Фантом Пресс Москва 2002 Lisa Jewell Thirtynothing

Лайза Джуэлл

Тридцатник, и только

Глава первая

Диг проснулся внезапно.

Первым делом он ощутил привкус во рту: прогорклая пленка обволакивала нёбо — что это? Лук? Чеснок? Какой-то кислотный аккумулятор, работавший на всю катушку. Диг с трудом выпростал руку из-под одеяла, сложил ладонь горстью и поднес ко рту. Коротко выдохнул, втянул носом застоявшийся запах. Господи. Еще хуже, чем он предполагал. Диг плотно сжал губы.

Следом он ощутил свою голову — в нее словно опрокинули контейнер с шарикоподшипниками, а в кровь подсыпали кремнезема; кровоток с сухим скрежетом замирал где-то вокруг висков.

Затем настал черед желудка — густого скопления газов и едких жидкостей, плескавшихся и бурливших словно первичный бульон в миниатюре. Диг почувствовал, как трескучий столбик газов выбрался из желудка и потек зигзагами по кишечнику вниз. Диг предположил, что последствия этого путешествия будут тяжелыми. И точно, стоило горячему столбику с приглушенным ф-фэт вырваться наружу, как душная комната наполнилась смердящим запахом дрожжей и чеснока.

— Фу-у, откуда эта вонь!

И только теперь Диг осознал четвертое обстоятельство своего пробуждения — девушку в постели.

Он медленно повернул голову — вот она. Лежит. Со спутанными светлыми волосами, размазанной черной тушью под глазами, худыми плечами и морским коньком, вытатуированном на правом предплечье. Морщась, она зажимала ладонью нос.

— Черт! — Девушка возмущенно перевернулась на бок. Говор у нее был не лондонский, а на спине обнаружилась еще одна татуировка — бабочка. Очень симпатичная бабочка. Осторожно приподнявшись на локте, Диг разглядывал девушку, словно диковинное морское существо, выброшенное приливом на его кровать. Она выглядела очень юной. Господи, сколько можно! Лет двадцати, не больше. И худая. Даже слишком. А какими еще бывают малолетки?.. Интересно, как ее зовут?

— У тебя есть нурофен? — осведомилась она, не отнимая руки от лица. Диг распознал ирландский акцент, северо-ирландский, если быть точным.

— Угу. — Он нащупал таблетки на тумбочке и стакан воды, приготовленный с вечера, — верный признак того, что вернувшись домой, он был в состоянии хоть как-то соображать и передвигаться. Следовательно, велика вероятность, что он успел вступить в отношения с этой маленькой тщедушной девчушкой.

Диг свесил голову вниз. Так и есть. Вон оно валяется, отливающее жемчугом, скомканное изделие из латекса с аккуратным узелком на кончике. Что ж, и на том спасибо.

Шум на Кэмден-роуд, врывавшийся через приоткрытое окно, навел Дига на мысль, что сейчас, возможно, не шесть утра, как ему хотелось бы думать своей раскаленной головой, но много позже. С трудом ворочая шеей, он взглянул на будильник: 11.48. В комнате было жарко, удушливо жарко. Странно для середины ноября.

Он передал воду и таблетки девушке.

— Спасибо. — Она залпом выпила. — Сколько времени?

— Без десяти двенадцать.

— Что?! Е-мое, ты серьезно? — Она проворно вскочила, напомнив Дигу длинноногого щенка афганской борзой, и принялась торопливо одеваться: крошечный черный топ, лифчик отсутствовал, маленькие твердые соски натягивали ткань; трусики из трех тесемок, камуфляжные штаны, кроссовки. — Черт, черт, черт. — Девушка раздвинула тяжелые шторы, и Диг откатился вглубь кровати, прикрывая локтем глаза. Она разглядывала улицу. — Где я, черт побери? На Бродвее в час пик?

— Что? Нет… нет… это Кэмден-роуд.

— О нет! Блин! Через десять минут я должна быть в Клэрхеме. Господи! Автобусы здесь ходят? Где метро? У тебя есть машина?

— Нет. Пять минут ходу отсюда. Да, но она на ремонте.

— Черт… придется взять такси. А у меня только пятерка. Наличные имеются? — Диг выудил последнюю мятую десятку из бумажника и протянул девушке. Она поцеловала купюру. — За мной должок.

— Куда ты собралась?

— На работу.

— В субботу?

— Ага… Я официантка… Гадство, сегодня будет дико много народу, погляди, солнце вовсю шпарит… Но это так, временно, подрабатываю.

— Так ты учишься? — в голове Дига зашевелилсь смутные воспоминания о прошлом вечере.

— Точно. — Она стянула волосы на затылке в подобие узла. Солнечные блики играли на ее лице. Хорошенькая девушка, подумал Диг. Энергичная и рассудительная.

— Где ты учишься? — Дига вдруг потянуло пообщаться, словно он рассчитывал снова с ней увидеться.

— Так ты ничего не помнишь, да? — Она ухмыльнулась, вынула из рюкзачка солнечные очки с желтыми стеклами и нацепилп их на макушку. — В общем… — она выглядела довольной и немного смущенной — …я пока в последнем классе школы, но учителя считают, что через год я попаду в Оксфорд… если, конечно, сдам экзамены.

Экзамены? Экзамены?! Что за черт?

— Какие … э-э… зкзамены? — Диг потер щетину на подбородке.

— Выпускные, какие же еще.

— А… сколько же тебе лет?

— Семнадцать.

Боже милостивый!

Она уже стояла в дверях, закинув рюкзак за спину, вид у нее был совершенно девчоночий — соплячка, в маминых шмотках. Дигу вдруг почудилось, что она трансформируется у него на глазах: бедра сузились, грудь опала, талия расплылась, а стильный пучок на голове преобразился в задорные косички. О черт! Семнадцать лет…

— Эй! — девушка помахала на прощанье десятифунтовой бумажкой. — Как-нибудь отдам деньги.. обещаю. У меня есть твой телефон. Я позвоню.

Она позвонит! В дверях его спальни стоял ребенок с проколотым пупком, рахмахивал банкнотой и обещал позвонить. Да что же это делается?

— И, кстати, с днем рождения! — Она просияла дружеской улыбкой и исчезла.

С днем рождения. Вот уж действительно словно заново родился. Тридцать. Три десятка. Тридцатилетний извращенец. Старый развратник. Мерзкий, в засаленном плаще таскающийся по барам, всегда готовый угостить, слюнявый, болтливый старикашка.

Он переспал с семнадцатилетней девчонкой…

Положим, об этом все мечтают, его ровесники только и делают, что перебрасываются пошлыми шуточками о малолетках за пинтой пива. Но одно дело болтовня, а другое реальность. Обнаружить в своей постели семнадцатилетнюю свистушку — каково, а! Младшей сестре Дига было восемнадцать, и если бы он узнал, что она… с тридцатилетним мужиком… он бы… Неизвестно, что бы он сделал, но так нельзя. Диг вдруг почувствовал себя слишком старым, чтобы гоняться за женщинами много моложе него.

В памяти забрезжили отрывочные воспоминания о вчерашнем вечере. Текила за текилой у Надин. Подарки. Пиво рекой в баре «Леди Сомерсет». В полночь все набились в такси. Какой-то клуб где-то в центре. (Клуб? Да ведь он больше не ходит по клубам!) Опять текила. А потом танцы, танцы до утра… Господи, он, наверное, вел себя, как последний идиот. А эта девочка, совсем ребенок… Кейти! Ее зовут Кейти… Только она произносила свое имя на ирландский манер «Кейде». Он танцевал с ней и повторял, как заведенный: «Сегодня мой день рождения!» Потом что-то ели — карри? Черт, к тому времени уже начало светать, где они умудрились разыскать карри в такую пору?

И эта девушка, Кейти, была с ним. И… точно, в ресторане Надин по какой-то причине — а скорее всего, без всякой причины, — наехала на Максвелла и давай выправлять его карму. Бедный Максвелл. Похоже, его дни сочтены. А что потом? Очевидно, взяли такси или как-то еще доехали. Больше он ничего не помнил.

Закутавшись в халат, Диг прошел на сверкавшую чистотой кухню от «Икеи» и заварил себе кофе. Включил ионизатор, закурил и погрузился в похмелье, пытаясь выловить из него еще какие-нибудь детали, но тщетно — лишь смутные образы и невнятные обрывки разговоров. Кофе и сигарета в сочетании с более чем реальной вонью изо рта довели его дыхание до критического состояния. Ему просто необходимо почистить зубы.

Водя щеткой, он рассматривал свое отражение в зеркале. Старая развалина, думал он, ни дать, ни взять. Пару лет назад, просыпаясь после бурной ночи, он еще, пусть и отдаленно, но походил на человека, а сейчас из зеркала в ванной на него смотрел мешок с костями — студенистые щеки с посеревшей жирной кожей, круги под глазами. Ему уже тридцать, и хотя молодость еще не кончилась, но большая ее часть осталась позади, и тело перестало быть его союзником, оно более не желает мириться с систематическим надругательством над собой. Мое тело требует отдыха, признал Диг, и в наказание за то, что вожделенного покоя никак не дождется, тело и выглядит по утрам столь омерзительно.

И все же, немного взбодрился Диг, разменяв четвертый десяток, ему грех жаловаться. Он живет насыщенной жизнью, у него полно верных друзей. Почти все знакомые его любят и уважают. Ему удается цеплять симпатичных девушек, у него есть квартира… маленькая, конечно, и шумная, и на третьем этаже без лифта, но зато — его собственность. У него есть работа, о которой он мечтал, — арт-директор в небольшой звукозаписывающей студии в Кэмдене… Верно, платят ему мало, а работает он много и не слишком успешно, но он доволен. В отличие от многих сверстников, он не потерял ни одного волоска, а живот у него гладкий и твердый. Его родители живут за углом, и он видится со своей драгоценной мамочкой раз-два в неделю. А вчера ему исполнилось тридцать.

Тридцать — это не так уж плохо.

А что? Даже замечательно.

От двадцати девяти почти ничем не отличается.

Глава вторая

Надин перевернулась набок, позволив огромным медвежьим лапам Максвелла сомкнуться вокруг нее в сонном объятии. От его кожи исходил приятный сладковатый запах, слегка отдававший средством после бритья. Она чувствовала, как волоски на его груди щекочут ей кожу, слышала гулкий мерный стук его сердца.

В спальню сквозь желто-красные индийские шторы лился солнечный свет; умиротворяющий утренний шум залетал в комнату летним бризом, обдавая Надин свежестью: где-то по соседству лаяла собака, ребенок обсуждал с матерью планы на выходные, машины трогались с места, хлопали двери.

— Чаю?

— Уф… Да, пожалуй.

Максвелл едва втиснулся в чересчур узкий для него халатик Надин из красного шелка и босыми ногами прошлепал на кухню. Надин вытянулась на ставшей просторной кровати и улыбнулась, слушая как Максвелл грохочет ящиками и посудой. За три месяца он так и не научился находить ложки, кружки и чайные пакетики сразу, не заглядывая предварительно во все шкафы.

Она включила радио, послушала немного сбивчивые речи в прямом эфире Радио-5 и вдруг осознала, что, несмотря на остатки головной боли, засевшие вокруг висков, едва ощутимую тошноту в желудке и смутно постыдное воспоминание об очередной публичной ссоре с Максвеллом в ресторане прошлой ночью, чувствует себя необъяснимо и блаженно счастливой. Стояло субботнее утро, солнце сияло, мужчина на кухне заваривал для нее чай и ей некуда было спешить. Обычно Максвелл по выходным у нее не появлялся. Вчера она встретилась с ним лишь потому, что у Дига был день рождения, а Дигу Максвелл нравился, и он настоял, чтобы Надин его пригласила. Она не привыкла просыпаться по субботам рядом с мужчиной, и это оказалось очень приятным. Они могут провести целый день вдвоем: прогуляться, где-нибудь пообедать, почитать газеты. Или же вообще не вылезать из постели, смотреть телевизор, жевать бутерброды с беконом, болтать и заниматься сексом.

Вот одно из тех мгновений, решила Надин, одно их тех абсолютно прекрасных мгновений, которое обязательно следует вдохнуть полной грудью, задержать дыхание и впитать каждую его каплю, потому что это и называется «жить». А если ты только и делаешь, что тоскуешь по большому человеческому счастью, значит, ты упускаешь самое главное в жизни — вот такие мгновения.

— Держи, — Максвелл бесшумно опустил дымящиеся кружки на тумбочку. Кружки, отметила Надин, которыми сама она никогда не пользуется, разве что когда больше нечем; уродливые посудины, подарок матери, с пошлыми, потускневшими от десятилетнего мытья розочками и задвинутые в самый дальний угол шкафа, и только человек, напрочь лишенный художественного и эстетического чутья, мог выбрать их из двух десятков других, более привлекательных чашек. На Надин вдруг нахлынуло раздражение, и пузырек счастья с треском лопнул. Ну почему Максвелл настолько не совершенен? Неужто она требует слишком многого?

— Ради бога, Максвелл, — зажужжала она, — ну почему ты всегда выбираешь самые уродливые кружки?

— А? — растерялся Максвелл, но вместо вины Надин затопила злость.

— Неужели ты не замечал, — продолжала она, — что когда я завариваю чай, то пользуюсь кружками «Деко» или симпсоновскими, или «Саут-парк». Симпатичными кружками, понимаешь? Неужто ты не замечал, что я никогда — никогда! — не пользуюсь этими? — И она с отвращением ткнула пальцем в посудины.

Максвелл сконфуженно пожал плечами:

— А чем они плохи?

— Ха! Именно! Если ты не понимаешь, чем плохи эти кружки, то нам просто не о чем разговаривать. — Надин чувствовала, что ее заносит, но ничего не могла с собой поделать.

— Давай перелью в другие, — предложил он.

— Нет, Максвелл, — Надин вскочила. — Я не хочу, чтобы ты переливал в другие. Я лишь хочу, чтобы ты не выбирал эти. Чтобы ты испытывал к ним такое же отвращение, какое испытываю я. Чтобы, глядя на них, ты искренне жалел людей, которым владелец… — она подняла кружку и прочла надпись на донышке, — … фарфорового завода в Личфилде платит за то, что они расписывают эти посудины мерзкими цветочками, и, возможно, мнят себя при этом гениальными художниками. Вот чего я хочу от тебя, Максвелл.

От непомерного умственного напряжения добродушная физиономия Максвелла смялась в гармошку. Надин видела, что он старается, честно старается уразуметь, что же она пытается донести до него, и оттого рассвирепела еще сильнее. Она вела себя, как последняя стерва; настоящий мужчина предложил бы ей заткнуться подобру-поздорову. Но Максвелл не был настоящим мужчиной. Он растерянно вертел кружку, разглядывая со всех сторон с видом прилежного и совестливого ученика.

— Хм-м, — произнес он, — наверное, она немного простовата. И слегка старомодна…

— Да поставь ты ее, ради Христа! — рявкнула Надин. — Поставь эту гребаную кружку на место!

Прокол с посудой сам по себе не был такой уж большой бедой, но в общем контексте отношений, длившихся уже три месяца, кружки стали лишним доказательством их с Максвеллом несовместимости. Надин долго убеждала себя в том, что у них все получится, несмотря на кричащие различия между ними: пристрастие Максвелла к одежде ярких расцветок, его увлечение песенками Селин Дион, его вечную невозмутимость и неукоснительную вежливость; несмотря на то, что он жил за десять миль от нее, где-то в Эссексе, и служил курьером, а она была фотографом и зарабатывала раз в пять больше него, — вопреки всему Надин старалась, чтобы у них все получилось. Ибо Максвелл был хорошим парнем, каких поискать, а Надин чувствовала, что заслуживает хорошего парня. Но хорошие парни — не всегда подходящие парни, и Надин, коря себя за мелочность и нетерпимость, не могла — это было выше ее сил — закрывать глаза на свою несхожесть с Максвеллом.

— Надин, — мягко начал Максвелл, — я не совсем понял… Объясни, пожалуйста, почему ты так завелась по поводу этих кружек?

Следовало признать, что вопрос задан по существу.

— О боже, Максвелл, дело не в кружках, по крайней мере, не только в них. Дело в нас. То есть, во мне… у нас с тобой ничего не получается… — Слова эхом отдавались у нее в голове, удивляя Надин своей бесплотностью. Сколько раз ей уже приходилось говорить то же самое. Дело во мне, неизменно твердила она, не в тебе, только во мне.

И правда, на разрыв отношений всегда шла она. Ее не бросали с тех пор, как ей исполнился двадцать один год. Когда она была моложе, встречаться с неподходящими мужчинами было весело, потому что тогда все ее подружки встречались с неподходящими мужчинами. Собираясь вместе, они делились кошмарными историями, обсасывали неурядицы скоропалительных романов, объединяясь в презрении к низшему полу. В двадцать лет это нормально. Но постепенно подружки одна за другой понаходили себе приличных мужчин и откололись. А Надин на тридцатом году жизни болталась неприкаянной, словно дама пик в карточной «ведьме». Игра уже закончилась, всю колоду разобрали по парам, а она продолжала играть. Еще месяц назад такое положение вещей ее вполне устраивало.

Но потом ей исполнилось тридцать, и она начала оценивать ситуацию иначе; внезапно серийная моногамия утратила привлекательность и оказалось, что времени в запасе осталось не так уж много. Молодость таяла а вместе с нею таяли шансы, и Надин вдруг осенило: единственная причина, по которой она выбирает исключительно тюфяков и неудачников, заключается в том, что любовники не должны мешать ее дружбе с Дигом. Как только бойфренд начинал посягать на ее свободное время и привязанности, Надин разрывала отношения. Как только он начинал проявлять хотя бы малейшие признаки недовольства тем, что она чересчур часто и охотно видится с Дигом, все было кончено. Между Дигом и Надин существовал молчаливый уговор: они не имели права тратить самое ценное время на кого-нибудь, кроме себя самих. Будни предназначались любовникам и любовницам, выходные — Дигу и Надин.

Диг был лучшим другом Надин, его она отличала перед всеми прочими в этом мире, и пока они оставались друзьями, у нее не возникало нужды любить кого-то еще. Жизнь чересчур осложнится, если кто-нибудь из них всерьез влюбится.

Но загвоздка состояла том, что Дига и Надин физически не тянуло друг к другу, каждый из них предпочитал противоположный тип. Дига привлекали миниатюрные женщины-девочки, а Надин таковой ни в коей мере не являлась, на их фоне он ощущал себя сильным и мужественным. Надин же влекло к рослым волосатым мужикам, — на их фоне она могла чувствовать себя хрупкой и женственной. Если бы они запали друг на друга, то давно бы уже поженились. Вероятно.

Надин посмотрела на Максвелла, не сводившего с нее нежно-вопросительного взгляда, и приняла решение: он станет последним в череде неподходящих парней. Все, больше никаких поблажек. Со случайными связями покончено. Отныне только подходящие. Она совершит последний рывок в надежде найти нужного мужчину, и если попытка провалится, выйдет замуж за Дига, наплевав на его тощие ноги.

Надин опустилась на кровать, где по-медвежьи сгорбившись сидел Максвелл, и ласковым движением отняла у него кружку с чаем:

— Наверное, нам надо поговорить.

Что ж, думала Надин, тихонько закрывая входную дверь за понурившимся Максвеллом, по крайней мере не заплакал. Нет ужасней и невыносимее зрелища, чем плачущий мужчина, особенно если он такой громила, как Максвелл. Он принял удар молча, как человек, которому и в голову не приходило, что его могут бросить, и теперь ему надо в тишине обдумать случившееся. Словно она задала ему немыслимо трудную задачку в несколько действий. Бедный Максвелл, думала Надин. Но с ним все будет в порядке. Никаких сомнений. Симпатичный, забавный, нежный, щедрый, он скоро найдет ей замену. Хорошую девушку из Эссекса, которая станет смотреть на него снизу вверх, уважать и любить каждый дюйм его волосатого бугристого тела; добрую девушку, которая оценит его достоинства и сделает счастливым, много счастливее, чем он был с Надин.

У него все будет в порядке. Чего не скажешь про саму Надин.

Она оглядела опустевшую квартиру, взгляд скользнул по вмятинам на цветастом покрывале, оставленным двумя телами, по ненавистным кружкам. Она впитывала перемены в атмосфере, неподвижность воздуха, внезапную тишину за окном… и вспоминала, как всего лишь двадцать минут назад искренне радовалась предстоящему дню, как наслаждалась и смаковала мгновение незамутненного счастья.

Ей вдруг пришло в голову, что таким мгновениям нельзя позволять пролетать бесследно, их надо, как семена, высаживать, поливать и холить, и тогда, возможно, удастся вырастить Дерево Счастья.

Но если такая возможность существует, то почему ж она всякий раз, когда ей попадается семечко счастья, пренебрегает им, топчет, растирает каблуком и пускает на ветер? Почему она всегда все портит?

В животе забурлило от ложного чувства голода, спровоцированного пряным карри, съеденным прошлой ночью. Надин собралась было на скорую руку заглушить голод бутербродом с ветчиной, но потом решила, что ей необходимо выйти из дома, прогуляться, встретиться с кем-нибудь и поговорить.

Она сняла трубку и позвонила Дигу.

Глава третья

— Погоди, — оторвавшись от внушительной порции мяса с жареной картошкой, Диг недоверчиво уставился на Надин, — что-то я не врубаюсь. Ты бросила Максвелла, потому что он взял не те кружки?

— В общем, да. И поэтому тоже. То есть… и ты, и я знаем, что он мне не подходил, разве не так?

— Мне он очень нравился… по крайней мере, по сравнению с другими мужчинами, которые у тебя были за последние десять лет.

— Да. Конечно. И мне он нравился. Нормальный парень. Но, знаешь, иногда он дико раздражал. И манерой одеваться, и тем, с каким обожанием он говорил о своей мамочке, и любовью к Селин Дион, и своей аллергией на чеснок… Это надо же! Да как вообще можно жить с аллергией на чеснок?!.. А временами он бывал таким жалким, таким…

— Милым?

— Очень милым. Но в то же время…

— Добрым, симпатичным, великодушным?

— Да. Но таким…

— Любящим?

— Послушай, — Надин направила вилку с наколотой картофельной долькой на Дига, — он держал ложку и вилку так, словно намеревался связать ими свитер — это нормально? Это одна из тех вещей, с которыми я лично не могу мириться.

— Господи, Надин! Да ты законченный паршивый сноб!

— Что ж, возможно, но такой уж я уродилась. У меня прямо-таки волосы вставали дыбом. И у него были проблемы с орфографией, а нет ничего ужаснее мужчины, который делает ошибки… Открытки и любовные письма напрочь лишаются романтики.

— Ты — не человек, Надин Кайт, — Диг в изумлении медленно покачал головой, — честное слово. С какой планеты ты свалилась?

Надин ответила колючим взглядом, она и сама понимала, мягко говоря, зыбкость своих аргументов.

— Ладно, признаю: я сноб, капризная дура и требую от мужчин слишком многого. Но главное не в этом, а в том, что Максвелл мне не подходит, и я не хочу с ним больше встречаться, потому и придумала кучу отговорок, лишь бы не отвечать любовью на его любовь. Но я знаю, знаю: когда встречу того, кто мне подходит, мне будет наплевать, силен он в орфографии или нет и умеет ли управляться со столовыми приборами.

Диг скептически хмыкнул:

— Угу. Говори, что хочешь, но я-то знаю. — Проделав кусочком хлеба борозду в соусе, он криво улыбнулся: — Надин, — продолжил он, отправляя хлеб в рот, — ты знаешь, я тебя люблю, ты мой самый лучший друг, и я все что угодно для тебя сделаю. Но ты — кошмарец. Полный и законченный… Родись ты парнем, ты была бы такой скотиной. — Надин открыла рот в притворном возмущении. — … И когда-нибудь тебе отольются слезки твоих дружков. Когда ты встретишь «подходящего» парня, тебе придется мириться и с его жуткими манерами, и с безвкусными рубашками, и с неграмотностью, а он будет срать тебе на голову. А однажды придет и заявит: «Надин, ты хороший человек, но я видеть не могу сиреневые брюки, которые ты надевала в прошлый четверг, и то, как у тебя шевелятся уши, когда ты смеешься, и, если честно, меня тошнит от рыжины твоих лобковых волос. Уж не обижайся, ладно?» И Надин — говорю это с всей любовью и нежностью — я жду не дождусь, когда этот день наступит.

— Сволочь!

— С тех пор, как тебе исполнилось двадцать два, с того самого дня, как ты закончила университет и поняла, что никогда больше не увидишь Фила, ты заводишь интрижку с любым, кто попадается на твоем пути. Как будто трех лет с тем придурком было недостаточно. Ты ни разу не остановилась и не спросила себя, действительно ли ты хочешь встречаться с этими парнями, нужны ли они тебе, нравятся ли и стоят ли они усилий. Ты просто используешь мужчин, чтобы польстить своему самолюбию. Первые две недели ты делаешь все возможное, дабы влюбить их в себя, и как только цель достигнута, следующие два месяца ты занята тем, что составляешь длинный список их недостатков и грехов, который должен тебя оправдать, когда ты пошлешь беднягу ко всем чертям.

— Неправда!

— Правда. С любым, кто попадается тебе под руку. Не важно, худой он, толстый, молодой, старый, богатый, бедный или уродливый. Все, что от него требуется, — подвалить к тебе. Удивительно ли, что твои романы всегда кончается катастрофой? Удивительно ли, что ты потратила полжизни, подбирая и бросая парней? И, уж конечно, нет ничего странного в том, что ты до сих пор не встретила подходящего человека.

— Я не встречаюсь с каждым, кто подваливает ко мне.

— Хорошо, назови парня, которому ты отказала, хотя бы одного.

Надин на секунду задумалась, потом ехидно усмехнулась:

— Постой, дай-ка вспомнить. Ах да, точно! Этим парнем был… ты! — Она расплылась в самодовольной ухмылке. — Сам напросился! Я отказала тебе.

— Нет, нет, нет, — покачал головой Диг. — Это не считается. Тогда мы были детьми. Я говорю о годах после университета, после Фила.

Насупившись, Надин сосредоточенно листала файлы своей памяти.

— Но ведь ко мне не каждый день клеятся, — произнесла она наконец. — Надо пользоваться возможностями, которые подворачиваются не так уж часто.

— Да ладно тебе! За последние десять лет ты и недели не оставалась одна, и с каждым парнем встречалась не больше двух-трех месяцев. Вот и прикинь.

— Ну конечно, — фыркнула Надин, — разумеется! Как же я забыла, что беседую с ведущим в мире экспертом по взаимоотношениям! Как же я забыла, что беседую с мужчиной, которому в восемнадцать лет разбили сердце и с тех пор он в него никого не впускает. С мужчиной, который не знает фамилии последних шести девушек, побывавших в его постели, который полагает, что любовная связь — это однажды переспать, для которого свидание — милое, но необходимое занудство и который проснулся сегодня утром рядом с семнадцатилетней девчонкой!

Пожилой мужчина за соседним столиком, медленно и без удовольствия жевавший пережаренный ростбиф в застывшей подливке, бросил на Дига взгляд, исполненный глубокого восхищения, а молодая пара в углу оторвалась от газет и украдкой повернула головы, чтобы взглянуть на отъявленного педофила. Диг покраснел.

— Согласен, — зашептал он, — но по крайней мере я их не обманываю, по крайней мере, они знают, на что идут. Я не даю им ложной надежды. А кроме того, столь юным девушкам и не нужны серьезные отношения. Не то что вам.

— Вам? Кому это «вам»?

— Вам, — уточнил Диг, тыча в Надин пальцем, — женщинам за тридцать.

Надин закатила глаза.

— Только не надо про возрастные заморочки! — простонала она. — Сил нет спорить с похмелья. И между прочим, мне не за тридцать, мне тридцать ровно.

— А какая разница?

— А такая: тридцать — это всего лишь точка в конце третьего десятка, и пока не исполнится тридцать один, тебе еще за тридцать не перевалило. Но я не об этом хочу сказать. Уж кому-кому, но не тебе наставлять меня на путь истинный. Ты самый симпатичный парень, каких я знаю, и когда-нибудь из тебя получится потрясающий муж. Но сейчас на тебе, как на сигаретных пачках, надо бы печатать предупреждение: «Вредно для здоровья».

— Хорошо, хорошо, — улыбнулся Диг, — мы оба друг друга стоим. Ты с треском выгоняешь вполне приличных мужчин за то, что они пьют не из тех кружек, а я — Джерри Льюис[1] Кентиш-тауна… Давай честно признаем: мы оба раздолбаи.

— О господи, Диг, да ты посмотри на нас! Нам обоим по тридцать — мы слишком стары, чтобы оставаться раздолбаями. В нашем возрасте люди обзаводятся семьями. У моей матери в тридцать лет было двое детей; я же, если не ошибаюсь, сама до сих пор ребенок. Что случилось с моими биологическими часами? Куда они подевались? Почему я их не слышу и не вижу? Наверное, если бы слышала и видела, я бы более придирчиво отбирала кавалеров, потому что подсознательно искала бы хорошую наследственность, этакого охотника-добытчика, донора спермы, а не просто удовлетворяла бы свое тщеславие.

— А я бы искал хорошую добрую крутобедрую бабу, способную рожать без продыху, а не гонялся бы за недоразвитыми полоскогрудыми андрогинами с проколотыми пупками.

— Чем мы занимались последние десять лет, Диг? Кончено, у меня нет иллюзий насчет вечной любви, но мы к ней даже на шаг не приблизились. Ни у тебя, ни у меня ни разу не было длительных отношений. Другие на третьем десятке набираются ума-разума, постигают науку любви и взаимоотношений. Мы же с тобой ходим по кругу и ничего не постигаем и не набираемся. Мы жалки… А что, Диг, если нам притвориться, сделать хотя бы вид, будто мы ищем партнера для обзаведения детьми, даже если это и не совсем так? Возможно, тогда мы станем выбирать с большим смыслом.

— Но мне не нравятся крутобедрые женщины.

— Ох, не говори глупостей! Не обязательно иметь широченную задницу, чтобы родить ребенка. Посмотри на Памелу Андерсон: если судить по ее виду, так она и одежную вешалку не смогла бы произвести на свет, а у нее двое детей… Нет, все дело в установке, в личной позиции. Думаю, стоит попробовать, Диг. Оглядись вокруг. Видишь, например, ту девушку? — Она указала на симпатичную женщину лет под тридцать, сидевшую в одиночестве за тарелкой с мясным сандвичем. — Хорошенькая, чудесные волосы, стройная и, весьма вероятно, одинокая. Спорим, если ты ее пригласишь куда-нибудь, она согласится.

— Да, но почему? Почему она одинока? Если она такая вся из себя замечательная, то почему жует сандвич одна, а не в компании?

— Откуда мне знать! Возможно, она только что порвала с парнем, бросила его, потому что он клал слишком много сахара в чай. Возможно, она такая же дура, как и мы… — В кафе вошла новая посетительница, и лицо девушки с сандвичем просияло. Подруги радостно приветствовали друг друга поцелуем в губы, и Надин увидела, как их ноги сплелись под столом. — … Либо она лесбиянка. Но дело не в этом. А в том, что нам по тридцать лет, мы здоровы, у нас есть квартиры, машины, работа, страховка, мы невероятно приятные люди, но однажды утром мы проснемся и обнаружим, что остались совсем одни. Все наши друзья переедут в отдельные дома, где будут жить в вечном беспорядке и в окружении шумных, крикливых детей и внуков, они будут устраивать свадьбы, присутствовать на вручении дипломов, хвастаться достижениями своих отпрысков, отправлять их в путешествия, а мы останемся одни: ты в своей ненормально чистой квартире, я — с подшивками глянцевых журналов за пятьдесят лет и воспоминаниями об ушедшей молодости. Это неправильно. Я так не хочу. И единственный способ избежать столь жалкой участи — немедленно принять меры, прямо сейчас.

Диг, во время монолога Надин, согласно кивавший, протянул руку:

— Договорились. Давай заключим соглашение здесь и сейчас. Я начну искать более зрелую женщину, а ты — мужчину, который соответствовал бы твоим стандартам.

— И тот, кто первый начнет встречаться с подходящим мужчиной или женщиной, получит… — Надин быстренько прикинула шансы Дига опознать «настоящую» женщину, — … стольник.

Брови Дига взлетели вверх, однако руку он не убрал:

— Идет. Стольник тому, кто первый найдет подходящего человека.

— «Подходящий» означает женщину старше двадцати шести лет для тебя, а для меня — мужчину, который всерьез понравится мне. Так?

— Так!

Хитро улыбаясь, они скрепили договор крепким рукопожатием, при этом каждый был уверен, что денег с него никогда не потребуют.

Морские звезды и воздушные змеи

Впервые Диг увидел Надин, когда их посадили рядом на первом уроке в школе при монастыре Святой Троицы в Кентиш-тауне, и счел ее обормоткой.

Ее рыжие волосы топорщились во все стороны, а на руках, напоминавших копытца, там, где у всех нормальных людей костяшки, у нее были ямочки. Она была очень маленькой и кругленькой, серая школьная юбка торчала на ней колоколом, словно накрахмаленная, и доходила до лодыжек, плотно упакованных в толстые ребристые колготки.

Впервые Надин увидела Дига, когда он неуклюже приблизился к соседней парте, и сочла его обормотом. Он был тощим и очень бледным, с невероятно густыми черными волосами, выглядевшими как парик. Его форма была не жесткой и новенькой с иголочки, как у нее; потертый костюмчик печально обвис и смотрелся на Диге нелепо. Надин смекнула, что он донашивает вещички старшего брата, и предположила, что Диг происходит из какой-нибудь огромной ирландской семьи католиков, про которых ей рассказывала мама. У него была только одна бровь, что делало его похожим на персонажа из «Планеты обезьян»[2].

Неудивительно, что, когда в 10.30 прозвенел звонок на первую перемену, никто из детей не бросился знакомиться с Дигом и Надин, и в результате на игровой площадке им пришлось довольствоваться обществом друг друга. Они уселись на скамейке.

— По-моему, Диг, — заявила Надин, покачивая короткими толстенькими ножками, — жутко дурацкое имя. Почему тебя так назвали?

— Нормальное имя. Уменьшительное от Дигби.

— Тоже дурацкое имя.

— Нет… Оно французское.

— Врешь. «Диг» — это вобще не имя. Это глагол[3].

— А сама-то! Как тебя зовут? Надин Кайт. Это не фамилия, это то, что запускают в небо[4].

— Да знаю я, что такое воздушный змей!

— Ну конечно!.. Спорим, ты никогда не запускала змея? А я запускал. Мне папа купил, и мы ходили с ним на Цветочный холм.

Надин помолчала секунду, сделала большой глоток бананового сока и пожала плечами:

— Ну и что? Воздушные змеи — занятие для малышни. А почему, — сменила она тему, — у тебя только одна бровь?

— Не одна!.. Две, просто они срослись посередке.

— Выглядит по-дурацки.

— Ну спасибо.

— Не за что.

Наступила пауза, оба яростно высасывали питье из соломинок. Диг повернулся к Надин и показал на ее руки:

— А тогда почему у тебя нет костяшек? Почему они провалились?

— Как это?

— Гляди. — Диг взял руку Надин в свою и провел большим пальцем по ямочкам на суставах. — У тебя кожа проваливается внутрь, а не выпирает. Это ненормально!

— Нормально! — Надин растопырила пальцы, теперь ее рука напоминала морскую звезду.

— А вот и нет. Смотри сюда. — Диг накрыл «морскую звезду» Надин своими белыми длинными пальцами и указал на острые костяшки. — Вот как должно быть.

— Хм, — отозвалась Надин.

— Можешь пойти с нами… если хочешь, — предложил Диг, помолчав немного.

— Куда?

— Змея пускать. Со мной и моим папой.

— А, — ответила Надин. — Ладно, пойду.

Они сидели, не отрывая глаз от соприкасавшихся рук, тепло перетекало от пальцев к пальцам, отставленные пакетики с соком нагревались под сентябрьским солнышком, а игровая площадка шумела тысячью детских голосов.

Надин подняла голову, заглянула в добрые карие глаза мальчика и вдруг решила, что обязательно выйдет замуж за Дигби Райана.

Глава четвертая

Когда они покончили с завтраком, день только начался, на Цветочном холме дул сильный ветер, нагонявший тучи на солнце и подбрасывавший листья в воздух.

— Черт, — Диг движением заправского футболиста пнул кучу листьев. — Надо было захватить змея.

— Надо было надеть брюки, — смерив уничтожающим взглядом прохожего маньяка, залюбовавшегося ее бедрами, Надин прижала рукой подол черной шифоновой юбки. — Может, сядем где-нибудь? Это юбка меня достала.

Они уселись под дубом, сунув руки в карманы и скрестив лодыжки, и молча уставились вдаль.

Надин повернулась к Дигу. Он выглядел таким симпатичным. Ветер растрепал его густые черные волосы, и кое-где они торчали смешными маленькими рожками. От холода в уголках глаз у него поблескивала влага, а кончик носа приобрел забавный розовый оттенок. А он парень ничего, улыбнулась Надин про себя. Можно сказать, красавец. С лица Дига не сходило несвойственное ему серьезное выражение; в том месте, где между бровями должна быть пропасть, а не мостик, как у Дига, прорезались две морщинки. Надин провела по этим бороздкам длинным ногтем.

— У-у, — произнесла она. — Вижу признаки преждевременного старения.

— Что? — рассмеялся Диг.

— Морщины на лбу появляются от тревог, — Надин взяла Дига под руку и положила голову ему на плечо. — Да уж, приятель, беззаботные денечки твоей юности миновали.

— Все ерничаешь, — склонив голову на макушку Надин, Диг задумчиво разглядывал голубое небо с ослепительно белыми вкраплениями, — но, возможно, ты права.

— Что-то случилось?

— О черт, не знаю. Я все о той девушке прошлой ночью…

— Какой девушке — о той, чья отзывчивость подводит под статью о насилии над несовершеннолетними?

— О какой же еще?

— Неужто зациклился на ней?

— В общем… да. Зациклился. Никак не могу выбросить ее из головы. Ведь ей всего семнадцать! Ты в ее годы была девственницей…

— Ну теперь они быстрее взрослеют.

— Чувствую себя погано.

— Она вряд ли разделяет твои чувства.

— Не в этом дело.

— А в чем?

— А в том… в том… — Он глянул на Надин и снова отвернулся. — Не знаю, в чем. Просто погано на душе и все тут.

Они помолчали. Надин не знала, что сказать.

— Эй, — решила она сменить тему, — ты когда родился?

— А?

— В какое время дня ты родился?

— Э-э, точно не знаю. Должно быть вечером, потому что мои были в пабе, когда у мамы отошли воды.

— Ага! Выходит, по всем правилам тебе еще нет тридцати. У тебя в запасе осталось четыре или пять часов от второго десятка. Значит…

— Что?

Надин вскочила на ноги, нагнулась и схватила охапку багровых, рыжих и горчично-зеленых листьев.

— Значит, ты не настолько стар, чтобы не кидаться листьями. — И она осыпала Дига листьями, словно огромными конфетти, развернулась и, хохоча, бросилась бежать.

Позже Надин припомнила, что побежала против часовой стрелки. И какие же темные силы подвигли ее на такое решение? Если бы она проанализировала свои скрытые помыслы, то, возможно, нашла бы ответ. Но скорее всего она пришла бы к выводу, что бросилась бежать наугад, и двигал ею один лишь каприз.

Ибо Надин, делая этот пустяковый выбор, не ведала, сколь важным он окажется. В тот день на Цветочном холме судьба застала ее врасплох, и когда она бежала, задыхаясь от смеха, по упругой траве, а Диг нагонял ее с огромной охапкой листьев в руках и мстительным выражением на лице, она не знала, что роковая случайность уже готовится перейти ей дорожку и навсегда изменить ее жизнь.

И если бы в тот день Надин побежала не против часовой стрелки, а по часовой, они бы покинули парк, минут за двадцать добрались до дома Дига, плюхнулись на диван, откупорили бутылки с пивом, посмотрели футбол и никогда бы не столкнулись с Дилайлой.

Поначалу он усомнился, она ли это. Его сбили с толку волосы. Они были золотисто-каштанового цвета, он же помнил их пронзительно лимонными от перекиси. И одета она была иначе и определенно дорого: классический стиль, добротный крой. Но стоило ему вглядеться в ее лицо…

То была Дилайла. Дилайла Лилли! Не обращая внимания на шершавые листья, застрявшие под одеждой, Диг двинулся к железной решетке, отделявшей парк от тротуара. Она шла навстречу по Риджент-парк-роуд с кучей пластиковых пакетов в руках, сдвинув темные очки на макушку. Смотрела она прямо перед собой, и вид у нее был слегка выдохшийся. Она приближалась. Диг ускорил шаг.

— Ты куда? — возглас Надин прозвучал легким шелестом.

Дилайла по-прежнему была очень стройной, с тонкой талией, элегантной, все так же покачивала бедрами при ходьбе и все так же ошеломляла красотой.

— Ди-иг! Куда ты?

Не отвечая, он шел вперед, словно его притягивал к себе луч света с космического корабля пришельцев.

— Дилайла? — Она не услышала и не сбавила шаг. — Дилайла? — Она недоуменно оглянулась. — Дилайла! — Он уже достиг решетки, листья сыпались с него, как с осеннего клена. Ухватился обеими руками за прутья. Дилайла с вопросительным и слегка неуверенным выражением лица направилась в его сторону. — Это ведь ты? — спросил Диг. — Дилайла, это ведь ты, правда?

Вблизи она выглядела фантастически красивой, свежей, шикарной. В школе она злоупотребляла косметикой, и сейчас с чистым лицом казалась очень молодой. Она посмотрела на Дига со смешанным чувством смущения, недоверия, неловкости и кивнула.

— Диг, — он приложил руку к груди, — Диг Райан.

Она узнала и ее взгляд смягчился.

— Боже! — воскликнула она. — Диг Райан! Невероятно!

— Как ты? Как поживаешь? Очень рад тебя видеть.

— Да… я тоже. У меня все в порядке, все отлично. А ты как? — Она уже широко улыбалась, искренне радуясь встрече.

— Хорошо, у меня тоже все отлично. Черт… но это потрясающе! То есть, откуда ты взялась, и что ты тут делаешь, и где живешь? — Дилайла указала на железные прутья, разделявшие их. — Подожди, — заторопился Диг. — Стой здесь, я сейчас выйду.

Он ринулся обратно, туда, где стояла Надин.

— Быстрей! — замахал он ей руками, улыбаясь, как идиот. — Быстрей! Это Дилайла. Идем!

— Дилайла? — пробормотала Надин, и тень легла на ее лицо. — Дилайла Лилли?

Она разняла руки и листья, приготовленные для контратаки, разочарованно спланировали на землю. Нехотя Надин последовала за Дигом, вприпрыжку скакавшим к выходу из парка.

Дилайла Лилли

В каждой школе есть своя Дилайла Лилли. Обычно это блондинка, обязательно хорошенькая и непременно самая крутая девчонка. Дилайла Лилли — это Мадонна и Ким Бессинджер в одной упаковке. У нее раньше всех вырастает грудь, и она первой обзаводится всклокоченной копной крашенных перекисью волос, свисающих на глаза, как соломенные шторы. У нее мрачное выражение лица, она непрерывно жует резинку и умудряется выглядеть сексуально в школьной форме. Она чересчур густо подводит глаза и ходит в потертых маминых шпильках. Все мальчики хотят с ней встречаться, а все девочки хотят быть ею, потому что она классная.

Потому что она женщина.

Первое появление Дилайлы в школе Надин помнила так, словно это было вчера. Коридоры и классы школы смешанного обучения при монастыре Св. Троицы бурлили слухами. В 4 «С» новенькая и она правда крутая. Ее зовут Дилайла. Из предыдущей школы ее выгнали за многие прегрешения, среди них: беременность, нюхание клея, избиение классной руководительницы, секс в душевой, поджог шкафа с канцпринадлежностями и угон машины сторожа. Она живет в Госпел Оук Истейт, самом хулиганском районе Кентиш-тауна, а ее отец — взломщик. Она зарабатывает, торгуя наркотиками, и, если хорошенько приглядеться, на ее руках видны следы от уколов. Одно время она крутила с Сагзом из группы «Мэднесс», и она переспала со всеми шестиклассниками в своей бывшей школе. Она была наркоманкой, преступницей, распутницей и крепким орешком. И она была дико сексуальной.

На большой перемене в первый день после каникул Диг и Надин сидели на траве у естественно-научного корпуса. Им было по четырнадцать лет. У ног Дига валялся его верный спутник — свернутый и помятый «Новый музыкальный экспресс», а к лацкану красного блейзера он приколол новый значок — шляпа с полями и надписью «Навеки Ска»[5]. На подбородке у Дига алел большой прыщ.

Форменный галстук неряшливо болтался вокруг шеи Надин, а в мешковатом красном джемпере она проделала дырки, куда прятала большие пальцы. Кудрявые медные волосы она убрала со лба, подвязав их зеленым газовым шарфом; бледные ресницы потемнели от туши, которой, отметил Диг, в прошлой четверти не наблюдалось.

За год Надин выросла почти на десять сантиметров и стала выше Дига. Щенячий жирок распределился тонким слоем по отросшим конечностям, и костяшки на руках теперь выглядели как положено. Диг несколько возмужал и вырос сантиметров на пять, но его брови по-прежнему сливались над переносицей в едином порыве, а волосы по-прежнему напоминали черную велюровую шляпу.

Диг-и-Дин — так их прозвали в школе, ибо они были неразлучны. По отдельности их никто и никогда не видел. В школьной иерархии они занимали удобное и нехлопотное положение — слишком прилежные, чтобы слыть крутыми, и слишком крутые, чтобы слыть придурками. Никто к ним не приставал, но, с другой стороны, никто не делал попыток подружиться с ними. Что их вполне устраивало. Они жили в уютном мирке школьных занятий, Джона Пила[6], стильных стрижек и воздушных змеев.

Надин не забыла клятву, данную себе в одиннадцать лет, и если бы вы заглянули под ее матрас, то обнаружили бы там самый тайный дневник Надин Кайт, тот, которому она поверяла своим самые заветные желания и самые гениальные мысли. Обложка дневника — старой школьной тетрадки — была густо исписана: сердечки, завитушки, росчерки. Надин вырабатывала личную подпись — Надин Райан. Хотя они и не встречаются толком и не целовались ни разу, она все равно выйдет за него замуж.

Диг-и-Дин поселятся в уютной улочке Кэмден-тауна[7], в большом доме со ставнями и мраморными полами. Они будут спать на огромной сосновой кровати под белым пушистым одеялом, и по утрам их будет будить ласковое солнце. Каждую субботу они будут устраивать шумные вечеринки, а по воскресеньям вместе с отцом Дига станут ездить в бледно-голубом «ягуаре» на Цветочный холм запускать воздушных змеев. У них будет четверо детей — Сэм, Бен, Эмили и Алисия — и они будут невероятно счастливы.

Не то чтобы Надин была безумно влюблена в Дига, просто она представить себе не могла, что он женится на ком-нибудь еще, и она не сможет с ним видеться, когда захочет. Придет время, и они станут мужем и женой, а пока она вполне довольствовалась ролью его лучшего друга.

— Что у тебя в четверг утром? — спросила Надин, водя пальцем по новому расписанию.

— Э-э-э… м-м-м — промямлил Диг.

— Да ну тебя! — Надин оторвалась от расписания и глянула на Дига, тот пялился вдаль. Надин проследила за направлением его странного, словно замороженного, взгляда. Он не отрывал глаз от площадки для нетбола, где кучка мальчишек-пятиклассников толкались и пихались в надежде заслужить внимание высокой девочки в очень узкой юбке, с желто-белыми волосами и немыслимым количеством сережек.

— А-а, — протянула Надин, покусывая кончик карандаша. — Это, должно быть, и есть Дилайла Лилли. — Диг не шевельнулся и не отозвался, продолжая со слегка отвисшей челюстью смотреть на фантастическое видение. — По-моему, она не похожа на наркоманку, — небрежено заметила Надин, разглядывая новенькую сквозь прищур. — Внешне она очень ничего.

Диг сглотнул и кивнул. Он собрался было что-то сказать, но ломавшийся голос подвел его и он закашлялся.

— Она… она… она похожа на Лесли Эш из «Квадрофении», — наконец просипел он.

«Квадрофения» был любимейшим фильмом Дига, а поскольку ему достаточно часто говорили, что он слегка смахивает на Фила Дэниелса, исполнителя главной роли, Диг чувствовал глубокую близость с этим персонажем. И вот теперь на игровой площадке стояла девушка, — совсем рядом, всего в нескольких метрах, — которая точь-в-точь походила на Лесли Эш, женщину мечты Фила Дэниелса и, следовательно, Дига.

Надин искоса глянула на друга и увидела в его глазах блеск страсти; желание сочилось из его пор и боль уже проникла в его душу, ибо Диг столь сильно возжелал того, чего, как он поспешил убедить себя, никогда не получит.

— Она красивая, — прошептал он, краска медленно поползла по его шее вверх ко лбу и ушам. — Она потрясающе красива.

И Надин поняла. В то самое мгновение она поняла: как прежде уже ничего не будет.

В последующие полтора месяца мифы и легенды, окутывавшие Дилайлу, постепенно разоблачались. Она не употребляла наркотиков и не торговала ими, ее отец не был взломщиком, и из прежней школы ее не выгоняли. Она лишь переехала из Южного Лондона в Северный и потому поменяла школу. Но в Госпел Оук она все-таки жила и с младшим братом знаменитого Сагза из «Маднесс» встречалась, правда, всего две недели. Она также оказалась достаточно прилежной ученицей, на уроки не опаздывала, умудрялась выполнять девять домашних заданий из десяти, а ее форма почти соответствовала требованиям школьного руководства. Впрочем, недостаточно антисоциальное поведение никак не сказалась на ее репутации крутейшей девчонки, и по-прежнему, куда бы они ни шла, вокруг нее клубились шумные мальчишки и низенькие толстухи — последние в надежде, что капелька ее магнетизма передастся им.

Надин оказалась права: с первого же дня новой четверти в их дружбе с Дигом наметились перемены. Приоритеты Дига изменились. Отныне все и всегда имело касательство к Дилайле. Теперь, прогуливаясь с Дигом на школьном дворе — на первый взгляд, бесцельно — Надин знала, что в действительности они охотятся за Дилайлой; она знала, что стоит Дигу заслышать эхо шершавого голоса Дилайлы, как он мгновенно замедлит шаг, его походка изменится и он заговорит с Надин нарочито громким голосом на тему, не имевшую никакого отношения к их предыдущему разговору, — как правило, заведет речь о музыке. Он пройдет мимо Дилайлы, твердо глядя прямо перед собой, избегая встречаться с ней взглядом.

Дружба Дига и Надин кончилась дождливым полуднем в четверг, незадолго до окончания первой четверти.

Они сидели в буфете, жевали дряблую жареную картошку и склеенные макароны, торопливо проглядывая отрывки из «Скотного двора», заданные по английской литературе. Внезапно они обнаружили, что у их столика топчется Десмонд — хилый малец из третьего «Д». Они вопросительно поглядели на него.

— Эй, — произнес тот, утирая нос грязным пальцем, — ты Диг Райан?

— Да, — ответил Диг. — А что?

— Я вот подумал, что тебе, похоже, будет интересно узнать, что тут болтают… — Десмонд дернул головой вправо, потом влево, — … про тебя.

— Ну и?.. — Диг загнул уголок страницы и отложил книгу.

— Про тебя и Дилайлу Лилли.

Единственная бровь Дига взмыла вверх и едва не приземлилась на затылке.

— Ну и что болтают? — умудрился он сохранить невозмутимость.

— Вроде бы она всем говорит, что считает тебя вправду крутым. Говорит, что хочет того, пообщаться с тобой. Типа ей нравится, как ты держишься. Говорит, у тебя есть ха… хар… харизма? — Надин кивнула, давая понять, что Десмонд правильно произнес незнакомое слово, и тот продолжил: — В общем, я подумал, что тебе неплохо бы узнать, что она про тебя говорит и… — он неловко протянул Дигу немытую ладонь для рукопожатия — … и хотел тебя как бы того, поздравить. Похоже, тебе выпала маза. — И он ушел, волоча ноги, к своему столику; его приятели поглядывали на Дига, как на человека, которого есть за что уважать.

Учитывая обстоятельства, можно сказать, что Диг проявил завидную сдержанность. Он машинально тыкал вилкой в размякшую картошку, боромоча себе под нос:

— Блин, Дин, блин, Дин. — Лицо его пылало багровым заревом, а ноги под столом ритмично постукивали друг о друга. Внезапно он поднял голову и посмотрел Надин прямо в глаза. — Блин, Дин, — почти выкрикнул он, — что мне теперь делать?

Вскоре выяснилось, что делать ничего и не требуется. В последние дни учебы Дилайла Лилли стала вездесущей. Необходимость стратегического патрулирования школьного двора отпала сама собой, ибо куда бы Диг ни направился, Дилайла была уже там. Поначалу они не произносили ни слова, но взгляды, которым они обменивались, были исполнены невероятной значительности, а воздух вокруг них просто дрожал от напряжения, настолько, что Диг становился буквально наэлектризованным: стоило ему дотронуться до любого предмета, как из-под его пальцев сыпались искры.

При этих странных встречах Надин все сильнее чувствовала себя лишней, но когда она говорила Дигу, что, пожалуй, отойдет в сторонку и займется своими делами, он цеплялся за ее рукав, как за соломинку, умоляя не бросать его.

Наконец, в последний день четверти, это случилось. Надин с Дигом сидели на лестнице, ведущей в аудиокабинет, когда перед ними словно из-под земли возникла Дилайла, прижимавшая к груди стопку учебников и явно куда-то спешившая. Однако завидев Дина на ступеньках, она остановилась, как вкопанная, прямо напротив него. Воздух затрещал от электрических разрядов, тишина громыхала над их головами. Затаив дыхание, Надин ждала, когда же кто-нибудь скажет слово. Наконец Дилайла приоткрыла пухлые алые губы, очень медленно, как заметила Надин, так, что между губами на мгновение образовались тоненькие влажные полоски и тут же лопнули, как канцелярские резинки.

— Привет, — произнесла она.

— Привет. — Голос не подвел Дига, не треснул, не дал петуха, но прозвучал гулко, зародившись где-то в глубинах его грудной клетки.

Сложив руки на коленях, Надин уставилась на пол.

— Тебя ведь зовут Диг, да? — спросила Дилайла.

— Ага, — подтвердил он все тем же низким чистым голосом, — точно. А тебя?..

Надин тихонько присвистнула про себя. Надо отдать ему должное, подумала она, держится он офигительно круто.

— Дилайла… Дилайла Лилли. Я из четвертого «Д». Ну, из класса мистера Харвуда.

— А, — отозвался Диг, — вспомнил. Так ты новенькая, да?

— В общем, да, я тут недавно. — Снова наступило молчание. Дилайла, закусив губу, бросила на Надин косой взгляд, сказавший той, что требовалось. Теперь я здесь хозяйка, говорил взгляд, началась моя смена, а ты, несуразное, толстозадое, рыжее недоразумение, давай проваливай.

Пора было уходить, пора было оставить Дига управляться в одиночку. Надин собрала тетрадки, перекинула сумку через плечо и встала.

— Ладно, — произнесла она, что было излишне, поскольку эти двое совершенно не обращали на нее внимания. — Мне пора. Пока.

И она зашагала прочь, зашагала быстро, со всех ног, вдоль по коридорам, толкая плечом вращающиеся двери, она шла, шла и шла, пока идти уже стало некуда. Тогда она остановилась, сжалась в комок, повернулась лицом к стене, и слезы, которые она с таким трудом сдерживала, навернулись на глаза и хлынули как из ведра.

Паб вечных сумерек

Это случилось субботним полднем, за неделю до начала предварительных экзаменов и через четыре месяца после того, как их дружба с Дигом гавкнулась.

После ливня, длившегося не более полминуты, солнечные блики слепили глаза, отражаясь от мокрого тротуара Кентиш-таун-роуд. Люди выходили из магазинов, где нашли временно убежище, застигнутые врасплох отряхивали воду с зонтов. Надин, в компании с матерью искавшая учебник по истории, который требовался ей для экзамена, злилась на несправедливость: и зачем она потащилась сюда да еще с человеком, с которым ей вообще не хотелось куда-либо выходить, и зачем она отправилась за этим дурацким учебником в проливной дождь, испакостивший ей прическу.

— Надин, возьми, пожалуйста, — мать протянула ей мокрый зонт и сумку, набитую капустой. — Мне нужно в туалет. Погода виновата… этот дождь, — пояснила она, прежде чем исчезнуть в ближайшем пабе.

Надин никогда раньше не бывала в пабе. Ей не разрешалось туда заходить, что не удивительно, ибо ей ничего не разрешалось. Родители водили ее в «семейные» пабы по праздникам, сажали, как за решетку, в «семейные» залы, битком набитые «фруктовыми» автоматами и скучающими детьми, но внутри настоящего лондонского паба ей бывать не приходилось. Поджидая мать, она из любопыства переступила порог заведения, шагнув чуть шире, чем это бы понравилось родительнице.

В ноздри ударили сигаретный дым и затхлая вонь. Сквозь царапины на закрашенных черной краской высоких окнах пробивалось солнце, высвечивая, словно лучом кинопректора, пылинки, плясавшие под потолком, и струйки дыма. Музыкальный автомат наяривал «Туза пик», ухала, скрипела и грохотала артиллерия игровых «фруктовых» автоматов, и поверх всего этого шума разливалась громкая и немного пугающая какофония грязных ругательств, доносившихся из дальнего угла.

Надин продвинулась чуть дальше в скудно освещенную пещеру паба, чтобы посмотреть, кто же так ругается. За столиком в углу сидела, окутанная тенью, невысокая женщина с крашеными черными неряшливыми волосами и массивным золотым распятием на шее. Она была по меньшей мере на восьмом месяце беременности, слишком тесная белая майка с надписью «Что бы Фрэнки не бубнил, мне по фигу», обтягивала ее живот. Женщина курила самокрутку и пила пиво, а в промежутках между затяжками и глотками орала на огромного мужчину, сидевшего рядом. Мужчина смотрел прямо перед собой; судя по неподвижной физиономии, его терпение было на исходе и в любой момент могло обернуться яростью.

Перед столиком стояла коляска с двумя пристегнутыми к сиденьям детьми, угрюмыми, но симпатичными, а справа от женщины сидел очаровательный светловолосый мальчик лет четырех в полосатой майке клуба «Арсенал». Он разговаривал сам с собой и черкал красным фломастером в книжке-раскраске. Вид у него был ангельский.

— Мам, — обратился мальчик к беременной. — Мам, мне нужно в туалет.

— Заткнись, Кейн, — рявкнула женщина, гася размокший от слюны окурок и заводясь для новой сокрушительной атаки на толстяка. — Ты что, не видишь, я разговариваю?

— Но мам, мне правда нужно. — Мальчик сунул руку под стол и схватился за шорты между ног.

— Заткнись, тебе сказано! Потерпишь! Я занята!

— Но, мама…

Разъяренный взгляд заставила мальчика умолкнуть на полуслове, затем мамаша схватила его костлявыми пальцами за предплечья и притянула к себе.

— Если ты не заткнешься, Кейн, я задам тебе ремня, — пригрозила она и, дабы показать, что не шутит, шлепнула его со всей силы по голым ногам; звонкий хлопок эхом прокатился по заведению.

Надин вздрогнула, когда мальчик разразился плачем, она с ужасом смотрела, как тонкая бледно-желтая струйка медленно заструилась на грязный линолеум. Беременная вскочила, заглянула под стол с целью убедиться в преступлении и набросилась на мальчика.

— Ах ты засранец! — Она выволокла ребенка из-за стола, схватив за тонкую руку. — Мерзавец хренов! — Большое влажное пятно украшало футбольные шорты. Женщина потащила мальчика в мужской туалет, плечом распахнула дверь и швырнула на замызганный кафель. — Отмывайся, урод!

Стоя на четвереньках, мальчик обливался слезами. Надин коротко выдохнула, когда дверь туалета закрылась, приглушив отчаянный плач.

Девушка, сидевшая по другую сторону стола, спиной к Надин, встала и затушила сигарету. На ней были выцветшие «вареные» джинсы в обтяжку и кофточка в розовую и белую полоску. Не сводя глаз с беременной, она выдохнула дым и решительно направилась в туалет. Вошла, подняла мальчика, нашептывая ему ласковые слова и гладя по голове. Дверь закрылась; минуту спустя оба вышли: мальчик был без шорт, майка спускалась до колен, обеими руками он цеплялся за ногу девушки. И только теперь Надин ее узнала.

Это была Дилайла.

Надин мгновенно развернулась и выскочила из паба в солнечную безопасность улицы. Ее сердце билось невероятно быстро, и она глотала воздух широко открытым ртом. Это была Дилайла! А беременная — мать Дилайлы. О боже. Бедная Дилайла. Бедная, бедная Дилайла. Надин в жизни не видела большего кошмара.

Эта женщина… эта отвратительная женщина пьет и курит с ребенком в животе и бьет симпатичного малыша. А сколько у нее вообще детей? Надин слыхала, что у Дилайлы есть старшие братья. Но ее мамаше все ни по чем. Заставляет своих чудесных детей сидеть в помещении в такой хороший денек, в темном, сыром, мрачном пабе, где шумят и курят, а сама она поливает отборной бранью какого-то противного толстого мужика в грязной рубахе и с жирными волосами.

Внезапно, то, что раньше Надин почитала за олицетворение крутости, — мать, позволяющая своей четырнадцатилетней дочери курить в ее присутствии, вместе с ней, — теперь казалось извращением. Это выглядело гнусно. И мать Дилайлы была гнусной.

До Надин вдруг дошло, почему Дилайле столь многое разрешалось, почему правила и запреты, не давашие, как она полагала, ей самой нормально развиваться, Дилайлу, по всей видимости, не беспокоили. Вовсе не потому, что Дилайле выпал счастливый билет в родительской лотерее и она стала гордой обладательницей дивной мамочки, понимавшей, что девочкам необходимо приходить домой позже одиннадцати, им необходимо гулять с мальчиками, необходимо вдевать в мочку уха больше одной сережки и вытворять со своими волосами все, что заблагорассудится. Дилайле не счастье выпало, сообразила Надин. Напротив, ей крупно не повезло. Ибо ее матери плевать, по-настоящему плевать на дочь и, похоже, на остальных детей тоже. Прическа Дилайлы, ее уши, здоровье дочери — все ей до фонаря. И вряд ли она беспокоится о ее образовании, о ее будущем, о состоянии ее девственной плевы. Надин больше не казалось классным, то что миссис Лилли (если ее так зовут) никогда не появлялась на родительских собраниях и не проверяла домашние задания Дилайлы.

Наконец мать Надин вышла из паба, рассеянно вытирая ладони о широкую сборчатую юбку.

— Это, — сказала она, кривясь, — самый ужасный туалет, в котором я когда-либо бывала. Хуже был только тот нужник в Кале. Ни мыла, ни полотенец, ни сидений! — Передернув плечами, она принялась освобождать Надин от пакетов. — А сколько там детей! Ты не поверишь, там сидят дети! Ну кто — кто! — поведет своих детей в такое место! Ужас, честное слово…

Пока они бродили по магазинам, пили чай со швейцарскими хрустящими палочками в кондитерской, прочесывали отдел английской истории в книжном магазине У.Х.Смитса, рылись в корзине с пряжей по сниженным ценам в галантерейной лавке, отыскивая ярко-голубую ангору, чтобы мать смогла довязать свитер для дочери, к Надин медленно возвращалось ощущение нормальности, человекоподобия и чистоты. И впервые с тех пор, как она начала свое путешествие из отрочества во взрослость, она подумала, что ей повезло.

Ее мать была простоватой, надоедливой клушей, отец — замкнутым и предсказуемым. Младший брат, вундеркинд и стервец, считался в семье непогрешимым, с Надин же обращались, как с заблудшей овцой, неспособной хоть что-нибудь сделать как надо. Они жили в тесной квартире, обставленной мрачной довоенной мебелью из темного дерева, принадлежавшей еще бабушке с дедушкой, и католицизм воспринимали чересчур всерьез.

Но, заключила Надин, потрясенная картинкой из внешкольной жизни Дилайлы, по крайней мере, меня любят. Оберегают. Обо мне заботятся, пусть даже иногда через край. По крайней мере, меня не заставляют становиться взрослой, когда я к этому еще не готова. По мне, рассуждала она, лучше хотеть быть взрослой и не получать на то разрешения, чем вынужденно становиться таковой.

Положим, Дилайла — самая красивая девочка в школе Святой Троице, но ее жизнь за пределами школы уродлива и жалка; положим, круче нее на свете нет, но ее мать — ведьма, отчим — свинья, и что с того, что она отняла у Надин лучшего друга, если ей приходится торчать в солнечный день в заведениях, вроде того паба.

Бедная Дилайла. Как же ей тяжело.

Надин дала себе клятву, что, не взирая на презрительное равнодушие, которым встретила Дилайла ее предыдущие попытки подружиться, она снова попробует завоевать ее доверие.

Первым, кого она увидела, войдя в понедельник утром в Святую Троицу была Дилайла. Она стояла, уперев согнутую ногу в ограду, с сигареткой в одной руке и дешевым журнальчиком с полуголыми телками в другой. На Надин она глянула враждебно. Подавив эмоции, Надин двинулась к ней.

— Привет, — натянуто улыбнулась она, — как провела выходные?

Изумление мелькнуло на лице Дилайлы, но она быстро овладела собой и сосредоточилась на сигарете, стряхнув длинный столбик пепла.

— Нормально.

Встретиться взглядом с Надин она почему-то была не в состоянии, глянула куда-то ей за плечо, потом посмотрела через ограду на улицу, словно в панике ища спасения. На улице она заметила Дига и помахала ему чуть ли не с отчаянием. Он бегом бросился к ним, и когда Дилайла привлекла его к себе и утонула в его объятьях, ее лицо смягчилось. Она глубоко затянулась сигаретой и ухмыльнулась, глядя на Надин. Рядом с Дигом она опять стала сильной.

С того дня Надин больше не пыталась подружиться с Дилайлой. Она сожалела о ее печальных семейных обстоятельствах, но навязываться в друзья из одного лишь сочувствия было глупо.

Дилайла ей никогда не нравилась, и она никогда не нравилась Дилайле. В то утро Надин окончательно решила предоставить Дига с подругой самим себе и заняться своими делами.

Король и королева Святой Троицы

17 июля 1985 года в 4.15 пополудни оглушительный школьный звонок пронзил тишину, и площадка перед школой взорвалась диким шумом.

То был последний день учебы.

Папки, учебники и линованные тетрадки с полями полетели в воздух, нейлоновые галстуки в красно-серую полоску были сдернуты с потертых воротничков и наброшены на головы на манер лассо, прежде приглушенные транзисторы взревели на полную мощность, и 120 шестнадцатилеток в красных блейзерах в последний раз и в едином порыве вывалились из школьных ворот — масса накопленной за пять лет энергии и гормонов вырвалась из тесных рамок школьной дисциплины и потоком горячей лавы устремилась по изжаренным летним улицам Кентиш-тауна.

Вместе с друзьями Надин примкнула к толпе, валившей в Каледонский парк, чтобы выпить, потусоваться и забросать ребят из других школ мукой и яйцами. Они пили сидр без газа из литровых пластиковых бутылок, липших к ладоням под жарким солнцем. Наблюдали, как выпендриваются парни. Делились планами на лето и на всю оставшуюся жизнь. У них было все впереди, но Надин не могла отделаться от ощущения, что какая-то очень важная часть жизни уже отошла в прошлое.

В прошлое отправились не только учеба, не только пять лет правил и запретов, домашних заданий и школьных линеек, богослужений по пятницам и кроссов под дождем, форменных галстуков и казенных обедов, но и останки их дружбы с Дигом. Она знала: последнего звонка их еле теплившаяся близость не переживет. Он собирался заканчивать среднее образование в колледже в Холлоуэйе, она — в классической гимназии в Арчвэе.

Диг был по-прежнему надежно изолирован Дилайлой. Они были королем и королевой школы Святой Троицы, всегда вместе и отдельно от всех остальных, и особенно от Надин. Неужто все прошло и больше не вернется, уныло размышляла Надин, все, что было между ней и Дигом и что могло бы быть.

Никогда они не проснутся на большой сосновой кровати, разбуженные утренним солнцем; не закатят буйную вечеринку в субботу и не отправятся рука об руку по магазинам. И никогда больше не будет Дига-и-Дин, только Диг и Дилайла. Эта красотка опутала его, как муху, своей паутиной, а он доволен и счастлив. Надин же ничего не осталось, ни кусочка Дига, которого она так долго и крепко любила. От этой мысли комок встал в горле Надин, а в сердце разлилась жуткая тоска.

И словно для того, чтобы добавить печали ее размышлениям, облако набежало на солнце, подул легкий прохладный ветерок; Надин подняла голову — в нескольких метрах от нее целовались Диг и Дилайла. Солнце скатилось на крыши муниципальных домов, выстроившихся на горизонте, сидр кончился и кое-кто из компании заснул на лужайке. Было почти десять; Надин решила, что пора домой. Она собрала свои пожитки: транзистор, кардиган, карандаши, блокноты и прочую канцелярскую дребедень — снаряжение, бывшее символом ее жизни в течение пяти лет, — встала и двинулась прочь из парка.

Диг догнал ее у ворот. Он задыхался.

— Дин, — прохрипел он изумленно, — ты куда?

В парке на траве сидела Дилайла, выпрямившись, словно кол проглотила, хмурясь под лучами низкого солнца и внимательно наблюдая за тем, что происходит у ворот.

— Домой, — ответила Надин, туже завязывая рукава кардигана на поясе. — Уже поздно.

Диг наморщил лоб, словно не понимая, о чем она говорит.

— А, ну да, — почесал он в затылке, — конечно.

— Ну тогда прощай и всего тебе.

— Что? Да… То есть, но ведь мы будем встречаться, правда? Змеи и все такое? — Вид у него был встревоженный.

— Не знаю, — Надин пожала плечами. — Наверное, мы будем очень заняты, учеба, экзамены, разные школы. Знаешь ведь, как бывает.

— Да, точно. Похоже, ты права, — погрустнел Диг.

— Что ж, желаю тебе счастья… — Надин умудрилась выдавить улыбку.

— Да. Понятно. Тебе тоже. — Судя по его виду, сказанное Надин наконец дошло до него и он уже начал привыкать к мысли о расставании. — Всего тебе хорошего, Надин.

Они не знали, что сказать друг другу. Растерянность охватила их прежде, чем пропало желание продолжать беседу; они постояли немного, неловко переминаясь с ноги на ногу, улыбаясь, встречаясь глазами и снова отводя взгляд. Крик, шум, ругань вдруг стали еле слышны, косые лучи набухшего солнца прошили насквозь ветви огромного вяза, и полосы розового света легли на Надин и Дига, отчего они стали похожи на лососей. Надин нагнулась, чтобы подтянуть носки. Диг поднял папку, выпавшую у нее из рук, и подал ей. Кончики их пальцев на мгновение соприкоснулись и тут же разъединились.

Дилайла по-прежнему наблюдала за ними, зажав травинку во рту, сложив ноги по-турецки, беспокойство застыло на ее лице. Диг обернулся к ней и снова глянул на Надин. Он открыл было рот, но сообразил, что сказать ему нечего. Пожал плечами и начал пятиться. Надин улыбнулась ему напоследок и вышла из парка.

За воротами горел «форд-кортина», припаркованный на обочине Норт-роуд. Из перегревшегося мотора вырывались языки пламени, трое пожарных атаковали огонь с тремя длиннющими шлангами наперевес; вокруг собралась небольшая толпа. Почерневшая вода рекой стекала по тротуару. Надин перепрыгнула через поток и направилась, не глядя по сторонам, к Йорк-вею. Ноги несли ее к дому, а сердце уговаривало вернуться, броситься на шею Дигу, ее лучшему другу, родной душе, извиниться, помириться и восстановить былую близость, пока не стало слишком поздно.

Но она не вернулась — гордость не позволила; шагала и шагала по темнеющим улицам Кентиш-тауна, чувствуя, как годы с Дигом утекают меж пальцев. Она отперла дверь тесной квартиры на Бартоломью-роуд, посидела с родителями, пока они смотрели «Династию», ответила на расспросы о последнем школьном дне. В одиннадцать она зевнула и потопала наверх, в свою спальню. Стоя посреди убогой комнаты, она позволила себе с головой окунуться в воспоминания о дружбе с Дигом. Воздушный змей висел на стене, в складках собрались тонкие полоски пыли, яркие краски поблекли. Хвост уныло свисал, словно его лишили воли к жизни, к полету.

Пройдет два года, прежде чем Надин снимет со стены змея, стряхнет с него пыль и увидит, как он кувыркается в лондонском небе.

Глава пятая

Против часовой стрелки! Против часовой! Ну почему она пошла в этом направлении! Сидела бы сейчас в квартире Дига перед телевизором, в уюте и покое, а не хлебала бы капучино за бешеные деньги в шикарной чайной на Цветочном холме и не наблюдала, как ее лучший друг буквально на глазах деградирует, превращаясь в четырнадцатилетнего мальчишку, каким в душе он всегда и был.

И — о господи — вы только посмотрите на нее! Нет, вы посмотрите! Это нечто. Как она умудряется выглядеть моложе, чем тогда? Красивее, увереннее в себе? Она приобрела шик и лоск. Пролетарская скоровогорка куда-то пропала, выговор, точно университет закончила. А какая у нее ослепительная улыбка! И толика обаяния тоже имеется. Тут явно не обошлось без ярлычка от известного кутюрье, уж больно непринужденно она носит одежду. А посмотрите на сверкающую глыбу, что громоздится на ее безымянном пальце, — Гибралтару рядом делать нечего!

Волосы у нее выглядят роскошно — и что, интересно, делают с волосами в дорогих салонах, добиваясь вот такого эффекта? Косметика совсем не заметна, будто вообще нет, а какой от нее исходит запах! Это не просто духи, но нечто более притягательное — свежая роса. Она пахнет так, словно каждое утро купается в росе. Пузырек этого снадобья, наверное, стоит не меньше восьмидесяти фунтов.

Надин смотрит на Дига. Давно она не видела его таким взволнованным. Каждый изгиб его тела — локти, колени, — острием нацелен на Дилайлу, шея, разумеется, вывернута в том же направлении. А Надин словно и нет рядом, она словно и не существует. Она опять скатилась в разряд рыжих недоразумений.

Они беседуют о браке Дилайлы, о жизни, которую та вела последние двенадцать лет. Она больше не Дилайла Лилли, теперь ее зовут — к злорадному удовольствию Надин — Дилайла Гробб. Мужа зовут Алекс. Он владеет небольшой сетью пивных ресторанов на северо-западе страны, и живут они в Честере, в великолепном грегорианском особняке — новодел, конечно. Когда он не правит своей империей, его можно найти на поле для гольфа, корте для сквоша или на крикетной площадке. У них три лошади и бассейн. Каждые несколько месяцев Алекс отправляет Дилайлу в Нью-Йорк первым классом и подбрасывает ей в карман свою платиновую кредитную карту. В Нью-Йорке она ходит по магазинам, пока не валится с ног от усталости, и ей завидуют все обитательницы Честера.

Надин скучает, но Диг впитывает каждой слово Дилайлы, словно ему по радио зачитывают избранные места из «Дживса и Вустера». Надин собирается откланяться, но тут беседа принимает иное — весьма любопытное — направление. Все не так, как кажется. Дилайла признается, нервничая и заикаясь, — на глазах блестят слезы, — что ушла от Алекса. Сбежала, пока он спал, оставив записку в утешение, что, по мнению Надин, довольно жестоко. Но если честно, кретин, которому вздумалось жениться на такой вертихвостке, получил по заслугам. Ведь стоит на нее разок взглянуть и сразу ясно: когда-нибудь она вас непременно бросит.

В подробности Дилайла не вдается, а Диг и не пытается задать ни одного вопроса по существу: почему она ушла от мужа и зачем вернулась в Лондон? Но что взять с четырнадцатилетнего мальчишки? Надин сама бы задала эти вопросы, да настроении у нее столь мрачное, что ей вряд ли удастся симулировать участливую интонацию.

И еще кое-что удивляет. Наверное, было бы естественно, если бы Диг потребовал объяснений: по какой, собственно, причине Дилайла исчезла двенадцать лет назад и не давала о себе знать все эти годы? За что она разнесла его сердце на мелкие кусочки, которые он так до сих пор толком и не склеил? И было бы естественно ожидать большей холодности с его стороны, если вспомнить, как она с ним обошлась. Увы, ничего подобного. Диг держится так, словно ему не за что на нее обижаться, словно все в порядке.

Надин кончиком ногтя собирает кофейную пенку в маленькие горки и оглядывается. Заведение заполнено людьми в дорогих прикидах, порозовевших после энергичной прогулки по Цветочному холму со своими лабрадорами и борзыми, на подошвы их сапог от Рассела и Бромли налипла грязь, а денег у них столько, что они даже не бровью не ведут, когда им предлагают тоненький кусочек трюфельного торта за возмутительную цену в четыре с половиной фунта. Надин решает, что в этой чайной ей никто и ничто не нравится, да и сам район Цветочного холма с его фальшиво-деревенской атмосферой, вычурными пабами и бешеными ценами ей тоже не нравятся. Цветочный холм, заключает Надин, чужероден старому Лондону, — слишком здесь все маленькое, изящненькое, пристойное; надо бы разобрать его на части и перенести в какой-нибудь богатый пригород, где из него получится прелестная боковая улочка.

— И давно ты приехала? — расспрашивает Диг Дилайлу.

— Поверите ли, но только сегодня утром. На первом поезде.

— Правда? — улыбается Диг с видом человека, которому выпал выигрышный номер в лотерее. — И где ты остановилась? У матери?

Дилайла отхлебывает фильтрованного кофе — черного, без сахара, — и, поставив чашку, трясет головой:

— О нет, нет. Я не общалась с ней с восемнадцати лет. Ушла из дома и жила у кузины. У Марины. Помнишь ее? Там я сейчас и остановилась. Это тут рядом. — Она указала на противоположную улицу. — Элсфорти-роуд.

Почему, хочется крикнуть Надин?! Почему ты ушла из дома в восемнадцать лет? Почему перебралась к кузине? Почему не сказала Дигу, куда переезжаешь? И почему, черт возьми, сам Диг не спрашивает тебя об этом?

— Отлично, — Диг уважительно кивает: кузина Дилайлы определенно выбилась в люди; ему, возможно, не терпится узнать, проторили ли дорожку в буржуазию и другие члены семейства из Госпел Оук. — Замечательно, — сдерживает он свое любопытство. — И какие планы? Как ты намереваешься проводить время?

Дилайла неловко пожимает плечами, вид у не встревоженный. Ей явно нелегко ответить на этот вопрос. Пожалуйста, думает Надин, скажи, что ты приехала лишь на пару дней, что ты очень занята, надо навестить кучу людей, попасть в кучу мест. Пожалуйста, скажи, что, вероятно, ты с нами больше не увидишься, поскольку завтра уезжаешь в Нью-Йорк.

Однако у Надин тут же возникает странное и досадное предчувствие — ей кажется, что Дилайлу они видят не в последний раз, более того, впредь она постоянно будет попадаться у них на пути. Предчувствие оправдывается через несколько секунд, когда Дилайла, улыбнувшись и ухоженными пальчиками заправив за уши платиновые волосы а ля «девчонки-зеленейте-от-зависти», произносит:

— Поболтаюсь вокруг, встречусь со старыми друзьями и все такое.

Теперь Диг не просто счастлив, его мимика подтверждает, что он достиг высшей эмоциональной точки — экстаза.

— Прекрасно! — подхватывает он. — Просто здорово. — И они оба расплываются в улыбках, прямо-таки сияют от счастья.

Надин тошнит.

Диг предлагает Дилайле сигарету. Она жестом отказывается.

— Ты больше не куришь? — изумляется Диг.

У обоих такой вид, словно курение было изобретено Дилайлой Лилли.

— Бросила, — с легкой гримаской отвечает она. — Двенадцать дней назад. Не хочу об этом даже говорить. — От огромности ее жертвы у Дига перехватывает дыхание и он убирает пачку. — Как чудесно, что мы встретились, — смеется он.

— Я тоже рада, что наткнулась на вас, — улыбается Дилайла. — Мне было немного неуютно и одиноко, когда я приехала, а теперь полегчало.

Наджин скрежещет зубами, в эту секунду она ненавидит Дилайлу, ненавидит и желает ей смерти, и тут же чувствует себя законченной стервой, пакостнее которой на свет не рождалось. А от стервы недалеко и до уродливой, злобной ведьмы с бородавками на роже. Дилайла же, по контрасту, видится ей очаровательной принцессой, без единого гребаного изъяна, отчего Надин ненавидит ее еще сильнее. Она угрюмо улыбается и опускает глаза на кофейную чашку, почти полную; Надин настолько расстроена, что ей сейчас не до кофе.

— Вы тоже, — говорит Дилайла, — вы оба сильно переменились. Я бы вас не узнала. Особенно тебя, Надин. Ты прямо-таки… куколка, нет, честное слово. Абсолютно потрясающая. Какие у тебя чудные заколки в волосах. А ногти! — Она трогает бирюзовые ногти Надин, разглядывает их. — Как тебе удается их так отрастить? Мои вечно ломаются и расщепляется вот здесь. — Она указывает на свои идеальные розовые ноготки.

— Мармелад без сахара, — отвечает Надин. — Я ем мармелад без сахара каждый день. С лимоном и лаймом.

И думает: «Кончай, Дилайла. Кончай это представление „хочу тебе понравится“. Я не хочу, чтобы ты мне нравилась. Ты не можешь мне нравиться. Ты мне никогда не нравилась. И сколько бы мы с тобой ни чирикали о ногтях, целлюлите, волосах на лице и капустной диете, милее ты мне не станешь. Потому что, как бы сильно ты не изменилась, я никогда не смогу забыть школьные годы, когда ты меня в упор не видела, считала малявкой и принесла мне столько страданий.

Я знаю, что женщины вроде тебя могут сделать с нормальными разумными мужчинами. Женщины вроде тебя обладают высшей властью. Стоит им войти в комнату, и все мужчины вмиг становятся дебилами. Женщины вроде тебя вынимают сердце из доброго, нежного, доверчивого парня, — например, из Дига, — и рубят его в фарш. И я всегда буду зла на тебя, Дилайла, потому что ты красивая и потому что красоту, которой ты обладаешь, нельзя купить ни в косметическом салоне, ни у пластического хирурга, ни у парижских парфюмеров. На этом уровне я не могу с тобой соперничать. Ты опасна, я не хочу, чтобы ты была в моей жизни. Не хочу видеть тебя в моем милом уютном мире, где я чувствую себя в безопасности и знаю, чего стою. Мне потребовалось целых пятнадцать лет, чтобы выйти из твоей тени, стать желанной, стать самодостаточной. Назови меня эгоистичной стервой, сумасшедшей или комплексующей дурой, мне плевать. Я лишь хочу, чтобы ты убралась из Лондона, из моей жизни и жизни Дига».

— Так ты фотографируешь, да?

— Угу, — отвечает Надин, — точно. Снимаю. — Она коротко докладывает Дилайле об эксклюзивных съемках и гонорарах.

— Ого! — искренне восторгается Дилайла. — Но это потрясающе. Помню, в школе мы говорили о том, кто кем хочет стать, когда вырастет, и ты сказала, что выйдешь замуж и станешь сочинять поваренные книги. Я ничего не путаю? И как же все обернулось! Ты — стильная женщина, удачливый профессионал, у тебя интересная работы и свой дом. Господи, Дин, — она сжимает руку Надин, — я так тебе завидую, правда.

Да перестань, думает Надин. Перестань немедленно. Ты мне не завидуешь, лишь пытаешься притвориться, дабы я хотя бы на минуту забыла, насколько ты красивее меня. У тебя тонны денег, и атласные волосы, и безупречная кожа — как ты можешь мне завидовать?

Надин выдавливает сладостную улыбку и похлопывает Дилайлу по руке:

— Глупости.

Как ей хочется подняться над мелочной злобой и завистью! Стараясь вспомнить, каково оно — быть доброй, она оборачивается к Дигу за поддержкой — он всегда вытаскивает на поверхность ее лучшие качества — но ее друг заблудился в Дилайленде. Дига Райана, которого она знает и любит, нигде не видно.

— Что ж, — Дилайла одним махом допивает кофе и тянется к сумочке, — пожалуй, мне пора. Я оставила пса одного с сотней голодных кошек. Наверное, они его уже сожрали. — Она улыбается и бросает монеты на счет. Одаривает обоих взглядом, исполненным искренней нежности и самых добрых чувств, и произносит: — Надеюсь, мы еще увидимся. Буду очень рада.

— Да… несомненно, — лепечет Диг, — несомненно. — Надин уверена, что сейчас он мысленно переиначивает планы на неделю, дабы ничто не помешало «еще увидеться». — Кстати, — он достает из кармана черного кожаного пиджака ручку и клочок бумаги, — дай-ка я запишу телефон твоей кузины. На этой неделе я не очень загружен. Может, сходим куда-нибудь. Вспомним старые добрые времена.

Нет, думает Надин. Нет. Пожалуйста. Не надо. Неужели это опять начинается?

— Замечательно, Диг. Спасибо.

У Надин падает сердце.

Все трое обмениваются телефонными номерами, льстят друг другу на прощанье и выглядят страшно довольными (Надин и вправду довольна: Дилайла наконец отваливает), дальше каждый пойдет своим путем.

Надин наблюдает, как Дилайла переходит улицу, пытаясь совладать с переизбытком пакетов и с волосами, падающими на глаза, и на мгновение проникается к ней сочувствием. Мурашки бегут по коже, и горький комок образуется в горле. Бедная Дилайла, думает она, как же ей тяжело.

Стоило Дилайле ступить на тротуар, как весьма импозантный мужчина, который только что вылез из ярко-красного «лотоса-элиза», кидается к ней и галантно освобождает от бремени покупок.

— О, спасибо, большое спасибо, — читает по губам Дилайлы Надин. — Право, не стоит беспокоиться, это лишнее.

Мурашки как ветром сдуло, комок рассосался, и ладони Надин сжались в крепкие кулачки ненависти.

Глава шестая

В понедельник утром Диг явился на работу в половине одиннадцатого.

Поздно по общепринятым стандартам, но совершенно нормально для Дига, особенно если учесть, что ему пришлось ехать в авторемонт к этим жуликам и грабителям, чтобы забрать машину.

«Джонни-бой Рекордс» располагалась в маленьком розовом коттедже с лепниной по фасаду, неподалеку от конюшен Камден-тауна. Тоби, основавший фирму в незапамятном и далеком 1989 году, когда-то и жил в этой домушке, но ныне он обитает на Цветочном холме в особняке с пятью спальнями вместе с женой, бывшей топ-моделью, тремя детьми со странными именами и нянькой из Южной Африки, а коттедж используется как офис.

С тех пор, как Тоби переехал, обстановка не изменилась, оставшись по-домашнему уютной. Под ногами жалобно скрипят половые доски, застеленные потертыми циновками. Настольные лампы, картины, растения и цветы в изобилии. В приемной стоит широкоэкранный телевизор «Никам» и большой продавленный жаккардовый диван, сидя на котором сотрудники ежедневно смотрят любимый сериал «Соседи», закинув ноги на балийский журнальный столик. Винтовая лестница из кованого железа ведет на галерею, а оттуда на крошечную террасу на крыше, где летом обедают.

Дигу нравится, что его рабочее место выглядит лучше его квартиры. Это одна из многих причин, по которой он столь долго здесь работает. Семь лет, если быть точным. Он пришел сюда, когда ему было двадцать три. Начинал как помощник менеджера по художественной политике, через год его повысили до должности менеджера по художественной политике, ибо его непосредственный начальник уволился, чтобы основать собственную музыкальную группу. Собственно, подчиненных у Дига нет. Иногда случается студент-практикант на несколько недель, но в общем Диг сам себе начальник и подчиненный, что его вполне устраивает.

Другие причины, по которым он не увольняется, таковы:

1) на работу ехать от дома пять минут и у него есть личная парковка;

2) никто и ухом не ведет, когда он опаздывает;

3) у него отличнейшие отношения с Тоби, тот ему скорее не босс, но второй отец… отец, с которым можно выкурить травки;

4) ему разрешается курить за рабочим столом и везде, где только вздумается;

5) он может целый день звонить по личным делам и никого это не касается;

6) ему почти ничего не надо делать.

Диг не всегда был таким лентяем. Раньше он даже был трудоголиком. Являлся в офис в девять, не уходил на обед, торчал до семи, а потом еще отправлялся на охоту: обходил два-три заведения за вечер, ибо тогда у Дига была высокая миссия — искать «новых гениев». Для благоденствия фирмы, наподобие «Джонни-бой Рекордс», вполне достаточно нескольких умеренно успешных записей, время от времени попадающих в «Пятьдесят хитов». Но Диг стремился к большему. И в 1995 году он это «большее» нашел. Группа под названием «Фрукты» стала величайшей сенсацией года. Диг обнаружил их в самом неожиданном месте, в пабе в Челтенхеме; в то время он еще утруждал себя выездами на окраины, чтобы послушать начинающих музыкантов, игравших в пабах. Ребятам было по восемнадцать лет и они обладали индивидуальностью. Их первый сингл занял высшую строчку в рейтингах и на три летних месяца стал британским гимном; его крутили в джинсовых магазинах на Оксфорд-стрит и на ярмарках по всей стране. Первый альбом также вышел в лидеры, а потом почти год держался среди пятидесяти самых популярных дисков. «Фрукты» побывали на обложках всех музыкальных журналов и поиграли на всех телевизионных поп-шоу.

Сумасшедший выдался год, 95-й. За Дигом гонялись отделы кадров лондонских звукозаписывающих фирм; Тоби, слегка испугавшись, повысил ему зарплату, и Диг в солидном двадцатисемилетнем возрасте наконец ушел из дома и купил себе квартиру. Отныне у него была репутация. Все знали, кто он и чего достиг. Вот он и решил немного передохнуть и расслабиться, будучи уверенным, что никто не посмеет его упрекнуть, ибо он был тем парнем, который открыл «Фрукты».

Диг и представить себе не может, как он уйдет из «Джонни-бой Рекордс». Здесь легко. Уютно. Здесь его семья. Он всех знает, начиная с низенькой пожилой уборщицы, подкатывающей каждый вечер на огромном роллс-ройсе «Серебряная тень», который достался ей от бывшего работодателя и который она отказывается продать, хотя зарабатывает шесть фунтов в час, и заканчивая ремонтником офисной техники — они заявляется раз в три месяца в нелепо щегольском костюме и с густо напомаженными волосами. Дигу ведомо, куда что исчезает и откуда берется и что кому принадлежит. «Джонни-бой Рекордс» — его второй дом.

— У тебя сегодня такой довольный вид, — замечает секретарша Чарли, пышная блондинка и страшная шутница, раскладывая бумаги по папкам. Эти папки неизменно смешат Дига, ведь в фирме их только семеро. Чарли работала когда-то на «ЭМИ» и в администрированием занимается с размахом.

Диг вдруг отдает себе отчет, что на его губах и впрямь гуляет самодовольная улыбка. Он решает, что такая улыбка крайне неуместна в понедельник утром и стирает ее с лица.

— Ну как, пришел в себя после пятницы? — интересуется Чарли таким тоном, словно подозревает, будто Диг был много пьянее на своем дне рождения, чем ему помнится.

— Только-только, — отвечает он, вынимая свою корреспонденцию из стопки на столе.

— А тебе известно, что той девушке всего семнадцать? — Диг краснеет и разрывает конверт. — Ты ее трахнул, да? — Диг краснеет еще гуще и притворяется, что страшно заинтересовался новым каталогом. — Ах ты, старый грязный подонок. — Чарли поглядывает на Дига с явным удовольствием и завязывает бантик на папке, прежде чем отдать ее Дигу.

Диг поднимается по винтовой лестнице, игнорируя вопль Чарли:

— Запирайте дочерей — педофил на свободе!

— Ты чему радуешься? — спрашивает Тоби, выжимающий кофе из автомата.

Оказывается, Диг опять не заметил, что улыбается во весь рот. Он немного смущен.

— Он крадет малышек прямо из колыбели! — завывает Чарли внизу.

— А-а, — ухмыляется Тоби. — Ну да, та девчонка. В пятницу вечером. Полагаю, ты… э-э..

Диг принужденно кивает:

— В общем-то она сама напросилась.

— А то, — подхватывает Тоби. — Известное дело, пора тебе к этому привыкать.

— К чему?

— Тебе уже тридцатник. Зрелый мужчина. Теперь они начнут бросаться тебе на шею. Заведи-ка себе вот такую штуковину. — Он указывает на обручальное кольцо и подмигивает. — Магнит для кисок, — добавляет Тоби и с хриплым хохотом удаляется.

Диг тоже смеется. Он знает: что бы Тоби ни говорил и какие бы шуточки не отпускал насчет своего магнетизма, он крепко привязан к жене и семье, и если даже подвернется возможность, ему не достанет бесшабашности ею воспользоваться. Он слишком много и долго работал ради успеха, и достаточно умен, чтобы не рисковать благополучием ради случайного пересыпа.

Диг стягивает кожаный пиджак и аккуратно вешает его на спинку стула. Шарит во внутреннем кармане, пока не находит нужную вещь — жеваный клочок бумаги. Он бережно разглаживает листок, медленно проводя пальцами по сгибам, и кладет на стол, рядом с телефоном. Смотрит на бумажку и чувствует, как его губы снова складываются в улыбку.

Он не станет звонить ей прямо сейчас. Он сделает это попозже. Сначала он выпьет кофе, просмотрит корреспонденцию, считает электронную почту.

И только потом позвонит Дилайле Лилли.

Отправляясь на работу, Надин обычно испытывает легкое возбуждение. Во-первых, наслаждение от поездки на сверкающей белизной «альфе-спайдер» до сих пор не приелось. Машина невыразимо прекрасна и оплачена исключительно из доходов Надин. Даже среди зимы она откидывает верх, врубает отопление на полную мощность и катит с ветерком. Надин не понимает, зачем покупать машину с откидным верхом и ездить без крыши лишь полтора месяца в году.

Во-вторых, ее неизменно волнует вывеска у дверей студии — ФОТОГРАФИЯ НАДИН КАЙТ.

Ее собственная студия. Она долго и самозабвенно вкалывала, чтобы ее заполучить. Пять лет в ассистентах, когда ее эксплуатировали и недоплачивали, сначала у вздорного фотографа по интерьерам, который в течение трех лет упорно звал ее Надиной, хотя она тысячу раз говорила ему, что она Надин; потом у изумительного старого мастера Сэнди, она у него многому научилась, в том числе делать постеры с девушками.

Надин никогда не предполагала, что будет зарабатывать, снимая полуголых женщин. У нее, как и у большинства начинающих фотографов, были куда более возвышенные цели. Мода или художественная фотография. Но начало ее карьеры совпало с расцветом журналов «для мальчиков», превратившихся в крупный бизнес, и один из бывших бойфрендов, журналист, писавший для журнала «Он», порекомендовал ее редакторам. Надин пестовала связь с журналом многие годы, пока не стала самым востребованным фотографом, оформляя обложки и иллюстрируя наиболее ударные материалы. Она нашла свою нишу, где гонорары были большими, а работа приятной; нишу, которую она полюбила. Ей приходилось сталкиваться со звездами австралийских сериалов, телеведущими, диск-жокеями и даже иногда с голивудскими знаменитостями. Она переснимала чуть ли не всех британских моделей, и ей до сих пор не попалась девушка, с которой было бы неприятно работать.

При встрече с Надин модели неизменно открывали рты: «Господи, вы совсем не похожи на фотографа». И это Надин только льстило.

Утром в понедельник Надин пребывала в приподнятом настроении. Она уже наведалась в спортивный зал, где тренировалась три раза в неделю, и вышла оттуда на удивление энергичной и бодрой, что бывало далеко не всегда. Солнце светило во всю. Надин надела прелестный розовый пиджак с блестками, купленный на гаражной распродаже всего за одни фунт. Истратив фунт, она чувствовала себя на миллион долларов. Мало что в жизни так радует и веселит, как удачная сделка.

Весы в спортзале сообщили, что она наконец достигла вожделенных 60 килограммов; после обжираловки в отпуске, проведенном в Диснейленде полгода назад, проклятая стрелка упорно болталась вокруг отметки 63.

Банковский отчет, присланный с утренней почтой, подтвердил, что ее бизнес после медленного старта, наконец начал приносить доход.

И она снова одинока! Она любит одиночество, честное слово. И на этот раз намерена оставаться одна до тех пор, пока не найдет приличного парня. Хватит поддаваться панике или заурядной похоти. На этот раз она сделает все как надо, в чем ей поможет хрустящая финансовая морковка — пари, которое они заключили с Дигом.

На стоянке за студией Надин щелчком поднимает крышу автомобиля и запирает машину хитроумным «Клиффордом». Приближаясь к двери студии и розовой пластиковой вывеске с ее именем, она тихонько присвистывает.

На крошечной кухне Надин включает чайник и, растянувшись на розовом кожаном диване, читает электронную почту. Сегодня будет спокойный день. Для разнообразия. Встреча в офисе журнала «Он»: надо выбрать снимок для февральской обложки, затем обед с редактором. Остаток дня она использует для разбора бумаг и небольшой уборки. И, возможно, начнет обзванивать подружек, выясняя, нет ли у них приятеля, которого можно занять на время, чтобы выиграть пари у Дига.

Она улыбается про себя. Она выиграет, никаких сомнений. В Надин сильна соревновательная жилка, особенно, когда дело касается Дига. Возможно, она любит соревноваться, потому что работает в мужской профессии. А возможно, потому что родители всегда сравнивали ее с младшим братом, и сравнивали не в ее пользу. Или же причина в том, что она провела два года в колледже, где учились сплошь мальчишки. Кто знает? Но она боец, потому и стала тем, кем стала. Бойцовская жилка принесла ей квартиру, машину и здоровый банковский баланс. А также уважение, статус и неиссякающий поток высококачественных заказов от лучших журналов страны.

И, хотя она этого пока не знает, ее ждет престижный заказ, который выведет ее заработки на новую и невероятную траекторию, почти космическую, — календарь для «Ракхем Мотор Ойл».

Митчел Тафт, менеджер по рекламе нефтяной компании «Ракхем Мотор Ойл», попросил ее на прошлой неделе прислать свои работы. В тот же день папка вернулась с формально комплиментарной запиской, и Надин решила, что на том все и закончилось.

Но только что зазвонил телефон, и сейчас Митчел Тафт разливается соловьем про ее свежий стиль, про то, как ему полюбились ее работы, и как бы он хотел, чтобы она отправилась на Полинезийские острова в компании с самыми красивыми женщинами планеты. К сему прилагается чек, достаточно крупный, чтобы спокойно бездельничать до конца года.

Никаких сосков, заявляет Надин. Это ее единственное правило. Никаких сосков, соглашается Митчел Тафт.

Пора впрыснуть свежую кровь в модные календари. Постоянно одни и те же фотографии, жалуется он, год за годом. На дворе новое тысячелетие. Время для перемен. Мы предоставим вам свободу действий, обещает он, мы хотим придать 2001 году как можно больше новизны и оригинальности.

Если, конечно, ей это интересно.

— Пожалуй, да, Митчел. Сочту за честь. С удовольствием займусь вашим календарем. Спасибо. — Надин кладет трубку и глубоко вдыхает, дабы унять бешено бьющееся сердце. — Сорок тысяч, — шепчет она. — Сорок тысяч за месяц работы. Господи.

В который раз она мысленно поздравляет себя с тем, что отказалась нанять агента. А потом встает и кричит:

— Черт! Я стану богатой! — И принимается бегать кругами по студии. — Богатой! Богатой! Богатой! Буду кататься как сыр в масле!

Вот оно, ее профессиональное предназначение. Она так долго работала, толком не представляя, куда движется, просто выполняла заказы, когда те подворачивались, но этот заказ не чета другим. Работа для прессы неплохо оплачивается, но календари — вот где делаются настоящие деньги, и «Ракхем» — не какой-нибудь заштатный календаришка. В нем не найдешь пошлых картинок, что висят на стенах авторемонтных мастерских, заляпанные хрен знает чем. «Ракхем» — художественный и новаторский календарь. Некоторые модели в нем даже одеты.

«Ракхем». Господи!

Надо позвонить Дигу. Он всегда радуется профессиональным достижениям Надин, и она любит его радовать. Она снимает трубку:

— Диг! Диг! Угадай, что со мной случилось!

— Хм, грудные имплантанты Дженни Маккарти лопнули и забрызгали тебе всю «лейку».

— Нет, нет, нет.

— Ты увидала Гейл Портер голой, и оказалось, что она мужик.

— Ладно, хватит дурачиться. Слушай. Мне дали заказ на календарь «Ракхема».

— «Ракхема!» С ума сойти! Ты шутишь!

— Нет, я серьезно. Я стану богатой!

— Богатой дурой, — подхватил Диг. — Кого интересуют деньги? Тебя пошлют в экзотический рай с двенадцатью фантастическими, потрясающими женщинами. О черт… Можно я поеду с тобой? Буду подавать им бикини. Или мазать им спины маслом для младенцев, да что угодно. Ну пожалуйста, возьми меня с собой!

— Перебьешься. Живи мечтой.

— Когда ты отправляешься?

— В середине января. Правда, здорово? Самое подходящее время, чтобы слинять из Англии на Бора-Бора!

— Ты едешь на Бора-Бора? Это, кажется, в Полинезии?

— Ага.

— Черт, Дин, тебя отправляют прямиком в рай. Ты хоть понимаешь это? И они наверняка поселят тебя в каком-нибудь шикарном отеле с пятью звездами. Я подохну от зависти.

— Ладно уж, привезу тебе морских камешков.

— Спасибо. Огромное. Ладно, отметим это в выходные. А сейчас мне надо бежать, но сначала хочу попросить у тебя совета.

— Валяй.

— Порекомендуй какой-нибудь ресторан.

— Зачем? — Надин в недоумении морщит нос: Диг не ходит по ресторанам.

— Я ее пригласил. — Голос Дига слегка дрожит от волнения.

— Кого?

— Дилайлу, разумеется. Только что позвонил и пригласил в ресторан.

— Как это, пригласил? — Во рту у Надин внезапно пересохло.

— Спросил, хочет ли она поужинать со мной. И она согласилась.

— Ты что, шутишь? — Надин почувствовала, как желчь подступает к горлу.

Диг, по всей видимости, не уловил внезапной перемены в ее голосе:

— Понимаешь, Дин, все взаимосвязано. Эта девушка на моем дне рождении, Кейти, она стала первым звонком. Если бы я не проснулся с ней в одной постели, то не почувствовал бы себя так мерзко и не позвал бы тебя на прогулку в парк. А если бы не пошел в парк, не наткнулся бы на Дилайлу и не пригласил бы ее пообедать и мне не было бы так … так дико хорошо сейчас. Разве она не великолепна? Тебе не кажется, что она стала еще красивее, чем в школьные годы?.. И приятнее?

Надин чувствует, как у нее сжимается желудок, а сердце съеживается. Она рада, что они разговаривают по телефону, иначе Диг увидел бы выражение ее глаз.

Дилайла? Да как он может восхищаться Дилайлой? Ну да, она невероятно красива, но она не его тип. Для начала, она весит куда больше пушинки. И у нее имеется грудь. Она носит бюстгальтер. И она выше него. И старше на девять месяцев. У нее морщинки в уголках глаз. И она замужем, в конце концов. Он понимает, в какие игры играет?

— Диг, — раздраженно шипит она, — чего ты, собственно, ждешь от Дилайлы? Она все еще замужем, между прочим.

— Знаю, — фырчит Диг; он наконец сообразил, что Надин злится. — И я ничего от нее не жду. По крайней мере, не сразу. Мне просто хочется ее увидеть, и все. Просто побыть с ней.

— В таком случае прихвати с собой «Развивающее пособие для олигофренов».

— Что?

— Ты ведь знаешь Дилайлу. Она не самая умная девушка на свете. Тебе потребуется помощь. — Она почти физически ощущает, как яд, который она выплевывает, разъедает ей горло, но не может остановиться.

— Пожалуй, это будет лишним, Надин.

— Я лишь хочу сказать, Дигби, что Дилайла была хороша, когда вы были подростками, но сейчас она тебе не очень подходит. Для первой любви она была в самый раз. Но по большему счету, ничего, кроме, хорошенькой мордашки, в ней нет. Или я ошибаюсь? — О боже, она искренне не хотела говорить гадости — мужчины находят такое поведение очень неженственным — но если уж начала, остановиться уже не могла. — И если ты воображаешь, что этим свиданием ты выиграешь пари, советую еще раз хорошенько подумать. По-моему, это ни в коем случае нельзя квалифицировать как попытку завязать зрелые отношения. По-моему, это называется ухлестыванием за недоступной и вздорной замужней женщиной, которая никогда не сделает тебя счастливым, проживи вы вместе хоть миллион лет, потому что она запрограммирована швыряться мужчинами. Она разрежет твое сердце на тысячу кусочков и скормит их шелудивому псу!

— Господи, Дин, да что с тобой стряслось? У тебя месячные?

— Нет, Дигби, у меня нет месячных. Я всего лишь… не хочу видеть, как ты страдаешь… Я знаю, как ты относишься к Дилайле, — как ты к ней относился — и подозреваю, что ты утратил чувство реальности… И я пытаюсь вернуть тебя к реальности, вот и все.

— Что ж, спасибо за заботу, Надин, но я в ней не нуждаюсь. Уж не обижайся. Дилайла вернулась в Лондон. Она только что рассталась с мужем, и ей здесь одиноко…

— Ну конечно! А ты спросил, что она здесь делает, и зачем прикатила в Лондон, и почему бросила мужа? Спросил? Тебе не кажется, что у нее могут быть иные дела, помимо «встреч со старыми друзьями»? Тебе не приходит голову, что, возможно, ей необходимо побыть одной и разобраться в себе? В конце концов она только что ушла от мужа! Она и пяти минут не пробыла в городе, а ты уже достаешь ее телефонными звонками и зазываешь в ресторан!

— Да ты рехнулась, Надин! Я просто хочу провести с ней вечер. А она хочет провести вечер со мной.

— Ладно. Отлично. Но думаю, ты разочаруешься, повидав Дилайлу. Столько лет прошло. У вас не осталось ничего общего. Она десять лет провела в захолустье, и жизнь ее была совсем непохожей на нашу….

— А вот это, возможно, не так уж и плохо.

— …Она уже не та девочка, какой была в школе, уже не крутая деваха. Спорим, теперь она слушает Фила Коллинза. И ты заметил, что она носит жемчужные сережки? Как это по-стариковски!.. Не удивлюсь, если она себе уже место на кладбище подбирает, престижном, разумеется.

— Да что на тебя нашло?! Ты судишь о человеке по сережкам! Дин, это мелко! У Дилайлы есть стиль. Она отлично одевается… классика ей очень к лицу. И, кстати, я пригласил ее не для того, чтобы выиграть пари, но должен заметить, что свидание все равно считается.

— И не надейся! — рявкает Надин. — Не выйдет. Замужние женщины не в счет.

— Кто это сказал? Кто сказал, что замужние не в счет? Не было такого правила.

— О черт, Диг!.. Ладно, больше я не стану вмешиваться, мне плевать. Иди на свое идиотское свидание с идиоткой Дилайлой и будь счастлив.

— Спасибо, — язвительно благодарит Диг, — но как насчет ресторанов? Куда мне ее вести?

— Чем плох «Бенгальский улан»?

— Нет, только не туда.

— Почему?

— Потому что… Речь идет о Дилайле, вот почему. Хочется чего-нибудь особенного.

— Извини, Диг, ничего не приходит в голову.

— Прекрасно, — сердится Диг, — просто отлично. Сам разберусь. — И дает отбой.

Надин стоит посреди студии с бездушной трубкой в безвольно опущенной руке, влажная пленка стремительно заволакивает ей глаза.

Глава седьмая

В Лондон едут со всех концов света с целью окунуться в безбрежное море кулинарии. Всюду, куда ни глянь, корейские, вьетнамские, турецкие, бразильские, бирманские и кубинские рестораны. Изысканные французские заведения с заносчивыми поварами, рестораны с живой музыкой и суши, изготовленными конвейерным методом. Можно выпить алжирского чаю из крошечных цветных стаканчиков или обглодать ребра здоровенной коровы, нацепив на себя слюнявчик. Можно отведать страуса в Чизвике и осьминога в «Пастушьих зарослях». Можно съесть, что душе угодно, где угодно и когда угодно.

Не город, но кулинарный плавильный котел. Тогда почему единственным рестораном, который мог припомнить Диг, был «Бенгальский улан», расположенный на Кентиш-таун-роуд?

Несомненно, «Бенгальский улан» был его любимым местом. Владелец, Арчад, встречал клиентов с неизменным дружелюбием, индийские лепешки в «Улане» были самыми пышными в Лондоне, и, что самое главное, Арчад обслуживал до полуночи. Но вести туда Дилайлу Лилли — нет, это немыслимо!

Он позвонил ей посреди дня. Все утро номер ее телефона огненными цифрами пылал в его мозгу, и ему стоило больших трудов продержаться столько времени. Они мило поболтали и он предложил поужинать вместе во вторник вечером. Она согласилась. Так запросто и сказала: «С удовольствием» и еще раза три в течение разговора обронила, что будет рада с ним поужинать.

А потом произошло нечто слегка сюрреалистическое. Дилайла внезапно оборвала Дига на полуслове:

— О боже, надо заканчивать… кошки взяли Дигби в заложники… сейчас приставят беднягу к стенке.

— Кого? Дигби?

— Да, мою собаку, Дигби. Я назвала его в честь тебя. Ой! Слушай, позвони завтра. Договоримся, когда встретиться, ладно?

— Э-э.. хорошо, — Диг немного растерялся. — Ладно.

И она пропала. Повесила трубку. Оставив его с чувством, будто… будто… Дигби? Она назвала пса Дигби? Черт. То есть, с одной стороны, это, наверное, должно быть лестно. Но … пса? Он вдруг чувствовал себя кастрированным. Будем надеяться, что собака большая, ройтвеллер или шарпей. Он не переживет, если это нечто мелкое и пискливое. Мысль о псе по имени Дигби, которого зажала в углу парочка котов, его удручила: пес — слабак или того хуже трансвестит.

Диг не сразу примирился с тем фактом, что Дилайла назвала свою собаку в честь него, но в конце концов к нему вернулся привычный оптимизм. Это комплимент, убеждал он себя. Уверен, она обожает своего пса больше всего на свете. Точно, комплимент.

И вдруг он почувствовал волнение, страшное волнение. Какое удивительное совпадение! Буквально через несколько минут после субботнего разговора с Надин, через несколько минут, после того, как они заключили пари, которое, на самом деле, никто из них не собирался выигрывать, кто же абсолютно случайно попадается ему на пути? Женщина тридцати одного года, единственная на всем земном шаре, с которой ему хотелось бы прожить вместе жизнь. Дилайла Лилли. Его единственная любовь. Утраченная и, возможно, вновь обретенная. Эта встреча… как знак свыше, как послание от Господа. И он не только проведет вечер с женщиной, которой самое место на обложке «Мари-Клэр», но и выиграет стольник. Чем плохо?

После стольких лет Дилайла могла его разочаровать. Она могла растолстеть, или постареть, или стать счастливой женой и многодетной матерью. Она могла оказаться грубой или высокомерной. Однако ничего подобного: Дилайла выглядела даже лучше, чем прежде, и была явно несчастна в браке, и детей у нее не было. И она стала более симпатичным человеком, чем в школе, — открытой, разумной, дружелюбной и легкой в общении.

— На твое усмотрение, — ответила она, когда Диг спросил, где бы ей хотелось поужинать, — ты знаешь Лондон лучше меня. Я понятия не имею, где сейчас хорошо кормят. — Как ни странно, но Диг тоже не знал.

А потом позвонила Надин и сообщила потрясающую новость про календарь Ракхема, — везучая дуреха, всегда приземляется на четыре лапы, — и он попытался спросить у нее совета: Надин была ходячим путеводителем по ресторанам. Теперь он жалел, что спросил. Она повела себя ужасно. Враждебно и пакостно, что на нее совсем не похоже. И что с ней стряслось? Ей только что предложили самый большой гонорар за всю карьеру — сорок тысяч! Дигу бы такие деньги! — а она злится. Похоже, как ни странно, у нее зуб на Дилайлу. Но с какой стати, Диг не мог уразуметь, хоть тресни.

Он лихорадочно просматривал ресторанную колонку в «Ивнинг Стандарт» в надежде, что старая добрая обозревательница подбросит ему заманчивую подсказку: какой-нибудь чудесный морокканский ресторанчик в двух шагах от его дома, который он прежде в упор не замечал, мерцающий цветным стеклом и медными украшениями, источающий запах кумина и розовой воды, с ужинами за пятнадцать фунтов с носа.

Но нет. Не сегодня. Сегодня в газете обозревали супермодное европейское заведение, открывшееся не где-нибудь, а на вокзале Виктория, — холодное, гулкое и, конечно, безумно дорогое; а также новый ресторан в Мейфэре — последнее предложение от бельгийской нефтяной компании с французскими поварами-зазнайками. Все это не годилось — возмутительные цены да и столик, наверное, надо заказывать за год вперед.

Когда он уже начал терять надежду, в его кабинет ввалился Ник Джефриз, суперзвезда рекламы и законченный придурок. Впрочем, Диг не мог с полным правом назвать кабинет «своим» — в «Джонни-бой Рекордс» дела велись по-простому, ни иерархии, ни структуры, ни прочих столь ныне модных фирменных заморочек здесь не существовало; студия «Джонни-бой» больше походила на убежище от житейских бурь.

Ник был знаком со всеми. Он вечно отирался в барах больших отелей, где супермодели тянули пойло с клюквенным соком и где как-то раз видели Мадонну. (Остался ли в Лондоне хоть один уголок, кроме квартиры Дига, где Мадонну не видели?) Он водил знакомство и с более солидными людьми — модными писателями, концептуальными художниками, ди-джеями и стилистами. Ник должен знать все о ресторанах, а потому обязан помочь Дигу.

— Где я мог бы поужинать с девушкой завтра вечером, чтобы было не слишком дорого, не слишком отвязно и не слишком далеко?

— Что за девушка?

— Я влюблен в нее с четырнадцати лет, и выглядит она, как богиня. — Ник быстро начинал скучать, поэтому в беседе с ним следовало выражаться кратко и по существу.

— Гм-м… — Ник почесал затылок, перхоть посыпалась с него, как с бомжа, и водрузил свою тощую задницу в штанах защитной раскраски на край стола. — Она влюблена в тебя?

— Была. Сейчас нет. Впрочем, не знаю.

— А ты все еще ее любишь?

— Не знаю. Может быть.

— Гм-м.

— Я бы предпочел марокканский ресторан.

— Ага… Момо. Хеддон-стрит. Не то, что было раньше, но столик найти можно.

— Дорого?

— Понял. Как насчет суши?

— Отпадает. Она из провинции. К сырой рыбе там не приучены.

— Понятно. — Ник щелкнул пальцами, перегнулся через Дига, схватил телефон и принялся нажимать на кнопки.

Диг заметил, что пиарщики всегда так делают: посредством телефона вовлекают в беседу третью сторону. У них всегда есть наготове чей-нибудь номер и они обязательно его используют.

— Фредди, — пояснил Ник Дигу, — мой приятель. Только что открыл заведение в… О, привет, Фредди. Это Ник. Слушай, у тебя будет свободный столик завтра вечером? Для двоих? Отлично. Диг. Спасибо, приятель. Будь здоров. Тебе того же. Завтра. Все путем. — Диг вздрогнул, сообразив, что Ник уже дал отбой и обращается к нему. — В восемь часов. Эксмаут Маркет. Называется «Экс». Он посадит тебя за хороший столик. Не беспокойся. Она будет в восторге. — Ник подмигнул и коротко ухмыльнулся.

— Да, но чем там кормят? — заторопился Диг. Ник не любил, когда ему задавали слишком много вопросов.

— Понятия не имею. Мясом. Или еще чем. Это мясное заведение.

И он ушел. Оставив Дига мучаться над сотней не проясненных вопросов: например, где именно в Эксмаут Маркет находится этот ресторан? Какое мясо готовят? Сколько за него берут? Какая там атмосфера? «Экс» звучит несколько выпендрежно, а он такие места не любит. Но… сам-то он вообще ничего не смог придумать. В любом случае ресторан должен быть модным, и у Дилайлы появится возможность всем рассказывать, как она побывала в новом ресторане раньше всех, пока тот еще был классным. Ладно, он туда пойдет. Поведет Дилайлу в «Экс».

Не может же там быть совсем плохо, правда?

Глава восьмая

Оказывается, может.

И совсем плохо.

Господи, что за место! Диг даже засомневался, закончены ли здесь строительные работы. Или заведение так и должно выглядеть?

Бледная испанка с алой помадой на губах провела их к столику. Точнее, к невероятно большому столу, протянувшемуся в длину всего помещения; шириной стол был с небольшую комнату. Сделан он из цельной дубовой доски, побелен и отполирован до блеска и наверняка обошелся в кругленькую сумму. На столе красуются огромные белые китайские тарелки и приземистые бокалы. Стол в зале единственный. Над ним висит массивная люстра, сделанная из… выбеленных на солнце костей? Очень длинных, высушенных на солнце костей. Абажуры на чересчур ярких лампочках напоминают яйца птеродактилей — испещренные мелкими трещинками. Точно как в «Парке Юрского периода». Очень остроумно. И очень странно.

Их посадили рядом, приблизительно посередине стола — слава богу! А то Диг уже забеспокоился, представив на мгновение, как они сидят по разные концы этого гигантского стола и с сожалением улыбаются друг другу весь вечер, не имея возможности поговорить.

— Ждете наплыва посетителей? — осведомляется Диг у прозрачной испанки, помогавшей ему усаживаться на обитый лошадиной кожей стул.

— Мы только открылись, понимаете? — с некоторой обидой отвечает она. В невинном вопросе Дига ей явно послышался сарказм. — В первую неделю всегда тихо.

— Да, конечно, — смутился Диг. — Вы правы.

Девушка исчезла, а Диг обернулся к Дилайле, с интересом разглядывавшей столовые приборы. Вилка была сделана в форме птичьей лапы со скрюченными, узловатыми когтями вместо зубцов. Нож напоминал птичье перо, зазубрины смотрелись страшновато; а ложка была яйцом, яйцом на палочке. Дилайла скорчила гримасу и положила приборы обратно на столешницу.

— Чудно, — произносит она беззвучно, одними губами.

Диг более чем согласен.

О какой-либо атмосфере и речи быть не может. В этом заведении атмосфера отсутствует. Напрочь. Дигу вдруг открылась бездна собственного идиотизма: как он мог обратиться за рекомендациями к Нику! Уж кто-кто, но не Ник позаботится о том, чтобы Дигу было хорошо, он лишь сведет одного приятеля, открывшего ресторан и нуждающегося в посетителях, с другим, которому необходимо где-то перекусить, и останется весьма доволен своей находчивостью, своими классными профессиональными навыками. Да и что, спрашивается, Ник Джефриз с душой анаконды может понимать в романтических увлечениях, в атмосфере, располагающей к беседе? Ник не беседует, он связывается с общественностью…

Впрочем, думает Диг, не все так плохо; в сложившейся ситуации есть по крайней мере одно преимущество: возможность побыть наедине с Дилайлой Лилли. Он оборачивается к ней и усмехается, оглядывая диковинную обстановку:

— Вот тебе лондонские приколы и современное искусство разом.

— По-моему, это больше похоже на замок Дракулы, — шепчет Дилайла, и Диг сдавленно хихикает, отмечая про себя, что никогда прежде не слышал, чтобы Дилайла шутила.

Сейчас бы завести беседу — ему о стольком нужно с ней поговорить, о стольком спросить, — но он не решается: слова в зале отдаются гулким эхом, а испанка стоит в углу, уставившись в пространство. И как, черт возьми, начать сугубо интимный разговор, когда у тебя над головой висит связка старых костей, а за столом зияют пустотой тридцать стульев! И почему нет музыки?

Диг уже уведомил Дилайлу, что он понятия не имеет, чем здесь кормят; ему было лишь сказано, что ресторан специализируется на мясе. К счастью для него, Дилайла не стала вегетарианкой и перспектива поужинать мясным ей показалась заманчивой:

— Отлично. Я люблю мясо.

От того, как она произнесла слово «мясо», у Дига пот выступил на загривке.

— Хорошо, — просипел он, — я рад.

Хоть бы дали меню, думает Диг, или карту вин, да что-нибудь, чем можно было бы заняться. Он с надеждой улыбается официантке, та мгновенно выпадает из мечтательного состояния и почти бегом бросается к ним.

— Да? — опять с обидой в голосе вопрошает она, явно ожидая услышать жалобу.

— Э-э.. а нельзя ли взглянуть на карту вин, например. Или на меню? Если не трудно, конечно. Спасибо. — Он опасливо улыбается, надеясь, что она не истолкует его просьбу превратно.

Испанка просияла. Губы расплылись в улыбке от уха до уха, обнажив ряд исключительно крепких и ослепительно белых зубов, слегка тронутых губной помадой. Затем она трясет головой и, не переставая улыбаться, произносит:

— Нет.

Диг решил, что ослышался.

— Простите? — переспрашивает он, на его лице появляется зеркальное отражение улыбки испанки.

— Меню нет. Вы здесь дома. Понимаете? — Диг и Дилайла медленно качают головами. — «Экс» — наш дом. Вы — наши гости. Шеф-повар — хозяин дома. Это.. — она показала на стол, — .. наш обеденный стол. Вы как бы пришли на званый обед. Понимаете? — Диг и Дилайла неуверенно кивают. — Для своих гостей шеф-повар приготовил обед из четырех блюд, а наш сомелье подаст вино, которое подходит к блюдам повара. Вы поедите, выпьете, а потом заплатите! — На последнем слове ее лицо заметно светлеет. — Это гениальная новая концепция! — щебечет она. — Вот. Вам уютно? — Они опять кивают. — Сомелье сейчас подойдет, — обещает девушка, прежде чем отойти к стойке и снова впасть в транс.

Диг и Дилайла переглядываются и пожимают плечами. Дигу мерещится, что Дилайла злится на него за то, что он притащил ее сюда; он уже готов испуганно умолять о прощении, и объяснить насчет Ника с его эгоистичными идеями, и предложить уйти, если она пожелает, и каяться в том, какой он негодяй, что приволок ее сюда, в это жуткое коммунистическое заведение, где нет свободы выбора, но вдруг он замечает, что она улыбается.

— Черт, — театрально произносит она, — какая же я невоспитанная. Надо было принести в подарок нашему хозяину коробочку конфет. — И Дилайла принимается хихикать, как напроказившая девчонка.

Диг не секунду теряется, но тут же с удивлением осознает, что Дилайла опять шутит. Он приглушенно смеется и подхватывает:

— Интересно, куда они дели наши пальто? Наверняка сложили наверху, в хозяйской спальне.

Дилайла прыскает, затем делает серьезную мину и притворяется, будто встает с места:

— Пойду гляну, не нужна ли помощь на кухне. — После чего на нее нападает безудержный хохот и она падает на стул.

— Надеюсь, — шепчет Диг на ухо Дилайле, — нам на сладкое дадут компот.

Оба заходятся смехом, и лед, похоже, окончательно сломан. Дилайла Лилли образца 1999 года обладает чувством юмора! Испанка наконец спохватывается и заводит музыку, ресторан уже не так напоминает морг. Диг оборачивается к Дилайле, полной грудью вдыхает ее красоту и не выдыхает, удерживая это очарование в груди, поближе к сердцу, готовому разорваться от счастья.

Глава девятая

Надин сидит, поджав ноги, на кожаном диване «ар-деко» с потрескавшейся обивкой. На ней кокетливый халатик, вышитый по моде пятидесятых годов птицами марабу, и огромные пушистые шлепанцы. Она прихлебывает какао «Кэдберри» из кружки «Саут-парк» и отчаянно пытается не думать о том, что сейчас поделывают Диг и Дилайла. Попытка с треском проваливается.

Надин бросает взгляд на видеомагнитофон, на дисплее 12.20. Следовательно, в действительности 9.45 вечера; дисплей испортился года три назад.

9.45. Они уже, вероятно, едят пудинг. Надин живо представила, как Диг кормит с ложечки Дилайлу, кладет клубнику в ее нежный, красный, с готовностью открытый рот и смеется, когда тонкая струйка ягодного сока стекает по подбородку Дилайлы. Диг наверняка надел новый свитер, купленный в «Джигсо», кашемировый, с треугольным вырезом, она сама помогла его выбрать, и свитер Дигу очень идет. А поверх свитера он набросил кожаный пиджак, в котором он выглядит массивнее, чем есть на самом деле. Это его лучший наряд на сегодняшний день, наряд для особых случаев. И должно быть, ради столь особого случая он не пожалел сил и отполировал зубы, надушил шею, спрыснул дезодорантом трусы, причесал бровь и отмыл шевелюру до полного блеска. Уж кто-то, а Надин знает, на что он способен.

Чувствует она себя ужасно. До сих пор мучается угрызениями совести из-за вчерашнего разговора с Дигом. И до сих пор не может поверить, что они поссорились, что он бросил трубку, что они ругались. Это так на них не похоже. Что Диг теперь думает, беспокоится она. Что он думает обо мне? Надин всегда была ему ровней, человеком, которого он уважает за логичный мужской ум, высоко ценит за пониженное содержание чисто женских качеств, как то: стервозности, страсти к сплетням, чрезмерного тщеславия и жеманства. Он всегда говорил, что эстроген и тестостерон пребывают в ней в завидном равновесии, но в тот ужасный позорный момент она позволила своему эстрогену вырваться из строгих брюк и превратилась в неуправляемую злобную стерву.

Как было бы хорошо, если б жизнь походила на компьютер и управлялась кнопками «вернуть» и «стереть». Тогда бы Надин бесследно стерла тот телефонный разговор из памяти.

Но теперь весь разговор от первого до последнего слова болтается в ее под — и просто сознании, словно запотевшая сардина в банке. Диг, надеется она, уже списал эту размолвку на случайный гормональный всплеск и, предвкушая встречу с Дилайлой, забыл о ней — мужчины не любят подолгу размышлять о подобных вещах. Но чем больше Надин раздумывает, тем тяжелее и горше ей становится, и тем сильнее она ненавидит себя.

Кроме того, ее тревожит (возможно, конечно, она себя накручивает) скрытая неприязнь к ее манере одеваться, которую она усмотрела в реплике Дига: «У Дилайлы есть стиль; она отлично одевается». Что это значит? Неужто Дигу нужна шикарная женщина? В костюмах от «Эскады»? В синих лодочках и золотых украшениях? В жемчужных серьгах и благоухающая дорогими мазилками? До сих пор Надин видела Дига с более интересными персонажами, более выразительными и классными, — если уж быть до конца откровенной, с девушками, более похожими на нее саму.

Надин понимает, что ее собственный стиль в одежде немного… вызывающий. Она привыкла к нелицеприятным комментариям таксистов, водителей автобусов и даже любовников — некоторых из них ее внешний вид смущал.

Для мужчин женская одежда — разновидность языка, и посему они делят ее на две категории: одежда, которую они понимают и которую не понимают. К моде эти категории не имеют ни малейшего отношения. Женская одежда призвана либо издевательски закамуфлировать сексуальность, либо бесстыдно выставить ее напоказ. Все прочее для мужчин китайская грамота.

Надин знает, что большинству мужчин ее гардероб внятен не более, чем иероглифы. Прежде всего они не могут взять в толк, почему девушка с такими заработками предпочитает носить подержанные шмотки или шить сама.

И напротив, женщинам очень часто импонирует ее чувство стиля — умение соединить разнородные элементы гардероба так, чтобы добиться законченного и классного ансамбля. Им нравится очарование и искусная выделка ее старинных вещичек, они восхищаются старомодной женственностью Надин, которая наряжается каждый божий день, привнося в свою жизнь забытое многими изящество. Они одобряют ее постоянные эксперименты с волосами, у них самих для этого нет времени либо склонности. «Ты храбрая, — твердят они. — Жаль, мне не хватает смелости носить такие вещи».

Надин всегда полагала, что Диг одобряет ее манеру одеваться и даже восхищается ею. Она всегда полагала, что он не похож на других мужчин, — он понимает язык ее нарядов. Теперь же выясняется, что он относится к ним враждебно, как и все прочие.

А взять ее квартиру. Это жилище сумасшедшей. Вы только гляньте: обои с кроликом Миффи[8] и розовый телефон. Подсвеченное неоновыми лампами зеркало, как это было принято у Элвиса Пресли, и торшер, танцующий фламенко. Подушки, обтянутые искусственным мехом леопарда и зебры. Коктейль-бар. Чайный сервиз «ар деко». Фонарики в виде кактусов, мягкие игрушки. Нелепые пустячки, памятные сувениры и прочий мусор, выброшенный другими. В квартире царит полный бедлам, но каким-то образом он производит впечатление. Ее жилище даже фотографировали для «Обсервера». Дом у нее действительно потрясающий, — всем, кто сюда попадает, он нравится, — но если ее одиночество затянется, то до добра это не доведет: она, чего доброго, начнет подбирать старые газеты, мертвых голубей и пакеты со стоптанными мужскими башмаками. И когда соседи заметят, что она уже несколько дней не выходит из дома, и взломают дверь, то обнаружат ее тело под грудой старых номеров журнала «О'кей», причудливого тряпья и пустых сигаретных пачек. «Бедняжка, — скажут они, — у нее была одинокая жизнь. Но по крайней мере она находила утешение во всей этой ерунде.»

О боже. С Надин вот-вот случится нервный срыв.

Она переодевается ко сну, испытывая отвращение к себе. Она противная, гнусная, плохо одетая, чокнутая старая дура и она желает соответственно выглядеть. Ее так и подмывает провести черные линии под глазами и размазать помаду на губах, выпить бутылку джина и разораться. Она хочет походить на Бетт Дэвис из «Что случилось с малышкой Джейн?», Фэй Данауэй из «Дорогой мамочки» и Элизабет Тейлор из «Кто боится Вирджинии Вульф?» — на всех троих одновременно. Она жалеет, что для полноты картины не обзавелась кудрявой болонкой с бантиком на макушке и гнусавым американским акцентом.

Надин могла бы просидеть на диване всю ночь, упиваясь своими несчастьями и ненавистью, воображая Дилайлу и Дига. Дилайлу — всю из себя элегантную и изысканную, в шикарных тряпках, дорогих серьгах и с гигантским бриллиантом на пальце. И симпатягу Дига, ее Дига, в его лучшем костюме и наилучшем расположении духа. Вот они сидят в модном ресторане, и Дилайла буквально вынуждает Дига снова влюбиться в нее.

Нет, это невозможно. Он не может влюбиться. Просто не может.

А что тогда будет с ней?

Горькие слезы ручьями бегут по щекам Надин. Она на грани дикой истерики. Всего несколько дней назад у нее был красивый парень и интересная жизнь. Всего несколько дней назад она была свободной и счастливой девушкой с отличной работой, замечательной квартирой и лучшим другом, очень много для нее значившим. А теперь она незадачливая старая дева, брызжущая ядом и дурно одетая. Она поссорилась с лучшим другом, она поссорилась сама с собой и откатилась назад, в пору мучительного отрочества — она снова неуклюжа, застенчива и неуверена в себе.

А все из за Дилайлы Лилли, черт бы ее побрал.

Наднин вытягивает ногу с небесно-голубыми ногтями, подцепляет пальцами сигарету из пачки, лежавшую на журнальном столике, и отправляет ее в рот. Сигарета застревает в уголке рта, вульгарно свисая.

Пусть, думает Надин, все равно.

Глава десятая

Спустя полчаса после прибытия в жутковатый «Экс» Диг и Дилайла переместились в индийский ресторан на той же улице. С атмосферой мавзолея они почти примирились, отсутствие выбора тоже как-нибудь пережили бы, пустынный стол их мало беспокоил, и даже странноватая официантка стала почти родной.

Но когда она принесла две миски сероватого супа, в котором плавали какие-то ошметки, по виду напоминавшие мозги, и объявила, что это менудо, знаменитый испанский суп из рубца, но уловив их настороженность, поспешила заверить, что в ресторане используют только самый лучший рубец, нежнейший, который извлекают из второй желудочной камеры животного, и что шеф-повар — лучший во всем Лондоне спец по блюдам из требухи в Лондоне — разве они не знали и не по этой причине они сюда пришли? — Диг с Дилайлой сочли за благо дать деру.

Официантка уговаривала их остаться, из кухни появился сам шеф-повар, страшно встревоженный; он принялся соблазнять телячьим суфле из отборнейших желез молочного теленка, клейкой сочностью жаркого из подкопченных свиных ножек и замечательно хрустким хашем из засоленного языка, его коронным блюдом. Он знает, с мольбой вызывал шеф-повар, что многие боятся требухи, но стоит лишь один раз попробовать его творения, и они будут приходить в этот ресторан каждый вечер. Пожалуйста, останьтесь…

Диг с гордостью называл себя любителем кулинарных приключений, но на сей раз он с радостью отпраздновал труса. Они с Дилайлой подхватили пальто, многословно извинились перед официанткой и поваром и с облегчением вывалились на улицу, гримасничая и посмеиваясь над своим бегством.

В индийском ресторане они болтали за горкой хлебных палочек и разнообразнейшим чатни. Диг наслаждался от души. Давненько с ним такого не было: он ужинал в ресторане с девушкой и беседовал с человеком, с которым не виделся двенадцать лет. Прочих своих знакомых он видит по крайней мере раз в неделю. Развлекается же он преимущественно на вечеринках и в барах, где несет околесицу, дурачится и изображет из себя солидного мужчину, кадря юных девиц. Но сегодня было совсем другое дело. Сегодня было серьезно. И особенно.

— А знаешь, Алекс пришел бы в восторг от «Экса», — в новом, непивычном уху Дига хрипловато-напевном голосе Дилайлы угадывались дорогие сигареты, полусказочное богатство, игра в поло и рейды по магазинам Нью-Йорка. — Он обожает требуху, все эти гадкие внутренности: почки, печень, мозги… Слава богу, ему их готовят в одно из его ресторанов, иначе мне пришлось бы этим заниматься самой.

Странно слышать из уст Дилайлы щепетильное словцо «гадкие». Она почти избавилась от простецкого акцента Кентиш-тауна, заменив его «воспитанными» интонациями и правильным произношением, принятым в обществе, весьма далеком от среды, в которой она росла. Ее голос сохранил хрипловатость, напоминавшую скрип гравия под ногами, но приобрел звучность и мягкую северную напевность. Окончания, которые она иногда по старой привычке проглатывала, не портили общего, очень сексуального впечатления.

— Спасибо за вечер, — поблагодарила Дмлайла. — Мне правда очень понравилось.

— Да… не за что! Извини, что так получилось. Просто кошмар!

— Ерунда, все было замечательно. И я ужасно рада тебя видеть. Никогда не знаешь, чего ожидать от людей, с которыми долго не видишься… Неизвестно, осталось ли между вами что-нибудь общее. Я часто вспоминала тебя, мне было интересно, чем ты занимаешься, где живешь.

— Правда? — заволновался Диг. — Я тоже думал о тебе. Часто.

— Неужели? — улыбнулась Дилайла. — И что же ты думал?

— Ну, — посерьезнел Диг, — я скорее беспокоился, очень беспокоился за тебя.

Улыбка сползла с лица Дилайлы. Потеребив салфетку, она ловко сменила тему:

— А хочешь, я отгадаю все про твою жизнь? Музыкальный бизнес. Квартира в прежнем районе, недалеко от мамочки, да? — поддразнила она, улыбаясь. — И ничего удивительного в том, что ты до сих пор не обзавелся семьей. Ты всегда говорил, что дети исключены, пока тебе не стукнет сорок и ты не станешь хозяином фирмы звукозаписи… Помнишь?

— Помню, — Диг криво улыбнулся, — говорил. Я собирался стать миллионером и отправиться с тобой на тропический остров.

— О да, — рассмеялась Дилайла, — ты об этом мечтал! Я бы валялась целый день на пляже, дожидаясь, пока ты вернешься на яхте. Смешно до колик! — Но Дилайла не засмеялась, она грустно улыбнулась и с внезапной серьезностью заглянула в глаза Дигу: — Нам ведь было хорошо вместе, правда? Мы были непобедимы — Диг и Дилайла! Казалось, все нам по плечу. Мы надеялись изменить мир. Забавно, когда я только пришла в школу Святой Троицы, вокруг меня болтались симпатичные мальчики — Роб Деннис, Марк Барр, Том забыла как его — все старше меня на год, но я наблюдала за тобой и Надин, как выбродите вместе, всегда с учебниками, такие серьезные и таинственные. У тебя были странные волосы, и ты столько знал о музыке, а у Надин была пышная рыжая челка и свитера в дырах, и вы оба выглядели такими крутыми. Я вам завидовала. Хотела быть, как вы. Боготворила землю, по которой вы ступали…

Диг подавился хрустящим хлебцом. Почему его жизнь столь радикально изменилась? Почему, когда он был прыщавым четырнадцатилетним обормотом, женщины вроде Дилайлы «боготворили землю, по которой он ступал», а теперь он докатился до того, что ухлестывает за малолетками, словно жалкий стареющий придурок?

— Помню наше первое свидание. Я жутко нервничала, но ты повел себя очень мило. Ты меня слушал. В те времена я была к этому не привычна. Ты подарил мне уверенность в себе… Как ни странно, но ты сформировал мою жизнь. Я не была бы тем, кем являюсь сегодня, если бы не ты. Разве это не удивительно?

Диг кивнул: удивительно. Очень. Он никогда прежде об этом не думал, но Дилайла права. Родители изводятся, тревожась о том, какой эффект их действия и решения возымеют на развитие отпрысков, но в действительности характер лепится сверстниками. Человека формируют друзья: первый приятель, первая девушка, первая вечеринка, первый день в школе и опыт вне дома. Личность выковывается на игровой площадке.

Дилайла, внезапно осознал Диг, стала частью него самого и не малой частью.

Благосклонность самой красивой девочки в школе, девочки, которую все желали, зависть и уважение мальчишек — все это наполнило его непоколебимой уверенностью в своей привлекательности, несмотря на то, что писаным красавцем его не назовешь. Если бы не Дилайла, он, возможно, закончил бы школу девственником, а потом женился бы на первой же девушке, которая согласилась с ним переспать, женился бы из боязни, что другой такой он не встретит. Уверенность в себе не изменяла ему все последующие годы, и он обязан ею Дилайле.

— Послушай, расскажи мне об Алексе.

— Что именно? — слегка удивилась Дилайла.

— Ну, не знаю. Какой он? Как вы познакомились? И почему пошло наперекосяк?.. Если, конечно, хочешь…

Дилайла кивнула, давая понять, что его любопытство естественно. Она глубоко вздохнула, и нежная улыбка осветила ее лицо:

— Я познакомилась с ним на Цветочном холме. Он тогда учился на менеджера. Я была… Я упала. Он поднял меня и отвез в травмопункт.

— Сильно поранилась?

— Нет… не очень… небольшая царапина, наложили несколько швов. Пустяки.

— Когда это случилось?

— Очень скоро после того, как мы с тобой расстались. Мне было восемнадцать. Ему двадцать два. Он был высоким и красивым… Вот, взгляни. — Порывшись в сумочке, она, усмехаясь, вынула из бумажника фотографию. — Это Алекс.

Диг внимательно изучил фотографию: черноволосый мужчина в смокинге и бабочке, смахивающий на Пирса Бронсана. Черт. Диг сглотнул и вернул снимок Дилайле.

— Несмотря на то, что мы были такими разными, — продолжала она, спрятав фотографию в сумочку, — и происходили из столь разных семей, между нами мгновенно возник контакт. Он был таким сильным и основательным. А именно это мне тогда и требовалось. — Диг почувствовал, как выражение заинтересованности примерзает к его лицу. — У меня был тогда тяжелый период, и Алекс стал моим лучшим другом. Влюбленности я не испытывала. Потом Алекс закончил университет, и отец предложил ему завести собственное дело в Чешире, предоставил помещение для первого ресторана.

— И ты переехала к нему?

— Не сразу. Мне надо было развязаться кое — с какими делами в Лондоне. Но мы поддерживали связь друг с другом, и когда ресторан открылся, Алекс предложил мне работу и комнату наверху.

— И как оно было?

— Непривычно, — пожала плечами Дилайла. — Прежде я никуда не выезжала из Лондона и никогда по-настоящему не работала. Я была невероятно одинока, а работа тяжелая… Я чуть не вернулась домой. Но возвращаться на самом деле было некуда, кроме того, я не могла предать Алекса. Так что я крепилась. К тому же, я успела его полюбить.

— И вы… как вы существовали друг с другом?

— То есть? Ты имеешь в виду постель? — Диг кивнул. Бестактный вопрос, конечно, но он не сдержался. — Ничего этого не было. Мы были просто друзьями и коллегами. Он был моим боссом. По крайней мере, до моего двадцатого дня рождения. — Дилайла трогательно улыбнулась: она явно дорожила этими воспоминаниями. — Все случилось так неожиданно. Я уже начинала беспокоиться, мне казалось, что для Алекса я нечто вроде домашнего животного; подобрал на улице беспризорную девчонку, чтобы скрасить одиночество, а она к тому же оказалась отличной уборщицей. Этакий вариант «Пигмалиона». Не было и намека на то, что он испытывает ко мне нежные чувства. Но в тот вечер, в день моего рождения, Алекс устроил праздничный обед в ресторане — все мои любимые блюда, свечи, музыка, подарки. Словом, расстарался. И начал говорить, как ему нравится, что я рядом, как я изменила его жизнь к лучшему и как ему легко спится только оттого, что он знает: я там, в комнатушке над рестораном. Назвал меня своей «потерянной половинкой» и сказал, что не представляет жизни без меня… А потом встал на одно колено и преподнес мне маленькую коробочку, в которой лежало вот это, — она указала на камень, сверкавший на ее пальце. — И сделал мне предложение.

— И ты согласилась?

— Не раздумывая. В ту же секунду. Стоило ему спросить: «Ты выйдешь за меня замуж?», и я уже знала, что выйду, что мне это нужно.

— Понятно. И когда вы… э-э.. Ну, ты с Алексом, когда вы в первый раз?…

— Переспали? В первую брачную ночь. До того ничего не было, уж поверь!

— И… как оно было? — Диг старался казаться невозмутимым.

— Что?!.. Ты спрашиваешь?..

— Нет… нет, детали, разумеется, не нужны. Но… вы ждали до свадьбы. А не было ли это ошибкой? Как все прошло?

Дилайла натянуто улыбнулась и принялась вертеть салфетку в руках.

— Сам знаешь, первый блин всегда немножко комом. А для меня, скажем так, секс в последнее время не самое главное. — Она рассмеялась. Диг приподнял брови. — Ты удивляешься? Не стоит. Теперь я не очень сексуальна. Конечно, я работаю над собой… но, в этом направлении еще многое предстоит сделать.

— Вы… э-э.. вы спите вместе? — Дигу было неловко расспрашивать Дилайлу о ее личной жизни, но образ асексуальной одинокой женщины, который она обрисовала, никак не вязался с его воспоминаниями о ней.

— После дождичка в четверг, — в ее шутке слышалась горечь.

— А?

— По особым случаям. Мы спим друг с другом по особым случаям: годовщины, дни рождения и прочее.

— И тебе хватает?

Дилайла пожала плечами:

— Более чем!

— А что Алекс?

— Он не возражает. Он больше предпочитает работать или играть в гольф.

Наступило молчание. Диг не знал, что сказать. Какое расточительство, какое безумное расточительство обращаться подобным образом с красивой женщиной в самом расцвете ее сексуальности! И как можно спать с Дилайлой Лилли в одной постели и не желать каждую ночь заниматься с ней любовью до полного самозабвения? Этот Алекс — оголтелый педик. Иного объяснения быть не может. Либо н втихоря трахает официантку.

— И ты от него ушла?

— Хм, — Дилайла вдруг приуныла. — Видимо.

Диг собрался с силами и задал самый жгучий вопрос:

— Почему?

Впервые за весь вечер на Дилайлу напала скованность, а в движениях появилась неловкость.

— Не хотелось бы об этом говорить, — промямлила она. — Это… очень личное.

— Ладно, хорошо. Нет проблем. Но можно задать еще один вопрос? — Дилайла настороженно кивнула. — Ты вернулась в Лондон навсегда? У тебя с Алексом все кончено? Или нет? — Он посмотрел на нее в упор, надеясь, что пристальный взгляд не выдаст, как важно для него знать ответ. — Ты останешься в Лондоне? — Господи, Дилайла, думал он, скажи, что останешься, пожалуйста, скажи.

Дилайла слегка сжалась и откашлялась:

— Я пока не решила, не уверена.

— Понятно, — вздохнул Диг.

— Я… мне нужно кое с чем разобраться здесь, в Лондоне, привести мысли в порядок. Все зависит от того, насколько мне это удастся.

— А.. с чем разобраться?

Дилайла опять поежилась. Помолчав, она взглянула на Дига.

— С чувствами. — Она широко раскрыла глаза и криво улыбнулась.

Она явно что-то скрывала, и Диг не знал, в каком русле продолжать беседу. Дилайле все больше становилось не по себе, ему же меньше всего на свете хотелось ее смутить. Он оставит ее по покое… по крайней мере, на время.

— А как твои дела? — бодрым тоном начала Дилайла, переключая внимание на Дига. — Как тебе живется?

— Живется, — улыбнулся Диг. — И даже активно. Но далеко не идеально.

— Подружка есть?

— О нет, этого мне не надо, — торопливо бросил он, словно Дилайла предложила ему дорогую зубную щетку или беременную морскую свинку.

— Никакой большой любви с тех пор, как… как… ну ты понимаешь?

— С тех пор как мы расстались?

— Да.

— Нет, — ответил Диг. — Ничего подобного. — Этот печальный факт, который он вдруг осознал, заставил его грустно рассмеяться.

— Не может быть! Никого за десять лет? Почему?

— Не знаю, — он пожал плечами и резко выдохнул, надув щеки. — Наверное, я не хотел большой любви, она была мне не нужна.

— Ты меня удивляешь. Я всегда считала, что верность — твое достоинство.

— Возможно, так и было когда-то… когда было кому хранить верность, если ты понимаешь, о чем я. Но сейчас… не знаю… такое впечатление, что вокруг не осталось ни одной по-настоящему привлекательной женщины, а жизнь слишком коротка, чтобы связываться с человеком, который тебе не нужен. Взять хотя бы Надин. Она меня бесит. Красивая, умная, талантливая и с чувством юмора, но она постоянно связывается с мужчинами, которые… как бы это сказать… недостойны ее. Придурки, поросту говоря. Ее всегда тянет на придурков. Она их жалеет, берет под свое крыло, дает им ключи от своей жизни: входи, чувствуй себя, как дома, клади ноги на стол, вот мои родители, вот моя компания, мои друзья, оставайся на ночь, давай вместе позавтракаем, вот тебе ключ от квартиры. А спустя два-три месяца все заканчивается, потому что она наконец осознает, что не желает больше тратить время на неудачника, и забирает у него свою жизнь обратно, что без скандалов и неприятностей, разумеется, не обходится. Поэтому я считаю, что лучше оставаться свободным, а если увлекаться, то… э-э.. совсем юными женщинами…

Диг осекся, сообразив, что это последнее признание может покоробить Дилайлу, но она, похоже, не заметила. Подавшись к нему, она произнесла:

— Не возражаешь, если я задам тебе очень личный вопрос?

Немедленно воодушевшись, Диг кивнул:

— Пожалуйста, не стесняйся.

Дилайла полила мятным йогуртом хлебец, отправила его в рот и захрустела. Ритмично помахивая ложечкой, она давала понять, что заговорит, как только проглотит. Диг завороженно наблюдал за ее сочными губами. Проглотив наконец, она отхлебнула воды и глянула Дигу прямо в глаза.

— Какие у тебя отношения с Надин?

— Что?

— Ну что между вами происходит? Вы спите вместе?

Диг закашлял, подавшись.:

— Извини… Я и Надин? С чего ты взяла?

— Ну, — Дилайла подцепила помидорную дольку, посыпанную кориандром, и отправила ее в рот, — так мне показалось.

— Да почему?

— Когда я наткнулась на вас, в парке, я сначала подумала, что вы живете вместе, вы смотрелись семейной парой. А потом, когда мы зашли в чайную и разговорились, я сообразила, что вы просто друзья, но Надин вела себя… очень резко, словно сердилась. И мне показалось, что я ей поперек горла, что она не хочет меня видеть. Я никак не могла понять, почему. Кончено, в школе мы не были близкими подругами, но это было так давно, стоит ли теперь вспоминать. Вот я и решила, что она видит во мне угрозу, уж не знаю, по какой причине… Может быть, потому что когда-то между вами что-то было?.. Если я говорю глупости или лезу не в свои дела, ты так и скажи.

— Все в порядке. Между мной и Надин никогда ничего не было. Ничего серьезного. — Диг потер подбородок, ему становилось не по себе. — Мы всегда были просто друзьями.

— Извини, не надо было мне соваться. Меня это совсем не касается.

— Верно. Но ты права. Насчет Надин. В последнее время она ведет себя странно. — И он поведал Дилайле о том, какую агрессивность выказала Надин, когда разговаривала с ним по телефону вчера утром.

— А раньше она так себя не вела?

— Никогда. Именно за это я больше всего ценю Надин. Я всегда знал, от чего она может завестись. Я всегда понимал ее.

— С ней что-нибудь случилось? Проблемы с мужчинами? В семье?

— Она только что покончила с очередным слюнтяем. Но не думаю, что дело в этом. И ей только что предложили фантастический контракт — куча денег и месяц в райском месте. Она должна быть просто счастлива.

— Да? — Дилайла освобождала место на столе для блюд, дымившихся на тележке подоспевшего официанта. — Но счастливой она не выглядит. Отнюдь. И со мной у нее точно проблемы. Вот почему я ушла из чайной столь поспешно, в присутствии Надин я чувствовала себя очень неуютно. — Она зачерпнула ложкой изумрудный шпинат, в котором мерцали кубики панированного сыра, метнула на Дига острый взгляд и выпалила: — Ты никогда не задумывался, а может, она в тебя влюблена?

Диг вытаращил глаза.

— Надин? — насмешливо фыркнул он. — Да ты рехнулась! Она не влюбится в меня, даже если, кроме на земле не останется других мужчин! Она мой друг, и только.

— Я бы не была в этом столь уверена.

— Ты не знаешь Надин. Такого не может быть — никогда! Она не в состоянии воспринимать меня в качестве сексуального партнера. Это немыслимо. И нелепо! Это… это…

— Правда? — подсказала Дилайла.

— Нет! Нет! Ты все неправильно понимаешь. Ты не знаешь Надин, как ее знаю я. Надин не интересуется любовью. Все, что ей нужно, — это громадный мужик с малюсеньким самолюбием, чтобы она могла им помыкать, а потом бросить, когда он ей надоест. Она самый независимый человек на свете. Вряд ли она вообще способна любить. А уж меня тем более.

— Женщины чувствуют такие вещи.

— Ну да, женская интуиция и все такое прочее. Но я знаю Надин, как свои пять пальцев, а то, что ты говоришь, смехотворно. Извини, но это так.

— Ладно, Диг, тебе, конечно, виднее. Но обычно интуиция меня не подводит. И я думаю, она тебя любит. Я поняла это по ее глазам. — Дилайла сухо рассмеялась. — А еще я поняла по ее глазам, что мое появление ей сильно не по вкусу.

— Нет… это не правда.

— Правда. Она видит во мне соперницу.

Диг прикусил язык, чтобы не проболтаться о дурацком пари. По его мнению, если Надин и восприняла появление Дилайлы в штыки, то лишь потому, что боялась проиграть. Она терпеть не может проигрывать. Ни в чем.

— И скажи, — продолжала Дилайла, поставив локти на стол и подавшись к Дигу, — можешь ли ты, положа руку на сердце, поклясться, что за все эти годы своего знакомства с Надин, за все годы, что вы с ней друзья, близкие друзья, ты ни разу не испытывал к ней никаких иных чувств, кроме дружеских? И у тебя ни разу не возникало желания зайти чуть дальше? Никогда не случалось пьяной ночи, когда всякое может произойти? И она тебя никогда не возбуждала, хотя бы самую малость?

— Нет! Господи, никогда! То есть, когда-то что-то намечалось, очень давно, когда мы были совсем молодыми, незадолго до поступления в университет и сразу после того, как мы с тобой… Но потом она встретила в колледже одного фотографа, а я повзрослел… Нет, нет. Ничего и никогда между нами не случалось. А сейчас… Мы так давно дружим, что ничего уже и не может случиться.

— Неужели? Не понимаю, почему. Она очень привлекательная и симпатичная.

— Разумеется. Но она… для меня она просто Надин. Всегда была. И всегда будет. И кроме того, Надин не захочет меня, даже если я в нее влюблюсь.

— Значит, это вранье, — улыбнулась Дилайла. — Про то, что между мужчиной и женщиной не может быть по-настоящему платонической дружбы, и всегда найдется сексуальное подводное течение. Ты смотрел «Когда Гарри встретил Салли»?

— Смотрел. Полная чушь. — Дигу все сильнее не нравилось направление, которое приняла их беседа. Он бы с куда большим удовольствием обсудил последний поход Дилайлы по овощным лавкам или коллекцию солнечных очков Ленардо ди Каприо. Он и Надин? Надо же такое измыслить! Диг почувствовал испарину на лбу. Он не хотел об этом думать. И уж во всяком случае, обсуждать это с Дилайлой.

— … Как бы то ни было, — продолжала она, — мне кажется, что вы бы составили отличную пару. Вам было бы хорошо вместе. Вы всегда понимали друг друга. И вы очень похожи.

Похожи? Он и Надин? Ну, разумеется, похожи. Недаром они такие хорошие друзья. Но это вовсе не значит, что они должны влюбиться друг в друга. И зажить вместе. И вообще, к чему Дилайла затронула эту тему? Какое она имеет отношение к сегодняшнему вечеру — к ним?

— Но, конечно, это не мое дело, и посему я затыкаюсь.

Слава богу, подумал Диг, слава богу.

Глава одиннадцатая

Безумие охватывало Надин все сильнее. Ее корежило, выворачивало, трясло.

Не зная, куда себя девать, она позвонила Дигу. Она понимала, что его нет дома. Но всегда оставался маленький шанс: вдруг что-то не заладилось, и он вернулся домой пораньше. Словом, она позвонила и выслушала его автоответчик под мелодию из фильма о Джеймсе Бонде. Потом опять позвонила. Через пять минут. На всякий случай, а вдруг он только что вошел. Переждав, опять набрала номер. И снова, и снова через каждые пять минут. Всего двадцать шесть раз.

Как она жалка. Предельно жалка. Ей даже нечего ему сказать. Она лишь хотела услышать «алло», чтобы знать, что он дома, что его встреча с Дилайлой закончилась, и они больше не вместе. Всего-то.

Она могла перезвонить ему на мобильный, но этот мерзавец всегда его отключает. Что, впрочем, к лучшему. Что бы она сказала? «Хорошо тебе с девушкой твоей мечты?» А он бы ответил: «Отлично, прекрасно, ты должна мне сотню фунтов», а в трубке слышался бы приглушенный шум классного заведения, где Надин нет, и ей бы стало в сто раз хуже. Хотя хуже, кажется, уже быть не может.

На часах была половина двенадцатого; самое время покинуть ресторан. Домой они вернутся примерно через полчаса, в зависимости от того, откуда едут и как скоро поймают такси. А также самое время решать, стоя на тротуаре, переминаясь с ноги на ногу и перебирая возможности, хотят ли они продолжить вечер. Если они надумают отправиться куда-нибудь еще, тогда один черт знает, когда Диг вернется домой. Надин казалось, что она этого не вынесет. Она довела себя до такого состояния, что о сне и речи быть не могло. Сердце бешено колотилось, и адреналин циркулировал в крови с головокружительной скоростью.

Внезапно она приняла решение. Встала, стремительно двинулась к вешалке, натянула длинную шубу из искусственного меха и схватила ключи от машины. Входная дверь тяжело захлопнулась за ней. Когда она ступила на холодный тротуар в пушистых шлепанцах, звук ее шагов был почти не слышен.

Глава двенадцатая

Поужинав, Дилайла развеселилась; улыбаясь во весь рот, она взяла Дига под руку. Дигу почудилось, что он сразу вырос на десять сантиметров. Дилайла попросила отвести ее послушать музыку, она столько лет не была на концертах! Ей было все равно, куда идти, лишь бы там играли. Впрочем, разве Диг не обязан по долгу службы доподлинно знать, кто и где играет? Каждую неделю его имя вносилось в гостевые списки по крайней мере дюжины заведений.

— Кончено, — согласился он. — Что ты предпочитаешь? Немножко бритпопа в пабе на Тафнелл-парк? Девичью группу в Клэпхем Саут? Воскресший «Северный соул» в Пекхеме?

Они решили отправиться на концерт группы «Параноид», недавно подписавшую контракт с конкурентами «Джонни-бой Рекордс» и выступавшую в новом клубе на Кингс-кросс, по правую руку от канала. Колоссально раскрученная группа, разрекламированная сверх всякой меры, впервые, со дня подписания контракта, выступала в живую. Ее концерт должен был стать крупным событием, которое соберет толпы знаменитостей. Диг не понимал, почему он раньше об этом не подумал. Он был настолько ошеломлен перспективой провести целый вечер в обществе Дилайлы, что его воображение дало досадный сбой. Он ломал олову и не мог придумать, чем заняться с такой красивой девушкой, кроме как отвести ее поужинать. А чем еще занимаются с красивыми девушками? На концерты он ходит с коллегами каждый божий вечер; это его работа — стоять возле бара в компании циничных парней, надменно игнорировать бедных детишек, выкладывающихся на сцене, и попивать дармовое пиво. Давненько он не посещал концерты ради удовольствия. Дилайла с восторгом бросилась ловить такси, и Диг подумал, что посещение концерта обещает быть весьма приятным.

Забравшись на заднее сиденье машины, Дилайла включила обогрев, открыла окно и улыбнулась прохладному осеннему ветру, обдувавшему лицо.

— Знаешь, — внезапно обернулась она к Дигу, — я провела десять лет в деревне, десять лет дышала чистейшим деревенским воздухом, но ничто не сравнится с запахом осеннего Лондона. Он пахнет… россыпью возможностей, правда? Деревенский воздух пахнет покоем, безопасностью, надежностью. Но тут пахнет жизнью, — закончила она, глубоко вдыхая прохладу.

Дигу и в голову бы не пришло описывать загрязненный лондонский кислород столь поэтическими терминами, но глядя на прекрасное лицо Дилайлы, раскрасневшееся от радости, и вдыхая пьянящий аромат волнения, исходивший от нее, он был готов поверить во что угодно.

— О боже! Я только что видела Робби Уильямса! — кричала Дилайла, когда они спускались по крутым ступенькам в подвал, а оттуда в большой клубный зал. — Ты его видел? Робби Уильямса! — Диг блаженнно улыбнулся: вечер явно удался. — Мне он страшно нравился, когда он пел в той мальчишечьей группе. Конечно, тогда я была уже слишком взрослой, чтобы торчать от такой музыки, поэтому это был мой большой секрет. Алекс пришел бы в ужас. Но сейчас увлекаться им можно, правда? Сейчас балдеть от Робби считается классным. И я знаю множество женщин моего возраста, которым он нравится… Любимчик зрелых женщин. Обожаю его песни, слова знаю наизусть. Ох, Диг, после стольких лет гулять с тобой по Лондону, заглядывать в клубы — все равно что вернуться в прошлое. Я снова чувствую себя подростком!

Диг недоуменно покосился на Дилайлу. Робби Уильямс? Та ли это Дилайла, что, облаченная в драную черную майку и сапоги на шпильках, скользила в танце сквозь толпу под грохот панков из «Нью Модел Арми»?

Дилайла просияла, поймав его взгляд, и он решил простить ее: наверное, это всего лишь постмодернистская ирония утонченной натуры.

Плохо освещенный зал выглядел претенциозно: низкий потолок, грязноватый красный искусственный бархат, поцарапанное красное дерево, отваливающаяся позолота и мутное сияниие свечей. Заведение было явно стилизовано под ночной клуб из какого-нибудь старого фильма, в котором танцовщицы в откровенных нарядах с блестками плясали для застегнутых на все пуговицы гангстеров и их шикарных подружек под визгливые звуки синкопированного джаза.

Они направились к бару в глубине зала, и Диг обменялся дежурным «как дела? — нормально» с несколькими знакомыми. На Дилайлу они бросали оценивающие взгляды, и Диг читал в их глазах: «Во дает парень! Кто бы мог подумать, что он на такое способен.»

— Ты уверена, что не хочешь ничего покрепче? — спросил он, когда Дилайла заказала апельсиновый сок с лимонадом.

— Нет, честное слово, не хочу.

— Не волнуйся, у меня и в мыслях нет напоить тебя и воспользоваться твоей беспомощностью, — пошутил Диг, чувствуя, как у него кружится голова от заявленной перспективы.

— Не болтай ерунды, — с удручающей поспешностью парировала Дилайла, — знаю, что все будет в порядке. Дело не в этом.

— Только не говори, что и с выпивкой ты завязала! — рассмеялся Диг. — С ума сойти, Дилайла Лилли не курит и не пьет! Что они там с тобой делают, в этой пряничной деревне?

— Не завязала, нет, — хихикнула Дилайла, — просто хочу пить поменьше. Четвертый десяток пошел как ни как. К тому же, — она похлопала его по руке, — зачем пить, когда и трезвой хорошо?

— Что ж, наверное, ты права, — улыбнулся Диг и заказал себе двойной скотч со льдом.

Они уселись за столик поближе к сцене и полчаса высматривали знаменитостей.

— Чем еще замечателен Лондон, так это тем, что известных людей встречаешь повсюду — в магазинах, ресторанах. В Честере с этим туго, хотя толстуха из «Эммердейла»[9] обедала однажды в ресторане Алекса.

Диг мог бы слушать Дилайлу всю ночь. Он настолько привык к обществу циников, что живут и работают в Лондоне, парятся в толкучке метро по утрам, уворачиваются от туристов, запрудивших Оксфорд-стрит, регулярно сталкиваются с жуткими амбициозными уродами, что он уже позабыл, сколь волнующей и волшебной вся эта суета может выглядеть в глазах менее пресыщенного человека.

На лицо Дилайлы лег розовый отсвет от свечи, горевшей в красном стакане; блестящая грива волос колыхалась, когда она говорила, смеялась или оглядывалась. Зубы у нее были изумительно белые и ровные, и казалось, что их ужасно много. Когда группа, разогревавшая публику, ретировалась со сцены, и свет приглушили, возбуждение Дилайлы достигло предела. Она обернулась к Дигу с самой обворожительной улыбкой, какую он когда-либо видел, и сжала его руку, лежавшую на столе.

Затем она снова отвернулась к сцене, но взгляд Дига словно приклеился к ней — к ее колену, острым куполом натянувшим черную саржу брюк, к длинному бедру и голени, к линии носа в профиль, к едва заметной складке на талии, образовавшейся, когда она подалась вперед, и к холмикам груди под угольного цвета свитером в обтяжку.

Она была совершенна. Во всех отношениях. Совершенна.

Диг в конце концов отвел глаза и стал слушать группу.

Глава тринадцатая

Печка в машине Надин сломалась, и она замерзала, несмотря на шубу и меховые шлепанцы. Уже больше двух часов она караулила Дига, припарковавшись напротив его дома, а он до сих пор не появился. Она слушала музыку, курила сигареты одну за другой и постукивала пальцами с темно-фиолетовыми ногтями по синтетическому дереву руля. Где он, черт побери? Уже почти два часа утра. С тех пор как она прибыла на место, Надин насчитала двенадцать такси, затормозивших поблизости, двенадцать пар фар, двенадцать дизельных двигателей, урчавших одинаковым баритоном, и двенадцать незнакомцев, выбравшихся из машин. Каждый раз, заслышав знакомый звук тормозов, она скрючивалась на сиденье и выпрямлялась, убедившись, что приехал не Диг.

Из ее рта вырывались ледяные облачки пара, она сунула ладони под себя, чтобы согреть их. Надин понимала, что ведет себя глупо. Если бы кто-нибудь другой вытворял нечто подобное, она бы искренне пожалела этого человека, поставив диагноз: эмоциональная и физическая ущербность. Но речь шла не о другом человеке, речь шла о ней самой. Это она в два часа ночи сидела в ледяной машине в кокетливом халатике, искусственной шубе и пушистых — поджидая, когда ее лучший друг вернется со свидания. Надин знала, что не страдает ни эмоциональной, ни физической ущербностью — она лишь тревожится о благополучии Дига. Не от ревности же ее корчит в самом деле! Надин была далека от того, чтобы признаться себе в подобных чувствах: как бы она потом смотрела себе в глаза?

Урчанье в очередной раз нарушило тишину безлюдной улицы. Надин глянула в зеркало заднего вида: опять такси. Она скользнула вниз по сиденью, когда машина проезжала мимо, и затаила дыхание, услыхав, что она сбавляет ход. Такси остановилось в нескольких метрах от Надин, она едва не свернула шею, вглядываясь в два силуэта на заднем сиденье.

— Ты уверена, что доедешь нормально? — спросил Диг, когда такси затормозило у его дома. — Мне правда ничего не стоит прогуляться пешком от твоего дома.

— Не говори глупостей, Диг. Конечно, все будет в порядке.

— Вот, — он вложил десятифунтовую бумажку ей в руку. — Возьми.

— Зачем? Честное слово, Диг, после всего, что ты для меня сделал сегодня, после такого вечера я не позволю тебе заплатить за такси. — Она оттолкнула его руку. — Оставь себе. Пригодится.

Диг в конце концов сдался и сунул купюру в карман.

— Ладно, — он запахнул пальто, готовясь выйти из такси, — э-э-мм. Может быть, увидимся в эти выходные? — Он сглотнул.

— Может быть, — улыбнулась Дилайла.

— Отлично, — Диг радостно кивнул, — великолепно. — Он взялся за дверную ручку и вдруг резко обернулся к Дилайле. — Я хорошо, удивительно хорошо провел сегодня время. Лучший вечер за многие годы. Спасибо.

— И тебе спасибо, — подхватила Дилайла. — За рестораны! И за клуб, и за то, что снова познакомил меня с Лондоном. Я давно так не развлекалась. Да еще в таким фантастическим спутником, как ты. Странно… когда мы были вместе, я думала, что хорошо тебя знаю, думала, что знаю о тебе все, но за один лишь вечер я узнала тебя в сто раз лучше. Мне было ужасно приятно снова познакомиться с тобой, Диг Райан! — Она рассмеялась и потянулась к нему.

Позднее в воспоминаниях Дига это мгновение приобрело несвойственную ему протяженность.

Словно оно длилось несколько минут, а не полторы секунды, как в действительности. Он отчетливо помнил каждую деталь: ритмичное постукивание мотора такси, голос ди-джея из радиоприемника, оранжевый свет фонаря, лившийся сквозь золотистые волосы Дилайлы, когда она придвинулась к нему; крошечные морщинки, образовавшиеся вокруг губ, когда она сложила их для поцелуя; дрожь пробежавшую по спине, когда ее волосы нежно скользнули по его щеке, и спазм, сотрясший его тело, когда он ощутил влажность ее губ на своих губах.

Она медленно отодвинулась, но не отняла рук, обнимавших его плечи. Она смотрела ему прямо в глаза и улыбалась.

— М-м, — протянула она, касаясь губ кончиком языка, — это было замечательно.

Диг кивнул, улыбнулся и подался к Дилайле, прикрыв глаза и расслабив рот для повторного поцелуя. Но его порыв был остановлен движением руки; она мягко оттолкнула его.

— Это было замечательно, — повторила она более нейтральным тоном, — спасибо. — И еще раз, улыбнувшись: — Спасибо.

Диг понял намек. Он понимал ее без слов: замужняя женщина, она приехала в Лондон, чтобы разобраться в своих проблемах, а не для того, чтобы ввязываться в новые. Всему свое время. Он взял ее руку и поцеловал.

— Хорошо, что ты вернулась, — подытожил он, ступив на подмерзающий тротуар, — очень хорошо.

Дилайла скользнула по сиденью, облокотилась об открытое окно и схватила его за руку:

— Спокойной ночи, дорогой мой Дигби Райан. — Такси тронулось с места, лихо развернулось и помчало Дилайлу на Цветочный холм.

Диг неподвижно стоял на обочине Кэмден-роуд, глядя вслед удалявшейся машине. На его лице застыла улыбка, и сердце выпрыгивало из груди.

Когда такси, миновав светофор, исчезло из вида, Диг медленно вынул руки из карманов, сжал их в победные кулаки, резко поднял вверх и столь же резко опустил.

— Да! — прошептал он. — ДА!

О боже, думала Надин, наблюдая за ним с противоположной стороны улицы. Она прижала ладони к щекам и приоткрыла рот — о боже.

Опять, опять начинается.

Диг влюбился.

Зеленые зубы

Однажды, когда Надин было восемнадцать, на коврик упало приглашение, брошенное в щель входной двери родительского дома. Вскрывая конверт, она знать не знала, что за этим последует один их самых неожиданных вечеров в ее жизни.

Надин приглашали на вечер встречи в школу Святой Троицы. Вечер организовала Анна О'Риордан, девица из выпуска Надин, жутко общительная, настырная и с пуговкой вместо носа. Вечер должен был состояться в винном баре в Кэмден-тауне; как указывалось в приглашении, выпускникам предоставлялась «уникальная возможность узнать новости о старых друзьях и возобновить контакты, прежде чем мы расправим крылья и разлетимся во все стороны света в погоне за высшим образованием».

Анна О'Риордан всегда была претенциозной дурой.

Вечер назначили на 12 сентября, последний выходной Надин в Лондоне. Она уже упаковала вещи, сдала экзамен на водительские права, уволилась с летней работы и освободила свою комнату. В опустевшем унылом помещении не осталось и следа от восемнадцатилетнего пребывания Надин, если не считать детских книжек Энид Блайтон и поблекшего, словно обескровленного, воздушного змея.

Лето выдалось небывало жарким, молочная кожа Надин поджарилась до золотисто-коричневой корочки, сквозь которую пробивались веснушки, а рыжеватые волосы расцветились медвяными прядями. В то время она не догадывалась — а какая восемнадцатилетняя девушка догадывается? — что пребывает на гребне волны. Ее кожа была свежей, как никогда, волосы густыми и блестящими, бедра упругими, а энергия безграничной. Тревоги, связи, запутанные отношения не тяготили ее, она была устремлена исключительно в будущее. Смотреть на нее было одно удовольствие: воплощение юности, силы, витальности. Когда Надин шла по улице, мужчины останавливались и глазели, ибо она была более чем хорошенькой девушкой, она была особенной, притягательной и энергия била из нее ключом. При виде таких девушек женщинам средних лет хочется плакать по утраченной молодости, а мужчинам того же возраста — начать все сначала.

Надин, разумеется, не осознавала своего великолепия и молодой силы, и, собираясь на вечер, очень нервничала. Кто туда придет? Что о ней подумают? И вспомнят ли ее вообще? И будет ли ей о чем поговорить с бывшими одноклассниками?

Но, что более важно, придут ли Диг и Дилайла? От волнения в животе у нее в эпилептическом припадке затрепыхались бабочки. Как ей себя вести, если она с ними столкнется? Она представила, как входит в винный бар и хлопает глазами, увидев этих двоих впервые за два года. Чего ей ожидать? Дилайла, возможно, на сносях, черные корни волос отрасли сантиметров на пять, изо рта свисает сигарета… А Диг похож на человека, чьи мечты завяли и погибли. Приятная мысль. А, может, они вообще не явятся… На это Надин и понадеялась.

Но когда в тот вечер она шла по Бартоломью-роуд по направлению к Кэмдену, — воздух еще не остыл, солнце только начало садиться и теплый ветерок шуршал ее жатой индийской юбкой, — отвага и стойкость стали потихоньку возвращаться к ней. Почему она должна беспокоиться из-за Дига и Дилайлы? Какая ей разница, придут они или нет, счастливы они или нет, вместе они или порознь? Она только что окончила колледж Св. Джулиана, где провела два лучших года своей жизни, одна из двенадцати девочек среди девяноста мальчиков. За эти годы ее уверенность в себе невероятно возросла. Она стала другим человеком, и у нее теперь есть куда более важные проблемы, чем Диг и эта чертова Дилайла. Надо думать о будущем, университетском дипломе, карьере. И ей не требуется ничье одобрение, Дилайле ее больше не запугать, а отношения этой красотки с бывшим лучшим другом отныне Надин не волнуют.

Тогда она была ребенком; теперь она взрослая.

В бар она вошла, развернув плечи, с высоко поднятой головой. Она покажет им, она покажет всем, как радикально переменилась серенькая мышка Надин Кайт.

Первым, кого она увидела в баре, был Диг.

Он стоял в одиночестве — дырявые джинсы, старая фланелевая рубашка в клетку. Его густые волосы неряшливо отрасли, спускаясь на лоб и затылок, а в мочке уха поблескивал гвоздик. В руках он держал бутылку «Сола», с недоумением разглядывая кусочек лайма на горлышке, не понимая, зачем его туда прицепили и что с ним теперь делать. Надин с добродушной усмешкой наблюдала, как Диг попытался протолкнуть лайм в бутылку и, когда у него это не получилось, аккуратно выжать сок в пиво. Кружок лайма, выдав одну каплю, отказался доиться, тогда Диг отправил его в рот и принялся сосать.

В этот момент он и поднял голову и заметил Надин. Их глаза встретились впервые за два года, и лица расплылись в улыбках узнавания. При этом Диг Райан сверкнул рядом ядовито-зеленых, как лайм, зубов.

— Это просто для украшения, кретин!

— Дин! — воскликнул Диг, лайм выпал изо рта на пол. — Я тебя сразу и не узнал. Ты выглядишь… ну просто отпад! Не думал, что придешь.

— А почему нет! — рассмеялась Надин, обнимая Дига. — Почему бы мне не прийти?

— Не знаю, — пожал он плечами, улыбаясь. — Подумал, что шикарная девушка из колледжа Св. Джулиана презирает такие сборища.

Надин закатила глаза:

— Не верь всему, что говорят. — Внимательно разглядывая Дига, она вдруг сообразила, что он изменился. Не повзрослел, но как-то сильно переменился. Волосы тому виной? Или синеватые бритые щеки? Нет, ни то, ни другое. Слегка вызывающая манера держаться, призванная скрыть волнение и неловкость? Не в этом дело. Тогда в чем? Надин пристально вгляделась в его физиономию и вдруг поняла:

— Диг Райан! — расхохоталась она, не сводя с него взгляда. Диг даже поежился. — Что, черт возьми, случилось с твоей бровью?

— Что? — обиженно переспросил он, трогая пальцем брови.

— Она… она разделилась!

— Ты о чем?

— О твоей брови. Теперь их две. Куда ты дел серединку?!

Диг покраснел и глянул в сторону.

— Пф-пф-пф, — пробормотал он.

— Что?

— Сбрил ее, понятно, сбрил на фиг! — Он сделал большой глоток пива из горла, нервно обводя глазами помещение.

Надин согнулась от смеха.

— О, Диг, — простонала она, — это невероятно! У тебя такой странный вид с двумя бровями. Ужасно непривычно! Да ладно тебе, — ткнула она его под ребра, — расслабься.

В уголках рта Дига начала зарождаться улыбка, и вскоре они хохотали вдвоем.

— Это была идея Дилайлы, — захлебываясь, произнес Диг, — она решила… решила… — он подавил приступ веселья — … что так я буду выглядеть умнее. — И снова зашелся хохотом.

Надин хлопала себя по бедрам, визжа от смеха.

— Перестань, — выдохнула она, — хватит. Я сейчас описаюсь! Ты так забавно выглядишь. Отрасти ее обратно, Диг, умоляю. Ради всего святого, отрасти! Ты сам на себя не похож!

— Может быть, — Диг медленно приходил в себя, — может быть. А ты как, — он указал на пустые руки, — выпить хочешь? Пойдем к стойке?

Надин утерла слезы.

— Пойдем.

Они обернулись, оглядывая собравшихся, и настроение у Надин резко упало.

— О черт, — пробурчала она.

— Ага, — откликнулся Диг. — Жуть, правда?

— Нет, ты только посмотри на них. Какая тоска!

— Вижу, вижу. Я хотел хлебнуть пивка и уйти. В самом начале я еще пытался общаться, но Анна О'Риордан зажала меня в углу и полчаса рассказывала о том, как она провела лето в Штатах и о своем американском дружке, сто раз повторила, какой он «упакованный» да какой «продвинутый», и все это с жалкой пародией на американский акцент. — Диг сунул два пальца в рот и притворился, что блюет.

Надин сочувственно хмыкнула.

— А что, — спросила она, стараясь казаться безмятежной, — Дилайла не пришла?

— Не-а. — Диг помотал головой и глотнул еще пива.

— Это оказалось выше ее сил? — улыбнулась Надин. — Я ее понимаю.

Диг пожал плечами:

— Не знаю даже, получила ли она приглашение. Я не видел ее с марта.

Надин подавила волнение, подымавшееся откуда-то из живота, и спросила как бы между прочим:

— Да, а почему?

— Ты меня спрашиваешь, — буркнул Диг. — Все было прекрасно, и вдруг в один момент она начала вести себя дико странно.

— Странно?

— Да. После ее восемнадцатого дня рождения. Она просто… Слушай, — оборвал он себя на полуслове, — а не смотаться ли нам отсюда? Посидим где-нибудь за нормальным пивом, и я тебе все расскажу. Тебя здесь еще никто не засек. Может, уйдем?

Надин кивнула: идея, лучше не придумаешь.

Они брели по Меловому проезду, мимо магазинов сосновой мебели, витрин с одеждой из черной кожи, ремнями с заклепками, светящимися париками и массивными серебряными перстнями в виде черепов. На секунду задержались на горбатом мостике через канал, глядя на черную воду, переливавшуюся пурпурными бликами заходящего солнца.

Неподалеку на крыше кто-то устроил вечеринку, гремела музыка.

В пабе на канале они взяли по пинте пива и сели за столик, откуда открывался вид на воду.

— Фу, — Надин помахала рукой перед носом, — здесь воняет. Тухлыми яйцами.

— Можем зайти внутрь, если хочешь.

— Нет, — отказалась Надин, — не суетись. Привыкну. — Покопавшись в холщовой сумке, она вынула пачку «Силк Кат» и коробок спичек.

— Нет! — завопил Диг с деланным ужасом. — С ума сойти! Только не ты! Надин Кайт, ты не можешь курить! Это противоестественно! — Она протянула ему пачку и поднесла спичку. — Черт, Дин, ты последний человек на этой земле, которого я ожидал увидеть курящим. И когда ты начала?

— Неделю спустя, после того как поступила в колледж Св. Джулиана, — ответила Надин, выдыхая дым. — Там с тобой обращаются как с придурком, если ты не куришь. В общем, мне создали все условия.

— А я-то думал, что Св. Джулиан — заведение старомодное и строгое.

— Миф, чистый миф. Они хотят, чтобы о них так думали, иначе к ним валом повалили бы ребята, которые просто хотят где-то перекантоваться два года.

— Хорошо там было?

— Отлично. Два лучших года моей жизни. — Она рассказала Дигу об общих курилках, и гибком расписании, учителях, предлагавших называть их по имени, и отсутствии всяких требований к внешнему виду учеников.

Они поговорили о техническом колледже в Холлуэйе, который окончил Диг, и выяснилось, что это смешное место. Диг неплохо сдал экзамены, но уже решил, что в университет не пойдет. Все лето он работал практикантом в звукозаписывающей компании, и они предложили ему постоянную работу помощника администратора. В понедельник он должен приступать.

Вспомнили родных: с его родителями и младшей сестрой, поступившей в этом году в начальную школу, было все в порядке; ее родители тоже ни на что не жаловались, а младший братец получил высшие баллы по всем предметам на промежуточных экзаменах, и сейчас в семействе Кайтов его почитали наравне с Исусом Христом.

— Ты вроде собирался рассказать о Дилайле, — наконец напомнила Надин. — Что случилось?

— Да, точно. — Диг бросил окурок на землю и затоптал. — Не знаю, все было очень странно. Правда, к концу мы действительно немного сникли — ни у нее, ни у меня не было денег, и мы большей частью торчали дома. Все стало немножко отдавать рутиной. Сначала она поступила на секретарские курсы, но через пару недель ушла оттуда, вроде бы ей не нравилась преподавательница. Потом работала в цветочном магазине, от которого ее тошнило. В конце концов она устроилась подрабатывать по выходным в аптеку, зарплата наличными. И тогда между нами начались трения, потому что мне надо было заниматься в колледже, у меня появились новые друзья, а она целыми днями сидела дома со своей мамашей-ведьмой.

— А! — перебила Надин, припомнив свою единственную и неприятную встречу с матерью Дилайлы. — Ты познакомился с ней?

— Видел пару раз, — скривился Диг.

— И как она тебе?

— Уродище. — Его передернуло. — Подозреваю, она немного не в себе, слегка шизнутая. Дилайла не хотела, чтобы я приходил к ним домой, она ненавидела свой дом, поэтому мы проводили время у меня. В общем, ситуация стала немного напряженной, но я думал: закончу колледж, найду работу, стану вкалывать, получу повышение и смогу снять квартиру. Знаешь, я хотел, чтобы Дилайла не работала и наслаждалась жизнью, хотел заботиться о ней. Я и вправду верил, что мы всегда будем вместе. У меня и мысли не было, что все может полететь к чертям….

— Мы даже собирались обручиться, — припомнил Диг, — когда ей исполнится восемнадцать, обсуждали, где будем жить… А на следующий день после ее дня рождения я вернулся из колледжа, ждал ее, как обычно, но она не появилась. Позвонил ей домой, кто-то из ее братьев взял трубку и сказал, что Дилайлы здесь нет с самого утра, и добавил, что ушла она с большой сумкой, а до этого был большой скандал, мать на нее за что-то сильно рассердилась…

— Я прождал ее весь вечер, — продолжал Диг, — и еще два дня, звонил ей, но никто не знал, где она, и всем, похоже, было наплевать… вообще, в ее семье все какие-то… долбанутые. Я чуть было не отправился в полицию. Но потом сообразил, что куда бы Дилайла ни рванула, ей понадобятся деньги. А поскольку ей уже исполнилось восемнадцать, она может получать пособие по безработице. Я знал, что она пойдет на биржу, она два года твердила об этом. Неделю я не ходил в колледж и караулил ее у биржи, прячась за деревом. В пятницу утром она объявилась. Выглядела ужасно. Просто жуть. Я с трудом ее узнал. Подбежал к ней, обнял, и знаешь, она не смела на меня глаз поднять. Словно ей было стыдно за что-то…

В конце концов я уговорил ее пожить у меня. Она провела в нашем доме пару недель, но все это время была такой несчастной: не хотела никуда выходить, отказывалась смотреть телевизор и секс ей тоже не требовался. Я пытался ее разговорить, но она только твердила, что с ней все в порядке и ничего не случилось, — Диг помолчал немного и продолжил: — А однажды я вернулся домой и не застал ее. Спросил мать, куда она пошла, и она ответила, что Дилайла выскочила за газетой. Я мгновенно догадался, что здесь не так что-то… Дилайла никогда не выскакивала за газетой. Кинулся к себе в комнату — все ее вещи исчезли. Она оставила записку.

— И что она написала? — поинтересовалась Надин.

— А что она могла написать? «Прости, что причиняю тебе боль, но я не могу больше оставаться. Дело не в том, что тебя не люблю, я буду любить тебя всегда. Но я должна уйти. Пожалуйста, не пытайся меня найти. Пожалуйста, забудь обо мне…» В общем, все в таком духе. Я отправился к ней домой, спросил, где Дилайла. Но ее мамаша ответила: «Не знаю такой. И дочери у меня тоже нет!» И захлопнула дверь перед моим носом. Старая стерва.

— А потом?

Диг пожал плечами:

— Ну, потом я пытался как-то все это пережить. Привыкнуть. Сосредоточился на учебе, шатался по клубам.

— И с тех пор ты ее не видел? — Диг мрачно покачал головой.

— Бедный Диг, — Надин постаралась выразить максимум сочувствия, думая про себя: «Боже, как я рада, что ненавидела ее». — Не повезло. А сейчас ты как?

— Сейчас? Все нормально, — встряхнулся Диг, — просто классно. Одно время было плохо… очень плохо. Но эта работа на фирме, она перевернула мою жизнь. Я теперь знаю, что мне надо. У меня появилась цель в жизни.

— И… у тебя уже есть новая девушка?

— Не-а, — Диг покачал головой. — Я был слишком занят: экзамены, работа… Нет. — Замявшись на секунду, он спросил: — А ты?.. Встречаешься с кем-нибудь?

— Уф, — выдохнула она. — Нет. — Улыбка заиграла на губах Дига.

— А что? — набычилась Надин.

— Да нет, ничего.

— Нет, говори!

— Ничего! — весело повторил он. — Просто стало интересно, ты уже… ну… потеряла ее?

— Кого?

— Ну ее. Не придуривайся!

Надин густо покраснела. Прежде они с Дигом никогда не говорили о сексе.

— А, понятно, — пробормотала она. — Нет. Пока нет. — Диг глубокомысленно кивнул и отпил пива, улыбка по-прежнему блуждала по его физиономии.

— Что ты лыбишься!

— Ничего!

— Мне всего восемнадцать, если ты помнишь, — ринулась в атаку Надин.

— Прекрасно, — продолжал улыбаться Диг к неудовольствию Надин. — Замечательно.

— Я жду, — возмущение Надин нарастало с каждой секундой. — Я не желаю бросаться в омут с головой. Хочу дождаться, пока я буду готова, и если мне придется ждать хоть десять лет, значит, так надо!

— Дин, успокойся! Наверное, ты права. Скорее всего. абсолютно права.

— Вот и ладно, — твердым тоном подытожила Надин, внутренне поеживаясь.

Они молчали, прихлебывая пиво. Надин подняла голову и обнаружила, что Диг пристально смотрит на нее. Смутившись, она отвела взгляд.

— То место пошло тебе на пользу, — загадочно обронил Диг, всматриваясь в ее лицо.

— Какое место?

— Колледж.

— Что ты имеешь в виду? — кокетливо осведомилась Надин.

— Ты изменилась. Выглядишь так… — Краска разлилась по лицу Дига, пока он подыскивал нужное слово. — Так…

— Да-а? — подначивала Надин, постукивая кончиками пальцев по столешнице.

— Черт побери, Дин, ты выглядишь… дико потрясно. — Диг слегка вытаращил глаза, а розовый румянец на его физиономии сменился пылающим багрянцем.

Надин фыркнула и захихикала, приложив ладони к щекам.

— Ну спасибо, — наконец выдавила она. Теперь она была того же цвета, что и Диг, они сидели рядом, словно пара спичек в коробке, и неловко посмеиваилиись.

Наконец перестали смеяться, глянули на пунцовые лица друг друга и снова захохотали.

— Черт, до чего я докатился! — Диг обхватил голову руками. — Надо же сказать такое тебе! Моему старому другу Дин!

— Да уж! — смеялась она. — Мне аж в сортир захотелось!

Направляясь из открытого кафе через стойку в туалет, Надин по-прежнему улыбалась. Улыбка не сошла с ее лица и в туалетной кабинке; и перед раковиной она веселилась, разглядывая себя в зеркале. Все было так странно. Встреча с Дигом после долгого перерыва, этот паб, где они сидят, как взрослые, пьют пиво, курят и болтают на серьезные темы. И, наконец, комплимент. Чудно. Диг считает ее потрясающей. А интонация, с которой он это произнес, напомнила ей кое о чем. О том дне в школе Святой Троице много лет назад, о летнем дне, когда Диг впервые увидел Дилайлу Лилли и объявил, что она похожа на Лесли Эш из «Квадрофении». А потом добавил: «О черт, она потрясающе красива!» Тогда же Надин поняла, что потеряла его. Свое восхищение Дилайлой он выразил тем же тоном, каким сейчас назвал Надин «потрясающей»… Да, точно таким же тоном.

Дрожь пробежала по ее спине.

Она просидели в пабе до закрытия. Когда на их столик подул прохладный ветерок, Диг обнял Надин, чтобы согреть.

Его рука осталась на ее плече, когда они двинулись домой, и Надин раздумывала про себя, нравится это ей или нет. И что это означает? Должна ли она сделать ответный жест, обняв его за талию? Он не отнимает руку по рассеянности, или же это проявление нежности? А вдруг это прелюдия к чему-то, совершенно немыслимому? Неужто после стольких лет равнодушия и невнимания Диг Райан вдруг вознамерился сделать то, о чем она так долго мечтала? Неужто он вознамерился влюбиться в нее?

Надин старалась отмахнуться от этих волнующих и одновременно пугающих мыслей, пока они медленно брели по буйно веселившемуся Камден-тауну. Заваленные мусором улицы были полны народа и остро пахли фалафелью и пряными сосисками, которые жарили под открытым небом для праздной толпы, вывалившейся из закрывающихся заведений. Диг и Надин прокладывали себе путь меж мятых коробок и пустых банок из-под колы, игнорируя настойчивый шепот наркоторговцев у станции метро.

А вдруг что-нибудь случится? Что тогда? Более неподходящего времени и вообразить нельзя. Завтра ее последний день в Лондоне. В понедельник она уезжает в Манчестер начинать новую жизнь, становиться новым человеком, и так уж ли ей необходимо вступать в отношения, которые привяжут ее к прошлому, привяжут к Лондону? Вместо того, чтобы проводить выходные, гуляя по Манчестеру, заводя новых друзей, истово занимаясь фотографией, она станет непрерывно мотаться в поездах между двумя вокзалами, жить на чемоданах, всегда скучая по кому-то, всегда мечтая оказаться в другом месте.

Нет, этого она не хотела.

Но с другой стороны, вот оно счастье: Диг и она, вместе, без Дилайлы, только они вдвоем — разве не об этом она мечтала?

Она взглянула на Дига. Он оживленно рассказывал о своих планах, о том, как он завоюет музыкальный бизнес. На работу в «Электрогаме» помощником администратора он отвел себе год, максимум полтора, затем он начнет пробиваться в отдел художественной политики. Года два проведет там, а потом вильнет в сторону, в небольшую фирму, куда явится раком на безрыбье и приобретет огромное влияние. Еще через год или около того он откроет гениальнейшую музыкальную группу в мире, сделает себе имя, заработает кучу денег и тогда — вершина его карьеры: «Диггер — Рекордс», его собственная фирма. К двадцати пяти годам он станет миллионером. Все просчитано. Выверено. Нет проблем.

Он искренне верил каждому своему слову: он добьется своего, никаких сомнений — успешная карьера, «Диггер Рекордс», ранняя отставка.

Диг, сообразила Надин, столь же переполнен амбициями и планами на будущее, как и она сама. Для междугороднего романа в его жизни не оставалось места, это более чем очевидно.

Свернув с Кентиш-таун-роуд на Бартоломью-роуд, они двинулись в дому Надин. Она уже решила, что к себе его не пригласит. Родители закатят целое представление: «Привет, незнакомец!», и «Давненько ты не показывался», и «Сколько лет, сколько зим». Дигу придется долго и нудно рассказывать о том, что он делал эти два года, и как поживают его родители. Время было уже позднее, и не стоило разводить канитель, поэтому, когда они подошли к ее дому, Надин остановилась на нижней ступеньке и повернулась к Дигу.

— Что ж, — немного скованно начала она, — спасибо, что спас меня от ужасов вечера встречи. Я отлично провела время. Это было.. э-э.. — Она искала подходящее слово, дабы завершить им вечер и одновременно его не испортить, но Диг ее не слушал. Напрягшись и сжав кулаки, он с беспокойством смотрел ей в глаза, приоткрыв рот, словно хотел что-то сказать.

— Я должен снова тебя увидеть, — твердо заявил он, и глаза его тревожно блеснули.

— Ну конечно, — Надин метнула на него быстрый взгляд, — мы будем видеться… то есть…

— Нет, — сердито перебил Диг. — Я должен снова тебя увидеть. Как можно скорее. Завтра. Что ты делаешь завтра? — В его голосе слышалось отчаяние, он крепко, очень крепко сжал ее ладони.

Надин смутилась. Она не знала, что ответить. Высвободила ладони из клещей его рук и приняла решение. Она хочет увидеться с ним завтра, и будь, что будет. Она хочет провести свой последний день в Лондоне с Дигом.

— Ничего, — она пожала плечами, глуповато улыбаясь. — Ничего особенного.

— Давай что-нибудь устроим, — просиял Диг. — Пойдем куда-нибудь. Ты и я. А?

— Ладно, — еще шире заулыбалась Надин, испытывая облегчение от того, что слезное прощание отложено, — давай. — Ее сердце бешено билось, а ладони покрылись потом.

И прежде чем Надин сообразила, что происходит, прежде чем решила, хочет ли она этого или нет, Диг властно обнял ее за плечи, нагнул голову и впился в ее губы.

Первое мгновение Надин оставалась безучастной, она замерла, сжав губы. Но запах Дига вкупе с очевидным эффектом, который его поцелуй произвел на низ ее живота, сделали свое дело: внезапно она расслабилась и полностью отдалась поцелую. Губы Дига были мягким и нежными, и пахло от него так же, как и от нее, — пивом и сигаретами. Его чувственный, горячий язык трепетал на ее зубах, ласкал кончиком нёбо, внутреннюю сторону щек. Случилось! Наконец-то случилось: Диг Райан ее целует! Она и Диг Райан целуются!

Проезжавший мимо «гольф» с грохочущим двигателем и кислотной музыкой, ревущей из опущенных окон, сбавил ход.

— Эй, поцелуй ее за меня! — крикнул водитель в бейсбольной кепке, рассмеялся и покатил дальше.

Диг и Надин улыбнулись и медленно отодвинулись друг от друга; изумление было написано на их лицах.

— Пожалуй, — нарушила молчание Надин, — мне пора.

— Ладно. Позвони, когда проснешься, ладно? Если будет хорошая погода, устроим пикник.

— Давай, — Надин с энтузиазмом кивнула. — Прекрасная идея.

Они снова обменялись поцелуем и удивленными взглядами, а потом Диг повернулся и зашагал прочь. Надин наблюдала, как он удаляется по Бартоломью-роуд. Руки он держал в карманах и двигался немного неуклюже, подпрыгивая и спотыкаясь, словно первый раз стал на ноги. Блаженное чувство затопило Надин, чувство уютной близости, покоя, приправленное приятным возбуждением и новизной. Диг Райан, с радостью думала она, вон он идет по моей улице, поцеловав меня крепко и страстно и сварив из моих потрохов манную кашу; вон он, моя родная душа, мужчина моей мечты, человек, с которым я хочу просыпаться субботним утром на сосновой кровати. Вон он идет…

Она улыбнулась и уже собралась войти в дом, как Диг, находившийся в самом конце улицы и полагавший, что никто его не видит, внезапно запрыгнул на садовую ограду, выбросил кулак над головой и заорал, что было мочи. Секунду спустя он свернул за угол и исчез.

Прозрачное платье

На следующее утро Надин точно знала, как ей поступить. Она думала об этом всю ночь. И надумала: она будет радоваться жизни. Поплывет по течению, и пусть волны несут ее, куда им заблагорассудится. Она поведет себя так, словно завтра — самый обычный понедельник, а не последний день ее лондонской жизни. А вечером, когда они с Дигом распрощаются, она уйдет и ни слова не проронит о следующей встрече, и не станет обсуждать, как быть дальше. Она повернется и уйдет домой, и забудет о том, что случилось, забудет, что целовалась с Дигом Райаном, забудет о его чувствах. А завтра утром они с матерью погрузят ее вещи в машину и уедут в Манчестер, где начнется ее новая жизнь и сентябрьское воскресенье с Дигом Райаном станет далеким воспоминанием.

Когда она проснулась в десять часов, за окном сияло чудесное утро уходящего лета. Мать была в церкви. Она уже давно оставила попытки заманить туда Надин: дочь объявляла себя то атеисткой, то язычницей, а в последнее время, для пущей убедительности, даже сатанисткой. Отец с братом отправились рыбачить. Надин бегала по квартире в трусиках и бюстгальтере, окна были распахнуты, радио орало, и Надин подпевала во весь голос. В одиннадцать позвонил Диг, они договорились встретиться в половине двенадцатого на Цветочном холме.

— Захвати змея, — напомнил он. — Сегодня точно будет ветрено.

Когда Надин поднялась на холм, Диг сидел, развалившись и покуривая сигарету. Вместе с двумя пакетами он занял всю скамью. Одет он был в те же джинсы, что и накануне, и майку с надписью «Счастливый понедельник». Завидев Надин, Диг выпрямился, и на его физиономии заиграла похотливая улыбка.

— Ты знаешь, что твое платье просвечивает, да? — заметил он, когда она уселась рядом.

Надин притворилась смущенной, хотя ей были отлично ведомы диафонические свойства ее длинного, до середины лодыжек, индийского платья. На ноги она надела высокие ботинки из черной кожи с розовыми шнурками и завязала хвостик на макушке. Такой стиль ее мать презрительно именовала «глупым хиппизмом».

Диг раскрыл пакеты и продемонстрировал теплые французские батоны, баночки с плавленым сыром, пакетики чипсов и двенадцать бутылок пива. Надин захватила с собой одеяло. Оставалось лишь найти относительно уединенное местечко.

А затем весь день, с завтрака до ужина, с позднего утра до раннего вечера, они лежали на одеяле Надин и целовались. Они целовались пять часов кряду. Столь много и столь страстно, что на губах Надин образовались мозоли, а на подбородке от щетины Дига выступило раздражение. Время от времени они отрывались друг от друга; пока они наскоро перекусывали и торопливо отхлебывали пива, их губы уже искали друг друга. Они почти не разговаривали; когда не целовались, то мечтательно смотрели вдаль, блаженно улыбаясь резвящимся на воле псам и носившимся кругами детям. Они молча наблюдали, как солнце стало клониться к западу, глупые улыбки словно приклеились к их лицам, а руки оставались переплетены.

Когда они уже собрались уходить, когда мусор был сложен в пластиковый мешок, одеяло свернуто и пиво допито, ветерок взъерошил челку Дига.

— Ты видела? — встрепенулся он.

— Что?

Новый порыв ветра подхватил подол платья Надин.

— Это, — он указал на ее юбку, — и это, — он указал на ложбинки на траве, — и ЭТО! — пустой пакет, надувшись, покатился по дорожке. — Идем. Быстрее! Бери змея.

Он схватил Надин за руку, и они рванули к вершине Цветочного холма.

Очень скоро мощный ветер, неизвестно откуда взявшийся, оживил змеев. Ветер был теплым, приятным, но очень настойчивым, он ворошил волосы, дергал за одежду, напоминая нетерпеливого любовника. Солнце медленно садилось, дневной свет постепенно убывал, воздушные змеи плясали на золотистом фоне. Когда солнце скатилось за горизонт, и на Цветочный холм опустились сумерки, ветер стих так же внезапно, как и начался. Диг и Нади оглянулись, кругом было темно, тихо и безлюдно, они остались одни на холме. Подхватив змеев, бессильно валявшихся на подсохшей за лето траве, и взявшись за руки, они побрели обратно, в Кентиш-таун.

— Я все продумал, — сообщил Диг, когда они шли по улице Принца Уэльского. — Даже если я буду отдавать маме 20 фунтов в неделю за квартиру и начну выплачивать за машину, скажем, по 20 фунтов, плюс проездной за 5 фунтов в неделю, я все равно смогу приезжать к тебе по крайней мере каждые две недели… Не думаю, что на поездку мне понадобится больше пятнадцати фунтов, правда? Тем более, если купить молодежный проездной на железную дорогу… — Он с восторгом глянул на Надин и покрепче обнял ее за плечи. Она натянуто улыбнулась. — И, разумеется, праздники. Ты ведь будешь приезжать домой на праздники? Как у вас с каникулами на старших курсах? — Надин пожала плечами, улыбка из натянутой превратилась в нервную. — Неважно. Нам хватит праздников и выходных, три года промелькнут незаметно, не успеешь ты оглянуться, как снова окажешься в Лондоне и…

О боже, черт побери, думала Надин. Именно этого я и боялась.

Постой-ка, приятель, захотелось крикнуть ей, попридержи лошадей! Если бы на моем месте оказалась какая-нибудь девушка, с которой ты познакомился в винном баре, ты бы сейчас не бросался во весь опор, но осторожно прощупывал ситуацию. Ты не стал бы с такой беспредельной уверенностью загадывать на будущее. Но лишь по той причине, что ты знавал меня еще в те времена, когда я ходила с разбитыми коленками и в туфлях с ремешками, ты полагаешь, что дело в шляпе.

Но ты ошибаешься, дорогой мой, ты ничегошеньки не знаешь о том, что творится в моей голове, чего я хочу и чего не хочу. Я — сильная женщина, у меня есть мечты и цель в жизни, мне много предстоит испытать и попробовать, и, хочешь верь, хочешь не верь, это «многое» тебя не предусматривает. То факт, что стерва всех времен и народов, Дилайла Лилли, не устояла перед твоим обаянием, еще не значит, что ради тебя я забуду о моих надеждах и мечтах. Самое главное в моей жизни, Диг Райан, — я сама, а не ты, уже не ты, и главным ты больше никогда не станешь. Я сильнее тебя. Да! Правда! Я сильнее тебя, и ты мне не нужен.

Надин слегка раскраснелась от волнения. После стольких несчастных лет в школе Святой Троице, когда Дилайла Лилли у нее на глазах медленно и упорно разрушала ее дружбу с Дигом, не говоря уж о мечтах, после стольких лет тоски по утраченному и статуса пятого колеса в телеге, она уверенно взяла вожжи в руки и теперь полностью контролирует ситуацию. Диг Райан дал ей то, чего она от него давно ждала, а сейчас она намерена доказать ему, что отлично без него обойдется.

У музыкального магазина Надин резко остановилась и повернулась:

— Диг, по-моему, это не очень хорошая идея…

— Что? — непонимающе нахмурился Диг.

— Ну… ты и я. Мне кажется, у нас ничего не выйдет.

— С чего ты взяла?

Надин вздохнула.

— Во-первых, не стоит торопиться. — Она принялась объяснять, как представляет себе свою новую жизнь в Манчестере — как новую страницу, абсолютно не связанную с Лондоном и не омраченную прошлым. Диг часто моргал и мрачно кивал. — Понимаешь, Диг? Сейчас не время. Нам обоим не до того. — Диг попытался улыбнуться. — Значит, ты согласен? — Диг опять кивнул, опустив голову, замер и вдруг энергично затряс ею.

— Нет! — воскликнул он, сбрасывая ладонь Надин со своей руки и пятясь. — Нет, не согласен! И я ничего, черт возьми, не понимаю! Ты несешь ерунду. Послушай, Надин. С той минуты, как я тебя увидел вчера вечером, мне стало так… так… черт, я не могу объяснить, что со мной стало, но это было потрясающе. Ты заставила меня почувствовать нечто необыкновенное, и я не желаю расставаться с этим чувством. Я хочу ждать выходных. Хочу толкаться в очереди на вокзале в пятницу вечером со сменой белья в сумке. Хочу три часа трястись в поезде и воображать, как ты ждешь меня на платформе в прозрачном платье, с распущенными волосами, хочу мечтать о предстоящих выходных. Я хочу узнать тебя как следует, узнать не ту Надин Кайт, мою закадычную подружку, но нового удивительного человека, с которым я познакомился только вчера вечером, эту изумительную, потрясающую девушку, которую я прежде не знал.

— Ты знаешь меня сто лет, Диг.

— Нет! Это не так! Прежде ты была другой. А теперь ты новый человек, и я не могу тебя отпустить, не узнав поближе, не дав нам шанса. Черт, Надин… неужели такое может быть!

Надин уставилась себе под ноги. Она тоже не верила, что такое может быть. И не могла посмотреть Дигу в глаза, она боялась того, что могла в них увидеть.

— Прости, — пробормотала она. — Мне очень жаль. Но так уж случилось. Это называется «невовремя», у нас с тобой всю жизнь так.

— Ты о чем?

Надин глубоко вздохнула, открыла рот и снова закрыла. Не имело смысла — ни малейшего — ворошить прошлое. Она покачала головой:

— Ни о чем.

— Послушай, Дин, давай попробуем, а? Давай посмотрим, а вдруг у нас получится. Зачем отметать с порога? Я понимаю тебя, правда: начинать новую жизнь с нуля — это здорово. Но, Дин, я никогда прежде не испытывал ничего подобного и не знаю, что со мной будет, если мы хотя бы не попробуем.

— Ох, Диг! Ты ничего не понимаешь! Кончено, у нас получится, еще бы! В этом-то все и дело. Вместе нам будет очень хорошо, и именно поэтому я не хочу связываться с тобой. Не сейчас. Не накануне моего отъезда из Лондона. Не хочу!

— Но я тебе нужен? — Диг приложил ладонь к груди. — Я тебе нужен?

Надин пожала плечами. Разумеется, нужен. Больше, чем кто-либо другой. Но она уже приняла решение. Если она скажет «да», то все опять начнется сначала.

— Нет, — твердо произнесла она, — нет, Диг, ты мне не нужен. Наверное, тебе трудно в это поверить, но ты мне не нужен. Прости, если наношу удар по твоему мужскому самолюбию, но это так. — Развернувшись, она торопливо зашагала по Кентиш-таун-роуд. Слезы щекотали ей горло, но ни за что на свете она не хотела, чтобы Диг увидел ее плачущей.

Диг догнал ее, схватил за руку, развернул к себе.

— Значит так, да? Вот… так? — Надин кивнула. — И ты спокойно уйдешь? Просто уйдешь и будешь жить, даже не попытавшись узнать, каково нам было бы вместе? — Она опять кивнула. У Дига перехватило дыхание, он недоверчиво глянул на нее. — Я не верю тебе, Надин Кайт, — он медленно покачал головой, — не верю.

— Дело твое, — фыркнула Надин, отводя взгляд.

— Точно. А также мое дело — довести до твоего сведения, что это еще не конец. Я никогда ничего подобного ни к кому не испытывал. Помни, что я сказал, ладно? Сейчас ты совершаешь ошибку, Надин, поверь мне.

— Прости, — выдавила Надин, когда они дошли ее дома, — мне следовало быть честнее с тобой… Я не думала, что все так обернется… Прости, пожалуйста.

— Послушай, Дин. — Диг взял ее за руки и заглянул в глаза. — Я слышал все, что ты сказала, но разве мы не можем оставаться друзьями? Мне необходимо знать, что ты есть в моей жизни. Можно писать тебе? Или встречаться с тобой, когда ты будешь приезжать домой на праздники? Пожалуйста.

— Конечно, — кивнула Надин, мечтая закончить то, что она сама же и начала, мечтая вбежать в дом и скрыться от Дига. — Конечно, почему нет? — Она поспешно шагнула к двери, слезы подкатывали к горлу, глаза предательски заблестели. — Пока, — едва слышно пискнула она, вставляя ключ в замок. Споткнувшись о порог, она с грохотом захлопнула за собой дверь.

— Это ты, дорогая? — услыхала она встревоженный голос матери, доносившийся из гостиной, где семья смотрела телевизор.

— Да, — коротко отозвалась Надин, стараясь подавить всхлип, — сейчас приду.

Она ринулась вверх через две ступеньки к себе в спальню и, рыдая, рухнула на кровать. За окном раздался странный шаркающий звук. Глянув в щелку между занавесок, она увидела Дига. Он медленно пятился от ее двери, держа руки в карманах, потом двинулся по Бартоломью-роуд, неловко волоча ноги и тяжело ступая.

— Надин, Надин, что это на ковре? — раздался снизу крик матери. — Когда же ты научишься за собой убирать… Послезавтра меня уже не будет рядом, чтобы носиться с тобой!

Надин подождала, пока мать, шаркая шлепанцами, не скрылась в гостиной, и скользнула вниз.

На нижней ступеньке лестницы лежало нечто, напоминавшее кота с очень яркой расцветкой и необычно длинным хвостом. Подойдя поближе, Надин увидела, что это вовсе не кот, а воздушный змей Дига в красную, белую и желтую клетку — тот, что он брал с собой сегодня в парк.

Она тяжело опустилась на ступеньку, осторожно подняла потрепанного старого змея, поднесла к носу и вдохнула. Он пах свежестью и пластиком. Пах сегодняшним днем, днем, проведенным с Дигом. Он пах пикником, и дыханием Дига, и шерстяным одеялом, и пожухлой травой на Цветочном холме. Он пах чипсами и теплыми батонами. Он пах солнцем, надеждой и счастьем, детством и отцом Дига, он пах прошлым.

Она повертела змея в руках и заметила надпись на оборотной стороне, сделанную шариковой ручкой. Некоторые буквы были еле видны, нелегко писать по пластику шариковой ручкой. Надин поднесла змея к свету и разобрала:

Диг и Дин.

13 сентября 1987 г.

Сердечко навсегда.

Она печально свернула змея, встала и поднялась к себе.

Глава четырнадцатая

Все утро Надин с замиранием сердца ждала, что вот сейчас позвонит восторженный Диг и окончательно и бесповоротно подтвердит то, о чем в глубине души она уже знала: он провел с Дилайлой восхитительный вечер, они много смеялись, засиделись допоздна и поцеловались на прощанье в машине; он никогда не был так счастлив, Дилайла самая потрясающая женщина на свете, и он ее любит.

Все утро Надин работала над рекламным снимками для журнала «Он», отбирала моделей в компании с художественным редактором и назойливым коротышкой — маркетологом из корейской автомобильной компании, заказавшей рекламу. Клиент пожелал, чтобы модель-блондинка, затянутая в черную кожу, размахивала массивной пушкой, сидя на капоте невзрачного черного автомобильчика, произведенного его фирмой. Обычно процедура отбора протекала следующим образом: Надин вызывала девушек для двухминутного разговора, просматривала их портфолио и отпускала, обещая держать в курсе.

Но на сей раз маленький и потливый маркетолог из «Пуву», или как там называлась его компания, настоял, чтобы каждая из пятнадцати приглашенных девушек влезла в облегающую кожу, изогнулась по-кошачьи, надула губки, угрожающе замахнулась банкой «Спрайта», заменявшей пистолет, и попозировала перед объективом «полароида». Получившиеся снимки маркетолог ловко прикарманил, заявив, что обязан предоставить материалы для дневного заседания высшего состава менеджеров.

Скорее, для верхнего ящика прикроватной тумбочки, съязвила про себя Надин.

Она ненавидела рекламные заказы. Ненавидела этих кошмарных бизнесменов. Понятия ведь не имеют ни об искусстве, ни о творчестве. Думают, что «Он» — лишь более умеренная, более пристойная версия «Пентхауза» или «Плейбоя». Наверняка считают, что ничего, кроме моря сисек и задниц, в этом журнале и не печатают. Конечно, до некоторой степени так оно и есть. Но имелось и кое-что сверх того: статьи о том, как улучшить отношения с любимой женщиной, как научиться хорошо готовить, десятки страниц с отличными фотографиями моды, рассказы о путешествиях, спорте, увлечениях, здоровье, музыке и кино.

«Он» был качественным журналом, для которого писали качественные журналисты, что оправдывало Надин, зависевшую от заработков в этом издании.

И когда заявлялись противные бизнесменишки, разгоряченные и вспотевшие в предвкушении парада соблазнительных юных красавиц, годившихся им в дочери; бизнесменишки, шуршавшие банкнотами в карманах штанов и обращавшиеся с Надин, как с какой-нибудь сбытчицей порнухи, она начинала беситься.

После обеда посетители удалились, оставив ее с недоеденными сандвичами и пустыми картонками из-под суши, и она наконец дала волю своим чувствам: в приступе ярости и отчаяния рухнула на розовый диван.

— Мужчины! — заорала она, обращаясь к Пиа, своей миниатюрной и гиперактивной ассистентке. — Гребаные мужчины! Им, видите ли, подавай идеал, вот такие сиськи, вот такую задницу, ноги вот такой длины, и молодость, и секс, и чтоб всем можно было обожраться. — Двадцатидвухлетняя Пиа, обладавшая именно такой грудью и такой задницей, энергичным кивком выразила свое полное единодушие с начальницей.

— Реальность им не нужна, длительные отношения тоже, ни характером, ни личностью они не интересуется, им нужна фигура, а чем она наполнена — не важно. Им подавай сказочную грезу, недоступную богиню, и когда же они повзрослеют и поймут, что жаждут несбыточного!.. Взять хотя бы Дига! — продолжила разоряться Надин. — Симпатичного, разумного, вменяемого Дига. Я думала, он другой, но ошибалась. Такой же, как все. Покажи ему ноги от ушей и пару грудей четвертого размера, покажи ему складную фигуру и блондинистую гриву и все — фьюить! — ищи его, свищи. — Пиа сочувственно кивнула и протянула Надин половинку апельсина. — Как это глупо, — Надин разочарованно помотала головой, — отвратительно и глупо. И он воображает, что выиграет пари. Ха! Думает, что свидание с Дилайлой считается. А вот фиг вам! Когда я говорила «старше двадцати шести», я имела в виду хорошую девушку старше двадцати шести лет, а не куклу типа Барби с мужем и вывеской «Сдается» на том месте, где должна быть личность. Дилайла не в счет!

Пиа понимающе качнула головой и положила в рот дольку апельсина. Она помалкивала, что было для нее нехарактерно.

— Эта баба, — не унималась Надин, — превратила мои школьные годы в ад. Знаю-знаю, я взрослая женщина и мне давно пора забыть о детских неурядицах, но не могу. Стоило мне увидеть ее в субботу, и воспоминания хлынули водопадом! Я ненавижу ее. По-настоящему ненавижу.. а-а-арх! — Издала она страдальческий вопль и принялась колотить кулаками по дивану.

— Черт возьми, Дин, — Пиа с тревогой поглядела на начальницу, — ты что, влюблена в него?

— В кого?

— В Дига… Запала на него?

— Рехнулась?!

— Тогда почему ты так заводишься из-за него и этой Дилайлы?

— Я не завожусь!.. — Пиа метнула на нее взгляд, в котором читалось: «Только не ври своим ребятам!».

— Я не завожусь, — сбавив тон, повторила Надин. — Просто… просто.. черт, не знаю. Просто не хочу, чтобы Диг встречался с Дилайлой, потому что мне доподлинно известно, какая она стерва. А Диг — мой лучший друг, и я не хочу, чтобы с ним случилась беда. Потому что он мне дорог. Вот и все!

— Но почему же они раньше тебя не волновали? Его подружки?

— Потому что… — Надин помедлила. — Они были ненастоящими. Одна видимость, а не подружки.

— И они не угрожали твоей дружбе с Дигом?

— Точно! Совершенно точно.

— Неплохо бы тебе разобраться с самой собой, — заметила Пиа. — В башке у тебя полная каша.

— Знаю, — буркнула Надин. — Знаю. О боже… Сказать, что я вчера сделала? — И она, стеная, поведала Пиа об унизительной засаде у дома Дига.

— Да ты совсем дошла! Ты катишься… неизвестно куда. Есть только один выход: тебе надо выиграть пари. Выбрось из головы эту паскудную Дилайлу. В чем заключалось пари?

— Я должна завести отношения с человеком, который мне искренне нравится. То есть, не выдумывать, что он мне нравится, но испытывать к нему настоящие чувства.

— Отлично. И кто тебе нравится?

— Никто. В этом и вся проблема. Мне никто не нравится.

— Ладно врать, так не бывает. Всем кто-нибудь да нравится. Как насчет того стилиста из журнала «Он»? Того блондина? Симпатичный.

— Дэвид? Не пойдет. Чересчур тщеславный и чересчур смазливый, к тому же сверх меры помешан на моде.

— Ладно… А тот парень, которого ты снимала в прошлом году для «Космополитена», помнишь проект «50 самых-самых»? Тот банкир с непроизносимой фамилией? Он тебя обхаживал.

— Абсолютно не годится, — Надин решительно покачала головой. — У него дурацкий акцент и жуткая задница.

— Хорошо. Как насчет Денни, курьера, что все время с тобой заигрывает? Он довольно сексуальный.

— Угу. Хватит с меня курьеров, спасибо. И кроме того, у него в уголках рта всегда слюна — фу!

— Ну знаешь, Дин, на тебя не угодишь.

— Напротив, я чересчур покладиста, в том-то и беда. Но чтобы выиграть пари, я не имею право покупаться на внешность или идти у парня на поводу только потому, что я ему нравлюсь. Я должна найти кого-то, с кем у меня на самом деле могли бы сложиться нормальные взаимоотношения.

— А раньше такое бывало?

— То есть?

— Ты прежде любила кого-нибудь, кто тебе действительно подходил?

Хороший вопрос. Прищурившись, Надин мысленно перебирала одно за другим неподходящих парней, слюнтяев и придурков, а также пробоины в ее лодке, оставленные этими молодцами. Она припомнила Максвелла, Тони, Джона, затем Саймона, Раффи, Тома и не остановилась пока, не добралась до первого и единственного серьезного увлечения, любви всей ее жизни, мужчины, из-за которого она столько страдала.

— Фил, — наконец произнесла она. — Фил мне подходил.

Филип Рич обладал всем тем, чего не было у Дига. Во-первых, он был на десять лет старше, в свои двадцать восемь он казался Надин неизмеримо взрослее и мудрее нее; а во-вторых, он, несомненно, был самым красивым парнем в Политехническом университете Манчестера с пронзительными глазами цвета индиго и идеальным римским носом.

Он ездил на черном «мини-МГ», носил черные кожаные штаны, а его блестящие черные волосы изумительным полукругом спускались на шею. Фил был разведен. Каждое утро он появлялся в колледже с алюминиевым чемоданчиком и металлической коробкой, набитой фотооборудованием. Он был невыразимо классным и абсолютно недосягаемым; стоило Надин увидеть его в первый день учебы, как она сразу поняла: он ей нужен.

Они прожили вместе три года. Фил завалил диплом, и в один прекрасный вторник, за две недели до окончания университета, сгинул, растворился в воздухе, прихватив из копилки последние 50 фунтов, предназначавшиеся для их летнего путешествия. Надин была безутешна.

— А что случилось-то? — полюбопытствовала Пиа.

— Понятия не имею, — пожала плечами Надин. — Это для меня осталось тайной. Просто взял и свалил.

— Почему бы ему не позвонить?

— Что?!

— Позвони ему. Договорись о встрече.

— С ума сошла! Я не видела его десять лет! Он, наверное, давно женат.

— Возможно. А возможно, одинок и тоскует по тебе. — Пиа была несгибаемой оптимисткой и неисправимым романтиком.

— Нет, — твердо произнесла Надин. — Я не могу ему позвонить. Он решит, что я тронулась.

— Да ничего подобного. Он обалдеет. У тебя сохранился его телефон?

— Где-то был номер его родителей…

— Отлично. Значит так, никаких отговорок. Отыщи номер и позвони. Выясни, как его найти. Встреться с ним. И тебе сразу полегчает. По крайней мере, Диг и Дилайла тебя уже волновать не будут.

— Думаешь?

— Не думаю, — сурово подытожила Пиа. — Знаю.

Глава пятнадцатая

— Что ты сделала?! — вопил Диг в трубку несколько минут спустя. — Позвонила Филу?! Зачем, черт подери?

— А почему бы и нет? — с вызовом ответила Надин.

— Почему нет?! И ты еще спрашиваешь? Да потому что другого такого самовлюбленного, наглого и претенциозного мудака я в жизни не встречал! Потому что он унижал тебя, подавлял и в конце концов предал, потому что он использовал тебя ради денег, секса и всего остального!

— Неправда! Он любил меня, а вовсе не использовал!

— Ага, а кто платил за квартиру последние два года, что вы жили вместе? Кто каждый вечер подрабатывал в баре, пока он валялся на диване и только и делал, что ныл: видите ли, «его искусство не находит понимания»? Кто покупал ему одежду и дорогой австралийский шампунь, а заодно и платил его парикмахеру? Кто?

— Он отдавал долги!

— Он отдал тебе не больше сотни! Это пять процентов от того, что он был должен!

— Послушай, Фил не виноват, что его брак развалился, и не виноват в том, что ему приходилось платить алименты.

— Студент платил алименты? Тебе не приходило в голову, что он тебя просто надувает? Он обирал тебя, Надин, а ты была слишком слепа и доверчива, чтобы это понять! Господи. Невероятно! Тебе понадобился не один месяц, чтобы прийти в себя после того, что этот мерзавец с тобой сделал. Вернувшись из Манчестера, ты походила на зашуганную мышь!

— Неправда!

— Правда! Не помнишь, как ты перестала краситься, носила исключительно черные тряпки и бродила, как потерянная?

— Черт, Диг, это было девять лет назад! Люди меняются, знаешь ли. В Манчестере Фила преследовали неудачи. А сегодня по телефону он был весел и даже трогателен.

— Надин, куда тебя несет? И зачем? Девять лет ты жила и в ус себе не дула, все у тебя было в полном порядке, и вдруг, ни с того, ни с сего, звонишь какому-то старому ублюдку, с которым у тебя в юности был роман!

— То-то и оно! В моей жизни никогда не было полного порядка, одна путаница. И ты сам мне об этом сказал.

— Не понимаю.

Надин вздохнула:

— Фил — единственный, кого я любила, к кому была привязана, и я хочу его увидеть. Чего тут еще понимать?

— Ага, до меня дошло! Речь идет о пари, так?

— Чушь!

— Неужели?! Зачем еще тебе понадобилось встречаться с парнем, которого ты не видела десять лет?

— Ну да, — саркастически усмехнулась Надин, — конечно! Тебе можно таскаться на свидания с привидениями из прошлого, тебе можно пускаться во все тяжкие с Дилайлой Лилли после всего, что она с тобой сотворила. Но когда я захотела встретиться с человеком, которого когда-то любила, то это, оказывается, неправильно! Лицемер хренов!

— Я не пускался во все тяжкие с Дилайлой! Что ты мелешь?! Мы всего лишь поужинали вместе. Поужинали и послушали музыку.

— Вот и я тоже поужинаю с Филом сегодня вечером. Посидим, выпьем, а там посмотрим.

— Что ж, отлично. Валяй, развлекайся. Но когда он примется разгрызать тебя на кусочки, когда ты станешь раздавать наличные направо, налево и по центру, когда от твоего самоуважения не останется ни капли, ко мне плакаться не приходи.

— Не волнуйся, не приду!

— Прекрасно!

— Замечательно!

С каждой секундой разговор становился все более резким. За неделю это уже была вторая ссора, да такая, которую шуткой не загладишь.

— Мне пора, — бросил Диг после короткой и напряженной паузы. — Дела ждут.

— Отлично, — фыркнула Надин. — Я, знаешь ли, тоже занята.

— Увидимся? — без всякого энтузиазма бросил Диг напоследок.

— Да, до встречи, — столь же вяло ответила Надин. Она уже собралась положить трубку, но в последний момент решила таки высказаться напрямую: — И между прочим, не надо держать меня за полную дуру! Не надо врать насчет Дилайлы. Я все о вас знаю, так что не вешай мне лапшу про ужин с музыкой, я смахну ее с ушей. — После чего она с грохотом швырнула трубку, упала на диван и разрыдалась.

Диг с грохотом швырнул трубку, упал на стул, закурил сигарету и глубоко вздохнул. Черт, думал он, что происходит? Что, скажите на милость, происходит?

Он позвонил Надин, чтобы помириться — после размолвки, случившейся в понедельник, ему было не по себе — но вместо примирения они еще сильнее поссорились.

Фил?

Фил Рич?

Неужто этот гнусный персонаж снова, после стольких лет, входит в его жизнь?

Дигу не нравились многие любовники Надин, но ни к кому он не питал столь искренней и глубокой неприязни, как к Филипу Ричу. Фил Рич с идиотской стрижкой под горшок, в кожаных, почти женских, брюках. Филип Рич, любитель длинных слов и взиравший на всех сверху вниз. Филип Рич с его якобы отменным вкусом, и зрелостью, и опытом. Преуспевающий Филип Рич, подозрительно быстро обнищавший, стоило ему сойтись с Надин.

Филип Рич, зацепивший его доверчивое юное сердце своими безволосыми и бездушными лапами и разорвавший его надвое.

Выходные, хуже которых не было

Прошло два месяца с тех пор, как Надин уехала в Манчестер. Диг так и не сумел оправиться от эмоционального удара поддых, полученного в тот день, когда они запускали в парке змея.

Он писал ей каждый день. Посылал письма и смешные открытки, пробные копии новых синглов, постеры, наклейки, майки — все что получал бесплатно на работе. Он пытался не усложнять отношения, притворялся, будто кроме пресловутой дружбы, выдуманной им с отчаяния, он ни на что не претендует, делал вид, будто с головой ушел в свою новую замечательную работу, намекая, что такому занятому и незаменимому служащему, как он, просто некогда думать о том, что произошло в то сентябрьское воскресенье.

Все это, разумеется, было полным и законченным враньем.

А правда заключалась в том, что Диг Райан был безумно, отчаянно и преданно влюблен в Надин Кайт.

Она снилась ему каждую ночь. Каждый день он сочинял песни в ее честь. Над кроватью Диг повесил фотографию их класса и по вечерам, перед сном, целовал лохматое изображение Надин, желая ей спокойной ночи. В ящике стола, в бумажном пакете, он хранил высушенные травинки, сорванные в тот день на Цветочном холме.

Надин иногда отвечала на его письма, не регулярно, но все же. И попритворявшись семь недель, три дня и четырнадцать часов, Диг решил, что почву он подготовил и может съездить в Манчестер на выходные, не рискуя напугать Надин. Поначалу она его отшила, но в конце концов они назначили дату, и всю неделю до отъезда Диг ни о чем другом не мог думать.

И вот его мечта сбылась: он решительно шагает по платформе Юстонского вокзала, прижимая к груди дорожную сумку. Он направляется к поезду, который повезет его к Надин, в страну прозрачных платьев и лучистой кожи, журчащего смеха и шелковых губ. Она переехала из общежития в квартиру. Как предполагал Диг, ему там выделят уголок и станут обращаться с ним, как с младшим братом, но плевать. Лишь бы оказаться в квартире Надин.

«Квартира Надин» звучало для Дига, как стихи. Воображение рисовало летящие тюлевые занавеси и пахучие палочки, цветастый муслин, вышитые салфетки и букеты засушенных цветов, постеры с водяными лилиями в честь одноименной музыкальной группы и тьму зеленых бутылочек «Боди Шоп» в ванной.

Похоже, она снимала квартиру не одна, но с каким-то малым по имени Фил, наверняка педиком. Будем надеяться, размышлял Диг, что у этого Фила хватит такта предоставить пахнущую жасмином гостиную в распоряжение Надин и ее гостя. Они будут слушать диски, которые Диг везет с собой, и курить травку, которую он с таким трудом нарыл у типа с золотыми зубами на Илинг-Бродвей.

Диг был готов к тому, что поцелуев в это воскресенье скорее всего не предвидится. Надин, наверное, до сих пор пребывает на стадии «независимой женщины», и не стоит торопить события. Он лишь намеревался сблизиться с ней. Остальное, вопреки настойчивому голосу неистовых гормонов, подождет.

Сойдя с поезда на вокзале Пикадилли, Диг устоял пере желанием купить цветы, вместо этого отоварился упаковкой колы и дурацкой зажигалкой с надписью «Добро пожаловать в Манчестер — второй город Британии». Диг порадовался про себя, что родился в первом городе Британии. Они договорились встретиться на стоянке такси. Выйдя из здания вокзала, он огляделся в поисках буйной копны рыжих волос с золотистыми прядями и смутного мерцания прозрачного хлопка.

И был немного удивлен, когда увидел Надин: прекрасные волосы обрезаны, с ног до головы затянута в черное, на губах — порочный мазок алой помады. Надин выглядела очень бледной, очень худой и очень стильной.

В такси, по дороге к дому, Надин заметно нервничала. Не умолкая говорила о Филе: мол, она надеется, что Дигу он понравится, но Дига не должна смущать его манера — он иногда бывает резок с людьми; самому же Филу крайне любопытно встретиться с Дигом, ибо он до сих пор не знаком ни с кем из ее лондонских друзей. Ладно, ладно, думал про себя Диг, подумаешь делов; я к тебе приехал, а не к твоему голубому соседу. Он успокаивающе улыбался, уверяя, что будет рад познакомиться с Филом и что они наверняка друг другу понравятся. Надин почему-то невероятно обрадовалась его словам.

Дигу следовало насторожиться, когда она роняла фразы вроде «не знаю, много ли нам удастся успеть за выходные, у нас сейчас туговато с деньгами» или «на углу есть вегетарианское кафе, мы там иногда завтракаем», но он пропустил их мимо ушей. И уж он точно должен был врубиться, когда она упомянула о «нашей спальне», но до него опять не дошло. Вспоминая на следующий день поездку в такси, Диг изумлялся собственной тупости; с тех пор комедийные скетчи по ящику, в которых двое людей талдычат друг другу о совершенно разных вещах, сами того не сознавая, уже никогда не вызывали у него скептичсекой усмешки.

Впервые Диг почуял неладное, когда переступил порог квартиры Надин. Жилище выглядело ужасно. Впрочем, само по себе это обстоятельство не возбудило в нем подозрений, однако он испытал разочарование. Надин обитала на третьем этаже невзрачного строения тридцатых годов, первый этаж был целиком отдан магазинам, по фасаду шли бетонные балконы ведерной формы, а краска от стен отваливалась огромными хлопьями. Квартира без центрального отопления была обставлена мебелью, какую обычно встречаешь на свалках или на дешевых распродажах. Оконные стекла в алюминиевых рамах потрескались, а кое-где вообще отсутствовали, и дыры были заделаны по-простецки — бурой оберточной бумагой.

Что до ароматов жасмина, белого мускуса и мятного лосьона для ног фирмы «Боди Шоп», которые полной грудью ожидал вдохнуть Диг, то о них и речи не было; в квартире стоял стойкий угнетающий запах сырости пополам с плесенью. Каких-либо попыток придать жилью индивидуальность или замаскировать его убожество также не наблюдалось, если не считать висевших по стенам фотографий в дешевых рамочках, довольно претенциозных и плохо скомпонованных.

— В следующем семестре мы собираемся сделать ремонт, когда оба немного разбогатеем, — заметила Надин, вешая на крюк в прихожей свою черную нейлоновую куртку.

На это раз «мы» прозвучало немного более весомо, и Дигу стало слегка не оп себе. Пока Надин открывала дверь, он торопливо заправил волосы за уши и попытался пригладить челку на лбу.

Скрипучая дверь медленно и несколько театрально отворилась, и перед Дигом предстал самый законченный придурок, какого он когда-либо видел. Холодным ноябрьским утром в сырой и сумрачной квартире этот малый сидел на полу, скрестив ноги, курил вонючий «Галуаз» и читал «Гардиан», а на носу у него красовались темные очки.

Честное благородное слово, так оно и было.

Очки «Рейбанз».

В черепаховой оправе.

С ума сойти.

Малый был бос, его белые джинсы были идеально чисты, а завернутые рукава широкой черной рубахи удерживались на локтях продолговатыми металическими прищепками. Его шевелюра заслуживала отдельного внимания: ухоженный клин черных, словно отполированных волос, был стянут на затылке в короткий и толстый хвостик. Кроме того, парень являлся счастливым обладателем греческого профиля, которым, как догадался Диг, он необычайно гордился. Когда же он медленно — нарочито медленно и с некоторым опозданием — оторвал взгляд от газеты, дабы поприветствовать Дига, его лицо как-то странно и неестественно скривилось, отчего стало еще неприятнее. Диг предположил, что парень попытался улыбнуться.

— Отлично, — он сдвинул очки на лоб, сквозь прищур разглядывая Дига. Секунду спустя, не проявив никаких эмоций, он щелчком спустил очки на нос и вновь занялся газетой и тлеющим «Голуазом».

Это было антипатия с первого взгляда. Никогда прежде у Дига не возникало столь глубокой неприязни к человеку за столь короткий промежуток времени. Это малый, кем бы он ни приходился Надин, — законченный козел. Величайший в мире, принадлежащий к сливкам общества козлов. Он был началом и концом козлиной вселенной, подлинный козел, суперкозел, всем козлам козел. Следовало отдать этому типу должное: он сумел стать непревзойденным козлом.

И Диг возненавидел его.

Он застенчиво топтался на пороге, переваривая свою ненависть и открытие, что прелестная и удивительная Надин делит трущобу с каким-то уродом, когда случилось самое страшное.

Надин — также одетая, как с беспокойством отметил Диг, в черную льняную рубашку точно с такими же металлическими прищепками на рукавах, — вдруг бросила сумку на диван, скинула туфли, подошла к Филу, опустилась рядом с ним на корточки и, обвив его плечи руками, трогательно чмокнула в затылок.

У Дига отвалилась челюсть, а глаза разъехались в разные стороны. Внезапно все стало на свои места; ситуация обрела слепяще очевидный, отвратительный, гнусный смысл. Этот человек, этот смехотворный, жалкий и сверхнеестественный сгусток аффектации, претенциозности и тщеславия, был любовником Надин. Этот человек, всем своим обликом от макушки до пальцев ног олицетворявший все то, что Диг ненавидел в людях, делил ложе с Надин Кайт. Той самой Надин Кайт, которая, по собственному признанию, еще каких-нибудь два месяца назад была очаровательной цветущей девственницей, готовой благоразумно ждать подходящего момента и подходящего человека, даже если ожидание затянется до тридцати лет. А теперь она каждую ночь отдавалась — несомненно, с великой щедростью — мерзейшему типу на свете.

Что было дальше, Диг помнил смутно. Он не выдал своего изумления и не стал спрашивать Надин об ее отношениях с Филом. Он вел себя так, словно знал, что она сожительствует с Филом. Он с блеском справился с ролью расхристанного безобидного молокососа, приехавшего на выходные навестить бывшую одноклассницу, с ностальгией припомнить школьные байки, немножко покуролесить с мальчишескими шуточками м с чрезмерным энтузиазмом поведать о своей новой работе и новой машине. Собственно, кроме машин, ничего общего между Дигом и Филом не обнаружилось; последний даже покатал гостя на своем черном «мини-МГ» по кварталу, что стало единственным светлым пятном в те жуткие выходные.

Диг ни минуты не провел наедине с Надин, не послушал вместе с ней привезенные пластинки. Фил, похоже, вообразил, что травка, привезенная Дигом, — нечто вроде подарка, и выкурил все без остатка, сооружая невероятно сложные микроскопические самокрутки, точно занимался оригами: сворачивал бумагу по диагонали, а на конце оставлял нечто вроде треугольника. На скручивание каждой сигареты у него уходило минут пятнадцать, к тому же, его творения жутко дымили.

Но стоило Дигу прийти к заключению, что выходные безвозвратно испорчены и ему остается лишь продержаться ночь, а по утру свалить домой, как наступило самое худшее.

После мучительного вечера в убогом пабе, — беседа еле клеилась, Фил же с каждым глотком становился все более угрюмым и необщительным, — Дига положили, как он и предчувствовал, на диване в гостиной. Диван был продавленным, в комнате стоял арктический холод, а одеяло, которое ему выдали, было тонким и пахло стариками.

И когда он уже начал отключаться, забывая, где он и что с ним, его разбудил шорох. Точнее, скрип. Звук повторился. Потом опять. Ритмичный скрип. Затем глухой хлопок в такт со скрипом. Хлоп-скрип, хлоп-скрип, хлор-скрип…

У Дига сжалось сердце, когда до него дошло, к чему он прислушивается: под этот аккомпанемент Филип Рич звучно и смачно оскверняет Надин, его Надин. Диг внезапно ощутил приступ тошноты и сунул голову под подушку. Но вскоре подушки оказалось недостаточно. Минут через пятнадцать, по мере того, как «хлоп-скрип» становился все громче и настойчивее, Надин начала подвывать, плаксивый стон постепенно превратился в душераздирающий вой. Так продолжалось минут пять или около того, пока звуковой эффект не был многократно усилен голосом Филипа Рича, чьи чресла, судя по издаваемому рыку, готовы были извергнуть семя.

Хлопки достигли скорости пневматический дрели, вопли — крещендо; Диг в отчаянии заткнул уши и принялся тихонько напевать, пытаясь заглушить этот шум. Когда он вынул пальцы из ушей и высунул голову из-под одеяла, все стихло, если не считать звука текущей в ванной воды и шума унитазного бачка.

Он услыхал, как закрылась дверь в спальню Фила и Надин, и уныло перевернулся на бок.

Эта ночь доконала его. Он чувствовал себя больным. Грязным. Мерзким. Запятнанным.

И он ревновал — дико, неистово.

На следующее утро Диг уехал рано, вежливо отклонив предложение Фила подвезти его: он предпочтет взять такси, чтобы не доставлять хозяину хлопот. Он также отклонил предложение Надин проводить его на вокзал, поскольку не представлял, о чем станет говорить с ней по дороге. Либо, утратив контроль над собой, расплачется: «Почему? Почему? Почему? Ради бога, скажи, почему?», либо начнет отпускать едкие замечания, за что Надин возненавидит его. Словом, он пожал руку Филу, поблагодарил за гостеприимство, и вместе с Надин спустился вниз, на улицу.

— Ох, Диг, — она казалась необъяснимо счастливой, — спасибо, что приехал… Я так рада, правда. Поначалу я была не уверена, как у вас все сложится с Филом, но… ты ему понравился! — Ее переполнял восторг. — Он сказал вчера вечером, когда мы легли спать… — Дига передернуло — … что ты можешь приезжать к нам в любое время, он считает тебя по-настоящему приятным парнем…

Она ликовала, явно ожидая, что ее ликованье должно передаться Дигу. Он криво улыбнулся и произнес уклончивое и бессовестно лживое:

— Да, он симпатичный малый.

Из-за угла очень кстати вывернуло такси, и Диг вскинул руку. Им хватило времени, чтобы чмокнуть друг друга в щеку и обменяться комплиментами на прощанье, прежде чем машина унесла его прочь от Надин и доставила на вокзал Пикадилли. Диг чувствовал себя измученным, полубезумным заложником, которого выкинули из автомобиля после двадцатичетырехчасового допроса с применением пыток.

Больше в Манчестер Диг не ездил, несмотря на частые и регулярные приглашения Надин.

Однако встреч с монструозным Филом в Лондоне, когда счастливая пара приезжала на праздники или изредка на выходные, ему избежать не удалось. Фил, как ни странно, питал искреннюю приязнь в Дигу, снисходительную приязнь старшего брата, который постоянно потешается над меньшим и возвеличивает за его счет свои собственные, весьма скромные достоинства, — ни умом, ни остроумием Фил не блистал. Диг мирился с его присутствием ради Надин, но со временем начал уклоняться от приглашений.

За три года, проведенных с Филипом Ричем, Надин стала другим человеком. У нее не осталось ни собственных желаний, ни мнений. У Дига сердце разрывалось при мысли, что сильная, решительная, умная девушка, когда-то отвергнувшая его, потому что хотела от жизни большего, нежели любовь, столь легко принесла себя в жертву такому ничтожеству, как Фил.

Бывало, крайне редко, что Надин приезжала в Лондон одна, и тогда Диг изо всех сил старался образумить ее, убедить в том, что он, а не Фил, должен быть объектом ее пряной нежности. Увы, Надин была влюблена, и достучаться до нее было невозможно. Надин сбрасывала руку Дига с плеча, стряхивала ладонь со своей попки, отталкивала его губы, не теряя при этом чувства юмора. О давнем сентябрьском воскресенье вспоминали, лишь смеясь и подкалывая друг друга, как о забавном инциденте, случившемся в незапамятные времена, когда они были совсем детьми. И даже когда Надин вернулась в Лондон, с разодранным в клочья сердцем, потеряв безвозвратно Фила, пути назад уже не было. Диг по-прежнему пытал счастья, изредка проявляя нежность, но пока Надин обреталась в Манчестере, между ними словно стена выросла, делавшая эту нежность бессильной.

Постепенно Надин вновь обрела себя. Ее карьера развивалась успешно, ее гардероб и настроение понемногу расцвечиивались оттенками, и с годами она превратилась одну из самых ярких и привлекательных личностей, известных Дигу. Он любил Надин больше, чем кого-либо еще на свете, он любил ее так же сильно, как свою мать, а это о чем-то говорит. Чувство, которое он испытал к ней в тот выходной в 1987 году, когда она разбила его сердце и причинила немыслимую прежде боль, легло еще одним камнем в фундамент его привязанности к ней.

Иногда, даже сейчас, он бросал взгляд на Надин и что-то внутри у него шевелилось, не совсем платоническое, определенно плотское. Но такое случалось редко, во-первых, а во-вторых, Диг — похотливый стервец, посему подобные всплески неизбежны. Он глубоко уважал Надин и высоко ценил. Он любил ее, опекал и баловал.

Он даже не постеснялся бы заявить, что обожает ее.

Но сейчас, после телефонного разговора, Диг Райан подумал, что более безмозглой, нелепой, иррациональной, оголтелой, абсурдной и самонадеянной дуры, чем Надин Кайт, не сыскать среди тех, кого он имел несчастье знать и любить.

Фил?

Филип Рич?

О господи.

Глава шестнадцатая

К концу дня злость Дига дозрела до роскошной черной тоски, и ему отчаянно захотелось упиться вдрызг. Кружки с ледяным пивом и приземистые бокалы с охлажденным виски плясали у него перед глазами, а воображаемый запах старого доброго шотландского пойла щекотал ноздри. Все, что угодно, лишь бы выкинуть из головы Надин и ее дурацкое свидание.

Предложение хлебнуть после работы никого из коллег не заинтересовало, и Диг попытался найти Дилайлу, чтобы пригласить ее куда-нибудь. Он намеревался соблазнить ее предложением завалиться в ночной клуб или даже в два клуба. Но телефон на Цветочном холме упорно не отвечал, и к восьми вечера Диг отказался от этой затеи.

Он мог бы обойти несколько клубов или посетить какое-нибудь сборище деятелей от музыкального бизнеса, но глянув в окно на дождливый морок, Диг решил, что с холодильником, набитым бутылками «Будвайзера», двумя пачками «Мальборо Лайтс» и киношкой, записанной пару дней назад, он отлично проведет время. Взбив подушки и вытянув ноги, он приготовился бездумно коротать вечер, как заправский мещанин.

Около девяти в животе у него заурчало; Диг просмотрел свою постоянно пополнявшуюся библиотеку меню заведений с доставкой на дом и остановился на мясном карри и креветочном салате из соседнего индийского ресторана.

Полчаса спустя раздался звонок в дверь; Диг потащился к домофону, сжимая в руке двадцатифунтовую бумажку.

— Последний этаж, — бросил он в микрофон, не дожидаясь лишних вопросов.

Открыл дверь квартиры и прислушался к шагам на лестнице. Шаги на холодном линолеуме звучали тяжело и сердито и становились все медленнее по мере приближения к головокружительным высотам последнего этажа. Водители, доставлявшие еду из ресторанов, всегда злились на Дига за то, что он вынуждал их одолевать лестницу, и ступали на его порог в дурном расположении духа. Диг поджидал их, растягивая рот в обезоруживающей белозубой улыбке, всегда готовый очаровать и умилостивить.

Однако улыбка сорвалась с его губ, словно небрежно повешенная картина со стены, когда маленький, взъерошенный и чрезвычайно уродливый йоркширский терьер запрыгнул на лестничную площадку, с разгона обогнул угол и ворвался в его квартиру, оставляя за собой цепочку грязных следов на паласе цвета овсянки.

— Дигби! — послышался женский голос снизу. — Противный мальчишка! Вернись сейчас же! — Несколько секунд спустя голос материализовался в виде Дилайлы, столь же взъерошенной, как и обезумевший от сырости Дигби; она стряхивала воду с зонта. — Привет, — она замерла на месте, заметив ошалелое выражение лица Дига.

— Привет, — ответил Диг, рассеянно сворачивая банкноту вчетверо и пряча ее в карман.

Так они и стояли молча: вода медленно стекала с Дилайлы на пол, Дигби носился по квартире бешеными кругами, а Диг в изумлении пялился на Дилайлу.

— Я … э-э-э… ждал карри, — наконец произнес Диг, не зная, что еще сказать.

— А вместо карри получил меня! — подхватила Дилайла.

— Да! — рассмеялся Диг. Он был бы весьма не прочь узнать причину, которая привела к нему Дилайлу.

Дилайла пригладила мокрые волосы и заглянула вглубь квартиры:

— Ты не хочешь пригласить меня войти?

Диг вздрогнул и посторонился:

— Ну конечно! Входи, входи.

Он пропустил Дилайлу вперед, и у него перехватило дыхание, когда под распахнувшимся на мгновение кожаным пальто мелькнула насквозь промокшая хлопчатобумажная блузка, словно скотчем облепившая грудь Дилайлы. Воротничок немного сбился набок, открыв влажную ложбинку меж грудей, а запах, исходивший от мокрой, как мышь, Дилайлы, кружил голову.

Диг понятия не имел, что она здесь делает, но был рад ей куда больше, чем креветкам и карри.

Глава семнадцатая

В тот же вечер, в четверти мили к востоку от дома Дига, Надин вошла в замызганный бар — уродливый домишко из красного кирпича, какие строили в бездарные семидесятые. Заведение хвастливо предлагало бифштекс «с пылу, с жару» за 2.99 и гордо именовалось «Гербом Брекнока».

Она пробыла в баре лишь несколько минут, но уже догадывается, что совершила ошибку. А все Диг виноват, довел ее до ручки.

Сидит теперь на драном виниловом табурете у стойке, одетая — неуместно, как она понимает, — в изумрудно-зеленый пиджак поверх алого вязаного платья, с шелковым маком в волосах, пялится на заляпанный пивом и сигаретным пеплом коричнево-оранжевый ковер, хлебает разбавленное пиво и не может понять, что стало с загадочным, элегантным Филом, каким она его помнила, Филом в кожаных штанах в обтяжку, с блестящей черной шевелюрой и великолепным римским носом.

Человек, сидящий перед ней, выглядит стариком. Лицо как у рок-звезды, пережившей свою славу — похоже на мятую газету. Скулы, некогда весьма выразительные, теперь наводят на мысль о безлюдном плоскогорье, а если бы какой-нибудь уроженец Калифорнии увидел его зубы, бедняге потом долго бы снились кошмары. Когда-то роскошные черные волосы свисают вялыми и редкими прядями на уши и лоб — прическа, подходящая парню, вдвое моложе Фила, а прекрасный нос, заострившийся и покрывшийся порами, нависает над костлявым подбородком .

Под глазами у Фила темные круги, из уха свисает сережка-крестик, одет он в старый джемпер из овечьей шерсти, черные джинсы и футбольные бутсы. На белом предплечье темнеет смазанная черная татуировка, от Фила исходит слабый запах сигарет и алкоголя.

Задним числом Надин понимает, что такие лица, как у Фила подвержены скорому и жестокому старению, тем не менее она никак не может оправиться от шока: из Фила словно выжали всю юность.

Так бы выглядел Кейт Ричардс, думает она, если бы тот ушел из «Роллинг Стоунз» двадцать лет назад и стал бы водителем автобуса.

Глупые фантазии Надин о романтическом воссоединении с первой любовью, ее идиотские мечты о том, как их глаза встретятся, и двенадцать лет исчезнут без следа, ее наивные упования на очаровательный паб, располагающий к откровенности, на искрометную беседу и вновь вспыхнувшую страсть, — все это скукожилось и умерло, стоило ей переступить порог «Герба Брекнока». Согласно ее представлениям, Фил не мог измениться. Она допускала лишь одно добавление: серебристую седину на висках. Его вид разочаровывал. Да и паб представлялся ей совсем другим.

Какая же она дура, что пришла сюда.

Напротив, Фил онемел от счастья, завидев Надин.

— Надин Кайт, — протянул он, хватая ее за руки, — Надин Кайт. Ты пришла, черт возьми. Ты здесь! Дай-ка посмотреть на тебя. Отлично выглядишь! Мне нравится твой прикид, класс! — Он сделал движение, словно хотел обнять ее. Надин ловко увернулась и влезла на табурет. Фил познакомил ее с барменом, крупным седым шотландцем в нейлоновой рубашке и чересчур тесных брюках.

— Мардоу, это Надин Кайт, — сиял Фил. — Мы жили вместе, когда учились в университете. Мардоу налил мою первую законную пинту, когда мне исполнилось восемнадцать.

Бармен хмуро улыбнулся, крепко пожал руку Надин и отвернулся, чтобы вынуть из кухонного лифта не слишком аппетитный с виду крестьянский пирог. Как и Надин, он, похоже, не очень понимал, зачем их познакомили.

Фил настоял на том, чтобы заплатить за первую порцию спиртного, не обращая внимания на усилия Надин свести встречу к ничему необязывающей посиделке, когда каждый платит за себя. Хуже того, он отнес оба бокала на их столик, таким образом задавая тон вечеру ложных надежд и взаимного непонимания.

— Итак, Фил, — сдержанным, чуть ли не светским, тоном начаинает Надин, умерено отпивая пива. — Как ты жил-поживал?

— Неплохо, знаешь ли. — Фил шумно отхлебывает и утирает рот тыльной стороной ладони. — А ты? — Он нервничает, словно боится ее.

— Отлично, — улыбается она, — даже замечательно.

— А что же подвигло тебя встретиться после стольких лет… я тебе задолжал? — Он смеется, чересчур громко, чтобы Надин не сомневалась, что он шутит, но она догадывается: именно так он и думает.

— Вообще-то, — отвечает она, — пятьдесят фунтов из копилки пропало. Но если серьезно… Я просто хотела узнать, как ты. Что с тобой приключилось. Просто почувствовала… не знаю… живешь с человеком много лет, с близким человеком, и вдруг раз, а его уже нет в твоей жизни. Он сел на поезд и исчез на десять лет. Я хотела услышать историю твоей жизни — историю Филипа Рича!

Фил выдыхает дым, напрягая щеки, и бросает на нее недоверчивый взгляд:

— Ты никуда не торопишься?

Надин энергично качает головой. Она уже предчувствует занимательную историю и вдруг решает, что единственный способ высидеть весь вечер до конца — притвориться, будто Фил не часть ее жизни, не тот, с кем она жила и которого любила десять лет назад, но лишь незнакомец, у которого она берет интервью для репортажа или для будущего романа.

— Начни сначала, — предлагает она. — С того момента, как мы расстались…

Надин с разочарованием узнает, что Фил после разрыва с ней вернулся в Лондон, а не в далекую йоркширскую деревушку, как она почему-то себе представляла, тоскуя о нем. В Лондоне он поселился у родителей, продал свое фотооборудование, занял денег в банке и, выказав поразительное отсутствие делового чутья, в самый разгар экономического спада выкупил фотосъемочную фирму, которую когда-то продал, чтобы было на что учиться. «За сущие гроши», добавил он, невесело посмеиваясь над собственной глупостью.

Полгода спустя он обанкротился, и у него случился нервный срыв.

Дальнейшая его жизнь пошла зигзагами, неожиданными и странными. Большую часть девяностых Фил провел «в поисках себя», прибегая по очереди к различным нетрадиционным методам — хрустальные шары, медитация, китайские травы, буддизм и даосизм. Он переезжал из города в город, уходил от женщины к женщине в поисках счастья и самовыражения. Однако не нашел ни того, ни другого, что привело к алкоголизму и разрыву с еще одной дамой, с которой он обитал в туристском кемпинге в Уорикшире.

Однажды он вышел из кемпинга, прошагал три мили до Ньюнитона под дождем, прижимая к груди бутылку «Тотон Драй», зашел в прачечную, помочился в сушильный барабан, обругал какого-то старика и спер деньги, которые тот приготовил, чтобы заплатить за стирку. Он украл полтора фунта и получил за это три месяца тюрьмы.

— Это было лучшее, из того, что со мной случалось в жизни, — заметил он, — В тюрьме я наконец разобрался с бардаком, в который превратилась моя жизнь.

— То есть? — история Фила захватила Надин, она словно смотрела телепередачу об экстремальных ситуациях.

— Когда там сидишь… Видишь ли, я провел столько лет в убеждении, что в моем существовании на этом свете заложен какой-то высший смысл. Сначала я думал, что мне предназначено стать богатым, потом — преуспевающим бизнесменом с мобильником, в дорогом костюме и с мозгами, как компьютер. Не получилось. Потом я решил, что должен стать творцом, создать свой стиль, авангардный стиль: этакий крутой фотограф в темных очках и в обнимку с сексапильной подружкой. — Он взглянул на Надин, приподняв брови. Она рассмеялась. — И это, как тебе известно, тоже не получилось. Тогда я занялся всякой нетрадиционной мурой, думал, а вдруг мне суждено стать великим целителем или еще кем. Но когда и с этим вышел облом, я решил полностью переменить образ жизни; подумал, что если я сумею войти в иное измерение, это сделает меня особенным человеком. Я словно… словно примерял на себя разные личины, понимаешь? Прикидывал, какая мне к лицу. А потом бросал, осознавав, что выгляжу законченным уродом. — Он хрипло засмеялся. — Мне пришлось поднапрячься, чтобы сообразить, что некоторые живут в этом мире вовсе без всякого смысла… они просто живут. И тут до меня дошло, что я — как раз из таких, и ничего плохого в этом нет… улавливаешь мою мысль? Что плохого в том, чтобы быть нормальным парнем, делать нормальную работу и иметь нормальных друзей. И когда до меня это дошло, у меня словно тяжесть свалилась с плеч. Я распрямился… Такое впечатление, будто у меня на плече всю дорогу сидел большой противный попугай, а когда меня посадили, он улетел. — Фил пожал плечами и закурил «Ротманс».

Надин протяжно выдохнула:

— Черт, Фил… Конечно, я всегда знала, что скучать тебе не придется, но с тобой столько всего случилось, надо же как круто ты поменял свою жизнь. По сравнению с тобой, я чувствую себя такой скучной и… предсказуемой. Я… я ничего не сделала со своей жизнью!

— А фотография? Ты еще снимаешь? — Она кивнула. — На жизнь хватает?

— Да, более чем.

— Да ну? — интерес Фила к Надин заметно возрос. — Наверное, живешь в хорошей квартирке и все такое?

— Да, — с гордостью подтвердила она.

— Прекрасно! Рад за тебя. А что снимаешь?

— Ну… — Надин замялась, внезапно припомнив, как Фил относился к коммерческой фотографии в университетские годы. — В основном иллюстрирую программные статьи. В журнале «Он». Знаешь такой?

— Ага. Сиськи-письки, да?

— Не только, еще многое другое. Но мне случалось снимать голые задницы, что верно, то верно. — Надин нервно улыбнулась, ожидая, что ее начнут обличать в продажности. Но Фил улыбнулся и даже хохотнул. Надин испустила вздох облегчения. — Я думала, ты придешь в ужас. Уже приготовилась выслушать лекцию о коммерциализации искусства!

— Ну что ты, — ответил Фил. — По-моему, это здорово. Честное слово. Тогда, в Манчестере, я был изрядным придурком. Таким претенциозным. Воображал себя бог знает чем. — Он опять засмеялся, уже более сердечно. Надин становилось все более очевидным, что Фил — уж не тот человек, которого она знала много лет назад, совсем не тот. Он стал на десять лет старше, килограммов на десять худее, а его жизненные ценности подверглись радикальному пересмотру.

— И когда же ты вернулся в Лондон? — спросила она.

— Прямиком из тюряги и вернулся. В марте 97-ого.

— Опять к родителям?

— Ага.

— И все еще у них живешь?

— Не-ет, — помотал головой Фил, — нет. У меня есть квартирка в Финсбери-парк, малюсенькая. Мои.. э-э-э… бабушка с дедушкой сдали ее мне.

— Но ты был у родителей, когда я им позвонила, — озадаченно напомнила Надин.

— Не-ет, — Фил опять помотал головой, — я был у себя, в Финсбери-парк. Переезжая, я перевел туда номер.

— Но… но… а твоим родителям разве не нужен телефон?

Фил поставил кружку на стол и глубоко вздохнул. Проникновенно глянул на Надин, сжал челюсти.

— Нет. Им телефон больше не нужен. Они умерли.

От неожиданности Надин слегка растерялась.

— Понятно, — она чуть было не начала извиняться, но вовремя одернула себя. — И как давно? Давно они умерли?

Понурившись, Фил отхлебнул пива:

— Год. Год с небольшим.

— Что? Оба?

— Угу.

— Одновременно?

— Да.

— Боже… какой ужас. А что случилось?

— Лучше не спрашивай.

— Но я бы хотела знать.

— Это не очень веселая история.

— Расскажи, — любопытство Надин распалилось до крайности. — Кому же рассказывать, как не мне.

Вздохнув, Фил задумчиво уставился в глубины пивной кружки. Надин уже опасалась, что не дождется рассказа, но наконец Фил поднял голову и приоткрыл рот, глядя куда-то вдаль. Он напомнил Надин старый заржавевший стояк, по которому вода еле-еле течет.

— У матери был рак легких, — начал он. — Она боролась с болезнью три года. Однажды чуть не умерла, над ней совершили последний обряд и все такое. Но мать билась до последнего. Ты помнишь ее? Боевое орудие, а не женщина. И опухоль вроде как исчезла. Ей сделали рентген легких и ничего не нашли. Все говорили, что свершилось чудо. А она твердила, что ее спасла злость, которую она транслировала этому… она называла опухоль «плевком Вельзевула» и ненавидела ее. — Фил усмехнулся. — Она считала, что злость убила опухоль, а не слюнявое позитивное мышление, и не нетрадиционная хренотень, которой я тогда занимался. Как бы то ни было, мать полностью выздоровела, а через два месяца у отца диагностировали рак груди. Я думал, у мужчин такого не бывает; оказывается, бывает. Вот здесь — Он ткнул пальцем в грудную клетку. — Положили его в больницу, сделали анализы, операцию, лечили, как мать, а ему становилось все хуже: опухоль росла, пришлось удалить все мясо с груди, отрезали сосок и прочее… смотреть было жутко… — Он содрогнулся. — Но прошел год, и отец выписался из больницы здоровехонек и опять зажил в свое удовольствие.

Ну и после всего того, что им пришлось пережить, — продолжал Фил, — они решили, что заслужили немножко отдыха где-нибудь в теплых странах на солнышке. Сняли с книжки долгосрочный вклад и отправились в двухнедельный круиз по Средиземноморью… Был не сезон, и билеты обошлись им не слишком дорого. Я помахал им рукой в Портсмуте, и они отбыли. Никогда не забуду их лиц, когда они стояли на палубе, такие счастливые и взволнованные.

О том, что случилось потом, я узнал со слов свидетелей, ведь меня-то там не было… Похоже, дело было так. Мать съела протухшую сардину или еще что; она к ресторанной еде была не привычна, и у нее кишки скрутило, началась рвота, понос… ну ты знаешь. И вот ближе к ночи она стояла на палубе и блевала за борт, ее буквально выворачивало наизнанку, а отец стоял рядом и гладил ее по спине. И вдруг корабль сильно качнуло, мать отшвырнуло к другому борту, но рвота у нее не прекратилась, и она заблевала всю палубу. Она упала рядом с лесенкой, которая вела на нижнюю палубу, такая металлическая лесенка, какие обычно бывают на кораблях, и ударилась головой о какую-то хреновину, и когда отец увидел, что у нее по лицу кровь течет, он рванул к ней, да не врубился, что палуба-то вся скользкая от блевотины.

— И вот, — Фил сделал глубокий вздох и глотнул пива, — бежит он к ней по этой слизи, а корабль опять качнуло, и, как рассказывают очевидцы, он проехался по блевотине, как по льду, а потом шмякнулся, упал на голову прямо у подножия той лесенки и кубарем покатился ступенькам, бум, бум, бум… — Он умолк, чтобы справится с нахлынувшими эмоциями. Надин затаила дыхание. — По словам корабельного доктора, эта лесенка его враз и прикончила. От падения у него переломился позвоночник. Он не мучился…

— О господи, какой ужас, — охнула Надин. — А мама? Что случилось с ней?

Фил шумно выдохнул:

— Она, конечно, тоже была не в лучшем виде: отец погиб, да и рвота у нее не прекратилась. Доктор залепил ей голову пластырем, дал успокоительное и средство для желудка и отправил ее в каюту. А когда на следующее утро постучался к ней, ему не ответили. Он приказал стюарду отпереть дверь, вошел, а мать лежала в кровати … — он опять отхлебнул из кружки и взглянул на Надин, — … мертвая.

— Что?! Но почему?!

— Ушиб головы. Он оказался опаснее, чем думали. Похоже, образовался тромб. Умерла во сне. Она не мучилась.. По крайней мере, они оба не мучились.

— Ох, Фил, бедный ты, бедный. Ничего кошмарнее я в жизни не слышала.

— Я тебя предупреждал. История жуткая. Папаша умер, поскользнувшись на мамулиной блевотине. Мило, правда?

— Фил, — Надин инстинктивно схватила его за руку, — мне очень жаль.

— Да, ладно.

— И ты уже не смог жить в их доме, когда их не стало?

— А?

— Ну… в доме покойных родителей?…

— А, ясно. Нет. Я… э-э… там жил некоторое время после их смерти. Дом был мой по закону. Они мне его завещали.

— Как? И ты продал его?

— Хм… нет. Не совсем так. Я… О черт, еще один кошмар. С домом. Еще одна печальная история.

— Продолжай, — растроганным тоном попросила Надин.

— Ты точно хочешь, чтобы я рассказал?

Надин кивнула:

— Если ты не против.

— Я об этом еще никому толком не рассказывал.

— Наверное, пора.

— Да, — Фил набрал воздуха в легкие, — ты права. Этак я тебе все про себя расскажу, а? Ты умеешь слушать. — Он умолк и пристально посмотрел на нее. — Знаешь, ты такая же красивая, как была, даже еще лучше. — Надин порозовела и отвела глаза, неожиданный комплимент и пронизывающий взгляд Фила смутили ее. — Прости, — ухмыльнулся он, — не надо было этого говорить. Ладно. Так вот о доме. В тюряге я познакомился с девушкой, Мэнди. Она навещала родственника. А потом стала приходить ко мне каждый день. Нам обоим было под сороковник, оба одинокие, бессемейные и как бы потерянные. Она была потрясной бабой, всегда смеялась, розыгрыши, шутки… понятно, да? Она словно вытащила меня из скорлупы, в которой я сидел, и я воспрял духом. С ней все было по-другому… Она была то, что мне нужно, и ничего другого я уже не искал и ни к какой мистической жизни не стремился. Я просто хотел жить с ней, завести пару детишек, — короче, зажить по-людски. Когда я освободился, мы обручились. Мои родители обалдели, ее родители тоже, все были на седьмом небе от счастья. Она работала в компьютерной компании, я тоже устроился маркизы сооружать, неплохо зарабатывал, мы открыли совместный счет в банке и стали откладывать по паре сотен в месяц. Копили на свадьбу. Она хотела настоящую шумную свадьбу. Такая у нее была мечта. Белое платье до полу, цветы, букеты и струнный квартет — словом, много чего хотела. Родительскими деньгами мы бы не обошлись. Мне-то было все равно, но я не спорил; если Мэнди хочет, значит, так и надо. Вот мы и работали от зари до зари. И откладывали каждый месяц, сидели по вечерам дома, а денежки потихоньку прибывали.

— Через год на нашем счету было пять штук, — рассказывал Фил. — А потом Мэнди повысили — она стала программистом; заработки у нее стали в три, четыре, пять раз больше моих, и она стала больше класть на счет. Через несколько месяцев у нас уже было двенадцать штук. Мы достигли цели, теперь мы могли позволить себе свадебный обед на серебре, церемониймейстера, настоящее шампанское и медовый месяц на Антигуа. Мэнди была вне себя от радости. Мы назначили дату, разослали приглашения, заказали номер в гостинице. Все завертелось, закрутилось.

Однажды Мэнди позвонила мне на работу и сказала, что после работы заедет за платьем. Оно стоило две шутки, это платье, и о ни о чем другом она и говорить не могла: оборочки, тесемочки и прочее. Это платье очень много для нее значило. В тот вечер по дороге домой я проезжаю мимо магазина, где она покупает платье, и думаю: «Дай-ка загляну туда и подброшу Мэнди до дому». Захожу в магазин, а продавщица говорит: «Ах нет, мисс Тейлор только что ушла. Минут десять назад. Вы ее жених?» «Да, говорю, жених». «Знаете, — говорит она, — наверное, надо бы проверить, все ли с ней в порядке. Она показалась мне немного…» Как же она выразилась? «… немного ажитированной». Да, именно так. «Ажитированной?» — спрашиваю. «Да, немного расстроенной».

— И у меня сразу возникло предчувствие, — нахмурился, Фил. — Знаешь, будто могильным холодом потянуло. Дурное предчувствие. Я ноги в руки и бежать. Было лето, еще не стемнело, я бегу к реке, что есть мочи… не знаю, почему я туда рванул, просто почувствовал. И когда побегаю к Патнейскому мосту, — пру прямо напролом через дорогу, огибаю машины, — вижу ее, она стоит посередине моста. Я зову: «Мэнди! Мэнди!» Она в подвенечном платье, и длинная фата на ней, и тиара. Стоит и смотрит на воду. Я окликаю ее, но она не оборачивается, и я бегу к мосту и вижу Мэнди как при замедленной съемке: вот она подбирает юбки и взбирается на каменный парапет. Стоит на нем и глаз не сводит с реки. — Фил умолк на секунду, и Надин не осмелилась нарушить тишину.

— Я уже у самого моста, — продолжил он, — и не перестаю звать ее, и когда я ступаю на мост, она оборачивается ко мне и я вижу, что она улыбается. Медленно поднимает фату и сбрасывает ее, потом опять отворачивается, а я все бегу, бегу… Кажется, что она движется очень медленно, но это, наверное, только кажется, потому что я не поспеваю. Я вдруг вижу, как она становится на цыпочки, вытягивает руки, вот так, в стороны, и падает в реку. Она не прыгнула, просто упала, лицом вниз, а ткань на платье вздулась, как парашют. Я остановился на секунду, встал, как вкопанный, и засмотрелся на воду. Наверное, это очень плохо с моей стороны, но это выглядело так необычно — то, как она плыла по черной воде в ослепительно белом платье. Она походила на лебедя, понимаешь? Чистый сюр…

— Само собой, — возобновил рассказ Фил после паузы, — я прыгнул прямиком в воду, но, если помнишь, я плохой пловец, могу только по-собачьи загребать, а мне до нее было плыть да плыть, и прилив довольно сильный. Я бултыхаюсь, зову ее, глотаю тухлую вонючую воду, а ее вроде как относит все дальше от меня… чем ближе я подплываю, тем дальше она становится… Я уже захлебываюсь, уже воды наглотался по самое горло и начинаю уставать. Однако продолжаю плыть к этому белому шару, а он удаляется все дальше и дальше, и мне кажется, что я уже бог знает сколько времени торчу в реке. Вдруг появляется прогулочный катер, а на нем шикарная компания развлекается, загорает, глушит шампанское, и я слышу, что двигатель глохнет, катер замедляет ход, и меня вытаскивают из воды, а я твержу: «Мэнди. Спасите Мэнди». «Там никого нет», — отвечают мне. «Она была в белом платье», — говорю я. Больше часа мы плавали и плавали кругами, все искали ее, но так и не нашли. Он исчезла. — Фил снова погрузился в молчание. — Ее тело выловили у Ротерхайта три дня спустя. — Надин охнула. — Мы так и не узнали, почему она это сделала. Никто не понимает, почему. Все, кто ее знал, говорили, что она была счастлива и крепко любила меня, и радовалась предстоящей свадьбе, и уверенно смотрела в будущее. Ничего не понять. Знаешь, это случилось почти год назад, и каждый день с тех пор мне хочется с ней поговорить, хотя бы одну минутку, просто спросить, почему. Нет ничего хуже, чем не знать причины. Я знаю, как, где и когда, но мне нужно понять, зачем. Вот и все.

— Боже, Фил…. уму непостижимо… и как ты… после всего этого… даже не знаю…

— Все нормально, — улыбнулся он, — в таких случаях никогда не знаешь, что сказать. Не бери в голову. Никто не знает, что сказать. Да и что тут говорить… Это случилось год назад. А пару месяцев спустя умерли родители. Можешь себе вообразить, в каком я был состоянии, не верил ни во что, едва не потерял работу, разругался с друзьями, много пил, завяз в наркотиках и, понятное дело, жалел себя. Прямо-таки купался в жалости к себе.

— Но однажды утром, — встрепенулся Фил, — я проснулся, а солнышко сияет, дети на улице играют, и я подумал: «Фил, тебе почти сорок, а что у тебя есть? Ничего, только твой дом и твое тело. Больше ничего.» Вот я и решил о них как следует заботиться. Начал делать ремонт в родительском доме и приводить в порядок свое тело. Никаких наркотиков, выпивка только по выходным, здоровая пища. Купил кулинарную книгу, научился готовить всякие индийские вегетарианские блюда, макароны, еду быстрого приготовления — словом, оздоровительная диета. Тебе, наверное, не верится, да? А на родительский дом я истратил целое состояние, каждый заработанный пенни был вложен в ремонт. Я провел центральное отопление, сделал новую ванную, прорубил вход из большой комнаты в спальню и поставил между ними дверь гармошкой. Выбросил всю старую мебель и купил новую, ободрал обои, выкрасил весь дом, каждую комнату, каждую дверь. Заменил дверные ручки на дорогие медные, снял паласы и отполировал доски на полу. Ремонт отнял у меня полгода, но я в жизни ничего более правильного не делал. И он отвлекал меня от… черных мыслей. Когда закончил, надел свой лучший костюм и все бродил, бродил по дому, воображал, будто я здесь гость и смотрю на все чужими глазами. Дом смотрелся фантастически! Ты бы видела, Надин! Само совершенство.

— В общем мне полегчало, знаешь ли, и самоуважения прибавилось, а у нас на работе была одна девушка, по имени Фиона, секретарша. Она мне всегда нравилась, но я держался в сторонке, боялся, что она мне откажет, унизит. Но как-то я был в конторе, выяснял кое-что в отделе зарплаты, они напутали с моими сверхурочными, и столкнулся с Фионой, и вдруг ни с того, ни с сего пригласил ее пойти куда-нибудь, и она согласилась! Вот так, запросто. Мы договорились выпить вместе в пятницу. Я полгода нигде не бывал, и, собираясь, немножко нервничал, не знал, что лучше надеть и все такое. Носился по дому, боялся, что опоздаю, выскочил и захлопнул за собой дверь… Сидим мы с Фионой, выпиваем, болтаем, и я веду себя не так, как сейчас с тобой, не рассказываю ей обо всем, что со мной приключилось. Я веселюсь, плохого не поминаю, смешу ее, расспрашиваю о жизни. Словом, совсем другой Фил. И все идет отлично. Мы вконец развеселились, я заказываю ужин и шампанское, вижу, на нее это произвело впечатление, и впервые за полгода я опять чувствую себя человеком. А эта девушка, Фиона, я ей и впрямь нравлюсь, и мне начинает казаться, что я и себе нравлюсь. Не успели мы оглянуться, а время уже за полночь и мы оба немного поддатые, вот я и предложил пойти ко мне и вызвать для нее такси. Уж очень мне хотелось, чтобы она увидела мой дом, хотелось, чтобы она был первым человеком, кто увидит, какой он красивый и как я хорошо потрудился. Она соглашается с радостью, а потом спрашивает, можно ли остаться на ночь. Черт, думаю, ну и дела, и я жутко взволнован, и чуть не бегу домой. Мы смеемся, болтаем, держимся за руки, но когда подходим к дому, чуем запах в воздухе, такой едкий, от него в горле свербит. Вот… — Фил прервал повествование и указал на пустой стакан Надин. — Хочешь еще выпить?

— Нет, — Надин затрясла головой. — Спасибо, не обращай внимания. Продолжай.

— Ладно, — кивнул Фил. — Так вот, в воздухе запах гари, а когда мы подходим ближе, то видим и дым. Густые черные облака дыма. Мы заворачиваем за угол на мою улицу, а на ней полно пожарных машин — не меньше десятка — и я ускоряю шаг, а Фиона поспешает за мной на своих высоких каблуках и спрашивает: «Это не твой дом, Фил, не твой?» И знаешь, это был мой дом. Мой хренов дом. Весь раздолбанный. Все сгорело: новые окна, мебель, дверные ручки и дорогие примочки. Остался один остов.

— Господи! — выдохнула Надин. — Но почему? Что случилось?

— Уф, — выдохнул Фил. — Это была моя вина. Я оставил непотушенную сигарету. Рехнуться можно! Один окурок, один вонючий маленький окурок. — Он вынул из лежавшей перед ним пачки сигарету и поднес к носу Надин. — Вот из-за такой ерунды, это надо же! Видела бы ты, что эта фигулинка сделала с моим домом — с тремя этажами и четырьмя спальнями. Мало того, полгода тяжелой работы пошли псу под хвост. Жуть.

— И что ты сделал?

— Хороший вопрос. Не помню, что со мной дальше было, но мне потом рассказали. Со мной, похоже, случился шок. Фиона отвезла меня в больницу, и там меня лечили от шока, а потом она забрала меня к себе, связалась с моими бабушкой и дедушкой, те приехали и отвезли меня в Борнмут. Сам я толком ничего не помню. Вроде я прожил у них недели три… Было лето, припоминаю пляж, чаек, толстых теток в купальниках, запах жареного лука, гуденье соковыжималок, но событий не помню. Думаю, у меня был нервный срыв, потому что я стал типа неуправляемый: говорил сам с собой, исчезал надолго неизвестно куда, не мылся, не ел. Короче, вел себя, как законченный псих, и в конце концов моим бабушке и дедушке все это надоело и они отправили меня в больницу.

— В больнице я пролежал три месяца, меня кормили таблетками, я прошел курс психотерапии, курс адаптации и прочую хренотень, а потом меня отправили домой. Бабушка и дедушка выставили квартиросъемщика из своей квартиры, и я туда въехал. Там и обретаюсь последние пару месяцев, стараюсь вести нормальную жизнь, общаться с людьми.

— А Фиона? — поинтересовалась Надин. — Куда она делась?

— Больше я о ней ничего не слышал, — ответил Фил. — Я вернулся на прежнюю работу, но там ее уже не было. Говорят, она нашла место в Сити.

— Так ты совсем один?

— Видишь ли, пару недель назад я познакомился в пабе с девушкой — ее зовут Джоу — и с ее приятелями, мы разговорились. Выяснилось, что она студентка, и все кончилось тем, что она со своими друзьями-студентами завалилась ко мне; ребята живут либо с родителями, либо в крошечных квартирках без гостиных. И с тех пор они заходят ко мне по вечерам, выпивают, курят, общаются. Им нравится, что есть куда пойти, а мне нравится, что кто-то рядом. Я чувствую себя не совсем одиноким, хотя никто из них со мной толком не разговаривает. Похоже, они считают меня немного занудным, — он ухмыльнулся, — старым пердуном с приветом. Но я не обижаюсь. Хорошо, когда в доме люди. Я чувствую себя в безопасности. Когда я один, мне тревожно. А теперь этого нет. Когда я один, мне кажется, что выгляни я в окно, то увижу пустынные, совершенно безлюдные улицы, все исчезли, и я остался один на всем белом свете, понимаешь? Один на всем белом свете…

— Иногда все кажется таким … эфемерным, — задумчиво продолжал Фил. — Не поймешь, где реальность, а где выдумка. Взять хотя бы тебя, я и не надеялся, что ты придешь. Думал, может, мне почудился этот телефонный разговор и ты почудилась. Но вот ты здесь! И это здорово. Знаешь что? — вдруг разволновался он. — Мне все равно, что мы будем делать. Все равно, о чем будем говорить и где. Мне хватает того, что ты здесь, передо мной, что я тебя вижу. Вот и все.

Фил опять погрузился в молчание. Надин выудила из сумки кошелек.

— Давай я угощу тебя, — она положила ему руку на плечо, ее сердце разрывалось от сочувствия и жалости. Бедняга Фил.

— Ладно. Спасибо.

Бармен Мардоу нагнулся к уху Надин.

— Все в порядке? — осведомился он, по-шотландски раскатисто.

— Да, — махнула рукой Надин, — конечно.

— Вы бы поосторожнее с этим парнем, — Мардоу взглядом указал на согбенную фигуру Фила. — Жизнь у него была не сахар.

— Знаю. Он мне все рассказал.

— Беда с этим Филом, так что приглядывайте за ним. Хватит с него неприятностей. Так что закажем?

Когда Надин вернулась с напитками к столику, Фил бросил на нее благодарный взгляд:

— Спасибо. Спасибо, Надин Кайт.

Надин нервно улыбнулась, подумав, что она не просто ступила на опасный путь, но мчится по нему со скоростью ветра, и если сейчас, вот сию минуту, она решит остановиться и свернуть в сторону, то будет уже поздно, дорогу назад она уже не отыщет.

Глава восемнадцатая

Дилайла пришла не с пустыми руками. Так же, как и непрезентабельная собачонка, невесть откуда взялись два огромных, угрожающе раздутых чемодана.

— Ты уезжаешь? — осведомился Диг, подозрительно поглядывая на чемоданы.

— Понимаешь, в чем дело, — Дилайла скорчила гримаску. — С Мариной мне не ужиться. Мы… только что крупно поссорились.

— С Мариной? Из-за чего?

— Да не из-за чего. Она набожная лицемерная старая ханжа. Не знаю, зачем я вообще приехала к ней. Могла бы остановиться в гостинице, но туда не пускают с собаками. А она стала угрожать, что донесет моей матери, что я в Лондоне, вот я и послала ее куда подальше, сложила вещи и ушла… Ты бы видел ее лицо! Такое впечатление, что ее никогда в жизни не посылали. Нет ничего хуже разобиженной монашки, уж поверь мне… — Повисла пауза, Диг молча переваривал информацию и готовился к неизбежному.

— В общем, — снова заговорила Дилайла, — я понадеялась, что мы с Дигби могли бы перекантоваться у тебя некоторое время. Хлопот не доставим, обещаю, и съедем, как только найдем жилье. Мне не к кому пойти, Диг; с матерью я не разговариваю, а у братьев полно детей, и в любом случае я пробуду у тебя всего несколько дней. Что до Дигби, то он абсолютно домашний и очень спокойный. — Маленькое чудовище с визгливым рыком набросилось на обтянутый вельветом диван. — … Обычно спокойный. Сейчас бедняжка разнервничался, все так непривычно для него. Я могу готовить и убирать квартиру. Хотя, — Дилайла оглядела сияющую чистотой прихожую, — в этом, кажется, нет необходимости. Так что скажешь? — И Дилайла ослепительно улыбнулась.

На мгновение Диг утратил дар речи. Разум подсказывал, что в квартире маловато места для женщины, собаки и двух набитых вещами чемоданов, но сердце твердило, что, если головокружительно прекрасная женщина просит о приюте, отказывать нельзя. Пока он мучился над этой дилеммой, неловкая тишина была нарушена звонком.

— Доставка на дом, — раздался из домофона голос с индийским акцентом.

— Последний этаж. — Диг вдруг засуетился: на него разом столько свалилось — люди, животные, чемоданы — и все сгрудились в крошечной прихожей. Что-то надо было убрать. — Хорошо, — обернулся он к Дилайле. — Давай-ка я возьму твои чемоданы.

— Ой, — обрадовалась Дилайла, — правда? Я могу остаться? Спасибо! Огромное спасибо. — Она порывисто обняла Дига за шею и прижала к себе.

Руки Дига медленно обвили Дилайлу за талию; сквозь влажное пальто он нащупал ее позвонки, ощутил гладкость кожи на бедрах, упругую мягкость груди, жар, исходивший от ее тела, и когда губы Дилайлы прижались к его раскрасневшейся щеке, он подумал, что поступил совершенно правильно, впустив ее.

Глава девятнадцатая

Надин пьет по крайней мере пятую рюмку водки.

И очень большую рюмку. В два-три раза больше, чем порция в баре. Сначала она смешивала ее с лаймовым соком, но потом махнула рукой. И сейчас пьет чистую водку, без льда, не чувствуя ее вкуса.

Когда Фил пригласил ее к себе после закрытия паба, она поначалу отказалась. Хотя они очень приятно провели время, чему немало способствовали четыре пинты пива, поглощенные Надин, но цепь ужасных событий, тянущаяся за Филом, все туже стягивала ей виски, и Надин хотелось одного: убраться подобру-поздорову, пока голова окончательно не треснула.

Но Фил воспринял отказ с таким огорчением, казалось, он вот-вот расплачется, и Надин внезапно передумала: «О черт, ведь он сирота, у него никого нет». И не понимая, что творит, согласилась зайти к нему выкурить сигаретку — чтобы совесть потом не грызла.

Фил жил на Холлуэей-роуд; поднявшись на третий этаж по гулкой бетонной лестнице, они попали в квартиру, обстановка которой напоминала жилище стариков.

— Я, как въехал, ничего здесь не трогал. Надеюсь, ты понимаешь, почему, — с усмешкой произнес он.

В продуваемой сквозняками гостиной под густым облаком дыма и техно-ритмы сидело с полдюжины молодых людей. Когда вошел Фил, никто из них не повернул головы, за исключением высокой худощавой девушки с длинными прямыми волосами и пышной грудью, выпиравшей из-под детской майки. Она лениво поднялась с подушки, лежавшей на полу, и поздоровалась.

— Это Джоу, — представил девушку Фил. — А это Надин. Мы с Надин жили вместе, когда учились в университете.

— Да ну? — Джоу протянула Филу косячок и снова опустилась на подушку. — А и не знала, что ты учился в университете.

Надин огляделась. Гости Фила были совсем юными и держались отчужденно. У Надин возникло ощущение, что для них она не существует, пустое место, что само по себе было смехотворно: они — всего лишь студенты, она же — известный фотограф со спортивной машиной, квартирой и заказом на 40 000 фунтов. Но Надин догадывалась: если она хочет почувствовать себя в своей тарелке, надо еще выпить, и гораздо больше, чем она уже выпила.

Спустя час и пять бокалов водки Надин внезапно осмелела, а невероятно крепкий косяк придал происходящему слегка сюрреалистический оттенок. Она словно погрузилась в приятный легкий сон, в котором фигурировал Фил — причудливый персонаж, из тех, что иногда забредают в сны, невсамделишный, абсолютно незнакомый и полностью выдуманный.

И вот Надин уже полчаса использует Фила в качестве резонатора, она все уши ему прожужжала про Дига и Дилайлу; про то, какую ошибку совершает Диг, не обращая внимания на попытки Надин вразумить его ради, ведь все опять кончится разбитым сердцем. Фил, несмотря на собственные многочисленные проблемы — настоящие и большие проблемы — оказался хорошим слушателем, он всей душой согласен с тем, что говорит Надин, и она проникается к нему еще большей приязнью. Фил знаком с Дигом, они встречались в Лондоне по праздникам, а потому Надин ценит мнение Фила. К тому же, у него имеется немалый запас травки, которой он щедро делится, позволяя Надин скручивать косяк за косяком.

Фил улыбается и шарит в карманах. Наконец достает из кармана маленькую коробочку из-под индийского лекарства, украшенную разноцветными камешками.

— Похоже, тебе нужно поднять настроение. — Он открывает крышечку.

— Что это? — спрашивает Надин.

— Маленькие кудесники, — ухмыляется. — Примешь одну, и жизнь сразу становится лучше.

— Э-экстази-и! — Надин таращит глаза: хотя сейчас по Филу не скажешь, но раньше он рейв-культуру на дух не принимал.

Фил кивает и протягивает ей таблетку:

— Если в первый раз, то можно половинку.

— Ну нет, давай целую. — Надин всегда полагала, что живет яркой насыщенной жизнью, однако экстази до сих пор не пробовала. Она лихо заглатывает таблетку и погружается в ожидание.

Проходит полчаса, но никаких изменений Надин не чувствует. Разве что наркотический кайф и опьянение усилились; возможно, поэтому ее так странно тянет к Филу, тянет дотронуться до него, обнять его и, чем черт не шутит, поцеловать.

— Под этим толстым свитером, наверное, один мускулы. Навешивать маркизы — дело нелегкое. — Она дергает за рукав свитера из овечьей шерсти. Она чувствует себя ужасно раскованной, отвязной и ужасно телесной.

— Не-а, — смеется Фил. — Остался тощим, как был.

— А ты точно не наркоторговец? — шутливо спрашивает Надин, хотя втайне почти уверена в этом: как иначе объяснить студентов в квартире, и немеренные запасы травки, и таблетку, которую она только что проглотила.

— Нет, — улыбается Фил. И вдруг впивается в нее взглядом: — Черт, Надин, до чего же ты красива!

Надин давится водкой:

— Ох, не надо банальностей.

Фил медленно качает головой, не сводя с нее глаз:

— Это не банальность. Ты — сногсшибательно красива. — Он наклоняется к ней, его лицо оказывается в паре миллиметров от ее лица. Их глаза встречаются. Надин становится немного неловко, но при этом она странно взволнована. Фил неторопливо откидывается на спинку стула, мягким движением вынимает из ее напрягшихся пальцев самокрутку, подносит к губам, глубоко затягивается, раз, другой и бросает окурок в пустую банку из-под пива.

— И с телом у тебя все путем. Молодец, не расплылась. — Он медленно оглядывает ее с головы до ног и в обратном направлении.

По спине Надин пробегает дрожь — вниз по позвоночнику и снова вверх, точно в соответствии с направлением взгляда Фила. Она чувствует себя выставленной на показ, но в то же время ужасно польщенной. Она краснеет.

— И грудь по-прежнему высший класс, — Фил смотрит на выпуклости Надин, как на пару сочных бифштексов с кровью. — Отличная грудь. И размер, и форма — сплошной кайф. И совсем не отвисла. Знаешь, у некоторых женщин груди начинают отвисать.

Если у Надин и были феминистские убеждения, то сейчас они напрочь вылетели из ее головы. Она знает, что по всем правилам, ей следует отвесить Филу пощечину и гордо удалиться, бросив напоследок, что с такой свиньей и сексистом она не желает разговаривать. Но ее самолюбие страдает от недоедания, и она смакует пошлый комплимент, словно выдержанное вино. Она благодарна Филу за то, что он считает ее грудь классной, и даже заявляет об этом вслух.

— Спасибо, — игриво улыбается Надин.

У нее кружится голова от убойного коктейля из алкоголя, марихуаны и лавины сногсшибательных комплиментов. Не говоря уже о химикалиях, которые полощутся в клетках ее мозга.

В глазах напичканной выпивкой и наркотиками Надин Фил превращается в необыкновенную, легендарную личность. Он прожил большую жизнь, полную приключений и превратностей судьбы. Он победил депрессию. Он побывал в тюрьме. Потерял родителей, а его любимая женщина покончила с собой. Его дом сгорел. У него было два нервных срыва. Он был вхож в дома и жизни стольких разных людей. Он рисковал и жил по велению сердца. Он заново рождался, каждый раз вытаскивая себя за волосы из трясины. Он сильный и стойкий. Он смелый и непредсказуемый.

Он — все то, чем не является Надин.

Он лучше Надин.

Внезапно в ее затуманенном мозгу вспыхивает мысль: Надин понимает, чего не хватало мужчинам, с которыми она встречалась после разрыва с Филом. Все они были хуже нее. Не дотягивали до ее уровня, — по крайней мере, с ее точки зрения, — и она не могла их уважать. Слабые, слабые мужчины, они преследуют ее по пятам. Словно от нее исходит некий ультразвук, который способны улавливать исключительно неуверенные в себе субъекты.

Она сыта по горло слабаками. Она жаждет сильного мужчину, такого, как Фил. Да, он не идеален, — далеко не идеален, — недостатков у него хватит на десятерых. Но он сильный. И особенный. И не похож на других. Он необыкновенный.

Если бы Надин была трезва, счастлива и в нормальном состоянии, если бы она не приняла экстази, ее мысли текли бы в прямо противоположном направлении. Надин наверняка сочла бы, что пора прощаться, придумала бы отговорку, оделась, вызвала такси и поехала домой — ибо чем дальше, тем яснее становится, чем завершится эта встреча. И даже сейчас, погребенная под наркотическими бреднями, благоразумная и дальновидная ипостась Надин знает, что ей пора свернуть с этой дорожки, она помнит, что Филу всегда удавалось манипулировать ею, и если она останется, то волей-неволей сдастся на его милость.

Но Надин не трезва, и не счастлива, и далека от нормы. Она улыбается Филу и думает о том, как ей хорошо и как она любит Фила, хотя, конечно, иначе, чем раньше, и если он пожелает ее поцеловать, она не станет кочевряжиться.

Словно прочтя ее мысли, Фил обнимает Надин, легонько ласкает ее запястье. Надин тоже хочется дотронуться до него, попробовать на ощупь его кожу, кости, почувствовать, как бьется сердце под свитером. Она берет его за руку и проводит пальцами по гладкой безволосой коже — коже, к которой она не прикасалась двенадцать лет и которую когда-то так любила, и эта кожа по-прежнему прекрасна на ощупь; как же чудесно находиться рядом с этим мужчиной, мужчиной ее мечты, сильно изменившимся, много пережившим, но оставшимся таким же удивительным, исполненным доброты и человеческого тепла; и сколь чудесно прикасаться к нему, дотрагиваться и чувствовать, как кровь течет по его жилам; и он столько перестрадал, и теперь она хочет обнять его, и заботиться о нем, защищать, стать ему еще ближе, поделиться с ним собой, пережить с ним взлеты, и падения, и просто любить его, как когда-то…

— Не пойти ли нам куда-нибудь.. где поспокойнее? — Фил гладит шею Надин. — Пойдем отсюда? — Фил опять касается ее волос. Гладит, потом легонько проводит тыльной стороной ладони по ее щеке. Жест столь нежен, что Надин немедленно превращается в желе и понимает, что должна сделать. В конце концов, в чем смысл жизни, как не в людях, в общении с ними, в любви к ним, и все правильно, и все хорошо, потому что Фил хороший, красивый, и все будет прекрасно, и нет ничего лучше и правильнее, чем любить…

— Я хочу заново познать тебя, Надин Кайт. Я хочу остаться с тобой наедине. Идем. — Он протягивает ей руку.

— Куда?

— Не спрашивай.

Во всем ощущается налет нереальности — Фил, его квартира, этот вечер. Надин начинает казаться, что она снимается в кино, не имеющем ни малейшего отношения к ее жизни.

Она берет протянутую руку и послушно идет за Филом.

Глава двадцатая

Диг пытался не забивать себе голову случившимся, но давалось ему это тяжело.

Дилайла только что совершила крупнейшее бытовое преступление, известное человечеству. Бытовые преступления разнообразны: не вешать новый рулон туалетной бумаги, когда закончится предыдущий; не убирать остатки пищи с посуды, прежде чем положить ее в посудомойку; не закрывать крышками то, что было ими закрыто; не перематывать видеокассеты и не взбивать подушки. Но то, что сделала Дилайла, — не положила компакт-диски обратно в коробки — было самым серьезным преступлением. Диг сдерживался из последних сил. В конце концов, он сам предложил ей послушать музыку. Но он полагал, что она выберет одну пластинку и тем ограничится. Дилайла же пришла в полный восторг от многочисленных полок с расставленными в алфавитном порядке дисками и теперь играла в диск-жокея, радостно выхватывая с полок то одну, то другую плоскую коробочку. В схватке со своим неврозом Диг потерпел поражение.

— Хм… ты не могла бы класть их обратно в футляры, а?

— Конечно, — рассеянно ответила Дилайла, сняла с полки жутких «Венгабойз» и сунула диск в проигрыватель. Извлеченный оттуда альбом Шенайа Твейн она сунула обратно в коробку, на чем и успокоилась, решив, что вполне удовлетворила просьбу Дига.

Диг откинулся на спинку дивана и вздохнул. Его полки были забиты музыкой, которая ему не нравилась. Диски доставались ему задарма. Каждый день он возвращался домой с пригоршней компактов, но слушать их не собирался. Прежде он считал дармовые диски преимуществом своей профессией, однако в последние несколько лет британская поп-музыка, к величайшему сожалению, скатилась в выгребную яму тупого евро-диско, и Диг начал подумывать о том, чтобы избавиться от дареных компактов. «Степс», господи прости. «Билли». Бритни Спирс. И откуда они взялись? И что за юное поколение мы воспитали?

Его перекосило, когда он услыхал первые такты «Бум-бум-бум». Диг в ужасе уставился на Дилайлу. Она весело подпрыгивала под музыку, негромко подпевая. Неужто ей такое может нравиться? Невероятно!

— Здорово! — просияла она. О боже, подумал Диг. — Я немножко отстала по части музыки. За весь год купила только один компакт — «Я ждал тебя» Робби Уильямса. Великолепный! Но Алекс предпочитает джаз. Вот мы его и слушаем. А эти новые ребята все такие классные, правда? Такие простые и симпатичные мелодии. Старая добрая поп-музыка! — Она улыбнулась и опять принялась рыться на полках в поисках еще какого-нибудь кошмара.

Диг схватился за голову. Надин была права: Дилайла уже не та девушка, какой он ее помнил. Лучше бы она слушала Фила Коллинза. Прежняя Дилайла швыряла пустые пивные банки в телевизор, когда по нему крутили какую-нибудь попсу и замысловато ругалась, дабы выразить свое отвращение к подобной тупости и неоригинальности. Прежняя Дилайла бродила по школе Святой Троице, обливая презрением вопящих фанатов «Дюран Дюран», сдирая сладенькие постеры со стен и наклейки с парт. Прежняя Дилайла сидела у него на плечах в пропахших пивом лондонских забегаловках, размахивала бутылкой с пойлом и наслаждалась интеллектуально-замогильными «Кью», неистовыми «Эко и Баннимен» и энергичными «Смитс». Тогда она понимала толк в музыке.

Нынешняя Дилайла обнаруживала музыкальные пристрастия двенадцатилетней соплячки.

Как время бывает жестоко к людям!

Впрочем, Диг подарит ей эти диски. Все. Завтра же найдет большую картонную коробку, сложит в нее все эти техноколоровые, бессмысленные, стерильные компакты и подарит Дилайле. С удовольствием.

Дигби сидел у его ног, не спуская с него водянистого взгляда. Внезапно пес задрожал и тоненько заскулил.

Что за уродливая собака! Не симпатичный уродец, не породистый урод, как мопс или бульдог. Просто мордоворот.

— Чего тебе? — ровным тоном осведомился Диг. Пес опять заскулил. — Дилайла, по-моему, твой пес заболел. Он трясется и воет.

— Да нет. Ему всего лишь нужно в туалет. Не выведешь его?

— Вывести? Куда? — Диг представил, как Дилайла вытаскивает из чемодана пластиковую штуковину с сиденьем и крышкой — этакий собачий туалет.

— К ближайшему дереву, например, — в ее голосе Дигу послышался легкий сарказм.

— Ну да, конечно. — Он глянул в окно: дождь еще не прекратился. Отлично. Диг натянул кожаную куртку, взял зонтик, прицепил к ошейнику Дигби фирменный поводок от Луи Вуитона, замер на секунду, осознавая, что у собаки поводок от Луи Вуитона, и поволок пса вниз по лестнице — к каштану, росшему рядом с домом.

Дигби задрал лапу и оросил ствол тончайшей струйкой.

— И это все? — обиделся Диг. — И ты вытащил меня под проливной дождь ради такой фигни? Да из моего соска можно больше жидкости выжать! О черт. — Он вздохнул и направился назад, к дому. Но псу, очевидно, понравилось гулять под дождем, и он решил исследовать окрестности. — Нет! — крикнул Диг. — Мы возвращаемся. Хорошего помаленьку. — Пес не внял приказу, он стоял неподвижно, умоляюще глядя на Дига. — Что ж, — вздохнул Диг, — если ты не желаешь вести себя, как подобает взрослой особи, придется поступить с тобой, как со щенком. — Он нагнулся, чтобы схватить Дигби; тот отпрыгнул назад. Диг опять нагнулся, собака отбежала еще дальше. Так продолжалось до тех пор, пока они не приблизились к дороге, и в тот момент, когда Дигу удалось поймать животное, мимо промчался грузовик, обдав Дига водой из огромной лужи.

Диг ошарашенно замер, вода стекала по его лицу, брюки тяжело липли к ногам.

— Твою мать, — выругался он.

Когда он вернулся домой, Дилайла уже оставила в покое проигрыватель, голые компакты валялись по всей квартире. Дилайла деловито распаковывала вещи, разбрасывая по комнате одежду и белье. Заслышав стук входной двери, она обернулась:

— Вы уже? Он нормально сходил?

— Да… — пробормотал Диг, ожидая сочувственных комментариев по поводу мокрой одежды.

Однако внимание Дилайлы было приковано исключительно к Дигби, с которым она начала немилосердно сюсюкать.

— Холосый мальчик, — пищала она странным потусторонним голоском. — Ты ведь холосый мальчик, да? Ты сделал пи-пи, порадовал дядюшку Дига? Умничка! — И она опять принялась лихорадочно распаковывать вещи.

Вот она достала мешочек из черной замши, извлекла из него четыре китайских шара и нежно потерла большим пальцем. К шарам были привязаны длинные нитки. Дилайла принялась аккуратно развешивать их по углам. Диг озадаченно наблюдал за ней.

— Китайские шары, — назидательным тоном сообщила Дилайла. — Специально для помещений. Они создают энергетическое поле, которое порождает позитивные вибрации, удаляет все негативное и очищает нашу энергию.

— А-а, — протянул Диг в приливе легкой нервозности, которую он всегда испытывал, когда речь заходила о «нетрадиционном». Того же сорта напряжение неизменно охватывало его, когда начинались дискуссии о Боге, словно он был чем-то большим, нежели смутно-абстрактным понятием или эмоциональным присловьем.

— Белая яшма, — Дилайла указала на шар. — Говорят, она направляет энергию в нужное русло, фокусирует наше внимание и способствует целенаправленному мышлению. То, что мне сейчас нужно… Оливин, — она ткнула пальцем в другой камень, — соединяет нас с нашими судьбами и способствует постижению духовных истин. Изумруд — камень мудрости, он побуждает своего обладателя делиться мудростью и любовью с другими. Аквамарин — великий целитель. Он помогает анализировать трудные ситуации с точки зрения всепоглощающей любви. А это, — с торжественной серьезностью продолжала она, сунув руку в соблазнительный вырез все еще мокрой блузки и вытаскивая на свет божий сверкающий обломок призматической формы, — это я ношу у сердца. Мать-жемчужина. Великая защитница, она олицетворяет материнскую любовь, — благоговейным тоном подытожила Дилайла, поглаживая камешек.

Диг не знал, что ответить, и в комнате повисла тишина. Дилайла с печальной миной сунула жемчужину обратно в бюстгальтер, Диг сглотнул.

Вздохнув, Дилайла тряхнула головой:

— Я бы не прочь отправиться баиньки, Диг, если ты не возражаешь. Сегодня был трудный день.

Диг взглянул на часы: без десяти десять. Обычно он не ложился спать по крайней мере до полуночи. В его спальне не было телевизора. И он даже не успел переварить карри. Каким образом ему коротать вечер?

— Э-э… да… конечно. Сейчас постелю тебе на тахте.

Черт, думал он, стеля постель гостье, которая даже не подумала предложить свою помощь, придется читать перед сном. Кошмар! Последние полгода он читал «Пляж» и пока добрался только до 85-й страницы. В основном он использовал книжку в качестве подставки для чашки утреннего кофе. Диг был не большим любителем чтения.

— Ладно, — произнес он, почесывая в затылке, — тогда до завтра. Ты знаешь, где что найти? Разбудить тебя утром?

— Не надо, — улыбнулась Дилайла, — я встану вместе с тобой. — Она приблизилась и положила руки ему на плечи. — Спасибо, Диг. Огромное спасибо. Ты был так добр. Я… мне… в общем, спасибо! Ты замечательный, правда.

Она обняла его по-медвежьи, почти не касаясь. Великолепно, подумал Диг, и приподнялся на цыпочках, чтобы стать одного роста с ней. И тоже обнял ее, зарывшись лицом в прохладные шелковистые волосы и вдыхая запах утренней росы. О черт, думал он, о Дилайла! Ты и понятия не имеешь, что ты со мной делаешь. Ты так красива и так сексуальна, и как же мне хочется затащить тебя в спальню прямо сейчас, облизать всю, с головы до ног, и затрахать до беспамятства.

Дилайла поглаживала его по влажной рубашке, и — раз! — мистер Весельчак, обретающийся в штанах, не заставил себя долго упрашивать.

— Дилайла, — забормотал Диг, прижимаясь носом к ее щеке, — о, Дилайла. — Он закрыл глаза, сдвинул брови, едва не взрываясь от интенсивности нахлынувшего желания, и вдруг, в одно мгновение, Дилайла исчезла. Выскользнула из его объятий, словно кошка, намазанная вазелином.

— Спокойной ночи, — раздался ее голос уже из коридора. Легкая волна аромата росы достигла ноздрей Дига, прежде чем гостья скрылась в ванной.

Диг растерянно покачал головой.

Черт.

Что произошло? Только что она была… и вот уже ее нет… А у него эрекция в полном разгаре, и… и…

Вздохнув, он погасил верхний свет, бросил взгляд на четыре шара, зловеще светившихся по углам гостиной, и отправился спать.

Глава двадцать первая

Надин точно не помнила, как они с Филом добрались до места.

Они прошли через несколько комнат, в каждой из которых сидели небольшие группки людей. Когда дверь отворялась, люди виновато поднимали головы, отрываясь от своих занятий. Потом Надин с Филом вышли из квартиры, миновали коридор, нырнули под арку, открыли дверь, затем еще одну… Надин совершенно запуталась и не поняла, как они оказались в небольшом гараже с низким потолком и бетонным полом.

В гараже было обжигающе жарко и сухо, тепло шло от трех газовых обогревателей, работавших на полную мощность. Воздух был пропитан едким запахом использованного наполнителя для кошачьих туалетов и мясного «Вискаса». С десяток или более кошек разных пород и размеров дремали, ели, резвились.

Прежде чем Надин успела поинтересоваться, чей это гараж и почему в нем заперты кошки, язык Фила уже облизывал ее гланды, а пальцы порхали по ее спине, словно он играл на цитре. В следующее мгновение они уже рвали друг на друге одежду: расстегивали пуговицы, жужжали молниями, выдергивали, сбрасывали, стягивали через голову.

Одежда Надин кучкой валялась на полу у ее ног, джинсы и свитер Фила из овечьей шерсти картинно драпировали деревянные козлы, персидский кот цвета кофе со сливками принялся точить когти о кроссовки Фила.

Фил поднял Надин, она обхватила его ногами. Он бережно опустил ее на козлы. Огромный желтый кот с глазами разного цвета громко мяукнул и отпрыгнул в сторону. Фил ловко стянул с нее трусы, еще более ловко стянул свои (желтые хлопчатобумажные подштанники, отметила Надин, поморщившись и тут же позабыв о них). Нагнувшись, Фил пошарил в носках, все еще остававшихся на нем, и чудесным, по мнению Надин, образом вернулся в вертикальное положение с презервативом в руках.

— Уф, — прошелестела она, — целее будем.

Фил улыбнулся и разорвал зубами глянцевый сиреневый пакетик. Он со знанием дела натянул презерватив, а затем легко, без усилий, так что Надин даже не заметила, вошел в нее.

Несколько секунд они почти не двигались, глядя друг другу в глаза и синхронно дыша. Надин полностью отдалась физическим ощущениям, сознание с ними не могло конкурировать. Никогда прежде она столь остро не чувствовала ритмы своего тела, ритмы чужого тела. Они с Филом словно сочиняли музыку, играли утонченнейший дуэт на рояле, пели вместе в идеальной гармонии, ласкали арфу в четыре руки. Это было прекрасно…

Пожилой черный кот с седыми усами нервно потерся о голые лодыжки Фила, деликатно их обнюхал, медленно повернулся и, задрав хвост, деловито выпустил ярко-желтую струю мочи.

— Блин, — прошипел Фил и пнул кота. Тот увернулся от удара, проворно метнувшись в сторону.

Они двигались все быстрее, но по-прежнему синхронно, словно одно существо; Надин растворилась в этом гипнотизирующем ритме. Как прекрасно, как удивительно прекрасно, что они такие разные, она мягкая, а он твердый, она гладкая, а он волосатый, он сильный, а она слабая, но когда они вместе вот так, как сейчас, все наполняется глубоким смыслом, они словно ключ в замке, и почему она никогда не замечала этого раньше, почему не понимала прежде, как необыкновенно прекрасно заниматься тем, что сам Господь Бог заповедал…

Тощий косоглазый бирманский кот, сидевший на раскладушке, глянул на нее со значением, отвернулся, резко задрал заднюю лапу и принялся вылизывать анус, тщательно и увлеченно.

Надин закрыла глаза, зарылась пальцами в волосы Фила и изумилась, ощутив кожу на его скальпе, изумилась тому обстоятельству, что скальп можно видеть, но нельзя пощупать, потому что он весь в волосах, и ей стало интересно, что будет, если Фила обрить, но тогда появится щетина, и ее придется снимать воском, чтобы по-настоящему почувствовать, какова на ощупь кожа на голове. Она представила, как размазывает горячий воск по бритоголовому Филу, горячий, красный, жидкий воск, и отдирает его кусками с помощью листков белой бумаги…

Толстомордый английский кот, обнюхав кончик ее носа, подпрыгнул с душераздирающим воплем и опустился на спину Фила.

Тот взвыл.

Надин открыла глаза и тут же уперлась взглядом в вытаращенные глаза Фила.

— Ты в порядке?

Фил кивнул, продолжая двигаться.

Надин опять отдалась на волю естественного ритма, наслаждаясь тем, как тела при соприкосновении выделяют пот, белизной кожи на плечах Фила, ощущением его движений внутри нее, легких, свободных, — вперед, назад, вперед, назад, словно внутри нее работала машина совершенной конструкции, пребывающая в идеальной гидравлической гармонии. Вперед, назад, вперед, назад… как хорошо смазанный поршень. Она вообразила огромный сверкающий хромированный аппарат и двигатели, работающие бесшумно, неостановимо…

Двигатель набирал обороты, и Надин позабыла обо всем на свете. Она не замечала времени, не замечала, что у нее затекли руки, не чувствовала боли, не замечала, как быстро движется Фил. Она не увидела, как его зрачки внезапно сошлись у переносицы, и не услышала, как он зашептал: «Слава богу, слава богу, сейчас я кончу, сейчас… я кончаю».

Они повалились на пол, слившись в поцелуе, обливаясь потом, тяжело дыша. Фил обвил ногами Надин и крепко сжал ее, очень крепко. Он поцеловал ее в потную макушку и погладил по щеке. Английский кот воровато приблизился и начал обнюхивать зад Фила.

Они молча лежали на полу, у Надин закрывались глаза. Она вдруг почувствовала себя очень, очень усталой, ей захотелось спать. В гараже было жарко, как в джунглях, Надин чудилось, что она уплывает куда-то далеко-далеко, прочь от реальности. В голове плыли приятные бессвязные мысли.

— Это было необыкновенно, Надин Кайт, — прошептал Фил ей на ухо, не обращая внимания на кота, лизавшего подошвы его ног, — ты даже не знаешь, как много это для меня значило. — Он поцеловал ее веки, голова Надин покоилась на его предплечье.

Она улыбнулась и погрузилась в забытье.

— Шафран! Янтарь! Укропчик! Маленькие мои, ваша мамочка пришла! — Надин проснулась. — Мэрфи! Мак! Топаз! Где вы, ангелочки мои? — Надин резко села, прикрывая голую груди руками. — Охра! Мамуля пришла!

Фил тоже сел. Они переглянулись.

— Черт, — прошептал Фил, вдевая ноги в пугающе желтые подштанники. — Черт. Это Фрида. Прячься. — Он приподнял синтетическую скатерть, свисавшую с козел, и жестом указал Надин, где ей надлежало скрыться. Она схватила свою одежду и скользнула под козлы. Оттуда пулей вылетели два алебастрово-белых сиамский кота.

— Кто такая Фрида? — прошипела Надин.

— Ш-ш.

— Филип? — услыхала Надин женский голос примерно в метре от козел. Ей были видны женские ноги, обутые в огромные серебристые туфли на платформе, толстые икры пестрели рваными венами и блошиными укусами. У Надин тут же все зачесалась. — Филип! Что ты тут делаешь с моими малютками? — У Фриды был отменно четкий выговор, как у диктора.

— Прости, Фрида, — залепетал Фил, — я… просто… зашел проведать кошечек… узнать, все ли в порядке… Привет, малыш, привет, — произнес он дурацким тоном и сделал ручкой надменному персидскому коту. Тот бросил на Фила презрительный взгляд, фыркнул и принялся тереться о ноги хозяйки.

— В два часа утра? И полуголым? — недоверчиво расспрашивала дама.

— А… ну да. Здесь довольно жарко, сама понимаешь. — Надин видела, как он переминается с ноги на ногу.

— Гм-м, — многозначительно хмыкнула женщина. — Должна тебе заметить, что часы посещений в обители моих кошечек давно истекли. И между прочим, — нарочито громко продолжала она, словно обращалась не к Филу, но к кому-то третьему, — между прочим, сегодня вечером, Филип, у дверей твоей так называемой квартиры произошел странный и шумный инцидент. Весьма пожилой джентльмен, выдававший себя за твоего отца, причитал по поводу переносного телевизора. Сторож его прогнал, однако пожилой джентльмен выразил твердое и недвусмысленное намерение вернутся. Он заявил, что будет возвращаться до тех пор, пока не воссоединится с вышеупомянутым переносным телевизором. А сейчас, Филип, я предлагаю тебе отправиться в свою квартиру к твоим так называемым жильцам.

Надин увидела, как женщина нагнулась, чтобы погладить кошек, вившихся у ее ног. Даме было лет семьдесят, ее желтые волосы, напоминавшие сахарную вату, были уложены в пышный кокно, косметику самых смелых оттенков — от абрикосового до нежно-голубого — она, похоже, накладывала щедро и не глядя в зеркало. Ее густо подведенные глаза, словно прожекторы, рыскали по полу: от кошачьих гамаков к столбикам для заточки когтей и наконец под козлами. Надин отпрянула и крепче прижала колени к груди, свернувшись в комок.

— Так, Филип, — Фрида резко выпрямилась, — могу ли я попросить тебя немедленно подняться наверх и обсудить с твоими друзьями перспективу отхода ко сну. Сию же минуту. Разумеется, тебе известно, что никто столь не благоволит дружескому веселью, как Фрида. Однако время для празднеств и забавных дурачеств миновало, наступило время для сна. Будь любезен, Филип. Заранее спасибо.

И засим она удалилась. Надин видела, как ноги на платформах протопали по бетонному полу, слышала, как на другом конце гаража распахнулась и захлопнулась дверь, и звук шагов Фрида смолк в отдалении. Надин снова могла дышать. Она выкарабкалась из-под козел, и Фил принял ее в свои объятья.

— Что это за баба? — Надин мягко высвободилась из объятий, вдруг показавшихся чересчур крепкими и назойливыми.

— Фрида, — ответил Фил, покусывая ее ухо.

— Кто она такая?

— Старая чокнутая дура. Живет по соседству. Это ее гараж. В пятидесятые она была чем-то вроде эротической танцовщицы и с тех пор воображает себя знаменитой кинозвездой.

— Так это ее кошки? — Надин оглядела кошачью компанию.

— Ага. Она держит их здесь, потому что не желает терпеть шерсть и запах в квартире.

— Немного жесткого, правда? — Фил пожал плечами и поцеловал Надин в шею. — А что это за история про старика и телевизор?

— Хрен его знает, — вздохнул Фил, — этот дом кишит выжившими из ума пенсионерами, которые воображают, что их мамочки до сих пор живы, а страна по-прежнему воюет. Он наверняка меня с кем-то спутал. А телевизора у него, небось, отродясь не было… Да какое нам дело, — замурлыкал Фил, — до старых маразматиков, иди сюда, моя несравненная секс-богиня. — Он ухмыльнулся и настойчиво потянул ее к себе, не оставляя ей выбора. — Я могу трахать тебя целую вечность.

Уф-ф, подумала Надин, лучше бы ты этого не говорил. Как-то странно прозвучало. Впрочем, и вся ситуация начинала казаться Надин странной. Что она здесь делает, черт побери? Зачем ей понадобилось, хлебнув коктейля из алкоголя и наркотиков, забраться в эту вонючую кошачью дыру вместе с глубоко травмированным мужчиной? Возможно, это очень рок-н-рольное поведение, но определенно не ее стиль.

Надин помнила, как он разбередил ей душу чуть ли не до полного забвения всего и вся, и каким чутким слушателем показал себя потом — сочувственным, внимательным, добрым; Надин помнила, как он сразил ее мощными комплиментами и как она абсолютно добровольно согласилась спуститься с ним в гараж; и особенно хорошо Надин помнила, с каким удовольствием занималась сексом — это было умопомрачительно! — но сейчас… что, черт возьми, она здесь делает?

Пусть в ее душе и уцелели остатки любви и нежности, но он совершенно не в ее вкусе. Слишком тощий, слишком бледный и вдобавок эти чересчур черные волосы на теле, резко контрастирующие с известковой белизной кожи, столь белой, что сквозь нее просвечивают волосяные мешочки. И эти длинные стройные ноги, слишком похожие на женские; она совсем позабыла, как они выглядят. Его шевелюру, в которую она с таким пылом зарывалась пару часов назад, было бы неплохо хорошенько отмыть, а его руки безволосые и чересчур мягкие, словно лишенные костей. Но хуже всего подштанники… Надин никогда прежде не спала с мужчиной, носившим подштанники, да еще ядовито-лимонного оттенка.

Надин вдруг обратила внимание на его глаза — джинсово-голубые, которые она так любила, когда училась в университете. Теперь в них появилось странное выражение. Глаза смотрели чересчур пристально, пронзая насквозь, словно автоген металлическую дверь. Фил напомнил ей электрического ската. Надин поежилась.

— Мы можем остаться здесь, — бормотал Фил, — никто нас не найдет. Никто не знает об этом месте, кроме меня. — И у него плохие зубы! Очень плохие. — Еще полчасика. Дай мне полчаса, и мы посмотрим, сумею ли я сделать это еще лучше.

Что?! О нет! Нет, нет, нет. Надин поспешно натянула трусики, словно пояс верности. Вскочив на ноги, она нырнула в вязаное платье.

— Прости, Фил, но мне пора, — она глянула на часы. — Черт! Уже почти два! Сколько же времени мы здесь пробыли!

— Много, — горделиво улыбнулся Фил.

— Давай вернемся, а? — бодрым тоном предложила она, вдевая руки в рукава пиджака.

Она посмотрела на Фила. Он сидел в лимонных подштанниках, скрестив ноги и наматывая на палец прядь грязноватых волос. На талии, над подштанниками, образовалась складка бледной кожи, и пожилой одноглазый сиамский кот норовил устроиться у Фила на коленях.

Надин передернуло.

Ей захотелось домой.

В прихожей их с нетерпением поджидала Джоу, она ожесточенно обкусывала заусеницы, не выпуская из пальцев тлеющую сигарету.

— Где ты шляешься, мать твою? — набросилась она на Фила. — Здесь такое творилось! — Она бросила презрительный взгляд на Надин и выпустила облако сигаретного дыма. — Твой шнурок заявился и давай орать, как резаный, про какой-то гребаный телек, а потом выползла эта старая карга из соседней квартиры и давай лаяться насчет шума, а потом…

— Не дергайся, лапуля, — Фил крепко сжал плечо Джоу и с улыбкой обернулся к Надин. — Я показывал Надин кошек Фриды, всего-то. А теперь я снова здесь.

— Да, но что делать с твоим шнурком? Он сказал, что будет приходить каждый вечер, пока…

— Не дергайся, тебе говорят! Это какой-то старый маразматик. Поняла? — твердо произнес Фил и, приложив палец к губам девушки, развернул ее .

Подмигнув Надин, он крепко взял Джоу за плечи и исчез с нею за одной из многочисленных дверей.

Надин ошарашенно моргнула, она чувствовала себя немного глупо. Он вернется? Надо ли ей подождать? Или же она должна была следовать за ним? И что это за ерунда насчет «шнурка»? У Фила нет «шнурка». Его отец умер.

Постояв в прихожей несколько минут, Надин решила, что Фил не вернется, а сама она ведет себя, как последняя дура. Обнаружив на телефонном столике номер вызова такси, она сняла трубку.

Надин не хотела оставаться здесь ни минуты.

Такси должно было забрать ее на улице, и в ожидании она нервно мерила шагами тротуар. Когда рядом с ней затормозила синяя «гранада-гиа», она с облегчением упала на заднее сиденье и объяснила водителю-турку, куда ехать.

Между ног — и внутри, и снаружи — саднило, мускулы на бедрах начинали побаливать. Кожа вокруг губ горела огнем, в голове путались и рвались смутные образы и недодуманные мысли. Уличные фонари и витрины плясали перед глазами, яркий неоновый свет, словно булавками, колол зрачки.

Надин не понимала, что произошло этим вечером. Она не понимала, кто она, где была и куда направляется.

Она осталась совсем одна.

Ей хотелось принять ванну.

Ей хотелось домой.

Глава двадцать вторая

Диг разбудили в семь утра. Вынырнув из причудливого, но приятного сна, в котором фигурировали рожки с мороженным и Кайли Миноуг, он обнаружил, что Дигби лихорадочно тычется сальной мордой прямо ему в ухо. От пса несло карри.

Сообразив, что столь настойчивое поведение Дигби имеет непосредственное отношение к состоянию его мочевого пузыря, — не говоря уж о том, какие последствия могло оказать на нежный желудок псины уворованное карри псины, — Диг рывком вскочил, запрыгнул в шорты и звонко хлопнул себя по ляжкам, приглашая собаку в гостиную, где на тахте сладко спала Дилайла. Диг надеялся, что пес бросится сообщать новости о своем мочевом пузыре хозяйскому уху.

План не сработал. Дигби не стал будить хозяйку, он уселся у изножия ее постели и умоляюще воззрился на Дига, тихонько поскуливая; на масляных усах собаки мелко подрагивало зернышко золотистого риса. Диг легонько похлопал по одеялу, под которым мертвым сном спала Дилайла, пытаясь науськать Дигби на хозяйку, но пес лишь глянул на него, как на слабоумного, и опять заскулил. Диг понял, что у него есть три варианта:

а) нарушить ангельский сон Дилайлы и настоять, чтобы она вывела пса;

б) самому заняться опорожнением мочевого пузыря Дигби;

в) позволить псу обмочить ковер.

Вариант а) казался слишком жестоким, вариант в) был абсолютно непроходимым. Так что у Дига не оставалось выбора. Но часы показывали семь утра, на улице по-прежнему шел дождь, и Дигу предстояло натянуть на себя кучу одежды, чтобы вывести собаку. Подобная перспектива ужасла, поэтому Диг обхватил животное за костлявую грудную клетку и поволок его на кухню, где повсюду валялись обрывки фольги из-под карри, подтащил пса к окну и высунул пса наружу, приговаривая шепотом заветное заклинание:»пс-пс».

Пес отреагировал не слишком адекватно. Он рвался из рук Дига, таращил глаза, словно вопрошая: «За что ты хочешь меня убить? Что я такого сделал?»

Диг переместил руку пониже и принялся тыкать в то место на животе Дигби, где, по его мнению, находился мочевой пузырь, в попытке выдавить жидкость из пса, как из грелки. Такой подход понравился Дигби еще меньше. Он принялся сучить крошечными лапами еще отчаяннее, но все же Диг добился своего: пес вдруг обмяк в его руках, и струя собачьей мочи элегантной дугой хлынула на ветки каштана, росшего под окном.

— Молодец, — похвалил Диг, — хороший мальчик…

— Господи!!! Боже… Что ты делаешь? — От этого пронзительного вопля Диг подпрыгнул. Женские руки уже оттаскивали его от окна. — Оставь его… да отпусти же!

Застигнутый врасплох, Диг резко обернулся, забыв проверить полностью ли опорожнен мочевой пузырь Дигби. В следующий миг он в ужасе увидел, как бойкая струя жирным золотистым полумесяцем повисла над кухонным полом, обильно орошая полки, раковину, Дилайлу, стоявшую в трусиках и бюстгальтере, и фольгу, валявшуюся у ее ног.

Диг не успел оценить причиненный ущерб: у него перехватило дух от эротичного явления Дилайлы: в трусиках и лифчике она походила на греческую богиню, несмотря на ручейки лимонно-желтой мочи, стекавшей по ее фантастически плоскому животу прямиком в трусики. Диг проглотил слюну. Струя собачьей мочи иссякла столь же резко, как и возникла; потрясенная троица словно приросла к полу, тишину нарушало лишь «кап… кап…», то были последние капли из мочевого пузыря Дигби.

Дилайла, открыв рот, с изумлением смотрела на свое тело. Осознав наконец, что произошло, она скривилась от отвращения.

— И-и-и-и! — завизжала Дилайла, бессмысленно тряся руками. — И-и-и-и!!!

Диг уронил пса на пол, и тот поскользнулся в собственной луже.

— Дилайла! Прости… о черт… — Диг схватил новую губчатую тряпку, — вот… давай я тебе помогу. — Он принялся вытирать напрягшееся тело Дилайла, стараясь из всех сил избегать наиболее интимных мест, что было нелегко, ибо эти места оказались самыми мокрыми.

— И-и-и!.. — не унималась Дилайла.

— Возьми, — Диг протянул ей тряпку, — остальное… сама. Я … э-э… включу тебе душ.

— И-и-и-и! — Дилайла проворно схватила тряпку и принялась оттирать внутреннюю поверхность ног.

Диг старательно отводил глаза от мягкой золотистой поросли, выбивавшейся из-под трусиков.

Ему пришлось пробираться в полумраке среди вещей, кучами разбросанных по его бывшей гостиной, ныне превратившуюся в спальню Дилайлы. Два ее чемодана валялись на распашку, их содержимое, сложенное небольшими стопками там и сям, заполонило всю комнату. На столике у кровати стояло целых три стакана с водой, на полу белели листы бумаги. Диг подавил желание немедленно прибраться; сжав кулаки, так что костяшки побелели, он твердил себе: «Спокойно, спокойно, не всем же быть такими чистоплюями, как ты».

Ванную тоже было не узнать: всюду в художественном беспорядке громоздились бутылочки и баночки. Те, что в белой упаковке, предназначались для удаления, очищения и ухода за контактными линзами; Диг и не предполагал, что Дилайла носит линзы. Косметические снадобья в мятно-зеленых бутылочках обещали, по мнению Дига, немыслимые чудеса; картину завершал невероятных размеров мешок с ватными шариками, брошенный на унитазный бачок. Кроме того, Дилайла воспользовалась одним из его полотенец, напрочь порушив еженедельный полотенечный круговорот, и оставила мокрый банный коврик на полу, вместо того, чтобы повесить его на край ванной. И — о боже! — она извела рулон туалетной бумаги и водрузила новый поверх пустой катушки… Просто приткнула рулон и все, когда и требовалось-то лишь снять старую картонку, выбросить в мусорное ведро и повесить новый рулон — как просто… Ну как можно быть настолько ленивой!

Спокойно. Без истерики. Спокойно.

Диг переключил кран на душ, проверил температуру воды, расправил полотенца, заменил рулон туалетной бумаги, выстроил пузырьки Дилайлы в симпатичную прямую линю и, удовлетворенный, ринулся обратно на кухню. Дигби лежал там, где он его оставил, — в луже мочи. Бедный пес явно не понимал, где он находится, и почему эти странные люди хотели выкинуть его из окна. Дилайла все еще вытиралась тряпкой, бывшей пять минут назад новой, а теперь годившейся только на помойку.

Диг замер на пороге, пораженный открывшимся зрелищем: не жутким беспорядком, не потеками собачьей мочи, не пятнами соуса, окрашенного куркумой и заляпавшего белую кухонную плитку, и не зернами жирного риса, прилипавшиму к полу, но великолепием Дилайлы, стоявшей к нему спиной, причудливо вывернувшей ноги, чтобы получше их оттереть. Каштановые волосы колыхались под лучами пробивавшегося сквозь облака солнца, белизна трикотажного белья слепила глаза. Дилайла выглядела, как модель на упаковках с бельем в универмаге «Маркс и Спенсер». Она была изумительна. И как он мог отпустить ее тогда, много лет назад? Почему не пошел за ней на край света, почему не явился в церковь десять лет назад и не предотвратил ее брак с этим Алексом? Он должен был сражаться за нее. Девушку, вроде Дилайлы, встречаешь только раз в жизни… или чаще?

Из дивной мечтательности его вывела сама Дилайла: порывисто обернувшись, она глянула на Дига полными слез глазами, зажала рот рукой и со всех ног кинулась в ванную.

— Что с тобой? — крикнул Диг, бросаясь следом.

Он влетел в ванную в тот момент, когда Дилайла, одной рукой вцепившись в край раковины, другой придерживая волосы, содрогалась в шумных конвульсиях.

О боже, подумал Диг, только не в раковину, ну пожалуйста… только не туда. Для этого существуют унитазы. Однако вслух он произнес:

— Бедняжка. Ты как?

И похлопал ее по спине и принес стакан воды. Присев на край ванны и дрожа всем телом, она уверяла его, что с ней все в порядке. Ее кремовая кожа вдруг посерела и обмякла, за стакан же она ухватилась, как утопающий за соломинку.

Диг потопал вон, когда она заявила, что хочет принять душ. Прошел через гостиную, натыкаясь на вещи, намеренно проигнорировал вонь, грязь и очумевшего пса на кухне и укрылся в благословенном святилище — своей спальне. Устало повалился на кровать и повернул голову, чтобы узнать время — 7.15. Сколько же гнустей случилось за столь короткий промежуток времени! Неужто за пятнадцать минут можно столько всего испортить? Он подтянул колени к груди и закрыл глаза. Ему привиделась Дилайла в нижнем белье, но на сей раз без собаки, мочи, карри, беспорядка и блевотины — только Дилайла в неглиже и он сам…

До того, как прозвонил будильник, Диг предавался упоительным мечтам, а также мастурбации, имея на то, как он полагал, все основания. В результате в 8.15. он был готов начать день заново, выбросив из головы первое, неудачное, начало.

Дождь перестал, и солнце настойчиво рвалось сквозь шторы. Когда Диг вошел в ярко освещенную гостиную, Дилайла была уже одета — в потертые джинсы, черные сапожки из крокодиловой кожи на высоком каблуке и черной свитерок. Она была одной из немногих женщин, подумал Диг, кому идут джинсы. Дилайла сидела на корточках, прихлебывала кофе и лихорадочно рылась в бумагах, увеличивая беспорядок. Она обернулась, почуяв присутствие Дига.

— Привет! — весело воскликнула Дилайла, раскачиваясь на каблуках. — Ты уже оправился от шока?

— Вроде бы, — почесывая голову, Диг устроился на подлокотнике тахты, неубранной, отметил он.

— Прости, что так получилось. И прости, что накричала на тебя из-за собаки. Я должна была сообразить, что ты не хотел обидеть Дигби… Знаешь, когда замешаны близкие и любимые, я иногда перегибаю палку.

— Ерунда, не бери в голову, — великодушно позволил Диг. — А как ты себя чувствуешь? Я имею в виду… — И он потер рукой живот.

— Ох, и за это тоже прошу прощения! В последнее время у меня неладно с желудком. В следующий раз я постараюсь сделать это в унитаз! — Она рассмеялась, встала и расправила джинсы на коленях.

— Пустяки! Все нормально. Ведь… когда тебя тошнит, тут уж не до приличий, правильно? — Он глуповато хихикнул и откашлялся.

— Есть новости от Надин? — вдруг осведомилась Дилайла.

Диг слегка вздрогнул. Для вещи в себе, каковой казалась Дилайла, она обладала поразительным умением задавать неприятные вопросы в самый неподходящий момент.

— Да, — неохотно протянул Диг. — Я разговаривал с ней вчера вечером. Мы опять поругались.

— Из-за меня?

— Нет, — Диг помотал головой. — Из-за нее. Идиотка. Она снова вздумала связаться с тем козлом, с которым жила в университете. Вчера вечером они встречались. Не понимаю.

— А я понимаю, — решительно заявила Дилайла. — Она пытается тебя вернуть.

— Что ты городишь?

— Это очевидно. Она злится оттого, что ты проводишь время со мной, вот и позвонила своему бывшему парню, чтобы вызвать у тебя ревность.

— Чушь.

— Нет, это правда. Я знаю. Она хочет, чтобы ты понял, что она чувствует. Зачем еще ей понадобилось вдруг, ни с того, ни с сего, встречаться с тем парнем?.. Ты ей позвонишь?

— Нет. — Диг сознавал, что дуется, как младенец, но ему было плевать. Если Надин может позволить себе играть в детские игры, то уж он и подавно.

— Господи, — вздохнула Дилайла, — вы оба ведете себя, как дети малые. Прямо как в школе, помнишь? Как только мы только начали с тобой встречаться, Надин перестала с тобой разговаривать. Прошло двенадцать лет и ничего не изменилось… Обидно. — Она собрала бумаги в стопку и попыталась разгладить загнувшиеся уголки.

— Она первая начала, — продолжал Диг гнуть ребячливую линию.

— Ну и почему бы тебе не закончить? Всего-то надо снять трубку и сказать: «Ладно, Надин, давай выпьем». Вы встретитесь, поболтаете, и часа не пройдет, как у вас опять все будет нормально… Я тебе гарантирую. Вы двое должны быть давно женаты, а вместо этого вы не разговариваете друг с другом. Жуть какая-то.

Такой подход ужаснул Дига.

— Хочешь еще кофе? — спросил он, указывая на кружку Дилайлы.

— Э-э… нет, спасибо. На самом еле я уже опаздываю.

— Да? Куда?

— Хм… ничего интересного. Через двадцать минут мне нужно быть где-то в Суррее.

Внезапно Дилайла стала очень рассеянной, теребила бумаги, перекладывала их с места на место. Диг решил не доставать ее расспросами и отправился на кухню варить кофе. Он встревожился, обнаружив, что Дилайла умудрилась сварить кофе и овсянку (загаженная кастрюлька с остатками каши лежала в раковине), не почувствовав потребности хотя бы чуть-чуть прибраться: вытереть мочу или вымести разорванную фольгу. На какую-то секунду Диг онемел. Он отдавал себе отчет в том, что привержен к чистоте и порядку сильнее прочих, но много ли найдется на свете людей, которые смогут преспокойно готовить завтрак посреди застывшего карри и собачьей мочи?

В кухню вошла Дилайла, озабоченно роясь в сумочке, в руке она держала запасные ключи, которые Диг дал ей с вечера; на плечи она небрежно набросила черное кожаное пальто.

— Диг, хм… можно попросить тебя об одолжении?

О боже, подумал Диг, что еще?

— Ну конечно! — улыбнулся он. — Какие проблемы!

— Я подумала, что, может быть, ты не станешь возражать, если сегодня я оставлю Дигби на тебя, — Дилайла опасливо улыбнулась.

— А? — не понял Диг.

— Знаешь, в обычных обстоятельствах, я бы не стала к тебе обращаться, но мне надо на поезд, и бог знает, куда меня еще занесет сегодня, и когда я вернусь домой. В общем, было бы намного проще, если бы я не брала Дигби с собой…

— Но… я… мне надо на работу. Я не смогу за ним присматривать. Нельзя ли его просто запереть в квартире?

Дилайла уныло покачала головой:

— В одиночестве он ведет себя ужасно: издает жуткие звуки, блеет, как коза, которую пытают. И нарочно гадит в кровать. И жрет что ни попадя. Туалетную бумагу, например. Со злости. Ты не мог бы взять его с собой? Он ведь такой маленький и очень-очень воспитанный. Посади его под стол, и, я уверена, никто слова не скажет. — Она умоляюще смотрела на Дига.

— Но… дело не только во мне… А мой начальник? К нам приходят всякие важные люди, и присутствие Дигби ему может не понравится.

— Ой, уверяю тебя, малыш Дигби никому не помешает… твой начальник его полюбит! Пожалуйста, Диг, прошу тебя. Умоляю! А вечером я тебе отплачу, приготовлю мое фирменное блюдо — тушеную баранину, Алекс ее обожает! Ну пожалуйста!

Диг посмотрел в огромные синие глаза Дилайлы и почувствовал, как его запасы сопротивляемости окончательно сходят на нет. Тоби не рассердится; возможно, он даже сочтет забавным присутствие пса в офисе. Кроме того, наверное, один-то день Дигби способен удержаться в рамках приличия. Что до бедной Дилайлы, то она действительно нуждается в помощи, и она будет ему очень благодарна, а благодарная женщина, как известно, — это здоров.

Он кивнул с улыбкой:

— Ладно. Почему бы и нет?

Дилайла обняла его, а Диг подумал, что продолжает набирать очки в качестве доброго домового, и вся эта благотворительность скоро наверняка начнет приносить дивиденды. Он тоже обнял Дилайлу, воображая, как сверкает белизной ее очаровательное бельишко, спрятанное под одеждой.

Дилайла вернулась домой лишь в половине одиннадцатого вечера. Она не рассказала, как провела день, а Диг не спрашивал, про обещанную баранину она не вспомнила.

Глава двадцать третья

Надин проснулась с похмельем, тяжелее которого у нее в жизни не было. Голова раскалывалась, сердце бешено колотилось, кровь в жилах вскипала и пенилась, желудок горел, а выглядела она страшнее смертного греха. События вчерашнего вечера вспоминались фрагментарно, и ей никак не удавалось связать эти фрагменты в единое целое. Она помнила в общих чертах, как трахалась с Филом (от этих фрагментов Надин чуть не вырвало), но понятия не имела, как столь чудовищная вещь могла случиться.

Выбравшись из постели, Надин вот уже три четверти часа таскала свое несчастное тело по квартире, заставляя его делать то, что оно обычно делало по утрам: мыть голову, поджаривать хлеб и чистить зубы. Ежеутренняя рутина давалась телу с трудом и отвращением. Однако Надин кое-как справилась и уже собиралась отправиться на работу, когда раздался телефонный звонок.

— Алло, — страдальчески выдохнула она, присаживаясь на подлокотник дивана и ожидая услышать голос матери, звонившей по какому-нибудь идиотскому поводу: мол, убирая квартиру, она обнаружила старые помочи, на которых водили малышку Надин, и теперь не знает, что с ними делать — отдать дочке или выбросить?

— Это самая сексуальная женщина в Кентиш-тауне? — произнес хриплый мужской голос.

— Простите?

— Привет, любимая. Это я, Фил. — У Надин свело желудок. — Алё… алё… ты меня слышишь?

— Ох… да… извини, — она устало опустилась на диван. — И… как ты?

— Отлично. Классно. А ты?

— Не сказать, чтобы классно, если честно.

— Неважно себя чувствуешь?

— Да уж…

— В общем, не удивительно. Ты столько водки выпила, а потом… ну сама понимаешь… то, что я тебе дал.

— Что?

— Таблетку.

— Какую?

— Ну… я дал тебе таблетку… чтобы ты не расстраивалась из-за всякой ерунды.

Точно. Экстази. Неужто? Она приняла таблетку? В тридцать лет она впервые в жизни съела экстази?!.. Это многое объясняет насчет прошлой ночи.

— Возможно, у тебя сегодня настроение будет не на высоте, — заботливо продолжал Фил, — немного грустное. Пей побольше кофе. И не сиди сложа руки, займись делом.

Какая же она дура. Ведь могла концы отдать. Надин представила заголовки в газетах: «Фотограф найдена мертвой после летальной дозы алкоголя и наркотиков.» Комментарий полиции: «Какая дура!»

— Спасибо за совет… — Она зарылась лицом в диванные подушки и закрыла глаза. В трубке повисло молчание, но поддержание разговора требовало от Надин чересчур много усилий.

— Знаешь, — нарушил тишину Фил, — я всю ночь не мог заснуть. Все думал о тебе, о нас… как нам здорово было вместе. — О нет, подумала Надин, только не это. — У меня руки чесались тебе позвонить, еле дождался утра. Хотел поблагодарить за то, что ты меня нашла, за вчерашний вечер, за то, как ты умеешь слушать, и вообще за то, какая ты есть.

Надин понимала, что хотя бы из жалости — ведь она так сочувствует бедняге Филу — следует разделить с ним восторги, сказать что-нибудь, но силы окончательно покинули ее и она лишь тоненько хихикнула.

— И, поверь, все, что я говорил вчера вечером, — чистая правда, — торжественно заявил Фил.

Что? А что он говорил? Надин не помнила.

— Ты… потрясающая. Абсолютно. — О-о-ох, стонала про себя Надин, прекрати. — Вот я и… э-э… подумал… Что ты сегодня делаешь? Мы могли типа встретиться вечерком, а?

Надин резко выпрямилась. Это было уже чересчур для 8.30 самого похмельного утра в жизни.

— Вечерком? — замялась она. — Хм, видишь ли… дело в том, что на выходные я уезжаю в Барселону.

— Понял. Хочешь сегодня пораньше лечь. Это нормально.

— Да, так получается.

— А когда ты вернешься?

— Во вторник вечером.

— Значит, встретимся на следующей неделе?

— Да-а… наверное.

— Классно, — и трубка снова умолкла. — Э-эм… Надин…

— Да?

— Я только хотел сказать, что очень рад твоему возвращению в мою жизнь. Это просто чудо, блин! — Надин опять выдавила смешок. — А на следующей неделе, когда мы снова увидимся, я постараюсь доказать тебе, как сильно ты мне нужна. — И у Надин опять засвербило в животе, словно сонные осенние мотыльки замахали крылышками. — Я не должен был тебя отпускать. Не должен был ставить свое самолюбие выше наших отношений. Я стал старше и многому научился, и теперь понимаю, что самое главное в жизни — это любовь, ради нее можно все отдать. А ты, Надин, была моей настоящей любовью. Я и тогда это знал, а уж теперь и подавно. — Щеки Надин порозовели от ужаса. — Не могу поверить своему счастью: неужели мне выпала вторая попытка?! Я хочу, чтобы на этот раз у нас все получилось. Хочу, чтобы все сложилось как надо. Так я позвоню тебе во вторник, ладно? И мы встретимся?

— Да, — вяло откликнулась Надин, тщетно подыскивая нужные слова и недоумевая, далеко не впервые в жизни, почему столь трудно ответить «нет». — Да, конечно. — И лишь положив трубку, она сообразила, что по ходу разговора ее голос становился все выше и выше, пока не взвился октав на двенадцать. К концу разговора она уже пищала, как мультяшная мышка.

К чему бы это? — задумалась Надин и тут же махнула рукой: стоит ли ломать больную голову из-за всякой ерунды.

Глава двадцать четвертая

На следующее утро Диг дождался, пока с треском захлопнется входная дверь и Дилайла застучит каблучками по лестнице. Лишь тогда он выполз из спальни в гостиную.

И оторопел. Какого хрена… что она тут творила ночью? Дилайла даже не раздвинула шторы. Журнальный столик украшала тарелка с недоеденной овсянкой, на неубранной постели валялась половина гардероба Дилайлы, а Дигби, забившись под батарею, трясся всем телом.

— Отлично, — пробормотал сквозь зубы Диг.

Он выключил телевизор: Джонни Воэн без четверти восемь утра — это слишком. Раздвинул занавески и выглянул в окно: Дилайла в белоснежных кроссовках и дутой куртке до колен нервно металась по противоположной стороне улицы, поглядывая на часы. Леггинсы подчеркивали совершенную форму ног. Волосы она собрала в пушистый хвостик, прыгавший вверх-вниз на затылке в такт шагам Дилайлы и делавший ее похожей на циркового пони. Очень хорошенького циркового пони.

Рядом с ней с визгом затормозило такси, и мгновение спустя Дилайла исчезла.

Диг почесал подбородок, зевнул и направился на кухню, куда его влек запах свежесваренного кофе. Сделал шаг и взвыл, поджав колено и яростно растирая подошву.

— А-а-а, мать твою! — вопил Диг, прыгая на одной ноге.

На полу валялась туфля на шпильке. Диг напоролся на острый каблук.

Что, спрашивается, туфля Дилайлы здесь делает? И где вторая? И почему хозяйка не ставит их вместе, в уголке, как всякий нормальный человек?!

Гнев клокотал в груди Дига. Он схватил туфлю и с рычаньем зашвырнул ее подальше, затем тяжело опустился на подлокотник софы и попытался успокоиться.

Нет, честное слово, он этого не вынесет. Он понимал, что зацикливается, понимал, что другие на его месте отыскали бы в себе силы не обращать внимания на … на все это дерьмо — разбросанную одежду, грязь, бумаги, собаку и проклятые шары. Другие сказали бы себе: «Верно, ситуация не идеальная, но она лишь временная. Дилайла — друг, а бардак — штука не смертельная». Но Диг на такое был не способен. Он зверел. В бытовом хаосе он не мог сосредоточиться. И не мог расслабиться. Ему даже дышать было трудно.

Он проковылял к стереосистеме и провел пальцем по разделу «Б» коллекции компакт-дисков. Лишь одно могло его спасти, лишь один человек мог ему помочь.

С благоговением Диг поставил диск и нажал кнопку. Для различных ситуаций существовала различная музыка. Рабочая музыка («Радиохед», Трэвис, «Мэникс» ), музыка для ванны ( Пол Вестерберг, Пол Уэллер), музыка для приготовления еды и мытья посуды («Блонди», «Абба» времен 70-х), музыка для секса («Портисхед», Крис Айзек, Дин Мартин), музыка для танцев (саундтрек к «Лихорадке субботним вечером» и любой северный соул) и, наконец, музыка для уборки. Когда же грязь скапливалась в столь немыслимых количествах, как сейчас, для ее разгребания годился только один человек.

Единственный.

Божественный.

Джеймс.

Браун.

Начали!

Диг крутанул ручку громкости, но меру по части дицебеллов он знал: безделушки не должны падать с полок. И принялся за дело.

Диг любил прибираться, это было одним из его любимейших занятий. Но сейчас он испытывал некоторую неловкость: странно было подбирать крошки и ошметки чужой жизни. Ошметки, чье место — на полках и в шкафах в доме, где он никогда не бывал, в городке, которого он никогда не видал, и крошки, по большей части являвшие собой нижнее белье.

Дигби по-прежнему трясся под батареей и наблюдал, как Диг старательно складывает сшитые на заказ брюки, свитера, джинсы и кашемировые джемперы. Конец первой серии. Продолжение следует: мелочевка. Донна Каран, Маркс и Спенсер, Томми Хилфайджер[10]. Диг притворялся, что не интересуется белым трикотажным бельем Дилайлы, сворачивал его небрежно, словно старые носки. Он держался так, будто кто-то пристально следит, не проявятся ли в Диге замашки слюнявого извращенца. Затем он собрал кружки, тарелки, стаканы с водой и отнес их в раковину. Скатал одеяло и сунул его в стенной шкаф вместе с подушками. Свернул софу, возвратив ей уютную округлость, поднял подушки с пола, взбил их от души и выложил в аккуратную линию — уголок на уголке.

Отступив на шаг, полюбовался плодами рук своих и, пошире разинув рот, взял в дуэте с Джеймсом Брауном самую высокую ноту. Здорово!.. А куда же девать стопки одежды от элитных модельеров? На глаза попался объемистый чемодан, стоявший в углу. Диг выволок его на середину комнаты, распахнул — и замер. На дне чемодана валялись бумаги, куча бумаг. Отдельные листы в прозрачных пластиковых папках. Записные книжки. Кожаные папки. Письма.

Ключи к тайнам.

И опять Диг повел себя так, словно в его квартире была установлена видеокамера: он притворился, будто не замечает бумаг. Нет, думал он, я не из тех, кто копается в чужих вещах, спасибо, но это не мой стиль.

Он понадеялся, что на воображаемых соглядатаев, дежуривших за воображаемыми мониторами, его сдержанность произведет похвальное впечатление.

Сдвинул бумаги, чтобы освободить место для одежды, но пока он укладывал одну вещь за другой, взгляд его невольно уткнулся в письмо, лежавшее сверху. Официальное письмо на плотной белой бумаге.

Диг быстро пробежал его глазами.

Розмари Бентолл,

психолог-клиницист,

Старая школа,

Ливерпульский проезд,

Честер.

Тел.: 01244 555000

Факс: 01244 555129

10 ноября, 1999 г.

Миссис Дилайле Гробб,

Доррингтон Лодж,

Честер.

Дорогая Дилайла,

Уже давно пытаюсь дозвониться до вас, но ваша экономка отвечает, что не знает, где вы.

Я очень беспокоюсь, Дилайла, и могу лишь надеяться, что вы не исполнили своих намерений и не уехали в Лондон. Понимаю, вам необходимо разобраться в прошлом, но мне кажется, что эта поездка не пойдет вам на пользу. Более того, она сведет на нет прогресс, которого мы совместно достигли. Мы многого добились, и это стоило нам обеим немалых усилий, и если вы сейчас уедете, ваше выздоровление окажется пол угрозой.

Однако, если вы не в состоянии отказаться от своих планов, очень прошу, переговорите с Алексом. Он поддерживал вас все эти годы и было бы несправедливо по отношению к вам обоим оставлять его в неведении..

Пожалуй, мне нечего больше сказать, разве что еще раз попросить прислушаться к моему совету и отложить поездку до тех пор, пока вы не станете сильнее.

С наилучшими пожеланиями,

Рози,

доктор Розмари Бентолл.

Диг откашлялся и торопливо прикрыл письмо одеждой.

Его сердце колотилось в такт звучавшей музыки. Он попытался продолжить уборку, но дело не клеилось. «Разобраться в прошлом»? Что это значит? И зачем, черт побери, Дилайла ходит к психиатру? Дилайла не сумасшедшая. Ладно, положим, она верит во всю эту чушь про шары, фэн шуй и прочее. Неряшлива, не организована и слишком много говорит. Но она не сумасшедшая.

После прочтения письма ситуация предстала в ином свете. Когда Дилайла заявила Дигу, что цель ее поездки в Лондон — «разобраться в себе», он истолковал ее слова как намерение покончить с Алексом. Решил, что она приехала поразмыслить над своим замужеством, поэтому старался держаться в сторонке и не лезть не в свое дело. Но, выходит, речь шла не о замужестве. Речь шла о прошлом. А он является частью этого прошлого. И теперь это его дело. Он имеет право знать.

Не застегнув до конца молнию на чемодане, Диг метнулся к журнальному столику, схватил ручку и записал номер телефона доктора Розмари Бентолл. На всякий случай. Вряд ли этот номер ему понадобится, но…

Но если эта ученая дама из Честера беспокоится о Дилайле, то ему сам бог велел.

Глава двадцать пятая

Накануне Надин была ошарашена телефонным звонком.

Звонила Дилайла.

Будто мало Надин была наказана последствиями недавнего загула — жутким похмельем, не говоря уж об угрызениях совести, тревоге и раскаянии, заставлявшем ее зябко поеживаться.

— Привет, это я, — весело выкрикнула Дилайла, словно они были закадычными подружками. — Дилайла!

— А, — ответила Надин. — Привет.

— Послушай, я тут говорила с Дигом. — Ну конечно, прокомментировала про себя Надин, наговорились всласть. — И он сказал, что ты регулярно бываешь в спортзале.

— Да-а…

Дилайла поинтересовалась, не возьмет ли Надин ее с собой поупражняться, ибо «она страшно растолстела». В деревне она каждый день бегала, и теперь ей не хватает движения. А в Лондоне она не хочет бегать, потому что стесняется своей «отвисшей задницы».

Если и есть на свете человек, более раздражающий, чем худая от природы девушка, так это худая от природы девушка, которая постоянно жалуется на мифическое ожирение.

Надин предлагалось за полторы секунды сочинить ответ, а поскольку она до сих пор переживала трудности с использованием слова «нет», ничего не оставалось, как брякнуть:

— Ну конечно, отлично, какие проблемы… буду рада. — И теперь ей некого было винить, кроме самой себя.

В пятницу утром Дилайла явилась к Надин ровно в восемь. Надин умудрилась напрочь позабыть о договоренности и вспомнила о ней лишь в половине восьмого. А потому полчаса до назначенного срока она лихорадочно носилась по квартире, пытаясь одновременно прибраться, проветрить задымленное помещение и привести себя в божеский вид — стильный божеский вид.

Когда в восемь в дверь позвонили, Надин должна была признать свое поражение по всем трем статьям. Ей не удалось отыскать ни одного из трех приличных спортивных костюмов, дорогих и блестящих, тех, что льнут к телу, утягивают и в которых она походила на гладиатора. Вместо этой роскоши Надин пришлось напялить растянутое и драное старье мышиного цвета, в котором она походила на лишенную самоуважения, зачуханную домохозяйку, муж изменяет которой с секретаршей, а она об этом ни сном, ни духом.

На голове Надин попыталась соорудить нечто задорное и спортивное, но получился лохматый наворот, изрядно смахивавший на разоренное гнездо зябликов. А попытка уничтожить запах «Мальборо Лайт», въевшийся в стены за три недели (столько времени Надин не открывала окна), закончилась разбитым окном на кухне. Вот так взяла и разбила. И как ей это только удалось! Сквозь оскалившуюся дыру задувал ледяной штормовой ветер баллов в десять. Надин залепила пробоину пластиковым пакетом, от чего теплее не стало, а поскольку вызывать стекольщика было некогда, оставалось лишь уповать на медлительность и туповатость домушников, курировавших ее район: может, за час с небольшим они не успеют вычислить ее квартиру.

Тяжело дыша, она открыла дверь, и ей явилось виденье чистой красоты; впрочем, ничего иного Надин и не ожидала. Золотистые волосы Дилайлы были затянуты в безупречный, гладкий — волосок к волоску — конский хвост, тело помещено в скромного вида черные хлопчатобумажные леггинсы, черную майку без рукавов и просторный уютный черный пуховик — в этом наряде Дилайла напоминала хрупкую куколку. А кожа! Она сияла свежестью, словно Дилайла уже пробежала трусцой две мили. Дилайла широко, от уха до уха, улыбалась.

— Привет! Я не опоздала? — пропела она. — Нет… нет… — Надин вдруг сообразила, что из уголка ее рта свисает сигарета и поспешила вынуть окурок. — Все нормально. Входи.

Надин нельзя было назвать психопаткой. Временами на нее, конечно, накатывало, но с кем не бывает. Однако она не принадлежала к той категории девушек, которые шага ступить не могут, не порвав колготки, а лазанью не приготовят, не спалив при этом полдома. Обычно Надин держалась раскованно и уверенно. Так почему же, едва завидев Дилайлу Лилли, она начинала буквально разваливаться на части, почему сам факт существования этой женщины заставлял ее буквально выбиваться из сил? Как я убога, думала Надин. Если бы на месте Дилайлы была любая другая девушка, Надин бросила бы скороговоркой: «Входи, извини за беспорядок, прости, что накурено, и я похожа на чучело…»

Почему же перед Дилайлой она испытывала жгучую потребность выглядеть совершенством?

— Вау! — принялась восхищаться гостья, пробираясь по тесной прихожей, — как у тебя интересно! Какие волшебные стены! — Она потрогала пальцами розовую фольгу. — Где ты такое достала?

— Это обертка для конфет. Нашла большую коробку этой дряни в студии по соседству после того, как оттуда выехали. Замучилась наклеивать.

— Потрясающе! — выдохнула Дилайла. — Сколько у тебя воображения! Я бы в жизни до такого не додумалась. Ужасно оригинально.

О боже, опять она взялась за свое — самоуничижительное «ты намного лучше меня, паршивой никчемной идиотки».

— Ой, какая прелесть! — Дилайла разглядывала рисунок на обоях в гостиной. — Это ведь кролик Миффи? — Указательными пальцами она приподняла верхнюю губу и рассмеялась. — Я обожала кролика Миффи. Где ты это раздобыла?

— Это, — скрежеща зубами, ответила Надин, — в детском магазине. Они закрывались и распродавали товар за бесценок. Кролика с руками не отрывали, танкисту Томасу и динозаврам он не конкурент.

— Изумительно, просто изумительно… Забавно, издалека кажется, что на обоях цветочки, а подойдешь поближе и видишь — кролик. Магнолии — самое изысканное, что я могу выдумать по части декора.

От машины Надин Дилайла, разумеется, тоже пришла в восторг:

— У-у, секс на колесах! Как называется?

— «Альфа». «Спайдер».

— Красивая. Везет же тебе! Дома я езжу на «мерседесе». Хорошая машина, но не слишком сексуальная.

Что она несет, думала Надин, и как ей не надоест. Если долго себя принижать, то можно и совсем исчезнуть, уйти под землю, так что и следа не останется. Либо эта женщина страдает тяжелой формой комплекса неполноценности, либо она напрочь не способна нормально общаться с женщинами, не столь красивыми, как она сама. В любом случае восторженные возгласы Дилайлы начинали действовать Надин на нервы. Уж лучше бы Дилайла оставалась прежней — грубоватой, вызывающей.

Надин сознавала, что несправедлива к Дилайле. Та лишь пыталась вести себя по-дружески, по-свойски. Но беда в том, что ни в «свои», ни в подруги эта Барби из мира мужчин, абсолютно не годилась, и потому все, что она говорила, звучало фальшиво. Она уж была не той крутой Дилайлой, которую Надин знала и ненавидела в школьные годы. Теперь она лишь банально раздражала.

На «пешеходной дорожке» уверенно пружинившая шаг Дилайла выглядела великолепно — упражнение давалось ей без видимых усилий. Ни капельки пота не пролилось, ни волоска не выбилось из прически.

— Ты раньше этим занималась? — прохрипела Надин.

— Не-а, — ответила Дилайла, пугающе ровно дыша.

— На какой ты скорости? — полюбопытствовала Надин.

Дилайла убрала полотенце со счетчика:

— Э-эм… на тринадцатой, кажется. Нет, на четырнадцатой.

Четырнадцатая! Надин чуть не надорвалась, подбираясь к десятой скорости, для чего ей понадобились месяцы упорного труда!

— Ага, — промямлила она, — здорово.

Надин изо всех сил сдерживалась, чтобы не спросить о Диге. Вопрос цеплялся за кончик языка, как пальцы ныряльщика за трамплин.

Она прокручивала фразу в голове, меняя интонацию и порядок слов, но как ни старалась, не смогла вытолкнуть их изо рта. Она панически боялась, что голос треснет, и неведомо откуда выступят слезы, и прямо посреди спортивного зала, на глазах Дилайлы Лилли и прочих посетителей, она потеряет контроль над собой.

Кроме того, Надин подозревала, что не вынесет, если в ответе на ее вопрос прозвучит хотя бы малейший намек на интимную близость между Дилайлой и Дигом. Надин хватило того, что эти двое беседовали вчера вечером, что у них были какие-то общие интересы, в то время как она сама — его лучший друг! — разругалась с Дигом в дым. Сколько же странных перемен произошло за последние несколько дней!

По бегущей дорожке Дилайла припустила, словно по полю с васильками и маками, подгоняемая ветром; ноги беззвучно опускались на резиновое покрытие, конский хвост развевался, как от летнего бриза. Надин ступила на этот снаряд лишь однажды и довела себя до полного паранойи: ей мерещилось, что она вот-вот оступится и полетит пушечным ядром прямиком на колени приседающих физкультурников. Больше она к дорожке не подходила.

Они встали рядом на снаряды, название которых Надин так и не узнала и про себя обзывала «свистульками». Надин всегда чувствовала себя неуверенно на этом снаряде, цеплялась за поручни, как утопающий за соломинку, и со свистом размахивала ногами. Дилайла же бесстрашно опустила руки вдоль тела и чуть ли не вышагивала по снаряду. И делала она это на последней скорости.

Обернувшись к Надин, Дилайла одарила ее широкой, заряженной адреналином улыбкой — свидетельством отличнейшего самочувствия — и опять замахала ногами.

Надин потребовалось немало времени, чтобы привыкнуть к спортивному залу. Впервые она пришла сюда, когда с невыразимой печалью осознала: всего несколько лет прошло, как растаял ее щенячий жирок, а она уже начинает ощущать последствия замедления обмена веществ. Беззаботно и безнаказанно уплетать батончики «Марса», гамбургеры и сливочные торты — такое счастье ей было заказано.

На первом занятии Надин прокляла все на свете. Мотаясь на «пешеходной дорожке» или сорок пять минут крутя педали тренажера, она чувствовала себя посмешищем и думала: «Неужто таков промысел Божий? Неужто двести миллионов лет эволюции закончились вот этим — мною, заплатившей стольник, чтобы бегать на месте в дурацком прикиде?»

Но в конце концов она приспособилась, спортзал стал частью распорядка дня и более на раздумья о вечном не наводил. Теперь она чувствовала себя почти как дома в этом, откровенно говоря, странном месте. Она знала, как положено себя вести, умела программировать тренажеры с помощью двух-трех кнопок и, делая наклоны, более не смущалась присутствием посторонних. А под контрастным душем она вообще выглядела очень спортивно. Словом, вошла в колею.

Но сейчас, в обществе Дилайлы, она опять казалась себе неуклюжим жирным новичком.

— Как хорошо! — поделилась радостью Дилайла, легко присев 150 раз, словно американский пехотинец, и припустив через ступеньку вниз, к раздевалкам.

Надин следовала за ней на трясущихся ногах — результат ее усилий упражняться вровень с Дилайлой.

— Точно, — свинцовая тяжесть в голосе Надин предполагала что угодно, но только не наслаждение.

В раздевалке Дилайла принялась стягивать слегка влажную форму с простодушностью человека, которому нечего скрывать: ни мешков, ни комков, ни складок, ни волос.

Вот это да, размышляла Надин, глядя на абсолютно голую Дилайлу, она вся целиком цвета густых сливок, и определенно натуральная блондинка, и тело у нее, как у выезженной скаковой лошади, а задница торчит сама по себе без подпорок и утягиваний.

Надин от души понадеялась, что Дилайла каждое утро падает на четвереньки и бьет поклоны, благодаря Всевышнего за то, чем Ему вздумалось одарить ее.

За чашкой кофе в буфете при спортзале Дилайла держалась не столь нервно, как в доме Надин, она уже не стремилась польстить каждым словом и каждым жестом, и Надин с удивлением отметила, насколько приятнее и легче в общении с ней стало. В школе Дилайла ходила всегда мрачная и угрюмая. Надин не помнила, чтобы она улыбалась в те годы. Но сейчас Дилайла с удовольствием и весело болтала. Беседовали они в основном о том, как похудеть и правильно питаться, как бросить курить (завязавшая с куревом Дилайла страшно мучилась, а Надин вот уже лет десять как собиралась расстаться с этой пагубной привычкой, но до сих пор не сделала ни одной попытки) и, на закуску обсудили тридцатый день рождения.

— Самое ужасное в тридцатилетии, — рассуждала Надин, — невозможность откладывать рождение ребенка, потому что дальше уже некуда. Знаешь ведь, как обычно бывает: многие годы твердишь себе, что заведешь детей до тридцати, и это решение кажется невероятно разумным, а потом тебе исполняется двадцать восемь, двадцать девять, и вдруг понимаешь, что ты пока не готова, и откладываешь это дело до тридцати двух. Потом тебе исполняется тридцать и ты осознаешь, что не более готова стать матерью, чем десять лет назад, и даже менее, и начинаешь сомневаться, а будешь ли ты вообще когда-нибудь готова. — Она размешала кусочек сахара в кофе и взглянула на Дилайлу. — Понимаешь, о чем я?

— Я не очень об этом задумывалась, — ответила Дилайла, словно извиняясь.

Надин не поверила. По ее мнению, тридцатилетней женщины, которая ни разу не задумывалась о ребенке, попросту не существует.

— Да ладно тебе, — фыркнула Надин, — ты замужем десять лет. Неужто вы хотя бы не обсуждали этот вопрос?

— Ну… — замялась Дилайла, — Алекс… его жизнь — это бизнес. Не думаю, что в ней есть место ребенку.

— Хорошо, а ты? Ты сама хочешь детей?

Дилайла вертела в руках зажигалку Надин, уставившись в стол.

— Не знаю. Наверное. Когда-нибудь. А сейчас я чувствую себя чересчур… эгоистичной. Ведь придется принести столько жертв.

Надин глубокомысленно кивнула:

— Иногда я думаю, что было бы лучше отделаться в ранней молодости. Покончить с этим, когда мне было восемнадцать. К моему двадцатичетырехлетию ребенок пошел бы в школу, а я бы наверстывала упущенное, и оглушающее тиканье биологических часов не доставало бы меня. — Она рассмеялась. — Ты никогда не жалела, что не родила в юности?

— Вроде нет, — засмеялась Дилайла в ответ и глянула на часы. — О черт, уже почти десять! Дин, прости, но мне надо бежать. — Она засуетилась, собирая пожитки: пуховик, сумку, шарф.

— Постой, — Надин поднялась, вынимая ключи от машины, — я тебя подвезу. До твоей кузины отсюда не ближний свет.

— Не надо. Правда, спасибо. Я отлично прогуляюсь. Люблю ходить пешком. — Дилайла натянуто улыбнулась и закинула сумку на плечо. — Честное слово.

— Ты уверена?

— Да. У меня есть дела по дороге домой. Но все равно спасибо. И за это тоже, — она указала на спортзал. — Может, повторим как-нибудь?

Надин ответила радушной улыбкой, но про себя подумала: «Это вряд ли».

— Знаешь, Надин, — Дилайла вдруг спустила сумку с плеча и положила руки на стол, — я была не совсем откровенна с тобой. Я пришла сюда… м-м… не только ради моей задницы. — Она явно нервничала.

— За чем же? — настороженно осведомилась Надин.

— Я… мне нужно тебе кое-что сказать. — Надин села и положила ключи на стол. — Знаю, я тебе не очень нравлюсь, и знаю также, что ты видишь во мне угрозу твоей дружбе с Дигом. Но, поверь, в Лондон я приехала не для этого. Между мной и Дигом ничего нет и никогда не будет. Ты всегда мне нравилась, Надин. В школе я смотрела на тебя снизу вверх и оттого бывала иногда грубой; наверное, я просто завидовала. Ты была такой умной, такой классной, все было при тебе. Я хотела стать похожей на тебя, и если порою вела себя мерзко, то только потому, что побаивалась тебя. Я и тогда не хотела рассорить вас с Дигом, а сейчас тем более не хочу. Честное слово. Мне больно, что вы не разговариваете друг с другом.

— Диг такой упрямый, — продолжала Дилайла, — он ни за что не позвонит тебе первым, хотя, поверь, отчаянно этого хочет. И я знаю, что ты тоже упрямая. Но, пожалуйста, позвони ему, — взмолилась она. — Не трать попусту времени, Надин. Жизнь коротка. Помиритесь. Будьте друзьями. Вы нужны друг другу, вы созданы друг для друга. Вы двое, — с нажимом произнесла она, — должны быть вместе.

И сделав столь чудовищно мелодраматическое и абсолютно смехотворное заявление, Дилайла исчезла, оставив по себе аромат утренней росы, уныние и растерянность.

Глава двадцать шестая

Наконец у этого урода, водителя «порше-911», кончилась вода. Дигу казалось, что он уже целую вечность стоит в очереди, наблюдая, как «порше»-владелец вылизывает каждый дюйм этого символа своей мужественности, бегает вокруг, картинно приседает на корточки, словно ему первому в истории человечества выпало счастье обладать такой машиной.

Поршеист, поморщившись, вытер руки о бумажное полотенце, висевшее на стене. Диг решил, что сейчас он сядет в машину и укатит, но тот опять принялся ходить кругами вокруг своего сокровища с тряпкой в руке, орлиным взором высматривая пятнышки на корпусе.

Он не торопился. Он видел, что Диг ждет, но это обстоятельство его нисколько не волновало. Ибо он сидел за рулем «порше», а значит, согласно эволюционной теории, был человеком, Диг же на серебристой «хонде» — мартышкой, низшей формой органической жизни.

В конце концов малый уселся в автомобиль, повозился немного со стереосистемой, выставил зеркала на крыльях и уехал, весьма довольный собой. Диг вздохнул и поставил машину под струю воды.

По дороге с работы в компании с Дигби, нервно вибрировавшим на сиденье рядом, Диг остановился заправиться и вдруг испытал абсолютно несвойственное ему желание помыть машину. Прежде с ним ничего подобного не случалось, по крайней мере, в ручную мойку, где нужно вылезать из автомобиля, он никогда не заезжал.

Несмотря на привередливую чистоплотность в быту, по отношению к машине Диг откровенно придерживался двойного стандарта. Внутренность его автомобиля напоминала Нотинг Хилл на утро после карнавала: рваные обертки и пустые жестяные банки. Снаружи корпус украшали крапинки птичьих какашек и застывшие капельки красной смолы.

Причина, по которой он держал в идеальной чистоте квартиру и в полном запустении машину, была проста. Диг любил квартиру и ненавидел машину. В понедельник ему в очередной раз пришлось выложить 150 фунтов за обслуживание — в пятый раз за шесть лет потребовался серьезный ремонт. Дешевле было бы купить новую. Впрочем, машина ему с самого начала не нравилась. Он никогда не мечтал о «хонде». Просто так получилось. Но сегодня, как ни странно, он проникся к своему автомобилю расположением. Сегодня Диг решил, что если он станет относиться к машине чуть лучше, то и она поведет себя чуть более благородно.

Диг направил струю на боковую панель, с удовлетворением наблюдая, как отваливаются слои грязи и жира, а из-под них проглядывает новенькая сверкающая серебристая поверхность. Это символизирует мои собственные переживания, подумал Диг, пребывавший в нехарактерном для него философском настроении.

Утром на работе Дига посетило откровение, а точнее, целая серия откровений. Помывка машины была лишь началом, нынче вечером Диг намеревался родиться заново.

После катастрофического старта незапланированного сожительства с Дилайлой, после ужасной сцены с Дигби позапрошлым утром, рвоты, грязи и порушенного полотенцоворота, Диг захотел придать своей жизни лоск и размах.

В своем честерском дворце Дилайла, вероятно, привыкла ужинать за обеденным столом. Там она пользовалась преимуществами больших комнат и открытых пространств, свежего воздуха и уединения. Возможно, у нее даже имелась личная ванная. Ведь экономка у нее была! И она не привыкла обитать в тесных жилищах, есть с колен и убирать за собой.

Несмотря на убожество родительского дома, Дилайла всегда отличалась звездной статью; Дигу было легче представить ее в шикарном георгианском особняке, нежели в трущобе Госпел Оук среди грязных пеленок, пустых пивных банок, орущей сопливой детворы и переполненных пепельниц. Дилайла принадлежала огромному дому с шестью спальнями, рюшами и воланчиками, оранжереей и водными каскадами в саду, и вся эта роскошь, разумеется была осенена мудростью фэн-шуй. Дилайла была рождена для того, чтобы ее нежили и баловали. А не для того, чтобы ютиться в гостиной на софе.

Потому сегодня вечером Диг намеревался сделать все, что в его силах, дабы его жизнь не казалась убожеством в сравнении с жизнью в Честере. Зачем? А затем, что несмотря на неудобство и неуют совместного существования, несмотря на бардачность Дилайлы и переменчивость ее настроения, несмотря на китайские шары и собаку, Диг желал, чтобы Дилайла осталась.

Необязательно в его квартире, но в Лондоне.

Он не хотел, чтобы она бросила ему в лицо:

— Лондон — дерьмо, твоя квартира — дерьмо, я еду домой.

Ибо Диг подозревал, что влюбляется в Дилайлу.

Да, он знал, он отлично знал, что скажет Надин; он понимал что, вероятно, совершает большую ошибку, но не мог ничего поделать. Дилайла была… слов нет, как хороша. Аромат свежей травы, исходивший от ее белья, ее кожа на ощупь — словно гладишь зефир или бархат, ее необыкновенные волосы, в которых отражаешься, как в зеркале, ее губы, ноги, синие глаза величиной с утиное яйцо…

Но умопомрачительная внешность была для Дига не главным. Уязвимость Дилайлы — вот что более всего подталкивало его к любви… или к желанию любить. Со своими тайнами и болью она была маленькой девочкой, одинокой и потеряной, заблудившейся в этом мире. Он рвался помочь ей, защитить ее, позаботиться о ней. Письмо психиатра настроило Дига на абсолютно новый эмоциональный лад. На работе он пошарил в Интернете, чтобы выяснить, чем же занимаются психологи-клиницисты, и оказалось, что это серьезные ребята. С ерундой, вроде «папы, который никогда меня не обнимал», к ним не ходят. Ибо психологи-клиницисты чинят сломанных людей.

Отмеренная Дигу вода закончилась, и он воткнул шланг в кольцо. Сел в машину, пощекотал Дигби под подбородком, чтобы успокоить перепуганного насмерть пса, и подъехал к пылесосу.

Чокнутость Дилайлы не оттолкнула Дига, напротив, лишь усилила его нежность. Письмо психиатра сделало Дилайлу более реальной, более доступной. Он вспомнил юные годы: тогда он по уши влюбился в Дилайлу потому, что эта самая крутая девочка в школе открыла ему свои уязвимые места. Со слабыми людьми Диг чувствовал себя сильным, как с маленькими женщинами — крупным мужчиной.

Письмо психиатра разбудило в Диге жажду глубокой и подлинной привязанности. Он скучал по юности, по тем временам, когда был беззаботен и безогляден в своих чувствах, когда умел влюбляться безумно и безнадежно. В юности он был нежным романтиком, доверчивым, как ребенок, и предельно искренним. И с той минуты, когда он в парке увидел Дилайлу, полузабытые ощущения нахлынули вновь. И открытие, что он не разучился чувствовать, невероятно радовало его.

Впервые с восемнадцати лет, впервые с тех жутких выходных в Манчестере Диг мечтал — без малейшего намека на панику или тошноту — о жизни вдвоем. Он представлял, как, просыпаясь каждое утро, видит на своей подушке одно и то же лицо, представлял, как произносит «мы» вместо «я». Воображал себя добытчиком и опекуном. Он уже внутренне не шарахался от прекрасного мира, обрисованного Надин, мира, заполненного детьми-подростками, шумом, гамом и счастливыми ритуалами взросления.

Диг был готов вновь открыться любви. Он был готов ко всему, включая боль и разочарование.

Он залез на заднее сиденье машины (просто поразительно, насколько неизведанной может быть территория заднего сиденья собственной машины!) и принялся сгребать мусор в пакет.

Он и Дилайла.

Дилайла и он.

А почему бы и нет?

Надо лишь уговорить ее остаться. Раскрыть ей глаза на отношения с Алексом: какими бы они ни были, это не то, что ей нужно. Разве Алекс может быть мечтой всей жизни, если он спит с ней не более двух раз в году? Не говоря уж о том, что Дилайла сбежала из Честера, не предупредив мужа, не посвятив его в свои планы. Вряд ли она любит его без памяти, если бросила в пустой постели, оставив вместо себя записку.

Правда, Алекс обладал кое-какими неоспоримыми преимуществами: особняком с шестью спальнями, гектарами земли, лошадьми, автомобилями и достаточным запасом наличных, чтобы отправлять Дилайлу за покупками в любую точку земного шара.

Но переживший откровение Диг и это обстоятельство истолковал в свою пользу, он воспринял его как знак свыше, как стимул энергично заняться своей карьерой. Когда-то в юности он был уверен, что к тридцати годам станет миллионером и владельцем собственной звукозаписывающей компании. Будет разъезжать на «мерседесе» и проводить полгода за границей, в налоговом раю Монако. А его имя войдет в список 1000 самых богатых людей Британии. Невзрачная квартирка на Кэмден-роуд и дребезжащая «хонда» в планы юного Дига не входили, а 27 000 фунтов в год показались бы издевательством.

Но где-то между окончанием школы и тридцатым днем рождения Диг потерял кураж. Стал равнодушным, безразличным, удовольствовался минимумом. Когда он только начинал работать в «Электрограмм Рекордс», музыка была для него всем. Ему приходилось щипать себя: неужто это не сон и ему платят за то, что он ходит на концерты. Крутясь в музыкальном бизнесе, он искренне полагал себя принадлежащим к элите. Куда же подевались его амбиции, жажда успеха, стремление оставить след? Удовлетворение — опасная вещь.

А сколько на свете парней, которым не исполнилось и тридцати, но которые зарабатывают вдвое, втрое и вдесятеро больше него. Эти парни добились своего, прорвались, преуспели — и все они моложе Дига.

Он вспомнил Ника Джеффриса — двадцати четырех лет от роду, гиперактивен, всегда в движении, всегда вынюхивает и прет напролом. Ник — законченный урод, но можно смело поставить последний доллар на то, что через год-полтора он покинет «Джонни-бой Рекордс»и взберется на следующую ступеньку лестницы успеха. К двадцати восьми Ник обзаведется собственной фирмой, а еще через два года будет купаться в деньгах.

В тридцать лет Ник Джеффрис в «хонду» ни за что не сядет.

Влюбленность разожгла в Диге пламя. Он чувствовал, как огонек потихоньку разгорается; ощущал, как кровь приливает к анемично-бледному лицу.

27 000 фунтов в год. Мало.

«Хонды» мало.

Семнадцатилетних школьниц мало.

Одного большого контракта за всю карьеру мало.

Дилайла рассчитывала на большее, и он тоже хочет большего.

Диг выдернул шланг пылесоса из держателя и принялся обрабатывать заросшие грязью углы и закоулки машины, высасывая многолетнюю пыль, сигаретный пепел и тонкие полоски целлофана, упавших с сигаретных пачек.

До чего фаллические места эти автозаправки, размышлял Диг. Шланги, форсунки, насосы, машины, указатели уровня и все те штуковины, которые вставляют в дырки, а потом из них бьет струей бензин, воздух, вода или масло. Даже невинный с виду пылесос вел себя, как похотливый старый развратник, жадно лапавший сиденья машины под чехлами.

Важнейшим орудием Дига в битве с Алексом была его богемная «отвязная» лондонская жизнь. Пусть у Алекса есть бабки, и недвижимость, и бизнес, но он не в силах порадовать Дилайлу клубами, где знаменитости трутся бок о бок с простыми смертными, премьерами модных групп и поездками на такси по славному городу Лондону, где воздух «пахнет жизнью» и заражает энергией.

Второе орудие — его либидо. У Дига оно есть. У Алекса нет. Точка.

Третье орудие — его кулинарное искусство. Диг очень гордился своим вниманием к деталям и эстетическим вкусом. Ничто не доставляло ему большего удовольствия, чем простейшее блюдо из высококачественных продуктов, незатейливо приготовленное и красиво сервированное. Его всегда слегка огорчало, что ему не для кого устраивать роскошные трапезы. Абы для кого — приятелей, матери, случайной девушки, — стараться не станешь.

Дилайла предоставляла ему отличную возможность показать себя.

Итак, решено: сегодняшний вечер станет для Дилайлы и Дига незабываемым. Сначала они поклубятся в «Форуме», где выступает девичья группа «Дрянные девчонки». Диг их не выносил, но Дилайле понравится, потому что они свежие, модные и попсовые, а именно это привлекает Дилайлу.

После концерта обязательная вечеринка с кучей знаменитостей, чтобы у Дилайлы окончательно голова пошла кругом. Они выпьют по паре стаканчиков, пообщаются и рванут домой, где Диг поразит Дилайлу полуночным пиршеством.

В обеденный перерыв он заехал в рыбный магазин и купил фунт необыкновенно крупных креветок, настоящих монстров, увесистый кусок копченого лосося и баночку черной икры. В супермаркете на Парквэй он отоварился упаковкой блинов и большую банкой сметаны; кроме того, Диг собирался сварить крошечный молодой картофель и подать его размятым с растаявшим маслом и каменной солью. Просто и со вкусом. Эти продукты можно вытащить из холодильника в последнюю минуту и приготовить, не суетясь, с минимальными затратами времени. А эффект будет потрясающим.

За ужином при свечах он поговорит с ней по душам, участливо и нежно расспросит о планах, о письме психиатра и «разборках» с прошлым. Как же он ей поможет, если не выведает ее тайн.

Диг поморщился, отдирая половинку батончика «Харвест Кранч» от пола. Он в жизни не ел «Харвест Кранч» и, следовательно, в машине эту сладость мог оставить лишь тот, кого он по доброте душевной подвозил. Одно дело бросать мусор в собственном автомобиле, и совсем другое — в чужом. Что за нахальство!..

Диг в последний раз протер приборную панель и вылез из машины, чтобы полюбоваться проделанной работой. Не плохо, совсем не плохо.

— Ну, что скажешь, маленький гремлин? — спросил он у Дигби, сиротливо дрожавшего в сторонке. — Хорошо получилось? — Машина выглядела так, словно она и впрямь нравилась своему владельцу.

Диг открыл дверцу и похлопал по сиденью:

— Залезай, дурачок, едем домой. — Дигби не двинулся с места. — Давай, приятель, шевелись. — Пес испуганно глянул на Дига, потом на сиденье, и его затрясло еще сильнее. — Ну что ты за пес? Твоими предками были волки, ты это знаешь? Вперед!.. Где твое мужество? — Дигби слабо пискнул и умоляюще посмотрел на Дига. — Можешь сколько угодно на меня пялиться и хныкать, но я тебя в машину не посажу. Будем стоять, пока сам не заберешься. — Дигби заскулил громче. — Послушай, ты, паршивое недоразумение, я не стану тебе помогать. Ты, возможно, привык сибаритствовать, в Честере за тобой, наверное, камердинер за тобой ходит по пятам, но в стране Дига тебе придется управляться самому. Влезай!

Он опять похлопал по сиденью. Дигби, похоже, решил рискнуть. Собравшись с духом, он изготовился и с решительным выражением на морде прыгнул, напрягая силенки, на сиденье. Прыжок почти удался, маленькие лапы пса отчаянно цеплялись за край сиденья, глаза вылезали из орбит, когти рвали чехлы, и он яростно сучил задними лапами, чтобы не рухнуть, но все же упал, покатившись по выездной площадке.

Диг не смог удержаться: он рассмеялся. Пес бросил на него обиженный взгляд.

— Первая попытка, приятель. У тебя их в запасе много осталось.

Диг снова разогнался и снова упал, и лишь с третьей попытки запрыгнул на сиденье.

— Ура! — Диг погладил торжествующего пса по голове. — Каков паршивец! — Он пожал псу лапу: — Молодец, справился!

Диг сел за руль, глянул на пса, пес глянул на него, и Диг мог бы поклясться, что тот улыбнулся.

— Ладно, парень, едем домой. Пусть твоя мамочка посмотрит, как мы оба изменились. — Он включил зажигание и выехал из гаража.

Глава двадцать седьмая

В пятницу вечером по дороге домой Надин заглянула в ближайший магазинчик, где купила свежего хлеба и бекона. Она намеревалась сожрать много-много бутербродов с беконом. Она не помнила, когда в последний раз позволяла себе такую безответственную роскошь, но днем в студию заходил курьер, жевавший на ходу такой бутерброд, и с тех пор запах стоял в ноздрях Надин, а перед глазами маячил бекон с хлебом. И разве она не заслужила жирный сочный бекон после изматывающих занятий в спортзале с Дилайлой? Наверняка, сожгла в два раза больше калорий, чем обычно, когда занимается одна.

День она провела большей частью, размышляя над тем, что услышала от Дилайлы. Ее слова прозвучали откровением. Дилайла Лилли завидовала ей в школьные годы! Но теперь все встало на свои места, и два самых жутких года в ее жизни виделись в ином свете. Она корила себя за тупость: стоило ли так страдать, и уважала Дилайлу за честность. И, конечно, Дилайла не питает интереса к Дигу. Зачем ей Диг с его тощими ногами и мизерной квартиркой, когда у нее есть особняк и любящий красавец-муж? Впервые, с тех пор как Надин исполнилось четырнадцать, злость на Дилайлу начала потихоньку улетучиваться.

Надин также много думала о том, что произошло между ней и Филом, то и дело содрогаясь: как она могла?! Как?! Но прошло уже двое суток, а от Фила не было ни слуху, ни духу, и, возможно, — только бы не сглазить! — он исчезнет из ее жизни, погрузится в темную вонючую заводь, из которой возник, и она больше его не увидит.

Раздевшись, она занялась ванной: заткнула сток, включила горячую воду, щедро плеснула пены с шиповником, после чего потопала в гостиную.

Проходя мимо телефона, Надин заметила мигающую лампочку и охнула: на автоответчике было восемнадцать сообщений!

Должно быть, дисплей испортился. Либо случилось что-то ужасное. Неужто с матерью?… Или же… возможно, Диг решил помириться и хочет увидеться с ней сегодня вечером. С бьющимся сердцем она нажала кнопку.

— Э-э… привет. — Так начиналось первое сообщение. — Надин, это я, Фил. — Радостное возбуждение Надин с шипением сдулось, как проколотая шина. — Сейчас… м-м… восемь пятнадцать. Пятница, утро. Наверное, ты уже ушла. Просто звоню, чтобы пожелать тебе хорошо провести время в Барселоне и поскорей вернуться.

Выходит, ее упования на короткую память Фила не сбылись. Надин нетерпеливо постукивала пальцами по автоответчику в ожидании второго сообщения, надеясь услышать голос Дига.

— Привет. Это опять я. Сейчас… половина девятого. Знаю, тебя нет, но все время думаю о тебе… Я перезвоню. Пока.

Черт, Надин было некогда выслушивать эту чушь. Она еще не поела бутербродов с беконом, не собралась, не посмотрела комедийное шоу по каналу-4. Сигнал возвестил о следующем сообщении.

— Опять я. Сейчас половина десятого. Я тут подумал: не проводить ли тебя в аэропорт? Если не возражаешь, конечно. Мне просто необходимо, позарез необходимо увидеть тебя, Дин. Позвони, ладно?

Надин торопливо перемотала пленку.

— Надин Кайт, это опять я. Э-э… десять часов. Все еще думаю о тебе, о нашей встрече в среду. Я… просто обалдел от тебя… и от того, что между нами случилось.

Надин снова перемотала.

— Половина одиннадцатого. Вспоминаю вечер в среду. Не могу дождаться, когда мы увидимся, Надин Кайт. Я не доживу до следующей недели, правда! Мы должны увидеться, как можно скорее… Прежде, чем ты уедешь… Позвони!

— Привет. Снова я. Без четверти одиннадцать. Да, нам точно надо встретиться до твоего отъезда в Барселону…

— Привет. Без десяти одиннадцать. Мне надо бежать… Перезвоню попозже.

— Надин Кайт, я вернулся. Потрясающе, но все кажется теперь иным. Ты изменила мою жизнь. Все кажется таким черным и хрупким, и я снова живу.

Да сколько можно! Надин перематывала сообщения все быстрее и быстрее:

— Привет, опять я…

— Надин, это я…

— Четверть четвертого, думаю о тебе…

— Когда ты приходишь домой? Блин… жаль, что у меня нет твоего рабочего телефона. Мне необходимо с тобой поговорить…

— Привет, это снова Фил…

— Двадцать минут шестого…

— Это я. Без пятнадцати шесть…

С тяжелым сердцем Надин включила последнее сообщение:

— Ты будешь дома с минуты на минуту. Сколько я тебе оставил сообщений? Много. Послушай, мне нужно с тобой увидеться. Сегодня вечером, ладно? Я перезвоню. Прошу тебя, Надин Кайт, мне необходимо тебя увидеть. Пока.

«Пи-ип, — пропищала машина, — больше сообщений нет».

Холодок пробежал по спине Надин. Что же делать?

Она запаниковала. Квартира вдруг показалась чужой и угнетающе гулкой. Телефон зловеще поблескивал, в его молчании чудилась угроза нового звонка Фила, зарившегося на ее покой и свободу.

Сердце билось так громко, что стук отдавался в ушах, пока Надин силилась осознать печальную реальность: случившееся в среду вечером еще не закончилось, оно только сейчас по-настоящему начиналось. Звук льющейся воды стал почти не слышен, это означало, что ванна налилась. Надин встала и поволоклась в ванную. Но когда она добралась до двери, раздался телефонный звонок, от неожиданности она подпрыгнула.

От двери Надин наблюдала, как включился автоответчик:

— Э-э, привет. Подумал, что ты уже вернулась… Сейчас без четверти семь. Где ты? Застряла на работе? Перезвоню позже. Пока.

Со вздохом Надин выключила воду.

Господи, думала она, за что мне все это?

Нужно убираться отсюда.

Сейчас же!

Она схватила сумочку и выбежала из дома, громко хлопнув дверью.

Надин направлялась в единственное место на свете, где она чувствовала себя в безопасности. Она направлялась к Дигу. Попросит прощения за отвратительное поведение, и не успеет опуститься ночь, как между ними снова все будет нормально.

Глава двадцать восьмая

Креветки на вкус напоминали заношенные махровые носки.

Копченный лосось вяз на зубах, как губка для мытья посуды, а блины и на вкус, и на вид походили на старый картон.

— М-м, — промычал Диг с набитым ртом, — превосходные креветки, правда?

Дилайла уныло кивнула и вздохнула.

Она сидела за столом в пижаме, волосы вяло обвисли, словом, была не в лучшем виде. С тех пор, как они сели ужинать четверть часа назад, она не произнесла ни слова, лишь кивала и вздыхала, а на расспросы Дига отвечала какими-то странными утробными звуками.

Вечер с самого начала не заладился.

Вернувшись в половине девятого домой из своих таинственных похождений, Дилайла объявила, что неважно себя чувствует. На концерт «Дрянных девчонок», назначенный на восемь, они уже и так опоздали, но Дилайла вообще не желала выходить, мечтая «спокойно посидеть дома».

Любопытно, подумал Диг, почему люди в плохом настроении всегда берут верх над людьми в хорошем настроении.

Диг из всех сил пытался разговорить Дилайлу, но, похоже, выбрал неподходящий момент. Все его вопросы натыкались на глухую стену и рикошетом возвращались к нему. Дилайла была явно не расположена откровенничать. Искренняя озабоченность Дига мало-помалу растаяла, и теперь он попросту злился.

Он не знал, как поступить. Но знал, как бы ему хотелось поступить: стукнуть тарелкой об стол и заорать:

— Дилайла Лилли, что, черт возьми, с тобой происходит?!

Но он не мог, с девушками типа Дилайлы так не обращаются; задавать вопросы и требовать от нее ответов — это было против правил. Ему пришлось поглотить гнев и притвориться, будто не замечает угрюмого молчания Дилайлы, компенсируя ее отстраненность дурацким весельем и навязчивым гостеприимством.

Однако запас глупых шуток скоро истощился, последний доллар из копилки веселья был истрачен. Дигу не терпелось врубить музыку и включить телевизор. Это сняло бы напряжение. Но и одновременно доказало бы, что беседа не клеится, отношения не завязываются. И зачем тогда было зажигать свечи, ставить цветы в вазу и начищать столовые приборы?..

Дилайла гоняла вилкой по тарелке катышек икры, словно муравья. Диг слышал, как она легонько постукивает голой ступней по ножке стола. Последняя пауза длилась уже две минуты. Рекорд. Почему, думал он, молчание в компании столь невыносимо? Оно сродни поражению. Пауза посреди оживленной беседы может за секунду свести на нет все, что было сказано прежде, и легкая приятная болтовня покажется обманкой, а правда неизбежно вылезет наружу, как ее ни затыкай, и выяснится, что людям на самом деле попросту нечего сказать друг другу. Почему люди не могут молчать вместе, не испытывая при этом неловкости, скуки и отчуждения? Почему тишина действует как слабительное для всякой чуши: отчаянное желание заполнить паузу провоцирует совсем уж дикие и занудные реплики.

— Ладно, — нарушил тишину Диг, разделывая брюшко креветки, — что ты завтра делаешь? — Он ощущал себя туповатым папашей, пытающимся достучаться до замкнутой дочки-подростка.

Дилайла аккуратно положила вилку рядом с тарелкой и опять вздохнула.

— Я.. у меня… э-э.. много дел завтра, — выдавила она.

Диг почуял, что броня Дилайла дала трещину. Наконец-то. Он бросился в прорыв:

— Я могу чем-нибудь помочь?

Дилайла снова взяла в руку вилку.

— Нет, — помолчав, ответила она. — Управлюсь. Но спасибо. — Она бросила на него тяжелый взгляд и опустила голову. Диг раздраженно вздохнул. — А ты что делаешь?

— Что? — первый за весь вечер ответный ход Дилайлы застал его врасплох.

— Завтра. Что ты делаешь завтра?

— А… Не знаю. — То-то и оно, подумал Диг. Завтра суббота, день, который он всегда проводит с Надин. Они завтракают где-нибудь неподалеку, затем, в зависимости от погоды, гуляют в парке, запускают змеев, либо смотрят футбол по телевизору до вечернего выхода в свет. Субботы он неизменно проводит именно так. То есть, проводил, пока они с Надин не разругались. И теперь он не знал, чем займется.

От этой мысли ему вдруг стало одиноко. Что его немного удивило, ибо последние десять лет он пребывал большей частью в одиночестве. Но пока Надин была в его жизни, повода для тоски не возникало. Ему не приходилось ломать голову, с кем разделить безделье выходных. Даже когда у Надин случался очередной любовник, субботы она все равно проводила с Дигом, с облегчением отправляя очередного обормота с глаз долой на несколько часов.

Диг забеспокоился: как он обойдется без Надин? Невозможно даже представить. Это будет ужасно, абсолютно ужасно. Решено: завтра он обязательно с ней помирится. Позвонит ей с утра, пригласит позавтракать, и все опять станет нормально.

Он улыбнулся и поднял глаза на Дилайлу. Та по-прежнему катала шарики икры по тарелке; похоже, ей вдруг стало тяжело дышать. Грудь вздымалась и опадала, как шквальная волна, рот был чуть-чуть приоткрыт.

— С тобой все в порядке? — спросил Диг. Над верхней губой Дилайлы появилась капелька пота, краска медленно сползла с лица. — Что с тобой?

Дилайла грохнула вилкой по тарелке, со скрипом отодвинула стул, прижала ладонь ко рту и ринулась в ванную, роняя салфетку на пол.

Мгновение спустя Диг услышал, как креветки, икра, блины и копченный лосось в паническом бегстве устремились вон из желудка Дилайлы прямиком в унитаз.

Диг вздохнул и принялся убирать со стола. В ванной зажурчал душ и щелкнул дверной замок. Что ж, похоже проблемы Дилайлы и ее секретная миссия по выведению прошлого на чистую воду останется тайной — по крайней мере до следующего вечера.

Диг собрался задуть свечи, как раздался звонок в дверь.

— О, Надин… Привет. — В голосе Дига, доносившемся из домофона, звучало удивление, словно он поджидал кого-то другого.

Надин скакала через две ступеньки, не обращая внимания на измученные в спортзале мышцы, умолявшие сбавить темп. Она пока не придумала, в каких выражениях поведает Дигу о сексе с Филипом Ричем, замешанном на экстази, и о том, что Фил повел себя слегка странно, обрывая телефон и пугая ее чуть не до с мерти. Надин ни о чем не думала. Ничто уже не имело значения. Она лишь хотела помириться и снова дружить.

Она ступила на последнюю лестничную площадку и от волнения замерла у порога Дига. Он ждал ее в прихожей в своей лучшей рубашке, новых джинсах и носках цвета овсянки. Вид у него был усталый и смущенный.

— Привет, — Надин с трудом улыбнулась. Ей внезапно и непонятно с какой стати захотелось расплакаться.

— Э-э… привет. — Диг почесал голову. Он был явно не в восторге от ее появления.

— Прости, что завалилась вот так… без звонка.

— Все нормально.

— Так ты пустишь меня или как? — шутливым тоном Надин попыталась разрядить напряженную атмосферу. Диг не улыбнулся, ничего не ответил, лишь опять почесал голову и отступил в сторону, пропуская Надин. — Ну .. и как поживаешь?

— О… прекрасно. Прекрасно. А ты?

— Тоже. Прекрасно.

Повисла пауза. Неловкая.

Надин бросила сумку и пальто там, где она обычно оставляла их, двинулась в гостиную — и не узнала комнату. Она медленно оглядывала романтический антураж, зазывную сервировку стола, свечи… Играла музыка — что это? Неужто Робби Уильямс? Странно, Диг никогда не слушает Робби Уильямса. Свет приглушен, и что это такое на диване, очень маленькое и очень пушистое? Похоже на русскую ушанку, только еще меньше и волосатее. Надин подпрыгнула, когда русская ушанка зашевелилась, и взвизгнула, когда та спрыгнула с дивана и заковыляла по направлению к ней.

— Что это? — воскликнула она, хватаясь за сердце.

При ближайшем рассмотрении шапка оказалась очень маленькой собачонкой.

— Собака, — услужливо пояснил Диг.

— Вижу. Но что она здесь делает? — Надин присела, чтобы погладить дрожащее существо, которое немедленно перевернулась на спину и подставило брюхо.

— Это… э-э… Дигби.

Надин не сразу сообразила. Поначалу она приняла ответ Дига за неудачную шутку, но скоро до нее дошло. Дигби. Пес Дилайлы. Что, простите, собака Дилайлы делает в квартире Дига? Надин вдруг почудилось, что она попала в параллельный мир: пустые скорлупки креветок, банкиа с икрой, Робби Уильямс, собачонки — еще секунда, и из кухни выйдут жена и дети.

Но постепенно ее мыслительный процесс прояснялся.

Сексуальная сервировка — приглушенный свет — пес Дилайлы…

Черт побери, только не это!

В тот момент, когда Надин догадалась, что происходит, она услыхала щелчок, на пол легло пятно яркого света, а из распахнувшейся двери ванной повеяло паром. И вот она выплывает из пара, словно рок-звезда на сцену в облаке сжиженного азота, на голове махровый тюрбан, тело завернуто в малюсенькое полотенце, едва прикрывающее задницу.

Увидев Надин, Дилайла заулыбалась.

— Дин, — удивилась она, — ты откуда? Мы тебя не ждали.

Еще бы! Ярость клокотала в груди Надин.

Она глянула на Дилайлу, обернутую полотенцами, отмытую, дымящуюся.

Глянула на Дига в рубашке, причесанного и покрасневшего.

На стол, сверкавший посудой в отблесках свечей.

Нигде прежде Надин не чувствовала себя настолько чужой. Квартира насквозь провоняла Дилайлой, она чуяла ее запах повсюду, как кошка. Она заметила, как Диг и Дилайла переглянулись. Повисла жуткая тишина — и тут же взорвалась.

— Двуличная, лживая, грязная сука! — Слова сами слетали с языка. Надин не помнила себя от гнева. Она словно приросла к полу, глядя на Дилайлу сквозь слезы. Та в ужасе смотрела не нее.

— Нет… нет, — начала она, — ты не понимаешь. Честное словно, Надин, все в порядке. — Она протянула руку.

Надин оттолкнула ее, подхватила пальто, сумку и отпихнула Дига, стоявшего на дороге. У двери она обернулась:

— Ты не изменилась, Дилайла, ничуть не изменилась. — Дверь с грохотом захлопнулась, и она понеслась вниз по ступенькам.

Она услыхала, как Диг открыл дверь, его голос эхом прокатился по лестнице:

— Дин, ты куда, черт возьми?

Надин услышала шаги, торопливые, настигавшие ее, и она ускорила темп.

Она лихо преодолевала извилины и повороты узкой лестницы, крепко держась за перила, ноги ее двигались быстрее, чем у чемпиона на стометровке. Зацепилась колготками за педаль велосипеда, хранившегося в холле, и вывалилась из подъезда, каблуки застучали по каменным ступеням крыльца.

Диг нагнал ее уже на улице:

— Надин! Да постой же, что на тебя нашло?

— Ничего… я еду домой.

— Но в чем дело? С чего ты завелась?

— Не желаю об этом говорить. Возвращайся. Иди к своей драгоценной прекрасной Дилайле! Бедной беспомощной невинной малышке Дилайле. Иди, и пусть она опять обведет тебя вокруг своего мизинчика. Возвращайся!

— Надин! — Диг схватил ее за руку.

Она вырвалась.

— Отстань от меня!

Диг отпрянул и с удивлением уставился на Надин.

— Ах так! — рассвирепел он. — Тогда пошла ты!..

Мгновение они стояли, уставившись друг на друга, оба тяжело дышали и оба глазам своим не верили: как такое могло произойти с их замечательной дружбой?

Надин открыла было рот, но передумала и бросилась бежать. Случайные перебои в движении на четырехполосной Кэмден-роуд спасли ее от гибели под колесами, когда она ринулась к своей машине. Надин нажала на сцепление, вдавила газ и с визгом рванула прочь.

Последнее, что она увидела, был Диг: он стоял в носках под дождем посреди Кэмден-роуд и, приоткрыв рот, смотрел ей вслед, вытянув руки — жест, исполненный изумления.

Глава двадцать девятая

Сквозь перекрестки и светофоры, не сбавляя скорости на поворотах, Надин гнала домой и разговаривала сама с собой, бормотала еле слышно, как сумасшедшая.

Что она натворила? Что с ней происходит? Куда подевались раскованность, спокойствие, доброжелательность, уверенность в себе, которыми она так гордилась последние годы? Неужто, сама того не подозревая, она пребывает в одном малюсеньком шажке от безумия?

Менее чем за неделю Надин бросила хорошего симпатичного парня, потому что не одобрила его выбор кружек; провела целый вечер, названивая Дигу, отлично зная, что его нет дома; затем посреди ночи — в шлепанцах на босу ногу! — отправилась следить за ним; далее — поддавшись глупому порыву, позвонила бывшему ужасному и прекрасному любовнику, с которым не виделась десять лет, и обнаружила, что он превратился в просто ужасного; однако проигнорировав дикий вид Фила и его явную чокнутость, переспала с ним в чужом гараже, хлебнув коктейля из алкоголя и наркотиков; в идиотской панике, вызванной визитом Дилайлы, разбила окно на кухне… А теперь еще вот это — ее выходка у Дига. Она закатила отвратительный скандал в духе Скарлетт О'Хары, разбушевалась, раскричалась и выскочила, прижав ладонь к горлу, как театральная примадонна.

— Господи, — бормотала Надин, — я — законченная психопатка. Наверное, я заслужила Фила. Наверное, мы созданы друг для друга. Шпионили бы друг за другом, а потом обменивались пакостными впечатлениями и видеопленками. — Ее глаза увлажнились. — Я сошла с ума, — всхлипнула Надин, — окончательно рехнулась. И нормальной уже никогда не стану… о боже! — Слезы хлынули ручьем, стоило ей вообразить жизнь с немытой головой, вспышками неуправляемой эксцентричности и длительным «отдыхом» в больничной палате и казенной пижаме.

Диг послал ее! К горлу подступила тошнота. Рассеянным жестом Надин смахнула слезы, пытаясь игнорировать тоненький голосок, звучавший в голове: кончай притворяться, ты сразу поняла, стоило Дилайле объявиться шесть дней назад, поняла, почему ты так ревнуешь, потому что боишься, что она отберет у тебя Дига, которого ты любишь — по-прежнему любишь.

— Чушь! — воскликнула Надин, ударяя ладонями по рулю. — Полная, идиотская, дикая чушь!

Дама в «фиате-уно» и круглой шляпке бросила на нее встревоженный взгляд. Надин откашлялась и взяла себя в руки.

— Чушь — повторила она уже шепотом, едва шевеля губами, и ласково, словно извиняясь, погладила руль.

Как она может быть влюблена в Дига? Конечно, она всегда его любила, но это совсем другое дело. Раньше она никогда его не ревновала. Преспокойно сидела с ним на вечеринках и в ночных клубах, пока он тискал юных девиц с плоскими животами; вместе с ним смаковала подробности каждой его встречи с очередной цветущей, острогрудой малявкой. Однажды в деревне, в каком-то коттедже, они даже спали вчетвером в одной спальне — она с любовником и он с любовницей — и подтрунивали над не слишком искренними попытками каждой пары вести себя потише. И при всем при том зеленоглазого чудища — ревности — и близко не наблюдалось.

— Вы нужны друг другу, — передразнила она хрипловатый голос Дилайлы, — вы должны быть вместе. Ха! — тихонько воскликнула Надин. — Двуличная, пронырливая, скрытная, лживая сука!

— Диг — мой, Дилайла Лилли, — простонала она, в четвертый раз объезжая собственный дом в поисках парковки, — мой Диг, не твой. Заведи себе своего Дига, сука. А моего оставь в покое. Он мой, мой, мой…

Но было уже слишком поздно, она знала, что слишком поздно для нее и Дига. Она больше никогда его не увидит. Все кончено…

От этой мысли она опять разревелась, словно гейзер взметнулся и залил ей все лицо. Дождь стекал по лобовому стеклу, слезы катились по щекам, и она не видела ни черта. Перед глазами плясали, набухали и расплывались оранжевые с белым круги, зубчатые, как шестеренки.

Надин пошла на последний заход в попытке припарковаться неподалеку от дома.

— И почему я живу в этом проклятом городе? — бормотала она. — Не могу даже машину поставить рядом с собственным домом. Каждый раз мучаюсь… — Она бросила бешеный взгляд направо, налево, выискивая сквозь намокшие от слез ресницы пространство, щель, или водителя, собирающегося уезжать, или хоть что-нибудь…

И вдруг увидела: кто-то заводил машину буквально в двадцати футах от ее подъезда. На мгновение она воспряла духом, рванула вперед и затормозила чуть ли не впритык к багажнику выезжавшей машины. Агрессивность завладела Надин, она готова была биться за место под солнцем в параноидальном страхе, что ее могут опередить и занять стоянку. Слезы, затуманившие глаза, и дождь, лихорадочно стучавший по лобовому стеклу, помешали ей заметить худую согбенную фигуру впереди. Человек, ступивший на проезжую часть, словно вырос из-под земли, и его существование она осознала, лишь когда хрустнуло колено, ударившись о бампер ее машины.

— Черт! — Надин резко отпустила руль и зажала рот руками.

Что же это делается! Она дернула за ручной тормоз, едва не вырвав его с мясом, и стала торопливо выбираться из машины, ее руки тряслись, дверная ручка дребезжала и скрипела, но не поддавалась.

— Господи, выпусти же меня отсюда!

Внезапно она припомнила, что по привычке заперлась изнутри, дабы отвадить автомобильных воров, и наконец распахнула дверцу. Проезжавшая мимо машина вильнула в сторону и громко, заунывно просигналила. Сумка Надин упала и содержимое вывалилось на черный мокрый асфальт. Она перепрыгнула через барахло и бросилась к капоту.

— О боже, боже, боже!

У капота лежал худой, кожа да кости, малый в потрепанной одежонке, лежал не шевелясь, неестественно вывернув конечности.

— Нет, нет, нет, — тихонько поскуливала Надин. — Я убила человека, взяла и убила.

Она присела на корточки рядом с пострадавшим и нагнулась, чтобы разглядеть его лицо.

— Привет, — робко начала она, острожно трогая его за плечо. — Привет, вы меня слышите? Как вы себя чувствуете? Привет… привет… — Человек оставался неподвижен. В голове Надин промелькнуло чередой: травмопункт, искусственное дыхание, «Его нельзя трогать!», реанимация, «Остановка сердца! Разряд!.. Бесполезно!» Хоть бы кто-нибудь вызвал скорую, с тоской подумала она. Дождь заливал лицо. Страх и растерянность парализовали Надин.

Она медленно обернулась к пустынной улице и закричала во весь голос:

— Помогите… пожалуйста!

Человек пошевелился слегка и застонал.

— Так вы живы! Слава богу! — слезы облегчения покатились по щекам Надин.

Мокрый и грязный, человек тяжело перевернулся с живота на бок и, кряхтя, запричитал:

— Моя нога, моя чертова нога. — Надин замерла: она узнала голос.

— Корова безмозглая, чтоб тебя, что ты со мной сделала?

Человек начал приподниматься, спиной к ней, ухватившись за колено и раскачиваясь из стороны в сторону. Голос был определенно знаком Надин. А если приглядеться, то и волосы тоже. И эти джинсы. И потрепанный старый свитер.

— Что ты себе позволяешь, идиотка? — Человек обернулся к ней и выпучил глаза. — Надин!

Не может быть, тупо повторяла про себя Надин, такого просто не может быть.

— Фил! — наконец выдавила она, в ужасе глядя на самый жуткий кошмар ее жизни. — Ты в порядке?

Глава тридцатая

Пока Надин стаскивала с Фила джинсы, он, сидя на крае ванны, морщился и стискивал зубы. На нем были лимонные подштанники; Надин понадеялась, что не те же, что в прошлую среду.

Обнажив ногу Фила, она охнула.

Бедро расцвело большими рваными розами черных, фиолетовых и бурых оттенков. Из царапины, в том месте, где он приложился к табличке с номером, текла кровь. Колено распухло, увеличившись в два раза.

— Я отвезу тебя в больницу, — засуетилась Надин.

— Нет, — очень твердо возразил Фил.

— Да, — с недоумением сказала Надин. — Вставай. — Она протянула ему руку.

— Не хочу в больницу. Это всего лишь синяк. Мне просто надо полежать.

— Фил, у тебя кровь течет, и посмотри на свое колено! Прошу, дай я отвезу тебя в больницу, тебе нужно сделать рентген.

— Нет, — уперся он, — в больницу не поеду. До завтра все пройдет, и я встану на ноги.

Надин устало вздохнула:

— Ладно, хорошо. Тогда я отвезу тебя домой.

Фил застонал и сложился пополам от боли:

— А-а… У тебя есть болеутоляющее?

Из шкафчика в ванной Надин достала две таблетки, сунула их Филу и отправилась на кухню за водой. Стоя над краном и глядя в разбитое, залепленное пакетом окно, она ощущала, как внутри нарастает беспокойство. Она до сих пор не спросила Фила, что собственно он делал под проливным дождем около ее дома в пятницу вечером, и не знала, стоит ли спрашивать.

Завернув кран, она направилась в ванную. Фила там не было. Сердце на мгновение замерло. Он ушел? Домой? Поковылял к себе в темноте? Эгоистичный, встревоженный голосок в глубине души Надин произнес: «Хорошо бы».

Она заглянула в гостиную — никого. Ни в туалете, ни в прихожей Фила тоже не было. Надин вернулась в гостиную, раздвинула набивные шторы образца 50-х годов и оглядела улицу. Она была пуста.

Тогда она двинулась в спальню и, войдя, оторопела: Фил, разоблачившись до лимонных подштанников и пары черных носков в рубчик, лежал на кровати, поверх лоскутного одеяла, с сигаретой в зубах и телевизионным пультом в руке.

— О, — вырвалось у Надин, хотя на самом деле ей хотелось гаркнуть: «Пошел вон с моей кровати, урод в подштанниках!»

— Пришлось лечь, — Фил картинно вздрогнул, посасывая «Ротманс». — У тебя случайно нет программы? — Он выпустил струйку дыма. В поблекшей джинсе его голубых глаз читался вызов: а ну, попробуй меня выставить, согнать с кровати, вышвырнуть на улицу.

От такой наглости Надин стало не по себе. Она не желала видеть его в своей постели. И в квартире тоже. Она вообще не желала видеть его в радиусе пяти миль. Но что она могла поделать? Она едва его не задавила. По собственной вине: неаккуратное вождение, недостаток внимания на дороге. И его нога — без посторонней помощи ему до дома не добраться, не может же она силком усадить его в машину, не может заставить его делать то, чего ему не хочется.

Надин боком приблизилась к прикроватной тумбочке и поставила стакан воды на перламутровую подставку, инкрустированную зеркальными осколками.

— Вот, — произнесла она самым бодрым тоном, на какой только была способна. — Э-э… сейчас принесу тебе программу. Подожди секунду.

— Блеск. — Фил смотрел на экран телевизора, не на нее.

На пороге она обернулась: бледность рок-звезды, ноги двенадцатилетней девочки, белая кожа с редкими и нелепыми пучками черных волос, тощие руки и желтые подштанники. Ее передернуло.

Но стоило Надин оказаться в гостиной, как она почувствовала себя мерзавкой. Бедный Фил, думала она, невезучий бедолага. У него никого нет, он один на целом свете. Родители умерли. Невеста умерла. Дом сгорел. А теперь я его чуть не задавила. Он же ни в чем не виноват. Ни в чем. Я — не кто-то еще — вернула его в свою жизнь. Сама позвонила ему сдуру, сидела с ним в пабе, кровожадно требуя все новых и новых подробностей трагедии, которая была его жизнью. Он не просил меня вмешиваться. Не заставлял глотать экстази. Не насиловал.

Она припомнила, что Мэрдоу, хозяин паба, сказал ей в тот вечер насчет Фила: за ним нужен глаз да глаз. И он был прав. Отныне она должна заботиться о Филе, она взвалила на себя эту ответственность, когда согласилась пойти к нему домой. Мэрдоу предупреждал ее, но она не послушалась, и теперь расплачивается. Она вздохнула и принялась переворачивать диванные подушки с тиграми и зайцами в поисках странички из «Санди Таймс». Это только на одну ночь, утешала она себя. Только одну ночь. Пусть он остается в ее постели, она переночует на диване, а завтра она забросит его домой по дороге в аэропорт.

Уж такую малость она может для него сделать.

Глава тридцать первая

Дверь хлопнула, каблучки дробно зацокали по лестнице, и Дигби радостно запрыгнул в постель Дига.

«Ладно уж, — подумал Диг, почесывая пса под подбородком. — Я проснулся.»

На часах было без пятнадцати девять. Диг не мог припомнить, когда он в последний раз просыпался по субботам раньше одиннадцати. И не просто просыпался, но еще и без похмелья, и почти полным сил. Вчера он лег спать в половине одиннадцатого — Дилайла пожелала улечься пораньше — и трезвым, как стеклышко.

Диг ступил голой ногой на треугольничек солнечного света, и прошел к окну. Раздвинув шторы, он увидел внизу Дилайлу. Она стояла на углу Кэмден-роуд, рассеянно оглядываясь в поисках такси, в дубленке поверх элегантного костюма, в сапогах на высоких каблуках, с темными очками на макушке. В одной руке она держала дорогой замшевый кейс с надписью «Гермес», в другой — большой пакет, из которого торчало нечто, напоминавшее заячье ухо. Диг вытянул голову, удивляясь, откуда взялся пакет, и что в нем делает плюшевый заяц, и почему он не заметил его, когда убирал вчера гостиную. Дилайла, должно быть, спрятала покупку. Зачем?

Он наблюдал, как Дилайла нетерпеливо меряет шагами тротуар и вертит головой, прислушиваясь, не едет ли такси. Несколько раз она взглянула на часы. Диг приоткрыл оконную раму, порыв свежего осеннего ветра и шум уличного движения ворвались в комнату.

На горизонте появилось такси, и Дилайла подняла руку с «дипломатом». Диг высунул голову наружу, вытянув ноги, распластался на подоконнике и напряг слух.

Он был сыт по горло. Ему надоело деликатничать с Дилайлой, избегая острых тем. Надоело из кожи вон лезть, чтобы ей было уютно и спокойно, а в награду получать угрюмое молчание, дурное настроение и сомнительную честь присматривать за псом и убирать постель гостьи.

Вчерашний вечер стал последней каплей. Диг окончательно потерял терпение.

Ему было абсолютно ясно, что приблизиться к Дилайле он может лишь одним способом: проникнуть в ее тайны, в те самые тайны, что ведомы доктору Розмари Бентолл. И если Дилайла считает его недостаточно зрелым и подготовленным к тяжким откровениям, он сам узнает правду.

Диг еще дальше высунулся в окно, и, словно по волшебству, когда Дилайла взялась за дверную ручку такси и повернулась к водителю, чтобы назвать адрес, на Кэмден-роуд снизошла тишина. Движение замерло, ветер стих, и легкое дуновение донесло слова Дилайлы :

— Вокзал Ватерлоо, пожалуйста.

Стукнувшись о раму, Диг поспешно бросился натягивать джинсы и свитер.

— Черт, — он потер ушибленное место.

Через две минуты, одним махом проглотив кофе, оставшийся в чашке Дилайлы, он с Дигби на руках уже топтался на Кэмден-роуд в ожидании такси.

Дигу хватило времени, чтобы подивиться незнакомому миру, простиравшемуся вокруг, — миру раннего субботнего утра, населенному мужчинами и женщинами, которые не проводят вечера по пятницам в пабе, не ложатся спать в два часа ночи и не тратят субботы на тщетные попытки избавиться от похмелья. Этот мир открывал россыпь новых возможностей. Диг опять припомнил счастливую картинку, нарисованную воображением Надин, — картинку с детьми и всем прочим. С каждой минутой она все больше ему нравилась.

Завидев в отдалении янтарный огонек, Диг выбросил вверх руку, словно возбужденный зубрила на уроке.

Такси остановилось.

— Вы не возражаете против собаки? — любезным тоном осведомился Диг, поймав холодный, мутноватый взгляд водителя, который тот бросил на на дрожащий комок в его руках.

— Воспинтанная?

Диг энергично закивал.

— Воспитаннее меня, — неуклюже пошутил он.

— Ладно, садитесь. В случае чего, грязь сами будете убирать. — Диг торопливо опустил Дигби на резиновый коврик.

— Куда едем? — коротко осведомился шофер.

— Вокзал Ватерлоо, будьте добры… И я очень спешу.

— Нет проблем, — повеселел шофер, предвкушая гонку по пустым улицам Лондона. — Всегда пожалуйста.

Глава тридцать вторая

В пять тридцать утра Надин сосредоточенно занималась сборами, до выхода из дома оставалось пять минут. Если очень надо, то в пять минут можно втиснуть все то, на что обычно уходит сорок пять. Накануне вечером Надин упаковала вещи, достала из шкафа дорожный костюм, насыпала кофе в чашку, добавив молока и сахара, и хорошенько отмокла в ванной, чтобы не принимать душ утром.

Действовала она с привычной четкостью, но сегодня режим пятиминутной готовности осложнялся сверхплановой задачей: проконтролировать, встал ли Фил и готов ли он к отъезду. Она провела ночь на диване и, когда зазвонил будильник, первым делом распахнула дверь в спальню и включила верхний свет. Жестоко, но ей было плевать: шла почти военная операция.

— Как твоя нога? — спросила она, заглянув в спальню полминуты спустя с зубной щеткой во рту.

— У-у-ф-ф, — ответил Фил, прикрывая глаза рукой.

— Вставай, — подбодрила его Надин, — от тебя требуется лишь одеться… Вот, — она швырнула его одежду на кровать. — Я повесила ее на батарею на ночь, и теперь она сухая и теплая. В твоем распоряжении… — она глянула на часы — … две с половиной минуты. Пошевеливайся.

Тридцать секунд миновало, а Фил не пошевелил не то что ногой, ни единым мускулом.

— Фил! Будь любезен, поторапливайся!

— Черт побери, Дин, — буркнул он, косясь на нее из-под локтя, — ты прямо как майор в казарме.

— Да… я во многом переменилась. Дай-ка посмотреть на твою ногу. — Она шагнула к кровати и безжалостно отдернула одеяло.

Фил плотоядно наблюдал за ней, довольная ухмылка кривила уголки его губ.

— О да-а, — протянул он, такой ты мне больше нравишься. — Суровая мисс Розга. Ты меня отшлепаешь? — произнес противным детским голоском.

У Надин мурашки побежали по коже. Она выпрямилась. Боже, кто этот отвратительный человек?

— Слушай, — Фил попытался сесть, — это прямо как в «Мизери»[11]! Привяжи меня к кровати на выходные, а когда вернешься, свяжешь лодыжки, стреножишь, как лошадь, чтобы я не мог сбежать! — Он рассмеялся, слишком громко, наблюдая за реакцией Надин: разделит ли она его веселье? Не встретив желаемого отклика, Фил приподнял бровь, словно говоря «ну, как знаешь», и откинулся на подушки.

Пересилив себя, Надин занялась его ногой — та походила на переваренную сосиску, взбухшую, почерневшую и комковатую.

— Слушай, твою ногу надо лечить. Отвезти тебя в больницу и ли поедешь домой?

— Если честно, я никуда не собираюсь. — Фил насмешливо покосился на нее.

Одеяло выпало из рук Надин, с затаенным ужасом она уставилась на Фила:

— Что это значит?

— Это значит… что на своих двоих мне сейчас дальше двери спальни не добраться.

— Но… но вчера все было в порядке!… Ты дошел сам до квартиры, а потом из ванной в спальню, и…

— Так то было вчера, — с печальным видом перебил Фил. — А ночью случился рецидив. — Он пошевелил ногой-сосиской и поморщился. — Знаешь, она совсем затекла. Не шевелится. Похоже, мне понадобится инвалидное кресло, чтобы выбраться отсюда.

Надин сглотнула. Пятиминутный график летел ко всем чертям. Инвалидные коляски, калеки, грязные шуточки, похотливый козел в ее постели — и все это в пять тридцать утра! В глубине души она подозревала, что Фил врет: опухоль, насколько она могла судить, уменьшилась, да и Фил для несчастного калеки пребывал в подозрительно приподнятом настроении. Но что она могла? Обвинить его во лжи? Сказать: «Пошел ты со своими тухлыми байками», вытолкать из постели и усадить в машину? Ничего не оставалось, как поверить ему. А раз так, ситуация менялась, и ее требовалось обмозговать. Она не может оставить Фила в своей квартире… одного… это немыслимо. Надин снова глянула на часы. Теперь, когда отпала необходимость забрасывать Фила домой, у нее высвободилось немного времени.

Думай, думай, думай… Но о чем тут думать! В половине шестого утра ей не хватит наглости позвонить кому-либо, даже собственному отцу, и попросить вывезти из ее квартиры бывшего и временно обезножившего любовника. Она потянулась к телефонной книге.

— Что ты делаешь? — внезапно встревожился Фил.

— Звоню в больницу. Узнаю, не пришлют ли инвалидное кресло.

— Нет! — рявкнул Фил, хватая ее за запястье. — Я же сказал: никаких больниц.

Надин осторожно выдернула руку и покосилась на Фила.

— Ладно. — Она положила справочник на место. — Но почему?

— Потому… потому… Видишь ли, в моей крови болтается кое-что, чего там не должно быть… смекаешь? И сейчас мне совершенно ни к чему банда настырных медсестер, сующих свой нос куда не следует.

— Хорошо… не стану звонить в больницу. Но надо вызвать кого-то. Кому я могу позвонить? — с надеждой спросила она. — Другу, приятелю… может, той девушке, Джоу?.. Она приедет и заберет тебя, и, возможно, даже инвалидное кресло найдет. — Надин закусила губу, надеясь что не выдала голосом эгоистичное и страстное желание избавиться от Фила.

Фил скривился, словно от боли, и покачал головой:

— В такое время Джоу не найти. Она наверняка все еще в клубе, а больше, как ты знаешь, — он страдальчески глянул на нее, — у меня никого нет. — И понурился, ссутулив плечи.

Чувство вины в который раз гарпуном впилось в Надин. Черт, с Филом надо быть начеку. Стоит ей ощутить к нему неприязнь, как он обязательно словом или делом напомнит ей, какая она мелочная и эгоцентричная, напомнит, что у нее все есть — родители, друзья, будущее, прекрасная квартира… и здоровые ноги.

Вздохнув, Надин не вытащила гарпун, но подалась туда, куда ее тянули, как на привязи. В этом нет ничего страшного, правда? В том, чтобы оставить Фила у себя дома? То есть… ну что он может натворить, если хорошенько подумать?

Устроить бардак? Запросто.

Покопаться в ее вещах? Ничего особенно интересного он там не найдет.

Съесть всю еду? Ради бога, все равно стухнет.

Пригласить дружков-студентов? Что в этом плохого?

Проторчит здесь до ее приезда? Надин вздрогнула. Нет… этого она не допустит. Ни за что.

Господи, мысленно взвыла она, ну почему это происходит со мной? Почему?

— Ладно, — решилась она, — можешь остаться. Но обещай, что вызовешь помощь. Обещай дозвониться до Джоу. Хорошо?

К ужасу Надин, Фил опять прикинулся маленьким мальчиком, слегка надул губы и покаянно кивнул:

— Обесяю.

Надин подавила приступ тошноты и неуверенно попятилась к двери:

— Отнесу вещи в машину. Скоро вернусь.

С тяжелым сердцем она стаскивала вниз ящики с фотооборудованием и складывала их в багажник. На улице все еще было темно, невидимые птицы вдохновенно чирикали на деревьях. Я, кажется, сошла с ума, мрачно размышляла Надин. Оставляю квартиру, мою прекрасную квартиру, мою башню из слоновой кости, на Филипа Рича, человека, к которому и подходить не желаю. Лежит себе в моей постели, валяется в вонючих подштанниках на моих чудесных простынях из индийского хлопка, под лоскутным одеялом, сшитым моими руками, и я не желаю, чтобы он был там, но поделать ничего не могу, потому что самолет на Барселону отправляется через два с половиной часа, и меня ждет бригада моделей, парикмахеров, стилистов, и если я не появлюсь, меня уволят, и уже половина шестого утра, и я не хочу оставлять его там, очень, очень не хочу.

Надин набросила пальто на коробки, чтобы они не бились о крышку багажника, захлопнула багажник и попыталась взять себя в руки.

Вернувшись в дом, она в последний раз проверила, не забыла ли чего. В кухне заметила желтое пластиковое ведро за дверью и на секунду задумалась. Ладно, не повредит… и никогда не знаешь… а вдруг он не врет. С ведром в руках она опасливо вошла в спальню.

— Ну вот, — нарочито бодрым тоном объявила Надин, — я уезжаю. — Она торопливо приблизилась к тумбочке и бросила на нее ключи. — Запасные для тебя. — Надин заправила прядь волос за ухо. — Брось их в почтовый ящик, когда будешь уезжать. Я… э-э… оставила тебе кофе и чай, но вряд ли ты сможешь добраться до кухни, а? — Фил уныло пожал плечами, словно он уже смирился с ролью беспомощного инвалида. — Можешь звонить, куда угодно и… м-м… — она поставила ведро у кровати — Наверное, тебе это понадобится. Ты ведь не можешь дойти до туалета. — Фил беззащитно улыбнулся. — Что ж, выздоравливай. Надеюсь, с ногой все будет в порядке. И, Фил… извини. За то, что вчера случилось. Надеюсь, ты сможешь меня простить. — Она натянуто улыбнулась.

Фил взял ее руку, безвольно висевшую вдоль тела, и благодарно улыбнулся. Надин смутилась. Размеренным жестом он поднес ее руку к губам и впился в нее долгим страстным поцелуем, вдыхая запах и слюнявя кожу. Надин смотрела на него сверху вниз, еле сдерживаясь, чтобы не выдернуть руку. Она попыталась снова улыбнуться, попытка не удалась.

— Надин Кайт, — прочувствованно начал Фил, не выпуская руки, — тебе цены нет. Ты самая прекрасная девушка на свете. Ты приносишь мне ведра, заботишься обо мне, беспокоишься. Как же я могу в тебя не влюбиться! А возможно, — он ухмыльнулся и сжал ей руку, — я уже влюбился.

Надин удалось вырваться, не проявив грубости, она попятилась к двери. Лицо горело, и это ее бесило, ибо Филу хватит наглости вообразить, будто она покраснела от желания и удовольствия, а не от неодолимого отвращения и ужаса, которые на самом деле испытывала.

— Мне пора, Фил, — она глянула на часы. — Я позвоню… из аэропорта или еще откуда-нибудь. Счастливо.

Фил поднял руку и опять улыбнулся.

— Прощай, небесное созданье, — произнес он, подражая актерам в шекспировских пьесах, затем крутанул запястьем и сделал вид, будто отвешивает поклон.

Надин натужно улыбнулась, нащупала дверную ручку и вышла вон.

С глубокой печалью она запирала дверь своей чудесной квартирки, словно мать, оставлявшая прелестную дочурку наедине с распутной нянькой.

— Прости, — шепнула она, направляясь к машине, — прости меня.

Она села за руль. Сердце сжималось от ужасных предчувствий.

Включив зажигание, Надин двинулась в Хитроу.

Глава тридцать третья

Что это? Там впереди, под самым носом?

Узнав затылок Дилайлы в машине, следовавшей впереди, Диг сполз на сиденье — над перегородкой, отделявшей пассажира от водителя, торчала лишь его бровь. Его шофер определенно не терял времени даром, по северному Лондону они промчались с ветерком, и теперь у светофора на Стрэнде, перед поворотом на мост Ватерлоо, такси Дига затормозило сразу за такси Дилайлы.

На часах было двадцать минут десятого. Вспыхнул зеленый свет, и Диг ухватился за подлокотник, когда водитель лихо завернул за угол. Он хотел было сказать, что теперь можно ехать помедленнее, но понял, как глупо это прозвучит. Оставалось надеяться, что они не слишком обгонят такси Дилайлы.

На мосту Диг в изумлении уставился на верхнюю площадку туристского автобуса, тащившегося по соседней полосе; площадка была битком набита желеобразными туристами, восторженно внимавшими мужчине в синей нейлоновой куртке и с микрофоном. И это почти в декабре, в десятом часу утра! Если бы Диг приехал туристом в Лондон, он бы сейчас сидел в буфете, намазывал маслом круассан, срезал верхушку сваренного в крутую яйца и планировал щадящую экскурсию в Королевскую Академию или в «Фортнум и Мейсон» где-нибудь посреди дня, если, конечно, будет настроение. Он бы не мерзнул на открытой автобусной площадке на самом ветреном мосту Лондона в обществе лопоухого юнца с микрофоном, надрывно оравшему ему в ухо.

— К какому входу? — раздался скрипучий голос шофера, когда они подъехали к развязке у вокзала.

Диг выпрямился с таким видом, будто знает куда едет:

— А… к главному, пожалуйста.

И тут же понял, что сморозил глупость, ибо водитель устало вздохнул в переговорное устройство:

— «Евростар?» Главная линия? Метро? К которому из них, приятель?

Неужто придется признаться? Лет десять назад Диг бы наслаждался азартом погони, но сейчас чувствовал себя не в своей тарелке.

— Вы не могли бы.. э-э… — Диг откашлялся, — следовать вон за тем такси? — Как же по-дурацки это прозвучало!

Водитель выгнул бровь.

— Спорим, ты с самого начала хотел это сказать, — хохотнул он.

Такси Дилайлы затормозило у кремовых каменных ступеней, ведущих на главную платформу вокзала. Диг наблюдал, как она выбирается из машины: сначала одна длинная нога в брючине и на высоком каблуке, затем другая, следом — пакет с зайцем.

Его такси остановилось сзади; водитель с легкой усмешкой поглядывал на Дига, когда тот расплачивался, чуть ли не лежа на заднем сиденье и просовывая десятифунтовую бумажку в щель в окошке. Удостоверившись, что Дилайла поднимается по ступеням, Диг, пригнувшись, открыл дверцу. Когда он медленно и настороженно двинулся вверх по широкой лестнице, Дигби у него на руках затрепетал от волнения, нюхая воздух замшевым носиком. Он чуял запах хозяйки. Тоненько пискнув, пес попытался вырваться.

— Ш-ш, — Диг зажал ладонью влажную собачью морду. — Ш-ш…

На платформе Диг спрятался за телефонными будками, отслеживая передвижения Дилайлы. Она шагала по направлению к билетной кассе, каблучки стучали по мраморному покрытию, заячье ухо моталось в такт шагам.

Диг подождал, пока Дилайла не укоренится в очереди, затем стремглав перебежал к стенду с объявлениями и красочной рекламой однодневных экскурсий. Наклонил голову и притворился, будто изучает объявления. Когда Дилайла взяла сдачу и двинулась прочь от кассы, Диг метнулся к противоположной стороне стенда.

Он понятия не имел, куда она направляется. Судя по густым строчкам мигающего табло с информацией о поездах, она могла поехать куда угодно — от Бэгшота до Эпсома, от Хука до Вула, не говоря уж о Сурбитоне, Стейнсе и Саннингдейле.

Сердце забилось чаще. Первобытный инстинкт, глубоко похороненный, рвался наружу: выследить добычу, хоронясь в зарослях, а столбы и телефонные будки вполне сойдут за деревья и кустарник.

Теперь Дилайла не торопилась; она двигалась к дальнему концу вокзала — миновала девятую, восьмую, седьмую, шестую платформы и остановилась у магазинчика аксессуаров, перебирая меховые покрывала, кожаные перчатки, искусственные кашмирские шали, сумочки, вышитые бисером; пройдя мимо пятой, четвертой и третьей платформы, заглянула в лавку с нижним бельем, пощупала шелк и атлас, ядовито-зеленые трусики-тесемки, хлопчатобумажные лифчики и коротенькие трикотажные майки с розочками. Женщины вообще понимают, сколь абсолютно сногсшибательно они выглядят, копаясь в белье на прилавках?

Выйдя из лавочки, Дилайла посмотрела на табло, висевшее над первой платформой. Диг проследил ее взгляд, вжавшись в дверь закрытого паба на другой стороне платформы. Он прищурился, пытаясь разобрать надпись:

9.52 Гилфорд через Клэпхем

Ладно, подумал он, пусть будет Гилфорд.

Он воровато двинулся по платформе, следуя за покачивающимися бедрами Дилайлы и болтавшимся ухом плюшевого зайца. Дигби отчаянно рвался на свободу; завидев фигуру Дилайлы в отдалении, он принялся повизгивать. Диг пожалел, что не прихватил поводок или намордник, чтобы приструнить животное. Эта псина ставила под угрозу исход всей операции.

Дилайла вошла в поезд, и Диг ускорил шаг. Он сел в соседний вагон, откуда мог преспокойно наблюдать за ней через окно между вагонами. К счастью, Дилайла сидела спиной к нему, просматривая стопку бумаг. Хвала бумагам!.. Но почему они всегда при ней и в таком количестве? Наверное, учится на диктора и пользуется любой возможностью попрактиковаться…

Между остановками Диг, подперев ладонью подбородок, смотрел в окно. Угрюмые грязные задворки Лондона сменились сияющими, вымытыми шампунем пригородами. Крошечные, заросшие, с брошенным поржавевшим скарбом сады Баттерси, Клапама и Стрихема уступили место новеньким оранжереям Уимблдона, Кингстона и Нью-Молдена, ярким пластиковым качелям и горкам в садах, блестящим мангалам для барбекю на полянках и белоснежным тентам. Диг смотрел на это великолепие, как на другую вселенную. Пригороды, размышлял он, наверное, хороши как источник творчества и вдохновения, от их скуки и банальности хочется бежать куда глаза глядят, рваться к высотам, жаждать неизведанного, но он их ненавидел. В пригородах он задыхался, чувствовал себя так, словно его сунули в огромный зеленый пластиковый мешок и вот-вот завяжут горловину, лишив доступа воздуха.

Когда поезд тащился по Сурбитону, Диг бросил взгляд украдкой на соседний вагон. Дилайла уже не перебирала бумаги, теперь она смотрела в окно, нервно покусывая кожу вокруг ногтей. Черт, до чего же она красива, подумал Диг — как всегда не кстати.

За безликим офисным зданием следовал безликий ряд магазинов и такие же сады. Анонимные станции проносились одна за другой, в глазах лишь мелькала красная, белая и синяя эмблема Юго-восточной железной дороги, и спустя двадцать минут Диг обнаружил, что поезд остановился в местечке под названием Уолтон-на-Темзе.

Дилайла сошла с поезда и повернула налево, что было на руку Дигу: она не заметила, как он ступил на платформу. Его сердце, успокоившееся во время поездки, возобновило свой бешеный тамтам. Диг вынул солнечные очки из кармана пальто и нацепил их на нос. Нет-нет, поспешил он заверить себя, он не идиот, чтобы разыгрывать шпионские страсти, просто солнце слепит глаза.

Пока они шли по платформе, Диг держался на приличном расстоянии; лишь горстка пассажиров сошла на станции, и его легко было заметить. Ему пришлось метнуться за столб, когда Дигби, увидев Дилайлу, пискливо тявкнул. Заслышав голос пса, Дилайла, как насторожившаяся кошка, замедлила шаг. Диг затаил дыхание, зажав собаке пасть.

Этот крысенок завалит все дело. Надо было оставить его дома. Внезапно Диг с ужасом сообразил, что похож на придурошного гомика, вышедшего на прогулку, но вместо барсетки от Александра Маккуина он прижимает к груди уродливую собачонку. Почему, в который раз подивился он, Дилайла из множества щенков — спаниелей, колли, овчарок и волкодавов, — выбрала именно это недоразумение? Что привлекло ее в этом зачуханном, вечно дрожащем мешочке с костями? Загадка, совершеннейшая загадка.

Дилайла исчезла в здании вокзала, и Диг ускорил шаг. Ворвавшись в зал, он успел увидеть в противоположном окне, как Дилайла твердым шагом удаляется прочь от вокзала.

Диг рванул к выходу и ошарашенно вздрогнул, когда перед ним неожиданно возник человек с шрамом во всю щеку, перебитым носом и кочаном цветной капусты вместо уха:

— Ваш билет, сэр?

Диг глянул на контролера, потом на дорогу, по которой удалялась Дилайла, уменьшаясь на глазах до кукольных размеров. Черт бы все побрал. Он переминался с ноги на ногу, лихорадочно соображая, как поступить: потратить пять минут, умасливая этого парня с несчастливой внешностью, чтобы тот не брал с него штрафа, или сбежать без объяснений.

— Сэр, покажите билет.

Плевать. Диг покрепче перехватил пса, бросил на контролера извиняющийся взгляд, который, как он надеялся, передавал все нюансы жизненной передряги, безбилетником забросившей его в Уолтон-на-Темзе, и дал деру. Рискованный ход: контролер походил на бывшего кулачного бойца, но, с другой стороны, возраст притупляет реакцию. Риск оправдал себя. Малый с покореженной физиономией вздохнул и вернулся к своей газете; ему явно до смерти надоели заполошные педики с чумазыми терьерами под мышкой, толку от них все равно не добьешься.

Диг еле дождался, пока автобус сделает полный разворот, и перешел дорогу. Улица, на которой он только что видел Дилайлу, была пустынна. Диг торопливо огляделся и с удивлением обнаружил, что попал на край земли — не в приятном смысле этого слова, не в бескрайние луга и широкие горизонты, не в безбрежные просторы, манящие уединением и покоем, но просто в никуда. Кроме станции на этом тихом и безлюдном перекрестке двух убогих дорог, находилась лишь контора по продаже недвижимости и автобусная остановка.

Скрипучий трясущийся автобус исчез в ядовитом облаке дыма, и место стало еще пустыннее. Майка липла к спине Дига, тело исходило вонючим потом. Не только сознание двигало Дигом, тело тоже разнообразно реагировало, выделяя жидкости и химикалии, пока он преследовал жертву. Диг, как ни странно, вдруг испытал прилив сил.

Он чуть ли не бегом двинулся вдоль извилистой улицы, мимо домов, словно взятых из конструктора Барби и во много раз увеличенных. Заслышав за углом эхо шагов Дилайлы, он резко притормозил. Хорошо, что она не исчезла в одном из этих домов, тогда бы он навеки остался стоять столбом посреди Уолтона-на-Темзе.

Каменная пустыня казалась бесконечной, но наконец единственная улица разветвилась, стали появляться признаки цивилизации: школа, церковь, приземистое официальное здание, население. Вскоре они вышли на шумную центральную улицу, и Дигу пришлось прокладывать себе дорогу меж гуляющих семейств с толстыми шеями и мясистыми руками, нервно шаркавших по тротуару пенсионеров, детских колясок и сумок на колесиках. Дилайла упорно шагала вперед.

Они миновали ряды магазинов: «Роберт Дайас», «Дороти Перкинс», «Обувь», «Антиквариат», книжная лавка, «Маркс и Спенсер».

Диг обливался потом.

Дилайла внезапно остановилась, и он нырнул в подворотню. На кого я похож, думал Диг: потный, растрепанный малый, с всклокоченными волосами и несуразной собакой под мышкой, бродит, озираясь, по улицам, и прячется в подворотнях. Если бы он увидел на улице такого типа, то сомнений бы не возникло: по этому парню психушка плачет.

Дилайла сверялась с листком бумаги, она вертела его в руках и так и сяк, и Диг предположил, что она разглядывает карту. Он глянул на часы: 10.51. Сколько же им еще тащиться на своих двоих! Он надеялся, что их цель близка, какова бы эта цель ни была. Он опасался, что дольше не выдержит неизвестности.

Сунув листок в замшевый дипломат, Дилайла опять застучала каблучками, пешеходы же опять начали редеть.

За розовым пабом она свернула направо; Диг последовал за ней по дорожке, поднимавшейся в гору, сердце гулко вздрагивало каждый раз, когда из-под его ноги вылетал камешек. В конце дорожки Диг остановился, чтобы перевести дух, и впервые за день трезво взглянул на вещи. Что, черт побери, он делает? И, главное, зачем? Где он? Куда идет? Почему он здесь оказался? Угодил в киношную ситуацию, но он ведь не экранный персонаж, ему тут не место.

Он опустил голову и с отвращением обнаружил, что Дигби горячим розовым язычком жадно слизывает соленый пот с его ладони. Хмыкнув, Диг вытер руку о джинсы. И внезапно почувствовал себя виноватым: бедное животное наверняка страдало от жажды, не говоря уж о голоде, и возможно, — то есть, совершенно определенно, — нуждалось в опорожнении некоторых внутренностей. Диг посмотрел на пса. Пес посмотрел на него, моргнул и сглотнул. В глазах Дигби стояли слезы, и выглядел он ужасно несчастным. Диг почувствовал себя последней сволочью.

За полоской деревьев, меж которыми прятался Диг, протекала река. Несмотря на название городка, Диг слегка удивился наличию водной артерии, широкой, извилистой и сверкающей. Маленькие флотилии лодок с отдыхающими семьями бороздили поверхность, слева виднелся массивный шлюз, справа — небольшое озерцо. За ним располагался фантастический деревянный паб с облупившейся белой краской и лишайником на стенах, балконом вдоль второго этажа и столиками на улице. Что за место, подумал Диг, мысленно добавляя его в «летний» раздел бесконечного списка симпатичных пабов, где он был бы не прочь как-нибудь посидеть.

Пыхтящая стая разномастных псов выскочила на песчаную тропу, за ними следовали престарелые холеные хозяева, помахивая отстегнутыми поводками. Дигби заерзал в руках Дига, и тот успокаивающе зашептал псу на ухо.

Наконец Дилайла сошла с тропы, и Диг с облегчением догадался, что они, вероятно, добрались до цели. Пора бы уже. Солнце припекало вовсю, и Диг буквально варился в собственном соку. Под мышками у него темнели влажные пятна, пот струйками сбегал по спине, застаивался в ложбинке на груди. Согнув палец, он оттянул ворот майки и дунул внутрь. Диг хотел сесть. И не хотел больше никуда идти.

В конце поворота, на приличном расстоянии от дороги стояло три дома. Это были не мини-особнячки, которые Диг видел у станции, это были настоящие родовые поместья представителей среднего класса. Подъездные дорожки засыпали гравием не вчера, заросли ракитника добрались до верхних этажей, окна по старинке открывались внутрь, у гаражей стояли старые фургоны, крыши особняков украшали шестиугольные башенки, а у порогов торчали изогнутые железки, чтобы счищать грязь с сапог. Дилайла направилась к среднему дому, сбавив темп и более не размахивая пакетом с зайцем. Даже на расстоянии пятнадцати метров Диг услыхал, как она нервно откашлялась.

Он устроился у ялика, вытащенного на траву; судно находилось в стадии ремонта, один борт у него был белым, другой зеленым. Ялик назывался «Король солнца» и стоял под тутовым деревом — лучшего укрытия не сыскать.

Приближаясь к большому красивому дому, Дилайла все более замедляла шаг. И вдруг она сделала нечто, что невероятно взбесило Дига. Он выскочил из дома ни свет, ни заря, заплатил десятку за такси, его чуть не арестовали за безбилетный проезд, он полчаса тащился по какой-то суррейской дыре, умаялся, взмок, а сколько переживаний принесло ему это странное нереальное утро! И как же вознаграждено его рвение? Дилайла уселась на скамью, поставив рядом свою поклажу.

Диг скрипнул зубами. Что она затеяла? Что, черт возьми, у нее на уме? Уселась на скамейку. В Уолтоне-на-Темзе. Она что, приперлась сюда пейзажем любоваться?

Скамья стояла над рекой, между средним и крайним правым домом, спинкой к дороге. С нее, следовало признать, открывался отменный вид на Темзу и островок, куда был перекинут изящный деревянный мостик. Очень симпатично. Чрезвычайно мило. Но зачем?

Диг сел, вытянул натруженные ноги. Земля была холодной и влажной, но ему было плевать; он был разгорячен и вымотан, и вдобавок глубоко разочарован. Порылся в карманах в поисках жевательной резинки или пакетика мятных конфеток — во рту стоял привкус свернувшегося молока — и еще сильнее разозлился, ничего не обнаружив.

Дилайла скрестила ноги и оперлась локтем на спинку скамьи. Диг увидел, как она переместила солнецезащитные очки с макушки на нос, а потом стала вытворять что-то странное с волосами: взлохматила и занавесила ими лицо, после чего подняла воротник дубленки. Пытается замаскироваться, догадался Диг. Он повеселел — вот так-то лучше — и приготовился стать свидетелем преступного рандеву, шпионской явки… словом, чего-то крайне интересного.

Диг сидел за лодкой, прижимая к груди вконец очумевшего Дигби и не спуская глаз с Дилайлы, а его воображение разгулялось вовсю. Ему мерещились военные эскапады, трюки Джеймса Бонда, женщины в шинелях, шепчущие в трубку: «Слушайте внимательно», наикрутейшие электронные жучки, накладные усы и видеокамеры в карандашах. Мероприятие становилось куда более захватывающим, чем он предполагал. Диг потер руки в радостном возбуждении и стал ждать приключений.

Час спустя от его энтузиазма остались жалкие крохи.

Тело, разогретое ходьбой, зябло, руки и нос коченели, а задница онемела. Диг отччаянно хотел есть и столь же отчаянно томился от скуки.

За целый час на подступах к живописному островку ничего не произошло — ровным счетом. Откуда-то примчалась собака, наверное, учуяла добычу, дрожавшую на коленях у Дига. Флюгер на крыше дома дрогнул несколько раз. Машина свернула на тропку, чтобы развернуться. Все.

Дилайла по-прежнему сидела на скамье — в очках, с лиицом, занавешенным волосами.

Еще пять минут, сказал себе Диг, еще пять минут, и я возвращаюсь домой.

И вдруг он услыхал шум: щелчок, за ним еще один, раздался смех. Средний дом наконец пробудился от спячки. Диг сунул пса под пальто и устроился поудобнее, чтобы без помех наблюдать за происходящим.

Дверь дома распахнулась, и Диг разглядел в сумраке силуэты людей, занятых сборами. Люди бесперрывно переругивались, жаловались и покрикивали друг на друга. Дилайла слегка развернулась на скамье и, слегка спутив очки, уставилась на открытую дверь.

— Мэдди, прекрати! — раздался женский голос с суррейским акцентом. — Оставь собаку в покое!

На гравиевую дорожку выскочил крупный ньюфаундленд, на его спине подскакивала маленькая девочка, легонько погонявшая пса линейкой.

— Ну, Монти! Ну! — верещала хорошенькая темноволосая погонщица.

— Слезь со собаки, Мэдди! — на пороге возникла высокая, худая женщина в вытертой офицерской шинели с меховым воротником, на ногах у нее были зеленые резиновые сапоги, в руках она держала большое одеяло и скороварку. В молодости женщина явно была настоящей красвицей. Взъерошенные волосы, черные, как вороное крыло, были подстрижены клином, что ей очень шло.

За женщиной, уткнувшись в книжку, брел мальчик лет десяти. Даже на таком расстоянии Диг разглядел яркую обложку книги о Гарри Поттере. Не отрывая глаз от книги, мальчик ловко пинал мяч.

Женщина достала из потертой сумки связку ключей и открыла багажник серебристого «мерседеса». Дверца взлетела вверх, собака, одеяло, и скороварка приземлились на багажном пространстве.

Теперь Мэдди играла в лошадки: она скакала галопом по кругу, разбрасывала подошвами гравий, ржала и цокала языком.

— Мэдди, перестань! Садись в машину!

Темноволосый мальчик пинком загнал мяч в гараж и скользнул на заднее сиденье, так и не оторвавшись от книги. Мэдди продолжала игнорировать мать.

— Мэдди! Немедленно в машину, не то можешь забыть про «Макдональдс»! Останешься здесь одна!

Мэдди тут же бросила линейку, подбежала к «мерседесу», запрыгнула на заднее сиденье рядом с братом и привязала себя чем-то вроде упряжи. Ньюфаундленд засопел над головой Мэдди, она обернулась и просияла.

Что ж, думал Диг, очень мило: симпатичная собака, симпатичная девочка, этакая домашняя идиллия, — но нам-то что за дело? Где смуглый незнакомец в плаще, где загадочный пакет, где приключение?

Женщина засигналила, и Диг от неожиданности схватился за сердце. Приоткрыв окно, она высунула голову.

— Софи! — заорала она, раздраженно сигналя. — Сейчас же спускайся!

Дигу подумал, что она принадлежит к той породе женщин, которые из любого пустятка сделают драму.

Через несколько секунд дверь со скрипом отворилась. Диг увидел, как Дилайла замерла на скамье, прикрывая ладонью лицо (она определенно старалась остаться не узнанной, догадался Диг), когда очень высокая и стройная девочка ступила на крыльцо.

— Честное слово, мама, — крикнула она, запирая дверь, — ты так орешь, что соседи могут подумать, будто ты нас истязаешь. — Она фыркнула и сунула ключ в рюкзак.

На вид ей было лет двенадцать — черные ботинки, свободные спортивные зеленые штаны и серая шубка не по размеру. Длинные волосы распадались посередине на пробор, они были теплого золотистого оттенка, резко контрастируя с темными гшевелюрами остальных членов семейства. Нежная кожа, гибкая фигура, правильные черты лица — на таких девушек, полагал Диг, и охотятся в торговых центрах представители модельных агентств. И хотя ей было всего лишь двенадцать или тринадцать лет, девочка выглядела настоящей принцессой, рядом с ней хотелось расправить плечи, выпятить грудь и пружинить шаг.

Завязывай, педофил хренов, обругал себя Диг, хватит.

Пока девочка обходила машину, Диг смог получше разглядеть ее. Пухлые, атласные губы, большие голубые глаза с темным ресницами, кремовая кожа и надутое выражение лица. Мать что-то сказала ей, и девочка неохотно улыбнулась. Улыбаясь, она повернулась в сторону Дига, и, словно кирпич, брошенный в окно, мысль вонзилась в его мозг.

О черт, подумал он, она похожа на Лесли Эш из «Квадрофении».

Диг обернулся на Дилайлу; та не пошевелила ни мускулом, с тех пор как из дома вышла девочка. Он снова перевел на нее взгляд, девочка пристегивала ремень безопасности. С ума сойти, до чего они похожи: выражение лица, губы, улыбка, та же потрясающая фигура, покачивающиеся бедра, персиково-сливочная кожа. Все одинаково… в точности. Ему вдруг стало трудно дышать. Диг вспомнил игровую площадку в школе Святой Троице: вот он сидит, скрестив ноги, на траве, на коленях новое расписание, а в душе зарождается потрясение, которое сформирует его характер — он впервые увидел Дилайлу. Странно, думал Диг, эта девушка — вылитая Дилайла, но как?..

Он оглянулся на Дилайлу; вцепившись побелевшими пальцами в спинку скамьи, она беспомощно смотрела, как «мерседес» выезжает на дорогу. Ветер сдул волосы ее лица, и вид у нее был потереянный. Когда машина покатила прочь, Дилайла машинально сдвинула очки на макушку, и Диг увидел, что на ее щеках блестят слезы. Он чувствовал себя паршиво. Он был напуган и ошарашен.

Диг посмотрел вслед машине: девочка переругивалась с младшим братом, сидевшим позади. Неужто, думал он, неужто эта девочка, эта красивая, сердитая и удивительная девочка — его дочь?

Глава тридцать четвертая

Надин некогда было думать ни о Диге с Дилайлой, ни о Филе, оставшимся в пустой квартире, — ни о чем, кроме выдержки, диафрагмы и освещении. Что ее только радовало. Четыре часа кряду она таскала свое оборудование по улицам Барселоны, улещивала полицейских и подкупала лавочников, чтобы завладеть приглянувшейся съемочной площадкой. А еще приходилось сдерживать толпу облизывающихся мужиков, норовивших погладить взглядами Фабиану, восемнадцатилетнюю звезду рекламной компании «Рено». Но через четыре часа пошел дождь. Хлынул как из ведра. И съемки пришлось отложить.

Надин сидела в отеле, слушала, как капли дождя рикошетом отскакивают от черепичной крыши над головой, складывала в столбики желтые коробочки с пленкой и старательно боролась с искушением позвонить домой. Голос Фила, со скоростью звука преодолевший несколько сотен миль, не поднимет ей настроения. Наоборот, ухудшит. Лучше не знать, что он там делает. Но стоило ей выбросить из головы Филипа Рича, в лимонно-подштанниковом великолепии развалившегося на ее кровати, как его место заступил образ Дилайлы — вот она, сияя свежестью и чистотой, разгуливает по квартире Дига, готовая к сексуальным забавам. А-а-а…. Надин затрясла головой.

Боже, думала Надин, кошмарный вчера выдался вечерок.

Она посмотрела на часы. Было всего три, но из-за черных туч, нависших над Барселоной, казалось, что на улице вечер. Надин зевнула, вытянулась на шелковом гостиничном ложе и закрыла глаза. Хорошо бы вздремнуть ненадолго, прикорнуть в роскошном заграничном номере. В конце концов она на ногах с половины шестого утра.

Звуки, доносившиеся из окна, убаюкивали. Сердитые автомобили, нетерпеливые грузовики, гостиничный привратник, свистком подзывавший такси, песня дождя, дискантом звучавшая на крыше и басом на холщовой маркизе, прикрывающей вход в отель. За дверью то и дело раздавался приглушенный иностранный говор, напоминавший, что сейчас день и кругом полно занятых людей, которым некогда валяться в постели.

Надин натянула на себя шелковое покрывало. Устраиваясь поуютнее, она полусонно думала о завтрашних съемках, о сегодняшнем ужине, о том, что надо не забыть купить пленку, о прочих обычных, приятных и скучных вещах.

И вдруг — оп! — вот оно. Бах! — и в приятную дрему ворвалась Дилайла. В проклятом полотенце. В квартире Дига, черт бы ее побрал. Готовая наброситься на дурачка Дига. Бум! — и вот вам пожалуйста, ее силуэт на заднем сиденье черного такси в два часа утра, она обнимает Дига, ее губы прижаты к его губам. Трах! — и Дилайла на игровой площадке в школе Святой Троица, сидит на коленях у Дига, взгляд мечет холодные голубые молнии в сторону Надин, и та чувствует себя толстой уродиной, тупой и нелепой.

Надин отбросила покрывало и вскочила. Дилайла крадет у нее даже сон. Господи, как хочется завопить от такой несправедливости.

Дилайла заполонила собой все.

Надин рывком открыла мини-бар и свирепо оглядела его содержимое, словно бросая вызов: сможет ли это жалкое подобие холодильника предложить ей настоящую выпивку, которая хоть чуть-чуть ослабит боль, и горечь, и оголтелую, рвущую на куски ревность? Ну, что там у тебя имеется?

Она углядела четвертушку «Луи Редерера» и маленькую бутылочку «Хосе Куэрво». Грустно пить текилу в одиночестве, посреди бела дня, но в нынешнем состоянии такая перспектива ей даже понравилась. Да пошли они все! За окном лил дождь, небо потемнело еще сильнее, она сидит в иностранном отеле, и настроение у нее паршивей некуда. Лучшего повода для визита в алко-страну и не придумаешь.

Надин заскочила в ванную за стаканом для полоскания зубов, вытряхнула в нее текилу, долила доверху холодного пенистого шампанского, встряхнула как следует и опрокинула в рот.

От газированной смеси ее передернуло. Гадость. Она громко рыгнула и слизнула шампанское с ладони.

Алкоголь подействовал мгновенно, комната, вид из окна и настроение Надин тотчас заиграли мягкими красками. Теперь Надин хотелось курить. Не просто хотелось, до смерти хотелось. В номере курение возбранялось. Окно было наглухо забито.

Надин вылила остатки шампанского в стакан, залпом выпила, надела туфли, накинула на плечи кардиган, взяла ключ от номера и направилась вниз, в бар.

Останавливаясь в отелях, особенно в таких шикарных, как этот, Надин словно попадала в другой мир. Она могла бы всю жизнь провести в гостинице, устранившись от скучных бытовых обязанностей вроде уборки, готовки, общения с сантехниками, оплаты счетов, вызова такси, закупок кукурузных хлопьев, глажки, полирования ногтей, подписки на газеты и поисков, где бы перекусить.

Но больше всего в шикарных отелях ей нравилось то, что все они были одинаковы. На любом континенте, в первом или в третьем мире, вы всегда могли рассчитывать на сваренное в крутую яйцо и бутылку приличного шампанского, на сейф для хранения ценностей и мини-бар. Куда бы вы ни приезжали, стоило вам переступить порог дорогого отеля, как вы оказывались в другой стране, абсолютно не связанной с той, где отель построили. Страна эта называлась Отель и была одной из самых уютных на свете.

А эти симпатичные изящные штуковинки! Например, у бумажной подставки, которую Надин выдали под коктейль с шампанским, края вырезаны зубчиками. И газеты, куда ни глянь, лежат себе на полированных стойках из красного дерева. И великолепный ковер с эмблемой отеля. Хорошо бы завести дома именной ковер, думала Надин, с вытканными инициалами НК, да и прочие завитушки и украшеньица тоже не помешают.

Надин уютно устроилась в уголке бара на мягком, как губка, диванче и в стратегической близости от бармена, чтобы подолгу не ловить его взгляда. Голова у нее приятно плыла, а последние новости в газете, которые она пыталась расшифровать с помощью школьного испанского, начали терять внятность. Бизилось шесть часов, за окном по-прежнему лил дождь. Надин была пьяна.

— Вот ты где! Слава богу! — Невысокая девушка с личиком эльфа, коротко стрижеными черными волосами, перетняутыми на лбц банданой, рухнула рядом с Надин. — Мы тебя повсюду ищем. — То была Пиа. — Фабиана прочесывает киоски в холле, Сара тралит коридоры в поисках твоего обезглавленного тела. Мы звонили в твой номер весь день. Я уже собралась вызывать полицию.

Она сморщила крошечный носик, дабы подчеркнуть драматичность событий, и сердито ударила Надин по руке — в наказание за пустые хлопоты.

— Ну прости. — Надин вдруг осознала, что ее губы зажили отдельной от языка жизнью, и если она не сосредоточится, то скоро начнет растягивать слова. — Я не подумала. Прости. Ударь меня еще.

Пиа скорчила гримаску и воспользовалась предложением Надин.

— Плохой фотограф, — шутливо выговаривала она. — Повтори, кто ты?

— Плохой фотограф, — Надин понурилась.

— Да ты еще и пьяный фотограф! Ну-ка дыхни, — приказала Пиа, подставляя миниатюрные ноздри к рту Надин. — Точно! Напилась! Черт, Дин, еще шести нет, а ты уже в стельку! Деваться некуда, — она встала на ноги, обутые в платформы, — придется найти Сару и Фабиану. А когда я вернусь, на столе должно стоять то, что ты пьешь, на нашу долю и за твой счет. О'кей?

— О'кей.

Надин наблюдала за Пиа, удалявшейся по ковру в направлении мерцающего холла, ее крошечные бедра, обтянутые черными велосипедными шортами, виляли из стороны в сторону, лодыжки, казалось, вот-вот треснут под тяжестью пристегнутых к ним туфель на платформе. Все мужчины в баре смотрели Пиа вслед.

Она вернулась через пятнадцать минут с Сарой — худой, как спичка, блондинкой, выпускницей престижной школы, в группе Сара работала стилистом, и на язык ей лучше было не попадаться; следом шла Фабиана — новоиспеченное лицо «Рено», девушка с роскошными формами. Надин подумала, что в такой компании она выглядит рыжим клоуном. Но подобное сравнение ее ничуть не обеспокоило. Она обожала пить в компании красивых женщин. Это было забавно, все равно что гулять в парке с породистой собакой: все на тебя смотрят и пытаются завести разговор.

— Лахудра старая, — Сара сняла кашемировый жакет, обнажив точеные руки и плечи, — сколько ты уже вылакала? — Надин хихикнула, пожала плечами и икнула. — Все, больше ни слова, — предупредила Сара.

У столика возник официант с четырьмя коктейлями — каждый на зубчатой подставочке — и блюдцем фисташек. Осмелев в компании красвиц Надин, одарила его обворожительной улыбкой и сказала «gracias» со всей испанистостью, какую только могла изобразить. Официант улыбнулся в ответ, и Надин покраснела. Девушки многозначительно загомонили. Так начался девичник, обещавший несколько часов неподдельного веселья.

К восьми часам вечера солидная умеренность бара трансформировалась в субботний разгул, и квартет ярких голосистых англичанок, глушивших шампанское в уголке, уже не пользовался всеобщим вниманием. Пиа, как обычно, потешала приятельниц повестью о своих мужиках, приперчивая истории замысловатыми ругательствами и для наглядности разыгрывая сценки; в исполнении тощей ломкой Пиа представление достигало мощного комического эффекта. Изрядно пьяная Надин не могла нарадоваться разгулявшейся Пиа, поскольку от нее самой ничего не требовалось, кроме как сидеть и глупо улыбаться, не тратя силы на сочинение мало-мальски интеллектуальных реплик.

Мочевой пузырь предрекал, что поход в Seтoritas[12] неизбежен, но разум напоминал, что она чересчур набралась, и каблуки у нее слишком высокие. К тому же Надин не знала, где находится дамская комната, и ей придется искать туалет целую вечность, шатаясь и тыкаясь в разные двери, а когда найдет, то непременно столкнется там с убогой анемичной испанкой, у которой работа такая — сидеть день-деньской в туалете перед тарелочкой с тремя песетами, и Надин почувствует себя дико виноватой за то, что не оставит ей ни гроша, и слишком все это хлопотно, поэтому лучше скрестить ноги и ничего не пить… до поры до времени… Надин доплыла почти до конца потока сознания, когда сообразила, что Сара ее о чем-то спрашивает.

— Извини, — пробормотала Надин, включаясь в разговор.

— Говорю, ты все еще встречаешься с тем очень симпатичным парнем, с которым я тебя видела последний раз? — допытывалась Сара.

Надин порылась в памяти. Последний раз они с Сарой были вместе в компании примерно полгода назад, когда она встречалась с… с кем же? Ах, с Джимми, конечно, тридцатидевятилетний педикюрщик, такой же рыжий, как она сама, Надин это обстоятельство немного досаждало. В те два месяца, что они провели вместе, их принимали за брата и сестру; Надин находила это оскорбительным: во-первых, разница в возрасте, а во-вторых, Джимми был… не то что уродом, но и «очень симпатичным парнем» его тоже не назовешь. Вряд ли Сара имела в виду его.

— Ну тот парень, — продолжила Сара, заметив растерянность Надин, — лохматый такой, с большими бровями, у него еще странное имя, и он музыкой занимается.

Надин поперхнулась коктейлем.

— Что! — она утерла подбородок тыльной стороной ладони и неестественно громко расхохоталась. — Ты спрашиваешь о Диге?

— Точно, — подхватила Сара. — Диг! Я же говорю: дурацкое имя! Так что с ним случилось? Вы по-прежнему вместе?

Надин опять театрально расхохоталась и затрясла головой:

— Мы с Дигом друзья, а не любовники.

— Не может быть! — удивилась Сара. — На вас посмотреть, идеальная пара, каких поискать. — Надин всё надрывалась от смеха. — Нет, правда, — глаза Сары блестели от предвкушения интимных откровений, — что между вами происходит? Вы двое прямо светились. А как он тебя обнимал!

— Ну, мы знакомы сто лет и очень нежно друг к другу относимся.

— Нет, — недоверчиво протянула Сара, — тут что-то не так. Когда мы вернулись домой в тот вечер, я сказала Нейлу, что никогда не могла понять, почему ты никак не найдешь себе нормального мужика, и вот наконец-то свершилось. И за тебя ужасно радовалась: он производил такое приятное впечатление, и вы отлично смотрелись вместе. Ты его знаешь? — обратилась она к Пиа.

Пиа размашисто кивнула.

— Диг классный! — объявила она, и Надин не в первый раз подивилась способности ассистентки подгонять свои мнения под текущую ситуацию. Прежде она неизменно поддакивала Надин, когда та сожалела о тощих ногах, невысоком росте и шевелюре Дига, похожей на парик.

— Ей-богу, — Сара повернулась к Фабиенне, — он очень симпатичный, и отлично держится, и ты бы видела, как он на нее смотрит!.. Нейл сроду так на меня не смотрел, а еще замуж зовет!

Надин снова расхохоталась. Ей уже не в первый раз говорили, что они с Дигом составляют замечательную пару; многие до Сары совершали ту же ошибку, но сегодня, пребывая в растерзанном состоянии и неотвязно вспоминая Дилайлу, Надин не хотела закрывать тему. В животе у нее странно забулькало, и она вдруг ощутила слабость во всем теле.

— И как же он на меня смотрел? — спросила она.

— Ну… — Сара на секунду задумалась, — он как бы гордился тобой. Как бы хвастался: смотрите, мол, какая у меня девушка. И так бережно тебя обнимал, и охотно смеялся твоим шуткам. Честное слово, я подумала, что это твой новый бойфренд, абсолютно на тебе помешанный.

— Ха, — ухмыльнулась Надин и с деланной небрежность пояснила: — все не так. Диг — мой одноклассник и друг.

Ей хотелось слушать и слушать про то, как Диг на нее смотрит, и как они выглядят вместе, и какая они завидная пара. Сейчас ей это было необходимо.

— Так почему ты не наложишь на него лапу? — поинтересовалось Сара. — Он что, голубой?

— Диг? — Надин хлопнула себя по ляжкам. — Да ты в уме? Он глубоко гетеросексуален. Даже чересчур, если на то пошло.

— Тогда в чем дело? Только не говори, что он увяз в длительных отношениях с женщиной, которая ему совершенно не подходит!

— Ничего подобного! Диг — серийный однолюб, как и я.. разве что его связи еще короче моих.

— Значит так, — подытожила Сапа, — вы оба свободны, хорошо друг к другу относитесь, вы — лучшие друзья и знакомы тысячу лет? — Надин кивнула. — Тогда почему, черт возьми, вы не любовники? Немногие пары могут похвастаться столь тесными отношениями. — Надин почувствовала, как на нее накатывает истерика.

— Он что, тебя не возбуждает, ни капли? — Пиа игриво ткнула Надин в бок.

Надин собиралась по привычке уничижительно фыркнуть, как она это делала много раз в ответ на подобный вопрос: «Ростом не вышел». Она всегда ссылалась на низкорослость Дига и вдобавок отпускала шутку по поводу его тощих ног, большой брови, торчащих волос, и все смеялись, и предмет разговора казался исчерпанным. Но сегодня… сегодня ей хотелось быть честной. Ей требовалось облегчить душу, перевалить на кого-нибудь тяжесть ужасного открытия: она влюблена в своего лучшего друга. А Диг и вправду классный. Кто бы сомневался. И какой у него глубокий взгляд, и как изгибаются губы, когда он улыбается! Он не высок, но выше Надин. И у него длинные густые ресницы, и классная задница. Он сексуален, как черт. И всегда таким был.

Надин взглянула на Пиа с проказливой улыбкой.

— Ну-у, — протянула она, и все три девушки завизжали от удовольствия, — в общем, он милый. — Кровь прилила к лицу Надин, стоило ей закончить эту фразу. Она вдруг почувствовала странную легкость и присоединилась к довольному смеху подружек. И резко оборвала смех, когда сообразила, что едва не обмочилась, по крайней мере, была очень к тому близка. — Ой, — она заткнула себе рот рукой, — простите, девочки, природа громко требует своего.

— О нет! — огорчилась Пиа. — Только не сейчас. Не уходи. Ты ведь только что призналась, что тащишься от своего лучшего друга!

Надин встала, прямая, как доска, крепко сжав каждый мускул:

— Надо, девочки, правда. — Она переминалась с ноги на ногу, пока Пиа отодвигалась от столика, уступая ей дорогу, а потом рванула по ковровым эмблемам отеля в просторный мраморный холл, стараясь не слишком бросаться в глаза.

Ноги Надин слегка подкашивались, когда она огибала столики и кресла с многолюдном баре. Она была пьянее, чем думала, и чувствовала себя обрюзгшей и растрепанной. Ступала она тяжело, словно на ногах были не туфли, а кирпичи, а прохладный холл с высоким потолком показался громадным, как каток. Пробираясь к туалетам, Надин не сомневалась, что снующие по холлу бизнесмены с щегольскими портфелями и неулыбчивыми лицами пялятся на нее — раскрасневшуюся, слегка испуганную девушку с рыжими волосами и в странном платье, неуверенно ступающую по мраморному полу. Надин словно попала в иной мир, словно сошла с экрана прямо на улицу в солнечный день.

Она толкнула плечом дверь туалета и обрадовалась, обнаружив зеркальную комнату пустой. Анемичных испанок в бумажными салфетками в руках и в помине не было. Надин ринулась в ближайшую кабинку, подняла подол и принялась бороться с трусиками, не в состоянии нащупать запропастившуюся куда-то резинку. Она запаниковала, чувствуя, как ослабевает мочевой пузырь, готовый взорваться прежде, чем она сядет. Наконец сдернула трусики и плюхнулась на сиденье, с невыразимым облегчением отпустив мускулы на волю.

— А-а-а, — радовалась Надин, — а-а…

Выйдя из кабинки, она столкнулась со своим отражением в зеркале и захихикала. Сама не зная, почему: то ли оттого, как жутко она выглядит (встрепанная, с затуманеным взглядом) то ли оттого, как крепко набралась (если собственное отражение в зеркале вызывает у тебя смех — верный признак сильного опьянения).

Но хихиканье было также и нервной реакцией на то, что произошло в баре: ее комментарий по поводу Дига, внезапный всплеск эмоций. Она призналась едва знакомым девушкам, что считает Дига «милым», самой себе она не признавалась в этом с восемнадцати лет.

— Так это правда? Ты запала на Диге? — спросила она свое отражение, пытаясь скорчить серьезную мину, но опять закатилась от смеха. — Правда? Ты его хочешь? Хочешь увидеть его голым? хочешь увидеть его член? — Она ударила по мраморной поверхности и громко расхохоталась. — Как ты относишься к члену Дига, Надин? Хочешь взять его в руку? И поцеловать? Поцеловать его блестящую головку? — Она чуть не свалилась от смеха и ухватилась за мраморную полочку. — Так как?… А хочешь, чтобы он тебя поцеловал? Тебе понравится, если Диг возьмет в ладони твое лицо и поцелует в губы?

Надин глянула исподлобья на свое затуманившееся отражение: красные пятна на физиономии, расплывшиеся черты, всклокоченные волосы, разъехавшиеся глаза — женщина в зеркале выглядела ее старшей, растолстевшей и не очень изысканной сестрой.

— Я хотчу тьебя, Диг, — произнесла она, подражая акценту Греты Гарбо, — хотчу тьебя. — Она снова захохотала, а потом уронила голову на грудь. — Боже, — простонала она, — Диг, это правда. Я хочу тебя. О чтоб тебя! — Ее голова была слишком мала, чтобы вместить все, что на нее свалилось.

Память услужливо подсовывала открытки с видами из прошлого. Одна открытка помечена 12 сентябрем 1987 года: на сумеречной Бартоломью-роуд Диг вскакивает на ограду, молотит кулаками воздух, не ведая, что за ним наблюдают. А вот овалы и росчерки, которые она рисовала в своем старом дневнике, будучи подростком: Надин Райан Надин Райан Надин Райан. И старый воздушный змей Дига, тот, что он подарил ей после пикника на Цветочном холме: Диг и Дин, 13 сентября 1987 г. (сердечко, рис) навеки.

Виды сменяли друг друга. Вот они запускают змеев на пляже с Дигом и его отцом. Ждут автобуса дождливым субботним утром, чтобы ехать в Ноттинг Хилл на музыкальную толкучку. Стоят в очереди в «Электрозал», зачесанные назад волосы слиплись от геля. Прощаются на закате в день окончания школы, а за Каледонским парком горит автомобиль, с тех пор неразрывно связанный с воспоминаниями о выпускном вечере — разбитое сердце и сгоревшая машина.

Надин припомнила квартиру Дига, расставленные с маниакальной аккуратностью безделушки, сверкающую чистотой кухоньку, взбитые диванные подушки и проветренные одеяла. Она представила, как он внезапно вскакивает с дивана посреди фильма, чтобы подобрать с пола пушинку. Вспомнила, как трогательно он радовался, когда в двадцать семь лет оставил родительский дом и купил собственную квартиру; вспомнила кошмарные выходные, проведенные в «Икеа», многочасовые дискуссии о сравнительных достоинствах коврового покрытия и деревянных полов и бесконечные, изматывающие поиски определенного оттенка бежевого.

Она вообразила их, сидящих рядом на диване, обтянутом синим вельветом, попивающих перед телевизором пиво из больших бутылок, с сигаретами в руках; припомнила тепло соприкоснувшихся бедер, тяжесть его головы на ее плече, сладковатый пивной запах изо рта, когда Диг поворачивается к ней с каким-нибудь шутливым замечанием. Десять лет она воспринимала, как должное, тепло, покой, близость.

Все то, что теперь Дилайла своими ухоженными коготками пытается у нее выцарапать.

Раздумья укрепили Надин, исполнили решительности и мужества. Она не позволит Дилайле снова одержать победу; нет, больше такое не повторится.

Прищурившись, Надин глянула на часы: четверть девятого. Следовательно, в Лондоне четверть восьмого. Порывшись в кармане, нашла ключ от номера, толкнула дверь туалета и твердым шагом направилась к лифтам. Она больше не стеснялась стука своих каблуков по твердому мрамору. Улыбка витала на губах, пока бесшумный лифт поднимал ее наверх.

Надин, слегка пошатываясь, двигалась по коридорам четвертого этажа, каблуки утопали в мягких коврах, букеты цветов расплывались перед глазами, медные бра с плетеными абажурами указывали путь. Бродить в пьяном одиночестве по отелю доставляло ей удовольствие. Надин хотелось пуститься вскачь, промчаться по коридору, как расшалившиеся дитя. Хотелось кричать, визжать, играть в прятки.

И еще ей хотелось поговорить с Дигом. Немедленно. Сейчас же.

Она намеревалась ему сказать, что любит его. Почему она должна опять отдавать победу Дилайле?

В номере Надин сбросила туфли и с разбегу приземлилась на заправленную горничной кровать. Нашла цветную пластиковую табличку с инструкциями, как звонить по межгороду, и набрала номер.

Сердце бешено колотилось, пока она ждала соединения.

— Давай же, — шептала она, — давай, Дигги, миленький, откликнись. — Пятый гудок, шестой, седьмой, Надин уже собралась повесить трубку, как раздался щелчок и на мгновение воцарилась тишина. Надин уловила, как чья-то щека трется о микрофон. Она затаила дыхание.

— Алло? — послышался запыхавшийся женский голос.

Надин с грохотом швырнула трубку. Дилайла. Дилайла Лилли отвечает на звонок в доме Дига. В субботу вечером. Слегка безумная улыбка, не сходившая с лица Надин последнюю четверть часа, истаяла. Ее сменили едкие соленые слезы.

Надин выдернула из пачки бумажный носовой платок и утерла мокрое лицо. Истерическая радость обернулась истерическим горем, не успевала она вытереть слезы, как они снова наворачивались. Место на вельветом диване Дига теперь навеки занято, и ходу в его дом ей больше нет. Она опять проиграла вчистую Дилайле Лилли. У нее было десять лет, чтобы любить Дига, владеть им, принадлежать ему — десять лет! А она на неделю опоздала.

Она уже не смеялась, глядя на себя в зеркало, висевшее напротив кровати. Что смешного в распухшей красной физиономии, и что смешного в любви к старому другу, и уж тем более в зацикленности Дига на Дилайле?. Ничего даже мало-мальски забавного тут нет.

Надин медленно подняла руку, приставила два пальца горизонтально к виску и нажала на курок большим пальцем.

— Пиф-паф, — уныло произнесла она, безвольно роняя руку.

Глава тридцать пятая

Семейство на «мерседесе» скрылось из вида. Диг сидел, тупо уставившись перед собой, не в состоянии осознать случившееся. Он перевел взгляд на Дилайлу, та отвернувшись к реке, задумчиво смотрела вдаль, стиснутые руки лежали на коленях. Дигу вдруг отчаянно захотелось броситься к Дилайле, обнять и разделить с ней давнее горе. Он закусил губу и силой удержал себя на месте.

Диг выжидал, наблюдая за Дилайлой. Вскоре она встала и поволоклась по лужайке к тропке. У дороги остановила мужчину с рыжим сеттером, тот кивнул и дал ей что-то, порывшись во внутреннем кармане. Когда она стала подниматься вверх по холму, Диг увидел, что тот ей дал. Дилайла курила. Сделала пару затяжек, глянула на сигарету, скривилась и выбросила ее в реку.

Дилайла остановилась на вершине холма, кусая ногти. Наконец, подхватив обе сумки, двинулась к дому. Добравшись до входной двери, вынула из пакета гигантского зайца и усадила его на крыльце.

Заяц был серо-белым, с большим бантом на шее, в лапах он держал красное сердечко с надписью «С днем рождения, дорогая!»

Черт, подумал Диг, как же все тяжело.

И принялся за элементарные арифметические подсчеты. Сегодня 21 ноября. Он отсчитал на пальцах девять месяцев, получилось 21 февраля. В тот день Дилайле исполнилось восемнадцать. И тогда же они в последний раз занимались любовью. Последний раз, когда они были счастливы вместе. А потом все сразу испортилось, и Дилайла исчезла. Конечно, девочка могла быть моложе двенадцати лет, она могла родиться много позже их расставания с Дилайлой, но это выглядело маловероятным. На вид девочке можно было дать все шестнадцать.

Ему вдруг пришла иная мысль: а не старше ли она двенадцати? Не родила ли ее Дилайла, отдав на удочерение, до того, как переехала в Северный Лондон, до встречи с Дигом? Но тогда… тогда он знал бы. Она бы призналась ему. Дилайла всегда говорила, что презирает забеременевших девчонок. Она такого ни за что не допустит. И у нее никогда не будет детей. Она говорила… черт! В растерянности и смятении Диг опустил голову на сжатый кулак. Как же все запутанно.

Дилайла опустилась на корточки перед дверью, поправила зайца. Она внезапно подалась вперед, обняла зайца, зарылась лицом в мех, плечи ее затряслись. Диг задохнулся от нежности и печали.

Хватит, сказал он себе, с меня достаточно.

Диг встал и очень быстро, пока Дилайла не обернулась, побежал по тропинке вниз, к праздной толпе, фланирующей вдоль реки, потом к главной улице, а оттуда на вокзал.

Через два часа Дигбыл дома.

Мысли вихрем проносились в его мозгу, пока он трясся в поезде, в метро, потом на автобусе. Голова трещала и кружилась, словно он катался в парке на самых рискованных аттракционах. Диг был испуган, возбужден и испытывал легкую тошноту одновременно.

До сих пор самым тяжелым испытанием в жизни Дига была его вечно ломавшаяся машина, или ссора с Надин, или обиженная матушка, которую он забыл поздравить с Днем Матери. Сегодня его вынудили переосмыслить всю жизнь, прошлое, представление о самом себе.

Диг мерил шагами квартиру в ожидании Дилайлы, и ему чудилось, что он стал выше ростом, раздался в плечах. Руки стали крепче, а ноги бугристее. Он чувствовал себя старше, таким же, как те взрослые люди, которых он видел сегодня утром в десятом часу утра.

Поначалу, поддавшись инстинктивному порыву, он решил ни о чем не расспрашивать Дилайлу. Если он с ума сходил от шока, то ей было во сто крат хуже. Он ведь подглядел один из самых интимных моментов ее жизни. Видел, как она плачет, уткнувшись в мех зайца. Он залез туда, куда не имел права соваться. Дигу было стыдно. Пережившей травму Дилайле не хватало только его назойливого любопытства, расспросов, перетягивания одеяла на себя — будто то, что случилось, прежде всего его драма.

Но день клонился к вечеру, небо темнело, в мозгу Дига теснилось столько жгучих вопросов, что ему казалось, голова вот-вот лопнет, — и его настроение изменилось. Он рассердился. Дилайла повела себя неправильно. Не важно, является эта красивая девочка его дочерью или нет, не важно, является он ее отцом или нет, но Дилайла должна была посвятить его в свои проблемы. Она должна была сказать, зачем приехала в Лондон. Она обращалась с ним, как с ребенком, не способным справиться со взрослой реальностью. Что, одернул он себя, во многих отношениях справедливо. Но тем не менее она нашла для него применение, не так ли? Он ведь оказался достаточно взрослым, чтобы владеть недвижимостью, где она поселилась, заплатить наличными за диван, на котором она спала, и достаточно ответственным, чтобы приглядывать за ее драгоценным псом.

Расстроенный, снедаемый нетерпением, нараставшим с каждой минутой, он пытался дозвониться Надин. Снова и снова. Никогда прежде ему так настоятельно не требовалось с ней переговорить, услышать ее голос, жизнерадостный и успокаивающий, голос лучшего друга. Плевал он на безобразие, которое она учинила вчера вечером. Ему хотелось ее видеть. Но где была Надин, когда он так в ней нуждался? Не дома, это уж точно. Отсутствие Надин в столь серьезный момент лишь усугубило бьющую через край панику, и услыхав, как в замке поворачивают ключ, Диг вскочил с дивана и бросился навстречу Дилайле; благоразумие окончательно его покинуло. Ему уже было безразлично, готова ли Дилайла к разговору о светловолосой девочке из Суррея, и он уже не стыдился своего обмана и виртуозной слежки. Теперь Дига заботило лишь одно: получить ответы на свои вопросы.

И из всех возможных зачинов к столь судьбоносной беседе, он выбрал самый нелепый и несуразный:

— Итак, куда делся заяц?!

Дилайла схватилась за сердце:

— Боже, Диг, со мной чуть инфаркт не случился.

Она повесила дубленку на вешалку и щелкнула дверным замком.

Дигби, спрыгнув с дивана, стремглав полетел к хозяйке. Диг прислонился к косяку и сложил руки на груди:

— Что ты сделала с зайцем?

Дилайла бросила на него испытующий взгляд и, слегка нахмурившись, переспросила:

— С каким зайцем? — она сняла солнцезащитные очки и кинула их на стол.

— Ты знаешь, с каким. С большим зайцем. — Диг развел руками, демонстрируя размеры игрушки. — С зайцем, у которого очень длинные уши.

Дилайла недоуменно смотрела на него:

— Прости, Диг, ты меня совсем запутал.

Она двинулась на кухню, Диг за ней.

— Ты увезла его с собой сегодня утром.

Дилайла замерла на секунду, потом развернулась лицом к Дигу.

— А! — с деланным облегчением воскликнула она. — С тем зайцем!

— Да, что сталось с тем зайцем.

— Я его… подарила. Маленькой девочке. В Суррее. Сегодня у нее был день рождения. — Она открыла холодильник, достала банку маринованного лука, нервно открутила крышку и сунула луковицу размером с мандарин в рот. — М-м, — промычала она с набитым ртом, — вкусно. — Диг не верил свои глазам. — А почему ты спрашиваешь? — нахмурилась Дилайла. — Струйка уксуса потекла по ее подбородку, она вытерла ее рукой.

Диг с удивлением отметил, что этот жест не зажег в нем даже малой искорки желания. Более того, ему стало едва ли не противно.

— Он ей понравился?

— А?

— Маленькой девочке. Из Суррея. Заяц ей понравился?

Дилайла ссутулилась:

— Да, наверное.

— Хороший был заяц.

— Да, — Дилайла с тревогой смотрела на Дига, — верно. — Она сунула еще одну луковицу в рот, подхватила банку и вышла из кухни.

Диг прислонился к кухонному столу и закрыл лицо руками. Отлично, подумал он, лучше не бывает. Я и впрямь искусный дипломат. Ловко управился с щекотливой проблемой! «Хороший был заяц», черт бы его побрал. Надо же быть таким идиотом!

Но как, скажите на милость, вести себя в подобной ситуации? Диг определенно не ведал правил, регулирующих поведение человека, который внезапно обнаруживает, что в ранней молодости стал отцом, а мать ребенка и поныне держит его в блаженном неведении, беззастенчиво пользуясь при этом его квартирой со всеми удобствами и его добрым нравом.

Диг предполагал, что, услыхав о зайце, Дилайла сразу все поймет, догадается о слежке и о том, что ее видели рыдающей в заячий мех, а за этим последует откровенная беседа, которая расставит все по местам. Но в результате Дилайла, похоже, подумала, что он рехнулся.

Надо начинать все сначала.

— Дилайла, — сурово заговорил Диг, появляясь в гостиной, — я знаю о Софи.

От волнения у него комок подступил к горлу, и на последнем слоге голос дрогнул. Более драматичного заявления он в жизни своей не делал. Диг вдруг почувствовал себя актером, играющим в мыльной опере. Дожидаясь ответа, он не знал, куда девать руки.

Дилайла подняла голову. Она расстегивала молнии на черных замшевых сапожках. Машинально сбросив один сапожок, она удивленно разглядывала Дига:

— Что? — Софи. Я знаю о Софи. — Ему почудилось, что он разучился управлять своими руками, плетьми висевшими по бокам. Пришлось сложить их на груди.

— О какой Софи? О черт, это начинало походить на беседу о зайце. Диг подошел к дивану и сел рядом с Дилайлой. Повернулся к ней, заглянул в покрасневшие глаза и вдруг расслабился. Он больше не играл в мыльной опере.

— Я следил за тобой сегодня. До самого Суррея. Наблюдал. Я все видел. — Дилайла застыла с сапогом в руке. — Я видел эту девочку. Видел Софи. Она красивая…

Дилайла аккуратно поставила сапожок на пол, сложила руки на коленях, глядя прямо перед собой. Вхдохнула и спросила:

— Зачем ты это сделал?

Диг вдруг почувствовал себя на десять лет старше.

— Не знаю, — пожал он плечами. — Я не особенно задумывался, зачем поперся за тобой. Просто увидел утром, как ты ловишь такси, и вдруг завелся. Я ничего не планировал заранее… — Он умолк.

Наступила пауза. Диг разглядывал грязь под ногтем большого пальца, дожидаясь ответной реплики Дилайлы. Молчание длилось, наполняя Дига скорбью по поводу собственной эмоциональной недоразвитости. Как обычно, он хотел, чтобы кто-то другой взял на себя ответственность за ситуацию. Пусть теперь Дилайла всем заправляет, он свое дело сделал. Но Диг понимал, что этого не будет. Он заварил кашу, ему и расхлебывать. У него накопилось миллион вопросов к Дилайле, но лишь один был поистине важным. Он собрался с духом:

— Софи… она… моя?

Дилайла резко развернулась и уставилась на него. Диг затаил дыхание. Вот он, вот самый главный момент в его жизни.

Брови Дилайлы сошлись на переносице.

— Нет, — твердо ответила она, — разумеется, нет.

Диг выдохнул, его сердце снова начало биться, немножко быстрее, чем следовало бы. Он облизнул пересохшие губы и рассеянно кивнул.

— А-а, — пробормотал он, испытывая странную опустошенность, — разумеется, нет.

Диг не припоминал, когда в его в квартире стояла такая тишина, словно дом целиком обложили ватой. Он слышал, как зажглась лампочка на кухне, сигнализировавшая о подаче тепла. Иных звуков не было.

Его ожидания опять оказались обманутыми. Он думал, что при упоминании о девочке из Суррея плотина прорвется, Дилайла отбросит скрытность и расскажет ему все, как на духу. Однако она по-прежнему удерживала пережитое в себе, хотя нужды в том уже не было. Диг собрался с силами и заставил себя идти напролом дальше. Не для того он проделал столь долгий путь, чтобы снова соскользнуть в неведение.

— Но она… твоя?

Помолчав, Дилайла подняла глаза на Дига.

— Не могу поверить, что ты следил за мной. Не могу. — В ее голосе звучало разочарование, как ножом резанувшее Дига.

Он вдруг посмотрел на нее, как на чужую — холодно, отстраненно. Кто она такая? Кто эта девушка, Дилайла Гробб, бросившая его двенадцать лет, — как он полагал, из боязни серьезных отношений — и тут же с места в карьер родившая ребенка от другого? Кто эта женщина, сказочной принцессы порхавшая по загородному особняку? Кто эта обладательница жуткого пса и ужасных музыкальных вкусов? И почему она то угрюмо молчит, то болтает, как заведенная, и почему не способна даже повесить мокрое полотенце на рейку или вымыть чашку за собой?

Диг понятия не имел.

В его воспоминаниях и мечтах Дилайла оставалась юной девушкой, но та, что косилась на него сейчас с разочарованием и недовольством, была женщиной, настоящей женщиной, родившей ребенка и отдавшей его чужим людям, преуспевшая в жизни и порвавшая со своим прошлым. В том числе и с Дигом.

Какой же он был дурак, воображая совместное будущее с Дилайлой. И как только ему в голову могла прийти такая идея!

Диг разозлился.

— Послушай, — повысил он голос, — а что мне оставалось делать? Ты без предупреждения заявляешься ко мне жить, ты… ты целуешь меня в такси, бросаешь на меня свою собаку, ты разводишь… дикую грязь, и ни словом не упоминаешь о том, зачем приехала. Ты обращаешься со мной, как с дебилом!.. Даже баранины мне не приготовила… Я постоянно за тобой убираю. А когда задаю нормальный вопрос, ты даже не снисходишь до нормального, честного ответа. Прости, Дилайла, если лезу грязными лапами в самое сокровенное, но я не знал, как быть.. — Он осекся, сообразив, что с «самым сокровенным, куда лезут грязыми лапами» он, пожалуй, перегнул. Прозвучало двусмысленно. — …Я хочу ясности, Дилайла, — добавил Диг, прежде чем встать с дивана и удалиться на кухню.

Открыв холодильник, он с наслаждением подставил пылающее лицо прохладе. Достал последнюю бутылку пива, попытался открыть ее об угол кухонного стола, но лишь покорежил крышку и в конце концов достал открывалку. Да уж, на крутого парня он сегодня не похож, горестно усмехнулся Диг.

Вернувшись в гостиную, он снова сел рядом с Дилайлой. Она накрыла ладонью его горячую руку, лицо ее смягчилось:

— Диг, мне очень жаль. Ты прав, я была несправедлива к тебе. Мне в голову не приходило взглянуть на все твоими глазами. Я была занята собой, все эти дни разыскивала адрес семьи, я старалась избежать… старалась ни с кем не встретиться, а ты был так терпелив и мил. Не мешал мне, не знаю, что бы я без тебя делала…

Диг отдернул руку:

— Опять ты за свое, опять обращаешься со мной, как с младенцем… или как с Дигби. — Он указал на пса. — Хоть ты и назвала его в честь меня, но я не йоркширский терьер, Дилайла, и не твой домашний питомец! — возмущенно закончил он, горделиво выпрямляясь и ужасаясь про себя тому, сколько же глупостей он успел наговорить.

Цитата дня: «Я не твой йоркширский терьер», с небольшим отрывом от нее идут «лезу грязными лапами в самое сокровенное» и «хороший был заяц». Даже в телесериалах таких бредней не услышишь.

— Послушай, Дилайла, я не очень умею объяснять, как ты уже, наверное, заметила, но я растерян. Понимаю, через что тебе пришлось пройти за эту неделю… да и за последние двенадцать лет. Понимаю, как тяжело тебе было, сколько ты пережила и вынесла. И понимаю, почему ты скрывала это от меня, честное слова. Но с тех пор, как ты поцеловала меня тогда в такси, я не знал ни минуты покоя. Ты послала меня в неверном направлении. Внушила мысль, будто приехала ради меня, что наше прошлое до сих пор живо. И заставила переоценить всю мою жизнь. До твоего появления я был счастлив. А потом ты меня поцеловала. И переехала ко мне. А вскоре я решил, что у нас есть ребенок. И поссорился из-за тебя с лучшим другом. А сейчас… сейчас я просто в полном раздрае. — Отлично, подумал Диг, невероятно стильная концовка. — Прошу тебя, впусти меня в свою жизнь, Дилайла, расскажи мне все. Что случилось двенадцать лет назад?

— Наломала я дров, да? — она сдавила пальцами переносицу. — И не предполагала, что все так получится. Я приехала в Лондон, чтобы найти Изаб… Софи, посмотреть на нее, убедиться, что с ней все в порядке, а потом решить, что делать с… — Она с загадочным видом уставилась на свой пах.

Диг смутился, но она не заметила его реакции.

— Я не ожидала, что столкнусь на улице с тобой и Надин, не знала, что эта встреча произведет на меня такое впечатление.

— То есть?

— Понимаешь… я первая увидела тебя тогда в субботу, в парке. Увидела, прежде чем ты меня заметил, и ускорила шаг, хотела сбежать.

— Почему?

— Всего лишь потому, что это не входило в мои планы. А план был простой и ясный. Но потом ты меня перехватил, и я вдруг почувствовала ностальгию по прошлому. И подумала, почему бы и нет? Почему бы немножко не поразвлечься, пока я в Лондоне? Ведь мы с тобой и Надин одного возраста, но жизнь, которой я живу, сделала меня старше, я чувствую себя пожилой женщиной. Что меня вполне устраивает. Но когда мы сидели в той чайной, я вдруг почувствовала себя ужасно старой, а вы казались такими молодыми, в прикольных одежках, свободные, независимые, и я вам позавидовала….

— Вернулась к Марине, — продолжала Дилайла, — и начала вспоминать юность, как мы с тобой ходили в клубы, как напяливали на себя дикие тряпки, как бунтовали, пили, курили, всех презирали и были страшно противными, и мне стало грустно. Я поняла, что мне не хватает той девочки, которой было глубоко плевать на то, что о ней думают, которая шлялась по улицам, грубила старшим, но была честной сама с собой. Поэтому я с тобой и встретилась. Мне хотелось отдохнуть от Дилайлы Гробб, честерской кумушки, хотелось провести вечер в качестве Дилайлы Лилли, хулиганки из Кентиш-тауна, а Дилайле Лилли ни с кем не было так хорошо, как с тобой, Диг.

— Я намеревалась ограничиться одним вечером. Наверное, поэтому я тебя поцеловала. Я не думала, что увижу тебя снова, и я была так взволнована, так переполнена адреналином — ну представь: я сижу в клубе, далеко от Алекса, от деревни, точно снова вернулась в юность, хоть и ненадолго. В общем, меня занесло. И я тебя поцеловала. Не следовало этого делать. Знаю, Диг, как ты чувствителен. Я должна была сообразить, что ты воспримешь этот поцелуй всерьез. Я дура и слишком многое себе позволяю. Пожалуйста, прости меня… Я не хотела морочить тебе голову. — Диг понимающе кивнул, подивившись про себя иронии ситуации: красивая женщина просит у него прощения за поцелуй в губы. — Я недолго раздумывала, прежде чем попросить у тебя пристанища. Ты всегда был одним из самых добрых людей, каких я знала. Но мне и в голову не приходило, что ты до сих пор испытываешь ко мне какие-то чувства… Я появилась на твоем пороге не женщиной, а беженкой, просившей о милостыне. Я была в отчаянии, и не думала о твоих чувствах. Мне очень жаль. И прости за беспорядок. Знаю, я ужасна. Всегда хочу быть опрятной, убирать за собой… но потом отвлекаюсь и забываю напрочь. А что касается баранины, — она улыбнулась, — позволь пригласить тебя поужинать. Сегодня вечером. Пожалуйста! Пойдем, куда скажешь, и я угощу тебя любым мясным блюдом.

— Как насчет карри? — поддразнил Диг.

— Согласна, — улыбнулась Дилайла, — мясо с карри — то, что надо.

— Ладно, Дилайла, прости, что накричал на тебя. Просто расстроился и повел себя эгоистично. Знаешь, нелегко мне пришлось, я ведь целый день думал, что я — папаша. — Он сухо рассмеялся. — Но не следовало цепляться к тебе… особенно после того, что с тобой сегодня случилось. Наверное, тебе сейчас паршиво.

Дилайла покачала головой и снова улыбнулась:

— Странно, но нет. Я думала, что будет плохо, но… Потому что с ней все в порядке, правда? У Софи все замечательно. Женщина, которая ее удочерила… ее мать… немножко похожа на паникершу, но, возможно, это не так уж плохо… Если бы моя мать хоть чуть-чуть походила на нее… А у Софи все в порядке. Чудесный дом, брат и сестра — что еще надо! Больше всего я боялась, что она пойдет в отца… что я увижу в ней его черты. Но их и в помине нет. Она — вылитая я. Замечательно.

— Дилайла, — серьезным тоном произнес Диг, — обещай, что за ужином ты все мне расскажешь. Про Алекса, Софи, про ее отца, и как все случилось. Обещаешь?

— Обещаю.

— «Бенгальский улан» подойдет?

— «Бенгальский улан» звучит заманчиво.

Диг допил остатки пива и поднялся:

— Прости, что следил за тобой… это было мерзко и…

— Нет, — перебила Дилайла, — не извиняйся. Я рада, что ты шел за мной. Хорошо, когда есть кто-нибудь, с кем можно об этом поговорить. И… — она замялась на секунду, — мне потребуется твой совет. Есть еще кое-что, о чем я тебе не сказала… никому пока не сказала. Мы поговорим об этом, ладно?

— Хорошо.

Диг протянул руку Дилайле. Поднявшись, она прижалась к нему и обняла:

— Ты лучший парень в мире, Диг Райан!

Диг тоже обнял ее и с удовольствием отметил отсутствие какой-либо сексуальной реакции на близость этой теплой и благоухающей женщины.

Ну… почти никакой.

Он схватил пальто, передал Дилайле дубленку. Они уже были на выходе, когда зазвонил телефон.

— Пусть его, — крикнул Диг бросившейся к телефону Дилайле, — автоответчик сработает.

— Нет, я возьму.

В прихожую она вернулась нахмуренной.

— Кто это был? — спросил Диг.

— Не знаю, — пожала печами Дилайла. — Повесили трубку, прежде чем я успела слово сказать. Позвонила на подстанцию, но мне сказали, что «эта линия номера не предоставляет».

Диг махнул рукой, открыл дверь и пропустил Дилайлу вперед.

Как ни удивительно, но из дома он выходил с легким сердцем. Диг направлялся поужинать субботним вечером в обществе красивой женщиной, в которую, как он внезапно и окончательно понял, вовсе не влюблен.

Впервые за неделю Диг пребывал в нормальном состоянии: жизнь не так уж плоха, и есть надежда, что станет еще лучше.

Глава тридцать шестая

Дилайла была оживлена и почти весела. Спускаясь вниз по Кэмден-роуд, она взахлеб рассказывала о каком-то кафе, обнаруженном ею на Большой Портлендской улице несколько дней назад, где ей подали сандвич с солониной, лучше которого она в жизни не едала, лучше даже в Нью-Йорке не делают, и по-настоящему хороший кофе, просто отменный… Впрочем, в Лондоне наконец всерьез взялись за кофе, пооткрывали «Ситлз», и «Арому», и «Кофейную республику». Самое время, разве может Лондон считаться модным и изысканным городом, если здесь нельзя выпить чашку приличного кофе?

Они пересекли проспект Торриано. Теперь Дилайла щебетала про ужасные пригороды: прежде она никогда их толком не видела, потому что сразу из центрального Лондона перебралась в настоящую глухомань, и только теперь поняла, в какой тоске живет большая часть населения — эти терракотовые домики со смешными крылечками, и по две машины в каждом дворе, и каменный орнамент в центре каждого сада, и главные улицы, неотличимые друг от друга с обязательными «Некст», и «Робертом Дайасом», и лишенным столичного блеска филиалами «Маркса и Спенсера», где выбор товаров совсем не тот, что в Лондоне. Лично она, Дилайла, предпочла бы ютиться в неотапливаемой конуре в Майл-энде, чем прозябать в пригородной тоске, расчерченной по линейке.

Пока они шли быстрым шагом по Кавершем-роуд, Дилайла поделилась с Дигом своими соображениями о любовных увлечениях Гвинет Пэлтроу, которая, похоже, превращается во вторую Джулию Робертс: постоянно влюбляется не в того, кого надо, тщетно пытаясь отыскать что-нибудь стоящее в этом голивудском дерьме, и страдает от неуверенности в себе и других, и если она не возьмется на ум, то останется одна навсегда.

Не удивительно, что Диг рассеянно смотрел по сторонам. Его взгляд привлекла пара на противоположной стороне улицы.

Мужчина в мокром плаще, ничем не выдающейся наружности, дурно подстриженный, и невысокая женщина с более чем избыточным весом. Вдвоем они производили впечатление завершенности, и когда женщина приподнялась на цыпочки и поцеловала мужчину в затылок — нежно, не торопясь и не смущаясь, — Диг испытал прилив грусти. Этот поцелуй показался ему самым интимным поступком, какой только можно вообразить, более интимным, чем секс. Затылок, подумал он, вот — эпицентр человеческой близости.

Диг не мог припомнить, когда он был настолько близок с кем-нибудь, чтобы у него возникло желание целовать затылок.

Последний человек, по отношению к которому он испытывал подобные желания, была Надин, и случилось это двенадцать лет назад. Двенадцать лет! Волосы на руках Дина встали дыбом: как же давно это было! Сейчас ему тридцать, и ни о какой душевной близости в его жизни и речи нет. Он припомнил беседу с Надин об их катастрофических любовных делах (казалось, этот разговор происходил по крайней мере полгода назад), тогда они все свели к шутке и заключили дурацкое пари. Тогда тема казалась смешной: и отношения Дига с женщинами длятся не более двух недель; и то, что его сексуальные предпочтения все ближе и ближе подводят его к статье уголовного кодекса о совращении малолетних; и то, что с тех пор, как ему в восемнадцать лет дважды разбили сердце, он способен любить женщин либо исключительно платонически, либо сугубо плотски. Тогда это казалось смешным, но теперь, бредя с Дилайлой по Кавершем-роуд, глядя на слегка располневшее воплощение любви на другой стороне улицы, Диг испытал глубочайшее разочарование.

Он пристально посмотрел на Дилайлу, анализируя свою реакцию — теперь, когда он точно знал, что не любит ее. Что ж, реакция была однозначной и отменно быстрой: чистейшее, ничем не омраченное желание расстегнуть на ней все пуговицы, застежки и молнии и наблюдать, как падают ниц одежды, являя на свет божий ослепительное великолепие нижнего белья. Но такова была непосредственная реакция Дига на любую красивую женщину. Он ничего не мог поделать с этой чертой своего характера. Ему всегда хотелось раздеть красивую женщину. Таким уж он уродился.

Но испытывает ли он нежность к Дилайле? Чувствует ли себя связанным с ней? Хочет ли он поцеловать ее в затылок прямо на улице? Интересный вопрос.

Следуя за неумолкавшей ни на минуту Дилайлой, он смотрел на ее узкую спину, покачивающиеся бедра, блестящие золотистые волосы и понимал, что она чужая, абсолютно чужая, и ему определенно не хочется целовать ее в затылок.

Дилайла чирикала без остановки: о фильме, про который Диг никогда не слышал и который только-только вышел на экраны Лондона, а в Штатах за восемь недель сделал рекордные сборы, что само по себе поразительно, ибо фильм сняла совсем молодая девушка… Диг догадывался, что речи Дилайлы не нуждаются в каком-либо внятном отклике, и потому спокойно предавался размышлениям, не опасаясь, что его призовут к ответу.

Пока они добирались до ресторана, Диг невольно заглядывался на пары, наблюдал, как они общаются друг с другом, расшифровывал язык их жестов, оценивал относительную привлекательность внутри пары. А как они с Дилайлой смотрятся со стороны, подумал он? Наверное, глядя на них люди думают: какая она высокая, а он… не очень высокий. Но можно ли их принять за солидную пару со стажем, прожившую вместе года два, или же они производят впечатление мужчины и женщины, впервые назначивших другу другу свидание? Сумеет ли кто-нибудь угадать, глядя на них, что они были любовниками в ранней молодости, а теперь случайно встретились и делят маленькую квартирку с невыносимым псом, названным в его честь? Догадается ли кто-нибудь, что сейчас он смотрит на Дилайлу и не понимает, откуда она взялась, и догадается ли, что когда-то он был полностью поглощен этой женщиной, превратившейся ныне в шкатулку с секретами, беседовать с которой о мало-мальски серьезных вещах все рано что шагать по колено в песке?

У Дига выдалась странная неделя, неделя перемен и метаморфоз. Впервые, с тех пор как ему исполнилось двадцать, Диг всерьез задумался о будущем. Его неправильно понятая и безуспешная попытка завязать любовные отношения вчера вечером была лишь верхушкой айсберга — бросив взгляд на золотистую голову своей спутницы, Диг осознал, что даже, если он не влюблен в Дилайлу, ему тем не менее хочется кого-нибудь любить. Кого угодно. Он созрел. Абсолютно.

Глава тридцать седьмая

Арчад приветствовал Дига в «Бенгальском улане» с теплотой и искренним удивлением.

— Рано вы сегодня, — шутливо заметил он, посмотрев на часы, и Диг подумал: «Верно, я никогда не приходил сюда до одиннадцати и трезвым, и никогда не обменивался с Арчадом ни единым словом, которое не было бы насквозь пропитано алкоголем».

Диг с изумлением обнаружил, что жизнь в ресторане бурлит. Он встревожился, обнаружив свое любимое заведение, заполненным хорошо одетыми, трезвыми и тихими посетителями — словно вдруг узнал, что его лучший друг в свободное время поет народные песни.

Арчад усадил их за столик в глубине зала и, выдав каждому меню, попятился, восхищенно улыбаясь Дилайле. Дигу же почудилось, что он уже все это где-то видел: они с Дилайлой вдвоем, в Эксмаут Маркете, во вторник вечером… Неужто с тех пор прошло всего пять дней? Неужто пять дней назад он был увлечен ею и безумно радовался возможности посидеть в ресторане с Дилайлой Лилли, любовью всей его жизни, неужели надеялся, что она останется в Лондоне, надеялся на… А на что, собственно, он надеялся? На случай, который позволит ему влюбиться в нее, на перемены.

Теперь сомнений не оставалось: перемены произошли, хотя и не такие, какие он воображал. Эту неделю можно было бы озаглавить «Впервые». Он впервые вымыл машину, впервые в субботу поднялся еще до девяти, впервые прибыл в «Улан» до одиннадцати. Кроме того, он пригласил девушку поужинать, вышел на люди в йоркширским терьером под мышкой, побывал в Уолтоне-на-Темзе, а его строгая очередность пользования полотенцами полетела ко всем чертям, и ему уже было без разницы, каким полотенцем он вытирается, — вторничным или четверговым, не говоря уж о том, красное оно, зеленое или черное, сухое, влажное или грязное.

Но самое главное, Диг чувствовал себя раскрепощенным, из него словно затычку вынули. Он чувствовал себя живым и свободным. Дилайла все изменила. Он был готов любить.

Оторвавшись от меню, Диг обвел цепким взглядом ресторан в поисках потенциальных возлюбленных. Привлекательных женщин хватало. Следует отметить, что «женщина» было поисковым словом, «девушка» не годилась. Но все кандидатки сидели за столиками на двоих, улыбались осанистым самодовольным мужчинам, явно белее смекалистым, чем он сам: они раньше него сообразили, зачем им вся эта любовь и опередили его. Мир, напомнил себе Диг, кишит парами. Это общеизвестный факт, над которым они с Надин обожали подшучивать. Они называли свои знакомые пары «мы-шки». Мы с Тимом. Мы с Анджелой. Мы с Робби.

Мы с Алексом.

Пары. Повсюду. Неудивительно, что Диг встречался с девчонками: возможно, юные девушки и не настроены на его волну, возможно, у них другие интересы и другие цели, но они доступны. Если уж ты взял на себя труд подойти к девушке и завязать разговор, то она по крайней мере не заявит, оглядевшись по сторонам: «Извини, ты очень приятный парень и все такое, но у меня серьезные отношения вон с тем самодовольным малым, и мы с ним давно вместе.» Или: «Прости, но я замужем за красавцем-ресторатором, который покупает мне лошадей и отправляет в Нью-Йорк за покупками, а поцеловала я тебя исключительно ради смеха, и здесь оказалась с единственной целью найти давно потерянную дочь, и…»

— Диг?

Он тряхнул головой и улыбнулся:

— Прости, задумался.

— Ты готов заказать?

— Да, — Диг закрыл меню. Он и без подсказки знал, что закажет. — Ладно, и что ты теперь собираешься делать?

— Ты о чем?

— Ну… ты нашла Софи. И что дальше? — Он напряженно ждал ответа. Пожалуйста, скажи, что ты уедешь домой, молился он про себя, скажи, что соберешь свое шмотье, разбросанное по квартире, упакуешь в безразмерные чемоданы и укатишь в Честер, прихватив придурошного пса, и маринованный лук, и китайские шары. Пожалуйста.

— Мечтаешь от меня избавиться? — ехидно осведомилась Дилайла.

— Нет! — едва не закричал он. — Нет! Ни в коем случае. Я лишь…

— Ладно. Думаю, я вернусь домой. К Алексу.

— Ты этого действительно хочешь?

— Больше всего на свете, — подтвердила Дилайла. — Я ужасно по нему скучаю.

— Но если Алекс для тебя так много значит, то почему ты не сказала ему, что едешь в Лондон? Почему оставила его? Ему, наверное, не сладко пришлось.

Дилайла вдруг слегка сжалась, и Диг с испугом обнаружил, что ее глаза влажно поблескивают. О черт, он довел ее до слез. Диг терпеть мог женских слез, особенно если они лились по его вине.

— Прости, — он схватил ее за руку, — я не хотел…

Дилайла помотала головой:

— Все в порядке, все хорошо. Просто… ты прав. Я должна была рассказать Алексу о своих планах, но я была в таком состоянии, и все случилось так неожиданно! Две недели я не могла ни о чем другом думать, а потом бросила все и уехала. У меня и в мыслях не было, что с нами такое может случиться, это казалось невозможным, и я никогда не хотела, правда, никогда не хотела, и…

— Дилайла! — рявкнул Диг. — Давай по порядку, а? Я понятия не имею, о чем ты говоришь.

— О господи.. я беременна, Диг! Беременна, черт бы все побрал. Это невероятно! За весь год мы занимались любовью три раза, и использовали колпачок, но я все равно умудрилась залететь!

Отвисшая челюсть Дига, щелкнув, вернулась на место.

— А-а… — Так вот чем объясняется рвота, подумал он.

— И я никогда не хотела ребенка. Никогда. Что я знаю о материнстве? Какой пример был у меня перед глазами! — Она возмущенно вскинула брови. — Я уже отказалась от одного ребенка, и не хочу, чтобы это повторилось. Я не могу иметь ребенка, Диг, не могу и все! Не желаю… И Алекс рассердится. Когда я завела собаку, он весь изворчался.

Диг запаниковал. Час от часу не легче. Одна неподъемная проблема за другой.

— А ты не можешь… ну, сама знаешь, — промямлил он, — не можешь?

— Избавиться? Я думала об этом. И это было одной из причин моего приезда в Лондон. Я не могу сделать… прервать беременность дома. Через пять минут весь Честер будет в курсе, но им-то какое дело? — Она сердито насупилась. — И с тех пор, как я забеременела, я непрерывно думала об Изаб… Софи. Мысль о ней преследовала меня. И я поняла, что не смогу принять решения, — она глянула на свой живот, и Диг догадался, что она хотела донести до него, когда с загадочным видом разглядывала свой пах у него дома, — пока я не поставлю точку в истории с Софи. В агентстве мне сказали, что ее отдали в хорошую семью, но тогда мне было все равно. Я лишь хотела от нее отделаться. Я не могла смотреть на нее или прикасаться к ней. Мне было безразлично, станет ли она жить с королевой или Джеком Потрошителем, лишь бы никогда не видеть ее. Потому что… понимаешь, сейчас она походит на меня, но когда она родилась, она была вылитый он…

— Ее отец?

Дилайла кивнула, ее лицо посуровело, и Диг догадался, что они приближаются к самому главному. Откинувшись на спинку скамьи из красного бархата, он приготовился слушать.

Серебристые ногти

На следующее утро после восемнадцатилетия Дилайлы солнце светило вовсю. Ночевала Дилайла, как обычно, у Дига. День рождения они отметили в винном баре на Оскфорд-стрит: совсем как взрослые, выпили бутылку розового «Мате». Родительский дом был пуст, когда Дилайла открыла дверь в половине десятого. Под дверью спальни она обнаружила поздравительную открытку от матери. Впервые за десять лет мамаша вспомнила о дне рождении старшей дочери, и в груди у Дилайлы внезапно потеплело.

Закрывшись в комнате, она разорвала конверт, вынула позолоченную открытку с выпуклым рисунком, изображавшим девочку верхом на пони, и прочла:

И подпись: «С любовью, мамочка», и даже отпечаток накрашенных губ — поцелуй. Дилайлу обуревали странные чувства. Конечно, мать не сама сочинила это стихотворное послание, но она выбрала открытку в магазине, заплатила за нее, поставила подпись, заклеила конверт и положила его под дверь. Ничего более нежного и трогательного Дилайла никогда от матери не получала. Дилайле почудилось, что на жизненном горизонте посветлело: они с Дигом собираются обручиться, он найдет им жилье, и она наконец сможет уволиться из этой вонючей аптеки, а теперь вот этот беспрецедентный жест материнской любви. Будущее выглядело куда более счастливым, чем прежде.

Дилайла приняла ванну, вымыла голову и надела халат, наслаждаясь тишиной и покоем, такими редкими в обычно грохочущем доме. Села на кровать, вытянула длинную белую ногу, взяла пузырек с серебристым лаком и начала красить ногти на ногах.

Внизу громыхнула дверь, и рука с кисточкой дрогнула, скользнув по пальцу.

— Черт! — Она встала и глянула вниз с лестницы.

Майкл, ее отчим.

Он стоял, тяжело навалившись на косяк, одежда его была в ужасном состоянии, на лице грязь и кровавые ссадины.

— Что с тобой стряслось? — Дилайла спустилась вниз. Майкл робко посмотрел на нее. — Господи, ну и рожа!

Дилайла знала Майкла с пяти лет. Он был тихим, забитым, стеснительным, обычно помалкивал, но изредка взрывался. Дилайла подозревала, что в школе он учился еле-еле. Со своей женой он познакомился сразу после того, как отец Дилайлы умер от цирроза. В ту пору Майкл был трезвенником, но через тринадцать лет, родив пятерых детей, превратился в запойного пьяницу; его день начинался с открытия паба и заканчивался походом в винный магазин. Существовал он исключительно на луковых чипсах, съедая их по шесть пачек зараз, и от него постоянно несло прогорклой вонью чеснока и табачного дыма.

Дилайла отвела безвольного Майкла в гостиную и усадила на потертый диван. От него воняло. Она стянула кожаную куртку с ожиревшего тела отчима и бросила на подлокотник.

— Где ты был? И что случилось? — Дилайле часто приходилось разговаривать с Майклом, как малым ребенком. Тот тупо качал головой. — Ты подрался? — Он открыл рот, и его насыщенное парами спирта дыхание едва не свалило Дилайлу с ног. — Да ты нажрался! Майкл, еще десяти нет, а ты уже в стельку!

— Твоя мать, — выдавил он, мотая головой, — это все твоя мать.

— Что она сделала?

— Выгнала меня, вот что! Вчера вечером. Твоя мать. Не дала даже чаю допить. И колбасы не дала, ничего.

— Почему она тебя выгнала, Майкл?

Он пожал плечами:

— Даже чаю не допил. Твоя дрянная мамаша…

Было очевидно, что толку от него не добьешься.

— Ладно, пойду поставлю чайник. Сварить тебе кофе? — предложила она.

— Да, хорошо бы, Д'лайла… спасибо.

Дилайла всегда жалела Майкла. Вырвавшись из-под опеки скандальной и грубой матери, он попал прямиком в объятья скандальной и грубой женщины, взвалил на себя четверых ее детей и подарил ей еще пятерых. Несмотря на очевидно высокое качество спермы, в доме Майкла не уважали, и теперь, когда Дилайла готовилась сбежать из этих опостылевших стен, когда впереди у нее забрезжило заманчивое будущее, она была склонна помочь Майклу. Он пострадал от проклятия, преследовавшего семейство Лилли, даже больше, чем она сама. И бежать ему было некуда. Каждая выпитая пинта загоняла его еще глубже в могилу.

Она вернулась в гостиную с двумя кружками кофе. Прихлебывая, Майкл смотрел на Дилайлу, в его карих, с пятнышками табачного цвета, глазах застыло горестное выражение. Но когда он опустил кружку, Дилайла увидела, что улыбается:

— Спасибо, Д'лайла, спасибо. — На мгновение ей стало хорошо и тепло. — Дивная… деликатная Дилайла. — Он тихонько рассмеялся. — Дивная… деликатная Дилайла… дивная деликатная… — Его смех стал громче; и он принялся раскачиваться, повторяя эту странную мантру.

Дилайла попятилась, ей становилось не по себе, но улыбку тут же смыло с лица Майкла, и он заплакал. Вытянул огромные ручищи, ухватил Дилайлу за талию, уткнулся лицом ей в живот, в хлопковый халатик, и забормотал:

— Спасибо, Д'лайла, спасибо…

Она не знала, как выпутаться из этой ситуации. Ее мутило от горячего дыхания Майкла, его жирные волосы неприятно пахли, но он все сильнее сжимал руки. Дилайла попробовала выскользнуть из смердящего объятья, но чем настойчивее она пыталась выбраться, тем крепче он ее сжимал.

— Прекрасная Д'лайла, — бубнил он, — такая красивая… такая хорошая девочка…

От его соплей и слез на животе Дилайлы расплывалось мокрое пятно. Она чувствовала себя загнанной в угол, сердце ее колотилось. И вдруг она оказалась на спине. Майкл, ухватив за запястья, пригвоздил ее к дивану.

— Но ты уже не девочка, — хрипло шептал он, — нет, не девочка, ты уже женщина, правда? Тебе восемнадцать лет, и ты женщина, и можешь делать все, что хочешь, и я могу делать, что хочу, мы с тобой взрослые люди, как же иначе…

Из его рта несло сырым мясом, а язык, которым он разжал ее сомкнутые зубы, на вкус был, как старая блевотина.

Пока это происходило, в голове Дилайлы крутилась песенка. Она слышала ее по радио у Дига сегодня утром. Песенка звучала и звучала в ее голове в такт натужным толчкам Майкла. Слушая эту мелодию, Дилайла не сводила глаз со своих ног, ее взгляд застыл на пятнышке серебристого лака на пальце — последнее, что она сделала до того, как это случилось; последнее, что она сделала, когда была счастлива. Ибо, хотя это еще не закончилось, Дилайла твердо знала: счастливой она уже никогда не будет.

Потом он лежал на ней, тяжело дыша и заливая ее своим потом. Дилайле не хватило воздуха под навалившейся на нее тушей. А потом в прихожей послышались вопли братьев и прокуренный голос матери, велевший им заткнуться. Слава богу, подумала Дилайла, слава богу, мама пришла, она мне поможет.

— Мама, — задыхаясь, крикнула она, пытаясь сбросить тело Майкла, — мама, сюда!

Ей следовало быть умнее. Столько лет к ней не проявляли ни малейшего интереса, а она купилась на одну-единственную дешевенькую открытку, поверила, что мать и вправду ее любит.

— Ах ты дрянь! Мерзавка! — Дилайлу за локоть стащили с дивана и швырнули на пол. — Шлюха! — Туфля матери вонзилась ей в живот. — Поганая шлюха! Не можешь найти себе мужика? А что же тот, бровь на палочке? Тебе его мало, да? Мало, да?

И она ударила Дилайлу по лицу прямо там, в гостиной, на глазах у всех; ее муж до сих пор не заправил в штаны свое поганое хозяйство, по ногам ее дочери текла слизь ее мужа, а ее маленькие дети испуганно цеплялись за ноги матери.

Она даже не позволила Дилайле вымыться и как следует собраться.

— Убирайся из моего дома, я больше видеть тебя не желаю! Нет у меня больше нет дочери! — Она захлопнула дверь и снова приоткрыла, чтобы выбросить куртку Дилайлы.

Куртка упала на тротуар.

Дилайла подобрала ее, отряхнула и двинулась прочь. Оглянулась напоследок на дом, где она не знала радости и куда — это ей было отчетливо ясно — она уже никогда не вернется.

Глава тридцать восьмая

Диг сглотнул:

— Почему ты не пришла ко мне, Дилайла? В тот день. Почему не пришла?

Дилайла смотрела в потолок, но вдруг уронила голову, не в силах более сдерживать слезы. Вытерла лицо салфеткой и впервые, с тех пор, как начала свой рассказ, взглянула на Дига. Она казалась такой хрупкой, такой молодой и потерянной, что Дигу захотелось обнять ее, защитить, утешить, как маленькую девочку.

— Я никого не хотела видеть, Диг. Меня раздавили. Майкл раздавил меня в тот день. Ты должен понять. Ты был хорошим, чистым, добрым. Ты был сама любовь, а я в тот день на очень, очень долгое время превратилась в засохшую кучку собачьего дерьма. Я и представить не могла, как окажусь рядом с тобой, рядом с твоей чудесной мамой, как войду в ваш уютный дом, в вашу чистую жизнь. Когда ты меня нашел на бирже, мне хотелось исчезнуть. Я стояла с тобой под дождем, ты с тревогой расспрашивал, куда я пропала, и столько любви было в твоих глазах… А я лишь хотела, чтобы дождь превратился в кислоту и растворил меня прямо на месте и смыл в канализацию.

— Я попыталась — ради тебя — возобновить отношения. Но каждый раз, когда я прикасалась к чему-либо в твоем доме, каждый раз, когда я ложилась с тобой в постель, мне казалось, что я загрязняю вещи, пачкаю простыни. Каждый раз, когда ты прикасался ко мне, я хотела предостеречь тебя, как ребенка, который сует пальцы в розетку: не трогай, это опасно! Твоя мама приносила мне чай каждое утро, а я мыла чашку в ванной, прежде чем вернуть ее. Я дошла до точки, хуже мне никогда не было, и когда у меня случилась задержка, я окончательно сломалась. Собралась и ушла к Марине.

Уж кому к кому, но к Марине мне не следовало обращаться, Когда моя беременность подтвердилась, вопрос об аборте даже не возник, он вообще не рассматривался. Марина — дико набожная католичка, для нее такое просто немыслимо. Я же превратилась в студень, в безвольный манекен. Сидела в своей комнате, пялилась на стены и ощущала, как оно растет во мне, день за днем. Я смирилась с судьбой, смирилась тем, что рожу это существо, произведу его на свет. Я была не человеком, но машиной по производству детей. На Дилайлу Лилли я больше не походила. Не пользовалась косметикой, не красила волосы, не смотрела телевизор, не слушала музыку…

— Тогда-то я и встретила Алекса… Он учился на Цветочном холме. Я была на девятом месяце, споткнулась и упала. Он отвез меня в больницу. Им пришлось вызвать преждевременные роды, потому что у меня началось внутренне кровотечение, да и ребенок мог пострадать от падения. Вот так и получилось, что Алекс присутствовал при рождении Софи. Я рассказала ему все про Майкла. Он даже бровью не повел. С ним я чувствовала себя спокойно. И почти чистой. Не думаю, что на свете существует много молодых мужчин, способных справиться с такой ситуацией. Алекс особенный, это точно.

Мы подружились, иногда он приглашал меня куда-нибудь. А потом… остальное тебе уже известно. Алекс никогда не настаивал на сексе, он понимал, почему я не хочу им заниматься. И никаких проблем не возникало. Я лечусь… у психиатра… хочу прийти в себя, снова стать сексуальной. Но это медленный процесс. Бывает, что меня просто распирает от любви к Алексу, и я отдаю ему себя. Сам он никогда не просит, предлагаю я, когда чувствую себя сильной. И чистой. И если уж говорить начистоту, я ужасно боюсь, что он найдет то, в чем я ему отказываю, на стороне. Полтора месяца назад я предложила ему себя и забеременела, и подумала, что надо поехать в Лондон, найти Софи, и тогда решать, как поступить. Но так ничего и не решила, Диг. Ничего. — Она опять заплакала почти беззвучно. — Скажи, Диг, должна ли я родить? Смогу ли стать хорошей матерью? Не такой, как моя? Как ты думаешь?.. — Она осеклась. — Прости. Извини. Это нечестно. Мне не стоило спрашивать у тебя совета. Ведь ты тут совсем ни при чем. Вот так всегда бывает: стоит только подумать, что жизнь — довольно простая штука, как она разворачивается на сто восемьдесят градусов и требует, чтобы ты разделила семьсот двадцать восемь на девятнадцать. — Неожиданно Дилайла улыбнулась. — Это любимая поговорка Алекса. — Она отбросила волосы со лба.

Черт, думал Диг, мы одного возраста, но Дилайла Лилли на тысячу лет старше меня. В свои тридцать я остался подростком, разве что мне чуть больше лет, чем хотелось бы. За тридцать лет Дилайла прожила долгую жизнь; она менялась, взрослела, падала и поднималась, — словом, существовала насыщенно и полнокровно. По сравнению с ней, я ребенок, размышлял Диг, ребенок-переросток. Я ничего не совершил. По-прежнему живу в Кендиш-тауне, работаю на той же работе, общаюсь с теми же людьми в одних и тех же местах… даже джинсы ношу те же самые. Родители обожают меня и все, что я делаю. Друг друга они тоже обожают. Ничего плохого со мной никогда не случалось. Я никогда не разорялся. Никогда ничем не жертвовал и не зависал между жизнью и смертью. У меня не было секретов, и мне не приходилось смотреть ужасной правде в глаза. Меня даже никогда не грабили. Все досталось мне так легко, думал Диг, так отвратительно легко.

— Теперь ты все знаешь, — прервала Дилайла его раздумья. — Хорошенькое наследство досталось Софи. То-то она обрадуется, когда узнает, от кого произошла.

— Черт, Дилайла, — Диг красноречиво вздохнул, — какой кошмар.

Он медленно покачал головой, ненавидя себя за то, что столь мало приспособлен к подобного рода ситуациям. А ведь сам напросился, сам вынудил Дилайлу открыться. Он опять шумно вздохнул, усиленно соображая, что бы такое сказать, — существенное, разумное, утешительное.

Обрывки бессвязных мыслей проносились в его голове, и внезапно он сообразил, что кое-что он все-таки способен высказать, а именно, чистую правду, идущую от сердца, которая, возможно, пойдет Дилайле на пользу.

Он взял ее за руки и заглянул в глаза:

— Из тебя получится замечательная мать. Я уверен. Об этом тебе не надо беспокоиться.

Дилайла обмякла и громко шмыгнула носом:

— Ты вправду так считаешь?

А Диг подумал, что сегодня он видит прежнюю Дилайлу, — нежную, уязвимую, испуганную девочку, которую он полюбил много лет назад, ту Дилайлу, которая опиралась на его плечо, нуждалась в нем и рядом с которой он чувствовал себя мужчиной, хотя было ему только восемнадцать.

Испытав внезапный прилив сил, Диг крепче сжал руки Дилайлы:

— Ты ведь хочешь этого ребенка? Хочешь? — Она кивнула со всхлипом. — И ты боишься, что не сможешь любить его, как не смогла любить Софи, так? — Она опять закивала. — Как твоя мать не любила тебя?

— М-м… — Дилайла высморкалась в салфетку.

— Дилайла, но ты абсолютно не похожа на свою мать. Мне порою не верится, что вы с ней родня. Ты полна любви. Ты любила меня, знаю, что любила, а как сильно ты любишь Алекса! Любишь своих лошадей. Собаку. И младших братьев. И, подозреваю, где-то в глубине души ты любишь и Софи. Я видел, как ты плакала на крыльце, видел, как ты смотрела на нее. Ты умеешь любить, Дилайла, и ты станешь потрясающей матерью. Честное слово.

Дилайла подняла на Дига исполненный благодарности взгляд.

— Спасибо, Диг, спасибо. Это много для меня значит. Очень много… Знаешь… Алекс… из него выйдет замечательный отец. — Лицо Дилайлы просветлело. — Он так не думает, но я-то знаю. А его родители хранят целый сундук со всякими хорошенькими детскими вещичками, и китайскими куколками, и старыми плюшевыми мишками. И у нас столько места, и пони есть, и собаки, и утки, и деревья, на которые можно лазить, и потайные уголки, которые можно исследовать. Любой ребенок будет счастлив в таких условиях, правда? Даже со старой кошелкой вместо матери! — Она рассмеялась, за ней Диг.

Дилайла взяла ложку и принялась за куриный суп, и Диг решил, что кризис миновал. Но остался еще один вопрос, не дававший ему покоя:

— Тебе никогда не хотелось… отомстить? Не хотелось убить его?

Дилайла замерла с ложкой в руке:

— Кого? Майкла? — Диг кивнул. — Нет, — задумчиво ответила она. — нет. Всю оставшуюся жизнь он проведет с моей матерью. В том доме. Это уже наказание. Пожизненное заключение. — Она положила риса на тарелку.

— А я бы, — твердо заявил Диг, — я бы убил его. Если б ты пришла ко мне в тот день и обо всем рассказала, я бы пошел прямиком к нему и убил его. Голыми руками, ей-богу. — Диг умолк, заметив, что Дилайла с улыбкой смотрит на него. — А что?

— Ох, Диг, ты чудный, такой добрый, такой хороший! — Она погладила его по руке, которую он, сам того не сознавая, сжал в кулак, и Диг покраснел. — Почему у тебя нет девушки? Зачем ты попусту тратишь время на эти юные создания, когда мог бы осчастливить кого-нибудь? Кого-нибудь, кто тебе действительно нужен?

Диг отвел глаза и схватился за вилку, почти не соображая, что делает. Его лицо горело огнем. Он не привык к тому, чтобы его называли «чудным».

— Ты ведь не типичный плейбой, правда? — продолжала Дилайла. — Нет, ты не такой. Тебе это не идет. Неужто тебе никогда не хотелось… большего?

Диг отложил вилку и обхватил ладонями щеки, чтобы успокоится и заодно прикрыть багровую физиономию. Он гордился тем, что вышел с честью из этой трагической ситуации, тем, что оказался способен дать добрый совет горевавшей подруге, и теперь почувствовал, что может отважиться на еще один зрелый поступок: рассказать Дилайле правду.

— Даже не задумывался об этом, пока ты не объявилась, — откровенно ответил он.

И поведал о девушке, с которой переспал на свой тридцатый день рождения, и о разговоре с Надин в кафе, к которому ни он, ни она всерьез не отнеслись. Рассказалал о том, что почувствовал, когда встретил Дилайлу в парке, о совсем волнении за ужином в ресторане, как был очарован ею в тот вечер и как совершенно обалдел от неожиданного поцелуя в такси. Он говорил об ощущении перемен и взросления, которое породило в нем ее присутствие, о его внезапном решении приложить усилия и добиться большего от жизни — больше денег, успешных проектов, уважения и, самое главное, больше любви.

— Сегодня утром, выслеживая тебя, я смотрел на людей на улице, представлял их жизнь — дети, работа, ответственность, — и впервые думал: «И я так смогу, смогу жить, как эти люди.» С хорошей женщиной, ребенком, собакой, — нормальной собакой, большой, — в просторной квартире вместо конуры, с отпусками два раза в году, с тещей и тестем, годовщинами, ранним отходом ко сну и всем прочим. Но потом до меня дошло: уже поздно. Я опоздал. Ведь все это держится на чем? На подходящей женщине. Без нее ничего не получится и не начнется. Но все мои знакомые женщины уже с кем-нибудь живут. Куда ни глянь, всюду пары. Вокруг не осталось ни одно приличной одинокой женщины. Я думал, что ты одинока, но ошибся. Всех хороших уже разобрали.

— Ты повторяешь слово в слово то, — усмехнулась Дилайла, — что давно твердят женщины моего возраста. Но, по-моему, это неверно. В нашем возрасте многие отношения, которые завязались в школе или университете, начинают портиться и распадаться. И появляются толпы новых одиноких мужчин и женщин, они не хотят повторять прежних ошибок и на сей раз ищут того, кто им действительно подходит, того, с кем они могли бы провести остаток жизни и завести детей.

— Отчаявшиеся женщины, да? Такие меня не интересуют. Потому что они лишь лихорадочно используют последний шанс, им нужна только сперма, и плевать… — Диг не знал, как еще припечатать «отчаившихся», и поднял руки.

— А что тебе нужно, Диг? Какой у тебя идеал женщины? Опиши.

— Ну.. она должна быть такой, как ты, только без мужа, ребенка и собаки.

— А если серьезно?

— Хм-м… Если серьезно, то она должна быть красивой, разумеется, и обязательно стройной. Хорошо бы блондинкой с чудными острыми грудками. Прости за пошлость, — извинился он, — но мы, лондонцы, все такие…. Ладно… э-э… она должна быть моей ровесницей.. либо очень зрелой двадцатидвухлеткой… И умной, — фантазировал Диг, — но не интеллектуалкой. Я до смерти боюсь интеллектуалок, с ними ни в кино не сходишь на какую-нибудь чушь собачью, ни сериал по ящику не посмотришь. У нее должен быть хороший аппетит, она должна наслаждаться едой, особенно карри. И было бы здорово, если бы она умела готовить.

Ей должны нравится пабы и музыка, которая нравится мне. Она должна быть общительной, но и благоразумной на тот случай, если у нас появятся дети. Помешанной на вечеринках идиотки мне не надо. Я хочу, чтобы на нее можно было положиться: если она сказала, что будет там-то и тогда-то, значит там я ее и встречу. Дерганых и легкомысленных я не приветствую.

И… — раздумывая, он барабанил пальцами по зубам, — деньги пришлись бы очень кстати. Да, я бы не возражал против женщины с хорошим счетом в банке. Домашняя девушка — тоже хорошо; если она будет привязана к родителям так же, как я, то поймет, почему я до конца не могу разорвать пуповину. И… — он щелкнул пальцами, знаменуя появление нового соображения, — аккуратная. В разумных пределах, конечно. Понимаю, никто не способен сравняться со мной по части уборки. Но все-таки.

— В общем, ты малый не капризный, — ехидно вставила Дилайла.

— А то, — ухмыльнулся Диг и откинулся на спинку дивана. — Но самое главное требование следующее: чтобы я бы мог проснуться с ней рядом в субботу утром и подумать: «Здорово, впереди выходные и со мной моя девушка, и что бы мы ни предприняли, все будет замечательно, потому что она мой лучший друг и мне нравится ее общество».

Дилайла улыбалась, слушая Дига.

— Что ж, поздравляю, — она протянула ему руку, — ответ правильный. Официально заявляю, ты созрел, чтобы завязать взрослые отношения. Но хм… дай-ка подумать… у нас, кажется, есть одна маленькая проблема?

Она дурачилась, потирая подбородок и притворяясь обеспокоенной. Диг не понимал, куда она клонит.

— Какая? — спросил он.

— Где же мы найдем женщину, которая бы удовлетворяла всем этим требованиям? Разве такие на свете существуют?

— То-то и оно! — подхватил Диг.

— Красивая, умная, одинокая, любительница карри и пабов, аккуратная и разумная, домашняя и к тому же лучший друг — таких не бывает! — Она хлопнула себя по лбу в притворном расстройстве.

Диг заерзал: беседа принимала странный оборот.

— По крайней мере, я таких не встречал, — решил он поставить точку.

— Но подожди! Какая же я глупая! Я знаю такую девушку. И почему я раньше о ней не вспомнила? Она идеально тебе подходит. Ты ее полюбишь. — Она принялась рыться в сумочке. — Я дам тебе ее телефон.

— Да? — оживился Диг. — Кто она? И что за человек?

— В точности, как твоя идеальная женщина. Ей тридцать лет, красивая, преуспевающая, нежная, добрая. Ты будешь от нее без ума.

— Да, но… понравлюсь ли я ей? Если она такая потрясающая, не сочтет ли она меня придурком?

— Нет, — Дилайла царапала номер на отрывном листочке, — не бойся. Она решит, что встретила свой идеал. Ты в ее вкусе, поверь мне. — Щелкнув ручкой, она подвинула листок Дигу. — Позвони ей, — настоятельным тоном предложила она. — Позвони сейчас же.

Диг взял серебристый листочек и поднял к носу: 020 7485 2121.

Он скорчил изумленную гримасу:

— Но… но… не понимаю. Это телефон Надин. — Дилайла улыбалась. — Зачем ты дала мне номер Надин?

— Черт побери, — поморщилась Дилайла, — не удивительно, что интеллектуалки тебя пугают. Самым смышленым парнем месяца тебя вряд ли выберут, правда?

— А, — хмуро улыбнулся Диг, — ты опять ступила на боевую тропу сватовства. Ясно. — Он протянул листок Дилайле. — Ты просто не врубаешься. Этого никогда не случится. Нам с Надин семейное счастье не грозит. Если бы это могло случится, то уже давно случилось бы.

— Но почему? — вскинулась Дилайла. — Не понимаю. Что с вами происходит? Почему вы не можете быть вместе?

Диг потер ладонью щеку:

— Не знаю. Наверное, не судьба. Я пытался, но она не заинтересовалась мной, и никогда не проявляла ни малейших признаков… ну понятно, о чем я.

Дилайла ударила рукой по столу, от неожиданности Диг подпрыгнул:

— Значит, пытался! Я знала! Знала, что за этой платонической ерундой что-то стоит. Расскажи, как все было. С начала и до конца.

Диг уже сожалел о своей откровенности, которая начинала заводить его туда, куда он совершенно не стремился. Собравшись с духом, он поведал Дилайле о сентябре 1987 года.

— Надин меня не захотела, — подытожил он. Так и сказала: «Ты мне не нужен». Куда уж яснее! Ей было нужно нечто большее, чем я. Мужчина с большой буквы. Она мечтала о спортивных машинах, модных шмотках, умудренности и интригующей красоте. А не о прыщавом мальчонке Диге Райане с тощими ногами, разъезжающим на старой «хонде» и работающем в какой-то смурной конторе. Знаешь, я не сразу свыкся с этой мыслью. Довольно долгое время мне было тяжело находиться рядом с ней и не желать ее… но теперь все хорошо. Она мой друг. И часть моей жизни, за что я ей благодарен. Жизнь без Надин была бы пустой и бессмысленной. Дилайла… понимаю, ты хочешь, как лучше, но забудь об этом, ладно? Потому что этому не бывать.

— Ох, Диг, — Дилайла покачала головой, — если бы ты только видел вас с Надин со стороны, видел то, что заметно любому! Тогда бы ты наверняка распрощался с дурацкими детскими обидами и взглянул на ситуацию объективно. — Она сунула ему в ладонь листок с номером. — Оставь себе. Может быть, когда-нибудь ты обнаружишь этот клочок в бумажнике, вспомнишь наш разговор и поступишь правильно. Хорошо? — Она сжала его пальцы в кулак.

— Ладно, как скажешь. — Он сунул листок в карман и принялся за еду, остывавшую на тарелке.

Что за день, думал Дин, пережевывая пресный кусок баранины, (и почему всегда, когда он обедает с Дилайлой, еда такая невкусная?) что за невероятный день! Он вдруг почувствовал себя вымотанным. Он более не испытывал ни голода, ни жажды, и язык уже не ворочался.

Но самое смешное, несмотря на затеянную Дилайлой болезненную дискуссию и на все безобразия, случившиеся за последнюю неделю, Диг, сидя над холодным карри и впитывая, непривычную атмосферу заведения, вдруг осознал, что больше всего на свете он сейчас хотел бы увидеть Надин.

Глава тридцать девятая

Бум! Бум! Бум!

— Хр-р-р-э….

Бум! Бум! Бум!

— У-у-мм-х…

— Надин!

— А-а?… — Надин разлепила одни глаз, затем другой.

Обивка, фрагменты мебели и акварели на стене, отразившись на мутной сетчатке, не пробудили в ней никаких воспоминаний. Она попыталась встать.

— А-а!…

Ее охватила паника: она не могла пошевелить ногами. У нее вообще не было ног. Она — калека, парализованная. Она… уф… она запуталась в покрывале.

— Надин! Ты здесь? С тобой все в порядке? Впусти меня.

Бум! Бум! Бум!

Надин узнала голос Пиа. Голова была, как… как нечто ужасное, что и словами нельзя выразить. Где она? Где она, черт побери? Что это за место?

Она попыталась откликнуться на зов Пиа, но из рта не вырвалось ничего, кроме гнусного хриплого дыхания — у-у-мм-хр… Необходимо как-то добраться до двери. Погруженная во мрак комната освещалась лишь оранжевым уличным фонарем. Барселона, припомнила Надин, она находится в Барселоне. Но какой сегодня день?

В конце концов ей удалось выпутаться из покрывал, и она поползла по ковру к двери.

— Иду, — прохрипела она, с трудом передвигаясь на четвереньках. — Я иду.

Открыла дверь и заморгала от яркого света. Над ней нависала Пиа, по бокам ассистентки стояли два мощных испанца в черных пиджаках и с озабоченными физиономиями.

— Господи, Дин! — заверещала Пиа, опускаясь на корточки и обнимая худенькой ручкой подругу, — что с тобой?

— М-м-м, — промычала Надни, прикрывая глаза от света и от пристального взгляда громил. — Голова. Моя голова. Какой сегодня день? Как долго я спала?

— По-прежнему суббота, — Пиа убрала волосы, падавшие на лицо Надин. — Почти десять вечера. Ты ушла из бара два часа назад. — С ослепительной улыбкой она обернулась к парням в черном, один из них сжимал в руке большую связку ключей: — Похоже, все о'кей. Простите, что сорвала вас с места. — выдала она по-испански, — и все такое.

— Сеньорита здорова? — осведомился парень с ключами.

— С сеньоритой все будет в полном порядке, — успокоила его Пиа.

— Не вызвать ли обслугу, чтобы принесли кофе?

— Вот это, — обрадовалась Пиа, — будет абсолютно потрясающе. Два кофе. И еще раз gracias! — не уставала она практиковаться в иностранном языке.

Пиа щелкнула дверным замком и улеглась на пол рядом с распростертым телом Надин.

— У тебя трубка снята, ты знаешь об этом? — Пиа повернулась к Надин, та прикрывала лицо локтем, тихонько постанывая.

— Черт, — выдохнула она, — чтоб ее.

— Когда ты не вернулась из туалета, мы попытались тебе позвонить, но телефон был занят, и мы решили, что ты побежала наверх, чтобы поговорить с Дигом. Но прошло два часа, а столько даже ты не можешь провисеть на телефоне. Так как? Позвонила Дигу? Мы угадали? — Она перевернулась на живот и жадно уставилась на Надин.

— М-м-м, — откликнулась та.

— Ага! — торжествующе воскликнула Пиа. — Так я и знала! Выходит, Сара открыла банку с червями, и все про тебя и Дига вылезло наружу. Ты бы видела свою физиономию, Дин… это было нечто! И что ты ему сказала? Как все получилось? Ты призналась ему в вечной любви?

Надин перевалилась на бок:

— Надо повесить трубку, Пиа, а вдруг телефон все еще… как это называется? Связан. Нет… как-то иначе, но ты меня понимаешь? У-у-мм-х.

Пиа вскочила и поднесла к уху криво лежавшую трубку.

— Все нормально, — заверила она, кладя трубку на место, — ты не подсоединена. — Она уселась на кровать. — Ну, давай, рассказывай. Что произошло?

Надин медленно села. Память постепенно возвращалась к ней. Лучше бы она этого не делала. О мама родная! Какой ужас! Краска стыда залила лицо Надин, она скривилась, словно от зубной боли.

— Неужели! — запричитала она. — Пиа, неужели я на такое способна! Кошмар! Лучше не спрашивай!

— Что? — глаза Пиа азартно блеснули. — Что ты натворила?

— Нет, нет, как я ему теперь на глаза покажусь? Надо же быть такой идиоткой! — Она опустила голову на колени и принялась раскачиваться, припоминая подробности.

— Да что случилось? Ну расскажи… пожалуйста. Я не вынесу!

— Я оставила сообщение на автоответчике.

— Да ну! — Пиа зажала ладонями рот. — Прямо как Рэйчел в «Друзьях»[13]. — Надин бросила на нее недоумевающий взгляд. — Помнишь, когда Рэйчел пошла на свидание с тем парнем и напилась, она позвонила Россу и записал на автоответчик «Это конец», а потом… — Пиа умолкла, сообразив, что для Надин ее рассказ — пустой звук. — Не помнишь? И ладно. Так что ты ему сказала? — с неиссякаемым энтузиазмом допытывалась она.

Надин поймала сигарету, брошенную ей Пиа.

— Ну… когда я в первый раз позвонила, трубку сняла Дилайла.

— Дилайла? Кто это еще? — Пиа закурила и бросила зажигалку Надин.

— Я тебе про нее рассказывала, — вздохнула Надин. — Женщина мечты Дига. В школе у них любовь была.

— Ах да, — кивнула Пиа, хотя Надин ясно видела, что ее помощница не помнит ни слова из рассказа о Дилайле.

— Они с Дигом расстались, когда им было по восемнадцать, и потеряли друг друга из виду. А теперь она вернулась, неизвестно зачем. И присосалась к Дигу, как пиявка. Для Дига я больше не существую. Мы с ним даже поссорились и всю неделю не разговаривали. — Ей некуда было стряхивать пепел. С усилием поднявшись, она села на кровать рядом с Пиа, приспособившей пустую бутылку из-под шампанского вместо пепельницы. — Вчера вечером я отправилась к Дигу, потому что Фил…

— Кто такой Фил? — вытаращила глаза Пиа.

— Неважно. Никто. Не стоит о нем говорить. Короче, я пришла, а там сервирован шикарный ужин, и свечи, и музыка, и посуда блестит. И мерзкая собачонка бегает. И знаешь чья она? Угадай! Дилайлы! А потом появляется она сама — прямо из душа, вся благоухающая, а на ней только полотенце, вот такой ширины. — Она сдвинула большой и указательный пальцы на расстояние в полсантиметра. — И меня понесло. Наверное, я повела себя по-детски, но это было выше моих сил. Я жутко расстроилась. Выбежала, села в машину и поехала домой… прямо как в кино. А все из-за Дилайлы, понимаешь? Дилайлы, чтоб ее, Лилли. Опять все по новой, опять она меня достает, хотя столько лет прошло, но я не могу от этого избавиться. Я так старалась все забыть, начать с чистого листа, но не могу. Так она на меня действует. А на Дига она действует совсем по-другому. Он перестает соображать, когда она рядом. Превращается в полного кретина. — Пиа кивнула: мол, нам это знакомо. — И когда я услыхала ее голос по телефону, словно она у Дига в квартире хозяйка, я совершенно рехнулась. Сначала разрыдалась, как дура, но потом немного успокоилась. И — о господи! — и давай убеждать себя, что надо относиться к ситуации, как взрослый человек. Я решила, что самое лучшее вызвать Дилайлу на откровенный разговор, выяснить, каковы ее намерения. Перезвонила… но на этот раз трубку не взяли. И я окончательно взбесилась, я была уверена, что они нарочно не берут трубку. И давай себя накручивать, представлять, как они смотрят на телефон и посмеиваются над бедной сумасшедшей Надин.

— Обслуживание номеров!

Пиа загасила сигарету и встретила смущенного молодого официанта широкой улыбкой.

— Спасибо, — сияла она, пока он испуганно пятился из комнаты, пропитанной женскими гормонами.

Пиа опустилась на кровать, и кокетливая улыбка на ее лице мгновенно преобразилась в сочувственное внимание:

— Продолжай.

— В общем, я завелась, и не соображая, что делаю, опять набрала номер и… После сигнала на автоответчике, меня просто понесло.

— И что? Что ты сказала?

Пиа передала ей чашку с кофе. Надин благодарно отхлебнула.

— Точно не помню, но… — она откашлялась — … все свелось к тому, что я сдаюсь. Он твой, сказала я. Бери и наслаждайся. — Пиа охнула. — Но это еще не самое плохое, — печально предупредила Надин, заливаясь краской, — дальше было хуже.

Она воображала, что ведет себя спокойно, зрело и мудро.

— Бери его! — Ее трясло, незаконная сигарета дрожала меж ее пальцев. — Он твой. У меня было десять лет, чтобы что-то изменить, но не получилось, так что никаких обид, все правильно. Я не позволю снова достать меня, Дилайла, ни за что, я освобождаю место рядом с Дигом, пожалуйста, занимай. Бери его, крути и верти им, как хочешь, а потом опять брось. Мне плевать. Разбей его сердце, как когда-то. Отныне это не моя проблема. Я больше не участвую. С меня хватит. Прощай.

Она положила трубку, сердце громко колотилось. На то, чтобы сделать паузу и осмыслить сказанное, времени не было; новое соображение подталкивало ее к действию, и она опять принялась нажимать на кнопки телефона.

Раздраженно затушила сигарету, дожидаясь пока закончится дурацкий мотивчик из фильма о Джеймсе Бонде на автоответчике Дига. Ее несло, проволочки и пустая трата времени выводили из себя.

— И вот еще что, — истерично начала она после сигнала, — я обращаюсь к тебе, Диг. Я соврала! — выкрикнула Надин, чувствуя, как адреналин льется из ушей. — Соврала, когда сказала, что ты мне не нужен. Понятно? Это была ложь. Потому что ты мне нужен. Был и будешь. Всегда. И… я пьяная. Очень, очень пьяная. Совсем никакая. Я все думала о тебе, — в основном, о твоем члене, если уж на то пошло, — о твоей квартире, и диване, об «Икее», и пушинках на ковре, и мне не хватает всего этого, не хватает тебя, и я врала. Ну вот, теперь ты знаешь. Будь счастлив. Пока. Я всегда буду тебя любить. Пока.

Надин попыталась положить трубку, тыкала ее и так, и сяк, но трубка отказывалась ложиться в гнездо. В тот момент она была довольна собой, довольна тем, как держалась. С этим покончено, думала Надин, сжимая челюсти. Она опять закурила, дрожащими руками открыла мини-бар, приготовила адскую смесь из бренди, джина и «Сан-Мигеля», проглотила ее одним махом, бросилась в ванную, где ее вырвало, рухнула на кровать и мгновенно забылась мертвым сном.

— Ошизеть! — качала головой Пиа, глаза у нее были величиной с блюдце. — Просто ошизеть! Ты это сделала!

Надин тупо кивнула и повалилась на кровать:

— Ужасно. Ужаснее не бывает. Тихий ужас.

— Но ты ведь искренне говорила? Про то, что он тебе нужен?

Надин опять кивнула. Потом затрясла головой:

— Не знаю. Все так сложно. И сил нет разбираться. У меня сердце щемит.

— Знаешь, Дин, если ты говорила правду, то ты молодец. Хорошо, что наконец высказалась. Жизнь слишком коротка, и моложе не становишься, и теперь по крайней мере все прояснится. Так или иначе, но прояснится. И я бы на твоем месте не заводилась из-за этой телки Дилайлы. Это как… как… — личико Пиа внезапно просветлело, — как в «Ущелье Доусона»! Помнишь, Джоуи не сознавала своих чувств к Доусону, пока из Нью-Йорка не привалила вся из себя прикинутая Джен. Но Доусон по-настоящему на Джен не запал, нет. Она была просто фантазией. Но она послужила им обоим катализатором, они очухались и поняли, что нужны друг другу. Правда, потом они все равно расстались… но им же было по шестнадцать лет! Совсем малявки. Хотя по ним не скажешь, фразочки у них дай бог…

Надин в изумлении пялилась на Пиа.

— Ты слишком много времени просиживаешь у телевизора, — вынесла она приговор. — А это не телевизор. Это жизнь. Моя жизнь. И я ее только что к чертям загубила.

— Телевизор и есть жизнь, — наставительно произнесла Пиа. — А жизнь — телевизор.

— Твоя, возможно, — фыркнула Надин, удивляясь в душе примитивности молодого поколения.

— Нет. У всех так. Спорим, когда ты вернешься в Лондон, Дилайлы уже в помине не будет, и ты увидишься с Дигом, и вы поцелуетесь, и все у вас случится, как у Росса и Рэйчел, и у Джоуи с Доусоном, и у Гарри с Салли вместе взятых. Дилайла! Скажешь тоже. Ну разве может Диг остаться с женщиной, которую зовут Дилайлой! Это невозможно. В реальной жизни так не бывает.

Надин хотела, чтобы Пиа ушла. Разговор становился предельно глупым, и у нее болела голова, и ей не терпелось остаться одной, дабы предаться мучительным воспоминаниям, припомнить дословно, что она наговорила на автоответчик Дига. Она закрыла лицо руками, вспомнив пассаж про член.

Удавиться!

Как она могла ляпнуть такое? И зачем ей понадобилось поминать член Дига? Надин даже никогда не видела Дига голым. Эта фраза выворачивала наизнанку их отношения, нарушала динамику их дружбы. Она все меняла. Надин могла бы отпереться от чего угодно, мол, надралась и захлебнулась эмоциями. Посему с нее взятки гладки. Но не теперь, высказыванием о члене она все испортила.

Все кончено и уже никогда не вернется.

Глава сороковая

Ощущение безумия происходящего не отпускало Дига всю дорогу, пока он ехал к Надин.

Это сообщение. Он не может быть правдивым. Дурацкая штука, не иначе. Невероятно!

— Ты ее подговорила? — набросился он на Дилайлу сразу после того, как они в оглушительном молчании выслушали сообщения на автоответчике.

Дилайла молча покачала головой.

— Клянешься? — не унимался Диг.

— Да ты с ума сошел! — возмутилась Дилайла. — Не для того я приехала в Лондон, чтобы устраивать розыгрыши и плести интриги. У меня есть дела поважнее. А ведь я тебе говорила! И вот ты узнал правду, и теперь никуда не денешься, придется разбираться. Пойду поставлю чайник. — Она погладила его по руке. — Позвони ей, а? — Дилайла выглядела уставшей, и Диг устыдился: стоит ли втягивать ее в еще одну эмоциональную заварушку после всего, что она сегодня пережила.

Кое-как придя в себя, он позвонил Надин и немало удивился, обнаружив, что у нее гости. Странно, что она его не пригласила. К телефону подошла какая-то незнакомая девушка, в трубке слышалась музыка.

— Можно Надин? — спросил он.

— Не знаю, не знаю. Подождите… — Девушка была очень пьяна.

Диг ждал почти три минуты, но так и не дождался. Попытался посмотреть телевизор, решив отложить беседу с Надин на утро. Что толку заводить разговор сейчас, думал он, Надин уже напилась. Лучше подождать до завтра, у нас будет время все обдумать, да, так лучше всего. Но ожидание оказалось невыносимым. Это надо обсудить немедленно. Ситуация выглядит слишком странно и дико. Чистое безумие.

Не могла Надин такого сказать! Про его член. Он, наверное, ослышался.

Вечер выдался ясным и тихим. Субботний вечер, напомнил себе Диг. Вцепившись в руль, он мчался на Гордон-хаус — роуд. В это время они с Надин обычно сидели в пабе по соседству с домом или в центре города, с друзьями и только вдвоем, с глазу на глаз или с текущими, так сказать, любовниками. Сейчас они бы уже пили по последней, непременно закусывая карри. И жизнь казалась бы простой и ясной: преданная дружба, глубокая привязанность, любовь и общность, витающие в пивных парах. Надин была бы одета в отпадное платье, купленное на днях в комиссионке, ее громкий смех и яркие одежды, шумное веселье и юмор оживили бы любое место, даже самый задрипанный уголок в самом задрипанном баре. Рядом с ней, возможно, сидел бы какой-нибудь парень, жалкий идиот, очумевший от своей экстравагантной спутницы, не смея вставить слово и наблюдая за Надин с пугливым восторгом: как такая женщина согласилась встречаться с таким, как он!

Неужто эта невероятная, умная, яркая и абсолютно недоступная женщина, самодостаточная, самоуверенная и раздражающе независимая, могла оставить на его автоответчике столь истерическое сообщение? Заявить, что мечтает о его члене? Надин? Невероятно! Может, она нажралась наркотиков? Наверное, кто-нибудь из гостей поделился. Точно, решил Диг, сворачивая налево, к дому Надин, это единственное объяснение. Она под кайфом.

Еще в машине он услышал музыку, гремевшую в квартире Надин, и это тоже его обеспокоило. Надин никогда не приглашал гостей домой. Она устраивала вечеринки, но всегда снимала помещения, или студии, или рестораны, ибо не могла допустить, чтобы в ее волшебную, безумную, заставленную мебелью, застеленную коврами, напичканную безделушками, забавную и разноцветную квартиру ввалилась банда пьяных друзей, на которых она постыдится кричать. Смутная тревога зашевелилась в душе Дига.

Ему открыли минут через пять после того, как он позвонил. Дожидаясь у застекленной двери Диг наблюдал, как размытым пятном к нему направляется человеческая фигура. Похоже, это был парень. Диг откашлялся и сделал глубокий вдох, пытаясь унять забившееся сердце. Он вдруг ощутил страшную неловкость. Что он скажет, оказавшись лицом к лицу с Надин? Что, черт возьми, он скажет? Он так спешил добраться сюда, что впопыхах не подумал, а как ему, собственно, себя держать.

— Кто там? — пробубнил низкий мужской голос.

— Диг. А вы кто?

— А?

— Это Диг! — заорал он в щель почтового ящика.

— Диг! Малыш Диг! Классно. Полный отпад!

Повозившись с замками и цепочками, человек медленно отворил дверь. Очень худой, очень бледный малый с копной грязных волос и в потрепанном свитере ступил босой ногой на терракотовую плитку лестничной площадки. В одной руке он держал банку с пивом, в другой косяк с изжеванным концом. Он широко улыбался, показывая десны. И плохие зубы. Малый прихрамывал.

Положив руки на плечи Дига, он заулыбался еще шире:

— Хорошо выглядишь, Диг, молодец. Как же я рад тебя видеть!

Он приобнял Дига, и того едва не замутило от запаха табака, выпивки и немытых волос. Кто этот человек? И только когда малый слегка отпрянул назад, чтобы получше разглядеть Дига, он понял, кто это. Поначалу Диг не узнал его, потому что тот улыбался, а Диг никогда прежде не видел его улыбающимся.

— Фил? — неуверенно спросил он.

— Входи, парень, входи. Здесь настоящий угар, это я тебе говорю. — И он поковылял в квартиру Надин.

Диг настороженно последовал за ним. Фил? Что он здесь делает? И где он обретался последние десять лет? Выглядит жутко: неряшливым, больным и опустившимся. От лощеного, претенциозного придурка в кожаных штанах, каким его помнил Диг, не осталось и следа, разве что линия челюсти и римский нос. Но и эти, прежде горделивые черты, терялись в острых углах и глубоких расщелинах потасканного лица — лица, словно вылепленного психопатом.

Войдя в прихожу, обклеенную розовой фольгой, Диг замер. Что-то здесь было не так. Определенно, не так. Эти люди не могли быть друзьями Надни. Они слишком молоды. Например, вот эта девушка, сидевшая на комоде в стиле «ар деко», комоде, который Надин нашла на помойке в Хайгейте и заставила Дига вместе с ней волочь домой. Они тащились два с половиной часа, то и дело останавливаясь, потому что комод весил не меньше тонны. Диг дулся и жаловался всю дорогу, но с тех пор относился к комоду с нежностью: хотя он и принадлежал Надин, но Диг тоже приложил к нему руку. А теперь какая-то незнакомая девка сидит на нем, прямо на стопке драгоценных журналов Надин, болтает ногами в толстых кроссовках, пинает полированный орех. Лицо девушки было проколото в нескольких местах, она пила «шардонне» прямо из горла. Девица бросила на Дига равнодушный взгляд и снова отхлебнула. У ее ног сидел парень, тоже весь в сережках, листая журнал «Ред». Парень, как заведенный, стучал ногой об пол, в такт с танцевальной музыкой, авторство которой невозможно было определить, громыхавшей в гостиной Надин.

Диг проследовал за Филом в гостиную и зорко оглядел комнату, отыскивая Надин. С косяка Фила упал столбик пепла, и тот втоптал его в темно-зеленый ковер. Диг негромко крякнул. Он уже начал кое-что соображать: гости, похоже — друзья Фила. Надин пригласила Фила, а тот пригласил приятелей, и это объясняло, почему Надин не позвала Дига: он терпеть не мог этого субъекта, не говоря уж о том, что они с Надин пребывали в ссоре.

Бедная Надин, думал Диг, ей, наверное, тошно от всего этого. Уверен, она сейчас жалеет, что зазвала гостей. Жалеет, что вытащила из прошлого Фила — нет на свете человека, чье сердце затрепещет при виде этого козла. И не этой ли непривычной обстановкой странный телефонный звонок? Скорее всего, так и есть.

Диг постучал Фила по плечу и крикнул ему в ухо:

— Пойду налью себе выпить. — Он указал на кухню.

Диг внезапно понял, что без стакана вина он не в состоянии встретиться с своим лучшим другом.

— Ага, — махнул рукой Фил, — конечно, парень. Налей себе выпить и возвращайся. Поболтаем… Хочу узнать, как ты живешь-поживаешь. Идет?

— Идет. — Дигу пришлось напрягать слух, музыка гремела немилосердно.

На пороге кухни Диг обнаружил, что кто-то пролил красное вино на зеленый ковер, по ворсу растеклось бурое пятно, очертаниями напоминавшее Южную Америку. Бутылка валялась рядом. Диг поднял ее и покачал головой. Как Надин могла допустить подобное осквернение своего жилища? На кухне сидело человек десять. Большинство сгрудились вокруг стола, сворачивая самокрутки и рассеянно листая журналы Надин. Некоторые глянцевые издания были использованы в качестве салфеток. Номер «Обоев» валялся на полу; судя по грязным следам, по нему не раз прошлись, вырванные листы прилипли к загаженному, липкому от алкоголя линолеуму.

У ног Дига валялась одна из станиц. Он прочел замызганный заголовок: «Пуфы — последний бастион дурного вкуса».

Девушка с алыми волосами рассказывала очень интересную, по ее мнению, историю про нового хахаля своей матери.

— Жуткий козел, — повествовала она с мягким кардиффским акцентом. — Называет меня Таня. Я долблю ему, что надо произносить Таниа, но он такой тупой, все Таня да Таня. Не удивлюсь, если он по жизни педофил. Как он пялится на мою младшую сеструху! — Она передернула плечами, слушатели забормотали в ответ. Судя по их реакции, мнения Тании по любому вопросу им были глубоко не интересны.

При появлении Дига кое-кто поднял голову и снова опустил. Диг двинулся к холодильнику и едва не охнул во всеуслышание, увидев, в что превратился разделочный стол. Раковина была доверху полна посудой — антикварным сервизом — с засохшими остатками пищи. И зачем понадобилось сваливать туда тарелки? У Надин есть посудомоечная машина. Стол был утыкан пустыми банками из-под супа, полуоткрытые крышки напоминали челюсти акулы, а по белые стенкам мусорного ведра стекала какая-то бурая мерзость. В лужах на дубовой поверхности стола потонул мелкий мусор — пепел, сахар, крошки и табак, все это твердело и засыхало. Коробки с кашами стояли открытыми, а на оливках в пузатой банке образовалась ядовито-желтая пленка.

Отвратительно, подумал Диг. А это еще что?! И как им удалось: стекло в окне, выходившим в соседский сад, было разбито и заклеено пакетом!

Все здесь было перевернуто вверх дном. Все шло в разрез с представлениями Дига о кухне Надин, какой он ее помнил и любил. Кухня Надин была одним и самых приятных мест на свете. Он потерял счет часам, проведенными здесь за пластиковым столом с клетчатой столешницей (итальянский владелец их любимой забегаловки подарил этот стол Надин три года назад, когда его заведение приказало долго жить), в ожидании, пока Надин приготовит макароны, или муссаку, или — у Дига слюни потекли при воспоминании — домашнюю пиццу с колбасой и чили. При этом всегда играла музыка; последний раз, припомнил Диг, они ужинали под Белл и Себастьян.

На сверкающем проигрывателе теперь громоздились распотрошенные компакт-диски, выхваченные из прежде аккуратной стопки.

В летние вечера солнце садилось прямо в кухню Надин. Она настежь распахивала окна, и солнце поджаривало стены до персиковой корочки, и птицы прибавляли громкости, а Надин вертела бедрами в такт музыке, ее цветастая юбка колыхалась, и запах чеснока витал в воздухе. В такие минуты Дига наполняло ощущение счастья, зарождавшееся прямо в животе, счастья недолговечного, но тем не менее прекрасного.

И как, скажите на милость, примирить этот чудесный образ с темной, вонючей загаженной комнатой, полной незнакомцев и мусора? Не обнаружив вина, Диг вынул из холодильника пиво и вернулся в гостиную. Он был совершенно сбит с толку. Ему необходимо увидеть Надин. То, что творится здесь, абсолютно нереально. Квартира Надин напоминала трущобу. И никто из гостей не мог даже рассчитывать — сколько бы ни старался — на его симпатию.

Диг достал сигареты из кармана, прикурил от слезящейся красной свечи и двинулся по растерзанным журналам. Он чувствовал себя настолько неуверенно, что совсем не удивился бы, наткнись на голую Надин, сидящую по-турецки на полу в окружении прыщавых, затянутых в черную кожу юнцов, которые пришпиливают к ее обнаженному телу ломтики сырого бекона.

Гостиная была погружена во мрак, и поначалу показалась пустой, но когда глаза Дига привыкли к темноте, он обнаружил, что комната буквально кишит гостями. Пол пульсировал в такт музыке, прилипчивый ритм проникал в подошвы, побуждая пританцовывать против воли. Шторы ручной работы были раздвинуты, в окно, выходившее на улицу, проникал прохладный свежий воздух, но разогнать вязкую духоту не мог.

Имелся даже ди-джей, сидевший в дальнем углу. Диг вышел на середину комнаты, число ударов в минуту утроилось, и конус ослепительного света пронзил гостиную. По крайней мере три десятка человек одновременно подпрыгнули, глядя перед собой широко открытыми немигающими глазами.

Господи, подумал Диг, у Надин в квартире сборище рейверов!

Он нервно огляделся в поисках Надни, его мозг пульсировал в такт с мигающим светом. Вся мебель была вынесена: кожаный диван «ар деко», зеркальные бары, книжные полки и плетеные стулья, пушистые леопардовые подушки и замшевый сиреневый пуфик. Все картины и зеркала покосились, а любимое овальное зеркало Надин в хромированной раме треснуло пополам.

Ковер был усыпан окурками.

Не найдя хозяйки, Диг начал пробираться к Филу. Тот сидел на подоконнике, больная нога лежала на перевернутом пластиковым ящике из-под бутылок. Кончиком языка Фил облизывал папиросную бумагу, завидев Дига, он расплылся в улыбке, обнажившей десны.

— Диг, старичок, садись. — Фил подвинулся на подоконнике, освобождая место.

Диг не испытывал особого желания рассиживаться в компании Фила.

— Э-э… неплохо бы для начала поздороваться с Надин. Я ее еще не видел. Не знаешь, где она?

Фил захохотал.

— Да ладно тебе, садись! — Он постучал по подоконнику. Зажег от окурка косячок, который только что соорудил, и протянул Дигу. И тут же начал сворачивать новый. — Надин говорила, что вы вроде как в ссоре. Из-за девчонки, да? — Фил черпал бледно-зеленую траву из самого большого мешка марихуаны, который Диг когда-либо видел.

— Да, — Диг затянулся. — Но не совсем. Все очень сложно.

— А разве иначе бывает, парень? Разве иначе бывает?

— Послушай… мне очень нужно с ней поговорить. Где она?

Фил опять захохотал, от его смеха у Дига мурашки побежали по коже.

— Исчерпывающего ответа дать не могу, Дигби. Нет, не могу. Тебе придется долго ее искать, скажем так. — Фил весело похохатывал, не глядя на Дига.

К ним подошел юноша с копной выбеленных перекисью волос и что-то шепнул Филу на ухо.

— Погоди, Диг. Щас вернусь. — Спустив больную ногу с ящика, Фил похромал вслед за юнцом.

Диг нахмурился. Что это значит: «Не могу дать исчерпывающего ответа»? Это звучало… зловеще. Весьма, весьма зловеще. Диг ощутил слабый приступ тошноты.

Что Фил с ней сделал? Он порывисто встал и вышел из комнаты. Снова заглянул на кухню. Таниа по-прежнему бубнила. Диг перешагнул через парня, читавшего журнал в прихожей, и рванул дверь спальни. И попятился, увидев сваленную в кучу мебель. Похоже, ее не переносили, но просто закидывали в комнату. Диван стоял на кровати, поверх лоскутного одеяла, остальное валялось как попало и где попало. В спальне определенно не было ни живой души.

Дверь в ванную была заперта. Он принялся колотить в нее кулаками.

— Занято, — ответил грубый мужской голос.

— Надин там? — крикнул Диг.

— Кто?

— Надин. Я ищу Надин.

— Приходи попозже. Мы заняты.

Проклятье! Диг в отчаянии провел пятерней по волосам, борясь с искушением выбить дверь. Черт, Надин, что с тобой случилось?

Он вернулся в гостиную, к Филу. Тот засовывал в карман джинс банкноту неопределенной номинации.

— Что ты, сволочь, с ней сделал? — прорычал Диг, приблизив лицо почти вплотную к физиономии Фила.

— Эй, — ухмыльнулся Фил, — успокойся, парень. Успокойся. — Он положил руку на плечо Дига.

Диг сбросил руку.

— Где она? Где, черт побери, Надин?

— Ты на что намекаешь, Дигби? — Фил недоуменно хмурился.

— Что случилось с Надин, тебя спрашивают? Где она?

— Я же тебе сказал, парень. Точно не знаю…

— Как это, точно не знаешь? Это ее квартира в конце концов. Говори, где она? — Капелька слюны сорвалась с языка Дига и приземлилась на щеке Фила. Тот не заметил.

— Блин. Не знаю, — пожал плечами Фил. — Где-то в Испании. Да не дергайся ты!

— Что? — удивился Диг.

Испания? Такого ответа он не ожидал.

— Ну да. Укатила в командировку, снимать сиськи да задницы. — Фил опять хохотнул и опустился на подоконник.

У Дига голова пошла кругом. Испания? Кажется, он что-то слышал об этом. Надин вроде бы упоминала о поездке в Испанию. Но это ничего не объясняло: ни ее неожиданный вчерашний визит к нему домой, ни странного сообщения на автоответчике. И уж ни в коем случае командировка в Испанию не объясняла эту кошмарную вечеринку. Диг потер виски и тяжело сел на подоконник рядом с Филом.

— Когда она уехала?

— Сегодня утром. Ни свет. ни заря. Разбудила меня, — Фил засмеялся, — хотела, чтоб я встал. Надо же, нахалка маленькая!

— Ты был здесь сегодня утром?

Фил кивнул.

Некоторое время Диг переваривал эту несъедобную информацию, во рту у него пересохло. Фил был здесь сегодня утром. Следовательно, он провел здесь и ночью.

— Так что за дела? — Диг намеревался задать вопрос свойским тоном, с намеком на мужскую солидарность, но не смог полностью замаскировать охватившую его брезгливость.

— Дела, парень? Ты о чем?

— О тебе. И Надин. Что происходит? — Он стоически ждал ответа.

— Сам не пойму, парень, — ухмыльнулся Фил. — Надин позвонила мне, непонятно с чего. Мы встретились, выпили, двинули ко мне домой, и вдруг она бросается мне не шею, и десяти лет как не было! Да уж, она девчушка не простая. Шизовая! — Фил подтолкнул Дига локтем, и тот едва удержался, чтобы не двинуть ему по физиономии. — И все закрутилось по новой. Я и Надин. Она дала мне ключ от квартиры. — Фил подмигнул, и Дига затошнило.

— А где ты обретаешься, Фил? — выдавил Диг.

Фил пожал плечами и обвел взглядом комнату:

— Везде, где найду стол и кров, Дигби. Много ли человеку надо?

— И здесь ты получил стол и кров?

— Похоже на то. С Надин мне подфартило. Могло быть и хуже. Надин — ангел, чистый ангел. И хата у нее классная, и денежки водятся. Ты ее тачку видел? — И Фил беззвучно протянул: — О-о-о!..

— Выходит, Надин пригласила тебя пожить здесь?

От невероятности происходящего у Дига глаза лезли из орбит.

— Точно, парень, точно. Не хило получилось, а?

— Но… но…

— Ты не ожидал такого, а? — Диг кивнул. — Знаешь, — Фил положил руку на плечо Дига, — женщин вроде Надин нелегко понять. Верно, у нее все есть: и внешность, и хорошая работа, и квартира, и машина. Но у нее нет мужчины. Настоящего мужчины. Десять лет она болталась как дерьмо в проруби, путалась с кем попало, шла на компромиссы, а потом ей стукнул тридцатник, и биологические часы давай отбивать секунды. Надин задумалась, вспомнила молодость и нашу любовь. Ну и позвонила мне, своей потерянной любви. Не осуждать же ее за это? Я слегка удивился, если честно, уж слишком все быстро завертелось, особенно по части секса — прямо в первый же вечер. Но это было зашибись, Дигби, просто зашибись, лучшего траха у меня в жизни не было. — Желчь подступила к горлу Дига, но он проглотил ее. — Ну я и выдал ей все, что ей требовалось, за мной не заржавело: и комплименты, и сообщения на автоответчик, и признания в вечной любви. И уже на следующий вечер я был здесь. И стол нашел, и кров, и даже кровать. Уметь надо, — Фил самодовольно усмехнулся и затянулся косяком. — Жалко, что она уехала, ей бы это по кайфу пришлось. — Он указал на гостей.

— Она знает? — пробормотал Диг. — Знает про вечеринку? И про твоих гостей?

— Не-а. Но Надин не стала бы ерепениться. Ты же ее знаешь. Она добрая. И отвязная. Будь как дома, сказала она, бери все, что хочешь, это теперь твой дом, не стесняйся.

Две девочки с тощими конскими хвостиками приблизились к Филу.

— Что, милые мои? — улыбнулся он.

Одна из них наклонилась к его уху. Он кивнул, в свою очередь прильнул к ее уху, и все трое исчезли у углу комнаты. Напоследок Фил подмигнул Дигу.

Рот Дига был крепко сжат, а глаза, наоборот, широко распахнуты. То, что он видел и слышал, казалось полным бредом. Наверное, ему это снится. Надин в Испании. Фил в ее квартире. Надин переспала с этим волосатым скелетом. Пригласила его пожить у нее. И в то же самое время она звонит ему, Дигу, и оставляет на автоответчике безумную белиберду про его член. Нет, нет, нет. Мир окончательно съехал с катушек.

Диг вдруг прочувствовал приступ клаустрофобии. В душной и шумной комнате было слишком много народу, а ослепительные всполохи света доводили его до бешенства. Ему надо срочно выбраться на свежий воздух, проветриться, собраться с мыслями…

Покидая комнату, Диг увидел, как девочки с хвостиками отлепились от Фила, разглядывая свои ладошки. А Фил, сунув еще одну банкноту в джинсы, заговорил с лысым парнем, извивавшимся на ковре.

Ясно, промелькнуло в голове у Дига, Фил торгует наркотиками. Фил — наркодилер.

Он принял к сведению это обстоятельство, но выводы делать не стал. Думать и действовать он будет позже, когда выберется отсюда.

Когда Диг проходил мимо ванной, дверь приоткрылась и тут же захлопнулась, за долю секунды явив ему картину во всех красочных подробностях. Унитаз разбит. Ванна забита людьми. Раковина — блевотиной. Над бачком склонили головы очень занятые граждане. Пол завален мокрой туалетной бумагой. Диг попятился. Оставаться здесь было невыносимо. Он нащупал ручку входной двери, нажал и вывалился в относительную тишину холла. Постоял неподвижно истуканом. Голова кружилась. Толкнул дверь на лестницу, и испытал чувство освобождения, когда она с треском захлопнулась за ним.

Диг неуклюже спускался по лестнице, топая, как сказочный великан. Толстый полосатый кот поглядывал на него верхней ступеньки. Где он поставил машину? Где, черт возьми? Да вот же она. Точно. Он бросился к машине, скользнул за руль, заперся, откинулся на спинку кресла и выдохнул — протяжно, глубоко, с облегчением. Пристегнул ремень, включил зажигание, дал задний ход, передний, опять задний и рванул прочь отсюда.

За пределами Гордон-хаус-роуд жизнь текла свои чередом, легким и приятным. Сердце Дига перестало колотиться. В глазах, измученных стробоскопом, прояснилось, из магнитофона доносилась спокойная мелодия. На углу Четвинд-роуд горстка людей с нормальными дружелюбными лицами ловила такси. Они выглядели приличной компанией. Времени было лишь половина двенадцатого.

Медленно, ярд за ярдом, в голове у Дига прояснялось. Он свернул на Хайгейт-роуд и попытался собраться с мыслями. Надо было что-то делать, это он отлично сознавал. Но что? Надин пригласила этого человека к себе. Переспала с ним. Дала ему ключ от квартиры. Ей некого винить, кроме самой себя. Но вечеринка — наркотики, студенты, сломанный унитаз и загаженные ковры — на это она не подписывалась.

Диг затормозил у светофора и опустил голову на руль. Более странного и тяжелого дня у него в жизни не было.

Светофор загорелся желтым, Диг поднял голов, и в этот момент другое световое пятно привлекло его внимание: на углу Кентиш-роуд сверкала темно-синяя вывеска в форме трапеции. С надписью «Полиция». Ладно, подумал Диг, ладно. Он умывает руки. Пусть кто-нибудь другой возится с этим. Разбирается. Решает. В конце концов, для чего мы держим полицию. И за что мы ей платим. Пусть потрудятся.

Машина сзади нетерпеливо сигналила: светофоре горел зеленым. Диг засуетился. Не уступив дороги, он свернул направо и затормозил у полицейского участка.

Глава сорок первая

В квартиру Надин Диг вернулся вместе с сержантами Фарли, Стринджером, Шортом и Макфадайном. Диг позвонил в дверь, спросил Фила, подождал, пока тот откроет и отошел в сторонку, предоставив полицейским заняться делом.

Удивительное было зрелище. Не прошло и нескольких секунд, как из квартиры, словно тараканы, побежали гости, на ходу натягивая пальто, ботинки и шапки. Музыка мгновенно стихла, и улица погрузилась в странную вибрирующую тишину. А пару минут спустя Диг, укрывшийся на противоположной стороне улицы, с мрачным удовлетворением наблюдал, как из дома выводят Фила и запихивают в машину.

Фил по-прежнему улыбался.

Диг припомнил его слова: «Всюду, где найду стол и кров». Ну разумеется, догадался Диг, стол и кров ему и в тюрьме обеспечат, так что огорчаться Филу не имеет смысла. А когда выйдет, сыщется еще одна доверчивая бедняжка со столом и кровом.

Он не верил ни одному слову Фила. Невозможно, абсолютно немыслимо, чтобы Надин потеряла голову и кое-какие предметы дамского туалета из-за старого морщинистого козла с мертвыми глазами, грязными волосами и гнилыми зубами. Невозможно, чтобы она поселила его у себя. Дига воротило от одной мысли об этом.

Наверняка, существует иное объяснение. Филип Рич далеко не так прост, как кажется. У Дига он всегда вызывал подозрения. Он доберется до правды, распутает этот странный клубок. Но сначала ему нужно поговорить с Надин.

Впервые Диг ощутил себя защитником и опорой Надин — той самой Надин, которая ни в ком не нуждалась, а меньше всего в Диге Райане. Он уберег ее собственность. Он позаботился о ней. У Дига потеплело на душе.

Когда сине-белая полицейская машина уехала, он уныло поволокся обратно, в дом Надин. Застекленная дверь стояла нараспашку. Диг вошел в квартиру.

Он тоскливо бродил по комнатам. Поспешный исход гостей усугубил нанесенный ущерб. Розовая фольга в прихожей висела клочьями. Стопку журналов сбросили с комода на пол и затоптали десятками каблуков. Ковер был усеян пустыми бутылками и пивными банками.

В голове Дига замелькали воспоминания о более счастливых временах, о вечерах, которые он проводил здесь, в маленьким причудливом замке Надин, слушая музыку, покуривая травку, собираясь в паб, обсуждая их катастрофические любовные увлечения. Надин позвала его с собой, когда отправилась смотреть квартиру. Она влюбилась в нее с первого взгляда, а Диг пытался ее отговорить. Безликие квадратные футы, твердил он, в них нет души и за них хотят дикую цену. Но она не слушала. Купила, не торгуясь, а Диг, схватившись за голову, предупредил:

— Ты делаешь большую ошибку, о которой пожалеешь уже через полгода. Но съехать отсюда не сможешь, долги не позволят. Застрянешь здесь, как в тюрьме, и возненавидишь свой дом. Помяни мое слово.

Надин, как всегда, доказала его неправоту, заменив бежевую плитку, замызганные дубовые панели и бордовые обои с магнолиями, преследовавшие ее с детства, на яркие краски, причудливые сочетания отенков, кучу безделушек и смешных штуковин. Скучное гулкое помещение превратилось в забавное, теплое и уютное убежище. Дигу нравилось в доме Надин.

А вдруг, с ужасом спросил он себя, я больше никогда сюда не попаду? Вдруг с Надин что-нибудь случится, и я больше не увижу ее. Сможет ли он без нее жить? Сохранится ли у него желание вставать по утрам и проводить выходные в пабах, если рядом не будет Надин?

А вдруг она умрет? Попадет под автобус, и ему позвонят и скажут:

— Это по поводу Надин, с ней случилось несчастье.

Нет, он не выдержит, не справится с этим, он разучится улыбаться…

Диг с удивлением и некоторым стыдом обнаружил, что от всех этих мрачных раздумий слезы подступили к горлу. Он сглотнул их, а те, которым удалось увернуться и устремиться вниз по его носу, вытер. Какая глупость. Похоже, он переутомился. С чего бы еще ему лить слезы? Переутомился эмоционально и физически. Денек выдался жуткий.

…А вдруг, не отпускало воображение, с Надин что-нибудь случится, и он не успеет извиниться за то, что не позвонил ей вчера вечером, когда она так расстроилась, не успеет объяснить, что между ним и Дилайлой ничего не было, не успеет спросить ее про сообщение на автоответчике и выяснить, зачем она врала все эти годы про то, как к нему относится.

Ему столько надо сказать Надин, и где же она? В Испании, вот где, в проклятой Испании, а у него голова разрывается, и сердце ноет, и жизнь его выворачивается так и эдак, словно какая-нибудь идиотская лента Мебиуса.

Диг тяжело вздохнул и опустился на корточки. Поднял с пола изуродованный журнал и прижал его к груди.

Возвращайся домой, Надин, шептал он, возвращайся поскорее.

Глава сорок вторая

Надин сгрузила чемоданы и алюминиевые саквояжи с оборудованием на тротуар и подозрительно оглядела свой дом.

В пасмурном хмуром Лондоне солнечная, кипевшая жизнью Барселона казалась далеким прошлым. Соседская кошка запрыгнула на ограду, приветствуя Надин, и та ласково взяла всклокоченное животное на руки и занесла в подъезд, где та могла обсохнуть и дождаться хозяев с работы.

Надин нащупала ключ в кармане и затаила дыхание. За выходные она успела довести себя до полного психоза, воображая, что могло приключиться с ее домом. Ей мерещилось пролитое вино, разбитые зеркала, разгульные вечеринки и наряды полиции. Чушь, конечно, она понимала, что накручивает себя. В том же три дня кряду убеждали ее Пиа и Сара.

— Не будь дурой, — твердили они, — и не заводись. С квартирой все будет в полном порядке. Фил уже, наверное, вернулся домой, — утешали они. — В худшем случае ты не досчитаешься пары коробок с кукурузными хлопьями, ну и, возможно, он прикончит туалетную бумагу. Не дергайся.

Снова и снова они принимались обсуждать фиаско под названием «Звонок Дигу». Это их куда больше интересовало, на глазах Пиа разыгрывалась мыльная опера — живьем! Девушки были убеждены, что Надин поступила правильно, особенно Сара, которая заварила все это безобразие и уже прикидывала, что наденет на свадьбу. Они не давали ей прохода, уговаривая опять позвонить ему.

— Не выйдет, — упиралась Надин, — и не надо меня уговаривать. Я больше никогда не позвоню Дигу. Никогда, понятно?

Однако у нее созрел план. Она придумала, как выбраться из кошмара, в котором увязла. Если Диг когда-нибудь позвонит ей — в жизни и не такое случается, — она скажет, что поспорила подружками на желание и проиграла, и в наказание они заставили ее позвонить ему и наговорить глупостей о его члене.

Отговорка конечно фиговая, но лучше, чем ничего. К тому же, мужчины, подозревала Надин, в принципе не желают принимать всерьез болтовню пьяных женщин. А потому Диг скорее всего пожмет плечами и поверит ей на слово, как евангелию. И подумает: «Женщины… все они чокнутые, понятное дело».

Но на звонок Дига надежды оставалось мало. Зачем ему звонить ей? Она обругала его новую девушку, напилась, разбушевалась и слегка тронулась умом — все это выглядит очень непривлекательно.

— Ах да, — скажет Диг через многие годы, — Надин. Хорошая была девушка. Мы очень дружили. Но пришлось с ней расстаться, когда она стала совершенно неуправляемой. Бедняжка Надин. Печально. — И он пожмет руку Дилайлы, бросит на нее слегка грустный, но исполненный облегчения взгляд, и оба молча возблагодарят бога, за тот день, когда они исключили сумасшедшую Надин из своей идеальной, безмятежной, чистенькой жизни.

Сжав челюсти, Надин вонзила ключ в замочную скважину.

Все будет хорошо, говорила она себе. Просто замечательно. И с квартирой, и с ее жизнью. Все будет отлично… Она набрала в легкие побольше воздуха, чтобы успокоиться и поверить в будущую замечательную жизнь, затем медленно повернула ключ и открыла дверь.

Включила свет в холле — и зажала рот рукой.

Тоненький полузадушенный вопль просочился сквозь пальцы.

Миллион мыслей разом пронеслось в ее голове, пока она впитывала новую реальность разгромленной прихожей, и самой назойливой мыслью была такая: нет, это невероятно. Это мираж, зрительный обман, подготовленный предыдущими тремя днями непрерывного психоза. Мираж. Точно, это мираж.

Утешительная мысль продержалась не более секунды под натиском мстительной реальности. Ее квартиру разбомбили. Ограбили. Не отнимая ладони от губ, Надин сгорбилась, медленно опустилась на колени; сумки и коробки соскользнули с плеч, ключи со звоном шлепнулись на пол. Господи! Нет, вы только посмотрите на это! На комод из орехового дерева. На разбросанные журналы. На розовую фольгу, порванную клочья.

Не поднимаясь с колен, Надин поползла вглубь квартиры. Пролитое вино, окурки, испачканные журнальные страницы, грязные следы — повсюду. К горлу подкатил комок величиной с яйцо. Надин стиснула зубы: к чему напрасно лить слезы. Встала, опираясь на стену. Трепеща, толкнула дверь в ванную, та со скрипом отворилась.

— О-о, — простонала Надин. — Нет, нет! — Слезы хлынули ручьем, несмотря на попытки удержать их. — О нет, — всхлипывала она.

Она начал метаться из комнаты в комнату, из кухни в гостиную, и на душе у нее становилось все мрачнее. Ее квартира! Ее чудесная квартира! Она создавала ее собственными руками, роясь на помойках, в комиссионках и на распродажах, пользуясь щедростью родителей, день за днем, год за годом, по кусочку, по вещичке. Все уничтожено. Запакощено. Разбито, разбросано и разграблено.

Надин спотыкалась о пустые винные бутылки и гнев закипал в ее груди, и дикий звериный вопль рвался из глотки. Крепко сжав кулаки, она открыла рот, зажмурилась и испустила вопль — не страха, но глубокой, незмутненной ярости:

— Сволочи! Подонки!

Машинально она принялась подбирать мусор: полупустые пивные банки, в которых плавали размокшие бычки. Кое-где валялась помятая одежда — чужая одежда. Двумя пальцами Надин подняла замызганную фланелевую рубашку, из кармана выпала пачка «Кэмела». Надин уронила тряпку на пол. Ее не ограбили — теперь ей стало ясно. Ничего не пропало. Напротив, прибавилось — грязи и мусора, часть вещей была передвинута, а часть разбита. Ее не ограбили — у нее погостили.

Фил.

Сволочь Фил.

Она знала, что так получится, не сомневалась ни секунды с того самого момента, как закрыла за собой дверь в субботу утром. Интуиция ее не подвела. Надин стало плохо. Ни капли, даже ничтожной капельки сочувствия не осталось в ее душе к Филипу Ричу. Теперь она даже радовалась смерти его родителей. И самоубийству невесты. И сгоревшему дому. Он это заслужил. И даже больше. Много больше.

Она лелеяла планы мести; в основном эти планы сводились к тому, чтобы разрезать мучнистое тело Фила на куски и скормить ему ему наиболее жесткие части.

— Сволочь, урод! — кричала она. — Скотина, подонок! — Пнув косяк, она упала на колени и завыла.

Надин голосила, молотила кулаками по стене, рыдала и кричала. Услыхав звонок в дверь, она мгновенно взяла себя в руки.

— Черт, — пробормотала она, убрала с лица намокшие от слез волосы и вытерла глаза.

Тяжело поднялась и, спотыкаясь, двинулась открывать. Но когда она открыла застекленную двери, ей явилось видение, которое, она знала, будет преследовать всю жизнь, видение, от которого у нее мурашки побежали по коже, колени подогнулись, ибо ничего более нежного и прекрасного Надин в жизни своей не видела. Все, что стряслось за последнюю неделю, — секс с Филом, наезд на него, разгромленная квартира, жалкие телефонные вопли, страх и ужас, безумие, горе и печаль, — все исчезло, когда он распахнула дверь и увидела на пороге Дига.

Он стоял перед ней в фартуке с оборками, в шапочке и глупо улыбался. В одной руке Диг сжимал свой драгоценный пылесос «Дайсон», в другой — мусорное ведро и щетку, а у его ног сидел крошечный, дрожащий йоркширский терьер.

— Я по объявлению, — ухмыльнулся Диг. — У меня отличные рекомендации. На радио-конкурсе меня выбрали лучшим чистильщиком года.

Надин зарыдала.

— Диг, — шмыгала она носом, уткнувшись в его плечо, — слава богу, ты пришел. Слава богу.

Он обнял ее, крепче и порывистее, чем обычно:

— Я скучал про тебе, — улыбнулся он.

Надин улыбнулась в ответ и заглянула в его добрые темные глаза, и боль куда-то пропала, словно и не бывало.

— Такое чувство, что мы с тобой сто лет не виделись. — Она глянула на дрожащего пса. — А это новая модель щетки для пыли?

— Нет, — развеселился Диг, беря пса на руки. — Это самая маленькая и самая безобразная собака на свете, а завтра утром маленький уродец уезжает в Честер. Правда, парень? — Пес испуганно глянул на Дига, словно его отправляли на бойню.

— Как? Один?

Диг с жалостью глянул на Надин.

— А, — догадалась она и у нее перехватило дыхание, — значит, Дилайла уезжает?

— Да, — с улыбкой подтвердил Диг, — уезжает домой. К Алексу, Рожать ребенка.

— Но… но…

— Между мной и Дилайлой никогда ничего не было. Ничего. Только один поцелуй. С те пор, как ты уехала, я много думал, и о многом хочу тебе рассказать. О Дилайле. Тебе обязательно надо о ней послушать. Ты заблуждалась на ее счет. Она очень хороший человек, которому очень не повезло. И еще нам надо поговорить о Филе. Он не очень хороший человек. Но, — серьезно закончил Диг, — самое главное, нам надо поговорить о нас.

— Что ты имеешь в виду?… — У Надин забурлило животе от одного только намерения, высказанного Дигом.

— Послушай, — он повел ее в квартиру, — надевай резиновые перчатки и ступай на кухню. Обсудим все за работой.

Глава сорок третья

В тот дождливый вторник разговоров и объяснений хватило на целый день. Накануне Диг провел двадцать минут у телефона, беседуя с инспектором Уиттерингом, которому было что порассказать о задержанном Филипе Риче, субъекте, известном городской полиции еще с тех пор, как его бывшая жена сообщила двенадцать лет назад о краже ее черного «мини-МГ» и сбережений на банковском счете.

В следующий раз полиция столкнулась с ним семь лет назад, когда убитая горем женщина по имени Мэнди Тейлор заявила о самоубийстве ее жениха, Филипа Рича. У нее на глазах он бросился с Патнейского моста за две недели до свадьбы. Однако перед гибелью он предусмотрительно снял с их совместного счета все деньги, и когда полгода спустя Мэнди Тейлор столкнулась с ним, выходящим из паба на Тоттенхем-Корт-роуд, она была слишком потрясена, чтобы подать на него в суд.

Его родители — живые и здоровые — присутствовали на похоронах сына, но после его чудесного воскресения отказались иметь с ним дело, и в последнее время он обитал в пустующих домах, приторговывая наркотиками.

— То есть… он все выдумал… и про родителей, и про невесту — все?!

— Фил — ловкий мошенник, Дин, просто виртуозный. И был таким еще до вашего знакомства.

После сигнала, поступившего от отца Фила, муниципалитет в пятницу утром выселил Фила и восьмерых студентов из самовольно занятого помещения, и Фил решил, что квартира Надин куда более привлекательная альтернатива поиску нового пустующего здания.

— Ну конечно, — догадалась Надин, — его дом, он выглядел странно, какие-то студенты и непонятная мебель. И… и… — она постепенно оживлялась: столько событий последних дней начали обретать смысл, — и тот старик. И переносной телевизор. Это действительно был его отец! И вот почему он целый день терроризировал мой автоответчик. И слонялся вокруг дома. И упорно дожидался меня. Ему некуда было податься. А я-то думала, что он страстно желает меня видеть, но он лишь страстно желал обрести крышу над головой. Черт, подумать только… я… Диг, какая же я идиотка! Купиться на такое!

Надин расстроилась еще больше, когда Диг поведал ей историю Дилайлы, Софи и Майкла.

— Господи, какая же я дрянь. Злилась на нее, говорила гадости, а ей было так тяжело. Но я понятия не имела. Я думала, что она приехала, чтобы все испортить, отнять тебя. Ох, Диг, я чувствую себя законченной стервой…

За окном стемнело, когда они закончили отмывать кухню и обсуждать события прошедшей недели, но до безумных телефонных выкриков Надин не коснулись даже намеком.

Оба понимали, что этот вопрос остро стоит на повестке дня, но оба старательно выискивали другие темы, пока наконец к пяти часам не исчерпали запасы. Атмосфера на кухне сгущалась в преддверии нового этапа объяснений.

Диг встал с колен и огляделся:

— По-моему, мы хорошо поработали. Почти идеальная чистота.

— Угу, — отозвалась Надин. Впервые за много лет она чувствовала себя неловко в присутствии Дига. — Начнем убираться в других комнатах? Или выпьем чаю? Но ты можешь идти, если хочешь. Тебе не обязательно оставаться. Я управлюсь. Конечно, если останешься, я приготовлю ужин. В общем… — она осеклась и, резко повернувшись к раковине, сунула в шкаф бутылку «Доместоса» величиной со слоновью ногу. Щеки у Надин пылали.

Диг улыбнулся. Разумеется, он останется. Ни в каком другом месте он себя сейчас не мог представить. Сюда он стремился в субботнего вчера. Сюда, на эту кухню, хозяйка которой выглядела столь соблазнительно в старых спортивных штанах, поношенной майке с изображением Пола Уэллера, подаренной Дигом сто лет назад, и ядовито-зеленом передничке с кроликом Миффи на карманах. Густые рыжие волосы Надин растрепались, ногти на ногах сверкали ярко-розовым лаком, а над верхней губой темнело пятнышко грязи, маскируясь под родинку. Надин походила на сумасшедшую. Но она и была сумасшедшей. Великолепной, обаятельной, сексуальной, рыжей, честолюбивой, целеустремленной, решительной и в близкой перспективе сказочно богатой сумасшедшей. Диг снова улыбнулся: какое сочетание!

Он открыл было рот, но не знал, что сказать. Комплимент? Или просто пошутить. Ничего не приходило на ум.

Надин обернулась к нему:

— У меня идея: не заняться ли нам мебелью в спальне… на тот случай, если мы больше не соберемся. Мне одной ее не сдвинуть с мета. Не возражаешь?

На единственном свободном уголке кровати Надин прикорнул Дигби. Диг осторожно снял пса с кровати, перенес в прихожую и уложил свою куртку.

— О, — улыбнулась Надин, с нежностью наблюдая за Дигом, — а ты его полюбил, правда?

Диг опешил:

— Нет! — Но потом смягчился: — В принципе, он хороший парень. Я к нему привык за эти дни. Но мне такие собаки не нравятся. Впрочем, он и на собаку-то не похож. Посмотри на него.

Оба уставились на спящий комок с жирной бородкой и носом-пуговицей. Пес вздохнул во сне и тихонько присвистнул.

— Измучился бедняга, — заметила Надин.

— Не удивительно. Ему немало пришлось пережить.

— Да, — Надин двинулась обратно в спальню, — как и нам всем.

— Странная была неделя, — согласился Диг.

— Да, — откликнулась Надин, снова розовея, — мягко говоря.

— Но и хорошая.

— Разве?

— Что?

— Хорошая была неделя?

— Да, в некотором смысле.

— Несмотря ни на что? — Они стояли по разные стороны кровати, ухватившись за подлокотники кожаного дивана. Диг кивнул. — Почему?

Нет, не сейчас, подумал Диг. Подождем немного.

— Давай вытащим диван, — предложил он.

Надин нервно кивнула, и на счет «три» они подняли антикварный диван с кровати и, маневрируя, протащили его через дверь спальни в гостиную. Оба в изнеможении упали на подушки и вздохнули в унисон.

— Помнишь, как мы его сюда принесли? — улыбаясь, спросил Диг.

— Еще бы! Это был первое, что я купила для квартиры. На распродаже за 38 фунтов 50 пенсов. Никогда не могла понять, зачем им понадобились эти 50 пенсов.

— Я тогда подумал, что ты рехнулась. Зачем нужен старый вонючий рассохшийся диван, из которого сыпется конский волос? Я пытался уговорить тебя пойти в магазин, но тебя не интересовали новые, чистые, нормальные вещи, — поддразнил Диг. — «Нет уж, мне не нужна мебель, которой прежде не пользовались по крайней мере дюжина хозяев! А почему это кресло такое чистое, и неужели его доставили в коробке? Какая пошлость!»

Диг со смехом отпрянул, когда Надин схватила подушку и ударила его по голове.

— Мерзавец! Ты просто завидуешь, у тебя самого воображения ни на грош. «Ну, я не знаю, что лучше — светло-бежевое или просто бежевое? А не удариться ли в экстравагантность и выбрать темно-бежевое? Но будет ли оно сочетаться с ярко-синим?..»

Теперь Диг взялся за подушку и обрушил ее на Надин, сильнее, чем намеревался, случайно задев ее лицо костяшками пальцев.

— Эй! — она потерла висок. — Больно же!

— Прости, — Диг придвинулся к Надин. — Я не хотел.

Он приложил ладонь к щеке Надин и провел большим пальцем по виску. — Мне, правда, очень жаль. — Ее кожа была гладкой и теплой, краснота все еще не спала с глаз. Надин казалась такой юной и хрупкой. Он осторожно вытер пятнышко над губой и почувствовал, как его словно магнитом тянет к ней, к ее телу, к ее лицу. Надин смотрела на него со смешанным чувством страха и волнения.

Диг заметил, что она затаила дыхание.

Он тоже.

— Ох, Дин, — произнес он наконец, убирая рыжую прядь с ее лица, — какие же мы с тобой идиоты.

Надин согласно кивнула, и Диг понял, что они на одной волне, и долгих объяснений не понадобится.

В кои-то веки он не подыскивал мучительно нужное слово. В кои-то веки стоило ему открыть рот, как слова потекли рекой. Ибо он все заранее обдумал.

— Мы были семьей все эти десять лет, понимаешь? — начал Диг. — Вместе ходили по магазинам, ездили в отпуск, вместе проводили выходные. Мы даже отмечали Рождество то с твоими родителями, то с моими. Мы ссорились. Мы обнимались. Мы помогали друг другу переставлять мебель. Ты знала всех моих коллег, а я твоих. Единственное, чего мы не делали, — не спали вместе и не просыпались вместе. И я думал, что это потому, что ты скорее умрешь, чем согласишься на близость со мной. — Надин открыла рот, но он приложил палец к ее губам. — Ш-ш-ш, выслушай меня. Помнишь те выходные в Манчестере, когда я приехал к тебе? Я не показывал вида, потому что боялся тебя спугнуть, но я не знал, что ты живешь с Филом, пока не попал к тебе домой. Я думал, что у меня есть шанс. А те выходные, я вспоминаю их с ужасом, Дин. Притворяться, что мне все равно, — труднее роли у меня не было. Мне пришлось слушать, как ты с ним… трахалась… я думал, что у меня сердце разорвется..

Не Дилайла сделала меня несчастным, Надин, это была ты. И я так и не оправился. И теперь понимаю, чем занимался все эти десять лет. С этими юными созданиями. Теперь понимаю, почему не завел нормальную, приличную девушку. Потому что она мне была не нужна. Ты была моей девушкой, и я подсознательно выбирал женщин, которые не угрожали нашим отношениям. И полагал, что так и проживу всю оставшуюся жизнь в этом счастливом компромиссе, любя тебя и трахаясь с другими, потому что я думал, будто дружба — это все, что я могу от тебя добиться. Но когда услышал твое сообщение, все изменилось. Ведь ты говорила серьезно, да? Про то, что соврала, и про то, что я тебе всегда был нужен? — Он смотрел в ее немигающие глаза.

От волнения Надин едва не теряла сознание.

— Да.

— Тогда почему, почему десять лет назад ты не сказала, что хочешь меня? Почему отвергла? Почему уехала в Манчестер и влюбилась в другого?

— Из-за Дилайлы, — призналась Надин.

— Из-за Дилайлы? Она-то здесь при чем?

— Ты был моим лучшим другом, моим миром. Дилайла сделала меня несчастной, отняв тебя. В Святой Троице она добивалась не столько тебя, сколько то, что между нами было — привязанности, исключительности, надежности. Она хотела занять мое место. Диг-и-Дин. Диг и Дилайла. Я знала это и ненавидела ее. Без тебя я была никто. Последние два года в школе я была несчастной и одинокой.

— Потом, после колледжа Святого Джулиана, я снова была на коне, распоряжалась собой, как хотела. И когда мы встретились и провели вместе выходные, и ты начал строить планы на будущее, я испугалась. Мне было страшно снова потерять тебя, когда я только-только обрела себя. Вот я тебя и отвергла. И почувствовала себя сильной. Я не ожидала так скоро встретить Фила и влюбиться в него. В те выходные, когда ты приехал, я и вправду думала, что тебе придется смириться с мыслью, что мы никогда не будем вместе. И, знаешь, я делала то же, что и ты. Встречалась с неподходящими парнями, потому что самый подходящий мне человек был рядом со мной. Мне не требовалась любовь, потому что она у меня уже была. Я любила тебя и никого другого любить не хотела, и не могла…

— Вот и у меня то же самое! Я думал, что могу полюбить Дилайлу, потому что любил ее раньше. Думал, что теперь все будет по-другому. Но не получилось. Я пытался полюбить ее, но не смог…

— А я думала, что смогу опять полюбить Фила — бе-е-а!

Надин сделала вид, будто ее рвет, и рассмеялась, за ней Диг. И впервые за десять лет Надин ощутила в своей ладони те самые семена счастья. Она бережно сжимала их в ладони — уж на этот раз она их не потеряет.

— Ты была единственной, Надин. У меня. Диг-и-Дин. У других просто не было шансов.

Надин сияла:

— Я мечтала, что после школы мы поженимся. Мечтала… стой, подожди! — Она побежала в спальню, порылась в гардеробе и вернулась с тетрадкой в руке. — Вот, — она передала тетрадь Дигу, — почитай.

Это был дневник. Старый, облезлый. На обложке красовалась наклейка: Стив Стрейндж[14] в серебристой шляпе с лукообразно выгнутыми черными губами. Удивительно, подумал Диг, почему школьницы не могут устоять перед откровенно голубыми парнями. Он перевернул тетрадь, задняя обложка была исписана старательным почерком подростка — Надин Райан. Надин Райан. Надин Райан.

— Ты на это посмотри, — Надин перевернула страницу и указала на заголовок «Миссис Надин Райан».

Диг бросил на нее довольный взгляд и принялся читать, посмеиваясь.

— О, вот это мне нравится! — хмыкнул он. — Нежно-голубой «ягуар»…

— Четверо детей! — воскликнул он после паузы.

— Глостер Кресент. Не откажусь там поселиться. — Он закрыл тетрадь и обернулся к Надин: — Когда начнем?

— Начнем что?

— Подыскивать дом, разумеется! — Надин попыталась уловить в его тоне хотя бы нотку сарказма, но ей это не удалось. — Черт, Надин, мы потеряли даром столько времени! Десять лет. Пора наверстывать упущенное.

И, отложив дневник, он взял лицо Надиг в свои ладони и поцеловал ее. В губы. И хотя Диг опасался, что целовать Надин ему покажется противоестественным, ничего подобного он не почувствовал. Напротив, целовать Надин оказалось делом очень естественным.

Обняв Дига и замирая от поцелуя, Надин недоумевала, и чего они так долго ждали, ибо именно для этого и предназначались ее губы — целовать Дига Райана.

Они повалились на кожаную поверхность дивана «ар деко» и снова поцеловались.

За окном совсем стемнело, пока они целовались, и вскоре комната освещалась лишь лампами-кактусами, стоявшими на камине. И в этом прохладном зеленом свете, в захламленной квартире, в дождливый ноябрьский вечер у Дига и Надин наконец все получилось.

Эпилог

Диг сидел с своем кабинете и сквозь заросли голубого, как лед, климатиса и белоснежного жасмина смотрел в окно. По бирюзовому небу белыми мазками плыли облака. В теплом воздухе кружилась пыльца. Лето подзадержалось в этом году, но на второй неделе июля все же накрыло Лондон.

Маленький кабинет Дига был единственным прибежищем от хаоса, царившим в их новом доме. Он уступил вкусам Надин и позволил ей пуститься во все тяжкие: диковинные обои и богемный хлам заполонили дом. Как ни странно, он чувствовал себя легко в этом бедламе, художественный беспорядок был чертой характера Надин, и он почти его полюбил. По крайней мере, дышать ему ничто не мешало. Но в его кабинете стены были выкрашены в белый цвет, стояла современная мебель, лампы на гибких подставках и хромированная картотека. Старый диван Дига с вельветовой обивкой занимал почетное место в углу.

Рационально обставленная комнатка приютила «Диггер-Рекордс», самую крошечную независимую звукозаписывающую компанию в мире. Фирме от роду было две недели и нарыла она пока только одну группу, но это были лучшие гитаристы со времен «Оазиса». Диг нутром это чуял, сердцем и душой. Оставалось только доказать свою правоту остальному миру.

Новая жизнь немного походила на игру во взрослых. Диг и Надин невольно ожидали, что вот-вот в дверь позвонит человек в форме и сурово спросит, по какому праву они забрались в дом для взрослых людей и живут тут; потом их выведут под конвоем, швырнут в фургон и вывезут в комнатушку в дешевом районе.

Допив чай, Диг посмотрел на часы: половина седьмого, Надин должна вернуться с минуты на минуту. При мысли об этом он улыбнулся: сегодня была ее очередь готовить ужин. В животе приятно заурчало.

Прозвенел звонок, и Диг устало двинулся открывать дверь, но полусонная мечтательность, навеянная длинным днем в офисе, мгновенно слетела с него, когда он увидел на своем пороге потрясающуюу женщину с золотистыми волосами и персиковой кожей. — Дилайла!

Лицо Дилайлы расплылось в сияющей улыбке, она крепко обняла Дига:

— Ужасно рада тебя видеть!

— Ты откуда взялась?

— Ой, извини. Я ни за что не хотела являться без предупреждения как в прошлый раз. Пыталась до тебя дозвониться, но телефон не отвечал, тогда я тебе написала. Две недели назад. А сегодня мы целый день ходили по магазинам, и днем оказались около твоего дома, но там никого не было, тогда мы поехали к твоей маме, и она сказала, что ты переехал… — Потрясающая, думал Диг с изумлением разглядывая Дилайлу, совершенно потрясающая. — Она сказала, что в твоей жизни произошли изменения к лучшему, и не обманула: какой дом! — Дилайла сунула голову в прихожую.

Одета она была в белый вискозный сарафан с тесемками вместо лямок и голубые сандалии, сплетенные из ремешков. Зачесанные наверх волосы удерживала пластиковая заколка в виде когтистой лапы. Сквозь вискозу просвечивали трусики — тоже из тесемок. Диг сглотнул: с ума сойти!

Звук захлопнувшейся автомобильной дверцы отвлек внимание Дига от нижнего белья Дилайлы, он выглянул на улицу. Напротив стоял большой четырехколесный джип, и высокий мужчина вынимал из него вещи: забавного вида сумки из стеганой ткани и пластиковые коробки. Черноволосый владелец джипа был ростом за метр восемьдесят и широк в плечах. Джинсы он умел носить не хуже Дилайлы, из джемпера с треугольным вырезом выступала крепкая загорелая шея. Он был очень загорелым, а когда обернулся, выяснилось, что и еще и очень красивым — этакий образец мужской привлекательности. Незнакомец приветливо улыбнулся, и до Дига дошло: Алекс.

Муж Дилайлы опять полез в джип, бережно, обеими руками он вынимал из машины… — вазу миньской эпохи, гадал Диг, или необычайно большое яйцо Фаберже? Нет, еще одно пластиковое сооружение с длинной ручкой, в котором лежало нечто розовое, плотно упакованное в ткань и перевязанное.

Подхватив стеганые и пластиковые емкости, Алекс двинулся к дому. Дилайла расцвела улыбкой:

— Позвольте мне представить друг другу двух самых замечательных мужчин на свете. Диг, это Алекс. Алекс, это Диг. — Последний был тронут гордостью, прозвучавшей в голосе Дилайлы, когда она произнесла его имя.

Он протянул руку и рассмеялся: обе руки у Алекса были заняты. Алекс заулыбался в ответ, и Дига ослепила немыслимая белизна его зубов, а также необыкновенное сходство с Пирсом Броснаном.

— А это, — продолжала Дилайла, забирая у мужа сумку с розовым содержимым и показывая Дигу, — фантастический Оливер! Правда, он красивый?

Диг растерянно посмотрел на странноватый батон вареной колбасы с мутными голубыми глазками.

— Милый, — наконец нашелся он, — очень.

Они вошли в дом, и Диг с гордостью продемонстрировал этой идеальной семье своей элегантный и стильный новый дом, с высокими потолками и старинными балками, — воплощение прежде чуждых понятий, таких как «степеннность» и «достаток».

Он заварил чай, усадив гостей в саду на темно-зеленой скамье из кованого железа. Небольшой, но цветущий сад выглядел живописно: куманика и розы на шпалерах, ограда, увитая плющом. В жарком воздухе плыл запах жасмина. Ветерок доносил откуда-то звуки скрипки.

Дилайла достала пластиковую бутылочку и сунула ее в колбасный ротик.

— Диг, — огляделась она, — это невероятно. Глостер Кресент! Ты выиграл в лотерею?

— Нет, — засмеялся Диг. — А жаль. Дом — детская мечта Надин. Очень дорогая мечта. Я в жизни не был столь беден, как сейчас. У меня было больше денег в восемнадцать лет, когда я зарабатывал шесть тысяч в год. Но мы сели, подсчитали и решили, что можем себе позволить сделать мечту явью, даже если я уйду с работы. Удачно продали наши старые квартиры, а Дин сейчас зарабатывает охренительные деньги… ох-х! — Прикрыв рот рукой, он бросил извиняющийся взгляд на колбасу.

— Его речевые навыки, — засмеялась Дилайла, — пока не позволяют повторять ругательства. Ему всего четыре недели. Так что не волнуйся.

— Словом, после календаря для «Ракхема» карьера Надин резко пошла в гору, она зарабатывает кучу денег. Выплаты по закладной чудовищные, и мы не можем позволить себе рестораны, новую одежду и отпуск, но… — Диг посмотрел по сторонам, — оно стоит того. Знаете, я мог бы умереть тут.

Гости одобрительно закивали. Наступило короткое молчание. Дилайла кормила ребенка. Алекс с интересом оглядывал двор. Глядя на Алекса, Диг представлял, как он, одетый в смокинг, выпрыгивает из движущегося БМВ и расстреливает китайцев из шариковой ручки. Пятно детской рвоты на рукаве его джемпера несколько портило героический образ.

Гости переглянулись.

— Сказать ему? — спросила Дилайла. Алекс весело кивнул. С озабоченным выражением лица Дилайла повернулась к Дигу. — Мы хотели тебя кое о чем попросить. Если точнее, о двух вещах.

Мускулы на лице Дига напряглись. Он по опыту знал, что когда Дилайла просит об одолжении, это грозит кучей хлопот.

— Да? — Диг попытался изобразить воодушевление.

— Во-первых, — знаю, ты не религиозен, да и мы тоже, но это не важно, — я… мы сочтем за честь, если ты согласишься стать крестным отцом Оливера.

Диг, к собственному удивлению, обрадовался предложению. Он посмотрел на колбасу, сосавшую бутылочку, чуть ли не с нежностью. Потом оглядел гостей, те не сводили с него встревоженного взгляда, словно только что позвали его замуж.

— Ну конечно, с удовольствием! — И вес трое счастливо заулыбались.

— Фантастика! — Дилайла порывисто поцеловала Дига в щеку, Алекс крепко поджал ему руку, а Диг недоумевал, как он может радоваться предстоящей церемонии: стоять в церкви в дурацком костюме и нести околесицу, и ради чего: ради батона колбасы с ямочками, который в сущности все это глубоко не волнует.

— А какая вторая просьба? — растроганно поинтересовался Диг. Он пребывал в том состоянии духа, когда никакие хлопоты не страшны.

— Хм, — Дилайла посерьезнела, — мы… подожди секундочку. Алекс, дай, пожалуйста, ключи от машины.

Она сбросила сверток на руки Дигу, взяла ключи и исчезла в доме. Диг держал ребенка так, словно это была ручная граната с выдернутой чекой.

— Давайте я его подержу, — улыбнулся Алекс. — К младенцам не сразу привыкаешь. — Он бережно взял розовый сверток.

Диг почувствовал неловкость, в отсутствии Дилайлы он не знал, о чем говорить с Алексом. Но тот спас его.

— Диг, — произнес гость, и Диг вздрогнул: голос Алекса был необычайно низким и глубоким, ему бы озвучивать рекламные ролики для голивудских фильмов. — Я хотел поблагодарить вас. — Диг бросил на него неуверенный взгляд. — За то, что вы сделали для Дилайлы.

До чего же импозантный малый, этот Алекс, некстати подумал Диг.

— Вы о чем? — Диг не мог припомнить, что он такого сделал для Дилайлы, кроме того, что шпионил за ней, облил собачьей мочой и пялился на ее нижнее белье.

Алекс положил ребенка в корзину сумку и прикрыл одеялом.

— Вы заботились о ней. Приютили. И уговорили родить этого парня. Она рассказала мне, как вы убедили ее, что из нее выйдет отличная мать и что она умеет любить. Вы поступили очень мудро и правильно. Страшно подумать, что было бы, если б вас не оказалось рядом.

Они смотрели на колбасу, и Диг медленно заливался краской.

— Да чего уж там, — промямлил он, — ерунда… — Но прежде чем Алекс успел принять Дига за плохо воспитанного фигляра, взрослое «я» Дига пришло на помощь и облекло в слова то важное, что вертелось у него на языке. — Мы с ней квиты, — спокойно произнес он, — в конце концов, Дилайла сделала то же самое и для меня.

— Неужели? — Алекс с любопытством посмотрел на Дига.

— Да. Она наставила меня на путь к истинному счастью, — усмехнулся Диг.

— Правда? Как?

Диг попытался определить по лицу Алекса, насколько тот искренен. Карие глаза гостя смотрели участливо. Похоже, немного романтики его не покоробит.

— Она раскрыла мне глаза. Десять лет я любил одну девушку, но трусил, боясь получить отказ, и довольствовался ее дружбой. Дилайла доказала мне, что я достоин большего, а девушка любит меня. Сначала я полагал, что она вмешивается не в свое дело. Но Дилайла оказалась права. И теперь я живу с девушкой моей мечты.

— И вы счастливы? — просветлел Алекс.

Диг закурил:

— Более, чем когда-либо. Это, — он обвел рукой сад и дом, — мой замок, а Надин — моя королева.

Они с Алексом обменялись долгим понимающим взглядом: как же им обоим повезло в жизни. Диг решил, что Алекс ему определенно нравится.

— О чем болтаете, мальчики? — в саду появилась Дилайла.

Диг собрался отшутиться, но вдруг увидел, что Дилайла держит в руках.

— Не пойдет! — мгновенно среагировал он и скрестил руки на груди.

— Я даже не сказала, о чем хочу попросить.

— И не говори. Не желаю знать. Ни за что…

На руках Дилайлы даже в такую изнуряющую жару дрожал Дигби. Завидев Дига, он помахал хвостом и попытался вырваться.

— Видишь, — жалобным тоном произнесла Дилайла, — как он тебя любит. Он тебя никогда не забывал. Выглядел таким потерянным, когда я его привезла домой.

— И чего ты хочешь? Чтобы я присмотрел за ним? Ладно, но только один вечер, не больше.

Дилайла медленно покачала головой и усадила пса на колени Дига.

— Все немного сложнее, — призналась она, — по нему не скажешь, но он может быть очень агрессивным, и дело в том, — раньше мы никак не могли этого знать, — он ненавидит младенцев. И ничего с ним не поделаешь. И Оливера он ненавидит. Рычит на него. Ужас. Но мне страшно отдавать его чужим людям. А я помню, как вы отлично ладили. И…

— Он ненавидит младенцев? — переспросил Диг. Дилайла уныло кивнула. — Всех?

— Да. Сначала мы думали, что только Оливера, но потом заметили, что его злоба распространяется на всех маленьких детей.

Диг расплылся в довольной улыбке и затряс головой:

— Извини.

— Но ты хотя бы попробуй, а? Можешь взять его на испытательный срок.

Заслышав шаги, Диг поднял голову. По дорожке шагала рыжая красавица в синем платье из жатого шелка, в солнезащитных очках в красной оправе по моде 50-х годов и с заколками-бабочками в волосах.

Увидев людей в саду, она остановилась, вопросительно глянула на Дига, но тут же заулыбалась, узнав Дилайлу. Женщины обнялись. Дилайла представила хозяйке Алекса и Оливера.

Диг привлек Надин к себе:

— Дилайла просит нас об одолжении. Она ищет новых хозяев для Дигби и спрашивает, не можем ли мы его взять.

Надин ласково посмотрела на пса:

— Наверное… почему нет?

— Есть только одна загвоздка. Он ненавидит маленьких детей.

— Неужели?

— Угу.

— Жалко.

— Действительно, жалко.

Дилайла переводила недоуменный взгляд с одного на другую. Тогда Диг развернул Надин боком к гостям, она натянула платье сзади, и яркое солнце высветило едва заметный, твердый и идеально круглый торчащий животик.

Дилайла взвизгнула, вскочила и обняла ладонями живот Надин. Градом посыпались вопросы о сроках и УЗИ.

Алекс счастливо улыбался.

Дигби бегал кругами и лаял, пытаясь привлечь к себе внимание.

А Диг и Надин сияли. Хотя они боялись до жути, и беременность была незапланированной, и они чувствовали себя слишком молодыми и незрелыми, чтобы произвести на свет новую жизнь, и хотя они понятия не имели, на что будут жить, но все это было неважно, потому что лучше этого торчащего животика с ними в жизни ничего не случалось.