Полдень, XXI век (июнь 2012)
«Предчувствие гражданской войны»
Колонка дежурного по номеру
Жаль, не стало фантастики научной. Оттого, что все мечты жизнерадостных людей сбылись. Никаких технических преград общению, любопытству и жажде наслаждений. Были бы деньги.
Что недостижимо? Галактический круиз. Продолжительное личное счастье. Укусить себя за локоть. Вечный мир. Гуманная экономика. Физическое бессмертие.
Но мы не хотим того, во что не верим. И почти не пишем про то, чего не хотим.
Даешь, значит, фантастику ненаучную. Про то, чего якобы боимся. Поскольку опасности, которые способен предсказать (т. е. выдумать) литератор, – они же заведомо ненастоящие. Ни Природа, ни История никогда не пойдут на плагиат; поступят с человечеством по-своему; творческих возможностей у них побольше, чем у литературы.
Процентов на 99 фантастика – просто игра. В паука и осу. Выбираем уголок потемней и сплетаем, как умеем (кто крючком, кто спицами), собственный, личного изобретения, узор ужаса. Для убедительности пусть в нем трепыхаются и жужжат мухи и комары. По-научному это называется: типичные характеры в нетипичных обстоятельствах. Как только читатель убедится, что положение действующих лиц – действительно безвыходное, – запускаем осу. Чтобы проделала в паутине дыру. Путь осы (главного положительного героя) на свободу – это и будет сюжет.
В обычной, т. н. реалистической литературе правила другие: автор начинает с того, что выдумывает осу (более или менее похожую на него самого). Паутина заполняет все изображаемое пространство (будучи сплетена из обычных констант), – но неравномерно. Вырваться совсем – нельзя, но если герою повезет, он может оказаться (конечно, ненадолго) в одной из пригодных для жизни – освещенных и проветриваемых – пустот.
В общем – кусаем локоть. Придумываем тысячи игрушечных смертей, чтобы не думать о единственной настоящей.
А между тем, на планете Земля обитает реально бессмертное существо. Вечное почти как душа. После каждого полового акта впадает опять в детство, и этот ее жизненный цикл повторяется без конца. Медуза Turritopsis Nutricula. Плавает себе по морям, по волнам вниз ртом. Всех и все переживет. Вот кому не нужна литература.
Самуил Лурье
1. Истории. Образы. Фантазии
Геннадий Прашкевич Предчувствие гражданской войны (Повесть)
Часть первая
Культурный ландшафт (Чужие)
1
Филза – дрянь.
Одетым фнлзу не едят.
Не вырубись на аварийном модуле кондиционеры, никто бы вообще не узнал, что филзу можно есть. Иногда она появлялась в кубриках боевых кораблей – всегда в зоне сражений, в пространстве, засиженном спейсвурмами, – никому в голову не приходило пробовать ее на вкус. Ну, плавают в воздухе зеленовато-серые неаппетитные обрывки, кстати, ухватить их нельзя – пальцы проходят сквозь странное вещество, как сквозь воздух. Семь десантников, оказавшихся в отстреленном от корабля модуле, сходили сума от жары, если, конечно, температуру за семьдесят градусов по Цельсию можно назвать жарой. Голые, обожженные, трое суток они умирали без воды и пищи, пока черному парню по кличке Кокс не пришло в голову попробовать филзу. Она выдавливалась перед ним прямо из пространства – зеленовато-серая, неаппетитная, еще и с синюшным нездоровым отливом. Черный Кокс машинально протянул руку, и на этот раз она не прошла сквозь филзу.
«Я держу ее!»
Никто не поверил.
Но Кокс, счастливчик, уже коснулся губами синюшной массы.
«О!» – сказал он.
Тогда к филзе потянулись другие.
Следующие три месяца на нерабочей орбите – без управления, при температуре, зашкаливающей за все нормы, – десантники провели почти комфортно. В конце концов, модуль был подобран транспортом «Дельфа», с которого десантников, подвергнув каждого тщательному допросу, распределили по разным базам.
Кэл попал на Землю.
О себе он помнил немногое.
Даже имя свое произносил не очень уверенно.
В спертом пространстве аварийного модуля мозги Кэла сварились.
Но на Земле бывшего десантника ждала жена. Ее долго готовили к тому, как выглядит ее муж, как он ходит, как реагирует на других людей, познакомили с запасом слов, которыми он владел, указали на не очень уверенную память, но Хлою интересовало одно: а сам-то Кэл ее помнит?
«Помнишь жену?»
Он ответил: «Я – Кэл».
Этот ответ сочли удовлетворительным.
2
Кэл поднялся по высокому крылечку и позвонил.
Никто ему не ответил, тогда он сам открыл стеклянную дверь.
Все в доме было незнакомо и неудобно. Не так, как на корабле. Округлые, без углов, кресла, огромные окна, открывающиеся в сад. Вдоль аллей – колючие, лохматые, хищного вида пальмы. Густо торчащие агрессивные шипы когда-то защищали их от вредных насекомых, но насекомых давным-давно истребили, и пальмы выглядели одинокими и растерянными.
«Я поставил свой дом в стороне от больших дорог…»
Кэл медленно пересек прохладный холл. Громоздкий, угрюмый, накренившийся на левую сторону, бывший десантник выглядел как подбитое грузовое судно. Из семи парней, оказавшихся на аварийном модуле, на Землю отправили только его. Судьба других Кэла не интересовала. В доме стояла тишина, мышцы тянуло: видимо, подходило время появления филзы. Это раздражало Кэла, поскольку есть филзу можно, только раздевшись.
Некоторые специалисты считали необычную еду всего лишь временно наведенной галлюцинацией. Два момента при этом не обсуждались: кто такую необычную галлюцинацию мог наводить (хотя ответ напрашивался сам собой – спейсвурмы) и каким образом благодаря галлюцинации смогли выжить на аварийном модуле сразу семь здоровенных парней, один из которых – Кэл – был к тому же сильно обварен при мощном взрыве.
В невесомости все имеет значение.
Отекает лицо, из костей вымывается кальций. Резко проявляется почечная недостаточность, мышцы атрофируются, замедляя работу кишечника, учащая сердцебиение, а если еще человек обварен перегретым паром… В раскаленном модуле в памяти умирающего десантника оплывала амальгама звездных зеркал, в удручающем пекле эти зеркала лопались. Доктор У Пу, консультант десантников, не раз указывал десантникам на опасность скрытого пренебрежения творческим началом, даже самим разумом – как побочным продуктом, «эпифеноменом» слепых сил материи. «Если бы человеческий разум был не более чем результатом случайного скопления атомов где-то в случайном углу случайной галактики, – не раз повторял китаец, – то верить во вселенскую мощь такого скопления не только не было бы никаких оснований, но было бы попросту абсурдно». И добавлял: «Вера в познаваемость Космоса выводит человека из разряда природных существ».
Доктор Эстер К. (фамилии специалистов не разглашались) тщательно исследовала выжившего десантника. Кэл не протестовал, потому что именно доктор Эстер К. занималась им с самого начала. Он сразу привык к ней, даже разрешал присутствовать при поглощении филзы. Только доктор Эстер К. видела, как бывший десантник поедает эту рвотную дрянь – потный, обнаженный, трясущийся от жадности. Только доктор Эстер К. наблюдала, как он насыщается мерзкой филзой, как его начинают томить неведомые желания, никогда, кстати, не приводившие к стрессу. Филза! Прекрасный продукт – для Кэла! Для остальных землян – дрянь, дрянь! Хорошо, что ее нельзя взять в руки. Просто плавают в пространстве зеленовато-серые обрывки – как пятна нарождающейся катаракты; и материальными они почему-то являются только для семи бывших десантников.
Испорченные пространства.
Высказывались и такие гипотезы.
Невысокая, тоненькая, с косой, красиво уложенной на красивой умной головке, доктор Эстер К. осталась на неширокой дорожке перед домиком Хлои (жены бывшего десантника), а сам Кэл, пройдя холл, нерешительно остановился в тени двух чудесных мраморных колонн. Он не мог сказать, что узнаёт красивые колонны, и хорошо, что никто его об этом не спрашивал. Он насмотрелся таких колонн в реалах, в живых картинах, просто на всяких картинах, в голове все перепуталось, к тому же Хлоя построила этот домик уже после его ухода на войну.
Голос, доносившийся из-за открытых дверей, он узнал.
Точнее, он был настроен на узнавание. Такова была установка, полученная Кэлом от доктора Эстер К.
«Привет, Си! – говорила Хлоя. – Ты уже слышала? Кэл приехал!»
Голос Хлои наполняло растерянное удивление:
«Пожалуйста, Си, напомни мне рецепт твоей чудесной шарлотки».
«Стакан сахара, – отозвался приятный женский голос. Инфор был настроен на нормальную мощность. – Тебе хорошо, вернулся живой муж. Стакан муки и три яйца. А яблоки нарезать на дно сковородки».
Кэл не понимал, зачем возиться с какими-то продуктами, пусть и с натуральными, если шарлотку можно заказать в ресторане или даже обойтись без нее, но, в общем, вмешиваться ни во что не хотел.
«А молока сколько?»
«Я шарлотку делаю без молока».
«Нет, а все же, сколько молока надо?»
«Откуда я знаю? Я всегда без молока делаю».
«Но я хочу знать, Си. Может, один стакан?»
«Может, и так. Пусть будет стакан. Теперь, Хлоя, ты будешь не одна».
«А один стакан – это сколько?»
«Стакан это всегда стакан».
«А яйца брать какого диаметра?»
«Какая разница? Обычные куриные».
«А тесто должно быть жидким или густым?»
«Конечно, жидким. Как иначе?»
«Но, Си! Насколько жидким?»
«Чуть-чуть гуще, чем на блины. Тебе, правда, можно позавидовать».
«А сковороду брать какого диаметра?»
«Это без разницы. Возьми любую!»
Кэл действительно начинал узнавать жену.
«А сковороду закрыть крышкой и поставить на открытый огонь?»
«Ты что, хочешь тушить пирог? В духовку поставь».
«А на какое время?»
«Минут на двадцать».
«А почему именно в духовку?»
«Ну, если ты умеешь тушить пирог, то, пожалуйста!»
«Ладно, Си, ладно. Ты не сердись. Ведь это для Кэла. Мы не виделись почти семь лет. Понимаешь? Говорят, он теперь калека. Не знаю даже, сколько у него рук. Боюсь спрашивать. Не знаю, что и будет, Си. Вот приготовлю шарлотку. Пусть привыкает. Уверена, Кэл привыкнет. Зачем ему жрать какую-то дрянь, дразнить наших патриотов!»
И спохватилась:
«А стакан это все же сколько?»
3
У каждого человека есть мечта, которая может сбыться.
Когда-то мечтой Кэла был такой вот отдельный домик в саду. Именно отдельный.
Не встреча с будущей женой, не многочисленные друзья, не люди, с которыми всегда интересно, а такой вот уютный отдельный домик. Обязательно в саду. И потом уже все остальное.
Впрочем, Кэл знал, что на Земле уединенные домики не приветствуются. Время военное. На каждом углу плакаты-напоми-нания, ни на секунду не выключающиеся инфоры, высокие фонтаны, напоминающие о бдительности. Они звенят, искрятся, радужно вспыхивают: «Ты записался в десантники?» Вот что нынче приветствуется на Земле. Фонтаны бьют в небо, струятся из мраморных чаш, они звонко вколачивают в мозги: «Мы одна семья!» Вот что нынче на Земле приветствуется. И возникающий строгий перст – в то же небо (то есть в сторону Чужих – спейсвурмов, загадивших все пространство): «Эта война станет последней!» Попробуй, оспорь такое.
Конечно, Хлоя помнила мужа крепким веселым парнем с благородным мужественным лицом. Такого любой «гамбургер» зауважает. А ей привезли бесформенного, грузного урода, да еще, говорят, пожирающего филзу. Багровая, сшитая из лоскутьев, морда, походка, можно сказать, наклонная, хорошо попало по позвоночнику. Конечно, с людьми всякое случается, но почему именно с ее мужем?
Лучше бы Кэл погиб!
Хлоя горестно сцепила руки.
Она увидела отражение незнакомого человека в зеркальной стене.
Громоздкий человек, и стоял он как-то громоздко, одновременно наклонно, и морда его казалась именно мордой – багровой и рыхлой. Если честно, никакого особенного уродства, так… непривлекательное лицо. И матовые, будто вываренные глаза. Кто-то из медиков, готовя Хлою к встрече, заметил, не придавая своим словам особенного значения: такие глаза, дескать, пошли бы древней римской статуе. Хлоя прямо оцепенела – она ведь ждала совсем не римскую статую…
Вот если бы ей сообщили о награждении Кэла медалью Дага!
Быть женой калеки, урода – это одно дело, а быть вдовой Героя – совсем другое. Медаль Дага – не просто медаль, она – память навеки, она пожизненный кредит вдове. Но где уж нам в Пальмовом бору… Нет, нет, решительно отмахнулась Хлоя от непрошеных мыслей, у бывшего мужа… простите, у мужа… не выявилось каких-то новых привычек… Ординарный самец… Ну, жрет филзу, это да. И делает это раздевшись… А вот если ей тоже захочется филзы? – опять явились непрошеные мысли. Ей что, тоже придется все снять с себя?..
«Мы, земляне, не воюем друг с другом».
Хлоя, вздохнув, цыкнула на огромного, прокравшегося в спальню кота.
Если ей, правда, захочется попробовать? Всякое ведь приходит в голову, раз ей мужа вернули. За семь лет, пока Кэл отсутствовал, у нее все клеточки организма сменились… Вдвоем… обнаженные… «Кэл ведь остался прежним?» – перед самой встречей спросила она офицера из Специальной комиссии. Офицер (его звали Сол) внимательно посмотрел Хлое в глаза и, кажется, понял. Это был его долг: отвечать вдовам и женам откровенно. «На наш взгляд, да, – коротко ответил. – По крайней мере, никаких особенных отклонений у бывшего десантника Кэла не замечено… (Неужели ее мужу подсовывали кого-то, чтобы выяснить что-то об отклонениях?) – Да вы сами проверите…»
И улыбнулся неприятно.
4
Был ужин.
Они присматривались.
Трудно начинать жизнь с чистого листа.
Нельзя сказать, что вид бывшего… простите, просто мужа… вдохновил Хлою, но, как ни странно, она не чувствовала себя разочарованной. Крепкий тип, крепкий, это во всем чувствуется…
Ну, морда незнакомая, рыхлая, наверное, с задницы пересаживали кожу… Ничего общего с лицом человека, которого она когда-то знала… Даже любила… Она точно помнила, что любила, даже офицеру Солу в этом признавалась… Какой этот Кэл кривой… Ты же не Пизанская башня, выпрямись… Правда, в постели бывший десантник… или бывший муж… вспомнил многое, и Хлоя тоже поймала ритм. «Еще, еще… Ну же, еще…» Конечно, спохватывалась, искала другие слова, будто оправдывалась. «А это что?..» И гладила Кэлу спину, водила пальчиком по рубцам, по глубоким шрамам… Хорошо, что он все это принимал как должное.
И все-таки…
Если бы Кэл совершил подвиг…
Вдова Героя по статусу может иметь собственного садовника…
Кэл уснул сразу, но в этом тоже не было ничего странного. Так поступали многие друзья Хлои, которые не были романтиками. Все равно Хлоя обиделась. Она даже заподозрила, что Кэл – киборг, машина. Об этом часто говорят в барах.
«Мы, земляне, по одну сторону баррикад».
Значит, и машины тоже. О секретных функциях новых машин много шептались.
В конце концов, любую машину, особенно киборга, можно научить многому.
Об этом Хлоя думала, связываясь по инфору с офицером Солом.
«Уснул сразу? – задумчиво переспросил офицер. – Это нормально».
«Я так не думаю», – окончательно обиделась Хлоя, глядя на кота, пробравшегося в спальню и упорно намывающего гостей.
5
Хлоя встала и подошла к окну.
Почти сразу входная дверь слетела с петель.
В уединенный дом ворвались молодые «гамбургеры».
Нет, конечно, не спейсвурмы, не черви, яростно дырявящие пространство, как швейцарский сыр. Совсем наоборот – патриоты! Но тоже яростные, ничего не прощающие. Таких собрать в кучу, говорил Хлое офицер Сол, и сжечь. Впрочем, всё, что быстро бегает, в кучу собирается плохо. А в таких местечках, как Пальмовый бор, слухи разносятся быстро. Местные «гамбургеры» уже прознали про наклонного урода, вернувшегося с фронтира и, говорят, пожирающего филзу. Разумеется, только слухи, но патриоты не спят! Они никогда не спят, особенно под утро.
Ворвавшись в спальню, «гамбургеры» сразу увидели спящего Кэла и сделали Хлое знак молчать.
Никаких признаков филзы.
Кэл спал, он ничего не слышал.
«Но по виду – вырожденец», – сплюнул один из патриотов.
«Чистый вырожденец», – подтвердил другой, нервный, гибкий.
После этого парни стащили бывшего десантника на пол и долго валяли его пинками, пытаясь выяснить «правду», о которой имели самое смутное представление. Кот начал намывать нежданных гостей где-то в 5.30 утра, а в 5.43 «гамбургеры» уже ушли, забрав валявшуюся на столе желтую карту на бесплатное посещение местных винных лавок (право жены десантника) и на всякий случай надежно приковав Хлою наручниками к батарее. Чтобы не прыгала и не распространяла панику.
«Проснись!» – кричала Хлоя, но Кэл никак не просыпался.
Каким-то чудом Хлоя дотянулась пальчиком левой ноги до кнопок инфора.
Сперва, конечно, пошла реклама: «Ду-Ду (плазма) убивает всех известных Чужих». Про всех неизвестных Чужих реклама умалчивала. «Агрессивный задира, зубы даже в жопе». Рекламный образ Нового Воина-землянина Хлою тоже не вдохновил, она заплакала, подумав, как весело и интересно живут обыкновенные вдовы.
«Ты прикована к батарее? Голая? – оживился офицер Сол, когда Хлоя, наконец, нащупала пальчиком правильный вызов. Офицер явно все понял по-своему, потому что сразу предложил: – Хочешь, приеду?»
«Хочу, – сказала Хлоя сквозь слезы. – Все равно Кэл спит. Его даже “гамбургеры” не разбудили».
Офицер приехал, и они вдвоем просидели на полу до самого солнца, потому что Солу это понравилось. Он делал вид (Хлоя так поняла), что ищет ключ от наручников, даже обыскал Хлою, хотя она была голая, и присутствие спящего Кэла его, похоже, здорово волновало. «Не бойся, – возбужденно шептал офицер Сол. – Я знаю, этот твой Кэл будет спать до двенадцати…» И сел совсем близко… И шептал что-то в ухо, пытаясь помочь ей… Казалось, это будет длиться долго-долго: любимая женщина, прикованная наручниками к батарее… беспробудный урод, непонятно чего нажравшийся… наконец, ранний рассвет с таким чудесным нежным солнцем, что не хотелось открывать глаз…
Но в 12.00 бывший десантник проснулся.
Он знал офицера Сола по прежним допросам.
Увидев его, он напомнил: «Я уже сто раз повторил вам свою историю».
И спросил Хлою: «Почему ты голая?»
«Меня приковали к батарее».
«Кому это понадобилось?» – спросил Кэл без всякого интереса.
«К нам приходили местные патриоты, им хотелось поговорить с тобой».
«Сейчас вся Земля обсуждает новые военные поправки к Конституции, дружище, – доброжелательно пояснил офицер Сол. – Патриотов, конечно, интересует мнение опытного десантника».
«У меня нет никакого мнения».
Кэл подошел к жене – огромный, наклонный, закутанный в белую простыню.
Таким только детей пугать, невольно подумал офицер Сол. Сейчас бывший десантник, пожалел он его, попросит ключ от наручников и очарование этого долгого нежного утра кончится…
Но ключа не было, его унесли «гамбургеры».
Кэлу это было до лампочки. Он даже не дослушал жену.
Нет, нет, он не сломал наручники, как можно подумать. Он просто погладил жену по голому плечу, и она сама сломала крепкие (может, они казались такими?) металлические наручники, даже не поцарапавшись, не понимая, как такое у нее могло получиться. Потом, заплакав, уткнулась лицом в голую страшную грудь этого нелепого наклонного существа, а офицер Сол пошел открывать дверь, поскольку в нее позвонили.
6
Но никто не вошел.
В почтовую прорезь упал пакет.
Офицер подобрал его и зачем-то понюхал.
Адрес официальный, форма обращения официальная.
Вернувшись в спальню, офицер Сол положил конверт перед Кэлом, все еще закутанным в простыню, и сказал: «Это вам». Хлоя сразу прекратила плакать и с интересом поглядела на офицера, но Сол вежливо откозырял, из чего даже Хлоя поняла, что форма допуска не позволяет ему присутствовать при вскрытии письма. А этот урод, так Хлоя стала про себя называть мужа, оказался так ленив, что, попросив ее: «Открой», снова повалился на огромную кровать, потому что три месяца пребывания в раскаленном модуле и почти год дотошных допросов не в самых совершенных офисах ВВР (Военной внешней разведки) утомили его.
Он подмял под себя несколько мягких подушек, любовно вышитых Хлоей, и блаженно потянулся: «Читай вслух».
Из плоского конверта выпала и зависла в воздухе платиновая карта.
«Ой, они там, наверное, опять ошиблись! – воскликнула Хлоя с восхищением и с обидой. – Это же платиновая карта Героя!»
И вскрикнула, теперь испуганно: «На ней твое имя!»
При этом Хлоя даже не пыталась взять карту в руки, прекрасно знала, что это запрещено. Держать в руке карту Героя может только сам Герой.
«Ты разве мертвый? – совсем испугалась она. – Карта выписана на твое имя!»
«Ты, что ли, умер? – у нее даже глаза от ожидания расширились. – Я, что ли, всю эту ночь провела с мертвецом?»
«Какая еще карта?»
«Ты награжден медалью Дага!»
Хлоя смотрела на мужа с возрастающим испугом.
Но он-то ничуть не удивился: «А-а-а, медаль… Ошиблись, наверное…»
После трехмесячного пребывания в раскаленном модуле и самых диковинных вопросов, задаваемых ему в течение года волевыми и хорошо тренированными сотрудниками ВВР, Кэл научился ничему не удивляться. К тому же, не считал свою память крепкой. Правда, медаль Дага, вручаемая посмертно, висела перед ним в воздухе на расстоянии протянутой руки… Как филза, невольно подумал он… Только платиновая… И ведь не коснешься, подумал он равнодушно, совершенно уверенный в правоте жены: это ошибка… медаль Дага вручается только посмертно… Рука, дотянувшаяся до карты Героя, пройдет сквозь нее насквозь, как сквозь филзу, не встретив никакого сопротивления. Такие технологии давно разработаны. Хлоя не напрасно обижается. Медаль Дага дает право вдове Героя на немыслимые блаженства: путешествия в любые уголки планеты, все удобства, квартиру с семью мраморными колоннами и много-много чего другого. От одной этой мысли у Хлои снова полились обильные слезы. Утро невзгод плавно переходило в такой же день. Муж-урод, бесстрастно пользующийся тем, до чего ему и дела нет, офицер Сол, бессмысленно потерявший много ценного утреннего времени, пока Кэл спал, наконец, карта Героя…
Какая ужасная ошибка!
«Она, правда, платиновая?»
«Всем известно, что платиновая».
Вместе с нарастающей обидой к Хлое возвращалось чувство наивного превосходства.
«Наверное, прохладная… Отсвечивает красиво…»
«И прохладная… и отсвечивает… – с нажимом подтвердила Хлоя. – Но нам этого не узнать…»
«Ну и не надо».
Хлоя опять заплакала.
Зря этот урод тянет искалеченную лапу к карте.
Хлоя все больше и больше убеждалась в том, что муж ее – идиот, калека, урод, он жрет филзу, он жрет голый, как извращенец. Об этом даже с соседями не поговоришь. Понемногу успокаиваясь, она рассматривала равнодушную морду мужа.
А он как раз дотянулся до карты. И прочел: «Кэл – Герой Космоса».
И взял карту пальцами – большим и указательным.
«Смотри, тут написано – Кэл».
«Вот я и говорю, ошибка!»
Хлоя замерла.
Никто, ни один человек на Земле, кроме самого Героя, не может держать такую карту в руках, это исключено, это в принципе исключено, а наклонный идиот – ее бывший муж – держал! Не спуская с наклонного урода испуганных расширенных глаз, Хлоя уже второй раз за утро позвонила офицеру Солу. Он, к счастью, откликнулся сразу:
«Карта Героя? Ну, наверное, и такие ошибки бывают».
«Но, Сол! Ты пойми. Он держит карту в руках!»
7
Офицер успокоил Хлою. Он, конечно, никогда раньше не слышал ни о чем таком, но органы ВВР во всем разберутся. На то они и существуют.
«Приезжайте в “Аркадию”, – предложил он. – Там поговорим».
Слушая голос офицера, Хлоя смотрела на мужа (на бывшего?), который внимательно рассматривал карту Героя. Кажется, карта заинтересовала его. Он видел свое имя на фоне всем известной символики – сжатого дружеского кулака. И, конечно, он знал, что медаль Дага дается Герою только посмертно. Никаких исключений. Ни один живой человек не может держать карту Героя в руках. «И если он ее держит, – с ужасом подумала Хлоя, – значит, я, правда, провела ночь с мертвецом».
Ее пробрала мелкая дрожь.
Подойдя к мужу, она уставилась на медаль.
Изящный эллипсоид из этого… ну, как его… прозрачного свинцового хрусталя… Изящная гравировка: «Кэл – Герой Космоса» и дата подвига… «Интересно, – подумала Хлоя, – если тело Героя не потеряно, не сгорело, не распылено на атомы, захоронение на Земле ему полагается? Должно же быть захоронение на Земле!» Она прямо вся кипела. «Обычно вдове Героя… – слышала она голос офицера. – Обычно вдове Героя выдают ленту голубого цвета… Как знак особой благодарности всех землян… Ты получала такую ленту?»
«Нет, ничего такого не было».
«А тебе сообщали о смерти мужа?»
«Никогда. Только о его возвращении».
«Хлоя, ты, правда, считаешь себя вдовой?»
«Не знаю… – Хлоя не удержалась и в который уже раз за эти сутки заплакала: – По законам военного времени вдова Героя имеет право демонстрировать медаль Дага на всех мероприятиях, посвященных ему…»
Она произнесла это с такой неподдельной жалостью, что даже Кэл дрогнул:
«Вообще-то, это касается только погибших героев».
«Вот я и говорю…»
8
Клуб «Аркадия» показался бывшему десантнику сборищем тупых и недалеких тварей. Болтали об одном: война, то да се… сражение под Туканом… филза – жратва нравственных уродов, дай Бог, на Землю не занесут… темные пространства, источенные спейсвурмами… Болтали и о простых вещах.
«Если незнакомый голос зовет тебя по имени – не откликайся!»
«Так я уже с подъемника спрыгнула!» – возражал женский голос.
«Надо было цепляться. Почему не цеплялась?»
«Там только снег. Ударилась, потеряла лыжу, на оставшейся понеслась вниз, как бешеная. Ты бы знал, как страшно! Смотритель выскочил: “Девушка, в лес нельзя!” А я рыдаю: “Я туда и не хочу!”»
В клубе «Аркадия» собирались те, кому (в разное время и по разным причинам) отказано было в священном праве пролить кровь за родную планету. Патриоты и обыватели, деятели тыла, их подруги и законные спутницы.
Плакат на стене кричал: «Он жрет филзу!»
Другой плакат предупреждал: «Враг слышит!»
Переплетение трубчатых тел… Спейсвурмы… Чужие… Черви Космоса, миллиарды лет точащие мировое пространство… Через кротовые норы они могут проникать в недра любых созвездий… Мордастый предатель-землянин на фоне покрытых слизью спейсвурмов вызывал оторопь… «Он жрет филзу!»
Ниже было приписано: «Подавится!»
О Чужих – о жутких спейсвурмах, о загадочных червях пространства-времени в баре «Аркадия» отзывались с откровенным презрением. Они где-то там, в созвездии Девы… Или Волопаса… Или Тукана… Без разницы… На плакате крепкий парень, истинный патриот, похожий на молодого Кэла, рубил агонизирующего трубчатого червя остро заточенной десантной лопаткой… В «Аркадии» собирались глубокие стратеги и тонкие аналитики. Они прекрасно знали причину локального (можно сказать, условно временного) поражения флотилии землян в звездной системе Кимбо и все самые мелкие детали грандиозной победной битвы в созвездии Тукана.
«В этой войне мы, земляне, все на одной стороне!»
«Ду-Ду (плазма) убивает всех известных Чужих».
Офицер Сол занял отдельный кабинет. Он с восторгом смотрел на Хлою.
В бар Хлоя приехала, значительно обновив свой облик. Даже взгляд изменился. Черные лайтинговые чулки, платиновые туфельки на каблуке, джинсовые шортики, крестики на чудесных сосках, парик-блонд, очки на пол-лица и много-много ярких браслетов.
Похоже, пространственные черви достали всех.
Да и то, сколько можно грызть общее пространство-время?
«В итоге на Земле преступность растет», – шептались за столиком невдалеке.
Громко шептались. Кэл расслышал: «Вчера к Серёге двое приходили с целью обидеть. У нас военное положение, ночью следует запираться, а эти пришли, замок сломали, начали что-то предъявлять. Предъявляли, предъявляли, ну, Серёга им морды набил. А они пожаловались. Под утро пришёл еще один – с собакой. Ну, Серёга и этих измесил до кучи…»
«В этой войне мы, земляне, все на одной стороне!»
Пили хайн-лейн – за победу. Присматривались. Спорили.
Потом прорезалась секретарша из ВВР. Скороговоркой она сообщила по открытой связи офицеру Солу: «Вам опять ваша жена звонила». Офицер Сол отвечал сухо, старался не смотреть на сразу поскучневшее лицо Хлои. «Ваша жена говорит, что у нее в суперпечке стоят две кастрюльки. И в них кипит что-то». На лице Хлои, прекрасно слышавшей слова секретарши, появилось чудесное мстительное выражение. «Ваша жена говорит, что кастрюльки перед уходом ставили вы». Хлоя сладостно улыбалась, как гремучая змея, пощелкивала браслетами. «Ваша жена спрашивает, в какой кастрюльке завтрак, а в какой – для собаки?»
«Не занимайте линию частными разговорами!»
Офицер Сол строго посмотрел на Хлою: «Извините. Служба».
Хлоя понимающе рассмеялась. Всё хорошо, офицер. В этой войне мы, земляне, все на одной стороне. Только бывший десантник молча смотрел в пространство, в которое уходила вся северная сторона бара. В неизмеримых звездных глубинах в очередной раз (как пример высшего героизма) показывали прорыв линейного крейсера «Сограда фамила», как гигантская елка, ощетинившегося гравиловушками. Издали крейсер походил на чудовищный астероид. Выступающие неровности керамита и плотных сплавов казались глыбами скал, собственно, крейсер и был такой бесформенной космической горой с пещерами и скальными выступами, так был задуман. При взгляде со стороны никому в голову не могло прийти, что эту невероятную гору построили земляне.
Золотистый туман… Золотистые полости и провалы…
«Ты же сам голосовал за военные статьи Конституции!»
Голоса меняли тональность. «Патриот никогда не спит…» Голоса смешивались, взрывались. «Единство во всем…» Впрочем, в клубе «Аркадия» никого не надо было убеждать, что земляне, как никогда, едины. А то, что к какому-то там неизвестному Сереге приходили под утро с собакой, – это ерунда, это отдельный случай, флуктуация. Впервые с юрских, а может, с кембрийских или вообще архейских времен всё живое Земли противостояло одному общему врагу – спейсвурмам, пространственным червям. Время гражданских войн кончилось! Оно давно кончилось! Это ясно каждому дураку. Идет война освободительная, последняя…
Туманная золотистая сетка… В клубе «Аркадия» в миллионный раз показывали легендарный прорыв крейсера «Сограда фамила»… Обычно корабли землян сбрасывали скорость, обнаружив подобное препятствие и (такое случалось) подолгу обходили туманную золотистую сетку, растягивающуюся на сотни тысяч световых лет. Крейсер «Сограда фамила» был первым, сумевшим прорвать преграду. Команда бригадира Маклая как раз готовила десантный модуль. Золотую сетку спейсвурмов обнаружили так поздно, что не было времени включать тормозные системы, напротив, капитан прибавил ход, одновременно выбросив модуль в пространство, и Кэл (в сущности, инстинктивно), выполняя приказ коммодора, ударил из всех имеющихся на борту трех аннигиляторов по чудовищно отливающей праздничным золотом сетке. Никто не знал, к чему это может привести. Это сейчас все знают, что «Сограда фамила» прожгла золотистую сетку. Взрыв был столь грандиозен, что вокруг крейсера закоптилось пространство, – так написал позже кто-то из журналистов-дегенератов (в основном они все такие). Аннигиляция – это всего лишь вспышка света, никакой копоти, просто в определенном месте сгорает само пространство-время. Вот «Сограда фамила» и прошла в выжженную дыру.
И исчезла. И связь с нею потеряна.
А модуль отловили только через три месяца.
«Говорят, Кэл вернулся. Помните Кэла?» – донесся голос слева.
Никого это не заинтересовало. «Говорят, если десантник продержался против спейсвурмов семь минут, он полностью окупил все отпущенные на него затраты». Наверное, так и есть, это тоже никого не затронуло. «Патриоты всегда выступали единым фронтом». Ну, подумаешь, вернулся еще один десантник. Показывали его на рострах-видео. Громоздкий человек, урод настоящий, они все там такие, хотя, конечно, геройские парни. Этот ходит наклонно, морда багровая, глаза вываренные. Досталось парню по первое число, пусть отдыхает. Патриоты ему помогут. Никакой ксенофобии! А если у него мозги сварились, поправим. Мы, земляне, все на одной стороне. Мы оттеснили Чужих за Деву, за звезды Волопаса. Патриотизм по-настоящему сплачивает землян. Эпоха гражданских противостояний никогда не повторится. Изголодавшийся гризли может пожирать собственных медвежат, но в человеческом обществе такое больше немыслимо. Корабли землян успешно оттесняют спейсвурмов в самые темные, в самые отдаленные области космоса.
«Говорят, – доносилось слева, – далийский философ Мает целое послание закодировал в геноме бактерии…»
«Какой бактерии?»
«Говорят, Escherichia coli».
«Это же кишечная палочка!»
«Зато ее можно взращивать на самых простых питательных средах».
«Я видел. Прозрачные с серовато-голубым отливом колонии. Иногда красные – с чудесным металлическим блеском. Это красиво. Доктор Мает прав, даже кишечная палочка на нашей стороне!»
Вдруг всю заднюю стену клуба заняло изображение Кэла с его белесыми вываренными глазами. Вот уж поистине, как фишка ляжет. Еще вчера Кэл был всего лишь одним из многих. Еще вчера над ним посмеивались, но он был своим. А сейчас голоса враз стихли.
«Это Кэл?»
«Говорят, он».
«Парень с “Сограды”?»
Так пространство вскипает под ударом аннигилятора.
Бар «Аркадия» ожил. С такими голыми, как он сам, обожженными и искалеченными парнями этот Кэл почти три месяца провел в аварийном десантном модуле. Ну, ладно, пусть так, гудели голоса, но зачем этого Кэла привезли на Землю? Он прошел необходимый карантин? Теперь его изображениями испоганят все витрины нашего чудесного Пальмового бора.
«Тебя не спросят, как ты жил, но спросят, как ты умирал…»
В теплом воздухе кабинета поплыли один за другим неровные обрывки филзы – плоские, неаппетитные, серо-зеленова-тые. Кэл обильно потел, он молча срывал с себя одежду. Хлою немедленно вырвало. Пораженный и обеспокоенный робот-трудовик, убиравший использованную посуду, задом выпятился из кабинета. По широкому титановому лбу бежала, подрагивая, живая строка:
«Десантник Кэл кушает филзу!»
«Десантник?.. Филзу?..»
Штора раздвинулась, и завсегдатаи клуба изумленно застыли.
На их глазах мордастый бесформенный человек с блаженной улыбкой хватал прямо из воздуха невзрачные обрывки никогда не виданной ими филзы. Но как ее было не узнать? О ней все слышали. К тому же, мордастый был бесстыдно обнажен. Его не смущали ни молодой офицер в форме ВВД, ни молодая женщина, которую как раз вырвало во второй раз.
«Герой всегда мертв!»
Это не прибавило спокойствия.
Пораженный и обеспокоенный неожиданными событиями робот-трудовик только провоцировал завсегдатаев клуба плывущей по его титановому лбу строкой:
«Здесь Кэл! Кэл кушает филзу!»
Отчаянные головы уже вызвали полицию.
Страшно выли санитарные машины у подъезда.
«Аркадия», как никогда, напоминала даун-клуб, дубовую рощу.
Наверное, проще было бы выбросить бывшего десантника из бара вместе с этой поганой, прежде не виданной на Земле филзой, но распахивали двери сотрудники с носилками наперевес, сытое голое тело, как умирающее солнце, уносили. Кто-то выкрикнул с отчаянием: «Теперь точно даже главную площадь испоганят!»
9
Офицер Сол сидел рядом с Хлоей и белым платочком, поданным роботом-трудовиком, вытирал ей влажные виски. Они не отрывали взгляда от Кэла, закутанного в две простыни. Сытый, на этот раз он почему-то не впал в спячку, но на всякий случай сотрудники ВВР с двух сторон прыскали на бывшего десантника настоем стазии.
«Вы живой?» – спросили Кэла для протокола.
Он сытно рыгнул: «Живой». Тоже для протокола.
«Он живой, – покраснев, подтвердила Хлоя, и крепче прижалась к офицеру Солу. Она всей душой жалела таких юношей, вовремя не попавших на войну, духовно не отшлифованных. Ей нравилось, что офицер бывает с нею нежен, а потом… ну, после этого… он не засыпает, как ее бывший муж или кто он там… ну, ладно, пусть просто муж… не засыпает после того, как… и по ошибке ему карту Героя не присылают… и не храпит… и рука его нежна… она сама находит все, что надо искать, подсказывать ничего не надо…
«Мне, как вдове…»
«Вы вдова?»
Она нервно бросила салфетку:
«Извините… Я просто сама не знаю…»
«Но вы чувствуете разницу? Вдова… жена…»
«А вы включите свое бесстыжее воображение!»
«Просьбы о награждении медалью Дага героических участников военных операций в ближнем и дальнем Космосе, как правило, исходят от членов Совета Безопасности, но ходатайство могут подать и родственники…»
«Я ничего такого не делала… Даже не знаю, что он совершил…»
«В принципе, к медали Дага можно представить даже на основании закрытой информации, хранящейся в архивах…»
«Я не знала об этом…»
«Но ваш муж получил извещение!»
«Могла произойти ошибка», – подсказал офицер Сол.
И тревожно посмотрел на полусонного Кэла: «Он живой?»
И перевел тревожный взгляд на Хлою: «Вы же видите, что вдова… простите, его жена… устала!..»
«Хорошо, – сказал сотрудник ВВР. – Можете отдохнуть в соседнем кабинете».
И посмотрел на Кэла.
10
«Зачем флоту десантники?»
Кэл ничуть не удивился вопросу.
Он знал, что такое спрашивают больше для протокола.
Десантники – не тупой груз, они не военный скот, бессмысленно перебрасываемый с одной космической базы на другую. Это лучшие из лучших. Они умеют работать ручными аннигиляторами, вскрывать любую броню, видеть сквозь «угольные мешки», у них есть всё для вспарывания и взлома любых пространств. Если надо, они в считанные часы могут пройти сквозь массив Джомолунгмы, оставив за собой надежный туннель для тяжелой техники. Они способны на многое. Не их вина, что спейсвурмы трусливо уклоняются от схваток. Но придет время, и корабли Чужих возникнут в пределах видимости. Вот тогда всё будет зависеть от десантников, от их реакции, от их опыта, как это уже случилось под созвездием Тукана.
Никто до конца не объяснил, что, собственно, там произошло, но случившееся под Туканом вошло во все учебники. Из тьмы, клубящейся невероятно, которую можно обнаружить только в Космосе, из невероятно сгустившейся тьмы вдруг выступило стальное небо. Так всем показалось. Корабли эскадры зависли над или, наоборот (не имеет значения), оказались под некоей сферой, слабо светящейся в безднах тьмы. Охватить эту сферу ничто не могло. Там даже лучи локаторов гасли. Тьма источалась самой поверхностью неба, она отсвечивала как ледяной металл, при этом, похоже, речь шла о самой обыкновенной материи, на нее можно было ступить. Палуба или борт корабля Чужих – грандиозного, несомненно, но имеющего границы. Десантники видели только эту ледяную или металлическую поверхность. Под нервный писк приборов, выдающих все новые и новые данные, три штурмовых модуля веером выбросились в пространство.
Кэл выпрыгнул на чужую броню первым.
Но куда двигаться? Это как пересечь линию горизонта.
Ты идешь, идешь, а линия горизонта удаляется и удаляется.
Там даже сверхпрочные буры ломались. И ничего вокруг – ни живого, ни мертвого. Пространственные черви явно не торопились показываться. Может, это край мира, подумал тогда Кэл. В Космосе часто приходят в голову такие вот бессмысленные мысли, если можно так сказать. Он вспомнил древнюю картинку – человека, просунувшего голову в дыру, пробитую им в хрустальной небесной сфере. Что этот человек там увидел? Наверное, такую же плотную, неисчерпаемо густую тьму. Под ударами аннигиляторов тьма отбрасывалась на сотни световых лет, но и там… там далеко… безнадежно далеко… тянулась та же мерцающая броня… И если это был корабль спейсвурмов, то совсем уже непонятно становилось – зачем с ним связываться? Разве заметит левиафан пылинку? Непонятный корабль вполне мог иметь объем, соизмеримый с Солнечной системой.
Под Туканом десантники вернулись на «Сограду» обескураженными.
Если спейсвурмы впрямь такие, то какую часть Вселенной они занимают? И если они, правда, такие, то зачем им мы? «Битва при Тукане» – так это описывалось в отчетах, а на самом деле – всего лишь высадка на загадочную броню, которую не прожигал даже аннигилятор. В конце концов, Вселенную действительно не взорвешь, не сломаешь, она не настенные часы, а ведь там, под Туканом, перед землянами простиралась всего лишь малая, совсем малая часть Вселенной. «Сограда» висела над диковинной броней, сама как диковинный булыжник.
Удар! Еще удар! Невыносимая вспышка света.
И никакой копоти. Какая тут, черт побери, копоть?
Это журналисты позже писали о закопченном пространстве, потому что они не имеют никакого представления об ударе аннигилятора в упор. Была вспышка – как тысяча Солнц. Вот и все. И «Сограда фамила» ушла, чтобы в ста световых годах от невероятной брони встретить еще более невероятную золотую сетку. Коммодор успел отдать команду «Огонь», и все три бортовых аннигилятора десантного модуля ударили в золотую (по цвету) сетку. Ее нельзя было обойти, перед нею нельзя было затормозить, она пылала, как невероятная одноцветная радуга. И вся находилась в странном движении. Как брошенная гладиатором радужная (но золотая) сеть, пылала, охватывала видимое пространство.
Море света, безумный океан света затопил Вселенную.
Там был только свет. Как в первый день творения.
11
«Но модуль уцелел?»
«Нуда. Так выходит».
«А “Сограда фамила” исчезла?»
Кэл кивнул. Его это мало интересовало.
«Как вы думаете, это коммодор отдал приказ о вашем награждении?»
«Откуда мне знать?» Кэла это действительно нисколько не интересовало.
«На модуле оказалось семь человек. Все выжили. Почему же коммодор выделил именно вас?»
Говоря это, сотрудник ВВР немного лукавил. Два десантника умерли еще на борту транспорта (Кэл об этом знал) – менее чем через сутки после чудесного спасения. Еще двое умерли позже. Значительно позже, но умерли, умерли, с этим никто не спорил. На любого можно было подать наградной лист, но подали почему-то на Кэла.
«Вы живы, – сотрудник ВВР пытался пробить равнодушие Кэла. – Вы прошли сложные тесты на лунной базе, вам было разрешено вернуться на Землю, жена опознала вас по чисто рефлекторным движениям, значит, вы действительно тот самый десантник Кэл. Никакой подмены. Но карта Героя выписана на вас».
И вдруг спросил: «Что вам снится чаще всего?»
Кэл задумался. Слов ему не хватало, но некоторые сны он помнил.
Например, весь последний год ему снилась некая удаляющаяся брюнетка. Возможно, он когда-то знал ее. Вся в черном – юбка с высоким поясом… черные чулки (почему-то он подозревал, что и белье тоже)… черные туфельки… Брюнетка оглядывалась, и он видел четкие бледные губы, подводку глаз в стиле ретро, подкрученные реснички… Брюнетка оборачивалась и поднимала руку: «Смотри, Кэл!» Неброский маникюр, серебряное церковное колечко…
«Смотри, Кэл!»
Звучало как приглашение.
Но куда? К чему? Куда она приглашала?
«Может, совершить героическое деяние?» – недружелюбно подсказал сотрудник ВВР. Красивый сон бывшего десантника нисколько его не тронул. Сон как сон. Самой тупой скотине что-нибудь снится. Неброский маникюр… Надо же!..
Про другие свои сны Кэл не стал рассказывать.
И дело тут вовсе не в словах, не в их нелепой нехватке.
Как рассказать об огне, которым дышишь? Как рассказать о бездне, которая не пугает, а манит? Или о джетах, выбрасывающихся из ниоткуда? О полярных струйных течениях… релятивистских струнах… прихотливых, как взрывы, молниях?.. Сны бессмысленны… Кэл не стал ничего больше рассказывать. Чувствовал, что сотруднику ВВР и без того нелегко себя сдерживать. Время военное, а в Пальмовом бору появляется бывший десантник и начинает жрать филзу во вполне пристойном клубе. Кэл даже попробовал улыбнуться всем своим бесформенным лицом: «Наверное, коммодор ошибся. Наверное, медаль Дага выписывалась на другое имя. В общем, я пока ничего такого не совершил…»
Тогда в беседу вступил второй. До этого он молча сидел за спиной Кэла.
Он сказал: «Возможно, вы еще готовитесь совершить?»
Кэл не понял: «О чем это вы?»
12
Ему объяснили.
Возможно, дело не в ошибке.
Возможно, дело просто в свойствах времени.
«Все равно не понимаю», – сказал бывший десантник.
Ему еще раз объяснили. Время по-разному течет в разных областях космоса. На Земле, например, оно течет не совсем так, как на корабле, правда? Наше восприятие времени всегда немного извращено, понимаете, о чем я? Не надо обижаться, Кэл, не все земляне обрадовались вашему возвращению. Нет, нет, я сейчас не о «гамбургерах», речь не идет о ксенофобии. Космос щедр на неожиданные, в том числе чрезвычайно неприятные подарки, а Земля – это громадный мир, Кэл. Мы не любим угроз со стороны. Этнические соперничества, вражда культур, противостояния религий и мировоззрений для землян остались далеко в прошлом. Мы – одна семья. У желтых, белых, красных, черных есть только один противник – спейсвурмы. Грозные, непонятные черви пространства-времени. Вот почему ваше появление в Пальмовом бору, Кэл, возбуждает толки. Карта Героя… Вы питаетесь филзой… Нет, нет, Кэл, никаких таких подозрений, все знают, что вы прошли самые сложные тесты, вы с нами, вы по нашу сторону, но…
По представлениям Кэла на «Сограда фамила», и в модуле, и в уютном уединенном домике Хлои время текло, в общем, равномерно.
«Вы же не хотите снова меня допрашивать? – спросил он. – Я вернулся, чтобы отдохнуть. Я вернулся домой».
Сотрудник ВВР опустил глаза:
«Не лучшее время для отдыха, Кэл».
«Что значит, не лучшее?»
«Время не ждет, Кэл».
«Не понимаю».
«Мы хотим вас вернуть, Кэл».
«Много ли сейчас с меня толку?»
«Это зависит от поставленной перед вами задачи».
«И куда вы хотите вернуть меня?»
«На “Сограду фамила”, Кэл».
«Как вас понимать?»
«Буквально, Кэл!»
И ему объяснили, что уже сутки (по стандартному земному времени) крейсер «Сограда фамила» дрейфует в созвездии Девы. Корабль возник из ничего также неожиданно и загадочно, как до того пропал.
13
«Мы перебросим вас на “Сограду”», – пояснил сотрудник ВВР.
Наверное, он был тут главный. Первый совсем стушевался, сидел молча.
«Крейсер “Сограда фамила” всплыл из ничего. Никто этого не ожидал. Мы тоже многого не понимаем, потому и не хотим рисковать. Принято решение переоборудовать крейсер в базовый транспорт. Знаете, что это такое? Стационары, разбросанные по разным частям гигантской сферы безопасности – вокруг всей Солнечной системы. О числе таких баз и их назначении вам, Кэл, знать не надо. Чем меньше знает десантник, тем лучше он готов к неизвестному. Вас ведь так учили? – Сотрудник ВВР усмехнулся. – Понятно, вы встретите на “Сограде” прежних сослуживцев, но не торопитесь бросаться им на грудь, они могут не узнать вас. Присматривайтесь, обдумывайте увиденное. Можете появляться во всех отсеках крейсера, кроме командного пункта. Но появляться на КП вам и раньше не разрешалось. И еще, Кэл, запомните: поедать филзу вам придется, только запершись в кубрике. Это в ваших интересах. Доходит? Мы с вами на одной стороне, но осторожность не мешает, правда? Мы ведем войну с грозным противником. Вы ведь знакомы с “Историей” Витцеля?»
«В самом кратком изложении».
«Тогда представляете, о чем я говорю».
Кэл представлял. Он даже рукой провел по лицу – багровому и рыхлому.
Впервые спейсвурмов – Чужих – встретили полвека назад (по земному времени) как раз под созвездием Девы. Впрочем, встреча была условной: просто в определенных секторах уже, казалось бы, изученного пространства начали пропадать земные корабли. Никаких следов, полное отсутствие связи. Возможно, спейсвурмы – пространственные черви – действительно пользуются кротовыми норами, почему нет? – но пока это только предположение. Кстати, на одном из кораблей пропал основатель медали Дага – человек, придумавший статус Героя и доказавший, что такая медаль должна вручаться только посмертно. Постепенно сложилось мнение, что опасность для землян исходит из областей Тукана, Девы и Волопаса. Похоже, именно оттуда землян пытались вытеснить. Пропало еще несколько кораблей, прежде чем в космос вышел новейший крейсер «Сограда фамила» и несколько кораблей того же класса. Теперь при первых признаках опасности земляне сами открывают огонь на поражение. К сожалению, вспышки от аннигиля-ционных ударов можно засекать на гигантских расстояниях. Спейсвурмы стали осторожнее. Теперь они пользуются золотыми сетками. Золотые – это определение цвета, Кэл, не больше. Мы не знаем, чем эти сетки являются в чисто физическом смысле…
«А если я откажусь?»
«Сгноим на отдаленной базе».
«Но я – Герой. Это что-то значит?»
«Только то, что вы должны быть мертвым».
«Значит, если я приму предложение…»
«…завтра же окажетесь на “Сограде”».
«И что я должен там делать?»
«Наблюдать».
«А точнее?»
«Займетесь делами, Кэл. Мы придумаем вам кучу дел. И сами придумывайте что-нибудь такое, мозг не должен простаивать. Займете прежний кубрик или поселитесь в любом другом, не имеет значения. На крейсере сейчас не до вас. В судовую роль вы внесены под своим именем, для всех вы все тот же Кэл, ну, скажем… побывавший в переделке… А для нас вы – холодный наблюдатель, живой, все фиксирующий прибор. Как телескоп Хаббл или ускоритель Теватрон. Понимаете? К тому же, на крейсере вы будете не один».
«А кто еще?»
«Десантники Кокс и Рот».
«Они сейчас тоже на “Сограде”?»
«Наша инициатива, Кэл».
«Что они сообщают?»
«Пока ничего».
«То есть?»
«Связь с ними потеряна».
«Как такое может случиться? – не поверил Кэл. – Связь десантника не зависит от его собственного желания или нежелания. Связь включается и работает вне зависимости от его желаний. Все это знают. Или крейсер… или часть его… захвачен спейсвурмами?»
«Заметьте, я ничего такого не произносил, – сотрудник ВВР не спускал с Кэла глаз. – Но утечка информации отмечена…»
«В чем выражается эта утечка?»
«Ну, скажем, стоит нам расставить гравитационные ловушки, как время в занятом пространстве меняет ход. Не спрашивайте – как, мы этого тоже не понимаем. Просто появляются и исчезают “пылевые мешки”, проявляются незнакомые эффекты. Впрочем, это неважно».
Неважно? Кэл задумался.
Ну да, мы же на одной стороне.
Но офицер Сол будет счастлив, если я уберусь с Земли.
И Хлое будет спокойней. Она получит право чувствовать себя вдовой.
Я всем принесу успокоение. Ненавистники филзы оправятся от потрясения. И сотрудники ВВР почувствуют себя при большом деле. Возможно, я даже исчезну. Возможно, я даже навсегда исчезну. В этом тоже есть хорошая сторона. Хлою могут утвердить в статусе вдовы…
Вслух он спросил: «Медаль Дага останется за мной?»
«Разумеется, – подтвердил сотрудник ВВР. – Посмертно».
И добавил негромко: «Мы ведь вместе, Кэл. Мы на одной стороне. Нам важно оттеснить Чужих как можно дальше от Солнечной системы. Кем бы они ни были, мы должны оказаться на порядок сильнее. Если мы отступим хотя бы на шаг, если мы в чем-то проявим слабость, нам не устоять. Органика легко разрушается, Кэл. Чужие захватили несколько наших кораблей, значит, получили о нас достаточно полное представление. По крайней мере, знают, что органика легко уничтожается».
«А если новая “Сограда фамила” – всего лишь ловушка?»
«Поэтому мы и посылаем на нее опытного десантника».
Часть вторая
Военный ландшафт (Свои)
14
Никто Кэла не встретил, и первые два часа на «Сограде» он провел в полном одиночестве – на нижней кормовой палубе, на так называемом берегу Маклая. Длинная, округленная, эта палуба упиралась в керамитовую стену – опаленную, местами оплавленную, видимо, на нее пришелся главный термический удар, заодно выбросивший десантный модуль в пространство. Лифты, ведущие на верхние палубы, не действовали. Не обязательно потому, что были выведены из строя. У одного валялась на полу черная сумка.
В оплывшей стене Кэл увидел свое отражение.
Громоздкий, сбросивший скафандр человек. Конечно, человек, но стоял чуть наклонно, не очень, но это бросалось в глаза, лицо казалось широким и рыхлым. Впрочем, таким оно и было. И «Сограда фамила» за семнадцать месяцев, проведенных Кэлом на базах и на Земле, изменилась. Когда-то эти стены из-за множества тесных тренировочных лазов сравнивали со швейцарским сыром, теперь все лазы были закупорены.
Кэл толкнул дверь ближайшего кубрика.
Когда-то его занимал Рот. Может, он и сейчас на корабле?
15
Десантников на крейсере было семеро.
Бригадир Маклай; рядовые – Рот, Кокс, Фест, Скриб, Торстен, Кэл.
Десантникам не нужны длинные имена. Им вообще не нужны имена, надежнее короткий оклик. Правда, Скрибу это не помогло. В аварийном модуле он ослабел первый. Царапая нёбо обезвоженным языком, Скриб с трудом выдавливал нелепые обрывочные слова… «Бабушка…» Даже это давалось ему нелегко. «Кабанчик…» Нелепые слова всплывали из глубин подсознания. Скриб вспоминал то, чего сам никогда не видел. Ну да, бабушка… кабанчик… У кабанчика были красивые глазки… Зарезать кабанчика? Кажется, Скриб просил бабушку отдать ему его глазки. Прошлое неумолимо убивало десантника, к счастью, в раскаленном пространстве модуля появились неопрятные обрывки филзы…
16
В своем кубрике Кэл задержался.
Прошло не три дня, прошло семнадцать месяцев.
Вода в стакане давно должна была испариться, но она все еще на треть заполняла стакан. И заклепки, приготовленные для ремонта силового пояса, валялись там, где он их бросил, одна только скатилась на пол. Портрет Хлои висел на месте. Силовой пояс, кстати, принадлежал Маклаю. Бригадира Кэл недолюбливал, но приказы, тем более просьбы его выполнял незамедлительно. На берегу Маклая бригадир доводил десантников до полного изнеможения. А вот в модуле погас, тоже, как Скриб, бормотал что-то… Белая юбка выше колен… У каждого было что вспомнить… Топ-корсет в стиле пин-ап… черный-черный, в белый горох… И заткнулся бригадир только когда филза начала действовать…
Почти три месяца в раскаленном пространстве.
«Человек может вынести все, если его не остановить».
Бригадиру верили. Только Фест не удержался: «Вынести трудности? Или вещь?»
Впрочем, Фест и раньше недомогал умом. Зато десантник Торстен и в раскаленном модуле остался лучшим. Он всех землян считал своими, потому что чужих среди них быть не может. Все крепкие. Как яблоки налитые. Ни одного червивого! Старина Дарвин, конечно, прокололся: не все люди произошли от обезьян. Правда, и церковники облажались: не всех людей создал Бог…
17
В кубрике Кокса валялась грязная рубашка.
Наверное, Кокс собирался пустить ее в утилизатор, но не успел.
Но вообще-то он все успевал. В раскаленном модуле он первым распробовал филзу. Даже в судовой роли «Сограды» числился первым, хотя десантников обычно держат в тени, они, как правило, идут отдельным списком. Кокс, кстати, и с доктором У Пу подружился первым. Ученый китаец отличался нестандартными взглядами на жизнь во Вселенной. Это не все терпели. В отличие от общительного Кокса, Кэл, например, разговоров с китайцем избегал. Даже голос доктора – монотонный, уверенный – Кэла раздражал. О чем можно судить, собственно, на чем можно строить выводы, если единственный разумный вид (спейсвурмы), обнаруженный землянами в космосе, остается неуловимым?
«Что вы думаете об этом, Кэл?»
«Спейсвурмы везде, но никто их не видел».
Китаец улыбался: «А что вы думаете о наших возможностях?»
«Думаю, что они не безграничны».
«А возможности Чужих?»
Кэл повторил: «Спейсвурмов никто не видел».
«Так уж и никто? Совершенно никто? А экипаж “Плутона”?»
Кэл промолчал. Тогда китаец загадочно добавил: «Я не исключаю».
Он имел право так говорить. Он имел доступ к закрытым отчетам. Он не исключает. Мнение десантников было ему особенно интересно. Кто знает, может, именно им удастся увидеть спейсвурмов первыми. Доктор У Пу восхищался смесью невежества и напора десантников. Оно и понятно: чем меньше десантник знает, тем легче ему принять неизвестное. Кстати, экипаж «Плутона» никогда не утверждал ничего определенного. Ну да, видели… Вереницу неясных теней… На фоне мощного квазара… Легких, просвечивающих теней… Звезды за ними начинали мерцать…
18
Кэл чувствовал, чувствовал, что за ним наблюдают.
Иначе и быть не могло. Никто бы не стал отключать систему контроля, даже если корабль и не принадлежит землянам. Он ступал по оплывшей легкими волнами шершавой броне и всей спиной чувствовал тревогу – неопределенную, но явственную. Ржавые пятна на стене… Оплывший металл… Термический удар коробил керамитовую броню, а вода в стакане не испарилась… Правда, клепка для пояса упала на пол, и портрет Хлои чуть-чуть перекосился… Но это ничего, подумал Кэл, офицер Сол позаботится о моей вдове…
19
У лифта Кэл снова увидел сумку.
Кто ее оставил? Пространственные черви?
Или техник, по делам спускавшийся на берег Маклая?
Фест в таких обстоятельствах сориентировался бы сразу. Оружие вспарывающее, режущее, прожигающее, вся динамика нападения в развернутом спектре – в этом Фесту не было равных. И в анализе тоже. Настоящая счетная машина – с лошадиными зубами. На Земле Фест жил при большом конезаводе, и все десантники знали его любимого жеребца, весело, как и хозяин, скалившегося с объемных изображений, украшающих кубрик. Фест чаще всех мечтал об отставке. Хотел осесть на Алтае, завести лошадей, разбить сад, найти садовницу.
«Зачем тебе садовница? – интересовался Рот. – Секса не хватает?»
«А ты девушек приглашаешь на шашлыки только в надежде на секс?»
Фест умер на базе. Ему перестали давать филзу. Считалось, что организм быстро перестроится, но Фест умер.
Кэл оглянулся. У лифта приподнял сумку, не открывая ее.
Килограммов семь… Открывать не стоит… Начну с бара. Там в любое время можно встретить интересных людей. Скажем, доктора У Пу. За семнадцать месяцев многое могло произойти на корабле, но если китаец жив, он непременно сидит в баре.
Раньше правила для завсегдатаев были просты:
а) не играй с доктором У Пу в джанго,
б) не занимай у доктора У Пу ни одной фаги,
в) не верь самым клятвенным обещаниям доктора У Пу.
С секретными службами всегда лучше дружить, но верить секретным службам необязательно. У них свои интересы. Как правило, ученые на военных кораблях автоматически входят в состав секретных подразделений, и доктор У Пу не был исключением…
Думая так, Кэл рассматривал девушку, явившуюся из его снов.
Неброский маникюр и серебряное церковное колечко. Он пропустил девушку, сам вошел в лифт. И впитывал, впитывал, впитывал каждый жест, каждую (известную из собственных снов) деталь.
Все сходилось.
Все было так, как виделось в долгих снах.
Брюнетка. Бледные натуральные губы. Подкрученные реснички.
Он сказал: «Хорошо выглядите».
Она кивнула согласно.
Пока тело слушается, пока руки не дрожат, ноги держат уверенно – считай, ты выглядишь хорошо. Наверное, она и о Кэле так подумала. Ну да, наклонный здоровяк с рыхлым лицом, с неопределенным и неприятным взглядом, но крепкий, крепкий… хотя бы с этой точки зрения он выглядел хорошо… В глубине опаленной, хорошо прожаренной памяти Кэла звездочкой вспыхивало ускользающее имя… Оно пока ничего ему не говорило… Аша… Кажется, так…
«Вы с бака?»
Ну да, он, конечно, с бака.
Откуда еще мог явиться такой верзила?
Узнать Кэла Аша никак не могла, уж слишком он изменился. А бак – носовая часть крейсера – всегда походил на муравейник. Невозможно запомнить всех баковых, даже с такой рыхлой мордой, как у Кэла. Доктор У Пу, ученый консультант десантников, любил повторять: «Если во дворе сушатся штаны, не проходи под ними». Но баковым на все было наплевать. Они бегали по кораблю, как муравьи. Нет, как яблоки. Ни одного червивого.
Казалось, память Кэла вскипает. В ней образовывались черные воронки.
С Ашей когда-то дружил Кокс. В стальных руках черного десантника она, наверное, не раз плакала и стонала. Не от боли, конечно. Нет, не от боли. И теперь улыбалась, глядя на Кэла. И не догадывалась, кто он. И не догадывалась, какие странные мысли в нем так странно вскипают.
20
Семнадцать месяцев – срок немалый.
Потертые кресла, стойка с парой знакомых царапин на цинке.
Вместо музыки – метроном, работающий в сглаженном диапазоне. Пульсар Цефеи – надежнее не бывает. Кофейный автомат. Кэл почувствовал первый, совсем легкий, можно сказать, легчайший приступ голода, скорее, напоминание о голоде, ведь филза могла появиться часа через три, не раньше. Сотрудники охраны (Кэл судил по синей форме) – мордастые, уверенные – сидели верхом на высоких табуретах у стойки. На большом плакате красовался крепкий красавец, щеки туго налиты. «Мы им вломим!» Еще трое – в оранжевых рубашках технического состава – поглядывали на чудесных птичек, испускаемых включенным инфором.
«Сколько там еще осталось?»
«Три часа сорок две минуты».
На птичек поглядывали – и бармен, и сотрудники охраны, и техники, и доктор У Пу– он! он! Старый китаец нисколько не изменился. Аша, кстати, подойдя, обняла китайца. Несомненно, как все, ждала новостей. Здесь все ждали новостей с таким нетерпением, что наклонный человек остался незамеченным. Кэла это устраивало. Семнадцать месяцев назад тут все знали, что в кресло у стены обычно садится только он – десантник Кэл, а теперь просто пришел какой-то человек с бака и сел, где ему захотелось. Что с него возьмешь? Это Кэл всегда садился так, чтобы видеть все входы и выходы. Привычка десантника, не больше… но Кэл считал, что ему так нравится… Рука машинально прошлась по кожаному подлокотнику. За семнадцать месяцев мебель могли сменить, по крайней мере, обивку, но ничего такого не произошло… Палец привычно скользнул в незаметную щель распоротой кожи и нащупал фагу – выпуклую, как сердечко, прохладную, маслянистую…
Может ли фага храниться больше года?
Нет, конечно! Через три месяца (исключений просто не бывает) фага самоуничтожается. Никаких соблазнов удачливому игроку Кэл незаметно поглаживал пальцем фагу. Семнадцать месяцев… Тревога! Тревога! Такого быть не может… Он сам сунул эту фагу в щель в тот момент, когда на «Сограде» взвыли боевые сирены…
Кэл незаметно приглядывался.
Доктор У Пу… Охранники… Бармен… Аша…
Чего-то не хватало для правильного восприятия реальности.
Вдруг до него дошло: юбка! В черной юбке с высоким поясом он видел Ашу и семнадцать месяцев назад. Десантники посмеивались над юбкой, но Коксу нравился стиль ретро. И все же, все же… Какая женщина будет постоянно появляться в одной и той же юбке? Даже на боевом крейсере… Вон на докторе даже любимая хламида сменилась: цвет привычный, оранжевый, но покрой иной, рукава шире. И на спинке высокого кресла иероглифы подправлены: «Жилище Гун Шу-баня, уроженца Ло». Профессия доктора У Пу – не скрывать проблем. Блестящие глаза, румяные щечки. Глядя на китайца, трудно сказать, что время вообще движется. И Кэла доктор У Пу будто не видел. Что охотнику на кабанов какой-то муравей? Доктор У Пу всю жизнь занимался спейсвурмами, наверное, он знал о них больше, чем они сами. А морда Кэла говорила лишь о неумелом обращении с техникой…
«Да не укусит она!»
Голос показался Кэлу знакомым.
Чудесные, испускаемые инфором птички успокаивали.
И оранжевая хламида успокаивала. И кофейный автомат. И эти давно знакомые слова: «Да не укусит она». Усатый техник за соседним столом явно торговал киберсобаку.
Кэл видел, как Аша приняла от китайца бокал с чем-то газообразным.
Ничего особенного в баре не происходило. Вот только эта киберсобака.
Семнадцать месяцев назад усатый техник торговал, похоже, ту же самую киберсобаку. «У нее, – твердил он тогда, – специальные настройки. Нападая, не просто показывает клыки, они у нее от ярости раскаляются добела. Не допрыгнешь до дерева, потом будешь рвать перья из головы, жженые раны лечить труднее». Техник счастливо хохотал. Он гордился своей киберсобакой. Обещал ее научить вынюхивать виртуальные следы спейсвурмов.
«Маклай расскажет…»
Тревога! Кэл впитывал каждое слово.
Нуда, киберсобака многое может. «Маклай расскажет…»
Хозяин киберсобаки, понял Кэл, недавно задал ей неправильную программу.
Кубрик оплошавшего техника не только закоптился, техник сам чуть не задохнулся в дыму. «Вот дождемся Маклая…» Киберсобака бесновалась, прыгала, раскаленными клыками рвала мебель. Тревога! Тревога! Откуда явится Маклай? Какой Маклай? Бригадир десантников? Что расскажет?.. Свой торг механик начал семнадцать месяцев назад… И Аша носит все ту же черную юбку… И фага, спрятанная в кресле, не самоуничтожилась… И вода в стакане не испарилась… Не зря на плакате – прямо за барменом – краснощекий молодец неистовой тройной молнией убивал, убивал и никак не мог убить крутящегося в ужасе пространственного червя.
«Не надо думать, что спейсвурмы окажутся похожими на червей…»
«Я научу собаку идти по следу…»
«Маклай расскажет…»
«Не надо думать, что спейсвурмы окажутся похожими на червей, – негромко повторил китаец. Кэл хорошо слышал каждое слово. Губы у китайца были маленькие. Такие же маленькие улыбки порхали по губам. – Чужие грызут пространство, дырявят его, как сыр. – Все внимательно прислушивались. – Но не надо думать, что однажды мы действительно увидим спейсвурмов. Разве устрица видит хищную брахиоподу, прожигающую кислотой отверстие в ее перламутровой раковине? Нет, конечно. Она и боли никакой не чувствует. Из нее высасывают жизнь, вот и все. Мы можем гоняться за спейсвурмами как угодно долго, можем даже научиться бороться с ними, но увидеть… Не знаю, не знаю… Мы хорошо изучили ископаемые останки дикинсоний, трилобитов, археоциат, но разве мы видели их живыми?»
21
«Маклай расскажет…»
22
Нежный хлопок. Над инфором исчезло сияние.
По всему огромному кораблю люди умолкали и поворачивались к невидимым виртуальным плоскостям. Официальные сообщения всегда предварялись таким вот нежным хлопком. «Маклай расскажет…»
Откуда он, собственно, явится?
Как может явиться сюда человек, умерший на лунной базе еще год назад? Давно нет этого человека. Мы только помним его – как помним восстановленную в сознании дикинсонию или трилобита.
А черная юбка с высоким поясом… А вода в стакане?.. А фага? Как могла сохраниться фага? Очередной игрок случайно обнаружил тайник Кэла и прятал в нем свои выигрыши?..
Участившийся ритм пульсара действовал возбуждающе.
Нуда, гнезда спейсвурмов… Семнадцать месяцев назад китаец развивал туже самую мысль… Гнезда спейсвурмов, гнезда жизни… Доктор У Пу всегда говорил о Вселенной так, будто мы все – ее главные и единственные обитатели… Преодолевать трудности… Ну да, именно преодолевать… А пространственные черви? Они мгновенно перескакивают с Тукана на Возничий, а с Возничего на Волопас, на Деву, куда угодно… Наука изучает повторяющиеся процессы, можно сказать – однообразные, а все, что выбивается из нормы, выходит за пределы нашего понимания… Отражение вечных страхов – вот на чем растут наши прозрения…
Тревога! Тревога! Тревога!
Кэл внимательно ловил бормотание китайца.
О гнездах жизни доктор У Пу вещал и семнадцать месяцев назад.
Честно говоря, за такое время можно было додуматься до чего-то большего.
Нет жизни кроме жизни. Ну да, это мы слышали. Всё во Вселенной состоит в прямом родстве. Тревога! Тревога! Но мы это, правда, слышали. «Вера в космический масштаб человека исключает человека из научной картины мира». Доктор У Пу негромко повторял давно сказанное. «Вера в познаваемость природного Космоса выводит человека из разряда природных существ». Нуда, Вселенная выглядит угрожающе пустой, пока в ней никого нет, кроме нас. Но как только мы, земляне, обнаруживаем непонятное, Вселенная становится тесной, почти как во времена Коперника. Прямое родство… Что бы там китаец ни бормотал, далеко не все хотят считать себя прямыми родственниками таракана или червя…
«Маклай расскажет…»
Может быть… Может быть…
Но звезды, как рождались, так и будут рождаться.
И время будет идти. И сама Вселенная изменится так, что, в конце концов, нам придется или перебираться в другую или менять уже существующие физические законы. Доктор У Пу утверждает, что одни мы с этим никак не справимся. Как не справились кроманьонцы… И неандертальцы… Пойми они тех, кого принимали только за конкурентов, Чужим сейчас противостояло бы человечество, состоящее не из одного, а из двух, а то и их трех видов…
«Вставим Чужим – вернусь домой…»
«Накупи себе вина и цветных хлопушек, – одобрил доктор У Пу правильное решение техника, торгующего киберсобаку. – Мой отец держит маленькую лавку с жертвенными деньгами из оловянной фольги. В жилище Гун Шу-баня, уроженца Ло. Ему сто четыре года. Можешь поехать к моему отцу, он нуждается в друге».
23
«Возмущаться несправедливостью, но не впадать в пессимизм».
24
«В “Книге тысячи иероглифов” ни один иероглиф не должен повторяться».
25
«В этом году треск новогодних хлопушек сильнее, из чего можно заключить, как усилилась тяга к старине».
26
По невидимым плоскостям поплыли всполохи.
Нежный свет сплетался в узлы тьмы, растягивался, густел.
Он неожиданными, неслышными взрывами вдруг обретал объем.
Первым Кэл узнал Скриба. Скриб улыбался. Привет, Кэл! Почему ты не с нами?
Тревога! Тревога! Кэла пробило испариной. Вон бригадир Маклай. Вон десантники Рот и черный Кокс. А с ними Фест, Скриб, Торстен. В ряду всплывающих видеопортретов Кэл увидел и себя. Каким он когда-то был. Глядя на таких парней, понимаешь, что никаким червям, даже пространственным, не изгрызть чудесное наливное яблоко Земли. Рот… Кокс… Возможно, они тоже сейчас где-то на «Сограде»… Они тоже сейчас могут видеть себя… Миллионы наночастиц неустанно плодятся в их лимфе и в крови… Десантники – единый организм. Им не надо оборачиваться ни на какой оклик. Они в любых обстоятельствах услышат друг друга. Почему же ни Рот, ни Кокс не выходят на связь? Мы – одно целое. В девонских морях консультант десантников, возможно, и считал бы себя братом ракоскорпионов или панцирных рыб, но они бы его пожрали. И кембрийские тараканы не позволили бы китайцу брататься с ними только потому, что все мы когда-то вышли из сине-зеленых водорослей, из жидкого протокиселя, разбрызганного по Земле, остывающей после родовых пароксизмов…
Но мы – семья! Мы едины!
Кэл всматривался в десантников.
Это что-то вроде отражений, как в зеркале или в тихом водоеме.
Таку парней фишка легла. Китаец может болтать все, что ему заблагорассудится, но наш прямой долг – не брататься с червями, а выжигать пространство-время, зараженное спейсвурмами. Тревога! Тревога!
Кэл чувствовал запах филзы.
Филза – гадость! – кричала ему вдова.
Филза – чумовое дело, торч, дрянь, еще и еще раз гадость!
Хлоя смотрела на него со страхом, как на настоящего шпиона Чужих.
А офицер Сол? Разве, отправляя Кэла на крейсер, он не догадывался, что Рот и черный Кокс могут не находиться на корабле?.. Наблюдать… Ладно… Пусть будет так… Я внимательно наблюдаю… «Мы забросили их на крейсер»… Но где Рот и Кокс?..
«Что может нас радовать? – доверительно бормотал доктор У Пу. Наверное, Аша его вдохновляла. – Линцзе, водяные орехи, цзяобай, черные бобы, дыни. Мы – рыбы, пронизывающие пучину…»
Это он, конечно, о войне.
О самой последней, победоносной.
Сейчас он добавит: «Мы раздавим червей!»
Но китаец взглянул на Ашу: «Разве рыба справится с наводнением?»
Кэл уже не понимал слов. Ужасное темное облачко томления накрыло его.
Он медленно встал и, не глядя ни на кого, стараясь не торопиться, не ускорять шаг, наклонно двинулся к двери. Он не хотел, чтобы неаппетитные зеленовато-серые обрывки филзы поплыли прямо в баре – перед техниками, барменами, охраной, наконец, перед доктором У Пу. «Мы живем в культурной местности», – слышал он отдаляющийся голос китайца.
27
«Маклай расскажет…»
28
В дверях до него дошло: на «Сограде» ждут модуль!
29
…………………………………………………………………………
30
Свет! Только свет!
Кэл плавал в нежном сиянии.
Он плавал в бульоне фотонов, как сказал бы доктор У Пу.
А может, он плавал в чудесной материнской плазме, в жаркой топке делящихся частиц, разваливались даже протоны, значит, шла миллионная доля самой первой секунды. Котел Большого взрыва уже работал, пространство-время кипело, но Кэл был пока ничем… пеплом звезд… хотя и звезд еще не было… На обваренную, оползающую пластами кожу, на багровые рубцы и синие пятна, делающие тело похожим на карту какой-то будущей Румынии, даже намека не было.
Но филза уже была.
Кэл жадно глотал филзу.
Мир был филзой, и Кэл был филзой – пожаром фотонов, пылающим сладостным протокиселем. Он варился в самом себе. Может, всё это снилось, как иногда снятся человеку звезды над головой в секунды самого непристойного восхищения, но будущий десантник уже знал и видел всё, что с ним произойдет. И страдал от боли, от несчастья своей наклонной походки, от громоздкости искалеченного тела, от собственных римских глаз, от несчастий столь быстролётных, что и думать о них не стоило…
Он почувствовал на лбу что-то горячее.
Аша не отдернула руку: «Я думала, ты умер».
Мир продолжал меняться. Он менялся страшно и непонятно.
Аша в черной юбке с высоким поясом смотрелась как черный таракан, вылупляющийся из слизистого ядра. Кэл не знал, как это назвать. У Аши ветвились чудесные многочисленные лапки, клешни, она извивалась, как самый настоящий червь пространства. Волосы – как взрыв, они летели над ней дымным облаком. Кэл не знал, как выглядят спейсвурмы, но может, вот так и выглядят – с короной искрящихся, вставших дыбом волос, в одежде, намертво вросшей в тело. Он всматривался. Он не отводил глаз. Он знал, знал, знал, что все эти перерождения – всего лишь малая часть бесконечной эволюционной лестницы и если наблюдать как можно внимательнее, то можно понять, наконец, все, что не хотел, не договаривал доктор У Пу. Сквозь мокрую шерсть, сквозь зеленоватую оплывающую слизь, из тьмы веков и влажных звездных пожаров снова проглянули глаза Аши. Лицо ее оформлялось, одежда отделялась от тела. Какую-то долю секунды Кэл надеялся, что и с ним произойдет что-то такое и рыхлая его багровая морда с вываренными глазами станет лицом – благородным, как на плакате, а в тесный кубрик вломятся Рот и черный Кокс, и Рот весело заорет: «Спишь, собака»!
Но вслух он спросил: «Модуль пристыковался?»
Аша кивнула. Ничего от другого мира в ней уже не было.
И сам Кэл чувствовал освобождение. После филзы и короткого крепкого сна он снова был полон жизни. Возможно, теперь он действительно поймет китайца. Почему нет? Десантники не дураки. Им доверяют многое. Даже спасение мира. Ведь их готовят именно к этому.
«Почему ты здесь?»
«А где я должна быть?»
Он покачал головой: «Не знаю».
Он, правда, не знал. Он даже не знал, чем занимается Аша.
Возможно, представляет одну из тех секретных структур, которыми даже Кокс не интересовался. Неважно. Пока не важно…
«Зачем ты оставляешь сумку у лифта?»
«Во мне всего пятьдесят килограммов, – улыбнулась Аша. – А лифт рассчитан минимум на десантника».
«Когда модуль пристыковался?»
«Если точно – тридцать три минуты назад».
«Я не слышу шума на палубе. Разве десантников не встречают?»
«Берег Маклая закрыт… – Что-то вдруг изменилось. Аша опять смотрела на него из тьмы, мохнатая, влажная, вся в округлых, колеблющихся щупальцах. – На обработку модуля уйдет не меньше часа…»
«Сколько человек в модуле?»
«Никакой связи. Мы не знаем».
«Но в баре показывали лица десантников».
«Мы не знаем, кто именно находится в модуле».
Ну да… Модуль был отстрелен в аварийном порядке… Кто-то мог не успеть… А потом был залп по золотой сетке… Тревога! Тревога! Столько времени прошло?.. Кэл имел в виду не жалкие семнадцать месяцев, что значат семнадцать месяцев для мертвеца? Он имел в виду всё время – от Большого взрыва до благородного парня с трезубцем молний в мускулистой руке. Он даже скосил глаза на плакат. «Остановись, брат!»
Аша засмеялась: «Я, скорее, сестра».
Кэл повернул голову: «Разве я что-то произнес?»
Она удивилась: «Ты только что сказал: остановись, брат!»
Он спросил: «Разве мог в модуле кто-то выжить? Сколько они отсутствовали?»
Аша ответила: «Восемнадцать часов… Кто-то мог выжить…»
«А ты давно здесь?»
Кэл имел в виду кубрик.
И надеялся, что она ответит – давно.
Тогда отпала бы нужда в объяснениях.
Но Аша промолчала. И он лежал перед нею – потный, обнаженный, покрытый шрамами и рубцами, и понимал, что она, наверное, видела, как он жрал эту проклятую чудесную филзу.
«Ты кричал во сне…»
«Во сне? – пробормотал Кэл. – А может, это я жил?»
Она нисколько не удивилась его словам: «Возможно».
«А разве в модуле…» – начал он.
«Не говори о модуле! Зачем?»
«Мы можем открыть его…»
Она поняла Кэла по-своему: «Хочешь умереть?»
Умереть? А что в этом необычного? – подумал Кэл. Большой взрыв – это всего лишь начало конца. Как взглянуть. Всё зависит от угла зрения. И от масштаба. Аша остро чувствовала ужас голого громоздкого человека, лежащего перед нею на незастланном рундуке. Она старалась не смотреть на бывшего десантника. Боясь выдать себя, пыталась обойтись простыми мыслями. Самец крикнет по ветру, самка откликнется… Аист поведет глазом, аистиха снесет яйцо…
«Когда-то я вязала крючком, – сказала Аша вслух, изо всех сил пытаясь сдвинуть с места огромное, неповоротливое, вдруг остановившееся время. – Научилась специально, чтобы подарить своему дружку сноубордическую шапку. Ты же знаешь, парни никогда не против. Они много чего хотят, но редко что имеют. Я часто ездила магнитным поездом к подруге и вязала в пути. Что-то вроде медитации. Подруга меня не одобряла. Пока ты вяжешь эту свою уродливую шапочку, говорила она, твой дружок гуляет с другой. Пускай нагуливает аппетит, смеялась я. Но однажды оказалась в купе с тремя «гамбургерами». Ужас, как походили на моего дружка. В этом возрасте их нельзя отличить друг от друга, разве что по запаху. Они сидели напротив меня и на соответствующем диалекте перетирали события своей мутной жизни. Бритые, с семками. И пялились на мое вязание. Один даже снял шапочку, чтобы убедиться, что и на ней есть следы вязки. А я расстраивалась, что нитку взяла толстую, не под размер крючка, и петли приходится вытягивать, а эти придурки ничего такого не понимают. И была в полном шоке, когда, выходя, один из “гамбургеров” заявил: “Слышь, сестренка. Тебе бы крючок не три с половиной, а четверочку”».
«Слышала о философе Маете?»
«Аааа… Этот сумасшедший… Закодировал в геноме какой-то бактерии послание сразу ко всем разумным существам космоса…» Она отвернулась: «Кому интересны бактерии?..»
Это ничего, подумал он. У каждого свой масштаб.
Если во дворе сушатся штаны, не проходи под ними.
Ну да, это так. Но всегда найдется существо, отвергающее подобные наставления.
Аша с ужасом смотрела, как подымается этот ужасный наклонный человек – весь в рубцах, как в заплатах.
«В какой шлюз ввели модуль?»
«В третий. Это здесь. Совсем рядом».
Могла и не объяснять. Кэл чувствовал ее ужас.
Но заглядывать в мертвый модуль проще, чем спариваться со случайной туристкой, это тоже понятно. Аша смотрела на Кэла так, будто что-то начала прозревать. А может, вспомнила черного Кокса. В отличие от наклонного урода, медленно натягивающего мятые штаны, черный Кокс, конечно, был чудесным явлением, и она конечно, конечно, конечно, бесчисленно много раз конечно надеялась, что Кокс жив…
Черный Кокс… Ну да… Когда в раскаленном модуле с черного Кокса лентами слезала обваренная кожа, бригадир Маклай выдавил через силу: «Аты, парень, оказывается, тоже белый». Он чувствовал. Слизистого девонского таракана тоже нелегко назвать братом, если даже ты рос с ним в одном болоте…
31
Керамитовая стена, расписанная ржавчиной.
Кэл не спрашивал, спустилась ли Аша именно к нему, скорее, занималась своими делами. Просто притянул к себе. До пояса он был обнажен, от него резко несло потом. «Обними меня». Наверное, так говорил Аше Кокс. И Аша, похоже, подумала о том же, потому что ее вырвало.
«Это ничего, – ободряюще сказал Кэл. – Я знаю, что я не красавец».
Она опять поняла его по-своему и, утирая мокрые губы, кивнула: «Давай не здесь».
«Другого случая не будет. – Он чувствовал, как обреченно руки Аши легли ему на шею и плечи. Она не могла, у нее не было сил сопротивляться. – Обними и не отпускай меня ни на секунду».
До нее дошло: «А если отпущу?»
«Тогда я уже ничем не смогу тебе помочь».
Она провела пальцем по его рубцам: «Где ты попал в такую переделку?»
Он отвернулся: «Это потом… Всё потом…». И добавил: «Не смотри на меня. Хватит на сегодня блевотины».
Она выдохнула: «Да».
«Прижимайся крепче, и все будет хорошо».
Он всеми силами старался донести до Аши свою уверенность.
Она ведь не понимает, думал он. То, что она увидит в модуле, вышибет почву из-под ее ног. Десантников специально готовят к тому, чего они представить себе не могут, а вот у сотрудников секретных служб воображение ничем не задавлено. Он чувствовал тонкие руки на своем плече и на шее. Эти руки подрагивали, скользили, но не срывались. Он невольно вспомнил руки Хлои. Вдова ни на секунду не скрывала, как отвратительно ей его дыхание, но это как раз и понятно: ведь Хлое, наверное, приказали докричаться до самых скрытых его центров. К тому же, Хлое мешали мысли об офицере Соле: она не понимала, почему именно он толкает ее в постель с человеком, к которому она больше ничего не испытывает… Ладно, это потом… Всё потом… Если модуль окажется пустым, станет Аше легче? Если мы увидим трупы, среди которых не окажется черного Кокса, станет ей легче? «Сограда», если верить Аше, а не своей собственной памяти, потеряла десантный модуль всего каких-то восемнадцать часов назад. Чего Аша хочет? Просто вернуть черного Кокса? Или тоже стать вдовой Героя – как Хлоя? Кто, кроме вдовы Героя, может забыть про войну, отдалиться от трупов, потерь, от безмерности пространств, от тесного гигантизма военных кораблей. Она будет представительствовать на всяких торжественных праздничных собраниях, к ее руке будут подводить молодых десантников – для клятвы…
«Главное, не отпускай меня!»
Миллионы хитроумных наночастиц активизируются сейчас в моей крови, думал Кэл. Они подавляют попытки Чужих связаться со мной, а одновременно ищут сигналы своих… Пока руки Аши крепко лежат на моем плече, она может надеяться на невероятное, даже на статус вдовы Героя… А он даже собственную жену не сделал счастливой…
32
Вход в шлюз раздвинулся, как диафрагма.
Восемнадцать часов? Или все же семнадцать месяцев?
Вода в стакане не испарилась, фага не самоуничтожилась, черную юбку не сменили. Шипел кислород, найдя какую-то щель. Нежно, на самой нижней ноте ныли вакуумные насосы. Металл черно отсвечивал. Горячая рука Аши на покрытом испариной плече только-только начала успокаиваться, когда Кэл увидел свое смутное отражение. Громоздкое существо, и стоит наклонно, и рыхлая морда кажется мордой.
«Кого ты собираешься увидеть в модуле?»
Он мог и не спрашивать. Аша ответила: «Кокса».
И добавила: «Кто бы там ни оказался, они – мои братья».
Тревога! Тревога! Доктор У Пу твердит: мы – братья всему живому. И Аша повторяет за ним: братья. Кому? Скорпионам, трилобитам, вендским медузам, бактериям, лучевым существам и ниже, ниже, вплоть до организованных элементов, а может, еще ниже, если в пространстве-времени можно ориентироваться. Это не земные слои со многими отпечатками. Это омерзительная чудесная слизь. Налет скользкой плесени. Кэл чувствовал невесомую руку Аши на своем плече. Если я – Чужой, я все равно брат Аше. Всё во мне смешалось, но одно остается неизменным: мы из одного корня. Цветные радуги, рвущееся пространство, чудовищные джеты от полюса мира к другому полюсу, неумолчный, ужасный, никогда не смолкающий гул на всех диапазонах. Все формы разумной жизни, как гигантский лес, выплеснулись из единого Большого взрыва, нет разницы между спейсвурмом и человеком, между трилобитом и организованными элементами, почему я этого так долго не понимал?
С кем бы мы ни вели войну, мы ведем ее с братьями.
Убивая брата, нельзя стать Героем. Это ясно. На гражданской войне героев не бывает. Это тоже ясно. Умирая, ты оставляешь вдовой не обязательно только свою жену. Доктор У Пу прав: какая бы война ни велась, она всегда незаконна, потому что все войны мира – гражданские! Только понимание этого дает право на медаль Дага. Кротовые норы… лучевые удары… ужас умирающей тьмы… Нельзя ненавидеть время и пространство. Нельзя ненавидеть жизнь, с таким ужасающим разнообразием и так непреклонно заполняющую все полости и карманы пространства-времени…
Диафрагма модуля разошлась.
В лица дохнуло морозной мглой.
Это нисколько не походило на огненную печь, в которой десантники дрейфовали почти три месяца. Вихрь кристаллов. Ледяные сталактиты. Кэл увидел согнутую в локте мерзлую руку и такой же мерзлый рот Феста. В модуле было холодно и темно, как до Большого взрыва. Кэл попросил: «Посвети», и луч белого света, вырвавшись из простого серебряного колечка, мелко подрагивая, побежал по ледяным иглам, сосулькам, снежным сугробам, волшебно вспыхивающим… по заиндевелым телам… скрюченным пальцам…
Рука Аши на голом плече Кэла заметно вздрогнула.
Все еще впереди, сестра, подумал Кэл. И увидел примерзшего к стене Скриба.
Когда это было? Куда всё ушло? Что такое время? Где сине-зеленые водоросли, поля мерзкой нежной слизи, неистовое солнце в лохматых протуберанцах, зеркальные, медленные пузыри сознания?
Кэл всматривался в ледяное царство.
В иссиня-голубеющие под лучом фонаря сугробы.
Бригадир Маклай, припорошенный колючим нетающим снегом… Голый, примерзший к стене Скриб… Криво торчащие пальцы Торстена… Ногти Аши намертво впились в голое плечо Кэла… Черный Кокс лежал в обнимку с Ротом – тоже голым и тоже насквозь промороженным. Может, в последний миг черный Кокс и думал об Аше, но обнимать ему пришлось Рота…
И там же, затылком в снег, лежал десантник Кэл с римскими белыми вываренными глазами… Иначе быть не могло… «В этой войне мы, земляне, все на одной стороне!»
Кэл обнял дрожащую Ашу. Теперь он действительно видел будущее.
Теперь он не просто видел, он читал их общее будущее – будущее всех, – как чей-то еще слегка расплывающийся, но уже читаемый текст. Может, это был тот самый текст, который закодировал в геноме кишечной палочки сумасшедший далийский философ Мастом, почему нет? Все войны – гражданские. Мы – братья, братья! Мы все из одного взрыва. На фоне грозных, чудовищно изгрызенных пространств, на фоне страшных, еще не случившихся сражений люди и спейсвурмы смотрелись братьями.
Как румяные яблоки. Ни одного червивого.
Андрей Кокоулин Конец света (Рассказ)
Насчет Финикова Стрипкина предупредили сразу же: старожил, человек тихий, но со странностями, если что, как бы там ни было, не трогать. Даже не прикасаться. Потом Финикова Стрипкину показали.
Почему-то из кустов. Почему-то издалека. Почему-то сопровождая показ ужимками и большими глазами.
Балаган, подумалось Стрипкину.
Фиников оказался бодрым толстячком, куда-то вышагивающим в сером летнем костюме с полиэтиленовым пакетом в пухлой руке.
– Смотрите-смотрите, – сказали Стрипкину.
– Идет.
– Фиников наш.
Они прятались в кустах вчетвером. Машкова, дамочка с первого этажа, не первой, конечно, свежести, но еще весьма интересант. Бунявичус, стройный блондин с постным лицом, со второго. Кучерявый Жирняев – с третьего.
Ну и Стрипкин.
То есть, Стрипкин не прятался, его затащили, обещая, видите ли, показать. Зачем из этого делать игру в каких-то юных следопытов-разведчиков, было решительно непонятно. Взрослые ж люди.
От Машковой приятно пахло невостребованным женским телом, но безумный блеск в воловьих глазах останавливал.
Тащилась от Финикова, определенно.
Стрипкин заметил и, собственно, с этого момента и невзлюбил.
Фиников и Фиников. И что?
– И что? – обернулся он к мужикам Бунявичусу и Жирняеву.
– Ну, вы знайте просто, – сказал, краснея, Жирняев.
– Он заслуживает, – добавил Бунявичус.
– Больше знаешь, лучше спишь, да? – хохотнул Стрипкин, наткнулся на неодобрительный взгляд Машковой и невзлюбил Финикова еще больше.
Потянулись дни.
Лето пенилось зеленью сквериков. Городок млел и дышал нежарким воздухом.
Стрипкин по работе пропадал в автопарке, возвращался поздно, буквально валясь с ног, с Финиковым они не пересекались.
Но затем грянула суббота.
Стрипкин напялил выходную футболку с серпом и молотом, натянул чистые треники и спустился со своего четвертого во двор.
В лето.
Потянулся на крыльце, разрывая пасть в остаточной зевоте, и побрел на азартные выкрики и стуки доминошных костяшек.
Жизнь была хороша.
Правда, когда он разглядел среди собравшихся за столом доминошников Финикова, его настроение несколько упало. Но не всё же в жизни приятности?
Должны и червоточины быть.
– Здоров, мужики!
Пристраиваясь на скамье, Стрипкин поручкался с сидящими. С Жирняевым, с Бунявичусом и еще с двумя мужиками, оказавшимися пильщиками с лесозавода.
Ну и Финикову его ладошку пожал.
А чего б не пожать? Мы добрые. Бог с ним, пока.
Фиников был все в той же серой костюмной паре, в кремового цвета рубашке и при галстуке в мелкую красно-белую полоску.
Широкое, раздобревшее лицо, белесые брови, круглые глаза.
Тут уж не из кустов, тут всю начинку вблизи видно. На все, что за сорок, годы. Стрипкин лет на пять получался младше.
А шансов, следовательно, на Машкову у него было больше.
Женщины, они ж более молодых, более подвижных любят, запело в груди у Стрипкина, и неприязнь к Финикову на какое-то время сменилась снисходительной жалостью.
Ой, костяшки он мешает! Шевелит пальчиками! Ну, шевели, шевели, раз ничем другим шевелить нечем.
На игру бросали жребий. Стрипкину не повезло, остался наблюдателем, выудив кость «пусто-три». Вместе с ним выбыл и один из пильщиков.
Бунявичус размешал.
– Ну, милости просим!
Домино разобрали, разложили в ладонях.
Стрипкин притиснулся к Жирняеву, оценил расклад.
Начали с «пусто-пусто».
Забабахали кости. Особенно пильщик старался – впечатывал доминохи в доски стола как гвозди.
– А это вам!
– Отдуплился!
– В пролете.
– А по «шестерочкам»!
Фиников сидел с улыбочкой, подкладывал кости тихонько, будто исподтишка. Манера эта чуть ли не зубную боль вызывала у Стрипкина.
Наверное, финансист какой-нибудь, думалось ему. Или снабженец. У них все так – тихой сапой.
– Ну-ка, по «четверочкам»!
Доминошная змея подскочила от удара пильщика.
У Жирняева было «четыре-шесть», но он вдруг стукнул торцом кости по столу, пропуская ход.
Стрипкин не понял сначала, чего это Жирняев пасует, сослепу, что ли, даже сунулся под руку, шепча: «У тебя же вот!», но был одернут коротким: «Сам вижу».
Словно назло Жирняев повторил стук, и когда Фиников в победном жесте вскинул пухлые ручки, сбросив последнюю костяшку, и засиял как медный начищенный таз, все Стрипкину стало ясно.
Поддаются.
Вот этому вот серому бегемотику поддаются. Жополизы, видите ли. Да кто он, собственно, такой, этот Фиников?
В следующей игре Стрипкин сменил Бунявичуса и поставил себе целью нарочно подгадить толстяку. Тем более что ходить Финикову выпало сразу за ним.
Какое-то время они с пильщиком жахали костями, кто громче. Фиников морщился от звуков, и это Стрипкина радовало.
– А мы «три-два»!
Бах!
– А закрываю «пустышкой»!
– А еще «двоечки» у кого есть?
Бах!
Фиников грустнел, растерянно заглядывая в ладонь.
«Не везет, да? – думалось Стрипкину. – Ах, как не везет!» Смех распирал его. Пришлось даже покашлять в кулак, будто мошка попала в горло. Ну а как тут без смеха, если брови домиком, нос повис.
Оби-идели…
– А «рыба»!
Стрипкин вбил кость, заканчивая игру.
У него еще оставалась доминоха на шесть очков, у Жирняева в сумме вышло восемь, у Финикова – все восемнадцать.
– Увы, – развел руками Стрипкин.
Фиников посмотрел на него с изумлением:
– Я проиграл?
– А что тут такого?
– Просто…
Фиников замолчал и, хмурясь, стал собирать кости в пластиковый пенал.
Небо потемнело. Ветер качнул деревья. Пильщики попрощались и потопали через двор к гаражам. Жирняев с Бунявичусом тоже как-то торопливо смылись.
Стрипкин повертел в пальцах забытую кость.
– Нет, ты скажи, – решился он, помолчав для приличия, – чего это все вокруг тебя танцуют?
Фиников мотнул головой.
– Вовсе и не танцуют…
– Ну я-то вижу! – осклабился Стрипкин.
– У меня – свойство, – глянув исподлобья, сказал Фиников. Отобрав кость, он мягко опустил ее в пенал.
– И что за свойство?
– Ну…
Толстяк смутился.
Стрипкин, разыгрывая дружелюбие, потрепал того по плечу:
– Да не жмись ты!
Ему думалось, не иначе он какой-нибудь дефицит достать может. Или связи у него есть среди городского начальства.
Ну а какое еще свойство-то?
– Я могу… – Фиников зачем-то снова высыпал домино. – Я могу устроить конец света.
– Что?
Стрипкин не расхохотался только потому, что Фиников не позволил себе и тени улыбки. Кости на столе под толстыми пальцами выстроились в букву «X».
Вот честно, знак для бомбометания.
Стрипкин даже наверх посмотрел, в пасмурность, не целится ли оттуда бомбардировщик. Прямой чтобы наводкой – бэмс!
– Чего-чего?
– Ну, может произойти… от меня… конец света…
Фиников засопел, снова укладывая домино в пенал.
– Не, погоди. Тебе что, знак был?
– Нет. Просто знаю.
– И они все поэтому?.. – показал рукой на дома Стрипкин.
Фиников кивнул.
– А-а-а… – протянул Стрипкин. – Ну-ну.
Конечно!
От злости мысли крошились в мелкое крошево. В голове оставались какие-то междометия одни и скрежет зубовный.
Ах. Что ж. Цэ-цэ-цэ.
Стрипкин мерил шагами комнатку. Диван – окно. Окно – диван.
Стрипкин был в брюках и рубашке, в галстуке в кои-то веки. Сходил, что называется, поженихаться!
Ах ты ж! Вот. Сука какая.
Шевелился тюль. В хрустальной пепельнице тлела сигарета. Чуть слышно пиликало радио.
Кулаки чесались.
В рожу бы круглую. В умильную, в ехидную рожу. Н-на!
День воскресенья переходил в вечер.
Стрипкин чувствовал себя покинутым и безмерно одиноким. Он сел на диван и долго смотрел в одну точку, там, где тюль цеплялся за форточный крючок.
Мысли как-то организовались.
Он горько подумал: «Предпочла!» и рванул узел галстука.
И что с того, что он был моложе?
Попробуй откажи Финикову, сразу ж молния небесная, конец света, не дай бог! Какой-то дикий гипноз. И верят же!
Даже вот Машкова…
Уводящий его, ну, почти его, Стрипкина, женщину самодовольный Фиников встал перед глазами. Как они под ручку-то!
В даль фонарную!
Стрипкин дернул горлом и понял, что без выпивки сегодня никак. Душа требовала короткого забвения.
Только еще б не в одиночку!
Жирняев принял Стрипкина как родного.
Собственно, Жирняев и так на лицо был любитель выпить: губы мокрые, глаза стеклянные, сосудики на носу– что ж не обрадоваться двум по ноль-пять?
Третьим позвали Бунявичуса. Тот по телефону поотнекивался, но пришел.
Разливали, пили, закусывали пластинками «докторской» колбасы. Рюмочный звон плыл как колокольный.
– Вот Машкова, – сказал Стрипкин после, – ведь хорошая же женщина, неглупая, а туда же…
– Куда? – спросил Бунявичус, выставляя локоть на стол.
– К Финикову.
– Ты Финикова не трожь, – поводил пальцем Бунявичус, – он такой человек…
– Какой? – навалился на стол Стрипкин. – Какой человек?
– Чес-слово, – сказал Жирняев, – он хороший, только с ним надо осторожнее. Об-хо-ди-тель-нее.
– Да что вы вокруг него!
– Т-с-с! – Бунявичус залепил себе губы куском колбасы. – Не надо ветру… всуе…
– Что? – оскалился Стрипкин. – Конец света он нам устроит? Этого боитесь? Зассали какого-то конца света?!
– А ты представь, – Жирняев стеклянными своими глазами уставился Стрипкину в переносицу, – раз – и тьма. Конец. И ни тебя, ни меня…
– Ни Машковой, – добавил Бунявичус.
– О-о! – Стрипкин запустил пальцы в волосы. – Откуда вы знаете, что он будет, этот конец? Он вам всем внушил, а вы и рады. А он – пользуется! Вы разве не видите? – Он повернулся к Бунявичусу. – Пользуется! Это же спектакль!
– А ты бунтарь, да? – прищурился Бунявичус, и его холодное лицо сделалось брезгливым. – Тот, которому в любом обществе неуютно? Которому главное – разрушить все…
– Да не разрушить! Глаза раскрыть!
Жирняев недоверчиво фыркнул. Бунявичус просто махнул рукой.
Стрипкин хотел сказать, что он здесь недавно, но видит, как они все крутятся вокруг Финикова, как мухи над известно чем, что его просто с души воротит от того, что один подчиняет себе всех каким-то там своим «свойством», что вполне приличные женщины…
Ему вдруг так четко, словно с первого ряда в кинотеатре, представилось, как Фиников елозит на Машковой, а та, постанывая, приговаривает: «Чтобы не было конца света. Чтобы не было», что он зажмурился.
Потом, содрогнувшись от жгучего чувства, произнес:
– Я вашего Финикова – ненавижу.
И Жирняев его, разумеется, ударил.
За окном громыхнуло, затем полил дождь.
Караулить Машкову долго не пришлось.
Пока она копалась в сумочке, Стрипкин выступил из темного угла. Полюбовался округлостями и выступил:
– Что ж ты…
Машкова вздрогнула, на пол, коротко прозвенев, упала связка ключей. Стрипкин поднял ее, навертел колечко брелока на палец.
– От него идешь?
– А, это вы, Стрипкин… – Машкова потянулась за ключами. – Чего это вы как бандит какой?
Стрипкин улыбнулся.
– Фиников, значит, нравится?
– Ключи отдайте.
Машкова попыталась поймать связку, но Стрипкин каждый раз поддергивал руку вверх.
Ключи поблескивали зубчатой мормышкой. Ну-ка, рыбка, ну-ка, ухвати, думалось Стрипкину. Ах, какая славная беспомощность!
– Любишь его, значит?
Машкова закусила губу.
– А я ж лучше, – тихо сказал Стрипкин. – Я концом света не прикрываюсь. Я, вот честно, просто люблю. Со мной не надо ради там чего-то…
– Ключи, пожалуйста.
Машкова протянула ладонь.
– Вы что, все верите в конец света?! – вскрикнул Стрипкин. – Что это толстое чудо… фальшивое же насквозь! Что стоит его раз не ублажить…
Задохнувшись, он долго смотрел в светло-зеленые глаза Машковой. Потом кинул ключи под ноги:
– Подавись.
Я его убью, просто думалось Стрипкину.
Убью, и все увидят… То есть, и видеть будет нечего…
Он затаился в кустах за щитом автобусной остановки. Отпросился из автопарка пораньше, сославшись на боли в животе.
Почти не соврал. Боль была, но в сердце.
Все, все пляшут, отстукивало сердце, сжимаясь, поддаются, чтоб не расстраивать, спят, чтобы, значит, отдалить.
А бегемотик и рад.
Подошедший автобус со скрипом раздернул створки. Фиников, конечно, выбрался первым. И только за ним уже вывалились наружу какая-то старуха, парень с загипсованной рукой, девочка-школьница.
И эти, понимаете, пляшут.
Стрипкин наблюдал, как Фиников покупает в ларьке минеральную воду, как жадно отпивает тут же, под солнышком, из бутылки чуть ли не половину.
Жизнерадостный такой толстячок.
– Фиников, эй, Фиников!
Стрипкин высунулся из-за удачно опустевшей остановки и поманил Финикова к себе.
– Что?
– Разговор есть.
– Я же уже все вам сказал, – скорчил недовольную рожицу Фиников, но – шаг, другой – и потянулся за Стрипкиным вслед.
Даже в кусты сунулся.
Стрипкин поймал его за пиджачный рукав. И Фиников и сообразить не успел, как был протащен метра три по газону и прижат к стене дома.
– Та-ак…
Стрипкин ощерился.
Вот он, конец света, в его власти. Кривит губки.
– Вам что надо?
Фиников смотрел светлыми непонимающими глазами. В бегемотовой его головенке не укладывалось, видимо, что его могут бить.
А у Стрипкина уже душа чесалась.
– Ты это… – он, для затравки, легко ткнул Финикова в грудь. – Ты что думаешь, я тоже перед тобой пресмыкаться буду?
– Ай! – Фиников повернулся боком. – Вы же не понимаете!
– Все я понимаю, – покивал Стрипкин. – Ты тут может и был царь и бог, может быть…
Он ткнул уже другой рукой – в ребра.
– Ай!
Фиников попытался закрыться руками, но Стрипкин следующим же ударом пробил хлипкую защиту.
Бум!
– Женщину у меня увел…
Тело бегемочье было как тесто. Знай себе меси.
– Но они сами, сами, – заныл, содрогаясь, Фиников. – Я никого не уводил!
– А я тебе верю. Честное слово, – сказал Стрипкин.
И ударил Финикова в глаз.
Задрав пиджак, тот с обмякшим ртом сполз вниз. Стрипкин присел над поверженным, съездил кулаком по губам, задев еще и нос.
Фиников брызнул кровью из ноздри.
– Я же не контролирую… – упавшим голосом произнес он. Провел пальцами под носом. – Боже, что вы сделали?
Глаза его расширились от страха.
– А что я сделал? – пожал плечами Стрипкин. – Поучил уму-разуму. Всего-то.
Он вытер ладони о Финикова и поднялся.
«И что? – подумал, оглядываясь. – И где ваш конец?» – Он пнул Финикова в щиколотку.
– Где конец света, бегемот?
И сделалась тьма.
Алексей Соколов Старик и космос (Рассказ)
Высверк флайера, вонзающегося в ледяное осеннее небо, – что может быть прекраснее? Ничего и не может. Когда из желто-багряного, серебром, в бело-голубое, льдисто-звонкое? Восторгом по душе, холодом по нервам? Под пронзительное победное сопрано турбин! А?..
Старик просыпается, как обычно – в слезах, вскидывается и ощупывает лихорадочно постель. Слава Богу, сегодня не намочил. Опять бы нянечка стала ругаться. Одно расстройство: и на радостях случается конфуз, и от горести, и от страха (если сон совсем уж…)…
Андрюшу, паренька, жалко: про флайер уже сколько было, а у него же коллекция, он же все записывает… Никому и дела уж нет, за столько-то годков, а он все пишет, и пишет…
– Ну, Найден Иваныч, сегодня молодцом?.. Хвалят вас, хва-аалят… Надя, три кубика нынче, Найден Иванович в ремиссии, побережем ему печеночку… Андрюше есть что рассказать, позвать интерна нашего?
– Нет, нового ничего нету. Опять флайер.
– А-а-а, флайер. Ну, это мы уже знаем хорошо. Жалко. Вы, Найден Иванович, если что новое – сразу зовите, ладно? Не стесняйтесь, и Наиночку Федоровну нашу не бойтесь, ну, поругает за простынки… Ну что же делать? Вы ведь все равно себе во сне не хозяин, правда?..
На обед, как всегда, буроватые какие-то сгустки в чем-то сероватом жидком. Горячее. Вкусно, наверное. Все же едят, значит так и надо? Когда не помнишь сам, что такое вкусно и какая она может быть еще, еда, значит, это оно и есть, разве не так?
Во дворе зацвели кустики какими-то белыми цветочками. Говорят, весна. Те, кто неспокойные, обломали пару кустов, и их теперь ругают больно санитары. Неспокойные плачут. Тоже правильно, наверное: цветочков жалко, они красивые. Были.
Опять спать хочется.
…Когда сидишь в раскаленном на солнце танке, главное – чтобы была вода. Всегда. Пусть теплая, пусть вонючая, пусть гнилая. Чтоб была. Иначе – конец. Сдохнешь, а железяка будет переть и переть вперед, пока не выработает ресурс реактора… Или пока не спалят… Танки выползают на пустоши – бескрайние пустоши, карминно-охристые под крохотным жгучим солнцем. Горизонт кое-где пучится далекими мутными горами, а ближе рассечен изредка черными силуэтами деревьев, тонких, раскидистых, с плоскими кронами. С рыком и грохотом колонна разворачивается в стальную лавину на границе сельвы, в тучах охряной пыли… (кой черт, какая еще сельва, к дьяволу?!).. Наводчик досылает тактический атомный снаряд 145 миллиметров… Это уже так, по самому краю сознания, за мгновение…
Старик просыпается, как обычно – в слезах, и… Оох, ругаться нынче нянечкам. Ужасно конфузно, а что поделаешь? Им бы такого страху… А какого страху? Как во сне? Иногда, даже чаще, так хочется, до боли, чтобы ничего и не снилось перед пробуждением. А снится, зараза… Зато иногда такое, что и полжизни не жалко! Вот, флайер, или когда про Реку, например… Или та девочка, далекая, которая машет рукой, из разных снов, зовет… Доктор.
– Нуте-с, Найден Иванович, кто мы нынче? Война? А-а-а, война, конечно! Танки?! Найден Иванович, ветеран вы наш… Герой… Андрюшу позвать вам? Андрей Платонович, будьте любезны!..
– Андрюша, здравствуйте. Понимаете, танки, такие большие, как раньше, по полтораста – двести тонн, они же в сельве вообще могут быть непригодны, наверное, почвы… там надо легкую технику. Так вот. А нас там, во сне, туда…
Андрейка очень хороший человек. Внимательный, вежливый и деликатный юноша. Только взрослеет, жаль, очень быстро. Помнится, когда впервые пришел в палату, еще практикантом…
А сейчас, вон, и брюшко уже наметилось, и кольцо на пальце, и «паркер» в кармашке, в подражание Доктору… Чем же его так чертовы эти сны зацепили? Укол?.. Конечно, да, я понимаю. И таблетки, конечно! Дайте водички…
…Плот. Река. Просто река. С одной стороны утесы, с другой – до горизонта, поток спокойствия и живого серебра под бело-золотым солнцем, на котором ни облачка, а поперек реки и кругами в вышине – птицы, красивые, белые, огромные, зловещие. Но на Реке ничего случиться не может дурного: это же РЕКА! И Коряга-Бэн (Какой Бэн, прости, Господи?!) говорит… Пока идем Реку – живем… Покачивает. Вдали, на высоком берегу– опять та девочка? Машет? Показалось?.. Пока идем Реку…
…Живем…
Надо же, сегодня даже не плакал. Но про Реку кое-что понял… Вспомнил… Надо будет Андрейке рассказать, раз уж ему интересно… Укола-то все равно не избежать, это понятно…
– Доктор, здравствуйте!
– С вашего, Найден Иванович, позволения – теперь профессор! И заведующий отделением. А вот Андрей Платонович нынче уже как раз доктор…
– Андрей Платонович, разрешите поздравить?..
(…Полуповорот, спина прямая, плечи развернуты, рука полусогнута к рукояти церемониальной шпаги на перевязи… Ээээ… Это… Какая шпага?)
Странно смотрит как-то. Опасливо? А чего? Я же местный, сколько лет уже, как подобрали, так и здесь… Да нет, показалось, наверное.
Это же наш Андрейка!
…А вот теперь – кранты. Полные. Не затормозить, не отвернуть: астероид, это же не «Шаттл». Если сидишь на огневой позиции, выплавленной в ферро-вольфрамовой глыбе диаметром полкилометра, – тут уж какие маневры? А если и наружные излучатели выжжены… Так и вплываешь под зеленый луч, которому вольфрам с железом – все равно, что пенка на молоке для ножика… Каком молоке?.. Какого ножика?.. Совсем беда… Ой-еооой!
– …Иииирод ты, Найден Иваныч!.. Как есть, ирод!.. Да что ж такое?! Прачечная от тебя плачет уже горючими!..
– Ну Наина Федоровна, голубушка…
– Что «голубушка»?!
– Ну не ругайтесь, пожалуйста. Хотите, я сам все застираю?
– Ты застираешь… Откуда такой только, нутром слабый? Кто вчера в садике половину рододендронов обблевал, как заснул на скамейке? Горе луковое, десант звездный, засранный…
Надо обязательно Андрею… Платоновичу… Про салатно-зеленый луч и про обреченность на вольфрамовой глыбе, как мурашки под гермокостюмом, ему интересно будет… Ого, народищу-то! Прямо как лет десять тому, под праздники… И генералы впереди, в белоснежных таких парадных халатах…
«Обратите внимание, пожалуйста: чрезвычайно интересный случай… Доставлен шестнадцать лет назад, без сознания, сильно травмированным, из ожогового центра, без документов, родные не проявлялись… На редкость крепкое физическое здоровье, возможно – компенсация… Спокойный… В сонном состоянии – дисфункция контроля физиологических отправлений… Параноидальные… Разнообразные бредовые… Потрясающий диапазон, системность и последовательность… Зовем Найденом Ивановичем. Ну… Его же просто нашли, на какой-то горящей свалке…»
Наина Федоровна делась куда-то, новую нянечку не запомню никак, как зовут…
…Остров, дом на берегу из толстых (бревен?), стол под лазоревым небом, обед, за обедом (семья?)… Девочка та, светлая, совсем недалеко, бежит вприпрыжку по тропинке от причала… Никогда раньше… Господи, славно-то как!..
Уф… Заплакан вмокрядь, но в остальном – порядок! Во радость-то. Благолепие… А Андрюша что, седеть начал? Ишь ты. Не мудрено, с таким контингентом столько лет… А сколько, кстати?
– Много, Найден Иванович, много… Эх, Найден Иванович! Мне бы вашего здоровья! У вас по-тря-са-ю-ще завидное здоровье… Понятно: столько лет режим, диеты, покой.
– Андрей… Платонович… Андрюша, вы расстроены чем-то? Такая горечь…
– Нет, Найден Иванович! Ну что вы? Не волнуйтесь только. Давайте о нашем, ладно? Итак?
– Остров… Мой, наверное, и дом… Семья, обед на деревянном столе, на красном граните, над водой… Вода зеленая… Тихо… Комары… Что же вы не пишете, Андрей Платонович?..
Нянечки меняются, уследить невозможно… Надо профессору пожаловаться… А где же он, кстати, давно не видно?
…Тот заряд сразу увидел. С момента, как он, заряд, оторвался от излучателя в руках черного, и до момента, как вошел в жилет, в районе солнечного сплетения. Сначала маленький и нестрашный, потом огромный, огненный и нестерпимый… Ревет горящий воздух… Пираты захватили «Жемчужную Каравеллу» за орбитой… Чего орбитой?.. Большими жертвами, и обидно: вмешаться бы, да никак, лежишь труп трупом, только глазами лупаешь, а жилет тлеет… В тот год…
– Вы спрашиваете, Найден Иванович, почему я не записываю больше? Признаться, отчаялся. Раньше думал – аккумулирую, сведу в систему, выведу статистику, выделю очевидное, определю возможные источники реминисценций – и вы сможете выбраться из своего… Чем черт не шутит? Может быть, даже вспомните, кто вы… Столько лет…
– А сколько?
– Неважно, Найден Иванович. Вы-то понимаете, что эти сны никак не тянут на воспоминания? По крайней мере – одного человека, пусть и повидавшего на своем веку?
– Ну, конечно, Андрей Платонович! Само собой! Я понимаю. Это же сны!..
– Сны, – вздыхает Андрейка, сын Платона, – конечно. И чем же эти сны могут быть спровоцированы? Книжками? Так вы, Найден Иванович, извините, даже читать не умеете. Вас привезли к нам, оборванного и засаленного, вытащив из полыхающей помойки на окраине. Первый год думали, что вы – немой. Потом оказалось – нет, и речь культурная. А читать не умеете… Разве фильмов насмотрелись?.. Так какие в помойке фильмы?
– …Да бог весть. Не мучайтесь, Андрей Платонович! Сейчас же все хорошо? Просто сны!.. Жалко, что они на меня так действуют, и приходится за мной стирать…
– Вы только не беспокойтесь, Найден Иванович. Все и будет хорошо. И укольчик сегодня совсем маленький будет. И таблеточки можно отложить…
– У-у, жалко.
– Что?
– Там такая таблетка есть, вкусная, кисленькая. Желтенькая. Как конфета.
– Ну, ее можно… Вы не волнуйтесь только… Если что-нибудь нужно – немедленно ко мне, ладно? Я ведь теперь заведующий отделением…
…Остро захотелось, чтобы приснилась та девочка. Тоненькая, светлая, зовет… Куда?.. Зачем?.. Но – как же хорошо!
… Девочка. С косами, в юбочке, на каблуках. Кожа, загорелая до легкой бронзовой патины… такой загар бывает от… О чем я? Да, глаза голубые, косы… черт его знает, не то рыжие, не то платиновый блонд, бликуют. Сто семьдесят пять, сто двадцать на семьдесят на сто десять. Двадцать четыре… Рюкзачок… Отчего хорошие сны снятся реже всего?
– Сосед! Сосед, проснись! Эй, Звездный Десант, подъем! Да проснись же, черт, к тебе пришли! Слышь?!
Это сосед по палате. Бледно-пегий Буся, маниакально-депрессивный с шизофреническими… Учил таблетки ныкать, хороший мужик… Только любит подурить старика… Ну, тут уж без обид.
– Пришли к тебе, говорю! Вроде родственники сыскались! Воон, Профессор наш, Платоныч, ведет!
Девочка. Тоненькая, светлая. С косами, в юбочке, на каблуках. Не хочу просыпаться!.. Кожа, загорелая до легкой бронзовой патины. Глаза голубые, косы золотисто-рыжие, как лет тридцать назад была стариковская щетина… Сто семьдесят один, сто двадцать на семьдесят на сто девять. Двадцать четыре. Нет, двадцать два…
– Дееед!!!.. Дедушкааа!!! Господи, нашла! Нашла!!! Родной! Живой!!! Двадцать лет, все на ушах!!! А ты здесь… В этом… Городе…
Надо же, настоящая. Не сон. Говорит – «дедушка». Старик начинает привычно плакать. Платонович топчется и мнется рядом. Переживает? Радуется?
– Я дедушку забираю.
– Эээ… Не думаю, что…
Девочка поднимает бровь. Андрей Платонович вдруг вздрагивает и улыбается, широко-широко:
– Да, конечно! Разумеется! У вас замечательный дедушка, Зоя! Мы с ним почти двадцать лет, так скть… Душа в душу!.. Я сейчас же, только подготовлю документы…
(Зоя?)
– Не надо никаких документов.
– …Конечно, не надо! Вообще-то, обычно – положено, но вам – не надо. Хотите, отдам копию моих записей, за все годы?.. Мы столько беседовали!
– Не надо, профессор. Спасибо. Пойдем, дедушка. Пойдем скорее!
Охранник на воротах слушает плеер и кутается в куртку от мелкого колючего снега. Снежинки отскакивают от козырька его кепки. Оказывается, зима. Зою (внучку?) это не смущает. У нее лето, юбочка короткая, а глаза голубые:
– Это мой дедушка! Я нашла его и теперь забираю домой. Документы возьмете у профессора, какие надо.
– Конечно!.. Понимаю!.. Удачи вам, и вашему дедушке здоровья!
Зоя смеется.
Неподалеку, за ржавыми воротами, ждет большой автомобиль среднего возраста, куда внучка и усаживает старика со всеми удобствами. Утирает дедушке слезы и хлопает дверцей.
Охранник благодушен, он наблюдает за сценой возвращения блудного деда с умилением. Симпатичная внучка. Очень. Обалденно.
Машина набирает ход по пригородному шоссе, взметая за собой сухую поземку.
Охранник нагибается завязать шнурок на берце, а потому не видит, как машина на ходу растягивается зыбко по горизонтали… становится полупрозрачной… растворяется в пространстве и снегу, и только сухая поземка…
Высверк флайера, вонзающегося в ледяное синее небо, – что может быть прекраснее? Ничего и не может. Когда из желто-багряного, серебром, в бело-голубое, льдисто-звонокое? Под пронзительное сопрано турбин?! Восторгом по душе, теплом по сердцу…
– Одевайся, дед. Натерпелся ведь. Там вообще жить невозможно, ты знаешь? Дышать нельзя! Ты – титан! Семь наших лет, на самовнушении, обалдеть… Скидывай тряпки рядом с собой, флайер съест потом… – Зо-Йа перегибается назад, кидает на колени старику новую одежду. Коробочку и две капсулы. Руки вспоминают, подсказывают. Капсула (синяя) лопается, коробочка жужжит…
Старик неловко елозит, стягивая заношенное и пахнущее лизолом. «Только бы не проснуться сейчас. Не сейчас».
– …Ну, ты и провалился, дед! Ну, тебя и зашвырнуло!.. Спасибо Бригадному, велел искать останки масс-ревизорами… А останков-то и нет!.. Нету массы твоего «Саа-Хем» в нашем континууме!.. Как нудлы по вам тогда, всем бортом из засады, дихронными… Шесть кораблей тю-тю! С тех пор искали. Мамка, лет пять. Потом я подросла… Сама поверить не могу… Дееед!!! Хей-йя!!! Нашла!!! Гм… Капитально тебя отделали… По-хорошему, такой мир просто грохнуть надо. Ничего, ничего. Держись.
Вернемся на Остров, отдохнешь, соберем на праздничный обед семью… Соседей…
Красная капсула тоже вывернулась, и одежда свершилась: удобный серовато-переливчатый бархат, мягкое и в размер, уютное и… Господи, хорошо!.. Только бы не проснуться. Только бы не проснуться. Да хоть бы и вообще не проснуться больше.
– Флайер, лечить!.. Тебе надо чего, деда? Ты голоден? Хочется чего? Ты говори, дед, не молчи…
– Там обо мне заботился парнишка. Теперь уже немолодой. Который тебя привел, Андрей Платонович. Он достойный.
– И чего ты для него хочешь в награду? Чтобы умер без боли и быстро?
– Не знаю. Я так и не понял тот мир, что там к чему. Не успел… Чтобы Андрюше вообще хорошо было… Что для них хорошо, то и ему… Зо-Йа, не плачь. Это мое дело, плакать каждый день, там так положено старикам.
– Я не плачу. Или плачу? Просто, как представлю, каково было тебе… Ослепший, обгорелый, контуженный, со срывом по времени на два часа… В тот кошмарный мир, с его варварской едой, прости-господи-медициной, ядовитым воздухом… Столько лет… И только парнишка этот, хоть и чужой совсем – маяком… Ты же его маяком взял, да? Я последнее время его нащупывала, когда пыталась до тебя докричаться.
– Да… Он помогал помнить…
…Охранник, красный и взмокший, мается в дверях палаты. За его спиной жужжат и роятся нянечки; санитары по стенке скользят бесплотными духами, стараясь не попадаться на глаза. Андрей Платонович, главврач клиники, который час уже сидит на краешке пустой развороченной койки пропавшего пациента, впав в ступор.
Он оставил себя и плывет теперь в потоке фантомов: зеленый луч; безумная танковая атака под атомными грибами… Река… Гранитный остров. Высверк флайера, вонзающегося в льдистое небо.
Двадцать один год работы. Крепнущее ощущение не увиденного за деревьями леса. Огромных джунглей. В помойку записи.
– Не корите себя так, Андрей Платонович. С нарушением процедуры выдачи больного – ничего, что-нибудь придумаем. Обоснуем. Напишем заявление сами. Не думаю, в конце концов, что поступит жалоба…
– Да ради бога, Раечка, при чем здесь… А… Пустое…
Доктор на отделении, редкая умница и все еще красивая женщина, потихоньку готовит Андрею Платоновичу успокоительное в пятикубовом шприце.
Охранник понял, что выволочки не будет, и незаметно исчезает.
Возбужденные пациенты постепенно утихомириваются.
– Скажи мне, – встряхивается вдруг старик, задремавший было в мягком ложементе. Девушка водит пальцами по терминалу управления: флайер готовится к прыжку. – А как меня звали тогда, до… всего этого…
Зо-Йа отрывается на несколько мгновений от терминала и с острой жалостью вглядывается в старика, похожего сейчас на избитую трехсотлетнюю черепаху в панцире с чужого плеча.
– Ты совсем-совсем не помнишь?
– Совсем-совсем.
– Тебя зовут Най Дэн, старший в роду Дэнов, от предка Ионы.
Старик оторопело сидит пару мгновений. Потом вдруг начинает неумело смеяться, а через секунды уже хохочет во все горло.
Какая рептилия, бог с вами? Старик – (добро пожаловать домой!) просто очень уставший боевой генерал (полуразворот к властителю, голова высоко, рука полусогнута к эфесу церемониальной шпаги… а вот и она, твоя третья и высшая Пурпурная Звезда с бантом, в руках у военного министра)…
Что там у нас по курсу, Найдэн Ионыч?
Флайер прыгает.
Синее небо чернеет, и заждавшиеся звезды бросаются встречать.
Только бы не проснуться!..
Мария Познякова Поместье не для правнуков (Рассказ)
Из блога Денниса Романского
15 сентября
Всем чмок, кто меня знает. Ну такое со мной было, вооще не въехал, как такое бывает, атас. С ума я рехнулся, что ли, или весь мир с ума рехнулся. Атас, короче, полный пэ… Сегодня проснулся часа в четыре, решил в клуб ехать, «Дионис», ну там же сейчас вся туса собирается, крутяк супер. Звякнул шоферу, поехал в клуб, ну все при всем, в пробке простоял на Пиккадилли, или как там ее, авария там какая-то была, теракт, что ли… Короче, не мое дело. Подъезжаю, там уже туса вся, Макс, ну сын медиамагната, потом Пол, это племянник банкира, ну вы его все знаете, он еще с оперной певицей сошелся… Певица эта оперная, ни рожи, ни кожи, потом журналисточка какая-то, из начинающих, певичка эта попсовая прикатила, Конфетка, или как ее там…
Это я все про что… ☺ Я, значит, подхожу, Конфетку эту под локоть, че торчишь тут, айда по абсентику глотнем… Официанту сигналю, давай нам два абсента, он с карточки моей бабки считывает – и рожу такую вытягивает… ☹ А на вашей карте недостаточно средств.
Атас. Так и сказал. Охренеть можно, средств недостаточно… Это у меня-то, у самого богатого человека в мире. Ну, думаю, доигрались со своими терактами… атас один… И так как-то не в кайф было, в клубе все тусуются, Макс с Кевином уже в боулинг режутся, какой-то чувак из Нью-Йорка уже эту Конфетку мою захапал, уже коктейлем ее поит, ну девки голые пляшут, все при всем… а у меня карта заблокирована, вообще атас…
Ну всем пока, устал я, короче… Атас такой, вечер, все тусуются, а мне делать нефиг, бабок-то нет, сижу в доме, как чмо… ☹ Ну че, завтра к адвокату пойду, он у меня дела все ведет, разбираться пойду, че за фигня-то…
Ну всем чмоки, вы это…. если у кого что такое случалось, вы мне в блог пишите, а то я вообще офигел… На карточке бабок нет…
☺
Деннис.
16 сентября
Вообще полный атас… Ну как конец света наступил, чесслово, только хуже.
Ну чмоки всем, кто меня знает… Ну что, поехал я сегодня к адвокату, по дороге бензин кончился, заправить нечем, бабок-то нет… У шофера хотел в долг попросить, он, гад, ни в какую… ☹ Ну я, как чмо, пешкодралом шел до адвоката, сам себе удивлялся. Я – и пешком. Ну папарацци тут налетели, давай щелкать, Самый Богатый Человек В Мире решил прогуляться по Пиккадилли… Что выдумаете об ассортименте здешних универмагов? Ну я им в камеры фигу состроил, нефиг за мной шляться… Хотел штаны перед камерами снять, потом передумал, нафиг надо…
Ну доперся я как-то до адвоката, выдохся даже, давно пешком не ходил. Правильно Макс говорил, ты бы в бодибилдинг ходил или еще там куда на тренажеры. Ну что, пришел к адвокату, так и так, че за фигня? ☹
А адвокат, прикиньте, только руками разводит. Да, нету денег на вашем счете. Я ему такой – куда делись? А он такой – а потратили все. Как, говорю, потратил, я же самый богатый, и все такое… Ты, говорю, спер, чмо ты на палочке? Я такой, говорю, по судам тебя затаскаю… А про себя думаю, хрен я его затаскаю, бабок-то нет…
А он такой говорит: вы, господин Романский, получали средства с вашего поместья, оставленного вам вашими предками. Ну, офигеть, думаю, тридцать лет тусуюсь на свете, первый раз про поместье слышу. Это который у меня в пригороде дом, что ли? А он такой говорит: нет, я имею в виду поместье, которое на востоке. Вам его оставил ваш отец, Михаил Романский, а ему – ваш дед, Андрей Романский, а ему – прадед, Роман Романский, олигарх.
Ну я такой говорю, атас, ты че, говорю, поместье-то мое не ведешь, дела там все? А он такой говорит, а его никто не ведет, оно там само по себе, вы сами по себе. Ну, атас, думаю, во встрял… Если бы кто у меня эти деньги спер, я бы ему рыло начистил, по судам затаскал, а тут поди-разбери, где бабки взять…
Ну я, такой, вези меня в поместье, разбираться будем, ху из ху, где бабки-то… Он такой, ноу проблем, завтра вертолет вызову. Ну я такой домой мне ехать надо, адвокату в ноги кинулся, довези не в службу, а в дружбу, а то папарацци вообще охренели, вон под окнами ждут, ей-богу, не выдержу, голую жопу им выставлю…
Ну чмоки всем, пошел я бай-бай…
17 сентября (аудиозапись)
Треск вертолета.
– Ну че, долго еще переться-то?
– Да, сэр, ваше поместье находится достаточно далеко.
– Далеко… на лугу пасется ко… Че, похавать там есть где, я жрать уже хочу.
– Не думаю, что мы найдем там запас продуктов или ресторан… У меня очень мало данных о вашем поместье, все они разрозненные… Но не беспокойтесь, мистер Романский, я взял с собой достаточно продовольствия.
– Че, доставай, жрать охота… так в этой трясучке жрать и будем…
Треск вертолета.
– Это мы че, на восток Англии летим?
– Что вы, сэр, это гораздо восточнее.
– А, восточнее Париж, швейцарские еще курорты…
– Да, сэр. Но ваше поместье лежит к востоку от Швейцарии.
– Офигеть. Нахрен его так далеко зафигачили… А, там Китай еще, я там на тусовке был…
– Ваше поместье к северу от Китая.
– Слышь, ты меня еще географии учить будешь? Я на нее в Оксфорде забил, ты еще тут…
Треск вертолета, грохот, стук чего-то упавшего, короткий шепоток – «че за фигня…»
– Слышь, поместье-то большое?
– Чуть больше семнадцати миллионов квадратных километров.
– Ты мне своими километрами мозги не парь… Короче, больше площадки для гольфа?
– Много больше.
– Ну как много, больше Лондона, что ли?
– Да, сэр. Больше всей Великобритании.
– Ты че? Охренеть можно. Как Франция, что ли?
– Что вы, мистер Романский. Ваше поместье во много раз больше всей Европы. И даже больше Китая. Вы не смотрели географию…
– Клал я на твою географию. Ниче у меня предки-то были, крутяк… супер. Что там, домик есть какой потусоваться?
– Там есть города, много городов.
– Ни хрена… Вообще крутяк. А че там растет, плантации есть какие?
– Гхм… один момент… (писк ноутбука) – да, картофель, злаковые… в древесных преобладает береза, ольха, сосны… К северу ягель, олений мох…
– Это который курят, что ли?
– Нет данных.
– А это… пальмы там всякие, ананасы, как в Майами?
– Что вы, сэр, совсем не тот климат. Очень холодный… пять месяцев в году лежит снег.
– На хрена такое поместье, один хрен с него бабок не срубишь…
– Разрешите с вами не согласиться, мистер Романский. В вашем поместье добывают нефть и газ, около пятидесяти процентов топливных поставок в Европу и Америку.
– И че?
– Это деньги. Немалые деньги.
– Ну где они эти деньги-то, что у меня на карточке-то хрен один?
– Это нам и предстоит выяснить, сэр.
Треск вертолета, шорох каких-то оберток, сигналы ноутбука, стук чего-то упавшего, шепоток «я хренею».
18 сентября
Я хренею…
Ну, чмоки всем, кто меня знает… я тут в поместье свое привалил, там вообще полный атас… Фотки тут выложил, кое-какие на телефон сделал… Вообще первый раз такое вижу, сентябрь, а тут снежок такой дохленький сыпет, вроде бы не сезон…
Ну я хренею вообще… привез меня этот адвокат хрен знает куда, лесочки такие дохленькие, вокруг поля, трава желтая, как в Техасе по осени, только мокрая вся, зажигалкой чиркал, один хрен не горит. Город мне показал, хороший город, фотки вон выложил, вот эта фигня с куполами, это он говорит, храм Василия какого-то там, а вот эти хреновины со звездами наверху он как-то назвал, я и забыл уже. Но фотки классные. Еще пушка там какая-то ржавая стояла, я все из нее стрельнуть хотел, адвокат говорит, это невозможно… Плохо он меня знает, для Самого Богатого Человека В Мире все возможно. Короче, он сказал, со всем этим фоткаться раньше модно было.
Ну сфоткались, фотки классные получились… правда классно тут, вроде и холодрыга такая, и лесочки дохленькие, срам один, и смотреть-то не на что, а так это… ну не знаю… тревожно так, сладко так на душе… вот-вот, вспомнил, за душу берет… Ей-богу, бежать по этому полю хочется, бежать и бежать, за горизонт и дальше… хоть до самых звезд… а были бы крылья, вообще бы полетел… А может, и есть они, крылья-то, только раньше я не замечал никогда, что они есть…
Странно тут так… как будто было это уже со мной когда-то, или даже не со мной, с кем-то до меня, как в прошлой жизни… или это кровь предков моих во мне говорит, не знаю, в Оксфорде говорили что-то такое про генетическую память… Вот память-то эта и проснулась, странная такая тоска, когда хочешь петь – но нет слов, хочешь лететь – а нет крыльев, хочешь чего-то такого… сам не знаешь чего…
Я на адвоката наехал, ну давай, показывай, где тут что есть, где люди-то, где народ, почему не встречают, в ноги барину своему не кланяются? Это я из истории что-то такое помню, что крестьяне барину своему в ноги кланяться должны. Адвокат туда-сюда, нету людей, не видать… Давай мне что-то там про население долдонить, что в каком-то году столько-то населения было, к такому-то году так-то численность сократилась, а теперь нет данных, весь Интернет обшарил, не нашел.
Какой ты, говорю, нахрен, адвокат, крючковорот долбанный… Куда меня, говорю, затащил… Правда дурдом какой-то, а не поместье, города все нахрен в руинах лежат, вокруг все травой поросло, какие там поля, картошки-морковки, хрен один… И от фигни этой с куполами мало что осталось, и от этих башен со звездами, пушка вся зеленая, плесенью какой-то пошла… Как это фильмы есть про апокалипсис, вот также… ☹
Адвокат такой говорит, ну пойдемте, мистер Романский, покажу вам дом на Рублевке, там прадед ваш жил. Ну мне хоть на Рублевке, хоть на Хреновке, мне бы где согреться, холодрыга же тут… приехали, там вообще одни развалины, я давай опять на него бочку катить, какого хрена за домом не смотришь, а он такой – это не входит в мои служебные обязанности, предусмотренные договором…
Да пошел ты, я думаю, со своим договором, сунул бы я тебе этот договор сам знаешь куда… Ну вошли мы в дом, что осталось от него, костерок развели, бумажек всяких понабрали на костер, адвокат сказал – книги. Ну мне хоть книги, хоть фиги, один хрен… адвокат давай по сейфам шариться, бумаги всякие смотреть, договора там, ренты, потом такой ко мне подходит… Я как раз музон врубил, в блог зашел, он идет такой, сует мне бумаги какие-то… Вот, говорит, дневник вашего прадедушки, может, вас заинтересует, мистер Романский… Я ему чуть этим дневником в харю не запулил, ты бабки, говорю, ищи, чмо на палочке…
Хотел дневник этот в костер захреначить, потом решил скан снять, как торкнуло что-то – не жги… Короче, отсканировал, вот, выложил в блог. Эй, люди, кто меня знает, кто не знает, может, кто по-русски понимает, переведите, а… Сам-то я дай бог английский освоил…
Ну чмоки, всем пока… Конфетка, тебе привет, что не пишешь, детка? Или с америкосом этим снюхалась? Приеду, убью…
11 апреля 2018 г
Смотрю в серую туманную даль, отчего-то больно сжимается сердце – может, оттого, что больше я эту даль никогда не увижу. Что-то подсказывает мне, что больше я сюда не вернусь – может, то самое сердце, которое ноет, болит, как колет там что-то, как стрела какая-то, и никакие швейцарские микстуры тут не помогут, что бы врачи тут не говорили.
Чувствую – я сюда не вернусь… И могила моя будет где-то там, в туманном Альбионе, на каком-нибудь дорогом кладбище. Но что-то подсказывает мне, что не только я – мои дети и внуки тоже не вернутся сюда…
А что им возвращаться… Сын уже надежно осел в Лондоне, он уже не помнит, что такое – жить в России. Внуки ни слова не понимают по-русски, а кому их учить, сын в разъездах, невестка моя только хлопает глазками – йес, сир… вху ар ю тудэй?
И улыбается… они все улыбаются…
А что им Россия… правильно сын говорит, нечего делать в этой России, мы слишком долго добивались того, чтобы в России было нечего делать. Интересно, сколько здесь осталось людей… Странно, что их все еще нельзя пересчитать по пальцам…
Даже сам себе удивляюсь, как быстро подмял всех под себя – а что удивляться, слишком долго рвал когтями и зубами, слишком долго никого не щадил… Еще в девяностые, когда заказал… Ладно, об этом ни слова… До сих пор кого-то боюсь – хотя мне, самому могущественному человеку в России, бояться нечего…
Россия… кажется, что я ее больше не увижу – даже не потому, что не вернусь, а потому, что России уже не будет. Мы слишком долго добивались, чтобы ее не было.
Я слишком долго добивался того, что имею сейчас, – слишком долго шел к этому, теперь сижу в какой-то растерянности, не знаю, что делать дальше. Завтра в четыре утра самолет, а-где-то-лон-дон-ский-дождь… до-бо-ли-до-кри-ка…
В голову лезут какие-то мысли – странные, жуткие, неуместные, может, это туманная даль навевает странные думы… Как хорошо было просчитано, высосать, выкачать из этой земли все, что можно, золото, нефть, кровь, прибрать к рукам, уехать – от холода, от снега, от вечной зимы, в которой невозможно жить, поселиться где-нибудь на Лазурном берегу, или в Лондоне, или на Манхэттене, на наш век капитала хватит… Да что на наш век, тут и детям нашим хватит, и внукам…
Я чего боюсь… правнукам нашим уже не хватит, при теперешних запросах, не умеют наши дети денежки считать, не умеют… Дочь за полдня три миллиона тратит, папочка, хорошее платье сейчас меньше лимона не стоит, а колье… а туфли…
Я все думаю, что с нашими правнуками будет… Деньги в оборот пустят? Да не смешите меня, только не они, они и работать-то не умеют… Клубы, тусовки, дочь на сцене поет, и это только первое поколение… а третье…
Серая даль – до самого горизонта, смотришь на нее, хочется расправить крылья и полететь. Так и вижу эту даль через полвека – вымершую, высосанную, опустошенную, обезлюдевшую. Вижу наших правнуков – когда-то у кого-то из них на карточке не останется средств, ему скажут, что в России больше нет ни денег, ни людей, и кто-то удивленно разведет руками – а что, есть еще Россия?
Самолет в четыре утра…
Серая даль за окнами, в полях разбитое шоссе, уводящее в звезды…
Хочется попросить прощения у этой земли – за нас за всех, только чувствую – она меня не слышит…
СКРЫТЬ КОММЕНТАРИЙ ЭЛЬФА.
DEnNIS – Эльфу: да сам ты отстой, ты какого хрена на моего прадеда бочку катишь? Что писал, то писал, не твое дело… и про фотки нехрен писать, что фуфло, сам ты фуфло, чмо на палочке, не нравится – не смотри.
DEnNIS: Абоненту МИГ-34: спасибо, брат, век не забуду, что дневник мне перевел, пересылаю последние бабки. Че так дорого берешь-то, а? ☺
МИГ-34: Да, перевод с мертвых языков обходится недешево.
DEnNIS: Как понять – мертвых?
МИГ-34: Мертвых, значит, ныне несуществующих. Русский язык вымер вместе с Россией.
DEnNIS: Ясно… что ничего не ясно… Короче, всем чмоки… пойду адвоката своего трясти, если он, гад, бабки мне не вытрясет, я из него всю душу нахрен вытрясу.
20 сентября
Че за фигня…
Такая фигня, что фиговее некуда.
Я похоронил его за домом. Ну все при всем, могилка, крест, цветов нанес, какие нашел… Может, тут где-то кладбище есть, только хрен его знает, где…
Кого? А ну да, адвоката… Я же его так и не нашел вечером, туда-сюда такой хожу по дому – нет его. Хотел позвать, вспомнил, что имени его не знаю, первый раз спохватился, что имя у него есть…
Короче, вышел я во двор, уже темно было, хоть глаз выколи, слышу, кричат где-то… Я туда, в рощицу в какую-то, а оттуда на меня зенки светятся, чисто как в фильме ужасов… у меня кольт всегда с собой, выстрелил – раз, по глазам, по глазам, вроде двое этих тварей было… То ли волки, то ли собаки дикие, то ли вообще какие-то оборотни… Застрелил я их нахрен, потом чуть не споткнулся обо что-то в темноте, смотрю – там адвокат лежит, я телефоном посветил, а у него горло прокушено и глаза такие страшные, мертвые… как в фильме ужасов.
Фотку прилагаю. Шокирующее фото. Детям до шестнадцати, и все такое…
Я у него все карманы обшарил… Думал, может, он правда обкрадывал меня потихоньку, может, у него документы какие-то или деньги… ни хрена. Даже кредитки не нашлось, только паспорт, его, оказывается, зовут Уилкинс. Джон Джеймс Уилкинс, я так на могилке и написал… И фотка у него еще была при себе, он там с женщиной какой-то, с ребенком… Жена его, может…
Фотку прилагаю. Может, кто женщину эту знает, вы ей скажите, что муж ее погиб. Я, честное слово, ничего сделать не мог, если бы минутой раньше прибежал, может, успел бы… Я ей потом денег вышлю, если деньги найду вообще в этом захолустье…
Как бы вообще выбраться отсюда… Ноутбук подзарядить и то нечем… ладно, всем чмоки, кто меня знает…
23 сентября
Все, не могу больше…
Третий день иду по России – в никуда. Мне кажется, она бесконечная, и если обрывается – то где-то там, в небе, если долго идти – можно упасть в звезды.
Иду – низачем, один хрен, идти некуда, вертолетом я управлять не умею, а пешком до Лондона хрен дойду. И странно, что иду не на запад – на восток, как будто тянет меня что-то – туда, туда, к самым звездам.
Я ищу их – сам не знаю, кого, не может быть, чтобы не было людей, есть страна – есть люди. Найти их, во что бы то ни стало русских людей найти, какие они там, найти, послушать их песни – которых мне так не хватало там… на чужой земле…
Интересно, что это за люди…
Мне кажется – у них есть крылья.
Найти… найти, пока не умер с голоду, припасов-то не осталось, найти – пока есть патроны, пока волки не идут по следу… много еще нужно сделать, чтобы ожила мертвая земля… много – даже не знаю, что…
Хочется обнять эту землю и согреть – своим теплом…
Много надо сделать, может, мой прадед знал, как – у него деловая хватка была ой-ей-ей… Как там в газетах пишут – промышленность поднимать, сельское хозяйство… что-то там еще про разруху, после которой надо наводить порядок… Ничего я в этом не понимаю, короче, работать и работать здесь, пахать и пахать… Пахать, города строить, фабрики оживлять… о людях заботиться, я же хозяин все-таки… Где бы найти еще этих людей…
Зову их – до хрипоты, когда нет сил кричать, мысленно зову людей – может, уже вымерших, может, уже не живущих здесь. Эй, Россия, ты слышишь меня, я вернулся, через столько лет, через столько поколений я пришел сюда…
Ты слышишь меня? Ты не хочешь слышать, ты больно жалишь мое лицо холодным снегом, колешь мои ноги сухими травинками, гонишь тучи надо мной… ты не простила меня, мой прадед не попросил прощения…
Ничего… главное, мы снова вместе…
Наедине с тобой…
24 сентября
Живем.
Я нашел их.
Сам не понял, как нашел, – может, и не я нашел, может, они сами меня нашли. Люди. Русские люди…
Я уже не надеялся их найти – хоть кого-то в этой глуши, мне даже показалось, что это сон какой-то, бред, когда увидел их – там, вдали, в тумане, где встречаются земля и небо. Странные люди, в белых одеждах, встали в круг, бегут по кругу, по кругу, поют что-то – то, что я хотел спеть, но у меня не было слов, те самые песни, которые, расправив крылья, летят к самым звездам…
И иду – и не чувствую самого себя, как будто уже не по земле иду, а сам куда-то поднимаюсь по Млечному Пути, теперь чувствую…
Ккккккккрррррррыыыыыылььььяяяяяязззззаааааас-
ссспппппппииииинннноооооййййй
Ррррррррррррррррррррррррррррррроооооооооос-
CCCCCCCCCCCIIIIIIIIIIIШШIIIIШШI………..
_№№№№№№№№№;4555555555567????пмра-
очтнгт….
(запись обрывается)
25 сентября
Не помню, как шел к ним, еще искал слова – русские слова, которых у меня не было, я ваш, ваш, это земля прадеда моего… До них не дошел, свалился без сил, помню, как подобрали меня, вели куда-то к костру… Что люди там крылатые были, это мне померещилось, люди как люди, в робах… У костра сидят, картошку жарят, меня накормили, вот где вкуснятина, потом в деревеньку повели, в бане париться, я все искал, куда ноутбук свой ткнуть…
Так что все океюшки… перекусил я у них, чем было, они же барину своему сразу хлеб-соль поднесли, все при всем, с поклонами… Прости, барин, не гневайся, у нас тут с нефтяной скважиной перебои были, уже починили все, дальше нефть качаем… Ну я вечерком в турагентство звякнул, вертолет вызвал, сейчас обратно лечу… Домой, в Лондон…
Так что с бабками ноу проблем, жива еще Россия, есть еще последняя деревушка, последняя нефтяная скважина – есть бабки. На мой век хватит, а дальше-то и не надо, я еще с молодости чайльдфри…
Тут америкосы с китаезами мне в блог написали, вообще предложение такое выслали… поместье это, Россию, в аренду взять… Навсегда. Ну америкосам там на севере что-то, китаезам юг, восток япошки себе отхапают… Мне бабки хорошие на карту пойдут… пожизненно. Так что вообще все круто складывается, вот уж правда, не знаешь, где найдешь, где потеряешь…
Так что сейчас я в Лондон… дел-то до хренища. Ну адвоката найти… Нуда, не последнего же адвоката волки съели, еще найдется… заплатить хорошо, пусть с америкосами-япошками переговоры ведет… в ванну бы сейчас лечь, расслабиться…
Да, до Лондона добраться, и в ванну… отоспаться, а там и в «Дионис», там вся туса сейчас… этому, который Конфетку мою увел, не жить… один хрен, харю начищу…
Из полицейского протокола
26.09.71 г. в 02.14 в ночном клубе «Дионис» на Пикадилли-сиркус был убит последний русский олигарх Деннис Романский, которого в прессе называли Самым Богатым Человеком В Мире. Убийцей, по предварительным данным, оказался гражданин США Майкл Джекобе, нанесший Деннису смертельное ножевое ранение. Сам убийца уверяет, что нанес удар случайно, в пьяной драке, произошедшей между Д.Р. и М.Д. Предположительно, причиной драки послужил конфликт из-за девушки, популярной певицы Анны Вайт, больше известной под сценическим псевдонимом Конфетка. Протокол допроса прилагается…
Виктор Инкин Золотая планета (Рассказ)
– 3олото!
Дэк Стаффорд еще раз приложил анализатор к тусклому желтому пятну на каменистой почве. На табло высветилась надпись: «Аи – 100 %».
– Притом чистейшее. Какого не бывает.
Кит Тидли промолчал. Как новичок и младший по званию, он отвечал только тогда, когда его спрашивали.
– Не бывает в естественных условиях, – поправил себя Дэк и задумался. Он давно вышел из романтического возраста, но, как в каждом изыскателе, в нем сидела глубоко запрятанная надежда, что когда-нибудь он совершит открытие и его имя останется в памяти потомков. Хотя бы в виде короткой записи в толстом томе Геологической энциклопедии.
Дэк окинул взглядом окружающую действительность. Местность напоминала леопардовую шкуру с той только разницей, что здесь на черно-коричневом фоне были разбросаны желтые пятна. Черные и темно-коричневые плоские скалы были усеяны причудливыми вкраплениями желтого металла величиной от зонтика до наперстка.
Еще несколько часов назад их поисковый модуль медленно плыл над поверхностью новой планеты. Эта планета была пятой из обследованных во время очередной экспедиции «Энергии-6» к окраинам Обитаемой Галактики. Предыдущие четыре оказались пустышками и заслужили стандартное: «В настоящее время к использованию не рекомендуются». Эта планета, имевшая диаметр на треть больше земного и силу тяжести в два раза большую земной, сразу показалась интересной всем изыскателям. Плотность примерно равна земной, метановая атмосфера, вода присутствует в микроскопических количествах. Трудно было предположить, что здесь можно встретить что-либо живое, растения или животные организмы… Но изыскателей жизнь как таковая не интересовала. Металлы, металлы и минералы – вот что было целью экспедиций к дальним окраинам Галактики, наиболее ценилось и было необходимо для развития человеческого общества.
Изыскательский модуль плыл невысоко над землей. Дэк уменьшил скорость до минимума и в очередной раз окинул взглядом нескончаемые черные и черно-коричневые скалы. Ни одного проблеска воды внизу, ни кусочка зелени, не говоря уже о каком-либо живом движении. Каменистая пустыня…
Дэк взглянул на Кита. Тот внимательнейшим образом обозревал раскинувшийся внизу пейзаж. Пятнадцать лет назад Дэк совсем зеленым выпускником космошколы точно так же напряженно всматривался в пейзажи незнакомых планет, на которые его забрасывала судьба, надеясь открыть что-то невиданное. И только с опытом понял, что девять десятых планет похожи одна на другую как две капли воды: камни, скалы, иногда песок. Воду можно встретить на одной планете из десяти, растения – на двух-трех из сотни. Ну, а планеты, населенные живыми существами, составляли отдельный небольшой список и являлись неприкосновенным фондом Галактики.
Незаметно летело время. Дэк и Кит до боли в глазах всматривались в проплывавший под ними однообразный пейзаж. Каменистая равнина сменилась невысокими скалистыми холмами. Холмы прорезали узкие ущелья. Вдали высился какой-то горный хребет.
Кит издал негромкий возглас и ткнул пальцем вниз. Дэк пригляделся. На склоне неглубокого ущелья, у подножия скальной гряды, прямо на солнышке отливала золотистым блеском россыпь мелких желтых крапинок.
– Командир, – доложил Дэк по рации командиру корабля Питу Стэнсону. – Внизу видим россыпь желтых пятен небольшого размера. С высоты похожи на крапинки от краски. Нам спускаться?
– Да, – ответил Пит. – Конечно. Действуйте по уставу, проводите обследование. Докладывайте обо всем.
Дэк посадил модуль на довольно ровной площадке на возвышенности недалеко от края ущелья. Россыпь желтых пятен на склоне действительно напоминала гигантскую леопардовую шкуру «наоборот». Месторождение покрывало участок овальной формы размером пятьдесят на сто метров. Дэк приложил анализатор к ближайшему пятну. И вот результат – золото! Настоящее открытие.
– Командир, – доложил Дэк по рации. – Кажется, золотое месторождение. Анализатор показывает стопроцентное содержание золота.
– Сделайте съемку, – приказал Пит. – Установите точное местоположение на поверхности планеты. Возьмите образцы. И на корабль.
Его голос ничем не выдавал волнения, которое наверняка охватило Пита, как и Дэка, как охватило бы любого изыскателя, окажись он на их месте. Такого случая ждут всю жизнь, и большинство не дожидается никогда.
Пока Дэк с Китом занимались привычным рутинным делом: по пеленгу с корабля определяли свои точные координаты, производили обмер золотой россыпи, вырезали образцы, Дэк размышлял. Действительно, планета оказалась интересней не придумаешь. В современном обществе высоких технологий и поэтапного освоения Галактики деньги, на первый взгляд, уже не играли такой роли, как раньше. Но только на первый взгляд. Материальные отношения между людьми всегда строились на деньгах. Правда, сегодня любой ребенок имел возможность получить образование, выбрать специальность, полноценно работать по этой специальности и получать за свою работу достаточное вознаграждение, которое позволяло ему безбедно существовать до старости и самой смерти. Однако в человеческом обществе по-прежнему существовали миллионеры и миллиардеры, причем составляли немалый от него процент. И здесь не так важно, что эти люди и их семьи могли всю жизнь не работать – общество было достаточно богатым, чтобы позволить себе содержать некоторое количество тунеядцев. Люди с крупными состояниями влияли на экономику и политику и направляли развитие общества. Дома, машины, заводы, участки земли, моря и космоса, а также целые планеты по-прежнему продавались и покупались за деньги. Большая часть новых исследований финансировалась частными компаниями исключительно в своих собственных интересах. Деньги оставались главной движущей силой общества, а золото оставалось главным мерилом денег.
При этом существовало множество металлов и сплавов гораздо дороже золота.
Открытое месторождение было необычным. Дэк не был профессиональным геологом, но и его начальных знаний вполне хватало, чтобы оценить эту необычность. Месторождения золота как на Земле, так и на других планетах встречались двух видов: жилы и россыпи. Жила представляла собой застывший металл, поднявшийся по трещинам в коре наверх от жидкого центра планеты. Россыпи откладывались в виде песка и золотых самородков по берегам рек и ручьев. Вода размывала золотую жилу и выносила металл вниз по течению, образуя россыпи на поворотах и отмелях. Месторождение, открытое Дэком и Китом, не походило ни на жилу, ни на россыпь. Просто на склоне неглубокого ущелья кто-то рассыпал золотые пятна в виде лепешек на камнях. Переход от породы к металлу был абсолютно резким. Кончалась порода – начинался металл. Словно действительно кто-то гигантский вылил расплавленное золото на поверхность планеты.
Размышляя таким образом, Дэк привычно делал свое дело. Вытащив из модуля портативный теодолит, Дэк настроил его на пеленг корабля, привязался к координатам полюсов, затем с помощью Кита быстро произвел съемку. Пока он наносил на карту точное местоположение открытого месторождения, Кит вырезал из золотых пятен несколько образцов. Затем Дэк связался по рации с Питом Стэнсоном. Максимум возможного они с Китом за время первой вылазки сделали, да и воздух в баллонах подходил к концу. Доложив обстановку, Дэк получил разрешение вернуться на корабль.
На корабле их ждали с нетерпением. В кают-компании собрались все свободные на этот момент члены экипажа. Докладывал Дэк. Максимально подробно обрисовав открытое месторождение, он подчеркнул его странности.
– Значит, кто-то из ведра повыливал золото на скалы, – задумчиво произнес Пит. – Действительно странно. Никогда о таком не слышал.
Пит был профессиональным геологом, и если такое и для него было в новинку, то, значит, действительно нигде раньше не встречалось.
Встал Вик Иванофф.
– Командир, разреши нам с Джаном посмотреть. Очень уж интересные вещи рассказывает Стаффорд.
Пит немного подумал, потом ответил:
– Нет. Маршруты не меняются. Все работают по плану. Мы не золотоискатели, а изыскатели.
Разговор на этом был закончен. В следующие сутки на планете, которую тут же окрестили Золотой, побывали Вик с Джаном и Юха Бакке с Ли Мином. Они провели свои маршруты и кроме голой каменистой пустыни и скал не обнаружили ничего. Дэку с Китом Тидли предстояло продолжить свой маршрут.
Определив по пеленгу с корабля найденное месторождение, которое Дэк про себя считал уже «своим», он подвел к нему модуль на небольшой высоте и минимальной скорости. Заметив знакомую площадку, где они с Китом приземлялись в первый раз, Дэк посадил модуль почти на том же месте. Маршрут им предстояло продолжить с той точки, где они остановились.
Осмотревшись вокруг и удостоверившись, что золотые пятна никуда не исчезли, Дэк доложил Питу о готовности. Получив «добро», он поднял модуль на десять метров и двинулся вперед. Направление Дэк взял вдоль ущелья, на склоне которого было обнаружено золотое месторождение. И уже через несколько минут они с Китом одновременно заметили россыпь знакомых желтых пятен. Приземлив модуль на дне ущелья, Дэк с Китом выбрались из кабины. Их взору предстала картина из тускло-желтых нашлепок на камнях, аналогичная виденному ранее. Несколько минут Дэк стоял перед склоном ущелья, рассматривая новое месторождение. Что-то ему эта картина напоминала. «Как лишайник на стене», – подумал он, вспомнив Зеленую орхидею. На той проклятой планете, едва выпустившей его живым, коричневые скалы, выступавшие из зеленых джунглей, были так же усыпаны пятнами лишайников. Лишайники – колонии мельчайших микроорганизмов. Их споры переносятся ветром. «Какие микроорганизмы? Какой ветер? Это же металл!» Дэк стряхнул с себя наваждение Зеленой орхидеи. Надо приниматься за дело. Доложив Питу о новой находке, Дэк с Китом определили местоположение золотой россыпи, провели съемку, вырезали образцы. С работой было покончено быстро, и у них оставалось в запасе еще несколько часов пребывания на планете.
Дэк выпрямился, посмотрел вперед, затем оглянулся. Ущелье – широкая неглубокая расщелина в скалах – тянулось почти прямой линией от места, где он стоял, к первому месторождению. Вдали Дэк ясно увидел горсть блестевших на местном солнце золотых крапинок. Дэк развернулся. За вторым месторождением ущелье резко поворачивало вправо. Если бы вместо золотых пятен были лишайники, и если бы вдоль ущелья дул ветер, то споры с места первого месторождения аккурат попадали бы на склон, где приютилось второе. Но если так, то третье месторождение нужно искать по прямой линии, проведенной между первым и вторым… То есть не в ущелье, а на небольшой скальной гряде, видневшейся вдали.
С разрешения Пита Стэнсона они продолжили маршрут. Забравшись в модуль, Дэк поднял его на десять метров и повел вдоль ущелья. Ущелье круто отклонилось в сторону, и Дэк прошел его до конца. Не обнаружив ничего интересного, он поднял модуль над ущельем, вернулся к последнему месторождению и продолжил маршрут по прямой. И уже через несколько минут Кит, всматривавшийся в проплывавшие внизу скалы, воскликнул:
– Есть еще одно! Прямо под нами!
Склон невысокой крутой скалы перед ними был усыпан желтыми пятнами.
Стоя перед скалой и разглядывая третью «леопардовую шкуру наоборот», Дэк никак не мог отделаться от ощущения, что он вновь находится на Зеленой орхидее и смотрит на скалу, усыпанную лишайниками. Если забыть на минуту, что желтые пятна – металл, и притом тяжелый, который не сможет перенести никакой ветер, то Дэк мог бы поклясться, что перед ним классический вариант размножения спорами. Вариант, часто встречающийся в биологии. Дэк закрыл глаза. «Золото, микроорганизмы, споры…» Пока не будем делать далеко идущие выводы, а просто проверим один факт.
– Командир, – обратился он по рации к Питу Стэнсону. – Вы не могли бы дать мне данные по атмосфере? Все, какие есть. Срочно!
Пит на минуту задумался, потом ответил:
– Хорошо. Ты потом объяснишь мне, зачем?
– Обязательно, – сказал Дэк. – А пока я просто хочу провести один эксперимент.
Через полминуты в его наушниках зазвучал голос Харша:
– Плотность атмосферы: два и одна десятая от земной. Влажность: ноль процентов. Температурный перепад: от минус двадцати градусов по Цельсию до плюс восьмидесяти. Средняя температура: плюс тридцать по Цельсию, – Дэк внутренне поежился. Хорошо, что скафандры защищают их от таких перепадов. – Состав: метан почти сто процентов. Микроскопические примеси азота, аммиака и сероводорода. Циркуляция: активная, но медленная. Ветры набирают скорость до пятидесяти километров в час, очень редко больше.
Харш продолжал диктовать свод данных по атмосфере, а Дэк, махнув рукой Киту, уже направлялся к модулю. Забравшись в кабину и подождав, пока устроится на своем месте Кит, он поднял модуль и направился к первой золотой россыпи. У них оставалось еще три часа пребывания на планете, и Дэк надеялся, что этого времени хватит для задуманного им эксперимента.
Опустив модуль на площадку, уже в третий раз послужившую им аэродромом, Дэк открыл ящик с инструментами. Отыскав металлическую трубу диаметром в два сантиметра и сантиметровым отверстием, Дэк отрезал от нее кусок в три дюйма длиной. Затем вырезал лазером из стальной полосы квадрат двадцать на двадцать сантиметров и приварил кусок трубы торцом к центру квадрата. Затем нашел деревянный круглый карандаш, аккуратно извлек из него грифель и отрезал от карандаша кусок длиной в три дюйма. Затем вставил в отрезок карандаша алюминиевый стержень длиной пятнадцать сантиметров и закрепил его клеем. К выступающему из карандаша отрезку стержня приварил легкую алюминиевую пластинку два на пять сантиметров, так что получился флажок. Затем налил в приваренную к пластине металлическую трубу доверху машинного масла и вставил в получившуюся втулку алюминиевый флажок. Флюгер был готов.
Кит, не говоря ни слова, наблюдал за всеми этими приготовлениями. Дэк взглянул на часы. У них в запасе было еще полтора часа. Должны успеть.
– Оставишь меня здесь, – приказал он Киту. – Сам полетишь ко второму месторождению. Когда приземлишься, доложишь. Я дам команду, и ты выстрелишь из лазера в мою сторону. Прицел бери повыше, метров пятнадцать над моей головой, чтобы не задеть. Сделаешь пять вспышек. Все ясно?
– Да, – Кит не отличался многословием.
Дэк с флюгером в руках выбрался из кабины и наблюдал, как Кит поднял модуль над поверхностью планеты. Через несколько секунд он скрылся за скалами.
Дэк установил флюгер на большой камень на уровне своего пояса и приготовился. Дул слабый ветерок, которого Дэк в своем скафандре почти не ощущал. Но флюгер сразу уловил этот ветерок, и флажок повернулся и застыл в одном направлении. В направлении на второе месторождение.
Через несколько минут в наушниках раздался голос Кита. Он докладывал, что стоит в центре месторождения и готов действовать.
– Давай, – сказал Дэк, и невдалеке сверкнули вспышки лазера. Пять вспышек одна за другой. Точно в том направлении, куда указывал флажок флюгера.
– О’кей, – сказал Дэк. – Забирай меня. Повторим со вторым и третьим месторождением.
Через пять минут модуль с Китом за штурвалом опустился рядом с Дэком. Дэк забрался в кабину, Кит поднял модуль и через три минуты опустил его рядом со второй золотой россыпью. Выбравшись, Дэк установил флюгер и отправил Кита к третьему месторождению. Ситуация повторилась с абсолютной точностью: вспышки лазера появились в направлении, на которое указывал флажок флюгера.
Через два часа Дэк докладывал в кают-компании полному собранию экипажа «Энергии-6». Он излагал только факты, не делая никаких выводов. Тринадцать человек внимательно его слушали.
– Атмосфера на планете плотная, густая, находится в постоянном движении. Ветры медленные, их даже не ощущаешь через скафандр, но, вероятно, дуют в одном направлении. Все три месторождения золота находятся на одной прямой. Если отвлечься от золота и представить, что перед нами лишайник, распространяющийся спорами, то картина получается ясная. Ветер переносит споры, и там, где они натыкаются на препятствие, они оседают и начинают размножаться.
– Но у нас не споры, – медленно сказал Вик Иванофф. – У нас золото. Тяжелый металл. Он точно не может переноситься ветром, каким бы сильным он ни был…
– А я не говорю, что золото переносится ветром, – сказал Дэк. – Я говорю, что ветром переносятся микроорганизмы. Или споры. И там, где они оседают, появляются месторождения золота.
– То есть ты хочешь сказать, – подытожил Пит Стэнсон, – что на планете существуют споры или микроорганизмы, которые переносятся ветром и которые вырабатывают золото?
– Именно это я и хочу сказать, – подтвердил Дэк. – Эта версия объясняет еще и тот факт, каким образом на скалах возникают золотые лепешки. Они явно не из жилы и не из обычной россыпи.
Кают-компания замолчала. Все пытались переварить услышанное. Первым, как всегда, очнулся Вик Иванофф:
– Значит, Стаффорд, ты нашел бактерии, которые делают золото?
– Примерно так, – кивнул Дэк. – Я думаю, что стоит провести тщательный анализ всех образцов на предмет поиска микроорганизмов. И если на всех трех месторождениях мы обнаружим одинаковые виды бактерий, то нужно их выделить и ставить на них эксперименты. Создавать условия, похожие на планетарные, и смотреть, что получится.
– Значит, – медленно сказал Аринас, – ты думаешь, что бактерии производят золото из подручных средств?
– Естественно, из подручных. Из камней, на которых сидят. И из воздуха, то есть из местной атмосферы.
– Здорово! – развеселился Вик Иванофф. – Значит, можно взять местных бактерий, запихнуть их с камнями в духовку и открыть газ. И собирай потом урожай!
– Примерно так, – еще раз кивнул Дэк.
Все на некоторое время замолчали. Каждый пытался переварить услышанную новость. Затем вновь слово взял Вик Иванофф.
– Командир! Я так понимаю, что теперь искать месторождения проще простого: провести линию через месторождения Стаффорда и идти по ней. Может, дадите нам с Джаном задание обследовать шарик по периметру?
– Нет, – покачал головой Пит. – Маршруты остаются прежними. Стаффорд и Тидли разрабатывают свое золото, остальные действуют по плану. К тому же, наверняка вы наткнетесь на новые месторождения. Я думаю, планета буквально усыпана ими.
Пит кивнул головой Аринасу:
– Хосе, берите образцы и с Мартом исследуйте их. Если Стаффорд прав, вы найдете микробов. Или споры, или еще какую-нибудь чертовщину. Короче, мне нужен полный биологический анализ.
– Есть, командир, – ответил Хосе Аринас.
На этом была поставлена промежуточная точка.
В корабельной биологической лаборатории была оборудована экспериментальная площадка. Герметичный стальной контейнер в виде куба со стороной в метр свозили на планету и закачали в него под давлением местный воздух. Занимались этим Вик с Джаном. В контейнер бросили несколько каменных обломков, на которых точно не было ни одного золотого пятнышка. Туда же поместили пару образцов золота с месторождения Дэка и Кита и принялись ждать. Согласно теории Дэка, контейнер должен был скоро оказаться наполненным золотыми глыбами.
Остальные образцы Хосе и Март исследовали со всевозможной тщательностью. Микроскопический анализ, проверки в инфракрасных и рентгеновских лучах, исследования под электронным микроскопом – такая атака уже через сутки принесла результаты. Хосе и Март нашли микроскопические растительные организмы, по виду, как определил Хосе, относящиеся к лишайникам. Дэк со своей догадкой попал в точку.
Очередной доклад в кают-компании делал Аринас.
– Микроскопические растения. Если бы здесь была вода, я бы сказал, что это водоросли, – рассказывал Хосе и по ходу действия демонстрировал снимки на большом экране. – Рентген не дал ничего, электронный микроскоп слишком силен для них. Лучше всего они видны под инфракрасными лучами. Имеют температуру порядка одной сотой градуса выше окружающей среды. Поэтому в инфракрасный микроскоп хорошо различимы.
Хосе демонстрировал снимки. Дэков лишайник ярко светился оранжевым пламенем на фоне безжизненной черной породы.
– Масса найденных микрорастений сравнима с массой спор лишайников, так что они действительно хорошо переносятся ветром, – пояснил Аринас. – С легкой руки Стаффорда мы и назвали их лишайником.
– Командир, – как обычно, вмешался в ситуацию Вик Иванофф. – Можно вопрос?
– Можно, – ответил Пит.
– Вы доложили о находке в диспетчерский пункт?
– Доложил, – сказал Пит.
– И что они?
– Ничего. Работаем по плану.
– Ничего? – удивился Вик. – Сюда не примчится дюжина кораблей с начальниками всех рангов?
– Не примчится. Работаем по плану, – повторил Пит.
Вик Иванофф пожал плечами. Дэк про себя сделал то же самое. Действительно, находка стоила того, чтобы взбудоражить весь мир. И удивительно, что мир еще живет спокойно.
Пит был прав, когда предполагал, что планета усеяна золотыми месторождениями. В очередную свою вылазку Вик Иванофф и Джан наткнулись на золото.
– Командир, – зазвучал в наушниках взбудораженный голос Вика. – Есть! Полно золотых лепешек на камнях, как у Стаффорда!
– Ясно, – хладнокровно сказал Пит и своим тоном несколько охладил пыл Вика. – Определите точное местоположение, сделайте съемку, возьмите образцы.
Дэк с Китом сидели в кают-компании и слышали разговор по громкой связи.
– Командир, – послышался ответ Вика Иваноффа. – Мы, естественно, все сделаем. Но есть ли в этом смысл? Если золото разносится и производится лишайником, то, может, стоит взять образцы и поискать новые месторождения? Мы могли бы определить направление ветра и двинуться по нему…
– Действуйте по плану, – вновь ответил Пит. – Координаты, съемка, образцы. И на корабль.
– Есть, – ответил Вик и отключился.
Дэк был согласен с Виком, что здесь не нужен традиционный подход, но мог отметить это только про себя. Изыскательский корабль – военный, здесь с командиром не спорят.
После возвращения Вика и Джана был оборудован второй контейнер, куда положили несколько камней без признаков золота и образец с месторождения Вика. Эксперимент шел полным ходом.
Это Дэк заметил первым, как уж повелось в последнее время на «Энергии-6». Они с Китом обследовали пятое свое месторождение. Четвертое было открыто в предыдущую высадку, обследовано, обмерено, и образцы с него находились на эксперименте в очередном контейнере.
Пятое месторождение представляло собой неправильной формы многоугольник, раскинувшийся на вершине пологого скалистого холма. Приземлившись, Дэк с Китом выбрались из модуля, и Дэк, как обычно, первым делом приложил анализатор к тускло блестевшему желтому пятну. На гладкой поверхности анализатора Дэк заметил несколько золотых крупинок. Он попытался смахнуть их перчаткой, но безуспешно. Поднеся анализатор поближе к шлему, Дэк увидел, что золотые крупинки были вовсе не крупинками, а блестящими желтыми пятнышками, расположившимися на темной пластиковой поверхности. Дэк не удивился. После открытия культуры микроорганизмов, вырабатывающих золото, надо было ожидать чего-либо подобного. Он внимательно осмотрел свои перчатки. Золотые пятнышки были и на них. Вероятно, если как следует поискать, они окажутся и на комбинезоне, и на подошвах ботинок.
Он связался с Питом Стэнсоном.
– Командир, у меня золотые пятна на анализаторе и перчатках.
– Ясно, – сказал Пит. – Возвращайтесь.
На корабле их вновь ждало собрание. Говорил Пит Стэнсон.
– Ситуация складывается неординарная. В контейнерах камни остались нетронутыми, зато золотыми стали стенки контейнеров. Изнутри.
Все ошеломленно молчали. «Хотя это надо было предполагать,» – подумал Дэк. Если лишайник добрался до анализатора и перчаток, то тем более он должен был добраться до контейнеров, где ему созданы все условия. У него мелькнула мысль: «Вот будет картина, если корабль весь станет золотым! Привести золотую «Энергию» на Землю…»
Его опередил Вик Иванофф:
– Командир, если корабль станет золотым, то мы не сможем улететь отсюда!
Очевидно, такая мысль пришла в голову не одному Вику. Все головы повернулись к Питу Стэнсону. Тот успокоил:
– Думаю, это нам не грозит. Если каждый подумает, то сообразит, что лишайнику для превращения материалов в золото необходимы некоторые условия. Одно из них – местная атмосфера. Пока корабль находится на орбите, мы можем жить спокойно.
Дэк мысленно обругал себя, что не подумал о такой простой вещи. Пит Стэнсон тем временем продолжал:
– Однако становится ясно, что лишайнику некоторые материалы нравятся гораздо больше, чем камни. Вероятно, камни он ел за неимением лучшего. Я посоветовался с подполковником Аринасом и капитан-лейтенантом Харшем, и мы решили, что лишайник необходимо изучить более тщательно, насколько позволяют наши условия. Подполковник Аринас получил задание отставить все повседневные занятия и заняться изучением культуры лишайников. Помогать ему будут капитан-лейтенант Стаффорд, лейтенанты Менк и Тидли. Они освобождаются от любых других обязанностей.
Для Дэка такой ход Пита был полнейшей неожиданностью. Пит пояснил:
– Стаффорд доказал, что является наиболее нестандартно мыслящим человеком среди нас. Менк будет помогать по долгу службы, а Тидли – за компанию со Стаффордом. Лишайник нужно изучить максимально подробно за минимально короткий срок. Возможно… – Пит запнулся и замолчал.
– Что возможно? – спросил Вик Иванофф.
Пит не стал объяснять, что он имел в виду.
– Итак, Стаффорд и Тидли поступают в распоряжение подполковника Аринаса. Все остальные работают по плану. Иванофф с Джаном, Бакке с Мином продолжают маршруты. К остальным просьба – внимательно следить за окружающей обстановкой. О появлении золотых пятен докладывать немедленно.
На этом собрание закончилось. Все разошлись. Дэк отметил про себя нерешительность Пита. Создавалось впечатление, что командир не знает, как развернутся дальнейшие события. На Пита это было непохоже.
Последующие дни Дэк был занят до предела. Хосе Аринас разработал жесткий график экспериментов, в котором время его помощников и его самого было расписано по минутам. Хосе помещал кусочки образцов золота на различные поверхности и последующими наблюдениями пытался определить, на каких материалах золотой лишайник чувствует себя лучше всего. На долю Дэка и Кита выпало измерять через равные промежутки времени размеры появляющихся на поверхностях золотых пятен. Таким образом Хосе Аринас пытался определить скорость «поедания» лишайником различных материалов. В эксперименте участвовали каменные обломки с поверхности планеты, перчатки, ботинки и комбинезоны от запасного скафандра, а также образцы всех металлов и пластиков, имеющихся на корабле. Измерения Дэк и Кит проводили с помощью рентгеновского и инфракрасного излучения, фиксируя изменения размеров с точностью до микрона. Здесь же Дэк с помощью инфракрасного микроскопа увидел споры золотого лишайника – остроугольные, похожие на листики, микроскопические клетки таинственного, нигде прежде не встречавшегося растительного организма.
Однажды за ужином Вик Иванофф вновь попытался поднять вопрос, известно ли на Земле об их находке, а если известно, то кому. Пит Стэнсон, обычно четко и максимально полно отвечающий на каждый вопрос, на этот раз ограничился лаконичным:
– Земля в курсе. Я доложил в первый же день, – и не стал развивать эту тему.
Дэк был далек от мысли, что Пит хочет «прикарманить» открытие и использовать его в своих личных целях. Во-первых, для этого понадобилось бы уничтожить весь экипаж «Энергии-6». За год совместной службы Дэк хорошо узнал своего командира и был уверен, что Пит не способен на такой поступок. Во-вторых, даже прими Пит такое решение, ему понадобились бы сообщники как среди экипажа, так и за его пределами.
Пока Дэк не замечал ничего необычного в поведении своих товарищей.
Но при этом ничто не говорило, что Пит сообщил об открытии золотого лишайника на Землю. Во всяком случае, в средствах массовой информации об этом не было сказано ни слова, как следовало из ежедневных сводок новостей, доходивших до «Энергии-6».
События на корабле тем временем разворачивались своим чередом. Вик Иванофф с Джаном и Юха Бакке с Ли Мином за каждую свою высадку находили одно-два новых месторождения. Карта планеты, висевшая в кают-компании, становилась все больше похожей на леопардовую шкуру: на черно-коричневом фоне, обозначавшем каменистые пустыни и скалы, появлялись желтые пятна неправильной формы.
Четверка экпериментаторов во главе с Хосе Аринасом также трудилась вовсю. Было установлено, что споры золотого лишайника наиболее охотно «поедают» различные металлы. Первый контейнер изнутри стал целиком золотым. Дэк проводил часы за измерением золотых пятнышек на различных поверхностях и установил, что, во-первых, лишайник быстрее всего «съедает» мягкие металлы: железо, свинец, серебро, медь, олово, во-вторых, что и твердые металлы – вольфрам, титан – тоже подвергаются перерождению в золото. В третьих, в принципе, лишайник готов пожирать любую неорганику – пластик и камень в том числе, правда, гораздо медленнее. В четвертых, органику лишайник не ест. Продуктам питания и самим людям ничто не угрожало.
Весь экипаж корабля каждый вечер собирался в кают-компании. Докладывали изыскатели, затем брал слово Аринас. Пит Стэнсон выслушивал доклады, задавал несколько вопросов по неясным моментам, затем распускал команду.
– Командир ждет начальство, – сказал однажды Дэку Вик Иванофф. – Вероятно, ему запрещено предпринимать что-либо в одиночку.
Дэк склонялся к такому же выводу.
Прошло три недели после первой высадки Дэка с Китом на поверхность планеты. Первый контейнер с образцами стал полностью золотым, и в лабораторию Хосе Аринаса то и дело наведывался кто-нибудь из команды посмотреть на невиданное чудо: золотой куб с ребрами величиной в метр.
Огромный межзвездный крейсер возник в поле зрения «Энергии-6», когда экипаж собрался на очередное совещание. Доложил несший в тот момент вахту Лу Бузен:
– Крейсер класса «Цунами» в десяти тысячах километров от нас. Вышел из гиперпространства.
Пит Стэнсон и Харш сразу встали и вышли из кают-компании.
– Дождались, – прокомментировал Вик Иванофф. – Сейчас будут решать, что с нами делать.
Харш вернулся быстро, без командира.
– Полковник Стэнсон отправился на прибывший корабль, – объявил он. – В его отсутствие командование принимаю я. Всем продолжать заниматься своими делами.
– Мы свободны? – спросил Вик Иванофф.
– Да, – сказал Харш. – Собрание отменяется.
Дэк отправился в свою каюту. Через десять минут дверь каюты открылась, и на пороге возник Вик Иванофф.
– Можно?
– Заходи, – сказал Дэк, немного удивившись про себя. Вик никогда не заходил к нему в каюту. Вообще, на корабле не было принято ходить друг к другу в гости. Каюта каждого была отдельным его мирком, где человек мог отдохнуть от работы, от службы и от внимания остальных членов команды.
Вик прошел к окну и нажал кнопку, открывая иллюминатор. В каюту глянул черный непроглядный космос, усеянный звездами. Дэк ждал.
– Слушай, Стаффорд, – без вступлений начал Вик. – Что ты думаешь насчет золота?
Дэк пожал плечами. Что бы он ни думал, это не имеет никакого значения. Прошли те времена, когда открывший золотое месторождение становился его собственником. Они находятся на государственной службе, и что бы они ни открыли, все принадлежит государству.
– Ты не думаешь, что эти споры могут сделать любого из нас миллиардером? – продолжал Вик.
Дэк отрицательно мотнул головой. Такими делами он не занимается.
– Тебе не надоело жрать синтетические бифштексы? – продолжал Вик Иванофф. – Жрать синтетический хлеб и пить синтетические коньяк и виски?
Дэк пробовал натуральные мясо и хлеб. Каждый свой отпуск он начинал с того, что заходил в ресторан и заказывал натуральный бифштекс с натуральными макаронами, натуральные хлеб и сливочное масло и кофейник натурального кофе. Когда он обедал с женщиной, на столе появлялась бутылка натурального вина. Когда один – сто грамм натурального виски или коньяка. Но такое он мог позволить себе лишь раз за весь отпуск, то есть получается – раз в год.
– У тебя не было мысли прихватить с собой немножко спор? – закончил Вик Иванофф.
– Не было, – ответил Дэк. – А если бы и была, то сделать это невозможно. Наверняка нас обыщут. Всех.
– А тебе не кажется несправедливым, что кто-то родился в семье миллионера или миллиардера и живет всю жизнь припеваючи… А кто-то, вроде нас, должен всю жизнь вкалывать?
Дэк еще раз пожал плечами. Мир так устроен, что в нем есть миллионеры и миллиардеры, а есть работяги вроде него с Виком. Так было всегда, и они точно не в силах ничего изменить.
В девятнадцатом веке во Франции и в двадцатом в России пробовали сделать людей равными, и ничего из этого не вышло.
Свои соображения на этот счет Дэк и выложил Вику Иваноффу. Вик принял их к сведению и не стал задерживаться.
Растянувшись на кровати и заложив руки за голову, Дэк думал. Как можно вынести с планеты споры? Чисто технически здесь нет ничего сложного: взял кусочек образца и сунул в карман. Или в рот, или еще в какое-нибудь место… Дело в том, что их наверняка обыщут, и обыщут досконально.
Дэк отогнал от себя ненужные мысли. Действительно, он изыскатель, а не золотоискатель. И шел он в изыскатели не за золотом.
Пит Стэнсон вернулся через несколько часов и не один. С ним был высокий сухопарый седой генерал из Распределительной комиссии, тот, что жал Дэку руку и желал удачи. «Его дядя», – шепнул Дэку Вик Иванофф. Пит Стэнсон объявил по громкой связи общее собрание в кают-компании.
После того, как все собрались, слово взял седой генерал.
– Генерал Стэнсон, – представился он. – Направлен на ваш корабль руководством Военно-космических сил. Ввиду чрезвычайности вашей находки экипаж «Энергии-6» объявляется с этой минуты на военном положении.
Дальнейшее его выступление сводилось к тому, что находка изыскателей способна взорвать экономику Обитаемой Галактики или, во всяком случае, привести к непредсказуемым потрясениям.
– Поэтому, – закончил седой генерал, – принято решение уничтожить Золотую планету.
Все молчали. Дэк не ожидал такой развязки. Вероятно, этого не ожидал никто.
– После этого, – продолжал генерал Стэнсон, – будет уничтожена «Энергия-6» как корабль, подвергшийся заражению золотым лишайником. Команда перейдет на крейсер.
Генерал несколько секунд помолчал, потом добавил:
– Перед тем как вы попадете на крейсер, вы пройдете тщательный осмотр. Прошу извинить командование Военно-космических сил, но эта неприятная процедура необходима.
Дэк не сомневался, что именно этим все и закончится. Сомневался он в другом: в том, что «Энергия-6» подверглась заражению золотым лишайником. Пока что золотые пятна были обнаружены только на внутренней поверхности контейнеров, в которых проводился эксперимент. То есть можно было утверждать, что золотой лишайник поедает металл и другие поверхности только в контакте с метаном.
Но возражать генералу Дэк не стал. Не возразил никто. Думать в армии можно все, что угодно, но в жизнь всегда претворяется решение начальника.
– Откладывать не будем, – заявил генерал Стэнсон. – Всем разойтись по своим каютам.
Дэк зашел в свою каюту и закрыл дверь. Подошел к окну и открыл иллюминатор. Золотая планета была четко видна через стеклопластик иллюминатора и нависала над ним огромным оранжево-красным шаром. Дэк смотрел на шар, не отрываясь. Через некоторое время он вспыхнет под ударом ракет крейсера и превратится в гигантское раскаленное облако. Исчезнут удивительные споры, которые даже не успели как следует изучить. Ему вспомнились слова Вика Иваноффа: «Тебе не надоело жрать синтетические хлеб и мясо, пить синтетические виски и коньяк?» «Эти споры могут любого из нас сделать миллиардером…»
Дэк немного подумал и двинулся в лабораторию. Открыл дверь. В лаборатории было пусто. Дэк подошел к контейнерам с образцами. Первый, тот, куда засунули Дэков образец с первого месторождения, уже был полностью золотым. Это – за три недели. Правда, при усиленной подаче метана. Дэк отключил подачу газа и открыл контейнер. Желтые стенки бывшего железного ящика тускло блестели, среди черно-коричневых камней с поверхности планеты виднелось несколько кусочков золота. Образцы… Дэку вспомнилась Зеленая орхидея, споры растений-аэробов, занесенных на станцию Чарли Грином. Рас-тения-аэробы жрут кислород и выделяют углекислый газ… Рас-тения-анаэробы жрут углекислый газ и выделяют кислород. Споры – аэробы или анаэробы? Споры, насколько помнил Дэк из ботаники, – консервы. Им не нужен ни кислород, ни углекислый газ. Они сохраняются в неизменном виде в неблагоприятных условиях до наступления благоприятных… Повинуясь какому-то безотчетному движению, Дэк взял один из золотых кусочков и несколько раз лизнул. Потом положил его на место. Теперь нужно некоторое время не есть, не пить и, желательно, не разговаривать. Если первое и второе не составляло для Дэка никакого труда, то последнее выполнить будет не так просто. Правда, Дэк считался одним из самых больших молчунов на корабле, может, только Юха Бакке говорил меньше него.
Пит Стэнсон вызывал экипаж «Энергии-6» в шлюзовую камеру по одному человеку. Сначала прошли все изыскатели. Дэк был последним. Услышав свое имя, он вышел из каюты и через минуту был в шлюзовой камере. Там находились только два человека: генерал Стэнсон и Пит Стэнсон. Дэку было приказано раздеться догола. Генерал Стэнсон лично осмотрел его с головы до ног, затем пригласил пройти к рентгеновскому аппарату. Дэк повиновался безмолвно. Процедуры обыска и просвечивания были, конечно, унизительны, но когда на карту поставлено будущее мировой экономики, власти могли пойти и не на такие меры. В конце концов крейсер мог просто уничтожить «Энергию-6»… До Дэка вдруг дошло, что так оно и было бы, не окажись в руководстве Военно-космических сил дяди Пита Стэнсона. Вероятно, Пит сообщил об открытии только своему дяде по какой-то личной связи. Экипаж «Энергии-6» мог быть доволен: счастье явно было на его стороне…
После того, как процедуры обыска и просвечивания были закончены, Дэку предложили вымыться под душем, а затем одеться в новый скафандр. Дэк делал все, не разжимая рта. В конце его отправили в пассажирский катер, припаркованный к шлюзу. Пятеро изыскателей ожидали его. Выяснилось, что у Вика Иваноффа нашли не менее десятка образцов местного золота, распиханных в самые разные места в скафандре и на теле, и все отобрали. У Ли Мина сняли с зуба золотую коронку, для чего был приглашен Хосе Аринас, а у Юхи Бакке при просвечивании обнаружили в желудке посторонний металлический предмет, похожий на кусочек золота. На крейсере ему предстояла операция. Дэк молчал.
Слюны во рту у него собралось уже достаточно, но он не собирался глотать ее до тех пор, пока не найдет возможности выплюнуть споры в какое-нибудь более-менее подходящее хранилище.
Пассажирский катер постепенно наполнялся. Вслед за изыскателями процедуре обыска, просвечивания и переодевания подверглись молодые лейтенанты: Март, Дэн и Ив. У них не нашли ничего. Следом за ними на катер один за другим вошли Лу Бузен, Макферсон, Харш и Хосе Аринас. Пита Стэнсона его дядя, скорее всего, обыскивать не стал.
Стэнсоны поднялись на катер последними. Катер отчалил. Пилотировал его незнакомый Дэку молодой старший лейтенант. Кроме него на катере не было никого – генерал Стэнсон прибыл на «Энергию-6» без сопровождения.
Дэк смотрел в иллюминатор, как быстро уменьшается в размерах их небольшой изыскательский корабль. За то недолгое время, что он провел на нем, Дэк стал относиться к нему почти как к родному дому. Плюс в каюте остались некоторые личные вещи Дэка… Он понимал, что лес рубят – щепки летят. Но все равно ему было жаль.
Катер отошел на приличное расстояние, когда на фоне непроглядного черного космоса возникла яркая желтая вспышка. Изыскательский корабль стоимостью в несколько миллиардов галактических кредитов обратился в пыль. Некоторые на катере вздохнули. «Лес рубят – щепки летят», – еще раз подумал Дэк.
Экипаж «Энергии-6» на крейсере сразу провели в кают-компанию. Дэк окинул взглядом большое светлое помещение. В одной стене виднелись дверцы встроенных холодильников. Наверняка там есть минеральная вода. Дэк подошел к одной из дверец, открыл… Пластиковые бутылки стояли ровным строем. Дэк взял одну из них, откупорил, поднес ко рту, опрокинул… Набрав полный рот воды, он закрыл бутылку и сунул в карман. Затем прошел в туалет, плотно закрыл за собой дверь, вновь открыл бутылку и вылил обратно воду, находившуюся во рту. Завинтил крышку и сунул вновь найденное хранилище для спор в карман.
Если бы Дэка спросили, зачем он это делает, он бы не смог ответить. Как сказал однажды герой в старинном приключенческом триллере: «Дерусь, потому что дерусь!» Дэк делал это, потому что у него была возможность. Перед его глазами не стояли миллионы и миллиарды галактических кредитов, он не забегал далеко вперед. К тому же, кто знает, возможно, споры в воде погибнут…
Когда Дэк вернулся в кают-компанию, здесь шел ожесточенный спор. Золотая планета была уже уничтожена ракетами крейсера, и спор шел между Виком Иваноффом и Хосе Аринасом, правильным или неправильным был этот поступок. Дэк не стал вступать в разговор. Он отошел и сел за самый последний столик, где уже примостился Джан.
– По большому счету, деньги не меняют человеческую жизнь, – сказал вдруг Джан.
– То есть? – Дэк от неожиданности поперхнулся. Философствующий Джан – это было что-то новенькое.
– Я хочу сказать, что независимо от того, есть у тебя деньги или нет, ты проживаешь свою жизнь так, как считаешь нужным, – более подробно объяснил Джан. Он сказал это довольно громко, так что спорившие Вик и Хосе замолчали и повернулись в его сторону.
– Тебе-то откуда это известно? – спросил Вик. – У нас никогда не было много денег. Мы вкалываем за зарплату, и наша зарплата гораздо меньше того, что нам должны платить за такую работу.
– У меня было много денег, – сказал Джан. – Вернее, есть.
– Что есть? – переспросил Вик, явно ничего не поняв. Впрочем, ничего не поняли и другие.
– Моя фамилия Арума, – пояснил Джан, и все замолчали. Пол Арума был одним из известнейших миллиардеров на Земле.
– Я специально попросил не оглашать свою фамилию, – продолжал Джан. – Потому что хочу сделать что-то своими руками. А жить на деньги отца… Что же, многие так и делают. Но не я.
Дэк отлично понимал его. Он сам пошел в изыскатели, чтобы что-то сделать своими руками. Но бутылка со спорами по-прежнему оттягивала его карман. И что с ней делать дальше, Дэк пока не решил.
Космический крейсер затратил двадцать дней, чтобы совершить прыжок через пространство и оказаться в пределах Солнечной системы. Десять дней на разгон – десять на торможение. Спасательные корабли преодолевали этот путь за три дня – полтора суток на разгон и полтора на торможение, но сейчас спешить не было никакой необходимости. Крейсер возвращался с экипажем «потерпевшего бедствие» изыскательского корабля. Так, во всяком случае, говорилось в сводках новостей, поступавших с Земли.
Перед посадкой на Землю генерал Стэнсон еще раз собрал экипаж «Энергии-6» в кают-компании.
– Я не могу вам приказывать, но большая просьба – держать язык за зубами, – обратился он к изыскателям. – Планета уничтожена, и золотого лишайника больше нет, но все равно я не хотел бы лишних разговоров…
Дэку не нужно было напоминать об этом. Молчание было и в его интересах. Бутылка минеральной воды по-прежнему лежала в его кармане.
Затем взял слово Пит Стэнсон:
– Все свободны на две недели. Через четырнадцать дней всех прошу явиться на космодром, секция А-6. Будем принимать новый корабль.
Дэк отправился в офицерскую гостиницу, где обычно снимал номер во время пребывания на Земле. Открыв дверь в одну из комнат, похожих друг на друга, как ячейки в улье, он поставил бутылку с минеральной водой в холодильник. Затем растянулся на кровати, закинул руки за голову и стал думать. Наверняка за ним станут следить, как и за остальными тринадцатью членами экипажа. Если он попробует достать метан, это сразу станет известно генералу Стэнсону. Последствия могут быть самыми непредсказуемыми. Методы слежки в современном мире таковы, что ни один человек ни на одну секунду не может быть уверен, что находится в одиночестве и вне досягаемости различных «жучков», «глазков» и прочей специальной аппаратуры. Короче, пытаться добывать золото, находясь «под колпаком» постоянной слежки различных шпионских и секретных служб – безнадежная затея. Эти самые службы быстро накроют любое его мероприятие…
Дэк подскочил на кровати. Шпионские и секретные службы! Какие к черту службы? Генерал Стэнсон все сделал в одиночку. Как ему это удалось – одному богу известно. Неважно. Если бы к делу были подключены секретные службы, генерал Стэнсон не обыскивал бы лично изыскателей. Это сделали бы другие ребята – профессионалы. Да и обыскивать было бы некого… Дэк же сам решил, что в случае, если бы о лишайнике стало известно властям, «Энергию-6» уничтожили вместе с экипажем.
Значит, значит… Дэк в волнении поднялся и заходил по комнате. Нужно рассуждать спокойно. Итак, если Пит Стэнсон сообщил о ситуации только своему дяде, то генерал Стэнсон каким-то образом взял крейсер и в одиночку прибыл к Золотой планете. В новостях сообщалось, что изыскательский корабль потерпел бедствие. Вполне вероятно, что Пит Стэнсон по просьбе дяди передал радиограмму «SOS», и для руководства Военно-космических сил генерал Стэнсон вылетел в обычную спасательную экспедицию. А то, что он вылетел лично, никого не удивило: в беду попал его племянник…
Так могло быть. Было ли так на самом деле, неважно. Факт тот, что генерал Стэнсон прилетел один и лично обыскивал экипаж «Энергии-6». Возможно, экипажу крейсера он сообщил, что изыскательский корабль заражен неизвестной болезнью, принесенной с планеты. И это неважно. Цели своей он достиг: племянник спасен, планета и изыскательский корабль уничтожены, экипаж «Энергии-6» обыскан максимально возможным в этой ситуации способом. У Ли Мина сняли золотую коронку с зуба, а Юхе Бакке даже разрезали живот… Все это вместе взятое означает лишь одно: никаким государственным службам не известно, что произошло на Золотой планете, и никто за Дэком следить не будет. Генерал Стэнсон точно не связан близко с разведкой, полицией и прочими государственными ведомствами, профессия которых – следить за людьми. Он – изыскатель. Он может обратиться в разведку или полицию только официальным образом.
Значит… У Дэка перехватило дыхание. Значит, он свободен! Он может делать все, что захочет. Может доставать метан, помещать споры в контейнер и «выращивать урожай». Он может в перспективе иметь денег столько, сколько сочтет нужным. Если, естественно, споры живы и у него все получится…
Такое открытие стоило отметить. У него впереди две недели, и деньги теперь можно не экономить.
Дэк набросил куртку – на дворе занималась осень – и вышел из номера. Дверь он закрыл на ключ и ключ не стал сдавать администратору. К счастью, в этой гостинице порядки были демократичными: остановившись в ней, человек становился полным хозяином своего номера.
Дэк вышел на улицу.
Космодром располагался на самом конце огромного густонаселенного полуострова с древним названием «Флорида». Но, несмотря на густоту населения, в окрестностях космодрома никто не жил. С трех сторон его окаймляла полоса пенистого прибоя, за которым начинались морские просторы. С четвертой на протяжении сотни километров тянулась безлюдная местность, пересеченная широкими прямыми дорогами для наземного транспорта. Обжитые районы начинались за пределами охранной зоны: дань временам войн и противостояний между государствами. Сейчас охранная зона служила целям элементарной безопасности.
Дэк подошел к стоянке такси, нажал кнопку вызова и забрался в приземлившийся флайер с клеточками на боку Немного подумав, он выбрал маршрут до ближайшего пляжа и поставил модуль на автопилот. Потом откинулся на сиденье и задумался. Лететь предстояло полчаса.
Что он будет делать, когда станет миллионером? Дэк смутно представлял себе, как живут миллионеры. Во-первых, он станет есть только натуральные продукты и пить натуральный коньяк. Во-вторых, он будет отдыхать… Здесь Дэк запнулся. Что значит отдыхать? За всю свою жизнь Дэк отдыхал в сумме не больше года. В космошколе у него отдыха не было, не считая часа личного времени по вечерам да редких увольнительных в воскресенья. Когда он стал офицером, ему полагался ежегодный отпуск по службе, но у него постоянно находились какие-то дела. То необходимо освоить новую технику или вооружение, то начальство просило слетать на какую-нибудь планету: «Стаффорд, вы в отпуске? Слетаете, сделаете то-то и то-то, заодно отдохнете…» То его просто в отпуск не отпускали, аккуратно перечисляли на карточку компенсацию и отправляли в новую командировку.
Честно говоря, Дэк с трудом мог вообразить себе, что проснется утром и у него не будет никаких дел.
Модуль приземлился на узкой полоске тротуара, тянувшейся вдоль пляжа. Тротуар был пешеходной дорожкой, тут и там виднелись киоски-автоматы, торговавшие прохладительными напитками, легким алкоголем, закусками, мороженым и прочей снедью, выпиваемой и съедаемой на ходу.
Дэк выбрался из модуля и осмотрелся. По морю бежали белые барашки, дул свежий ветерок – погода явно не располагала к купанию. На тротуаре было довольно многолюдно: компании, парочки и одиночки прогуливались по побережью, кучки людей виднелись возле многочисленных кафе и ресторанчиков. Дэк, особо не раздумывая, зашел в один из них и уселся за столик. Миллионером он будет когда-то, а хорошо поесть можно прямо сейчас. Вызвав голографическое меню, он быстро набрал заказ и оплатил его кредитной карточкой. Уже через минуту его столик был уставлен блюдами: шашлычный шампур с нанизанными тонкими ломтиками мяса красовался на большой тарелке с ломтиками помидоров, огурцов и кружочками лука, и все это было посыпано мелко нашинкованным укропом. На следующей тарелке лежал средних размеров поджаренный карп с темно-золотистой корочкой, рядом высилась горка жареной картошки. На других тарелках расположились большой круг белого хлеба, ломтики сыра и ветчины, зеленый горошек, кукуруза и авокадо. Пирожное на десерт и кофе были запрограммированы на конец ужина.
Выбросив на полчаса из головы все проблемы, Дэк с удовольствием проглотил роскошный – по меркам изыскателей – ужин и, попивая кофе, задумался. Он мог отбросить золото, остаться изыскателем и прожить обычную для военного космонавта жизнь. В которой ему уже все известно от корки до корки… Через десять лет выйти на пенсию и оказаться никому не нужным.
Или попытаться использовать представившийся шанс.
Будучи достаточно умным человеком, Дэк понимал, что ведет ограниченную жизнь. Фактически она была втиснута в тесные отсеки корабля и в космопорты, которые мало отличались от тех же кораблей. Может быть, чуть большими просторами и большим количеством людей. Но с другой стороны, Дэк любил свою работу и ничуть не тяготился жесткими рамками режима и дисциплины, принятыми в Космофлоте. С семи лет, когда родители отдали его в космошколу, он принял этот порядок, врос в него и чувствовал себя вполне комфортно в военно-космическом мире. Работа, отдыхи сон здесь пунктуально чередовались, и, несмотря на жесткие временные ограничения, времени почему-то хватало на все.
А кроме того, эта работа давала ему возможность увидеть такие миры, которые не видел ни один человек, работающий на Земле, испытать то, о чем не мечтало подавляющее большинство людей.
Правда, любое очередное испытание могло оказаться последним…
В конце концов Дэк устал от этих размышлений. Допив кофе, он проверил кредитную карточку – обед стоил четверти его отпускных, – заказал пару бутылок пива с собой и вышел из ресторанчика. Он однозначно попробует. Только дурак на его месте отказался бы от возможности разбогатеть! Дэк вызвал такси и, пока летел на космодром, детально продумал свои дальнейшие шаги по предполагаемому обогащению. А сегодняшний день он полностью посвятит отдыху. Вернувшись в номер, Дэк откупорил пиво, с удовольствием посмотрел пару боксерских поединков, а на закуску – футбольный матч и завалился спать.
На следующее утро он принялся осуществлять свой план. Встав пораньше и освежившись под холодным душем, Дэк переоделся в костюм со светлой рубашкой и галстуком, позавтракал в местном ресторанчике космопорта и отправился в Майами.
Гигантский мегаполис на территории Флориды мог поглотить любого человека и позволял легко затеряться в городских джунглях.
Найдя по справочнику фирму по изготовлению металлоконструкций – Дэк специально выбирал самую небольшую и невидную, – он сделал заказ. Заказу удивились, но приняли и пообещали изготовить за три дня. Дэк заказал металлический ящик, герметичный, обшитый изнутри деревом, с открывающейся крышкой и трубкой, ведущей внутрь и снабженной резьбой и краником. Он объяснил свой заказ проведением некоторых химических экспериментов – и, в общем-то, говорил правду.
Там же он купил три бруска свинца: еще средневековые алхимики проводили опыты по превращению свинца в золото.
Оплатив заказ, Дэк зашел в ближайшее кафе-автомат, где подавали синтетические блюда. Взяв привычный синтетический бифштекс, салат из гидропонных водорослей и синтетический кофе, Дэк принялся размышлять, где бы раздобыть метан. На самом деле это простейшее соединение углерода и водорода было очень распространено в Солнечной системе и вообще во Вселенной. Некоторые планеты полностью состояли из метана, на Юпитере и Сатурне, скажем, его запасы были огромны. По космическим меркам до Юпитера и Сатурна было рукой подать… Дэк впервые за много лет ощутил себя простым земным человеком с его ограниченными возможностями: добраться до Юпитера и Сатурна сейчас для него было нереально.
В свое время Дэк изучал историю Земли и знал, что на планете существовали месторождения природного газа – метана. В истории рассказывалось, что метан сжигали в специальных печках, и на этом огне приготовляли пищу. В каждом доме стояла хотя бы одна такая печь.
То есть раньше достать метан проблемы не было.
Но где достать его на Земле сейчас?
С другой стороны, то, что нельзя достать в готовом виде, можно сделать.
Дэк доел свой синтетический бифштекс, выпил большой стакан привычного синтетического кофе и поднялся. Ему нужна частная химическая лаборатория. Или химическая фирма, имеющая такую лабораторию.
Зайдя в телефонную будку, Дэк принялся листать справочник. Сразу отбросив крупные концерны и известные фирмы, он остановился на трех, о которых никогда раньше не слышал. В первых двух ему отказали, в третьей пригласили приехать на разговор. Приятный женский голос сказал адрес и объяснил, на каком такси добраться.
В неделовом районе Майами, в притулившемся среди обычных магазинов бизнес-центре Дэк по указателям нашел химическую фирму. Фирма располагалась в двух маленьких комнатках, где кроме девушки-секретарши никого не было. Девушка объяснила, что тут занимаются изготовлением эксклюзивных химикатов в небольших количествах по отдельным заказам. Метан на Земле XXXV века вполне подходил под эксклюзивный химикат, а количество Дэку требовалось – баллончик на несколько литров. Записав заказ и пообещав, что все будет готово через неделю, девушка назвала сумму оплаты. Дэк про себя присвистнул. Трехлитровый баллончик метана стоил в два раза больше, чем контейнер и бруски, вместе взятые. Вообще, его «комнатная фабрика» по производству золота обошлась ему более, чем в четыре сотни кредитов. На его карточке оставалось всего около сорока кредитов.
Дэка это не обеспокоило. Неделю он прекрасно может прожить на дешевой синтетической пище.
Больше в городе Дэку делать было нечего. Выйдя из бизнесцентра, он направился по тротуару вдоль проспекта без цели, куда глаза глядят. Около часа он шагал по широкой улице в тени зеленых деревьев, наслаждаясь ярким солнышком, поедая мороженое и разглядывая встречных девушек. В конце прогулки Дэк купил в автомате бутылку минеральной воды, с удовольствием выпил в этот жаркий день, затем вызвал такси и вернулся на космодром.
На космодроме он зашел в маленький универсальный магазинчик, который вместе с рестораном, баром, камерой хранения и продовольственным магазином располагался на первом этаже отеля. Выбрав подходящую по размеру металлическую сковородку, он расплатился за нее и поднялся в номер. Предстояло удостовериться, не были ли напрасны его усилия.
Достав из холодильника бутылку минеральной воды со спорами, Дэк отвинтил крышку, вылил воду на сковородку и положил туда же свинцовые бруски. Затем выдвинул ящик стола, поставил в него сковородку и задвинул ящик обратно. Ветра в столе точно нет, так что споры никуда не улетят, а вода за три дня наверняка испарится.
Теперь оставалось только ждать. Время Дэк проводил как обычно в отпуске: загорал, купался в океане, попробовал – безуспешно – познакомиться с одной девушкой. На третий день он слетал на такси в Майами, зашел в металлургическую фирму и получил свой заказ. В номере Дэк вытащил из стола сковородку вода из которой полностью испарилась, и поставил ее в металлический ящик. Оставалось ждать метана.
Метан, как и было обещано, был готов через неделю. Подсоединив баллон к металлическому контейнеру через втулку-пере-ходник, Дэк открыл вентиль. Газ с шипением заполнил герметичный контейнер. Подождав, пока шипение прекратится – давление в баллоне и контейнере уравнялось, – Дэк закрыл вентиль и задвинул ящик с баллоном под кровать. Через месяц можно будет собирать урожай.
Вторая неделя отпуска пролетела для Дэка незаметно: солнце, пляж, натуральное мороженое днем и натуральное пиво вечером. По окончании двухнедельного отпуска Дэк в назначенное время прибыл к месту встречи экипажа «Энергии-6» – космодром, 6-я секция. На взлетной площадке стоял серебристый корабль, как две капли воды похожий на «Энергию-6».
– «Энергия-четырнадцать», – приветствовал подошедшего Дэка Вик Иванофф. – Будем принимать.
Экипаж был в сборе. Появился Пит Стэнсон. Поздоровавшись, он объявил:
– Три дня на знакомство с кораблем. Потом стартуем. Экспедиция на два месяца. Обследуем три планеты. Все как обычно.
«Энергия-14» была похожа на «Энергию-6» как сестра-близ-няшка. Занимаясь привычным делом – проверяя одну за другой системы корабля и ставя отметки в своей памяти, – Дэк почти забыл о спорах, оставшихся в металлическом ящике у него в номере. Привычная работа, привычное окружение направили его мысли в привычное русло: он полностью окунулся в работу, и мечты о миллионах и миллиардах отошли на второй план.
На корабле никто не разговаривал о Золотой планете. Занятым делом изыскателям было не до того: впереди ждали новые командировки. Ли Мин сверкал золотой коронкой на зубах, Юха Бакке ни словом не упоминал о той операции, которую ему пришлось пережить две недели назад. Тем более что такие разрезы при нынешнем состоянии медицины залечивались за три дня.
Перед отлетом Дэк засунул контейнер с баллончиком в большую черную сумку, в которой хранил свои немногочисленные пожитки, заложил их сверху вещами и сдал сумку в камеру хранения.
Командировка для изыскателей на этот раз выдалась удачная. Правда, две из трех обследованных планет не представляли никакого интереса: пустышки, обычные каменные глыбы, затерянные в холодном космосе. Третья планета, находившаяся от местной звезды на расстоянии, сравнимом с расстоянием Марса до Солнца, оказалась более интересной. Выходы руд цветных металлов на поверхность, гравитация в одну вторую земной, признаки воды в атмосфере – все это позволяло занести планетку в разряд возможных для использования в ближайшем будущем. Изыскатели с ног сбились, проводя на поверхности планеты по двенадцать часов в сутки. Вик Иванофф, вернувшись после очередной высадки, подмигнул Дэку в коридоре:
– О’кей, Стаффорд, я тоже нашел золото. Правда, не столько, сколько у тебя…
Вик не шутил. Действительно, на одном из своих маршрутов они с Джаном наткнулись на золотую жилу. Выход жилы на поверхность был тут же измерен, сфотографирован и расчерчен на карте. Донесение полетело в Центральный изыскательский штаб. Планетка явно оказывалась в списке на первоочередное освоение. Где золото, там с большой долей вероятности окажутся другие цветные металлы: титан, вольфрам, молибден, никель. Маленькая планетка превращалась в большую драгоценность. Люди ходили возбужденные, вечером в кают-компании Пит Стэнсон разрешил открыть коньяк и виски.
Держа в руках бокал с праздничными ста граммами, Дэк впервые за этой суматохой вспомнил о своем контейнере. Если там все нормально, то свинец уже должен превратиться в золото… Дэк взглянул на окружающие его лица: откровенно радостные, как у Марта, сдержанные у Хосе Аринаса и Берта Харша – но ни одного равнодушного.
– Премия, командир. Теперь тебе нужно выбивать премию, – с хитрой ухмылкой сказал Вик Иванофф, и одобрительный гул голосов выразил полную ему поддержку. Пит Стэнсон, такой же веселый, как все остальные, улыбался и кивал в ответ. Дэк понимал, что не премия сама по себе интересовала экипаж: все радовались успешно исполненной работе. Среди сотен и тысяч пустышек, разбросанных в космосе, найдена планета, пригодная к освоению в ближайшее время. Не пропали даром месяцы, проведенные на корабле, и километры, исхоженные по поверхности планет. Изыскатели сделали то, ради чего они и работают, и удовлетворение от хорошо сделанной работы было главным чувством, которое испытывали люди. Ну, и премия, конечно, не помешает.
Дэка впервые занозой кольнула мысль, что вот этого в будущем он, вероятно, будет лишен. Чувства общности с товарищами, занимающимися одним с ним делом…
Дэк оставил незваную мысль без ответа. Выпив свой коньяк, показавшийся ему необыкновенно вкусным, он присоединился к общему веселью. Контейнер и свинцовые бруски отошли на второй план.
На первом плане они оказались сразу после возвращения. «Энергия-14» вернулась на Землю через три месяца после старта. Их встречали. Сразу после посадки на борт поднялись несколько человек в форме и в штатском: руководство Главного изыскательского штаба, в том числе генерал Стэнсон. Рукопожатия, ободряющие хлопки по плечам и слова благодарности – всего этого изыскатели получили в избытке за время присутствия начальства на корабле. В заключение руководитель изыскательской программы – коренастый седой генерал – сообщил, что на личный счет каждого члена экипажа «Энергии-14» зачислено по пять тысяч галактических кредитов, еще раз поблагодарил весь экипаж и добавил, что в дополнение к премии все получат отпуск на две недели.
– Будет время, чтобы истратить денежки, – прокомментировал Вик Иванофф.
Дэк только кивнул в ответ. При упоминании о деньгах в его памяти всплыл контейнер со свинцовыми брусками. Он заберет его из камеры хранения завтра – сегодня вечером намечался небольшой банкет с участием почти всей команды. Только Пит Стэнсон, Хосе Аринас и Берт Харш, извинившись, заспешили к своим семьям.
Утром Дэк проснулся в семь часов и подскочил в кровати как ужаленный. Быстро приняв холодный душ, он растерся гостиничным вафельным полотенцем, оделся и вышел из номера. Спустившись на лифте на первый этаж, Дэк вошел в камеру хранения, опустил жетон и открыл ячейку. Все в порядке, сумка на месте. Закинув ее на плечо, Дэк поднялся к себе в номер. По тяжести он понял, что контейнер с баллончиком никуда не делись. Он поймал себя на мысли, что ему все равно, будут ли в контейнере какие-то изменения…
Дэк закрыл за собой дверь в номер на ключ и поставил сумку на стол. Зачем-то оглянулся, убрал из сумки лишние вещи и вытащил контейнер. Открыл его… На желтой сковородке лежали три продолговатых желтых бруска.
Ожидания его не просто сбылись, а сбылись на двести процентов.
Дэк медленно подошел к окну и оперся о подоконник. Перед ним расстилалась панорама космодрома. На синем безоблачном небе ярко светило солнце, внизу зеленели газоны, на светлом полотне бетонных плит сверкали серебристые корабли. Дэк нашел взглядом небольшую «Энергию-14». Еще вчера он был обычным изыскателем, элита Военно-космических сил, с заслуженной премией в пять тысяч кредитов в кармане, двумя неделями отпуска впереди и абсолютно ясной дорогой в будущем. В будущем его вновь ждали тесные коридоры и каюты звездолетов, новые планеты, по большей части похожие одна на другую, рутинная работа с приборами и выискивание мельчайших следов металлов и воды на безжизненных голых камнях. Если повезет, он найдет еще одну такую планету как последняя, получит еще одну премию и отпуск в две недели, который проведет: если повезет – на Земле, если нет – в космопорту одной из обжитых планет, вновь в тесных стенах гостиниц, вокзалов, развлекательных центров…
Будущее свое Дэк мог предсказать до мельчайших подробностей. Если он откажется от желтой сковородки и желтых брусков, лежащих в металлическом контейнере.
А если не откажется? Дэк смутно представлял себе, что он будет делать со свалившимся на его голову золотом.
Однако у него есть две недели. За это время можно попытаться сделать что-нибудь… Дэк засунул контейнер под кровать и вновь вышел из номера. Спустившись на лифте, он зашел в ресторанчик и заказал завтрак. За натуральной яичницей с беконом и черным кофе с жареными тостами Дэк наметил ближайший план действий.
Ринат Газизов Новый уровень (Рассказ)
Я выдохнул и вошел в узкую арку.
Темнота и сырость подворотни, сбрызнутые капелью с карнизов, обступили вокруг. Лужа проглотила туфли, цокнула вспучившаяся в проходе брусчатка. В этом городе не бывает ровных дворов и тротуаров. Под землей ползает червь-гигант, и бока его мнут петербургскую почву, как тесто.
Голоса стихли, потянуло сигаретным дымом.
Приглушенный свет из окна на втором этаже искажал размеры площадки. Заваленная мусорными мешками и картонными коробками, она была еще меньше, чем казалась. В городе на Неве пространство шутки шутит. Еще две минуты назад мрачная громада Казанского собора распахивала крылья колоннады над шумным проспектом, а грязное небо падало клочьями на плечи. Сейчас перспектива – это два десятка шагов от решетчатых ворот до крыльца, мимо плеска водостока и разбитой рекламы турагентства.
Четверо парней идут мне наперерез, и сомнений для радости больше нет – я попал по адресу. Чутье не собьешь, это мне плюс.
Они даже сигаретку не стрельнули. Народ нынче деловой. Времени в обрез, болтовня и кураж подождут. Есть спортивный интерес и финансовый. Начали сразу, без обиняков – значит, опытные. Или надо говорить – бывалые?
Неважно, все равно у них ничего не выйдет.
Я не питаю любви к боксу и карате. Рукоприкладство всегда было для меня чем-то низменным и вульгарным. В том заслуга родителей, настоящих ленинградских интеллигентов. Культурное воспитание, правильные книги, мушкетеры-кумиры, секция фехтования. Сверстники тоже были подходящие; в нас культивировали торжество интеллекта и спортивное лидерство. Учили неукоснительно соблюдать социальные протоколы. Звериные инстинкты хранить в несгораемом сейфе.
Кстати, мало кто из моих коллег увлекается боевыми искусствами, разве что Талалай и компания – эти кэмээсники сошлись с Особым отделом только из-за пристрастия к мордобитию.
Еще никто из наших не носит оружия, самое большее – дубинка, и только в случае, если уходишь «вскрывать» толпу. Чтобы в случае задержания нас органами не было превышения самообороны.
Я считаю, отдача должна быть страшной и в пределах закона.
Ребятам в подворотне я ломаю руки.
Сначала тому, который зашел мне за спину, чтобы обездвижить. Пальцы его хрустят, прощаются с суставами. Выворачивается кисть. Повреждается лучевой нерв. Обломок кости выпирает из локтя. Не надо быть силачом, чтобы наносить увечья. Достаточно медучилища и тренированной реакции.
Работаю.
Без удовольствия записного драчуна, спровоцировавшего хулиганье. Без фанатичной преданности силам света; паладины долго не живут. И, конечно, без цинизма и показной небрежности.
Я еще молод и люблю свою работу.
Из подъезда выходит статная женщина с изысканной прической. Стильный плащ, шарф и сумочка образуют композицию, доступную только людям с утонченным вкусом. Дамочка понятливая, убирается восвояси. Я знаю, она не позовет мужа помочь несчастному и не вызовет милицию. Женщина поднимется домой и скажет, что на улице та-а-акой дождь – стоит решительно отложить поход по магазинам. Прям как из ведра, разочарованно объяснит она, стараясь выбросить кое-что из памяти.
У ангела чистая душа. Не потому что невинная, а потому что стирается вовремя.
Такова обратная сторона нашего быта, и, возможно, поэтому на меня порой накатывает хандра. Лечить безразличие обывателей я не умею.
…Тускло сверкает нож, алкая крови «борзого». Дивясь неловкости своего хозяина, он летит к сточной канаве, обиженно звенит о люк.
Мы всегда щупаем косточки.
После переломов потенциальным преступникам очень трудно причинить кому-либо вред. Еще надо обязательно делать внушение. Я смотрю им в глаза, чтобы вся процедура не ушла в молоко, иначе отморозки просто решат, что нарвались на чемпиона. Ну, непруха, скажут они, не чухан попался, не баклан. Кулаками теперь не помашешь, будем травматикой зелень срезать.
Не надо такого. Надо, чтобы боялись навсегда.
Когда я работаю, объект должен знать, что с ним происходит. Поэтому – взгляд.
Я давно понял, что бороться с такими можно только насилием.
Особый отдел тоже придерживается этой идеологии.
Крики шпаны заглушает дождь, льющий из квадратного, словно вырезанного в сомкнутых крышах, люка. Луна, очевидица темного Петербурга, высовывается из-за параболической антенны, подглядывая за нами.
Тела лежат на горбатой земле, так же глупо и вразнос, как мусорные мешки. Кожаные куртки усиливают сходство с черным полиэтиленом. Каждому я, смотря в очумелые зенки, причиняю неприятности, намеренно доставляя хлопоты врачам. Игра такая: один изощренным образом разбирает целое на части, а другому собирать. Зато еще несколько лет они не будут нас тревожить, а если урок пойдет на пользу – мы, к счастью, вообще не увидимся.
Михаил Карлович Вайс, замначальника Особого отдела, недавно зачитывал статистику: из-за нашей профилактики страна лишается доброй части рабочей силы. Теряет национальное здоровье и вэвэпэ. Талалай, кажется, ответил ему, что, мол, лес рубят, а щепки летят.
Пожалуй.
Этот, бритый, с косыми морщинами на лбу, мог посадить тысячу деревьев, но собирался поднять руку на ни в чем неповинного. И тогда отшлифованный механизм дал рикошет: я петлял себе в лабиринте улиц и переулков, словно компас, не пеленгующий полюсы, пока игла не вошла в висок, и струна, вдетая в ушко, не потянула меня под узкую арку.
А здесь городской ландшафт будто для того и создан, чтобы часам-кошелькам было удобнее менять хозяев. Колодец; упал – не выбраться. Или, как говорит Вайс: шито-крыто, в землю врыто.
Покидаю дворик.
К стене жмется чернющий котяра, хвост трубой, глаза пятаками. Вот учудили человеки, шипит он. Разлеглись в моем дворе и стонут. И хлещущая отовсюду пакость им до фени. Как свиньи, ей-богу.
Не надо далеко шагать, чтобы из тесноты и опостылевшей серости дворов попасть в эльдорадо Невского проспекта. По ушам сразу бьет шум авто, и чьи-то локти отпихивают в сторону, и неоновая реклама поначалу сбивает с толку мишурой символов: ходи туда, ходи сюда, здесь пиво в рот польет. Толпа не любит неподвижных людей. Ворчит, хмурится, смывает тебя к обочине, а то и накрывает с головой.
Приходится идти.
Ценники висят на каждом углу – город тоже работает. Этот огромный кассовый аппарат на темных водах Невы туманным своим зевом поедает людей, полощет ветром гранитные набережные.
На площади Восстания меня едва не скручивает сильнейшая боль. В висках трещит, полушария объявляют междуусобную, и плывет по воздуху, распыляясь над Лиговским, кровавый призрак бойни.
– Михаил Карлович, – говорю в трубку, – срочно двоих на Восстания.
– Болельщики небось? – отзывается Вайс.
Слышно, как звучный мужской голос где-то рядом с шефом комментирует ситуацию на стадионе. Глашатай с микрофоном говорит, что схватка горячая, под стать погоде.
– Внезапный всплеск. След узкий, направлен однозначно.
– Понял. – Михаил Карлович сразу посерьезнел. – Адрес отправлю на анализ – перепроверим. А к тебе едут.
– Кого выслали?
– Евгения с Пельмешкой, жди. Сам как?
Я рассказал про бывалых, которые собирались фильтровать средства в укромном местечке.
– Отдыхай, рыцарь, – говорит довольный Вайс. – Покрутись по околицам – ив кафе. Не хватало еще, чтоб простудился…
Евгений и Пельмешка, замечательно.
Он, Семеныч, – самый старый альтруист, все свободное время отдающий патрулированию улиц. Говорят, до вербовки в Особом отделе средства на существование Евгений получал от спасенных душ. По скромности всегда отнекивался, но благодарные люди насильно тащили его в гости и кормили. Они даже домой ему гостинцы приносили, писали в газеты, требовали награды для народного героя…
Пельмешка – прозвище возникло из-за любви к народному блюду и лопоухости – наоборот, новичок, но такой, что многих уделает. Бойцовая девчонка-ролевик. Не красавица, питбуль-фемина, нарек Вайс. Полгода назад он спас Пельмешку от суда и следствия, когда ей грозил срок в женской колонии. Поборница сил света расчекрыжила толпу подонков с помощью меча, выкованного реконструкторами.
Пельмешке не нравилось творить добро по расписанию. Наряды, сортировки, отчетность, маркеры на карте… Но деловитость не съела изначального задора, Пельмешка втянулась. Сказала, профессионалку дисциплина ведет, – Вайс долго не мог отсмеяться.
На таких напарников можно положиться.
Я с чистой совестью пошел искать крышу над головой. Чтобы кофе и потише.
Меня замначальник Особого отдела бережет особенно.
Потому что на сына его похож и к тому же сам себе ищейка. Из бойцов ведь никто так след не возьмет. Нас, конечно, всех учили психологии, приметам, проблемным индивидам и знанию мест, где стычки происходят особо часто. Но по опыту известно, что за самым внушительным злыднем можно месяц тенью ходить, а он и мухи не тронет. Будет смотреть исподлобья на пассажиров в подземке; нахамит коллеге; кинет бутылку мимо урны. Воспроизведет безобидные глаголы и – все.
Классическая агрессия не прогнозируется. Порой люди вспыхивают как спички, вне графиков и сезонных статистик.
Сейсмолог может расположить сколько угодно датчиков, со всевозможными уровнями чувствительности, может пронизать глубины инновационной диагностикой, но чей-то хутор все равно уйдет под землю.
Другое дело – обдуманное насилие. «И задумал он грешное…» От таких людей пахнет на всю ивановскую. Тянет смрадной полосой. Единожды услышав этот запах, век не забудешь. И, кстати, эта часть работы, розыскная, меня выматывает более прочего. Возможно, из-за города, который захлебывается расчетливыми налетами, грабежами, тысячью отнюдь не святых помыслов.
Тяжелое дыхание Петербурга собьет любую ищейку-аналитика.
Наши нюхачи часто жалуются на «общий фон». Заодно хотят победить Вайса в старинном споре: среда или воспитание. Говорят об астрале, ментале и ауре. Защищают диссертации и читают лекции о метафизике Северной Пальмиры.
Пускай их.
Лишь бы отслеживали всплески и давали координаты.
А мы, экспериментальный отряд бойцов Особого отдела, будем просто работать над благополучием.
Я нашел кафе с шоколадными стенами. Столики кофейного цвета, мягкий сюрреализм на потолке. Обтекаемый модерн, гладкий и безликий, радует только теплой цветовой гаммой.
Как назло, все места в некурящем зале заняты.
– Здоровье бережете? – спросила с улыбкой официантка, глянцевая и без изъянов, словно флиртующий манекен. Она указала на свободные столики где-то в дымящейся бездне.
– Не переношу вонь, – честно ответил я.
Я подметил одинокую даму, сидящую у окна.
Прекрасная незнакомка, уверен, разрешит мне составить ей компанию. И вечер пройдет без забот, по-светски, у дамы даже кн11жка при се бе…
Вблизи оказалось, что эту стильную женщину я уже видел сегодня. Не барское это дело, да? – спасать прохожих от шпаны. Лучше вот так задумчиво взирать на уличную суету, переваривая приятные и сытные мысли. Безукоризненная госпожа начала меня раздражать, я вдруг понял, что весь день хожу неприкаянным брюзгой.
Она тихо и как-то смутившись согласилась, и я устроился напротив.
Сделал заказ. Оглядел пейзаж через струящуюся пленку дождя. Виски опять заломило, не столь остро. Думаю, Евгений с Пельмешкой уже работают.
– Я видела, тех… которые…
– Напали на меня с целью ограбления, – выдал я. – Меня Павлом зовут. А вас?
– Рита. – Она посмотрела мне в глаза, и я понял, что ей давно за тридцать.
Не ангел, а королева.
Смыть бы еще с нее журнальный макияж, дать пролетарское яблоко вместо навороченного коктейля и любоваться.
Перед королевой сидит уникум, ждет себе горячую чашку. Нанесение тяжких кодле амбалов; увидь кто – и сразу пожизненный авторитет. Королева хлопает глазами, королева в восхищении.
На миг я представляю: что если бы я опоздал, а дамочка уже вышла на улицу. Жуткая сцена. Я бы хотел, чтобы королева отбивалась до последнего.
– Это же вы их?.. – спрашивает.
– Это я… Знаете, – говорю я Рите, – никогда и ни перед кем не вставайте на колени. О’кей, моя королева?
Она с недоумением окинула меня взглядом и затеребила книгу.
…Вспомнилось вдруг, как по моей наводке прислали на проработку этого района Талалая и компанию. Аналитики в панике. Вайс рвет и мечет. У Талалая чешутся нос и кулаки. Чувствуют все, а видимости ноль. По счастливой случайности, запутанный наплывом боли и видений, я поскользнулся у ступеней отделения милиции. Накатила ломка, ищейка в обмороке.
Умница Вайс выпятил свои полномочия и растормошил отделение, обнаружив избитых подростков. Попытка сфабриковать дело, пришив к нему запуганных невиновных, не удалась.
Да, это было серьезное препятствие, не то что взломать квартиру или проникнуть в закрытый клуб…
Внезапно Рита вскинулась, припала к окну.
– Господи, – прошептала она, – Андрюша!..
Двое подростков ковыляли по стеночке. Тот, что повыше, в мешковатой одежде, щеголял разбитым лицом. Коротышка в кепке его поддерживал. Их не то деликатно, не то брезгливо обтекала толпа.
Рита понеслась на улицу, я следом.
В отличие от мамы Андрюши – а в ее статусе можно было не сомневаться – я прихватил куртку и умудрился одеться на бегу. Сегодня был очень неспокойный день. Не видать мне кофе и тишины…
– Да ладно те, мам, – пробасил сынок, пытаясь отстраниться от лепечущий Риты. – Хмыри какие-то наехали…
– Где? – спрашиваю.
Оказалось, неприятность случилась там, куда меня повело совсем недавно. Пелена рассасывалась над домами, вился дымок, указывая на пузырящиеся в кипятке эмоции.
Подросток рослый, голос на октаву ниже. Ну и школьники пошли…
Дождь поутих, и я отчетливо понял: от «сыночка» идет странный запах. Бешеный азарт и что-то еще. Взгляд прояснялся, эйфория выветривалась. Пострадавшие – не такие. Звоню Евгению, в ответ – гудки.
– Быстро домой! – скомандовал я, и они зашевелились. Прощайте, моя королева.
Бегом, бегом…
Дворы, переулки, колодцы. Косматый пес грузной тенью выплыл из-за угла и спокойной рысью последовал за мной. Небо надломилось, холодно дыхнуло на тучи, и повсюду с остервенением заколотил град. В висках забило пуще прежнего. Сгустившийся туман вылепился в рукастое чудище, чья мокрая шерсть сверкала, а пасть оглашала округу стрекотанием. Оно было моим двойником-отражением в этой насквозь промозглой, негостеприимной действительности.
Потом я осознал, что плутаю в полубреду, не в силах выйти из лабиринта.
Тренькнул телефон, высокий голос Евгения пробился через помехи:
– …Нет, Пашенька, – сказал он с возмущением, – я положительно ничего не понимаю! Подполье – есть, детишки – тоже, драка – налицо. Ан не клеится!..
Связь пропала.
Когда увязавшийся пес отстал, серая лапа чудища поволокла меня куда-то вбок, через пролом в кирпичной стене, в щель-дыру ржавого забора. Мой дар упрямо тащил тело к зарешеченному окну в подвал. Нескольких прутьев нехватало. Я неловко перелез вовнутрь и упал на тряпье.
Пошел в темноте на звонкий голос Пельмешки.
– …школота, устроили бойцовский клуб! – распылялась наша валькирия.
В тусклом помещении толпились люди. По потолку плыла извилистая труба, у стены под подвальными окнами лежала груда одежды. Подростки угрюмо слушали бойцов Особого отдела. Угловатые, нескладные, по пояс голые, как на медкомиссии в военкомат. От их дыхания клубился пар. Оказалось, ребята занимаются экстремальной самоподготовкой к взрослой жизни. Дрались вовсю, кто до первой крови, кто до бессознанки.
Ничего криминального, кстати. И ничего хорошего тоже.
Представьте секцию карате. Тренер отлучился на полчаса. Ученики работают в спарринге без присмотра старших. Сами судят, сами останавливают поединки. Здесь похожее, только вместо тренера – «устав пацана».
– А вы сюда как попали? – спрашиваю у Семеныча.
Не могу себе представить, чтобы они с Пельмешкой так же, как я, безумно петляли, а потом лезли в неприметные окна. Больно несолидно для Евгения.
– За молодыми людьми пристроились, там очень хитрый вход, – объяснил он, – думали, террор какой замышляют…
Ребята выглядели так себе. Для террора мелковаты. Вот если бы наркотики или хулиганство, тогда да.
– Зачем оно вам, бестолочи?! – спрашивала Пельмешка.
Подростки замялись. Словно их раскусили, подсмотрели нечто тайное.
– Чтобы реально можно было сдачи дать, – выступил один крепыш. – К боли привыкаем… И у нас все по чесноку! Мы тут никого не убиваем, ясно?..
– По чесноку-у-у… – передразнила Пельмешка.
Она по-пижонски крутанулась и ударила ногой воздух на уровне носа крепыша. Тинэйджеры восхищенно присвистнули: девка что надо. Довольная эффектом, питбуль-фемина медленно и грациозно приблизилась к нам.
– И что с ними делать? – прошептала Пельмешка.
– Звоните Вайсу, – посоветовал я.
Я осмотрел ребят, нехотя одевающихся и как будто пристыженных. Кровавый призрак над Лиговкой – неужели он зародился здесь? Это шло не от юнцов.
Нам не идентифицировать насилие, исходящее от несовершеннолетних. Дикая расправа школьниц над какой-нибудь замарашкой во время перемены – в том нет вспышки агрессии. Детская, самая страшная жестокость, которую не дано уловить нашим нюхачам. Будущее ограбление инкассаторов раскусываем на раз. Вымогательство шпаны в городском транспорте – на два. Малолетних маньяков, у которых кубик-рубик морали еще не сложился однотонными гранями, нам не вычислить никогда.
Я закрываю глаза, моля свое туманное чудище дать подсказку.
Факт агрессии? Предчувствие крови?
Ложная тревога?!
…Град стих. Закачались лампочки, разметав по подвалу тени.
Евгений Семеныч, округлив глаза, выслушивал Вайса. Динамик надрывался:
– …тайфун, Женя!.. Девять баллов! Там, серьезно, одни подростки?! Драчуны? Мать… – И уже спокойнее: – Шлю наряд, вся ночная смена. Талалай через полчаса. Макс и Кроха – через час… Нюхачи спятили, говорят, не иначе гражданская война… Слышишь?! Жек!.. Семеныч!!!
Снова оператор нас подвел. Исчезла связь, а вместе с ней и подростки.
Пельмешка опешила, включила фонарик и прошмыгнула по углам: никого.
И тогда мой пес-преследователь отделился от мрака, блеснул искорками в глазах, будто спрашивая меня: «Рыцарь Павел, лекарь чумного города, ты бы хотел выйти за рамки полномочий? Поквитаться со страхами нездорового молодняка?..» Пес-видение, беспокойная душа, сказал: «Я к твоим услугам» – и осклабился.
Подвал распался картонной коробкой, залило чернилами воздух. Лишь одинокая лампа накаливания свисала из бесконечности, рассеивая тьму.
Хихикала ночь, кружа и вертя светилко на проводе.
Распахнут зев ее, и смрад, и голод, и песня крови, что горланят скелеты в петербургской земле, – все это топит нас в подвальной черноте, железной рукавицей за шкирку – топит. Легионы сдвинули щиты и зыбкой громадой застыли на краю потустороннего.
Гомон толпы, шорохи, хрип, дробный перестук прутьев о зарешеченные окна – подростковая терапия, вещь в себе, зазвучала с большим опозданием и без всякой видимости ребятни. Они дрались, неумехи, вычерпывая изнутри страх, но корабль неминуемо тонул, насосы ломались, пробоина была слишком велика…
Реальность была слишком велика.
Все, что осталось невычерпнутым, проступило стылыми молочными фигурами. Душимые злобой люди. Скрюченные пальцы, оскалы, вспухшие вены на лбах. Страхи бойцовского клуба, пока еще призрачные.
Я понял: в этом городе нельзя опускаться ниже земли. Никаких подвалов, к черту метро.
Рать алкала сечи. Ждала. Ответь, Павел, мотнул косматый головой, ответь за всех и умри в одиночестве. Шанс ускользает; не сплести больше сеть, не замкнуть провода – и так вывернется скоро. Ты только послушай, боец.
…Разборчиво, с отличной периферийной слышимостью донеслось: сигналы машин, чей-то молитвенный бубнеж, шепот кондиционера, шорох колес по мокрому асфальту.
Вайс продирался через некрополь мрачных домин и неоновых реклам, сквозь сырость и гнет города на Неве. В этом огромном кассовом аппарате, где никогда не кончатся чеки, с надрывным хлопком сломалась катушка.
Ничто теперь не имело значения…
– Я согласен.
Врач по специальности, я дал нерушимую клятву, я хочу вылечить их всех. От засевшей в нутре колючей, кислотной, с гноящейся слюной из пасти агрессии. Этот культ силы, оружия, ненависти нарывает и опутывает нервы. Еще немного и он пустит метастазы.
Дети не должны драться в подвале, подзуживая друг друга. Так они никогда не победят.
– Пельмешка, скальпель.
Заплескался эреб, соскребая с детей ржавчину взрослого мира.
Черный пес Петербург пронзительно завыл.
Потом он неловко, боком, шагнул за ширму, и молочные фигуры обрели плоть. Их наполнило кровью, обтянуло кожей. Грех – недостающая деталь – заворочался, сел в пазы, и у людей появился пульс.
Евгений наконец отпустил Пельмешку, готовую метнуть нож в угрюмую псину, и девица, вольная, с места закрутилась жилистым бревнышком: локти-колени покатили на первый вал оживших агрессоров. Лопоухая валькирия, реинкарнация киношных суперменов, в юности застенчивая до невменяемости, дорвалась до зла в чистом виде. Первый круг – незамутненная мыслями расправа. Аффект.
Мрак ухмыльнулся.
Кровавый призрак бойни вознесся над толпой, и красный крест прицелом выхватил меня из многообразия обывателей. Я намечен визирной целью. Я – гарантия связи времен.
Семеныч дернул себя за ус, кивнул, будто говоря: «М-да, поручик, ситуация-с», сложил джинсовую куртку в зияющий чернотой пол и прикрыл девчонку с тыла. Старик сворачивал шеи, рубил ладонью ключицы, отбивал печенки – все «по науке». Конвейер запущен, лента загружена, а до обеда еще целая вечность. Сейчас покажу, курва, хмурился Евгений, как у нас на «Электротяжмаше» железо крутят.
У врага пересменка: пошел второй круг. Страсть к насилию, расчетливая агрессия.
Идут не с пустыми руками: кастеты, биты, ножи. Подарки, блин. Я отбираю «бабочку» у размахавшегося злодея, от которого разит отцеубийством. Вооруженная погань, приютившаяся в слякотном городе на Неве, обращается в нарезку. Ровные порезы и точные колотые раны – предмет моей гордости.
В сем чернильном краю можно работать насмерть.
А я все еще молод и люблю свою работу.
…Одинокая лампочка, центр мироздания с вольфрамовой сердцевиной, ориентировала нас в пространстве, пока все не закрутилось, задрожало, громыхнуло, и мимо меня спиной вперед не пролетела Пельмешка. Я различил пятна крови на лбу и блеск в глазах. Уняв тремор в руках, выбросил нож в того мужика, что расчетливым движением метнул сверток с бомбой. Нашпигованная металлическими обрезками, она размазала толпу, багровой кляксой расцветила равномерную тьму.
«Бабочка» впилась в кадык.
Краем глаза я видел, как приподнималась на колени наша девчонка-новичок. Некрасавица Пельмешка. Изломанная богомолка, она часто моргала и никак не могла собраться и оторвать ладони от черноты. К ней бежал, расшвыривая нечисть, Евгений. Наставника подводило сердце. В ритм его работы вплелся тревожный глухой стон.
Конвейер завязался петлей и властно обтянул морщинистую шею.
…Контуженная Пельмешка непонимающе смотрела на подламывающиеся ноги. Из глаз брызнуло, вспомнилось невпопад, как она сидела в суде на слушании, за решеткой, словно дикий зверь, а не отважная девица, воздающая справедливость.
Семеныч заглянул ей в глаза и, нежно придерживая за плечи, перевернул Пельмешку на спину. Стеклянное солнце покачивалось на проводе. Судья с незапоминающимся лицом в очередной раз зачитал приговор, и Пельмешку, лежащую под маячащим светилом, оправдали.
Когда началась бомбежка и напущенная лукавым ночь с ревом распалась на воронки и комья мрака, Евгений опустил веки своей бойцовой девочке. Двинулся навстречу все прибывающим легионам.
Было видно, где он шел.
…Радиус второго круга стремился к бесконечности, но я чувствовал: вот-вот размотается пружина, иссякнет то, с чем мы всю жизнь боролись, и наступит новое. То, что не учуять и не победить. Наверно, тени от врагов встанут частоколом и расплющат бойцов Особого отдела – всмятку.
Бутылка, кувыркаясь и блестя, пролетела в опасной близости от моего затылка.
Я впечатал кастет в чьи-то ребра, ощутил, как тяжестью наливается рука. Люди передо мной были собраны не из плоти: их распирала гранитная дурь, каркасом костенела глупость, бронебойная уверенность, что «моя хата с краю». Они метали камни и куски арматуры. Чиркнул рядом, распыляясь, крутясь волчком, баллончик с химической дрянью.
Джинн вылезал из жестянки.
Висок пронзила ледяная игла: людям нет конца. Аттракцион завелся, кондуктор сбежал. В сгущающейся ночи, когда пуля пронзила навылет Евгения и разом навалилась на безоружного толпа, я вырвал джинна из бутылки.
Придал ему форму рукастого чудища с мокрой шерстью и пастью горгульи. Туманный мой дар, двойник в промозглом зеркале Петербурга, растопырил серые лапы и вошел в раж.
А меня опрокинуло, размазало по твердой горизонтали. И это было хорошо.
Потому что медучилища и тренированной реакции больше не хватало, чтобы ломать кому-то руки. Как я счастлив, моя королева, что вы не здесь. Пускай вы всегда будете не здесь, а в своем уютном мире обтекаемого модерна, тонкого вкуса, высоких отношений. И даже ребенок с разбитым носом вас не станет долго угнетать, ибо с кем не бывает.
Я устроился покомфортнее среди погнутых и вывернутых тел.
Что-то разладилось у меня в груди, дыхание переродилось в клекот. Прости, Пельмешка, прости, Семеныч.
Я ощутил легкое дуновение ветра, наверно, это от невидимой поступи Таната. Мрачный господин, я больше не могу работать. Совсем отбился от рук. Жажду покоя и кофе. Чего медлишь, крылатый?..
Ветер забубнил мне на ушко молитвы. Он принес шорох колес по мокрому асфальту и приглушенный визг тормозов. Ветер усилился, мурашки побежали по коже. Донеслось вдруг: «… Паша, держись…» Шеф Михаил Карлович не отпускает. Хитроумный иудей обманывает Таната, назло черной псине, неиссякаемому источнику страхов и чар.
Мой рукастый двойник вдали сминает строй, уходит сквозь пальцы, лепит своих химер из нагромождения тел…
Черноту прорезают молнии, бьет ослепительный свет из проломов, меня посещают галлюцинации: этот натужный хрип и ритмичные удары, отдающиеся землетрясением в ночи, могут принадлежать только Талалаю. Спортсмен пыхтит и ломает подвальный мрак снаружи. Левой-правой. У него чешутся нос и кулаки.
Вайс отгибает ломом чернильные осколки; за его спиной дымится груда металла: верный конь умер, стерты шины до костей.
Михаил Карлович богохульствует на неизвестном мне языке, и все эти бессмысленные легионы растворяются в бездне вместе с моим туманным чудищем. Я знаю: оно будет допекать их и в аду.
Я теряю чутье и уплываю за гаснущую лампочку.
…Я выдохнул и вошел в узкую арку.
Темнота и сырость подворотни, припорошенные снегом, обступили вокруг. Туфли скользят по первой наледи, цокает вспучившаяся в проходе брусчатка. В этом городе не бывает ровных дворов и тротуаров. Под землей ползает червь-гигант, и бока его мнут петербургскую почву, как тесто.
Сейчас перспектива – это два десятка шагов от решетчатых ворот до крыльца, мимо замерзшего водостока и разбитой рекламы турагентства.
– Это я, моя королева, – говорю в домофон.
Девчонки-подростки стоят на лестничном марше, оживленно обсуждают цилиндрик помады, с красным крестом на колпачке. Я прохожу мимо. Покалывает в почках, наверно, застудил.
Второй этаж.
Кружится голова, пожалуй, пора перекусить, иначе голодный обморок.
Третий этаж.
Мерзнут руки; ватные ноги с трудом преодолевают ступени. Простуда, понимаю, инфекция.
Четвертый…
Лежу на ворсистой подстилке; плывет перед глазами. Запускаю руку за спину, чувствую, как из меня вытекает. Заточка была очень острой. Девчонки-подростки, идущие следом, выглядывают меж прутьев перил, словно из-за решетки.
– По приколу, Надюх… – выдыхает одна.
На Пельмешку похожа…
Распахивается дверь, звенит китайский колокольчик, сквозняк навевает цитрусовые.
У моей королевы тонкий вкус.
Нет, не вставайте на колени, говорю. Шепчу. Слышите! – ни перед кем.
Она наклоняется к моим губам.
– Это новый, – шепчу, – уровень… не вставайте ни перед кем…
Моя королева на коленях передо мной. Что-то меняется в ее глазах.
.. Пурга на улице раскидывает белые лапы.
И медленно, не спеша, идет, рукастая, за двумя подростками.
Владимир Обломов Вода и вино (Рассказ)
Ветерок трепал утолки километровки, прижатой к ещё тёплому капоту «нивы» бутылкой кваса. Шелестели кроны сосен, стрекотали кузнечики, да где-то неподалёку бормотало радио. «Ни черта не понять, – подумал Андрей. – По карте из этой деревни только одна дорога, а тут аж три. Разве что камня с надписью не хватает».
– Это было как молния, – доверительно прозвучало за спиной.
Андрей, вздрогнув от неожиданности, повернулся. У забора стоял какой-то дачник в старой клетчатой рубашке (в городе такую уже не наденешь) и тёртых джинсах. Андрей улыбнулся:
– Какая ещё молния, ни облачка на небе, – и вернулся к карте.
– Как молния, – терпеливо повторил нежданный собеседник. – Молния, понимаете?
Казалось, что он обращается к ребёнку. Или к слабоумному.
Андрей снова взглянул на него. Тот рассеянно смотрел в какую-то точку над верхушками деревьев, будто вспомнил что-то. «Ну конечно, в каждой деревне должен быть свой дурачок». Вот только на дурачка человек походил меньше всего. На лице ни признаков многолетнего вырождения, ни следов пьянства, обычных у деревенских жителей. С виду лет тридцать. Да и вообще, выглядел он именно как горожанин, какой-нибудь учитель, инженер или менеджер, выехавший в деревню на выходные или на время отпуска. «И сошедший здесь с ума», – вдруг подумал Андрей. Ему стало не по себе.
– Ну да, ну да, – кивнул он. – А не подскажешь, как отсюда на Вязовец выехать?
Тут же он пожалел о том, что ввязался в диалог. Взгляд дурачка переместился на него, стал осмысленным. Дурачок рывком преодолел разделявшие их метры и оказался лицом к лицу с Андреем, глядя прямо ему в глаза.
– Как молния, – почти прошептал он. – Иногда кажется, что это она и была. А может, и правда? Как думаете?
– Парень, держи-ка дистанцию, – предупредил Андрей, готовясь в случае чего двинуть парня в ухо и на том закончить беседу.
Но дурачок уже потерял к нему интерес, отступил назад и снова прислонился к забору, глядя в небо над соснами и едва заметно шевеля губами. Андрей разжал кулаки. А с другого конца улицы в сторону «нивы» уже спешил неопределённого возраста абориген в чёрном «адидасе» и белой кепке.
– Здорово, – обратился он к Андрею, переводя дух после тридцатиметровой пробежки. – Ты не обижайся, он псих немного.
– Да я уже заметил, чтоб ему, – огрызнулся Андрей. – На привязи своих психов держать надо. Ещё б минута – лежал бы твой псих на травке, сопли пускал.
Абориген покивал, извлёк из недр «адидаса» пачку сверхлёгкого «винстона», оторвал фильтр и закурил.
– Да не бойся, он безобидный. Молнией ударенный просто. Иногда по месяцу как нормальный ходит. Щас, вишь, опять накрыло.
– Где его так?
– Говорит, вроде в Москве. Ну, мы не очень-то верим: где мы, а где Москва. Сентябрём позатого года к нам прибрёл, без документов, без денег. Только имя помнит – Илья. Участковый приехал, сказал, в розыске не состоит. И уехал. А нам что, не в приёмник же его отдавать к бомжам. Поселили вон в дом брошенный, крышу он сам сразу залатал, остальное понемногу тоже поправил.
– Ясно…
– Телевизор мне починил, – абориген понизил голос. – Ну мне что, работает – и слава богу. Так жена прибиралась как-то, тумбочку с телевизором подвинуть попросила. Смотрю, предохранителя сзади и нет. А всё равно работает. Спрашиваю его, как же это так. Отвечает, мол, предохранители – вчерашний день, сейчас и так можно. Только что-то не верю я. Это его молнией так, наверное…
Андрей понял, что абориген готов сочинять небылицы хоть до вечера, и жестом прервал его.
– Ладно, дядь, за рассказ спасибо, конечно, а я уже и так опаздываю. Не скажешь, как от вас на Вязовец проехать?
– На Вязовец-то?..
– Отсюда налево, дальше через лес до первого поворота. Оттуда ещё минут сорок по просеке, – неожиданно подал голос псих Илья.
Андрей вопросительно вскинул бровь.
– А и точно, – абориген закивал. – Правильно говорит.
– Спасибо, – сказал Андрей сумасшедшему, забирая с капота карту и бутылку.
– Не за что, – ответил тот.
1
Сентябрьское солнце поднималось из-за крыши вокзала, освещая запущенный сквер с ржавым монументом советских времён и вокзальную площадь. Жизнь на площади уже кипела: группками и поодиночке перемещались нагруженные сумками пассажиры, сновали такси и маршрутки. Невообразимо медленно площадь пересекали два милиционера. «Наверняка при отборе на работу сдавали экзамен на медленный шаг, – подумал Илья. – Я бы так не смог».
В динамиках два женских голоса, насморочный альт и металлическое сопрано, наперебой объявляли прибытие и отправление соответственно поездов и автобусов. Наконец в их перебранке Илья уловил нужное сообщение:
– …Автобус на Москву отправится в семь часов пятнадцать минут от платформы номер девять. Номер автобуса триста тридцать три. Повторяю…
«И на кой так рано приехал, ещё полчаса торчать, – подумал он, закуривая. – Ну да ладно, зато через полчаса – к чёрту из этого города».
В родном городе Илью больше ничего не держало. Отца он первый и последний раз видел в четыре года и не помнил о нём ничего, кроме резкого табачно-одеколонного запаха. Мать умерла, когда Илье было двадцать три, не выдержав операции на запущенном аппендиците. Из родни оставалась одна тётка-учительница, старшая сестра матери. С ней Илья виделся не часто, но отношения поддерживал хорошие. Месяц назад ему, как единственному родственнику, позвонили из милиции и сообщили о её смерти.
Пять лет тому именно тётка занималась похоронами сестры и оставила Илье подробную инструкцию в школьной тетради, за что он был ей искренне благодарен. Следуя её прозорливым указаниям (в какую контору обратиться, сколько и кому заплатить, кого из сослуживцев и знакомых позвать, что ставить на стол), он организовал процесс почти идеально.
Скромные тёткины сбережения почти полностью ушли на похороны и поминки. Впрочем, Илья и не помышлял о богатом наследстве. Он вообще спокойно относился к материальной стороне жизни, зачастую доверяясь утверждению «Будет день – будет пища». Отчасти поэтому женщины рядом с ним не задерживались надолго. Вот и последняя, бывшая однокурсница по журфаку, до упора надеялась, что Илья сообразит приватизировать тёткину квартирку и побеседовать со старушкой насчёт завещания. Поняв же, что в наследство им достались только полторы тысячи евро да старые фотоальбомы, она сразу после поминок доходчиво объяснила Илье, на что он годен. Выходило, ни на что. Закончив речь, она аккуратно затворила за собой дверь и исчезла навсегда. Горевал Илья не сильно.
Прикинув на глазок все «за» и «против», он уволился из скучной местной газеты, в которой трудился шесть не менее скучных лет, и собрался в Москву. Там его, правда, тоже никто не ждал. Но его это не смущало.
К платформе, взвизгнув тормозами, причалили грязно-вишнёвые «жигули» с жёлтым фонарём на крыше. Открылись дверцы, и перед Ильёй оказалась довольно заметная на общем фоне пара.
Они были похожи на брата и сестру: оба высокие, она ненамного ниже его, с резко очерченными смугловатыми лицами и чёрными с проседью волосами. Даже стрижки у них были похожи. Оттенок загара и какая-то нездешность лиц и осанки выдавали в них иностранцев. И одеты они были не по-здешнему: на вид обычные джинсы и серые куртки сидели на них идеально, будто бы сшитые по фигуре. На женщине были огромные, скрывающие половину лица зеркальные очки.
Мужчина достал из багажника такси чёрную спортивную сумку и молча расплатился с водителем. Женщина тем временем извлекла с заднего сиденья неярко блестящий металлический кейс. «Полон денег, не иначе, – усмехнулся про себя Илья. – А у братца в сумке наверняка полно оружия».
Таксист укатил, а иностранцы приблизились к столбу с надписью «Платформа № 9» и молча остановились. Но внимание Ильи уже переключилось на пару свидетельниц Иеговы, пытающихся обратить в свою веру мрачного бородача с пентаграммой на перстне и татуировкой «Homo homini lupus est» на мощном бицепсе.
Наконец подали автобус. Он пересёк площадь, лавируя между легковушками, как линкор среди торпедных катеров, и плавно подкатил к платформе. Паре иностранцев достались кресла сразу за водительским, а Илье – через проход от них, рядом с суетливой скромно одетой девушкой. Последние пассажиры расселись по местам, и автобус тронулся. Соседка попыталась было завести разговор, но Илья достал из рюкзака книгу и принялся читать. Автобус шёл быстро и ровно, и вскоре он задремал.
2
Разбудил его чувствительный рывок автобуса вправо и далеко не плавное торможение. Водитель вырулил на обочину, и автобус замер. По салону пронёсся негромкий гул голосов: пассажиры желали знать, в чём дело.
– Менты, – просто ответил водитель, и голоса замолкли.
Вдоль правого борта и правда шагали трое: два откормленных милиционера в зелёных жилетах и один человек в штатской кожаной куртке, не дешёвой на вид. Водитель нажал на кнопку, и дверь отъехала в сторону. Троица поднялась в салон, и взгляд штатского тут же упал на иностранцев. Он взмахнул удостоверением.
– Майор Герасимов. Предъявите документы, пожалуйста.
– Конечно. Минуту, – спокойно ответил мужчина, запуская руку за пазуху.
Зелёные жилеты дёрнули стволами маленьких уродливых автоматов, а рука майора непроизвольно дёрнулась к поясу. «Да они напуганы до усрачки», – понял Илья. Иностранец тем временем вынул из внутреннего кармана паспорт в кожаной обложке. То же сделала и его спутница. Майор принял документы, и стало заметно, как дрожат его руки. Лица автоматчиков побелели, у одного из них с виска потекла капелька пота.
Пассажиры занимались своими делами: кто-то слушал плеер, кто-то болтал по телефону, кто-то дремал. Даже суетливая девушка, соседка Ильи, безмятежно решала кроссворд. Водитель курил в окно. Никто, кроме Ильи, не обращал внимания на происходящее в салоне. А между тем майор стоял с документами в руках уже с минуту, а то и больше.
– Ну так что, – спросила женщина, – всё в порядке?
При других обстоятельствах Илья мог бы и влюбиться в этот голос: низкий, очень красивого тембра, едва заметно хрипловатый и с лёгким неопределяемым акцентом. Но сейчас его больше интересовало дальнейшее развитие событий. Майор вышел из ступора и протянул документы назад:
– Да-да, всё в порядке, извините за беспокойство! – с облегчением выпалил он и покинул автобус вместе со свитой.
«Готов спорить, – подумал Илья, – он даже не понял, что так и не взглянул в их паспорта».
Он перегнулся через проход и негромко спросил мужчину:
– Гипноз?
Тот, не поворачиваясь, ответил:
– Считайте, что так. А лучше просто забудьте.
– А не то?.. – вскинул бровь Илья.
Теперь мужчина повернулся к нему. На его лице мелькнул холодный интерес, тут же сменившийся прежней бесстрастностью.
– Вариантов множество, – выдержав паузу, ответил он.
И снова отвернулся. Илья, догадавшись, что интервью не сложилось, счёл за лучшее вернуться к книге. Спать уже совсем не хотелось.
Автобус остановился недалеко от метро; дверь сдвинулась, выпуская пассажиров. Илья закинул рюкзак за спину, закурил и быстрым шагом двинулся в сторону стеклянных дверей подземки. Он кинул окурок в урну и только собрался спускаться, как на его плечо легла крепкая рука. Уже знакомый женский голос произнёс:
– Мы готовы на интервью.
Илья обернулся, столкнувшись взглядом с собственным отражением в очках женщины: небритое худое лицо, давно не стриженные тёмные волосы, видавшая виды мотоциклетная куртка. «Да уж, красавец. Я вслух, что ли, бормотнул про интервью? Ну дурак».
– Да? И зачем вам это нужно?
– Нам это не нужно. Но нам нужна ваша помощь. Мы готовы на обмен.
– Это, конечно, прекрасно. Зато я не готов участвовать в ваших делах. Дайте угадаю, чем вы занимаетесь с такими навыками. Мошенничество? Или даже шпионаж? Да нет, слишком вы приметны. Может, чистите казино?..
– Нет. Мы научные работники. Впрочем, какая разница. Прощайте.
Она развернулась и пошла прочь от Ильи, гордо держа стриженую голову.
«Вот дьявол, – лихорадочно думал Илья, – а вдруг здесь что-то действительно интересное? Вдруг это материал, с которым меня без разговоров примут в любую газету, а то и журнал? Рискну, пожалуй. Не грохнули бы…»
Он сорвался с места и не без труда догнал женщину.
– Я согласен выслушать условия.
Не останавливаясь, она бросила через плечо:
– Отлично. Машина ждёт. Условия обсудим на месте.
Мужчина уже ждал их рядом с такси. Шофёр пил кофе из пластикового стаканчика. Женщина замерла, будто задумавшись на мгновение, а потом протянула Илье руку.
– Меня зовут Наама.
– Илья.
– Раум, – представился мужчина.
Таксист тем временем допил кофе и завёл мотор.
– Едем, – сказал Раум. – Времени мало.
3
Обшарпанная дверь в квартиру открылась без ключа. При этом Илья не сомневался, что до того, как её коснулась рука Наамы, дверь была заперта. Интерьер квартиры это подтверждал. Похоже, последний жилец, кем бы он ни был, покинул эти стены не меньше месяца назад. На полу и мебели, и без того не новой, слоем лежала пыль. Подоконники украшали дохлые мухи.
Раум и Наама прошли в комнату, видимо, на совет. Илья нашёл в ванной тряпку, смочил её под краном и протёр от пыли кухонный стол и древние табуретки. Потом расположил на столе диктофон и бутылку коньяка и принялся ждать. Наконец вошёл Раум.
– Чья это квартира? – спросил Илья.
– Это важно? – Раум, казалось, был слегка удивлён. – Вы можете поискать здесь какие-нибудь документы и узнать имя хозяина. Только он всё равно сюда уже не вернётся.
– Он умер?
– Не знаю! Кем вы меня считаете, богом? Или одним из ваших, как вы их там называете, эсперов? Я лаборант, а не волшебник.
«Всё же не так они и хладнокровны, – со странным удовлетворением подумал Илья. – Пусть пока это только раздражение, но посмотрим, как дело пойдёт дальше». Вслух же сказал:
– Извините. Может быть, обсудим условия?
– Обсудим, – сказала Наама, входя на кухню. – Налейте мне, пожалуйста.
Очки она так и не сняла, несмотря на то, что в квартире стоял полумрак. Илья взглянул на Раума:
– Вам?
Тот кивнул. Илья наполнил три пузатых рюмки.
– Итак, наши условия, – произнёс Раум, пригубив коньяк. – Мы предоставляем вам информацию о нашей работе. Этой информацией владеют не более пяти человек.
– В стране?
– В мире. Вы сможете использовать эти сведения как угодно.
– Всё равно никто не поверит, – заметила Наама.
«Поверят как миленькие, – подумал Илья. – Знали бы вы, какой тираж у “Тайной власти” и ей подобным».
– А что требуется от меня?
– Применение ваших особых способностей.
– Ещё не легче! О чём вы?
– Вы поможете нам выбраться отсюда. Вы будете нашим щитом.
– Живым?
– Да нет же, – Раум поморщился. – Дослушайте. Вы обладаете повышенной способностью к экранированию энергоинформационных воздействий. Вспомните автобус. Кроме вас, никто не обратил внимания на то, что происходило. Наама пригляделась к вам…
– …и убедилась, что это была не случайность, – продолжила Наама. – Более того, ваши способности используются далеко не в полную силу. Это естественно, ведь вы не умеете владеть ими. Впрочем, и научитесь уже вряд ли: эти умения обычно развиваются с детских лет.
– Да я, чёрт побери, вообще об этом ничего не знаю! – взорвался Илья. – Вернее, не знал.
– Так слушай и не перебивай, – произнесла Наама, блеснув очками; от лекторского тона не осталось и следа. – У нас мало времени. Чтобы отсюда выбраться, нам нужно запустить достаточно мощный процесс. Но те, кто нас ищет, могут засечь энергоинформационный всплеск. А ты в силах замаскировать его, закрыть своим экраном! От тебя всего-то и потребуется присутствовать! – она почти кричала.
– Выходит, мне нужно просто рядом постоять, – сказал Илья. – Но, думается мне, не всё так просто. Все эти энерго…информационные дела, это и есть ваша работа?
Раум кивнул. Илья наклонился вперёд.
– А теперь честно, хорошо? Чем я рискую, если соглашусь?
– Ничем, – ответил Раум. – Когда всё кончится, почувствуешь сильную усталость, вот и всё.
– Почему я должен вам поверить?
– Ты никому ничего не должен. И волен выбирать.
– И могу сейчас безнаказанно встать и уйти?
– Можешь.
– Хорошо. Я остаюсь. Начнём интервью?
Наама и Раум кивнули одновременно. Илья щёлкнул клавишей диктофона.
4
Илья: Представьтесь, пожалуйста.
Раум: Лаборант высшего класса Раум, Главный исследовательский центр.
Наама: Исследователь второго класса Наама, Главный исследовательский центр.
Илья: Откуда вы прибыли?
Раум: С Земли-Второй.
Илья: (пауза) Об этом поподробнее, если можно.
Раум: Можно. Теория о параллельных мирах знакома?
Илья: Кое-что слышал.
Раум: Большего и не требуется. Известны три параллельные вселенные, в каждой из которых есть планета Земля. Естественно, все они отличны друг от друга. Наш мир называют Земля-Вторая. Также, как легко догадаться, существует Земля-Первая. Ваш мир условно обозначен точкой отсчёта, так как другие два когда-то были захвачены здешними колонизаторами. Но сейчас его чаще называют Третьим миром. Происхождение параллельных вселенных пока не выяснено, но исследования ведутся. Есть гипотеза митоза, например. Вселенная просто разделилась, как клетка, на идентичные части, каждая из которых после этого стала развиваться немного по-своему. Но разделилась не в наших трёх измерениях, а в каком-то другом, которое наши органы чувств не воспринимают. В результате имеем сегодняшнее положение дел.
Илья: (пауза) Так, хорошо. Как я понимаю, уровень развития вашего мира выше, чем наш?
Раум: Да. Так же, как и уровень Земли-Первой. У нас наукой занимается почти половина населения планеты, на Земле-Первой – около трети. Широко используется солнечная и атомная энергия. Основное топливо – водород. Регулярно происходят межпланетные космические полёты. Правда, до колонизации пока далеко. Что ещё? Политическая система? У нас – нечто вроде демократии, пользуясь вашими терминами. Конфедерация девяти государств. На Первой – монархия.
Наама: И есть все основания считать, что монарх безумен.
Раум: Да. Именно поэтому мы здесь. Продолжи, Наама.
Наама: Мы работали по обмену на Первой вместе с Форасом, нашим руководителем. Мы изучали возможность прямого влияния на информационную составляющую реальности. И наконец, после нескольких лет исследований, у нас получилось.
Раум: Здесь эта область знания ещё не известна, Наама. Я сейчас объясню. Кроме материи и энергии, из которых состоит всё в мире, вселенная насквозь пропитана информацией. Каждый предмет, помимо энергетической и материальной составляющих, имеет и информационную – некий код. Он-то и определяет суть любого объекта. И если научиться его корректировать, можно, грубо говоря, трансформировать что угодно во что угодно другое.
Илья: Ага, то есть свинец – в золото, камень – в хлеб… а воду – в вино?
Наама: Именно. Воду в вино. Не поверишь, это и был наш первый удавшийся эксперимент. И знаешь что? Вкуснее того вина я ничего в жизни не пробовала. Ничего. Как нам было весело, помнишь, Раум?..
Раум: Помню. Но вскоре веселье сменилось осознанием важности нашего открытия. Мы поняли, что стали практически всесильны. Форас приказал нам до поры никому не говорить о нашем успехе и подделывать отчёты об опытах. Да мы и сами уже понимали, что выпустили на волю опасного джинна.
Наама: Ситуация осложнялась тем, что мы находились на чужой территории. Нам предоставлялась лаборатория, а мы должны были делиться результатами работы с принимающей стороной. Мы знали, что большая часть научных достижений на Первой используется в военных целях.
Илья: Как и у нас.
Раум: Да, как и у вас. Даже после того, как нынешний правитель, пролив немало крови, объединил все государства Первой в империю, там продолжились локальные конфликты. Так что опасались мы и применения нашего открытия против людей.
Наама: Но долго таиться мы тоже не могли. Эксперименты требовали развития, увеличения масштабов. Тогда Форас отправил домой, на Вторую, шифрованное сообщение. Видимо, на Первой уже тогда о чём-то догадывались. Сообщение перехватили и прочли. На следующий день явился руководитель лаборатории с требованием продемонстрировать результаты экспериментов. Мы думали, нам удалось провести его, предъявив неплохие отчёты по менее значимым опытам. Но вечером того же дня лабораторию окружили военные с приказом забрать с собой нас троих, приборы и опытный материал. Мы, конечно, так просто не дались.
Раум: Лаборатория была разрушена почти до основания. Форас погиб в первые минуты боя. Наама лишилась глаза. Мне тоже досталось, хоть и не так серьёзно. Мы стояли насмерть, но что мы могли против сотни? Нас спасло только то, что им приказали доставить живым хотя бы одного. Я удерживал их, пока Наама открывала туннель в Третий мир, сюда.
Наама: Но главное – нам удалось спасти выкладки Фораса и его приборы. Собственно, с их помощью я и открыла туннель вне регламента. Единственное, что нас подвело – то, что переход с Первой на Вторую возможен только через Третий мир.
Илья: Погодите, получается, через наш мир всё время кто-то проходит?
Раум: Конечно! Уже многие сотни лет. Это отражено в ваших исторических документах. Жителей Первой у вас принято звать ангелами, а жителей Второй – демонами. Только свойства, приписываемые и тем, и другим, с реальностью ничего общего не имеют. У нас эти наименования тоже иногда используют, чаще всего в ироническом смысле.
Илья: По такой логике, Вторую стоит звать Адом, а Первую – Раем.
Наама: Наверное (пауза). Только для меня теперь всё наоборот.
5
Илья допил коньяк и закурил. Демоны молчали. Или беседовали без слов. Пыльные часы на пыльной стене показывали полдень. Наконец Илья заговорил:
– Значит, вы хотите вернуться в свой мир и спасти своё открытие. И вы уверены, что там его используют во благо, а не для того, например, чтобы захватить Первую? Я не слишком кощунствую?
– Не слишком. Кощунство – это понятие вашей морали, нам оно не свойственно, – ответил Раум. – И да, я уверен, что на Второй открытие Фораса будет применяться только во благо людям. Наше общество состоит из телепатов. Каждый прозрачен для прочих.
Илья взглянул Рауму в глаза.
– У вас в руках сила, которой не каждый бог может похвастаться. Не хотелось почувствовать себя вседержителем? Не хотелось, например, воскрешать мёртвых? Того же Фораса, например, он ведь заслужил, это его открытие. Или взять и одной формулой свести на нет всю несправедливость, всё зло во вселенной? То есть – во вселенных? Уверен, вам эту формулу рассчитать – полдня работы, не больше. Нет?
– Не полдня, – сказал Раум. – И не год, и не два.
Он замолк. Заговорила Наама:
– Влиять на что-то в таких масштабах опасно. Малейшая ошибка в расчётах или сбой в процессе могут привести… лучше и не думать, к чему. И потом, мы не боги. И даже не демоны. Мы не видим всей картины.
– Пока не видим.
– Громко сказано, Раум. Не видим и не увидим ещё долгие столетия. Возможно, даже то вино отозвалось где-нибудь взрывом сверхновой! Даже наверняка. И каждый переход между мирами скорее всего не проходит для мироздания бесследно. И потому мы не имеем права замахиваться на нечто заметно большее, чем вода и вино.
– А правитель Первой, получается, способен замахнуться. Ну да кто ж ему даст, верно? – сказал Илья.
– Верно, – кивнула Наама и сняла очки.
Правую сторону её лица рассекал широкий рваный шрам от брови до середины щеки. Глазницу закрывали плотно сжатые обезображенные веки. Левый глаз притягивал бездонной чернотой радужки. И смотрел он прямо на Илью.
– Иногда я думаю, – тут Наама улыбнулась, но улыбка гораздо больше походила на оскал, – что лучше бы Форасу вообще не удался опыт с водой. Или лучше бы вместе с ним погибли и мы, и его записи. Но какое же прекрасное было вино!..
Раум взглянул ей в лицо, и она кивнула.
– Да, ты прав, мне нужно поспать. Извини. Разбуди меня через два часа. У нас мало времени.
Илья выключил диктофон.
Наама удалилась в комнату. Небо за окном затягивало тучами. С начинающих желтеть деревьев изредка срывались листья. Раум плеснул на донышко своей рюмки остатки коньяка.
– Она права: времени действительно мало. Нас ищут повсюду.
– Кстати, об этом. Как эти… ангелы убедили здешние власти, что вас нужно искать?
– А как можно вообще убедить в чём-то здешних жителей, тем более власть имущих? Им банально заплатили. Только самым верхним, конечно. А уж они сочинили легенду для мелких исполнителей, вроде тех троих в автобусе.
– Чёрт, как знакомо…
– Так вот: к полуночи любые колебания энергоинформационного поля будут отслеживаться. Поэтому чем раньше мы начнём, тем больше вероятность успеха.
– А зачем вам открывать туннель именно в Москве? Энергетическая заряженность места, так?
– Нет, о чём ты. Часть приборов Фораса мы оставили здесь на тот случай, если нас всё же достанут. Именно тебя я и хочу попросить забрать эти приборы и доставить к месту встречи.
– На Красную площадь? Или в храм Христа Спасителя?
– Зачем? – удивился Раум. – В Битцевский парк. Хотя идея неплоха…
– А где приборы?
– В камере хранения Казанского вокзала. Вот деньги. Сдачу оставишь себе, нам они уже не понадобятся. Встретимся в три часа в парке, в ста метрах от того входа, что ближе к метро. Если что-то изменится или сорвётся, мы сообщим. Удачи.
– Взаимно, – сказал Илья и покинул квартиру, в которую никогда не вернётся хозяин.
Казанский вокзал встретил Илью вавилонским столпотворением. Милицейские патрули были повсюду, многие с собаками. «Вот это да: ментов больше, чем людей», – оценил Илья. Добирался он на такси, поэтому не ведал, что в метро их немногим меньше. То и дело кто-то из них выхватывал из толпы за рукав какого-нибудь человека не местного вида, небрежно козырял и требовал документы. Порой задержанного куда-то уводили, но чаще разочарованно отпускали. Когда на глазах Ильи остановили сначала пару американских туристов, а потом немолодого хасида, ему стало ясно, что это не простая проверка регистрации. «Неужели это нас ищут?», – поразился он и не мешкая направился к камерам хранения, где расплатился и получил на руки лёгкий металлический кейс. Точно такой имелся у Наамы.
Ехать в метро Илье уже не хотелось, несмотря на очевидный выигрыш в скорости, и он снова взял такси. Водитель начал было монолог о бензине и футболе, потом свернул на политику. Илья извинился и сообщил, что хотел бы вздремнуть. Водитель нехотя умолк. А Илья, посидев несколько минут с закрытыми глазами, действительно задремал. Без снов, как нырнул.
6
В лес он вошёл с первыми каплями дождя. Навстречу ему попался старик в советском спортивном костюме, бодро шагавший в сторону метро.
– Гроза будет, – на ходу сообщил он Илье. – держитесь от деревьев подальше!
– Спасибо, – ответил Илья его удаляющейся спине, – попробую.
Пройдя сто метров под усиливающимся дождём, он встал под дерево и принялся ждать, поглядывая то в серое небо, то на вход в парк. Шорох капель вскоре заглушил шум трассы и города. Вдали пока ещё тихо, словно пробуя силы, рокотнул гром.
Демонов он заметил сразу. Они появились на дорожке, высокие, уже вымокшие, теперь даже издали явно нездешние. Илья махнул им свободной рукой. Наама взмахнула в ответ. Когда они приблизились, он спросил:
– Погода не помешает? – дождь шумел так, что пришлось повысить голос.
– Погода отличная! – прогремел Раум. – Идём, надо спешить!
Он пошёл вперёд очень быстро, почти бегом. Потом действительно побежал, а с ним и Наама. Илье тоже пришлось перейти на бег, чтобы не потерять их среди деревьев и потоков небесной воды. Раум что-то кричал громовым голосом сквозь шум дождя, Наама что-то отвечала ему, и им обоим отвечали раскаты в высоте. «Они же смеются», – понял Илья. Они в самом деле смеялись, и улыбка на лице Наамы была совсем не такой, как на кухне мёртвой квартиры. Она словно излучала свет. Очки она швырнула в сторону на бегу, они канули в мокрую зелень. Сверкали молнии.
Как долго они бежали, Илья определить не мог. Возможно, всего минуту, а возможно, все десять. Наконец демоны остановились, и Илья с ними. Мокрый лес впереди расступался, открывая небольшую поляну.
– Здесь, – крикнула Наама сквозь дождь.
Она опустилась на колени и набрала код на замке кейса. Илья протянул Рауму свой. Тот кивком поблагодарил его и встал рядом с Наамой.
– Что мне делать? – прокричал Илья.
– Мы всё сделаем сами! – крикнула Наама, всё ещё смеясь. – Просто стой здесь, слышишь? Стой здесь, пока мы не закончим!
«Чему они так рады? Возвращению домой с триумфом? Или просто возвращению домой? Всё же интересно, кем они друг другу приходятся?..»
Сверкнуло так, что Илья на миг ослеп, и в тот же миг грянуло совсем рядом, низко и резко, так, что дрогнула земля. В какой-нибудь сотне метров бенгальским огнём вспыхнула огромная сосна и несколько секунд пылала оранжевым пламенем вопреки водопадам дождя. Демоны, казалось, ничего этого не замечали, продолжая что-то настраивать в кейсах.
Тут он словно оказался в потоке тёплого воздуха, хотя стихия вокруг продолжала бушевать. Прямо в голове зазвучал голос Наамы: «мы начинаем, открываем туннель, просто расслабься, оставайся здесь, всё идёт хорошо». Илья закрыл глаза и вдруг увидел поляну сверху, как будто низко завис над ней в вертолёте. Увидел множество капель воды, под разными углами стремящихся к земле, беспокойные ветви, пляшущие над краями поляны, мокрые спины демонов, склонившихся над кейсами, и самого себя, с прилипшими к мокрым волосам листьями и безмятежно закрытыми глазами.
Воздух на другом конце поляны задрожал, будто от жары. Нет, дрожал не только воздух, вместе с ним и дождь, и трава, и кусты – мелкой рябью пошло само пространство. На краю сознания раздался голос Раума: «Получилось!» Кричал он как будто через широкое ущелье. Снова сверкнула молния, ещё ближе, высветив каждую травинку на поляне. Грома Илья не услышал. Колышущееся пространство наконец прорвалось, как полиэтилен, и туннель открылся.
Поляна исчезла. Теперь перед глазами Ильи проносились то лица, знакомые и незнакомые, то пейзажи, земные и совсем чужие. Он видел город с пылающими в красных закатных лучах высотными зданиями, на крышах которых сверкали огромные, похожие на странные алтари металлические конструкции. Он видел лес из стометровых деревьев с переплетёнными морщинистыми корнями, каждый толщиной с железнодорожную цистерну. Он видел бескрайнюю пустыню, по которой брёл, спотыкаясь, одинокий человек.
На долгий миг перед ним замерло прекрасное лицо женщины с глубокими чёрными глазами и волнистыми чёрными волосами. Он понял, что это лицо Наамы, каким оно было до боя в лаборатории. Лицо исчезло, сменившись другими картинами.
Он видел поля колоссальных сражений и пьяные драки на кухонных ножах; видел печи крематориев и ребёнка, отрывающего крылья стрекозе; видел казнь убийцы на электрическом стуле и сбитую автомобилем кошку. Он видел, как за рождением следует смерть, как за цветущей жизнью следует полное и окончательное исчезновение. Он всем существом ощутил этот незыблемый порядок, заведённый вечность назад кем-то совершенно иным и чуждым…
…и вернулся на землю. Дождь продолжал хлестать, но, вроде бы, уже не так безудержно. Демоны поднялись на ноги и приблизились к туннелю. Прежде чем исчезнуть, они повернулись и кивнули ему. Он всем существом ощутил их безмолвную благодарность. И вдруг словно очнулся.
– Стойте! Я с вами! – срывая голос, закричал он и рванулся через поляну к закрывающемуся, блёкнущему туннелю.
Они уже не слышали его. Туннель сомкнулся, пелена дрожащего пространства отшвырнула Илью с поляны в кусты. Диктофон вылетел из кармана и вдребезги разбился о корень дерева. Налетел ветер, и точно в то место, где только что затихла рябь, с неба ударил столб слепящего белого света.
Он стоял, прислонившись к обожжённому остову дерева, спина куртки была измазана мокрой золой. Дождь перестал, только с крон падали крупные капли. Небо очистилось от обрывков туч, и стало видно, что солнце уже садится.
– Что я здесь делаю? – вслух спросил он.
Попытался вспомнить, но безуспешно.
– Был дождь, гроза… Молнии. А что потом? И главное – что до того?
Он побрёл между деревьев, трогая руками сырые шершавые стволы. Вышел на выжженную поляну. На чёрной земле лежал распахнутый кейс. Он был пуст и покрыт пеплом.
И тогда он вспомнил. Не много. Но достаточно для того, чтобы, отвернувшись от чёрного пятна среди зелени, сначала слепо идти, всё ускоряя шаг, а потом и бежать – через лес, мимо ровно шумящей трассы, сквозь безлюдные лабиринты гаражей, по тихим омутам пригородов, вдоль железной дороги с запахом креозота, снова через лес, замусоренный многими поколениями отдыхающих, по полям, не паханным много лет, мимо вычерненных дождями заборов, через заросшие огороды и брошенные сады, вдоль обрывов над туманными реками, теряя по пути остатки памяти и разума, оставляя их, как клочки одежды на ветках, сквозь день и ночь, куда несут ноги и куда глаза глядят, дальше и дальше от чёрного круга сожжённой земли, дальше и дальше в мерное и бездумное чередование неяркого света и нестрашной тьмы, дальше и дальше – навсегда.
2. Личности. Идеи. Мысли
Константин Фрумкин Россия спорит о бессмертии
Казалось бы, бессмертие вещь крайне далекая от реальной жизни. Бессмертна душа, согласно догматам религий, бессмертен Кощей в сказках. Бессмертия иногда – и то крайне редко – достигают некоторые герои мифов и фантастических новелл. Но причем же здесь реальность?
Тем не менее, вот уже много лет российские интеллектуалы спорят о перспективах достижения человеком бессмертия. И о рисках, с которыми сопряжено превращение людей в бессмертные существа. Это удивительный феномен, объяснимый разве что извечной способностью российской интеллигенции тратить душевный жар на совершенно абстрактные вопросы да еще энтузиазмом, вызванным развитием науки. Впрочем, подобный энтузиазм часто не оправдывается, и лучшее свидетельство тому – «жалкое» состояние космической экспансии человечества. Разумеется, жалкое по сравнению с тем, что обещали фантастика и футурология в XX веке. Но энтузиазм не охлаждается, а лишь ищет себе новые поводы – сегодня все ждут чудес от биотехнологий.
Возник так называемый научный иммортализм. По определению геронтолога Михаила Соловьева, научный иммортализм – это философское направление, включающее: 1) обоснование возможности достижения бессмертности; 2) поиск модели общества, состоящего из бессмертных индивидуумов; 3) мировоззрение людей, желающих быть физически бессмертными. Идет интенсивная дискуссия об иммортализме, сформировалась целая имморталистская литература. Участниками этой дискуссии являются прежде всего профессиональные философы, но принимают в ней участие и те, кто имеет отношение к человеческой природе – биологи, медики, писатели и специалисты по компьютерам. Противников у иммортализма не меньше, чем сторонников, но оба лагеря отличает пристальный интерес к теме. При этом имморталистская дискуссия имеет действительно общенациональный характер, ею интересуются отнюдь не только в столицах – преподаватели во множестве региональных университетах избирают сегодня бессмертие в качестве темы для своих статей, диссертаций и докладов.
Имморталисты рассуждают о множестве предполагаемых способов победы над смертью. Например: вмешательство в геном с целью исключения из него программы старения; разработка новых методов омоложения и замедления старения; использование нанороботов для постоянного исправления всех возникающих в человеческом организме неполадок; замена изношенных человеческих органов искусственными, либо специально выращенными – в колбах, на генно-модифицированных свиньях или даже у специальных «клонов»; создание симбиоза человека и машины, «киборгизация» человека; полная замена человеческого тела, пересадка мозга в искусственное тело или в тело специально выращенного клона; крионика – замораживание умершего человека с целью его воскрешения в будущем; пересадка человеческой личности в компьютер или на какой-нибудь иной искусственный носитель. И так далее, и так далее.
Сторонники иммортализма, среди которых есть очень уважаемые ученые и философы, обещают удивительные революции в человеческой природе. Так, Александр Нариньяни, генеральный директор Российского НИИ искусственного интеллекта, обещает, что в ближайшие десятилетия человек превратится «электронного человека» – еНОМО, находящегося в технологическом коконе, – в результате человек физически будет постоянно молодым и здоровым и ничто не помешает ему жить вечно.
Александр Болонкин, эмигрировавший в США крупнейший специалист по космонавтике, обещает, что «вечножители» появятся к концу 2030-х годов, но для решения этой задачи медицина бессильна, биологические клетки тела, в том числе мозга, должны быть заменены микрочипами, в результате появится «Е-существо».
Видный российский биохимик, академик Владимир Скулачев считает, что старость и смерть предопределены заложенной в генах программой, но эту программу можно из генома изъять.
Сотрудник Петербургского НИИ онкологии Михаил Соловьев в интервью газете «Труд» утверждал: уже во второй половине следующего века у человека будет широкая возможность выбора: съесть «таблетку бессмертия» и омолодиться – или переместиться в виртуальную реальность, а потом вернуться обратно – или же какое-то время «пожить» в теле робота. В конце концов, если все надоест, можно будет погрузиться в анабиоз (или «выключиться») лет на сто-двести.
Философ Владимир Кишинец пропагандирует теорию так называемого поствитализма: современную биологическую жизнь («виту») сменит некая небиологическая, технологическая «поствита» – не знающая ни смерти, ни размножения.
Кроме крупных ученых, в рядах сторонников иммортализма есть люди с очень экзотическими взглядами. Так, ижевский философ Владимир Ярышкин считает, что бессмертие будет достигнуто благодаря «фазовому развитию человека», проявлением которого являются парапсихологические способности. Пермский писатель и биолог Владимир Шемшук утверждает, что сказки о Кощее Бессмертном – память о древнеславянском племени «кошей», достигшем бессмертия, и повторить его достижения можно, руководствуясь принципами «Живой этики» Рерихов. Но кем бы ни были сторонники иммортализма – крупные ученые или фрики и шарлатаны, они вместе формируют особую «струю» русской культуры последних десятилетий.
Разумеется, иммортализм – отнюдь не только российское явление. Аналогичные дискуссии ведутся и на Западе. Российский энтузиазм подстегивают пророчества западных футурологов, и, несомненно, на развитие российской дискуссии повлияла публикация на русском языке предсказаний бессмертия Артура Кларка или книги американских геронтологов Д. Курцмена и Ф. Гордона «Да сгинет смерть» (1982). Но все же перед нами тот редкий случай, когда, несмотря на параллелизм культурных процессов в России и на Западе, Россия обладает полной самостоятельностью в разработке темы. Об этом свидетельствует длительная история русского иммортализма.
Разумеется, самой старой и традиционной формой присутствия темы бессмертия в русской культуре является христианская концепция бессмертия души. Идея телесного бессмертия долгое время была вне культуры. Было, правда, небольшое исключение:
Герцен в работе «Концы и начала» написал: «Смерть не лежит в понятии живого организма».
Герцен был любимым философом сотрудника Публичной Румянцевской библиотеки Николая Федорова.
Появившееся в конце XIX века учение Николая Федорова произвело действие настоящей мировоззренческой «бомбы», взрывная волна от которой катится до наших дней. Прежде всего, концепция Федорова была действительно оригинальной – никто никогда не обвинял Федорова во вторичности. Теория Федорова была достаточно простой и поэтому повлияла не только и не столько на профессиональных философов, сколько на достаточно широкие круги художественной интеллигенции. Наконец, концепция Федорова удивительным образом представляла собой гармоничное соединение двух равно актуальных в то время, но, казалось бы, противоположных и активно враждующих друг с другом начал тогдашней русской культуры – самой архаичной религиозности и самого радикального сциентизма. Федоров считал, что необходимо принять христианскую концепцию воскресения мертвых, но при этом уточнял, что на одного только Бога в данном вопросе надеяться не следует, а человечество должно само, вооружившись всеми достижениями науки и техники, взять на себя задачу по воскрешению всех ранее умерших людей. Борьба со смертью объявлялась важнейшей задачей человечества и религиозно-нравственным ориентиром научно-технического прогресса.
Николай Федоров не стремился публиковать свои труды, однако он очень активно «миссионерствовал», стараясь познакомить со своими взглядами важнейших деятелей русской культуры. Федоров был собеседником Толстого, а его ученик Петерсон находился в переписке с Достоевским. Большое влияние Федоров оказал на Владимира Соловьева, назвавшего Федорова своим учителем, а Владимир Соловьев, несомненно, является самым авторитетным и влиятельным профессиональным философом во всей русской истории. Сильнее всего, считают исследователи, федоровское влияние сказалось на одной из последних статей Соловьева – «Идея сверхчеловека». В ней Соловьев писал, что сверхчеловек должен быть прежде всего победителем смерти, предлагал «настоящий критерий для оценки всех дел и явлений в этом мире: насколько каждое из них соответствует условиям, необходимым для перерождения смертного и страдающего человека в бессмертного и блаженного человека».
Как сотрудник Румяцевской библиотеки, Федоров некоторое время руководил самообразованием К. Э. Циолковского, ставшего впоследствии другой «звездой» русского космизма и также высказавшего в своих метафизических трудах предположение о бессмертии человека – правда, в специфической форме бессмертия составляющих человеческий организм атомов, являющихся носителями сознания.
Среди крупных мыслителей Серебряного века, подхвативших идеи Федорова, следует назвать также и Сергея Булгакова, в чьей книге «Философия хозяйства» хозяйство (экономика) истолковывается как выражение борьбы жизни и смерти, и даже «борьбы со смертоносными силами князя мира сего».
Примерно с 1912–1914 годов возникает организованное федоровское движение, начинается публикация «федоровских» сборников, в которых участвует Валерий Брюсов, написавший, что «смерть и воскресение суть естественные феномены, которые наука обязана исследовать и которые она в силах выяснить».
Вообще сегодня исследователи видят влияние федоровских идей и заинтересованность темой бессмертия у огромного количества представителей русской культуры первой трети XX века – от Пастернака до Филонова. Трудно сказать, в какой степени эта «иммортологическая озабоченность» действительно была порождена идеями Федорова и федоровцев, поскольку и без них источников интереса к теме было предостаточно. Православие постоянно напоминало о бессмертии души и воскресении мертвых в последний день. Интеллигенция Серебряного века активно изучала, переводила и реконструировала культурное наследие прошлых эпох, а вместе с ним знакомилась с легендами о всевозможных эликсирах бессмертия в древнегреческих мифах, в эпосе о Гильгамеше, в сообщениях о средневековых алхимиках. В 20-х годах ко всему этому прибавился полурелигиозный угар большевистской пропаганды: когда говорили, что при коммунизме смерть упразднится научными средствами, – вера в это активно эксплуатируется в «Чевенгуре» Андрея Платонова.
В 20-е годы в федоровское движение входят многие оригинальные мыслители: Александр Горский, Валериан Муравьев, Николай Сетницкий. Федоровцы активно пытаются заинтересовать своими идеями официальных лиц и деятелей культуры, так что в результате ссылки на Федорова появляются даже в текстах Горького и Калинина. Горький в 1920 году в лекции «О знании» выразил уверенность, что человечество через 200 или 1000 лет достигнет бессмертия.
В начале 1920-х годов в рамках русского анархизма появляется очень странное движение «Биокосмизм», деятели которого – Александр Агиенко (Святогор), Павел Иваницкий, Александр Ярославский проповедовали «иммортализм и интерпланетаризм» – то есть, в сущности, идеи Федорова и Циолковского «в одном флаконе». Правда, они старались отмежеваться от Федорова, как от, по их мнению, слишком примитивного мыслителя, – но родства утаить невозможно. «Для нас первейшая ценность есть реальное бессмертие личности и жизнь ее в космосе», – писал лидер биокосмистов А. Святогор. Кстати, в текстах биоскомистов пропагандировался тот способ обеспечения бессмертия, который сегодня получил название крионики – то есть замораживания людей с целью их последующего воскрешения. Быть может, не без влияния биокосмистов тема оживления замороженного появилась в «Клопе» Маяковского. Впрочем, если говорить о творчестве Маяковского, то еще ярче его близость к теме видна на примере написанной в 1923 году поэмы «Про это», в которой поэт умоляет ученых будущего воскресить его.
Сегодня, задним числом, можно констатировать, что первая треть XX века – время самого горячего обсуждения темы борьбы со смертью, бессмертия и воскрешения. Так, А. Богданов ведет с Горьким полемику о смерти, ее результатом становится рассказ «Праздник бессмертия». В нем изобретатель Фриде создает некий «физиологический иммунитет, впрыскивание которого дает человеку вечную молодость». Достижение бессмертия благодаря полету в космос описывается в рассказе Платонова «Приключение Баклажанова» – кто знает, не содержится ли в фамилии героя ирония над Богдановым, автором первой русской космической фантастики.
Появилась и первая реакция на всеобщее увлечение необоснованными надеждами. Первый пример этой реакции – опубликованная в 1913 году статья русского философа-неокантианца Генриха Ланца, где он впервые критикует понятие бессмертия не с точки зрения атеизма и «просвещенчества», но исходя из неких очень тонких умозрительных оснований, пытаясь доказать что даже и религия, в сущности, бессмертия не признает.
Самое интересное – ученые-естествоиспытатели, кажется, почувствовали некий «вызов» и были вынуждены высказать свое мнение. Между 1918 и 1926 годами трое крупных русских ученых – физиолог Владимир Бехтерев, биолог-эволюционист Иван Шмальгаузен и зоолог Сергей Метальников опубликовали книги и брошюры, обсуждающие проблему смерти и бессмертия с точки зрения науки. Бехтерев говорил, что бессмертие возможно лишь в человеческих делах и в памяти людей. Шмальгаузен считал, что смерть есть плата за сложность многоклеточного организма и что «старческая дегенерация входит в нормальный цикл особи». Сергей Метальников был более оптимистичен: исходя из того, что клетка как таковая может вроде бы размножаться бесконечно долго, он считал что в этом факте содержится основа для человеческого омоложения.
Сталинизм, разумеется, пресек все разговоры на эту попахивающую религией тему. Но после примерно 30-летнего перерыва интерес к теме возродился. Предпосылкой для этого стало возобновление в СССР геронтологических исследований и организация в 1958 году в Киеве первого Института геронтологии. Если наука существует – люди поневоле задумываются, куда могут завести ее успехи, тем более, что и научная фантастика в это время испытывает взрыв популярности. В середине 1960-х годов в популярной прессе появляются несколько статей президента Академии наук Белоруссии Василия Купревича, доказывающих, что рано или поздно наука может и должна дать человеку бессмертие. Купревич – прежде всего ботаник, но инициирует создание сектора геронтологии. Вслед за Купревичем статьи аналогичного содержания пишет генетик и геронтолог Лев Комаров. В 1969 году крупный физико-химик академик Петр Ребиндер публикует в «Литературной газете» статью «К горизонтам будущего», в которой говорит: «Первоочередная задача биологии – сделать человека бессмертным».
Под влиянием идей Купревича известный белорусский поэт Кондрат Крапива написал пьесу «Врата бессмертия», в которой обсуждает проблемы этики взаимоотношений между людьми, получившими дар бессмертия.
Параллельно тема достижения бессмертия начинает вновь появляться в фантастике – не очень часто, но регулярно. Возможно, первым прецедентом этого рода в послевоенное время стало появление в 1964 году (за год до статей Купревича) романа фантастов Парнова и Емцева «Бунт тридцати миллионов» – в нем, правда, бессмертным был не человек, а древний ящер с особым строением ДНК. Самое же любопытное – роман сопровождало предисловие кандидата химических наук В. Шибнева «Биохимия бессмертия». Автор послесловия рассуждает о научных основаниях фантастической идеи и признает, что «человек не может примириться со смертью».
Фантастика становилась полем для высказывания сомнительных идей и обсуждения этической проблематики возможного бессмертия. Можно назвать такие произведения советской имморталистской фантастики, как «Ольга Нсу» Геннадия Гора, «Бессмертие для рыжих» Владимира Фирсова, «Пилот экс-тра-класса» Владимира Михайлова, «Лачуга должника» Вадима Шефнера, «Пять ложек эликсира» братьев Стругацких (последнее произведение экранизировано). Именно в альманахе научной фантастики в 1970 году была опубликована статья историка Александра Горбовского «Стучавшие в двери бессмертия», где приводится сводка всех известных в истории мифологических и реальных попыток достичь бессмертия; в финале статьи выражается надежда, что наука действительно сможет это сделать.
Официозная советская философия явно почувствовала вызов – и начала отвечать. В середине 1960-х годов, практически одновременно со статьями Купревича, вышла книга заведующего кафедрой истории и теории атеизма МГУ Ильи Панцхавы «О смертности и бессмертии человека», где автор жестко отрезал: «Стремление к неограниченному продолжению персонального существования неосуществимо и порочно в своей основе. Оно представляет собой бесполезное восстание против фундаментального закона существования живого, утверждающего, что смерть есть необходимый момент жизни»[1].
Но несмотря на сопротивление профессиональных атеистов, тема возвращается в гуманитарные науки. В 1969 году появляется диссертация Г. Г. Ершова, в которой – после 30-летнего перерыва – используется термин «иммортализм» и содержится призыв отличать «плохой» – религиозный – иммортализм от «хорошего» – научного, опирающегося на достижения передовых наук. В 1980 году дипломат и писатель Владимир Пряхин, выступая на симпозиуме по продлению жизни и пытаясь дать некое философское обоснование геронтологическим исследованиям, выдвинул концепцию биологически бессмертного человека как материального носителя новой формы движения материи.
Настоящий прорыв произошел во второй половине 1970-х годов благодаря деятельности прежде всего двух человек – философа Игоря Вишева и литературоведа Светланы Семеновой.
Творчество Игоря Вишева – удивительное явление русской культуры. В молодости он потерял зрение, но не потерял силу духа, смог стать доктором философских науки и профессором Челябинского университета. Главной темой его жизни стал «иммортализм», хотя сам Вишев предложил термин «иммортология» – предполагаемая наука о достижении бессмертия. С начала 1970-х годов Вишев написал множество статей и книг, доказывающих, что человек может надеяться на бессмертие, что он вовсе не обречен на смерть фатально, что бессмертие является главной целью человечества и наука может этой цели достичь, поскольку уже стали появляться соответствующие разработки. В публикациях советского времени Вишева и Купревича называют двумя главными адептами иммортализма.
Светлана Семенова фактически вернула советской культуре имя Федорова. Получилось это не сразу. Переиздать сочинения философа удалось только в 1982 году, но сначала Семенова написала собственную книгу в развитие федоровской философии бессмертия – «Тайны Царства небесного», ходившую с 1970-х годов в самиздате.
С началом перестройки федоровское движение стало набирать обороты. С 1988 года начались регулярные «Федоровские чтения». В 1993 году в Москве возникает Музей-читальня имени Николая Федорова, становящаяся организационным центром Общества Н. Федорова. Бывший юрист Ю. Погребинский создает свою фракцию федоровского движения – Федерацию общего дела (ФОД), позже переименованную в Центр духовного творчества «Синтез» имени Н. Ф. Федорова и объединяющую различные теософские и оккультные группы. Возникли и другие удивительные организации – например, «Научно-техническое и философское общество “Проблемы многократности жизни”», предложившее проект «Всеобщей декларации основного права человека на повторение жизни».
Число организаций, так или иначе пропагандирующих радикальное продление жизни и бессмертие, становится все больше. Здесь можно назвать Российское трансгуманистическое движение, Семинар по трансгуманизму и научному иммортализму, созданный предпринимателем Михаилом Батиным фонд «Наука за продление жизни» и созданные другим предпринимателем – Дмитрием Ицковым – «Движение 2045» и корпорация «Бессмертие»; целью последних организаций является создание искусственного тела. В своей программной статье Дмитрий Ицков утверждает, что лавинообразное развитие новых технологий приведет к интеграции человечества в единый коллективный сверхразум человечества и к изменению телесной природы человека – он станет «бессмертным, свободным, играющим разумом, независимым от ограничений пространства и времени».
В своих книгах и статьях в течение последних ста лет имморталисты разрабатывают особую моральную систему, которую современный воронежский философ Владимир Варрава назвал «этикой неприятия смерти». Любая защита смерти, любое признание ее неизбежности, законности или даже просто биологической нормальности, любое обнаружение в смерти каких-то полезных функций признается в лучшем случае тяжелым заблуждением, а то и религиозной ересью или моральным извращением.
Фактически имморталисты противопоставляют себя всей грандиозной традиции европейской философии, идущей от Сократа и Сенеки и ставящей перед собой цель примирить человека с неизбежностью смерти, доказать, что есть более высокие ценности, чем продление своей жизни любой ценой. Зато лозунгом этой этики может быть знаменитая фраза из «Послания к коринфянам»: «Последний враг истребится – смерть». Если Сократ считал философию приготовлением к умиранию, то Владимир Варрава утверждает: «Если смерть – закон, если она “естественна”, то не только философии, но и человеку вообще делать нечего в мире… Нравственность свидетельствует, что, в сущности, ничего нормального и естественного в смерти нет, ее наличие подрывает, уничтожает человеческое существование не только физически, но и, что самое страшное, духовно»[2].
Множество статей и заметок Николая Федорова посвящено довольно однообразным упрекам философам в том, что некоторые из них не хотят признать смерть злом. В рамках федоровского движения родился особый термин – «смертобожничество», то есть обожествление смерти. Философы А. Горский и Н. Сетницкий в 1926 году издали в Харбине специальную книгу с таким названием. При этом, с точки зрения федоровцев, даже обычное христианство представляет собой извращение его исходно имморталистского духа, поскольку делает акцент на почитании крестной смерти Христа.
Игорь Вишев, не признавая религиозного истолкования данного вопроса, тем не менее считает нужным бороться против «смертнической парадигмы» (то есть уверенности в том, что люди смертны) и требует противопоставить «научно-оптимисти-ческое мировоззрение» фаталистическому. Московский философ Лев Балашов ставит задачу преодоления «некрофилии культуры», предлагает ее перестройку в духе «самоутверждения». В блогах сторонников иммортализма можно встретить забавный термин «мортАль» – смертническая мораль: аспекты конвенционального образа жизни, прямо или косвенно содействующие смертности человека и придающие ей какой-то смысл.
Любопытно находить в современной философской литературе объяснения того, откуда, по мнению философов-иммортали-стов, вообще берется сопротивление вере в бессмертие. Так, по версии одного из старейших российских философов, сотрудника Института философии РАН Леонида Когана, уверенность в несовместимости жизни с бессмертием порождена тем, что человеческая жизнь несовершенна, полна страданий тревог и забот[3]. А. Д. Свердлов называет три причины возражений идее бессмертия: во-первых, это опасения, что нарушится отработанное за миллионы лет эволюции природное равновесие; во-вторых, человек консервативен и инстинктивно отталкивает от себя все необычное; наконец, в третьих, бессмертие обычно понимают как состояние, а не как бесконечный процесс познания человеком Вселенной, в ходе которого он изменяется и сам[4]. Но такое объяснение, по крайней мере, оставляет за противниками некие резоны. А вот участник федоровского движения, биофизик Борис Режабек в свое время написал, что глубинная причина преклонения перед мощью смерти – это «восхищение теми возможностями, которые дает феномен смерти для существования власти – в качестве рычага для манипуляции поведением людей, – но понимание этого обнажает уже нечеловеческие корни смертобожничества»[5]. И даже вера во второе начало термодинамики (предполагающее по одной из версий тепловую смерть Вселенной), по мнению Режабека, – одна из разновидностей смертобожничества.
В большинстве случаев антиимморталисты не пытаются утверждать, что надежды взыскующих имморты абсолютно беспочвенны и бессмертие действительно невозможно ни при каких обстоятельствах. Научно-технической прогресс обладает огромным обаянием, и никто не может точно предсказать, где его предел. В одной из книг о проблемах геронтологии, изданной в 1978 году, об идеях Купревича и Вишева говорится так: «Как известно, рождающиеся идеи суть тени надвигающихся событий. Поэтому сколь бы фантастичными и противоестественными ни казались бы они с точки зрения здравого смысла, сбрасывать их со счета все же не следует»[6]. Жесткий современный критик иммортализма Владимир Стрелков пишет: «Следует признать, что описываемый в них <в работах имморталистов> вариант будущего в той или иной мере возможен»[7].
Поэтому большая часть аргументов против иммортализма обычно связана не с невозможностью этого проекта, а с возможными негативными последствиями, ожидающими человечество в случае, если блистательная идея все-таки будет реализована.
Так, ряд возражений связаны с тем, что бессмертие индивида резко снизит, а то и затормозит развитие человеческого рода и цивилизации, поскольку развитие происходит именно через ротацию поколений, каждое из которых имеет лишь ограниченный ресурс изменчивости. Этот аргумент приводился еще в советский период – например, известный популяризатор науки Виктор Пекелис отмечал, что, с точки зрения кибернетики, бессмертие ведет к застою и кладет конец эволюции. Современный философ Владимир Барулин считает, что в стремлении к бессмертию проявляется эгоизм индивидуума, тем самым предающего социум, цивилизацию и даже весь универсум.
Впрочем, даже в советское время были случаи более широкого взгляда на проблему развития. Так, историк А. Горбовский в своем очерке предполагает, что действительно в условиях быстрого развития, несомненно, свойственного коммунистическому обществу, – прежний опыт, которые принесут с собой бессмертные индивиды, окажется излишним, и поэтому «на каком-то этапе развития общества придется жертвовать бесконечной жизнью индивида ради бесконечной эволюции человечества». Более того – сознательные члены коммунистического общества «будут отказываться от собственного бессмертия ради того, чтобы все человечество приблизилось к вершинам интеллектуальной и нравственной эволюции». Но так будет лишь на первом этапе – «впоследствии, приблизившись к вершинам своей эволюции, человек обретет не только возможность, но и нравственное право на то, чтобы существовать вечно»[8].
У современных имморталистов есть несколько ответов на аргументы «от развития». Прежде всего, они отмечают, что сторонники развития ради неких абстрактных целей жертвуют жизнью индивида, являющейся высшей ценностью. Подобный аргумент выдвигал в полемике с большевизмом еще Сергей Булгаков, говоря, что пир потомков на костях предков безнравственен. «Булгаковский» аргумент в наше время повторен в статье Л. А. Когана: «Строить бессмертие рода (и народа в целом) на костях реальных людей, конкретных личностей противоестественно и преступно»[9].
Светлана Семенова в своей книге «Тайны царства небесного» посвящает отдельную главу ответу на аргументы «от развития» и начинает именно с моральных соображений: поскольку основной аргумент сторонников индивидуальной смертности апеллирует к интересам чего-то большего, чем отдельный человек: общества, экономики, – апологеты развития легко отказываются от главной ценности – человеческой жизни.
Семенова возражает: наоборот, бессмертие может способствовать повышению эффективности развития, поскольку продление жизни есть продление полезной обществу деятельности человека с неуклонно нарастающим опытом и умением. По мнению лидера современного федоровского движения, быстрая ротация поколений как раз препятствует нравственному возрастанию человечества – ведь каждому поколению приходится начинать с нуля, именно поэтому моральный прогресс иногда заменяет пробуксовка и откат назад. Благодаря накоплению мудрости увеличение продолжительности жизни выпрямляет путь к истине и к Богу.
Игорь Вишев приводит и еще один контраргумент: опасение, что прекращение ротации поколений замедлит прогресс, связано в основном с тем, что люди видят перед собой эффект снижения обучаемости к старости; но проект «Бессмертие», разумеется, немыслим без достижения вечной молодости. В этом случае люди смогут тратить все силы на развитие, не отвлекаясь на продолжение рода. «Люди, став практически бессмертными и оставаясь молодыми, смогут, не тратясь на воспроизводство поколений в нынешнем виде, более ускоренными темпами неограниченно наращивать свои знания и опыт»[10].
Но как будет себя чувствовать человек, достигший бессмертия? Не одряхлеет ли он душой? Не будет ли он умирать от скуки? Не будет ли он страдать от отсутствия смысла жизни? Важнейшая тема имморталистских дискуссий – психологические и экзистенциальные проблемы, которые появятся у людей, буде они действительно достигнут бессмертия. И, опять же, впервые подход к этой проблеме мы находим в статье Генриха Ланца, где говорится, что наша жизнь с нашими конечными желаниями и столь дорогими для нас страданиями возможна только в мире смерти и возникновения. Мысль эта приходит в голову противникам иммортализма постоянно. В частности, оппоненты иморталистов любят приводить пример струльдбруггов – бессмертных существ в «Путешествиях Гулливера» Свифта, которые «упрямы, сварливы, жадны, угрюмы, тщеславны и болтливы, но они не способны также к дружбе и лишены естественных добрых чувств», а в конце концов впадают в полный маразм.
В 1982 году Роберт Рождественский пишет стихотворение «Если б только люди жили вечно» – о полном отсутствии мотивов для какой бы то ни было деятельности у бессмертного человека. Стихотворение заканчивается словами:
Может, самый главный стимул жизни —
В горькой истине,
Что смертны мы.
В пику сторонникам вечной жизни приводится мнение французского философа Владимира Янкелевича, считавшего, что предположительное бесконечное омоложение человека не будет приводить к его же психическому омоложению. Вопрос действительно серьезный: философ В. В. Минеев и биолог В. П. Нефедов в своей книге о бессмертии задают вопрос: «Возможно ли старение самости, субъективной реальности Я при нестарении тела?» – и не дают на него никакого определенного ответа[11].
В имморталистских дискуссиях широко используются ссылки на известного советского философа Николая Трубникова, в чьей посмертно опубликованной работе «О смысле жизни и смерти» отмечается, что только смерть способна сообщить жизни ее истинную стоимость. С этой точкой зрения полностью согласен профессор педагогического университета имени Герцена Виталий Кушелев: бессмертие будет представлять собой нескончаемый процесс смены одних состоянии другими, что приводит к утрате предпочтения одних состояний перед другими, а значит, исчезают ценность выбора и смысл существования[12].
По мнению Владимира Кутырева, бессмертный – это существо «без надежд, страхов, радостей и смыслов, у него будет иное отношение к своему “я”, да и что такое обесчувстленное “я”»[13].
Владимир Стрелков утверждает, что обретение человеком бессмертия упразднило бы необходимый всякому смертному «горизонт иного», вследствие чего он скорее всего не будет стремиться к познанию нового. «Скорее, он утратит перспективу, в которой новое будет иметь для него хоть какой-нибудь смысл»[14].
Что отвечают на все эти возражения сторонники проекта «Бессмертие»? Прежде всего – что, конечно, вечная жизнь бессмысленна без вечной молодости, и последнюю тоже надо обеспечить техническими средствами. «Бессмертие и молодость непременно должны дополнять друг друга, ибо лишь в этом случае молодость перестанет быть быстро проходящим достоинством, а бессмертие же станет поистине вожделенной целью, а не отпугивающей подчас, как теперь», – объясняет Игорь Вишев[15].
Кроме того, достижение бессмертия даст человеку немало преимуществ. Например, курский философ Светлана Пекарская считает, что только обретение бессмертия поможет человеку стать действительно свободным, поскольку смерть – фундаментальный источник несвободы. Самое главное – бессмертные люди смогут избавиться от мучительного страха смерти[16]. В этом же ключе рассуждает и таганрогский философ Татьяна Мордовцева: возможность бессмертия является ответом экзистенциалистам, считавшим, что конечность делает жизнь бессмысленной и абсурдной[17]. Сергей Варавва утверждает, что смертный не может быть ни счастливым, ни свободным, более того – смертный не может не творить зло, поскольку он осуществляет свою жизнь за счет других[18].
То есть в имморталистских дискуссиях апелляция к смыслу жизни и свободе является обоюдоострым оружием. Если одна из сторон считает, что бессмертные люди утратят смысл жизни, то другая уверена – только бессмертные его обретут. «Ограниченная продолжительность жизни делает бессмысленными самые высокие идеи и деяния человека, сколько бы веков о них ни помнили, – поясняет Владимир Шемшук. – Потому что в небытие уходят не только люди и поколения, но и целые народы, о которых история не сохраняет даже названия. И только у бессмертных индивидов могут быть бессмертными деяния»[19].
Стоит заметить, что, вопреки мнению некоторых энтузиастов, бессмертие не избавляет от страха смерти – как не был лишен этого страха сказочный Кощей Бессмертный, вынужденный постоянно беречь вожделенное яйцо. Бессмертный индивид не умрет от старости, но, скорее всего, может погибнуть от насилия или несчастного случая – и будет бояться подобных инцидентов еще больше: ведь на кону вечная жизнь! Предположение, что преддверие бессмертия (или хотя бы экстраординарного долголетия) сделает людей еще более осторожными и боящимися за свою драгоценную жизнь, было сделано еще в драме Бернадрда Шоу «Назад к Мафусаилу», а в наши дни эта мысль переоткрыта создателем теории поствитализма Владимиром Кишинцом. Игорь Вишев даже предполагает, что свойственный бессмертным страх за свою драгоценную жизнь благоприятно повлияет в обществе будущего на криминогенную обстановку: потенциальные преступники просто не решатся рисковать своим бессмертием, риск подвергнуться казни для бессмертного будет гораздо внушительнее.
Добавим от себя, что бессмертного человека будут волновать проблемы совсем другого масштаба. Нас, например мало беспокоит предсказанная астрофизиками гибель Солнца – поскольку она произойдет через миллионы лет, когда нас уже не будет. Для бессмертного человека, планирующего дожить до этих времен, катаклизмы, сопровождающие космологическую эволюцию, становятся житейскими проблемами. Так маги в фантастических романах вместе с магическими способностями приобретают не столько возможности для беспечной и веселой жизни, сколько могущественных врагов и немыслимые для обычного человека трудности. Перед лицом этих трудностей актуальной становится «теория неуничтожимости человечества», развиваемая сотрудником Института системного анализа РАН Александром Кононовым: он размышляет о том, как спасти землю от космических опасностей, а Вселенную – от тепловой смерти. Об этом же пишет и рязанский философ Владимир Игнатьев: личное бессмертие сопряжено с космическим, а поскольку всякая планетная система конечна, в связи с идеей бессмертия возникает проблема нахождения новых, помимо Солнца, источников энергии и заселения иных миров[20].
Дискуссия о бессмертии идет давно, в России в интенсивной фазе – уже два десятилетия, и фактически она ходит по кругу. Все основные аргументы обеими сторонами уже произнесены, ничего нового нет. Двинуть ситуацию могли бы только практические достижения науки, предоставляющие возможность если не бессмертия, то радикального продления жизни, – но они пока еще не вышли из стадии опытов на мышах и червях.
Те же самые аргументы произносятся в дискуссиях о бессмертии и на Западе, о чем свидетельствует, например, очень любопытная полемика между директором американского Института бессмертия Михаилом Анисимовым и философом-моралистом Леоном Кассом, возглавлявшим одно время Президентский совет по биоэтике[21]. Судя по этим публикациям, на Западе возможности конструктивного развития имморталистской дискуссии тоже исчерпаны.
Сторонники идеи бессмертия во всех своих публикациях настроены крайне полемично, им постоянно приходится бороться с идейными противниками, однако кажется очевидным, что никакие противники из числа философов и никакие их аргументы не могут остановить иммортализм, если только он является реальным проектом. Люди слишком ценят собственную жизнь, чтобы отказаться от бессмертия, если им оно будет предложено, какие бы побочные эффекты и издержки ни грозили при этом. Но пока что никто ничего подобного не предлагает. Имморталисты утверждают, что соответствующие научные открытия будут сделаны в ближайшие десятилетия. Однако весь двадцатый век энтузиасты, вдохновленные успехами наук, делали прогнозы о том, куда эти науки могут завести, – и ошибались. Прекрасную сводку таких прогностических ошибок можно найти в недавно изданной на русском языке книге американского научного журналиста Пола Майло «Что день грядущий нам готовил?». Поэтому имморталистам только кажется, что они находятся в осаде. На самом деле их осадное положение – следствие отсутствия реальности в их проектах. Они вынуждены рассуждать о том, чего нет, и вести дискуссии о том, что может появиться, а может и не появиться. Как верно отмечает Алексей Турчин, бессмертие – это не объект, который на самом деле существует. Это экстраполяция в бесконечность человеческого желания не умирать.
3. Информаторий
Конкурс рисунков к произведениям А. и Б. Стругацких
Группа «Людены» объявляет о проведении конкурса на лучший рисунок к произведению Стругацких.
На конкурс принимаются рисунки, которые сюжетно связаны с каким-то (любым) произведением братьев Стругацких.
При оформлении сопроводительного письма являются обязательными следующие данные:
– ваши настоящие имя, отчество и фамилия (если хотите использовать псевдоним, укажите его в скобках);
– название работы;
– название произведения;
– привязка к произведению (точная цитата, имена изображённых персонажей, узнаваемая ситуация);
– почтовый адрес с индексом (так, как вы делаете это при почтовом отправлении);
– свой электронный адрес;
– контактный телефон для связи.
Информация в основном поле письма должна быть только такой. Если вы хотите прислать какую-то дополнительную информацию о себе или своей работе, вкладывайте ее в письмо файлом в формате. doc или. txt.
К участию в конкурсе допускаются только работы, никогда и нигде ранее не публиковавшиеся, в том числе – на фэн-сайтах и в фэн-галереях.
Запрещается выкладывание работ до окончания конкурса (до официального объявления победителей).
К участию в конкурсе допускаются любые графические и живописные работы, в том числе чёрно-белые, эскизы и 3D в электронной форме.
Работы принимаются исключительно по электронной почте на адрес bvi@rusf.ru. Это не значит, что мы принимаем только рисунки, сделанные на компьютере. Если ваша картина выполнена на бумаге, ткани или даже стене – отсканируйте или сфотографируйте её в достойном качестве и пришлите на указанный адрес.
Группа «Людены» оставляет за собой право выложить любой присланный рисунок на сайте братьев Стругацких или предложить вниманию журналов и издательств. При этом авторские права на рисунок остаются у автора иллюстрации, и он может распоряжаться ею по своему усмотрению.
Иллюстрации принимаются в формате JPEG. Разрешение не менее 300 dpi (точек на дюйм), размер рисунка по меньшей стороне не менее 800 пикселей.
Работы принимаются до 24:00 по московскому времени 10 августа 2012 года.
Все присланные иллюстрации будет рассматривать специальное читательское жюри, в которое входят члены группы «Людены», Борис Натанович Стругацкий, а также писатели, участвовавшие в проекте «Время учеников». Окончательный состав жюри будет опубликован накануне голосования.
Итоги конкурса будут объявлены 28 августа 2012 года, в день рождения Аркадия Натановича Стругацкого.
Члены жюри будут оценивать работы по 10-балльной системе, победитель будет определён по взвешенной сумме баллов.
Победитель получает главный приз – 15.000 рублей.
Будут вручены также 3 поощрительных приза по 3.000 рублей.
Будет также проведено любительское голосование в сети. Для того, чтобы избежать искусственной накрутки и использования ботов, любительское голосование будет платным.
Информационную поддержку конкурса обеспечивают:
– сайт «Русская фантастика»
– журнал «Мир фантастики»
– сайт «Лаборатория фантастики»
– альманах «Полдень, XXI век»
Петербургская фантастическая ассамблея – 2012
Петербургская фантастическая ассамблея состоится 17–20 августа 2012 года в пансионате «Морской прибой», что расположен в Курортном районе Санкт-Петербурга (там же, где она была в прошлом годуй где уже несколько лет подряд проводится один из старейших конвентов на постсоветском пространстве – «Интерпресскон»).
Основной интерес организаторов Ассамблеи – это фантастика во всей широте понятия. Кто-то читает фантастическую литературу; кто-то её пишет, переводит, редактирует и издаёт; кто-то вдохновляется фантастическими сюжетами на другие формы творчества. Кинематограф и мультипликация (в том числе аниме), комиксы, компьютерные и настольные игры – ив этих явлениях тоже часто воплощается фантастический элемент. Не следует забывать и о любителях ролевых игр, течении, зародившемся когда-то в недрах фэндома, – к нынешнему времени многолюдном, многогранном и полном своих традиций. И сам фэндом как сообщество любителей и энтузиастов фантастики тоже интересен нам, и с точки зрения современного состояния, и в аспекте его богатой истории.
Наконец, если говорить об околофантастических субкультурах – таковые складываются вокруг различных жанров и течений фантастики, а подчас и вокруг отдельных ярких авторов. А ещё… впрочем, тут стоит остановиться, ибо продолжать можно долго, но читатель уже, наверное, понял главную мысль, которую мы хотим донести: Петербургская фантастическая ассамблея – это о фантастике вообще.
В программе ассамблеи:
Общефантастический и литературный блок Мастер-классы
Творческие встречи и презентации
Секция неформатной фантастики
Секция хоррора и «тёмных» направлений жанра
Секция ролевых игр
Аниме-секция
Секция фантастики в настольных и компьютерных играх Блок музыкальных и развлекательных мероприятий Ярмарка
Пансионат «Морской прибой», где будет проходить Петербургская фантастическая ассамблея, расположен недалеко от Зе-леногорска в Курортном районе Санкт-Петербурга. Тихое место, свежий воздух, сосны, берег Финского залива – и просматривающийся далеко на горизонте Кронштадт.
В холле на первом этаже работает бесплатный WiFi.
Информация по разным типам номеров, имеющихся в пансионате:
Номера «Эконом»
Самый простой вариант проживания, номер по площади вдвое меньше остальных. Что есть: две кровати (или три – тогда одна из кроватей двухъярусная), раковина, шкаф, стол. Холодильника и телевизора нет. Балкон – есть. Туалет – на этаже, душ – на цокольном этаже.
Стоимость участия с проживанием в номере «Эконом»: 5400 рублей.
Номера «Стандарт»
Номер на двух человек, по размеру вдвое больше «Эконома» и значительно уютнее. Если хотите жить втроём – возможно размещение ещё одного спального места. Из удобств: туалет, душ, балкон. Телевизора и холодильника нет.
Стоимость участия с проживанием в номере «Стандарт»: 6800 рублей.
Номера «Комфорт»
Ещё более комфортный вариант размещения. Помимо душа и туалета есть телевизор и холодильник. Номер на двух человек, но при желании можно поставить третью кровать, чтобы поселить кого-то ещё. Для семейных (или не-семейных) пар есть «Комфорт»-номера с двуспальной кроватью, но их мало (если вы хотите именно такой номер – при подаче заявки напишите об этом в примечании).
Внимание! Количество номеров этого типа ограничено.
Стоимость участия с проживанием в номере «Комфорт»: 7700 рублей.
Номера «Полулюкс»
Номера повышенной комфортности, расположенные на втором этаже пансионата. Душ, туалет, холодильник, телевизор, телефон. Есть номера с балконами, есть без балконов; есть с раздельными – а есть с двуспальными кроватями (пожелания указывайте в примечании к заявке).
Стоимость участия с проживанием в номере «Полулюкс»: 9200 рублей.
Регистрация на сайте http://www.fantassemblee.ru/uchastie
Источник информации http://www.fantassemblee.ru/
Наши авторы
Ринат Газизов (род. в 1988 г.) окончил Санкт-Петербургский государственный горный университет. Живёт и работает в Петербурге. Публиковался в журналах «РБЖ-Азимут» и «Химия и жизнь». В нашем альманахе произведения Р. Газизова печатались неоднократно.
Виктор Инкин (род. в с. Дергачи Саратовской обл). Закончил МАДИ. Живет в Санкт-Петербурге, работает в строительной фирме. В нашем альманахе опубликован рассказ «Рабочий день» (№ 6 за 2009 г.).
Андрей Кокоулин (род. в 1973 г. в г. Нарьян-Мар Архангельской обл.). Окончил университет экономики и финансов (СПб). Живет и работает по специальности в Петербурге. В нашем альманахе печатался неоднократно.
Владимир Обломов (род. в 1987 г. в Калуге). В 2007 г. переехал в Москву, последние два года живет в Люберцах. Пишет стихи и песни. Первая и пока единственная публикация – в калужском поэтическом альманахе «Продолжение».
Мария Познякова (род. в 1985 г. в Челябинске, где и живет). Закончила Челябинский госуниверситет. Публикации в альманахах «Спутник», «Белая скрижаль» и «Современная литература России». В нашем альманахе печаталась неоднократно.
Геннадий Прашкевич (род. в 1941 г.). Прозаик, поэт, переводчик. Член Союза писателей с 1982 года; Союза журналистов с 1974 года; Нью-йоркского клуба русских писателей с 1997 года; русского Пен-клуба с 2002 года. Лауреат нескольких литературных премий. Автор детективных, исторических, научно-фанта-стических, приключенческих повестей и романов и научно-популярных книг. Издавался в США, Англии, Германии и других странах. В альманахе «Полдень, XXI век» публиковался неоднократно. Живет в новосибирском Академгородке.
Алексей Соколов (род. в 1962 г. в Ленинграде). Учился в ЛГПИ имени А.И.Герцена на факультете естествознания. Сменил несколько профессий, в настоящее время – исполнительный директор специализированного издательства. Занимался альпинизмом, спелеотуризмом, даивингом, яхтингом, верховой ездой, военно-исторической реконструкцией. Публикации – в журналах «Florida, Russian Magazine» (рассказ «Кризис среднего возраста») и «Волга, XXI век» (рассказ «На рейде, вечером, давно»). Живет в Санкт-Петербурге.
Константин Фрумкин (род. в 1970 г.). По образованию – экономист, работает журналистом. Кандидат культурологии. Автор нескольких десятков философских и культурологических публикаций, в том числе книги «Философия и психология фантастики». Сопредседатель клуба любителей философии ОФИР (http://www.nounivers.narod.ru/ofir/release.htm). В нашем издании печатался неоднократно. Живет в Москве.