет хорошо, Егор вырастет, в школу пойдет… И ты опять будешь самой красивой женщиной на свете, Маринка…

Хохол шептал ей это на ухо и чувствовал, как ее сердце бьется чаще. Значит, слышит.

– Господи, Коваль… если бы ты только знала, как мне страшно… Как я боюсь потерять тебя, как боюсь, что никогда уже ты не будешь такой, как была… Хотя это не главное – лишь бы ты была, просто была – и все, мне больше ничего не надо. – Он гладил пальцами ее лицо и едва не плакал от захлестывающих эмоций.

Если бы было можно, он, не задумываясь, отдал бы свою жизнь за нее, только чтобы она не лежала вот так безмолвно и безучастно, чтобы снова улыбалась и орала на всех, наводя ужас на охрану. Он воскрешал в памяти каждый миг, когда был с ней, каждый взгляд, вздох, каждое слово. Если бы вернуть назад тот злополучный день, ту секунду, что разорвала все надвое…

«А горцев я все равно в распыл пущу, – продолжил Хохол свой монолог уже про себя. – Это несложно – надо только выследить Реваза. И тогда… мне даже Вилли не будет нужен».

Он уехал из больницы сразу после обхода – за ночь ему «стало лучше», и Кулик «счел возможным» отпустить его домой. Аскер привез конверт с деньгами, который Хохол опустил в карман халата Валерки. Тот понимающе кивнул.

Сев в машину, Хохол велел ехать к Бесу. Сидящий за рулем Степан удивился:

– Чего мы у него забыли?

– А я не успел тебе отчитаться? – рявкнул Хохол. – Совсем распустились! Думаете, если хозяйки нет, так все можно?! Теперь я вам хозяин!

– Ладно, не ори, Жека, – миролюбиво вмешался Аскер. – К Бесу так к Бесу.

До поселка ехали молча, Хохол постоянно курил, пытаясь представить разговор с Веткой. Как сделать так, чтобы она поверила и не протрепалась никому, даже собственному мужу? По опыту Хохол знал, что из Ветки что угодно можно вытрясти с помощью всего двух ударов кулаком. Правда, по-настоящему влюбленный в Ведьму Бес вряд ли пойдет на такие крайние меры, однако…

К счастью, Беса дома не оказалось, Ветка была одна, сидела на балконе второго этажа и читала что-то. В руке дымилась неизменная коричневая сигарка. Хохол не понимал эту ее манеру курить сигары, было в этом что-то странное, вызывавшее в нем чувство неприязни. Курящие женщины его не раздражали, Коваль вообще в последнее время не выпускала из пальцев сигарету, но Веткины сигары бесили.

Заметив въехавшие во двор машины, Ведьма вскочила из кресла и скрылась в доме, а буквально через несколько минут возникла на крыльце.

– Женя!

На ее кукольном лице читалась непонятная Хохлу радость. Можно подумать, она искренне хотела его видеть и была в восторге! Если бы не Марина, ноги его не было бы в этом доме.

– Где же ты пропал, Женька? – стрекотала меж тем Ветка, схватив его под руку и увлекая за собой в гостиную. – Не звонишь, не заезжаешь… Как Егорка?

– Плачет, – буркнул Хохол, садясь в кресло в прохладной комнате. – Попить налей – жарко.

Ветка метнулась к двери, крикнула домработнице, чтобы принесла минералку, потом развернулась и вперила в лицо Хохла прозрачные голубые глазищи:

– Церемония приветствия закончена. Говори, зачем приехал.

– К тебе.

– Ну, догадалась, что не к мужу моему, – фыркнула она, не трогаясь с места и продолжая вглядываться в наливающиеся кровью глаза Женьки. – Что ты хочешь?

– Помощи. Мне больше не к кому обратиться, и к тебе не пошел бы, но выбора нет, – вздохнул он и замолчал – на пороге показалась молоденькая девушка с подносом, на котором возвышались запотевшая бутылка минералки и стакан.

Домработница опустила поднос на столик возле кресла, в котором сидел Хохол, откупорила бутылку и налила пузырящуюся жидкость в стакан.

– Я нужна еще, Виола Викторовна?

– Нет, Настя. Григорий Андреевич приедет поздно, ужинать мы будем сами. Когда закончишь все свои дела, можешь ехать в город, если хочешь.

Девушка ушла, а Хохол залпом влил в себя минералку и, отставив стакан, попросил:

– Сядь, не отсвечивай. И глаза не пяль – бесполезно. Если не захочу, чтобы ты знала, так и не заставишь.

Виола коротко хохотнула, но буравить Хохла глазами перестала, села в кресло напротив и закинула ногу на ногу.

– Так я слушаю.

– Словом… Ветка, мне нужна твоя помощь, иначе… иначе Коваль умрет по-настоящему, – выдохнул Женька.

Виола подалась к нему и прошипела:

– Спятил, болезный?! А кого мы похоронили две недели назад, не Коваль твою разве?!

– Т-с-с! Тихо! – Он метнулся вперед и закрыл ее рот ладонью. – Никто этого не знает, только я, доктор и человек, помогавший мне гримировать труп. Ты – четвертая, но если появится кто-то еще – будешь первой, кого я грохну, усекла?!

Зная, что Хохол может шутить чем угодно, кроме обещания убить, Ветка замолчала и кивнула.

– В общем, так. Маринка в коме, под чужим именем, лежит в хирургии у Валерки. Похоронил я проститутку, выпавшую из окна, загримировали ее с Вилли, одели – и порядок. Теперь мне нужно вывезти Коваль из страны, совсем увезти, понимаешь? – Хохол посмотрел на Ветку, и та кивнула. – Но пока я тут все дела переделаю, она у меня умрет в этой больнице, ей уход нужен, а я не могу никому это поручить, и сам не могу туда приезжать – спалю ее и сам спалюсь. Я сегодня там ночевал, так для этого пришлось приступ аппендицита изобразить… чего ты ржешь, дура? А как еще я мог туда попасть?

Ветка хохотала, скорчившись в кресле, и Хохол тоже не выдержал, фыркнул.

– Ох, аферист ты, Женя! – выдохнула наконец Виола, перестав смеяться. – Но как ты одурачил всех, а? Ведь Колька, племянник-то, на похоронах был и Мышка… Да и я ничего не заподозрила, хотя было у меня ощущение, что Маринка не умерла, вот прямо до сегодняшнего дня я чувствовала, что она жива.

– Ну, ты у нас на то и Ведьма, – поддел Хохол.

– Ой, да ладно! – скривилась Ветка. – Значит, сумел все-таки убедить всех, что ее убили… Молодец… а дальше что?

Хохол тяжело вздохнул. У него был план, но на его осуществление нужно было время, а с этим, как всегда, проблемы. Вывезти Марину в Англию, как он планировал, большого труда не составило бы, но потом ему пришлось бы возвращаться сюда, чтобы закончить все дела, связанные с продажей домов, корпорации, фирмы. А это означало – оставить Коваль и ребенка одних в чужой стране, с чужими людьми. Поэтому уезжать нужно только всем вместе.

– Ладно, не хочешь говорить, тянуть не стану, – сказала Ветка, беря сигару и щелкая обрезалкой. – Только не пойму, чем я могу тебе помочь?

– Я прошу тебя побыть с ней в больнице. Я не могу доверить ее чужим людям, Ветка, пойми. Никому, кроме тебя, я не могу позволить прикасаться к ней.

– Хорошо, – без колебаний согласилась она. – Сведешь меня с доктором, я ему все объясню, договорюсь, что и как, узнаю, что нужно.

– Спасибо, Ветка, – прочувствованно сказал Хохол, взяв ее за руку.

– За что спасибо? За то, что единственную подругу не брошу? – усмехнулась она. – Расскажи-ка лучше, как сам-то? Как живешь?

– Да не живу я, Ветка, – вздохнул Хохол, пряча глаза. – Как я могу жить, когда она – такая? И пацаненок извелся… ревет ночи напролет – «мама, мама»… прижмется ко мне и плачет, а у меня внутри все переворачивается… Быстрее бы все прекратилось, я увез бы их, начали бы жить по-другому. Без этих ее вечных разборок, стрелок, всего остального… Захочет работать – купим ресторан, пусть занимается. А не захочет – еще лучше, будет Егора воспитывать, денег полно – еще внукам хватит.

– И я больше никогда вас не увижу? – тихо спросила Ветка, сжимая его руку тонкими пальчиками. – Женя… неужели никогда?

– Почему? Приедешь к нам. Да погоди ты реветь, еще никто ничего не решил, Маринка в больнице… ну, чего ты, дурочка? – Он прижал плачущую Ветку к себе, погладил по плечам. – Все, успокойся.

– Да-да, – пробормотала она, вытирая слезы широким рукавом шелкового халата. – Тогда я прямо сегодня к вечеру в больницу поеду, сейчас только по дому распоряжусь. И к вам приеду на днях, проведаю.

– Да, приезжай.

Машины выехали из ворот и направились в сторону особняка Наковальни, расположенного через четыре улицы. Поселок выглядел пустынным, днем здесь вообще было мало народа, все уезжали в город, только изредка перед каким-то домом во дворе можно было увидеть гуляющих с нянями ребятишек. Вот и своего сына Женька обнаружил в песочнице у дома, сосредоточенно ковыряющего лопаткой песок. Рядом сидели няня Наталья Марковна и охранник Данила.

– Егор, папа приехал, – окликнул занятого делом мальчика Данила, но Егор не отреагировал, а продолжил свое занятие. – Смотри, говорю, папа вернулся, – охранник подергал его за рукав синей ветровки, и Егорка, схватив лопатку, замахнулся:

– Нет! Папа – нет! Мама! Ма-а-ма… – И, отбросив игрушку, мальчик залился слезами, размазывая их по лицу грязными ручками.

Хохол выбросил сигарету и подошел к песочнице, строго глянул на ревущего сына:

– А ну, прекрати! Ты мужик или нет?

– Муузиик… – провыл Егорка, подняв на отца испачканное личико.

– А раз мужик, так и не ной! Уехала мама, скоро вернется! И если узнает, что ты тут соплями все заливал каждый день, ей это не понравится, понял? – Хохол присел на корточки и притянул всхлипывающего сына к себе. – Ты понял? И еще – если еще раз ты замахнешься на Данилу лопатой, я тебя накажу, слышал?

Егорка насупился, но согласно кивнул головой.

– Вот и хорошо. Пойдем домой, будем обедать и спать.

Не то чтобы Егор хотел есть и спать, но и сказать свое неизменное «нет» отцу тоже не посмел. В последнее время Хохол стал скор на расправу, мог и по попе шлепнуть, несмотря на то что Марина всегда была категорически против подобных воспитательных мер. Однако сегодня ничего не потребовалось – Егор спокойно поел, сидя в своем стуле и зажав в кулаке ложку, а потом так же спокойно дал няне увести себя наверх. Хохол остался в кухне с Дашей, Данилом и Аскером. Мужчины молча обедали, Даша смотрела в окно, вытирая бегущие по щекам слезы. Она вообще стала часто плакать в последнее время, могла забыться у плиты и проворонить готовящийся обед или сжечь в угли пирожки в духовке. Женька видел это, понимал причину, однако даже намекнуть домработнице, что Марина жива, не мог.

Доев борщ и отказавшись от второго, он пошел в кабинет, замкнулся там и позвонил частному детективу Ивану Сорокину. Этот молодой, но очень способный парень однажды помог Марине выпутаться из одной истории, в результате чего Коваль обзавелась сыном и решила свои проблемы. Теперь помощь Ивана требовалась Хохлу. Обговорив детали, Женька немного расслабился – в том, что Сорокин сделает все так, как нужно, он был уверен.

Сейчас не помешала бы рюмка-другая водки, чтобы уж совсем сбросить напряжение и уснуть, но нельзя. Во-первых, должна позвонить Ветка, а во-вторых, Хохол боялся пить, чтобы не сорваться. Он вообще старался не пить, если была возможность, потому что легко переходил ту грань, где кончается простое расслабление и начинается двухнедельный запой. А он не мог себе позволить выпасть из жизни на две недели, это сейчас чрезмерная роскошь. Потом, когда все образуется…

Он лег на диван прямо в кабинете, вытянулся всем телом и расслабился. Уснуть не удалось – стоило только закрыть глаза, как перед ним возникала Коваль, ее улыбка, глаза. В такие моменты Хохлу казалось, что он слышит ее голос, смех, чувствует, как она прикасается к нему, целует, прижимается грудью. Эти видения бывали настолько реальными, что Женька шарил рукой по дивану в надежде, что это ему не кажется, что стоит только открыть глаза – и рядом будет Марина, живая и здоровая, такая, как всегда. И как же больно бывало потом…

Спустя неделю в дом пожаловала гостья. Тяжелые ворота поехали в сторону, у Хохла от неожиданности отвисла челюсть и пропал дар речи. Перед ним стояла… Марина.

– Ма-а-ама! – не своим голосом закричал Егорка, шустро выбираясь из песочницы, и только сейчас Женька понял, что перед ним не призрак, а всего лишь Мышка в неизменных черных джинсах и кожаной куртке…

Мальчик, подбежав ближе, тоже узнал Машу, остановился и заревел так обиженно, что у Хохла кольнуло в груди.

– Егор… не плачь, маленький, это же я, Маша. – Мышка присела на корточки, бросив на землю спортивную сумку, и притянула ребенка к себе. – Не плачь, детка, ну, что ты…

– Мама! Мамы… нету, – проревел Егор, прижавшись к Мышке и обхватив ее за шею.

– Знаю, маленький, – Мышка вздохнула и поправила Егору задравшиеся джинсы. – Привет, Женя. – Она подошла к Хохлу и, встав на цыпочки, поцеловала в щеку.

– Сдурела? – мрачно поинтересовался он. – Я чуть кони не двинул… Хоть бы для приличия чего другое натянула…

– Прости. Не подумала…

– Ты чего приперлась-то? – «гостеприимно» спросил Хохол, и Мышка слегка обиделась:

– Не приперлась, а приехала. Вас поведать. Мои в Турцию улетели, мне туда нельзя, ну, я на самолет – и к вам…

– Ну, идем в дом, что ли… – вздохнул Женька, подумав, что визит подруги очень не вовремя. С одной стороны… Но с другой…

Приезд Мышки мог оказаться как нельзя кстати. Она все-таки врач, свой, надежный человек, а Ветка как раз вчера намекнула, что Бес не на шутку заинтересовался ее отлучками среди дня без охраны… Выходило, что Мышка появилась как раз в нужный момент. Взвесив мысленно все за и против, Хохол снова шумно вздохнул и решительно сказал:

– Идем, Машка, разговор есть.

Рядом с Егором моментально вырос его личный охранник Гена, высокий, худощавый, темноволосый мужчина лет сорока пяти. Егорка широко улыбнулся, задрав головенку так, что с нее свалилась белая бейсболка. Гена молча подобрал ее и вернул на место. На левой руке охранника, несмотря на теплую погоду, была черная перчатка. Протез. Хохол, понимая, что более надежного человека, чем бывший спецназовец, ему не найти, приставил его к сыну, и теперь мужчина почти неотлучно находился рядом с Егором. Отсутствие руки не лишило Генку осторожности и чутья.

– Гена, мы поговорим с Машей недолго, побудь во дворе, – попросил Женька, провожая гостью в дом.

Гена только хмыкнул – он и без Хохловых просьб не спускал глаз с Егорки. Усевшись рядом с няней на край песочницы, он наблюдал за тем, как мальчик крутит какие-то рычажки на приборной панели маленького мотоцикла и издает губами звуки, имитирующие работу двигателя.

– Зря Евгений Петрович обманывает Егора, – со вздохом проговорила няня, складывая формочки в ведро.

– Он еще маленький, ему не объяснишь, – буркнул Гена, не отрывая взгляда от Егорки.

– Все равно. Он ведь ждет мать, а все вокруг только поддерживают его ожидание.

– Не лезьте, Наталья Марковна. В этом доме не задают лишних вопросов, разве вы еще не поняли? – Гена постучал лопаткой о край песочницы, стряхивая песок. – Евгений Петрович поступает так, как считает правильным, и не нам с вами его судить.

– Я не лезу, Геннадий Аркадьевич…

– Гена, – поправил охранник.

– Да, простите, забыла. Так вот, Гена, я не лезу. Но ребенку от вранья только хуже. Он скоро начнет понимать, и как тогда станет изворачиваться Евгений Петрович? Что придумает? Куда делась Марина Викторовна? – няня требовательно взглянула в хмурое лицо Гены. – Как он объяснит сыну?

– Найдет, что сказать. А я вам настоятельно советую – думайте, что говорите, Наталья Марковна. Марины Викторовны нет больше, некому будет Евгения Петровича остановить, если он разозлится. Только она могла…

В кабинете Хохол уселся в Маринино кресло, закурил, достал пепельницу и подвинул ее ближе к севшей напротив Машке. Та отрицательно кивнула – курить не хотела. Окинув взглядом кабинет, задержалась взглядом на большой фотографии Егора Малышева, висевшей в простенке между окон.

– Надо же, как все изменилось, да, Женя? И Егора нет больше… и Маринки тоже нет…

– Прекрати! – скривился Хохол. – Я стараюсь об этом не думать. И вообще… ты как – шибко нервная? Может, коньячку сперва?

– Что за загадки? – насторожилась Мышка, и Женька решил не юлить:

– Понимаешь, Маш… а ведь Маринка-то того… жива…

– Что?! – резко подавшись всем своим худым телом в сторону отпрянувшего от неожиданного движения Хохла, переспросила Мышка. – Ты… ты что сказал?!

– Не пыли, Маш, – скривившись, попросил он, прикурив новую сигарету. – Не перебивай только, я ж оратор тот еще. Короче…

За десять минут Женька выложил ошарашенной и совершенно растерявшейся Мышке все, что произошло до мнимых похорон, на которых она была, и после них.

– …И вот теперь она там совсем одна. Виола не может больше туда ездить, потому что муж напрягаться стал. А когда Бес напрягается – то вокруг становится неспокойно всем. А мне этого не надо. Я еще должен Реваза наказать так, чтоб пыль столбом и кровища фонтаном.

Мышка испуганно отпрянула. Она слишком хорошо знала сидящего перед ней человека, чтобы усомниться в его словах.

– Женя… а ты не подумал о том, что у тебя на руках малолетний ребенок и едва живая женщина? – осторожно спросила она.

Хохол вздохнул:

– Это и есть самая главная проблема, понимаешь? Маринка и Егор… Не будь их рядом, я бы уже весь город сжег на хрен. Но не могу… пока не могу.

– Ты хочешь увезти их в Англию? В дом Егора?

– А куда еще? Можно, конечно, на Кипр, там все-таки тоже дом, там тепло… но доктор сказал, что резко менять климат нельзя, а в Англии все же погода ближе к нашей. Увезу туда, потом будет видно.

Маша потрясенно молчала, не в состоянии свыкнуться с мыслью, что подруга, которую она сама лично провожала в последний путь, не умерла.

– Даже приехать и поцеловать ее не могу. Я измучился, Машка, если бы ты только знала… – пожаловался Хохол. – Спать не могу, только глаза закрою, ее вижу.

– Ты хочешь, чтобы я побыла с ней? – Мышка встала, обошла стол и положила руки на плечи сгорбившегося в кресле Женьки.

– Если бы я мог, был бы с ней сам, но ты ведь понимаешь… – Он машинально прижался щекой к ее руке, как делал прежде с Мариной, и, уловив незнакомый запах, сел ровно.

– Жень, я могу пробыть у тебя месяц – ровно столько мои будут в Турции. Я позвоню мужу и объясню, что тебе нужна помощь… только хватит ли этого времени?

– Должно хватить, Маш, – иначе может быть поздно.

Три года спустя, Бристоль, Англия

– Джек, ты где? – цокая каблуками по лестнице, Мэриэнн спустилась вниз и обнаружила его сидящим на высоком табурете у барной стойки.

В руке она заметила бокал темного пива.

– Так, начинается! Что опять случилось? – Ответа не последовало, и она, взяв за подбородок, повернула его голову к себе. – У-у, понятно! Успел уже! – Марина убрала руку и села на табурет рядом, потянула к себе джезву с кофе.

– Не пей. Сара варила, – буркнул Женька, делая очередной глоток пива.

Домработница Сара, доставшаяся «в наследство» от покойного Малыша, была совершенно бездарна во всем, что касалось кухни, а уж кофе варила такой, что им впору было заменять химическое оружие.

Марина выплеснула содержимое джезвы в раковину и принялась варить сама. Когда над медным сосудом поднялась шапка коричневатой пены, она добавила туда щепотку молотой корицы, склонилась, вдыхая аромат, и зажмурилась от удовольствия. Перелив кофе в тонкую фарфоровую чашечку, Марина добавила сливки и снова забралась на табурет, закинула ногу на ногу. Полы шелкового халата разошлись, демонстрируя красивые длинные ноги, и Хохол, скосив глаза, сглотнул слюну. Коваль заметила это и поменяла позу, сверкнув при этом красными стрингами. Женька сломался, спрыгнул с табурета и, подхватив Марину, перебросил ее на плечо и понес по лестнице в спальню. Коваль, смеясь, болтала ногами:

– Уронишь, пусти! Я пойду сама!

– Нет! – прорычал он. – Я не хочу так!

– С ума сошел?! Грегори дома!

– Он играет в компьютер на первом этаже, если ты этого не знала, а дверь в спальню я запру…

Халат разлетелся в клочья, как, собственно, и стринги, Хохол упал на распластанную по кровати Марину и впился в ее рот, одновременно хватая ее за запястья.

– Больно… – простонала она, но это только сильнее подстегнуло Женьку.

– Да… знаю… потерпи, котенок, я осторожно…

Но Хохол и «осторожно» – понятия совершенно несовместимые, поэтому через полчаса Маринину грудь украшал огромный синяк, на запястьях остались следы от Женькиных пальцев, а губы болели. Но во всем теле была та удивительная легкость, что оставалась всякий раз после их с Хохлом близости.

– Женька… я так тебя люблю… – Марина коснулась рукой его волос, которые он больше не сбривал наголо, а просто коротко стриг.

– Я тоже люблю тебя, котенок… прости, чуть не сорвался сегодня…

– Да ладно, ерунда. Только не пей сегодня больше, хорошо?

– Я уже Егорке пообещал, что вместе поедем в центр, погуляем в парке, уток покормим.

Это было любимое развлечение пятилетнего Егора – в городском парке множество уток, и каждую субботу мальчик тянул туда родителей. По дороге они заезжали в небольшую кондитерскую, покупали пирожные и огромную белую булку, которую Егорка скармливал плавающим в пруду птицам. Это стало уже непреложным правилом – в субботу к обеду собираться и ехать в парк.

– То есть, сегодня за руль сяду я? – уточнила Марина, приподнимаясь на локте и глядя в лицо лежащего на спине Хохла с улыбкой.

– Ну, выходит, что так, – тоже улыбнулся он. – Поцелуй меня, котенок.

Марина захохотала и принялась покрывать его лицо поцелуями, что моментально привело к перемещению обратно в горизонтальное положение…

– Ма-ама! Ну, что вы там закрылись? – возмущенно выговаривал под дверью спальни Егорка. – Папа обещал в парк ехать!

– Да, родной, сейчас, – отозвалась Марина, пытаясь выбраться из-под навалившегося на нее Хохла. – Мы уже собираемся, ты иди тоже одевайся.

– Я уже давно оделся, а вы все не выходите!

– Все, идем. Найди пока ключи от машины, – распорядился Женька, вставая с кровати и подавая Марине руку. – В душ, котенок? – шепнул он ей на ухо, щекотно обдав жарким дыханием.

– Только быстро… Егорка ждет… А вечером полежим в джакузи, хочешь?

– Конечно, родная…

Через полчаса они ехали в центр города. Марина уверенно вела машину, уже вполне освоившись на английских дорогах, успев даже привыкнуть к странному для русских движению. Егорка на заднем сиденье бормотал что-то по-английски, держал обеими руками большой пакет с пирожными и булками. Весь салон заполнился запахом свежей выпечки, и Марина почему-то вдруг вспомнила Женькину бабу Настю и ее деревенский хлеб, только что вынутый из русской печки, большую глиняную кружку, полную парного молока… В носу защипало, Коваль стянула зубами перчатку и вытерла непрошеные слезы.

Уже давно ей не было так плохо и не тянуло с такой силой домой, в Россию. Однако даже заговаривать на эту тему она боялась, зная отношение Хохла к этому вопросу. Он тоже отчаянно хотел вернуться, но понимал, что тем самым сведет на нет все свои усилия по выводу Марины и Егорки из-под прицела мамедовских. Но и жить здесь, в Бристоле, ему тоже становилось невыносимо, и все чаще Хохол срывался и пил. Марина понимала его, не скандалила, застав Женьку пьяным. Потом он извинялся, долго ходил шелковый и исполнял любую Маринину прихоть.

Первое время она страшно злилась на Женьку за самовольно принятое решение, особенно когда только-только пришла в себя и стала хоть чуть-чуть соображать. Ее бесила эта страна, этот дом – да вообще все. Хотелось домой, в родной город, в родной коттедж, ночами Коваль рыдала в подушку, кроя лежащего рядом Хохла последними словами. Со временем, правда, она смирилась и поняла, что только так Женька мог спасти ее, только таким образом дал ей возможность выжить и жить дальше. Злоба и досада сменились стыдом и благодарностью. Коваль даже предприняла попытку стать обычной женщиной – женой и матерью, но куда там… Если ты не рождена для этого, то нечего и пробовать. Очень скоро ей наскучила размеренная и спокойная жизнь, и Марина уговорила Хохла не упрямиться и позволить ей заниматься чем-нибудь. Она открыла ресторан, правда, не японский – русский, но все же это был ресторан, бизнес, в котором она хорошо разбиралась. Найти эмигрантов для работы оказалось совсем несложно, и управляющий тоже был из русских.

Егорка уже ходил в подготовительную школу и выделялся среди своих сверстников тягой к языкам, об этом постоянно говорила его наставница. Марина была рада – в конце концов, знание иностранного языка еще никому не вредило. Она испытала это на своей шкуре – куда теперь без своего почти безукоризненного английского.

– …Мама, ну, куда ты едешь? Уже полпарка проехала! – Возмущенный детский голосок отвлек Марину от раздумий, и она резко нажала на педаль тормоза.

– …Твою мать! – откомментировал Хохол, едва не врезавшись лбом в стекло. – Рехнулась?! Опять мечтаешь за рулем?

– Не ори! – разозлилась Марина. – Не надо было пиво жрать с утра, сам бы ехал и на меня не срывался!

Она решила не портить ребенку долгожданный выходной, а потому взяла себя в руки и вышла из машины с улыбкой, протянула Егору руку:

– Идем, Грегори, папа нас догонит.

При этом связка ключей полетела точнехонько в лицо Хохла, и тот едва успел увернуться. Марина, опираясь на трость, направилась с сыном к пруду, а Женька, подобрав ключи и взгромоздившись на водительское место, пробормотал:

– Стерва чертова, обязательно последнее слово твое должно быть!

Он оставил «мерина» на стоянке и пошел искать свое семейство. Сделать это оказалось нетрудно – во-первых, их излюбленным местом была небольшая беседка на берегу пруда, где Марина сидела на лавке, а Егорка, свесившись через перила, крошил в воду булку, а во-вторых, другой такой женщины во всем парке просто не было. Марина теперь стриглась коротко, почти под ежик, красилась по-прежнему в черный цвет и пользовалась ярко-красной губной помадой. Цвет одежды тоже не менялся, хотя изредка Коваль позволяла себе белую блузку или пушистый ангорский свитер. Сегодня на ней был именно такой – снежно-белый, и на фоне еще голых деревьев и старой коричневой беседки Марина смотрелась ярким пятном. Хохол вошел в беседку, сел напротив Коваль и дерзко уставился ей в лицо. Воспользовавшись тем, что Егорка занят кормлением уток, Марина показала Хохлу средний палец, на что Женька фыркнул и шепотом пообещал разобраться с ней ночью.

– Помечтай! – насмешливо отозвалась она, встала и подошла к сыну, висевшему над водой с куском булки в руке: – Что, плавают?

– Смотри, какие большие! – с восторгом проговорил мальчик, поворачивая к матери мордашку.

Марина отломила кусочек и бросила в воду. Тут же подплыла серая птица, схватила хлеб клювом и, смешно вытянув шею, проглотила. Уток было много, целая стая, они прилетали сюда каждый год, и Егорка вполне серьезно утверждал, что птицы его узнают.

– Ага, у них только и дел! – фыркнул Хохол, доставая сигареты.

– Узнают! – уперся Егор, глянув на отца исподлобья.

Хохол взбесился – его раздражала манера мальчика копировать Маринину привычку убивать собеседника взглядом.

– Ты как на отца опять смотришь?! – зашипел он по-русски, а Егор, отойдя на безопасное расстояние, вдруг по-английски выдал:

– А ты мне не папа!

Коваль замерла на лавке, не донеся до губ зажженную сигарету. Как он узнал?! Откуда?! Она никогда не говорила Егорке, что Хохол ему не родной, это просто не обсуждалось – Женька растил его с десятимесячного возраста как сына, считал своим ребенком, и вдруг такое… Даже Женькиных познаний в английском хватило, чтобы понять фразу, брошенную ребенком.

– Что?! – оторопел Хохол. – Как ты сказал?

Егорка молчал, глядя под ноги, но повторить свои слова не решался. Хохол вдруг поднялся и пошел прочь из беседки, ссутулив плечи и опустив голову, как побитая собака.

– Грег! Как ты мог?! – взвинтилась Марина, гневно глядя на сына.

– Я правду сказал! Он мне не папа!

Коваль ударила его по щеке перчаткой и зашипела в лицо:

– Не смей! Не смей никогда говорить отцу таких вещей, ты, маленький поганец! Ты понял?! – Она сильно встряхнула его за плечо и повторила: – Не слышу – понял?!

– По-понял… – проговорил Егор, часто моргая, чтобы не дать выкатиться слезам – его никто и никогда не бил, тем более так обидно, по лицу, тонкой кожаной перчаткой.

– А раз понял – догони отца и извинись!

Марина чуть толкнула мальчика к выходу из беседки, и Егорка со всех ног кинулся вслед за уходящим Хохлом. Марина видела, как он догнал Женьку, взял за руку и заставил остановиться. Задрав вверх головенку в спортивной шапочке, он что-то говорил Хохлу, а тот в ответ только погладил его по макушке. Егор подпрыгивал на месте и продолжал что-то говорить, а Женька вдруг подхватил его на руки и прижал к себе, спрятав лицо на его груди. Мальчик обнял Хохла за шею, и у Марины защипало в носу. Она глубоко затянулась сигаретой, стараясь не заплакать. Вот так – ребенок откуда-то узнал, что Женька ему не отец… А что произойдет, когда он вдруг выяснит, что и Марина ему не мать? Но кто мог сказать об этом пятилетнему ребенку? Да еще здесь, в чужой стране, где никто их не знал?

Обратно ехали молча. Хохол сидел с Егоркой на заднем сиденье, потому что мальчик не отпускал его, прилип намертво, чувствуя свою вину. Дома Егор сразу пошел к себе и лег, хотя время было раннее.

– Ты будешь ужинать? – Марина вошла в детскую, чтобы позвать сына к столу, но тот только помотал головой и снова спрятал лицо в подушку.

Она присела на кровать рядом и потрепала его по затылку:

– Грег… ты обиделся?

Он промолчал. Марина потеснила его к стенке и легла рядом, обняла и прижала к себе, уткнувшись губами в темноволосую макушку:

– Прости меня, сынок, я была неправа. Но и ты тоже сделал ужасную вещь. Ты обидел папу. За что?

– А за что ты меня ударила?

– Вот за это самое. Никогда не смей говорить что-то подобное папе. Он – твой папа, понимаешь?

– Нет, он не мой папа. – Егор освободился от материнских рук и сел на кровати. – Не настоящий. Моего папу звали Егор, я знаю.

– Откуда? Что за бред?

– Прочитал то, что написано в такой синенькой бумажке… она лежит у тебя в столе.

– Ты рылся в моем столе? – удивленно изогнула брови Марина, приподнимаясь на локте. – Знаешь, как это называется?

– Знаю – шакалить, – вздохнул Егор совершенно серьезно, и Коваль, повалившись обратно на кровать, закатилась смехом.

– Я тебя умоляю… – простонала она, вытирая заслезившиеся глаза. – Больше никому и никогда не повторяй то, что слышишь от папы… особенно в школе…

– Мама, не смейся, – попросил Егорка, обхватывая ее за шею. – Я больше не буду так говорить. Но ведь моего папу на самом деле звали Егор, правда? Ну, скажи, скажи!

Он тормошил мать, заглядывал ей в лицо, терся носом о щеку. Марина уворачивалась, пытаясь перевести разговор на другую тему, но настырный мальчик не отставал.

– Хорошо, – сдалась Коваль. – Но сначала мы пойдем поедим, а потом поднимемся к тебе и поговорим, да? Беги в столовую, я сейчас тоже приду.

Егорка побежал вниз, а Марина, сев на кровати и обхватив руками колени, задумалась. Значит, Егорка нашел в ящике стола свое свидетельство о рождении, в котором ясно написано, что его отец – Егор Сергеевич Малышев. Беда с грамотными…

Читать его, как ни странно, научил Хохол, долгими зимними вечерами они сидели с книжками в детской или в гостиной, и маленький Егорка повторял за Женькой русские буквы, складывая их в слова и слоги. Английскому его обучала русская студентка Инна, приходившая к ним дважды в неделю. Пока Марина восстанавливалась после болезни, она почти не занималась сыном, но когда немного окрепла, взяла его обучение в свои руки, и теперь, к пяти годам, Егор бегло читал и по-русски, и по-английски. А теперь придется рассказать сыну правду о его отце, раз уж возник такой вопрос… Но сначала нужно поговорить с Женькой.

Марина спустилась в столовую, где за накрытым столом уже сидели Хохол и Егорка, села на свое место и потянулась к стакану с соком.

Закончив ужинать, Егор без напоминаний собрал со стойки тарелки и сложил их в посудомоечную машину – это было его обязанностью с четырехлетнего возраста.

– Потом иди в душ и к себе, я приду минут через сорок, нам с папой нужно поговорить, – распорядилась Марина, и мальчик кивнул.

Хохол вопросительно смотрел на нее, но Коваль не собиралась разговаривать при ребенке.

– Идем в кабинет.

Бывший кабинет Малыша на первом этаже теперь стал Марининым рабочим местом. Там она держала все документы, бумаги, там же находился и сейф, в котором лежали российские паспорта и Маринины драгоценности, коих было немало – подарки Малыша и Хохла. Ничего в интерьере она не поменяла, все осталось так, как при Егоре.

Опустившись в кресло, Коваль закурила, помолчала какое-то время, глядя на сидящего перед ней Женьку. Она не знала, как начать разговор, с какой фразы, как сделать так, чтобы тот не почувствовал себя чужим и отвергнутым.

– Женя… понимаешь, какое дело… Словом, Егор нашел свое свидетельство о рождении.

– И что? – не сразу понял Хохол.

– Как – что? Он прочитал все, что там написано, и именно поэтому сегодня сказал тебе то, что сказал.

Женька молчал, уставившись куда-то на пол, словно изучал рисунок ковра.

– Жень…

– Что?

Марина вышла из-за стола, села на подлокотник кресла и обняла любовника за шею, прижавшись губами к виску:

– Жень… ты не думай, он не станет любить тебя меньше… он ведь еще ничего не соображает, лепит, что в голову взбредет…

– Да, было бы лучше, чтобы он врал так же виртуозно, как ты, – невесело усмехнулся Хохол, похлопав Марину по колену. – Не говори ерунды, котенок. Теперь он знает, что я ему не родной отец, и при любом удобном случае будет напоминать мне об этом.

– Ты спятил! Я не позволю Егору относиться к тебе иначе, чем было до сегодняшнего дня! – возмутилась Марина. – Ему пять лет, но тебе-то уже пятый десяток – может, хватит? Неужели ты не понимаешь, что отец не тот, кто в документах записан, а тот, кто растит и воспитывает? Он же копирует тебя, каждое слово, каждый жест! Женя! – Она пересела к нему на колени и взяла в ладони хмурое лицо. – Прекрати! Ты – его отец, другого у него уже не будет. И не было.

– Себя хоть не обманывай, – попросил он, прислушиваясь к движениям ее рук по щекам. – Он все равно будет спрашивать.

– Я расскажу ему об этом сегодня. Да-да, вот прямо сегодня, – предупреждая возглас Хохла, Марина приложила палец к его губам. – Он обдумает все и успокоится. Хочет знать – пусть знает.

– Он еще маленький…

– Ну и что? Зато потом никто не сможет ранить его.

– Да? А если…

– Не надо! Об этом я ему расскажу… позже… когда он будет старше…

Марина замолчала, и Хохол, словно почувствовав, как все ее тело сковали тревога и страх, крепче обнял ее и прижал к себе. Они раньше никогда не заговаривали друг с другом на эту тему, просто не было необходимости задумываться, что Егор может узнать правду самостоятельно, да еще таким образом.

– Не переживай, котенок, все образуется. Егор вырастет…

– Да, – эхом отозвалась Марина, не отрываясь от Хохла, словно это могло отодвинуть непростой разговор с сыном. – Вырастет…

– Хочешь, я сейчас с тобой пойду? – предложил Женька, но Марина отказалась:

– Спасибо, родной… я должна сама.

– Ну, ты тогда просто помни, что я с тобой.

– Ты всегда со мной, не говори ерунды.

Коваль поцеловала его в щеку и встала, направляясь в детскую. Перед этим она открыла сейф и вытащила оттуда небольшой альбом – это были фотографии, которые Хохол даже в суматохе отъезда не забыл взять с собой.

Он понимающе кивнул:

– Давай, котенок, все правильно…

Перед дверью детской Марина остановилась, набрала в грудь воздуха и резко выдохнула, словно перед прыжком в воду, и только после этого взялась за ручку. Егор сидел в кровати, переодетый в пижаму. На личике застыло напряженное ожидание, руки теребили любимого плюшевого медвежонка, привезенного из России. Марина села рядом с сыном, положила ему на колени альбом:

– Здесь фотографии твоего папы, Грег.

Мальчик взялся за обложку так осторожно, словно она была горячая и могла обжечь его. С первой страницы на него смотрел Малыш – на фотографии, сделанной в офисе, он сидел за столом и улыбался в объектив.

– Это… он? – почему-то Егорка не смог произнести слово «папа».

– Да, сынок.

У Марины заболело сердце при виде родного лица, она так и не избавилась от своих ночных кошмаров, по-прежнему видела во сне мужа и просыпалась в слезах. Правда, это случалось все реже, однако случалось, причиняя боль. Егорка провел пальцем по фотографии и всхлипнул.

– Что такое? – Марина прижалась к сыну, и он поднял на нее синие глаза:

– А где он?

– Он… он умер, Грег.

– Умер? Как?

– Так…

– А где тогда был я?

– А ты… ты был еще совсем маленький, совсем крошечный…

– И я его никогда-никогда не увижу?

– Нет, сынок, никогда. Он похоронен очень далеко, в России. Может быть, мы съездим туда когда-нибудь, и ты принесешь ему цветы.

Егор укоризненно поглядел на мать:

– Мам, ты чего говоришь? Как я принесу ему цветы, если он умер?

– Ты положишь их на его могилу, и он почувствует, что ты пришел. – Коваль вытерла слезы, катившиеся по щекам, поцеловала сына в темноволосую макушку.

– Мама, не плачь, – попросил он срывающимся голосом. – Хочешь, я не буду спрашивать больше?

– Нет-нет, сынок, спрашивай… – выдохнула Марина. – Просто… это очень тяжело…

– А его звали, как меня?

– Это тебя зовут, как его. Я назвала тебя так же. В России ты был бы Егор Егорович, а здесь – Грегори.

– Жалко, что я его совсем не видел, – пробормотал мальчик, переворачивая альбомный лист. – Ой, мамуля, а это ты!

Это была одна из ее редких фотографий – Марина не любила фотографироваться. Но здесь они были вдвоем – Малыш держал на руках жену, одетую в белоснежное подвенечное платье, и улыбался счастливой улыбкой.

– Это вы женились, да?

– Да.

– А как же папа… ну, мой другой папа?

– Мы еще тогда не были знакомы, – уклонилась Марина.

– Мам… а я похож на своего первого папу?

– Очень. – Коваль снова поцеловала его. – У тебя такие же глаза, такие же волосы… ты копия своего отца, Грегори.

Они пролистали альбом до конца, и мальчик все время внимательно рассматривал лицо Малыша, словно искал в нем свои черты. Закрыв альбом, Егорка какое-то время молчал, а потом попросил:

– Можно, он будет лежать у меня в комнате?

– Можно. Но у меня к тебе тоже просьба. Я могу говорить с тобой как со взрослым мужчиной? – Марина вгляделась в синие глазенки сына, и тот кивнул. – Грег, твой родной папа умер. Но Женя… он тоже твой папа, он растил тебя, он заботился о тебе, когда я… уезжала, а потом сильно болела, ты помнишь?

– Помню. А еще я помню, как мы жили в другом доме, – вдруг сказал Егорка, удивив Марину. – Такой большой-большой дом, намного больше этого. Да?

– Это так странно… тебе было всего два года, я даже не думала, что такие маленькие дети могут что-то помнить…

– Ты не ответила!

– Да, родной, наш дом в России был намного больше этого, – сдалась Марина. – Его построил твой папа, он ведь был строителем.

– А этот дом кто построил?

– Этот – не знаю. Папа купил его, когда приехал сюда жить. Но ты перевел разговор, хитрый поросенок! – Она ущипнула сына за щеку, и тот лукаво улыбнулся. – Так вот – я прошу, нет, я требую от тебя беспрекословного подчинения отцу, ты понял? Любое слово, сказанное папой, для тебя закон. И не дай тебе Бог забыть то, о чем мы говорили сегодня в парке.

Единственным человеком, который совершенно не боялся взгляда Коваль, был ее сын. Однако боязнь разочаровать ее была сильнее всего, сильнее крика и ругани. Егор старался ничем не огорчать мать, не заставлять мрачнеть ее красивое лицо. Он слышал, как в школе учительницы говорили о том, что миссис Мюррей – фантастически красивая женщина и наверняка могла бы сниматься в рекламе. Егор гордился матерью, любил, когда она приезжала за ним в школу, выходила из джипа и ждала его, Егора, облокотившись на капот. Потом они ехали в какое-нибудь кафе, заказывали что-нибудь вкусное и обязательно – мороженое в большом бокале, украшенное вишенкой сверху. Но дело было даже не в мороженом, а в том, что в такие моменты Марина принадлежала только ему, только его слушала, только с ним разговаривала.

– Грег, я не слышу, – напомнила Марина, заметив, что мальчик отвлекся и думает о чем-то.

– Да, мамуля, я понял. Мамуля, я так тебя люблю…

– И я тебя, родной…

Выйдя из детской, Марина закрыла дверь и прислонилась к ней спиной, чувствуя, как силы покидают ее. Разговор, такой внешне спокойный и размеренный, дался ей непросто и отнял много нервов. Марина съехала по двери и села на пол и так сидела очень долго, до тех пор, пока ее не нашел Хохол.

– Вот ты где! А чего на полу?

– Я очень устала, Жень… это так трудно, оказывается, так больно…

Марина заплакала, уткнувшись лицом в колени. Хохол присел рядом, потрепал по волосам:

– Котенок, ты не плачь, ведь все кончилось. Что Егор сказал?

– Да вроде ничего… пообещал, что будет слушаться тебя, как раньше…

– А… про Малыша – что?

– Не надо про Малыша, я прошу тебя…

– Да, как скажешь…

Он привычно поднял ее на руки и понес в спальню. Ничего в жизни не менялось, даже это…

Три года назад, Россия

– Ну, тебя не узнать! – Мышка изумленно таращила глаза на Хохла и пыталась понять, что же именно он с собой сделал. – Ну-ка, повернись к свету…

– Все, хватит пялиться, – отрезал он. – Ты ж понимаешь, что я не могу со своей рожей туда… Поехали, а то под париком башка потеет.

Вместо гладко выбритой лысины голову Хохла венчала русая шевелюра, поверх его тонких усиков были наклеены пышные, глаза прятались за стеклами чуть тонированных очков. Строгий серый костюм, модные туфли, кашемировое пальто нараспашку, тонкие серые перчатки, чтобы скрыть татуировки – вид у Хохла был абсолютно другой.

У здания больницы вся стоянка была заставлена автомобилями разных марок, и Хохол, едва найдя место для парковки, фыркнул:

– Растет благосостояние граждан! Тачку воткнуть некуда!

Он заметно нервничал перед встречей с Мариной. В последний раз видел ее почти две недели назад.

Толкнув дверь палаты, Хохол замер – Коваль лежала, широко распахнув глаза, и смотрела в стену перед собой. Мышка не упала в обморок, как того опасался Женька, наоборот, она как-то сразу стала вдруг строгой, профессиональной, осмотрела все вокруг, чуть тронула пальцем повязку на лице Марины – та не пошевелилась, не узнала.

– Мне бы как-то с лечащим переговорить…

Хохол послушно набрал номер и попросил Валерку выйти в холл. Они с Мышкой были знакомы, так что присутствия Женьки не требовалось.

Марина не отреагировала на звук закрывшейся двери, но, едва Женька сел рядом на стул, в глазах отразился испуг – она не узнала его в «маскарадном костюме».

– О господи, котенок, я и забыл! – Хохол сбросил парик и отклеил усы. – Это я, родная моя, я, Женька. Не узнала?

Он взял ее руку и прижался губами. Рука пахла больницей, лекарствами, еще чем-то чужим. Длинные ногти, покрытые черным лаком, казались неуместными здесь, в этой обстановке, на этих тонких руках, исхудавших так, что просвечивали вены.

– Котенок, ну, как ты тут? Посмотри на меня… – Он передвинулся так, чтобы попасть в поле ее зрения. – Мариш, ну хоть моргни, если видишь…

Синие глаза закрылись на секунду, а потом снова уставились на Хохла, и в углах он заметил блеснувшие слезы. Дотянувшись до тумбочки, Хохол взял лежавший там белый платок и осторожно промокнул влагу.

– Зачем ты плачешь? Все в порядке, я с тобой… Я тебе Мышку привел…

Он аккуратно снял повязку с ее лица, погладил кончиками пальцев по щеке. Кожа была прохладной, бледной, и Женька опять расстроился, что не может даже жалюзи на окне поднять, чтобы в палату хоть ненадолго заглянуло солнце, потому что кругом полно крыш, с которых отлично просматривается больница. Мало ли что…

В палату вошла Мышка, приблизившись к кровати, поправила одеяло и коснулась Марининой руки, лежавшей поверх.

– Что врач сказал? – нетерпеливо спросил Хохол, стараясь на время отделаться от подруги и остаться наедине с любимой женщиной.

– Сказал, что пока все на прежнем уровне, но ухудшений нет, и это главное. Я пойду, посижу в коридоре.

– Да, иди, спасибо.

Она упорхнула, оставив в палате аромат каких-то луговых цветов, а Хохол облегченно вздохнул:

– Ну, все, котенок, мы с тобой одни. Я так соскучился, родная моя, если бы ты только знала… Сейчас мы поедим, потом я тебя умою… – Говоря это, Женька готовился к не очень приятной процедуре кормления – с помощью большого шприца через стоявший в носу зонд Марине вливали бульон с протертым мясом, соки и все остальное.

Но это все-таки было лучше, чем постоянные капельницы с глюкозой и белками. Марина закрыла глаза и не открывала их до тех пор, пока Женька не прекратил вливать бульон и не убрал шприц.

– Все, родная, уже все… – Он поцеловал ее в щеку. – Я знаю, это неприятно, но ведь нужно как-то тебя кормить, иначе ты просто скоро исчезнешь. Совсем уже прозрачная стала. А ведь ты нам нужна здоровая, мы же тебя ждем, я и Егорка…

При упоминании о сыне Маринины глаза опять наполнились слезами, Хохол кинулся просить прощения, касаясь губами ее глаз, лба, щек.

– Родная моя, маленькая, я тебя прошу – не надо плакать…

Он пробыл в палате до самого вечера, пока Мышка не заставила его встать и отправиться домой. Сама же осталась в больничной палате, выпросив у Кулика разрешение находиться рядом с Мариной круглосуточно.

Дома ждали. Во дворе гулял с Геной Егорка, то и дело поглядывал на ворота, и, когда в них влетел джип Хохла, мальчик припустил в сторону гаража. Гена едва успел поймать его:

– Куда? Под колеса?

Егор недовольно завопил, но с бывшим спецназовцем такие вещи не проходили, а потому мальчику пришлось закрыть рот. Хохол вылез из машины, бросил ключи охраннику на воротах и подошел к Гене, забирая у него Егора:

– Привет, мужик.

– Папа! – Егорка прижался щекой к Женькиной щеке. – Папуя…

– Подхалим! – прокомментировал Гена.

– Давно гуляете?

– Да вот няню проводили час назад и все бродим. «Папа, папа»! – передразнил Егорку охранник, и мальчик надул губы, отворачиваясь. – Слушай, Жека, тут к тебе парень приезжал, тот, что помог Марине Викторовне убийцу мента найти.

Хохол враз забыл об усталости и моральном опустошении, которое наваливалось всякий раз после посещения больницы. Сорокин! Значит, нарыл что-то на Реваза…

– Передал что-нибудь?

– Да, оставил на столе в кабинете Марины Викторовны папку, сказал, что ты в курсе.

– Да-да… Ну-ка, Егор, иди к дяде Гене. – Женька передал мальчика охраннику и бегом направился в дом, едва не сбив в прихожей с ног домработницу Дашу.

– Женя, ужинать будешь? – окликнула она, но Хохол только отмахнулся – ему было не до еды.

На столе лежала красная пластиковая папка. Женька с опаской открыл ее – это был первый отчет частного детектива Ивана Сорокина о проделанной работе. Проглядев первый лист, Хохол понял, где наверняка сможет найти Реваза.

Любимым местом отдыха отморозка и его команды был ночной клуб «Тропиканка» на восточной окраине города. Сказка, а не клуб – до ближайшего отделения милиции почти пять кварталов, пока доедут – ищи-свищи. Да и жилых домов рядом почти нет, так, сараюшки и двухэтажные бараки, населенные алкашами и наркоманами всех возрастов. Построить ночной клуб в этом месте мог только идиот. И таковой нашелся, за «крышу» платил Ревазу. Хотя – зачем «крыша» в таком гиблом месте? И неужели тамошние аборигены посещают ночные клубы? Однако это к делу не относилось, и теперь Хохлу предстояло разработать план по наказанию и уничтожению «народного мстителя». Он мог поручить это кому угодно из своих, тому же Матвею Комбарову. Да и любому из пацанов, за Наковальню они бы с Реваза шкуру тонкими ломтиками срезали. Но Женька хотел сделать все сам, причем громко и с помпой, чтобы легенда осталась. Хотя Марина вряд ли одобрила бы подобное…

– Ничего, котенок, я потом в церковь схожу, помолюсь и свечку поставлю, – пробормотал он, глядя на Маринину фотографию, которую поставил на стол после похорон. – Ты не бойся, я никогда не коснусь тебя кровавыми руками…

Он не спал всю ночь, курил в кухне, открыв настежь окно, пил чифир и думал, думал… Столько всего одновременно навалилось – завтра должен приехать какой-то черт, пожелавший купить «Империю», потом еще деваха из агентства недвижимости по поводу дома… и еще Реваз этот – быстрее бы его убрать и забыть, что он вообще был. Может, и правда поручить его Матвею? Комбар давно рвется наверх, так и лезет из модных джинсов, чтобы быть замеченным – так, может, вот он, его шанс?

«А что – можно так и сказать: мол, убираешь Реваза и становишься выше остальных старших, моей правой рукой будешь…»

Вот это слово «моей» как-то резануло слух – выходило, что теперь он, Хохол, встал на место Наковальни. А кто его туда поставил? Да никто, хотя пацаны и молчат, и пятеро старших не выступают, ждут чего-то. Ясно, чего – сходки у Беса. Но Хохлу нет дела – если Бес велит, то он не станет хвататься за власть, ему не нужно, даже еще лучше будет – он сможет сосредоточиться на своих проблемах, подготовиться к отъезду.

Пару часов назад Хохол позвонил в Москву Марининому отцу и попросил помочь в оформлении документов на выезд в Англию. Виктор Иванович удивился:

– Куда ты собрался, Женя? Зачем?

– Нам нужно уехать отсюда, Виктор Иванович, – проговорил Хохол, понимая, что сейчас ему придется сказать, что Марина жива.

– Зачем? – повторил Маринин отец, и Хохол, вздохнув, сказал так тихо, что сам едва разобрал:

– Я должен увезти отсюда вашу дочь…

– Что?!

– Да что слышали! – взорвался вдруг Женька, не вынеся накопившегося нервного напряжения последних недель. – Что слышали! Марина жива, только в больнице лежит почти без сознания! Я похоронил какую-то шлюху, потому что иначе пришлось бы хоронить ее! И если кто-то узнает, что она жива, это быстро постараются исправить, а я не могу этого допустить, не могу позволить ей умереть, она мне нужна, мне и Егору! Если можете помочь – помогите, если нет – забудьте все, что я сейчас сказал, сам буду искать возможность!

На другом конце провода повисло молчание, и Женька даже испугался – а не хватил ли старика сердечный приступ от такой новости. Но Виктор Иванович заговорил совершенно спокойно:

– Разумеется, я помогу тебе, Женя. Только… как ты собираешься везти ее, если она…

– Это уже мои трудности. С деньгами проблем нет, откуплю салон в самолете, врача найму… ерунда, мне главное документы оформить побыстрее.

– Я же сказал, сделаю, постараюсь как можно скорее. Ты мне расскажи, Женя… как она?

– Плохо, Виктор Иванович… лежит, глазами хлопает… а вроде голова в порядке… Наш доктор сказал, что такое бывает после частых наркозов – организм не успевает выводить лекарства… Да мне наплевать, главное, жива, я ее подниму. Машка приехала, рядом сидит, мне хоть чуть-чуть легче стало.

– Как Егор? Может, ты его пока ко мне привезешь?

– Не знаю даже. Он все время с няней и охранником, я ж в городе постоянно, а они здесь, в поселке. Плачет, к матери просится…

– Что ты сказал ему?

– Что уехала, – невесело усмехнулся Хохол, щелкая зажигалкой и закуривая очередную сигарету. – Няня меня ругает, говорит, нельзя давать надежду…

– Нет, Женя, ты все правильно сделал, – проговорил Виктор Иванович. – Егор еще маленький, не надо ему… тем более что Мариша жива. Теперь вот что – постарайся отправить мне все документы в течение двух-трех дней. А я здесь подниму все свои связи.

– Завтра вечером к вам придет человек от меня и все передаст, – решительно ответил Хохол, уже зная, кого пошлет в Москву.

– Но, Женя… билеты – сейчас трудно с этим.

– Это у вас трудно. У нас легко.

– Ну, смотри. Тогда я жду твоего человека и сразу тебе позвоню.

Положив трубку, Хохол слегка расслабился – все-таки хоть какая-то часть проблем решится с помощью Марининого отца. Да и старику будет легче теперь, когда он узнал, что Марина жива.

Хохол встал с табуретки, взял в руку полную окурков пепельницу, вытряхнул содержимое в ведро и снова вернулся к открытому окну. Занавески чуть подрагивали, во дворе тускло горели фонари, освещая весь периметр и собачьи будки. Два отпущенных на ночь кавказца лежали прямо посреди двора, настороженно вслушиваясь в тишину ночного поселка. В небольшой сторожке у ворот работал телевизор – Казак смотрел футбол. Хохол на цыпочках прошел на второй этаж, в детскую, постоял немного у кроватки, в которой безмятежно раскинулся спящий Егорка.

Женька уже даже не помнил о том, что этот пацаненок ему неродной, он считал его своим сыном, воспитывал так, как считал нужным, очень любил.

– Спи, мужичок, – шепнул Хохол, поправив задравшуюся на животике пижамку. – Спи…

Закрыв дверь, он снова спустился в кухню и взял очередную сигарету. Если бы несколько лет назад кто-то сказал, что он, Жека Хохол, будет переживать из-за женщины, из-за ребенка, вот так ночи напролет сидеть в темной кухне и думать о том, что готовит завтрашний день, он не поверил бы. Но за годы, проведенные рядом с Мариной, он стал мягче, научился прощать, заботиться о другом человеке. Молодая женщина сумела в чем-то сломать его характер, выпустить наружу то, что было скрыто глубоко в душе, окаменевшей за годы лагерей. Порой он взбрыкивал, пытался настоять на своем, но понимал, что упрямством добьется только одного – потеряет Марину. А это было страшнее всего.

– …Жека… Жека, не спишь, что ли? – послышалось за спиной, и Хохол резко развернулся, одновременно вынув из кармана финку.

На пороге кухни стоял Гена в спортивном костюме, и Хохол перевел дыхание, пряча инструмент обратно.

– Садись, Генка, чаю попьем.

– Совсем не ложился? – Охранник сел за стол и потянулся к электрическому чайнику. – Шестой час уже.

– Не ложился. Да и сейчас уже смысла нет – через час бегать пойду, – буркнул Хохол, затягиваясь сигаретой. – А ты чего в такую рань?

– Не спится. Жека, давай начистоту – ты ведь валить собираешься? – прямо спросил Гена, и Хохол угрюмо кивнул. – Наверное, правильно – ребенок тут, да и вообще… Я вот что хотел сказать – это не мое дело, конечно, но среди пацанов разговор пошел, что ты не свое место занял.

Хохол не очень удивился, давно ждал, что произойдет что-то подобное.

– Я тебя предупредить хотел, Жека, просто чтоб ты знал – если что, на меня можешь рассчитывать. Рука одна, правда, зато рабочая, – криво усмехнулся Гена, погладив протез.

– Спасибо, Гена. Я запомню. Но за бригаду цепляться не буду – она не моя. Она Маринкина, не хочу, чтобы кто-то предъявил, что я взял не свое.

– Жаль Марину Викторовну, такая женщина была… – вздохнул Гена, берясь за кружку с чаем.

– Да… – эхом повторил Хохол, думая о другом. – Слушай, Гена… а поможешь мне наказать того, кто ее заказал? Я вычислил место, где бывает этот горец, но в одного я не справлюсь, а просить кого-то из пацанов не хочу. Теперь не хочу, – уточнил он, и Гена понял, что Хохол имел в виду – разговоры за спиной.

– Да не вопрос, Жека, помогу. Только скажи, чего хочешь, обдумаем.

Хохол молча взял его за здоровую руку, крепко сжал. Этот жест сказал все лучше всяких слов. Они допили чай, Хохол еще покурил, потом глянул на часы:

– Все, мне пора бегать. Ты послушай, чтобы Егор не плакал, как проснется.

– Иди, не волнуйся.

Женька ушел к себе, переоделся, вскоре хлопнула входная дверь. Гена, выглянув в окно, увидел, как он выбегает из ворот, направляясь в сторону леса, где бегал обычно. «Что-то скрывает Жека, чует мое сердце. И Машка как-то странно пропала – вроде только приехала и уже домой… Стоило мотаться», – подумал охранник, но зацикливаться не стал – со второго этажа спускался заспанный Егорка, держась ручками за стену.

– Привет, спортсмен! – Гена подошел к лестнице и помог мальчику спуститься с последней ступеньки, которая была выше остальных. – Ты чего так рано?

Егор заплакал, и охранник, подхватив его на руки, стал ходить по дому, успокаивая и уговаривая. Появилась домработница Даша, жившая в коттедже охраны, сразу захлопотала на кухне, начиная готовить завтрак.

– Гена, ты кофе будешь? – спросила она, беря в руки кофемолку.

– Буду.

– А накурил-то Женька – караул просто! – домработница обнаружила в мусорном ведре гору окурков и такую же гору – в пепельнице на подоконнике. – Опять не спал, все переживает…

– Трудно ему, – сказал Гена, садясь за стол и устраивая Егорку у себя на коленях. – Один остался, столько всего свалилось.

– Тяжело без Марины Викторовны. – Даша помрачнела, отвернулась к плите, снимая с нее джезву. – Тебе мед положить или сам?

Гена пил кофе только с медом, и Даша прекрасно знала его вкусы – как, впрочем, привычки всех людей, живущих в доме.

– Не надо, я сам. Егор не умывался еще, сейчас схожу с ним в ванную, переодену, и мы спустимся.

Гена унес Егора на второй этаж, а Даша принялась варить мальчику кашу. За этим занятием ее застал вернувшийся с пробежки Хохол. Он стягивал на ходу через голову мокрую от пота майку и матерился на ходу:

– …Твою мать, что за люди! Ну, погуляли, побухали – уберите за собой, ведь не один день живем!

– Ты чего, Женя? – удивилась Даша.

– А, Дашка, привет, – откликнулся он, бросая майку на пол и наливая полный стакан холодной воды.

Запрокинув голову, он пил воду, и на мощной шее двигался кадык. Даша наблюдала за Хохлом, сложив на груди руки. Он почувствовал этот взгляд, поставил стакан на стол:

– Что ты так на меня смотришь?

Даша вздохнула и не ответила, снова отвернулась к плите, сняла с конфорки кастрюльку с кашей, достала из шкафа Егоркину тарелку.

– Даш, случилось что-то? – спросил Хохол, поворачивая ее за плечи к себе.

– Случилось… Сон я сегодня видела… Марину Викторовну в белом платье, – всхлипнула Даша, уткнувшись лицом в голую татуированную грудь. – Знаешь, Женька, аж сердце закололо – стоит такая красивая, молодая совсем… и улыбается… – Даша зарыдала в голос, и Хохол зашипел, услышав на лестнице шаги:

– Прекрати! Сейчас Егор придет, увидит, что ты ревешь, и тоже заплачет!

– Все-все, Женечка… не буду, – заторопилась она, отрываясь от Хохла и выкладывая кашу из кастрюльки в тарелку.

Хохол пошел в душ, отчаянно жалея добрую Дашку, искренне горюющую по Марине. Но даже намекнуть ей на то, что Коваль жива, он не мог – никто не должен знать, и так уже слишком много народу в теме. А любое не так и не там сказанное слово способно поставить Маринину жизнь под угрозу.

Три года спустя, Бристоль, Англия

– Я уехала, мужики! – Марина стояла, готовая к выходу из дома, рылась в сумке в поисках мобильного.

– Поздно вернешься? – Хохол вышел из гостиной, где смотрел телевизор, прислонился к стене плечом и наблюдал за любимой.

– Даже не знаю, как пойдет. Хочу еще в церковь заглянуть.

Женька понимающе кивнул – с того момента, как снова смогла ходить, Марина часто посещала церковь Сент-Мэри-Рэдклифф, и не потому, что стала вдруг католичкой, нет – атмосфера в этом месте умиротворяла ее, а звуки органа, возносящиеся под высокий свод старого готического храма, будили в душе какие-то непонятные эмоции. Потом Коваль возвращалась домой совершенно другим человеком, какое-то время молчала, словно смотрела внутрь себя, а потом становилась прежней. Но ездила всегда одна, без свидетелей, не хотела, чтобы кто-либо ей мешал.

Вот и сегодня, вместо того, чтобы ехать в ресторан, где и дел-то особых не было, она направилась сразу в церковь. Оставила машину в двух кварталах и пошла пешком, наслаждаясь майским солнцем, еще не таким жарким, как летом. Прежде, чем войти внутрь, Марина села на скамью и задумалась. Может, попробовать уговорить Хохла съездить в Россию? Пусть не домой, а в Москву, к отцу? Хотя… смысл ехать и не побывать на кладбище, на могиле Егора, там, где похоронена ее душа, которая никогда уже не воскреснет? Но Женька категорически против, вот уже три года, как он упирается и орет благим матом, стоит только заговорить на эту тему. Марина так и не смогла пока выяснить причину, всякий раз подобные разговоры заканчивались ссорами. Хохол что-то скрывал от нее. Впервые в жизни, и это было очень странно.

– Леди так задумалась о чем-то, что не замечает ничего вокруг. – Приятный женский голос заставил Марину отвлечься от своих мыслей и чуть скосить глаза в сторону.

Рядом с ней на лавке сидела монахиня, совсем молодая женщина в скромном сером платье и традиционном монашеском головном уборе – то ли косынке, то ли шапочке с длинным концом, спадающим на плечи. «Апостольник, кажется, это называется», – механически отметила про себя Марина, снова взглянув на монахиню. Ее чуть удлиненное лицо вызывало желание смотреть, не отрываясь, янтарные глаза блестели, а губы улыбались доброй, спокойной улыбкой.

– Я помешала вам?

– Нет, сестра, совсем нет.

– Я вижу вас не впервые, вы приходите сюда довольно часто. – Голос у монахини был мелодичным, чем-то похожим на Веткин.

– Да, я люблю бывать здесь. – Марина повернулась так, чтобы видеть собеседницу. – Это место успокаивает меня.

– Здесь хорошо, вы правы, – улыбнулась монахиня. – А у вас в душе что-то происходит, что-то такое, чему вы не находите объяснения, ведь так? Можете не отвечать, у вас все в глазах написано. Поговорите об этом с Господом, вам станет легче.

– К моему глубокому сожалению, я не католичка и вообще не особо верю в бога. Но вам спасибо за совет, сестра.

По напряженному тону монахиня поняла, что вторглась туда, куда не стоило бы, а потому поспешно извинилась и встала.

«Что за вид у меня – постоянно каких-то странных людей притягиваю», – с досадой подумала Коваль, тоже поднимаясь со скамьи. Заходить внутрь церкви она уже не стала, пошла к машине.

Ресторан находился рядом с портом, одна из его террас «висела» прямо над Эйвоном и называлась «рыбной террасой», именно там собирались любители рыбных блюд. Была еще «украинская терраса», как дань уважения Хохлу, и «русская», где подавались традиционные, по английским понятиям, блюда русской кухни – блины с икрой, щи, пельмени, ватрушки с творогом и прочая калорийная вкуснятина. Сама хозяйка в собственном ресторане ела редко, предпочитала все-таки «Токио», но сегодня, едва войдя, уловила запах кислых щей и пирогов с капустой, а потому не смогла отказаться и попробовала и того, и другого.

– Ну как, миссис Мюррей, годится? – поинтересовался шеф-повар, лично подававший хозяйке заказ.

– Замечательно, Энтони. Ты просто волшебник. Ты учился в каком-то особом заведении?

– Поваром нужно родиться, миссис Мюррей, – улыбнулся русский мальчик Антон Свидеров, выросший в городе Иркутске, а в Англию приехавший работать, чтобы накопить денег на достойную жизнь в России. – Это как со вкусом в одежде – он или есть, или нет, и уже никто не научит.

– Соображаешь! – улыбнулась Марина. – Я слышала, клиенты довольны, делают заказы даже на дом?

Антон пожал плечами и промолчал – не в его привычках было расхваливать себя, хотя цену себе он знал.

– Можешь идти, Энтони, спасибо за чудесный обед.

Повар ушел, а Марина откинулась на спинку кресла и закрыла глаза, вспоминая пироги с капустой, которые пекла Женькина бабка. Интересно, жива ли она? И что делает сейчас ее верная домработница Даша, прожившая много лет в доме Малыша? Хохол говорил, что ее забрала к себе Виолка. Как и однорукого телохранителя Гену. Марина очень привязывалась к людям, страдала от расставания с теми, кто был близок к ней. Здесь, в Бристоле, она вообще была лишена общения, если не считать работников ресторана, домработницы Сары и Хохла с Егоркой. Не то чтобы она страдала от этого, но иногда становилось совершенно невмоготу, и тогда Коваль звонила Виоле. Если была возможность, та прилетала буквально через неделю, если нет – они просто болтали по телефону, и это давало Марине ощущение, что она побывала там, дома. Но это все равно было не то, не то…

Марина часто вспоминала первые дни в Бристоле, когда она начала соображать и оценивать ситуацию. Открыв однажды глаза и обнаружив перед собой на стене огромный черно-белый постер с собственным изображением, она заплакала, поняв, где находится. Вошедший в спальню Хохол опустился на колени перед кроватью и по традиции взял Марину за руку:

– Котенок… доброе утро…

– Пошел отсюда! – срывающимся голосом приказала Коваль, и Хохол едва не упал.

– Маринка… родная ты моя, котенок…

– Я сказала – пошел отсюда!

– Все, пошел, пошел, – поспешно согласился он, вставая.

Из-за двери раздался его радостный вопль. Он ждал этого почти три месяца, этой первой осознанной фразы, пусть даже такой грубой. Хохол понял и причину недовольства – Марина терпеть не могла Англию, Бристоль, этот дом, где все напоминало о Малыше, о том времени, что она провела здесь. Обо всех своих догадках Хохол рассказал ей потом, когда все понемногу улеглось и наладилось, когда Марина перестала возмущаться по поводу переезда и начала принимать все произошедшее как необходимую меру. Но злость на Хохла прошла не скоро, то и дело Марина набрасывалась на него с обвинениями, а он только отмалчивался.

Сейчас Коваль бывало стыдно. Но тогда она убить была готова своевольного любовника. Марина отказывалась выходить из дома, отказывалась спускаться в столовую, с Егоркой общалась только в своей спальне, лежа в постели. Мальчик забирался к ней с книжкой или альбомом и фломастерами, они читали, рисовали или писали буквы, которые до этого показал Егору Женька. Только сын заставлял Марину мириться с пребыванием в этой стране, только его доверчивые глазенки, настороженно глядящие в лицо матери. И именно Егор впервые заставил ее выйти на улицу. Это произошло через пять месяцев после переезда. Все это время упрямая Коваль провела в доме, позволяя себе лишь краткосрочные экскурсии на балкон. Она заставляла себя ходить по комнате, сначала опираясь на стулья и стены, затем уже самостоятельно. По ночам, когда все засыпали, спускалась и поднималась по лестнице. Тренировки принесли свои плоды – Марина вновь стала ходить и научилась владеть своим телом, почти восстановилась после операции и последующего длительного лежания в постели.

Егору исполнилось три года, он уже довольно хорошо говорил по-русски и пытался произносить что-то по-английски. И в день своего рождения он попросил Марину пойти гулять, причем на двух языках, и отказать ему не смогла даже такая законченная эгоистка, как она.

Коваль впервые нанесла макияж, вставила зеленые линзы, извлекла из огромного шкафа длинное черное пальто и кашемировую шаль, черные джинсы и водолазку, которые просто обожала, высокие замшевые сапоги. Когда она появилась на первом этаже, сидевший в гостиной Хохол тихо ахнул – перед ним стояла прежняя Марина, немного бледноватая после месяцев затворничества, но все такая же красивая.

– Котенок, куда собралась? – спросил он, выйдя в прихожую и обнаружив полностью одетого Егора. – И не одна, смотрю.

– Гулять, – процедила она, застегивая ботинки мальчика.

– А меня не позовешь?

– Хочешь – собирайся.

Обрадованный Женька метнулся наверх, натянул первые попавшиеся под руку джинсы и свитер, схватил куртку и перчатки и опрометью вернулся обратно:

– Все, я готов, поехали. Куда ты хочешь, котенок?

– Мне все равно, куда скажет Егор, туда и поедем.

– Парк, парк! – завопил Егорка, подпрыгивая на одной ноге.

– Откуда он знает про парк? – спросила Марина, выходя из дома, и Хохол улыбнулся:

– Это ты у нас как Диоген в бочке, а мы с Егоркой уже весь город обошли. Тут, правда, обходить-то нечего. В порту были, на корабли смотрели, да, сынок? – обратился он к идущему между ними Егорке, и тот радостно закивал головенкой. – Машину я купил, пока Валерка здесь был, я ж по-английски-то тупой совсем, так он помог. «Геленваген» взяли, «гнилая вишня» цвет называется, представь? Сейчас посмотришь…

Женька говорил и говорил, словно компенсировал себе пять месяцев одиночества, пять месяцев без нее. Марине вдруг стало нестерпимо жалко его, она представила, как он прожил это время совсем один, если не считать Егора, в чужой стране, без знания языка, с висящей на руках больной женщиной и ее выкрутасами. Она остановилась и взяла Хохла за руку, развернула к себе лицом и, глядя в глаза, произнесла:

– Прости меня, если можешь…

Он растерянно заморгал пушистыми ресницами:

– За что?

– За все, Женька, за все… – Она встала на цыпочки и поцеловала его в губы, оставив на них красный отпечаток.

– Мама, мама, меня, меня тоже! – запрыгал Егорка, хватаясь ручками за ее пальто.

– И тебя, разумеется! – засмеялась Марина, подхватывая его на руки и сгибаясь от неожиданной тяжести маленького тельца.

– С ума сошла! – испугался Хохол, выхватывая у нее сына. – Тебе нельзя, Валерка сказал не поднимать тяжестей!

– Все, не буду. – Это был первый случай, когда Коваль поняла, что не ослушается запрета врача. – Ну, показывайте тачку, мужики!

Хохол вывел из гаража огромный бронированный «мерс» странного цвета – и не вишневый, и не розовый.

– Говорят, сейчас самый модный цвет. – Хохол вышел и пнул ногой переднее колесо. – Садитесь, поедем кататься.

Они катались почти до вечера, успели погулять в парке, завернуть в салон красоты, где Марина сделала короткую стрижку и маникюр, бродили возле огромного католического собора в самом центре, рассматривая скульптурки, украшавшие его. Потом долго сидели в небольшом ресторанчике, как нормальная семья в субботний вечер. Хохол не сводил влюбленных глаз с Марининого лица, новая прическа очень ей шла, делала моложе. Марина тоже чувствовала, как внутри что-то теплеет, просятся наружу забытые эмоции, ощущения.

– Женя… поедем домой…

– Ш-ш, любимая, я ведь Джек теперь…

Она растерялась:

– Да? А я? Кто я?

– А ты Мэриэнн Мюррей, вдова Грегори Мюррея, мать его сына Грега. А что ты думала? – усмехнулся он. – Отец твой каким-то макаром ухитрился такие документы выправить. А я твой бойфренд Джек Силва.

– А почему Джек?

– Ну Жека – Джек – какая на фиг разница? Может, поедем домой, ты не устала? – Он внимательно посмотрел ей в глаза, и Марина поняла, о чем он думает.

– Да, родной, поедем.

В эту ночь впервые за долгое время они были близки, занимались любовью, вспоминая все, что было у них раньше. Хохол обезумел от страсти, и Коваль улетала от его прикосновений, выгибалась в его руках, закрыв глаза и закусив губу. Ей уже давно не было так хорошо. Женька же, бережно касаясь татуированными руками ее кожи, старался продлить каждый миг, каждую секунду. Он целовал ее полуприкрытые глаза, прихватывал зубами мочку уха с топазовой серьгой и вздрагивал от наслаждения, слыша, как с ее губ срываются чуть хрипловатые стоны.

– Дай мне поцеловать тебя… – попросила она, когда Хохол снова перевернул ее на живот и начал поглаживать спину. – Я забыла твой вкус…

– Иди сюда… – он лег на спину, и Марина, повернувшись, коснулась его губ и застонала:

– Го-осподи, родной… как давно все это было…

– Я так тебя люблю, Маринка…

– Женька… как ты решился провернуть такое? В смысле – увезти меня в Англию, а?

Хохол тяжело вздохнул, обнял Марину, прижав к своему боку:

– Котенок, я не хотел, чтобы ты знала правду, но… ты только не сердись, обещаешь? В общем, мне пришлось сделать одну вещь…

– Ну, говори, не мнись, – подстегнула она, касаясь губами его груди.

– В общем… похоронили мы тебя, котенок… – вздохнул Хохол, и его руки, обнимавшие Марину, дрогнули. – Похоронили рядом с Малышом, и никто не знает, что ты жива, только Ветка, Мышка и Вилли, он труп гримировал… Ты… ты смеешься?! – Он не поверил себе, отстранил Марину и удивленно уставился в ее смеющееся лицо.

– А что мне делать, по-твоему? – вытирая заслезившиеся глаза, проговорила Коваль. – Думаю, что ваших слез вполне хватило, чтобы сделать церемонию траурной. Наконец-то меня похоронили, и весь город вздохнул с облегчением! О-о-о! Это лучшая новость за последнее время!

Она снова залилась смехом, откинувшись на подушки, а Хохол покачал головой:

– Ты рехнулась…

– И что – от этого ты любишь меня меньше, родной?

– Конечно нет, зачем ерунду говоришь? Если бы ты знала, как мне было без тебя…

– Остановись – я не люблю слабых мужиков, – со смехом закрыла его рот ладонью Марина. – Я люблю грубых, жестоких мужланов…

Хохол легко перевернул ее и навалился сверху, целуя:

– Даже не проси, ничего не будет. Ты еще совсем слабая, не надо экспериментов. Валерка сказал, что я должен тебя беречь…

– А если бы Валерка не сказал?

– Да по фигу мне Валерка, и без него все знаю. Я понял, что уже не смогу жить один, без тебя и Егора. Оказывается, это так страшно – остаться одному. Никогда об этом не думал, а тут, за эти пять месяцев, что только в голову не приходило.

Он взял ее лицо в свои ручищи и заглянул в глаза:

– Маринка… ты вернулась?

– Что за чушь? Совсем спятил, болезный. Вот она я, лежу с тобой.

– Я не об этом. Ты лежишь в этой спальне уже пять месяцев, и все время где-то не здесь, не со мной. А сегодня…

– А сегодня я вдруг поняла, что не могу больше быть не здесь. Я знаю, Женька, мой эгоизм поражает масштабом, но постараюсь как-то с этим бороться.

– Да не надо бороться ни с чем – просто меня не отпихивай. Мне ничего не нужно – ни денег, ни другого чего…

Хохол сел, накинув на плечи одеяло, потянулся к тумбочке и взял сигарету.

– Знаешь, ведь все там, дома, думали, что я после твоих похорон подомну под себя все, что у тебя было, – он невесело хмыкнул. – Можно подумать! А как все задрожали, заиграли одним местом, если бы ты только знала! И твои, и Ворон, и Бес – все. Никогда они не понимали, что есть вещи важнее власти и денег.

– Ну, подозревать ближнего у нас дело обычное, ты ведь знаешь. – Марина тоже села и потянулась к пачке, вытащила сигарету. – Все боятся, что найдется некто, кто будет сильнее, удачливее. На фиг думать об этом теперь, когда мы уже далеко и нас это больше не касается.

Она курила, то и дело разглядывая тлеющий кончик сигареты, а Хохол настороженно наблюдал за ней – он до сих пор так и не научился предугадывать ее поведение, слова и поступки. И то, что минуту назад Марина спокойно философствовала о чем-то, вовсе не значило, что в следующее мгновение она не фыркнет в ответ на какую-нибудь безобидную мелочь. Но именно эта непредсказуемость и привлекала, заставляла постоянно быть в тонусе и не расслабляться.

Почему именно сегодня, сейчас ей вспомнился тот день, Марина не знала. Просто вспомнила. Это потом, со временем, все стало меняться и не всегда в лучшую сторону. Хохол начал выпивать, Марина тоже вспомнила свою любовь к мексиканской самогонке и частенько позволяла себе впасть в алкогольное забытье. Но это происходило только после ссор на тему поездки в Россию. Стоило Марине заговорить об этом, как Женька выходил из себя и орал, что не для того провернул такую сложную и хитрую комбинацию, чтобы теперь спустить все в канализацию из-за сиюминутной прихоти. Коваль не понимала, почему он так упорствует, – в конце концов, можно ведь и не ехать домой, просто побыть в Москве у отца, но Хохол настаивал, что и это небезопасно.

Но именно сегодня Марина вдруг решила – хватит! Хватит прислушиваться к его бредням. Прошло три года, о ней уже и думать забыли, да и кому придет в голову искать ее? Ей нужно поехать домой, она три года не была на могиле мужа, куда раньше ездила чуть не каждую неделю. Охваченная возбуждением, она с трудом сдержалась, чтобы не позвонить Хохлу прямо сейчас, решила все-таки поговорить дома и настоять на своем. Но в последний момент ей в голову пришла совсем другая идея…

Через несколько часов она позвонила Хохлу и велела немедленно ехать в большой отель в центре города.

– А Егора я куда дену?

– Сара в курсе, я попросила ее побыть с Егором до тех пор, пока он не ляжет спать.

– И что – эта мымра потом останется у нас ночевать? – недовольно спросил Женька, который терпеть не мог похожую на облезлую мышь Сару.

– Я тебя прошу – сделай так, как я сказала, – теряя терпение, проговорила Коваль и закрыла крышку мобильного.

Когда недовольный загадками Хохол позвонил снизу, она нежилась в огромной джакузи в номере для новобрачных.

– Поднимайся, дорогой, – промурлыкала Марина, вытягивая вверх ногу, по которой стекала ароматная пена.

Она так и не вышла из воды, хотя слышала, что Женька уже в номере.

– Я в ванной, можешь присоединиться…

– Ну, и к чему весь цирк? У нас что, дома… – И Хохол замер на пороге, подавившись словами – в джакузи улыбалась платиновая блондинка с короткой стрижкой и глазами Коваль. – …Твою мать! Ты хочешь, чтобы я от разрыва сердца умер?! Совсем спятила! Что ты с собой сделала?!

– Тебе не нравится? – улыбнулась она, потягиваясь.

Хохол резко выдохнул, стараясь успокоиться.

– Нравится… просто очень резко, ты никогда не была блондинкой… – пробормотал он, садясь на край джакузи.

Марина встала на колени и обняла его, прижавшись мокрым телом к кожаной куртке. Хохол впился в ее рот так, словно не делал этого много лет, его руки скользили по влажной коже, заставляя ее покрываться мурашками. Он чувствовал, что еще секунда – и не выдержит…

– Не торопись… – прошептала ему на ухо Марина, которая тоже это поняла. – Не ломай все… раздевайся.

В считаные секунды Хохол сбросил всю одежду и шагнул в горячую воду, садясь напротив Коваль, погрузившейся в бурлящие пузырьки до самой шеи.

– Значит, тебе не понравился мой вид? – лукаво улыбаясь, спросила она, поставив ногу ему на грудь.

– Я же сказал – понравился, просто неожиданно. Тебе даже идет, – он поймал ее узкую ступню и сжал пальцы. – А как заводит…

– О, я так и знала… тогда… чего ты ждешь? – Она освободила ногу и перевернулась так, что оказалась спиной к Хохлу, откинула голову на его плечо.

Руки Хохла легли на грудь, чуть сжали ее, губы коснулись уха с маленькой бриллиантовой серьгой, обдав его жарким дыханием.

– Да, родной… что же ты замер? – прошептала Марина, закрывая глаза и предвкушая то, что сейчас произойдет.

Хохол очень старался быть нежным и ласковым, но внутри себя ощущал острое желание сделать ей больно – она сама научила его. Но сегодня он сумел победить в себе это желание и делал только то, чего хотел сам. Ласкал ее тело, разгоряченное водой, почти невесомое, тонкое и гибкое. Несмотря на возраст, Марина все еще оставалась стройной и подтянутой, хотя ничего не делала для этого специально, разве что массаж, да еще танцевала иногда. Женька не уставал удивляться этому, и не только он – все, кому Марина говорила, сколько ей лет на самом деле, пребывали в легком недоумении.

– Котенок… красавица моя… – прошептал он ей на ухо, поглаживая грудь под водой. – Я так люблю тебя… – Его губы заскользили вниз по шее, прошлись по правому плечу, снова вернулись к уху.

«Ну, давай, давай, – про себя подстегивала Марина. – Давай, скажи то, чего я жду от тебя все это время! Ну, скажи же…»

Хохол поднялся на локтях, упираясь ими в борта джакузи, вынырнул почти до половины, и Коваль перевернулась, скользя губами по выпуклой груди и накачанному прессу вниз. Она всегда умела довести его до края, до той грани, за которой уже невозможно ничего контролировать, и Хохол любил это ощущение собственной беспомощности, зависимости от любимой женщины.

Когда его звериный рев взмыл к потолку, Коваль улыбнулась и приникла к его груди всем телом.

– Го-о-о-споди! Проси, что хочешь… – прохрипел Женька. И это было как раз то, чего она и добивалась:

– Мы едем в Россию, все втроем, на пару недель.

Хохол, очнувшись, отпихнул ее от себя:

– Что?!

– Что слышал, – спокойно ответила Марина, раскинув руки на бортах джакузи.

– Значит, для этого – все?

– А ты думал, что от неземной любви к тебе? – насмешливо отозвалась она, и Хохол, взревев, дал ей пощечину:

– Сука! Стерва чертова! Развела?! Меня развела?!

– Сам развелся, – по-прежнему спокойно парировала Марина, смочив водой горящую щеку. – Ну, что остановился? Давай, бей меня дальше, не стесняйся – ты ведь сильнее, я не стану сопротивляться.

Хохол сразу опомнился, хотя в душе все кипело от гнева на хитрую и беспринципную в чем-то любовницу.

– Зачем тебе в Россию? – хмуро спросил он, стараясь не смотреть на красное пятно, оставшееся от его пятерни на нежной бледной коже. – Жить надоело?

– Да кому я там нужна? Кто меня помнит-то? Три года прошло, официально я мертва. – Марина скользнула в воду, окунув плечи. Ее ноги снова уперлись в грудь Хохла, он перехватил их и стал осторожно массировать, так, что она закрыла глаза и совсем расслабилась, получая удовольствие. – М-м-м, родной, сейчас ты уговоришь меня…

– Если бы так же легко, как на секс, я мог уговорить тебя никуда не ехать, – вздохнул Хохол, продолжая свое занятие. – Но ты явно все уже спланировала и просто решила поставить меня в известность.

– За что получила пощечину, как шлюха на рынке, – не открывая глаз, заметила Марина, и Женька поцеловал ее тонкую щиколотку:

– Котенок… прости, не смог сдержаться…

– Теперь синяк будет, ручища-то у тебя каменная, – пожаловалась Коваль, прикасаясь пальцами к щеке.

– Давай лед положим.

Он выбрался из джакузи и скрылся в комнате, поколдовал там и вскоре вернулся с полотенцем, в которое были завернуты кубики льда:

– Подержи вот так… – Он приложил узелок к ее щеке, а сам снова забрался в воду, потянулся к крану и сделал погорячее. – Замерз, пока бегал.

– Хочешь, я тебя погрею? – улыбнулась Марина, прижимая к щеке полотенце со льдом.

– Да уж, ты меня недавно так погрела, что подумать страшно, – усмехнулся он, снова забирая ее ноги и начиная мять. – Зачем тебе нужна эта поездка, скажи мне?

Марина не ответила, положила голову на край джакузи и закрыла глаза, чувствуя, как щека немеет от холода, а тело расслабляется от массажа. Она уже почти не вспоминала о том, как полгода передвигалась только на руках у Хохла или в инвалидном кресле. Все это было результатом ранения в позвоночник, и это еще легко отделалась, считала Марина. На ноги встала, снова начала ходить, хотя нога и болит при перемене погоды – чего еще желать? Да и Хохол никогда не забывал про массаж на ночь…

– Уснула, что ли? – поглаживая ее ноги, спросил Женька. – Может, на кровать? Время есть…

– У нас вся ночь впереди… – пробормотала Марина. – Я договорилась с Сарой…

– Ах ты, хитрая стерва! – засмеялся Хохол, притягивая ее к себе. – Все продумала? Ну, радуйся – тебе удалось. Я расслабился, потерял бдительность и готов теперь на все, что только ты скажешь…

Она прижалась грудью к его груди, обняла за шею и поцеловала. За столько лет Марина неплохо изучила привычки и предпочтения своего любовника, его характер и повадки, а потому манипулировать им ей не составляло никакого труда.

Собственно, как и большинство мужчин, Хохол видел в ней прежде всего сексуальную женщину, привлекательную и желанную, и это всегда помогало Коваль легко добиваться своей цели, пообещав взамен награду. В большинстве случаев она умело ускользала от расплаты, но не с Хохлом – с ним она получала удовольствие.

Они ночевали в отеле, впервые за три года оставшись вдвоем, без Егорки. Просто лежали на огромной кровати номера для новобрачных обнявшись – и не могли уснуть. Каждый думал о своем…

– Знаешь, Женька, я даже не представляла, что смогу вот так сильно привязаться к кому-то после смерти Егора, – тихо проговорила Марина, уютно устроившись под рукой Хохла. – Мне казалось, что все в жизни кончилось… Но ты оказался рядом, ты смог убедить меня в том, что я ошибаюсь… Нет ничего, чего ты из-за меня не вытерпел…

– Я об этом не думаю, – медленно поглаживая ее обнаженное плечо, проговорил Хохол. – Я и сам не знал, что смогу устроить свою жизнь по-другому. Говорят, есть сценарий, который нельзя сломать. Раз сел в тюрьму – все, тебе только одна дорога – зона, снова и снова. Круг, который не разорвать. Мало кому удается, единицам, а большинство так и бродит по этому кругу всю жизнь, сколько отмерено. А мне повезло. И, знаешь, думаю, что если бы не ты… Так и шло бы все – косяк, суд, зона, откидка, снова косяк… – Хохол лег на бок, осторожно вынув руку из-под Марининой головы, повернул Коваль лицом к себе. – Понимаешь? А ты меня от этого уберегла, показала, что и по-другому бывает.

Она смотрела в его просветлевшее лицо и видела, насколько ему дорого все, что связывает их. В серых глазах плескалась нежность, а чуть обветренные губы вдруг тронула легкая улыбка:

– Я очень тебя люблю, Маринка…

Вместо ответа она дотянулась до его губ и поцеловала, чувствуя вкус сигареты. Марина уже не представляла себе жизни без этого человека, без его заботы и помощи, без его любви…

Три года назад, Россия

– Значит, так, Хохол…

Бес в дорогом строгом костюме мерил шагами кабинет в своем загородном доме и старался не смотреть на развалившегося в кресле Хохла. Даже эта непринужденная и откровенно хамская поза отморозка Жеки сейчас не раздражала пахана, хотя в другое время он ни за что не позволил бы подобного. Но сегодня был совсем другой случай – не до придирок.

В глубине души Григорий Андреевич Орлов по кличке Бес испытывал что-то вроде угрызений совести. Он прекрасно понимал, что сидящий перед ним человек потерял не просто хозяйку – любимую женщину, остался с маленьким пацаном на руках, причем пацан этот – его, Гриши Беса, двоюродный племянник. Но закон требовал, чтобы Жека Хохол признал тот факт, что стоять над бригадой Наковальни у него права нет. Хотя… Бес был представителем так называемой «новой формации» воров и не слишком придерживался старых законов, да и кто их помнит-то уже? Если уж смотреть по существу, Жека Хохол был наиболее реальным кандидатом на место покойной Наковальни, потому что ее отморозки привыкли к нему и не делали различий между ним и самой Мариной. Однако почему-то вдруг взбрыкнул Мишка Ворон – категорически заявил, что не потерпит за одним столом с собой беспредельщика Хохла. Не прислушаться к его мнению Бес не мог и вот теперь маялся, не зная, как начать неприятный разговор.

– Так вот…

– Да не мнись ты, Бес, – лениво протянул Хохол, прекрасно понимавший причину приглашения к пахану и его душевные томления. – Ворон против, чтобы я на место Наковальни встал? Так то не новость. И не надо мне. Заберите все. Для себя прошу только одно – не вмешивайся в мои разборки с Ревазом, дай отомстить так, как я хочу.

Бес удивленно вскинул брови, потом потер пальцем переносицу.

– А ты, значит, решил все-таки вендетту замутить?

Хохол в ответ спокойно кивнул:

– А то! Я не могу спустить убийство Наковальни просто так. Я знаю, что менты искать не будут, они рады-радешеньки, что ее нет больше, а у меня сердце ноет – она в земле, а эта тварь в кабаках зависает. Не будет такого, я сказал!

Огромные ручищи сжались в кулаки, и Бес даже поежился – представил, как такая кувалда опустится на чью-то голову и что будет потом… Перед ним встала дилемма – разрешить Хохлу резать ревазовских значило дать добро на волну беспредела и крови, что явно не оценят милицейские начальники. А запретить – и Хохол попрет в открытую, поднимет всю бригаду и наплюет на чьи-то там принципы и желания. А именно – на Мишку Ворона и на него, Беса. И это уже совсем плохо. Выбора не было…

– Но ты потом точно не станешь претендовать на бригаду? – подозрительно уточнил Бес, и Хохол расхохотался, оскалив волчьи зубы:

– Ка-ак ты этого боишься, Бес! Не очкуй, я сделаю свое дело и свалю из города насовсем.

– Куда?

– А поеду… куда глаза глядят, – хохотнул Женька, закуривая. – Страна большая…

Бес напрягся сильнее – это что еще за новости? Куда собрался валить этот отморозок с пацаном на руках? Разве что к своей бабке, говорили как-то знающие люди, что в деревне где-то живет у Хохла старая бабка… Но хоть из города уберется, не будет постоянно маячить перед глазами, вызывая пароксизмы больной совести – и то хорошо. Да и Виола успокоится, перестанет стонать по поводу оставшегося без матери мальчишки, а то у него, Беса, уже ощущение, что он обязан усыновить ребенка собственного брата. И еще Хохол этот…

– Ладно, считай, договорились, – вздохнул Бес, мечтая, чтобы гость встал после его слов и уехал восвояси. – Но гляди – если менты присватаются, я не в теме, впрягаться не буду.

Хохол промолчал, только смерил его насмешливым взглядом, от которого Бесу стало не по себе, встал из кресла и направился к двери. В другое время за такое нахальство Бес в рулон бы его скатал, но не сегодня, не сейчас… Сейчас нужно было сделать еще кое-что, а именно – через подставных людей выкупить у Хохла «Империю удачи» и «МБК». Именно через подставных, чтобы никто не узнал, что Бес прибирает к рукам имущество жены погибшего брата. Да, зачем огласка? А денег он не пожалеет, торговаться не станет: все-таки мальчишка – племянник…

Бес подошел к окну и отдернул тяжелую портьеру, расписанную вручную тонкими золотыми штрихами. Хохол садился в старый «Хаммер» Наковальни. Когда машина вылетела за ворота, Гриша Бес вздохнул с облегчением, налил себе полный стакан водки и залпом выпил, чувствуя, как отпускает…

– Сука, тварь, паскуда позорная! – разъяренный Хохол метался по каминной, изрыгая проклятия.

У зажженного камина сидел Гена, помешивал кочергой угли и усмехался, глядя на беснующегося Женьку. Уже десять минут тот только орал и матерился, не объясняя причины и не называя адресата, которому предназначалась эта тирада.

– Ну, сволочь! Это же надо! На кого?! На семью брата!!! Думал, что я не пойму, о чем он заботится?! Да не о Егорке, точно, а о том, как бы все под себя подобрать! Не удивлюсь, если еще и Ворон присватается!

Гена смекнул наконец, о ком идет речь – о Бесе, понятное дело. Но что произошло между ним и Женькой?

– Жека… ты был у Беса? – осторожно спросил он, возвращая кочергу на место в специальной стойке рядом с камином.

– Был, – выдохнул Хохол, опускаясь в кресло и выбивая из пачки сигарету.

Высадив ее за пару затяжек, Женька прижал окурок в пепельнице и посмотрел на Гену.

– Представляешь, как думал обставиться этот урод? Подослал ко мне своего человека по поводу покупки «Империи». А я этого Ложкина знаю как облупленного, еще когда со Строгачом ходил, знал, да и сейчас в курсе, что он на Беса работает.

– Ну и что? Ты ведь все равно собираешься продавать ее, так какая разница, кому?

– Да не в том дело! И не в деньгах даже… Просто человеком надо быть, че-ло-ве-ком! Приехал бы ко мне, поговорил нормально – мол, продай, не отказал бы, мне и в самом деле все равно, кому продавать контору. Но нет – он в обход двинул, потому что боится, а ну как остальные узнают, что загреб Гриша сильно много? – Хохол скривился брезгливо. – Не по-мужски это, Гена, вот что.

Гена молчал. В словах Хохла был резон – что стоило Бесу самому приехать и честно заявить о своем желании купить «Империю»? Зачем было разводить тайны с подставными лицами? Хохол и в самом деле не отказался бы продать компанию ему – какая разница, у кого брать деньги.

Неслышно вошла Даша с телефонной трубкой в руках:

– Женя… Маша звонит чего-то…

– Ну?! – задохнулся от нетерпения Хохол, выхватив трубку и взглядом велев Даше выйти. – Машка, что? Да говори ты!

– Не кипи, – осадила Мышка. – Все узнаешь. Доктор сказал, что наметился небольшой сдвиг. Они какое-то обследование сделали, так вот – мозг в порядке, все там хорошо. Видимо, дело все-таки в наркозе, как Валерий Михайлович и говорил.

– Елки зеленые – уже пять! – ахнул Хохол, глянув на часы. – Мышка, я приеду, я должен сам увидеть! – И бросил трубку.

Он в панике заметался по дому, удивив домработницу и Егоркиного охранника, побросал в сумку парик, костюм и все остальное и опрометью выскочил из дверей, бросившись к гаражу. Через пять минут «Хаммер» уже понесся по улице в направлении городской трассы.

– Что это с Женькой? – недоуменно спросила Даша, и Гена, тоже наблюдавший за происходящим с изумлением, хмуро отозвался:

– Не наше дело, Даша. С ним вообще что-то странное творится, а что – он даже мне не говорит. Ладно, пойду, сейчас няня домой поедет, мне к Егору пора.

Он ушел наверх, в детскую, а Даша принялась доставать из духовки булочки и пирог с брусникой. Обычно перед тем, как няне уехать, они вдвоем пили чай и разговаривали. У женщин было много общих тем – обе одиноки, жили с матерями, обе вынуждены были зарабатывать себе на старость. Однако если Дашу это совершенно не угнетало, то Наталья Марковна со своим высшим образованием считала такую работу унизительной. Даша же не понимала, что такого в их нынешнем положении, чего следовало бы стыдиться – такую зарплату не платили на государственных предприятиях и в учреждениях, труд не особенно тяжелый, особенно у няни – Даша успевала делать всю свою работу и еще присматривать за Егором, пока не появилась Наталья Марковна. Домработница искренне не понимала, что постыдного в том, чтобы работать няней в приличном доме.

Наталья Марковна спустилась из детской и прошла в кухню, налила стакан воды и положила в рот какую-то таблетку.

– Давление что-то прыгает, – пояснила она Даше, расставляющей на столе чайные чашки. – О, брусничный пирог! Даша, вы чудо!

– Ну, это не сложно, Наташенька, – улыбнулась домработница, подвигая блюдо с нарезанным пирогом ближе. – Вот еще сметана с сахаром, как вы любите.

– Спасибо, с удовольствием.

Няня покрыла кусочек пирога слоем взбитой с сахаром сметаны, откусила и зажмурилась от наслаждения. Даша помешивала чай и задумчиво смотрела на большую банку корицы, стоявшую на полке со специями. Именно эту банку брал в руки покойный Егор Сергеевич, когда варил кофе жене, она помнила его прикосновения и прикосновения самой Марины. Вроде бы пустяк, мелочь – а столько воспоминаний, от которых болит сердце. Даша смахнула непрошеные слезы и постаралась отвлечься:

– Наташа, ну, как сегодня день прошел?

– Да неплохо. Егор почти не капризничал и к маме не просился каждые пять минут – это уже хорошо. Не знаю, может, это и не мое дело, но все-таки зря все кругом обманывают его, говоря, что мать уехала. – Няня отпила чай, аккуратно поставила чашку на блюдце. – Ребенок надеется…

– Знаете, Наташа, Евгений Петрович делает так, как считает правильным, и мы ему тут не советчики. И вообще в этом доме никто не указывает хозяину, что делать.

– Даша, а вас не коробит вот это – хозяин? – полюбопытствовала няня, водя пальцем по краю чашки. – Особенно если учесть, что хозяин едва школу окончил, весь в наколках и говорит на арго?

Даша могла вынести что угодно, но не пренебрежение к кому-то из живущих здесь. Она не делала разницы между хозяевами и охраной, относилась одинаково хорошо и к покойному Егору Сергеевичу, у которого начинала работать, и к появившейся здесь чуть позже красавице Марине, и к ее любовнику Женьке, и даже к новому охраннику на воротах. А Хохол в последнее время вообще казался ей святым – то, как он относился к маленькому Егорке, сильно возвысило его в Дашиных глазах, да и вообще – она видела, как непросто ему давалась жизнь с Мариной и без нее.

– Вот что, Наташа, – начала она. – Я не люблю ругаться и спорить, уж такой я человек, но вот про Женьку вам так скажу – не троньте его! Он умнее многих образованных и порядочнее многих несидевших, вот так! Вы ничего не знаете ни о нем, ни о его жизни, ни об этом доме вообще, так что не вам судить. А я тут очень давно, всякое повидала – и меня не коробит ничего из происходящего. Если вам невмоготу – чего ж не уволитесь? Я скажу – потому что таких денег вам не заплатят нигде, и ребенок просто золото, и развозят вас на машине туда-сюда, и мать вашу Марина Викторовна, когда жива была, в больницу хорошую устроила. Что – не так? – Даша была вне себя от негодования, лицо раскраснелось, глаза сверкали, и няне стало немного не по себе. – И молчите вы сейчас потому, что я правду говорю.

Даша резко отодвинула от себя чашку и, встав из-за стола, кинулась к раковине и открыла воду. Она принялась мыть посуду, а няня, наскоро допив чай, попрощалась и вышла.

Даша удивилась сама себе – ее никто и никогда не заподозрил бы в таких проявлениях чувств, она всегда была ровной и улыбчивой, а тут вдруг так взвинтилась от вполне простого вопроса. Но и спустить спесивой Наталье подобные разговоры она тоже не хотела и не могла. Любое слово, не так сказанное в адрес Женьки, она воспринимала как личное оскорбление.

Перемыв посуду, Даша решила пойти к Егорке и дать Гене возможность спуститься в кухню и перекусить.

Мальчик возился на ковре с машинками, а Гена, сидя рядом, то и дело подсовывал под колеса автомобильчиков то кубик от конструктора, то карандаш. Егорка сердился, отбрасывал препятствие и снова катил машинку.

– Егорушка, пусть дядя Гена пойдет поест, а мы с тобой поиграем, ладно? – Даша села на пол, и Егор пополз к ней, сразу запуская руку в карман ее фартука, где обычно лежала конфета. – Ну, нашел? – улыбнулась домработница, когда конфета перекочевала из кармана в рот Егорки. – Иди, Гена, там все на столе.

– Спасибо, Даша, я быстро. – Охранник поднялся и ушел вниз, а Даша притянула к себе мальчика, усадила на колени и обняла, уткнувшись лицом в темноволосую макушку:

– Родной ты мой… опять сиротой остался…

Егор притих, словно понимал, о чем говорит домработница, прижался к ней и засопел носом. Даша гладила его по спинке, а сама украдкой всхлипывала, отчаянно жалея мальчика, снова оставшегося без матери, на этот раз – приемной.

Хохол успел как раз к закрытию, Мышка спустилась вниз и пообещала вахтеру, что ее родственник покинет здание больницы не позднее девяти часов. В лифте она взяла Хохла за руку и прошептала:

– Расслабься, ты так нервничаешь, что это хорошо заметно. А Маринка всегда на эмоции чуткая была, не расстраивай ее.

Хохол передернул плечами, стараясь сбросить напряжение и успокоиться. Но сознание того, что сейчас он увидит свою девочку, свою любимую, совершенно беспомощную, безмолвную, не давало ему сделать этого.

Толкнув дверь, они вошли в палату, и Хохол сразу снял парик и отклеил усы, чтобы не пугать Марину своим видом. Он обошел кровать и сел так, чтобы попасть в поле ее зрения:

– Привет, котенок… узнала?

Синие глаза выразили какую-то эмоцию, не то радость, не то удивление, и сразу потухли, сделались равнодушными и пустыми. Хохол осторожно взял похудевшую руку, прижался губами к холодной коже:

– Замерзла, маленькая моя? Совсем холодные руки…

– Женя, я пойду в холл, посижу с книжкой, – подала голос Мышка. – Не буду мешать…

Он только отмахнулся, как от назойливой мухи, а сам все дышал на Маринины руки, пытаясь согреть. Мышка тихонько вышла, плотно закрыв дверь, а Женька сбросил пиджак, поправил одеяло, дотянув его до Марининого подбородка, размотал бинты на лице и коснулся ее щеки пальцами:

– Котенок мой… улыбнись мне, я так давно не видел, как ты улыбаешься…

Марина перевела на него глаза, и взгляд вдруг сделался каким-то злым, чужим. Хохол отпрянул – лицо Коваль стало почти уродливым.

– Мариша, котенок… что с тобой? Что я не так сделал? – Он наклонился и поцеловал ее в губы, почувствовав, как они дрогнули и зашевелились. – Я тебя обидел?

Он целовал ее все настойчивее, взял ее лицо в ладони, сбив белую косынку с обритой головы, коснулся губами едва пробившегося темно-русого ежика волос:

– Родная моя, как же я соскучился по тебе… Я устал жить один, устал просыпаться один, без тебя… Дома так пусто, котенок, так пусто…

Она вдруг прерывисто вздохнула, и Хохол обрадовался этому так, словно произошло что-то из ряда вон выходящее:

– Маленькая моя, ты только не расстраивайся, у нас все хорошо, просто… мне без тебя невыносимо. Мы не расставались так надолго уже давно, и я никак не могу привыкнуть. Но совсем скоро мы опять будем вместе, втроем, ты, я и Егорка. Я заберу тебя отсюда, буду на руках носить, помнишь, как тогда?

Он опять взял ее руку и стал гладить ею себя по лицу. Неожиданно Марина сжала пальцы, и длинные ногти впились в его щеку. Хохол скривился от боли, но руку не убрал, просто посмотрел ей в глаза. Хватка ослабла, узкая холодная ладонь легла на то место, где остались яркие царапины.

– Мне не больно, котенок… раздери хоть всю морду – только вернись ко мне, будь такой, как раньше… – Он прижал ее руку к лицу, и Марина не пыталась убрать ее, лежала и смотрела на него, а в углах глаз копились слезы. – Не плачь, не надо. – Хохол прилег рядом, прижался к ее похудевшему телу и осторожно обнял за талию. – Вот так… полежим с тобой, пока Мышка не вернулась.

Марина опять вздохнула, и Хохол теснее прижал ее к себе, уткнувшись лицом ей в шею над ключицей. Он вдыхал запах ее кожи и злился, что родной аромат перебивается резким больничным. Если бы мог, он забрал бы ее домой, немедленно, чтобы она была рядом, пусть даже такая, как сейчас. Он согласен был на все – носить ее на руках остаток жизни, ухаживать за ней, кормить с ложечки – да что угодно, только чтобы видеть каждый день, а не так, урывками, тайком, нацепив дурацкий парик, усы и очки. И пусть даже она никогда не стала бы прежней – только чтобы рядом…

Марина согрелась под его руками, пошевелилась, и Хохол, приподнявшись на локте, взглянул в ее лицо – она улыбалась, причем не плавающей улыбкой ничего не понимающего человека, а так, как умела только она… Женька почувствовал, как защипало в носу, а глаза стали влажными. Он даже не постарался скрыть это от нее, все смотрел и смотрел до тех пор, пока ее лицо не начало расплываться от слез, замутивших его глаза и покатившихся по щекам. А Коваль продолжала улыбаться, глядя на любовника распахнутыми глазами…

…Заметив на щеке вернувшегося откуда-то поздно вечером Хохла длинные царапины, Даша ощутила прилив раздражения и даже какой-то ненависти. Вот они, мужики… Недолго горевал Женечка, нашел уже себе утешительницу – ишь, как морду-то расписала… И все, что говорил и делал Хохол до сегодняшнего момента, почему-то перестало казаться Даше замечательным.

– Кобелина блудливый, – пробормотала она, отправляясь к себе в комнату.

– Ты чего, Даша? – Куривший на крыльце Женька тронул ее за плечо, но она дернулась в сторону:

– Ничего! Спать я пошла.

– Ну, иди… – растерянно протянул он, не понимая причины таких перепадов настроения.

И только потом, принимая душ и случайно увидев в зеркале расцарапанное Мариниными ногтями лицо, Женька понял, почему так вспылила спокойная обычно домработница.

– Эх, Дашка, знала бы ты, кто меня… – улыбнулся он, прикасаясь к красным полосам пальцем.

Три года спустя, Англия

Серое хмурое утро пробивалось в чуть приоткрытое окно спальни на втором этаже. По подоконнику барабанил мелкий дождь, уже отмывший за ночь и булыжную улочку, и первые мелкие листочки на аккуратно постриженных деревцах. В воздухе витал запах сырости. Именно сырости, а не свежести, как обычно бывает после дождя. Или это просто казалось?

– Зачем встала в такую рань? – удивился вернувшийся с пробежки Хохол, застав ее стоящей перед окном в спальне в шелковом халате и с сигаретой в пальцах.

– Не спится, – Марина сделала глубокую затяжку, выпустила дым красивым облачком. – Там как? – она кивнула за окно, и Хохол прижался к ней сзади, обнял холодными руками. – Сдурел?! Ты весь потный!

– И что?

– В душ вали, вот что!

– С удовольствием! – Он подхватил ее на руки и понес в ванную, встал в душевую кабину и включил воду свободной рукой.

Когда Марина совсем вымокла, Женька поставил ее на ноги, стянул халат и рубашку, разделся сам и снова притянул Коваль к себе, беря с полки губку и гель.

– Вот так… ну-ка… – Хохол повернул ее к себе спиной, скользнул руками вверх от талии, обхватил грудь и простонал на ухо: – Все, котенок…

– О, не трудись. Я соглашусь добровольно! – фыркнула Марина, поворачиваясь и закидывая одну ногу ему на бедро. – Ну, кого ждем?

Дальше можно было ничего не говорить…

…Завернув Марину в полотенце, Хохол уложил ее в спальне на постель, а сам пошел варить кофе, попутно заглянув к Егору, который еще спал – было только восемь утра, выходной, в школу не надо. С чашкой кофе на подносе он вернулся наверх, опустил ношу на тумбочку и прилег рядом с Коваль.

– Кофе, котенок, – шепнул он ей на ухо.

– Угу, – пробормотала она, не открывая глаз. – Спасибо. Грегори спит?

– Спит еще.

Марина села, потянулась, сбросив полотенце, и взяла чашку кофе. Сегодняшнее утро ничем не отличалось от вчерашнего, от недельной давности, от полугодичной… Монотонное, однообразное течение жизни уже почти не раздражало, хотя иной раз очень хотелось, чтобы произошло какое-то событие и нарушило это спокойствие и порядок. Хохол посмеивался, когда Марина рассказывала ему об этом желании:

– Ну, чашку разбей, пусть Сара ковер почистит.

– При чем тут Сара? Я устала от этого болота, понимаешь? Вокруг все стоит, ничего не меняется, не движется, просто стоит колом – и все. Я не могу так жить…

– Тебе непременно нужно, чтобы все кипело и кровью заливалось? Я специально увез тебя сюда, чтобы никакой движухи, чтобы просто жить, как все люди. У тебя даже нервишки почти в порядок пришли, так что все на пользу, – отрезал обычно Женька.

Сегодня Марина решила вернуться к этому разговору. Решив поехать в Россию, она не собиралась отступать. Хохол в последнее время возомнил себя хозяином в доме, взял в свои руки решение всех финансовых и других вопросов, хотя сам не работал – сказывался непреодолимый языковой барьер. Женька так и не смог выучить английский, объяснялся большей частью на пальцах, а потому и найти какую-то работу для него совершенно не представлялось возможным. Да и что он умел? Разве что головы отворачивать. Однако Марина не сопротивлялась, ей даже нравилось, что Женька решает все сам, в кои-то веки она не брала на себя то, что не должна женщина. Но в вопросе о поездке на родину она решила все-таки настоять на своем, хотя и видела, что ему это не нравится.

– Женя, – начала она, отставив пустую чашку и закурив. – Так что там с нашим разговором в отеле?

– А что? – спокойно откликнулся Женька, повернувшись на спину и забросив руки за голову. – Ты все-таки собираешься ехать?

– Я понимаю, что ты этому не рад, но собираюсь, да.

– Это глупо, Маринка, пойми. Даже твоя стрижка и блондинистый цвет не обманет тех, кто знал тебя давно и близко. А уж меня опознать вообще труда не составит.

– Значит, ты все-таки натворил там что-то такое, чего теперь опасаешься, – удовлетворенно констатировала Коваль, которую этот вопрос занимал уже пару лет. – Иначе чего тебе бояться?

– Ну, уж точно есть, чего! – фыркнул Хохол.

– Так расскажи мне.

– Незачем! – отрезал он. – И больше не спрашивай, я не хочу вспоминать, я все забыл.

Марина затушила сигарету, легла на бок, натянув простынь, уставилась на лежащего рядом любовника в упор, заставив отвернуться.

– Женя, ты ведь знаешь, если мне будет надо, я выну из тебя все, что захочу. Не вынуждай меня, я не хочу ссориться, мы и так делаем это слишком часто в последнее время.

– Марина, я тебя прошу – прекрати. – Хохол сел и вцепился руками в волосы. – Понимаешь – я не могу рассказать тебе, да и не надо – зачем тебе знать? Три года прошло, все утряслось и забылось…

– А раз забылось – к чему тайны? – спокойно поинтересовалась она.

– Слушай, ну почему ты такая, а? Почему тебе недостаточно знать, что я просто решил все проблемы и увез тебя сюда? Почему тебе непременно нужны подробности?

– Тот, кто владеет информацией, владеет миром – это не я сказала, мне не додуматься. Но мысль очень верная, кстати, – заметила Марина. – И потом – что такого ты сделал? Снес с лица земли наш чудный городок вместе с жителями? Вздернул Беса на флагштоке мэрии? Нет? Тогда вообще не вижу проблемы.

– Проблема в том, что я сам не хочу этого помнить, я, понимаешь – я, не хочу! Не хочу! – взревел Женька, выведенный из себя вопросами и тоном, которым они задавались. – Что у тебя за мода?! Начинает иголки под ногти загонять – что, да кто, да как?! Зачем тебе знать?!

– Ну, с иголками ты перебрал. Хорошо, ты можешь ничего мне не говорить. Я узнаю все сама.

С этими словами Коваль встала и пошла в гардеробную. Как обычно, предстояла поездка в парк с Егоркой, и в том, что им сегодня ехать придется вдвоем, Марина не сомневалась – Хохол по-настоящему разозлился.

Егорка сидел за барной стойкой с чашкой овсяных хлопьев, залитых молоком. Он был вполне самостоятельным парнем и такой легкий завтрак себе мог приготовить, не прибегая к помощи отца или матери.

– Привет, родной. – Марина чмокнула его в макушку. – Как хлопья?

– Хочешь? – Он протянул ей свою ложку, и Марина попробовала.

– М-м, отлично! Мед добавил?

– Ага, – кивнул Егорка, снова принимаясь за еду. – В парк поедем?

– Поедем. Если хочешь, можешь позвать с собой Алекса.

Егор возмущенно отложил ложку:

– Мама! Ты что, забыла, что в парк мы ездим только втроем? Никаких Алексов!

– Я просто подумала, что с другом тебе было бы веселее, – улыбнулась она, садясь на высокий табурет и подтягивая к себе джезву на спиртовке.

– Мне и с вами не скучно. А у Алекса послезавтра день рождения, меня пригласили. Будет клоун.

– Ну, значит, нужно подарок выбрать. Вот заодно и заедем. Ты уже знаешь, что подарить?

Егорка смешно сморщил нос:

– Мам, Алекс такой… скучный. Ему даже подарок выбрать просто – он коллекционирует медведей, представляешь? Больших и маленьких.

– По-твоему, это скучно? – поинтересовалась мать, отпивая кофе.

– А то! У него этих медведей целая комната, и миссис Стэнтон постоянно там убирается – пыль вытирает, пылесосит их. Зачем ему столько медведей?

– Грег, ну, может, ему нравится? Может, когда Алекс вырастет, он будет изучать медведей?

– Фууу! – сморщился сын. – Разве это работа?

– А что, по-твоему, работа? – с улыбкой спросила Марина.

– Я буду строить дома. Как мой настоящий папа, – твердо заявил Егорка, и улыбка сползла с Марининого лица:

– Грег! Я, кажется, ясно сказала, что не желаю, чтобы ты так говорил! Что значит – настоящий папа? А кто тогда Женя?

– Он тоже папа. Но другой.

Марина шарахнула кулаком по столешнице так, что подпрыгнула и спиртовка с джезвой, и чашка, и даже тарелка с хлопьями. Егорка сжался, втянул в плечи голову, но глаз от искаженного гневом лица матери не отвел.

– Я просила тебя! Ты не понимаешь?! Или собственное слово держать не можешь?! Тогда что ты за мужик?!

Егор молча слез со стула и побежал к себе в комнату, чтобы мать не увидела, как он плачет. Коваль обхватила голову руками: «Я воспитываю его по каким-то пацанским понятиям… Господи, что я делаю, ему всего пять лет, а я требую от него, как от Женьки…»

– Что, и здесь накосячила? – насмешливый голос Хохла заставил повернуться и отвлечься от мыслей о воспитании сына. – Что ты ему опять сказала такого, что он ревет в комнате?

Марина только рукой махнула и закурила.

– Ну, что ты за человек, Маринка? Не можешь, когда все спокойно и хорошо? Нужно, чтобы постоянно все в тонусе были? Ребенок-то что сделал?

Она прижалась лбом к его плечу и пробормотала:

– Мы опять про Малыша разговаривали…

– Ясно – на том и поругались. Ты не можешь не реагировать на его слова, а?

– Не могу! Я не хочу, чтобы он постоянно говорил о том, что ты ему не отец.

– Значит, надо было сразу молчать, теперь-то что? – спокойно отозвался Женька, поправляя серьгу в ее ухе. – Я не реагирую – а ты чего заводишься? У него это скоро пройдет, вот увидишь.

Марина вдруг заплакала, бросив сигарету в пепельницу и всхлипывая, как ребенок. Женька взял салфетку и принялся вытирать ей слезы:

– Ну, что опять? Не плачь. Сейчас поедем гулять, подышишь воздухом, отдохнешь… Потом соберем бумаги, а в понедельник поедем в консульство – и куда там еще надо.

Марина не поверила – неужели… Неужели он решился ехать?! Она подняла глаза, и Хохол сразу же предупредил:

– Но поедем только в Москву к отцу. Об остальном даже не заикайся, поняла?

– Да…

– Ну и молодец. Теперь иди, мирись с сыном, поехали – и так уже полдня прошло.

Три года назад, Россия

Пятый день лил дождь. Вот тебе и начало июня – залило все, что можно, до гаража невозможно дойти, не надев резиновых сапог. Егорка все время куксился и ныл, выматывая нервы и себе, и окружающим. Няня неожиданно уволилась. Это стало неприятным сюрпризом, Хохол даже растерялся:

– Наталья Марковна, случилось что-то?

– Нет… просто… словом, я хотела бы получить расчет, Евгений Петрович.

По ее глазам Женька видел, что женщина просто не хочет говорить об истинных причинах своего внезапного увольнения, но спорить и уговаривать не стал – у него не было на это сил и времени. Поэтому он молча подписал рекомендацию и выдал няне положенную сумму денег. Теперь перед ним встал вопрос – что делать дальше? Искать новую няню смысла не было – в Москве Маринин отец уже готовил документы на выезд в Англию, но и сидеть с Егором Хохол тоже не мог: на днях должна была состояться сделка по продаже контрольного пакета акций «МБК». Да и с Ревазом он еще не подвел итоги.

– …Мать твою! И что этой курице старой не работалось? – пробормотал он, сидя на кухне с сигаретой.

Стоявшая спиной к нему у плиты Даша внезапно повернулась и, виновато теребя передник, сказала:

– Женя… это, наверное, я виновата… Мы тут поговорили с Наташей… словом, я ей высказала кое-что…

Хохол ткнул в пепельницу окурок и с интересом уставился на домработницу:

– Ну-ка, ну-ка… Что высказала? Садись-ка. – Он ухватил Дарью за край передника и подтянул к столу. – Чаю хочешь?

Даша отрицательно покачала головой, но за стол села, сложила руки на столешнице и проговорила:

– Жень… может, я и не так что-то сказала, не знаю… Но и слушать ее бредни тоже не смогла. Какое ей дело до того, какое у тебя образование? Какое дело до того, судим ты или нет? Разве это как-то касалось ее работы? Нет, не касалось. Так и нечего тут…

Хохол изумленно взирал на домработницу, не веря своим ушам. Отхлебнув чаю из большой керамической чашки, он опять потянулся к сигаретам, закурил, а потом спросил:

– Так ты за меня обиделась, что ли? Ну, ты даешь, Дашка!

– Женя, да дело не в том! Просто нельзя осуждать людей, которые тебе зла не делали! Ну и что, что у нее какое-то там высшее образование – по поступкам судя, она как была неграмотной, так и осталась! – возразила Даша. – Я от этого просто с ума сошла, ну и наговорила ей…

– Дашка-Дашка! – захохотал Хохол, вставая из-за стола и обнимая домработницу сзади за плечи. – Добрый ты человечище! А я думал, что ты меня в последнее время не очень-то…

Даша похлопала его по руке:

– Женя, мое отношение к тебе – это мое личное… Да, честно скажу – в последнее время ты странный стал… Скажи, завел кого-то? – Она запрокинула голову и попыталась поймать Женькин взгляд.

Хохол растерялся – не ожидал такого прямого вопроса, а придумать отмазку не успел, да и не думал, если честно, что она потребуется – Даша никогда не лезла в личную жизнь хозяев.

– Молчишь? – тихо и укоризненно проговорила домработница, освобождаясь от его рук и вставая из-за стола. – Эх ты, Женя… – И вышла из кухни, а через пару минут хлопнула входная дверь.

Хохол сцепил руки на затылке и простонал, задрав к потолку голову:

– Котенок… ну, за что мне это, а?! Ведь это ты… ведь нет никого больше – ты только… И сказать я не могу даже Дашке. Так и будет теперь волком смотреть…

Он просидел в кухне до полуночи, курил и разговаривал сам с собой тихим шепотом. Вернее, разговаривал с Мариной, но со стороны это выглядело именно как диалог Хохла и Хохла. Если бы кто-то зашел в кухню, то решил бы, что Женька сошел с ума. Но именно этот разговор подсказал ему, как поступить с Ревазом. Наковальня была бы довольна…

Спустя три дня Хохол стоял в Марининой гардеробной и снимал с верхних полок коробки, в которые была упакована неплохая коллекция настоящих кимоно. Это началось у Коваль с того самого, черного, подаренного Егором. Она покупала их, где только могла, не разменивалась на подделки и отдавала бешеные деньги, так как натуральный шелк и ручная роспись стоили дорого. Двенадцать коробок – двенадцать праздничных и повседневных нарядов, и даже было одно кимоно невесты, его Марина надела только один раз – примерила и убрала в коробку. Остальные же изредка надевались, демонстрировались сперва Егору, а позднее – Хохлу. Это было единственным, что собирался взять с собой Женька, ну, если не считать кое-каких Марининых вещей и шуб, а также ее драгоценностей. Коллекция напоминала Марине о муже, но было одно кимоно, подаренное и Хохлом – ярко-красное, из тончайшего шелка, расписанное лотосами. Женька отдал за него почти три тысячи долларов, но не пожалел – Коваль в одеянии выглядела просто сногсшибательно и вызывающе сексуально.

С полки, где хранилась обувь, свалилась коробка, больно ударив Хохла по плечу, из нее вывалились любимые Маринины босоножки – на тонкой высоченной шпильке и прозрачной платформе. Из-за хромоты она не носила их больше, только изредка надевала, чтобы подразнить его, Хохла, и снова убирала в коробку. «В них ноги длиннее кажутся», – зазвучал вдруг в ушах ее голос. Какое длиннее – и так ноги у нее были обалденные… «Стоп! – осек сам себя Женька. – Почему это – были? Они и сейчас у нее такие, что любая соска обзавидуется! Нет, это мы тоже прихватим, пусть порадуется…»

Он не прибегал к помощи Даши, не хотел, чтобы кто-то видел, что он упаковывает Маринины вещи, – как это объяснить? Коробки придется в камин бросать, чтобы не мозолили глаза, а кимоно аккуратно скатать в рулончики и уложить в чемодан поверх остального – так они меньше изомнутся. Чемодан Женька выбрал самый большой – все же три шубы, даже туго скатанные, занимали место, да еще по мелочи кое-что – парики ее любимые, духи…

Закончил он только через пару часов, разорвал коробки и сунул в камин, а часть отнес в баню. Потом ушел в кабинет и позвонил в Москву, быстро обсудил с Марининым отцом состояние документов.

– А я продал все, Виктор Иванович, – признался он в самом конце разговора. – Все подчистую. И деньги перевел уже…

– Может, так оно и лучше, Женя? Отрезать все пути…

– Не знаю… там видно будет. Мне теперь самое важное – ее вывезти и на ноги поставить, а про остальное потом подумаю… С врачами договорился, наш доктор полетит, Валерка, там побудет немного, пока первое время… И еще у меня к вам просьба, Виктор Иванович. Егора хочу пораньше отправить к вам, можно? У меня тут еще кое-что неотложное осталось.

– Конечно, Женя, отправляй, – моментально согласился старик, которому лишний день общения с внуком был только в радость.

– Ну, договорились – завтра встречайте, прилетит Гена, охранник, вы его знаете.

– Да, я понял. Встречу и сразу тебе позвоню.

Попрощавшись с Марининым отцом, Хохол испытал облегчение – завтра он уберет из города Егора, и тогда смело можно браться за выполнение своего плана, останется только дождаться возвращения Гены из Москвы. Но это быстро – билеты у него туда-обратно. Хохол почувствовал, как его охватывает ощущение азарта, легкое возбуждение – такое знакомое чувство, приходящее обычно перед важным и опасным делом, когда поднимался адреналин, волной накрывающий все его существо. «Не-ет, я так на дорожку дверью шарахну, что штукатурка посыплется, а то и потолок упадет! – злорадно думал он, вгоняя патроны в обойму старого, проверенного «макарова». – Не будет такого, чтобы безнаказанным козла оставить, это не по мне. А потом пусть ищут…»

Рано утром он сам увез в аэропорт хнычущего из-за раннего подъема Егорку и Гену, сто раз повторил охраннику, что и как сделать, кому и во сколько позвонить, и тот, сдерживая раздражение, попросил:

– Жека, ты расслабился бы? Мне не десять лет, разберусь.

– Да, извини, – примирительно улыбнулся Хохол, держа на руках Егора. – Просто я никуда его одного не отправлял, волнуюсь… И сразу, как пацана отдашь деду, позвони мне, ладно?

– Жека! – укоризненно протянул Гена, и Хохол захохотал:

– Все, братан, не буду! Тебя здесь встретят ночью, я пацанов пришлю. Я тебя жду, Генка, мне без помощи никак не управиться…

Гена пожал плечами:

– Думаешь, я в Москве соскочу? Так я и тут мог – в чем проблема. Я только хотел тебя вот о чем попросить… Может, кому порекомендуешь меня?

Хохол даже не задумался – прекрасно знал, что рано или поздно Генка заговорит об этом, потому что он единственный во всей охране, кому нужна помощь в дальнейшем трудоустройстве. Отсутствие руки – для телохранителя серьезная проблема, и тут никакие заверения в профессионализме не помогут. Но Женька считал себя обязанным Гене за то, что он сумел спасти Марину, когда собственный охранник, много лет пробывший в доме, вдруг переметнулся к Ашоту и решил помочь ему убрать Наковальню. И Женька сейчас просто обязан был поддержать искалеченного товарища. Он знал, кто возьмет к себе Гену и не станет смотреть на протез вместо левой кисти – Ветка. Да и Бес не будет против, он хорошо относился к Марининым охранникам, высоко ценил и не раз пытался переманить к себе.

– Я об этом думал, Генка. К Виоле пойдешь? Она бы с удовольствием, – тут Хохол пошловато хохотнул. – Единственная проблема – эта сучка может так достать, что по сравнению с ней Марина – просто ангел. Или к Кольке вон – ему тоже, думаю, охранник нужен будет скоро.

– Да с Мариной Викторовной вообще проблем не было. – Гена поправил перчатку на протезе. – Конечно, пойду, Жека, выбор-то невелик, сам знаешь. Но лучше все-таки к Николаю.

– Ну, и отлично. Прилетишь, дело сделаем – и можешь переезжать. Я сегодня с ним переговорю. Думаю, Дарью тоже ему порекомендую.

Женька проводил Гену с Егоркой на регистрацию, поцеловал сына на прощание и быстро ушел, чтобы не видеть и не слышать, как он ревет.

Сев в машину, Хохол позволил себе расслабиться, уронил голову на руль и взвыл. Он как будто только сейчас осознал, что ему предстоит вернуться в пустой дом, где уже давно нет Марины, а теперь нет еще и Егорки, где никто не бросится навстречу въезжающему в ворота джипу, никто не повиснет на шее…

Наплевав на все предосторожности и конспирацию, он поехал к зданию больницы. Мышкин сотовый не отвечал, и тогда Хохол позвонил из приемного покоя Кулику и потребовал:

– Спустись вниз и проведи меня в отделение!

– Зачем? – опешил Валерка.

– Я сказал – спустись, иначе я по водостоку залезу!

– Придурок контуженный! – пробормотал в полголоса хирург, спускаясь в приемное. – Ну, какая тебя на этот раз муха укусила?! – набросился он на прислонившегося к стене Женьку. – Спятил совсем?! Тебе проходной двор здесь, что ли?!

– Не ори, – поморщился Хохол, отталкиваясь от стены и нависая над невысоким Валеркой. – Пойдем.

Кулик выматерился еле слышно и пошел назад, в хирургию, а за ним – непрошеный визитер.

У палаты Валерка остановился, загородив дверь:

– Так и не скажешь, зачем приперся?

– Скажу. Но позже. Ты дежуришь?

– Да. Мне деньги с неба не падают, – язвительно заметил хирург, и Женька скривился:

– Ой, хорош прибедняться! Ты только на нас такие бабки поднимаешь, что запросто можешь за полгода на новый «мерс» скопить! И потом – договорились ведь, что за поездку я тебе отдельно заплачу.

Кулик смутился – выходило, что весь разговор у него свелся к деньгам, которых Хохол и в самом деле не жалел, оплачивая услуги по лечению и пребыванию Марины здесь, в отделении.

– Я не к тому…

– А я – к тому! – отрубил Женька, бесцеремонно отодвигая его от двери. – Все? Ну, иди, спасай страдальцев. Потом к тебе зайду. – И он скрылся в палате.

Мышка сидела на краю кровати и что-то рассказывала безмолвно лежащей Марине. Вскинув глаза, она увидела Хохла и встала, но тот приложил к губам палец и жестом показал ей на дверь. Мышка только головой покачала, но вышла.

Скинув куртку в углу прямо на пол, Женька тщательно вымыл руки и только потом подошел к кровати, привычно снял бинты и поцеловал Марину в щеку:

– Привет, котенок! Красивая ты у меня сегодня…

На звук его голоса она открыла глаза и чуть улыбнулась уголком рта. Хохол воспарил:

– Маринка… улыбаешься, родная? Вот и молодец… – Он снова прикоснулся губами к прохладной щеке. – Моя ты маленькая, скоро все кончится… все кончится, и мы больше никогда с тобой не расстанемся, – шептал он, сняв с нее косынку и поглаживая отрастающий ежик волос. – Ты будешь жить дома…

Хохол почувствовал, что плачет – слеза скатилась на лицо Марины, и та чуть сморщилась. Наверное, впервые в жизни Жека Хохол, отмороженный уголовник со стажем, не стеснялся своей слабости и слез. Он был всего в полушаге от осуществления своей задумки, совсем чуть-чуть отделяло его от завершения непростого дела. Еще немного – и никто уже не сможет причинить зла его любимой женщине, никто – потому что никто не найдет. Она поправится, встанет на ноги, снова будет такой, как была – красивой, властной, желанной. И он, Женька, сделает все, чтобы никогда больше с ней не случилось ничего подобного…

– Котенок… а ведь я сегодня Егора к отцу отправил… – тихо сказал Хохол, прислонившись губами к самому Марининому уху. – Генка его повез…

Коваль вздрогнула всем телом, и Женька отпрянул:

– Ты сердишься? Котенок, так надо было, понимаешь? Надо… я потом тебе объясню, когда все кончится…

Она вдруг сжала пальцы на его запястье, очень сильно, совсем так же, как в прошлый раз впилась ногтями в щеку, и он обрадовался этому жесту:

– Ну, вот! А врачи говорят – не реагируешь, не понимаешь… Фигня это… Подожди, скоро я тебя заберу отсюда, насовсем заберу… Хочешь домой, котенок?

Она не ответила, конечно… лежала и хлопала глазищами, которые одни только и жили на похудевшем лице. Но Хохлу это было совершенно не важно, жива – и хорошо, и не надо ничего пока…

Он провел с ней все время до самого вечера, пока не стемнело, и только когда позвонил Гена, сообщив, что уже в аэропорту, собрался уходить. Марина дремала, утомленная после капельницы, и Хохол не хотел будить ее, но удержаться и уйти без поцелуя тоже не смог. Едва он тронул губами ее лоб, она открыла глаза.

– Разбудил, зараза… – пробормотал он. – Поеду я, Мариш… Поздно уже. Ты спи, отдыхай…

Она вдруг чуть повернула голову, и во взгляде выразилась такая тоска, что Хохлу стало не по себе.

– Котенок… не смотри так, я не смогу уйти, – взмолился он, погладив ее по голове. – Ну, пожалуйста, отпусти меня, мне нужно… я не могу уйти, когда ты так смотришь… Ты ведь не одна, с тобой Мышка…

Марина вздохнула и отвела глаза, закрыла их совсем, словно не хотела видеть, как он уходит.

Хохол рванул из палаты как ошпаренный, не оглядываясь. Заскочив в ординаторскую, он рухнул на диван и жалобно посмотрел на удивленно взирающего на него из-за стола Валерку:

– Не могу так больше! Все, сил нет, сорвусь скоро… она так на меня смотрит, словно я к ней каждый раз со стволом захожу…

– Жека, не выдумывай – она ничего не понимает. Невролог с психиатром были, говорят – рефлексы живые, да, а сознание сумеречное.

– Скажи своим консультантам, пусть свое мнение засунут себе так далеко, чтоб аж самим видно не было! – вспылил Хохол. – Она соображает лучше их обоих! И не толкай мне порожняк этот, понял?!

– Да не ори ты, ненормальный! – стукнул по столу Валерка. – Взял моду базлать на меня! Пори свою чушь охране, а мне не надо – я врач с приличным стажем!

– Слушай сюда, врач с приличным стажем! – Хохол сделал резкий бросок вперед и поймал Валерку за лацкан халата. – Значит, дело такое – полетим через неделю самое большее. Постарайся сделать так, чтобы никаких загвоздок здесь не возникло ни с машиной, ни с оборудованием – и что там тебе еще надо будет по ходу. Вот тебе на мелкие расходы, – свободной рукой он залез в карман куртки и бросил на стол пачку долларов, перетянутую банковской упаковкой. – Здесь пятерка, что останется – забери себе, но гляди – чтоб потом не говорил, что у тебя чего-то нет, понял? Никаких непредвиденных ситуаций, дорога неблизкая, с пересадкой в Москве. Документы все готовы, там и заберем. Так что готовься, Валерик, отпуск бери за свой счет. Я не могу просить Машку ехать со мной – ни визы, ни времени, чтобы ее получить, да и семья у нее. А ты все же мужик, тебе легче отмазаться.

– Это не проблема. За остальное тоже не волнуйся, – проговорил Валерка, легонько тронув Хохла за руку. – Отпусти…

Хохол убрал руки, поправил Валеркин халат, хлопнул его по плечу:

– Молодец, доктор, соображаешь! И бабки спрячь.

Застегнув куртку, он вышел в коридор, аккуратно прикрыв дверь ординаторской. Кулик перевел дух, закурил и вполголоса выматерился. Вот и помогай бывшей однокурснице! Особенно если ее любовничек безголовый всякий раз с угрозами является. Если бы не деньги, если бы не жена с ее постоянным нытьем о его маленькой зарплате, если бы не теща, которой нужно помогать, если бы не дети, которых нужно учить, кормить, одевать… Так много всяких «если», толкнувших его, Валеру Кулика, на этот путь, и поворачивать обратно теперь тоже поздно – привык. Но, к счастью, через пару недель—месяц все это закончится. Хохол увезет Марину в Англию, и больше они никогда не вернутся, и тогда Валера сможет жить спокойно, не вздрагивая от звонка мобильного телефона…

Темные окна в доме выглядели как выбитые глаза – раньше в них всегда в это время горел свет, а сегодня… Пустые, черные ямы. Хохол долго сидел на лавке у гаража вместе с Казаком, курил и ждал приезда Гены.

– Долго не едут, – заметил Казак, вытягивая ноги. – Когда еще пацаны уехали…

– Пока приземлился, пока вышел…

– Слушай, Жека… – нерешительно начал Казак. – Среди пацанов базар пошел, что ты валить собираешься…

«Плохо, что пошел такой базар», – отметил про себя Хохол, а вслух лениво протянул:

– Даже если и так… и что?

– Ничего… просто братва думки думает – кто вместо тебя встанет.

– Почему – вместо меня? Вместо Наковальни.

– Нет, ну, было ж вроде как решено, что ты вместо нее… вроде как муж ты ей был…

– Не переходит по наследству такое место, – отрезал Женька. – Должны старшие сами решить, кого хотят над собой видеть.

– А если вдруг тебе предложат – останешься? – кремневые глаза охранника внимательно следили за выражением Женькиного лица.

– Нет.

– Зря ты так, Жека, тебя большинство поддержало бы. Комбар был сегодня, говорил – молодые все за тебя, и Мирза со своими, и Каспер. Пердун только этот, Старый, вроде как на дыбы встал, но ведь все поправимо…

– Казак, пойми одну простую вещь – чтобы встать на Маринино место, нужно хотеть это сделать, – устало вздохнул Женька, глядя под ноги. – А я не хочу, понимаешь? Не хочу. Я пожить хочу спокойно, ребенка вырастить, на ноги поставить…

– Так что тебе мешает? – изумился охранник. – И расти себе…

– Ну да! Здесь вырастишь… разве что только отморозка такого же, как мы все… А он – другой, у него отец был не нам чета. Нельзя ему становиться таким, как, допустим, я.

– Да чем плохо-то? – недоумевал Казак. – Денег полно, отправишь его учиться куда-нибудь, хоть в Америку, а потом он все унаследует – поди нехорошо?

– Нет, нехорошо, – отрезал Хохол, устав от бессмысленного разговора. – Я все решил, и по-другому перерешать смысла не вижу. Пацанам за доверие спасибо, но пусть другого ищут.

Женька поднялся и побрел в дом. Прошелся по всему первому этажу и зажег свет всюду, даже в своей бывшей комнате рядом с прихожей, сбросил на вешалку куртку и уселся в кухне за столом, на котором, заботливо прикрытый полотенцем, стоял приготовленный Дашей ужин. Есть не хотелось, даже вид и запах подрумяненной отбивной с салатом и картошкой не вызвал аппетита. Хохол отрезал кусочек мяса, вяло пожевал и отодвинул тарелку. Он уже давно не был один в совершенно пустом доме, и это неприятное ощущение стало откровением для него. Оказывается, он перестал быть одиночкой, перестал любить свободу, как понимал ее раньше. Никаких преимуществ нет в том, чтобы не зависеть ни от кого и ни о ком не заботиться, – только тошнотворное одиночество, выворачивающее наизнанку душу…

Гена с охраной приехал только к часу ночи, за это время Хохол успел выкурить почти пачку сигарет и посмотреть какой-то бестолковый фильм по ночному каналу. Когда уставший от перелетов Гена принялся за ужин, Женька, налив себе большую кружку чаю, сел напротив и стал терпеливо ждать, пока тот поест, чтобы приступить к расспросам. Глядя на то, как ловко орудует одной рукой и протезом телохранитель, Женька в очередной раз удивился силе его характера – не сломался мужик, освоил сложнейший протез и владеет им не хуже, чем настоящей рукой. Гена отложил вилку и нож, промокнул салфеткой губы и откинулся на спинку стула:

– Ну, спрашивай, Жека…

– Да что спрашивать… ревел? – угрюмо отозвался Хохол, имея в виду сына.

– Как белуга! – подтвердил Гена, чуть улыбнувшись. – Еле-еле ушел… Дед его чем только не завлекал, что только не обещал…

– О, все, твою мать! – с досадой протянул Женька. – Дорвался до внука! Разбалует он его, я потом не соберу в кучу! Кабы не нужда – ни за что не отвез бы!

– Да ладно тебе! За пару дней ничего не случится. Здесь-то что?

– А что? Пока тихо, мы ж еще и не начали. Казак мне сегодня тему протолкнул – мол, пацаны не хотят с решением Беса соглашаться, за меня все мазу тянут, – криво усмехнулся Женька. – Можно подумать…

– Жека… а что, собственно, тебя отсюда гонит? – неожиданно спросил Гена, сжимая и разжимая пальцы протеза, что сопровождалось неприятным металлическим звуком. – Ну, мне-то скажи.

– Не могу я здесь. Понимаешь – тяжело мне, тут все напоминает о ней, все… Я свихнусь так, а мне еще ребенка вырастить надо.

Лицо Хохла стало совсем мрачным, брови сошлись на переносице, а глаза потускнели. В душе он поразился себе в очередной раз – это ж как надо сыграть… Станиславский и тот прослезился бы… «Актерище ты, Хохол, актерище…»

– Гена, ты иди, пожалуй, отдохни. А завтра мы все обдумаем.

Гена кивнул и ушел в коттедж охраны, а Хохол поднялся в спальню, вытащил из гардеробной Маринину шелковую рубашку и бросил на подушку рядом с собой, чтобы иметь возможность уткнуться в нее лицом и всю ночь чувствовать родной запах.

Три года спустя, Бристоль. Англия

– До скольки нам выпало счастье? – поинтересовался Женька, глядя в окно за тем, как Егора забирает в свою машину миссис Стэнтон.

– Она сказала – привезет мальчиков сама, а предварительно позвонит. И потом – парк, клоуны, спектакль… это не на час и не на два. – Марина лежала на кровати, вытянувшись всем телом. Черное шелковое кимоно чуть распахнулось, открыв до колен загорелые ноги, и Хохол, задернув тонкую штору, сглотнул слюну от этого зрелища:

– Ты меня разводишь… – Он опустился на кровать и погладил Марину по ноге.

– Не ведись. У меня голова болит что-то, – пожаловалась она, и у Хохла сразу пропало игривое настроение:

– Может, поспишь?

– Нет, просто полежу. Иди ко мне…

– Если я приду, ты точно просто не полежишь, – усмехнулся Женька, однако отказать себе в удовольствии обнять ее не смог, завалился рядом. – Конечно, котенок… – Его поцелуи стали чаще, руки уже развязывали пояс кимоно, обнажая покрытое загаром тело. – Иди сюда… вот так…

Марина любила минуты их близости, даже научилась получать удовольствие от привычки Хохла ко всяким киношным трюкам. Ну, если даже не удовольствие – то относилась без раздражения. Годы не уменьшили ее страсти к сексу, и Хохол, который был старше, из кожи вон лез, чтобы не разочаровать свою искушенную и требовательную любовницу, чтобы даже мысли у нее не возникло о том, что Женя уже не тот, что прежде. Всякий раз, демонстрируя ей все, на что способно его все еще крепкое и тренированное тело, он подсознательно доказывал, что он лучший, что только с ним она будет счастлива. Будучи человеком неглупым, Женька понимал, что удержать Марину рядом в состоянии только сильный человек, только тот, кто сумеет чем-то зацепить ее, заинтересовать. Желающих всегда было пруд пруди, однако мало кто отваживался – понимали, что с такой женщиной справиться под силу только тому, кто не побоится ее непростого характера и власти ее красивого тела.

Сейчас, совершенно измочаленный, Женька откинулся на спину, тяжело дыша, и Марина, положив на его грудь голову, благодарно улыбнулась и шепнула:

– Все соревнуешься? Не надо, дурачок…

И ему стало не по себе – оказывается, она все прекрасно понимала и знала…

– Я не соревнуюсь, с чего ты взяла? Я хочу, чтобы тебе было хорошо…

– Мне хорошо. Но ты прекрати изводить себя и доказывать мне, что ты круче всех. Я и так в этом не сомневаюсь. У меня никого нет, кроме тебя, и уже никого не будет – я старею, Женька, оглянуться не успею – сорок стукнет.

– И в сорок твоя жизнь закончится? – ласково улыбнулся он, проведя пальцем по ее профилю. – Да тебе сейчас едва больше двадцати пяти, Маринка… И мне не важно, сколько там по паспорту…

Россия, три года назад

– Почему от тебя кровью несет? – недовольно поморщился Валерка Кулик, глядя на развалившегося перед ним в кресле Хохла.

– Чем? – невозмутимо переспросил Женька, выбив из мятой пачки сигарету. – Что ты выдумываешь?

Кулик покачал головой и тоже взял сигарету:

– Жека, ты кого хочешь обмануть? Я прекрасно знаю, как пахнет кровь.

– И что? Может, я курицу резал?

– Ага, а курица перед этим на двух ногах носилась и курила…

– Это не твое дело, Валерик, – растягивая слова, проговорил Хохол, и в его голосе послышалась угроза. – Лучше расскажи – все приготовил?

– Приготовил. Когда?

– Завтра утром. Самолет в десять утра, в порту должны быть за полчаса до вылета, я договорился. В салон будем заходить последними, да с нами никто и не летит – я все откупил, весь первый салон. – Хохол сунул окурок в пепельницу и выразительно взглянул на сидящего напротив врача. – Ты тут сам все сделай, да? А я встречу в порту.

– Да, конечно, тебе смысла нет сюда ехать, – согласился Валерка. – Ты-то улетишь, а я вернусь, как потом объясняться буду, если кто поинтересуется?

– Ой, да не очкуй, – сморщился Женька. – Никто тебя не потревожит – кому надо? Значит, договорились – в половине десятого машина должна быть у здания аэропорта. Ладно, поеду… Мышке скажи, что я был.

– И не зайдешь даже? – спросил удивленно Валерка – странно как-то, чтобы Хохол уехал, даже не взглянув на Марину. – Она улыбалась сегодня, я вошел – а она голову повернула к двери и улыбнулась. Узнала, что ли?

Женька болезненно сморщился, но все же отрицательно покачал головой. Не мог же он объяснить Кулику, что просто не может войти к Марине в палату таким – пропахшим чужим ужасом и смертью, чужой кровью. Поэтому, как ни тяжело ему было, поехал домой, так и не повидав любимую.

Дома, приняв душ и выкурив пару сигарет, Женька почувствовал себя немного лучше, спокойно вытащил чемоданы, погрузил их в «Хаммер», еще раз проверил все документы, лежащие в большом кейсе с кодовым замком, оглядел каминную. На полке валялись небрежно брошенные Мариной серьги – у Даши за столько дней так и не поднялась рука убрать их, эти валяющиеся на каминной полке серьги создавали иллюзию того, что Коваль либо здесь, дома, либо уехала в офис. Хохол подбросил сережки на ладони, словно взвешивая, потом сунул в кейс и закрыл замок. Поставив кейс рядом с вешалкой в прихожей, Женька побрел по дому, прощаясь с местом, ставшим ему родным за все годы. Трехэтажный коттедж выглядел пустым и заброшенным, словно вместе с хозяевами его покинуло что-то, присущее только этому дому. «Интересно, новый хозяин переделает здесь все или нет? – пронеслось в голове Хохла. – Я бы не стал, только ремонт бы сделал. Дом спланирован идеально, да и как иначе – Малыш все же строитель был, под себя делал, а уж в комфорте он понимал, как никто. И Маринка любила, чтобы все удобно… Любит, – машинально поправился он. – Что за привычку взял, урод, думать о ней в прошедшем времени? Она жива, и будет жива – я все для этого сделал, она не подведет…»

…Когда кошмар с транспортировкой носилок из «Скорой» в салон самолета и размещением их так, чтобы не шевелились, закончился и Валерка с кислородной маской наготове сел у Марининой головы, Хохол немного расслабился и откинулся на спинку кресла. Несколько часов – и они в Москве, а там почти сразу регистрация на рейс в Лондон. Мышка улетела двумя часами раньше, плакала так, что у Хохла заболело сердце, он пообещал, что позвонит сразу, как только окажется в Бристоле. Разумеется, сдерживать обещание он не собирался.

Оставалось надеяться, что в Москве Виктор Иванович не задержится с Егоркой и документами…

После взлета Женька переместился ближе к Марининой голове, чтобы видеть лицо, взял прохладную бледную руку, подышал, согревая, поправил одеяло, укутавшее Марину до подбородка, и глянул на озабоченное лицо Кулика, следившего за небольшим монитором:

– Что там?

– Да вроде нормально… только пульс очень прыгает, боюсь, как бы давление не поднялось…

– Ты меня не пугай! – чуть повысил голос Женька. – Ей точно не хуже?

– Да не хуже, не хуже, успокойся, – раздраженно бросил Валерка, порядком уставший от постоянных угроз. – Выпей хоть водочки, что ли, расслабься.

– Нельзя мне.

– Ну, гляди, как знаешь, – пробормотал врач, снова переведя взгляд на бледное лицо пациентки.

Женька тоже смотрел на Марину, смотрел, не отрываясь, словно хотел увидеть следы того, что она чувствует, какие-то ее эмоции. Она же только хлопала ресницами и морщила лоб. Черный капюшон спортивной кофты, затянутый под подбородком, делал и без того бледное лицо совсем бескровным и оттого похожим на маску. Это сравнение не совсем понравилось Хохлу, он тряхнул головой, отгоняя дурные мысли.

– Нет, котенок, ты все равно у меня самая красивая, – прошептал он, наклонившись губами к самому ее уху и не обращая внимания на сидящего рядом Валерку. – Я люблю тебя, родная…

Ему показалось, или ее губы чуть дрогнули в легкой улыбке? Нет, не показалось – Марина чуть скосила глаза в его сторону и улыбалась… Женька снова взял ее руку в свои, целовал, гладил, а Коваль продолжала улыбаться, следя за ним глазами.

– Видишь, Валерка, она все понимает. Смотри… – Хохол чуть сдвинулся в кресле, так, чтобы Марина не могла его увидеть, и она начала поворачивать голову. Найдя Женьку, она сфокусировала взгляд и свела брови, и Хохол поспешно погладил ее по щеке. – Нет-нет, родная, я с тобой… Видишь, лепила хренов? – повернулся он к Кулику. – Я же сказал – она будет такой, как была, даже если я при этом дураком стану.

– Ты и так уже в шаге, – буркнул Кулик еле слышно.

Как довольно хороший специалист, он не верил в то, что Марина будет прежней, а еще вполне справедливо опасался, что совсем скоро в мозгу могут наступить необратимые изменения, и тогда счастьем будет уже то, что Коваль сможет хоть как-то реагировать, не говоря уже ни о чем другом. Но Хохол так верил в то, что подобного не произойдет, и Валерка не решался даже заговаривать с ним на эту тему. «Надо же, как привязала мужика!» – подумал Кулик не без уважения. Он знал Марину много лет, еще задолго до того, как она стала железной Наковальней. Помнил еще по институту высокую, стройную шатенку с синими глазами и невероятной фигурой. За ней волочились практически все парни, однако она не замечала никого вокруг, даря внимание мрачному красавчику Нисевичу, который, в свою очередь, ревниво охранял свою добычу от любых посягательств извне. Валерке, низкорослому, белесому «ботанику», эта пара казалась сошедшей с Олимпа, не меньше. Чтобы самому приблизиться к Марине хоть на пять шагов, он даже не думал. Позже, уже работая в больнице, они иногда оказывались рядом на планерках, но и тут Нисевич был начеку.

Валерка любил свою жену, но она была обычной женщиной с обычными недостатками. Марина же казалась ему идеальной и потому недоступной. Но недоступное, как известно, притягивает… Однако Кулик прекрасно понимал, что вряд ли посмеет даже сделать попытку. Вон как зыркает в его сторону Хохол всякий раз, когда Валерка прикасается к Марине, а уж думать о том, что произойдет, если вдруг он позволит себе лишнее… Даже лекарства в подключичный катетер он вводит под чутким вниманием Женьки, тот сам расстегивает черную спортивную кофту, зорко следя, чтобы, не дай бог, не открылась грудь. Да оно и понятно – будь у Валерки такая женщина, он тоже не подпускал бы к ней никого.

Марина зашевелилась, подняла руку, и Хохол сразу вскинулся, поймал тонкие пальцы:

– Что, котенок?

Сухие губы едва шевельнулись, и из них вырвался не то хрип, не то шепот. Женька наклонился к ним ухом и скорее почувствовал, чем услышал:

– Пиить…

Он вскочил на ноги и победоносно глянул на Кулика:

– Слышал?! Ты слышал?! Она пить просит! – и метнулся к соседнему сиденью, где стояла большая сумка со всякой всячиной, вынул бутылку «Перье» и, отведя чуть в сторону торчавший из носа зонд, бережно влил Марине в рот несколько капель.

Она проглотила, закрыла глаза, как будто устала, и Женька, бросив бутылку куда-то себе за спину, осторожно положил голову ей на грудь и вдруг почувствовал на затылке ее руку – такой знакомый, привычный жест… Хохол замер, боясь пошевелиться, спугнуть, старался даже не дышать, чтобы не нарушить ничем состояние счастья, охватившее его. Она повторила свой любимый жест, всегда так делала, едва только он прижимался к ней, любила касаться рукой его бритой наголо головы.

– Устала, моя маленькая? – пробормотал Хохол, оторвав голову от ее груди. – Ничего, скоро все наладится… в Москву уже скоро прилетим, час остался. Там Егорка, там отец твой… а вечером уже в Лондоне будем, потом машиной – домой… Вот видишь, котенок, кто бы раньше сказал, что я буду Англию домом называть – не поверил бы, а пришлось. Ну, это ерунда все, лишь бы у тебя наладилось.

…К подобной встрече с сыном Женька оказался не готов. Ему и в голову не пришло, что ребенок, увидев носилки и на них – мать, поднимет такой крик… Виктор Иванович разрывался между внуком и дочерью, старался успокоить мальчика и одновременно побыть хоть немного напоследок возле Марины, но Егор орал все громче, и управы на него никакой не было. Женька, разозлившись, сильно шлепнул его по попе, чем только усугубил происходящее.

– Ма-ма! – закатывался мальчик, протягивая ручки к носилкам. – Ма-му-яяяа!

– Да закрой ты рот! – не выдержал Хохол, рявкнув так, что на него обернулась едва ли не половина находившихся вокруг людей. – Мама болеет, нельзя к ней! А будешь орать, я тебя еще не так отшлепаю, ты понял?! – Он сильно встряхнул замолчавшего на какой-то момент ребенка.

С перепугу тот перестал плакать, однако руки к матери все равно тянул, и тогда Валерка, подойдя сзади, тронул Хохла за рукав:

– Ну, пусть он ее за руку возьмет – кому хуже будет? И он успокоится, да и она, может, как-то отреагирует.

Хохол мрачно кивнул, соглашаясь с его доводами, и поставил Егора на ноги, подвел к носилкам и сам положил его ручку на Маринину. Коваль скосила глаза и, увидев сына, тяжело вздохнула. Егорка же, прикоснувшись к матери, моментально перестал даже всхлипывать, крепко ухватился за ее пальцы и, распахнув глазенки, смотрел на нее. С другой стороны носилок стоял Виктор Иванович, и его плечи вздрагивали от беззвучных рыданий. Он тоже держал дочь за руку, и его длинные пальцы с чуть сморщенной кожей слегка подрагивали. Никто не мог точно сказать, увидятся они еще раз или нет, суждено ли им встретиться снова, и от этого у Виктора Ивановича было чувство, что сейчас он теряет так недавно обретенную дочь навсегда. Конечно, Англия – не край света, однако неизвестно, можно ли будет ему беспрепятственно поехать туда, не повлечет ли его приезд неприятности для Марины и ее семьи.

«Ведь не напрасно же Евгений так торопил события, так наскоро собрался, продал все, обрубил все нити, связывавшие их с Россией, – думал старый журналист, когда вез сегодня маленького Егора в аэропорт. – Значит, есть что-то, о чем даже я знать не должен… Ну, пусть, зато теперь я знаю, что она жива и окажется в безопасности, и все будет в порядке».

Однако Виктор Иванович не представлял, что Марина лежит без движения и почти ни на что не реагирует, что ее сопровождает врач с набором каких-то датчиков и полным саквояжем лекарств. Когда через знакомого в британском консульстве Виктор Иванович оформлял визы и покупал билеты, тот был поражен – кто-то скупил все билеты в салон бизнес-класса. Такого в практике «Бритиш Эйрвэйз» еще не было. Но таково было категорическое требование Хохла, когда тот позвонил с просьбой о помощи.

– Я не могу везти ее в присутствии еще кого-то – она не в том состоянии, чтобы рядом были люди. Поэтому все билеты в бизнес-класс должны быть мои, – заявил он, и у Виктора Ивановича не нашлось, что возразить.

Теперь он был полностью согласен с Женькой – в таком состоянии Марине, действительно, не были нужны попутчики. Дочь выглядела уставшей и сильно похудела, словно истекла. Бледная кожа обтягивала заострившиеся скулы, волосы едва начали отрастать, под глазами черные тени, в носу зонд, зажатый специальной прищепкой. Зрелище было удручающим, и от этого у Виктора Ивановича болело сердце. Да еще внук… Его хорошенькая мордашка то и дело кривилась в плаче, те несколько ночей, что мальчик провел в квартире деда, обернулись сущим адом – Егор ревел до тех пор, пока не засыпал, измученный собственной истерикой. Виктор Иванович измотался, но сделать ничего не мог. И вот сегодня Егор молчит, держится за руку матери и молчит, не плачет, а только шныряет глазенками по сторонам. Внезапно Марина сделала движение в сторону, и Женька тут же оказался рядом, но она повернулась на бок и потянула к себе Егорку. Хохол моментально сориентировался, жестом усадил на место Валерку и чуть подтолкнул мальчика:

– Иди, маму поцелуй, она соскучилась.

Ребенок сделал несколько шагов и прижался губами к щеке матери. Марина вздрогнула всем телом, из ее груди вырвался какой-то звук, и Егорка отпрянул, но Хохол коленом легонько подтолкнул его в спину, возвращая обратно:

– Не убегай, пусть мама на тебя посмотрит.

Егор, словно поняв, что от него хочет отец, прижал ладошки к Марининому лицу и бормотнул:

– Мамуя…

Марина обхватила его рукой и притянула к себе, коснувшись губами лба. Торчащий в носу длинный прозрачный зонд вывалился из-за плеча на грудь, и Егорка, увидев его, испугался и снова заплакал.

– Все, Жека, убирай пацана, – решительно вмешался Кулик. – У нее давление прыгнет, а скоро в самолет.

Хохол недовольно скривился, однако Егора отвел в сторону, присел перед ним на корточки и заговорил, взяв за руки и глядя в глаза:

– Сынок, вот мама и вернулась, помнишь, я тебе обещал? Просто она заболела сильно, но мы ее вылечим, да? Ты только больше не плачь, хорошо, а то мама слышит и волнуется. Обещаешь? – Мальчик кивнул, однако через минуту его лицо снова скривилось в плаче. – … Твою мать! – рявкнул Женька, вскакивая на ноги. – Да что за наказание, ты замолчишь или нет?!

– Не кричи, Женя, – вмешался Виктор Иванович, подняв внука на руки. – Он испугался, маленький ведь совсем. Идем, Егорушка, купим тебе соку, хочешь?

– Кафетку! – категорически потребовал Егор, шмыгнув носом, и дед согласно кивнул:

– И конфетку тоже. Но если будешь плакать, папа у тебя все заберет.

– Нет! – заверил мальчик, хотя было непонятно, к чему относится это его «нет» – к собственному плачу или к вмешательству отца в их с дедом тайны.

Хохол покачал головой и промолчал – сейчас было не до воспитательных моментов, лишь бы Егор замолчал и не плакал, привлекая к себе внимание многочисленных пассажиров. Не хватало еще милицейской проверки…

Следующим неприятным эпизодом было прощание Виктора Ивановича с дочерью…

Старик изо всех сил держал себя в руках, но в последний момент вдруг обхватил неподвижно лежащую Марину руками и зарыдал в голос.

– Не надо, батя… – хрипло и трудно вывернул Хохол, у которого от этой сцены защипало в носу. – Не навсегда ведь… приедешь, погостишь…

– Женя… Женя, я тебя прошу… ты только не бросай их, Женя… – Виктор Иванович оторвался от дочери и беспомощно-просительно взглянул на возвышавшегося над ним Хохла.

У того язык не повернулся ничего сказать, Женька только кивнул головой, обнял старого журналиста, потом перехватил удобнее сидящего на руках Егора и кивнул стоящему рядом Кулику. В сопровождении сотрудника авиакомпании, помогавшего нести носилки, они двинулись к зоне таможенного контроля…

Три года спустя, Бристоль, Англия

Наконец-то появилось солнце. Робкое, правда, еле греющее, но все же солнце. Марина распахнула окно и впустила в комнату яркие лучи, тут же разбежавшиеся по постели, по лицу еще спящего Женьки, по большому постеру на стене. Хохол что-то пробормотал, забросил за голову сжатую в кулак руку и продолжал спать, а Марина, улыбнувшись своим мыслям, набросила длинный халат и направилась в детскую, будить Егорку.

Мальчик, однако, уже не спал, лежал в постели с книжкой в руках.

– Привет, родной. – Марина села рядом и, забрав книгу, поцеловала сына в нос. – Что так рано?

– Сегодня последний день в школе. – Егорка улыбнулся и поймал материнскую руку, прижал ее к своей щеке. – А потом – каникулы!

– Да, каникулы. И какими оценками ты меня порадуешь?

– У меня все хорошие будут, – уверенно ответил сын, и Марина засмеялась:

– Не будь таким самоуверенным, Грег. А вдруг что-то не так пойдет?

– Ты что, мамуля? – возмутился мальчик, уязвленный словами матери. – У меня только хорошие отметки будут, я знаю. Я вырасту и буду таким, как папа. Мне вчера Женя рассказывал…

Лицо Марины стало каменным, она отняла у сына руку, чуть отстранила его от себя:

– Кто? Как ты сейчас назвал отца?

Егор молчал, опустив голову, и Коваль негромко приказала:

– В глаза мне смотри. И никогда не смей смотреть под ноги, понял? Никогда не опускай глаза, всегда только в лицо, слышишь меня, Грег?

Мальчик кивнул, подняв на мать синие глазенки.

– Вот так. А теперь скажи – почему ты перестал звать папу папой? Кто тебе разрешил?

– Он сам сказал – зови меня, как хочешь.

Марина растерялась – не ожидала от Хохла подобного, да еще без обсуждения с ней.

– Ладно, вставай. Пора в школу, я тебя сама отвезу.

Они позавтракали вдвоем, Женька до сих пор спал, и Марина вышла во двор, направляясь к гаражу. Егорка нетерпеливо подпрыгивал на крыльце, и его сине-красный рюкзачок мотался из стороны в сторону. Мальчик смотрел на мать, уверенно сидящую за рулем «Геленвагена», и чувствовал, как его переполняет гордость – его мама самая красивая и молодая, ни у кого в классе больше такой нет. Ну и что, что она не может ходить без своей трости, все равно она самая лучшая, остальные вон какие старые и толстые, одеваются как попало, постоянно что-то жуют. А его мама совсем другая…

– Грег, что замер? Опоздаем! – Марина опустила стекло и помахала сыну, приглашая садиться.

Егорка быстро вскарабкался на заднее сиденье, бросил рюкзак рядом и, высунувшись между сидений, поцеловал мать в щеку.

– Ты чего? – удивленно обернулась она.

– Мам… ты у меня самая красивая…

– Спасибо, родной.

Она потрепала его по волосам и завела машину. Правая нога почти не мешала, за столько лет Марина привыкла, что постоянно приходится переносить основную нагрузку на левую. Ее совершенно не беспокоил подобный дефект внешности и необходимость опираться при ходьбе на трость. Хохол этого не замечал, а до мнения остальных ей дела не было.

Возле школы было многолюдно, бегали дети, старшеклассники сидели прямо на газонах и многоголосо переговаривались. Егор вылез из машины, подхватил рюкзачок и помахал матери рукой:

– Ты меня заберешь?

– Да, я поеду после обеда в ресторан и перед этим заеду. Думаю, Тони сумеет удивить тебя чем-нибудь! – подмигнула Марина. – Все, беги, а то опоздаешь.

Дождавшись, пока сын скроется за школьной дверью, Коваль развернула джип и направилась домой, заскочив по дороге в кондитерскую за свежими булочками к завтраку – Хохол любил с утра намазать пару таких теплых плюшек абрикосовым джемом.

Женька уже встал и даже успел пробежаться, и теперь стоял под душем, фыркая и плескаясь водой во все стороны.

– Ты бы хоть дверь в ванную закрывал, – насмешливо проговорила Коваль, садясь на бортик джакузи и глядя в неплотно задвинутую стенку душевой кабины. – А то вдруг Сара ненароком заглянет? Умрет от избытка впечатлений.

– Сара – розовая, – спокойно отверг Маринину версию Женька. – И мое распрекрасное тело ей по фигу.

– Дурак! – фыркнула Марина. – Давай вылезай скорее, я булочек тебе привезла, пока теплые.

– Ого! – многозначительно протянул Хохол, выключая воду и протягивая руку за полотенцем. – К чему бы?

– Захотелось порадовать любимого мужчину. Кроме того, у меня есть к тебе разговор.

– Ну, с этого и надо было начинать! Ты ж никогда ничего просто так не делаешь. Значит, и булки к тому, чтобы что-то подсластить, да?

Он замотал полотенце вокруг бедер, провел рукой по голове, критически осмотрел гладко выбритый подбородок и тщательно постриженные усики, а потом повернулся к Марине.

– Ну, за столом обсудим? Или сразу аппетит испортишь?

Она засмеялась, встала с бортика и подошла к Хохлу, обняла за талию, прижавшись лицом к его груди. Женька потрепал ее по волосам, чмокнул в макушку:

– Что, угадал? Разговорчик не из приятных?

Марина кивнула и потянула его из ванной.

Усевшись за барную стойку, Хохол потянул к себе плетеную корзинку, полную маленьких булочек, и банку с джемом. Марина крутила ручку кофемолки, перемалывая зерна, и обдумывала, как начать разговор.

– Слушай, дорогой мой… а с какой это радости ты вдруг разрешил Егору звать тебя по имени, а? – Она поставила перед любовником кофейную чашку и сахарницу, налила кофе и уселась на высокий табурет, закинув ногу на ногу.

– А что такое? – поинтересовался он, с удовольствием впиваясь в намазанную джемом булку. – Пусть зовет, как хочет. Я ж вижу, что ему стало тяжело говорить «папа».

– Женя… так нельзя, понимаешь? Ты – его отец.

– Если ты будешь настаивать, он вообще перестанет воспринимать меня хоть как-то. У него, к несчастью, твой характер, а это говорит только об одном – что упрямство у него точно такое же. Мне неважно, как он будет меня называть, я все равно считаю его своим сыном. – Высказавшись, Женька отхлебнул кофе и посмотрел на Марину, задумчиво прикурившую сигарету. – Ну, что ты сидишь с таким видом, как будто дом рухнул? Не грузись, какая разница, как он меня зовет?

– Это неправильно, понимаешь? Так не должно быть.

– Я тебя прошу. – Он дотянулся до ее руки и сжал пальцы. – Не настаивай на своем, не ломай его. Он ребенок, а ты требуешь от него, как от взрослого. Я ведь слышу ваши разговоры, мне не нравится, как ты с ним общаешься.

– Очень грамотный, да? – мрачно поинтересовалась Коваль, отнимая руку.

– Да не грамотный я, просто понимаю, что нет смысла настаивать, это совсем не тот момент. Сама подумай – ребенок в пять лет получил такую информацию, которую не каждый взрослый может сразу осмыслить и воспринять. Тебе вон тридцать с лишним было, когда ты впервые отца увидела. Вспомни, как ты себя вела? Молчишь? Ну вот. Так ты была взрослая, независимая женщина, и то чудила столько времени. А от маленького пацана требуешь понимания.

Марина опустила голову, в душе совершенно согласившись с его доводами. А Хохол спокойно закончил завтрак, закурил, облокотившись на барную стойку, и насмешливо посмотрел на удрученно сидящую Коваль.

– Я тебя убедил?

– Вполне. В очередной раз дал понять, что мать из меня никакая.

Женька захохотал, бросил в пепельницу сигарету и, встав со стула, подхватил Марину на руки:

– Ах ты, горе мое! Такой бригадищей заворачивала, а что с пятилетним мальчишкой делать, не знаешь! Ну, не расстраивайся, котенок. – Он чмокнул ее в нос и предложил: – Поедем, прошвырнемся по центру? Ты ведь все равно в ресторан собиралась?

– Поедем, – обрадовалась она, обхватив руками его шею и положив голову на плечо. – Неси в гардеробную.

Она вот уже третий год старалась пересиливать себя и покупать поменьше черных тряпок, однако это не всегда удавалось. Сейчас Коваль все же уговорила себя не поддаваться соблазну и не брать с полки пушистый короткий свитерок, к которому уже тянулась рука, а вытащить ярко-красный, цвета крови. Женька очень любил этот цвет, и ей захотелось его порадовать. Узкие брюки и лаковые лодочки без каблука, а также умело наложенный макияж довершили образ, и через полчаса перед Хохлом, терпеливо ожидавшим в гостиной, появилась коротко стриженная платиновая блондинка с ярко накрашенным ртом и аквамариновыми глазами.

– Ого! – присвистнул он. – Какая женщина! Интересно, чья?

– Не дури. – Марина прижалась к нему, окутав шлейфом своих духов. – Ты прекрасно знаешь ответ на этот вопрос, так что не кокетничай.

Женька осторожно поцеловал ее в щеку, дотянулся до полки, на которой лежали ключи от машины, и поторопил:

– Поедем, а то время идет. Скоро Егора забирать из школы, а мы хотели еще погулять.

Он сел за руль сам, повез ее в городской парк, где уже все было зелено от первой травы и только-только развернувшихся листьев на аккуратно постриженных деревьях. Кругом сидели молодые люди, парами или группами расположившись на прихваченных с собой пледах, а то и прямо на траве. Мамаши с колясками предпочитали лавочки, маленькие ребятишки носились по дорожкам и газонам. Марина с Хохлом сразу направились в самый отдаленный угол парка, в свою любимую беседку над рекой.

– Егор расстроится, что мы без него ездили, – задумчиво проговорила Коваль, прикуривая сигарету.

– Мы ему не скажем, – подмигнул Женька. – Нам так редко удается вместе побыть, вдвоем…

– Ой, не начинай! Помнится, я совсем недавно организовала тебе свидание вдвоем, так ухитрилась получить по лицу и выслушать все, что ты давно хотел, но стеснялся сказать, – усмехнулась она.

Хохол фыркнул:

– Да ты разве от большой любви ко мне это сделала? Ты ж ничего без собственной выгоды не устроишь, и та ночь в отеле не исключение. Ты ж меня развела, как мальчика.

– Ну, прости. – Марина пересела поближе, взяла его за руку и стянула кожаную автомобильную перчатку. – Терпеть не могу эти твои комплексы.

– Я себя неловко чувствую с тобой рядом.

– Чушь! Мне все равно. – Она прижалась щекой к руке. – Женька, а ведь это любовь…

– А то! – усмехнулся он, стряхивая с ее свитера какую-то нитку. – Только ты об этом ничего не знаешь, Маринка. Не сердись, ладно? Ты любишь только себя, всю жизнь одну себя. Не перебивай, я сейчас говорю, – он приложил к ее губам палец, предвосхищая ее ответ. – Это, наверное, нормально при том, какое у тебя было детство. Но с тобой так трудно, котенок, так трудно…

– Тогда зачем ты тащил меня через пол-Европы, чуть живую? – отведя его руку от своего лица, спросила Коваль. – Зачем тянул меня там, дома, когда можно было просто тихо ввести мне кое-что в капельницу? И Валерка прекрасно знал – что именно. Почему ты не сделал этого, если тебе так тяжело возле меня? Зачем тебе это все, а?

– Да затем, что люблю я тебя, сучка ты, – с горечью бросил Хохол. – Люблю так, что мозги набекрень.

– Прости…

Марина встала со скамьи и взяла лицо Женьки в ладони, заглянула в прищуренные глаза. Хохол не открыл ей ничего нового, все это они обсуждали много раз и до сегодняшнего дня, и Марина уже не обижалась на обвинения. Она прекрасно знала о своей неспособности любить кого-то, понимала, что Женька прав, обвиняя ее в черствости… Существовал только один человек, прощавший ей все, ничего не замечавший…

Коваль встряхнула волосами, отгоняя от себя призрак мужа:

– Женя… не надо, хватит. Мы хотели побыть вдвоем и опять все испортили.

– Я испортил? – уточнил Хохол.

– Нет – мы. Мы оба. Я тебя прошу, хватит…

– Да, все. Поедем за Егором.

Женька встал и потянул Марину за собой к выходу из парка. Она не сопротивлялась, шла за ним и чувствовала, как ей легко с этим человеком, как хочется подчиняться ему, идти за ним вот так, за руку, куда поведет. За Егором Малышевым не шла – а за Хохлом вот идет и мечтает, чтобы как можно дольше это длилось…

Они подъехали к школе как раз в тот момент, когда учителя вывели ребятишек из начальной школы во двор, чтобы попрощаться с ними на время каникул. Егор, увидев мать и отца, запрыгал и крикнул:

– Мамуля, я здесь!

Егор подбежал к матери и протянул ей листок, на котором были проставлены его оценки за первый школьный год. Балл был только высший, ничего другого, и это очень порадовало Марину. Протянув листок Хохлу, она многозначительно сказала:

– Думаю, Грег заслужил поощрение, правда? Такая успеваемость дорогого стоит.

– Согласен, – кивнул Женька. – Ну, что – сначала по маминым делам, а потом в торговый центр?

– Нет, – не согласилась Марина. – Сначала за подарками, потом по делам. А ты, – обернулась она к Егорке, – за это время должен придумать, что именно хочешь в подарок. Договорились?

Глазенки мальчика радостно засветились в предвкушении, он согласно кивнул и быстро забрался на заднее сиденье джипа. По дороге Марина позвонила в ресторан и попросила Энтони приготовить какой-нибудь особенный обед для Грега, и шеф-повар заверил, что уже знает, что именно это будет.

В ресторане Коваль сразу поднялась к себе в кабинет, зажгла спиртовку и принялась варить кофе. Хохол раздел Егорку, убрал в шкаф его курточку и рюкзак, подмигнул и предложил:

– Пока мама бумаги посмотрит, идем, скажем повару, что мы готовы обедать?

– Да, идем! – подпрыгнул мальчик, уцепляясь обеими руками за локоть Хохла. – Только давай сегодня на «украинскую» пойдем, хорошо? Мне там забор нравится.

«Забором» Егор называл плетень из прутьев, которым были декорированы стены «украинской» террасы, он придавал помещению вид хутора. Способствовали созданию атмосферы и большие подсолнухи, и как бы небрежно развешанные на высоких кольях глиняные горшки, даже вышитые полотенца. За оформлением интерьера в ресторане Марина всегда следила строго, подмечала малейшие несоответствия, искала книги, в которых можно было увидеть какие-то мелочи и интересные решения. В этом плане, конечно, ей была ближе Япония, которую она хорошо знала и которая отвечала ее внутреннему мироощущению. Но Женька был непреклонен:

– Нельзя потакать своим старым привычкам. Ты вспомни – Малыш научился курить сигары, чтобы не афишировать манеру держать сигарету в левой руке. А ты хватаешься за свою страсть к Японии, как за последнюю надежду на спасение.

– Женя, я так долго занималась этим, что оно стало частью меня, понимаешь? – пыталась объяснить Марина, но Хохол и слушать не хотел…

– Ничего, привыкнешь.

Просмотр бумаг не отнял много времени – управляющий свое дело знал и за рабочее место держался, а потому проблем не возникало. Марина выкурила сигарету и решила, что пора присоединиться к мужчинам.

Она вышла в зал и увидела, что Женька с Егором сидят за столиком у большого окна, оставив ей место в наименее освещаемом углу. Пристроив трость так, чтобы ее можно было сразу взять в руку, Марина села за стол и оглядела предложенные поваром блюда.

– Борщ… – простонала она, приподняв крышку керамического горшочка, стоявшего перед ней. – И, поди, опять с салом?

Женька хохотнул:

– Не забывай – у нас, хохлов, без сала за стол не садятся! А борщ с салом – это классика!

– Ох, не знала я, что Энтони мне такую пакость преподнесет, – вздохнула Коваль, которая терпеть не могла жирного. – Придется есть…

Егорка уплетал борщ за обе щеки, щедро сдобрив его сметаной:

– Мам, это вкусно, ты только попробуй! – Он поднял голову и вдруг спросил у Хохла: – Смотри! Во-он в том углу сидит какой-то дядька и все время на нас пялится. Видишь?

– Что делает? – возмущенно спросила Марина, старавшаяся не позволять Егору засорять речь, но Женька сжал ее руку и медленно обернулся назад, туда, куда кивнул Егорка.

Марина тоже глянула через плечо – за самым дальним столиком восседал… Гришка Бес.

– Черт возьми… – прошептала Марина. – И откуда его нелегкая принесла, да еще в мой ресторан?! Женя, что делать?

– Не поднимай панику, – жестко велел Хохол. – Ему теперь ни за что тебя не узнать, так что потихоньку свали в кабинет и там оставайся, пока я к тебе не приду, поняла? Только сделай это спокойно и медленно.

– Женя… трость… Он ведь сразу меня по трости вычислит, ты подумай – много ли баб ходят с палкой, а?!

– Трость останется здесь. А ты сейчас встанешь и пойдешь к себе. Не прихрамывая. Слышишь? – Он сильнее сжал ее руку и требовательно посмотрел в глаза. – Ты меня слышишь?

Она кивнула, однако было поздно – Бес узнал Хохла, встал и двинулся к их столику.

– Жека? – нерешительно спросил он, протягивая руку, и Хохлу ничего не осталось, как встать и пожать протянутую руку Беса.

– Я, Гриша.

Бес неожиданно кинулся обниматься, потом выхватил из-за стола Егора, подбросил вверх.

– Егорка, племяш! Вырос-то как!

– Скажи ему, чтобы отпустил! – велел Егорка Хохлу по-английски, и тот попросил Беса:

– Гриш, ты поставь его, он не любит, когда его кто-то…

Бес опустил мальчика на пол, одернул его свитерок и с некоторым уважением проговорил:

– Гляди, характерный! Весь в мамашу свою… – Он перевел взгляд на замершую за столом Коваль, успевшую нацепить темные очки в пол-лица. – А это кто у вас?

– Это моя жена, – спокойно ответил Женька. – Женился я тут, понимаешь? Не век ведь одному-то, да еще в чужой стране. Да и пацану женское внимание нужно. Мэриэнн, дорогая, – произнес он на своем корявом английском, обращаясь к Марине. – Познакомься, это мой старый э-э… знакомый. Григорий его зовут.

Коваль бормотнула что-то севшим от волнения голосом, протянула руку, и Бес приложился к ней губами:

– Очень рад, мадам. Умеешь ты, Хохлина, баб себе выбирать, – с завистью протянул он, разглядывая Марину. – Но этой до Маринки далеко, признайся.

Хохол пожал плечами и предложил Бесу пересесть за их стол:

– Мэриэнн уже собиралась уходить… – Он многозначительно взглянул на Коваль, и та поднялась.

– Нет, погоди, – заупрямился вдруг Бес. – Чего одним сидеть, без женского общества?

– Так она все равно по-русски не понимает, – выкрутился Хохол. – Никак не приучу, так и общаемся через Егора. Он-то у меня молодчага – еще и французский в школе учит.

– Это от отца у него. Малыш… – начал Бес, но вдруг осекся под ненавидящим взглядом Коваль – она не сумела справиться с собой, упоминание о муже лишило ее самообладания. – Ну и взгляд у твоей жены, – поежился Бес. – Так, помню, Наковальня, покойница, смотрела – уставится и молчит. Как змея какая…

Марина поняла, что пора уходить, иначе она не только посмотрит, а еще и скажет что-нибудь родственнику Грише, так некстати оказавшемуся в этой стране, в этом ресторане. Она молча поднялась и пошла к двери, в душе моля бога дать ей не споткнуться, неловко опереться на больную ногу и не захромать. Ей это удалось, хотя спиной она чувствовала внимательный взгляд Беса. Взгляд мешал, выводил из равновесия.

Закрыв за собой дверь кабинета, она рухнула в кресло, моментально почувствовав слабость в правой ноге и острую боль в колене, не выносившем никаких нагрузок. Стало вдруг очень жаль себя, и Коваль дала волю слезам, благо появилась возможность списать их появление на разболевшуюся ногу. В таком виде и застал ее Егорка. Марина еле смогла подняться из кресла и открыть ему дверь.

– Мамуля, ты чего? Плакала? – Сын помог ей дойти до стола и осторожно усадил. – Нога, да, мам? – Он заглядывал ей в лицо, и его рожица выражала озабоченность. – Может, Женю позвать?

– Не надо, сынок, сейчас пройдет, уже почти не больно… А что, этот мужчина уже ушел?

Егорка возмущенно фыркнул:

– Нет! Они с Женей водку пьют.

– Ну, пусть пьют, – вздохнула Марина. – А мы с тобой домой поедем или в кино, хочешь? Раз уж так неудачно с обедом вышло.

– Поедем в кино, там новый мультфильм идет! – подпрыгнул Егор. – А… Женя как домой поедет? Напьется ведь…

– Грег! Что значит – напьется? Ну, посидит со старым знакомым…

– Мам, а чего он про тебя так говорил, как будто ты мертвая? – вдруг спросил Егорка, подбираясь к ней сзади и обнимая за шею. – Как-то страшно сказал, я испугался.

– Это он не про меня говорил, сыночка. – Марина похлопала Егора по руке и прижалась к ней щекой.

– А кто такая Наковальня? Это ведь не человек, это такая штука в кузнице, по которой стучат большим таким молотком, да? Я в книжке видел.

– Да, не человек…

«Не человек, не женщина и вообще никто, – продолжила она про себя. – Никто, ничто и звать никак…»

– А тогда почему этот дядя говорил как про человека? – не отлипал сын, уткнувшись носом в ее волосы.

– Ты просто не понял.

– Мам, а он кто? Он моего папу знал?

– Грег! Хватит!

– Ну, скажи, что тебе, жалко? Знал?

И Коваль сдалась:

– Ну, да, знал! И вообще – это твой двоюродный дядя. Он – брат твоего папы. Теперь мы с тобой можем ехать?

– Как ты машину поведешь, раз нога болит? – резонно возразил сын, обходя кресло и становясь перед матерью.

– Такси вызовем, а машину здесь оставим, попросим швейцара загнать во внутренний двор. Все?

– Нет, не все. А твоя трость? Как ты пойдешь без трости?

– У меня в шкафу стоит старая. – Марина показала сыну язык, и он рассмеялся, вмиг перестав быть взрослым и серьезным.

– Ты такая хитренькая, мамуля! Все у тебя есть!

Коваль притянула его к себе и обняла, прижав его голову к груди. Егор иногда поражал ее своим недетским отношением к происходящему, абсолютно серьезными взглядами и мыслями. Возможно, оттого, что ему слишком рано пришлось пережить такое, что по силам далеко не каждому взрослому? Порой он вспоминал какие-то фрагменты, приставал к Марине с вопросами о жизни в России, о том, почему она так долго болела, почему они теперь живут в Англии. Коваль отбивалась, как могла, считая, что слишком рано рассказывать ему правду. Но вот такие моменты, как сегодня, заставляли ее говорить.

В такси сын снова вспомнил о встрече с Бесом, придвинулся к Марине и тихонько, чтобы не слышал водитель, спросил:

– Мамуля, а вот этот… дядя Гриша… он на самом деле брат моего папы?

– Двоюродный, – неохотно признала Коваль, в душе кляня Беса последними словами. – Грег, мне неприятно говорить об этом.

– Тебе всегда неприятно, когда я спрашиваю про папу или про Россию, – буркнул сын, отодвигаясь в сторону. – А почему? Ты никогда не объяснишь!

– Грег, есть вещи, которые причиняют боль, и эта боль не уменьшается, даже когда проходит время. К таким для меня относится разговор о твоем отце. Боюсь, что никогда не смогу рассказывать об этом.

– Ты хочешь сказать, что никогда не расскажешь мне о папе? – уточнил Егорка, взяв материнскую руку в свою.

– Я и так рассказала тебе слишком много, – вздохнула Коваль. – И ты теперь используешь эти знания во вред другому человеку.

– Кому? – удивился сын.

– Ты перестал уважать своего нынешнего отца, и мне это абсолютно не нравится. Пойми – отец не тот, кто родил, а тот, кто воспитывал, кто не спал ночами, когда ты болел, кто носил тебя на руках, когда ты капризничал. Кто, в конце концов, жил с тобой рядом и заботился о тебе в то время, когда я… уезжала и долго болела, – запнувшись, произнесла Марина. – А ты теперь тычешь Жене в нос тем, что он тебе, видите ли, неродной! А неродной поступил бы проще – сдал бы тебя в детдом и забыл адрес.

– Что такое детдом? – спросил Егор, глядя на мать своими синими глазищами.

– Детдом? Это такое место, где живут ребятишки без родителей. У них есть все, что нужно, но не более. И главное – у них рядом нет папы-мамы, которые целуют на ночь, жалеют, когда упал и ударился, дарят подарки на день рождения. Понимаешь? У тебя нет ничего своего – все общее, нет возможности уединиться, делать то, что хочется в этот момент.

– Похоже на тюрьму, – вздохнул Егорка, покручивая кольцо на Маринином пальце.

– Похоже, – согласилась она. – А теперь представь себе – Женя не захотел бы возиться с тобой, когда я заболела. Отдал тебя в такой вот детский дом. Как думаешь – тебе хорошо бы жилось? – Коваль взяла сына за подбородок и заглянула в глаза.

Егорка насупился и отрицательно помотал головой. Он не мог представить себе, как можно жить в общей комнате, не имея своей, как не иметь любимой игрушки, которую кладешь рядом с собой в постель, как он – медвежонка. Страшно даже представить, что было бы, если бы Женя отдал его в этот самый детский дом…

– Мамуль… а если я попрошу у него прощения? Как ты думаешь, Же… папа простит? – с запинкой спросил Егорка, сильно сжав пальцы матери.

Коваль грустно улыбнулась, погладила сына по щеке и кивнула.

Она знала, что Хохол будет очень недоволен тем, что она надавила на ребенка, но и видеть, как переживает он перемену в Егоркином отношении к себе, тоже было невыносимо. Для человека, подобного Хохлу, то, что он сделал, было равносильно небольшому подвигу – остаться одному с маленьким ребенком, да еще имея на руках полумертвую женщину, о которой даже заикнуться никому нельзя… Женька выстоял, справился.

Марина не любила быть кому-то обязанной, но с Хохлом все обстояло по-другому – он никогда не говорил о том, что ему пришлось пережить и через какие препятствия пройти, чтобы подарить ей возможность жить, и молчание заставляло Марину уважать его еще сильнее.

О браке они больше не разговаривали. Женька давно понял простую вещь – никакой штамп в паспорте не заставит Марину быть с ним, если она сама этого не захочет. Но сейчас она никуда и не собиралась, и вовсе не потому, что было некуда, – просто подошла, видимо, к тому возрасту, когда хочется постоянства, покоя и надежности. С Хохлом она все это имела, так чего искать? С ним она чувствовала себя абсолютно защищенной от всех проблем и неурядиц. Это было просто удивительно – не зная языка, Женька ухитрился как-то существовать в чужой стране, ходить в магазин и объясняться с продавцами, благо в супермаркете это нетрудно, общался с врачом, лечившим Марину, с Сарой, приходившей первый год почти ежедневно. Когда Марина стала нормально соображать и выходить из дому, Женька немного расслабился – теперь часть проблем взяла на себя она. И если бы не ее постоянная ностальгия, все вообще было бы хорошо…

Отправив Марину в кабинет и оставшись наедине с Бесом, Женька испытал облегчение – Маринина тревога передалась и ему тоже, а сейчас словно с плеч груз свалился. Он потянулся к графину с водкой, налил Гришке и себе тоже плеснул немного. Бес удивленно посмотрел на необычно малую для Хохла дозу:

– Ты чего это? Завязал, что ли?

– Почему? Просто стараюсь умение свое не демонстрировать. Мэриэнн не любит этого.

– Красивая баба, – проговорил Гришка. – Но все равно не Маринка. Та такая была… войдет – и все вокруг только на нее и смотрят. И ведь хромала при этом, с палкой ходила – странно, да? Есть ведь бабы, которых не портит ничего.

Хохол промолчал. Это даже хорошо, что Бес говорит такое о Коваль – значит, им удалось одурачить его, не узнал он Марину в ее новом облике.

Гришка поднял свой стакан:

– Давай, что ли, помянем Наковальню?

Женька неопределенно пожал плечами – теперь он понимал, каково было Марине говорить о тогда еще живом Малыше в прошедшем времени. Они выпили, не чокаясь, помолчали, а потом Бес неожиданно сказал:

– Слушай… У меня дела здесь, в Бристоле. Хочу вложиться тут в одно предприятие.

– Что, Россия маловата стала? – усмехнулся Хохол, наливая еще по одной.

– Почему – маловата? В самый раз. Только… спокойнее здесь. Там ведь теперь все совсем по-другому, – вздохнул Гришка, вынимая сигареты. – Нынче все подались кто в депутаты, кто еще куда – во власть прут, понимаешь ли. Уже не разберешь, где красные, где черные – все одной масти стали, и те, кто должен закон блюсти, этот самый закон сами и нарушают.

– Так и раньше такое было, – возразил Хохол, отправляя в рот кусок сала. – Ты вспомни, как мы кормили и мэрию, и милицию, и еще черт пойми кого. У Маринки полгорода вторую зарплату получало, не стесняясь.

– Сейчас еще хуже. Раньше это хоть скрывалось, а теперь в открытую. Не понимаю – неужели никому дела нет там, наверху? Ведь если бы власть хотела, давно все решила бы – и с ворами, и со взяточниками… – Бес закурил, задумчиво окинул взглядом зал. – Просто никому не надо, Жека, потому что они и сами с этого имеют.

– Я, Гриха, от политики далек, меня это совершенно не касается. Да и вообще…

– Ну да, ты тут, смотрю, хорошо устроился – ресторан вон, баба… Удивительно, как пацана-то с собой прихватил. Слушай, – оживился вдруг Бес, подавшись через стол, – а давай я Егора с собой заберу, а?

– Чего?! – Хохол едва не упал со стула от подобного предложения. – Как это – заберу, куда?!

– К себе. Он ведь племянник мой, сын моего брата. Я его усыновлю, все официально – своих-то у нас не будет.

– Не беспредельничай, Бес, – вывернул Хохол с натугой после паузы. – Он – мой сын, я его вырастил. Я, понимаешь? Я с десяти месяцев его на вот этих руках… – Женька даже задохнулся, рванул ворот рубахи так, что посыпались пуговицы. – Это единственное, что осталось у меня от Маринки, – этот пацан.

– Своих еще успеешь завести, баба-то у тебя молодая, – спокойно возразил Бес, барабаня по столу пальцами.

– А мне этот – свой! – отрубил Хохол, опрокидывая в рот полстакана водки.

– А ты зря так воспалился, Жека. Я ведь дело предлагаю – руки тебе развязать хочу.

– Где ж ты был, когда он остался без родителей? И какого… возмущался, когда Маринка его усыновила? Не ты ли ей предъявлял за это? Не у тебя ли в доме пацаненка держали по приказу Кадета, а?

– Ты за базаром-то следи, Хохол! – чуть повысил голос Бес. – Не я ли помог тебе его вернуть? Думаешь, мне это ничем не угрожало?

– А я скажу, чем, – кивнул Женька. – Ты просто прикинул, что если не вернешь хотя бы его, то я весь город кровью залью – твоих же людей на ножи поставлю. Тебя только это удержало.

– Все-то ты знаешь, – криво усмехнулся Гришка. – А ты на моем месте-то был? Метался между ребенком брата и долгами, а? Вот Наковальня – она поняла и зла не держала, а ты, бычара, припомнил.

– Она вообще слишком много тебе простила, все подставы твои. А не надо было.

Повисла пауза. Стало слышно, как официант расставляет тарелки на соседнем столике, как смеется чему-то молодая рыжая девушка, сидящая вместе со своим бойфрендом в уютном уголке «для парочек». Женька курил, не глядя на Беса, а тот о чем-то напряженно думал, и его брови все сильнее сходились к переносице. Наконец он принял решение:

– Чувствую, не вышло у нас с тобой дружеской беседы.

Бес поднялся, полез в карман пиджака и небрежно бросил на стол несколько купюр:

– Это за обед.

– Забери, – мрачно буркнул Хохол, но Бес раскатисто захохотал:

– Нет уж! Ничего не хочу тебе быть должным, тебе – злопамятному ублюдку. Жируешь здесь на деньги бабы, западло это, Жека, вот так-то.

Хохол вскочил с явным намерением вцепиться бывшему пахану в горло, но Бес покачал головой:

– Не стоит. Тебе тоже не нужны разборки с полицией.

С этими словами он развернулся и пошел к выходу, а Женька в бессильной злобе шваркнул об пол подвернувшуюся под руку тарелку. Тут же подскочил официант:

– Что-то не так, мистер Силва?

– Забери деньги, – бросил Хохол, указав на купюры, оставленные Бесом. – Такси мне.

Официант кивнул, в душе в очередной раз удивившись, как это миссис Мэриэнн ухитряется жить с таким человеком – он и по-английски еле-еле, и вообще странный какой-то.

Хохол не заметил ни ухмылки официанта, ни того, что машинально наливает водку в тонкий высокий стакан и опрокидывает его в рот.

«Черт, Маринка злиться будет… нет, не Маринка – Мэриэнн, мать ее… Маринки нет больше, есть только эта крашеная сука с безупречным базаром… – пьяно подумал он, направляясь к выходу. – Ненавижу ее… за то, что она – не Маринка…»

Он вернулся домой за полночь, заехав еще по дороге в стрип-бар, чего ни разу не позволил себе за все прожитое в Англии время.

Марина уже лежала в постели с книгой, в спальне горел светильник, отбрасывая тень на стену. Лицо Коваль в молочно-белом свете лампочки казалось совсем бледным, а вокруг глаз залегли тени. Услышав шаги по лестнице, она встрепенулась, поправила рубашку на груди, но едва увидела на пороге спальни пьяного и расхристанного Женьку, сразу поняла, чем сейчас все закончится. Она подобралась, готовясь к неизбежному, вытянулась в струнку и смотрела в лицо Хохла, помятое и злое.

– Что уставилась? Раздевайся! – приказал он, срывая с себя рубаху и отшвыривая ее в угол.

Марина знала – сейчас лучше молчать и не перечить, иначе пьяный и не контролирующий себя Хохол запросто ударит ее. Обуздать его можно было только беспрекословным подчинением и ласковыми словами, иначе…

Она встала с постели, спустила лямки рубашки, и тонкий шелк легко соскользнул к ногам.

– На колени, курва! Ну?!

Она подошла ближе, прижалась к нему всем телом и стекла вниз, прижавшись лицом к его коленям, прямо к синим восьмиконечным звездам. Его рука легла на ее затылок, Марина закрыла глаза, приготовившись к тому, что сейчас он вцепится ей в волосы, завернет голову, насколько возможно, но Хохол вдруг погладил ее и тяжело опустился на пол рядом, обняв ее и уткнувшись лицом в шею:

– Прости… я сволочь…

– Джек… Женя, ты что? Что случилось? – Она осторожно погладила его по плечам, прижалась губами к виску. – Что с тобой, мой мальчик?

Из его груди вырвался не то стон, не то всхлип, и Марина испугалась – это было слишком нехарактерно для Хохла.

– Женя… – Она подняла его голову и заглянула в глаза. – Ну, что происходит, любимый?

– Повтори, – прохрипел он, снова пряча лицо у нее на шее.

Она не стала повторять, поцеловала его куда-то за ухо, обхватила руками еще крепче и принялась раскачиваться из стороны в сторону, словно убаюкивая.

– Все пройдет… что бы ни случилось – оно кончится, поверь мне… и я с тобой, всегда буду с тобой, потому что только ты у меня и остался, ты – и сын.

– Мне хреново от твоей святости, Мэриэнн… – пробормотал Женька, жарко дыша ей в шею. – Верни мне мою Маринку, мою Наковальню, я очень тебя прошу…

– Женя… что ты говоришь, куда я делась?

– Нет, это не ты – тебя больше нет, понимаешь? Это все чужая жизнь, не наша, и меня тоже больше нет…

Марине вдруг стало страшно – слова Хохла походили на бред. Она продолжала сидеть рядом с ним на полу, качаясь из стороны в сторону, а сама пыталась понять, что же произошло в ресторане после ее ухода. О чем они говорили с Бесом, что обсуждали?

Хохол немного пришел в себя, почувствовал под руками холодное обнаженное тело, не глядя, стянул с кровати одеяло и укутал Марину:

– Замерзла?

– Да…

– Где Егор?

– Спит давно, – шепотом проговорила она. – Мы в кино были…

– Мы уезжаем отсюда как можно быстрее, едем на Кипр.

Коваль удивленно отпрянула:

– Что за спешка?

– Есть причина! – отрезал Женька, вставая и поднимая ее на руки. – Давай спать.

Он опустил ее на кровать, сам завалился рядом и мгновенно уснул, а Марина так и пролежала без сна всю ночь, глядя в потолок. Она чувствовала, что Женька скрыл от нее что-то, и от этого становилось тревожно. Ощущение опасности всколыхнулось где-то глубоко внутри и подкатывало волной к горлу, мешая дышать. Онемели кончики пальцев левой руки, сломанной когда-то давно в дежурке городского СИЗО, заныла каждая косточка. Марина тихо встала, стараясь не потревожить спящего Хохла, накинула халат и пошла вниз, в кухню.

Она устроилась на высоком табурете за барной стойкой, разминая пальцы. Большие круглые часы над окном показывали половину пятого, через два часа Женька встанет, отправится на свою обязательную пробежку…

«Почему он так странно сказал – верни мне мою Маринку? Как будто не со мной разговаривал».

Она потянулась к сигаретам, закурила, глубоко затягиваясь дымом, машинально подтянула к себе блюдце с жареным миндалем, бросила в рот пару орешков. Откуда появилась привычка жевать и курить одновременно, Коваль не знала, злилась, но побороть никак не могла. Ее сейчас занимало совсем не это…

– Зачем сюда приехал Бес? – пробормотала она вполголоса, стряхивая пепел в большую пепельницу. – И не связано ли это как-то с постоянными отлучками Ветки? Но она в последний приезд сказала, что все в порядке, Гришка ни о чем не догадывается… И чего такого он наговорил Хохлу, что тот ведет себя так странно? К чему вся эта спешка с поездкой на Кипр?

Марина придавила окурок и встала с табурета, неловко ступив на больную ногу, ойкнула, не сдержавшись, и достала ручную мельницу, засыпала туда зерна. Машинально вращая ручку, она смотрела в темное окно и пыталась найти ответы на свои вопросы, но их не было.

Запах варящегося кофе немного успокоил, внушил некую уверенность – этот аромат всегда был ароматом дома, места, где ей хорошо, спокойно и ничего не угрожает. Марина взяла чашку и пошла в гостиную, в уютное большое кресло, куда можно было забраться с ногами, завернувшись в плед, и посидеть в тишине.

Ее всегда удивляло, как начинается утро здесь, в Бристоле. Звук свернутой в трубочку газеты, ударяющейся в дверь, неторопливые шаги булочника из соседней маленькой пекарни, приносящего корзинку со свежим хлебом. Поначалу она никак не могла привыкнуть к тому, что, открыв утром дверь, всегда обнаруживала на крыльце плетенку с хлебом и газету, но теперь уже не удивлялась – это было частью местной жизни.

Сегодняшнее утро началось со шлепанья босых ножек по полу. Сонный Егорка пришел в гостиную, и Марина едва успела отставить на столик чашку, как он забрался к ней на руки, свернулся клубочком, обняв мать за шею, и продолжил спать. Прикрыв его пледом, Коваль прижалась губами к макушке и прошептала:

– Поспи, еще очень рано…

Мальчик что-то сонно пробормотал, почмокал губами и затих. Марина машинально качала его на руках, как будто он был совсем крошечным, беспомощным и трогательным, как новорожденный котенок.

Она любила его так, словно родила сама, выстрадала, вложила всю себя. Порой ей даже странно было – как можно настолько любить ребенка, которого муж зачал от другой женщины? Но Коваль всякий раз убеждала себя в том, что все, что знает, умеет и делает Егорка, принадлежит ей, а не его погибшей матери, поэтому нет смысла задумываться и терзать себя.

…Звук шагов по лестнице заставил Марину обернуться и прижать к губам палец, давая Женьке понять, что Егор спит. Хохол кивнул, застегивая замок ветровки. Лицо было недовольным, помятым с похмелья, однако на пробежку он все равно вышел.

– Что не спишь? – шепотом спросил он, наклоняясь и касаясь Марининой щеки губами.

– Не могу.

– Из-за меня?

– Нет.

Вот здесь, по традиции, Хохол должен был бы обидеться и сказать что-то на тему «разумеется, из-за меня ты не переживаешь», но сегодня он не был настроен на такие разговоры. Он только вздохнул и пошел в прихожую.

Марина со спящим на руках сыном просидела до Женькиного возвращения, боясь даже пошевелиться, чтобы не нарушить сладкий сон ребенка.

– Все еще спит? – шепотом спросил Женька, сбрасывая мокрую от пота ветровку на пол в прихожей. – Надо же, расслабился как… чувствует, что каникулы. Давай я его унесу, он же тебе все руки уже отмотал…

Хохол осторожно забрал Егорку и унес наверх, в детскую, а сам долго фыркал под водой в душе, смывая пот и похмелье. Он чувствовал себя виноватым за вчерашнюю попытку скандала, которую так ловко погасила Марина. Но разговор с Бесом всколыхнул в нем что-то, заставил вспомнить события, о которых они оба, и он, и Марина, старались забыть в течение этих трех лет.

Три года назад, Англия, Бристоль

Перелет, а затем почти трехчасовое путешествие в нанятом микроавтобусе отняло много сил не только у Хохла, но и у Валерки. Маленький Егорка ныл всю дорогу, не находя себе места, у Марины поднялось давление, Хохол бесился – словом, все шло из рук вон плохо.

Наконец машина остановилась у небольшого двухэтажного дома. Женька расплатился с водителем, открыл дверь ключом, лежавшим в специальном тайничке в ступеньке, и кивнул Валерке, разрешая выходить. Они кое-как справились с носилками, Егором и чемоданами и сели в гостиной, переводя дыхание. Женька откинулся на спинку кресла, закрыв глаза, Егор, утомленный дорогой, наконец-то уснул, и Валерка унес его наверх, в маленькую комнатку. Мельком он успел оглядеть дом и убедиться, что к их приезду здесь готовились. Причем тот, кто их ждал, ушел совсем недавно – на кухне, идеально убранной и обставленной хорошей мебелью, пахло яблочным пирогом и чем-то еще мясным.

– Жека… ты спишь, что ли? – Валерка чуть тронул Хохла за плечо, и тот моментально вскочил:

– Что?! А… это ты… Ну что, может, поедим пойдем? Там Сара должна была жратву оставить…

– Домработница, что ли?

– Ну да. Еще у Малыша работала, странная такая баба… Маринка ее не любит, говорит – розовая она, – зевнул Женька, потягиваясь. – Ладно, идем, поедим да завалимся. Я уже не могу, все внутри трясется.

Валерка сел за барную стойку, заменявшую стол, а Хохол вынул из духового шкафа укрытый фольгой противень, на котором оказались куски говядины, запеченной с грибами и сыром, а также запеченная половинками картошка. Подозрительно понюхав это все, Женька разложил мясо и гарнир по тарелкам и в ответ на удивленный взгляд Валерки пояснил:

– Сара не умеет готовить, я просил, чтобы заказала в ресторане. Вот и проверяю.

– А как ты с ней объяснился, ведь по-английски не говоришь? – беря в руки нож и вилку, поинтересовался Валерка.

– Ну, у нас в доме полно знатоков, – вздохнул Хохол, взгромождаясь на высокий табурет. – Генка написал русскими буквами все, что надо, я прочитал Саре по телефону. Что ты ржешь? А как иначе? Маринка всегда сама с ней объяснялась, а я только «привет-пока» могу сказать.

– Как же ты будешь, а?

– Подучу, выхода нет.

– А пацан?

Хохол помолчал, ковыряя вилкой сырную корочку на отбивной. Его самого беспокоил этот вопрос – что делать с Егором, как учить его говорить, на каком языке, и самое главное – кто будет это делать? Если бы с Мариной все было в порядке, то все это и не коснулось бы его, Женьки, – Коваль сделала бы это сама, но сейчас… Придется, видимо, как-то договариваться с Сарой.

– Слушай, Жека… пока я здесь, мы можем поискать какую-нибудь девчонку-студентку, ведь полно русских, обучающихся в Англии, – подал голос Валерка. – Она бы приходила несколько раз в неделю, допустим, и занималась с Егором языком. Ей заработок, и тебе меньше проблем…

Хохол глянул на сидящего перед ним доктора даже с уважением:

– А ты голова, Валерка! Я бы сам и не допер… Ведь правда!

– Ну, отлично – тогда сегодня отдыхаем, а завтра с утра начинаем дела делать. Пойду гляну Маринку и завалюсь. – Кулик встал с табуретки и направился в спальню, где они разместили больную.

Хохол тоже двинулся следом, не мог оставить Валерку наедине с Мариной, не переносил его прикосновений к ней, хотя и понимал, что это продиктовано необходимостью, Кулик – врач. Но ревность и чувство собственничества не давали покоя.

Коваль уже не спала, смотрела на стену, нахмурив брови. Женька сел рядом с ней на кровать, осторожно взял за руку:

– Привет, родная… проснулась?

Она не ответила, только вздохнула. Валерка измерил давление, посчитал пульс, потом сделал укол и окликнул замершего в одной позе Хохла:

– Жека… а ведь тебе сиделка будет нужна, ты сам не справишься.

– Справлюсь! – отрезал он, стряхивая с себя оцепенение. – Никого не подпущу, моя она, понимаешь?

Этого Валерка понять не мог – что за маниакальное желание присвоить, оградить от посторонних глаз, не подпускать никого? Чуть что – сразу «моя, мое, мне!». Коваль, если бы соображала, ни за что не допустила бы подобных разговоров, она не была ничья. Однако в последнее время Валерка начал замечать и в ней какие-то перемены. Она стала мягче, что ли… или это ребенок так действовал? Но от нее перестало веять холодом, словно мраморная статуя, которой всегда казалась Марина Кулику, начала оживать. Ей удивительно, на Валеркин взгляд, шло материнство, оно изменило ее внутри, окрасило ее натуру другими красками, теплыми и светлыми. Маленькому Егору удалось то, что до него пытались, но не смогли сделать все мужчины, бывшие в жизни Коваль. Он сумел сделать ее счастливой.

– Все, Валерка, иди, ложись, а то тоже вон с ног валишься, – донесся до него голос Хохла, и Кулик потряс головой, прогоняя мысли.

– Да, пойду… а ты?

Хохол посмотрел на него так, что Валерка вмиг осознал глупость вопроса – куда мог уйти Женька от Марины? Разумеется, останется с ней, пристроится, как сможет, на кровати, чтобы не мешать ей, и так и будет лежать, взяв Коваль за руку. «Маньяк!» – подумал про себя Валерка и ушел в соседнюю комнату, где была приготовлена постель для него.

Женька же сходил к Егору, проверил, как тот спит, укрыл его одеялом и вернулся в спальню.

Марина лежала с закрытыми глазами, было непонятно, спит она или нет. Не желая беспокоить ее, Женька потихоньку разделся и нырнул под одеяло, снова взял Марину за руку и закрыл глаза.

«Ну, вот и все, вот и все, – билось в его голове. – Теперь все кончилось. Я сделал это, я увез ее… А уж на ноги подниму как-нибудь… да если и не подниму – лишь бы жива была, мне и не надо ничего, кроме этого. Лишь бы она была…»

Он уснул, кажется, впервые без сновидений, без страха проснуться от телефонного звонка, от голоса кого-то из охранников, словно присутствие Марины рядом внушало ему спокойствие и уверенность в том, что ничего уже не произойдет.

…Потянулись дни, однообразные и серые, как бристольское небо. Встать утром, поднять Егора, покормить его завтраком. Покормить Марину, повернуть ее на бок или на спину (благо, она сама стала немного двигаться), дождаться прихода Инны – спокойной, аккуратной девушки из Смоленска, обучающейся в здешнем университете.

Инну нашел Валерка буквально через неделю после переезда. Услышал в парке русскую речь, когда прогуливался там с Егоркой, подошел и заговорил, предложил работу. Хорошенький, смышленый мальчик понравился девушке, она согласилась поговорить с его отцом.

Тот еще был разговор…

Увидев синие от наколок руки и почти враждебное выражение лица будущего работодателя, Инна опешила и уже была готова отказаться, но Валерка отвел ее в кухню, напоил чаем и объяснил, что никакой угрозы от мистера Силвы не исходит, а в ее, Инны, обязанности входит только обучение Егора английскому. Сумма, которую пообещал Хохол, существенно повлияла на Иннино решение – деньги были нужны позарез. И вот уже два месяца, как она появлялась в этом доме ровно в половине четвертого и проводила здесь время до восьми вечера, когда маленькому Грегу нужно принимать ванну и ложиться спать. Платили ей исправно, без задержки, а мистер Силва, которого она звала просто дядей Женей, иногда спрашивал, не надо ли ей чем помочь.

Но больше всего в последнее время Инну интересовала женщина, лежащая в большой спальне наверху, рядом с комнатой маленького Грега. Однажды мистер Силва забыл закрыть дверь и, проходя мимо, Инна заглянула туда. На огромной кровати, застланной черным бельем, лежала худая, красивая женщина. Ее темно-русые волосы были острижены очень коротко, «ежиком», синие глаза смотрели в одну точку, а руки с длинными пальцами, лежащие поверх одеяла, казались покрытыми белой краской. Она напоминала панночку из «Вия». Инна даже вздрогнула от этой ассоциации. Не хватало еще, чтобы она вдруг заговорила утробным голосом, произнося монолог из Гоголя…

Неожиданно женщина повернула голову и уставилась на стоящую в дверях девушку таким взглядом, что у Инны внутри что-то оборвалось и ухнуло вниз, как скоростной лифт. Вздрогнув всем телом, она развернулась, чтобы уйти, и тут же уткнулась лицом прямо в свитер мистера Силвы…

Схватив Инну за плечо, Хохол рявкнул громким шепотом:

– Ты… какого хрена здесь делаешь, мать твою?!

– Я… я… – залепетала перепуганная до икоты девушка, не в силах объяснить, как оказалась в этой комнате.

– Я же предупреждал – к этой двери даже не приближаться! Не при-бли-жать-ся! – в самое ее лицо выдохнул он. – Собирай свои вещи и уматывай! И не дай тебе бог… Башку отрежу, на хрен!

Он оттолкнул девушку от себя и вошел в комнату, захлопнув за собой дверь. Инна больно ударилась плечом о высокую стойку перил, машинально взялась за больное место и заплакала. Она в самом деле не хотела влезть туда, куда не следовало, просто природное любопытство подтолкнуло. И как теперь уговорить мистера Силву не выгонять ее, она не знала. А угрозы подействовали – судя по его наколкам, отрезать голову ему вообще проблем не составит…

Хохол, весь клокоча от злости, опустился возле Марины и постарался сделать вид, что ничего не происходит:

– Привет, мой сладкий. Как ты?

Глаза Коваль сузились, она прикусила нижнюю губу, а потом произнесла хриплым, срывающимся голосом:

– Не надо… не трогай.

Женька понял, о чем она. Вот уже несколько дней, как она произносила несколько фраз, причем довольно осмысленных, хотя, кажется, не совсем понимала, где находится. И сегодняшний разговор она тоже слышала и теперь выражала несогласие, хотя знать не знала, кто такая эта Инна.

– Я сержусь не на тебя, – попробовал схитрить Женька, но сделал только хуже – она отвернулась и больше уже ничего не говорила, как ни старался он вызвать ее на какие-то эмоции.

В душе Хохол уже ругал себя за несдержанность, за то, что так обошелся с любопытной девчонкой. В принципе – а что такого случилось? Ничего. Можно просто объяснить Инне, что его жена очень больна, не встает и не выходит из дома. Пора бы уже привыкнуть, что это не Россия, здесь никто не ищет их, никто не знает Марину в том качестве, как там, дома. Никакой опасности нет, а выгонять толковую девчонку только потому, что заглянула в комнату, – это ли не странно?

Взвесив все, Женька поцеловал Марину в щеку, поправил покрывало, включил висящий на кронштейне телевизор, загнав в видеомагнитофон кассету с «Крестным отцом» – ее он приволок из России, помня, что Коваль очень любит этот фильм.

– Ты посмотри пока кино, родная, я пойду, переговорю с Инкой.

По взгляду Марины, брошенному в его сторону, Хохол понял, что все сделал правильно.

Он вошел в комнату Егорки, где Инна читала мальчику какую-то английскую сказку. Увидев его, девушка вобрала голову в плечи, словно ожидала удара, но не замолчала, продолжила чтение, потому что Егорка нетерпеливо шлепал ладошкой по листу.

– Инна… слышь, разговор есть, – проговорил Хохол, не привыкший извиняться перед кем-то, кроме Марины. – Спустись в кухню.

Девушка отдала Егорке книжку, пригладила взлохмаченные волосенки:

– Сиди тихонько, Грег, я сейчас приду.

Она разговаривала с мальчиком только по-английски, это было непременное условие. По-русски с ним разговаривал Женька.

Когда Инна спустилась в кухню, на барной стойке дымились две чашки кофе, стояла вазочка с пирожными, а Хохол сидел на высоком табурете и курил, стряхивая пепел в большую пепельницу из темно-зеленого стекла.

– Садись, – пригласил он девушку, жестом указав на табурет напротив себя. – Кофейку попьем.

Инна послушно села, потянула к себе чашку. Хохол докурил, сцепил руки в замок и опустил их на столешницу. Девушка с опаской взглянула на татуировки, и Женька, поймав ее взгляд, усмехнулся криво:

– Не смотри так. Ошибка молодости. Я вот что хотел тебе сказать, Инка… ты меня извини за сегодняшнее, ладно? Сорвался я… Видишь ли… моя жена серьезно больна, я и приехал-то сюда большей частью из-за этого…

– Она русская? – осторожно спросила Инна, поднимая тонкую фарфоровую чашечку и делая глоток.

– В какой-то степени. Ее бабушка по отцу была русской. Так вот, Инка… ты мне пообещай, что больше не станешь лезть в ту комнату, хорошо? – Хохол протянул руку и коснулся Инниного запястья с дешевенькими бисерными браслетиками. – Мэриэнн не должна волноваться, ей совсем нельзя, понимаешь? Если тебе что-то еще интересно, спроси сейчас, потому что больше я не буду разговаривать на эту тему – мне тяжело.

Инна сидела, боясь шевельнуться, смотрела на огромную ручищу в синих рисунках, так и оставшуюся лежать на ее запястье, и старалась даже дышать пореже. Она даже не думала, что в этой семье все так… Что, хотя мистер Силва в одиночку воспитывает маленького Грега, у него, оказывается, есть жена, просто она не выходит из своей спальни. Девушка вдруг прониклась состраданием и к этому огромному мужчине, и к маленькому мальчику.

– Мистер Силва… простите меня, если я вдруг причинила вам неудобство…

– Да не извиняйся ты, – улыбнулся Хохол, отпустив ее руку. – Я все понимаю – бабы существа любопытные. Еще раз предлагаю – спроси сейчас все, что хочешь, потому что больше мы к этому разговору не вернемся.

– Н-нет, я не хочу… не хочу казаться нескромной… – пробормотала Инна.

– Ну, и ладно. Вот Мэриэнн поправится, вы с ней поладите, – подытожил Хохол, вставая с табуретки. – Ты кофе-то пей, остывает.

Больше они не возвращались к этому разговору, а когда Марина немного окрепла и смогла сама вставать и передвигаться, Хохол вообще отказался от услуг Инны, не хотел, чтобы та становилась свидетельницей их постоянных скандалов. Да и Марина всегда с трудом привыкала к новым людям, а в ее теперешнем состоянии это было и вообще не нужно. Поэтому Женька выплатил девушке очень щедрое выходное пособие, и расстались они практически друзьями.

Марина, вернувшись к жизни, очень удивилась тому, как хорошо и четко говорит на чужом языке маленький Егорка. Хохол, довольно улыбаясь, объяснил причину и не стал присваивать себе Валеркины лавры.

– Кулик подсказал, что можно девчонку пригласить русскую. Ну, вот мы Инку и нашли, да, сынок? Она и научила. А уж по-русски я сам…

Кипр – Москва, три года спустя

– Господи, как же хорошо! – Марина блаженно вытянулась в шезлонге на просторной террасе своего дома на побережье. – Сто лет так не расслаблялась…

Женька, улыбаясь, смотрел на покрытое ровным загаром тело любимой и предвкушал, чем и как они займутся сегодня ночью. Он сидел на краешке ее шезлонга и удовлетворенно отмечал все плюсы трехнедельного пребывания Марины на Кипре. Она чуть прибавила в весе, успокоилась, стала меньше курить и совсем не притрагивалась к текиле, хотя запас ее в доме был приличный. Присматривающая за домом в их отсутствие пожилая семейная пара очень старалась угодить хозяевам, а потому Кристас специально ездил в город, чтобы сделать необходимые покупки. Однако Марина словно не замечала ровного ряда бутылок «Риал Хачиеды», красовавшегося в баре в кухне. Хохол в душе очень радовался тому, что ему удалось уговорить Марину приехать сюда, в спокойную тихую деревушку, в этот дом, стоящий на побережье.

Егорка был на седьмом небе – море рядом, можно бегать купаться прямо с утра, едва встав с постели. Папа с мамой все время проводят с ним, отец катает на лодке, которую берут у мистера Кристаса, у него же в саду можно собирать абрикосы прямо с дерева, а его жена Корнелия печет восхитительные пирожки с мясной начинкой… Словом, жизнь здесь совсем не похожа на размеренную и чуть скучноватую английскую.

– Пить хочешь? – спросил Женька, протягивая Марине стакан апельсинового сока.

Она поправила поля шляпы, взяла протянутый стакан и обхватила губами соломинку. Оранжевая жидкость стала подниматься по прозрачной трубочке, заполняя рот прохладной ароматной свежестью, и Коваль зажмурилась от удовольствия.

– Где сын? – спросила она, отставляя стакан на столик.

– Вон сидит, замок строит из песка, я его вижу. Ты с нами плавать пойдешь? – Женька погладил загорелый живот в вырезе черного закрытого купальника, опустился на бедро. – Может, все-таки искупаешься?

Марина помотала головой:

– Нет, дорогой, не хочу. Идите, я еще немного полежу.

– Куда поедем ужинать? В «Якитори-холл»?

Она улыбнулась, чуть прикрыла глаза и облизнулась, как кошка:

– М-м-м… умеешь ты подъехать!

– Значит, заметано! – подмигнул Хохол, вставая. – Мы сейчас поплаваем, потом перекусим немного, отдохнем и поедем в город. Я обещал Егору прокатить его на осликах.

Он легко сбежал по ступеням вниз, подхватил под мышку завизжавшего от радости Егора и направился к пляжу. Марина же лениво потянулась к пачке сигарет, закурила и перевернулась на живот, уронив спинку шезлонга в горизонтальное положение. Ей нравилось жить здесь, нравилось то спокойствие и расслабленность, что охватили ее. Даже жара переносилась на удивление легко, не вызывая никакого дискомфорта. И ребенок в полном восторге, ему здесь нравится, он выглядит абсолютно счастливым…

Но тогда почему ее постоянно гложет мысль о поездке в Россию, почему здесь, как нигде больше, она ощущает тоску? Почему именно здесь ей так часто снится Малыш?

Уже ночью, лежа в объятиях Хохла после его ненасытных домогательств, Коваль вдруг произнесла:

– Женя, мы на следующей неделе летим в Москву.

Хохол, уже расслабленно дремавший, подскочил так, словно его ударило током:

– Что?!

– Не ори! Ребенка разбудишь! – шепотом приказала Марина, садясь в постели.

– Я так надеялся, что ты выбросила из головы эту дурь, особенно после встречи с Бесом в Бристоле! А ты снова за свое?! – Он навис над ней, сверкая глазами и еле сдерживаясь, чтобы не орать. – Что ты за человек, Марина?! Почему не можешь успокоиться?! Зачем тебе все это нужно?!

– Я хочу проведать могилу мужа, и даже ты не помешаешь мне сделать это! – отрезала Коваль, протягивая руку к сигаретам и зажигалке. – Я не была на могиле Егора три года!

– Да?! А тебе никогда не приходило в голову, как будет выглядеть твое появление там, а?! В качестве кого ты туда поедешь?! Ты знаешь, что рядом с его могилой есть еще и твоя собственная?! Твоя – Марины Коваль-Малышевой!

Женька вскочил с кровати и распахнул настежь балконную дверь, впуская в комнату свежий морской воздух. Хохол схватился руками за косяки двери, сжав их с такой силой, что побелели костяшки пальцев. Его переполняли раздражение и злость на упрямицу, готовую сунуть голову в петлю ради сомнительной прихоти проведать могильную плиту. О том, что ему самому угрожает едва ли не большая опасность, Женька не думал, но вот мысль о том, что Марину могут узнать, выводила его из себя. Порывисто развернувшись, он шагнул к кровати, обхватил Коваль руками, прижав к груди и даже не замечая, что сигарета в ее пальцах жжет кожу на его плече, оставляя след.

– Маринка, я прошу тебя, умоляю – не надо! – хрипло заговорил он ей на ухо, лихорадочно целуя. – Я прошу тебя, ради нас с Егором откажись от этой затеи! Девочка моя, я сделаю все, чего ты попросишь, но не это… не это!

Марина вдруг вспомнила, как сама произносила эту фразу, находясь на даче у начальника ГУВД… «Проси что хочешь, Саша, но не это… не это…»

Речь шла об освобождении Хохла, в обмен на которое Ромашин просил ее руки. Он сдался, поняв, что бесполезно выдвигать такие условия женщине, привыкшей не быть ничьей, не принадлежать никому, ценящей свободу выше всего на свете. И отступил.

Но Коваль сейчас ни за что на свете не согласилась бы повторить поступок подполковника, и ее никакие мольбы Хохла не заставили бы отступить.

– Женя, прекрати. Ты ведь знаешь, что это бесполезно. – Она высвободилась из его объятий, бросила потухшую сигарету в пепельницу и осторожно прикоснулась губами к свежему ожогу на его плече. – Видишь, что наделал? Больно?

– Больно? – криво усмехнувшись, переспросил Женька, глядя ей в лицо. – Что такое физическая боль по сравнению с тем, что творится у меня внутри, в душе, а?! Больно…

– Прости… – прошептала она, прижавшись к нему и обхватив руками за талию. – Прости меня, мой мальчик…

Хохол перевел дыхание и похлопал ее по руке:

– Давай спать. Скоро утро.

– Женя…

– Не надо, Маринка. Не говори ничего, и так все ясно.

Он высвободился из ее объятий и лег, отвернувшись и сунув голову под подушку. Марина посидела еще какое-то время, потом поднялась, набросила халат, валявшийся на пуфе перед зеркальным столиком, и, прихрамывая, пошла на террасу, прихватив по дороге из кухни бутылку текилы, стакан и оливки в стеклянной баночке.

Опустившись в плетеное подвесное кресло, она откупорила бутылку, плеснув напиток в стакан почти до края, открыла оливки, которые мастерски солила Корнелия, забросила в рот пару штук и задумалась. Возможно, Женька прав в своем упрямстве и нежелании ехать в Россию. Но и терпеть мучительные сны и тупую, ноющую тоску тоже сил нет. Избавиться от этого можно только одним способом…

Через две недели Женька привез авиабилеты и паспорта с российскими визами, молча бросил их на колени сидевшей перед телевизором Марины и сразу вышел из дома, забрав Егора и направляясь с ним в сторону пляжа. Выйдя на террасу, Коваль увидела, как они с сыном сталкивают в воду лодку Кристаса, как Женька берет весла и усаживает Егора на скамью.

Вечером, когда они вернулись и сидели за столом, ужиная, Марина внезапно встала, подошла к Женьке сзади, обняла его за шею:

– Спасибо, родной. Я никогда этого не забуду.

– Забудешь, – буркнул он. – Но мне по фигу. Хочешь – получаешь. Ты всегда так делала.

– Не переживай, все будет хорошо. Я тебе обещаю.

Но Хохол слишком долго жил с ней, чтобы поверить. И слишком хорошо знал манеру своей любимой обострять все до крайности. Он тяжело вздохнул и, освободившись от ее рук, вышел на террасу, закурил, глядя на спокойную морскую гладь, простирающуюся до самого горизонта. Садилось солнце, и его красноватый бок уже почти совсем скрылся. На небе отчетливо вырисовывались яркие полосы.

«Завтра будет ветер», – отрешенно подумал Хохол, затягиваясь дымом.

Часть II

Возвращение

Огромные белые облака из иллюминатора самолета казались пуховыми перинами, разложенными для просушки на жарком летнем солнце. Именно так поступала старая баба Настя, проветривая постели после долгой зимы и готовя их к новой зимовке. Хохол напряженно смотрел вниз, а облака все не кончались. В среднем кресле мирно спал Егорка, а рядом с ним дремала Марина, вытянув в проход больную ногу. Женька нервничал и сам не мог понять причину. Злость на Коваль, заставившую его лететь в Москву, прошла, но на душе все равно лежал камень. Что-то должно было случиться, что-то такое, чего ни изменить, ни предотвратить он, Хохол, не сможет.

Проснулась Марина, сладко потянулась всем телом, как кошка:

– Жек… долго еще?

– Нет, минут через двадцать уже сядем. Надо Егора будить.

– Пусть пока поспит. А ты чего такой мрачный, а? – Она дотянулась до его лица и погладила по щеке. – Жень…

– Да нормально все, – отмахнулся Хохол, отметив про себя, что не смог справиться с эмоциями и чуткая Коваль сразу уловила перемену в его настроении.

– Сейчас сразу к отцу, в душ, поспать – и потом поедем по Москве, я Егору обещала. – Марина снова потянулась и вернула спинку кресла в вертикальное положение. – Ты знаешь, у меня так на душе спокойно, – призналась она, глядя на Женьку широко распахнутыми глазами. – Уже давно так не было…

«Значит, с ней все будет в порядке, – с облегчением подумал Хохол. – Иначе она чувствовала бы – всегда знала, когда что-то с ней должно случиться».

И все бы ничего – и перелет, и первые шаги по трапу в Домодедово…

Однако произошло то, к чему ни Марина, ни Хохол оказались не готовы.

Коваль уже прошла таможенный контроль, выслушав от хмурого таможенника дежурное «Добро пожаловать», взяла за руку Егорку и встала чуть поодаль, ожидая Женьку. Но тот застопорился. Молодая таможенница сличала фотографию в паспорте, то и дело поднимая глаза на невозмутимого Хохла, потом смотрела куда-то под стойку, на которой лежали документы. Марина ощутила какой-то холодок и неприятное чувство, постепенно захватывающее ее всю. Она вдруг поняла, что совершила самую большую глупость в своей жизни, заставив Женьку приехать сюда.

– Мам, ну чего там папа застрял? – теребил ее за рукав плаща Егорка, но Марина не отвечала, словно парализованная страхом.

Около Хохла вдруг возникли трое в милицейской форме, старший что-то сказал, и Женька спокойно протянул руки, на которых моментально защелкнулись наручники. В его взгляде, брошенном в сторону Марины, ясно читалось – теперь все… Он уставился в лицо Коваль, давая понять, что нужно делать вид, что они незнакомы, просто попутчики – не более… Она качнулась, неловко наступив на правую ногу, оперлась на трость и закусила губу.

Народ с любопытством наблюдал за процедурой ареста, за тем, как три милиционера уводили куда-то Хохла, за тем, как Марина бессильно съехала по стене вниз, уронив трость и сумку, закрыла руками лицо. Егорка, совершенно растерянный и напуганный, крутил головенкой и пытался поднять мать на ноги, бормоча сквозь слезы по-английски:

– Мамуля… не надо, мамуля… где папа? Куда они забрали папу? Папа…

К ним подошла сотрудница аэропорта, тронула Марину за плечо и спросила:

– Мэм, я могу чем-то помочь?

– Нет, – пробормотала Коваль, вставая и приводя себя в порядок. – Грег, идем.

Взяв сына за руку, она направилась к багажной секции, сняла с транспортера чемодан и рюкзачок Егорки.

– Мама… куда ушел папа? – снова всхлипнул сын, и Марина, вдруг став снова собой, резко бросила:

– А ну не ной! Ты мужик или кто?! Папа вернется, это просто недоразумение. Мы сейчас поедем к деду, а если я услышу еще хоть звук от тебя, ты получишь, понял?

Егор обижено всхлипнул, но послушно достал платок и вытер глаза, надел рюкзак и потянулся к чемодану, вытаскивая длинную ручку:

– Я повезу.

– Не надо, сама. Идем.

Они быстро взяли такси, потому что ценой Марина не поинтересовалась, ей было все равно, главное – скорее добраться до отца, взять себя в руки и здраво оценить ситуацию, чтобы принять решение.

«Значит, он и в самом деле устроил дома что-то невообразимое, раз даже в розыск его объявили… Вот дура, надо было слушаться и сидеть на Кипре! Что теперь делать, а? Я не вытащу его, это ведь ясно – кто я? Меня нет, есть только могильный холм на кладбище… твою мать! Восставшая из ада!»

– …Рассчитываться будете, или мне еще пару часов тут постоять? – вернул ее к действительности голос таксиста.

– Да, извините, я задумалась. – Марина, не глядя, сунула водителю несколько бумажек и по отражению в зеркале поняла, что переплатила.

Таксист оказался столь любезен, что помог донести чемодан до лифта и пожелал приятного отдыха.

Виктор Иванович, открывший дверь, сюрприза не ожидал, сперва не узнал гостей, а потом, приглядевшись, схватился за сердце:

– Марина, дочка! Нельзя же так!

Коваль молча впихнула в квартиру Егора и чемодан, закрыла дверь и устало опустилась на полку для обуви.

– Что… случилось? – спросил отец, видя, что она явно не в себе.

– Папа… Женьку арестовали прямо на таможне…

– Как?! За что?!

– Я не знаю, за что! Может, ты мне расскажешь?

Виктор Иванович покачал головой, потом обернулся к замершему у двери внуку:

– Егорка, как вырос-то! Узнал деда? – мальчик нерешительно кивнул, косо глянув при этом на мать. – Ну, что ж мы в коридоре-то… раздевайтесь, Мариша! – спохватился отец, помогая ей встать. – Не предупредили, я бы встретил…

– Встретили нас уже, – резко бросила дочь, вешая плащ и сбрасывая туфли. – Так встретили – никому не снилось! Пап, ты не кипешись, – попросила она, помогая Егору снять куртку. – Мы пока не голодные… да мне и не полезет сейчас ничего.

Отец покачал головой, обнял внука, легонько щелкнув при этом по носу, и повел в комнату. Марина двинулась следом, опустилась в стоящее у двери кресло и почувствовала, что сейчас потеряет сознание. Такое бывало после нервного напряжения, когда приходилось концентрироваться, а потом резко наступало расслабление. Она ущипнула себя за мочку уха, а затем сильно ударила по щеке.

– Мам, ты чего? – удивленно спросил сын, вздрогнув от неожиданного звука. – Зачем ты бьешь себя?

– Уже не бью. Иди ко мне.

Егор проворно соскочил с дивана, на который успел забраться с ногами, и залез к Марине на руки, прижался всем тельцем. Коваль обняла его и уткнулась лицом в волосы. Они остались вдвоем, без Женьки, и Марина растерялась – она отвыкла быть без него. Без его заботы и опеки. Мало того – она оказалась фактически на чужой территории, без помощи, без поддержки, с ребенком и арестованным любовником. Кстати, по ее вине арестованным… Если бы еще знать, за что.

Егорка притих, словно чувствовал, что происходит нечто непонятное и мать переживает от этого. Он ощущал ее дыхание, стук ее сердца, видел, как вздрагивают тонкие пальцы обхвативших его рук.

– Мама… – прошептал он, стараясь не шевелиться. – Мам… а папа – он где сейчас? Зачем его полиция увела?

– Милиция, – автоматически поправила Марина, думая о своем.

– Ну, пусть милиция, – согласился сын. – Зачем? Разве он стрелял из ружья по машинам, как сумасшедший мистер Никсон?

Мистер Никсон был их соседом – одинокий мужчина лет пятидесяти, вечно хмурый и замкнутый. У него признали неизлечимую болезнь мозга, после чего мистер Никсон заперся в своем доме, почти две недели глушил виски, а потом вдруг открыл стрельбу с чердака по проезжавшим мимо машинам. Полиция брала дом штурмом, и это событие еще долго обсуждалось всеми соседями. Егорка же свято уверовал в то, что в полицию попадают исключительно любители стрельбы.

– Мам! Но ведь у папы, – продолжал он, старясь заглянуть в лицо матери, – у папы же не было ружья!

«Твоему папе оно и не нужно было никогда, – грустно подумала Марина. – Он мог убить руками или финкой, на худой конец…»

– Ну, что ты молчишь, мамуля? – донимал сын, желая выяснить причину столь странного исчезновения отца.

– Грег, это недоразумение. Папу просто с кем-то перепутали. Скоро все выяснится, и его отпустят, – уверенно, насколько это было возможно, произнесла Марина. – Только давай договоримся – ты не будешь задавать мне вопросов, ладно?

– А мне можно разговаривать с дедушкой по-русски? – поинтересовался Егор шепотом.

Коваль только рукой махнула – знала, что бесполезно что-то запрещать этим двоим, все равно сделают так, как сами захотят.

Виктор Иванович подмигнул внуку, а тот скорчил мордашку в ответ.

– Ну, пойдем, внучек, на кухню, пусть мама отдохнет и в душ сходит, а мы с тобой пока завтрак сообразим.

Егорка радостно спрыгнул с материнских колен и последовал за дедом, прыгая на одной ножке.

– Пап, конфет только не давай ему! – крикнула Марина вдогонку, не особенно, правда, рассчитывая на понимание.

Она посидела в кресле еще какое-то время, пока не поняла, что нужно вставать и что-то делать.

Встав под прохладную воду в душе, она немного расслабилась, а мысли обрели ясность.

«Поеду сейчас к Димке, – думала Марина, нанося на короткие волосы шампунь. – Перешагну через свое обещание больше никогда его не видеть и ни о чем не просить – черт с ними, с моими прошлыми понтами, я ведь другая теперь… И не ради себя я это делаю, не ради своего интереса – мне Женьку нужно спасать, Хохла, подставившего голову из-за меня. Неужели Димка не поймет?»

Она выключила воду и вышла из-за шторки, очутившись перед большим зеркалом, висящим на двери. Коваль замерла, разглядывая себя, и вдруг поняла, что за эти несколько часов постарела и стала выглядеть намного старше, чем была… Ее тридцать восемь сейчас были написаны на лице, ни годом меньше… Оказывается, страдания и переживания способны наложить отпечаток так быстро и так бесповоротно…

«Все, на фиг, хватит себя жалеть! – решительно встряхнула она головой и взялась за висящий на крючке фен. – Толку от этого? Надо брать себя в руки, надо вспоминать все, что я умела в той жизни. Я должна сделать это ради Женьки, он не задумался бы…»

В кухне шла работа – Егорка, забравшись на табурет с ногами, готовил тосты в тостере, Виктор Иванович резал зелень для салата и время от времени помешивал на большой сковороде ризотто. Марина потрепала сына по волосам и спросила, садясь на табуретку напротив:

– Ты спать не хочешь?

– Нет. Смотри, сколько я уже тостов поджарил! – с гордостью отозвался мальчик, демонстрируя матери большую плетеную корзинку, полную поджаристых хлебцев. – Мне дедушка разрешил!

– Молодец, помогаешь. Папа, – обратилась она к отцу. – А чем нынче мой братец занимается?

Виктор Иванович отложил нож, потянулся за солонкой. Марина ждала, покачивая ногой, а отец все медлил с ответом, делал вид, что занят приготовлением салата.

– Папа…

– А? О чем ты спросила, Мариша? – словно очнулся он, виновато глянув на дочь. – О Димке?

– Что происходит, а? – подозрительно спросила Коваль, чувствуя неладное.

– Да ничего, доченька, – вздохнул отец. – Просто я не думаю, что стоит с ним встречаться. Во-первых, он сейчас занимает довольно высокий пост в охране одного крупного банка, а во-вторых, он ведь не в курсе того, что ты жива, – как ты представляешь себе эту встречу?

– Решит, что у него алкогольный бред, – пожала плечами Марина, понимая, что на помощь брата особо рассчитывать не приходится. – Пап, ну, связи-то остались у него? Неужели откажется помочь? Как-никак, а жизнью все же мне обязан. Женька не промахнулся бы, я-то знаю.

Отец оперся спиной о столешницу и посмотрел на сидящую напротив дочь. Она изменилась за те три года, что он не видел ее, и дело было даже не в прическе и цвете волос. Она изменилась внутри, стала совсем другой, и Виктор Иванович никак не мог понять, принимает он такую Марину или нет.

Он понимал, чем вызван ее внезапный интерес к брату, понимал и то, что вряд ли Дмитрий согласится помочь. Да и вообще – он считает сестру мертвой, и как отреагирует на известие о ее «воскрешении», тоже неизвестно.

– Мариша… может, мне лучше самому сначала переговорить с Дмитрием, как-то подготовить его к тому, что ты…

– Папа, я не привыкла взваливать что-либо на чужие плечи, – на удивление мягко перебила Коваль. – Грег, пойди, пожалуйста, в большую комнату, я хочу покурить.

Мальчик послушно слез со стула и направился в зал, хотя больше всего ему, конечно, хотелось побыть в кухне и послушать, о чем разговаривают мать и дед. Но спорить и возражать было чревато последствиями, а потому пришлось включить телевизор и найти канал, где показывали мультфильмы.

Проводив сына взглядом, Марина закурила и снова повернулась к отцу:

– Так вот, папа. Я ценю твое желание смягчить мне процесс встречи с братом, но времени на реверансы у меня нет. Значит, я должна действовать в лоб. Он живет… где?

– Год назад снова сошелся с Люсей, – после паузы ответил отец. – Пить стал меньше намного, должность обязывает. Ну, Люсенька его простила, теперь снова вместе живут. Николай совсем не приезжает, женился, ребеночка родили вот недавно… девочку. Маринкой назвал…

Коваль удивленно захлопала ресницами, пораженная таким решением племянника. Надо же, всего три года – а кажется, что целая жизнь прошла.

– Это что же, я, выходит, бабка уже? – улыбнулась она уголком губ, стараясь не заплакать от неожиданно нахлынувших воспоминаний. – Здорово…

– Не расстраивайся, Мариша, все наладится. Если за Евгением ничего нет…

– Да в том-то и дело, что наверняка есть! – перебила Коваль, затягиваясь сигаретой. – Папа, я не обольщаюсь насчет своего Женьки, прекрасно знаю, что он провернул нечто незаконное, если не сказать – уголовно наказуемое, когда вывозил меня в Англию. Ты, по чистой случайности, не в курсе, а? – Она ткнула окурок в пепельницу и уставилась в лицо отца.

Но Виктор Иванович в самом деле не знал, что случилось перед тем, как Евгений объявился здесь с Мариной на носилках и с сопровождающим их доктором. Спрашивать было некогда, да и не сказал бы Хохол ничего…

– Понятно… – Марина вздохнула и откинулась на стену, взяла из корзинки тост и почти машинально откусила кусочек. – Пап, ну, неужели Димка откажется? Я ведь пока не прошу слишком много, мне нужно только получить свидание с Женькой, поговорить с ним хоть пять минут.

– Тогда тебе проще обратиться к Люсе. Она сейчас заместитель начальника пресс-службы ГУИН. С ней тебе будет проще договориться.

– Я почти не знаю ее, не помню, – призналась Марина, глядя на стол, на котором отец расставлял тарелки. – Как я могу обратиться к незнакомому человеку с такой просьбой, папа? Я подданная Великобритании, у меня другое имя и фамилия, у меня даже внешность другая… – Она вцепилась в волосы и застонала. – Если бы не мое тупое упрямство, мы сейчас лежали бы на пляже на Кипре, пили текилу и ни о чем не думали! И Женька был бы со мной, а не на киче… твою мать!

Отец обнял ее, погладил по вздрагивающим плечам:

– Мариша, успокойся. Мы можем сделать по-другому – я позвоню Люсе и попрошу ее приехать сюда. Думаю, что здесь тебе будет легче разговаривать с ней.

– Не знаю… даже не знаю, папа… Когда же я научусь слышать кого-то, кроме себя? – Марина прижалась лицом к отцовской руке и всхлипнула. – Пап, что же мне теперь делать? Я не могу уехать отсюда без Женьки, просто не могу! Я обязана ему слишком многим…

– На какой срок у тебя виза?

– На месяц. Я ведь планировала съездить домой…

– Это неразумно! – повысил голос отец. – Ты это понимаешь? Ты и так уже сделала большую ошибку, приехав сюда. Не хватало еще…

– Это я решу сама! – отрезала она, вытирая слезы. – Позвони, пожалуйста, Люсе, пусть она приедет, как сможет.

Виктор Иванович уже научился понимать, когда стоит настаивать на продолжении разговора, а когда нужно отступить и замолчать. В том, что дочь не изменит своего решения и в родной город все-таки поедет, сомнений у него не было, однако он решил, что настоит на том, чтобы Егор остался в Москве. Сейчас лучше было перевести разговор в другое русло. Кроме того, старому журналисту очень не хотелось, чтобы Марина узнала, как постыдно повел себя ее племянник, о том, какое интервью он дал местной прессе и телевидению и как полил грязью мертвую, по его мнению, тетку. Как ни старался Николай объяснить свой поступок безвыходным положением, как ни ссылался на угрозы в свой адрес – дед не верил ни единому слову и считал, что он предал Марину.

– Заболтались мы с тобой, Мариша, а ребенок голодный. Пойду позову, ты пока еду раскладывай.

Виктор Иванович ушел, а Марина машинально взяла стоящую рядом тарелку и начала накладывать в нее салат. Отец вернулся, улыбаясь, прикрыл дверь кухни и проговорил негромко:

– Уснул наш герой, умаялся, так на диване и пригрелся. Пусть поспит, я его пледом накрыл. Давай пока поедим, чайку попьем.

Марина без аппетита ковыряла вилкой в салате, никакого желания есть у нее не было, а потому она прекратила попытки и отодвинула тарелку, виновато глянув на отца. Тот покачал головой, но ничего не сказал. Наскоро покончив с импровизированной трапезой, он налил чай и достал из шкафа вазочку с конфетами:

– Эх, Егорка спит и не знает, какие тут сокровища пропадают. Ну, что замерла? Хоть чаю выпей, совсем ведь голодом тоже нельзя!

Марина послушно глотнула чаю, обхватила кружку пальцами и замерла, уставившись в одну точку. Она сидит в теплой кухне, пьет чай… а Женька где-то в Бутырках. Из-за нее, из-за нее…

– Не казнись, дочка, – словно подслушал ее мысли отец, коснувшись рукой ее плеча. – Все образуется, вот увидишь. Если Женя ни в чем не виноват, его непременно отпустят.

– Мы уже говорили об этом. Если бы он не был виноват, его не объявили бы в розыск и не развесили бы его фотографии во всех аэропортах, – устало сказала Марина, поднимая кружку и приникая к ней губами. – В том-то и дело, понимаешь? За ним есть что-то серьезное, а что именно – не знаю даже я. Но узнаю. Мне бы только увидеться с ним хоть на двадцать минут…

Виктор Иванович вздохнул и потянулся к телефонной трубке, лежащей на подоконнике.

– Алло, Люсенька? Здравствуй, дорогая. Как у вас? Ну, и прекрасно. И я ничего, все по-старому – скриплю потихоньку. У меня просьба – ты не могла бы заскочить ко мне сегодня после работы? Да, очень нужно. Нет, Дмитрия можешь не привозить, я хочу пообщаться только с тобой. Нет, я здоров, не беспокойся. Хорошо, жду.

Пока отец разговаривал с невесткой, Марина теребила в пальцах незажженную сигарету и заметно нервничала. Уже давно ей не приходилось просить кого-то о помощи, да еще в таком деле. А самое главное заключалось в том, что действовать приходилось фактически наощупь, так как истинной картины случившегося она не знала. И предстоящая встреча с Людмилой тревожила…

– Иди-ка ты полежи, – заметил ее побледневшее лицо отец. – Столько нервов, перелет – свалишься. Ложись, Мариша.

И она послушно ушла в зал, осторожно легла на диван рядом с Егоркой, спокойно посапывавшим носиком, обняла его и закрыла глаза, надеясь, что сон принесет хоть какое-то облегчение.

Они проспали почти до самого вечера, причем Егорка, измученный перелетом и обилием впечатлений, не торопился вставать даже после того, как мать легонько потрясла его за плечо и поцеловала во влажный со сна лоб:

– Вставай, сыночка, а то ночью-то что делать будем с тобой?

– У-у-у… – пробормотал Егорка, пытаясь спрятаться от настойчивых рук Марины под пледом, но это не удалось. – Ну, мамуля! Дай я еще немножко посплю…

– Хватит-хватит! – решительно проговорила она, сдергивая плед. – Подъем.

Мальчик неохотно открыл глаза и сел. На заспанной мордашке выразилось легкое недоумение – Егор не сразу понял, где именно находится. Марина наблюдала за ним с улыбкой. Егорка обнял ее за шею, прижался и прошептал на ухо:

– Мамуля… а сюда полиция не придет?

– Нет, сынок. Полиция в Англии осталась, – тоже шепотом ответила она, осознав, какую травму получил сын сегодня, когда на его глазах арестовали отца. – Не волнуйся, я ведь с тобой.

– Я боюсь, что тебя тоже уведут, – признался Егор еще тише. – Я тогда один останусь…

– Ерунды не говори! – повысила голос мать. – С чего ради меня заберут? Я не преступница.

– Да? А тогда папу за что забрали? Он преступник? – вполне логично спросил мальчик, чем еще сильнее рассердил Марину – это был один из тех многочисленных вопросов, ответа на который она не могла дать.

– Все. Хватит болтать! – Она прибегла к испытанному средству и обрезала разговор. – Идем умываться, вон заспанный какой!

Егор засопел и с недовольным лицом слез с ее колен и направился в ванную.

Марина убрала плед, поправила накидку на диване и пошла вслед за сыном. Егорка стоял перед «мойдодыром» и покачивался на носочках, разглядывая разные баночки на зеркальных полках. Увидев материнское отражение, улыбнулся:

– У дедушки всяких шампуней столько же, сколько у тебя! Не знаю, какое мыло выбрать…

– Давай понюхаем, – улыбнулась она, снимая с полки ближайшую баночку с жидким мылом. – Вот, например, конфетами пахнет.

Егорка сунул нос в баночку и согласно кивнул:

– Вот этим и помоемся.

– Будешь пахнуть карамельками, и я тебя ночью съем! – округлив глаза и понизив голос, пообещала Марина, слегка ущипнув сына за бочок, и тот засмеялся заливисто, как будто колокольчиком зазвенел.

На какой-то момент Марине стало даже легче на душе от этого беззаботного детского смеха, от прикосновений нежных маленьких пальчиков к своим рукам. На миг все плохое ушло…

– Мамуля… ты зачем плачешь? Мне прямо под футболку капнуло! Мам! – Егор теребил ее за руки, но Марина почти не слышала его, занятая мыслями о Женьке, о том, сможет ли помочь ему на этот раз.

…Люся приехала как раз к ужину. Марина с Егоркой и Виктором Ивановичем сидели за столом в кухне и пробовали стейки из говядины, запеченные с грибами и сыром. Отец, услышав звонок, сразу сказал моментально выпрямившейся на стуле дочери:

– Не волнуйся, это Люсенька приехала. Она звонила, пока вы спали, сказала, что к этому времени будет.

– Мам, кто это – Люсенька? – шепотом спросил Егорка, когда дед вышел в коридор.

– Это жена твоего дяди, – объяснила Марина, чувствуя, как сильно нервничает – правая нога неприятно подрагивала, пришлось закинуть на нее левую, чтобы дрожь в колене не бросалась в глаза всем. Очень хотелось курить, но встать из-за стола она не могла – упала бы.

– Дяди? – допытывался меж тем Егорка. – Того, что приезжал в Бристоль?

– Нет, другого… помолчи пять минут, мне нужно подумать! – велела мать, и мальчик обиженно засопел, снова принялся за еду.

«Что они там так долго? – думала Марина, прислушиваясь к звукам в прихожей. – О чем говорят, интересно? И как вообще сейчас все пройдет?»

Наконец послышались шаги, и на пороге кухни появился отец в сопровождении невысокой, худощавой женщины в защитного цвета форме с майорскими погонами.

Людмила почти совсем не изменилась с момента их последней встречи на Маринином дне рождения. Та же толстенная коса венцом вокруг головы, та же легкая улыбка. Разве что морщин добавилось…

Коваль неловко поднялась со стула и замерла, глядя на невестку. Та, хоть и была предупреждена свекром, но все же не смогла сдержать возглас удивления:

– Марина?! Господи… какой кошмар… как живая…

При этих словах Коваль почему-то развеселилась и фыркнула, за ней улыбнулся отец, а потом и Людмила, сделав два шага, обняла воскресшую родственницу и рассмеялась:

– Несу чушь какую-то! Маринка, ну, надо же! Ну-ка… – Она отстранила Марину от себя, внимательно вгляделась в лицо. – Ни за что не узнала бы, если бы на улице столкнулись. И прическу сменила… блондинка!

– Да… – неопределенно произнесла Коваль. – А ты все такая же, Люся…

– Ой, скажешь тоже! – отмахнулась она, подвигая ногой табуретку и садясь рядом с Егором. – А это кто у нас такой большой?

Мальчик растерялся, посмотрел на мать, словно прося поддержки.

– Это мой сын, Люсенька, Грегори. Но можно Егор.

– Он по-русски разговаривает?

– Разговариваю, – кивнул мальчик. – Я хорошо разговариваю, еще по-французски умею…

– Ух ты! – восхитилась Люся, обняв его за плечи. – Да ты просто ученый! А сколько тебе лет?

– Пять. Скоро будет шесть.

Людмила изумленно покачала головой:

– Ты смотри! Я думала, он старше, разговаривает-то совсем как взрослый! И красавчик такой… ну, с такими данными, как у мамы, немудрено.

Людмила не заметила, как при этих словах чуть заметно передернулось лицо Марины. Она не собиралась обсуждать тему рождения Егора ни с кем, он только ее сын, и не было у него никогда другой матери.

– Девочки, хватит болтать, ужин остыл совсем! – вмешался отец, подавая Люсе тарелку со стейком. – Ешь, Люсенька, ты ведь с работы.

– Да, спасибо. Вот, хоть ужин дома не готовить, – заметила Люся, ловко орудуя вилкой и ножом. – Коваль сегодня на дежурстве, приедет поздно, сразу спать рухнет.

– Пьет? – осторожно спросил Виктор Иванович, и Люся кивнула головой:

– А то! Каждый день, хоть чуть-чуть, но вмажет, иначе руки трясутся. Он ведь и машину уже сам не водит, с водителем ездит. Хоть это понимает, и то ладно. Видишь, какие новости у нас? – обратилась она к вяло ковыряющей в своей тарелке Марине. – Братец твой совсем с катушек сошел. С Колькой вообще не общается, особенно после того, как тот дочку в честь тебя назвал. Ты извини, я юлить не умею, прямо все говорю…

– Я не обижаюсь, Люся, – неожиданно мягко сказала Марина, откладывая в сторону вилку. – Я все понимаю. И у Дмитрия достаточно причин ненавидеть меня.

– Не в том дело. Ты не так поняла – он не ненавидит тебя. Он злится, что ты… как тебе объяснить… Словом, ему кажется, что ты забрала у нас сына, приучила его не к той жизни, которой живем мы. Он зарабатывает в месяц столько, сколько мы вдвоем за полгода, понимаешь? У него коттедж, две машины… Он оказался по другую сторону, понимаешь? Вот «колючка» – и мы справа, а он слева.

– Люсь, ты так говоришь, как будто речь о зоне строгого режима…

– Да! – чуть повысила голос невестка. – Тебя здесь не было три года, и за это время многое изменилось. Вся страна напоминает зону, только теперь авторитеты все переоделись в деловые пиджаки, залезли в Думу и пытаются оттуда порядки устанавливать, понимаешь? И наш сын оказался среди них. Как мы, сотрудники правоохранительной системы, можем смотреть на это спокойно?!

«Так, все понятно, разговор подошел к финалу, – констатировала Марина про себя. – Ей тоже удобно обвинить меня во всех несчастьях, свалившихся на их семью. А то, как просила меня взять Кольку к себе, уже не помнит. Да и бог им всем судья».

Зная непредсказуемый характер младшей дочери, Виктор Иванович уже собрался было вмешаться, понимая, что Людмила очень сильно преувеличила. Но Марина спокойно встала, похлопала по плечу закончившего ужинать Егора и жестом велела ему выйти из кухни. Когда мальчик убежал в зал, она открыла форточку и закурила, повернувшись спиной к отцу и невестке. Те молчали. Тишина стала угнетающей, давящей. Виктор Иванович кашлянул, разгладил рукой складочку на скатерти и проговорил сдавленным голосом:

– Люся… мы ведь хотели тебя о помощи попросить…

– Не надо, пап, – перебила Марина резко, гася сигарету и поворачиваясь к ним лицом. – Уже ничего не надо, все и так понятно.

– Что тебе понятно? – спросила Людмила, доставая из своей сумочки сигареты и зажигалку. – Обиделась на слова? Первый раз в жизни слышишь, как тебя называют? Или никто никогда в глаза этого не говорил?

– Что ты знаешь о моей жизни, чтобы судить? – прищурив глаза, бросила Коваль. – Что можешь знать об этом ты, благополучная жена и мать? Ты, человек, которому не приходилось выживать сначала среди алкашей, а потом среди уголовников, готовых всадить нож в спину любому, даже тому, с кем пять минут назад пили водку чуть не из одной рюмки?

– Ты считаешь это достаточным оправданием? – усмехнулась невестка, закурив и отбросив зажигалку. – Да, я была благополучным человеком, училась и работала, чтобы иметь то, что имею сейчас. А ты? Что делала ты, чтобы купаться в роскоши и жить за границей по чужому паспорту? Думаешь, я не знаю, чего ты хотела от меня сегодня? Да знаю – я ведь замначальника пресс-службы, и через меня идут все релизы. И именно сегодня пришло сообщение о задержании в аэропорту Домодедово объявленного в федеральный розыск Евгения Влащенко. Так, кажется, зовут твоего любовника? – Она бросила на Марину пронзительный взгляд и продолжила: – Я так и поняла, когда отец позвонил, что он начнет просить у меня помощи. Не знала только, что и ты здесь, что ты жива.

– Высказалась? Полегчало? – насмешливо поинтересовалась уже взявшая себя в руки Коваль. – Ну, теперь еще у тебя есть шанс получить повышение по службе – давай, позвони в ближайшее отделение милиции, сообщи им, что гражданка Коваль, считавшаяся мертвой в течение трех лет, жива и находится в Москве под чужим именем. Карьера взмоет – ахнешь!

– Мариша, Люся, девочки! – взмолился Виктор Иванович, прижимая к груди руки. – Я прошу вас – перестаньте! Люся, ведь ты же ничего не знаешь! Ничего!

– А тут и знать нечего, Виктор Иванович! – зло бросила Людмила, гася сигарету. – Нечего тут знать! Я понимаю, вы – отец, вы пытаетесь защитить свою дочь, и это оправданно, на вашем месте и я, наверное, поступала бы так же! Но подумайте о другом – в какое положение вы ставите меня своей просьбой? Что обо мне будут говорить в управлении? На основании чего я помогаю уголовнику, учинившему резню там, у себя в городе? Да такую резню, что полгода весь город лихорадило?!

– Успокойся, дорогая, я ничего у тебя не просила и уже не попрошу. Извини, что потревожила.

Марина оттолкнулась от подоконника и пошла к выходу, но сидевшая рядом с дверью Люся ухватила ее за руку, заставив остановиться. Коваль резко повернулась и уставилась в лицо невестки своим жестким взглядом. Людмила, однако, не смутилась и тихо проговорила:

– Сядь, пожалуйста. Нам нужно поговорить наедине.

– Не о чем нам разговаривать. И Женька мой был прав, когда говорил, что никогда мы с вами не окажемся не то что в одном мире, а даже на одной планете.

– Возможно. Но мы все люди, более того – мы с тобой родственники, нравится тебе это или нет. И уж коль скоро я приехала сюда, значит, у меня имелись для этого какие-то соображения и основания, правда? Садись, Коваль, разговаривать будем.

Людмила отпустила Маринину руку и указала на табурет напротив. Виктор Иванович поспешно поднялся и направился к двери, чуть подтолкнув Марину к столу:

– Мариша, ты послушай Люсю, ведь она в самом деле права – если бы не хотела, то и не приехала бы…

Коваль ногой отодвинула табуретку к окну, села, скрестив на груди руки, и уставилась на Людмилу. Отец вышел, прикрыв за собой дверь. Когда его шаги стихли в глубине квартиры, Люся, вынув новую сигарету, заговорила:

– Ты вправе сердиться на меня, я понимаю, сама тоже не спустила бы никому. Но сейчас у тебя просто нет возможности выгнать меня отсюда, правда? Потому что иначе ты вообще никогда больше не увидишь своего любовника. И только я в настоящий момент могу помочь тебе. И ты это понимаешь, ведь не дура, раз столько раз ухитрялась выйти сухой из воды. Раз жива вопреки всему.

Марина молчала. В словах невестки была правда… И выхода не было, все как всегда. Рассчитывать больше не на кого, если Люся не поможет, то все.

А Людмила меж тем внимательно наблюдала за ней, пытаясь понять, о чем думает сейчас сидящая перед ней женщина. Они были мало знакомы, но того, что рассказывали сын, муж и свекор, вполне было достаточно, чтобы составить себе представление о ее жизни и привычках. В душе Людмила сочувствовала ей и отчасти оправдывала. То, что она высказала сегодня насчет Николая, было правдой лишь наполовину. Она была благодарна Марине за то, что та дала сыну в руки дело, которым он занимается с удовольствием. За то, что обеспечила ему уровень жизни, которого он ни за что не достиг бы здесь, в Москве. Но близость к криминалитету все же пугала. И пусть Николай в телефонных разговорах старался убедить мать в том, что он не имеет никакого отношения к бандитским разборкам и деньгам, все равно на сердце было неспокойно.

Люся не кривила душой, когда говорила, что приехала сегодня потому, что захотела этого сама. Увидев в релизе фамилию Влащенко, а потом поговорив со свекром, она четко решила, что выполнит любую просьбу Виктора Ивановича, потому что Евгений тоже принимал участие в судьбе ее сына. И даже то, что с Дмитрием у них возникали проблемы, не уменьшило ее решимости помочь. В конце концов, муж остался жив только благодаря вмешательству Марины, это она подставилась под финку Хохла…

Людмила не была склонна идеализировать своего генерала. Прекрасно знала, что тот в пылу мог наговорить и наделать такого, что нормальному человеку в голову не пришло бы. Да и свекор рассказывал, что Дмитрий ударил сестру.

– Марина, – заговорила она снова, чтобы прервать затянувшуюся паузу. – Ты меня извини, если я тебя обидела. Слова – это только слова, ведь тебе это известно не хуже, чем мне. Важно действие, а не слово.

– Я понимаю. Просто… знаешь, я выпала из жизни на три года, это очень долгий срок, – тихо проговорила Марина, глядя куда-то в угол. – Там совсем другое все… И мы там другие. А здесь ничего не меняется. Знаешь, ведь это все из-за меня. И то, что Женька сделал там, дома, было из-за меня. Я ведь толком и не знаю, что произошло, он никогда не говорил об этом, как я ни расспрашивала. Знаю только одно – он сделал это, чтобы увезти меня, спасти. Чтобы наш ребенок не пострадал.

– Кстати, о ребенке, – обрадовалась возможности сменить тему Люся. – Он Женькин сын?

– Нет, Люся, – вздохнула Коваль, обхватив себя за плечи. – Он и не мой сын, если уж говорить начистоту. Разве ты не знала? – Людмила отрицательно качнула головой. – Егор – сын моего мужа, его мать погибла, и я сделала все, чтобы его считали моим. Я не могу иметь детей, так сложилось, но Егор – все, что есть ценного в моей жизни. Я воспитываю его с десятимесячного возраста, он мне родной. Он как две капли похож на моего мужа – как же я могла позволить ему попасть в детдом, скажи? Наверное, я не образец материнства, но все равно ребенку лучше жить в семье, чем в детской тюрьме, правда?

Она перевела взгляд на замершую от неожиданности Людмилу, ожидая от нее реакции. Та молчала, пораженная признанием. Да, разумеется, она знала, что у Марины есть сын, но о том, что он не родной ей, даже не догадывалась. Вот тебе и миф о жестокой женщине, не знающей жалости и слабости…

– Да-а! – протянула Люся наконец. – Санта-Барбара… Слушай, как ты решилась-то, в своем положении, ребенком обзавестись? Ведь страшно…

– Страшно. Но я по-другому просто не могла, понимаешь? Он сын Егора… для меня не было на тот момент ничего важнее. Я слишком сильно любила своего мужа, слишком многим была обязана ему и слишком много горя причинила. Он погиб вместо меня – что еще? Эта вина будет преследовать меня до последнего вздоха, до конца жизни. И самое малое, что я могу сделать, это воспитать его сына человеком, дать ему образование и достойную жизнь.

Коваль откинула назад голову, стараясь подавить зарождающиеся слезы. Она уже давно ни с кем, кроме Хохла, не разговаривала на эту тему, никогда не открывала душу перед едва знакомым человеком. Люся поднялась с табуретки, подошла и прижала Марину к себе, уткнувшись лицом в ее волосы:

– Прости меня… я наговорила лишнего, знаю, но ты прости меня, Маринка, это было сказано в порыве… Я знаю, что нужно сделать. Женьке положено свидание, нет закона, запрещающего ему встречу с родственниками. Мы наймем адвоката, у меня есть знакомый, специализирующийся по уголовным делам, он и не таких вытаскивал. В конце концов, можно ведь добиться минимального срока, отсидит – вернется. А свидание я вам организую, обещаю. И с адвокатом сведу тебя прямо завтра, вечером приедем с ним сюда, и вы переговорите.

– Спасибо, Люся… – прошептала Марина, проникнувшись благодарностью к этой женщине. – Я не знаю, чем мне отплатить тебе…

– А вот это прекрати! – жестко потребовала Людмила, отстраняя ее от себя. – Прекрати, слышишь? Ты моего сына устроила в жизни так, как никогда не смогли бы мы с Димкой! Всем, что он имеет, он обязан тебе, и этого сверх меры! Так что…

– Как он живет? – глуховато спросила Марина, вытирая глаза.

Люся включила чайник, села за стол и улыбнулась:

– Очень хорошо. Даже боюсь говорить, чтоб не сглазить. Женился на хорошей, спокойной девочке, неизбалованной, скромной. Верочкой зовут. Он ее так и называет – Верочка, никак иначе. – Люся потянулась за чайником, налила кипяток в две чашки, одну подвинула Марине. – Я к ним в гости ездила, когда Маринка родилась. Думала, может, помочь чем нужно будет, а там и без меня помощников хватает. Твоя бывшая домработница у них живет, и охранник – однорукий, здоровый такой, Гена.

Коваль грустно улыбнулась, вспомнив хлопотливую, заботливую Дашу, молчаливого, надежного Гену, свой дом… Уже никогда не будет все так, как прежде. Она знала, что Женька продал коттедж Малыша, а ее собственный, в «Роще», принадлежал Кольке. Бывший дом Мастифа, находившийся рядом, пустовал, однако его ни Хохол, ни племянник трогать не решились. Женька как чувствовал, что нельзя обрубать совсем уж все концы, что должно остаться что-то, связывающее их с Россией. Конечно, если бы у Марины было право выбора, то она оставила бы дом в «Парадизе», а не берлогу старого лиса, но в тот момент она никаких решений принимать не могла.

– Так что? Ты подумаешь над моим предложением? – с нажимом спросила Люся и отпила глоток из чашки. – Я ручаюсь – адвокат очень хороший, потому и дорогой.

– Дело не в деньгах, – откликнулась Марина, возвращаясь к действительности из своих воспоминаний. – Лишь бы он не отказался, узнав, с кем дело имеет.

– Ему нет разницы, с кого брать деньги. Он не гнушается ничем и никем.

Разговор перешел в деловое русло, они обсудили все детали предстоящей встречи с адвокатом, и Людмила засобиралась домой. Марина вышла в коридор вслед за ней, на звук шагов из зала появились Егор и Виктор Иванович:

– Уже уходишь, Люсенька?

– Ничего себе – «уже»! – усмехнулась Людмила, набрасывая китель. – Ночь почти! Жалко, с тобой, парень, не пообщались, – она присела на корточки перед Егоркой и взяла его за руку. – Но ведь ты еще здесь побудешь?

Мальчик кивнул, не сводя внимательного взгляда с лица новой знакомой. Такой красивой и толстой косы он еще никогда не видел, а потому спросил шепотом:

– А волосы у вас настоящие?

Людмила сначала опешила, а потом захохотала:

– Ну, ты меня в тупик загнал, ребенок! Никто не спрашивал, ты первый! Неужели ненатурально выглядит?

Егор совсем смутился и покраснел, но на помощь пришел дед:

– Ну, подумаешь, спросил! Может, он такого не видел? В Англии кос не носят, это русское…

– Просто я длинные волосы люблю, – пробормотал Егорка, исподлобья глядя на взрослых. – У мамули вон какие были…

– А ты помнишь? – удивилась Марина. – Я же в Англии все время стриженая хожу… И с длинными ты меня только маленьким видел.

– Помню! – уперся Егор. – У тебя черные волосы были, длинные-длинные, и ты в них такие шпильки вставляла – черные, с камушками… а папа их вытаскивал, когда ты домой с работы приезжала… – Сказав это, мальчик вдруг закрыл ладошками лицо и убежал в комнату, чтобы никто не видел, как он плачет. Отец всегда говорил ему – мужики не рыдают при людях…

– Что это с ним? – недоуменно спросила Люся, и Коваль пробормотала:

– Отца вспомнил… я пойду, а то он плачет… До свидания, Люся.

– Да, до свидания, – машинально отозвалась Людмила уже в спину вошедшей в комнату Марины.

Егор забился в самый угол дивана, лицом к спинке, и его тельце сотрясалось от приглушенных рыданий. Марина села рядом, молча, с силой, потянула сына на себя и взяла на руки, прижав к груди. Он уцепился за ее халат и продолжал плакать. Коваль слегка раскачивалась из стороны в сторону, не говоря ни слова, не утешая, не уговаривая. Она понимала, что это такая реакция на испытанный утром шок, организм избавляется от отрицательных эмоций, а потому не мешала Егору плакать. Он уже и сам понемногу успокаивался, вздыхал прерывисто, и наконец, рыдания совсем прекратились. Марина прикоснулась губами к его лбу и прошептала:

– Вот и все… пойдем, умоем лицо? Холодненькой водичкой, да? Идем, я тебя отнесу…

– Те-тебе не-нельзя… – выдохнул, заикаясь, Егорка, совсем как Хохол, когда Марина пыталась взять сына на руки. – Я… тяжелый…

Он слез с ее колен и взял за руку, крепко стиснув пальцы маленькой влажной ладошкой:

– Мамуля… ты мне только пообещай, что никуда не уйдешь! – Он требовательно взглянул ей в лицо все еще мокрыми глазами, и Марина кивнула:

– Конечно, нет. Куда я уйду – без тебя?

Сын кивнул и потянул ее за собой в ванную.

Виктор Иванович убирал со стола, как-то совсем уж по-стариковски сгорбив спину. На звук шагов он обернулся, и Марина отрицательно качнула головой, давая понять, что комментировать зареванное лицо внука нежелательно.

Спать они улеглись поздно, и Егор категорически отказался лечь отдельно от матери, пусть даже в той же комнате. Марина не возражала – ей и самой мысль о том, что ребенка не будет под боком, была невыносима. Они уютно устроились на большом диване в бывшей комнате Дмитрия, где ночевали всякий раз, когда раньше приезжали сюда, обнялись, и Егорка моментально уснул, вцепившись в Маринину руку. Коваль же долго лежала без сна и дума о том, где и как сейчас Женька. Конечно, Хохол сел не впервые, но Марине раньше никогда не доводилось думать об этом. Она совершенно растерялась, отвыкнув за три года решать что-то, рассчитывать только на себя. И вот снова жизнь заставляла вспоминать так хорошо забытые навыки.

…– Марина, ты зря все это затеяла. – Виктор Иванович расхаживал по кухне и пытался как-то повлиять на невозмутимо накладывающую макияж дочь. – Ты пойми, сейчас другое время, и за взятку…

– Папа, не мелькай! – попросила она, рисуя на веках аккуратные черные стрелки. – Я обо всем уже договорилась с Лаврентием Шалвовичем, никаких взяток, все по закону…

Она внимательно осмотрела лицо в небольшом зеркале, взяла тюбик туши и принялась наносить ее на ресницы уверенными взмахами щеточки. Сегодня внешность как никогда была важна для нее, как никогда ей хотелось выглядеть яркой, уверенной и независимой, чтобы и Хохол понял, что все хорошо, что все под контролем.

Людмила сдержала слово и буквально через пару дней привезла прямо домой адвоката – маленького, круглого мужчину лет пятидесяти, с головой, похожей на бильярдный шар, обрамленный седоватыми кудрями. Он поцеловал Марине руку и сразу представился, не дожидаясь, пока это сделает замешкавшаяся Люся:

– Лаврентий Шалвович Бакурия, адвокат. Вы, я так понимаю, клиентка?

– Не дай бог! – ухмыльнулась Коваль, изучающе разглядывая адвоката.

Лысина Лаврентия Шалвовича поблескивала, словно отполированная, серый в тонкую полоску костюм обтягивал выпирающий животик, а мизинец правой руки украшал золотой перстень с квадратно ограненным бриллиантом.

– Зовут вас… – вопросительно посмотрел адвокат, и Марина представилась. – Так вот, Мариночка…

– Мэриэнн, – жестко поправила Коваль, устремив на него взгляд синих глаз, и Лаврентий Шалвович почувствовал себя неуютно.

– Да, простите… Так вот, Мэриэнн, я так понял, что проблемка у нас весьма существенная – федеральный розыск, документы на другое имя, британское подданство и обвинение в разбое с убийством?

– Типа того, – кивнула она. – Вы присаживайтесь, что ж мы стоя-то разговариваем.

Они сели за круглый стол, Виктор Иванович, заглянув в дверь, предложил кофе и поманил пальцем притаившегося на диване Егорку. Тот отрицательно замотал головой, но Марина сурово глянула на него и указала глазами на выход. Мальчик нехотя слез с дивана и побрел в кухню к деду и Людмиле.

Адвокат сразу приступил к расспросам, быстро и ловко выудил всю интересующую его информацию. Марина последовала совету невестки и не скрыла ничего, выложив все, что знала.

– Ну, я еще дело посмотрю, выясню, какие обвинения предъявлены, а там решим, что и как, – подытожил Лаврентий Шалвович, разглаживая пухлой ладошкой складку на скатерти. – Насчет свидания не волнуйтесь – хоть завтра.

– Прекрасно! Тогда завтра.

Лаврентий Шалвович выразительно посмотрел на сидящую перед ним женщину и недвусмысленно изобразил пальцами жест, означающий «позолоти ручку».

– Сколько?

– Пять.

– Пять – чего? – нетерпеливо уточнила Марина. – Вы же понимаете – я давно живу не в России, расценок ваших уже не представляю, а в Англии за взятку сажают и тех, и других.

Адвокат заколыхался всем телом, издавая звуки, весьма отдаленно напоминающие смех, потом, резко оборвав их, сказал совершенно нормальным голосом:

– Пять тысяч рублей.

– Всего? Дешево нынче, – усмехнулась Коваль.

– Ну, я ведь не на свободу его выпускаю, всего лишь организую вам свидание на час-другой. И поверьте – это совсем не дешево.

– Это мы обсуждать не будем. Деньги вам, я так понимаю, нужны сейчас? – Когда адвокат утвердительно кивнул, Марина на секунду задумалась, а потом вышла в кухню.

Отец, Людмила и Егорка сидели за столом и пили чай с тортом, привезенным Люсей. Мальчик сразу же соскочил со стула и подбежал к матери, схватил ее за руку и прижался лицом к запястью. Марина потрепала его по волосам:

– Ну, ты чего?

– Ты почему так долго?

– Потерпи еще немного, я скоро закончу. Папа, можно тебя на секунду?

Виктор Иванович вышел вслед за дочерью в кабинет.

– Что случилось?

– Пап… – Марина замялась – никогда прежде ей не доводилось просить у кого-то денег, пусть взаймы и у родного отца.

– Деньги нужны? – моментально понял он. – Ну, что ж ты мнешься, я ведь не чужой! Сколько?

– Мне нужно пять тысяч до завтра, у меня ведь все в валюте и на карте, я ж из дома не выходила…

– Ох, сложная ты! – покачал головой Виктор Иванович и полез в ящик письменного стола, отсчитал из конверта пять бумажек и протянул дочери. – Возьми.

– Спасибо, пап, я завтра сниму и верну.

– Разберемся, – отмахнулся он. – Главное, чтоб с пользой…

Адвокат, получив сумму, оставил на столе договор о сотрудничестве и откланялся, пообещав позвонить после десяти и сказать, куда и во сколько подъехать.

– Утрясли? – коротко поинтересовалась Людмила, когда Марина, проводив Лаврентия Шалвовича, вернулась в кухню и села рядом с Егоркой.

– Да, – так же коротко отозвалась Коваль, наливая себе чай.

Сын тут же подвинул ей блюдце с тортом, заботливо положил прямо под руку ложечку и вообще всячески старался оказать матери знаки внимания. Он как будто чувствовал, что Марина напряжена, нервничает, и хотел отвлечь ее от тяжелых мыслей.

Коваль почти машинально погладила сына по макушке, однако к торту даже не притронулась, обняла пальцами кружку с чаем и уставилась в стену перед собой. Она была уже не здесь, в уютной отцовской кухне, где пахнет ванилью и шоколадом, а в насквозь пропахшем смрадом и грязью помещении СИЗО. В том, что московский изолятор ничем не отличается от любого другого в стране, она не сомневалась, а то, как выглядит это учреждение изнутри, хорошо знала не понаслышке, а по личному опыту. И Женька – там, в тесной, почти невентилируемой камере, среди сорока с лишним рож… Хотя что кривить душой – Хохол и там не потеряется с его-то авторитетом и умением «вести базар по понятиям».

…– Ну все, я готова. – Марина сгребла все свои тюбики и баночки со стола в косметичку и встала. – Пап, посмотри, там такси не подошло?

Виктор Иванович выглянул в окно и покачал головой. Ему все меньше нравилась идея дочери пойти на свидание в тюрьму. Конечно, ей ничего не угрожает, и документы у нее в порядке, однако… Никто не предскажет наперед, как все обернется.

Марина же казалась абсолютно уверенной в себе и спокойной. Она, чуть заметно прихрамывая, неторопливо прошлась по кухне, поправила воротничок строгой белой блузки, выглядывавший из-под черного пиджака, улыбнулась каким-то своим мыслям.

Егорка, вертевшийся тут же, смотрел на мать широко распахнутыми глазенками, в которых читалось восхищение и любовь. Он вообще не отходил от нее ни на шаг, едва только она присаживалась где-то, сразу забирался на руки и под любым предлогом старался быть единственным объектом ее внимания. Сегодня он караулил с самого утра, поняв, что она собирается уходить, и только разговор с дедом немного успокоил его и убедил в том, что мама не бросит его, вернется.

Убедившись, что сын успокоился и не плачет, Марина поднялась на ноги и пошла в коридор, проверила сумку, поставила у двери трость, хотя и сомневалась, что ей разрешат пронести ее с собой на территорию СИЗО. Наконец позвонила диспетчер такси и сообщила, что машина у подъезда. Коваль поцеловала сына в щеку, кивнула отцу и пошла вниз.

Таксист оказался молодым, нагловатым парнем в чуть сдвинутой на правую бровь серой кепке. Услышав адрес, он развернулся к пассажирке и оценивающе глянул на нее:

– Что, родственник на киче парится?

Коваль промолчала, решив не связываться. Однако парень, видимо, решил, что, напугав хорошо одетую дамочку, направляющуюся в Бутырку, сможет взять с нее побольше. Но нарвался не на ту, чего, естественно, даже предположить не мог.

Выруливая из двора, он поправил зеркало заднего вида так, чтобы видеть сидящую на заднем сиденье пассажирку, и начал:

– Что, бикса, к полосатику своему на харево едешь?

Марина едва сдержалась, чтобы не фыркнуть – уж чем-чем, а «феней» она владела едва ли не лучше этого молодого отморозка.

– Чего молчишь, не доперла? – оскалился он и продолжал в том же духе до тех пор, пока Марина не вспылила и не проговорила, имитируя Женькины интонации с оттяжкой:

– Слышь, ты, чувак захарчеванный! Звякало свое подвяжи, а то огорчу, пожалуй. Вперь зенки в дорогу и баранку поворачивай, больше от тебя ничего не требуется.

Бедолага-водитель выпучил глаза и лишился дара речи минут на десять, как раз до ворот Бутырки. Коваль всю дорогу давилась от смеха, искоса наблюдая за его мимикой. Разумеется, откуда парню было знать, что в свое время эта вполне приличная женщина возглавляла одну из самых крупных группировок за Уралом и ответить любому урке на его языке могла без проблем.

Когда машина остановилась, водитель боялся повернуться.

– Ну, башли-то забирай, – куражилась Марина. – Намантулил как-никак.

Она сунула ему пару купюр и вышла, хлопнув дверкой. Таксист рванул с места с такой скоростью, словно опасался, что странная дама соберется ехать с ним обратно.

Коваль покурила, отправила окурок в урну и, достав из сумки телефон, набрала номер человека, который должен был провести ее.

В небольшой комнате с зарешеченным окном Марину оставили одну, не проверив ни содержимое сумки, ни карманов.

«Замечательно! – с сарказмом подумала Коваль, усаживаясь на ободранный стул. – Так и пулемет сюда можно пронести, пожалуй».

Она напряженно ждала, вытянувшись в струнку на стуле у зарешеченного окна. Шаги по коридору… нет, мимо, не сюда.

«Господи, да что ж так долго-то?! Я ведь с ума сойду, пока сижу здесь совершенно одна…»

Дверь распахнулась, и конвоир втолкнул Хохла, снял наручники и вышел, гремя ключами. Замок сухо щелкнул, отрезая их от внешнего мира, охраняя купленное уединение. Марина поднялась, схватившись за спинку стула, Хохол мрачно смотрел под ноги, и это было странно и удивительно – чтобы Женька не бросился к ней, не схватил, не поднял на руки…

Она сама пошла к нему, прижалась лицом к рубахе, уже впитавшей тюремный запах. Хохол не пошевелился, так и стоял, как столб, и молчал. Марина подняла голову и встретилась с ним взглядом. С минуту они смотрели друг на друга, потом Женька, вздохнув, взял ее за подбородок и, наклонившись, впился в ярко накрашенный рот. Она чуть выгнулась, сильнее прижимаясь к нему, провела руками по спине. Хохол оторвался наконец от ее губ, рукавом вытер со своего лица помаду и отошел к окну, встал, ухватившись за решетки.

– Женя…

– Ты зря приехала сюда, – проговорил он, не оборачиваясь. – И адвоката зря наняла, он не поможет. Уезжай обратно в Англию, Маринка, там ты будешь в безопасности.

– О чем ты говоришь?! Какая Англия, когда ты здесь?! – возмутилась Коваль, но Женька, развернувшись, схватил ее за плечи и зашипел в лицо:

– Я сказал – заткнись и послушай меня хоть раз в жизни! Забирай Егора и сваливай из этой страны, никогда больше не появляйся здесь, поняла?! Мне ты уже все равно ничем не поможешь, мне столько предъявили, что на пожизненное хватит, так что и смысла нет барахтаться с адвокатами. Но ты должна уехать отсюда, тогда я спокойно признаю все и не буду затягивать это дело.

– Ты…ты… – задохнулась Марина, рванув ворот блузки. – Ты… вообще соображаешь?!

– Я же сказал тебе – послушай меня хоть раз! – Он отшвырнул ее от себя с такой силой, что Марина отлетела к противоположной стене, врезавшись в нее плечом. – Неужели ты до сих пор не понимаешь, что от твоего упрямства одни проблемы?! Хватит с меня! Ты была права, когда говорила как-то, что есть люди, которые просто не хотят, чтобы их спасали! Надо было прислушаться и не лезть, но я слишком любил тебя… люблю, – поправился он, запнувшись на этом слове. – Слишком, настолько, что даже о себе забыл. Ну, об этом не жалею – не каждому такое счастье выпадало. Ну, вот оно и закончилось, счастье это.

– Женя…

– Помолчи. Неужели ты не понимаешь, что я с тобой прощаюсь? Так дай мне хоть раз сказать то, что я думаю!

– Нет! – завизжала она, топнув ногой. – Этого не будет! Я не дам тебе уйти вот так, бросить меня!

– Ты опять говоришь о себе, – усмехнулся Хохол, подходя ближе и обнимая ее. – Опять о себе – и никогда обо мне. Я устал. Думаю, теперь у меня будет достаточно времени, чтобы отдохнуть и все пережить заново. В тюрьме ночи дли-инные…

Марина подняла на него глаза и тихо, обессиленно спросила:

– За что? Чем я заслужила это все?

– И она еще спрашивает! – опять усмехнулся Женька, наклоняясь и целуя ее. – Я тебя прошу – давай не будем портить это время разговорами. Сколько тебе пообещали? Час? Два?

– Два, – машинально ответила она.

– Ну, у нас полно времени. Иди ко мне…

Старый деревянный стол скрипел так, что его, наверное, слышала вся тюрьма, но Коваль не думала об этом. У нее в мозгу накрепко засела фраза «Я прощаюсь с тобой», брошенная Женькой походя, так, словно он уже давно принял это решение и теперь только поставил в известность ее, Марину.

Когда наконец, зарычав и выгнувшись в экстазе, Хохол отпустил ее, потянулся за пачкой сигарет, она, сев прямо на свои мятые уже брюки, валяющиеся здесь же, на столе, спросила, не глядя на него:

– Зачем ты сказал это?

– Сказал – что? – спросил он, глубоко и жадно затягиваясь сигаретой.

– Не прикидывайся, – попросила Марина, и Женька вдруг захохотал:

– Что, киска, раз в жизни Хохла за человека посчитала? Приняла всерьез? Ты всегда чувствуешь, когда жареным пахнет.

Он обнял ее за плечи, прижал к разгоряченному еще телу и поднес к губам сигарету. Марина затянулась, закашлялась от крепкого табака, но Женька задрал ее голову и поцеловал, слегка укусив за губу.

– Отвыкла от меня? Я давно таким не был, да?

– Мне все равно, какой ты. Я любого тебя люблю, – пробормотала Марина, обхватывая руками его талию и пряча лицо на груди.

– Не ври. И не говори того, чего не чувствуешь. Это не любовь – это благодарность. А мне не надо подачек. Да не дергайся ты! – чуть повысил голос Женька, почувствовав, как она рванулась из его объятий. – Не дергайся, все равно я скажу все, что хотел, а уж потом сама думай. Но предупреждаю – больше мы не увидимся, Маринка, как бы ты ни старалась.

– Да? И что же ты сделаешь, интересно? – приглушенным голосом спросила она.

– А я больше не выйду на свидание, даже можешь деньги не палить. В карцер сяду. И на зоне тоже так будет, предупреждаю – смысла нет мотаться из Англии сюда.

– Я не вернусь в Англию, – вдруг выдала Марина, сама удивившись своим словам. – Я поеду домой.

– Ага, сейчас! – рявкнул Хохол, отталкивая ее. – Домой она поедет! А он есть у тебя, дом-то?! Или к племяннику на постой?

– Есть коттедж Мастифа, туда и поеду, – спокойно и решительно заявила она, набрасывая блузку и ежась. – И потом – деньги и здесь никто не отменил, а их, слава богу, еще и Егору не потратить. Могу себе позволить хоть коттедж, хоть квартиру в центре.

– Дура! – заблажил Хохол еще громче. – Да я… я… – Он сжал кулаки, и в глазах появилось то самое выражение, за которым – Марина хорошо знала это – обычно следует жестокий удар, валящий с ног мужика. Мужика – но не ее, потому что Хохол не решится сейчас, и это она тоже знала.

– Что? Ну, что ты сделаешь, любимый? – Марина поднялась со стола и обняла замершего посреди кабинета Хохла. – Ничего… ничего, правда? Потому что ты никогда не мог сделать что-то, чего я не хотела, правда?

Она прикоснулась к его губам, забросила ногу на бедро, и Женька не вынес, подхватил ее и закружил по тесной комнате:

– Сучка ты, Маринка… люблю же я тебя, так люблю, аж в груди все болит…

– Тогда не упрямься и позволь мне сделать все, что я задумала. Вытащить тебя отсюда без суда я вряд ли смогу, но срок уменьшить – реально, адвокат сказал. И я буду ждать тебя, сколько надо, – она говорила это, целуя его, и Женька таял от ее губ, прикасающихся к небритым щекам. – Я виновата перед тобой, это ведь из-за меня ты здесь…

– Глупости! – отверг он. – Здесь я из-за того, что сделал…

– А кстати – что именно? – мгновенно прицепилась к словам Коваль, прекращая свои поцелуи и пальцем разглаживая морщину между Женькиных бровей. – Теперь-то расскажи, уже все равно узнаю. Так пусть от тебя…

– Мариш… я прошу тебя – давай не будем об этом. – Женька уселся на стол и усадил Марину лицом к себе, так, чтобы видеть ее глаза. – У нас так мало времени осталось, и неизвестно, будет ли еще возможность остаться вот так, вдвоем… Какая разница, за что срок мотать!

Он водил пальцами по ее шее, выгнутой чуть назад, потом вдруг наклонился и впился губами куда-то за ухо, открытое короткой стрижкой. Марина вздрогнула и прошептала:

– Синяк останется… пойду как шлюха из пивной…

– Тебя и это не испортит, – промычал он, увлеченный своим занятием. – Замерзла? – Женька прижал ее к себе, словно хотел впечатать в свою грудь и не разлучаться больше. – Как сын там?

– Испугался, – вздохнула она. – На шаг меня не отпускает, сегодня еле удалось выскользнуть, и то потому, что отец пообещал ему в зоопарк поехать. Спит со мной, вцепится, как клещ, и проверяет всю ночь – на месте или нет. Даже покурить не могу встать, так и лежу всю ночь, если проснусь.

Хохол помрачнел, встал со стола и поставил Марину на ноги, помог одеться.

– Ты ему скажешь, что меня видела?

– Конечно. Он просил тебя поцеловать.

– Ты его тоже поцелуй. – Женька чуть скривился, потом махнул рукой, словно отгоняя грустные мысли. – И, Маринка… не гноби пацана, не ругай. Пусть делает, что хочет. Он умный у тебя, все понимает, такого не свернешь с дороги.

Марину больно укололо это «у тебя», выходило, что Женька уже вычеркнул себя из их с Егором жизни если не навсегда, то уж на долгий срок – точно, иначе к чему все эти наказы? Егор был и его сыном тоже, именно на Женькины плечи выпали основные проблемы с его воспитанием, так что он был отцом в гораздо большей степени, чем Марина – матерью.

Она провела рукой по щеке, заросшей щетиной, ткнулась лбом в его грудь и прошептала:

– Господи… ну за что? За что опять это все?

– Угу, спросила она! – усмехнулся Хохол, поглаживая ее по волосам. – Можно подумать, не за что! Сейчас «вышку» не дают, а то уже бы крестик на лбу рисовали… да не грузись ты, котенок, я привычный.

– Зато я непривычная! Я – непривычная, я никогда никого не ждала, понимаешь? Никого и никогда. И как теперь жить – я тоже не знаю.

– Только не плачь! – попросил он. – Я не могу этого видеть. Обещай, что не будешь плакать.

Марина кивнула, впрочем, не очень уверенно. В последнее время она стала плакать часто, чего не делала даже в детстве. Сейчас же любое слово, любой не так брошенный взгляд могли довести ее до слез. А Женька просил не делать этого…

…Оказывается, два часа прошло, и в дверь уже настойчиво стучат, хотя заперта она с другой стороны.

– Деликатничают, – усмехнулась Марина, поправляя пиджак и блузку. – Наши барбосы не были столь любезны, помнишь? Еще и в скважину подглядывали…

– Эти тоже наверняка развлеклись, – невесело констатировал Женька, целуя ее напоследок. – Предупреждаю – никаких адвокатов, Маринка! Это мое последнее слово. И сама не приезжай. Мне больно видеть тебя.

– Женя…

– Все.

– Подожди…

Но он уже развернулся к двери и крикнул:

– Конвой! Выводите! – И больше не оглянулся, не посмотрел, ни слова не сказал на прощание, обыденным жестом подставил руки под «браслеты» и вышел перед молодым, коренастым сержантом.

Коваль как в тумане дошла за своим провожатым до выхода, и когда за ней захлопнулись ворота, прислонилась к ним и долго стояла так, вызывая у прохожих любопытство. Потом, сумев взять себя в руки, побрела к стоянке такси…

…– А – а, ты все равно не поймешь! – локоть соскользнул со стола, задев подставку с хаси, и те упали на пол. – Не надо… пусть там лежат… ничего не надо теперь… ни-че-го!

Маленькая официантка-кореянка не знала, стоит ли заходить в татами-рум, где вот уже в течение трех часов напивалась яркая блондинка с короткой стильной стрижкой и заплаканными синими глазами. Мин – так было написано на бэйджике кореянки – привыкла к тому, что русские запивают еду водкой, но эта странная посетительница заказала бутылку текилы, которой в алкогольной карте не было. Однако в тонких пальцах приятно хрустнула стодолларовая купюра – и администратор Алмат метнулся в ближайший супермаркет.

Блондинка придирчиво осмотрела принесенную им бутылку, фыркнула, но чаевые отдала, попросив принести еще лимон и соль.

Мин никогда не видела, чтобы женщина пила спиртное в таких количествах… бутылка пустела на глазах, и вот теперь женщина пьяна, постоянно курит, неверной рукой поднося сигарету к губам с полустершейся помадой. На столе залился приятной мелодией мобильный телефон, блондинка бросила сигарету в пепельницу и ответила хрипловатым голосом. Мин отошла от ширмы, отгораживающей татами-рум от основного зала, тем более что Алмат отчаянно махал ей рукой, показывая на вошедших клиентов. Мин отвлеклась на какое-то время, занятая новыми гостями, и вспомнила о сидящей в татами-рум блондинке только когда к ширме подошел высокий пожилой мужчина в хорошем костюме. Мин засеменила к нему с намерением преградить дорогу, но мужчина, ласково похлопав ее по руке, сказал:

– Все в порядке, милая, там меня ждут… это моя дочь.

«Ну и дочь у вас!» – едва не выпалила Мин, вовремя успев прикусить язычок, иначе не миновать штрафа – вон как напрягся Алмат. Она склонилась в поклоне, как того требовали правила поведения обслуживающего персонала, и отодвинула ширму. Мужчина сбросил туфли и вошел, жестом показав, что можно закрыть ширму. Мин выполнила это и сразу отошла к другим клиентам.

– Господи, что ж ты делаешь?! – ужаснулся Виктор Иванович, когда расписная лакированная ширма задвинулась за его спиной. – Разве можно столько пить?! – Он окинул взглядом стол, заставленный тарелочками и подносами с японскими блюдами, и пустую литровую бутылку «Соузы».

– Такая дрянь эта дешевая текила! – пьяным голосом сообщила Марина, закуривая. – Нет ничего хуже… дерьмового пойла… – Язык ее заплетался, она с трудом выговаривала слова, да и взгляд был потусторонним, расфокусированным. Она словно и не видела севшего напротив отца.

– Что случилось? Ты виделась с Евгением?

– А-а, не спрашивай! – отмахнулась она, роняя сигарету на пол, покрытый циновкой.

Виктор Иванович поднял ее и затушил в пепельнице, покачал головой и решительно встал, беря со стоящей рядом вешалки Маринин пиджак:

– Поедем домой. Тебе уже хватит, ты ж совершенно невменяемая.

– Не учи меня! – огрызнулась дочь, не трогаясь с места.

– Мариша, поедем… там ведь Егорка, он тебя ждет…

– Что?! Кто?! Кто, я тебя спрашиваю… остался с моим сыном?! – Она вскочила, пошатнулась от резкой перемены позы и едва не упала. – Ты бросил его одного?! Как меня, а?! Ты… ты только это и умеешь… бросать детей!

– Успокойся! С ним Люся, – пропустив мимо ушей тираду Марины, Виктор Иванович помог ей надеть пиджак, туфли и вывел из татами-рум, бросив на стол деньги, которые Марина достала из кармана, даже не глядя, сколько захватила рука.

Маленькая кореянка Мин смогла уехать домой, на самую окраину Москвы, на такси и купить себе назавтра потрясающее шелковое платье, на которое у нее никогда не хватило бы денег…

В машине Марина рухнула на заднее сиденье и сразу отключилась, проспав всю дорогу до дома. Виктор Иванович то и дело оборачивался, проверяя, как она там, и осуждающе качал головой. В душе он прекрасно понимал все, что происходит сейчас с его дочерью. Она снова осталась одна, без поддержки, без надежного плеча рядом. О том, что Женька отказался от услуг адвоката, он тоже уже знал – Люся сказала. Она приехала к ним, думая, что Марина уже вернулась, просидела до самого вечера, осталась с Егором, когда Виктор Иванович вызвонил наконец дочь и поехал забирать ее из какого-то японского ресторана в центре.

– Марина… вставай, мы приехали… – Виктор Иванович тряс дочь за плечо, а она даже не думала просыпаться, раскинувшись на сиденье. Блузка вылезла из-под пояса мятых брюк, расстегнутая едва ли не до талии, короткие волосы, с утра еще уложенные в аккуратную стильную прическу, сейчас были взлохмачены. На шее, чуть ниже уха, красовался огромный красно-фиолетовый синяк. Никогда прежде Марина не выглядела настолько ужасно…

Наконец она услышала голос отца, открыла пьяные еще глаза и села, вцепившись в волосы.

– Что, плохо уже? – спросил Виктор Иванович.

– Да, – хриплым, чужим голосом отозвалась дочь, не поднимая низко опущенной головы. – Мне никогда раньше так не было… Я потеряла все… все, что мне было по-настоящему дорого… Остался только сын…

– Поплачь, – предложил отец, садясь к ней и заставляя подвинуться, но Марина отрицательно помотала взъерошенной головой:

– Не могу… Он меня выгнал, папа… бросил, понимаешь? Меня!

– Не говори ерунды, ты пьяна! – возразил Виктор Иванович, не вполне понимая, о чем и о ком она говорит.

– Уже нет. Сегодня я посплю, а завтра к вечеру мне нужен билет на самолет.

– Куда? – еле проморгался отец, и Марина, уже совсем овладев собой, отчеканила:

– На Урал! Я лечу домой. Я просто обязана узнать, что сделал Женька, обязана сделать все, чтобы он не получил пожизненное. А потом – пусть сам решает, жить со мной или нет.

Они поднялись в квартиру, и Люся не проронила ни слова, молча посторонилась, пропуская Марину в комнату, где уже лежал с книжкой в руках Егорка.

– Мама! Ну, что ты так долго… – начал он и осекся – прекрасно знал, как выглядит Марина в подпитии. – Зачем ты пила? – спросил он совсем по-взрослому, и Коваль неожиданно стало стыдно – опять в таком виде перед ребенком.

– Прости, малыш, я больше не буду. Сейчас я умоюсь, и ты мне почитаешь, да?

– Ты видела папу?

– Да. Он просил тебя поцеловать, но давай я завтра…

– Давай, – тяжело вздохнул мальчик, обняв севшую на край дивана мать за шею сзади. – Только завтра у тебя голова будет болеть…

– Нет, сынок, завтра у меня слишком много дел, чтобы позволить голове нарушить мои планы…

Марина потрепала сына по волосам и направилась в ванную, прихватив халат. Голова кружилась от выпитого, Коваль сама не понимала, как ухитрилась так сильно напиться и зачем это сделала. Скосив глаза в зеркало на двери, она обнаружила синяк, оставленный Женькой, прикоснулась пальцами и вздохнула. «Мальчик мой, мальчик… как же я подставила тебя, родной мой, как же не подумала об этом… ты ведь прав – я думаю только о себе, и никогда – о тебе…»

Из душа она вышла, имея более-менее трезвый вид, прошла на кухню, где в одиночестве сидел отец.

– Папа, может, чайку попьем? – хрипловато спросила Марина, ногой выдвигая табуретку из-под стола.

– Что, голова болит? – невесело усмехнулся Виктор Иванович, вставая и направляясь к посудному шкафу. – И часто практикуешь подобный метод снятия стресса?

– Часто, – честно призналась Марина, беря сигарету. – Стараюсь держаться, но когда не могу – выходит вот так, а то и хуже.

– Мариша… не забывала бы ты о наследственности, – попросил отец, налил ей чай в большую кружку, бросил ломтик лимона. – Мать ведь твоя тоже так начинала – рюмка тут, еще одна – если клиент нагрубил, следующая – если начальник премии лишил за разбитый стакан…

– Она удивительно быстро спилась, тебе не кажется? – Коваль потянула к себе чашку, обняла ее руками, словно греясь. – К моим семи годам вообще уже ничего не соображала.

– Катя была слабая. И морально, и физически. – Виктор Иванович сел на свое место, сдвинул очки на лоб и задумался. – Ты совершенно другая, конечно, но… я удивился, если честно, что ты не повторила ее судьбу, что стала нормальным человеком.

– Да, не дай бог никому такой нормальности, – усмехнулась дочь, делая глоток ароматного зеленого чая. – Нормальная была бы замужем за каким-нибудь фирмачом, родила бы пару ребятишек, работала бы… ну, или не работала, клиникой владела бы… А я? Кто я, скажи? Вот сейчас – кто? Документы левые, любовник в тюрьме, сын растет как попало… Я уничтожила все, что мне было дорого в этой жизни, своими руками, самим своим существованием, понимаешь? Я Женьку на кичу загнала своим дурным характером, и теперь он оттуда выходить не хочет, потому что там ему лучше, чем со мной! Ты можешь поверить в это – мужик садится в тюрьму, чтобы спокойно жить?! В тюрьму – из благополучной Англии! И все из-за кого? Да, из-за меня, любимой и красивой!

Коваль отставила чашку и взялась за сигареты и зажигалку. Закурив, повертела в пальцах золотой продолговатый корпус, украшенный бриллиантами, отшвырнула от себя по столу.

– Видишь, что осталось от Егора? Только вот этот кусок золота с газом внутри! Это я его убила!

«Ну, все, началось, – грустно констатировал про себя Виктор Иванович. – Сейчас опять примется уничтожать сама себя и обвинять во всех смертных грехах. Как же тяжело с ней, Господи».

Но ситуацию спас Егорка, пришлепавший из комнаты. Он залез на руки к матери и возмущенно спросил:

– Ты чего чай пить уселась? Я же тебя жду!

– Прости, родной. – Марина поцеловала его в макушку. – Уже иду. Ты нашел сказку, которую читать будем?

– Давно нашел, а тебя все нет!

– Ну, тогда идем. – Она поставила мальчика на ноги, одернула пижамную кофточку. – Ты беги, ложись, а я только чай допью быстренько и приду.

Егор убежал, Марина наскоро допила чай и встала:

– Пойду, обещала…

– Да, конечно. Он так тебя ждал сегодня, беспокоился. Кажется, даже в зоопарке зверей толком не видел.

Марина почувствовала укол совести – маленький ребенок обладал куда большим чувством ответственности и заботы, чем она, взрослая женщина.

В комнате, заперев дверь, она сбросила халат и в длинной рубашке скользнула к сыну под одеяло, прижалась к его тельцу, спрятала лицо где-то под мышкой, и Егорка, одной рукой держа книгу, другой обнял мать и прошептал:

– Ты холодная… замерзла?

– Да, чуть-чуть.

– Мам… а ты папу видела? Вот так, как меня, а не через стекло, как в кино показывают? – спросил сын, поглаживая ее по волосам.

– Видела. – Марина села, откинувшись на подушку, притянула сына к себе.

– А его скоро отпустят?

– Не знаю, сынок… наверное, не скоро.

Егор неожиданно заплакал, отбросив книжку в сторону, и Марина испугалась:

– Сынок, ты что? С папой все в порядке, правда. Он здоров, привет тебе передал…

– Зачем… зачем они его забрали? – прорыдал мальчик сквозь прижатые к лицу ладошки. – Я его люблю, а они забрали…

– Егор, прекрати! – жестко сказала мать, встряхнув его за плечо. – Что ты ревешь? Думаешь, папе понравилось бы?

И в этот момент она даже не поняла, кого именно имела в виду – Хохла или Малыша…

Егорка понемногу успокоился, вытер глаза, посидел пару минут, устремив взгляд куда-то на тяжелую штору, а потом взялся за книжку:

– Слушай… В некотором царстве, в некотором государстве жила-была прекрасная девушка…

Марина закрыла глаза, устроилась удобно под боком у сына и погрузилась в сказочный мир Василисы Прекрасной и Ивана-царевича. Голос Егора звучал все глуше и глуше, отдалялся и наконец совсем затих.

Среди ночи сонно заворочался Егорка, и Марина прикрыла его плечико одеялом, погладила по голове и зашептала:

– Спи, мой маленький… котенок мой, спи, я с тобой…

Совесть проснулась от первого же взгляда на спящего ребенка. Завтра Марине предстояло улетать, и брать его с собой она не планировала просто потому, что неизвестно, чем обернется возвращение на родную землю. Легко прикинуться богатой английской туристкой, едва говорящей по-русски, – но если рядом ребенок… Мало ли какие неожиданности могут произойти, мало ли кого она встретит, с кем будет общаться. И мальчик невольно может сказать что-то не то.

Придется купить ему завтра мобильник, чтобы был лично его, чтобы он сам мог позвонить в любое время и не зависел от деда.

«Да, завтра прямо с утра поедем с ним по магазинам, купим телефон, книжки, какие захочет… Господи, я как будто откупаюсь от него…»

Выбор телефона в большом магазине электроники затянулся – Егор никак не мог определиться с пристрастиями, и молодой продавец с копной кудрявых волос терпеливо бродил за ним по залу, показывая все, что мальчик просил. Марина наблюдала за ними, устроившись в кресле. Наконец Егорка выбрал модель, и продавец, выразительно глянув на кассира, смахнул невидимый пот со лба.

– Ну и ребенок у вас!

Коваль неопределенно кивнула, отсчитала деньги и забрала коробку с телефоном и все бумаги. Продавец кинулся провожать их до двери, но наткнулся на ледяной взгляд синих глаз и отстал.

– Ну, что – доволен? – спросила Марина уже на улице, глядя в счастливое личико сына.

– Да. Спасибо, мамуль… А я теперь смогу звонить, кому захочу? – Егорка нетерпеливо прыгал рядом, пытаясь поймать взгляд матери.

– Да, родной, кому захочешь. Я положу тебе деньги, но смотри – будь аккуратнее, хорошо?

– Конечно, – серьезно проговорил он. – Я не буду куда попало звонить – только тебе. Жалко, что с папой нельзя поговорить… я соскучился…

– Стоп-стоп-стоп! Мы договаривались, что ты не будешь плакать! – Марина остановилась прямо посреди тротуара, села на корточки и взяла Егора за руки. – Ты обещал!

– Обещал… но мне так страшно… страшно, что ты тоже уедешь насовсем.

– Егор! Не говори глупости! – строго сказала мать. – Я никуда не денусь, вернусь так быстро, как только смогу. Мы будем каждый день разговаривать, ты обещаешь?

– Да… – прошептал мальчик, вытирая глаза, и обнял мать за шею.

Марина поцеловала его, встала, отряхнув брюки, взяла сына за руку, и они пошли дальше по улице – высокая женщина с тростью и маленький мальчик, то и дело подпрыгивающий на одной ноге.

Они так и прослонялись по Москве весь день, купили билет на самолет, на ночной рейс, забрели в книжный магазин и там выбрали большую стопку детских книг, которые так любил читать Егорка, поужинали в каком-то ресторане и только после этого вернулись домой.

Виктор Иванович укоризненно покачал головой, но промолчал, понимая, что Марина стремилась провести этот день с сыном, предчувствуя разлуку.

– Ужинать будете? – спросил он, помогая дочери снять пиджак.

– Нет, папа, спасибо, мы в ресторан зашли. Мне нужно вещи собрать, самолет в два часа ночи, надо побыстрее.

Она прошла в комнату и достала чемодан, выбросила из него все и начала складывать по новой, откладывая ненужное. Егор наблюдал за ней, сидя на диване, и попутно изучал новый телефон. На сбор чемодана ушло около получаса, Марина старалась не брать лишнего, чтобы не таскать тяжестей, но и нужного набралось изрядно.

– На кой черт такая куча шмоток? – раздраженно пробормотала Коваль, снова принимаясь перебирать вещи.

– Мам, ну вдруг тебе захочется красивое что-то надеть, – возразил сын, наблюдая, как она вытаскивает из чемодана вечернее платье. – Не оставляй его.

Марина критически оглядела черное узкое платье, совсем простое по фасону, как она и любила – прямое, с высоким разрезом сбоку и без рукавов. Конечно, в чем-то Егор был прав – мало ли с кем придется общаться, куда идти, а потому платье вернулось обратно в чемодан. Отложив в сторону пару водолазок и джинсы, Коваль закрыла крышку и застегнула «молнию».

– Ну, не особенно полегчало, но это все же лучше… теперь с тобой, – обратилась она к Егору, и тот мгновенно переместился с дивана на ковер, ближе к матери. – Чтобы деда слушался беспрекословно, это раз. Второе – ни с кем на улице не заговаривай, кто бы что ни обещал, ни говорил и куда бы ни приглашал. Уяснил? – Мальчик послушно кивнул. Все эти наставления он знал наизусть, еще в Англии и мать, и отец не раз повторяли ему эти простые правила. – Ни под каким предлогом не отходи от деда, когда вы с ним куда-то идете. И вообще, побольше молчи – это полезно. Ну, и последнее – куда уехала мама, ты не знаешь и знать не хочешь. Это ясно?

– Ясно, – эхом отозвался Егорка, беря материнскую руку и прижимаясь к ней щекой. – Мамуль… а ты точно вернешься?

– Егор! Хватит! Это уже переходит все границы. Если я сказала, что вернусь, то это так и будет. Наковальня свое слово держит! – Выпалив последнюю фразу, Марина осеклась и закрыла рот рукой. Вот уже три года она не вспоминала об этом, как не вспоминала и о другом своем прозвище – Черная вдова. – Ну, это так, к слову, – объяснила она удивленному сыну и постаралась переключить его на другое: – Сделай-ка доброе дело, включи чайник, я бы кофе выпила на дорожку и сигаретку выкурила.

Егорка резво поднялся с колен и побежал в кухню, а Марина перевела дух и вытерла ладонью ставший почему-то влажным лоб.

«Как это Женька говорил – руки помнят? Ну, в моем случае – мозги включились…»

– …Мадам, а что вам в принципе делать в этом захолустье? Такая женщина должна в столице достопримечательности осматривать, а не лететь к черту на кулички.

– Куда? – вздернула брови Марина, не зная, как отделаться от непрошеного собеседника, и он захохотал:

– Шучу! У нас тоже много прекрасных мест.

Сосед оказался навязчивым, ему было скучно, а потому он решил скоротать время полета в беседах с привлекательной женщиной. Первым делом он выяснил, где она так хорошо и без акцента научилась говорить по-русски, и Коваль неохотно призналась, что не коренная англичанка, а эмигрантка.

– Кстати, с чего вы взяли, что я вообще иностранка? – поинтересовалась она, и сосед, улыбнувшись, пояснил, что проходил регистрацию вслед за ней, видел ее паспорт.

Пассажиров в первом салоне было немного, и Марине волей-неволей пришлось поддерживать беседу. Оказалось, что этот юркий, суетливый на вид мужичок чуть за пятьдесят является владельцем всех автозаправочных станций в ее родном городе и возвращается домой из деловой поездки в Москву. Все бы ничего – он был образован, интересно рассказывал, но был очень уж самовлюблен и уверен, что окружающие тоже должны разделять это чувство. В душе у Коваль вскипало раздражение – лет пять назад подобная разговорчивость могла бы выйти коммерсу боком: уж кто-кто, а Наковальня мигом развела бы его на деньги. Причем на немалые.

Когда Валентин – так его звали – перешел на перечисление материальных благ, которые приобрел за три года «непосильного труда», Марина откровенно зевнула и с милой улыбкой попросила его пересесть в соседнее кресло, чтобы дать ей возможность вздремнуть. Валентин оживился:

– Да, конечно, отдыхайте, Мэриэнн, а после я расскажу вам, что могу предложить у нас в городе – ну там, что посмотреть, в какие рестораны сходить. Кстати, могу даже предложить себя в качестве экскурсовода.

«Ага, вот только этого мне и не хватало! Чтобы приподнявшийся с колен коммерс сопровождал по городу Наковальню! – с сарказмом подумала Марина, закрывая глаза. – Это ж курам на смех! Вот бы Хохол повеселился…»

Воспоминание о Женьке испортило настроение – Марина представила, как он сейчас лежит на нарах в душной камере, в окружении толпы чужих людей, в вони и смраде маленького помещения с плохой вентиляцией. А мог бы быть с ней, лежать в шезлонге на берегу моря, а ночами…

Об этом думать было еще больнее – память услужливо подсовывала только самые прекрасные моменты их жизни, отсекая ругань и прочие неприятности. Их купания в бассейне, поездки в парк, прогулки втроем с сыном по набережной, посиделки в ресторане. Дни рождения, праздники и прочие маленькие радости в виде букета цветов в выходной с утра – все то, что так мало ценится в будничной жизни и становится таким значимым, когда исчезает.

«Мальчик мой, прости меня, если можешь, я все сделаю, чтобы вернуть тебя… Я не остановлюсь ни перед чем, ты ведь меня знаешь».

– …Мэриэнн, вы не боитесь проспать? – Валентин легонько тряс ее за плечо, и Марина резко села, моментально приходя в себя.

– Спасибо.

«Господи, убери от меня этого придурка, пока я всерьез не разозлилась!»

– Если хотите, я довезу вас в город – за мной придет машина.

«Было время, когда моя машина подходила прямо к трапу», – усмехнулась Коваль про себя, а вслух вежливо отказалась.

Лицо коммерса стало недовольным – видимо, не привык, чтобы ему отказывали, но Марину это совершенно не волновало.

Едва оказавшись на бетонных плитах аэропорта, Коваль с трудом сдержала слезы – здесь практически ничего не изменилось. То же здание с высоким шпилем и огромными стеклянными витражами, тот же лесок вокруг. Сердце сжалось, стало трудно дышать, но надо было делать вид, что все в порядке. Тяжело вздохнув, Марина направилась к зданию аэропорта.

Такси она взяла сразу, согласившись на названную сумму, и попросила отвезти ее в гостиничный комплекс на берегу. С ним было связано много воспоминаний, но где в этом городе не было таких мест?

«Сейчас приму душ, посплю… и поеду к Ветке. Да, к ней – потому что одной мне здесь не справиться. Хорошо бы, конечно, чтобы Беса не оказалось, но ладно – все равно узнает рано или поздно».

Она с интересом смотрела в окно, подмечая малейшие изменения в облике города, с удивлением отметила большое количество дорогих машин. Город стал чище, как-то ярче, появилось много современных зданий, даже несколько «высоток» в самом центре – почти таких, как в Москве. И вдруг в глаза бросился огромный рекламный щит – с него улыбался, чуть прищурив левый глаз, Гриша Бес… Она ахнула вслух, и водитель, скосив в зеркало глаза, пояснил:

– От выборов осталось. Мэр города теперь, а раньше бандюга был, говорят.

– Как же получилось, что раньше бандит, а теперь мэр?

– А так – деньги. Регион небогатый, предприятия почти не работают, комбинат только и держится, потому что новый мэр в него вложился. В городе работы почти нет – только у него, у Орлова этого, и куда деваться? Только он и занимается рабочими местами – стройки видите? – кивнув неопределенно в окно, спросил водитель. – У него и строительная корпорация, и все рестораны почти, супермаркеты, клубы ночные… – «Ага, то есть все, что раньше было моим, – уточнила Марина про себя. – Вот сука!» – Ну, замазал деньгами всем глаза – благотворительность, спорт, дети. Сам парнишку взял из интерната. Ну, народ и пошел, как стадо за пастухом, – водитель скривился. – Никто не подумал – откуда деньги, что за ними стоит. Скупил все Григорий Андреевич, теперь полновластный хозяин: хочет – казнит, хочет – помилует.

– И что чаще?

– Ну, он еще всего два месяца мэрствует, пока непонятно.

«Н-да, высоко взлетел родственник… Пошел напролом, теперь единоличный владелец всего и вся. Ну, тем лучше для меня – поможет, не отвертится. А уж если намекнуть, что я планирую возвращение, так и вовсе – ему разве это нужно? Конечно, нет – иметь меня под боком всегда было делом хлопотным».

Поселок заметно разросся, появилось множество добротных коттеджей, несколько новых улиц. Она даже не сразу узнала прежний «Парадиз», в котором прожила много лет. А вот и дом Беса, все так же похожий на готический замок – тот же забор, те же башенки на воротах. И те же волки на цепях, зашедшиеся визгом от шума подъехавшей машины. Из башенки сразу высунулся охранник, и Марина, выйдя из такси, крикнула:

– Зови хозяйку!

Тот скрылся, долго отсутствовал, а потом резная калитка распахнулась, и перед Мариной возникла Виола в голубом брючном костюме. Увидев Коваль, она сначала растерялась, отступила назад, и стоящий за ее спиной охранник моментально подобрался, опустил руку в карман пятнистой жилетки.

– Ну, что замерла? Не рада видеть? – насмешливо поинтересовалась Коваль, сунув в рот сигарету.

– Господи… – пробормотала Ведьма, пытаясь взять себя в руки.

– Зачем так официально? Зови меня просто по имени, к чему церемонии, – насмехалась Марина, и Ветка наконец очнулась и бросилась к ней, обняла и заплакала. – Ну, ты чего? Все нормально, это я, не призрак никакой.

– Мэриэнн… просто… это так неожиданно… как ты решилась-то? Зачем?

– Может, ты меня хотя бы в дом пригласишь? Или так и будем в воротах обниматься?

– Да, что это я? – спохватилась подруга, за руку втаскивая Марину во двор. – Саша, ворота закрой, – бросила она охраннику. – Идем, я тебя познакомлю кое с кем.

– С кем?

– Понимаешь, у нас ведь теперь сын есть! – возбужденно выпалила Ветка, не переставая тащить Марину за собой к крыльцу.

– Я слышала.

– Откуда? – подруга приостановилась.

– Таксист сказал, когда из аэропорта вез. Вы ж теперь люди публичные, как я понимаю.

Веткино лицо изменилось, стало жестким и непроницаемым.

– Ты чего? – удивилась Марина, разворачивая ее к себе за плечи.

– Потом расскажу. Идем.

«Странно… С чего бы вдруг? Видно, не все спокойно в этом доме…»

В просторной гостиной работал телевизор, а посреди комнаты на ковре среди многочисленных машинок и игрушек сидел худенький мальчик лет пяти. Он сосредоточенно крутил колеса у подъемного крана и даже не повернулся, когда Марина с Веткой вошли.

– Алеша, иди сюда. – Ветка нагнулась, подняла его на руки, и ребенок сразу ухватился за ее шею:

– Ты куда ходила?

– У нас гости, Алешенька, – проговорила Ветка, разворачивая мальчика лицом к Марине. – Знакомься, это…

– Мэриэнн, – подсказала Коваль, улыбаясь. – Привет, мужчина. Жаль, не знала, что ты здесь, поэтому без подарка. Но мы потом разберемся, да? – Она подмигнула, и Алеша улыбнулся в ответ. – И сколько же тебе лет?

– Пять, – ребенок показал ей растопыренную ладошку.

– Совсем взрослый.

– А у тебя есть дети? – спросил мальчик, накручивая на палец прядь Веткиных волос.

– Есть. У меня тоже мальчик, Грег.

– А почему у него такое странное имя? Он нерусский?

– Он русский, как и ты, просто мы живем в другой стране, – объяснила Марина, внимательно наблюдая за подругой, которая не отпускала ребенка от себя.

– А мне можно с ним познакомиться?

– Думаю, да, но не сейчас, хорошо? Ветка, отпусти его, что вцепилась?

Ведьма поставила мальчика на пол, и тот спокойно занялся своими машинками, моментально потеряв интерес к происходящему. Ветка жестом предложила Марине сесть и сама тоже опустилась в кресло.

– Никак не привыкну, – шепотом сказала она, наклонившись к Коваль. – Постоянно кажется, что стоит мне отвернуться, и он исчезнет.

– Давно он у вас? – тоже шепотом спросила Марина.

– Почти три месяца, как раз перед выборами усыновили.

– Ого! Все в тему, все для победы? – подколола Коваль, и Ветка вздохнула:

– И это тоже… Но я его на самом деле люблю, даже представить не могла, что так будет. Он первое время постоянно плакал, всего боялся, от людей шарахался. Ночью проснется, забьется в угол комнаты и плачет… – Ветка передернула плечами. – До сих пор к психологу его вожу, да и в развитии он отстает. И еще заболевание у него такое… миастения называется… Говорят, вылечить практически невозможно. Только в состоянии ремиссии поддерживать, если деньги есть. Ручки-ножки слабые, ходить долго не может, кошмар… А чего хотеть – с рождения в детдоме.

Марина перевела взгляд на мальчика. Очень хорошенький, кареглазый, светловолосый, с ямочками на щеках. Только выражение лица какое-то совсем недетское, словно ребенок внутри намного старше, чем на самом деле.

– Родителей нет?

– Отец погиб, а мать от него сразу отказалась, в роддоме еще. Мы когда решили ребенка взять, стали по детдомам ездить, – начала Ветка, сцепив пальцы в замок. – Я хотела маленького совсем, но когда Лешку увидела – все, прямо сразу готова была забрать. И он ко мне прилип, схватился за шею и замер. Представляешь – молчит и сопит мне в ухо… – Она всхлипнула, и Коваль, дотянувшись, положила руку ей на колено, успокаивающе погладила. – Я Гришке говорю – смотри, он ведь даже похож немного – глазки карие, сам беленький… Я же не знала, что он такой больной…

– А знала – не взяла бы?

– Ты что?! – возмутилась Ветка. – Как это – не взяла бы? А кто бы его взял, такого… больных никто не берет…

– Ну, сейчас-то что плачешь? Ведь уже все в порядке, вот он сидит, в машинки играет. – Марина пересела на подлокотник Веткиного кресла, обняла ее за плечи и прижала к себе. – Вылечите, для вас не проблема.

Алеша тоже бросил игрушки и забрался на колени плачущей Виолы, погладил ее по лицу и спросил:

– Мамочка, ты зачем плачешь?

– Я не плачу, Лешенька, просто… в глаз что-то попало, – пробормотала Ветка, вытирая слезы. – Пойдем пить чай? Мэриэнн, наверное, проголодалась.

– Пойдем! У нас там печенье очень вкусное, его тетя Даша стряпает. – Мальчик доверчиво взял Марину за руку. – Идем!

На пороге кухни Марина замешкалась, а когда вошла и увидела Дашу, то ощутила дрожь в ногах. Ее домработница крутилась у плиты, на которой что-то жарилось, тушилось и шкворчало. Услышав шаги, Дарья обернулась, окинула взглядом стоящую возле стола женщину, отвернулась, а потом вдруг всплеснула руками и стала медленно оседать на пол, схватившись за сердце. Марина кинулась к ней, упала рядом на колени и обхватила Дашу за плечи:

– Дашенька! Дашенька, родная моя, не бойся – это я… Это на самом деле я, посмотри… Даша… Ветка, не стой! – крикнула она подруге. – Нашатырь есть?

Виола бросилась к шкафчику, достала пузырек и вату, протянула Марине, и та стала осторожно водить остро пахнущим тампоном перед лицом Даши. Та чихнула и открыла глаза, взглянула в склонившееся над ней лицо Коваль и разразилась слезами. Она обхватила Марину руками, прижала к себе, всхлипывая, гладила по спине, по голове.

– Марина Викторовна… Господи… что же это, а? Ведь похороны… гроб…

– Ну, не плачь, пожалуйста! – взмолилась Коваль, вытирая слезы со щек домработницы. – Я жива, у меня все в порядке, поверь.

– А… Егорушка… Егорушка где же? – не отпуская Марину от себя, спросила Даша.

– Он в Москве, Дашенька, с моим отцом. Слушай, а ведь ты вроде у Кольки работала? – вспомнила Марина.

– А я и работаю… Просто сюда приезжаю два раза в неделю, Виоле Викторовне помогаю по хозяйству. Да и с Лешенькой… Ой, что это я разлеглась-то, вы ж, наверное, есть хотите! Сейчас, сейчас… – Она начала суетливо подниматься, Марина помогла и снова обняла женщину, прижавшись к ней и вдыхая знакомый запах сдобы и специй. – Похудели-то как, Марина Викторовна… И волосы совсем остригли, и цвет другой… немудрено, что я, старая, не признала-то сразу.

– Ну все, теперь мне полегчает! – притворно вздохнула Ветка, усаживая Алешу за стол. – Начнет твою фигуру портить, от моей отстанет! Я уже в половину вещей не влезаю. Как приедет, так катастрофа – пироги, плюшки, булочки, печенье… И отказаться невозможно – вкусно. Гришка вообще в ширину поплыл.

– А ведь я видела его, Ветка, – призналась Марина, устраиваясь за столом. – Он приезжал в Бристоль по каким-то делам, забрел в наш ресторан, а мы там были как раз.

– И? – задохнулась Ветка, уцепившись за край стола побелевшими пальцами.

– Он меня не узнал. С Женькой сидели, я ушла в кабинет, а потом уехала. Хохол вернулся за полночь, злой, как цепная псина, пьяный… Уж не знаю, что они там обсуждали под водяру…

– Кстати, а Хохол-то где? – вспомнила Ветка, принимая у Даши чашку с чаем.

– Вот, собственно, поэтому я и здесь, – вздохнув, призналась Марина. – Посадили Женьку в Москве, прямо в аэропорту «браслеты» и нацепили.

Даша ахнула, выронила из рук тарелку:

– Господи! Как же?..

– А вот так. В федеральном розыске был мой любовничек, я и не знала. За то, что здесь начудачил. Вот я и приехала узнать, что и как. Я не могу уехать обратно и оставить его гнить в тюряге до конца жизни. И твой Бес должен мне помочь. – Марина бросила в сторону подруги выразительный взгляд.

– Ты в этом уверена? Он считает тебя мертвой, цветы тебе на могилу возит, между прочим.

– Ну, значит, ему придется смириться с тем, что я жива. Я не уеду отсюда до тех пор, пока не выясню все, что мне надо, – отрезала Марина.

В кухне воцарилась тишина. Ветка в нервном порыве встала и отошла к окну, открыла его и взяла сигару, раскурила ее и выпустила облако дыма. Алешка притих, сверкал глазенками то на мать, то на гостью. Даша прижала к груди полотенце и не сводила взгляда с Марины. Та же помешивала ложечкой чай в чашке, гоняла из стороны в сторону ломтик лимона и ждала. Ветка накурилась наконец, бросила сигару и повернулась к подруге, опершись руками о подоконник:

– Да… ты даже умереть не смогла нормально! Воскресла – и опять за свое!

– Вот именно – за свое! – многозначительно отпарировала Марина, отодвигая чашку в сторону. – Давай будем играть в открытую, Ветуля. Твоему дорогому супругу Грише не с руки мое появление, и мы обе прекрасно знаем причину, да? Правильно. Он хоть и сволочь приличная, а все же чувствует вину – ведь это он скупил у Женьки все то, что принадлежало мне, через подставных лиц. Я это знаю, мне Хохол рассказал.

– Ну, и тебе-то какая разница, да и Хохлу твоему? – прищурилась Ветка. – Какая разница, кому было продавать, ведь деньги-то нормальные были, да?

– Да, – кивнула Марина. – Но дело в другом. Надо человеком быть, понимаешь? Можно было просто приехать к Женьке и сказать – так и так, давай я куплю. Ему на самом деле было все равно, кому. Но Гришке в лом было просить, предлагать – он рванул в обход. Так не делают. А уж если учесть, что мы с ним родня, – так и вовсе.

Ветка молчала. В душе она была согласна с Мариной и еще тогда говорила Бесу, что нужно играть по правилам. На что муж заявил: «Правила в этом городе устанавливаю я! И нарушаю их тоже я, я сам – и больше никто!» – и на этом разговор закончился. Ветка больше не заговаривала на эту тему, но неприятные ощущения долго не покидали ее. И вот теперь Марина, единственная и горячо любимая подруга, вновь взбаламутила стоячую воду. И неизвестно, как отреагирует Гришка, вернувшись домой…

Отогнав от себя эти мысли, Виола улыбнулась и предложила:

– А давайте не будем об этом! Мы ж чай пить сели, а обсуждаем чушь какую-то. Расскажи нам лучше про Егорку. Вон и Даша соскучилась… Правда, Дашенька? – Домработница вздохнула. – Ну-ка, садись к нам, – скомандовала Ведьма. – Вот так. Все, Маринка, рассказывай.

Марина помолчала, задумчиво глядя на разноцветную кафельную плитку, которой были выложены стены кухни, улыбнулась чему-то и начала рассказывать о Егорке, его учебе, проделках. Даша качала головой и плакала, вытирая глаза платочком. Ветка успела пересадить Алешу к себе на колени и теперь гладила его по макушке, то и дело прикасаясь к ней губами. Мальчик задремал, уютно устроившись у матери на руках, и Марина, заметив это, кивнула Ветке:

– Смотри – заснул…

– Я его сейчас унесу в комнату, пусть спит… – одними губами проговорила Ветка и встала, осторожно поддерживая сына под спинку. – Вы посидите пока…

Она ушла, а Даша моментально пересела на стул рядом с Коваль, обняла ее, прижала:

– Господи, Марина Викторовна… Поверить не могу, что это вы! Как же я переживала, сколько слез-то выплакала!

– Прости меня, Дашенька, это ведь Женька все придумал… Так было нужно, чтоб никто не знал, иначе меня добили бы.

– Генка-то обрадуется… он ведь со мной к Николаю-то Дмитриевичу ушел, с Верочкой постоянно и с Маринкой. А тоже, нет-нет да и сядем с ним в кухне вечером, и как начнем вспоминать… – Даша всхлипнула. – Ведь я-то чего только не видела в вашем доме… А на прошлой неделе на кладбище убираться ездили. И у Егора Сергеевича, и у вас… Ой, господи, да что ж я несу такое! – спохватилась она, погладив Марину по голове.

– Все в порядке, моя хорошая. Никто не должен знать, что я жива, и вы все правильно делали. Завтра и я туда поеду… к Егору… – Марина, державшаяся до сих пор, расплакалась.

Даша не утешала, не говорила ни слова, просто молча гладила ее по голове. Она прекрасно знала свою бывшую хозяйку, знала, как сильно она была привязана к мужу, как тяжело переживала его смерть. Все ее романы, случившиеся после, не шли ни в какое сравнение с тем, что было у нее с Егором. Для Даши, жившей в их доме много лет и видевшей их отношения, горе Марины было и личным горем тоже. Сегодня она испытала потрясение, увидев Коваль живой, однако это состояние быстро сменилось радостью. И только известие об аресте Женьки омрачало эту радость. Но Марина Викторовна женщина упорная и изворотливая, а потому Даша не сомневалась, что она непременно придумает что-то, чтобы помочь любовнику.

Марина выплакалась и встала, отстранив от себя Дашу:

– Пойду умоюсь. Во сколько Гришка приезжает?

– Когда как. Обычно после девяти. У него ведь сейчас дел много, входит в курс, осваивается.

Часы на стене показывали половину девятого. Марина умылась и нашла Ветку, сидевшую в гостиной перед телевизором:

– Давай приведем меня в божеский вид, – попросила она, демонстрируя подруге зареванное лицо. – Дай хоть тушь, что ли.

– Идем.

Ветка увела ее в спальню, усадила перед большим зеркалом и выложила на столик косметику, а сама уселась рядом, внимательно наблюдая за тем, как подруга приводит в порядок лицо.

– Слушай, и ведь ничего тебе не делается, – вздохнула Виола, и Марина, нанося на веко стрелку, пробормотала:

– Ага, только морщины вон вокруг глаз, как траншеи, а так-то да – ничего.

Ветка засмеялась, взяла помаду, покрутила в руках тюбик и бросила его обратно на столик. Закончив макияж, Марина откинулась на спинку кресла и забросила ногу на ногу.

– Ну, расскажи хоть, как вы тут живете. А то все меня пытаешь, а про свое молчишь.

– Да что… Я ж сказала – у меня ребенок, у Гришки мэрия. Так и живем. Всю предвыборную кампанию то съемки, то интервью, то акции. Никуда не выйти, постоянно кто-то караулит с камерой. Около меня пять человек охраны, без них никуда. Да что я тебе рассказываю…

– Ну, меня предвыборная кампания Егора коснулась совсем с другой стороны, так что ты еще легко отделалась. Но ведь ты знала, на что идешь, когда замуж выходила.

Ветка сжала руки, лицо ее помрачнело. Она встала и отошла к окну, отдернула штору и посмотрела во двор. Потом развернулась к подруге и сказала упавшим голосом:

– Когда я выходила за него замуж, он был другим. И я, наверное, тоже. А сейчас… Мне внимания хочется, участия – просто чтобы вечером кто-то сел рядом и спросил, чем я занималась весь день, что сказал ребенок, как он ел, спал, гулял… А ему на все наплевать, он со мной разговаривает, как со своей секретаршей, – принеси, подай, почему нет того, этого. А мне иной раз даже пожаловаться некому – у Лешки отставание в развитии, нужно что-то решать, искать специальных педагогов, я же и шагу не могу ступить без охраны. Ты только представь себе, как я в реабилитационный центр езжу! Ужас! На днях журналист какой-то поймал, такую статью накатал – мама моя! Мол, жена мэра настолько опасается за свою жизнь, что даже ребенка-дебила под охраной к врачам возит! – Ветка расплакалась, закрыв руками лицо.

Марина молчала. Ей и в голову не приходило, через что приходится проходить ее подруге каждый день – больной ребенок, муж в делах и постоянные прицелы камер. Ее Егор был другим – какими важными ни были его дела, он всегда ставил на первое место жену, откладывал все, что угодно, если ей требовалась помощь, защищал и оберегал от всего.

– Не плачь, – выдавила она из себя наконец, прекрасно понимая, что этими словами вряд ли поможет Ветке. – Я надеюсь, что со временем все наладится. Гришка освоится на новом месте, успокоится и начнет уделять вам больше внимания…

– Ты сама-то в это веришь? – зло усмехнулась Ветка, вытирая глаза.

– Нет, – честно призналась Коваль. – Но искренне надеюсь.

Неожиданно Ветка расхохоталась. Так смеяться умела только она – заливисто, словно колокольчик, мелодично и звонко.

– Ой, Маринка! Твоя вера в людей поразительна! Ты, которую столько раз кидал мой драгоценный муженек Гриня! И сейчас ты еще и помощи приехала просить!

– Я разве сказала – просить? – удивленно вздернула брови Марина. – Это не моя манера вести диалог, если ты вдруг забыла. Я не прошу – я прихожу и беру. Так было, и так будет. И твой Бес не исключение из моих правил. Просить не буду – я заставлю.

И в этих ее словах было столько силы, столько прежней Коваль, что Ветка не усомнилась – она так и сделает, потому что это уже никакая не Марина Коваль или Мэриэнн Мюррей, а самая что ни на есть Наковальня. Прежняя, сильная, властная и жестокая. И Бесу лучше бы согласиться, потому что за своего Хохла она порвет ему глотку.

Неизвестно, чем закончился бы разговор, но двор осветился фарами двух машин, въехавших в него кортежем, и Ветка встрепенулась:

– Гришка приехал! Господи, что будет-то?

– Не дрейфь, прорвусь, – процедила Марина, подобравшись и вытянувшись в струнку. – Главное, чтобы твой супружник в обморок не хлопнулся, а то некрасиво выйдет…

Встав из кресла, Коваль отстранила Ветку от окна и выглянула во двор. Из черного «мерина» сперва выбрался телохранитель в строгом костюме, открыл заднюю дверку и вытянулся, ожидая выхода хозяина. Бес вальяжно покинул салон машины, потянулся, что-то сказал замершим возле второго «Мерседеса» охранникам. Те кивнули, но с места не двинулись. Бес еще раз огляделся и только после этого пошел к крыльцу.

– Пафосный такой стал… – пробормотала Марина негромко.

Снизу раздалось:

– Вета! Ты где, почему не встречаешь?

Виола встрепенулась и виновато глянула на подругу.

– Иди, – усмехнулась та. – Только пока не говори, что я здесь.

– А Даша?

– Даша не скажет – не о таком молчала. Он сначала ужинает, потом к телевизору?

– Да, поест и с кофе в гостиную идет.

– Дай мне знать, когда он усядется, – попросила Коваль, возвращаясь в кресло. – И лицо сделай, хорошо?

– Да…

Ветка заспешила вниз, застучала по лестнице каблучками домашних туфель. Марина вытянула ноги, откинулась на спинку кресла и закрыла глаза. Как же ей хотелось оттянуть минуту, когда придется встретиться лицом к лицу с Гришкой, придется говорить что-то, слушать его доводы. А главное, когда нужно будет предъявить ему ультиматум – или помощь, или война. Вряд ли свежеиспеченному мэру нужен скандал с восставшей из ада Наковальней в главной роли. Ей-то все равно – она уедет, а вот ему жить здесь. И то, что подобная реклама ему не нужна, – даже не обсуждается.

Она просидела так какое-то время, потом услышала, как крадется по лестнице Виолка, и открыла глаза. Подруга неслышно, на цыпочках, вошла и зашептала:

– Маринка… все, он в гостиной, и настроение вроде хорошее.

– Сейчас исправим, – подмигнула Коваль, вставая и мимоходом заглядывая в зеркало.

Ветка вся дрожала, обхватила руками себя за плечи и бормотала что-то.

– Молишься? – ехидно спросила Марина, толкнув ее в бок. – Не бойся, не умрет твой драгоценный супруг. Хотя напугается, думаю, до икоты. Знаешь, кто больше всего боится покойников? Тот, кто сам убивал не раз и не два.

– А ты?

– А я существо бездушное и безнравственное! – хохотнула Марина. – Останься здесь, а? Мало ли что – ребенок проснется, заплачет.

Ветка осталась, хотя по ее лицу Марина поняла, что подруга не рада такому раскладу. На площадке лестницы Коваль остановилась на секунду, глубоко вздохнула и стала спускаться.

Свет горел только в гостиной, работал телевизор, шли новости. Марина замерла на пороге, глядя прямо в затылок сидящему в кресле Бесу. На съемном деревянном подлокотнике дымилась сигарета в пепельнице, рядом стояла кофейная чашка; Гришка щелкал пультом, переключая каналы, – началась реклама. «Отлично, воспользуемся паузой», – подумала Марина и сделала еще пару шажков. Не оборачиваясь, Бес похлопал рукой по второму подлокотнику:

– Ну садись, поговорим.

Едва сдерживая смех, Коваль боком присела на подлокотник, Гришка обхватил ее за талию и только сейчас отвлекся от экрана и взглянул ей в лицо. Его крик вознесся к потолку, съемный подлокотник отлетел в сторону, чашка и пепельница со звоном разбились, сигарета прожгла ковер… Гришка вскочил и отпрыгнул куда-то в угол, к окну, не переставая орать.

– Может, ты уже захлопнешься, а? – спокойно поинтересовалась Марина, не сводя с испуганного родственника взгляда холодных глаз. – Что орешь – страшно?

Она встала, и Бес заголосил еще громче:

– Не подходи ко мне!

– Что ты орешь, идиот?! Ребенок спит у тебя! Заткнись и выслушай – я не твоя больная совесть! Я на самом деле жива, можешь за руку потрогать!

За ее спиной возник охранник, но сделать ничего не успел – повернувшись на каблуке, Марина выкинула пику из трости и приставила к горлу парня:

– Не дергайся, ладно? Твоему хозяину ничего не угрожает. Я его любимая родственница, приехала в гости, а он так обрадовался, что от счастья чуть-чуть спятил. Да, Гришаня? – Бес кивнул, глядя на Коваль как завороженный. – Вот видишь. Так что иди спокойно к себе и займись чем-нибудь.

Парень не двигался, и тогда Марина выразительно глянула на Гришку. Тот махнул дрожащей рукой:

– Иди, Сема, все в порядке…

Коваль убрала трость, и телохранитель, покосившись на странную гостью, вышел из комнаты.

– Ну что, родственник, обнимемся? – предложила Марина, и Бес наконец обрел способность нормально соображать.

– Этого не может быть… – пробормотал он, с опаской приближаясь к ней и беря за руки. – Надо же…

– Ну все, хватит, это уже перебор, ей-богу! – сказала Марина, обнимая его. – Неужели ты не узнал меня там, в Англии, Гришка? Разве я так сильно изменилась за три года?

Он отстранил ее от себя и внимательно вгляделся в глаза. Потом взял ее лицо в ладони, разворачивая к свету:

– Слушай… а ведь правда… У меня было чувство, что я где-то тебя видел раньше, но мне и в голову не пришло, что это ты, ты… А Хохол-то как прогнал – мать моя! Я ведь так и решил, что он бабу завел… И ты все слышала и даже глазом не моргнула! Ну и нервы у тебя!

– А вот у тебя они, смотрю, расшатались, – заметила Марина, мягко отстраняя его руки и направляясь к креслу. – Давай присядем, а то от твоей бурной реакции что-то у меня ноги подгибаются.

– Так, может, по стаканчику? – предложил он, потирая ладони и направляясь к бару. – Слушай… так Ветка в курсе была, что ли? – вспомнил Бес, остановившись. – И… значит, это к тебе она моталась в Англию, тихушница?

– Ко мне, – кивнула Марина. – Но ты не ругайся – ведь она не могла тебе сказать. Никто не должен был знать.

– Да! – покачал головой Гришка, доставая бутылку водки и бутылку текилы. – Ну, сварганили вы легенду! ФСБ отдыхает! И Хохол – ну, сука, артист! Такую тему прогнал – я аж из себя вышел! Я ведь пацана вашего забрать хотел, предлагал ему – усыновлю, мол, у тебя баба молодая, родит тебе. А он ни в какую, уперся рогом – отвали, мол, и все тут! Ветка! – заорал он неожиданно, и Марина поморщилась:

– Что ж ты орешь-то все время? Ребенок ведь спит, второй раз говорю!

– Да, все забываю, – признался Бес. – Никак не привыкну, вроде и давно уже, а все никак.

Появилась Виола, бледная и напряженная, опустилась в кресло и сжала руки. Бес посмотрел на нее ласково и проговорил совсем другим тоном:

– Не волнуйся так, не надо. Все выяснили, все понятно. Ты умница у меня – умеешь язык за зубами держать.

Ветка вымученно улыбнулась, но не расслабилась – она знала, что самое тяжелое еще впереди. Бес указал взглядом на бутылки и попросил:

– Организуй на стол, там ведь Дарья наготовила. То-то я думаю – что это за праздник сегодня у нас – жратвы, как на Пасху? А тут вон что!

Ветка ушла на кухню и через несколько минут вернулась с подносом, полным тарелок с закусками, расставила все на столе и снова села в кресло, взяв сигару. Марина тоже закурила, рассеянно наблюдая за тем, как Бес наливает текилу ей, а себе и Ветке – водку. Отметила и то, что от привычки пить из граненого стакана он так и не избавился, налил по рубчик.

– Ну, бросайте курить, давайте махнем за воскрешение, – предложил он, беря стакан в руку. – Ну, учудила ты, Наковальня! До сих пор у меня руки ходуном ходят, вон, глянь!

Марина не отреагировала, взяла стаканчик с текилой и насмешливо посмотрела на подругу:

– Ночевать у вас останусь, боюсь, что в город уже не доеду.

– Тебя гонит кто-то, что ли? – удивилась Виола.

– Посмотрим, – уклонилась Коваль. – Ну, пить-то будем или как?

Она уже поняла, что сегодня разговаривать с Гришкой бесполезно, а потому лучше расслабиться и стряхнуть усталость. Напиться и отключить мозг, если это удастся. Ветка напряженно поглядывала в сторону подруги, не понимая, почему та молчит и ни слова не произносит о Хохле, однако спрашивать не решалась.

Бес, отошедший от шока, настроился на благодушный лад, да и пара стаканов водки дала о себе знать. Он оживленно рассказывал о прошедших выборах, о том, с чем ему пришлось столкнуться на посту мэра:

– Ты прикинь, какая тема – воруют вагонами, и никто не сел! – возбужденно говорил он, похрустывая соленым огурцом. – И главное – никто ведь не просит, все идут и несут добровольно! Надо землю – несут бабло, надо в какой-то проект попасть на бюджетные средства – тоже несут! Кругом все повязаны и помазаны.

– А тебе это нравится, я смотрю? – поинтересовалась Марина, поддев ломтик лимона с блюдца.

– Да не то чтобы… Но прикольно, – признался Гришка, снова берясь за бутылку. – Я ж и не знал, что оно так бывает. Все ведь верим, что власть – она честная, что за нас. Да ни фига не за нас – за себя она, только за себя, за свой карман.

– Открыл Америку, – фыркнула Марина.

– А у вас там не так, что ли?

– У нас – нет, – подтвердила она, насыпая соль на тыл кисти и выдавливая несколько капель лимонного сока. – У нас за взятку сажают, лишая всего-всего. И потом фиг ты к государственной службе даже на сто футов приблизишься. Нет, у нас за места держатся… – и осеклась, словно услышав себя со стороны.

«У нас…» Оказывается, что за три года она успела привыкнуть к мысли о том, что ее дом теперь там, в Англии, в Бристоле. И говорит об этом даже сейчас, находясь в родном городе. Как будто вычеркнула из своей жизни годы, проведенные здесь.

Ветка тоже поняла, о чем сейчас думает ее подруга, а потому пересела на подлокотник ее кресла, обняла за плечи:

– Не надо… Твой дом и здесь тоже, мы тебе всегда рады. Если надумаешь переехать обратно – всегда есть, у кого остановиться. Да и коттедж мастифовский Колька не продал, ремонт сделал, содержит его в полном порядке.

– Это хорошо, – отозвалась Марина, отправляя в рот текилу и слизывая с руки соль с лимонным соком. – Но такое соседство мне не нужно. Вернее – не мне, Кольке. У него семья, ребенок, а рядом со мной, как на пороховой бочке. Не хочу чувствовать себя виноватой, если что.

– Тебя здесь никто не тронет, покуда я у власти и «при власти», – вмешался Бес. – Черных больше нет, а те, что есть, чихнуть боятся. Постарался твой отморозок Жека на славу – до сих пор легенды ходят.

«А вот это уже теплее! – насторожилась Марина. – Думаю, что мне и не придется ничего вызнавать специально – еще пара стаканов, и Гришка выложит сам».

Ее мобильный зажужжал на столе, и Коваль, дотянувшись, посмотрела на дисплей. Номер оказался незнакомым. Подумав, отвечать или не отвечать, она все же сказала «алло». Это оказался Лаврентий Шалвович.

– Мэриэнн, простите за поздний звонок, у вас там вечер уже.

– Ничего-ничего, все в порядке. У вас что-то срочное?

– Да, секундочку. – В трубке что-то щелкнуло, а потом раздался голос Женьки:

– Котенок, привет, мое счастье!

Марина едва не заорала во весь голос, но сдержалась, встала и вышла на кухню:

– Женечка, родной мой, как ты там?

– У меня все в порядке, не переживай. Ты мне вот что скажи – за каким хреном ты поперлась туда? Меня спасать? Не надо, я сказал тебе это еще на свидании.

– Молчать! – рявкнула Коваль. – Это не тебе решать, понял? Будет так, как я скажу! И ты будешь делать то, что скажу я! Так всегда было, и так будет, уясни это!

– Не ори! – взвился Хохол. – Опять башку свою дырявую подставляешь?!

– Я же сказала – молчать! Я не могу сидеть и смотреть, как ты хоронишь себя в тюрьме из-за меня!

– Мэриэнн, – совсем другим тоном проговорил вдруг Женька, и Коваль сбилась. – Я прошу тебя, родная, девочка моя, – прекрати. Прекрати, если ты меня хоть чуть-чуть любишь. Я не хочу, чтобы ты знала подробности, ты возненавидишь меня. Я не хочу… А так, если ты успокоишься, я тоже буду спокоен, отсижу, сколько дадут…

– Да заткнись ты! – взмолилась Марина, чувствуя, что по щекам потекли слезы. – Я буду любить тебя, даже если узнаю, что ты самый кровавый маньяк из ныне живущих…

– Зато я не смогу делать вид, что все по-прежнему.

– Ты скрывал от меня три года – и жил спокойно.

– Да – только поэтому. Если бы рассказал, не смог бы.

– Женя… Женя, я умоляю тебя – не делай мне больно. У меня нет больше никого, только ты. Так, и почему ты хочешь лишить меня этого? За что?

– Не плачь… – хрипло попросил Хохол, не выносивший ее слез. – Я очень тебя прошу…

– Да, не буду… но поклянись, что не станешь сопротивляться, сделаешь все, что я попрошу.

В трубке послышался прерывистый вздох. Марина молча ждала – знала, что себялюбивому Хохлу очень трудно освоиться с мыслью о том, что придется снова подчиниться. Но противостоять ей он никогда не мог.

– Ты меня держишь за причинное место и все крепче сжимаешь пальцы, – выговорил Женька наконец. – Ты прекрасно понимаешь, что я не могу – не могу отказаться от тебя! Потому что сдохну, если не буду видеть. Но обещай, что ничего не изменится между нами! Ничего – и ты не напомнишь мне…

– Я согласна молчать до конца жизни, только прекрати упираться и позволь мне вытащить тебя. Сделай все, что я скажу, каким бы глупым тебе это ни показалось, ладно? – попросила Марина, понимая, что в голове зреет такой план, в котором Бес ей нужен исключительно как группа поддержки. – Доверься мне…

– Я уже давно весь твой, – просто сказал Хохол, тяжело вздохнув. – Ты береги себя, я ведь не переживу…

– Да, не волнуйся. Все хорошо, – торопливо отозвалась она, уже начиная продумывать детали.

От нетерпения все подрагивало внутри, тряслась рука с телефонной трубкой, бешено колотилось сердце.

– Женечка, я тебя целую, любимый мой. Дай трубочку адвокату.

С Лаврентием Шалвовичем она поговорила быстро, дав несколько указаний, и отключила телефон. Вернувшись в гостиную, налила текилу не в маленький стаканчик, а в большой, для сока, залпом выпила, не обращая внимания на удивленные взгляды Ветки и Беса, и упала в кресло, схватив сигарету. Две глубокие затяжки привели ее в относительную норму, и Коваль почувствовала легкое возбуждение, оттого что нашла все-таки выход, а потери будут минимальны.

– Гришка, у тебя есть выход на кого-нибудь в Москве? Ну, остались связи? – спросила она, уставившись на родственника, уже изрядно набравшегося.

– Зачем?

– Ты ответь, да или нет, а завтра я все расскажу.

– Так не пойдет! – уперся Гришка, наливая очередной стакан.

– Не многовато? – осторожно поинтересовалась Ветка, и он отмахнулся:

– Завтра суббота, могу не ехать, встреч нет. Так что, Наковальня, выкладывай, что ли?

Марина помолчала, взвешивая, какую долю информации может обнародовать, а потом вздохнула, берясь за пачку сигарет и зажигалку.

– Ну, смотри, ты сам спросил. Хохла закрыли в Москве, прямо в порту.

Если бы Бес мог удивиться сильнее, чем сейчас, он бы сделал это. Новость была и впрямь шокирующая. Дело в местной прокуратуре Гришка замял еще тогда, три года назад, сам себе до конца не отдавая отчета, зачем ему это нужно. Просто выкупил, можно сказать; значит, следак все-таки ослушался и по каким-то своим каналам сплавил информацию выше, и Хохла объявили в федеральный розыск. Какого ж черта он поперся сюда, если знал, что его наверняка ищут?

– Баран беспонтовый! – пробормотал Гришка вслух, и Марина вздохнула, поняв, о ком и о чем речь.

– Это я, Гриш… Я его сюда привезла. Просто подумать не могла, что так будет – ведь Женька ничего мне не говорил, ни слова о том, что здесь произошло. Если бы я знала – никогда бы этого не сделала.

– Да ему вообще близко к этой стране нельзя было приближаться! – загремел Бес, снова хватаясь за бутылку. – Он тут вырезал Реваза и его отморозков, а клуб, где все произошло, взорвал! Взорвал, понимаешь?! В нашем болоте такого не было лет пятнадцать!

– Представляю. Последний взрыв, кажется, организовал ты – в сауне Ворона. И было это не пятнадцать лет назад, а значительно позже.

– Какая разница?! – взвился Гришка. – Но взрыв в районе, где нет ничего, кроме работяг и их хибар! Это ведь перебор, Наковальня!

– При чем здесь я?

– Ты?! Ты при чем?! Не знаешь, из-за кого все?! Да если бы не ты… И не твой отморозок Жека!

– Так жаль Реваза? – насмешливо поинтересовалась Марина, затягиваясь сигаретой.

Бес на мгновение замолчал, словно приходя в себя, а потом заблажил еще громче, так, что Ветка поморщилась и тронула его за плечо. Но этот жест жены Гришка оставил без внимания, сосредоточившись на сидящей напротив Марине:

– Прикидываешься, что ли? Или правда не понимаешь? Ведь если бы Реваз не пообещал отомстить за смерть брата – стал бы Хохол устраивать все это?

– Он спасал ребенка. Ты прекрасно понимаешь, что меня считали мертвой и потому не искали, а вот мой сын – другое дело. И вряд ли Реваз остановился бы перед тем, что это всего лишь ребенок! У них нет понятия, если речь идет о кровной мести.

– Дура! Ты неужели не понимаешь, что даже это не оправдание тому, что сделал Хохол?! На суде расскажи свою жалостную историю! И погляди, сколько еще ему судья наварит сверху!

– Вот я и приехала, чтобы этого не произошло. И потому спрашиваю – есть ли связи в Москве. Я знаю, как вытащить Женьку, но мне одной не справиться. – Бес выпучил на нее глаза, уже покрасневшие и водянистые, и так смотрел какое-то время.

– Ты что задумала, шальная баба? – произнес он тихо, шаря рукой по столу в поисках сигарет. – Рехнулась… это ведь обдумать надо!

Марина забросила в рот оливку и про себя подумала, что не зря Гришка спрашивает это таким тоном – значит, хоть и удивился, но поможет. Потому что несогласие он выражал несколько иначе – матом и во всю глотку. Закурив, Бес снова взялся за бутылку, налил полный стакан себе и рюмку – молчаливо сидящей в кресле Ветке.

Ведьма вообще была сегодня какой-то странной – все время молчала, много пила и курила свои сигары почти без перерыва. Марина уже давно не видела ее такой, во время своих визитов в Англию Веточка выглядела совершенно нормально, а сегодня – совсем другой человек. Что-то точило ее изнутри, это было видно и по взгляду, и по настороженной позе, в которой она сидела, и по вздрагивающим пальцам, в которых дымила коричневая «Гавана».

– Ветуля, ты что такая? – спросила Коваль, пересаживаясь на подлокотник ее кресла. – Устала?

– Нет, – пробормотала Виола, искоса глянув на Беса, влившего в себя очередной стакан. – Потом…

Марина слегка обняла ее за плечи и почувствовала, как подруга вздрагивает под ее руками, напрягается и чуть подается к ней.

– Ветка… ты чего? – одними губами прошептала Марина, и Виола, не сводя глаз с отвалившегося на спинку кресла Гришки, так же шепотом ответила:

– Сейчас он уснет… я уведу его в спальню и приду к тебе… мне нужно тебе кое-что сказать.

Марина удивилась, но промолчала, пошла наверх, в гостевую комнату, где заботливыми Дашиными руками была приготовлена постель, поверх которой лежал шелковый Веткин халат. Взяв его, направилась в душ и долго стояла под прохладной водой, стараясь немного отрезвить себя.

Рубашки не было, а потому пришлось лечь под одеяло без всего. Прохладное атласное белье неприятно коснулось кожи, Марина вздрогнула и поежилась. Она не стала включать небольшую лампу в форме шара на тумбочке у кровати, лежала в темноте и прислушивалась к звукам, доносящимся из приоткрытого окна. Поселок жил ночной жизнью – перегавкивались собаки, где-то играла музыка, иногда проезжали машины. Слышно было, как переговариваются по рации Гришкины охранники во дворе. А где-то рядом был ее коттедж, ее дом, в котором она жила с мужем. Дом, которого у нее больше не было.

Дверь чуть скрипнула, и на пороге появилась Ветка в голубом пеньюаре, скользнула на постель рядом с Мариной, прилегла на подушку, повернувшись на бок, и зашептала:

– Я знаю, что нужно сделать… знаю, потому что увидела это. Маринка, нужно объявить его мертвым. Понимаешь? Нужно подкупить врача в тюрьме, найти труп, похожий по комплекции… Нужно много денег, очень много, но, думаю, с этим у тебя нет проблем. У Гришки есть люди в Москве, я немного поработаю с ним ночью, и он будет думать, что сам предложил тебе. Ты не отказывайся, принимай его помощь, потому что все будет так, как я говорю. Хохла объявят погибшим в драке, труп выдадут тебе, ты похоронишь его – и уезжайте.

– Вета, Вета, погоди! – взмолилась Коваль, садясь и зажимая рот подруги ладонью. – Не так быстро, ладно? Я плохо соображаю, сильно пьяная… может, обсудим это завтра?

– Нет! Мне нужно, чтобы ты решила сейчас! – настаивала Виола, оттолкнув подругу. – Понимаешь – сегодня, сейчас, иначе момент уйдет! Пока Бес пьян, я могу внушить ему все, что надо, понимаешь? И завтра он будет искренне считать, что сам так решил…

– И часто ты такое проворачиваешь? – стараясь унять вдруг появившуюся откуда-то нервную дрожь, спросила Марина.

– Не очень. Но когда мне нужно – всегда пользуюсь. Я и Алешку ему так внушила… – прошептала Виола, округлив глаза. – Он ведь не хотел, все лечиться меня уговаривал… а я ведь знала, что не будет у меня детей, помнишь, как я в аварию попала, беременная? Ну, вот я ему и нашептала все, что нужно… И сегодня, едва ты заговорила о Хохле… ведь это с ним ты по телефону на кухне разговаривала?

– Да, с ним. Адвокат его уговорил, – вздохнула Коваль. – Он ведь мне на свидании сказал – больше не приходи, не выйду, сяду в карцер.

При воспоминании о том, что она пережила на том свидании, глаза Марины наполнились слезами. Женька обидел ее сильно, ударил по самолюбию. И несмотря на это она продолжала желать его освобождения, хотела видеть рядом. Хохол был единственным родным человеком, не бросившим ее, спасшим, сумевшим уберечь от множества проблем. Она считала его своим мужем, пусть и отказывалась официально оформить отношения.

– Ты плачешь? – спросила Ветка, заметив заблестевшие глаза подруги. – Не надо, девочка моя… Ты вытащишь его, и он снова будет твой. Верь мне – я никогда не ошибаюсь…

Ее голос действовал успокаивающе, расслаблял и убаюкивал, руки совершали какие-то медленные, плавные движения вокруг головы; Марина закрыла глаза и вдруг ясно увидела Женькино лицо. Хохол улыбался, чуть сощурив глаза.

– Женя… – простонала Коваль, потрясенная этим видением. – Женечка, родной мой…

– Господи, что ж ты такая податливая-то стала, – пробормотала Ветка, убирая руку от ее лица. – Так и с ума сойти недолго… Все, просыпайся! – она резко хлопнула в ладоши, и Марина очнулась:

– Что это было? – спросила, растирая пальцами виски, невыносимо заболела голова.

– Ну, ты даешь! Точно, после комы с головой у тебя что-то… Хотела тебе дать пообщаться, а ты поплыла, – призналась Ветка. – Гипноз, слышала?

– Больше не смей так играть со мной! – резким броском схватив подругу за руку и вывернув ее, зашипела Коваль.

Ветка взвизгнула:

– Больно! Пусти, Маринка! – Когда та отпустила, рявкнула шепотом: – Дура! Чуть из сустава не вывихнула! Откуда прыти столько?

– Не разучилась еще! – отпарировала Марина. – Никогда не смей лезть мне в башку, поняла? Прекрасно ведь знаешь – со мной так нельзя!

– Ну, прости – хотела, как лучше… Хоть лицо успела увидеть?

Марина молча кивнула. Ветка обняла ее, прижалась лицом к влажным после душа волосам и покаянно прошептала:

– Прости меня…

– Больно было?

– Нет, я испугалась сильнее… Ты подумай, Маринка, над тем, что я сказала, хорошо? Ведь это шанс, понимаешь? Он будет с тобой, будет свободен.

– Ветка, это какая-то сложная комбинация… Ну, ладно – труп можно найти, если задаться целью. Но ты вспомни, дорогая – на моем Хохле татуировок и шрамов больше, чем нормальной кожи. Причем наколки все со значением, такие не каждому положены. – Марина высвободилась из Веткиных объятий и обняла колени руками. – Как с этим-то быть?

– Ты можешь по памяти сказать, что и где у него наколото? Ведь можешь наверняка – не сомневаюсь, что его тело ты знаешь, как свое, если не лучше, – ухмыльнулась подруга.

Марина задумалась. В принципе, можно попросить адвоката сделать снимки, но удастся ли ему это так, чтобы не привлечь внимания? Большинство татуировок Хохла она, безусловно, помнила, но их было слишком много… Прикрыв глаза, она стала воскрешать в памяти картинки, нанесенные на грудь, руки и бедра Женьки. Рисунки путались, путались те места, куда они были нанесены, и Марина оставила эту затею, решив, что об этом будет думать завтра, на трезвую голову.

Утро оказалось недобрым – похмелье и последствия гипнотического транса сделали пробуждение неприятным. Марина лежала в постели и пыталась заставить себя встать, но организм не согласился. Слабость во всем теле и головная боль, разламывающая виски, довели Коваль до бешенства, однако легче от этого не становилось.

В комнату заглянула Виола, тоже помятая и с больными глазами:

– Проснулась?

– Что считать сном, – простонала Марина, с трудом поворачиваясь на бок, чтобы видеть подругу. – Я растеряла форму в этой чертовой Англии…

– Что, там не заливаешь? – усмехнулась Ветка, располагаясь в ногах у Марины и вытягиваясь на кровати.

– Практически нет. Во всяком случае, до такого похмелья не набиралась давно… Где Гришка?

– В бассейне, выгоняет остатки алкоголя, – усмехнулась Ведьма. – Всю ночь стонал, как умалишенный…

– Не сомневаюсь, что ты поспособствовала его бедственному состоянию своими колдовскими штучками. – Марине удалось наконец сесть, прислонившись к спинке кровати. – Давно на своих практиковаться стала, а?

Ветка помолчала, закинув за голову руки, потом перевернулась на живот и фыркнула:

– Зря я начала делать это так поздно, вот что! Многих вещей можно было бы избежать.

– Сама говорила – судьбу не объедешь, – напомнила Марина, растирая виски пальцами. – Помнишь, когда я спросила у тебя про Егора – почему, мол, не сказала, если знала, что он погибнет?

– Ну, ты хватила! Это другое совсем. А я говорю о житейских мелочах. Вот зря я не заставила Гришку отказаться от выборов этих, например. От покупки твоих клубов и ресторанов, от покупки «МБК». Ведь ты начнешь сейчас обратно их требовать?

– Удивишься – не начну. Мне ничего не нужно, я хочу вытащить Хохла с кичи и сделать так, чтобы больше он от меня ни на шаг не отходил. Все. Хочу, чтобы мой ребенок был здоров и счастлив, чтобы у него были мать и отец. Очень простые желания, да? Что ты скажешь по этому поводу?

Виола смотрела мимо подруги, на губах ее блуждала легкая улыбка, а лицо сделалось непроницаемым.

– Дорогая моя, а ведь ты влюбилась наконец-то, – выдала она, вернувшись на землю из своих мыслей. – Влюбилась в своего зверюгу так, что испугалась.

– Даже если так – что в этом плохого? Я ведь живой человек. Живое к живому – слыхала?

– Да уж! Твое «живое» иной раз слишком живо, насколько я вижу. – Ветка подползла к ней ближе и коснулась пальцем отцветающего синяка на шее. – Его работа?

Марина только вздохнула. Ветка внимательно изучала ее лицо, пытаясь угадать, о чем именно сейчас думает подруга. Свою привязанность к Хохлу Коваль никогда не демонстрировала открыто, скорее – наоборот, старалась скрыть ее. А Женька… Виола не уставала поражаться тому, как человек с таким прошлым и таким характером может вести себя, как ручная болонка, исполнять все прихоти и капризы женщины, терпеть ее невыносимый характер и странные привычки.

Ветка любила подругу, но не могла не признать, что более тяжелого человека не встречала. А Женька, не признававший никакого давления на себя, безропотно подчинялся ей.

– Мариш… честно скажи – ты его любишь?

– Ты такая же, как он, – устало проговорила Марина, обнимая подругу и прижимая к себе. – Зачем вам словесное выражение чувств, а? Разве слова и звуки важнее поступков? Мне кажется, что лучше делать, чем говорить. Вот Егор – он говорил, да, но в очень редких случаях, когда не мог удержать эмоций. И от меня не требовал слов, а я все равно говорила их, потому что мне хотелось, понимаешь?

– Ты зря постоянно сравниваешь Женьку с Егором, вот что. Малыш был уникальный мужик, – грустно проговорила Ветка, осторожно целуя Марину в шею.

– Ветка, может, на кладбище съездим? – внезапно спросила Коваль, оживляясь. – Пожалуйста, Ветуля! Я боюсь ехать одна, а хочу ужасно, я у Егора не была три года…

– Ты не плачь только, – попросила Ветка, садясь. – Разумеется, съездим. Нам ведь еще и в город надо – вещи твои заберем, нечего тебе в гостинице делать. Все, давай вставать.

Кое-как приняв душ, Марина спустилась вниз, в кухню, где уже сидела за столом Виола, а рядом с ней – чуть опухший после вчерашнего Гришка с мокрыми волосами.

– Ну, ты не лучше! – прокомментировал он Маринин вид, и она рассмеялась:

– Угадал, что хочу сказать?

– Да что гадать-то – у тебя на лице все написано. Пивка не хочешь?

– Не опохмеляюсь я, неужели не помнишь? – Марина села и потянула к себе чашку и джезву с кофе. – И тебе не советую.

– Побереги советы свои, а? – сморщился Бес, откупоривая бутылку «Миллера». – Я вот тут ночью подумал… – Янтарная жидкость текла в стакан, над ней шапкой поднималась белая пена, и Коваль почти почувствовала, как наслаждается этим зрелищем Гришка, предвкушая скорейшее облегчение состояния. – Так вот, подумал я и вот что предлагаю. – Он жадно выпил пиво, утер рот ладонью, крякнул довольно и продолжил: – У меня есть кентуха в столице… видишь? – Он протянул Марине правую руку, на которой между большим и указательным пальцами были выколоты две буквы «БР», сплетенные между собой. – Это половина слова «Брат», а у моего Борьки – вторая половина – «АТ». Если мы с ним пожимаем руки, то слово складывается, поняла?

– Ну, знаю. И дальше?

– А дальше – Боря крупный авторитет, с которым считаются все. И связи у него есть на самом верху, в том числе и в мусорском главке. Понимаешь?

– Нет.

– А-а! – простонал Бес, хватаясь за голову. – Лучше бы ты опохмелилась, ей-богу! Может, соображала бы быстрее! Я к тому говорю тебе про Борю, что он может помочь. Смотри – Боря помогает нам найти в моргах подходящий по габариту труп.

– Чей? – глуповато уточнила Коваль, вызвав новый приступ гнева:

– …Твою мать! Заткнись тогда, если не врубаешься! Сейчас расскажу, потом будешь свои идиотские вопросы задавать! Труп нам нужен примерно таких габаритов, как Хохол твой, сечешь? На этот труп умелец один нанесет татуировки хохловские, чтоб никто не докопался. Морду в кашу ему замесят – мол, погиб в драке. И пока шум-гам, Хохла из лазарета по тихой грусти Борины люди выведут. И забирай ты своего полосатика, и вали с ним, куда захочешь. Живи долго и счастливо. Один момент – показать картинки в оригинале умельцу мы вряд ли сможем, хотя попробуем что-нибудь замутить. Ты по памяти нарисуй, где что.

– Обалдел? Я тебе не Репин! – возмутилась Марина. – Сказать, где что, я еще могу, но рисовать – увольте!

– Хорошо. – Бес изобразил на лице вселенское смирение. – Вечерком сядешь с Володькой, расскажешь ему, он зарисует, как сможет, потом в тюрьме пацаны уточнят. Ты ведь у нас останешься? – полуутвердительно сказал он, и Марина кивнула, улыбнувшись:

– Если не выгонишь.

– А-а! – махнул рукой Гришка. – Хватит боталом чесать! Как я тебя могу выгнать? Живи, сколько надо. На сегодня какие планы?

– На кладбище поеду, – тихо сказала Коваль, опустив глаза.

Бес помолчал, обдумывая ее слова. Идея ему не понравилась – выходной день, как будет выглядеть появление на могиле Малыша посторонней женщины? А если она там, не дай бог, расплачется и устроит истерику? Все же баба, как ни крути, и кем бы ни была, так и останется слабой и чувствительной. Хотя это – вряд ли о Наковальне… Но кто предскажет?

На его запястье мягко легла теплая рука жены. Виола всегда чувствовала, когда нужно вмешаться и помочь, а когда промолчать. Ценное качество для женщины.

– Гриша… мы поедем вместе, и это будет выглядеть нормально – я часто бываю там, никто не удивится.

Бес рассеянно похлопал ее по руке, притянув к себе, чмокнул в лоб. Ветка незаметно подмигнула Марине и глазами указала на дверь. Коваль встала и пошла собираться.

Гришка запретил им ехать вдвоем, заставил взять с собой двоих охранников и водителя. Ветка выругалась вполголоса, но возражать не посмела.

Сначала они завернули в гостиницу и забрали Маринины вещи, оплатив номер, потом завернули в салон красоты, привели себя в порядок.

Чем ближе к кладбищу продвигался черный бронированный «мерин», тем сильнее билось у Марины сердце, тем сложнее ей было сдерживать эмоции. Вот здесь, на этой самой дороге, ее машины обстреляли мотоциклисты Ашота. С этого, собственно, все и началось…

Вот и кованые черные ворота кладбища… знакомый павильончик, торгующий цветами и венками. Как во сне Марина купила шесть белых роз, прижала их к груди, даже не чувствуя, как шипы впиваются в кожу в вырезе блузки. Она опустила черные очки с волос на глаза, судорожно вздохнула и пошла по знакомой дорожке, выложенной брусчаткой. Шаги отдавались в сердце болью, каждый новый шаг – новый укол, новая рана, болезненная и кровоточащая. Вряд ли когда-то это перестанет болеть, вряд ли зарубцуется, зарастет, перестанет сочиться страданием и кровью.

Вот и ограда из кованых прутьев, увенчанных на концах черными розами. Краска на оградке свежая, блестящая.

– Это сторож красил, – пояснила Виола шепотом. – Я плачу ему деньги, он следит за могилами, как раньше…

Для Марины оказалось потрясением войти в ограду и встретиться взглядом… с собой. Черная мраморная плита в человеческий рост, и с нее улыбалась повернутая в три четверти к посетителям Марина. Распущенные длинные волосы, легкая улыбка и лучащиеся счастьем глаза…Это было страшное ощущение – видеть себя на могильной плите. У Марины подкосились ноги, она безвольно опустилась на скамью, уронила розы на землю и закрыла руками лицо.

– Господи… – прошептала она. – Я и не знала, что это так страшно…

Ветка молчала, отвернувшись от могил и ухватившись руками за прутья ограды. Ей самой было тяжело приезжать сюда и видеть лицо подруги на мертвом равнодушном кладбищенском мраморе. Но встреча Марины с собой, мертвой, потрясла даже не особенно впечатлительную Ведьму.

Коваль долго старалась справиться с собой. Это ей не удалось – тело сковал ужас, и она решила не сопротивляться, не мучить себя. Стараясь не оказаться лицом к памятнику, она встала и приблизилась к могиле Егора. Две даты, фамилия, имя, отчество – ничего лишнего… Марина опустилась на колени, даже не замечая боли в правой ноге, прижалась щекой к плите и прошептала:

– Здравствуй, родной… вот я и вернулась…

Виола так и не обернулась, плечи ее вздрагивали от беззвучных рыданий. Горе подруги не стало меньше с годами и расстоянием во многие тысячи километров, наоборот… Ведьма разрывалась от желания хоть как-то облегчить ей эту боль – и не могла. Да и кто мог? Разве возможно найти слова, которые дойдут до женщины, потерявшей любимого человека? Разве возможно разделить с ней эту ношу?

Коваль же гладила пальцами черный мрамор и не чувствовала, как по щекам текут слезы, падая на блузку. Камень на душе давил все сильнее, останавливалось дыхание, сердце билось уже почти совсем неслышно, и вот уже Марина беззвучно упала на могилу мужа в глубоком обмороке. Обернувшаяся Ветка испугалась и отчаянно замахала охранникам. Те, бросив сигареты, вбежали в оградку, и Сема присел на корточки около неподвижно лежащей на могиле Марины:

– Обморок. Сейчас…

Он полез в карман пиджака, достал небольшую коробочку, а из нее – ампулу. Надломив кончик, стал водить перед лицом женщины, но она не приходила в себя. Сема поднял голову и вдруг уставился на памятник, потом перевел взгляд на Коваль, снова на памятник… Лицо его побледнело, лоб покрылся испариной, и Ветка, внимательно наблюдавшая за его манипуляциями, резко сказала, разрывая напряженную тишину:

– Возьми себя в руки!

– Это… это что же… она? – пробормотал телохранитель, вытирая лоб платком.

– Да! – отрезала Ветка. – Но если кто-то, кроме нас, об этом узнает – считай себя покойником. Понял? Григорий Андреевич сам лично шкуру с тебя спустит, потому что она жена его брата. Запомни это, Сема. И ты, Ники, тоже! – Широкоплечий блондин с короткой аккуратной стрижкой склонил голову. – Ну, что там, Сема?

– Не знаю, Виола Викторовна, не приходит в себя.

– В машину несите, – распорядилась Ветка, поднимая с земли букет и обламывая стебли.

Никита взял Марину на руки и понес к выходу с кладбища. «Красивая баба, – думал он, исподтишка разглядывая лицо своей ноши. – И фигура отпадная…» Он осторожно прижал ее к себе чуть сильнее, вдохнул тонкий запах духов, исходящий от кожи и волос. Марина зашевелилась и открыла глаза, увидев склонившееся над собой незнакомое лицо.

– Ты кто? – хрипло спросила она, пытаясь вырваться, но молодой человек держал крепко.

– Успокойтесь, я вас к машине несу. Вы в обморок упали.

– Это я уже поняла. Повторю вопрос – ты кто?

– Я – Никита, телохранитель Григория Андреевича. Мы с Семеном вас сопровождаем.

Он не подал виду, но был уязвлен тем, что она даже не заметила его, не запомнила лица. Хотя… кто он, чтобы она его рассматривала?

Марина почувствовала, как он весь напрягся, и поняла, что задела в нем что-то.

– Отпусти меня, я уже в порядке.

– Нет, я должен донести вас до машины, так велела Виола Викторовна.

– Исполнительный… – протянула Марина, но больше не сопротивлялась – ей была приятна его забота и то, как бережно он держал ее на руках. Так умел только Женька…

Только Хохол, почти полгода носивший ее на руках после ранения в позвоночник, умел так поднять ее с постели или из кресла, чтобы она даже не ощутила этого, мог так прижать к груди, чтобы слышен был стук его сердца. Этот мальчик ничем не напоминал Женьку, разве что ростом и широкими плечами, но его руки казались почти такими же, как у Хохла. Однако Коваль поймала себя на том, что не испытывает никаких эмоций. Это открытие поразило ее – находиться на руках у мужчины и ничего, совершенно ничего не испытывать? Совершенно непохоже на нее…

Возле «мерина» Никита поставил ее на ноги, поддержал под локоть, когда качнулась и чуть не упала.

– Прикури мне сигарету, пожалуйста, – попросила она, трясущейся рукой протягивая ему пачку.

Парень прикурил, протянул пахнущую ментолом сигарету, и Марина судорожно затянулась, глубоко вбирая в легкие дым.

– Что ты меня так разглядываешь? – мрачно поинтересовалась она у Никиты, и тот неопределенно качнул головой. – А-а… понятно. Да, это я – там, на памятнике. Здорово, да? Как живая… Это мой любовник постарался. Что, страшно?

Никита не знал, как реагировать. Об этой женщине он много слышал, до сих пор в городе легенды ходили, да и парни из охраны Беса тоже неплохо ее знали. Удивительно только, что почти никто не узнал ее сейчас. Про себя Никита уже решил, что язык будет держать за зубами, и не потому, что хозяйка так велела. Не хотел причинять неприятности. Судя по всему, красавице и так досталось, он слышал, как утром Бес говорил своему «доверенному» Вовке, что вечером он должен будет что-то рисовать под ее диктовку, какие-то наколки.

Марина же тем временем докурила, поежилась и спросила:

– Где Виола застряла? Домой бы уже…

– Устали?

– Нет, замерзла…

Никита сбросил пиджак и осторожно накинул его на плечи Марины, слегка сжав ее в объятиях. Она внимательно взглянула ему в глаза и покачала головой:

– Не выдумывай.

– Простите… – пробормотал смущенный ее проницательностью телохранитель и отступил на шаг.

Наконец появилась Ветка в сопровождении Семы, увидела подругу в пиджаке и хмыкнула. Марина не отреагировала – голова кружилась и болела все сильнее, хотелось лечь, закутавшись в теплое одеяло, и никого не видеть и не слышать.

В коттедже Беса было шумно. Гришка, оставшийся дома в выходной, решил уделить время сыну, и теперь в большом зале вместе с двумя охранниками и довольным Алешей возился с огромной железной дорогой. Мальчик сидел рядом с ним, доверчиво держась ручкой за колено, и на его личике был написан восторг и счастье. А Бес и два здоровых лба, в одном из которых Марина без труда узнала Бармалея, выглядели едва ли не ровесниками пятилетнего мальчика – точно так же хохотали, когда паровозик с вагонами скрывался в тоннеле или преодолевал крутые горные подъемы.

– Весело у вас! – звонко сказала Ветка, садясь прямо на пол рядом с сыном и мужем, и они радостно подтвердили:

– Ага!

– Смотри, какую дорогу купили – как настоящая! – возбужденно отозвался Гришка, демонстрируя приобретение.

– Здорово. В город ездили?

– Мама, мы с папой на машине ездили, папа сам рулил! – возбужденно начал рассказывать Алеша, вскочив на ножки. – Так здорово! А я боялся…

Марина, прислонившись к дверному косяку, наблюдала за тем, как меняется лицо подруги, как мрачнеет веселый до этого момента Бес. Сейчас она могла подробнее рассмотреть мальчика. С первого взгляда могло показаться, что это обычный ребенок, но, присмотревшись, Коваль увидела его глаза – такие бывают только у людей, чей разум не замутнен проблемами, которых не касается ничего. У людей с нарушением психики. Только они смотрят на мир доверчиво и ясно, не ожидая подвоха. Хорошенький, как ангелочек, Алеша, смотрел именно так… Кроме того, его ручки и ножки напоминали высохшие прутики – тонкие и ломкие. И Веткина печаль была понятна – что может быть хуже, чем смотреть на больного ребенка и не иметь возможности помочь ему?

Алеша заметил стоящую в дверях Марину и подбежал к ней, взял за руку и потянул за собой:

– Идем… я тебе покажу, какой мне папа паровоз купил!

Марина села рядом с Бесом, поджав левую ногу под себя, а правую кое-как пристроив, чтобы не болела. Бармалей оказался как раз напротив, поднял глаза от игры и едва не подавился:

– …Мать твою! Ой, простите! – смутился он, прикрыв рот ладонью. – Господи… – Правая рука принялась летать ото лба к груди и плечам, накладывая кресты.

– Перебор, – сощурилась Коваль, наблюдая за этими манипуляциями. – Перебор, Бармалей. Расслабься, это на самом деле я. Ну-ка, дай-ка нам паровоз, да, Лешка? Сейчас мы его запустим. – Она обняла мальчика одной рукой, а другой взяла у совершенно деморализованного Бармалея паровозик и поставила его на рельсы.

Мальчик прижался к ней, напомнив этим Егорку, и в носу у Коваль защипало при воспоминании о находившемся так далеко сыне.

– Смотри, как он быстро едет! – восхищенно теребил ее за руку Алеша, но Марина не слышала его – она плакала.

Поздно вечером, выспавшись и успокоившись, Марина сидела в кухне вместе с маленьким, сухоньким Вовой и монотонным голосом перечисляла ему татуировки, имевшиеся у Женьки.

– …Правая рука, кисть… указательный палец – типа перстня что-то, ромб с закрашенными треугольниками по диагонали… средний палец – солнце такое, как из-за горизонта всходит, а под ним – шахматка три на три квадрата… На кисти – пантера прыгающая, не очень большая. На предплечье, на внутренней стороне, латинскими буквами… дай, я сама напишу, так быстрее. – Она взяла ручку и набросала на листке «Sono nato libero – е voglio morire Libего!» и «Oderint, dum metuant». – Вторая фраза – на левой руке, тоже на предплечье. На правом плече – руки в кандалах, а в них – роза… Потом на левой руке на пальцах… черт, не помню. – Марина потерла переносицу и зажмурилась на мгновение. – А, все! На указательном – ромб с диагональной незакрашенной полосой, а на среднем – просто закрашенный прямоугольник. На предплечье снаружи – щит с полосой, и на нем – чайка. На груди справа – не то церковь, не то собор, на нем два больших купола с крестами. Под ключицами – звезды.

– Сколько лучей? – спросил Вова, быстро записывая.

– Не помню… восемь, кажется… Да, на коленях такие же – значит, точно восемь. Потом слева – Богородица с младенцем. Вроде все…

Вова критически оглядел список и вздохнул:

– Я попробую нарисовать за ночь, а вы с утра посмотрите, ладно? Я давно не практикую, может, что-то и поменялось. И потом, у каждого кольщика свой почерк, своя манера. И картинки свои тоже…

– А ты сидел, что ли? – спросила Марина, сунув в рот сигарету.

– Было… – со вздохом признался Вова, аккуратно складывая листок и убирая его в карман брюк. – По дури залетел в первый раз, а потом – и во второй. Буквально через месяц после освобождения. А ремеслом овладел, потому что училище художественное закончил, рисую хорошо. На зоне здорово пригодилось.

– Не бывает лишних знаний? – пошутила Коваль, аккуратно стряхивая пепел в пепельницу.

– Точно. Ну, так я пойду? – спросил Вова, вставая. – Порисую пока…

Проводив кольщика, Марина выпила чашку чаю и вынула телефон, с которым не расставалась, так и носила в кармане. Набрав номер, долго слушала гудки. А потом раздался звонкий голосок сына:

– Мамуля! Мамулечка моя!

– Егорушка, маленький мой, как ты там? У тебя все хорошо?

– Да, хорошо! А я сегодня утром с папой разговаривал! – радостно сообщил мальчик, и Марина немного опешила:

– Как разговаривал?

– По телефону! Он позвонил дедушке домой, попросил меня позвать. Я ему сказал, что ты мне телефон купила, и все цифры продиктовал – вдруг он еще захочет позвонить? Так пусть уж сразу мне звонит.

– Что он тебе говорил? – мягко перебила его восторженную болтовню мать, и Егорка спохватился:

– Ой! Он сказал, что сильно скучает. Еще – чтобы я деда слушал и тебя не давал в обиду. А как я тебя не дам в обиду, если я здесь, а ты – непонятно где? Папа такой странный!

Марина засмеялась, представив, как комично выглядит сейчас озабоченная мордаха сына. Ей вдруг очень захотелось, чтобы он был здесь, с ней, чтобы она могла обнять его, прижать к себе и заглянуть в доверчивые синие глазенки, так похожие на глаза Малыша.

– Егор… ты соскучился?

– Очень, – шепотом признался сын. – Я, когда дед не слышит, плачу немножко, но потом быстро глаза вытираю – мужчины ведь не плачут, да? Так папа говорил…

Марина словно увидела, как он плачет вечером, забившись в самый угол дивана, маленький, одинокий и беззащитный, как потом прячет свои слезы от деда, потому что «мужики не воют, как бабы», так его учил Хохол, и сердце ее сжалось и заныло.

– Сынок… ты немного потерпи, ладно? Я скоро приеду… Хотя… А ну их всех к черту! – вдруг зло бросила она, забыв, что говорит с пятилетним ребенком. – Завтра вечером ты прилетишь сюда и будешь со мной.

– Как это – прилечу? – удивился сын.

– А вот так. Дай мне деда.

Виктор Иванович начал с дежурных вопросов о здоровье и самочувствии, но Марина сразу перешла к делу, попросив собрать Егоркины вещи.

– Это еще зачем? – недовольно спросил отец, и Коваль чуть повысила голос:

– Папа, я не прошу обсуждать это, да? Я прошу собрать ребенку вещи. Завтра за ним приедет человек.

– Ты зря это затеяла.

– Нет, не зря! И не говори мне, что и как делать!

– Ну, теперь я понимаю, что ты попала в свою среду, – усмехнулся отец невесело. – Ты снова Наковальня и даже не замечаешь этого.

– Прости… у меня был тяжелый день… так ты сделаешь то, что я прошу? Его документы в рюкзачке – там паспорт и свидетельство.

– Да, я все сделаю. Сегодня Евгений звонил.

– Мне Егор сказал. Это адвокат ему телефон приносит, я с ним тоже разговаривала вчера. Пап, ну, все, договорились? Ты мне завтра сразу позвони, как только Егора отдашь, ладно?

– Не волнуйся. Но мне будет очень одиноко, я уже привык…

– Пап! Ну, не дави мне на гниль, а? – жалобно попросила Марина, шаря по столу в поисках зажигалки.

– Все, не буду. Ладно, пойду собирать вещи. Завтра созвонимся.

Сунув трубку в карман халата, Марина задумалась, подперев голову рукой с дымящейся сигаретой. Правильно ли она поступила, поддавшись импульсивному желанию видеть ребенка рядом? Не приведет ли это к непредвиденным последствиям? С другой стороны – а чем лучше там, в Москве? Здесь хотя бы на глазах будет, а там? Если что-то случится, она сумеет защитить его. И Бес не откажет ей в том, чтобы приставить к мальчику охранника. И еще есть Гена – однорукий Гена, бывший с Егоркой в самом раннем детстве. О том, что Гена теперь работает у Николая, она не думала – ее интересовал только собственный ребенок, только его безопасность и покой. А Колька найдет себе еще кого-то, ведь это временно, ненадолго. Нужно будет прямо завтра попросить Ветку позвонить ему и обрисовать ситуацию. И еще – выпросить у Беса разрешение на поездку Бармалея в Москву, потому что сейчас только ему она могла доверить ребенка.

Подкараулив Гришку утром в воскресенье тепленьким после душа и чашки кофе, Коваль уселась на подлокотник его кресла и замурлыкала, поглаживая по волосам:

– Гриш… у меня просьба. Обещай, что выполнишь…

Бес засмеялся и отрицательно покачал головой:

– Так не пойдет. Утром деньги, вечером стулья.

– Разреши мне сюда сына привезти.

– Что ерунду спрашиваешь с такой серьезной мордой? – удивился Гришка. – Я тебе как могу запретить? Кто я тебе?

– Ты не понял. Мне нужно, чтобы твой Бармалей слетал сегодня в Москву и обратно и привез Егора сюда. Дорогу я оплачу.

– Ну, разумеется! Я же парень бедный, куда мне три билета на самолет! – ехидно усмехнулся Гришка. – Не забывай, это ведь мой племянник. Да и нашему будет повеселее, он же совсем детей не видит, только на реабилитации.

Последнее Бес выговорил каким-то жалким голосом и сразу отвернулся, жестом дав Марине понять, чтобы ушла. Она догадалась о причине, но приставать с разговорами не стала, пошла к Бармалею и вкратце объяснила, что от него хочет. Амбал улыбнулся и заверил:

– Марина Викторовна, не переживайте! Привезу бойца в лучшем виде, мы ж с ним почти кенты.

Он быстро собрался, а Марина по телефону забронировала билет на ближайший рейс.

– Как только заберешь мальчика, сразу позвони мне, – наставляла она Бармалея, надеясь, что недалекий, но исполнительный «бык» сделает все как надо.

Через три часа он уехал, и Марина приготовилась к томительному ожиданию. Скоро, совсем скоро она увидит своего мальчика, своего Егорку…

Остаток дня она провела, шарахаясь по двору и дому. От волнения не могла ни есть, ни пить. Ветка предложила съездить в город, прогуляться в парке, но Коваль отказалась, и они уехали втроем, прихватив охрану.

К вечеру появился Вова с тетрадкой в руках. Марина как раз сидела в кресле на балконе, курила и думала о предстоящей встрече с сыном.

– Марина Викторовна, вот… – Вова протянул ей тетрадь. – Гляньте, если что не так, постараюсь исправить.

– Садись, покури со мной, – пригласила она, указывая на стоящее напротив кресло.

Вова опустился в него, достал пачку «Примы» и закурил, разглядывая исподтишка Марину, сосредоточенно изучающую рисунки. Он работал почти всю ночь, вспоминал, как выглядят такие татуировки, несколько раз перерисовывал кое-что. С перстнями и звездами все было просто – там особой художественности нет, они наносятся легко и без затей, а вот остальное… Та же Богородица в разном исполнении выглядит по-разному, да и храмы тоже. Конечно, вряд ли кто-то будет слишком уж присматриваться, но вдруг… И Бес не обрадуется, если что-то будет не так, если Вова не справится с заданием.

– Ну что? – с опаской спросил он, заметив, что Марина закрыла тетрадь и курит, глядя на возвышающуюся над близлежащим леском телевизионную антенну.

– А-а… да, вроде все похоже, Вова, спасибо…

– Так я пойду?

– Торопишься? Посиди со мной, мне скучно.

– Давайте я к вам Ники отправлю, – поежился Вова, чувствовавший себя неловко в обществе этой женщины.

– Ну, отправь, – согласилась Марина.

Никита пришел минут через десять, в спортивном костюме, свежий и благоухающий туалетной водой. Когда Вова передал ему приглашение, он удивился и обрадовался, собрался в считаные минуты и теперь стоял перед Мариной и думал, зачем же понадобился.

– Садись, – указала она на кресло. – Что с лицом? – имея в виду румянец и блестящие глаза, поинтересовалась Марина.

– Ничего… вы меня звали?

– Ну, раз ты здесь, значит, звала, – усмехнулась Коваль, дымя сигаретой. – Мне скучно, давай поговорим о чем-нибудь.

– О чем?

– Ну, расскажи о себе, например, – предложила она, закидывая ногу на ногу. – Кто ты есть, чем живешь, чего от жизни хочешь.

– Вам это интересно?

– Не особенно, но, думаю, вряд ли ты сможешь еще чем-то меня заинтересовать.

И тут он удивил ее так, что Коваль едва не уронила сигарету в вырез халата. Никита откинулся на спинку кресла, расслабился и, чуть прищурив глаза, начал декламировать:

– Ого! – потрясенно протянула Марина, затушив сигарету и подавшись чуть вперед. – Да ты, оказывается…

Никита порозовел и смущенно признался:

– Я выучил специально, как знал, что случай будет… Бармалей говорил, что вы такое любите…

Коваль внезапно захохотала, откинув назад голову и вцепившись в подлокотники пальцами:

– Я тебя умоляю, мальчик, не делай этого! Не старайся приблизиться ко мне, это я тебе советую по-дружески! Понимаешь? Если хочешь подольше пожить – не приближайся.

Никита не мог понять, что именно так ее развеселило и почему она говорит такие странные слова. Он всю ночь зубрил наизусть трудные японские стихи без рифмы, чтобы при случае доставить ей удовольствие, хотел, чтобы она обратила на него внимание.

Перестав смеяться, Марина встала, подошла к Никите вплотную, взяла в ладони его лицо и заглянула в глаза:

– Ты хорошо меня понял? Мне не нужно твое молодое тело и особенно не нужна твоя только начавшаяся жизнь, надеюсь, это ясно? Я не могу больше обвинять себя в гибели других, понимаешь? Я устала, мне тридцать восемь лет, у меня пятилетний сын и любовник в тюрьме. И меньше всего на свете мне сейчас нужен молодой мальчишка с его чувствами. Избавь меня от этого, хорошо?

– Нет… – прошептал он, осторожно обнимая ее за талию. – Мне все равно…

– Зато мне – нет! – отрезала она, отталкивая его руки. – Мне хватает того, что уже произошло в моей жизни. И еще один труп мне не нужен. Все, Ники, можешь идти – мне уже слишком весело.

С этими словами она развернулась и ушла к себе в комнату, заперев за собой дверь изнутри.

«Господи, Женька! Ну что это такое? Ну за что, а? Ведь я ничего не делаю для этого специально, клянусь тебе всем, что мне дорого, – мне неинтересен этот молодой барбос с его желанием угодить! – подумала она, ложась на кровать. – Мне вообще никто уже не нужен, кроме тебя».

Она даже задремала, расстроенная разговором с Никитой, а посреди ночи была разбужена стуком в дверь:

– Марина Викторовна! – раздался голос Бармалея. – Принимайте…

Коваль вскочила, наскоро запахнула халат и бросилась к двери, трясущимися руками отпирая замок. На пороге стоял Бармалей, а на руках у него безмятежно спал Егорка в голубом спортивном костюмчике и съехавшей на самый нос бейсболке.

– Давайте я его на кровать положу, – прошептал Бармалей, входя в комнату и осторожно опуская мальчика на кровать.

Тот даже не проснулся, только разбросал в сторону ручки и пробормотал что-то. Марина сняла с него кроссовки и бейсболку, укрыла покрывалом и поцеловала в щеку. Выпрямившись, она посмотрела на Бармалея с благодарностью.

– Спасибо…

– Да за что? – смутился он, потирая шею. – Велик труд – мальчонку привезти! А он меня узнал – говорит, я тебя помню.

– Да, все может быть… Идем, попьем чаю, – предложила Коваль, еще раз взглянув на спящего сына.

Они спустились в кухню и сели за стол. В доме все уже давно спали, была глубокая ночь, только охранник на воротах смотрел в сторожке телевизор, звуки которого доносились в открытое окно.

– Ну, рассказывай! – велела Марина, налив чаю себе и Бармалею.

– А что? Все нормально, приехал, забрал мальчонку – и в порт. Билеты купил, еще до вечера с ним в кинозале просидели. Поели в кафе… Ой, Марина Викторовна! – вспомнил вдруг что-то смешное Бармалей, оживившись. – Он такой прикольный! Я спрашиваю – куда кушать пойдем? А он – в японский ресторан! Я аж глаза вылупил – куда, говорю? В японский, говорит, я, как мамочка, тоже суши люблю.

Марина засмеялась, представив, как ее мальчик тащит Бармалея в японский ресторан и заставляет там мучиться и есть с помощью хаси.

– Такой классный парняга, Марина Викторовна! – продолжал охранник, обняв кружку ручищами. – Всю дорогу книжку читал, потом гляжу – глаза у него закрываются. Уложил, он и уснул, как котенок какой…Так до самого дома и проспал, даже на секунду глаза не открыл.

– Бармалей, я у тебя в долгу.

– Я же сказал – никаких долгов, – воспротивился он. – Это ж ребенок!

– Да… Ладно, пойду, а то проснется, а меня нет, вокруг все чужое.

Она поднялась и пошла к себе, попутно похлопав Бармалея по плечу.

Егор по-прежнему спал, только перевернулся на бок и подложил под щеку руки. Коваль устроилась за его спиной, обняла, прижала к себе, вдыхая знакомый запах его волос. «Ну, вот и все, теперь ты со мной, значит, все в порядке…»

– Мамуля! Мамулечка моя! – Сын целовал ее в щеки, в заспанные глаза, убирал со лба волосы и прикасался ладошками к лицу, точно проверял, не снится ли она ему.

– Егорка! – Марина прижала его к себе и часто задышала, чтобы не заплакать. – Ты хорошо долетел?

– Да! Мы с дядей Сашей ходили в ресторан, – сообщил он, и Марина не сразу поняла, что это Бармалея Егор называет дядей Сашей. – А дедушка плакал, когда мы уезжали…

– Ничего, он больше не будет. Просто всегда тяжело расставаться. Ну, встаем? Там, наверное, тетя Вета уже проснулась и Леша тоже.

– Кто это – Леша? – спросил мальчик, вскакивая с постели и подавая матери халат со спинки стула.

– Это сын тети Веты. Он такой же, как ты.

– А мы что – у нее в гостях?

– Да. У нее и у дяди Гриши – помнишь, он был у нас в ресторане в Бристоле?

Марина завязала пояс халата и встала, взяла расческу, собираясь уложить волосы. Егорка крутился рядом, заглядывал в лицо и улыбался.

– Мам, ты такая красивая у меня!

– Подхалим! – засмеялась Коваль, потрепав сына по макушке. – Идем умываться.

Завтрак оказался испорчен. Увидев незнакомого мальчика, Алеша закатил истерику, упал на пол, колотя ногами и руками, и Ветке с трудом удалось его уговорить и успокоить. Марина поняла, что привезти сюда Егора оказалось плохой идеей…

– Мы поедем к Кольке, – сказала она после того, как няня забрала мальчика и они остались с Веткой и Егором втроем.

– Еще чего! – разозлилась Ветка. – Даже не думай! Ничего страшного, он обычно так реагирует – боится, что я перестану его любить. Это от детдома осталось, психолог сказала – страх оказаться снова брошенным. Он привыкнет.

– Я не думаю, что стоит испытывать и так нестабильную психику, – сказала Марина, на коленях у которой притих Егорка. – Ведь проблемы-то нет – Колька племянник, ну, хлопнется в обморок, потом привыкнет.

– Я же сказала – не надо! – еще сильнее разозлилась Виола. – Пусть меньше народу знает о том, что ты жива и здесь! А если Хохла выпустят? Тоже к Николаю его потащишь?

– Ну, вот как раз ваш-то дом и не внушает мне доверия, дорогая, – усмехнулась Коваль, подавая сыну конфету из вазочки. – Дом мэра – очень неудачное место для беглого уголовника, не так ли?

– Ерунды не говори! У нас в доме «крыс» нет!

– Это ни при чем. Вокруг вашего дома топчется много народа, я только это имела в виду. Егор, пересядь на стул, я покурю. – Она поставила мальчика на ноги, и он моментально забрался на высокую барную табуретку. – Нам придется сразу отсюда уезжать на всякий случай. Ты же понимаешь – чтобы изменить внешность Хохлу, его нужно ободрать с ног до головы. Я вчера посмотрела Вовины рисунки, и жуть меня взяла. Оказывается, я привыкла и не замечаю, а на бумаге это выглядит кошмарно.

Ветка вынула изо рта сигару и задумчиво смотрела на ее кончик. Она понимала, что Марина права в своих опасениях, однако и отпускать подругу не хотела. Они так редко виделись теперь, расстояние не позволяло. Правда, вряд ли Бес после того, как узнал, что Марина жива, будет очень уж возражать против поездок Виолы в Англию, и можно даже Алешку с собой брать…

– Мариш… ты подумай – ведь необязательно Женьке отсвечивать в городе, правда? – начала она вкрадчиво. – Посидит дома, не умрет. И мы бы с тобой побыли вместе подольше… и мальчики познакомились бы, а? Мариш…

Коваль затушила сигарету, улыбнулась и похлопала подругу по открытой разошедшимися полами халата коленке:

– Давай не будем торопить события, ладно? Поживем – увидим. Все равно мое дело не сделается так быстро, как бы мне хотелось. Так что я еще тебе надоем.

– Что за чушь? – возмутилась Ветка, перехватывая ее руку. – Как ты мне можешь надоесть?! Или Егорка – как?

– Ну, пошутила я, пошутила! Егорище, все, позавтракал? – обратилась Коваль к сыну, настороженно зыркающему глазенками в сторону крестной. – Хочешь, поедем в город?

– Да! – обрадовался он, спрыгивая на пол.

– Одни не поедете! – категорически заявила Ветка, беря телефонную трубку. – Алло, Ники? Через полчаса будь готов, возьмешь мой «Мерседес» и поедешь с Мэриэнн и Егором в город. Да, это все.

Марина поморщилась, и это не укрылось от внимательных глаз Ведьмы:

– Что-то не то?

– Мальчик решил, что просто обязан скрасить мне одиночество. Вчера морально убивал меня вызубренными танка, прикинь? – скривилась Коваль, вспомнив вчерашнюю сцену на балконе и горящие вожделением глаза Никиты.

– Ну, ты что хотела? – усмехнулась Виола. – Отвыкла со своим Хохлом от нормальных отношений и от того, что мужики на пол при виде тебя валятся.

– Вета, повторяю еще и тебе – мне тридцать восемь лет. Я хочу спокойно жить, без всех этих телячьих мужских восторгов. Хочу вот с ребенком по городу погулять – имею право?

– Дорогая ты моя, ты имеешь право на все, что захочешь, но с одной оговоркой – Ники едет с тобой. Я не желаю, чтобы с тобой или Егоркой что-то случилось. Не хочу объясняться с твоим отморозком Жекой – это обычно плохо заканчивается! – захохотала Виола, наливая себе очередную чашку кофе.

– Думай хоть иногда, что говоришь! – резко осекла ее Марина, указав глазами на Егорку, который смотрел на Ветку исподлобья.

Виола тихонько ойкнула и закрыла рот ладошкой, виновато посмотрела на мальчика:

– Егор… я не то имела в виду. И твой папа ни при чем.

Но Егорка развернулся и убежал из кухни. Марина встала и, укоризненно покачав головой, пошла следом.

Егор сидел на кровати, поджав под себя ноги, и, увидев мать, сказал срывающимся голосом, глядя куда-то в стену:

– Я крестную ненавижу.

– Да? И за что же?

– Пусть не говорит плохо про моего папу!

– Не произноси таких слов о взрослых, а тем более о крестной, – негромко, но властно сказала Марина. – Понял?

– Понял…

– Ну, тогда все отлично. Люблю иметь дело с мужчиной, а не с сопливым пацаненком.

Москва

– Что, Хохол, аблакат приходил?

Едва за его спиной закрылась дверь камеры, как из угла высунулся Шило – седой, морщинистый старик, рецидивист-карманник очень высокой квалификации.

Женька не удостоил его ответом, прошел к окну в «блатной угол» и завалился на нижнюю шконку, забросив за голову руки. Разговор с Мариной оставил осадок – выходило, опять она решила за него, распорядилась его жизнью. Но он ни на секунду не пожалел – мысль о том, что вряд ли когда-то еще он увидит свою любимую, была еще хуже. Знать бы, что именно замутила хитрая Коваль…

Рядом раздалось покашливание, и Женька открыл глаза. Со своей шконки на него в упор уставился «смотрящий» – мужик лет пятидесяти, широкоплечий, приземистый Чеграк.

– Чего? – неласково поинтересовался Хохол.

– Маешься, гляжу, – со вздохом ответил Чеграк, почесав грудь в вырезе безрукавной майки. – Куда дергали-то?

– Адвокат приходил.

– И чего?

– Ничего.

Обсуждать планы с кем бы то ни было, в том числе и со «смотрящим», Хохол не собирался. Верить никому нельзя, и тюрьма – не исключение. Никогда не знаешь, кто именно в хате стучит куму.

– Ну, как знаешь, а то поделился бы, душу бы облегчил…

Хохол только мотнул головой и закрыл глаза, стараясь отключиться от окружающей его вонючей тесной камеры, от бубнящих рядом сокамерников, от визгливого хихиканья в «петушином углу» молодого Анжелки.

Перед глазами возник образ Марины, не этот, нынешний, а тот, что был раньше, тот, в который Женька влюбился, который всегда был с ним. У него не забрали маленькую фотографию Коваль, одну из тех редких фотографий, которую ему удалось сделать когда-то давно, еще в России, до появления Егорки. Лицо в три четверти, длинные черные волосы, чуть прищуренные глаза и ни намека на улыбку – строгая Снежная Королева, такая, какую он любил.

Женька полез под подушку и вынул карточку, перевернулся на живот и поставил ее к спинке кровати. «Девочка моя, как же мне тебя не хватает… Как же мне без тебя паскудно, оказывается…»

– Ух ты, Хохол, какая бикса! – протянул у него над головой молодой звонкий голос.

– Исчезни! – буркнул Женька, не поворачиваясь.

– Дай заценить! – Рука в синих «перстнях» потянулась к фотографии, и Хохол мгновенно схватил ее и вывернул так, что хозяин завизжал.

– Не тяни свои грабки, понял? Иначе ласты завернешь, – с угрозой проговорил Женька, не выпуская вывернутой руки и поднимаясь. – Я тебе сколько раз говорил – сиди тихо и в этот угол не суйся, чушкарь? Не всасываешь, да?

Причина гнева – худой долговязый парень с ясными голубыми глазами и чуть вывернутой нижней губой – подвывал от боли и божился, что больше и близко не подойдет, однако у Хохла было иное мнение на этот счет. Он взял парня второй рукой за шею сзади, приподнял над полом и со всей силы запустил в сторону двери. Тот ударился о стену и упал на пол, снеся стоящую рядом табуретку. Хохол же спокойно отряхнул руки и вернулся на свое место. Чеграк наблюдал за происходящим из-за отдернутой чуть в сторону простыни, отгораживавшей его шконку от всей камеры.

– Что, Кобец, получил за нахаловку свою? Говорено было – не замай правильного человека, беда будет, – нравоучительно изрек он и улегся обратно, задернув импровизированную занавеску.

«Вот так, котенок, – мысленно продолжил монолог Хохол. – Даже здесь нет возможности побыть наедине, просто подумать о чем-то. Как ты там, без меня? Что задумала? Только бы с тобой ничего не случилось, остальное мне не важно, я привычный, и даже на киче мне не западло. Но ты… если бы я мог не думать о том, как ты там, если бы научился не переживать… Но это невозможно – ты слишком глубоко во мне сидишь, слишком вросла. Это хорошо и плохо одновременно».

– Хохол, пойдем харчеваться, – позвал один из приближенных Чеграка, одноглазый Воробей, но Женька только отрицательно мотнул головой.

Есть не хотелось, хотелось только чаю, причем не чифира, а именно чаю, свежезаваренного, зеленого, с запахом мяты и лимоном. Такой чай его научила пить Марина, и за годы, проведенные рядом с ней, Женька привык к этому напитку. Сейчас бы очень даже не помешала кружечка…

– Жека, чифирнешь с нами? – снова позвал Воробей, и Хохол, подумав, согласился.

Он подсел к пятерым сидящим у стола людям, потянул к себе железную кружку с почти черным напитком. Чеграк смотрел на него изучающе. «Смотрящему» очень хотелось понять сущность этого человека, узнать, чем он дышит и какие планы имеет на дальнейшую жизнь. Но Хохол держался отстраненно, душу не раскрывал и сам ни у кого ничего не расспрашивал, словом, вел себя именно так, как и положено. Краем уха несколько лет назад Чеграк слышал, что Жека Хохол состоял в любовниках у Наковальни, довольно хорошо известной в криминальных кругах дамочки, подмявшей под себя половину одного из зауральских регионов. Поговаривали, что ради нее Хохол завалил своего прежнего хозяина – Серегу Строгача, но эта информация ничем и никем не подтверждалась. Увидев его на пороге камеры, Чеграк сначала опешил – ходил также упорный слух о том, что после гибели Наковальни Хохол соскочил и пропал где-то, и вдруг – нарисовывается в московском СИЗО.

Чеграк пытался найти с ним общий язык, но упрямый Жека держал его на расстоянии, и в конце концов Чеграк плюнул на все свои попытки и позволил Хохлу жить по своим понятиям. Тому, казалось, такой расклад был на руку – вроде и в авторитетном углу, и в то же время вне разборок. Вроде и уважение, но и решений не требуют.

Сегодня, когда Хохла увели к адвокату, Воробей по приказу Чеграка обшарил его вещи и нашел ту самую фотографию, за которую позже Жека отправил Кобца башкой в стену. Разглядывая карточку, Чеграк спросил у своих приближенных:

– Кто знает, что за бикса?

Трое отрицательно качнули головой, а Мамлыга, авторитетный в прошлом специалист по автоугонам, нацепил на нос очки, долго рассматривал кусок фотобумаги, а потом, сунув дужку очков в рот, изрек:

– А ведь это и есть Наковальня, Чеграк.

– Откуда знаешь?

– Да такую бабу раз увидишь – хрен забудешь. Давно было, еще жив был кентяра мой Серега Розан, ходил под ней, правой рукой был. Вот тогда и видел. Не баба – змея настоящая. Розан говорил – не каждый мужик может то, что она.

– Да байки это все! – скривился Чеграк. – Где это видано – баба в авторитете?

Но Мамлыга только головой покачал:

– Это ты зря. Я пустого не базарю. Как думаешь, просто так, что ли, мой кент Розан под ней был? А уж он-то понимал в этих делах, за нее порвать мог – слова не давал сказать, аж глаза кровью наливались. А что в авторитете – так она и не говорила об этом. А пацаны ее не задумывались.

Чеграк подумал о чем-то, пожевал губами, потом сунул фотографию Воробью:

– На место убери. И никому боталом не звякать.

Разошлись по местам, а Чеграк завалился на шконку и опять задумался. Выходит, все правда… про Наковальню эту, правда про Хохла. Интересно, чем закончится история с его арестом, сколько ему наварят за громкое дело, о котором судачили среди авторитетов. То, что потянет на приличный срок, даже не обсуждалось.

После «чифирной церемонии» Хохол снова улегся на нары и закрыл глаза. Он кожей чувствовал, что «смотрящий» приглядывается к нему, выискивает что-то, рассматривает, как в микроскоп. И то, что за время его отсутствия кто-то аккуратно обшмонал его вещи, Женька тоже заметил.

«Да и черт с вами, лишь бы не лезли, а скрывать мне особо нечего. За себя отвечу, а за Маринку пусть попробуют предъявить – вмиг хрип вырву».

Он задремал, и во сне к нему снова пришла Коваль. Этот сон выматывал, доводил до умопомешательства, заставлял вскакивать посреди ночи и падать на пол, отжиматься до тех пор, пока не начинали дрожать руки. Но потом снова приходила ночь, и снова перед глазами вставала Марина – ее высокая упругая грудь мягко ложилась в подставленную ладонь, волосы рассыпались по спине черным плащом, полные губы прижимались к его уху, шепча: «Да, родной…» Хохол просыпался в поту, стискивал кулаками голову и пытался успокоиться хоть немного. Но стоило только лечь на шконку и закрыть глаза, как безжалостная память подсовывала другую картину. Все осталось там, за стенами СИЗО, и кто знает, сможет ли он еще когда-то увидеть свою любимую, сможет ли прикоснуться к ней, почувствовать вкус ее губ, запах кожи…

Теперь он понимал, почему Марина так часто выпивала на ночь – ей точно так же снился Малыш, и от этого она сходила с ума.

«Котенок, как же мало мы знаем друг о друге… как не бережем друг друга, не жалеем… Ничего, теперь все будет по-другому…»

Утро было похоже на все остальные – на вчерашнее, позавчерашнее… и завтрашнее тоже ничем не будет отличаться. Все известно наперед.

Сразу после завтрака открылась дверь, и толстый конвоир проорал, покручивая на пальце ключи:

– Влащенко, на выход!

Женька молча поднялся и пошел к выходу, привычно становясь лицом к стене и закладывая за спину руки.

– Погодь, браслетики… – Конвоир ловко нацепил на запястья наручники. – Вперед.

Длинными коридорами через бесчисленное множество решеток его привели в знакомый уже кабинет. За столом сидел совершенно незнакомый человек, полный, седой, с горбатым носом и густыми бровями, в дорогом летнем костюме. На пальце правой руки красовалась золотая печатка с огромным изумрудом, а между большим и указательным пальцами Женька увидел причудливо сплетенные буквы «АТ».

– Ну, присаживайся, знакомиться будем, – пригласил незнакомец низким голосом.

– Вы кто? – безо всякого почтения спросил Хохол, ногой подвинув к себе табуретку.

– Я-то? – усмехнулся мужчина, кидая на стол пачку «Мальборо» и зажигалку. – Я-то, мил человек, Боря Фрейман. А ты, как я понимаю, и есть тот самый Хохол, за которого просит мой братка?

«О, твою мать, так это и есть бесовский кентяра Боря Еврей! – озарило Хохла. – Интересно, с чего бы это Бесу напрягать ради меня такого человека?»

– Что молчишь? – Янтарные глаза вора буравили Женьку насквозь.

– А что сказать? Да, я Хохол. Но ты это и без меня знаешь, я смотрю.

Боря Еврей захохотал, обнажая золотые коронки, потом выбил из пачки сигарету и закурил.

– Прав был братка, когда говорил, что ты ни дна, ни покрышки не сечешь, – с некоторым даже одобрением сказал он, стряхивая пепел на пол. – Как в хате – не прессуют?

– Меня?! – удивился Хохол, и Боря снова расхохотался:

– Шучу. У меня есть к тебе дельце. Есть человек, готовый заплатить хорошие бабки за то, чтобы вынуть тебя отсюда, но ты должен делать все так, как говорю я. План прост до идиотизма. Сегодня тебе станет плохо, и тебя положат в лазарет. Там полежишь с недельку в отдельном боксе, а за это время я постараюсь найти подходящего жмура.

– Кого? – удивился Женька, хлопая ресницами и не совсем понимая, о чем вообще сейчас речь.

– Не перебивай! – поморщился Еврей. – Жмур нужен для того, чтобы подставить его вместо тебя. Завернешь ты ласты в лазарете после драки с парой парней.

– Н-да? – иронично усмехнулся Хохол. – А наоборот не будет?

Еврей хлопнул по столу ладонью и проговорил таким тоном, что даже у неслабонервного Женьки мурашки побежали по спине:

– Я же просил – захлопнись! И сюда слушай! Я человек занятой, мне не с руки тут с тобой канитель разводить, и если бы не Бес, то хрен бы я вообще к этому месту близко подошел! Так вот – будет драка, и тебе всю рожу распишут, понял? Это чтобы потом нам жмура так же загримировать. В ту же ночь тебя вывезут отсюда в мусоровозе и переправят туда, где тебя ждут. Вот и все. А сейчас встань к двери и раздевайся.

– Чего?! – выпучил глаза Хохол, сжимая кулаки.

– Ты идиот? Я же сказал – захлопни хлеборезку и делай то, что говорят! Раздевайся, мне нужно сверить вот это с тем, что есть на тебе! – Еврей достал из кармана несколько мятых листков и бросил на стол. – Можешь посмотреть.

Женька взял бумажки, перебрал их и отошел к двери, начав расстегивать рубаху. Раздевшись до трусов, он повернулся к Еврею и выпрямился во весь рост. Вор встал со стула и медленно приблизился к нему, неторопливо нацепил очки и стал придирчиво разглядывать наколки, то и дело сверяясь с листками.

– Ага… – бормотал он. – Да… есть… похожа… Повернись! Так, на спине ничего… Обратно повернись… ага… Все, одевайся, – бросил он, возвращаясь на стул и пряча бумажки в карман. – В принципе все ясно.

– Откуда у тебя эти рисунки? – спросил Женька, одеваясь.

– Баба твоя прислала. Рисовал кто-то из бесовских пацанов, наверное, Вовка-кольщик, но описание она давала. Да, перстни покажи-ка! – вспомнил Еврей, и Женька протянул руки. – Ну, надо же! И тут не слажала! – покачал головой вор, оглядев наколки на пальцах. – По памяти – и ни одного косяка… на ощупь, наверное, тоже не ошиблась бы.

Хохол стерпел, понимая, что просто не может возражать человеку, приехавшему сюда, чтобы вытащить его. И Маринка… действительно, память! Но в этом не было ничего удивительного, учитывая, насколько она умела заниматься любовью. Насколько любила целовать его и просто бродить губами по груди, по этим самым наколкам… Он и сам бы с точностью до миллиметра мог рассказать, где и какая у нее родинка и сколько колец на хвосте у ее козерога, выколотого на крестце. И теперь с каждой минутой Хохол делался на шаг ближе к ней, еще совсем чуть-чуть – и он будет рядом, и прекратятся его ночные кошмары.

– Ну, если тебе все понятно, то давай прощаться, – произнес Еврей, постукивая по столу пальцами. – Все понял насчет вечера? Не облажайся – я слишком много денег вложил в местного лепилу.

– Не облажаюсь, – кивнул Женька, вспомнив, как симулировал приступы аппендицита, чтобы попасть в палату к Марине.

– Тогда – удачи тебе, Хохол.

– Спасибо.

– Спасибо скажешь Бесу, который меня напряг, – усмехнулся Боря. – Кричи, пусть забирают тебя.

– Конвой! – рявкнул Хохол. – Выводите!

– Погоди! – вдруг вспомнил что-то Еврей и, когда Женька обернулся, спросил вполголоса: – Может, бабу тебе подогнать?

Хохол снова вспыхнул и сжал кулаки.

– У меня такая женщина, что всех баб в кучу собери – и то мало покажется.

– Ну, гляди, я ж помочь хотел, – пожал плечами Боря, пряча улыбку. – Сам знаю, как на киче сновидения мучают. А петухов драть… ну, западло это.

– Я их в упор не вижу. И терпеть умею, если что. Но за предложение спасибо, – ухмыльнулся Хохол. – Я дождусь свиданки с Мэриэнн…

– Ну-ну…

Конвоир протянул раскрытые наручники, Хохол привычно вложил в них запястья и больше не обернулся в сторону Еврея.

В душе все пело – осталось немного, совсем немного, и он увидит Марину, сына, вдохнет чистый свежий воздух. «И валить, валить отсюда как можно быстрее. Ехать на Кипр, жить там до самой осени, ни о чем не думать, никого не видеть. Буду катать их на лодке, на рыбалку с Егором ездить… И Маринка рядом будет, все время рядом со мной, хватит уже. Больше глаз не спущу с нее…»

Зауралье

Жарким утром Марина, проснувшись необычайно рано, лежала у бассейна, подставив солнечным лучам тело, и читала привезенный ей вчера из города Никитой сборник стихов. В бассейне на большом надувном матрасе лежали Егорка и Алеша, а рядом, по грудь в воде, стоял Гена. Тот самый однорукий охранник Гена, что был с ее сыном раньше. Его привезла неделю назад Ветка, специально ездила к Марининому племяннику Кольке и уговорила временно отпустить Гену к ней. О том, что жива-здорова его любимая тетка, Ведьма распространяться не стала, решив, что лишние глаза и уши ни к чему. Гена сперва удивился – с чего бы Виола Викторовна вдруг захотела взять его к себе, но когда в машине она вкратце рассказала ему об истинной причине, на телохранителя напал ступор.

– То есть… погодите, Виола Викторовна… как это – Марина Викторовна приехала? – оторопело спросил он. – С того света?

– Гена, я все понимаю – военные туповаты, но это уже перебор, – прищурилась Ветка, уверенно ведя «Мерседес» в направлении «Парадиза». – Объясняю. Та, которую мы так дружно и с рыданиями хоронили три года назад на городском кладбище, была просто какой-то безымянной проституткой. Ну, какой был труп в морге, такой Женька и взял. Они загримировали ее так, чтобы хоть чуть-чуть напоминала Марину, похоронили – и все. А на самом деле Маринка лежала в больнице под чужим именем. И в Англию Женька улетел вместе с ней, там поставил на ноги. И вот теперь она вернулась, потому что Хохла арестовали в Москве, понимаешь? – втолковывала Ведьма так и не пришедшему в себя Гене. – И она с Егоркой у меня дома, у нас. А тебя мы решили посвятить в это дело потому, что только тебе она может доверить сына. Никому даже из наших – только тебе.

– Чертовщина какая-то… – пробормотал Гена, вытирая лоб правой рукой. – В голове не укладывается…

– Генка, прекрати! – потребовала Виола. – Это уже все границы переходит!

Встреча вышла просто душераздирающая, даже Бармалей прослезился, глядя на то, как Генка бережно взял на руки хозяйку, как она обняла его за шею и плачет, не стесняясь, как Егорка с визгом бежит по лестнице и повисает на «дяде Гене».

– Марина Викторовна… – сиплым от волнения голосом пробормотал Гена, осторожно прижимая женщину к себе. – Вот уж не думал…

– Гена, спасибо тебе за все, – сквозь слезы проговорила Коваль.

– Да за что же спасибо… живы вот – и хорошо.

Он аккуратно поставил ее на ноги и подхватил жмущегося к нему Егора:

– Ну что, пострел? Узнал? А вырос-то как! Полмужика уже!

– Конечно, узнал! – сообщил Егорка. – Как твоя рука, дядя Гена?

– Не отросла, – вздохнул телохранитель, демонстрируя черную перчатку. – Но ты не переживай, я и с одной рукой тебя в обиду не дам.

– Я, дядь Гена, теперь и сам большой. Мне папа сказал – маму защищать и беречь, – гордо объявил мальчик, вызвав улыбки у всех в комнате. – Только вот папы нет теперь, его полиция арестовала…

– Милиция, Егор, – машинально поправила Марина.

– Ну, пусть так. Но все равно – так нельзя, папа никого не обижал, наоборот…

– Все, хватит! – обрезала Коваль таким тоном, что Ветка вздрогнула от неожиданности. – Слезай с Гены и иди в комнату.

Мальчик, удивленный такой резкой переменой в настроении матери, обиженно засопел носом, но послушно выполнил все ее требования.

– Зачем ты так? – укоризненно проговорила Ветка, когда Егор скрылся на втором этаже. – Это ведь ребенок, а ты с него требуешь, как со взрослого.

– Не лезь! – отрубила Марина, хватая пачку сигарет и жестом показывая Гене, чтобы следовал за ней.

– Истеричка самовлюбленная! – пробормотала Виола, и в ответ из коридора донеслось:

– Я все слышала!

– Что-то Марина Викторовна нервная стала, – заметил Бармалей, подавая Ветке, севшей в кресло, пепельницу и сигару.

– Да ну ее! – с досадой отмахнулась хозяйка. – Совсем с катушек съехала со своим Хохлом! Слово о нем не скажи, даже ребенку не позволяет! Я все понимаю – любовь, привязанность, благодарность! Но нельзя же так реагировать!

Бармалей промолчал – его мало беспокоили все эти перипетии.

И вот спустя неделю, когда все вроде улеглось, Марина валялась в шезлонге, наблюдая за детьми из-под сдвинутых на лоб черных очков. Гена придерживал матрас, чтобы не перевернулся, а мальчики, наоборот, раскачивали его и визжали от восторга.

– Мамуля, к нам иди! – позвал Егорка, вытирая мокрое лицо ладошкой. – Смотри, какой у нас корабль! А дядя Гена как будто пират!

– А я кто буду? – улыбнулась Коваль, садясь и развязывая черное шифоновое парео, обернутое вокруг бедер.

– А ты…

– А ты будешь русалка! – перебил Алеша, прыгая на матрасе на коленях.

– Русалка, русалка! – подхватил Егорка, повторяя за приятелем его маневры.

– Тихо, капитаны! – уворачиваясь от брызг и придерживая матрас, приказал Гена. – Перевернете свой эсминец, я вас выловить не успею.

– А я плаваю! – заявил Егорка, который на самом деле, неплохо плавал, и с размаху бултыхнулся в воду.

– Егор! – крикнула Марина, но мальчик уже вынырнул и поплыл, шустро двигая руками и ногами. – Прекрати!

– Да я ж рядом, Марина Викторовна! – сказал Гена, перемещаясь ближе к плавающему Егорке.

Коваль только покачала головой, бросила очки на столик и встала. Потянувшись, она прыгнула в бассейн и поплыла под водой навстречу сыну, вынырнула у него за спиной и обхватила поперек тельца:

– Попался?

– Ну, ма-ам! – заорал Егор, шлепая по воде руками и ногами. – Пустииии!

– Не пущу!

К бассейну приближалась Виола в длинном цветастом одеянии, скорее напоминавшем халат, чем что-то другое. В руках она держала поднос, на котором возвышался большой кувшин с апельсиновым соком и стаканы. Опустив поднос на столик, Ветка сбросила свою накидку, оставшись в пестром купальнике, и присоединилась к резвящимся в воде детям и подруге с охранником.

– Весело тут у вас, – проговорила она, окунаясь и забирая у Гены Алешу. – Ты как, сынуля?

– Хорошо, – мальчик прижался к ней и обнял за шею. – Только Егор умеет плавать, а я нет.

– И ты научишься, вот только ручки и ножки у тебя чуть-чуть посильнее станут.

Марина наблюдала за их разговором с улыбкой. Если бы раньше, лет десять назад, кто-то сказал ей, что они с подругой, такие странные и непохожие на остальных женщин, начисто, как им казалось, лишенные материнского инстинкта, будут вот так стоять в бассейне, прижимая к себе сыновей, Коваль только пальцем у виска покрутила бы. Но жизнь непредсказуема, и наперед сказать, как что будет, просто невозможно. И даже Ветка с ее даром предвидения не могла этого угадать. Опять неприятно и больно кольнула мысль о погибшем муже, о том, что не дожил, не увидел, не узнал. Марина часто заморгала, смахивая непрошеные слезы, чтобы чуткий Егорка не начал приставать с расспросами.

– Ну, ты еще будешь плавать или со мной греться пойдешь? – спросила она сына, чмокнув его в мокрую макушку.

– Я не замерз, ты иди.

Мальчик оттолкнулся от нее и поплыл к Гене, а Марина выбралась из бассейна, легла в шезлонг, подставив тело солнечным лучам. Неподалеку от бассейна, в тени натянутого тента, сидел Никита в белой майке и шортах – в жару Бес не требовал от охраны соблюдения формы одежды, особенно дома, в пределах двора. Ники исподтишка наблюдал за Коваль, вытянувшей длинные ноги на полосатом матрасе шезлонга, и судорожно сглатывал слюну. Все разговоры о том, что рядом с этой женщиной находиться смертельно опасно, он считал байками и чушью. Да и возраст его особо не смущал – при чем тут годы, когда такая красота. Ему страшно хотелось прикоснуться к ней, хоть на секунду почувствовать вновь то ощущение, что охватило его, когда он нес ее на руках с кладбища. Однако Ники прекрасно понимал, что это непозволительная роскошь. Кроме того, ребята Беса буквально вчера разговаривали о том, что вот-вот здесь появится Хохол, тот самый Хохол, что за ночь вырезал в ночном клубе небольшую бригаду Реваза, а потом взорвал клуб.

– Никита, – ворвался в его раздумья чуть хрипловатый голос Марины. – Будь другом, я забыла сигареты на барной стойке…

Ники молча рванул в дом, схватил со столика пачку «Вог» с ментолом и золотую зажигалку. Вернувшись к бассейну, опустился на корточки рядом с шезлонгом, в котором лежала Коваль, и протянул ей то, что она просила. Тонкими пальцами с длинными черными с серебристой дымкой ногтями она взяла сигарету, щелкнула зажигалкой и затянулась, прикрыв глаза. Никита взял со столика прозрачную пепельницу и на ладони, как на подставке, протянул Марине. Она усмехнулась, повернувшись в его сторону:

– Не переигрывай, мальчик.

– Почему вы видите во всем подвох, Мэриэнн? – чуть обиженно спросил Никита. – Мне приятно быть рядом с вами, и никаких задних мыслей.

– Ладно, извини, – примирительно улыбнулась Марина. – Но я на самом деле не хочу, чтобы ты страдал.

– Позвольте мне самому это решить, Мэриэнн, хорошо? Как вам книга? – перевел он разговор в другое русло, указав глазами на лежащий на столике томик.

– Нравится. Я раньше подобного не читала.

– Я ее читал совсем недавно. Потрясающе красиво. И вообще – оказывается, такая удивительная страна – Япония.

Марина сдвинула на лоб очки, которые только что надела, и посмотрела на сидящего на корточках с пепельницей в ладони Никиту:

– Ты это серьезно или чтобы мне понравиться?

– И это тоже, – честно ответил он, осторожно вынимая из ее пальцев потухшую сигарету.

– Никита…

– Не надо, – перебил он, поставив пепельницу на землю и поднося Маринину руку к губам. – Не говорите ничего, Мэриэнн… Какая у вас кожа холодная… может, принести вам что-нибудь? – Не дожидаясь ответа, он потянулся к большому полотенцу, висящему на спинке второго шезлонга, набросил его на Марину, укутав ее всю до самой шеи. – Так лучше?

– Спасибо. Коньячку бы сейчас…

– Я принесу. – Телохранителя будто ветром сдуло.

«Господи, да за что ж мне такое наказание-то? – простонала Коваль про себя. – Как мне отвязаться от этого молодого придурка? Скоро вернется Женька. А это совсем не то, что Малыш, он не простит мне даже намека на измену. Это с ментом Ромашиным он не посмел тягаться, потому что я не позволяла, а с этим пацаном не станет даже разговаривать – просто тихо завалит где-нибудь».

– Мамуля, смотри! – крикнул сын, вскарабкавшись на бортик бассейна и приняв стойку для ныряния.

– Осторожнее, Егор!

Мальчик помотал головой и нырнул, поплыл под водой к другому борту, вынырнул там и снова закричал:

– Ты видела? Видела?

– Да, родной, ты просто молодец. – Марина села, поправив чуть сползшее полотенце, и тут рядом возник Никита с подносом, на котором стояла широкая рюмка с коньяком и тарелочка с лимоном.

– Пожалуйста, Мэриэнн.

Марина с удовольствием выпила коньяк, сунула ломтик лимона в рот и чуть сморщилась от резкого кислого вкуса. Никита наблюдал за ней с обожанием, и это смущало. Коваль поймала себя на том, что впервые в жизни чувствует себя неловко под мужским взглядом, что присутствие рядом молодого человека делает ее скованной. «Старость», – со вздохом подумала она, отставляя рюмку.

– Никита, – начала она серьезно. – Я очень прошу тебя – прекрати. Мне не хочется грубить и обижать тебя, поверь, я могу сделать так, что ты и близко не подойдешь. Повторяю – этого я не хочу. Но и твой вид меня тоже не устраивает, и твое выражение лица, и то, что ты слишком уж явно меня хочешь. Не возражай! – жестом она предупредила его ответ, заставив замолчать. – Когда я говорю, все молчат и слушают. Так вот. Скоро сюда приедет мой любовник, и не дай бог тебе попасться ему на глаза со своим влюбленным взглядом. Об этом даже я не могу думать без страха, а уж меня-то напугать в этой жизни может очень немногое, поверь. Давай не будем доводить Хохла до кичи, а тебя до городского кладбища, хорошо?

Телохранитель смотрел на нее широко открытыми глазами, в которых читался отрицательный ответ на эту просьбу. Он сел прямо на траву рядом с шезлонгом, осторожно взял Маринину руку и прижался к ней лицом.

– Никита, не надо. – Марина попробовала вырваться, но он держал крепко. – Так будет только больнее, понимаешь?

– Это вы не понимаете, Мэриэнн, – пробормотал Никита, не поднимая на нее глаз. – Вы не понимаете, что это такое – видеть рядом с собой женщину и не сметь коснуться, знать, что никогда не сможешь с ней быть. Вы превратили мою жизнь в кошмар, Мэриэнн…

– Если бы ты знал, сколько раз в своей жизни я слышала эту фразу, мальчик, – грустно усмехнулась Марина и погладила его по волосам. – Я порой ненавижу себя уже за то, что просто живу, понимаешь? Просто за то, что живу…

– Не говорите этого. Хотите кофе, Мэриэнн? – переключил ее внимание Никита, однако руку так и не выпустил.

– Да, пожалуй. Егор! – крикнула она, и сын обернулся, сидя на матрасе. – Тебе не хватит?

– Ну, ма-ам! Так жарко, можно я еще чуть-чуть поплаваю?

– Если вы домой, Мэриэнн, то идите, я ведь здесь, – отозвался Гена, и Ветка, придерживая Алешу рядом с Егоркой, тоже кивнула:

– Иди, конечно, мы ведь в бассейне. А ты уже с утра на улице, тебе много нельзя.

– Пусть только в воде долго не сидит, – распорядилась Марина, вставая из шезлонга и протягивая руку к парео, небрежно брошенному на столик.

Никита подал черную поблескивающую косынку с бахромой, и Коваль повязала ее вокруг бедер, сунула ноги в плетеные шлепанцы без каблука и направилась к дому в сопровождении Никиты. У крыльца он чуть замешкался, а потом вдруг подхватил ее на руки и понес в дом. Марина не сопротивлялась, хотя понимала, что совершенно напрасно дарит парню надежду на что-то большее.

Никита принес ее в гостевую комнату, внес в маленькую ванную и поставил в кабину. Коваль насмешливо прищурилась:

– И что будешь делать дальше?

– Задвину дверку и выйду, – севшим голосом проговорил Никита.

– А ты молодец, умеешь себя в руках держать. – Она провела рукой по его щеке, и Никита уловил тонкий аромат корицы.

– Вы специально это делаете? – спросил он, перехватив эту руку и прижимаясь к ней губами.

– А сам как думаешь?

– Примерно так и думаю…

– Так что насчет кофе? – поинтересовалась Марина, отнимая руку и задвигая дверку кабины.

– Сейчас сварю.

Никита ушел вниз, а Коваль, встав под воду, расхохоталась.

– Го-о-осподиии! – простонала она, закрыв руками лицо. – Какая я сволочь! Зачем это все, к чему? Уж не к тому ли, что у вас, Марина Викторовна, давненько не было мужика? Кошмар какой! Хохол меня убьет…

В кухне Никита варил кофе в медной джезве. Даша, приехавшая сегодня, как обычно, рано утром, уже заканчивала возню с обедом и с интересом поглядывала на счастливое лицо молодого телохранителя. Но когда он потянулся к полочке со специями и вынул баночку с корицей, Даша побледнела. Она прекрасно знала, кто пьет такой кофе…

– Никита… – ахнула она, уронив на пол ложку, которую до этого взяла, чтобы перемешать что-то на сковороде. – Ты знаешь, что творишь?

– Вы о чем, Дарья Семеновна? – весело спросил Никита, не отрывая глаз от шапки пены, поднявшейся над джезвой.

– Что ты делаешь, мальчик, остановись, пока не поздно! – Даша присела, подняла ложку и, бросив ее в раковину, снова уставилась на телохранителя. – Если Женька узнает, то ее-то не тронет, а вот тебя…

– Смешная вы, Дарья Семеновна! – пожал плечами Никита, осторожно переливая кофе в чашечку и добавляя сливки. – А если я люблю ее?

– Ты – да, верю, – кивнула домработница. – А она? Как думаешь? А вот я знаю – я у нее в доме много лет проработала, всякое видела, уж поверь. Она никого не любила, кроме Егора Сергеевича. Никого – даже Женьку.

– Это его проблемы! – отрезал Никита, чуть покраснев.

– Ну, а как же! Его, милый, его. А станут твоими, поверь мне. Никому еще Женька не спустил попытки сблизиться с ней. И тебе не спустит. Я тебе говорю, как мать сказала бы, – отступись, это не для тебя женщина.

Никита делал вид, что его совершенно не трогают Дашины слова, спокойно раскладывал на подносе салфетку, ставил чашку. Даша только головой качала, глядя на его манипуляции.

– Дурак ты, Никитка, коль не понимаешь. Думаешь, с тобой по-другому будет? Не обольщайся. Я ее люблю как дочь родную, но и знаю, что она за человек. Покойный Егор Сергеевич столько за годы брака вынес, что не дай бог никому. У нее характер невыносимый, она своенравная, упрямая, жестокая. Уж даже если Женька от нее белугой ревел, то тебя, пацаненка, она сломает как сигаретку, если что.

– Наговорите тоже, Дарья Семеновна! Что я – ребенок? Мне двадцать девять лет!

– Ну, так до тридцати-то можешь и не дожить. – Даша только махнула рукой, поняв, что разговор с влюбленным парнем ни к чему не приведет, и решила поговорить об этом с самой Мариной Викторовной.

Никита же подхватил поднос и легко взбежал с ним по лестнице на второй этаж, постучал в дверь:

– Можно, Мэриэнн?

– Да, заходи, – раздалось из спальни.

Коваль уже немного успокоилась, причесала мокрые волосы и переоделась в черное короткое кимоно, расписанное сосновыми шишками и цветами сливы. Когда телохранитель вошел, она сидела, прислонившись спиной к высокому кованому изголовью кровати, поджав под себя ноги, укрытые светлым тонким пледом. Никита опустил поднос на край постели, сам сел прямо на пол и спросил, глядя, как Марина взяла чашку и поднесла к губам:

– Я не положил сахар, правильно?

Марина промолчала, чувствуя, что сейчас заплачет непонятно от чего. Допив кофе, она поставила на поднос чашку и поежилась:

– Здесь холодно или мне кажется?

– Здесь жарко, – удивленно протянул Никита. – А у вас горит лицо. Вы здоровы, Мэриэнн? – Не дожидаясь ее ответа, он нагнулся и коснулся губами лба: – Ого! Да у вас температура!

– Все может быть, – отозвалась она, плотнее заворачиваясь в плед. – Видимо, лишнего в воде посидела.

– Я сейчас доктора вызову.

Никита убежал, а Марина легла, свернувшись в клубок и стуча зубами. «Мне только этого не хватает! – подумала она зло, стараясь унять противную дрожь во всем теле. – Как я так умудрилась? Июль, жарища – а я простываю!»

Простуда оказалась серьезной, с высокой температурой и бредом, Марина больше недели провела в постели, перепугав всех бесовских домочадцев во главе с Виолой. На ее плечи свалилась забота не только о двух непоседливых мальчишках, но и о больной подруге.

Даша, решив все-таки поговорить с Мариной о Никите, улучила момент, когда температура у той снизилась, пришла в комнату с чашкой свежего зеленого чая и, присев на краешек кровати, заговорила, не глядя в лицо Марины:

– Марина Викторовна… если я не скажу, никто вам не скажет…

– Говори, – хриплым голосом отозвалась Коваль, отхлебнув из чашки глоток и зажмурив глаза.

– Марина Викторовна, отпустили бы вы пацана… ведь пропадет, дурачок… А ну как Женька-то узнает? Ведь живьем в землю зароет…

– Ты про Ники, что ли? Так я, Дашенька, не раз ему говорила. Не понимает.

Даша укоризненно покачала головой:

– Не обманывайте вы себя, Марина Викторовна. Если вы хотите, то можете сказать так, что человек потом не то что близко – вообще никак не подойдет. А тут… Играете вы с ним, как кошка с глупой мышью, и нравится вам эта забава. А он и не понимает, что под смертью ходит – Женька-то вот-вот вернется, и я-то знаю, вам ничего не сделает, а Никитку угробит. Пожалейте парня, Марина Викторовна – бог-то, он ведь все видит…

– Он уже и так наказал меня, твой бог! – отрезала Марина, и Даша вздрогнула. – А за что, не скажешь? За что, а? За что он отнял у меня любимого человека, отнял в тот момент, когда у нас все наконец наладилось? Не знаешь?

Марина, в принципе, понимала Дашино беспокойство и где-то даже разделяла его, прекрасно зная характер своего любовника. И Никита не был нужен ей ни в каком виде. Просто… привычка, натура, еще что-то толкало ее на флирт с молодым парнем, который и сам не против. Даша, поняв, что разговаривать бесполезно, махнула рукой и ушла к себе.

Хохол появился как раз в самый разгар Марининой болезни, когда его еще и не ждали. Приехал он ночью, и охрана, увидев перед воротами здоровенного мужика с разбитым лицом, едва не вызвала наряд милиции, однако Бармалей, страдавший в ту ночь бессонницей, решил сам отвадить обнаглевшего бича и вышел на улицу.

Хохол, расставив ноги и заложив руки за спину, стоял у самых ворот, весь кипя от гнева. Когда Бармалей направился к нему, Женька тихо присвистнул:

– Ого, раздобрел как, бычара!

– Хохол?! – не поверил своим ушам Бармалей и с ходу облапил того, крича охране, наблюдающей за этим процессом: – Чего разинулись? Ворота открывайте, топите баню, на стол пусть кто накроет!

– Тихо, не ори, оглушил совсем! – отбивался Женька. – И аккуратнее, мослы у меня все болят.

– Где ж тебя так помяли? – пропуская его впереди себя во двор, поинтересовался Бармалей.

– Где… там, где нас не шибко боятся, – усмехнулся Хохол, наблюдая, как весь двор пришел в движение. – Как тут мои-то? Как Маринка, пацан?

– Да пацан в поряде, а Мэриэнн… тьфу, ну, Марина Викторовна в смысле… приболела она, простуда сильная, неделю уже почти не встает, перекупалась в бассейне с ребятишками.

Хохол приостановился, потом вздохнул тяжело:

– Ну, нельзя оставить совсем! Как маленькая, ей-богу! Она где?

– Да в доме, где ж ей быть. Вон, видишь, окно угловое? Светильник горит…

– Ты пацанам скажи, чтобы суету не наводили – не до бани мне сейчас и не до жрачки, – сказал Хохол, входя в темную прихожую вслед за Бармалеем. – Душ приму быстро…

Бармалей понимающе хмыкнул и указал на лестницу:

– Поди, не забыл еще, как дом устроен? Хозяин на третьем этаже, а гостевые комнаты – на втором. Марина Викторовна в угловой, а Егорка – напротив.

– Спасибо, Сашка. Завтра побазарим.

Хохол взлетел по лестнице и на цыпочках прокрался к угловой спальне, тихонько открыл дверь и вошел. Марина спала, укрытая, несмотря на жаркую ночь, теплым стеганым одеялом. Женька не решился прикасаться к ней грязными руками, а потому сразу ушел в душ, наскоро помылся и вышел в полотенце, обмотанном вокруг бедер. Коваль так и не проснулась, только перевернулась на бок спиной к двери, и Женька тихонько прилег сзади, обнял и зашептал на ухо:

– Здравствуй, моя киска… вот я и с тобой снова…

Ее тело было неприятно горячим, на лбу выступила испарина, Женька видел это даже при тусклом свете ночника. Дотянувшись до тумбочки, он нащупал упаковку носовых платков, осторожно промокнул лоб, и от этого движения Марина проснулась, резко вскочила, отодвинувшись на самый край кровати. В глазах плескался испуг, спросонья она не узнала Хохла, да и как – все его лицо было разбито и напоминало сплошной синяк.

– Т-с-с-с! Это я, котенок, я… не бойся, – зашептал Женька, протягивая к ней руку, и только тогда, окончательно проснувшись, Марина узнала его, прижалась и заплакала.

– Ну-ну, ты что, моя маленькая? – поглаживая ее по горячим от температуры плечам, бормотал Хохол. – Уже все, все…

– Женя… Женечка мой… – Она вцепилась в его руки пальцами так, словно он собирался снова исчезнуть, бросить ее.

– Все, Мариш, котенок… тебе отдыхать нужно…

Марина едва отдышалась и закашлялась. Женька набросил на нее одеяло, поцеловал в шею и пробормотал:

– Ну, видишь… градусник где у тебя?

– На… на тумбочке…

Температура оказалась высокой, почти сорок, и Хохол испугался, вскочил и заметался по комнате в поисках брюк, брошенных куда-то, но Марина прохрипела:

– Ложись обратно. И дай мне аспирин, вон лежит, рядом со светильником…

– Врача надо.

– Не надо! Дай таблетку и ложись…

Хохол покачал головой, но подчинился. Осторожно устроившись у Марины за спиной, он обнял ее, прижал к себе, и Коваль развернулась к нему лицом, уткнулась в грудь и уснула мгновенно.

Утро началось с прихода Егорки. Тот всегда являлся в спальню к матери и забирался под бок, чтобы подремать еще немного. При этом он почти не просыпался, шел, как маленький лунатик, и, падая к матери, продолжал спать. Однако с тех пор, как заболела Марина, он не прибегал к своему любимому фокусу. Сегодня же нарушил строжайший запрет Ветки, пробрался в спальню и, пытаясь забраться под одеяло, обнаружил, что это совсем не мама, а потому открыл глаза и остолбенел, увидев Женьку. Он даже забыл, что за попытку попасть к больной Марине тетя Вета не помилует, – заблажил во все горло, мгновенно проснувшись:

– Па-а-па! Папуля! – и с размаху упал на лежащего на спине Хохла.

– Т-с-с! Ты чего орешь? – шепотом сонно пробормотал Женька, накрывая мальчика одеялом и обнимая рукой. – Мама болеет, а ты вопишь…

– Папа… А ты насовсем приехал? Больше тебя не заберут? – прижавшись к нему, тоже шепотом спросил мальчик. – И что у тебя с лицом? Ты ударился?

– Нет, не заберут, и не ударился. Но ты поменьше молоти языком, понял?

– Папа, тут не с кем говорить, кроме Алеши, а он мало что понимает, – серьезно ответил Егор, крепко сжав Женькины пальцы.

– Кто это?

– Ты не знаешь? Это сын тети Веты и дяди Гриши. Ему тоже пять, но он странный какой-то. Ему нельзя много ходить, нельзя бегать – вообще ничего нельзя. А дядя Гриша очень много работает, и Алеша его совсем мало видит, а ему хочется, чтобы папа с ним был, – возбужденно рассказывал Егорка, поблескивая глазенками. – Но у дяди Гриши какая-то трудная работа, он рано уезжает и приезжает поздно, мы иногда спать уже ложимся.

«Интересно, что это Бес мутит и откуда этот парнишка взялся? – подумал Женька, с удовольствием вдыхая исходящий от Егорки запах. – Усыновил, что ли?»

И тут раздался недовольный голос Марины:

– Слушайте, вы нарочно? Бубнят и бубнят…

– Привет, родная. – Женька переместил Егорку на кровать, а сам перегнулся через Маринино плечо и поцеловал ее в нос. – Как ты себя чувствуешь?

– Плохо. И тут вы еще…

– Все, котенок, мы замолчали. Егор, может, вставать будем? – Но мальчик отрицательно замотал головой:

– Нет… давай еще полежим, я по тебе соскучился. Пап, а ты со мной в бассейне поплаваешь?

– Конечно, сынок. Только попозже, ладно?

Женька заметил, что Егор снова называет его папой, повторяет это слово постоянно. Сердце его сжалось от нежности и любви к мальчику, которого он вырастил с пеленок, которого считал родным.

– Егорка… – шепнул он, погладив ребенка по голове. – Я тоже скучал по тебе, очень скучал, сынок…

– Да вы заколебали! – сиплым от простуды голосом рявкнула Коваль, садясь в постели. – Ну, что за люди? Ведь попросила же!

– Наша мамуля с утра просто ангел! – фыркнул Хохол, кладя руку ей на плечо. – Ну, прости нас, котенок, мы увлеклись.

– Мам, ну чего ты? – Егорка подполз к Марине и уткнулся носом ей в руку. – Папа приехал, его отпустили – а ты ругаешься!

Марина закашлялась, толкнула Хохла локтем, указав глазами на Егора, и Женька быстро поставил мальчика на ноги и подтолкнул в сторону двери:

– Так, все. Иди к себе, заправляй кровать, умывайся, я сейчас тоже выйду. Пойдем знакомиться с твоим другом.

Егорка убежал, а Хохол, повернувшись к Марине, притянул ее к себе и поцеловал:

– Злючка ты моя! Ну, чего с утра ругаешься? Плохо себя чувствуешь?

Марина кивнула, прижавшись к его огромному телу, обняла руками за талию. Женька встал, подхватив укутанную в одеяло Коваль, и заходил по комнате:

– Помнишь, я раньше тебя так носил? Когда ходить не могла? И потом – после операции… Котенок, я даже спасибо тебе не сказал за то, что вытащила…

– Дурак ты! Старый уже, а все дурак! Какое спасибо, что ты придумал? У меня больше никого нет, я ведь тебе говорила об этом сто раз! – Она высвободила руку из одеяла и провела по разбитому лицу. – Как отделали-то тебя…

– Да уж, не поскупились! – хмыкнул Женька. – Месили по-честному, без дураков, чтоб все натурально. Ничего, котенок, заживет рожа – подумаешь!

– Больно? – Она коснулась губами опухшей правой щеки.

– Да нет. Главное – все, я с тобой. Подлечу тебя сейчас, поправишься, поедем домой… Но сначала на Кипр, прямо до сентября.

Они втроем спустились в кухню в самый разгар завтрака, и даже Бес, против обыкновения, был дома, хотя и в воскресенье проводил полдня в мэрии. Увидев на пороге Хохла с Егоркой на шее, Гришка встал и протянул руку, давая понять, что бристольская ссора забыта. Хохол ответил на рукопожатие, поставил Егорку на пол и повернулся к Ветке, испуганно глядящей на его разбитое лицо:

– Ну, здорово, что ли, Ведьма?

Она захлопала накрашенными ресницами, встала из-за стола и подошла к Женьке вплотную:

– Господи… как тебя уделали-то…

– А-а, ерунда, заживет, – отмахнулся он.

Меж тем Коваль, которой надоела затянувшаяся процедура приветствия, уселась за стол, посадив рядом с собой Егорку, и потянулась к большой джезве, чтобы налить кофе. Однако Ветка, ухмыльнувшись, протянула ей сосуд поменьше, стоявший на плите:

– Ты что, дорогая? Это просто кофе, а вот – твой фирменный.

Марина мгновенно уловила намек, но сделала вид, что ничего не происходит:

– Вижу, в вашем доме еще не забыли моих привычек, – спокойно отозвалась она, наливая кофе в чашку и добавляя молоко.

– Ну, еще бы! – снова ухмыльнулась Ветка, и Марина бросила на нее неласковый взгляд.

– Мама, кто этот дядя? – раздался голос сидевшего до сих пор молча Алеши, и Ветка отвлеклась:

– Это, Лешенька, дядя Женя, Егоркин папа.

– Привет. – Женька протянул мальчику руку, и тот в ответ подал свою слабенькую ладошку.

У Хохла сжалось сердце, когда он рассмотрел ребенка ближе, – мальчик напоминал ангелочка с открытки, но больше всего Женьку поразили его недетские глаза и тоненькие ручки, похожие на прутики. На правой выше локтя он увидел длинный багровый рубец.

– Что это у тебя? Ударился?

– Нет. Это в детдоме дядя Витя меня толкнул, и я упал на какую-то железку. Кровь долго текла… – сказал Алеша, и Женьку передернуло:

– Как это – толкнул, за что?

– Ни за что. Я ему на дороге попался, он и толкнул…

Бес с несвойственной ему ласковой улыбкой пересадил мальчика со стула к себе на колени, прижал и попросил:

– Давай не будем больше про это вспоминать, хорошо? Ведь теперь нет никакого дяди Вити, тебя никто никогда не толкнет и не ударит. Хочешь еще пирожок? – Он дотянулся до блюда с пирожками и сунул один в ручку сына. – Ешь… Скоро вырастешь, станешь сильным…

Ветка подперла кулаком щеку и вытерла увлажнившиеся глаза. Хохол хмуро смотрел в окно, даже Егорка притих, с сочувствием глядя на приятеля. Наскоро расправившись с завтраком, он соскочил со стула и подошел к Бесу, взял Алешу за руку и предложил:

– Идем, я тебе почитаю, хочешь?

Алеша кивнул, и Ветка пошла провожать их в детскую. Когда все трое скрылись, Бес тряхнул головой, словно отгоняя неприятные мысли:

– Сука… не могу привыкнуть никак! Как только он начинает эти разговоры про детдом, я готов пару пацанов с «калашами» туда послать и перемочить на хрен и директора, и воспитателей всех! На зоне дубаки так не усердствуют, вот гадом буду! Ведь это ж дети, они и так с малолетства приговоренные! И ведь бабы там работают! Бабы, у которых у самих дети! Откуда зверство это в людях?

– О, господин мэр, в вас заговорил гуманист, – усмехнулась Марина, делая очередной глоток кофе. – Так наведи порядок – в чем проблема? Ты теперь в государственном авторитете. Городской пахан, можно сказать!

– Не изгаляйся, а? – попросил Бес хмуро. – Ты бы знала, что мы пережили, когда выяснилось, что Лешка болен…

– Вот-вот, я все время хочу спросить, но никак не решаюсь, – подхватила Марина. – Но раз уж ты сам заговорил… Как получилось, что из всех детей в городе вы усыновили именно этого? Неужели ты со своими возможностями не догадался взять с собой врача и обследовать ребенка перед тем, как оформлять документы?

Бес подскочил так, словно его ужалила змея:

– Ты соображаешь, что несешь?!

– А что? – не поняла Марина, с удивлением глядя на родственника.

– У тебя вообще ничего святого нет! Это ведь ребенок, а не торт в магазине – хочу вот этот, нет, вон тот, с розочками! Увидели – и взяли этого, потому что Ветка так сказала. И не смей больше…

– Так, вот это уже лишнее! – с угрозой в голосе сказала Марина, отодвинув от себя чашку с остатками кофе. – Забыл, видимо, что мне никто не указывает, что и как говорить?

– Да это ты все на хрен попутала в своей Англии! А здесь все по-старому, ничего не поменялось! – Гришка вскочил и метнулся к окну, отдернул легкую занавеску, посмотрел во двор, потом повернулся к Марине, уже немного успокоившись. – Я тебя прошу, Наковальня, не смей заговаривать на эту тему с Виолой. Она и так переживает, а если еще и ты начнешь…

Марина кивнула, в душе уже пожалев, что вообще заговорила об Алеше и его болезнях. Но она на самом деле не понимала, как Гришка, имея возможность усыновить здорового ребенка, не предусмотрел всех нюансов.

«Воистину, это чисто русское – создать себе проблему, а потом решать ее героическими усилиями!»

Хохол хмуро молчал, крутил в руках вилку, пытаясь успокоиться. Ему тоже не понравились слова Марины, но спорить с любимой женщиной в первый день после разлуки он не хотел. Протянув руку, он пощупал ее лоб:

– Котенок, тебе не пора полежать? Горячая опять.

Бес фыркнул:

– Ага, сходи, охлади ее немного.

– Ты не зарвался, родственник? – поинтересовалась Коваль, прищурившись.

Бес заржал еще громче:

– Ну, Жека, я тебе не завидую! Это не баба, а…

– Так, хватит! – отсек Хохол. – Других тем нет?

Он поднялся и потянул Марину за руку:

– Идем, померим температуру.

В комнате Коваль опустилась на кровать, сбросив шлепанцы, а Женька сунул ей под мышку градусник.

– Может, тебя накрыть? – Он погладил ее бедро, открытое разошедшимися полами халата.

– Боишься не удержаться?

– Уже… – пробормотал он, перемещаясь к ее ногам. – Только не мешай мне…

– У меня градусник…

– Ну и что? Вот и держи, чтоб не выпал.

«Господи… я и не знала, что прикосновение губ к колену так заводит…» – подумала она про себя, закрывая глаза и выгибаясь от удовольствия.

– Да, Женечка… О, черт! – взвизгнула она вслух, когда Хохол добрался до живота и впился в него губами со всей силы.

– Больно?

– Синяк будет!

– И пусть… пусть синяк, – не прекращая своего занятия, пробормотал Женька. – Повернись…

– Да не могу я – градусник! – простонала Марина, и Хохол заржал:

– Давай его сюда… Ну-ка, посмотрим… Ого, тридцать девять почти! Сейчас таблетку…

– Не надо! – схватив за руку, Марина вернула его обратно на постель и развязала свой халат, под которым не было ничего, кроме тонких голубых трусиков, но и их Женька мгновенно разорвал. – Женя, ну по-другому нельзя, что ли?

– Нет. Иди сюда…

…Температуру, оказывается, можно лечить и нетрадиционным методом…

После обеда Женька, заставив Марину надеть спортивный костюм, вывел ее на улицу, усадил в шезлонг под тентом и сам пристроился рядом, взял ее руку в свою. Егорка и Алеша играли в большой песочнице под присмотром Гены и няни Карины, Виола уехала в город, а Бес отдыхал в гамаке, подвешенном между двух больших сосен. Было так тихо и спокойно, что даже тонкий писк комаров слышался отчетливо. Дети сосредоточенно строили что-то высокое, Гена помогал, а Карина не сводила глаз с маленького Леши.

– Ты посмотри, котенок, – наш-то как будто старше, уступает, помогает, – заметил Женька, кивнув в сторону играющих мальчиков. – Надо же, как отличаются…

– Конечно. Наш рос дома, его любили, баловали, носили на руках, целовали на ночь или когда коленку разбивал… А у Лешки никого не было. Я ведь знаю, как это – когда никто тебя не пожалеет, не поцелует, просто по голове не погладит… – вздохнула Коваль, прикрыв ладонью глаза от яркого солнца. – Жек, я очки забыла…

– Я принесу, Мэриэнн, – раздался за спиной голос Никиты, и Марина вздрогнула:

– Ты здесь откуда?

Телохранитель вышел из тени, приблизился к шезлонгам и, не обращая внимания на откровенно-неприязненный взгляд вмиг подобравшегося Хохла, спросил:

– На балконе?

– Да… – растерянным тоном отозвалась совершенно деморализованная Коваль.

– Сейчас.

Никита своей пружинящей походкой пошел к дому, провожаемый все тем же недобрым взглядом Женьки. Когда высокая, крепкая фигура в белых джинсах и майке скрылась, Хохол тоном, не предвещавшим ничего хорошего, поинтересовался, нервно сунув в рот сигарету:

– Это что еще за фокусы?

Он видел, что обычно нахальная и самоуверенная Марина вдруг растерялась и никак не может прийти в себя, и понимал, что причина этого, скорее всего, вот этот молодой красавчик, хотя подобная мужская внешность никогда не привлекала Коваль. И то, что сейчас она медлит с ответом, тоже говорило в пользу этой догадки.

– Что молчишь, котенок? Сказать нечего или есть, что скрыть?

Она мотнула головой, но опять промолчала. И Женька завелся не на шутку, вскочил и рявкнул, забыв, что рядом дети и охранник с няней:

– Что, успел тебя отоварить парнишка?! То-то я и гляжу – в кустах сидит, зыркает! Где он, на хрен?! Башку, сука, отрежу!

Коваль опомнилась только после этих слов, вскочила на ноги и закатила разъяренному любовнику оплеуху:

– Спятил?! Ты с кем разговариваешь?! – И не рассчитала – Хохол, развернувшись, ударил ее наотмашь по щеке так, что она упала…

– Ма-ама! – заорал Егорка, метнувшись из песочницы к матери, но на полдороги развернулся и вдруг с размаху ударил Хохла кулачком в бедро – куда достал.

Женька удивленно уставился на него сверху вниз, но Егор, задрав головенку, сжал кулаки и не отвел взгляда. Из Хохла словно выпустили воздух, он рухнул рядом с Мариной на колени и попытался поднять ее, но Егор толкнул его:

– Не трогай! Это моя мама, не трогай ее больше! Ты ее не любишь, ты ее ударил! – Голос задрожал, и мальчик, не выдержав, расплакался.

– Не надо, сынок. – Марина села, вытирая кровь, каплями стекающую из рассеченной губы. – Иди ко мне. Не надо плакать, все хорошо…

От шума и криков проснулся в гамаке Бес, выбрался и бросился к песочнице, где Карина пыталась успокоить плачущего от испуга Алешу, потом развернулся и подскочил к Марине и Хохлу:

– Ты охренел, сволочь?! На глазах у детей бабу бить?!

– Займись своими делами! – неласково посоветовала Марина, вставая на ноги и беря за руку Егорку.

– Нет, стой! – Он перехватил Марину за рукав костюма, однако она так резанула его взглядом, что Гришка невольно отступил. – Ты… чего?

– Меня сегодня уже били по лицу, хватит! Идем домой, Егор.

Марина, держа сына за руку, пошла к дому, а Хохол взвыл и кинулся было следом, но наперерез ему шел Гена, а сзади оказался Бес.

– Жека… не глупи, не трогай ее сейчас, – взяв его под руку, сказал Гена. – Пусть немного уляжется. Ну, что устроил-то, ей-богу?

– Мою женщину никто не будет трогать, кроме меня!

– А ее никто и не трогал – она ведь не шалава подзаборная.

– Придурок ты ревнивый, – присолил Бес, беря со столика сигарету и зажигалку. – Да только за то, как она тебя с кичи тянула, ее уже на руках носить всю жизнь! А ты – по лицу при сыне… Идиот отмороженный.

– Вы меня за лоха держите, что ли? – мрачно поинтересовался Хохол, трясущейся рукой пытаясь прикурить сигарету. – А вот этот пижон молодой – он кто?

– Он – телохранитель Ветки, – отчитался Гришка с усмешкой.

– Во-от! Если не знали, я расскажу – я тоже не сразу был парень свободный! Серегу Строгача охранял, когда ее первый раз увидел. – Женька сплюнул, снова затянулся сигаретой. – И когда началось у нас с ней все, и потом, когда Сереги не стало, и когда Малыш вернулся – я был телохранителем. И только после похорон твоего брата стал тем, кем стал.

Бес смотрел на разошедшегося Женьку почти с жалостью. Хохол перешагнул тот рубеж, после которого мужчина получает основания подозревать более молодую и все еще привлекательную спутницу в измене. А если учесть, что Наковальне, при ее тридцати восьми, никто не давал больше двадцати восьми – тридцати… Что ж, Жеку можно было понять.

– Успокойся, я тебе отвечаю – ничего у нее с Ники не было, она ж с ребенком постоянно, на шаг не отпускала. – Бес не был так уж уверен в сказанном, потому что Ветка как-то ночью вроде бы смехом рассказала ему о влюбленности телохранителя. Однако черт ее разберет, Наковальню эту! Вечно у мужиков мозги от нее набекрень.

– Я предупредил – пусть твой Ники держится от нее подальше! – процедил Хохол.

Бес только головой покачал. Гена же понял, что сейчас Женьку нельзя пускать в дом, потому что там Никита, а Хохол в припадке ревности совершенно не контролирует себя и способен сделать что угодно. Заметив, что Гришка занялся Алешей, совершенно потеряв интерес к разговору, Гена потянул Женьку за рукав в сторону шезлонгов:

– Пойдем посидим – жарко.

Хохол послушно последовал за ним, опустился на полосатый матрас и обхватил руками голову. Гена налил в стакан минералку, протянул Женьке, но тот отказался.

– Жека, не грузись. Сейчас все уляжется, извинишься…

– Да дело не в Марине даже, – скривившись, вывернул Женька. – Она и не вспомнит через час. Дело в другом – пацан… Я никогда при нем себе не позволял, у нас с ним и так отношения в последнее время натянутые… И тут это еще! Как теперь вывернуться, даже не знаю.

– А что с Егором-то? – удивленно спросил Гена, зная, как трогательно относился Женька к мальчику, когда Марина лежала в больнице.

– Он нашел свидетельство о рождении, а там ведь написано, – со вздохом признался Хохол. – Прочитал – и началось… «Ты мне не родной, ты не отец, у меня был другой папа»… Перестал меня называть вообще как-то, только на «ты» – и все, ни имени, ничего. Потом Маринка как-то его переубедила, ну, а в Москве, когда меня закрыли, он на весь зал кричал «папа, папа»… Только все наладилось – и на тебе, выступил! – Он махнул рукой и отвернулся.

Гена только головой покачал. Что тут скажешь…

В доме Марина сразу прошла наверх, в ванную, достала из шкафчика перекись и вату, приложила к кровоточащей губе. Егорка, прибежавший следом, прижался к ней сзади, обняв за талию, и высунул мордашку сбоку:

– Тебе больно?

– Нет, Егор, нормально. Кровь остановилась, скоро все заживет.

– Ты теперь его выгонишь?

– Кого?

– Женю.

Марина развернулась, села на край ванны и притянула Егора к себе, зажала его между колен и серьезно посмотрела в глаза:

– Егор! Я же просила – никогда не зови отца по имени. То, что произошло сегодня, никак тебя не касается. Это мои отношения с папой, ясно?

– Я не хочу, чтобы он тебя бил, – буркнул Егорка.

– Повторяю – это не твое дело. Хотя мне, разумеется, очень приятна твоя защита и забота. Ты у меня настоящий мужчина.

– Я никогда не буду бить свою жену.

– И молодец, – кивнула Марина, целуя его в щеку. – Женщину бить нельзя.

– Тогда почему Женя тебя ударил?

«А-а-а, боже мой! – простонала Коваль про себя. – Ну, не могу же я тебе объяснить, что твоя мама вообще не женщина в том смысле, какой принято вкладывать в это слово? Да и вообще – сегодня вполне за дело…»

– Егор. Давай договоримся с тобой, хорошо? Ты не зовешь папу Женей, а папа больше меня не трогает. Так пойдет?

– Он не сдержит слово, я знаю.

– Егор!

– Мама! – мальчик топнул ногой и уставился ей в лицо исподлобья.

С минуту они смотрели так друг на друга, потом Марина не выдержала и засмеялась:

– Ты еще хуже, чем я! Прекрати так смотреть, я все-таки твоя мама!

Егорка обнял ее за шею и прошептал на ухо:

– Я не буду звать папу Женей, но если он тебя еще раз ударит, я его убью.

Получив шлепок под зад, мальчик фыркнул и выскочил из ванной, уже с лестницы крикнув, что идет к Алеше и Карине, читать книгу. Марина направилась к себе и возле комнаты столкнулась с Никитой. В руках он держал ее темные очки:

– Вот, еле нашел… Они не на балконе, а на террасе были.

– Спасибо. Можешь идти, – забирая у него из рук очки, холодно сказала Коваль.

– Что у вас с губой, Мэриэнн? – заметил телохранитель, задержав ее.

– Не твое дело! – рявкнула Марина. – И если не хочешь, чтобы твоя морда была похожа на пляжный резиновый мяч, советую не попадаться на глаза моему любовнику!

Она вырвалась и ушла наверх, швырнула очки на комод, а сама вышла на балкон, села в кресло-качалку и закурила. Сквозь высокие решетки перил ей хорошо был виден бассейн и площадка, где стояли шезлонги. Марина наблюдала за тем, как беседуют о чем-то Хохол и Гена, как Женька что-то пламенно рассказывает, а охранник внимательно слушает.

Зла на любовника за пощечину она уже не держала – во-первых, это, как ни крути, была ее вина, нечего расслабляться, а во-вторых, случилось не впервые. И последующее развитие событий она тоже знала до мелочей. Несдержанный и вспыльчивый Хохол сейчас переживает и мучается, ему стыдно, что он поднял руку на женщину, как последний отморозок. Дело закончится букетом хризантем, пенной ванной и прочими радостями жизни. Единственный момент, осложнявший все, – Егорка, то, что все произошло на его глазах. Никогда прежде, в любом гневе и в любом взвинченном состоянии Женька не позволял себе при Егоре даже голоса повысить на Марину, а тут… Она понимала, что все это еще и результат пребывания в Бутырке, и последующего «освобождения» – нервы сдали, но объяснить это Егору она вряд ли сумеет. Да и нужно ли это пятилетнему ребенку?

– Вот ты где! – раздался в комнате голос Ветки, и Марина повернулась. – Что произошло? – Виола стремительно выбежала на балкон и, увидев лицо подруги, ахнула: – Ну, ни фига себе! Вот это синяк!

– Что, скула заплывает? – Коваль потрогала пальцами онемевшую левую скулу и удивилась, что почти не чувствует боли.

– Заплывает, – кивнула Ветка, разворачивая лицо подруги к свету. – М-да… Хохол подвесил? Знакомо… За что?

– За твоего поганца Ники! – фыркнула Марина.

Ветка подозрительно посмотрела на нее и усмехнулась:

– Что, дорогая, не хватает острых ощущений? Хочешь нервишки пощекотать себе и Женьке?

Марина покачала головой, не отрывая взгляда от сгорбленных плеч любовника, по-прежнему сидевшего в компании Гены возле бассейна. Она действительно не хотела вызывать ревность Хохла присутствием Никиты. Проверять свои отношения с Женькой ей не было нужды, в его любви она никогда не сомневалась.

– Где дети? – поинтересовалась Ветка, выглядывая во двор.

– С Кариной читают книжку на террасе.

– У тебя температура, кстати, – Ветка пощупала Маринин лоб и заторопилась: – Ну-ка, марш в постель, разгулялась тут!

Почти силой заставив подругу лечь, Ведьма укрыла ее одеялом, сунула под мышку градусник и пошла вниз. В просторной кухне никого не было, и Ветка принялась за приготовление какого-то ей одной ведомого настоя от простуды. По помещению распространился странный травяной запах, в кастрюльке кипела, булькая, коричневатая жидкость. Ветка подумала секунду, отставила сахарницу, которую взяла было в руки. «Ничего, так еще лучше – горькое…»

Перелив отвар в стакан, она понесла его наверх, в комнату Марины. Коваль лежала, прикрыв глаза, обведенные темными кругами, левая скула отливала синевой. «Надо примочку какую-нибудь сделать, – подумала Ветка, опускаясь на край кровати и ставя стакан на тумбочку. – Она ж теперь из дома не выйдет с таким лицом».

Марина открыла глаза:

– Я не сплю, Ветуля, просто глаза прикрыла – солнце…

– Закрыть штору?

– Не надо, пусть… Где Егор?

– Да с няней они, не переживай. На-ка вот, выпей.

– Что это? – недоверчиво понюхав содержимое стакана, спросила Марина.

– Это трава, от простуды. Что, не доверяешь? – усмехнулась Виола.

– Почему? – Коваль сделала глоток, поморщилась, но заставила себя выпить все. – Если я не буду доверять тебе – то кому еще? Просто помню твою привычку разводить меня, как тогда. Ты тоже поила меня какой-то дрянью и жгла кругом свечки со странным запахом. А назавтра Женька так меня высек, что я даже открытое платье не смогла надеть на твою свадьбу. Помнишь?

– Ты этого не рассказывала. Прости…

– За что?

– За все.

Они обнялись и замерли. У Ветки возникло вдруг странное ощущение, словно очень скоро им предстоит расстаться, и вовсе не потому, что Марина улетит в свою Англию…

Ведьма вздрогнула всем телом, попыталась отогнать странные мысли, но они не улетучивались, наоборот – все настойчивее стучали в виски.

– Мне надо выпить, – пробормотала она, отрываясь от подруги. – Я сейчас вернусь…

Виола убежала вниз так стремительно, что Марина даже не сразу поняла, что произошло. «Чудит Ветка…» – подумала она, сворачиваясь под одеялом. По телу разлилось тепло, голова перестала болеть, а на душе почему-то стало легче, как будто принесенный Веткой отвар смог решить все проблемы. Коваль крепко уснула, а к вечеру, когда открыла глаза, почувствовала, что практически здорова. Она сбросила одеяло и пошла в душ, постояла под теплой водой, растерлась полотенцем и, накинув длинный махровый халат, вышла на балкон. На постриженном зеленом газоне Егорка и Гена гоняли мяч, Алеша наблюдал за ними, лежа на толстом коврике, расстеленном прямо на траве. Рядом с ним сидела няня, а чуть поодаль – Хохол.

– Дядя Гена, ты хитрый такой! – кричал Егорка, бегая за телохранителем и пытаясь отнять у того мяч, но Гена ловко обманывал ребенка, не давая даже прикоснуться.

– А ты отбирай, отбирай! – смеялся Гена, вновь увернувшись от Егора.

– Егор, Егор, догони его! – возбужденно «болел» Алеша, нетерпеливо шлепая ладошками по одеялу.

Гена наконец устал и пнул мяч далеко в кусты, распластался на траве рядом с Алешей:

– Все, Егор, дядя Гена сдулся…

Мальчик, недолго думая, тоже лег возле своего телохранителя, сделав «звездочку». Задрав головенку, он увидел на балконе Марину и закричал:

– Мамуля! Иди к нам!

Она отрицательно покачала головой. Хохол тоже повернулся и смотрел собачьими глазами, потом встал и направился к дому.

«Все ясно, идет мириться, – усмехнулась про себя Марина, возвращаясь в спальню. – Интересно, что сегодня расскажет. Хотя я и так знаю».

Он даже не постучал, просто вошел и бухнулся на колени, обхватив ее ноги и прижавшись к ним лицом.

– Ты становишься предсказуемым, – бесцветным голосом проговорила Марина, не прикасаясь к нему.

– Маринка…

– Не надо, Женя. Я, видимо, старею – раньше, посмей ты поднять на меня руку, уже не стоял бы здесь и не смел бы пальцем коснуться больше. Но теперь…

– Не говори так! – Хохол поднял глаза и еще крепче обнял ее ноги, так, что она покачнулась. – Ты прекрасно знаешь, почему это произошло, – не финти, Маринка, ведь я видел, как он смотрел на тебя! Я видел, как он тебя хотел. Молодой парень, стелился тут, наверное, под ноги, кофе варил с утра…

– Хохол, да ты ревнуешь? – грустно усмехнулась Коваль, опуская руку на его затылок.

– А ты впервые об этом слышишь? – тоже невесело отозвался Женька. – Да, я ревную, не просто ревную – убил бы обоих, вот честно! Скажи – было что?

Марина покачала головой:

– Нет, Женька, не было. И не могло – он моложе почти на десять лет.

– Только это и остановило?

– Только это, – кивнула Коваль, поглаживая пальцами разбитое Женькино лицо. – Ну, что так смотришь? Сам спросил, я не тянула за язык.

– Ох, Маринка-Маринка, издеваешься ты надо мной похуже, чем ОМОН на учениях! – вздохнул Хохол, вставая и подхватывая ее на руки. – Покажи-ка… – Он поднес ее к балкону, к свету и осмотрел посиневшую скулу. – Н-да… печально. Болит? – спросил, осторожно прикасаясь губами.

– Уже нет. Отпусти меня.

– Нет. Как ты себя чувствуешь?

– Когда ты бил меня, то не спрашивал, – поддела Марина, и Женька слегка укусил ее за ухо.

– Прекрати! Я серьезно…

– Ты знаешь, как ни странно, абсолютно нормально. Ветка напоила меня какой-то травой, я поспала, и все прошло.

– Поцелуй меня, котенок, – попросил Женька тихим, смиренным голосом, и Марина фыркнула:

– Тебе не идет такое выражение лица. Ты сразу теряешь всю свою привлекательность, дорогой. Но я тебя поцелую, разумеется, – как могу отказать?

Они соприкоснулись губами, замерли, и тут раздался возмущенный голос Егорки:

– Зачем ты целуешься с ним? Он тебя ударил, а ты его целуешь?!

Марина вздрогнула и оторвалась от Женькиных губ, гневно взглянув на сына:

– А ты не соплив еще, чтобы мне указывать? И вспомни, о чем мы с тобой говорили! Научись держать слово, иначе какой ты мужик?

Егор насупился и смотрел исподлобья на мать, словно не замечая державшего ее на руках Женьку. Потом молча развернулся и выбежал из комнаты. Женька опустил Марину на пол, поправил халат и сказал:

– Сейчас догоню и поговорю.

Он вышел из комнаты, огляделся по сторонам и направился в комнату Алеши. Но там было пусто, и тогда Женька вышел на улицу. Навстречу попался Гена:

– Ты чего, Жека?

– Егора не видел?

– Видел, он в беседку побежал. Что случилось?

Хохол только рукой махнул и пошел в дальний угол двора, где стояла маленькая деревянная беседка. Егорка сидел на лавочке, отвернувшись от входа, и его плечи вздрагивали. Женька вошел внутрь и сел рядом, крепко взяв Егора за плечо. Тот дернулся, но Хохол решительно поднял его с лавки и усадил на колени, обняв и прижав к себе.

– Егор, сынок… ты меня прости… Я себя неправильно повел, ужасно, ты прав на все сто. Никогда нельзя поднимать руку на женщину. Я не сумел удержаться… но ты пойми – я не хочу, чтобы кто-то приближался к нашей маме. Она ведь только наша, правда? Только твоя и моя.

Егорка тяжело вздохнул, вытер глаза и посмотрел в лицо Хохла недоверчивым взглядом:

– И что – ты ее потому ударил, что ей Никита хотел очки принести?

– Егор, ты пока не поймешь этого. Но когда вырастешь, я тебе объясню. А сейчас просто постарайся простить меня, ладно? Я тебе обещаю, что никогда больше не ударю маму.

– А мама тебя простила?

– Ну, ты ж видел, – смущенно улыбнулся Женька, погладив мальчика по голове.

– Тогда… давай ее порадуем чем-нибудь, – предложил Егор. – Чтобы она не грустила.

Хохол засмеялся, чмокнул мальчика в макушку и поставил на ноги.

– Какие идеи?

– Не знаю… может, цветы? Мамочка любит цветы…

– Слушай, а ведь еще не поздно, можно съездить в город! – задумчиво протянул Хохол. – Пойдем-ка, попросим у дяди Гриши машину с водителем, да и прокатимся.

Егорка радостно запрыгал, уже забыв, что совсем недавно сердился на отца и не хотел разговаривать с ним. Перспектива порадовать мать подарком заслонила все его обиды.

Они поднялись на третий этаж, где находился кабинет Беса, вошли и расположились в больших мягких креслах. Гришка что-то читал, нацепив на кончик носа очки. По всему столу были разложены бумаги, папки, какие-то блокноты и записные книжки, в пепельнице дымилась сигарета, рядом стояла чашка уже остывшего чая. Дав знак вошедшим не мешать, Бес продолжил изучение какого-то документа. Хохол наблюдал за этим процессом с легкой ухмылкой – помнил, чем раньше Гриша Бес зарабатывал на жизнь, и это нынешнее его качество очень веселило ехидного Женьку.

Наконец Гришка закончил с бумагами, убрал их в стол и, сняв очки, сунул дужку в рот и вопросительно посмотрел на племянника.

– Чего, Егор?

– Дядя Гриша, а можно, мы с папой машину возьмем? – спросил Егорка, болтая ногами. – Мы хотим маме цветов купить.

Однако Бес не одобрил их решения, недовольно глянул на Хохла и пробурчал:

– Не можешь без выкрутасов? Куда тебе с такой рожей в город соваться?

– Так я потому и прошу водителя, чтобы самому не светить свою морду.

– Ох, любишь ты по лезвию ходить! И Маринка твоя такая же. Езжайте, куда хотите, сейчас позвоню охране, скажу Семену, чтобы с вами поехал.

Гришка снял трубку стилизованного под старину телефона и распорядился выгнать из гаража свой старый джип. В ответ на удивленный взгляд Женьки пояснил:

– Ты ж понимаешь, что номера всех моих машин известны каждой собаке в этом городе. А «крузак» старенький, его уже никто и не помнит. Тебе ведь афиши тоже ни к чему. А машина в порядке, на ходу, парни за этим следят. Куда рванете-то?

– Поедем мамуле букет покупать, – сказал Егорка, держа Хохла за руку.

– А-а! – протянул Гришка. – Дело хорошее. Долго не мотайтесь, ночь скоро.

«Надо же, как тут все поменялось, – думал Хохол, вглядываясь в тонированное стекло «крузера». – Не узнать городок. О, вот наше казино, стоит еще, и название прежнее. Эх, прогуляться бы сейчас по набережной с Маринкой! Так редко удавалось…»

Джип затормозил у огромного цветочного павильона, Хохол проинструктировал Семена, какой именно букет покупать, но Егорка, обеспокоенный тем, что дядя Сеня может перепутать, тоже пошел с охранником.

– Как думаешь, мамуля обрадуется? – спросил он у отца, когда они вернулись с огромным букетом хризантем и машина направилась в сторону большого супермаркета.

– Думаю, что да, но с нашей мамой никогда наверняка не скажешь. Сейчас купим клубнику и сливки в баллончике, это она тоже любит.

Хохол нацепил очки, натянул автомобильные перчатки и поднял воротник ветровки, чтобы меньше привлекать внимание своим разбитым лицом.

Они быстро нашли то, что искали, выбрали упаковку самой крупной клубники и баллончик взбитых сливок с корицей.

Домой они вернулись, когда уже стемнело. Ветка встретила руганью, дескать, ребенку пора ужинать и спать, а его где-то носит.

– Я выбирал маме подарок! – возмутился мальчик, и Ветка отступилась:

– Ох, испортят тебя твои родители, Егор!

– Нет, они меня любят, – сообщил он, направляясь на второй этаж. – Пап, ну, ты чего встал?

– Да, иду.

Они поднялись в спальню, где Марина сидела на балконе с сигаретой, и Егорка позвал:

– Мамуль, иди к нам!

– Вы где были? Я испугалась. – Марина вышла из-за прозрачной шторы и укоризненно посмотрела на Хохла, присевшего на постель.

– Ты папу не ругай, это я его в город позвал, – героически взял на себя всю вину Егорка. – Мы тебе купили подарки.

– Подарки? – удивилась Коваль, тоже забираясь на кровать и поджимая ноги.

Хохол заговорщицки переглянулся с Егоркой, и тот велел:

– Мамуля, закрой глаза!

Заинтригованная, она подчинилась, прислушиваясь к скрипу двери и шуршанию оберточной бумаги, а потом на колени ей легло что-то огромное и знакомо пахнущее… Открыв глаза, она ахнула и прижала к груди большущий букет.

– Мам, нравится? Нравится? – нетерпеливо прыгая на одной ноге, спрашивал Егорка, пытаясь заглянуть ей в лицо.

– Очень нравится, родной, спасибо и тебе, и папе.

Коваль нагнулась и поцеловала Егорку, потом повернулась к развалившемуся на кровати Хохлу – тот улыбался.

Егорка тут же забрался между родителями, повозился немного и наконец устроился, взяв обоих за руки.

– Ребенок, а тебе не пора ужинать и спать, а? – поинтересовался Хохол, мечтая как можно скорее оказаться наедине с Мариной.

– Ну, пап!

– Что – «пап»? Ужинать, говорю, давно пора и спать ложиться. Ты ужинала? – повернулся Женька к Марине, и та отрицательно покачала головой:

– Нет, я вас ждала. А там сегодня такие вкусности…

– Какие? – с любопытством спросил Егорка, полюбивший то, что готовили в этом доме.

– Там пирожки с мясом, запеканка из печени и твое любимое желе с ягодами. Пойдем?

– А ты-то что есть будешь? – Хохол подал ей руку, помогая встать.

– Суши, родной. Бес специально гонял охранников в город, – улыбнулась она, буквально на мгновение прильнув к нему всем телом и окутав ароматом духов.

«Господи, чем я заслужил это? – подумал Женька, наблюдая за тем, как Марина поправляет перед зеркалом прическу. – Чем? За что мне досталась эта женщина? Ведь по идее я и близко не должен к ней подходить… Но почему-то она моя».

Они поужинали втроем, потом так же дружно пошли укладывать Егорку спать. Пока мальчик шумел водой в ванной, принимая душ, Марина с Женькой самозабвенно целовались на его кровати.

– Потерпи, дурачок. – Коваль пыталась избавиться от настойчивых попыток Хохла добраться до ее груди, однако это ей удавалось с трудом.

– Т-с-с, тихо… я быстро… – шептал он, заводя ее руки за спину и целуя в открывшуюся в вырезе халата ложбинку. – М-м-м… ну, что он там возится? – простонал готовый уже на все Хохол, имея в виду застрявшего в ванной Егора.

Но мальчик как раз вышел, уже переодетый в пижаму, и быстро забрался в постель, протянув руки к матери. Марина обняла его и поцеловала в щеку:

– Спокойной ночи, родной.

– И тебе.

Такого быстрого и бешеного секса прежде у них никогда не было, и сейчас они лежали, обнявшись, и переживали новые ощущения. Хохол гладил прохладное плечо Марины, прильнувшей к нему, и делал частые затяжки сигаретой.

– Дай мне, – попросила Коваль, чуть выпятив губы.

Женька набрал дыма и наклонился, выдохнув его в рот Марины. Та закрыла глаза и пробормотала:

– Что случилось сегодня? Что ты сделал со мной, а? Это было… так… так… прекрасно.

– Тебе не холодно? – Хохол сунул окурок в пепельницу и набросил на Марину одеяло. – Вот так, мой котенок… сейчас согреешься.

Она уснула почти мгновенно, и Женька даже не успел сказать ей, как сильно любит ее. Он еще долго не спал, смотрел на спящую женщину и чувствовал, как его переполняет нежность. Это странное и нехарактерное для него чувство возникало всякий раз, когда он видел Марину беззащитной. В такие моменты Хохол понимал, что все в его жизни подчинено только одному – быть с ней, любить ее и оберегать от всего.

«Девочка моя, – думал он, стараясь не потревожить ее сна неловким движением. – Я так виноват… но что поделать – ты настолько хороша, что вокруг постоянно кто-то увивается, а мне не нравится это, понимаешь, родная? Все что угодно – но не это. Не знаю, как терпел твой Малыш, как он мог видеть мою рожу каждый день и знать, что между нами что-то было и есть. Я не могу так. Я знаю, что тебе это не нравится, но не могу, уж такой я…»

Коваль проснулась затемно, до утра еще было далеко. Она села, натянув на грудь одеяло, и взглянула на безмятежно раскинувшегося рядом с ней Хохла. Он чему-то улыбался во сне, и его лицо в этот момент было почти привлекательным. Марина не сдержалась и прильнула губами к его губам, обняла руками мощные плечи, прижалась к разгоряченному сном телу.

– Чудовище неугомонное… – пробормотал Женька, обнимая ее и переворачиваясь на бок. – Дай поспать…

– Спи, родной… – Она перехватила его руку и прижалась к ней губами.

– Да какой сон с тобой рядом? – вздохнул он, перемещая свободную руку на тугую грудь. – Ну, видишь? Все, я проснулся… – последнее он шепнул ей на ухо.

Он прижал ее к себе и долго целовал, поглаживая. Искоса взглянув на свою руку, скользящую по обнаженному загорелому телу с едва заметными белыми шрамиками, Хохол поразился контрасту. Огромная ручища с синими «перстнями» и летящей в прыжке пантерой казалась неуместной, недостойной того, чтобы прикасаться к этому нежному телу. Да и вообще – эта женщина была создана для другого. Не для того, чтобы ее вот так по-хозяйски лапал дважды судимый уголовник.

Настроение у Хохла резко испортилось, он сам не мог понять, почему: Марина никогда не говорила таких вещей, не стеснялась их любви, их близости, того, что он все время рядом с ней. Но его самого часто посещали такие мысли.

Чуткая Коваль моментально уловила перемену в настроении любовника, осторожно освободилась от его объятий и села, внимательно глядя ему в лицо:

– Женя, что происходит?

Он не ответил, встал и направился к балкону, распахнул его настежь, впуская в комнату свежий прохладный утренний воздух. Взяв со столика на балконе сигареты, Хохол закурил и опустился на корточки на порожке. Марина смотрела на него и не понимала, что именно случилось.

– Женя…

– Маринка, помолчи хоть минуту, не лезь в душу, ладно? – попросил он.

Коваль замерла на постели, уже смутно догадываясь, в чем дело. Эта история повторялась с завидной регулярностью, выматывая нервы и Марине, и самому Хохлу.

– Если ты опять о том, что испортил мне жизнь своим присутствием в ней, то все, хватит, мне надоело. Сегодня мы с тобой едем в город и женимся, – спокойно сказала она, поднимаясь с постели и направляясь в душ. И уже с порога бросила с улыбкой: – Ищи кольца, жених. И сильно не усердствуй – никаких бриллиантов, просто кольца.

Дверь ванной захлопнулась, и Хохол невольно схватился за щеку, как будто получил оплеуху. В этом была вся Коваль – разрубить надоевший узел моментально, не задумываясь ни о чем, не оглядываясь назад и не пытаясь увидеть будущее. Сказала – женимся, и все…

Как ни странно, но Хохол не испытал сейчас ничего – ни радости, ни восторга от победы, абсолютно ничего. Он ждал этого слишком долго.

Коваль стояла под душем и беззвучно плакала. Слезы смешивались с водой, падали к ногам и исчезали в шумном водовороте сливной системы. Марина опустилась на колени, закрыла руками лицо и прошептала:

– Егор… Егор, прости меня… прости, я не могу больше… я не могу, не имею права мучить его, он слишком много сделал для меня… Я знаю, ты меня поймешь, родной мой, потому что никого и никогда уже я не смогу полюбить так, как тебя. Но и Хохла мучить тоже уже не могу…

Она вытерла лицо мокрой рукой, смывая с него остатки слез, снова встала под душ, наскоро растерлась губкой, вышла из кабины и завернулась в большое красное полотенце.

Когда она появилась в спальне, Хохол по-прежнему сидел на пороге балкона, безвольно свесив руки, и смотрел в пол. Марина подошла вплотную и тоже присела, пытаясь заглянуть в его глаза, но Женька отворачивался, и тогда она зажала его лицо в ладонях:

– Ну, а теперь что? Мне кажется, все идет так, как ты хотел, – чем теперь-то недоволен?

Он мотнул головой, стряхивая ее руки:

– А ты? Как ты хотела? Снизошла до домашнего животного, решила осчастливить, исполнив единственное его заветное желание?

– Ты это серьезно? – вздернула брови Марина.

– Я уже устал переводить разговоры на эту тему в шутки!

– Ну, и я устала. Поэтому – иди в душ, мы едем на кладбище.

Хохол уставился на нее, не вполне понимая, что происходит:

– Какое кладбище? Время пять утра!

– Вот и отлично – меньше народа увидит. Все, надоел, иди.

Женька подчинился, ушел в душ, а Марина села к туалетному столику, зачесала назад волосы, уложив их гладко, потом занялась лицом. Синяк на скуле потребовал тщательной маскировки, глаза пришлось сделать вызывающе яркими, это, разумеется, не понравится Хохлу, да и ладно, переживет.

Джинсы и водолазка, лаковые туфли и черный шифоновый шарф на волосах довершили дело. Осталось только взять темные очки…

Мрачный Хохол быстро оделся и вопросительно смотрел на Марину:

– И на чем ты собираешься ехать? Рискнешь будить Беса?

– Зачем? Я обрадую его утром, часов в восемь, когда в мэрию поедет. Нам же нужно зарегистрироваться сегодня, а без помощи господина мэра нас, двух иностранцев, никто не поженит.

– У нас есть два левых паспорта, не забыла? – напомнил Женька, но этот вариант Марину не устраивал:

– Я не хочу выходить замуж под чужой фамилией. Эта хоть принадлежала моему мужу.

– И ты собираешься стать миссис Джек Силва? – грустно улыбнулся Хохол, поправляя ее черный шарфик.

– Нет. Я собираюсь стать Мариной Влащенко, если тебя это, конечно, устроит. В паспорте будет то, что будет, но в душе я буду знать, что ношу твою фамилию. И прекрати разыгрывать страдальца. Поехали, время идет.

Она на цыпочках спустилась вниз, на всякий случай прихватила трость и вышла во двор. Даже волки на цепях у будок еще спали, что говорить об охране… Хотя вот за последнее Бес будет шибко гневаться, это Марина точно знала – сама всегда гоняла своих парней за сон на воротах. Она поднялась по лесенке наверх, в сторожку, и постучала рукоятью трости в дверь. Через пару минут появился заспанный мужик, протер глаза и уставился на утреннюю посетительницу:

– Хотели что-то, мисс Мэриэнн?

– Да. Ключи от Веткиной «бэхи».

– А… это… Бес не заругает? – нерешительно протянул охранник, и Марина усмехнулась:

– А за то, что дрыхнешь на воротах в свою смену, – как думаешь, премию выпишет?

– Понял… – Мужик снял с небольшой дощечки ключ и направился вслед за Мариной к гаражу, вывел из него темно-синюю «БМВ» и отдал ключи Хохлу.

– Если Бес спросит, скажешь, я взяла. Но он не спросит – я вернусь раньше, чем он отъедет, – заверила Коваль, садясь на непривычное пассажирское сиденье. – Хохол, поехали, не стой столбом.

«Бэшка» рванула со двора с приличной скоростью, Женька уверенно вырулил на трассу и направился к городскому кладбищу. В такую рань машин совсем не было, и потому он позволил себе разогнать машину до ста шестидесяти.

– Ого! – понимающе кивнула на спидометр Марина. – Так торопишься получить благословение от моего покойного мужа? Гляди, если не справишься – увидимся с ним лично.

– Прекрати! – поморщился Женька. – На пустой дороге что может случиться?

До ворот кладбища они доехали молча, так же молча дошли до двух могил. Коваль собрала в кулак всю волю и вошла в оградку, смахнула рукой пыль с таблички на памятнике Малышу, опустилась на колени и замерла. Хохол курил за оградкой, не смея нарушить Марининого состояния. Ему всегда было тяжело здесь, он чувствовал себя так, словно виновен в том, что Малыш лежит под мраморной плитой, а он, Женька, живет с его женой. Да и могила самой Коваль тоже нервировала – было странно и страшно видеть ее и на черном мраморе, и стоящей вот так на коленях у могилы мужа.

– Егор… думаю, ты меня поймешь, ведь ты всегда понимал и прощал меня… – бормотала меж тем Коваль, глядя невидящими глазами на табличку с датами рождения и смерти Малыша. – Я выхожу замуж, Малыш… прости, ладно? Ты только не думай, что я тебя забуду, выброшу из сердца – нет… Ты всегда со мной, я никогда не забываю о тебе, ни на секунду… Но ведь есть еще и другие люди, Егор, правда? И если я могу сделать Женьку счастливым – почему не сделать, ведь так? Разве он не заслужил этого? Он меня на ноги поставил, ребенка воспитывал, как мог – один, в чужой стране, Егор… – На памятник села птица – маленькая трясогузка, и Коваль вздрогнула. – Господи…

– Марин… хватит… – попросил Хохол, не в силах больше слушать то, что она говорила. – Пойдем, я тебя прошу… ты ведь так с ума сойдешь, котенок…

– Да… ты прав, наверное. – Она поднялась с земли, отряхнула колени. – Идем, хватит.

Отъехав от кладбища на приличное расстояние, Хохол заглушил двигатель, припарковав машину на обочине, и повернулся к Марине, комкавшей в руках черный шарф, стянутый с головы:

– Ну, что? Куда теперь? На улице седьмой час, все закрыто.

– Поедем на набережную, туда, где с Вороном как-то отношения выясняли, помнишь? В беседку.

Хохол пожал плечами и повернул ключ в замке зажигания.

Беседка была на прежнем месте, и это почему-то обрадовало Марину. Она села на лавку и достала сигареты. Женька пристроился рядом, но так, чтобы видеть все окрестности.

– Ожидаешь нападения, родной? – поинтересовалась Коваль, стряхивая пепел под ноги. – Успокойся, я никому теперь не нужна в этом городе. Только если тебе.

– Мне ты в любом городе нужна, – буркнул он. – Знаешь, надо съездить в деревню, бабкину могилу навестить.

– Даша сказала? – Марина взяла его руку и сжала. – Конечно, съездим, хоть завтра. Сегодня все-таки свадьба…

– Ты серьезно, что ли? – отозвался Хохол, забирая у нее сигарету и высаживая то, что осталось, в одну затяжку.

– А ты думал, шучу? Или просто не хочешь на мне жениться? – прищурилась она. – Обесчестил вдову, понимаешь ли, а теперь в кусты?

– Бестолковая, – покачал головой Женька. – Я просто не хочу, чтобы ты делала это только для того, чтобы успокоить меня. Мол, вот, теперь официально никуда не денусь?

Коваль захохотала, откинув назад голову:

– Ой, не могу! И ты всерьез веришь, что вот этот фиолетовый штампик сможет дать тебе какие-то гарантии? Ну, ты даешь, Хохол! Да мне сто штампов не помеха, если я чего-то захочу, ты ведь это знаешь! Дело-то в другом…

– Я тебя убью, – серьезно пообещал Женька, притягивая ее к себе. – Слышишь?

– И даже не сомневаюсь! – заверила она со смехом. – Ты, разумеется, соберешься меня убить, однако потом вспомнишь, как тебе без меня хреново, и передумаешь.

– Я тебя люблю, Маринка…

Они решили все-таки вернуться домой и там, на месте, попросить Беса о помощи. Успели вовремя – Гришка как раз собирался завтракать, уже сидел за столом, а вокруг хлопотала горничная Настя. Марина с Хохлом вошли и сели напротив хозяина, и Бес удивился:

– Что в такую рань подскочили?

– На кладбище ездили, – невозмутимо ответила Коваль. – И еще – у меня к тебе просьба.

– Здравствуй, язва! – пожалел себя Гришка с притворно-скорбной миной. – Чего тебе опять, зараза?

Марина фыркнула и четко изложила ему суть просьбы. На Беса было больно смотреть, настолько его шокировала и просьба, и ее причина. Он потер пальцами переносицу, недовольно крякнул, уронил на пол чайную ложку. Потом, тихо выругавшись, поинтересовался:

– Тебе заняться нечем? Или проблем не хватает? До дома не дотерпишь?

– Не дотерплю. А дом мой – здесь. И замуж я хочу выйти здесь, понятно? Так поможешь? – нетерпеливо спросила Марина, постукивая по столу ногтями.

– А можно подумать, если я скажу «нет», так ты отстанешь! Разумеется, помогу, – с досадой высказался Гришка. Меньше всего ему хотелось ввязываться в эту авантюру, но он прекрасно знал, что просто так от Марины ему не отделаться. – Надеюсь, тебе местного колориту не надо? Всяких там речей от тетки в буклях?

– Боже сохрани! – захохотала она. – Нет, пусть просто распишут – и все. Мы потом венчаться поедем.

– Сдурела, – покачал головой Гришка. – Да вам на пару грехов не замолить за всю жизнь, а они – венчаться!

– А про себя что расскажешь? – поинтересовалась в ответ Коваль, нехорошо прищурившись. – Или напомнить, если вдруг память подведет?

Бес хлопнул по столу ладонью, чашки обиженно звякнули, а из молочника на скатерть выплеснулось молоко.

– Но, но! Не забывайся! – чуть повысил он голос, но тут вмешался Хохол:

– Не забывайся сам! Не на сходке, так что не рычи, никто не боится.

– Ты еще! – вздулся Гришка, глянув на посмевшего открыть рот Женьку с досадой и злостью. – Куда прешь?

– Не повышай голос на мою женщину, – предупреждающе прищурился Хохол, и Бес отмахнулся:

– Надоели вы мне оба – по горло! Как бы не родня – минуты не потерпел бы. Ладно, весь завтрак испортили, черти, – проговорил он уже другим тоном. – В час дня – устроит вас? На свадьбу-то пригласите? – ехидно ввернул, глядя на Марину, и та кивнула:

– Ну, куда без тебя? Сам говоришь – родственник.

– Все, добазарились. Паспорта неси, – кивнул Гришка Хохлу, и тот пошел наверх. – Слушай, Маринка… – понизив голос, протянул Бес, внимательно глядя в безмятежное лицо сидящей напротив него Коваль. – Ну, на хрен тебе головняк этот? В смысле – свадьба эта, Хохол в роли мужа? Ты ведь красивая умная баба, при деньгах, при бизнесе там, за бугром. Неужели не найдешь достойного мужика, а? Хоть здесь, а хоть бы и там? Ведь любого пальцем помани – и он твой, на коленях следом ползти будет.

– Ты не вмешивался бы туда, где тебе не место, а, родственник? – отрезала Марина, наливая себе новую чашку кофе.

Бес прищурился, вынул сигарету из пачки, помял в пальцах и отбросил. Лицо его было недовольным, а жесты нервными. Марина заметила это:

– А ты чего это так распереживался, родственник?

– Да противно мне, уж извини! После Егора – вот это? – Он неопределенно кивнул, имея в виду ушедшего наверх Хохла. – Странно как-то.

– Вот я и говорю – не лезь.

– И на самом деле – пошли вы оба к такой-то матери! – вспылил наконец Бес и встал из-за стола. – Испортили на хрен все настроение с понедельника!

– О, черт… Теперь городу хана – мэр в гневе! – насмешливо протянула Коваль, допивая кофе.

Гришка хотел было высказаться, но вспомнил, что чем-чем, а словом Наковальню не убьешь и рот ей не закроешь, а потому вышел из кухни молча. Марина слышала, как в прихожей он разговаривает с Женькой, как хлопает входная дверь, а потом во дворе начинается возня – мэр отбывает на службу в сопровождении двух машин охраны.

Коваль вздохнула и закурила, раздумывая, выпить еще чашечку кофе или не стоит. На плечи неслышно опустились руки, и Марина запрокинула голову, улыбаясь стоящему сзади Хохлу:

– Ну что, женишок? Как настроение? Предсвадебное? Не передумал еще? Товар-то порченый.

– Тьфу, дурная! – покачал головой Женька. – Ну, что ты собираешь всякую чушь? Кстати, твоего поклонника сейчас за кольцами отрядил, – заявил он, садясь за стол и подтягивая к себе плетенку с тостами и вазочку с джемом.

– Наглец! – возмутилась Марина, решив все-таки кофе не пить, а удовольствоваться зеленым чаем. – Мог бы и сам!

– Не-а, не мог, – намазывая тост джемом, сообщил Хохол. – Мне Бес запретил в город соваться – вдруг что-то не так в Москве пошло?

– Так ведь его приятель отзвонился, я сама с ним разговаривала – сказал, все чисто, похоронили труп на тюремном кладбище.

– Ну, это-то так, но мало ли… Чайку сделай, – неожиданно велел он хозяйским тоном, и Коваль опешила:

– Чего?!

– Чаю, говорю, сделай будущему мужу!

– Так, вот это похерь сразу, – решительно заявила Марина, картинно откидываясь на спинку стула и забрасывая ногу на ногу. – Никаких чаев, кофе и прочей фигни – я к этому не приучена и привыкать не собираюсь. Иногда, под настроение – но не чаще. Пора бы и знать, не первый год со мной живешь.

– Не сердись, я шучу, – он примирительно погладил ее по колену, обтянутому джинсами. – Слушай… а в чем ты в ЗАГС собираешься?

– То есть? – не поняла Марина, и Хохол, чуть смутившись, пояснил:

– Ну, что ты наденешь?

И она поняла… Поняла, что он очень хочет увидеть ее в белом свадебном платье, так, как и положено на регистрации, а не в вечных джинсах и водолазке с глухим горлом. Это открытие потрясло Марину – она не планировала больше надевать белого платья хотя бы потому, что уже однажды было у нее это все – и свадьба, и платье… Но, взглянув в глаза Хохла, она почувствовала, что не может, не имеет права омрачать ему день, которого он ждал столько лет. А значит, придется выдергивать из постели Ветку и в срочном порядке ехать в город.

– Жень… ты прости – оно не будет белое… я не могу, я ведь все-таки вдова, это неприлично… Но светлое – ладно? Кремовое – так еще лучше, правда? – заговорила она, взяв его за руку. – Хорошо, Жень?

– Да, котенок, хорошо.

Хохол поцеловал ее руку, подумав про себя, что даже не надеялся на ее согласие, и вдруг Марина говорит «да».

«Да и пусть хоть кремовое – но чтобы было, чтобы как положено…»

Он много раз представлял себе их свадьбу – и дома, и там, в московском СИЗО. Представлял Марину в длинном строгом платье, с высокой прической, постоянно забывая о том, что сейчас она коротко стрижется. Представлял, как берет ее тонкую руку в свои и надевает на палец кольцо – не то, что подарил ей на день рождения несколько лет назад вместе с новым «Хаммером», а купленное специально для этого дня. И как говорит ей «Согласен» и слышит от нее в ответ то же. Эта картина так часто представала перед глазами, что Хохлу начинало порой казаться, что все это уже произошло, было. И вот наступил этот день…

Он снова с благодарностью поцеловал ее руку.

– Ну, тогда на тебе дети, а я пошла Ветку поднимать – не могу же одна в город. – Марина встала из-за стола и поднялась на третий этаж, в спальню подруги, где та все еще лежала в постели.

Забравшись на кровать, Коваль принялась тормошить Ветку:

– Вставай, соня! Я выхожу замуж, ты мне нужна!

– Что? Что случилось? – бормотала помятая со сна Ведьма, тараща голубые глаза на порозовевшую от волнения подругу. – Ты спятила – восемь утра!

– Вставай, говорю! – приказала Марина, стаскивая с нее одеяло. – Приводи себя в порядок, повезешь меня в магазин – мне нужно свадебное платье.

– Гроб с музыкой не подойдет? – зло поинтересовалась еще не совсем проснувшаяся Виола, и тут только до нее дошел смысл Марининых слов. – Что?! – взвизгнула она так, что Марина зажала уши и поморщилась. – Платье?! Так ты что же… согласилась?! О, я должна поздравить Хохла первой! – И она сорвалась с постели, схватила прозрачный халат и, на ходу накидывая его, побежала вниз по лестнице.

– Дура малахольная, – улыбнулась Марина, вытягиваясь на постели и закидывая руки за голову.

Ветка вернулась минут через десять, возбужденная, раскрасневшаяся. Она с разбегу упала на постель рядом с Мариной и обняла ее:

– Господи! Ну неужели?

– Я тебя, Ветка, не пойму – ты то наговариваешь на Хохла, стараясь меня с ним рассорить, то любишь его до одури, пытаясь нас сблизить.

– Ой, прекрати! – отмахнулась Ведьма. – Давай лучше придумаем, какое платье искать!

– Ты собирайся давай, придумщица! – засмеялась Марина, поднимаясь с кровати. – Я все уже решила.

– Тогда я быстро…

Пока Ветка принимала душ и занималась макияжем, Марина прошла в комнату сына, присела рядом с ним на кровать. Мальчик крепко спал, улыбаясь чему-то во сне.

«Ну, вот, Егорище… мама выходит замуж… а ты спишь и ничего не знаешь». Она поцеловала сына в щеку, он что-то пробормотал, но не проснулся, перевернулся на бочок и, подложив под голову кулак, продолжил спать.

Коваль на цыпочках вышла из комнаты, закрыла за собой дверь и перевела дыхание.

– Господи, волнуюсь, как юная новобрачная! – пробормотала она, направляясь к себе в комнату.

Хохла тоже потряхивало, это Марина отметила с порога – Женька курил на балконе, и его рука, держащая сигарету, заметно дрожала, а в глазах застыло какое-то незнакомое Марине прежде выражение. Она вышла на балкон, обняла Хохла за талию сзади и спросила:

– Волнуешься?

– Ты удивишься – в жизни такого не было, – признался он вполголоса. – Никогда, ни разу… Даже странно как-то.

– Так, может, отменим?

– Ну, сейчас! – возмутился Женька, выбрасывая сигарету и поднимая Коваль на руки. – Я столько лет ждал этого – и теперь отменять?! Даже не заикайся!

– Маринка, я готова! – зазвенел колокольчиком на площадке голос Ветки.

Коваль поцеловала Хохла и попросила:

– Отпусти, мне пора…

– Да… ты только осторожно, ладно? – попросил он, аккуратно опуская ее на пол. – С вами едет кто-то?

– Да, Сеня. Ты не волнуйся, все нормально. С Егором сам поговоришь?

– Да, сам. Все, беги.

Марина подхватила с комода сумку, сунула в нее мобильник и заторопилась вниз. Ветка уже курила на улице, щурила голубые глаза в небо – собирался дождь. Ее «Мерседес» уже стоял у самых ворот, водитель и охранник толклись рядом, о чем-то переговариваясь.

– Поехали? – спросила Марина, спускаясь с крыльца, и Ветка бросила сигару в урну.

– Что так долго-то?

– Ладно, не ворчи! – Коваль обняла Ведьму за плечи и беззаботно рассмеялась: – Ты прикинь, Ветка, – я выхожу замуж! Кто бы мог подумать…

– Это точно! А вот мне интересно – с чего бы это, а? – садясь в машину, спросила Виола.

Марина расположилась рядом с ней на заднем сиденье, переместила темные очки с глаз на волосы и пожала плечами. Она и себе не могла объяснить причину своего импульсивного поступка. Но с другой стороны – разве не заслужил Хохол награды за преданность? И ведь это было единственным, чего он ждал от нее. В принципе, ничего ведь не изменится – ну, будет в паспорте еще один штамп – и что? Суть не поменяется, она сама тоже не изменится – так какая разница? А для Женьки это важно, ему это зачем-то нужно – так пусть…

Но объяснять этого Ветке она не стала, просто улыбнулась загадочно – и все.

Подруга привезла ее в салон свадебного и вечернего платья к немного странной с виду женщине по имени Сюзанна. Невысокая, полная, как шарик, с удивительно миловидным и молодым лицом, хозяйка магазина, увидев Виолу, с неожиданным проворством выскочила из-за большого стола-конторки и бросилась навстречу:

– Виола Викторовна, доброе утро! Как же я рада вас видеть! Давно не появлялись – повода не было? Как на инаугурацию Григория Андреевича платье заказывали, так с тех пор и не были.

– Здравствуй, Сюзанночка. – Ветка расцеловалась с хозяйкой и представила ей свою спутницу: – Знакомься, это Мэриэнн, моя самая близкая подруга. Сюзанночка, у нас проблемка – сегодня Мэриэнн выходит замуж, а платья нет. И еще – нам нужно что-то невычурное…

– И не белое, – вклинилась Марина, которую слегка раздражал слишком уж пристальный взгляд Сюзанны. – Все должно быть максимально просто…

– …И вместе с тем элегантно, да? – подхватила хозяйка, поразив Марину своей проницательностью. – Мне кажется, я знаю, что вам идеально подойдет. Но скажу сразу – вещь коллекционная, а потому…

– Дорогая запредельно, – закончила за нее Коваль. – Не переживайте, если платье подойдет, я не посмотрю на его ценник, обещаю вам.

Сюзанна удовлетворенно улыбнулась и предложила посетительницам присаживаться и выпить кофе, пока она подготовит манекенщицу для демонстрации наряда. Подруги расположились в удобных мягких креслах, и Марина начала с любопытством рассматривать интерьер салона.

В чем нельзя было упрекнуть хозяйку, так это в отсутствии вкуса – ее магазин имитировал парижский салон мод в том варианте, как его представляют в глянцевых журналах. Мягкие, ненавязчивые тона отделки и мебели, изящные высокие вазы с живыми цветами, расставленные всюду; небольшие, качественные фотографии на стенах – пейзажи, виды Парижа, непременная Эйфелева башня, множество фотографий красивых женщин в вечерних и свадебных платьях на фоне ночного или утреннего города – все это создавало уютную, умиротворяющую атмосферу. Да и аромат свежесваренного кофе тоже добавлял неуловимый штрих.

– Где ты выкопала эту мадам? – шепотом спросила Коваль у подруги, и Ветка улыбнулась:

– Это моя бывшая клиентка, представляешь? От нее постоянно сбегали мужики – ну, это неудивительно, ты ж ее видела. Так вот, плюс к этому – Сюзанна жутко подозрительная и ревнивая, а какому мужику это понравится? В общем, я поняла, что тут ничем не поможешь, если только не настроить ее на другую волну. Ну, вот мне и удалось внушить ей, что ее предназначение – мода. Деньги у нее водились, вот она и открыла этот салон. А самое смешное, что сейчас у нее любовник – симпатичный парень моложе ее! И она счастлива – аж светится. – Ветка хохотнула, вынула сигару и обрезалку. – Кстати, мальчик искренне ее любит, представь? Не за деньги – за то, какая она есть. Ну, как ты сама понимаешь, меня в этом салоне носят на руках.

– Ну, я надеюсь, что часть этого отношения перепадет и мне, – ухмыльнулась Коваль. – Очень хочется нормально выглядеть…

– За это не волнуйся, – стряхнув пепел с сигары, успокоила Ветка. – При всей внешней мешковатости со вкусом у Сюзанны все отлично. Берет только эксклюзивные вещи, это я тебе говорю – сама вечерние наряды у нее покупаю.

Наконец появилась Сюзанна, картинным жестом отдернула светло-коричневую штору, отделявшую помещение магазина от небольшого подиума, и в луче матово-белого прожектора появилась высокая стройная девушка в нежно-кремовом платье. Это было именно то, что рисовалось Коваль в воображении. Вырез-лодочка открывал ключицы, плотная ткань, расшитая мелким речным жемчугом, облегала грудь и талию. Узкая юбка до щиколоток с высоким разрезом сзади обтягивала бедра. Девушка замерла перед Мариной, слегка выгнув спину и повернувшись боком, чтобы клиентка могла лучше рассмотреть материал и фасон.

– Вам нравится? – спросила Сюзанна, подходя сзади к Марининому креслу. – Хотите примерить?

– Да.

– Вика, приготовь платье к примерке, – распорядилась Сюзанна, и манекенщица скрылась в глубине салона. – Мне кажется, что на вас оно будет сидеть идеально – у вас прекрасная фигура.

– Надеюсь, – пробормотала Марина.

Манекенщица пригласила ее за ширму и помогла надеть великолепное платье. Коваль смотрела в зеркало и понимала, что теперь ни при каких условиях не согласится примерить что-то другое. Даже если цена будет заоблачной, она все равно купит его.

– Ну, как? – спросила она у Ветки, выйдя в зал.

Подруга ахнула:

– Маринка…то есть, Мэриэнн, дорогая! Это просто потрясающе! Больше ничего не нужно, только это! Туфли подберем, я знаю, где…

Сюзанна тоже выглядела довольной – чутье подсказало ей, что эта женщина с нерусским именем наверняка не постоит за ценой, если вещь ей понравится.

Марина сунула хозяйке кредитную карту и пошла переодеваться.

– Желаю вам счастья! – пропела хозяйка, протягивая Марине перед выходом из магазина изящную коробку. – Заходите, Виола Викторовна, не пропадайте.

– Обязательно, – заверила Ветка. – Спасибо за помощь, Сюзанночка.

Они покинули салон и подошли к машине, дверку которой уже заботливо распахнул Сеня. Коваль почувствовала прилив радости и легкого возбуждения, чего обычно с ней не бывало – походы по магазинам никогда не увлекали ее так, как других женщин. Но сегодня она даже начала получать удовольствие от покупок.

– Ну, теперь туфли и…

– Белье! – закончила Ветка, неплохо знавшая Маринину страсть к таким вещам.

На выходе из бельевого бутика в торговом центре Ветка вдруг вспомнила, что еще нужен букет:

– Ведь это просто неприлично – замуж без цветов!

– Надеюсь, что мой обожаемый жених об этом подумает, – беззаботно отмахнулась Коваль, которую захватило новое и странное ощущение: суета, заботы – и все ради какого-то штампа в паспорте.

– Ох, сомневаюсь! А кольца?

– За кольцами он Ники послал еще утром.

– Ну да?! – выдохнула Ветка, останавливаясь и хватая Марину за руку. – Серьезно?! Оборзел Хохол!

– Нет, дорогая, это просто хитрый ход – приблизить потенциального соперника, чтобы был на глазах, – хохотнула Марина.

Ветка внимательно посмотрела в лицо подруги, пытаясь понять, шутит она или говорит серьезно. Но Коваль умела, если нужно, натянуть непроницаемую маску, а потому Ведьма так и осталась теряться в догадках. В ее сумочке заверещал мобильник, и Ветка, глянув на дисплей, удивленно протянула:

– Гришка звонит… с чего бы? Да, дорогой!.. А-а… Ну, я думаю, ничего страшного, как раз хорошо. Нет, мы еще в городе, в торговом центре. Да, передам… А ты поздно будешь?.. Ну, все, целую. – Она убрала телефон в сумку и повернулась к Марине: – Ну что, дорогая, отменяется твоя свадьба. Вернее, переносится на завтра. Расстроилась?

– Нет, даже наоборот. Успею сделать Хохлу свадебный подарок, – улыбнулась Марина. – Та девочка, к которой мы с тобой в салон красоты ездили, сможет приехать завтра рано утром?

– Зачем?

– Буду восстанавливать свой прежний облик – хочу длинные волосы и перекраситься.

– Сдурела?! – зашипела Ветка, хватая ее за руку. – Да тебя любая собака опознает!

– Успокойся. Во-первых, прошло три года – кто может помнить, как именно я выглядела? А во-вторых, если кто и припомнит, то решит, что просто обознался – я мертва и похоронена, это весь город знал, – отцепляя от себя Веткины пальцы, спокойно отозвалась Коваль. – А Женьке будет приятно. Он с трудом привык к моей стрижке и цвету волос.

– Ты с ума сошла, Маринка, – вздохнула Виола. – Ради своего Хохла ты готова на любые безумства, так ведь нельзя.

– Нет, дорогая, как выяснилось, только так и можно. Пойдем выпьем кофе и поболтаем – время теперь есть, как я понимаю.

Они зашли в небольшую кофейню, расположенную здесь же, в торговом центре, сели за столик в самом малоосвещенном углу и заказали кофе. Сеня устроился за столом перед ними, чтобы контролировать вход в кофейню, что-то сказал молоденькой официантке в длинном красном фартуке, и та через пару минут поставила перед ним стакан апельсинового сока и чашку эспрессо.

Пока ждали заказ, Марина позвонила Хохлу. Голос у него был расстроенным, Бес уже сообщил ему об отложившейся свадьбе.

– Родной, ты столько лет этого ждал – так что изменит один день? – спросила Марина ласковым голосом, и Женька вздохнул:

– Котенок, с тобой один час – уже опасное промедление, а тут целые сутки!

– Ты мне совсем не веришь? – отвернувшись к стене так, чтобы Ветка не слышала ее слов, спросила Коваль шепотом.

– Почему? Просто… ты ведь такая у меня, тебя не просчитаешь…

– Не волнуйся, мой мальчик, все хорошо. Я приготовила тебе сюрприз, но ты сможешь его увидеть только завтра.

– Да? – оживился Женька, и его голос немного потеплел. – Намекни хотя бы.

– Нет. Люблю тебя, – прошептала она совсем тихо и положила трубку на стол.

– Что, Женечка боится, как бы за сутки невеста из-под венца не рванула? – ехидно осведомилась Ветка, дымя своей неизменной сигаркой.

– Отстань, а? – попросила Марина, рассеянно помешивая кофе маленькой ложечкой.

– Интересно, что он тебе подарит в честь такого знаменательного события? – не унималась подруга. – Пару свадебных наручников с белым мехом и белый хлыст?

Коваль захохотала так, что на них стали оборачиваться немногочисленные посетители кофейни. Она просто представила себе картину и вид этих подарков, а потом и процесс их использования, что, разумеется, увлекало ее куда сильнее, чем все остальное.

Ветка покачала головой, аккуратно потушила сигару и откинулась на спинку стула. Она много лет была знакома с Мариной, однако всякий раз открывала для себя в подруге что-то новое. «Ты как старинный комод, – говорила она частенько. – Открываешь ящик, а внутри еще один, еще, еще… и так до бесконечности». Марину всегда смешило это определение, но в чем-то Ветка была права – открываться до конца Коваль так и не научилась, да и зачем? Должно быть что-то скрытое от всех, свое, личное, куда никому нет входа.

– Не понимаю я тебя, Маринка, – вздохнула Виола, водя пальцем по краю кофейной чашки. – Странная ты.

Коваль только усмехнулась, но ничего не ответила. Странность уже давно стала частью ее натуры, ее вторым «я», с которым мирились окружающие.

– Кофеек-то остыл уже, – недовольно поморщилась Ветка, отпив из чашки. – Сеня, закажи нам другой – этот пить нельзя.

Сеня молча встал и направился к барной стойке. Пока он делал заказ, в дверях кафе вдруг возник Никита и принялся, вытянув шею, оглядывать помещение.

– Ого, – протянула Марина, увидевшая его первой. – Смотри, кто к нам приехал…

Виола обернулась и замерла, лицо ее стало холодным и непроницаемым, а голубые прозрачные глаза опасно блеснули:

– Ну, паршивец! Ведь я же его предупредила!

– Прекрати! – попросила Марина, положив свою руку поверх Веткиной. – Ну, приехал – и приехал, что теперь?

Никита тем временем подошел к столу и склонил голову, приветствуя хозяйку и ее подругу:

– Виола Викторовна… Григорий Андреевич приказал подъехать сюда и быть с вами.

– А ведь это легко проверить, Ники, – с легкой угрозой в голосе протянула Ветка. – Один телефонный звонок…

– Звоните, – пожал плечами Никита. – Набрать вам Григория Андреевича? – Он снял с пояса телефон, и стало понятно, что он не соврал, что это на самом деле Бес прислал его сюда.

– Не надо, – отмахнулась Ветка. – Сядь с Сеней и не отсвечивай.

Телохранитель отошел за соседний стол, а Виола вздохнула:

– Ну, скажи мне, как ты ухитрялась справляться с двумя телохранителями, а? Это же чистое безумие!

– Не знаю, у меня всегда со своими было взаимопонимание и любовь, – улыбнулась Марина, закурив.

– Это точно! – съязвила подруга, берясь за свою сигару. – Особенно сильно и нежно ты любила своего последнего. – На слове «последнего» Ветка сделала особый упор, но Коваль пропустила колкость мимо ушей.

– Гену? Да, мы до сих пор друзья. Кроме того, он реально спас мне жизнь, если помнишь.

– Да я ведь не про Гену! – улыбнулась Ветка, облизнувшись, как кошка. – Я про Женечку твоего.

– Женечка никогда в принципе не был на сто процентов телохранителем. Кем угодно, в том числе и любовником, ты права, но не телохранителем в полном смысле. И оставь его в покое, будь так добра.

Ветка вдруг перегнулась через стол и зашептала:

– А ведь я понимаю, почему ты с ним, Маринка… Я и сама с ним была – знаю…

– Дура ты, – вздохнула Коваль, лениво стряхивая пепел в пепельницу. – Есть вещи куда более ценные, чем отменный секс, дорогая моя.

Ветка с улыбкой покачала головой. Уж кто-кто, а она-то прекрасно знала свою подругу, знала, что в ее жизни занятия любовью стоят далеко не на последнем месте.

– Слушай, а ведь я забыла кое-что! – вдруг сказала Марина, прижав в пепельнице окурок. – Женька-то… В чем у меня жених на собственную свадьбу пойдет? В окровавленных джинсах?

– Не проблема. Сейчас заедем в одно место, там Гришка себе костюмы покупает.

– Дорогая, ты забываешь – у моего Хохла размер не совсем стандартный.

– А мы на Ники костюм примерим, – хохотнула Виола, вкладывая в кожаную папочку со счетом несколько купюр. – Он ненамного меньше и ростом, и в плечах.

Это попахивало садизмом, так, во всяком случае, показалось Марине, но подруга осталась непреклонной и потащила ее к машине. Телохранители двинулись следом, у выхода Сеня обогнал и открыл дверь, выпуская женщин на улицу.

В магазине мужской одежды Марина долго и придирчиво выбирала костюм, заставив Никиту перемерить штук пять, прежде чем сделала свой выбор. Расплатившись, она повернулась к выходившему из примерочной телохранителю и улыбнулась:

– Спасибо за помощь, Ники.

– Не за что. Мне было нетрудно.

Украдкой, думая, что Марина не видит, Никита оглядел ее фигуру, обтянутую черной водолазкой и джинсами, и сглотнул слюну. Коваль покачала головой, но ничего не сказала. Признаться, ей уже надоели эти томные взгляды и скорбные вздохи молодого телохранителя, и она мечтала избавиться от него как можно скорее, пока терпению не пришел конец.

– Давай примеркой займемся, – предложила Марина, оказавшись наконец в спальне наедине с Хохлом и указав на большой темно-синий пакет, в котором находился костюм. – Переодевайся, я посмотрю.

– А ты?

– А нельзя невесту в платье видеть до самой свадьбы. – Она показала Хохлу язык, и тот рассмеялся:

– Вот ты вечно! Меня разведешь, а сама в кусты.

– Давай-давай, шевелись, – подстегнула Марина, и Женька принялся стягивать майку и расстегивать джинсы.

Она вдруг задумалась о чем-то и не заметила, как Хохол переоделся в новый костюм и рубашку и теперь стоит перед ней и внимательно наблюдает за выражением ее лица.

– Ну, не нравится?

– А?.. Почему – все хорошо, – встряхнулась Марина. – Повернись… Слушай, Женька… а ведь тебе это идет гораздо больше, чем твои вечные джинсы.

– Только не говори, что теперь я постоянно буду, как мажор, в цивильном ходить! – засмеялся Хохол, расстегивая пиджак. – Я себя хреново чувствую в таком прикиде, ты ведь знаешь.

– И зря, – вздохнула она. – Ты совсем другим становишься.

– И что – ты меня такого больше любишь? – улыбнулся он, аккуратно вешая вещи на спинку стула, и Марина прошептала, облизнувшись:

– Ни фига! Я люблю тебя таким, какой ты есть, Женька… и мне не надо ничего другого…

Неожиданно он замер и отстранился, взял ее правую руку в свою лапищу. Лицо его помрачнело, глаза прищурились. Пальцами Хохол крутил обручальное кольцо Малыша, которое Марина по-прежнему носила, не снимая.

– Ты снимешь его завтра? – срывающимся от волнения голосом спросил он. Марина отрицательно покачала головой. – Издеваешься? Я ведь не прошу выбросить, прошу просто снять – неужели это так сложно?

– Ты прекрасно знаешь – это кольцо я не сниму никогда.

Хохол отбросил ее руку и встал с кровати, метнулся к балкону, распахнул дверь настежь, словно ему не хватало воздуха. Ухватившись руками за косяки, Женька тяжело дышал, стараясь унять поднявшиеся в нем штормовой волной раздражение и злость. Марина села к спинке кровати, поджала по привычке ноги и обхватила себя руками за плечи. Она прекрасно понимала, что поступает глупо и неправильно, причиняя боль Хохлу, но сделать решительный жест и снять кольцо погибшего мужа просто не могла.

– Женя… ну, пора привыкнуть уже и не реагировать на мои чудачества…

– Чудачества?! – взревел он, разворачиваясь к ней. – Это тебе – чудачества, а мне? Как, по-твоему, мне?! Это кольцо меня всякий раз обжигает, всякий раз, когда я случайно вижу или касаюсь его! Потому что это как клеймо – как чужое клеймо на тебе, как напоминание о том, что я не единственный в твоей жизни!

– Успокойся – теперь единственный. И прекрати истерику – выглядишь просто отвратительно, – брезгливо произнесла Марина. – Но кольцо я не сниму, даже не проси. Если хочешь – отруби мне палец.

Она вытянула вперед правую руку и насмешливо посмотрела на застывшего у балконной двери Хохла:

– Не хочешь? Или не можешь, как всегда? Тогда больше не заговаривай на эту тему.

Хохол побурел, шумно выдохнул и сделался как будто даже меньше ростом. Марине вдруг стало очень жаль его, так жаль, что даже в груди что-то сжалось и заныло. Она встала с кровати, приблизилась к Женьке и обняла его, прижалась всем телом и спрятала лицо на груди.

– Женя… прости, ладно? Я не думаю, что говорю, ты ведь знаешь… Я люблю тебя, хочу стать твоей женой – ну, что ты еще от меня ждешь? Что я отрекусь от всего, что было у меня в прошлом? Этого никогда не будет, ты ведь понимаешь. Но я обещаю тебе, что пока я с тобой, у меня не будет никого – только ты, мой муж.

– И для тебя это, разумеется, подвиг! – усмехнулся Хохол, обхватив Марину руками. – Подвиг – пообещать, что не станешь не заводить связей на стороне… За что, почему я терплю все это, не знаешь?

– Не знаю… – Она подняла голову и заглянула в его прищуренные глаза. – Жень… поцелуй меня, а?

Он наклонился и коснулся губами ее щеки, носа, добрался до губ, начал целовать их, чуть прикусывая.

– Не надо… – промычала Марина. – Завтра опухнут, буду совсем как бомжиха – лицо синее, губы опухшие…

– Я тебя любую люблю, – пробормотал он, не прекращая своего занятия, но пускать в ход зубы перестал все-таки. – Маринка… неужели завтра я получу то, чего хотел всю жизнь с тех пор, как увидел тебя впервые?

– Получишь, – вздохнула она, поглаживая его по затылку. – Но имей в виду – вместе с этим ты на законных основаниях получишь еще и все мои заморочки, дорогой мой.

– Мне не привыкать, – фыркнул Хохол. – Все это я имею уже много лет, и ничего. Пойду посмотрю, лег Егор или нет.

Он ушел, а Коваль села в кресло на балконе и закурила, задумчиво глядя на почти севшее за лес солнце.

«Возможно, Женька прав в своем требовании… даже наверняка. В конце концов, почему я все еще продолжаю держаться за прошлое, цепляться за какие-то воспоминания, за какие-то символы? Егора нет больше – и его не вернуть тем, что я до сих пор ношу его кольцо… И Хохол прав – это как клеймо на лошади, чтобы всякий видел, кому она принадлежит. А ему это неприятно, и я никак не хочу этого понять и признать. Господи, я сволочь…»

…Будильник прозвонил ровно в шесть утра. Марина недовольно сморщилась, но потом вспомнила, что через полчаса приедет парикмахер, и выбралась из-под одеяла, осторожно укрыв обнаженное плечо лежащего на боку Хохла. Позевывая, она встала под душ, наскоро вымыла голову и вышла, завернулась в полотенце и взялась за фен.

В кухне уже вовсю хлопотала Даша, разносился запах кофе и какой-то выпечки. Усевшись за стол, Марина снова зевнула и потянулась:

– Даш… когда ты успеваешь, а?

– Я ночевала здесь, – улыбнулась домработница, ставя перед ней чашку и джезву. – Булочку хотите?

– Нет, спасибо. Парикмахер не приехала?

– Еще нет. А булочку все равно съешьте, – тоном, не терпящим возражений, сказала Даша, пододвигая блюдо, накрытое чистым белым полотенцем.

– Ох, от тебя не отделаешься! – сморщилась Марина, послушно вытаскивая из-под полотенца теплую румяную булочку, посыпанную сверху корицей.

– Вы там в своей Англии небось совсем ничего не едите, – продолжала сетовать Даша, доставая из холодильника банку сметаны и выкладывая ее в миску.

– Ты удивишься – у меня там русский ресторан, и повар всякий раз истязает меня борщом с салом и пирогами с капустой, – усмехнулась Марина. – Готовит так, что даже может сравниться с тобой.

Даша рассмеялась и покачала головой. Она добавила в сметану сахар, взбила миксером и поставила перед Мариной. К собственному удивлению, Коваль съела три булочки со сметаной и почувствовала себя абсолютно счастливой. В прихожей раздались шаги, и в кухню вошел Сема, сообщив, что приехала парикмахер Лена.

– Проведи ее в гостевую на второй этаж, я сейчас тоже поднимусь, – распорядилась Марина, выбираясь из-за стола.

Когда она вошла в комнату, девушка уже разложила свои многочисленные инструменты, баночки и флакончики, облачилась в прозрачный фартук и приготовилась к работе.

– Здравствуйте, Мэриэнн, – улыбнулась она клиентке. – Приступим?

– Да, Леночка, можем начинать.

Лена священнодействовала почти четыре часа, превратив Марину за это время в почти прежнюю Коваль – яркую, с длинными черными волосами и вызывающим макияжем. Оглядев себя в зеркале, Марина осталась довольна, заплатила девушке за работу и добавила еще сто долларов. Та смутилась, но Коваль покачала головой и сказала, что ранний подъем и последовавшая за ним неблизкая дорога требуют отдельной оплаты.

Проводив Лену, она проскользнула в Веткину спальню, где было спрятано платье. Ветка уже накормила завтраком детей и отправила их с няней на улицу и теперь сидела в комнате, с нетерпением ожидая подругу. Когда та вошла, Ведьма тихо ахнула, прикрыв рот ладонью:

– Господи… я уже забыла, как ты выглядела раньше…

– По-моему, вышло совсем неплохо, – отозвалась Коваль, доставая из гардероба платье и пакет с бельем.

– Да уж! Хохол умрет…

Процесс превращения в невесту затянулся. Марина долго не могла решить, какое именно белье выбрать из того многообразия, что приобрела вчера, потом так же придирчиво выбирала чулки. Наконец все было готово. Коваль стояла посреди комнаты, а Ветка критически оглядывала то, что вышло.

– Знаешь, дорогая, это нечто… – изрекла она, отступив на шаг. – Ей-богу, завидую твоему жениху…

– Прекрати! – попросила Марина со смехом. – И не говори этого при Женьке, ради бога! И еще… – Она вдруг серьезно посмотрела в глаза подруги и, стащив с пальца обручальное кольцо, протянула его Ветке: – Я очень прошу, пусть пока побудет у тебя…

Ветка захлопала глазами и взяла протянутое ей кольцо, зажала его в кулачке.

– Не волнуйся, я уберу его в сейф…

Марина вздохнула, улыбнулась натянуто, расправила плечи, высоко вздернула подбородок:

– Ну что, пора? Где там мой жених, готов?

Ветка убрала кольцо в небольшой сейф за картиной, поправила перед зеркалом кудряшки и пошла к Хохлу.

Марина нервно прохаживалась по комнате, курила, стараясь не смазать тщательно наложенную красную помаду, и зачем-то считала шаги от балкона до двери. Выходило ровно двадцать…

В дверь заглянула Ветка, поманила ее пальцем:

– Выходи, он внизу ждет… и машины готовы уже.

Марина почувствовала себя загнанной в угол, словно не сама, добровольно, согласилась на эту свадьбу.

«О чем я думаю, господи? Какая дурь…»

Она спускалась по лестнице и видела стоящего спиной к ней Женьку в строгом черном костюме. Он повернулся как раз в тот момент, когда Коваль занесла ногу, чтобы ступить на коричневый кафельный пол просторного холла. Хохол едва не лишился дара речи – к нему спускалась его прежняя Коваль, не Мэриэнн Мюррей, а именно его Марина, его Наковальня. Красивая, яркая и такая желанная, что сводило скулы. Кремовое платье, расшитое мелким жемчугом, подчеркивало ее фигуру, волосы, вновь черные и длинные, струились по плечам и спине, небрежно сколотые сзади небольшой золотой заколкой. Синие глаза без привычных линз, полные губы, покрытые лаково поблескивающей красной помадой…

– Котенок… – ахнул изумленный ее обликом Женька и даже забыл подать руку, чтобы не оступилась и не поскользнулась. – Рехнуться можно…

– Ты еще чего скажи, – пробормотала она. – Типа «век воли не видать»…

– Прости! – засмеялся он, протягивая руку и помогая окончательно сойти с лестницы. – Я просто не ожидал, что так будет… Господи… ты красавица у меня, котенок… такая красавица… – Хохол не походил сам на себя – расплывшееся в счастливой улыбке лицо, светящиеся глаза, дрожащие пальцы, сжимающие Маринину руку. – Я боюсь тебя даже поцеловать… – признался он шепотом.

Ветка наблюдала за всем происходящим с площадки лестницы, а в холле, неподалеку от двери гостиной, беззвучно плакала Даша, прижимая к лицу свою неизменную цветную косынку. С улицы вбежал Егорка, обеспокоенный суетой во дворе, и замер рядом с Хохлом, увидев мать.

– Мамуля… ты куда, такая? – выдохнул он, осторожно протянув руку и коснувшись рукава ее платья.

– Замуж, сынок, – улыбнулась Коваль, наклоняясь и обнимая мальчика. – Замуж – за папу.

– Я тоже хочу с вами.

Хохол решил вмешаться, взял Егора за плечо и серьезно сказал, глядя ему в глаза:

– Егор… мы тебя сейчас не возьмем – туда детей не пускают. Но потом за тобой придет машина, и ты приедешь в ресторан, хорошо? И еще – у меня к тебе мужской разговор, можно тебя на минутку?

Егорка моментально забыл обо всем и пошел с отцом в кухню на «мужской разговор». Ветка покачала головой и укоризненно взглянула на подругу:

– Вы его не воспитываете, а прививаете «понятия».

– Не лезь! – попросила Коваль. – Он с детства такой, терпеть не мог, когда его ребенком считали. И «понятия» тут ни при чем.

Хохол с Егором вернулись, и на хорошеньком личике сына Марина заметила хитрую улыбку. Он заговорщицки подмигнул Женьке, тот ответил тем же:

– Смотри не забудь! Я на тебя рассчитываю.

– Папуля, не волнуйся, – заверил мальчик. – Я все сделаю, как ты просил.

– Даша, ты еще все не готова? – спохватилась Ветка, глянув на плачущую домработницу. – Нашла время реветь! Ну-ка, умывайся скоренько, надо ехать!

Даша должна была стать свидетельницей на венчании, так как Ведьме вход в церковь был заказан.

…Церемонию бракосочетания Коваль помнила плохо, перед глазами все плыло, собственных слов она тоже не слышала. Говорила что-то в ответ на вопросы миловидной женщины в нарядном костюме, а в голове эти ответы звучали совершенно по-другому, там она была не Мэриэнн Мюррей, а Марина Коваль, и Женька был не Джеком Силвой, а Евгением Влащенко – как и положено. Все остальное как-то прошло мимо Марины. Только выражение лица Женьки, когда он взял ее правую руку, чтобы надеть кольцо, и увидел свободный безымянный палец…

Он молча поднес ее руку к губам и так стоял какое-то время, не обращая внимания на фотографа, быстро делающего снимок за снимком.

«Нужно забрать флэшку», – почти автоматически отметила Марина.

Очнулась она от странного ступора уже в машине, по дороге к церкви. Поднесла к глазам руку, словно проверила, не сон ли это, дотронулась до Женькиной щеки, заставив его развернуться к ней лицом:

– Ну, скажи что-нибудь…

– Что?

– Не знаю… просто скажи хоть слово, не молчи.

Вместо слов он поцеловал ее, осторожно запустив пальцы в длинные волосы. Наслаждался так, словно никогда прежде не делал этого, не прикасался к ней, не целовал, не чувствовал, как вздрагивает под ладонями ее гибкое тело. Будь его воля, и никакой церкви, ничего – домой, домой, в спальню, и не выходить оттуда до тех пор, пока будут силы. Но у Марины был свой план, которому придется следовать. Идею венчания Хохол и сам признал удачной, скорее, это было нужно больше ему, чем Марине, в принципе не верившей ни в бога, ни в черта. Но у Женьки было стойкое ощущение, что брак, освященный в церкви, станет для Коваль чем-то особенным, важным.

В небольшой церкви у кладбища их ждали. Отец Гавриил, молодой мужчина с аккуратной бородкой и глубокими, ясными серыми глазами, поговорил о чем-то с Дашей и вошел в храм. Марина жутко хотела курить, но понимала, что нельзя делать этого рядом с церковью, да еще перед венчанием. Она вцепилась в руку необычно серьезного Хохла, и тот успокаивающе похлопал ее по тылу кисти:

– Не волнуйся, котенок, все хорошо… – Нагнувшись, он поцеловал ее в щеку.

Ветка замахала руками, и Марина с Хохлом и Дашей вошли внутрь, а за ними Бармалей.

…С толстых белых свечей медленно капал воск, обжигая кожу руки, но Марина даже не чувствовала этого. В ее мозгу отдавалось каждое слово священника, каждый звук, раздававшийся в небольшом помещении церкви. Сзади стояли Бармалей и Даша, держа над головами Марины и Хохла венцы. Коваль вцепилась в Женькину руку и чувствовала, как подрагивают его пальцы. Когда же все закончилось, она ощутила какую-то пустоту в душе, как будто потеряла что-то важное, без чего жизнь утратила смысл.

– Ну вот, котенок… – хрипло проговорил Хохол, остановившись на крыльце церкви и щурясь на яркое осеннее солнце. – Вот и все…

– Ты сказал так, словно жизнь кончилась, а дальше ничего нет. Как итог подвел… – тихо проговорила Марина, глядя на выстелившие дорожку желтые листья.

– Ну, что ты, котенок! Дальше еще столько всего! – засмеялся Хохол, привлекая ее к себе.

Даша, скинув с головы косынку, подошла к ним, отстранила Женьку и обняла Марину, расцеловав в обе щеки:

– Ох, Марина Викторовна… Может, хоть сейчас все пойдет по-людски, а?

– Может… – рассеянно протянула Марина, напряженно глядя в сторону кладбища и решая внутри себя сложнейший вопрос – пойти ли на могилу Егора или не огорчать Женьку, не омрачать ему день исполнения желания.

Хохол, отойдя к машинам, курил в компании Бармалея и водителей, рядом с ними стояла и Ветка, раскуривала сигару и напряженно посматривала в сторону подруги.

Даша словно почувствовала настроение бывшей хозяйки, погладила по плечам, прижала к себе и совсем по-матерински сказала:

– Не надо, Марина Викторовна… Не надо – сегодня. Он ведь тоже человек, ему будет плохо…

– Спасибо, – прошептала Коваль, спрятав лицо у нее на шее и тихо всхлипнув.

– Не плачьте, Марина Викторовна… Егор Сергеевич простит…

Почуяв неладное, Хохол выбросил сигарету и быстрыми шагами направился к новоиспеченной жене:

– Мариш… что случилось, котенок? Что с тобой? – Он потянул ее к себе, заглянул во влажные от скопившихся слез глаза. – Ты плачешь?

– Нет, родной, не плачу… Дай мне платок, пожалуйста…

Женька вынул платок, сам осторожно промокнул ее слезы, стараясь не испортить макияж, подул в лицо:

– Вот так… Поедем отсюда.

Он прекрасно понял причину ее настроения и ее слез – близость кладбища и могилы Малышева была столь очевидна, что даже слов не требовалось никаких. «Господи, скорее бы уехать отсюда, – подумал Женька про себя, подводя Марину к машине. – Я не могу, я устал сдерживаться. Это бредовина – к трупу ревновать, а сделать не могу ничего, ни с собой, ни с ней…»

– Хочешь совет? Не повторяй ошибок Малыша, не прощай мне всего на свете – и тогда сможешь быть уверенным, – прошептала она. – Понимаешь? Со мной только так и надо. И когда ты научишься быть сильнее меня не только в постели, но и вне ее, вот тогда…

– Ох, Маринка… – покачал головой Женька, укоризненно глядя на нее. – Твоя откровенность иной раз напоминает беспредел…

Через три дня они сидели в салоне первого класса, ожидая взлета. Впереди снова была Англия, ставшая уже привычной и размеренной жизнь, где просто нет места криминалу. Но и многое изменилось за это время, проведенное в России. Хохол улыбнулся довольно, чуть скосив глаза на свою руку, крепко сжавшую Маринину. Тонкий ободок обручального кольца показался ему чем-то вроде олимпийской золотой медали…