Встретимся у Ральфа Фантом Пресс Москва 2004 5-86471-339-2 Lisa Jewell Ralph's Party

Лайза Джуэлл

Встретимся у Ральфа

Посвящается Яше и Яшин

На вечеринках всегда так: людей мы не замечаем, тех слов, что должны бы сказать, не говорим… Впрочем, в жизни такое происходит сплошь и рядом.

Марсель Пруст

Пролог

Положив трубку, Смит обвел гостиную взглядом. Нынешним вечером здесь побывали несколько претендентов, ради которых в квартире навели чистоту, так что сейчас комната выглядела относительно пристойно.

Смит собрал пустые чашки, бокалы и отнес посуду на кухню. Странное ощущение. Неуютно от мысли, что этих предметов касались губы и пальцы посторонних людей, рассматривавших его ванную и лицезревших затасканный халат на крючке за дверью, восседавших на его диване в своей — чужой — одежде, со своими — чужими — привычками, именами, жизнями; незнакомцев, случайно получивших возможность одним глазком заглянуть в его жизнь.

Решения они с Ральфом принимали быстро и жестко. Мгновения довольно, чтобы понять — кандидатура неподходящая, однако должное внимание уделялось каждому из соискателей. Первым делом экскурсия по дому: «А вот тут у нас кухня. Есть не только посудомоечная машина, но и — обратите внимание! — сушилка. Здорово, правда?» По окончании осмотра немного о себе: «По будням Смит встает чуть свет, но по выходным мы оба любим подольше поваляться в постели». Затем проявить умеренный интерес: «А вы чем зарабатываете на хлеб насущный?» И наконец, заключительный этап: «Очень рады были познакомиться, но нам предстоит встретиться еще с несколькими желающими, так что оставьте свой номер телефона, мы обязательно позвоним». На все про все — не менее четверти часа, чтобы стопроцентно нежелательный претендент ушел удовлетворенный, в полной уверенности, что его кандидатуру восприняли всерьез. Вот, например, Джейсон. При телефонном общении вселял надежду, при встрече же обнаружил желание разнообразить свой досуг. За чужой счет.

— Хотелось бы затусоваться с кем-нибудь, знаете ли, повеселее, поактивнее. Сечете?

— Э-э… Гм. А конкретнее можно? — попросил Ральф.

Они со Смитом вечера проводили перед телевизором, щелкая пультом, бездумно прыгая по сорока восьми каналам и молча пялясь в экран, после чего, совершенно осатаневшие, так же молчком разбредались по спальням.

Джейсон с энтузиазмом подался вперед, обхватив колени:

— Ну, к примеру, там, где я сейчас обитаю, ни хрена не происходит. Каждый день прихожу с работы домой, а все сидят вялые, как снулые рыбы. Просто с души воротит. Сечете?

Ральф и Смит в унисон покивали и обменялись недоуменными взглядами.

Или вот Моника. Эта бредила своими прежними жизнями («Вас не смутит, если я внезапно заговорю на другом языке?»). Роксана, похоже, дала деру от неудавшегося брака по расчету. Руки у нее ходили ходуном, а бегающие темные глаза так за весь визит и не сосредоточились на чем-нибудь конкретном.

— Нам с мужем предписано временное раздельное проживание, — объяснила она.

Смит решил, что им с Ральфом тоже предписано раздельное — причем навечно — проживание с Роксаной.

Саймон был очень и очень мил, зато весу в нем оказалось минимум сто двадцать кило, что заставило гостиную испуганно сжаться при его появлении, а диван — жалобно заскрипеть под опустившейся тушей.

У Рашель была такая кожа, что после ее ухода захотелось как следует пропылесосить мебель и ковры, а от Джона за милю несло собачьим кормом. С каждым очередным претендентом надежда найти квартиранта таяла.

— Кто звонил? — Ральф включил телевизор и упал на диван, нацелившись пультом на вспыхнувший экран.

— По объявлению, — отозвался из кухни Смит. — Девушка. Скоро придет. Голос приятный. — Он ногой захлопнул дверцу посудомоечной машины. — Зовут Джемм.

Свернув на перекрестке с Бэттерси-райз, Джемм двинулась дальше по Альманак-роуд, небольшой извилистой улочке, сплошь застроенной трехэтажными эдвардианскими домами, узкими и вытянутыми, с жилыми цокольными этажами — явление редкое в этой части Южного Лондона.

Джемм шагала, беспардонно заглядывая в неплотно зашторенные окна, и ее охватывало странное чувство узнавания. Что-то было смутно-знакомое в силуэтах домов, в цвете кирпичей под ногами, в чахлых деревцах, шеренгой вытянувшихся вдоль улицы.

Перед домом номер тридцать один ощущение дежа-вю усилилось. Джемм охватил по-детски безмятежный покой, словно после крайне утомительного дня она попала наконец под родной кров, в тепло и уют гостиной, освещенной лишь голубым светом телеэкрана.

Бросив взгляд в окно цокольной квартиры, Джемм увидела парня — со спины. Он курил и с кем-то беседовал. Тогда-то Джемм и поняла, что уже бывала здесь. Возможно, не в этом самом месте, но в очень-очень похожем. С детства ей часто снился один и тот же сон: квартира в полуподвале, освещенное окно, парень с сигаретой в руке, лица которого не видно. Ее судьба.

ОН? Не ОН?

Джемм позвонила.

Глава первая

Девушка, стоявшая в дверях, явно недотягивала до метра шестидесяти, даже с учетом вороха черных кудрей, схваченных шпильками и заколками в очень женственном, но суперзатейливом стиле рождественских венков. Колоритная, будто только что выпрыгнула из койки: щеки цвета спелой вишни, пухлые губы, нижняя чуть выдается вперед; под тонкими, но подвижными бровями блестят горчичные глаза. На ней были бы хороши развевающиеся муслиновые одеяния нимф и кожаные сандалии на завязках до щиколоток, но симпатичный фланелевый пиджачок с меховой оторочкой по воротнику и рукавам и юбка, которая на особе ростом повыше выглядела бы откровенно зазывной, шли ей не меньше. Кончик носа у нимфы бодро розовел.

Смит пригласил гостью войти и двинулся за ней по коридору, наблюдая, как она вертит головой, рассматривая картины на стенах, заглядывая в приоткрытые двери и похлопывая ладошкой по всем попадающимся на пути горизонтальным поверхностям. А симпатяга, черт побери.

Джемм обернулась к Смиту:

— Какая прелесть! Честное слово, прелесть! — Сверкнув улыбкой, она вдруг отпрыгнула к стене, вцепилась в батарею обеими руками и выдохнула со смехом: — У-уф! Руки как лед, ей-богу! Вот, видите? — Крохотные кулачки прижались к щекам Смита.

Смит вздрогнул и смутился, неожиданно для самого себя.

— Пошли на кухню? — продолжала жизнерадостная девица. — Я бы не отказалась от чашки горячего чаю.

— Сюда, — указал Смит, обходя Джемм. — Кухня сразу за гостиной.

— Да-да, конечно. Я знаю, где у вас кухня. В окно разглядела. С улицы. — Она снова рассмеялась. — Я дико любопытная. Вдобавок мне за сегодняшний вечер пришлось посмотреть столько кошмарных квартир, что я бы не рискнула к вам зайти, если бы мне с улицы не понравилось.

— Мы живем вдвоем, — сообщил Смит уже на кухне, наполняя чайник. — С приятелем. Ральф, наверное, у себя. Налью чаю и познакомлю вас.

Джемм, задрав голову, изучала коллекцию приправ и пряностей на полке. Пластмассовые крышки доверху полных банок были покрыты слоем жирной пыли.

— А что вы едите? — вдруг спросила она. — Э-э-э… Да вот, — хохотнул Смит, распахивая дверцу холодильника. — Зрелище говорит само за себя. — Полки были завалены пакетами с тайскими, китайскими, креольскими полуфабрикатами и не менее экзотическими готовыми соусами.

— О боже. Ну вы, ребята, даете. Это же дорого! А готовить так здорово. Я тебя научу. И Ральфа, если захочет. — Имя слетело с ее губ непринужденно, словно она знала Ральфа тысячу лет. — Я классно готовлю. Думаю, что классно. Точнее, мне все так говорят. Карри по-тайски, между прочим, умею. Все это готовое барахло — просто отрава. Вы не представляете, сколько туда соли пихают, чтобы хоть какой-то вкус придать. — Захлопнув холодильник, она вернулась в гостиную.

— У тебя, наверное, ко мне вопросы есть? — Джемм потянулась к книжной полке, достала что-то из дешевого чтива, покрутила в руках.

— Чай с сахаром и молоком? — вместо ответа крикнул Смит из кухни.

— А меда нет?

Смит без особой надежды заглянул в пару шкафчиков, тщетно пошарил на полках.

— Нет! Зато есть кленовый сироп.

— Шикарная комната! Нет, правда, без обид, — даже не верится, что здесь мальчики живут.

— Спасибо. — Смит был слегка обескуражен: скоро тридцатник стукнет, какой уж там «мальчик»!

Джемм окинула взглядом заваленную всякой всячиной инкрустированную столешницу полированного журнального столика и одобрительно кивнула. Кавардак на столе — штука любопытная: столько всего можно узнать о жизни владельцев. На столе Смита и Ральфа валялось с полдюжины пультов, телепрограмма, одинокая визитка, спичечный коробок и реклама доставки пиццы на дом. Рядом с полной окурков пепельницей две пачки красных «Мальборо». Сквозь верхний слой хлама проглядывали глянцевый художественный альбом, связка ключей и едва видимый, но вполне узнаваемый бумажный прямоугольник для «косячка». Ага! Джемм ухмыльнулась.

— Пойдем, с Ральфом познакомлю. — В дверном проеме возник Смит с дымящимися чашками в руках. — А потом посмотрим квартиру.

Ральф едва взглянул на потенциальную жиличку. В пылу телефонной ссоры с Клаудией он навалился на стол, плечом прижав трубку к уху и наматывая шнур на запястье — словно в бессознательной попытке пережать себе сосуды и покончить с идиотской предсказуемостью ситуации.

Заметив приятеля, Ральф скорчил мину, оторвал трубку от уха и протянул вперед, чтобы и Смит насладился желчным женским скулежом. Затем ткнул кнопку громкой связи.

«Ну почему я одна должна пахать? Ральф, ты хоть понимаешь, о чем я? Да ни хрена ты не понимаешь. Нашла кому жаловаться. Ты ж дальше своих долбаных пультов ничего не видишь. Еще бы! Стоит электронной дряни попасть тебе в руки, как ты приклеиваешься задом к дивану, вместо того чтобы сделать хоть что-нибудь…»

— Ральф… — прошипел Смит, — это Джемм. Джемм подмигнула Ральфу. Тот мельком глянул на пигалицу с черными кудряшками вокруг кукольного лица, расплывшегося в широченной улыбке.

«Ты меня слушаешь, Ральф? Pa-альф?! Или опять врубил свой гребаный спикерфон?»

Одарив Джемм кривой ухмылкой, Ральф губами изобразил «Приятно познакомиться», выключил громкую связь и забормотал в трубку что-то монотонно-нечленораздельное.

Смит и Джемм, тихонько прикрыв дверь, оставили его наедине с телефоном.

— Клаудия бывает не в меру… требовательной. Беседы вроде этой могут длиться часами. Вот не повезло парню. — Смит самодовольно улыбнулся и отхлебнул из чашки.

— А у тебя, выходит, подружки нет?

— Оч-чень проницательная девушка, — не слишком учтиво заметил Смит. — Точно. У меня — нет.

И вновь ему стало неловко — уж в который раз. Хочет ведь, всей душой хочет проявить дружелюбие и гостеприимство, произвести приятное впечатление, а вместо этого только грубит и обдает холодом. Вцепившись в старинную ручку, он неуклюже, рывком распахнул дверь.

— Вот. Свободная комната. — Смит протянул руку к выключателю. — Небольшая, но все необходимое есть.

Маленькая Г-образная комнатка освещалась люстрой-звездой из стекла и меди. Стены обшиты панелями светлого дерева. У дальней стены — кровать под живописным индийским покрывалом, подушки обшиты затейливыми кисточками. Рядом с кроватью — массивный шифоньер в духе 20-х годов, с зеркальными створками, в противоположном углу — единственное окно, закрытое тяжелыми цветастыми шторами, под окном — изящный, черного лакированного дерева, комод с выдвижными ящиками.

Джемм в восторге схватила Смита за руки.

— Чудесно! Просто чудесно! Я знала, что так будет! Можно, я останусь? Пожалуйста, можно?! Ну пожалуйста! — Она сияла как ребенок, теплые от чашки ладони согрели пальцы Смита.

— Мне бы хотелось показать вам всю квартиру. А потом поговорим. — Смит пошевелил пальцами, все еще ощущая тепло там, где к ним прикоснулась Джемм. — С Ральфом тоже нужно посоветоваться — к нам ведь уже многие приходили. — Почувствовав, что краснеет, он отвернулся.

— Ладно, — беззаботно согласилась она. Уклончивость Смита ее не смутила и не встревожила. Джемм знала, что будет жить в этой комнате.

Глава вторая

Шиобан понимала, что ей положено радоваться. Не третьестатейная станция, а «Радио Лондона» как-никак!

Чуть раньше, когда Карл сообщил ей эту потрясающую новость, она завопила от восторга: сбылась его заветная мечта! В данный момент он висел на телефоне, общаясь с городом Слиго, где обитали его мать-ирландка и русский отец, а Шиобан смотрела на него поверх края книжки. Лицо с приятными, мягкими чертами излучало давно, казалось, похороненный энтузиазм — Карл делился достижением с мамочкой, наверняка лопающейся от гордости за своего единственного и неповторимого сынка, своего драгоценного, обожаемого Карла, который в этот знаменательный день получил от самой большой столичной радиостанции предложение вести собственную программу в самое престижное время.

В голове не укладывается. Неужто это действительно произойдет? «Добрый день, Лондон, и добро пожаловать на шоу Карла Каспарова!» Ее Карл… не какой-то там безликий уродец диджей, а ее Карл будет обращаться к тысячам слушателей, лично вести интервью, заимеет собственных фанатов. В программах будет значиться его имя: 15.30-18.30. Карл Каспаров. «Час пик». Передачу Карла назвали «Час пик». В час пик Карл будет вести на радио программу «Час пик».

Шиобан мысленно прокрутила классический сценарий жары в деловой столице — пробки на плавящихся под палящим солнцем городских улицах, раскаленные автомобили, бампер к бамперу, и звучащий изо всех приемников голос Карла: «Сегодня в Лондоне опять жара, друзья, но слушателям „Часа пик“ перегрев не грозит! Итак, вместе слушаем „Там, на крыше“».

Раздумья ее прервал едва различимый жалобный стон. Боже, уже без четверти одиннадцать! От счастья они совершенно забыли о Розанне. Бедняжка уселась на пороге гостиной с выражением стоического страдания на морде и терпеливо ждала, давая понять, что при всей неординарности событий ее мочевой пузырь не безразмерен.

— Девочка моя! Все про тебя забыли, да?

В ответ собачий хвост вежливо заелозил по полу, но тут же забился в экстазе, стоило Шиобан двинуться в сторону вешалки, где на крючке висел поводок.

— Карл, я на улицу. Выгуляю Розанну. Пойдем, девочка. Гулять, маленькая, гулять.

Пока Шиобан втискивалась в зимнее пальто, узковатое в рукавах и с трудом сходящееся на груди (а ведь еще в прошлом году было как раз), Розанна в ожидании хозяйки шумно вздыхала у входной двери.

Шиобан с наслаждением вдохнула морозный воздух. От жары в комнате, возбуждения и шампанского кружилась голова. Поздний октябрьский вечер был хорош; на фоне иссиня-черного неба с гигантской луной старые дома на Альманак-роуд выглядели утонченно-элегантно.

Розанну, похоже, полнолуние встревожило. Она фыркала, втягивая ночные запахи, и дрожала так, что густая лоснящаяся шерсть переливалась в ярком лунном свете. Шагая вслед за собакой в конец улицы, Шиобан старательно взвешивала свои чувства. Последние годы их с Карлом жизнь была однообразной, серенькой, но привычной. Шиобан нимало не волновал тот факт, что она, по сути, толком не работала с тех пор, как потеряла место в швейном колледже в Суррее, — редкие заказы на свадебные платья и диванные подушки из художественного салона на Уондуорт-бридж-роуд позволяли сводить концы с концами. Плюс воскресные подработки Карла диджеем в местных кафешках и халтура на банкетах, — одним словом, на квартиру и скромное житье-бытье хватало.

Карл и Шиобан. Типичный средний класс. Или чуть ниже среднего. Вполне отдавая себе в этом отчет, Шиобан тем не менее знала немало людей, завидовавших их образу жизни, их отношениям. Сама она большего для себя и не желала: квартира у них есть, и премиленькая, которую удалось купить за бесценок — до того, как стоимость жилья в Бэттерси взлетела до небес; есть и чудная собака, и добрые, еще с университетских времен, друзья; и союз двух сердец, крепче которого, по словам тех же друзей, трудно себе представить. Союз Карла и Шиобан — пример для окружающих, мерило отношений. Мысль о том, что жизнь в одночасье может измениться… изменится непременно, приводила Шиобан в ужас.

Ее жутко разнесло за последнее время. До сих пор это не имело значения. Начиная с сегодняшнего дня имеет, да еще какое! Карл поймет, что она ничего из себя не представляет, просто плывет по течению, в никуда. После горячки своего «Часа пик», полный энергии и новых впечатлений, Карл вернется домой, к распластанной на диване Шиобан, осоловевшей и отяжелевшей от чудовищного ужина, проглоченного в одиночестве, поскольку в присутствии Карла она есть стесняется. Ну и что он подумает при виде такой картины?

Удовольствуется ли он теперь черной малюткой «эмбасси», которую перевез через океан из Индии через год после окончания университета? Сохранятся ли в его гардеробе вытертые джинсы с прорехой на колене и заношенные шлепанцы, приобретенные еще до знакомства с Шиобан? Будет ли он, войдя в дом, по-прежнему натягивать потешные тибетские носки с кожаными подошвами? Не уйдут ли в небытие вечера, когда Карл, приготовив чай на двоих и подхватив на колени Розанну, устраивался рядышком с Шиобан перед телевизором?

А его любовь к ней? Не уйдет ли и она в небытие?

Холодно все же на улице — зиме наскучило вежливо стучаться в дверь, она вошла без приглашения и вовсю принялась хозяйничать. Вскинув голову, Шиобан проводила взглядом легкое фиолетовое облачко, что скользнуло по шару луны и растворилось в черноте неба.

— Пойдем назад, девочка.

Они торопливо вернулись по Альманак-роуд к свету и теплу дома номер тридцать один. Выуживая из кармана ключи, Шиобан услышала голоса, глянула вниз и увидела привлекательную темноволосую девушку, выходящую из нижней квартиры. Что там, интересно, происходит? Весь вечер хлопает дверь, впуская и выпуская гостей.

В прихожей Шиобан отстегнула поводок, и Розанна, ринувшись в гостиную, вспрыгнула на колени к Карлу. Тот со смехом прижал собаку к себе и подставил лицо для традиционного приветствия. Стаскивая маломерное пальто, Шиобан из прихожей любовалась знакомой сценой. Губы ее тронула чуть грустная улыбка. Она впитывала в себя покой и радость нынешней жизни, потому что перемены — Шиобан это точно знала — неумолимо надвигались.

Глава третья

Ральф и Смит дружили уже пятнадцать лет. До этого враждовали в течение четырех, с первого дня средней школы, поскольку Смита оскорбляла творческая натура Ральфа и налет женственности в манерах, а Ральфа, в свою очередь, бесила легкость, с которой Смит достигал популярности среди сверстников и успехов в учебе. Они вращались на разных орбитах, у каждого был свой круг друзей, а когда их дорожки случайно сходились, фыркали и рычали друг на друга, точно столкнувшиеся на прогулке псы-соперники; друзья же, волей-неволей беря на себя роль хозяев, натягивали поводки.

Свела их, как ни странно, дама сердца Ральфа. Звали даму Ширель, приехала она из американского Балтимора по программе обмена студентами и два месяца жила в семье Смита. В Лондон Ширель прибыла в мае, в брюках-клеш с отворотами и мохнатом бирюзовом балахоне с капюшоном. Длинные и прямые патлы ее были так же бесцветны, как и лицо.

Она углядела Ральфа выходящим из автобуса в первый же свой день в Кройдонском колледже. Брюки на Ральфе были чрезвычайно узкие, за пределами всех мыслимых — и допустимых школьными правилами — норм, густо-синий пиджак сзади стянут на талии гигантской булавкой, на голове — сооружение из засаленных, вздыбленных иглами обезумевшего дикобраза косм, под каждым глазом — полоса чего-то сходного с печной сажей. Ральф был неотразим и знал это. И Ширель потеряла голову.

Вскоре из Ширель она превратилась в Скунса. Остриглась наголо, а отросший ежик выкрасила в черный цвет с обесцвеченной перекисью полосой ровно посередине черепа. Спустив все до цента на кружевные чулки, пояса с заклепками и кожаные юбки, без остановки дымила, наливалась коктейлями и всюду таскалась за Ральфом, как одуревшая от любви ротвейлериха. Она же затянула Ральфа и в дом Смита, без обиняков предложив «перетрахнуться». Предложение напугало Ральфа до полусмерти, но, прислушавшись к зову бушующих в шестнадцатилетнем теле гормонов, он счел немыслимым отказаться.

Смита, весьма чутко прислушивавшегося к зову бушующих в шестнадцатилетнем теле гормонов, одновременно восхищали и возмущали как сами эти рандеву, так и то, что проходили они — звучно проходили — под крышей его собственного провинциального жилища. Звуки, доносившиеся из-за двери гостевой спальни, развеяли все сомнения в сексуальной ориентации Ральфа. Какое-то время Смит сдерживал любопытство, но однажды был побежден и, симулируя острую нужду в телефонном справочнике, наткнулся на Ральфа в прихожей — тот враскачку спускался по лестнице, с видом заправского мачо застегивая ремень на солдатских штанах и источая аромат чего-то таинственно-возбуждающего.

— Ну и как житуха, малыш Ральфи? — поинтересовался Смит самым презрительно-снисходительным тоном, на который его хватило. — Скунсиха в порядке?

Ральф поднял глаза к потолку, сунул руки в карманы и небрежно бросил:

— Прогуляемся?

И они прогулялись. Несмотря на угрозы остаться в Англии навечно, нарожать Ральфу кучу детей и взрастить их в трущобах, на воплях «Секс Пистолз», подсесть на героин и умереть от передоза, Ширель в конце семестра вернулась к себе в Штаты, а Ральф со Смитом стали закадычными друзьями.

Их дружба основывалась на умении с комфортом проводить часы в обществе друг друга без необходимости разговаривать или двигаться. Как и в школьные времена, вне дома они по-прежнему вращались на разных орбитах, но жили бок о бок, дорожа бесценной возможностью не прилагать ни малейших усилий к общению — роскошь, которую ни тот ни другой не позволяли себе больше нигде и ни с кем.

Понятно, молчали они не всегда. Иногда обсуждали, какой канал смотреть, даже препирались по этому поводу; случались и битвы местного значения за обладание телевизионным пультом, если один считал другого недостаточно компетентным для работы со столь ценным устройством. А иногда они беседовали о женщинах.

Женщины. Заноза в заднице. Хомут на шее. Вечно они всем недовольны. Ничем им не угодишь. Смит и Ральф считали себя неплохими, можно даже сказать славными ребятами. А почему нет? Не сволочи; на сторону при своих подругах не глядят, мозги им не пудрят, руки не распускают, в прислугу не превращают. Ни один не имеет привычки в присутствии друзей игнорировать своих дам, бросать их ради мужской компании; ни один не развешивает над кроватями портретов сексуальных шлюшек. Ну чем не славные ребята? Обещают позвонить — звонят; девушку подвезти, куда нужно, — без проблем; бумажник предоставить по мелочи — пожалуйста. Если девушка не в духе — на сексе не настаивают; комплименты время от времени отпускать не забывают. Ральф и Смит старались, честно старались относиться к представительницам другого пола как к равным, но те упорно доказывали, что не стоят таких усилий, что они — существа диковинные, напичканные идиотскими надеждами, страхами и сомнениями. И все свои идиотские надежды, страхи и сомнения они так и норовили вывалить на Смита и Ральфа. Встречаются, понятно, и совершенно иные женщины. В этих влюбляешься с первого взгляда, взахлеб расписываешь их друзьям, строишь фантастические планы на будущее… а недели три спустя они уходят от тебя к какому-нибудь уроду, который будет изменять налево и направо, пудрить мозги, распускать руки и т. д.

Награжденный ненасытным либидо, Ральф не мог существовать без секса, а потому регулярно бросался в отношения как в омут головой, выныривая покалеченным, но не побежденным, с гордо вздыбленным и готовым к следующей схватке орудием. Смит же давным-давно признал свое поражение в современной битве полов и втихомолку ретировался, здорово потрепанный, зато живой.

Смит утверждал, что тем самым сохраняет себя. Сохраняет для женщины, о которой он не знал практически ничего; с которой не зашел дальше случайного несмелого обмена улыбками и кивками; которую считал уникальным биологическим соединением всех женских прелестей. На протяжении пяти лет он мечтал о дне, когда их пути пересекутся. Тогда он одарит ее широченной улыбкой, обронит что-нибудь злободневное и остроумное, предложит поужинать в шикарном ресторане, открывшемся на днях в Сент-Джеймсе, еще одной улыбкой отблагодарит за согласие, перебросит пальто через плечо и удалится вальяжной походкой.

Но вот уже целых пять лет при виде этой воплощенной мечты он лишь растягивал губы в кошмарной гримасе, будто дошкольник-недоумок, изредка отваживался на слабый приветственный взмах рукой, а случалось, усугублял свое и без того бедственное положение тем, что ронял что-нибудь в ее присутствии, спотыкался на ступеньках или мучительно долго копался в карманах в поисках ключей. Он был влюблен в светловолосое видение, стройное, загорелое совершенство, золотистый идеал, рядом с которым любая другая выглядела бледной немочью. Он был влюблен в девушку по имени Шери, жившую четырьмя лестничными пролетами выше, на последнем этаже их дома, и никто ему не был нужен, кроме нее.

Любовь Смита не поколебала ни откровенная надменность Шери, ни презрительное равнодушие к его робким попыткам подружиться. Любовь эту не замутил ни поток в верхнюю квартиру самцов средних лет, чьи «порше» и БМВ заметно сужали Альманак-роуд, ни сочувствие к несчастным женам, томящимся в одиночестве, пока их благоверные осыпают его любимую драгоценностями, цветами, флаконами духов и приглашениями в лучшие рестораны Лондона. Глаза Смиту застилала красота Шери; он ничего не замечал, кроме безупречности ее облика, кроме той роскошной внешности, под которой она так умело прятала свою убогость.

Пока Смит лелеял любовные фантазии, не в силах воплотить их в реальность, Ральф кувыркался с безмозглыми блондинками, — словом, оба как могли убивали время до тех пор… до каких, собственно? До тех, когда вконец одряхлеют? Когда все краски мира погаснут и все радости земного существования, как переходящий приз, перейдут к другим, помоложе?

Смит понял, что жизнь надо менять. Слишком все устоялось. Оба медленно, но верно себя уничтожали. Он дал одно объявление в «Лут», второе — в «Стандард», а третье прилепил на доску газетного киоска. Так у них и появилась Джемм.

За неделю, минувшую со дня вселения Джемм, для Ральфа ничего, в общем-то, не изменилось. Вечерами ее чаще всего не бывало, а когда приходила — сразу скрывалась в своей комнате. В ванной, правда, завелись новые штучки вроде ватных шариков и упаковок «Тампакса», а в холодильнике — свежие овощи, цыплячьи грудки и молоко. Если же не считать этих чисто внешних мелочей, все шло по-прежнему.

И вместе с тем все было иначе. Ральф чувствовал неловкость, разгуливая по квартире в одних трусах, пусть и спортивных; ему вдруг стало неудобно подолгу торчать в туалете, оставляя после себя малоприятное амбре, — привычка, с которой Смит давным-давно свыкся. Но что самое неожиданное — Ральфа замучило любопытство. Совсем рядом, под одной крышей с ним появился чужак, о котором он не знал почти ничего, кроме имени; не просто чужой человек, а женщина, со всеми таинственными, восхитительными женскими штучками: трусиками, лифчиками, косметичками, шпильками, роликовыми дезодорантами в розовых бутыльках, расческами со случайно оставленным длинным блестящим волосом, ароматными шариками для ванн, кружевными вещичками, шелковыми вещичками, пушистыми вещичками. Ральф потратил не одну сотню часов на разного рода удовольствия, которые способна предоставить женщина, но ни с одной до сих пор не жил бок о бок.

А теперь женщина поселилась в его собственной квартире. Любопытство сжигало Ральфа, он даже одним глазком заглянул в спальню Джемм, но что с того? Не рылся ведь среди белья, не открывал дверцы шкафа, не прикасался к ящикам комода, а всего лишь прошелся по комнате, рассматривая все, что попадалось на глаза. Ничего в этом плохого нет, убеждал он себя. Если бы Джемм хотела спрятать что-нибудь от чужого взгляда, она бы так и сделала. Да и дверь, если уж на то пошло, она не заперла. Ральфу очень не хотелось ощущать себя жалким соглядатаем, но он не мог избавиться от чувства вины за свое небольшое расследование, особенно в свете того, что увидел.

Ральф собирался всю неделю провести на студии, где не появлялся больше трех месяцев. Работу над рекламной брошюрой для туркомпании, с которой он справился дней за пять, ему удалось растянуть на две недели, так что последние полторы он провел в своей комнате, с успехом продвигаясь по тридцати трем уровням компьютерной игры. Добравшись этим утром до победного конца и насладившись льстивыми поздравлениями компьютера, он откинулся на спинку кресла и с грустью признал, что заняться ему, собственно, и нечем.

Первым делом он убедил себя, что собираться на студию без двадцати двенадцать бессмысленно, и торжественно поклялся непременно отправиться туда завтра. Затем прикинул, не позвонить ли на работу Клаудии, и отверг эту идею. На работе Клаудии вечно не до него: «Только не сейчас, Ральфи, — я улетаю»; «Только не сейчас, Ральфи, — я минуту назад влетела». Ухмыльнулся, представив себе Клаудию — как она в одном из своих дурацких блестящих костюмчиков безостановочно снует по офису, точно лента в магнитофонной кассете.

Что делать, когда нечего делать? От скуки Ральф решил прогуляться. Шагая по Норткоут-роуд, мимо рыночных лотков с пылающими осенними красками цветами, дешевыми пластмассовыми игрушками, индийскими благовониями и африканскими бусами, он думал о Джемм. Лично ему квартирант был ни к чему — Ральфу нравилось жить со Смитом, часами пялиться в телеящик или на пару надираться до чертиков, — но квартира принадлежала Смиту, так что последнее слово было за ним. Да и Джемм, похоже, оказалась неплохой девчонкой.

Тем не менее первая неделя далась нелегко. Ни Смит, ни Ральф не отличались коммуникабельностью, что не облегчало ситуацию. Заказывая на дом ужин из индийского ресторана, Ральф забыл предложить порцию и Джемм, за что винил себя потом весь вечер; а когда Джемм проскользнула в ванную, он вообще едва со стыда не сгорел, представив, чем ей придется дышать после его собственного, по обыкновению длительного, там пребывания. Джемм выразила желание приготовить сегодня ужин; Ральф, оценив этот дружеский жест, в душе все равно бесился из-за необходимости ломать привычный режим. Вечера понедельников он обычно проводил дома, не испытывая ни малейшей нужды в общении с внешним миром. Если Смит куда-нибудь уходил, Ральф частенько включал автоответчик и безо всякого сожаления просеивал звонивших. Теперь же придется сделать усилие и на любезность Джемм проявить ответную.

Болтаться по улицам без цели — тоска. Ральф двинул в сторону углового супермаркета — из тех, что растут кругом как грибы после дождя, торгуют хрустящей кукурузной дрянью но бешеным ценам, где не найти ни еды по вкусу, ни привычной марки стирального порошка, зато легко заблудиться среди полок с двадцатью двумя видами мексиканского кетчупа. Ральф сам не понимал, какого черта его тянет в подобные заведения, явно изобретенные для набивания карманов детишек финансовых тузов («Эй, Пол, а не прикупить ли нам здесь местечко, не отгрохать ли лавчонку да не завалить ли лохов вином и кукурузными чипсами по тройной цене?»). Купив пачку «Мальборо», хотя дома дожидались две нераспечатанные, он вернулся на Альманак-роуд.

Дневная телепрограмма состояла сплошь из кулинарных шоу и австралийского «мыла», так что Ральфу пришлось довольствоваться рекламным каналом, где спортивного вида молодчик с портняжным метром на шее и лихорадочным блеском в глазах перечислял беспредельные достоинства жутковатого синтетического балахона с блестящей вышивкой по вырезу: «Заметьте, не один, не два… нет, ТРИ вида вышивки! Отделка стеклярусом, отделка блестками вокруг аппликации и, наконец, отделка фигурным бисером по всей горловине!!!»

Интересно, размышлял Ральф, откуда на нас свалилась эти инопланетяне и какой наркотой пичкают их телевизионщики, чтобы выжать такой энтузиазм при рекламе откровенного дерьма?

Он вырубил ящик. Наступившая тишина давила на мозги. Ральф чувствовал себя опустошенным и никчемным. Ему по-прежнему нечем было заняться. Прихватив чашку давно остывшего чая и пакет крекеров, он поплелся в коридор. Тогда-то это и случилось. Тогда-то он безотчетно и толкнул дверь в комнатку Джемм.

Странно и непривычно видеть пустую прежде комнату жилой. Здесь даже пахло теперь по-другому. Нераспакованные коробки с вещами одна на другой громоздились по углам; остальные, уже разобранные и сложенные аккуратной стопкой, лежали у двери. Поперек неубранной постели брошен голубой халат с вышитым китайским драконом на спине.

Ральф сделал шаг — присмотреться к дискам, пристроенным на уголке комода. Гм. Впечатляюще. Музыка в его вкусе, конца семидесятых: «Jam», «Madness», «Generation X». Нужно будет попросить послушать. Рядом с грудой дисков — фото Джемм в тяжелом зимнем пальто, с покрасневшим от мороза носом, на корточках и в обнимку с золотистым ретривером. Разглядывая снимок, Ральф вдруг сообразил, что, во-первых, не очень-то и представляет, как выглядит Джемм, — не обращал на нее особого внимания, — а во-вторых, что рядом с ним поселилось очень даже хорошенькое создание. Хотя и не в его вкусе. Он всегда предпочитал блондинок; взбалмошных блондинок в нарядах от-кутюр; длинноногих блондинок, отзывающихся на имена вроде Джорджины, Наташи ну и, понятно, Клаудии; роскошных блондинок, подвизающихся в пиаровском бизнесе, художественных галереях или домах моды; блондинок, вечно желающих, чтобы он, Ральф, был богаче, стильнее, опрятнее, жестче, мягче, старше, моложе… словом, кем-нибудь совершенно иным.

В отличие от его длинных блондинистых красоток Джемм мелка и затейлива. У нее, как выяснилось, прекрасный музыкальный вкус, и она держит под рукой снимок любимого пса. А еще она мила, любезна; а еще с ней, кажется, легко и приятно общаться. Нет, совсем не в его вкусе.

Ральф куснул крекер, уронив кусок на пол, а когда наклонился, чтобы поднять, заметил под столом стопку общих тетрадей в потрепанных обложках. Дневники, не иначе. Настоящие девчачьи дневники с настоящими девчачьими тайнами. Цифры на корешках — либо тисненные золотом, либо просто написанные чернилами от руки — отмечали года от 1986 до 1995. А куда делся дневник за 1996, текущий? Ответ нашелся тут же — уголок общей тетради выглядывал из-под голубого халата.

Ральфу была видна дата (прошлый четверг) и первые слова нескольких строчек, набросанных мелким, кудрявым, похожим на саму Джемм почерком: «…прелестная квартира… кажется, робок. .. уверена, что это не так… неужели судьба — я просто в восторге… возможно, Смит, только он немного… Ральф…»

Ральф отпрянул. Какого черта, спрашивается, он сует нос не только в чужую — девичью — спальню, но и в личный дневник, чтоб ему провалиться?! Стыдно, приятель. И грустно. Ральф сделал шаг к двери, но к этому моменту любопытство дошло до точки кипения.

С бешено бьющимся сердцем он рывком отбросил халат, пробежал глазами страницу и застыл, от изумления разинув рот. По мысли Джемм, в эту квартиру ее привел какой-то там вещий сон; она рассчитывала найти здесь свою судьбу; восторг ее был связан с уверенностью, что кто-то из двоих, либо Смит, либо Ральф, окажется мужчиной ее мечты. В буквальном смысле. Ральф счел бы девицу психопаткой, если бы… не несколько строчек. Вот, пожалуйста, Джемм собственноручно написала: «Смит немного зажат, да он, если по-честному, и не совсем в моем вкусе. Скорее Ральф — поджарый, сексуальный, пугающий (от столь лестной оценки у Ральфа аж желудок стянуло). С ним, кажется, было бы веселее. Проблема в том, что у него есть девушка».

Надо же. Его не просто сочли достойным претендентом, но и записали в фавориты. Хотя… все так, кроме последней фразы. Клаудия — не проблема, это однозначно. А в остальном — чистая правда. С ним и впрямь веселее, чем со Смитом. Бывало и по-другому, но за годы помешательства на Шери Смит как-то подрастерял уверенность и шарм.

На этом страница заканчивалась. С глубоким вздохом подавив желание прочитать следующую, Ральф опустил тетрадь на кровать — в точности, как она лежала, — и накрыл халатом. Оставалось только надеяться, что Джемм не пристроила где-нибудь волосок, чтобы застукать бесстыжих любителей чужих дневников.

Удовлетворившись результатом, он еще долго сидел на смятой постели, так не похожей на ложе Клаудии со свежим бельем каждый божий день и навороченной композицией из декоративных подушек поверх покрывала: каждая подушка должна лежать именно так и не иначе, дабы не испортить хозяйке расположение духа. Заметив среди простыней лифчик — черный, без изысков и далеко не новый, — Ральф покрутил его в руках. Ого. Малышка Джемм не так уж и мала: на этикетке значилось 62D. Где она, черт побери, их прячет? Бюст Клаудии, слепленный в полном соответствии с ее статью сушеного кузнечика, с трудом обнаруживался и на взгляд, и на ощупь. Ох и соскучился же он по нормальным сиськам, с тоской подумал Ральф, по этому воплощению женственности, по полной женской груди, чуть подрагивающей от прикосновения и всегда такой теплой, зовущей. Прочие части женского тела не так миролюбивы: порой кажется, что они способны укусить, задушить или покалечить. Грудь же всегда дружелюбна и безмятежна.

Вздрогнув, Ральф обнаружил, что трется губами о бретельку лифчика, вдыхает едва уловимый аромат. Да что за хрень! Он отдернул атласную тряпку от лица, положил на колени и сунул правый кулак в чашечку лифчика. Силы небесные, подумал он, хватит места и для левого! Говоря словами Клаудии, девушка «умеет одеваться». Если Клаудия обзывала толстой какую-нибудь девушку, а Ральф возражал, она неизменно бросалась в бой со своим неопровержимым аргументом: «Ха! Девица просто умеет одеваться. Нацепит шарфик, напялит свитер с чужого плеча, под которым хоть полтонны жира запросто спрячешь, — и все дела. Обвела вокруг пальца таких дурней, как ты». Глядя на объемистый лифчик Джемм, Ральф впервые готов был согласиться с Клаудией. Ведь не заметил же у Джемм… этой роскоши. Где были его глаза? Ральф приткнул бюстгальтер между складок простыни и отвел взгляд. Хорошо хоть приятель в штанах не ожил. И без него тошно от ощущения собственной убогости.

Уходить не хотелось. Хотелось насладиться чисто женским духом комнаты Джемм, взглянуть, что она держит в ящиках комода, отвернуть колпачок дезодоранта и понюхать гладкий шарик, перечитать все дневники и узнать, как ей давались первые «трудные дни». Хотелось забраться в ее постель, накрыться ее простыней и, опустив голову на ее подушку в зеленовато-голубой наволочке, вдохнуть запах Джемм, вобрать в себя ее тепло.

Мечты, мечты. Ральф медленно встал, похлопал по матрацу, убедился, что следы его пребывания уничтожены, и вышел, оставив дверь чуть приоткрытой, как это сделала утром Джемм. Что ж, подождем. Вечер обещает быть интересным.

Вновь усевшись за свой стол и пытаясь придумать занятие, не связанное ни с выходом на улицу, ни с телефоном, ни вообще с мало-мальской тратой сил, Ральф возвращался мыслями к дразнящим отрывкам из дневника Джемм и умирал от любопытства. Что это за хренотень с вещими снами? Что она там еще написала о своей судьбе? И что она еще написала о нем? Ральф толком не осознал, когда и почему родилось ощущение, что в ближайшее время жизнь здорово осложнится.

Глава четвертая

Шиобан ненавидела собственное тело, постепенно превратившееся в гигантскую волосяную плантацию. С возрастом, как известно, появляются морщины и седина и кожа теряет упругость; но чтобы с ног до головы зарастать шерстью, будь она неладна?!

Смотреть противно. На больших пальцах ног — какие-то мерзкие кустики, икры в темной поросли. Впрочем, волосы на ногах общество приемлет, поскольку они есть у всех, даже у супермоделей, и в любом косметическом отделе найдется полка с депиляторами, которые можно купить, не смущаясь и не сгорая со стыда.

Но на днях Шиобан обнаружила несколько длинных, черных, жестких лазутчиков в желобке на груди. Откуда взялись? Почему? И волоски вокруг сосков… Что может быть безобразнее шерсти на нежной, матово-розовой поверхности? Разве что четко просматривающиеся усики.

Сражение с ненавистным волосяным покровом стало частью ежедневного режима Шиобан. Мужчины наверняка понятия не имеют, каких усилий стоит женщинам по-детски гладкая кожа, каким трудом они истребляют с тела все сколько-нибудь мужские признаки. Интересно, а сам-то сильный пол пошел бы на подобные муки, если бы мода и общество внезапно потребовали и от мужского тела сходства с алебастровой скульптурой?

И еще — почему, спрашивается, в других странах волосатость женщин никого не волнует? Французы даже изобрели для женских усиков особое ласковое словечко. Отчего же англичанка не смеет появиться на людях с небритыми ногами без опасения заполучить клеймо лесбиянки?

В свое время Шиобан сделала попытку приобщиться к садоводству и огородничеству, но быстро разобралась, что это занятие сродни борьбе с растительностью и работе по дому: результатов не приносит, и нет ему конца. Волосы, сорняки и пыль стали главными врагами Шиобан.

Чем она занимается? Да тем самым, что отнимает все больше и больше времени, — рьяно ненавидит собственное тело. Мало того, что тело с каждым днем все сильнее зарастает волосами. Оно еще и жиром зарастает с той же скоростью. И речь не о двух-трех лишних фунтах, не о чуть узковатой одежде. О нет — комплекция Шиобан достигла того уровня, когда люди, прежде ее не знавшие, не задумываясь назовут «толстухой». Большая часть гардероба пылится в шкафу, а Шиобан изо дня в день надевает одну и ту же пару легинсов, меняя лишь мешковатые футболки и джемперы. Покупка новой одежды означает поход по тем магазинам, где ее ноги прежде не было, и надо будет приближаться к стойкам с цифрами, которые разве что не в голос вопят: «Жирная, жирная, жирная!» Карл ни разу даже словом не обмолвился об этой проблеме, а сама Шиобан тем более. Он по-прежнему смотрел на нее, обнимал и ласкал, по-прежнему держался с ней на людях за руки, по-прежнему говорил, что любит. Не слишком часто, но он ведь никогда не был щедр на нежности. Шиобан не раз случалось гадать — что Карл о ней, собственно, думает? В его присутствии она давно не раздевалась, не разгуливала больше по дому голышом, а совместные купания прекратились как-то сами собой, и опять же молчком. Шиобан ничего не стоило спросить напрямик: «Послушай, Карл, по-твоему, здорово меня разнесло?» Но, зная Карла, честнейшего из людей, она заранее знала и ответ: «Да, Шабби, здорово». И что дальше? Куда завел бы их этот разговор? Слово за слово выяснилось бы, что она давно стала Карлу противна, что он презирает ее за лень и считает, что если бы любила, то не распустилась бы.

Карл же, в полном неведении о муках Шиобан, не только не презирал ее, но, напротив, восхищался ее формами. Прежде она была самую капельку несоразмерна — ноги чуть худоваты, бедра слегка широковаты, задница несколько плосковата, — а теперь все ее формы пришли в равновесие: грудь уже не кажется нелепо пышной, зад обрел женскую округлость. Ну не счастье ли — обнимать по ночам роскошное, тугое тело со сдобными руками и мягкими, нежными бедрами. Набранный вес словно влил новую жизнь в тридцатисемилетнюю оболочку Шиобан, придав сходство с розовощекой, пухленькой девочкой-подростком. А Карлу, между прочим, с пухленькой девочкой-подростком спать не довелось даже во времена его собственного розовощекого отрочества.

И волосы Шиобан по-прежнему приводили Карла в восторг. Густые, ниспадающие до талии блестящими волнами цвета спелой кукурузы, они всегда пахли чистотой и еще чем-то загадочным и пьянящим. Карл поначалу и влюбился-то именно в эти дивные, сказочные волосы. Куда бы ни занесло его в студенческом городке — всюду они бросались в глаза, то рассыпанные по спине и вспыхивающие золотистыми бликами даже в хмурый день, то уложенные вокруг головы драгоценным венцом. Шесть месяцев золотой каскад волос терзал его душу. Стоило Шиобан появиться в поле зрения — и сердце Карла пускалось вскачь от надежды приблизиться к обладательнице этой роскоши и явить ей свой восторг, свою страсть. В мечтах он одну за другой вынимал черепаховые заколки и гребенки и любовался водопадом, струящимся на его подушки или сиденья его «эмбасси». Ему хотелось собственноручно мыть эти дивные волосы, расчесывать их, пестовать, как домашнего любимца, как одушевленную часть Шиобан, в которой воплотилась вся красота женщины.

Шиобан об этом даже не догадывалась. Для нее Карл был одним из активистов студенческого союза — славный малый с русской фамилией, ирландским акцентом и стильной челкой, тот самый, кто чаще других пришпиливает объявления на доску, тот самый, кто в курсе всех событий в кампусе и кто раскатывает на «эмбасси». Официальный бойфренд красавицы Анжелы — мужской мечты с крашено-блондинистым мальчишеским ежиком и младенчески невинной мордашкой. Шиобан нравился обаятельный Карл, нравился его ирландский акцент, легкий нрав, сексуальный зад, но она была убеждена в вечной любви Карла и Анжелы. Случалось, она представляла себе эффектную парочку слившимися воедино на белоснежной, 'согретой солнцем постели или от души хохочущими в компании друзей за стойкой молодежного паба. Время от времени Шиобан улыбалась Карлу и получала ответную улыбку — вот и все, на что она могла рассчитывать.

Но в один прекрасный день, в разговоре с коллегой Карла по студенческому союзу, тайным мечтам Шиобан неожиданно влили новую кровь.

— Та еще стерва, — небрежно отозвался собеседник об Анжеле.

Оп-ля! Надежда взлетела до небес.

— Надо же. А я считала ее симпатичной девчонкой. С Карлом все-таки… ну ты понимаешь. Они смотрятся идеальной парой.

— С Карлом, ха! Да он просто святой, ей-богу. У них же что ни день, то скандал. Понятия не имею, как этот парень выдерживает ее взбрыки. Карл заслуживает лучшего, и лично мне кажется — только между нами, —что они скоро разбегутся. Ходят слухи, девка подцепила другого. Но уговор — я тебе ничего не говорил. — И собеседник с ухмылкой подмигнул.

Шиобан услышала все, что нужно. Мимолетный обмен улыбками незаметно перерос в мимолетный обмен парой фраз, а затем и в задушевные пикники на двоих в ближайшем парке, которые длились часами, пока Анжела была на лекциях. А потом случился тот счастливый вечер (через полтора месяца их официальной дружбы), когда Карл сказал, что их общему приятелю вконец осточертела и Анжела, и восторги Карла по поводу Шиобан, а потому он, Карл, решил проявить инициативу и направить развитие событий в нужное русло. Пылая от счастья, Шиобан, уходя от него, даже о пальто забыла.

Ее волосы оправдали и превзошли все его ожидания; и до тех самых пор, когда — месяца два тому назад — Шиобан перестала принимать душ с ним вместе, Карл зачастую мыл их сам, осторожно, тщательно взбивая шампунь, ополаскивая, упиваясь их густотой, длиной, цветом и тем, что ему позволено к ним прикасаться.

Для одних мужчин фетиш — женская грудь, для других — ноги, для третьих — бедра. Карл заводился от шикарных волос. Стоило ему увидеть действительно красивые волосы, как он шалел.

У Шери тоже очень даже неплохие волосы — не роскошь, конечно, как у Шиобан, но довольно длинные, шелковистые, прелестного цвета ванили. На волосы Шери он обратил внимание раньше, чем на их владелицу, еще прошлым летом, когда они вдруг засияли в лучах солнца бледно-соломенными струями. Впрочем, он не замедлил обратить внимание и на ее стройные загорелые ноги, едва прикрытые летним платьем или мини-юбкой, и на длинную шею, и на очаровательное лицо с изящно вылепленными скулами и безукоризненными зубами.

Вот и сейчас он любовался волосами Шери, любовался сдержанно, как эстет, поверх раскрытой «Ивнинг стандард» поглядывая в громадное окно шейпинг-класса, где затянутая в лайкру Шери доплясывала последние пять минут часового «кислотного» джаза.

В трех милях от Ковент-Гарден голая Шиобан, сидя на краю ванны, с ненавистью пересчитывала новые складки на животе, а Карл тем временем поднялся из плетеного кресла, поцеловал Шери, шлепнул по упругой попке и повез на ланч в ресторан «Европейский модерн», один из ее любимых.

Глава пятая

Уже начинало темнеть, когда Джемм двинулась от своего офиса на Лестер-сквер в сторону Джеррад-стрит, за продуктами для обещанного Смиту и Ральфу ужина в честь новоселья. Прошла целая неделя на новом месте, а она по-прежнему почти ничего не знала об этих ребятах. Нарочно приходила домой попозже и старалась не высовывать носа из своей комнаты, чтобы дать им время привыкнуть к своему присутствию. Однако пора бы навести дружеские мосты.

В день переезда новые соседи по-рыцарски, хотя и без особого энтузиазма, помогли перенести ее пожитки из давно не мытого, обшарпанного грязно-горчичного «остина-аллегро» в ее комнату. Забавно, должно быть, смотрелась со стороны их троица, безмолвно и чинно топавшая вверх-вниз по бетонной лестнице, как сцепка каторжников. Позже парни оставили новую жиличку наедине со скарбом и лишь время от времени заглядывали в дверь, чтобы предложить чай, кофе или услуги по распаковке.

И откуда она взялась, эта современная мода делить жилье с незнакомыми людьми? — размышляла Джемм. Нет, такое, конечно, и прежде бывало — прислуга жила в одном доме с хозяевами, квартиранты селились под одной крышей с домовладельцем, — но разница очевидна. В наши дни иерархии не существует; все жильцы, абсолютно чужие друг другу люди, имеют в квартире равные права. Собираются вместе в общей гостиной, смотрят один телевизор, на равных пользуются ванной и туалетом, холодильником и плитой и, по большому счету, берут на себя обязательства относиться к новому соседу как к другу, а не как к съемщику жилплощади. Джемм довелось сменить немало квартир, и везде первые несколько вечеров проходили в грустном одиночестве. Вот и здесь она кожей ощущала неловкость соседей. И Ральф, и Смит старались не отступать от привычного образа жизни, но она точно знала — им далеко не так, как раньше, удобно, к примеру, смотреть баскетбольный Кубок Австралии или состязания «Топлес дартс» на канале для взрослых. Понятно, что даже если ее нет в гостиной, само присутствие за стенкой постороннего выбивает из колеи.

В этих раздумьях Джемм дошла до пересечения с Лайл-стрит, где посреди «зебры» на нее снизошло вдохновенное воспоминание: кто-то из этих двоих не слишком компанейских, но с виду стоящих парней уготован ей судьбой! Бред сумасшедшего? Ну и плевать. Джемм привыкла безоговорочно доверять знакам, на которые судьба для нее никогда не скупилась. Единственное, что в данном случае оставалось в тумане (причем, увы, в плотном тумане), —это имя избранника. Который из двух? Который? Поскольку на сей счет судьба упорно отмалчивалась, Джемм всю неделю провела в изучении обоих кандидатов.

Основываться на внешности не приходилось — и тот и другой по-своему хорош. Лет в восемнадцать от такого, как Смит, с его небрежно-всклокоченным, чуть нескладным обликом любимчика учителей частной школы и фаворита однокашников, она в момент потеряла бы голову. Высокий, пусть и не атлетически сложенный, с теплыми карими глазами, густыми каштановыми волосами и идеальной формы носом, он несомненно привлекателен. Но на вкус Джемм, он самую капельку слишком «взрослый», чуточку слишком благовоспитанный и сдержанный, — словом, чересчур джентльмен. У нее создалось впечатление, что Смит приходит в ужас от вида девушки с кружкой пива в руках, а процесс ухаживания у него включает букеты роз на длинных стеблях и запрограммированные ежемесячные сюрпризы в виде билетов на театральную премьеру. Фу! Джемм ценила мужчин напористых и дерзких.

Мысли о выборе не мешали Джемм рыться в корзине с изогнутыми блестящими зелеными и красными перчиками чили, перебирать, нащупывать те, что поплотнее. Когда самые заманчивые были отобраны, она сложила их в пакет, не без труда отодранный от идиотского приспособления в виде рулона полиэтилена, и переместилась к корзине с крошечными густо-зелеными и будто отполированными баклажанами.

Джемм считала, что такого рода экскурсия по супермаркету идет на пользу здоровью, чего не скажешь о покупке фасованных продуктов. От очищенных, разделанных и вымытых овощей мало толку. То ли дело самой потрогать, погладить, взвесить на ладони яркие экзотические плоды, на рассвете прибывшие прямиком из Таиланда, Китая или Индии и еще не утратившие аромат далекой родины.

Ральф, пожалуй, куда больше в ее вкусе. Джемм нравилась его худощавость, если не сказать худоба, которую еще сильнее подчеркивали короткие волосы и одежда размера на два больше нужного. Черты лица резковаты, но правильные, а взгляд круглых, глубоко посаженных голубых глаз проницателен и вместе с тем мягок. Вдобавок природа наградила его той самой обаятельной кривоватой улыбкой, что зарождается в одном уголке рта и не сразу добирается до другого. Что еще? Вне всяких сомнений, сексуален. Говорит с милым акцентом выходца из Южного Лондона. И кроме того, уж он-то точно не закажет для нее в пабе бокал белого вина и не потащит в дорогой ресторан, чтобы широким жестом выложить за ужин половину месячной зарплаты.

Она и не заметила, как добралась до мясного отдела.

— Рад тебя видеть, Джемм, — с широкой улыбкой приветствовал ее продавец, упаковывая гигантский кусок свиного желудка для старушки-китаянки. — Что берем сегодня? — спросил он с мягким манчестерским выговором.

Джемм давно хотелось выяснить, каким образом единственный англичанин затесался среди персонала китайского супермаркета.

— Привет, Пит.

Она склонилась к прилавку, рассматривая утиные лапы и поросячьи уши, лиловые спирали говяжьих кишок, толстые белые ломти сала и розовые свиные ножки.

— Фунт куриных грудок без кожи, пожалуйста.

— Собралась сварганить что-нибудь из ряда вон? — Пит неизменно интересовался кулинарными изысками Джемм.

— Всего лишь тайское карри с зеленым перцем.

— Домашнее?

— Разумеется. — Джемм широко улыбнулась. — Как всегда.

— Ломтики потоньше?

— Если можно.

— И кого порадуешь? — продолжал Пит, ловко нарезая розовое мясо ножом, запросто сгодившимся бы в качестве холодного оружия.

— Соседей по квартире. Пытаюсь понравиться. Джемм добавила пакет с курятиной к перцу и баклажанам. Кто знает, откуда сюда приехали эти цыплята? Никаких этикеток с названием города и страны, никто не позаботился завернуть каждую грудку в белую бумагу, в которой они и проделали бы путь от магазинной полки до полки домашнего холодильника. Цыплята без роду-племени. Джемм выбирала их среди потрохов, для которых в других супермаркетах не нашлось бы места, и авантюрная частичка ее души ликовала.

Магазин был полон китайского люда, набирающего продукты на ужин, обслуги из близлежащих китайских ресторанчиков, заскочившей за мешком-другим риса на случай вечернего наплыва, любопытствующих туристов и дилетантов. Последним нравилась здешняя атмосфера, но не хватало опыта, а потому в их корзинках болтались пакетики быстрорастворимой вермишели, кувшинчики с устричным соусом да банки чего-нибудь уж абсолютно нелепого вроде кальмаров в малазийском соусе карри, удел которых — закончить существование в мусорном ведре, поскольку кальмары и жестяные банки несовместимы. Джемм всегда испытывала неприличное злорадство, когда на глазах у дилетантов ставила перед кассой свою корзину, полную свежего кориандра, глянцевых листьев лайма прямо с дерева, веретенообразных побегов лемонграсса и мохнатых пучков лука-шалота.

С доверху набитыми пакетами в руках она направилась к Шафтсбери-авеню. Небо приобрело сочный оттенок спелой сливы, и улицы Сохо уже были пропитаны той ночной аурой соблазна и вызова, что всегда так будоражила Джемм. Заметив за окном пивной влюбленную парочку, поглощенную беседой и друг другом, она испытала укол одиночества, но лишь на миг, пока не вспомнила, что ее сегодня ждет и какие бескрайние горизонты открывает перед ней этот вечер.

Не зная, что Джемм предпочитает из выпивки, Смит купил и вино, и пиво. А вдруг она трезвенница? В «Винной лавке» неподалеку от своего офиса на Ливерпуль-стрит он прихватил и минералки «Перье». «Винная лавка»! Сити, с его псевдостариной и напыщенным слогом, порой не уступает в вычурности Ист-Энду. Почему не заурядные «Спиртные напитки»?

Смит опустил покупки на когда-то полированный, а теперь изрядно обшарпанный прилавок, и мужик в темно-зеленом фартуке и очках на самом кончике носа — типичный торговец — прострелил каждую бутылку древнего вида кассовым «пистолетом». Только сейчас сообразив, что настроение у него на нуле, Смит злобно швырнул ни в чем не повинному лавочнику кредитку и нетерпеливо захрустел пальцами, пока тот заворачивал покупки и укладывал их в пакет. Медный колокольчик, звякнувший при выходе за его спиной, окончательно вывел Смита из себя.

Пересекая Финсбери-сквер, он страдал от холода и с тоской думал о быстротечности времени: давно ли, кажется, в легких брюках и рубашке без рукавов просиживал в этом самом сквере свой обеденный перерыв, наблюдая, как стариканы катают шары? Зиму Смит всегда терпеть не мог и по-настоящему счастлив бывал только летом.

Какая жалость, что Джемм именно сегодня затеяла этот свой ужин. Ну не в настроении он сейчас общаться, изображать интерес. Не видеть бы никого. Одна мечта — завалиться на диван перед телевизором с сочным гамбургером и банкой пива. Понятно, что подобное времяпрепровождение как раз и натолкнуло на идею о третьем квартиранте, но… сегодня ему не до перемен. Завтра вечером — пожалуйста. Сколько угодно. С презентацией будет покончено, репей Джеймс наконец отцепится. Купил бы бутылку шампанского, букет цветов и сразил Джемм дружелюбием, остроумием и искренней благодарностью за ее кулинарные усилия. Завтра. Но не сегодня.

Смит переложил пакет в руку с кейсом, а свободную опустил на поручень эскалатора, движущегося вниз, к станции «Ливерпуль-стрит». Перед ним застыл раззява-турист, явно не имеющий ни малейшего понятия об этикете подземки.

— Простите, — сквозь зубы процедил Смит.

Турист обернулся и смущенно шагнул вправо. Смиту на секунду стало стыдно. И чего взъелся? Сам ведь не раз бывал в шкуре туриста.

Он парился в давке на «Серкл-лайн», тихо ненавидя всех попутчиков. Ну ни единого нормального рядом: от одного потом воняет на весь вагон, другой сопит прямо в ухо; этот — громила, тот — заплывший жиром боров; у соседа слева чудовищный пук газет под мышкой, сосед справа — вообще полный урод. Засадить бы каждому в череп по мотыге, что ли…

Да ты совсем спятил, парень. Подавив кровожадные мечты, Смит обратился мыслями к предстоящему вечеру. О чем они будут беседовать с Джемм? Он только сейчас сообразил, что знает о ней… да, собственно, ничего не знает. Смит намеренно избегал новую жиличку, так что до сих пор не в курсе ни сколько ей лет, ни кто она по профессии. Есть ли у нее, к примеру, приятель? Хорошо бы — нет, хотя откуда взялась эта надежда, Смит толком не понял. Словом, все его знания о Джемм ограничивались именем — смешное, как и у него самого, — и не слишком существенными фактами: любит чай с медом, с сахаром не любит и водит жуткий «остин-аллегро». И еще — симпатичная. Не Шери, понятное дело, до золотистой богини Шери ей далеко, но все же милая, с отличной фигурой, сексапильная и… как бы это поточнее… пушистая. Голос такой мелодичный, без визгливых ноток. Брюки не носит, что очень важно. Только вот некомфортно как-то в ее присутствии, а почему — он пока не разобрался.

Двери на «Слоун-сквер» разъехались, и Смит наконец вырвался из вагона, с наслаждением вдохнув свежий морозный воздух. Восемь лет назад, только-только купив квартиру в Бэттерси, Смит всякий раз корчился, ступая на платформу «Слоун-сквер». Откуда, в конце концов, всем этим людям, подпирающим столбы в ожидании приятелей или подружек, знать, что молодой человек с кейсом, шагающий по Кингс-роуд, вовсе не обитатель низкопробных окрестных меблирашек? Теперь-то ему наплевать, кто и что о нем думает. То ли перерос юношеское позерство, то ли понял, что здесь никому нет дела до того, где он живет.

Взгляд его невольно задержался на цветочном лотке — ярком пятне на фоне почти полностью лишенных листвы октябрьских декораций. Смит решил, что цветы не помешают. Джемм ведь раскошелилась на ужин, а денег у нее, скорее всего, негусто. Однако с выбором надо быть осторожнее — еще поймет неправильно. Смит выбрал три угрожающе-больших пиона. Броско, но дешево и без претензий.

Несколько минут у цветочного лотка подействовали на него благотворно, и уже в куда лучшем расположении духа он запрыгнул в автобус, взмахнул перед шофером проездным и занял любимое место у окна.

Остался позади мост Бэттерси, в гранатовых сумерках за окнами засияли фонари моста Элберт, похожие на свечки с именинного пирога, и хандра окончательно уступила место праздничному настроению. На губах Смита мелькнула легкая улыбка, он вздохнул и предался предвкушению домашнего ужина и общения с хорошенькой девушкой.

Глава шестая

К возвращению Карла Шиобан, как обычно, уже поужинала. Когда Карл только начал преподавать, она, бывало, сопровождала его в танцкласс. Наряжалась в одно из своих платьев в стиле пятидесятых, поддевала кучу крахмальных нижних юбок, оживляла губы кроваво-красной помадой, а глаза — черной подводкой, волосы забирала в высокий «конский хвост», они на пару усаживались в «эмбасси» и двигали в Сол-и-Сомбра, чувствуя себя Джеймсом Дином и Натали Вуд. Но с появлением Розанны эти совместные выходы прекратились — Шиобан было жаль оставлять любимицу в одиночестве пять вечеров в неделю. Да она теперь и не влезла бы ни в одно из тех старых платьев.

Теперь Шиобан пять вечеров в неделю смотрела, как Карл прилизывает черные волосы гелем, натягивает свои любимые галифе, настоящую гавайскую рубашку и выходит из дома точь-в-точь такой же — если не считать легкой залысины, — как пятнадцать лет назад. Танцором Карл всегда был великолепным, а учитель из него вышел и вовсе первоклассный; некоторые из его бывших учеников открыли собственные школы. Редкие свадьбы и вечеринки знакомых обходились без Карла — в паре с ним любая, даже самая неуклюжая женщина выглядела и чувствовала себя примой.

— А что, в квартире под нами новые жильцы? — спросил он, расшнуровывая свои изрядно поношенные, но как всегда до блеска начищенные башмаки. — Я когда проходил, заметил в окне девушку. Возится на кухне.

— Такая темненькая, маленькая?

— Точно.

— Я ее уже неделю здесь вижу. Должно быть, недавно въехала.

Карл прошел на кухню и, обняв Шиобан за расползшуюся талию, уперся подбородком ей в плечо. Привычно вскинув руку, чтобы потрепать его смоляные завитки, она с опозданием вспомнила, откуда он вернулся.

— Ой! Всю руку в твоем геле вывозила. Вот черт! Шиобан метнулась к раковине. Карл успел лишь шлепнуть ее по округлостям ниже спины и отправился в гостиную.

Улыбка вмиг исчезла с его губ. Тяжело опустившись на диван, он уронил лицо в ладони. За дверью ванной Шиобан что-то напевала под аккомпанемент льющейся воды. Негромко напевала, мелодично, а ему хотелось выть в голос. Был бы один — орал бы, орал до тех пор, пока сердце не разорвалось. Обокрали его. Ограбили. Лишили ребенка, не спросив его мнения, не поставив в известность.

Этажом выше его малыш спал, дышал и рос внутри Шери. Его плоть и кровь; сгусток клеток величиной с папин ноготь, но с будущими глазками, ножками, ручками и черными, как у папы, кудрями. С таким же тяжелым нравом по утрам и точно такими же несуразно большими пальцами на ногах. Шери его убила, не подумав даже сообщить, что он, Карл, мог стать отцом.

Плевать, что она во время ужина, за гребешками под лимонным соусом, поставила точку на их романе. Плевать. Шери для него ровным счетом ничего не значила. Что такое Шери? Довольно красивые волосы, хороший секс и недурная партнерша для танцев. Но она убила его ребенка. Бездумно. Безжалостно. Он смотрел в это ледяное, бесчувственное лицо — качество гребешков волновало Шери явно сильнее, чем совершенное злодейство, — и ненавидел ее… всей душой ненавидел.

— Каждая третья беременность, по статистике, заканчивается выкидышем. Невелика беда. Он ведь мог бы и не выжить. Ты бы ничего не узнал, — говорила она с таким утомленным видом, словно ей до смерти надоело сообщать об абортах раздавленным горем любовникам. — И вообще — как бы ты объяснил ситуацию Шиобан? «Да, кстати, дорогая, помнишь ту девицу из верхней квартиры? Ну, ту, которую ты терпеть не можешь? Так вот, я с ней немножко потрахался и хочу сообщить тебе чудную новость: она беременна!» Угу. Уверена, что наша бедняжка, наша бесплодная пышка Шиобан заплясала бы от радости. — Закончив тираду саркастическим движением изящных бровей, Шери развернулась, чтобы сообщить скользящему мимо официанту, что гребешки жестковаты. — Будьте любезны заменить их на улиток.

Карл не только представления не имел, как бы он «объяснил ситуацию Шиобан», сложись все иначе, — практицизм никогда не был сильной стороной его расхлябанного ума, — но и не желал об этом думать. Сейчас он помнил лишь об утраченном шансе. Его малыш жил во чреве этой женщины. А если бы их с Шиобан отчаянное желание иметь ребенка заставило обратиться к услугам суррогатной матери? Тогда его семя соединилось бы с яйцеклеткой чужой женщины и выросло бы в чужом лоне — так какая разница? К Шери, если на то пошло, у него чувств не больше, чем у одноразового шприца, или чем они там оплодотворяют суррогатную мать.

Прислушиваясь к звяканью посуды на кухне — Шиобан готовила ужин — и вспоминая муку на ее лице в тот миг, когда ей, двадцатилетней, врачи объявили приговор, Карл поклялся отомстить. Пока неизвестно, каким образом и когда, но он сторицей отплатит Шери за страдания, которые она ему сегодня причинила.

День у Смита выдался чудовищный. Он спал два часа, накануне выхлебал восемь банок пива и два стакана текилы, а теперь рабочий вторник подходит к концу, и у него осталось максимум три часа на завершение этой чертовой презентации, которую его рекламная фирма подписалась устроить для одного из крупнейших банков страны. Весь офис стоит на ушах, а на Джеймса больно смотреть — в таком состоянии Смит его еще не видел. Обычно невозмутимый, полный достоинства и элегантный Джеймс во время запарки терял весь свой лоск — редеющие седые пряди, обычно тщательно разложенные по черепу, вставали дыбом, галстук съезжал набок, а под мышками шикарной рубашки от Жермин Стрит расползались темные пятна.

В данный момент Джеймс с побагровевшим лицом в бешенстве орал Диане, чтобы та «открыла хоть одно гребаное окно, потому что здесь воняет, как в каком-нибудь гребаном обезьяннике!». Диана же, на дух не переносившая никакой работы и жившая мечтами, когда ее розовощекий беби предложит ей сердце и праздную жизнь, дошла до кондиции еще полчаса назад и теперь была на грани истерики.

Смит вернулся к своему столу, глянул на монитор с незаконченной фразой: «Квирк и Квирк по праву считается одной из старейших фирм по связям с общественностью и славится своим…» Буквы плясали перед глазами, издевательски напоминая о похмелье. Нет, пора заняться наконец делом и забыть о том, что было накануне.

В животе заурчало. Бесшумно стащив со стола свежий номер «Рекламы сегодня» и косясь на Джеймса — не следит ли тот за каждым его шагом, — Смит улизнул в туалет.

В сверкающей белоснежным кафелем кабинке до журнала дело не дошло. Воспоминания о вчерашнем ужине нахлынули с новой силой. Что за вечер, что за странный вечер! И… что за неразбериха. Смит с силой прижал ладони к лицу.

Ну и что ему теперь делать? Как же все неловко вышло. Смит не привык, чтобы женщины сами на него бросались. Во времена «до Шери», когда он еще не поставил крест на романах, инициатива всегда была за ним. Джемм просто-напросто захватила его врасплох, а он был слишком пьян, чтобы отвечать за свои поступки. А теперь… теперь ему стыдно перед Шери, будто он ей изменил. Пять лет! Пять лет хранить себя — и в один миг пустить все коту под хвост. Конечно, все было очень мило и приятно. Чрезвычайно приятно. Он уж и забыл, как лестно для мужчины внимание женщины, как стимулирует и как питает оно мужское эго. Но он не имел права позволять, чтобы дело зашло так далеко. Надо надеяться, Джемм сожалеет о случившемся не меньше и постарается забыть. А если нет? Придется сказать ей… сегодня же вечером сказать, что произошла ужасная ошибка. И что дальше? О-о-о черт. Джемм наверняка съедет, а ему опять искать жильца. Ну ЧТО он ей сегодня скажет? ЧТО им всем теперь делать, черт побери? И какого дьявола он не подумал о последствиях? Смит уставился на свое отражение в зеркале над раковиной. Выглядит чудовищно. Чувствует себя и того хуже. А работу за него никто не сделает. Вломиться бы в кабинет Джеймса, долбануть кулаком по столу и заявить: «Вот что, Джеймс! Наплевать мне на репутацию „Квирк и Квирк“. Наплевать, чем она там славится. Сам себя продвигай, урод рекламный, а я сваливаю!» Исключено, разумеется. С тяжким вздохом Смит покинул безмятежный покой туалета и вернулся в офисный бедлам, где Джеймс терзал кнопки факса.

— Диана! Диана! Какого черта надо этой идиотской дряни? — бубнил он сквозь зубы, смахивая на стареющего взъерошенного попугая.

— Кнопку старта нажали, мистер Квирк? — со злобной томностью в голосе поинтересовалась Диана.

— Жал, жал, еще как жал! Эй, кто-нибудь, отправьте ради всего святого. Некогда мне тут возиться…

Диана скорчила гримасу в спину смотавшемуся к себе в кабинет Джеймсу и поплыла к факсу.

— Тебе кто-то звонил, — бросила она Смиту. И добавила, многозначительно вскинув брови: — Женский голос. Сообщение на столе.

Смит отклеил от монитора желтую бумажку. «Это Джемм. Спасибо за вчерашний вечер. Как насчет где-нибудь посидеть после работы, выпить?» Сердце в груди бухнуло, шея и щеки вспыхнули.

Ну и хрень!

Глава седьмая

— Привет, Стелла. — Джемм была не в форме. Недосып и похмелье давали о себе знать: под глазами мешки, веки наползают на глаза — красота, слов нет.

— Привет, Джемм. Прекрасно выглядишь. Новая помада? Тебе идет.

— Спасибо.

Умора. Джемм знала, что выглядит преотвратно. Она уже три года работала в театральном агентстве вместе со Стеллой, и та регулярно выдавала ей комплименты, причем каждое утро придумывала что-то новое. Джемм как-то подсчитала, что еженедельные пять комплиментов минус отпуск складываются в двести сорок комплиментов в год, следовательно, за прошедшие три года она получила семьсот двадцать разных комплиментов.

— Как прошел ужин? — со свойственной ей настойчивой вкрадчивостью поинтересовалась Стелла, кружа вокруг стола Джемм, будто с шести утра только и ждала появления коллеги, чтобы услышать ответ на этот вопрос.

Тридцати трех лет от роду, повыше Джемм, но тоже недотягивающая до метра шестидесяти, Стелла прочно застряла в девственницах. Ее волосы цвета пожелтевшей от времени бумаги всегда хранили остатки перманента на сеченых концах, а от бледно-голубого карандаша для век, которому, увы, Стелла была неизменно верна, круглые глаза казались еще водянистее и бесцветнее. Личной жизни у нее, насколько могла судить Джемм, не было вовсе, и потому она благодарно проглатывала любые мелочи тоже не слишком богатой событиями жизни коллеги-те, которыми Джемм готова была ее угостить. «Как прошел прием твоей сестры у окулиста?» — с неподдельной тревогой интересовалась она. «А у твоей подруги Лулу с ее новым парнем все хорошо?» (Лулу она в глаза не видела.) «Твоя мама уже выбрала обои для спальни? И какие же? В крапинку? Какая прелесть!» (С матерью Джемм она в жизни не встречалась.)

Джемм была бы рада сказать, что любит Стеллу, привязана к ней, что скучает, когда той нет рядом, но не могла при всем желании. Чаще всего Стелла была для нее занозой в пятке, здоровенным гвоздем в стуле, а в такие дни, как сегодня, когда череп трещит и язык липнет к глотке, Джемм призывала на помощь все терпение и хорошие манеры, чтобы мало-мальски вежливо реагировать на нудный треп коллеги.

— Отлично, отлично. Все прошло отлично, спасибо. — Джемм растянула губы в улыбке и изобразила крайнюю занятость.

— Чудесно, — прочирикала Стелла, в восторге от того, что у Джемм в жизни случился вечер, который не зазорно определить как «отличный». — Квартира все еще нравится?

— О да. Квартира — лучше не бывает. Очень нравится, спасибо. — Фальшивый энтузиазм Джемм с каждой секундой таял.

На ее счастье, зазвонил телефон Стеллы. Джемм облегченно вздохнула, чувствуя, как от воспоминаний краска заливает лоб и щеки. Смит подарил ей пионы. Он подарил ей пионы — самые чудесные цветы в мире, ее любимые! В тот миг, когда он, смущаясь, протянул ей три цветка, неловко буркнув, что заранее благодарен за ужин, сомнения Джемм исчезли. Это ОН. Вчера вечером, на кухне, глядя на парней, она поняла это со всей очевидностью. На одной чаше весов судьбы был Смит, такой трогательно вымотанный после трудового дня, в добротном сером костюме, бледно-лиловой рубашке и при галстуке, а на другой — Ральф в задрипанном шерстяном мешке, который у него по недоразумению сходил за джемпер и из которого он, похоже, не вылезал неделями, и в абсолютно не гармонирующих по стилю, вульгарного вида бриджах.

— Помощь требуется? — предложил Смит, в то время как Ральф прошаркал обратно в гостиную и завалился на диван досматривать «Жителей Ист-Энда». Счет 2 : 0 в пользу Смита.

Наконец уселись за стол. Запахи кокоса, уксуса и кориандра мешались с божественным ароматом тайского риса. Восторгу Смита и Ральфа не было границ.

— Ничего вкуснее в жизни не ел! — объявил Ральф.

— Даже в ресторанах такого не подают, — согласился Смит.

Когда запас комплиментов иссяк, понадобилось несколько банок пива, чтобы подогреть беседу, причем основные усилия опять пришлись на долю Джемм. Она воспользовалась случаем, чтобы получше узнать соседей.

Смит, как выяснилось, работал в Сити, в известной фирме, специализирующейся на связях с общественностью и обслуживающей в основном банки и прочие финансовые учреждения. Прежде он подвизался на бирже, где здорово надорвался, после чего решил, что никакие бешеные заработки не стоят здоровья. Впрочем, между строк Джемм уловила, что и нынешнее его жалованье, существенно более низкое, раза эдак в четыре превышает ее собственный скромный доход. На Альманак-роуд он обосновался восемь лет назад — скопил приличную сумму, работая в Сити во время экономического бума и живя с родителями, благодаря чему смог выложить наличные за эту квартиру, когда жилье в Бэттерси шло по удобоваримой цене.

Чуть позже к нему присоединился Ральф, оказавшийся, к величайшему изумлению Джемм, художником. Ральф никак не вписывался в созданный ею в воображении стандартный образ художника. Джемм все последние дни гадала, чем он может зарабатывать на жизнь, почти не покидая стен квартиры. Ральф уже давно не писал — несколько месяцев, если она верно поняла, — перебиваясь случайными заказами в области компьютерной графики. Именно перебиваясь — судя по всему, его заработка хватало впритык на жилье, пиво, сигареты, вечерний «косячок» и — при острой необходимости — на такси до дома. Описание собственной несостоятельности и неудавшейся карьеры Ральфа, похоже, не вдохновляло. На своем курсе в Королевской академии искусств он был звездой, а его дипломную работу приняли «на ура» и критики, и публика. Ральф показал Джемм небольшую коллекцию газетных вырезок того периода с угрюмыми черно-белыми снимками «мастера» и сопутствующими статьями, изобилующими выражениями типа «впечатляющий талант», «гений», «ярчайшая звезда на небосклоне своего поколения». Он несколько раз успешно выставился, продал с десяток картин за сумму, на тот момент казавшуюся баснословной, — и шумихе настал конец. На место Ральфа пришли новые «ярчайшие звезды поколения», а его произведения из выставочных залов перекочевали в винные погребки и холлы отелей в Сити.

— А взглянуть на твои работы можно? — попросила Джемм. — Здесь есть какие-нибудь?

— Угу. Я бы тоже не отказался — хоть одним глазком. — Смит повернулся к Джемм. — Восемь лет живу с этим парнем, а чем он занимается в своей студии, так и не видел. Даже снимков. Покажи ей дипломные работы, Ральфи.

Ральф недовольно скривился, однако исчез мгновенно. Вернулся он с большим альбомом, на первом развороте которого громадными буквами значилось: «Ральф Маклири». Джемм перевернула плотную страницу. Не большой ценитель и уж тем более не знаток современного искусства, она тем не менее поразилась первой вещи под названием «Зыбучие пески. 1985». Вторая картина называлась «Ядовитые газы и ультрафиолет. 1985», а третья, размером поменьше, — «Мощные электрические бури. 1985».

Абстракция, понятно, но цвет богатый, и, даже несмотря на очевидную одномерность изображения, Джемм ощутила исходящую от картин энергетику.

— Послушай, это же… здорово. Просто здорово и… — она подыскивала слова, которые не выдали бы ее невежество, — сильно, впечатляюще… жутковато даже! А ведь я современное искусство не очень люблю. Но эти вещи великолепны!

— Спасибо. — С маской деланного равнодушия, но явно довольный, Ральф захлопнул альбом. — И хватит расспросов о нас. Расскажи-ка лучше о себе.

Эта тема никогда не приводила Джемм в восторг, и она быстренько, в двух словах, рассказала о театральном агентстве «Смолхэд менеджмент», куда устроилась три года назад, о своем недавнем повышении — секретарское место она сменила на должность менеджера по работе с юными дарованиями, а теперь набиралась опыта у своего босса, Джарвиса Смолхэда, который возлагает на нее, Джемм, большие надежды. В агентстве не обходится без своих маленьких закулисных трагедий и драм с участием героев-любовников и примадонн, и каждый инцидент приходится утрясать лично. Упомянула Джемм и зануду Стеллу с ее нездоровым интересом к чужой личной жизни; про свою эксцентричную мамочку и долготерпеливого отца; про идиллическое детство, прошедшее в пасторальном коттедже в Девоне. До появления на Альманак-роуд Джемм (Джемм — это сокращение от Джемаймы) жила вместе с сестрой Лулу в огромной, убого обставленной квартире в тупике Куинстаун-роуд. Недавно Лулу решила переехать к своему парню и его трем детям от первого брака. Джемм могла остаться, ее даже просили об этом, но она предпочла сменить жилье.

За разговорами Джемм со Смитом убрали со стола (3 : 0 в пользу Смита), и чем дольше Джемм за ним наблюдала, тем больше убеждалась в своей правоте. Из двоих друзей Смит определенно спокойнее. Спину за столом держал прямее, вел себя вежливее, смеялся сдержаннее. И вместе с тем в Смите чувствовалась некая уязвимость, трогавшая сердце Джемм, грусть какая-то… одинокость.

Ральф более живой и веселый, больше похож на нее, зато именно с чуточку скованным Смитом она ощущала родство душ.

Главное — выбор сделан, а уж запустить процесс и направить события в нужное русло — это раз плюнуть. Возьмет, фигурально выражаясь, Смита за руку и осторожненько поведет по пути к счастью. Вот только прыти подобной от судьбы Джемм никак не ожидала.

Незадолго до одиннадцати Ральф, чуть покачиваясь, встал из-за стола, галантно поцеловал Джемм руку, рассыпался в благодарностях за ужин, ставший вехой в его гастрономическом опыте, и удалился к себе, оставив ее со Смитом наедине.

Джемм тут же взяла быка за рога.

— Ты веришь в судьбу? — спросила она напрямик, сворачивая «косячок» на кухонном столе.

— М-м-м?

— Ну, в то, что все в жизни происходит не случайно, что все предопределено. Вот я, к примеру, оказалась здесь. А если бы мне понравилась другая комната, то сейчас я была бы на другой кухне, общалась бы совсем с другими людьми и понятия не имела бы о вашем с Ральфом существовании. — Джемм помолчала. — Но этого не могло случиться, понимаешь? — Она колебалась, гадая, насколько может быть с ним откровенной.

Смит же гадал, к чему она, собственно, клонит, и упорно, но безуспешно пытался сфокусировать взгляд.

— Сразу предупреждаю — то, что я скажу, тебе покажется идиотизмом. Обещай, что не примешь меня за шизанутую.

Смит потянулся за бутылкой текилы.

— Обещаю.

— Мне с детства часто снится один и тот же сон. Смит пододвинул к ней бокал с текилой. Ну и забавная же девчонка.

— Ничего особенного, — продолжала Джемм. — Извилистая улица, красивый высокий дом с цокольным этажом, обсаженный деревьями. Я иду по улице, заглядываю в квартиру полуподвального этажа и вижу парня, который сидит на диване спиной к окну. Он курит и с кем-то разговаривает, но я не вижу с кем. Мне ужасно, ужасно хочется зайти. Квартира кажется такой теплой, такой уютной; я чувствую, что это мой дом, что я обязана здесь жить и просто не имею права проходить мимо и этого дома, и человека, которого пока не знаю. Вот и весь сон. Так вот… когда я сюда пришла, то узнала ТУ САМУЮ квартиру! Я заглянула в окно — как и во сне — и увидела человека, который сидел на диване ко мне спиной и разговаривал с кем-то в глубине комнаты. Все точь-в-точь как во сне! — Она запнулась, а потом спросила с нервным смешком: — Думаешь, у меня крыша поехала?

Смит стер усмешку, дрожавшую в уголках губ. Не имея представления, куда может завести странный рассказ, он почему-то был совсем не против болтовни. Поэтому изобразил крайний интерес:

— Ничего подобного я не думаю. Наоборот, все это очень любопытно. Потрясающе, я бы сказал.

— Но это еще не все. Надеюсь, ты не сочтешь, что я вываливаю на тебя… Ой, даже не знаю, говорить или нет…

Смит пристроил подбородок на сцепленных ладонях и уставился на Джемм немигающим взглядом:

— Продолжай. Сгораю от нетерпения.

— Одним словом, дело не только в квартире. Дело в том человеке. Во сне я точно знаю, что он предназначен мне судьбой. Понимаешь, о чем речь?

Нет. Смит понятия не имел, о чем речь, зато отлично чувствовал другое: с каждой минутой эта шальная девушка становилась все ближе… Он буквально видел, как придвигается к этому немного кукольному личику и целует эти пухлые губы… Но уже в следующую секунду, вспомнив Шери, представил себе ее там, наверху, изящно прикрытую кремовой шелковой простыней (постельного белья Шери он, понятно, никогда не видел, но разве может быть оно иным?), с разметавшимися по подушке золотыми прядями. Представил, как высокая грудь под пеной кружев едва заметно вздымается и опускается, мысленным взором увидел, как Шери поворачивается во сне, вытягивается, как шелк соскальзывает с ее безупречного тела, приоткрывая стройную загорелую ногу, как с губ срывается чуть слышный, чувственный вздох — и Шери вновь погружается в сон…

— Скажи честно — по-твоему, я полоумная, да? Вот черт. Так и знала. Не надо было ничего говорить.

— Чт-то? Да нет же, нет! Господи, извини. Я просто задумался. — Смит виновато улыбнулся. Желание поцеловать Джемм не проходило, да и мысль эта не казалась уже нелепой. Подняв стакан, он кивнул: — Твое здоровье!

— Брр! — Лихо опустошив свой стакан, Джемм передернула плечами.

— Дрянь, — согласился Смит.

Оба молчали, поглядывая то на дно стаканов, то друг на друга. Что-то явно витало в воздухе. Что-то должно было произойти.

— Смит, — первой не выдержала Джемм, — боюсь, ты решишь, что я тороплю события, но мне ужасно хочется обнять тебя. Просто ужасно хочется. Ты как? — С неловкой ухмылкой она потянулась к нему.

Объятие вышло монументальным. Джемм могла бы поклясться, что чувствовала мощные импульсы взаимного притяжения, когда, уткнувшись лицом Смиту в грудь, вдохнула его запах, — все было как во сне, только еще лучше, потому что наяву.

Смит прижал ее к себе, неожиданно наслаждаясь ощущением близости. Как же давно, как чертовски давно он ни с кем по-настоящему не обнимался. Уж и забыл, каково это — обнимать женщину, делиться с ней своим теплом, сливаться воедино. Признаться, он надеялся, что это произойдет с Шери, но и с Джемм совсем неплохо. Даже замечательно. И Джемм замечательная.

Глава восьмая

Ральф не желал верить в то, что произошло. Не мог поверить — и все тут. Немыслимо это. Непостижимо. Грубо и… и… невероятно. Девчонка два дня как переехала, а Смит уже… уже ее трахает. Трахает, сукин сын!

Ральф не понимал, как это вышло. Только что они втроем трепались и хохотали — очень мило и успешно наводили мосты, подружились, можно сказать; потом он, Ральф, отчалил на боковую, а эти двое… эти двое — что? Какую хреновину старик Смитти наплел девушке, какого дьявола позвал на подмогу, чтобы с такой скоростью затянуть в койку? Может, она нимфоманка, меняющая квартиру за квартирой, чтобы оттрахать соседей? А что? Экономия налицо: по крайней мере, не надо тратиться на такси до дома. Господи.

Ральф все утро проторчал в постели с переполненным мочевым пузырем, дожидаясь, пока эта парочка уберется из дому. Не хватало еще наткнуться на кого-нибудь из них у дверей сортира. За Смитом входная дверь захлопнулась в восемь, Джемм ушла в девять, и уже через пару секунд Ральф стоял в туалете.

Нет, что-то в теории о нимфоманке не сходится. Джемм явно не такая. Хорошая девчонка. Настоящая. За ужином она его просто очаровала, он все радовался про себя, что им так повезло с соседкой. Нечасто встретишь такую подругу — умную, веселую и далеко не уродину, которая запросто пьет пиво из банки, обожает карри, а слушать умеет не хуже, чем языком чесать. К тому же она так искренне отозвалась о его картинах. А ее кулинарный талант и пристрастие к жгуче-острым блюдам и вовсе полный улет. И эта ее привычка жестикулировать на манер итальянцев и корчить забавные рожицы! Нет, Джемм не похожа ни на одну из его знакомых девушек. Она особенная.

Да уж. И что же думает себе это особенное создание, с ходу ныряя в койку с таким полудурком, как Смитти? Ральф терялся в догадках. Кроме того, его грызла ревность. Так, самую малость.

Он прошел на кухню, с жадностью выхлебал стакан воды из-под крана. За окном — осенняя мерзость: небо цвета промокашки, плотная морось накрывает мостовые Южного Лондона, превращая облетевшие за ночь листья в склизкую кашу. Сочетание отвратной погоды с тошнотворным похмельем превращало путешествие через весь Лондон к его обжитой сквозняками и крысами студии на Кэйбл-стрит в нечто неосуществимое.

Может, вся эта ее писанина в дневнике — чушь собачья, а на самом деле она сразу же положила глаз именно на Смита? Может, между ними что-то произошло еще в тот вечер, когда Смит показывал ей квартиру, а он сам трепался с Клаудией? Может, атмосфера в доме давно сгустилась от неприкрытой похоти и только полный кретин умудрился бы этого не заметить? Может (противно думать, но чего не бывает), и ужин-то был задуман исключительно ради Смита, а эти двое весь вечер ерзали на стульях от нетерпения, дожидаясь, когда же отвалит «третий лишний», обменивались взглядами всякий раз, когда он открывал рот, и про себя повторяли: «Отвали, Ральф. Ну же, Ральф. Отвали!» Ральф почувствовал себя законченным идиотом. Пять лет Смит заставлял его выслушивать нескончаемое нытье об этой жуткой бабе с верхнего этажа, этой бесстыжей, до безобразия невоспитанной, самодовольной шлюхе, которой до Смита абсолютно нет дела. И вот пожалуйста, стоило первой нормальной девушке переступить порог их квартиры и улыбнуться Смитти разок-другой, как он ныряет с ней в постель. Легко и просто.

На коврик упала утренняя почта, и Ральф прошлепал по коридору к двери. Чек от бюро путешествий на 340 фунтов. В самый раз, чтобы разделаться с долгами и начать копить их по новой. Ральф уж и не помнил, когда жил не в кредит. Положив чек на столик в коридоре — позже обналичит, — он заметил, что дверь в комнату Джемм снова приоткрыта. Воспоминание об интригующих отрывках, прочитанных накануне, вкупе с мучительным любопытством ослабили волю и благовоспитанность. Ральф толкнул дверь и прочесал комнату взглядом. Вдруг в дневнике найдется объяснение вчерашним событиям?

Комната все еще пребывала в прежнем встрепанном состоянии; в постели явно спали, — значит, Джемм удалось-таки перебраться из постели Смита в свою; сквозь плотные задернутые шторы с трудом пробивался слабый свет, придавая спальне розоватый оттенок. Ральф щелкнул выключателем, и небольшая стеклянная люстра-звезда вспыхнула. Дневник вместе со всеми предшественниками обнаружился под прикроватным столиком.

Ральф вздрогнул, поймав свое отражение в зеркале. Вот, значит, как выглядит проходимец, шарящий по чужим спальням. Сегодня — как, впрочем, и вчера — он облачился в старые серые бриджи и мешковатый серый джемпер. В v-образном вырезе кудрявятся темные волоски и поблескивает купленная в Бангкоке серебряная цепочка. Волосы, хоть и коротко подстриженные, кажутся всклокоченными. Над висками залысины, увеличивающиеся со скоростью, в точности равной скорости появления шерсти на плечах и груди. Голубые глаза какие-то тусклые — обычное явление после попойки. Однако в целом… в целом очень пристойный облик для парня тридцати одного года, пренебрегающего зарядкой и высаживающею пачку «Мальборо» в день.

Ральф не страдал самовлюбленностью, просто отдавал себе отчет в том, что благодаря удачному набору генов может не переживать насчет внешности, — в конце концов, проблем хватает и без того. На его счастье, заботиться о наружности особенно не приходилось: он никогда не толстел, а мышцы, накачанные еще в двадцать два на стройке, где Ральф подрабатывал летом, вроде как не собирались оплывать. Даже залысины были ему к лицу, и с прической хлопот никаких — раз в месяц сходить в парикмахерскую, к мастеру, которого он посещал со студенчества и который знал его устойчивую привязанность к «стрижке номер два». Что касается одежды — ею Ральфа, так уж сложилось, обеспечивали подружки. Чаще всего Девушки из мира рекламы и моды, обладательницы всевозможных дисконтных карт и прав на покупку шмотья от-кутюр с пятидесятипроцентной скидкой. Вот и джемпер, что сейчас на нем, купила Ориэль — красивая, но жутко нудная особа, сдвинутая на сумочках и своей псине по кличке Валентино. Недели через две после того, как Ральф с Ориэль разбежались, он заметил точно такой же в витрине бутика и обалдел при виде ценника. Убийственная стоимость в 225 фунтов, впрочем, не помешала ему таскать джемпер минимум пять дней в неделю не стирая, что сказалось не самым лучшим образом — несчастный трикотаж, во многих местах прожженный, источал амбре пепельницы с окурками под соусом карри.

Ральф отвернулся. Он не привык торчать перед зеркалом: не то чтобы неприятно, но неловко, что ли. Потоптавшись посреди комнаты, распахнул дверцы шкафа.

Десятки пар крохотных туфелек полностью заставили пол гардероба. Обувь самая разная, на каблуках и без, но главное — вся явно ношеная; в отличие от туфель, купленных в приступе приобретательства и составляющих экстравагантные дамские коллекции, эти давно и верно служили своей хозяйке.

В одежде царил художественный хаос цветов и тканей: шифон, бархат, замша, вельвет и шелк били в глаза самыми разными оттенками красного, коричневого, зеленого. От всего этого многоцве-тия исходил слабый аромат пряностей, копченостей, пива, дымка. Энциклопедия личных пристрастий. Ральф снял плечики с самой нарядной вещицей из чего-то воздушного с выбитыми розочками, бретельками-ниточками и длинным рядом микроскопических пуговиц вдоль спины. Он представил себе Джемм в этом наряде — цветок в черных кудрях, волнующе обтянутая высокая грудь. Дитя Ренессанса.

Нет нет нет нет нет НЕТ! Ральф резко мотнул головой, избавляясь от наваждения. Не для того он сюда забрался, чтобы обнюхивать одежду Джемм и сочинять сказочки. Не собирается он терять голову. Джемм совсем не в его, абсолютно не в его, определенно не в его вкусе. Нет, нет и НЕТ! Он предпочитает высоких, как супермодели, худых, холодных, надменных блондинок, любительниц шампанского, журнала «Elle» и модных приемов.

Однако пора и делом заняться; пора понять, что же такое творится вокруг. Еще вчера утром он был в игре, более того, числился в фаворитах; еще вчера был «сексуальным» и даже «пугающим», еще вчера «с ним было бы веселее». Вчера именно он находился в центре странных фантазий Джемм. А день спустя оказался в полном пролете?

Близкое — и неприглядное — будущее вдруг предстало перед ним во всей красе. Джемм со Смитом, спевшись, станут неразлучны; в гостиной перед телевизором они выделят Ральфу кресло, а сами завладеют диваном; по ночам он будет вынужден часами слушать несущиеся из-за стенки недвусмысленные звуки. Потом они объявят о своем решении пожениться, и после вечеринки по случаю помолвки Смит, конечно нервничая, начнет забрасывать удочки — как насчет того, чтобы освободить жилплощадь, дружище? И «дружище» переселится в картонный ящик из-под телевизора (кто еще, кроме Смита, станет терпеть, мягко говоря, неровные выплаты Ральфа за жилье?), а однажды, обкурившись травки до беспамятства, сгорит заживо в костре, разведенном из его конуры местной шпаной.

Какого хрена ее потянуло на Смита? Чем ей Ральф не понравился? Чем оттолкнул? Может, газовые атаки сыграли недобрую службу? Стоит выйти из сортира — и туда, как назло, влетает Джемм. Или все дело в том, что он не вился вокруг нее со своей помощью, пока она готовила угощение? В отличие от проныры Смитти. Из трепа за ужином она не могла не понять, сколько Смит зашибает… а солидный банковский счет всегда был одним из притягательных качеств в мужике. Смит, ловкач, еще и цветочки приволок — тоже плюс в его пользу. Девушки на цветы падки. Допер, да поздно. Ну почему Смит? Почему не Ральф? Если уж на то пошло, он Джемм с первой минуты понравился. У Смита и так всего навалом — и квартира, и работа классная, и куча денег. Как-нибудь обойдется без подружки. Вдобавок он ведь уже влюблен в другую. Ральфа даже затошнило вдруг от едкой зависти, всплывающей на поверхность души, будто комки туалетной бумаги в забитом унитазе.

Задавив остатки неловкости, Ральф уселся на кровать и взял из стопки верхнюю тетрадь. Он начал с первой страницы, с января 1996, когда Джемм для него еще не существовало и знакомство с ней было в будущем. Если Смиту подфартило спать с Джемм, то на его, Ральфа, долю по крайней мере выпало узнать ее получше.

Подошел обеденный перерыв; клерки в надраенных ботинках и солидных пальто заполняли улицы, заскакивали в кафешки, глотали сандвичи, покупали «Ивнинг стандард». Ральф читал.

После обеда клерки висели на телефонах, проводили деловые встречи, пили кофе и трепались у «ксероксов» в своих офисах. Ральф читал.

К пяти часам за окном потемнело и клерки, наведя порядок на рабочих столах, повыключали компьютеры. Ральф все еще читал.

В шесть или около того он захлопнул дневник, вернул на место под столом, поправил покрывало, выключил свет и вышел. Вернулся к себе, сел за стол, щелчком выбил из пачки сигарету и закурил в ожидании возвращения Смита и Джемм.

Глава девятая

— Что она тут делает? — спросила Шиобан, старательно изображая спокойное безразличие, прямо противоположное ревности и нервозности, которые бурлили внутри. Уж больно хороша девица; чертовски хороша, так и светится здоровой красотой, энергией — словом, всем тем, что давно сделало самой Шиобан ручкой. И волосы — просто роскошь!

Это была прощальная вечеринка в Сол-и-Сомбра. Ничего особенного, легкая выпивка почти без закуски, пожелание Карлу удачи в новой блестящей карьере от студентов, многие из которых занимались у него в танцклассе по пять лет.

— Она тоже у меня училась, разве я тебе не говорил? — Карл присосался к бутылке с пивом.

Даже не упоминал.

— По-моему, нет. А может, и говорил. Точно не помню.

Как-то эта красотка танцовщицей не смотрится; скорее уж ей место в классе аэробики или в тренажерном зале.

— Способная, даже очень. Мы с ней в паре работали, когда ты бросила танцы.

— Вот как? — От незнакомой прежде ревности стянуло желудок. Улыбайся, Шиобан, улыбайся, да пошире. Не смей показывать ему, что ты ревнуешь.

— Она тебе не нравится, верно? — неожиданно бросил Карл.

— Н-ну… Я ее, собственно, не знаю. Просто неприятие внутреннее, вот и все. Никогда таких не любила. Не мой тип. «Пивной тест» ей ни за что не пройти.

«Пивной тест» Карлу был хорошо известен: если новая знакомая вызывала сомнения, Шиобан представляла себя с ней в пабе, один на один за столиком с парой кружек пива и пакетиком чипсов. Годилась девушка для дружеской болтовни в такой обстановке — значит, тест пройден. Не годилась — ее радостно заносили в категорию «не мой тип».

— Угу. Мне она тоже не нравится. Кайф!

— Правда? А мне показалось, она тебе симпатична.

— Нисколько. Бревно эгоистичное, вот она кто. Я ее и не приглашал сегодня; наверное, кто-то из девчонок притащил.

— И что же тебе в ней не нравится? — Любопытство Шиобан полыхало уже вовсю. Чтобы Карл вдруг высказывал о ком-то четкое мнение, намеренно отказал в приглашении на вечеринку и назвал «эгоистичным бревном»? Это так на него непохоже.

— Даже не знаю. Но ты права, Шабби, что-то в ней есть… неприятное. Не могу точно сказать, что именно, но определенно есть.

Карл лукавил. На самом деле он был взбешен. Велел же этой стерве не появляться на вечеринке, и она обещала!

— Стану я толкаться среди твоих ничтожеств с бутылкой дешевого пива в руках. Делать мне больше нечего. Не переживай. Тащи свою благоверную, никто ее не тронет, слово даю.

И вот пожалуйста — как ни в чем не бывало красуется среди «ничтожеств», как в перчатку затянутая в черное платье с голой спиной до задницы, глушит пиво и строит глазки Джо Томасу, вечно потному мелкому банковскому клерку со съезжающими роговыми очками и избытком брильянтина на жидких волосах. Бедняга Джо. Того и гляди помрет от нежданно свалившегося на его напомаженный череп счастья.

Сейчас Карл уже и не сказал бы, кто сделал первый шаг, приведший к этому кошмару. Разумеется, он сразу обратил внимание на Шери, — а какой мужик не обратил бы? С другой стороны, на свете полно женщин, обращающих на себя внимание; если с каждой заводить интрижку, жить некогда будет. Карл и не заводил. До Шери. Выходит, вся вина на ней.

Однажды он у входной двери натолкнулся на Шери, копавшуюся в сумочке в поисках ключа. Карл как раз вернулся с занятий, соответственно, был при всем танцевальном параде, что вызвало резонный вопрос со стороны Шери: не принимал ли он, случаем, участия в бале-маскараде? Выслушав объяснения, соседка сообщила, что сама до двадцати лет занималась в балетной студии, обожает рок-н-ролл, а в детстве танцевала с отцом, страстным поклонником джаза. Ну как было не пригласить девушку в свой танцкласс? Шери приглашение приняла и уже на следующее занятие появилась в Сол-и-Сомбра. Оглядываясь назад, Карл понимал, что она отчаянно флиртовала с ним, во всю свою сексуальную мощь испуская эротические сигналы, к которым он поначалу был абсолютно — и искренне — глух.

До первого танца в паре с Шери он не испытывал ничего, кроме чисто эстетического удовольствия. Но она и впрямь была отменной партнершей, лучшей из всех, с кем ему доводилось танцевать. Балетная выучка добавляла грациозности ее движениям; она казалась невесомой, гибкой, воздушной, женственной; мгновенно подхватывала ритм и не забывала улыбаться.

Карл был покорен. Покорен до такой степени, что, вернувшись тем вечером домой, даже поостерегся делиться своими ощущениями с Шиобан — не из-за чувства вины, а из страха выдать себя. Был уверен, что покраснеет, Шиобан начнет выпытывать причину смущения, чем только подольет масла в огонь… Словом, он решил, что незачем тревожить ее по пустякам, и промолчал. Врать, впрочем, тоже не стал, но Шиобан ни разу не видела его и Шери возвращающимися вместе с занятий, и поскольку ничего даже отдаленно похожего на дружбу с Шери у нее быть не могло, она так и не узнала о появлении у Карла новой партнерши.

Неведение Шиобан облегчило ему жизнь в дальнейшем, когда танцевальное партнерство с Шери переросло в партнерство более плотское. Когда Шери в первый раз его поцеловала, Карл впал в прострацию. Шери определенно следовала сценарию собственного сочинения, но ведь жизнь, если подумать, полна волнующих кровь надуманных сценариев, которым мало кто следует.

— Ты позволишь угостить тебя пивом? — спросила она как-то после занятий. И добавила после первой кружки: — Признаться, я не прочь продолжить. Текилу будешь?

За первой текилой последовала вторая. Карл отказывался, но в конце концов отступал под ее напором. После третьей напряжение пропало, у обоих развязались языки, Шери хохотала, зазывно скрестив стройные ноги и полуприкрыв веки. А затем внезапно подалась вперед, заглянула Карлу в глаза и прикоснулась губами к его губам. Легко, едва заметно, в надежде, что он подхватит инициативу. И выдохнула хрипловато:

— Обожаю танцоров. — Взгляд ее оторвался от его глаз, остановился на губах. Второй поцелуй был настойчивее. — Особенно ирландцев, — протянула она с той же хрипотцой. — У них такие мягкие губы.

Вот тут Карл не выдержал и поцеловал ее в ответ. Шери торжествовала.

Поцелуи длились все дольше, Карл, распалившись, с мычанием прижимал Шери к себе.

— Пойдем в кабинет, — простонал он наконец, выуживая из кармана ключи, и через несколько минут втянул Шери в душную комнатуху, пропитавшуюся вонью окурков и нагревшегося за долгий летний день пластика.

Отработанным движением избавившись от платья, Шери сверкнула самодовольной улыбкой: Карл не сумел скрыть, что ослеплен ее безукоризненным нагим телом — стройным, матовым. Путаясь в собственной одежде, расчищая место, где можно было пристроиться, он не отрывал от нее глаз.

— Господи, как ты хороша, — прохрипел он, раскатывая презерватив по вздрагивающему от возбуждения члену. Пять минут яростного, неудобного секса — и все было кончено. — Боже, боже, боже, — бормотал Карл, потный, со спущенными штанами и слипшимися волосами. — Ну и духота здесь, — сообщил он, натянув штаны. — Пойду вымою руки.

Случилось и случилось. На том бы и поставить точку. Но Шери, судя по всему, считала иначе. По ее мнению, ставить точку было рано. Да, она его соблазнила, распалила, довела до измены, однако не добилась благодарности с его стороны. А она желала благодарности.

Желала — но не получала. Карл никогда не просил больше, чем Шери предлагала сама, а то, что она предлагала, принимал с безразличием. Проговорился однажды, что Шиобан уехала, так даже в этот выходной Шери пришлось чуть ли не силком затаскивать его к себе. Она выдраила квартиру, приготовила романтический ужин и поставила его любимого Фрэнка Синатру. Новое нижнее белье, свежая постель, цветы на столе и в спальне — все по высшему разряду. И… ничего. Эффекта ноль. Удобств, понятно, больше, пота меньше, секс дольше, но все равно чисто формальный. Из койки Карл прыгнул за стол, сожрал ужин и отправился к себе смотреть в одиночестве телевизор.

Карл же, в свою очередь, не мог взять в толк, почему интрижка настолько затянулась. Как не мог объяснить и собственного страха перед Шери. Ее холодность, ее душевный вакуум пугали его, и Карл не в силах был избавиться от ощущения, что попытка порвать с Шери закончилась бы трагедией — супом из Розанны или чем-нибудь в этом роде. Шери до того упорствовала в желании заполучить Карла и добиться от него страсти, что он не решался идти против ее воли. Но если начистоту — ее упорство и его собственный страх, будто некий экзотический афродизиак, заводили Карла.

Прежде он искренне верил, что никогда и ни за что не изменит Шиобан; что это не просто немыслимо, это смехотворно. И уж разумеется, он и вообразить не мог, что станет кувыркаться в постели с продажной девкой. А кто такая Шери? Шлюха и есть, белокурая шлюха с ногами от шеи и фантастическими титьками; потаскуха, танцующая как ангел.

Карл отдавал себе отчет, что ровным счетом ничего для Шери не значил. С другой стороны, для Шери в целом свете никто ничего не значил, так что их связывал секс в чистом виде, секс как продолжение танца, как своего рода естественное завершение самого эротичного искусства. На удивление органично сливаясь в танце, они просто обязаны были подойти друг другу и в постели.

Лгать Шиобан оказалось проще простого. Карл удивлялся, с какой легкостью он представал перед ней — разгоряченный, прямо из объятий Шери, с явственным ощущением резины на рабочем органе. Забавно, но он даже не краснел. Всю сознательную жизнь он страдал от предательского румянца, безо всякой причины заливавшего шею и скулы, а теперь, как ни в чем не бывало заявляясь домой к своей преданной, доверчивой Шабби, с которой прожил бок о бок пятнадцать лет, выглядел совершенно естественно — и это при том, что член еще помнил белокурую шлюху с верхнего этажа.

Ему не приходило в голову, что подобного типа бабы тоже беременеют. Совершенно бездушная, холодная, пустоголовая, лишенная чувств, Шери так отличалась от представлений Карла о настоящей женщине, что он даже не думал о ней как о существе, способном зачать и выносить ребенка. Шери и материнство? Бред. Шери — партнерша по танцам, холеная красавица, но никак не мать. Чтобы эти идеально розовые соски терзали беззубые десны младенца? Чтобы эти загорелые руки с наманикюренными коготками толкали коляску или меняли подгузник? Обхохочешься.

Вот Шиобан — другое дело. Такая настоящая, живая, с любящим сердцем, способным согреть нежностью целый мир. Никто не любил Карла так, как это умела Шиобан, — любовью чистой, легкой, честной, а не той захватнически липучей, что многие принимают за истинное чувство. Никогда Шиобан не пыталась изменить Карла, подогнать его под себя. Просто любила. Любила таким, какой он есть; а чего еще может мужчина желать от жизни?

Сейчас, когда Шиобан и Шери оказались в двух шагах друг от друга, Карл чувствовал себя преотвратно. К тому же у Шери был подозрительный вид… точно она явилась с некими тайными намерениями. На миг отвернувшись от Джо Томаса, она поймала взгляд Карла, расплылась в улыбке и двинулась в их сторону.

— Привет-привет! Шиобан, если не ошибаюсь? Сто лет вас не видела. Затворничаете? — И протянула Шиобан загорелую руку. Когда ладони женщин соприкоснулись, к горлу Карла подкатил тяжелый комок. — Мне будет очень не хватать вашего приятеля.

— Правда? — вежливо отозвалась Шиобан.

— Честное слово. Никогда уж вторникам не стать прежними, — добавила Шери, в упор глядя на Карла.

Тот словно прирос к полу. Так и застыл каменным истуканом, с бутылкой пива на полпути ко рту, не веря собственным глазам, перед которыми разворачивалась неправдоподобная сцена.

— Ты вправе гордиться собой. Когда первый эфир, Карл?

Собравшись с силами, ежась от липко-холодных струек пота на висках, он процедил невнятно:

— M-м-и… через неделю, в понедельник… — И поспешно передал эстафету Шиобан: — Так ведь, Шабби?

— Верно. Но всю следующую неделю он будет задействован на станции. Нужно, знаете ли, войти в суть дела, с кнопками со всякими разобраться и прочими техническими тонкостями, — со смешком объяснила Шиобан.

— Что ж. Удачи и все такое, Карл. А мне, кстати, все равно пришлось бы скоро завязать с танцами. Вот, смотрите. — Она гордо продемонстрировала левую руку. — Замуж выхожу.

Шиобан подалась вперед.

— Какая прелесть! — Легко прикасаясь к пальцам Шери, она разглядывала рассыпавший бриллиантовые искры камень.

— О да. Это кольцо матери моего жениха. Женщину красивее вы вряд ли видели.

— А ваш жених?.. Такой высокий парень, блондин? — поинтересовалась Шиобан.

— Мартин?! Что вы! В жизни за него не вышла бы. Нет, это Жиль. Я его с девятнадцати лет знаю. Очень богат, влиятельная личность в Сити. Особняк в Уилтшире, еще один в Австралии и квартира в Доклэндсе.

— И где вы будете жить? Собираетесь переехать с Альманак-роуд?

— Нет. Думаю оставить эту квартиру в качестве pied — a — terre[1], — с трудом выговорила Шери. — Личное пространство необходимо, верно? — Издав игривый смешок, она запрокинула голову, так что золотистые пряди рассыпались по спине. — Прошу прощения, но мне пора. Надеюсь, вы не в обиде?

Денек завтра предстоит не из легких. Платье выбрать, зал для свадьбы.

Карл и Шиобан не слишком внятным хором выразили полное отсутствие обиды.

— Я оставила пальто в кабинете, Карл. Не откроешь? — Ее пальцы легли на обнаженную по локоть руку Карла.

Он вздрогнул, сменив позу впервые с момента ее приближения, и буркнул, запустив руку в карман:

— Э-э… я тебе ключ дам.

— Ох, ты же знаешь этот замок — вечно заедает. Открой сам, если не трудно. — Шери сверлила его насмешливым взглядом, чуть приподняв бровь.

Карл стиснул руку Шиобан:

— Я на секунду. Ничего?

— Ну конечно, — слабо отозвалась она, гадая про себя, откуда взялась эта неловкость. Подумаешь, пальто выдаст Шери. Что тут такого?

Карл не задержался, но вернулся встрепанный и красный.

— Давай уйдем? Не против?

Слава богу. Шиобан подавила облегченный вздох.

— Вовсе нет. А в чем дело?

— Ни в чем. Хватит с меня, вот и все, — рассеянно отозвался он, тайком стирая пот на заметно взмокших висках.

Карл задыхался от злобы. Стерва. Прет себе от мужика к мужику, по дороге цапая все, что попадается под руку, — обручальные кольца, круизы на Антигуа, квартиры, детей, честь, порядочность. Бедолага Жиль. Что его ждет?

И ведь все сходит мерзавке. Подарки валятся как из рога изобилия, и никто из дарителей не ждет ничего взамен. С Карлом ей, во всяком случае, не повезло. Не на того напала. Уж он-то не позволит ей вот так запросто улизнуть в безбедное, удобное житье-бытье с денежным мешком. Тем более… тем более что она внаглую заявилась сюда, чтобы продемонстрировать свою власть над ним, чтобы доказать, что может смешивать его с грязью, рисоваться перед ним, трахать когда вздумается и вышвыривать из своей жизни будто старую тряпку, убить его дитя — а потом выскочить за хрена из Сити! Потому-то он только что и сделал это с ней. Едва переступив порог кабинета, сунул руку в вырез платья и так сдавил потными пальцами ее бесподобные сиськи, что она заорала от боли. Не обращая внимания на клацанье зубов о зубы и на ее отчаянное барахтанье, впился в рот, безжалостно всосал язык и задрал подол, как клещами сдавливая, сминая, терзая горячую плоть под трусами. А потом швырнул ей пальто и дернул на себя дверь. Проваливай. Больше я тебя не боюсь.

— Топай отсюда, шлюха. И не дай тебе бог еще хоть раз приблизиться к Шиобан. — Его колотило от злобы.

Именно. Шлюха. Дешевая потаскушка с кольцом на безымянном пальце. Пусть знает, кто она есть. Пусть убирается использованной по назначению уличной девкой, а не праведной, добродетельной невестой, которую из себя корчит. Эта дрянь тряслась от страха, выскакивая из кабинета с размазанной по лицу помадой и прелестями, кое-как прикрытыми стильной одежонкой. Карл добился своего. Раздавил ее свадебную сказочку, в пыль разнес. Отлично.

— Шабби, — сказал он час спустя, вернувшись домой и мало-мальски успокоившись, — давай родим ребенка. — Слова сложились сами собой и прозвучали будто бы по собственной воле, но, едва произнеся их, Карл понял, что очень хотел этого, больше всего на свете хотел.

— Ты же знаешь, Карл… — грустно шепнула Шиобан.

— Да, да, да. Я все знаю. Знаю, что нам придется нелегко. Особенно тебе. И все-таки давай попробуем. Давай постараемся. Теперь мы сможем себе это позволить… ну, ты понимаешь… обследования всякие, лекарства. Прошу тебя, Шабби. Я так хочу ребенка.

Карл стоял на коленях, прижимая ладонь Шиобан к своей груди.

— Пожалуйста… — Он уронил голову ей на колени. Шиобан, все еще растревоженную странным столкновением в клубе, просьба Карла застала врасплох. Казалось бы, точка поставлена много лет назад, когда врач объявил ей окончательный приговор: воспаление яичников привело к необратимому бесплодию. Потому-то в доме и появилась Розанна. Шиобан никак не ожидала возвращения детской темы: философски обдуманная и обсужденная, она философски же и была закрыта.

— А вдруг ничего не получится? На лечение нужны годы, а мне ведь уже тридцать шесть. Наверное, я слишком стара… врачи не любят таких матерей. Представь, сколько на все это уйдет сил и времени. По телевизору показывали… это так трудно, Карл. Мы можем и не выдержать, а ты для меня важнее, чем ребенок. Нет, страшно подумать. Надежды, ожидание, а потом опять…

— Пожалуйста, Шабби, ну пожалуйста. Шиобан опустила глаза, скользнула взглядом по черным волосам, мощной шее, крутому изгибу плеч, обтянутых яркой рубахой с гавайскими мотивами. «Я люблю его. Боже, как я его люблю». Пусть Карл будет счастлив, больше ей ничего не нужно.

— Ладно… посмотрим.

Руки Карла сомкнулись вокруг ее талии, он зарылся лицом ей в живот.

— Спасибо, спасибо, спасибо, — донеслось до нее глухо. — Спасибо.

Поглаживая черные, жирные от геля волосы, Шиобан прислушивалась к неведомо откуда взявшемуся страху.

Глава десятая

Давным-давно нужно было уйти, с опозданием сообразил Ральф. К чему весь вечер торчать дома в полном одиночестве? Клаудия приглашала на вечеринку по случаю презентации какой-то там туалетной воды — вот и двигал бы себе. Разумеется, все эти вечеринки — хуже ночного кошмара, и что с того? Зато бесплатные харч и выпивка плюс толпа рекламных красоток. Надрался бы в стельку и завалился к Клаудии, оставив квартиру в полном распоряжении любовничков. Так нет же, предпочел тешить свой эгоизм и мозолить глаза в надежде увидеть развитие событий. Весь вечер ждал скрежета ключа в замке, приняв к появлению соседей подходяще расслабленную позу — ноги на журнальном столике, дымящаяся сигарета в зубах, банка пива в одной руке, пульт в другой.

Часов в девять, утомившись сохранять одну позу — даже более чем естественную, — убедил себя, что другая, поза сидящего-за-кухонным-столом-с-газе-той-в-руках, ничем не хуже. К десяти изучил некрологи и страницу садовода, занялся кроссвордом, бросил, не отгадав ни слова, и вверг себя в глубокую хандру чтением объявлений о высокооплачиваемых вакансиях. Светит ли ему когда-нибудь… ну хоть когда-нибудь должность с ежегодным жалованьем в сто двадцать тысяч фунтов плюс служебный автомобиль плюс медицинская страховка плюс премия? Точно не светит. Ральф чувствовал, что хандра быстро перерастает в депрессию.

К половине одиннадцатого созрел оскорбительный вывод, что Джемм со Смитом где-то шляются вдвоем, и Ральф, поджарив тост, перешел к позе номер три — лежащего-на-диване-уплетающего-тост-и-болтающего-по-телефону. Точнее, почти перешел — сколько ни напрягал мозги, не вспомнил никого, кому бы позвонить.

К тому моменту, когда Джемм и Смит наконец пришли, Ральф вернулся к первоначальной позе лежащего-на-диване-перед-теликом-с-ногами-на-журнальном-столике-и-сигаретой-в-зубах. Появлению блудных соседей предшествовали возбужденные голоса и смех, мгновенно погрузивший Ральфа в беспросветную тоску.

Вот они, сияют как новенькие медяки. Того и гляди бездыханными рухнут от блаженства.

— Привет, старик. Тяжкий вечерок выдался? — саркастически вопросил Смит.

Ральф был не в настроении сносить сарказм.

— Угу. Клаудия тянула на презентацию, но у меня сил не хватило. Решил перевести дух и отваляться после вчерашнего. А вы где пропадали? — Формула вежливости, только и всего. Плевать ему, если честно, где их носило.

— Да так, выпили с друзьями Джемм по стаканчику, а по пути домой завернули в ресторан. — Смит как бы ненароком обнял Джемм за плечи.

Ральф почувствовал себя изгоем.

— Понятно. А я тут передачу посмотрел — супер. Про акул-убийц. Одной брюхо вспороли, а там, представьте, останки четырех человек вместе с во— Жуть. Ну и конец — в акульем брюхе, — отозвался Смит.

Прикидывается, решил Ральф. Изображает интерес, а сам глаз не сводит с Джемм и забавляется с ее кудрями.

— Ванная кому-нибудь нужна? Хочу лечь спать, — сказала она, мягко, но решительно убрав руку Смита.

Ральф смотрел на нее с нежностью.

«Я знаю тебя, — хотелось ему сказать. — Весь день я провел с тобой, и теперь знаю все. Каждую твою мысль за последние десять месяцев, все места, где ты побывала, все блюда, которые перепробовала. Мне известно больше, чем Смиту! Я знаю, что у тебя уже год как не было парня, и что ты извелась без секса, но отвергла шанс переспать со своим старым другом Полом.

Знаю, что карри ты ешь минимум два раза в неделю.

Что ты далеко не так уверена в себе, как хочешь казаться, и что временами ты себя ненавидишь. Что тебя волнует мнение других людей о тебе, что ты впечатлительна, иногда до крайности, и тебе кажется, что твое хорошее настроение действует окружающим на нервы.

Знаю, как тебя изводят критические дни, что организм твой работает как часы (тридцатидневный цикл, с точностью до минуты) и что у тебя случаются проблемы с кишечником, из-за которых ты вынуждена по утрам жевать отруби.

Что каждый июнь обостряется твоя аллергия на пух.

Что ты считаешь себя двуличной, поскольку часто не можешь в душе справиться с неприязнью к людям. с которыми вынуждена любезничать.

И что ты выбрала Смита из-за подаренных цветов, твоих любимых. Мне бы, кретину, поднапрячься, приодеться бы, что ли; помощь предложить, а не трескать твои деликатесы за обе щеки и отчаливать на боковую.

Но главное, Джемм, я знаю твой сон до мелочей и понимаю, что ты не того выбрала. Судьбой тебе предназначен вовсе не Смит. Подумаешь, цветы купил. На диване-то сидел я, Джемм. Со мной ты должна быть, а не с ним».

КАК? Как он мог произнести все это вслух? Сказать — значит признать себя последним подлецом, читающим чужие дневники. Ральф смотрел на Джемм и видел перед собой не ту почти незнакомую девушку, что захлопнула утром входную дверь. Он весь день провел внутри нее, читал ее мысли. Смит провел с ней всего лишь вечер, общался с ее друзьями и спал с ней прошлой ночью. А ему, Ральфу, известны ее тайны, ее страхи, и он отчаянно тянулся к ней.

— Иди, иди. Лично я еще посижу, — ответил он.

— Ты первая. — Смит обеими руками притянул Джемм к себе.

— Ладно. Спокойной ночи, Ральф, приятных снов, до завтра.

— А поцеловать? — Ральф поднялся с дивана. Смиту можно ее обнимать, а ему, выходит, и прикоснуться не позволено?

— Запросто. — Джемм усмехнулась. Клюнув в щеку, повторила: — Спокойной ночи, Ральф.

— И тебе спокойной, Джемайма.

— Ну? Как тебе? — в возбуждении зашептал Смит, едва Джемм скрылась за дверью. — Твое мнение?

— О чем? — буркнул Ральф. Делать ему больше нечего, как только обсуждать со Смитом его победы на любовном фронте.

— О Джемм, конечно. Твое мнение о Джемм? Обо мне и Джемм? Ладно тебе, старик, уловил ведь, что к чему.

— Ну да, ну да. Мило, мило, все очень мило. — Ральф глянул на приятеля, понял, что тот не удовлетворен ответом, и добавил: — Куколка. Кудряшки и все такое. Симпатичная. Рад за тебя, Смитти, честно, рад.

Еще один взгляд на Смита показал, что комплиментов новой подружке явно недостаточно.

— Я не ее внешность имею в виду, Ральфи, тут и слепому все ясно. Что ты думаешь о ней… о нас с ней — вот в чем вопрос.

— Какого хрена ты от меня ждешь? Она ж только появилась. Вроде ничего девчонка. Мне нравится. Надеюсь только, ты соображаешь, что делаешь. Последних своих баб не забыл? Эта твоя манера торопить события… помнишь Грету? Помнишь, как сделал ей предложение через две недели после знакомства, а потом не мог взять в толк, с какого перепугу она сбежала от тебя? А жуткую Дону помнишь? Ту, которой ты в первую же ночь признался в любви и которая на следующий день завалила сюда с вещами? Избавляться-то от нее мне пришлось, Смитти. А полька? Ты ее меньше чем через неделю потащил к родителям, и, если не ошибаюсь, она слиняла с их видеокамерой и отцовским ноутбуком в придачу, чтобы облегчить ломку своего дружка-наркомана. А та…

— Ладно, ладно, — оборвал его Смит, — принято. Ты прав, но сейчас все по-другому. И Джемм другая, и я к ней отношусь по-другому. В том-то весь кайф.

У меня и в мыслях нет в нее влюбляться; все под контролем, старик. Сегодня чуть не сказал ей, что не хочу заходить дальше, о Шери собирался рассказать и все такое. А потом подумал — какого черта? Почему бы для разнообразия не развлечься? Что, я не заслужил? Я даже забыл, какая это классная штука — секс. Джемм отличная девушка. Она мне очень нравится. Но сейчас я главный, я держу руку на пульсе. Я стал старше, мудрее и не повторю прошлых ошибок. Для меня это развлечение. Правда-правда, — добавил он, уловив скепсис во взгляде Ральфа.

— Угу. Выходит, о Шери она не знает… не знает, что ты вот уже пять лет как сдвинут на малознакомой девице.

— Ясное дело, не знает! Смеешься, что ли? Какого черта ломать все еще до начала? Джемм от меня без ума и уверена, что я ей снился, ей-богу! Сама вчера сказала. Ей кажется — только представь, — ей кажется, что она видела во сне нашу квартиру и что я ей предназначен судьбой. Смех, да? В общем, Шери тут ни при чем. Шери — совсем другое дело. Это женщина-мечта. Я ждал более чем достаточно. Пусть Шери увидит, что жизнь у меня продолжается и без нее, что рядом со мной хорошенькая подружка, которая готова следы мои целовать, — кто знает, возможно, именно это ее и привлечет? — Смит даже лицом просветлел от такой перспективы.

— Но Джемм-то ты расскажешь… когда-нибудь? По-моему, она имеет право знать, с каким идиотом связалась.

— Ага, ага. Полагаю, ты тоже описал Клаудии в красках все свое бурное прошлое? — парировал Смит, прекрасно зная, что Ральф ничего подобного не делал.

— Сравнил! Я Клаудию не люблю; ей и не нужно ничего знать.

— Эй, приятель! — Смит хохотнул. — О какой любви речь? И кто из нас теперь торопит события? Говорю же, весь кайф в том, что я впервые встретил женщину, которой я нужен больше, чем она мне. Фантастика! Вдобавок мы живем в одной квартире, а значит, можно обойтись без всех этих чертовых звонков и свиданий — стукнул в стенку, и все дела. Вот это, я понимаю, — кайф!

Ральф проглотил желчно-горькую слюну, комом вставшую в глотке от излияний Смита, вытряхнул сигарету из пачки и попытался закруглиться с беседой:

— Тем не менее сегодня давайте потише. Мне завтра вставать рано, так что не хочу всю ночь слушать ваш кошачий концерт.

— Ха! Между прочим, я уже полгода слушаю кошачьи концерты королевы скорби по имени Клаудия. Да Джемм — сущий котенок по сравнению с твоим завывающим привидением. Вокруг полно нормальных телок, Ральфи; кто тебя заставляет терпеть эту гарпию?

— Послушай, мне не хотелось бы заливать дерьмом ваш новорожденный костерок, но учти — поначалу все девочки чудо как хороши. Клаудия была великолепна: «Я не собираюсь связывать тебя по рукам и ногам, мне не нужен брак, мне нужен секс, мне просто нужен парень рядом, о нет, само собой, я нисколько не против твоей встречи с бывшей подружкой, ничего страшного, что из-за нее ты отменил наш ужин, я же взрослый человек, я воспринимаю жизнь как она есть». А что теперь? Словом, держи ухо востро, Смит. Бабы — они бабы и есть. Не забывай об этом.

В коридоре щелкнул выключатель, потом стукнула дверь в комнату Джемм. Смит поднялся с дивана и театрально потянулся.

— Ладно. Дай время, Ральфи. Вот узнаешь Джемм получше, сам поймешь, о чем я. Она не такая. Ты ее тоже полюбишь.

— Не-а, Смитти… не мой типаж. — Ральф выдавил ухмылку. — И вообще — о какой любви речь!

Как только за Смитом закрылась дверь и Ральф остался в привычном уже одиночестве, на него навалилось тоскливое чувство потери. Прежние времена не вернуть. Столько лет жизнь текла по налаженному, проторенному руслу. Теперь же опасность грозила всему — его домашнему укладу, привычкам, дружбе со Смитом, финансам, самому будущему, если уж на то пошло. Но более всего, внезапно понял Ральф, более всего… его сердцу.

Глава одиннадцатая

— Слушай, мне нравится эта музыка. Никто не говорит, что она мне не нравится. Отличная музыка, классика стиля. НО! Мне пятьдесят три, у меня плешь на макушке, трое детей, дом в пригороде, «лендровер» и хроническая изжога; мне полагается любить такую музыку. Хм… Понимаешь, о чем я?

Джефф, главный режиссер и, соответственно, новый босс Карла, уставился на него со своей стороны гигантского, по статусу, письменного стола, воздев руки ладонями кверху и с выражением на лице, которое явственно говорило: «За дверью моего кабинета — целая толпа народу, страждущего потолковать со мной о графиках программ, бюджетах и прочих важных делах, и я с превеликим удовольствием выставил бы тебя пинком, но нянчусь с тобой исключительно потому, что ты у нас новичок».

— Хм, хм… Так ты понимаешь, о чем я, Карл? Хм, хм.

«Перестал бы ты хмыкать, что ли. Сил нет слушать».

— Молодежь не хочет ни Эла Грина, ни Джерри Ли Льюиса… Я-то хочу, я хочу! А молодежь — нет. Понимаешь? Хм, хм…

Карлом медленно, но верно завладевало ощущение, что он единственный гость на бале, которого не предупредили, что это бал-маскарад. Его взяли на «Радио Лондона» развлекать слушателей музыкой всякой и разной, от «Горячей десятки» до Тома Джонса. Разве не широта музыкальных вкусов привлекла Джеффа, услышавшего Карла на какой-то вечеринке, где тот подрабатывал диджеем? И разве не потому Карл получил это место, обскакав сотню других диджеев, которые годами пашут на крохотных провинциальных радиостанциях где-нибудь в Ньюнэтоне и Труроу? Все они за словом в карман не лезут, все брызжут энергией. Карла от них отличают лишь познания в музыке. «Радио Лондона» требовался грамотный диджей, способный вызвать уважение слушателей безупречным музыкальным вкусом. «Радио Лондона» выразило пожелание, чтобы новый сотрудник заработал авторитет у аудитории: если музыка звучит в шоу Карла Каспарова, — значит, это хорошая музыка.

«Часу пик» отдали время в самый что ни на есть час пик, когда потенциальные слушатели, запертые в своих четырехколесных мышеловках, разъезжаются по домам. Во время утреннего шоу люди чистят зубы, кормят детей, завтракают, занимаются любовью. Дневное радио служит шумовым фоном для работы — жизнерадостный голос диджея, шутки-прибаутки гарантируют, что никто не крутанет ручку настройки.

Другое дело — «Час пик», программа, идущая в то время, когда аудитория желает расслабиться после трудового дня, а значит, запросто может крутануть настройку, если диджей действует на нервы или, к примеру, повторяется.

Карл с его певучим ирландским выговором, мягким чувством юмора и тонким музыкальным вкусом попал, что называется, в яблочко, удовлетворив всем требованиям «Радио Лондона». Именно такого человека они и искали.

И что же? Не прошло и двух месяцев, как ему сообщают — ошиблись. Дескать, аудиторию теряем. Критики его обожают, но слушатели тысячами переключаются на другую волну.

— Звонки на студию, интервью со знаменитостями, герои нашего дня, анекдоты, тары-бары… Вот что тебе нужно, Карл. И побольше, побольше «Горячей десятки». Хм, хм. — Джефф снял трубку, потыкал в кнопки: — Рик, приятель, минутка найдется? Мы тут с Карлом обсуждаем… ну, ты понимаешь… «Час пик». Хм, хм. Опыт твой нужен, дружок, совет, так сказать, в духе Рика. Придешь? Ага, прямо сейчас. Отлично, о'кей. — Он снова обратился к Карлу: — Ты ведь знаешь нашего Рика, продюсера Жюля? Ага, отлично. Так вот у него есть отличные идеи, он вообще отличный парень, энергичный такой и… смешной?.. Точно, смешной, боже, до чего смешной. Поболтай-ка с ним, Карл. И подольше. В свободное время, Карл, в свободное. Я тут подумал…

Он умолк и начал копаться в верхнем ящике своего стола-монстра, выбросив свободную руку над столешницей, будто намеревался ухватить Карла за лацкан, если тот надумает удрать. Вторая рука вынырнула наконец из недр стола с увесистой связкой ключей.

— О Гленкое, вот о чем я подумал! Местечко у меня там есть заветное, древняя пресвитерианская часовня, переделанная под жилье. На мили вокруг никого и ничего! Кр-расота! Классическое шотландское озеро под самыми окнами! В это время года солнце вечерами будто прямиком под воду уходит! Потрясающе, Карл, ей-богу потрясающе. Сам себе на этом фоне таким маленьким кажешься, таким ничтожным… — Выдержав глубокомысленную паузу, он вдруг бахнул ладонями по столу. Карл подпрыгнул на стуле. — Так вот! Я хочу, чтобы ты, — ткнул он пальцем в Карла, — на выходные отправился туда вместе с Риком и с вашими женщинами, конечно. И чтобы вы там как следует, понимаешь ли, развлеклись. Хм, хм. Надрались, маски поскидывали — словом, повеселились на всю катушку, подружились и закидали друг друга, хм, хм… идеями, так сказать, полезными для дела. Чтобы и вам от них было смешно, и девочкам вашим. Дети есть, Карл?

Тот молча мотнул головой.

— Отлично. Я распоряжусь, чтобы Сью вам растолковала дорогу, обеспечила всем необходимым, деньжатами на выпивку и прочее, чего захотите… ага, ага, отличная мысль… дурманчик не помешает, запретный плод так сказать… Жду вас оттуда с самыми что ни на есть шальными идеями, чтоб ребятишки были довольны, хм, хм. Захватите развлекаловку — Джека Ди, Ли Эванса. Сью подберет. Не переживай, Сью все сама сделает, я распоряжусь… А-а, Рик.-Джефф поднялся. — Рик, мой любимый продюсер. Карл, дружок, это Рик де Ларжи.

Карл, не вставая, повернулся.

— Приятно познакомиться. Обожаю «Час пик». Человек на пороге улыбнулся и протянул руку.

Он был до нелепости хорош собой — не смазлив, а уверенно, опасно красив. Карл впервые понял, как себя чувствует женщина в присутствии настоящей красавицы. Все эти «шальные идеи», «ребятишки», «поразвлечься», вылетающие из уст Джеффа, сослужили Карлу дурную службу. Он ожидал увидеть совершенно другого человека — лохматого типа с лошадиной ухмылкой и фальшивым загаром, в провонявшей потом рубахе. Имя его — и то звучало пошло. А перед Карлом стоял подтянутый парень в белой рубашке, отличного покроя джинсах и, похоже, ручной работы ботинках. Прическа явно сработана рукой мастера — волосы цвета шампанского коротко подстрижены на затылке и висках, а на макушке непринужденно взъерошены, — плюс элегантные очки в металлической оправе. Примерно его ровесник, но по виду куда более крепок. Кожа так и сияет здоровьем; прежде Карл считал, что такой кожей могут похвалиться только женщины.

— Вы, ребятки, — заявил Джефф, перегибаясь через стол, — скоро станете очень, очень близкими друзьями. Дайте только время. — Он весь лучился гордостью, как папаша удачливого чада. — Ну? Против совместного ланча никто не возражает, хм, хм? — Рассыпав хохоток, Джефф потряс обоим руки. — Пойдемте-ка, прикинем, как наш Рик превратит тебя в самого большого шутника на радио.

Шутника? Шутника? У Карла упало сердце. Не до шуток ему сейчас. Дома жизнь разваливается на глазах. Все изменилось с того самого прощального вечера в Сол-и-Сомбра, когда он умолял Шиобан завести ребенка. Атмосфера тепла и любви в их уютной квартирке умерла, а Карл не мог понять почему. Казалось, должно быть наоборот: Шери из его жизни исчезла, будущее виделось в самом благоприятном свете, Карла ждала блестящая карьера, — словом, все должно было бы казаться новым и заманчивым.

Той ночью, уже лежа в постели, он смотрел, как Шиобан раздевается на краешке кровати, и когда ее волшебные волосы накрыли матово-белую спину, его самого накрыла волна любви и желания не просто снять сексуальное напряжение, но обласкать ее всю, как в юности, от мизинцев на ногах до макушки. Карл погладил ее волосы, обернул толстым, поблескивающим в приглушенном свете ночника кольцом вокруг руки, потерся щекой, и их шелковистая нежность распалила его еще сильнее. Рука его легла на талию Шиобан, утонув в мягких складках, ладонь коснулась груди. Сосок мгновенно набух под пальцами, и он со стоном ткнулся лицом ей в спину, вдохнул такой родной запах кожи.

Долгие годы секс между ними был легок и игрив. Сегодня Карлу хотелось большего. Каждая мышца, каждая клетка трепетала от вожделения, когда он мягко развернул Шиобан. Собрав золотые пряди, он уложил их на подушке нимбом. Ангел! Ангел кисти Тициана. Карл покрыл поцелуями лоб Шиобан, ее пухлые щеки, веки и мочки ушей, шею… Господи, он умирал от желания ощутить ее всю — губами, пальцами, языком. Вновь не сдержав стона, он зарылся лицом в ложбинку между двух больших, мягких полушарий, сдвинул их, прижимая к щекам. Боже… он мог бы взорваться уже сейчас… не входя в нее. Карл с силой вжал горящий возбуждением член в бедро Шиобан. Она дернулась под ним, и Карл, не отнимая лица от груди, прошелся ладонью по ее лицу. Пусть без слов поймет, пусть почувствует, что он изнемогает от желания.

— Карл… Карл… прошу тебя… пожалуйста.

Голос Шиобан звучал далеким эхом, ладони слабо упирались в плечи Карла. А его язык все продолжал атаку, хватка пальцев усиливалась…

— Перестань, Карл, прошу тебя, перестань. Я… я… не хочу!

Припав ртом к груди, Карл втянул в себя отвердевший сосок, очертил языком круг, и еще, и еще…

— Прекрати, прекрати, ПРЕКРАТИ! Слезь с меня! — Она отпихивала его изо всех сил, пытаясь скатить на кровать.

— ЧТО? — взревел Карл. — Какого черта? ЧТО не так?

Он приподнялся — красный, потный, взлохмаченный. Обжег яростным взглядом Шиобан, мгновенно натянувшую на себя покрывало, но не сменившую позу. Она беззвучно плакала; крупные слезы одна за другой возникали из-под ресниц и стекали по щекам на подушку.

— Не хочу, Карл. Просто не хочу — и все. Не хочу…

— Не хочешь — чего? Чего не хочешь, Шиобан? Ну же, ответь! Ответь ради всех чертовых святых!

— Я… Я не знаю. Н-не знаю. — Тыльной стороной ладони она смахивала неиссякающие слезы.

— Не хочешь, чтобы я любил тебя, — так? Не хочешь, чтобы целовал, ласкал, занимался с тобой любовью? Ну же, Шиобан? НУ?

Шиобан всхлипнула.

— Не знаю, Карл. Не знаю… Прости, но я не могу. Прости…

— Н-да? Прекрасно. Если не возражаешь, займусь самообслуживанием, — рявкнул он, в два прыжка проскочил спальню и грохнул дверью.

Перед затуманенным слезами взглядом Шиобан на миг возник его силуэт в проеме двери, чуть подсвеченный тусклым светом из коридора, — напряженная от гнева фигура. Он все еще в отличной форме: рельефная спина, крепкие ягодицы. Такое знакомое, такое любимое тело, которое столько лет дарило ей наслаждение. Слезы все текли, текли, текли.

Она не была уверена в собственной интуиции и толком не понимала, что случилось, но чувствовала связь с вечеринкой в Сол-и-Сомбра, с той девушкой, блондинкой с верхнего этажа, которая собралась замуж. Рядом с ней Шиобан сникла, уверенная в своем уродстве и беспомощности; в сердце вползли тоска и страх, словно что-то, до сих пор казавшееся незыблемым, ушло навсегда.

Ей хотелось поделиться с Карлом, очень хотелось. Не смогла. Как объяснить? «Я отвергла тебя потому, что померещилось, будто ты мечтаешь делать то же самое, но с Шери. Ты меня ласкал, меня любил, а я могла думать только о том, как ты в постели с этой девушкой. И в твоих объятиях — не мое расплывшееся тело, а гладкая, тугая, загорелая Шери»?

От нее не укрылось ни то, как Карл смотрел на Шери, ни то, как он покраснел — совсем как в кампусе полтора десятка лет назад. А в кабинете? Что произошло в кабинете? Почему он вернулся сам не свой, встрепанный, раздерганный? У Шиобан не осталось сомнений, что Карл восхищается Шери, хочет ее. Вполне естественное желание для будущей звезды «Радио Лондона». Разве известный диджей станет терпеть рядом жирную, разленившуюся бабу? Даже секс с ней и тот не устраивает его теперь в привычном виде; вместо их прежних веселых игр Карл желает голливудских страстей с тяжелым дыханием и яростными ласками.

Он и сейчас, сидя на краю ванной и доводя себя до оргазма, наверняка думает о Шери. Радуется, должно быть, что не пришлось изображать страсть, ублажая расплывшуюся тушу.

Женщину он в ней больше не видит, это точно. Все сходится. Отсюда и внезапное желание заиметь детей. Хочет превратить Шиобан из возлюбленной в высиживающую птенцов наседку. Трахать нужно юных и прелестных, а жирным гусыням положено сидеть дома, рожать детей и толстеть, толстеть. Пусть к их груди присасываются беззубые младенческие рты и вытягивают молодость, упругость, пышность, превращая в сморщенные ломти вяленого мяса. А пока она, Шиобан, нянчится с его ребенком, он будет трахать тех умопомрачительных девиц, что толпами пасутся у радиостудии в надежде отхватить кусочек диджея.

Дверь тихонько открылась, в спальню на цыпочках проскользнул Карл.

— Погляди-ка, кого я тебе принес, Шабби!

Кровать скрипнула, и по щеке Шиобан прошелся горячий влажный язык. Прижав к себе Ро-занну, Шиобан рыдала, пока не выплакала все слезы. Карл опустил ладонь на ее плечо:

— Прости, Шабби. Я не должен был кричать на тебя. Это случайно вышло, честное слово, случайно. Просто… просто… я так хотел тебя сегодня, так сильно хотел! — Он погладил ее волосы. — Прошу тебя, Шабби, поговори со мной. Расскажи, что тебя мучает.

Шиобан лишь грустно качнула головой, опустила Розанну на ковер и легла на бок, отвернувшись от Карла.

— Я люблю тебя, — прошептал он ей на ухо. — Ты нужна мне, Шабби.

И отодвинулся. Повернулся спиной. Стена гробового молчания поднялась в спальне.

С тех пор секса больше ни разу не было. Узел нерешенных проблем и невысказанных укоров стягивался все туже. Они даже не разговаривали по-настоящему. Внешне все осталось прежним. После первого эфира Шиобан встретила Карла как героя, а он преподнес ей цветы. Они вместе отправились покупать новый диван и вместе устроили торжественные поминки старому. Казалось бы, ничего не изменилось, но это только казалось. Мучительная пропасть, страшившая обоих беспросветной неизвестностью, росла с каждым днем.

О ребенке забыли; с той ночи детская тема не возникла ни разу.

Словом, все плохо. И станет, судя по всему, еще хуже.

Шутник, говорите? О нет, сейчас Карлу определенно не до шуток.

Глава двенадцатая

До чего же быстро влюбляются мужчины. Джемм это давно заметила. Полная и безоговорочная капитуляция в форме полноценного признания обычно следовала через неделю после знакомства, а то и раньше. В ранней юности, шокированная подобными сантиментами, она неловко повторяла затасканные штампы, лишь бы подтолкнуть неловкий момент к финишу. Джемм быстро научилась распознавать близость момента «я тебя люблю» и обнаружила, что ответное «не глупи, ничего подобного» неминуемо ввергало пациента в еще большую страсть.

Потому-то теперь, после почти двух месяцев романа со Смитом, ее не смущал тот факт, что заезженная фраза еще не была произнесена. Смит ни разу не сказал, что любит ее. И отлично. Это было бы лишним. Джемм и так знала, что он ее любит. Более того, его молчание стало для нее еще одним знаком избранности Смита. С ним так легко, так просто. Он не давит на нее, ничего от нее не требует.

Джемм была довольна, что Смит не напрягает ее романтическими сюрпризами, напыщенными заверениями в вечных чувствах, подарками и прочими знаками любви, от которых ее мутит; не осыпает комплиментами и не твердит на каждом шагу, что она самая лучшая в мире, самая сексуальная, самая замечательная и вообще особенная. Всем этим она была сыта по горло и знала, что «любовь до гроба» достается обычно в наборе с ревностью и собственничеством инфантильного партнера.

Большинству женщин такое отношение непонятно — в этом Джемм вполне отдавала себе отчет. Сколько девушек проводят полжизни в мечтах о НЕМ, единственном, который наконец-то заметит и оценит чарующие янтарные искорки в ее глазах, неповторимый изгиб шеи, фарфоровую гладкость кожи; о том, кто не устанет ласкать ее и нежить, шептать слова восхищения и мечтать о волшебном будущем с ней и только с ней.

Да пожалуйста. Только Джемм все это не нужно. Ее от такого блевать тянет.

В первый раз, само собой, понравилось, еще как понравилось, тем более что чувство родилось под занавес угловатого отрочества, когда Джемм окончательно убедила себя, что ей уготована судьба одинокой девственницы.

ЕГО звали Ник. Славный парень с квадратной челюстью и обаятельной улыбкой. Он только-только переступил порог не менее нелепого отрочества и в солидном девятнадцатилетнем возрасте был готов смириться с целомудренной жизнью до конца дней своих. Как вдруг на горизонте появилась Джемм.

Роман развивался по классическим летним канонам — пикники, походы в кино на последний сеанс, хмельные вечера в пивнушках и ерзанье часами на переднем сиденье машины его матери, где Джемм, столько лет с трудом удерживавшая руки приятелей на безопасном расстоянии от своих трусиков, с удивлением обнаружила, что сама покушается на белье Ника.

Тем летом оба распрощались с опостылевшей девственностью, и событие это, случившееся на следующий день после восемнадцатилетия Джемм, вопреки пугающим откровениям подруг, стало настоящим чудом, не обманув ожиданий обоих. Они были влюблены, безумно влюблены.

Жизнь была прекрасна, а Джемм — счастлива.

Целых пять недель, до того вечера… Она уже приканчивала третью пинту и с головой ушла в пустяковую болтовню с безалаберной подругой на беззаботном девичнике, когда в баре появился Ник. Прочесал помещение смущенным, но настырным взглядом, выискивая Джемм.

— Я соскучился, — сообщил он. — Приятели достали. Хочу быть с тобой.

Притиснул ее к себе, зарылся лицом в волосы… а Джемм изображала ответную улыбку, изображала ответные чувства, но актриса из нее никакая, и на деле она чувствовала себя жертвой, объектом насилия. С тех пор ее отношение к Нику изменилось. Они больше не были на равных, чаша весов сместилась, и, сколько Джемм ни пыталась, вернуть прежнее легкое, теплое, свободное чувство ей не удалось.

В конце лета она отправилась в лондонский университет, Ник — в ньюкаслский, и поначалу все было сносно, но со временем встречи по выходным становились все невыносимее. Ник часами дотошно пытал Джемм вопросами о ее новых университетских друзьях, заставлял описывать ее лондонскую жизнь, расспрашивал о парнях, с которыми она целовалась до него. Дальше — хуже. В его репертуаре появились истерики со скорбными слезами. «Я и в Ньюкасл-то поехал, только чтобы доказать самому себе, что могу без тебя жить. Но я НЕ МОГУ! Не могу без тебя, Джемм!» А когда речь зашла о его переводе в лондонский университет, Джемм решила, что с нее хватит.

Ничего тяжелее ей в жизни не доводилось делать. На ее звонок Ник отреагировал отвратительно: вышвырнув стипендию на перелет из Ньюкасла в Лондон (поездом невыносимо долго), дом за домом прочесывал столицу и обнаружил-таки Джемм в Линкольн-Инн-Филдз, где она пыталась пересидеть его налет. Три мучительных часа они обсасывали свои отношения, Ник исступленно рыдал, умоляя дать ему шанс. И лишь когда солнце село, а окрестные бродяги принялись устраиваться в парке на ночлег, Ник сдался.

Вторым в списке значился Джейсон. Этот никому не верил на слово и в течение десяти месяцев упорно требовал от Джемм заботы и внимания, впадая в черную меланхолию всякий раз, когда считал доказательства недостаточными.

Третий, Дэнни, настаивал, что Джемм обязана порвать со всеми друзьями, — ему было не понять, к чему ей друзья теперь, когда они нашли друг друга.

Клем через полтора месяца после знакомства предложил руку и сердце, а выслушав отказ Джемм, погрузился в глубокую депрессию и перестал с ней встречаться, поскольку «это чертовски больно».

Ну и наконец, Фредди. Фантастически обаятельный, убийственно смешной и немыслимо сексуальный саксофонист, в которого Джемм готова была влюбиться до смерти. Он был полной противоположностью всем предыдущим «славным парням», и она впервые готова была вручить свое сердце на тарелочке с голубой каемочкой. Увы, Фредди ее обскакал. И двух месяцев не прошло, как он обкорнал длинные лохмы, дал отставку джинсам с жилетками, перелез в твидовые брюки с рубашками и всерьез заговорил о продаже саксофона и поиске места на бирже — чтобы «собрать на первый взнос за жилье и, пожалуй, подумать о браке».

Изумлению Джемм не было границ. Разве это мужской подход к жизни? Разве не девушкам положено мечтать о семейном гнезде, о муже-защитнике и детях, в то время как парням — напиваться с приятелями, развлекаться и до последнего бегать от женитьбы? Казалось бы, таково общепринятое положение вещей, а вместе с тем опыт Джемм доказывал обратное: сильный пол куда как сильнее женщин нуждается в стабильности и надежности семейного положения. Иначе чем объяснить тот факт, что в девяти случаях из десяти предложение делает мужчина? Не всех же под венец силком затаскивают!

Из предыдущих романов Джемм почерпнула и еще кое-что, касающееся другой половины человечества: мужчины отчаянно боятся тех женщин, кто не стремится к браку, не рвется к алтарю, не пускает слюни перед каждой витриной с обручальными кольцами и не тает как масло на солнышке при виде розовощекого сопляка в коляске. Сколько бы мужики ни стонали по поводу чисто женских слабостей, им по крайней мере понятно, с чем они имеют дело, — «нытьем», «грызней», «бабьими заморочками». Все это прожито и изучено их отцами и дедами; женщины классического семейного типа стали притчей во языцех и уже никого не страшат. Более того, какое заслуженное удовольствие — провести с дружками вечерок за кружкой пива, удрав от надоедливой карги, что пилила тебя всю неделю. Ритуал, непринужденно вплетенный в жизненное кружево, года через два приводит к алтарю, причем мужчина идет на заклание в ясном уме и твердой памяти, якобы исключительно ради сохранения традиции, хотя на деле сам только об этом и мечтает.

Так все и обстояло испокон веков, но теперь… В наши дни разгрома традиций пивные мальчишники далеко не так приятны; радость праведной мужской мести, когда в голову ежеминутно лезут дурные мысли об эмансипированной подружке, которая тоже слиняла куда-то с приятелями, летит к чертям. Да и возвращение домой за полночь не приносит былого удовлетворения, если твоя подружка вползает под утро, вдребадан пьяная и донельзя довольная проведенным без тебя временем. Извечное преимущество мужского пола испаряется, когда тебя лишают права годами дразнить партнершу самым что ни на есть законным браком. А если она не живет мечтами о замужестве, кольце, детях — то какого дьявола ей вообще надо? То-то и оно. Джемм убедилась, что любой — или почти любой — парень, столкнувшись с девушкой, которой ничего от него не требуется, кроме него самого, теряет почву под ногами и начинает прикладывать гигантские усилия, чтобы привязать девушку к себе, сломить ее свободолюбивый дух и добиться права контролировать каждый ее шаг.

Смит тем и хорош, что он другой. Идеальный партнер. Он только рад, что Джемм продолжает жить своей жизнью. Он великодушен, добр, легок в общении и небрежно-нежен. Такие парни Джемм еще не встречались. Когда они вместе — ни на секунду не оставит ее в одиночестве, то поцелует в макушку, то руку сожмет, то по плечу погладит, а то и обнимет. Джемм знала, почему он так себя ведет. Смит в первую же ночь признался, что у него пять лет не было женщины. Еще один знак судьбы. Пятилетний целибат не может быть простым совпадением. Смит неосознанно ждал ее, и теперь она счастлива возместить ему упущенное время.

От него классно пахнет, он классно выглядит, классно одевается и хорош в постели. Не цацкается с чувствами и комплексами Джемм, полностью ей доверяет, не покушается на ее свободу. Ей нравятся — честно — все его друзья; Смиту нравятся — честно — друзья Джемм, а тот факт, что состояние его счета позволяет ей не чувствовать себя виноватой, когда он платит за выпивку или такси, — это приятная мелочь, как вишенка поверх горки взбитых сливок.

О'кей, о'кей. Пусть не все между ними так идеально гладко, как видится в юношеских мечтах. Пусть не обошлось от набивших оскомину ритуалов-жарких ночных бесед с выпивкой, долгих постельных часов изучения родимых пятнышек и детских шрамов на теле друг друга, бесконечных телефонных переговоров и пикников с пиццей на прихваченных инеем парковых скамейках. Пусть даже вкусы кое в чем не сходятся — догадка Джемм насчет пристрастия Смита к сухому белому и дорогим ресторанам оказалась верна. Но им ведь так легко и хорошо друг с другом. Часто ли бывает, чтобы уже на старте романа двое могли просто молчать — и не испытывать неловкости? Неважно, что Смит не самый бесшабашный парень на свете, что ему недостает непосредственности и авантюризма, — ну и пусть. Романтикой Джемм сыта по горло.

Она ничуть не обиделась за то, что Смит проморгал и дату первого их юбилея — месяц со дня знакомства, — и дату второго. Ей-богу, ничуть не обиделась. Ее нисколько не злило, что Смит не забрасывает ее комплиментами и не обращает внимания на ее новую прическу или новый наряд. Нисколько не злило. И уж конечно, она не расстроилась, когда он с готовностью отпустил ее на встречу со старым другом Полем. Она была только рада, что он по-прежнему засиживается в офисе, даже не думая менять рабочий график ради лишней минуты общения с ней. Слава богу, что не думает. Не нужны ей водопады внимания и фонтаны красивых слов — вместе с ними на твою голову изливаются и потоки моральных исков. Довольно. Розовые очки она в свое время достаточно поносила и благополучно от них избавилась. Теперь ей нужен только такой, как Смит.

Глава тринадцатая

Ральф давно отказался от чтения дневников Джемм. Последнего из дневников уж точно. Чистейшее безумие: Смит то, Смит это, Смит пятое-десятое, черт бы его побрал. А Ральфа будто бы и в природе не существует. Испарился — с того самого момента, когда она переспала со Смитом. Он-то в душе надеялся вычитать в дневнике хоть намек на сомнение в том, что Смит ей подходит, хоть какие-то мысли насчет несовершенства Смита и скоропалительности ее решения. Тщетно. Джемм ослеплена любовью, она «без ума» от Смита, и ее откровения в дневнике — сплошь нескончаемые, сиропные, тошнотворные дифирамбы «идеальному партнеру» в жизни и постели.

От тайных визитов в комнату Джемм он, однако, не отказался. Приходил через день, сидел подолгу, думал, наслаждался приятным запахом. В окружении вещей Джемм было почти так же хорошо и покойно, как в присутствии хозяйки. Ему здесь нравилось, здесь он был к ней ближе.

Вот и сейчас Ральф сидел на кровати Джемм, листая старый атлас Лондона, разглядывая отмеченные красными крестиками места и гадая, ради чего она их отмечала. На вечеринки ездила? Работу искала? Или квартиру?

На часах два пополудни. Клаудии нет в городе. Приятелей всех по подружкам разметало — вечер пятницы. Одинокий и заброшенный, Ральф отправился тосковать в комнату Джемм.

Атлас вернулся в верхний ящик стола, а взгляд Ральфа снова упал на стопку дневников. Сколько он уже борется с искушением? Приличное время прошло с тех пор, как он в последний раз влезал в мысли Джемм. Без борьбы с собой, разумеется, не обходится, зато это дисциплинирует, помогает чувствовать себя мало-мальски достойным человеком. Он долго сверлил дневники взглядом. Отвернулся. Нет, нельзя. Снова глянул. А-а-а, плевать! Выдернул из стопки нижний — потрепанную толстую тетрадь, всю в цветастых наклейках и намалеванных смеющихся рожицах. «1986», — значилось на первой странице. Желтоватый лист с легким хрустом перевернулся. Ральф начал читать.

Шесть часов спустя, пролетевших как одно мгновение, он знал о Джемм в тысячу раз больше. О детстве ее знал и об отрочестве; о том, как она ненавидела свои завитушки, худосочную комплекцию и маленький рост; о том, как ее одноклассницы теряли невинность, «залетали» и гордо разгуливали по школе с ожерельями из засосов, а Джемм при виде мальчишки-сверстника перебегала на другую сторону улицы, потому что стеснялась себя. Ночами она оплакивала свою непривлекательность и уготованное судьбой одиночество, а первый поцелуй случился только в пятнадцать, да с таким гнусом, что она потом долго отплевывалась, терла рот и тряслась от отвращения.

После этого неудачного опыта она стала бегать на свидания, но все с какими-то уродами, распускавшими руки, — до тех пор, пока однажды ее не пригласил Джастин Джонс — первый, судя по всему, школьный сердцеед, смуглый коллекционер разбитых девичьих сердец. Джемм была изумлена.

— Но почему? Почему именно я? — спросила она, намекая на общепризнанных школьных куколок, каждая из которых с радостью сбила бы ноги в погоне за Джастином, лишь бы добиться его благосклонного взгляда.

— Не знаю, — с кривоватой улыбкой признался он. — Внешность тут ни при чем; просто в тебе есть что-то такое… особенное. Свое. Ты мне здорово нравишься.

Сам не зная того, Джастин Джонс совершил невозможное: одной-единственной невразумительной похвалой он вселил в Джемм уверенность, которую не подарили бы и тысячи витиеватых пошлых комплиментов. Джастин оценил индивидуальность Джемм, польстил ей как личности, и она поняла, что вовсе не должна ни под кого подстраиваться. Она привлекательна и интересна сама по себе, и пусть катится тот, кто этого не видит.

С тех пор, если верить дневнику, Джемм пережила череду романов с невыносимо славными парнями, которые на поверку оказывались полнейшими кретинами, давили ее заверениями в любви и требовали хрен знает чего. Вот тут-то и возник Смит.

Одно хорошо: Ральфу по крайней мере стало ясно, что Джемм нашла в Смите, почему так на него запала. Смит на нее не наседал, не ограничивал, не контролировал.

Ну не ирония ли судьбы? Она влюбилась в Смита потому, что ему на нее наплевать. Просто смешно. Нет, скорее грустно. Джемм решила, что Смит не такой, как прежние ее парни, но на самом деле он не осыпает ее подарками, слащавыми знаками внимания и предложениями руки и сердца только потому, что давно любит другую.

Ральф достал из холодильника пиво, плюхнулся на диван, нашарил пульт на захламленном журнальном столике. Эх, «Симпсонов» пропустил. Любимый сериал уже сменился «Жизненными историями» — скучной программой о счастливчиках, спасенных из бушующих морских вод и горящих зданий.

Смита сегодня можно не ждать, он на пресс-конференции. В перспективе вечер наедине с Джемм. А что, если не валять дурака, а воспользоваться шансом и попробовать навести мосты?

Услышав женские голоса за окном, Ральф повернулся на диване и заглянул в щелку между шторами. Джемм! Как всегда, увешана пакетами с провиантом — в жизни не встречал девушку, которая столько времени проводила бы в супермаркетах, — и… ну и ну… болтает с этой блудливой блондинкой с верхнего этажа. Ральф навострил уши, но слова снаружи не долетали, лишь невнятные звуки. Забавно. Он невольно улыбнулся. Девушка Смита запросто завела знакомство, о котором сам Смит бесплодно мечтает целых пять лет. Ральф поднялся с дивана, критически осмотрел свое отражение в зеркале, взъерошил волосы и вернулся на место.

Входная дверь наконец открылась, и секунду спустя в гостиную ворвалась Джемм — жизненная энергия у этой крошки бьет ключом, она всюду и всегда врывается, — упакованная с головы до пят в широкое черное пальто с густо-лиловым меховым капюшоном.

— Потрепалась с верхней соседкой. Милая, правда?

«Какая угодно, только не милая». Ральф терпеть не мог Шери, но предпочел не возражать. Может быть, Джемм просто лучше разбирается в людях?

— Представляешь, она занимается танцами. Раньше балериной была, но пришлось бросить из-за высокого роста. Теперь понятно, откуда в ней такое изящество. Здорово держится, да?

«По мне, так большей стервы в целом свете не найти, а гонора в ней на десяток баб хватит».

— Какие планы на вечер, Ральф?

Он пожал плечами и почесал в затылке:

— Э-э… никаких, черт побери. Я в миноре. Пятница, как ни крути.

— Отлично! Друзья меня бросили, так что я решила приготовить карри, выпить упаковку пива, курнуть и пораньше лечь спать. Присоединишься? Во всем, кроме последней части, понятно. — Она хихикнула.

О чем еще можно мечтать?! «Ты чудо, Джемм». Ральф едва сумел скрыть восторг:

— Здорово придумано. С удовольствием. Помощник из меня не ахти, но в качестве подмастерья сгожусь. Почистить там что, порезать…

— Заметано.

Когда Джемм ушла к себе, Ральф чуть головой потолок не прошиб от возбуждения.

— У меня идея! — сообщила Джемм, вернувшись в гостиную в толстых шерстяных колготках и темно-зеленом трикотажном платье с длинными рукавами и кокетливой юбочкой. — Видел шоу «Сам себе шеф-повар»?

Ральф недоуменно посмотрел на нее.

— Да ладно тебе! Наверняка видел, целыми днями ведь дома сидишь. Неважно. Это программа специально для тех, — она ткнула в Ральфа пальцем, — кто поставил на себе крест как на поваре, ни разу не подойдя к плите. Ведущий предлагает двум таким неумехам приготовить что-нибудь вместе с ним, — точнее, повторяя каждое его действие. Шоу дерьмовое, но не в этом дело. Лично я считаю, что каждый холостяк обязан уметь приготовить хоть одно фирменное блюдо, и поскольку ты любитель карри, на нем и остановимся. Я тебя научу! Давай-давай, поднимайся. — Джемм протянула Ральфу руку, и он, улыбаясь, пошел следом, впитывая тепло тонких пальчиков в своей ладони.

— Разве мы не договорились, что с меня чистка, а все остальное — за тобой?

— Договорились. Но я передумала! Итак, как тебе наверняка известно, существует великое множество видов карри. Сегодня я решила приготовить так называемое « chicken jal frezi »… кстати, пока идет теория, ты вполне успеешь косячок свернуть. На чем я остановилась? Ага. Сегодня в меню « chicken jal frezi » — совсем простенькое карри, которое может приготовить любой, причем по своему вкусу. Я, к примеру, кладу много-много зелени и жуть сколько перцу! Основная составляющая — мясо. Я купила цыплячьи грудки… займемся ими чуть позже, хороший пучок кориандра и целую кучу меленьких и зверски острых зеленых перчиков чили. Большие не бери — никуда не годятся. Успеваешь за мной?

— Да-да, пока все просто. — Устроившись за столом, Ральф скатывал травку в прямоугольник прозрачной бумаги. Фантастика! И почему ни одной из подружек такое в голову не пришло?

— Отлично. Переходим к соусу. Можно, конечно, использовать готовые, но домашние куда лучше — кладешь туда все что хочешь, по своему вкусу: побольше кориандра, свежие листья и сухие коренья шамбалы… ты только понюхай! — Джемм сунула Ральфу под нос открытый пакет. — Вот чем от тебя пахнет на следующий день после ужина с карри.

Вскоре Ральф уже увлеченно строгал цыплячьи грудки, крошил лук, отмерял уксус. С ума сойти. Съев за жизнь добрый миллион порций карри, он слыхом не слыхивал о половине ингредиентов. Топленое масло? Тмин? Листья карри? Но самое потрясающее, что он с головой ушел в процесс, даже подбрасывал Джемм идеи насчет других компонентов, добровольно напрашивался на помощь и чувствовал себя с ней так непринужденно, как только в самом начале знакомства, до ее романа со Смитом. Они трепались и хохотали как старые друзья, хором подпевали и кружились по кухне под магнитофон.

В четыре руки накрыли на стол, и Ральф, млея от удовольствия, торжественно поставил перед собой тарелку с рисом и карри, в котором был и его вклад. Положив в рот первую порцию, он сомлел окончательно. Пища богов!

— Ральф… можно вопрос? Опасное начало.

— Как ты смотришь на наши со Смитом отношения? Только честно.

И что отвечать? «Я хочу тебя, хочу тебя, хочу тебя — вот как я смотрю на твои отношения со Смитом»? Хотела честно? Пожалуйста. Честнее не бывает. «Смит не знает тебя так, как знаю я; ты не знаешь Смита так, как знаю я; ты совершаешь ошибку, а я подыхаю от ревности».

— Я рад за вас обоих, — сказал он. Честностью и не пахнет, да и черт с ней.

— He чувствуешь себя преданным, отверженным? Ничего такого?

— Ну что ты, нисколько! Мне очень приятно, что ты живешь с нами. — Хоть в этом врать не пришлось.

— Ты ведь сказал бы мне, если бы возникли какие-то проблемы, да? Не дай бог жить и мучиться в собственном доме.

— Никаких проблем, поверь. Смит так давно один, что ваша… дружба для меня в каком-то смысле облегчение. — Так-то вот, Пиноккио. Терзайся, но держи язык за зубами. — Я рад, что он наконец счастлив. Никогда не видел его таким счастливым, если честно; ты ему здорово подходишь.

«Но мне ты подходишь еще больше».

— Ф-фу, прямо камень с души! А почему ты сегодня не с Клаудией?

Клаудия… Клаудия?.. Не вписавшись в крутой вираж разговора, Ральф с трудом вспомнил, кто такая Клаудия, а тем более — почему он сегодня не с ней.

— А-а… Ах да. Она уехала на выходные в Париж. Что-то там по работе, — кажется, показ мод.

— Ух ты. Шикарно. Кстати, я ее ни разу не видела. Что она за человек?

— Честно?

— Мы же договорились. — Джемм оторвала бумажное полотенце от рулона и высморкалась-жгучее карри начало проявлять характер.

— Хороша собой, высокая, худая. Бывает очень милой, но чаще заноза… Что бы я ни сделал — все мимо. Позвонил — не вовремя; не позвонил — совсем забыл, сукин кот. Пригласил в кафе — мои друзья ей не подходят; не пригласил — бросаю одну в четырех стенах. Твердит, что я неряха и что нужно следить за модой, а стоит что-нибудь купить — оскорбляется: дескать, на шмотки денег хватает, а ресторан зажимаю. Словом, все не слава богу.

— Ты ее любишь?

— Нет.

— Она тебе нравится?

— Временами.

— Зачем же встречаешься?

— М-м… Наверное, ради секса.

— По крайней мере откровенно. Хотел бы найти кого-нибудь по сердцу?

Ральф тоже потянулся за бумажным рулоном — карри и его не щадило.

— Знаешь, с некоторых пор действительно мечтаю о чем-то большем. До сих пор трусил. Как там говорится… душевная привязанность приводит к ранимости… и так далее.

— Обжигался в прошлом?

— Не то чтобы обжигался… Скорее слишком глубоко нырял и выплывал совершенно выжатый. Все силы отдавал… поэтому и не хотел серьезных отношений. А сейчас, должно быть, созрел для чего-то настоящего. — Ральф рассмеялся, неловко и нервно, не желая верить собственным ушам. Неужто это он уже полчаса ведет беседу о любви? Давненько он ни с кем так не откровенничал.

— Выходит, просто не встретил свою единственную?

Ах, Джемм, Джемм. Если бы ты только знала.

— Угу, что-то вроде того. — Пожалуй, пора сворачивать со скользкой дорожки. — Ну а у вас со Смитом? Это то самое? Большая, светлая и вечная?

Джемм улыбнулась:

— Точно. Лучше не скажешь. Смит — тот, кого я искала. Мистер Совершенство.

Ошибаешься, Джемм. Смит — мерзавец; он тебя не заслуживает.

— О да, отличный малый.

Ральфа так и подмывало хоть чем-нибудь очернить Смита, свергнуть с пьедестала, но это было бы уж совсем подло. Ему хотелось выложить историю страсти Смита; хотелось рассказать, что он потешается над ее «вещими» снами, но тем не менее использует как способ затащить ее в постель. С каким удовольствием он сорвал бы с Джемм розовые очки, предупредил, что Смиту достаточно одного взгляда Шери в его сторону, чтобы предать свою нынешнюю подругу. Он многое мог бы сообщить Джемм, если бы… если бы мог. Джемм спасла его от мрачных мыслей:

— Почему ты перестал писать?

Чем дальше, тем… Похоже, сегодня и впрямь вечер откровений.

— Хороший вопрос. Не сказал бы, что вообще перестал, просто сейчас не пишу. Пытался, но вдохновения нет. Может быть, заелся. В юности, когда много размышлял, писалось легко.

— А теперь отгородился, верно? Отгородился от чувств. Держу пари — стоит встретить настоящую любовь, как все вернется, все запертые на замок эмоции хлынут наружу. Любовь, Ральф, любовь — таков рецепт от доктора Джемм. Влюбись.

Шутки судьбы порой жалят похлеще гадюки.

У Ральфа уже слезились глаза; перчики чили делали свое дело медленно, но верно: во рту пылал пожар, губы распухли, нос потек. И голова шла кругом от слов, что он не имел права высказать.

— Не слишком остро для тебя, Ральф? А хвастал, что ему любое карри по зубам! — поддразнила Джемм.

— В самый раз. — Очередная ложь, но он лучше сгорит на месте, чем признает поражение перед этой девушкой. — А вот вы, мисс Ах-я-самая-крутая, похоже, не в своей тарелке.

— Ерунда! До моих обычных карри далеко. Тебя пожалела.

— Неужели? Претендуешь на титул королевы зеленых перчиков?

— Не претендую. Давно ношу. На свете нет человека, который бы меня переплюнул.

— А вот и есть. Спорим? — Ральф выскочил из-за стола, зачерпнул из пакета на стойке горсть глянцевых стручков. — Каждому по перчине. Целиком и без дураков. Поглядим, кто кого.

— По рукам. Давай сюда.

Господи, что за мука, что за жгуче-сладкая мука! Сочный хруст кожицы на зубах, бьющий в нос пряный аромат; жидкий огонь на языке, который слюна не в силах остудить.

— Чур, не глотать. Разжевать как следует и показать язык, — предупредил Ральф.

Жар опалил нёбо, хлынул в горло; бешеным стуком в висках организм посылал сигналы SOS. Джемм и Ральф отчаянно работали челюстями, резко вдыхая и выдыхая через горящие рты, как женщины в родах, и обмахивались ладонями в бесплодной попытке усмирить жалящие языки пламени.

— Черт, черт, черт! Дырку в языке прожжет!

— Нет, в глотке, в глотке!

С залитым потом лицом и выпученными глазами, Ральф дубасил кулаками по столу. Сердце готово было проломить грудную клетку.

— Ну все, все, все! Показываем, пока эта дрянь меня не сожгла! — завопила багровая Джемм. — Язык, показывай язык!

Оба разом вывалили зеленые языки и судорожно проглотили огненную кашицу.

— Воды! — взвыл Ральф.

— От воды только хуже. Пива!!!

Соперники жадно припали к банкам, но и прохладная жидкость была бессильна против огненного овоща.

Ринувшись к плите, оба горстями гребли рис из миски и набивали рты.

— Лед! Лед в этом доме есть?! — взвизгнула Джемм.

Ральф дернул на себя дверцу морозилки и запустил туда обе руки.

— Есть, есть! — Он перевернул поднос и что было сил грохнул по столу. Ледяные кубики раскатились во все стороны.

— О-о-о!

— А-а-а!

Каждый сунул в рот по кубику и присосался к нему, чтобы не упустить ни капли ледяной благодати.

— Господи! — выдохнул Ральф. — Во придурки! — Огонь внутри затухал, но переживший шок организм все еще корчился в блаженных муках, словно от дозы экзотического наркотика.

— Боже… — Джемм остужала вспухшие губы льдом. — Класс! Все равно что секс!

— Лучше, чем секс, — возразил Ральф, медленно опускаясь на место за столом.

— Ну? Кто победил? — спросила Джемм.

— Ничья.

— Ну уж нет, так не пойдет. Кто-то должен выиграть. Придется повторить.

Когда Смит переступил порог, квартира ходила ходуном от истерического хохота, рыданий и воплей. Двинувшись на дикий смех, доносившийся из кухни, Смит обнаружил Ральфа с Джемм в странных позах — головами в морозилке.

— Какого хрена тут происходит? — Он кое-как пристроил «дипломат» на столе среди груды опустошенных пивных банок, грязных тарелок и тающего льда.

Противники вынырнули из холодильника и повернули к нему виноватые, мокрые от слез, красные лица.

— Куб-бок п-по п-поед-данию ш-шили, — пробубнил наконец Ральф, хрустя льдом и как мельница махая ладонями. — Пять штук… ш-шырых… До полной победы.

— Что?! Рехнулись. — Смит покачал головой и добавил, поймав взгляд Джемм: — Погляди на себя — лунатик. Готовая кандидатка в психушку.

Ничего подобного! На взгляд Ральфа, Джемм выглядела на все сто: черные, чуть влажные локоны упали на пылающие щеки, глаза блестят… и заблестели еще сильнее, когда она бросилась к Смиту и повисла у него на шее. У Смита. Тошно смотреть, как быстро она сбросила завертевший их обоих кокон веселого безумия ради Смита — будто ребенок, которого весь вечер нянчила чужая тетя, пока наконец не пришел обожаемый родитель. Только что, казалось бы, их было двое — Джемм и Ральф, но вот вошел Смит и своим чертовым кейсом, как кувалдой, вдребезги все разбил. А ведь на один-единственный миг почудилось, что именно Смит здесь третий лишний, а он, Ральф, — вместе с Джемм.

Вечеру настал конец. Джемм прибирает разгромленную кухню, Смит развязывает галстук и вещает о встрече со шведскими банкирами. Баста. Все кончено.

Ральф сгорбился.

— Э-э… пойду, пожалуй, — едва слышно буркнул он. — Спасибо за прекрасный вечер, Джемм. Спасибо за пари, за карри… за все.

Он наклонился к ее щеке, но в этот момент Джемм повернула голову, и их губы встретились. Нежданное прикосновение волной прокатилось по телу — обожгло губы, встряхнуло сердце, скачком достигло желудка и завершило свой путь сладостным теплом в паху. Чили проиграли.

— Что ж… Спокойной ночи. — Варварское желание взять Джемм тут же, силой, боролось в нем с не менее мощным желанием исчезнуть.

Спотыкаясь, Ральф добрел до туалета, захлопнул дверь и тяжело упал на унитаз. Его трясло.

Я люблю тебя, Джемм. Я по уши, безумно, по-идиотски и бесконечно втрескался в тебя.

Блин.

Глава четырнадцатая

— Ого, вот это жизнь!

— Согла-асен, Шиобан. Ми-илый уголок, это уж точно, — на шотландский манер певуче отозвался Карл.

Розанна на заднем сиденье «эмбасси» прижала нос к щели в окне и сожмурила раскосые глаза от струи ледяного декабрьского ветра, вздымающей ее густую шерсть.

— Для галла акцент паршивый, мистер Каспаров.

— Да? А ты слышала, как Шон Коннери копирует ирландский акцент? Уши вянут.

Как только Шиобан и Карл оставили городскую Шотландию позади, окружающий ландшафт стал меняться с каждой секундой, плавно перетекая из холмистой ряби на юге в полноценные громады холмов, которые сейчас и преодолевала труженица «эмбасси», катя по бесконечным пустынным дорогам, прочертившим сказочную страну. Последние три четверти часа, с самой границы горной Шотландии, все разговоры Шиобан и Карла состояли сплошь из междометий и восторженных определений красот этого дивного края. А кто бы не замирал от восторга при виде пронизанных светом серебристых водопадов, струящихся по угольно-черным отвесным скалам, или миниатюрного островка, рукой самого гениального из художников изящно посаженного посредине горного озерца? Вдали пейзаж густо зеленел, будто укрытый роскошным бархатом с вкраплениями бледно-голубых отблесков предвечернего неба.

Ни Шиобан, ни Карлу прежде не доводилось бывать в Шотландии, и теперь оба, словно вернувшись в наивно-восторженное детство, умирали от желания открыть новый уголок за во-он тем поворотом — и задержаться подольше в этом распадке, красотой которого невозможно налюбоваться.

— Вынужден признать, что Ирландии до здешних мест далеко. Ничего подобного в жизни не видел.

Шиобан изучала раскрытый на коленях атлас.

— Еще одно озеро — и мы на месте, — сообщила она, смахивая с лица встрепанные ветром волосы.

— Жаль. Ехал бы и ехал…

Уж сколько недель они не общались так, как сегодня. Определенно, эта разрядка вдали от Лондона и всех проблем была необходима. Конечно, лучше бы провести выходные наедине, хотя Рик де Ларжи, похоже, неплохой парень. Может, все и сложится.

После четырех часов низкое северное солнце покатилось к горизонту.

— Должно быть, приедем как раз к закату на озере. Джефф обещал отпадное зрелище. — Карл не смог стереть с лица ухмылку. Оставив правую руку на руле, левой он обнял Шиобан за плечи. — Нервничаешь?

— Да нет… разве что совсем немножко.

— Ага, я тоже. Но все будет отлично, вот увидишь. Надоест компания — сошлешься на нездоровье, посидишь у окошка и полюбуешься видом.

Шиобан выдавила смешок. Фальшивый, с болью отметил Карл. Он уже не помнил, когда наслаждался ее искренним смехом — заразительным, грудным, таким любимым, на который оборачивались пассажиры в автобусах и посетители ресторанов, из-за которого ее выставляли из библиотек. Теперь смех звучал тоненько и жалобно, словно вот-вот превратится в рыдания.

Какое-то время ехали молча, думая каждый о своем и невольно любуясь калейдоскопом небесных красок, ежесекундно меняющим оттенки.

— Гленкой — две мили. Почти приехали. К вечеринке готова, девочка, хм, хм? Готова накачаться первоклассным зельем и разойтись на всю катушку, хм, хм?

Оба следили за дорогой, чтобы не пропустить нужный поворот, где деревья, если верить разъяснениям Джеффа, были на полметра снизу выкрашены белым; иного ориентира у них не было.

— Вот! — Шиобан выбросила руку, указывая влево.

После поворота по разбитой колее добрались до развилки с облупленным деревянным знаком-стрелкой. «Сент-Коломбас», — гласила облезлая зеленая надпись.

— Прибыли!

Автомобиль, как черный жучок, пробирался по колдобинам в темноте, но уже через пару минут Шиобан с Карлом оказались в настоящей сказке: узкая аллея, подсвеченная с обеих сторон ярко-красными и зелеными китайскими фонариками, обвивающими ветки карликовых вишен, фантастическим лучом протянулась сквозь мрак ко входу в бывшую часовню.

— Боже, какая красота! — выдохнула Шиобан. Сказка, как выяснилось, только начиналась.

В конце аллеи они поймали финальные мгновения заката над озером: обшитая тесом часовня была подсвечена фиолетово-багровыми отблесками; китайские фонарики, спускающиеся вдоль лестницы к самой воде, словно отражали пурпур умирающего солнца; у старинного деревянного причала задумчиво покачивалась маленькая лодчонка. В ореховой роще, темневшей сбоку, гулко ухнула сова; ветряные колокольчики на окнах нежно тренькнули в ответ на дуновение морозного ветерка.

— Хочу, чтобы меня здесь похоронили, — пробормотал Карл.

Розанна и та притихла, очарованная красотой не меньше хозяев.

— Признаться, я ожидал дешевой показухи, а здесь такое… Джефф, должно быть, тот еще хиппи был, когда все это устраивал.

Не совсем придя в себя, они медленно расстегнули ремни безопасности, вынули из багажника сумки. Вторая машина уже стояла перед часовней.

— Ну что, Шабби, вперед? Готова? — Карл подставил ей локоть.

— Вроде готова.

Карл звякнул медным колокольчиком на гигантской деревянной входной двери, и она почти сразу же открылась.

— Карл, рад тебя видеть. Правда, здесь здорово? — Рик де Ларжи, босой, в джинсах и свободном свитере, встретил их с бокалом вина в руке.

— Да уж. Ничего подобного не видел. — Карл пожал протянутую руку. — Позволь представить — моя подруга Шиобан.

— Очень приятно познакомиться, Шиобан. Карл не устает о тебе говорить.

Шиобан попыталась улыбнуться. У нее сперло дыхание. Этот Рик… он… он великолепен. Мистер Вселенная! Почему Карл не предупредил? Почему мужчины вообще никогда не сообщают такие важные нюансы, — к примеру, «тот-то и тот-то — убийственный красавец»?

— Мне тоже очень приятно.

Вспомнив наконец о хороших манерах, Шиобан одарила нового знакомого самой обаятельной из своих улыбок и тоже пожала руку, крепко и уверенно. Ни за что на свете она не предстанет разжиревшей тетушкой в этом дивном месте, перед этим эталоном мужской красоты.

— Потрясающее великолепие, не правда ли? «Ты стройна как тростинка, Шиобан. Стройна, хрупка, прекрасна и желанна». Она перекинула волосы, полуприкрыв ими лицо.

— Невероятное. Никогда бы не поверил, что старина Джефф способен такое устроить. Лично я ожидал увидеть современного монстра со спутниковыми антеннами снаружи и фальшивыми каминами внутри. Но что ж мы стоим? Входите, входите, а то замерзнете. Мы уже включили центральное отопление, и Тамсин как раз разжигает камин.

Вслед за Риком они прошли по длинному сырому коридору, забитому сапогами, дождевиками и грудами поленьев, через главную прихожую прямо во чрево здания. Оба, не сдержавшись, ахнули. В комнате… нет, зале высотой минимум футов в тридцать, куда ни глянь, глаз выхватывал ниши, галереи, мощные, потемневшие от времени балки. Деревянные полы устланы домоткаными половиками, а освещено все это великолепие причудливой смесью из дюжины ламп в стиле модерн и канделябров времен королевы Виктории. В дальнем конце — три дивана-исполина под китайскими накидками, рядом со входом — дубовый банкетный стол с подсвечниками и цветами в вазах.

— Ух ты!

Возле циклопических размеров камина из песчаника на коленях стояла девушка. При появлении Карла и Шиобан она поднялась и отряхнула джинсы.

Небольшого, чтобы не сказать крохотного, роста, с тонкими волнистыми волосами песочного цвета, затянутыми в хвост, и веснушками на переносице и щеках, она обходилась без косметики и выглядела, как с облегчением отметила Шиобан, очень простенько. Не дурнушка, но и ничего особенного.

— Шиобан, Карл… это Тамсин, — представил Рик.

Карл и Тамсин, пожимая руки, обменялись недоуменными взглядами, и в комнате вдруг повисло странное напряженное молчание.

— Черт, вот так совпадение, Тамсин, — наконец выдавил Карл.

— Да… Привет. — Девушка неловко топталась на месте.

Шиобан непонимающе смотрела на Карла. Рик непонимающе смотрел на Тамсин.

— Вы что, знакомы? — спросил он.

— Угу. Тамсин… э-э-э… прошлым летом занималась танцами в моей группе.

— А-а-а-а… — протянула Шиобан.

— Замечательно. — Рик улыбнулся. — В самом деле, потрясающее совпадение. Я и не знал, что ты преподавал танцы.

— Н-ну… сам понимаешь… за квартиру платить и всякое такое…

— Ясно, ясно. — Почувствовав перемену атмосферы, Рик тактично сменил тему: — Так! А не пора ли показать вам комнату?

Карл и Шиобан, переглянувшись, последовали за ним вверх по лестнице на крытую галерею.

— В чем дело, Карл? — шепотом поинтересовалась Шиобан, когда они добрались до спальни, выдержанной в стиле рококо, с обитыми пыльным жаккардом стенами и массой фотографий предков в простых деревянных рамках.

— Это та самая, — в ответ прошептал Карл. — Помнишь, я тебе рассказывал про нимфоманку, которая устроила menage a tro is с двумя французами?

— Да ты что?! — Шиобан захлопнула рот ладонью, глуша изумленно-восторженный вопль. — Ну и ну. Теперь понятно, откуда такая неловкость. Думаешь, она уже тогда встречалась с Риком?

— Кто знает. Наверное, — отозвался Карл, неуклюже вешая брюки в шкаф. — Они ведь живут вместе.

К Шиобан совершенно неожиданно пришло ощущение, что все будет отлично. Красивый дом, красавец Рик с заурядной подружкой, весьма незаурядный секрет, который как пить дать Рику неизвестен, так что в эти выходные неуютно будет себя чувствовать Тамсин. Шиобан улыбнулась: настроение, как надутые горячим воздухом шары, стремительно взлетало вверх, под изъеденные жучком потолочные балки. Ее час настал. Наконец она на коне и будет развлекаться вовсю.

Распустив волосы, она плюхнулась на широченное ложе под балдахином.

— Какой класс! Я чувствую себя Принцессой-на-горошине! — Шиобан принялась подпрыгивать на кровати. От предвкушения чуда кружилась голова.

— Осторожнее, Шабби! Кровать, похоже, позапрошлого века, не дай бог, сломаешь.

Застыв на месте, Шиобан округлила глаза:

— Восхитительно. Какой-нибудь молоденькой вертихвостке восьмого размера ты бы этого не сказал.

— Сказал бы даже Дюймовочке. Прекрати комплексовать, Шабби, ради всех святых. Говорю же — это, наверное, антиквариат. Такая мебель не предназначена для прыжков. — Карл сунул портплед в ящик массивного комода.

Парочка из воздушных шариков Шиобан лопнула, оставив на память раздражение и обиду.

— Красивый парень этот Рик, верно? Ты мне не говорил, что он так хорош собой. — Шиобан не справилась с детским желанием отомстить за оскорбление.

— Да уж, просто супер. Особенно для продюсера радиопрограмм!

Реакции ноль — так похоже на Карла. Прежде Шиобан не пыталась вызвать у Карла ревность. Необходимости не было. Но с того вечера в Сол-и-Сомбра она ему больше не доверяет.

Плевать. Как бы Карл себя ни вел, ему не испортить удовольствия от этих выходных, — удовольствия, которого в жизни Шиобан не было уже… целую вечность. Карл может поступать как ему угодно, а она будет флиртовать с Риком, упьется, перепробует все наркотики, сколько бы ни предложили. Пусть всего лишь полтора дня, но она будет веселиться.

Так. Первым делом привести себя в порядок. Долой опостылевшие старые легинсы и допотопный кардиган. Макияж и прическа тоже не повредят. Карл считает ее толстой? Она ему противна? Посмотрим, что скажут другие.

Шиобан достала давно тоскующую без внимания хозяйки косметичку и устроилась перед трюмо у большого, в полстены, окна. Две изящные лампы под розовыми абажурами освещали уголок мягким, скрадывающим недостатки светом. Проводя по лицу пуховкой, принимаясь за подводку для век и тушь для ресниц, Шиобан чувствовала себя удивительно хорошенькой — совсем как в юности. Волшебные лампы. Магические. Карл наблюдал за ней, лежа на кровати.

— Думаю, нам лучше не поднимать эту тему.

— Какую? — буркнула Шиобан.

— О Тамсин. Не надо ничего говорить ни о Тамсин, ни о танцклассе.

— Само собой. Я вообще не желаю вспоминать Лондон. Хочу впитать в себя очарование этого места. — Соорудив на голове причудливый узел из вьющихся прядей, Шиобан теперь яростно орудовала шпильками — узел не желал держаться на макушке.

— Помочь? — спросил Карл. В былые времена, когда затейливые прически были ежедневным ритуалом, она всегда просила его помочь со шпильками, и Карл делал это с готовностью. Он обожал священнодействовать с ее волосами.

— Нет, спасибо, я уже почти закончила. Можешь спускаться; я следом, только переоденусь.

— Я могу и подождать.

— Еще раз спасибо, но тебе лучше уйти. Избавлю тебя от неприятной обязанности видеть меня голой. — Черт. Она не собиралась этого говорить. Слова вылетели сами собой, просто взяли и сорвались с языка. Последние недели — нет, месяцы — Шиобан только об этом и думала, но сейчас мысли вырвались против ее воли, сбросили оковы и обрели свободу. Шиобан затаила дыхание. Что?

— О чем речь, Шабби, черт побери? — ошарашенно спросил тот. — Ты думаешь, что я не люблю?.. Господи, да я обожаю смотреть на тебя голую.

Браво, Карл. Неплохая попытка. Надеешься, что тебе поверят?

— Иди вниз. Поговорим в другой раз.

— Ну уж нет! Я остаюсь, и говорить будем сейчас. Так вот, выходит, в чем дело? Эта… эта… чернота между нами из-за такого вздора?!

— Спускайся. Или ты уходишь, или я завизжу. Не хочу об этом говорить! Не хочу выслушивать твое дерьмо! Убирайся!

Наглое вранье. Дерьмо. Куча дерьма, Карл Каспаров. Если ты обожаешь меня такую, то почему потел и краснел как последний идиот перед красоткой сверху, почему переживал, что подо мной сломается кровать, почему вдруг захотел обрюхатить? Лжец.

Карл медленно вышел из комнаты; Розанна скользнула следом, явно встревоженная непривычно громкими голосами и злостью на обычно добродушном лице хозяйки.

Никаких сожалений. Сегодня она ему покажет. Сегодня она станет прежней Шиобан, счастливой, остроумной и привлекательной, но не ради Карла — он этого не достоин, — а ради Рика.

Шиобан надела недавно сшитую черную тунику с весьма нескромным вырезом (до сих пор не решалась обновить), подходящие брюки и босоножки на тесемках.

Вперед! Она открыла дверь и глянула с галереи вниз. Карл, Рик и Тамсин, чинно рассевшись на диванах, отхлебывали вино и негромко беседовали. На звук захлопнувшейся двери все трое приподняли головы. От Шиобан не укрылись изумленно расширившиеся глаза Рика.

— Шиобан! — Рик вскочил с дивана. — Как раз вовремя. Я собирался достать шампанское.

Мелко постукивая каблучками, она спускалась по лестнице со всем изяществом, на которое была способна, и чувствовала себя претенденткой на титул «Мисс мира».

— Мне даже как-то неудобно, — беззлобно отметила Тамсин, бросив взгляд на свои джинсы и свитер из тонкой шерсти. — Потрясно выглядишь.

Рик вручил Шиобан бокал с шампанским:

— За безумные выходные!

— За Джеффа!

— За Шотландию!

Четверо почти незнакомцев сдвинули бокалы. Чокаясь с Риком, Шиобан ослепила его улыбкой и сияющим взглядом.

— За новых друзей!

Глава пятнадцатая

Первой бутылки шампанского хватило на полчаса, вторая продержалась четверть часа, а третья опустела едва ли не до того, как ее открыли. Шиобан розовела и прощалась с последними крупицами своих комплексов. Втроем с Карлом и Риком они увлеченно обсуждали перспективы «Часа пик», а Тамсин возилась на кухне, разогревая съестные запасы из «Маркса и Спенсера», которые Джеффу, похоже, обошлись в целое состояние. При других обстоятельствах Шиобан наверняка предложила бы помощь, но сегодня решительно отвергла эту мысль, едва та возникла. Нет уж. Никакой кухни. Сегодня ее вечер, и она будет сидеть в компании мужчин, меняя одну элегантную позу на другую и подбрасывая остроумные идеи. О позе она не забывала ни на секунду — спина прямая, грудь вперед, живот подобран. Время от времени кокетливо поправляла локоны или крутила кольца на пальцах, отмечая неприкрытый и растущий интерес Рика и поглядывая на Карла — заметил или нет?

Появилась Тамсин, нагруженная яствами — жареными куриными крылышками, треугольничками пиццы, заливным из форели, — и нарочито громко грохнула подносом о стол, рассчитывая привлечь внимание к своей особе и своим усилиям. Никто и бровью не повел в ее сторону

— Уж простите за беспокойство… — начала она, но тут же взяла себя в руки и продолжила уже без сарказма: — Ужин готов. Самое время чем-нибудь заесть шампанское.

— Прекрасно, — на пару пробормотали мужчины, не двигаясь с места.

Рик вылил остатки шампанского в бокал Шиобан.

— Что, уже закончилось? — Тамсин схватила свой, пустой. — А я хотела…

— Извини, дорогая, — небрежно отозвался Рик. — Там и оставалось-то пара капель. На кухне еще есть вино. Принести?

— Нет, благодарю. — Тамсин беззастенчиво изображала из себя жертву. — Я сама. Между прочим, еда стынет, — добавила она с наигранной любезностью.

— Вы садитесь. — Шиобан махнула рукой. — Я не буду.

Существует только одно зрелище, безобразнее толстой бабы, —это жующая толстая баба. Прогресс во флирте с Риком налицо, все у нее под контролем, все у нее замечательно. Она и забыла, до чего приятно вертеть мужиком, лепить из него что твоей душе угодно. Не хватало все испортить, набив за щеки курятину и пиццу.

— Уверена, Шиобан? — Рик поднялся с дивана. — Может, принести тебе сюда?

— Нет-нет, я не голодна, честное слово. По дороге мы плотно пообедали. Позже, может быть, чего-нибудь перехвачу.

Пока Тамсин с Риком усаживались, Карл смущенно наклонился к Шиобан.

— Ты как? В порядке? — Голос его был нежен.

— Лучше не бывает, — процедила она в ответ, изо всех сил стараясь подавить горько-сладкую нежность, знакомое желание утешить его, поддержать.

— Ты вроде как повеселела.

— Почему бы и нет? Вечер прекрасный, Рик просто великолепен.

— Ага, парень что надо. Я же говорил, что он тебе понравится.

— Хочу еще вина!

Шиобан вскочила на ноги и поняла, что пьяна — голова закружилась, ее повело в сторону. Прикинув расстояние до кухонной двери и количество препятствий на пути, решила не рисковать. Не самый подходящий момент спотыкаться на глазах у изумленной публики или петлять по комнате, будто шальная тележка в супермаркете.

К сожалению, она уже перешла порог, когда еще можно контролировать количество выпитого спиртного. Но и все остальные, если на то пошло, тоже. Пакетик с белым порошком появился из кармана Рика часов в одиннадцать, и Шиобан первой протянула руку за свернутой в трубочку пятифунтовой банкнотой и маленьким квадратным зеркальцем. Чуть отвернувшись — на случай неудачи, — втянула белую полоску в ноздрю, смахнула несколько крупинок и передала зеркальце Карлу. Усмехнулась:

— По-видимому, именно сейчас нам — по Джеффу — полагается впасть в буйство.

— Да, кстати! Спасибо, что напомнила, — вскинулся Рик. — Я ведь привез диктофон. — Он прошел в прихожую и вернулся с компактным, до смешного крохотным аппаратом, явно последним словом техники. — Вдруг родятся мудрые идеи, а мы надеремся в прямом смысле до потери памяти. Отличная машина: пишет шесть часов подряд, и качество звука фантастическое. — Он пристроил диктофон на каминную доску. — Пора, как по-вашему? Мы уже достаточно обезумели?

И Рик нажал клавишу.

Джефф оказался прав насчет этого парня. Рик сыпал шутками, заражая остроумием остальных. Три часа подряд они мололи полный вздор, сочиняли забавные викторины для эфира, брали воображаемые интервью у знаменитостей и разыгрывали телефонные диалоги с аудиторией — Шиобан и Тамсин выступали в роли слушательниц «Часа пик», а Рик и Карл, понятно, в роли диджеев. Поразительно, но план Джеффа работал! В профессионализме Джеффу не откажешь — знает старик, что делает. Родили бы они столько идей, сидя в студии? Да никогда. Кокаин заблокировал тормоза, придал смелости и позволил без тени смущения высказывать самые бредовые идеи; да и алкоголь раскрепостил, подстегнув воображение.

Шиобан чувствовала себя в ударе. Пожалуй, никогда прежде она не была такой раскованной, обаятельной, остроумной. Рик не сводил с нее восхищенного взгляда, и ее уверенность в себе росла с каждым мгновением. Она умна и забавна, гораздо умнее и забавнее Тамсин, она по-прежнему умеет флиртовать, покорять мужчин. Сегодня Рик принадлежит ей и только ей. Шиобан устроилась рядом, небрежно забросив руку ему за спину, — не прикасаясь, но тем не менее объявляя свои права на него. Как же хорошо быть в центре мужского внимания.

В конце концов возбуждение начало гаснуть. Близился рассвет, кокаин выветривался, и беседа постепенно сходила на нет. Шиобан поднялась и лениво потянулась.

— Материала хватит, как по-твоему? — спросила она у Рика.

— Еще бы. Минимум лет на пять! — довольно отозвался он.

— Отлично. Мне бы не помешал глоток свежего воздуха.

— И мне. — Рик подскочил. — Минутку подожди, ладно? Я за пальто. Вы с нами? — спохватившись в последний момент, бросил он Карлу и Тамсин.

Шиобан тоже поднялась в спальню за своей короткой дубленкой. Мимоходом задержалась у зеркала, поправила прическу, пригладила брови, освежила помаду. Адреналин клокотал в ее крови. ЧТО? Что сейчас произойдет? Рик… он попытается пойти на штурм? А если да, то как ей реагировать? Мысль о Карле мелькнула и исчезла на задворках сознания. Будь что будет. Поплыву по течению, решила Шиобан. Дальше поцелуя дело в любом случае не зайдет, для остального на улице слишком холодно.

Снаружи их словно окатило ледяной водой. Усилившийся к утру ветер кружил, цепляясь за ноги, как кот-привидение. В полном молчании они медленно спустились к озеру по лестнице, что заканчивалась у причала, и присели на ступеньку, вслушиваясь в перезвон ветряных колокольчиков.

— Рай, верно? — пробормотал Рик.

— Рай, — согласилась Шиобан. Поплотнее запахнув куртку и обняв колени, она любовалась бликами от китайских фонариков, скользившими по водной ряби.

— Здесь запросто можно влюбиться. Шиобан вздрогнула.

— Пожалуй.

После долгого молчания Рик неловко кашлянул:

— Ты замечательная, Шиобан. Я таких еще не встречал. Карлу повезло.

— Думаю, он бы с тобой поспорил, — с неестественным смешком отозвалась Шиобан.

— Ну да. Он от тебя без ума, только и твердит, какая ты чудесная. И он не преувеличивает.

— О-о-о… — Шиобан смущенно отвела взгляд.

— Нет, правда. Ты меня восхищаешь… — Он запнулся. — Не в обиде?

— Нисколько, продолжай. Дареному… комплименту в зубы не смотрят. — Шиобан не осмеливалась взглянуть на Рика, чтобы тот не уловил ее смятение.

— Ты… ты… потрясающая, Шиобан. Такая веселая, умная, внимательная и красивая. Господи, Шиобан, я не должен так говорить, но если бы я был один и если бы ты была одна…

Она наконец рискнула повернуться:

— Если бы… то что?

— Ну, если бы я был один и ты была бы одна, я бы… тебя поцеловал!

Шиобан, взвинченная страхом и предвкушением, вся покрылась мурашками.

— По-твоему, это было бы нехорошо? — Рик всем телом подался к ней, пытаясь прочитать в ее взгляде запрет или одобрение.

— Можно проверить. Покажется, что нехорошо, — всегда можем остановиться.

— Но как же Карл? — Рик заправил выбившуюся прядь за ухо Шиобан.

— А как же Тамсин?

— Откровенно говоря, у нас с ней в последнее время не очень… Тамсин — девушка переменчивая и мрачноватая. Иногда мне кажется, что я отхватил кусок не по зубам. Она крепкий орешек… — Тыльной стороной ладони Рик поглаживал щеку Шиобан. — Какая у тебя кожа, — шепнул он. — Как шелк.

Шиобан тряхнуло, будто ее подключили к электророзетке.

Лицо Рика было совсем рядом. — Как у ребенка, — добавил он шепотом. Его губы прошлись по лбу и щекам Шиобан; ладонь скользнула на шею, большой палец гладил ее подбородок. Когда их губы наконец встретились, Шиобан обмякла, отдалась поцелую. Сколько лет она не испытывала такого желания. Ее губы раскрылись под нежным натиском языка Рика. Какие у него мягкие, теплые губы… а дыхание пьянит ароматами морозного воздуха и красного вина. Боже, а французы знают толк в поцелуях. Почему чем дольше пары живут вместе, тем больше забывают они о французских поцелуях? Почему мы дарим такую интимную ласку чужим людям? Язык Шиобан прошелся по зубам Рика, нёбу, вновь встретился с его языком. А Рик уже осторожно опускал ее на ступеньки. Шиобан выдернула его рубашку из брюк, провела ладонями по спине, наслаждаясь твердостью мышц.

Руки Рика нырнули под тунику, накрыли грудь Шиобан. Услышав его сдавленный стон, она повела плечами, чтобы сбросить бретельки, и наградой ей стал еще один восторженный хрип Рика. Будь она мужчиной, тоже пришла бы в восторг — две тяжелые груди послушно упали в его ладони. Он ласкал их, не прекращая поцелуя, и припухшие губы Шиобан уже горели, болели… что за восхитительная, прекрасная боль… пусть бы он зацеловал их в кровь.

А Рик, внезапно оторвавшись от ее губ, опустил голову и припал ртом к одному соску, другому…

— Шиобан… — повторял снова и снова, —Шиобан…

Она чуть приподнялась, чтобы посмотреть на Рика, и когда ее взгляд упал на волосы, почти белые в лунном свете, наваждение исчезло. Что она делает? Почему этот парень с пшеничными волосами целует ее грудь? Пятнадцать лет она видела черные кудри Карла… Господи, Карл!.. Что она делает?!

Ей стало холодно — в прямом смысле, физически холодно. Руки Рика добрались до резинового пояса ее брюк, пальцы нащупали край трусиков, но сознание уже полностью вернулось к Шиобан: декабрь, ночь, берег горного озера, она полураздета, она отдается совершенно чужому человеку. Последние капли вожделения испарились, и место похоти заняла тревога. Опираясь на руки, Шиобан подалась назад. Нужно прекратить все это, немедленно прекратить, но так, чтобы не обидеть… Рик, захваченный страстью, ничего не замечал. Господи, что же это? Поцелуй еще можно было позволить, а потом как ни в чем не бывало вернуться к Карлу. Но это… Как она скроет такое от Карла? Черт!

Шиобан резко выпрямилась. Рик попытался вновь найти губами ее рот.

— Я хочу тебя! — Он взял ее руку и прижал к вздыбленным спереди джинсам. — Чувствуешь?

Ну все, хватит.

— Рик, — сказала она твердо, — пора остановиться.

— О нет, Шиобан, только не это. Хочу быть внутри тебя… ты такая теплая, такая нежная…

— Так… — Она вырвала руку, быстро поправила лифчик, тунику, запахнула куртку. — Хватит, Рик. Карл и Тамсин совсем рядом. А вдруг они пойдут нас искать?

— Давай спрячемся где-нибудь… в лесу, например. — Его рука не желала отрываться от трусиков Шиобан.

Отодвинувшись, она поправила и брюки.

— Нет, Рик, достаточно. Мне бы этого хотелось, очень хотелось, но я не могу. Мы не можем, Рик. — Шиобан пыталась привести в порядок волосы.

Рик скис, как школьник, зафутболивший мяч в соседский сад.

— Прости, — мягко сказала Шиобан, взяв обе его ладони в свои. — Мне действительно жаль. При других обстоятельствах, в другом месте, будь я одна, будь ты один… Но все равно — спасибо тебе.

Рик уставился на нее в недоумении:

— За что?!

— За то, что хотел меня, за то, что дал почувствовать себя красивой, сексуальной.

— Я дал почувствовать? При чем тут я? Ты сама по себе красива и сексуальна.

— Вовсе нет, Рик, но благодаря тебе я именно такой себя и чувствую. Знаешь, я ведь не всегда была толстой и еще… не привыкла.

— Глупости! Ты не толстая!

— Ради бога, Рик, только без банальностей. Ясно же, что я толстая.

— Ладно, согласен, ты не Кейт Мосс, но у тебя прелестная фигура, честно, Шиобан. Такое нежное, гибкое тело, тебя приятно обнимать, от тебя так хорошо пахнет. Может, мини-юбки тебе и не пойдут, но мне ты нравишься именно такой. Моя первая девушка была пухленькой и страшно сексуальной. Дью… ее звали Дью… она была такая хорошенькая, живая, любящая, что я до сих пор не могу ее забыть. Люди зачастую необъективны, Шиобан, просто потому, что не дают себе труда оценить того, кто не вписывается в идеал. А по мне, так они много теряют. Взять, к примеру, Тамсин. Маленькая, худая, платья носит тесные как перчатки, и ей это к лицу, но секс с ней… заниматься с ней сексом совсем не так приятно: она вся какая-то зажатая, холодная. Лично я предпочел бы толстушку, которая понимает толк в сексе и любит его. А ты к тому же вся такая упругая, вовсе не ватная. У тебя восхитительное тело, Шиобан. Ты сама восхитительная. — Он поцеловал ее в щеку. Шиобан улыбнулась и стиснула руку Рика.

— Спасибо тебе, — повторила она, борясь со слезами. — Спасибо. Ты очень хороший.

— Вот, значит, в чем дело? — Он тоже улыбнулся. — Мне почему-то кажется, что ты воспользовалась мной как лекарством.

— Нет… то есть… мне бы очень хотелось узнать тебя поближе, но… видишь ли…

— Вижу. Ты любишь Карла, по-настоящему любишь, верно?

Шиобан кивнула.

— Зачем же все это… со мной? К чему?

— Господи, я теперь и сама не знаю. Мне казалось, он кем-то увлекся. Да что там… мне и сейчас кажется. Я так думаю. Не знаю. Мне почудилось, что он меняется, уходит от меня. Что он больше меня не любит. Стало страшно…

— А с Карлом ты об этом говорила? — Поежившись от налетевшего с озера ветра, Рик застегнул на Шиобан куртку и поднял воротник.

— Нет. Не могу. Даже не знаю, с чего начать. Раньше я была в себе уверена. Вдруг Карлу не понравится новая Шиобан?

— Послушай, я не так давно знаю Карла, но судя по тому, как он на тебя смотрит, как говорит с тобой и о тебе, страхи твои напрасны. Если что Карлу и не понравится, так это твое молчание. Мне хотелось бы, чтобы все было по-другому. Очень хотелось. Я бы увел тебя в лес и любил тебя долго-долго, а потом увез домой и снова любил… Но раз уж жизнь распорядилась по-своему, думаю, тебе стоит взглянуть на то, что сегодня произошло, как на ваш с Карлом шанс начать все заново. Поговори с ним, расскажи о том, что тебя мучает. Сделай это, пока не поздно, Шиобан. — Заглянув ей в глаза, он повторил: — Пока не поздно. Сейчас. У тебя как раз подходящее настроение. Пойдем!

Приведя в порядок одежду, они медленно двинулись вверх по лестнице к часовне.

— Спасибо, — смущенно бросила Тамсин в спину Карлу, пока тот ворошил горящие поленья в камине. Карл обернулся. — Спасибо, что ничего не сказал о… ну, ты понимаешь… о прошлом лете. Тогда… тогда… словом… странное у меня было время. — Она принялась грызть ноготь, от которого и без того мало что осталось.

— Какие благодарности? Это не мое дело. Оба умолкли.

— Интересно, куда они ушли, — наконец произнесла Тамсин с явно вымученным спокойствием.

— Любуются окрестностями, должно быть, — невозмутимо ответил Карл, возвращаясь на диван.

Тамсин заерзала на месте.

— И тебя это не волнует?

— С какой стати? Пока Рик рядом, с Шиобан ничего не случится.

— Да я не об этом! Неужели не понял, что тут происходило?

Карл посмотрел на нее.

— Твоя подруга кокетничала с моим парнем. Напропалую. И не говори, что не заметил!

— Ерунда. Шиобан всегда была жуткой кокеткой, это ничего не значит. Я рад, что она в кои-то веки развлеклась.

Возмущение, всю ночь клокотавшее в Тамсин, прорвало, как нарыв.

— Ты что, круглый идиот? Невинным кокетством тут и не пахло; она у тебя под носом брачные игры устроила. Наверняка трахаются сейчас как мартовские коты!

Карл расхохотался.

— Только не обижайся, но ты паранойей не страдаешь? Это все вино и кокаин.

— Может, выйдем и посмотрим? — заорала Тамсин.

— Ради бога, сядь и не смеши меня. Если ты не доверяешь своему приятелю, это не значит…

— При чем тут Рик?! Я твоей гребаной подружке не доверяю! Всю ночь его окучивала, паучиха жирная!

— Да ты свихнулась, девочка. Нежнее, добрее и вернее Шиобан я никого не встречал. Страшная штука — ревность, правда? Нужно доверять своему партнеру.

Хладнокровный, снисходительный тон Карла только подлил масла в огонь.

— Ну ладно, напросился! Я все ей выложу! Она у меня получит. Она все узнает! О тебе! Мне есть что ей рассказать. — Глаза Тамсин сверкали, как у разъяренной кошки. — Кто бы читал нотации… — она ткнула в Карла пальцем, — о доверии партнеру! Лицемер недоделанный! Какого хрена я должна кому-то поверять, когда кругом одни брехуны вроде тебя? Изменники, двуличные гадины с членом вместо мозгов, которые трахают все, что движется!

«Ну я и дубина. Не допер, к чему дело идет, а должен был».

— Да-да! Думал, с Шери у тебя все шито-крыто, никто не заметил? За дураков нас держишь? Шери сама мне рассказала, со всеми гнусными подробностями. И про аборт не забыла — как от тебя залетела и избавилась от твоего ребенка. С чего ты решил, что Шиобан другая? С чего решил, что я поверю, будто Рик другой? Весь мир на этом держится, задница ты самодовольная. Секс — двигатель прогресса! Секс, секс, секс! Шиобан нужен секс, тебе нужен секс, Рику и всем остальным нужен секс. Доверять никому нельзя, так что нечего обвинять меня в паранойе и корчить тут святошу. Ты такой же святой, как и любой из вас. Протри глаза, член ходячий: твоя подружка захотела трахнуть моего приятеля, и пока ты тут передо мной хвост распускаешь, они наверняка уже вовсю сосутся. — Лицо Тамсин перекосило от обиды и злобы. — А если еще и нет, то только об этом и мечтают!

Карл откинулся на спинку дивана и остановил на Тамсин задумчивый взгляд. Он был по-прежнему спокоен.

— Должен признаться, что шантаж меня не привлекает, — начал он, — так что лучше назовем это сделкой, о'кей? Итак, если у тебя появится хотя бы желание рассказать Шиобан о Шери, я как-нибудь за ланчем поведаю Рику кое-что, о чем ты, похоже, умолчала.

— Ха! — Тамсин смахнула слезы со щеки. — А что тебе, собственно, известно? Одни сплетни. Ты ничего не докажешь.

— Ладно, не делай из меня дурака. О твоих выходках все знали. Тем двум французам до того по душе пришелся ваш тройной бутерброд, что они не смогли удержать язык за зубами. Впрочем, я не собираюсь вдаваться в детали. Сделка же — ты помнишь, что речь идет о сделке? — меня вполне устраивает. Ты молчишь — и я молчу. Если умираешь от беспокойства — сходи сама и посмотри, только будь готова к тому, что выставишь себя на посмешище. А доверие, чтоб ты знала, к поведению других людей отношения не имеет, оно либо есть вот здесь… — он постучал пальцем по лбу, —либо его нет. Можешь сколько угодно называть самообманом или самодовольством то, что я зову доверием и счастьем. На мой взгляд, нет иного способа прожить жизнь с достоинством и сохранить рассудок.

Тамсин не нашлась с ответом.

— Похоже, беседа не заладилась, — добавил Карл. — Пойду-ка я спать. Очень сожалею, что мы с тобой… слегка повздорили. Перебрали, наверное, да и ночь была длинной. Не возражаешь утром начать с нуля?

Хмуро уставившись в пол, Тамсин пожала плечами.

Карл протянул ей руку; она пожала ее с вялым безразличием.

— Будь что будет, Тамсин. Выкинь все из головы и как следует выспись.

В сопровождении Розанны, все это время проспавшей у камина, Карл поднялся к себе, а Тамсин свернулась калачиком на диване с твердым намерением выплакать глаза от обиды и тревоги. Однако алкоголь и кокаин взяли свое, и уже через минуту она провалилась в сон.

Тамсин не слышала возвращения Рика с Шиобан и не проснулась, даже когда Рик поднял ее с дивана и отнес в их комнату.

Одна за другой погасли лампы, зашумела вода в туалетах, скрипнули половицы, и дом затих.

Весь затих — если не считать легкого шелеста ленты в позабытом на камине, усердно работающем магнитофоне.

Глава шестнадцатая

Ральф проснулся в холодном поту, вынырнув из очередного тревожного сна. Странное дело: кошмары ему снились редко, спал он всегда глубоко и безмятежно. Попробовал вспомнить детали — не вышло, но что-то же его разбудило? Будильник? Точно, оживший радиобудильник плевался музыкой из другого конца спальни. Какого черта?.. Вот скотство, сам ведь поставил на… полвосьмого? Спятил. Ральф выдернул из-под головы жидкую подушку и накрыл ухо в попытке избавиться от треклятой музыки, а заодно и от пронырливого солнечного луча, который нашел щелку между шторами. Спросонья не распознав мелодию, он только сейчас, когда сон нехотя уполз, разобрал знакомые слова песни: «Сказал бы, что люблю, да только ни к чему. Хотел бы с Джесси быть, да только…»

Ну ни хрена себе. Ральф стащил подушку, приподнялся на руках и сел, мотая головой. В полвосьмого утра он на все сто согласен с Риком Спрингфилдом — денек начинался отвратно.

С трудом отказавшись от уютного тепла пледа, Ральф поплелся к радио. Где выключается эта хреновина? Он выдернул вилку из розетки и посидел немного на корточках, вслушиваясь в блаженную тишину.

Что происходит? Раз в жизни включил будильник, и тот разбудил его песенкой «Джесси»! Определенно кто-то там, наверху, озаботился его судьбой.

Что его, собственно, дернуло просыпаться в такую рань? Ах да, конечно, — студия! Сегодня он намерен отправиться в студию. А зачем? Вспомнил о призвании художника? Просто захотелось? Не сказал бы. Джемм… Джемм посоветовала. Так и есть, Джемм посоветовала пойти в студию.

Он и пообещал — чего не ляпнешь, чтобы доставить ей радость. Так и сказал — ты, мол, права. Завтра же и пойду, с утра пораньше.

— Только не ради меня, — предупредила Джемм. — Ты пойдешь ради самого себя. Обещаешь?

— Обещаю.

Вот и сидит теперь на полу в дикую рань пятницы — замерзший, обалдевший, невыспавшийся — и изумляется сам себе до чертиков. «Для себя? Да нет, я делаю это для тебя, Джемм, чтобы ты мной гордилась, чтобы подстегнуть твой интерес ко мне».

Почему бы не стать ее протеже, раз ей так хочется; почему не изобразить страдающего художника, если это повернет ее лицом к Ральфу, спиной к Смиту? Кто такой Смит? По сути — всего лишь клерк, чопорный зануда.

Ральф поднялся, прошел к окну и раздвинул шторы. Вспомнив наконец, кому обязан ранним подъемом, он был готов по-новому встретить новый день. И какой чудесный день! Повезло с погодой. Возьмет велосипед и прокатится до студии — проветрит легкие, как говаривала мать.

Он выудил спортивные трусы из груды одежды на полу, натянул и протопал по коридору к туалету, напевая под нос песенку про Джесси.

— Не знала, что ты из фанатов Рика Спрингфилда.

— Чт-то? — Ральф от неожиданности дернулся. Из спальни Смита появилась Джемм в старой футболке соседа, едва прикрывающей… надо думать, трусики. Кудри взлохмачены, лицо со сна розовое, губы припухли. Мультяшный мышонок, да и только.

— Ну? — Джемм зевнула. — И как тебе подъем в половине восьмого? Жуть, верно?

Не такая уж и жуть, если можешь полюбоваться заспанной Джемм в футболке, обтягивающей груди и дразнящей обещаниями всяческих «если». К примеру, если Джемм самый чуток нагнется — ему откроется пара сантиметров ее груди, а если… если вздумает потянуться со сна, то подол футболки поползет вверх и… о-о-о боже. Ральф отвел взгляд от ее ног.

— Мрак, — согласился он.

— Так и знала, что тебе не помешает моральная поддержка, вот и встала раньше времени. Оцени усилия.

— Господи, Джемм, зачем? Это вовсе не обязательно, но мне приятно. Очень мило с твоей стороны.

Встала раньше ради него!!! Вылезла из постели Смита — ради него! Ура!

— Пойдешь в ванную?

— Нет, ты первый. А я ради такого случая приготовлю завтрак. Только на минутку заскочу в туалет.

— Да-да, конечно, я подожду.

Ральф посторонился. Джемм шмыгнула в туалет, мимолетно задев его грудью. Приятелю в трусах хватило, чтобы ожить и беззастенчиво высунуть нос в ширинку. Черт. Ральф спешно вернул его на место, застегнул пуговицу и застыл в позе футболиста перед штрафным.

— Твоя очередь.

Джемм ускользнула на кухню. Ральф проводил взглядом маленькую фигурку в футболке, край которой подрагивал при каждом шаге в миллиметре от… У-уф! Выдохнув наконец в первый раз с того момента, как Джемм протиснулась мимо, Ральф закрыл за собой дверь ванной.

До чего же приятно представлять, как Джемм в коротенькой футболочке возится на кухне с его завтраком. Ральф весело улыбнулся. Его акции растут день ото дня. Прошло уже две недели с безумного вечера обжорства перцами чили, и Ральф успел за это время понять, что его тяга к Джемм — больше, чем страсть, зависть или ревность. Это любовь, и он не собирался упускать свой шанс. Такое чувство не должно просочиться как песок сквозь пальцы. А значит — нужно действовать медленно и осторожно.

Следуя внезапно пробудившемуся интересу к делам Смита, начиная с проблем на работе и заканчивая отдыхом по выходным, Ральф исподтишка выведывал, когда того не будет дома, а сам готовился к общению наедине с Джемм. Купил пару новых рубашек и даже выстирал джинсы, полгода дожидавшиеся этого праздника. Он стал постоянным покупателем на Норткоут-роуд, откуда приносил домой цветы — пионы, разумеется, — и регулярно подгадывал к ее приходу картину «Ральф, любовно составляющий букет для Джемм». Даже несколько раз собственноручно готовил ужин, а на почве пристрастия к острому между ними сложилось нечто вроде тайного сговора.

«Не пропусти ресторанчик в Эрлсфилд (Бэйсуотер, Брик-лейн). Ничего острее их блюд не пробовала». Или: «Представляешь, в Асде теперь тоже продают „тайских птичек“!» Ральфу как-то удалось раздобыть на Норткоут-роуд семена перца чили, которые они вместе с Джемм торжественно посадили, по очереди поливали и, как новоиспеченные родители, переживали за каждый проклюнувшийся росток.

Прогресс был налицо, и развитие событий радовало Ральфа, поскольку не только сближало его с Джемм, но и убирало с дороги Смита — любителя пресного печеночного паштета и всякой сливочной гадости с миндалем. Мелочь, конечно, но для Ральфа — весьма действенное приспособление для расшатывания фундамента фальшивого родства Смита и Джемм. Словом, все шло хорошо. И вдруг на тебе — всплыла проблема искусства.

Джемм подняла ее вчера вечером, за поливкой ростков чили.

— Не надумал взяться за кисть, Ральф?

— Зачем? — отозвался он рассеянно, решив, что речь идет о покраске стен в гостиной.

— То есть как? Кисть. Холст. Студия. Ты — художник, — громко и внятно произнесла Джемм, как будто обращалась к недоумку из специнтерната.

— Нет. А что, должен?

— Ты никому ничего не должен, мне просто показалось, что это случилось.

— Почему?

— Не знаю. Ты изменился, стал более… более целеустремленным, что ли. Более живым. Я даже гадала, не встретил ли ты кого, — добавила она, игриво ткнув Ральфа пальцем в ребра.

— Никого я не «встретил»! — рассмеялся Ральф, вернув ей тычок. — У меня уже есть подружка, не забыла?

— Ах да! Прелестная Клаудия. — Налет сарказма в голосе Джемм удивил и обрадовал Ральфа.

— Что ты имеешь против Клаудии, интересно? — Ничего… — Джемм сделала глубокий вдох, — кроме того, что ты с ней не счастлив и заслуживаешь, на мой взгляд, лучшего. — Джемм сконфуженно ковыряла пальцем влажную землю в пластиковых горшках с ростками.

— Да благословит тебя Господь, Джемайма! Я никак не рассчитывал на такую заботу. — Ральф ерничал, а сердце неслось со скоростью лидера «Формулы-1». Дождался! Она думает о нем, думает. — И кто же, по-твоему, мне подойдет больше? — поинтересовался он и вздернул бровь, продолжая изображать шута.

— Откуда мне знать? Та, с которой тебе будет хорошо; та, которая оценит такого отличного парня, вместо того чтобы ныть целыми днями; та, которая вдохновит на любимое дело, вместо того чтобы обходиться как… как… с безголовым жиголо, вот!

Ральф зашелся в хохоте:

— Жиголо безголовый! А ведь ты права, именно так она меня и воспринимает. Жиголо! Ха-ха-ха!

— Нет, Ральф, я серьезно. В мире отчаянно не хватает хороших ребят, а ты тратишь время на Клаудию. Поверь мне, сотни, тысячи милых, славных девушек будут счастливы с тобой подружиться, а ты забудешь о своих комплексах и займешься наконец тем, что тебе действительно дано. Искусством. Уверена в этом, — добавила Джемм, захлопнула дверцу сушильного шкафа, где подрастали чили, и направилась в кухню. — Девицы вроде твоей Клаудии действуют мне на нервы — они порочат весь женский пол. Отправь-ка ты ее в отставку, Ральф, и начинай опять рисовать.

— Лучше я начну рисовать и проверю, надо ли давать Клаудии отставку.

— Не можешь жить без секса?

— Да уж, отрицать бесполезно, я по этой части прожорлив.

Джемм сунула пульверизатор для поливки под раковину.

— Не хотелось бы, чтобы ты возвращался к холсту только потому, что я попросила, но если созрел, по-моему, стоит попробовать. Хотя бы разок в неделю. Втянешься, вот увидишь. В жизни все так: чем дольше что-то откладываешь, тем труднее потом браться… — Она помолчала. — Давай, Ральф, не откладывай. Завтра же и начинай. Поднимись пораньше и поезжай в студию. Если даже ничего не напишешь, если даже на пороге развернешься и уйдешь, все равно первый шаг будет сделан. Ты вырвешься из замкнутого круга ничегонеделания. Согласен?

— Ладно. — Он сделал вид, что сдался под ее напором. — Ладно. Одна деталь: что ты подразумеваешь под словом «рано»?

— Не будем мелочиться. Семь часов.

— Никогда. Восемь.

— Половина восьмого, и ни секундой позже.

— Кошмар. Ладно, договорились, хотя это садизм. Сама ведь не встаешь в такую рань.

Джемм улыбнулась:

— Тебе понравится, обещаю. Ты будешь гордиться собой.

После чего наступил момент, до боли знакомый Ральфу, — в замке заскрипел ключ Смита, лицо Джемм осветилось счастливой улыбкой, и она упорхнула прочь. Прочь от Ральфа, в объятия к Смиту.

Зато сейчас, пусть на несколько минут, пока Смит спит, она вновь принадлежит Ральфу, она готовит ему завтрак (а Смиту, между прочим, никогда не готовила), суетясь на кухне в подобии какой-то одежонки. Чтобы не упустить драгоценных минут, он на скорую руку принял душ, быстро, но по возможности аккуратно оделся в свежую одежду, брызнул своим шикарным лосьоном после бритья (память от предшественницы Клаудии), взъерошил «ежик» и отправился к Джемм.

Джемм вылавливала из консервной банки последние фасолины.

— Терпеть не могу, когда что-то остается, — объяснила она. — Жалко. Такое ощущение, словно их предали. Так… сейчас подогреем. Стол накроешь, пока я закончу с самой ответственной процедурой?

Накинув фартук, она завязала тесемки на спине — футболка чуть приподнялась… э-эх, опять на дюйм недотянуло. Разве что ей придется полезть за чем-нибудь в верхний шкафчик… за горчицей, к примеру, или за кетчупом…

— Кетчуп не подашь, Джемм? Он в шкафчике у тебя над головой.

Ральф затаил дыхание; футболка Смита все утро упорно, будто нянька-ханжа, прикрывала бедра Джемм, но теперь-то… Даже ее ослиному упрямству не устоять против упражнения по извлеканию кетчупа.

Джемм приподнялась на цыпочках, спина ее напряглась, рука начала путь к шкафчику, футболка дрогнула и поехала вверх… на миллиметр… на два… на три. Есть! Почти! Господи, еще чуть-чуть … Ральф замер. Ну же… Черт! Черт! Пока одна рука Джемм шарила на полке, вторая вцепилась сзади в подол и натянула футболку на бедра. Так не бывает! Ральф не желал верить собственным глазам.

— Держи. — Джемм, в счастливом неведении о разочаровании Ральфа, протянула ему бутылку.

Так-то вот, приятель. Взгляни правде в глаза: не светит тебе насладиться зрелищем голой Джемм. Но господи, как хочется увидеть. Если попка у нее хоть капельку похожа на гладкие, упругие бедра… он должен эту попку увидеть.

— Ой, прости, забыл. А горчицу? — Ральф с виноватой миной кивнул на тот же шкафчик.

Беззлобно фыркнув, Джемм опять поднялась на цыпочки. Горчица стояла гораздо дальше, у самой стенки, так что, не опершись второй рукой на стол, не дотянуться. Попалась! Ральф не сводил жадного взгляда с ее бедер: так… так… так! Есть! Во рту у него пересохло. О-о… прекрасная, роскошная, шелковая, кругленькая…

— Надеюсь, ты на мою задницу не смотришь, Ральф Маклири! — Джемм развернулась к нему с банкой горчицы в руке.

— Кто, я?! — хрипло каркнул Ральф.

— Кто же еще? Держи. Приятного аппетита. Ральф, по мере сил изображавший невинного младенца, протянул за горчицей дрожащую руку, сжал пальцы и… промахнулся. Банка ударилась о пол и, расколовшись, заляпала голые ноги Джемм грязно-желтой кашей.

— Господи, прости, Джемм! — Ральф бросился за рулоном бумажных полотенец, отмотал с полмили, скомкал и сунул под воду. — Сейчас все вытру, только не сердись. Вот, видишь… — он уже стоял перед Джемм на четвереньках, — вытирается!

— С чего бы ей не вытираться? Это всего лишь горчица, а не креозот.

Затаив дыхание, Ральф двумя пальцами придерживал крохотную, все равно что детскую, ступню.

— Все! Почти. — Его ладонь скользнула вверх по лодыжке; тело одеревенело от близости к… подолу футболки, щеки обожгло, и даже язык, казалось, распух от желания пройтись по обнаженной коже, слизывая жгучую массу. — Подожди.

Он оторвал второе полотенце, осторожно протер каждый пальчик, двинулся вверх, к лодыжке, добрался до колена. Какая жалость… все стер, ничего нет… о-о-о, вот еще!

— О-о-о, — счастливо выдохнул Ральф. — Вот еще.

Обернув палец бумагой, он принялся по очереди стирать каждую из микроскопических желтых капелек. Затекшие от сидения на корточках ноги подвели, Ральф покачнулся и, чтобы не упасть, инстинктивно ухватился за бедро Джемм. Боже, какие ножки. Теплые, бархатные. Милые, милые ножки. Джемм даже не вздрогнула — просто стояла и смотрела на него сверху вниз.

— Спасибо, Ральф. Ты так аккуратен.

— Теперь точно все, — прохрипел он, выпрямляясь медленно, очень медленно, как можно медленнее. И как можно ближе к ней; едва не касаясь носом одного из холмиков под футболкой.

Она не шелохнулась.

— Спасибо.

Он не шелохнулся.

— Всегда рад помочь.

— Сосиски придется есть без горчицы.

— Похоже на то.

Никто и не подумал вернуться к прерванным неуклюжей банкой делам; так оба и стояли целую вечность… впрочем, наверное, и минуты не прошло.

— Ральф?

— Джемм?

— Помнишь мои вчерашние слова о том, что ты замечательный парень и достоин лучшего?

Ральф даже моргнуть боялся, а на ногах, похоже, его держала исключительно сила магнитного притяжения Джемм. Исчезни она сейчас из кухни — и он безвольной грудой свалится на пол.

— Д-да? — выдохнул он наконец. ЧТО здесь сейчас произойдет?

— Я просто хотела сказать… о черт! — С перекошенным от ужаса лицом Джемм отпрыгнула к плите. — Черт! Твоя яичница! — Столкнув сковороду с горелки, она распахнула окно над раковиной.

Кухня была полна сизого угара; на сковороде стыдливо корчились обгорелые останки яичницы. Джемм расхохоталась:

— Вот растяпа!

— Ну и бог с ней. Консервированная фасоль — хит сезона. Плюнь на яичницу. Продолжай. Ты хотела сказать…

— Ах да. Я хотела ска…

Душераздирающий, немыслимой высоты и мощи вой, идущий откуда-то из глубин дома, оборвал ее на полуслове.

— Что за черт? — проорал Ральф.

На пороге кухни нарисовался Смит в зеленом махровом халате, с заспанной физиономией и шевелюрой в стиле «дикобраз».

— В чем дело? — завопил он злобно. — Почему пожарная сигнализация сработала?

— Сигнализация! Боже… Это я спалила яичницу. Смит, подуй туда! Подуй же, быстрее!

Все трое вывалились в коридор. Смит забрался на стул и дул на сигнализацию, рукавом разгоняя остатки дыма.

— На кой черт ты яичницу готовила?

— Ральфу… На завтрак, — непонятно зачем добавила Джемм.

Смит дул и махал рукавом до тех пор, пока вой наконец не утих.

— Бедлам, — заявил он, слезая со стула.

— Прости, милый. — Джемм протянула к нему руку. — Одно хорошо: теперь мы точно знаем, что эта штука работает.

— Ну-ну, — брюзгливо буркнул Смит. — Ладно уж, все равно пора было вставать. Надеюсь, мне тоже найдется чем позавтракать?

Джемм улыбнулась:

— Конечно. Раз-два — и готово!

Смит отправился в ванную, а Ральф с Джемм вернулись на кухню, где она тут же приклеилась к плите — выключила газ под изувеченной фасолью, разбила яйца в чистую сковороду.

— Джемм… — Ральф выкладывал на стол ножи и вилки. — Ты мне что-то хотела сказать.

— Потом. — Она даже не обернулась.

Потом. Потом? Через каких-нибудь… раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять, ДЕСЯТЬ! Через десять часов?! Ждать десять часов… Он не выдержит.

— Может, хотя бы намекнешь?

— Господи, Ральф! Да ерунда это. Потом, ладно?

— Ладно, — согласился он и со вздохом уселся за стол.

Завтрак был подан, как только на кухне появился Смит.

— Прошу. Хорошее начало дня для хороших мужчин! — объявила Джемм, расставляя перед ними тарелки с яичницей, сосисками, грибами и толстенными, истекающими маслом тостами.

— Ты ангел, Джемм, ты святая, ты самая лучшая, ты совершенство! — Учитывая обстоятельства, Ральф позволил себе осыпать Джемм комплиментами в превосходных степенях без риска вызвать ревность или подозрения (путь к сердцу мужчины и все такое), и Джемм, к сожалению, приняла дифирамбы в чистом виде, не уловив подтекста, в ответ одарив благодарного «клиента» счастливой улыбкой.

Неудовлетворенное желание, подстегнутое неожиданно эротичной атмосферой этого утра, странным образом переключилось на еду: Ральф набросился на завтрак с жадностью перезимовавшего медведя, в два присеста уписав гигантскую порцию. Смит и Джемм ворковали, их ноги флиртовали под столом, и Ральф предпочел побыстрее убраться. Сунул в рюкзак радиоприемник, горсть мини-батончиков «Марс» и свитер, сцапал без спросу велосипед Смита и шлем — и покатил по дорожке. Джемм со Смитом махали ему вслед из окна, обнявшись и сияя улыбками гордых родителей. Родителей? Тошнотворное сравнение вмиг развеяло чувственную ауру утра.

Глава семнадцатая

Ральф без устали крутил педали, и велосипед катил по живописной дороге вдоль реки, через мост Бэттерси, мимо недосягаемых для простого смертного особняков на Чейн-Уолк и дальше, по Гросвенор-роуд, к Миллбанк.

— Где мне найти такую, как Джесси!.. — орал он во все горло.

Прохожие слышат? Плевать на прохожих! Он трещал по швам под напором адской смеси запредельных по силе чувств — похоти, ревности, любви, обиды, возбуждения, разочарования. Невыносимо все это, совершенно невыносимо. Как можно жить под одной крышей с этими двумя? Джемм запросто демонстрирует ему голую задницу, называет классным парнем, а потом с той же легкостью ласкает Смита ногой под столом, словно Ральфа не существует. Может, дразнит? Может, и впрямь нимфоманка? Нет. Нет и нет. Дело не в этом. Между нею и Ральфом возникло что-то большее… вроде как духовная связь. Еще чего, духовная! Чушь. Сблизились они, только и всего. Ясно и просто. Построили «особые» отношения. Не будь он без ума от Джемм, мог бы даже подружиться с ней. Баба в друзьях. Это что-то новенькое. Но теперь о дружбе и речи быть не может; тем более после сегодняшнего утра, после его восторгов на кухне, после коротенькой футболки, горчицы и прочего.

Что же она ему, интересно, сказать хотела? Ладно, ладно… всего-то и подождать осталось один-единственный бесконечно длинный день.

На Парламент-сквер он свернул вправо, потом влево и с той же бешеной скоростью рванул вдоль реки к набережной Виктории, игнорируя и жжение в забывших о нагрузках мышцах, и случайных пешеходов.

А красиво как: легкий морозец, синее-синее небо, стены Парламента сияют снежной белизной.

Чертов Смит. Чертов долбаный Смит. Чертов везунчик Смит. Все самое лучшее — Смиту. Всегда так было. У Смита отменный дом в Ширли, у Смита классные предки, крутые друзья, роскошные девчонки, навороченная тачка на восемнадцатилетие, отпуск на островах, синекура в Сити, собственная квартира, блестящая карьера. А что Ральф? Прицепился к нему, как хвост, и волочится следом, жалкий, никчемный.

Родители у него старые, гораздо старше, чем у всех сверстников. Старые и, хуже всего, допотопные. Ральф не смел приводить друзей в родительский дом в Саттоне — мать заставила бы стол крекерами и засохшими кексами, после чего пожелала бы поболтать со «славными мальчуганами» о погоде и школе. Отец нацепил бы драную саржевую кепку и улизнул в сад возиться с рассадой, орудовать граблями и мотыгой или еще хрен знает чем, будто престарелый садовник в усадьбе аристократов. К ящику не подходи — при гостях телевизор включать невежливо, в спальню друзей не приглашай — это неприлично, а общаться лучше так, чтобы не заглушать скрипучее тиканье ископаемых часов, отсчитывающих резиновые секунды.

Ему пришлось потрудиться, чтобы пролезть в мир Смита. Во время первого свидания с Ширель он, помнится, чуть инфаркт не заработал: родители Смита ежеминутно крыли матом, орали друг на друга, заглушая грохот включенных по всему дому телевизоров, и плевать хотели, кто там к их отпрыску приходит, когда уходит и не собирается ли в гостевой спальне трахаться с иностранной студенткой.

В тот раз он не задержался. Обслужил Ширель с небывалой скоростью, не выпуская из поля зрения дверь (на случай, если родителям все-таки не плевать на непотребство в их доме), и тотчас удрал. Одевался по дороге к выходу, не отрывая глаз от пола, чтобы не дай господь не встретиться взглядом с кем-нибудь из бесчисленных незнакомцев, толпами шлявшихся по дому.

Чуть позже случилась вылазка в компании со Смитом, когда Ральф обнаружил, что парень очень даже ничего и к тому же так комично благоговеет перед его мнимыми сексуальными победами. С тех пор Ральф и стал частью жизни Смита.

Ежился поначалу, опасаясь подвоха, но вскоре пообтерся и научился наслаждаться преимуществами дружбы с богатыми и счастливыми. Со временем зависть к Смиту пошла на убыль, а когда их дружба переросла в настоящее братство, прежние противоречия испарились вовсе и Ральф сравнялся со Смитом. Он был ничем не хуже — звезда Королевского колледжа, любимец прессы и роскошных блондинок, завсегдатай студенческих клубов и великосветских вечеринок.

И что же? Теперь забытые комплексы вновь полезли наружу; он опять чувствовал себя серым провинциалом, бедным родственником, изгоем, всеобщим посмешищем. А все почему? Да потому что Смиту досталось то единственное, чем Ральф никогда не обладал, — настоящая любовь настоящей женщины.

Чертов Смит. Чертов долбаный Смит. Так! Чертовски! Нечестно!

По Темза-стрит Ральф вырулил к светофору, перед которым в четыре шеренги выстроились автомашины, на всех парах промчался мимо, все быстрее и быстрее, к Нижней Темза-стрит, в сторону Тауэр-Хилл. Боль в мышцах давным-давно прошла, ноги одеревенели, он слился с велосипедом, педали крутились сами по себе. В стотысячный раз за спиной взвыл автомобильный гудок.

— Пошел ты! — Ральф ткнул средний палец.

Бросив руль, он приподнялся в седле, закрыл глаза и подставил лицо ветру, хлеставшему по щекам, точно кожаная перчатка. Затем сделал глубокий вдох, до боли в переполненных легких, и открыл рот, впуская холод в горло.

Хотел снова заорать, но крик заглушился бы воем очередного гудка, визгом резины о дорожное покрытие и лязгом металла о металл. Велосипед на полном ходу врезался в бампер сверкающего «мерседеса-350» с откидным верхом — голубой мечты Ральфа. Тело велосипедиста взлетело в синее лондонское небо, перемахнуло через «мерседес», парковочный счетчик и со зловещим глухим стуком врезалось в стену здания на Минорис-стрит.

Секунду спустя вокруг тела собралась толпа взволнованных прохожих, охающих, вопрошающих, нет ли рядом врача, не следует ли вызвать «скорую», и поочередно припадающих к его груди — жив ли?

— Ш-ш-ш-ш! — прошипел коротышка, по неясной причине взявший бразды правления. — Ш-ш-ш! Он что-то пытается сказать.

Круглое лицо с отвислыми щеками приникло к лицу Ральфа, от натуги налилось кровью. Через полминуты коротышка отпрянул на корточках, поднял голову, обвел взглядом выжидающе притихшую толпу и недоуменно объявил:

— Говорит, ему нужна Джесси. Только Джесси, одна только Джесси.

— Хотел бы с Джесси быть…

— Какого черта он это поет, будто заезженная пластинка? — прошептал Смит.

Джемм пожала плечами и снова стиснула ладонь Ральфа.

— Ты только посмотри на него! — плачущим голосом сказала она. — Это я во всем виновата! Если бы не я, он бы в это время еще спал. — И всхлипнула, уронив голову на кровать рядом с плечом Ральфа.

— Не надо, Джемм. Не плачь и не вини себя. — Смит погладил подрагивающие черные кудри. — При чем тут ты? Вспомни, что сказал водитель той машины. Ральф двигался на бешеной скорости, с закрытыми глазами. Сам виноват… — Он прикусил язык, в который раз вспомнив свой несчастный велосипед, купленный каких-нибудь два месяца назад, а теперь превращенный в груду искореженного металла. Спасибо тебе, малыш Ральфи.

Врач им сообщил, что у пациента трещина запястья, сильные ушибы левой половины тела, перелом ребра и легкое сотрясение мозга и что он вот-вот должен прийти в себя.

— Повезло вашему приятелю, — добавил доктор. — Похоже, стена остановила его падение. Если бы рухнул на асфальт, мог бы повредить позвоночник или как минимум переломать руки-ноги.

Они уже давно сидели в больничной палате, ждали, когда Ральф очнется или произнесет хоть что-нибудь, кроме слов этой треклятой «Джесси».

— Пойду, пожалуй, принесу тебе чаю. — Смит со вздохом поднялся и украдкой глянул на часы. Черт, как назло, дел по горло…

Джемм не спускала глаз с Ральфа. Какой же он славный, какой трогательный. Лицо в синяках, глаза закрыты, левая рука в гипсе, голая грудь замотана, чтобы ребра не смещались… Совсем как дитя — милое, несчастное, покалеченное дитя, а виной всему она, Джемм… Что бы там ни говорил Смит, факт остается фактом — она отправила Ральфа навстречу этому печальному жребию. А виноват сам Ральф или нет, значения не имеет. Если бы не она, Ральф еще спал бы в тот страшный момент, когда велосипед столкнулся с «мерседесом». Она и только она определила его судьбу в пятницу утром.

— Хотел бы с Джесси быть, только с Джесси… — вновь запел Ральф незнакомым, скрипучим голосом.

— Я Джемм. Джемм! Ты слышишь меня, Ральф?

— Где мне найти такую, как…

— Ральф, пожалуйста! Я Джемм. Пожалуйста, открой глаза. Посмотри на меня, Ральф!

Ральф не шевелился.

— Ральф… Ральф… Это я! Ральф открыл глаза.

— Джемм… — Голос его звучал устало, чуть слышно.

— Ш-ш-ш… Ш-ш-ш… — Джемм приложила ладонь к его щеке. — Тебе нельзя говорить.

Ральф улыбнулся, закрыл глаза и потерся щекой о ее ладонь.

— Джемм…

Смит вернулся с двумя пластиковыми чашками в руках, поставил их на тумбочку и приблизился к кровати.

— Ральф! Слышишь меня, Ральфи?

Тот кивнул, медленно поднял веки и прохрипел:

— Какого дьявола происходит?

— Это ты мне ответь! — рассмеялся Смит и с широченной ухмылкой взял ладонь Ральфа в свою. — Ты, камикадзе долбанутый! Куда тебя, на хрен, понесло?

— Я… не помню… — Ральф с трудом шевелил губами. — А-а-а, ну да! Я пел. Да-да, пел. Ехал на твоем велосипеде и пел. Ага, точно…

— Пойду позову сестру, — шепнул Смит на ухо Джемм. — Нужно сообщить, что он очнулся.

— Джемм, — сказал Ральф, как только Смит вышел из палаты. — Рад тебя… видеть. Здорово выглядишь.

— Ох, Ральф. Спасибо, конечно, но, боюсь, зрение тебя сейчас подводит.

— Смит… ушел домой?

— Нет, за сестрой. Ты очень долго не приходил в себя.

Под ее взглядом Ральф погрузился в блаженную дрему. Джемм переполняли сострадание и нежность; ей вдруг так захотелось обнять его, прижать к себе, защитить и… любить? Странное выдалось утро. Случай с горчицей выбил ее из колеи. Ей были приятны прикосновения Ральфа, а потом… до того как она обнаружила катастрофу с яичницей… мир словно замер на мгновение, в буквальном смысле замер… Ральф стоял так близко, а ее сердце билось так сильно, что казалось, вот-вот лопнут перепонки, а теперь… Теперь она вообще ничего не понимает!

Джемм смотрела на Ральфа, все еще льнувшего щекой к ее ладони, но ушедшего далеко-далеко от нее. Ему так нужна любовь и забота…

Сердце ее трепетало, как пойманная в силки птица.

Глава восемнадцатая

Последние две недели стали для Карла и Шиобан самыми счастливыми за долгие месяцы. Той ночью в часовне Шиобан последовала совету Рика и все-все рассказала Карлу. Абсолютно все. А Карл, ее сильный и нежный Карл, выслушал и понял — даже признание об эпизоде с Риком.

— Ты с ним целовалась, — повторил он бесстрастно, откинувшись голой спиной на спинку королевского ложа в отведенной им спальне. Розанна спала, свернувшись клубком у него под боком.

— Да, — мрачно кивнула Шиобан.

Она присела прямо на трюмо у двери и упорно смотрела в пол. Спутанные золотые пряди, избавленные от шпилек, упали на щеки, вокруг глаз чернели круги размазанной туши, под ногами скрипели комья грязи с берега озера.

Внешне невозмутимый, Карл был не на шутку изумлен. Тамсин оказалась права. В какой-то степени. Они всего лишь целовались. Рик целовал Шиобан. Шиобан целовала Рика. Карла замутило.

— Н-да. А что… э-э… то есть… сколько?.. Долго вы целовались? — протянул он, до красноты натирая подбородок. На плечах будто лежала тяжесть. Надо справляться с нежданной ситуацией, да еще и не как-нибудь, а взвешенно, по-взрослому.

— Десять минут. Или двадцать. Не знаю. Я думала о тебе, — быстро добавила Шиобан, чтобы вернуть разговор в нужное русло — к ним. — Только о тебе. Вспомнила и остановилась…

— Но почему? Почему это вообще случилось? Шампанское виновато? Кокаин? — Тон Карла был ровен и трезв, он искренне пытался проникнуть в смысл и причину происшедшего, но сердце по-прежнему сжималось при мысли о том, что Шиобан, его Шиобан обнимала другого мужчину, целовала его…

— Немного… То есть нет, алкоголь и наркотики вообще ни при чем. Я… понимаешь, я это задумала еще до шампанского и кокаина. Как только увидела Рика! — выпалила Шиобан. Так, похоже, это лишнее. С другой стороны, какой смысл в разговоре, если не признаваться во всем?

— Понимаю. Рик — парень красивый.

— Ох, Карл, прекрати выпендриваться, прошу тебя. Ты рассуждаешь как последний зануда. По-твоему, дело только во внешности Рика? По-твоему, стоило мне увидеть красавчика — и пятнадцать лет жизни с тобой по боку, а я ныряю к нему в постель? Ну да, он хорош, очень хорош, но… дело не в нем.

— А в чем, Шиобан? Объясни, пожалуйста. Я слушаю.

— Я хотела доказать тебе, что еще могу нравиться, что другие мужчины, и далеко не уроды, считают меня привлекательной. Хотела заставить тебя ревновать, Карл. Сама знаю, это звучит глупо, по-детски, но… так и есть. Я ждала, что ты меня остановишь, что оскорбишься, заявишь на меня свои права, в конце концов! Но нет… ты и бровью не повел; как был, так и остался Карлом Каспаровым — невозмутимым, недосягаемым, самонадеянным, черт побери! Тебе и в голову не пришло — верно ведь, Карл? — даже мысль не промелькнула, что на меня кто-нибудь клюнет? Для тебя я всего лишь уродливая, жирная клякса, раскормленная курица, на которую ни один мужик и смотреть не захочет… — Она зло заплакала.

— Господи, Шиобан, разве не об этом шла речь здесь, в этой самой комнате, еще до ужина? Черт. Я хотел поговорить, но ты злилась, нападала на меня, не желала ничего слушать. — Карл почувствовал, что и у него на глазах закипают слезы. — Иди ко мне. — Он похлопал по кровати возле себя. — Ну пожалуйста.

Шиобан пересекла комнату и опасливо присела на самый краешек кровати. Ей тоже хотелось быть рядом с Карлом, но, не до конца выплеснув обиду и гнев, она еще не готова была сдаться.

— Послушай, Шабби… Не буду врать — ты и вправду здорово поправилась. А не говорил я об этом раньше только потому, что не считал достойным внимания. Честное слово, — добавил он в ответ на скептически шевельнувшуюся бровь Шиобан и осторожно взял ее за руку. — Ты самая прекрасная женщина на свете. Заметь, я не сказал «для меня», потому что это не так. Конечно, для меня ты прекрасна, но я же вижу, что и для других ты не менее привлекательна. Думаешь, я не замечаю взглядов мужчин, когда мы гуляем? Моделью тебя не назовешь, верно, только это не имеет никакого значения. Да ты сама-то видела себя в зеркале? Видела эти волосы, синие глаза, походку? Улыбку свою видела? Ты и раздетая прекрасна — чувственная, женственная, шелковистая.

Шиобан улыбнулась сквозь слезы.

— Я не стал желать тебя меньше, Шабби. Скорее, больше. Той ночью… когда все это началось… после вечеринки в Сол-и-Сомбра я умирал от желания. Никогда так не хотел, честное слово, даже на первом свидании.

Кстати, о той ночи. Самое время поговорить о ней сейчас, пока хватает смелости. Шиобан сделала глубокий вдох:

— Той ночью, Карл… Я должна кое-что объяснить.

— Да? — Карл легонько сжал ее пальцы.

— Все дело в этой Шери — в нашей соседке сверху. Когда я ее увидела, такую стройную, молодую, красивую, и когда увидела, с каким… вожделением ты на нее смотришь, я показалась самой себе страшно толстой и уродливой. А потом… уже дома, когда ты… набросился на меня, я решила, что ты вспоминаешь ее, что хочешь быть с ней и ее представляешь на моем месте. Поэтому я тебя и оттолкнула. Не могла этого вынести! Только о том и думала, что ты хочешь ее, а меня используешь как шлюху… старую толстую шлюху. О господи! Жалко выгляжу, да?

Карла словно ледяной водой окатило. Что же он натворил?! Что его заставило хотя бы взглянуть в сторону этой мерзкой, мерзкой стервы? Рядом с ним самая чудесная женщина на свете, которая его любит, ему доверяет, о нем заботится, а он собственными руками, точнее, собственным эгоизмом и идиотским поведением толкнул ее в объятия другого мужчины. Поделом тебе, по заслугам. Настал час расплаты.

— Нет, Шабби, — вздохнул он, притягивая Шиобан к себе. — Если кто из нас и выглядит жалко, так это я.

— То есть?

— Нет, ничего… Просто из нас двоих сильной была ты. Всегда. А я столько лет искал у тебя поддержки, полагался на тебя. Все самые важные решения тоже принимала ты. Если бы не ты, Шиобан, мы до сих пор жили бы в отвратной каморке в Брайтоне; я по-прежнему изображал бы из себя рок-звезду, по колено в блевотине развлекая две дюжины нагрузившихся сосунков в вонючем студенческом пабе и при этом убеждая себя, что живу полноценной жизнью. Ты, Шиобан, заставила меня повзрослеть. Я стал лучше только благодаря тебе. И я клянусь тебе, клянусь всем, что мне дорого, — той ночью мне нужна была только ты, тебя я видел, тебя обнимал. А Шери… она красива, кто спорит, но… пойми, Шиобан, я люблю и хочу только тебя, сколько бы ты ни весила — хоть шестьдесят, хоть сто шестьдесят килограмм. Нет… пожалуй, сто шестьдесят уже перебор!

Он рассмеялся, и Шиобан, игриво ткнув его кулаком под ребра, наконец нырнула к нему в объятия.

Карл чувствовал свою вину, но утешался тем, что ложь насчет Шери не была такой уж ложью. Скорее полуправдой. Или ложью во спасение-спасение его с Шиобан любви и будущего. И все же… какой он подлец. Ладонь привычно прошлась по волосам Шиобан.

— Эй, да у тебя тут полным-полно всякой дряни! Трава, щепки и еще бог знает что. Уверена, что вы всего лишь целовались?

— Лежа целовались, — нервно хихикнула она. — Ты простил меня, Карл? Ты же понимаешь, что для меня это ничего не значило. Понимаешь, правда? Бедный Рик. Я просто использовала его, чтобы ты…

— Ну-у, не думаю, чтобы он сильно возражал.

Вот так, в обнимку, они и проговорили остаток ночи: о последних грустных месяцах и о тревогах Шиобан, о планах на будущее. А потом любили друг друга — впервые за два месяца, — и Шиобан улыбалась, глядя на темную голову Карла.

Рано утром снаружи донесся приглушенный рокот автомобиля — похоже, Рик с Тамсин предпочли не выяснять, нашли ли Карл с Шиобан общий язык, — и они провели весь день и всю ночь в райском одиночестве, в волшебном замке, за разговорами, едой, прогулками и сексом.

Вернувшись в Лондон, Шиобан первым делом позвонила в гинекологию и договорилась о приеме у специалиста по лечению бесплодия. Во время ночной беседы речь зашла и о том, что Шиобан слишком легко отреклась от мечты забеременеть. Надежда когда-нибудь стать матерью так долго жила в ее сердце, что, услышав диагноз, она восприняла его как приговор, завела Розанну и запретила себе даже думать о борьбе за естественное для женщины право. Решение, как она сейчас поняла, не здравомыслящей, зрелой личности, но напуганной женщины, пережившей шок. Той ночью они с Карлом поняли, что стали бы замечательными родителями. А ведь на свете полно людей, которые не хотели иметь детей, которые обижают и портят своих малышей, не обращают на них никакого внимания. Лежа в постели, Карл и Шиобан говорили о том, что заслужили детей, готовы к ним и хотят их иметь больше всего на свете.

Следующее, что сделала Шиобан, предвосхищая совет, который ей наверняка придется услышать на приеме у врача, — записалась в местную группу общества «Бой лишнему весу». Забавно, но, поверив, что Карл любит ее даже растолстевшей, Шиобан без труда решилась что-то предпринять для похудения. Не только ради Карла, но и ради самой себя; ради их общего будущего, ради их ребенка. А еще — практицизм не всегда плохая штука, — чтобы снова носить старые платья и избавиться наконец от осточертевших легинсов. Объедаться ее заставляла скука; долгие часы одиночества дома, в соблазнительно опасной близости к холодильнику, ломившемуся от жиров и углеводов; одинокие обеды и ужины в компании с телевизором, когда она поглощала порции величиной с погребальный костер, потому что стесняться некого.

Они с Карлом решили, что ей нужно снова чем-то занять себя, чтобы не было времени на чай и бесконечные перекусы, и Шиобан подала объявление в журнал для невест о пошиве свадебных платьев. Не прошло и недели, как она получила три заказа, а звонки от потенциальных жен не смолкали, так что вскоре гостевая спальня превратилась в настоящую комнату для невест.

Та ночь принесла и еще одно открытие: оба поняли, что простота и беззаботность, ставшие основой их отношений, в то же время были и тормозом. Зачем обсуждать проблемы, если все так легко решается? Шиобан всегда знала, как и когда следует поступить, а Карл, покладистый и доверявший ее интуиции, слепо следовал за ней. И оказался настолько слеп, что не увидел, когда настал его черед взять на себя ответственность.

Карлу было нелегко осознать и принять произошедшее между Шиобан и Риком на берегу озера. Пришлось обуздывать массу не самых привлекательных чувств, и в первую очередь ревность.

Однако он как-то справился и теперь даже испытывал необычную трогательную нежность к Шиобан за то, что той ночью в часовне он оказался ей так нужен. Его призвали стать мужчиной, и он был готов исполнить все, что потребуется.

Здорово это все же — ощущать себя сильным и взрослым. Карла внезапно обуяла жажда деятельности, хотелось потратиться на обустройство квартиры, избавиться от студенческого барахла и обшарпанной мебели, приехавшей вместе с ними из Брайтона, сорвать со стен выцветшие плакаты, прикрыть наконец абажурами голые лампочки, подобрать красивое покрывало на кровать и даже, быть может, сменить убогий пластмассовый комплект в ванной на что-то дорогое, итальянское.

Довольно с него мальчишества, тридцать пять стукнуло. А если дети? Да их же одноклассники на смех поднимут — мол, папаша у тебя вылитый Билл Хэйли. Не так-то это просто, но сделать придется: завтра же пойдет в парикмахерскую, чтобы избавиться от своих стильных бачков и челки. И нечего так переживать, есть в этом и положительная сторона — меньше будет возиться с прической по утрам и выбросит на помойку гель, который так ненавидит Шиобан. Неплохо бы еще полки соорудить для раздувшейся коллекции пластинок, из-за которых в гостиной ступить некуда. Не комната, а выставка «Арт-модерн» в галерее Тэйт. Музыкальный архив — его достижение — все, чего он до сих пор в жизни добился. Пора уже спрятать эти трофеи прошлого и даже пораспродать кое-что. И двигаться дальше.

Карл и Шиобан так долго были вместе и так долго были счастливы, что, отпустив кнопку «Пауза», забыли надавить «Пуск» и на долгие годы застряли в стоп-кадре, зачарованные его совершенством, счастливыми улыбками запечатленных людей. Им понадобились сутки в сказочном шотландском замке, чтобы понять: впереди новые кадры, новое развитие событий, и самое важное… самое важное — не останавливать фильм жизни, какой бы конец ему ни был уготован.

Дела на работе тоже налаживались. По возвращении Карла из Шотландии Джефф вызвал его к себе, и — ого! — босс улыбался. Цифры последних рейтингов поползли вверх, пусть всего на несколько пунктов, но Джеффу хватило, чтобы оставить Карла в покое на пару недель.

— А пленку из Гленкоя попридержи, — напоследок предупредил Джефф. — Рик говорит, идеек вы там шальных понакопали, так что храни на всякий пожарный.

Интуиция, однако, подсказывала Карлу, что пленка не понадобится. Рейтинг следующей недели оказался еще выше, и он не сомневался, что тенденция сохранится. Почему бы, в конце концов, не крутить и кое-что из «горячей десятки», если этой попсой он удержит юнцов у приемников для более серьезной музыки?

Карл еще в Шотландии твердо решил поговорить с Риком начистоту. Рик ему действительно нравился, он уважал этого парня и рассчитывал на продолжение творческой дружбы.

— Послушай, — обратился он к Рику после «Часа пик» в понедельник, поймав того в столовой. — Я знаю, что произошло между тобой и Шиобан на озере.

Рик сразу съежился и с внезапным отвращением уставился на брокколи в сырном соусе.

— А-а-а! — произнес он на октаву ниже своего обычного баритона.

— Я не из ревнивых, Рик. Не стану скрывать, что был потрясен. Но ты, по словам Шиобан, был к ней очень внимателен, дал хороший совет… нам, честно говоря, это было необходимо. Собственно, мне просто хотелось, чтобы ты знал — я не держу зла и обиды за то, что между вами произошло…

Вранье. Откровенное вранье. Ему до сих пор тошно от воспоминаний, но если дать волю ревности, то ситуация против него же и обратится.

К сникшему Рику начали наконец возвращаться нормальные размеры.

— Она у тебя замечательная, Карл, просто замечательная… — пробормотал он нервно.

— Знаю. — Очень ему интересно мнение именно этого человека. Стараясь совладать с собой, Карл сделал глубокий вдох. — Давай закроем тему. Никто ни на кого не в обиде, идет? Я отношусь к тебе с уважением и не хочу, чтобы этот случай встал между нами, тем более что в конечном счете все обернулось… э-э… очень удачно для нас… меня и Шиобан. Хороший тычок нам давно был нужен. Так что… — он протянул через стол руку, и Рик пожал ее, — забыли.

— Угу. — Рик кивнул, явно смущенный.

— Ну а как у тебя с Тамсин? Кажется, той ночью она была не в духе? — Густо намазывая маслом диетическую булочку, Карл прикидывал, стоит ли открывать Рику глаза на сомнительные моральные устои его подружки.

— Гм-м… — Рик закашлялся. — А она ушла. Ушла… да.

— Вот черт. Мне очень жаль, дружище. Как это… почему?

— Я ей все рассказал.

— Рассказал ей?! Зачем?

— Да она, собственно, сама догадалась. Утром просыпаюсь — сидит на кровати и смотрит на меня. — Рик повел плечом. — Сидит, смотрит, а в руках моя одежда, вся в грязи, в пятнах от травы… ну ты понимаешь. — Его взгляд вильнул в сторону. Рик шумно вдохнул и выдохнул через сложенные трубочкой губы. — В общем, взбесилась. Мудак ты, говорит, гребаный, недотраханный сын сифилитичной сучки и все такое. Странно, что вы не слышали — визжала на всю Шотландию.

— Вот черт, — повторил Карл.

— Я прожил с Тамсин полгода, но так и не узнал ее. Она странная. В тихом омуте — это про Тамсин. Хрен ее знает, какие у нее есть секреты.

— Да-а… — протянул Карл. В яблочко попал, парень.

— Как видишь, все удачно. Рано или поздно она бы открылась, так уж лучше раньше. Меньше мучиться.

— И как ты теперь?

— Я за нее волнуюсь. Не уверен, справится ли.

— Если ей понадобится помощь, она тебя найдет, дружище, не сомневайся. Возможно, через неделю передумает и попытается вернуться. Ну а если и нет — она совершеннолетняя и способна о себе позаботиться. Знаешь, сильнее всех оказываются те, кого считают слабыми. Не переживай, с Тамсин все будет о'кей.

— Надеюсь. Кстати! — Рик открыл «дипломат». — Вот. — Он протянул Карлу серебристый диктофон. — Я еще не слушал, да и тебе запись, похоже, не понадобится в ближайшее время, но все равно пусть лежит у тебя.

— Спасибо.

Карл сунул диктофон в задний карман брюк.

На том и расстались. Дипломатическая миссия была успешно выполнена, все необходимые слова сказаны. Карл гордился собственной невозмутимостью. Жаль только, что не избавился от желания как следует вмазать Рику по челюсти.

Итак, две последние недели Шиобан и Карл счастливы как никогда, и вот уже Рождество на носу, и Карл, покинув студию, движется в сторону Кенсингтон-стрит. Давно стемнело, улицы сияют неоновой пестротой, тротуары по обе стороны запружены взвинченной рождественской толпой, которая истерично месит ногами грязную жижу. Мелодии рождественских гимнов в исполнении оркестра Армии спасения звучат в унисон с приподнятым настроением Карла.

Чудесным образом без задержек припарковавшись на Дерри-стрит, он по возможности аккуратно пробился сквозь плотную толпу покупателей к дверям универмага и зажмурился от удовольствия, встреченный на входе волной приятного тепла. Быстро миновал парфюмерный отдел, лавируя между оловяннолицыми продавщицами, которые норовили сунуть под нос неприлично большие флаконы с рождающими мигрень одеколонами, и направился в святая святых — ювелирный отдел. Дрянь, оценил он мысленно, глянув на витрину с исполинской величины украшениями из золота, янтаря, циркония. Кричащая театральная бижутерия.

— Могу я вам помочь, сэр?

— Да, пожалуй… Я хотел бы выбрать кольцо в пределах… — Карл быстро прикинул, какую сумму потянет, — в пределах тысячи — полутора тысяч фунтов. Нет, простите. Две тысячи фунтов — так будет точнее.

— С удовольствием, сэр. Позвольте уточнить, какого рода кольцо вас интересует?

Идиотский вопрос. Понятно какого. Кольцо и есть кольцо.

— Ах да. Обручальное.

ДА! Он на ней женится. Он женится на своей красавице Шиобан. От волнения у Карла перехватывало дыхание. Почему эта мысль не приходила ему в голову раньше? Взгляд его метался между рядами ровненьких, блестящих, сверкающих символов любви. Какое из них? Какому предстоит украшать безымянный пальчик Шиобан до конца ее дней? Разумеется, до конца, а как же иначе? Перспектива пройти весь земной путь рука об руку с Шиобан вдруг предстала перед Карлом не уныло неотвратимым жребием, не очевидным фактом, а самой романтичной — сказочно, фантастически романтичной идеей. Они вместе, дети, внуки, прелестный домик в… ну хотя бы в Челси, любимая работа, но главное, главное — они всегда вместе, Карл и Шиобан, счастливая пара, живущая в любви пятьдесят, сто, триста лет… ааааааааааа!

Важно выбрать кольцо по вкусу Шиобан, а не по своему. Он бы предпочел что-нибудь массивное, а Шиобан наверняка приглянулась бы вещица поизящнее, возможно с цветным камешком — синим, под цвет глаз, или желтым, под цвет волос. Продавец терпеливо предлагал все новые и новые лотки, в уме подсчитывая комиссионные от каждого кольца, на которое падал взгляд Карла, подсказывая, подбадривая и разделяя энтузиазм покупателя. Ну наконец! Да-да, это оно! Колечко, на котором имя Шиобан едва ли не выгравировано вязью! Хитросплетение крохотных жемчужин, сапфиров и бриллиантов на тоненькой полоске белого золота; изысканное, женственное, с легким кельтским налетом и абсолютно не вычурное, совсем как Шиобан.

Продавец радостно уложил покупку в нарядную коробочку красной кожи, и Карл покинул магазин, став на две тысячи двести фунтов беднее. К ужину были приглашены Том с Дебби — ничего из ряда вон не предполагалось, так, скромные закуски да еще разве что кино напоследок. Теперь Карл лелеял надежду, что друзья ограничатся закусками, а остальную часть программы отложат на следующий визит и раскланяются пораньше, тем самым дав ему шанс сделать предложение и отпраздновать это событие.

Он с трудом держал язык за зубами, болтаясь по кухне, точнее, путаясь под ногами у Шиобан, пока она готовила к ужину грибной соус с мясом.

— Том с Дебби опоздают, — заметила она мимоходом.

— Черт! Надолго?

— Не знаю. На полчаса, наверное.

— Черт.

— Что это с тобой? С каких это пор тебя волнует пунктуальность других? — рассмеялась Шиобан.

— Со мной ничего… просто хотел побыстрее покончить с ужином и распрощаться с гостями. Хочу побыть с тобой. Не терпится. Такой вот я нетерпеливый сукин сын. — Он схватил ее сзади в охапку и как вампир жадно присосался к шее.

— Держите себя в руках, Карл Каспаров! — Шиобан хихикнула. — Подумаешь, каких-нибудь лишних полчаса. Выдержишь и не умрешь.

— Запросто могу и умереть. Запросто…

Возбуждение раздирало Карла на части. А все Джефф виноват. Джефф подал ему эту идею. Нет, он ни о чем не спрашивал и ни на что не намекал, зато постоянно упоминал о жене — Джеки то, да Джеки се. Дети тоже не сходили у Джеффа с языка; он звал их «детки», хотя тем уже наверняка за двадцатник. «Джеки и детки». «Шиобан и детки»… У Джеффа с Джеки, похоже, потрясающий брак: прожив больше трех десятков лет, они по-прежнему внимательны друг к другу, их жизни слиты воедино, туго переплетены, словно нити в натуральном шелке, а не торчат отдельными рогожными лохмами, как это бывает в большинстве семей. О таком браке с Шиобан и мечтал Карл.

Гости наконец прибыли, и ужин в теплой компании удался. Не успели и глазом моргнуть, как стукнуло одиннадцать, видео смотреть поздно, а уходить, на взгляд Карла, самое время. Пора, пора. Великий момент близок. Карл и без того слишком долго сдерживал нервный трепет, предвкушая сияние глаз Шиобан, ее согласие, совместные планы на свадьбу — кого приглашать, где отмечать, какую церковь выбрать, какие клятвы произносить, — словом, счастливые разговоры всю ночь напролет, а потом постель и долгая-долгая любовь в честь их совместного будущего. Прошлое тоже важно, само собой, но будущее… будущее сейчас важнее.

Слава богу. Том начал зевать и, судя по всему, не прочь был отправиться восвояси.

— Такси вызвать? — услужливо предложил Карл.

Когда тишину за окном разогнало урчание мотора такси, гостей проводили к выходу. Закрывая дверь, Шиобан тоже зевнула.

— Пойду чистить зубы.

— Нет! Подожди! — От улыбки лицо Карла расползлось во все стороны. — Стой на месте. Не двигайся. — Он замахал на нее обеими руками.

— Что с тобой? — Заразительная улыбка Карла отразилась и на лице Шиобан.

Он вернулся из холла, держа руки за спиной.

— Шиобан… Более важного шага я еще не делал. Это самый ответственный и вместе с тем самый приятный поступок в моей жизни, и я молю Бога, чтобы ты посчитала так же!

Шиобан смотрела на него выжидающе, с любопытством и удивлением в округлившихся синих глазах.

— Шиобан Макнамара, самая прекрасная женщина на свете… — Он вытащил красную коробочку, неуклюже открыл дрожащими от волнения пальцами. — Шиобан Макнамара, ты выйдешь за меня?

Кажется, целую вечность он стоял с открытой коробочкой на протянутой руке, пытаясь прочесть на лице Шиобан ответ.

— Боже, Карл, транжира ты сумасшедший! Безумец! Что ты наделал, черт тебя побери?

Лицо его вытянулось, в глазах мелькнул панический ужас.

— Да! — Шиобан повисла у него на шее. — Да, да!

Глава девятнадцатая

Смит уехал на все выходные. Очередная идея Джеймса предполагала «создание команды» — полный идиотизм, поскольку его служащие представляли до того разношерстную братию, что создавать из них «команду» не взялся бы и сам Господь. Тем не менее длинноногая красавица из консультативного центра уболтала Джеймса, пообещав, что после двух суток «мотивационного, побудительно-стимулирующего, воодушевляющего вскрытия противоречий с последующим их устранением» не только его ископаемая фирма чудесным образом превратится в эталон современной компании, но и ему самому будет обеспечено долголетие, внимание женщин и внезапный возврат давным-давно утраченной шевелюры.

Ничего не поделаешь. Мрачный как туча Смит в пятницу утром упаковал сумку и с Дианой, Джеймсом, тремя дряхлеющими бухгалтерами, двумя секретаршами — унылыми старыми девами — и вздорным операционистом втиснулся во взятый напрокат «рено-эспейс», который должен был доставить их в отель в Хертфордшире. Джемм веселилась от души, сочувствовала не меньше и все обнимала его, провожая до порога, а злой Смит клял «шайку психов, с которыми приходится проводить единственные на неделе выходные».

Джемм, приглашенная отметить чей-то день рождения в ресторане «У Фалькона», заскочила домой переодеться.

Ральф пил пиво в гостиной. После возвращения из больницы две недели назад он выбирался из дому лишь по необходимости. Боль еще чувствовалась, особенно в области сломанного ребра, а когда смеялся, еще и жгло чертовски, однако доктор был доволен прогрессом — организм молодой, сильный, все в нем быстро срастается и заживает.

— Привет. — Джемм с банкой пива села рядом. — В чем дело? — спросила она, заметив наконец загадочную улыбку на лице Ральфа.

Тот продолжал улыбаться.

— Догадайся.

— Ну?

— Я это сделал!

— Сделал — что?

— Стал хорошим мальчиком. — Улыбка превратилась в ухмылку от уха до уха. — Начал разбираться со своей жизнью.

— Да ну? А именно?

— А именно — порвал с Клаудией.

— Что?! — взвизгнула Джемм. — Как это — порвал с Клаудией?!

— «Как это, как это». Взял и порвал. Проще простого.

— Боже, не могу поверить! Ну-ка, давай разберемся. Ты встретился с Клаудией, длинноногой Клаудией, ангелочком Клаудией, блондиночкой Клаудией, которая любезно пускает тебя к себе в постель, ты встретился с ней и сказал: «Прости, все кончено. Нам не стоит больше встречаться»? Так?

— Точно. — Ральф ухмылялся, скрестив руки на груди.

— И никаких тебе «Между нами все кончено, но я не прочь время от времени перепихнуться»?

Он покачал головой.

— И даже никаких тебе «Между нами все кончено, но ты, надеюсь, не против, если я буду спать с твоей лучшей подругой»?

Тот же жест. Джемм обняла его:

— Чертов истукан! Я горжусь тобой. А она как?

— Как и следовало ожидать. Реакция в стиле Клаудии: «Тебе приспичило перед самой свадьбой моей сестры, эгоист проклятый, с кем мне теперь идти, все сестры с приятелями и мужьями, одна я явлюсь монашкой, ненавижу!» — Ральф завершил сцену драматичным тычком кулака самому себе под нос. — И расплакалась. Честно говоря, не ждал я таких рыданий от старушки Клод. По-моему, она здорово расстроилась.

— И что теперь? — спросила Джемм. — Как будешь справляться с сексуальными порывами? Как проводить вечера по пятницам? Кого назначишь в новые подружки?

— С чего ты взяла, что грядет новая подружка? Нет уж, побуду наедине с собой, — добавил он гнусавым тоном психотерапевта-янки. — Я не был один со времен… со времен… Всемирного потопа. Я никогда не был один! Думаю, мне не повредит. А секс… сколько-нибудь протяну и без секса. На крайний случай средство найдется.

— Что ж. — Джемм подалась вперед, чтобы встать. — Что ж, это уже кое-что. Начало положено. Ты молодец. Теперь нам нужно найти, в кого тебе влюбиться…

Что-то промелькнуло между ними в этот момент. Джемм вздрогнула и замерла, глядя в глаза Ральфу. Тот стер с лица довольную ухмылку — секундное напряжение не ускользнуло и от него, но, в отличие от Джемм, обрадовало.

Не так давно он догадался, что вызывает у Джемм жалость; та думает, что он страдает, встречаясь с нелюбимой подружкой исключительно ради секса. Отсюда и возник замысел нового плана под кодовым названием «Сознательный и свободный». Однако решение отправить Клаудию в утиль не было столь уж рациональным. В последнее время Ральфу и впрямь трудно давались свидания — глядя на Клаудию, он ежесекундно сравнивал ее с Джемм и злился от каждого сиропного слова, от идиотской «женской» логики.

И все-таки порвать с Клаудией он решился из-за того, что этого хотела Джемм. После велосипедной катастрофы он много думал и пришел к выводу, что в мечтах о Джемм, попытках поразить ее воображение икебаной из пионов или открытием нового тайского блюда нет никакого смысла. Джемм уже двадцать семь — возраст, когда женщина, пусть и неосознанно, начинает ценить в мужчине несколько иные качества; возраст, когда одной мужской харизмы уже недостаточно, когда солидный счет в банке, стабильное будущее и практицизм начинают привлекать не меньше стильной стрижки, эксцентричного остроумия и романтического шарма неудавшегося художника.

Вот вам еще одна причина, почему Джемм выбрала Смита; и можно ли ее за это винить? Ральфа самого всегда привлекала мысль о связи с состоятельной женщиной. Почему бы и Джемм не потянуться к человеку, способному оплачивать жилищные расходы, а в случае появления третьего содержать жену с ребенком; к человеку, легко вписывающемуся в образ папаши на родительском собрании; к тому, наконец, кто ради сборки книжного шкафа не станет вызывать бригаду плотников? Следовательно, решил Ральф, чем скрипеть зубами и костерить Смита за якобы случайное везение, поднимись-ка, приятель, до его уровня и стань достойным соперником. А вот тогда посмотрим — кто кого. Девушка наверняка предпочтет звезду в мире искусства звезде в банковском мире, разве нет?

Следуя плану, Ральф связался со своим «спонсором», Филипом, неожиданно восторженно воспринявшим явление своего протеже из небытия. Обсудили планы на будущее, нынешний рынок, нынешних фаворитов, прежние заслуги Ральфа и его настрой. Ральф ушел вдохновленный и с зудом в больной руке — поскорее бы снять гипс и взяться за кисть! Совершил он и еще одну, уже не столь безрассудную, поездку в студию, потоптался там немного, смел паутину, крысиный помет, окаменевшие кисти и засохшие тюбики краски.

Тише едешь — дальше будешь, решил он и зачастил к друзьям, стараясь не попадаться Джемм на глаза, даже когда наверняка знал, что она дома одна, «забывал» поливать чили, манкировал обязанностями поставщика цветов и комплиментов. И что же? Чем больше он отстранялся, тем очевиднее тянулась к нему Джемм. Впрочем, частично тому было причиной ее чувство вины. По-прежнему считая себя ответственной за его отдых на больничной койке, Джемм носилась с ним как с ребенком, приглядывала, чтобы ему было удобно, готовила специально для него. Но ей явно недоставало прежней близости с Ральфом, при любой возможности она докладывала, как растут высаженные перчики, — совсем как расстроенная мамаша непутевому муженьку, которому нужно регулярно напоминать про отцовский долг. Нередко возвращалась с работы с какими-нибудь совсем уж экзотическими приправами, «случайно» обнаруженными в супермаркете.

Убедившись, что он очень, очень небезразличен Джемм, Ральф приступил ко второму этапу операции «Сознательный и свободный» — разрыву с Клаудией. А тут как раз и подвернулся удобный случай: Смит отчалил на все выходные, на целых два дня и две ночи. Ральф представления не имел, что произойдет за эти двое суток, но был уверен — что-то точно произойдет. Он это кожей ощущал.

Джемм тоже что-то ощущала кожей. Она лишилась покоя с того самого утра, когда Ральф попал в больницу, а последние две недели провела в борьбе с совершенно незнакомыми чувствами. Джемм всегда была чертовски разумна в любви, по вошедшему в моду выражению, «убежденно моногамна». Два года с одним, год — с другим, но всегда это был единственный парень, и разрыв всегда окончателен.

Если до сих пор ее романы, увы, и заканчивались разбитыми мужскими сердцами, то вовсе не по причине природной жестокости Джемм или внутренней неприязни к мужскому полу. Она не хотела причинять боль, ее вынуждали обстоятельства. Своим возлюбленным она никогда не изменяла, как и они ей — насколько могла судить сама Джемм. «Неудачных» романов у нее тоже не было; были романы без будущего, потому что мужчины требовали от нее больше, чем она могла дать.

Джемм не принадлежала к тем злосчастным особам, что вечно связываются «не с теми», страдают от «неразделенной любви», «не способны к серьезным отношениям» или «слишком сильно любят». Она не впадала в безумство, не сходила от любви с ума. Непреодолимая страсть тоже не значилась в ее жизненном опыте. Она просто любила — или по меньшей мере относилась с симпатией — того, с кем встречалась, и ей отвечали тем же. Одним словом, ее романы были репетицией к большой и светлой любви. И вот теперь, когда чудо свершилось, когда ОН наконец нашелся и открылась дорога в долгое и счастливое будущее со Смитом, ее вдруг страшно потянуло к другому мужчине. К Ральфу. Нелепость.

Она ведь далеко не дура и давно поняла, что Ральфа к ней тоже тянет. До чего трогательно он воспринял ее похвалу за цветы как руководство к действию. А внимание к ее внешности? Никогда не забудет похвалить новое платье или новую прическу. Когда Смита нет дома — Ральф тут как тут, вертится вокруг, развлекает разговорами о всяких милых пустяках, которые стали «их» секретами, — огород на окне, к примеру, музыка ретро или рецепты огненных блюд. Поначалу она отмахивалась от этих знаков внимания, считая их плодом своего тщеславия. С какой стати Ральфу, любителю тонких блондинок из высшего общества, интересоваться такой, как Джемм? Быть этого не может. Но потом… потом случилось то утро… знаменательное и трагическое утро, когда она вдруг изменила всем своим принципам. Словно у нее крыша поехала. Знала ведь прекрасно, что Ральфа будоражит ее голое тело под коротенькой футболкой, и подсознательно чувствовала умысел в его просьбах достать то одно, то другое из верхнего шкафчика: дураку понятно, хотел полюбоваться ее задницей. Знала — и подчинялась, сама возбужденная его очевидным влечением.

Понятно, что в тот момент мотивы собственных поступков не были ей ясны до конца. Так не бывает. Джемм была убеждена, что даже самые расчетливые из людей не всегда способны проанализировать свои действия. И у них случаются проколы. Средний же человек сплошь и рядом сначала что-то делает, а уж потом оглядывается. Откровенное влечение Ральфа ей приятно, и игнорировать этот интерес она не может. Джемм со стыдом вспоминала, как радостно екнуло ее сердце при известии о предстоящих выходных наедине с Ральфом. НО! Ни в эти выходные, ни еще когда-либо, если уж на то пошло, между ними ничего, абсолютно ничего, ни-че-го не произойдет. Нет. Ни за что. Ни в коем случае.

Сегодняшнее заявление о разрыве с Клаудией спровоцировало новую волну непрошеных чувств. Ральф ни с кем не связан. Ральф свободен. Джемм понятия не имела, почему это так важно для нее… и почему ее сердце от этой новости ухнуло в желудок и принялось выделывать там сальто-мортале. Разумеется, она была рада этому разрыву, поскольку за два с половиной месяца жизни на Альманак-роуд успела привязаться к Ральфу и желала ему счастливых отношений с достойной женщиной, а не тычков от вечно недовольного ходячего кошмара. Конечно, она была довольна, потому что разрыв с Клаудией мог стать для Ральфа началом новой жизни. Все верно. Но какая-то ее частичка радовалась только тому, что Ральф снова одинок и свободен. А потом она предложила найти ему достойную пару и сама же стушевалась. Глупо, ей-богу. Была бы тайно влюблена в Ральфа — еще можно было бы понять собственное смущение, но ведь влюблена она в Смита, а к Ральфу привязана как к другу. Но не любит. И он ее не любит.

— Что делаешь сегодня? — вдруг бросила Джемм, чтобы стряхнуть странное наваждение. И добавила, поднимаясь с дивана: — Первый вечер свободы как-никак.

— Да так, ничего особенного. Хотел побыть дома, набросками заняться.

— Слушай, а пошли со мной! Мы «У Фалькона» собираемся.

— Кто это «мы»?

— Друзья. У Бекки сегодня день рождения, так что народу будет прилично.

Ральф быстро прикинул все за и против: вечер в одиночестве или вечер с Джемм?

— Отлично. Когда идем?

На дорожку Ральф скрутил косячок с травкой.

— Честно говоря, даже не знаю, что это за штука, — заметил он, вынув щепотку из пакета, — но стоила чертовски дорого и пахнет улетно.

— Выглядит как дерьмо скунса, — возразила Джемм. — Ты поосторожнее.

— Ерунда!

Раскурив на пару косячок, они оделись потеплее и вышли на вечерний морозец. Где-то на полпути оба поняли, что вляпались.

— Черт! — пробормотала Джемм. — Я уже под жутким кайфом.

— Аналогично, — кивнул Ральф.

— Предупреждала, чтоб поосторожнее.

Сент-Джеймс-роуд была пустынна и празднична, вся в слепящих и мигающих витринах, неоновых рекламах и рождественских огнях. Редкие компании держались на ногах не крепче Ральфа и Джемм. Ничего удивительного — последние выходные перед Рождеством.

Хихикая, парочка добралась до перекрестка. На Сент-Джонс-Хилл народу прибавилось; двери станции подземки выплевывали окоченевших пассажиров, еще не потерявших надежды успеть в «Маркс и Спенсер». Джемм с Ральфом перешли дорогу и ввалились в паб «У Фалькона», встреченные волной тепла и пивного духа, громкими мужскими голосами и взвизгами женского смеха. Огромный полукруглый зал, обставленный в викторианском стиле, был полон под завязку, так что к стойке пришлось проталкиваться, работая локтями.

— Я закажу, — сказала Джемм. — Ты что будешь? Она встала на перекладину для ног, прибавив себе пару дюймов, и навалилась на стойку. Многолетний опыт подсказывал, что это единственный способ добиться обслуживания в пабе, забитом мужиками, — женщин официантки обслуживали в первую очередь.

— Две пинты «Лёвенбрау», — проорала Джемм, поймав взгляд барменши.

Ральф с кружками в руках следовал за Джемм, пока та, выискивая приятелей, петляла между компаниями клерков при галстуках или студентов в джинсах и джемперах.

Радостный возглас, взмах рукой, масса незнакомых Ральфу лиц, вал тут же забытых имен, эхо одного и того же вопроса «А Смит где?», любопытные взгляды, дружеские рукопожатия, шумные разговоры.

— Джемм говорит, ты художник?

«Только тебя мне и не хватало». Ральф уставился на долговязого парня с асимметричным лицом.

— Э-э… вроде того… Точнее, был когда-то, но попыток не оставляю. — Он выдавил смешок и приклеился к кружке.

— Я, собственно, тоже по этой части и тоже «вроде того», — сообщил долговязый, игнорируя апатию Ральфа. — Компьютерный дизайн. Джемм говорит, и ты тем же подхалтуриваешь. На старичке «Маке», верно?

Ральф с ужасом понял, что его ждет: «Лично я считаю, что „Макинтоши“ себя изжили. Прошлый век!»

И дождался. И мысленно взвыл. Ральф любил компьютеры, но терпеть не мог разговоры о них. Да еще под кайфом. Жутким кайфом. Паб гудел разноголосицей и музыкой, Ральф то и дело просил долговязого повторить и сам себе удивлялся, на хрен ему нужна эта пустая трепотня. Время от времени он посматривал на Джемм, та тоже на мгновение отводила глаза от уродливой грудастой девицы. Ральф улыбался, хмыкал, кивал в знак согласия, мотал головой и без конца бубнил: «Угу, точно», но совершенно не врубался, о чем речь. Все, пора уматывать из этого бедлама. Пиво закончилось. Пинты хватило на десять минут.

— Еще по одной? — спросил Ральф, ткнув в пустую кружку долговязого.

— Ага. «Парсонз Кодпис», пожалуйста.

Ральф с облегченным вздохом двинулся к бару. И какого черта он обкурился? Травка превратила его в дерганого калеку-параноика. Черт. Домой хочется.

— Ты как?

Ральф обернулся. Слаба богу, это Джемм.

— Как куча дерьма. Ради всего святого, скажи, кто этот парень? Придурок какой-то.

— Кто, Горди?! Да он классный, Ральф! Просто ты под кайфом.

— Ну а ты как?

— Не лучше. Пыталась поговорить с Бекки, но ни слова не поняла и вдобавок не могла отцепить взгляд от ее сисек.

— Ну еще бы. Все лучше, чем глазеть на ее… гм… рожу.

Джемм с силой двинула его под ребра.

— Слушай, ты не против, если я отвалю после второй порции? Ей-богу, вечерок сегодня не для общения с кучей незнакомцев.

— Вечерок сегодня не для общения даже с самыми близкими друзьями, так что я с тобой.

Они вернулись за столик и снова пили, и снова болтали со взвинченными, орущими людьми — страдая от собственной тупости и клейма «безнадежно под кайфом», наверняка отпечатанного на их обалдевше-пустых физиономиях. Опустошив кружки, извинились перед кем могли и двинули на выход сквозь клубы дыма, музыку, наплывающие друг на друга лица и спины, крики «пива!», пока не добрались наконец до дверей.

— Аааааааааааааа! — выдохнули они в унисон, выползая из подземелья в холодную, абсолютную тишину.

— Жуть, — сказал Ральф.

— Дерьмо, — согласилась Джемм, набрасывая меховой капюшон и натягивая перчатки. — Так. Хочу покоя. Хочу туда, где мне не придется болтать с кем попало…

— Домой? — Ральф дохнул на сложенные ладони.

— Нет, раз уж все так вышло, воспользуемся шансом. Пошли в центр, а? Притворимся, будто мы туристы, и пошляемся всюду, куда нас обычно не затянешь. Ну же, Ральф! О, смотри, девятнадцатый номер! Это знак судьбы.

Джемм схватила Ральфа за руку, они рванули к остановке и запрыгнули на ступеньку уже отходящего автобуса.

Глава двадцатая

Начали они с Пикадилли. Впервые в жизни сидели среди туристов под «Эросом». Под вполне терпимый аккомпанемент дуэта африканских барабанщиков любовались огнями Пикадилли и говорили, что вид отсюда открывается неизмеримо лучший, чем с облюбованных лондонцами обзорных площадок. Потом как зомби бродили по Трокадеро, жмурясь от иллюминации и с отпавшими челюстями таращась на экстравагантные витрины. Прошлись по Джерард-стрит, улице, где любой уголок Джемм знала как свои пять пальцев, но где сегодня на каждом шагу ее ждали сказочные открытия. Лондон бурлил Рождеством. Куда бы они ни завернули, везде их ждало чудо. Что за удивительный город, что за поразительные магазины, что за странные рестораны.

В любимом китайском супермаркете Джемм они целую вечность бродили по рядам, ахая и охая над яркими пакетами не-пойми-чего. В мясном отделе за прилавком стоял знакомый Джемм мясник.

— Привет, Джемм, — улыбнулся он.

— Привет, Пит! У тебя, похоже, выходных не бывает?

— Не-а, зачем они мне? Я свое дело люблю. Все никак не нагляжусь на мясо да с требухой не наиграюсь.

Магазин уже закрывается, Пит как раз собирается домой, а живет он в двух шагах, так почему бы ребятам не зайти к нему на пиво с травкой?

Вечер становился все занимательнее.

Квартира Пита располагалась над банком «Гонконг» и принадлежала его боссу, владельцу супермаркета (а кроме того, по всей видимости, и всего Чайна-тауна). На разговор о триаде гости Пита не раскрутились, но между собой к соглашению пришли. Не сказать чтобы квартира поражала воображение: грязно-желтые стены, лохматые ковровые дорожки тоном потемнее, мебель дорогая, но безвкусная и неудобная.

Пит провел гостей по гулкому коридору в обоях «под бамбук», мимоходом включил пыльное бра-подсвечник и толкнул дверь белого дерева:

— А это мой будуар!

Ральф и Джемм расхохотались. Зеркальные стены огромной комнаты и зеркальные же двери стенных шкафов миллиарды раз отражали неоново-мигающий колорит Джерард-стрит в трех больших окнах. Но хохот вызвало не абсурдное количество зеркал, а основной предмет мебели в спальне. Футов в восемь квадратных, не меньше, кровать была увенчана немыслимых размеров изголовьем, больше похожим на консоль космической станции из «Звездных войн», с кучей кнопочек, ручек и вспыхивающих лампочек.

Ральф покачал головой:

— Вот черт! Надеюсь, у тебя есть лицензия на эту штуковину?

— Блеск, верно? — хохотнул и Пит. — Прокатиться не желаете?

Ральф и Джемм переглянулись. Обоим разом пришло в голову, что их несет: поздним пятничным вечером приняли приглашение незнакомого мясника, а тот, между прочим, уже раздевается, приглашая их опробовать сомнительное на вид ложе. Пит учуял напряжение и улыбнулся:

— Вообще-то кровать не моя. Хозяйская. Это его Дворец Траха. Он сюда своих пташек приводит. Не дрейфь, ребята, я не маньяк.

Пит прыгнул на кровать, и та затряслась, как телеса толстухи.

— Ой, водяная кровать! — Джемм издала восторженный визг. — Всю жизнь мечтала попробовать!

— Вот и дождалась — только туфли скинь. Мигом избавившись от обуви, Джемм принялась скакать рядом с Питом.

— Класс! Ральф, иди к нам!

Ральф колебался. Кайф выветрился, но не до конца, и он все еще чувствовал себя не в своей тарелке. Тем более здесь, в подозрительном китайском логове. Мало ли кто затаился за зеркальными дверцами шкафов? А вдруг там сидит целая банда извращенцев-фетишистов? А вдруг этот чудила Пит в свободное от прилавка время поставляет доверчивых олухов своим дружкам для секс-забав? А вдруг хозяин супермаркета — член «триады», и квартплату берет жертвами? Ральф прочесал комнату взглядом в поисках глазков видеокамер, кандалов с наручниками, плеток и прочих орудий пыток. В глазах зарябило от стократных отражений его самого, Джемм и мясника в калейдоскопе цветных огней.

— Э-э… неохота. — Сунув руки в карманы, он затоптался на одном месте.

— Да не бойся ты, — подбодрил мясник. Джемм повернулась к изголовью:

— А для чего все эти кнопки?

Пит с улыбкой ткнул в одну. Кровать завибрировала. Ткнул в другую. Кровать заходила волнами на манер исполнительницы танца живота. Пит щелкнул выключателем — лампочки замигали, полилась музыка, появился поднос со встроенными золотой сигаретницей, зажигалкой и пепельницей. В открывшейся соседней нише оказалась коллекция мини-бутылочек джина, рядом два бокала.

— А лично я балдею от вот этого, — сказал Пит, берясь за какой-то рычаг.

Кровать с легким бульканьем приподнялась на пару дюймов от пола и повернулась на 180 градусов вокруг оси, изголовьем к Ральфу.

— Ух ты!

— А я что говорил! — торжествующе ухмыльнулся Пит. — Глядите. — Очередная панель сдвинулась, открыв нишу с небольшой деревянной коробочкой. Пит достал ее и протянул Джемм: — Мой тайник! — В «тайнике» были папиросная бумага и марихуана. — Угощайтесь, пока я быстренько приму душ и побреюсь — мне скоро на выход. Устраивайтесь на кровати. Я скоро.

Когда за ним закрылась дверь, Джемм выглянула из-за кроватной «консоли»:

— Ты как? В порядке?

— Нет. Откровенно говоря, у меня поджилки трясутся. Что мы тут делаем? Это опасно, Джемм! Мало ли кем он может оказаться. Мало ли кто может оказаться там. — Он метнулся через комнату и начал дергать за все ручки подряд, заглядывая в шкафы.

— Какого черта ты делаешь, Ральф? — Джемм сползла с кровати и прошлепала к нему.

— Доверяй, но проверяй. Вот я и проверяю, — пробурчал он смущенно. В самом деле, со стороны он сейчас наверняка похож на параноика.

Скрестив руки на груди, Джемм смотрела на него с улыбкой, как снисходительная мамаша на свое неразумное, но любимое дитя.

— Ну? В чем дело? — нахмурился Ральф. — Над чем смеешься?

— Над тобой.

— Это еще почему?

— Потому что ты такой милый.

— Да ладно тебе. — Но он уже улыбался.

— Иди ко мне.

У Ральфа желудок завязался в узел. Он шагнул навстречу, еще не веря своему счастью. Лампочки на изголовье кровати мигали в такт негромкой мелодии, и комната, наполненная огнями и звуками, казалось, кружилась вокруг них. Ральф знал, что будет помнить все это до конца своих дней.

Он обнял Джемм за шею. Хотел что-то сказать, но слова были лишними. Они прижались друг к другу, очень крепко. Приподнявшись, Джемм прильнула щекой к груди Ральфа. Лучших объятий в его жизни не было. Такое мгновение… Колдовское. Джемм пахла счастьем. Он обнимал счастье. Если бы только она была свободна… свободна и могла подставить ему свои яркие, сочные, пухлые губы.

— Ральф?.. — Да?

— Помнишь то утро? Когда ты попал в аварию?

— Да.

— А помнишь, как я на кухне хотела что-то тебе сказать?

Они оторвались друг от друга.

— Д-да.

Он знал, знал, что когда-нибудь она все-таки вспомнит свое обещание.

— Так вот… я хотела сказать…

— Да?

— Я хотела сказать, что ты особенный…

Особенный. Такой особенный, что аж тошнит.

— И что я очень рада нашему знакомству, и что… повезет той девушке, которую ты полюбишь. Мне страшно нравится дружить с тобой, я к тебе очень… привязалась. Надеюсь, и ты ко мне тоже.

Ральф, улыбнувшись, стиснул пальцы Джемм.

— Господи, конечно. Да, Джемм, да! Я… я… я… — Сказать или нет? Признаться наконец, что без памяти в нее влюблен? — Я…

— Ну? — вырвалось у Джемм. — Говори. Ральф шумно выдохнул.

— Нет, ничего. Ничего. Я тоже очень рад нашему знакомству. Ты чудо, Джемм. Смит просто счастливчик. — Он рассмеялся, чтобы скрыть волнение. Нет. Время еще не пришло.

Джемм поцеловала его в щеку и с разбегу снова запрыгнула на кровать.

— Давай, разувайся! Не пропусти одно из лучших изобретений человечества!

Ральф улыбнулся. Будь что будет. В такую ночь все позволено. Развязал шнурки, сбросил ботинки и упал рядом с Джемм.

— Ну смотри — сама будешь виновата, если нас возьмут в плен двадцать два китайских мафиози и расчленят на кусочки с помощью мачете и вибраторов из нержавейки!

Джемм скрутила сигарету. Они качались на экзотическом ложе, любовались экзотической панорамой Чайна-тауна и представляли себя пассажирами роскошной белой яхты, пришвартованной где-нибудь в центре Сохо.

Вернувшемуся с пивом Питу тоже предложили самокрутку.

— Вот это, я понимаю, — жизнь! — Джемм клацнула кольцом пивной банки. — Будет о чем рассказать внукам.

— Это точно, — кивнул Пит, с наслаждением затянувшись. — Свои минусы, правда, тоже есть, не без того. Во-первых, я должен испариться, как только явится босс со шлюхой, а потом сменить постельное белье. Во-вторых, квартира моя, только пока я у него работаю. Вместе с работой и квартирка — тю-тю. Но ты права, Джемм, местечко что надо.

Он открыл одну из зеркальных дверей, покопался в шкафу и вынырнул с одеждой на вешалках.

Под любопытными взглядами гостей Пит натянул плотные густо-фиолетовые штаны, шелковую рубаху в лилиях, с чудовищной величины воротником и огромными отложными манжетами, кричаще оранжевый галстук и черный сюртук с невообразимыми лацканами.

— Ну? Шикарно, а?

— Не то слово, — протянула Джемм, в трансе от перевоплощения. Пит выглядел настоящей поп-звездой. — Полный улет. Суперстар.

— Спасибки. — Пит расплылся в счастливой улыбке. Джемм, похоже, нашла нужные слова. — Это нам не новомодное тряпье. Коллекционные вещи! На распродаже в Гринвиче отхватил. — Он вставил в манжеты соответствующих размеров запонки со стразами. — Эй, ребята, а как насчет буги-вуги в «Немезисе»? Не присоединитесь? Это тут, за углом, — добавил он, по лицам гостей сообразив, что те понятия не имеют ни о каком «Немезисе». — Приличное место, не подумайте чего.

Джемм и Ральф переглянулись. Каждый понял, что другой «присоединиться» не желает.

— Нет, Пит, спасибо. Мы не впишемся в своем прикиде. — Джемм скосила глаза на Ральфа.

— Спасибо, Пит. — Ральф наконец уверился в том, что Пит не собирается превращать их в фарш. Маньяки-психопаты не носят шелковых рубашек в лилиях и запонок со стразами.

Пит пригладил бачки, взбил чуб и расправил манжеты, после чего с довольным вздохом предложил гостям оставаться до утра, а когда те отказались, настоял, чтобы взяли на дорожку еще пива и косячок.

— Будете поблизости, заглядывайте, ребята. В любое время. Хоть на работу, хоть домой. Выберемся куда-нибудь, опрокинем по стаканчику.

— И часто ты приглашаешь незнакомцев в свою квартиру? — спросил Ральф.

Пит фыркнул.

— Всегда, приятель. Какой толк от жизни, если людям не доверять? Ни удовольствия, ни приключений. Я пашу как вол, зато и развлекаюсь по полной, а если завтра отдам концы, то по крайней мере буду знать, что прожил не как мой папаша. Вот он перемен не терпит, нудит, когда витрины в универсаме меняют или если «Обратный отсчет» пустят на пять минут позже. Никому не верит, думает, все под него яму копают. В Лондон за всю жизнь не выбрался, чего уж говорить про заграницу. А лично я вот как мыслю: кого-то тянет по свету бродить. Таиланд и Африка им требуются. Рвань какую-нибудь нацепят, за спину — мешок, и топают на поиски приключений. — Пит покачал головой и скорчил презрительную мину. — Не, это не по мне. Приключений и тут предостаточно, если к жизни относиться как надо. Ну сами поглядите — где мы живем? Великий город… кого тут только нет. Бедняки в полном дерьме, богачи на машинах ценой с хороший дом… артисты, банкиры, звезды, наркодилеры, уроды всех мастей, красавицы, камбоджийцы, шведы, евреи, ганцы, португальцы. Сходи на Стэмфорд-Хилл, посмотри на хасидов — чем не приключение? А американские денежные воротилы в Сент-Джонс-Вуд? Японцы в Финчли-Сентрал? Арабы на Эджвер-роуд? Ирландцы в Килберне? Киприоты в Финсбери-парк? Турки на Тернпай-лейн? Или португальцы в Вест-бурн-парк? Да взять хоть мой Чайна-таун. Людей шумнее, грубее и нахальнее в жизни не видел. Но мне здесь нравится, потому что я открыт всему, что мне может предложить этот город.

Девяносто девять человек из сотни плавают по городу в своем пузыре. Ты вот такая же, Джемм. Мы видимся два раза в неделю, болтаем о том о сем, я знаю, что ты милая девочка и дух авантюры в тебе тоже есть, но самую капельку. Но чуть что — и ты прячешься в своем пузырьке. Поболтали — и ладно, а больше в Лондоне не положено. Если бы не сегодняшний вечер, мы б с тобой никогда не продвинулись.

Не, ребята, жизнь слишком коротка, чтобы жить в Бекенхэме, возвращаться с работы на семичасовой электричке и запираться в четырех стенах, чтобы, упаси боже, не впустить чужаков на порог. Взять вас, к примеру. Держу пари, вы и помыслить не могли, что с водяной кровати в Чайна-тауне будете глазеть, как наряжается какой-то мясник из супермаркета. Но держу пари, что довольны, так?

Он рассмеялся.

— Видели то кино, «После времени», где Розанна Аркетт тащит парня в центр Нью-Йорка? И что с ним приключилось? Очутился посреди ночи без гроша в кармане, в компании кучи психов и наркоманов. Ну так вот — кто-то посмотрит кино и подумает: не приведи господи, чтобы со мной такое приключилось. Кто-то, только не я. Лично я бы от такого не отказался. Вот идешь ты по улице мимо телефонной будки. А там — бац — телефон зазвонил. Люди пополам делятся — на тех, кто ни за что не остановится, чтобы не связываться, и на тех, кто полюбопытствует и снимет трубку. Скорее всего, звонящий ошибся номером. Но ведь остается шанс, что тебя пригласят на тайную встречу, любовное свидание… да мало ли куда. — Пит помолчал для пущего эффекта. — Класс! — Бросив взгляд на часы, он хлопнул себя по бедрам: — Что-то я с вами заболтался, пора и повеселиться.

Спустившись за Питом, Джемм и Ральф вновь оказались в нарядно-зловещем ночном Чайна-тауне.

— Может, до праздника не увидимся, так что счастливого Рождества и всего, всего. — Пит ежился на морозе. Поцеловав Джемм в щеку, он протянул руку Ральфу и шепнул ему на ухо: — Повезло тебе, малый.

Ральф чуть не возразил, но успел прикусить язык. Пусть хоть Пит считает, что ему повезло.

Пит ушел, а Джемм с Ральфом остались стоять, толком не зная, куда податься и чем заняться.

— Вот черт, — сказала Джемм.

— Да уж, — согласился Ральф.

— Теперь что? Может, поедим?

— Неплохо бы.

— Пойдем! — Джемм схватила Ральфа за руку. — До ужина хочу кое-что сделать. Всю жизнь мечтала!

Ральф пожал плечами, улыбнулся и зашагал следом за ней.

Глава двадцать первая

Под телефонными будками-пагодами насвистывал на свирели толстый мексиканец в сомбреро — никому не интересный, никем не оцененный. Рестораны закрывались, костлявые рабочие в засаленных комбинезонах выволакивали на улицу тележки с отбросами. Два пьяных трансвестита, немыслимо размалеванные и обмотанные боа из перьев, процокали мимо, в бар над китайской цирюльней с затянутыми красным бархатом окнами и дверью в рождественских лампочках. У входа в «Дайв-бар» слилась в нескончаемом поцелуе влюбленная парочка.

Джемм с Ральфом пересекли Шафтсбери-авеню, маневрируя между машинами и пешеходами в пальто до пят и шарфах по самые уши.

— Куда мы, собственно, идем? Джемм ухмыльнулась:

— Погоди, сам увидишь!

С Греческой улицы свернули на Олд-Комптон, где Ральф то и дело невольно косился на дымные окна гей-баров, скрывающие недоступный для него, исключительный мир. Забавно, размышлял он, что «исключительный» стало синонимом «шикарного», «модного», «избранного», в то время как по сути это слово значит, что для тебя вход закрыт, ты «исключен».

Поворот направо. И налево, на Брюэр-стрит.

— Нам сюда, — сказала Джемм, останавливаясь перед магазинчиком с затемненными окнами, занавесью из стекляруса на входе и безобразной грудой выцветших подарочных коробок и жутковатого нейлонового белья в витрине. Объявление на стекле кричало: «Презервативы на все вкусы!» Карикатурный манекен, ободранный, как жертва солнечного ожога, и облаченный в кожаное боди, тщетно пытался взмахнуть хлыстом, зажатым в скрюченных артритом пальцах. На полке сбоку, будто шеренга подозреваемых в полицейском участке, выстроились нелепого вида искусственные члены.

— Сюда? — переспросил Ральф с налетом обывательского неодобрения. — Это еще зачем?

— Затем! Никогда не бывала в секс-шопе. — Восторженное предвкушение Джемм слегка разбавлялось опаской; она явно нервничала. — Пойдем!

Шагнули внутрь, нацепив маски пресыщенных жизнью завсегдатаев секс-шопов. Мужеподобная амазонка с черной искусственной гривой до полу и в узком кожаном платье (как она в него влезла? без удаления ребер определенно не обошлось) подняла на них привычно-скучающий взгляд и снова уткнулась в журнал допотопных комиксов. Ее макияжа среднестатистической женщине хватило бы на всю жизнь. Кожу цвета свежего трупа амазонка, похоже, создавала, распыляя на себя по утрам краску из баллончика, а за чернильными губами точно прятались клыки.

У входа окаменел массивный, как шкаф, негр в футболке и джинсах — ноги на ширине плеч, сцепленные ладони прикрывают пах. Охрана. У дальней стены неправдоподобная пара перебирала вешалки с нарядами а-ля французская горничная и кожаными ансамблями в стиле мисс Ты-плохой-мальчик-и-заслуживаешь-наказания. Она: юна, стройна, безукоризненно белокура, с ног до головы от-кутюр; выглядела бы роскошно на крупном черном жеребце, в бриджах и с развевающейся за спиной вуалью. Он: немолод, невысок, внушительно лыс, с ног до головы от-кутюр; выглядел бы устрашающе во главе огромного стола на заседании совета директоров мощной корпорации. Если подумать, не такая уж и неправдоподобная пара. Здесь явно не впервые. Без тени смущения и улыбки негромко обсуждают достоинства вульгарных тряпок из нейлона и клеенки. Кто они? Босс и секретарша, клиент и ночная бабочка высокого полета, муж и его вторая жена? А может, девушка — подружка его дочери? Еще одна пара разглядывала стойку с порнокассетами. Он — оплывший и неряшливый. Она такая же. На лицах — тотальная, как и у первой пары, серьезность. С тем же успехом они могли бы копаться на полках местной библиотеки.

В магазине тишина — ни магнитофона, ни телевизора, лишь деловитый шепоток посетителей. Скука. Секс-шоп обманул ожидания Джемм.

Она с безразличным видом приблизилась к видеостойке; пара толстяков подвинулась, открывая ей обзор. Джемм взяла первую попавшуюся на глаза кассету. Крашеная блондинка с раззявленным кроваво-красным ртом яро тискала куполообразные груди, в то время как один член вонзался в нее сзади, а другой нападал спереди. Бедняжка. Неудивительно, что она в шоке. Джемм вернула кассету на место и перешла к коллекции садомазохистских аксессуаров из кожи и хромированной стали, что свисали с потолка, как туши в мясной лавке. Маски, клобуки, наручники, ремни, плетки и цепи, устройства для привязывания к кровати, причиндалы для удушения, выворачивания конечностей, порки. Черный клеенчатый комбинезон с едва заметной прорезью разбросал по стене рукава и штанины. Джемм невольно скривилась. В такой штуковине потом истечешь.

Она вернулась к Ральфу, листавшему журнал с очень плохими снимками особей обоего пола, которым эротические одежды, похожие на клеенчатый экспонат, явно доставляли массу неудобств.

— Хочу купить вибратор, — шепнула она ему на ухо, прикрыв рот ладонью.

— Что?! — беззвучно вскрикнул он в ответ. Вибраторы были выставлены в застекленной витрине, рядом с вампиршей — любительницей комиксов. Джемм смущалась, разглядывая внушительную коллекцию и стараясь не слишком низко пасть в глазах жуткой продавщицы. Не так-то это просто — изображать из себя знатока, если не в курсе, что тебе надо. Что выбрать? Черное блестящее чудовище или компактную кремовую штучку, которая без труда поместится в дамской сумочке? Джемм пальцем поманила Ральфа, тот отложил журнал и опустился рядом с ней на корточки перед витриной.

— Твое мнение? — прошептала она.

Ральф пожал плечами. Ничего себе задача. Таскаться за подружкой по магазинам нижнего белья и то легче. Чувство неловкости не покидало Ральфа с той минуты, как они вошли в заведение. Сам он, понятно, в секс-шопе не впервые. Юнцом нередко заскакивал с приятелями просто так, ради смеха, за презервативами или чтобы полистать похабные журнальчики. Сейчас дело другое. Сейчас мысли его заняты Джемм, перед глазами мелькают безумные картинки — Джемм на кровати, в распахнутом халате с драконами, с трусиками вокруг лодыжек, раздвинутыми ножками и вибратором… о-о-о… Да, полное безумство, но не для него, по крайней мере сегодня, потому что другие картинки куда ярче… Джемм, обнимающая его в спальне Пита. Маленькая ножка в желтой жиже горчицы. Обнаженная округлость, выглядывающая из-под края футболки. Сияющие глаза Джемм и ее ослепительная улыбка. И вожделенные кадры будущего: он и Джемм, вместе, смеются, занимаются любовью, выгуливают собаку…

Ральф глянул на улыбающееся лицо Джемм, чуть покрасневший вздернутый носик, теплые карие глаза — и эротические фантазии испарились. Господи, это ведь Джемм, милая, добрая Джемм! Что же он ведет себя как брюзгливая ханжа? Джемм ждет от него искренности, только и всего. Ральф улыбнулся и перевел взгляд на витрину.

— Думаю, размер не имеет значения, главное, чтобы вибрировал… если ты, конечно, не собираешься выводить его на прогулку.

— Ты прав, — задумчивым шепотом отозвалась Джемм. — Ни черный, ни вот тот, с венами, мне не нравятся. Жуткие оба, да?

— Ага, — кивнул Ральф. — Я бы на твоем месте выбрал самый дешевый.

— Хм… А как насчет дополнений? — Джемм мотнула головой в сторону резиновых языков, кактусообразных отростков, искусственных пальцев и шаров в пупырышках.

— Чепуха. — Избавившись от неловкости, Ральф проникся серьезностью выбора. — Пустая трата денег. Вот идеальный вариант. — Он показал на самую безобидную, телесного цвета модель без всяких прибамбасов и ценой всего в семь девяносто девять.

— Ладно.

Джемм поднялась. Какая жалость, что здесь нет полок с товаром, как в супермаркетах. Без общения с мужеподобным существом за прилавком никак не обойтись. Она глотнула побольше воздуха для храбрости. Не трусь, Джемм. Считай, что сдаешь мазок в гинекологии. Для пациентки процедура неприятная, ну а для врача — ежедневная работа. Вампирша тут наверняка всего насмотрелась; что ей за дело до симпатичной скромной девушки, которой в ночь с пятницы на субботу приспичило приобрести невинный вибратор?

— Мне, пожалуйста, вот этот, — произнесла Джемм, пытаясь придать шепоту уверенные нотки.

Вампирша сдвинула комиксы, наклонилась, чтобы увидеть выбранный экземпляр, открыла шкафчик у себя за спиной, достала коробку, сняла крышку, продемонстрировала, дождалась кивка, закрыла коробку и опустила в белый пакет, взяла у Джемм две банкноты по пять фунтов, вернула два фунта и пенни сдачи вместе с чеком — и уткнулась в комиксы. Вся процедура прошла в гробовом молчании.

— Большое вам спасибо, — привычно сказала Джемм и внутренне скорчилась — стандартная фраза вежливости в тишине секс-шопа прозвучала дико.

Чернокожий охранник за все это время так и не шелохнулся. Ральф приподнял шуршащие стеклярусные нити и вслед за Джемм вышел на улицу. Оба облегченно вздохнули. Пока они торчали внутри, город не изменился: абсолютно нормальные люди по-прежнему толпились у ночных клубов и ждали на перекрестках несуществующие такси.

Неспешно вернувшись на Лайл-стрит, зашли в почти пустой ресторан и заказали роскошный ужин: чили с говядиной, цыпленок с фасолью и соусом чили, чили со свининой «Кунг-По». Сбитая с толку просьбой приготовить все блюда «как можно острее», усталая официантка следила за подозрительными клиентами — вдруг прямо на ее глазах воспламенятся?

— Знаешь, Пит заставил меня задуматься. — Джемм вылила остатки пива из банки в бокал. — Точнее, его слова о приключениях, доверии к людям и прочем. Он ведь прав. Мне нравится считать себя эдакой… — она неопределенно покрутила ладонью, — авантюристкой, готовой к любому риску, открытой для всего нового. А на самом деле прав Пит. Мы все чего-то боимся, разве нет? Вокруг полно психов, но я сомневаюсь, что все они мечтают убивать и насиловать.

С тобой так бывает: заходишь в метро или идешь по улице, видишь, как встречаются приятели, слышишь их разговоры и чувствуешь, насколько они близки, как много пережили вместе? Тебя в этот момент не колет зависть или хоть жалость, что ты что-то упустил? Почему, к примеру, их дороги пересеклись, а моя прошла стороной? Может быть, они классные ребята, но мне их никогда не узнать. Я для них — всего лишь чужое лицо на улице, у меня свои друзья, которых им никогда не узнать. Грустно. Ты понимаешь? На свете столько людей, и по закону больших чисел за жизнь мы можем познакомиться лишь с крохотным процентом живущих на земле. А наш собственный страх здорово сокращает эту цифру. Почему мы так боимся друг друга? Коллега приглашает в ресторан — ты в ужасе; сталкиваешься в электричке с одноклассником, он предлагает посидеть, выпить, вспомнить старые времена — ты суешь ему номер телефона и надеешься, что он никогда не позвонит. У тебя узкий круг друзей — кто для вторника, кто для четверга; вечер понедельника ты проводишь дома, в среду идешь в фитнес-зал. Где взять время для новых знакомств, куда их втиснуть? Разве таков был Божий план? Разве это правильно? Да мы проживаем ноль целых одну миллионную потенциала, данного нам Всевышним. Мне всего двадцать семь, а во что я превращусь, когда стукнет пятьдесят? Грустно, да?

— Мне кажется, ты слишком оптимистка, Джемм. Друзья далеко не всегда развлечение, это еще и забота. Ты получаешь их вместе с проблемами, капризами, комплексами, надеждами, и ради настоящей дружбы тебе приходится прикладывать усилия, чтобы справиться со всеми этими негативными сторонами. По-моему, избирательность — штука вынужденная. Сама жизнь вынуждает нас взять пару конфеток по своему вкусу из коробки ассорти, а остальные, с клубничной, сливочной и ореховой начинкой, оставить кому-нибудь другому.

— Ага! — Джемм покачала головой. — А кому достанется вишня в ликере?

Ральф засмеялся:

— А вишни в ликере работают в секс-шопах и каждый день возвращаются в квартиру, где их ждет лишь мышиный помет. — Он взглянул на счет, который беспокойная официантка на всякий случай принесла вместе с заказом.

— Наверное, ты прав. Я и сама замечаю за собой некоторый идеализм. Друзья и впрямь не одна только радость, но и головная боль. Ох, не знаю… — Джемм со вздохом опустила подбородок на сложенные ладони и улыбнулась Ральфу. — После слов Пита мне вдруг показалось, что я не так живу. Обидно. Сколько шансов упущено. — Она перевернула чек, чтобы увидеть общую сумму.

— Таких, как Пит, — один на миллион. И это правильно. Не могут все быть такими, как он. И тому, что мы замыкаемся, есть объяснение: инстинкт выживания, самый мощный из всех инстинктов. В восьмимиллионном городе иначе не выжить. — Ральф вытащил из портмоне бумажку в десять фунтов.

— Есть люди, которые всегда жалеют о том, что прошло мимо них. Наверное, и я из их числа. Если меня приглашают на две вечеринки сразу, я, естественно, выбираю одну, а потом мучаюсь, что сделала не тот выбор и пропустила вечеринку века. У соседа трава зеленее и тому подобное…

Она запнулась. За столом повисло молчание.

— К твоим романам это тоже относится? — полушутя, полусерьезно спросил Ральф.

— Обычно нет. — Опустив голову, Джемм упорно не отрывала взгляд от салфетки.

— Обычно? Значит, все-таки бывает? Напряжение сгущалось.

— Бывает… иногда.

Ральф буквально осязал близость решающего момента. Они остановились на краю пропасти; еще миг, еще дюйм — и полетят вниз. Только бы не ошибиться, сейчас даже звук неверный может все испортить. Ральф сделал глубокий вдох и затаил дыхание. Они молча смотрели друг на друга. Вечность спустя Джемм открыла рот, опустила ресницы и… ничего. Ральф выдохнул. Его очередь.

— Когда? — мягко подтолкнул он. «Ну же, Джемм! Прыгай, я поймаю! Все получится, ты только рискни…»

Джемм складывала из салфетки веер.

— Да так… иногда. Не часто.

— Тебе казалось, что где-то трава зеленее, так? И что? Действительно зеленее?

Ни один из них не заметил, как официантка забрала счет и деньги.

Джемм пожала плечами, не отрываясь от своего занятия.

— Не знаю.

— Так и не поняла? — осторожно продолжал Ральф.

Джемм отбросила салфетку и посмотрела ему прямо в лицо.

— Нет. Пока не поняла. Пойдем? — Она рывком поднялась со стула, тот покачнулся и упал. Вспыхнув, Джемм бросилась его поднимать, но ремешок сумочки зацепился за ножку. Ральф помог снять ремешок, поднял стул и выпрямился.

Их лица оказались в паре дюймов друг от друга. Джемм нервно забросила ремешок сумочки на плечо и отвела глаза.

— Извини. — Она попыталась его обойти. Ральф взял ее за плечи и вновь заглянул в глаза.

— Ты сказала — пока не поняла. Но поймешь? Когда-нибудь? В будущем? Попробуешь?

«Скажи „да“, Джемм, пожалуйста. Ради всего святого, скажи „да“».

— Нет. — Она уронила голову. — Вряд ли. Так не поступают, верно?

— Ты имеешь в виду Смита?

— Нет. Я не имею в виду Смита. Речь не о Смите. Мы рассуждаем гипотетически, разве не так?

— Ну да, понятно. — Ральф сник. Выдавил смешок. Черт бы тебя побрал, Смитти. — Пожалуй, нам пора.

К этой теме они больше не возвращались. Слова, что казались ясными в ресторане, с каждой минутой становились все двусмысленнее.

Глядя на предутренний городской пейзаж за окном такси, они заговорили о чем-то незначительном и домой вернулись друзьями. Но оба понимали, что прореха в отношениях заштопана наспех, что этот вечер в ресторане им не привиделся.

Ральф до утра пролежал на спине, подтянув одеяло к подбородку, сцепив руки на груди, устремив неподвижный взгляд в потолок. Он устал, но не хотел закрывать глаза. Сделай он это — и замелькает калейдоскоп образов, образов из параллельного мира, где он принес в тот вечер пионы, он помогал с ужином и не ушел первым спать, где он больше думал о карьере и своем предназначении, где Джемм приняла другое, правильное решение и выбрала его.

Этот вечер был лучшим в его жизни. Никогда прежде ему не было так хорошо наедине с девушкой. Вечер пролетел на одном дыхании, как кино, фееричное, нереальное. Пролетел… А он любит Джемм — еще сильнее, чем прежде.

В глазах защипало.

Джемм ответила вполне ясно. Какая тоска.

Глава двадцать вторая

— Привет, Джемм, — чирикнула Стелла.

— Доброе утро, Стелла.

— Новый жакетик?

— Ему сто лет в обед. — Похоже, запас комплиментов Стеллы истощился.

— Все равно прелесть. Очень тебе идет. Как прошел уик-энд? А твой бедный друг? Как он себя чувствует?

— Гораздо лучше, синяки прошли, рука почти зажила; врачи говорят, последствий не будет.

— Замечательно! Отличные новости! Моя тетя Кейт как-то тоже сломала руку, и ей не повезло — запястье плохо срослось, так до конца жизни и болело. Впрочем, ей тогда было восемьдесят два, а старые кости, говорят, очень хрупкие. Вот и у мамы бедро — сломала, три года ждала, чтобы ей сделали эту ужасную операцию, заменили кость, а потом треснуло колено, и она опять два года ждала операции, но все равно хромала — шлеп, шлеп, шлеп, и…

В тех редких случаях, когда Стелла начинала рассказывать о своих родственниках, мысли Джемм обычно пускались вплавь по течению. Сейчас они потекли к минувшим выходным, таким странным выходным. Ночь в Сохо словно сказка. А тот момент в китайском ресторане, когда они чуть не… о боже. Они слишком близко подобрались к двери, которую Джемм открывать не хотела. Никогда.

Джемм сама не заметила, как принялась выстраивать таблицу «за» и «против» Смита и Ральфа.

Смит: милый, порядочный, красивый, пионы, нравится ее друзьям, его друзья нравятся ей, хорошая работа, деньги, квартира, надежный, нежный, легкий в общении. Парень из ее сна?

Ральф: милый, порядочный, красивый, сексуальный, общие вкусы, потрясающее чувство юмора, никогда не злится, творческая натура, страстный, ранимый, не прочь жить в духе Пита. Парень из ее сна?

Смит: немного скован, впадает в меланхолию, не слишком изобретателен в постели, предсказуем, как смена дня и ночи, убежден, что девушкам положено любить белое вино, без творческой жилки, углублен в себя, давно остепенившийся, никакой надежды на жизнь в духе Пита.

Ральф: сомнительная карьера (но не безнадежная, он уже сделал шаг вперед), нравятся не те женщины (но он ведь порвал с Клаудией), гиперсексуален (нет, этот пункт она тут же мысленно зачеркнула). Что же еще?.. Дурацкие бриджи (хотя он их с тех пор не носит)…

Джемм мотнула головой, пытаясь вытрясти дурные мысли. К счастью, Стелла успела исчерпать беды своей родни, да к тому же в кабинет с охапкой бумаг влетел Джарвис.

— Джемми, прелесть моя, умоляю, умоляю, можно я это на тебя… — Он плюхнул перед Джемм толстую папку. — Я в отчаянии! А все эта шотландская стерва… сущая ведьма, а не баба. Требует, чтобы я выжал для нее из Карлтона еще пять процентов на ее жуткую телевикторину. Ха! Радовалась бы, что ее вообще взяли. Уродина! Рожа-задница бегемотихи. Сделаешь, Джемм, дорогушечка? Я с такого перепоя… башка трещит, будто кто на ней чечетку отбивает… вот спасибо. — Босс чмокнул воздух у щеки Джемм, скрылся в своем кабинете, упал на диван и тотчас захрапел.

Джемм и Стелла обменялись взглядами. Джемм со вздохом открыла папку. Хорошенькое начало рабочей недели. Она терпеть не могла решать проблемы со ставками, особенно когда дело касалось всяческих телевикторин, бюджет которых систематически урезали. Телефонный звонок на время спас ее от неприятной задачи.

— «Смолхэд менеджмент». Доброе утро, — пропела она в трубку слащаво-любезным голоском, от которого ее саму тошнило.

— Доброе утро, «Смолхэд менеджмент», — отозвался на другом конце гнусавый голос. — У меня проблема: очень маленькая голова, а сейчас еще и слегка тронутая. Не поможете? А вы только головы исправляете или большие уши тоже?

Джемм отвернулась от Стеллы. — Ха, ха, ха, мистер Маклири. Очень смешно, очень, очень смешно.

— Сдаюсь, мисс Кейтрик, ваша взяла. Как поживаете?

Нервничаешь, мальчик. Голос напористый, но явно дрожит.

— Неплохо, очень даже неплохо. А вы как? И чем обязана? — Сердце колотится как бешеное. Ради всего святого, это всего лишь Ральф, старина Ральф. Почему же у нее так… так… кружится голова?

— Я? Убит, в тоске, в отчаянии без тебя. — Фальшивый хохоток выдал промашку: не стоило этого говорить, это признание для возлюбленной, а не для соседки по квартире.

Джемм сделала вид, что не слышала.

— В студию не собираешься?

— Ну как же. Я, собственно, уже здесь, с девяти часов. Пальцы настроены на работу. Не потрудятся, так хоть разомнутся.

— Настрой неплох.

Неловкое молчание прервал Ральф: — Кстати… хотел тебя поблагодарить… за выходные. Здорово было.

— Ага, здорово… Мне тоже понравилось.

— Вот я и подумал, может быть…

— Да?..

— Э-э… В Бэйсуотере есть один ресторанчик… а Смит, я знаю, сегодня работает допоздна… там классно готовят… Может быть… Хотя ты, наверное, уже с кем-нибудь договорилась или хочешь побыть дома?.. А может быть, все-таки не против… Мы могли бы встретиться и…

— М-м-м…

— Я только предложил… Ничего из ряда вон… по порции карри и…

— Идет.

— А?

— Идет. Когда?

— Сразу после работы? В полседьмого? Я могу встретить тебя у станции «Бэйсуотер».

— Хорошо.

— Отлично. Ладно… Тогда… удачи и э-э… до встречи.

— До встречи. Давай, трудись.

— Непременно. И ты. Пока.

— Пока.

Джемм положила трубку. Ей понадобилось несколько глубоких вдохов, чтобы вернуть сердцебиение в норму. Что за черт. Если она не ошибается, Ральф только что пригласил ее на свидание… и она приняла предложение. Так. Вот оно, начало конца.

Игнорируя жадные взгляды Стеллы, Джемм уткнулась в папку с бумагами.

Что она наделала? И откуда эта чертова радость?

Глава двадцать третья

В магнитофоне зашипело, заскрежетало, щелкнуло. Комната погрузилась в тишину. Шиобан вздрогнула. Рука тяжело, будто налитая свинцом, поднялась и заправила прядь волос за ухо. Шиобан уронила голову на руки. Встала. Прошлась из угла в угол. Стиснула виски и уставилась на дверь. Снаружи донесся звук мотора: к дому подъехала машина. Она подошла к окну и дернула шторы в стороны. Не он. Посмотрела в зеркало, пригладила волосы и стерла разводы туши под глазами. Откуда они? А-а-а… от слез. Сначала она плакала. До того как разозлилась. И задолго до того, как начала его ненавидеть.

Шиобан присела, чтобы среди груд мусора на полу найти расческу; разгребла обломки пластмассы, подняла диванные подушки и вернула на место, заглянула под перевернутую елку, отшвырнула разбитые рамки от фотографий. Расческа нашлась в коридоре, куда она вывалила поднос с мелочевкой, — ковер блестел от разноцветных иностранных монеток, шпилек, ключей. Стащив с волос бархатную резинку, принялась яростно расчесывать, пока они не затрещали и не легли ровными прядями. Снова стянула волосы в хвост, пригладила обеими ладонями. Почти успокоилась.

Еще одна машина. Опять не он. Шиобан снова прошлась по комнате. Подонок. Наглое ирландское дерьмо. Дрянь. Дрянь дрянь дрянь дрянь. Она готова к встрече.

Шиобан заняла пост у окна. Высокий шатен и маленькая кудрявая девушка, счастливые, смеющиеся, вышли из нижней квартиры. Пятница.

Ну же, подонок, возвращайся. Вернись домой, негодяй.

Она барабанила пальцами по подоконнику. Вернись домой.

Наконец. Знакомое тарахтенье развалюхи «эм-басси». На глазах у Шиобан он затормозил, выискивая свободное место для парковки, не нашел — отлично! — сдал назад, закинув одну руку на спинку пассажирского сиденья и вывернув шею, плавно вписался между машинами, выстроившимися вдоль обочины, — водил он всегда прекрасно, — выдернул с заднего сиденья кейс, полиэтиленовый пакет — наверняка выпивка, — закрыл машину и зашагал по Альманак-роуд. Вы только поглядите на него, думала Шиобан, вы только поглядите. Кого он из себя строит? Член ходячий. Ага, скрылся. Сейчас скачет вверх по ступенькам. Дрянь.

Не отходя от окна, она ждала скрипа ключа в замке.

— Привет! Подонок.

Секундная тишина и голос из коридора:

— Черт побери. Что случилось? Шабби, ты где? Ты в порядке? Что тут творится? Почему мусор кругом? Шабби! Шаб-би! Вот черт. — На пороге гостиной под его ботинком хрустнула розовая стеклянная бусина. Он попятился и в ужасе покрутил головой: — Господи! Шабби, что случилось? — Осторожно ступая, двинулся к ней. — С тобой все в порядке? — Потянулся вперед, дотронулся…

Шиобан с ненавистью отшвырнула его руку:

— Убери от меня свои грязные лапы! Не смей ко мне прикасаться!

Он попятился.

— Господи, да что случилось?! Кто это сделал? Тебя кто-то обидел?

Шиобан горько хохотнула:

— Обидел? Можно и так сказать.

— Кто? Шабби, кто?!

— Ты, дерьма кусок. Ты!

— Я? — ошарашенно переспросил Карл. — Как это?

— Да, ты! А тебе бы больше понравилось, чтоб это был кто-то другой, верно? Тогда ты дал бы волю ярости, вызвал полицию, орал и матерился. Но винить некого. Дом разгромила я, а виноват в этом ты, подонок. — Шиобан отпихнула его с дороги и скрылась в спальне.

— О чем ты?.. Шабби, прошу тебя, объясни, в чем дело. — Карл последовал за ней. — В чем я виноват?

Она обернулась. Лицо пылало от гнева. Она медленно подняла глаза к потолку и ткнула пальцем вверх.

— Что?! — Карл начал выходить из себя.

Что происходит, в конце концов? Безумие какое-то. Целый день он только и мечтал о том, как вернется домой. Как назло, денек выдался хуже некуда, сплошная суматоха, проблема на проблеме. Но он видел свет в конце тоннеля; в конце тоннеля были Шиобан с Розанной и два дня блаженного отдыха, и уют, и телевизор, и кружка пива в пабе. Только не это.

— Что?! — прошипела Шиобан. — То! Интересуешься, в чем ты виноват? Вот в чем! Где ты трахался со своей грязной шлюшкой? В кабинете своего клуба?

Карл вздрогнул. Нет. Не может быть. Все что угодно, только не это. Мозги заработали как компьютер, просчитывая миллионы возможных ответов. Что делать?! Заплакать? Все отрицать? Признаться? Откуда она узнала, черт возьми? Оставил какую-нибудь улику дома? Исключено. Эта сука ей сказала, точно! Но зачем? Почему сейчас, когда прошло столько времени?

— Ну? Скажешь что-нибудь или так и будешь торчать столбом? Понял, о чем речь, верно? Надеюсь, отрицать не собираешься? Только попробуй — и я возненавижу тебя еще сильнее. — Шиобан скрестила руки на груди.

У Карла стянуло желудок и тошнота подступила к горлу. Тяжело опустившись на кровать, он хватал ртом воздух. Нужно выяснить, как она узнала…

— Шабби, господи, я… э-э… Кто тебе рассказал? — в отчаянии выдохнул он.

— Ты! Ты сам мне все рассказал. Ты, беспечное ничтожество. Подожди.

В гостиной захрустело стекло под ногами Шиобан. И он впервые понял значение затасканного штампа: мир рухнул. Понял, с тоскливой определенностью понял, что хуже с ним ничего случиться не могло.

Шиобан вернулась через несколько секунд с чем-то маленьким и серебристым. Диктофон Рика? Карл судорожно отматывал назад и прокручивал в памяти пленку, пока не нашел нужное место: безумная ночь в Гленкое, Рик и Шиобан пошли прогуляться, а он остался в бывшей часовне с Там-син. В ушах зазвучали слова Рика: «Отличная машина: пишет шесть часов подряд, и качество звука фантастическое». Шиобан нажала клавишу пуска. Голос Тамсин… звенящий от горькой обиды и алкоголя: «Думал, с Шери у тебя все шито-крыто, никто не заметил? За дураков нас держишь? Шери сама мне рассказала, со всеми гнусными подробностями. И про аборт не забыла — как от тебя залетела и избавилась от твоего ребенка…»

Карл до боли стиснул веки. Боже, как глупо. Как по-идиотски глупо.

— Все ясно? — Шиобан помахала у него перед носом диктофоном и швырнула на кровать. — Подонок. Убирайся вон. Сейчас же. Бери что тебе надо и выметайся. Завтра я уеду к маме, тогда и вернешься, я не стану жить под одной крышей с этой шлюхой. Я больше не хочу об этом говорить, и я больше не хочу тебя видеть. Никогда. Никогда!

Всхлипнув, она выскочила из комнаты, не забыв хлопнуть дверью.

Карл с минуту сидел неподвижно. Этого не может быть, потому что этого не может быть никогда. Желудок по-прежнему сводило, глаза готовы были лопнуть от слез, которым он не давал волю. И все же это происходит. С ним. Сейчас. Это не сон. Это кошмар, но кошмар реальный. Остановить. Любыми силами остановить!

Он бросился в гостиную. Шиобан сидела на диване — их новом диване, — устремив пустой взгляд перед собой и машинально обнимая Розанну. Карл опустился на колени, чтобы собрать осколки стекла и пластмассы.

— Оставь!

— Это опасно, — пробормотал он, — Розанна может пораниться.

— Я сама, — рявкнула Шиобан. — Я сама все уберу, как только ты уйдешь… Ты еще здесь? Уходи. — Она упорно смотрела мимо него.

— Шиобан… давай поговорим…

— Поговорим?! О чем нам с тобой говорить? Что мне прикажешь слушать? Мерзкие подробности? Лживые извинения? Боже, до чего ты жалок. Убирайся! Что бы ты ни сказал, ничего не изменишь.

— Нет, Шиобан! Нет! Прошу тебя, не делай этого. Я люблю тебя, я не могу без тебя. Я…

— Заткнись! Заткнись, ты мне противен. Я не шучу, Карл. Я не хочу с тобой говорить. Уходи.

Карл скривился; по щекам потекли слезы.

— Нет, Шабби, нет!!! — Он на коленях пополз к ней, обхватил ноги, всем телом вздрагивая от беззвучных рыданий. — Нет… нет! Я не уйду… это глупо… это была ошибка… она для меня ничто… Я дурак, Шабби… это слабость… безобразная ошибка. Прости меня, прости…

Зрелище распростертого у ее ног Карла пробило броню Шиобан, взорвало стену ледяной ненависти, которую она возвела вокруг себя.

— Я тебе верила! — Шиобан в голос зарыдала. — Верила, как… как… И спрашивала о ней-помнишь, в Шотландии? А ты? Сделал из меня дуру. Как ты мог?! Я все тебе рассказала о Рике. Все, до последней мелочи. Я была честна с тобой, почему ты не ответил мне тем же? Твое вранье — вот что хуже всего. Грязное, мерзкое вранье. Ты сделал ошибку, я сделала ошибку. Почему ты не признал свою? И почему… почему, Карл… почему ты так поступил? Да потому что я жирная, вот почему! «Ах, нет, Шиобан, ты прекрасна, я люблю тебя всякой!» Дерьмо! Ты мне врал. Ненавижу. Боже, как я тебя ненавижу. — Она задыхалась от рыданий.

Карл как безумный цеплялся за ее ноги.

— Прости. Прости. Прости. Господи, что я наделал.

— Разрушил все, вот что ты наделал, ублюдок. — Непривычное слово ядом обожгло губы. — Абсолютно все.

Оба на мгновение замерли — слившийся с ее ногами Карл и красная, с потемневшими от горя глазами Шиобан. Тревожный взгляд Розанны метался от одного к другому. Жалобно заскулив, собака ткнулась носом в макушку Карла. Он оторвал голову от коленей Шиобан, посмотрел на Розанну, поцеловал ее шелковистую морду и поймал взгляд Шиобан — в первый раз за этот страшный вечер. И понял, что надо делать.

Карл взял Шиобан за руку.

— Мы можем все исправить, Шабби. Нам хватит сил, уверен. Нам удастся выстоять. Кому-то не удается, но мы другие. Я на все готов ради этого, Шабби. Обещаю. Если хочешь, даже уеду на какое-то время, только не навсегда, прошу тебя, Шабби. Давай бороться. Нельзя позволить, чтобы все рухнуло из-за… из-за… такой глупости. Если сдадимся — не простим себе до конца дней. Пожалуйста, Шабби! — В его глазах стояла мольба. — Мы должны быть вместе, Шабби. Ты только представь: мы с тобой… и не вместе. Я где-то один… Ты где-то одна. Врозь. Это невозможно, Шабби… Ты можешь такое представить?

Нет. Она не могла. Мысль о том, что рядом не будет Карла, несла страх и боль. Но представить их снова вместе было еще труднее. Как ему верить? Он трахал соседку, сделал ей ребенка — неважно, что та не захотела рожать. Он лгал. Все время лгал. А она еще сравнивала его с Джорджем Вашингтоном, с человеком, не способным на ложь. А он обычный лжец. Сколько небылиц она наслушалась за эти годы? Остаться с ним? Превратиться в моральную калеку, не находить себе места, когда его нет дома? Раньше она жалела несчастных женщин, не доверяющих своим мужьям, — а теперь сама будет тайком выворачивать карманы, выпытывать, чем он занимался целый день, по минутам, принюхиваться к его одежде, распечатывать над паром подозрительные письма, висеть на параллельном телефоне и ежеминутно, ежесекундно искать подтверждений его любви? Нет. Уж лучше остаться одной. Шиобан отвернулась от напряженного взгляда Карла, выдернула руку и покачала головой:

— Нет. Все кончено. Карл взвыл.

— Нет! Нет! Прошу тебя, Шабби, не говори так. Ничего не кончено, ничего и никогда. Мы с тобой одно целое. Мы должны быть вместе, Шиобан, только вместе!

Мягко отстранив его руки, Шиобан поднялась с дивана.

— Я тебе больше не верю, Карл. Нельзя жить с тем, кому не веришь. А теперь… пожалуйста, очень прошу… собирайся и уходи. Если я тебе действительно дорога — уходи. Пожалуйста!

Очень медленно и тяжело Карл встал.

— Завтра, — сказал он. — Можно, я уйду завтра?

Шиобан непреклонно покачала головой. Поникший, сгорбленный, Карл поплелся в спальню, а она осталась в гостиной ждать и слушать, как открываются и закрываются дверцы шкафов, выезжают ящики комода, скрипит молния на чемодане. Звуки тоскливее трудно представить. Немые слезы струились по ее щекам.

Карл остановился в дверях, сгибаясь под тяжестью чемодана и горя. Шиобан хотелось спросить, куда он пойдет, но она себе запретила. Слишком нежно это прозвучало бы, слишком лично и… обыденно. На миг перед ее мысленным взором возник прежний Карл — тот, который легко взбегал по ступенькам каких-нибудь полчаса назад. В другой жизни они поужинали бы и сейчас смотрели кино, пили вино, обнявшись на диване. Обсудили бы его сегодняшнюю программу, а потом Шиобан рассказала, как движется ее работа со свадебными платьями. Кто-нибудь из них выгулял бы Розанну, и они заснули бы, согрев друг друга объятиями.

Так все и было бы, но в другой жизни. А в этой она, соскучившись без Карла, решила вспомнить, как они развлекались в Гленкое, нашла диктофон Рика и хохотала до слез, слушая шутки и бредовые идеи, что тогда рождались одна за другой. Голоса смолкли, но она не остановила пленку, потому что как раз готовила ужин и выпачкала руки. А потом… зазвучал бред. Она подумала, что это шутка Карла и Тамсин, — и перемотала пленку. Ей стало плохо, физически плохо, и она едва успела добежать до туалета, где ее вывернуло наизнанку. Она остужала лицо водой и долго боролась с яростью, но та в конце концов победила, и Шиобан на добрый час обезумела, круша все, что попадалось под руку. Вот она, ее нынешняя жизнь. Вот она, реальность, — Карл в дверях, с чемоданом, готовый покинуть их общий дом.

— Я тебе позвоню, — прошептал он.

— Нет, — возразила она. — Нет. Звонить не надо.

— Я тебе позвоню, — повторил Карл. Розанна вдруг спрыгнула с дивана и прошлепала к нему.

Карл присел на корточки, обнял ее, шепча что-то на прощанье, всхлипывая, содрогаясь от слез. Потом выпрямился, еще раз взглянул на Шиобан и вышел. Звук хлопнувшей двери эхом прокатился по разгромленной квартире.

Шиобан медленно повернулась, медленно прошла к окну. Она смотрела, как он открывает багажник старенького «эмбасси», кладет чемодан и обходит машину…

У дома он притормозил и поднял голову. Взгляды их встретились на один-единственный миг, и в глазах обоих стояла вселенская боль. Взвизгнув тормозами, «эмбасси» завернул за угол и покинул Альманак-роуд.

Глава двадцать четвертая

В тысячный раз за последние полчаса Ральф глянул на голую стену студии с единственным украшением в виде часов. Восемнадцать минут шестого. Скоро можно выходить. Собственно, можно прямо сейчас, чтобы не торопиться. Подумаешь, доберется до «Бэйсуотер» чуть раньше — погода отличная, подождет у метро. Мало ли, вдруг Джемм тоже выберется пораньше?

Он выключил радиоприемник, сунул в рюкзак, подхватил свитер и пальто со стула у обогревателя, где они грелись целый день, оделся, выключил свет и вышел из студии.

Коридор с белыми бетонными стенами был промозгл и полон звуков — клекота швейных машинок, приглушенного магнитофонного джаза из соседней с его студией швейной мастерской. Прыгая через две ступеньки, Ральф проскочил лестницу, затем темный внутренний дворик, миновал Мюррея — как всегда безмолвного и недвижного охранника — и вылетел на вечно шумную Кэйбл-стрит.

Еще один бесплодный день. Еще один бесплодный день канул в вечность. Даже кисть в руки не взял. Сначала битый час ходил из угла в угол, набираясь храбрости для звонка. А когда дошел до телефона-автомата в конце коридора и поговорил-таки с Джемм, работа вылетела из головы окончательно. Весь день он метался по студии и считал минуты. Что делать, черт побери, что же делать? Дружба и любовь рвали его на части.

Смит, задница ты тупая, трахальщик хренов, чтоб тебе провалиться. Какого черта ты все мне рассказал? Кто тебя за язык тянул? Ха! В том-то весь парадокс. Смит рассказал Ральфу, потому что Ральф — его лучший друг. Кому ж и рассказывать, если не Ральфу? А Ральф, с тех пор как в квартире появилась Джемм, напрочь забыл об этом немаловажном факте. Для него Смит из лучшего друга превратился в соперника, противника. Смит стоял на пути к счастью, и Ральф перестал видеть в нем друга. Сейчас его жег стыд, но куда сильнее жгла злость на Смита за ту лавину ребяческой радости, которую тот обрушил на его голову по возвращении из своего «конструктивного» отдыха.

Смит был сам не свой с того момента, как появился на пороге квартиры в воскресенье вечером, — орал, раздражался по любому поводу, размахивал руками и без умолку поносил «этих идиотов», своих коллег. Однако как только за Джемм закрылась дверь ванной, он с видом заговорщика повернулся к Ральфу и выдохнул со счастливой ухмылкой от уха до уха:

— Случилось!

— Что случилось?

— Наконец, наконец! — продолжал шепотом вопить Смит, игнорируя недоумение на лице друга. — Я знал. Я всегда говорил, что так и будет! — Он наградил Ральфа дружеским щипком и улыбкой Чеширского кота.

— Ради бога, что? О чем речь, черт тебя дери?

— Ясное дело, о Шери! Шери! — Он как лунатик качался взад-вперед. — Ma Cheri amour!

— Что? Да говори же.

— Ну что тебе сказать… Мое долготерпение было вознаграждено. Мне, как говорится, воздалось. Сегодня вечером судьба свела меня с великолепной мисс Диксон на выходе из станции «Слоун-сквер». Так-то вот! Мы вместе дошли до остановки, вместе ждали автобуса… и мы 6олтали! Представляешь? Я просто болтал. Не хуже тебя. — Он поиграл бровями, изображая лениво-небрежную мину Ральфа, и тут же вновь расплылся в идиотской улыбке. — Нет, ты можешь поверить? Я и Шери. Болтаем! Ей-богу, я не заикался, не мычал, не корчил дикие рожи, ничего не ронял и не разбивал, не потел и не спотыкался. Мы! Просто! Болтали! Ха! И Шери… Шери всего лишь в каких-нибудь триста восемьдесят пять раз красивее, когда общается с тобой, чем когда мелькает мимо. Господи. Это было потрясающе. Ладно. Торчим мы целую вечность на остановке, болтаем, как я уже говорил… а потом я предлагаю заскочить в «Ориэль», погреться, выпить чего-нибудь и заказать такси. Как тебе такой поворот? И Шери соглашается!! В «Ориэле» я спрашиваю, что она будет пить, а она… ты только послушай… она заказывает бутылку белого вина! Если бы пошла просто из вежливости — заказала бы томатный сок или еще какую-нибудь ерунду в этом роде, верно? Ох и хороша же она! Просто ангел! Знаю, знаю, ты считаешь ее высокомерной и все такое, но это не так, Ральф, поверь мне. Боже, как она прекрасна! Божественно прекрасна. В жизни не видел такой кожи. А руки? Это же совершенство. А волосы? Они похожи на… на…

Ральф потерял дар речи. Втянув в себя воздух, на миг прикрыл глаза, пытаясь усмирить волну счастья и ужаса. Смит все еще любит Шери! Несмотря на Джемм, несмотря… ни на что. Потрясающая новость. Жуткая новость. Бедняжка Джемм. Она такого не заслужила. Как бы ни мечтал он о разрыве между Джемм и Смитом, как бы ни хотел, чтобы она принадлежала ему, таких страданий Джемм он не желал.

— Черт побери, Смит! Я думал, все это в прошлом. Я был уверен, что ты выбросил из головы свою безумную страсть.

— Я и сам думал, что все кончено, но сегодня увидел ее и… о боже. Она прекрасна, Ральф. И теперь я могу с ней разговаривать, представляешь?! Я могу разговаривать с Шери.

— Представляю. А как же Джемм? С Джемм ты тоже запросто можешь разговаривать. Трудно найти человека, с которым было бы так легко разговаривать, как с Джемм.

— Да-да, конечно, я знаю. Но Джемм — это Джемм, а Шери — это… Шери — совсем другое дело.

— Что — Шери? Что такое Шери? Ты сам-то соображаешь, что творишь, Смит?

— Ладно, ладно, не кипятись. Нет! Не соображаю! — Смит уронил голову на руки. — А еще друг. Поливает дерьмом…

— Никого я дерьмом не поливаю, Смит. Однако хотелось бы напомнить, что у тебя есть девушка. Не забыл, нет? Джемм зовут. Чудная, верная, любящая, добрая Джемм. Господи… — Он с отвращением затряс головой. — Черт с тобой, давай до конца, что там у вас дальше случилось.

Смит оживился, поднял голову.

— Сидим, значит, в «Ориэле», болтаем, пьем вино — знакомимся, одним словом. И Шери начинает мне рассказывать о себе. Все-все! О том, что она меняла возлюбленных, но теперь порвала со всеми, потому что решила… ты слушай, слушай!., потому что решила дождаться своего единственного! Ну не чудо ли? Иного не дано, Ральф, — это должен быть только я! Я ждал пять лет, я пять лет мечтал об этой женщине, я о ней грезил, я даже… Если хочешь знать, она у меня перед глазами стояла, даже когда я был в постели с Джемм…

Ральф скривился:

— Ну ты и скотина.

— Джемм — часть небесного плана. Она отвлекла мои мысли от Шери достаточно надолго, чтобы мой пыл слегка притух и в нужный момент я оказался на высоте. Понимаешь? Все складывается. Это судьба.

— Мне казалось, ты не веришь в судьбу.

— Не верю… не верил. Я не верил в судьбу Джемм, но верю в свою. Это она, Ральф, это она!

— Кто — она? Что — она? Ты угощаешь выпивкой соседку, она заявляет тебе, что ни с кем не трахается со вчерашнего дня, — и ты уже строишь планы на будущее? Так, что ли?! — Ральф пожал плечами. — Если я правильно понял, ты собираешься бросить Джемм. Попользовался — и вышвырнул, верно?

— Черт побери, Ральф! Уж кто-кто, а ты-то знаешь, сколько лет я люблю эту женщину. Да у меня до Джемм пять лет никого не было. Пять лет! Ты понятия не имеешь, каково это. Я благодарен Джемм, она вытащила меня из моей раковины, заставила вспомнить, что такое секс. Я не собираюсь ее бросать… не сейчас, во всяком случае. Мы с Шери только-только познакомились. Прежде я должен завоевать ее доверие. Я знаю, что мы предназначены друг для друга, но Шери об этом пока не догадывается. Придется действовать осторожно…

— А Джемм пока держать под рукой — про запас. Я правильно понял? Ты мне противен, Смит. Откровенно говоря, до того противен, что даже смотреть на тебя не могу. — Ральф поднялся. — Джемм, возможно, самый чудесный человек из всех… нет, Джемм самый чудесный человек из всех, кого мне доводилось знать, и я не позволю с ней так обращаться! Я ей все расскажу. Сейчас же.

Смит вскочил.

— Только попробуй. Только попробуй! Одно слово, Ральф… одно слово — и можешь считать себя бездомным. — Искаженное лицо Смита было в миллиметре от Ральфа. — Уяснил? Одно слово. Ты мой друг, Ральф… Я очень надеюсь, что ты им и останешься. А друзья, как известно, поддерживают друг друга, вместо того чтобы защищать подружек. Меня ты знаешь пятнадцать лет. Джемм — пятнадцать минут. Выбирай.

Смит схватил пульт, упал обратно на диван, закинул ноги на журнальный столик и включил телевизор.

Ральф постоял несколько мгновений, глядя на красивое, но лишенное сейчас всяких чувств лицо. Господи, как вышло, что Джемм, здравомыслящая, тонкая Джемм решила, что этот моральный урод — тот самый человек, о котором она мечтала с шестнадцати лет?

Ральф вышел из гостиной и плотно закрыл за собой дверь своей комнаты.

Заснуть ему не удалось. Адское варево из чувств клокотало в нем, плескало через край. Восторг — поскольку случилось нечто, способное положить конец необъяснимому увлечению Джемм Смитом. Отчаяние — поскольку откровенность с Джемм приведет к катастрофе. Стыд — потому что сам тоже порядочная свинья. И наконец, жалость к говнюку Смиту — потому что он жуткий говнюк; и жалость к Джемм, потому что говнюк Смит водит ее за нос.

Ральф крутился и ворочался, ерзал, ворочался и крутился всю ночь, и эмоции вертелись вместе с ним, как шмотки в барабане стиральной машины. Встал он на рассвете и с тяжелым сердцем отправился в студию. Когда набирал рабочий номер Джемм, еще не решил, что, собственно, хочет сказать ей, — просто не мог не позвонить. Они провели вместе потрясающее воскресенье, и Ральфу не хотелось разрушить очарование близости, что возникла между ним и Джемм в ту волшебную ночь.

Он торчал на продуваемой ледяным ветром станции «Лаймхаус», в нетерпении выглядывая запаздывающий поезд, а в мозгах по-прежнему царил полнейший сумбур. Что делать, черт бы все побрал, что делать? Рассказать ей все? Не рассказывать? Рассказать — значит остаться без крыши над головой. Смит сразу все поймет и вышвырнет его на улицу. С другой стороны, сколько может длиться эта студенческая жизнь? К тому же Смит не сегодня-завтра с кем-нибудь да свяжет свою жизнь, будь то Шери, Джемм или еще кто-нибудь, так что съезжать все равно придется. Не пора ли, в самом деле, пуститься в самостоятельное плавание и прекратить использовать Смита в качестве вечного спасательного жилета? Да, но друга не вернешь. Лучшего друга! Ральфа трясло от одной мысли, что он может потерять Смита, но мысль о потере Джемм вызывала и вовсе агонию. А вдруг Джемм возненавидит его, если он ей все расскажет, если разрушит ее мечту? Вдруг ее злость, обида и разочарование обратятся на него? Вот тогда он потеряет разом и дружбу, и любовь.

Как ни крути, а самый безопасный вариант — не говорить ни слова. Смит уже явил свою гнилую сущность, и наилучшее решение — промолчать, посмотреть, как станут развиваться события, и в нужный момент оказаться рядом с Джемм, чтобы помочь ей собрать осколки ее разбитого сердца.

В нужный момент? Надо думать, он наступит, только когда — вот вопрос. И что это за жизнь — ждать, когда твой лучший друг разобьет сердце твоей любимой и ты сможешь на обломках построить собственное счастье? А если не дождешься? Что, если весь этот бред с Шери закончится пшиком, Смит за неимением лучшего будет держать Джемм под рукой всю оставшуюся жизнь, и через десяток лет, наделав пяток ребятишек, Смит с Джемм будут приглашать беднягу Ральфа на чай в свой уютный домик в пригороде? Нет, так дело не пойдет. Не желает он с тоскливым вожделением взирать за столом на сорокалетнюю Джемм и исходить завистью и презрением к Смиту.

Виновато подмаргивая, к платформе наконец подкатил поезд, и Ральф запрыгнул в вагон, слишком благодарный за тепло, чтобы злиться на задержку.

Этическую проблему тоже нельзя сбрасывать со счетов. В моральном кодексе некоторых людей — и Джемм наверняка из их числа — чтение чужих дневников по гнусности приравнивается к измене. Имеет ли он право осуждать Смита, если сам хорош? А если уж разоблачать Смита, то не облегчить ли душу и признанием собственной низости? Похоже, иного не дано. Но как?! Как можно в один присест выложить Джемм:

а) что ее возлюбленный спит и видит (в прямом смысле, даже когда спит с Джемм) другую женщину, о которой мечтает вот уже пять лет;

б) что сосед по квартире, которого она называет другом, с первого дня знакомства тайком шастает к ней в комнату и читает ее дневники;

в) что вышеупомянутый сосед безнадежно, страстно, по гроб жизни влюблен в нее и мечтает идти с ней по жизни рука об руку до конца дней?

А напоследок что? Поинтересоваться, как она находит здешнее карри?

Чушь собачья.

Переход на кольцевую линию не приблизил его к решению дилеммы. Любой вариант ничего, кроме минусов, не сулил — ни единого сиюминутного плюса, ни хотя бы потенциальных льгот. Где он, тот беспроигрышный вариант, что заставит Джемм полюбить его и уйти от Смита без объяснения причин, после чего все трое будут жить долго и счастливо? Такого варианта просто не существует.

Значит, остается действовать по обстоятельствам. Импровизировать. Играть на слух… Посидит с Джемм в ресторане, присмотрится, прислушается, оценит ситуацию. Кто знает, быть может, у Джемм и без него уже зародились подозрения. Вот было бы здорово. В этом случае он лишь подтвердил бы ее догадку, и Смит не смог бы обвинить его в зловредности. Решено. Никаких предварительных планов, никаких окончательных решений.

Поезд подкатил к станции «Бэйсуотер», толпа выпихнула Ральфа на платформу, а эскалатор понес наверх, к Куинс-вей с ее вечной шумно-нарядной атмосферой. Джемм еще не появилась. Ральф обернулся на часы над подъездом — двадцать три минуты седьмого, — сунул руки в карманы и занял пост под козырьком у самого выхода из подземки. Главное — ни о чем не думать, вышвырнуть к чертям все мысли, кроме одной. Он и вышвыривал, едва они появлялись. Играй на слух, повторял он снова и снова про себя.

Присевшая у стены с другой стороны входа старуха, ругаясь под нос, медленно приподнимала бесконечные ярды замызганной серой юбки. Ральф отвел глаза, но не удержался от еще одного быстрого взгляда. Щеря в улыбке гнилозубый рот, старуха продемонстрировала ему безволосую сливово-лиловую промежность.

— Вот тебе, милашка, — бормотала она. — Ты ж этого хотел?

Ральф отвернулся. Ну и пакость…

Куинс-вей не затихала ни днем ни ночью только потому, что среди ее жителей не нашлось бы ни одного англичанина: куда ни шагни — кругом сплошь офисы, третьеразрядные отели, австралийцы, азиаты, африканцы, пивнушки с экранами во всю стену для спортивных фанатов, ночные кофейни, шумные рестораны, иностранная речь. Хочешь почувствовать себя туристом на заграничном отдыхе — поезжай в Куинс. Здесь не в чести какао, домашние тапочки, «Улица Коронации»[2] и яблочный пирог.

Ральф вновь глянул на часы, искоса, чтобы ненароком не привлечь внимания старухи-эксгибиционистки; та все еще подпирала стену напротив и в данный момент, судя по позе, справляла малую нужду прямо на тротуар.

Двадцать девять минут.

На слух играй, играй на слух.

— Не меня ждешь, красавчик?

Ральф вздрогнул и обернулся на тихий женский голос. Джемм!

— Ч-черт! Слава богу, это ты! Я уж думал — вон та моя подружка… Видишь?

— Милая, да? Киску свою уже показывала? Они зашагали от метро.

— Ну? Как прошел день? — спросила Джемм.

— Без толку.

— Жаль. А почему?

— Голова была многим занята…

— Это чем же?

— Да так, всякой ерундой…

— Не хочешь поделиться?

— М-м-м… нет, пожалуй. Может быть, позже… («Умница. Заложи фундамент на будущее. Вдруг беседа получится?») А как твой день? — Он улыбнулся ей сверху вниз. Ему нравилось, что на Джемм приходится смотреть сверху вниз. Это так… так… вдохновляет мужчину.

— Кошмар. Настоящий кошмар. Адский понедельник, но рассказывать не буду. Скука. Лучше ты мне расскажи, что это за ресторан?

Они болтали о карри, о том о сем, ни о чем конкретном. Ральф уже чувствовал себя сбегающим из кастрюли молоком с шапкой бурлящей пены, но не мог убрать пламя. Легкий треп сейчас не для него. Не желает он играть с Джемм в друзей. Разве для того он ей позвонил, чтобы сходить в ресторан, а потом отвезти домой, в двоедушные объятия Смита? Нет уж. Ему хочется… хочется… Играй на слух, парень, напомнил он себе. Играй на слух! Пустой номер. Слух напрягает — аж уши торчком, и эти уши подсказывают ему, что надо рискнуть, поставить на карту счастье. Пожалуйста, господин крупье, все на красное — лимузин, яхту и особняк в Колорадо…

Ральф глубоко вдохнул. Медленно выдохнул. Они подошли к ресторану, и возглас Джемм на миг замедлил процесс кипения.

— Ух ты! Вот это местечко!

Среди моря столиков беззвучно и стремительно маневрировали десятки неулыбчивых официантов в узких черных брючках, с серебряными подносами на вытянутых руках, уставленными плошками с красным, зеленым, коричневым, бледно-желтым карри и круглыми, ноздреватыми, как поверхность Луны, хлебцами.

Загнанный официант со спринтерской скоростью провел их к свободному столику, метнул два меню и испарился. Ни улыбки, ни слова.

— Не самое дружелюбное заведение, — шепнул Ральф, — зато взгляни на цены.

Как только выбор был сделан и меню захлопнуты, тот же тощий официант материализовался из воздуха, хмуро принял заказ и снова испарился. Тридцати секунд не прошло, как на столе выросли два бокала «Кобры».

— Клиентооборот — быстрее некуда, — рассмеялся Ральф. Черт возьми, не то заведение он выбрал для разговора по душам. Здесь ведь дольше четверти часа не засидишься, тотчас вокруг столика вырастет стена страждущих клиентов с голодными глазами.

— Все очень .мило, правда? — Джемм улыбалась ему из-за бокала с пивом.

Ральф слегка опешил. Мило? Ах да. Ему положено расслабиться и наслаждаться отдыхом. Джемм-то не в курсе, что он жарится на медленном огне, как грешник в преисподней.

— Ага! — фальшиво-радостно отозвался Ральф. — Очень мило… наверное.

— Ну и… — взгляд Джемм вильнул в сторону и вновь вернулся к Ральфу, — в честь чего?..

— То есть?

— То есть… видишь ли… надеюсь, ты не поймешь превратно… Одним словом, когда ты звонил, у меня возникло такое чувство, будто ты… на свидание меня приглашаешь.

Ральф поперхнулся «Коброй».

— Неужели? С чего вдруг возникло такое чувство? — Даже не знаю. Ты вроде как нервничал… мы оба в напряге были. Очень похоже на первую попытку назначить свидание. Вот. — Она замолчала, явно ожидая ответа. Конец легкому трепу.

— Угу… — Ральф потер подбородок. — Уточню, если не возражаешь: я звоню тебе с абсолютно невинными намерениями — почему бы со скуки и не позвонить старушке Джемайме Кейтрик? — приглашаю на карри — и не более того, заметь, просто чтоб было с кем поболтать за столом, а тебе кажется, что я приглашаю тебя на свидание? Хорошенькие дела!

Джемм расхохоталась:

— Ой, прекрати!

— Но и это еще не все! — Ральф вошел в роль. — Ты ошибочно считаешь безобидное приглашение в ресторан приглашением на свидание, однако вместо решительного отказа: «Извините, сэр! Об этом и речи быть не может, сердце мое принадле жит другому, а вы наглец и хам!» — принимаешь предложение, которое смехотворным образом причислила к намекам любовного характера, и в данный момент находишься рядом со мной без дуэньи!! Что о тебе думать, а?

— О-о-о, Ральф. Ну ты и жулик! — Джемм сидела вся красная.

— Прости. — Он рассмеялся. — У тебя сейчас такое лицо. Ты прелесть. — Ральф опустил взгляд на свои крупные ладони, накрывшие тонкие пальцы Джемм. Как здорово они смотрятся вместе, эти руки. Он погладил большим пальцем розовую мягкую ладонь Джемм. — Такие маленькие… — Глянув на Джемм, он выдавил жалкое подобие улыбки. — Ты права. Я действительно пригласил тебя на свидание. — Еще одна кривоватая улыбка завершилась дурашливой миной: застукала, что поделаешь. — Понимаешь, я… мы так здорово провели выходной… лучшего вечера у меня не было, честно. Захотелось снова тебя увидеть… только не дома и без Смита. Я… мне так хорошо с тобой. Правда, хорошо и… — Поперхнувшись словами, он поднял голову. Джемм смотрела на него с нежностью и пониманием. Ральф выпрямился и заставил себя встретиться с ней взглядом. — И я очень надеюсь, что ты не против.

— Ну конечно, я не против, — мягко сказала Джемм. — Я не раз говорила, что мне тоже очень хорошо с тобой, Ральф. Мы знакомы всего три месяца, а ты уже стал одним из моих самых близких друзей.

— Господи, Джемм, это очень мило с твоей стороны. Только речь не о дружбе. Я говорю о любви. Не дружеской. Настоящей. Я… — Все, назад дороги нет. — Господи, Джемм… Я люблю тебя. Никогда никому не говорил этих слов, но сейчас… это… правда. Я схожу по тебе с ума. Ты самая чудесная на свете. Я постоянно о тебе думаю, не могу больше изображать дружбу. Я ревную тебя к Смиту. Если честно, я раньше и не думал никогда ни о любви, ни о семье. Когда ты переехала, я сначала не понял, какая ты… особенная. Милая девушка, соседка по квартире, только и всего. А потом узнал поближе, привык к тому, что ты рядом, и ты начала мне нравиться все больше и больше. А тем вечером… помнишь, во время чемпионата по поеданию чили? Я понял, что влюбился. Это судьба, Джемм. Мне кажется, мы двое — как одно целое… Я не могу больше быть лишь другом. Не могу и не хочу. Мне хочется, чтобы ты относилась ко мне так же, и иногда… иногда мне кажется, что так оно и есть. — Ральф выдохнул облегченно. — Я знаю, что для тебя такие признания не новость, Джемм. Мне известно все о Нике, Джейсоне и прочих. Признаний в любви ты наслушалась достаточно…

— Что?! — У Джемм расширились глаза.

— Но поверь мне, я другой. Я не хочу ни менять тебя, ни контролировать. Ты нужна мне такая, какая ты есть. И если я не мельтешу вокруг тебя, не заваливаю цветами, стихами и любовными письмами, то вовсе не потому, что не люблю. Именно потому, что люблю. Понимаешь?

— Что?! Постой-ка. Откуда, черт возьми, тебе известно про Ника, Джейсона и… и остальных?

Ральф смотрел в искаженное от ярости лицо Джемм. Да пошло оно все. Терять уже нечего.

— Прости, Джемм, только не сердись. Постарайся понять. Это прозвучит дико, но я… я… читал твои дневники. Прости. Я их читал с тех пор, как ты у нас появилась. И вообще… дело не только в дневниках. Я, бывало, по полдня проводил в твоей комнате, чтобы дышать одним воздухом с тобой, чтобы побыть среди твоих вещей. Я о тебе все знаю. О том, что в детстве ты считала себя уродиной. О твоих первых свиданиях, обо всех этих идиотах, что пытались тебя изменить. Я все о тебе знаю, поэтому будет справедливо, чтобы и ты знала обо мне все. Понимаю, я вел себя подло. Никогда ничего такого не делал. А тут не устоял. Меня будто силой тянуло к ним… к тебе. Наверное, я выгляжу идиотом. Но знаешь… я становился ближе к тебе. Мне так хотелось быть ближе, а другого способа я не видел. Прости, Джемм. Я очень, очень виноват. Прости.

Ральф нервно улыбнулся. Его фирменная ленивая улыбка изогнула губы. Затаив дыхание, он ждал ответа Джемм.

— Невероятно. Ты! Читал! Мои дневники?! Это… неслыханно! Ральф, я ведь считала тебя своим другом. Вот что. Забудь об этом. Забудь обо всем, что между нами было. Друзья не лезут в личную жизнь друг друга, друзья не роются в вещах друг друга. Господи, как представлю… меня сейчас вывернет…

— Пожалуйста, Джемм… постарайся понять…

— Нет, Ральф. И стараться не стану. Не понимаю. И вот что: с этого дня… с этой минуты мы с тобой — всего лишь соседи по квартире. Больше никаких карри, никакого трепа, ничего. Держись от меня подальше, и все будет прекрасно, понял? Считай, сегодняшнего вечера не было.

— Нет! Джемм… Я не хочу ничего забывать. Я рад, что это случилось. Я хотел, чтобы это случилось. Давай поговорим.

— Ты что, не слышал, Ральф? Разговорам конец. Всему конец. Я хочу домой. Попроси счет.

Едва сдерживая слезы, Джемм наклонилась за сумочкой, нащупала кошелек. Привычный мир подстреленным вертолетом вертелся в голове. Она была в ярости. Как он смел… как смел рыться в ее вещах, читать ее дневники?! Только разве в дневниках дело? Джемм никогда не отличалась скрытностью; да ей и скрывать-то нечего. Ральф, конечно, поступил ужасно, но с его непрошеным любопытством она бы справилась. Лавина чувств, вызванная признанием Ральфа, — вот с чем ей не справиться. И ведь знала, если не кривить душой — знала, что этот момент когда-нибудь наступит…

Ральф ее любит. Слова прозвучали, все карты выложены на стол. Игра окончена. Ситуация вышла из-под контроля. О, если бы она могла рассмеяться, похлопать старину Ральфа по плечу и ответить, что тоже его любит, но по-другому; что любовь ее и будущее принадлежат Смиту, а от Ральфа она ждет лишь дружбы… Если бы. Но не может. Потому что это было бы неправдой. Черт, черт, черт!

«Я его люблю».

Она любит Ральфа. Любит его манеру держать сигарету и кружку с пивом в одной руке. Любит его приверженность к «Уолтонам» по воскресным вечерам и дружбу со всеми бродячими собаками. Любит его громогласные, хотя и однобокие споры с оппонентами в телевизоре. Руки его любит и длинные, сильные ноги. Любит его ленивую кривоватую ухмылку, его смех. Любит его готовность поддержать любой разговор, пусть даже самый банальный. Любит его любовь к жизни с ее каждодневными нюансами — красивым закатом, причудливым облаком или «стрелкой» на колготках проходящей мимо девушки. Щербинку в зубах любит — заехали футбольным мячом в детстве — и маленький шрам у самого края волос — память о крушении поезда в 1979 году.

Она любит Ральфа, а Ральф любит ее. Они могли бы быть вместе. Могли бы просто взяться за руки, шагнуть навстречу рассвету, жить долго и счастливо. Они могли бы любить друг друга.

Джемм подняла на него глаза в тот миг, когда Ральф отвернулся, тщетно пытаясь привлечь внимание официанта. Она смотрела на темные завитки волос чуть выше ворота свитера — ей так всегда хотелось их пригладить… на тоскливо поникшие плечи. Гнев еще вовсю клокотал в крови, а она готова была развернуть его к себе, обнять и зацеловать до смерти.

«Я люблю тебя, Ральф. Я хочу тебя. И я тебя ни разу даже не поцеловала…»

Нельзя тебе его любить. Нельзя. Что будет со Смитом?

Шлюзы захлопнулись.

Ральф, обернувшись, встретил ее взгляд.

— Джемм…

— Нет! — отрезала она.

— Пожалуйста… — Нет!

В тяжком молчании вышли из ресторана, поймали такси. Атмосфера в салоне с каждой секундой все больше каменела — как жидкий бетон на морозе.

Глава двадцать пятая

Тем страшным вечером Карл направился прямиком к Тому с Дебби и принялся названивать ей каждые десять минут, с отвращением слушая собственный голос на автоответчике, бубнивший, что дома его нет, но можно оставить сообщение после гудка. Проклятье. А то он сам не знает, что его нет дома!

На следующий день он оборвал телефон у матери Шиобан, набирая номер каждые полчаса, пока миссис Макнамара не рявкнула, что Шиобан не желает его слышать и что она вызовет полицию. Дальнейшие события Карл помнил плохо — все тонуло в бездонной черной пьяной дыре. К середине понедельника он как-то умудрился дотащиться до работы.

Вот тогда-то все и произошло.

Ничего подобного он не намечал. «Час пик» значился последним в списке мыслей, терзавших его последние семьдесят два часа. Но он диджей. А диджеям бюллетени не положены. До студии Карл добрался на автопилоте, тормозившем за него на перекрестках и вместо него давившем на газ.

— Что с тобой, старик? — вскинулся Джон, продюсер «Часа пик», когда Карл ввалился в студию. — Ты в порядке?

— Да-да… Да.

Все казалось чужим. «Радио Лондона»? Разве он здесь бывал? Джон? Кто это?

Вместе с Джоном пробежались по списку музыкальных композиций на сегодня. Ирония судьбы, тупо отметил Карл. Ирония судьбы в том, что тебе, диджею, доверено выбирать песни для разбитых лондонских сердец. Сколько раз, интересно, ты ставил «Солнце больше не взойдет» и сколько горемык, тоскующих в пустых квартирах, рыдали, ткнув кнопку радио, от безысходности песни и с головой тонули в горечи своей потери? С бездумной жестокостью счастливого человека ты сыпал соль на кровоточащие раны. Что ж, теперь твоя очередь.

Но у него есть преимущество: он вправе заменить любую песню. Захочет — поставит «Спайс Герлз» или «Я все еще жив»… и удержит боль в рамках. Изобразит из себя Всевышнего.

Только не станет он этого делать. Пройдется по готовому списку и сам будет сражаться с черной тоской. Роль Всевышнего не для него.

— Ты точно в порядке? — повторил Джон.

— Да, да.

Почему он ничего не чувствует? Ничего не чувствует. Он выжат, выжжен, пуст. Слез нет. Нет сил ни находиться здесь, ни бежать отсюда. Все происходит помимо него: слова складываются сами по себе, руки перебирают листки, тянутся за чашкой с кофе, ноги по собственной воле меряют шагами студию. Но при чем тут он? Интересно, а губы сложатся в улыбку по заказу?

Пункт первый. Отис Реддинг, «Мистер Несчастье». До боли знакомая песня. Он записал ее на кассету для Шиобан в самом начале знакомства. Кто из нас не помнит наивную юность, когда, не имея ни машины, ни работы, ни собственной квартиры, ни громкого имени, мы записывали друг для друга музыку и песни кричали: «Вот он я, вот все, что люблю, и хочу, чтобы и вы об этом знали и любили!» Карл тоже создавал для Шиобан коллекцию музыки, часами рылся в своей фонотеке, выискивая песни самые-самые; сутками не отходил от магнитофона, переписывая их на бобины, которые теперь выглядят древними монстрами. А потом гордо вручал эти бобины Шиобан, веря, что она полюбит его музыку так же, как и он. И она приходила в восторг, и он любил ее за это еще сильнее…

Выпуск новостей, прогноз погоды, сводка происшествий…

Все!

Карл впал в ступор. Он должен что-то говорить? А что? Какие слова он обычно произносит в микрофон? Откуда ему знать, если он не помнит ни какой сегодня день, ни какой месяц. Часы в студии оттикивали секунды. Пять… четыре… три… две… одна. Во рту пересохло. Голос пропал. Внутреннее «я» исчезло. Человек по имени Карл Каспаров перестал существовать. Прозвучала заставка «Часа пик». Секундная пауза, помноженная на десятитысячную аудиторию, казалась вечностью. Джон выпучил глаза, ассистентка протянула руку к микрофону… Карл заставил себя открыть рот.

— Добрый день, вы слушаете «Радио Лондона», лучшее радио столицы, и у микрофона, как всегда, я, Карл Каспаров. На часах пятнадцать тридцать, а значит, настало время для «Часа пик»! По слухам, до Рождества осталось каких-нибудь три дня, и я предлагаю песню для таких же разгильдяев, как ваш покорный слуга, который до сих пор не подумал о подарках. Итак, «Мистер Несчастье»…

Сорвав наушники, Карл обвел студию взглядом. Откуда что взялось? За миг до эфира он понятия не имел, о чем будет говорить. Довольный Джон поднял два больших пальца. Молодчина, Карл. Сразу видно — профессионал. Все пройдет нормально.

Все и шло нормально. По меньшей мере четверть следующего часа Карл был на высоте. Без проблем справлялся со связками, легко проскочил «РЭМ» и «Святых отцов с улицы маньяков». «Армия Оливера» — мелочь; «Признание» в исполнении Ареты — раз плюнуть; «Стене чудес» тем более не удалось пробить брешь в его профессиональной броне. Карл беззлобно пикировался в эфире с Джоном, пил кофе, улыбался и даже рассмеялся пару раз. Он делал свою работу. Он вел программу. Он приходил в норму.

А потом… Он не был готов… эта песня не слишком ему нравилась, не напоминала ни о Ши-обан, ни об их юности… «Самое горькое лекарство» в исполнении группы «Джэм».

Музыка ли, слова ли были тому виной, но песня прошлась по его чувствам, как умелые пальцы по струнам. Карл любил «Джэм». И Шиобан любила. И лекарства горше ему действительно не приходилось глотать… Конец жизни. Начало пустоты. Все разрушил, все… собственными руками. Перед глазами замелькала Шиобан: улыбается, смеется, расчесывает волосы. Он слышал ее голос, ощущал ее запах.

Карл заплакал. Сначала две слезинки выкатились из-под век и скользнули к носу. Отвернувшись от коллег, Карл спешно вытер щеки, глубоко вдохнул и выдохнул несколько раз. До конца песни сорок пять секунд. Вдох-выдох, вдох-выдох. Он задыхался и не успевал смахивать слезы. Тринадцать секунд…

Уже содрогаясь всем телом от рыданий, Карл понял, что бессилен перед потоками слез. Джон с кем-то общался по телефону, ассистентка вышла в туалет, никто ничего не заметил. Три секунды… две… одна. Ему бы сразу поставить другую песню, дать себе время справиться с истерикой. Он этого не сделал. В голову не пришло. Эфир молчал, и лишь судорожные всхлипы Карла нарушали тишину. Так бывает, когда за столом в большой компании вдруг повиснет неловкая пауза, только здесь компания была уж слишком велика. А Карл все плакал.

Пока наконец не заговорил. Не нужно было этого делать. Не для того существует радио. Радио — это профессионализм, отдых, музыка. Джон включил бы заставку, анонс — как-нибудь выкрутился бы. На радио никому нет дела до его разбитого сердца.

— Я… я… прошу прощения, — начал Карл глухим от слез голосом. — Мне…

Жизнь в студии остановилась, как в стоп-кадре. Джон замер, испуганно прикрыв ладонью рот. Ни шороха вокруг, ни намека на обычный деловой гул. Сраженный горем человек, по лицу которого текли нескончаемые потоки слез, делился своим горем с микрофоном, словно с лучшим другом за кружкой пива.

— Мне очень тяжело… от меня ушла любимая.

Джон заморгал и ткнулся лицом в ладони.

— Боже правый, — пробормотал он чуть слышно. — Что ты творишь, Карл, что творишь.

— Моя Шиобан… она ушла. Пятнадцать лет вместе, и… теперь все кончено. Простите… Думал, справлюсь, но… но не выходит. Мне плохо. Господи, как мне плохо. Я только сейчас до конца понял: Шиобан ушла! — выкрикнул Карл. — Если бы вы ее знали. Шиобан… она… как ангел. Настоящий ангел. Я мечтал о ней; хотел, чтобы она стала моей. И добился… сам не знаю как — я ее не заслуживал, нет, не заслуживал. Она из другого мира… слишком хороша для меня, слишком. Красавица. Видели бы вы ее волосы — чистое золото. Любой был бы счастлив… а она выбрала меня. Не представляю, как я жил бы все эти годы без Шиобан, без ее улыбки, ее доброты, ее мудрости. Да-да, она не только прекрасна, она еще и мудра. А ее любовь? Как бы я жил без ее любви? Боже, как она меня любила! Вы знаете, что это такое — любовь ангела? И я… я… — У него сорвался голос. — Я благодарен небесам, честное слово. Каждый день благодарил Бога за эту женщину.

Но… но… послушайте! Слушайте меня, парни! И девушки тоже. То, что я скажу, очень важно! Это чертовски важно. Если у вас есть любимая или любимый, если они вам дороги — берегите свою любовь, не обманывайте ее. Не делайте этого! Я обманул… Я посмеялся над верой самой прекрасной женщины на свете. И ради чего? Ради секса с ничтожеством. Можете вы поверить в такой идиотизм?! Теперь-то мне ясно, что я хотел набить себе цену в собственных глазах. Мне всегда казалось, что Шиобан слишком хороша для меня, слишком красива, слишком умна, добра… Я пытался сделать вид, будто меня это не волнует, но все равно чувствовал себя ниже ее, а потом появилась эта… другая… рядом с которой я был мужчиной, вот в чем дело. Из нас двоих я был умнее, порядочнее, лучше… мне так казалось. Она… она сама себя предложила, и мое подлое мужское эго не смогло отказаться — вцепилось не раздумывая, радуясь дармовщине. Не так уж мне это и понравилось, но я почувствовал себя главным. Главным был я, понимаете? А когда у нас с ней все закончилось, я стал ценить Шиобан еще больше, потому что на многое взглянул по-другому. Я впервые задумался о верности, я понял, что дожить до старости с любимой так же романтично, как влюбиться в первый раз. И решил жениться на Шиобан, чтобы уже никогда не расстаться. Опоздал… Она узнала о моей связи, узнала, какой я на самом деле — слабый, жалкий червяк. Она поняла, что заслуживает лучшего… и ушла. Вот. Все кончено. Сегодня вечером я вернусь в нашу с Шиобан квартиру, но там будет пусто. Если честно, я… я… я даже не представлял, что человеку может быть так плохо, тоскливо и одиноко. Я ее любил… и я предал ее любовь и доверие… и теперь мне только и осталось, что глотать горькое, самое горькое лекарство. Ничего другого я не заслуживаю. А вас прошу — не обманывайте любимых. Никогда. Потому что если вы любите и любимы, то вы счастливы и должны беречь свое счастье. Роскошная блондинка улыбнулась вам в супермаркете? Бегите прочь! Секс-бомба с верхнего этажа вертит задом? Наплюйте! Они… не… стоят… вашего. .. счастья. — Карл сделал глубокий вдох и выпрямился в кресле. Слезы высохли. — Ну что ж… Он обвел взглядом толпу ошарашенных режиссеров, помощников, секретарш, слетевшихся изо всех уголков студии. Стеклянные глаза, в замешательстве приоткрытые рты, гримасы ужаса. Кто-то из молоденьких девочек смахнул слезинку. Тишина стояла гробовая.

— Я… э-э… прошу прощения. Я… Извините. — Выдавив горький, хриплый смешок, Карл смотрел на свою аудиторию. Джон, скрестив на груди руки, сверлил Карла недвусмысленным взглядом. — Боюсь, это… мое последнее появление в эфире «Радио Лондона»… Напоследок поставлю песню. Слушайте.

Он дернул вверх рычажок громкости, отшвырнул наушники, потер кулаками глаза. Черт. Что он наделал? Спятил. Он говорил сам с собой, разбирался в своих чувствах… в прямом эфире, перед тысячами, десятками тысяч чужих людей! Ну и что? Так даже лучше. Куда лучше жуткого отупения, в котором он тонул все выходные. По крайней мере теперь к нему вернулось ощущение реальности. Кошмарной, но реальности.

— Карл. — Теплая ладонь легла ему на плечо. Рядом стоял Джон. — Это было что-то, Карл. Ты как?

— Господи, Джон, я…

— Джулия у микрофона, она тебя сменит. Пойдем отсюда.

— О-о-о черт. И здесь конец? — Он тяжело поднялся, машинально одернул пиджак.

— Ну-ну-ну, Карл. Пойдем. Джулия справится. — Обняв Карла за плечи, он вывел его в коридор.

— Карл! Карл!!! — Джун, дежурная секретарша, одной рукой прикрывая телефон, другой отчаянно махала Карлу.

Ну? Этой что надо? Еще несколько шагов — и он проскочит в двери, выйдет на улицу, сядет в машину…

— Стой, Карл! — Убийственные каблуки Джун зацокали по мраморному полу вестибюля. — Стой! Джефф на проводе.

Карл беспомощно уставился на секретаршу. Вот и все. Карл Каспаров — безработный. Он взял у Джун трубку.

— Карл, дружок, мигом назад.

У Карла упало сердце.

— Чертовы телефоны обезумели, хм… хм… Все требуют тебя. Вернись в эфир.

И Джефф бросил трубку, не дожидаясь ответа, — как делал всегда, как делают лишь сильные мира сего.

— Это пра-авда, — пропела Джун, в восторге от нежданного скандала. — Уже десять минут, как телефоны не умолкают. И все хотят тебя, Карл. Ну и заварил ты кашу, — добавила она с кокетливой улыбкой замужней и счастливой женщины.

Карл обернулся к Джону. Тот пожал плечами и повел его обратно. В студии творился бедлам. В срочном порядке были вызваны еще три секретарши — отвечать на беспрестанные звонки. Наэлектризованная атмосфера разве что не искрила. Появление Карла вызвало овацию.

— Карл, дружок! — Джефф стиснул его в объятиях, круша ребра. — Им понравилось, черт тебя возьми! Ты звезда, дружок! Двести звонков за десять минут, слышал такое, хм… хм?! Ну-ка, давай в эфир, народ требует. Расскажи им о своих чувствах.

Джулия с улыбкой поднялась от микрофона, чмокнула Карла в щеку и протянула наушники.

Карл медленно сел, обвел взглядом море сочувственных лиц.

— Не знаю, смогу ли… — пробормотал он.

— Что? — Джефф всплеснул руками. — Сможешь, дружок, еще как сможешь. Продолжай в том же духе, и все. Хм…

— Но я ведь… сказал все, что хотел.

— Ну так скажи еще разок. Людям надо, дружок. Говори что хочешь. Главное — не молчи. Мы на тебя парочку звонков перекинем; бедолаги под стать тебе, только тебя просят. Джулия рядышком будет, поможет, если что. Будь собой, дружок, к чертям все правила… — Джефф попятился из студии. — Правила к чертям… Хм, хм.

Карла обуял ужас. Он хотел одного — вернуться домой. Чего от него ждут? Все эти люди, глазеющие на него… Психи, обрывающие телефон… Джефф подмигивает. Джулия гладит по руке. Джон несет очередную чашку кофе. До эфира сорок пять секунд. Черт. Как он одинок…

Часы отсчитали последние три секунды. Карл набрал полную грудь воздуха и задержал дыхание. Выдохнул и прокашлялся.

— Что ж… — начал он. — Представьте, меня… э-э… попросили вернуться. Ха! Похоже, несчастный я вам больше по душе. Ладно… попробую… Продолжим. Пострадаем вместе, если получится. Не знаю, что из этого выйдет, а пока поставлю еще одну песню. Для Шиобан. Для нас с ней. Эта песня всегда напоминала мне о первых годах учебы в университете, когда я еще не был знаком с Шиобан; только смотрел на нее издали и грезил как о недосягаемой мечте… Итак, одна из лучших песен последнего десятилетия — «Вот она идет»…

Большие пальцы вверх от всех зрителей. Карл со вздохом облегчения схватил список файлов и принялся лихорадочно строчить, зачеркивать и опять строчить. Сегодня «Час пик» будет посвящен Шиобан. К чертям правила, сказал Джефф. Никаких правил. Вот и отлично. Он будет крутить любимые песни Шиобан. Упиваться ими. Кто-то хочет слушать, как он упивается, — пожалуйста.

Следующие два часа Карл говорил только о Шиобан; в эфире звучала пронзительно грустная и душераздирающе праздничная музыка. Он отвечал на звонки от собратьев по несчастью, совершивших ту же ошибку. Он благодарил тех, кто позвонил, чтобы пожелать ему счастья. Он исполнял и их заказы, ставил их песни.

Два часа… Два часа обнаженных чувств. Телефоны не умолкали; трубки изливали слезы, гнев, грусть, сожаление, раскаяние. Одиночество Лондона разбивало свои раковины, чтобы вновь ощутить себя частью живого мира. Мыльная опера. Банально, старомодно, сентиментально. Но это было нужно людям. И именно то, что нужно Карлу.

Вечером, когда он вышел из здания студии, его встречала толпа с цветами и блокнотами для автографов. Мир словно сошел с ума. «Спасибо! — скандировали сотни голосов. — Держитесь!» Симпатичные девчушки совали ему бумажки с номерами телефонов, бледные парни с тоскливыми глазами молча жали руку. Карл протискивался сквозь толпу, без конца благодарил, совал в карман бумажки с номерами, брал цветы и давал автографы, пока наконец не нырнул в машину.

— Ну и дела, — пробормотал он, хлопнув дверцей. — Дурдом.

Карл и не догадывался, что это лишь начало безумия. На следующие несколько дней Карл Каспаров стал самой известной столичной знаменитостью, любимцем публики и средств информации. Репортаж о нем появился в «Вечерних новостях», его фото на третьей странице «Ивнинг стандард» сопровождалось статьей об изменах, каждый вечер толпа у студии все густела.

Только с точки зрения самого Карла, вся эта шумиха оставалась бессмысленной, нелепой чехардой. Единственный желанный звонок так и не раздался.

Он снова ночевал у Тома с Дебби. А потом еще. И еще. Мысль о возвращении в пустую квартиру была невыносима. Шиобан знала, где его искать: Карл оставил сообщение для нее миссис Макнамаре, повторив номер дважды, чтобы та наверняка не ошиблась. Шиобан не позвонила. Она не могла не читать газет, не слушать радио и не смотреть новостей, но ее, похоже, судьба Карла не трогала. Весь Лондон рыдал от сострадания к нему. Весь мегаполис, но не Шиобан.

Три дня подряд он ездил на работу, возвращался в дом друзей, напивался, вел долгие беседы с Томом и Дебби о Шиобан, о жизни, о том, как он одинок в свои тридцать пять — без любимой, без детей. И ждал, ждал, ждал звонка.

Через три дня он начал злиться. Какого дьявола, в конце концов?! Она ведь тоже почти изменила ему с Риком, разве нет? Она тоже его предала. Целоваться с кем-то тридцать минут или перепихнуться за пять — велика ли разница, если уж на то пошло? Еще неизвестно, кто кому больше изменил. И потом… допустим, признался бы он ей в измене с Шери — разве она простила бы? Разве сказала бы: «О, Карл, ты поступил гнусно, но раскаялся, и потому я тебя прощаю и верю тебе как прежде»? Да ни за что. Точно так же впала бы в ярость, точно так же заклеймила бы его и точно так же бросила бы.

В четверг, в канун Рождества, он наконец нашел в себе силы вернуться в квартиру на Альманак-роуд.

Сидя на заднем сиденье такси, глядя в окно на промозглый, грязно-серый город, он медленно умирал от тоски, гнева, одиночества и убийственного, всепоглощающего страха.

Какой странный звук издает ключ в замке… Словно эхо из прошлого, словно тень воспоминания о полузабытой мечте. Прежде он не замечал ни металлических щелчков при повороте ключа, ни упругой отдачи открывшейся двери. Сейчас все было ново для него — и вместе с тем смутно знакомо.

За пять дней с отключенным отоплением квартира выстудилась. Шиобан всегда поворачивала ручку до максимума, утверждая, что не переносит холода — что-то там у нее не ладилось с сосудами. Карлу хотелось прохлады, и он тайком от нее открывал форточку или чуть прикручивал регулятор термостата. Зато сейчас он не возражал бы, если бы от жары краска на стенах пошла пузырями.

Следов погрома не было. Перед отъездом Шиобан навела порядок. В углу на кухне один на другом громоздились три мешка для мусора, набитых осколками его пластинок, у пожарного выхода сиротливо пристроилась голая елка, а у камина — пакет с останками елочных украшений. Вместе с Шиобан исчезли все милые мелочи, придававшие дому жилой, уютный облик: вазочки, рамочки с фото, часы, домотканые половички. Квартира сверкала хирургической чистотой и благоухала полировкой для мебели. Кошмар.

Едва шагнув через порог, Карл готов был бежать из квартиры куда глаза глядят. На кухне нет больше старенькой плетеной корзинки Розанны; и ремешок ее больше не болтается на крючке в коридоре. Холод. Пустота. Гробовая тишина.

Карл тяжело опустился на диван, на их диван. Шесть вечеров назад здесь сидела Шиобан и говорила, что все кончено, а он рыдал у ее ног и умолял не бросать его. Карл сгорбился, спрятав лицо в ладонях. Тишина и холод обволакивали, проникали до костей. Только теперь он начал понимать, что Шиобан ушла навсегда. Это не размолвка, это не попытка отдохнуть друг от друга. Это конец. Она не вернется.

В первый раз за всю жизнь рядом с Карлом не было ни души.

Глава двадцать шестая

Шери видела, как он вернулся на Альманак-роуд два месяца назад, в канун Рождества, в первый раз после того нашумевшего «Часа пик». Она стояла у окна в своем белоснежном пушистом халате и смотрела на серого, поникшего, скучного типа, мало похожего на прежнего брызжущего энергией Карла Каспарова. На глазах у Шери он толкнул входную дверь, и она могла бы поклясться, что уловила страдание в его тусклых глазах…

Шери понимала его чувства. Ха! Еще бы не понимать: весь Лондон разделяет его страдания. Карл стал звездой… типичный случай, черт побери. Что он был такое до знакомства с ней? Вшивый учитель танцев, вот что. Потом она его бросила — и вот благодаря их интрижке, благодаря Шери этот плясун взлетел на Олимп, его физиономия с удручающим постоянством мелькает на страницах самых модных столичных журналов и на телеэкране. Подумать только — у Шери от этой мысли кровь закипала в жилах, — Ричард и Джулия пригласили его на свое ток-шоу! Ричард и Джулия, ни больше ни меньше! Сначала Лондон, а теперь уж и вся страна захлебывалась, заходилась, обмирала от любви к долбаному Карлу Каспарову. Несчастному, брошенному Карлу Каспарову.

Бедняжечка Карл, думала Шери. Бедняжечка Карл, так страстно, так регулярно и жадно трахавший ее. Бедняжечка Карл, который зацеловал, облизал и огладил каждый закуток, каждый мягкий, теплый, сочный изгиб ее упругого тела, со стонами и рычанием изголодавшегося зверя набрасывался на ее лоно. Бедняжечка Карл, который без зазрения совести врал, предавал и обманывал самую прекрасную, если верить его публичным излияниям, женщину на свете. Говнюк! Да плевать мне на тебя, придурок.

Ладно, пусть инициатива исходила не от него. Она сама положила на него глаз и своего добилась. Крепкий оказался орешек этот Карл, чего уж душой кривить. Шери и запала-то на него только потому, что каждое воскресенье, подходя к окну, наблюдала одну и ту же тошнотворную сцену: Карл и Шиобан с чудным песиком возвращаются из магазина, нагруженные пакетами, смеются, болтают о чем-то своем, ей недоступном, и Карл так нежно обнимает плечи Шиобан, будто не замечает, какая она жирная корова, будто ему на это наплевать. Он определенно не задумывался о том, что теряет. Красивый ведь парень. Прическа, правда, и эти бачки уродские, и рубашки чересчур пестрые, но в общем и целом парень в порядке. Широкие плечи, мощная шея, классная задница, подчеркнутая не по моде узкими штанами, и роскошные, блестящие от геля черные волосы. А этот акцент… Шери всегда млела от мягкого ирландского выговора. Парень достоин лучшего, решила она тогда. И если сам не понимает, значит, нужно подсказать.

Она изрядно потрудилась, чтобы привлечь внимание жертвы. Бывало, даже руки опускались; так и хотелось заорать ему прямо в лицо: «Да очнись же, придурок! Протри глаза! Перед тобой настоящая женщина, лакомый кусочек; бери меня, я вся твоя. Обещаю, не пожалеешь. И больше в жизни не взглянешь на эту жирную бабищу!» Поначалу все ее старания пропадали втуне. Карл смотрел на нее, улыбался мимоходом, бросал «привет» и… не замечал. И чем дольше не замечал, тем сильнее она хотела его. Мечта заполучить Карла превратилась в навязчивую идею: Шери с мучительной дотошностью выбирала для него наряды, дожидалась, напрягая слух, когда хлопнет дверь его квартиры, и тут же выскакивала на лестницу. Однажды решилась проследить, куда каждый вечер в шесть часов он топает в своей гавайской рубахе и апельсиновых штанах, обнаружила, что Карл преподает танцы, и ухватилась за этот шанс. Джаз Шери любила и умела танцевать — отец научил, еще в детстве. Дождавшись окончания урока, она тайком проводила Карла до дома, «случайно» столкнулась с ним у входа и подвела-таки беседу к нужному финишу — приглашению на следующее занятие.

Легче, впрочем, не стало, хотя Шери и завоевала место постоянной партнерши Карла. Каждый четверг появляясь в классе, она вкладывала в детсадовские па всю свою страсть, обволакивала Карла томными взглядами, вихляла бедрами, флиртовала каждым движением тела, беззастенчиво вопившем «секс, секс, секс!», и без конца улыбалась. Все впустую. Карл благодарил, Карл не скупился на похвалы, Карл признавал, что обрел наконец достойную партнершу, время от времени угощал пивом, еще реже предлагал вернуться вместе домой — и только. Шиобан то, Шиобан се… эта Шиобан у него с языка не сходила, пока Шери наконец не поняла, что если хочет получить Карла, то придется взять его приступом. Что она и сделала. После чего он ей очень быстро надоел.

Теперь Карл знаменит; знаменит и богат. А где же, спрашивается, ее навар, где ее слава? Кем был бы Карл Каспаров без нее, Шери? Рядовым диджеем с местного радио, каких тысячи.

Несправедливо. Всю свою жизнь Шери стремилась к известности и признанию. В детстве мечтала стать примой-балериной, пока не вымахала под сто восемьдесят и не поняла, что ей не светит слава Марго Фонтэйн, не будут миллионы поклонников носить ее на руках и осыпать розами.

А теперь вот Карл Каспаров… Он-то знаменит, а о вкладе Шери кто-нибудь подумал? Почему она должна прозябать на второразрядных музыкальных тусовках, в то время как Карл Каспаров вращается в обществе столичных светил? Ей двадцать семь, она красива, но это преходяще — глазом не успеешь моргнуть, как уже будет слишком поздно. Старые уродины никому не нужны. Так и шанс свой упустить недолго.

Чем больше Шери думала о Карле, тем сильнее желала получить причитающуюся ей долю. В конце концов, именно о ней он твердит в каждом интервью, она и есть то «ничтожество», которое он поносит на каждом ток-шоу. В каком-то смысле она уже добилась признания — как дьявольское отродье, разрушительница семейного счастья.

Количество мыслей перешло в качество, и на прошлой неделе на нее снизошло озарение. Шери смотрела что-то по телевизору — женщина на экране вещала о том, как увела парня из семьи, как потом раскаялась и приложила все силы, чтобы помирить супругов, и как все ее потом превозносили за благородство. Вот оно! Почему бы не повторить тот же номер? Она прославится, причем как спасительница, а не как стерва. Из исчадия ада она превратится в героиню, весь мир станет обожать ее.

Шери уже видела статьи, сопровождающие ее фото в газетах: «Шери, очаровательная блондинка двадцати семи лет (85-60-85), призналась, что не в силах была дольше нести бремя вины. "Я никому не хотела причинить боль, — поделилась она сегодня с нашим корреспондентом в своем роскошном пентхаусе в Бэттерси, — но мне было так одиноко. Пусть Карл и Шиобан будут счастливы — вот все, о чем я мечтаю"». Шери прекрасно знала вкусы газетчиков и телевизионщиков: сраженный горем диджей, обнажающий душу в прямом эфире, для них лакомый кусочек, а до сих пор анонимная разлучница, выпрыгнувшая как чертик из коробочки, чтобы исцелить его душевную рану, — просто манна небесная.

Холодок радостного предвкушения пробежал по спине Шери. А что? Вдруг сработает? Ей всего и нужно-то, что обеспечить материальную базу, а для этого прежде всего — отыскать Шиобан. Куда она исчезла? Как с ней связаться? Как убедить в честности своих мотивов? Придется поиграть в «хорошую девочку», но Шери не сомневалась, что справится.

Но с другой стороны, идея, пожалуй, безнадежна. Подобной измены не простит даже такая корова, как Шиобан. Ха! Но Шери-то в любом случае внакладе не останется. Во-первых, всеобщее внимание обеспечено. Во-вторых, и Карл — не чурбан же он — не сможет не оценить усилий «ничтожества». Глядишь, и обратит на нее снова свой утомленный софитами взор. А уж Шери постарается прилепиться к нему намертво. Зря, что ли, столько сил и времени вбухала? Ох и здорово она будет смотреться под ручку с Карлом на глянцевой обложке.

Она опустила штору и уютно устроилась на диване с чашкой душистого мятного чая и пузырьком бледно-серебристого лака для ногтей. Думай, Шери, думай.

После переезда к матери Шиобан чувствовала себя чудом выжившей, но искалеченной жертвой землетрясения. Все кончено. Между ней и Карлом все кончено.

Первую неделю она только и делала, что прижимала Розанну к себе и рыдала, зарывшись лицом в густой собачий мех. Карл все звонил и звонил, а она отказывалась брать трубку, хотя какая-то часть ее изнывала от желания услышать его голос, поговорить, утешить. Она слышала тот самый «Час пик», прослушала все до единой песни, что он ставил для нее. Обняв колени, Шиобан сидела на своей девичьей кровати и слушала, как Карл делится с Лондоном самыми интимными воспоминаниями. Она обращалась к его звучащему из радиоприемника голосу и, не дождавшись ответа, снова плакала, плакала, плакала.

Мать пыталась урезонить ее, уговаривала сжалиться над Карлом и взять трубку. «Мальчик совершил ошибку, дорогая, — убеждала она, — но он любит тебя всем сердцем, да ты и сама это знаешь, так почему бы не дать ему второй шанс?» Шиобан понимала, что в какой-то степени мать страшит возможное одиночество дочери — в тридцать шесть не так просто найти себе пару; но она понимала и ее правоту. Первый шок от предательства Карла миновал, и Шиобан, запертой в четырех стенах своей детской спальни, уже казалось, что Карл заслуживает прощения, что она могла бы научиться вновь доверять ему, что они могли бы собрать осколки и склеить разбитое счастье в Бэттерси. Но что-то мешало этим мыслям набрать силу, что-то удерживало ее от ответа на звонки Карла, что-то не пускало ее на Альманак-роуд, где она вошла бы в квартиру со словами «Я вернулась, милый».

Шиобан преследовал образ Карла — обнаженного, взмокшего, подпрыгивающего на Шери… вверх-вниз, вверх-вниз; голый зад методично движется, сжимается, конвульсивно подрагивает, бедра напрягаются, всаживая член в Шери — быстрее, мощнее, глубже. Это видение доводило до рвоты и не желало исчезать, несмотря на все ее усилия. Эта картина сопровождала любые ее попытки простить. Казалось, кто-то опрокинул бутылку чернил на все то, что связывало ее и Карла.

Шиобан не позвонила и не вернулась на Альманак-роуд. Она осталась у матери и, с каждой минутой все сильнее страдая, ждала, ждала… Как принцесса, запертая на самой верхушке башни, ждала, что Карл примчится ее спасать. Только прекрасный принц не спешил на выручку. Он описывал Лондону Шиобан и их любовь, он обрывал телефон. Но он так и не пришел к ней.

И однажды воскресным вечером в конце января Шиобан сама сняла трубку, чтобы набрать номер… Рика. Она ничего не обдумывала заранее, не накручивала себя и не терзалась вопросом «звонить — не звонить?», а просто сняла трубку и позвонила. Должно быть, ухватилась за возможность поднять свой боевой дух, решила она позже, объясняя странный поступок. Комплекс неполноценности грозил раздавить, а память услужливо возвращала ее в шотландскую ночь, к восхищенным взглядам Рика, его поцелуям, его преклонению.

Они болтали добрых полчаса — о непривычных холодах, о Рождестве и Новом годе, о Поттерс-Бар, где теперь жила Шиобан, и о Фулхэме, где жил Рик, о друзьях и родных, о книгах и любимых блюдах. Казалось бы, самый обычный телефонный разговор обо всем и ни о чем, но в нем было столько тепла и дружеского участия, что Шиобан, положив трубку, впервые за много недель почувствовала себя живым человеком.

Общение по телефону повторилось, потом еще и еще, а где-то в середине февраля Рик предложил ей выбраться из своего жуткого Поттерс-Бар в Фулхэм, пообещав сводить в «Голубой слон», любимый ресторан Шиобан, а после устроить у себя — в спальне для гостей, разумеется.

Свиданием и не пахло; предложение прозвучало очень мило, по-дружески, как трогательная забота об умирающей от скуки приятельнице. Получив согласие, Рик заехал на чашку чая и вмиг очаровал миссис Макнамару.

— Что за чудный, чудный молодой человек, —приговаривала мать. — А как хорош собой! Подумать только, не поленился приехать за тобой из самого Фулхэма. В наше время редко когда встретишь такие манеры.

Рик без устали восхищался стройностью Шиобан — за последние недели она и впрямь сильно похудела, вернувшись в достойный четырнадцатый размер. «Хотя ты и раньше была великолепна», — добавлял он с улыбкой.

В машине, по дороге к Лондону, они почти не разговаривали. Слушали музыку и поминутно улыбались друг другу.

— Как я рад снова видеть тебя, — время от времени повторял Рик.

Шиобан улыбалась и отвечала, что тоже рада его видеть, и нисколько не кривила душой. Он благодарно сжимал ее руку.

Как странно, думала Шиобан, вспоминая тот вечер. Они и знакомы-то были всего ничего, встречались, по сути, один лишь раз, а чувствовали себя как старые добрые друзья. Ей было уютно и спокойно сидеть рядом с ним, молчать, слушать музыку, улыбаться… Казалось, оба знали, что впереди вся жизнь, что эта поездка — лишь начало долгого пути вдвоем.

Рик припарковал машину у своего дома, и они, медленно-медленно, как ходят лишь влюбленные, прошлись по Фулхэм-бродвей к «Голубому слону». Шиобан всегда считала, что стаж пары можно определить по скорости, с которой двое идут по улице. Они с Карлом давным-давно перешли на умеренный семейный аллюр, главная цель которого не побыть вместе, а побыстрее добраться из точки А в точку Б.

Однако если со стороны они и могли показаться свежеиспеченными влюбленными, Шиобан мысль о свидании даже не приходила в голову. Какое свидание? Рана еще кровоточит, о новом романе и речи быть не может. Да, общество Рика ей нравится больше, чем можно было ожидать, но она по-прежнему любит Карла.

Вот почему, как только они устроились за столиком и изящная таитянка приняла заказ, Шиобан первым делом спросила о Карле:

— Как он, Рик?

Тот пожал плечами:

— Хотел бы у тебя узнать.

— То есть… Ты что же, не разговаривал с ним? Рик покачал головой.

— Правда?

— Нет. Он ведь меня во всем винит, верно?

— Тебя?.. — недоуменно переспросила Шиобан. — С какой стати?

— Если бы не я, ты ничего не узнала бы. Это ведь я передал ему тот злополучный диктофон.

— Вздор! Ты, что ли, заставил его притащить диктофон домой, а меня — нажать кнопку воспроизведения? Или ты сунул его член в эту сучку? — Сообразив, что сорвалась на крик, Шиобан стрельнула взглядом по сторонам. — Прости, — шепнула она и заплакала. — Прости… Мне так… так больно.

Рик протянул ей платок, сострил, вызвав у нее улыбку сквозь слезы. Потом заказал шампанское, и они весь вечер проговорили о Карле, о Тамсин, о любви. Обо всем. Шиобан в первый раз получила возможность поделиться своими чувствами, облечь в слова отвращение к поступку Карла. У ее подруг — всех до единой — были мужья или приятели, к тому же все они дружили не только с ней, но и с Карлом, а Шиобан не хотела никого ставить в неловкое положение. С Риком все было по-другому. Рик сам был другим.

— Ну а теперь, — заявил Рик, когда тремя часами позже и на две бутылки шампанского тяжелее они вышли из ресторана, — довольно разговоров. Как следует повеселиться — вот что тебе действительно необходимо.

— Ой, не знаю, — рассмеялась Шиобан. — Вспомни, что вышло, когда я в последний раз напилась.

Оба захихикали, но уже через секунду Рик, посерьезнев, взял руку Шиобан в свою, заглянул в глаза и сказал:

— Ты знаешь, как я к тебе отношусь. Сразу признаюсь, что с тех пор ничего не изменилось и я по-прежнему считаю тебя самой восхитительной из женщин. Ты… ты… да что там, ты и сама все понимаешь. Но дело в том, что сейчас тебе не это нужно. Тебе нужен друг, а я очень, очень хочу быть тебе другом. — Он ухмыльнулся: — Даже подружкой, если понадобится! Запросто!

— Неужели? — Шиобан снова засмеялась.

— Ага! Вперед. Пойдем ко мне, опрокинем по парочке коктейлей, потом отправимся в клуб, там добавим, потом вернемся домой, влезем в халаты и за кофе посплетничаем о мужиках. Будет здорово, не пожалеешь!

Так они и сделали. Под музыку опрокинули у Рика далеко не по парочке ядовито-розовых «Морских бризов», и вальсировали в паре, и помирали со смеху, пока Рик по-бабьи взбалмошно и тщательно готовился к выходу: «Как считаешь, в этих штанах у меня не слишком толстая задница? Какие надеть — бежевые? Хаки? Или они не идут к моим волосам?»

Поймав такси, домчались до полуподвального клуба, набитого иностранными студентами, австралийцами и южноафриканцами. Рик притащил из бара по бокалу белого вина с содовой и тут же осушил свой.

— М-м-м. Вкусно. Раньше не пробовал.

Они танцевали один танец за другим, болтали, смеялись, обсуждали всех попадавшихся на глаза.

— Эй, погляди-ка на того парня, — сказал Рик. — Глаз с тебя не сводит.

— Который?

— Высокий такой шатен в белой футболке — во-он там. — Рик чуть заметно кивнул в сторону.

— И не думает он на меня смотреть, Рик.

— А я говорю, глаз не сводит! Хочешь, подойду, выясню, в чем дело?

— Нет! — Шиобан ухватила его за рукав. — Не смей! Не надо, Рик, очень прошу!

Поздно — Рик уже шел через зал. Шиобан в ужасе отвернулась, мечтая, чтобы вспыхивающий разноцветными огнями танцпол разверзся и спас ее от позора.

— Его зовут Майк. — Рука Рика легла ей на плечо. — Американец, будущий инженер. Ему девятнадцать, и он от тебя без ума.

— Не болтай ерунды!

— И не думал даже. Смотри — он тебе машет.

С ума сойти… и впрямь машет. Неловко махнув в ответ, Шиобан отвернулась.

— Подойдешь к нему?

— Ни за что!

— Да ладно тебе, давай!

— Нет. Честно, Рик, я не могу. Не могу — и все. Он мне даже не нравится.

— Что?! Как может не нравиться такой парень? Ты посмотри, посмотри! Хорош собой, умен, молод.

— Вот именно. Девятнадцать лет! Что у меня может быть общего с человеком, в глаза не видевшим черно-белого телевизора и виниловой пластинки? Да он наверняка считает, что Господь создал круглосуточное телевидение сразу после Адама!

Оба дружно покатились со смеху.

— Тут ты права, — задыхаясь от хохота, простонал Рик. — Тут ты права.

Прежде чем вернуться домой, они расправились еще как минимум с десятью коктейлями на двоих, перезнакомились с десятками молодых людей, годившимися им в сыновья, а кое с кем даже обменялись телефонами, Рик был дважды выставлен из дамского туалета, а Шиобан нахохоталась до колик.

— Ой, Рик, — хихикала она на обратном пути, — о лучшей подружке, чем ты, и мечтать нечего!

Шиобан не веселилась так со времен студенческой юности. В Лондон они переехали вместе с Карлом, вместе заводили друзей, и у Шиобан, которая всегда работала дома, не было возможности познакомиться с кем-нибудь только для себя. Пусть эта ночь была всего лишь шуткой, попыткой развеяться, но она показала Шиобан, чего та была лишена последние пятнадцать лет. Веселья. Ребячества. Глупых и милых выходок.

Незабываемая ночь.

— Ну как? Повеселела? — спросил уже облаченный в халат Рик, протягивая ей чашку с кофе и усаживаясь рядом на диван.

— Дай подумать. Меня пригласили на ужин в мой любимый ресторан, угощали шампанским, водкой и белым вином с содовой, на меня положили глаз девятнадцатилетний американец, двадцатилетний африканец и эстонец двадцати двух лет, я сбила ноги в танце, я насквозь промокла под дождем и до хрипоты наоралась песен на пути домой, а теперь сижу, закутанная в теплый, как грелка, халат, на мягчайшем диване в роскошной квартире и пью настоящий колумбийский кофе. Пожалуй, что да — я повеселела!

— Всегда к вашим услугам, — отозвался Рик. Оба умолкли, глядя в чашки. Оба чувствовали, что еще не все слова сказаны. Оба знали, что наступил особый момент. Шиобан подняла голову первой — и вдруг поразилась синеве глаз Рика, искренности его взгляда, теплоте улыбки.

— Кто ты, Рик? — выдохнула она. — Как тебе удается всегда оказываться в нужном месте в нужное время, с самыми нужными словами? Рядом с тобой я чувствую себя… именно так, как хотела бы чувствовать… Ты ангел?

Рик с мимолетной улыбкой отставил чашку, взял ладони Шиобан в свои.

— Нет, — шепнул он. — Нет, я не ангел.

Он придвинулся. Шиобан подалась навстречу, вдохнула его аромат — сквозь полынную горчинку геля для волос, фруктовую сладость шампуня, примесь мускуса от разгоряченного мужского тела она уловила аромат Рика. Он защекотал ноздри, просочился в горло, обволок сердце.

Она никак не ожидала, что влюбится в Рика. Она была уверена, что ее сердце принадлежит Карлу. Возможно, так оно и было. Но ей не удалось справиться с чувствами, что подхватывали ее всякий раз, когда Рик оказывался рядом. Карл осыпал ее комплиментами, а Рик помогал почувствовать себя особенной, уверенной, целомудренно-новой, будто только что вынутый из упаковки подарок.

Шиобан искренне казалось, что Рик — ангел. Они оба ангелы.

Когда-нибудь… позже… в один прекрасный день она расскажет об этом Карлу.

Глава двадцать седьмая

«Ивнинг стандард», 27 февраля 1997 года.

ВТОРОЕ РОЖДЕНИЕ ЗВЕЗДЫ

В нынешнем несерьезном, вздорном мире, где мода, слава, фавор так мимолетны и зависимы от капризов прессы и суждений самозваных экспертов (причислю и себя к этому сомнительному братству), особенно приятно появление таланта столь очевидного, столь блестящего, столь бесспорно мощного, что он способен устоять против оравы злобствующих писак. Я смиренно склоняю голову.

Имя на приглашении было смутно знакомо. Ральф Маклири. Обладатели феноменальной памяти, возможно, вспомнили бы художника, но я, каюсь, не смог. Пресс-релиз освежил мою память. Ну разумеется! Ральф Маклири, звезда Королевского колледжа восемьдесят шестого года, которого я лично, в этой самой колонке, восторженно и до неприличия сентиментально описывал как «юношу, связанного с холстами инцестом; юношу, в нежном двадцатилетнем возрасте создавшего работы такой эпохальной значимости и несомненной зрелости, что определение „гений“ само просится с пера». В то время я не был одинок. Всю прессу захлестнула волна восторженной истерии.

Самих полотен Маклири я так и не вспомнил — ни одного штриха или оттенка цвета; расшатанная, стареющая память стерла все детали, освобождая место для многоводного потока новорожденных художников, от которых давно устал мой пресыщенный взгляд, что, однако, не избавляет меня от обязанности ежедневно подбирать слова для их оценки.

Я стар и, признаюсь, непостоянен, новая прекрасная картина завораживает меня, заслоняя все прежде виденные. Но словно брошенная ради молоденькой прелестницы жена, через десяток лет представшая перед изменником мужем в новом облике — стройная, счастливая, уверенная, сияющая внутренним светом, Ральф Маклири возник из небытия, чтобы пристыдить нас всех. Его работы, выставленные в галерее в Ноттинг-Хилл, принадлежащей его давнишнему другу и спонсору Филипу Довиньону, служат напоминанием о том, что искусство не может и никогда не станет жертвой причуд и слабостей иных, куда более поверхностных сфер — моды, кинематографа или поп-музыки; о том, что истинному гению по силам выжить, а в случае Маклири — и расцвести без назойливого внимания со стороны Флит-стрит.

Выставка в галерее «Довиньон» — первая за довольно долгий период, и моих старческих сил едва хватает, чтобы удержаться от строк в выспреннем штиле десятилетней давности.

Маклири-художник необыкновенно возмужал; юношеский анархизм стиля сменился мягким, едва ли не романтичным реализмом целой серии портретов головокружительной красоты и убийственной выразительности. Если в предыдущей жизни Маклири и страдал от затянувшегося отрочества, то Маклири наших дней — личность зрелая, отдавшая предпочтение глаженым рубашкам и пристойной стрижке. Что не может не радовать. В грустные времена, когда унитазы, шоколадные батончики и увечные твари на холстах выдаются за искусство, подлинная услада для старика — выставка картин, так традиционно и прекрасно повествующих о вечных истинах: любви, счастье, свете и мраке. Я умолкаю…

У Ральфа болела спина, ныли плечи, а пальцы распухли, словно внезапно пораженные артритом. Из носа текло, горло саднило, в гланды будто с десяток рыболовных крючков воткнулось. Одежда болталась на исхудавшем теле, глаза в черных кругах запали, месяца два не стриженные волосы свалялись в жирные, с примесью пыли и краски, космы.

Жуткий вид, и состояние не лучше. Плевать. Человек в творческом угаре. С самого Рождества он не спал как следует, не ел горячего, не встречался с друзьями, не смотрел телевизор, не заходил в магазины, не занимался сексом, не принимал душ, не читал газет, не валялся на диване. Ни-че-го. Девять недель подряд он только и делал, что писал и курил. Писал и курил. Писал и курил.

Существовал на китайской лапше, резиновых сандвичах и разогретых в микроволновке гамбургерах из забегаловки, что за углом Кэйбл-стрит. Общественная жизнь сводилась к случайным перекурам с охранником Мюрреем.

Постелью служил большой вонючий кусок поролона под мятой простыней, а подушкой — несколько сложенных футболок. Из всех развлечений — заляпанный краской радиоприемник.

Кисти, краски, холсты и сигареты заменяли все остальное.

Неполноценная жизнь, неуютная. Холодная, темная, одинокая и нездоровая. Ночами Ральф подолгу лежал без сна, вслушиваясь в завывание ветра за окном, крысиную суету за дверью и незатиха-ющий гул Кэйбл-стрит. Поднимался в пять, совершал прогулку по коридору до туалета и брался за кисть, бежал к закусочной чего-нибудь перехватить, снова писал, писал, писал, ложился в полночь, или в час ночи, или в два, вставал в пять — и вновь все по кругу.

Идеи буквально перли из него. После стольких лет безделья он создавал холсты один за другим и не мог остановиться. Связался с Филипом, тот заглянул на третьей неделе его затворничества, увидел уже готовые работы, тут же выписал чек на пятьсот фунтов, который Ральф немедленно обналичил и потратил на холсты и краски.

С каждым днем росло количество выставленных вдоль стен полотен. Двадцать одна картина — портреты и натюрморты, большие и не очень, — двадцать одна картина за шестьдесят четыре дня. Рекорд. Филип сказал, что в жизни о такой скорострельности не слышал.

Единственное, в чем Ральф не признался Филипу, чтобы не нарваться на насмешку, так это в источнике своего вдохновения — диджее по имени Карл Каспаров.

«Радио Лондона» Ральф включил случайно: коммерческие каналы с их навязчивой рекламой и скудоумными диджеями он предпочитал не слушать. Но в тот день что-то привлекло его внимание в тоскливом голосе с мягким ирландским выговором, а когда он понял, что парень говорит об утраченной любви, то стал слушать. Несколько дней спустя, увидев портрет в какой-то желтой газетенке на заправке, Ральф сложил два и два и понял, кто такой этот диджей. Они ведь соседи. Это тот самый парень, что живет этажом выше в доме на Альманак-роуд, чудак с чубом, бачками, спаниелем и толстой подружкой. Тысячу раз с ним здоровался, а до знакомства дело не дошло…

Теперь Ральф, как и весь Лондон, слушал «Час пик» каждый день, хотя бы для того, чтобы убедиться, что с Карлом все в порядке, узнать, как поживает злосчастный сукин сын. Постепенно он понял, что страдания Карла подливают масла в огонь его собственных, подстегивают и вдохновляют. Ральфу, отрезанному от мира, реальности и причины своей тоски, понадобился такой же бедолага, чтобы напомнить, почему он, собственно, заперся в четырех стенах студии. «Час пик» Карла Каспарова стал пиком дневной деятельности Ральфа, «Час пик» давал шанс чувствам вынырнуть из нынешнего постоянного отупения, а самому Ральфу — вновь ощутить себя человеком. Есть за что сказать Карлу спасибо. По сути совершенно незнакомый парень превратился в доброго друга. Старого доброго друга. Вот выберусь отсюда, пообещал себе Ральф, — поставлю Карлу Каспарову выпивку. И не одну.

Привалившись ноющей спиной к стене и поджав колени к груди, Ральф курил «Мальборо» и следил за белесыми облачками дыма. Свершилось. При всем желании он не сделает больше ни одного мазка. Работа закончена, ему есть чем гордиться. Он обвел взглядом студию и медленно, облегченно выдохнул. А потом сердце сжалось от тоски.

Господи, как плохо без Джемм. До чего же он соскучился.

После катастрофического ужина в Бэйсуотере Ральф протянул на Альманак-роуд еще двое суток — двое суток затворничества в своей спальне, попыток избежать Джемм, попыток избежать Смита, борьбы с адским желанием наброситься на Джемм, как следует тряхнуть за шиворот и выдать всю правду о Смите. На третьи сутки он понял, что должен уйти. Джемм его игнорировала, атмосфера в доме угнетала все больше. Когда до него дошло, что так продолжаться не может, Ральф сложил сумку, переселился в студию, начал писать и с тех пор не останавливался. Праздники он провел у холста, правда предварительно позвонив Смиту, чтобы предупредить, что вернется неизвестно когда, и родителям, чтобы пожелать счастливого Рождества и Нового года. С тех пор он ни с кем не общался, кроме Филипа.

И вот все закончилось. Пора возвращаться к нормальной жизни. Да и о вечеринке надо подумать. В четверг придется общаться с прессой, зато уж пятница — только его день.

— Пригласи всех, кого хочешь, — посоветовал Филип, — родителей, друзей, подружек, хоть троюродного дядюшку. Закажи выпивку, закуску и музыку, развлекись по полной, ты заслужил. И ради всего святого — сходи в парикмахерскую. Смотреть жутко!

У Ральфа созрел план. Сейчас он вернется на Альманак-роуд. Примет ванну, заранее купит в «Калленс» жареного цыпленка, приготовит пюре, подливку и пообедает за столом, с ножом и салфеткой! От одной мысли слюни текут. Потом откопает записную книжку, состряпает на своем «Макинтоше» приглашение, распечатает несколько дюжин, купит на почте марки и разошлет приглашения всем-всем друзьям. Одно отложит для Джемм, еще одно — для Смита.

Затем он поднимется на верхний этаж. По дороге сунет приглашение в почтовый ящик Карла Каспарова — это самое меньшее, чем он может отблагодарить парня за его бесценную, хотя и неосознанную помощь.

На последней площадке постучится в дверь к красотке Шери, согласится выпить чашку чая — если предложат — и попросит об одолжении. Девица будет озадачена, но уж он постарается объяснить ей все в деталях, и, надо надеяться, она согласится. Он допьет чай, от души поблагодарит, пожмет руку или, пожалуй, даже поцелует в щечку и раскланяется.

После чего, наконец, вернется к себе в спальню, стащит ботинки, разденется до трусов, откинет свое мягкое, теплое одеяло и нырнет в постель. О-о-о… блаженство. Он будет спать всю ночь и почти весь следующий день, и никакие силы не заставят его проснуться до тех пор, пока солнце не начнет садиться, а небо не окрасится в лилово-чернильные тона. А потом… что потом?

Потом он расплывется в широченной улыбке, потому что будет уже на полпути к счастью, на полпути к желанной цели, на полпути к Джемм.

Глава двадцать восьмая

В коридоре висит его пальто; у коврика — большие башмаки с неразвязанными, как всегда, шнурками косолапо сомкнулись носами. Сердце Джемм на миг замерло, а потом учащенно забилось. Она повесила свое пальто на тот же крючок и прошла в гостиную, внимательно посматривая по сторонам.

Пепельница на журнальном столике задыхается от окурков, а пульт брошен там, где только он и бросает, — на ручке кресла. Тарелка с остатками застывшего соуса и ошметком куриной кожицы в сухарях стоит на краю кухонной раковины. На столе рядом с чайником, среди рассыпанных белесых хлопьев, — ополовиненный пакет быстрорастворимого пюре. Дверца посудомоечной машины открыта — опять же по его неискоренимой привычке, — а на крышке помойного ведра в собственной луже плавает чайный пакетик.

Так. Возращение блудного чтеца чужих дневников состоялось.

В ванной еще парило, влажный коврик хранил отпечатки босых ступней, знакомая зеленая зубная щетка балансировала на ребре раковины, брызги зубной пасты заляпали керамическую поверхность.

Не сдержав улыбки, Джемм быстро прошла к спальне Ральфа. Тихо постучала и осторожно открыла дверь, не дождавшись ответа. Восторженное предвкушение схлынуло при виде пустой комнаты. Ушел. Он ушел, но он вернулся!

Ей очень, очень не хватало Ральфа. Она тосковала по глупым, только с ним связанным мелочам — его сонному присутствию за стенкой, когда она собиралась на работу, недопитым чашкам холодного мутного чая, оставленным в самых неожиданных местах (одна такая нашлась в аптечке, в ванной комнате), его босоногому шлепанью по квартире и припрятанным по углам, наподобие беличьих запасов, заначкам «Мальборо». Но больше всего, сильнее всего она скучала по Ральфу.

Джемм приложила максимум усилий, чтобы затолкать любовный вздор куда подальше, на задворки сознания. Чушь это все. Она не любит Ральфа — да откуда и взяться любви? Она ведь даже не знает его, ни разу с ним не целовалась, ни разу не переспала. Да, он ей нравится, но при чем здесь любовь? К тому же Ральф недалеко ушел от ее прежних поклонников с их идиотскими признаниями. Наверное, уже проникся собственным идиотизмом и подыскал себе очередную худосочную модель. Хорошо, что он на два месяца исчез с Альманак-роуд, дав ей время справиться со злостью и как следует обдумать события того злополучного вечера. Останься он — ей пришлось бы несладко: без конца сравнивала бы Смита с Ральфом, гадала, что же делать, грызла себя за потерю интереса к Смиту и, напротив, растущее влечение к Ральфу. Не дай бог, еще признала бы правоту Ральфа и уверилась, что не Смит, а Ральф предназначен ей судьбой.

Кстати сказать, предположение не столь уж неправдоподобное, если учесть, как складываются отношения со Смитом в последние два месяца.

Неважно, надо сказать, складываются. А если уж совсем начистоту — просто из рук вон. После «творческих выходных» в Сент-Олбанс Смит сильно изменился. Поначалу Джемм думала, что он ревнует ее к Ральфу и дуется из-за того, что они так весело провели вместе ночь пятницы, а потом еще и в Бэйсуотер на пару отправились, карри пробовать, — словом, она приписывала Смиту недостатки прежних своих любовников. Однако скоро убедилась, что Смит и не думает дуться, а тем более ревновать… он просто-напросто потерял к ней интерес. Что с этим делать, Джемм понятия не имела. Куда только все подевалось — его забота, шутки, совместные вылазки в бары с ее друзьями, ужины в ресторанах, звонки с работы? Как отрезало. Особых иллюзий по поводу мужчин Джемм никогда не питала, чрезмерных требований не предъявляла, но… есть же предел. Она не раз и не два пыталась поговорить со Смитом — осторожно, чтобы не показаться малолеткой или шизофреничкой, — но постоянно натыкалась на уклончивые заверения, что все в порядке, просто он немного переутомился, немного недоспал, немного переволновался. Потом Смит обычно небрежно гладил ее по голове — и исчезал. А Джемм не хотела настаивать, поскольку на собственном опыте знала, как раздражают бесконечные вопросы: «Ты в порядке?.. Точно в порядке?.. Что это ты все молчишь?.. Ничего не случилось, нет?..» Сама намучившись от подобных приставаний, она не хотела терзать Смита, даже зная наверняка, что уж с ним-то точно не все в порядке.

Обеспокоенная переменой в их отношениях, Джемм провела не один час в раздумьях о причинах проблемы. Скука? Хандра? Соперница? Но буквально два дня назад, совершенно неожиданно для себя, вдруг перестала беспокоиться, переживать и гадать. Ей вообще стало наплевать на Смита. И это было самое странное. Если бы она любила его, по-настоящему любила — наверняка страдала бы от его холодности и равнодушия. А ей было все равно.

Попытавшись взглянуть на себя и Смита со стороны, Джемм пришла в ужас: они словно супруги-пенсионеры, давно осточертевшие друг другу. Из тех, что без конца критикуют один другого, исходят желчью и презрением, но продолжают жить вместе — только потому, что никому недостает духу хлопнуть дверью, хотя обоим друг на друга наплевать.

Джемм призывала на помощь здравый смысл, напоминала самой себе о том, что первый, брызжущий гормонами этап романа вообще недолговечен, а совместное хозяйство ускорило неизбежное охлаждение, но все же, все же… Пять месяцев — не маловато ли? Смиту оказалось в самый раз.

И вот теперь вернулся Ральф, которому на нее не наплевать. Милый Ральф. Славный Ральф. Впервые за много недель Джемм готова была смеяться от счастья.

Из спальни Ральфа она прошла к себе, сбросила туфли.

На кровати лежал красный конверт, надписанный корявым почерком Ральфа и адресованный «мисс Джемайме Кейтрик». Внутри обнаружилось затейливо оформленное приглашение:

Ральф очень скоро безобразно разбогатеет, в связи с чем и устраивается

Вечеринка у Ральфа

Лейте, танцуйте, флиртуйте,

делайте что угодно — плачу за все.

Пpu желании можете даже взглянуть

на мои новые картины.

Лондон, Ледбери-роуд, 132, галерея «Довиньон». 6 марта, пятница, в любое время начиная с 20.30.

Вот это да! Вечеринка! Класс! Наконец она обновит то розовое платье на тоненьких бретельках, с пуговичками вдоль всей спины, которое ей до сих пор некуда было надеть. И картины Ральфа наконец увидит, о которых все газеты трубят. И танцы обещаны… она уже сто лет не танцевала! Смит танцевать не любит, брюзга несчастный. Ну и на здоровье — она будет танцевать с Ральфом. Да-да, с Ральфом! А Смита — в задницу. В задницу его!

Джемм быстро написала ответ и пристроила на двери в комнату Ральфа.

— Десять сорок, приятель.

Таксист протянул руку в открытое окно и прищурился. Карл, заметно покачиваясь и ежась на морозном ветру, шарил по карманам. Обнаружив наконец бумажник, тщательно послюнил палец, отделил двадцатифунтовую банкноту и сунул в окно.

— С-сдачу ос-ставь. — Карл нетвердо двинулся к дому номер тридцать один.

Таксист посмотрел на двадцатку, глянул вслед Карлу, покачал головой и нажал на газ.

Ступеньки крыльца Карл преодолевал с крайней осторожностью: левая нога, правая нога, левая, правая. Добравшись до входной двери, навалился на нее и принялся вертеть ключ где-то в области замочной скважины, то по часовой стрелке, то против, пока наконец по чистой случайности не попал в цель. Дверь захватила его врасплох, неожиданно поддавшись под тяжестью его веса. Карл ввалился внутрь и аккуратно придержал дверь, но та оказалась с норовом — с силой грохнула у него за спиной.

— Ш-ш-ш! — Карл прижал палец к губам и захихикал, привалившись к стене.

В холле белела стопка конвертов. Карл зажал их в непослушных пальцах и нахмурился, пытаясь прочитать пляшущие строчки.

— Мисс Дикс-сон. Ха! С-сука. — Он отшвырнул письмо к лестнице, ведущей на верхний этаж. — Мисс Макнамара. Хе! Нет ее. Умотала к мамаше, в гребаный Поттерс-Бар! — проорал он, адресуясь к конверту. Подумал немного, достал из внутреннего кармана пиджака ручку, зубами стащил колпачок. Нацарапал по диагонали: «Умотала к мамаше в гребаный Поттерс-Бар на гребаную Таунбридж-роуд, 78».

— Ш-Шиобан Макнамара… Мисс Макнамара… Мисс Диксон, еще мисс, на хер, Диксон.

Письма, адресованные Шери, разлетелись по ковру холла.

Карл с гримасой отвращения добрался до своей двери, преодолел сопротивление замка и распластался в прихожей. Пытаясь встать, он заметил на коврике красный конверт, надписанный от руки и без марки.

Раскачиваясь из стороны в сторону и время от времени нежно икая, он разодрал конверт, поднес к лицу, отвел руку с конвертом подальше от глаз и прищурился, как древний старик, вчитывающийся в мелкие строчки «Таймс». На обороте пестрой открытки было что-то нацарапано от руки.

…слушал твои программы… даже плакал… живу внизу… мечтаю познакомиться… развлечься не помешает… пригласи кого хочешь… шампанское… буду рад…

Карл криво ухмыльнулся.

Дармовое шамп-панское? Придет, придет. Классный парень. Просто клас-сный, клас-сный п-парень.

Он опять пьяно улыбнулся, перешагнул через пальто, добрел до спальни и рухнул на кровать.

Шери проследила из окна, как Карл уселся в свой смешной черный «жучок» и укатил с Альманак-роуд. Подождала еще минут пять, после чего выскользнула из двери, бесшумно спустилась по лестнице и на цыпочках подкралась к двери Карла. Под ногами в пушистых носках из ангоры не скрипнула ни одна половица.

Прежде чем приступить к делу, она на всякий случай выглянула в окно лестничной площадки, убедилась, что Карл ничего не забыл и не решил вернуться, и только затем достала из заднего кармана брюк отвертку, пилочку для ногтей и кредитку «Американ Экспресс». Шери начала приводить в действие свой план — и явно не без помощи небес. Позавчера к ней заявился совершенно неожиданный гость, один из парней, что живут в цокольной квартире; не красавчик, который незадолго до Рождества угощал ее выпивкой в «Ориэле», а второй, оборванец, — Ральф. Свалился как снег на голову и попросил об одолжении, до того странном, что Шери чуть не отказалась сразу же. Но потом Ральф перечислил имена приглашенных, и ей вспомнился журналист из «Дейли мейл», с которым она беседовала по телефону пару дней назад и который очень даже заинтересовался ее историей. Пожалуй, ей это на руку, решила Шери — и согласилась помочь. К тому же Ральф был так мил… Шикарная улыбка у парня.

После того как она дала согласие, осталась самая малость — проникнуть в квартиру Карла и кое-что отыскать. В том, что задача выполнима, Шери не сомневалась. Года два назад, когда она забыла ключи дома, один из ее тогдашних поклонников без проблем открыл дверь с помощью пластиковой карточки. Все двери в доме однотипные, меняли их все сразу во время ремонта, так что и замки, должно быть, не слишком отличаются друг от друга.

Четверть часа манипуляций, зубовного скрежета, вздохов отчаяния — и дверь с покорным щелчком открылась. Шери улыбнулась и шагнула внутрь.

— Ф-фу! — Она сморщилась. — Ну и бедлам.

Шторы задернуты, ковер не виден под слоем старых воскресных газет, куда ни глянь — всюду грязные чашки, тарелки, жестяные контейнеры из-под готовых обедов… И стойкий кислый запах грязного белья.

Шери колебалась, прочесывая комнату взглядом. С чего начать, если не имеешь представления, что, собственно, ищешь? С телефонной книжки, пожалуй, решила она и шагнула к столу, который когда-то вполне мог играть роль письменного. Сердце ухало в грудной клетке, пульс частил, пальцы мелко дрожали, она дышала коротко и резко. Здорово! Адреналин так и бушует в крови. Шери покопалась в грудах бумаг, заглянула в ящики. Ничего.

Прошла было на кухню, но тут же отпрянула, спасаясь от вони. Господи, какого хрена эта суперзвезда не наймет прислугу? Денег ведь наверняка хватает.

Но в спальню заглянуть придется. Она с опаской толкнула дверь и с отвращением скривилась от ударившего в нос запаха несвежей постели, разбросанных повсюду грязных носков, старых ботинок. Включив свет, невольно попятилась при виде крайне непривлекательных трусов у самых своих ног. Фыркнула, с брезгливой гримаской переступила через тряпку, подобралась к трюмо. Есть! Письмо, адресованное Шиобан, с ее новым адресом, нацарапанным с трудом читаемыми каракулями. Поттерс-Бар, Таунбридж-роуд, 78. Шери несколько раз про себя повторила адрес и только затем положила письмо на место, выключила свет, тихонько защелкнула дверь и так же неслышно, как и пришла, вернулась к себе.

Все готово!

Ральф? Ральф? Ральф?

Кто такой, черт побери, этот Ральф? Шиобан терялась в догадках.

В школе, помнится, был один Ральф-Ральф Миллард, симпатичный такой, томный красавчик с репутацией светского льва, но они ведь даже не в одном классе учились… Ее терапевта тоже как будто зовут Ральф… Или Руперт? А может быть, Родни? Определенно никаких Ральфов среди ее знакомых нет.

Так кто же прислал ей приглашение?

Шиобан в сотый раз покрутила карточку в руках — не обнаружится ли подсказка. Ничего, ни малейшей зацепки.

Приглашение пришло неделю назад, вместе с прочей переадресованной от матери почтой, в красном, от руки надписанном конверте. Адресат указан верно — Шиобан Макнамара, но ни обратного адреса, ни телефона нет, несмотря на стандартную приписку о желательности ответа. Кому отвечать? И почерк незнакомый… Таинственная история.

Тайны Шиобан любила.

Несколько дней назад она нарочно прошлась по Ледбери-роуд и убедилась, что по крайней мере галерея «Довиньон» — реально существующее заведение, и художественные выставки там действительно проводятся. Внутрь не вошла — струсила, к тому же хотелось растянуть удовольствие и не портить себе сюрприз. Вдруг и вправду Ральф Миллард? Что-то в нем проглядывало эдакое… артистическое; запросто мог стать художником. Мало ли — вдруг он все эти годы тайно сох по ней, хранил адрес ее матери, а открыться решился только теперь, когда обрел имя и славу? Или двадцать лет за что-то точил на нее зуб, чтобы теперь поквитаться? Вряд ли. Она ему и двух слов не сказала.

Как бы там ни было, а тайна — это всегда здорово. Возбуждение Шиобан росло день ото дня, она готовилась к загадочной вечеринке, как к выпускному балу — обдумывала наряд, записалась к парикмахеру. Что бы ее там ни ожидало… кто бы ни ожидал — она явится во всеоружии. В самом худшем случае приглашение окажется ошибкой. И что с того? Стоит ли упускать шанс продемонстрировать новообретенную стройность в вечернем платье и стильную стрижку? Не понравится вечеринка — развернется, поймает такси и отправится к Рику. Домой. Еще и трех недель не прошло, как Шиобан переехала к Рику; все никак не привыкнет, что теперь это ее дом.

Рик был заинтригован не меньше Шиобан. Она прекрасно понимала, что Рик изо всех сил изображает хладнокровие, играет роль беззаботного бойфренда, с легкостью отпускающего подружку на вечерок от себя отдохнуть. Совсем как Карл в самом начале их романа.

— О нет, я пас, — отказался Рик с небрежной улыбкой. — Не хочу тебя стеснять. Иди одна, дорогая.

Какой же он милый. Шиобан в душе надеялась, что Рик не пойдет. Она еще не насладилась полузабытым чувством независимости, юношеским духом свободы, давным-давно, казалось, погребенным под пластами семейной рутины, скуки и лишних килограммов. Авантюру сегодняшнего вечера ей хотелось пережить без Рика.

Шиобан зашла в ванную комнату, шикарную ванную комнату в квартире Рика, с сияющей хромом душевой кабинкой и изогнутыми овалами зеркал; в шикарную ванную комнату, которую каждые два дня до блеска выдраивала вешерка, нанятая Риком для ежедневной уборки его шикарной квартиры.

Со времени переезда к Рику Шиобан еще сильнее похудела. В такой квартире толстухам не место; это гнездышко определенно создавалось для воздушной особы. Высокие потолки, удлиненные, в стиле времен Георга, окна, хрупкие стеклянные безделушки на невесомых полках, изящные вазы, роскошные фестоны штор, ненавязчивый, элегантный минимализм обстановки как-то незаметно, исподволь снижал ее вес. Шиобан даже усилий не пришлось прикладывать. Плюс любовь, а любовь, как известно, — лучшая диета.

Когда ненавистные килограммы благополучно растаяли, ее обуяла жажда нового. Шиобан отправилась в парикмахерскую, с замиранием сердца отдала свое богатство в руки мастера и не открывала глаз, пока тяжелые локоны летели на пол. «Рашель» — так, кажется, называется ее прическа. У плеч концы волос подвернуты, спереди чуть высветленная прядь. Шиобан выпрямилась, тряхнула головой, открыла глаза и… встретилась в зеркале взглядом с совсем молодой женщиной! Молодой, современной женщиной конца девяностых. Карла хватил бы удар. Он любил ее волосы не меньше, чем саму Шиобан, и терпеть не мог перемен.

Из парикмахерской Шиобан отправилась в Ковент-Гарден, в «Оазис», «Вэрхаус» и «Френч Коннекшн», где накупила неприличное количество нарядов, экстравагантных и современных, под стать новой прическе. А полки с легинсами даже взглядом не удостоила.

Рик одобрил и стрижку, и покупки, не слишком галантно обмолвившись, что прежняя прическа, несмотря на всю роскошь, ее давила, зато новая подчеркивает овал лица и точеные ирландские черты, а светлые пряди — синеву глаз.

Вспенивая на голове шампунь, Шиобан в очередной раз порадовалась, до чего упростилась эта прежде мучительная процедура, и в очередной раз изумилась собственной глупости — надо же было столько лет таскать на себе такую тяжесть! Зато теперь она свободна. От длинных волос, от лишнего жира, от прошлого.

Она прополоскала волосы, вышла из кабинки и нырнула под мягкое бледно-желтое полотенце. На краю раковины дожидался бокал с красным вином, успевший за это время покрыться крохотными капельками. Шиобан сделала большой глоток, оглянулась на зеркало. Губы ее тронула улыбка радостного предвкушения.

Глава двадцать девятая

— О, мой бог! Выглядишь отлично. Просто воплощение элегантности. — Филип хлопнул Ральфа по плечу и стрельнул взглядом по залу, не иначе как в надежде на аплодисменты официантов, которые вкатывали тележки с шампанским и закусками. Все, что Филип делал, он делал на публику.

Ральф попытался ослабить галстук. Ну и кретинский же у него вид… как на похоронах у тетушки, когда ему тоже пришлось напялить костюм. Этот, впрочем, неплох. «Дольче и Габбана» как-никак. Ха! Видела бы этот костюмчик Клаудия! Модного серого цвета, стильный, с небольшими аккуратными кармашками. Там же, в «Дольче», его раскрутили на экстравагантную рубашку в полоску с каким-то супермодным воротником.

— Идеальный манекен! — выдал ему комплимент низенький продавец-испанец, прикладывая к рубашке один галстук за другим.

— В самом деле, — согласился рослый продавец-француз. — О модельном бизнесе никогда не думали? Рост, осанка — все при вас.

Оба лучезарно улыбнулись.

Ральф был польщен и смущен одновременно, однако костюм ему понравился, рубашка тоже, а от узкого черного галстука он и вовсе пришел в восторг. Словом, на Бонд-стрит Ральф вышел с гордым ощущением, что добавил себе дюймов десять росту, поскольку стойко вынес пытку модным магазином и заслужил приз. А что касается шести сотен фунтов… ничего, дело того стоило.

Сегодня ему не обойтись без костюма, одного из важнейших пунктов его плана. Сегодня он должен быть на высоте. Вечеринка для него важнее открытия выставки, важнее сборища старых пердунов и кичливых кривляк, налетевших вчера на него как на мухи на мед. Ради вечеринки Ральф выбрался в парикмахерскую, подстригся и даже поддался на уговоры побриться как положено — с массажем, горячими полотенцами и прочими хитростями. Итак, новый костюм. Новые ботинки. Гладкий подбородок. Лучшие носки. Сегодня вечеринка у Ральфа.

— Ну, дружок, признавайся, кому мы обязаны этим новым нарядом, этой элегантностью и этим… — Филип повел носом, — оч-чень сексуальным ароматом? — Многозначительно вскинув брови, он похлопал Ральфа по щекам.

— Сам увидишь, Фил, и сам все поймешь, — натянуто ответил Ральф.

— Женщина? — Карие глаза Филипа хитро блеснули.

— Женщина? Нет, это всего лишь костюм. О черт… — Ральф оттянул воротник. — Ну и жара. Кондиционеры работают?

Филип кивнул:

— Вовсю. Пойдем глянем на цветы — только что доставили. Сплошь пионы, как ты заказывал.

По дороге к кабинету Ральф крутил головой, всматриваясь в свои картины, пытаясь увидеть их глазами Джемм. Что она о них подумает? Испугается? Поднимет на смех? Придет в восторг? Боже, сделай так, чтобы они ей понравились. Они ведь, по сути, написаны для нее. Выставляя их, Ральф помнил о Джемм, размещал их на стенах в том порядке, в котором, по его замыслу, их должна была увидеть Джемм; воображал, как Джемм, в своем черном пальто с меховым капюшоном и перчатках, наклоняет голову то на один бок, то на другой, отступает, приближается, чтобы разглядеть картины под разными углами, время от времени оборачивается и улыбается ему.

Небольшой кабинет буквально утопал в пионах — Ральф сделал заказ на двести пятьдесят фунтов; их горьковатое благоухание чуть сняло напряжение. С отсутствующим видом Ральф легко пригладил пушистые разноцветные головки.

— Как насчет бокала вина, Фил? Брови Филипа опять поползли вверх:

— Вина?! Что происходит, Ральф? Еще вчера были джинсы и пиво, а сегодня — костюм и вино? На меня равняешься? Решил стать французом? — Посмеиваясь, он достал бутылку и два бокала.

Ральф взял наполненный бокал, закурил и вернулся в зал. У стола администратора остановился, чтобы сменить диск в проигрывателе. Кивнул удовлетворенно.

Время еще есть. Он покружил по залу, вслушиваясь в мягкий стук каблуков по пружинистым паркетинам, прошелся как в детстве — наступая только на стыки, попробовал изобразить балетную позицию: пятки вместе, носки разведены на сто восемьдесят градусов — выйдет или нет? Вышло.

Сунул руки в карманы, вынул, полюбовался дорогим кроем брюк и идеальными складками, накрывающими ботинки. Застегнул пиджак, расстегнул пиджак. Черт, ну и жара.

Наконец занял пост у входа — в одной руке бокал с вином и дымящаяся сигарета, другая в кармане, плечо подпирает косяк. Со стороны, должно быть, тот еще вид: напыщенный бездельник в костюме от-кутюр. Да плевать, как он выглядит.

Ральф провожал взглядом прохожих. Люди равнодушно спешили мимо, даже не пытаясь заглянуть внутрь. Художественная галерея? Картины? Чушь собачья. Ральф их понимал. Искусство. Смешная, если подумать, штука. Его картины — это его картины. Частицы его души. Его фантазии и мечты. Неудивительно, что в основной своей массе люди не жаждут украсить ими свой дом. Есть, правда, и другие — те, кто готов выложить за одну картину две с половиной тысячи, но у таких обычно и дома-то нет в общепринятом смысле слова; у них особняки, офисы, «территории». Ральф попытался представить одну из своих картин на стене родительской гостиной, по соседству с древними часами. И улыбнулся.

А на часах у него за спиной всего лишь половина восьмого. Еще час. Целый час! Он опять закружил по залу. Сменил пустой бокал на полный. Выкурил дюжину сигарет.

— Может, сменим название выставки на «Этюды в никотиновом дыму»? — простонал Филип.

Вокруг суетились официанты, создавая на столиках под белоснежными скатертями натюрморты из затейливых канапе, тайских кексов с плюмажами из свежего кориандра, карликовых крабовых палочек с пиалками арахисового соуса, аккуратных горок розовых креветок, блюдечек со сладким соусом чили, острым соусом чили, стружкой зеленых чили, крошкой красных чили и маринованных чили. Меню вечеринки Ральф уделил особое внимание.

Из двух огромных черных посудин, полных колотого льда, торчали горлышки бутылок шампанского, а на соседнем столе юная официантка в черной мини-юбке и нарядной белой блузке расставляла сверкающие бокалы на тонких ножках.

Что-то напевая себе под нос, Филип возился с пионами, сооружал из них гигантские замысловатые букеты и расставлял по углам, столам и прочим подходящим, на его взгляд, местам. Гетеросексуал с откровенно женскими замашками — единственный в своем роде.

У Ральфа стянуло желудок, да и кишечник энергично напомнил о себе. Только этого не хватало. Он пытался проигнорировать позывы, но волнение с каждой секундой нарастало, и организм взбунтовался. Ральф потер живот, стиснул ягодицы. Волосы на руках встали дыбом. Черт! Он сделал пару кругов по залу. Выкурил очередную сигарету. Опять постоял на входе, разглядывая машины, лощеных завсегдатаев Ноттинг-Хилл, иностранцев, держащих путь в дорогие рестораны. Вернувшись внутрь, заменил выбранный Филипом диск своим любимым и поставил «Мороз по коже» на повтор.

— Хочешь, чтобы твои гости с тоски умерли? — недовольно прокомментировал Филип.

Кишечник не унимался. Ральфа самого уже продирал мороз по коже, и под мышками было липко от холодного пота. До половины девятого две минуты. Дьявольщина. Где она? А вдруг… Нет, она придет. Непременно придет.

Кишечник взбесился окончательно, сигареты больше не помогали, скорее наоборот. Ее все нет… а должна бы уже появиться… Нужно дождаться, быть на входе, когда она придет… О-о-о черт, но в сортир все-таки надо. Ральф рванул через зал, через кабинет — в кабинку у черного входа, где со вздохом облегчился и привел себя в порядок. И прищурился, глядя в зеркало. Живой мертвец… Лицо серое, влажное, в глазах застыл ужас. Хотелось выглядеть раскованным, успешным, а зеркало подсовывало наркомана в ломке, но при дорогом костюме. Ральф вытер руки и прошел в кабинет, на ходу пощипывая щеки, чтобы вернуть им хоть намек на румянец.

Господи, почему он так дергается? Сама по себе идея ведь отличная: устроить вечеринку для друзей, отпраздновать успех и завершение добровольного заточения. А в результате может разыграться классическая мыльная опера с чудаковатыми персонажами и, как водится, путаными сюжетными линиями. Остается только надеяться, что до фарса не дойдет.

Где же она?

Обещала приехать раньше всех, в четверть девятого, а сейчас уже без четверти. Ральф пересек зал и подошел к двери в тот самый момент, когда она наконец ворвалась в галерею — сплошной парфюм и гламур. Шелковистые волосы забраны вверх, открывая длинную шею; безупречная кожа золотисто сияет, едва тронутая макияжем.

— Прости, Ральф, прости! Никак не могла поймать такси и…

— Ничего, все нормально, никого пока нет. Давай сюда пальто.

Он неуклюже стащил пальто с ее плеч, открыв загорелые обнаженные руки и струящиеся до щиколоток, льнущие к телу черные кружева.

Ральф изумленно вытаращился:

— Господи Иисусе… Ты выглядишь на миллион!

Шери изобразила благодарную улыбку, умудрившись не выдать привычки к подобным комплиментам.

— Ты великолепна, Шери. Да, и спасибо за помощь и за сногсшибательный вид.

Ухмыльнувшись, Ральф театрально расцеловал ее. И вдруг успокоился. Дыхание пришло в норму, молотообразное биение пульса в висках утихло, мышцы расслабились.

— У нас все получится. — Взяв Шери за руки, он с улыбкой заглянул ей в глаза. — Все обязательно получится.

Глава тридцатая

Джемм не то что комплимента — взгляда от Смита не удостоилась, когда появилась в гостиной. А комплимент, между прочим, был бы вполне заслужен. В новом платье, расшитом розочками, с крохотными шелковыми бутонами роз в забранных на затылке кудрях, в сексуальных босоножках она выглядела потрясающе.

— Ванная тебе больше не нужна? — буркнул Смит с нетерпением очевидным, но совершенно неуместным, поскольку опоздание было всецело на его совести. Джемм и занимала-то ванную каких-нибудь четверть часа — не так уж долго для девушки, особенно если учесть результат.

Предложенную Джемм белую рубашку Смит отверг, а в данный момент стаскивал и ту, что выбрал сам, поскольку обнаружил на манжете пятно, в чем опять же, судя по его тону, была виновата Джемм. К рубашке Джемм, разумеется, не прикасалась, но предпочла смолчать и терпеливо ждала, выслушивая его стенания: от этой идиотской вечеринки после таких идиотских сборов ничего хорошего ждать не приходится.

Такси прибыло лишь через двадцать минут после третьего неубедительного заверения диспетчера в том, что «машина буквально за углом».

К тому моменту, когда такси, преодолев пробку на Холланд-роуд, подкатило к галерее, Джемм со Смитом уже опаздывали на час и успели потерять всякий интерес друг к другу.

Угрюмо приняв плату, таксист нажал на газ. Если он и пребывал в добром расположении духа, когда сажал их на Альманак-роуд, то за полчаса пути наверняка пропитался враждебной атмосферой и укатил такой же злой, как и пассажиры.

— Я тут не задержусь, — проворчал Смит, засовывая бумажник в задний карман. — У Ральфа не друзья, а скопище снобов.

Джемм у него за спиной вздернула брови — словно жена, уставшая от нытья благоверного, — и следом за Смитом подошла к дверям галереи, где они и столкнулись с вынырнувшим откуда-то Карлом.

— О, привет. Сразу не узнал, а следовало бы. — Карл ухватил руку Смита.

— Угу… привет. — Смит недоуменно сдвинул брови. — А что ты здесь, собственно?..

— Твой приятель, Ральф… прислал приглашение. Слушал, говорит, твою программу, чуть не плакал, говорит, от жалости. Ха! Пол-Лондона плачет от жалости, эдак и утонуть недолго. Зато вот на вечеринки приглашают…

Карл пихнул Смита в бок, и стало ясно, что он уже набрался.

Сообразив, что от Смита вежливых манер не дождешься, Джемм сама протянула ирландцу руку:

— Привет! Я Джемм. Живу внизу со Смитом и Ральфом. Приятно познакомиться.

— А… Квартирантка? Смит ухмыльнулся:

— Вроде того.

— Приятно. Карл Каспаров. — Карл с пьяной улыбкой стиснул пальцы Джемм. — А ты милая. Не в обиде?

О какой обиде речь, если этим вечером комплименты ей, по-видимому, больше не светят? Джемм улыбнулась:

— Нисколько.

Она скосила глаза на Смита — может, теперь до тебя дойдет? Но тот уже входил внутрь.

Вечеринка была в разгаре. Смит, Джемм и Карл лавировали между гостями, высматривая туалет, Ральфа и дармовое шампанское. Господи спаси, думала Джемм, протискиваясь меж голых спин и смокингов, худосочных блондинок и голливудских жеребцов. От друзей Ральфа оторопь берет. Она здесь выглядит карлицей.

Атмосфера в зале была щедро настояна на французском парфюме, напыщенных репликах, клубах сигаретного дыма и визгливых сплетнях светских красавиц об отсутствующих светских красавицах. Новых гостей приветствовали равнодушными кивками или намеренно долгими взглядами, в которых проблеск любопытства тут же сменялся презрительным разочарованием.

Добравшись до середины зала, Джемм упала духом. Пожалуй, насчет скопища снобов Смит прав. Она кожей чувствовала, как Смит с каждой секундой все больше мрачнеет.

Где же Ральф? Взгляд Джемм лихорадочно метался по сторонам. Ее обуял ужас при мысли, что Ральф, взлетев на Олимп, сочтет ниже своего достоинства признать знакомство с ней. «Простите, разве мы встречались?» Неприятный холодок пробежал по спине. Немедленно… сейчас же найти Ральфа и убедиться, что он все тот же, милый и славный Ральф.

Карл мысленно поздравил себя с тем, что догадался перед выходом опрокинуть несколько рюмок. Вся эта марионеточная публика наводила тоску; он вдруг почувствовал себя очень одиноким и очень, очень старым. Хорошо хоть ребята с нижнего этажа попались, все-таки компания. Внезапное холостячество выводило Карла из себя. Друзья вокруг не уставали твердить, что он не только быстро привыкнет, но и научится ценить свободную жизнь. Плюсов в ней куда больше, чем минусов, убеждали они. Да ни хрена. С каждым днем Карл все сильнее ненавидел эту треклятую свободу. Ни дня не проходило без тоски по Шиобан, привычной семейной рутине, по вечерам на диване, перед телевизором. Как же ему хорошо жилось, когда не надо было таскаться по чужим вечеринкам и общаться с незнакомыми людьми, которые ему к тому же не нравятся. Рай на земле — вот что такое была его жизнь с Шиобан.

Карл по-прежнему верил в ее возвращение. Ну не сможет она долго торчать в своем жутком Поттерс-Бар, в комнатушке, которую можно измерить несколькими шагами. Ярость утихнет, и она вернется. На следующей неделе у него день рождения. Карл не сомневался, что Шиобан позвонит, чтобы поздравить, а заодно и… Отличный ведь повод начать все по новой, простить и забыть.

Однако пока Шиобан рядом нет, а ему надо как-то продержаться на этой вечеринке. Выпью пару бокалов шампанского, решил Карл, перехвачу что-нибудь из шикарной закуски, поболтаю с соседями — славные ребята — и смоюсь домой, где дожидается бутылка превосходного эля. Он урвал с проплывающего мимо подноса бокал с шампанским, проглотил залпом и вытер рот тыльной стороной ладони.

Смит облегченно вздохнул, заметив наконец темноволосую голову Ральфа.

— Вот он!

Ральф… В шикарном сером костюме и даже — неужели? — подстриженный! Глаз не отвести, подумала Джемм. Он стоял вполоборота к ним, рядом с очередной модельной блондинкой в длинном платье из черных кружев. Беседа определенно захватила обоих; они не замечали никого, каждый жест недвусмысленно свидетельствовал об обоюдном влечении. Не-ет, эта парочка явно не о погоде разговаривает. Джемм судорожно сглотнула. Ральф вправе общаться с кем угодно, не спрашивая разрешения у соседки по квартире.

Заметив приближающуюся троицу, Ральф оборвал интимный диалог, а при виде Джемм расплылся в широченной улыбке и раскинул руки. У Джемм отлегло от сердца — все-таки он прежний.

— Джемайма Кейтрик, вы сегодня до отвращения хороши, — шепнул он ей на ухо и скользнул губами по щеке.

Джемм слегка покраснела.

— Ты тоже, — с нервным смешком сказала она. Золотистая топ-модель повернулась к ним.

Ральф отстранился от Джемм, чтобы обнять обнаженные загорелые плечи красавицы.

— Полагаю, вы все знаете Шери? Шери сверкнула лучезарной улыбкой. — Шери, это Карл… вы знакомы, не так ли?

Смит, мой друг и сосед по квартире… вы встречались, если не ошибаюсь. Джемм, девушка Смита, — кажется, вы с ней тоже как-то сталкивались. Ну не здорово ли, что мы собрались все вместе, соседской компанией?! Приношу свои извинения за всех этих пижонов из Ноттинг-Хилл… и не думал приглашать… черт их знает, откуда налетели… Мои друзья, должно быть, еще сидят по пивным…

Ральф что-то говорил, говорил — впустую для всех остальных.

У Смита, похоже, земля уходила из-под ног. Вцепившись в ладонь Шери, он все никак не мог отпустить ее. Судя по зеленоватой бледности, Смит собирался потерять сознание, а пока этого не произошло, отчаянно гримасничал, пытаясь выдавить хоть что-то членораздельное, возил языком по пересохшим губам, открывал и захлопывал рот, будто форель на песке.

И почему он не надел белую рубашку?

— Так ты знакома с Ральфом? — прохрипел он наконец.

— Да, мы… — Шери высвободила пальцы, — недавно познакомились. Но уже подружились. — Многозначительно растянув это «подружились», она обняла Ральфа за талию. — Он просто прелесть! — Сочные губы прижались к щеке Ральфа.

Джемм окаменела, чувствуя себя тупой коротышкой, с ног до головы вырядившейся в дурацкие цветочки. Внезапные слезы обожгли глаза. Джемм цеплялась за Смита как за спасательный круг, а тот с маниакальным упорством осыпал комплиментами платье Шери, прическу Шери, ослепительную красоту Шери.

В общей атмосфере ненависти, ревности, похоти, шока и замешательства участники квартета напрочь забыли о Карле, чье бледное лицо приобрело ядовито-малиновый оттенок, а мощное тело налилось такой яростью, что грозило лопнуть, как передержанная в микроволновке сарделька.

— Что за гребаная херня здесь происходит ? — зловеще медленно начал он. — Шутить со мной надумала, сучка? — Вопрос прозвучал едва слышно, и только на последнем слове Карл взревел так, что вся компания подпрыгнула.

Четыре пары глаз уставились на Карла. Шери робко протянула к нему руку:

— Успокойся, Карл. Честное слово, это не то, что ты подумал. Послушай, я…

Карл отпрянул от нее как от гадюки.

— Не смей ко мне прикасаться, дрянь. Господи Иисусе. Я сейчас блевану. Тебе что, мало? Мало тебе, что ты разрушила мою жизнь? — Карл подался к Шери, которая юркнула за спину Ральфа. — Теперь взялась за этого парня?!

— Ну-ну, приятель… — сделал Ральф попытку вмешаться.

Карл отмахнулся от него как от надоедливой мухи.

— НУ-НУ?! Что — НУ-НУ?! Не знаю, чьи это фокусы, но они мне не нравятся. Оч-чень не нравятся. Шуточки решили пошутить? Ты какого хрена меня сюда пригласил? Эта сука надоумила?

— Карл! Все не так, честное слово. Никто и не думал… — простонала Шери, театрально заламывая руки. — Клянусь, я так переживала за…

— ЧТО?! — Смех Карла не предвещал ничего хорошего. — ТЫ?! Переживала? Да ты не то что переживать — думать ни о ком не способна, кроме себя. Ты исчадие ада, вставшее на моем пути. Исковеркала мою жизнь, а теперь желаешь позабавиться за мой счет со своими дружками? — Налитый кровью взгляд вонзился в Ральфа. — Спасибо за приглашение, приятель.

— Пожалуйста, Карл! Ты не можешь вот так уйти! — взвизгнула Шери, цепляясь за него.

Нет! Если он уйдет, весь ее труд насмарку, план полетит к чертям, а она целый вечер угробит на никому не нужную вечеринку. И не видать ей тогда ни славы, ни Карла.

Карл одним движением стряхнул ее с себя, развернулся и зашагал к выходу, бесцеремонно расталкивая рекламных щеголей и журнальных красоток. Разговоры, щебет, гомон в зале разом стихли; гости захлопнули рты — все, кроме одного полудурка в дальнем углу, который продолжал услаждать себя звуками собственного голоса.

Карл почти достиг цели, когда кто-то ухватил его за локоть и дернул назад. Смит, впавший в ступор в начале безобразной сцены, с уходом Карла вдруг очнулся и деревянной походкой последовал за ним к двери.

— Вот что, парень…

Джемм скривилась и в первый раз за все время знакомства подумала, что Смит выглядит полным идиотом. Только идиот в такой ситуации мог выдать «Вот что, парень». Сам будет виноват, если Карл ему вмажет.

— Вот что, парень. Не знаю, что у тебя за проблема, но ведешь ты себя… Вернись и извинись перед Шери. С леди так себя не ведут.

— Это сука подзаборная, а не леди! И вообще… какое… твое… собачье… дело? — Карл ткнул Смита пальцем в грудь. — А-а-а… дошло. Она уже и на тебя лапы наложила? — Карл расхохотался и отпихнул Смита с дороги. — Удачи, приятель, она тебе понадобится.

Смит двинул было за ним, но от опрометчивого шага его спасло появление новой гостьи — блондинки в черном пальто и в туфлях на шпильках.

— Шиобан!

— Карл!

— Что… Какого… Как ты сюда попала?

— Как ты сюда попал?

— Не знаю. Кто тебя пригласил?

— Не знаю. Не ты? — Нет.

— Тогда я понятия не имею.

— Боже… Боже мой! Ты… Ты великолепна, Шабби! Что это с твоими волосами?

— Подстриглась. Что происходит, Карл? Кто устроил эту вечеринку?

Карл кивнул на Ральфа. Тот прирос к полу, растерянно глядя на них. Шери с появлением нового персонажа скользнула за ближайшую колонну.

Шиобан озадаченно сморщила лоб:

— А… кто это?

— Ральф.

— Ага. Ральф. В приглашении так и сказано. Но кто такой этот Ральф?

— Наш сосед. То есть… Живет на Альманак-роуд, в нижней квартире. Помнишь?

Шиобан напрягла память.

— М-м-м… Ну да, конечно. Только… все равно… Почему? Ничего не понимаю. Объясни, что происходит, Карл.

Карл пожал плечами:

— Хотел бы я знать. — Лицо его смягчилось. — Да ладно, какая разница! Я так рад тебя видеть, Шабби. Так рад…

Он гладил ее руки, перебирал пальцы и улыбался как сельский дурачок.

Смит, напружинившись, все еще топтался в шаге от Карла. Когда он повернулся лицом к залу, аудитория, утратив интерес к скандалу, как ни в чем не бывало вернулась к прерванным разговорам. Смит глянул на свои стиснутые кулаки, медленно разжал, потер следы от впившихся в ладони ногтей. Привычным жестом поправив галстук и пригладив волосы, поплелся обратно. Обидно… Обидно, что единственная в жизни попытка решить вопрос по-мужски потерпела крах на виду у целой толпы рафинированных приятелей Ральфа. Смит держал курс на Шери, которая вынырнула из-за колонны, едва миновала опасность.

— Ты в порядке? — каркнул Смит, заботливо обняв ее голые плечи. Он задыхался от счастья. Обнаженная кожа под его пальцами была именно такой, какой представлялась в его мечтах, — шелковистой, как самый шелковистый шелк на свете.

Шери грустно кивнула:

— Пожалуй. Но я получила по заслугам.

— Что? Не говори ерунды. Он просто пьян.

— Он прав, Смит. Абсолютно прав.

— Нет! — рявкнул Смит возмущенно. Ральф и Джемм вздрогнули. — Забудь, Шери. Он пьяный урод.

Шери вздохнула. Большой палец Смита без устали гладил голое плечо. Что за кожа… Что за кожа! Так бы и не отрывался весь вечер.

— Ты не понимаешь, — продолжала настаивать Шери. — Помнишь наш разговор в «Ориэле»? Помнишь, что я рассказывала тебе о своем прошлом, о проблемах с мужчинами?

Джемм с силой стиснула пальцы вокруг ножки бокала. Смит отклеил ладонь от плеча Шери. Очухался наконец. В первый раз за весь день вспомнил о своей девушке.

Ральф внутренне содрогнулся и отвел глаза. Начинается. Небрежно подцепив Джемм под локоть, он потянул ее прочь от Смита и Шери.

— Джемм, если позволишь, я лично проведу тебя по своей выставке. Автор в роли гида — большая честь для гостя, заметь! — Он подмигнул с лукавой улыбкой и утащил ее за собой в тот самый миг, когда Джемм открыла рот, чтобы как-то заявить о себе.

«Ориэль»? Когда?.. Смит не знаком с Шери! Что за чертовщина происходит? Почему он вокруг нее вьется? Плечи гладит, комплименты сыплет… И вообще — разве Шери не подружка Ральфа?

— Ральф… — тихо сказала Джемм, — что тут происходит?

Ральф чувствовал себя виноватым, но пытался отделаться от этого ощущения. Врачи ведь тоже причиняют боль, зато потом ребенок выздоравливает. Джемм укол необходим, для ее же пользы. Ральф обнял ее за плечи и повел к стене с картинами.

— Понятия не имею. Должно быть, просто вечер сумасшедший.

Полнейшая сумятица в мыслях и чувствах не позволила Джемм потребовать более внятного ответа. При чем тут, спрашивается, эта пара с верхнего этажа — ирландец диджей и его экс-подружка? Все еще стоят у дверей… она крутится перед ним — платье показывает? Или фигуру? А она здорово похудела. Этот Карл ухмыляется во весь рот, будто клад нашел. С чего он взъелся на Шери? У них что-то было? А Ральф? Как он с ней познакомился? А Смит?.. Господи. У Джемм все поплыло перед глазами. До сегодняшнего вечера она считала, что Шери — просто соседка с верхнего этажа. Они как-то поболтали, столкнувшись у подъезда. В детстве, помнится, эта Шери хотела стать балериной, а в ближайшее время собиралась выйти замуж. Точно! Она ведь собиралась выйти замуж! И что же? Оказывается, Ральфу она подружка, Карлу — смертельный враг, а Смиту… Смиту она — кто?! Да и замужество явно исчезло из ее планов. Джемм оглянулась. Вновь обняв Шери за плечи, нацелив недвусмысленно оттопыренную ширинку на ее бедро, Смит что-то нашептывал Шери на ухо, а та игриво хлопала ресницами и заливалась смехом.

— Джемм! Джемм, что с тобой? — Ральф с озабоченным видом заглядывал ей в глаза.

— Н-ничего… Все нормально. — Джемм заставила себя отвернуться от неприятной сцены.

Ральф все еще не отрывал взгляда от ее лица. Открыл рот, словно собираясь что-то сказать. Закрыл. Снова открыл:

— Я уже говорил, Джемм, но хочу повториться — ты сегодня убийственно хороша. Правда. Платье… улетное. А розочки… — Он осторожно потрогал шелковый бутон. — Я их обожаю. Здесь никто с тобой не сравнится, Джемм. Я счастлив, что мы снова вместе. — Ральф поднес ее ладонь к губам.

— Я тоже, Ральф… я тоже счастлива! Мне так тебя не хватало. — Джемм быстро поцеловала его ладонь, сообразила, что жест неуместен, и смутилась. — Э-э… смотреть картины будем или передумал?

Черт бы тебя побрал, Ральф.

Ральф и сам покраснел, довольный мимолетным ощущением мягких губ Джемм на своей ладони.

— Будем. — Приобняв ее за талию, он широким жестом указал на первую картину: — Прошу: «Розовая губная помада и пионы»!

Джемм прикрыла рот ладонью.

— Ральф… это же… да? Это я?! — Она уставилась на него круглыми от изумления глазами.

Сомневаться не приходилось. С небольшого полотна, на сочном фоне розовых, густо-красных, бордовых пионов, сияла счастливой улыбкой Джемм.

Ральф молча кивнул и перешел к следующей картине.

Снова Джемм, на этот раз по плечи и в окружении блестящих огненных и зеленых чили.

Еще одна… Опять Джемм. И еще, и еще. А вот натюрморт — пионы, чили, зелень.

— Ральф…

— Ш-ш-ш! — Он приложил палец к ее губам. — Молчи. Молчи и смотри.

А дальше все было точь-в-точь как в его мечтах: Джемм любовалась картинами, а он любовался Джемм, и она склоняла голову, прищуривалась, читая названия, время от времени оглядывалась на Ральфа, и в ее взгляде кроме «Ты с ума сошел» читались восторженное изумление, благодарность и — теперь Ральф был в этом уверен — любовь.

Глава тридцать первая

— Ну, рассказывай… По какой такой причине ты умолчал о нашей дружеской выпивке в «Ориэле»?

Смит в замешательстве потер подбородок.

— Да я, кажется, говорил… Забыла, должно быть. — Он сдавленно хихикнул и поглубже засунул руки в карманы.

— Хм… — Шери предпочла не настаивать. — Милая девочка. Мы с ней как-то столкнулись у дома, поболтали. Я еще тогда подумала, что она прелесть.

— Угу. Наверное.

— Забавно. За весь вечер в «Ориэле» ты о ней ни разу не упомянул.

— Ну, я…

— Скорее дал понять, что ни с кем не встречаешься.

— Но…

— А жаль. Признаться, я рассчитывала, что ты свободен. — Шери задумчиво водила пальчиком по краю бокала.

Смит замер.

— Господи, Шери! Мы с Джемм… Это же… Между нами ничего серьезного!

— Вот как? А Джемм считает иначе.

— Э-э?

— Говорю же, мы с ней долго болтали. Она считает иначе. Рассказала мне все о своих снах, о том, что вы с ней… как она выразилась?.. Предназначены? Точно, судьбой предназначены друг другу.

— Видишь ли, Джемм, конечно, хорошая, только немного… — Смит скорчил идиотскую рожу.

— Неужели? А по мне, так она вполне в своем уме. Разве что по тебе с ума сходит.

Смит пожал плечами:

— Это точно.

— А как же насчет того, что между вами ничего серьезного?

— Э-э… — Он поскреб затылок. — Я хотел сказать… для меня ничего серьезного. Думаю… — стрельнув глазами по сторонам, Смит перешел на шепот, — здесь имеет место классический случай безответной любви. Не пойми меня превратно, я очень хорошо отношусь к Джемм, она действительно милая, ты абсолютно права, но… не та, понимаешь? — Он с видом заговорщика повел бровью и на дюйм-другой придвинулся к Шери. — Как не понять. — Шери улыбнулась. Ну и мерзавец. Подлое ничтожество. Ральф был прав насчет своего приятеля. Второе действие спектакля внушало Шери определенные опасения. Ее собственная роль, в конце концов, связана с Карлом и Шиобан, а они уже благополучно соединились, увлечены беседой и явно не могут наговориться. Ну что ж, ничто не мешает исчезнуть со сцены… до поры до времени. Но Шери вошла во вкус; ей хватило двух минут общения с этой кучей дерьма, чтобы укрепиться в желании избавить от него Джемм. Шери отыскала глазами Ральфа — нежно обнимая Джемм за плечи, он что-то говорил, склонив к ней голову, показывал ей картины, которые девять недель кряду писал в сырой, холодной студии. От Шери не укрылось смятение в глазах Джемм, когда та увидела Ральфа в обществе другой женщины. Уж кто-кто, а Шери этот взгляд отлично знала. Джемм приревновала Ральфа к ней, вне всяких сомнений. И они действительно смотрятся парой, им хорошо вдвоем. Ральф и в этом прав. Если бы не Смит, они давно были бы вместе. Шери перевела взгляд на Карла с Шиобан. По-прежнему держатся за руки, смеются. Ладно, голубки, посмотрим, что у вас получится. Шери улыбнулась. Если удастся за сегодняшний вечер еще и Ральфа с Джемм соединить, нейтрализовав Смита, — можно без преувеличения считать себя доброй феей. И фея с радостью поделится рассказами о своих добрых делах с самой широкой аудиторией.

К половине двенадцатого шикарные гости улетучились — их ждали ранние рейсы в Нью-Йорк, Токио, Сидней, где предстояли кастинги, съемки, приемы, — и в галерею из соседней пивнушки ввалилась толпа настоящих друзей виновника торжества, шумных, хмельных, настроенных веселиться до упаду. Праздник, похоже, только начинался.

Кто-то поставил диск «Аббы», и уже после первых тактов «Ватерлоо» все упоенно скакали, добирая под музыку прямо из горлышка и беззастенчиво перекрикивая шведский квартет.

Шиобан с Карлом, устроившись в уголке, все разговаривали.

А Джемм в туалете рыдала так, словно решила в буквальном смысле выплакать глаза.

Смит весь вечер не обращал на нее внимания. Ни единого слова не сказал с той минуты, как они вошли в зал. Сначала он был так увлечен беседой с Шери, что Джемм постеснялась вмешаться, а потом потащил Шери танцевать. И до сих пор танцуют. Смит, который терпеть не может танцевать! Злые слезы потекли с новой силой. Джемм чувствовала себя раздавленной и униженной. Никто и никогда не смел с ней так обращаться. Ральф, конечно, пытался ее успокоить, но она ведь не слепая — Смит нагло ухлестывает за белокурой соседкой.

А тут еще Ральф… Похоже, любовного взрыва можно ожидать каждую минуту. Подумать только — целый сад пионов, галерея портретов, столы ломятся от ее любимой еды, и Ральф буквально пичкает ее комплиментами, целует руки, а у нее мурашки по спине… и голова кружится. Так не должно быть, черт побери! У нее есть бойфренд — Смит, хотя по его поведению этого не скажешь. Ральф же всего лишь друг…

Джемм толкнула дверь кабинки, умылась холодной водой, вытерлась бумажным полотенцем, проверила, все ли в порядке с платьем, слегка взбила волосы и расправила плечи. Ну вот что. Ей срочно нужна моральная поддержка. Она срочно должна услышать, что Смит ее любит.

Сейчас она вернется в зал, оттащит Смита от этой кошмарной бабы и выслушает три самых важных, по общему мнению, слова в жизни женщины. Пусть он произнесет их здесь и сейчас, чтобы она наконец во всем разобралась.

Джемм сурово посмотрела на свое отражение, вышла из туалета и решительно зашагала по коридору.

Шиобан на протяжении всего вечера пыталась рассказать Карлу о себе и Рике. Делала вдох, открывала рот и… говорила о другом. Господи, где взять смелость признаться? Карл выглядит таким счастливым, лицо буквально светится радостью; он так старается вернуть ее любовь, поразить вниманием и заботой. Спросил, как дела у мамы… чем не шанс объявить новость о Рике? Упустила. Побоялась обидеть. Пробормотала в ответ что-то уклончивое и сменила тему. Предложила потанцевать, чтобы оттянуть тяжкий разговор, но Карл отказался:

— Хочу просто посидеть рядом, хочу смотреть на тебя, разговаривать с тобой. Я соскучился, Шиобан. Мне ночи не хватит, чтобы наговориться.

До сих пор они не касались опасной темы, но сейчас Карл завел речь о программе — той самой, звездной программе, и Шиобан поняла, что скоро разговор примет серьезный оборот. Очень серьезный.

Смит дошел до ручки. Размяк, расплавился, расползся. Не будь Шери так сильна в танцах, он бы давным-давно шмякнулся на пол. Взмокшие волосы прилипли к черепу, измятая рубаха потемнела от пота.

Шери была по горло сыта танцами с этим кретином — он умудрился даже ее выставить в жалком свете, — но из круга ей удалось его утащить, лишь закинув удочку насчет выпивки. Смит перестал дергаться и как пришибленный щенок поплелся следом.

— Шери… — Он еле ворочал языком. Подпирая плечом стену, с бокалом шампанского в руке, Смит изображал светского льва. «Ни черта у тебя не выходит, придурок». — Э-э… мы с тобой… ты и я… Встретиться бы…

— Да? — безразлично протянула Шери.

— Да-да, — с плотоядным прищуром промямлил Смит. — Ты и я… только представь… вместе мы… Это что-то особенное. Ты согласна?

— Ну, пожалуй.

— Тот вечер в «Ориэле» — помнишь, как было здорово?

— М-м-м…

— И сегодня… Класс! Болтаем весь вечер, танцуем… и все такое.

Отчаянный взгляд Шери заметался по залу. Черт, где же Ральф или хотя бы Джемм? Кто-нибудь, на помощь!

— Сегодня я точно понял… ты и я… мы… это судьба. Точно?

У Шери не было сил даже слушать.

— Ну да, — буркнула она машинально. — Само собой.

Она зевала и ежеминутно косилась на часы, но эти нюансы ускользали от внимания Смита.

Пять лет ожидания — больше чем достаточно. Пробил его час.

Звучно опустив бокал на стойку, Смит брякнулся на колени и уцепился за руки Шери.

— Я люблю тебя, Шери! Я всегда тебя любил! — заорал он на весь зал. Пусть все слышат — ему плевать!

Ральф отступил от своей собеседницы, подружки его приятеля Джона; в глазах застыл ужас, он спрятал лицо в ладонях. Господи. Такого он не ожидал.

— Я пять лет любил тебя, и я… я хочу, чтобы мы соединились навечно! — Смит слюнявил поцелуями ладони Шери.

Краем глаза Ральф уловил движение в проеме коридора. Джемм, с заплаканными глазами и мрачно стиснутым ртом, направлялась прямиком к скандальной парочке. Но в следующий миг она остановилась как вкопанная, увидев своего любовника у ног другой женщины, услышав его вопль:

— Выходи за меня, Шери!!!

Во второй раз за вечер зал накрыла абсолютная тишина. Шери остолбенела. Ральф с силой стукнул себя по лбу. Джемм заорала. Смит обернулся, увидел Джемм, пару раз хватанул ртом воздух, снова повернулся к Шери, прочитал отвращение на ее лице и уронил голову. Джемм сорвала свое пальто со стула, схватила сумочку и ринулась прочь из галереи в сырость и холод ночи. Послав Смиту взгляд, полный презрения, Ральф бросился следом.

Шери опустила глаза на распростертое у ее ног тело.

— Червяк, — сказала она холодно. — Полное ничтожество.

Карл и Шиобан давно вышли на улицу, так что драма в зале прошла мимо них, — впрочем, им вполне хватало собственной. Карл метался туда-сюда по тротуару, размахивая руками, а Шиобан, опустив голову, что-то тихонько бормотала в ответ. Они прервали разговор, когда Джемм, а следом за ней Ральф промчались мимо по Ледбери-роуд.

— Джемм, подожди! Джемм! — кричал Ральф.

Шиобан и Карл переглянулись, пожали плечами — и вернулись к своим проблемам, слишком серьезным, чтобы стоило отвлекаться ради всякой ерунды.

— Значит, у мамы ты больше не живешь? А где же? — Карл повернулся к Шиобан спиной, чтобы не видеть ее красноречиво растерянного лица. Боже, как ему плохо. — У нового приятеля? Шиобан промолчала.

— Вот оно что! И что у него за жилье, у этого нового приятеля? Хорошее?

Кошмар. Сущий кошмар. Все так хорошо шло… пока Шиобан не взорвала бомбу: она с кем-то встречается! «Всерьез?» — спросил ошарашенный Карл. Шиобан не ответила. «Боже… и давно?» Шиобан пожала плечами: «Несколько недель». Карл сморщился, у него затряслись губы. «Да мы ведь всего несколько недель как расстались!» И тогда Шиобан заплакала, и Карл обнял ее и увел от посторонних глаз на улицу.

— Так хорошее или нет? — рявкнул он, уже не в силах держать себя в руках. — Ответь же, Шиобан. Расскажи, где ты живешь, расскажи, с кем…

— Прошу тебя, Карл, не нужно…

— Нет уж! Я хочу знать. Рассказывай. Как его зовут? Как выглядит? Кем работает? Хорош собой, а? А в постели? В постели он как?

— Карл, Карл…

— Похоже, хорош. Господи, что происходит, Шиобан? — Вцепившись в волосы, Карл опустился на корточки, привалился к стене. — Я думал, это ненадолго, — глухо проговорил он. — Неужели ты не могла подождать, Шиобан? Почему, черт возьми, ты все так быстро разрушила?

— Не знаю, Карл, честное слово, не знаю, как это вышло. Мне казалось, я целую вечность прожила у мамы, целую вечность тосковала по тебе, по нашей квартире, по… всему. Это бесконечное ожидание… когда ты наконец придешь и заберешь меня…

— Но я звонил! Каждый день звонил, сто раз на дню. Ты не брала трубку.

— Звонить легко, Карл. Я ждала от тебя действий. Хотела, чтобы ты хоть что-то сделал, понимаешь? Хотела услышать, как ты тормозишь у маминого дома, хлопаешь дверцей, как скрипит на дорожке гравий под твоими ногами. Звонок хотела услышать — в дверь, Карл, а не телефонный! Я ждала каждый вечер… но ты так и не приехал.

— Твоя мама сказала, что вызовет полицию, если я позвоню еще раз, — как я мог приехать, Шаб-6и? Откуда мне было знать, чем меня там встретят?

— Ох, ради бога, только не говори, что ты испугался моей худенькой, слабенькой семидесятилетней мамы, что у тебя не хватило сил бороться. Всю нашу совместную жизнь все и всегда делала только я, Карл! Понимаешь? Только я. Вот в чем проблема. А ты просто хотел, чтобы все оставалось неизменным — я, квартира, жизнь. Если бы я не перетащила тебя в Лондон, мы до сих пор жили бы в той крысиной норе в Брайтоне. Если бы я не позвонила Джеффу, ты не получил бы приглашение на интервью. Если бы я не потратила полночи на уговоры, ты упустил бы свою карьеру на «Радио Лондона». Господи, да мне пришлось тебе изменить, иначе ты не заметил бы, что мне плохо! Я вышвырнула тебя вон, когда узнала про Шери, — и никто, никакие чертовы силы не заставили бы меня сделать первый шаг в обратную сторону! Тогда настала твоя очередь, Карл, черт бы тебя побрал. Понял? Твоя очередь! Я ждала, Карл, но ты не пришел. Не написал. Не сделал попытки убедить меня, что наша любовь стоит усилий. О нет! Ты просто страдал, пил виски и рыдал в эфире, чтобы весь Лондон жалел тебя! А я, Карл? Меня-то кто пожалел? Никто. У тебя был шанс, Карл. У тебя были тысячи шансов, но ты их все упустил. Мне надоело. Мне захотелось подумать о себе. Захотелось начать новую жизнь. И для тебя в моей новой жизни места нет. Я тебя люблю и всегда буду любить. Половину жизни ты был моим лучшим другом. Но теперь ты стал обузой, Карл, а я хочу дышать свободно. Вот почему я тебя просто отрезала. Как волосы — вот, посмотри! — Она дернула себя за локон. — Думаю, даже ты согласен, что мне идет!

Шиобан отвернулась. И заплакала.

Карл чувствовал себя так, словно кто-то съездил ему по лицу замороженной рыбиной. Что ответить? И что делать? Она права. Черт! Врезать бы себе как следует. Разделиться бы на две части, чтобы одна могла догнать другую и выбить из нее все дерьмо.

— Шабби… — Он опустил ладонь на ее вздрагивающее плечо.

Шиобан обернулась.

— Ох, Карл… прости. Мне очень жаль, что ты до сих пор надеялся. Я слушала твою программу, и мне казалось, что ты понял — это конец. Если бы я только знала… Мы могли бы раньше встретиться, поговорить. Нам нужно было поговорить гораздо раньше.

— «Если бы… могли бы…» Что уж теперь… — Он шумно выдохнул. — Шабби, Шабби, что я буду без тебя делать?

Они подались друг к другу, обнялись и зарыдали — уже на пару, и рыдания одного звучали эхом рыданий другого. И таким громким эхом, что ни один не услышал, как рядом затормозила машина, с легким шорохом опустилось стекло и потрясенный голос Рика произнес:

— Шиобан?

Глава тридцать вторая

На пересечении с Лонсдейл-роуд Ральфу удалось-таки догнать Джемм.

— Джемм! Остановись, черт бы тебя побрал! — Он прибавил ходу, обогнал ее и схватил за руки. — Стой! Слышишь? Стой!

— Чего тебе? — заорала Джемм, безуспешно пытаясь выдернуть руки. — Оставь меня в покое!

Но Ральф держал ее крепко.

— Мне жаль, что все так вышло. — Он притянул Джемм к себе. — Очень жаль. — Сопротивление Джемм слабело. — Ох, Джемм… — Ральф наклонил голову, наслаждаясь цветочным ароматом. — Моя бедная, бедная Джемм.

Джемм шмыгнула и ладонью вытерла нос.

— Ральф… — жалобно всхлипнула она, —это не галлюцинация, нет? Я все это действительно видела? Я действительно слышала, как мой парень делал предложение другой девушке? Это была шутка, Ральф? Скажи, что это шутка. Какого черта происходит, можешь ты мне объяснить? Что она здесь делает? Откуда ты ее знаешь? Откуда ее знает Смит? Только не надо вешать мне лапшу, ладно? Скажи все как есть. Чья это идиотская шутка?

Ральф вздохнул. Что ж, объяснять придется. Все — от начала до конца, со всеми подробностями, включая и собственную роль в этой любительской постановке. Он подвел Джемм к скамье, усадил и сам сел рядом.

— Ладно… — медленно произнес он. — Все началось пять лет назад, когда Шери въехала в свою квартиру…

Он умолк, только когда рассказал обо всем: о безответной страсти Смита и его добровольном целибате, о встрече Шери и Смита перед Рождеством, об их походе в «Ориэль», о собственном желании в тот же вечер открыть глаза Джемм и об угрозе Смита лишить его крыши над головой. Рассказал о том, как Смит высмеивал ее сны и разговоры о судьбе; о том, что Смит считал ее слегка чокнутой, но решил, что роман с другой девушкой возвысит его в глазах Шери. Передал даже слова Смита — что тот мечтает о Шери даже в постели с Джемм.

— Господи. Меня сейчас вырвет. Как ты мог молчать, Ральф?! Почему не рассказал мне все тогда, в ресторане? — Джемм затрясло. — Почему… Господи, как мне плохо.

— Как бы это выглядело, Джемм, сама подумай? Да ты бы мне просто не поверила! Сначала я признаюсь в любви, а потом лью грязь на Смита. Очень удобно. Я должен был доказать, понимаешь? Тебе нужно было самой убедиться, что Смит тебя не стоит. Собственно… — Ральф отвел глаза, — собственно, для того я сегодня и пригласил Шери. Она мне никогда не нравилась, но другого способа открыть тебе глаза я не придумал, а терпеть его обращение с тобой больше не мог.

— Выходит, это твоих рук дело? Это ты испортил мне вечер, оскорбил и унизил меня на глазах у целой толпы?! Выставил меня на посмешище перед…

— Нет! Нет! Не тебя, Джемм, — Смита! Должен признать, он превзошел самого себя. Подобного идиотизма даже я от него не ожидал, клянусь, Джемм. Думал, он начнет за ней ухлестывать, ты все увидишь и порвешь с ним… Но такого… Прости за испорченный вечер, Джемм, но это не слишком дорогая плата за правду. Смитти мог разрушить твою жизнь, а ты мне очень дорога, и ты это знаешь. Ты можешь злиться на меня, но я не жалею ни о чем. Я просто не мог больше видеть, как он морочит тебе голову. Смит — мой друг, но он жуткий говнюк. Теперь мы оба это знаем.

— Я его ненавижу! — выкрикнула Джемм. — Не-на-ви-жу! Пусть катится ко всем чертям!

— Ну уж нет, Джемм. Так просто он не отделается. Я бы на твоем месте вернулся сейчас в зал и хорошенько двинул ему. Так врезал бы, чтоб он собственным задом подавился. Он издевался над тобой, Джемм, он тебя ни в грош не ставил, а ты… ты больше всех на свете заслуживаешь уважения. — Ральф осторожно провел пальцем по ее щеке. — Ты необыкновенная, Джемм.

Джемм подняла глаза, сквозь слезы посмотрела на Ральфа, его лицо расплывалось… словно лицо из сна. Неужели она все перепутала?

— Спасибо. За картины, за чили, за пионы. Спасибо за то, что ты рядом. Я дура, конченая дура. Почему-то решила, что Смит — моя судьба. И не видела, что по уши увязла в дерьме. На самом деле я ведь уже давно начала подозревать, что ошиблась на его счет, но это все тянулось и тянулось…

— Понимаю. Ты бы, наверное, и без меня разобралась. Я просто все ускорил. Может, и не стоило.

— Стоило. Ты переживал за меня, правда?

Ральф кивнул:

— Ты и сама знаешь. Ты знаешь, что я люблю тебя…

— Ральф…

— …поэтому и решился на такое. Ведь пока ты думала, что любишь Смита, я не мог…

— Ральф…

— …ни на что рассчитывать. Ты умная, Джемм. И ты гораздо лучше меня — ведь Смит был моим другом, а я сотворил с ним это. Но мне его не жаль. Разве что немного. Зато теперь ты все знаешь, Джемм, и теперь ты свободна. Свободна! Я не жду от тебя ничего, вообще ничего. Вряд ли ты простишь меня за то, что я читал твои дневники, но мы ведь можем быть друзьями, правда? И даже если я навсегда останусь только другом, по крайней мере буду знать, что дело во мне, а не в твоей преданности жалкому идиоту. Понимаешь?

Губы Джемм тронула загадочная улыбка.

— Словом, даже если мы доживем до ста лет, а ты меня так и не полюбишь — все равно это будет прекрасно, потому что ты могла бы полюбить…

Все с той же загадочной улыбкой Джемм приложила ладони к щекам Ральфа.

— Думаешь, я не понимаю, что ты еще не скоро оправишься от всей этой… чехарды со Смитом? И я ничего, клянусь, ничего от тебя не жду…

Джемм в упор смотрела на Ральфа.

— Мне достаточно, что мы будем друзьями, будем гулять вдвоем, пить пиво… Тебе необязательно меня любить… то есть… я не жду, что ты меня полюбишь вот так, сразу…

Джемм накрыла его губы ладонью.

— Ш-ш-ш! Заткнись, а? Я люблю тебя.

— Что?

Отстранившись, Ральф изумленно посмотрел на нее.

— Я. Тебя. Люблю.

— Но… но… правда, что ли? Ты меня любишь? Честно?

Джемм кивнула.

Ральф почувствовал, что с его внутренностями творится что-то не то. Все его органы разом устроили то ли демонстрацию, то ли бурную овацию. Сердце отметилось фейерверком обжигающих искр, в желудке кто-то энергично трепыхался, в мозгах вообще закружилась какая-то разноцветная муть. Неужели Джемм его любит? Неужели правда? Ральф вдруг вскочил и принялся носиться вокруг скамьи, молотить кулаками воздух и бессмысленно вопить:

— Да! Она меня любит! Она! Меня! Любит! Упав на место, он схватил ее за руки.

— Ох, Джемм… Если бы ты только знала, как я счастлив! Я люблю тебя. Ты любишь меня. Мы любим друг друга. Ха! — Его объятие едва не стало последним в жизни Джемм, а когда хватка ослабла и Джемм уже замерла в ожидании поцелуя, Ральф вдруг снова вскочил со скамьи и потащил ее за собой.

— Быстрей! — Он хохотал как безумный. — Мы кое-что не довели до конца, верно? Смит должен остаться в дураках!

Однако на пути исполнения этой благородной миссии, почти у самых дверей галереи, неожиданно возникло препятствие в лице багрового Карла, со страшным оскалом нацелившего кулак в привлекательного блондина. Жертва озверевшего ирландца распласталась на капоте шикарного серебристого БМВ, а третье действующее лицо, Шиобан, с отчаянным визгом цеплялась за Карла.

— Ах ты, ублюдок! — ревел Карл.

Джемм с Ральфом вздрогнули от хруста; из носа блондина брызнула черная в темноте кровь.

— Убью!

— Оставь его, Карл! — орала Шиобан. — Хватит! Остановись! — Она запрыгнула на спину Карла, но все ее усилия были напрасны: и с мирным Карлом мало кто смог бы справиться, а свирепый Карл очень напоминал непобедимого супермена.

— Убью ублюдка!

Ральф и Джемм снова вздрогнули — следующий удар пришелся в скулу незадачливого блондина.

— Помогите! Помогите! — Голос Рика едва слышался из-под навалившегося на него противника. — Кто-нибудь!

— Ральф? — Джемм ткнула его локтем в бок. — А?

— Сделай же что-нибудь.

— А-а-а! Да, конечно. — Он неуверенно шагнул к Шиобан, которая уже отступила от Карла.

— Что случилось? Шиобан всхлипнула:

— Ради бога… Пожалуйста… Он его убьет!

Черт знает что. Вмешиваться в чужие разборки… Но делать нечего. Ральф наполнил легкие воздухом, прыгнул на Карла, сцепил руки на его талии в замок и попытался оторвать от Рика — как раковину от остова затонувшего корабля. Карл, не оглядываясь, вывернул руку, и кулак просвистел у самого уха Ральфа. Тот продолжал тащить Карла на себя, упираясь носком ботинка в колесо машины. Карл повернул голову, чтобы знать, какого именно докучливого паразита ему придется раздавить, обнаружил Ральфа и уронил Рика, будто вконец разломанную игрушку.

— Ты! Ты во всем виноват!

Ральф, уже примерявший лавры миротворца, недоуменно посмотрел на него:

— Чего?

— Ты виноват, урод! Похоже, не все так просто.

— Что я тебе сделал? — не унимался Карл. — За что ты со мной так? Зачем пытаешься разрушить мою жизнь?

Пожав плечами, Ральф начал осторожненько пятиться от Карла. Как бы его успокоить? Он улыбнулся… Катастрофическая ошибка.

— А-а, ты еще и смеешься надо мной, урод! По-твоему, значит, это смешно?! Пригласил на свою сраную вечеринку, плюнул в морду, оскорбил — а теперь еще и смеешься!

— Послушай… Мне жаль, что все так вышло. Ей-богу, жаль. Я и не думал смеяться, я тебя не оскорблял, я вообще не понимаю, что происходит.

— Не понимает он! — Карл зловеще захохотал. — Не понимает! Скажешь, не ты пригласил эту шлюху?

Ральф кивнул:

— Я пригласил.

— Может, меня не приглашал? Ральф сглотнул слюну и снова кивнул:

— Приглашал.

— А Шиобан? Мою подругу Шиобан? Ральф отчаянно замотал головой:

— Нет! Шиобан — нет! Мы с ней даже не знакомы! Карл вцепился в воротник новой, от «Дольче и Габбана», рубахи, притянул Ральфа к себе. Джемм, взвизгнув, повисла на руке Карла.

— А кто? Кто ее пригласил? Это твоя вечеринка, мазила! Значит, ты и пригласил! Убью ублюдка!

Шиобан неслышно подступила к нему сбоку, тронула за плечо.

— Он не виноват, Карл. И никто не виноват. Успокойся.

— Не мешай, Шабби! Этот ублюдок решил надо мной посмеяться, и он заплатит.

— Я думаю, это действительно не он меня пригласил. Оставь человека в покое, Карл.

— Но ты ведь этого от меня ждала, Шабби! Ты хотела, чтобы я действовал, защищал твою честь, сражался за тебя…

Шиобан протиснулась между противниками, заглянула Карлу в глаза.

— Поздно, Карл. Хочешь орать — ори на меня. Я должна была рассказать тебе о Рике. Нужно быть честной до конца. Но драться поздно, Карл.

— Но… но… — Беспомощный взгляд Карла метался между оцепеневшим Ральфом и заплаканной Шиобан. У него не осталось ни сил, ни мыслей. Он не понимал, кто он, где он и зачем. Карл закрыл лицо руками. — Боже мой, — бормотал он между всхлипами, — боже мой…

Шиобан обняла его и повела по улице, прочь от безмолвных зрителей. Проходя мимо машины, подбодрила Рика кивком, тот с гримасой боли кивнул в ответ. Сейчас Шиобан нужна была Карлу больше, чем ему.

— Лед найдется, ребята? — спросил Рик, осторожно стирая кровь с разбитого лица.

— Да-да, само собой! — Ральф очнулся от ступора, подставил Рику плечо, и все трое медленно направились в галерею.

— Слава богу, вы вернулись! — Шери бросилась к Ральфу и Джемм. — Ради всего святого, избавьте меня от Смита! Он все не уймется!

На другом конце зала Смит, в счастливом неведении о возвращении Джемм, ковылял в сторону туалета.

Прошедший с момента бегства Джемм час он провел в упорных и бесплодных попытках убедить Шери в том, что не пьян, не жалок и не смешон, что его предложение руки и сердца абсолютно искренно, тщательно обдумано и вообще грандиозная идея, а Шери всю оставшуюся жизнь будет сожалеть о своем опрометчивом отказе.

Шери глянула на Джемм с нескрываемой жалостью:

— Ты как? В порядке? Джемм кивнула:

— Теперь да, спасибо. Я в полном порядке. Зла, правда, как черт, обижена и унижена, но — в порядке! Чего не скажешь о нем. — Она отступила в сторону, чтобы Шери смогла увидеть Рика, чье лицо с каждой секундой расцвечивалось все более сочными оттенками багрового и лилового.

Шери покачала головой, присмотрелась к разукрашенному лицу Рика — и округлила глаза: «Рик?» Она помогла Ральфу и Джемм довести его до чана с полурастаявшим льдом.

Рик сморщился, явно напрягая память.

— Я Шери. Помнишь? Подруга… то есть знакомая Тамсин. Прошлым летом мы как-то выбрались в ресторан на Фулхэм-бродвей, а у тебя машина заглохла, помнишь?

— Да-да, конечно, помню. Что ты здесь делаешь? — Он застонал, когда Ральф и Джемм усадили его в кресло.

Шери рассмеялась:

— Лучше не спрашивай!

Ральф и Джемм переглянулись. Вечеринка явно превращалась в собрание личных драм и загадочных совпадений.

Обернув кусок льда салфеткой, Шери приложила его к лицу Рика.

— Как ты себя чувствуешь? Может, «скорую» вызвать?

Рик качнул головой, слабо улыбнулся:

— Нет, спасибо, все в порядке. Ничего не сломано, а синяки пройдут.

Шери тоже улыбнулась. Роль сердобольной Флоренс Найтингейл явно пришлась ей по сердцу. Было время, когда ее стошнило бы от необходимости прикоснуться к чьим-то окровавленным ранам. Сейчас она наслаждалась собственным милосердием. На губах Шери блуждала улыбка.

Вечеринка подходила к концу. Ручеек гостей струился к телефону, а потом на улицу, где в ожидании такси уже скопилось приличное количество подвыпившего народу.

Из динамиков все еще звучали голоса «Аббы», заметно погрустневшие, поскольку из шумной компании танцоров им остался верен один-единственный, пьяный, со следами алых поцелуев на тоскливо-сентиментальном лице. Прижав к груди пустую бутылку от шампанского, он томно кружился по залу и мурлыкал под нос слова «Королевы танцев».

Филип с несчастным видом собирал в полиэтиленовый мешок окурки, время от времени замирая над очередным едва заметным пятнышком от упавшей сигареты на его восхитительном кленовом паркете, слюнявил палец, чтобы потереть отметину, и жалобно прицокивал.

Кое-где еще подпирали стены парочки, слишком увлеченные беседой, чтобы заметить приближение конца торжества. Самые близкие друзья, окружив Ральфа, шумно благодарили за вечер, вновь и вновь поздравляли с успехом, желали удачи, перебивая друг друга, как это всегда бывает под занавес вечеринок, когда со всех сторон сыплются приглашения, обещания звонить, обрывки новостей и последних сплетен, когда ты спешишь за пару оставшихся минут выложить все, что не успел за целый вечер, потому что трепался с другими. Или — как в данном конкретном случае — потому что показывал своей музе плоды своего творчества, смотрел, как твой лучший друг предлагает руку и сердце едва знакомой красотке, уговаривал свою любовь влюбиться в тебя и храбро останавливал драку между разъяренным диджеем и новым бойфрендом его бывшей подружки.

Шиобан и Карл еще не вернулись с успокоительной прогулки, Шери возилась с раненым Риком, Джемм помогала Ральфу провожать гостей, а Смит… любопытно, Смит-то где? Смит куда-то исчез.

И никто не видел его как минимум полчаса, с тех самых пор, как вернулись Джемм с Ральфом.

— Кажется, он в туалет пошел, — напомнила Шери, промокая ссадины Рика салфеткой.

Ральф и Джемм переглянулись. Дело ясное. Когда во время — а тем более в конце — вечеринки человек надолго застревает в туалете, объяснение тому, как правило, одно.

Они пересекли зал, миновали кабинет, и Ральф подергал ручку кабинки в туалете. Не заперто. Ральф осторожно потянул дверь на себя, Джемм высунула голову из-за его спины.

Белесое облако вырвалось из кабинки, в клубах пара проступила поникшая фигура. Смит сидел на унитазе, уронив голову на грудь. Он сладко спал. В раковину хлестала горячая вода.

— Господи, — сказала Джемм.

— Вот кретин, — вздохнул Ральф.

— Что делать? Бедный Смит!

— Ха! Нашла кого жалеть!

— В чем тут дело? — рядом с ними остановилась Шери.

Ральф легонько пнул Смита по щиколотке:

— Эй, очнись! Просыпайся, Смитти! Невеста пришла.

Смит медленно разлепил один глаз, каркнул что-то смутно смахивающее на «Пошел вон».

— Шери здесь, невеста твоя! Давай, просыпайся.

— Гы. — Смит на пару дюймов приподнял голову. — Шери?

— Ага, Шери, — подтвердил Ральф с довольной ухмылкой.

— Оставь его, Ральф, — сказала Джемм. — Пусть спит.

— Ты права.

Они закрыли дверь и ушли, оставив Смита приходить в себя.

Шиобан и Карл, вернувшись в галерею, обнаружили опустевший зал с одиноко страдающим в кресле у стойки бара Риком, чье лицо успело распухнуть до неузнаваемости. Пока Шиобан помогала ему встать, Карл неловко топтался на заднем плане.

— Не переживай… — Рик с трудом ворочал разбитыми губами. — Все нормально, я получил по заслугам.

Карл проводил их на улицу и с тоской смотрел, как Шиобан усаживает Рика на пассажирское место, застегивает ремень безопасности, нежно приглаживает светлые растрепанные пряди.

Затем она обошла машину, заняла место водителя, вставила ключ зажигания, повернулась к окну и накрыла ладонью пальцы Карла, вцепившиеся в край опущенного стекла.

— Счастливо, Карл. Я рада нашей встрече. Рада всему, что сегодня произошло. Хотя… — она кивнула на Рика, — пожалуй, не всему. И кто бы ни прислал мне приглашение, а я догадываюсь, кто это сделал… — еще один кивок, на этот раз в сторону Шери, которая следила за ними из окна галереи, — я ему благодарна.

Карл не стал возражать. Это вечер был самым ужасным в его жизни, но то, что случилось, все равно когда-нибудь должно было случиться. После драки они многое обсудили, шагая по Ледбери-роуд вдоль роскошных витрин антикварных магазинов. Говорили обо всем, но в основном о будущем, и Карл наконец понял, что их с Шиобан дороги разошлись.

— Нам обоим будет лучше врозь, — убеждала его Шиобан. — Ты должен научиться самостоятельности, Карл, и чем раньше, тем лучше. Посмотри на мир другими глазами. Обещаю, ты будешь поражен тем, что увидишь. Считай, что последние пятнадцать лет ты был слишком близорук, чтобы различать детали. Лично я прозрела, а ты — пока нет. Ну же, Карл! Надень очки и радуйся ярким краскам жизни!

Насчет ярких красок прозвучало не слишком убедительно, однако Карлу было о чем подумать. Но Рику он врезал по делу и нисколько об этом не жалел.

Когда стекло поехало вверх, он стиснул руку Шиобан и вымученно улыбнулся:

— Встретимся когда-нибудь? Выпьем по рюмочке…

Шиобан кивнула, завела мотор, улыбнулась на прощанье. И уехала.

Слегка покачиваясь, Карл смотрел вслед БМВ, пока машина не исчезла из виду, а потом медленно побрел обратно. По дороге вытер глаза, глубоко вдохнул. В галерею он вступил размашистым, пружинистым шагом.

Пора домой. Пора браться за ум. Пора начинать все заново.

Пора, Карл, пора…

Той ночью такси везло на Альманак-роуд более чем странную компанию. Карл всю дорогу смотрел в окно, машинально потирал содранные костяшки, мечтал побыстрее добраться домой и старался не встречаться взглядом с Шери, сидевшей напротив, на откидном сиденье. Та не отрывала от него умоляющих глаз. Смит по-собачьи высунул голову в окно. Ветер полоскал волосы и нещадно хлестал по лицу, зато он был избавлен от презрительного взгляда Шери, ставшей свидетельницей его позора. Заодно он мог не смотреть и на Джемм. Прижавшись к Ральфу, та жалостливо поглядывала на бывшего бойфренда.

Черный автомобиль с безмолвствующей компанией миновал мост Бэттерси. С угольно-черного неба за ним следила пузатая желтая луна. Прогулочный катер приближался к мосту, оживляя окрестности бликами разноцветных лампочек, музыкой и смехом. Обтянутая лайкрой худосочная девица помахала с кормы бутылкой шампанского. Смит из вежливости махнул в ответ.

Такси подкатило к дому номер тридцать один, пассажиры вылезли наружу. Вечеринка закончилась.

Шери быстро направилась к подъезду, больше чем когда-либо опасаясь Карла — мало ли чем он вздумает отплатить ей, когда сообразит, кто послал Шиобан приглашение. Пока она возилась с замком, Карл вырос за ее спиной.

— Э-э-э… Тот еще вечерок, верно? Шери вздрогнула и обернулась:

— Да уж! — Она нервно хохотнула. Карл озадаченно поскреб затылок.

— Не знаю, кто пригласил Шиобан, но думаю, что ты… — Он вскинул руку, чтобы остановить объяснения Шери. — Ничего. Все нормально. Я даже рад, что ты… или кто другой… ее пригласил. — Рад, что увидел ее, рад, что врезал Рику. Так что не переживай. И прости за… оскорбления и все такое. — Я был пьян. Извини.

Карл улыбнулся. Вполне искренне улыбнулся. Прощаясь с прошлым и приветствуя будущее. А потом повернул ключ в замке и исчез за своей дверью, оставив растерянную Шери в коридоре.

Медленно поднимаясь по лестнице, Шери подводила итоги сегодняшней операции. Миротворческая миссия потерпела полный крах, историей этой вряд ли можно заинтересовать газетчиков. Во всяком случае, ей она дивидендов не принесет. Но это почему-то не очень огорчало. Честно говоря, Шери никак не могла прийти в себя — от восхищения и изумления. Нет, какова наша корова! Вмиг замену нашла, да не кого-нибудь, а богатого красавчика Рика, даром что корова коровой… Была корова коровой. Но она, Шери, тоже внакладе не останется. Если уж ты, дорогуша, вышвырнула Карла, то я, пожалуй, его подберу — вместе с его славой.

Смит скрылся за дверью своей комнаты. Сейчас он мечтал только об одном — добраться до постели. Голова трещала, горло горело. Он грохнул входной дверью, не заботясь об оставшихся на улице Ральфе и Джемм. Плевать на них. Видеть больше не желает. Ральф — подонок. Джемм его ненавидит. Шери презирает. Ни друга у него не осталось, ни девушки, ни мечты. Это конец. Но так хочется спать. Завтра… Все — завтра.

Завтра он появится перед Шери с цветами и извинениями, завтра выставит Ральфа с Джемм. Все — завтра.

А сейчас спать…

Джемм и Ральф постояли в обнимку на крыльце, любуясь полной луной.

— А знаешь, когда я пришла смотреть квартиру, тоже было полнолуние. — Джемм покрепче прижалась к Ральфу.

— Правда? — Он уткнулся в ее волосы. — Странные вещи творятся в полнолуние. Люди будто с ума сходят.

— Это точно.

Они помолчали, вспоминая невероятные события, уместившиеся в один вечер.

— Помнишь, — сказала Джемм, — когда я к вам пришла, ты разговаривал по телефону с Клаудией и даже не посмотрел на меня! Помнишь?

— Я-то помню, а вот ты наверняка не знаешь, что за несколько секунд до этого я сидел на диване… вон там… — Он ткнул пальцем в окно. — Сидел на диване, ждал, когда появится некая таинственная Джемм… и курил! Да-да, это был я. Человек на диване из твоего сна, с сигаретой, спиной к окну и к тебе — это был я! Черт бы побрал Клаудию. Если бы не она, ты наверняка узнала бы меня раньше…

— Ага, и если бы ты тогда купил пионы! И не напялил эти кошмарные бриджи! И не…

— Ладно, ладно! — Ральф со смехом прижал ее к себе. — Судьба прямых путей не выбирает, верно?

— Слушай-ка, а Смит ведь выгонит нас.

— Ну и пусть. Мне известно одно очень симпатичное местечко на Кэйбл-стрит.

Они шагнули было к лестнице, но Ральф вдруг замер и повернулся к Джемм:

— Погоди! У меня идея. Стой здесь. Не двигайся. Прыгая через две ступеньки, Ральф спустился вниз. Дверь за ним захлопнулась.

Озадаченная, замерзшая, Джемм покорно стояла на крыльце. Что он еще придумал?

Несколько секунд спустя окно гостиной вспыхнуло. На диване, спиной к окну и Джемм, сидел мужчина. Тонкая струйка розоватого дыма тянулась к потолку. Коротко подстриженные волосы сходились темным треугольником у самого основания шеи. Джемм вздрогнула. ОН! Человек из ее сна. Она улыбнулась. Человек на диване медленно повернул голову, посмотрел на Джемм. И улыбнулся в ответ.

Джемм подхватила подол платья, спустилась по ступенькам, рванула на себя входную дверь, потом дверь в гостиную — и шагнула навстречу своей судьбе.