А.Д. Меншиков

“Смышлен, вкрадчив, бескорыстен, неутомим”, – говорили современники о Дивьере. И монарха более всего пленили его неподкупность и бескорыстие, столь редкие в России той поры. Антон не воровал, взяток не брал и руки в государственный карман не запускал, что в значительной мере и определило благоволение к нему Петра. Он получил право без доклада входить в токарню царя. И вот уже Антон – генерал-адъютант, что по тогдашнему воинскому уставу равнялось полковничьему чину.

Как чувствовал себя при русском дворе этнический еврей? Современники свидетельствуют, что поначалу высшее общество относилось к нему, безродному выскочке, холодно и настороженно; и якобы дабы упрочить свое положение, Дивьер решает выгодно жениться. “Обратить свои искательства в среду родовитых боярских семей, - пишет историк С. Н. Шубинский, - он не смел, зная, что его еврейское происхождение явится здесь непреодолимой препоной; оставалось пробовать счастия у новой аристократии”. Выбор 28-летнего Антона пал на сестру сына конюха, а ныне всесильного князя А.Д. Меншикова, Анну Даниловну. Сколько чернил и бумаги было израсходовано, чтобы доказать, что Дивьер женился исключительно по голому расчету! Говорили, что его суженая – чуть ли не старая дева (хотя на самом деле ей было всего 22 года!) и красотой вовсе не отличалась. На самом же деле была она личностью примечательной и весьма эмансипированной: залихватски ездила верхом, к немалому соблазну ревнителей старины, была (в отличие от брата) грамотной и говорила на нескольких языках. Одно время она в числе прочих составляла ближний круг, своего рода гарем царя (куда, наряду с Меншиковыми и сестрами Арсеньевыми, входила, кстати, и Екатерина Трубачева – будущая императрица Екатерина I). Поговаривали, что Анна даже была мимолетной пассией женолюбивого императора.

Вознесенный из грязи на вершины российского Олимпа, спесивый Меншиков ответил Дивьеру резким и категоричным отказом. Тогда Антон решает соблазнить Анну и, поставив братца перед свершившимся, испросить у него разрешение на брак, дабы покрыть грех. Реакция светлейшего была, однако, прямо противоположной ожидаемому: он пришел в такое неистовство, что не только сам нещадно отлупцевал соблазнителя, но и (чтобы мало не показалось) кликнул челядь, которая и довершила мордобитие.

Видно, матримониальные планы в отношении его сестры не только не утишили гнев Меншикова, а, напротив, лишь усилили его. Какая уж тут женитьба по расчету: зная мстительность временщика, Антон не мог не понимать, что наживает в его лице могущественного и коварного врага. Не расчет, думается, одушевлял действия Дивьера, а сердечная склонность и любовь к Анне Даниловне. (Забегая вперед, скажем, что они были счастливы в браке; плодом их любви были четверо детей – три сына и одна дочь).

Дальнейшие события современный писатель Н. Коняев живописует так: “Оправившись от побоев, Дивьер сообщил об этом Петру, и царь немедленно отправился к Меншикову сам. – “Ты чего, совсем охренел, камарад? – спросил он. – Ты пошто Дивьеру-то отказал? Ты кем меня перед Европой выставить хочешь?” И хотя Меншиков отдал сестру Дивьеру, но царь так и не простил светлейшего... Хотя при Петре Первом и не было еще антисемитизма, но Петр уже тогда решительно пресекал его”. Правда состоит в том, что припертый царем к стенке Меншиков вынужден был согласиться на этот “неравный” брак (продолжая испытывать к Дивьеру непреодолимую вражду). Касательно же антисемитизма можно сказать определенно: он в Петровские времена имел место не только на религиозном, но и на этническом уровне.

Юдофобство при дворе достигнет своей кульминации в 1722 году, когда схлестнутся интересы того же А.Д. Меншикова и вице-канцлера, еврея П.П. Шафирова (они не поделили барыши от совместной беломорской компании), свидетелем чего был и Дивьер. И хотя барону Шафирову не составило труда оправдаться в этом пункте (он сослался на знакомство государя с его крещеным отцом, а также на получение последним дворянства еще при царе Федоре Алексеевиче), поносительные слова о “жидовском роде” весьма симптоматичны.

Петр, однако, оценивал подданных не по национальной принадлежности, а по ценности для Отечества, потому в 1718 году назначил Дивьера на весьма ответственный, только что образовавшийся пост – петербургского обер-полицмейстера. Надо сказать, что Петербург (ставший фактической столицей с 1710 года) являл тогда собой обширное болотное пространство с разбросанными группами зданий, грязнейшими улицами, с самым разнокалиберным и беспокойным населением (значительная часть которого была переселена туда насильно). На улицах города хозяйничали волки. Пьянство, разврат, воровство, насилие и грабежи были обычным явлением.

И именно Антон Мануилович с его расторопностью и распорядительностью должен был, по мысли царя, возглавить работу по улучшению быта населения новой столицы, развитию в ней промышленности и торговли, устройству “благообразия и благочиния” и т.д. “Господа Сенат! – писал Петр 27 мая 1718 года. – Определили мы для лучших порядков в сем городе генерал-полицмейстера, которым назначили генерал-адъютанта Дивьера; и дали пункты, как ему врученное дело управлять”. Далее следовали 13 пунктов, где описывались обязанности подначальной Дивьеру полиции.

В Генеральном регламенте (1721) задачи сего нового ведомства излагались несколько высокопарно и более смахивали на панегирик: “Полиция споспешествует в правах и в правосудии, рождает добрые порядки и нравоучения, всем безопасность подает от разбойников, воров, насильников и обманщиков и сим подобных, непорядочное и непотребное житье отгоняет, и принуждает каждого к трудам и к честному промыслу, чинит добрых досмотрителей, тщательных и добрых служителей города и в них улицы регулярно сочиняет [следит за прямизной улиц – Л.Б.], препятствует дороговизне и приносит довольство во всем, потребном к жизни человеческой, предостерегает все приключившиеся болезни, производит чистоту по улицам; и в домах запрещает излишество в домовых расходах и все явные погрешения; призирает нищих, бедных, больных, увечных и прочих неимущих, защищает вдовиц, сирых и чужестранных, по заповедям Божиим, воспитывает юных в целомудренной чистоте и честных науках; вкратце же над всеми сими полиция есть душа гражданства и всех добрых порядков и фундаментальной подпор человеческой безопасности и удобности”.

Каждый день обер-полицмейстер объезжал город и лично наблюдал за порядком и соблюдением правил общежития. Присутствовавший при дворе голштинский камер-юнкер Ф.В. Берхгольц говорил, что своей строгостью Дивьер вызывал у петербургских обывателей такой страх, что те дрожали при одном упоминании его имени. Зато и результаты его трудов были впечатляющи. Историки свидетельствуют: при нем был сформирован первый в России полицейский штат из 190 человек; устроена пожарная часть; поставлены в разных местах 600 фонарей на конопляном масле; замощены камнем главные улицы; организована команда фурманщиков для своза нечистот; учрежден надзор за продажей съестных припасов; установлена регистрация населения; сооружены шлагбаумы на конце каждой улицы и т.д. Строгие меры воздействия применялись против нищих попрошаек (их били батогами и высылали из города). За несоблюдение правил паспортного порядка, азартную игру, пьянство, неосторожную езду, пение песен на улицах полагались солидные штрафы, а при повторном нарушении – ссылка в Сибирь или даже смертная казнь. Рвение обер-полицмейстера было замечено государем, который 6 января 1725 года произвел его в генерал-майоры.

А 28 января того же года Петр Великий почил в бозе, и самодержавной императрицей была провозглашена его жена, Екатерина Алексеевна. Несмотря на безграничное влияние Меншикова на императрицу, Дивьер был какое-то время защищен от его происков личным расположением государыни. Антон Мануилыч получил право во всякое время иметь к ней свободный доступ и немало забавлял монархиню своими неистощимыми рассказами, остроумными выходками и каламбурами. Французский посол в России Кампредон оставил о Екатерине такую дневниковую запись: “Дивьер... в числе явных фаворитов”.

Все в том же 1725 году обер-полицмейстер был удостоен высокой награды - ордена св. Александра Невского, в 1726 году - пожалован чином генерал-лейтенанта и возведен в графское достоинство. Графский герб Дивьера геральдисты описывают так: “В щите, разделенном на четыре части, посередине находится зеленого цвета щиток, покрытый графскою короною с изображением одноглавого орла, который в лапах держит скипетр и державу. В первой и четвертой частях в красном поле две серебряные башни. Во второй и третьей в голубом поле поставлены на задних лапах два льва. Щит имеет на поверхности шлем, увенчанный Графскою короною. Намет на щите голубой и красный, подложенный серебром”. Супруга же сего графа, Анна Даниловна, была причислена к свите императрицы как ее гоф-фрейлина.

В 1727 году Дивьер проявил себя еще и как талантливый дипломат, что в сочетании с его бескорыстием оказало неоценимую услугу российской короне. Речь идет об известном Курляндском кризисе, когда руки вдовствующей герцогини Анны (ставшей впоследствии императрицей Анной Иоанновной) добивался щеголь и авантюрист, незаконный сын короля Польского Августа II Мориц Саксонский. Избрание Морица герцогом было противно государственным интересам России. Задача Антона Мануиловича и состояла в том, чтобы убедить курляндцев отказаться от сей кандидатуры. Он отправился в Митаву сразу же после возвращения оттуда А. Д. Меншикова, чья миссия в Курляндии с треском провалилась: возжелав сам стать герцогом, светлейший действовал оскорблениями и угрозами, чем восстановил против себя всю местную знать. Потому, дабы исправить положение, Дивьеру надлежало действовать тонко и умно.

Мориц Саксонский предложил Антону 10, 000 экю за содействие его браку с Анной. Эпистолярная отповедь взяткодателю лишний раз свидетельствует о верности долгу и неподкупности Дивьера: “Полученное мною сего числа письмо, - пишет он, - повергло меня в удивление и чувствительное волнение, тем более, что, благодаря Богу, все мое предшествующее поведение может служить доказательством, что я неспособен не только за несколько тысяч рейхсталеров, но и за сокровища всего света сделать хотя самомалейшее отступление от поручения возложенного на меня инструкцией моей всемилостивейшей государыни. Это странное предложение, равно как и тому подобные искушенья, предполагающие подлые и низкие чувства в том, к кому они относятся, оскорбительны для честного человека. В вышеупомянутом деле, в котором Ее Величество удостоила меня избрать мелким орудием своей воли, я буду без всякого уважения к видам частных лиц и чуждым интересам, равно как и без всякого постороннего вознаграждения, исполнять свои обязанности, как следует честному человеку...”

Миссия Дивьера в Курляндии способствовала тому, что там восторжествовали российские интересы. Однако, Анна затаила на человека, который разлучил ее с женихом, жгучую бабью обиду: впоследствии, став императрицей, она это ему припомнит.

По возвращении из Митавы в Петербург Антон Мануилович застал там картину мрачную и неутешительную. Екатерине все чаще нездоровилось, что сулило скорый и недобрый исход. Меншиков интриговал: чтобы удержаться на плаву и сохранить за собой неограниченную власть, он удумал возвести на престол внука Петра I, двенадцатилетнего Петра Алексеевича, и обручить его со своей дочерью Марией. При этом сам светлейший до достижения отроком совершеннолетия становился регентом империи.

Политическая наглость, всесилие и умопомрачительное богатство Меншикова стояли костью в горле у многих видных царедворцев, кои всеми средствами старались противодействовать властолюбивым замыслам бывшего пирожника. Против временщика составилась целая партия, во главе которой находились герцог Голштинский Карл-Фридрих, П.А. Толстой, И.И. Бутурлин, А.Л. Нарышкин, Г.Г. Скорняков-Писарев, А.И. Ушаков, И.А. Долгорукий. Узнав о происках шурина, Дивьер не только присоединился к партии врагов Меншикова, но и стал одним из самых деятельных ее членов.

Развязка наступила ранее, чем ее ожидали. У императрицы открылась горячка. Меншиков, находившийся при больной неотлучно, и подсунул ей духовное завещание, по которому трон переходил к малолетнему Петру, а сам князь становился без пяти минут императорским тестем. Дни врагов светлейшего были сочтены, и для сокрушительного удара по супротивникам он ждал лишь удобного случая.

Случай представился скоро. Поводом к расправе стал невоздержанный язык Дивьера, не в меру развязавшийся из-за сильного подпития . Вот как рассказывается об этом в документе, составленном, по-видимому, Меншиковым, и подписанном рукой монархини: “Во время нашей, по воле Божьей, прежестокой болезни параксизмуса, когда все добродетельные наши подданные были в превеликой печали, Антон Дивьер, в то время будучи ву доме нашем, не только не был в печали, но веселился и плачущую Софью Карлусовну [племянницу императрицы – Л. Б.] вертел вместо танцев и говорил ей: “Не надо плакать”...Анна Петровна [дочь Петра I –Л. Б.] в той же палате плакала: Дивьер в злой своей предерзости говорил: “О чем печалишься? Выпей рюмку вина!” и т.п.

Разумеется, пьяный кураж Дивьера был для Меншикова лишь поводом для того, чтобы поквитаться с птицами поважнее. И об этом говорилось в новом указе от имени Екатерины: “Я и сама его, Дивьера, присмотрела в противных поступках и знаю многих, которые с ним сообщники были; того ради объявить Дивьеру, чтобы он объявил всех сообщников”. В тот же час Антон Мануилович был схвачен, вздернут на дыбу и после двадцати пяти ударов повинился во всем, назвав и всех своих подельников.

Буквально за несколько часов до кончины императрица по подсказке Меншикова подписала указ о наказании виновных: “Дивьера и Толстого, лишив чина, чести и данных деревень, сослать: Дивьера в Сибирь, Толстого с сыном в Соловки; Бутурлина, лиша чинов, сослать в дальние деревни; Скорнякова-Писарева, лиша чинов, чести, деревень и, бив кнутом, послать в ссылку и т.д.” Светлейший распорядился приписать к указу слова, относившиеся непосредственно к зятю: “Дивьеру при ссылке учинить наказание, бить кнутом”. Не пощадил временщик и собственную сестру Анну, велев ей вместе с малолетними детьми Антона Мануиловича безвыездно жить в дальней деревне.

А самого Дивьера вкупе со Скорняковым-Писаревым, чтобы жизнь им медом не казалась, Меншиков упек в холодную Якутию, в Жиганское зимовье, что на пустынном берегу Лены, в 9000 верстах от Петербурга и в восьмистах верстах от Якутска. В этой забытой Богом глухомани ссыльные часто нуждались в самом необходимом, питаясь одним хлебом и рыбой. Несчастным запрещалось даже общаться друг с другом, за чем бдительно следил приставленный к ним караул.

Вести доходили к ним, отрезанным от мира изгнанникам, спустя не месяцы – годы. Вот уже упала звезда “прегордого Голиафа” Меншикова, который в 1729 году испустил дух в ссылке, в таежном Березове; преставился и юный император Петр II; а вступившая на престол Анна Иоанновна, памятуя о Дивьере как о разлучнике со своим бывшим возлюбленным, не спешила облегчить участь опального графа.

Лишь на закате царствования она смилостивилась и в апреле 1739 года издала указ о назначении Антона Мануиловича командиром вновь отстраивавшегося Охотского порта. Административный талант бывшего обер-полицмейстера не сломили годы лишений и бедствий. Он вновь оказался востребованным и действовал весьма энергично: раскрыл, между прочим, злоупотребления, допущенные прежними должностными лицами, быстро закончил снаряжение знаменитой экспедиции Витуса Беринга, достроил порт. Не пропала втуне и моряцкая жилка Дивьера: он основал мореходную школу, превратившуюся впоследствии в штурманское училище сибирской флотилии.

Парадоксально, но факт: Антона Мануиловича вернула из ссылки и обласкала императрица Елизавета Петровна, к иудеям вовсе не расположенная. (Впрочем, едва ли она видела жида-христопродавца в обрусевшем, православном Дивьере). Высочайшим указом 14 февраля 1743 года ему были возвращены графское достоинство, чин генерал-лейтенанта и орден св. Александра Невского. Елизавета пожаловала ему также 1800 душ крестьян из имения ненавистного ему Меншикова, а также деревню Зигорица в Ревгунском погосте (180 дворов). Он был также произведен в генерал-аншефы.

Дщерь Петрова, идя по стопам своего великого отца, 27 декабря 1744 года вновь назначает Дивьера обер-полицмейстером Петербурга. И хотя годы у Антона Мануиловича были уже не те (ему исполнилось 63 года), он вновь отдался своему любимому делу. Однако, ужаса на петербургских обывателей дряхлый генерал уже не наводил.

Дивьеру не пришлось долго хозяйничать в Северной Пальмире. Многолетние страдания и лишения надломили его здоровье; он часто хворал и умер 24 июня 1745 года, прослужив наново в полиции не более полугода. Так закончил свои труды и дни этот ревностный сподвижник Петра I.

Тело его погребено на Лазаревском кладбище Александро-Невской лавры. Биограф прошлого века утверждал, что видел там расколотую плиту с надписью “Генерал-аншеф граф Антон Мануилович Дивьер. Погребен 27 июня 1745 года”, однако, сегодня его могила считается безвозвратно утерянной. Но в истории, по счастью, он не затерялся, напоминая всем патриотам-почвенникам о такой неприятной для них истине: первым российским “ментом” был этнический еврей.