Кикиморра

Второй том замужа - Сами мы не местные

   Глава 1.

  

   Из мемуаров Хотон-хон

  

   В начале было двое богов, -- как ни удивительно, мужчина и женщина. Удивительно то, что про мужчину так мало известно. Вот про женщину все вам расскажут с большим удовольствием: её звали Укун-Танив, а потом стали вежливо называть Укун-Тингир (хотя что значат оба имени и чем второе вежливее первого -- это знание, доступное только Старейшинам). Она носила причёску из четырёх кос, обожала рыбу и была исключительно красива. Жила она, понятное дело, на далёкой Земле (по-муданжски она так и будет "Даль"), и потому была бледная и кудрявая, как все земляне.

   С богом-мужчиной же творятся какие-то чудеса. Называют его обычно просто "старый бог", причём для этого используют современные слова, а иногда даже молодёжный жаргон, что-то вроде "заплесневелый предок". Старейшины, по идее, знают какое-то более уважительное имя этого персонажа, но ни за что не делятся им с простыми людьми. Жил он тоже непонятно где -- мотался по Вселенной без определённой цели. Далее, внешность праотца и вовсе загадочна. Очень мало легенд, в которых он был бы описан хотя бы похожим на человека. Чаще всего это дракон или змей в перьях, хотя может быть волк, леопард, в северных районах барс, на юге скорее шакал. Но даже когда он предстаёт в человеческом обличье, то всё равно сохраняет звериные черты -- хвост, когти, клыки, рога, крылья, мех или чешую на лице и руках. Часто также говорится, что он был (и остаётся, ибо поныне здравствует) настоящим великаном. После этого обычно все принимаются дружно жалеть богиню-мать.

   Итак, эти настолько разные существа всё же нашли общий язык и вступили в брачный союз, одобренный самими стихиями. И сошлись они на брачном ложе, и породили бесчисленное множество самых разномастных детей, которых теперь жители Муданга и называют богами. Любопытно, правда, что все эти дети гораздо больше похожи на отца, чем на мать, то есть, совсем не белые и не кудрявые, хотя и довольно красивые, но главное, каждый из них напоминает какого-нибудь зверя, птицу или гада, а вот рыбообразных богов совсем нет.

   Укун-Танив от родов страшно устала и закатила своему мужу такой скандал, что звёзды тряслись. А потом хлопнула дверью небесного шатра (некоторые книжники считают, что она просто задела "поющий ветер", висевший над порогом) и улетела к себе на Землю. От всех этих сотрясений поднялась пыль, и её скатало ветром в шарик, который и есть планета Муданг.

   Старый бог вздохнул, почесал когтистой лапой перья на голове, да и стал выдумывать, какими бы подарками заманить обратно расстроенную подругу. А заодно -- что делать с полчищами новорожденных детей, которых она и не подумала взять с собой? Чтобы стимулировать мыслительный процесс, он взял тот шарик пыли и стал его катать в руках, да так плотно скатал, что внутри всё сплющилось и пыль стала драгоценной платиной. А чтобы выровнять поверхность, старый бог поплевал на руки, отсюда на планете возник великий океан Гэй. Повесил бог получившуюся игрушку посреди вселенной и принялся её всячески украшать. Заслал туда своих младенцев и наказал им сделать из подручных материалов всякую зелень и живность. Пока они были заняты, старый бог решил отдохнуть, встретился с друзьями, да и выпил лишнего. А когда очнулся, смотрит -- а по его шарику бродят какие-то двуногие существа, вроде на детей похожи, да не совсем, и от жены что-то в них есть, да тоже немного, и на него самого только отдельными чертами похожи. Чудеса, да и только.

   С другой стороны, подумал старый бог, чем же ещё заворожить супругу, как не чудесами? Взял он аккуратно парочку загадочных существ и послал ей через туннель, дескать, возвращайся, смотри, какие у меня тут штуки есть.

   Укун-Танив человечков получила, осмотрела, наморщила носик и решила их облагородить. Наделила их своей красотой и силой, открыла им тайны природы и поселила у себя на Земле. Понаблюдала некоторое время, как они привыкают к новым условиям. Потом вздохнула, оторвалась от любопытного зрелища и полетела к мужу. Надо же было поощрить его за такой любопытный подарок.

   А у мужа творится бедлам. Создал он себе планету, населил её всяким зверьём, выпустил туда своих человечков, они ходят бедные, куда приткнутся не знают, чем заняться, не понимают. Жалко ей стало бедных несмышлёнышей, но одаривать их как своих земных ей тоже не хотелось, всё-таки злилась ещё на мужа немного. Тем более, тут ещё все эти дети, вот пусть они человечкам покровительствуют. А она дала муданжцам живительную влагу из своих грудей, которая пролилась на планету дождём и обратилась в пресную воду. В эту воду поселила она своих любимых рыб и задумалась, что бы ещё такое сделать, да ненароком взглянула на мужа. А тот счастливый стоит, улыбается, дивится на новый мир, который они вместе сотворили. И такое влечение ею овладело, что никаких сил обижаться на него не осталось. И отправились они снова на брачное ложе, но прежде Укун-Танив мановением прекрасной своей длани освободила человеческих женщин от всякого подобного влечения, чтобы они могли сохранять достоинство и не прощать своих мужей за спасибо и улыбку. Правда, совсем уничтожить влечение ей не удалось, ведь никакую силу нельзя вовсе уничтожить. Поэтому с тех пор большинство муданжек свободны от похоти, но зато уж если какая несвободна, то отдувается всю жизнь за всех своих соотечественниц, и всё ей мало.

   Дальнейшая судьба Укун-Танив и её мужа никому толком неизвестна, даже Старейшины честно разводят руками. Бог землетрясений, он же Ирлик-хон, мангуст-оборотень, однажды напророчил (во всяком случае некоторые считают, что это было пророчество, а не просто пара лишних чарок на пиру, как думают авторитетнейшие из Старейшин), что когда-то в далёком будущем супружеское ложе богов совсем износится, и тогда старый бог притащит раздражённую жену на планету, чтобы здесь ею овладеть, а она будет упираться, и на каждом её суставе откроется рот, и она будет этими ртами кусаться, как дикий зверь. Но что случится из-за этого -- никто не знает. То ли конец истории, то ли новые дети... В любом случае, большинство Старейшин даже не считают это пророчество настоящим.

   Некоторые полагают, что Укун-Танив регулярно посещает мир, и в это время её надо называть Укун-Тингир, иначе обидится -- и не видать урожая. Другие говорят, что Укун-Тингир -- это другая богиня, возможно, сестра или дочь Укун-Танив. Все согласны только, что Укун-Тингир не живёт на Муданге всё время, а прилетает иногда, в моменты особой исторической значимости, когда надо помочь людям справиться с каким-нибудь глобальным несчастьем вроде проглоченного солнца. У Ирлик-хона, очевидно, есть все основания её не любить, он ведь ещё не отомстил за распоротое брюхо.

   Есть и ещё одна любопытная деталь в образе старого бога. Среди всех богов, которых он расселил на Муданге, есть у него любимый сын, самый умный, хитрый и смелый среди всех богов. Толын-чун (так его зовут) тоже оборотень, как и все его сёстры и братья, и обращается он в крылатого чёрного барса (на севере) или шакала (на юге). На экваторе иногда рассказывают, что видели подозрительных шакалов и барсов вместе -- ведь у муданжских богов тоже есть дети, и почему бы им не встречаться иногда... В любом случае, муданжцы очень любят рассказывать друг другу легенды, истории и просто анекдоты об этом боге, причём самого разного толка, от возвышенных прославлений до полной похабщины. Поскольку рассказы о Толын-чуне так популярны среди муданжцев, то довольно часто случается, что наёмники или другие муданжцы, живущие не на своей планете, принимаются рассказывать о нём на всеобщем людям с других планет. И в этих рассказах они все упорно называют его "демон", хотя и затрудняются объяснить, почему именно это слово из чужой культуры кажется им наиболее соответствующим.

  

   * * *

  

   -- А ты сам-то как считаешь, одна это богиня или две?

   Мы с Азаматом возлежим на подушках в Лесном демоне и вяло покусываем копчёные сурчиные лапки. К этому экзотическому блюду я всё-таки привыкла, особенно если подавать его мне не целой тушкой, а по кусочкам.

   -- Я, вслед за Старейшиной Унгуцем, придерживаюсь довольно маргинального мнения, что у богов, особенно у старших богов, вообще нет некой одной сущности. Старый бог потому так по-разному и описан, что он на самом деле не один, а множество существ, объединённых одной личностью. Укун-Танив имеет более определённый облик, потому что у всех примерно одинаковые представления об идеальной женщине. В то время как представления об идеальном мужчине бывают довольно разные. Во всяком случае, у нас и в плане внешности. Так что я думаю, что Укун-Тингир -- это некая производная Укун-Танив, хотя по сути они одно.

   -- Будем считать, что я тебя поняла, -- я звонко чавкаю копчёностью. Здесь это означает высокую похвалу повару, а кто я такая, чтобы обижать нашего гостеприимного хозяина.

   С того дня, когда Азамат подтвердил своё право на титул Непобедимого Исполина (пропустим полторы страницы уточняющих его заслуги званий) прошёл почти месяц, а состояние природы и не думало никуда меняться. Впрочем, если учесть длину муданжского года, то не удивительно, что сезоны тут такие неторопливые.

   Азамат у меня совсем замотался с этими боевыми учениями. Я уже жалею, что ухватилась тогда за эту идею. Нет, ну одно дело несколько раз в неделю погонять пару десятков парней и объяснить им приёмчик-другой. Но народу собралось столько, что мой дорогой супруг вынужден проводить свои уроки по пять-шесть часов каждый день без выходных, а некоторые особо наглые ещё и на индивидуальные занятия напрашиваются, хотя бы и за деньги. А ведь на тренировке он не может сесть на почётное место и только покрикивать. Ему же надо всё самому показать, всех обойти, да не по одному разу... В общем, тяжёлое это дело. С другой стороны, ему настолько льстит внезапное всеобщее внимание, что прекратить или хотя бы сократить уроки он ни за что не хочет.

   Да и вообще, я только теперь понимаю, что всё время до нашей свадьбы он пребывал в глубочайшей депрессии. Во всяком случае, весь этот месяц энергия из него хлещет так, как раньше мне и не снилось. Он двух минут не может посидеть, чтобы чем-нибудь не заняться. Несмотря на выматывающие уроки борьбы, он успел подновить дом, собрать себе и мне по смешному муданжскому автомобилю, а теперь в бешеную рань, пока я сплю, возится в мастерской с каким-то летательным аппаратом. Бук стоит-пылится в спальне, его уже давно никто не открывал. Хозяин начитался за пятнадцать лет, и теперь хочет активной деятельности. Вечером, конечно, в койку падает замертво, но зато никаких дурных снов. Просыпается ещё затемно, я, естественно, тоже вскидываюсь, далее следует бурное и насыщенное исполнение супружеского долга, после чего я остаюсь спать, а он убегает готовить завтрак и мастерить свою авиетку.

   За завтраком я имею удовольствие созерцать его счастливую физиономию, а потом он укатывает на тренировку. Я ещё некоторое время просыпаюсь, что-то жую и тыкаю в бук, после чего прогулочным шагом отправляюсь к целителю.

   Он оказался неплохим мужиком, достаточно вменяемым и сообразительным, правда, нечеловечески любопытным. Мы с ним затеяли фундаментальный проект перевода на муданжский язык Большой медицинской энциклопедии, но дело движется невероятно медленно, потому что многие описанные там болезни и симптомы здесь вообще неизвестны, да и словарного запаса мне не хватает, чтобы их толком описать. Целитель живёт в забавном домике, больше похожем на башню, а кабинет для наших занятий находится на верхнем, третьем этаже. Поскольку для муданжского дома три этажа -- это много, то там даже устроен лифт, чему я очень рада: потолки-то высоченные. Так вот, в кабинете окна представляют собой витражи с обнажёнными женским и мужским телами и просвечивающими сквозь них схематичными органами. Сверху всё это великолепие снабжено надписью "Карта частей мужа" и "Карта частей жены". По мере того, как мой словарный запас пополняется, а работа над энциклопедией движется, "Карты" обрастают липкими листочками с надписями на двух языках, как что называется.

   Параллельно мы также пытаемся установить, какие тут известны лекарственные травы, от чего их применяют и насколько это действенно. Результат иногда просто потрясающий. Например, подорожник здесь -- такая же обычная трава, как у нас, но о его целебных свойствах муданжский коллега ничего не знал. Зато обнаруживаются какие-то неизвестные мне доселе растения, с помощью которых в два приёма лечатся вообще все венерические заболевания, включая СПИД, хотя как именно они работают, целитель объяснить затруднился. Не знаю, насколько вообще правда всё, что он мне рассказывает. Не очень-то мне верится в научность их методов исследования.

   Обедать я иду в "Щедрого хозяина", где меня встречает радостная Орива. С ней мы тоже некоторое время перетираем за недуги и целительство. На полноценные уроки мне пока не хватает языка, но она девка способная и очень хочет научиться, так что посредством картинок и скульптур из теста мы всё-таки приходим ко взаимопониманию.

   С ней меня свёл Старейшина Унгуц. Он вообще как-то ненароком взял нас под свою опеку. То есть, насколько я понимаю, Азамата он и раньше привечал, а теперь и меня за компанию забрал под крылышко. Своих детей-то у него нет, погибли по разным причинам. Остался взрослый внук-наёмник, летающий чёрт знает где, и внучка пяти лет от роду, воспитанию которой дедуля и посвящает весь свой досуг.

   Ориву он привёл к нам домой без предупреждения на следующий день после боёв. Азамат был на заднем дворе и разделывал ягнёнка, так что дверь открыла я, по уши в тесте и с капустным ножом наперевес. О том, как у них положено встречать гостей, у меня были довольно смутные представления, так что я решила по крайней мере не врать. Здрасьте, говорю, гости дорогие, если часок посидите на диванчике, то как раз дождётесь обеда. Унгуц чуть с крыльца не рухнул, так хохотал, а Орива вытаращила на меня огромные сияющие глаза и выпалила, что будет абсолютно счастлива, если я возьму её в обучение. Я говорю, это замечательно, но давайте вы в дом войдёте, чаю попьёте, а потом уже будем важные дела обсуждать. Дедуля Унгуц в своей любимой манере покудахтал про "ишь ты деловая" и "врасплох не застанешь". Они вошли, расселись, я им чаю сообразила и обратно на кухню втянулась плюшки лепить. Кухня у нас к гостиной впритык, так что я вроде бы и не ушла никуда, и разговор могу поддерживать, насколько я вообще могу поддерживать разговор на муданжском. И вот, Старейшина Унгуц принимается у меня выяснять.

   Ты, говорит, роды принимать умеешь?

   Умею, говорю. Двадцать два раза принимала.

   Он косится на меня сквозь дверной проём, ворчит, что-то мало, дескать, обычно повитухи к моим годам уже на вторую сотню заходят.

   Так, дедуль, говорю, у меня профиль другой. Уметь-то я умею, но зарабатываю обычно тем, что режу -- и для большей наглядности ножиком ему машу.

   Он всё смеётся. Сколько ты, спрашивает, училась?

   Я говорю, в двенадцать лет начала, в восемнадцать меня к первому больному пустили, потом ещё три года под присмотром работала, а потом ещё семь лет без присмотра.

   Смотрю, Орива малость приуныла. Поясняю, что годы земные почти вдвое короче. Потом они некоторое время пересчитывают... Это соотношение календарей меня просто убивает, кстати. Я до сих пор живу по земному, иначе рехнусь. Недель у них вообще нет, а месяцев почти двадцать два, причём это "почти" каждый год меняется. Они ведь честно считают свои месяцы по лунным циклам, а лун-то три... В общем, я только знаю, что муданжский месяц примерно равен земному плюс-минус два дня, а от Белого дня отсчитывают новый год и, соответственно, новый месяц. Азамат сделал мне какое-то мудрёное хронометрическое устройство, где надо крутить круги, но я всё время забываю, как им пользоваться. Тогда он мне написал программку, в которую можно ввести земную дату и получить муданжскую или наоборот. Эту драгоценность я залила в мобильник, на чём моё календарное образование и закончилось.

   В общем, пока гости считали годы, пришёл Азамат и застыл в дверях веранды, как памятник самому себе.

   Здравствуйте, говорит, Старейшина Унгуц, а что же вы не предупредили?

   Старейшина хихикает и говорит, да я хотел предупредить, а твоя супруга нас сразу за чай усадила, что ж мы, возражать будем?

   Оказывается, у них если хочешь к кому-то в гости прийти, надо заранее лично явиться и попроситься. По телефону или через Сеть предупредить нельзя, это невежливо, обязательно самому прийти. Вот если к себе кого-то зовёшь, то это и по телефону можно. Ну так кто ж их знал?

   Впрочем, из всех нас неудобно было только Азамату, который предпочёл бы к приходу гостей в доме прибраться. Ну да ничего, пускай привыкает. Я и порядок -- вещи плохо совместимые в одном доме. А Старейшина Унгуц всё хихикал и намекал, что всё ещё неплохо обернулось, а то я ведь могла непрошенных гостей и вовсе на порог не пустить. Да и когда бы им ещё довелось земных плюшек попробовать?

   По итогам обеда было решено, что Орива будет и дальше работать в "Щедром хозяине", потому что на обучение уйдёт много лет, а жить на что-то надо. Я же постараюсь первым делом обучить её всему, связанному с родами, а уж потом, если мы обе захотим, перейти к прочим областям. Меня это тоже устраивало. Когда-то ведь и самой рожать придётся, и лучше чтобы под рукой была акушерка, которой можно доверять. Ещё мы решили, что платить за обучение она мне не будет, потому что я пока не настолько хорошо владею языком, чтобы полноценно преподавать, но зато она будет бесплатно мне ассистировать, когда я буду кого-нибудь лечить. Насколько я поняла, это на Муданге нормальная практика для индивидуальных учеников.

   Орива от меня была в полном восторге, в основном из-за того, что она назвала смелостью. Я, дескать, не стесняюсь ни своей работы, ни своего дома, ни даже того, что не знаю, как принимать гостей. Я на это высокомерно приподняла бровь и (уже гораздо менее высокомерно в силу языковой беспомощности) заявила, что стесняться должны те, кто не способен сам себя обеспечить, что если кому мой дом не нравится, то я их не заставляю тут сидеть, а что касается правил гостеприимства, так я по своим, земным действую, так относитесь к ним, как к плюшкам. Орива, которая, видимо, сильно комплексовала из-за своей чрезмерной по муданжским представлениям самостоятельности, просто возликовала и сообщила, что намерена стать моей лучшей подругой вот прямо сейчас и навсегда. Унгуц одобрительно посмотрел на неё, Азамат влюблённо посмотрел на меня, в общем, все расстались очень довольные. Кстати, у Азамата хунь-бимбик ничуть не хуже, чем у Тирбиша получаются.

   Так что теперь я регулярно совмещаю обед с просветительской беседой и демонстрацией накопанных в Сети фотографий по теме. Прочие посетители "Щедрого хозяина" иногда заглядывают в экран бука, над чем это прогрессивные дамы там склонились, но, кажется, не понимают, что на фотографиях, а то бы едальня могла понести убытки.

   А вот после встречи с Оривой начинается мой локальный ад под названием женский клуб.

   Женских клубов в городе много, но, как меня уверяют все, к кому я успела с этим пристать, они абсолютно одинаковые. Смысл клуба в том, что собираются по пять-шесть замужних тёток и коротают вечерок за рукоделием и беседой. Это, конечно, не ужас какое обязательное мероприятие, но это фактически единственное место, где может происходить светское общение. Замужние женщины на Муданге никогда не работают, если их мужья хоть на что-то годятся. Праздники у муданжцев сильно ритуализованы и проходят обычно под открытым небом. Там можно потанцевать и попеть, вкусно поесть и выпить, продемонстрировать детей и подаренный матерью или сестрой кафтан. Но вот поговорить там не особенно получается, да и не дело в праздник болтать попусту. Есть ещё семейные праздники -- дни рождения, годовщины свадьбы, дни поклонения семейным богам-покровителям, дни посещения могил предков и ещё всякие другие дни, в которых я не успела разобраться. Но в такие дни в дом вообще чужих не пускают, только семью, а в понятие семьи у муданжцев входит только супружеская чета с детьми, ну или ещё если у кого из супругов есть неженатый брат или незамужняя сестра. Даже родители -- это уже пренебрежительное хматан, седьмая вода на киселе. А приглашать много гостей просто так на посиделки и вовсе не принято.

   Вот и получается, что бедным тётенькам нужны специальные клубы, чтобы пообщаться. Внешне клуб -- это такая банька, втиснутая между чьей-нибудь оградой и улицей на ничейной земле. Внутри там мягкие лавки, стол, яркое освещение и чайные принадлежности. Сладкое к чаю каждая прихватывает с собой, у кого что дома есть. Приходить можно в любое время, в клубе почти весь день кто-то есть, дома-то скучно.

   У клуба есть и другая функция -- информационная. Во-первых, здесь всегда можно услышать и обсудить свежайшие сплетни, а во-вторых, если ты ходишь в клуб, значит, выставляешь свою жизнь напоказ, тебе нечего скрывать и стесняться, значит, ты добропорядочная гражданка. Именно поэтому Алтонгирел мне и велел обязательно сюда наведываться, и лучше ежедневно. Никаких возражений у меня это не вызвало, а уж с тех пор как Азамат стал пропадать на тренировках день напролёт, мне и вправду стало особо нечего делать дома.

   Мой первый визит в клуб вряд ли когда-нибудь сотрётся из памяти. Это было на третий день после боёв. Я уже ловила на себе озадаченные взгляды соседок, недоумевающих, чего это я всё где-то бегаю с таким деловым видом, а в клуб не иду. И вот я пришла, вся такая нарядная, с корзинкой печенья и вязанием. Это было ближе к вечеру, солнце начинало задумываться о том, чтобы сесть.

   -- Здравствуйте, -- говорю я пятерым собравшимся в тот день дамам. -- Я Элизабет, жена Байч-Хараха из Глубокого дома, пожалуйста, позаботьтесь обо мне.

   Это приветствие я, конечно, не сама выдумала. Азамат мне его написал и повторил четыре раза, а потом ещё заставил отрепетировать, чтобы я не заржала в середине. Глубоким наш дом называется потому, что стоит далеко от парадной калитки, глубоко в саду. А просьба позаботиться -- это ужасно формальный способ нового жильца поздороваться с соседями.

   Меня встретило гробовое молчание под аккомпанемент изучающих взглядов. А потом дамы вдруг резко отвернулись от меня и принялись разговаривать между собой.

   -- Я же говорила, что она придёт.

   -- Да кто бы с тобой спорил! Мы только не знали, когда.

   -- Одета хорошо.

   -- Неужели настоящая землянка?

   -- Муж у неё кошмарный, конечно...

   -- Да, и как бедняжку угораздило?

   Азамат много раз уже мне говорил, что муданжцы всегда так делают: когда стесняются говорить с человеком, начинают говорить друг с другом о нём. Это чудовищно неприятно, но даже Азамат, по-моему, не совсем осознал, почему. Ему это кажется вполне естественным. Однако перемывание костей дорогого супруга я тут терпеть не намерена.

   Я громко кашляю, водружаю на стол свои печенюшки и сажусь на ближайшее свободное место, как водится, без приглашения. Кстати, этот вопрос я тоже прояснила. Оказывается, человек должен сам выбирать, стоять ему или садиться, и если садиться, то куда, потому что всем этим он выражает определённую степень вежливости по отношению к окружающим. При этом в каждом интерьере все сидячие места очень чётко расположены с точки зрения почётности, это определяется высотой, удалённостью от двери, удобством, приближенностью к хозяину дома или самому красивому из присутствующих. А в едальнях и на праздниках специально не делают сидений, чтобы все гости чувствовали себя одинаково важными персонами.

   Я сажусь как середнячок -- рядом с дверью, но место удобное и напротив меня довольно симпатичная дамочка.

   -- Угощайтесь, -- говорю с благожелательным видом.

   Дамы с любопытством заглядывают в мою корзинку.

   -- Я таких никогда не видела, -- говорит одна.

   -- Это земной рецепт, -- отчеканиваю я специально выученную фразу.

   Они снова на меня воззряются, как конгресс стоматологов на особо лихо закрученный зубной корень.

   -- Ты что, сама пекла? -- с ужасом и недоверием спрашивает одна, от удивления растеряв всю свою застенчивость сразу вместе с вежливостью.

   -- Ну да, -- пожимаю плечами.

   -- Тебе что, делать нечего? -- спрашивает другая в том же тоне.

   -- Я люблю готовить, -- непробиваемо отвечаю я. К этому я тоже была готова.

   Они переглядываются и осторожно пробуют печенье. Оно им приходится по вкусу, и постепенно обстановка разряжается. Мне даже сообщают, что у меня хорошо получается.

   -- Ты, наверное, одна жила, вот и привыкла готовить, да? -- находит рациональное объяснение моей причуде дама напротив. Я неопределённо киваю.

   Меня угощают чаем и всякими местными сластями, я старательно хвалю поваров моих соседок. Дамы выглядят очень довольными и советуют мне, кого лучше нанять в этом качестве, а кого нельзя пускать в свою кухню ни в коем случае. К этому я тоже готова; я им сообщаю, что если мне понадобятся услуги повара, я привлеку Тирбиша. Это заявление зарабатывает мне восхищённо-одобрительный возглас "О-о-о-о-о!" и тема поваров затухает. То-то.

   Я решаю, что настал подходящий момент, чтобы закинуть удочку на интересующую меня тему -- не поучит ли меня кто-нибудь шить муданжскую одежду.

   -- А кому ты хочешь шить? -- оживляются дамы с таким откровенным подтекстом, что я начинаю чувствовать себя добычей стервятников.

   -- Да всем... -- мямлю я. -- Мне бы научиться, тогда уж буду думать, кому...

   В конце концов, если они меня научат, почему бы и им не сделать что-нибудь? Раз уж тут это так ценится...

   Дамам идея нравится. Они извлекают свои текущие проекты -- у кого шитьё, у кого вышивание, показывают мне, сыплют швейными терминами, я ничего не понимаю, говорю им об этом раз тридцать, в итоге мы решаем, что завтра в то же время они принесут разной самошитой одежды, и я выберу, что из этого я хочу научиться делать первым номером.

   Постепенно они успокаиваются и принимаются за своё рукоделие. Я тоже достаю вязанье. Они расспрашивают меня чуть-чуть, но я мало что могу сказать о материале и способе вязки. Скоро им надоедает выслушивать мои мучительные и корявые объяснения, и они начинают разговаривать между собой на свои темы, практически не обращаясь ко мне.

   Вот упомянули какую-то общую знакомую.

   -- Да она уже четвёртого рожает. Это ж надо было за такого выйти -- только успеет одного родить, а муж уже на следующего накопил. Я ей говорю, требуй больше! А она: да ладно, зато он довольный всё время, меньше пристаёт.

   Все хохочут. Интересно, у парня как, если довольный, то не хочется? Или просто налево ходит?

   -- Мой вот тоже почти уже накопил, -- вздыхает моя ближайшая соседка. -- Прям не знаю, что делать. Я первого-то еле родила, потом месяц не вставала. Даже страшно... К той же повитухе ни за что не пойду.

   -- Приходите ко мне, -- говорю. -- Я это тоже умею.

   -- Ты повитуха? -- удивляются они.

   -- Ну, я, вообще-то, целитель, но роды принимать тоже умею.

   В муданжском сознании это совсем разные профессии.

   Конечно, теперь приходится долго объяснять, как на Земле организовано образование, да почему я должна работать, да неужели такая кошмарная работа может нравиться, и всё в таком духе. Лучше бы уж молчала, разбирались они тут как-то без меня до сих пор... хотя это и ужасно эгоистичный подход.

   -- Кошмар! -- восклицает моя соседка. -- Ты шьёшь, готовишь, работаешь, и в придачу к этому такой жуткий муж!

   -- Ужасно, -- вторит ей другая. -- Как же он так тебя обманул?

   -- Такой урод отвратительный! -- стонет третья.

   -- Да ещё изгнанник! -- напоминает четвёртая.

   -- Небось и денег нет, потому тебе и приходится работать, -- предполагает пятая.

   Я изо всех сил сжимаю зубы в надежде, что сейчас они заткнутся хоть на секунду и дадут мне вставить по возможности вежливое слово. Как бы не так.

   -- Мерзкий, гадкий мужик, мало того, что женился обманом, так ещё и наживается за твой счёт!

   -- Вот паразит! Да таким, как он вообще размножаться нельзя!

   -- Не даром от него родной отец отрёкся!

   Это становится последней каплей. Я непослушной рукой заталкиваю вязание в корзинку и встаю.

   -- Прошу прощения, -- говорю сквозь стиснутые зубы, -- но если вам так неприятно со мной общаться, вы могли бы мне об этом прямо сказать. Совершенно необязательно поливать дерьмом моего мужа!

   Я всё-таки срываюсь на крик, что плохо, потому что я и так говорю с акцентом и ошибками.

   Они замирают в недоумении настолько искреннем, что я даже не выскакиваю из клуба, хлопнув дверью, как только что собиралась.

   -- Ты что, обиделась? -- догадывается старшая.

   -- Нет, знаете, я просто в восторге! -- отвечаю ядовито, и тут же об этом жалею. Могут ведь и не просечь иронии...

   Немая сцена продолжается, когда вдруг одна из дам охает, хлопает в ладоши и привлекает всеобщее внимание. Другие склоняются к ней, она что-то шепчет, я не разбираю, но, кажется, там мелькает имя Алтонгирела. Только этого не хватало мне для полного счастья!

   Старшая с подозрением что-то переспрашивает, потом откашливается и обращается ко мне:

   -- Ты... не любишь, когда о твоём муже плохо говорят?

   На сей раз я нахожу в себе силы ответить чётко и ясно.

   -- Да, я этого очень не люблю. Мне удивительно, что вы вообще об этом спрашиваете.

   Они снова переглядываются.

   -- Не обижайся, -- говорит мне старшая дама. -- Мы просто хотели тебя подбодрить.

   -- Тебе надо поговорить об этом с духовником, -- советует моя соседка.

   Вы хотите мне сказать, что это -- тоже культурная фишка? Ребят, да я же тут загнусь... Ладно, поговорить с кем-нибудь вменяемым надо обязательно, а оставаться здесь решительно невозможно.

   -- Обязательно поговорю, -- отвечаю. -- Доброй ночи.

  

   Домой я приплелась в подавленном состоянии. По-хорошему, надо было им всем в рожи плюнуть, но после моей выходки на боях Алтонгирел уже трижды мне мозги компостировал, чтобы держала себя в руках. Унгуц, правда, кажется, считал, что так этому старому хрену и надо, да и ничего особенно ужасного я не сделала. Ну вернула ему бормол. Я так понимаю, это значит примерно "я тебя ненавижу". Ну прилюдно -- значит, унизительно. Его авторитет от этого сильно пострадал, особенно после того, как распространилась весть, что я и есть та самая девочка, про которую он всем уши прожужжал. И что, хотите сказать, он этого не заслужил? Да идите вы.

   Но дело было не в Алтонгиреле, конечно. Покидая наш дом вместе с Оривой, Унгуц мне строго указал, чтобы я объяснила мужу, что там произошло вчера, пока он получал награды. Дескать, поступила-то ты, может, и правильно, но и расхлёбывать это тоже тебе. И не хватало ещё, чтобы Азамат от кого другого узнал. Можно подумать, я сама всего этого не понимала... хотя хорошо, что Унгуц на меня надавил, а то бы ещё не знаю сколько оттягивала момент.

   В общем, в тот же вечер выложила я Азамату свою нехитрую историю.

   На известие, что я и есть та самая девочка, он отреагировал на удивление спокойно.

   -- Ты знаешь, я даже что-то такое подозревал, -- ухмыляется, смотрит ласково. -- Ты же не думаешь, что я могу счесть тебя виноватой в моих несчастьях?

   -- Да я, в общем-то, никаким боком туда, но в принципе неприятный осадок остаться может...

   -- Ну что ты! -- и тянется обнять.

   -- Подожди, -- говорю, -- это ещё не всё.

   А вот то, что я прилюдно поругалась с его папенькой, Азамата огорчило даже больше, чем я ожидала. Я понимала, что он не обрадуется. Даже когда я направлялась наперерез Аравату, заготавливая гневную тираду, я прекрасно понимала, что делаю это не для Азамата, а для себя. Он бы, конечно, предпочёл, чтобы все жили в мире друг с другом. Но есть вещи, которых я не могу. Не то чтобы я была особенно принципиальной. Скорее я просто слишком импульсивна. Если бы Арават мне попался хотя бы через день после того, как я узнала о своей роли в истории Азамата, я бы по крайней мере поговорила с ним наедине. Не потому, что он этого заслуживает, а потому, что Азамат всё ещё его уважает. Но что сделано, то сделано.

   -- Ну, Лиза... -- Азамат морщится и отворачивается. Надолго замолкает. Вздыхает. Я жду. Я просто вижу, как он хочет меня обругать, как он бесится внутри, но не даёт этому выхода, потому что боится меня обидеть. А я ему хочу сказать... ох, что я ему хочу сказать! И внезапно я очень ясно вижу, что мне с этим человеком предстоит прожить много долгих сложных лет, и я не смогу всё это время молчать, и он не сможет. И в какой-то момент, когда мы поругаемся из-за ерунды, это всплывёт, и будет очень страшно. Потому что когда понимаешь, что человек давно на тебя обижается, начинаешь сомневаться в искренности всего хорошего, что он тебе говорил и делал.

   Сейчас тоже страшно. Но надо, надо.

   -- Он сволочь и заслужил это. Вернее, это так, фигня, заслужил он гораздо больше!

   -- Ты его не знаешь...

   -- И поэтому могу судить объективно.

   -- Но ведь без него ты не смогла бы увести корабль!

   -- Да, и мне очень обидно, что внешне хороший человек оказался такой дрянной личностью.

   -- Лиза, перестань, пожалуйста! -- он чуть повышает голос.

   -- Нет, не перестану! Я не понимаю, как ты можешь его защищать после того, что он с тобой сделал!

   -- Он мой отец!

   -- Нет.

   -- Что нет?!

   -- Он от тебя отказался! Ты понимаешь это вообще? Ты представь, вот будут у нас дети. Что такое мог бы сделать твой ребёнок, чтобы ты от него отказался?!

   -- Да как ты можешь так сравнивать? У него нас могло быть сколько угодно, а я...

   -- У тебя их тоже может быть сколько угодно, тут нет никакой разницы! Просто он тебя убедил с детства, что может делать с тобой всё, что хочет, а ты всё равно должен уважать его решение! Ты представь, как он должен был к тебе относиться, чтобы от тебя отречься!

   -- Это неважно, Лиза, неужели ты не понимаешь? -- он встаёт и принимается метаться по комнате.

   -- Это важно! Потому что или он полный идиот, или он тебя ненавидел! Ты это понимаешь?

   -- Да! Нет! Я не хочу! -- останавливается. Наконец-то смотрит на меня. -- Я не хочу так думать. Я не хочу, чтобы он меня ненавидел.

   -- И предпочитаешь притворяться, будто это ты виноват? Азамат, от того, что ты и дальше будешь ему кланяться, он не начнёт относиться к тебе лучше.

   Он падает обратно на диван и трёт лицо.

   -- От того, что ты его обругаешь, я не стану относиться к нему хуже. Я умом понимаю, что он неправ. Я понимаю, что сам бы никогда так не поступил. Но я всё равно... хочу, чтобы он меня простил.

   -- Нет, -- говорю, придвигаясь поближе и заглядывая ему в лицо. -- Ты хочешь, чтобы он попросил прощения.

   Он долго молчит, шаря невидящим взглядом по комнате.

   -- Может быть, -- говорит он наконец. И вдруг спохватывается. -- Значит, ты понимаешь, что я хотел бы с ним помириться?

   -- Конечно понимаю.

   -- Тогда зачем ты мне рассказываешь, какой он плохой? Мне ведь это неприятно!

   -- Чтобы ты перестал сдерживаться, покричал на меня, выяснил, что я тебя понимаю и люблю со всеми твоими закидонами.

   Азамат высоко задирает брови и намеревается сказать что-то ужасно язвительное о моих манипуляциях, но ему не дают. В нашу гостиную внезапно врывается Алтонгирел с воплем:

   -- Вы чего орёте на всю улицу?! Вы что, поссорились?! Азамат, ты сдурел?!

   Я уже совсем собираюсь сказать какое-нибудь хамство, но тут Азамат наклоняется ко мне, и мы долго выразительно целуемся. Я успеваю забыть, что Алтонгирел вообще тут есть. Но Азамат напоминает.

   -- Он -- тоже мой закидон, -- говорит. -- Не надо с ним ругаться. Договорились?

  

   Так вот, иду это я из клуба и думаю, вот чёрт, и бабам противным в рожи не плюнула, и в рамках приличий не удержалась. Уж надо было или всё терпеть, или устроить полноценный скандал. А то ни нашим, ни вашим. И Азамат сейчас ещё скажет, что не надо было с ними ругаться, тут ведь так принято. А то ещё начнёт мне доказывать, что они были правы. И что-то мне с каждым днём труднее его любить сквозь весь этот Муданг, прости господи.

   Захожу домой -- а там гости. Алтонгирел, Эцаган и Тирбиш. Интересно, а меня, значит, не позвали? И по каким соображениям? Эцаган вообще, кажется, не рад меня видеть.

   -- О, Лиза, ты уже вернулась? -- задаёт бессмысленный вопрос Азамат, входя с кухни с тарелкой какой-то еды.

   -- Нет, я тебе мерещусь, -- ворчу я, роняя свою телесную оболочку в кресло, предварительно выкинув из него пенковую упаковку от нового сервиза. Мужики загадочно переглядываются.

   -- Ну как клуб? -- продолжает идиотские вопросы Азамат.

   -- А то ты не видишь, что я в восторге!

   Нет, он что, нарочно?

   -- Вижу, вижу, -- говорит он примирительно. -- Просто интересно, чем они тебе так досадили? Вроде все приличные женщины...

   Мне очень много чего хочется сказать, но я сдерживаюсь при гостях. Конечно, все свои, и меня они видели в состоянии похуже, чем сейчас. Но всё-таки... так и истеричкой прослыть недолго, если буду по каждому поводу при всех сцены устраивать. Да и объяснять опять, почему меня так задевает, когда оскорбляют Азамата, я немного стесняюсь. Алтонгирел мне и так украденную душу всё время припоминает.

   Азамат нависает над спинкой кресла и гладит меня по голове, его коса ложится мне на плечо.

   -- Ну рассказывай уже, любопытно ведь, что ты с ними не поделила.

   -- Что-что... -- отмахиваюсь. -- А то сам не знаешь. Тебя, естественно.

   -- А поподробнее?

   -- Да ничего интересного. Начали тебя опускать. Один раунд я выдержала, но потом... в общем, они реально отвратительные вещи стали говорить. Я встала, сказала, типа, не хотите меня видеть, так и скажите. Они, видимо, не поняли, чего это я. Потом пошушукались и говорят такие, сходила бы ты к духовнику. Не знаю уж, зачем. Ну я попрощалась и ушла.

   -- И что, даже никого не побила? -- с каким-то даже разочарованием уточняет Алтонгирел. -- И уродкой не обозвала?

   -- Ну я, конечно, очень хотела, но как-то... в общем, можешь считать, что вы с Азаматом меня выдрессировали. Я решила сначала поинтересоваться, нет ли и тут какой-нибудь культурной заморочки. А уже потом пойти и придушить их по одной.

   Алтонгирел делает очень кислую рожу. Азамат вдруг принимается хохотать. Тирбиш расплывается в широченной улыбке. Эцаган единственный реагирует вербально:

   -- Так не честно, капитан, вы Тирбишу подсказали!

   До меня наконец доходит. Пенковая упаковка от сервиза, к счастью, не улетела далеко, так что я успеваю настучать ею всем троим прежде чем они осознают, что я вооружена и опасна. Азамат, стратегически занявший позицию за креслом, всё-таки уворачивается.

   -- И сколько же ты поставил, дорогой? -- рычу я, понимая, что догнать и треснуть я его всё равно не смогу.

   -- Ну что ты, Лиза, я не ставил! Это была даже не моя идея. Вот Эцаган с Алтонгирелом продули изрядно, особенно Алтонгирел!

   -- На что он ставил, у меня вопросов нет. А остальные двое?

   -- Тирбиш выиграл, -- охотно повествует Азамат, по-прежнему держась за креслом от меня. -- Он ставил на то, что ты разозлишься, но сдержишься.

   -- А Эцаган?

   -- А я вообще хорошо о вас думал! -- обиженно заявляет Эцаган. -- А вы меня бить! Я ставил на то, что вы ни с кем не поругаетесь и вернётесь в хорошем настроении!

   Ах вот чего он так скис! Погодите...

   -- Хочешь сказать, ты думал, что я стерплю, когда моего мужа обижают? Ничего себе хорошо ты обо мне думал! Да это я тебе ещё мало врезала!

   К сожалению, догнать Эцагана тоже нереально. Приходится швырнуть в него пенкой и наплевать на всё это. Решив, что я снова смирная, мужики рассаживаются по местам.

   -- Лизонька, -- проникновенно говорит Азамат, награждая меня муданжским уменьшительным, -- они не хотели обидеть ни тебя, ни меня. Просто женщинам обычно приятно слушать гадости о своих мужьях от подруг. Это такая женская солидарность. Они на самом деле не думают того, что говорят, они просто так друг друга поддерживают. Можно сказать "ты сегодня хорошо выглядишь", а можно "у тебя муж сволочь", и это будет значить одно и то же.

  

   Вот и живи на этой планете.

  

   Короче говоря, из клуба я не ушла. Хотя на следующий день, едва заявившись, высказала длинную, заранее выученную тираду о том, что у нас на Земле такое совсем не принято, что я это воспринимаю как оскорбление лично мне и что не надо, пожалуйста, плохо говорить о моём муже, потому что он очень хороший человек. Если бы ещё в муданжском языке различались слова "хороший" и "красивый", может быть, меня бы правильно поняли. А так просто решили, что я со странностями.

   Так что в клуб я продолжаю ходить, и меня это не слишком радует. Про Азамата больше никто не заикается, но зато своих мужей они поносят так, что у меня уши вянут. Дольше часа в день я там просто сидеть не могу. А учителя по части кройки и шитья из них тоже не супер, потому что у каждой свои узоры и приёмы, передаваемые из поколения в поколение внутри семьи, и делиться ими с соседками ни одна не хочет. Шов, говорит, должен получиться вот такой. А как его делать -- сама догадывайся.

  

   Вот и лежим мы с Азаматом в "Лесном демоне", грызём сурчиные лапки и треплемся обо всякой фигне. Хотя вообще-то говорить надо о насущном.

   -- Азамат, солнышко, а ты не хочешь куда-нибудь съездить на несколько дней?

   Он моргает на меня как-то обиженно.

   -- Я тебе мешаю?

   О господи, он неисправим.

   -- Я имела в виду вместе съездить, естественно.

   -- А... а куда ты хочешь? На Гарнет?

   -- Да нет, зачем сразу на Гарнет? Просто, из города куда-нибудь. Развеяться. Погулять... У тебя, помнится, табуны какие-то несметные имеются. Да и вообще, я же вижу, как ты смотришь на дорогу из города. Тебе же хочется на природу...

   -- Хочется, конечно, -- вздыхает. -- Я ведь по всему этому больше всего скучал. Таких лесов, как у нас, больше нигде нет...

   -- Ну а чего ты тогда тут дурака валяешь? Давно бы уже выбрались.

   -- Ну так дела...

   -- Подождут твои дела. Пятнадцать лет как-то обходились, уж пару дней-то перебьются!

   -- ...ну и потом, -- продолжает он, не особенно меня слушая, -- сезон сейчас не тот. Это тебе не парк на Гарнете. Там же снег лежит, холодно. Здесь, в столице климат мягкий. А уже даже на северной оконечности Дола, где мои табуны, там совсем неподходящие для тебя температуры.

   -- Я тебе открою страшную тайну, -- говорю. -- В моём городе на Земле зима длится полгода, а где бабушка живёт -- там и все три четверти. И морозы до минус сорока по Цельсию. Так что не надо меня тут запугивать снегом, лучше купи две пары лыж и поедем смотреть на лошадок. И вообще, прежде чем отказывать себе в удовольствии из-за меня, можно хотя бы поставить меня в известность.

   Он довольно улыбается мне через столик.

   -- Лыжи, -- говорит, -- у меня есть. Но я ставлю тебя в известность, что ты вряд ли сможешь на них передвигаться.

  

   Глава 2.

  

   Летательный аппарат, который Азамат конструировал, себя оправдал, хотя я поначалу боялась в него садиться. Больше всего эта штука похожа на жука-оленя, только зелёная и переливается. В ней четыре места, как в машине, хотя и потеснее, чем в муданжских ящиках на колёсах. Взлетает такая штуковина при помощи искусственной антигравитации, то есть, не меняя положения, медленно всплывает метров на пятьдесят, а там уже жмёшь на газ, если так можно выразиться, и летишь рогами вперёд. Азамат объяснил, что это довольно обычный муданжский вид транспорта, удобный в условиях бездорожья. Детали стоят довольно дорого, но если у человека деньги есть, то и такая леталка, скорее всего, имеется. А называется она унгуц. Да-да, ты не ослышалась, наш дорогой Старейшина получил в качестве имени название летательного аппарата. Говорят, он потому только и согласился стать Старейшиной, что всю жизнь мучился, за что же боги ему такое имя дали.

   Еды на двухдневный выезд мы набрали, как на неделю. Тут и всякое солёное-копчёное, и сладкое, и несколько термосов чая, кофе, горячего молока (Азамат его иногда пьёт просто так, бррр) и бульона, термопак с несколькими видами второго и ещё чёрт в ступе, не иначе. Вместе с горой тёплой одежды и дифжир, которую меня заставил-таки взять заботливый муж, получилось столько барахла, что пришлось часть свалить на заднее сиденье, в багажный отсек уже не помещалось.

   -- Ну как же так, Азамат, -- говорю, подпихивая в салон внушительных размеров аптечку, -- неужели ты всегда столько всего с собой таскаешь, когда выбираешься в лес? Или паковаться разучился?

   -- Если бы я один ехал, -- ухмыляется он, -- я бы взял соль, зажигалку и ружьё, а остальное можно на месте добыть. Но тебе нужен комфорт.

   -- С чего ты это взял, интересно? -- ворчу я, хотя уже не так убедительно. Всё-таки спать на снегу без одеяла -- это не есть моё представление об отдыхе. Ладно уж... -- Где твои обещанные лыжи?

   Лыжи прячутся в стенном шкафу в мастерской. Они не очень длинные, зато широченные, из потемневшего от времени дерева, а по нижней стороне подбиты пятнистым мехом.

   -- Ого...

   -- Ты всё ещё уверена в своих силах? -- насмешливо спрашивает Азамат.

   -- Они что, правда деревянные? -- я действительно несколько выбита из колеи этим антиквариатом.

   -- Конечно, вот, посмотри, -- он наклоняет одну лыжу, чтобы я могла пощупать. Она очень гладкая, расписана прямо по дереву какими-то хитрыми узорами, от меха пахнет то ли жиром, то ли дёгтем.

   -- Такие старые... Они не развалятся?

   -- Ну что ты! -- он смеётся. -- Такие лыжи несколько поколений служат. Их ещё мой дед делал, а он сам был первоклассным охотником и в лыжах толк знал. -- Азамат ласково поглаживает свои сокровища по выгнутым спинкам. -- Мне их отец на совершеннолетие подарил.

   Тут он резко и неловко замолкает. Интересно, сколько мы ещё будем об это спотыкаться...

   -- Ладно, -- говорю, -- я верю, что это хорошие лыжи. Только ты мне покажешь, как на них правильно ходить, а то придётся меня на горбу таскать.

   -- Обязательно покажу и объясню, -- серьёзно кивает он.

   Лыжи чудесным образом помещаются в переполненный багажник вдоль брюха нашего жучка, и мы наконец-то грузимся. Азамат жмёт на кнопочку, и над нами прямо из воздуха сгущается прозрачный купол, он же лобовое стекло, а рога становятся прозрачными.

   -- Как тебе? -- с плохо скрываемой гордостью спрашивает Азамат.

   -- Круто... -- говорю. Видимо, он долго работал над этой фишкой, надо же как-то похвалить.

   -- Обычно крыша выезжает из задней стенки, но так почему-то всегда женские юбки и косы прищемляет. Так что я это модифицировал.

   Ну, я, конечно, не в юбке, а коса из нас двоих только у него, ну да ладно, старался человек.

   -- Здорово придумал, -- говорю. -- А так в ней не застрянешь, если случайно руку сунуть, пока она появляется?

   -- Нет, -- смеётся Азамат и принимается мне объяснять, как это работает и почему застрять в крыше никак нельзя. Я даже понимаю. Но пересказать точно не могу.

   Тем временем мы отрываемся от земли и всплываем вертикально вверх, вот уже и крыши домов внизу видны, а вот уже и полгорода. Азамат мягко, почти незаметно трогается с места, и мы плывём над рекой прочь из кольца скал, на север, к свободе.

  

   Чтобы добраться до наших владений, надо пропахать полконтинента, правда, к счастью, поперёк, а не вдоль. Азамат обещал, что это займёт четыре-пять часов, если будет хорошая погода. Погода сегодня ничего, оба солнышка исправно светят, правда ветер суровый, так что Азамат держится поближе к земле, где не так сдувает.

   Дол, на берегу которого пасутся призовые табуны, -- это очень большое почти пресное озеро. Азамат говорит, что пить из него не очень приятно, хотя и можно, а если в нём плавать, то ощущения, как от пресной воды. Сейчас, правда, плавать не сезон.

   Мы довольно рано встали, чтобы долететь засветло и ещё успеть там погулять, так что теперь меня клонит в сон, но мне жалко Азамата, который за рулём, естественно, спать не может, так что я пытаюсь поддерживать разговор. Говорим мы теперь с ним вообще забавно: я почти всё время на всеобщем, а он почти всё время на муданжском. Я сама попросила так сделать, чтобы побыстрее учить язык, но безумие получается изрядное, потому что мне всё время приходится вставлять местные названия продуктов, одежды, утвари и прочего, а ему -- родственников и всякие душевные состояния, для которых в муданжском очень неразвитая терминология.

   -- Как твои воины? Учатся хоть чему-нибудь?

   -- Учатся, и неплохо. Тех, которые ни на что не годились, я на прошлой неделе попросил нас покинуть.

   -- Неужели? Прям вот так и попросил? -- мне действительно трудно себе представить, чтобы Азамат кого-то выгнал, пусть даже в вежливой форме.

   -- Ну а что делать? -- тут же смущается он. -- Люди время тратят, я тоже, а толку никакого... Конечно, считается, что мужчина должен смыслить в военном деле, но ведь это дано не всем.

   -- Да нет, я только за! Ты и так за троих пашешь, ещё не хватало всяких бездарей на себе тянуть. Я просто удивилась, что ты на это решился, ты ведь всегда такой... покладистый.

   Он косится на меня с кривой ухмылкой.

   -- Лиза, видишь ли, есть люди, которые мне дороги, и с ними я действительно стараюсь по возможности соглашаться. Это не значит, что кто угодно может навязать мне свои предпочтения.

   -- Да я верю, верю! -- быстро киваю я. -- Только когда в следующий раз будешь кого-нибудь выгонять, позови меня посмотреть, а? Мне любопытно.

   -- Хорошо, -- усмехается он. -- Думаю, как раз в ближайшие дни назреет необходимость. Ты вот лучше скажи, тебе никто не докучает?

   -- Кроме дам из клуба?

   Азамат закатывает глаза.

   -- Ясно, -- вздыхаю. А кто мне ещё может докучать? Мужики, конечно, не всегда приятно реагируют на моё появление на улице. Многие свистят, обсуждают меня вслух, иногда рыгают, проходя мимо. Это всё, конечно, противно, но я точно знаю, что они меня не тронут. Если уж Азамат, который так надо мной трясётся, говорит, что никто не посмеет меня и пальцем коснуться, то мне и правда нечего бояться. Правда в "Щедром хозяине" мелькает этот мужичок... мелкий, по муданжским меркам, бритый, всегда очень ярко одет. Он там тоже обедает, как я, и в то же время. И потом, мне кажется, я его несколько раз видела около клуба... На всякий случай излагаю всё это Азамату.

   -- Да-да, -- кивает он угрюмо. -- Он не просто тебе попадается, он весь день за тобой ходит.

   -- А ты откуда знаешь? -- выпаливаю я, ещё не окончательно осознав сказанное.

   -- Попросил Эцагана за ним последить. Этот "мужичок" уже ко мне подходил с разговорами на тему, кто чего достоин. Я помню, как ты к этому относишься, так что сказал ему, что его мнение никого не интересует. Теперь либо он от тебя отвяжется, либо придётся подоходчивее объяснить...

   -- Ну нифига себе! Всё самое интересное -- и без меня? Нет, ты когда ему объяснять будешь, обязательно меня позови, я хочу это видеть!

   Я серьёзно очень плохо себе представляю, как это Азамат кому-то "объясняет подоходчивее". Бои -- боями, но чтобы он всерьёз кому-то вред причинил...

   -- Ты что-то нынче кровожадная, -- усмехается он. -- Неужели твои подруги в клубе всё ещё про меня высказываются?

   -- Какие они мне подруги! -- взвиваюсь я. -- Эти курицы бесполезные, от них никакого толку! Сидят, мужей своих поносят. И ведь, небось, неплохие мужики! Это кошмар какой-то просто. Я туда иду каждый раз, как наказание отбывать, непонятно за что. Последнее время ещё придумали мне кличку, а я понятия не имею, что она значит.

   -- А чего ж меня не спросила? -- хмурится Азамат.

   -- Забыла. Я тебя вижу-то за ужином и утром, и мне как-то не хочется с тобой об этих дурах разговаривать. Хоть бы кто-нибудь с болячками обратился, я бы хоть поработала, а так вообще непонятно, на что всё время уходит.

   Азамат хмурится ещё сильнее.

   -- Так что за кличка?

   -- Хесай.

   Мне померещилось или он зарычал?

   -- Скажи им, что зависть глаза выедает.

   Ого! Чем же это они меня приласкали, что дорогой супруг так обозлился?

   -- Что это значит-то хоть объясни.

   -- Устрица, -- цедит он сквозь зубы. Я молчу и жду продолжения. Оно следует после паузы. -- Так называют женщин, которые получают удовольствие от секса.

   -- Чудесно, -- хмыкаю я, -- а чего ты так злишься?

   -- Во-первых, хотел бы я знать, откуда они это про тебя взяли. Я ни с кем не обсуждал наши личные дела.

   -- Я сама могла что-то такое сказать, -- пожимаю плечами. -- А что, это надо хранить в тайне?

   Он тяжело вздыхает.

   -- Видишь ли... устрицы настолько любят это дело, что им абсолютно всё равно, с кем. Ты и так у всех на устах, а если они ещё решат...

   -- Ну Азамааааат! -- взвываю я, -- ну надо же было предупреждааааать!

   -- Да понимаю, -- смущается он, -- но всё как-то кажется, это такие очевидные вещи... Я ведь и сам поначалу думал, что ты... прости.

   Я только качаю головой. То-то он так удивился, когда я потребовала охранять меня от посягательств со стороны других мужиков.

   -- Ну ладно, -- говорю. -- Как мне их убедить, что я не устрица?

   -- Даже не знаю... Понимаешь, у нас есть женщины, которым совсем это не нравится, а есть, только очень редко, такие, которые в любую минуту и с кем угодно готовы. А ты не то, и не то.

   -- Значит, придётся объяснить, что у землян всё по-другому.

   -- И надеяться, что они поверят, -- вздыхает Азамат.

   Как-то это всё грустно. Мы надолго замолкаем, и я начинаю зевать.

   -- Да ты спи, -- уговаривает Азамат. -- Долго ещё лететь.

   -- Я и так почти всё время сплю, когда ты рядом.

   Он снова вздыхает. День вздохов просто какой-то.

   -- Мне надо как-то менять график. А то мы действительно почти не видимся, и получается шакал знает что.

   -- Ну, тебе ведь эти занятия важны, это ведь то, чего ты хотел: тебя уважают, ты всем нужен... э, а почему мы спускаемся?!

   -- Потому что я хочу остановиться.

   Я за всеми этими разговорами даже не заметила, когда мы долетели до снега. Или, может, мы в горах? В общем, тут довольно холмисто и снег лежит везде, ровненький такой, нетронутый. Мы мягко садимся, поднимая облака рассыпчатых снежинок.

   -- Выходи, -- говорит Азамат, отключая крышу.

   -- Куда, мы же ещё не долетели!

   -- Выходи-выходи!

   Я уже ничего не понимаю, но послушно выхожу. Он обхватывает меня за плечи и отводит от унгуца, ближе к склону того холма, на котором мы стоим.

   -- Во-он, видишь, на горизонте горы? Это Ахмадхот. Когда мне было лет четырнадцать, мы с друзьями часто сюда летали зимой покататься по снегу.

   -- И что?

   -- А то, что это очень весело, -- говорит он, и вдруг резко притягивает меня к себе, и мы летим вниз по склону в обнимку, поднимая фонтаны снега. На нас обоих скользкие непромокаемые костюмы, так что разгоняемся мы капитально -- если бы он меня не держал так крепко, я бы порядочно испугалась.

   Наконец мы тормозим, чуть не с головой уйдя в снег. За нами остался очень выразительный след на склоне.

   Азамат смеётся и протирает залепленное снегом лицо.

   -- Боги, что ж ты так визжишь-то?

   -- А что, с горки надо молча кататься? -- я тоже вся в снегу, но отряхиваться пока бессмысленно. Впрочем, не то чтобы я жаловалась. Вот только как теперь наверх выбираться?.. Я еле замечаю мокрый поцелуй в мокрую щёку.

   -- Лиза, -- говорит Азамат внезапно серьёзно, -- пожалуйста, не думай, что чьё-то там внимание и уважение мне важнее, чем ты. Я растерялся поначалу, но продолжаться так не будет. И так целыми днями только и думаю, скорее бы вечер, скорее бы домой и тебя увидеть. Одно время ещё уговаривал себя, что у тебя дела, работа, и я тебе там совсем не нужен. А выходит, у нас даже нет времени новостями поделиться. Это моя вина, и я исправлюсь. Не злись, пожалуйста. Хочешь, обругай меня, только не злись больше.

   Ишь ты, заметил! А я всё гадала, когда меня прорвёт и я ему выскажу всё, что думаю об этом Муданге, об этом браке и о нём лично? Ну раз заметил, то можно сэкономить нервы.

   -- Да живи уж, -- хмыкаю. -- Чё тебя ругать, если сам раскаиваешься? Теперь до следующей глупости любить буду. А сейчас расскажи мне, пожалуйста, как мы будем обратно подниматься?

   -- А вот об этом тебе беспокоиться не на-адо, -- говорит он, сажая меня на плечо. На одно, всю. Вообще-то у меня не такая уж маленькая задница, а на муданжской диете -- так и вовсе... Пока я раздумываю, как это он так балансирует, мы уже наверху. И только я начинаю прикидывать, как бы не натащить в салон талого снега, как мы уже опять летим вниз с горы, я опять визжу, а Азамат хохочет, и снег везде, и небо синее-синее, и жизнь абсолютно прекрасна!

  

   Мы прокатились четыре раза, после чего всё-таки уселись в кабину, предварительно отряхнувшись. К этим костюмам снег не пристаёт, а какой всё-таки попал внутрь, скоро должен раствориться и остаться в фильтре воздухоочистительной системы. Мне страшно подумать, сколько ещё примочек есть у этого агрегата.

   После таких упражнений я всё-таки засыпаю. Это даже отчасти справедливо, потому что Азамат сегодня встал даже несколько позже, чем обычно, а вот я недоспала.

   Когда я продираю глазки, мы уже садимся. В салоне играет музычка, что-то невыразимо прекрасное и вряд ли муданжское, но поскольку мы как раз сели, Азамат всё выключает.

   -- Приехали, -- жизнерадостно оповещает он. -- Вылезаем или сначала по кофейку?

   Я выбираю по кофейку, а ещё по котлете и по плюшке. Я и завтракала сегодня так себе. Над нами по-прежнему синющее небо, которое видно сквозь прозрачную крышу. На сей раз мы на равнине, только кое-где видны небольшие перепады в снежном покрове. Я проглатываю остатки кофе и даю отмашку вылезать.

   Азамат извлекает лыжи и небольшой рюкзачок, который вешает себе за спину. Эти его исторические лыжи крепятся, конечно, не специальной застёжкой на нос ботинка, а натурально ремнями вокруг ступни.

   -- А зачем на них мех? -- спрашиваю я, топчась на месте и внезапно понимая, что палок-то нет.

   -- Чтобы по склону не съезжать. Ты что-то потеряла?

   -- Ну как бы... э... а не предполагается чего-нибудь, на что опираться, когда идёшь?

   -- Ты хочешь палочку? -- он поднимает брови. -- Ну вон, до леска дойдём, я тебе вырежу.

   И машет куда-то в голубую даль, я там и не вижу того леска.

   -- Ладно, -- говорю, -- если чо, за тебя зацеплюсь. Показывай, как шагать...

   Это оказывается не так чтобы трудно, хотя с непривычки мне очень не хватает палок. Дома-то мы с братом на всякие лыжные курорты часто ездим покататься, но там-то горы, пластик и тренажёрный зал для разминки. Ну ничего, привыкну. Азамат идёт медленно, под меня подстраивается.

   -- Не спеши, -- говорит. -- Бежать никуда не надо, с горки мы сегодня уже катались.

   Лесочек оказывается не так уж далеко, я даже не запыхалась. Впрочем, и шли мы довольно медленно. Азамат тут же изображает мне две рогулины, и я сразу чувствую себя увереннее. Местность тут несколько более бугристая, но, как выясняется, мех не даёт не только назад откатываться, но и вперёд сильно скользить, так что вниз по склону идёшь пешком точно так же, как по ровному месту.

   А в лесу хорошо. Какие-то птицы фитенькают, следов кругом тьма, белки скачут. Они здесь снежно-белые и огромные, чуть ли не с кошку размером. На Муданге вообще всё зверьё крупнее, чем на Земле, вероятно, из-за слабой гравитации. Деревья, впрочем, тоже ничего себе. По краю леса ещё молодые, тоненькие, а чуть вглубь -- сплошные гиганты в три обхвата каждое, и крона где-то в небесной вышине теряется. Некоторые замотаны заснеженными лианами.

   Азамат тихо рассказывает: вот у этого дерева листья съедобные, а вот это летом воду запасает, если надрубить чуть-чуть, польётся. Над головой бесшумно пролетает жутковатых размеров хищная птица.

   -- Как бы жеребёнка не упёр, -- качает головой Азамат, но, по-моему, он скорее предлагает птичке поспорить, чем действительно переживает за своих лошадей.

   Мы осторожно переходим замёрзший ручей, поднимаемся вверх по довольно крутому склону. Там растёт куст чего-то вроде калины. Азамат тут же срывает несколько ярко-красных гроздей сморщенных ягод и предлагает мне:

   -- На, попробуй. Эти только по берегам Дола растут.

   Ягоды кисло-сладкие с мелкими мягкими косточками и липнут к зубам, как карамель.

   -- Здорово, -- говорю. -- У вас даже зимой в лесу что-нибудь съесть можно.

   Мы двигаемся дальше, правда Азамат теперь принимается каждый пять минут спрашивать, не устала ли я. Я отвечаю всё менее и менее добродушно, и в итоге толкаю его в сугроб. И когда эти муданжцы научатся ждать от меня подвоха? Он ведь и правда падает. Естественно, мы долго ржём.

   -- Да, -- говорит, -- теперь я понимаю, как ты тогда Алтонгирела уронила. А то он всё боги-боги...

   Лес редеет, зато мы всё чаще идём в гору. Мне, конечно, теперь неохота признаваться, что я и правда устала, но что-то уже совсем тяжко становится. Только я набираюсь духу, чтобы всё-таки признаться, как мы выходим на открытую ровную площадку, с которой открывается потрясающий вид на, собственно, Дол.

   -- Ух ты-ы-ы, -- только и выговариваю я.

   Слева возвышаются совершенно монументальные горы, гораздо выше, чем те, что окружают Ахмадхот. Справа чуть-чуть леса, а потом сколько хватает глаз бескрайняя степь под снегом. А прямо -- слепящая искрящаяся на солнце водная гладь под ультрамариновым небом. И ни единой души нигде. Я поняла, наконец, чем так прекрасны муданжские пейзажи -- в них нет и следа человека! Я хочу немедленно поделиться своим открытием.

   -- Как это здорово, что тут никого нет!

   -- Однако, -- смеётся Азамат. -- Ты сильно устала от людей!

   -- Да нет, не в этом дело... просто на Земле нет такого места, где бы не было людей, понимаешь?

   -- Что ж у вас, совсем дикой природы не осталось?

   -- Да нет, заповедники-то есть, но туда ведь не пускают. То есть, если ты работаешь в охране или изучаешь какое-нибудь зверьё, то по специальному пропуску можешь пройти, а все остальные -- только по туристическим тропам группами по десять человек. А здесь можно так вот запросто войти в лес -- и никого...

   Азамат смеётся и мотает головой, дескать, подумать только, какие у землян проблемы.

   Мы плюхаемся на лежащий на земле ствол чересчур раскидистого дерева неизвестной мне породы и отдыхаем, любуясь нетронутым древним пейзажем. Азамат снова принимается что-то напевать, как тогда на канатной дороге. На сей раз я всё-таки спрашиваю, что это.

   -- Это из цикла песен о сотворении мира. Тебе-то я его очень кратенько пересказал, а там ведь на самом деле про каждую речку отдельно, не говоря уж о горных хребтах. А Дол -- это вообще отдельная тема. Горсть старого бога, в которой скопилось молоко Укун-Танив... Безумно красивая песнь. Когда будет праздник начала лета, обязательно послушай, тогда весь цикл поют.

   -- Да мне и в твоём исполнении нравится. У вас эти певцы все верещат, как будто им что-то отдавили.

   -- Ты просто по-настоящему хорошего певца ещё не слышала. Ахамба, конечно, неплох, но он скорее интонацией берёт, а не голосом. Ну да ничего, услышишь ещё.

   Мы снова что-то съедаем, а потом идём вниз, к берегу. У самой кромки полоса льда метр-два шириной, а дальше вода плещется. Азамат довольно потягивается.

   -- Весна!

   Внезапно он настораживается и оборачивается в сторону полей.

   -- Не так тут безлюдно, как ты говорила... У нас сейчас будут гости.

   Минут через пять я начинаю различать какую-то движущуюся точку на горизонте. Мы отходим от воды под деревья и ждём, кого это принесёт нелёгкая. Наконец перед нами притормаживает всадник на большой ярко-рыжей мохнатой лошади. Всадник, мужик примерно одного с Азаматом возраста, спрыгивает в снег и приветствует нас согласно этикету -- кланяется, перекрестив руки на груди и положив ладони на плечи. Азамат руки тоже скрещивает, но не кланяется, а только чуть кивает. К счастью, женщины в присутствии мужа вообще не должны здороваться с посторонними.

   Незнакомец открывает рот и принимается говорить -- и я понимаю, что ни шиша не понимаю. То есть, вроде всё по-муданжски, но ни хрена разобрать не могу. Однако я чувствую, что Азамат еле заметно расслабляется. Очевидно, тут никаких проблем.

   -- Очень рад встрече, -- говорит Азамат. -- Да, мы с супругой как раз решили осмотреть землю, которая мне досталась. Наш унгуц стоит за этим лесом. Я думаю, мы сейчас вернёмся к нему и нагоним вас, а там вы нам всё покажете?

   Всадник отвечает утвердительно, хотя и косится на меня с сомнением. Думаешь, не дойду?

   Азамат с ним прощается, он вспрыгивает обратно на своего весёлого конька и неспешно удаляется, откуда явился.

   -- Кто это был? -- спрашиваю с интересом, разворачиваясь к лесу.

   -- Один из пастухов, -- недоумённо отвечает Азамат. -- Он же представился.

   -- Я ничего не поняла, что он говорил!

   -- А-а... ну да, он из Долхота, они там немного не так говорят... Но всё то же самое, только чуть-чуть звучит по-другому. Ты привыкнешь.

   -- Надеюсь, -- вздыхаю я. Стоило столько времени учить этот долбаный язык, чтобы обнаружить, что у него ещё и региональные диалекты есть! -- Так чего он хотел?

   -- Ему Старейшина Унгуц птичку прислал, что мы сегодня здесь будем...

   -- Птичку?!

   Азамат хохочет.

   -- Да нет! Это просто говорится так... ну вроде как сообщил или намекнул... То есть, я не знаю, как именно. Может, человека послал, может, позвонил... кто его знает. Поэтому так и говорят, птичку послал, когда не знаешь, как именно. Так вот, он хочет показать нам табун, а ещё говорит, что тут есть постоянные шатры, в которых можно заночевать.

   -- Хорошо, -- киваю. -- В постоянном шатре ведь теплее?

   -- Да, там печка и шкуры на полу.

   Иногда мне кажется, что я схожу с ума. Вот сейчас как раз один из таких моментов. Скажи мне кто два месяца назад, когда я собиралась бороздить космические просторы, что через эти самые два месяца я буду деловым тоном обсуждать с мужем, что в постоянном шатре теплее, потому что там печка и шкуры -- да я бы сразу психушку вызвала!

  

   Глава 3.

  

   Я плюхаюсь на сиденье унгуца и с трудом удерживаюсь от того, чтобы немедленно заснуть. Всё-таки тяжело с непривычки шастать по лесу в лыжах. Но, как я понимаю, это не последний на сегодня аттракцион.

   Мы взмываем над полем и летим прочь от внушительных гор вдоль берега вслед за едва различимой в снегу фигуркой всадника. Солнце уже намекает, что оно тоже за день нагулялось и хочет баиньки, где-то там, за водным горизонтом. Мы же вызывающе показываем ему хвост и летим к новым приключениям.

   Минут через пять мы обгоняем нашего пастуха, он машет нам снизу рукой и указывает, в какую сторону лететь дальше, что мы и делаем. Ещё через пять минут, видимо, прибываем на место.

   Здесь снежная гладь подвытоптана, из неё, как луковицы, торчат четыре шатра, у них из вершинок вместо перьев струится дым. Азамат сажает нас в нескольких шагах от крайнего жилища. Вылезать наружу мне очень не хочется, но в шатре спать всё-таки удобнее, чем в кабине, так что мы всё-таки снова вытряхиваемся на снег.

   Едва коснувшись ногами земли, я замечаю, что на нас с лаем несутся два пса, видимо, пастушьи помощники. Да как несутся -- уши и язык развеваются где-то за спиной, задние лапы вперёд передних, в общем, того и гляди врежутся в бок унгуца. Я порываюсь запрыгнуть обратно в кабину: не то чтобы я боялась собак, но эти уж очень жаждут встречи, на мой вкус.

   -- Лиза, да чего ты от собак шарахаешься? Они ведь табун охраняют, это свои собаки.

   -- Ага, только они нас впервые видят, и вряд ли им дали наш словесный портрет.

   Азамат только хихикает и отмахивается от меня, а когда собаки подбегают поближе, рявкает на них какое-то жуткое сочетание согласных, которое, видимо, означает "цыц".

   Собаки тормозят так, что снег столбом, а правая даже наворачивается через голову. В глазах их сразу воцаряется покорность, мольба о прощении и надежда, а вдруг дадут что-нибудь сгрызть.

   -- Ничего себе охраннички! -- говорю. -- Это если правильное слово знать, кто угодно их окоротить может?

   -- А вот и не кто угодно, -- наставительно говорит Азамат. -- А только тот, у кого право есть. Это же не просто так дворняги, их специально выводили, чтобы чуяли, что у человека на уме. Я вот знаю, что я их хозяин, -- они ко мне и подлизываются.

   Псы и впрямь принялись тереться у его ног и просительно заглядывать в глаза. Только бы лизаться не начали, надеюсь, манерам их тоже обучают...

   Тут, на звук собак, из шатров появляются люди -- трое мужиков, укутанных в длинные шубы до самых пят. Азамат кричит им что-то приветственное, и мы двигаемся им навстречу. Мужики поначалу совершенно неприлично на него пялятся, потом немного неуверенно кланяются. Азамат кивает в ответ, и мы заходим в шатёр.

   Муданжский шатёр -- это такая огромная круглая палатка из шкур, на первый взгляд кое-как накинутых на каркас. Посерёдке разведён костёр, обложенный в два ряда аккуратными камушками, а под боком у него пригрелась металлическая печечка без одной стенки; её труда изогнута, а на сгибе трубы припаяна перевёрнутая воронка, своего рода вытяжка, в которую уходит дым от костра, и всё это поднимается к дыре в потолке. Пол застелен шкурами, на каркасе растут крючочки для подвешивания одежды, утвари и мешков с чем угодно. Костяк у шатра металлический, в нём отражается золотистое пламя и поблёскивает из углов.В шатре весьма просторно, человек десять легко улягутся; крыша у самых стен на высоте моего плеча, а в центре метра четыре. На печке пыхтит чугунок, время от времени выплёвывая несколько пенистых капель, которые с шипением стекают по его боку, наполняя воздух сытным дымным запахом.

   -- Мы уж думали, вы вовсе не приедете, -- неожиданно понятно говорит один из пастухов. У него тоже есть акцент, но какой-то другой, более чёткий. -- Зачем столичному барину переться в эту глушь...

   -- А я не столичный, -- хмыкает Азамат, -- я из Худула, мне степь -- что лужица.

   -- А-а, земляк! -- с явным облегчением восклицает пастух. Другой тоже что-то говорит, но его я, увы, не понимаю. Внятный продолжает. -- А я по другую сторону Рулмирна от Худула родился. Поехал вот в столицу на заработки, да и осел на полдороге. Красиво тут...

   Они некоторое время обсуждают местные пейзажи, пока мы рассаживаемся у огня, а пастухи заканчивают приготовления к ужину. Эти потрясающие люди так и ходят тут в своих длинных шубах, кажется, вообще без застёжек. И варежки прямо из рукавов растут, только кончики пальцев и можно высвободить. Мне-то в верхней одежде через пару минут становится невыносимо жарко, так что я стаскиваю для начала шапку и шарф. Появление в студии моих лохматых кудряшек вызывает резкую паузу в разговоре; пастухи оторопело переводят взгляд с меня на Азамата и обратно.

   -- Жена, -- наконец коротко и категорично произносит Азамат. Я довольно улыбаюсь и подсаживаюсь к нему поближе, чтобы ни у кого не возникло сомнений.

   -- Красивая... -- протягивает северянин таким тоном, каким говорят "не может быть!"

   -- Сам удивляюсь, -- усмехается Азамат.

   Молчание затягивается, и мне становится неловко.

   -- Может, я схожу до унгуца, принесу еды? Раз уж мы её столько набрали...

   Азамат немедленно подрывается пойти вместе со мной.

   Уже около самолётика он также порывается сам дотащить и термопак, и одеяла, и какую-то одежду для спанья, но руки у него всё-таки только две, так что я обращаю его внимание на то, что термопак с колёсиками, и его можно катить. И укатываю, пока Азамат не придумал контраргументов.

   Сквозь шатёр прекрасно слышно, что говорят внутри. Даже лучше, чем мне бы хотелось -- конечно, они обсуждают Азамата. И откуда у такого урода такая жена, и с какой стати он получил эту землю, неужели не нашлось более достойных, и так далее. И это только из того, что я могу понять. Собаки у них тут явно умнее людей.

   Когда я вхожу, они, конечно, замолкают, но и это не очень-то почтительно выглядит. Они ведь знают, что сквозь шкуры всё слышно, а у муданжцев такой слух, что Азамат, наверное, от самого унгуца всё разбирал. Я уже собираюсь с духом сказать заготовленную гадость, но тут меня огорошивают вопросом:

   -- Как муж?

   Это спросил один из долхотчан, так что я поначалу не уверена, что правильно его поняла. Так что я переспрашиваю, повернувшись к северянину. Он повторяет всё точно так же:

   -- Как муж?

   -- Как его здоровье? -- уточняю я. Они смеются и мотают головами. Муданжцы очень забавно мотают головой -- до предела и притормаживая на дальней точке, как будто методично оглядываются через оба плеча. Я недоумеваю. -- А что тогда?

   -- Ну... ну как муж? -- продолжают настаивать пастухи.

   -- Нормально, -- пожимаю плечами, окончательно сбитая с толку. -- Здорово. Хороший муж, очень заботится.

   Мужики смотрят на меня, как на больную. Чего им от меня надо?

   Тут входит Азамат.

   -- Они дают тебе возможность на меня пожаловаться, это проявление вежливости, -- чеканно объясняет он, и пока я хлопаю жабрами, продолжает в том же сухом наставительном тоне, повернувшись к пастухам, -- моя жена с Земли, у них многие вещи устроены по-другому, так что ей надо всё подробно объяснять.

   О да. Он их прекрасно слышал. И злой теперь, как лесной демон.

   -- Мне не на что жаловаться, -- тут же вставляю я. Они как-то нехорошо косятся на Азамата. Небось, решили, что он меня запугал и не разрешает о себе дурно говорить. А мы-то с ними едой делиться собрались!

   К счастью, тут наконец подъезжает наш провожатый; я слышу, как он тормозит свою лошадь каким-то нечеловеческим гортанным звуком.

   -- А, Азамат-ахмад! -- радостно восклицает он, едва войдя в шатёр, а потом продолжает что-то говорить про то, легко ли мы нашли, да как тут устроились, насколько я могу понять. Меня, да и всех присуствующих, несколько удивляет его обращение. Северянин тут же тихонько у него спрашивает, дескать, ты чего тут поклоны разводишь, это же просто хозяин земли, и не бог весть какой важный.

   Наш провожатый прямо-таки задыхается от возмущения, а потом широким жестом отмахивается от своих коллег:

   -- Что с вас взять, вы ж никогда на Белый день не ездите в столицу. Вы бы видели, как он на боях выступил, всё бы поняли сразу, бездельники!

   Во всяком случае, я думаю, что он сказал примерно это. Я начинаю понемногу привыкать к долхотскому акценту, особенно если уши тремя слоями утеплителей не закрыты. Во всяком случае, за "бездельников" точно отвечаю!

   Азамат явно польщён, и я тут же расслабляюсь. Обидчиков поставили на место, а моего мужа есть кому защитить и без меня. Благодать! Вот сейчас ещё поужинаем...

   Тут уже совсем жарко. Я решительно вылезаю из комбинезона и верхнего свитера, а потом и Азамата вытряхиваю из лишней одежды. Нечего ему перегреваться. Потом я углубляюсь в изучение термопака: я такой моделью ещё не пользовалась. Обычно отдельно переносной холодильник, отдельно жаровня. А тут комплект -- три отделения, в каждом коробочка с едой. Для каждого можно указать количество градусов. Хочешь минус двадцать, а хочешь плюс сто. Только выключить вовремя не забудь... или оно само выключается, когда закипит?

   Мужики тем временем обсуждают что-то про лошадей и прогнозы погоды на весну и лето, основанные на поведении перелётных птиц, облаков, рыбы в море и чём-то ещё столь же точном. Впрочем, может быть, в этом и есть зерно истины.

   Поклонник Азаматовых боевых успехов обещает завтра нас первым делом отвести в конюшни, чтобы мы прониклись, восхитились и покатались. Азамат его тут же осаживает:

   -- Давайте не очень рано, моя жена любит утром поспать.

   -- Да я вообще удивляюсь, -- отвечает тот, -- что вы такой цветок потащили в степь по снегу.

   -- Это ещё кто кого потащил, -- смеётся Азамат. -- Моя супруга -- суровая земная женщина, может взрослого воина с ног свалить одним ударом, а тут подумаешь, какие-то лыжи!

   Я изо всех сил сдерживаюсь, чтобы не заржать, глядя на благоговейные лица пастухов.

   Мы ужинаем их похлёбкой с нашими пирогами, после чего они расходятся по другим шатрам, а нам оставляют этот в полное распоряжение. Они сначала, конечно, хотели освободить нам два шатра -- как же, не могут ведь богатые супруги из столицы провести ночь вместе! Но Азамат им строго указал, что я не умею, да и не должна управляться с печкой, а тем более костром, да и вообще ему не нравится идея оставлять меня одну -- и при этом выразительно так посмотрел на троих из четырёх пастухов, что сразу стало ясно, что именно ему не нравится. Про костёр он, кстати, соврал, с костром я управляться умею. Впрочем, я никогда об этом не говорила, так что он имеет право не знать.

  

   Вот тут-то и возникает первая трудность выгуливания меня на природе. А именно -- я не могу лечь спать, не помывшись, хотя бы символически. А Азамат, конечно, предусмотрел всё, кроме этого. В шатре же никакого тазика и в помине нет, а мытьё на улице в этом сезоне исключено...

   Азамат, правда, находит простое решение: отворачивает пару шкур, под ними песчаная земля, слегка подогретая теплом постоянно поддерживаемого костра, и потому не насмерть заледеневшая. Воду впитает, во всяком случае.

   Потом выясняется, что воды в канистрах с водой хватит на чай и суп, но никак не на помыться. Так что мы (я, естественно, настояла на том, чтобы не один Азамат маялся с моими запросами) одеваемся, выходим наружу и нагребаем снега во все имеющиеся ёмкости, а потом греем всё это до получения нужного количества воды. Даже больше, чем нужного, примерно вдвое. Так что когда наконец доходит до мытья, сначала Азамат поливает меня, а потом я его. Он поначалу сопротивляется, но у меня есть веский довод: по грязному мазаться плохо.

   -- Ну, можно ведь сегодня пропустить, -- осторожно предлагает Азамат, которому совершенно не хочется раздеваться и мокнуть.

   -- Солнце, давай проясним этот момент, -- говорю я, выразительно двигая бровями. -- Если я сказала "каждый день", это значит каждый день. И откосить ты сможешь не раньше, чем я удостоверюсь, что ухудшение не начнётся снова. Так что никаких пропусков, а то знаю я вас, мужиков. Сегодня день пропустим, а потом неделю, а потом месяц, а потом вообще забьём на всё, потому что не помогает. Нет уж!

   -- Хорошо, хорошо! -- он поднимает руки, дескать, сдаюсь. Вот и славно.

   Помимо чисто лечебных соображений мной руководят и другие, а именно -- у Азамата такое красивое тело, что грех отказывать себе в удовольствии его лишний раз пощупать и полюбоваться на него. Самому Азамату я пыталась это объяснить, но он не только не поверил, а и вовсе решил, что я зачем-то ему вру, чтобы что-то у него выклянчить, что уж вовсе странно, ведь он и так всё с радостью для меня сделает... Короче, я решила пока помолчать о своём извращённом представлении об удовольствии, чтобы не провоцировать семейные ссоры. Авось, когда-нибудь он успокоится и начнёт мне верить, но явно не в ближайшие месяцы.

   Когда с мытьём и малярными работами покончено, у нас образуется новая тема для спора: Азамат хочет укутать меня в восемь одеял, но ему самому в таком коконе будет жарко, а я, естественно, предпочитаю вдвое меньше утеплителей, зато мужа под боком. В итоге мы сторговываемся на том, что тремя одеялами мы укрываемся вместе, а потом на меня кладём ещё несколько индивидуальных. Надо ли говорить, что ночью я всё это радостно стряхиваю и дальше сплю при комфортной температуре Азаматова тела.

  

   Поспать подольше не удаётся -- я просыпаюсь от дикого ржания и топота, как мне кажется, прямо рядом с моей головой.

   -- Лиза, ты куда? -- сонно спрашивает Азамат, когда я подскакиваю, не совсем ещё соображая, где мы и почему.

   Ах ну да, это просто сквозь шатёр всё так слышно хорошо.

   -- Эти ваши лошади очень громкие и неожиданные, -- ворчу я, откапывая в ворохе одежды мобильник с часами. На них семь. Отвратительно, но, с другой стороны, мы вчера и легли максимум в девять, так что я должна была выспаться. А спала мертвецки после всех нагрузок и споров. Ноги воют волком, я, конечно, всё потянула вчера. Но у меня с собой мазь от мышечной боли. Ладно, надо уж вставать, а то если сейчас обратно лягу, то разве что к обеду удастся меня поднять. Азамат, впрочем, какой-то унылый.

   -- Ты же обычно в это время уже встаёшь, -- говорю. -- Спал плохо, что ли?

   -- Полночи вообще не спал, -- пожимает он плечами. -- Слушал...

   -- Что? -- я оглядываюсь по сторонам.

   -- Всё. Ветер, лошадей, собак, мышей под снегом... иногда сова или лиса рядом охотились. Разок, кажется, шакал заходил, но тут я не уверен...

   Глажу его по голове.

   -- Так тебе на охоту надо было выбираться, а не со мной гулять. Так бы и сказал, что ж ты всё мучаешься?

   -- Да я не мучаюсь, -- он начинает выбираться из-под одеял. -- Мне просто скучно спать, когда вокруг столько всего происходит. Ничего, переживу. Давай одеваться... хотя ты же сначала, наверное, поесть хочешь?

   -- В семь утра я на это не способна, -- хмыкаю. -- Так что не буду заставлять тебя ждать.

   Я быстро натираюсь кремом от растяжения, мы одеваемся и выпадаем из тёмного тёплого шатра в лучистый продувной день.

  

   Муданжские лошади -- это нечто. Я, конечно, и вообще лошадей в жизни мало видела, и больше в фильмах и на картинках, чем вживую. И всё-таки, я думаю, тут какая-то особая порода.

   Во-первых, они исполинские. Та, на которой вчера за нами приехал пастух, -- довольно миниатюрная по сравнению с основной массой табуна. Мне объяснили, что пастухи ездят только на своих собственных лошадях, а особо крупные экземпляры, понятно, и жрут в особо крупных размерах, и это невыгодно. К тому же, мы стояли на снегу на лыжах, а того снега там было немало, лошадь же благополучно проваливалась по колено, так что оценить её рост было трудновато.

   Во-вторых, они косматые. Длинные, аккуратно расчёсанные пряди спускаются со спины почти до колен и слегка кудрявятся под брюхом и шеей. Собственно, гривы как таковой у этих тварей нет, она не выделяется на фоне прочей обильной шевелюры. А хвост -- ну хвост, классическая такая метёлка.

   -- А им летом не жарко? -- спрашиваю, пока мы прогуливаемся вдоль выстроенных на парад диковинных зверей, по ошибке названных лошадями.

   -- Здесь -- нет, -- отвечает Азамат. -- А на юге лошади лысые.

   Конюшня, где этих скотин держат зимой, оказывается, стоит прямо рядом с шатрами, только она белая и снегом засыпана, так что мы её вчера с воздуха не разглядели. Впрочем, что это я, Азамат-то всё разглядел, это у меня глаза где-то не там растут.

   Азамат подходит то к одному, то к другому гигантскому копытному, рассматривает морду, приподнимает губу, гладит по шерсти. Собаки вьются вокруг нас вперемешку с пастухами -- и тем, и другим любопытно и тревожно, что скажет новый хозяин.

   -- А ты собираешься одного себе взять? Домой? -- интересуюсь я. В Ахмадхоте, вроде, тепло. Как бы не пришлось эту скотину брить на лето...

   -- Почему только одного? -- удивляется Азамат. -- Двоих как минимум, а то и ещё кое-кому в подарок можно прихватить.

   -- Ты же не думаешь, что я буду на этом ездить? -- с содроганием уточняю я.

   -- А почему нет? -- снова удивляется он. -- Отличные кони. Все твои соседки обзавидуются, когда увидят. Не всё же тебе пешком ходить, а по городу на машине не всегда удобно, улицы-то узкие.

   -- Может, я лучше на велосипедике... -- безнадёжно блею я. -- Я же не умею на лошади...

   -- Ну вот, -- хмыкает Азамат. -- На лыжах умеешь, а на лошади нет. Для столичной дамы с певчим именем это никуда не годится. Уж придётся научиться, лапочка моя.

   Лапочкой он меня вполне искренне назвал, но в общем контексте это как-то неприятно прозвучало. Мы проходим ещё несколько шагов, и Азамат останавливается перед очередной здоровенной скотиной совершенно кристально белого цвета. Скотина что-то меланхолично пережёвывает и поглядывает на хозяина из-под полуопущенных ресниц.

   -- Попробуй-ка вот эту, -- кивает мне муж. -- Ты на белой лошади будешь смотреться просто сногсшибательно.

   -- А падать я с неё буду головоломательно, -- передразниваю я его по-муданжски. Ему страшно нравится, когда я принимаюсь коверкать его родной язык, даже завёл заметку в мобильнике, куда записывает мои экзерциссы, как за маленьким ребёнком. Пастухи реагируют грохочущим смехом, хотя казалось бы, довольно очевидное построение. -- Ты подумал, как я на эту махину забираться буду?

   -- Естественно, -- кивает он, поворачивается к соседней лошади и одним махом с места запрыгивает ей на спину. -- Иди сюда, я тебя подниму.

   Я понимаю, что вот она, смерть моя, но то ли воздух на Муданге такой, то ли я уже давно крышей подвинулась, во всяком случае, мне претит струсить перед этими пастухами после того, как Азамат меня вчера отрекомендовал. Так что я, изо всех сил стараясь успокоить сердцебиение, послушно подхожу поближе. Он нагибается, подхватывает меня под мышки и без труда усаживает верхом на белую кобылу. И только тут я понимаю, что на ней нет ни седла, ни вожжей, НИЧЕГО!!!

   -- Азамат, я без понятия, как ею управлять, -- быстро выговариваю я.

   -- Да легко, -- заверяет он, хлопает ладонью по холке своей твари, и та трогается медленным шагом вперёд. Моя безо всякой команды шагает следом. Ну ладно, пусть идёт, по крайней мере, пока она идёт за Азаматом. Главное -- не думать о том, что всё вот это подо мной -- живое тело с собственными мозгами и мнением обо мне... ой нет, я сказала, НЕ думать об этом! А то точно грохнусь. Итак, люди во всех уголках мира на протяжении тысячелетий ездили на лошадях... а по статистике травматизма этот транспорт на каком месте? Не знаю, и хорошо.

   Азаматова скотина ускоряется, моя тоже. Меня начинает потряхивать, а держаться не за что, разве только за шерсть. Я инстинктивно прижимаю колени и пятки по бокам лошади в надежде, что так буду прочнее сидеть. Эта зараза прибавляет шагу. Я хватаюсь за шерсть на шее -- она опять ускоряется! Азамата мы догоняем в два прыжка, и я с трудом подавляю желание за него ухватиться -- так ведь и повисну!

   -- Останови её как-нибудь, -- верещу, проносясь мимо. Видимо, у меня достаточно перепуганный вид, чтобы Азамат наконец понял, что всё плохо. Он ещё раз хлопает свою лошадь по шее, догоняет и обгоняет мою и разворачивается поперёк движения. За это время мы успели ускакать в степь так далеко, что пастухов уже не видно.

   Я тяжело дышу, вцепившись в протянутую Азаматом руку, и дрожу, как осиновый лист. Моя лошадь фыркает, трясёт головой и порывается из-под меня уйти, но Азамат её окликает и заставляет стоять на месте. Мы друг другу очень не нравимся.

   -- Куда ты рванула?

   -- Я рванула? Это она рванула! Моя бы воля, я бы с места не двинулась! Она сама за тобой пошла, а потом что бы я ни делала, она всё быстрее и быстрее...

   -- Лиза, не тараторь. Если ты будешь так бояться, она не будет тебя слушаться.

   -- Что значит "не будет"? Уже поздно. Наши отношения безнадёжно загублены на корню. Снимай меня нафиг, я накаталась!

   -- Погоди, погоди, не мельтеши. Лошадь остановить очень просто, надо только вот так крикнуть...

   Он снова издаёт тот жутковатый гортанный рёв, которым они тут тормозят лошадей. Я честно пытаюсь его изобразить, но у меня ничего не получается. Кобыла переступает с ноги на ногу, у меня начинает кружиться голова.

   -- Почему ты мне его не показал ДО того, как сажать меня на лошадь, а? -- дрожащим голосом спрашиваю я, прикидывая, в какой сугроб будет мягче спрыгнуть, если эта тварь опять куда-нибудь рванёт.

   -- Я был уверен, что ты знаешь, -- не моргнув глазом отвечает он.

   -- Ну почему?!

   -- Ну а как иначе на лошади ездить?

   -- Никак! Азамат, я же тебе говорила, что никогда не ездила на лошади, даже не сидела!

   -- Что... вообще никогда? -- потрясённо переспрашивает он, свободной рукой поглаживая морду моей кобылы, чтобы не ушла.

   -- Вообще! Ни разу! Ни секунды! Ни чуть-чуть! Ни во сне, ни у мамы в животе, НИ-КОГ-ДА!! Как тебе ещё объяснить?!

   -- Кхм. Я решил, что ты преувеличиваешь, -- растерянно кается он. -- Ладно, тогда слезаем.

   Наконец-то! Наконец-то он меня снимает с этого ходячего кошмара!

   Правда только для того, чтобы обучить правильным звукам, но и то хлеб.

   -- Прости, пожалуйста, -- бормочет он, спрыгивая в снег рядом со мной. -- У нас ездить на лошадях учатся года в три-четыре, а то и раньше. Это всё равно как не уметь водопроводный кран открыть.

   -- У нас в аэропортах раздают буклеты, -- язвительно отвечаю я, -- в которых нарисовано, как открывать краны и спускать унитаз в стране, в которую прилетел. Ещё вопросы будут? Тем более, ты знал, что я зверей только в зоопарке и видела.

   -- Ну то звери, а то лошади! -- в отчаянье восклицает Азамат. Мне становится смешно. Он всё-таки иногда ужасный дикарь, но, по крайней мере, сверзиться мне не дал.

   Дальше мы сидим в снегу (поскольку ходить по нему невозможно, слишком глубоко) и обучаем меня правилам дорожного движения. Когда я пять раз подряд без запинки воспроизвожу все звуки и жесты и что они значат, Азамат решает, что меня можно испытать второй раз. Я от этой идеи не в восторге, но чувствую себя несколько увереннее.

   Поначалу всё идёт хорошо. Я заставляю кобылу стоять, пока Азамат отъезжает. Потом он останавливается, а мы подходим поближе. Потом мы крутимся на месте. Мне снова становится не по себе: кажется, я так задолбала свободолюбивую скотину, что она щас меня совсем скинет. Но я изо всех сил подавляю панику и притворяюсь, что это я тут главная, а не она. Интересно, долго ли она будет мне верить.

   Наконец мы направляемся обратно к конюшне. Поначалу едем ровно, но Азамату ведь неймётся... он подбавляет скорости, соответственно, мы тоже. Вон уже и шатры видны, и прочие кони. Моя кобыла, сама не своя от счастья, что вот он дом и вменяемые люди, которые умеют обращаться с лошадьми, прибавляет ходу. Я её окликаю, но это не производит должного эффекта. Окликаю снова, погромче -- нифига. Азамат уже далеко позади, что-то кричит, но я не разбираю. Рычу на лошадь во всю глотку, а её хоть бы что, понимает ведь, что ничего я ей не сделаю. Я уже не столько боюсь, сколько злюсь. Я, значит, тебе по боку? Со мной можно не считаться, да?!

   В итоге как раз когда мы на бешеной скорости подлетаем к пастухам, я забываю нафиг всю Азаматову науку и на чистом родном языке, незнакомым ни пастухам, ни, тем более, лошади, обкладываю её до десятого поколения в обе стороны, одновременно изо всех сил дёрнув за ухо. Кобыла разворачивается практически на лету -- как я удержалась верхом, понятия не имею, ухо я ей оттянула на совесть, думаю, -- и останавливается. Прочие кони стоят так же, как мы их оставили -- строем через равные промежутки.

   -- В стррррой, сука! -- изо всех лёгких командую я, потягивая её несчастное ухо в ту сторону, где зияет прогал между лошадьми. Лошадь тихонько ржёт, пригибает голову и мелкой трусцой пеньдюхает на своё место. Я из последних сил перекидываю через её зад свою правую ногу и спрыгиваю на землю, отхожу подальше, еле переставляя копыта... тьфу, в общем, все поняли.

   Тут в вихре позёмки прискакивает Азамат. Он, кстати, отлично смотрится верхом. На лошади сидит так, как будто прямо там и родился. Впрочем, видимо, это недалеко от истины. Пастухи тоже подбегают.

   -- Азамат-ахмад! -- вопит любитель боёв. -- Вот это я понимаю жена! Как она на своём страшном земном языке лошадь-то построила!

   -- А какие маневры! -- вторит северянин. -- Я уж думал, они вместе кувырнутся, на такой скорости лошадь разворачивать -- вот это да!

   Азамат, впрочем, оценивает обстановку трезвее.

   -- Лиза, ты что! -- напускается он на меня по-всеобщему. -- Разве можно так за уши драть! Она же могла тебя сбросить!

   -- Она в любом случае собиралась меня сбросить, -- отмахиваюсь я. -- А так хоть я ей напоследок объяснила, как она мне нравится.

   -- Никогда больше так не делай! Пообещай мне!

   Ого, да он побледнел. Что-то я, похоже, и правда перемудрила. Точнее, наоборот...

   -- А что я должна делать, если она не слушается? Я всё делала правильно, а если она команд не понимает, я, что ли, виновата? -- оправдываюсь я.

   -- Она не звездолёт, -- тихо говорит Азамат. -- Это не так чтобы кнопку нажал -- полетели, другу нажал -- остановились. Она живое существо, с ней надо взаимодействовать.

   -- Вот в этом-то и проблема! -- киваю я. -- Она живое существо, а я не хочу ездить на живом существе, я хочу на машине, которая либо слушается, либо сломалась!

   -- Ну разве так трудно найти общий язык с лошадью? -- вопрошает он.

   -- А я и искать не собиралась! Лошадь хороша в зоопарке за решёткой! Всё, хватит с меня на сегодня катаний, пойду в шатре посижу, позавтракаю наконец.

   -- Но Лиза...

   -- Тебя я не задерживаю.

  

   И я решительно, не оглядываясь, ухожу в шатёр. Есть-то и правда хочется.

   Пастухи за моей спиной пытаются успокоить Азамата. Дескать, подумаешь, с женой поругался, это ж всё время случается. Недавно женился? Привыкай. Да и разве можно на женщину так ругаться, если она такая крутая?

   Мне от этих разговоров как-то не себе. Я-то знаю, что я не крутая, а тупая. Да и примерять на себя образцы поведения муданжских женщин тоже не улыбается. Вот поганая кобыла!

   Костерок в шатре еле тлеет, приходится его взбодрить прежде чем что-то на нём греть. Можно, конечно, в термопаке, но мне очень нужно самоутвердиться -- тут я хотя бы всё умею!

   Пожевав разогретых хунь-бимбик, я несколько прихожу в себя и начинаю прикидывать, какой у меня нынче день цикла, а то что-то я распсиховалась без причины. Ну подумаешь лошадь. Бывало и похуже. А тут ещё и Азамата обидела. Он ведь не нарочно меня подставил, да и не потому, что махнул рукой и не позаботился. Он всегда обо мне заботится, когда может. Просто мы немного друг друга не поняли. Наверное, у меня за месяц злоба накопилась.

   Вообще, что-то я давно с семьёй не общалась. А надо бы. Вот сейчас позвоню Сашке, расскажу, какая я дура, он мне поддакнет, я успокоюсь и пойду к мужу извиняться и обниматься. Вот только сети тут нет, конечно же.

   Но у нас с собой было! Я ведь предусмотрительный человек и, когда еду в степь зимой кататься на лошадях, обязательно беру с собой антенну на парашюте. Это такой пистолетик; им выстреливаешь в небо, вылетает проволочка с воздушным шариком и высоко-высоко ловит сигнал тебе в бук. Потом жмёшь другую кнопку, она втягивается. Только шарики одноразовые, менять надо потом. Всё просто и закономерно, не то что эти лошади, бррр!

   Подсоединив пистолет-модем к буку, выхожу в эфир. А там Сашка, растрёпанный, глаза на лоб, на щеках нездоровый румянец.

   -- Лизка! Где тебя черти носят?! Ты уже вторые сутки оффлайн!

   -- Да мы тут на природу выехали... -- бормочу я. Мало мне было Азамата перепугать сегодня.

   -- Ну, а почему ты не в Сети?!

   -- Так тут её нет. Сейчас вон антенну выстрелила, появилась, -- я выразительно дёргаю за проволочку, которая уходит от пистолета через дырку в крыше шатра в небо.

   Сашка выдыхает и явно считает до десяти.

   -- Ты бы хоть предупредила, что собираешься в такую глушь.

   -- Откуда ж я знала, что тут сети не будет! Не такая уж глушь, между прочим. Тут содержится табун лошадей, которым Азамата наградили на боях.

   -- А ещё табун коз и табун поросят, -- передразнивает меня братец. -- И коллега по работе.

   -- Ну тебя, -- говорю. -- У меня и так день не задался, ещё ты тут по мозгам ездишь. Рассказал бы лучше что-нибудь хорошее.

   Сашка рассказывает, что у них опять сменился шеф, что ему уже донесли про меня, причём наболтали с три короба о том, как я умею ставить палки в колёса всяким бюрократам, так что он изрядно испугался и собирается прислать мне прямо на Муданг официальные извинения, прямо на бумаге напечатанные. Я посоветовала не тратить на это бумагу, мне и на пластике сгодится, тем более, что я неплохо устроилась в принципе, если только с лошадей не падать...

   На этом месте приходится Сашке всё-таки изложить, во что я тут ввязалась. У него снова глаза на лоб полезли.

   -- Ну ты авантюристка! Ты не могла ему просто сказать, что не сядешь на лошадь?

   -- Да понимаешь, он так убедительно говорит... -- пожимаю плечами. -- Сразу как-то верится, что он знает, как надо.

   -- Ну да, замечательно, -- кривится Сашка. -- Теперь ты на него наорала при чужих и ушла, хлопнув дверью. Это, конечно, супер стратегия. Что-то, сестрёнка, сдавать стала. До сих пор ты гораздо трезвее мыслила в бытовом плане. Гормончики разгулялись?

   -- Да вроде сейчас не время, -- вздыхаю. И тут меня посещает Страшная Мысль.

   Сашку она, видимо, тоже посещает, судя по остекленевшим глазам и кривой нездоровой ухмылке.

   -- Я так понимаю, тебя можно поздравить?

   -- Ты погоди, -- говорю. -- Дай хоть проверю.

   Тест не занимает много времени и показывает дату зачатия -- неделю назад. Чёртов чип сдулся раньше времени. Хотя там ведь везде в инструкции пишут, что стресс и сильные переживания сокращают срок действия...

   Мы с Сашкой ещё некоторое время молча сидим перед экранами, пялясь друг на друга и в пространство. Потом я встаю.

   -- Пойду пообщаюсь с мужем.

   И закрываю бук.

  

   Когда я выхожу из шатра, Азамата нигде не видно. Подхожу к пастухам, которые тусуются у конюшни, что-то там чистят.

   -- Где он? -- спрашиваю без уточнений, и так ясно.

   -- Поехал кататься, -- отвечает северянин. И добавляет ободрительно: -- Сильно расстроился.

   Дескать, я добилась своего.

   -- Меня это не радует, -- отрезаю я.

   Возвращаюсь в шатёр, подключаю антенну к мобильнику, звоню Азамату, но он, конечно, недоступен. Ладно, подожду.

   И вот я жду. Сначала посидела ещё за буком, поотвечала на скопившуюся почту. Подруга моя прислала много ругани за то, что я ей наговорила про муданжцев. Её тоже попытались насильно выдать замуж. Она прострелила духовнику руку и сбежала, бросив кучу вещей. Надеется, что сможет получить их потом по почте, если муданжцы не поломают всё в виде мести.

   Я не придумала ничего лучше, чем наивно поинтересоваться, зачем она стала наниматься к ним в штат -- ведь до сих пор мы обсуждали её работу на станции под началом тамлингов, а не на корабле у муданжцев. А то бы я её обязательно предупредила.

   Потом начинаю собирать библиотеку по беременности на раннем сроке -- какие пить гормоны, чтобы на людей не бросаться, какие делать дыхательные упражнения, чтобы не откусить голову мужу, да как этого самого мужа правильно подготовить к мысли, что в семье будет пополнение... в таком духе, в общем.

   За этим занятием я провожу пару часов. А мужа нет. У меня уже ноги затекли сидеть тут на подушках.

   Выползаю на улицу. Пастухи где-то в поле, гоняют лошадей, чтобы форму не потеряли, наверное. Я хожу туда-сюда от конюшни до шатров, но моя прогулка ограничивается площадкой притоптанного снега. Можно, конечно, лыжи надеть, но куда тут пойдёшь? Кругом степь, я даже уже не помню, в какой стороне Дол, а в какой горы.

   Азамата нет. Я ещё раз ему звоню -- хренушки.

   Возвращаются пастухи, издалека принимаются обсуждать мою одинокую фигуру на краю обжитого пространства.

   -- Ишь ты, ждёт! Если прощения попросит, я поверю, что этот Азамат и правда такой крутой, как ты говоришь! -- веселится северянин. -- А то может ей просто мужского общества не хватает, а?

   -- Ты поговори, поговори, -- кричу ему я. -- Может, нос тебе сломаю.

   Он испуганно затыкается. Хорошо, что я всё-таки не струсила и полезла на эту лошадь. А то фиг бы он поверил, что я представляю опасность.

   Пастухи подходят поближе, обсуждая, что надо бы пообедать.

   -- Он не сказал, далеко ли поехал? -- спрашиваю у нашего первого знакомого.

   -- Нет, -- пожимает он плечами. -- А тут особенно и не привяжешь к месту. С запада река, с востока горы, а на север степь и леса до самого Сирия.

   Леса. Это вам не парк на Гарнете...

   -- Он оружие взял?

   -- Нет, -- хмурится пастух. -- Он вообще ничего не взял, так, постоял, вскочил на коня и поехал.

   Я сплёвываю в снег.

   -- Мужчины!

   Пастух даже отступает на шаг.

   -- Да ладно вам, вернётся он скоро. В степи о времени трудно помнить... подождите.

   Я честно жду ещё полтора часа. Потом начинаю прикидывать варианты.

   На лыжах я далеко не уйду, с тем же успехом можно оставаться на месте. Унгуцем я управлять не умею. Лошадью тоже...

   -- Слушайте, -- подхожу к нашему вменяемому пастуху. -- Вы не могли бы съездить за ним? Может, он тут где-то неподалёку кругами ездит, просто отсюда не видно...

   Тот хмурится.

   -- Не моё это дело, барышня. Если хозяину угодно кататься, пастуха это не касается.

   -- А если хозяйке не угодно, что хозяин катается?

   -- А вы не хозяйка, -- пожимает он плечами.

   -- Здрасьте! Я его жена!

   -- Ну и что? Лошади его, земля его и жена его. Как он скажет, так и будет.

   Ах вот как. Прекрасно.

   -- А тебе вообще наплевать, если его там уже волки доедают? -- цежу я сквозь зубы.

   Он снова пожимает плечами.

   -- Им что один, что двое -- без разницы. А если хозяину охота одному побыть, мешать ему -- последнее дело.

   Я высказываюсь примерно в том же духе, что раньше в адрес лошади, и топаю к унгуцу.

   Один пристальный взгляд на панель управления сообщает мне: не разберусь. Это вам не земной пассажирский звездолёт. Эту штуку Азамат делал сам, по муданжской технологии и для себя, то есть, никакого понятного интерфейса тут нет и быть не может. Если бы это было средство наземного транспорта, я бы ещё рискнула на малой скорости. Но летать я пока не умею. Остаются проклятые копытные.

   Ладно, пока вот что. Азамат, помнится, говорил, что взял бы в лес ружьё. Наверное, и правда взял, так ведь? Пороемся в багажнике. Ага, вот оно, родимое. Даже примерно понятно, где предохранитель, а где спусковой крючок. И заряжено. И, насколько я знаю Азамата, почищено. Чёрт же их знает, может, они до сих пор пулями стреляют или чем там... Я по внешнему виду не определю.

   Выхожу обратно к конюшне и окидываю взглядом поголовье скота. Конечно, мне теперь вообще верховая езда противопоказана. Но, во-первых, нервничать мне противопоказано тем более, во-вторых, всего-то неделя прошла, а в-третьих, Сашкина жена, например, занимается конным спортом, и у них там тётки аж до пятого месяца катаются без последствий. Тут главное найти конягу посмирнее.

   Ну, на ту белую я бы в любом случае не села. Прохожусь среди лошадей, искательно заглядывая в разноцветные глаза. Их выражение мне не особенно нравится. Внезапно я вспоминаю, что лошадь можно покормить! Сахара у меня, конечно, нет, только заменитель, а его, наверное, не будут. Зато есть какое-то печенье. Я быстро разыскиваю пакет в шатре, возвращаюсь к табуну с печеньем в вытянутой руке.

   Меня довольно быстро обступают, выражение глаз становится более приятным. Пастухи высовываются из другого шатра и с интересом наблюдают за моими действиями. Пока я на них отвлекаюсь, мне в бок тыкается чья-то морда. Это оказывается довольно толстое и невысокое существо, видимо, большой гурман. Оно морковно-рыжее и очень, очень лохматое. Что ж, если оно любит вкусненькое, то мы, может, и договоримся.

   Северянин подходит поближе.

   -- Вы их не кормите сладким, -- говорит. -- Избалуете.

   -- Я не кормлю, я выбираю, -- говорю. И тут меня осеняет. -- А у вас есть... не знаю, как по-муданжски сказать, ну, такая штука, на спину лошади, чтобы сидеть удобнее было?

   Он кривится.

   -- Это только для детей.

   -- Можете считать меня ребёнком, только давайте сюда эту штуку!

   -- Вы что, тоже гулять собрались?

   -- Ага.

   Он мотает головой.

   -- Хозяин не разрешал.

   -- Он запретил? -- уточняю я.

   -- Нет, но и не разрешал.

   -- Значит так, -- говорю. -- Пока хозяина нет, я за него. Если он не запретил, значит, можно. У меня есть ружьё, а у тебя нету, поэтому я уеду в любом случае, но лучше дай мне на чём сидеть, а то я упаду, и ты будешь отвечать перед хозяином!

   Северянину задница оказывается дороже правил, так что седло он мне приносит и, после того как я выразительно потряхиваю ружьём, закрепляет на выбранном мной толстом коньке. Это оказывается самец, или как они там у лошадей называются. Стремян у седла нет, но с одной стороны есть верёвочная лестница, по которой можно залезть наверх. Это хорошо, потому что даже небольшой муданжский конь всё равно очень большой. Я вставляюсь в седло, счастливо вцеплюсь в ручку впереди и сообщаю коняге, что можно трогаться. Он нехотя делает два шага. Я выдаю ему печенье и -- на чистом, не приукрашенном культурой и воспитанием родном языке -- объясняю, что если он будет слушаться, то получит ещё. Коняга обречённо вздыхает и трогается рысцой. То ли он такой толстый, что работает, как амортизатор, то ли просто походка такая, но трясёт на нём гораздо меньше.

   Примерно через полчаса необременительной прогулки я вижу на горизонте какое-то пятнышко. Ещё минут через десять становится ясно, что это Азамат. Думаю, он меня признал ещё раньше. И уже прямо отсюда я вижу, как у него округлились глаза от этого зрелища.

   Когда до него остаётся совсем немного, я командую коню стоять, снабдив это требование парой непечатных обстоятельств места и образа действия. Мне кажется, он так лучше понимает, чем эти безумный муданжские вопли. Потом я честно даю ему ещё печенье.

   -- Лиза... -- оторопело приветствует меня Азамат. -- Ты чего... одна, верхом, в седле... Кто тебя отпустил?

   -- Попробовали бы они меня не отпустить, -- хмыкаю я, веско похлопывая по ружью.

   Азамат нервно проводит рукой по лицу.

   -- Ты там никого...

   -- Не убила и даже не ранила, не волнуйся. Ты лучше скажи, куда тебя черти понесли. Я там сижу, волнуюсь, эти козлы ходят, насмехаются. Без оружия, без еды... Эцагана ты за подобное уволил, помнится, а сам чем думаешь?

   -- Лиза, ну что ты... Ты правда волновалась? -- спрашивает он как будто с надеждой.

   -- А ты думал, я что, радоваться должна?! -- вскидываюсь я. Конь подо мной вздрагивает от моего визга и отступает назад. -- А ты стой, скотина безмозглая! -- добавляю я снова на родном. Потом мне становится стыдно -- опять на Азамата кричу, ещё и лошадь ни за что обругала. Показываю копытному ещё печенье и отвожу руку, пока он не развернётся головой в сторону лагеря. Тогда разрешаю съесть. Азамат наблюдает за моими ужимками с интересом и недоверием.

   Поскольку у меня конь низкий, а у Азамата высокий, то он сидит теперь где-то там наверху, бедро на уровне моего плеча. Я кладу ему руку на коленку.

   -- Ты извини, что я тебе такой скандал устроила, я просто очень испугалась. А потом ещё полдня переживала, где ты, да не случилось ли чего.

   -- Лиза, ну что со мной может случиться в степи? Неужели ты думаешь, что тут есть какой-то хищный зверь, с которым бы я не справился одним ножом?

   -- Понятия не имею, -- говорю. -- Я ни зверей здешних не видела, ни как ты с ними справляешься. Да и вообще, что это за детские выходки?

   Он похлопывает меня по плечу.

   -- Извини. Я действительно расстроился, но это недолго длилось. Просто я решил последовать твоему же совету и "не мучиться", а как следует погулять одному, послушать, посмотреть. Ну и увлёкся, целую вечность ведь на воле не был. Я думал, ты будешь дуться, а ты, оказывается, волновалась... Никак мы друг друга не поймём.

   -- У меня временное обострение ненависти к человечеству, -- сообщаю я. -- Оно пройдёт, и снова будем понимать. Потерпи чуток.

   Я уже открываю рот, чтобы рассказать о новом повороте событий, но он вдруг сжимает моё плечо.

   -- Лиза, послушай, -- он очень серьёзен. -- Это важно. Ты так и не обещала мне не дёргать лошадь за уши. Более того, ты одна, без спросу, выехала в степь на незнакомой лошади. Если уж ты сама говоришь, что испугалась, так будь осторожна! Ты себе не представляешь, как я за тебя боюсь!

   И всё в таком духе. Ладно, что поделаешь, переживает человек, пусть выговорится, я потерплю. Даже пообещаю ему, что не буду дёргать лошадь за уши и за прочие места и сзади обходить тоже не буду. Правда, пожалуй, про беременность я пока помолчу. А то если он узнает, что я всё это сегодня проделала ещё и брюхатая, он же с коня сверзится.

  

   Глава 4.

  

   Когда мы подъезжаем к лагерю, у края вытоптанного снега нас ожидает северянин, нервно переминаясь с ноги на ногу.

   -- Хозяин! -- принимается он голосить, едва мы оказываемся в зоне слышимости. -- Я бы её ни за что никуда не отпустил, но она мне ружьём пригрозила! Под прицелом велела седло принести!

   -- Врёт, -- шепчу я, криво ухмыляясь. Азамат усмехается и гладит меня по плечу. Пастух продолжает в красках расписывать, какая я опасная, как меня даже лошади боятся, а стихии слушаются.

   -- Ладно уж, -- отмахивается от него Азамат. -- Хорошо, что отпустил, а то бы она тебя убила. Она духовника моего однажды чуть не застрелила.

   Пастух, который начал было успокаиваться, что хозяин не злится, снова перепугался, отвесил мне три поясных поклона и сбежал к остальным.

   -- Чего ты их запугиваешь? -- спрашиваю.

   -- Не обращай внимания, -- неловко улыбается он. -- Это я свой авторитет укрепляю. А то если они решат, что я просто так тебе всё разрешаю, то запрезирают. Решат, что у меня денег не хватает на твои капризы, вот и... отдаю натурой, так сказать.

   -- А так они тебя будут считать укротителем тигров?

   -- Ну, вроде того, -- он виновато опускает глаза. -- Извини, но так проще, чем что-то доказывать...

   Я задавливаю в себе желание закатить ещё один скандал. Хватит, наругались на сегодня. В конце концов, никто меня на Муданг насильно не волок.

   -- Да ладно, -- говорю довольно искусственным голосом. -- Ты же не виноват, что они идиоты. И что все бабы у вас курицы долбанутые, тоже не виноват.

   Он долго на меня смотрит, потом говорит:

   -- Спасибо.

   Я так понимаю, за усилие над собой. Чует ведь. Как мне всё-таки повезло с мужиком. И как ему не повезло с родиной.

  

   Когда мы слезаем с лошадей, я наконец замечаю, что Азамат всё это время сидел не на той буроватой кобыле, которая стояла в строю рядом с моей белой, а вовсе даже на чём-то серебряном.

   -- Ой, -- говорю. -- Какая у тебя скотина, прямо металлическая. Так блестит...

   -- Да-а, -- польщённо говорит он. -- Я вот решил его и взять. Таких серебряных больше нигде не разводят, только по берегам Дола, а я всегда такого хотел. Сейчас поездил -- жеребец сильный, послушный, с мозгами, да ещё молодой совсем. В общем, я определился. А ты как?

   -- Да я вроде тоже, -- киваю на свой рыжий диванчик.

   Азамат хмурится.

   -- Ты его взять хочешь?

   -- Ну да, а чего? Сидеть удобно, не трясёт, слушается. И не очень большой. Чего мне ещё надо?

   -- Так это ж мерин...

   -- Ну так мне с ним не трахаться! -- выпаливаю я. Пастухи прыскают со смеху и долго не могут успокоиться. Азамат слегка краснеет.

   -- Ты полегче в выражениях, -- шепчет он мне. -- Женщины при мужчинах о таких вещах не говорят.

   -- Фи, какое лицемерие, -- кривлюсь я. -- А чем плохо, что мерин?

   -- Ну это как-то... неспортивно.

   -- Спасибо, спорта мне на сегодня хватило. Ещё возражения есть?

   Азамат вздыхает.

   -- Ладно, бери этого. Ребят, -- он поворачивается к пастухам, которые всё никак не отсмеются. -- Представьте коней-то.

   -- А ты до сих пор не знаешь, как их зовут? -- удивляюсь я.

   -- Нет, а ты знаешь?

   -- Нет, так то я... Я и забыла, что у них имена бывают.

   -- Бывают, а как же, -- кивает Азамат. -- И если конь хороший, его имя охраняют, как человеческое.

   Наш провожатый первым отсмеялся достаточно, чтобы внятно произнести имена.

   -- Этот, -- он указывает на Азаматов выбор, -- Князь. А второй -- Пудинг.

   -- Как?! -- опешиваю я.

   -- Пудинг... -- повторяет пастух. -- А что?

   Я поворачиваюсь к Азамату.

   -- Откуда у вас пудинг?

   Азамат пару секунд на меня озадаченно смотрит, потом переспрашивает.

   -- А это слово для тебя что-то значит?

   -- Ну как, -- говорю, -- пирог такой... праздничный...

   Они начинают ржать. Азамат трясёт головой, явно умиляясь от чего-то, чего я не понимаю.

   -- Кто говорил, что у императора не было чувства юмора! -- хохочет он. Потом наконец снисходит до того, чтобы объяснить мне, в чём дело. -- Этим именем впервые наш последний император назвал своего любимого коня, который тоже был небольшой, толстый и спокойный. Оно с тех пор так и кочует. Но никому в голову не приходило, что у этого слова есть какое-то значение! Так, звучит забавно, и всё тут...

   -- Ясно, -- ухмыляюсь я. -- Я тебе испеку как-нибудь. Только это долго, там тесто должно настаиваться две недели или типа того. Зато очень сытно.

   Пастухи немедленно преисполняются уважения к даме, которая, о-о-о, понимает толк в кулинарии. Чувствую, Азамат задался целью и правда выдать меня за воплощение этой их воинственной кормящей богини. Дверью шатра я уже хлопала, осталось детей наплодить. Кстати, надо ему сказать, но при пастухах как-то нехорошо, наверное...

  

   Мы обедаем все вместе в шатре. Мне кажется, что день уже прошёл, ведь столько всего произошло, и я так долго ждала -- хотя на самом деле сейчас всего полпятого. Еды у нас по-прежнему вагон и маленькая тележка, а ведь уже пора домой возвращаться.

   -- Ну что, Азамат, -- говорю, -- ты признаёшь, что не надо было брать столько вещей?

   -- Я признаю, что они тебе не понадобились, -- аккуратно отвечает он. -- Но ведь нам ничем не помешало то, что они были с собой, правда?

   Я закатываю глаза.

   -- Я тебе что, младенец, мне сменные пелёнки с собой таскать везде? В следующий раз ничего лишнего, а то прям стыдно.

   Кажется, это слово действует на него волшебно -- он тут же серьёзно соглашается и больше не спорит. Я начинаю прикидывать, что пойдёт в салон, а что в багажник, и оказываюсь перед неразрешимой проблемой.

   -- А как мы возьмём лошадей?

   Азамат фыркает чаем.

   -- Уж не в багажнике, это точно. Ты что, Лиза, как мы их возьмём? Их отправят на пароме в Долхот, а оттуда монорельсом до нас. Через несколько дней приедут.

   -- А... тут есть монорельс? -- удивляюсь я. Как-то у меня плохо укладывается в голове, как муданжцы умудряются сочетать свеженькие земные удобства с первобытнообщинным строем в головах.

   -- Есть, конечно. От всех больших городов к столице и кольцевой. Вот если от Долхота в Сирий ехать, то рельс проходит прямо под горами, по пещерам. Ох и красиво там... надо будет летом съездить, сейчас это направление почти не работает, весной много обвалов бывает. А если ехать на Орл, то под водой. Там уже не вагоны, а почти звездолётик такой ходит, прямо в толще воды. Можно на всяких морских гадов посмотреть. Красота, в общем. Да и обычный монорельс неплох. Я всегда из столицы к матери ездил, а не летал. Уж очень там леса живописные... сидишь в вагончике, а по обе стороны такие деревья гигантские, почти вплотную. Иногда под вывернутым корнем проезжаешь. Те горы, что тянутся от Ахмадхота до Худула -- они самые старые на всём Муданге. И растения там тоже древние. А я в детстве обожал всё древнее.

   У меня аж слюнки текут, так хочется поскорее всё это увидеть. Правда, неплохо бы дождаться весны, чтобы полазать по огромным корням да пощёлкать цветочки -- маме отправить фотки...

   -- Это у вас мать так далеко жила? -- поражается северянин. -- Это ж сколько у вашего отца денег было -- ездить-то из столицы в Худул?

   -- Да он нечасто ездил, -- смущается Азамат. -- Но вообще с деньгами у него было слава богам... -- Азамат мнётся, стараясь отойти от скользкой темы. -- А мать, наверное, и до сих пор жива. Она очень рано меня родила, да и если бы умерла, мне бы сказали.

   -- А она знает, что ты вернулся? -- спрашиваю тихонько.

   Он пожимает плечами.

   -- Вряд ли. Кто бы ей сказал?

   -- А ты сам?

   -- Я не говорил.

   Я потерянно моргаю.

   -- Ты ей вообще давно последний раз звонил?

   Он на меня странно смотрит.

   -- Я не уверен, что у неё есть телефон.

   До меня начинает постепенно доходить.

   -- А ты... в принципе когда с ней общался?

   -- До того, как... -- он неопределённо взмахивает рукой в районе лица.

   -- А она вообще знает, что ты жив-то? -- похолодев, спрашиваю я.

   Он слегка приподнимает брови.

   -- Ну, ей сказали, на что я стал похож. Вряд ли ей очень хочется на меня смотреть.

   -- Это ты так думаешь или она сама так сказала? -- продолжаю допытываться я. Мы уже давно перешли на всеобщий, так что пастухи только переглядываются и недоумевают, о чём это мы.

   -- Я так думаю, -- вздыхает он. -- Ну ты сама посуди, если уж отец...

   -- Я совершенно не вижу тут связи. Или ты считаешь, что его кретинизм передаётся половым путём?

   Азамат смотрит на меня с убийственной укоризной.

   -- Я просто хочу сказать, -- поясняю я, -- что твоя мать ещё имеет шанс оказаться хорошим человеком. Во всяком случае, я бы не стала так категорично её клеймить.

   -- Естественно она хороший человек! -- взвивается Азамат. -- Она прекрасный человек, я её очень люблю!

   -- Тогда какого ж чёрта ты её игнорируешь? Ты поставь себя на её место -- она узнаёт, что ты ранен, а потом семь лет ни слуху, ни духу! Семь долгих муданжских лет! Тебе не стыдно, вообще?

   -- Да на какого шакала я ей сдался?!

   -- Азамат, она твоя мать! Даже муданжская мать не может просто так наплевать на своего ребёнка, не выродки же вы все тут, в самом деле!

   Он ещё плечами пожимает -- ну в чём тут можно быть неуверенным?!

   -- Отец же смог.

   -- Так то отец! Он тебя не рожал! А материнский инстинкт никакая внешность не спугнёт!

   -- Ну хорошо, -- перебивает меня Азамат повышенным голосом. -- И что ты теперь предлагаешь? Семь лет уже прошли, их не вернуть.

   -- Во-первых, выясни её телефон и позвони.

   -- И что я ей скажу?

   Пастухи поняли, что с ними больше никто разговаривать не собирается и начинают расползаться по своим шатрам.

   -- Во-первых, что ты жив и здоров. Во-вторых, спросишь, как она сама, здорова ли, не нужно ли ей чего. А там уж смотря что ответит.

   -- Ладно, -- вздыхает он и не двигается с места.

   -- Ну и чего ты сидишь? Звони уже!

   -- Что, сейчас, что ли?

   -- А почему нет?

   Он, не сводя с меня оторопелого взгляда, достаёт телефон и несколько расслабляется.

   -- Сети нет.

   Я состраиваю ехидную улыбочку и протягиваю ему хвост от пистолетика. Не отвертишься, дорогой.

   Звонит он брату. Тот долго вообще не может понять, что и зачем от него требуется. Видимо, тоже давненько с матушкой не общался. Наконец Азамат говорит "понятно" и прощается.

   -- Она теперь живёт не в Худуле, а в деревеньке на побережье, и связи там практически нет. Арон её номера не знает, но даже если бы знал, всё равно вряд ли удалось бы дозвониться.

   -- Ясно, -- вздыхаю я. -- А название деревни он сказал?

   -- Да...

   -- А найти её ты сможешь?

   -- Ну да, а что ты...

   -- Я предлагаю прямо сейчас туда полететь.

   -- Лиза, это часов семь отсюда!

   -- Заодно поучишь меня управлять унгуцем. А то я сегодня чуть не рехнулась, как тебя искать, да как выбираться, если с тобой что случится, не дай бог.

   -- Лиза, но я со всеми договорился, что завтра уже буду дома!

   -- Вечером будешь.

   -- Но тренировка!

   -- Ну вот что. Я понимаю, что ты ухватишься за что угодно, чтобы только не навещать маму. Так что я тебе повышу мотивацию. Есть кое-что, чего ты обо мне не знаешь, хотя очень хотел бы узнать. Пожалуй, когда узнаешь, это перевернёт всю твою жизнь. Но пока ты не навестишь маму, я тебе ничего не скажу.

   Он смотрит на меня широко раскрытыми глазами.

   -- Ты всё-таки имеешь какое-то отношение к Укун-Тингир?

   Я приподнимаю брови и безжалостно отчеканиваю.

   -- Не-ска-жу.

   Он изучает меня ещё с минуту, потом встаёт, проходится по шатру. Потом берётся за телефон и выбирает контакт.

   -- Алтонгирел? Слушай, я задержусь ещё на день. Предупреди всех, чтобы зря не ездили...

  

   Управлять унгуцем несложно, если рядом сидит Азамат и доходчиво объясняет, какой рычажок для чего. Оказывается, что добрая половина всех значков на панели не имеют никакого отношения к управлению, а вовсе даже являются охранными символами, типа как у нас народ иконы, магендавиды и нэцкэ по кабине расклеивает. Вокруг навигатора символы богов-погодников, на рулевом рычаге обереги от невнимательности, на контроле взлёта и посадки молитва богу гостеприимства. Впрочем, после предварительного ликбеза, успешного взлёта и получаса полёта я вполне овладеваю управлением и без подсказок. Погода по-прежнему хорошая, ведёт меня внятный и правдивый электронный навигатор, Азамат тихо скрипит зубами на соседнем сиденье.

   -- А твоя мама любит рыбу? -- внезапно спрашивает он меня.

   -- Терпеть не может, -- озадаченно отвечаю я. -- А что?

   -- Да так... -- отмахивается он. Потом, помолчав, снова спрашивает: -- А волосы она длинные носит?

   -- Ты же видел фотки.

   -- Ну мало ли...

   -- Недлинные, как у меня примерно.

   -- Ясно. А...

   -- Азамат, если ты этими расспросами пытаешься выморщить из меня ответ на свой вопрос, то можешь не надеяться.

   Он разоблачённо вздыхает.

   -- Ты можешь мне хотя бы объяснить, зачем тебе так непременно надо, чтобы я встретился с матерью? Ты ведь понимаешь, что у вас принято поддерживать более близкие отношения с родственниками, чем у нас.

   -- Если бы мы были на Земле и ты такое отчудил, я бы вообще не знала, что и думать. Понимаешь, я ведь не заставляю тебя с ней общаться постоянно. Я знаю, какие бывают пожилые люди неприятные, у меня для этого бабушка есть. Просто я думаю, что она заслуживает знать, что с её сыном всё в порядке, ведь это каждой матери важно. Она-то от тебя не отрекалась.

   -- Нет, -- задумчиво соглашается он, -- не отрекалась. Но и не приехала из Худула, когда я был ранен.

   -- А ей сразу сказали?

   -- Ей и отцу сказали одновременно. Не совсем сразу, но быстро... Кстати, помнится, ты очень резко высказывалась обо всех моих друзьях, которые за меня не вступились. А ведь она тоже не вступилась. И что ты об этом думаешь?

   -- Я не знаю, -- тихо говорю я. -- Если бы я знала, что она за человек, у меня могли бы быть предположения...

   -- Но ты не набрасываешься на неё с руганью, хотя она поступила точно так же, как все?

   Я кошусь на Азамата. Он явно нервничает, но гнёт свою линию. Это, в общем, хорошо, если он наконец начинает осознавать, что не заслужил своего изгнания. Однако с матушкой и правда что-то не так. Женщины у них странные, конечно, но чтобы вот так бросить своё чадо? Может, она пыталась повлиять на отца, только Азамат об этом не знает?

   -- Я не верю, что она совсем ничего не пыталась сделать для тебя. И пока я её своими глазами не увижу, и своими ушами не услышу от неё, что ей не интересна твоя судьба, я не поверю.

   Он пожимает плечами, а потом вдруг нагибается и целует меня в макушку.

   -- Мне очень хочется надеяться, что ты права, -- тихо говорит он. -- Раньше я всегда думал, что мать меня любит. А потом вдруг оказалось, что я этого не заслуживаю. А когда появилась ты, всё снова повернулось с ног на голову, и теперь получается, что я вроде как ни в чём не виноват, а она... В общем, наверное, я просто боюсь. Я в молодости всё похвалялся тем, что ничего не боюсь, а Унгуц мне всегда говорил, мол, придёт и твоё время бояться, и вовсе не там, где ты ждёшь.

   Кажется, я тут уже лишняя. В те редкие моменты, когда Азамат принимается анализировать свои чувства, он почему-то обязательно делает это вслух, хотя может напрочь забыть, что я нахожусь рядом и всё слышу. Иногда это бывает забавно. Например, когда он только начал вести тренировки, я регулярно заставала его расхаживающим по комнате и рассказывающим самому себе, какими словами он про себя называет те или иные ситуации во время боя и как их лучше классифицировать -- а потом он удивлялся, откуда это я так хорошо разбираюсь в происходящем "на ринге", ведь не сошёл же он с ума, чтобы женщину грузить боевыми стратегиями.

   За этим бормотанием он благополучно засыпает. Вот и славно, а то ведь он прошлой ночью не отдохнул почти.

   Степь под нами тем временем переходит в невысокие горы, поросшие каким-то странным лесом. Видимо, тем самым, где под корнями деревьев поезд может пройти. Во всяком случае, кроны весьма внушительные, и я не взялась бы сказать, широколиственные они или хвойные. Наверное, и правда что-то безумно древнее, а то и вовсе неземное.

   Слева от гор и до самого моря тянутся смешанные леса. Навигатор мне пиликает, что надо сворачивать к западу, но только после того, как позади останется река, а то над ней какие-то завихрения. Над горами всё вполне спокойно, они действительно невысокие. Я тихонько включаю музычку и с удовольствием обозреваю величественные муданжские пейзажи под мерное сопение на соседнем сиденье.

  

   Азамат просыпается, когда на горизонте уже чернеют высоченные северные горы на фоне ещё не совсем чёрного неба. Сквозь прозрачную крышу видно столько звёзд, что чувствуешь себя внутри какого-то ювелирного изделия с бриллиантами.

   -- А я уже собиралась тебя будить, -- говорю. -- А то темнотища, да и лететь уже недалеко осталось, насколько я понимаю.

   Он протирает сонные глаза, заливает в себя пол-литра кофе и углубляется в навигацию. Включает инфракрасный экран на лобовом стекле, чтобы всё было видно, выискивает по навигатору точное расположение деревушки, в которую нам надо.

   Худул остаётся по правому борту ярким букетиком огней. Мне кажется, он раза в три меньше Ахмадхота. Поднимается ветер с океана, и мы начинаем снижаться куда-то во тьму, к подножию гор, на побережье бескрайней древней воды.

  

   -- Как же это её так далеко занесло? -- спрашиваю я, когда мы выбираемся из унгуца. Азамат сказал, что, когда являешься без приглашения, транспорт надо оставлять за чертой деревни, чтобы не смущать соседей, так что мы сели в леске на пологом склоне, а теперь пешком по дороге идём в село.

   -- А она где-то в этих местах и родилась в семье рыбаков. Имя-то у неё гласное, но вообще она... как бы это сказать... ничего особенного. Не столичная, даже не городская, не богатая, не очень красивая. Когда отец стал ухаживать, в семье очень удивились. Ну и она быстренько предложила пожениться, пока он не передумал. Он, конечно, был сильно старше, но зато красавец, великий охотник и Непобедимый Исполин, Рождённый в Седле -- это титул победителя конных соревнований.

   -- Понятно, -- говорю. -- То есть, он взял себе девочку с улицы, чтобы сэкономить на ухаживании, а потом она ему слова поперёк сказать не смела. Похвально, что и говорить.

   -- У нас... принято с большим уважением говорить о родителях, -- после паузы произносит Азамат и резко меняет тему. -- Алтонгирел мне напомнил, что тебе надо строить дом. Ты по дороге никакое местечко не присмотрела?

   У меня встаёт дыбом шерсть на загривке. Алтонгирел ещё вечером после свадьбы строго указал, что Азамат должен мне построить отдельный дом где-нибудь подальше от столицы, чтобы я не путалась под ногами, и все видели, как он богат. Мне, понятное дело, совершенно не нравился такой расклад. Я хочу жить с мужем и в городе, потому что там есть работа. Пусть сейчас народ пока меня не воспринимает как целителя, но ведь привыкнут же они когда-нибудь! Да и мои занятия с целителем и Оривой прекращать совершенно не хочется. Особенно теперь, когда мне самой скоро понадобится профессиональная помощь. Короче говоря, теперь каждая моя встреча с Алтонгирелом оканчивается ссорой на почве жилищного вопроса.

   -- Я, кажется, уже неоднократно и весьма однозначно заявляла, что не собираюсь никуда от тебя съезжать. Я живу на Муданге только для того, чтобы быть рядом с тобой. А если тебя рядом нет, то с тем же успехом можно вернуться на Землю.

   Азамат вздрагивает и чуть не роняет термопак, в котором остались ещё две кулебяки и какие-то фрукты.

   -- Я тебя понял, -- мрачно говорит он.

   Мы в молчании подходим к деревне и звоним в первую же калитку. Азамат надвигает капюшон в надежде, что хозяева не разглядят его в темноте. То ли в этом доме живёт семья побогаче среднего, то ли просто потому что край деревни, в общем, нам отвечают по домофону, что сильно облегчает жизнь и им, и нам. Азамат быстро спрашивает, где живёт "жена Долгого Охотника". Ему быстро объясняют, как пройти. Я ничегошеньки не понимаю в этом указании, потому что северный акцент у хозяина дома уж очень жестокий, да половина сказанных слов -- какие-то местные ориентиры, которые я себе даже представить не могу. На Муданге я часто чувствую себя абсолютно беспомощной.

   Азамат, однако, легко находит дорогу, и вот уже мы стоим перед высоким и частым деревянным забором с выразительно выструганными копьями по верху.

   Азамат поглубже вдыхает и дёргает шнурок от звонка.

  

   Глава 5.

  

   Очень, очень, невыносимо долго никто не отзывается на звонок. Азамат уже успевает четыре раза заверить меня, что мать не слышит или не выходит принципиально, что уже поздно, она наверняка спит, а если и не спит, то шакал знает кому не откроет посреди ночи... Да и если она придёт и выслушает наши сбивчивые объяснения, и -- что ещё менее вероятно -- поверит нам, то всё равно совершенно не обязательно откроет дверь. Она, дескать, запросто может предпочесть помнить сына молодым, красивым и геройски погибшим, а не живым уродом. И всё в таком духе. Я в ответ довольно ядовито обращаю его внимание на то, что ночевать нам всё равно негде, разве только в унгуце, но Азамат не поместится поперёк сидений даже если его вдвое сложить. А судя по общей приветливости этого дивного местечка никто нас с распростёртыми объятьями в свой дом не пустит, даже за деньги.

   Местечко и правда живописное. Деревенька в одну улицу, по обеим сторонам которой реденько понатыканы деревянные дома. Пока мы ждём Азамат успевает объяснить, что они тоже саманные, но обшиты деревом снаружи и изнутри, потому что здесь, на севере, холодно, а от мороза саман часто трескается. С обеих сторон от деревни с гор спускаются две мелкие громко журчащие речки, надо думать, ледяные. Они впадают непосредственно в океан Гэй, окружающий муданжский единственный материк со всех сторон. Уже взошла Вторая Луна, и в её свете видно, как перекатываются холодные бледные волны, шелестя и фыркая под крутым берегом.

   Азамат прислонился плечом и головой к забору и бездумно водит пальцем в перчатке по краю калитки -- вверх-вниз. Я снова дёргаю за шнурок. Наверное, и правда не стоило его сюда тащить на ночь глядя. Где мы, действительно, будем спать? Придётся лететь домой, и Азамат, конечно, сядет за руль. За нашу безопасность я не переживаю, Азамат вполне способен соображать и с большего недосыпа, но я хочу, чтобы он нормально отдыхал, а не водил по ночам самолёты.

   И тут мы слышим скрип входной двери. Переглядываемся.

   -- Это наша? -- спрашиваю я довольно бессмысленно.

   -- Кажется, да, -- отвечает Азамат, прислушиваясь. Если поначалу он ещё нервничал, подбирал слова и спрашивал меня, что мы будем делать, если она не захочет с нами разговаривать, то теперь все движения его души, как и моей, обращены в надежду, что она уже наконец выйдет к калитке!

   Мы слышим скрип шагов по снегу. Они медленные, но довольно уверенные. А то я ещё побаивалась, вдруг она болеет и ходит с трудом? А мы её тут выдёргиваем из постели посреди ночи... Шаги замирают у самой калитки.

   -- Кто? -- вопрошает хрипловатый старушечий голос. По земным меркам она, конечно, в весьма почтенном возрасте, но по муданжским-то ей всего пятьдесят пять, как утверждает Азамат.

   -- Ма, это Азамат, -- неровно произносит он заветные слова.

   За калиткой воцаряется озадаченное молчание. Я стискиваю руку Азамата, не занятую термопаком. Из-за калитки доносится невнятный шёпот, мы переглядываемся, но ничего не разбираем. Наконец "ма" решает продолжить разговор, хотя и намного тише, как будто боится, что кто-то подслушает.

   -- Отец-то знает, что ты тут?

   Мы снова переглядываемся.

   -- Он знает, что я на Муданге, -- аккуратно отвечает Азамат. -- Но мы не разговаривали.

   Там снова повисает молчание.

   -- Так тебе, что ли, можно тут быть? -- выдаёт следующий вопрос моя загадочная свекровь. Азамат, однако, светлеет лицом.

   -- Да! Ма, я женился и теперь снова могу тут жить.

   За калиткой слышен вздох, но чем он вызван?

   -- Ну ладно, -- неуверенно говорит наша старушка. -- И чего тебе тут занадобилось?

   Азамат на секунду теряется, а потом принимается быстро говорить, явно сам удивляясь, откуда это взялось.

   -- Понимаешь, моя жена с Земли, а у них принято знакомиться со всеми родственниками. Ну и мы тут были, э-э, не очень далеко, вот и решили зайти к тебе. Ты извини, что так поздно...

   Я смотрю на Азамата вытаращенными глазами. Нет, я, конечно, говорила ему, что моя мама им интересовалась, и что на всякие праздники у нас принято собирать родню, но сегодня я точно не говорила ничего о том, что мне надо познакомиться с его матерью из-за каких-то традиций. Впрочем, Азамат удивлён собственными словами не меньше, чем я. Видимо просто так и не решился сказать, что соскучился по матери. Ладно, посмотрим, что будет дальше.

   -- Ох ты ж... -- бормочет мать. -- Так она там с тобой, что ли?

   -- Да, -- Азамат кивает, как будто собеседница может его видеть, а потом быстро добавляет, -- и она понимает по-муданжски.

   Мать снова охает.

   -- Чего ж вы не предупредили?

   -- Ма, мы живём в Ахмадхоте. Далековато ездить, чтобы предупредить. А телефона твоего даже Арон не знает.

   Кажется, Азамат начинает расслабляться. Он уже говорит нормальным голосом и, видимо, чувствует себя увереннее.

   -- Да ему-то зачем... -- ворчит мать за своей калиткой. Интересно, она из каких-то соображений всё ещё не открыла дверь или просто растерялась?

   По ту сторону снова повисает тишина, так что Азамат не выдерживает и окликает родительницу.

   -- Ма? Ты там ещё?

   Вместо ответа мы слышим лязг щеколды, калитка открывается.

   Ма оказывается практически с меня ростом. Маленькая сутулая старушка в такой же длинной сплошной шубе, как были у пастухов. Из-под капюшона белеет косынка, а лица в темноте не разобрать.

   Азамат неожиданно сдавливает мою руку и прижимается крепче к забору. Испугался, что сейчас она его разглядит, что ли? Чувствую, надо перехватывать инициативу в свои руки.

   -- Здравствуйте! -- говорю я жизнерадостно, изобразив на лице придурковато-счастливую улыбку. -- Очень рада видеть вас в добром здравии, имигчи-хон!

   Я величаю её имигчи, что значит примерно "уважаемая матушка". Так обращаются к старшей замужней женщине, если она выше по социальному положению или особенно многодетна. Хон -- это обычная дань вежливости, "госпожа" или "господин". Я понимаю, что согласно муданжским представлениям она ниже меня по положению, потому что, собственно, земляне всегда выше всех, но надо же польстить бабушке...

   -- Ох, здрасьте... -- мямлит она, совершенно растерявшись. Вот и чудненько. Я немедленно набрасываюсь на неё с объятьями, пользуясь этим, чтобы шагнуть за калитку.

   -- Мне так важно с вами познакомиться, -- тараторю я. -- У нас на Земле принято знакомиться с родителями мужа ещё до свадьбы, чтобы получить их одобрение, но, увы, мы с Азаматом никак не могли навестить вас до свадьбы, и это меня очень расстроило!

   Кажется, ошибок я нагородила вагон и маленькую тележку. Интересно, сколько процентов она понимает из моей восторженной болтовни.

   -- Ох, -- снова говорит несчастная старушка. -- Вас же в дом пригласить надо, а у меня там неприбрано....

   Я на это быстро и безграмотно отвечаю в том смысле, что дом матери всегда прекрасен, в каком бы состоянии он ни прибывал, и что я девушка со скромными запросами, и что раз уж мы без объявления прибыли, то и в мыслях не имеем требовать порядка в доме. После этой тирады я тайком кошусь на Азамата, который обошёл нас сбоку, чтобы стоять против света. Он закрывает рот рукой -- жест, у муданжцев означающий "ну ты и заливаешь!"

   Матушка однако поддаётся на мои косноязычные уговоры и, закрыв калитку обратно на щеколду, ведёт нас к дому по скрипящей тропинке.

   -- А про одобрение родителей -- это правда? -- шёпотом спрашивает у меня Азамат на всеобщем.

   -- Была когда-то, -- так же отвечаю я.

   Мы поднимаемся по слегка присыпанному снегом крыльцу, при этом я подаю бабуле руку для опоры, чем, кажется, окончательно её добиваю. Она нервно хихикает и заваливает меня комплиментами, из которых я понимаю хорошо если треть. Впрочем, это не так важно, лишь бы она пока не задумывалась о внешности Азамата. Когда мы войдём в дом да сядем за стол в тепле и при свете, ей придётся хотя бы сделать вид, что она рада видеть сына, иначе будет уж совсем неловко. А вот с порога ещё может и прогнать. Я, конечно, всё ещё плохо понимаю устройство загадочной муданжской, а тем более женской души. Но ведь все мы, чёрт возьми, одни и те же обезьяны!

   Сквозь тугую дверь в тёмные сени (почему-то именно так мне хочется назвать это место), оттуда через другую тугую дверь -- в кухню. Ну вот, опасная зона позади. Теперь надо быстренько тут окопаться.

   Кухня вся так и пылает жёлто-оранжевым светом дешёвых самодельных ламп, созданием которых подрабатывают подростки, учащиеся на инженеров. Бок печки, выступающий из правой стены, пышет жаром. Мне хватает секунды, чтобы спрогнозировать тепловой удар, так что я стремительно принимаюсь раздеваться. Азамат ещё колеблется -- ему волю дай, так бы и остался в капюшоне. Я выразительно показываю ему кулак.

   Матушка тоже стягивает через голову свою шубу и остаётся в самодельном, но не вышитом халате, мешковатых женских штанах и белой косынке, из-под которой торчит хвостик короткой косички. Она выглядит совсем старенькой и сморщенной, хотя по земным меркам ей всего около ста. У нас в этом возрасте женщина ещё женщина, а не коряга. Впрочем, непохоже, чтобы Азаматова мать особенно следила за собой. Да и подтяжку тут не сделать...

   -- У меня ж ничего нет на стол поставить, -- принимается причитать она. -- Только рыба одна вчерашняя, да ты такую и не станешь есть, небось...

   -- А у нас всё с собой! -- радостно возвещаю я, извлекая из термопака фрукты и ставя пироги на подогрев. Хорошо всё-таки, что я их так много напекла. Впрочем, при наличии техники, которая сама всё режет и перемешивает, уж кулебяки-то можно пластать хоть сотнями.

   Матушка до сих пор стояла к нам спиной, оглядывая своё жилище в поисках еды, а тут наконец обернулась. Азамат тут же шагнул в тень, но мог и не напрягаться -- я благополучно перетянула на себя всё внимание почтенной родственницы.

   -- О-о-ой, -- медленно выдохнула она. -- Какая беленькая... Как из сказки! Боги, да кто ж тебе позволил ночью зимой по лесам тут шастать? Азамат, куда ж ты смотришь?

   Азамат только пригибает голову, чтобы выбившиеся из косы пряди прикрыли обзор. Я отвечаю вместо него:

   -- Зима тоже белая, -- говорю. -- А как мороз стукнет, никому мало не покажется. Вы по внешности-то не судите.

   -- Хе-хе! -- восклицает она как-то пронзительно и снова осматривает меня с ног до головы. -- Чудно говоришь!

   Тут термопак сообщает, что всё разогрелось, так что я принимаюсь выгружать на стол горячие пироги, попутно объясняя, что это сделано из теста по земному рецепту, да, я готовила, а вообще у нас традиция в гости ходить с угощением, особенно если издалека. Бабушка не знает, чему больше поражаться -- моим пирогам или фруктам посреди зимы.

  

   * * *

   Из мемуаров Хотон-хон.

   Сельскохозяйственные культуры на Муданге круглый год можно выращивать только в экваториальной зоне. Уже даже в Ахмадхоте зимой плодоносят процентов пятнадцать съедобных растений. А торговля с регионами налажена плохо. Точнее, совсем не налажена. Однако дело не в том, что муданжцы такие неорганизованные, а в том, что завоеватели джингоши приспособились устраивать досмотр всем видам грузового наземного транспорта и забирать себе деликатесы. А летательные аппараты типа "унгуц" имеют принципиально ограниченную грузоподъёмность, так что перевозить на них овощи и фрукты оказывается неприбыльным делом, да и сами "унгуцы" довольно дороги и доступны далеко не всем фермерам и торговцам.

   * * *

  

   Матушка суетится, расспрашивает меня, какой лучше чай заварить, откапывает по закромам всякие сласти (кстати, вполне свежие и в таких количествах, что ими одними можно было бы поужинать). Я стараюсь принять посильное участие в сервировке стола. Наконец стол накрыт, пиалы расставлены, огромный глиняный чайник водружён посередине, вокруг него наши гостинцы. Меня она пытается усадить на почётное место, но я многословно заверяю её, что это она как мать и хозяйка должна его занять, а мы, молодые, лучше на диванчике.

   И вот мы усаживаемся: матушка во главе стола, а мы по длинной стороне справа от неё, причём сначала я, а потом Азамат. Таким образом она видит только его левый профиль, на котором почти нет шрамов.

   Мы изрядно проголодались за время полёта, так что набрасываемся на пироги без раздумий. Матушка же вертит в руках какую-то очередную разновидность хурмы, которые так многочисленны на этой планете и бормочет:

   -- Надо же, посреди зимы... Это ж сколько денег! -- она наконец обращается к Азамату. -- Потерпел бы уж, скоро снег стает, тогда и фрукты покупать, а то одна растрата!

   Азамат удивлённо сглатывает.

   -- Ма, я сейчас богаче, чем был отец, когда на тебе женился. Уж на корзинке фруктов не разорюсь!

   -- Да ты что! -- ахает она. -- Это ты на чужбине так заработал?

   Во всяком случае, я предполагаю, что это неприязненное слово, которое она сказала, означает "чужбина". Мне забавно, как Азамат к ней обращается, это его "ма". Это и правда первый слог слова "мать", но по-муданжски он звучит как эх, так что на мой слух получается довольно смешно. На курсах нам ничего про такое обращение не говорили, да и за этот месяц я такого ни разу не слышала. То ли очередная северная черта, то ли вовсе Азаматово личное изобретение.

   Пока я обо всём этом думаю и жую, Азамат рассказывает про наёмничью жизнь, долго и подробно. Про то, как он участвовал во Второй джингошской кампании, и как потом после виртуального заседания главнокомандующих через экран нетбука с ним чокался бокалом маршал Ваткин. Про разные народы, населяющие другие планеты, про книги, которые он прочёл и науки, которые изучил (оказывается, этот потрясающий человек закончил онлайн-курсы по экономике, юриспруденции, физике и химии вдобавок к двум муданжским образованиям). Матушка слушает, в прямом смысле открыв рот, только изредка кладёт в него дольку хурмы или какую-нибудь ягоду. Мы сидим так полночи, слушая спокойный и размеренный голос Азамата, который на самых низких нотах больше похож на звук бас-гитары, чем на человеческий голос. Потом он рассказывает, как я попала к нему на корабль и как стала его женой. Кажется, об этом он ещё никому не рассказывал. В его исполнении всё выглядит несколько иначе, чем я думала. Оказывается, он собирался надолго припарковаться на Гарнете, если я решу там обосноваться, и даже рассматривал вариант рвануть вслед за мной на Землю, хотя, собственно говоря, не надеялся, что ему что-то обломится. Ещё он очень боялся за Алтонгирела и был твёрдо уверен, что я несчастного духовника обязательно убью, не в этот раз, так в следующий. Вообще, он как-то слишком всерьёз и за чистую монету воспринимал все мои угрозы и намёки и долго искал хоть какую-нибудь литературу, в которой бы объяснялось, почему я веду себя совсем не так, как прочие знакомые ему женщины и хорошо это или плохо. Поскольку сравнительный культурный анализ землян с муданжцами ещё никто не проводил, нашёл он, понятно, не много...

   -- А где ты её поселил? -- спрашивает матушка, кивая в поддержание разговора.

   -- Да пока там же, в столице, -- отвечает Азамат и робко косится на меня, дескать, не выдай.

   -- У вас такой чудесный сын, -- говорю я, -- что я от него никуда уезжать не хочу.

   -- Ну... -- она пожимает плечами, -- это, знаешь, мало ли, чего ты хочешь... Ты, конечно, важная особа, но надо же и о муже подумать. Его ведь посчитают жадиной, если он тебе при таком богатстве не сможет где-нибудь на другом углу материка дом построить.

   Пожалуй, в таком раскладе мне это ещё никто не представлял.

   -- Правда, что ли? -- уточняю я у Азамата. Он опускает глаза.

   -- Вообще-то да.

   -- Так бы сразу и сказал, -- я пожимаю плечами. -- Если это тебе для репутации надо, то строй, пожалуйста.

   -- Серьёзно? -- он оживляется. -- А где бы ты хотела?

   -- Да хоть там же, на берегу Дола. Где лес и горы, и вода близко. Красивое место, почему бы и нет. Всё равно ведь будешь лошадей своих навещать.

   -- Каких лошадей? -- не понимает мать, и мы ей радостно рассказываем, как Азамат в очередной раз победил в соревнованиях и как я напугала пастухов.

   Мать почему-то тяжело вздыхает, а потом говорит:

   -- Какой же ты славный у меня. Точно как наш духовник говорил, вся благодать на тебя ушла, на Арона ничего не осталось. И надо ж такой беде приключиться.

   Она замолкает, Азамат нервно сглатывает. Надо как-то разрядить обстановку.

   -- Ну ничего, -- говорю. -- Теперь-то всё хорошо. Мы счастливо живём, Азамата все уважают...

   Она кивает с рассеянным видом, явно думая о чём-то своём.

   -- Я думала, ты не захочешь, чтоб тебя таким видели. Арават бы точно не захотел, а вы же с ним как из одной кудели спрядены. А когда узнала, что он сделал... собрала манатки, что из родительского дома сохранились, да и ушла из его дома. Какого, говорю, шакала мне нужны эти его деньги, если он у меня ребёнка отобрал?

   Глаза у неё слезятся, и я на автопилоте кидаюсь её обнимать и утешать, и только потом замечаю, что Азамат, собственно, в нелучшем состоянии. Матушка вдруг ловко протискивается между мной и столом и проталкивается поближе к Азамату.

   -- Дай хоть я на тебя посмотрю, милый ты мой. Мне ведь такого наговорили... я думала, ты и работать не сможешь после этого.

   Азамат послушно поворачивается и убирает с лица растрёпанные волосы. Матушка судорожно вздыхает, но всё же находит в себе силы погладить его по изувеченной щеке, а потом порывисто обнимает его, утыкаясь лицом в красный свитер, и долго плачет, приговаривая "ничего, ничего". Азамат осторожно, бережно гладит её по спине, поднимает на меня взгляд и влажно улыбается. Я улыбаюсь в ответ.

  

   Пока мать и сын обмениваются сантиментами, я завариваю ещё чаю и совершаю вылазку до унгуца и обратно, чтобы взять одежду и всякую дребедень. Всё-таки спать когда-то надо. Возвращаюсь как раз вовремя -- Азамат уже начинает задаваться вопросом, куда я делась.

   -- Ох, где ж вас положить-то? -- снова начинает причитать матушка. -- У меня и комната ведь всего одна, и кровать...

   -- На печке, -- тут же предлагает Азамат.

   -- Ну, это я супругу твою на печку положу, а тебя-то куда?

   -- А мы там вдвоём не поместимся? -- интересуюсь я, вспоминая что-то из древних сказок. Вроде бы если на печке можно спать, то она реально большая должна быть...

   -- Да вы что! -- всплёскивает руками матушка, но Азамат уже заглянул в комнату.

   -- Поместимся, -- рапортует он. -- Ты, ма, не переживай, мы привыкли рядышком спать.

   Ма ещё долго не может примириться с таким аскетизмом, но поскольку других спальных мест всё равно нет, то и возразить ей нечего. Потом я требую мыться, и Азамат по указанию матери притаскивает из сеней бочку, в которую мне наливают тёплой воды. Муданжцы вообще народ чистоплотный, но идея мыться проточной водой дальше столицы пока не ушла. Азамата я, естественно, тоже загоняю освежиться, а потом, уже на печке, натираю своим "земным снадобьем", как называет его матушка (ей приходится объяснить, чем это вдруг запахло).

   -- Целительница? -- поражённо переспрашивает она со своей кровати из-за печной занавески. -- Сума сойти, слово-то какое! Я его только в песнях о белой богине и слышала.

   -- А что, она тоже целительница? -- интересуюсь я, с усилием втирая крем в просторы Азаматового торса.

   -- Да, она может наделить человека целебной силой, -- расслабленно отвечает он, и вдруг прямо подскакивает.

   -- Лиза! А ты ведь мне кое-что обещала!

   Я хитро улыбаюсь.

   -- Ну да, было дело.

   -- И?

   -- А при маме можно? -- шёпотом спрашиваю я на всеобщем.

   -- Да уж говори скорее! -- отмахивается он.

   -- Я беременна.

  

  

   Глава 6.

  

   Он резко садится и, естественно, впечатывается лбом в потолок, не рассчитанный на такие габариты. Хватается за голову и шипит. Мне это живо напоминает какую-то дурацкую комедию, и я покатываюсь со смеху, изо всех сил пытаясь сдержаться, чтобы его не обидеть, и от этого хохоча ещё заливистей.

   -- Вы чего там? -- спрашивает снизу матушка. Причину членовредительства она не поняла, потому что я говорила на всеобщем.

   -- Всё в порядке, -- говорю, давясь смехом, -- только потолок тут низковат.

   Азамат тем временем несколько приходит в себя и снова ложится навзничь, потирая лоб. Я легонько поглаживаю его по пострадавшей части тела.

   -- Так это была шутка? -- жалобно спрашивает он.

   -- Нет, только не подскакивай снова, -- покатываюсь я, придерживая его за плечико.

   Он долго молчит, так что я решаю, что он и не собирается никак комментировать новость.

   -- Ты уверена? -- наконец уточняет он.

   -- Солнце, если бы я не была уверена, я бы не стала тебе говорить. Сегодня утром делала тест, он показал недельную давность.

   -- Тогда ещё можно долететь до Гарнета, -- облегчённо говорит он.

   -- Зачем? -- не понимаю я. Рожать ещё рано, мягко говоря...

   -- Ну, ты, как мне показалось, целителю не сильно доверяешь.

   А, так он хочет, чтобы меня кто-то наблюдал?

   -- Я зато себе доверяю, -- говорю. -- А к тому времени, как рожать надо будет, я Ориву доучу. Не сидеть же нам на Гарнете девять месяцев, в самом деле.

   Азамат внезапно с видом чрезвычайной заинтересованности поворачивается на бок и нависает надо мной.

   -- Так ты собираешься рожать?! -- спрашивает он шёпотом.

   Я хлопаю глазами.

   -- А что, есть какие-то неблагоприятные для этого обстоятельства? Чего ждать-то, если уж залетела?

   Он рухает обратно с таким счастливым видом, что уже граничит с безумным, сплетает пальцы и принимается тараторить нечто в стихах, что я определяю как гуйхалах за моё здоровье.

   -- Лизонька, -- выдыхает он наконец, -- если бы у меня только были слова! Я знаю столько слов, столько томов прочёл на двух языках, а сказать о своём счастье ничего не могу... -- он снова поворачивается (уже все одеяла узлом завязал) и утыкается лбом мне в висок. -- Может, если я как следует подумаю, ты услышишь? Ты ведь всегда чувствуешь меня.

   Я снова не могу сдержать хихиканье, хотя оно происходит скорее от умиления, чем от юмора. Ладно, по крайней мере, он не упал с печки, не попытался мне заплатить и не выдумал себе повода для расстройства. Правда, на время родов я его, пожалуй, привяжу к кровати под наблюдением пяти-шести телохранителей, а то что-то стрёмно немного... А ещё меня волнует, что ему станет советовать проклятый духовник...

   -- Слушай, Азамат, -- говорю, не поворачивая головы.

   -- М-м?

   -- Не говори пока Алтонгирелу.

   Он опять приподнимается на локте. Вот же активность напала на ночь глядя.

   -- Как же? Он ведь наш духовник, он должен знать... Да и всё равно поймёт.

   -- Давай проясним этот вопрос. Он твой духовник, а не мой. Вот станет пузо заметно, тогда скажем. А пока я ещё жить хочу. Кстати, учти, что у меня в ближайшее время сильно испортится характер. Сегодня утром ты уже видел, в чём это выражается. Так что ради Алтонгирелова собственного блага, пожалуйста, не говори ему пока.

   Азамат тяжело вздыхает, но соглашается.

   -- Ладно, понял... Но вообще, если уж он тебя так раздражает, тебе надо другого духовника себе выбрать, чтобы с ним советоваться, а то не дело это.

   -- Ну, вот познакомлюсь с кем-нибудь вменяемым... -- вяло соглашаюсь я. Главное, мы пришли к компромиссу.

   -- Что вы там всё шушукаетесь? -- доносится снизу голос матушки. -- Легли спать, так спите уже.

   -- Так точно, командир! -- говорим мы, неожиданно, хором, хохочем и блаженно отрубаемся.

  

   Утро у нас весьма позднее -- заснули-то часам к шести, не раньше. Впрочем, у меня оно, конечно, гораздо позднее, чем у остальных домочадцев. Сквозь неглубокий сон ближе к пробуждению я слышу стук топора, льющуюся воду, ещё какой-то скрип и возню. Очевидно, Азамат помогает по хозяйству. Идентифицировав звуки как безопасные, я удовлетворённо поворачиваюсь на бок, стекаю в нагретую Азаматом ямку в матрасе и уплываю в сон ещё часа на четыре.

   Сползаю с печки я только на запах обеда, поскольку желудок принимается категорически требовать наполнения. Я долго ищу тапочки вокруг печки, всё это время через полуоткрытую дверь наблюдая общественную жизнь на кухне. Азамат с энтузиазмом жарит расстегаи с какой-то некрупной рыбкой, матушка смешивает пряно пахнущий соус.

   -- Так и сказала? -- поражённо говорит матушка. Видимо, Азамат опять ей что-то про меня рассказывает.

   -- Ага, -- довольно кивает он.

   -- Ну это уж... прямо неприлично.

   -- Я так понял, у них об этом совершенно прилично говорить. Правда, они выражаются по-другому, но вообще это вроде бы считается чем-то хорошим.

   -- Чего уж тут хорошего, мучение одно, -- ворчит матушка. О чём это они, господи?

   -- Ты зна-аешь, -- задумчиво тянет Азамат, -- конечно, если только один человек души лишается, то ему очень плохо. Но когда оба... это как-то... в общем, это здорово. И спокойно так -- я, например, точно знаю, что Лиза меня не подведёт и не будет мне нарочно пакостить. Вот подумай, много людей могут похвастаться такой уверенностью в супруге? Или, вот, скажем, она всегда рада моему приходу. Ты не представляешь себе, какое это счастье.

   Ах ты боже мой, романтическая любовь в восприятии муданжцев. Можно прямо записывать и вставлять в краеведческую хрестоматию.

   -- Представляю, -- улыбается матушка. -- Ты в детстве тоже всегда мне радовался.

   На этом я решаю вторгнуться в семейную идиллию, а то ещё накапают мне в еду.

   -- У нас говорят, что человек может быть счастлив, только если сохранил в себе частицу детства, -- приторным голоском объявляю я вместо доброго утра. -- Чем нас сегодня кормят?

   Азамат нагибается и целует меня в макушку, отведя подальше руки, измазанные в тесте.

   -- Здравствуй, солнышко. Ты опять с утра путаешь слова.

   -- Ничего я не путаю, -- говорю. -- Нас же теперь двое!

   Матушка оказывается весьма сообразительной, правда в результате она роняет ложку.

   -- Ты тяжёлая, что ли? -- спрашивает она с оторопелым видом. Я поднимаю ложку.

   -- Ага. А что, Азамат вам не сказал?

   Азамат, помявшись, объясняется:

   -- Я подумал, раз уж ты духовнику говорить не хочешь, то прочим и подавно не стоит... Беременные женщины обычно очень суеверны.

   -- Как у тебя вообще я и суеверность в одной фразе совместились? -- вздыхаю я. -- Ты хоть раз за мной что-то такое замечал?

   Он виновато мотает головой.

   -- А вот и зря, -- встревает матушка. -- У вас, на Земле, может, люди хорошие, а у нас завистливые шибко, особенно женщины. Попортят тебе ребёнка, не приведи боги. В силу знающих можно и не верить, но тут и попроще способы есть. Так что лучше уж до лишних ушей не допускать.

   -- Это другой разговор, -- соглашаюсь я. В пакостность местных баб мне поверить раз плюнуть. -- Но вам-то можно доверять, имигчи-хон!

   Она вся расцветает от обращения. Вообще, она сегодня гораздо лучше выглядит. И надела что-то нарядное: цветные юбки в три слоя, белую рубашку с широкими рукавами. Правда на время готовки эти рукава она подтянула за ленточки, продетые по кайме, и завязала на загривке. А сверху нацепила весёленький пластиковый фартучек, разрисованный гиппеаструмами.

   -- Так что же, -- возобновляет она разговор, когда я подаю ей вымытую ложку, -- ты действительно собралась рожать?

   -- А чего вы оба так удивляетесь? -- никак не возьму в толк я. -- То есть, я, конечно, плохо понимаю, как вы при ваших порядках вообще размножаетесь...

   Азамат хихикает, а матушка серьёзно объясняет:

   -- Ну как же, ты ведь красивая. А красивые женщины до последнего с этим тянут, чтобы фигуру не портить. Да и вообще, охота тебе с младенцем возиться, когда ты в самом цвету? Мне страшно подумать, сколько Азамат выложил за это дело.

   -- Нисколько, -- отрезаю я прежде чем Азамат успевает на меня цыкнуть. -- Он и не знал, я ему только вчера сказала.

   Матушка повторно роняет ложку, но ловит её в полёте.

   -- Ну вы, земляне... -- бормочет она, качая головой. -- Это ж вы, значит, и моцог не проводили? И Старейшин не одаривали? Да что же это будет-то?

   -- Будет, как на Земле, -- пожимаю плечами. -- У вас свои обряды, у нас свои. Буду пить "снадобья" и одаривать "великих целителей".

   А что ещё я могу ответить на такой укор?

   -- А-а, -- успокаивается матушка. -- Ну это тебе виднее, -- она задумывается ненадолго, потом развивает свою мысль: -- Рожать надо по своим правилам, а не по мужниным.

   На том и договариваемся. Азамат слушает наш разговор, благоразумно помалкивая, чтобы не нарушить мою эквилибристику.

   А расстегаи с устричным соусом -- это вещь, и муж у меня самый лучший. Вообще, мужчина у плиты, да ещё в фартучке -- это ужасно эротично. Во всяком случае, мне никакого другого афродизиака не надо.

   После еды мы некоторое время расслабленно перевариваем. Азамат стаскивает с головы какой-то хайратник -- оказывается, мать с утра подарила. Красивый такой, красно-синий, очень ему идёт. Вот только муж у меня со вчера непричёсанный. За всеми вчерашними открытиями он даже не расплёл косу, и теперь она напоминает водоросль -- грозу купальщика. Я лениво встаю, откапываю в сумке свою щётку, потому что где Азаматова, я не знаю, а спрашивать лень, и принимаюсь приводить его в порядок.

   -- Ишь ты, -- усмехается матушка, которая наблюдает за моими движениями, подперев щёки кулаками, -- нежности какие. Ты его как кошка котёнка вылизываешь.

   -- Ещё бы, -- говорю, -- за таким богатством уход нужен. Красотища ведь неимоверная.

   Это слово я на днях выучила от Унгуца и очень им горжусь.

   Азамат смущается, а матушка как будто чем-то недовольна.

   -- Да уж, -- протягивает она, -- красиво-то красиво, да грустно.

   -- Почему? -- удивляюсь я.

   -- Из-за отца, -- неохотно бросает Азамат.

   Я озадаченно моргаю.

   -- Какая связь между твоими волосами и этим нехорошим человеком?

   Азамат поднимает на меня взгляд исподлобья.

   -- Ах да, тебе ещё не говорили, наверное... Длинные волосы носит старший мужчина в семье.

   Ну, хоть теперь понятно примерно, почему Азамат своих волос стесняется. Но, ой, мамочки, так это что же, если вдруг папаша проявит остатки совести, и они помирятся, он пострижётся?! Да я этого старого козла голыми руками порву!!!

   -- Ай, -- удивлённо говорит Азамат. -- Ты чего дёргаешь?

   -- Прости, задумалась. А насчёт волос ты взгляни на это под таким углом: если бы они у тебя были короткими, я бы вряд ли вышла за тебя замуж.

   Азамат запрокидывает голову, чтобы недоумённо воззриться на меня.

   -- Теперь ты поясни, пожалуйста, какая связь?

   -- Ну, помнишь, когда я по милости твоего духовника обкушалась грибочков? И к тебе спать пришла?

   -- Ну.

   -- Ну вот, я как тогда на твои волосы налюбовалась под кайфом, так и... понеслось. В смысле, мне кажется, э-э, как бы это сказать по-муданжски? В общем, что моя душа именно тогда поменяла место жительства. И после этого я стала про себя тебя на "ты" называть, в моём-то языке есть разница.

   -- С ума сойти, -- бормочет Азамат.

   А я вдруг понимаю, что и тут Алтонгирел, зараза, угадал. Он же хотел мне глаза открыть на Азамата. И открыл ведь! Не дай бог узнает...

   Матушка только головой качает, ворча что-то о противоестественных землянах, которые ходят друг к другу ночевать и выбирают супругов по волосам. Азамат снова откидывает голову, позволяя мне продолжить груминг, а потом говорит:

   -- А я потерял душу с самого начала, когда ты, едва поднявшись с пола и без оружия, так уверенно заявила, что не пойдёшь куда велено, и тут же придумала, почему мы должны тебе это позволить. Я так растерялся, что близко к тебе не подходил потом, боялся потерять самообладание.

  

   Коса заплетена и мы начинаем прощаться. Пора возвращаться, а то потемну летать всё-таки небольшое удовольствие даже с инфракрасным экраном. Мы клятвенно заверяем матушку, что будем навещать и подвозить всякие южные вкусности. Она в свою очередь обещает держать телефон заряженным и подключённым к выносной антенне, которую мы ей оставили.

   -- А вы не хотите поближе перебраться? -- спрашиваю. -- Подыскали бы местечко поприятнее, построили бы там дом с удобствами...

   -- Нет, -- легко отказывается она. -- У меня тут подруги есть, рыбка ловится круглый год, а больше мне ничего и не надо особенно. Вот, на счастливого ребёнка посмотреть только.

   Мы по очереди обнимаем её на прощанье и улетаем из-под заснеженной горы вверх, в синеву, а потом прочь, на юг, над гигантскими деревьями, плоскими горами и широкими равнинными реками.

   Когда мы подлетаем к Ахмадхоту, уже довольно темно, хотя мне кажется, что три дня назад в это же время было гораздо темнее. Весна всё-таки. Ахмадхот, подсвеченный яркими окнами, напоминает паутинку в росе. Зависнув для посадки над садом, мы видим все окрестные дома. Вон заросшее хозяйство Ирнчина, вон мой клуб, вон дом Старейшин и толпа у него... Мы мягко опускаемся в траву.

   У дверей нас поджидает -- кто бы другой, а? -- Алтонгирел, будь он неладен. А я так надеялась сегодня без него обойтись.

   -- Ну как лошади? -- ядовитенько спрашивает он, как будто точно знает, что никаких лошадей мы не видели, а всё это было предлогом для чего-то ещё.

   -- Отличные лошади, -- радостно заявляет Азамат. -- Я себе взял серебряного. Как говорит Лиза, красотища неимоверная.

   Мы входим в дом, раздеваемся, и Азамат сразу разводит огонь в печке. Вообще этот их саман хорошо держит температуру, тут градусов пятнадцать, но Азамат всё никак не может привыкнуть к мысли, что я могу существовать при низких температурах.

   -- А ещё, -- продолжает муж радостно, -- мы навестили мою мать. А я и не знал, что она от отца ушла, -- он поднимает взгляд от топки на Алтонгирела и поводит бровью.

   Алтонгирел, по-моему, и сам этого не знал, но ему западло признаваться.

   -- Я думаю, тебе было полезно узнать это от неё самой, -- спокойно говорит он, глядя в сторону. Мне остаётся только головой качать. Алтонгирел решительно меняет тему. -- Как драгоценной госпоже понравились пейзажи?

   -- Я была просто очарована, -- в тон ему отвечаю я. Азамат вдруг как будто что-то вспоминает и взбегает по лестнице на второй этаж, а возвращается со своим запылённым буком. Аккуратно протирает его тряпочкой на кухне, потом усаживается на диван и раскладывает бук на коленях.

   -- Иди-ка сюда, Лиза. Будем дом проектировать.

   Я присаживаюсь рядом, по пути отмечая, как на секунду офигевает Алтонгирел.

   -- Начнём с размера, -- предлагает Азамат, разминая пальцы. -- Ты какой хочешь?

   -- А какой престижнее?

   -- Ну, большой, конечно.

   -- Давай большой, -- легко решаю я.

   -- Хорошо, -- Азамат начинает вбивать параметры нового проекта. -- Три этажа?

   -- Ага, -- киваю. -- И лифт. И балконы на все стороны. И, если можно, отопление такое, чтобы рычажок повернул -- и тепло.

   -- Да легко, -- улыбается Азамат, стуча по клавишам.

   Минут через пятнадцать домик свёрстан, а Алтонгирел чувствует себя обделённым нашим вниманием.

   -- Что ты с ней сделал? -- спрашивает он у Азамата.

   -- Это не я, это мать. Никогда бы не подумал, что они так споются.

   -- Почему? -- удивляюсь. -- Она очень разумная женщина в отличие от этих дур из клуба.

   -- Обычно женщины настолько разного возраста не понимают друг друга, -- объясняет он. Я никак не реагирую, и он обращается к духовнику. -- А у вас тут что новенького?

   -- Да вот, Старейшина Унгуц ногу сломал.

   -- А что ж ты молчишь-то, зараза?! -- взвиваюсь я. -- Где он?

   -- Да в доме Старейшин. Его-то дом рухнул вчера ночью.

   -- Что?! -- подскакивает Азамат. -- Как рухнул?!

   -- Да так, -- пожимает плечами духовник. -- У него дом ведь древний совсем был. А старику ремонтировать тяжело. Вчера тут дождь был, вот крыша и просела. Удивительно, как зиму продержалась.

   Я стремительно одеваюсь и подхватываю из прихожей чемодан-аптечку и запрыгиваю в машину.

  

   Старейшина сломал не просто ногу, а чёртову шейку проклятого бедра, язви её в душу. Лежит он в подсобной комнате, делает вид, что всё в порядке. Парниша-духовник отчитывается, что дважды приносил еду.

   -- Что ж вы так неаккуратно, -- причитаю я, наводя сканер на повреждённую кость. Перелом наружный, надо штифт ставить, а потом нашему деду лежать и лежать, а тут и матрац нужен особый, и уход... -- На три дня нельзя уехать! Больно?

   -- Ну так... -- неопределённо отвечает он. Ещё ведь хорохориться будет! Ну н-на тебе обезболивающего.

   -- А где целитель? -- спрашиваю у подошедшего духовника.

   -- Занят.

   -- Что значит занят, если тут у человека травма?!

   -- Не кричи, Лиза, -- просит Унгуц. -- Ему звонили, он там жену чью-то лечит от заразной хвори. А у меня незаразное, я и подождать могу.

   Ну да, давайте погеройствуем. И ведь главное, больницы-то нет. Есть дом целителя с комнатой для больных. И всё. Ну ладно же...

   Я решительными ломающими жестами раскладываю носилки и выхожу на крыльцо, у которого тусуется толпа любопытных.

   -- Мне нужна пара красивых мужиков, -- объявляю. Нужны-то мне, конечно, сильные, но сильные они тут все, а вот на красивых обязательно откликнутся. И правда, ко мне уже бегут пятеро. Выбираю двоих, что покрупнее, и с их помощью транспортирую дедулю в машину и располагаю поудобней. Дома уже Азамат с Алтонгирелом вносят его на верхний этаж во вторую спальню.

   -- Хоть бы мужа спросила, не возражает ли, -- ворчит Алтонгирел.

   -- Что-то мне подсказывает, что не возражает.

   Я вызваниваю Ориву, чтобы ассистировала и в двух словах рассказываю Унгуцу, что я собираюсь с ним сделать и зачем.

   -- Хорошо, -- покорно соглашается он. -- Вот только дочка дочки моей... У неё же теперь крыши над головой нету. Азамат, уж ты придумай что-нибудь...

   Мы переглядываемся.

   -- Тащи её тоже сюда, -- говорю. -- Потом разберёмся.

   Он согласно кивает и растворяется в воздухе.

  

  

   Глава 7.

  

   Мы с Оривой наконец-то покидаем импровизированную операционную, оставив пациента спать, пока обезболивающее работает. Внизу на кухне Азамат разделывает какую-то гигантскую птицу, а Алтонгирел, нависнув над столом, вещает что-то о нравственности и приличиях, как обычно. С другой стороны стола сидит маленькая девочка, такая маленькая, что я вижу только её макушку с хитрой причёской. Я устало падаю в кресло и без особого энтузиазма прислушиваюсь, что там опять не нравится зануде-духовнику.

   -- Азамат, но ты же не можешь допустить, чтобы в твоём доме жил посторонний мужчина! -- возмущается Алтонгирел.

   -- Не посторонний мужчина, а Старейшина Унгуц. Он был моим наставником, если помнишь, -- невозмутимо и, видимо, не в первый раз отвечает Азамат, вытягивая из тушки потроха. -- А, Лиза, ну как он там?

   -- Спит, как младенец. Ему теперь неделю надо полежать, потом можно будет ходить по дому. Через месяц будет, как новенький.

   Алтонгирел шёпотом уточняет у Азамата, сколько точно составляет неделя -- никак не выучит, семь или восемь дней. Потом смотрит на меня как-то боязливо.

   -- Так где, по-твоему, Старейшина будет лежать эту неделю?

   -- А какие есть варианты? -- спрашиваю на всякий случай, хотя уже примерно представляю ответ. Вообще, надо бы Азамату помочь, а то этот духовник из него уже все соки выпил, пока мы оперировали. Но меня хватает только на то, чтобы, не вставая, достать из холодильника корзинку подмёрзших фруктов и вгрызться в первое попавшееся эбеновое.

   -- В Доме Старейшин или на постоялом дворе, -- пожимает плечами Алтонгирел, предостерегающе косясь на Азамата.

   -- Ага, -- говорю, -- а ухаживать за ним там шакал будет, что ли? Нетушки, пусть тут остаётся.

   -- Что?! -- рявкает Алтоша, да так звонко, что девочка за столом пригибается. -- И ты туда же?! Нет, я понимаю, у Азамата на радостях крыша поехала, но ты-то должна соображать! Вот так взять и разрешить кому-то жить в своём доме!

   Я озадаченно смотрю на Азамата.

   -- А в чём проблема?

   -- Да ни в чём, в общем-то, -- улыбается он. -- Я так и думал, что ты будешь не против, если Старейшина у нас поживёт, пока ему новый дом не построят.

   Меня немедленно переполняет вопросами.

   -- А кто будет строить? И почему Алтонгирел считает, что я должна быть против? И на каких таких радостях у тебя могла поехать крыша, дорогой? -- последний момент меня особенно занимает. Уж не проговорился ли?

   -- На радостях, что ты наконец согласилась насчёт дома, -- подмигивает мне Азамат. -- Строить будут все, кто может, потому что помочь Старейшине -- благое дело, вроде моцога. А что касается его проживания у нас...

   -- Это ни в какие рамки не лезет! -- встревает Алтоша. -- Ты понимаешь, что люди подумают?

   -- Нет, -- честно говорю я. Азамат только отмахивается.

   -- А то они сейчас обо мне хорошо думают. Ну решат, что Лизе Старейшина приглянулся. Это гораздо лучше, чем если они опять начнут на Тирбиша грешить. Старейшине, по крайней мере, в глаза никто не будет гадостей говорить.

   Я давлюсь хурмой.

   -- Ты что, хочешь сказать, кто-то подозревает, что я изменяю тебе с Тирбишем?

   -- Ага, примерно полгорода, -- снова усмехается Азамат. -- Да ты не переживай так, людям ведь только дай повод почесать языки. А ты -- такой хороший повод, всем же любопытно, что ты за зверёк такой. Да и трудно поверить, что ты со мной связалась без какой-нибудь корыстной цели. Так что про тебя всё время будут болтать. Ну, может, лет через десять привыкнут. А Тирбишу только на пользу, что его подозревают. Обзываются, конечно, но больше от зависти. Никто ведь не станет тебя порицать за измену.

   Ага, то есть, я в очередной раз на полном ходу влетела в непреложную муданжскую истину, что чем человек красивее, тем он может быть безнравственнее. Ладно, хорошо хоть Азамат не расстраивается из-за этого. Хотя надо будет потом наедине с ним ещё раз всё проговорить, чтобы точно никаких обид не было.

   -- Так что, теперь они будут думать, что я тебе со Старейшиной изменяю?

   -- Вряд ли у кого-нибудь хватит смелости это так сформулировать, -- протягивает Азамат, сдерживая смех, -- но что-то в этом духе, да.

   Меня слегка размазывает такими новостями, я сижу над корзинкой, бессмысленно перебирая фрукты.

   -- Интересно, -- говорит вдруг Орива. -- А как целитель с этим справляется? У него ведь всё время больные дома живут.

   -- Целитель -- одинокий старик, -- скрежещущим голосом поясняет Алтонгирел. -- А Лиза -- молодка. А ты вообще девка, а туда же. Ваше женское дело -- шить, детей рожать, да в обществе мужа украшать. А вы тут устраиваете бунт в муравейнике...

   Твердолобая жизненная позиция Алтонгирела способна вывести меня из любого ступора и шока.

   -- А вот это уже дискриминация! -- радостно объявляю я, подхватываясь с кресла. -- А я всё ещё гражданка Земли, так что смотри у меня, ещё под суд попадёшь с такими разговорчиками. Азамат, ножик мне подкинь, пожалуйста.

   Алтоша отшатывается, а когда понимает, что нож мне был нужен сливы резать, заливается краской. Орива хохочет. Из-под стола слышится робкое хихиканье старейшинской внучки, про которую все благополучно забыли.

   -- А её ты тоже здесь оставишь? -- тычет пальцем духовник, являя собой образ праведного гнева.

   -- А что, думаешь, кто-то заподозрит Азамата в таком извращении?

   Тут уже краснеют все, кроме меня и девочки, которая вряд ли что-то поняла.

   -- Ну и здорова же ты охальничать, -- вздыхает Алтонгирел. Ну, я думаю, что он сказал примерно это. Азамат только качает головой, а когда я подхожу помочь по хозяйству, тихо говорит:

   -- Так шутить женщина может только среди других женщин, а мужчина среди других мужчин. Я понимаю, что тебе трудно привыкнуть, но это важное правило вежливости.

   -- Ну конечно, -- кривлюсь я. -- Ребёнка на улицу выставить можно, а по делу высказаться при мужиках нельзя. Можно подумать, если я в клубе что-то такое ляпну, они оценят.

   Алтонгирел внезапно хватается за голову.

   -- Ой, Лиза, а что скажут твои соседки! Это ж бабы, они язык за зубами держать не будут! Тем более, ты там вроде как своя... Вот позорище, они ведь и про Старейшину не постесняются небылиц наплести...

   В кои-то веки опасения Алтонгирела оказываются мне созвучны. Как представлю, что я услышу завтра вечером в клубе... ох.

   -- Ладно, с этим мы завтра будем разбираться. А пока надо организовать ночлег. Азамат, у тебя, кажется, в чулане ширмы были? Давай отгородим один диван в гостиной и там девочку устроим. Там как, из руин дома можно какие-то вещи извлечь или совсем труба?

   -- Можно, только всё грязное, естественно, -- отвечает Алтонгирел. -- Завтра будут разбирать завал, что смогут -- извлекут.

   Азамат уходит расставлять и протирать от пыли старенькие ширмы, я набиваю птицу сливами, обкладываю чомой и отправляю в духовку. Сливы эти замечательные, их можно как уксус использовать, чтобы замачивать жёсткое мясо. Это меня Тирбиш научил. И при этом они почти не кислые на вкус! В общем, я их теперь закупаю ящиками и кладу во всё подряд. Азамат вроде не жалуется.

   Орива тем временем подсаживается к нашей маленькой гостье и затевает беседу. Я с ужасом понимаю, что не разбираю ничего, что говорит девочка. Я ведь с муданжскими детьми ещё не общалась, а они, заразы, так противоестественно лепечут... Однако надо всё-таки и мне с ней познакомиться, раз уж она тут жить будет теперь.

   Подхожу и присаживаюсь на корточки перед стулом.

   -- Привет, -- говорю. -- Меня зовут Лиза.

   Девочка тёмненькая, большеголовая, с круглым лицом и узкими чёрными глазами; она немного похожа на Унгуца.

   В ответ на моё приветствие она что-то тараторит, надо думать, своё имя, но я ничегошеньки не разбираю.

   -- Ты извини, -- говорю, -- но я пока плоховато понимаю по-муданжски. Ты хочешь сходить к Старейшине Унгуцу?

   Она решительно мотает головой, потом решительно произносит что-то вроде "спит, так пусть спит". Только сейчас я замечаю, что её неплохо бы помыть -- яркое шерстяное платье и рейтузы по низу все перемазаны дорожной грязью, а на руки она явно опиралась, когда вставала.

   -- Давай-ка пойдём тебя искупаем, -- предлагаю я приказным тоном. -- А там как раз ужин сготовится.

   Девочка, кажется, не против. Я предоставляю Ориве довести её до ванной, а сама тем временем добываю полотенца и свою футболку, что поменьше. Есть у меня соблазн выдать ей ту самую, с марихуаной, но она и мне велика была, а эта козявка сквозь вырез вся проскочит.

   В ванной мы возимся ужасно долго, потому что все бутылочки невероятно интересные, а что в них, а зачем бывают разные мочалки, а как вода попадает в кран, а, ой, ПЕНА!!!

   Когда я, вся мокрая и упревшая, выхожу из ванны в клубах пара, оказывается, что футболка была не нужна: приехал Тирбиш и привёз детскую одежду, одолженную у его самой младшей сестры. Всего у него сестёр и братьев девять, и сейчас мать на сносях. Трудолюбивый у Тирбиша отец, ничего не скажешь.

   Девочка, оказывается, его хорошо знает и, как только мы садимся за стол, залезает к нему на колени. Тирбиш с ней воркует, как с родной, хотя у него это, наверное, в привычку вошло. Я уже почти сплю, день был какой-то уж очень длинный. Сквозь слипающиеся веки наблюдаю за дрессировкой мелкой и думаю, что знаю, кто будет нянькой у нашего с Азаматом чада. И правда, чего далеко ходить...

   -- Лиза! -- возмущённый голос Алтонгирела вырывает меня из сладких раздумий. -- Зачем ты напихала в гуся слив?! Они же сладкие!

   -- Не хочешь, не ешь, я что ли тебя заставляю? -- усмехаюсь я и, видимо, засыпаю прямо на столе.

  

  

   Утро у меня на следующий день бурное. Азамат подорвался ни свет ни заря куда-то организовывать строительные работы. К счастью, гигантского гуся вчера даже с участием Тирбиша не всего съели, а то бы пришлось до завтрака на рынок топать, в доме-то шаром покати.

   Я, впрочем, тоже просыпаюсь рано, от грохота внизу. Едва не скатившись со ступенек обнаруживаю, что это старейшинская внучка уронила ширму, вероятно, пытаясь её отодвинуть. При виде меня она неожиданно прячется за диван.

   -- Ты не ушиблась? -- спрашиваю.

   -- Уши-и-иблась, -- слышится в ответ испуганное блеяние. Как выясняется, она ободрала локоть. Я обрабатываю ссадину так, что от неё моментально не остаётся и следа, что невероятно радует ребёнка. Хоть прятаться перестаёт. И чего это она вообще? Забыла за ночь, где находится, что ли?

   Умыв её, усадив за стол и снабдив тарелкой с мелко накрошенной едой, я иду проверить, как там Старейшина. Дедусь валяется, заложив руки за голову и с блаженством на лице смотрит в окно, где на карнизе тусуются очаровательные сине-оранжевые птички.

   -- Весна, -- радостно сообщает мне Унгуц вместо здрасьте. -- Жукоеды прилетели. Скоро рыба под мостом пойдёт... Эх, как думаешь, Лиза, смогу я ещё этим летом с крыши дома рыбу ловить?

   У обезболивающего, конечно, разные побочные эффекты бывают, но за этим конкретным помутнений рассудка вроде не числится. Может, я что-то не так поняла?

   -- С крыши? -- тупо переспрашиваю.

   -- Ну да, у меня дом-то на самом берегу, так что как раз на крыше сидишь, как на мостках... ох... -- его лицо резко мрачнеет. -- Дом-то... А где моя девочка? Азамат её нашёл?

   -- Да, -- вздыхаю облегчённо. Кажется, с дедом всё в порядке. -- На кухне внизу сидит, завтракает. Вы как себя чувствуете? Есть хотите?

   -- Так она тут ночевала, что ли? -- удивляется он.

   -- Ну да, а куда ж её девать?

   Старейшина пару секунд моргает, потом откидывает голову, что-то бормоча под нос.

   -- Чего? -- переспрашиваю я. Ну пожалуйста, хоть этот пусть не говорит, что это неприлично!

   -- Я говорю, удивительно, как Алтонгирел разглядел, что вы с Азаматом думаете одинаково. Что он чужого ребёнка в свой дом пустит не задумываясь, я не сомневался. Но что ты... Это прямо удивительное совпадение, чтобы муж и жена оба были такими добрыми людьми.

   -- А чего тут особо доброго? Не последнюю краюшку отдаём, место-то есть.

   Он задумчиво кивает, видимо, оставшись при своём мнении.

   После завтрака и осмотра пациента (я же теперь, как большая, старательно заношу всех, кого лечу, в базу, создаю им там медкарту, пишу дневники... раньше в больнице меня вся эта волокита ужасно раздражала, а здесь даже как-то успокаивает, как будто я не единственный компетентный врач на планете) я оставляю младшую на попечении старшего и наоборот, а сама-таки топаю на рынок. С тачкой. А что делать? На машине туда бессмысленно, это ж один квартал всего, а в сам рынок не заедешь. Да и у нас к двери не подъедешь, только к задней, но она на зиму заколочена, потому что зачем зимой открытая терраса. А в руках нести тоже не хочется. Азамат-то носит, ну так он и меня не заметив поднимает. Кстати, интересно, на лошади ведь необязательно самой сидеть, там же как-то можно навьючить багаж... Может, когда мне моего мерина пригонят, можно будет его как тачку использовать?

   На рынке, как всегда, слякотно и пахнет раскисшими фруктами. Впрочем, свежими фруктами там тоже пахнет, а ещё горячими медовыми сластями, пряностями, копчёным мясом и рыбой и прочими разными вкусностями. Я вообще очень люблю покупать еду и планировать, что я из неё сделаю и с чем съем. А сегодня к этому примешивается смутное желание угостить всех чем-нибудь этаким, да и Азамата надо каким-нибудь деликатесом побаловать, а то он сегодня, по-моему, даже не завтракал.

   Женщин на рынке мало, как покупательниц, так и продавщиц. Это, в общем, понятно: торговцы -- народ небедный, жёны у них дома сидят обычно. А столичные покупатели и вовсе слуг отправляют на рынок, сами-то разве что за одеждой лично прогуляются. Магазины на Муданге тоже есть, они обычно располагаются в гостиной дома ремесленника, который делает товар. Ещё есть несколько магазинчиков импортных товаров, привезённых с Броги, Гарнета, Тамля или ещё каких-нибудь других планет. Но мне лично всё это разнообразие не очень нужно. Еду всё равно на рынке покупать надо, а всякие блага цивилизации у меня с собой. Хуже то, что инопланетные производители напрочь отказываются посылать товары на Муданг по туннелю, потому что он естественный и слишком часто проглатывает или выплёвывает в неожиданном месте то, что по нему едет, чтобы страховые компании могли на этом заработать. Так что когда у меня возникнет потребность в каком-нибудь немуданжском товаре, самым быстрым способом это получить будет попросить Сашку отправить с Земли. Тамошняя почта пока не знает, что тут туннель плохой, и выпендриваться не будет.

   Однако как ни мало женщин на базаре, а вот же молоко я покупаю у тётки. Она, правда, с лица страшненькая, но за двумя своими коровами ходит хорошо. На Муданге коров мало держат, не знаю уж, почему, так что молоко обычно козье или овечье, а мне оно не слишком нравится. Я, правда, и пью-то его раз в неделю, ну ещё в кофе добавляю или, там, в тесто. А вот Азамат может в день литра три выдуть только так, и холодного, и горячего, и парного (вот уж гадость!), и ещё в печку ставит в толстостенном горшке, чтобы пенка образовалась. На местном молоке эта пенка выходит сантиметров пять, а то и десять толщиной, а на вкус что-то вроде очень жирных взбитых сливок. Но всё равно пенка, бе.

   Так вот, эта добрая женщина согласилась мне лично делать пресный творог и сыр. Надо будет ещё попросить Сашку прислать вкусного кефира, чтобы она оттуда бактерию расселила.

   А вот рядом с моей молочницей неожиданно супружеская чета. Он -- мелкий (по муданжским меркам) мужичонка, тощенький такой и проворный, личико обезьянье бородой прикрывает. Она -- мощная, крупная тётка (опять же, по муданжским меркам) с зычным голосом и большими сильными руками. Поскольку на Муданге вообще сильно развит половой диморфизм, то супруги получаются почти одного роста. Наверное, это считается очень некрасиво, насколько я уже имею представление о муданжском чувстве красоты.

   Торгуют они орехами, сухофруктами, мёдом, каким-то псевдолечебным варевом и тому подобной бакалеей. Но я застыла перед лотком не поэтому. На мужике классический тёплый муданжский халат распахнут, под ним рубашка и штаны ну так расшиты, просто-таки так расшиты, что я и товара-то не вижу. Да и халат, хоть вышивки на нём немного, но сидит, как на принце каком-то. Так аккуратно и точно, что почти изящно, хотя в развязанном виде этот предмет одежды изящным быть не может в принципе.

   Осознав, что неизвестно сколько времени стою перед прилавком с разинутым ртом, я решаю немедленно во всём сознаться.

   -- Здрасьте, -- говорю. -- Какая у вас одежда красивая, я прямо залюбовалась. Это кто же такая мастерица?

   -- Жена, -- довольно отвечает он, -- кто ж ещё.

   Вот тут-то я и рассматриваю эту самую жену. Она издаёт гулкий клич, выполняющий роль смеха.

   -- Что ж тут у вас в столице, шить разучились, коли мои поделки такое удивление вызывают?

   -- Да у нас, -- говорю, -- каждая мастерица от других свои приёмы скрывает, а в итоге у каждой только что-то одно хорошо получается.

   -- Эх вы-ы, -- протягивает торговка, -- корыстолюбцы! Можно подумать, на продажу делают! Это же самому дорогому человеку в подарок!

   Тут у меня в голове что-то щёлкает. Я принимаюсь медленно набирать всякую фигню с прилавка, а тем временем невзначай задаю классический муданжский вопрос:

   -- А что же вам дома не сидится? Небось денег-то хватает...

   -- Да я уж насиделась, -- жизнерадостно сообщает тётка. -- Шестерых сыновей вырастили мы, всё уже, хватит дома сидеть. Мужу-то и помогать надо иногда, я так считаю. Тоже ведь не юноша. А заодно тут и подзаработаем на старость, и со всякими разными людьми потрёмся, оно и развлечение!

   -- Это вы хорошо придумали, -- говорю. -- А далеко живёте-то?

   -- Да час на машине вниз по реке, -- кивает в ту сторону. -- Мы ж сами-то не выращиваем, у других покупаем летом свеженькое, сушим-варим и зимой продаём. Хоть, может, кто-то считает, что это нечестно, да мне кажется, так лучше выходит. А то, если у кого сад, это же надо успеть всё собрать да переработать, а спешка до добра не доводит, как думаете? А мы потихонечку всё переберём, лучшее выберем и на зиму сохраним, и вам же вкусней будет, правда?

   -- Не сомневаюсь, -- усмехаюсь я. -- Давайте-ка мне вот этого, вон того, ещё этих вот пять сортов и вон тем заполируем, а ещё, скажите, вы уроков шитья не даёте? А то я бы поучилась за денежку.

   -- Да мил моя, кто ж за такое деньги берёт? -- восклицает она, а потом хитро на меня щурится. -- Да ты не та ли инопланетянка, про которую все говорят?

   -- Скорее всего, та, -- сознаюсь. -- Вряд ли нас тут две таких.

   -- Да уж, -- хохочет торговка. -- И что, прям с Земли? Ну надо же! А правду говорят, будто ты за этого наёмника Байч-Хараха замуж вышла? Правда? И как он?

   Я поджимаю губы, памятуя, что ожидается в ответ на этот вопрос.

   -- Отлично. Прекрасный мужик.

   -- Хорошая ты девка, я смотрю, -- широко улыбается она. -- Так значит, учиться хочешь? Ну давай вечерком, как торговля кончится. Хотя у тебя ж клуб, наверное...

   -- Шакал с ним, с клубом. Не хочу я туда идти, и никто меня силком не затащит, -- категорично объявляю я. -- Лучше подругу позову, и будет у нас собственный клуб прямо у меня дома. Глубокий дом знаете? С драконьей чешуёй на крыше?..

  

  

   Глава 8.

  

   Дома подозрительно тихо. Порыскав по комнатам, устанавливаю, что девчонки там нет. Вот зараза мелкая, нельзя на час оставить с дедом! Кидаюсь к Старейшине, дескать, так и так, нету нигде.

   -- Так она в клуб ушла, -- невозмутимо объясняет он, приподнимаясь на подушках.

   -- В какой такой клуб? -- моргаю. Они чего, такие маленькие уже посещают этот гадюшник?!

   -- Ну как какой, детский. Грамоте учиться.

   -- А-а, в школу, что ли? -- облегчённо догадываюсь я.

   -- Не-ет, -- смеётся Старейшина. -- В школу парни идут с двенадцати лет. А это просто детский клуб, они там играют, учатся, поделки мастерят, сказки слушают...

   -- Ах вот оно как. А кто их учит?

   -- Ну, Ирих ходит к Старейшине Асундулу и его жене, а так вообще обычно какая-нибудь пожилая чета, у которой свои дети уже все взрослые, устраивает клуб для соседских. Родители им за это подарки дарят, а дети иногда и по хозяйству помогают.

   Мне всё это живо интересно, надо же знать, где и у кого будет учиться моё чадо. Не лететь же ему на Землю за образованием...

   -- А как ребёнок впервые попадает в клуб?

   -- Да как, приходит и всё.

   -- В любой?

   -- Обычно в ближайший, но можно и в другой какой, если, скажем, друзья там. Ну и, конечно, кто с певчими именами -- отдельно, а кто с глухими -- отдельно.

   -- А их по-разному учат?

   -- Конечно, певчие-то потом могут в школу пойти, так что их больше учат всякой мудрости человеческой, а простых людей учат руками работать, ну и грамоте-счёту, конечно.

   -- Так выходит, на Муданге все читать умеют? -- несколько удивляюсь я. Для такой дикой культуры это довольно странно. На Тамле, например, грамотных процентов двадцать, а на Эспаге и того меньше.

   -- Ну да, -- задумывается Унгуц. -- Разве что безродные не умеют, потому что кто ж их учить будет... А так все. А чего там, буквы-то запомнить, они же простые.

   Это в чём-то правда. В муданжском языке всё пишется, как слышится почти без исключений, а буквы -- это просто таблица умножения. Они бывают гласные и согласные (что, очевидно, очень важно для муданжской культуры). Гласные поизящнее, согласные погрубее. Буквы А и Т -- основные. С помощью разных хвостиков, петелек и надстрочных украшений они превращаются во все остальные буквы. При этом один и тот же хвостик на разных буквах значит одно и то же. Например, кружочек над буквой делает П из Т и О из А, а галочка слева превращает Т в Д, П в Б и так далее. В итоге азбука выглядит как таблица, где к стандартному элементу в каждой строчке прибавляется всё больше значков. Азамат мне даже показывал какую-то математическую игру, где надо на доске с этой таблицей расставлять фишки так, чтобы все значки в закрытых клетках составляли в сумме какое-то магическое число. В общем, разновидность судоку.

   Я вынуждена прервать интересный разговор, потому что звонит Азамат уточнить какие-то такие подробные детали про мой будущий дом, что я даже не знаю, с какого конца над ними задуматься. Обещаю подумать минут десять и перезвонить, а для стимуляции хозяйственной мысли иду вниз раскладывать по местам покупки. Их много, они вкусные, и меня это несказанно радует. Наконец, набив холодильник и отчаявшись принять хоть какое-то решение, перезваниваю мужу. У него там на заднем плане крики, лязг и стук молотка. Чувствую, жилищный вопрос тут решается быстро... Азамат обещает сегодня быть дома к обеду. Надо же что-нибудь ему вкусненькое приготовить...

  

   К Унгуцу я снова поднимаюсь час спустя, заготовив полуфабрикаты для обеда.

   -- О, Лиза-хян, -- радуется он, награждая меня ласкательным суффиксом, -- Как же мне тут скучно одному, ты не представляешь! Да ты, небось, сейчас опять меня пилюлями напихаешь и ускачешь куда-нибудь?

   -- Да надо сходить с Оривой позаниматься, -- говорю. -- А вечером тут буду. Э-э-э... Ирих скоро из своего клуба придёт?

   -- А кто ж её знает? -- пожимает плечами Унгуц. -- Если там интересно, то нескоро. А иногда скучно бывает, так через час приходит. А чего же ты вечером дома? У тебя ведь тоже клуб должен быть.

   Я строю противную рожу. Получать нагоняй от Унгуца не хочется, но не скрывать же, в самом деле... Да и может, он не будет ругаться...

   -- Я решила больше туда не ходить. Я свой клуб организую, прямо тут, в гостиной.

   Унгуц смотрит на меня, как под гипнозом, потом медленно качает головой.

   -- Бедный Алтонгирел, -- неожиданно выдаёт он. -- Измучаешь ты его совсем.

   Проморгавшись, я решаю прояснить этот момент.

   -- Вообще-то Алтонгирелу совсем не обязательно обо мне беспокоиться. Я его своим духовником не назначала, или как там у вас это делается... Я бы с удовольствием выбрала на эту роль кого-нибудь с более широкими взглядами.

   -- Ишь ты, -- усмехается Унгуц. -- Духовника она захотела с широкими взглядами. Духовники, моя дорогая, нужны, чтобы волю богов приводить в исполнение в точности, и следить, чтобы правил никто не нарушал.

   -- Хотите сказать, они все такие? -- упавшим голосом протягиваю я.

   -- Да Алтонгирел для своего возраста, можно сказать, мудрый. Остальные-то попроще будут. Широта зрения, она, знаешь, с годами приходит. Вот кому хотя бы лет пятьдесят, те дальше видят, понимают, для чего правила нужны, а когда ими можно пренебречь для общего блага. Но только тогда они уже Старейшины, а не личные духовники своих приятелей. Мудрых людей на всех не хватит, они должны планету в руках держать. А среди молодых тебе искать нечего, только хуже найдёшь. Алтонгирел-то вон какой дальнозоркий оказался, тебя с Азаматом свёл.

   -- Да ни шакала он нас не свёл! Он меня собирался за кого-то другого выдать, а как узнал, что у меня имя певчее, то пришлось мне предоставить выбор! Вот я и выбрала! Я, понимаете, а не он!

   Унгуц покровительственно усмехается в бородёнку.

   -- Я тебе, Лиза, назидательную историю расскажу. Вот назвали меня при рождении таким именем дурацким. Даже родители смеялись. А уж в клубе, да в школе вообще спасу не было. Я всё ходил к Старейшинам и выспрашивал, за что же мне такое имя? А они молчком. Так я себе решил, тогда же, в детстве, мол, надо так жизнь прожить, чтобы в старости меня позвали в Старейшины, вот тогда не отвертятся, скажут. И это мне, как видишь, удалось. Как стукнуло мне сорок годочков, призвали меня на Совет и говорят, дескать, Унгуц, изрядно ты послужил отчизне, давай, принимай посвящение. А я отнекиваться. Дескать, у меня дел полон дом, куда мне ещё тут судьбу планеты решать. А дело было под новый год, и в тот год ни один человек ещё в столичный Совет не вступил. Но есть же правило, что каждый год надо Совет пополнять, а то ведь старики, умирают часто... Так они меня давай уговаривать. А я такой им и говорю, мол, приму посвящение, если скажете, за что меня так назвали в детстве. Тут старший духовник улыбается так весело и протягивает мне бумаженцию, а там написано, дескать, сына Унгала Белоглазого назвать Унгуц, ибо из него выйдет хороший Старейшина или хороший вор, так вот чтобы дорогу не спутал, повесить ему приманку. Видишь, Лиза, боги-то, они всё знают наперёд. Плохой духовник, который богов не чувствует, он бы тебе выбора не дал, да и вообще с этой женитьбой не затеялся. А Алтонгирел, я думаю, много усилий приложил, чтобы вас свести, даже если он сам так не думает.

   Я не могу сдержать смех. Да уж, против собственной воли Алтоша за нас порадел, это точно.

   Хорошо хоть, Унгуц не ругается за клуб. Но вот что от Алтонгирела я никуда не денусь -- вот это плохо. Хотя... кто знает, если эти их боги так хитро всё устраивают, может, Алтоша тоже зачем-то нужен? Или это меня пытаются заставить что-то делать? Тьфу, пропасть, не хватало ещё головой повредиться на религиозной почве.

  

   Орива воспринимает мою идею о собственном клубе без особого энтузиазма.

   -- Да я вообще не большая мастерица, -- пожимает она плечами.

   -- Вот и поправишь это!

   -- Кабы я хотела, я бы научилась, а так уж очень это всё женское, скучное... А вы будете что-нибудь про целительство рассказывать за работой?

   -- Конечно, почему нет? Не молча же шить! И всякое обучающее видео буду ставить.

   -- Тогда я за! -- мгновенно светлеет лицом Орива. -- А кто ещё будет?

   -- Да пока только мы втроём, у меня больше подруг нету... Хотя... -- тут мне в голову приходит мысль, за которую Алтоша мне точно эту самую голову откусит, но духовника бояться -- за порог не ходить, я так считаю. -- Слушай, а ты не против, если с нами ещё парень будет? Он просто давно просился поучиться шить, а всё никак не складывалось...

   -- Парень -- шить? -- изумляется Орива. Потом догадывается: -- А-а, это такой смешной мальчик, который у вас бывает иногда? С завитыми волосами, да? Он ведь, кажется, пара Алтонгирела?

   -- Он самый.

   -- Хм, надеетесь, что Алтонгирел к вам меньше прицепляться будет? Ладно, я не против. С этим парнишей ещё веселее будет.

  

   Азамат и голубцы поспевают одновременно, так что я очень горда собой. Азамат весь сияет -- видимо, созидательная деятельность приносит ему много удовольствия. Он стаскивает Унгуца вниз, на диван, и вручает ему какие-то книги и вещи, которые удалось вынуть из-под завала.

   -- Тут в прихожей всё лежит, и одежда, и всё. Только кухню совсем погребло, а так даже немного мебели уцелело. Сегодня уже всё разобрали, завтра отстраивать начнём, -- бодро рассказывает он, уплетая обед. Голубцы мне удались, даже при том, что капусты тут нет, и её пришлось заменить каким-то местным салатом.

   -- Так это ты там всё утро торчал? -- интересуюсь. Я как-то думала, он уже за мою стройку взялся...

   -- Я торчал на разработках. Это где стройматериалы берут. Заодно заказал всё, что будет нужно для твоего дворца, -- он подмигивает. Сейчас поем и полечу туда, надо же пастухов предупредить, что всё это приедет. Не волнуйся, дней за десять управлюсь.

   -- Так быстро?! -- обалдеваю я. -- Я думала, пару месяцев...

   -- Ну, это если б я был один, а мне ж никто не мешает нанять рабочих.

   -- А как же твои тренировки? Ты сегодня не занимаешься?

   -- А не с кем. Все, кто на тренировки ходят, заняты на Старейшинском доме. Конечно, после обеда можно было бы, но ведь устали все, толку не будет. Ничего, передохнут, в голове уложится, там и быстрее пойдёт.

   -- Ну ладно, ты вообще сегодня домой-то вернёшься?

   -- Вернусь, правда, к ночи. Ой, Лиза, там ещё остались эти забавные пирожки или как ты их называешь? Припаси мне на ужин, а? Ты ведь вечером в клуб, а я только приду и упаду после всех этих разъездов.

   Я открываю рот и набираюсь духу, чтобы объяснить про клуб, но тут Азамату кто-то звонит, и он вскакивает из-за стола и принимается собираться, одновременно что-то отвечая в гарнитуру. Ладно, пусть развлекается, если ему так нравится.

  

   Азамат уезжает, зато приходит целитель, которому передали, что Старейшина Унгуц здесь. Он осматривает пациента с таким видом, как будто за студенткой проверяет, и мне это очень неприятно. Над экзоскелетом он надолго зависает, не зная, что сказать. Зачем эта штука нужна и как устроена, ясно с первого взгляда, а вот почему муданжцы сами не допёрли такое сделать... хи-хи. После этого он прогнозирует полгода лежания и принимается перечислять средства от пролежней, но я его быстро затыкаю. Нечего мне тут пациента обезнадёживать.

   -- Ничего подобного, -- говорю. -- Дней через семь забегаете. У матери моей матери такой перелом был, а она вас постарше, и ничего, через месяц на работу вышла.

   А дальше, поскольку у обоих стариков глаза на лоб лезут от идеи, что моя старая бабка должна работать, приходится быстро соврать, что она ведёт детский клуб. На самом деле она университетский профессор, но ведь разница только в возрасте учащихся, по сути...

  

   Потом я предоставляю старикам общаться между собой, а сама пишу сообщение Эцагану. Звонить я не хочу, а то ведь он живёт с Алтонгирелом, и тот может докопаться, кто и зачем звонил, и тут же примчаться в гневе. А я пока к этому не готова. Вот соберёмся вечером с Оривой и моей новой знакомой, они местные, помогут мне свою позицию отстоять хоть перед целым Советом. Одна я, конечно, тоже справлюсь, но перенервничаю, а мне это сейчас в особенности вредно.

   Эцаган отвечает моментально, заглавными буквами и с большим количеством сердечек до и после текста. Общий смысл этого печатного вопля сводится к тому, что он с радостью придёт. Ну вот и чудненько.

   С тёткой с базара (надо будет как-нибудь осторожно поинтересоваться, как её зовут, а то уж очень неудобно) мы договорились, что вместо платы за уроки она будет здесь ужинать и что-то прихватывать домой мужу, а то он тоже по вечерам занят, и получается, что ужин готовить некому. Так что я убираю в холодильник обещанные Азамату голубцы и принимаюсь за приготовление ужина. И как они живут тут, если женщины не готовят?..

  

   Эцаган является первым. При нём огромная спортивная сумка, в которую он видимо сгрёб все швейные принадлежности, какие у него были. Физиономия сияет, а кудри в особенности тщательно уложены. Можно подумать, на свидание пришёл. Я немедленно приставляю его к делу -- отволочь задремавшего Старейшину обратно наверх, а то нечего ему в нашем клубе делать.

   -- А что, Лиза, -- говорит Эцаган, спустившись, -- вы доделали то, что вязали на корабле?

   -- Да давно уж, и отправила маме. Это ведь ей свитер был.

   -- Ах да, точно, вы ведь, кажется, говорили. А с тех пор вы больше ничего не мастерили?

   -- Да так, пару гизиков сплела... Я ведь всё надеялась, что меня научат в клубе, а эти курицы ни на что не способны.

   Эцаган рассеянно кивает. Видимо, бесполезность столичных дам -- ни для кого не секрет, это только я всё узнаю на собственном опыте.

   -- И как, ваша мама была рада? Наверное, здорово, что вы ей посылаете вещи так издалека. Редко кто родителей так любит.

   -- Да моя мама была настолько заинтригована историей с бормол, что она тот свитер и не заметила!

   Приходится объяснять Эцагану, каким местом моя мама имеет отношение к этой истории. Вообще, я ей тогда в пылу мести так размашисто пообещала всё объяснить, хотя на самом деле не имела ни малейшего желания это делать. Она бы стала долго возмущаться и призывать меня к действиям, которых я совершать не могу и не хочу, потому что это может задеть чувства Азамата. А объяснять про чувства маме тем более не стоит, потому что она считает, что у мужиков их нет, а если есть, то это размазня, а не мужик. Впрочем, она вообще противоположный пол не жалует. Так что пришлось выдать ей скорректированную версию, что, дескать, встретила тут того дядю, который меня от джингошей защищал, а он меня не узнал, так что и понадобились бормол в качестве доказательства. В общем, ни разу не соврала, и на том спасибо.

  

   Орива является через полчаса, а следом за ней собственно наша наставница. Я не была уверена, спокойно ли она отнесётся к присутствию Эцагана -- тётка-то она разумная, но мало ли... Однако её внимание в первую очередь привлекли гобелены на стенах -- те самые, что в первый вечер привёз Арон.

   -- Боги, старьё-то какое! Да разве ж в такие стены можно приличных людей пускать? А ещё богатый дом! Куда ж ты, хозяйка, смотришь?

   Я пытаюсь что-то возразить, дескать, откуда мне знать, как эти гобелены выглядеть должны, если я ни в одном жилом доме тут не была? И вообще, это временная мера...

   -- Так, ясно, вот с гобеленов и начнём, -- прерывает меня эта бурная женщина. -- Ты вот, парниша, давай-ка быстренько рамки нам сделай, деревяшки-то в хозяйстве найдутся?

   Мы с Эцаганом вламываемся в Азаматову мастерскую и откапываем там несколько деревянных брусьев, из которых он быстро и ловко сооружает четыре больших рамки с надпилами по двум сторонам, как зубья расчёски.

   Когда мы спускаемся, дамы внизу уже распотрошили мои и Эцагановы запасы материалов и нашли там подходящие нитки.

   -- Ну вот, -- говорит наша наставница. -- Теперь натягиваем основу...

   -- Погодите, -- говорю. -- Может, мы как-нибудь друг другу представимся? А то мне очень неудобно, что я не знаю, как к вам обращаться...

   -- А чего неудобно? Давно бы уж выдумала, как меня называть. Ну, если воображения не хватает, зови меня Орешница, так меня на рынке кличут. Кудряша я знаю, тебя саму все зовут Белая, остаётся только этой девочке кличку надо придумать.

   -- Есть у меня кличка, -- тут же отзывается Орива. -- На островах меня Задирой кличут, за то, что в детстве дралась много... -- добавляет она чуток сконфуженно.

   Орешница смеётся, Эцаган демонстративно отсаживается подальше, старательно изображая на лице испуг. Урок продолжается.

   Через некоторое время я осваиваю методику, хотя продвигается дело небыстро. Орешница-то уже сантиметров двадцать сплела и нас всех четыре раза обежала и поправила, а мы пока тормозим. У Оривы выходит несколько лучше, потому что она в детстве этому уже училась.

   -- Ну ладно, -- говорит наконец Орешница. -- Суть вы поняли, теперь надо узоры выплетать. Не лысую же тряпку на стену вешать... Давай, рассказывай, хозяйка, какие узоры делать будем?

   Я сдерживаюсь, чтобы не ляпнуть, что мне нравятся олешки с большими рогами. Хватит с меня бормол, теперь пока не узнаю, по какому принципу эти узоры вообще делаются, ничего не скажу. Примерно в этом смысле я и высказываюсь.

   -- Э-э, да ты ж как дитя малое, не знаешь ничего, -- осознаёт Орешница. -- Да-а, тебе и правда учителя нужны, сама не освоишься. Ну давай на первый раз сделаем что-нибудь обычное, что в каждом доме на гобеленах изображают. Например, небо и землю. Уж это-то ты видела?

   -- Я, может, и видела, только не знала, что это небо и земля...

   -- Ну, они такие, -- Эцаган с Оривой принимаются объяснять, маша в воздухе руками, -- тут круг, тут квадрат, там солнце, здесь вода.

   Орешница тяжело вздыхает и прохаживается вдоль висящих на стене старых гобеленов.

   -- Вот, иди смотри, самый простой рисунок.

   Я подхожу. Самый простой рисунок не содержит в себе ни круга, ни квадрата, не говоря уж о прочих прибамбасах. Это что-то типа гигантского цветка из четырёх лепестков, тычинки которого завязались узлом в экстазе, а по углам выросли трусы.

   -- И где тут земля и небо? -- несчастным голосом взываю я.

   Все трое кидаются объяснять хором, так что приходится их затыкать, чтобы выслушать Орешницу.

   -- Вот круг посередине, в нём крест и точка, видишь? Это солнце, а точка -- Присолнышек. Крест указывает дни равноденствия и солнцестояния. Дальше, четыре угла видишь? Это земля. Ну и что, что не квадрат, но ведь четыре угла! Теперь, видишь тут змею? Это вода.

   -- Так змея или вода? Я вижу тут рельсы!

   Орива покатывается со смеху, наставница вытирает пот со лба.

   -- Змея означает воду. А изображается как лента с поперечными полосками. Теперь понятно?

   -- Да. А вот тут, с краю, тоже вода?

   -- Нет конечно, это странствия.

   -- Но ведь тоже лента с полосками!

   Орешница хватается за голову.

   -- Там полоски за край ленты выходят, -- тихо объясняет мне Эцаган. Орива уже валяется на диване, согнувшись и дрыгая ножками.

   -- Ребят, я так не могу! -- взвываю я. -- Давайте вы как-нибудь по порядку мне всё объясните, а?

   К счастью в этот момент из детсада, то есть клуба, является дитя, так что мы садимся ужинать, а Унгуцу я отношу тарелку наверх.

   -- Вкусный суп, -- несколько удивлённо сообщает Орешница. -- Надо же, догадалась зелени положить.

   Зеленью на Муданге называют всю еду растительного происхождения, в том числе овощи и фрукты. Что она имеет в виду, я не понимаю. Совсем тупой меня считает, что ли, после всех этих узоров?

   -- Да ты не обижайся, -- хихикает Орешница. -- Просто молодые жёны обычно брезгуют зеленью, потому что это еда для бедных. А ведь она вкусная и полезная.

   После ужина мы возвращаемся к изучению узоров. Но теперь я научена горьким опытом и усаживаю гостей рисовать мне узоры одолженными у ребёнка фломастерами. Каждому велено нарисовать все изображения одной идеи, которые он сможет вспомнить. Когда память исчерпывается, бумажки передаются по кругу на случай, если другие что-нибудь могут дополнить. Ирих мы тоже в это впрягаем, она вполне способна рисовать узоры, поскольку в клубе им довольно много этого добра дают для срисовывания. Готовые картинки я собираю, рассматриваю и стараюсь запомнить. Надо будет вообще их засканировать и красиво разложить по папочкам в буке. Для меня это всегда был очень действенный метод систематизации.

   Всё идёт прекрасно, только в какой-то момент Эцаган начинает хихикать. Видимо, это занятие кажется ему очень смешным и дурацким. Орива немедленно присоединяется, и они заводят друг друга до того, что начинают давиться смехом. Ирих тоже не отстаёт. Когда и Орешница принимается похохатывать, я понимаю, что пора сворачивать лавочку. И вот тут входит Азамат.

   Некоторое время он просто стоит, вбирая взглядом картину: я на полу среди бумажек с яркими узорами, рядом к дивану прислонены несколько рамок с нитками и началом гобелена, на диване Орива с Эцаганом, упав в разные стороны, содрогаются в приступах хохота, пряча лица в подушки; в кресле напротив сидит незнакомая крупная тётка и гулко гогочет, утирая глаза платочком.

   -- Это что, эпидемия? -- осторожно интересуется мой супруг.

  

   Просмеявшись и поочерёдно умывшись, мои гости возобновляют прерванное занятие, пока я кормлю Азамата. Ему несколько неудобно перед незнакомой женщиной, что я о нём так забочусь. По идее ведь должно быть наоборот. Но она, почувствовав его смущение, тут же заверяет, что и сама всегда мужа пичкает, чтобы ел дома, а не тратил деньги по тавернам.

   -- Мы расчистили плато почти у самого берега, -- отчитывается он между голубцами. -- Ребята там останутся, заложат стены по плану, потом я опять приеду руководить.

   -- Ты моё солнышко, жуй давай, -- воркую я. Нет, ну правда, какая прелесть, мужик при деле и доволен собой. Вьюсь вокруг, глажу его по голове. Соскучилась за день вообще-то. -- А мы вот тут пытаемся обучить меня традиционным орнаментам. Не хочешь картинок порисовать? Или устал?

   -- Да я понял уже, давай гляну, может, добавлю чего-нибудь.

   Поглядев в картинки, он хмыкает.

   -- Вы бы хоть договорились, по какому региону рисовать. Вы-то двое здесь всегда жили, а девушка с южных островов. Так у неё сразу три страницы водных символов и ни одной горы. И вот тут, где земля, у всех овцы, а у тебя бизоны, и рог не в ту сторону завёрнут, потому что у вас он не бараний, а козлиный... А Кудряш насмотрелся узоров у приятеля в книгах. Вот эти уже пару веков никто не использует, а вот этот вообще только на одеждах Старейшин изображать можно.

   Я так понимаю, Азамат называет Эцагана по кличке, потому что считает Орешницу посторонней. Боже, как сложно. И все мои надежды за сегодня постичь значения муданжских орнаментов рухнули...

   -- Да ты книжник, что ли? -- ахает Орешница. -- Ну, куда уж мне с книжником тягаться по части узоров! А что ж ты сам-то жену не обучил?

   -- Да как-то... незачем было, вроде, -- смущается Азамат.

   -- Ну кане-ешна! -- она всплёскивает руками. -- Небось сам только и мечтаешь, чтоб она тебе сорочек нашила, а узоры незачем! И как это у вас, мужиков, получается? Нет уж, давай-ка ты её научи знаки читать, а тогда и за нитки возьмёмся, а то смех один!

   На том мы и договариваемся. Я, как обещала, выдаю Орешнице с собой порцию ужина. Эцаган уносит свою рамку, чтобы дома ещё поткать. Спящую Ирих Азамат укладывает на простынку и укрывает перинкой с изображением охоты на запятые, насколько я могу судить.

   -- Ты не обиделся на Орешницу? -- спрашиваю его, когда мы ложимся спать.

   -- Да нет, чего на неё обижаться? Она всё правильно сказала, это я недодумал. Она и вообще умная тётка. Когда мне было лет семнадцать, мне даже нравилась одна девушка, очень на неё похожая поведением. Но такие женщины бывают только с глухими именами, а это был бы скандал...

   -- Не мудрено, что тебе такие нравятся. При том, какие у вас здесь женщины в норме, тут каждая капля совести на счету.

   Азамат усмехается в темноте.

   -- Это не в норме, это в столице. Ну, в других больших городах такие тоже есть, но меньше. Просто красивые куклы с гласными именами, из богатых семей, замужем за кошельками. Их не так много на самом деле.

   -- Интересно, а тогда почему ты всю дорогу ожидал, что я себя буду вести, как они? И Алтонгирел тоже?

   -- А я мало общался с другими женщинами. Ведь до ранения я как раз и был таким кошельком. Богатый, красивый столичный сноб. У меня все невесты были, как твои соседки в клубе. Тут хочешь, не хочешь, а когда с другими не общаешься, забываешь, что они бывают. Алтонгирел тем более только таких женщин и видел, у него и мать такая была. А ты как богиня или что-то типа того по идее должна ещё сильнее в сторону элиты выделяться. И трудно поверить, что тебе провинциалки с глухими именами ближе, чем аристократки. И, кстати, Орешница ошиблась, я вовсе не мечтаю, что ты мне что-то сошьёшь, потому и не сподобился тебе узоры объяснить. Столичные куклы шьют от скуки, потому что должны и чтобы от мужа чего-нибудь добиться. А к тебе всё это не относится, и я и не думал, что тебе захочется что-то такое делать...

   -- Ой, ну не прибедняйся! Ты же знаешь, что я всегда рада сделать тебе приятное. И не расстраивайся из-за узоров. У тебя завтра будет время?

   -- Да, после обеда я весь твой.

   -- Ну вот, посидим, ты мне всё расскажешь. Ещё Унгуца привлечём, чего он зря место занимает... И не переживай, Орешница всё понимает, Эцаган тебя всё равно уважает, а что там Орива думает, тебе вообще по боку. Давай лучше спать, а то ты такой уставший, что в темноте видно.

   Азамат хмыкает мне в волосы и подвигается поближе. Он как-то так умеет обнять, что я прямо чувствую, как я ему нужна.

   -- Да, кстати, -- в полусне вспоминаю я. -- Ты действительно не переживаешь, что про меня всякие слухи ходят? Про Тирбиша и так далее?

   -- Боги, Лиза, это ты со вчера об этом думаешь?

   -- Нет, я просто заметила себе, что надо тебя ещё раз спросить наедине. Вот, спрашиваю.

   Он целует меня в макушку.

   -- Пока ты так обо мне заботишься, переживать мне совершенно не о чем.

  

   Глава 9.

   На следующее утро Азамат просыпается в почти человеческое время и никуда бегом не бежит. Разбор завалов -- дело опасное и ответственное, а новый дом отстраивать могут и без него, хотя он всё равно до обеда туда сходит. Ну а раз спешки нет, я тут же предлагаю предаться мирским удовольствиям. У нас с ним вообще, как по учебнику, секс исключительно в ранние часы утра.

   -- Как? -- удивляется Азамат. -- Ты ведь беременная.

   -- Ну что ж теперь, лишать себя маленьких радостей?

   -- А это разве не опасно?

   -- Солнце, ну как ты думаешь, из нас двоих кто лучше знает, что можно делать во время беременности, а что нельзя?

   Дорогой супруг на удивление легко со мной соглашается. Не иначе, уже приготовился поститься, бедный.

  

   После завтрака в компании Унгуцева семейства мы все расходимся по своим делам, только Старейшина остаётся дом сторожить. Он бодр и весел, и даже невозможность передвигаться самостоятельно его не угнетает. Ирих отправляется в клуб, Азамат на стройку, а я к целителю. До реки мы идём вместе. Азамат что-то мурлычет себе под нос, вокруг уже вполне выраженная весна. Подо всеми заборами повылезали оранжево-синие цветы, похожие на ирисы. На них то и дело приземляются птички-жукоеды и что-то склёвывают из сердцевинки, вероятно, жуков. Птичка очень забавно сидит на цветке -- обхватив лапками толстый водянистый стебель, растопырив крылья для баланса и засунув голову прямо в сам цветок. Поскольку раскрашены они одинаково, кажется, что это такие бешеные цветы с лепестками-крыльями.

   На смену отцветшей черёмухе распускаются мелкие яркие фиолетовые цветы на деревьях, похожих на калину, и на них тут же собираются кроваво-красные бабочки, так что воздух весь рябит густым цветом. За бабочками охотятся серебристо-сиреневые ласточки, но у них, видимо, проблемы с цветовым зрением, потому что они то и дело клюют трепещущие на ветру цветы.

   Всё занятие с целителем сегодня я объясняю ему, как я лечу Унгуца. В итоге он преисполняется уважения к земной технологии (что, вставить железку прямо в кость?!), но я так и не узнаю для себя ничего нового. На всякий случай, чтобы хоть с пустыми руками не уходить, записываю рецепт нескольких мазей от пролежней, поскольку мои представления о местных целебных травах всё ещё оставляют желать много лучшего.

   Потом я захожу к Ориве, и, поскольку надо же и самой развивать свои познания в этой области, показываю ей несколько сайтов с гимнастикой для беременных и где-то объясняю, а где-то перевожу, что зачем делается. Заодно обсуждаем тему гормонов и выясняем, какими антидепрессантами, разработанными для беременных, лучше пользоваться женщинам с разным складом характера. Её это, почему-то, страшно забавляет. Оказывается, дело в том, что она пронаблюдала три беременности двух старших сестёр, и картины идиотизма до сих пор очень живо всплывают в памяти. Я содрогаюсь и решаю сегодня же напрячь Сашку прислать мне сорок бочек арестантов, то есть, препаратов. Обед мне сегодня готовить лень, так что я просто покупаю в "Щедром хозяине" двух сурков, жареных с авокадо, и топаю домой.

   Звоню Сашке на бук. Он появляется на экране, какой-то растрёпанный.

   -- Привет, -- говорю, -- Ты мне препараты для беременных пришлёшь? Я тебе сейчас скину, что мне нужно...

   На заднем плане раздаётся глыканье, а потом мамин голос протягивает:

   -- Ага-а-а-а...

   Ох ты ж... Сашка у мамы. Ну ладно, он ей, наверное, уже сказал.

   -- О, привет, мам! Я тут что-то замоталась совсем, никак тебе не соберусь позвонить. Да, вот представляешь, теперь у тебя и по моей линии внуки будут.

   -- Внуки -- это хорошо, -- мама потирает руки. -- А скоро?

   -- Да нет, ещё весь срок впереди.

   -- Ну муж-то хоть рад?

   -- Рад -- это не то слово. Он прям светится изнутри. Кинулся немедленно устраивать быт, строить мне дачу. Он вообще душка. Говорит, всю жизнь мечтал, что у него будут дети.

   -- С ума сойти, -- качает головой Сашка. -- У такого человека, как Байч-Харах должно быть на каждой станции и на каждой планете по выводку.

   -- Ладно, -- перебивает мама, -- ты лучше скажи, ты нас-то навестишь внука показать?

   -- Не знаю, ну, почему бы и нет? Посмотрим, если на меня не навалится полный Муданг пациентов, то и навещу. И Азамата приволоку похвастаться. Ему вообще полезно на Земле побывать, может, самооценка повысится.

   -- Ой, а кто это у тебя там на заднем плане? -- внезапно спрашивает Сашка.

   Оборачиваюсь, там Унгуц переполз по дивану так, чтобы мне в экран заглянуть.

   -- Это, -- говорю, -- Старейшина, который учил Азамата книжному делу. Он тут ногу сломал, так что живёт пока у нас, чтобы под надзором. Кстати, представляешь, похоже мой препод по муданжскому из колледжа тоже у него учился! Ты там передай привет, что ли...

   -- Клёво вы там устроились, -- говорит Сашка, явно думая о чём-то ещё. -- Слушай, тут мама такое отчудила... В общем, помнишь, как новый начальник хотел тебе на бумаге извинения прислать? Он там шухер навёл дикий по всему департаменту. А тут выходные, он свалил, сидят только замы, всего боятся. И тут является наша маман во всей красе, только что не с лопатой, и говорит, мол, что такое, начальник обещал компенсацию, а её всё нет, а жертва беременная, рожать скоро, а ну давайте все документы! Они такие, зайдите в понедельник, когда шеф будет. А маман такая, я работаю с девяти до шести, как это я к вам в будний день приду? Нет уж, давайте сейчас! Ну, они полезли в базу смотреть, какая там должна быть компенсация, а у шефа там только стоит куча восклицательных знаков. Ну, они переполошились и написали приказ на максимальную, а это отдельный дом в зелёном районе столицы. Пятнадцать минут до центра, приходящая уборщица, подземный гараж, двадцать соток сада. Так что мы тут сейчас переезжаем маму, собственно, уже почти переехали, остались только мелочи всякие. А то начальник сейчас с генерального совета-то придёт в офис, ему там как расскажут, так он же захочет всё отменить -- но маму пойди высели, когда она уже всю мебель расставила!

   Я несколько офигеваю. Нет, матушка у меня по бюрократической части, конечно, всегда была крута. Но это даже для неё особое достижение. На Земле такая теснота, что люди поворачиваются по команде, а тут дом в столице, да ещё с садом!

   -- Круто, -- говорю. -- Фотки пришлите хоть. И физиономию шефа, когда узнает... И препараты не забудь!

   Стоит мне разъединиться, Старейшина тут же спрашивает с живым интересом:

   -- Это ваша семья?

   -- Ну да, мама и брат.

   -- Какие красивые... -- протягивает он. -- Они не собираются нас навестить?

   -- Нет, они меня зовут их навестить, но тоже нескоро. А мама, если вас это интересует, -- добавляю лукаво, -- вообще никогда не выбирается в космос, она его боится.

   -- А-а, ну что ты, Лиза, я же безо всякой задней мысли! Ты только одна к ним не уезжай, ещё не захочешь возвращаться...

   Я заверяю Старейшину, что никакого желания торчать на Земле, когда тут у меня муж и дом, я не имею, а сама себе помечаю, что без Азамата никаких визитов домой. Если уж Старейшина сразу забеспокоился, этот вообще сляжет.

  

   Азамат лёгок на помине. Является, присыпанный опилками и качественно промазанный глиной, сразу в ванну. Я ставлю греть сурков.

   -- О, а я собирался сегодня у плиты постоять, -- несколько разочарованно говорит муж по выходу из ванной. -- А ты опять трудилась, значит?

   -- Неа, я их купила. Но ужин в твоём распоряжении.

   -- Замётано, -- улыбается он и встряхивает гривой, брызги летят по всей комнате. Удивительно, но в присутствии Унгуца он не стесняется ходить незаплетённым.

  

   После обеда Азамат подгребает меня поближе на диване и раскрывает передо мной одну из тех книг, что ещё когда стояли на полках в его каюте.

   -- Ну слушай, рыбонька. Все узоры делятся на два основных типа: отдельные изображения и связанные. Отдельные -- это, например, круг или квадрат, рога, бабочка, зверь или человек. Я, конечно, только примеры привожу, всего-то не перечислишь. Связанные -- это такие узоры, в которых элементы соединены в непрерывную цепь, это может быть простая последовательность завитков или молоточков, или бесконечно вьющееся растение, бесконечно сплетённая верёвка, кружево; наконец, это может быть ряд отдельных изображений, свитых вместе и обведённых единым контуром. У этих разных видов орнамента разные цели. Отдельные изображения рассказывают историю, а связанные представляют собой нарисованную молитву. Есть такая пословица: "мужчина творит гуйхалах словами, а женщина -- руками". Это, впрочем, не совсем верно, потому что и женщины могут молиться словами, а мужчины часто вырезают те же узоры по дереву, когда украшают новый дом. Да, я тоже это буду делать, так что заодно и подберём узоры для твоего дворца.

   -- А чего ты его всё дворцом называешь?

   -- Так называется любое большое здание, то есть, выше двух этажей. А что тебя смущает?

   -- Плохой перевод, -- скрежещу я зубами. -- Вообще, пора бы уже составить нормальный муданжский словарь... Ну ладно, пока давай разберёмся с насущным. Значит, узоров два типа, и у них разные функции. А какие надо вышивать?

   -- И те, и другие. Причём можно совмещать на одном изделии. Например, можно изобразить биографию человека и окружить молитвой за его здоровье и благополучие. Или изобразить то, что собираешься делать, а вокруг пустить молитву за успех предприятия.

   -- Хм. И хочешь сказать, можно реально так понятно изобразить историю, что все поймут?

   -- Нет, конечно, -- усмехается Азамат. -- Так чтобы вообще всем понятно было, мало кто может сделать. И это будут какие-то очень общие вещи. Но в семье и среди друзей обычно понимают. А главное, тут ведь не столько важно, чтобы поняли люди, сколько донести свою просьбу до богов. Важно во время работы вкладывать силу своего желания в узор. Тогда боги тебя услышат. Ну а там уж, чем больше труда вложено в изделие, тем вероятнее они выполнят просьбу. Поэтому детские работы так хорошо действуют, хотя они с виду не очень убедительные -- потому что ребёнку нужно гораздо больше терпения и усердия, чтобы закончить вышивку или гобелен.

   -- Так мои будут на вес золота, -- смеюсь, -- я же не лучше ребёнка в этом смысле.

   -- Вот и хорошо. Всё, что ты соткёшь сейчас, пока плохо умеешь, боги с радостью исполнят.

   -- Ну ладно, это я поняла. Давай дальше про узоры.

   -- Собственно, общей информации не так уж много. Мне осталось сказать, что чем проще рисунок, тем более абстрактное понятие он выражает. А чем подробнее -- тем более конкретное. Например, прямоугольник означает богатство, изобилие, а косая черта -- человеческий опыт. Вот такие углы и треугольники, -- Азамат открывает передо мной страницу со всякими геометрическими фигурами, повёрнутыми разными боками к зрителю, -- означают правду, благодарность, почтение, уверенность в себе, талант, вдохновение, готовность прийти на помощь...

   У меня аж голова кругом идёт от мысли, что такие идеи можно изобразить парой чёрточек.

   -- Так, ясно, это я без шпаргалки не воспроизведу. Давай про конкретные.

   Он пролистывает пару десятков страниц и показывает мне картинку с горбатым комаром, играющим на дудке.

   -- Вот, знакомься, это твой бог-покровитель. Он дал людям музыку, которая лечит тело и душу.

   -- А почему он такой... насекомый?

   -- Ну вот уж такой он. Все боги умеют превращаться в какое-нибудь животное или хотя бы растение. Этот вот превращается в комара. Смотри дальше. Вот это типичное изображение песни из мифа.

   Он открывает новую страницу, там посередине косой крест, по четыре стороны от него лежат распластанные аксолотли, причём один, видимо, робот. Вокруг всего этого разложена колбаса, у которой с одного конца голова и руки, а с другого юбка и ноги.

   -- Это очень старое изображение, -- поясняет Азамат. -- Его часто копируют, хотя теперь мы видим и представляем вещи иначе, чем когда оно было создано. Смотри, вот этот белый зверь -- морской дракон, бог-повелитель всего подводного, наместник Укун-Тингир. Вообще, всё, что здесь изображено, -- это о воде. Зверь внизу -- это калан, брат шакала, живущий в воде. Слева зверь-облако, справа Муданг. А вокруг -- богиня радуги, которая хранит людей от воды и молнии.

   -- Погоди, где Муданг? -- пееспрашиваю я.

   -- Ну как же, вот, -- он тычет пальцем в того самого робота-аксолотля и повторяет медленно: -- Моу-Танг. Громовая птица. Понимаешь?

   -- Так это и есть название вашей планеты? Громовая птица?

   -- Ну да, а ты до сих пор не знала? По легенде, наша планета -- яйцо Громовой птицы. В центре неё дремлет птенец. Но однажды он пробудится, развернёт крылья, полыхнёт молнией из глаз, каркнет громом и понесёт наш народ к славе и могуществу.

   -- Ничего так деталька... -- моргаю я.

   -- Ну да, -- усмехается Азамат. -- Но это же всё иносказательно... Ладно, ты вот сюда смотри. Вот тут между зверями всякие растения видишь? Вот это ковыль, которым лошади кормятся. Вот это великое древо, с которого можно достать до небес...

   -- Рехнуться можно... и как ты это всё понимаешь?

   -- Так на то я специально учился. Конечно, догадаться нельзя. Но если какой мастер или мастерица сделали что-то очень красивое, их обычно спрашивают, что они имели в виду, и объяснения записывают, прикладывая к ним копию изображения. Раньше, давно, просто от руки перерисовывали. Теперь, конечно, снимают в цвете. Вот смотри, то же самое изображение, вышитое на рубахе морехода. Красиво, а?

   И правда, в текстильном исполнении все эти кривые твари выглядят совсем не так ужасно, просто как орнамент. Пёстренько, почти симметрично, этакий цветок.

   -- Так что же у нас на гобелене выткано? Там ведь похожая фигня, тоже четыре угла, в середине крестик...

   Азамат снимает со стены и раскладывает на столе означенный гобелен.

   -- Точно я сказать не могу, потому что это вышивала жена Арона, а я её совсем не знаю. Но она, вроде бы, отсюда, из столицы, значит, символы можно попробовать определить. Я думаю, что здесь изображена жизнь её отца. Его я тоже не знаю, но обычно женщины описывают жизненный путь или отца или мужа, а это явно не Арон. Вот смотри, тебе правильно говорили, что квадрат -- это земля, а круг -- солнце. Да, квадрат не очень похож на квадрат, но тут важно, что у него четыре угла. Они специально подчёркнуты символом изобилия, бараньими рогами. Дальше, ты должна учитывать, что когда в изображении есть разделение на небо и землю, то земля и вода сливаются в единое целое, разве что цветом чуть-чуть отличаются. Поэтому тут знаки земли и воды вперемешку. Теперь, вот этот треугольник -- это шатёр. Вход в шатёр всегда с юга, а у этого вход близко к воде, значит, человек родился на берегу океана. Дальше вот тут точечки -- это следы зайца. Значит, он охотился на зайцев. А вот тут такие приплюснутые треугольники на ножках видишь? Это он грибы собирал. А потом начинаются странствия...

   -- Ой, да, это слово я уже слышала, а что это значит?

   -- Да буквально путь человека. Вот он пошёл на восток и вышел на оленью тропу -- видишь оленьи следы тут? По этой тропе он пошёл на юг, сражался в окружении врагов (двойной красный круг) и попал в столицу (вот тут много треугольников-домов). Там он встретил свою жену, видишь, линия странствия раздваивается? Значит, два человека стало. И одна из линий упирается в символ солнца с присолнышком, который также означает беременную женщину. А выше... -- Азамат проводит пальцем по выцветшей ткани туда, где линия, по идее, должна выходить из солнца с другой стороны. -- Ничего нет. Похоже, она умерла в родах. Ну вот, а он нажил состояние -- вот тут тропа входит в прямоугольник -- и был удачлив в творчестве. Он, видимо, занялся каким-то ремеслом, тут вокруг пожелание таланта, а это обычно мастерам желают. Вот и всё. Тут ещё есть разные детали, которые я не разбираю. Например, около его родного дома изображены его бормол, но это я не расшифрую.

   -- Покажи-ка, -- внезапно просит Унгуц, который всё это время сидел на другом диване так тихо, что я и забыла про него. Азамат подносит ему гобелен.

   -- Вот это черепаха, -- уверенно сообщает Унгуц. -- А остальные морские какие-то, это уже надо туда ехать и у местных спрашивать, что у них там что значит...

   -- Так... бормол не везде одинаковые? -- интересуюсь я.

   -- Конечно, -- в один голос отвечают мне два книжника. Потом Азамат уступает старшему, и тот развивает мысль: -- С ними точно так же, как с вышивками. Каждый мастер вкладывает в статуэтку то, что хочет пожелать или выразить. Есть общие места, конечно, но точное значение знают только боги и мастер, который её вырезал.

   -- А те бормол, что у вас в Доме Старейшин? Их значения тоже точно неизвестны?

   -- По-разному, -- протягивает Унгуц. -- Это ведь все бормол, которые нам когда-либо дарили друзья и враги. Бормол ведь можно вырезать и с дурным пожеланием. То, что ты видела, только малая часть. Это потому, что ты ещё молодая. Вот пройдёт лет пять, заново тянуть будешь, из большего числа выбирать... Так, о чём я... Ах да. Разные люди приносят нам свои бормол. Обычно к ним прикладывают записку, в которой мастер излагает, что он хотел передать своей фигуркой. Но бывает, что люди не хотят рассказывать о своих просьбах и пожеланиях или по каким-то причинам не могут. Бывает, что эти записки и путаются, и теряются, мы же не боги, чтобы за всем учёт вести...

   -- Так что, получается, -- прищуриваюсь я, -- что те бормол, что я вытянула, могут значить совсем не то, что все подумали?

   Унгуц смеётся поскрипывающим смехом.

   -- Не-ет, я ещё не настолько стар, чтобы ты меня подловила. Что уж там мы подумали про значение твоих бормол -- это наше дело. Тебе этого знать не полагается, и не нужно совсем. Молодым да горячим вообще неполезно знать о будущем.

   -- Хм, -- я пожимаю плечами. -- Ну и ладно, как скажете. А бутон-то ваш что значил?

   -- А это ты и без меня знаешь. Ты целый месяц сидела тихонечко, силы копила, а сейчас вон разворачиваться начала -- клуб ей не нужен, подавай уроки на дому да дворец, да коня... А там уж и завязь скоро пойдёт, небось. Так-то. А что, неужто у тебя других нету, кроме моего?

   -- Э-э... -- я усердно отгоняю неприятные воспоминания. -- А я не знаю, Азамат, помнишь, ты мне зайца подарил? А он тоже бормол?

   -- Да, заяц -- символ весны и оттепели у нас на севере. Это ведь как раз было самое начало весны, к тому же с тобой моя жизнь потеплела.

  

   Глава 10.

  

   Дома, на Земле, я всегда с удовольствием готовила, когда на это было время. Правда, это сопряжено там с некоторыми трудностями. В большинстве магазинов вообще не продают сырой еды. Проще всего купить готовую или хотя бы расфасованные по экологически чистым коробкам комплекты полуфабрикатов, которые надо только высыпать из пакетиков в тарелку и подогреть. На таких всегда приведены полные списки веществ и элементов, из которых они состоят, с процентами и предупреждениями диетикам типа "Орехи. Внимание, содержит орехи!" В больших продвинутых мегамаркетах встречаются также отдельно упакованные полуфабрикаты, которые требуют -- вы не поверите -- обжаривания на сковородке или варения в кипятке в течение примерно пяти минут. И только в самых шикарных торговых центрах, в цокольном этаже, втиснутые между элитным чаем и уютным винным погребком прячутся крошечные лавочки с сырым мясом, овощами, крупами и тому подобными исходными продуктами, обычно прикрытые для эстетизма яркими тропическими фруктами. Там даже не дорого, но, входя в такой магазин, чувствуешь себя как минимум членом элитарного клуба, а то и адептом древнего культа.

   На Муданге ситуация совсем другая. Мясо чаще всего покупают живым, оно блеет, рвётся на волю и норовит схавать цветочки в саду. Это, конечно, вызывает у меня некоторые содрогания лицемерного свойства, но в школе нас учат, что цель каждого вида -- как можно более широкое распространение, и всякий скот добился этого именно за счёт того, что человек стал его разводить в пищу и охранять от хищников. А что касается технической стороны дела -- ну так у меня есть муж, способный разделать тушку на аккуратные кусочки тихо, быстро и не оставив за собой брызг крови на стене сарая.

   Другая трудность в приготовлении пищи на Муданге заключается в том, что здесь мало привычных мне продуктов. Даже всякие тыквы и корнеплоды, внешне похожие на земные, довольно сильно отличаются на вкус и используются в совсем других блюдах. Плюс к тому, собственно муданжская кухня обходится практически исключительно мясом и молоком с производными. Фрукты они едят только сырыми, зелень и некоторые корнеплоды добавляют в качестве приправ, а овощи считаются невкусной и непитательной едой для бедных, у которых не хватает на мясо, так что их никто и не пытается приготовить вкусно, кроме разве что ну очень умудрённых жизненным опытом поваров. (Я, наверное, дико выгляжу, когда хожу по рынку со своей тачкой и выспрашиваю у побитых жизнью торговцев овощами, как называется и готовится тот или иной предмет у них на прилавках.) Из зерновых культур тут один ячмень, который добавляют в качестве наполнителя в супы или смалывают в муку, а дальше изделия из теста либо варят, либо жарят. Есть дикая кукуруза, но она такая сладкущая, что из неё можно сахар добывать, хотя чаще на сахар пускают тростник, а кукурузу дают в качестве соски детям. Ещё тут выращивают огромное количество всяких агав, из которых делают всё на свете от верёвок до клея, но ничего съедобного.

   Что касается собственно мяса, это в основном баранина, козлятина и дичь. К дичи я отношусь плохо, во-первых, по этическим соображениям (ей-то никакой выгоды от того, что человек её жрёт), во-вторых, по гастрономическим -- она жёсткая, костлявая и сильно пахнет. У муданжцев-то челюсти железные, они способны пережёвывать сырое, сыровяленое и жареное на открытом огне, а я на это мало способна. Праздничная еда у них отбирается не потому, что вкусная, а потому что исконная. То есть, как первобытные люди глодали обгорелые кости, так и тут... ну, во всяком случае, мне так кажется. Чего стоит хотя бы их любимое праздничное угощение -- целый взрослый огромный баран, зажаренный при помощи раскалённых камней, засунутых прямо в шкуру. Мне страшно подумать, как они потом это мясо от этих камней отдирают. Нет, конечно, в хорошей таверне всегда подадут что-нибудь мягонькое и сочненькое, но любой муданжец способен без труда прожевать ботинок.

   Так это я всё к чему. Раз земные блюда из местных компонентов готовить не удаётся, а местные блюда не всегда и не во всём отвечают моим запросам, то приходится экспериментировать. Вот как с теми сливами. Азамат поначалу поудивлялся моей изнеженности -- местные-то тётки жуют ничуть не хуже, чем мужики, а то как бы они наели свои фигуры? Однако мои эксперименты ему пришлись по вкусу, разве что чай он по-прежнему предпочитает с молоком и бараньим жиром, а супы принципиально несолёными. В последнее же время он и сам втянулся в кулинарные эксперименты, хотя и посмеивается, что я люблю всё маленькими кусочками и чтобы взглядом разломить можно было. А уж после того, как он освоил кухонную технику, в нашем доме настал гастрономический рай. Муданжцы всё-таки склонны относиться к научным и инженерным достижениям с излишним пиететом и никак не догадаются, что можно сделать устройства, которые облегчают самые обычные бытовые работы. Хорошо хоть, стиральные машинки у тамлингов переняли, а вот уже швейные -- до сих пор редкость.

   Сегодня Азамат взялся реализовывать свою свежую выдумку -- вырезку, шпигованную крабьими яблоками. Это такие крохотные оранжевые яблочки с пряным запахом и маслянистым соком, которые растут по океанским побережьям, где на них пасутся такие же оранжевые крабы -- срезают гроздь плодов, сбегают боком-боком на землю, хватают свой урожай и боком-боком несут закапывать в заготовленную для этого нору, чтобы весь год питаться. Сама я этого пока не видела, но Азамат очень вдохновенно рассказывает, да и фотоархив муданжской природы у него внушительный. Боже, уж скорее бы потеплело, мне так хочется везде поездить, посмотреть на эту красотень!

   Ужин удаётся на славу. Даже Унгуц, который вообще-то большой любитель пожевать чего-нибудь деревянного и пересоленного (благо зубы ещё все на месте), не может нахвалиться.

   -- Мне, -- говорит, -- вам за постой платить надо, это ж отдельная комната и трёхразовое питание. Я дома-то два раза ем, и то не каждый день, мне же столько не надо. А тут такие запахи с кухни всё время, что сразу есть хочется -- страсть!

   После ужина нас ждёт приятный сюрприз: приехали наши лошади. Азамат сразу обзванивает всех знакомых, чтобы похвастаться. Его серебристый Князь всем своим видом выражает готовность к свершениям, натурально скребёт копытом тропинку и гнёт шею. Мой диванчик, впрочем, настроен так же благодушно, как всегда. Стоит спокойно, оглядывается, чего бы пожевать. Я даю ему продолговатый кусок бурого сахара, и скотинка тут же меня узнаёт и приветствует негромким ржанием. Чувствую, пока я окончательно освоюсь с ним управляться, он перестанет проходить в калитку.

   Смотреть лошадей съезжается две трети старой команды, да ещё кое-кто с тренировок. Азамат постепенно обрастает приятелями, и это очень хорошо. А то подумать только -- был у него один Алтоша!

   Этот, впрочем, лёгок на помине. Является мрачный, губы свои лошадиные поджал, на меня косится, как будто я враг народа, но при посторонних ссору не затевает, и то хлеб.

   Все обступают Азаматова коня, щупают, хвалят. Порода редкая, жеребец могучий, всё зашибись. Над моим Пудингом посмеиваются, а я делаю высокомерный вид и отвечаю, что он мне для езды, а не для понтов.

   -- Да на такую спину можно беседку поставить, -- усмехается тот парень из команды, у которого брат -- муж Эсарнай. -- Подушки положить, занавески повесить и ездить, как тамлингские аристократы.

   Все хохочут, только Алтонгирел где-то в своих злобных мыслях витает. Ох, чует моё сердце, влетит мне сегодня за все шалости...

   Несколько человек пришли со своими конями в поводу, так что затевается прогулка. Я не участвую -- всё-таки без нужды лезть в седло мне пока не хочется. К счастью, участвует Алтонгирел, так что мне можно не прятаться.

   -- Ну как узоры? -- спрашивает безлошадный Эцаган.

   -- Да вот, полдня просидели, вроде что-то поняла... Думаю, завтра уже можно собраться, поплести. Мы сегодня ещё с Азаматом придумаем, что я хочу изобразить...

   Эцаган радостно сверкает глазами и тут же звонит кому-то отменить встречу. Надо же, как ему нравится!

   Когда все возвращаются с выгула лошадей и народ начинает расходиться, я потихоньку забиваюсь под бок раскрасневшемуся Азамату, чтобы удобнее было за широкую спину прятаться. Он всё понимает и, когда последние гости рассасываются, слегка загораживает меня от духовника.

   -- Ты что-то сегодня не в духе? -- спрашивает он осторожно.

   Алтоша чешет загривок, глядя в сторону.

   -- У Наставника Изинботора брат заболел. Тамошний целитель не справляется, так что наш час назад вылетел на Орл. Не знаю теперь, когда вернётся.

   -- О, так ты хочешь сказать, что у меня в ближайшее время будет много клиентов? -- не выдерживаю я.

   -- Будет, будет, -- ворчит Алтонгирел. -- А ты и рада, что хорошему человеку плохо!

   -- Ничего подобного, просто прикидываю перспективы.

   -- Ну да, -- продолжает он в том же тоне. -- Перспективы... Замужняя женщина, супруг всем обеспечивает, о чём только мечтать можно, и на тебе, работает! Вот стыдобища! Ты хоть понимаешь, как Азамат выглядит в этой ситуации?

   -- Да ладно тебе, Алтонгирел, -- примирительно говорит Азамат. -- Она ведь такая необычная, от неё и не ждут нормального поведения. Ну подумаешь, хочется человеку собственный доход иметь...

   -- Да не будет никто ей платить! -- отмахивается Алтонгирел. -- Ну ты сам подумай, кто станет давать деньги чужой жене за работу? Тем более, если все знают, что муж богатый? Это тебе "ну подумаешь", а нормальный мужик бы за такое рёбра ломать пошёл!

   -- Интересненькое дело, а что же, предполагается, что я бесплатно лечить должна? Или за еду? -- встреваю я.

   -- Да нет, просто будут платить целителю. Ты же вроде как вместо него, -- пожимает плечами Алтонгирел.

   -- Ну, а он будет мне отдавать?

   Азамат поджимает губы.

   -- Это вряд ли. Я, конечно, с ним поговорю на эту тему, но он никогда с Муданга не вылетал и вряд ли поймёт... Что-то он тебе давать будет, вроде как ребёнку карманные деньги, хотя и то будет считать, что это я должен делать.

   -- Просто чудесно, -- бормочу я расстроенно. Что-то мне резко разонравилось на этой чудесной планете... Карманные деньги, тоже мне... А как там насчёт моей ставки в команде, на которую я шла? -- Слушай, Азамат, всё это чушь. Я ведь с тобой контракт заключила, правильно? Ты мне по нему должен платить, на это есть документ в межпланетной юрбазе. И ты на моё имя открывал счёт, так ведь? Значит, теперь, если я кого-то лечу, они должны платить тебе, а ты это будешь переводить на мой счёт, вот и всё. И пенсионные отчисления тут, и налоги уплачены. А если кто заартачится, что за женскую работу не платят, вот тут уже ты можешь пригрозить переломанными рёбрами. Как тебе такой план?

   Оба мужика на несколько секунд замолкают, прикидывая, потом обмениваются взглядами.

   -- Хороший план, -- говорит Азамат. -- Удачный.

   -- Только тебе придётся всем объяснять про контракт и суровое земное законодательство, -- добавляет Алтонгирел. -- Иначе Азамата сочтут жадиной и эксплуататором. А так -- закон есть закон, это все понимают. И если ты собираешься таким образом зарабатывать много лет, лучше накинь срок контракта, а то если скажешь, что на год, а на следующий перезаключишь, то тебя не поймут.

   -- Боже, Алтоша, неужели я слышу от тебя дельный совет? -- не выдерживаю я и тут же проклинаю всё на свете, потому что приходится объяснять, что это я сделала с его прекрасным именем и надо ли на это обижаться. Заодно выяснила, что оно означает "золотой свет". Да уж, солнышко... Наконец он уходит.

   Мы с Азаматом так и стоим на улице, он всё чешет за ухом своего коня.

   -- А твоё имя значит что-то типа "великий вождь"? -- спрашиваю.

   -- А ты откуда знаешь? Унгуца подоила?

   -- Нет, просто у нас на Земле это имя тоже есть.

   -- Да? -- он страшно удивляется. -- А ещё какие-нибудь местные имена у вас есть?

   -- По-моему, есть Дорчжи, хотя немного по-другому звучит. Тирбиш тоже есть, только немного с другим произношением. Это ведь значит "не тот", да?

   -- Да, да, так называют, чтобы отвести шакала, если ребёнок рождается слабым или больным.

   -- Угу, в земных энциклопедиях имён то же самое написано, только вместо шакала другой демон. Так что не удивляйся, бывают и международные имена.

   -- Здорово, -- улыбается он. -- Значит, мы и правда когда-то пришли с Земли.

   -- Слушай! -- я вспоминаю, что давно хотела спросить. -- А что значит слово "бормол"?

   -- А это просто звук, как они гремят в коробочке. У них есть ещё другое, истинное название, но Старейшины стали их так называть между собой, и это приросло.

  

   Наконец Азамат отводит лошадей в... ой, а у нас, оказывается, есть стойла! Вон там в кустах за сараем ещё домик стоит, а в нём натурально три загончика для муданжских исполинских коней. В этих бешеных кустах тут небоскрёб потерять можно, право слово. Маму бы сюда запустить, да где ж её возьмёшь...

   Пудинг, по-моему, сразу отрубается, а вот Князь явно недоволен, что на сегодня развлекательная программа закончена.

   -- А что они есть будут? -- интересуюсь, обозревая тёмный сарай.

   -- Сейчас Тирбишев младший брат подойдёт с кормом, я с ним ещё вчера договорился. Парень лошадей обожает, вот и пусть поработает с ними, то и деньги в семью. А если хорошо справляться будет, я ему на будущий год жеребца подарю.

  

   Мы забуряемся обратно в дом, где оба наши постояльца уже просятся баиньки, так что продолжение урока приходится перенести в спальню. Мы растягиваемся на стопке одеяломатрасов, которая служит тут кроватью, и принимаемся листать пластиковые книжки с яркими блестящими картинками. Муданжцы не жалеют краски на свою этнографическую литературу, и если в узоре что-то вышито серебром и золотом или украшено драгоценными камнями, то на фотографиях оно отпечатано сверкающей краской.

   -- Ну как, -- спрашивает Азамат, -- есть идеи, что будешь плести?

   -- Я думаю, надо начать с чего-нибудь простого и милого. Пустить по контуру вот такие примитивные молоточки, а в серединке... ну не знаю, что попроще можно красиво сделать? Вот тут где-то красивая картинка мелькала...

   -- Я думаю, тебе надо начать с воды. У тебя много синих ниток? Ладно, завтра покажу тебе магазин, где всё это продаётся. Вот смотри, простая картинка. Синий ромб, по углам рога, в середине узор из стилизованных рыбок. В принципе, это пожелание удачной рыбалки, но с молитвой по кругу получится вообще пожелание удачи и благоволения водной стихии.

   -- Звучит убедительно. А почему ты думаешь, что мне именно с воды надо начинать? Она самая простая?

   Азамат делает странный жест руками -- разводит и роняет.

   -- Я даже не знаю, с чего начать объяснять... Вода -- женская стихия, особенно важная во время беременности. Воду на Муданг принесла Укун-Танив, а ты ей родственница. Сейчас весна, и это время воды... Лиза, тут надо искать специальные причины, чтобы начать с чего-то другого!

   -- Хм, как скажешь. А какая стихия -- мужская? Земля?

   -- Нет, конечно. У тех, кто живёт на Муданге -- это огонь. Земля -- это сосуд жизни, из неё рождается наша пища, в неё же уходят наши мёртвые. Небо -- стихия богов и странников, то есть, тех, кто не живёт на планете.

   Я хотела было спросить, почему небо, а не воздух, но вспомнила, что в муданжском это почти одно и то же слово. То ли я не расслышала, то ли разницы нет. У меня есть более насущный вопрос.

   -- А как это с цветами соотносится? Вода синяя, а дальше?

   -- Вода синяя или зелёная, это зависит от того, с чем она сочетается. Небо синее, белое или жёлтое. Поэтому если у тебя небо и вода, то их надо красить по-разному. Земля зелёная или коричневая. Огонь жёлтый или оранжевый.

   -- А красный?

   -- А это люди.

   -- Они тоже стихия?

   -- Да нет, какая из людей стихия, они же везде... Просто люди. Красным можно что угодно красить, получится просто смысловое выделение, дескать, тебе вот это важно. Только учти, что красные нитки, которые у нас делают, быстро выцветают, их надо подновлять, так что лучше не усердствовать.

   Хм! А кто сказал, что я должна вышивать муданжскими нитками? На Земле-то уж научились делать стойкие красители. Ладно, пока надо освоиться с техникой, а там уже буду переделывать под себя. Я зарисовываю себе этот и ещё несколько согласованных с Азаматом простых узоров, после чего мы откладываем книжки и переходим к занятию, более соответствующему нашему положению. А потом мне всю ночь снится верховая езда по пересечённой местности.

  

   На следующий день Азамат, как и обещал, отводит меня в магазин. Это первый муданжский магазин, в котором я была, и мне, конечно, интересно.

   Мы звоним в домофон у калитки небольшого опрятного домика, и нам открывают без спросу. Витриной этому заведению служат два больших верандных окна и резная вывеска над дверью "Козьи, овечьи, оленьи".

   -- Козьи что? -- немедленно спрашиваю я.

   -- Шкуры. Ребята, которые работают по коже и шерсти, обычно ленятся уточнять.

   Мы заходим по крутому крыльцу внутрь. На веранде очень светло, и не только из-за больших окон. В потолке светятся десятка полтора маленьких экономных лампочек, так что теней нет вообще, и все мотки шерсти сияют чистым цветом. А их тут есть... Собственно, половина веранды заставлена стеклянными этажерками, на которых разложены стандартные мотки. Пастельных цветов очень мало, всё сочное, чистое и яркое. Правая половина веранды увешена изделиями из кожи -- обувью, куртками, какими-то ковриками с резными орнаментами, всевозможными чехлами, поясами, хайратниками...

   В тот же момент, как мы вошли, навстречу нам из глубины дома вышел хозяин. Он не очень высокий, зато в плечах пошире Азамата, с огромными ручищами -- закатанные рукава вот-вот лопнут.

   -- Чего желаете? -- осведомляется он с крокодильей улыбочкой.

   -- Ниток для гобелена, -- отвечает за меня Азамат, потому что я несколько замешкалась при виде этого Кинг-Конга.

   -- Эт' легко, -- он делает широкий жест правой лапищей, едва не снеся пару этажерок. -- Вот тут у нас гобеленные живут. Смотрите-берите, чистый цвет, запаха нет, весь дом одет.

   Мне становится немного смешно. На Муданге вообще часто появляется ощущение, что участвуешь в юмористической инсценировке народной сказки.

   Нитки у него и правда очень красивые. Мягкая овечья шерсть поблёскивает в ярком свете, от пестроты кружится голова. Я, конечно, набираю вагон этого дела, а потом до кучи ещё прихватываю пару поясов и сапоги. Ещё в отдельной витринке у него насыпано немножко цветного бисера, но очень уж дорого. У меня, конечно, найдётся и на него, а у Азамата и подавно, но что ж такие бешеные деньги платить, если можно попросить маму прислать мои залежи, которые у меня ещё в школьные годы скопились?

   Азамат как-то тоскливо косится на куртки, но ничего не берёт.

   -- О чём задумался? -- спрашиваю его, пока счастливый торговец упаковывает мне товар. -- Куртку хочешь?

   -- Да хотеть-то хочу... -- протягивает он, подходя поближе к предмету вожделений. Я никак не могу понять, что его смущает. Обошёл два раза, пощупал подкладку, подёргал швы. По-моему, даже если эта штука не очень хорошо сделана, тут за одну красоту заплатить не жалко. Тёмно-коричневая кожа с выдавленными растительными узорами, да и покрой такой изящный... Видимо, Азамат приходит к тому же выводу, потому что внезапно с видом отчаянной решимости подзывает меня.

   -- Лиза, слушай, можно тебя попросить об одолжении?

   Я только глаза таращу.

   -- Ты меня можешь просто попросить, без одолжения.

   Он вздыхает и снимает куртку с крюка, чтобы показать мне поближе.

   -- Понимаешь, у нас ведь не принято покупать одежду, сделанную вручную. Но мастеров по коже не так много, а спрос на изделия очень большой. Поэтому кожаную одежду всё-таки продают, но как бы недоделанную. Вот тут, видишь? По рукавам и спереди такие сеточки вставлены? Это чтобы вышить узор, не протыкая кожи. Так вот... Ужасно неловко о таком просить, но тебе ведь неоткуда узнать об этих тонкостях...

   И стоит, с ноги на ногу переминается. Я фыркаю.

   -- Ну конечно я тебе вышью! Тут делов-то на два вечера. И вообще, не стесняйся, а то я могу ещё десять лет не узнать, что тебе чего-то такого хочется.

   Азамат сияет и кидается к продавцу. Мне еле удаётся его удержать и заставить померить куртку, а то вдруг не тот размер. И очень кстати, потому что она и правда маловата. Хозяин, поняв, что кроме всего прочего мы прицелились на дорогое штучное изделие, улыбается в полтора раза шире и кидается в дом за нужным размером. На том экземпляре немного другие узоры, даже благороднее, чем на витринном. Азамату как раз впору -- в плечах не жмёт, и на талии плотно. Он даже несколько удивляется.

   -- Вы как на заказ делали, -- говорит он хозяину. -- Мне обычно вся одежда в поясе широка, а тут точнёхонько.

   -- Да уж, что же вы, семейный человек, а такой тощий, -- мимо вопроса отвечает хозяин. Потом знающе подмигивает: -- Жена, небось, все соки выпила?

   Азамат как-то неприятно криво улыбается, что с учётом особенностей его физиономии, выглядит уж вовсе зловеще. Хозяин тут же извиняется за фамильярность. Азамат расслабляется и, как ни в чём не бывало, продолжает разговор.

   -- Жена-то наоборот только что с ложки не кормит, да мне всю жизнь еда впрок не идёт.

   Мы расплачиваемся муданжскими смешными квадратными монетками. Их делают из какого-то редкого и очень ценного, но также и очень лёгкого сплава, так что можно носить с собой целый капитал, и это не тяжело. Они коричневатого оттенка с искрой и гремят в кошельке, как орехи. Единственное неудобство -- они работают по двенадцатеричной системе. То есть, не десять, а двенадцать мелких монет (них) составляют одну покрупнее (хёр). Всего есть восемь монет, но восьмую, самую ценную (мингь), с собой не носят, а хранят дома про запас. За один масштабный заход по рынку я трачу пять-шесть монет пятого калибра или одну-две шестого, если покупаю решительно всё. Собственных банков на Муданге нет, но в каждом Доме Старейшин стоит терминальчик, через который можно снять деньги со счёта где-нибудь на том же Гарнете, а можно и положить. Не знаю уж, кто заправляет терминалы, но, наверное, Старейшины...

   Азамат относит покупки домой и отправляется руководить строительством моего "дворца". У меня, конечно, руки чешутся тут же что-нибудь сделать со всем принесённым богатством, но в дверь стучат. Открываю -- там какой-то неизвестный мальчик.

   -- Привет, -- говорю, -- тебе чего?

   Он робко поднимает голову и вдруг отскакивает на два метра.

   -- Да что случилось? -- недоумеваю я.

   -- Б-б-б... Белая госпожа, простите за беспокойство, отец заболел, кланяться слал, не откажите...

   А, так это вызов.

   -- Не откажу, -- говорю, -- а чем заболел?

   -- Рукой... -- растерянно отвечает мальчик, который явно не ожидал такого скорого согласия.

   -- А что именно с рукой?

   Молчание.

   -- Сломал, что ли? -- допытываюсь.

   -- Да! -- энергично кивает мальчик. Кажется, когда я на него не смотрю, он меньше меня боится.

   -- Ладно, -- говорю, -- Сейчас возьму лекарства и пойдём. Далеко живёте-то?

   Оказалось, что в двух часах на лошади. А лошадь припаркована за углом.

   -- Нет уж, -- говорю, -- поедем на машине, а лошадь ты свою потом заберёшь. Гони вон в наше стойло, и поживее.

   В машине он забивается в самый дальний от меня угол и говорит только если я спрашиваю. Я заезжаю за Оривой, и мы выкатываем на тракт вдоль реки.

   Орива приходится как нельзя кстати, потому что я бы из путанных объяснений юнца никогда в жизни не поняла, куда ехать.

   Молодой мужик с глухим именем, отец кучи детей. Читай, работает руками и работает хорошо. Перелом для него -- практически конец света. Сидит бледный, только что губы не трясутся. Смотрит на меня с подозрением.

   -- Госпожа целительница... -- выговаривает неуверенно. -- Я не знаю, сможете ли вы что-нибудь сделать...

   Что в мои способности никто заранее не верит, я уже привыкла. Так что вместо законного возмущения перехожу сразу к допросу и осмотру. Перелом предплечья оказывается не свежий, уже больше недели как. Получил на стройке кувалдой, с кем не бывает, ага. Конечно шину никто не накладывал, типа само срастётся, а оно что-то не срастается, и вообще как будто кость исчезла. Приставляю Ориву держать мне сканер, чтобы я видела, куда тыкать спицы от экзоскелета. Процесс довольно утомительный, а пациент, которому с обезболивающим совсем не больно, всё время норовит тоже заглянуть в экран и страшно мешается. Наконец рука собрана. Я строго грожу ему пальцем: полмесяца руку не нагружать, ещё полмесяца корсет не снимать, в процессе звонить мне и ездить на осмотр. Мужик несколько обалдевает от моего уверенного тона, но обещает всё исполнить, лишь бы руку сохранить.

   Когда я спешу на вызов, я почти не замечаю, что происходит вокруг, так что по выходе из дальней комнаты, где располагался пациент, я внезапно обнаруживаю себя в окружении кучи народа. Все эти друзья и родственники кидаются на меня с благодарностями, едой и подарками, что совершенно выбивает меня из колеи. Орива потешается, глядя на мою ошарашенную физиономию.

   -- Да что вы шарахаетесь, Лиза, они же от чистого сердца! -- Сама она уже получила пару браслетов и меховую жилетку и жуёт пирожок.

   -- Да я как-то привыкла деньгами...

   -- Деньгами само собой, но если подарки не взять, хоть несколько, то они обидятся, -- шепчет она мне.

   -- А есть тоже обязательно?

   -- Можете сказать, что муж требует, чтобы вы ели дома. Так часто бывает, они поверят.

   Так что я беру вышитый головной платок, серьги, одеяло и какие-то бормол, а потом долго и старательно вру: сначала про требовательного мужа, потом про контракт. Наконец удаётся им втемяшить, в какой форме я хочу получить вознаграждение. Домой я возвращаюсь в полном обалдении. Мальчишка на заднем сиденье (ему же надо лошадь забрать) всё так же молчит. Орива хрустит какой-то едой и очень довольна жизнью.

   Стоит мне притормозить около дома, парнишка выскакивает через борт и бегом мчится к стойлам, а потом -- ни спасибо, ни до свиданья -- галопом на лошади через забор и прочь отсюда.

   -- Чего он так испугался? -- недоумеваю я.

   -- У вас глаза ненормального цвета, все дети боятся. Ирих сначала тоже боялась, но ей Унгуц объяснил, что это не плохо.

   -- А что ж ты этому не объяснила?!

   -- Да станет он слушать чужую тётку! Тем более, я же с вами заодно, -- и она снова покатывается со смеху. Я всегда считала смешливость хорошим качеством, но сегодня что-то призадумалась...

  

   Поскольку целитель в отъезде, а Орива на сегодня уже получила свою дозу практических знаний, я не торопясь созваниваюсь с мамой, договариваюсь насчёт бисера. Она тоже его очень любит, правда, низать ей лень, так что она предпочитает клеить. Но мои древние коробочки одну за другой успешно отправляет на Муданг. Я всё ещё помню, как добраться до почты, так что совершаю вторую на сегодня автомобильную прогулку по окрестностям Ахмадхота, забираю бисер (одна коробочка всё-таки потерялась по дороге, но это не трагедия, я же всё равно не помню, что именно в ней было) и возвращаюсь домой, где могу спокойно валяться на диване и вышивать мужу куртку.

   Сеточка, которая вставлена в лацканы и рукава, идеально подходит для крестика, так что я нахожу в Сети красивую схемку с красными драконами, ставлю на буке какую-то передачку про животных серий на четыреста и сажусь стегать -- сначала крестиком, а глазки и гребень ещё для блеска бисером. Еды у нас ещё со вчера осталось, Унгуц на соседнем диване шуршит своими бумажками, благодать... Я даже не успеваю досмотреть первый сезон передачки, когда на груди уже всё вышито. Меня подмывает кому-нибудь похвастаться, а тут как раз Старейшина сидит.

   -- Гляньте, прилично выглядит?

   -- Ух ты, как ярко! -- восклицает Старейшина. -- Земные нитки, небось? У нас-то растительные нитки так ярко красить не умеют, только шерсть. Да с бусинами... Смотри, как бы Азамат не постеснялся такую красоту носить, а то с его внешностью может решить, что неуместно...

   -- Я ему постесняюсь! Вы-то не думаете, что ему не подобает?..

   Унгуц хитро щурится.

   -- Лизонька, я думаю, что как ты сделаешь, так и хорошо. В дарёной вещи твоё отношение проявляется, а не его самомнение, так что тут тебе решать. Раз ты считаешь его достаточно красивым, чтобы в эдакое пламя одевать, другие пусть завидуют. Но это, конечно, сильно... и драконы, не трава какая-нибудь... чего это тебя на драконов понесло вдруг?

   Пожимаю плечами.

   -- Мне всегда смешно, когда всякие щуплые подростки ходят все в драконах и тиграх на всех местах. А Азамат -- он такой большой и сильный, такой крутой, ну и мне хочется правильно акценты расставить. Я хочу сказать, если уж он не будет носить такие выразительные узоры, то всем остальным тем более не подобает.

   Унгуц кивает мне благосклонно.

   -- Тоже логика. И всё-таки бусины на куртку... Я понимаю, ожерелье бы сделала или рубашку парадную расшила... А то даже для вас дороговато, мне кажется.

   -- Ой, да у меня этих бусин! А кончится, попрошу маму купить, на земле они страшно дешёвые. На два хёра можно полкило набрать.

   -- Вот оно как, -- удивляется Старейшина. -- Ну тогда тебе, конечно, сами боги велели этим пользоваться. У нас-то бусины вручную делают, а это очень трудная и кропотливая работа, вот и стоят они кучу денег. А импортные редко привозят...

  

   Ближе к вечеру является мой клуб. Я немедленно хвастаюсь всем свежевышитой курточкой. У Эцагана и Оривы реакция одна: "Ой, бусины! И не жалко денег?!" Орешница несколько более сдержана и даже говорит пару комплиментов моей вышивке прежде чем страдальчески вздохнуть, дескать, мне бы хоть столько бисера, уж я бы развышивалась...

   Я щедрым жестом отдаю ей одну из коробочек, ту, где всякого разного понамешено, от каких-то старых бус. Это приводит всех в бурный экстаз, и в этом состоянии мы стремительно плетём начатые позавчера гобелены до посинения.

   Из детского клуба приходит Ирих, и я тут же кидаюсь к ней с расспросами.

   -- А ты правда меня боялась из-за того, что у меня глаза голубые?

   -- Чуть-чуть, -- смущается она.

   -- А почему? Вот, волос моих никто же не боится!

   -- Потому что у тёти-грозы синие глаза, -- мямлит она.

   В моём представлении о муданжском пантеоне никакой тёти-грозы не обнаруживается, так что приходится просить помощь зала.

   -- Укун-Танив знаю, Укун-Тингир знаю, громовую птицу знаю... и кто из них тётя-гроза?

   -- Никто! -- смеётся Орешница. -- Тётя-гроза живёт в синих тучах, и от неё происходят молнии и гром. А непослушные дети от неё получают уколы в пальцы.

   -- Когда током бьёт, -- поясняет образованный Эцаган.

   -- Ах вот оно что... Но теперь-то ты знаешь, что я не тётя-гроза? -- на всякий случай спрашиваю у Ирих.

   -- Знаю, -- пищит она. -- Потому что от вас не... не бьёт туком, то есть, тыком...

   Ага, значит, если меня кто испугается, надо сразу хватать и надеяться, что их не стукнет "тыком", тогда поверят, что я -- это я. Технология!

   Развесив свои произведения по окружающей мебели, мы решительно садимся ужинать, и тут как раз возвращается Азамат, присыпанный опилками. Входит и сразу улыбается, окидывая взглядом нашу компанию.

   -- Знаешь, Лиза, -- говорит он мне, подойдя пообниматься, -- мне всё больше нравится твоя идея насчёт этого клуба. Каждый вечер прихожу домой, а тут полно хороших весёлых людей, стол от еды ломится, что-нибудь интересное обсуждают. Я всегда мечтал по вечерам собирать друзей у себя, но выходило нечасто, а тут прямо сбылось. И даже ещё лучше -- гости-то твои, так что я могу и помыться пойти, и спать лечь, если хочу, можно ролью хозяина пренебречь.

   Он ещё что-то хочет сказать, но тут замечает свою преобразившуюся курточку. Наступает минута молчания, которое прерывается только сдавленным хрюканьем Оривы. Азамат вертит вышивку то так, то этак, рассматривает, поглаживает осторожненько тыльной стороной пальцев.

   -- Лиза, ты столько для меня делаешь, что мне уже страшно, -- говорит он наконец, но по лицу-то видно, что ни черта ему не страшно, вон, сияет весь. -- Может, посоветуешь, во что я могу облечь свою благодарность? А то, боюсь, как бы не захлебнуться.

   Я только развожу руками.

   -- Да ты и так в долгу не остаёшься. Ничего, такой большой, уж выгребешь как-нибудь, не потонешь. Давай лучше освежись и примерь курточку, интересно же, как смотреться будет.

   Смотрится отлично. Азамату вообще, по-моему, идут яркие цвета, а тут ну совсем благородно получилось. О чём мы ему дружно и сообщаем, от чего он становится сам не менее красным, чем драконы. Орешница же умилённо вздыхает и бросает невзначай:

   -- Надо же, как я угадала, куда ты за нитками пойдёшь... А кожевник ещё не верил, что у него кто-то купит куртку по такой выкройке...

  

     Глава 11.

     

      В следующие несколько дней у меня резко добавляется работы. Народ разнюхал, что я как-то круто лечу переломы, и попёр. Теперь у меня два-три посетителя каждый день -- с тех пор, как я вывесила в Сети свой телефон и адрес, пациенты стали прибывать на дом по предварительному созвону. Как выяснилось, к целителям всё-таки ходят без предварительной очной договорённости. Поскольку я прослыла специалистом по переломам, то на меня тут же обрушились все старые и криво сросшиеся конечности; двоим вообще пришлось протезы ставить, предварительно через бывшую однокурсницу заказав их с Земли за процент. Я подумала и заключила с ней контракт о поставках, потому что ни Сашка, ни мама большую часть препаратов на Земле просто не смогут купить, даже если я рецепт напишу. У нас за этим очень уж тщательно следят, иногда нам же во вред. Номера лицензии обычно недостаточно, надо очно являться.

      На Муданге, кстати говоря, есть своё Сетевое пространство, причём довольно давно. А поскольку попасть туда можно с любого телефона, то народ вполне активно пользуется. Там есть новостные страницы каждого региона, карты, рекламы магазинов и объявления о работе, и даже очень смешной сайт знакомств, на который полагается выкладывать свои фотографии в голом виде со всех сторон по стойке "смирно", а при входе спрашивают не возраст, как у нас, а класс имени.

      Вечером у меня исправно собирается клуб, и мы закончили по первому гобелену. Воплощение нашего с Азаматом дизайна выглядит очень красиво, так что я его гордо вешаю на стену на самом видном месте. Орешница свой мне тоже оставляет в подарок, а у неё там что-то очень сложное и многозначительное, я только опознала вилку, которая замужество, и того самого комара с флейтой. Надо думать, плохого не пожелает. Теперь надо переходить к каким-нибудь другим видам рукоделия. Вон и мама Азамату ещё один свитер связала, полегче, зато с узорами. Азамат теперь бегает по потолку и пытается послать ей платиновое колье потяжелее, а я его удерживаю.

      Строительство моего домика практически завершено, остались отделочные работы, и Азамат всё разрывается: с одной стороны, хочет поскорее похвастаться, а с другой, дуракам полработы не кажут. Я его успокаиваю тем, что торопиться мне некуда, пускай разукрашивает своё творение, сколько хочет. Его тренировки возобновились, но теперь он всё-таки последовал моему совету, выбрал из своих учеников лучших и назначил их учителями над прочими, а сам только иногда заезжает проверить.

      Дом Старейшины Унгуца отстроили, и сегодня как раз состоится торжественное переселение. Унгуц уже немножко ходит с палочкой, не по лестнице, конечно, но до туалета без посторонней помощи добирается.

     

      Ближе к вечеру мы все вместе грузимся в машину: Азамат, Унгуц, Ирих и я. Ехать до дома Унгуца всего ничего, но дедусь так далеко ещё не сможет дойти. Построили дом точнёхонько на месте старого, и в том же ракурсе. Старого я, впрочем, не видела, но раз Азамат так говорит, значит, так оно и есть. Угол крыши и правда нависает над крутым берегом Ахмадмирна, поросшим чем-то вроде стелющейся туи.

      Перед домом уже скопилась небольшая толпа -- Старейшины с учениками-духовниками, важные горожане и просто всякие заинтересованные и не очень граждане. Ирих в предвкушении аж подпрыгивает на сиденье. Унгуц не подпрыгивает, но выражение лица у него точно такое же. Азамат помогает ему выбраться из машины, а Ирих прямо выстреливает следом. Без деда, видно, боялась в толпу лезть. Теперь же толпа расступается, пропуская Старейшину к его законной собственности. Он потихоньку шкандыбает с палочкой, во все глаза рассматривая постройку.

      -- Отлично! -- наконец выносит он вердикт и обводит всех собравшихся сияющей улыбкой. Собравшиеся дружно вздыхают с облегчением. Надо думать, в норме Старейшины намного капризнее. А домик и правда симпатичный. Шоколадного цвета с красной крышей, закруглённым фасадом и крылечком, похожим на вход в раковину улитки. Муданжские дома часто бывают такой формы.

      -- Слушайте, но он ведь уже сам ходит! -- доносится до меня шёпоток сзади, и к нему тут же примыкают другие.

      -- А прошла-то всего дюжина дней от силы!

      -- Эта Азаматова пигалица и правда чудеса творит...

      Чувствую, работы в ближайшее время ещё прибавится. Но подумать о приятном мне не дают -- сквозь толпу к нам проталкивается Алтоша, ещё мрачнее, чем в прошлый раз. Подходит, не здоровается, уставляет на меня прожигающий взгляд. Я в ответ изображаю лицом то, чем садятся на крыльцо. Азамат переводит взгляд с него на меня и обратно, потом не выдерживает.

      -- Алтонгирел, ты что-то сказать хочешь?

      Тот кивает и обращается к Азамату.

      -- Наставнику звонил наш целитель. Он не справляется. Сказал, что это неизлечимо. Конечно, на всё воля богов, но ты ведь знаешь Изинтовтоя... и я знаю... Странно, чтобы его уже сейчас забирали. Я вот думаю, может, это Лизе знак туда наведаться?

      -- А где он живёт?

      -- Да на Орле, они же оба оттуда.

      Азамат кривится, а я не устаю дивиться способностям Алтонгирела. Другой бы пришёл, ручки просительно сложил и затянул бы, дескать, хороший человек умирает, доктор помогите! А этот -- раз! Знак свыше, изволь повиноваться, а он вовсе ни о чём не просил, наоборот, сообщил важную информацию. Нет, ну круто, в пору аплодировать.

      -- В принципе, можно и слетать... -- протягивает Азамат без особого энтузиазма. -- Лиза, ты как?

      -- Хорошо бы узнать симптомы для начала. Если я могу что-то сделать, то обязательно полечу.

      Алтонгирел явно светлеет лицом. Кажется, есть шанс, что он простит мне клуб. Странно, что до сих пор ни словом не обмолвился.

      -- Ну, про болезнь тебе лучше сам Наставник расскажет, он тут где-то. Давай я тебя ему представлю для убедительности, а сам пойду паковаться.

      -- А-а ты тоже полетишь, что ли? -- нервно уточняю я.

      -- Конечно, а как же! -- поднимает брови духовник.

      Я обращаю умоляющий взгляд на мужа. Тот только вздыхает.

      -- Я плохо ориентируюсь в тех краях, да и семья у Изинботора такая... в нынешнем виде меня могут и на порог не пустить. Я, конечно, полечу с тобой, но и Алтонгирел тоже, обязательно.

      Вот непруха, так непруха!

      Вслед за Алтонгирелом я просачиваюсь сквозь толпу туда, где стоит его наставник. Изинботора я видела только однажды, на памятном Совете Старейшин. Это статный моложавый мужчина с очень красивым лицом. Ему, по идее, должно быть за пятьдесят местных лет, иначе у него не могло бы быть такого взрослого ученика, но на вид намного младше. Волосы у него длинные с сединой только на висках, они нетуго заплетены в несколько кос и украшены нитями бисера. На шее несколько рядов бус -- просто нанизанные подряд мелкие драгоценные камни и резные бусины-обереги. Красивые муданжские мужчины любят на себя понавешать камушков, а уж известные люди вообще из украшений не вылезают. Что интересно, женщины в этом отношении намного скромнее. То ли всё-таки тяжеловато таскать на себе все эти булыжники, то ли принцип такой же, как у птичек: раз выбирает самка, то самец должен прихорашиваться и хвастаться.

      Изинботор смотрит на меня из-под полуопущенных век, не поворачивая головы. Это, наверное, дико неудобно, да и видно должно быть очень плохо. Но, наверное, большинство созерцаемых таким образом об этом не задумываются и резко чувствуют себя дрожащими тварями. Я обхожу Старейшину и встаю прямо напротив, чтоб не окосел, бедный, за время разговора.

      -- Элизабет, -- тихо произносит он мурлыкающим голосом.

      -- Здравствуйте, -- киваю я. -- Расскажите, пожалуйста, что там с вашим братом.

      Он немного хмурится из-за того, что я сразу перешла к сути, не спросив предварительно о его собственном самочувствии и не обсудив переезд Унгуца, ради которого мы все тут собрались. Но нужда, видимо, пересиливает приверженность к традициям, так что он только легко вздыхает, откладывая нравоучение на потом, и отвечает:

      -- Ему уже больше месяца всё время плохо.

      -- Как именно плохо? -- уточняю я, потому что Изинботор явно не собирается продолжать.

      -- Его покинули силы, --он пожимает плечами. -- Он сильно похудел и очень бледен, почти не встаёт с постели.

      -- Так, -- киваю. -- Что-нибудь болит?

      -- Изредка боли в теле.

      -- Где именно в теле? -- допытываюсь я. Ох уж мне эти муданжцы и их косноязычное духовенство...

      Он сверкает на меня глазами.

      -- В теле. Не моё дело вызнавать неприятные подробности. Ты знаешь, что это за болезнь?

      Я закатываю глаза и про себя проговариваю пару нехороших фраз.

      -- При таком расплывчатом описании это может быть пара сотен разных болезней. Мне надо знать точнее!

      Он поджимает губы, а Алтонгирел сверлит меня укоризненным взглядом.

      -- У него кружится голова, -- наконец выдаёт Изинботор. Потом, резко понизив голос, добавляет: -- И тошнит.

      Я закрываю лицо растопыренной ладонью. Это безнадёжно.

      -- Пожалуй, я лучше позвоню нашему целителю и спрошу его. Может, он заметил какие-нибудь более характерные симптомы.

      Я подхватываю Азамата, которому уже изрядно надоело ловить на себе косые неприязненные взгляды бывших знакомых и слушать перешёптывание незнакомых эстетов, мы раскланиваемся с Унгуцем и его внучкой, обещаем заходить в гости и принимать их у себя и смываемся.

      От целителя, впрочем, удаётся добиться немного. Боли оказываются в животе, а плюс к этому ещё онемение мизинцев. В общем, похоже, что-то с анемией, вопрос что? Но пока я там не окажусь, ответа я не найду, так что паковать надо полный комплект всего и быстро, а то целитель говорит, что "он плох, очень плох".

     

      Лететь решили с утра пораньше, потому что ночью по малознакомому маршруту Азамат меня везти не хочет. В итоге вставать приходится в бешеную рань, только-только солнце поднимается, а третья луна ещё на небе.

      Мы грузимся в Азаматов унгуц. Как всегда с Алтошей, первая же простая операция приводит к скандалу. Он, видите ли, хочет лететь на переднем сиденье, а я, типа, женщина толстозадая, обязана располагаться на заднем, чтоб не мешать. А у самого, между прочим, когда сидит, коленки на метр в стороны разведены, и левая так и норовит в приборную панель ткнуть в неподходящий момент. В конце концов Азамат находит решающий довод:

      -- Ты на Орле сто раз был, а Лиза впервые. Дай ей в окно-то посмотреть!

      -- Можно подумать, она способна оценить пейзаж! -- фыркает Алтоша.

      -- Я не только оценить способна, я ещё и камеру взяла, нащёлкаю видов, а потом вышью что-нибудь или сотку! И можешь обзавидоваться.

      На этом его всё-таки удаётся запихать на заднее сиденье, хотя ворчать он не перестаёт ещё долго.

      Щёлкаю я действительно много. Встающее солнце очень красиво отдельными бликами освещает горы, над которыми мы летим. Азамат знает перевал к югу от столицы, где совсем низко и нет всяких неприятных воздушных потоков и смерчей, которые почти всегда образуются над муданжскими горами. Вообще, место у столицы отличное: по земле можно только с одной стороны добраться, по воздуху -- с двух. А всё остальное -- только для альпинистов. Горы здесь старые, невысокие, но никакой транспорт всё равно не пройдёт, разве что парнокопытный.

      Выбравшись с гор, мы некоторое время летим над степью, кое-где размеченной вспаханными полями. Здесь уже вымахала молодая трава -- мы ведь летим на юг, а Ахмадхотский хребет хорошо экранирует эту местность от северного ветра, так что здесь значительно теплее, чем даже в незамерзающей столице. Потом пересекаем широкую и спокойную равнинную реку. Азамат говорит, что она впадает в Дол, и потому называется Тажилмирн, питающая река. На Муданге десять крупных рек, не считая бесконечного количества мелких, и эта явно из тех десяти.

      Алтонгирел дремлет на заднем сиденье, но при малейшем изменении нашего положения в пространстве, подскакивает и принимается несколько сумбурно рассказывать Азамату, где какую впадину надо огибать, а где лучше снизиться.

      А вот потом начинаются джунгли. Самый настоящий тропический лес, влажный и горячий, полный ярких красок и невероятных тварей. Широта, на которой находится пролив между материком и островом Орл -- это примерно и есть экватор Муданга. Здесь довольно холмисто, а мы летим на одной и той же высоте, поэтому вопли птиц и прочих голосистых тварей становятся то громче, то тише. Азамат приоткрывает по бокам купол унгуца, так что можно высунуть голову и поглазеть. Я прямо вижу, как внизу по веткам скачут пёстрые птицы и мелкие обезьянки. Правда, когда к нам в салон залетает муха размером со скарабея, мой интерес к джунглям резко угасает. Муху мы выгоняем, а окно закрываем, тем более, что уже очень хочется включить кондюк, а то жарко.

      Наконец через пять часов полёта, как раз в самую жару, мы начинаем снижаться.

      -- А я думала, Орл -- это остров, -- говорю. Мы же приземляемся на берег континента.

      -- Остров и есть, -- отвечает Азамат. -- Но через пролив летать очень плохо, там такие ямы... Даже в хорошую погоду есть риск плюхнуться в воду, а сегодня тут ветрено.

      -- Так мы дальше поплывём, что ли?

      -- Лучше. Мы поедем подводным монорельсом. Вон, видишь, станция?

      На пологом берегу метрах в двухстах от кромки воды и правда стоит какой-то коровник с крышей, кажется, из пальмовых листьев или чего-то подобного.

      Алтонгирел тут же реагирует на мою вытянувшуюся физиономию.

      -- А тебе, конечно, подавай всё прозрачное и блестящее, и чтобы у входа цветущие вишни? Нам такая показная роскошь не нужна, нам надо, чтобы функцию свою выполняло...

      Я ставлю на землю свой чемодан, открываю верхний паз, достаю шприц и выразительно показываю Алтоше. Он сглатывает и затыкается. Я убираю шприц в нагрудный карман и похлопываю по нему ладошкой, дескать, гляди, я вооружена. На духовника действует отлично.

      Меж тем Азамат заходит в здание станции и выходит оттуда, неся на плече моток каната с крюком на конце. Этот крюк он зацепляет за какое-то невидимое отверстие в хвосте нашего унгуца, после чего машет нам, чтобы шли за ним. Мы заходим внутрь сквозь широченные ворота, которые Азамат открывает на полную. Почти от самого входа на полу начинается извилистая резиновая дорожка, у противоположной стены на оси висит катушка, с которой тянется канат. Азамат отгоняет нас в сторонку, где у стены торчит панель управления. Он щёлкает рычажком, и катушка начинает неторопливо наматываться, подтягивая наш унгуц хвостом вперёд внутрь здания. Когда он весь оказывается на дорожке, Азамат выключает катушку и отцепляет крюк. Тогда Алтонгирел жмёт ещё какую-то кнопку, и дорожка начинает двигаться вместе с унгуцем и Азаматом. Мы присоединяемся. Таким макаром мы переезжаем в другой конец псевдокоровника, где по углам стоят два шкафа. Дверца одного отъезжает вниз до половины, и мужики перекладывают в него наш багаж, после чего он снова закрывается. Видимо, это лифт.

      -- Ничего не забыла в салоне? -- спрашивает меня муж прежде чем нажать ещё на какую-то фигулину в стене. Я мотаю головой. Мы сходим с дорожки, а наш унгуц занимает почётное место в углу рядом с лифтом. Тут до меня доходит, что платформы вдоль стен -- это места для транспорта. После этого мы грузимся во второй лифт и едем вниз.

      У муданжцев, видимо, ненормальное пристрастие к прозрачным лифтам. Что на Гарнете, что здесь, пособие для начинающих геологов как на ладони.

      -- Ты у меня в доме, надеюсь, непрозрачный лифт сделал? -- спрашиваю подозрительно.

      -- Только крышу, чтобы днём на освещении экономить, -- отвечает он и улыбается. -- Я помню, как ты на Гарнете боялась.

      -- А в общественных местах они у вас всегда такие?

      -- Если есть на что посмотреть. Здесь вон такие породы красивые мимо плывут. Если бы скучная земля была, сделали бы с закрытыми стенками. А так, приятно иметь возможность взглянуть на то, по чему ходишь.

      Лифт привозит нас, как мне сначала кажется, на платформу метро. Над головой метрах в пяти закруглённый свод, за краем платформы по обеим сторонам тот самый рельс, который моно. На нём стоит одинокий вагончик.

      -- Ну вот, -- Азамат делает пригласительный жест. -- Заходи, устраивайся, тут ехать часа три, если я правильно помню.

      -- Чуть меньше, -- скрупулёзно поправляет Алтонгирел.

      Внутри вагончик обставлен большими мягкими сиденьями по четыре со столиком посередине. Никакой кабины машиниста тут нет, так что мы рассаживаемся в носу, чтобы смотреть вперёд, а не только по бокам. Я с Азаматом, а Алтоша через проход. Наши вещи уже здесь, стоят в заднем конце вагончика в чём-то типа детского манежа из сетки. Азамат вызывает прямо на лобовом стекле менюшку и что-то на ней жмёт. Двери закрываются, и мы трогаемся.

      -- А управлять ты будешь? -- спрашиваю.

      -- Да нет, оно автоматическое. Катится по рельсу в туннеле, и всё тут. Управлять можно только дверями, кондиционером и прозрачностью окон.

      Собственно под землёй мы проезжаем метров сто, а потом вдруг всё вокруг заливает голубоватый свет, и мы оказываемся в прозрачной трубке в толще воды. За спиной довольно круто вниз уходит стена, из которой мы выехали, а вокруг уже вьются пёстрые рыбки и крошечные почти прозрачные медузки. Кажется, что туннель лежит на дне, но Азамат объясняет, что на самом деле он установлен на коротких подпорках, а дно внизу можно увидеть, если сделать прозрачным окно в полу. И немедленно делает.

      А там коралловый риф, прямо метрах в двух от пола. Красочные ветвистые кораллы, твёрдые и мягкие, высокие и плоские почти полностью покрывают дно, между ними видны только небольшие пятна песка. Я аж ноги поджимаю, потому что кажется, что вот-вот на рыбку наступлю. Рыбы тут тоже всех цветов, особенно популярны жёлтый и фиолетовый. Морские звёзды ползают, ежи всякие безумные -- малиновые, оранжевые, в горошек...

      Азамат одним глазом смотрит на подводный мир, другим на меня с умильным выражением -- ему очень нравится, что мне всё нравится.

      -- Гляди, вон каракатица, видишь?

      -- Где?

      -- Ну, вон, щупальцами машет в песке. Это она закапывается, чтобы напасть из засады.

      И правда, вижу зверюгу размером с воробья, которая методично двумя щупальцами нагребает себе на голову песок и камушки. Господи, как же смешно! Жаль, что мы так быстро едем, я бы за ней ещё понаблюдала.

      Ещё нашим взорам являются сады бесконечных морских анемонов и лилий, некоторые сидят на крышках больших крабов. Азамат уже привык, что я не вижу и половины зверья, которое видит он, и всё время показывает.

      -- Вон там у лилового коралла краб себе на спину губку тащит, видишь? А вон зелёная в крапинку, это рыба-попугай. Ух ты, гляди, рыба-рыбак! Да ты не увидишь, наверное, она от коралла не отличается... А вон ещё! У неё верхний плавник, как маленькая рыбка, а, видишь, да?

      И правда, вроде как мелкая рыбка трепыхается, а под ней красный коралл, да только у коралла глазки и ротик немаленький. Ещё нам встречаются разнообразные ракообразные и загадочные мохнатые белые трубки, по которым ползают мохнатые белые крабы. Креветки всех расцветок ползают по дну и проплывают мимо -- красные, с оранжевыми пятнами, белые в фиолетовую крапинку, янтарно жёлтые, синеголовые с огненными лапками и даже загримированные под орхидеи прямо с лепестками, даром что никаких морских орхидей тут не растёт.

      -- Видишь розовые цветы? -- Азамат кивает в сторону зарослей очередных анемонов. -- Как думаешь, что это?

      -- Ну, звери какие-то... Анемоны, нет?

      -- Это черви. Их самих не видно, в дне прячутся, а видно только то, чем они еду собирают. Если внимательно посмотришь, увидишь, что эти розетки иногда втягиваются...

      Тут вдруг становится темно, и я инстинктивно поднимаю голову, чтобы выглянуть в переднее окно. Над нами проплывает нехилых размеров скат с раззявленной пастью.

      Азамат усмехается у меня за спиной.

      -- Этот не хищный, он воду фильтрует. Да и в любом случае, к нам в туннель даже кит не вломится, всё рассчитано.

      -- А тут и киты есть?

      -- Здесь слишком мелко, вот заплывём поглубже, там могут быть. Хотя сейчас не сезон, тут ведь ранняя осень, а они в это время в холодных водах.

      Через некоторое время мы действительно погружаемся глубже, так что света становится меньше и всё кажется голубоватым, пока не подплывёт совсем близко к стенке туннеля. Кораллы уступают место зарослям морской капусты всех форм и оттенков, а в ней бурлит своя собственная жизнь -- косяки рыб, плавающие крабы, потрясающей красоты улитки, раковины которых как будто облеплены пёстрым жемчугом. Азамат указывает куда-то в гущу травы, и когда я приглядываюсь, различаю там совершенно фантастического морского конька, как будто поросшего листьями. Хвост и плавники его похожи на ветки плакучей берёзы, на спинке дебри.

      -- А вон другой, -- тычет пальцем Азамат. -- Смотри какой яркий, у них сейчас нерест...

      И правда, яркости другому не занимать. Он не такой облиственный, как первый, скорее похож на комара с воздушными шариками вместо плавников, голова и спинка у него украшены жёлтыми точечками на тёмно-синем фоне, а шея и хвост светятся огненно-рыжим и небесно-голубым.

      Дальше появляется довольно сильное течение, и водоросли больше не стоят лесом, а пригибаются по ходу воды. Тут и там стенки туннеля усеяны улитками и странными шипастыми головастиками. После напряжённого ковыряния в лексиконе мы устанавливаем, что это морские воробьи, а по-муданжски -- сидящая рыба, потому что она может брюшком приклеиваться к камню или ещё чем, чтобы не сносило течением.

      -- Слушай, а давно этот туннель существует? -- спрашиваю.

      -- Да лет полтораста уже, -- отвечает Азамат.

      Это муданжских, ага.

      -- А как он до сих пор не зарос нафиг?

      -- А у него такое покрытие, что мало что может прилипнуть. Вот эти рыбки, да улитки, да ещё один-два трубчатых червяка, но ни растения, ни кораллы не зацепляются. Во всяком случае, пока я не слышал, чтобы приходилось чистить стенки.

      Мы всплываем, то есть, туннель отходит ото дна, так что теперь мы едем в толще воды ближе к поверхности. Здесь снова светло, но вокруг в основном рыбьи косяки и не так много интересного. По крайней мере, я так думаю, пока слева от меня не прошмыгивает кроваво-красная птица с блестящей рыбой в клюве.

      -- О, мы попали в самую охоту цохл! -- восклицает Азамат. -- Это добрый знак.

      Добрый знак тут повсюду. Куда ни глянь, со всех сторон постоянно ныряют алые птицы, хватают рыб и выныривают, отталкиваясь лапами, как лягушки. Оказывается, зрелище бесконечной рыбалки завораживает ничуть не меньше, чем всякое горящее пламя.

      Впереди справа белеет столб пузырьков.

      -- Ну вот, кита заказывала? Сейчас увидишь, -- обещает Азамат, прихватывая меня за плечи, видимо, чтобы не боялась. А я и не боюсь, мы же не в воде плывём. И правда, из глубины вертикально вверх поднимается гигантская скотина с бородавками на морде и прилипшими к брюху рыбами. По бокам у него складки, как морщины, передние ласты чуть длиннее человеческого роста, разверстая пасть аккуратно вбирает в себя косяк мелкой рыбы, согнанный в кучку кругом пузырьков. Кит медленно и величественно всплывает мимо нас до самой поверхности, выныривает на половину длины, а потом снова ныряет, сверкнув над водой хвостом, и уходит вглубь. Мы даже перебегаем к задним окнам, чтобы посмотреть ему вслед.

      От нашей беготни просыпается Алтонгирел, который умудрился задрыхнуть практически сразу, как мы отчалили, так что мы про него и забыли вовсе.

      -- Чего вы носитесь? -- ворчит он спросонок.

      -- Кита смотрим, -- радостно объясняю я.

      -- Кита... -- хмыкает он. -- Зачем тебе ки... ох, троганая устрица...

      Последнее является лёгким ругательством, так что мы резко поворачиваемся в ту сторону, куда смотрит духовник. Слева по ходу мимо нас проплывает гигантская тварь. Сначала я вижу только, что она существенно больше кита, бесконечно длинная и ровная по всей длине, как змея. Приглядевшись, я различаю чешую и полупрозрачные гребни на спине и брюхе.

      -- Морской дракон, -- торжественным шёпотом говорит мне Азамат. -- Вот из чешуи такого у нас крыша.

      -- Это ты это поймал?!

      -- Ну да. Правда, давно. Не на удочку, конечно. Для этого надо клетку сделать и поставить в подходящем месте, а потом его загнать... Ну хорош, правда?

      Да уж, с этим не поспоришь.

     

      Наша подводная прогулка заняла всего два часа сорок минут, а впечатлений у меня осталось, как будто неделю в море просидела. Заспанный Алтонгирел предпочитает игнорировать окружающий мир, что весьма меня устраивает. Азамат тоже повеселел. Ехать на Орл ему не очень хотелось, но эта экскурсия компенсировала его неприятные ожидания.

     

      У выхода из станции, аналогичной коровнику на континенте, нас уже ждёт машина с высокомерным юнцом за рулём. При виде Алтонгирела он вылезает из машины, и они многопафосно раскланиваются. Мы стоим в сторонке и ждём. Наконец Алтоша поворачивается и тягучим голос объявляет:

      -- Нас любезно согласился встретить сын печального брата моего Наставника.

      Печальный и больной по-муданжски -- одно слово, но звучит смешно. Алтоша продолжает, теперь обращаясь к сыну брата и так далее.

      -- Вот Белая госпожа с Земли, о которой говорил целитель. Ею повелевают боги, посему её успех или неудача в исцелении вашего уважаемого отца есть воля богов.

      Я изо всех сил стараюсь сохранять непроницаемое выражение лица. У меня с этим плохо. Ещё в школе всегда приходилось сидеть на задней парте, чтобы не смущать учителя своими рожами.

      Сын брата кивает, а потом переводит неприязненный взгляд на Азамата.

      -- А это кто?

      -- Байч-Харах -- её муж, -- торопливо поясняет Алтонгирел каким-то заискивающим тоном. -- Непобедимый Исполин, э-э, платиновый карман.

      -- Но он же урод, -- с лёгким удивлением говорит этот мажор. Я перестаю следить за выражением лица.

      -- Ну да, -- разводит руками Алтоша, -- но не будет же она одна, без мужа ездить...

      -- Может и так, -- приподняв верхнюю губу говорит этот юный дебил, -- но в свою машину я его не пущу. Пускай сам добирается, как хочет.

      Я только рот открываю, но слов никаких в голову не приходит, одно жидкое, кипучее возмущение.

      -- А далеко? -- негромко спрашивает Азамат.

      -- Артун, -- сквозь зубы бросает этот засранец. Артун -- это пятнадцать-тридцать километров, в зависимости от местности. Это он предлагает Азамату пешочком прогуляться? Что-то тут не видно никакого поселения, где можно было бы взять напрокат транспорт.

      -- А тут нельзя поблизости хоть лошадь купить? -- Алтонгирел явно мыслит в том же направлении.

      -- Не знаю, -- пожимает плечами наш чудесный провожатый. -- Можно поискать.

      Алтонгирел снова разводит руками и косится на Азамата с недовольным выражением на лице.

      -- Пойдёшь или подождёшь?

      -- Погоди, -- встреваю я, наконец обретя дар речи. -- Что это за бред? Почему этот провинциальный сброд позволяет себе оскорблять моего мужа?

      Выражение "провинциальный сброд" я почерпнула от дам в клубе, и вот уж не думала, что воспользуюсь.

      Юнец немедленно надул щёки и стал похож на морского воробья.

      -- Да как ты смеешь, женщина...

      -- Это как ты смеешь, молокосос? Отец лежит умирает, а ты тут губу задираешь, кого в машину пускать? Смотри, как бы не оказалось, что его отравили, а то я уже знаю, кто виноватым окажется.

      Юнец и Алтонгирел оба распахивают глаза вдвое шире нормы, а Азамат тихо меня уговаривает:

      -- Лиза, не надо. Это нормально...

      -- В устрицу такое нормально! -- так же шёпотом отвечаю я. Потом поворачиваюсь к сынку Изинтовтоя, который тоже несколько замешкался с ответом. -- В общем так, мальчик. Меня сюда пригласили лечить твоего отца, я не напрашивалась. У меня дома дела и другие пациенты, от которых меня оторвали ради него. Если моя помощь не нужна, так мне не трудно прямо отсюда вернуться, мне понравилось под водой кататься. А если нужна, то ты закроешь рот, откроешь дверь машины и оставишь при себе своё мнение о внешности моего мужа.

      По мере того, как я говорю, лицо у юноши становится всё краснее. Видимо, нечасто ему дают такой отпор. Алтонгирел схватился за голову и ерошит волосы, шепча что-то про безголовых инопланетянок. Ничего, киса, и тебе достанется горяченьких. Азамат придерживает меня за плечо и шепчет, чтобы я успокоилась. Ага, десять раз. Плевать я хотела на ваши обычаи и приличия, всему есть предел.

      Мой оппонент наконец разевает рот, чтобы что-то сказать, и я поглубже вдыхаю в предвкушении урагана, а то и драки. Если он сейчас продолжит в том же духе, что начал, я воспользуюсь тем, что женщин не бьют, и наваляю ему по полной морде, хоть она у него и довольно худая. От напряжения я даже прикусываю уголок губ, смотрю на него с кривой ухмылкой, нагнув голову, как Азаматов конь.

      И вдруг парень бледнеет и отступает. Как заколдованный открывает заднюю дверь машины, потом садится за руль и сидит неподвижно, глядя перед собой. Алтонгирел оглядывает его, меня, потом медленно выдыхает и машет, дескать, залезайте, а сам бежит за вещами в псевдокоровник, вывозит их на тележке и сгружает в открытый багажник. Мы с Азаматом залезаем на заднее сиденье, Алтоша обходит и вскарабкивается на переднее -- эта машина ещё выше, чем Азаматова. Двери захлопываются, наш водитель трогается с места.

      Мы едем в гробовой тишине минут двадцать, когда наконец среди зелёных лесистых холмов показывается большое село.

      -- А я думала, тут город, -- шёпотом и на всякий случай на всеобщем говорю я Азамату.

      -- Город в глубине острова. А... твой пациент живёт в деревне близко к побережью.

      Море и правда проглядывает бликами по левому горизонту, где холмы пониже.

      Машина останавливается на центральной улице перед большим богато украшенным домом. На калитке висит верёвочка с цветными узлами и перьями. Я уже видела такие, когда ездила по вызовам. Она значит "глава семьи болен и не принимает". Очень меня забавляет это их верёвочное письмо, как статус в чате. Наш провожатый распахивает калитку, и я направляюсь вслед за ним, прихватив чемодан, однако Азамат тихонько меня окликает.

      -- Я не пойду с вами, мне там нечего делать. Найду тут постоялый двор и там тебя подожду.

      Я не успеваю ни возразить, ни согласиться, потому что Алтоша подталкивает меня в спину, и мы идём в дом.

      В первой же комнате, пестрящей невероятным разнообразием гобеленов, мне навстречу поднимается целитель.

      -- А-а, ну наконец-то! Вот вы и прибыли. Ну что, дело к обеду, поедим -- и за работу?

      Муданжцы свято исповедуют принцип "если врач сыт, то и больному легче". На меня разок смертельно обиделись за то, что я отказалась есть до осмотра больного.

      -- Как печальный? -- спрашиваю. -- Изменения, ухудшения?

      -- Да всё так же, -- вздыхает целитель. -- Лежит, мучается. Боюсь, недолго ему осталось. Но вы поглядите, вдруг это из тех болезней, что мне вовсе неизвестны.

      -- Давайте я на него взгляну, а насчёт еды потом. Я поздно завтракала, -- вру я. Это быстрее, чем вдаваться в нравственные рассуждения.

      Целитель вздыхает и провожает меня в дальнюю комнату. Я смотрю, он тут уже освоился. Сынок пациента порывается было следовать за нами, но Алтонгирел говорит ему не ходить. Будет некрасиво, говорит. Так что я избавлена от посторонних глаз, хоть за это спасибо духовнику.

      Изинтовтой похож на Изинботора, насколько я могу судить по его осунувшейся физиономии. Только где у Старейшины высокомерие, у этого горделивое страдание. Однако не думаю, что симулирует, и правда анемичный вид. Губы совсем белые, глаза с желтизной.

      -- Здравствуйте, -- говорю. -- Я целительница с Земли. Рассказывайте, в чём у вас проблема.

      Спрашиваю на всякий случай, вдруг целитель отмёл какой-нибудь симптом как выдумку, с него станется. Но нет, больной повторяет всё то же самое: головокружение, тошнота, слабость, боли в животе, онемение мизинцев.

      -- Мне нужно взять у вас немножко крови, -- со вздохом говорю я, предвкушая объяснения. -- Если вы опасаетесь, целитель вам подтвердит, что я не использую её вам во вред...

      -- Берите, -- отмахивается он. -- Мне уже хуже не будет.

      Ха! Оптимист.

      Но мне же лучше. Обтираю руки стерилизующими салфетками (чёрт же знает, какое у них тут мыло и какая вода). Протираю руку пациента. Беру кровь, достаю портативный анализатор, жду. Получаю результаты.

      И-и, батенька, да у вас анемия-то злокачественная.

      И это очень плохо. То есть, это, конечно, всегда плохо, но в данном случае особенно. Во-первых, потому что это одна из тех болезней, о которых целитель ничего не знает, а прочие муданжцы -- так и подавно. И я задолбаюсь объяснять. Во-вторых, потому что я вряд ли смогу его вылечить. На Земле-то у нас уже научились, но проблема в том, что для каждой микроразновидности рака, которой болеет сотая доля процента пациентов по онкологии разработана своя методика лечения, и чтобы установить, какая именно подходит именно этому человеку, требуется иногда пара лет постоянного врачебного наблюдения с чуть ли не ежедневными анализами, а при остром заболевании некоторые больные редкими разновидностями и не выживают. У меня же тут и оборудования соответствующего нету, и препаратов, да и вообще я одна на планету, и не онколог, тем более не гематолог. Придётся мужика на Землю посылать, а он ещё может не согласиться. А чтобы он легально смог попасть на Землю и там лечиться (допустим, у него есть на это деньги, вроде не бедный), надо сначала провести комплексный анализ его всего вдоль и поперёк, да чтобы результат был заверен двумя врачами разного профиля, причём один из них должен быть инфекционистом, а где ж я среди ночи на Муданге инфектолога возьму? А как на Гарнете и других цивилизованных планетах обстоит дело с лечением онкологии, я понятия не имею.

      Унылая перспектива, естественно, отразилась на моей физиономии, и целитель тут же всё понял. По-своему.

      -- Надежды нет? -- с надрывом спрашивает он.

      -- Надежда есть всегда. К сожалению, нет гарантии. Мне надо поговорить с коллегами. Весьма вероятно, вам придётся лететь лечиться на другую планету, потому что здесь нету необходимых условий.

      Больной закатывает глаза и притворяется дохлым. Чудесно. Какой у нас конструктивный диалог.

      В дверь без стука заходит девушка, явно родственница Изинтовтоя.

      -- Отец будет есть? -- спрашивает она непонятно у кого.

      Больной выкатывает глаза из-под век и слабо кивает.

      -- Немножко...

      Я тем временем открываю бук и принимаюсь строчить письмо знакомому гематологу. Девушка входит вторично, с подносом. Чтоб этих муданжцев с их манерой входить без стука! Содержимое подноса, однако, не слишком-то соответствует вялому "немножко".

      -- Вот, извольте, -- она ставит небольшую тарелку на тумбочку у кровати, а остальной поднос -- перед целителем. -- И Белую госпожу уговорите поесть, а то что же она...

      Ладно, так и быть, уговорили. Всё равно прямо сейчас ничего не изменится, а жрать я уже хочу как следует, утром-то в меня кусок не лезет. Ну-с, чем нас кормят? Какая-то рыба. Ну да, тут богато в этом смысле. Ох, а что ж она такая непрожаренная?..

      Смотрю, целитель уминает за обе щеки. Пациент вяло ковыряется.

      -- Чего ж вы не едите, Лиза? -- осведомляется целитель. -- Что-то не так?

      -- Да она сырая почти. У вас нормальная?

      -- А так и должно быть, эту рыбу едят полусырой. Вы вон из пиалы семечек тыквенных возьмите, и вместе ешьте. Это ж у местных любимое блюдо...

      Что-то у меня кликает в голове. Худой, тошнит, боли в животе и сырая рыба. А в тыквенных семечках есть антигельминтики. Может, всё-таки не в крови дело?

      Отставляю тарелку и выхватываю из чемодана сканер.

      -- Дайте-ка я одеяло отогну, кое-что проверю. Вы тарелочку-то поставьте...

      Больной что-то вяло бухтит, я не очень слушаю. Начинаю просматривать кишечник -- и точно, вот он, лентец. Жёлтый, огро-омный!

      -- Вам повезло, -- усмехаюсь. -- Сейчас мы вас вылечим.

      Препараты от глистов я вожу с собой всегда, потому что с этим муданжским сыроеденьем удивительно, как тут все поголовно ими не болеют. Надо было сразу догадаться, конечно, а то злокачественная анемия, ужасы всякие...

      -- Что же с ним? -- вопрошает целитель, жуя.

      -- Червь. Вот, полюбуйтесь. Это от сырой рыбы.

      Сую ему экран. Целитель любуется. Секунд пять. А потом быстро-быстро покидает комнату, уронив тарелку.

      -- Что там? -- в ужасе спрашивает Изинтовтой.

      -- Потом увидите, а то ещё заблюёте тут всё... Сейчас скушаете лекарство, и часа через три ещё разок, а потом будете месяц пить таблетки. И всё, выздоровеете.

     

      Червь послушно отвалился и через несколько часов (пока я писала дневники, искала в чемодане закопанное на самое дно минеральное слабительное и осматривала гобелены в гостиной) вышел, все двадцать пять метров. Я, естественно, не преминула наглядно объяснить домочадцам, почему плохо есть сырое. Правда, пациента потом пришлось выводить из обморока. Когда он немного очухался, я выдала ему витамины, снабдила инструкцией, как принимать, и поскорее покинула дом. На членов семьи Изинтовтоя так скоропостижно снизошло озарение, что в доме плохо пахло. Нескоро они меня забудут, ох нескоро...

      На свежем воздухе Алтонгирел слегка оклёмывается и ведёт меня на постоялый двор, где нас ждёт Азамат. Мы замечаем его издали -- он сидит на веранде, вытянувшись во весь рост по касательной к плетёному диванчику, и потягивает чай и что-то читает с телефона. При нашем приближении его лицо принимает озабоченное выражение.

      -- Боги, Алтонгирел, что там ещё произошло?

      -- Ничего, -- выдавливает сине-зелёный духовник. -- Она его вылечила. Но, м-мать-устрица, могла бы и не показывать...

      -- Ну что ты, это очень познавательно, я считаю, -- лучезарно улыбаюсь я. -- Солнце, закажи нам ужин, а то я с утра так ничего и не ела...

      -- Не нам, -- быстро поправляет меня духовник. -- Я ничего не буду!

      Я ржу, Азамат недоумевает, но подзывает трактирщика. Тот немедленно предлагает местный деликатес.

      -- Только не сырую рыбу! Надеюсь, ты её не ел? -- быстро говорит Алтонгирел. Азамат недоумевает ещё больше.

      -- Нет, а что?..

      -- Ты не переживай, Алтоша, -- успокоительно говорю я. -- Это не только в рыбе, и не только в местной. Это в любом сыром мясе может быть. Ну, немного другой формы или цвета...

      Алтонгирел вытаращивает глаза, машет на меня руками и убегает в кусты. Азамат начинает смеяться. Когда озадаченный трактирщик уходит с заказом, я в мягкой форме пересказываю мужу, в чём было дело. Ему-то я про глистов рассказывала, надо же было объяснить, почему я сырое не ем.

      -- С ума сойти, -- качает он головой. -- Чего только в природе не бывает...

      Меня страшно радует его философское отношение к миру.

      Возвращается Алтоша, бледный, но живой. Тут мне приносят огромную миску дымящейся лапши с морепродуктами, и ему опять становится плохо. Правда, не настолько, чтобы бежать в кусты.

      -- Теперь я всё понимаю, -- стонет он, стараясь не смотреть, как я уплетаю креветок. -- Если она после такого может есть, то не удивительно, что ей плевать на твою внешность.

      Азамат смеётся, а я вот резко вспоминаю, с чего всё началось.

      -- Да, кстати, -- говорю. -- Что это было за... -- тут я вставляю пару словечек, которые Азамат меня специально просил никогда не употреблять, -- насчёт непускания в машину? Ты что, серьёзно собирался ему это спустить с рук? Алтонгирел, ты тоже хорош друг, хоть бы возмутился!

      -- А чего тут возмущаться, -- пожимает плечами духовник.

      -- Лиза, ты не понимаешь, -- перебивает его Азамат. -- Это нормальное отношение к таким, как я. Я же тебе говорил, семья Изинботора очень традиционная, они бы меня и на порог не пустили. Ну или в машину, какая разница. В столице народ разный, всякое повидали, а тут глухая деревня, хоть и богатая. Чего ты от них хочешь...

      -- Я хочу, чтобы они тебя уважали, это довольно очевидно, по-моему. Но ты, видимо, считаешь, что их надо поддерживать в их дикарстве?

      -- Нет, я просто боялся, что ты и ему влепишь по лицу, а это был бы чудовищный скандал.

      -- А я похожа на человека, которого можно напугать перспективой скандала? -- интересуюсь я.

      -- Нет, но я похож, -- угрюмо отвечает он. -- Ты зря думаешь, что если весь Муданг узнает, как ты меня защищаешь, ко мне станут лучше относиться. Скорее уж наоборот.

      -- Значит, ты предпочитаешь топать тридцать километров по солнцепёку в неизвестном направлении, но не поставить подонка на место? Азамат, да ты ж его пальцем перешибить можешь! Почему ты должен терпеть от него оскорбления?

      -- Это не оскорбления, -- он пожимает плечами. Потом вздыхает. -- Боюсь, ты никогда не поймёшь.

      -- А я и не пытаюсь. Я состою в законном браке с благополучным человеком, и если кого-то что-то не устраивает, это их проблемы, а не мои. И не твои. Если не хочешь, чтобы я тебя защищала, то защищай себя сам. У тебя получится, стоит только попробовать, -- я подмигиваю.

      Азамат трёт лоб.

      -- Да, я уже понял, что это единственный выход. В дальнейшем учту. Только пожалуйста, не надо так больше делать.

      -- Как "так"? Я же его не тронула.

      -- Ты жестом показала. Ну, как я тогда в магазине...

      Я с трудом вспоминаю, что действительно, когда мы ходили за пряжей, Азамат очень эффективно припугнул продавца какой-то особенной кривой ухмылкой. Хотите сказать, я сделала то же самое? Потому парень так и сбледнул?

      -- Вообще я не нарочно, -- признаюсь я. -- А что это значит?

      Азамат и Алтонгирел переглядываются и тяжело вздыхают.

      -- Это значит "не надоедай, убью", и подразумевает, что ты физически или духовно сильнее того, кому ты это сообщаешь, и действительно можешь его убить. Такими вещами не разбрасываются. Тем более, ты -- не духовник, не знающая и вообще слабая женщина. Осторожнее надо быть. Бедный парень наверняка тоже решил, что ты ниспослана Укун-Танив навести тут порядок. Небось уже побежал к духовнику возносить дары.

    

   Глава 12.

  

   Собственно говоря, делать нам тут больше нечего, но дело к ночи, а мы все устали. По разным причинам. Азамат вёл унгуц, я работала и маялась долгие часы в не слишком приятном доме, донимаемая целителем. А Алтоша переживал, как бы я не наделала ещё глупостей. Теперь, бедняга, еле на ногах держится.

   Азамат снял на постоялом дворе три номера, потому что так положено. Этот самый двор располагается на самом краю деревни, и практически сразу за ним метрах в двухстах море. С востока пролив, отделяющий Орл от континента, усеян островами и островочками, между многими из которых в отлив можно пройти вброд. Да и пролив -- не открытое море, мелкий. В результате вода здесь очень тёплая. Все эти сведения, часть из которых я знала и раньше, а часть только что выудила из бездны Азаматовых знаний о родной планете, приводят меня к довольно очевидному выводу.

   -- Пошли купаться!

   Мужики смотрят на меня несколько озадаченно, а потом одновременно высказываются.

   Алтонгирел:

   -- Так темно уже!

   Азамат:

   -- Я не взял с собой никакой подходящей одежды...

   Я начинаю ржать.

   -- Совместите свои ответы, и получится универсальное решение. Чем же плохо, что темно?

   -- Понятно, чем. Не видно, куда ныряешь, -- хмурится Алтоша.

   -- Да тут наверняка есть какое-нибудь место, где все купаются. Там и дно расчищено, ни во что не врежешься.

   Алтоша хмурится ещё сильнее, но всё-таки подходит к хозяину двора спросить, где тут купаются.

   -- А зачем тебе ночью одежда? -- тем временем интересуюсь я у Азамата. -- Не видно ведь ничего.

   -- Это тебе не видно. Ты, уж извини, несколько хуже видишь, чем мы, -- вздыхает он.

   Я пожимаю плечами.

   -- Если уж так стесняешься, ну надень трусы, и вперёд.

   -- Да трусы-то ладно, там стесняться нечего. Мне наоборот футболку надо, шрамы прикрыть. А я набрал с собой приличных рубашек, в них плавать неудобно.

   Вопрос "зачем?" задавать бессмысленно. Азамат почему-то считает, что в рубашке на пуговицах он выглядит лучше, чем в рубашке без пуговиц. Поскольку моё мнение по данному вопросу (что лучше всего он выглядит совсем без рубашки) считается предвзятым, я давно перестала поднимать эту тему.

   -- В конце концов, у вас всё-таки не инфракрасные камеры в глазу. А ночи тут должны быть темнее, чем в Ахмадхоте. Никто тебя не разглядит. А если специально присматриваться будут, сами виноваты. И вообще, я надеюсь, мы найдём уединённое местечко, где больше никого не будет.

   -- Это вполне вероятно, -- сообщает вернувшийся Алтонгирел. -- Трактирщик говорит, что здесь весь берег пологий и песчаный, а в километре вправо есть дамские заливчики.

   -- Это что значит?

   -- Мелкие. Для тех, кто плавать не умеет.

   -- А что, неужели у вас бывает, что кто-то не умеет плавать? -- поражаюсь я. У диких муданжцев это, по-моему, должно быть врождённым.

   -- Женщины, -- пожимает плечами духовник. -- Если они, конечно, не рыбачки. А что, хочешь сказать, что ты умеешь?

   -- Умею! -- гордо сообщаю я. Эти муданжские женщины -- просто идолы какие-то. И даже не деревянные. -- Правда, небыстро, но далеко.

   Духовник поджимает губы, а вот Азамат приободряется. Видимо, думал, что придётся со мной в лягушатнике плюхаться.

   В общем, купаться мы всё-таки идём. Чуть вбок от деревни, но не доходя "дамских заливчиков". Ночь влажная, горячая, правда с запада подувает свежий ветерок. У Азамата есть фонарик, но когда мы выходим на пляж, он его выключает. Воду находим на ощупь -- и правда ужасно темно. Она совсем тёплая, даже теплее воздуха. Людей вокруг ни души. Видимо, работает принцип, что местные жители курортных местечек не купаются. Мы оставляем одежду в кустах на берегу и шлёпаем в воду, Алтонгирел чуть поодаль -- батюшки, неужели догадался Азамата не смущать? Азамат заходит едва-едва по колено и сразу ложится, а дальше уже по-крокодильи.

   Через некоторое время мои глаза привыкают к темноте достаточно, чтобы отличать, где берег, а где горизонт. При некотором напряжении я вижу на фоне горизонта стройную фигуру Алтонгирела, который всё никак не окунётся -- бредёт примерно по пояс, шипит, чертыхается... Я-то уже примкнула к дорогому супругу в ползучем способе передвижения, поскольку в воде существенно приятнее, чем на воздухе -- ей-то положено быть мокрой и горячей.

   Чуть поглубже мои руки начинают то и дело натыкаться на что-то, а вернее, что-то начинает натыкаться на меня. Не камни, не коряги, не водоросли...

   -- Азамат, а что это такое на дне, тычется всё время?

   -- А это рыбки. Ты их вспугиваешь, а они от большого ума пытаются у тебя под руками спрятаться. Если хочешь, могу поймать...

   -- Да я всё равно не увижу, -- я подползаю к нему поближе и говорю в самое ухо так тихо, как только могу: -- Давай Алтошу обрызгаем!

   Азамат кивает -- его волосы провозят мне по носу. Потом он тянет меня за руку, и мы бесшумно ползём вперёд. Примерно за метр до цели Азамат меня мягко останавливает, а потом отсчитывает пальцем по моей руке: раз, два, три! И мы устраиваем локальное цунами.

   Боже, какой Алтоша поднимает визг! Я так не хохотала с тех пор, как он меня опоил на корабле.

   -- Смотри не захлебнись, -- мрачно комментирует он, успокоившись. Зато наконец пускается вплавь, хоть и со вздохом.

   И тут всходит луна, о которой я благополучно забыла, планируя ночное купание. Это Вторая луна, в Ахмадхоте она появляется чуток заполночь, а здесь не знаю... Перелёты сбивают меня с толку. По идее, мы сейчас на пару меридианов к востоку от столицы, но я не знаю, сколько их на Муданге всего, а официальных часовых поясов тут никто не вводил. Между Первой и Второй луной есть зазор часа в два, потому я и забыла про ночное светило. А вот Вторая и Третья луны пересекаются на небе минут на пятнадцать, и садится Третья луна на самом рассвете. Так что темно теперь уже не будет. Ладно, притворяемся, что так и было задумано. В конце концов, Азамат сам должен был сообразить, я-то что...

   Оборачиваюсь на него -- рожа довольно кислая.

   -- М-да, я думал, луна позже взойдёт. Не рассчитал...

   Он поглубже вдыхает и ныряет. Мы уже довольно далеко отплыли, я едва достаю до дна. В свете луны стали видны острова, и по-моему, они не очень далеко. Азамат выныривает и гулко отфыркивается, как кит. Я решаю последовать его примеру, ныряю до самого дна, а когда возвращаюсь на поверхность, мужики страшно ржут.

   -- Вы чего?

   -- Зачем ты так щёки надуваешь?

   -- Ну как, воздуху-то надо набрать!

   -- А почему в щёки? -- покатывается Азамат.

   -- Потому что в глотке он у меня не держится, и стоит чуть поглубже нырнуть, сразу выходит весь!

   Они хохочут, как дети. Алтоша откидывается на спину и колотит ладонями по воде, Азамат наоборот по максимуму погружается, и булькает оттуда. Я хмыкаю, задираю нос и гребу к острову.

   Поскольку плаваю я и правда медленно, мужики не сразу понимают, что я куда-то направилась, а когда догоняют, до острова и до берега уже примерно одинаково.

   -- Лиза, ты куда? Ты что, обиделась? -- Азамат, как всегда, закладывается на худший вариант. Между прочим, неплохая стратегия: от его виноватого взгляда я растаю, даже если в самом деле обижусь.

   -- Нет, я просто на остров плыву.

   -- Зачем?

   -- Просто так. Остров. Прикольно.

   Смотрит подозрительно.

   -- Ты точно не обиделась?

   Понятно, теперь пока его не потрогаешь, не отстанет. Азамат вообще очень падок на прикосновения. Муданжцы в большинстве своём недотроги, у них очень мало физических контактов в культуре. Рукопожатий нет, похлопывание по плечу унизительно, обнимаются раз в сто реже, чем у нас, целуются вообще только женатые или близкие к тому, за руку водят только детей, ну и так далее. Я до сих пор считала, что не люблю, когда меня трогают без нужды. С подругами обычно не целуюсь, от бабушки в детстве уворачивалась... Однако местные порядки даже для меня чересчур прохладные. А Азамат ужасно ласковый. Если бы он вырос на Земле, он бы, наверное, был из тех людей, которые во время разговора вцепляются собеседнику в коленку и гладят по плечу. К счастью (а я этого терпеть не могу), он вырос не на Земле... Впрочем, он-то мне всегда приятен, это я так.

   Так вот, обнаружив, что меня можно в любой момент развести на погладить, пообнимать и поцеловать, он тут же принялся этим пользоваться в качестве ободрения. Если он не уверен, в каком я настроении, то единственный способ его успокоить -- это как-нибудь потрогать. Мне нетрудно, конечно. Но забавно.

   Вот и сейчас приходится перестать грести и повиснуть у него на шее, чтобы развеять подозрения.

   -- Я на такую фигню не обижаюсь, просто захотела на остров сплавать, -- говорю и целую его в подбородок. Мне кажется, шрамы чуток сгладились. На вид всё так же, а вот под губами месяц назад по-другому ощущалось...

   -- А что тебе делать на острове? -- спрашивает он, уткнувшись мне в самое ухо. -- Там просто лысые камни.

   -- Не знаю, привычка. Когда купаюсь где-нибудь, если близко остров, надо до него доплыть. А то, чего, по кругу плавать, что ли?

   Вот сейчас я его поглажу по голове, и он начнёт меня отпускать. Не сразу. Потихоньку-полегоньку. Ага, руку передвигает с дальней лопатки на ближнее плечо, выпутывает нос из моих кудряшек... А кто сказал, что я хочу, чтоб он меня отпустил, кстати говоря? Я, может, плыть устала, повисеть хочу. Да и вообще. Тёплое море, луна, любимый человек... и нафига мне этот остров?

   -- Ну вы тут ещё сексом займитесь, -- раздаётся над ухом ворчливый голос духовника. -- Лиза, понятно, бесстыжая, но ты-то бы хоть постеснялся.

   Азамат несколько смущается, но отвечает насмешливо.

   -- Что ж я буду отказываться, если дают? Я не так уж избалован вниманием, знаешь ли.

   Я кусаю его за нос. Он принимается смешно выворачиваться, стараясь меня не оттолкнуть. В итоге я сама отпускаю, потому что хохот разбирает. Алтоша ворчит и отворачивается.

   Мы доплываем до острова, на котором и правда лысые камни да пустые чаячьи гнёзда, немного отдыхаем и отправляемся обратно. У берега Алтонгирел демонстративно нас обгоняет и выходит из воды первым, не оборачиваясь и сильно виляя задом.

   -- По-моему, он всё ещё пытается тебя соблазнить, -- хихикаю я. Азамат делает страшные глаза.

   -- Или тебя. Примерно столь же вероятно.

   Духовник одевается и уходит прочь по тропинке к деревне. Мы восстаём из воды, распугивая мальков. Одежду мы повесили на ветку дерева у края пляжа. В лунном свете мне мерещится в развилке какая-то белёсая дымка. Пока мы купались, поднялся ветер, и теперь завывает и скрипит деревьями. В общем, пора идти в номер и ложиться спать, пока не напридумывала себе пугалок. Впрочем, при наличии Азамата под боком ничего мне не страшно. Да и он утверждает, что спать стал гораздо лучше с моим участием -- то ли устаёт сильнее, то ли во сне его тоже ощущение другого тела рядом успокаивает, а может, просто регулярный секс положительно действует на нервную систему.

   Номера у нас идут подряд вдоль коридора, так что мы оставляем пустым средний и заселяемся в крайний, чтобы не дай бог не нарушить Алтошин сладкий сон. Ополоснувшись от соли, мы с комфортом усаживаемся на напольном лежбище, заменяющем тут кровать, чтобы расчесать Азамата, а то наутро это уже будет невозможно. Я быстро проверяю телефон -- не звонил ли кто -- и кидаю его рядом, по привычке. Азамат мурлычет что-то себе под нос на землетрясущих частотах и послушно поворачивает голову то так, то эдак, чтобы мне было удобнее.

   -- Завтра утром ещё искупаемся? -- спрашиваю для шума.

   -- Так мне не в чем.

   Я закатываю глаза, хотя он меня и не видит.

   -- Да что ж ты так стесняешься? Ну подумаешь, увидит тебя кто-нибудь. Ты сюда, может, ещё пятнадцать лет не приедешь, чего дёргаться-то?

   -- Они будут меня презирать. А мне этого и так хватает...

   -- По-моему, им для этого не обязательно заглядывать тебе под рубашку, судя по сегодняшнему прецеденту.

   -- Да. Но если ещё и под рубашку заглянут, то будут презирать вдвое больше. Удивительно, но мне это будет вдвое больнее.

   -- А я думала, ты считаешь, что это в порядке вещей.

   -- Это в порядке вещей, да, я не рассчитываю на другое отношение. Но это не значит, что мне приятно или даже всё равно.

   Я потихоньку жму пару кнопок на телефоне.

   -- То есть, внутренне ты вовсе не смирился с тем, что они тебя считают уродом?

   -- А что, с этим можно смириться? Если б я таким родился, ещё был бы шанс, а так это смешно.

   -- И тем не менее, ты считаешь нормальным, когда твои приятели тебя так называют? Как Алтоша это любит, громко и возмущённо. И стыдит тебя всё время.

   -- А что мне остаётся? -- он пожимает плечами. -- Я не могу себе позволить выбирать друзей или ссориться с ними. Если они меня терпят, хотя и считают уродом, я должен быть за это благодарным.

   -- А что ты чувствуешь, когда твои друзья называют тебя уродом?

   Он некоторое время молчит, обдумывая.

   -- Одиночество. Я чувствую, что все люди связаны между собой, а меня как будто отстригли. И я могу на них только через забор смотреть, а близко подойти не могу. Я злюсь на них, и тут же чувствую себя виноватым, что навязываюсь, и мне стыдно за злость. Но с другой стороны... главное, тут... они... -- он некоторое время путается в словах, и я чувствую, что его вот-вот прорвёт. -- Алтонгирел и Эцаган, Ахамба, Эндан, Убуржгун, Онхновч, даже Арон -- мне иногда кажется, что им доставляет удовольствие меня унижать, как будто если они лишний раз мне напомнят, что я хуже их, им самим станет лучше! Я не понимаю, неужели трудно иной раз просто промолчать? Конечно ничего требовать от них я не могу, но просто интересно даже, неужели приятно человеку в лицо плюнуть?

   Вот это уже больше похоже на нормальную человеческую реакцию. А то "в порядке вещей", "в порядке вещей"... Он временно иссякает, так что я решаюсь немного подстрекнуть.

   -- Может, они не понимают, что тебе обидно?

   -- Не знаю, -- мрачно отзывается Азамат. -- Чего уж тут не понять. Каждый раз как земля из под ног уходит. Вроде только привыкнешь, что человек к тебе хорошо относится, и на, получи снега за шиворот, чтоб не расслаблялся. Не знаю, что тут можно не понять, мне кажется, у меня всё на лице нарисовано, как в букваре.

   Вообще, надо отдать ему должное, ничего у него на лице не изображается в такие моменты. Но сейчас это не важно.

   -- А почему ты их не попросишь не обзываться? Все ведь взрослые люди, они должны понять.

   -- Мне кажется, они будут надо мной смеяться, что я переживаю из-за ерунды.

   -- Но ведь это не ерунда!

   -- Так я же ничего не могу изменить, поэтому надо смириться. А если я не могу смириться, то это мои проблемы, чего их на других перевешивать... Всё равно, что бы они ни делали, я не могу с ними поссориться, других-то друзей мне негде взять. А без них совсем плохо...

   -- А если бы тебе было где взять других друзей, что бы ты сделал?

   -- Не знаю, -- отмахивается он. -- Всё равно этому никогда не бывать, так чего бередить душу? Давай больше не будем об этом говорить, пожалуйста. Одно расстройство от таких разговоров.

   -- Ну, мне кажется, тебе надо хоть иногда выговориться, а то так ведь и лопнуть можно, -- вздыхаю я, потихоньку выключая запись на телефоне. Ох я кому-то устрою прочистку мозгов...

   -- Да ну, -- Азамат встряхивает расчёсанной гривой. -- Вот выговорился, теперь полночи не засну.

   -- Ну с этим я тебе помогу. Только сначала намажемся...

   Он гладит меня по голове.

   -- Я так счастлив, что ты это делаешь... Даже если никакого результата не будет, всё равно, я каждый вечер чувствую себя полноценным человеком. Хотя бы ты не брезгуешь, иначе бы я совсем загнулся.

   -- Какое может быть "иначе", Азамат, ты что? Или ты имеешь в виду, если бы какая-нибудь местная дурочка вышла за тебя по расчёту? Так тут и здоровый человек загнётся. Но я рада, что ты с удовольствием лечишься, это всегда повышает шансы на успех. Дай-ка я на другую сторону переползу...

   Он ловит меня в процессе, так что я остаюсь сидеть на нём верхом, и притягивает поближе.

   -- Лиза, вот скажи, пожалуйста, зачем я тебе нужен?

   У меня глаза на лоб лезут. Этого ещё не хватало!

   -- Это что за вопрос такой вообще? Ты не перегрелся часом?

   -- Я серьёзно. Ты ведь абсолютно самодостаточна. У тебя дорогая профессия, ты любишь работать, ты красивая, легко заводишь друзей, у тебя хорошие отношения в семье. И зачем тебе ко всему этому я со своими проблемами? А ведь ты на эту планету прилетела только ради меня, терпишь наши заморочки, когда меня оскорбляют, воспринимаешь это на свой счёт... Зачем тебе всё это?

   -- А что, украденные души -- это уже не аргумент? -- я как-то теряюсь.

   Он качает головой.

   -- Душа на пустом месте краже не поддаётся. Должны быть какие-то причины, основания. А если их нет, то со временем душа может и обратно вернуться, и её не удержишь.

   -- Я не понимаю, Азамат, ты чего-то боишься? Так скажи прямо, и я тебе так же прямо отвечу. Ты же знаешь, я не люблю намёки.

   -- Я много чего боюсь. Но сейчас я просто пытаюсь понять, зачем ты тратишь на меня свою жизнь.

   Я демонстративно чешу в затылке и гримасничаю, стараясь сбить пафос момента.

   -- Ну ка-ак бы тебе это объяснить, чтоб понятно и не обидно... Наверное, все причины можно объединить в две больших группы: про тебя и про меня. С какой начать?

   -- С первой, если тебе не трудно.

   -- Да раз плюнуть. Понимаешь, с моей точки зрения ты просто очень клёвый мужик. Во всех отношениях. То есть, я твёрдо уверена, что лучше не бывает, а иногда мне вообще кажется, что я тебя придумала, потому что в природе такие не водятся. Ни на Земле, ни где ещё. И не возражай, я знаю, что ты другого мнения, но я-то тебе своё рассказываю. Ну вот, это раз. А два -- это то, что я сама довольно обычный человек. На Земле я практически не выделяюсь ни внешне, ни как ещё. Нет, у меня, конечно, есть определённые достоинства и недостатки, которые отличают меня от прочих, но всё равно я одна из многих похожих. И если у меня на Земле образуется мужик, то я очень хорошо понимаю, что он может в любой момент без особых причин сменить меня на другую похожую. Или что я могу точно так же подцепить в соседнем доме такого же. Ну и будут они отличаться пристрастиями в пище и спорте, цветом глаз и мнением, в какой шкафчик следует ставить чашки для гостей. А вот ты в принципе другой. Ты не только на землян не похож, ты даже здесь сильно выделяешься и не только внешне.

   -- Далеко не в лучшую сторону.

   -- А это не так важно. Да и вообще, это не самое главное. Самое главное для меня, хотя это страшно эгоистично, и мне даже стыдно тебе говорить, но я думаю, именно это ты и хочешь услышать, -- что я для тебя одна-единственная. То есть, если не я, то никто. Я понимаю, что это не моя личная заслуга, а просто обстоятельства так сложились, но всё равно, когда чувствуешь себя единственно необходимой, то уже всё равно, какая галактика...

   Он долго и внимательно на меня смотрит, и мне даже становится немного неуютно. Может, надо было пропустить последнюю часть этих откровенностей... Это ведь фактически значит, что мне выгодна его ущербность, и если он прямо об этом спросит, я не смогу ничего возразить. И тогда придётся в красках расписывать, чем он прекрасен кроме того, что больше никому не нужен. Это в принципе довольно легко -- достоинств-то масса, но я никогда не умела убедительно делать комплименты, и, помнится, первые мои попытки он сразу выбраковывал.

   -- Я понял, -- наконец произносит он. -- Хотя ты меня удивила. Ты производишь впечатление человека с гораздо более высокой самооценкой.

   -- А что заставляет тебя сомневаться в этом впечатлении?

   -- Получается, что если бы не мои проблемы, ты не была бы до конца уверена, что ты мне нужна?

   Я беру минуту на размышления.

   -- Вообще, -- говорю по обдумывании, -- я была бы твёрдо уверена, что я тебе не нужна, потому что, как справедливо считает мой брат, у тебя таких, как я, должны быть сотни на каждой планете.

   -- Но Лиза! -- восклицает он и вдруг начинает смеяться. -- Моя душа была бы у тебя вне зависимости от того, как ты ко мне относишься! То, что ты со мной живёшь и возишься -- это приятно, конечно, но самое-то главное дело в тебе самой! Я не понимаю, как кто-то может быть на тебя похож, по-моему, ты такая одна, и лучше нету, и даже сравнимых нету. Я, конечно, не был на Земле, но вполне уверен, что даже если перезнакомлюсь со всеми земными женщинами лично, всё равно ты будешь лучшей. А то, что ты захотела выйти за меня замуж и выносить моего ребёнка -- я тебе за это благодарен, но мои... моё... ты это, кажется, называешь любовью? Так вот, любил бы я тебя так же и без этого!

   -- Так это здорово, -- шепчу я практически ему в рот. -- Получается, у нас одинаковые причины быть вместе. Мы оба уникальные совершенства и нуждаемся друг в друге для самооценки, -- я не удерживаюсь и хихикаю. Азамат тоже усмехается, хотя и качает головой в смысле, что я чушь порю, складывает меня рядом, нависает сверху и долго и трогательно целует. У него это по-прежнему забавно получается, как будто он боится обо что-то уколоться у меня во рту, но эффект мне очень нравится.

   -- Пусти руки помыть, -- вставляю в промежутке. Он неохотно откатывается в сторону.

   Когда я прихожу из ванной, он уже благополучно дрыхнет. Ну вот, а я губу раскатала... Ладно, зато бессонницы точно не наблюдается. Укладываюсь ему под бочок, хотя по здешней горячей ночи это дурно пахнет альтруизмом.

  

   Утро у меня начинается с тихих стонов над ухом. Оказывается, это Азамат проснулся, вспомнил, как вчера бессовестно задрых, и теперь ему ужасно стыдно.

   -- Лизонька, прости пожалуйста, я даже не понимаю, как так получилось! Ведь и не устал, ничего, только моргнул -- и уже утро! Извини, солнышко, ты очень обиделась?

   -- Да мне-то чего обижаться? Я наоборот порадовалась, что ты не будешь ворочаться полночи и выдумывать себе глупостей.

   -- Ой, ну это же такой стыд, взять и заснуть! Это ж надо! А ещё сам обижался, идиот!

   -- Ну ладно тебе психовать, лучше бы ту же энергию на что-нибудь приятное употребил.

   -- Всё, что угодно, рыбонька. Может, когда вернёмся, походим по магазинам? Или свозить тебя куда-нибудь? Ты только скажи, что сделать, чтобы тебя умастить?

   -- Да я не сержусь!

   Никак не верит.

   -- Ну надо же мне как-то реабилитироваться после такого позора!

   Ладно, надо так надо.

   -- Тогда пошли купаться.

   Он нервно взглядывает в окно, где вовсю светло.

   -- Охх, ну ладно. Купаться, так купаться.

   И мы идём. Без завтрака, потому что мне ещё рано завтракать, у меня пищевод ещё спит.

   На берегу, впрочем, по-прежнему никого нет. Где-то далеко на горизонте маячат лодочки с рыбаками, во всяком случае, Азамат утверждает, что они там есть. Я не вижу. Мы кидаем шмотки всё на то же дерево с белёсой дымкой (оказывается, она мне вчера не померещилась) и плюхаемся в воду с разбега. Она вчера чуток остыла, но солнышко припекает, так что в самый раз освежиться перед дорогой. Плавать неохота, и так с утра ноги тяжёлые после вчерашнего заплыва с непривычки. Подбираю с берега свою босоножку на толстой пробковой подмётке и кидаю в воду. Она хорошо плавает, можно играть, как с мячиком. Азамат сначала понять не может, что это я делаю, зато потом мы радостно брызгаемся, перекидываемся босоножкой и распугиваем чаек. Чайки, кстати, тут просто гигантские, я их боюсь.

   Азамат расслабляется и перестаёт постоянно оглядываться по сторонам, зато начинает заигрывать. Заниматься любовью на пляже я не люблю, песок везде попадает. А вот прямо в море никогда не пробовала, ой, ну, сейчас попробую!

   -- А ты гарантируешь, что мы не нахлебаемся воды? -- спрашиваю, когда он меня стискивает в могучих объятьях.

   -- Ты, конечно, сводишь меня с ума, но не настолько, чтобы я забыл, где верх, где низ, -- усмехается он и выбрасывает мою босоножку на берег. А потом мы перестаём говорить.

   Пожалуй, я возьму этот опыт на вооружение в перспективе лета, потому что в воде не жарко.

  

   Когда мы, счастливые и на нетвёрдых ногах, вылезаем и одеваемся, я всё-таки решаю спросить про фигню на дереве.

   -- Слушай, Азамат, а что это такое?

   -- Дерево-помор, они тут, на юге всегда по берегам растут.

   -- А вот это у него что? -- я тычу пальцем в непонятную дымку над трещинкой.

   -- А это в него молния попала пару лет назад, вот и раскололось.

   Трещина действительно похожа на след от молнии, это вчера в темноте я её приняла за развилку.

   -- Ну а что белое-то?

   Азамат внимательно осматривает несчастное дерево вдоль и поперёк.

   -- Где ты видишь белое?

   -- Ну вот над этой трещиной болтается такая то ли дымка, то ли плёнка, полупрозрачная, беловатая.

   Азамат обходит меня сзади и пригибается, чтобы посмотреть с моего ракурса.

   -- Большая?

   -- Ну да, на метр где-то свисает. Вот, -- я встаю на цыпочки и дотягиваюсь до кончика пальцами. -- Я её касаюсь.

   Он мгновенно отдёргивает мою руку.

   -- Не трогай.

   -- Так что это?

   -- Не знаю. Я это не вижу, так что лучше не трогать.

   -- Ну как же не видишь? -- не унимаюсь я.

   Тут нас перебивает неожиданно явившийся из кустов Алтонгирел.

   -- А, я так и думал, что она тебя с утра на пляж потащит, -- довольно сообщает он.

   -- И тебе доброго утра, -- откликаюсь я. Азамат, впрочем, продолжает смотреть на дерево.

   -- Алтонгирел, вот скажи, ты тут видишь белую дымку? -- тихо спрашивает он.

   Духовник смотрит, трижды уточняет место, потом мотает головой.

   -- И я не вижу, -- откликается Азамат. -- А Лиза видит.

   Взгляд у Алтонгирела тут же становится очень озабоченным.

   -- А какой она формы?

   -- У самой трещины потолще, потом как будто мешок свисает, а поверх него такая занавесочка с длинным концом, -- стараюсь я. Как описать форму дымки, если она ни на что не похожа?

   -- Ты её не трогала?

   -- Чуть-чуть совсем потрогала за кончик.

   -- И как на ощупь?

   -- Ну-у... на пену похоже, только очень мягкую...

   Мужики переглядываются.

   -- Пойдём отсюда, -- тихо и решительно говорит Алтонгирел.

   Азамат кивает, мягко берёт меня за плечико и подталкивает к тропинке.

   -- Так что это? -- спрашиваю я на ходу.

   -- Ничего, -- мрачно отвечает Алтоша.

   Ладно, не хочешь говорить тут, я подожду.

   Мы быстро доходим до постоялого двора, где я тут же лезу полоскаться, а они заказывают завтрак. Полоскание происходит в огромном деревянном тазу, в который вода поступает из крана в стене. Как её потом выливают, мне не ведомо.

   Когда я спускаюсь на террасу завтракать, Азамат с духовником что-то оживлённо обсуждают, сдвинув головы. Я замедляю шаг, надеясь что-нибудь ухватить, а то что-то тайна какая-то.

   -- Может быть, это временно, -- с надеждой говорит Азамат.

   -- Это может пройти на несколько лет, но потом всегда возвращается.

   -- Но ведь она нормально соображает! -- шёпотом восклицает Азамат.

   -- Пока да. Но неизвестно, когда древесная слюна доберётся до неё окончательно. Ты можешь и не заметить разницы...

   -- И что такое "древесная слюна"? -- с вызовом спрашиваю я, подходя поближе. Ох как мне это всё не нравится!

   Они оба отводят глаза.

   -- Ну?

   -- Это... такая болезнь... -- начинает Алтоша. -- Результат сглаза.

   -- И в чём она выражается? -- я на всякий случай сажусь.

   -- Ну, эта штука живёт на деревьях и, когда выбирает жертву, становится видимой. И тогда распыляет свои споры на жертву...

   -- И что происходит с жертвой?

   Они оба молчат гораздо дольше, чем мне бы хотелось. Наконец Азамат решается ответить:

   -- Постепенное сумасшествие.

  

   Глава 13.

  

   -- Так, с этого места поподробнее, -- я решительно ставлю локти на стол. -- У меня ещё есть шанс отмыться?

   Оба мотают головами.

   -- Если ты её уже видишь, значит, заражена.

   -- А как у вас получается результат сглаза, если эта штука сама выбирает жертву?

   -- Можно так сглазить человека, что он становится жертвой, -- раздражённо поясняет Алтоша в своей любимой манере, как будто уже сорок раз повторил. Ладно, по мне даже лучше, чтобы он вёл себя, как обычно, а то когда он бледнеет и таращится на меня, как на смертницу, я начинаю паниковать. Может, ещё пронесёт...

   -- Ясно, а какие симптомы сумасшествия?

   -- У каждого свои.

   -- Например?

   -- Я так не помню, -- он пожимает плечами.

   Ага. Значит, он не слишком хорошо осведомлён об этой дряни.

   -- А где есть эта информация?

   Духовник тяжело вздыхает.

   -- В "Энциклопедии шакальих детищ" есть.

   -- Её можно тут где-то взять?

   -- Зачем тебе? -- протягивает он.

   -- Я хочу убедиться, действительно ли это то самое.

   -- Это я тебе и так могу сказать.

   -- А если я тебе не верю?

   Он смотрит на меня странно.

   -- Ты серьёзно думаешь, что, прочитав статью в энциклопедии, лучше разберёшься в шакальих детищах, чем я после десяти лет обучения?

   -- Ну ты же не помнишь симптомы, -- я развожу руками. -- Значит, может быть, что ты и ещё чего-то не помнишь.

   Алтоша вздыхает и поднимается.

   -- Сейчас принесу бук, у меня там есть вся литература...

   Когда он уходит, над столом повисает тяжёлое молчание. Азамат выглядит так, как будто уже меня похоронил.

   -- Ты погоди расстраиваться, -- говорю. -- Может, Алтоша облажался.

   -- Ты думаешь, у нас большое разнообразие таких тварей? Я вот до сих пор ни одной не встречал. Боюсь, что ошибиться тут трудно.

   Я поджимаю губы.

   -- Знаешь, дорогой, я, конечно, уважаю твою честность, но вообще-то это ты меня должен поддерживать, а не наоборот.

   -- Прости, -- он встряхивается и приобретает более спокойное выражение лица. -- Что-то я расслабился, как будто теперь всегда всё будет хорошо. Может быть, в вашей медицине есть способы лечения?

   -- Может и есть, понять бы, что лечить. Если твой шибко мудрый духовник сможет накопать информацию про это "сумасшествие", то я вполне уверена, что хотя бы внешние проявления можно будет подавить, правда... -- и тут я вспоминаю, что речь идёт не только обо мне.

   -- Что? -- поторапливает меня Азамат, потому что я зависаю.

   -- Да видишь ли, с беременностью это очень плохо сочетается. Если окажется, что мне надо лечиться немедленно, боюсь, придётся затею с размножением отложить. Хотя... -- тут меня снова осеняет. -- Это же может быть причиной!

   -- Как причиной? -- Азамат таращится на меня в ужасе.

   -- Да может, и не было никакой древесной слюны, просто у меня глюки! Так бывает иногда, и у моей мамы было, ей автобусы в спальне мерещились. Вполне возможно, что у меня то же самое. Это ненадолго. Я-то думаю, что-то у меня всё слишком легко идёт: не мутит, ем всё подряд, голова не кружится... Ну вот, зато глюки появились.

   При этих словах на террасе появляется Алтоша с буком. Я хихикаю. Он сразу настораживается. Небось уже за симптом принимает...

   -- Вот, смотри, -- он поворачивает ко мне экран. Я углубляюсь в чтение, хотя это трудно. Энциклопедию явно писали давно, так что кое-где слова пишутся иначе, чем я привыкла, а многих я вообще не знаю, приходится спрашивать. Общим смыслом там написано примерно то же самое, что сказал Алтонгирел. Указаны регионы, в которых эта фигня особенно часто встречается -- как раз тропики. Про симптомы сказано, что это зависит от индивидуальных особенностей жертвы: бережливый человек начинает подозревать всех в том, что его хотят обокрасть; ленивый человек совсем перестаёт работать и часто умирает от неподвижности; драчливый человек... ну, это понятно. Непонятно только, чего мне ждать от себя, тем более, что изменения происходят медленно и незаметно, часто по многу лет.

   -- Ну и какая у меня главная черта? -- спрашиваю я, рассеянно глядя в текст.

   -- Доброта, -- тут же говорит Азамат.

   -- Злоба непомерная! -- одновременно с ним выпаливает Алтонгирел.

   Я обвожу их выразительным взглядом.

   -- Хотите сказать, у меня уже раздвоение личности?

   Поскольку они не находятся, что ответить, я снова утыкаюсь в несчастную статью в энциклопедии. О, да тут есть картинки! И...

   -- Оно не так выглядело! -- радостно восклицаю я.

   -- Как -- не так? -- хмурится Алтоша.

   -- Ну вот, гляди, тут нарисовано, как выглядит древесная слюна. В трёх вариантах, трое разных больных рисовали. Она похожа на паутину, такие лучики по веткам приклеены, а в середине собственно плевок. А то, что я видела, выглядело по-другому. Оно только вниз свисало, а сверху был такой комок поплотнее.

   Духовник смотрит на картинки с сомнением.

   -- И что, ты думаешь, если оно другой формы, то это не то? Но у нас ничего похожего больше не водится...

   -- Это я уже поняла, -- перебиваю я. -- Но согласись, это повод понадеяться на лучшее?

   Он растерянно пожимает плечами.

   -- Не знаю... конечно, лучше бы ты была здорова, но что-то мне в это плохо верится.

   -- Неужели? -- удивляюсь я. -- А я-то была уверена, что ты мечтаешь меня со свету сжить!

   Духовник резко выпрямляется и бросает испуганный взгляд на Азамата.

   -- Смотри, уже начинается!

   Я фыркаю. Азамат криво ухмыляется.

   -- Не волнуйся, это как раз для Лизы нормально. Она тебе так и не простила, как ты её на корабле к стенке прижал. Так до сих пор и ждёт, что ты её придушишь.

   Духовник бубнит что-то о бешеных тёлках, и я не отвешиваю ему подзатыльник только чтобы буйнопомешанной не сочли.

   -- И что мы теперь будем делать? -- спрашивает духовник, проворчавшись.

   -- Лично я собираюсь пойти обратно на пляж и взять пробу этой штуки, а потом прогнать несколько анализов.

   Мужики переглядываются.

   -- Это звучит разумно, -- с нажимом говорит Азамат.

   -- А вдруг она ещё сильнее заразится? -- выдаёт Алтоша.

   -- Это как, прости? У вас бывают градации степени заражённости одного организма?

   Алтоша мнётся, не зная, что ответить, но в итоге сдаётся, заявив только, что одна я никуда не пойду. Поэтому меня торжественно провожают в номер за чемоданом, а потом на пляж.

   -- Вы только близко не подходите, -- говорю я им. -- Ещё не хватало, чтобы вы тоже заразились.

   Я надеваю перчатки и встаю на прихваченный от постоялого двора ящик, чтобы удобно было дотянуться до объекта. Сначала я пытаюсь отщипнуть кусочек, но вещество загадочной дымки оказывается плотным, как ткань, так что приходится отпиливать ножом. Упаковав добытый кусочек в пробирку, я приглядываюсь к утолщению наверху. Мне кажется, оно из чего-то другого. Я протягиваю руку пощупать -- оно твёрдое и окружено волосками. Тут у меня из-под руки раздаётся какой-то звук, и в ту же секунду в гуще дымки мелькает искажённое лицо. Я с визгом отпрыгиваю, грохаюсь с ящика и задним ходом на четвереньках мчусь прочь, пока не натыкаюсь на Азамата.

   -- Лиза, ты что?!

   -- Мне померещилось, -- я стараюсь отдышаться и никак не могу отвести взгляда от злополучного дерева. -- Как будто там какое-то лицо...

   Азамат меня поднимает и отводит в сторонку. Я судорожно сжимаю в руке закупоренную пробирку.

   -- Какое ещё лицо? -- не своим голосом спрашивает Алтонгирел.

   -- Не знаю, какое. Я не то чтобы хорошо его разглядела. Просто оно сначала как будто застонало, а потом появилось лицо. Звука вы тоже не слышали?

   Азамат мотает головой, а духовник запускает пальцы в волосы.

   -- Ну откуда у древесной слюны лицо?! Она ведь гриб!

   -- Значит это не древесная слюна, что я могу, -- огрызаюсь я. Кажется, я уже могу стоять без посторонней помощи.

   -- По-моему, это значит, что у тебя крыша едет уже сейчас! -- заявляет Алтоша. -- Отдай-ка мне свою стекляшку.

   -- Зачем тебе пробирка? Ты в неё ещё чего-нибудь постороннего напустишь.

   -- Затем, что психам нельзя давать бьющиеся вещи.

   -- Она небьющаяся, а я не псих!

   -- Конечно не псих, только лица на деревьях видишь!

   -- Да вы тут понавыращивали всякой дряни на своей дурацкой планете, заразили меня чёрт знает чем, а теперь считаете чокнутой!

   -- Мы вырастили и заразили? -- переспрашивает духовник. -- Азамат, ты это слышишь? У неё уже бред!

   -- Азамат, скажи ему, чтоб он от меня отстал! -- принимаюсь ныть я.

   -- Но Лиза, это действительно странно, -- озабочено говорит он. -- Я никак не понимаю, откуда там могло взяться лицо. А если тебе примерещилось, то это довольно серьёзно...

   -- Правильно, давайте меня повяжем и запрём под замок для верности! -- не выдерживаю я. Он ещё будет соглашаться с этим гадом!

   Азамат делает шаг вперёд и пытается взять меня за руку. А вот не дамся! Отскакиваю назад.

   -- Лиза, ты чего?

   -- А чего ты меня хватаешь? Правда, что ли, вязать собрался?

   И тут у него становится такое лицо -- похоже, он и правда решил, что я рехнулась.

   Я пячусь, переводя взгляд с одного на другого и в ужасе понимая, что если Азамат мне не верит, то и никто, никто на всей планете...

   И тут я спотыкаюсь и падаю.

  

   Темно. Ну ничего себе я головой приложилась! И холодно. Чёрт, неужели потеря крови? Караул! Эти двое ведь не допрут, как остановить! Мамочки-помогите!!!

   А где они вообще? Тихо что-то. И нигде не болит. Странно. Но очень-очень холодно. И почему темно? А, о, вижу что-то светлое. Ощупываю голову -- цела. Лежу на песке, но он холодный. Или у меня что-то не так с восприятием температуры или... что? Даже если я тут до ночи провалялась, ночи на Орле тёплые. А мне очень-очень холодно! Да и почему бы Азамат с Алтонгирелом оставили меня лежать, что за чушь?

   Попробуем встать. Ну или хотя бы сесть. Хм, голова не кружится, конечности на месте. А светлое -- что-то типа двери. То есть, я в тёмном помещении. Уже легче.

   -- Азамат? -- зову негромко. Тишина. Голос звучит гулко. Осторожно встаю и медленно бреду к двери, прощупывая пол мыском ноги прежде чем сделать шаг. Наконец дохожу до проёма.

   Холодно. И ветер. Вокруг тёмно-зелёные горы. Я стою у входа в пещеру. Чёрт, да я сейчас задубею! Что за бред творится? Я правда рехнулась, что ли?

   Слева замечаю какое-то движение. Присматриваюсь -- там, ниже по склону, стоят две машины, рядом возятся люди, какие-то тюки загружают. Ба, да это же почта! Вон и край стадиона виден! Но как я тут оказалась?

   Настолько быстро, насколько позволяет не очень пологий склон, поросший мхом, я спускаюсь к почте. Одна машина уже уехала, но вторая ещё стоит. Когда я подхожу, хозяин как раз появляется на пороге почтовой пещеры. Я его не знаю, но это не так важно.

   -- Здрасьте, -- говорю, стуча зубами. -- Не подбросите до города?

   Он смотрит на меня, как на полоумное привидение. Не удивительно: на мне маечка, лёгкая летняя юбка и босоножки, а вокруг всё те же плюс десять.

   -- К Старейшинам? -- наконец выдаёт он.

   -- Да-да, -- охотно соглашаюсь я. Оттуда до дома добежать -- нечего делать.

   -- Ну садитесь, -- без особого энтузиазма приглашает он, распахивая дверь. В машине тепло, и это прекрасно.

   По дороге я понимаю, что у меня нет ключей от дома. Это значит, что сначала придётся забежать к Арону, у него запасные. Заодно от него позвоню Азамату, чтобы не волновался.

   М-да, пробирку я потеряла где-то. Может, он найдёт? А то кроме меня эту дрянь никто и не видит! Но неужели он и правда решил, что я двинулась? У меня нет ни малейшего представления, что у них тут делают с психами, но воображение подсказывает домик на отшибе с решётками на окнах. Азамат ведь не даст меня в обиду, правда? Боже, да как я могу в этом сомневаться? Он меня любит! Но он так на меня смотрел... А если Алтоша его убедит, что это вовсе не я уже, а проросшие споры слюны? Господи, да кто же меня защитит от всего этого произвола?! Нет, я буду, конечно, до последнего надеяться на Азамата. Может, он хотя бы отвезёт меня на Гарнет, а там уже будет проще, там есть психотерапевты. Но всё равно остаётся шанс... меня мутит от одной мысли об этом, но всё же... Мне нужно, чтобы кто-то влиятельный мне поверил. О, есть же Унгуц! Ну конечно! Вот к нему и побегу, это тоже близко! Он мудрый, он мне поверит! И, кстати, он может быть в самом Доме Старейшин. Ещё лучше... А вот мы и приехали.

   Я спешно благодарю водителя и ныряю в дверь Дома Старейшин. Там, как всегда, душно. Из соседней комнаты возникает чей-то ученик, пытается объяснить мне, что в зал Совета сейчас нельзя, но я его откровенно посылаю. У меня очень важное дело, и лучше не откладывать разговор, а то ещё Алтоша позвонит кому-нибудь, меня изловят и запрут, и всё. Да, я паникёрша, но это уже не раз меня спасало.

   Я врываюсь в зал Совета. Увы, Унгуца там нет. Там вообще только один человек. Это Старейшина Ажгдийдимидин (вот же назвали идиоты!), который нас венчал, если так можно выразиться. Тот самый, который такой крутой духовник, что говорить не может. Крутой духовник. Хм. До Унгуцева дома бежать по холоду и ветру уж очень не хочется, ещё застужу себе что-нибудь. Я решительно задёргиваю занавеску и приземляюсь на ковёр рядом с духовником.

   -- Старейшина... -- я не доверяю себе произнести его имя.

   Он медленно оборачивается, как будто только что меня заметил. Он не глухой, надеюсь? У него красивые бело-седые волосы, ещё длиннее, чем у Азамата. Они заплетены во множество кос и перевиты платиновой цепочкой с драгоценными камнями. На шее у него несколько рядов разных бус, в ушах по многу непарных серёжек. А вот на руках никаких украшений нет. Лицо у него немного смешное -- сильно выпирающие вперёд щёчки, длинный нос, большие яркие глаза. Мне кажется, по муданжским меркам он не красавец. То и к лучшему.

   Он кивает мне, обозначая, что слушает.

   -- Простите, что я так вломилась, -- говорю. -- Но у меня очень большие проблемы. Я была на Орле и увидела там на дереве какую-то штуку, а больше её никто не мог видеть, и Алтонгирел сказал, что это древесная слюна, от которой сходят с ума, но я посмотрела в энциклопедии на картику, и она не так выглядит, а потом я пошла и посмотрела на дерево ещё раз, и эта штука застонала, и там было лицо, но все решили, что я сошла с ума и мне мерещится, а потом я упала и оказалась в пещере около почты, и ещё я беременна, так что может быть, что мне и правда что-то мерещится от этого, но я всё равно не понимаю, как я тут оказалась! Пожалуйста, ведь вы мудрый человек, вы же понимаете, что это не обязательно древесная слюна?

   Он смотрит на меня выжидающе, но я иссякла. Тогда он достаёт из-за пазухи блокнот и ручку и некоторое время пишет. Потом протягивает мне.

   "Последнее произошедшее с тобой легко объяснить. Около почты есть много выходов пространственно-временных туннелей. Видимо, на Орле ты провалилась в один из них, а выпала тут".

   Сначала мне становится легче: у части моих приключений есть разумное объяснение. А потом мне вдруг становится страшно: в туннеле ведь можно проболтаться сколько угодно времени и не заметить!

   -- А какое сегодня число?

   Он невозмутимо пишет мне число, и я понимаю, что с тех пор, как мы купались в проливе, прошла неделя.

   -- О боги! Азамат! -- выдыхаю я. -- Он же... он же... не знает, куда я делась! Боги, бедный, что с ним сейчас! Мне надо немедленно ему позвонить! -- я вскакиваю, но духовник удерживает меня за юбку. Я медлю, и он быстро черкает:

   "Он скоро будет здесь, подожди".

   Ну ладно, наверное, лучше мне сразу ему показаться. Тем более, если он сейчас за рулём, то лучше его так не отвлекать, ещё забудет рулить... Сажусь обратно.

   "Опиши мне подробно, что ты видела на том дереве", -- гласит очередная записка Старейшины.

   Я послушно принимаюсь рассказывать всё по порядку. Как первый раз увидела дымку ночью, потом утром, потом открямзала кусочек.

   -- Бутылочку, в которую я положила кусочек, я потеряла, но, может, Азамат её подобрал... -- завершаю я свой рассказ.

   Старейшина печально кивает, встаёт и берёт с одного из стеллажей у стены пёстрый талмуд. Долго его листает, что-то ищет. Потом кивает, достаёт ещё бумажку. Я уже готовлюсь вскочить и принять послание, когда он вдруг насторожённо прислушивается и снова кивает. Черкает что-то на бумажке, вкладывает её в качестве закладки и вместе с книгой двигает прочь из зала. Я растерянно следую за ним. Неужели всё-таки всё плохо?

   Он выходит на крыльцо, и я вижу под стеной бледного осунувшегося Алтонгирела. Он стоит, глядя вдаль, грызёт ноготь и нас не замечает. Старейшина наклоняется с крыльца и трогает его за плечо. Алтоша подскакивает и оборачивается. Он видит меня, открывает рот и издаёт сдавленное кряканье. Но тут в его руках оказывается книга. Теперь я вижу надпись на обложке -- это всё та же энциклопедия, только в печатном варианте.

   Алтоша обескураженно открывает книгу на заложенном месте. Кверх ногами я могу различить там картинку с каким-то лохматым человеком в просторной одежде. Читать мелкие муданжские буквы в таком ракурсе мне трудновато. Алтонгирел тупо пялится в раскрытую книгу. На записке, вложенной Старейшиной, написано: "Идиот".

   Меня разбирает нервный смех, но я его сдерживаю, как могу. Ой, да, и где же Азамат? Если Алтоша тут...

   -- А где мой муж? -- спрашиваю обоих духовников.

   Старейшина проводит пальцем по губе и окидывает окрестности задумчивым взглядом. Алтонгирел встряхивается, заглядывает за угол дома и кивает мне:

   -- Тут.

   Я оказываюсь за углом, не успев даже этого осознать. Азамат сидит на земле, прислонившись спиной к стене дома и подтянув колени к груди. Когда я хватаю его за коленку, он поднимает голову. Лицо у него страшное. Я кидаюсь его обнимать, чтобы только не смотреть.

   -- Лиза! Откуда?! -- выдыхает он мне в висок. -- Боги, Лиза!..

   На этом его словарный запас временно иссякает, да и у меня ничего на язык не просится. Ну это ж надо было такому случиться, чтобы он меня на неделю вообще потерял! Да ещё посреди закипающей ссоры.

   Когда его объятья ослабевают достаточно, чтобы я могла дышать, спрашиваю:

   -- Ты живой вообще?

   -- Ну так, -- невесело усмехается он. -- Ещё способен вернуться к жизни. Куда же ты делась?

   -- Да в туннель! Меня выкинуло около почты час назад примерно. Видишь, я всё в том же.

   Он оглядывает мою маечку и тут же стягивает куртку, чтобы меня укутать. А я и забыла уже, что холодно.

   -- Там не было ничего даже отдалённо похожего на туннель, -- качает он головой. -- Мы тебя везде искали...

   -- Да понимаю, -- опускаю глаза. Вроде моей вины никакой, но так жалко его... -- А ты пробирку не подобрал?

   -- Какую пробирку?

   -- Ну, в которую я положила кусочек той штуки...

   -- А... Нет, боюсь, что нет. Мне как-то не до пробирки было. Из гостиницы мы твои вещи забрали, а вот о пробирке я не вспомнил. Ох, так что ж теперь, обратно туда лететь? Ты же ничего не успела узнать...

   -- Не надо никуда лететь, -- тихо произносит у нас над головами Алтонгирел. -- Она тут успела всё рассказать Старейшине Ажгдийдимидину, -- он как-то умудряется произнести этот кошмар без запинки, -- и он определил, что это было. Морской дух в грозу поднялся из воды, они же любят в дождь порезвиться, а его молнией в дерево впечатало.

   Азамат громко возносит гуйхалах во славу богов и за здоровье Старейшины. Сам наикрутейший духовник стоит тут же и с интересом изучает переплетённую конструкцию из конечностей, которую представляем собой мы с Азаматом.

   -- Но почему его кроме меня никто не видел? -- интересуюсь я.

   -- Потому что ты родственница Укун-Танив, которая их создала, -- безапелляционно заявляет Алтоша. -- Их и здоровых только пожилые женщины видят, а больного кроме тебя никто бы не различил.

   -- Так надо же его вытащить из дерева! -- соображаю я.

   -- Старейшина уже отправил послание на Орл, чтобы разломали то дерево по трещине и полили там всё водой. Надо надеяться, он утечёт в море.

   Я глубоко облегчённо вздыхаю. Меня эта их мистика доконает когда-нибудь.

   Тут я понимаю, что Азамат у меня по-прежнему сидит на земле, а теплее не стало.

   -- Слушай, -- говорю, поднимаясь, -- ты бы встал. Отморозишь себе всё!

   -- Сейчас попробую, -- хмыкает он и с трудом поднимается на ноги. Без куртки он мне кажется ещё тощее, чем обычно.

   -- Ты когда ел последний раз, золотце? -- интересуюсь я с подозрением.

   Он вопросительно смотрит на Алтонгирела.

   -- Когда я ел?

   -- Я ей лучше не буду говорить, а то она меня убьёт, а тебя к кухонному столу привяжет, -- кисло отвечает тот.

   -- Азамат, ты что?! -- восклицаю я. -- Я понимаю, что ты волновался, но если ты с голоду помрёшь, никому лучше не будет!

   -- Да я просто... -- мямлит он. Алтонгирел отмахивается.

   -- Помереть бы я ему не дал. Но насильно кормить чаще, чем раз в двое суток, не могу. А я тебе, Азамат, говорил, что если мы её найдём, первым делом ты получишь взбучку за то, что не ел.

   -- Получишь! -- обещаю я. -- Ещё как получишь!

   Он только улыбается и прижимает меня поближе.

   Старейшина, наблюдавший всё это с немым интересом, похлопывает Алтошу по плечу. Тот сразу серьёзнеет и откашливается.

   -- Мы тут кое-что обсудили, пока вы... здоровались. Старейшина Ажгдийдимидин считает, что я не справляюсь с ролью вашего духовника.

   -- Ура! -- дико воплю я. -- Старейшина, вы мудрейший человек!

   Старейшина едва заметно улыбается. Азамат, впрочем, расстроен.

   -- Но как же... -- он обращается к Старейшине. -- Алтонгирел ведь мой друг... Я понимаю, что с Лизой они плохо ладят, но меня-то он совершенно устраивает.

   -- Старейшина считает, -- продолжает бубнить Алтонгирел, -- что из-за того, что я не понимаю твою жену, ты не можешь быть полностью со мной откровенным. Это так? -- он прищуривается на Азамата. Тот опускает глаза.

   -- Ну, немного есть... Но это ничего важного, просто...

   Оба духовника кивают.

   -- Не ты должен определять, что важно, а что нет, -- говорит Алтонгирел. -- Твоим другом я останусь. А вот наставлять вас отныне берётся сам Старейшина Ажгдийдимидин.

   Я готова плясать от радости. Мало того, что этот человек за полчаса дважды проявил полное понимание моих проблем, так он ещё и молчит!!!

   Азамат выглядит так, как будто выиграл лотерею, от которой не покупал билет.

   -- Но... Вы ведь не работаете с людьми уже много лет... Нет, я понимаю, что Лиза достойна лучшего, но я-то...

   Алтоша закатывает глаза.

   -- Старейшина полагает, что с вами нельзя работать по отдельности. И вообще, Азамат, хватит уже выпендриваться, все и так понимают, что тебе делают большое одолжение, с твоей-то... -- он косится на меня и замолкает. Не забыл ещё пощёчину. Впрочем, от того, что он не договорил, легче не становится. Я мгновенно зверею, Азамат сконфуженно кивает, а Старейшина никак не реагирует. Неужели и он не понимает? Ладно, Алтоша, я тебе ещё устрою...

  

   Но пока что мы идём домой. Азамат успел разгрузить наши вещи -- Алтонгирел заставил, чтобы занялся чем-нибудь, пока тот сходит по каким-то своим делам. Хоть за это ему спасибо.

   Азамат разжигает печку, а я скоренько варю лебяжий суп с лапшой. А потом и правда практически привязываю мужа к столу, наливаю ему полную миску и принимаюсь отчитывать, пока жуёт, чтобы лучше усваивалось. Он хмыкает и кряхтит, изображая раскаянье и не забывая похвалить мою готовку. Конечно, теперь, когда всё устаканилось, аппетит у него зверский, так что закончив первую миску, он берётся за вторую, и тут уже я примыкаю. В конце концов, мне тоже есть надо, а ругать его -- дело дурацкое. Разозлиться у меня не получается, и он это хорошо понимает.

   -- Но обещай мне, пожалуйста, -- грозно говорю напоследок, -- что это больше не повторится. У вас тут туннели на каждом шагу, да и мало ли какие глупости в жизни происходят. Но чтобы больше никаких голодовок! Через не хочу, а ешь!

   -- Обещаю, -- серьёзно отвечает он. -- Я просто отвык, что обо мне кто-то заботится. Но слушай, как всё здорово повернулось, что ты внезапно оказалась здесь! И сразу всё разрешили...

   -- Да я думаю, что в любом случае бы разрешили. Разница только в том, что это ты неделю нервничал, а не я. С учётом беременности это не худший вариант, уж извини. Я вообще собиралась к Унгуцу пойти, а тут этот подвернулся. И как вы его имя выговариваете?

   Азамат усмехается.

   -- Я тебе по секрету скажу, Алтонгирел полгода выучить не мог. На то и расчёт, человека с длинным сложным именем трудно сглазить, ведь для этого нужно имя в заклинание вплести.

   -- С ума сойти, как всё сложно... Кстати! Ты мне вот что скажи. Что бы ты сделал, если бы я действительно сошла с ума?

   -- Отвёз бы тебя на Землю.

   -- А-а... -- я теряюсь. О таком варианте я даже не подумала. -- А ты там на пляже действительно думал, что я рехнулась?

   -- Ну, мне стало немного не по себе, когда ты руку отдёрнула. Я хочу сказать, на тебя это не похоже. А ты правда решила, что мы тебя свяжем и запрём?

   -- Не то чтобы я решила... Просто запаниковала. Ведь если бы ты мне не поверил, мне тут больше рассчитывать не на кого.

   -- Вот для того и нужен духовник, -- вздыхает Азамат. -- Чтобы было на кого рассчитывать в любой ситуации.