Корнелл Вулрич

«Чёрный занавес»

От издателя

Серия «Библиотека классического детектива „Седьмой круг“» — собрание лучших интеллектуальных, психологических детективов, написанных в Англии, США, Франции, Германии и других странах, — была составлена и опубликована за рубежом одним из самых известных писателей XX века — основателем чрезвычайно популярного ныне «магического реализма», автором психологических, фантастических, приключенческих и детективных новелл Хорхе Луисом Борхесом (1899–1986). Философ и интеллектуал, Борхес необыкновенно высоко ценил и всячески пропагандировал этот увлекательный жанр. В своем эссе «Детектив» он писал: «Современная литература тяготеет к хаосу… В наше хаотичное время существует жанр, стойко хранящий классические литературные ценности, — это детектив». Вместе со своим другом, известнейшим аргентинским писателем Адольфо Биой Касаресом, Борхес выбрал из безбрежного моря детективной литературы наиболее, на его взгляд, удачные вещи, и составил из них многотомную библиотеку, которая в течение без малого трех десятилетий выходила в Буэнос-Айресе. Среди ее авторов и знаменитые у нас писатели, и популярные писатели-криминалисты, которых знает весь мир, но еще не знают в России.

Борхес нашел разгадку истинной качественности и подлинной увлекательности детектива: роман должен быть интеллектуальным и фантастичным, то есть должен испытывать читателя на сообразительность и будоражить его воображение, а также делать читателя активным участником волнующих событий. Сам писатель так определял свой критерий: в настоящем детективе «…преступления раскрываются благодаря способности размышлять, а не из-за доносов предателей и промахов преступников».

Детективы из серии Борхеса — это тонкая игра ума и фантазии, оригинальная интрига и непредсказуемая развязка, вечные человеческие страсти: любовь и ненависть, предательство и жажда возмездия, но никакой пошлости, звериной жестокости и прочих эффектов бульварной литературы. Торжество разума и человечности — таково назначение детективного жанра, по Борхесу.

ЧЁРНЫЙ ЗАНАВЕС

(роман)

Если меня окутает мгла

И я утону в море темных лет, —

Это не навсегда.

Я снова явлюсь на свет.

Роберт Браунинг

Глава 1

«Кем же я был?»

Сначала все вокруг плавало в густом тумане. Затем он почувствовал, как чьи-то руки прикасаются к его телу. Вернее, не к телу, а к тем предметам, что были на его теле. Руки освобождали его. Отбрасывали обломки кирпичей и штукатурки, под которыми он был почти погребен. С каждой минутой ему становилось легче.

Как сквозь вату до него донеслись слова:

— Вот и «скорая помощь».

— Перенесем его отсюда, чтобы они могли его осмотреть, — предложил другой голос.

Он почувствовал, как его подхватили, понесли и снова опустили на землю. Захотелось открыть глаза, но их ослепило пылью, попавшей под веки, и глаза пришлось закрыть. Вторая попытка оказалась удачней, и перед ним засияло яркое голубое небо. Вокруг он увидел обращенные к нему встревоженные лица.

Кто-то расстегнул на нем пиджак и рубашку и сильно надавил на бока.

— Ребра целы, — услышал он; потом ему стали сгибать руки и ноги. — Переломов нет. Легко отделался. Одной царапиной и шишкой на лбу.

Его приподняли, и с волос посыпалась бело-серая известковая пыль.

— Все хорошо, приятель, — сказал санитар. — Сейчас обработаем ранку, и делу конец.

Санитар что-то прижал к царапине, и пострадавший вздрогнул, как от укуса. Потом ко лбу прилепили пластырь, и санитар сказал:

— Все в порядке. Теперь можете встать.

Ему помогли подняться на ноги. Он вытянул руку и оперся на кого-то из медиков. Через мгновение он почувствовал, что держится на ногах.

— Вам лучше поехать с нами на более тщательный осмотр, — предложил санитар.

— Нет, спасибо. Мне гораздо лучше.

Ему хотелось скорее попасть домой. Наверное, уже поздно, и Вирджиния его ждет. Он не любил задерживаться.

— Ладно. Но если почувствуете себя неважно, стоит показаться врачу.

— Да, — ответил он. — Конечно.

К нему подошел полицейский с раскрытым блокнотом в руке и сказал:

— Позвольте я запишу ваше имя и адрес.

— Фрэнк Таунсенд, — ответил он не задумываясь. — Я живу в северном районе, Резерфорд-стрит, дом двадцать, квартира восемь.

На этом все кончилось. Карета «скорой помощи» умчалась. Полицейский, закончив писать отчет, повернулся и ушел. Лишь мусор на тротуаре и выбоина в верхней части дома, откуда сорвался кусок карниза, напоминали о происшествии. Плотная толпа зевак постепенно рассеивалась. Таунсенд начал пробираться между ними.

Парнишка лет двенадцати крикнул ему вслед:

— Эй, вот ваша шляпа! Возьмите.

Таунсенд повернулся и взял шляпу из рук подростка. Отряхнув от пыли, он приготовился надеть ее на голову, но вдруг замер и внимательно осмотрел шляпу изнутри. На кожаном ободке стояли инициалы Д. Н.

— Где ты взял ее? — обратился он к мальчику и отрицательно качнул головой. — Это не моя…

— Да нет же, ваша. Я видел, как она свалилась у вас с головы, когда вы падали.

Таунсенд в сомнении посмотрел на засыпанный мусором тротуар, заглянул в водосточную канаву, но никаких признаков другой шляпы не обнаружил.

— Вы что, не узнаете свою шляпу, мистер? — с насмешкой спросил мальчик.

Мужчины вокруг засмеялись. Они стояли, глядя на него с явным недоумением. А ему хотелось одного — поскорей убраться восвояси. После несчастного случая его все еще сотрясала нервная дрожь. Он попробовал надеть шляпу и не почувствовал никакого неудобства, будто эта шляпа всегда сидела на его голове.

Он смирился и пошел по улице, твердо зная, что на нем шляпа с чужими инициалами. Огляделся, не понимая, как попал в этот район. Что занесло его сюда? По обеим сторонам высились старые обшарпанные здания; на тротуарах полно людей, по проезжей части двигались в обе стороны тележки с ручной кладью. Зачем он здесь? По делам? По поручению Вирджинии? Как бы там ни было, но потрясение, испытанное им, выбило все из памяти. Он повернул за угол, взглянув на табличку с названием улицы — «Тиллари-стрит». Не останавливаясь, небрежно сунул руку в карман, чтобы достать сигарету.

Но вместо помятой пачки дешевых сигарет, которая залеживалась в кармане по нескольку дней, он вынул тонкий, гладкий, украшенный эмалью золоченый портсигар, зловеще сверкнувший на солнце.

От неожиданности он уронил портсигар и несколько минут ошеломленно смотрел на него, не решаясь снова взять в руки. Потом все же нагнулся и поднял портсигар непослушными пальцами, открыл и заглянул внутрь. Сигареты были не того сорта, к какому он привык. Ни внутри портсигара, ни снаружи не было надписи, которая подсказала бы, кому принадлежала эта вещь. Господи, откуда взялся этот портсигар и как попал в карман?

Он спрятал портсигар и с трудом заставил себя двигаться дальше. Ему было страшно стоять на месте и погружаться в размышления, которые лишь добавляли тревоги. Непонятный ужас витал над его головой, и он старался не поддаться ему, уберечься — как от удара молнии. Ему страстно хотелось одного — побыстрее добраться до дому.

Пришлось сесть в автобус, поскольку он оказался где-то в пригороде. Всю дорогу чувствовал себя словно в потемках, хотя салон был ярко освещен.

Он сошел на своей остановке, повернул за угол, и перед ним наконец возникла знакомая перспектива Резерфорд-стрит. Из последних сил он побрел к дому, где находилась его квартира. Еще несколько подъездов — и он будет на месте. Улица выглядела знакомой, но что-то в ее облике изменилось. Тут и там появились новые детали, но он не мог точно сказать какие. Он видел играющих детей, был с ними знаком, но они выглядели изрядно подросшими.

Прямо перед собой увидел свой дом. Однако когда он повернулся и хотел войти, внезапно остановился и замер в оцепенении на нижней ступеньке лестницы. Не мигая уставился на два окна своей квартиры слева от входной двери. Какие события произошли здесь с утра? Что, Господи Боже, случилось?

На окнах не было занавесок. Стекла мутные, покрытые пылью, словно их не мыли несколько недель. У Вирджинии все сияло чистотой. Неужели стекла за полдня могли прийти в такое состояние? Разве только она посыпала их золой или чистящим порошком, решила испробовать новый способ мыть окна? Кроме того, с подоконников исчезли горшки с геранью.

Он подошел к двери, бледный от волнения; сердце бешено колотилось. Вдруг он обнаружил, что потерял ключ от квартиры, — возможно, там, где произошел несчастный случай. Он уже не мог тратить время на поиски, ему хотелось как можно скорее оказаться внутри, отделаться от наваждения. Он с силой застучал металлическим дверным кольцом.

Жена не открыла, не впустила его. Он вернулся к подъезду и позвонил миссис Фромм, жене привратника.

Она выглянула и, казалось, была весьма удивлена, увидев его. Она тоже стала частью всего того странного и непонятного, что окружало его.

— Мистер Таунсенд! Господи, что вы здесь делаете?

— Что я?.. — повторил он в замешательстве.

— Вы решили снова снять прежнюю квартиру? Только скажите слово. Она ждет вас — последние жильцы съехали полтора месяца назад.

— Прежняя квартира? Полтора месяца… — Чтобы устоять на ногах, ему пришлось опереться рукой о стену. — Прошу вас, не дадите ли вы мне стакан воды?

Встревоженная миссис Фромм бросилась исполнять его просьбу.

Странность происходящего была так велика и так непостижима, что Таунсенд почувствовал, как волосы у него встали дыбом. Он изо всех сил старался сохранить душевное равновесие, любой ценой остаться в здравом уме. «Я Фрэнк Таунсенд, — уговаривал он себя. — Я пришел домой, как делаю это ежедневно. Почему со мной должно было случиться нечто странное?»

Когда женщина вернулась, он уже взял себя в руки и мог держаться хотя бы внешне спокойно. Инстинкт ему подсказывал, что ни миссис Фромм, ни кто-либо другой ему не помогут. Напротив, любое его действие только вызовет новые неприятности, может быть, его даже арестуют. Существовал лишь один человек, к которому он мог сейчас пойти, единственный человек, которому он мог полностью доверять. И как можно скорее нужно найти Вирджинию, где бы она ни находилась. Но где ее искать?

— Не скажете ли, где я могу найти мою жену? — спросил он, стараясь, чтобы его голос звучал ровно и обыденно. — Мне на голову свалился здоровый кусок штукатурки, от удара у меня кружится голова, и я по ошибке пришел сюда…

— Ваша жена, мистер Таунсенд, живет на Андерсон-авеню. — Женщина удивилась, но сообщила все, что требовалось. — Это в двух кварталах отсюда, второй дом от угла. Она несколько раз заходила сюда спросить, не было ли писем на ее имя. На всякий случай она сообщила свой адрес.

— Спасибо, — еле слышно сказал он, отступая. — Право, смешно, как это я… э-э… заблудился?

Она проводила его до выхода на улицу, озабоченно покачивая головой:

— На вашем месте я не стала бы так небрежно относиться к своему здоровью. У вас, возможно, сотрясение мозга…

Таунсенд со стучащим, как молот, сердцем бросился бежать по улице. Теперь он испытывал не только страх. Тайна становилась все более глубокой и темной. Сначала шляпа с чужими инициалами. Потом обнаруженный в кармане портсигар, которого он никогда прежде не видел. А теперь вот его пустая квартира, переставшая быть его жилищем за какие-то несколько часов между утром и вечером. И наконец, привратница говорила с ним, словно с их последней встречи прошли недели, а то и месяцы. Он пустился бегом по направлению к Андерсон-авеню.

В конечном счете нужное место отыскалось, но его охватил ужас, когда он прочел имя. Это было ее имя, а не его. На ящике для писем было обозначено: «Мисс Вирджиния Моррисон». Что она делает в этом незнакомом доме, под своей девичьей фамилией? Почему она так срочно выехала из их семейной квартиры? Что там могло произойти?

Однако, что бы ни произошло, он знал, что все разъяснится. Буквально через несколько минут. Тем не менее эта мысль не принесла ему успокоения. Все стало таким непонятным, что его почти одинаково страшили и продолжающаяся необъяснимость событий, и возможная их разгадка.

Таунсенд позвонил у входа, щелкнул замок, и он оказался в подъезде. Подошел к двери, номер на которой совпадал с номером возле кнопки звонка. Остановился и подождал.

Тянулись минуты, которые ничто не могло остановить. Минуты, похожие на бред, в течение которых ничего не происходило, минуты напряженного ожидания чего-то и смутных догадок, чем это что-то обернется.

Он услышал по ту сторону двери приближающиеся шаги и отступил на шаг назад. Дверная ручка повернулась, язычок замка спрятался, и дверь слегка — на несколько дюймов — приоткрылась. Они оказались лицом к лицу друг с другом.

Он и она. Фрэнк Таунсенд и его жена Вирджиния.

Он любил называть ее своей куколкой. Она всегда напоминала ему тряпичных кукол с веселыми личиками и раскинутыми в стороны руками и ногами; таких кукол обычно сажают на комод или на платяной шкаф. У Вирджинии, видимо из-за длинных рук и ног, была привычка плюхаться в кресло. Она не опускалась в него, как все, а переваливалась через подлокотник. Еще она носила прямую челку, закрывавшую лоб почти до самых глаз. Маленький рот был словно вышит красными нитками. Да, это была она.

Но сейчас кукла выглядела вялой и потрепанной. Она была прежней Вирджинией, это так, но перемены коснулись и ее. Все было так же, и все было иначе. Просто она была чуть поблекшей, с лица ушли яркие краски, не сияли, как прежде, глаза.

Он подумал, что Вирджиния вот-вот рухнет на пол у его ног. Но женщина ухватилась за притолоку, и это помогло ей устоять на ногах. Она прислонилась лбом к дверному косяку и простояла так с минуту, словно глаза у нее устали и, словно уткнувшись в этот чертов косяк, она давала им отдых.

Потом Вирджиния вдруг подалась вперед и очутилась в объятиях Фрэнка.

— Вирджиния, дорогая, дай мне войти, — произнес он. — Я до смерти напуган. Со мной творится что-то несусветное. Я хочу домой, хочу быть с тобой.

Они вошли в квартиру, и она спиной затворила дверь, не выпуская его из своих объятий, словно дверь могла унести его прочь, едва она опустит руки. Потом Фрэнк оказался в спальне и, сбросив ботинки, сидел на краю одной из двух до малейшей детали знакомых кроватей-близнецов. С другой кровати все было снято, даже матрац. Ее отодвинутый к стене голый остов был завален грудой коробок и мелких вещей. Та, на которой Фрэнк сидел, находилась в образцовом порядке. Он откинулся на спину, а Вирджиния, войдя в комнату, приложила к его голове холодный компресс.

Потом она села рядом, взяла в ладони его руку и прижалась к ней щекой. Она молчала. Он знал, что она напугана не меньше его самого. Он вопросительно поглядел на нее.

— Вирджиния, — наконец проговорил он, — та бутылка ржаного виски, что ты подарила мне на Рождество…

— Я сохранила ее, — ответила она прерывающимся голосом, поднялась и вышла из комнаты. Фрэнк чувствовал, что ему необходимо немного выпить.

Вирджиния возвратилась и протянула ему стакан. Он крепко сжал стакан пальцами, словно сама его жизнь зависела от этого предмета.

— Вирджиния, я себя как-то странно ощущаю. Словно я потерялся. Я ничего не могу понять. Может быть, это из-за удара по голове. Я хочу узнать от тебя все. На улице со мной произошли удивительные вещи, хотя они не имеют большого значения. Главное, что тебя заставило сделать это? Почему ты так внезапно переехала, даже не предупредив меня? Почему, когда я сегодня утром отправился на работу…

Она быстро подняла руки и сплетенными пальцами зажала себе рот. Послышался сдавленный вскрик.

Он вскочил на постели и с силой отвел ее руки.

— Вирджиния, скажи мне!

— Фрэнк, Боже мой, что ты говоришь? Сегодня утром?.. Я переехала сюда с Резерфорд-стрит больше полутора лет назад!

Оба являли собой классический образец донельзя взволнованных и напуганных людей. Быстрым движением Фрэнк опрокинул в рот содержимое стакана и сжал голову руками. Пустой стакан подрагивал рядом на пружинах кровати.

— Но я помню, как у дверей поцеловал тебя на прощание! — теряя всякую надежду, сказал он. — И я помню, как ты крикнула мне вслед: «Ты не забыл шарф? Сегодня холодно».

— Фрэнк, — сказала она, — но даже погода могла бы тебе подсказать правду — ведь сегодня тепло, и на тебе не было ни шарфа, ни даже пальто. Ты ушел зимой, а сейчас весна. Тогда было тридцатое января тысяча девятьсот тридцать восьмого года. Я никогда не забуду этот день… не смогу забыть. А сегодня… Подожди, я хочу, чтобы ты сам убедился.

Вирджиния выскользнула из комнаты, через минуту возвратилась с вечерней газетой и протянула ему.

Фрэнк с ужасом остановил взгляд на дате: 10 мая 1941!

Листы отброшенной газеты веером разлетелись по полу, а он с силой прижал костяшки пальцев к глазницам.

— Боже мой! Что же происходило в течение всего этого времени? В течение этих недель, месяцев, лет? Ведь я помню все до последней мелочи, что происходило в то утро. Я даже помню, что накануне мы ходили в кино посмотреть Макдональда и Эдди в «Розали». Мне кажется, это было вчера. А сегодня после того, как на Тиллари-стрит мне на голову свалился кусок карниза, и после того, как врачи привели меня в порядок, я просто продолжил путь домой. К себе домой. Что произошло за эти полтора года?

— Ты ничего не помнишь?

— Это время пролетело, как щелчок секундной стрелки. Даже еще быстрее, ведь щелчок остается в памяти и ты можешь припомнить его, если надо. А это время пролетело так, словно его и не было.

— Может быть, мы сходим к врачу…

— Никакой врач не вернет мне времени. Это случилось не с ним, а со мной.

— Я когда-то читала о подобных случаях, — попыталась Вирджиния успокоить мужа. — Амнезия — так, кажется, это называют. В то утро где-то по пути от дома на твою работу с тобой что-то произошло, какой-то несчастный случай, какой-то удар. Что-то похожее на сегодняшнее происшествие на Тиллари-стрит. Может быть, в тебя попали мячом мальчишки, игравшие в бейсбол. И ты встал, внешне невредимый, но мгновенно забыл, кто ты, забыл, куда шел, забыл вернуться ко мне. И все люди вокруг тебя, которые видели, как это случилось, не в силах были помочь тебе. В то утро мы только что получили твой костюм из чистки, а ты так спешил на работу, что не переложил в него документы и те мелочи, какие обычно носишь с собой. Любая вещь — адрес на конверте, рецепт на лекарство — помогла бы тебе. А так ты оказался полностью отрезанным от прежней жизни. — Помолчав, она продолжала: — Фрэнк, но теперь ты вернулся. Это все, что имеет значение. Забудь обо всем остальном.

Он чувствовал, как его страхи немного улеглись, пока они разговаривали. Но в глубине души все еще жила тревога, куда более сильная, чем у нее. И это было естественно. Ведь это он лишился своей личности, а не она. Он вернулся к ней, и для нее загадка разрешилась. А для него все было покрыто непроницаемой пеленой, его прошлое представлялось бездонной пропастью, открывающейся под ногами сразу же за узкой, освещенной солнцем тропинкой, на которой он стоял. Один неверный шаг, и…

В тишине ночи, когда уже был потушен свет и они тихо лежали в темноте, Фрэнк вдруг резко сел. На лбу у него выступил холодный пот.

— Вирджиния, мне страшно! Включи свет. Я боюсь темноты. Где я был? Кем я был все это время?

Глава 2

Кроваво-красное пламя

Фрэнк стал работать в своей прежней должности. Во всяком случае, даже если должность поменялась, его окружали прежние сослуживцы. Тогда, через несколько дней после его исчезновения, Вирджиния сказала в ответ на многочисленные расспросы, что Фрэнк после внезапного нервного расстройства уехал подлечить здоровье. Поступить таким образом ее заставила гордость. Мысль, что кто-то может подумать, будто она не знает, где он и что с ним, казалась непереносимой. Теперь, когда он вернулся, все было обставлено так, чтобы возникало поменьше вопросов и выражалось поменьше сочувствия, столь естественного в данном случае.

Прежний распорядок постепенно помогал Фрэнку включиться в обычный ход жизни. Мысль о пропущенных годах все больше отходила на задний план. У него даже появилась надежда, что вскоре все превратится в смутное воспоминание, в то преданное молчанию событие, о котором знают только двое, но стараются о нем не говорить.

Весенние дни становились длиннее, и теперь после работы он выходил на улицу, когда солнце еще ярко светило. Он покупал в киоске на углу газету, чтобы почитать ее по дороге домой, и спешил на остановку автобуса, где уже стояли в ожидании другие пассажиры.

Он разворачивал газету и, пока не приходил автобус, просматривал ее. Газетой он закрывал от взглядов нижнюю часть лица, хотя даже не задумывался о том, почему так делает.

На этот раз он стоял уже около пяти минут — автобус, видимо, выбился из графика. Вдруг что-то вынудило его моргнуть и поднять глаза. Так бывает, когда человек чувствует, что стал предметом чьего-то пристального внимания.

Мимо него в гуще идущих по тротуару людей шел какой-то человек. Лицо Таунсенда всего на мгновение показалось из-за листа газеты, но рассеянный, блуждающий взгляд незнакомца вдруг стал пристальным, а потом и изучающим. Его шаги утратили ритмичность. Он дернулся, споткнувшись на ровном месте и чиркнув носком ботинка по земле. Теперь он стоял неподвижно и смотрел.

Мозг Таунсенда лихорадочно заработал и мгновенно запечатлел образ незнакомца. Это был мужчина плотного, но стройного сложения, чуть ниже среднего роста. Волосы скрыты шляпой, а выбивавшиеся из-под нее высоко подстриженные бачки не позволяли четко определить их цвет. Глаза были темные, агатовые, а над ними кустились черные брови. Взгляд твердый, какой бывает у людей, не умеющих смеяться. Впервые увидев такого, трудно определить, что он за человек и чем занимается. Просто лицо из толпы, Таунсенд не знал его и никогда прежде не видел.

Но это лицо не исчезало, а стояло перед глазами, как белая скала посреди речного потока. Сердце Таунсенда тревожно забилось. Люди на улице, проходя мимо, без особой причины не остановятся, лишь скользнут по тебе взглядом. Но этот человек узнал его. Или подумал, что узнал, но не был вполне в этом уверен. Как бы то ни было, это не выглядело невинным любопытством прохожего, которому твое лицо вдруг показалось знакомым. И дальнейшие поступки мужчины это подтвердили. Он, видимо, с некоторым опозданием понял, что, столь открыто проявив себя, вызвал к себе повышенное внимание и встревожил Таунсенда. Он попытался исправить положение, двинувшись дальше как ни в чем не бывало, но сделал это чересчур поспешно, и его действия не выглядели естественно; почувствовав это, он постарался побыстрее смешаться с толпой и удалиться в том направлении, куда держал путь.

Но далеко он не ушел. Его внимание вдруг будто бы привлекла витрина следующего магазина, и он начал приближаться к витрине по диагонали, причем свернул к ней раньше, чем мог бы заметить выставленные там предметы, даже если бы обладал орлиным зрением. Человек остановился и стал, казалось бы, очень внимательно рассматривать предметы за стеклом. Однако Таунсенд прекрасно понимал, что в зеркальных стеклах витрины четко отражается все происходящее на улице.

Прозвучавший ранее тревожный звонок превратился в набат. Нужно быстрей убираться, с ужасом думал Фрэнк Таунсенд.

Он не шевелился, прикидывая варианты бегства. Если неизвестный попытается его выследить, автобус может стать ловушкой на колесах. Как только они оба окажутся в автобусе, он, Фрэнк, не сможет выйти оттуда незамеченным. Можно вернуться на работу и подождать несколько минут до следующего автобуса. Но преследователь непременно окажется где-нибудь неподалеку, когда надо будет вновь выйти на улицу. Даже хуже — ему станет известно то, чего он пока не знает: откуда и в каком часу Таунсенд выходит ежедневно к остановке.

Если просто обогнуть квартал и вернуться на прежнее место, то и этот способ уйти от преследования ничего не даст — ходить вокруг квартала можно и вдвоем, если держать подходящую дистанцию.

Существо, за которым охотятся или которое оказалось в беде, будь оно о двух или о четырех ногах, инстинктивно ищет убежище в виде норы в земле. Здесь норы не было. Но на соседней улице находилась станция метро. Фрэнк никогда ею не пользовался, потому что линия уходила в сторону и от конечной остановки ему пришлось бы шагать пешком куда больше одного квартала, чтобы добраться до дому.

Однако любое действие лучше, чем угроза тайной слежки и страх, который она вызывала в сердце Фрэнка. Он решил попытаться нырнуть в метро. Чуть повернул голову и краем глаза поглядел назад. Незнакомец все еще был у витрины. Таунсенд, работавший по соседству, знал, что выставлено в витрине. В магазине продавали хирургические пояса и бандажи. Едва ли человек у витрины нуждался в предметах для исправления осанки. Его спина выглядела прямой, а талия достаточно тонкой.

Таунсенд изготовился, но продолжал прикрываться широким газетным листом, дожидаясь, когда на светофоре загорится зеленый свет, чтобы использовать свой шанс. Он, разумеется, не бросился со всех ног, но сорвался с места внезапно и резко.

Переходя улицу, он не оглядывался. Как у всех преследуемых, у него возникло неодолимое искушение посмотреть назад, но он сдержался, добрался до противоположного тротуара, а через пару шагов угол здания скрыл его от чужих глаз.

Тут же он с быстрого шага перешел на полубег и целенаправленно устремился к метро, всеми силами стараясь не вызывать подозрений у прохожих.

Пешеходный переход не был слишком длинным. Во всяком случае, недостаточно длинным, чтобы Таунсенду удалось сильно оторваться от преследователя. Но впереди маячил, словно спасительная нора, вход в подземку. Вот он добрался до него. Каблуки часто застучали по ступеням, словно игральные кости в стаканчике. У Фрэнка не было другого выхода, как только бежать вниз по лестнице.

На полпути вниз он остановился и оглянулся назад. Сейчас его глаза находились на уровне ног, шагавших по тротуару. То, что он увидел, заставило его сломя голову броситься вниз.

Человек бежал за ним не скрываясь. Ясно, что ему нужен именно Таунсенд и он намерен схватить его любой ценой.

Внизу Таунсенду предстояло либо пересечь под землей улицу, выйти наверх и снова бежать — тогда погоня продолжалась бы по противоположной стороне, — либо притаиться на платформе станции метро. Но в этом случае даже минута ожидания поезда сделает его положение безвыходным.

Из туннеля донесся громкий рев, словно оттуда рвался на волю штормовой ветер, и показались два огонька — зеленый и красный. Это решило дело. Правда, очень скоро платформа очистится от людей, но одной-двух минут хватит, чтобы затеряться в толпе пассажиров. Таунсенд бросился к турникету, и в это мгновение из жерла туннеля с грохотом вырвался освещенный изнутри состав, заполняя пустоту перед платформой.

Он благословил себя за то, что с педантичной аккуратностью всегда носил в отдельном кармане пятицентовые монеты, не смешивая их с остальной мелочью, и пользовался ими для оплаты проезда на работу и домой. Это позволяло ему сэкономить несколько секунд и не рыться в горсти монет. Сейчас эта привычка помогла предотвратить катастрофу, которая неминуемо произошла бы, если бы ему пришлось встать в очередь к разменной кассе. Через мгновение Фрэнк миновал турникет.

Таунсенд знал, что в каждый следующий миг все может в корне измениться, но ставка в игре уже сделана, и обратного хода нет. Он не бросился в первый же вагон, понимая, что этот шаг таит опасность. Он побежал вдоль состава, на ходу прикидывая, сколько остается времени до закрытия дверей. Когда створки начали сдвигаться, он находился у третьего вагона и нырнул внутрь между сходящимися резиновыми кромками, едва не оказавшись зажатым между ними; в таком случае двери вновь открылись бы, и отправление поезда было бы задержано.

Он победит. Или уже победил? Маленькая красная лампочка, загорающаяся на остановках при открывании дверей, погасла. Сигнал готовности передан машинисту. Таунсенд уже был надежно отгорожен от всего, что происходило на платформе, хотя поезд еще не тронулся. Но если у его преследователя хватило сообразительности в последний момент вскочить в один из других вагонов, тогда тот, может быть, уже рядом.

От этой мысли у Таунсенда внутри похолодело. Чувствуя, как его оставляют силы, он оперся о стенку вагона и опустил плечи. Поезд тронулся, и перрон заскользил назад.

До самого дома ему суждено было мучиться тревогой в ожидании того, что в любой момент из безликой толпы опустится ему на плечо тяжелая рука с железными пальцами. Или, что еще хуже, он, сам того не подозревая, окажется под пристальным наблюдением, и преследователь нагонит его где-нибудь в пустынном месте.

Внезапно Фрэнк заметил на платформе незнакомца. Что-то помешало тому сесть в вагон. Любая из бесчисленных мелочей могла ему помешать. Может быть, у него не было наготове нужной монеты, хотя он мог бы бросить любую, чтобы не пролезать под рычагом турникета, что казалось самым простым в его ситуации. Может быть, его внимание было рассеяно между платформой, входом в станционный туалет и пространством за громоздкими уборочными машинами, где было легко спрятаться, — и минутная задержка лишила его последней возможности. Но скорее всего он не успел пробиться сквозь толпу спешащих к выходу пассажиров, мимо которых Таунсенд успел вовремя проскочить и — выиграл этот раунд.

Мужчина шел по платформе вдогонку уходящему поезду, постепенно отставая от него, но тем не менее заглядывая во все проплывающие мимо окна. Наконец в его поле зрения попала застекленная дверь, за которой находился Таунсенд, и их взгляды встретились во второй и в последний раз за этот день. Угроза еще оставалась, хотя Таунсенд чувствовал себя в безопасности, и теперь безопасность обрела под собой реальную почву.

Человек за мутным стеклом двери больше не пытался казаться равнодушным. К собственной досаде, он упустил Таунсенда. И теперь уже не притворялся, что у него нет конкретной цели или что цель его иная, нежели Таунсенд. У мужчины не дрогнул ни один мускул на лице, не промелькнула искра в холодных серых глазах, когда он сунул руку под мышку и вытащил пистолет.

Ужас сковал Таунсенда, он ничего не мог сделать — даже не пригнулся, чтобы укрыться за нижним стальным щитком вагонной двери. Обычно в таком состоянии у людей подгибаются колени, а у него коленные суставы вдруг окаменели. Он напоминал птицу, завороженную взглядом змеи. Кроме того, его плотно окружали ничего не подозревающие пассажиры, и он не мог отшатнуться.

Но человек не выстрелил, хотя Таунсенд ждал выстрела. Он лишь поднял руку над головой и с размаха ударил рукояткой пистолета по вагонному окну. Раздался глухой звук, по стеклу побежали белые трещины, оно прогнулось внутрь, но выдержало и ни один осколок не выпал.

По-видимому, незнакомец хотел выбить стекло, чтобы дотянуться до рукоятки стоп-крана и остановить поезд. Это не удалось, и он с маниакальным упорством поставил ногу на узкую подножку, ухватился руками за поручни, которыми пользуются кондукторы, переходя из вагона в вагон, и прижался к двери, чтобы продержаться до въезда поезда в туннель. Он пытался разыграть свою карту в надежде, что поезд кто-нибудь остановит, увидя повисшего на подножке пассажира.

Но вмешались посторонние силы, и его рискованная и почти безнадежная затея сорвалась. Руки дежурного по станции схватили человека и резким движением сдернули с опоры. Эта сцена, чем-то напоминающая скульптуру Лаокоона, быстро уплыла назад. Огни платформы пропали за окном, поезд вошел в темный туннель и беспрепятственно набрал скорость.

Всю оставшуюся дорогу до дому Таунсенда мучила мысль: «Он мог застрелить меня, но, кажется, хотел, чтобы я оставался в живых». Почему? Надежда остаться живым не избавляла от страха.

Он ничего не рассказал Вирджинии о случившемся. Да и что он мог рассказать? Какое-то непонятное происшествие, по существу лишенное смысла. Незнакомец на улице стал преследовать его. Он понятия не имел, кем был этот человек и чего от него хотел. Он даже не знал, кем сам был целых три года, — ведь именно это поставило его в положение преследуемого.

Однако он был уверен, что зияющая пропасть его неизвестного прошлого не останется безмолвной и непременно даст о себе знать. Только что на него оттуда, как из кратера вулкана, полыхнуло красным пламенем, словно для того, чтобы затянуть обратно и уничтожить.

Глава 3

Ползущая тень

Назавтра был тихий день, у ветра как будто перехватило дыхание, потом он задышал свободнее, но на третьи сутки снова задохнулся. В этот день Таунсенд снова встретил Лицо в толпе.

Он спасся лишь благодаря маленькой неприятности, обычному недоразумению, которое часто вынуждает человека остановиться. Выходя из того здания, где он работал, Таунсенд почувствовал, что у него развязался шнурок. Он пригнулся к ботинку и вдруг заметил, как мимо прошел Агатовый Глаз — человек, который гнался за ним в метро. Они оказались в считанных сантиметрах друг от друга, ближе, чем три дня назад. Образно говоря, столкнулись нос к носу. Человек прошел мимо арки входа и исчез из виду. Но из-за дурацкого шнурка, который на этот раз так своевременно развязался, Таунсенд оказался почти у него на пути.

Таунсенд знал, что не ошибся, — это был тот самый человек. Его образ не выходил у Фрэнка из головы, как воспоминание о дурном сне: массивные плечи, атлетический торс, походка враскачку — свидетельство большой физической силы и ловкости. Та же одежда, та же шляпа, те же глаза: холодные, жесткие, темные.

Первым порывом Таунсенда было укрыться в только что покинутом здании, отгородиться спасительными стенами от непонятной угрозы. Но странная и неодолимая сила заставила его пойти вслед за незнакомцем, следить за ним и попытаться выяснить, что тот намерен предпринять.

На полдороге от дома, где работал Таунсенд, до ближайшего угла находилась будка чистильщика обуви; оттуда было удобно наблюдать за автобусной остановкой. Таунсенд вовремя заметил, как серая фигура отделилась от толпы, поднялась на хлипкий помост чистильщика и заняла кресло. Над помостом был натянут полосатый матерчатый тент, защищающий клиентов от солнца. Свисающий край тента закрывал верхнюю часть лица серого незнакомца. Развернутая газета заслонила все остальное. Человек превратился в ничем не примечательную пару ног, покоящихся на подставке перед чистильщиком.

Хозяин тряхнул пыльной бархоткой и нагнулся, чтобы приступить к работе. Потом почесал в затылке и пару раз взглянул вверх на широкий газетный лист, словно не понимая, чего от него ждут. Ботинки блестели и явно не нуждались в его услугах. Но Таунсенд знал, что незнакомец уселся вовсе не затем, чтобы привести в порядок обувь.

Серый человек решил танцевать сразу от двух печек. Во-первых, резонно было ожидать, что именно к этой автобусной остановке придет вечером Таунсенд. Во-вторых, именно в это время у Таунсенда заканчивается рабочий день и он отправляется домой. Преследователь мог ошибиться в обоих своих предположениях, но Таунсенд знал, что Агатовый Глаз все рассчитал верно.

Больше нельзя приходить на эту остановку. Нужно выбрать другой маршрут для поездок на работу и обратно — иначе не избежать опасности. Он станет садиться на автобус, проходящий по параллельной улице, пусть даже придется пройти пешком лишний квартал и утром, и вечером.

Он вернулся и вышел из здания через другую дверь, а по пути к автобусной остановке больше озирался по сторонам, чем смотрел под ноги. Каждый серый костюм вызывал приступ страха, пока не удавалось разглядеть лицо прохожего.

Дома, в родных стенах, он расхрабрился и стал размышлять: «Почему бы в следующий раз не подойти к нему и не потребовать объяснений? Что ему от меня нужно? Надо решить все раз и навсегда. Почему я должен убегать, даже не зная, от чего бегу? Может быть, ему просто нужен другой, похожий на меня человек. Почему, наконец, не проявить твердость и не выяснить отношения, когда нам опять доведется встретиться?»

Но он знал, что не решится на такое. В самом деле, когда он в следующий раз увидел незнакомца, то не смог сделать то, что задумывал.

Охота за ним пошла с бешеной скоростью. Кольцо сжималось все плотнее.

В следующий раз Агатовый Глаз определил нужное здание и вошел внутрь. И снова Таунсенду удалось ускользнуть из западни. Поразительно, что чудесное избавление произошло второй раз подряд — это противоречило принципам теории вероятности.

Таунсенд, добравшись до работы, обнаружил, что оказался без сигарет, и заглянул в лавчонку, где торговали по сниженным ценам. Пока продавец отсчитывал сдачу, Таунсенд рассеянно взглянул в окно, сквозь которое был виден вестибюль здания, где он работал, и сразу увидел знакомое лицо. Агатовый Глаз разговаривал с лифтером.

Лифтер кивал, поджав губы. Гримаса была столь выразительной, что Таунсенду казалось, будто он слышит слова: «Да, я видел похожего человека. Он приходит сюда уже несколько дней. Должно быть, работает в этом здании». Таунсенд вернулся всего неделю назад и для лифтера был еще новичком.

Человек нахмурил густые брови и предался мрачным размышлениям. Потом что-то произнес, еле шевеля губами.

Лифтер отрицательно покачал головой, махнул рукой в сторону двигающегося мимо них нескончаемого потока людей и беспомощно пожал плечами. Жест был достаточно красноречив и выражал следующее: «Здесь проходит так много людей. Невозможно уследить за каждым. Вы сами должны понимать».

Из-за прилавка послышался голос продавца сигарет и снял напряжение, сковавшее тело Таунсенда железным обручем:

— Может, вам лучше взять вот эти? Мы продаем с большой скидкой.

Таунсенд повернулся, быстро направился к выходу и пулей вылетел из лавки. Оказавшись на улице, он затравленно оглянулся. Своего преследователя он не заметил и пустился наутек. Ему больше ничего не оставалось, хотя он знал, что потеряет работу.

Он продолжал бежать — от неизвестности.

Легче всего было убеждать себя: «Взгляни прямо в лицо обстоятельствам! Выясни все раз и навсегда! Прежде чем бежать, узнай, от чего ты бежишь». Но выполнить это разумное решение было сверх его сил. Все равно что прыгнуть в пустоту. Может, приземление окажется удачным, а может, и нет. Но известно одно: на стартовую площадку уже не вернешься. Стоит заговорить с преследователем, как жизнь может круто измениться. Оказавшись у него в лапах, уже не вырваться, чего бы ни потребовал незнакомец. Охотник хочет загнать дичь. Удар рукояткой пистолета по окну в метро это подтверждал. Все ясно.

Возле дома у Таунсенда появилась еще одна причина для огорчения — мысль о Вирджинии. Стоит ли рассказывать ей, что он потерял работу?

Почему бы не подождать? Зачем взваливать на нее еще и эту проблему? Она и без того намучилась достаточно. Он найдет другую работу, и незачем объяснять жене истинные причины увольнения. Просто скажет, что нашел более подходящее место. Во всяком случае, не надо посвящать ее в свои дела прямо сейчас. Не следует возвращаться домой до вечера, лучше найти где-нибудь в парке тихое местечко и посидеть там, чтобы убить время.

Фрэнк Таунсенд сидел на скамейке поодаль от аллеи, где гулял ветер; зеленели газоны под солнцем, но вся эта идиллия не могла заглушить тревогу, терзавшую его душу. Сидя на краешке скамьи, он низко наклонился вперед и время от времени дул на руки, словно пытаясь их согреть. Час за часом вилось время вокруг него медленной спиралью.

Он не мог найти решение проблемы, не мог успокоиться. «Этот человек пришел из того времени. Именно так, другого объяснения нет. И других вариантов тоже нет. Агатовый Глаз не спутал меня ни с кем и действительно знает меня. А я его не знаю. Да, это кто-то из трех забытых лет». Пугала атмосфера неизвестности. Он ничуть не трусливее других. Он готов сразиться с незнакомцем, но… Страх, непонятный страх засел где-то глубоко в мозгу.

Незнакомец вышел из тени и набросил тень на обретенную было ясность. У него в руках оружие. Он преследовал жертву открыто, с жестокой целеустремленностью. У Таунсенда не хватало духу принять вызов. Он совсем недавно испытал глубокий шок, и ему не хватило времени прийти в себя. Возможно, для этого потребовались бы годы.

Необходимость встретиться с новыми испытаниями окончательно сломила его. Он очень нуждался в покое и умиротворении. Его расстроенная, больная психика требовала времени, чтобы вылечиться и окрепнуть.

В течение всего дня никто не обращал внимания на сидящего на скамеечке Таунсенда. Безмолвная фигура, безуспешно пытающаяся проникнуть сквозь плотный занавес, за которым скрыто прошлое.

Вечерело. Дети стайками направлялись к выходу из парка, туда же шли две няньки, толкая перед собой коляски с младенцами. Птицы или улетели, или просто замолкли до утра. Участки газонов, недавно освещенные солнцем, погружались в темноту. Казалось, весь мир решил оставить Фрэнка в одиночестве. В парке наступила тишина, какая бывает в преддверии смерти. День готовился отойти в небытие.

Безмолвно наползали спутники ночи. От деревьев медленно тянулись черные тени, похожие на длинные щупальца, которые старались двигаться незаметно и замирали, если на них посмотреть. Поначалу они были лазурными, еле различимыми в ярком свете дня. Потом стали темно-голубыми, словно чернила, постепенно заливающие траву. Наконец, когда скрылось бдительно наблюдавшее за тенями солнце, они стали черными, обретя свой подлинный цвет. Одна из теней, самая длинная и наглая, пыталась добраться до Фрэнка и накрыть его там, где он сидел. Она прямой линией протянулась поперек аллеи, подступая к нему незаметными шажками. Фрэнк подтянул ноги и спрятал их под скамейкой. Тень казалась ему злобным существом, обладающим собственным разумом. С холодным отвращением и отчаянием он смотрел на нее — так смотрят на змею, готовую к смертельному броску.

Ночь. Черная тень, разлитая по земле, означала ночь. Ночь, время страха и вражды.

Таунсенду захотелось поскорее выбраться отсюда, спрятаться среди стен, зажечь огни, запереть двери. Затаив дыхание, шел он по сумеречной аллее. Лишь его медленная, размеренная и полная достоинства походка выдавала в нем взрослого; в душе это был потерявшийся в колдовском лесу мальчик, пробирающийся среди густых деревьев. Талисманом — вместо скрещенных пальцев — ему служила зажженная сигарета.

Глава 4

На свет, на солнце

Фрэнку очень не хотелось обманывать Вирджинию. Несколько раз он порывался рассказать ей обо всем, но в последний момент сдерживал себя. Ему претила мысль взваливать на жену свои страхи, тем более что он толком не мог бы их описать — все было смутно, неясно. Ей и так пришлось многое пережить в течение последних трех лет. Сидя напротив нее за обеденным столом, он без труда замечал на ее лице следы пережитого. Особенно угнетали полные грусти глаза Вирджинии. С тех пор как он возвратился, она ни разу не засмеялась, хотя прежде он часто слышал ее смех. Трудно пройти через такое и совсем не измениться.

Он так и не решился поделиться с ней. Пусть радуется покою, пока возможно.

И вдруг неожиданной, безмолвной вспышкой, казалось отразившейся на серебре и фарфоре столовых приборов, его пронзило осознание новой опасности, о которой он почему-то не подумал. Ведь его имя, адрес и прочие сведения содержатся в документах, оставшихся на прежнем месте работы. И не так уж трудно получить там информацию.

В течение долгих, впустую проведенных часов в парке он ни разу не вспомнил об этом.

Ясно, что его ждет. Агатовый Глаз наверняка обыскал все здание, где он работал. Это произошло сегодня. К завтрашнему дню преследователь узнает, на каком этаже находится его учреждение. Потом найдет нужную дверь. А потом раздобудет и адрес Таунсенда. Этот человек, оказывается, вовсе не так далеко, как надеялся Таунсенд. Он почти у порога их с Вирджинией дома, к которому Фрэнк уже успел привыкнуть.

Упущено самое важное. Чтобы предотвратить беду, остается всего день или два.

Но все же время еще есть. Время — союзник всех испуганных с той поры, как появился страх. Может быть, на службе догадаются не давать его адрес.

Таунсенд все бы отдал, лишь бы получить возможность связаться с сослуживцами, сообщить им свою просьбу. Он бы успокоился, лег в постель и попытался заснуть. Теперь же его охватил ужас, он будто слышал грохот невидимых колес погони, о которой он почти забыл, считая, что находится в безопасности. Надо дождаться утра; после шести вечера в конторе уже никого не найдешь. Если бы только он подумал об этом вовремя, у него было бы по крайней мере полдня на улаживание дел. Те полдня, что он потерял в парке. Он начал мерить шагами комнату, как будто это могло ускорить бег времени и прогнать затянувшуюся ночь. Но часы тянулись так же медленно, как если бы он спокойно сидел в кресле, а его шаги лишь разбудили Вирджинию.

Правда, одно соображение вселяло некоторую надежду: если он сам до утра не сможет добраться до документов и таким образом обезопасить себя, то и незнакомец — его злой рок — не в состоянии добыть информацию о нем.

Утром, едва он открыл глаза, как к нему вернулась мысль, не покидавшая его, пока он не забылся сном; яркая, как полоса света из двери, открытой в темную комнату: «Скорее позвонить в контору, раньше, чем успеет Агатовый Глаз!»

— Не спеши, ты ведь не опаздываешь, — пыталась успокоить его Вирджиния. — Обычно ты уходишь на пять или десять минут позже.

— Я знаю, но мне нужно сделать один важный звонок как можно раньше, — бросил он через плечо, решившись сообщить ей полуправду.

Он позвонил из будки на углу улицы возле дома. Однако было еще слишком рано, телефон не отвечал.

Фрэнк стоял у таксофона, в нетерпении барабаня по нему пальцами. Наконец он начал вращать диск второй раз и, к счастью, услышал в трубке знакомый голос телефонистки. Голос звучал несколько официально, но это скорее было не свойство характера, а демонстрация служебного положения.

— Алло. Это вы, Беверли? Говорит Фрэнк Таунсенд.

Ее голос мгновенно потеплел, в нем послышалась теплота, которая могла предназначаться только сослуживцу.

— О, здравствуйте! Что с вами вчера случилось, Фрэнк? Я обратила внимание, что вас не было на работе. Надеюсь, не заболели?

— Я больше не появлюсь на работе, Бев, — ответил он.

— Ах, жаль слышать, Фрэнк, — сокрушалась девушка. — Мы все будем скучать. Босс об этом знает?

— Я отправлю ему письмо.

— Ну что же, удачи вам, Фрэнк. Если окажетесь поблизости, заходите. Мы всегда рады видеть вас…

— Послушайте, Беверли, — прервал он ее. — Я хочу попросить вас об одолжении. Вы мне не откажете?

— Разумеется, Фрэнк, я готова помочь вам.

— Пожалуйста, ни под каким видом не сообщайте мой домашний адрес, если кто-то спросит. Возможно, никто и не спросит… — Он постарался придать просьбе доверительный характер, чтобы слова звучали более убедительно. — Однако на всякий случай. Скажите, что не знаете, где я живу, у вас не осталось никаких данных, понятно?

— Я понимаю, Фрэнк. — Она была не любопытна и не стала задавать лишних вопросов. — Можете положиться на меня. Я предупрежу об этом Герту. Ведь только мы знаем, где можно найти ваши данные. Подождите минутку, я напишу записку. Значит, так: «В будущем никому не сообщать адрес Фрэнка Таунсенда, если о нем спросят». Годится?

Что-то вдруг насторожило его. Очень странным показался оборот «в будущем».

— Может быть, уже спрашивали? — поинтересовался он, судорожно сжимая трубку.

— Да, вчера вечером, перед самым концом работы, приходил человек. — Она весело щебетала, не подозревая, какой ужас внесли ее слова в душу Таунсенда. — Я сейчас узнаю поточнее.

Весь мир — вместе с телефонной будкой — погрузился во тьму, словно поезд, влетевший в туннель.

— Подождите минутку, здесь Герта, я спрошу ее, — продолжала Бев. — Вчера дежурила она. — Голос в трубке стал неясным, видимо, Беверли говорила с Гертой, и слов было не разобрать. Затем она сообщила: — Он пришел в самом конце дня, мы уже собирались домой. Герте не хотелось рыться в ящиках. Поэтому она назвала ваш адрес по памяти и не уверена, правилен он или нет.

Серебряный луч пронзил свинцовый мрак, окутавший Таунсенда.

— Бев, выясните, пожалуйста, какой адрес она назвала.

Он услышал на другом конце провода приглушенные щелкающие звуки, из чего сделал вывод, что Герта с жевательной резинкой во рту оказалась рядом с аппаратом. Потом Бев проговорила со смехом:

— Она сейчас уже не может вспомнить, что говорила вчера. Вы же знаете Герту.

— Тогда посмотрите в каталоге мой адрес и спросите, не его ли она сообщила.

— Подождите, я найду, — сказала она. — Это было где-то здесь.

Тем не менее найти данные было нелегко, судя по тому, сколько времени продолжались поиски. Затем снова раздался голос Беверли:

— Я нашла, Фрэнк. Северный район, Резерфорд-стрит, дом двадцать, квартира восемь. Правильно?

Его старый адрес. Дом, из которого Вирджиния переехала после исчезновения мужа. По его возвращении на службу сведения не обновили. Он теперь недоступен, он спасен.

В трубке снова прозвучал радостный возглас:

— Но она дала ему другой адрес! По ошибке выдала сведения о Томе Юнге, перепутала с вашими и отправила его в… У него случится удар, когда он туда доберется. Но кто этот человек?

— Понятия не имею. — Он сказал истинную правду.

— Но у нас правильно записан ваш адрес, Фрэнк? — продолжала девушка, стараясь ему услужить. — Ведь начальство в субботу пошлет вам чек за отработанные полнедели, и мы должны быть уверены, что вы его получите.

— Да, — твердо произнес он. — Мой адрес записан у вас правильно.

Он поедет туда и заберет чек, миссис Фромм, конечно, сохранит его. Повесив трубку, Фрэнк почувствовал себя свободным, впервые полностью свободным после встречи с незнакомцем.

В первый раз его спасением стал развязавшийся шнурок, во второй — пачка сигарет, в третий — бестолковая девчонка-секретарша со жвачкой во рту, которой не терпелось отправиться с работы домой.

Он снова пошел в тот самый парк. На другой аллее набрел на другую скамейку, но и здесь его окружала та же залитая солнцем панорама. Он сидел и от нечего делать разглядывал силуэты высоких домов, видневшиеся над кронами деревьев с трех сторон, и ощущение неприкосновенности немедленно распространялось на зеленый оазис парка, за которым, среди городских зданий, Фрэнка вновь могла подстерегать опасность.

Он снял шляпу и нетерпеливо помахал ею перед собой, словно отгоняя комаров. «Опасность! Я все еще говорю: опасность! Опасность чего? От кого она исходит? Что я такого совершил, почему опасность меня преследует?»

И разумеется, сразу нашелся ответ: «Три года — большой срок. За это время много чего можно натворить, да еще такого, за чем, как хвост, потянется опасность». Но он знал, что на свое подсознание, на свои глубинные инстинкты — называйте это как хотите — в данном случае можно положиться с большей уверенностью, чем на логику интеллекта, который никогда не осилит такую задачу. Фрэнка мучил не обычный объяснимый страх, а безотчетная тревога, чего человек всячески старается избежать.

Его разум не мог понять причину страха. Его разум дремал последние три года. Зато подсознание его предупредило. Единственное несчастье заключалось в том, что подсознание не могло ясно выразить себя, не могло воплотить свои смутные видения в четкие образы, ничего не могло ему сообщить.

«Да, — мрачно размышлял он, — где-то в этом городе, с четырех сторон окружающем парк, есть человек, все мысли которого заняты мной. Он ищет меня, идет по одной улице и возвращается по другой, обходит этот угол и тот, и так минута за минутой, час за часом. Поскольку же я малоподвижный объект, а он все время в движении, то рано или поздно наткнется на меня».

Тогда, может быть, следует перебраться в другой город? Зачем менять квартиры, оставаясь все время в опасной зоне? Почему вообще не уехать отсюда?

Невозможно. Есть много причин, почему люди их возраста не ввязываются в подобные авантюры. Во всяком случае, у них с Вирджинией нет денег на переезд.

Но даже если бы им удалось исчезнуть из города, это не сделало бы их недосягаемыми и лишь отсрочило бы развязку. Оно всегда здесь, выжидая момент, когда можно будет вцепиться в него твердыми, острыми когтями. Возвращение было ему заказано навсегда. Вполне вероятно, что когда-то оно найдет его и там, в любом другом городе.

Единственный выход — справиться со всем этим здесь. Но как справиться, если не знаешь, в чем заключается угроза? Круг размышлений Таунсенда замкнулся, и он вернулся к исходной точке.

Его старая квартира все еще не была сдана. Фрэнк обратил внимание на темные окна, когда пришел в субботу за чеком. Призраки их с Вирджинией молодости, их счастливой жизни, наверное, все еще бродят по пустым комнатам, где прошла почти вся их совместная жизнь.

Он позвонил миссис Фромм и стоял на улице, ожидая, когда та выйдет. Но вышла другая, незнакомая женщина и вопросительно посмотрела на него.

— Это вы звонили? — строго спросила она.

— Да. Я ищу миссис Фромм. Она дома?

— Она здесь больше не работает.

Он не сразу осознал, какую важную вещь ему только что довелось услышать. И тут же от счастья его обдало жаром. Значит, не сказав ни слова, не пошевелив пальцем, он обеспечил себе безопасность? Теперь до него не добраться. Новая консьержка, кем бы она ни была, не знает его нового адреса. И естественно, никому не сможет ничего сообщить, даже если бы захотела.

Его радость была безграничной. Он уже не висит на волоске; он, слава Богу, находится вне пределов досягаемости. Ему удастся избежать беды.

Бодро шагая с чеком в кармане, Таунсенд насвистывал мелодию, которая ни разу не звучала в его мозгу после того, как на него опустилось темное облако забвения. Страх ушел. Возвратилось чувство уверенности в себе. Он даже поймал себя на том, что насвистывает довольно громко. Это случилось в первый раз после его возвращения из трехлетнего небытия. Он не помнил появившихся за это время мелодий и потому выбрал одну из старых песенок.

Мимо него прошел человек в сером костюме, в надвинутой на глаза серой шляпе, едва не толкнув Таунсенда, но тот и бровью не повел. Выпятил грудь, расправил плечи и, насвистывая, шагал дальше.

Проходя мимо булочной, он увидел на витрине эклеры. Вирджиния всегда питала слабость к этим пирожным. На душе у него было так хорошо, что он не отказал себе в удовольствии зайти и купить для нее пару пирожных. Чтобы покупать эклеры, нужно иметь прекрасное настроение — подобные лакомства годятся только для беззаботных людей.

Может быть, все кончилось. Может быть, он наконец избавился от преследовавших его теней, им уже не добраться до него. Может быть, с этого момента он в безопасности под солнцем. И впредь всегда удастся избежать беды.

Глава 5

Всегда удастся избежать беды

Фрэнку пришлось прибегнуть к массе уловок, чтобы скрыть от Вирджинии потерю работы. По чеку он получил деньги не за полную неделю, и ему пришлось доложить некоторую сумму из своих небольших сбережений, дабы все выглядело правдоподобно.

Второй раз подобный трюк, разумеется, не пройдет: во-первых, у него не так много средств, а во-вторых, в следующий раз пришлось бы не докладывать часть недельного заработка, а положить в конверт всю сумму. Но в понедельник он отправится на поиски нового места и, возможно, к следующему выходному принесет целиком и полностью заработанные деньги.

В понедельник он приступил к поискам работы. Продолжил поиски во вторник. Потом в среду, в четверг, в пятницу. Он действовал тем методом, каким ищущие работу почти никогда не пользуются. Его не волновал размер жалованья; он не пытался найти должность, соответствующую его опыту и способностям. Главным для него было местонахождение конторы — подальше от той опасной зоны, где находилось учреждение, откуда он уволился, и от остановок тех автобусов, которыми он туда добирался. Рассматривались предложения лишь той работы, что находилась достаточно далеко от очерченного им круга, а еще лучше — на другом конце города, хотя поиски приводили порой в мрачные и грязные трущобы.

Вскоре Фрэнку стало ясно, что он попал в заколдованный круг. Чтобы получить работу, нужны рекомендации, а он не хотел обращаться за ними на прежнее место, не хотел, чтобы там узнали, куда он устроился. Разумеется, он получил бы прекрасную характеристику, но не решался о ней просить. Поэтому несколько вакансий уплыло у него из-под носа. Приближался уик-энд, и ему не оставалось ничего иного, как посвятить Вирджинию в свои проблемы, взвалить на нее бремя, которое он хотел бы нести один.

Вернувшись домой в субботу, в день, когда он должен был бы получить жалованье, Фрэнк решил все выложить жене начистоту, но по ее лицу догадался, что случилась беда.

— Фрэнк, а где сегодняшний чек? — первым делом спросила Вирджиния. — Ты не доставал его из почтового ящика, когда уходил?

— Нет…

— Значит, он затерялся где-то на почте, — заявила она. — Чек не пришел и по старому адресу. Я только что там была, хотела выяснить…

— Ты была там? — Таунсенд с трудом выдавил из себя слова, он словно оцепенел в ожидании еще более страшного сообщения.

— Сегодня утром, убираясь, я нашла в ящике стола конверт от чека за прошлую неделю. Я уже было собралась выбросить его, когда заметила на нем наш старый адрес. Ты мне не говорил, что ходил туда за чеком. На всякий случай я сама решила пойти и проверить, не пришел ли по ошибке чек снова по старому адресу…

Она замолчала, заметив, как он изменился в лице.

— И ты дала новой консьержке наш нынешний адрес?

— Ну конечно. Я даже написала его на бумажке, чтобы она не забыла.

«Всегда удастся избежать беды», — пронеслось у него в мозгу.

Глава 6

Снова на Тиллари-стрит

Он забылся сном, едва голова коснулась подушки. Впрочем, нет, это был не сон, а лишь дремота, отягощенная кошмаром. Изнуряющим кошмаром, хотя Фрэнк не видел ни монстров, ни мистических существ. И людей не видел. Ничего, кроме пары шагающих ног и кромки тротуара, по которому ноги шли.

Они шли и шли вперед, шли на него, шагали перед глазами. И тротуар, по которому они вышагивали мерно и монотонно, катился, как лента транспортера, куда-то назад. В полусне Фрэнк словно все время куда-то отступал, а ноги наступали, тупо и беспощадно.

Они шли и шли на него, и носки ботинок устремлялись прямо к его лицу.

Эти шагающие ноги, которые никогда не бежали, а только шли, монотонно и размеренно, внушали больше ужаса, нежели все кошмарные порождения больного мозга. Эти неизвестно кому принадлежащие ноги казались средоточием жестокости и свирепости.

Они виделись так отчетливо, конкретно и реально, как и бегущая под ними лента тротуара. В черных тяжелых ботинках чувствовалась концентрированная угроза, она таилась в толстой подошве и в грубой коже, на которой различались даже вмятинки, а на ее блестящей поверхности играли отблески света, когда ноги поднимались и опускались, поднимались и опускались с размеренностью механизма. Таунсенд слышал скрип кожи, звук, бьющий по нервам при каждом тяжелом шаге. Скрип-топ, скрип-топ, скрип-топ. Такой жесткий скрип раздается порой в ночной тишине, когда кто-то издали идет навстречу по каменной мостовой.

Над ботинками болтались брюки неброского цвета — серые или бурые, на которых был отчетливо виден рисунок ткани. На этих ногах все казалось преувеличенным (не в размерах, а в деталях), словно они виделись сквозь увеличительное стекло, которым был этот странный сон. Брючные манжеты взлетали вверх и снова падали на башмаки при каждом сгибании невидимых коленей.

Но взгляд притягивали именно ботинки. Они не спотыкались, не сбивались с шага. Они словно знали, что можно не спешить, что никто и ничто от них не уйдет. И продолжали шагать настойчиво и неутомимо.

Медленно и упрямо они приближались к наблюдавшим за ними глазам, подходили все ближе и ближе, занимая все поле зрения. И выхода не было. Нельзя было ни свернуть, ни посторониться, чтобы дать им пройти, — сон тек по узкому туннелю. Они все время оказывались перед глазами, словно Таунсенд поймал их в видоискатель и сам не давал им выйти за рамку. При каждом шаге щель между подошвой и тротуаром то раскрывалась, то смыкалась, напоминая теперь голодную пасть, которая готова поймать, схватить, загрызть, проглотить бессильного что-либо сделать Таунсенда.

В тот самый момент, когда ноги готовы были своим последним шагом его раздавить, внезапно вспыхнул ослепительный свет, и Таунсенд проснулся.

Он медленно приходил в себя. И вдруг вспомнил, откуда взялась эта страшная живая картина. Пара ног на подставке в будке чистильщика обуви. Их образ застрял в подсознании и так страшно проявился сегодня ночью. Он слышал о подобном: могут присниться вещи, почему-либо оставшиеся в памяти, — и не сразу, а спустя дни или недели. А может, этот кошмар безжалостного ночного преследования — знамение? Может, ищейки рыщут по его следу все это время?

Или это предвестие того, что они уже где-то поблизости? Крадутся в ночи по соседней улице, все ближе и ближе? Шаг за шагом, шаг за шагом, пока он беспомощно корчится от страха в постели?

Таунсенд взял со столика сигарету, ночью всегда лежавшую наготове, и чиркнул спичкой. Пламя выхватило лицо Вирджинии на соседней кровати. На секунду высветился золотистый овал и снова утонул во мраке. Сквозь тьму до него доносилось ее тихое, мерное дыхание. Слава Богу, подумалось ему, что хоть один из них может мирно спать этой ночью. Три года были для нее сплошной бессонницей, пока он… Где он спал все это время? Как он спал, что ему снилось? Теперь пришла его очередь ночных бдений, а Вирджиния заслужила покой.

С ночного неба на него через окно смотрела яркая звезда, и в ее мерцании чудилось что-то насмешливое и враждебное.

Он загасил сигарету, улегся, но тут же повернулся на другой бок. Кошмар прогнал сон. Фрэнк еще раз повернулся, и еще раз, и еще. Ложился и так и эдак, но сон не шел.

Наконец он почувствовал, что лежать невмоготу, и, кроме того, снова захотелось курить. Он сел и на ощупь отыскал шлепанцы. У него не было халата, поэтому он натянул штаны, направился к двери, бесшумно открыл ее и так же бесшумно притворил за собой. Оказавшись в соседней комнате, зажег настольную лампу — чтобы не споткнуться обо что-нибудь и не разбудить Вирджинию — и принялся мерить комнату шагами.

«Сколько еще это будет продолжаться? — спрашивал он себя. — Что мне делать? Все равно рано или поздно придется что-то предпринять. Но я не могу…»

Он остановился возле окна и выглянул наружу.

Внезапно сигарета выпала у него изо рта.

Он отскочил к стене и мгновенно выключил свет. Затем осторожно приблизился к окну, прижимаясь к стене, и оттуда выглянул на улицу, устремив взгляд на нечто, как ему только что показалось, странное.

Напротив стоял человек и разглядывал окна их квартиры. Он стоял в стенной нише, и тень скрывала его фигуру. Не было ли это оптическим обманом? Закругленный край тени образует контур, сверху похожий на плечо стоящего человека, а ниже воспроизводит форму бедра.

Пока Фрэнк напряженно вглядывался, в нише произошло легкое движение, и силуэт изменил форму. Округлые плечи и бедра вдались вглубь и слились с абсолютной чернотой, которой и следует быть в этом месте, но которой секунду назад точно не было.

Но можно ли считать, что глаза обманули Фрэнка и мираж он принял за реальность, если видение исчезло? Ведь если бы фигура только привиделась, видение осталось бы на месте.

Нужно бежать отсюда. Нужно бежать отсюда как можно скорее. Его последнее убежище раскрыто. Он приближается. Он будет здесь. Через пятнадцать минут. Через полчаса. Он придет за ним.

Фрэнк подошел на цыпочках к входной двери и прислушался. Откуда-то донеслась приглушенная невнятная речь, словно влюбленный пастушок прощался со своей пастушкой и никак не мог с ней расстаться. Но Таунсенд знал, что это вовсе не влюбленный пастушок. Это не любовный лепет, это насилие, это ненависть, а может, даже смерть. Оно было там не одно, были и другие. Они — везде. Они собрались вместе. Они готовы к нападению. В любую минуту.

Таунсенд обернулся и взглянул на дверь спальни, за которой находилась та, кого он любил больше всего в жизни. «Нужно вызволять ее отсюда, — в смятении размышлял он. — Не хочу впутывать ее в это дело. Не хочу, чтобы все происходило перед ее глазами. Пусть случится что угодно, но не при ней».

Он вбежал в спальню, склонился над лежащей Вирджинией и нащупал ее плечо, перетянутое бретелькой. Мягко сжал плечо и потряс, стараясь не испугать жену.

— Вирджиния, ты слышишь меня? Не пугайся. — Она села на постели. До него донесся слабый запах ее волос. — Нам нужно уходить. Прямо сейчас. Нет, не зажигай свет; возможно, за нами наблюдают, они могут увидеть нас через заднее окно.

Она уже стояла на ногах, шелковая тень рядом с ним.

— Они? Кто «они»?

— Вот твое пальто, бери. Надевай туфли на босу ногу. У нас нет времени…

— Постой. — В ее голосе звучали слезы. — Не пугай меня.

Он нащупал губами ее губы и поцеловал.

— Ты меня любишь?

— Как ты можешь спрашивать? — раздался ее испуганный шепот.

— Тогда доверься мне и делай так, как я говорю. Не задавай вопросов. Я и сам не знаю ответов. Только знаю, что поступаю правильно. Готова? Пошли.

Он снова подошел к входной двери, таща за собой Вирджинию с растрепанными волосами, с припухшим от сна лицом, запрятанным в лисий воротник.

Стояла напряженная тишина. Такая напряженная, что казалось, вот-вот прогремит взрыв.

— Боюсь, нам не удастся улизнуть этим путем… — прошептал он ей в ухо.

Внезапно тишина и вправду взорвалась грохотом, будто у них под носом прозвучала очередь холостых выстрелов. В дверь стучали не кулаком, а чем-то более весомым. Дверь сотрясалась от ударов, готовая вот-вот рухнуть. Закачалась лампочка под потолком, зазвенела посуда на столе. Штурм двери напоминал настоящее землетрясение. Это было насилие в самой страшной форме. Это была катастрофа. Это был конец.

Слишком поздно. Вирджиния окажется в самом средоточии ужаса. Перед ней развернется драма, свидетелем которой не должен, ни в коем случае не должен быть человек, которого по-настоящему любишь.

Вирджиния в ужасе прижалась к мужу. После тяжелого, прерывистого вздоха она с трудом вымолвила:

— Кто… Что это?

— Это то, чего я хотел избежать, — с горечью ответил он.

Насилие родило ответное насилие. Он схватил за ножку деревянный стул и в гневе замахнулся, готовый нанести удар ломившимся в дверь гостям.

— Хотели заставить тебя страдать? Пусть только войдут!

— Нет, Фрэнк, нет! — крикнула она, схватив его за руку выше локтя и уцепившись другой рукой за стул. — Не надо этого! Ради меня, Фрэнк!

Взглянув в ее искаженное страхом лицо, он увидел, что его ярость сильнее напугала Вирджинию, чем неистовство нападающих. Ее страх перевернул в нем душу, осадил ослепляющий гнев. Пусть все провалится в преисподнюю, но сейчас его единственная забота — вывести ее отсюда в безопасное место.

Обняв Вирджинию за плечи и прикрывая всем своим телом, он отвел ее от двери. Словно пара неопытных танцоров, полуобнявшись, они метались в поисках несуществующего запасного выхода. Три шага к окнам на улицу — и рывок назад; три шага к окнам спальни, выходящим во двор, — и снова назад, пока до них не донеслось тяжелое и звучное шарканье подошв по цементному полу.

— Должен быть какой-то способ выбраться. Должен быть…

На лице у Фрэнка появилось страдальческое выражение, словно он уже оплакивал Вирджинию, но он не плакал.

Три шага в сторону кухни… На этот раз он не остановился, а всего лишь на миг задержался и продолжал идти: его осенило. Он быстро открыл деревянную заслонку, похожую на дверцу буфета и прикрывавшую проход к кухонному лифту.

— Ты, кажется, говорила, что у нашего и соседнего здания общий подвал. Я попробую вывести тебя через него.

Она прижала руки к груди, будто хотела то ли подбодрить его, то ли помолиться. Их жестикуляция напоминала диалог людей возле ревущего водопада.

Он вынул заслонку, благо она не была прибита, а свободно ходила на петлях.

— Я придержу канат, чтобы спуск не был таким быстрым.

Она пролезла, скрючившись, в узкое окошко шахты и уперлась головой в низкий потолок клети. Чтобы удержать клеть от быстрого спуска, Фрэнк намотал веревку на руку. Клеть раскачивалась. Вирджиния выглядела нелепо в рыжем меховом воротнике.

— Фрэнк, ты спустишься вслед за мной? Ты ведь не останешься?

— Сразу после того, как ты окажешься в подвале. Жди меня там.

Он не был уверен, что у него останется время для спуска. От входной двери отлетали щепки, было слышно, как скрипят гвозди, державшие дверные петли.

— Пригни голову, дорогая, чтобы не удариться о стенку шахты.

Блоки заскрипели, но Фрэнк продолжал травить канат, врезавшийся в руку. Лицо Вирджинии исчезло внизу, и все это выглядело как страшная пародия на погребение заживо. К счастью, шахта была неглубокой. Он как мог старался сделать спуск плавным и скоро услышал мягкий стук клети о пол. Просунул голову в отверстие и глянул вниз, опасаясь, что ей не удастся выбраться из тесной клети. В шахте стояла кромешная тьма, но натяжение веревки ослабло, и Фрэнк понял, что клеть освободилась. Он быстро ее поднял, неловко забрался в нее вперед ногами, держа руками канат, а отпустив его, камнем свалился вниз. Грохот выбитой двери слился с грохотом его падения. Клеть приземлилась, и Таунсенд, сжав зубы, едва сдержал стон от резкой боли в ушибленном бедре.

Вирджиния ждала, открыв входную дверцу лифта. Выбираясь на четвереньках из клети, Фрэнк едва не полетел головой вниз, ибо дно подвала находилось на два или три фута ниже платформы подъемника.

Таунсенд зажег спичку, чтобы найти дорогу в кромешной темноте. Стукнулся коленом о детскую коляску, которая откатилась от удара. Еще через мгновение он с размаху всадил носок ботинка в кучу угля, сваленного в углу, и больно ушиб пальцы.

С жутким чувством нереальности происходящего оба прислушивались к быстрым шагам у себя над головой. Шаги раздавались по всей квартире, то в одной комнате, то в другой. Тонкое перекрытие лишь слегка приглушало топот многих ног. Судя по шуму, в их квартире металось в поисках человек шесть, не меньше.

— Они вот-вот все поймут, — с горечью шептал Таунсенд. — Твоя постель еще не успела остыть. Они окажутся здесь через считанные минуты. Давай, милая, выбираться отсюда побыстрее.

— Что случилось, Фрэнк? Что происходит?

В тихом голосе Вирджинии звучали страх и недоумение.

Они отыскали пожарный выход в соседнее здание. К счастью, засов был с их стороны. Таунсенд открыл дверь. Прямо перед ними оказались цементные ступеньки лестницы, уходящей куда-то вбок. Сверху падал слабый свет одинокой лампочки. Они стали подниматься; Таунсенд шел впереди. Комната консьержа находилась в их доме, поэтому им не грозила случайная встреча с привратником. Оба здания имели общий подвал, одну топку, один паровой котел. Благодаря скупости застройщика, а может, и недостатку средств у них и появился реальный шанс спастись.

На самом верху лестницы путь преградила еще одна дверь. Фрэнк приоткрыл ее и прислушался, нет ли кого-либо в вестибюле или на площадках верхних этажей. Тишина. Преследователи сюда пока не добрались. Держась за руки, супруги двинулись дальше, словно два призрака, — мужчина без шляпы и воротничка и напуганная молодая женщина без чулок и в пальто с лисьим воротником.

У выхода из дома высоко на стене горела слабая дежурная лампочка. Фрэнк отпустил руку жены, подкрался к лампе, просунул пальцы в крупные ячейки защитной проволочной сетки и выкрутил лампочку из патрона. Они снова оказались в темноте. Ориентироваться можно было лишь по слабому свету, проникавшему с улицы через стекло над входной дверью. Взмахом руки он подозвал Вирджинию — она должна была увидеть его силуэт в слабом свете окошечка над дверью. Через несколько мгновений она оказалась рядом.

— Иди вперед. Так ты меньше рискуешь. Ведь тебя они никогда не видели. Не оборачивайся в сторону нашего подъезда и вообще не верти головой. Просто иди к углу дома, словно по делу.

Таунсенд, продолжая обнимать ее за плечи, открыл наружную дверь. Он вытянул шею и осмотрел пространство, отделявшее их от соседнего подъезда. Никакого движения, ничего вызывающего подозрение. Он слегка подтолкнул жену вперед и отпустил руки, как это делают родители, когда учат маленького ребенка ходить.

— Ну, вперед, дорогая. Помни, что я тебе сказал. Быстрее, дорога каждая минута.

Вирджиния не решилась возражать и лишь горестно вздохнула. Он остался один, а она негромко застучала каблучками по тротуару. Ее походка была неуверенной и боязливой — так обычно идут женщины, спешащие домой поздней ночью и без провожатого.

Фрэнк ждал за дверью сколько мог, потому что она подверглась бы большой опасности, если бы увидели, как он следует за ней по пятам. Наверное, она уже на полпути к перекрестку. Никто не шел за ней, не попытался остановить вопросом. Не раздалось ни оклика, не слышалось ни звука. Вот-вот преследователи смогут обнаружить, каким образом они бежали. Просто невероятно, что им до сих пор не удалось это обнаружить, — ведь иным путем из их квартиры не выберешься.

Он вздохнул перед решающим шагом, приоткрыл дверь и боком протиснулся в щель. Ему хватило секунды, чтобы окинуть взглядом противоположную сторону улицы с прямоугольными зданиями, слегка освещенными светом из окон его собственного жилища. Он двинулся за Вирджинией быстрым шагом. От страха, что вот-вот его остановят, он шел, напряженно и неестественно выпрямив спину, и едва сдерживался, чтобы не обернуться и не посмотреть назад. Однако на улице было так темно, что уже на расстоянии нескольких метров его бы никто не заметил и не узнал. Уличный фонарь, единственный до самого перекрестка, бросал тусклый свет на мостовую, оставляя тротуары во мгле.

Перед тем как свернуть за угол, Таунсенд, не выдержав, бросил взгляд назад. За спиной остался их дом, столь внезапно подвергшийся осаде и нападению. Даже отсюда Фрэнк видел на темном фасаде светящиеся окна их квартиры. Они были единственным признаком нарушенного в этот час покоя, если не считать проснувшихся от грохота соседей.

Таунсенд свернул за угол, и настоящее стало прошлым, а прошлое настоящим.

Неподалеку стояло такси без водителя, и там уже сидела Вирджиния. Светилась витрина ночной закусочной, где, видимо, коротал время шофер. Таунсенд подошел к машине со стороны мостовой, чтобы его не было видно из бара. Вирджиния жестом пригласила его сесть рядом. Дверца машины была открыта, но Фрэнк ее захлопнул.

— Нет, Вирджиния, я не поеду с тобой. Дорогая, уезжай из города, возвращайся к матери. Живи там, пока я сам не дам о себе знать. Лишь в таком случае, что бы со мной ни случилось, я буду уверен, что с тобой все в порядке. Они вряд ли будут искать тебя. Ведь ты — миссис Вирджиния Таунсенд, муж которой исчез три года назад, и ты его с тех пор не видела. Ради твоего же благополучия не пытайся разыскать меня. Придет день, и мы снова встретимся. И что бы ты ни услышала, чем бы все ни обернулось, надейся на лучшее, как всегда это делала.

— Фрэнк, позволь мне остаться с тобой! Я не трусиха и ничего не боюсь. Я же твоя жена! У нас семья!

Таунсенд высвободил руку, за которую Вирджиния ухватилась через открытое окно машины. Он был мягок, но непреклонен.

— Дорогая, если человек проваливается в люк канализации или падает в выгребную яму, он не потянет за собой того, кого любит. Давай пока попрощаемся, и сделай все, как я сказал.

Их губы встретились в крепком, почти яростном поцелуе. Слезы, катившиеся из-под ее ресниц, увлажнили щеку Фрэнка. С трудом он оторвался от жены.

— Я ухожу. Когда отойду на достаточное расстояние, посигналь водителю. Прощай, дорогая.

Он растворился в безликом мраке ночи, но душа его рвалась на части, и какая-то часть осталась с Вирджинией. Через несколько минут он услышал резкий сигнал клаксона. Звук, который все слышат по сотне раз в день и не обращают на него никакого внимания. Таунсенд никогда бы не подумал, что этот ничем не примечательный звук может так больно ранить.

Он оглянулся, но увидел лишь два габаритных огонька — это было все, что осталось от его брака.

Не потеряй он вот так жену, он, пожалуй, не осознал бы, насколько ее любит. Он снова оглянулся. Но теперь и габаритные огни машины исчезли из виду. Остался только он, ночь и его прошлое.

Таунсенд шел, переходя улицы на перекрестках строго по прямой, словно двигаясь по рельсам. Он почувствовал себя свободнее, когда пройденное расстояние внушило ему некоторое ощущение безопасности, пусть временное. Он достал было сигарету и, не останавливаясь, сунул в рот, но, подняв глаза, быстро ее выбросил, даже не попытавшись зажечь.

Навстречу ему вышагивал полицейский, медленно и внимательно оглядывающий улицу.

Только не выказать страха, не съежиться непроизвольно, когда придется проходить мимо этого случайного патрульного. Тот уже близко. Вот они поравнялись. Их взгляды встретились.

— Довольно прохладно, не так ли? — услышал Таунсенд собственный голос.

— Да, насквозь пробирает. Прямо скажем, не на шутку, — ответил полисмен, не останавливаясь.

Шаги удалялись. Но Фрэнк долго не мог избавиться от острого чувства опасности, которая была рядом, но, к счастью, миновала. Одна нечаянная неосторожность, слишком быстрый шаг или взгляд назад, и…

Он шел сквозь ночь, шел к ее завершению, и, когда небо посветлело, в голове у него медленно, но верно стал созревать план будущих действий. Раз он не чувствует себя в безопасности в настоящем, значит, надо вернуться в прошлое и выяснить, что ему грозит. Вернуться в прошлое, которое превратило его в то, чем он стал, и пусть оно либо даст Таунсенду свободу, либо окончательно его поглотит. Назад в прошлое — если только удастся туда попасть.

В прошлое можно проникнуть через узкую щель, что вроде тайной норки, через которую можно войти в заколдованный сад, как в его любимых детских сказках. И эта щель находится на Тиллари-стрит. Если он доберется до волшебной щели, то сможет ее раздвинуть, расширить до пределов целого мира. Его мира.

Тиллари-стрит. Тиллари-стрит. Часть карниза обвалилась и сбила его с ног, и прошлое стало настоящим на Тиллари-стрит.

Местонахождение улицы и она сама как таковая не помогут ему. Путь в прошлое лежит только через разум, через воспоминания, через разум и воспоминания других людей. Как луч маяка, прорезающий туман, воспоминания других людей позволят ему осветить самые темные закоулки своего разума.

Что обнаружит он на Тиллари-стрит? Не оказался ли он в тот злополучный день на этой улице случайно, просто по дороге из одного места в другое? Имела ли улица какое-то значение в его жизни тогда и как она приобрела решающее значение теперь? Может, он постоянно бывал там или где-то рядом, играла ли эта улица в прошлом какую-то роль в его каждодневных привычках? Есть лишь один способ это выяснить. Нужно отправиться туда и сделаться завсегдатаем тех мест, призраком из прошлого, пока улица не даст ответов на все вопросы.

Ночь заканчивалась. Стало светло, но еще сильнее похолодало. Ветер, такой же бездомный и одинокий, как он сам, продувал из конца в конец этот серый, подернутый туманом и еще не проснувшийся город. Таунсенд поднял воротник и направил стопы к Тиллари-стрит — к своему вчера.

Там должны найтись люди, которые его знали. Он будет прогуливаться по улице каждый день по часу; сначала по одной, потом по другой стороне. Он будет ходить и ходить, пока в чьих-нибудь глазах не сверкнет огонек узнавания, пока чей-нибудь голос не произнесет обращенное к нему приветствие, пока кто-нибудь не остановится, чтобы обменяться с ним несколькими словами.

Табличка в начале улицы была похожа на все другие таблички. Первый луч солнца брызнул из-за ступенчатой линии крыш и словно в нерешительности задрожал на синей эмали и белых буквах. «ТИЛЛАРИ-СТРИТ. Одностороннее движение».

Обратно, в заточение, из которого он выбрался. Человек, пытающийся найти свое другое, потерянное «я».

Глава 7

Первый день в прошлом

Комната казалась призраком давно минувших лет.

— Надолго собираетесь у нас остановиться? — спросил иссохший старик консьерж.

Если бы Таунсенд ответил на этот вопрос, консьерж узнал бы о Таунсенде больше его самого. Может быть, через час или два на его, Таунсенда, след кто-то выйдет. Может быть, пройдут дни, недели. Нет, пожалуй, о неделях говорить не приходится — он найдет где-нибудь поблизости работу, и у него появится возможность снять квартиру получше. Сейчас он располагал суммой чуть меньше девяти долларов, что были в кармане пиджака, который он надел, когда в дверь стали ломиться неизвестные.

— Это зависит от цены, — сказал он.

— За такую комнату можно заплатить всего четыре доллара.

Старик потер руки и доверительно подмигнул Таунсенду, чтобы не отпугнуть того высокой ценой.

— Четыре доллара — это много, — ответил Таунсенд и направился к двери.

— Да, на первый взгляд много. Но посмотрите: окна выходят на улицу. Кроме того, каждую неделю вы будете получать чистое постельное белье. К тому же есть водопровод. — Консьерж подошел к ржавому грязному крану, выступавшему прямо из стены, и с огромным трудом его отвернул. Трубы запели, а из носика вытекла тонкая струйка красно-коричневой жидкости. — Наверное, кто-то включил воду на нижних этажах.

Старик предусмотрительно завернул кран, но струя текла еще несколько секунд.

— Я готов платить два пятьдесят за такую комнату, — предложил Таунсенд, выходя.

— Годится, годится, — крикнул ему вслед старик.

Таунсенд вернулся, вытянул два банкнота из тоненькой пачки и, добавив к ним монету в пятьдесят центов, сунул деньги с недовольным видом в протянутую руку консьержа.

— Будьте добры, ключ.

У его нового хозяина перехватило дыхание от столь непомерных требований жильца.

— Ключ ему подавай! А еще что прикажете? — проворчал он, но вытащил из кармана связку, нашел нужный ключ и вставил его в замочную скважину.

Оставшись в одиночестве, Таунсенд подошел к немытому окну и стоял там, глядя вниз на проезжую часть Тиллари-стрит. Солнечный луч, проникший в комнатушку, нарисовал у него на рукаве золотой шеврон. Таков, значит, его новый мир. Он уже измерил шагами этот мир, который оказался не таким уж длинным: всего четыре квартала. Тиллари-стрит соединяла Монмут-стрит и Деграсс-стрит и больше никуда не вела.

Сверху он видел головы прохожих, и они напоминали ему больших муравьев, ползущих каждый своим путем, собирающихся в кучки у передвижных лотков-тележек, которые выстроились вдоль тротуара почти прямой линией. Машин на улице было мало, отчасти из-за лотков, отчасти из-за малой длины этой поперечной улицы. Случайные автомобили, непрерывно сигналя, двигались с черепашьей скоростью.

Ему, пожалуй, стоит немного отдохнуть, а потом можно снова отправиться на разведку. Прошлой ночью он почти не спал. Как давно это было. И как далеко. Таунсенд снял пиджак и повесил его на спинку стула. Потом прилег на кровать, чтобы немного расслабиться. Однако сам не заметил, как крики на улице, приглушенные оконными стеклами, стали тише, потом превратились в монотонный рокот и, наконец, в мягкий шелест. Он погрузился в сон. Свой первый сон в новой жизни.

Когда Таунсенд проснулся, было далеко за полдень. Он попытался отвернуть водопроводный кран в углу, и трубы привычно запели. Результат убедил его, что объяснение консьержа — «кто-то включил воду на нижних этажах» — приложимо к любому часу суток. Правда, через несколько минут в тонкой струйке воды стало меньше ржавчины и можно было умыться.

Выйдя из комнаты, он запер дверь — скорее по привычке, чем по каким-либо иным соображениям, — и тут же окунулся в запахи кухни, которые, видно, поднялись сюда с первого этажа еще в часы завтрака. Ароматы напомнили Фрэнку о том, как он голоден. Значит, даже призраки должны иногда питаться.

Спускаясь по лестнице, он обратил внимание на то, что показалось ему добрым предзнаменованием. Тяготившее его с прошлой ночи ощущение моральной вины исчезло. Если это «облегчение» рождено прошлым — хотя пока этого не могло быть, поскольку он еще не окунулся по-настоящему в прошлое, — то либо он действительно ни в чем не виноват, либо полностью лишен совести. В нем по-прежнему жило чувство настороженности, но теперь опасность скорее возбуждала его, нежели угнетала. Возможно, потому что с ним не было Вирджинии и не томило, как прежде, чувство ответственности за нее; теперь придется иметь дело только с собственной судьбой.

Таунсенд прошел квартал от своих меблированных комнат, которые находились на том конце улицы, что выходил на Деграсс-стрит, и нашел приличное, с его точки зрения, уличное кафе. Он мотивировал свой выбор большим количеством мусора в ведрах у дверей кухни. Если скапливается столько отходов к концу рабочего дня, значит, и оборот велик. В кафе почти не было людей. Народ на Тиллари-стрит не настолько состоятелен, чтобы перекусывать и во внеурочное время.

Взобравшись на высокий табурет у стойки, Таунсенд долго смотрел на затылок бармена и соображал: «Интересно, приходилось ли мне бывать здесь? Вспомнит ли он меня, если вглядится повнимательнее?»

Он снял шляпу, чтобы лучше было видно лицо. Вытянул шею на дюйм или два вперед, чтобы привлечь внимание бармена, когда тот отвернется от сверкающего никелем титана. Наконец их взгляды встретились, но ничего такого не произошло. Все свое внимание человек сосредоточил на кружке, куда наливал кипяток. Значит, подумал Таунсенд, он не был в свое время таким завсегдатаем этого заведения, чтобы его сразу узнали. Возможно, и заходил сюда, но всего раз-другой, а подобные посетители проходят перед барменом сотнями за день.

— Вы давно здесь работаете? — спросил он наконец у человека за стойкой.

— Пару недель, мистер, — ответил тот.

«Вот и упущен первый шанс», — с горечью подумал Таунсенд.

Перемешивая в кружке сероватый сахар, он обдумывал дальнейший план. Всякий раз в обычные обеденные часы он станет посещать новую забегаловку и обойдет их все в этом районе. Это не займет много времени, поскольку таких заведений на Тиллари-стрит всего четыре или пять. Он должен постараться, чтобы его узнал кто-нибудь из персонала или постоянных клиентов. Такова его первая задача.

Второй задачей станет поход по всем магазинам и лоткам, расположенным вдоль улицы, где под тем или иным предлогом он должен привлекать внимание продавцов. Можно, например, спросить о товаре, которого нет на витрине. Можно долго торговаться и в конце концов отказаться от покупки. Но в любом случае надо мозолить им глаза достаточно долго, чтобы понять, доводилось ему раньше бывать в этом месте или нет.

Однако обе задачи представлялись ему вторичными. Главную надежду он возлагал на то, что встретит знакомых в массе людей на улице. Ведь даже если он уловит искру узнавания в чьем-то взгляде в магазине или в закусочной, это вовсе не означает, что этому человеку известно о Таунсенде больше, чем о всех других. Просто видели его тут раз или два, но могут не знать ни его имени, ни места жительства, ни старых знакомых.

Нельзя, понятно, пренебрегать ни одной из возможностей, какой бы призрачный результат она ни сулила. Даже признаки самого поверхностного знакомства могут быть полезны в его положении, могут стать началом, некой точкой отсчета. Он перестанет пребывать в полном вакууме, как сейчас.

Таунсенд вышел на улицу, сдвинул шляпу на затылок и направился к Монмут-стрит, что находилась в трех кварталах от закусочной. Он шел очень медленно, словно в полусне, и потому любой — будь то мужчина, женщина или ребенок — без труда обгоняли его. У всякого, кто бросит на него взгляд и вдруг увидит в нем хорошего знакомого, будет достаточно времени, чтобы рассмотреть его получше.

Во всяком случае ему не приходилось прилагать много усилий, чтобы двигаться неспешно, как пришлось бы в другой части города, ибо, чтобы быстро идти по многолюдной Тиллари-стрит, надо было обладать поистине обезьяньей ловкостью. Покупатели и зеваки, толпившиеся у лотков на колесах, занимали большую часть отнюдь не широкого тротуара. Кроме того, там и тут собирались любители почесать языком, прохаживались бездельники-зазывалы у дверей, толкались покупатели, выходившие из магазинов и разглядывавшие покупки при дневном свете. Пешеходы шли по узкой полосе между этим людом и мостовой, но и здесь каждый лез куда заблагорассудится, усиливая общую сумятицу. Единственное, что отчасти примиряло с толчеей, так это невозмутимая незлобивость местных жителей по сравнению с обитателями верхнего города. Толчок локтем, отдавленная нога оставались незамеченными, не вызывали ни гневных восклицаний, ни свирепого взгляда. Так же вели себя провинившийся и пострадавший, если они менялись местами. Просьбой об извинении здесь обычно служил виноватый или понимающий взгляд.

Хотя Таунсенд не следил за временем, его прогулка вдоль трех кварталов заняла не меньше получаса. Оказавшись у Монмут-стрит, он пересек Тиллари-стрит и не спеша пошел обратно по другой стороне улицы.

Солнце начало клониться к закату, небо приобрело багровый оттенок. В непрерывной череде лотков там и тут стали появляться зияющие пустоты — это покидали свои места либо самые удачливые торговцы, распродавшие товар без остатка, либо самые нетерпеливые, потерявшие надежду на успех. Из окон верхних этажей высовывались женщины и громогласно звали домой детей, шнырявших в толпе народа. Их зов как по волшебству достигал именно тех ушей, которым предназначался, и вызывал если не мгновенное повиновение, то хотя бы ответные не менее громкие вопли.

Когда Таунсенд вновь оказался возле Деграсс-стрит, толпа на улице заметно поредела, хотя людей было еще более чем достаточно. Этот перекресток, казалось, не пустовал ни днем ни ночью. Он снова перешел на другую сторону, которую, после уплаты двух с половиной долларов за комнату, называл своей. Выбрал место и решил попытать судьбу, замерев в неподвижности.

От непривычно медленной ходьбы гудели ноги в запыленных ботинках — такая прогулка изматывала больше, чем быстрый и энергичный шаг. Прогуливаясь, он поймал на себе несколько удивленных взглядов, но они явно не требовали ответа; по всей видимости, обращала на себя внимание необычная для этих мест манера одеваться. Даже после перипетий прошлой ночи он выделялся в окружавшей его толпе, хотя ни покрой костюма, ни материал не отличались оригинальностью. Надо было попытаться исправить положение. Фрэнк стоял и приглядывался к снующим взад и вперед мужчинам, стараясь выявить типичные черты их внешнего облика. Различия заключались в мелочах, но в совокупности эти мелочи сильно меняли внешность. Фрэнк расстегнул пиджак, сдвинул узел галстука и чуть выпустил сорочку из-под пояса. Правда, костюм выглядел слишком свежим, но ничего, день-другой — и все будет «в порядке».

Стемнело, и на Тиллари-стрит стали зажигаться огни. Большинство окон испускало бледный зеленоватый свет газовых ламп, зато в витринах магазинов не было недостатка в больших ярких фонарях, которые размещались на уровне пола, шипели и трещали, как разозленные драконы. Кое-кто из упрямых лоточников, намеренных торговать до ночи, зажег керосиновые лампы. Улицу озарила едва ли не праздничная иллюминация. На первый, не слишком внимательный взгляд все, казалось, искрится весельем.

Таунсенд решил еще немного подождать, в надежде, что вечернее время принесет больше удачи, чем светлый день. Он стоял, словно нищий, пытаясь выпросить милостыню у своей памяти. Но пелена, окутывавшая прошлое, делалась от этого еще гуще.

Наконец он повернулся и пошел к дому, поднялся по лестнице к своей комнате и поднял занавеску на окне. Хотя комната находилась высоко над землей, огни улицы бросили на потолок и верхнюю часть стены светлый прямоугольник. Фрэнк долго сидел на краю кровати. Мужество внезапно его покинуло, и он в бессилии опустил голову на руки. Темная согбенная фигура. Ни дать ни взять кадр из сентиментальной мелодрамы.

Впрочем, он скоро справился с отчаянием и запретил себе поддаваться слабости. Черт побери, нелегко в тридцать два года начинать жизнь заново, особенно если она уже была отмечена роком до рождения, а конец наступит без дополнительного объявления.

Отсвет на потолке внезапно исчез; ночь наконец осилила уличную торговлю. Можно было бы зажечь газовый рожок, но тут ничто не тешило взора и свет не доставил бы радости.

Он снял ботинки, лег и натянул на себя нечто напоминающее грубую мешковину. Тиллари-стрит погрузилась в сон, погасла, как картинка волшебного фонаря.

Первый день, проведенный в прошлом, ничего не дал. Таунсенд застрял в самом начале, заблудившись среди измерений.

Глава 8

Заблудившись в измерениях

Потрясение, от которого чуть не лопнуло сердце, он испытал на следующий день. Таунсенд уже в третий раз одолевал привычный маршрут; сутолока достигла апогея в три часа пополудни. Судя по тьме-тьмущей народа на тротуарах и обочинах, дома вообще никого не осталось. Он с трудом пробирался сквозь толпу — как усталый пловец, которому едва хватает сил бороться с прибоем, — и вдруг кто-то хлопнул его сзади по плечу и воскликнул с грубой фамильярностью:

— Старик, сколько лет, сколько зим!

Он в эту минуту смотрел в сторону, и когда повернул голову, неизвестный, обратившийся к нему с приветствием, успел раствориться в толпе. Глядя на мелькающие перед ним головы и спины, Таунсенд не мог определить, кто это был. Никто не обернулся, не подождал ответа. По шлепку в правое плечо он безошибочно определил, что человек шел в одном с ним направлении, хотя и более быстрым шагом, и искать его надо впереди, а не сзади. Больше никаких подсказок. Таунсенд ругал себя, что не сумел ответить сразу, задержать на себе внимание прохожего на секунду-другую. Но он просто опешил от неожиданности.

У него появилась возможность вступить в контакт, случилось то, на что он надеялся и о чем молил судьбу. И опять удача, которая едва ли повторится, ускользнула. Он бросился вперед, хватая в отчаянии прохожих за рукав и обращаясь к каждому с одним и тем же вопросом:

— Скажите, это не вы? Не вы только что хлопнули меня по плечу?

В ответ доставались непонимающий взгляд и удивленное пожатие плечами. Но ведь кто-то же сделал это! Шлепок был твердый и отнюдь не случайный. Таунсенд уже потерял надежду, когда четвертый мужчина, которого он остановил, ответил извиняющимся тоном:

— Простите, я принял вас за другого. Со спины мне показалось, что вы один мой приятель.

Он выдернул рукав из судорожно сжатых пальцев Таунсенда и был таков.

Таунсенд стоял как вкопанный, не обращая внимания на толчки прохожих. Неудача лишила его последних сил.

Здесь, на Тиллари-стрит, он появился на рассвете в понедельник. Миновали вторник и среда; потом прошли четверг, пятница и суббота. События первых дней четко отпечатались в памяти. Но затем все стало терять первоначальную яркость, становилось все труднее отличить один день от другого. Причина, понятно, в том, что у него не было работы, и убивала монотонность существования, на которое он себя обрек. Наконец наступил день, когда хозяин встретил его внизу у лестницы, и Таунсенд сообразил, что прошла неделя.

Все это время он питался скудно и нерегулярно, но теперь, когда пришло время платить за комнату, в кармане обнаружились всего две долларовые бумажки. Он протянул их старику и сказал:

— Остальное я принесу вечером или завтра.

Правда, он и сам не знал, где раздобудет деньги. Но к ночи все же отдал хозяину пятьдесят центов. Протянул на ладони, красной и распаренной от воды: весь день он мыл посуду в закусочной, где побывал в первый день своего здесь пребывания. К счастью, там были нужны временные работники. Заработка хватило, чтобы протянуть день-два, но он дал зарок — как бы ни складывались дела, никогда в жизни не подходить к раковине с грязной посудой. Он долго не мог избавиться от запаха грязной пены, покрывавшей руки до самых локтей.

Вот уже несколько дней, как он завершил обход магазинов. Порой производил на владельцев невыгодное впечатление досужего зеваки или того хуже — подозрительного типа. Шатаясь по магазинам и ловя косые и осуждающие взгляды, Таунсенд пришел к твердому убеждению, что никто из хозяев и служащих никогда его прежде не видел.

В результате частых ежедневных прогулок по улице — туда по одной стороне, обратно по другой — его лицо, без сомнения, примелькалось многим завсегдатаям магазинов и баров Тиллари-стрит, и, чтобы самому не запутаться и не пропустить «человека из прошлого», Таунсенд мягко, но решительно пресекал все попытки новых знакомых сойтись с ним поближе.

Время работало против него. Скоро его лицо так намозолит глаза, что все его будут приветствовать, а он не сможет понять — недавний ли это знакомый или тот, из забытого прошлого. Однако этот час пока не наступил.

Порой, когда Таунсенд лежал в своей комнатушке и перед его глазами плыл призрачный световой прямоугольник на стыке потолка и стены, его мучила мысль о неудаче, о тщетности его затеи.

Возможно, была ложной исходная посылка. Ведь он мог случайно забрести на Тиллари-стрит в тот день, когда внезапно опустился черный занавес, скрыв от него прошлое; он мог просто отклониться от своего обычного маршрута. Но как тогда узнать, куда он шел и откуда? Может быть, он находится всего в одном или двух кварталах от того места, где получил бы по-настоящему ценные сведения. А может быть, это совсем рядом.

Или иначе: его предположение верно, и Тиллари-стрит действительно играла какую-то роль в его прошлой жизни. Все равно придется рассчитывать только на везение и законы теории вероятности. Впрочем, эти факторы могут не сработать в его пользу. Например, двое или трое местных жителей, способных напомнить ему о прошлом, сами уже уехали отсюда. Разве такое невозможно? Выходит, улица как таковая теряет всякую ценность. Или те, у кого были причины разыскивать его, — если такие люди вообще существовали, — уже пытались сделать это, пока он отсутствовал? Не найдя его, они могли подумать, что он навсегда покинул здешние места, и прекратили поиски. Можно проторчать здесь тысячу лет и не получить даже туманного намека на неизвестное прошлое.

Однажды ночью, почти потеряв надежду на маломальский успех, Таунсенд нарисовал как мог план окрестностей и попытался определить точки, откуда и куда можно пройти по Тиллари-стрит, чтобы сократить дорогу и время. Но и такой подход ничего не дал. Слишком много не поддающихся контролю условий вклинивалось в рассуждения. Ему нужно было знать собственные привычки того времени, причины, заставившие его в роковой день свернуть на Тиллари-стрит, и многое, многое другое. Он же абсолютно ничего не знал. Значит, мысль об этой улице как о средстве сократить путь (куда?) и выиграть время (зачем?) следовало отбросить. С таким же успехом можно было ходить по параллельным переулкам. Кроме того, Тиллари-стрит была коротка и никуда не вела, хотя соединяла две другие довольно длинные улицы…

После долгих и мучительных раздумий Таунсенд смял листок с планом и выбросил. Не так-то легко вернуться в прошлое. И не найти карту, где был бы указан путь туда. А время уходит.

Пока он еще мог рассчитывать на крышу над головой. Деньги, полученные за мытье посуды, кончились через пару дней. Еще сутки он промыкался без гроша в кармане, довольствуясь то тут, то там чашечкой кофе, которую ему украдкой передавали буфетчики, не забывшие, что до сего времени он был аккуратным и платежеспособным гостем. Однако на Тиллари-стрит дорожили каждой монетой, и владелец кафе, заметь он, как служащие угощают в кредит, не преминет вычесть из их жалованья эти пять центов. Получить же случайную работу в кафе или уличного зазывалы в магазине не удавалось. Впрочем, Таунсенду не нужна была постоянная работа, он не мог позволить себе на целый день покидать Тиллари-стрит, но с временной работой ничего не выходило. Однако без еды не проживешь. Уже в первый день своего вынужденного поста он почувствовал во время своей бесполезной и утомительной прогулки неприятную пустоту в желудке и слабость в ногах.

Таунсенд все еще носил с собой тот аляповатый портсигар, который обнаружил в кармане на этой самой улице после несчастного случая. Пока он был с Вирджинией, ему не хотелось доставать и оставлять эту вещицу в квартире, не хотелось, чтобы ее вид насторожил и встревожил жену. Он машинально прихватил с собой портсигар в ночь бегства, и теперь это был единственный принадлежащий ему предмет, который имел определенную ценность. Фрэнк решил продать портсигар, хотя понятия не имел, какова его цена, но вырученные деньги наверняка дадут возможность продержаться еще неделю, а то и две, а за это время, может, что-то и выяснится.

Странно, но нигде на Тиллари-стрит ему не удалось найти ломбард. Он обнаружил его только на Монмут-стрит, вошел в пахнущее камфарой помещение, где в это время было совершенно пусто, достал портсигар, подышал на него и потер о рукав.

Из задней комнаты, служившей складом для заложенных вещей, вышел приемщик, привлеченный стуком хлопнувшей входной двери. Встав за прилавок напротив Таунсенда, он бросил на посетителя оценивающий взгляд.

— Ну? — не слишком дружелюбно произнес приемщик.

Раскрыв портсигар, Таунсенд просунул его в маленькое окошко в разделявшей их проволочной сетке.

Тот даже не подумал взвесить вещь, осмотреть или произвести другие обычные в таких случаях операции. Таунсенд должен был это заметить, но он не обратил внимание на странное поведение служащего ломбарда. Залоговые операции были для него внове. И вдруг приемщик спросил с участливой ноткой в голосе:

— Хм, опять его принесли?

Таунсенд никак этого не ожидал. Он был застигнут врасплох. Его словно ослепила магниевая вспышка. Он заморгал, побледнел и схватился за край прилавка. Это слово «опять». «Опять!» Его охватило странное чувство, какое испытывает человек в совершенно темной комнате, когда дверь вдруг начинает медленно отворяться и впускает тонкий луч света.

Значит, он уже приходил сюда раньше с этим портсигаром.

Голос Таунсенда дрожал, несмотря на все усилия говорить спокойно. Кроме того, ему хотелось выглядеть рассеянным и забывчивым.

— Неужели я уже приносил его к вам? Для меня все ломбарды на одно лицо. — Он надеялся, что приемщик не уловит фальши его тона.

— Я уже вдоволь насмотрелся на этот портсигар, — усмехнулся приемщик с явным пренебрежением. — Вы уже в третий раз его принесли, верно? — Говоря это, он держал портсигар на вытянутой руке, словно не желая брать его; потом вдруг передумал и предложил: — Хорошо. Четыре доллара.

Таунсенд в отчаянии приник к окошечку:

— Но ведь прежде вы давали больше, да?

— Вы намерены спорить? — На лице у приемщика мгновенно появилось выражение оскорбленного достоинства. — Четыре доллара. С какой стати я должен давать вам больше, чем в прошлый раз? С тех пор он не стал более новым.

— А вы сохраняете квитанции на сданные вам вещи? — Таунсенд охрип от волнения. — Я хочу сказать, корешки, где клиент записывает свое имя, адрес и оставляет у вас, пока не выкупит залог?

— Разумеется. Вы хотите, чтобы я проверил? Но с какой стати? Я знаю этот портсигар, я сам ставил на нем пробу. Вот взгляните. — Приемщик показал на маленькое пятнышко от кислоты. — Вы тогда подняли большой шум, не помните? Пытались меня убедить, что он из золота высшей пробы. Серебро с позолотой. Четыре доллара.

— Ну пожалуйста, покажите корешок моей квитанции. — Таунсенд умоляюще глядел на приемщика. — Прошу вас, может быть, вам удастся найти. Я хочу только взглянуть.

— Вы хотите сказать, что я не разбираюсь в своем деле? Да я бы не сидел на этом месте, если бы не умел оценивать вещи. — Приемщик был задет за живое. — Когда вы были здесь в последний раз?

Таунсенд вернулся к Вирджинии десятого мая. Он сильно рисковал, когда, запинаясь, произнес:

— В апреле этого года. В ваших бухгалтерских книгах должна остаться запись.

Приемщик ушел в заднюю комнату и зажег там свет. Последовало долгое ожидание, невыносимо мучительное для Таунсенда. Он навалился животом на жесткий край прилавка, словно ища опору.

— Восемнадцатого апреля, — раздался вдруг из задней комнаты голос приемщика. — Серебряный с позолотой портсигар. Черная эмаль, серебряные полоски. Квитанция номер такой-то. Ага, вот: четыре доллара! Ну что, я прав?

— Принесите, пожалуйста, квитанцию. Я хочу на нее посмотреть, — попросил Таунсенд. В его голосе звучало отчаяние, словно для него в этот миг решался вопрос жизни и смерти.

— Вот она! — Приемщик вернулся с коричневой картонной папкой и с удивлением посмотрел на Таунсенда. — Или вы и теперь станете утверждать, что я ошибся?

Таунсенд наклонил голову, уставился на корешок квитанции в руке приемщика и пробежал глазами заполненный от руки типографский бланк. Почерк был ему незнаком, но это понятно: если отшибает память, то может меняться и все остальное.

В графе «Фамилия» он прочел: «Джордж Уильямс» — и подумал, что имя вымышленное. Слишком банальное, слишком безличное. Людей с такими именем и фамилией слишком много. Да и на кожаном внутреннем ободке шляпы стояли инициалы Д. Н. В графе «Адрес» было написано: «Монмут-стрит, дом 705». Интересно, адрес тоже вымышленный? Нет, скорее адрес настоящий.

— Эй! Раздумали сдавать вещь? — крикнул приемщик вслед Таунсенду, ринувшемуся к выходу.

— Я скоро вернусь, — ответил Таунсенд, одним ударом распахнув дверь, которая продолжала качаться, пока он сбегал по ступенькам на улицу.

Он несся по Монмут-стрит, туда, где начинались семисотые номера. Это было совсем недалеко.

Здесь его бег замедлился, он прошел еще несколько метров и остановился. Дома под номером 705 не было. После дома 703 шел номер 707.

Дверь снова захлопнулась. Мир погрузился в темноту.

Глава 9

Дверь приоткрывается

На его мысленном счету было три доллара и семьдесят центов против пяти долларов, которые могли обозначать благополучие, когда, шагая по своему обычному маршруту, он заметил, что толпа на Тиллари-стрит стала быстро редеть. Он стал вести счет дням и часам по грошам, которые требовались ему, чтобы удовлетворять каждодневные потребности. Сейчас у него в кармане лишь жалкие тридцать центов, и не осталось ничего, что можно было бы продать или заложить. На эту сумму при самых скромных запросах он проживет всего день.

Он был на полпути к проезду, пересекавшему Тиллари-стрит и соединявшему Уатт-стрит и Джордан-стрит. Толпа людей устремлялась за угол по направлению к Уатт-стрит. Минутой раньше оттуда донеслись сирены пожарных машин и крики. Первыми, путаясь под ногами у взрослых, туда с воплями ринулись дети, за ними взрослые — кто бегом, кто вразвалку. Со стороны это напоминало панику, но для местного населения пожар был поводом для развлечения. Броуновское движение людей на Тиллари-стрит превратилось в целеустремленный поток.

Таунсенд не собирался поддаваться стадному чувству и сворачивать с привычной дороги. Что ему пожар или любое стихийное бедствие, которое не помогает ему решить задачу, ставшую навязчивой идеей. Однако, заметив, что улица опустела и продолжать путь бессмысленно, он медленно двинулся в арьергарде процессии, но держался особняком, стараясь не смешиваться с зеваками.

На расстоянии двух кварталов от Уатт-стрит были видны клубы серо-синего дыма. Но подойти к пожару ближе чем за квартал, оказалось невозможно. Любопытствующих с Тиллари-стрит и других прилегающих улиц удерживали канаты ограждения; на пути у людской реки словно выросла плотина и превратила ее в плотное, почти неподвижное болото, заполнившее всю улицу.

Таунсенд подошел ближе, но не стал втискиваться в толпу, остановившись поодаль. Как раз напротив стоял дом, в котором при всем желании нельзя было найти ничего примечательного. Дом как дом — один из тех, что тянулись в ряд слева и справа вдоль улицы. Из окон, как и из окон других домов, высовывались зрители, жаждущие острых ощущений. Но из одного верхнего окошка этого дома выглядывал ребенок, чистивший апельсин. Кто-то, видимо, толкнул мальчика, апельсин полетел вниз и, задев плечо Таунсенда, шмякнулся на землю у его ног.

От неожиданности Фрэнк отпрянул назад и резко поднял голову. Его возмущенное лицо с минуту было задрано вверх и привлекло чей-то взгляд.

Внезапно раздался пронзительный вопль, перекрывший глухой шум запруженной людьми улицы, — взволнованный женский крик:

— Дэн!

Прошлое наконец решило впустить Таунсенда.

Глава 10

Отсроченное вознаграждение

Фрэнк моментально обернулся и стал оглядывать окна ряд за рядом и заметил в одном из окон второго этажа темную брешь, пустое место там, где среди прочих должно было быть лицо крикнувшей женщины. Ее лицо исчезло оттуда еще до того, как его взгляд упал на окно. Таунсенд был уверен, что не ошибся, ибо через мгновение другие лица заполнили свободное место, и снова все окна вокруг выглядели одинаково, как близнецы.

Таунсенд знал, что крик был обращен к нему, инстинктивно это чувствовал. Окликнули именно его, а не того, кто стоял справа или слева; в этом его убеждал не слух, а какое-то шестое чувство. Быть может, назвавшая его по имени женщина спускалась сейчас по лестнице.

Он стоял, застыв на месте, словно врос в мостовую. Боялся еще раз оказаться у разбитого корыта. Горькая ирония поднималась со дна души. Его, без сомнения, узнали, и разгадка все это время таилась рядом, в одном квартале от Тиллари-стрит, где он слонялся целыми днями; в доме, который сотни раз видел, минуя этот злосчастный проезд к Уатт-стрит.

Секунды никогда не казались ему такими длинными. Он не мог справиться с внутренней дрожью. Кем окажется эта пока неизвестная ему женщина? Чем все обернется дальше? Окликнули именно его, это ясно, но кто окликнул — друг или враг?

Как разговаривать с ней? Как угадать, каких слов она ждет? Голос разума наставлял его: «Оставайся хладнокровным. В любом случае не теряй головы. Следи за собой, ибо каждый жест, каждое слово может иметь значение. Сам говори поменьше. Лучше вообще помолчи, не то брякнешь что-нибудь невпопад. Представь себе, что ты слепой, идущий по натянутой проволоке».

Прошла, наверное, минута. Может быть, полторы. Но, казалось, его окликнули с час назад. Он ухватился за отполированный сотнями рук поручень лестницы, ведущей к подъезду дома, но поручень тоже вибрировал, и Таунсенд, как крепко ни сжимал его, не мог устоять в полной неподвижности.

Вдруг из подъезда, словно ядро из пушки, вылетела худенькая фигурка. Фрэнк не успел окинуть ее взглядом — сначала перед ним возникли только ее глаза. Весь ее облик вырисовывался, развертывался как бы концентрическими кругами, в центре которых находились эти глядящие на него в упор глаза.

Карие глаза.

Светло-карие глаза.

Полные слез светло-карие глаза.

Женщина достала носовой платок, глаза на мгновение исчезли, и ему удалось увидеть ее всю целиком, но это мало о чем сказало.

Перед ним стояла молодая женщина. Стройная и не очень высокая, может, чуть выше среднего роста.

Чистая и легкая прядь ее волос почти касалась уха Таунсенда. Мягкие каштановые волосы свободно спадали на плечи. Она выбежала на улицу в чем была, с непокрытой головой. Ее нельзя было назвать красавицей, но и дурнушкой она не была. Неправильность черт лица возмещалась живостью и теплотой его выражения.

Она была… Вот именно, кем она была?!

Платок исчез у нее в кармане, дальнейшее изучение ее внешности пришлось прекратить.

— Дэнни, я думала, что больше никогда тебя не увижу, — были ее первые слова.

Она обняла его и старалась теснее к нему прижаться — в этом не было сомнений. Значит, его звали Дэнни, и под этим именем он останется в прошлом — в прошлом, которое стало теперь настоящим. Почему-то он подумал, что имя Дэн ему ужасно не нравится.

— Ты идиот, — продолжала она. — Безмозглый идиот! Что ты делаешь здесь, где любой тебя может узнать? Или совсем разучился соображать?

— Смотрю на пожар, — спокойно ответил Таунсенд.

Сказано не слишком много и не слишком мало. Ему теперь придется начать новую жизнь. И в его новую жизнь войдет эта женщина, кем бы она ни была.

Она повернула голову в одну сторону, в другую. Оглянулась назад, проверив, нет ли кого-нибудь сзади. Она определенно была обеспокоена, и причиной ее тревоги определенно был Таунсенд.

— Что с тобой случилось? Неужели ты забыл, что толпа — самое опасное место для тебя? Ты не можешь быть уверен, что тут нет одного из тех, кто рыщет в поисках таких, как ты?

«Одного из тех… Таких, как ты…» Она что-то знает, но что именно? Все или малую часть? Прямо или косвенно?

Надо придумать что-нибудь нейтральное. Надо ответить ей. Нельзя же молча стоять столбом — это не менее опасно, чем неосторожно сказанное слово. Он поднял глаза, посмотрел на окно, из которого раздался ее крик, перевел взгляд на нее:

— У тебя просто орлиное зрение.

— Я узнала бы тебя с любого расстояния, — сказала она тоном, в котором слышались злость и отчаяние; ее лицо помрачнело, словно на него легла тень тягостных воспоминаний.

— Я в этом уверен, — ровным голосом сказал Таунсенд, не рискуя задавать вопросы.

— Ну и что же ты собираешься делать? Торчать вот так у всех на виду, пока кто-нибудь из них не появится и не схватит тебя? — Она потянула его за рукав к подъезду, ее голос звенел от волнения. — Или хочешь погибнуть? Пойдем! Зайди хотя бы в подъезд.

Они вошли в узкий холл и после яркого полудня очутились в полутьме. Остановились у стены, устремив глаза друг на друга. Таунсенд стоял спиной к улице. Он решился сделать пару шагов по проволоке и воспользоваться возможностью хоть что-нибудь выяснить:

— Кажется, ты в самом деле очень озабочена моей судьбой?

Рука женщины взлетела вверх и прикрыла ему рот. Его вопрос, видимо, причинил ей боль. Она не смогла удержать гнев и, сжав кулачки, стала колотить его по груди. Удары, впрочем, были слабые и не достигали цели. А может быть, ее отчаяние еще было не столь велико.

— Сатана! Дьявол! Ну почему я тебя так люблю?

Внезапно кулаки ее разжались, и она уткнулась лицом ему в грудь. Всего на одно мгновение. Затем ее взгляд снова устремился на него.

— О Дэнни! Зачем ты мне встретился? Зачем я вообще тебя узнала?

«Боже, в какую историю я попал? — в ужасе думал Таунсенд. — Что я сделал этой девочке?»

— Ты нехороший, — продолжала она. — И ты никогда не станешь хорошим… — Услышав чьи-то шаги на лестнице, она шепнула: — Быстрее! Пойдем отсюда, здесь люди ходят, кто-нибудь может наткнуться на тебя!

Они укрылись под лестницей и молча дожидались, пока закроется дверь на улицу. Женщина выглянула, убедилась, что все спокойно, и снова взглянула на Фрэнка с тревогой:

— Где ты сейчас скрываешься, Дэнни?

В ее словах слышался скрытый упрек, но не враждебность.

— Я снял меблированную комнату здесь за углом, на Тиллари-стрит, — сказал он, решив не упускать шанса еще немного продвинуться по проволоке.

— Так скорее возвращайся туда, ради Бога! Смотри, толпа начинает расходиться. Если смешаться с ней, можно улизнуть. Я поднимусь за своими вещами и последую за тобой.

— Я обожду тебя здесь, — предложил он.

— Нет! Нет, Дэнни! — Она и слушать его не хотела. — Я боюсь. Пожалуйста, скорей возвращайся к себе. Ты нарываешься на большие неприятности, оставаясь здесь.

Кивком Таунсенд указал на лестницу.

— Кто живет наверху? — спросил он.

Из ответа на такой общий вопрос можно было бы узнать, что это за место, чья квартира там находится, что эта женщина там делает. Может быть, и она здесь живет.

Тогда можно было бы узнать и… Но тут он заметил, что на стене нет ни звонков, ни списка жильцов — ничего, что могло бы рассказать о ней.

Ее ответ не открыл многого, но Таунсенд все же узнал о месте, где нашел свою знакомую:

— Жуткая компания, да еще кошачий выводок в придачу! Я за пять минут соберусь. А чтобы они ни о чем не догадались, скажу, что уезжаю насовсем. Но ты иди, не жди меня здесь.

Он пошел на маленькую хитрость и попытался забросить сеть, куда она должна была попасться. В сложившихся обстоятельствах, увы, другого выхода не было.

— Ладно, — проговорил он, соглашаясь. — А твои вещи в квартире пятнадцать на втором этаже?

— Дэнни, я сама возьму, а ты дождись меня. И больше не бросай.

Она слегка подняла голову в ожидании поцелуя. Он слегка прикоснулся губами к ее рту, не чувствуя угрызений совести. В прошлом они, очевидно, обменивались более крепкими поцелуями.

— Дэнни, будь осторожен, когда пойдешь к себе. — Она задержала его еще на несколько секунд. — Надвинь шляпу ниже.

Она поправила ему головной убор и отпустила.

Таунсенд пошел к двери на улицу. За спиной послышался легкий перестук каблучков.

Кто же она такая? Она определенно знала о каком-то преступлении, которое он совершил, но была ли его непосредственной соучастницей или знала обо всем лишь с его слов?

Вопросы, вопросы, ничего, кроме вопросов. Они проносились в мозгу, как долларовые бумажки в счетчике купюр.

Он повернул за угол на Тиллари-стрит и, даже не оглянувшись на здание, где ее оставил, направился к себе. Он шел таким легким и бодрым шагом впервые с тех пор, как оказался на Тиллари-стрит. Догонял и обгонял шедших впереди прохожих, не ощущая никакой душевной тяжести и колебаний — с этим, похоже, навсегда покончено. Тиллари-стрит дала ему больше того, что можно было ожидать. Он надеялся поймать всего лишь случайный взгляд, услышать хотя бы одно нужное слово, а получил слезы сочувствия, пальцы на губах, поцелуй, о котором не просил.

Ждать пришлось долго, но его терпение было вознаграждено сторицей.

Глава 11

Попавший в жернова

Близилась ночь, уже давно стемнело. Таунсенд зажег газовый рожок — это было единственно возможное проявление гостеприимства, которое он мог себе позволить, — и теперь пламя, этакий золотой ангелок на булавочной головке, плясал на стене в ожидании гостьи. А ее все не было, хотя со времени их расставания прошло три часа. Нет, четыре. А идти-то самую малость. Что же случилось? Опять провал, опять ложная тревога? Или еще хуже? Не было ли это ловушкой, в которую он должен угодить? Тогда почему охота занимает так много времени? Эта мысль мелькнула и ушла, и он не стал ее развивать именно потому, что прошло слишком много времени, чтобы его схватить. Охота давно бы закончилась, никто не стал бы тратить время понапрасну.

Он ходил взад и вперед по мягко прогибающимся под его ногами доскам пола. Старался занять себя делами, никак не связанными с ее визитом, — отворачивал и снова заворачивал водопроводный кран, чтобы отвлечь себя от нудного ожидания. Нельзя же то и дело подходить к окну и выглядывать вниз на улицу, а потом идти к двери и отворять ее, словно женщина была струей воздуха, которую сквозняк мог занести в комнату.

В голове то и дело вспыхивали подозрения: «Откуда мне знать, кто она такая? В прошлом я наверняка ее чем-то обидел. Но откуда мне знать об этом? Возможно, из всех людей на свете ей надо меньше всего доверять. Не исключено, что она может воспользоваться случаем и отомстить мне. Она выглядела обеспокоенной моей судьбой, но на женщин едва ли можно полагаться. Сейчас они готовы тебе все простить, а через миг вытаскивают нож из-за пазухи. А может быть, это всего лишь приманка? Может быть, она где-то рядом, возле дома и начинает…»

Но внимание! Не ее ли шаги слышны на лестнице? Он одним прыжком оказался у двери, прислонил голову к косяку и прислушался, положив руку на ключ, чтобы при необходимости быстро запереть дверь. За дверью послышалось шуршание шелка.

— Дэн!

Первым его порывом было распахнуть дверь. Но внутренний голос подсказал: «Пусть она назовет свое имя. Используй эту возможность, чтобы выяснить, кто она».

— Кто там? — негромко спросил он.

— Это я.

Гостья легко обошла капкан, возможно даже не подумав о подвохе.

Он поморщился от разочарования, повернул ключ и открыл дверь.

Она вошла. В глазах горели желтые искорки ревности.

— И многих девушек ты принимал за закрытой дверью?

Таунсенд знал, что в разговорах с ней ему придется много лгать, но сейчас, захлопнув дверь, с легким сердцем сказал ей истинную правду:

— Если не считать хозяина, ты первая, кто навестил меня с тех пор, как я тут обосновался.

— Не смеши меня, — ответила она, давая понять, что не слишком ему верит. — Ты никогда не останешься в одиночестве, где бы ни оказался. Будто я тебя не знаю. Подожди, не запирай дверь, я оставила на лестнице свои вещи.

Она вернулась с небольшим потертым чемоданом и двумя или тремя бумажными пакетами.

Кем же они, в конце концов, приходились друг другу? Пытаясь разобраться в ситуации, Таунсенд старался не вспоминать имя Вирджиния. Просто стоял и молча наблюдал за женщиной.

— Отсюда я могу сразу отправиться на вокзал, — сказала она. — Утром успею на шестичасовой поезд, который идет туда.

Он мысленно задал вопрос: «Шестичасовой поезд, который идет куда?», а вслух спросил:

— А сколько времени надо туда добираться?

— Поезд будет на месте в семь десять, — ответила она. — Будто сам не знаешь.

Час десять минут пути. В одном часе и десяти минутах от города находится пункт «икс». Но в каком направлении по компасу? Выбор весьма большой: сто восемьдесят градусов — весь север, включая восток и запад. Отпадает только юг — там море.

Он не решался прямо спросить, как называется то место, но мог задать косвенный вопрос, чтобы узнать название, но позже, без нее. Он мысленно сформулировал этот вопрос — насчет ее поезда — и приберег на будущее. Сейчас нельзя спрашивать — нет повода. Слишком не к месту прозвучит вопрос. Всему свое время.

Женщина тем временем разглядывала комнату.

— О, Дэнни, что за убожество! Как тебе не стыдно?

Он поднял одну бровь, словно спрашивая: «А чего ты ожидала?»

— Дай мне посмотреть на тебя, — попросила она, потянув его к свету газового рожка.

Он не сопротивлялся и стоял не двигаясь.

Она провела пальцами по его лицу, будто вновь узнавая его на ощупь. Похоже, что-то ей не понравилось.

— Дэнни, ты другой. Ты изменился. Не пойму, в чем дело.

Таунсенд не нашелся что ответить.

Женщина присела на кровать в явной растерянности, она не могла объяснить себе причину его холодности и замкнутости. Он увидел обращенный на него недоуменный и печальный взгляд.

— Ты ведешь себя так, словно… скрываешь что-то. Что случилось, Дэнни? Ты как будто все время начеку или боишься совершить ошибку.

«Так и есть, — горько подумал он. — Если бы ты знала, как ты права».

Она занялась принесенными пакетами. В первом была провизия. Из второго была извлечена портативная газовая плитка.

— Я хочу, чтобы ты пока сидел здесь и — ни шагу на улицу. Тебе ни в коем случае нельзя выходить. Надо избегать любого риска, как, например, сегодня. Обещай мне, что подобное больше не повторится.

Стоя спиной к нему, она доставала из пакетов продукты и размещала их в настенном шкафчике — единственном в комнате месте, куда их можно было сложить. На стене плясала ее тень, будто зловещее знамение судьбы. Но тут с улицы донесся звук автомобильной сирены и рассеял его мрачное видение.

— Они никогда не отстанут, — продолжала она болтать. — Имей это в виду. Тишина обманчива, именно тогда и надо быть особенно настороже.

«Они? Кто такие они?»

Ее сумочка лежала на кровати, как раз возле него. На ней не было ничего такого, что послужило бы лишней подсказкой. Он незаметно перевернул сумочку на другую сторону. В ту пору очень модными были украшения на сумочках в виде крупных инициалов владелицы, но здесь их не оказалось.

Она подошла, села рядом и принялась теребить уголок его воротничка.

— Что собираешься делать? Ты думал об этом, Дэнни?

— Если бы я знал… — ответил он уклончиво.

— Ведь игра проиграна, не так ли? Почему ты не предусмотрел такого исхода?

— Я и не надеялся быть в барыше.

Так можно сказать о чем угодно, и фраза не могла вызвать подозрений.

— Я-то определенно не буду в барыше, — грустно усмехнулась она и, склонив голову, прижалась щекой к его груди. Подбородком он касался ее мягких волос и, в задумчивости глядя куда-то поверх ее головы, внимательно прислушивался к полушепоту женщины: — Но вот что странно: я бы не поменялась местами ни с одной из своих подруг, чьи парни всегда с ними и им не надо бояться, что кто-то придет и заберет любимого человека. Все равно я хочу быть только с тобой, Дэнни, хотя в любой момент могу навсегда тебя потерять. Мне нужно всего лишь, чтобы ты был поблизости и иногда стучал ко мне в дверь, и больше ничего.

— Не беспокойся, не надо, — медленно произнес Таунсенд. — Мы найдем выход. — Он должен был поддерживать этот разговор, обещавший подвести его к новым откровениям и открытиям.

— Интересно, разнюхали они что-нибудь здесь? — продолжала она.

Слово «здесь» навело его на мысль, что это место находится где-то поблизости. Он даже предположил, что речь шла о квартире на Уатт-стрит.

— Ты думаешь, они могли?

— Не знаю, — с сомнением произнесла она. — Не знаю. Когда я случайно упомянула твое имя, к счастью, лишь моя сестра это слышала, она купала на кухне своего малыша. Я готова была откусить себе язык, но слово вылетело, ничего не поделать.

Нет, не Уатт-стрит, она была на квартире у своей сестры. Замужней сестры. Она съездила туда и затратила на дорогу — лишь в одном направлении, в одном из ста восьмидесяти возможных направлений, — час десять минут.

— Сестра была так занята ребенком, что даже не повернула головы. Но позже, когда мы снова оказалась с ней вместе, она с подозрением взглянула на меня и спросила: «Мне послышалось или ты вправду упоминала Дэнни?» — Помолчав с минуту, молодая женщина с тревогой добавила: — Только бы она мне поверила.

Похоже, тема была исчерпана. Она пошевелилась:

— Уже поздно. Я не хочу утром опоздать на поезд.

Таунсенд протянул руку за голову и завернул вентиль газового рожка. Теперь комнату освещали только отблески уличных фонарей. Бледный отраженный свет и их шепот, еще более тихий, чем до этой минуты. Упомянув о поезде, она дала ему зацепку, которую он ждал, чтобы задать свой второй вопрос, вертевшийся на языке.

— С какой платформы отходит поезд? — спросил он самым безразличным тоном.

В ответ снова прозвучал упрек, но зато он узнал то, что хотел.

— Неужели ты мог забыть? Ты ведь столько раз сам ездил туда! Поезд отходит с семнадцатого пути, второй туннель.

Чтобы решить любое уравнение, нужно при одном неизвестном знать два известных члена. Теперь он их знал. Поезд находится в пути один час и десять минут и отходит в шесть утра по семнадцатому пути из второго туннеля. Теперь можно определить и название пункта назначения.

Больше она не думала ни о поездах, ни о путях и платформах. Он тоже старался не думать об этом.

— Ты целуешь меня так, словно мысли твои где-то далеко.

Действительно, он поцеловал ее так, будто находился в часе и десяти минутах езды от нее. Он мысленно вернулся в свою комнату и поцеловал ее снова.

— А на этот раз?

— Больше не заставляй меня выпрашивать у тебя поцелуи.

Он лихорадочно соображал, как бы узнать ее имя. В конце почти каждой фразы, обращенной к ней, вместо имени возникало неловкое молчание.

Он решил пойти на небольшую уловку, чтобы добиться своего. Вопрос вполне соответствовал обстоятельствам. Чуть слышно он прошептал ей в ухо:

— Если бы ты захотела поменять свое имя, какое бы ты выбрала?

Но хитрость сработала в другом направлении, и Таунсенд узнал не ее имя, а свое собственное.

— На такой вопрос ответить проще простого. Миссис Дэниэл Ниринг.

Итак, он — Дэн Ниринг. Таунсенд получил еще один ключик к прошлому.

— Но оно будет длиннее, чем твое нынешнее, — не сдавался он.

— Всего на одну букву. — И она стала считать вслух, на что он и надеялся: — Слушай, Д-и-л-о-н — пять букв. Н-и-р-и-н-г — шесть. — Потом вдруг рассердилась: — Чем мы, в конце концов, занимаемся! Считаем буквы!

— Просто беседуем, — попытался он отшутиться. — Ведь мы так долго не разговаривали друг с другом. Мне это очень нравится.

— Да, конечно, беседовать приятно, — неохотно согласилась она. — Однако, кроме разговоров, существуют и другие занятия.

— Как же можно без разговоров? — спросил он после некоторого молчания.

— Что касается меня, то мне больше не нужно никаких слов.

Когда он наутро проснулся, рука его обнимала пустоту. Но она собиралась вернуться — об этом сообщала оставленная записка:

«Дэнни, дорогой! Я должна успеть на шестичасовой поезд, и у меня не хватило духу разбудить тебя. Увидимся в следующий четверг, а до тех пор постарайся, пожалуйста, быть осторожным. Рут».

Ее зовут Рут Дилон. До того места, куда она отправилась, езды час и десять минут.

Поезд, которым она туда добирается, отходит с семнадцатого пути из второго туннеля. Он наконец узнал ее имя, но чувствовал себя так, словно попал в жернова.

Глава 12

Еще шаг вперед

Таунсенд понимал что рискует. Людям, которым есть чего опасаться, лучше пореже посещать вокзалы.

По ступеням широкой лестницы он спустился ко второму туннелю. Чтобы скрыть нижнюю часть лица, спрятал подбородок в воротник рубашки. Было без четверти пять утра — самое безопасное время для таких прогулок. В огромном здании почти никого не было, и куда меньше шансов вызвать подозрение, чем в любой другой час дня или ночи. Но малолюдность имела свою отрицательную сторону — нельзя было скрыться в толпе, и Таунсенд чувствовал себя едва ли не центром внимания.

Он пришел на вокзал в то же самое время, как и Рут накануне. Так можно убедиться, что с семнадцатого пути поезд уйдет точно по расписанию.

На скамейках дремали одинокие пассажиры, по залу слонялись двое носильщиков в форменных красных фуражках. Поскольку у Таунсенда не было чемодана, носильщиков он не заинтересовал.

Таунсенд не спеша шел мимо ворот с номерами путей: 23, 21, 19. А вот и номер 17 с расписанием отправления поездов. Таунсенд сел на скамейку и стал изучать перечень остановок. Время прибытия на станции указано не было, только время отправления. Поэтому пришлось прибегнуть к расспросам.

Он осторожно осмотрелся и, когда перрон почти совсем опустел, подошел к дежурному. Наугад назвал остановку из середины списка:

— Скажите, пожалуйста, когда этот поезд прибывает в Клейбург?

— В шесть пятьдесят пять.

На четверть часа раньше. Он назвал следующую по порядку остановку:

— А в Мередит?

— В семь ноль пять.

Рановато. Наверное, следующая остановка.

— А как насчет Нью-Джерико?

Дежурный стал проявлять нетерпение.

— В семь десять, — хмуро бросил он; устремленный на Таунсенда взгляд ясно говорил: «Сколько можно спрашивать?»

Таунсенду больше ничего и не было нужно. Он повернулся и пошел своей дорогой. Пункт назначения известен. Она ездит в Нью-Джерико.

Он продвинулся еще на один шаг вперед. Теперь нужно выбраться с вокзала так же удачно, как добрался сюда…

Глава 13

Где плюс, когда…

Снова четверг. Два голоса в темноте. Любовная игра и хождение вслепую по натянутой проволоке.

Таунсенд продумал свое поведение до того, как она приехала. Добытые им сведения разожгли неуемное желание еще выше приподнять занавес. Теперь он напоминал путешественника, который после долгого и нудного пути не может найти себе места в последний час, отделяющий его от встречи с родным домом.

Его терзали два важных вопроса, ответы на которые он намеревался добыть любыми способами сегодня вечером. Два вопроса, от которых нельзя уклониться как от двух приближающихся огней в туннеле, пусть даже они грозят самыми страшными последствиями. Где это произошло? Когда это произошло?

Место. Время. Только узнав это, можно двигаться дальше. Те неизвестные в уравнении, которые нужно определить, и задача будет решена. Он должен их найти.

Даже когда его губы касались ее губ, в голове билась одна и та же мысль: где и когда? когда и где?

Рут встала и подошла к окну опустить занавеску.

Где и когда? Где и когда? Где и когда?

Вернувшись к кровати, она остановилась в нерешительности. Словно за время отсутствия искра обиды разгорелась в настоящее пламя. Таунсенд это чувствовал. Случается, что любовники обретают способность к телепатии.

— Что ты дуешься? — прошептал он в темноте.

— Кто такая Вирджиния?

— Я не знаю. — Он сглотнул слюну, радуясь, что она не видит его лица. — От кого ты слышала это имя?

— От тебя.

— Не может быть.

Где и когда? Где и когда? Где и когда?

— Кто-нибудь из тех, с кем ты водился в Нью-Джерико? — продолжала она обиженно. — Или нашел уже здесь, когда стал прятаться в городе?

— Я все время был здесь один…

— Ну, значит, там ты не был один, — вспыхнула Рут.

Вот и получен ответ, которого он ждал. «Там» — это и было «где». Нью-Джерико. Осталась одна загадка, которую надо разгадать. Когда? Когда? Когда?

— Ну так пусть она и покупает тебе еду, если она так дорога тебе, — продолжала негодовать Рут. — Как чудесно! Я должна слушать, как меня окликают именем другой женщины!

— Тихо! Тебя услышат соседи. Нет никакой Вирджинии. Я не знаю никакой Вирджинии. Разве что название штата…

— В ту минуту твоя голова была занята не географией, — вскричала Рут.

Он взял ее за руку. Постепенно она стала менять гнев на милость. Сначала сидела на краю кровати, прямая как струна, к нему спиной. Потом прилегла, опираясь на локоть, но все еще не оборачиваясь. Наконец, в знак полного прощения, прижалась лицом к его плечу.

Когда? Когда? Когда?

— Зажги и мне спичку. Как ты обычно… Ой, в твоих глазах отражается огонек, Дэнни… Нет, не задувай! Дай мне, я хочу загадать желание… Там? Что там с нами случилось? Ты и сам знаешь, и пусть они никогда тебя не найдут, пусть позволят мне быть с тобой вот так всегда.

Значит, это случилось там. Именно там. Нужно ковать железо, пока горячо. Другой возможности сегодня уже не представится.

— Всегда — это очень долго. Так сколько же времени мы вместе? Я никогда не наблюдал время.

— Уже девять месяцев, или нет? — Она не заметила лукавства и принялась считать вслух, как это делают малообразованные люди. — Посмотрим: август, сентябрь, октябрь — о, пятнадцатого числа будет ровно девять месяцев. Не представляю, как ты мог выдержать так долго…

Итак, это случилось пятнадцатого августа прошлого года в Нью-Джерико.

«Где» плюс «когда» равняется прошлому.

Глава 14

Гнусное убийство

Таунсенд входил в читальный зал библиотеки с той же опаской, что и в двери вокзала, хотя здесь царила атмосфера сосредоточенности и отрешенности от прочего мира. Но кто знает, где он встретит взгляд, в котором вдруг вспыхнет искра узнавания?

Опустив голову, он подошел к дальней кафедре, расположенной в глубине зала.

— У вас есть подшивки старых газет из Нью-Джерико?

— Нет, простите. Таких газет у нас нет, — ответил библиотекарь, подняв на него глаза.

Может, в Нью-Джерико вообще не выходит газета. Может быть, это совсем крохотное местечко на перекрестке дорог.

— Скажите, — он решил по-иному поставить вопрос, — вы не знаете, какой крупный город расположен вблизи Нью-Джерико?

Библиотекарь, похоже, не очень удивился любопытству посетителя — ему задавали и более глупые вопросы.

— Не вполне уверен, но, по-моему, ближе всего к Нью-Джерико город Мередит.

— А подшивки газет из Мередита вы имеете?

— У нас есть номера тамошней газеты «Лидер», но я не знаю, полный ли комплект. Заполните требование и подождите у информационного табло, пока там не появится ваш номер.

Таунсенд написал на листке: «Лидер, Мередит, август 1940 года» — и подписался «Аллен». Надо будет найти номер газеты с каким-нибудь страшным происшествием.

Он с невольной осторожностью листал газеты и нашел искомый номер с крупным заголовком. Ему вдруг захотелось бросить его, не читая. Захотелось бежать из этой комнаты, из квартиры на Тиллари-стрит. Бежать от себя самого. Прошлое — здесь. Он держит его в руках. Фрэнк Таунсенд и Дэн Ниринг наконец объединились.

Что же натворил Дэн Ниринг? Он сидел за столом с газетой перед глазами и в нерешительности долго смотрел на заголовок. Наконец перевернул страницу. Дэн Ниринг… Наклонившись и прикрыв рукой газетную заметку от посторонних взглядов, углубился в чтение.

УБИЙСТВО СВОЕГО БЛАГОДЕТЕЛЯ

Жестокое преступление в доме на окраине

«Нью-Джерико, 15 августа. Обязанный своим благополучием человеку, который давал ему кров и работу в течение двух лет, Дэниел Ниринг застрелил Гарри С. Дидрича, главу известной в округе семьи. Убийство произошло в загородном доме Дидрича вчера после полудня. Жена убитого Альма, его младший брат Уильям и сосед Артур Струтерс были потрясены происшедшим у них на глазах преступлением, когда они неожиданно вернулись домой, чтобы взять забытый миссис Дидрич билет на поезд. Они едва избежали участи мистера Дидрича. Разъяренный преступник начал их преследовать. Им удалось уехать на машине, и они позвонили в полицию из дома мистера Струтерса. Когда полицейские по распоряжению констебля Э.Дж. Эймса прибыли на место происшествия, преступник уже успел скрыться. Он выбросил пистолет, но полицейские быстро нашли орудие убийства. Отец убитого, Эмиль Дидрич, беспомощный инвалид, прикованный к креслу на колесиках, остался невредим; он находился в соседней комнате.

Два года тому назад, вопреки советам своих домашних, убитый приютил у себя в доме и дал работу Нирингу, чье прошлое никому не было известно. Поначалу Ниринг выполнял разную работу в доме и в саду. Однако в последние месяцы ему было поручено ухаживать за больным отцом мистера Дидрича и исполнять обязанности сиделки, комнату которой он занял.

В момент трагедии в доме также находилась нервнобольная сестра мистера Дидрича Адела, которая была заперта в одной из комнат второго этажа. Кухарка миссис Молли Макгайр и горничная мисс Рут Дилон были незадолго до того отпущены домой.

Согласно сообщению констебля Эймса, миссис Дидрич за обедом объявила о своем намерении отправиться в город за покупками. Мистер Дидрич попросил своего брата отвезти ее на станцию в Нью-Джерико, а сам отправился после обеда в оранжерею возле дома, где в эти часы отдыхал. Миссис Макгайр и мисс Дилон ушли несколько минут спустя и вместе сели в автобус. Ниринг оставался со стариком, который в это время, видимо, спал.

По дороге на станцию миссис Дидрич и ее деверь случайно встретили знакомого соседа, мистера Струтерса, и предложили подвезти. Вскоре миссис Дидрич спохватилась, что забыла дома билет, и они повернули обратно. У самого дома услышали звук выстрела, донесшегося со стороны оранжереи. Не успели они выскочить из машины, как из оранжереи выбежал Ниринг, размахивая дымящимся пистолетом. Они в ужасе развернулись и поехали к шоссе, а Ниринг пытался их преследовать.

Прибыв на место происшествия, полицейские обнаружили, что мистер Дидрич убит. Выстрелом жертве снесло часть черепа. Небольшой сейф в соседней комнате-библиотеке был вскрыт, а его содержимое разбросано по полу. Сразу установить, похищены ли из сейфа деньги, не представилось возможным. В последнее время мистер Дидрич жаловался, что у него стали пропадать некоторые суммы денег, и полиция склонна полагать, что хозяин подготовил ловушку для вора и, увидев, что Ниринг вскрыл сейф, пытался звать на помощь, но под дулом пистолета был отведен преступником обратно в оранжерею и там застрелен.

По описанию констебля Эймса, убийца среднего роста, на вид около тридцати лет, светло-каштановые волосы, карие глаза и обманчиво безобидная внешность. На тыльной стороне левого запястья имеется татуировка в виде якоря.

Полиция перекрыла все основные дороги, ведущие в город; полагают, что подозреваемый будет скоро арестован».

Таунсенд отодвинул манжету на левой руке — показался синий якорь.

Убийство! Мысль вспыхнула в голове, как ракета, как одна из тех шутих, что раскрываются в ночном небе во время фейерверков и освещают все вокруг бледно-зеленым призрачным светом.

Он провел тыльной стороной руки по губам, словно хотел стереть горький привкус. Он стал одним из этих людей. За ним идет охота. Его могут убить на законном основании. Он — убийца.

И у него нет права ни на защиту, ни на сострадание. Земные законы диктуются Провидением. «Проливший кровь заплатит кровью».

Он был убийцей. Изгоем, парией.

Теперь он знал, понимал намерение человека в сером, смысл его молчаливого, мрачного преследования, понимал причины ночного налета на свою квартиру. Занавес поднялся, и он увидел, что за ним скрывалось. Нет, не личная месть, не происки врага, выползшего из тьмы прошлого. Против него восстало общество. Тот человек был, наверное, из полиции. Кто еще осмелится вытащить пистолет на полной народу платформе, кто не побоится ударить по вагонному стеклу?

Чья-то рука легко коснулась его плеча, и от этого прикосновения сердце рванулось, как от удара электрическим током.

— Извините, здесь не положено спать, — предупредил вежливый голос.

Он поднял глаза и огляделся. Это был взгляд затравленного зверя. Его ищут — человека под тридцать, со светло-каштановыми волосами и карими глазами, мужчину среднего роста, который выбежал из оранжереи с дымящимся пистолетом в руке.

Глава 15

«Я вернусь туда»

Все переменилось. Теперь они были не одни. С ними в комнате находился призрак. Он лежал рядом в кровати. Как бы крепко он ни прижимал ее к себе, призрак втискивался между ними. Когда он хотел ее поцеловать, призрак подставлял свое холодное, ухмыляющееся лицо.

— Отчего ты такой подавленный? Что случилось, Дэнни?

Он знал, что у него есть два выхода. Подняться по ступенькам здания с зелеными фонарями над дверью и сказать: «Я — Дэн Ниринг». Или…

Он больше не мог жить с такими мыслями.

— Рут, ты веришь, что это сделал я? Ты знаешь, о чем я говорю.

— Три человека видели тебя собственными глазами, — сказала она, пряча лицо у него на груди. — Я старалась не верить…

— Но если бы я сам сказал тебе, что не делал этого, неужели ты не поверила бы мне?

— Я бы еще сильней старалась поверить, что это сделал не ты, но не знаю, смогла бы или нет.

— А если бы я настаивал, что не причастен к убийству, ты помогла бы мне доказать мою невиновность? Помогла бы найти настоящего убийцу?

— Дэнни, для тебя я готова на все. Но как? Что ты собираешься предпринять?

— Я вернусь туда, в Нью-Джерико, где все произошло. Есть только один способ доказать свою непричастность. И ты мне в этом поможешь.

Она отодвинулась и рывком вскочила. Стоя у кровати в темноте, заговорила сдавленным от волнения голосом:

— В Нью-Джерико? В дом Дидрича? Ты представляешь, что они сделают? Нет, Дэнни! Пожалуйста, не надо! Останься ради меня, здесь у тебя есть хотя бы маленький шанс выжить.

— Я должен туда поехать. Это решено. Оставаясь здесь, я теряю последний шанс. Только там я могу что-то сделать для своего спасения.

— Но Дэнни, ты сам суешь голову им в пасть. Они тебя сразу схватят.

— Они не увидят меня, — упрямо твердил он. — А ты мне можешь быть полезной.

— Дэнни, — запинаясь пробормотала она, — ничего не выйдет. Нам не выпутаться…

— Я обдумывал каждый свой шаг уже несколько дней, — оборвал он ее, — и принял решение. Если ты не поможешь мне, я стану действовать в одиночку. Правда, мое положение усложнится. Но я знаю, что не делал этого. Не расспрашивай меня, я не могу тебе ответить. Да, те трое видели меня. Да, это попало в газеты и полицейские протоколы. Я буду стоять на своем, даже если весь мир будет утверждать, будто я убил того человека. Я скажу, что этого не было. Все во мне говорит, что я не убивал. Я не стану слушать того, кто будет утверждать обратное. До последнего дыхания. Я ничего не признаю. И я туда вернусь. Пусть это кончится там, где началось. Так или иначе, но кончится. Скажи, ты со мной или против меня? Ты на моей стороне или на их? Ты поможешь мне или позволишь им повесить меня?

Она наклонилась к нему. Ее волосы упали ему на плечи, словно мягкий теплый дождь. Ее губы коснулись его губ, и за секунду до того, как она наградила его поцелуем, который был залогом ее преданности, Рут прошептала:

— Ты мог бы и не спрашивать меня, сам знаешь, что я помогу тебе, даже если это будет последним делом моей жизни.

Глава 16

Возвращение во «вчера»

Для возвращения во «вчера» они выбрали ночь. Поздний, одиннадцатичасовой поезд. Все детали они обсудили еще неделю назад, при ее последнем появлении в квартире на Тиллари-стрит. А теперь Рут должна привезти ему кое-что из одежды и загримировать, по возможности изменив его внешность. С вокзала она направится прямо сюда. По ее словам, в Нью-Джерико есть заброшенная лачуга, где можно укрыться.

Тиллари-стрит в очередной раз погрузилась во тьму, и вновь появился мерцающий призрак — отсвет уличных огней на стене и потолке. Пока Фрэнк с нетерпением ждал опаздывавшую Рут, призрак словно насмехался над ним: «Тебе никогда этого не сделать. Ты никогда отсюда не выберешься».

Его терпение кончалось, и, хотя так и тянуло к окну посмотреть, не идет ли Рут, он резко задернул штору, чтобы уничтожить проклятый отсвет. Окно-мираж там, где не было никакого окна. Выход-мираж там, где, кажется, не было выхода.

Однако Рут не показывалась. Он старательно вытягивал шею, обозревая улицу из-за края шторы, пока наконец не заболел затылок. Толпа внизу то становилась гуще, то редела.

Рут должна была приехать в город уже несколько часов назад и прийти сюда самое позднее днем, хотя они решили ждать темноты и выехать последним поездом.

Она была нужна ему больше, чем думала сама. Она полагала, что он жил в Нью-Джерико. Да, он обитал там — физически. Разум ничего не помнит. Он и шагу не сделает там без ее помощи. Как слепой, который пытается без поводыря пересечь улицу, полную машин. Ему не справиться одному.

Она не придет на Тиллари-стрит. Он был почти уверен в этом. Ведь ей уже давно надо было появиться здесь. Она его подвела, пусть не намеренно, но от этого не легче.

Причина, конечно, не в предательстве — у Фрэнка не было сомнений в преданности Рут. Он мог рассчитывать на нее, как рассчитывал бы на Вирджинию, доведись той сыграть эту роль. Видимо, она совершила какой-то промах, попала в такую ситуацию, которую они не смогли предусмотреть. Может быть, подготавливала лачугу к его приезду и сломала ногу, вытаскивая всякий хлам, которого там наверняка предостаточно. Может быть, изменилось расписание поездов. Но четырех или пяти часов вполне хватило бы, чтобы при всех мыслимых задержках добраться сюда. Может, она благополучно доехала до города, но по пути сюда попала в дорожное происшествие. И сейчас лежит, беспомощная, где-нибудь в палате травматологического отделения одной из больниц.

В какой-то часовне, затерявшейся среди высоких многоквартирных домов, загудел колокол. Фрэнк принялся считать удары, хотя наперед знал их число.

Бомм, бомм, бомм — восемь, девять, десять. До отхода поезда остался всего час. Он еще успеет, если выйдет немедленно. Итак, если Рут не придет через несколько минут, значит, не придет вообще, и рассчитывать надо только на себя. Что тогда делать? Оставаться здесь и киснуть еще неделю? Но Рут, возможно, не появится и через неделю. Вполне возможно, что они больше никогда не увидятся.

Но разве можно совершить задуманное без ее содействия? Разве можно остаться неузнанным и там, и здесь? (В Нью-Джерико его знают почти все. Любой, к кому он обратится с просьбой показать дорогу — а без этого не обойтись, — сдаст его полиции. Ему опасно ходить пешком даже здесь, в городе. Поэтому он и просил ее привезти другую одежду и парик.) Но хуже всего железнодорожные станции — хорошо освещенные, всегда кишащие ими, обученными охоте на беглецов. Им же неизвестно, что он всего лишь хочет вернуться в прошлое. И ему придется под прицелом множества ищущих глаз проскочить через узкий проход на перрон к поезду.

Отважиться на такое предприятие в одиночку, без всякой поддержки, — чистое безумие. По сути, стопроцентная гарантия немедленного ареста. И тем не менее…

Тем не менее он отважится.

Теперь у него не будет парика, он не может загримировать лицо, но есть же, наверное, и другие способы пройти незамеченным. Стоп! На первом этаже живет скорняк, собирающий меховые обрезки и обноски и по дешевке продающий барахло соседским беднякам.

Через минуту Фрэнк уже заглядывал в дверь к скорняку. Дверь всегда была открыта, чтобы сквозняком уносило резкий запах клея.

— Послушайте, я хочу разыграть свою подружку. Подшутить над ней. Мазните мне клеем вот здесь и здесь, на щеках и над бровями. И прилепите сюда полоски меха, не нужные вам. Так, чтобы походило на бакенбарды.

— У меня нет времени заниматься всякой чепухой! — возмущенно отмахнулся старик.

— Вот вам двадцать пять центов. Послушайте, вы ведь замечательный мастер. У вас это здорово получится.

Скорняк постучал монеткой об пол, потом, примеряясь, потыкал Таусенду в лицо кисточкой с клеем.

— У клея такой запах, что девушке вряд ли понравится наша затея, — предупредил скорняк.

Ушло довольно много времени, чтобы маскарадный облик приобрел натуральный вид. Таунсенда немало выручила шляпа, низко надвинутая на глаза: из-под полей видны были только фальшивые бакенбарды и густые брови. Подняв воротник пальто, Фрэнк прикрыл небритую шею. Попробовал было приспособить несколько клочков меха над верхней губой, но не нашел подходящего цвета, и от «усов» пришлось отказаться.

Больше ничего нельзя было сделать, хотя он понимал, что грим недостаточен. Любой, кто знал его в лицо, легко свел бы на нет все ухищрения, но те, кому он был малознаком или незнаком, пожалуй, не определили бы его личность с первого взгляда. Значит, можно раствориться в густой толпе, если улыбнется удача.

Таунсенд вернулся к себе в комнату, надеясь на то, что Рут все-таки пришла, пусть и с опозданием. Комната была пуста. Теперь приходилось рассчитывать только на себя.

Таунсенд выключил газ, глубоко вздохнул и нервно потер руки.

— Ну все, пора.

Тиллари-стрит уходила из его жизни, возвращалась туда, откуда он с такой настойчивостью ее извлекал.

Глава 17

Отличная работа

Пока он добирался до метро, его спасала развернутая газета, прикрывавшая ему лицо. Но он не мог использовать газету, пробираясь к свободному месту в вагоне метро, а эти несколько шагов и таили в себе опасность. Надо было миновать два, казалось, бесконечных ряда обращенных к нему лиц. Однако все обошлось. Судьба не нанесла нокаутирующего удара, приберегая его для следующих раундов.

К вокзалу на подземке он добрался с меньшим риском, чем если бы воспользовался наземным транспортом. Очутившись в огромном и пустом зале ожидания, Фрэнк ощутил острый приступ агорафобии.[1] Стены словно раздвинулись в стороны на тысячи миль. Ему казалось, что он идет в полном одиночестве и нет ни одной движущейся фигуры в бесконечном вакууме из бетона и мрамора, которая отвлекла бы от него внимание. Ему казалось, что лучи фонарей сходятся на нем одном, высвечивая каждую деталь его внешности, что лучи следуют за ним, отмечая каждый его шаг в центре колоссального амфитеатра, где негде спрятаться, где он весь как на ладони. А за пределами пустоты и бесконечности ему чудились лица, лица, лица, бесчисленные невидимые лица, не спускающие с него глаз.

Он подошел к окошечку билетной кассы, но там не продавали билетов на нужный ему поезд. Перешел к другому окну.

— Будьте добры, билет до Нью-Джерико.

— Доллар восемьдесят четыре.

Выгребая мелочь из кармана, Таунсенд беспрестанно оглядывался. Он положил на прилавок последние монеты, выуженные из кармана, но кассир продолжал придерживать пальцем продолговатую картонку билета.

— Не хватает одного цента. Билет стоит доллар восемьдесят четыре.

— У меня больше нет денег. Я не рассчитал. Не можете ли вы?..

— Я не могу дать билет, пока вы не заплатите.

— Но ведь всего лишь один цент. Такая мелочь. Я случайно…

Всему виной идиотская затея с накладными бровями! У него остались бы еще двадцать четыре цента сдачи, если бы не маскарад.

— Неужели вы не понимаете, что меня выгонят с работы, если я начну продавать билеты дешевле обозначенной цены?

Какой-то пассажир уже стоял за спиной у Таунсенда и имел прекрасную возможность наблюдать за ним, изучать его внешность.

— Послушайте, мне нельзя опоздать на этот поезд. Такой пустяк, всего один цент. До отправления осталось две минуты!

— За каждый билет, который я выдаю, мне следует получить вот через это окошко полную сумму. — Рот кассира сжался в жесткую прямую линию. — Мне безразлично, идет ли речь об одном центе или о любой другой сумме. Или мне доплачивать за вас?

Кассир повернулся и положил билет в стопку, откуда взял его.

Мужчина сзади нетерпеливо подталкивал Таунсенда и наконец совсем оттеснил его от окошка. Продолжать спор было бесполезно. Фрэнк медленно зашагал вдоль билетных касс. Внезапно их длинная череда прервалась, и он оказался перед входом в маленький зал ожидания с рядами скамеек. Таунсенд вошел туда. Лишь бы исчезнуть из большого зала, где он открыт всем взорам. Лишь бы избавиться от чувства гнетущей беспомощности!

Таунсенд добрался до заднего ряда скамей, чтобы устроиться там на ночь в ожидании… Впрочем, нечего ему ожидать! И некого.

Он едва не столкнулся с мужчиной, который раздраженно стучал по автомату и, как видно, без желаемого результата. Чей-то голос произнес: «Брось! Пошли, у нас нет времени!» — и мужчина опрометью ринулся к выходу. Фигура этого человека загораживала узкое зеркало, в котором Фрэнк теперь увидел свое отражение. Он застыл на месте и уставился на себя, как на незнакомца, с интересом разглядывая наклеенные брови. Под зеркалом как раз и находился неисправный автомат для продажи жевательной резинки. Видимо, заклинило один из рычагов. Таунсенд машинально дернул за рычаг, чтобы поставить его в нормальное положение.

Рычаг со скрипом повернулся, и в лоток вместо жвачки упала маленькая, почерневшая от времени монета в один цент с профилем индейца.

Таунсенд сломя голову бросился к билетной кассе. До отхода поезда оставалось сорок пять секунд.

— На тебе этот злосчастный цент, сукин ты сын! — с жгучей ненавистью выкрикнул он в лицо кассиру.

— Получи свой билет, жалкий ублюдок! — огрызнулся кассир, без сомнения испытывая не менее острое чувство антипатии.

Таунсенд ворвался на перрон в полузакрытые ворота и схватился за поручни последнего вагона, когда поезд уже тронулся. Кондуктор приоткрыл дверь, пропуская его внутрь.

Это был последний поезд в этом направлении, поэтому народу набилось битком. Таунсенд протиснулся через весь вагон, но не нашел ни одного свободного места. И продолжал двигаться по вагонам дальше к локомотиву, пытаясь найти местечко, где можно забиться в угол и затаиться. В третьем вагоне его ожидала катастрофа.

Он избежал ее благодаря двум вещам. Две мелочи спасли его в очередной раз.

Пассажиры в своих вращающихся сиденьях обычно поворачивались лицом по ходу поезда. Все ряды сидений по обеим сторонам прохода в третьем от конца вагоне так и были повернуты. Кроме одного ряда. Возможно, механизм оказался неисправен, или кто-то намеренно оставил сиденья в таком положении, чтобы было удобно разговаривать со спутниками в ряду напротив.

Но самой поразительной неожиданностью было то, что на одном из таких не развернутых по ходу поезда сидений он увидел Рут Дилон. Возможно, она не нашла другого места и заняла единственное свободное. Она и незнакомец, сидевший рядом с ней, о чем-то оживленно болтали с другими пассажирами. Только их лица были обращены к Таунсенду. Никто из остальных пассажиров, сидевших к нему спиной, его не видел — он, к счастью, не сделал своего следующего, рокового шага и не обратил на себя внимания.

Рут мгновенно узнала его, подтвердив тщетность попыток Таунсенда замаскироваться накладными бровями. Ее глаза в ужасе расширились, но тут же приняли обычное выражение. Нет, страх не прошел, однако она больше всего боялась выдать себя.

Фрэнк успел задержаться у порога, и дверь только что закрылась у него за спиной. Рут сумела подать ему знак и сделала это так неприметно, что только он мог уловить ее легкие движения. Сначала предупреждающе подняла ладонь, что могло означать лишь одно: «Не иди дальше. Не подходи ко мне». Потом быстро скосила глаза к проходу. Таунсенд понял: «Посмотри мне за спину».

Через два ряда за ней, через проход, он увидел знакомый силуэт: бычья шея, водруженная на голову знакомая серая шляпа. Да, этот человек настойчиво шел по следам Таунсенда в той жизни. Жилы на шее у мужчины надулись, он вот-вот повернет голову. То ли чтобы проверить, сидит ли Рут на том же месте, то ли узнать, кто вошел в вагон.

Еще шаг — и все пропало. Но и здесь, около двери, Фрэнку тоже не спастись. Верхняя ее половина застеклена, и даже мимолетный взгляд, брошенный на дверь, засечет его в тамбуре, прежде чем он успеет скрыться. Он случайно нажал ручку сбоку от себя — и очутился в туалете. Теперь его враг не увидит ни странного типа с лохматыми бровями, никого.

Оставшуюся часть пути он проехал, неподвижно стоя столбом, спиной к двери, упираясь вытянутой ногой в противоположную стенку. Когда становилось невмоготу, менял ногу.

Таунсенд насчитал пять остановок и три попытки проникнуть в туалет. Попытки не были настойчивыми, и он понял, что это не Возмездие в сером костюме. Но тот факт, что несколько человек не смогли попасть в кабинку, мог насторожить, и его могли заставить открыть дверь с роковыми для него последствиями.

Все тело покрылось испариной. Никогда еще Таунсенд не был так плотно обложен, даже в ту ночь на Андерсон-авеню, когда в его распоряжении были только кухонный лифт и подвал. Кроме того, он не запомнил названий остановок и не знал, когда надо выходить. Матовое стекло окошка было чуть опущено, но щель не позволяла что-либо увидеть снаружи. Негромкие объявления кондуктора в кабинку не доносились. Если уехать дальше своего пункта назначения, билет станет недействительным и проводник может задержать его на выходе за попытку проехать зайцем. Неотвратимо последует процедура установления личности. Все теперь зависит от того, заметит ли профессиональный охотник, что туалет слишком долго занят.

Внезапно за дверью послышался легкий стук об пол, и вслед за тем поезд замер на шестой остановке. Через секунду стук повторился — значит, это был сигнал, а не случайный тычок споткнувшегося пассажира. Должно быть, Рут, задержавшись у двери, топнула каблучком.

Таунсенд мгновенно открыл дверь. Рут стояла спиной к нему, делая вид, что припудривает нос. Она не обернулась и быстро заговорила, обращаясь к маленькому зеркалу, которое держала в руке.

— Эймс, — быстрым шепотом сообщила Рут, — вышел из вагона через дверь в другом конце. Не хочет попадаться мне на глаза. Он сейчас на перроне. Как только я сойду с последней ступеньки, начинай медленно считать до десяти и лишь потом выходи. Слушай внимательно. У нас полторы-две минуты, не больше. У стены вокзала стоит тележка, доверху нагруженная чемоданами. Это совсем близко, в нескольких шагах по ходу поезда. Я ее вижу из окна. Как выйдешь, сразу спрячься за тележкой и не двигайся. Я все устрою. Если не подойду к тебе сразу, подожди, я вернусь, когда буду уверена, что Эймс потерял меня из виду. Жди меня там и не уходи. Запомни: считай до десяти…

Таунсенд из туалета вошел в вагон, когда Рут уже покидала тамбур. Он услышал, как на стальных ступеньках застучали ее каблучки. Начал отсчет, как она велела. Один… два… три…

— Гото-о-в! — гулким эхом прокатился по платформе крик дежурного по станции.

Поезд тронулся, когда Таунсенд дошел до десяти. Теперь, чтобы спрятаться за багажной тележкой, нужно будет идти по перрону не вперед, а назад: дверь вагона уже миновала ее. Но едва он соскочил с подножки, как вдалеке, у пассажирского выхода со станции, раздался громкий крик Рут. Все произошло почти синхронно.

Таунсенд понимал, что нельзя терять ни секунды — нужно стремглав бежать к тележке, но не смог удержаться и обернулся взглянуть на сценку, которую искусно разыграла Рут.

Головы людей на платформе повернулись в ее сторону. Хорошенькая девушка, подвернувшая ногу, с криком упала на руку и колено. Словно мощный магнит, она притянула к себе все взгляды, в том числе взгляд полицейского сержанта. Таунсенд съежился за тележкой; ему было видно, как вокруг Рут собралась толпа, как ей помогали подняться, как стряхивали с нее пыль, как выражали ей сочувствие. Затем все мало-помалу разошлись. Стук вагонных колес удалялся. Платформа опустела и затихла, темная, в белых пятнах света от дуговых фонарей.

Легкий постук ее каблучков, раздавшийся спустя добрых четверть часа, был первым звуком, нарушившим тишину. Маленькие станции вроде этой пустынны и тихи в течение суток, за исключением тех коротких минут, пока у платформы стоит прибывший поезд.

Когда Рут поравнялась с тележкой, Фрэнк выглянул из укрытия:

— Все в порядке?

— В порядке. Я зашла в аптеку Джордана помазать йодом ладонь. А чтобы можно было оглядеться, еще выпила стакан газировки. Он пошел прямо в полицейский участок, я это видела из окна аптеки. У этих захолустных городков с одной главной улицей есть одно преимущество: сразу видишь все, что в нем происходит.

— Откуда ты знаешь, что он не на дежурстве? Может, ему поручено продолжать слежку за тобой?

— Не тогда, когда я сюда приезжаю. Какой ему интерес следить за мной здесь, где я работаю и живу? Это только в городе он все время дышит мне в затылок. Возможно, он оказался со мной в одном поезде лишь потому, что следующий пойдет только в шесть утра. Ну и задал же он мне жару сегодня! Я едва не попалась. Не заметила, что он тащится за мной. Еще бы минута, и я привела бы его прямо к тебе! Правда, Дэн, — я уже поставила ногу на ступеньку автобуса, чтобы ехать на Тиллари-стрит, когда вдруг увидела его. — Рут вздохнула, вспомнив пережитый страх. — К счастью, он не сообразил, что я его заметила. Ну, я и села в этот автобус, будто ничего не заподозрила, хотя страшно испугалась.

Он вопросительно смотрел на нее.

— Я была вынуждена так сделать. Ведь не могла же я остаться, если он видел, что я ждала этот автобус. Он тут же понял бы, что я хочу сбить его со следа. Но ведь этим маршрутом можно доехать не только до Тиллари-стрит, а и до Уатт-стрит. Никакой разницы. Зато я узнала, что за каждым моим шагом следят. Я зашла к сестре и провела у нее весь день. Даже поужинала с ними. Подарила зятю кое-что из вещей, которые везла тебе. Сказала, что купила ему. Для маскировки. Знаешь, где я провела вечер, пока не пришло время отправляться на вокзал? В кино. Мне нужно было куда-то пойти и увести его подальше от тебя. Я понимала, что нельзя даже приблизиться к твоему дому ни днем ни ночью. Страшный риск.

— Отличная работа, Рут, — сказал Таунсенд.

Она вспыхнула от его похвалы и продолжала:

— Можешь себе представить, что я чувствовала.

Сидела и смотрела на Эррола Флинна,[2] а видела перед собой твое лицо, думала о том, что ты меня ждешь. Возможно, Эймс тоже был в зале, но второй раз он мне на глаза не попался. Я не замечала его с того момента, как села на автобус, и до тех пор, пока пошла по вагонам в поисках свободного места. Это гораздо труднее, чем выслеживать кого-то: позволять идти за собой и не показывать, что об этом знаешь.

— Что он хотел от тебя? — спросил Таунсенд.

— Рассчитывал найти тебя, конечно. Он, думаю, подозревал, что я вижусь с тобой. Не верь тому, кто говорит, будто они не умеют работать. Они очень хорошо умеют работать. Телепаты и колдуны в одном лице.

— Ни то и ни другое, — ответил он. — Обычные люди. И тоже могут ошибаться. Они считают, что я убил Дидрича, но я этого не делал.

— Я тоже буду в это верить. Теперь надо придумать, как тебе выйти отсюда и как нам обоим выбраться из города.

— А ты сама как добираешься до усадьбы?

— Сажусь в автобус, который отходит с площади. Он довозит меня до самого дома. Но тебе это не подходит. — Она огляделась, ища выход. — Подожди минутку. Я кое-что сейчас заметила. Перед самым вокзалом стоит грузовик. Водители, наверное, ужинают в кафе «Ланч у Джо». Если нам с ними по пути, можно попросить их подбросить нас. Ни тебя, ни меня они не знают, они не местные, просто оказались здесь проездом. Обойди вокзал кругом, но в зал ожидания не заходи. Полицейского там нет, но много носильщиков.

Они обогнули угол невысокого одноэтажного здания, и Рут остановилась.

— Видишь? Вон там? Я имею в виду грузовик.

— Ты замечаешь все на свете, — сказал он, в восхищении сжав ее руку.

— Приходится, если выручаешь человека, которого любишь, — произнесла она с подкупающей простотой. — Смотри, водители выходят из кафе. Стой здесь, в укрытии, покуда я все не выясню. Если все в порядке, я махну тебе. Тогда сразу иди ко мне, но побыстрее. Возможно, Эймс проторчит в участке еще полночи со своим отчетом, но кто может поручиться…

Таунсенд внимательно смотрел, как она подошла к шоферам, остановилась и обменялась с одним из них несколькими словами. Его товарищ коснулся козырька кепки, приветствуя Рут. Потом в темноте взметнулась вверх рука в белой перчатке, подавая условный сигнал.

Таунсенд быстро пересек довольно широкую привокзальную площадь, ярко освещенную дуговым фонарем, и нырнул в спасительную тень большого грузовика с блестящей решеткой радиатора.

— Все в порядке, Джимми, — громко сказала Рут, перекрикивая шум прогреваемого мотора. — Ребята обещали подвезти нас туда, где мы работаем. Я рассказала, что случилось с твоим бумажником. Тебе придется залезть в кузов, в кабине поместятся только трое.

Таунсенд выразил жестом благодарность хозяевам машины, помахав в сторону одной из темных фигур, стоявших рядом с ней, но близко подходить не стал.

Задний борт грузовика был опущен; видимо, шоферы возвращались из поездки порожняком. Таунсенд забрался в кузов, прополз вперед, к кабине, и устроился в ее тени так, что освещены были только согнутые ноги.

Машина с грохотом тронулась, и вскоре Нью-Джерико, городок, которого Фрэнк так и не увидел, остался далеко позади — шахматная доска из светлых клеток, высвеченных дуговыми фонарями, и темных. Потянулась длинная сельская дорога, окаймленная высоким частоколом деревьев; кое-где мелькали небольшие домики, а небо было усеяно крапинками звезд.

Прошло тридцать или сорок минут; впрочем, может, ему это так показалось и на самом деле они ехали меньше. Один раз их нагнала легковая машина, доставив Таунсенду несколько неприятных минут. Свет фар желтым кругом отразился на задней стенке кабины, у которой он сидел. Машина пошла на обгон, и световое пятно увеличилось, стало ярче. Потом осветило ноги и стало подниматься выше. Таунсенд быстро раздвинул колени и спрятал между ними голову, а сверху прикрылся руками. Машина прошла, и он снова выпрямился.

Примерно пять минут спустя грузовик затормозил и, вздрогнув, остановился. Сквозь гул мотора до него донесся высокий голос Рут:

— Спасибо огромное. Вы просто спасли нам жизнь. Джимми, ты слез?

Он перепрыгнул через борт и секундой позже они стояли рядом на обочине, совершенно одни, в голубоватом облаке выхлопных газов. Рут потирала бедро, которое, видимо ныло от неудобного сиденья.

— У меня сердце в пятки ушло. Ты видел, кто нас недавно обогнал?

— Я спрятал голову в колени.

— Билл и Альма Дидрич! Я узнала их машину. Вот, значит, чем они занимаются, когда я уезжаю на ночь. Ведь они должны быть дома и присматривать за стариком! Это преступление, Дэн! В доме нет ни одной живой души, кроме сумасшедшей Аделы. И если она выберется из комнаты, Бог знает, что она с ним сделает, со стариком. И вообще может случиться что угодно: короткое замыкание, пожар или…

«По-видимому, — подумал Таунсенд, — они не слишком беспокоятся».

Рут показала на асфальтовую дорожку, белевшую в темноте.

— Вот этим путем я и хожу. Пойдем скорее отсюда, пока нас не заметили. Нам еще долго идти.

Фрэнк не мог удержаться, чтобы не бросить взгляд назад. Вот она, дорога в убийство. Высоко, на невидимом отсюда столбе висит белая табличка. Он представил себе надпись на ней: «Частная собственность. Проезда нет».

Они пересекли дорожку и двинулись друг за другом по еле заметной тропке. Рут шла впереди.

— Короче было бы, — объясняла она, — идти по дорожке, но я не хочу, чтобы ты приближался к дому без необходимости. Если они только что вернулись, то наверняка еще не легли и могут увидеть тебя в окно.

Дорожка от шоссе к дому осталась далеко позади, а Рут все шла и шла. Если имение и вглубь было таким же обширным, как вширь, то это о-го-го какой кусок земли! Целое графство.

— Вот отметка границы владения, — сказала Рут, наконец останавливаясь. — Видишь впереди? Белая полоска на стволе дерева. Здесь мы свернем. Нам придется немного пройти лесом, а потом дорожка, от которой мы ушли, делает крутой поворот, мы вернемся на нее, и она приведет нас на место.

Он пошел первым, чтобы Рут не хлестнуло веткой или она не споткнулась о корень, а она держала его сзади за плечо и легким нажатием пальцев указывала дорогу.

— Интересно, почему земля не огорожена? — спросил Таунсенд. — Туда может всякий зайти…

— Крепкие фермеры, я думаю. Они владеют этой землей еще со времен Питера Стьюивезента.[3] Ты знаешь, каковы эти старинные семьи. Денег у них не больше, чем у моей сестры на Уатт-стрит. Удавятся, а не вложат и цента, чтобы что-то улучшить или подремонтировать. Может быть, старик и сделал бы что-то, но не может сказать, чего хочет.

Еще через несколько минут они вышли на узкую аллею, полускрытую ковром прошлогодних листьев.

— Остаток дороги пройдем как по бархату, — пообещала Рут.

Тропинка привела к двухэтажному домику — заброшенной сторожке. Нижний этаж был сложен из грубо обтесанных камней, а верхний — из бревен. Прикрывала строение двускатная крыша. Окна зияли черными дырами, ни в одном не было стекол, а дверной порог находился вровень с землей. Рут и Таунсенд остановились.

— Дай спички, Дэнни. Я заходила сюда днем и оставила свечку на полу справа за дверью.

— Нашла?

— Сначала войди и закрой дверь.

Темнота давила на них почти физически. Но вот в пальцах у Рут вспыхнула лучистая звездочка зажженной спички, тотчас превратившаяся в огненный язычок свечи, которая залила жилище тускло-желтоватым светом. Комната занимала весь первый этаж, и в углы свет не попадал.

— Как же забираться наверх? — спросил Фрэнк, заметив на потолке черное отверстие люка.

— Никак. Раньше здесь была стремянка, но кто-то ее унес. Эту хижину построили еще до всемирного потопа. Не уверена, что перекрытия выдержат человека. Тебе придется довольствоваться только первым этажом, Дэнни.

— А как же окна?

— Я сделала что смогла. Те, что смотрят в сторону дома, я затянула темно-зеленым сукном со сломанного бильярдного стола, который нашла на чердаке. А остальные пришлось оставить как есть. Во всяком случае, из хозяйского дома тебя не увидят; но если кто-то решит прогуляться по тропинке, по которой мы шли, и заметит свет, тогда… Я целую неделю переносила сюда нужные вещи. Прятала их в кресле под стариком, когда вывозила его на прогулку. — Она улыбнулась. — Иногда он сидел на целых шесть дюймов выше, чем обычно, но, к счастью, никто ничего не замечал. Я привозила его сюда каждый день на час или два и читала ему вслух. Никому ведь и дела нет, где я с ним, лишь бы с глаз долой. Вот как они о нем заботятся!

Она подошла к постели из двойного слоя одеял, уложенных на подстилку из мешковины.

— Это все, что я сумела сделать, Дэнни. Я принесла даже одеяло с моей кровати. Я притащила бы и настоящий матрац, но он оказался слишком громоздким и его трудно было вынести из дома.

Он обнял ее, и они некоторое время помолчали. Он не знал, что сказать, но, похоже, она и так была довольна.

— Ну, мне пора, — наконец промолвила Рут.

— Сумеешь пройти в дом или придется их будить?

— У меня есть отмычка.

— Может, проводить тебя? Мы ведь сейчас все равно никого не встретим на аллее.

— После тех испытаний, что пришлось пережить, пока удалось привезти тебя сюда? Нет, не стоит. Со мной все будет хорошо. Кругом ни души. Только погаси свечку и не зажигай, пока не закроешь за мной дверь.

Таунсенд все же вышел из домика и сделал вместе с ней несколько шагов.

— Когда я снова тебя увижу?

— Я вывожу старика на прогулку каждый день около одиннадцати. Тогда и появлюсь здесь.

— Только не подвергай себя риску.

Он смотрел ей вслед, пока она не скрылась во мраке. Потом вернулся и прикрыл за собой дверь.

Снова зажег свечу и оглядел мрачное помещение. Снял пиджак, свернул его и положил в изголовье постели вместо подушки. Грустно усмехнулся.

— Дом — убийца, — пробормотал он.

Глава 18

Макет человека

Когда Таунсенд на следующее утро проснулся, ему показалось, что он в пещере. Все тонуло в голубом полумраке. Кости ломило от жесткого ложа, шею свела судорога. Он развернул свою «подушку» и сунул руки в рукава. Потом снял зеленые суконные занавески с окон; это было нетрудно — Рут прикрепила их к стене обычными канцелярскими кнопками. Зеленые окна выглядели бы странно.

В доме не было водопровода, и пришлось выйти поискать воду. Фрэнк оказался на окруженной деревьями поляне. Светлые блики ярко зеленили траву там, где сквозь листву пробивались горячие солнечные лучи. Две белые бабочки порхали в утреннем воздухе, оживляя картину полного покоя, царившего всюду, куда ни кинь взгляд. Главный дом усадьбы отсюда не был виден.

Наконец Таунсенд нашел то, что искал. Это был даже не ручей, а ключ, с чистой и холодной водой. Таунсенд ополоснул лицо и, зачерпнув воды ладонями, напился и наполнил пустую консервную банку для кофе.

Рут, казалось, позаботилась абсолютно обо всем. В хозяйском доме могли бы подумать, что у них появились привидения — столь быстро начали исчезать продукты. Кофе, сгущенное молоко, бекон, фасоль, жестяная коробка с сахаром. В углу комнаты был выложенный камнем очаг, и Таунсенд развел небольшой костер из хвороста и соломы. Когда пламя погасло, он, раздувая угли, вскипятил воду для кофе. Бросать в огонь большие поленья было опасно — мог выдать дым из трубы.

Потом Таунсенд, вылив остатки теплой воды в старую консервную банку, на ощупь побрился, благо догадался захватить из квартиры на Тиллари-стрит безопасную бритву. Едва покончив с туалетом, он услышал неровный скрипучий звук, словно по земле что-то катили.

Он вскочил, бросился к двери и выглянул наружу через узкую щель. Оказалось, что скрипели колеса инвалидного кресла, которое толкала перед собой Рут.

Он вышел и пригляделся. В кресле сидело нечто неподвижное, напоминающее человеческую фигуру, искусно вылепленную из желтого теста. Живыми казались только глаза. Настолько разителен был контраст между ними и телом, которому они принадлежали, что у Таунсенда невольно создалось впечатление, будто Рут везла одни только эти глаза — яркие автомобильные фары, укрепленные высоко над сиденьем кресла.

Мужчины не мигая смотрели друг на друга в напряженной тишине. Макет человека, его бледная калька, а напротив — законченное архитектурное творение.

Рут заговорила со стариком с той немного монотонной интонацией, с какой обращаются к детям, беспомощным больным или немым:

— Видите? Посмотрите, кто это, видите? Ваш старый приятель снова здесь. Вы рады его видеть?

Казалось невозможным, чтобы эти глаза засверкали еще ярче, но случилось именно так.

Она обратилась к Таунсенду, и ее голос ожил и потеплел:

— Как прошла ночь, Дэнни?

— Великолепно, Рут. Ты позаботилась решительно обо всем.

— А я так волновалась, что почти всю ночь не могла сомкнуть глаз.

— Почему же?

— Потому что позволила тебе поселиться так близко. Чем больше я об этом думаю, тем более легкомысленным и безумным мне все это представляется. Тебе удалось уговорить меня… Но для тебя это самое неподходящее место в мире!

Он загадочно усмехнулся и ничего не ответил. Он впервые видел Рут за работой. На ней не было того, что называется форменной одеждой, если не считать формой желтое платье из жесткого, словно накрахмаленного материала, с бретельками через плечи и фартучек из той же материи, завязанный сзади на талии. Но сейчас она выглядела наряднее, чем в тот день, когда выбежала на улицу из многоквартирного дома на Уатт-стрит, заметив и узнав Таунсенда.

— Он ждет, что ты поздороваешься с ним, — просительно вымолвила Рут и наклонилась к своему подопечному. — Доставь ему радость, Дэнни, он просто умоляет тебя об этом. Я ведь знаю, чего он хочет. — Она засмеялась. — Помнишь, какие горячие споры вы вели? Какие слова ты говорил ему, когда никого не было рядом! Не потому, что был сердит или что-то имел против него, а просто так, для забавы. Какой смешной язык! — Она рассмеялась, вспоминая. — Какой-то шифр, известный только вам двоим. И ему нравилась твоя неприличная тарабарщина. Наверное, это был твой особый способ выражать ему симпатию. Ну, поздоровайся с ним. Я отойду, не стану вам мешать.

Она отпустила ручку кресла и отошла в сторону. Глаза в инвалидном кресле заблестели.

По-видимому, Таунсенд должен был находить их общение забавным, однако ничего забавного в этом он не находил. Ситуация представлялась ему горькой, даже трагической. Он чувствовал себя беспомощным, его охватила неясная грусть.

Он провел двумя пальцами под воротником, с трудом проглотил слюну и заговорил запинающимся, натужным голосом, но постепенно вошел в роль.

Глаза у старика сияли радостью, когда Рут вернулась к мужчинам, а Таунсенд отирал пот со лба.

— Удивительно, до чего он любит твои смешные словечки, правда? — негромко проговорила Рут.

Чуть позже, когда они сидели по обе стороны кресла, Рут вдруг заметила:

— Почему он так часто моргает?

— Наверное, солнце бьет ему в глаза.

Она слегка развернула кресло.

— Вправду перестал. Наверное, все дело было в солнце.

Таунсенд закурил и некоторое время наблюдал за неподвижным лицом старика.

— Смотри, снова моргает, — сказал он, понизив голос.

— Может быть, он переутомился. Глаза устали — вот и моргает.

— Он прекращает моргать, как только замечает, что ты за ним наблюдаешь, — нахмурился Таунсенд, — и снова начинает моргать, когда на него смотрю только я.

— Может, он хочет показать, как рад встрече с тобой. По-другому он не может это выразить.

— Он вовсе не рад, — возразил Таунсенд. — У него слезы на глазах.

— Да, правда, он плачет, — подтвердила Рут, достала из кармана на спинке кресла носовой платок и аккуратно промокнула старику влажные глаза. — Чего же он от тебя хочет?

— Не знаю, — беспомощно признался Таунсенд.

— Должно быть, ты чем-то его расстроил.

«Должно быть, — думал Таунсенд, — должно быть». Но в чем причина расстройства? Единственный, кто знал причину, не мог говорить.

Рут эти слезы обеспокоили. Хозяева нашли бы по крайней мере странным такое проявление чувств.

— Не могу видеть его плачущим. Не надо плакать, слышите, мистер Эмиль? Дэнни здесь очень давно не был. Вы скоро опять к нему привыкнете. Больные старики как дети, — добавила она, обращаясь к Таунсенду. — Ты обычно давал ему что-нибудь вкусное. Леденцы, капли от кашля…

— Не помню, — ответил он, и это было горькой и безнадежной правдой.

Глава 19

Незаконное вторжение

Уже совсем стемнело, когда, совершенно неожиданно, раздался тихий стук в дверь. Таунсенд вздрогнул. Он спокойно сидел возле очага, курил и не слышал шагов, которые предупредили бы его о чьем-то визите. Мгновенным взмахом ладони он загасил свечу, рывком поднялся с ящика, на котором сидел, схватил кочергу и молча стоял у двери, широко расставив ноги.

— Дэн! — Казалось, сама ночь вздохнула за дверью. — Это я.

Не послышалось ли? Он подошел к двери, откинул стул, ножка которого служила задвижкой, и опустил кочергу.

— Они уехали почти час назад. Я уложила мистера Эмиля в постель, и мне захотелось посмотреть, как ты тут управляешься. Я всего на минутку. И еще мне удалось кое-что принести для тебя из дома.

— Почему я не слышал, как ты подошла? — спросил Таунсенд, помогая ей пронести через дверной проем большую картонную коробку.

— Может быть, потому, что я надела тапочки. Дэн, послушай, я хочу тебя предупредить. Будь осторожней со свечой. Прикрывай ее чем-нибудь или заслоняй, чтобы свет не падал на дорожку. Я точно видела, что лучик пробивается наружу. Может, между стеной и рамой есть щель, и если бы это была не я, а кто-то другой…

— Ты не знаешь, куда они уехали? — перебил ее Таунсенд. Голова у него была занята другими мыслями.

— Не знаю. Я не слышала, как они договаривались.

— Они поехали на машине?

— Да, но это ничего не значит. Куда бы они ни направлялись, они всегда едут на машине. А что такое? Что ты задумал?

Она была явно обеспокоена тем оборотом, какой принимал их разговор.

— Я хочу, чтобы ты провела меня в дом, пока их нет. Я хочу осмотреть дом, Рут, девочка моя.

Он видел, что ее охватил дикий страх.

— Нет, Дэн, нет! Тебе надо быть осторожным!

— Ты же сказала, что они уехали, не так ли?

— Но они могут вернуться в любую минуту. Представь, что они наткнутся на тебя. Пожалуйста, Дэнни, не делай этого.

— Пойдем туда, Рут, — сказал он твердо и безапелляционно. — Если ты откажешься, я пойду один.

— Ты с ума сошел! — крикнула она, выбегая за ним в темноту и захлопывая за собой дверь; они бок о бок пошли по дорожке. Рут жалобно твердила: — Вместо того чтобы крутиться здесь, пока не попадешься кому-нибудь на глаза, тебе надо было бы уехать за тысячу миль отсюда. Если скрываться, то лучше уехать как можно дальше, пока есть возможность. Ты не добьешься успеха, прыгая из огня в полымя. Не знаю, зачем я вообще связалась с тобой.

— Я тоже не знаю, но благодарю Бога, что ты это сделала.

Наконец перед ними возник темный силуэт здания на фоне серебристых облаков, за которыми пряталась луна.

— Вот, значит, какой он, — вырвалось у него едва слышно.

Рут бросила на Таунсенда недоуменный взгляд: ей и в голову не приходило, что он видит дом впервые в жизни.

Они подошли к входной двери. По спине у Фрэнка пробежали мурашки — он проникнет в самую сердцевину прошлого, в его ядро.

Рут достала ключ, отперла замок и быстро втолкнула Фрэнка внутрь, с опаской оглянувшись.

— Входи скорее и стой сбоку от двери, пока я не зажгу свет. Тогда тебя не будет видно через дверное стекло.

Вспыхнула электрическая лампочка, и его взгляду открылось место преступления. В первый раз он, Фрэнк Таунсенд, вошел в дом, где, как утверждают, Дэн Ниринг совершил убийство.

Обветшавшему дому было немало лет. В нем царила давящая, тягостная атмосфера, будто эти стены уже много поколений не слышали смеха. Не то чтобы ненависть, но какая-то жестокая непреклонность и отчаяние словно заполнили этот дом. В воздухе веяло слабым ароматом гардении, таким легким, что, принюхиваясь, его невозможно было уловить, но он сам собой возникал, когда о нем забывали.

Рут зажгла свет в комнате слева.

— Это библиотека мистера Гарри, помнишь?

Он заметил, что взгляд Рут упал на железную дверцу в стене. Женщина в смущении опустила глаза. Таунсенд понял, о чем она подумала: перед ними была дверь сейфа, который он якобы взломал.

Рут погасила свет, и они, осторожно ступая, пересекли комнату.

— Гостиная осталась в том же виде, как при тебе. — Они продвигались в глубь дома. — Он здесь. Хочешь взглянуть на него? — Рут включила свет. Старик лежал на такой огромной кровати, что его тщедушное, иссохшее от старости тело казалось крошечным. Глаза были закрыты, но лицо спящего выглядело более натуральным, чем днем, хотя и таким же каменным. Около кровати стояло инвалидное кресло.

— Мы теперь оставляем его на ночь внизу, в маленькой гостиной. Кресло слишком тяжелое, а я не ты и не могу дважды в день таскать его по лестнице.

— Ты укладываешь его в постель? А как ты его раздеваешь?

— Я не раздеваю, это не моя обязанность. Я, конечно, помогаю ему лечь, он весит совсем мало. Старик одет в своего рода фланелевый комбинезон, вроде спального мешка, а днем я надеваю на него халат и кашне. Мистер Билл каждые три дня меняет ему белье, хотя мне часто приходится ему об этом напоминать. Ужасно быть таким беспомощным, целиком зависеть от других!

Ее рука потянулась к выключателю, Таунсенд повернулся, и в последний момент ему вдруг показалось, что веки у старика дрогнули и на него уставились черные зрачки. Но свет погас, все погрузилось в темноту, и Фрэнк ничего не успел толком разглядеть.

Они вышли, Таунсенд в нерешительности остановился возле лестницы.

— Дэн, не надо подниматься, — умоляюще заговорила Рут. — Все будет кончено, если тебя обнаружат. Наверху только спальни.

— А это что такое? Мне показалось, я слышал шаги.

— Ты же знаешь, это мисс Адела. Она… — Рут выразительно покрутила пальцем у виска. — Она никогда не спит. Подкрадывается к двери и подслушивает, даже когда и слушать нечего. Не знаю, почему ее держат здесь, в доме, а не отправят в лечебницу. Она прячется, когда я приношу еду, и не показывается, пока я не уйду. А просто так к ней нельзя войти. Мистер Билл держит ключ от ее комнаты при себе и никому не дает. Так же, как делал мистер Гарри.

— Но ведь ее должны осматривать врачи! Неужели никто из посторонних ее не видел? Откуда они знают, что она ненормальная?

— Говорят, что ее консультировали несколько лет назад. А теперь, мол, в этом нет смысла.

— Говорят… — повторил он с усмешкой. — Это же настоящее убийство. Бескровное убийство.

— Я пробовала убедить себя, что мистера Гарри убила она. Пыталась найти тебе оправдание. Она ведь тогда оставалась дома одна, если не считать старика. Но… — Рут в отчаянии всплеснула руками. — Ключ от ее комнаты находился у мистера Гарри, а дверь, когда они вернулись, была заперта снаружи.

Они вошли в дверь возле лестницы и оказались в столовой. Под стеклянным колпаком, которому было лет сто, не меньше, стояла ваза с восковыми муляжами фруктов. В стене напротив была закрытая двустворчатая дверь.

Таунсенд понимал, что Рут очень хочет поскорее выпроводить его отсюда.

— Пойдем, Дэнни. Ты уже все видел.

Не обращая внимания на ее слова, он подошел к двери.

— Зачем тебе туда? — прошептала Рут и попыталась удержать его за руку. — Какая в этом польза?

— А какой вред? — возразил он, открывая дверь и включая свет.

Рут неохотно последовала за ним. Стеклянные стены изнутри были задрапированы темно-синими шторами. Покрывало из такого же материала образовывало под потолком нечто вроде тента, который можно было свернуть, потянув за свисающий шнур. Все здесь обветшало, на шторах виднелись заплаты и дыры.

Пол был выложен мозаикой, серой от пыли. Вдоль стен стояли два плетеных кресла, такое же канапе и невысокий длинный стол, облицованный керамической плиткой, где раньше стояли комнатные пальмы и цветы в горшках. Сейчас стол пустовал, но по углам оранжереи торчали в горшках засохшие растения, чьи стебли бессильно свешивались с опор, вокруг которых они когда-то обвивались.

— Значит, именно здесь он и сидел?

— Дэн, почему ты так говоришь? — Лицо Рут напряглось, она хотела заткнуть уши, но Фрэнк силой опустил ее руки. — Как будто ты не знаешь! Уйдем отсюда! Почему эти горшки тогда же не выбросили? — зло выкрикнула она. — Зачем их тут держать?.. Правда, — уже спокойнее добавила она, — в оранжерею больше никто не заходит. Я сама здесь в первый раз после того, как это произошло.

— Я тоже в первый раз, — глухо пробормотал он, когда они выходили.

Рут несколько раз безуспешно пыталась притворить задрапированные синей материей створки двери — те снова и снова раскрывались со скрипом. Наконец ей удалось плотно прижать одну к другой.

Таунсенд стоял не двигаясь, целиком погруженный в свои мысли. Рут подошла и уткнулась лицом ему в грудь.

— Дэнни, Дэнни! Почему тебе пришлось это сделать? Наверное, ты совсем потерял голову, когда он обвинил тебя в краже. И откуда у тебя взялся этот проклятый пистолет? Если бы мы могли вернуться в тот злосчастный день и прожить его иначе! Я бы потом так сильно тебя любила. Я и сейчас тебя люблю, но не могу быть с тобой.

Он дал ей выговориться. Ему нечего было ответить ей, нечем успокоить.

— Идем, Дэнни, — наконец сказала она, поднимая голову. — Пора уходить. Ты и так слишком долго пробыл здесь.

Они миновали лестницу и вышли в прихожую. Фрэнк остановился закурить сигарету. Рут чуть приоткрыла дверь и выглянула наружу. Внезапно словно луч солнца из-за туч ударил ее по глазам. И почти в ту же секунду раздался резкий скрип тормозов. Стук закрываемой дверцы машины слился со стуком захлопнутой двери дома. Рут повернулась к Таунсенду, из ее дрожащих губ беззвучно посыпались бессвязные и теперь уже бесполезные предупреждения:

— Я же говорила тебе!.. Машина!.. Они вернулись!..

Она втолкнула его в гостиную и потянула за собой дальше, к двери в столовую.

— Скорее! Скорее! Уходи через кухню.

Внезапно она остановилась как вкопанная и оглянулась назад, в прихожую, — в замке уже поворачивался ключ.

Едва Таунсенд одним прыжком скрылся в столовой, как входная дверь отворилась. В темноте он налетел на обеденный стол, нащупал какую-то дверь, открыл ее и шагнул вперед, полагая, что попал на кухню, ибо толкнул какие-то полки и в них что-то жалобно звякнуло — стекло или фарфор.

Он отпрянул, ухитрившись ничего не уронить, но ударился о стол поясницей. Упал на бок и, подняв руку, ухватился за край стола. Так он и лежал в темноте в совершенно незнакомой комнате, боясь шевельнуться, чтобы не наткнуться на что-нибудь еще.

— Это ты здесь? — раздался за дверью низкий и резкий женский голос.

Рут, по-видимому, кивнула, потому что Таунсенд не расслышал ответа.

— Почему же ты не открыла? Мне пришлось искать в темноте ключи! Что с тобой, с чего это ты так жутко выглядишь?

— Боюсь, я задремала, миссис Альма, — послышался голос Рут, — и свет фар меня ослепил. Не сразу опомнишься, если тебя вдруг разбудят.

— Придется купить тебе на такой случай темные очки, — недовольно отозвался тот же голос.

Шум автомобильного двигателя сместился в сторону гаража, потом затих. Лязгнули закрываемые ворота.

Женский голос звучал все ближе, видимо, его обладательница миновала прихожую. На матовом стекле двери в столовую мелькнула ее тень.

— Картина была неинтересная, и мы остановились у закусочной выпить по кружке пива. — Кажется, женщина нетвердо стояла на ногах, и заявление о количестве выпитого пива было явно неточным. Таунсенд слышал, как она споткнулась о ступеньку, поднимаясь по лестнице, и забормотала: — Пиво с крендельками, крендельки с пивом. Бог знает, сколько тысяч долларов мы проиграли! Свободной художницей в Шанхае я зарабатывала куда больше.

Наверху хлопнула дверь спальни.

На сегодня все обошлось. Мозг Альмы был затуманен алкоголем. Но что если она завтра вспомнит о странном поведении Рут? Начнет размышлять об этом?

Раздался стук входной двери, потом кто-то с шумом задвинул щеколду. Настроение вошедшего было столь же мрачным, как у Альмы.

— Вот и снова в нашем старом добром доме, — услышал Таунсенд недовольное ворчание. — Не забудь разбудить меня завтра пораньше, надо подоить коров.

Послышались звуки короткой борьбы и возглас Рут:

— Отвяжитесь!

Мужчина хихикнул и стал тяжело подниматься по лестнице.

Таунсенд встал, обошел вокруг стола и столкнулся с Рут, входившей в столовую. От неожиданности она вздрогнула, и Таунсенд понял: девушка была уверена, что он давно уже ушел.

— Дэнни! Что случилось? Почему ты еще здесь? Представляешь, что произошло бы, войди кто-нибудь из них сюда выпить воды? Обычно они, как только вернутся, первым делом идут пить. Просто повезло, что сегодня они уже напились как следует.

— Я не мог выбраться наружу. Заплутал в темноте.

— Выход вот здесь! Что с тобой? — Она подвела его к двери, которую он до сих пор не замечал. — Пожалуйста, уходи, Дэнни. Хватит приключений на сегодня. — Когда он вышел, она с обидой произнесла ему вслед: — Хоть убей, не поверю, что ты не нашел двери. Ты просто смеешься надо мной.

Оказавшись на безопасном расстоянии, он буркнул себе под нос:

— Смеюсь? Я? Да не был я в этом чертовом доме.

Глава 20

На грани катастрофы

На тропинке, за ближним поворотом к дому, они выбрали дерево, дальше которого Таунсенд не должен был заходить. Они называли это дерево «обелиск свиданий». Таунсенд обычно приходил туда первым и высматривал Рут.

Она шла словно по зеленому туннелю, где освещенные солнцем места перемежались с тенью; ее то с ног до головы заливали золотые лучи, пробивающиеся сквозь листву, то окутывал голубоватый сумрак. Ему казалось занятным, что яркий свет падает то на кресло со стариком, то на Рут, но никогда не освещает обоих вместе.

Рут обычно замечала его издалека — он не прятался, стоял открыто. И всегда при этом разыгрывался один и тот же маленький спектакль. Быстрый, опасливый взгляд Рут назад — дабы убедиться в отсутствии слежки, затем их приветственные взмахи рукой, словно чуть выше головы несколько раз качнулся маятник. У Рут это получалось так ласково, что казалось, она посылает ему воздушный поцелуй. Под конец Фрэнк делал два-три шага навстречу, а Рут предостерегающе покачивала головой, останавливая его и выговаривая ему за неосторожность:

— Я же просила тебя не делать этого. Даже сюда выходить опасно! На днях я заметила, что кто-то мелькнул за деревьями.

Но сегодня у Фрэнка не было желания беспокоиться об этом; голову сверлила одна неотвязная мысль.

Первым делом он внимательно посмотрел на старика. Веки у того подрагивали.

— Все то же, — с облегчением проговорил он.

— А дома он этого никогда не делает. Я наблюдаю за ним с тех пор, как ты мне сказал.

— Ты ни с кем не поделилась своим наблюдением?

— Разумеется ни с кем. За кого ты меня принимаешь?

Когда они подошли ко входу в сторожку, Фрэнк спросил:

— Ты достала вещи, о которых я говорил?

— Я ходила за ними утром в деревню. Спрятала в боковой карман на кресле. — Она достала и протянула ему сверток. — Здесь блокнот и карандаши. А вот карманный справочник. Тебе такой нужен? Я его внимательно просмотрела, здесь на первых страницах все указано: названия столиц штатов, всякие сведения о приливах и о Луне, и что нужно делать при солнечных ударах и укусах змеи.

— Нет, эта ерунда мне не нужна, мне надо… — Он быстро перелистал страницы. — Вот оно! Теперь я хочу ввезти старика в дом. Скажешь, когда придет время возвращаться, а пока оставайся здесь и следи за дорожкой.

Рут бросила на него почти ревнивый взгляд… Словом, если есть логика в действиях молодой привлекательной девушки, которая ревнует к семидесятилетнему паралитику, то она бросила именно такой взгляд.

— Что ты собираешься делать? Ты меня ни о чем не предупредил.

— Я хочу поставить один опыт. Если сработает, я тебе все расскажу. А если нет, мне не хотелось бы волновать тебя лишний раз.

Таунсенд вкатил кресло с больным в домик. В сторожке воцарилась полная тишина. Какое бы средство общения с этой живой мумией Таунсенд ни собирался изобрести, оно будет беззвучным.

Рут вошла в сторожку примерно через полтора часа и остановилась, в изумлении глядя на обоих. Таунсенд развернул кресло так, чтобы свет из окна падал на лицо старика. На коленях он держал блокнот и быстро стенографировал, не отрывая взгляда от глаз больного. Он заполнял пометками страницу за страницей; карандаш мгновенно перепрыгивал на следующую, когда заканчивалась предыдущая.

— Ты пытаешься стенографировать, как он моргает? — воскликнула она. — Неужели это возможно? Ты что-нибудь узнал от него?

— Пока еще не могу сказать. Я только фиксирую движения век в том порядке, как они следуют.

— Но как ты это делаешь? Разве одно движение отличается от другого?

— Именно это я и пытаюсь выяснить. Если они все одинаковые, значит, я просто теряю время. Но он, кажется, посылает мне сигналы все то время, что мы здесь. В его моргании должно быть какое-то связное сообщение, и я попробую его расшифровать вечером, когда останусь один…

— Дэн, я должна его забрать. Я дала тебе столько времени, сколько можно, но я уже опаздываю на ланч и не хочу вызывать их подозрение. Наверняка они поинтересуются, где я задержалась.

Таунсенд встал и выкатил кресло наружу.

— Если сможешь, привези его еще раз днем.

— Но даже если ты разберешь, что он хочет сказать своим морганием, тебе это разве что-нибудь даст?

— Может, ничего и не даст, — ответил Таунсенд. — Но если у него есть что мне сказать, я должен это знать.

— Дальше не ходи. Они, может быть, вышли искать нас со стариком. Я на целых полчаса задержалась. Подожди минутку. Я придумала, как оправдаться. — Рут покрутила головку завода дешевых часиков, отводя стрелки назад. — Теперь мои часы отстают на тридцать минут. — Она легонько коснулась его губ своими губами и взялась за кресло. — Держитесь крепче, мистер Эмиль, боюсь, вам будет тряско.

Таунсенд стоял за деревом и смотрел, как она спешит по аллее. Она бежала так быстро, что не переходила, а перелетала из света в тень; на ее фигуре, казалось, одновременно отпечатывались и светлые, и темные полосы, как на шкуре тигра.

Потом она исчезла из его поля зрения, скрылась за поворотом.

Рут пришла со стариком днем гораздо позже, чем обычно. Фрэнк уже потерял было надежду ее увидеть и сразу обратил внимание на то, что она напугана и сильно встревожена. Он поспешил ей навстречу и спросил:

— Что случилось?

— Мне очень не нравится, как Альма себя ведет. Она что-то проведала, ей-богу.

— Она что-нибудь сказала?

— Нет, но я хорошо ее знаю. Всю жизнь она жила своим умом, и ей известны любые уловки. Она ничем себя не выдаст и нападет без предупреждения. Я решилась прийти сюда только потому, что услышала, как у нее в ванной шумит душ. Пройдет не меньше двух часов, пока она закончит мыться и одеваться. Надо что-то делать, Дэнни. Тебе лучше скрыться до того, как она…

— Постой, почему ты решила, что она тебя подозревает?

— Когда я привезла старика, она ела дыню на десерт. Я пожаловалась, что у меня отстают часы, и она не сказала на это ни слова. Доела, встала, обошла стол, вроде бы намеревалась идти к себе. Но раньше, чем я сообразила, она подошла к креслу старика и достала эту чертову книгу, которую я положила туда и все эти дни таскаю взад и вперед, будто читаю ему на прогулке. Это была ловушка, о которой я и не догадывалась. Я нарочно выбрала толстый роман «Война и мир» как предлог для наших длительных прогулок. В книжке есть шелковая ленточка-закладка. Она открыла книгу на закладке и говорит: «Ты никудышная чтица, Рут. Совсем никудышная». И так посмотрела на меня, словно когтями царапнула. «Или, — говорит, — ты читаешь книгу с конца, а не с начала?». И вышла из комнаты. Я сообразила только тогда, когда сама открыла книгу и увидела эту злосчастную страницу. Там была крохотная пометка губной помадой. Такая крохотная, что с трудом разглядишь. Она пометила страницу несколько дней назад, это уж точно. А я как дура все эти дни не перекладывала ленточку.

— Да, плохо дело, — медленно произнес Таунсенд.

— Что же теперь, Дэн? У нас совсем нет времени. Я ее боюсь, и, кажется, дождь собирается. Я же не повезу старика в дождь.

— Ладно, я буду работать быстро, и мы все закончим за один сеанс.

Он едва успел достать блокнот и карандаш и сосредоточиться на лице старика, как Рут в ужасе вбежала в сторожку.

— Боже, Дэнни! Она идет сюда! Я заметила ее за деревьями. Давай сюда старика! Давай его быстрее! — Она едва не опрокинула кресло, таща его за собой на улицу. Он было пошел за ней. — Нет, оставайся, у тебя нет времени бежать. Она заметит тебя, она уже слишком близко!

Таунсенд быстро свернул в трубочку разбросанные листки бумаги, сунул их за пазуху и прижал к груди руками. О том, чтобы забраться на второй этаж без лестницы, не могло быть и речи. Он встал за дверью, которая была широко распахнута внутрь, и затаился, едва ли не вдавливаясь в стену.

До появления хозяйки Рут успела разложить складной стульчик, сесть на него и раскрыть книгу — невольную виновницу неприятностей.

Только женщина может взять безошибочно точную ноту, когда хочет показаться безразличной.

— Гляньте-ка, мистер Эмиль, это миссис Альма, — проворковала Рут. — Хочет посмотреть, чем мы с вами тут занимаемся.

После короткого молчания послышалось знакомое резкое контральто:

— Ну и чем же вы здесь занимаетесь, раз уж ты заговорила об этом? И вообще, чего ради ты привезла его сюда?

— Вы знаете, я один раз совершенно случайно оказалась здесь, и мне это место очень понравилось, — ответила Рут и продолжала, изображая испуг: — Вы помните, как нас застал ужасный ливень? Мы тогда забрались далеко от дома и не успевали вернуться до начала дождя. Мне пришлось бежать сломя голову, пока я не нашла подходящее дерево с густой листвой, чтобы укрыться под ним. А здесь все деревья такие.

Рут говорила чересчур горячо и потому не вполне убедительно, за что и поплатилась.

— Но с тех пор ни разу не было дождя, — сухо заметила Альма. — Или был?

Таунсенд услышал опять-таки чересчур веселый смех Рут, изобличавший ее притворство. Она явно строила из себя дурочку, которая не в состоянии понять истинный смысл того, о чем ей говорят:

— Но когда слишком жарко, здесь тоже очень хорошо. Я привожу его сюда, чтобы укрыться в тени от солнца.

— В парке много тенистых мест. — Голос Альмы утратил ехидство; она помолчала с минуту и сказала: — Интересно, что там внутри, в этой развалюхе?

Это была откровенная провокация, попытка проверить реакцию девушки. И попытка удалась.

Послышался глухой стук упавшей на землю книги. От волнения голос у Рут срывался, она с трудом овладела собой:

— Там не на что смотреть…

Порог чуть скрипнул, когда на него наступили одной ногой. Некоторое время стояла тишина. Миссис Альма скорее всего осматривалась, но увиденного с порога было вполне достаточно, чтобы не идти дальше.

Рут продолжала что-то говорить хозяйке в спину, стараясь оттянуть разоблачение, которое неотвратимо приближалось:

— Я держу здесь для себя немного еды и посуду, которую захватила из кухни. — Еще один подобострастный смешок. — Не знаю почему, но меня часто мучит голод. Может, у меня глисты.

— Это мы слыхали, — заговорила Альма все так же ровно и невыразительно. — Насчет того, когда человек ест за двоих.

Она продолжала стоять у входа, обшаривая глазами каждую мелочь. Не станет человек так долго разглядывать обстановку заброшенной лачуги, если видит, что ничего интересного там нет.

Слабый запах гардении проник в распахнутую дверь, которая качнулась и придавила Таунсенду нос, но он не смел шелохнуться. Да и не смог бы, даже если захотел.

Они находились так близко друг от друга, что Таунсенд боялся, как бы Альма не услышала его дыхания. Почему она так долго стоит на пороге? Уйдет она когда-нибудь или нет? Может быть, решила, что лучше чего-то не увидеть.

Наконец Альма заговорила снова. Каждое слово — словно удар отравленным кинжалом.

— Очень уютно.

Она ткнула что-то носком туфли; послышался тонкий металлический звук.

— Ты, похоже, получаешь большое удовольствие от своей игры?

Голос Рут на этот раз прозвучал спокойно и уверенно:

— Да, это очень забавно найти такое заброшенное жилье и воображать, что это твой собственный дом.

— Прямо как Мария-Антуанетта в Трианоне, — произнесла Альма с ядовитой усмешкой и добавила другим тоном: — Меня всегда интересовало, с кем она там встречалась.

Обе замолчали.

Только по ее дыханию Таунсенд мог определить, что Альма еще здесь.

Внезапно она цепко ухватилась за край двери рукой — на расстоянии дюйма от его лица; казалось, к двери прилепилась розовая пятерня морского гребешка. Расстояние было так ничтожно мало, что Фрэнк не мог сфокусировать взгляд на пальцах, они расплывались, двоились перед глазами; твердые, острые, блестящие ногти напоминали лезвия обсидиановых ножей; кольцо на одном из пальцев украшал небольшой бриллиант, а ему он представлялся размером едва ли не с грецкий орех.

Он не в состоянии был шевельнуть головой, отодвинуться — промежуток между дверью и стеной сузился до минимума. Стоило ей чуть нажать на дверь, и она бы задела его щеку кончиком пальца.

Но этого не случилось. Рука разжалась и исчезла. Что-то отвлекло внимание Альмы. Фрэнк, еще ощущавший ее близкое присутствие, внезапно понял, что ее заинтересовало.

— Разве такие лезвия не ржавеют?

Черт побери, он сегодня брился и оставил лезвие сушиться на клочке бумаги. Он проклинал себя за неосторожность.

Порог скрипнул еще раз, освободившись от тяжести. Опасность миновала. Таунсенд с облегчением набрал в грудь воздуха и медленно, очень медленно выпустил его. По носу катилась струйка пота.

Следующее замечание прозвучало уже в некотором отдалении:

— Скажу Биллу, чтобы огородил землю. Нельзя допускать, чтобы любой бродяга мог сюда забираться! Я даже днем не чувствую себя в безопасности. Во всяком случае, пока тот тип на свободе.

— Какой тип? — с деланным простодушием спросила Рут.

В ответе с явным подтекстом слышалось и явное осуждение:

— Ты знаешь, о ком я говорю. О Дэне Ниринге. О том человеке, который убил моего мужа.

Рут промолчала.

— Ну, я пошла домой. Мне было любопытно узнать, что тебя так влечет, если ты ходишь сюда каждый день. Я не раз замечала, что следы колес ведут в этом направлении, и поняла, что ты постоянно бываешь здесь, дорогая. — Она умудрилась придать последнему слову тот особый смысл, какой обычно выражается сочувствующим жестом или ехидной гримасой.

Рут блестяще доиграла свою трудную партию. Она вскочила, и поспешно сложила стульчик, на котором сидела.

— Подождите меня, миссис Альма! Вы меня так напугали, что я больше ни минуты не останусь тут одна!

Скрип колес инвалидного кресла начал быстро удаляться, и вскоре все стихло.

Последнее, что Фрэнк услышал, был низкий голос Альмы, прозвучавший уже издалека:

— У тебя руки липкие. Отчего это?

Нашла, значит, предлог дотронуться до рук девушки.

Таунсенд вышел из своего укрытия, чувствуя себя чем-то вроде банного полотенца, которым вытерлись по крайней мере три человека. Даже если бы Альма и не выразила так прозрачно свои подозрения, было ясно: она знала, что здесь недавно кто-то прятался, — если даже и не догадывалась, что этот кто-то все еще здесь.

Он вытащил свернутые листки из-за пазухи и с помощью крышки от консервной банки поднял одну из подгнивших досок пола.

Когда сумерки окончательно сгустились, голод привел Таунсенда к сторожке. Он не подходил к домику целый день, прячась среди деревьев и превратившись в настоящего лесного бродягу без крыши над головой. Ему вовсе не хотелось встречаться с незваными гостями, которые могли туда нагрянуть, сообщи Альма в полицию о своих догадках. Он собирался провести эту ночь на открытом воздухе. Тихая и сухая погода вполне тому благоприятствовала. Надо взять одно из принесенных Рут одеял и завернуться в него — не такая уж большая разница, спишь на голой земле или на полу в сторожке. Но прежде всего надо было что-то съесть, пусть даже всухомятку.

Ни один индеец никуда и никогда не пробирался так осторожно и искусно, как Фрэнк к одинокой хижине на полянке. Он подошел к сторожке с задней стороны и еще долго сидел скорчившись за деревом, чутко вслушиваясь в тишину. Если бы в сторожке кто-то был, за это время он наверняка чем-нибудь выдал бы себя. Убедившись в безопасности, Таунсенд завернул за угол и пополз вдоль боковой стены. У следующего угла снова замер и прислушался. Сторожка была пуста.

Он быстро преодолел оставшееся до двери расстояние. Дверь была отворена, хотя, уходя, он ее прикрыл. Это на минуту его насторожило, но ведь дверь сама могла распахнуться от ветра.

На внутренней стороне двери, на самом верху, он увидел пришпиленный белый листок. Даже в темноте можно было разглядеть на нем несколько написанных от руки строчек. Согнутая шпилька или кусочек проволоки, прикреплявший бумажку, отскочил и упал.

Таунсенд закрыл дверь. Прикрывая полой пиджака зажженную спичку, он положил перед собой розовый листочек, где прыгали неровные, наспех нацарапанные строчки:

«Дэн, я обнаружила нечто чрезвычайно важное. Ты должен увидеть это своими глазами. Приходи к дому в девять. Дверь будет открыта, и ты сможешь войти. Они уедут в город, поэтому не беспокойся. Рут».

Таунсенд долго изучал записку — гораздо дольше, чем требовалось, чтобы вникнуть в ее нехитрый смысл.

Он уже видел ее почерк — на записке, которую Рут оставила однажды утром на Тиллари-стрит. Пошарил по карманам, проверяя, не сохранилась ли она случайно. Так и есть, вот она, в заднем кармане брюк. Забавно, что он ее не выбросил. А может, вовсе и не забавно. Может быть, это судьба.

Он положил листки рядом, зажег еще одну спичку и осветил их.

Спичка догорела у него в руке. Он убрал обе бумажки в карман. До девятичасового свидания было нужно еще кое-что сделать.

Глава 21

Чертеж смерти

Мутная луна заливала дом серебристо-серым светом. Таунсенд вышел из-за деревьев и постоял, пытаясь хоть что-нибудь разглядеть в полумраке. Он понимал, что все равно ничего не увидит, но решил еще раз не спеша оценить ситуацию. В последнем акте спектакля нельзя ошибиться больше одного раза. Его решение прийти сюда было первой ошибкой, а следующая будет равна катастрофе.

История должна закончиться. Так или иначе. Ночью. Здесь и сейчас.

Его размышления были подобны мыслям человека, готовящегося взойти на эшафот. Он думал о своей куколке, о Вирджинии. Он думал о любимой женщине Дэна Ниринга, о Рут. Он думал о своей странной жизни, о своей собственной истории. Двадцать пять первых лет, спокойных и небогатых событиями. Три потерянных года, которые он так и не смог восстановить в памяти даже с помощью Рут. И наверное, никогда не сможет. Жизнь человека, все время убегающего от погони, мрачная и угнетающая жизнь, в которой слились жизни двух разных людей. И нынешняя ночь станет либо началом, либо концом. Началом новой, уже четвертой жизни. Четыре жизни за тридцать лет. Но что бы ни произошло, ему уже никогда не быть таким, как другие.

Эта следующая жизнь была от него в двух шагах. Нужно лишь пересечь небольшую лужайку перед погруженным во тьму и, кажется, абсолютно пустым домом.

Девять часов.

Он сделал шаг, другой и пошел на свидание с Рут, навстречу судьбе. Короткая трава шуршала под ногами, а за ним темным ручейком тянулась его тень.

Он поднялся на две невысокие каменные ступеньки и очутился перед дверью, за которой скрывалась разгадка всего и вся. Дверь в прошлое и в будущее.

Ручка была гладкой и холодной. «Вот я и здесь», — мелькнуло у Фрэнка в голове. Он выдохнул воздух и нажал на дверь, которая легко отворилась — как и сообщала записка.

Таунсенд тихо прикрыл дверь за собой. Темень внутри была такая густая и непроглядная, что, казалось, он с головой погрузился в кучу черного пуха. Ему чудилось, что пух щекочет ему ноздри. Он протянул руку вправо, нащупал выключатель и повернул его. Но свет не зажегся. Лампочка, должно быть, перегорела. Или была вывернута.

Бесполезные щелчки выключателя, следовавшие один за другим и усиленные тишиной, напоминали удары шаров в кегельбане. Он не удивился бы, если бы на другом конце комнаты послышался стук падающих кеглей.

Фрэнк двинулся вперед, слегка наклонившись и вытянув руку, чтобы не наткнуться на препятствие. Вдруг справа ему померещилось какое-то движение. У него зашевелились волосы на голове, но он быстро сообразил, что это его собственное отражение в невидимом сейчас зеркале. Стоило ему остановиться, и черная тень сделала то же самое. Он вспомнил, что прошлым вечером на этом самом месте и вправду видел большое зеркало.

Таунсенд двинулся дальше, таща за собой свою отраженную тень. Остановился у подножия лестницы и негромко свистнул. Две ноты — одна повыше, другая пониже. Такой сигнал можно услышать на улицах, он означает: «Э-эй! Где ты?»

Ответом было молчание, и он свистнул еще раз. Наверху послышались осторожные легкие шаги. Настороженные и опасливые. Шаги стихли прямо у него над головой, возле перил, на верхней площадке. Казалось, человек наверху перегнулся через перила, молча вопрошая темноту.

— Это я, Рут, — шепнул он.

— Ш-ш-ш, я спускаюсь, — еле слышно прозвучало оттуда.

Примерно на середине лестницы находилась площадка, от которой в противоположные стороны отходили два марша. Осторожные шаги слышались слева, и Таунсенд разглядел смутный силуэт, похожий на призрак. Он различил две скрещенные на груди бретельки и фартучек на талии, словно окропленный люминесцентной краской.

Видение остановилось примерно четырьмя ступеньками выше. Он увидел, как протянулась к нему белая рука, и вновь послышался шепот:

— Дай мне руку. Я хочу, чтобы ты шел за мной.

— Подожди, я зажгу спичку.

— Не надо. Дай руку, — настаивала она. — Я проведу тебя.

Она определенно не собиралась спускаться ниже, молча предлагая ему сделать те несколько шагов, что их разделяли. Светлая подушечка ее ладони требовательно мелькнула перед ним, жестом приказывая подниматься. Он взял ее руку в свою, ощутив теплую нежность кожи. Второй своей рукой она обхватила его за запястье.

Он сделал шаг, и она потянула его вверх. Запах гардении тревожащим напоминанием обжег его мозг. Ее руки внезапно обрели силу, ухватили его за локти и рывком дернули на себя. Он пошатнулся, теряя равновесие. Попытался удержаться, сделав шаг вперед, но споткнулся о туго натянутую поперек лестницы веревку и беспомощно рухнул, уткнувшись лицом в чьи-то мягкие колени. Тишину разорвал пронзительный крик:

— Он попался, Билл! Хватай его скорей!

На Таунсенда сзади обрушилось что-то невероятно тяжелое, прижимая его к ступенькам и не давая высвободить руки. Он смог лишь немного оттолкнуть от себя навалившуюся на него тушу.

— Билл, ты держишь его? Ты держишь его? Скорее, иначе он вывернет мне запястья!

— Где его руки? Не выпускай их, давай сюда!

Мужской голос, прерывающийся от волнения, гудел над ухом Таунсенда, чувствовавшего на своей шее чье-то теплое дыхание.

Мужчина коленом прижал голову Таунсенда к лестнице, и его лицо оказалось в стыке двух ступенек. Он пытался высвободиться, но тяжелый противник подмял его под себя.

Женщина с силой сдвинула руки, и запястья Таунсенда на секунду сомкнулись.

— Готово! Давай вяжи скорей!

Что-то похожее на кожаный ремень обвило и сильно стянуло запястья.

— Все. Теперь подержи его минутку. Наступи на него ногой, чтобы он не мог двинуться. Я сейчас встану.

Тяжесть, давившая на спину, сменилась болью от прижавшей шею женской туфли.

Грубый голос, в котором Таунсенд узнал голос Альмы Дидрич, произнес:

— Боже, что он сделал с моими руками. Огнем горят!

Мужчина выпрямился над Таунсендом в полный рост и, все еще тяжело дыша, сказал:

— Где бутылка?

— Я оставила ее на верхней ступеньке. Боялась, что она разобьется.

— Хорошо, принеси ее. Нам будет легче.

Теперь шею сжала мощная мужская рука, не давая Таунсенду возможности пошевелиться. Он дернул было ногами, чтобы подтянуть их и упереться в ступеньку, но ничего не получилось.

— Я не могу дышать, — прохрипел Таунсенд. — Освободите мне горло.

Билл Дидрич ничего не ответил, но чуть ослабил хватку.

Женщина быстро вернулась, и послышался мягкий всплеск жидкости в стакане.

— Они смогут говорить, когда ты попотчуешь их этим? — спросила женщина.

Вместо ответа мужчина приказал:

— Проверь, опущены ли занавески. Тогда мы все сделаем прямо здесь, на ступеньках. Меньше возни. Посвети мне, чтобы я видел, что делаю.

Мужчина уселся Таунсенду на плечи и зажал его голову между коленями. Перед глазами вспыхнул огонек зажигалки, нестерпимо яркий после темноты.

— Подними ему голову, — сказал мужчина. — Не бойся, он ничего тебе не сделает, я держу его крепко.

Она схватила Таунсенда за волосы и потянула вверх. Над краем ступеньки в свете зажигалки сверкнули белки его глаз.

Что-то похожее на завинчивающуюся крышечку от бутылки со стуком упало на деревянную ступеньку. Забулькала жидкость, словно ее переливали из стакана в бутылку.

Леденящий ужас сковал Таунсенда. Такой ужас охватывает человека, чующего смертельную опасность.

До него донесся неприятный запах, и в то же мгновение ему зажали рот и нос влажной тряпкой. Теперь в легкие поступал не воздух, а удушающая сладость. Он пытался освободиться, вертел головой, но рука, прижимающая тряпку, следовала за каждым движением головы. Он еще несколько мгновений различал над тряпкой блестящие при свете слабого огонька зажигалки зрачки, устремленные на него с безжалостным, пристальным интересом. Затем зрачки стали расплываться в опускающейся тьме.

Фрэнк уже ничего не видел, но уловил слова:

— Следи за его глазами и скажи, когда он будет готов.

И последнее, что он услышал:

— Все в порядке, глаза закрылись.

Гасли последние искры сознания. Он еще чувствовал, как ему приподняли веко, отпустили, и глаз закрылся сам собой, без всяких мускульных усилий. Наконец, на него словно набросили покрывало — не осталось ни зрения, ни слуха, ни сознания, ни ощущений.

Наркоз действовал, кажется, минут пятнадцать, или около того, и оставил легкое чувство тошноты, напомнив о давней операции по удалению аппендицита. Но сейчас, он знал, операция еще впереди.

Таунсенд сидел в невысоком мягком кресле. На миг ему показалось, что руки свободны: не чувствовалось стягивающих запястья веревок. Но когда он попробовал пошевелить руками, ничего не вышло. Теперь руки были привязаны, но, чтобы не осталось случайных ссадин, на них предусмотрительно надели кожаные автомобильные краги. Он сообразил, что они почему-то оберегают его от следов насилия.

Занавески были опущены, но между их нижним краем и подоконником оставалась щель, сквозь которую пробивался лунный свет, бросая светлую полосу на противоположную стену.

Фрэнка крепко привязали к креслу, для чего воспользовались толстыми плетеными шнурами от портьер, которые невозможно разорвать. Верхний виток проходил по его груди почти у самой шеи. Если потянуть за веревку, он тотчас задохнется.

Фрэнку казалось, что он один в комнате, хотя раз или два ему послышались чьи-то тяжелые вздохи. Светлая полоска лунного света медленно сдвигалась вниз по мере того, как ночное светило поднималось выше; когда до пола оставалось около полуметра, то есть когда светлая полоска дошла до низкой кушетки, Фрэнк увидел, что на кушетке кто-то лежит.

Беспорядочно раскиданные волосы, превращенные лунным светом в большой серебристый нимб, подсказали, что вместе с ним в комнате находится Рут. Она скорее всего не могла пошевелиться, даже голова была неподвижна.

Он заговорил с ней, хотя не видел ее глаз.

— Рут! — шепотом окликнул он. — Рут.

Рут не отвечала. Почему она молчит? Что они с ней сделали? Придется подождать, пока луна не осветит лицо.

Когда свет упал Рут на глаза, Таунсенд увидел, что они широко открыты и глядят на него с беспомощным отчаянием. Он догадался, что во рту у нее кляп, и удивился, отчего ему не заткнули рот. Возможно, потому, что женщины склонны поднимать крик, но скорее всего потому, что она уже была связана, когда он лез в капкан, и они не хотели, чтобы Рут предупредила его об опасности.

Перед лицом смерти люди редко могут сказать что-нибудь дельное. Более того, речь обычно становится бестолковой и нелогичной. Таунсенд, например, не придумал ничего лучшего, как сказать:

— Привет, Рут.

Потом он долго думал, чем бы ее успокоить, но в голову ничего не приходило. Все же попробовал заговорить с ней, пока различал в лунном свете ее лицо, и сказал что-то вроде:

— Все образуется.

А потом произнес нечто совершенно бессмысленное:

— У меня ноги затекли. А у тебя?

Ему просто хотелось отвлечь ее от мыслей о смертельной опасности. Хотелось помочь. Хоть как-то поддержать.

Светлая полоса спустилась ниже, и глаза Рут уходили в темноту. Она нагибала голову, всеми силами старалась не упустить ту последнюю ниточку, которая связывала ее с ним. Это была жуткая картина — девушка словно тонула в пучине, низвергавшейся на нее сверху. Так продолжалось несколько секунд, потом глаза исчезли, и видна была лишь повязка на ее рту.

Где-то наверху открылась дверь, и по спине Фрэнка пробежали мурашки.

— Ну, — прошептал он, — теперь держись.

На лестнице послышались тяжелые мужские шаги. Вот шаги стали приближаться к двери. Дверь открылась, и раздался щелчок выключателя. Как бесшумный взрыв, комнату залил непереносимо яркий, ослепительный свет. Когда глаза Таунсенда смогли различать окружающие предметы, он наконец хорошо разглядел Билла Дидрича.

Это был невысокий полный человек. Лицо выглядело обрюзгшим, что свойственно светловолосым людям, которые ведут малоподвижный образ жизни. Цвет лица напоминал непропеченное тесто. У него были рыжеватые вихрастые волосы. Создавалось впечатление, что он, в общем-то, мог быть и неплохим парнем, если бы не стал тем, кем стал.

На Дидриче был темно-лиловый купальный халат поверх синей пижамы из искусственного шелка. Но Таунсенд знал, что Дидрич не спал и не принимал ванну. Костюм должен был соответствовать предстоящему спектаклю. Он оделся для убийства, а о причинах своего решения знал только он один.

В руках Дидрич держал револьвер стволом вниз.

Он с ухмылкой посмотрел на Таунсенда.

— Альма, — нетерпеливо позвал он, отвернувшись от пленника. — Ты готова? Поторопись, я хочу поскорее покончить с делом.

Он пересек комнату и поправил занавески, натянув их до края подоконника. Потом вернулся к двери.

С лестницы снова донесся шум шагов. В дверях появилась женская фигура. По комнате снова разнесся запах гардении. Альма выглядела бледной, скорее от нервного напряжения, чем от растерянности или смущения. Таунсенд не стал ее разглядывать, сосредоточив внимание на мужчине.

Дидрич раздраженно протянул руку к голове Альмы и растрепал ей волосы.

— Глядя на твою прическу, можно подумать, что ты прямо из салона красоты. Разве ты не понимаешь, что все должно быть правдоподобно? Зачем ты надела пальто?

— Но ведь мне надо выйти на улицу, чтобы вызвать полицию, идиот! Как еще это можно сделать, если телефонные провода обрезаны?

— Все так. Но это не значит, что надо расфуфыриваться, как на званый вечер. Ведь мы были в постели, когда этот парень на нас напал. Если ты выбегаешь из дому, чтобы спасти свою жизнь, чтобы позвать на помощь, если ты увидела, что тебе грозит гибель, ты не станешь надевать пальто и шляпу! — говорил он с едва сдерживаемой яростью.

— Ты что же, хочешь, чтобы я поехала в деревню в одной рубашке?

— Накинь халат на рубашку, как я. Когда будешь готова, захвати с собой тот нож. Надо кое-что сделать до твоего ухода.

Они были такими деловитыми, такими обыденными. Обсуждали, как одеться для убийства. Для них это действительно было просто делом.

Вот, значит, как все произойдет. Маскарад для убийства, совершенного якобы в целях самообороны. Да, закон встанет на их сторону. Вряд ли у полиции возникнет много вопросов — ведь его, Таунсенда, разыскивают как убийцу. А Рут отправят на тот свет вместе с ним, чтобы не болтала лишнего.

Женщина вернулась, одетая надлежащим образом. В руках у нее был длинный кухонный нож.

— Зачем это тебе?

Таунсенд напрасно рассчитывал, что в ее голосе услышит страх или беспокойство. Она, видно, не против того, чтобы Дидрич совершил убийство, но не хочет при этом присутствовать.

— Этот парень должен успеть ранить меня, прежде чем я его уложу. На мне должны остаться следы. И ты это сделаешь.

— Только ради любви к тебе…

Впервые в ее голосе послышалась неуверенность.

— Это необходимо! Давай, у нас нет времени на другие придумки. Всего лишь несколько царапин. Но не всаживай нож глубоко, полегче, вот и все.

Он наморщил лоб, как человек, прикидывающий, сколько крови надо пролить для правдоподобности.

— Один порез здесь, поперек. Но с наружной стороны, не с внутренней. Так, хватит.

Они совершали манипуляции у самой двери. Женщина стояла спиной к Таунсенду, и он не видел ее движений, но лицо мужчины над ее плечом слегка подрагивало.

— Да не закрывай ты глаза, — холодно наставлял Дидрич, — иначе полоснешь не там. Вот так, теперь здесь, на груди.

Локоть руки, державшей нож, качнулся вниз.

— О-о! — Он застонал от боли. — Еще один разрез, тонкий, по лбу. Только аккуратно, я не хочу, чтобы пришлось накладывать швы.

На этот раз Таунсенду было видно, как сверкнуло лезвие, оставившее легкий след, вдоль которого выступили капли крови. Альма отступила.

— Скорее, нельзя же потратить на это всю ночь! — Подняв руку, Билл подул на кровоточащие раны. — Достаточно. Иди заводи машину.

Весь ужас был в том, что они действовали со спокойной, холодной деловитостью. Пусть бы они выглядели возбужденными, озлобленными, жестокими… Но они разговаривали так, словно Альма собиралась за покупками в бакалею, а он до ее возвращения должен починить грабли. Таунсенд в свое время сильнее нервничал, когда ему пришлось убить мышь.

Оба повернулись и спустились в прихожую, где на несколько секунд задержались. Было плохо слышно, но Таунсенд разобрал последние указания, которые Дидрич давал Альме:

— Сейчас двадцать минут десятого. Я даю тебе тридцать минут на дорогу туда и обратно. Пусть даже будет час. Но ни в коем случае не привози их раньше. Задержи, если сможешь! Я полагаюсь на тебя. Мне нужно время, чтобы избавиться от веревок и уложить трупы как полагается. Если ты быстрее, чем планировала, окажешься в полиции, упади там в обморок от пережитого страха или придумай еще что-нибудь, чтобы выиграть несколько минут. И помни — устраивай спектакль только до того, как сообщишь им о происшедшем. Иначе ты уже ни на что не сможешь повлиять. А их машины ездят очень быстро. Итак, запомни: тридцать минут. Вот ключ от гаража.

Входная дверь открылась. Таунсенд услышал, как Альма сказала на прощание:

— Билл, неужели мы когда-нибудь снова сможем спать спокойно?

Послышался звук поцелуя и его ответ:

— Отныне я буду бодрствовать за нас обоих. А ты и на один доллар сможешь купить себе нужное количество сна.

В его голосе звучала неподдельная нежность. Значит, они убрали с дороги Гарри Дидрича не только ради денег.

Дверь закрылась. Билл Дидрич не вернулся в гостиную — он постоял у входа, чтобы проводить машину и удостовериться, что все идет по плану. Таунсенд услышал приглушенный шум мотора в гараже. Потом машина выехала, и, разогревая двигатель, Альма несколько раз нажала на газ. Наконец гудение мотора выровнялось и стало удаляться — машина покатила к шоссе.

Альма ехала за помощью, хотя еще ничего не произошло. Убийца и его будущие жертвы остались одни.

Дидрич куда-то направился, но не в ту комнату, где находились Таунсенд и Рут. Взял с собой нож, вышел из прихожей и стал подниматься по лестнице.

До Таунсенда донеслось несколько негромких звуков, которые нельзя было приглушить. Сначала послышался скрежет ключа, вставляемого в замок. То ли Дидрич все же немного нервничал, то ли замок разболтался от частого употребления, но он не сразу попал ключом в замочную скважину.

Аделу все считали сумасшедшей. Многие годы она была заперта в своей комнате. Дидрич только что говорил с Альмой о долларе, но ведь Аделе, сумасшедшая она или нет, тоже принадлежит часть наследства. А у двери в комнату стоит ее родной брат с ключом в одной руке и ножом в другой.

Наконец ключ повернулся. Таунсенд услышал скрип открываемой двери. Потом спокойный голос Дидрича, обманчиво спокойный:

— Ты еще не спишь, Адди? Я думал, ты уже давно в постели. Повар спрашивает, что ты хочешь завтра на десерт, яблоки или…

Дверь закрылась у него за спиной, и фраза оборвалась на полуслове.

Несколько мгновений стояла полная тишина. Примерно столько, сколько потребовалось бы человеку, чтобы пересечь комнату. Таунсенд весь напрягся, рот искривился гримасой страдания. Он не видел, но чувствовал, как расширились от ужаса глаза Рут. У него не хватило смелости взглянуть в ее сторону — было что-то недостойное в том, чтобы вот так молча и неподвижно сидеть, когда наверху…

Внезапно раздался крик, больше похожий на рев животного, которое ведут на убой, а не человеческий голос. Крик резко оборвался, донесся булькающий стон, и — тишина.

Дидрич еще некоторое время оставался в комнате Аделы. Потом дверь со скрипом отворилась. Таунсенд услышал грохот опрокинутого стула или табурета. Не похоже, чтобы Дидрич случайно наткнулся на мебель. Грохот скорее был преднамеренным. Установка декораций, подумал Таунсенд. Упавший стул должен выглядеть так, словно его опрокинули во время борьбы.

Вновь раздались шаги на лестнице, и в дверном проеме возник Дидрич. Для Таунсенда наступали ужасные минуты. Он заметил, как изменилось лицо мужчины, только что совершившего убийство. Щеки были пергаментно-желтыми, без кровинки, словно на лезвии ножа осталась его кровь, а не чужая. Лоб блестел от пота, Дидрич постоянно облизывал языком сухие губы. Прежде чем взглянуть на пленников, он осмотрелся. Этот взгляд, хотя сзади ему ничто не угрожало, выражал животный страх — вечный спутник насильственной смерти.

Дидрич все еще сжимал в руке нож, на три четверти погруженный в алые ножны. Кровь постепенно стекала, и вскоре сталь вновь заблестела.

После стычки на лестнице Таунсенд не произнес ни слова. Он понимал, что бессмысленно и безнадежно умолять убийцу, угрожать ему или взывать к разуму. Но внезапно в нем вскипела ярость. Монотонным речитативом он осыпал убийцу самыми грязными ругательствами. Весь ужас, который внушал ему стоящий рядом человек, вылился в отчаянную ругань.

Дидрич закрыл за собой дверь и улыбнулся.

— Вот это настоящая мужская речь, — пробормотал он едва ли не в восхищении, словно слушал грамзапись. — Обидно лишать мир такой лексики. Слушай-ка, а ведь ты начал повторяться…

Он подошел ближе, и Таунсенд подумал: «Вот он, конец». Но Дидрич лишь слегка коснулся щеки Таунсенда лезвием ножа, словно обтер лицо. Дополнительные улики преступления, которого Таунсенд не совершал.

Потом Билл аккуратно вытер рукоятку тряпкой и отложил нож в сторону, пока его не вложат в руку мертвого Таунсенда.

В руке у Дидрича вновь появился револьвер. Он проверил патроны в барабане, встал прямо перед мужчиной, привязанным к креслу, и затем отступил на шесть шагов, как на дуэли. Поднял револьвер, направив его на Таунсенда. Рука не дрожала, словно перед Дидричем было не живое тело, а жестяная утка в тире лунапарка.

Дуло с черным отверстием, наставленное на Таунсенда, казалось, стало расти в размерах, становиться чем-то самостоятельным, едва ли не живым существом, обладающим собственной волей. Оно притягивало к себе, всасывало в себя, как наконечник на шланге пылесоса. Таунсенду даже показалось, что он, словно под гипнозом, подался дулу навстречу, натянув державшие его веревки.

— Лучше закрой глаза, — хмуро предложил Дидрич. — Так будет легче.

Таунсенд почувствовал, как забилась жилка на виске. Он молчал. Скривив губы, улыбнулся уголком рта и попытался удержать ухмылку на лице.

Что-то было в этой неестественной улыбке, заставившее противника забеспокоиться, почувствовать неуверенность: «С чего это ему взбрело в голову ухмыляться? Может, ему известно то, чего я не знаю?»

Уловка сработала.

— Что тут смешного? — спросил Дидрич.

— Ты когда-нибудь слышал о баллистике? Знаешь, что такое угол стрельбы? — Таунсенду пришлось облизать пересохшие губы, чтобы продолжать. — Я сижу в кресле, а ты стоишь. При выстреле пуля пройдет через мое тело сверху вниз. Не очень-то похоже на твою самооборону. Неужели ты думаешь, что в полиции не обратят на это внимания? Не дури.

Он продолжал улыбаться. Это было очень трудно, но он выдержал.

По тому, как опустилась рука с револьвером, Таунсенд понял, что попал в цель.

Выиграна минута? Сорок пять секунд?

Дидрич согнул колени, пытаясь встать вровень с жертвой. Не получилось, дуло револьвера находилось все еще слишком высоко. Да и поза, при которой траектория пули была бы идеальной, слишком неудобна: нужно было не только подогнуть колени, но еще и пригнуться. Дидрич не был уверен, что сможет из такого положения попасть в цель.

Способ, к которому он в конце концов решил прибегнуть, оказался совсем смехотворным, хотя обоим мужчинам было вовсе не до смеха. Дидрич притащил стул и поставил его напротив кресла, к которому был привязан Таунсенд. Сел на него и снова поднял оружие.

Но не выстрелил. Толстяк потерял уверенность в себе. Простым замечанием Таунсенд заставил его придумывать самые невероятные результаты стрельбы и предугадывать их возможные последствия. Нужно было справиться и с другими задачами, кроме траектории пули. Например, как расположить мертвые тела. Если пуля летит определенным образом, то и тело должно лежать в соответствующей позе.

Дидрич не хотел рисковать понапрасну. Таунсенд на это и рассчитывал. Наконец Дидрич решил пойти по самому, как ему казалось, простому пути. Он поднялся, быстро пересек комнату и, подойдя к письменному столу, выдвинул ящик. Положив револьвер в карман, достал листок бумаги и карандаш. Сообразуясь с планом комнаты, пытался обозначить на листе места, где будет лежать девушка, а где Таунсенд. Он делал наброски, на глаз прикидывая возможный разворот тел при падении, когда пленных настигнет смерть. Таунсенд краем глаза видел поспешные ломаные линии на рисунке. Дидрич работал быстро, как режиссер, выстраивающий мизансцену преступления, которое по замыслу должно произойти экспромтом; преступления, которое будет совершено в горячке самообороны.

Дошло до того, что он, увлекшись, промурлыкал себе под нос:

— Так, ты будешь лежать там, там, там…

Это не было умышленной жестокостью. Но демоны из Дантова ада едва ли отличались большим садизмом, нежели этот проектировщик смерти. Девушка была на грани обморока и едва дышала.

Наконец чертеж был завершен. Дидрич положил его на край стола, чтобы затем сверяться по нему. Бросил взгляд на наручные часы — уточнить, выдерживается ли установленное расписание.

Потом внимательно огляделся вокруг, чтобы удостовериться, все ли в порядке. Ни одна деталь генерального плана не должна быть упущена. Стул, который мог бы помешать ему в «борьбе» с преступником, он опрокинул ногой, и аккуратно переступил через него, стараясь не сдвинуть с места. Встав посреди комнаты, потер руки, чтобы улучшить кровообращение, как это делает хирург, которому предстоит тонкая операция.

Наконец все было готово.

Толстяк наклонился над Рут и запустил руки за спинку кушетки, чтобы развязать узел шнура, обмотавшего ее тело.

Глаза Рут, прикованные к нему, готовы были вылезти из орбит. Затем ее голова откинулась, и она потеряла сознание.

Дидрич, похоже, этого даже не заметил, а если и заметил, то не придал особого значения. Он быстро освободил Рут, подхватил бесчувственное тело и, пошатываясь, вышел на середину комнаты. Руки и ноги девушки пока оставались связанными. Он посадил ее на пол с омерзительно неправдоподобной аккуратностью.

Или она весила больше, чем он ожидал, или еще почему-то, но, не успев развязать ей руки, он закашлялся. Кашель был надрывный и длился, наверное, с минуту, ему даже пришлось опуститься на одно колено, чтобы сохранить равновесие.

Наконец он перевел дыхание, но тут кашель разобрал Таунсенда.

В комнате что-то происходило с воздухом. Контуры предметов теряли свою прямолинейность и дрожали, как в горячем мареве. У Фрэнка невыносимо жгло веки, глаза заливало слезами, и потому фигура Дидрича, казалось, меняла очертания, как в быстро сменяющихся зеркалах комнаты смеха, — то он был высоким и тощим, то низеньким и толстым.

Таунсенд увидел, что Дидрич, продолжая кашлять, подошел к двери и несколько секунд простоял там, то ли прислушиваясь, то ли принюхиваясь. Дверные филенки начали местами вспучиваться, немного погодя раздался треск. Дидрич вздрогнул и распахнул дверь посмотреть, что происходит.

Тут же по его фигуре словно провели гигантской серой кистью, оставив еле видные туманные очертания. Ужас усиливала мертвая тишина. В комнате нарастало облако плотного темного дыма, видимо не одну минуту копившегося в закрытой смежной комнате, иначе чем объяснить его плотность? Дым быстро распространялся по всему помещению. Все пропало из виду, погрузилось в полумрак. Свет яркой электрической лампочки с трудом пробивался сквозь дымовую завесу.

Таунсенд, почти ослепнув, еле различал призрачную серую фигуру Дидрича, отпрянувшего от двери и вознамерившегося завершить свой злодейский план, несмотря на рвоту, которая сотрясала его тело. Он споткнулся о распростертое тело Рут и растянулся во весь рост на полу. Револьвер выпал из его руки и оказался в нескольких дюймах от Таунсенда, который видел у своих ног оружие, похожее на черную букву «Г» в сгущающемся слоистом дыме. Вот рядом с револьвером появились шарящие вокруг пальцы, непроизвольно сжимавшиеся в кулак, когда тело почти невидимого в клубах дыма Дидрича сотрясалось от кашля.

Таунсенд сделал несколько судорожных попыток оттолкнуть ногой револьвер подальше. Трижды носок ботинка описывал дугу возле револьвера в дюйме от него, но тщетно. Наконец Фрэнк увидел, как желтые скрюченные пальцы нащупали револьвер, жадно схватили и исчезли в пелене дыма.

Вслед за этим появилась мгновенная оранжевая вспышка, раздался грохот выстрела, дым было взвихрился, но осел и стал еще гуще.

Суеверный страх охватил Таунсенда. Перед ним в дымном мраке возникло искаженное лицо Дидрича, ползущего на коленях. Призрак нацеливал на него указательный палец, который был толще и чернее остальных, а на конце зияло черное отверстие. Палец водило из стороны в сторону. Снова вспышка выстрела, щеку Таунсенда обожгло, словно в нее бросили горсть раскаленного песка, и что-то с силой ударило в спинку кресла у него над головой.

Но Таунсенд этого почти не заметил. Чтобы убить его, уже не нужна была пуля. Он умирал. Каждый вздох приносил мучения, воздух почти не проникал в легкие, заполненные дымом, сдавленные спазмами. Глаза ничего не видели, превратившись в едва ли не раскаленные угольки, шипящие в слезах.

С пола перед Таунсендом приподнялся огромный нелепый ком, чья-то голова тяжело упала ему на колени, тут же скатилась вниз и замерла у его ног.

Его собственная голова бессильно опустилась на грудь, готовая расколоться на тысячу кусков.

Последнее, что он услышал, был далекий и уже бесполезный звон разбитого стекла.

Глава 22

«У вас есть доказательства?»

Так хорошо было вдохнуть хлынувший в горло кислород. Таунсенд даже разозлился, когда кислородную подушку убрали. Он лежал на спине под открытым небом, и над ним сверкали россыпи звезд. Темноту там и тут прорезали белые лучи фонарей, а вокруг его головы — частокол ног в черных брюках и черных ботинках.

Где-то высоко над одной парой ног белело лицо, которое вскоре склонилось над Таунсендом. Очень знакомое лицо, много раз виденное, хотя и не так близко, и не в свете прожектора, твердое, суровое, словно вырезанное из дерева, лицо человека, не умеющего улыбаться. Эти глаза внимательно наблюдали за Фрэнком из суетливой толпы, сверкали сквозь мутное от грязи окно подземки, отражались в зеркальной витрине маленького магазинчика. Это лицо грозило ему смертью в вагоне пригородного поезда. Это лицо незримо присутствовало над парой ботинок, преследовавших Таунсенда в ночном кошмаре. И вот оно рядом. Оно его наконец настигло. Оно готово уничтожить его, беспомощного, неподвижного, лежачего. Агатовый Глаз — здесь.

Таунсенд проговорил с вялой неуверенностью:

— Вы — Эймс?

— Именно так, — с вызовом ответило лицо. — А вы — Дэн Ниринг?

— Ни черта подобного, — ответил он. — Я Фрэнк Таунсенд.

Ему помогли опереться на локоть и сесть. От кислорода чуть кружилась голова.

— Вы когда-нибудь снимаете свою шляпу? — услышал он свои слова, обращенные к Эймсу.

Таунсенд, пошатываясь, встал и огляделся вокруг. Дом Дидричей стоял освещенный множеством прожекторов, похожих на огромные белые фишки для игры в покер. Над домом поднимались отдельные струйки едкого дыма, их тут же уносило ветром. На лужайке копошились люди, лежали кислородные подушки и противогазы, стояло множество машин, а среди них — автофургон, при виде которого Таунсенд похолодел. Труповозка… Задняя дверь зияла черным провалом, в нее несколько человек загружали носилки. На носилках лежало чье-то тело, укрытое белой простыней; ботинки обозначались двумя острыми бугорками. В одном из верхних окон дома появилась голова в противогазе, ее обладатель что-то бросил на землю. Вокруг царила деловая суета.

Эймс с одной стороны и кто-то из его помощников с другой повели Таунсенда, поддерживая под руки.

— Что с девушкой? — стараясь сохранять спокойствие, задал Таунсенд вопрос, который мучил его с того момента, как он пришел в сознание.

Эймс слегка покачал головой, его лицо ничего не выразило.

— Он застрелил ее, да? Я слышал выстрел в дыму.

Эймс кивнул.

Таунсенд сквозь зубы процедил проклятие.

Второй человек, явно не склонный к разговорам, произнес:

— Вам надо поберечь легкие. Он задохнулся в дыму, как крыса.

— Она была замечательным человеком. Без нее… — Голос у Фрэнка сорвался, и дальше все трое следовали в молчании.

Группа людей расступилась перед ними и дала пройти. Таунсенд вдруг снова увидел на носилках у самых своих ног нечто плоское и длинное, накрытое белым покрывалом. В фургоне, куда уже погрузили первый труп, опять распахнули дверь.

— Это… Рут? — запнувшись, спросил Таунсенд.

— Нет, ее мы уже отправили. Это человек, который спас вам жизнь.

— Не понял. Кто это?

Эймс нагнулся и откинул край простыни.

— Он отдал свою жизнь за вашу.

— Старик! — с горечью воскликнул Таунсенд. — Совсем о нем забыл. Значит, он тоже умер.

Недуг, смирительной рубашкой сковывавший старого человека при жизни, был излечен смертью, смерть уравняла его со всеми другими, лицо старика казалось умиротворенным, даже довольным.

Таунсенд молча смотрел на умершего. Да и что тут сказать?

— Вы знали, что он немного мог двигать правой рукой? — спросил Эймс.

— Да, я заметил. Правда, совершенно случайно и всего дня два назад, когда Рут привозила его ко мне в сторожку. Но он владел рукой совсем плохо: слегка сгибал два пальца и чуть шевелил локтем — вот и все.

— Этого оказалось достаточно. Достаточно, чтобы держать оружие.

— Оружие? — переспросил Таунсенд, с удивлением взглянув на сыщика.

— Или нечто равнозначное. Единственное оружие, которым он мог воспользоваться. Самые обычные серные спички. Или вы думаете, что весь этот дым был результатом случайного возгорания? Видимо, на кухонном столе всегда лежал коробок, и старик, оказываясь там, воровал спички — по одной, по две. Бог знает, что он собирался с ними делать.

— У него была светлая голова, — заметил Таунсенд.

Эймс пожал плечами и продолжал:

— Он проковырял у себя в матраце дыру. Должно быть, это отняло у него уйму времени. Мы нашли обгоревший матрац с массой обуглившихся спичек. Этим все и объясняется. Он пошел на смерть — не самую легкую, кстати, — и устроил пожар, чтобы привлечь внимание проезжающих по шоссе, чтобы мы успели спасти вас. Шансы были невелики, но выбора у него не было.

— Он и в самом деле спас меня, — сказал Таунсенд. — Даже получив мой сигнал, вы не успели приехать. У Дидрича была возможность застрелить меня, и ему помешал дым, а не вы. Он долго в меня целился, но уже почти ничего не видел и промахнулся. Я думаю, вы найдете пулю в спинке кресла.

— Так, значит, это вы сообщили, что если мы хотим задержать убийцу Гарри Дидрича, то должны прибыть сюда не позже чем без четверти десять сегодня вечером?

— Да, я, — сухо ответил Таунсенд. — А если у вас есть сомнения, скажу, что это я просил позвать вас к телефону, и вы еще споткнулись обо что-то, когда шли к аппарату. Я слышал это в трубке. Споткнулись о ножку стула или о письменный стол. Что-то в этом роде.

— Да, это были вы, — признал Эймс.

— Я не мог назначить более точное время. Если бы вы приехали раньше, то все бы сорвалось, и я попал бы не в их лапы, а в ваши. А они оказались бы ни в чем не повинными свидетелями ареста человека, подозреваемого в убийстве. Если бы я назначил слишком поздний час — ну, вы сами видите, что могло произойти и почти произошло. Лотерея. Я ввязался в нее и проиграл. Спасибо старику — он спас меня от неминуемой смерти.

— А откуда вы знали, что нынче вечером они будут играть по вашим правилам?

— Я получил от них подложную записку, якобы от девушки. Несколько дней назад Дидричи догадались, что я прячусь где-то поблизости. Живой я был для них опасен, ибо Гарри убит не мною, а ими. Поэтому они связали девушку, а мне устроили ловушку. Я угодил в нее, но сделал это сознательно, рассчитывая, что вы окажетесь здесь вовремя.

— Да, вы здорово просчитались, сделав ставку на женскую точность. Мы уже подъезжали сюда, когда хозяйка только выехала к нам. Мы встретились с ней у дома Струтерсов. Для человека, который ищет помощи, она проявила при встрече с нами слишком мало радости. Своим бестолковым рассказом отняла у нас уйму времени. Она описывала все очень подробно, даже слишком подробно, и из-за этого мы едва не опоздали. Мы должны были найти вас обоих мертвыми. Она была в этом уверена. Ему, мол, пришлось убить вас в порядке самообороны. Она даже воспроизвела якобы состоявшийся диалог: «Ты жив, Билл?» — «Я одолел их, Альма. Смотри, я убил их обоих. Они лежат здесь на полу, мертвые. Ты должна поехать и вызвать полицию».

— Я случайно оказался в курсе их замыслов, — прервал его Таунсенд.

— Ее беда в том, что, когда мы появились здесь, некоторые факты не совпадали с ее показаниями. Она поставила телегу впереди лошади. — Эймс почти улыбнулся, но только почти. — По шоссе проезжала машина, люди увидели огонь и поспешили на помощь. Разбили окно и вытащили вас как раз к нашему прибытию. Вы были живы, а девушка, к сожалению, нет. Они прокололись на том, что вас нашли связанными по рукам и ногам. Вас пришлось вынести на воздух вместе с креслом. Самооборона по временам принимает причудливые формы, но такой способ — связать двух человек и застрелить их, спасая собственную жизнь, — это, пожалуй, чересчур. Когда выветрился дым, мы нашли еще парочку улик. В частности, вот эту. Она важнее всех остальных. — Эймс вытащил листок с зарисовкой углов прицела и планом расположения мертвых тел, оставленный Дидричем на письменном столе. — У человека, который спасается от смерти, обычно нет времени изображать на бумаге картину своего спасения.

— Но, я полагаю, вы все еще уверены, будто Гарри Дидрича убил я? — спросил Таунсенд, переводя разговор на актуальную для него тему.

— Что касается лично меня, то после сегодняшних событий я в это не верю. Однако, — продолжал сыщик, — мое мнение не играет особой роли. Против вас выдвинуты обвинения, подписан ордер на ваш арест. Если вы не виноваты, то должны представить доказательства невиновности. Вот что вам нужно сделать. Я всего лишь офицер, которому поручено вас арестовать. У вас есть доказательства?

— Да. У меня есть доказательства. Твердые доказательства. Даже два. Но по порядку. У меня есть свидетельство очевидца.

— Очевидца! Все утверждают, что вы были только вдвоем.

— О нет, вы забыли о… — Таунсенд кивком указал на тело на носилках.

— О нем? — Эймс был озадачен. — Ну и что?

— Ведь глаза у него были в порядке, не так ли? Его кресло находилось в гостиной, рядом с оранжереей? Он не видел, что там происходило, поскольку двери были закрыты. Но он все слышал. И он мог видеть, кто входил туда и выходил оттуда, верно?

— Положим, так. Но он мертв. И даже останься старик в живых, он не мог сказать ни слова. Его язык был парализован, как и почти все тело. Каким образом вы получили его свидетельство?

— Пойдите в сторожку, где Рут меня прятала. Поднимите на полу шестую от двери доску — она не прибита. Под ней вы найдете блокнот и пачку исписанных листов бумаги. Это и есть его свидетельство. Он сам сообщил мне все, без посредников.

— Каким таким образом? — скептически заметил сыщик. — Телепатически?

— Глазами. С помощью обычной азбуки Морзе. Так, как передают текст в любом телеграфном отделении. Быстро моргнул — точка. Подержал подольше глаза закрытыми — тире.

— Блестяще! — воскликнул Эймс. — Какого же черта он не использовал этот фокус тогда, когда я переворачивал здесь все вверх дном?

— Вы хотите сказать, какого черта вы не заметили, как он изо всех сил сигнализирует вам? У него сердце просто разрывалось от напряжения, когда вы обращали на него взгляд. Он это сам мне сообщил. Но вам было недосуг постоять и на него посмотреть. Иначе вы давно бы все поняли. А вы, наверное, списали его мимику на болезнь.

— Да, — признался Эймс, в задумчивости опуская голову. — Что-то вроде этого. А о каком втором доказательстве вы говорили?

— Я вам его покажу. Вы сможете во всем удостовериться лично. Завтра около полудня, если погода позволит.

К стоящим на земле носилкам с накрытым простыней телом подошли двое мужчин, чтобы поднять труп в фургон.

— Подождите минутку, — попросил Таунсенд. — Позвольте мне сначала с ним попрощаться. — И жестом остановил их на расстоянии. — Я со стариком на особом языке говорил. Вас это может удивить, особенно при сложившихся обстоятельствах, но я хочу поговорить с ним так, как ему нравилось.

Эймс подал знак мужчинам, и они отошли в сторону.

Человек, который был Дэном Нирингом, не отрываясь смотрел на спокойное лицо старика. До Эймса доносилось лишь неразборчивое бормотание. Только последняя фраза прозвучала достаточно громко, чтобы можно было разобрать слова:

— Твой кореш Дэнни благодарит тебя, старый хрыч. Прощай!

Глава 23

Идеальное преступление

Погода позволила. День выдался жаркий, сухой и безветренный. В поместье, залитом жарким солнечным светом, стояла сонная тишина, словно накануне не произошло ничего необычного. Только полицейский, которого оставили охранять вход от досужих зевак, выпадал из этой картины безмятежного покоя. Когда на дороге показалась полицейская машина, он поднялся с качалки, принесенной из дома.

Таунсенд шел впереди рядом с Эймсом. Остальные следовали за ними.

Они открыли дверь застекленной оранжереи. В неподвижном воздухе плясали мириады пылинок.

— Вот здесь и нашел свой конец Гарри Дидрич, — сказал Таунсенд. — Я покажу вам, как Билл и Альма, его брат и жена, убили Гарри, находясь за много миль от дома.

Эймс скрестил руки на груди и побарабанил пальцами по бицепсам с таким видом, словно хотел сказать: «Валяй, затем я и пришел».

— Здесь все точно так, как было в тот день. Плетеное кресло, напротив него стол, куда ставили цветы, когда веранду превратили в оранжерею. Надо бы как-то воспроизвести фигуру Гарри Дидрича. Конечно, можно обойтись, но так будет нагляднее.

— Ладно, один из моих людей займет его место… — начал было Эймс.

— Лучше поместить в кресло неодушевленный предмет, если вы не хотите лишиться члена своей команды.

Один из полицейских принес среднего размера настольную лампу под стеклянным колпаком и пристроил ее на кресле. Часть колпака возвышалась над спинкой кресла.

— Именно такая высота и нужна, — одобрил Таунсенд. — Гарри каждый день приходил сюда после ланча и дремал примерно час. Отлично, будем считать, что это он. Вот он уселся в кресло, удобно вытянул ноги, голова лежит на спинке. Перед сном он всегда опускал шторы, чтобы солнце не било в глаза.

— Опустить их? — спросил Эймс.

— Да, нам нужна полная картина, — слегка улыбнулся Таунсенд.

Один из помощников Эймса приступил к делу.

— Я хотел бы, чтобы вы наблюдали за поверхностью этого облицованного кафелем стола, когда начнет темнеть, — попросил Таунсенд.

Полицейский опускал шторы одну за другой, и цветовая гамма обстановки заметно менялась от светло-желтого тона к желто-зеленоватому, потом к зелено-голубому и, наконец, к синему. На крышке стола, куда были направлены взгляды всех присутствующих, появились яркие пятна света — солнце пробивалось через дыры в ветхих шторах. Появились они не только на столе. В полумраке игра света и тени создавала причудливые узоры из полос, точек, завитушек на полу и мебели. Солнечные лучи пронизывали пыльный воздух, будто замершие струи ливня. Но особенно заметным было большое пятно света на кафельном столе. У блика были очень четкие контуры, по форме он напоминал звезду, словно для него специально вырезали в шторе дырку.

— Итак, Гарри дремлет в кресле при опущенных шторах, — продолжал Таунсенд. — В тот день его сон был особенно глубоким. Старик считал, что Гарри за ланчем подмешали снотворного. Хорошую дозу для крепкого сна. Думаю, и мне тогда чего-то подсыпали, потому что меня тоже сморило, и я задремал в боковой комнатке, куда я обычно привозил старика.

На кухне тем временем Рут и повариха заканчивали мыть посуду. Освободившись, они должны были уехать: их отпустили после полудня, и они хотели успеть на двухчасовой автобус. Убийцы знали об этом. Они ничем не рисковали, покинув дом первыми. Напротив, все выглядело очень естественно. Гарри был брюзгой и домашним тираном; никто не осмеливался войти во время его отдыха в оранжерею, чтобы, не дай Бог, не нарушить его покой. Его брат и жена прекрасно это знали. Итак, они спустились, готовые к отъезду. Альма вывела машину из гаража и подогнала ко входу. Что же делал Билл?

Таунсенд подошел к одному из полицейских:

— Дайте мне, пожалуйста, пистолет. Он заряжен?

— Я перезарядил его перед выездом сюда.

Таунсенд взял пистолет, направился к двери, повернул ручку, открыл дверь и снова закрыл, не выходя. Затем пошел вперед с пистолетом в руке.

— Я показал, как он, спустившись вниз следом за Альмой, быстро подошел к комоду под лестницей и достал оттуда револьвер, там постоянно хранившийся. Все было оговорено и подготовлено еще накануне. Потом Билл быстро пошел сюда. Одна пара глаз видела, как он шел. Но Билла это не волновало — глаза видели, но тот, кому они принадлежали, не мог никому ничего рассказать об увиденном. Он вошел сюда с револьвером, взвел курок, так, чтобы была видна гильза патрона, — продолжал Таунсенд, — и положил револьвер на стол вот так.

Он аккуратно опустил револьвер на стол, направив короткое дуло в сторону лампы, пристроенной в кресле.

— На столе были заранее определены метки, чтобы сразу точно положить оружие. Метками послужили щели между плитками, они так же могли обозначить место, как линии параллелей и меридианов на географической карте. Чтобы все сработало точно, Биллу нужно было лишь правильно установить ножки стола, подвинуть вперед или назад, так, чтобы пятно света попало на определенную щель между плитками и какое-то время двигалось вдоль нее. А пересекающиеся щели выполняли роль часовых стрелок. Он заранее выяснил, за какое время солнечный зайчик перемещается от одной щели до другой. Я не знаю результатов его вычислений. Скажем, десять минут. Тогда полторы плитки солнце пройдет за четверть часа. По тому же принципу работают все солнечные часы. Разумеется, — объяснял Таунсенд, — Билл сразу не положил револьвер на солнечное пятно. Ему нужно было алиби, и он устраивает нечто вроде мины замедленного действия. Сдвигает оружие на определенное расстояние вправо от солнечного зайчика, который должен сыграть роль детонатора, оказавшись в нужное время в нужном месте. Я сейчас положу его на расстояние лишь половины плитки.

Он оставил револьвер на столе и отошел в сторону, уводя с собой остальных.

— Он не тратил на подготовку столько времени, сколько затратил я на объяснения. Вышел из оранжереи и закрыл за собой дверь. Альма по его сигналу закричала как можно громче: «Поторопись, Билл! Мы опоздаем на поезд!» Спектакль для тех женщин, что оставались на кухне. Билл сел в машину, и они уехали.

Вот, пожалуй, и все, — завершил Таунсенд свой рассказ, добавив: — Все очень просто: достать из комода оружие, войти сюда, положить на стол на заранее определенное место и направить дуло в сторону спящего брата. Правда, Билл сам не стрелял в него. Но все же, джентльмены, это было убийство. И обвинили в нем меня. Кстати, вы можете засекать время по часам, если хотите. Или давайте просто постоим и посмотрим.

Кто-то достал часы. Эймс следил за движением солнечного зайчика, медленно ползшего по своей траектории. Слишком медленно, чтобы замечать движение.

Эймс нарушил молчание, возможно, чтобы снять напряжение:

— А откуда они могли знать, что по дороге встретят Струтерса, своего соседа, который потом подтвердил их показания?

— Трудно сказать наверняка, — пожал плечами Таунсенд. — Хотя я думал об этом. Может быть, утром Альма невзначай расспросила соседей, кто из них собирается днем в город.

Солнце наконец добралось до открытой обоймы. Желтая звездочка блика сияла в синем полумраке.

Медленно текли минуты. Трудно заметить движение солнечного пятна, но оно не прекращается ни на мгновение. Вот яркий зайчик уже почти миновал обойму, переползая на другую сторону револьвера.

Все замерли, воцарилась полная тишина. Раз или два Таунсенд поймал на себе вопрошающие взгляды, но любопытные тотчас молча отводили глаза.

Черная нить разгадки тянулась из открытой обоймы, потом оборвалась, исчезла, превратилась в ничто. Ничего не произошло.

Уже три луча солнечной звезды миновали обойму, по ней двигался четвертый.

— Я понял, что вы хотели нам показать, — произнес наконец Эймс. — Но, похоже, на этот раз ничего не полу…

Внезапная и яростная маленькая вспышка заставила всех вздрогнуть. Сразу же из дула револьвера вырвалось пламя, грохот выстрела сотряс стол и стены оранжереи, запахло едким пороховым дымом.

От лампы в кресле осталась только ножка, она разлетелась вдребезги.

— То же самое произошло с головой Гарри Дидрича, — заметил Таунсенд.

— Вот, значит, как оно все было, — задумчиво произнес Эймс.

— Значит, так, — эхом отозвался Таунсенд.

— Возможно, — продолжал Эймс. — Но свидетель, которого нельзя заподозрить в сговоре, видел, как вы выбежали из дома с револьвером в руках.

— К счастью, старик видел и это, — сказал Таунсенд. — Я спал в соседней комнате. От выстрела проснулся и бросился сюда посмотреть, что произошло. Естественно, я был потрясен, схватил револьвер и выбежал с ним из дома. Увидел проходившую мимо машину и стал звать на помощь. — Таунсенд пожал плечами. — Ясно, что Дидричи повели себя так, как задумали. Им не составило труда убедить мистера Струтерса, что я собирался их застрелить. Возможно, Альма кричала, чтобы заглушить мои слова.

— Отлично сработано, — сказал Эймс. В его голосе звучала смесь зависти и восхищения.

Все вышли из дома и сели в машину. Полицейский на своем посту стоял, держась за спинку качалки. Можно было с уверенностью предположить, что, как только машина скроется из виду, он снова с удобством в ней расположится.

Дом Дидричей исчез за деревьями. По бокам шоссе замелькали кусты.

— Куда меня теперь? — спросил Таунсенд равнодушно.

Эймс щелкнул замком портфеля и достал расшифрованные записи сигналов азбуки Морзе старого Эмиля Дидрича.

— Я передам материал в прокуратуру и, разумеется, сопровожу своим докладом, где будет отражено все, что вы нам показали. Формально с этого момента я больше не занимаюсь вашим делом. Но… — он ободряюще поглядел на Таунсенда, — думаю, вашим передрягам скоро придет конец. Надо лишь пройти через процедуру снятия с вас официальных обвинений, а потом я задержу вас на некоторое время как важного свидетеля против вдовы Гарри Дидрича. Это нечто вроде условного освобождения или подписки о невыезде: вы должны быть в распоряжении следствия, пока не закончится судебный процесс. Но я сделаю все, чтобы облегчить ваше положение.

И он немедленно приступил к выполнению своего обещания. Когда они подъехали к полицейскому участку, находившемуся в одном здании с тюрьмой, Эймс сказал охраннику:

— Заключенный пообедает вместе со мной в кабинете. Я пришлю его к вам позже.

Он заказал обед на двоих из ресторана на другой стороне площади и попросил присовокупить пару бутылок пива.

— Наверное, вам должно казаться забавным, — сказал Таунсенд, — делить трапезу с человеком, которого так долго и с таким упорством вы пытались поймать.

— Да, — признался Эймс, допивая пиво и улыбаясь. — Но с этим кончено. Я гнался за человеком по имени Дэн Ниринг. Я упустил его где-то на пути к Тиллари-стрит. Не думаю, что он когда-нибудь снова появится здесь или еще где-нибудь.

Таунсенд видел, что темные агатовые глаза глядят на него вполне дружелюбно.

Глава 24

Приветствия и прощания

К платформе Нью-Джерико приближался поезд. Он должен был отвезти Фрэнка в настоящее, к Вирджинии. Уже слышались пыхтение паровоза и перестук колес на стыках рельсов. Вот поезд появился из-за поворота, вытянулся в струнку, прогремел мимо, обдувая людей на платформе горячим ветром, и остановился, когда люди окончательно потеряли надежду и решили, что он проследует Нью-Джерико без остановки.

Человеку, который должен был выступить на предстоящем процессе против Альмы Дидрич в качестве главного свидетеля, и помощнику шерифа, сопровождавшему свидетеля, пришлось бежать по платформе, чтобы успеть влезть в вагон.

Первым в вагон поднялся помощник шерифа. Таунсенд поднял ногу на ступеньку и обернулся, чтобы попрощаться с Эймсом. Тот ткнул Таунсенда пальцем в руку — в то место, где детям прививают оспу, — и сказал:

— Вы должны снова быть здесь не позже среды. Это все, чего я пока смог для вас добиться. Вы сообщили ей, что возвращаетесь?

— Нет, я появлюсь перед ней ниоткуда, как уже однажды случилось. Но теперь я вернусь навсегда. Я привез бы ее сюда, но боюсь, что ее станет преследовать пресса, когда начнется слушание дела.

— Я позабочусь о ней, — пообещал Эймс. — И устрою вам комнату с пансионом.

Поезд тронулся. Таунсенд прошел за помощником шерифа в вагон и сел у окна; снял шляпу, повесил на крючок и откинулся на спинку сиденья. Нью-Джерико уплывал назад. Внезапно краем глаза он вдруг уловил нечто, невольно напомнившее ему о прошлых опасностях. По перрону за поездом бежал Эймс и размахивал каким-то блестящим металлическим предметом.

Таунсенд высунулся из окна, и Эймс на ходу протянул ему портсигар, который Фрэнк когда-то пытался заложить в ломбарде в районе Тиллари-стрит.

— Вы оставили в кабинете вчера вечером, а я забыл его вернуть. Что вас рассмешило? — спросил он, заметив на губах Таунсенда улыбку.

— Ничего. Просто жизнь идет по кругу, верно? Мы заканчиваем там, где начали. Когда я впервые вас увидел, вы тоже бежали за поездом и нас разделяло окно.

Эймс отставал и остался далеко позади, когда поезд набрал скорость. За окнами проплыло небольшое сельское кладбище.

Таунсенд сразу узнал знакомый холмик. Он успел кинуть взгляд на небольшой надгробный камень, его единственный подарок Рут Дилон. Рут, которая так много ему дала — и прошлое, и будущее. Он поднял к виску два сжатых пальца и резко отбросил в сторону — приветственный и прощальный жест.

Локомотив дал долгий, невыразимо тоскливый гудок. Когда гудок умолк, еще секунду-другую он слышался Таунсенду. Потом этот призрак звука исчез. Но Таунсенд знал, что ушло нечто гораздо большее, нежели эхо гудка одинокого поезда над деревенскими полями.

Ушло прошлое.

Навсегда.

Cornell Woolrich

(1903–1968)

Американский писатель Корнелл Вулрич прославился книгами детективного жанра. Однако первым его литературным произведением стал любовный роман, который увидел свет в 1926 году. Автор тогда еще был студентом в Колумбия-колледж. Последующие произведения Вулрича, созданные в этом же жанре, имели бесспорный читательский успех. А по роману «Дети Ритц» («Children of the Ritz») в 1929 году был снят фильм. В Голливуде во время работы над сценарием Вулрич увлекся дочерью продюсера и женился на ней. Но их брак был чрезвычайно коротким и продлился лишь несколько недель. Большую часть жизни писатель прожил один, и атмосфера одиночества так или иначе нашла отражение в его книгах.

Как мастер детективного жанра Вулрич заявил о себе в 1934 году. С этого времени детективный сюжет присутствует почти во всех его произведениях. Лучшие свои книги писатель создал в период с 1934 по 1950 год. Среди них наиболее известны «Невеста была в чёрном» («The Bride Wore Black», 1940), «Чёрный занавес» («The Black Curtain», 1941), вошедшие в серию так называемых черных романов. Перу Вулрича также принадлежат более 250 рассказов детективного жанра, за которые автор удостоился премии Mystery Writers of America Edgar. В нашей стране писатель широко известен под псевдонимом Уильям Айриш. Его роман «Окно во двор» был неоднократно экранизирован.