Крейг Смит

«Портрет Мессии»

Посвящаю Ширли Андервуд и Марте Инайхен, с коими имею счастье делить эту жизнь

1. ПАЛЕСТИНА, I век н. э.

2. ЦЕНТРАЛЬНАЯ ШВЕЙЦАРИЯ, НАШИ ДНИ

Пролог

Иерусалим

Песах 30 года н. э.

— Как думаешь, Теофан, те, кто видел его при жизни, узнали бы его на этом портрете?

— Уверен, что да, господин, — ответил раб.

Впрочем, никаких оснований считать именно так у Теофана не было. Ведь знавшие еврейского Мессию лично сами были евреями. А им, как известно, не положено глазеть на изображение человека.

— Хотя не очень-то он здесь и похож, — с сомнением в голосе заметил Пилат.

Теофан критически взглянул на портрет. Тогда мужчина был в лохмотьях, с терновым венцом на голове; все лицо в крови, порезах и синяках.

Теофан писал этого еврея таким как есть, стараясь не слишком заострять внимание на следах насилия. А выражению глаз даже придал некоторый оттенок благородства и безмятежности. Ведь именно так смотрит обычно человек, позирующий для портрета. Теофан давно навострился передавать это выражение на холсте. А что касается всего остального… тут раб постарался не отступать от милых глазу природных качеств. Мужчину отличала приятная полнота: и мышцы прекрасно развиты, и порядочный слой жирка имеется, чтобы защищал от холода. Черты лица правильные, нос крупный, широкий. Глаза незамутненные.

— Возможно, вы замечали, господин: у всех преступников одинаковое выражение в этот момент жизни. А это, — Теофан указал на портрет, — лицо человека, каким вы видели его, когда он въезжал в Иерусалим.

Наместник слегка наклонил в ответ голову с безупречно очерченным подбородком; на его лице отразилось удовлетворение. Тот человек! Упоминание об этом заставило его задуматься о достоверности картины. Тот человек въезжал в город как царь Иудейский…

— Волосы не такие, — заключил Пилат. Никогда он не успокаивался до тех пор, пока не удавалось найти хотя бы малейший изъян в работе своего художника. — И борода что-то коротковата, Теофан!

На самом деле все это было не так. Но за долгие годы Теофан под ударами хлыста усвоил, что хозяин не способен беспристрастно оценить то, что он видит. Его увлечение искусством — любым видом искусства — всегда подчинялось одной цели: произвести впечатление на своих собратьев римлян, а заодно и на все человечество. И префект отказывался понимать при этом, что смотрел он на все через призму собственного восприятия. Нет, с волосами и бородой все в порядке. Раб лишь нарисовал, как мог бы выглядеть изображаемый им человек после римской бани в конце дня, если бы его, конечно, допустили в это здание. И вместо того чтобы спорить, Теофан выпалил первое, что пришло на ум:

— Просто я изобразил волосы и бороду такими, как у вашего друга еврея Никодема, господин. Он носит именно такую прическу. Я думал, что этого никто не заметит.

Пилату это объяснение пришлось по нраву. В его глазах Никодем был евреем, с которого следовало брать пример всем остальным. Он сотрудничал с римскими властями, щедро оплачивал все свои привилегии.

— Тогда понятно, — задумчиво протянул Пилат. — Что ж, очень хорошо. Теперь проследи за тем, чтобы к штандарту, прежде чем он отправится к Тиберию, был прикреплен этот портрет. И не забудь вывести буквы на штандарте. В этом весь смысл!

— I-N-R-I. Иисус из Назарета, царь Иудейский.

Наместник уже проинструктировал своего раба на эту тему, но Теофан давно привык выслушивать приказы дважды. Римляне всегда считали, что все остальные народы менее внимательны, нежели они сами.

— Хочу, чтобы к моему возвращению штандарт с изображением этого человека висел на стене в пиршественном зале моего дворца в Кесарии.

— В таком случае мне придется выехать из Иерусалима раньше вас?

Теофан испугался. Когда распяли на кресте этого человека, в Иерусалиме едва не вспыхнуло открытое восстание. Лишь во дворце наместника, под защитой многочисленной его охраны, Теофан мог чувствовать себя в относительной безопасности. Стоило показаться на улицах города, и его бы в клочья разорвали возмущенные толпы. Лишь напившись, они набираются храбрости и ищут легкие жертвы, забывая о прискорбной судьбе бунтовщиков.

— Уходи вечером, на закате. Как раз начнется шаббат, им будет не до тебя. Придется поторопиться, — Пилат призадумался на секунду, потом на губах его заиграла еле заметная холодная улыбка. — Они не должны видеть, что ты везешь.

Отдав эти распоряжения, префект вызвал Корнелия, старшего центуриона, и велел ему проводить раба до ворот. А потом повернулся к Теофану спиной и вышел.

Кое-кто может сказать, что в тот миг отвернулась от художника сама история, поскольку о жизни рабов не велось никаких записей. Как правило, они выделялись среди своего сословия уже тем, что хозяева называли их по именам или хотя бы помнили. За исключением возничих колесниц, жизнь рабов не оставляла следа. Величайшие чемпионы-гладиаторы покидали арену Большого цирка безымянными, и в могилу их не провожал даже тишайший шепоток.

Глава 01

Озеро Люцерн (Фирвальдштетское), Швейцария

5 августа 2006 года

Кейт погрузилась в воду без шума и всплеска. Находясь на небольшой глубине, она оттолкнулась от борта и исчезла в длинном темном проходе между лодками. Итан последовал за ней минуту спустя, также без всплеска погрузившись в темную глубину. Проверил, не видел ли этого кто-нибудь кроме тех, кто сидел в их лодке, но все находящиеся на палубе любовались длинными, похожими на перья огненно-оранжевыми росчерками фейерверка, что испещряли вечернее небо. Похоже, ни единая душа, никто из находящихся в тот момент на судах и лодках не интересовался тем, что происходит в глубоких темных водах озера.

Поодаль от того места, где скопились лодки, озеро было неспокойно; дул летний холодный бриз с Альп. Бледная луна то и дело скрывалась в облаках и не давала возможности разглядеть, где теперь Кейт. Он увидел ее, лишь когда небо озарилось яркой вспышкой белого света, — темный силуэт на покрытой рябью поверхности воды.

Кейт уже разделась до облегающего плавательного костюма и наносила на лицо камуфляж, когда он подплыл к ней. Она неспешно перебирала ногами, словно стригла воду ножницами, держа голову над поверхностью, и походила в этот момент на красавицу перед зеркалом. Снимая одежду, Итан любовался ее лицом. В чертах его удивительным образом сочетались женственность и аристократическая твердость. Брови, нос, подбородок — благородные и утонченные, словно выточены из мрамора; такие лица обожают репортеры. В изгибе век и полных нежных губ читается намек на некое лукавство, а в смехе звучат вызов и музыка одновременно. Миловидность сулила страсть, и в то же время не стоило этим обманываться: девушка могла рассердиться не на шутку. Родители Кейт были бастардами от связей членов королевской семьи, сама она вышла замуж за английского лорда, но вскоре овдовела. Высокая стройная белокурая девушка, умная, умеющая обзаводиться нужными связями; она была амбициозна, всегда готова рискнуть, всегда открыта всему новому. Она могла планировать и рассчитывать каждое свое действие с терпением, присущим людям куда более старым и умудренным опытом, а потом забирала все, что хотела, с жадностью и нетерпением мальчишки-сорванца.

Познакомились они несколько лет назад, чисто случайно; так, во всяком случае, Итану тогда казалось. Позже он узнал, что Кейт принадлежит к разряду женщин, которые получают желаемое, никогда не полагаясь при этом на волю случая. Итан вместе с двумя друзьями-скалолазами находился в Альпах. Они готовили снаряжение для восхождения на очень сложный склон, планируя затем потратить целый день на подъем. Кейт же взбиралась на вершину одна, имея при себе лишь бутылку воды и свитер, обвязанный вокруг талии. Она подошла к ним, когда они разматывали тросы и вбивали крюки. Не говоря ни слова, лишь окинув спортивную мускулистую фигуру Итана беглым одобрительным взглядом, Кейт начала подниматься. Некоторое время Итан не спускал с красавицы глаз, а затем последовал за ней. Это было первое восхождение без страховки, но он словно не осознавал опасности и думал только о женщине, что карабкалась по отвесной скале с ловкостью и грацией львицы. И хотя он считал, что находится на пике формы, угнаться за ней было невозможно.

— Вы часто поднимались без снаряжения? — спросила она, когда Итан наконец подошел к ней уже на вершине.

Он провел пальцами по коротко остриженным темным волосам и застенчиво улыбнулся.

— Впервые.

В те дни он говорил с сильным акцентом уроженца Теннесси. А она, вместо того чтобы отшить его, как делали частенько европейские девушки, смотрела с явной симпатией.

— В первый и, видимо, последний раз? — спросила она с любопытством и даже неким вызовом.

Итан усмехнулся и помотал головой. Это был самый удивительный и дерзкий подъем в его жизни.

— Надеюсь, что нет.

— Кейт Кеньон, — представилась она и протянула руку.

Утром следующего дня они отправились в Тирольские Альпы. Добирались на попутках, когда получалось, иногда садились на поезд или ехали автобусом. Однажды, стоя на узеньком каменистом уступе на высоте около тысячи футов, Кейт вдруг сказала ему:

— Как думаешь, можем мы этим заработать на жизнь?

Итан подумал, что речь идет о занятии профессиональным альпинизмом, и лишь рассмеялся в ответ. Она-то могла, но самому ему было далеко до ее уровня. Вскоре он должен был вернуться в Штаты, к началу занятий в юридическом колледже имени Джорджа Вашингтона, и Кейт Кеньон предстояло стать не более чем приятным воспоминанием.

Но она говорила вовсе не об альпинизме. «Шутка», — сказала она ему как-то, лежа рядом в постели. Но эта шутка не давала ему покоя. Итан терзался сомнениями. Почему он непременно должен вернуться в Штаты?

— Ты можешь поехать со мной, — сказал он Кейт.

— И чем я там займусь?

— Да чем угодно! Чем только захочешь.

— Мы и здесь можем этим заняться, — ответила она.

За два дня до отлета они решили совершить последнее восхождение и шли под отвесной каменной стеной в Комо, когда Кейт вдруг весело рассмеялась и сказала:

— Вперед!

И секунду спустя она исчезла в темноте. Итан прекрасно понял, что она хотела этим сказать. Разум подсказывал: лучше отступиться. И в то же время он понимал — это не выход. Он последовал за ней, и с тех пор жизнь обрела особую остроту ощущений — нечто подобное испытывает вор, похищающий бриллиантовое ожерелье, или любовник, сжимающий в объятиях женщину в чужой постели, на шелковых простынях. С тех пор он вечно следовал за Кейт, преодолевая одну вершину за другой. Ее ничто не могло остановить. Кейт шла вперед там, где отступились бы и самые бесстрашные. Она обожала риск, как другие любят деньги и славу. Кейт не упускала возможности испытать все. Если что-либо казалось недостижимым, она начинала разрабатывать план, как бы его достичь. Итана поражала не только решимость девушки, но и потрясающая физическая форма, в которой она пребывала.

На темном небе вырисовывалось золотистое пальмовое дерево. Фейерверк высвечивал его силуэт до тех пор, пока не погасли последние янтарные искорки. Как только все вокруг снова погрузилось во тьму, над озером разнесся грохот нескольких взрывов. Из лодок, скопившихся в центре озера, донесся дружный вздох.

— Готов, Мальчик?

Отбросив воспоминания о первых неделях, проведенных с Кейт, Итан закончил наносить грим и натянул маску.

— Готов, Девочка.

Словно им предстояла очередная рутинная работа.

Они быстро поплыли к темному полуострову невдалеке. Время от времени Кейт бесшумно переворачивалась в воде и оглядывалась, ни на миг не прерывая движения. Обернувшись лишь раз, Итан увидел прожектор полицейского патрульного катера, который шел вдоль другого берега. Миновав полуостров, они оказались на топком мелководье. С трудом продвигаясь вперед по пояс в жидкой грязи и водорослях, они нашли свою надувную плоскодонку, «Сингл 9.2». Нашли на том самом месте, где оставили накануне, хорошо замаскированную и загруженную всем необходимым оборудованием. Они украли ее шесть недель назад, выбрав по той причине, что она весила мало, была легко управляемой и достаточно быстрой, чтоб доставить их к противоположному концу озера и обратно.

Пока Кейт расчищала лодку от веток, Итан надувал ее, начиная с киля, потом проверил давление в обеих камерах. Ухватившись за бакштовы, они вытолкнули лодку на чистую воду и проворно вскочили внутрь. Итан закрепил мотор мощностью в десять лошадиных сил, нажал на кнопку зажигания. Двигатель марки «Хонда» заработал почти бесшумно; лодка тихо отчалила. За несколько минут они миновали три больших поместья, что раскинулись на берегу. Огромные дома были темны и, по всей видимости, безлюдны. Легкая добыча, но сегодня она не представляла для них интереса. Они продолжали плыть дальше и наконец оказались возле небольшого, густо поросшего лесом холма с одиноким особняком на вершине. Поместье тянулось примерно на четверть мили; ни домов, ни света, ни дорог поблизости. И вот они бесшумно приблизились к берегу.

Кейт выпрыгнула из лодки первой, ухватилась за борт и подтолкнула ее к усыпанному мелкими камешками берегу. Итан между тем занимался оборудованием. Оно было упаковано в водонепроницаемый мешок; Итан взвалил его себе на плечо и выбрался из лодки. Они преодолели еще ярдов пятьдесят и оказались у серой скалы, почти отвесно возвышающейся над водой. Кейт, взяв снаряжение, поплыла к берегу, а Итан направился к небольшому частному причалу. Он был обнесен высокой каменой стеной, доступ со стороны озера закрывали стальные ворота. Там находился просторный лодочный ангар — уменьшенная копия особняка на холме. У одного из пирсов стояла роскошная яхта, «Фаунтин-48», а второй занимала «Пантера-28», самый быстроходный на озере катер. Возле «пантеры» привязаны два гидроцикла. В ангаре для лодок и вокруг причала было темно. Периметр оснащен электронной системой безопасности; малейшее движение включало световую сигнализацию и сирену.

Отцепив закрепленный на поясе замок для велосипедной цепи, Итан скользнул под воду. Подплыв вслепую, он коснулся стальной решетки, поросшей водорослями. Щелкнул замком, выпустил из рук ключ и поплыл обратно.

Итан вынырнул на поверхность и направился к Кейт. Та уже разделила оборудование на две части — для себя и напарника. Прежде всего Итан взял полотенце и вытерся, затем прямо поверх гидрокостюма натянул бронежилет «кобра». Надел черные штаны и такую же куртку, черные носки, горные ботинки. Одежда была изготовлена по специальному заказу портнихой из Милана, чьими услугами всегда пользовалась Кейт. Все необходимые инструменты надежно крепились в кармашках и зажимах. Итан проверял каждый предмет, размещая их по местам, и вспоминал план напарницы. Вот ультразвуковой свисток, пара тонких кожаных перчаток, наручники, несколько мотков веревки, небольшой плоский стальной ломик, «кольт» 45-го калибра, которым пользуются морские десантники, — автоматический пистолет с глушителем; первый патрон уже дослан в патронник. Далее шли: армейский нож, фонарик, альпеншток и ручная граната — на случай провала.

Разместив все это должным образом, Итан накинул на плечи лямки маленького рюкзака, к которому крепилось ружье, стреляющее ампулами со снотворным. Рюкзак плотно прилегал к телу, короткий вытяжной трос был на месте. Один рывок — и над головой раскроется купол парашюта. Чтобы достать ружье, достаточно протянуть руку за голову. «Наряд» довершили глубокий капюшон, пара очков ночного видения и гарнитура с наушниками.

Кейт меж тем возилась с куском брезента, полотенцами и веревкой. Вместе они подтащили брезент к воде, набросали на него полотенца. Вскоре все скрылось в глубине.

— Готов, Второй? — раздался в наушниках голос Кейт.

— Готовы, Первый! — хором ответила вторая группа.

— Готов, Мальчик? — Кейт обернулась к Итану.

— Готов, Девочка! — кивнул Итан.

Кейт приблизилась к утесу и посмотрела вверх, последний раз высчитывая маршрут восхождения. Итан проделал то же самое, хотя уже несколько раз изучал эту скалу с озера. Стратификация вполне типичная для этих мест. При подъеме придется цепляться пальцами не только рук, но и ног. На высоте примерно сорока пяти футов, что составляло около трети пути, имеется удобный выступ, на нем, если будет необходимость, можно немного передохнуть. Он прикидывал дальнейшие свои действия и тут увидел, что Кейт уже начала подъем. Она успела преодолеть футов десять, затратив на это вдвое меньше секунд.

Итан уже успел с десяток раз потренироваться в восхождении примерно в таких же условиях на гораздо более сложных скалах. Кейт тоже очень тщательно подходила к подобной работе, но при ночной подготовке они использовали крюки и веревки. Это — первый подъем в темноте без снаряжения, поэтому Итан сначала немного нервничал. Он бросил беглый взгляд на Кейт и с изумлением увидел, что она преодолела уже половину пути. Он прислушался и уловил ее дыхание, ровное и глубокое. Раздосадованный собственной нерешительностью, он устремился вперед, желая догнать напарницу. Не слишком умное решение для профессионала. Глянув вниз, Итан увидел, что расстояния до земли достаточно, чтобы разбиться, но слишком мало, чтобы успеть воспользоваться парашютом. Он отлично видел скалу, о которую мог бы разбиться. Недовольный собой, Итан увеличил скорость. Напомнил себе, что эта скала не из сложных. Быстро продвинулся на несколько футов; цеплялся пальцами за один выступ и тут же, без паузы, переносил руку на другой, не успевая ни закрепиться, ни подумать, ни передохнуть. В точности так же, как Кейт.

Остановившись, чтобы оценить пройденный путь, Итан вдруг почувствовал, что у него сдают нервы. Потянулся было к очередному выступу, но передумал. Кейт ждала у самой вершины и наблюдала за ним. Неужели она догадалась, что он в беде? Услышала это в его дыхании? Он далеко протянул руку и понял, что ноге на уступе не удержаться. Итан внимательно ощупал каменистую поверхность. Ничего. Он снова глянул вниз и ощутил, что ладони рук вспотели. Единственное, о чем он мог думать в этот момент, — это о своем подъеме в долине Бергелль несколько лет назад. Та скала напугала Итана прежде, чем он приступил к делу. Он добрался примерно до середины, борясь за каждый дюйм, и вдруг ощутил, что пальцы отказываются держаться на выступах, словно живут своей собственной жизнью. Такое порой случается, особенно когда альпинист нервничает, слишком напряжен или напуган. Если при этом на человеке есть обвязка, самый оптимальный вариант — это оттолкнуться от скалы, повиснуть и подождать, пока не вернутся уверенность и силы. Но при отсутствии такой страховки ты приговорен.

Секунду-другую он не мог заставить себя высвободить левую руку. Примерно то же самое произошло и тогда. Сначала сводит мышцы, затем разжимаются пальцы. Цепляясь за камень, Итан начал двигать ногой, пока не нашел крохотное углубление. Слишком маленькое, чтоб удержать его, зато можно хоть немного ослабить нагрузку на руки. Он начал искать другой выступ и тут почувствовал, что левая рука у него занемела.

Перенеся вес на ноги, он наконец ослабил захват и начал шевелить пальцами, пытаясь наладить кровообращение. Затем вытянул левую ногу, выискивая новый удобный уступ, и вдруг почувствовал, как свело бедро. Вот он, момент, когда ты бросаешь все к чертовой матери, отталкиваешься и, смеясь, повисаешь на тросе, целиком доверяясь его прочности и напарнику, который стоит внизу на земле. Ты проиграл, скала победила. Завтра можно попробовать еще раз. А можно уехать автостопом.

— Двигай влево. Там приличная площадка, всего в десяти футах, — услышал он голос Кейт.

Итан попытался разглядеть, где именно.

— Доверься мне. Она здесь, совсем рядом. Не спеши. Ты сможешь. Только не надо думать об этом.

Она произнесла какие-то совсем другие слова, но сам факт ее присутствия, понимания того, что с ним беда, сразу прибавил сил.

Итан целиком сосредоточился на ее нежном голосе со слабым британским акцентом. И сразу забыл про судороги и дрожь в пальцах, забыл саму смерть.

— Да ты уже стоишь на нем левой ногой. Давай, Мальчик. Чуть выше. Вот так, хорошо.

Он подтянулся, шагнул на узкий выступ. Нашел еще один, совсем маленький, за который едва можно было ухватиться рукой. Пальцы слушались, судорога в бедре отпустила. Итан встряхнул руками, скорее по привычке. Кровь снова бежала по жилам, силы возвращались. А потом он вдруг увидел, что находится прямо напротив Кейт; оба они примостились под острым козырьком скальной породы.

— Я уж думала, потеряю тебя, — прошептала она.

— Судороги, — сказал он.

— Они не спрашивают, как мы это делаем, им интересно только, насколько мы продвинулись. Ну как ты сейчас, ничего?

— В порядке.

— Команда-два, мы на месте. Повторяю, мы на месте.

Гостиница «Палас», Люцерн

На крыше гостиницы «Палас» сэр Джулиан Корбо оторвал взгляд от расцвеченного огнями неба над Люцерном и посмотрел на графиню Клаудию де Медичи, стройную, средних лет даму, которая стояла возле балюстрады. Эта аристократка прожила здесь лет двадцать и ни разу прежде не была замечена на подобных мероприятиях. Интересно, почему она вдруг передумала. Нет, сюда ее привлекло вовсе не увлечение фейерверками, в этом сэр Джулиан был уверен. Банкиры, разумеется, постоянно посылали ей приглашения, но это стало чистой формальностью.

Сама же она устраивала прием лишь раз в году — для сотни избранных представителей швейцарской элиты. Многие из окружения Корбо бывали там. Они называли это мероприятие вечеринкой года — в гости к мадам де Медичи съезжались светила со всего мира. Когда это все еще только начиналось, у Корбо были неприятности в Америке, грозившие перерасти в нешуточный скандал; возможно, именно по этой причине она поначалу игнорировала сэра Джулиана. Но постепенно история в Америке забылась, а сам Корбо сумел приобрести в Европе определенный вес. Он снова вошел в моду, если так можно выразиться. Но несмотря на это, графиня по-прежнему не присылала приглашений.

Нет, разумеется, он не мог подойти к ней прямо и бесцеремонно, подобно краснеющему школяру, требующему внимания. Такой радости он ей не доставит. И сэр Джулиан предпочел смешаться с другими гостями. Как принято в таких случаях, разговор шел о политике и состоянии общества. Обсуждался даже — впрочем, довольно скупо — некий намечающийся во Франции деловой проект. И наконец всплыло имя графини. Заговорили о ней и знаменитых ежегодных приемах, которые она устраивала. Разве он ни разу не бывал у нее? Нет, ответил Корбо. А потом добавил, что, по его мнению, в жилах этой дамы течет еврейская кровь.

Высказывание всех удивило. Не может быть!

— Возможно, я ошибаюсь, — с еле заметной улыбкой сказал Корбо и с удовлетворением отметил сомнение на лице своего собеседника.

— Эта информация… стоит не один миллион, — заметил джентльмен, словно это могло хоть как-то оправдать сомнительность происхождения графини.

— Но определенно она не из семьи Медичи?

— Кажется, была замужем за каким-то обедневшим кузеном. — И собеседник осторожно отпил маленький глоток шампанского. — Получила титул в награду за свои страдания, насколько я понимаю. И деньги в браке были ее.

— А потом они развелись?

— Точно не знаю. Она проявляет крайнюю скрытность во всем, что касается личной жизни. Возможно, муж ее умер, впрочем, доподлинно это не известно.

— А каким образом ей достались большие деньги?

— Не знаю, но бьюсь об заклад, денег у нее предостаточно.

Джентльмен, беседовавший с ним, оказался управляющим одного из ведущих банков Швейцарии, и у Корбо не возникло ни малейших сомнений в состоятельности графини. И в самом деле, редко можно увидеть такую страсть в глазах швейцарского банкира.

— И при этом она ни с кем не встречается, — заметил Корбо, как будто удивленный тем фактом, что такой богатой женщине не удалось вписаться в швейцарское общество.

— Если и да, то крайне редко. Просто образчик осторожности. Принимая приглашение на этот вечер, она прежде хотела убедиться, что здесь не будет камер и прессы.

— Интересно почему.

— Не знаю, поверите вы или нет, но лично мне кажется, она весьма скромна.

— А мне уже давно кажется, что скромность вышла из моды.

Банкир вежливо улыбнулся.

— Необычная женщина, во всех отношениях. Хотите, я вас представлю?

У графини были изумительно красивые глаза. Такие чудесные и загадочные, что не замечаешь, как она не протянула вам руки.

— Немало наслышана о вас, — произнесла она по-французски, хоть и не была француженкой. Смуглая кожа и холодные темные глаза выдавали принадлежность к древней расе. Шею украшал рубин в оправе, походившей если не на оригинал, то на весьма искусную имитацию драгоценностей эпохи Римской империи. Вместо обручального графиня Медичи носила старинное кольцо с камеей. На ней изображались влюбленные, державшиеся за руки, — пасторальная фантазия в стиле барокко. Кольцо явно стоило сотни тысяч; сэр Джулиан склонялся к тому, что это оригинал, ценой не меньше миллиона.

Реакцией Корбо на подобную любезность была скромная улыбка — выработать ее стоило немалого труда.

— Не стоит верить слухам и сплетням. Они всегда столь поразительно верны.

— Слухи и сплетни — единственное, что я могу себе позволить. Видите ли, я слишком занята для чего-то большего.

— Вы не должны становиться рабыней работы. Жизнь дана для того, чтобы жить!

— Я рабыня своей страсти, сэр Джулиан. Моя страсть — знания.

— Графиня весьма известная писательница, — заметил банкир на слишком правильном французском, который казался бледной имитацией в сравнении с изысканной речью светской дамы.

— «Забытый Иерусалим»! — воскликнул Корбо, используя английское название. — Я считаю, что это одна из самых замечательных книг о римском владычестве первого века.

— Вы увлекаетесь историей, сэр Джулиан?

— Я не профессионал, но в целом, полагаю, мои познания выше среднего. И вообще книги — моя страсть. Нет, разумеется, иногда удается выкроить время и провести его с друзьями, так что эту страсть вряд ли можно назвать всепоглощающей.

Банкир тоже продолжал играть свою роль и не преминул заметить, что Корбо является владельцем одной из лучших в Европе библиотек по оккультизму.

Слабая улыбка на лице графини, видно, была призвана смягчить антипатию, которую она почувствовала к новому знакомцу.

— О, так вы волшебник?

Вопрос, к которому Джулиан Корбо всегда относился с презрением. Но графиня, похоже, неплохо разбиралась в этих вещах. Эта женщина наверняка понимала разницу между дешевыми трюками и работой истинного чародея.

— Я не верю в подобные глупости.

— Тогда мне, должно быть, следовало назвать вас знатоком?

— Ну, это совсем другое… Нет, к сожалению, я всего лишь любитель. Хоть и обожаю читать о мужчинах и женщинах, наделенных уникальными оккультными способностями, но этим пока ограничиваюсь. Далеко не уверен, что смогу вызвать дух и уж тем более — управлять им.

— А у меня создалось впечатление, что вы из разряда мужчин, которые точно знают, чего хотят. А теперь прошу прощения, мне пора.

— Удивительная женщина, — заметил банкир, когда графиня удалилась.

Корбо, багровый от гнева, решил не отвечать этому дураку. Да, женщина необычная, но за этим стояло что-то еще. Корбо был знаком с сотнями неординарных людей. Это его бизнес, знакомиться с такими людьми! А эта… другая. Она его не боится.

Озеро Люцерн

Они надели перчатки и ждали, когда ответит вторая группа. Те не отзывались, и Кейт уже в третий раз повторила:

— Команда-один на позиции! Вы меня слышите? Где вы?

— Уже почти на месте, Девочка, — прозвучал в наушниках старческий голос.

И через мгновение:

— У цели!

Итан и Кейт устремились вперед. Едва они оставили скалу и укрылись в тени, все вокруг залил ослепительный свет прожекторов, а тишину взорвал резкий вой сирены. Сработала электронная сигнализация. Итан услышал женский голос с грубым немецким акцентом:

— Какой болван установил ворота поперек дороги?

Мужчина принялся успокаивать ее:

— Мы, наверное, не там свернули, дорогая.

Говорили они громко, стекла в машине были опущены, и происходящее, несомненно, заметили на посту охраны.

— Ничего подобного, свернули правильно! — сердито возразила женщина. — Просто какой-то идиот поставил ворота посреди дороги!

Сценарий был таков: пара подвыпивших австрийских туристов решила прокатиться поздним летним вечером и случайно заехала в имение миллионера. Бампер автомобиля уперся в железные ворота, и незваные гости сочли, что это произошло целиком по вине владельца особняка. Тем временем Кейт с Итаном быстро скатились вниз со скалы и затаились.

Заняв позицию для стрельбы с колена, они внимательно оглядели виллу. Дом походил на замок: стоял на возвышении, но на самом деле только башня, смотревшая на озеро, была выстроена в средневековом стиле. Сам же особняк, несмотря на то что возраст его перевалил за сто лет, был создан исключительно для комфорта его обитателей. На первом этаже на просторную террасу открывались несколько застекленных дверей. Над ней возвышался балкон с колоннадой, с которого открывался прекрасный вид на озеро. От любопытных глаз имение защищали с двух сторон небольшие рощицы, а по периметру вся территория была обнесена высокой каменной стеной, за исключением гой части, где почти вертикальная скала, поднимающаяся от самой воды, надежно закрывала доступ всем посторонним. Но для профессионала это не преграда.

Между скалой и домом оказалась лужайка длиной ярдов семьдесят. Посреди находилась небольшая бетонная взлетно-посадочная площадка для вертолетов. Вокруг — открытое зеленое пространство с видом на озеро и горы за ним. Вдоль каждой из стен трудолюбивые садовники годами высаживали цветущий кустарник и невысокие ухоженные фруктовые деревья. Здесь всегда была тень, и даже вспыхнувшие по сигналу тревоги огни не позволяли разглядеть укрывающихся в этом естественном убежище. Их невозможно было увидеть ни из окон дома, ни на мониторах камер наблюдения.

Вряд ли кто обратит внимание на дворик сейчас, ведь действо, задуманное Кейт, разворачивалось у главных ворот. В наушниках Итан услышал, как открылись и захлопнулись автомобильные дверцы. Вой сирены резко оборвался. Прожекторы продолжали гореть.

— Так и будешь стоять здесь в своей дурацкой форме и твердить, что это моя вина! — раздался скандальный голос женщины.

Судя по всему, она обращалась к вышедшему из будки охраннику.

Известно было, что владелец особняка сейчас в городе, он — важный гость приема на крыше гостиницы «Палас», устроенного в честь Дня фейерверков. С ним должны находиться и пятеро его телохранителей, а в имении остались только двое. Один дежурил у ворот, второй должен был связаться с полицией и сообщить, что в данной ситуации в их помощи не нуждается.

Правда, оставались еще две собаки. Они выскочили из будок, как только сработала сигнализация, и, подобно охранникам, сосредоточили все свое внимание на главных воротах. Кейт поднесла к губам свисток. Ультразвук встревожил псов; они беспокойно оглядывались вокруг. Впрочем, их больше интересовала суета у главного входа — на мордах было написано скорее любопытство.

— Собаки бегут сюда, — прошептала Кейт.

Итан не слышал ни звука, но слух у животных оказался острым. Оба бросились прямо к ним и вели себя поначалу скорее игриво, нежели агрессивно, не слишком уверенные, куда бежать. Они покрыли уже половину расстояния и только тогда, похоже, учуяли Кейт. И тотчас же злобно ощерились и пошли в атаку. Тогда Итан дунул в свисток, и одна из собак резко изменила направление, не снижая при этом скорости. Прицелившись в надвигающуюся на него темную массу, Итан спустил курок. Доберман запнулся, упал на бок, затем снова вскочил на ноги. Задние лапы судорожно скребли землю, он продолжал рваться вперед.

Итан опустил ружье на землю, выхватил армейский нож. Собака прыгнула прямо на него, но снотворное замедлило реакцию. Вот пес приземлился прямо перед Итаном, поскользнулся на мокрой траве, конвульсивно дернул задними лапами, пытаясь встать, потом издал протяжный, даже какой-то человеческий стон и замер, погрузившись в глубокий сон. Итан взглянул на Кейт. Она затаскивала собаку в тень густой листвы. Убрав нож в ножны, он тоже потащил своего пса к стене, бросил в кустарнике, затем надел очки ночного видения и двинулся вдоль стены к дому. Тем временем спектакль у ворот продолжался. Приезжие желали видеть владельца. Без этого они не уедут!

— Готов, Мальчик? — Итан услышал в наушниках голос Кейт.

— Готов, Девочка!

С двух сторон они обогнули лужайку и оказались возле террасы. С плеча девушки свисал моток длинной прочной веревки. Кейт остановилась, затем поставила ногу на бедро Итана, потом — на плечо. Ухватилась за нижний край балкона, раскачалась немного и, одним махом перелетев через перила, скрылась за балюстрадой. Отсюда веревку с «кошкой» можно было забросить на край крыши. Итану тем временем нужно нейтрализовать второго охранника, на тот случай, если команда-два не справится с этим.

Итан достал из кобуры «кольт», подошел к углу дома, осторожно выглянул из-за него. Охранник в униформе вышел из будки и ленивым неспешным шагом направился к главным воротам, откуда все еще доносился шум. Итан снова нырнул в тень. Теперь команда-два отвлекала обоих стражей.

— А вы? Вам-то чего здесь надобно? Я ясно сказала, хочу говорить с владельцем этой грязной дыры, а не видеть еще одного типа в униформе! — заплетающимся языком говорила женщина.

Тут муж снова начал успокаивать ее.

— Эти люди просто делают свою работу, вот и все, — пояснил он. — Ругать и обижать бедняг совершенно не за что.

Второй охранник заговорил на том же жестком раскатистом немецком, что и его напарник. Они находятся на территории частной собственности, заявил он. И им следует немедленно убраться отсюда, иначе их арестуют. Или они хотят, чтобы их арестовали? Неужели желают провести всю ночь за решеткой? Ответа не последовало, зато Итан различил два приглушенных выстрела, ампулы вылетели из пистолетов одновременно. А потом он услышал шуршание гравия — по дорожке волокли что-то тяжелое. Таким образом, у команды-один оказалось целых двадцать минут в полном распоряжении. В два раза больше, чем понадобится, как уверяла Кейт.

Подняв голову, он увидел напарницу, она направлялась к башенке, с крыши которой свисала веревка. Итан достал из ножен на бедре плоский стальной ломик и взломал стеклянные двери террасы одним движением.

Внутри горел свет. Итан вернул ломик на место. Прижимаясь спиной к стенам, он с пистолетом наизготовку осматривал комнату за комнатой.

— Парочка уснула у ворот! Мы отваливаем! — послышался в наушниках голос мужчины из команды-два.

Связь прервалась.

Итан закончил осмотр первого этажа и направился по широкой лестнице на второй. Уже находясь наверху, на площадке, он услышал приглушенный взрыв — в наушниках и прямо над головой. Кейт проломила крышу башенки с помощью взрывчатки «семтекс» чешского производства. Итан быстро проверял комнаты, просто на всякий случай. Кейт дала ему четкие инструкции. В доме должно быть пусто, но им следовало исключить любую неприятную неожиданность — гостя, оставшегося на ночь, охранника, о котором не знали прежде. Да и сам Корбо мог изменить планы. Она называла это «фактором катастрофы». Вернувшись в холл на первом этаже, Итан двинулся по узкому боковому коридору.

Из него, согласно схеме, украденной из архитектурного городского управления, можно было попасть в библиотеку, а затем — и в башню.

— Иду, Девочка, — сказал он.

Толчком ноги распахнул запертые двери и оказался в изумительно красивой комнате. Вдоль двух стен тянулись встроенные книжные полки. Из окон открывался вид на озеро; рядом стоял большой удобный письменный стол. В центре четвертой стены находились дверцы сейфов, похоже запертые. Каждая была украшена кованым орнаментом в виде маленьких черных воронов. Очевидно, они служили ручками или же чем-то вроде запирающего механизма в средневековом стиле. Судя по информации, полученной о Корбо, доверять этому человеку не следовало. Возможно, подумал Итан, дверцы эти — не что иное, как ловушки. Смертельно опасная западня в готическом стиле.

— В доме чисто, — сказал Итан в микрофон. — Но держись от этих дверей подальше. Что-то не нравится мне их вид.

— Время поджимает, Мальчик, — откликнулась Кейт.

— У нас еще семь минут, — напомнил он.

— Лучше уложиться в пять.

Гостиница «Палас», Люцерн

Джеффри Бреммер, начальник службы безопасности Корбо, вышел из тени и подал знак своему нанимателю. Корбо извинился и направился к нему, слегка заинтригованный.

Обычно Бреммер прекрасно справлялся со своей работой без участия Корбо.

— В чем дело?

— Пара пьяных у главных ворот включили сигнализацию.

Корбо взглянул на озеро. Он терпеть не мог неприятных сюрпризов, за исключением тех случаев, когда устраивал их сам. Официально он беженец из США; американцы не могут действовать против него, поскольку он находится под защитой Швейцарии. Впрочем, это вовсе не означало, что отдельные горячие головы не могут открыть на него охоту. Один американский прокурор, уязвленный тем, что Корбо удалось ускользнуть от правосудия, предложил награду в миллион долларов любому, кто сумеет экстрадировать его в Америку. То есть вывезти из Швейцарии. За одиннадцать лет нашлись всего две группы идиотов, решивших заработать миллион.

— Вроде бы австрийцы. Мужчина и женщина лет шестидесяти. Мы пытались прогнать их, но они и слушать не желают.

— Сделай им еще одно предупреждение и сообщи в полицию.

— Я обо всем позабочусь.

Корбо проводил взглядом Бреммера — тот выходил из помещения, прижав к уху мобильник, — и вдруг ощутил укол страха. Такое случалось с Корбо не впервые: уже трижды за последние две недели ему становилось не по себе. Словно инстинкт подсказывал, что враг где-то близко, совсем рядом, но обнаружить источник угрозы не удавалось. Сэр Джулиан пытался убедить себя, что ничего плохого не происходит, но чувство опасности не давало покоя. Корбо машинально осмотрел крышу, отыскивая взглядом графиню. Наверняка она поспешила уйти, заметив репортерскую камеру.

Сэр Джулиан оглядел собравшихся. Некоторые лица были ему незнакомы. Вряд ли кому-то из них удастся выдворить его из страны, впрочем, не исключено, что такой план существует. А вот в его доме творится что-то странное…

Что ж, полиция предупреждена. Дороги можно перекрыть за несколько минут. Все будет в полном…

Вернулся Бреммер; по одному его взгляду стало ясно — ситуация вышла из-под контроля. Корбо поспешил к нему.

— Охрана не отвечает.

— Полиция?

— Они перекрывают дорогу.

— Хорошо. Этого достаточно. Я займусь этим сам.

Судя по довольной улыбке Бреммера, он любил свою работу.

— Очень хорошо, сэр. Дежурная группа подъедет туда одновременно с нами. Второй наряд уже в пути. Через три минуты они у дома.

Озеро Люцерн

Сначала Итан прошел к полкам, с любопытством читая названия книг. Принимая во внимание вкусы хозяина особняка, неудивительно, что преобладала в коллекции литература эзотерическая. Он увидел «Зекербони» Пьетро Мора, трактат семнадцатого века по магии. Как известно, книга принадлежала когда-то Казанове и послужила одной из причин, по которой знаменитого любовника в 1755 году обвиняли в колдовстве.

Он увидел «Признания» Алистера Кроули и с трудом подавил желание снять эту книгу с полки. Итан был уверен, что это первое издание. В начале двадцатого века, будучи в расцвете сил, Кроули заслужил славу самого безнравственного мужчины в мире. Здесь находилась также «Исида» мадам Блаватской, полные собрания сочинений Джона Ди, «Через врата смерти» Дион Форчун; классические работы Элифаса Леви[1] по магии и волшебству на языке оригинала — французском: «Учение и ритуал высшей магии» и «История магии». Итан увидел также сочинения Роберта Фладда,[2] У. И. Батлера, Элис Бейли, Альберта Великого,[3] Пьетро де Альбано, Папюса,[4] Рудольфа Штайнера[5] и многих других. Эта библиотека стоила несколько миллионов долларов, но сейчас присвоение библиографических редкостей не входило в его планы.

Сегодня им нужен только один портрет, если он вообще существует. Итан перешел ко второй стене, где на стеллажах разместились биографии и разного рода прикладная литература, связанная с магией. Может, хозяин спрятал полотно на видном месте? Он осмотрел полки, ища панель или книгу, за которой могла прятаться небольшая картина.

— Есть что-нибудь? — спросила Кейт.

— Пока нет.

— И здесь ничего!

— Проверь каменную кладку. Мы почти у цели, я чувствую это.

— А я чувствую, что время наше истекает.

— Мы успеем.

Он извлек ломик, взломал замок письменного стола и на миг почувствовал себя вандалом из-за того, что разрушает такую красоту. Внутри в единственном ящике нашлись авторучка «Монблан» и пачка бумаги бледно-кремового цвета с гербом Корбо — ворон в полете. Под вороном красовались три слова: «Care le Corbeau!».[6] Итан взглянул на две картины на стене над входом в башенку. На одной из них, изрядно выцветшей гравюре, изображалась маленькая девочка лет девяти или десяти, она сидела обнаженная на древней могильной плите, прикрытой тканью — по всей видимости, это был саван. Глаза широко раскрыты, словно она поражена тем, что вдруг оказалась жива. Автор оттенил мягкое серое обрамление сцены тонкой, выцветшей теперь алой линией. Внизу мелким почерком выведена фраза: «Нет на свете другой истины, кроме красоты», с инициалами и датой: «О. У. 29 марта 1899 г.».

— Мы на верном пути, — сказал Итан в микрофон и почувствовал, как участился пульс.

О. У. Оскар Уайльд. Он побывал здесь сто лет тому назад. Чтобы увидеть картину снова? Просто по приглашению? Будучи истинным джентльменом, Оскар Уайльд не мог явиться без подарка. Привез гравюру в память о первой встрече? Итан бы отдал многое, лишь бы узнать эту историю.

— Времени в обрез, Мальчик!

Итан отвернулся от гравюры и взглянул на картину. Небольшой пейзаж в темных красках, изображение Голгофы после казни. Основные тона — серые и черные, мрачная сцена распятия после того, как сняли тела казненных и толпа разошлась. Итан осторожно дотронулся до картины. Рама плотно прилегала к стене. Присмотревшись, он увидел за рамой крохотную петлю. Потянул за нее — картина отошла от стены, словно открылась дверца. Внутри оказалось углубление с металлическим рычагом. Итан надавил на рычаг, но ничего не произошло. Тогда он попробовал повернуть его. Механизм работал, но никакого результата он не увидел.

Какая-то ловушка?

Он взглянул на ручки деревянных дверец в виде вороновых голов. Нет. Все дело именно в этих трех ручках. Только через них можно найти доступ. Примерно таким же образом рыцари Храма обозначали тремя крестами места захоронений своих сокровищ, или ключа к сокровищу, или тайник, в зависимости от обстоятельств. И дело здесь отнюдь не в символизме, который так любят поклонники тамплиеров.

С другой стороны, ворон — главная фигура в фамильном гербе Корбо, что только подчеркивается выведенными под ним словами — «Берегись Корбо!». Берегись Ворона!..

Он попробовал повернуть рычаг в другую сторону, и с изумлением заметил, что деревянные дверцы начали сдвигаться. Кейт стояла в темной комнате, прибор ночного видения на лице, голова скрыта капюшоном. Девушка сдвинула очки на лоб и прошла в библиотеку. Итан показал ей дверную ручку, картину и гравюру с изображением девочки в саване.

— Обрати внимание на инициалы.

— Оскар Уайльд, — пробормотала она. — Может, это он забрал ее?

— Она здесь, Девочка. Точно тебе говорю. Это семейное наследие Корбо.

С этими словами Итан шагнул внутрь башенки. Там царила тьма: ни электрического освещения, ни проводки, лишь канделябры с наполовину сгоревшими свечами, расставленные по всей комнате. Помещение оказалось круглой формы; пол выложен мозаикой, в которой Итан тотчас узнал Большую печать Соломона. Буквы магических слов были выведены по-гречески. Тут же лежала свернутая в кольцо веревка, с помощью которой Кейт взбиралась на башню. Другой ее конец уходил в дыру на потолке высотой футов двенадцать от пола.

Взрыв уничтожил большую часть фрески на потолке, но по сохранившемуся фрагменту Итан узнал традиционное в оккультизме изображение Древа жизни с десятью эманациями Бога; каждую сопровождала надпись по-гречески.

— Здесь ничего, — прошептала Кейт.

Впервые за все время она явно волновалась. Сердце прирожденной взломщицы забило тревогу.

Итан оглядел пустое помещение. Увидел масонский Глаз Бога. Рядом две небольшие мраморные колонны и простой каменный алтарь между ними. Взломщик прошел по комнате, оглядывая вырезанные в стене каменные скамьи.

— Интересно, где они хранят свои принадлежности?

Он принялся изучать печать Соломона.

— Нам пора.

— Но картина где-то рядом.

— Теперь это уже неважно. Время истекло.

Итан мерил шагами комнату, всматриваясь в замысловатые рисунки и буквы. Он искал пресловутую трещину в камне. Опустив фонарь, Итан принялся обходить помещение по кругу. Мозаику делали примерно лет сто назад. На ней виднелись крохотные трещинки, местами она пожелтела, но ничего больше Итан не заметил.

— Время! — еще раз напомнила Кейт.

Ее напарник снова обернулся к алтарю, сфокусировал все внимание на изображении глаза. Куда он смотрит? Итан развернулся и взглянул на противоположную стену, затем двинулся к ней, подсвечивая фонариком. Ничего. Он вернулся в библиотеку, прикоснулся к картине с тремя крестами. Так что же это: само сокровище, ключ к сокровищу или тайник, где оно спрятано?

— Пора! — Кейт взяла его за руку.

Итан достал нож и подрезал край полотна.

— Еще минута. И пойдем.

Она взглянула на наручные часы. За картиной ничего не оказалось. Значит, изображение — это ключ. Он снова попытался повернуть ручку, но она не поддавалась. Тогда толкнул рычаг от себя, и деревянные дверцы с воронами начали сдвигаться. Когда они соприкоснулись, Итан снова взялся за ручку и потянул ее на себя. Дверцы начали открываться.

В этот момент он повернул рычаг. На этот раз получилось! Рукоятка щелкнула и легко перешла в новое положение. Дверцы продолжали медленно открываться, а панель в нижней части стены скользнула вниз, за плинтус, открывая три полки. На верхней он увидел череп и скрещенные кости, лежащие на льняном полотне. В такую же ткань был завернут небольшой плоский предмет прямоугольной формы.

— Вот она, — прошептал Итан.

Схватив сверток, он торопливо развернул его и увидел перед собой портрет Христа, написанный, если верить легендам, во дворце Ирода в Иерусалиме по приказу Понтия Пилата, наместника Рима в Иудее. Более поздние источники утверждали, что каждый, кто посмотрит на это изображение, будет жить вечно и никогда не состарится. Тамплиеры считали, что с его помощью можно наблюдать божественные видения.

— Пошли, Мальчик.

Итан поместил картину в сумку из водонепроницаемой ткани и прикрепил ее к металлической раме в рюкзаке Кейт, там, где он прилегал к спине.

— Как видения? Появились? — спросил он.

— Нас ждут неприятности.

— Тогда поспешим.

Едва Итан успел произнести эти слова, как в дверях библиотеки возник мужчина. Он был в смокинге и держал в правой руке автоматический пистолет с той же небрежностью и естественностью, с какой держат фужер с напитком на приеме. Высокий, стройный, лет тридцати с небольшим. Похоже, он не особенно удивился, увидев в библиотеке Джулиана Корбо двух взломщиков в черных шелковых капюшонах. Скорее напротив — он словно ожидал увидеть их здесь. Кейт выхватила пистолет, Итан потянулся к кобуре, но поздно — мужчина опередил обоих. Он вскинул ствол, хладнокровно прицелился в Кейт и выстрелил.

Кейт рухнула на пол; Итан достал из кобуры «кольт». Мужчина перевел оружие на второго грабителя и выстрелил снова, но на этот раз промахнулся. Одновременно грянул еще один выстрел — с пола, где лежала Кейт. Человека в смокинге отбросило к двери. Через долю секунды заговорил «кольт» Итана — пуля попала мужчине в шею. Он медленно сполз вниз.

Итан бросился к напарнице. Из ствола, нацеленного на дверь, еще тянулся дымок. Итан судорожно ощупал куртку девушки и нашел дырку от пули — прямо над сердцем.

— Я в порядке… кажется, — простонала она.

Итан запустил пальцы в отверстие и нащупал горячий сплющенный кусочек свинца.

— Знаешь, а мне начинает нравиться «кобра», — прошептал он.

Кейт медленно поднялась на ноги. Теперь оба они смотрели на убитого, распростершегося возле двери.

— Откуда он здесь взялся?

— Не знаю, но если у него есть друзья…

На лестнице послышались голоса. Переговаривались на немецком. Сколько их, двое, трое? Итан так и не разобрал и уточнять не стремился.

— Мы попались, — шепнула ему Кейт.

— Ты уходишь с картиной. — Итан указал на веревку. — А я их задержу.

Он приблизился к двери в библиотеку, одновременно сняв с «кольта» глушитель. В левой руке грабитель сжимал оружие убитого.

— Ты их взял? — спросил мужчина по-немецки.

Итан обернулся — Кейт смотрела на него.

— Быстро на крышу! — прошипел он. — Встретимся внизу.

Это была ложь и, возможно, последние слова, которые он сказал ей. Впрочем, теперь это неважно. Проблема лишь в одном: надо сделать все, чтобы Кейт выбралась отсюда живой. Продержаться, чтобы дать ей шанс. Об остальном она сама позаботится. Итан бесстрашно двинулся по узенькому коридору. Никогда прежде он не чувствовал такой решимости и храбрости: сейчас от его действий зависела жизнь Кейт, и только это имело теперь значение. Грабитель ворвался в холл, и двое мужчин в смокингах выстрелили в него одновременно. Он припал на колено, ведя огонь с обеих рук. Ему повезло: один противник исчез за балюстрадой, второй резко отпрянул. Снизу послышался еще чей-то голос и шаги на лестнице. Итан поднялся на ноги — последний путь отступления был закрыт.

В этот момент рядом возникла Кейт, в ее руке грохотал «кольт» флотского образца без глушителя. Один из мужчин вскрикнул, остальные затаились. Итан выстрелил дважды, пересекая открытое пространство, и снова нырнул в узенький коридор.

— Беги! — сказал он ей. — Я задержу их!

Он развернулся и выстрелил еще три раза, стараясь держать стрелков на расстоянии, пока Кейт бежала к башне. Потом достал гранату, выдернул чеку и швырнул в узкий коридор. Девушка была уже на крыше, когда Итан ухватился за веревку и начал карабкаться вверх, быстро перехватывая ее руками. Послышались голоса двоих мужчин — они поднимались по лестнице. Взрыв прозвучал прежде, чем они дошли до коридора, но Итан, воспользовавшись задержкой, быстро оказался на краю пробитой взрывчаткой дыры.

Кейт, прикрывая его, бросила гранату вниз, в башню, и выдернула веревку. Закрепив «кошку», девушка скользнула по стене башни. Итан тем временем осмотрел двор, но никого не заметил. Он начал спуск и услышал, как разорвалась граната в башенке. Оказавшись на земле, Итан тут же вжался спиной в стену. Свет в доме погас, и сразу с трех точек на первом этаже начали палить из автоматов.

— АК-сорок семь, — определила Кейт, и он едва расслышал ее голос в грохоте очередей.

Затем настала короткая пауза, из дома выбежал какой-то человек и быстро нырнул в тень стены напротив них.

— Один во дворе, — сказал Итан в микрофон и, осторожно пятясь, добрался до дерева и скалы, которые служили хорошим прикрытием. — Сейчас попробую отвлечь его!

Он выстрелил наугад в сторону дома. Стрелок, выбежавший во двор, сразу ответил длинной очередью. В лицо Итана полетели щепки и земля, несколько осколков камня впились в шею и руки. Стоило невидимому автоматчику обнаружить себя, и Кейт трижды выстрелила по вспышке. Раздался болезненный вскрик, затем Итан увидел, как напарница бежит через лужайку к скале.

Тогда он открыл огонь по охранникам, что засели на первом этаже, и продолжал стрелять, пока не добрался до открытого ярко освещенного места на лужайке. Патроны у него кончились, и, бросив оружие, Итан стремительно помчался к скале. Кейт уже прыгнула, за спиной у нее раскрылся купол модифицированного парашюта.

Итану удалось выиграть две секунды, затем снова началась стрельба. Ноги не слушались, стали тяжелыми, точно свинцом налились. Очередь взрыхлила почву перед ним, над головой свистели пролетающие пули. Теоретически он знал, что может преодолеть двадцать пять ярдов за три-четыре секунды. Но без прикрытия, под огнем двух автоматов, последние мгновения показались вечностью.

Он упал, перекатился по земле, снова вскочил на ноги, и тут они опять подвели его. Он не побежал, а медленно, пошатываясь, побрел к краю скалы. Когда до нее оставался всего шаг, дернул за вытяжной трос — в точности так же, как на тренировках с Кейт. Над головой просвистела еще одна пуля, казалось, его всего так и обдало жаром. Но, дернув за трос, он со смешанным чувством восторга и облегчения понял — все получилось!

Именно в этот момент спину ожгла острая боль. И вместо того чтобы прыгнуть, как сделала Кейт, Итан, застонав, тяжело рухнул со скалы. Он слышал, как над головой с хлопком раскрылся купол, почувствовал, как его тащит вверх. Он покорно позволил парашюту нести его к озеру; очки ночного видения были сдвинуты на лоб, и Итан не различал ничего вокруг, пока вдруг резко не погрузился в воду.

Он немного выждал, пока тело само не всплывет на поверхность, затем избавился от строп и парашюта. При этом он нахлебался озерной воды и едва не утонул, прежде чем удалось освободиться от пут. Поискал глазами стрелка на вершине скалы, но увидел лишь темную каменную массу и небо над ней. Они наверняка побежали к лодкам.

Тут вдруг по воде скользнул тонкий луч света.

— Ты меня видишь? — шепотом спросил Итан.

Ответа не последовало. Упав в озеро, он потерял наушники и очки. Тогда он попробовал свистнуть — не получилось. Итан вспомнил о карманном фонарике. Нашел его и просигналил — один раз, потом, выждав немного, еще дважды. Кейт ответила короткой вспышкой, и тут же Итан услышал, как мурлыкнул мотор надувной лодки. Он снова поднял глаза на вершину скалы. Никого. Кейт почти бесшумно подплыла к нему, наклонилась, протянула руку. Он ухватился за ее запястье, потом за бакштов, тяжело перевалился через борт и упал поперек дна.

Поднимаясь на борт яхты, Корбо услышал, как отплыла от берега лодка с маленьким навесным мотором. Жестом он приказал Бреммеру начать преследование на скоростном катере и нажал кнопку, управляющую воротами ангара, на приборной панели возле штурвала. Моторы взревели, но ворота не сдвинулись с места.

— Открывай же! — раздраженно воскликнул он.

Бреммер попытался сделать это с помощью панели дистанционного управления.

— Заблокированы! — прокричал он в ответ.

Корбо сердито выругался и выключил мотор.

— Вызывай полицию!

Пока Бреммер говорил по телефону, Корбо в бешенстве мерил шагами палубу, проклиная свою неосмотрительность. Несколько дней он ждал очередной попытки похищения, но откуда придет реальная опасность, не представлял.

Теперь уже слишком поздно.

Глава 02

Нью-Йорк

3 октября 2006 года

Джейн Гаррисон с детства любила природу. Она прошла через западную часть парка, затем поднялась на холм и увидела внизу Томаса Мэллоя, который сидел на скамье и читал газету. Мужчина старательно делал вид, что не замечает ее. Джейн была его боссом на протяжении вот уже многих лет, и он решил польстить ее самолюбию.

Он сидел под раскидистой золотой кроной на скамье у одной из дорожек, что вилась через весь Центральный парк от Пятой авеню. За спиной у Мэллоя высились валуны, слева — ручей и небольшая рощица. Денек выдался прохладный и хмурый; было еще рано, поэтому посетителей в парке было немного. Минута в минуту, ровно в назначенное время, Джейн спустилась с холма, пересекла мощеную дорожку и села на скамью рядом с ним. Она выглядела как типичная домохозяйка из Верхнего Вест-Сайда. Удобно устроившись, она принялась вышивать какой-то сложный узор. Мэллой не знал, что она занимается еще и рукоделием.

— Я вижу, Ти-Кей, ты превратился в образцового исполнителя со дня выхода в отставку.

Джейн Гаррисон было шестьдесят два года, она оставалась стройной, подтянутой и простоватой на вид — словом, в точности такой, как в тот день, когда Мэллой познакомился с ней. Прическа не менялась лет двадцать пять. Даже цвет тусклых волос был все тот же — соль с перцем. Джейн работала в Лэнгли так долго, что все считали — там она и начала свою карьеру. Но отец Мэллоя рассказывал ему, что профессиональная ее жизнь началась с удачного исполнения роли несчастной беженки, бесцельно блуждающей по странам Европы.

После серии кровавых убийств, совершенных итальянскими коммунистами, которые нападали среди прочих и на туристов из Америки, Джейн тихо перевели в Лэнгли, где она сменила наряд проповедницы свободной любви — бусы и длинные волосы — на облик типичного кабинетного работника. Какое-то время она работала аналитиком, затем стала заниматься разработкой операций на уровне куратора. Мэллой так и не узнал, правда это или нет, но легенда гласила, будто бы еще молодой в ту пору Тед Кеннеди встретил ее на какой-то вечеринке и пытался приударить, а получив жестокий отпор, прозвал Железной девой.[7] Так или иначе прозвище утвердилось, и с тех пор большинство людей называли Джейн именно так. За глаза, разумеется.

Сам Мэллой познакомился с Джейн вскоре после того, как Рейган заступил на второй срок. Первая поездка молодого оперативника за океан закончилась катастрофой. Он ожидал, что после провала в Лэнгли его приговорят к пожизненному заключению, однако, к его удивлению, Джейн дала ему шанс реабилитироваться в ходе одного из самых важных заданий по ту сторону океана. На протяжении трех лет он проработал в Швейцарии в качестве АБП, или агента без официального прикрытия. Лишь годы спустя Мэллой оценил, какого незаурядного мужества потребовало от нее это решение. Даже тогда, будучи еще совсем молодым человеком, он оценил высокую степень доверия, которую Джейн в тот момент ему оказала.

— Я встречаюсь с директором отдела по особым операциям известного своими параноидальными наклонностями правительственного агентства в Центральном парке, Джейн. А это означает, что вокруг нас нет ангелов-хранителей. Так почему бы мне не предпринять дополнительных мер безопасности? Почему не дала мне вдоволь насладиться чтением газеты?

— Никогда ничего не предполагай, друг мой. Разве не этому я тебя учила?

Мэллой сложил газету и осмотрелся вокруг в поисках наблюдателей. Снова проанализировал послание Джейн. И свое согласие встретиться здесь.

Последний раз Мэллой виделся с Джейн Гаррисон на вечере в честь его ухода в отставку. Тогда Джейн сказала ему, что, когда наступит подходящий момент, она предоставит ему работу по контракту, с которой он сможет справиться, но какое-то время придется подождать. Словом, не того рода предложение, которыми так любят разбрасываться начальники на вечеринках по уходу в отставку агента после тридцати или тридцати пяти лет службы. Мэллой вовсе не считал себя старым боевым конем, которого отпустили попастись на травку. К тому же подобные обещания обычно даются пенсионерам, чтобы поддержать их дух.

Он был весьма успешным оперативным сотрудником, но во главе отдела встал теперь новый директор. И вместо того чтобы тихо стареть за письменным столом, он решил взять пенсию, заработанную за двадцать лет, и ушел. Но Джейн обещала. И, как всякий хороший оперативник, Мэллой залег на дно и терпеливо ждал. Каждый день читал газеты: «Таймс» — когда находился в Америке, «Геральд трибьюн» — за рубежом. И вот два дня тому назад Джейн разместила в газете объявление о воссоединении двух любящих сердец — как они условились. На следующее утро Мэллой ответил, и они договорились о встрече.

— Для меня что-то есть? — спросил он.

Джейн целиком сконцентрировалась на иголке с ниткой.

— Ты будешь не в восторге.

— Значит, я рисковал, придя сюда, чтобы услышать, что у тебя имеется одно дельце, связанное с нарушением сразу нескольких федеральных законов и без намека на иммунитет?

Мимо потрусил очередной любитель утренних пробежек; Джейн вывела на канве еще два аккуратных стежка.

— Вообще-то ничего такого особенного, как мне кажется. И нарушение не опаснее проезда на красный свет. Нос учетом нынешнего политического климата нам не помешает обзавестись надежной легендой, на всякий случай. И для этого как нельзя лучше подойдет бывший оперативник, всегда готовый подраться, имеющий кое на кого зуб и любивший в прошлом мочиться против ветра.

— Что ж, я вполне вписываюсь в эти рамки.

— Полагаю, ты знаешь, кто такой Дж. У. Ричленд?

— А, телепроповедник?

В голосе Мэллоя прозвучала неприязнь, и Джейн уловила это по тону.

— Он также друг администрации, Ти-Кей.

— Тогда скажи, что я должен вырвать ему язык. Сделаю это с удовольствием и совершенно бесплатно.

Джейн была хорошим солдатом, но, услышав эту тираду, не сдержала улыбки.

— Никто не должен об этом знать. Никаких отчетов мы писать не будем, и думаю, что Ричленд тоже будет молчать.

— Понимаю. Разве этого недостаточно?

— Только не говори мне, что стоило уволиться, как ты обзавелся совестью.

— Подумывал приобрести немножко, как только ушел из агентства, ну, разве только по сходной цене.

— Цена всегда высока, Ти-Кей. И ничего, кроме сожалений, у тебя не возникнет.

— Это опыт тебе подсказал?

Джейн рассеянно смотрела вокруг, на губах заиграла тень улыбки. Вспомнила Италию? Скинула броню? Трудно было представить, что у Джейн есть в жизни секс, еще труднее вообразить, что она принадлежала к поколению, проповедующему свободную любовь.

— Я вышла из девчачьего отряда бойскаутов сто лет тому назад, Ти-Кей.

— А я уж было подумал…

— У Ричленда из поместья украли картину. Несколько недель назад ему позвонил торговец антиквариатом из Цюриха и сказал, что может продать ее.

— Сумма?

— Проповедник должен выложить двадцать пять миллионов, и ему возвращают полотно.

— Миллионов?

— Как знать, может, кто-то предложит и больше.

Мэллой призадумался на секунду и решил задать вполне очевидный вопрос: хотелось услышать объяснение Джейн.

— Почему он не обратился в полицию?

— Ну, видимо, происхождение ее, мягко говоря, туманно.

— Преподобный Дж. У. Ричленд связан с черным рынком антиквариата? В «Таймс» будут счастливы опубликовать пару строк на эту тему.

— Черный рынок… какое-то совсем некрасивое выражение, Ти-Кей.

— Почти контрабанда?

— Контрабанда — это единственное, чем тебе не придется заниматься. Чарли попросил Боба Уайтфилда провезти ее дипломатической почтой. Тебе нужно только произвести обмен и передать картину Уайтфилду в цюрихском аэропорту. Он решит вопрос с таможней, ты вернешься в Штаты и передашь вещь проповеднику, вот и все.

— Почему бы самому Уайтфилду не заняться всем этим?

— Если что-то пойдет не так, не будет ни дипломатической почты, ни таможни. Весь риск твой. Кстати, Ричленд знает, что ему придется тебе заплатить. Надеюсь, что ты запросишь с него кругленькую сумму.

— Похоже, могут возникнуть проблемы?

— Я, должно быть, совсем старуха, потому что повсюду чувствую подвох.

— Я, кажется, читал, что этот Ричленд умирает?

— Старые новости, Ти-Кей. Еще месяцев восемь-десять назад врачи обещали, что проповедник проживет еще максимум полгода. Если верить его новой книге, он выгнал докторов, пал на колени и стал молиться.

— Правильно. «Молись о чуде». Я пробовал читать ее, но потом подумал: к чему? Его целыми днями показывают по телевизору.

Джейн молча ждала ответа. Нет, не то чтобы он собирался отказаться. Он дал согласие, придя сюда. И уж если выходить из игры, то делать это надо сразу. Мэллою этого не хотелось.

— Так где его искать?

Джейн кивком указала на южную часть парка.

— Он в «Плазе». Спросишь мистера Гидеона.

Вытащив револьвер «сигма» 38-го калибра из кобуры — он носил это оружие при себе только в городе. — Мэллой протянул его мускулистому охраннику в штатском, дежурившему у дверей номера Дж. У. Ричленда.

— Не надо, — сказал мужчина по имени Майк неожиданно тихим голосом. — А вот это придется оставить.

Он указал на сотовый телефон Мэллоя. Мэллой кивнул в знак согласия и сунул оружие обратно в маленькую кобуру на ремне. Огромный Майк бережно положил мобильник на столик и достал из чехла металлоискатель. Провел им вдоль тела Мэллоя, опять же с его разрешения. Видимо, он проверял наличие передающих и записывающих устройств.

— Чудно все же устроен наш мир, — добродушно заметил Мэллой. — Телефон стал опаснее пистолета.

Майк слегка похлопал его по груди и плечам, очевидно желая убедиться, что при Мэллое нет таких старомодных записывающих устройств, как миниатюрный диктофон, и кивнул в знак согласия. Действительно чудно. Затем он отступил от Мэллоя, постучал костяшками пальцев в дверь, из-за нее послышался глуховатый голос Дж. У. Ричленда.

Номер походил на кабинет в старинном стиле, где все было белым: ковер, стены, мебель и шторы. Окно выходило в парк. Сидевший в кресле седовласый человек поднялся и радостно приветствовал Мэллоя. Рядом на кушетке примостилась молодая женщина. Ричленд, мужчина среднего роста, на вид лет шестидесяти с небольшим, был одет в темно-синий костюм, белую рубашку, алый галстук и того же цвета подтяжки. Пиджак он снял. Женщине было чуть за тридцать. Черные волосы гладко зачесаны назад — ни одна прядка не выбивается, — блестящие внимательные темные глаза и полные чувственные губы. Мэллой сразу заподозрил, что у нее грудные импланты.

Она окинула вошедшего изучающим взглядом, словно оценивая, будет ли от него толк в деле, затем обернулась к Ричленду. Да, такая может запросто разбить сердце и более молодого мужчины.

— Мистер Мэллой! — восторженно воскликнул Ричленд.

Он продемонстрировал свою телевизионную улыбку; юго-западный акцент был еле различим. Затем он окинул Мэллоя взглядом умных голубых глаз, и Мэллой решил, что Ричленд нисколько не похож на человека, приговоренного врачами к скорой смерти. Возможно, все дело было в прирожденном, бьющем просто через край оптимизме.

— Спасибо, вы так быстро приняли наше приглашение!

Мэллой был абсолютно уверен, что за последние несколько десятилетий не нашлось человека, который бы не откликнулся на приглашение Дж. У. Ричленда, но ответил вполне сдержанно и вежливо:

— Рад познакомиться, ваше преподобие.

Странная вещь произошла, когда они здоровались. Ричленд при этом смотрел Мэллою прямо в глаза и задержал его руку в своей на несколько секунд дольше, чем нужно. Сначала Мэллой не понял, что хотел сказать или подчеркнуть этим священник. Разгадка оказалась проста. Тот сделал это просто по привычке. Предполагалось, что у Мэллоя сегодня особый день, не какая-то там очередная церемония, которую стремишься скорее закончить. И определенно настанет момент, когда он захочет рассказать об этом людям. О том, что пожимал руку самому Дж. У. Ричленду! А уж нравится он ему или нет, неважно. Главное, что сам Ричленд считал себя великим человеком.

— У вас отменные рекомендации от весьма уважаемых людей, — заявил Ричленд.

— Рад слышать.

Все еще держа руку Мэллоя, священник добавил:

— Вы и вправду так хороши, как говорят?

Во фразе этой чувствовался некий вызов, но Мэллой решил не обращать на это внимания.

— Сами знаете, как с этим сегодня, — заметил он. Улыбнулся и высвободил руку. — Человек хорош ровно настолько, насколько успешно работает его реклама.

Ричленд рассмеялся, так радостно и фальшиво, что Мэллой почти возненавидел его.

— Поверьте мне, настоящая опасность возникает, когда вы начинаете верить своим газетам!

— Я закоренелый скептик, ваше преподобие, особенно в таких вопросах.

— Но ведь вы справитесь с этой работой? Так мне говорили.

А вот это уже серьезно. Он хотел гарантий. Мэллой этого не ожидал и решил подумать над этим позже.

— Когда мне было двадцать четыре, врач из армейского госпиталя в Бейруте сказал, что умереть мне будет непросто. Это все, что я могу вам обещать.

Ричленд снова громко расхохотался и хлопнул в ладоши. Этот жест Мэллой часто видел по телевизору. При этом обычно священник восклицал: «Услышу я „аминь“ или нет?»

— Умереть будет непросто! Отлично сказано! — Он обернулся к женщине, сидевшей у окна. — Знаешь, это определенно мой человек, Никки! — А потом, желая развить свою мысль, хотя особой необходимости в этом не было, он добавил: — Одиннадцать месяцев назад три врача усадили меня, чтобы не упал, и сообщили, что жить мне осталось от силы полгода. И знаете, что я сделал, мистер Мэллой?

— Да, сэр.

Но Ричленду не хотелось прерывать на этом историю.

— Я всех их уволил! А лекарства, которые мне давали, спустил в унитаз! А потом пал на колени и стал говорить с тем Единственным, Которому есть что сказать.

Мэллой вежливо улыбнулся, раздумывая над тем, какую же сумму запросить за услуги.

— Никки! Подойди сюда, познакомься с еще одним человеком, который обманул свою смерть!

Женщина встала и направилась к ним. На ней был деловой темно-синий брючный костюм и белая блузка, на шее — роскошное ожерелье из серого жемчуга. Походка у нее была особенная, она ставила одну ступню перед другой, умело привлекая внимание мужчин. У Мэллоя она ассоциировалась с ядовитым напитком в хрустальном бокале. Интересно, подумал он, начался их роман до того, как Ричленд узнал, что болен раком, или же она, подобно ангелу смерти, появилась после страшного приговора врачей.

— Доктор Николь Норт, — представил ее Ричленд. — Мистер Томас Киллион Мэллой.

— Очень приятно, — без тени искренности произнесла женщина.

В голосе чувствовался лишь слабый намек на техасский акцент, но Мэллой, обладавший безупречным языковым чутьем, сразу определил: три или даже четыре поколения ее предков жили в Техасе.

Ричленд взмахом руки указал на диван и кресла в центре комнаты.

— Прошу, присаживайтесь, — сказал он. — Чем вас угостить? Желаете круассаны, кофе, сок? Мы уже позавтракали, но я могу заказать что-нибудь для вас, если желаете.

Этой ночью Мэллой лег поздно, и кофе был бы в самый раз, но ему не хотелось отвлекаться от темы и цели встречи.

— Нет, благодарю, — ответил он.

— Тогда, как говорится, сразу перейдем к делу?

— Вам нужно перевезти в Штаты некую картину, не отягощаясь обычными формальностями.

Ричленду явно не понравилось, как он это сформулировал, и впервые за все время, что Мэллой находился в номере, улыбка слетела с губ священника.

— Дело обстоит несколько сложнее.

— Тогда почему бы не рассказать?

Дж. У. Ричленд покосился на Николь Норт, словно хотел заручиться полной ее поддержкой, прежде чем заговорить. Впрочем, он не слишком в ней нуждался. Он имел дело с опытным офицером разведки и знал это. Ричленд не без оснований полагал, что Мэллой способен отличить ложь от правды с той же легкостью, как и солгать сам. То, что оперативник хотел и не мог понять, наблюдая за священником, — играет ли он в открытую.

— Я приобрел эту картину много лет назад, когда людей не слишком волновали вопросы…

Он покосился на Николь Норт, ища глазами поддержки.

— Культурного наследия, — подсказала она.

Ричленд кивнул и полностью повторил фразу.

— В теории это неплохо, — заметил он. — Но на практике… Если возвратить владельцам хотя бы собранное за последнее столетие, ни одного приличного музея на Западе не останется!

То есть вы считаете, кто-то может заявить легитимные права на вашу картину?

— Дело не в легитимности, мистер Мэллой. Любая претензия, любое вмешательство, и я никогда уже не увижу своей собственности!

Мэллой кивнул в знак того, что может такое допустить.

От внимания доктора Норт не укрылся скептицизм в глазах Мэллоя.

— Картину несколько лет тому назад нашел при проведении археологических раскопок мой дядя, Джонас Старр, — уточнила она. Выдержала паузу, чтобы посмотреть на реакцию Мэллоя при упоминании этого имени, но ничего не дождалась. Он не слышал о таком человеке. — Это изображение Христа двенадцатого века.

— Как только я увидел ее, — вмешался Ричленд, — тут же сказал Джонасу, что именно таким и представлял себе Христа. И знаете, что он сделал? Тут же протянул мне картину и сказал, что отныне она моя. Вот так!

— А где велись раскопки?

Николь Норт молчала. Мэллой никак не мог понять — то ли она придумывает что-то, то ли решает, какую часть правды может ему сказать.

— На юге Турции, — вымолвила она после долгой паузы. — Неподалеку от города под названием Алтынбасак.

— И вы считаете, что турецкие власти могут заявить на нее права?

— Мы совершенно уверены в этом, стоит им узнать. Так же очевидно, что турецкие власти получат в этом вопросе полную поддержку, если судебное разбирательство состоится вне территории США.

— Стоит картине оказаться здесь, — с улыбкой, словно подтверждающей его дружбу с нынешним президентом, добавил Ричленд, — и тогда проблем у нас не будет.

— Дело в том, что мы не можем полагаться на людей, с которыми имеем дело, — сказала Николь Норт. Вполне возможно, что после совершения сделки кто-то из них сообщит швейцарской таможне. Швейцарцам известно, как горячо поддерживает доктор Ричленд президента, и они не упустят случая поднять шумиху и тем самым опозорить его.

— Швейцарцы? — удивленно спросил Мэллой.

Швейцарцы, насколько ему было известно, были совсем не склонны поднимать шумиху.

— Они не забыли о давлении, которое оказывала на них Америка в вопросе о банковских счетах жертв холокоста.

Случилось так, что Мэллой прекрасно разбирался в этой проблеме. Мало того, в узких кругах он являлся общепризнанным экспертом по швейцарско-американским отношениям. Судя по всему, Николь Норт об этом не знала.

Когда именно вы потеряли свою картину, ваше преподобие?

— Прошлой зимой, — ответил Ричленд и устремил на Мэллоя пронизывающий взгляд голубых глаз.

Таким взглядом любители обычно стремятся уличить собеседника в большой лжи, что в данном случае было странно, ведь вопрос был самым безобидным. От внимания Мэллоя не ускользнул укоризненный взгляд священника, адресованный Николь Норт. Она, похоже, не слишком страшилась его проницательности. И тогда Мэллой решил, что эти двое потчуют всех одной и той же историей. Возможно, не в интересах президента сомневаться в старом своем друге, но теперь он был уверен: Джейн и Чарли не должны были принимать все это на веру.

— Прошлой зимой? — Он подпустил в голос подозрительности, словно сомневался, что картины часто крадут зимой.

— Кажется, в феврале, да, Николь? — Ричленд заерзал в кресле, точно скучающий сорванец в воскресной школе.

— Да. Именно так.

Ложь удавалась Николь Норт куда лучше, чем проповеднику. Но ее явно смутил тот факт, что Ричленд вдруг занервничал.

Как я понимаю, вы тут же обратились в полицию?

Тут Ричленд окончательно растерялся, даже покраснел. И отрицательно помотал головой.

— Нет. Мы…

Колебания его выглядели несколько театрально, и Мэллой решил, что проповедник не первый раз применяет этот прием.

— Доктору Ричленду приходится проявлять крайнюю осторожность в высказываниях, поскольку он человек публичный, — поспешила на помощь проповеднику Николь Норт. — И мы тогда решили, что если он напишет официальное заявление, то, возможно, даст повод подвергнуть себя и свою паству критике.

Обоих, казалось, удовлетворил этот ответ, и поэтому они очень удивились, когда Мэллой вдруг недоверчиво спросил:

— То есть вы даже не написали заявление в свою страховую компанию?

О страховой компании парочка, похоже, не подумала, и глаза Николь Норт слегка расширились, точно доктор Ричленд ступил на неведомую и опасную территорию.

— Нет. Видите ли, картина была подарком. Мы не знали даже приблизительной ее стоимости. Кроме того, и о заявлении в страховую компанию тоже могло стать известно. Утечка информации, вы понимаете, как это случается в наши дни.

— Мы приложили немало усилий к тому, чтобы найти картину, мистер Мэллой, — поспешила добавить Николь Норт и произнесла это даже с неким оттенком упрека, словно давая понять: это они наняли его, а не наоборот. — Мои сотрудники отдела безопасности делали запросы и предпринимали поиски, и люди доктора Ричленда — тоже. Но к сожалению, все старания оказались напрасны.

— Если честно, я уже не надеялся получить картину обратно, — вставил Ричленд. Теперь он походил на актера сцены, снова вспомнившего текст. — А потом нам позвонили. Некий мистер Роланд Уиллер из Цюриха. — Тут Ричленд одарил Мэллоя улыбкой, которую, вне сомнения, приберегал для изничтоженных противников веры. — Он позвонил и спросил, не заинтересованы ли мы в приобретении портрета Христа двенадцатого века. — Лицо проповедника выражало крайнее возмущение.

— Уиллер утверждал, что представляет владельца, — добавила Николь. — Разумеется, он отказался признать законное право доктора Ричленда на картину и сообщил, что держит ее в частном цюрихском банке «Гётц и Риттер». Насколько нам известно, банки там управляются по другому принципу, нежели у нас.

Мэллой едва сдержал улыбку, услышав это, и сменил тему.

— У вас не вызывала сомнений аутентичность картины?

— Я все проверю, прежде чем подготовить деньги. Я вылетаю в воскресенье, а в понедельник утром осмотрю ее. Если все в порядке и вы согласны помочь, то встретимся во вторник в том же банке, где и завершим обмен. Как только я переведу необходимую сумму, вы станете ответственным за возвращение картины в Нью-Йорк.

Вдруг Ричленд нервно поежился.

— Если что-то случится после того, как у вас в руках окажется картина, мистер Мэллой… допустим, полиция в Цюрихе вас задержит, как тогда вы поступите?

— Если я берусь за работу, ваше преподобие, то организую все так, чтобы никто меня не остановил.

— Вы не ответили на мой вопрос.

— Позвольте вам кое-что объяснить. В моем деле существуют определенные правила. Могу гарантировать: я лично доставлю вам картину, а в случае моей гибели ее доставит один из моих людей.

Преподобный Дж. У. Ричленд откинулся на спинку кресла и некоторое время обдумывал услышанное. Мэллой был тихим темноволосым мужчиной под пятьдесят; он никогда не принадлежал к мускулистым коммандос. Оперативник построил свою карьеру на глубоком понимании человеческой натуры, искусстве убеждения и непоколебимой вере в людей, которых нанимал себе в помощь. Давая слово, он всегда его сдерживал. Взявшись за работу, он всегда доводил ее до конца — тем или иным способом. За четверть века службы он ни разу не провалился и не привык объяснять свои поступки дилетантам.

— Да, это заявление… — пробормотал наконец Ричленд.

— Вы нанимаете меня для решения задачи, с которой, как считаете, ваши люди не справятся. Очевидно, вам нужен человек, готовый к любым осложнениям. И когда я говорю вам, что никакая полиция меня не остановит, значит, так оно и есть.

— Что ж, хорошо, — кивнул Ричленд. — В таком случае мне осталось лишь убедить вас взяться за это дело. — Выражение на лице преподобного говорило, что он привык добиваться своего и при этом готов на самый отчаянный торг. — Я предлагаю аванс в десять тысяч долларов для покрытия ваших расходов и еще сто тысяч в момент передачи мне картины.

Похоже, Ричленд гордился своим предложением, будто считал, что Мэллой и мечтать не мог о такой сумме.

— Я должен профинансировать две команды по обеспечению безопасности операции. Одну в Швейцарии, и еще одну здесь. А эти люди стоят недешево, как и я, ваше преподобие.

Ричленд заметно удивился, но все же спросил:

— И сколько же именно вам нужно, позвольте узнать?

— Аванс в сто тысяч долларов. И четыреста тысяч при передаче картины.

— Нет, это просто невозможно! — Ричленд попытался выдавить смешок, но не получилось.

Мэллой поднялся и направился к двери.

— Простите, что отнял у вас время. Я думал, вы отдаете себе отчет в том, о чем просите.

— Погодите минуту!

Уже у двери Мэллой обернулся и широко улыбнулся, игнорируя протест Ричленда.

— Приятно было познакомиться с вами обоими.

Но вы запросили непомерную сумму! — воскликнул Ричленд.

— Уверен, вы найдете человека, который согласится на вашу цену, — с улыбкой ответил Мэллой.

И тут заговорила Николь Норт:

— Вы наняты, мистер Мэллой.

Мэллой взглянул на проповедника, ища подтверждения. Но в этот момент Дж. У. Ричленд больше походил на комнатную собачонку, нежели на дельца, способного вести торг.

Мэллой и его невеста жили в помещении бывшего склада, с окнами на Девятую авеню. По обе стороны от него располагались свободные участки. Два года тому назад связной, работавший в Европе под видом управляющего некой вымышленной корпорацией, ради правдоподобия легенды купил это здание. Агент попросил Мэллоя проследить за ремонтом склада, а по окончании предоставил недвижимость в его распоряжение. Нижние три этажа пока пустовали, но грузовой лифт работал исправно и прошел все необходимые проверки, поэтому Мэллой превратил верхний этаж в небольшую квартирку с просторной мастерской для Гвен.

Она была художницей, одной из тех, кто продает свои работы от случая к случаю, но за вполне приличную сумму. В периоды простоя — а за последние двадцать лет их было немало — Гвен работала официанткой. Так Мэллой с ней и познакомился — в кафе. А через неделю художнице вдруг повезло, и она продала картину почти за сорок тысяч долларов. С тех пор дела у нее заметно пошли в гору.

Гвен, невысокая стройная женщина спортивного телосложения, обладала неисчерпаемым запасом спокойной уверенности и энергии. Она обладала хорошим чувством юмора и редчайшим из качеств, особенно в наши дни, — здравым смыслом. У Гвен были темные проницательные глаза, короткие черные волосы и кожа бледно-кремового оттенка, теперь казалось невозможным, что на еврейскую девочку, росшую в Квинсе, никто не обращал внимания. Большую часть жизни она придерживалась радикальных взглядов. Гвен старалась отмежеваться от любых властных структур, подозрительно относилась к каждому, кто подталкивал ее к сдержанности, умеренности во всем и особенно — к конформизму. Первые десять лет взрослой жизни она прожила, по своим собственным словам, «без оглядки». Уже лет в тридцать Гвен вполне оценила преимущества одинокой жизни, особенно для художника, и начала череду коротких романов с мужчинами, которых всегда держала на определенной дистанции и с которыми через год-два расставалась мирно и без сожалений. Страсть приходит и уходит. В сорок Гвен по-прежнему оставалась немного бунтаркой, но в целом жила в полном согласии с собой и своим талантом. Она была из тех редких людей, которые никогда ни о чем не сожалеют.

Возможно, со стороны Мэллоя было просто глупо пытаться выяснить, почему он в нее влюбился. Список получился внушительный, впрочем, причин чувства не объяснял. Да, конечно, она была талантлива и мудра, к тому же удивительно остроумна. Она обладала красотой, юмором, живостью и удивительной нежностью. Она была благородна, отзывчива и всегда открыта всему новому. Она была верна дружбе — единственное качество, противоречащее ее независимости, легко заводила новые знакомства, на что в сорок лет осмеливаются немногие. Гвен могла молчать часами, и это качество, пожалуй, Мэллой ценил больше всего, поскольку оно столь редко встречалось у женщин. Порой она грустила, когда все шло хорошо, и не теряла оптимизма, когда другие отчаивались.

В любовных отношениях Гвен проявляла застенчивость, как бы намекая, что с ней нужно обращаться с должной почтительностью даже в постели, но в редких случаях бывала экстравагантна: проявляла интерес к определенному историческому периоду или предлагала нечто вовсе фантастическое. Как-то раз они вышли пройтись, и художница всю дорогу общалась с ним, как с декадентствующим джентльменом Викторианской эпохи. Гвен не подходила ни под одно определение, но то, что превыше всего ценил в ней Мэллой, были не характер, не красота или стиль. Особое мировоззрение — вот что больше всего нравилось ему в Гвен.

Она обладала уникальной способностью находить потенциал там, где другие не видели ничего. Смотрела, к примеру, на пустые необустроенные комнаты, ставшие центром их жизни, и точно знала, как надо все переделать. Могла увидеть чье-то лицо на улице — нищего, бродяги, полицейского или простого рабочего — и найти красоту там, где ее не замечал прежде никто. Мэллой сам видел, как она превращала на полотне дряхлых стариков в настоящих созерцателей вечности. За одно это можно было ее любить.

Он все еще питал приятную иллюзию насчет того, что Гвен видит нераскрытый потенциал и в нем. Ко времени знакомства Мэллой был отставником сорока с лишним лет, который ждал звонка и начинал задумываться о том, что звонок этот так никогда и не прозвенит. Лучшая часть жизни пройдена, думал он. Гвен научила его верить, что все еще впереди.

Он прошел в квартиру, как обычно, через мастерскую Гвен и даже вздрогнул от неожиданности при виде обнаженного мужчины, расположившегося на сломанной потертой кушетке времен Второй империи. Это оказался Руди, один из постоянных натурщиков Гвен. Руди было за шестьдесят. Он обладал на удивление хорошим телосложением и, несмотря на отчаянные усилия, так и не смог избавиться от того, что некогда делало его лицо необыкновенно красивым. Волосы грязные, седые, шея, подбородок и щеки заросли трехдневной щетиной. Гвен и еще один художник по очереди вставали футах в пятнадцати от натурщика. Теперь же Гвен сидела и рисовала углем на большом листе из альбома. На ней были джинсы и любимая футболка с надписью «NYC».[8] По тому, как она едва взглянула на него, Мэллой понял — работа продвигается успешно.

— Это не то, что ты думаешь, Томми! — хихикнул Руди. — Она просто хотела посмотреть.

— С этого все и начинается, — сказал Мэллой и зашел Гвен за спину.

Она уже сделала три наброска Руди в разных позах, и находились они в разных стадиях завершения. Все были хороши, но четвертый, над которым она сейчас работала… это было нечто особенное.

Здесь Гвен использовала меньше анатомических деталей в области паха. И в то же время от эскиза так и веяло сексуальной мощью, в отличие от остальных трех. Нет, конечно, у Руди не было таких классических черт, как рожки и копыта, но Гвен удалось уловить саму сущность стареющего сатира. Сила впечатления была в некоей незавершенности. Подобно любому гениальному произведению, выразительность здесь достигалась не за счет зеркально точного отображения предмета. Особая экспрессия крылась именно в двусмысленных тенях и полутонах. «Что ж, — подумал Мэллой, — это отчасти сродни тому, чем занимаюсь я». Но объяснить этого Гвен он просто не мог.

Он никогда не был до конца честен с ней в том, что касалось его работы. Гвен знала лишь об отдельных моментах его деятельности. Художница знала, что Мэллой посвящает много времени отслеживанию информации, но не о том, что происходит затем с ней или с людьми, за которыми он наблюдал столь пристально. Она поставила бы его в неловкое положение, если б вдруг начала расспрашивать, а потому никогда не делала этого. Лишь однажды Гвен прокомментировала его скрытность: «Я ведь никогда не узнаю, если ты станешь с кем-то встречаться?»

Это было своего рода шуткой, но, как и в каждой шутке, в ней крылась изрядная доля истины. Иногда ему хотелось отбросить осторожность и рассказать ей все, но старая привычка брала верх. Он поделил свою жизнь на две части. Здесь — Гвен. А тут — работа. Его тайны разрушили все прежние отношения с другими женщинами, а в молодости — и брак. Но Гвен была совсем другая: она воспринимала его молчание по определенным вопросам как должное.

Полюбовавшись рисунком, Мэллой решил посмотреть, как изобразил натурщика Пол Сорренто. Именно Пол помог через знакомого торговца так выгодно продать картину Гвен вскоре после того, как они с Мэллоем познакомились. И модели художники обычно нанимали «пополам», особенно мужчин, когда знали, что Мэллоя с утра не будет. Набросок, над которым работал Пол, был целиком сосредоточен на пенисе Руди — это был настоящий шедевр в изображении отдельной детали. Первый вариант валялся на полу. На нем изображалось примерно то же самое; Мэллой смотрел на него и не понимал, что здесь не так. Нет, конечно, ведь он не был Полом Сорренто. Художник указал на второй набросок, над которым работал.

— Сто долларов, и он твой, Ти-Кей.

— Уверен, ты найдешь покупателя, который будет просто в восторге.

— Не сомневаюсь. Просто подумал, может, ты хочешь расширить свои горизонты.

Руди чуть не подавился от смеха.

— Эй, Томми, — дразнящим тоном произнес он, — если никому не скажешь, оригинал можешь получить за полтинник!

Мэллой улыбнулся старику.

— Заметано, Руди.

Самой лучшей работой Гвен являлся портрет маслом того же Руди в старомодном смокинге. Одетый в поношенный черный сюртук и белый галстук, старик, позировавший Гвен, словно являлся воплощением противоречивости. Она закончила картину и поняла — это потрясающе. На ней Руди был падшим человеком, и, когда с ним это случилось, он расстался с последними страхами. Холодный взгляд старика не вызывал, но и не просил сочувствия.

Гвен продала эту работу за семьдесят тысяч долларов, и Мэллой считал, что это дешево. В ответ она заявила, что напишет другой портрет, специально для него. Эдвард Монк прославился тем, что писал копии с лучших своих картин. Почему бы и ей не заняться тем же самым? Но Мэллой знал, что она никогда не сделает этого. Свет будет совсем не тот. Руди состарится еще месяца на два. Он будет хмуриться совсем по-другому, а галстук-бабочку повяжет аккуратнее. Гвен тоже это понимала. Наверное, поэтому художница решила изобразить Руди в полный рост. Ведь именно благодаря такой композиции Гвен удалось столь выразительно отобразить возраст, бедность и сексуальность этого короля бродяг.

— Смотри берегись, — шутливо заметил Мэллой старику. — А то еще станешь знаменитостью.

— И что же, слава принесет мне лишнюю выпивку, так, что ли, Томми?

Пол Сорренто поднял глаза от наброска.

— Слава, Руди, может принести человеку всю выпивку в мире, какую только пожелает.

Пол Сорренто знал, о чем говорит, но Руди на это не купился. Он сменил позу и засмеялся.

— Во всем этом мире не найдется столько выпивки, Пол!

— Мы почти закончили, — сказала Гвен. Это был довольно прозрачный намек на то, чтобы Мэллой оставил их наконец в покое. Из-за него натурщик уже не мог сидеть спокойно. — Еще минут десять. Ты сможешь выдержать еще десять минут, Руди?

Руди занял прежнюю позу.

— Наше время — ваши деньги, дорогая!

Мэллой прошел к себе в кабинет. Подошел к столу, включил компьютер и начал составлять электронное сообщение капитану Маркусу Штайнеру из городского полицейского управления Цюриха. Местоположение обоих было засекречено, но Мэллой использовал особый код, о котором они условились заранее. В деле, которым занимался Мэллой, следовало соблюдать осмотрительность, даже среди «хороших» ребят. Он научился этому в Бейруте. Впрочем, содержание письма было недвусмысленным. Мэллой сообщал, что ему нужна информация о банке «Гётц и Риттер» в Цюрихе, а также полное досье на торговца предметами искусства Роланда Уиллера. Маркус Штайнер стал одним из ключевых агентов Мэллоя, когда он работал в Цюрихе. Его также нанимали на довольно опасную работу в течение нескольких лет, целью которой являлась защита интересов одного из местных криминальных авторитетов. Волею случая этот человек предоставлял почти всю информацию, что удавалось тогда собрать Мэллою о частных швейцарских банках.

Закончив письмо, Мэллой позвонил одному бывшему своему коллеге. День был рабочий, и Гил Файн ответил после второго гудка. Несколько лет Гил занимал должность аналитика в Лэнгли. Им случалось работать вместе, хотя чаще всего находились при этом по разные стороны океана. Недавно оперативники подробно обсуждали дела одного находившегося в бегах финансиста, за которым следил Мэллой. Быстро обменявшись последними новостями по этому поводу, они перешли к предмету звонка.

— Тот самый Дж. У. Ричленд? — воскликнул Гил.

Похоже, его удивила просьба. Мэллой усмехнулся.

— Услышу я «аминь» или нет?

— А в чем, собственно, дело, Ти-Кей?

Похоже, Гилу смешно не было.

— Ричленд просит об одной услуге, Гил. И меня назначили исполнителем его желаний.

— Я могу поделиться только официальными данными, — без всякого энтузиазма в голосе произнес Гил.

— Годится. И еще мне хотелось бы получить сведения об окружении этого парня. А также — о Джонасе Старре и Николь Норт. Судя по всему, этот Старр довольно известный археолог. А Норт…

— Роскошная дамочка.

— Да, та самая.

— Жаль, что ты женишься. Она одинока и стоит несколько миллиардов долларов. Это богачка с большой буквы.

— Да, запах денег я почувствовал. Правда, она не так уж и одинока. Готов побиться об заклад на мою пенсию: между ней и Ричлендом что-то есть.

— А тебе известно, что Ричленд смертельно болен?

— Прочти его книжку, Гил. Старик недоволен смертным приговором и подает апелляцию.

Гил весело рассмеялся.

— Да читал я, читал. Кстати, не так уж и плохо. Послушай, я перешлю все, что на них есть, но если тебе понадобится больше…

— Тогда заставлю Джейн Гаррисон попросить твоего босса.

— Так ты опять, что ли, работаешь на Железную деву, Ти-Кей?

— Просто хочу сделать Джейн одолжение, Гил. В случае чего она у меня в долгу.

— На твоем месте я бы был осторожнее. У Джейн особая селективная память. И насколько я понимаю, она не забывает только те одолжения, которые оказывала другим.

Теперь Мэллой уже не смеялся.

— Со мной Джейн всегда была справедлива.

— Это потому, что ты всегда выставлял ее в лучшем свете. Перекрести ее, а там посмотрим, как она с тобой обойдется.

Они заканчивали разговор, когда Гвен проскользнула в кабинет Мэллоя и, неслышно подойдя сзади, поцеловала его в шею.

— Ну что? Удачное выдалось утро? — спросил он, вешая трубку.

— Кажется, я решила, что буду писать. Если удастся верно передать свет, получится просто замечательно.

— Ты о последнем наброске?

Она кивнула, улыбнулась.

— Не думаю, что тебе понравится. Другие картины были более реалистичны.

— В них удавалось схватить образ. А в этом, последнем, передать состояние его души.

Гвен снова улыбнулась, услышав это, но промолчала, сделав вид, что ценит его мнение, хотя оба знали: это взгляд обывателя.

— Ну а ты чем сегодня занимался?

— Нужно было обсудить кое-какие дела.

Мэллою удалось заставить Гвен поверить в то, что он служил в Государственном департаменте Цюриха, занимался финансовыми вопросами. Скучноватая работа, говорил он ей. Гвен кивком указала на черную нейлоновую сумку, которую он поставил у стола, и заметила:

— Ты, я смотрю, не только говорил.

— Тут немного денег и вещи в дорогу.

Гвен явно удивилась, но сильно расстроенной не выглядела.

— Ты уезжаешь?

— Надо уладить дела в Цюрихе. Всего на пару дней, и сразу назад.

Гвен озадаченно моргнула.

— Так неожиданно…

— Легкая работа и хорошие деньги. Я не мог отказаться.

— А что конкретно?

— То же, что и раньше. Переговорить с банкирами. Попробовать узнать, что они скрывают.

— Может, возьмешь меня с собой? Хотелось бы увидеть своего мужчину в действии.

— Ты там просто заснешь от скуки. Как-нибудь в другой раз, когда будет время осмотреть достопримечательности.

— А у тебя много дел до отлета?

— Да нет, а что?

Она сложила ладони лодочкой, сунула ему между колен.

— Надеялась на этой неделе попрактиковаться немного.

— Попрактиковаться? В чем?

— Ты забыл? Скоро наш медовый месяц.

Глава 03

Кесария Маритима

Весна 26 года н. э.

Кесария Маритима ни на что не похожа, подумал Пилат, когда флотилия его впервые вошла в величественную гавань. Типично римский город, до мелочей, и в то же время совершенно не похож на Рим. Рим возводился веками, Кесарию построили всего семьдесят лет назад по специальному проекту. В центре Рима улицы широкие и прямые; просторные площади, изящные арки и повсюду колоссальные статуи. А чем дальше от центра, тем уже улочки, проложенные вместо пеших дорог: кривые, тесные, грязные. Квартал за кварталом застроены стоящими впритык домами, и солнечный свет проникает сюда не больше чем на час-два в день. К этому следует добавить вонь гниющих отбросов. В Кесарии же чистота и порядок повсюду. Все дороги и улицы прямые, а ширина их как раз впору, чтобы разминуться двум колесницам — римский идеал. Этот город создавался по принципу регулярности, а не каприза, истории здесь места не было. В Кесарии никогда не происходило ничего важного.

Из гавани был хорошо виден храм божественного Цезаря Августа. Он доминировал над всем городом, прославлял его, словно напоминая — и друзьям и врагам — о своем западном происхождении, несмотря на то что был расположен в самом сердце Востока, примерно в шестидесяти милях к северу от Иерусалима. Имелся здесь и амфитеатр — такого даже в Риме не было. Использовался он исключительно для гладиаторских боев, а цирк на окраине Кесарии, в отличие от римского Большого цирка, только для проведения скачек. Возводился также и театр, и по всем показателям он должен был стать главной жемчужиной в короне города, приверженного идеалам классики.

Флагманский корабль приближался к берегу, Пилат с интересом осматривал все вокруг. Искусственную гавань образовывали две огромные стены, протянувшиеся от берега и словно обнимающие часть моря. Они не только защищали от непогоды сотни судов: здесь можно было одновременно произвести их разгрузку и погрузку.

Прежде чем сойти с флагманской триремы, Пилат послал на берег своего личного телохранителя, для обеспечения безопасности, и терпеливо ждал, пока высадится команда последнего во флотилии корабля — две центурии из метрополии, прибывшие для усиления четвертой когорты десятого легиона, называемого «Фретензис»,[9] с целью занять провинции Иудея и Сирия. Солдаты выстроились на берегу, поблизости от главного телохранителя, и лишь после этого Пилат пропустил вперед жену, которую приветствовали члены городского магистрата. Наконец он и сам приготовился сойти со своей боевой триремы. Алого цвета плащ оказался слишком теплым для конца апреля, но тяжесть ткани придавала Пилату уверенности, пока он неспешно спускался по сходням. Он старался походить на сенаторов, которых видел на Капри в бытность там начальником гарнизона.

Два года назад ему исполнилось тридцать, и пятнадцать он провел на военной службе. Начинал он в кавалерии в Германии, затем занимал должность трибуна в дворцовой охране, под командованием восходящей звезды империи Элия Сеяна.

Пилат выступал с достоинством. У него были кудрявые черные волосы и обманчиво веселое лицо. Он, конечно, утратил свойственную юности гибкость, зато набрал много веса, впрочем, последнее компенсировалось возросшей физической силой и умением, подобно искусному атлету, управлять своим телом.

Поглазеть на прибытие нового наместника собралась целая толпа, но Пилат не замечал никого, кроме Валерия Грата. Пилат узнал своего предшественника по алому плащу всадника, ну и, разумеется, по лицу, которое знал очень хорошо, — худому и хитрому, в точности как у статуй этого человека, которые он видел в Риме несколько лет назад. Почтенные семьи этих мужчин знали друг друга, но лично они не встречались. Грат был лет на десять старше Пилата; примерно столько он занимал свой пост в Иудее.

Жена прибывшего уехала с супругой Грата в повозке, запряженной лошадьми, а Пилат и его предшественник сели в позолоченные носилки под балдахином, которые несли восемь рабов могучего телосложения. Направились они к югу, к дворцу наместника — Пилат мельком видел его еще с корабля, — сверкающий белизной комплекс зданий у городской стены. Глядя на улицу через занавешенное окно, Пилат видел пестрое смешение рас, цветов кожи и одежды. В ответ на его вопрос Грат пояснил, что больше половины обитателей города — местные сирийцы, говорящие по-гречески. Остальные — евреи, арабы и египтяне. Затем, после паузы, добавил:

— Евреи доставляют больше всего хлопот.

Под испытующим взглядом Пилата он торопливо продолжил. Нет, не то чтобы в Кесарии были какие-то серьезные проблемы. Можно сказать, их нет вообще. Совсем не как в Иерусалиме. Нет, он просто хотел сказать, что они, будучи крупной диаспорой, не всегда считаются с пожеланиями городских магистратов, наместника императора и остальным населением — в особенности с сирийцами. Потом Грат осмелел и сообщил Пилату, что в Кесарии евреев в политическом смысле можно назвать меньшинством. Они ненавидят любые городские улучшения, но их привлекает торговля. В городе Тивериаде, столице Галилеи, у них таких коммерческих преимуществ нет. Зато Ирод Антипа бесплатно предоставляет свободные земли любому еврею, кто желает переехать в город. Грат пожал худыми плечами и добавил:

— На это предложение откликнулись единицы, да и то не из самых лучших.

— Но Антипа, если я правильно понимаю, сам еврей, — заметил Пилат.

Услышав это, Грат устало улыбнулся. В этот момент он выглядел человеком, больше всего мечтающим попасть домой, на родину. Пилат правильно понял суть проблемы, сказал он. С другой стороны, у евреев существует недопонимание ситуации.

— Дело вот в чем. Асмодеи из рода Ирода изначально были самаритянами, жителями Идумеи. Они приняли иудаизм всего век тому назад, так что считать их настоящими евреями нельзя. Они перешли в эту веру из-за политических выгод. Ирод подал пример, и нынешнее поколение подхватило эту идею. Они следуют традиционным религиозным церемониям. А в остальном такие же римляне, как вы и я.

— Они довольно странные люди, как я слышал, — заметил Пилат. — Истинные евреи.

— Я бы сказал, непредсказуемые, — ответил Грат и скривил губы.

— А вот Сеян считает, что людьми легко манипулировать, если знаешь как.

— Сеян был мальчишкой, когда я покинул Рим. Что же, по его мнению, необходимо знать о людях?

— Управлять народом — все равно что править упряжкой коней: бьешь кнутом, сдерживаешь поводьями. Успешно манипулировать людьми может только тот, кто владеет всеми средствами.

Грат моментально ощутил ненамеренный упрек в этом замечании, но, вместо того чтобы показать раздражение, сделал вид, что ему смешно.

— С евреями, господин, всегда получается одинаково. Все равно что скакать на лошади, уши которой плотно прижаты к голове.

Пилат ответил не сразу. Он никогда в жизни не сталкивался с евреем, ни с истинным, ни с каким-либо другим.

— Что ж, с нетерпением жду, когда наберусь у вас опыта, — заметил он после паузы.

— В таком случае должен вас разочаровать. Я отплываю завтра на рассвете.

— Жаль, — пробормотал Пилат, в глубине души очень довольный тем, что может начать править без подсказок этого усталого старика.

Пилат так долго прослужил на острове Капри, что почти позабыл о преимуществах жизни в большом городе. В Кесарии проводились скачки и гладиаторские бои, на улицах выступали фокусники и танцовщики, шли бесконечные театральные представления, комедии и трагедии. Не проходило недели, чтобы новый наместник не принял бы доброй сотни гостей, причем аудиенции носили самый космополитический характер: сегодня он видел римлян, затем — сирийцев, потом египтян или греков. Однажды даже явилась целая делегация посланников парфян, они прибыли засвидетельствовать почтение красавице жене наместника. На самом деле они отдавали дань уважения ее дальнему родственнику, императору Тиберию.

Пилат наслаждался жизнью, впрочем, окончательно соблазнить себя не давал. Его настоящей страстью была работа, и он рьяно взялся за нее, как только корабль Грата покинул гавань. Прокуратора назначали на три года, и при этом подразумевалось, что человек, прослуживший этот срок и возвращающийся в Рим, должен прибыть туда настоящим богачом. Семья разрасталась, средств требовалось все больше и больше, особенно если наместник не хотел прожить остаток жизни где-нибудь в провинции. Кроме того, деньги нужны были, чтобы получить новое назначение.

На Капри Пилат пробыл шесть лет, и все это время строительство там не прекращалось. Жизнь в его гавани царила довольно оживленная, но финансовые возможности были ограничены как числом прибывающих судов, так и тем, что львиная доля недвижимости принадлежала Тиберию, единственному в империи человеку, который не платил вымогателям. Теперь же в полном распоряжении Пилата оказалось три провинции с двумя крупными городами и самой большой гаванью на всем восточном побережье Средиземного моря от Антиохии до Александрии.

Да одной этой гавани было достаточно, чтобы обогатиться. Прикупить фиников здесь, инжира там, размышлял он, и за один день можно наполнить трюм корабля свежими фруктами! А завтра — еще один. К тому же здесь имелись медь, железная руда, строевой лес и ценный строительный камень. Специи, фрукты, зерно, соль, говядина, лошади, овцы, свиньи, козы — список был поистине бесконечен. Купцы знали, что весь этот товар можно переправить быстро, если на то имеется добрая воля римского наместника. И самые умные из них понимали: добрая воля имеет свою цену.

Первая встреча нового прокуратора с евреями произошла вскоре после вступления в должность и носила довольно странный характер. Через две недели после того, как Пилат обосновался во дворце, в город прибыли священники из храма в Иерусалиме. Запоздали, подумал он, на целых две недели. И приказал им ждать перед дворцом, во дворе, ссылаясь на свою занятость. Уже ближе к вечеру — обычно в это время Пилат удалялся в дворцовые бани — он вызвал своего адъютанта, центуриона Корнелия, и приказал впустить евреев во дворец.

Корнелий уже давно отслужил положенные двадцать пять лет. Через год или два ему должно было исполниться пятьдесят, но он, несмотря на возраст, поддерживал прекрасную физическую форму, что было жизненно важно для человека, зарабатывавшего на жизнь силой. Он был на дюйм или два выше среднего роста, но весил при этом около трехсот фунтов, и большая часть веса приходилась на мускулатуру. В беге он был не силен, но и убегать с поля боя ему не было нужды. В схватках он всегда выходил победителем; всех поражала быстрота, с которой он владел коротким мечом, а его прирожденная воинская храбрость объясняла, почему Рим правит миром.

По традиции того времени римлянин должен был бриться каждое утро. Но раб выбривал также и голову Корнелия. Это производило устрашающее впечатление — взорам представали бесчисленные шрамы, шишки и вмятины. У Корнелия был большой рот с плотно сжатыми губами и длинный плоский нос, который он ломал несколько раз. Подобно всем старшим центурионам, Корнелий наслаждался престижным положением ветерана. Такие воины составляли костяк римской армии, были выдающимися бойцами. Проведя всю свою жизнь в сражениях, многие из этих солдат набирались такого умения и опыта, что офицеры редко принимали важные решения, не посоветовавшись прежде со старшими центурионами. Центурион, отслуживший двадцать пять лет, обычно удалялся на покой, получал земельный надел в сельской местности, где безбедно и спокойно жил до конца дней своих. Но воины, сохранившие отличную форму, как, например, Корнелий, могли продолжить службу. Обычно они помогали офицерам.

Под началом Пилата находился десяток трибунов — дети богатых сенаторов и всадников, которые только начинали военную карьеру. Все эти люди, за редким исключением, ни на что не годились, к тому же требовали много внимания, поскольку являлись будущим Рима. Командиры не могли уделять им много времени в силу своей занятости, а потому обязанности по воспитанию и подготовке молодежи распределялись между старшими центурионами, приучавшими их к службе в римской армии.

Корнелий вернулся в зал через несколько минут после того, как Пилат послал его за священниками. С улыбкой, пугавшей тех, кто его не знал, он сообщил:

— Они отказываются входить во дворец, господин. Просят, чтобы вы вышли к ним.

Пилат удивленно заморгал. Наместник назначает первосвященника в храме Иерусалима. Первосвященники должны служить ему, как он служит своему императору. Да он лучше будет ждать еще полгода, чем доставит им такое удовольствие: первым прибудет в Иерусалим. У него и здесь дел хватает. Они допустили непростительную задержку, а теперь отказываются видеть его, если он сам не выйдет к ним из дворца?

— Отказываются? — недоуменно пробормотал он. Они отказываются?!

— Они боятся осквернить себя, входя в зал, где собираются язычники.

— Просто смешно. Живо сюда их!

Корнелий указал на императорский штандарт с крохотной бронзовой головой Тиберия. Потом обвел рукой помещение, где находились другие штандарты и знамена войск, которыми командовал Пилат. На многих красовались изображения животных. Кроме того, в зале находились различные каменные скульптуры богов и людей — все это претило вере иудеев.

— Их религия запрещает им смотреть на образы людей и зверей, наместник.

— Скажи Анне…

— Первосвященника здесь нет. Он послал своих сыновей приветствовать нового наместника Цезаря.

Пилат поднялся. Спина болезненно заныла, грудь гневно вздымалась.

— Первосвященник не явился? Я правильно тебя понял, центурион?

Корнелий вдруг растерялся. Он доложил господину только то, что сказали ему священники, вернее, слуги священников, а он не наказал их за дерзость, не применил власть, данную ему и как воину великой империи.

— Так мне показалось, господин. Я могу ошибаться, но, похоже, первосвященника тут нет.

Пилат потерял терпение. Он твердым шагом вышел из зала, и когда оказался во дворе, ярость его достигла предела.

— Привести сюда священников! Если их религия позволяет стоять под лучами солнца!

Стражники бросились выполнять команду Корнелия, отданную кивком головы. Евреев провели через дворцовые ворота под конвоем, точно преступников. Было их человек десять-пятнадцать — Пилат пересчитывать не стал, — все до одного бородатые и страшно грязные. Старший что-то бессвязно выкрикивал.

— Говори на латыни, — тихо заметил ему Пилат.

В греческом он почти не практиковался, если не считать шести мучительных лет, проведенных за чтением Гомера и трагедий, и почти не понимал этого языка, зная лишь несколько расхожих фраз и ругательств.

За священника ответил Корнелий.

— Они говорят, что знают только арамейский, греческий и иврит, господин.

Пилат велел перевести, что же сказал этот человек, и Корнелий заговорил с евреями по-гречески. Затем обернулся к наместнику.

— Он говорит, мы оскорбили его, заставив пройти во двор под аркой ворот с золотым орлом.

— Оскорбили?!

Пилат пожалел, что при нем нет короткого меча. Следовало бы проучить этих оборванцев.

— Нам нужен переводчик, господин. Мой греческий годится лишь на то, чтобы покупать вино и женщин.

Пилат улыбнулся, не глядя на Корнелия.

— Я запомню это, центурион. И призову тебя на помощь, когда мне понадобится то или другое. А теперь найди нам переводчика.

Корнелий отправил трибуна искать подходящего человека, Пилат тем временем в полном молчании стоял на ступенях дворца, рассматривая кучку евреев. Да, Грат описал этот народ очень точно, они как лошади с прижатыми к голове ушами. Но сейчас они на повышенных тонах, даже яростно, переговаривались между собой. Похоже, они собирались уйти; впрочем, охрана Пилата не позволила бы этого.

Какой-то молодой сириец из вспомогательной кавалерии вышел из покоев и заговорил со священниками. Разговор шел на греческом, был довольно жарким, и когда они закон чили, юноша обернулся к Пилату.

— Вы осквернили их, наместник, заставив стоять перед штандартами «Фретензиса».

Пилат обернулся и увидел знакомые штандарты и знамена, расставленные у входа. Глядя на них, он размышлял, что делать с этими невозможными людьми. Тем временем сириец продолжил:

— Религия не разрешает им смотреть на изображения людей и животных.

Пилат одарил Корнелия улыбкой, смысл которой был ясен.

— Есть у нас во дворце другие переводчики, центурион?

— У нас их много, господин.

— Тогда скажи этому человеку, что, если он еще раз будет пересказывать мне все собственными словами или посмеет сказать этим людям то, чего я не говорил, я прикажу выпустить ему кишки и повесить у дворцовых ворот.

Корнелий обратился к сирийцу на латыни, будто тот не понял с первого раза:

— Мой тебе совет, парень. Четко передавай слова наместника императора и священников. В точности. Иначе умрешь!

Молодой человек собирался что-то ответить в свое оправдание, затем передумал и просто кивнул.

— Скажи им, — заговорил Пилат, — что они будут смотреть на штандарты римских легионов, а если откажутся, умрут от рук тех людей, которых оскорбляют. Выбор за ними.

Сириец тут же перевел, евреи возмущенно заголосили. Одни обращались к Пилату, другие говорили между собой. Объяснялись они на арамейском, и сириец снова обратился к ним по-гречески, попросив общаться на языке, с которого может переводить.

— Казнить его, — бросил Пилат.

Секунду Корнелий стоял в растерянности, точно не понял приказа, но Пилат окинул сирийца таким испепеляюще гневным взором, что центурион тут же дал знак стражам. Подбежав, те подхватили сирийца под руки и потащили. Бедняга сразу позабыл о попытках заставить евреев говорить по-гречески. Он молил Пилата о милосердии на латыни.

Прокуратор тихо спросил Корнелия:

— Почему этот человек до сих пор болтает, центурион?

На этот раз Корнелий не стал отдавать приказов, выхватил оружие и шагнул вперед. Он резко взмахнул мечом, распоров живот несчастному. Молодой человек стоял, удивленно расширив глаза, на мраморные плиты хлестали потоки крови. Затем Корнелий отдал приказ повесить казненного у дворцовых ворот, и двое солдат подхватили сирийца, все еще кричавшего от боли, и уволокли. Третий побежал за веревкой.

Тут священники наконец умолкли.

Молодой трибун, бледный и потрясенный увиденным, бросился искать нового переводчика. Когда тот явился, Пилат показал ему предшественника, растерзанное тело которого висело у дороги, ведущей к дворцу, и спросил, сможет ли он выполнить работу лучше.

Юноша ответил, что сделает все возможное, и Корнелий без тени эмоций объяснил ему, что требуется.

— Где Анна? — спросил Пилат.

Переводчик повторил вопрос на греческом.

Евреи начали тихо перешептываться между собой, видимо решая, кто должен отвечать. Выбранный заговорил с уважением, с каким принято обращаться к наместнику императора:

— Первосвященник сожалеет, что не смог совершить столь длительное путешествие в Кесарию Маритиму. Преклонный возраст не позволил ему лично приветствовать наместника, но он надеется сделать это, когда прокуратор прибудет в Иерусалим.

— Мне неинтересно, о чем он сожалеет. Первосвященник должен приветствовать наместника императора, таков обычай. Иначе просто быть не может. Так что уж будь любезен, передай Анне, что если возраст не позволяет ему сделать этого, то пост свой он занимать не вправе.

— Как прикажете, господин. Но могу ли я в таком случае задать один вопрос? Кого вы собираетесь назначить на его место?

Пилат сверлил священника взглядом, пока переводчик повторял эту фразу на латыни.

— Есть среди вас его сыновья?

Они назвались. Человек, назначенный вести переговоры, не входил в эту группу избранных. Получалось, что они выбрали его в жертву.

— Твое имя?

— Каиафа.

— Ты священник, Каиафа?

— Мы все священники храма Господня, господин.

— Какое отношение ты имеешь к Анне?

— Родственные узы нас не связывают, господин.

— Прими поздравления, мой друг. Отныне ты назначен первосвященником храма в Иерусалиме. Будешь стараться угодить мне — станешь вторым по значимости и власти человеком в Иудее. Но если посмеешь меня разозлить — позавидуешь смерти того сирийца у ворот.

Каиафа выслушал эти слова на греческом не моргнув глазом. Он даже не обернулся на несчастного, чья единственная провинность заключалась в том, что он попросил евреев говорить на понятном ему языке.

И Пилату это понравилось. Окинув пронизывающим взглядом столпившихся во дворе священников, словно стараясь хорошенько запомнить их лица, в особенности сыновей Анны, Пилат развернулся и вошел во дворец.

Пилату не давали покоя мысли об этой встрече, и он послал за одним из чиновников магистратуры, проработавшим в городе довольно долго. Как и еврейским священникам, отправившимся восвояси, тому пришлось проходить мимо трупа сирийца. Чиновник отвернулся, стараясь не смотреть на зияющую рану.

— В Кесарии, — сказал ему Пилат, — мы повсюду развешиваем штандарты и знамена нашей империи, в том числе и с бронзовой головой Тиберия. Разве не так?

Это было очевидным, но чиновник, тоже сириец, не удержался от пространного ответа. Императорские штандарты украшают каждую городскую площадь, каждое общественное здание. Так в чем проблема?

Пилат спросил, как евреи Кесарии относятся к такому оскорблению их религиозных чувств.

Чиновник осторожно ответил:

— Терпят, господин. Как известно, их вера…

— Должен предупредить, — тут же перебил его Пилат, — последний человек, пытавшийся объяснить мне особенности местной религии, висит сейчас на воротах у входа во дворец.

— Да, разумеется, господин.

— Таков, значит, твой ответ? Они терпят?

— Кесария — римский город, так что евреям пришлось приспособиться. Просто отворачиваются от образов, стараются на них не смотреть.

— Ты что же, хочешь тем самым сказать, что в Иерусалиме нет ни единого изображения императора?

— Заранее извиняюсь за то, что скажу, господин, но это было бы оскорблением их чувств.

— Не думаю. Императорские штандарты украшают каждый город империи, это почти закон. Каждый город!

— Но только не Иерусалим, господин.

Тем же вечером Пилат обсуждал этот вопрос с женой за трапезой. Не кажется ли ей оскорбительным для римской религии этот отказ евреев почитать императора? Ведь на Востоке Тиберию поклоняются, как богу. На это Прокула ответила, что считает весьма странным, что город оскорбляет Тиберия таким образом.

— В Кесарии, — сказал он ей, — где евреев множество, они любезно позволяют нам развешивать императорские штандарты, а также золотых орлов, штандарты легиона «Фретензис» и всех когорт и центурий. Может, объяснишь, в чем состоит разница между Кесарией и Иерусалимом?

— Не мне объяснять политику вам, мой господин.

Клавдия Прокула была брюнеткой с огромными сияющими карими глазами — характерной чертой всех женщин из рода Клавдиев, которые считались самыми красивыми в империи. Возглавляла это семейство не кто иная, как Ливия, легендарная жена Цезаря Августа и мать Тиберия. Впрочем, в отличие от великой тетушки власть Прокулу никогда особенно не привлекала. В возрасте двадцати одного года Ливия уже успела развестись с одним мужем, отцом Тиберия, чтобы выйти замуж за Августа, который с ее помощью захватил трон и правил империей на протяжении пятидесяти лет. Как говаривали мужчины, когда были вполне уверены в безопасности подобных высказываний, Август правил миром, а Августом — его супруга Ливия.

— Речь не о политике. Просто я хотел знать твое мнение, чтобы быть объективным, — сказал Пилат. — Так что ты думаешь?

— Нет, пожалуйста. Я в таких вещах не разбираюсь.

— Почему Иерусалим не желает чествовать хотя бы изображение Тиберия? Я отдаю еврею его храм, так разве не обязан он воздавать почести своему земному правителю?

— Думаю, что должен, господин.

— Вот и я того же мнения.

После ужина Пилат послал раба за Корнелием, но его нигде не нашли. Утром к Пилату пришел цирюльник, и Пилат во время бритья начал диктовать письмо, сообщая о своем решении «привести в чувство» иудеев. Вдруг появился Корнелий.

— Ты опоздал на целых двенадцать часов, центурион. Где ты был вчера?

— Если б наместник заранее сказал мне, что я понадоблюсь…

Пилат лишь отмахнулся с добродушной улыбкой: этим утром он проснулся в хорошем расположении духа.

— Где практиковался в греческом, центурион?

Корнелий сдержанно улыбнулся в ответ.

— Сирийские женщины, господин, просто несравненны, вы уж простите за откровенность.

Как-то раз центурион сказал Пилату, что одной женщины слишком много, а двух — недостаточно. Поэтому и решил брать сразу по трое и теперь очень доволен.

— Все до единой, или у тебя есть любимое трио?

Цирюльник даже перестал водить лезвием по щеке, с любопытством косясь на огромного центуриона.

— У меня свой любимый конек, господин. Вино здесь сносное, а женщины — выше всяких…

— …похвал, — закончил за него Пилат. — Да. Но теперь всякий раз, уходя к своим женам, будешь оставлять адрес, Корнелий, чтобы наместник не заставлял ждать своего императора. Возьми три центурии и отправляйся в Иерусалим. Вы должны поднять императорский штандарт над главным входом во дворец царя Ирода. Если я правильно помню план, стоит он точно напротив храма, так что каждый желающий увидеть бога пустыни будет знать, что за ним в это время наблюдает живой бог.

— Слушаюсь, господин.

— Передашь Каиафе письмо, скрепленное печатью, где сказано, что в случае, если в городе вдруг начнутся волнения по этому поводу, ты получил приказ распять Анну и всех его сыновей. А затем разъясни это каждому сотому жителю, вне зависимости от возраста, пола и достатка.

— Слушаюсь, господин.

— А еще ты скажешь Каиафе, что, согласно нашей религии, мы почитаем образы всех живых существ. Если захочет обсудить этот вопрос со мной, пусть приезжает и захватит с собой своего переводчика. У нас они на исходе.

— Будет сделано, господин.

Над Северной Атлантикой

6–7 октября 2006 года

Мэллой загрузил в ноутбук все, что прислал ему Гил Файн, намереваясь ознакомиться с информацией во время перелета в Цюрих. Материалы были из разных источников, некоторые в электронном виде, другие — в распечатке. Подобные сведения нашлись бы в хорошей библиотеке два десятилетия тому назад, но для этого пришлось бы просидеть там несколько недель, пользуясь «Справочником читателя» и ксерокопируя тысячи страниц. Выборка показывала, что отечественные службы безопасности уже провели основную работу по Николь Норт, Джонасу Старру и Дж. У. Ричленду. Примерно в половине статей о Ричленде телепроповедник выставлялся активным поборником нравственности. Достаточно нашлось и саморекламы Ричленда, причем облеченной в форму новостей. Ценной информации нашлось немного, в основном там, где о жизни проповедника рассказывали его враги. Любопытные факты.

Несмотря на широкую известность, высокий статус и связи в верхах, он попадал в пикантные ситуации, правда давно, в молодости. Обсуждалось то время, когда Ричленд начинал карьеру священника, но и в этих историях из прошлого не было ничего такого, что не могли бы забыть и простить люди. Кто же не был молодым?

И тем не менее сведения оказались интересными. Получалось, что Ричленд начал свою карьеру еще в шестнадцать, открыв небольшую частную лавочку, где давал представления. Он взывал к адскому пламени и насылал проклятия, лечил рак, исцелял хромых, возвращал слепым зрение. В девятнадцать Дж. У. Ричленд продал свое заведение и взял в аренду церковное помещение в центре Форт-Уорта. Какое-то время дело его процветало. Прихожане разгуливали по церкви, болтали о том о сем, пели все ночь напролет. А потом, если верить людям, знавшим его в те времена, как-то вечером после службы в кабинет к Ричленду явилась целая делегация из молодых мужей и отцов средних лет и предложила проповеднику попробовать себя на поприще военной службы. Идея пришлась Ричленду по душе: буквально на следующий день он записался в армию. А через девяносто дней оказался во Вьетнаме.

Согласно воспоминаниям самого Ричленда о том времени, следующие несколько лет были отданы изучению мирского. Враги его называли кое-какие имена. И уж конечно, не обошлось без марихуаны и порядочного количества спиртного. А в ряде источников упоминались кокаин, амфетамины и нескончаемый поток партнеров по сексу, причем особое пристрастие Ричленд почему-то испытывал к замужним женщинам. В армии он любил похваляться подвигами, которые вытворял в своей «лавке чудес», юными девушками и молодыми женами, нуждавшимися в «особом утешении». И все подшучивали на эту тему.

Исполнив свой гражданский долг и с почестями выйдя в отставку, он поступил в один из колледжей в Форт-Уорте. Оценки были не блестящие, но проходные. А образ жизни — все тот же. По признанию самого Ричленда, он в то время достиг дна. И вот однажды, полупьяный, заглянул в небольшую церквушку. Некогда он сам выступал в такой же, но был тогда слишком молод, чтобы ценить свой дар. Даже зная правила игры — а в тот момент для него это было не больше чем игра, — он не обладал иммунитетом против такого искушения. Пока священник проповедовал с кафедры, сидевший в заднем ряду Дж. У. Ричленд рыдал как ребенок.

Таков был долгий путь Ричленда обратно к вере. Год спустя он встретил женщину, на которой женился, а затем поступил в христианский колледж. На семинарах он блистал красноречием, придерживался менее радикальных догм. Затем вернулся в церковь, где его теперь уже не осаждали возмущенные мужья, напротив, не было и намека на нечто непристойное. Похоже, что возвращение на кафедру священника было для Ричленда актом обращения в истинную веру.

Его служение было отмечено даже некоторой долей изысканности, если верить людям, которые в этом разбирались. Он уже не исцелял хромых, не лечил рак, не возвращал зрение слепцам, не проводил ночных служб. Ричленд заручился широкой поддержкой среднего класса, формировал крайнее важные союзы с людьми, которые обеспечивали хорошую финансовую поддержку прихода.

И что самое важное, он с самого начала сумел подружиться с отцом Николь Норт. Николас Норт помог Ричленду выйти на кабельный канал телевидения в начале семидесятых, позволив ему встать вровень с Джимми Сваггертом, Джимом Беккером, Пэтом Робертсоном и Джерри Фолуэллом.

Поначалу Ричленд был не слишком популярной фигурой на телевидении, но после того, как Сваггерт попался на связи с какой-то проституткой из Нового Орлеана, а Джимми Беккер угодил за решетку, рынок немного освободился, и Ричленд не преминул воспользоваться этим. И если целый ряд проповедников, в том числе Пэт Робертсон и Джерри Фолуэлл, политизировали евангелистское движение, Дж. У. Ричленд твердо следовал своей линии и делал совсем обратное. Стратегия его оправдалась в начале девяностых, он был назван человеком десятилетия, и его снимок впервые появился на обложке «Тайм». Ричленд стал кумиром домохозяек. С началом нового тысячелетия он отменил зарок не заниматься политикой. Это наводило на некоторые размышления, поскольку прежде Ричленд отказывался присоединяться к силам, нуждавшимся в его поддержке. Он определенно был наделен недюжинным чутьем.

В самых последних материалах о Ричленде речь шла в основном о его болезни и смелом решении отказаться от услуг врачей. Если верить наиболее внимательным критикам его новой книги, Ричленд вернулся к идее раннего своего проповедничества, провозглашал, что врачи не нужны, если есть вера. Высказывалась тревога по поводу отрицательных эффектов подобной упрощенной догмы, но в целом средства массовой информации отнеслись к Ричленду с удивительным сочувствием, что, несомненно, было вызвано уверенностью в близкой кончине священника.

Обратившись к досье Джонаса Старра, дяди Николь Норт, Мэллой увидел совсем другую картину. Основатель Библейского института Норт-Старр провел всю жизнь, занимаясь археологическими раскопками; официально эту миссию называли «поиском подтверждений библейской истории». Любопытным показался и тот факт, что на протяжении довольно долгого времени членом совета директоров института был не кто иной, как Дж. У. Ричленд. И Джонас Старр имел самое непосредственное отношение к возвращению проповедника из небытия.

Фактически именно Старр повлиял на Ника Норта, и тот помог Ричленду попасть на кабельное телевидение. Вплоть до самой смерти Николас Норт активно поддерживал обоих этих людей и идеи, которые они отстаивали. У отца Николь Норт было достаточно денег для воплощения в жизнь любых проектов: он происходил из богатой техасской семьи, а это означает нефть и скот. Примерно в середине восьмидесятых он диверсифицировал свое хозяйство, создал несколько крупных промышленных предприятий и вращался среди таких людей, как братья Хант и Росс Перо.[10] А вот Джонас Старр был из бедной семьи. Тем не менее, обладая потрясающим, хотя и несколько неорганизованным, умом и необыкновенно сильной верой в Бога, он смог завоевать уважение своих друзей-техасцев. Старр еще в молодости утверждал, что хочет посвятить свою жизнь служению Господу. Однако, не обладая ни голосом, ни внешними данными, пригодными для кафедры проповедника, он в конечном итоге нашел свое истинное призвание в Техасском университете, где занялся изучением археологии.

С двадцати лет Джонас Старр начал путешествовать на Ближний Восток в поисках материальных доказательств того, что все сказанное в Библии — правда. В то время сестра Ника Норта была студенткой выпускного курса Техасского университета в Остине и вместе со Старром отправилась в самую первую экспедицию. У археолога хватило ума приударить за девушкой.

А потом — свадьба и последовавшая за ней целая череда побед, причем каждое серьезное открытие сопровождалось восторженными публикациями. Но настоящая слава пришла к Джонасу Старру в середине восьмидесятых, когда в горах Восточной Турции ему удалось обнаружить рыбацкую лодку, возраст которой составлял примерно шесть тысяч лет. Старр назвал ее Ноевым ковчегом, а его супруга построила музей в Форт-Уорте, где и хранилось с тех пор это сокровище.

Часть средств массовой информации, симпатизировавшая открытию, всячески подчеркивала тот факт, что лодку нашли там, где никогда не было воды. А это, несомненно, служило доказательством того, что Всемирный поток принес судно в горы. В пользу этой теории говорил и радиоуглеродный анализ, датирующий находку временами библейского Ноя. Дж. У. Ричленд неоднократно сообщал в своих телевизионных выступлениях об «удивительном открытии доктора Джонаса Старра», объявлял зрителям, что наука наконец подтвердила то, что всегда знали верующие. Библия несет людям истину — не только в духовных вопросах, но и во всем, что касается истории и эволюции человечества!

Естественно, нашлись и скептики, которые нанесли ответный удар. Джонас Старр нашел остов лодки в местах, где прежде было море. Более того, обнаружение этой лодки вовсе не означает, что именно она и есть мифический ковчег Ноя. Как не преминул заметить один ученый, он скорее поверит всей библейской истории, нежели Джонасу Старру. Но того, похоже, ничуть не смущали нападки критиков. Старр усердно продолжал работу всей своей жизни и при этом старался держаться поближе к деньгам шурина и тому, что можно на них купить, — средствам массовой информации.

Вскоре после смерти жены карьера Джонаса Старра покатилась под уклон. В середине девяностых, во время раскопок близ древнего города Антиохия, Старр нашел чашу эпохи римского правления и во всеуслышание объявил, что это и есть легендарный Святой Грааль, кубок, который передавал Иисус своим ученикам во время тайной вечери накануне ареста. Средства массовой информации захлебывались от восторга. Но недолго: разочарование наступило, когда один из членов экспедиции Старра заявил, что тот купил эту чашу у жуликоватого торговца-бедуина.

Какое-то время друзья Старра стояли за него горой, причем на переднем крае борьбы был Дж. У. Ричленд. В своих выступлениях он всячески подчеркивал важность работы ученого; проповедник уверял, что людьми, нападкам которых подвергся археолог, в первую очередь движет страх: они боятся, что все, сказанное в Библии, — абсолютная правда. Ричленд и многие другие заклеймили позором студента, сообщившего о подлоге, но обвинения ни к чему не привели. В прессу начали просачиваться и другие неблаговидные истории, например о том, что в молодости Старр, движимый отчаянным желанием совершать сенсационные открытия, широко пользовался услугами черного рынка, где приобретал различные артефакты, а затем утверждал, будто бы нашел их во время раскопок.

Вскоре после скандала со Святым Граалем даже друзья археолога были вынуждены признать, что репутация его пошатнулась. Обвинений в подлоге становилось все больше, прежние великие открытия подвергались разоблачениям. Вскоре разразился новый грандиозный скандал, связанный с раскопками в Восточной Эфиопии, где экспедиция Старра искала потерянные сокровища царя Соломона. Широко разрекламировав предприятие сначала, пресса не менее красочно описывала полный его провал — Старру не удалось обнаружить ничего, кроме голодающих эфиопов. С тех пор Джонаса Старра уже никто не принимал всерьез. В конце девяностых после долгих переговоров Департамент по изучению древностей в Израиле отказал ученому в разрешении на раскопки. Шли даже разговоры о том, что ему следует запретить въезд в страну.

То ли просто в результате совпадения, то ли из-за всех этих запретов через год Старр оставил пост директора института, и должность эту заняла его племянница, дочь Ника Норта Николь. Пока Николь Норт, которой в ту пору было двадцать семь, принимала дела, шли активные разговоры о том, Что деятельность этого учреждения неизбежно придется свернуть. Но фонды, которыми мог пользоваться новый директор института, оказались поистине неисчерпаемы.

На следующий год Ник Норт скончался. Согласно его завещанию, институт получал семьдесят пять миллионов долларов. Более того, будучи единственной наследницей огромного состояния, Николь получила и остальное — около семисот миллионов долларов наличными и в виде ликвидных ценных бумаг. Она также получила контроль над бизнесом отца, то есть приблизительно три миллиарда долларов. Одна лишь недвижимость оценивалась в миллиард, и, таким образом, общая стоимость наследства составляла примерно пять миллиардов долларов — реальные деньги, как говорят в Техасе. Если, конечно, верить заключению экспертов.

Последний раз о Джонасе Старре заговорили после опубликования его автобиографии. Там он вкратце описывал историю Святого Грааля из Антиохии, отрицал подлог и мошенничество, не приводя, впрочем, никаких весомых доказательств в пользу легитимности этой находки. Определенный интерес вызывали воспоминания, связанные с самыми ранними похождениями Старра. Он постоянно приуменьшал значимость участия покойной жены в его карьере. Как заметил один читатель, лучше прозвища для этой парочки, чем мистер и миссис Индиана Джонс, пожалуй, не придумать.

Ученые, взявшие на себя труд прокомментировать выход книги, пришли к выводу, что ничего ценного в деле всей жизни археолога нет. В одном научном журнале его автобиография была названа публикацией тщеславия. В другом цитировали известного французского антиквара; тот дал еще более жесткую оценку, открыто назвав Джонаса Старра мошенником, лжецом и вором.

Мэллой оставил досье и выключил ноутбук. Вскоре самолет должен был приземлиться в Цюрихе.

Цюрих, Швейцария

7 октября 2006 года

Предъявив швейцарский паспорт, Мэллой миновал пограничный контроль. Затем взял сумку с ленты конвейера в зале выдачи багажа, быстро прошел таможню и десять минут спустя уже садился на поезд до Цюриха.

Прибыв в отель «Готард» на Банхофштрассе, он перешел на швейцарский немецкий и зарегистрировался под одной из четырех фамилий, которыми регулярно пользовался на протяжении нескольких лет. Это право Лэнгли оставляло даже вышедшим в отставку оперативникам, очевидно руководствуясь тем принципом, что и старый боевой конь может когда-нибудь пригодиться. Вообще агенты спецслужб крайне редко пытались сойти за местных. Их всегда мог выдать акцент; это самый легкий способ привлечь к себе излишнее внимание. Но Мэллой, владея швейцарским немецким, чувствовал себя уверенно.

В отличие от классического, или «высокого», немецкого лишь немногие иностранцы удосуживались выучить швейцарский вариант, да и те владели им плохо. У этого диалекта не было литературной формы, и овладеть им можно, лишь обладая незаурядным лингвистическим талантом: либо нужно вырасти в Швейцарии. Мэллой мог похвастаться и тем и другим — он выучил этот язык еще мальчишкой на улицах Цюриха, за те семь лет, что его отец работал в американском консульстве. Будучи дипломатом и одновременно — агентом ЦРУ, он свободно владел классическим немецким, литературным языком швейцарцев. Вторым языком матери был французский, она просто обожала его, как любят люди шоколад. Швейцарский диалект иногда называли «фермерским» немецким, и в семье владел им только Том. Просто дружил с мальчишками и научился. В детстве языки даются на удивление легко.

Умение говорить на местном наречии давало большое преимущество, и Мэллой считал, что именно это качество навело Джейн Гаррисон на мысль предложить ему службу в Швейцарии в самом начале карьеры. Ведь для швейцарца умение говорить, как он, является чем-то вроде пароля или тайного рукопожатия. Путь к частным счетам в швейцарских банках требовал именно этого.

Войдя в номер, Мэллой первым делом проверил его на наличие камер и подслушивающих устройств. Удовлетворенный осмотром, он решил поспать, а когда проснулся, солнце уже клонилось к закату. Бессонная ночь в самолете все еще давала о себе знать. Он заказал в номер кофейник и провел пару часов за кофе, попутно изучая оставшиеся материалы, которые прислал Гил Файн. В основном речь шла о Николь Норт и «Норт индастриз», причем вскоре выяснилось, что в этом третьем файле содержится самая полезная информация. Несмотря на то что доктор Норт не была публичной фигурой, в отличие от Дж. У. Ричленда, или сомнительной знаменитостью, как ее дядюшка Джонас Старр, собрать о ней удалось свыше семисот статей.

Как и любой крупный акционер большинства медиа-холдингов, Николь Норт, безусловно, была на виду. Положа руку на сердце, Мэллою не удалось обнаружить в досье почти ничего негативного. Эта дама являлась украшением далласского общества, источником чрезвычайно щедрых благотворительных пожертвований, уважаемым ученым, энергичным директором Библейского института Норт-Старр, где изучали Библию, попечителем целого ряда церковных заведений и, само собой, занимала далеко не последнее место в рейтинге владельцев пятисот ведущих компаний, который регулярно публиковал журнал «Форчун». Ее организаторские таланты были выше всяких похвал, но сведения о светской жизни Николь оказались официальными и поверхностными. Ее дом являлся настоящей жемчужиной Далласа. Мисс Норт помогала и обществу в целом, и незнакомому человеку в беде. Вся ее благотворительная деятельность была деликатно и взвешенно разрекламирована. Нигде ни малейшего намека на скандал.

Но, судя по этим материалам, настоящей страстью Николь Норт являлся Библейский институт Норт-Старр. Номинально его возглавив, она не унаследовала страсти дяди к коллекционированию и пошла по пути реструктуризации научной работы. Благодаря ей многие стали называть институт ведущим исследовательским центром по изучению Евангелия в стране. Нет нужды говорить, что новое направление деятельности освещалось в средствах массовой информации самым широким образом. Нет, конечно, музей продолжал работать, но за исключением нескольких передвижных выставок в нем ничего не изменилось с того момента, как Джонас Старр передал бразды правления в руки племянницы.

Тут по-прежнему стоял остов древней лодки, занимавший самый большой зал первого этажа; медная чаша бережно хранилась в застекленной витрине под сигнализацией. Тут были древние инструменты и свитки, карты и видеофильмы — все как в настоящем музее. Вот только посетителей не наблюдалось.

Мэллой надеялся отыскать в этой массе данных что-нибудь о личной жизни Николь Норт. Особенно интересовали его взаимоотношения с Дж. У. Ричлендом, но эта тайна охранялась свято. Николь Норт всегда удавалось найти достойный эскорт в тех случаях, когда необходимо выйти в свет, ее красота и сексуальность были очевидны. Примерно лет десять тому назад она была замужем, но совсем недолго: семейное счастье омрачилось тяжелым заболеванием мужа. У него обнаружили рак, и через несколько месяцев он скончался. С тех пор, насколько мог судить Мэллой, она предпочитала одиночество. Из контекста нескольких статей следовало, что Дж. У. Ричленд являлся другом семьи, не более того. Никаких романтических отношений между ними не замечали. Впрочем, они были знаменитостями не того рода, что любят скандалы.

Мэллой закрыл ноутбук — вопросов стало больше, чем вначале, — и покинул отель, чтобы пройтись по знаменитой Банхофштрассе. Сегодня, когда магазины не работали, эта самая дорогая улица Цюриха была почти безлюдна. Тогда он решил прогуляться до банка «Гётц и Риттер», который находился неподалеку от озера. После этого Мэллой поймал такси, два раза проверил, нет ли за ним хвоста, и в начале двенадцатого уже входил в паб «Джеймс Джойс».

Интерьер паба был скопирован с дублинской таверны под названием «Друри». Говорили, что он работал еще в те времена, когда Джеймс Джойс был жив, что казалось Мэллою несколько странным: ведь в это заведение не зашел Леопольд Блум, герой романа «Улисс», во время своих странствований по городу 16 июня 1903 года. Знаменитый ирландский паб доживал свой век, и его уже собирались снести, когда город Цюрих вдруг вспомнил о литературном наследии, приобрел интерьер бара и перенес его в Швейцарию. Напитки здесь обходились в небольшое состояние — хозяева, несомненно, планировали окупить расходы по перевозке, — но медная фурнитура, барная стойка красного дерева и декоративная плитка иола того стоили. По крайней мере, так считал капитан Маркус Штайнер, который и назначил встречу именно здесь, в своей любимой «забегаловке».

Мужчины познакомились лет сорок тому назад, тогда оба были семилетними мальчуганами. Казалось, Маркус с тех пор совсем не изменился — все такой же маленький, худенький и блистательно умный. У него были кудрявые темные волосы и пронзительные карие глаза. Главный его талант заключался в умении напускать на себя самый невинный вид, что бы он при этом ни натворил. Это срабатывало и в те незапамятные времена, когда сердитый продавец выискивал взглядом того, кто посмел стащить у него с лотка несколько яблок, и сейчас, на службе в цюрихской полиции. Обладая физиономией невинного швейцарца, Маркус тем не менее был прирожденным преступником. Но, будучи истинным швейцарцем, он не поддался соблазну, избрав карьеру полицейского чиновника с нормированным рабочим днем и гарантированной пенсией. Он встал на защиту закона и оказался ближе всего к тому, что любил по-настоящему.

В сравнении почти с любой другой страной мира служба швейцарского полицейского скучна до оскомины. Если в Цюрихе раз в месяц происходило убийство, это считалось чем-то совершенно из ряда вон выходящим. Карманники воровали кошельки, а затем в припадке проснувшейся вдруг совести возвращали их по почте, приложив записку с извинениями. Самым удручающим являлся тот факт, что такие редкие преступления, как ограбление квартиры или угон автомобиля, обычно раскрывались бдительными гражданами Швейцарии, а полицейским оставалась лишь нудная бумажная работа по оформлению протокола.

Маркус рассказывал Мэллою о еще более скучных и утомительных занятиях своих коллег. Впрочем, за последние несколько десятилетий Швейцария начала импортировать криминальный элемент, видимо с целью убедить себя, что сталкивается с теми же проблемами, что и весь цивилизованный мир. Сам же Маркус был карманником-любителем, порой по уик-эндам совершал кражи со взломом, а в трех случаях даже становился наемным убийцей; дважды заказчиком выступал Мэллой, который щедро оплачивал услугу, а затем его товарищ назначался ответственным за расследование.

Несколько минут друзья обменивались последними новостями, говорили они и о грядущей свадьбе Мэллоя. Но настало время перейти к делу, и Маркус выложил на стол досье на Роланда Уиллера. Устроились они в одной из роскошных, отделанных кожей кабинок в самом конце зала. Кроме бармена и официантки в баре было еще человек пять. От каждого веяло респектабельностью и большими деньгами Цюриха; кроме того, все посетители сидели в отдалении и слышать разговор не могли.

Пока Мэллой просматривал досье на Уиллера, Маркус объяснил ему, что «Гётц и Риттер» является именно тем, чем себя позиционирует, — небольшим эксклюзивным и чрезвычайно надежным частным банком. За пятьдесят тысяч они позволят клиенту войти через главный вход. За пару миллионов обеспечивается персональное внимание, ну а если счет превышает десять миллионов, в дело вступает сам господин Гётц. На протяжении пяти поколений банком владеют две семьи. А до того Гётц и Риттер продавали солдат-наемников разным монархиям Европы и сколотили значительное состояние в стране, которая вовсе не славилась богатством.

Само собой разумеется, Гётц и Риттер управляли банком, который в Америке не считался бы абсолютно легитимным. В конце девяностых разразился скандал, связанный со счетами жертв холокоста. Правительство США инициировало переговоры о новых соглашениях со Швейцарией, обязывающих все банки этой страны предоставить информацию о любых подозрительных счетах, где могли храниться деньги наркодельцов, террористов и американских граждан, которые укрывали свои накопления от бдительного ока налоговых служб. Теоретически Америке удалось наконец «взломать» хранилище самых богатых в мире преступников. Но на деле транснациональные корпорации сотрудничали крайне неохотно и лишь под угрозой санкций, тогда как частные банки, подобные «Гётц и Риттер», продолжали работать так же, как и последние два столетия.

Правительство Швейцарии издало закон. Банки обязаны его соблюдать. Америка продолжала давить на швейцарские власти, но поскольку процветание страны, иными словами двадцать процентов валового национального продукта, зависело именно от финансов, то битва была проиграна заранее. Центральное правительство Швейцарии назвать сильным никак нельзя. Кроме того, местные жители уже давным-давно пришли к выводу, что смешивать деньги и мораль просто глупо. Вольтер сформулировал подобное отношение задолго до Французской революции. «Если вам довелось увидеть швейцарского банкира, выбрасывающегося из окна, — писал он, — следуйте прямо за ним. По пути к земле вы определенно заработаете изрядную сумму денег». С тех пор мало что изменилось.

— Уиллер — это отдельная история, — сказал Маркус.

Мэллой кивнул и продолжил просматривать отчеты Интерпола о деятельности торговца антиквариатом. Полиция провела ряд расследований, связанных с торговлей краденым, но все они закончились ничем. Впрочем, между строк читалось, что Уиллер пользовался такой поддержкой швейцарских властей, на которую нельзя было рассчитывать ни в одной другой стране. Причина была очевидна: Уиллер переехал в Цюрих в начале девяностых, но на протяжении тридцати лет до этого обзаводился всевозможными деловыми связями. За это время он сделал городу несколько весьма ценных подарков на общую сумму около пятнадцати миллионов долларов — вполне достаточную, чтобы завести друзей на самом верху.

— Он осторожен, — пояснил Штайнер, когда Мэллой отметил, с какой неохотой сотрудничали городские власти с Интерполом в расследованиях, связанных с кражами предметов искусства.

— Хочешь тем самым сказать, что у швейцарцев он не ворует?

Маркус улыбнулся. Именно это он и имел в виду.

— То, чем занимаются люди по ту сторону границы, нас не слишком интересует, Томас.

По отчетам Мэллой понял, что Интерпол подозревал Уиллера также и в собирании предметов искусства с последующей продажей коллекционерам, зачастую и гражданам Швейцарии, из тех, кого не особенно волновало происхождение приобретенных полотен, лишь бы собрание выглядело престижно. Сделка устраивала всех, поскольку швейцарский закон защищал владельцев антиквариата, которые ненамеренно приобрели похищенную собственность, с помощью статуса ограничений сроком на пять лет. С точки зрения цюрихской полиции, принципиальной ошибкой Интерпола в этом вопросе была неспособность доказать связь Уиллера с какими-либо криминальными сообществами Европы. Как и где он находил эти полотна, до сих пор оставалось загадкой. Возможно, он тоже жертва и, сам того не ведая, оказался вовлечен в скупку краденого? Интерпол не мог дать ответа на этот вопрос, а швейцарцы не стали продолжать расследование. Фактически, если не считать досужих слухов — один приятель обсудил с другим кое-какие приобретения, — они твердо придерживались мнения, что против Уиллера нет прямых улик, говорящих о его причастности к чему-либо противозаконному. Следовательно, у полицейских не было никаких оснований выписывать ордера на обыск, прослушивание или задержание этого человека. В равной степени это относилось к его семье и бизнесу.

Маркус опять хитро улыбнулся.

— Проработав четверть века в полиции, Томас, я усвоил одно непреложное правило. Доказательство всегда трудно найти, если отказываешься видеть его.

— Ну, похоже, к подделкам это не относится.

— Это искусство. Они все имеют дело с подделками, хотят того или нет. Но, судя по всему, это не его поле. Он специалист. Хочешь Моне — он найдет тебе Моне. Решил купить Леонардо да Винчи — у него в запаснике всегда найдется парочка работ, которые он с удовольствием отдаст тебе, если цена устроит.

Перелистнув еще одну страницу, Мэллой увидел снимок. На нем Уиллер сопровождал тридцатилетнюю блондинку, красавицу нордического типа. Хорошая прогулка, подумал он и уже собрался снова перевернуть страницу, когда вдруг заметил слово на немецком: «Дочь».

— Его дочь? — он ткнул пальцем в снимок.

— Хороша, верно?

— Живет здесь, в Цюрихе?

— Повсюду, где захочет, Томас.

— Кэтрин Кеньон.

— Вообще-то леди Кеньон. У папаши были деньги, поэтому малышке Кейт удалось выскочить за господина голубых кровей. Вместо медового месяца парочка устроила вылазку в горы, пытаясь подняться по северному склону горы Айгер. Муж и еще трое мужчин там и остались.

— Да, что-то такое припоминаю. Когда это случилось? Лет десять-одиннадцать назад?

— Примерно так. Думаешь, подобное происшествие отбило у нее всякий вкус к скалолазанию? Ничего подобного. Из этого печального происшествия она вынесла лишь один урок: нельзя подниматься, используя альпинистское снаряжение. Так что, по всей видимости, лорда Кеньона увлекли за собой в пропасть трое остальных. Леди Кеньон успела перерезать трос, потому и не погибла. Спустилась одна, без страховки, и с тех пор ею не пользуется.

— Что, все еще ходит в горы?

— Года три назад на швейцарском телевидении о ней даже вышла специальная передача. Ее причислили к пятерке лучших альпинистов страны, а стало быть, она одна из лучших в мире. И этого нельзя не принимать во внимание.

Мэллой закрыл папку с досье, сунул ее в сумку для покупок, которую Маркус предусмотрительно поставил на пол между ними. Полицейский также принес ему «сигму» 38-го калибра в кобуре.

— Заряжен и чистый. Только не забудь вернуть перед отъездом, если будет возможно.

Говоря «если будет возможно», он подразумевал «если не применишь».

Мэллой стер отпечатки пальцев друга с кобуры и пистолета, затем сунул «сигму» за ремень сзади — так он привык носить оружие в Штатах.

— Полагаю, расценки твои не изменились.

Он достал из кармана спортивной куртки две пачки тысячедолларовых купюр и передал их другу под столом. Маркус с довольным видом убрал деньги в карман и выслушал задание Мэллоя. Когда тот закончил, улыбнулся.

— Прямо как в старые добрые времена. И убивать никого не надо.

— Похоже, ты меня не совсем правильно понял.

— Ни один швейцарский коп тебя не поймет, Мэллой. С тех пор как ты уехал, уровень преступности упал до нуля. Поговаривают, будто скоро в полиции начнутся сокращения.

Вернувшись в номер, Мэллой обнаружил там Боба Уайтфилда. Тот сидел без света со стаканом виски в руке. Это был грузный мужчина высокого роста, с бледной неуловимой улыбкой и тихим нервным голосом. Двойной подбородок, несколько длинных прядей черных волос вокруг лысины и маленькие, часто мигающие карие глазки. Мэллой познакомился с Уайтфилдом в Париже, вскоре после того как новый шеф местной разведывательной сети вызвал его на совещание. Мэллой до сих пор помнил каждое произнесенное там слово. С первого взгляда стало ясно: Уайтфилд не любит пустых разговоров. Он сообщил Мэллою, что по приказу Чарли Уингера все работающие в Западной Европе агенты должны докладывать прямо в Париж, то есть непосредственно ему, Уайтфилду. А когда Мэллой ответил, что на протяжении многих лет он всегда докладывал напрямую Джейн Гаррисон, Уайтфилд сразу поставил его на место:

— Ты подчиняешься приказу, Ти-Кей, или отправляешься домой.

Мэллой решил не обострять отношений и тихо ответил, что все понял. Подчиняйся, делай свое дело, сочиняй отчеты с условными знаками и пропусками, делай все, что тебе говорят, — таков стиль работы в ЦРУ. Если верить Джейн Гаррисон, с которой он как-то общался после этого разговора, данный порядок носил временный характер. На ее языке это означало, что Чарли Уингера скоро снимут. Это был один из тех немногих случаев, когда она не пришла на помощь своему агенту, но ситуация вскоре прояснилась. Чарли Уингер взял цитадель штурмом, как человек с надежными связями на самом верху. Он твердо вознамерился прибрать все к рукам. Бюджет Джейн пока не трогали, так что ей хватало средств вести свою маленькую частную войну, но она должна была докладывать директору через Чарли. Оглядываясь в прошлое, Мэллой понимал: это стало началом конца карьеры Уингера.

Вторая встреча с Бобом Уайтфилдом была не менее памятной. Он сообщил, что Мэллой срочно понадобился в Лэнгли.

— Думаю, что поздравления уместны, — без тени иронии добавил он.

Эта их встреча была третьей по счету. Впрочем, на сей раз обошлось без сюрпризов.

— Рад видеть тебя, Ти-Кей, — мягко заметил Уайтфилд, точно Мэллой заглянул к нему в гости. — Не желаешь ли выпить своего же виски?

Мэллой устроился в кресле и взял стаканчик.

— Мне всегда казалось, что у шефа местного подразделения найдутся более важные дела, нежели быть на посылках у начальства.

Уайтфилд одарил его очередной бесцветной улыбкой.

— Все зависит от начальства. Я бы сказал, помогать другу президента… это того стоит. И вот что еще, Ти-Кей: я очень удивился, услышав, что ты добровольно влез в ярмо. Нет, честное слово, странно. Лично у меня создалось впечатление, что тебе это давно опостылело.

— Да нет, все совсем наоборот.

Неожиданно Уайтфилд, похоже, расслабился.

— Насколько я понимаю, Чарли хотел обогатить и разнообразить твой опыт. С тем, чтобы позднее он мог бы включить тебя в пищевую цепочку, как вид более высокого уровня. А ты вдруг обиделся.

— Я побывал в каждом крупном банке Швейцарии, Боб. Как обстоят наши дела?

Уайтфилд поморщился.

— Нам надо спешить, время поджимает. Когда вступит в силу новое соглашение, Швейцария обещает всестороннюю помощь, в их понимании. Когда нам понадобится получить информацию, мы можем обратиться к тем же людям, которых ты использовал в банках, но они не будут с нами работать. Или же просто дадут нам вчерашние новости по завтрашним ценам.

Большинство контактов Мэллоя, тех, кто фигурировал в его отчетах, были пешками, совсем не теми людьми, которые предоставляют настоящую информацию. На бумаге они выглядели красиво, даже получали плату за те крохи, которые приносили, но знали немного, а давали еще меньше. Людей, владеющих ценными сведениями, слишком рискованно включать в отчеты. Искусству умолчания его научил Бейрут.

— Это вопрос доверия, — ответил Мэллой. — Они высунут головы, только когда будут знать, с кем имеют дело.

Теперь Уайтфилд смотрел скептически. Но промолчал.

Мэллой решил сменить тему. Поднялся, прошел по комнате, посмотрел в окно.

— Я прочел несколько ваших отчетов за это лето, — сказал он.

— О Джулиане Корбо?

— Корбо — мое хобби.

— Корбо — хобби всех и каждого. По крайней мере, Ти-Кей, до тех пор, пока мы не добудем нужных нам доказательств.

Проживающий теперь в Швейцарии миллионер покинул Америку десять лет назад, после предъявления ему официального обвинения; кроме того, за его голову давали миллион долларов. Интересы на Ближнем Востоке у него были самые обширные и разнообразные, что даже скептиков заставляло задуматься: не является ли он одним из источников финансирования террористов? Впрочем, швейцарские власти видели в нем только законопослушного бизнесмена, за которого он себя выдавал. Согласно отчету, составленному одним из оперативников Боба Уайтфилда, американцы в конце концов нашли вполне реальные доказательства контактов между Корбо и известным неонацистом, действующим под кличкой Ксено.

Информация заслуживала самого пристального внимания, хотя связь, о которой шла речь, вылилась пока что в единственную встречу Ксено в Гамбурге с шефом службы безопасности Корбо Джеффри Бреммером. Ни телефонных переговоров, ни личных контактов. Если эти двое действительно заметали следы, им это удавалось в полной мере. Ничто не связывало организацию Корбо с этим человеком напрямую. Почему? Для Мэллоя это служило лишним доказательством, что Джулиан Корбо — личность грязная. Впрочем, ни о каком законном преследовании Корбо лишь из-за той встречи и речи быть не могло.

Обвиняли Корбо в уклонении от налогов и незаконных торговых операциях. Не того рода преступления, чтобы экстрадировать человека из Швейцарии. По мнению местных властей, правительство США лезло не в свое дело. Любое притеснение Корбо, считали швейцарцы, совершенно незаконно. Более того, было вынесено предупреждение, что они вышлют из страны любого, кто стал бы мешать деловой активности Корбо. Вполне естественно с их точки зрения. По этому вопросу упрямые швейцарцы решительно отказывались сотрудничать, но интересно, как они отнесутся к преследованию Ксено, если тот вдруг пересечет границы Швейцарии?

— Так что же случилось этим летом?

Задавая подобный вопрос, Мэллой как бы подразумевал, что случившееся не отражено в отчетах.

— Нам повезло. Мы следили за кое-какими людьми в Гамбурге, и тут вдруг всплывает Джеффри Бреммер.

— Это я уже понял. Тайные переговоры с неонацистами. Вот только зачем?

— Этим летом на имение Корбо был совершен налет. В газеты информация не попала, но нам известно, что погибли трое его людей и еще двое телохранителей получили ранения. Я полагаю, он хочет добраться до тех, кто это сделал, и поэтому обратился к наемным убийцам. Правда, не знаю, возглавляет ли Ксено эту группу лично, или просто руководит операцией. Это все, что мне известно. Прошлым летом Корбо постоянно охраняли пять человек. Теперь затрудняюсь сказать, сколько людей на него работает. Одни приезжают, другие уезжают. По нашим оценкам, в его службе безопасности от тридцати до тридцати пяти стволов.

— Он охотится за кем-то, или у Корбо просто мания преследования. Может, в прошлогоднем начете участвовал кто-то из наших?

— Возможно, свободные художники, но точно не знаю. Когда появились грабители, Корбо был в городе, на великосветском приеме. Ему позвонили, сообщили, и он отправил группу на перехват. Не уверен, что он вообще появлялся там во время перестрелки.

— Может, им нужен был не Корбо. Возможно, они явились за какими-то редкими книгами.

— Если ты решил заработать несколько тысяч на редких картинах и книгах, есть более легкие варианты, поверь. Хочешь получить миллион, не задавая лишних вопросов, — тогда тебе нужен Корбо.

— Но не против тридцати пяти стволов.

Уайтфилд улыбнулся и покачал головой.

— Только не в наши дни. — Затем он заерзал на сиденье и отпил глоток виски. — Я так понял, выезд у нас во вторник в четырнадцать тридцать?

— Рад видеть, что Управление держит руку на пульсе.

— Стараемся. Буду ждать тебя в вагоне первого класса; поезд отправляется с главного вокзала Цюриха в двенадцать ноль три. Ты сможешь сесть в него в двух разных точках по пути, но главное — произвести передачу до того, как мы войдем в здание аэропорта. Дальше я пронесу все сам и верну после таможни. В случае чего связь по этому телефону.

Мэллой взял мобильный телефон, который протянул ему Уайтфилд, и нашел в адресной книге номера Уайтфилда и Гаррисон. Ввел в мобильник свой домашний номер и номер сотового телефона Гвен.

— Какие идеи о том, что при тебе будет?

Уайтфилд довольно улыбнулся.

— Ну, во всяком случае, мне было сказано, что штука в обращении очень удобная, компактная, легкая и весьма ценная для важных людей.

— Мы живем в демократическом обществе, Боб, помнишь? Каждый человек важен.

Уайтфилд снова улыбнулся, затем поднялся из кресла, давая понять, что встреча закончена.

— Но некоторые все же важнее остальных, Ти-Кей. Намного важнее.

Глава 04

Кесария

Апрель 26 года н. э.

Первые люди появились на горизонте сразу после восхода солнца. Все утро они двигались по пыльной дороге из Иерусалима в Кесарию, вытянувшись длинной неровной цепочкой. Это были не воины: пришли евреи без оружия. Они носили грязно-белые халаты и одеяла через плечо, рядом с одеялом свисал на веревке сосуд из тыквы, по-видимому наполненный водой. Вот и все снаряжение, и за ними, похоже, никаких припасов не везли. Поначалу казалось, что евреи направляются прямо к городским воротам, но они вдруг резко свернули и зашагали вдоль стены, прямо туда, где находился дворец наместника и его супруги. Даже прибыв на место, они продолжали притопывать ногами. К ним присоединялись сотни и тысячи. Все напевно выкрикивали слова на каком-то непонятном Прокуле языке.

— Что они хотят, госпожа? — спросил девичий голосок. Прокула обернулась и увидела одну из наложниц мужа, четырнадцатилетнюю рабыню из Египта, которая, явно нервничая, смотрела в окно на бородатых мужчин.

— Тебе нечего бояться, дитя мое, — мягко ответила Прокула. — У них нет оружия.

В тот вечер за трапезой Пилат принимал послов Ирода Антипы. Они просили наместника почтить своим присутствием в Перее их правителя, который собирался отпраздновать шестидесятилетие. Послы находились в городе вот уже несколько дней, но только сегодня Пилат согласился их принять. Ему совершенно не хотелось посещать Антипу — тот должен первым нанести ему визит. Впрочем, все обстояло не так просто: отцом Антипы был Ирод Великий, водивший дружбу с самим Августом, к тому же ходили слухи, что в прошлом году сын его навещал Тиберия и пробыл в гостях несколько дней. Антипа не подчинялся наместнику Иудеи, но, разумеется, сам Пилат не отчитывался тетрарху в своих действиях. Они были равны, только один являлся солдатом на службе римского императора, а другой — наследным принцем и его союзником.

Пилат отдал должное вину и становился все веселее, хотя до сих пор так и не решил предпринять путешествие в Перею. Послы, не желая возвращаться к Антигге с отказом, осторожно обходили появление десяти тысяч евреев, разбивших лагерь прямо у городских стен, и говорили о прелестях жизни, которыми славился Восток. Упомянули и о том, как спокойно в городе Тивериаде: ни единого случая волнений или возмущений среди местного населения. Намек был прозрачен и ясен: Антипа знал, как обходиться с евреями, а потому может сослужить хорошую службу и стать верным другом и помощником нового, еще неопытного римского наместника.

Пилат проигнорировал эти намеки и ответил вопросом, на который уже знал ответ:

— Вероятно, отсутствие достаточного количества евреев в городе объясняется тем, что построен он был на месте иудейского кладбища?

В этом крылось завуалированное оскорбление, и в ответ главный посланник тоже решил показать зубы.

— Многие вещи оскорбляют наиболее правоверных из них. Порой даже такие с виду незначительные мелочи, как маленькая бронзовая голова.

Пилат небрежно пожал массивными плечами.

— По моему опыту, люди ко всему привыкают. Причем не только евреи! Я сам, проснувшись сегодня утром, вдруг обнаружил, что город мой осажден двумя легионами мужчин, явившихся сюда без припасов и оружия. Видно, решили победить меня, вознося молитвы своему богу.

— Будете говорить с ними, наместник? — спросил один из послов; в голосе звучало неподдельное любопытство.

— Даже не собираюсь. Я лучше подожду, когда их бог заговорит со мной!

Один из послов рассмеялся.

— Что же он должен сказать вам, чтобы вы изменили это свое решение?

Настал черед Пилата смеяться.

Думаю, что кроме землетрясения или молний нечего и ожидать.

— Долго им все равно не протянуть, — заметил один из гостей. — Ни еды, ничего, это просто невозможно.

— А вот я не уверен, — возразил ему другой. — Они самые настоящие фанатики, эти евреи из Иерусалима.

— Пусть себе молятся до тех пор, пока голоса их не станут песком, злобно заметил Пилат. — Императорский штандарт, который я водрузил на прошлой неделе, останется в Иерусалиме, пока жив Тиберий. Может, это не по нраву их пустынному богу, зато это нравится мне!

Послы подняли чаши и выпили за здоровье Понтия Пилата. Закрепляя успех, наместник заявил гостям, что он и его жена сочтут за честь посетить Ирода Антипу и поздравить его с шестидесятилетием.

Самый откровенный из послов воскликнул с воодушевлением:

Вы можете войти в Перею под своими штандартами, наместник! Мы, в отличие от южных соседей, не так чувствительны.

Евреи пробыли под стеной все следующее утро. Толпа оказалась прямо под окнами спальни Прокулы, и Пилат велел подать завтрак туда. Такое случилось впервые за все время, что они состояли в браке.

— Мы должны насладиться этим забавнейшим зрелищем вместе! — весело сказал он Прокуле. — Просто не представляю, отчего я не сделал этого раньше.

С террасы Прокулы, если смотреть на запад, открывался вид на море. Пустыня находилась к югу, а на востоке — горы.

Ожидая, когда принесут еду, Пилат любовался гаванью. Даже в ранний час там царило оживление, и Пилату всегда нравилось наблюдать за этим. Прокула встала так, чтобы видеть и море, и толпу. С севера дул свежий утренний ветерок, но евреям это не помогало. Там, где они расположились, уже палило солнце, и бормотание молитв напоминало жужжание пчел над летними цветками.

— Что они говорят? — спросила Прокула.

Пилат оторвал взгляд от гавани, взглянул на жену.

— Кто говорит, дорогая?

Прокула снова смотрела на евреев.

— Эти люди. Повторяют одно и то же снова и снова. Слова я различаю, но не понимаю, что они значат.

— Не надо, чтобы они видели, что ты смотришь на них, Прокула. Это их распаляет.

— Простите.

— Они уйдут, только когда поймут, что все их молитвы бесполезны.

— Да, конечно. Я это знаю. Мне просто любопытно.

— Они говорят: «Боже, отврати сердце его от камня». Видимо, хотят этим сказать, что у меня каменное сердце.

— И все из-за штандарта в Иерусалиме?

— Храмовым священникам недостает мужества умереть за своего бога на римском кресте, вот они и собрали армию идиотов и послали через всю пустыню. Они молятся своему богу у нас на глазах, думая, что это заставит меня снять маленькую бронзовую головку с центрального портала над входом во дворец Ирода. А вся она размером с твой кулачок, дорогая, не больше. Да они ее толком разглядеть не могут. И жалуются лишь потому, что знают: она там. Так что все это чепуха и ничего больше!

Вечером Прокула снова вышла на террасу, уверяя себя, что хочет полюбоваться закатом. Однако, вспомнив совет мужа, не стала смотреть на толпу молящихся. Как можно находиться под палящим солнцем весь день и твердить одну и ту же фразу тихими голосами? Что они там говорят? Прокула пыталась вспомнить слова мужа. Что-то насчет того, что сердце у него из камня.

Вскоре после переезда на Капри Пилат как-то обедал, будучи в самом благодушном расположении духа, но неожиданно без всякой видимой причины ударил раба, который прислуживал за столом. Прокула никогда прежде не видела мужа в таком состоянии — ярость искажала его лицо. Он поднялся с ложа и начал избивать паренька. Наконец раб распростерся на мраморном полу, истекая кровью. Он потерял сознание и, возможно, даже был при смерти. Пилат распорядился убрать раненого с глаз долой, вернулся на свое место и продолжил беседу нормальным голосом и тоном. Позже, увидев, что гнев мужа утих, Прокула спросила его, что сделал несчастный раб, чтобы заслужить столь жестокое наказание. Пилат ответил: «Он смотрел на тебя дольше, чем позволяли приличия». Когда раб оправился, Пилат приказал его оскопить, а потом продал капитану торгового судна.

Неделями он выглядел абсолютно нормальным рассудительным человеком, точно таким, за которого она выходила замуж. Но временами случался срыв. Власть развращала его, и он отдавался ее соблазнам, демонстрируя столь бурные вспышки гнева, что она дрожала от страха. Первая произошла в Кесарии однажды вечером, когда Прокула отправилась на кухню, чтобы отдать распоряжения насчет трапезы. Позже она услышала встревоженное перешептывание рабынь и поняла — что-то случилось. Прокула вышла и увидела растерзанное тело молодого образованного сирийца — несчастный висел у ворот дворца. В чем же он провинился? Рабыни сказали, что паренек переводил недостаточно быстро и господину это не понравилось.

И теперь, через несколько месяцев полного затишья, это произошло снова. Что ж, неудивительно. Пилат твердо стоял на ногах, и человеческая жизнь для него ничего не стоила.

«Боже, отврати сердце его от камня!» Вот что твердили шепотом евреи, пока солнце опускалось в море. Неважно, что говорил ей Пилат. В любом случае он ничего не увидит. Прокула повернулась и посмотрела на евреев. Теперь они походили на тени, а голоса напоминали стрекот ночных насекомых.

— Боже, отврати сердце его от камня… Боже, отврати сердце его от камня…

Уже лежа в постели, Прокула продолжала слышать эти слова. И никак не могла заснуть, но не из-за шума. Все дело было в самой молитве. И вдруг, вторя этим странным евреям, Клавдия Прокула начала повторять ту же фразу снова и снова — просьбу о несбыточном, которую шепчут угнетенные.

К вечеру следующего дня Пилат пребывал в крайнем раздражении. Они с Прокулой ужинали вдвоем — редкий случай, Пилат без всяких объяснений отменил все назначенные встречи. Он спросил, откуда привезли вино: у него странный привкус. Затем заявил, что мясо не прожарено как следует. А фрукты из Египта, как он любит, или же из садов иудеев? Когда раб, прислуживающий за столом, не смог ответить на этот последний вопрос, он потребовал управляющего. Тот пришел и испуганно смотрел на господина. Посыпались угрозы и проклятия. Правда, обошлось без побоев.

Затем за столом воцарилось молчание. Неожиданно Пилат хитро улыбнулся — эту улыбку он обычно приберегал для дипломатов и купцов, которым готовил ловушку, — и спросил жену:

— Как ты провела день, дорогая?

— Прекрасно, господин.

Улыбка увяла, глаза смотрели холодно, но голос оставался веселым и громким, точно он говорил о том, какая чудесная нынче выдалась погода.

— Наши гости из Иерусалима… они не слишком тебя беспокоили?

Любезность его стала результатом долгих упражнений. В первые дни их брака он был менее воспитан и более искренен. «Боже, отврати сердце его от камня», — произнесла Прокула про себя, сперва на латыни, затем — на арамейском, как сумела. А вслух сказала:

— Они даже начали нравиться мне. Мне будет скучно, когда они уйдут.

Пилат принял ее слова за шутку и рассмеялся.

— А мне ночью казалось, я слышу их запах, — сказал он и сделался серьезным. — То ли направление ветра изменилось, то ли они так воняют, что запах проник в наши комнаты. Я уже подумываю прогнать их от городских стен.

Но ведь они имеют право жаловаться наместнику?

— Они имеют только те права, которыми наградил их я. И никаких больше!

— Неужели образ Тиберия так важен?

— Это вопрос принципа. Эти люди вообразили, что важна только их религия. А я считаю свою в той же степени ценной.

— Но ведь они не против штандартов в Кесарии, господин. Они просят сделать лишь одно исключение, в Иерусалиме, оставить все, как было, когда Август и Ирод Великий стали друзьями.

Может, позвать Корнелия? И послать его к ним, пусть скажет, что молитвы их услышаны. Жена наместника защищает евреев!

Утром Прокула снова вышла на террасу и, увидев евреев, бормочущих все ту же молитву, улыбнулась. «Боже, отврати сердце его от камня. Боже, отврати сердце его от камня». Они продолжали топтаться на месте с усталой терпеливостью истинных верующих. Теперь она наблюдала за ними открыто, не таясь. Потом приказала подать завтрак сюда же, чтобы оставаться на террасе и любоваться этими людьми. Когда наложница Пилата спросила, что это за странные люди и чего хотят, Прокула честно ответила рабыне:

— Он молятся за твоего господина, потому что он очень важный человек.

За обедом Пилат принимал друзей Филиппа, сводного брата Антипы, изгнанного из дворца. Они уже знали, что наместник собирается нанести визит Антипе, и по возможности деликатно пытались отговорить его. Все евреи ненавидят Антипу, говорили они. Такой дружественный жест будет иметь самые неблагоприятные последствия для дальнейшего правления Пилата.

— Достаточно выглянуть из окна, чтобы понять, какое упорство проявляют евреи, когда недовольны.

Пилат, который при обычных обстоятельствах стравил бы этих людей с посланцами Ирода Антипы, мрачно слушал их доводы. Но стоило им заговорить о десяти тысячах евреев под окном спальни, как он не выдержал.

— Вы что же, вообразили, что наместник Цезаря испугается причитаний этих сумасшедших?

Гости тотчас поняли свою ошибку и сменили тему. Заговорили о коррупции в окружении Антипы, правда в самых общих чертах. Кроме того, Ирод женился на супруге брата. Нет, разумеется, были и другие времена, когда Антипа произвел в Риме впечатление, но те дни давно позади. Он носит имя своего отца, но талантов его не унаследовал.

Пилат спросил посланцев Филиппа, почему они столь решительно настроены против Ирода Антипы, человека, которого всего лишь год назад Тиберий так радушно принимал у себя во дворце.

То было до его грехопадения, — ответил один из гостей с раздражающей уверенностью в собственном превосходстве.

Я должен почитать друзей императора, пока они являются его друзьями. Вы правильно поступаете, призывая Тиберия к санкциям против брата Филиппа, если, конечно, это и есть ваша истинная цель. Что же до меня, я буду молиться лишь о мире и процветании.

С этими словами он резко развернулся и вышел, давая понять, что обсуждать больше нечего. Отдал распоряжения, чтобы гости ни в чем не нуждались; впрочем, на закате их следует проводить к воротам. Он не сердился на посланников: они делали свою работу. Истинной проблемой были десять тысяч евреев, которые уже стоят поперек горла. Он слышал их бормотание во время трапез, в постели, даже в главном зале. Прошло уже четыре дня; за все это время они не проглотили ни крошки, но и у него пропал аппетит! Ни минуты покоя! Последняя ночь была худшей из всех. Они непрестанно бубнили, при этом казалось, что звук выходит из одного горла, и заснуть так и не удалось. На рассвете он вошел в спальню Прокулы и увидел: она стоит на террасе и смотрит на них вопреки его приказаниям.

По моим расчетам, они обходятся без пищи вот уже восемь дней, — сказал он.

Прокула залилась краской; он застал ее врасплох. Но извиняться за свой проступок не стала.

— Вы напугали меня, господин.

— Как спалось? — спросил Пилат.

Прокула продолжала смотреть на евреев.

— Они не мешают мне, господин. Молитва их похожа на песню. Я даже стала привыкать к ней.

— К звуку или смыслу?

Она покраснела и не ответила.

— Впрочем, неважно, — сказал он. — Я не намерен больше терпеть это.

— Может, стоит дать им то, о чем просят?

— Может, тебе стоит больше ценить собственную жизнь. — Поймав на себе удивленный взгляд жены, Пилат пояснил: — Я не принимаю советов от рабов и женщин, Прокула. А те глупцы, кто смеет их давать, пусть пеняют на себя!

— Но еще до того, как это началось, вы спрашивали моего мнения. Считаю ли я это хорошей идеей.

— И ты подумала, что это отличная идея.

— Нет, это вы так считали! Я просто с вами согласилась. И кажется, допустила ошибку.

— Ошибка в том, что ты противишься воле своего супруга!

На следующее утро Пилат проснулся рано — снова разбудили молитвы евреев. Не вставая с постели, он вызвал адъютанта. Корнелий явился и вытянулся по стойке «смирно» перед своим господином, пытаясь побороть последствия попойки накануне вечером — от него так и разило перегаром и сирийскими шлюхами.

— Вызови когорту пехотинцев в полном боевом снаряжении, центурион. Собери на большом стадионе, туда же пусть явится эскадрон кавалерии для поддержки. Кроме того, надо, чтобы ты взял центурию для сопровождения наших гостей на стадион, где я объявлю им свое решение. Сделай так, чтобы евреи не видели никого, кроме этой центурии, пусть легионеры и всадники стоят в укрытии до тех пор, пока я не дам тебе сигнала приготовиться к атаке. У них будет последний шанс. Если они откажутся принять мое решение, там с ними и покончим. Перебьем всех до единого.

Корнелий отправился выполнять приказ.

Пилат вызвал цирюльника и, пока тот брил и причесывал его, надиктовал несколько писем. Затем он с аппетитом позавтракал: хлеб в вине, яйца и мульсум напиток из меда и вина. Рабы облачили его в полное военное обмундирование, прокуратор сел на коня и двинулся к большому стадиону. Эскорт его состоял из полудюжины слуг и взвода офицеров. Корнелий встретил Пилата у ворот стадиона и доложил, что все готово. Наместник въехал на арену — евреи, собравшиеся там, приветствовали его все тем же заунывным бормотанием. Пилат поздравил себя с верным решением. Он положит всему этому конец. Конь его загарцевал перед толпой, и он отдал приказ Корнелию — заставить их всех замолчать.

Корнелий вскинул руку. Постепенно молитва стихла. Вы должны сказать наместнику, что вы хотите! — прокричал центурион на латыни.

Слова его тут же перевели, и один из евреев шагнул вперед. Он заговорил на латыни, на удивление правильно и бегло.

— Мы желаем, чтобы никаких изображений, будь то человек, зверь или языческий бог, не было внутри стен священного города Иерусалима. Это место нашего храма, дом нашего бога, и он запрещает нам смотреть на подобные образы.

— Во всей империи только один город противостоит закону, согласно которому штандарты должны быть размещены в публичных местах, ответил Пилат. — То, чего вы требуете от меня, оскорбляет императора. Ни один разумный человек не осмелится на такое, но я готов пойти вам навстречу. Я человек трезвомыслящий. Примите то, что я приказал разместить в городе Иерусалиме, и я обещаю, что не стану требовать никаких других уступок. Иерусалим всегда отличался от других городов империи: евреи пришли на помощь Юлию Цезарю, когда он нуждался в друзьях. Август Цезарь это помнил и признавал, и Тиберий продолжает ту же традицию. Я ничего не хочу менять. У меня одно требование: закон распространяется на всех! Это вопрос принципа, и мой предшественник, наместник Грат, должен был воплотить данное правило в жизнь, но ему просто недостало решимости.

Ты осквернил наш город! — воскликнул еврей.

Пилат, который уже вдоволь наслушался подобных обвинений, вдруг ощутил, как в нем закипает гнев, и уставился на человека, столь бездумно выкрикнувшего эти слова. Это был худощавый темноволосый мужчина среднего роста, наделенный красотой, которую Пилату редко доводилось видеть. У него были глаза фанатика и голос, за которым следуют толпы.

— Что же касается закона, — продолжил еврей тоном убежденного в своей правоте оратора, — то твой приказ противоречит всем соглашениям между нашими народами. Поэтому мы покорно просим тебя убрать образ!

— Как твое имя? Я хочу знать, с кем говорю.

— Меня зовут Иудой, — ответил мужчина.

— Что ж, самое подходящее имя для мятежника. Если не ошибаюсь, Иудой звали человека, который едва не погубил всех евреев в войне после смерти Ирода. Центурион, дай нашему Иуде ответ на все его молитвы!

Корнелий выхватил меч и прокричал команду:

— Солдаты Рима! Вперед!

Из-за сидений амфитеатра поднялись пехотинцы с обнаженными мечами, а на арену ворвались всадники в боевом строю, в мгновение ока окружив толпу. Двигались они плотным строем, словно на поле боя, сверкали на солнце клинки. Не успели просители оглянуться, как оказались в полной власти наместника. А тот что-то тихо сказал центуриону, и Корнелий прокричал новую команду. Войска дружно остановились.

— Вот мой ответ на твои молитвы, Иуда! Что скажешь ты?

Толпа замерла, точно холодное дыхание смерти сразу охладило весь пыл, и Пилат был доволен, увидев такую реакцию. Пусть прочувствуют как следует, прежде чем он отдаст приказ войскам перебить их всех до единого.

— А теперь скажи мне, человек. Готовы ли вы умереть из-за маленькой бронзовой головы, что выставлена у стен Иерусалима?

Иуда демонстративным жестом убрал черные волосы с шеи, потом упал на колени и разорвал тунику на груди, словно подставляя себя мечам римлян.

— До последнего человека! — сказал он и опустил голову на грудь, чтобы было удобнее отсечь голову.

Те, кто находился рядом, тоже падали на колени, убирали длинные пряди волос по его примеру. Другие евреи, увидев это, также опустились на колени. Вскоре на всем стадионе остались стоять лишь вооруженные легионеры, окружавшие евреев, которые демонстрировали полную покорность и готовность умереть: каждый подставлял шею под удар.

Победа Пилата была подпорчена этим обстоятельством, однако он все же отдал команду своему центуриону. А тот прокричал:

— Приготовиться!

— Время твое истекло, Иуда! — громко сказал Пилат.

И тогда Иуда первым начал молиться:

— Боже, отврати сердце его от камня.

К нему присоединились сотни, затем тысячи голосов:

— Боже, отврати сердце его от камня.

Наконец уже все они речитативом твердили эти слова, стоя на коленях, готовые к смерти.

Пилату оставалось только молчать, а затем отдать последний приказ, после которого светлый песок арены окрасился бы алой кровью. И все ради штандарта, символа власти Рима! Наместник почти решился, но что-то его остановило. Возможно, сама абсурдность пресловутых принципов. Евреи были готовы пожертвовать жизнью, но сам он никак не мог отдать приказ перебить несколько тысяч человек ради столь незначительной вещи. Не стоило устраивать резню.

— Центурион, смирно!

Корнелий тотчас отдал приказ, шеренги замерли всего в нескольких шагах от коленопреклоненных евреев. Они бы шли и дальше с тем же безразличием. Понимали ли это евреи? Неужели они считали, что бог придет им на помощь? Нет, подумал он. Не бог. Понтий Пилат! Это он пощадил ваши жалкие жизни, но во второй раз этого не будет! Иуда, поняв, что победил, поднялся с колен. Евреи последовали за своим лидером, молитва прекратилась.

— Я исполню ваше желание, — сказал Иуде Пилат. — Штандарт будет снят еще до того, как вы вернетесь в город. Ты выиграл эту маленькую битву, Иуда, потому что ваши жизни не стоят того, чтобы их отнимать, в данном случае конечно. Но настанет день, когда вы снова подставите шеи, и я прикажу отрубить вам головы. Причем не только вам, но и вашим женщинам и детям!

Слова наместника перевели на арамейский. Измученные люди снова принялись молиться, но молитва была не та, что они непрестанно твердили несколько дней. Лишь Иуда не говорил со своим богом. Он стоял и не сводил глаз с наместника. Пилат прочел в них вызов, но решил не отвечать. Он уже отдал приказ. Дело сделано.

Корнелию он сказал:

— Проследи за тем, чтобы штандарт вывезли из Иерусалима, причем как можно быстрее, центурион. А потом проводи наших гостей до дороги. Если наутро я снова почувствую их запах, приказ будет отменен!

С этими словами Пилат развернул коня и поскакал прочь.

Озеро Люцерн, Швейцария

7 октября 2006 года

Через два дня после налета Джулиан Корбо решил подробно просмотреть записи камер слежения. Поначалу он плохо понимал, что видел. Джеффри Бреммер стал объяснять. Корбо с изумлением наблюдал за тем, как две фигуры пересекли лужайку — казалось бы, совершенно невозможно с учетом того, что они находились в поле зрения камер — но, видимо, охранники отвлеклись на несколько секунд. Мужчина начал обыскивать комнату за комнатой, а женщина поднялась на башню по веревке. Сэр Джулиан больше не видел ее — в башне камер слежения не было, — но стоило ей войти в библиотеку, как микрофоны зарегистрировали ее шепот. Говорила она по-английски. Консультант Бреммера предположил, что она, возможно, эмигрантка, акцент совсем слабый, и в нем улавливается влияние итальянского и немецкого. Ее сообщник — американец, скорее всего из Теннесси или Кентукки, но явно прожил в немецкоязычной среде несколько лет. Она была главной, та, которую напарник звал Девочкой. Впрочем, только он, Мальчик, знал, что надо искать. Гравюра, которую привез Оскар Уайльд во время своего визита в замок в 1899 году, послужила для парочки доказательством того, что картина находится у Корбо, — тоже весьма странно.

Сцены борьбы и насилия получились на пленке просто превосходно. Хотя и были, по сути своей, довольно банальны. Мужчина в смокинге входит в комнату. Выстрелы. Проходит несколько секунд. Мужчина мертв. При замедленном просмотре не обнаружилось ничего нового. Три выстрела произведены в течение полусекунды. Двое на полу. Вот один снова встает. Другой лежит неподвижно в углу экрана, страшные ранения в грудь и шею двумя пулями сорок пятого калибра. На следующей неделе, когда расследование застопорилось, новый просмотр записи позволил Корбо наконец-то обнаружить кое-что. Точнее, он заметил, в какой прекрасной физической форме находится Девочка.

Человек Корбо входит в помещение и стреляет в нее. Она падает, а оружие Девочки с длинным глушителем покидает кобуру. Но, еще не коснувшись пола, налетчица успевает выстрелить. Теперь в поле зрения остается только Мальчик, поскольку Девочка при падении скрылась за письменным столом. Корбо и Бреммер пришли к выводу, что при втором выстреле их человек промахнулся. Точнее, пуля Девочки угодила в телохранителя в тот самый момент, когда он стрелял в Мальчика. Но определить это наверняка, только по звуку и виду крови, невозможно. У взломщиков были пистолеты с глушителями. И все три выстрела произошли практически одновременно, но дымок из ствола Девочки появился на долю секунды раньше, а это, в свою очередь, означало, что пуля попала в охранника как раз в тот момент, когда он нажимал на спусковой крючок. После нескольких просмотров стало ясно, что Девочка среагировала чисто инстинктивно. Она ведь даже прицелиться не успела. Корбо сам видел рану. Пуля, вылетевшая из ее ствола, попала его человеку прямо в сердце.

— Ты бы так смог? — спросил он Бреммера.

Шеф службы безопасности был, по сути, единственным человеком в мире, которого Корбо считал своим другом. Он часто повторял одну и ту же шутку о том, что они с мистером Бреммером вместе прошли через огонь. Среди последователей ордена мало кому это казалось смешным.

Бреммер улыбнулся в ответ на вопрос Корбо. Тем вечером в него тоже угодила пуля, спас бронежилет. Сила удара была ошеломляющей.

— Если честно, — сказал он, — думаю, нет. Особенно с такой точностью.

— Это был рефлекс чистой воды, мистер Бреммер.

— Кто же они? Особое подразделение? ЦРУ? САС?[11]

— Самостоятельно человек не способен выработать подобный рефлекс. Думаю, она профессиональная спортсменка.

Джеффри Бреммер снова улыбнулся.

— Британская эмигрантка… и спортсменка мирового класса. Да, на эту тему стоит подумать.

— Мне нужен список. Любое публичное упоминание о спортсменке, примерно подходящей под описание Девочки, за последние пять-семь лет. Поиск начать со средств массовой информации Германии, Швейцарии и Австрии. Если много имен не получим, переключимся на Италию и Англию. Ну а потом, если придется, прочешем всю Европу, пока не найдем девушку.

Бреммер недоверчиво посмотрел на шефа.

— Но это займет много времени!

— Нет, надо все сделать быстро. И мне плевать, сколько понадобится нанять людей и потратить денег, Бреммер. Найми тысячу, десять тысяч! Не следует забывать, что наши жизни зависят от этого!

— Я помню.

Три дня спустя Бреммер появился в кабинете Корбо со списком из трехсот фамилий, среди которых он выделил десять наиболее подходящих. Корбо пробежал глазами первую десятку, ткнул пальцем в самое первое имя — леди Кеньон — в верхней части листа.

— Даю еще сорок восемь часов. Мне нужна полная информация о ней.

К концу недели Корбо уже знал имена своих обидчиков: леди Кэтрин Кеньон и Итан Бранд, владелец книжного магазина в Цюрихе. Ему было известно, что отец Кеньон, Роланд Уиллер, скупал краденые предметы искусства; удалось также найти банк, где происходили сделки. Проследив за телефонными звонками Уиллера и его вылетами из страны, Корбо выяснил имена людей, которые собирались приобрести предлагаемые им полотна. И главное: они наняли Томаса Мэллоя и Боба Уайтфилда, с тем чтобы последние могли вывезти в Штаты похищенную у Корбо картину дипломатической почтой.

Размышления сэра Джулиана прервал стук в дверь библиотеки.

— Прошу, входите! — сказал он по-французски.

В комнату шагнул Ксено. Впервые повстречавшись с Корбо, Ксено опустился на одно колено и поцеловал кольцо на пальце магистра. Теперь они обходились без формальностей, некогда принятых в ордене. Времена меняются, как любил повторять Корбо, и человек должен меняться вместе с ними. Ему все же не хватало этих почтительных реверансов в свой адрес, некогда бывших непреложным правилом. Теперь у магистра остался лишь титул, отличающий его от остальных членов ордена. Несмотря на внешнее принятие современных порядков, в старомодной душе его образовалась некая пустота.

— Ваше преосвященство! Встреча американских курьеров только что завершилась. Там назывались наши имена.

Корбо, уже давно научившийся управлять своими эмоциями, проявил умеренный интерес к этим новостям, слегка приподняв подбородок и изогнув бровь. Ксено рассказал о встрече во всех подробностях. Уайтфилд знал об ограблении виллы Корбо. Этого следовало ожидать. После поездки Бреммера в Гамбург этот Уайтфилд превратился в постоянный источник беспокойства. Более того, теперь он стал опасен. Дружба Корбо со швейцарскими властями остается неизменной, но слухи о его связях с неонацистами уже начали разрушать эту некогда единодушную поддержку.

— Забудь о том, что они знают или думают, что знают. Во вторник с ними будет покончено. Но постарайся организовать все так, чтобы картина осталась целой и невредимой.

— Лично этим займусь.

— Ты засвечен, Ксено. Тебе нельзя приближаться к Уайтфилду. Кроме того, я хочу, чтобы ты возглавил команду по захвату леди Кеньон.

А затем, к нескрываемому разочарованию неонациста, Корбо добавил:

— Доставь ее сюда без единой царапины, и тогда я положу на твой банковский счет еще один миллион долларов.

— Вы очень щедры, ваше преосвященство.

Сэр Джулиан улыбнулся.

— Подумай хорошенько, прежде чем говорить о моей щедрости. Оставить леди Кеньон в живых в твоих же интересах.

Цюрих, Швейцария

7 октября 2006 года

Кейт вошла в книжный магазин Итана за пару минут до закрытия. Шон Берри, сидевший за кассовым аппаратом, приветствовал ее кивком; он обслуживал какого-то пожилого господина. Итан подошел к перилам на балкончике второго этажа и увидел, как она поднимается по лестнице.

Здание, где размещался магазин, было построено еще в шестнадцатом веке. Когда-то здесь находилась лавка мясника, над ней жилые комнаты, а на третьем этаже — спальни. Итан купил здание семь лет назад и полностью перестроил. Сделка была оформлена на вымышленную фирму, которую помог создать отец Кейт. Итан сломал все перегородки в центре второго этажа, затем полностью снес чердак, оставив лишь огромные дубовые несущие балки, сделал застекленную крышу в центре, установил ограждение из сварного железа на балконе второго этажа. Таким образом, второй и первый этажи слились в единое пространство, куда мог проникать дневной свет. В результате магазин стал самым красивым в городе. Единственным недостатком дизайна можно было бы назвать отсутствие приватности. Чтобы компенсировать его, Итан распорядился отгородить на втором этаже небольшое помещение для офиса. Именно туда они и направились, когда пришла Кейт.

— Доктор Норт и доктор Старр прилетают завтра утром. И уже вечером хотят переговорить с тобой о картине. А после этого, в понедельник, пойти в банк и посмотреть на нее, — сказала она.

— Поговорить со мной? Но ведь это работа Роланда. Помнишь уговор: мы похищаем картину, он ее продает?

— Они не поверили Роланду и знают, что картина краденая. Дело не в этом. Доктор Старр хочет знать источник ее происхождения.

— Мы же ему говорили: это артефакт тамплиеров. Что еще ему нужно?

— Как я поняла, доказательства того, что картина действительно связана с тамплиерами. Расскажешь им все, исключив Корбо. Эту информацию они не получат даже за двадцать пять миллионов.

— Думаешь, они испугались?

— Они просто хотят знать все, что нам известно. Мы же читали о докторе Старре. Когда он убедится, что наша картина подлинная, то будет готов убить за нее кого угодно.

— Не он один.

Лицо девушки изменилось, глаза смотрели жестко.

— Только не начинай все сначала.

— Из-за этой вещи погибли люди, Кейт.

— Плохие люди.

— Неважно какие. Но они были живы, пока мы с тобой не решили забрать картину у Корбо.

— Это была твоя идея, Итан. Помнишь?

— Просто хотел сказать, с меня хватит.

— То есть?

— Я с этими делами завязываю.

— Так и знала. Я же насквозь тебя вижу, Итан, знаю, о чем думаешь.

Итан не ответил. Он видел реакцию Кейт на свое решение. Во вторник, как только сделка будет завершена, между ними все кончено.

— Ты все равно останешься тем, кто есть, Итан. Ты вор, причем очень хороший. Почему бы тебе не смириться с этим?

— Я люблю тебя, это главное. А все остальное можно изменить.

— Если любишь меня, полюби и то, чем я занимаюсь. Иначе у нас ничего не получится.

— И когда же ты собираешься завязать?

— Кто тебе сказал, что собираюсь?

— Ты не успокоишься. До тех пор, пока тебя не убьют.

— Ты думаешь, я ищу смерти?

— Я хочу нормальной жизни, Кейт.

— Тогда найди себе нормальную женщину.

— Прекрати! Я вовсе не…

— Я серьезно. Если ты именно этого хочешь, найди себе другую.

— Зачем ты так? Мы можем путешествовать, ходить в горы, кататься на лыжах, заниматься дайвингом, посетить Северный полюс… Мне все равно! Я пойду за тобой куда угодно. Буду заниматься чем захочешь. Но только никаких больше пушек и краж со взломом. До сих пор перед глазами этот несчастный в библиотеке.

— Тот, который выстрелил в меня без предупреждения?

— Да. Тот самый…

— А что, если я не хочу останавливаться?

В глазах ее сверкал вызов, но он был готов к подобной реакции. Во всяком случае, думал, что готов.

— Тогда, наверное, мне надо все хорошенько обдумать.

— Что это значит?

— Или мы живем нормально, честно… или я ухожу.

— Да будет тебе. Ты это несерьезно.

Улыбка ее стала неуверенной, но взгляд оставался твердым.

— Если ты считаешь, что я на это неспособен, значит, просто плохо меня знаешь.

Настала долгая напряженная пауза. Кейт не сводила с него испытующего взгляда. И уже собралась было произнести слова, которые нельзя будет забрать обратно. Но затем взяла себя в руки. Надо закончить дело, и обойтись без него не получится, нравится ей это или нет. Во всяком случае, именно это Итан прочел в ее глазах.

— Я позвоню тебе после того, как состоится обмен, и скажу, что я решила. А пока не забудь. Отель «Савой», завтра вечером ровно в восемь. В номере доктора Норт.

— Кейт… — Итан пытался взять ее за руку.

Она резко вскинула руки ладонями вверх, словно отстраняя его.

— Обещаю, я обо всем подумаю. Только не дави на меня.

Кейт вышла, оставив дверь открытой.

Итан смотрел, как девушка уходит, и подумал, что, возможно, видит ее в последний раз. При одной только этой мысли его охватила тоска, но он знал, что поступил правильно. Наконец-то сказал то, что должен был сказать. Его доля за последнюю работу, почти восемь миллионов долларов за вычетом всех расходов, может, конечно, послужить утешительным призом, горшочком с золотом, который приносят эльфы в волшебных сказках со счастливым концом. Но он получит вознаграждение, заплатив за него ужасную цену. Итану исполнился тридцать один год — в этом возрасте уже пора понять, что ничто не дается даром, а вор знает об этом лучше других. Он всегда знал, на что идет, — не зря партнеры практиковались в стрельбе. На каждое дело шли вооруженными, зная, что оружие — это, возможно, последний выход. Но применять его прежде никогда не приходилось, и Итан сумел убедить себя, что этого никогда не случится. Кейт всегда гениально планировала налеты.

Во всяком случае, ему хотелось в это верить. Он мог бы уговорить себя, смириться с тем, что случилось. Парни им, безусловно, противостояли плохие. Но все это пришлось Итану не по душе, и он не хотел, чтобы подобное повторилось. И поступил честно, сказав Кейт всю правду. В ее мире не существовало завтра, не было никаких долгосрочных обязательств. Он это знал. Он принимал ее такой, как есть, понимал, что ничего изменить невозможно, и не думал, что она когда-нибудь успокоится, начнет жить нормальной жизнью. Кейт происходила из богатой титулованной семьи, жила в мире роскоши и привилегий, о которых большинство женщин даже представления не имели. Но единственное удовольствие Кейт доставляло чувство риска. В своем деле она была хороша, это бесспорно. Возможно, ее так никогда и не поймают, но дело даже не в этом. Проблема в том, что Итан утратил вкус к этим занятиям с той самой секунды, когда увидел, как застрелили в библиотеке человека. Некогда ему казалось, что он на все готов ради Кейт. На все! Но теперь, как выяснилось, есть предел.

— Я думал, Кейт с нами поужинает.

Итан поднял глаза и увидел стоящего в дверях Шона. Он не слышал, как его друг поднялся по лестнице. Ни шагов, ни поскрипывания ступеней, ничего. Он даже не знал, сколько времени просидел вот так за столом, пытаясь расставить все по местам.

— Знаешь, мы с ней только что расстались.

Шон улыбнулся, думая, что напарник шутит.

— Ты меня разыгрываешь.

Итан покачал головой. Он не шутил.

— У нее появился другой парень?

Да, именно так, подумал Итан. Только тот другой парень был мертв вот уже почти десять лет.

— Да нет, не в том дело, — пробормотал он. — Просто…

— Вы так подходили друг другу. Прекрасно смотрелись вместе. Но если не другой парень, тогда что?

— Хочешь купить этот магазин?

— Этот магазин? Еще бы, конечно, вот только мне не по карману. Сам знаешь, сколько я зарабатываю.

— Так хочешь или нет?

— Конечно хочу.

— Сделаю тебя партнером за тысячу франков. Ты будешь вести бизнес, выплачивать мне ренту за здание.

— Да нет, это просто безумие какое-то! А как же имущество? Ведь у тебя тут, в книгах, целое состояние!

— Тогда посчитай. И выплатишь, когда сможешь.

— Ты отдаешь мне свой бизнес? Так, что ли? Да что с тобой стряслось, скажи на милость?

— Думаю, самое время начать новую жизнь.

Озеро Бриенц

8 октября 2006 года

Ранним утром, в воскресенье, Мэллой сел на первый поезд из города. Через четыре часа и шесть пересадок, окончательно убедившись, что хвоста за ним нет, а если и был, то он избавился от него, Мэллой прибыл в небольшой городок Бриенц и как раз успел на почтовый автобус, направляющийся в предгорья Альп. Уже в горах он вышел на третьей остановке и двинулся через лес.

Впервые оказавшись в Цюрихе, Мэллой устроился на работу внештатным редактором и переводчиком. Время от времени он также читал лекции в коммерческих школах, что обеспечивало небольшой, но стабильный доход — во всяком случае, достаточный, чтобы оправдать богемный стиль жизни. Он постоянно давал объявления в одну цюрихскую газету, чтобы не вызывать лишних подозрений в законности его деятельности, и обычно брался за любую предложенную работу. Для него была важна занятость в дневное время — оправдание доходов плюс свободное передвижение. Редактура подходила как нельзя лучше. Он мог свободно распоряжаться своим временем, кроме того, заказ можно и отложить ненадолго, если того требовала его настоящая работа. Мало того, это позволило ему войти в круг цюрихских интеллектуалов.

Однажды, примерно через год после приезда, когда он уже вошел в колею и начал заводить знакомства с людьми, работавшими в цюрихских банках, ему позвонила некая женщина и спросила, возьмется ли он отредактировать ее рукопись. Независимый ученый с большим состоянием, графиня Клаудия де Медичи не вызвала у него подозрений, и причина, по которой она обратилась именно к нему, — тоже. Исследовательница уже опубликовала одну свою книгу на итальянском и теперь готовила английскую версию. Прежде чем показать ее американскому издателю, она хотела бы, чтобы рукопись прочел и при необходимости внес правку носитель английского, причем с редакторским опытом. Мэллой ответил, что не является специалистом в области истории или религии, и рекомендовал ей других людей, к которым можно обратиться, но графиня перебила его. Деньги для нее не проблема, и она не желает, чтобы над рукописью работал кто-то другой. Ей нужен только он.

Так и началась эта игра. Мэллой спросил, каким образом она его нашла. Порекомендовал один друг. А у этого друга есть имя? Да, конечно, но графиня не считает удобным называть его. В этот момент Мэллой как раз и подумал, что Клаудия де Медичи совсем не та, за кого себя выдает. Впрочем, она его заинтриговала. Он взял рукопись и принялся добросовестно редактировать ее за свою обычную плату.

Мэллой не слишком разбирался в вопросах религии и почти ничего не знал о происхождении христианства — его не слишком занимала эта тема. Все изменилось, как только он начал работать над рукописью. Можно назвать это чувством ответственности, профессиональным интересом, даже страстью. Как бы там ни было, но написанная графиней книга просто очаровывала. Автор так рассказывала об улицах древнего Иерусалима, точно ходила по ним сама. Она объясняла, что значило быть евреем во времена римского владычества, а затем с той же выразительностью описывала чувства римского солдата, оказавшегося вдалеке от дома, от своей культуры, без жены и семьи.

Мэллой не боялся увлечься религией; в этих вопросах был убежденным скептиком. Тем не менее книга вызвала у него огромный интерес не только к истории Ближнего Востока, но и к истории в целом. Закончив работу, он отправил графине рукопись по почте, как они договаривались, и приложил к ней счет.

Однако, к его удивлению, графиня де Медичи так и не заплатила. И, как человек деловой, Мэллой был вынужден отправить ей напоминание. На это он получил ответ, с пространными извинениями, впрочем, деньги так и не поступили. Правда, внизу была приписка: если он сможет найти время и приехать в Интерлакен, она будет счастлива пригласить его на ланч в отеле «Юнгфрау», где сможет лично принести свои извинения за доставленные неудобства и произвести полный расчет.

Мэллою нигде не удалось найти снимков графини, и в нем проснулось любопытство. Ланч — неплохая идея, прекрасный повод увидеть наконец эту загадочную даму. Когда они встретились, он не знал, что и подумать. Она оказалась значительно старше его — где-то от тридцати пяти до сорока. У него сложилось впечатление, что он никогда прежде не встречал женщины, столь сдержанной в манерах и самодостаточной.

За ланчем она рассказала несколько забавных анекдотов из эпохи Тиберия, точно говорила о живом человеке, а не об исторической личности. Она даже упомянула мелкие, по ее словам, неточности в трудах Тацита и Светония. Графиня держалась столь уверенно, что это завораживало и убеждало в справедливости каждого ее высказывания.

Он ждал неизбежных вопросов о своей личной жизни, ненавязчивых, но позволяющих составить впечатление о человеке при первом знакомстве. К его разочарованию, графиня не проявила к нему интереса. В конце ланча графиня протянула через стол конверт и поблагодарила за отличную работу. А затем извинилась и направилась к выходу, где ее ждал автомобиль, объяснив, что «ее человек» Рене отвезет ее домой. Мэллоя охватило смутное чувство разочарования; он не знал, что и думать. Агент даже рассматривал возможность, что загадочная дама — именно та, за кого себя выдает: серьезный ученый, пусть и немного молода для этого статуса. По рассеянности она забыла вовремя оплатить счет, а потом спохватилась и решила исправить неловкость.

Через несколько месяцев он получил приглашение на прием на вилле графини, что находилась на берегу озера Бриенц.

На протяжении почти десяти лет после этого званого вечера агент всерьез рассматривал возможность, что Клаудия де Медичи организовала прием исключительно ради его пользы. Мэллой считал, что ему невероятно повезло — еще бы, офицер разведки встречается в непринужденной обстановке именно с теми людьми, которые ему нужны. Вообще весь этот прием носил довольно экстравагантный характер, и на него была приглашена местная элита, в том числе банкиры, промышленники, политики, — мечта оперативника! С первого раза Мэллою удалось установить контакты, которые позже позволили получить чрезвычайно важную информацию о банковских счетах двух колумбийских наркобаронов и одного из бывших президентов Филиппин. Приглашения стали приходить ежегодно. Всякий раз на этих приемах графиня приветливо здоровалась с ним, иногда знакомила с каким-нибудь швейцарским финансовым магнатом; впрочем, она почти с ним не разговаривала. Так продолжалось несколько лет. Она приглашала его на фуршет. Он посылал открытку с благодарностью. Не более того.

Неожиданно ночью графиня позвонила. Было начало первого, но она и не подумала извиниться, сказав, что ей срочно нужна помощь, и до утра дело не ждет. Мэллой прибыл на виллу около трех часов. Там его встретил молодой человек, представившийся сотрудником службы безопасности одного из крупнейших банков Берна. Он был в форме частной охранной фирмы, с лацкана свисало ламинированное удостоверение личности со снимком, но все могло быть подделкой. Проверить это Мэллой тогда не мог.

Охранник рассказал, что во время ночного обхода обнаружил банковские списки счетов жертв холокоста, уложенные перед печью; к каждой из папок прилагался приказ с инструкцией уничтожить эти материалы утром. В качестве доказательства молодой человек захватил с собой несколько документов и передал их Мэллою.

— Можете позвонить кому-нибудь, Томас? — спросила графиня.

Будь у Мэллоя больше времени, он бы придумал для себя надежное прикрытие, но как раз времени-то у него и не было. За последние несколько месяцев крупным швейцарским банкам были предъявлены многомиллиардные судебные иски за сокрытие сведений, относящихся к счетам жертв холокоста. Банковское сообщество Швейцарии неоднократно давало заверения, что все записи и доказательства были уничтожены десятки лет назад. Возможно, что отдельные лица могли в тридцатых годах положить деньги на депозитные счета, с условием, что средства, лежащие на них, могут получить наследники. Для закрытия счета и получения всей суммы требовалось предъявить свидетельство о смерти, но в нацистских концентрационных лагерях родственникам жертв их не высылали. К сожалению, утверждали банкиры, все претензии на данный момент проверить и подтвердить нельзя.

Явная ложь, поскольку всем известно пристрастие швейцарцев аккуратно вести счета и записи, но доказать это не представлялось возможным. Мэллою неожиданно выпал уникальный случай вывести банкиров начистую воду. Перспектива заманчивая, но он также понимал, что мог оказаться в ловушке, подвергнуться разоблачению и вместо благодарности заслужить высылку из страны. Он не стал бы рисковать, окажись на месте графини кто-либо другой. Чутье и опыт подсказывали — она подозрительная личность, но он не пытался узнать о ее прошлом, ведь прежде она ничего никогда не просила и никакой информации не предлагала. Она могла работать и на швейцарские банки, а вовсе не против них.

И все же почему-то он ей верил. Интуиция, скажет он себе позже. А уж если быть честным до конца, следовало признать: он почти влюбился в нее в тот день, за ланчем в Интерлакене. И неудивительно, ведь молодые люди часто бывают очарованы уверенными в себе женщинами старше себя. Но дело не в возрасте: в то время она казалась ему совершенно недосягаемой. Мэллой сам не знал, любовь или интуиция подтолкнули его, но он предпринял рискованный шаг и позвонил в американское консульство в Париже. Разоблачение в Швейцарии грозило билетом в один конец, но тогда он полностью доверял графине и не побоялся бы поставить на карту саму жизнь.

Наутро к делу активно подключились дипломатические представительства Америки и Израиля. Охранник оказался в надежных руках, а графиня с Мэллоем умело избежали неминуемой шумихи в прессе, так что никто так и не узнал, что за грандиозным разоблачением стояли именно они. Позже агент спросил графиню, почему она позвонила именно ему, ведь у нее обширные связи в Берне и можно связаться с американским консульством. Как она догадалась, что он может помочь?

— Я правильно поступила, Томас. И давайте не будем больше об этом. Договорились?

Они договорились.

Позже Мэллой собирался поведать всю эту историю Джейн Гаррисон, но потом подумал, что тем самым предал бы доверие графини. Мало того, вся эта правда могла выставить его в самом невыгодном свете как агента, которого использует в своих целях иностранная разведка: графиня могла работать и на Израиль. Глупость, конечно, не преступление, но подобной ошибки достаточно, чтобы отозвать агента, даже если он достиг желаемого результата. А если молчать, любые просчеты и забудутся сами собой.

Все остальное время своего пребывания в Цюрихе Мэллой все так же посещал ежегодные приемы графини, но наедине они больше не встречались. День у него выдался свободный, свою знакомую он не видел несколько лет и решил, что стоит нанести ей визит. Впрочем, у этого посещения была еще одна подспудная цель: несколько дней он читал о портретах Христа, написанных в двенадцатом веке, и не вполне понимал, чем продиктовано пристрастие Дж. У. Ричленда к византийским иконам. Решив вскользь упомянуть о них в беседе, Мэллой надеялся, что графиня сможет просветить его на эту тему.

Вилла графини располагалась в предгорьях Альп с видом на озеро Бриенц. Само здание представляло постройку девятнадцатого века, некогда здесь размещался отель, пришедший в полный упадок к тому времени, как графиня его купила. После реставрации она превратила его в свою резиденцию, которую крайне редко покидала. Единственным выдающимся событием были знаменитые ежегодные приемы. Мэллой не слышал, чтобы она сама навещала друзей или посещала какие-нибудь вечеринки. Она была писательницей и ученым. Ей привозили на дом все, в чем она нуждалась, от книг до продуктов. И если она нуждалась в обществе, то не поселилась бы в таком уединенном месте. Сам дом примостился на узком выступе, рядом с ревущим водопадом Гиссбах. Вокруг на несколько миль тянулся лес. С балкона открывался вид на Интерлакен на одном берегу озера и Бриенц на другом. Быть ближе к цивилизации графиня не желала.

Рене, или «ее человек», как она называла слугу по-английски, стоял у одной из дверей и наблюдал за тем, как Мэллой спускается по довольно крутой и местами опасной тропинке, проложенной рядом с водопадом. Другой человек на его месте приветствовал бы Мэллоя дружеским взмахом руки, но Рене просто смотрел. Это был мужчина неопределенного возраста, как и графиня: ему можно было дать и пятьдесят, и семьдесят. Он наголо брил странной формы голову, и, несмотря на темный цвет кожи, определить его национальность не представлялось возможным. Широкие плечи и мощный торс довершали портрет.

Несмотря на внушительные габариты и возраст, Рене двигался легко и грациозно, словно спортсмен. В отличие от своей хозяйки он не обладал способностью к языкам; Мэллой так и не смог определить, какой был для него родным. Рене объяснялся с графиней на ломаном итальянском, куда свободно вставлял немецкие, французские и английские слова, и акцент у него был совершенно непонятный. А о грамматике слуга, похоже, знал только понаслышке.

В одном только Мэллой не сомневался Рене беззаветно предан своей хозяйке; он всегда смотрел на графиню глазами верного и готового на все ротвейлера. Когда до дверей осталось ярдов пятнадцать, Мэллой остановился и спросил его:

— Графиня дома, Рене?

Вопрос был абсурден по сути своей, наверное, потому слуга не удосужился на него ответить. Он просто сжал и разжал огромные кулаки и отошел. Мэллой поднялся на веранду и уже собрался постучать в дверь, но тут появилась сама Клаудия де Медичи.

— Томас! Какой приятный сюрприз! Вы снова переехали в Цюрих?

— Прибыл всего на пару дней, по делам. Сегодня утром я свободен и осмелился нанести вам визит. Надеюсь, не слишком помешал вашим планам?

— Ничуть. Прошу, — Мэллой вошел в элегантно обставленную прихожую. Графиня провела его в гостиную и смешала для них два виски с содовой.

— Работаете над новой книгой?

— Я уже написала свою книгу. И писать другую пока не собираюсь, должно пройти какое-то время.

Графиня улыбнулась почти застенчиво; она была, как и прежде, неотразима. «Да, ничуть не постарела за эти годы, — подумал Мэллой. — Нисколько, с того самого дня, как мы познакомились. Все еще кажется женщиной под сорок. А это значит, — с изрядной долей отчаяния подумал вдруг Мэллой, — что теперь она моложе меня на целых десять лет!»

— Ну а вы, — начала она с улыбкой, словно прочла его мысли, — все еще работаете внештатным редактором?

В вопросе прозвучала некая игривость, может даже намек, и Мэллой улыбнулся.

— Увы. Уже на пенсии.

— Ну, надеюсь, что вы не совсем отошли от дел. Вы еще слишком молоды для такого унылого занятия, как сидеть дома.

— Стараюсь.

— Я слышала, вы живете в Нью-Йорке?

— У вас надежные источники.

— Это одно из преимуществ хороших связей.

Мэллой постеснялся спросить, кто именно выдал ей эти сведения. Уж кто-кто, а графиня умела незаметно получать информацию, зато свои секреты никогда не выдавала.

— А вы счастливы. По глазам видно.

— Весной собираюсь жениться.

— И что же, решили плюнуть на свое счастье, вернувшись к прежним занятиям?

Мэллой не сдержал улыбки, услышав столь сильное выражение. Сам он думал об этом несколько иначе, но, по сути, доля истины в ее словах есть. И он определенно был не первым на свете мужчиной, способным разрушить прекрасные взаимоотношения. Впрочем, ему не хотелось в этом признаваться, даже в шуточной форме. Кроме того, профессию свою он по-настоящему никогда не бросал, просто перестал быть активной фигурой на чужом поле.

— Если ждать, пока снова войдешь в дело, можно и опоздать, — неопределенно ответил он.

— Может, это вообще не ваша судьба.

— Считаю, что мы сами хозяева своей судьбы, графиня.

— А мне кажется, людям свойственно бросаться в ад из-за своих страстей, Томас. Они делают это постоянно. Впрочем, отговаривать вас не стану. Поступайте, как считаете нужным. Что же привело вас сюда? Наверняка пришли по какому-то делу?

Графиня умела читать мысли людей. Язык тела. Провоцировала и ждала реакции. Впрочем, она действовала при этом достаточно деликатно, да и относилась к Мэллою с явной симпатией, так что подобные выпады не слишком его смущали. Но умение этой женщины заглянуть в душу всегда вызывало у него удивление: уж не ясновидящая ли она?

— Просто подумал, вы сможете объяснить мне кое-что.

Слегка наклонив голову, графиня смотрела выжидательно и с любопытством.

— Что вам известно об иконах двенадцатого века с изображением Христа?

— Они мне определенно очень нравятся, хотя, боюсь, тут я в меньшинстве. Но что именно вы бы хотели узнать?

— Допустим, имеется византийский портрет Христа двенадцатого века. Сколько, по-вашему, он может стоить? В денежном выражении?

Графиня улыбнулась с таким видом, точно говорила с ребенком.

— Трудно сказать. Если картина в отличном состоянии, надо прежде узнать, подвергалась ли она реставрации. Ну и потом история ее происхождения. Это очень влияет на сумму. Люди, интересующиеся такого рода живописью, обычно больше ценят ее историю, а не художественные достоинства. Многие иконы появляются на рынке с небольшим переносным алтарем. Это может быть также какой-нибудь уникальный футляр или же дорожный сундучок. И эти предметы сами по себе являются произведениями искусства. Оклады бывают украшены драгоценными камнями, что также влияет на цену, не говоря уже о чисто художественной стороне. Кроме того, возможно, данной иконой владел какой-нибудь знаменитый человек. Изучая артефакты, можно почерпнуть немало информации о жизни особ царских кровей в Константинополе, ведь именно оттуда происходили первые иконы. Так, к примеру, принцесса Анна Комнина,[12] встретившая первых крестоносцев, даже написала книгу, где подробно описывала свои впечатления о предводителях этой армии. В том числе и об относительно малоизвестном Балдуине де Булонь. Именно его бароны избрали первым королем христианского Иерусалима. Если данная икона принадлежала ей и вы можете подтвердить это покупателям — в частности, мне, хотя я и не коллекционер, — предмет вызовет настоящий ажиотаж у ценителей подобных артефактов. Точнее я сказать не берусь — слишком мало информации.

— У меня есть общее описание. Деревянная доска толщиной примерно в четверть дюйма, высота тринадцать-четырнадцать дюймов, ширина — восемь-девять.

— Позолота? Оклад из драгоценных камней?

Мэллой отрицательно помотал головой.

— В том-то и дело, что нет. Заинтересованные люди готовы выложить за нее двадцать пять миллионов долларов.

Выражение лица графини не изменилось, но Мэллой был уверен: что-то произошло, возможно, ее глаза сверкнули, точно ее осенило. Он продолжил:

— Я начал сравнивать цены на подобные артефакты и выяснил, что обычно стоимость их составляет от сорока пятидесяти тысяч до полумиллиона. Несравнимо с той огромной суммой, которую готовы заплатить мои люди.

— Ну а какова ваша роль в этом деле, Томас?

— Я должен перевезти предмет и отдать его.

— Контрабандой?

— Нет, просто перевезти.

— Если эти ваши люди лгут о происхождении артефакта, с которым вам придется иметь дело, или насчет цены… мой вам совет, Томас: немедленно уходите. Вернее, бегите от них со всех ног.

Мэллой улыбнулся, покачал головой.

— Не могу. Это мой единственный шанс вернуться к тому, что получается у меня лучше всего.

— Тогда не думаю, что смогу помочь вам. Скажу одно: вы сами нарываетесь на то, что некогда произошло с вами в Бейруте.

Мэллой почувствовал себя человеком, из-под ног которого выбили почву.

— Откуда вам известно об этом?

— Люди говорят, Томас. Вернее, в данном случае перешептываются.

— Люди, знающие о Бейруте, обычно молчат.

— Один молодой офицер разведки получает в наследство с полдюжины агентов весьма сомнительного уровня, передающих устаревшую информацию. А несколько месяцев спустя он возглавляет уже целую сеть из двадцати четырех агентов и узнает о нападении, которое враг планирует совершить на военно-морскую базу США. Он передает эту информацию начальству и пытается выяснить детали. И на следующий же день попадает в военный госпиталь с шестью пулевыми ранениями. Восемь его агентов убиты, остальных эвакуируют. Проходит еще два дня, и гибнут двести сорок моряков, после чего Рейган отдает приказ вывести американские войска из Ливана.

Мэллой попытался выдавить улыбку — не получилось.

— Говорят, мы учимся на своих ошибках, — заметил он после паузы.

— Вообще-то, — сказала графиня, — говорят, что мы должны учиться. Но на деле выходит иначе. Люди, к сожалению, склонны повторять их заново.

— Вам известно нечто такое, графиня, о чем неизвестно мне?

— Я знаю гораздо больше вас, Томас. О самых разных вещах. Что же касается упомянутого мной случая, я знаю, что после Бейрута вы уже не доверяли своему начальству. И благодаря этому действовали столь успешно, что вызвали проблемы, о которых даже не подозреваете. Я знаю также, что вы несколько подрастеряли свои навыки. Утратили скептицизм, которым некогда так гордились, волю и решимость действовать вопреки обстоятельствам. Вы считаете, что можете легко справиться с этой миссией, потому что в ней вроде бы нет места для ошибок. Вы вообразили, что, осуществив задуманное, сможете вернуться к своим старым делам. А то, что, возможно, окажетесь в могиле, как-то выпустили из виду.

Стоило ей произнести слово «могила», как по спине у Мэллоя пробежал холодок.

— Расскажите все, что знаете, — попросил он.

— Я знаю, что вы стоите на краю пропасти, на дне которой кишат гадюки. Но не видите их, потому что еще не проснулись окончательно.

Мэллою хотелось возразить ей или, по крайней мере, объяснить, как-то защититься, но он сдержался. Женщину, способную поставить на колени швейцарскую банковскую систему, не следовало недооценивать.

Глава 05

Дворец Ирода Антипы, Перея

Лето 26 года н. э.

Хотя сам Ирод Великий был личностью выдающейся, но все придерживались мнения, что сыновья его таковыми не являлись. Впрочем, они делали вид, что дело обстоит иначе. Они научились важничать, еще сидя на коленях отца. Филипп правил в роскошном дворце к северу от Галилеи. Антипа перемещался между Галилеей и Переей в сопровождении целой процессии слуг и чиновников. Каждый сын мечтал объединить некогда могущественное царство отца, но шло время, и ни тот ни другой не предпринял к тому достаточных усилий. Предлагая Пилату пост наместника, Элий Сеян объяснил ему это. Иудея, Самария и Идумея принадлежали императору, поскольку старший сын Ирода проявил полную неспособность к управлению.

Но вместо того чтобы сместить его и заменить Филиппом или Антипой, позволив некогда процветающему царству гибнуть и дальше, Август объявил спорные провинции своими и вернул мир на эту землю. Это решение, по словам Сеяна, оказалось верным. За последние три десятилетия Антипа неоднократно проявлял ту же неоправданную ненависть по отношению к старшему своему брату, Архелаю, а праздность Филиппа достигла наивысшей точки. Он потерял жену, практически толкнул ее в объятия брата, поленившись встать с пиршественного ложа, чтобы вернуть женщину.

От путешествия в Перею к Антипе Пилат не ожидал ничего нового — и ошибся. Наместник увидел образованного мужчину шестидесяти лет, с мягким вкрадчивым голосом, наделенного живым умом и превосходным чувством юмора. На отца Антипа походил высоким ростом и некоторой склонностью к полноте. Но, несмотря на последнее обстоятельство, это был очень энергичный человек, а от взгляда живых черных глаз ничто не могло укрыться ни в огромном обеденном зале, ни, по всей видимости, во дворце и за его стенами, и хотя Пилат не доверял тетрарху, прием ему очень понравился, особенно его начало.

Новая жена Антипы, Иродиада, была вдвое моложе мужа. Она произвела на Пилата впечатление женщины на редкость умной, с такими царственными манерами, которые наблюдаются у жен, превосходящих своих мужей по уму и образованности. Он с удивлением подумал, что Антипа отбил ее у брата вовсе не из-за красоты. Наместник размышлял, каким же волшебством владела эта женщина, когда Антипа вызвал к гостям ее дочь и попросил ее исполнить танец. Саломея, изящная и хрупкая девочка лет двенадцати-тринадцати, еще не достигла возраста, когда пора замуж, но была близка к нему. Она оказалась куда более хорошенькой, нежели мать. Пилату понравился ее танец, но больше его заинтересовало то, как смотрит на танцующую падчерицу Антипа. Тетрарх просто без ума от нее, понял он.

Прокуратор вспомнил, что Антипа влюбился в Иродиаду незадолго до своей поездки в Рим; в тайной переписке он уговорил женщину бросить его брата и присоединиться к нему в Галилее. На родину они вернулись уже мужем и женой. Роль Саломеи в этом не упоминалась, но, наблюдая за Антипой и Иродиадой, Пилат пришел к выводу, что тетрарха подтолкнула к этому браку именно Саломея. Да, определенно она действовала как агент матери, но по какой причине — неизвестно.

Разумеется, все это совершенно не беспокоило наместника, но возможности, вытекающие из этого странного брачного союза, наверняка заинтересуют Сеяна. И Пилат, по возвращении в Кесарию, намеревался отправить ему подробный отчет о своих наблюдениях.

Антипа явно радовался тому, что принимает у себя во дворце нового наместника Рима, который посетил его первым, до того как сам он нанес визит в Кесарию, и всячески старался угодить Пилату, давая понять, насколько тот почетный гость. По крайней мере, тетрарх не скупился на вино, которому первый и отдавал должное. Пилат и Прокула восседали во главе стола по правую и левую руку от него, что по местным обычаям было редкостью — прежде представителей противоположных полов никогда не сажали за один стол.

Новшеством оказалось и представление гостям около двадцати придворных, мужчин и женщин. О каждом Антипа произносил пространную хвалебную речь. Превозносил он и несравненную красоту Прокулы, особенно подчеркивая ее фамильное сходство с Клаудией, и Пилат купался в этом отраженном свете славы.

Блюда за трапезой подавались исключительно восточные, но подавались они с изысканностью, достойной двора Тиберия. Во время одной из последних перемен Антипа стал проявлять меньше интереса к еде и сосредоточился на качестве подаваемых к столу вин. Он принадлежал к тому типу алкоголиков, которые, напиваясь, не утрачивают подвижности и связности речи. Напротив, чем больше он пил, тем более оживленным и болтливым становился. Тетрарх поинтересовался у Пилата, можно ли сравнить местные вина с прославленными итальянскими. Следовало признать, что подаваемые здесь вина значительно превосходили те, что довелось когда-либо пробовать Пилату, но он, будучи патриотом, не мог признаться в этом. Он ответил, что в Риме человек пьет вино мира, иными словами — римское вино.

В ответ Антипа, которому следовало бы понять, что он допустил бестактность, заметил, что наместник избегает справедливого суждения. Тогда Пилат обратился к Иродиаде, которая проявляла в питье куда больше сдержанности. Он был уверен, эта женщина никогда бы не сказала ничего подобного.

— Сколь ни приятны и чудесны подаваемые здесь блюда и вина, все, боюсь, превосходит собравшаяся за столом прекрасная публика.

Этим комплиментом он надеялся закрыть вопрос о винах, но Антипа не собирался так просто сдаваться, и следующее его высказывание граничило с прямым оскорблением.

— Полезно осознавать различие между нашими культурами, вам так не кажется, наместник? И дело тут не только в искусстве выращивания лозы и климате, а также в том, как они влияют на качество винограда. Разница распространяется и на методы правления. К примеру, слышал я одну историю, и у меня нет оснований не верить ей: будто бы у вас возникли, если так можно выразиться, некоторые осложнения в Иерусалиме. Это правда?

— Прокуратор Иудеи постоянно ведет дела с Иерусалимом, тетрарх. До сих пор у нас не возникало ничего такого, что можно было бы назвать осложнением.

— Мой отец столкнулся с похожей ситуацией лет тридцать тому назад.

— И в чем же состояла эта проблема?

— Отрицание евреями образов. Только не подумайте, будто я хочу сказать, что методы отца были лучше. Приведу лишь один пример, и вы поймете, как восточный образ мышления помогает решать подобные недоразумения. Отец мой, как вам, несомненно, известно, был большим другом и союзником Цезаря Августа. Как и вас, того оскорбил отказ Иерусалима украсить город самыми скромными римскими символами. После перестройки второго храма Соломона император решил водрузить над вратами храмового комплекса орла из чистого золота — ведь именно это изображение несут ваши войска перед каждым легионом в знак того, что находятся на службе империи. Так же как и в вашем случае, когда вы поместили штандарт над главным входом во дворец, отец встретил сопротивление определенных радикальных кругов еврейского населения. А когда они явились, чтобы поговорить с ним об этом, он просто захлопнул двери у них перед носом, и этим дело и кончилось. Таков уж был характер моего отца, что никто — заметьте, никто! — не осмелился провоцировать его публичным выступлением.

— Насколько я помню, — начал Пилат, ощущая, как в нем закипает гнев и лицо наливается краской, — с этим орлом что-то случилось? Или я ошибаюсь?

Антипа улыбнулся с таким видом, точно предвидел этот вопрос.

— Совершенно верно. Когда священники узнали, что Ирод на смертном одре, они решили поднять восстание. Сама по себе идея, конечно, неглупая. Они понимали, что наследник Ирода, будущий царь Иудеи, мой сводный брат, должен как-то отреагировать на это. Заговорщики сделали ставку на то, что ответ этот будет умеренным, потому что протест не направлен прямо против Архелая и, кроме того, он, как человек новый, еще не уверен в своей власти. Священники придумали вот что: с крыши храма следует спустить на веревках двух крепких молодых людей, а их товарищи в это время должны отвлечь внимание стражников дворца. Работу проделали быстро, орел был снят. Когда подошли войска, его уже успели уничтожить. Отец мой впал в такую ярость, что поднялся со смертного ложа и вышел в зал, куда привели захваченных преступников. Он хотел увидеть их страх, но они твердили одно: учителя обещали, что бог вознаградит их вечной жизнью за то, что они отстояли честь его храма. Тогда Ирод распорядился применить пытки, узнал имена этих наставников, а потом приказал связать учителей и учеников вместе, чтобы сжечь на одном костре и отправить их души на небеса одновременно. Затем он приказал схватить рожденных в Иудее младенцев определенного возраста и убить их, поскольку давно ходили слухи, что некая дева родила Мессию, а Ирод хотел защитить свой род. Началась великая резня, все улицы были залиты кровью, и только после этого он вернулся на смертное ложе, где почил с миром.

— Разве евреи верят в жизнь после смерти, как римляне и греки? — спросила Прокула. Наверное, подумал Пилат, она не поняла, какое оскорбление только что нанес ему Антипа. Впрочем, неважно. Тетрарха сбил с мысли ее неожиданный вопрос, и он несколько подрастерял самоуверенность.

Иродиада улыбнулась, заметив это, и ответила на вопрос вместо мужа:

— Ессеи верят в это, как и фанатики зилоты.[13] Они разобщены, их лозунг — безвластие. Фарисеи, как всегда, во всем сомневаются, кроме Закона, ну а саддукеи, чьи семьи традиционно правят храмом и большинством торговых сделок в городе, придерживаются мнения, что жизнь — это все, что у нас есть.

— С тем же успехом можно быть атеистом, — заметил Пилат.

Он снова почувствовал, как его охватывает раздражение, оттого что священники придерживаются столь светских взглядов. Он знал атеистов и в Риме, но сам являлся сторонником элевсинских таинств, считая, что вечная и благословенная жизнь после смерти ему уже обеспечена.

Антипа тут же проявил интерес к этой новой теме.

— По опыту своему знаю, наместник, что из безбожников получаются самые лучшие священники.

— Тогда, получается, вы сам атеист? — спросила Прокула.

Иродиада, по всей видимости почувствовав, что гостям неприятна эта тема, а возможно воспользовавшись этим, шутливо и с нежным упреком заметила мужу:

— Супруг мой становится атеистом лишь поздно ночью, когда боги спят, а он, пользуясь этим, напивается до полного забвения. Но днем и ранним вечером он почитает каждый предрассудок, известный человечеству, и даже изобретает собственные. В противном случае, как мне кажется, он бы давно набрался мужества и вопреки своим предубеждениям арестовал бы проповедника Иоанна. Он в открытую подстрекает людей.

— Того, кого они называют Крестителем? — спросила Прокула.

— Того самого. Причем его совсем нетрудно найти. Каждый день в одно и то же время этот человек стоит в воде реки Иордан.

— Считаю, что его примеру должны последовать и другие евреи, — не без ехидства вставил Пилат. — До сих пор не могу понять их нежелания мыться.

А знаете, почему он колеблется? — спросила Иродиада, проигнорировав шутку Пилата.

— Молчать! — прикрикнул на нее Антипа.

В зале тут же настала мертвая тишина. Иродиада понимала: окрик этот предназначался только ей, — но сделала вид, будто он велел всем гостям замолчать, чтобы все услышали ее речь. И она продолжала, на что не отважилась бы ни одна римлянка:

— Он боится, что этот человек нашлет на него порчу, если он только осмелится его тронуть. А теперь позвольте спросить, может ли атеист бояться проклятия праведника? Вы когда-нибудь слышали о чем-то подобном?

— Ничего я не боюсь! Просто Иоанн более опасен в ореоле мученика. Пусть лучше бродит по пустыне, как помешанный.

— У отца твоего подобных сомнений и колебаний не было.

— Времена меняются.

— Как и люди. — Увидев, что муж ее не отвечает, Иродиада одарила Прокулу приятной улыбкой. — Антипа считает, ваш супруг навлек на себя неприятности, когда не стал убивать десять тысяч евреев. Я права, Антипа?

— Думаю, он упустил возможность преподать им хороший урок. Но каждый волен править по-своему и получать свой результат, как я уже говорил.

Пилат потянулся к чаше с вином, напомнив себе, что сегодня он гость и что этот человек, сколь бы дерзкими и невыносимыми ни казались его нападки, некогда водил дружбу с самим Тиберием.

— Я был готов к неповиновению, — ответил он, цитируя собственное письмо к Сеяну, которое написал на следующий же день после происшествия. — Но они не сопротивлялись. Лишь возносили молитвы своему богу, и, увидев это, я передумал. Я решил вознаградить этих людей, которые обратились ко мне с просьбой в законном порядке. К чему было проявлять жестокость? Вот в этом-то, как я полагаю, и состоит различие между Востоком и Западом.

— Хотите сказать, наместник, — заметила Иродиада игривым тоном, — что не испугались бы призраков десяти тысяч человек?

Пилат едва заметно улыбнулся краешками губ. Эта женщина нравилась ему куда больше, чем ее супруг.

— Должен признаться, госпожа, такая, мысль мне и в голову не приходила!

Об оскорблении, которое нанес ему Антипа во время пира, Пилат долго не забывал. Временами он пытался убедить себя, что, проявив милосердие, выбрал правильное решение. Его до глубины души возмутил тот факт, что тетрарх и его приближенные не усмотрели в том разумного подхода, ошибочно приняли это за проявление слабости и нежелание править с позиции силы. Он напоминал себе, что точка зрения Антипы ничего не значит; он родился жестоким правителем и трусливым по натуре человеком. Важно было мнение Тиберия, а не сплетни при дворе тетрарха, от имени которого правила женщина.

Решение императора поджидало его по возвращении в Кесарию. Тиберий — не Элий Сеян — лично прислал ему письмо. Пилата послали в Иудею не для того, чтобы развязывать там войну, писал он. Его отправили поддерживать мир на этой земле и собирать налоги. И если бы он настроил и без того враждебный город против себя и Рима, задача эта стала бы трудновыполнимой. С другой стороны, Тиберий не совсем понимает и не приветствует решение Пилата оставить все как есть, не произведя ни единого ареста. Император сожалеет о медлительности, проявленной в этом вопросе, но со временем он постарается составить объективное впечатление о происшедшем, чтобы вынести окончательное и справедливое решение.

Объективное впечатление — это, разумеется, дело рук тетрарха, поразмыслив, решил Пилат. Особы царских кровей всегда поддерживают друг друга, невзирая на различия. В данном случае это означало пощечину всаднику. Что ж, это лишний раз доказывает влияние Антипы в Риме.

— Как ты находишь Иродиаду? — спросил Пилат жену тем же вечером за ужином.

— Она показалась мне дерзкой, господин. Я бы никогда не посмела говорить вам такое даже наедине, а она не постеснялась нашего присутствия. Не понимаю, как Антипа это выносит.

— А я был бы рад, если б ты подружилась с ней.

Прокула удивленно смотрела на мужа с противоположного конца стола.

— Она бы научилась у тебя хорошим манерам, — улыбаясь, продолжил Пилат. — А ты бы, в свою очередь, узнала много интересного.

Не совсем понимаю, зачем вам это, господин.

— Похоже, что Антипа в сердце своем трус, как и его брат Филипп. Иродиада совсем другая. Всегда умеет воспользоваться случаем и берет то, что хочет.

— Но как это сделать? — спросила Прокула.

— Нанеси ей визит; попроси рассказать о стране, о языке ее народа. Я дам тебе в сопровождение Корнелия и центурию солдат, так что о безопасности можешь не волноваться.

— Так я должна стать просто подругой этой женщины, или у вас другие, далеко идущие планы?

— Антипа рассказывает императору о нас, Прокула, и тот в это верит. Стоит тетрарху увидеть, что цели наши прямо противоположны его интересам, я погиб. Если вы с Иродиадой подружитесь, она сможет настроить мужа более лояльно по отношению к нам, и тогда наше назначение сюда станет началом блестящей карьеры, а не концом весьма скромной. От тебя ничего не требуется, кроме искренне доброго отношения к женщине, которая может послужить нашим интересам.

— Я сейчас же напишу ей письмо.

Город Тивериада на Галилейском море

Осень 26 года н. э.

Второй визит Прокулы во дворец Ирода Антипы состоялся в городе Тивериаде, в провинции Галилея, и длился почти два месяца. Произошло это вскоре после обмена письмами, в которых Прокула выражала желание поближе познакомиться с языком и культурой евреев.

Поначалу Иродиада отнеслась к ней недоверчиво, словно разгадала тайные мотивы Пилата, но затем увидела в Прокуле молодую женщину, проявлявшую больше желания учиться, чем шпионить, и постепенно отказалась от своих подозрений. А возможно, думала Прокула, стала искать что-то полезное в этой дружбе.

По мнению Иродиады, любое произнесенное во дворце слово тут же становилось известно всем, в том числе и Антипе, поэтому она часто предлагала Прокуле прокатиться куда-нибудь, а потом совершить и пешую прогулку. Во всех этих случаях сопровождавшие их солдаты Антипы и стража Корнелия находились на почтительном расстоянии и никак не могли подслушать, о чем говорят женщины.

— Здесь, — Иродиада широким жестом обвела окрестности; случилось это примерно через неделю после приезда Прокулы, — мы можем говорить свободно, насколько позволяет вера в нашу дружбу.

— Надеюсь, наша свобода неограниченна, — заметила в ответ Прокула.

Иродиада задумчиво смотрела на молодую женщину. К этому времени она уже успела немало разузнать о Прокуле и ее происхождении, о ее жизни в Сирии при дворе Германика, которая закончилась с его смертью. А также о том, как она затем вернулась в Рим и вышла замуж за Пилата в возрасте четырнадцати лет.

Если мы говорим откровенно, не расскажешь ли мне, как это вышло, что дочь сенатора и подопечная наследника престола вышла замуж за всадника, не имеющего особых заслуг?

— Император, — ответила правдиво Прокула, — узнал, что я в него влюблена. Поскольку эта свадьба не противоречила его интересам, он дал согласие.

— Влюблена? В Пилата? — расхохоталась Иродиада.

Она видела в нем лишь растолстевшего средних лет чиновника с невыносимым характером и просто не поверила своим ушам. Но Иродиаде не доводилось видеть Понтия Пилата таким, каким знала его Прокула, — стройным молодым трибуном верхом на черном коне, в роскошной черной форме преторианца.

— Пилат сопровождал похоронную процессию Германика из города Брундизия в Рим. Путь этот занял целых тридцать дней.

— И по дороге вы стали любовниками?

— Мы даже не говорили друг с другом, — ответила Прокула, вдруг залившись краской. О тех днях в сердце ее сохранились самые дорогие воспоминания, она никогда никому о них не рассказывала. — Каждый день Пилат старался оказаться рядом с моей повозкой, и мы смотрели друг на друга. Только однажды он сказал мне: «Долгое путешествие, верно?» А я… так растерялась и смутилась, что даже не ответила.

— И ты до сих пор его любишь?

— До сих пор почитаю, госпожа.

Иродиада подняла глаза к небу, в них застыло задумчивое выражение.

— Ты слишком снисходительна к мужчинам. Думаю, он замечает тебя, лишь когда боится твоего гнева или когда ему кажется, что ты готова отдать предпочтение другому. И твоя привлекательность бесполезна, если не использовать ее по назначению. Обладая таким происхождением и красотой, ты могла бы заполучить любого мужчину в империи, и Пилат это понимает. Надо только время от времени напоминать ему об этом, и тогда он будет вести себя хорошо.

— Ты даешь такие советы, словно хочешь, чтобы я стала сварливой женщиной или шлюхой.

— Лучше скажи мне вот что, — ответила Иродиада. — Он скрывает от тебя свои любовные похождения или изменяет тебе в открытую?

— Пилат всегда верен мне.

— Ты не умеешь лгать, Прокула.

Иногда вечерами, после ужина в городе с купцами, которых не стоило баловать излишним вниманием, Антипа вызывал к себе Иродиаду и Прокулу, пил вино и расспрашивал гостью о Риме. Увидев, что женщина эта наделена умом и необычайной искренностью, он действительно заинтересовался ее мнением о политическом климате в столице империи.

В особенности много он расспрашивал об Элии Сеяне, префекте дворцовой стражи и фактическом регенте Тиберия. Этот человек взял под полный контроль преторианцев вскоре после того, как Тиберий взошел на трон. И пока вся остальная римская знать постепенно отдалялась от императора благодаря сомнительным суждениям или недостаточному проявлению лояльности, Сеяну, еще очень молодому человеку, удалось не только завоевать доверие Тиберия, но и превратить его в нечто похожее на крепкую привязанность.

— Сеян чрезвычайно самолюбив, — заметила Прокула, — но при этом проявляет недюжинный политический талант.

Истина крылась в том, что сама Прокула боялась этого человека больше остальных. Если он вырвет власть из рук Тиберия, что вполне вероятно, то, став императором, наверняка постарается избавиться от последних представителей семьи Клавдиев, опасаясь, что те могут развязать против него гражданскую войну.

— Все о нем так говорят, — ответил Антипа. — Но император продолжает наделять его новыми властными полномочиями и титулами!

— Тиберий устал от политики, а возможно — и от Рима.

— Трудно сказать, к кому из них двоих следует примкнуть, — проворчал Антипа.

— Сеян очень осторожен и скрытен, — сказала Прокула. — Но жаждет трона, это ясно. С другой стороны, Тиберий слишком умен и расчетлив, чтобы назвать его своим преемником: тогда императора могут и убить. Так что пока он дает Сеяну надежду, и лояльность префекта обеспечена.

— Так ты считаешь, он может пойти против Тиберия, если тот вдруг… разочаруется в нем как в преемнике?

— Почти наверняка.

— Тиберий сможет ему противостоять?

— Все задают этот вопрос. У Тиберия по-прежнему есть друзья в армии, хотя теперь она состоит из сыновей тех, кем он некогда командовал. А сам Сеян влияния на легионы не имеет. Да и не может иметь. Ведь он так редко выезжает из Рима.

— На это нет причин, — заметила жена тетрарха. — Все войны кончились!

— Война бы усилила позиции Сеяна… — ответила Прокула и осеклась.

Она сразу же поняла свою ошибку, когда увидела, как блеснули глаза Иродиады, догадавшейся, что Сеян отчаянно нуждается в поддержке армии и народа, а маленькая победоносная война позволит ему героем войти в Рим, который бы приветствовал и восторженно принял его.

— Просто удивительно, что Тиберий не отрекается от трона и позволяет Сеяну править империей от своего имени, — простодушно заметил Антипа. В тот вечер он выпил изрядное количество вина и ясно мыслить был не в состоянии.

— Боги умирают, тетрарх. Они не выходят в отставку. Тиберий жив, пока сидит на троне, но не проживет и дня, если покинет его.

Прокула сочла, что этот ужин с Антипой и Иродиадой прошел удачно, ведь оба они — и тетрарх, и его супруга — принимали ее всерьез и ценили не только ее знания, но и суждения.

Другие вечера складывались не столь приятно. Антипа не переставал жаловаться на то, как несправедливо складывается история, какой урон нанес их роду сводный брат. Он слишком быстро напивался и начинал требовать развлечений. Каждый раз это означало одно и то же: Саломея должна была танцевать.

Однажды днем, гуляя по холмам Галилеи, Прокула спросила Иродиаду:

— Скажи, тебя не беспокоит, когда Саломея вот так танцует для тетрарха?

— Антипа женился на мне, потому что это был единственный способ приблизить к себе мою дочь. Я просто обратила ситуацию в свою пользу.

— Антипа спит с ней?

— Она сумела убедить его в том, что такой шанс может представиться ему очень скоро. Мое же дело — проследить за тем, чтобы этого не случилось, по крайней мере до того, пока я не получу то, что мне нужно. Немного походит на способ, с помощью которого Тиберий управляет Сеяном. Разница только в том, что Сеян жаждет императорского трона, а не двенадцатилетнюю девочку.

— Ну а ты чего хочешь?

— То, что Рим никогда не даст Антипе: старое царство Ирода. И не смотри на меня так, словно я сошла с ума. Я должна отдать Саломею в жены одному из ее двоюродных братьев, и тогда царство по закону будет принадлежать им. Ну а фактически — мне.

— Я вовсе не считаю тебя сумасшедшей. Вот только Тиберий не станет рисковать. Он не любит менять своих решений.

Иродиада весело улыбнулась.

— Тиберий не вечен. Пусть он даже и божество.

Цюрих

8 октября 2006 года

Если верить всему, что Итан прочел об этом человеке — а материалов о нем в Интернете нашлось предостаточно, — Джонас Старр был безумцем, точнее, безумцем с деньгами. Теперь же реальное состояние принадлежало Николь Норт, племяннице, которой он передал бразды правления Институтом Норт-Старр.

Во время переговоров о продаже картины ни Кейт, ни Итан не говорили с самими покупателями. Сделки всегда проводил отец Кейт, Роланд Уиллер. За это он брал треть прибыли, но все проблемы решал сам: выходил на клиентов, сочинял историю о происхождении предмета торга и часто даже подбирал вещи, которые могли понравиться тем или иным коллекционерам. Но эта сделка отличалась от всех остальных с самого начала. Итан нашел картину сам — помогло счастливое сочетание интуиции и везения. Но никаких гарантий: насколько ему было известно, ни один человек на свете не видел принадлежавшего Пилату портрета Христа с 1900 года. Да и сама ссылка на 1900 год была весьма сомнительного свойства, вполне возможно, последней шуткой умирающего. Впрочем, чем больше узнавал Итан о Джулиане Корбо, тем больше убеждался: легендарная картина находится именно у него. До 1900 года единственное упоминание о портрете проскользнуло в хрониках второго века, которые вел теолог Ириней Лионский.[14]

Итан и Кейт обратились к Роланду перед ограблением, желая узнать, сможет ли он найти покупателя, если, конечно, удастся похитить картину. Через несколько недель Роланд сообщил, что у него имеется прекрасный клиент. Он был профессионалом. Уиллер обладал нужными связями в Европе, Азии, на Ближнем Востоке, в Южной Африке и Северной Америке. Его знакомые коллекционеры живописи, артефактов и древних рукописей сквозь пальцы смотрели на законность их приобретения. Роланд сам навел справки и остался доволен: потенциальные покупатели готовы расстаться с маленьким состоянием, чтобы приобрести, по его собственному выражению, «мать всех икон».

Когда картина оказалась в их руках, Уиллер был так уверен в себе, что обратился к Старру напрямую, приехав к нему в Техас, и предложил совершить выгодную покупку за двадцать пять миллионов долларов. До сих пор старейшим из живописных изображений Христа считалась икона шестого века, из тех, где Христа называли Пантократором.[15] Этот список находился в монастыре Святой Катерины на горе Синай в Египте. То был дар императора Юстиниана в честь основания монастыря в 525 году нашей эры.

Похищенная работа была пятью веками старше и абсолютно уникальна, и это оправдывало огромную цену, даже если новый владелец никогда не станет показывать ее широкой публике. Джонас Старр, зная, что сможет осмотреть предмет до принятия окончательного решения, сделал вид, что поверил рассказу Роланда об истории картины, возможно опасаясь, что расспросы о недалеком прошлом произведения могут спугнуть продавца и он будет искать другого покупателя. Теперь же, когда до свершения сделки оставались сутки, у него появились вопросы.

По версии Уиллера, один его помощник случайно узнал о существовании картины и обратился к владельцу, наивно предполагавшему, что это произведение времен Ренессанса. В Университете Цюриха они произвели радиоуглеродный анализ на предмет определения возраста, и помощник посоветовал владельцу «поменять картинку на кое-что более стоящее, лучше всего — на твердую валюту». Итан не знал, обещал Роланд потенциальному клиенту поговорить с ним, как уверяла его Кейт, или же Старр выдвинул это условие совсем недавно. Торговец обращался с Кейт и Итаном не лучше, чем с остальными: говорил им только то, что им нужно знать.

В воскресенье, ровно в восемь вечера, Итан вошел в роскошный отель «Савой» на Банхофштрассе. Оделся он просто — кожаная куртка, джинсы, фланелевая рубашка. Он видел фотографии Николь Норт, но, когда она распахнула перед ним дверь в номер, был ошеломлен. Доктор Норт оказалась невероятно красивой женщиной. Высокая, стройная, с большой грудью и всем тем, что делает дам привлекательными. Кроме того, она обладала того рода уверенностью, которую можно приобрести, зная с детства, что ты невероятно богата.

Дело не в том, что все остальные должны восхищаться и заботиться о ней до конца дней. Благодаря богатству и красоте она могла не заботиться о мнении окружающих. Несмотря на это, она была неутомимым ученым, щедрым благотворителем, другом бедняков. На взгляд Итана, она менее всего походила на человека, который может быть замешан в деле подобного рода. Тем не менее она была здесь, добросовестно исполняя роль любящей племянницы старого мошенника.

Но больше всего Итану понравился голос этой женщины. С легким южным акцентом, он сразу навеял воспоминания о юности в Теннесси, хотя Юг его детства разительно отличался от условий жизни и воспитания Николь Норт. Поначалу она приняла Итана за охранника, предполагая, что помощник Роланда будет совсем другим — пожилым ученым-джентльменом. Но когда он представился, извинилась и быстро исправила ситуацию. Более того, в глазах доктора Норт зажегся азартный огонек, как только она поняла, что говорит с человеком, нашедшим картину, которая считалась утерянной навеки на протяжении девятнадцати столетий.

— Желаете выпить? У меня, кажется, есть… все. — Она неуверенно двинулась к бару. — Мы вселились несколько часов назад. Сказать по правде, я не совсем понимаю, утро сейчас или вечер.

— Нет, благодарю вас, не стоит.

Тут на сцене, словно услышав реплику, возник Джонас Старр и заявил, что ему выпивка как раз не помешает. Согласно его расчетам, в Техасе сейчас час дня. Но боже, как далеко Техас! Старру было за семьдесят. Это был невысокий седой мужчина с длинным носом и маленькими, но яркими глазами. В голосе так и звенел энтузиазм.

Выходец из низов, он, судя по всему, гордился этим. Огромное состояние, нажитое за пятьдесят лет, способствовало этому. В то же время Джонаса Старра никак нельзя было принять за простака. Он был интеллектуалом без претензий — такое качество часто свойственно людям, живущим ради идеи.

Едва войдя в комнату и обменявшись рукопожатием с Итаном, Старр бросился в атаку.

— Роланд уверяет меня, что ваша картина — из сокровищ тамплиеров. Должен признаться, я согласился именно благодаря этому обстоятельству. Нет, я вовсе не поклонник тамплиеров, молодой человек. В моей книге они выставлены шайкой жадных до наживы банкиров с большими связями и без тени добропорядочности!

Итан улыбнулся при этом упоминании банкиров. В обширной истории рыцарей-храмовников легко выпустить из виду их роль изобретателей современной банковской системы. Во времена, когда земля была эквивалентом денег и главным источником доходов, у крестоносцев возникали огромные затруднения с обеспечением простейших финансовых соглашений. Тогда, в обход законов против ростовщичества, тамплиеры разработали метод, благодаря которому могли ссужать деньги путешественникам в обмен на долговые расписки, обеспеченные собственностью в Европе. При этом они были защищены законом от налогов и оказывали все эти услуги из христианского милосердия, требуя лишь административную плату.

Разумеется, это была подмена понятий, но весьма умная, и они вели игру на протяжении двух столетий, став своего рода незаменимыми агентами в торговле и путешествиях. Эта система не только обогатила орден, но вызвала — к их несчастью — зависть королей.

— Они были выдающимися банкирами, доктор Старр. Но не следует забывать, что им также принадлежал Святой Грааль.

— После поражения при Рамлехе король Балдуин Первый брал с собой на каждую решающую битву Истинный Крест, и все его потомки делали то же самое, до тех пор пока не были разгромлены армией Саладина в тысяча сто восемьдесят седьмом году. Копье Лонгина[16] вдохновило измученную и терпящую поражение армию, и они прорвали осаду Антиохии и заняли Иерусалим. Все эти реликвии, молодой человек, существовали реально! Мужчины и женщины разных национальностей и вероисповеданий видели их своими глазами. И многие свидетели описывали удивительное воздействие этих предметов не только на христианские, но и на мусульманские армии. Да вы сами прочтите в хрониках!

— Читал.

— Тогда вам следовало бы помнить: тот факт, что они являлись хранителями Грааля — чем бы он там ни являлся, — есть всего лишь плод поэтической фантазии, и возникла она после того, как крестоносцы потеряли Иерусалим. А знаете почему? Им понадобился пиар. Они отчаянно нуждались в финансовой поддержке Европы, чтобы вернуть утраченное. Но единственный Святой Грааль, который охраняли тамплиеры, являл собой банковский сейф, не более. Солдатами они были скорее безрассудными, нежели храбрыми. И если есть в выдвинутых против них обвинениях хотя бы зернышко правды, то они незаслуженно носили на плащах крест Христов. Всеобщее увлечение ими несравнимо с их истинными заслугами. Я немало спорил на эту тему с Римской католической церковью, но должен сказать вам: когда Папа запретил это сборище, он поступил правильно!

— Полагаю, вы читали о голове, которую тамплиеры просто обожествляли? — спросил Итан.

— Бафомет, — произнесла Николь Норт со сдержанным отвращением.

— Он считался дьявольским отродьем, — заметил Старр. — Если вообще существовал.

— А вам не кажется странным, что рыцари-храмовники поклонялись именно голове, а не Святому Граалю — реликвии, которую они якобы охраняли?

— Вы повторяете мои аргументы! Охранять было просто нечего!

— Думаю, что Грааль и Бафомет — это одно и то же.

— Просто смешно!

— Самое интересное в Бафомете, как и в Граале, то, что никто, похоже, не знает, кто или что это было такое. Одни говорили, что это камень. Другие тамплиеры рассказывали инквизиторам, будто бы это человеческий череп. Третьи считали его мумифицированной головой. Но в целом утверждалось, что это некий образ, изображение. Истина, полагаю, кроется в том, что лишь немногие из рыцарей-храмовников видели его больше одного раза. Причем только во время посвящения. Если догадка моя верна, то они сталкивались с Бафометом под воздействием галлюциногенов. Суть в том, что Бафомет — отец всей мудрости на земле — был предметом их поклонения. И возможно, только верхушка организации знала почему. А уж глава ордена — наверняка. Он знал, что это не просто портрет Христа, а истинное его изображение, созданное при жизни Иисуса из Назарета во дворце Ирода по приказу Понтия Пилата.

— Так почему понадобилось называть картину по-другому?

— Я думаю, тем самым они хотели держать сам факт его существования в тайне от всего остального мира.

— И у вас есть доказательства?

— Есть документ, утверждающий это, но доказательств пока нет. По крайней мере, до тех пор, пока не удастся найти следы картины в Париже, в библиотеке Арсенала.

— Все собранные тамплиерами артефакты передавались в Ватикан, сынок!

— Наполеон перевез их в Париж, после того как отправил Папу в тюрьму.

Старр с любопытством смотрел на Итана. Похоже, он не привык, чтобы ему возражали.

— Остальные реликвии крестоносцев были выставлены на всеобщее обозрение, — заметила Николь. — Почему не Священный Образ?

— Ответ кроется в Священном Писании, доктор Норт. «Блаженны чистые сердцем, ибо они Лик Бога узрят». Евангелие от Матфея, глава пятая.

Николь не ответила, лишь слегка приоткрыла рот, точно собралась издать удивленный возглас. Выражение ее лица перестало быть скептическим.

— Если верить легенде о Святом Граале, каждый, кто ищет его, должен делать это с чистым сердцем. В противном случае никогда не найдет. Это требование было известно любому рыцарю, вступавшему в орден Бедных Рыцарей Христовых и Храма Соломонова. Они отдавали все свое личное богатство ордену, отказывались от всех мирских наслаждений. Выполнившим эти условия разрешали носить крест Христов, и, если теория моя верна, они могли узреть Лик Господа.

— Но где они нашли его? — сказал Старр.

— Портрет был у Балдуина, когда его избрали первым королем христианского Иерусалима.

— Вы так говорите, словно это подтвержденный наукой факт.

— Балдуин пришел в Иерусалим через Эдессу,[17] доктор Старр.

Глаза у Джонаса Старра загорелись.

Итан кивнул.

— Есть три легенды, связывающие Святой Лик с городом Эдесса, и все они предваряют по времени открытие, сделанное при раскопках городской стены.

— Евсевий Памфил,[18] — закивал ученый. — Он называет находку картиной, написанной не человеческой рукой, и утверждает, что в Эдессу ее отправил Павел.

— Стоит оценить качество этой работы, и сразу поймете, почему все они верили, будто она не могла быть создана человеком…

— Священный Лик Эдессы перевезли в Константинополь в девятисотом году, — перебила их Николь, — то есть за двести лет до появления Балдуина. Затем в тысяча двести четвертом году портрет исчезает. Тогда, через сто лет после смерти Балдуина, крестоносцы разграбили Константинополь.

— Вы говорите об образе, появившемся на полотне. Согласно легенде, Иисус прижал материю к лицу, а затем отправил ее царю, чтобы тот излечился от проказы.

— Разве это не одно и то же?

— Возможно, тот кусок ткани был всего лишь копией.

— Но как Балдуин нашел его? — спросила Норт.

— У него был друг, армянин. Должно быть, он знал о легенде и отправил рыцаря на поиски в Эдессу. Возможно, он сказал, что образ, хранившийся в Константинополе, — всего лишь копия, а оригинал спрятан где-то в царском дворце. Уверен, что после смерти царя Тора Балдуин вполне мог обыскать дворец, не испрашивая на это чьего-то разрешения.

— И вы считаете, что Балдуин отдал его тамплиерам?

— Орден рыцарей Храма был создан в тысяча сто восемнадцатом году, в год смерти Балдуина, но все сходятся во мнении, что тамплиеры действовали как солдаты Христовы еще за десять лет до этого. Думаю, что Балдуин организовал их исключительно с целью охраны драгоценной реликвии. Он исполнял примерно ту же роль, что и Король-рыбак в легендах о Граале.

— Король-рыбак — это миф, — проворчал Джонас Старр.

— Но, как большинство героических мифов, имеет в основе своей некие факты, — возразил ему Итан. — Как вам хорошо известно, легендарный Король-рыбак был стар и не мог ходить из-за раны, полученной — согласно целому ряду версий — в пах. Именно это и произошло с Балдуином на самом деле, за год до смерти. В тот самый год, когда возник орден тамплиеров. Король-рыбак жил и правил уединенно, в далеком дворце, который могли отыскать лишь немногие рыцари. Он был затворником, единственный брат его погиб от руки врага. А еще он владел некоей реликвией, но хранил это в строжайшей тайне. Все почти в точности совпадает с информацией, которая есть у нас по Балдуину.

— Тогда каким же образом вы заполучили этот предмет? — спросил Старр.

Голос его звучал возбужденно.

— Роланд вам говорил.

— Это сказка, а мне нужна правдивая история!

— Сам я рассказал вам все, что мог, сэр. Понимаю, это художественное произведение не из тех, что вы можете выставить в своем музее.

Джонас Старр задумался. Затем обернулся к племяннице.

— Николь, дорогая, принеси мне чего-нибудь прохладительного.

Когда она двинулась по комнате, Итан невольно проводил глазами ее стройную фигуру. Старр ждал этого. Он выхватил из наплечной кобуры маленький револьвер с глушителем и прицелился в Итана — прямо в сердце.

— За двадцать пять миллионов долларов, сынок, мне нужна правда, только правда и ничего, кроме правды!

— Так вам нужна картина или правда, доктор Старр?

— Беру и то и другое, если поспешишь. Даже позволю тебе выйти отсюда на двух здоровых ногах! — И он прицелился в колено Итана.

Тот взглянул на Николь Норт. Она наблюдала за всей этой сценой с невозмутимостью кобры.

— Назовите имя человека, у которого вы украли портрет, — сказала она. — Он не будет представлять для нас никакой ценности без этой информации.

— Почему?

— Не твоего ума дело! — огрызнулся Старр.

— Планируете решить какие-то свои проблемы?

— Отвечай на вопрос, сынок, пока стоишь на ногах!

— Я украл эту картину у человека по имени Джулиан Корбо.

— У американского преступника? — с удивлением воскликнула Николь. — Но он самый настоящий сатанист!

— Кроме того, он принадлежит к тому разряду людей, которые пойдут на все, лишь бы вернуть свою собственность!

Как только узнает, у кого она. И у меня создалось впечатление, что обойдется он при этом без всяких судебных разбирательств.

— Я не понимаю, зачем ему портрет Христа? — заметила Норт.

Корбо она не боялась. Ее беспокоило лишь одно обстоятельство — тот факт, что священная реликвия находилась во владении настоящего дьявола.

— У сакральных предметов, доктор Норт, есть одна особенность. Они наделены особой силой. Для истинно верующих это возможность излечения, возможность увидеть чудо или видение, источник вдохновения. Для людей, занимающихся оккультизмом, как Джулиан Корбо, предметы религиозного поклонения могут служить посредником, медиумом, через который маг контактирует с потусторонним миром или, по крайней мере, создает видимость этого. Священный артефакт наделен особой энергетикой и служит своего рода порталом между материальным и духовным мирами. И чем более он священен — если, конечно, можно измерить этот параметр, — тем мощнее магия.

— Мерзость какая! — ледяным тоном произнесла Николь.

— Не думаю, что Корбо первый, кому пришла в голову мысль использовать картину именно таким образом. Наверняка тамплиеры применяли ее в своих обрядах, пытаясь поднять мертвецов из гроба, даже занимаясь детоубийством с целью жертвоприношения. Все эти церемонии слишком хорошо задокументированы, чтобы поверить в то, что все обвинения были сфабрикованы королем Франции. Начинали они скромно, как бедные рыцари, не имеющие ни собственности, ни денег, но впоследствии тамплиеры превратились в олицетворение надменности, а название их ордена стало синонимом лицемерия. Они открыто, даже демонстративно пренебрегали законами ордена, всерьез занялись колдовством. И в центре всего этого, похоже, стоял Бафомет. И разумеется, священники, искавшие Бафомет в ту прискорбно известную пятницу тринадцатого октября тысяча триста седьмого года, пытались найти изображение дьявола и ничего не обнаружили. И портрет Христа с терновым венцом на голове вместе с другими ритуальными предметами переправили в Ватикан.

Джонас Старр сунул револьвер в кобуру.

— Ничего, мы положим конец всем этим оккультным фокусам, обещаю! Эту картину увидят только те люди, которые истинно любят Бога!

— Но ведь и тамплиеры с этого начинали.

— Да… но мы не тамплиеры! — Старр поднялся и протянул ему руку в знак извинения. — Не обижайся на меня, сынок. Иногда приходится проявить грубость.

— Вы по-прежнему хотите купить портрет?

— У нас назначена встреча с Роландом. Завтра утром, в банке, — ответил Старр. Он опустил руку, поскольку Итан отказался ответить на рукопожатие. — С учетом того, что сообщил нам он, а потом ты… Да, сделка состоится.

Итан кивнул и направился к двери.

— Еще один момент, доктор Старр. — Он остановился и обернулся к старику. — Не воображайте, что сможете снова тыкать мне в лицо своей пушкой. Не получится.

Джонас Старр сдержанно улыбнулся, не сводя пристального взгляда с Итана.

— Я это учту, мистер Бранд. Непременно.

Мэллой позвонил Гвен в воскресенье вечером — в Нью-Йорке в это время был еще день. Она рисовала автопортрет, но думает, что ему не понравится. Слишком абстрактный. Они оживленно обсуждали картину, затем Гвен спросила о Цюрихе и о том, виделся ли он со старыми подружками. Мэллой вдруг почувствовал сильное искушение упомянуть графиню, но сдержался и сказал, что не виделся ни с кем, кроме седовласых банкиров.

Весь понедельник он провел, нанося визиты старым друзьям: расспрашивал о делах, проверял готовность возобновить контакты. Попробовал позвонить Гвен поздно вечером, но не застал ее. В Нью-Йорке в это время был разгар дня, и у нее имелась тысяча причин, чтобы отключить мобильник. И тем не менее он беспокоился о ней.

Вечером, уже после одиннадцати, он встретился в пабе «Джеймс Джойс» с Маркусом Штайнером, который рассказал о визите Николь Норт в Швейцарию. Полицейский его не разочаровал.

— Вчера прилетела доктор Норт в сопровождении мужчины по имени Джонас Старр.

Мэллой задумчиво кивнул. Археолога он не ждал, но и появление его особенно не удивило. Старр считался настоящим экспертом, его опыт и знания могли пригодиться.

— Зарегистрировались в «Савое», вчера вечером к ним приходил один посетитель. Владелец местного книжного магазина Итан Бранд.

— Из «Бранд букс»?

Маркус кивнул, отпил глоток пива.

— Магазин существует вот уже несколько лет. По Бранду все чисто, не привлекался.

— Я его знаю. Время от времени заскакивал к нему. Умный парень. Слегка помешан на Средневековье. Он как-то рассказывал, что учился в церковном колледже при Нотр-Дам. Собирался стать священником, но потом увлекся женщинами.

— Он провел с Норт и Старром примерно минут двадцать, затем побродил по городу, пропустил четыре рюмочки «Джонни Уокера» и отправился домой. Продолжить наблюдение?

— Да нет, наверное. Просто любопытно знать, что за дела у него с моими клиентами.

— Тут ничем не могу помочь. Но сегодня утром твои клиенты пошли в банк; там их уже ждал Роланд Уиллер. Через сорок минут Старр и Норт поймали такси и поехали в университет. Примерно во время ланча.

— И чем они занимались в университете?

— Мне и самому было любопытно знать. Мои люди проследили за ними и выяснили, что они встречались с директором лаборатории по радиоуглеродному анализу.

— Ага. Хотят определить возраст доски.

— Я забежал туда чуть позже, показал бляху. Директор сообщил, что они принесли на анализ крохотный кусочек дерева, размером с ноготок. Попросили проверить. Процесс не занял много времени, хотя за более умеренную плату результатов приходится дожидаться четыре месяца, а то и полгода.

— Так тебе известен возраст?

— С погрешностью плюс-минус сорок лет. Дерево, из которого выточена доска, срубили где-то в середине первого века.

Мэллой удивленно уставился на друга.

— Первый век, Томас.

— А мне говорили, что двенадцатый.

— Значит, лгали.

— Портрет Христа первого века… Насколько понимаю, таких совсем немного.

Теперь цена перестала казаться завышенной.

Маркус улыбнулся.

— Хасан мог бы найти для нас покупателей в России… за десять, пятнадцать, двадцать миллионов? Как знать? — Хасан Барзани был криминальным авторитетом, карьере которого оба посвятили много времени и сил. — Ну а потом, сам знаешь. Несчастный случай, и вещь бесследно исчезает!

— Помню, несколько лет назад ты прочел мне целую лекцию о швейцарских наемниках. Предоставляя свои услуги, они никогда не выходили за пределы заранее установленной цены. А перекупить их было просто невозможно.

— Да, и это служило предметом национальной гордости на протяжении пяти веков, Томас. Конечно, мы старались продать себя тому, кто даст больше, но и сами платили высокую цену. Нет ни единого примера в хрониках европейской истории, когда швейцарский наемник предал бы своего хозяина. Думаю, все дело в ДНК, так уж мы устроены.

— Тогда ты согласен стать первым исключением из правила?

— Томас! Никогда на такое не пойду. Это ты можешь аннулировать сделку с этими людьми. Ты вообще можешь делать все, что захочешь. Ты американец. У вас нет традиций! А я… я всего лишь нанят тебе в помощники. Скажи, что нужно, и я обо всем позабочусь. Хочешь, чтобы картина исчезла в России, так и будет! Хочешь доставить ее в Нью-Йорк, будь уверен, она туда попадет.

— Украсть портрет Христа — это все равно что обчистить церковь.

Маркус равнодушно пожал плечами.

— И такое порой случается.

— Но не в этот раз.

— В молодости ты провел слишком много времени в Швейцарии. Думал, из тебя уже все выветрилось, — заметил Маркус.

Похоже, он был несколько разочарован.

— На завтра все готово?

— Двое моих людей разместятся по ту сторону реки, на крыше. Если у входа в банк случится что-то непредвиденное, они этим займутся, не связываясь со мной.

— Резиновые пули?

Маркус кивнул.

— Самые подходящие боеприпасы для группы поддержки.

— Мне нужен один человек в поезде, для сопровождения. И бронежилет.

Похоже, Маркуса несколько удивили эти изменения в плане, но он ничего не сказал.

Есть у меня человек на примете, но его услуги недешевы.

— Но они того стоят?

— Будем надеяться, мы этого так и не узнаем.

Мэллой передал ему под столом еще одну пачку денег.

Маркус взял их, не пересчитывая.

— Жилет тебе занесут в гостиницу, прямо перед выходом в банк. Что еще?

Мэллой колебался. Он до сих пор не знал, стоит ли поднимать этот вопрос, но со времени встречи с графиней это не давало ему покоя.

— Как ты думаешь, я теряю квалификацию?

Маркус небрежно пожал узкими плечами. Его взгляд продолжал непрерывно обшаривать помещение.

— Люди стареют…

— Ты не ответил на мой вопрос.

— Не думаю, что завтра это будет иметь значение. Мы же не собираемся кого-то убивать. Или похищать «Мону Лизу». Нам просто надо провезти кусок дерева через город, и все!

— У меня появилась информация. Не знаю, хорошо это или плохо, но думаю, не исключены осложнения. Возможно, нешуточные.

— Ну, если хочешь, можем изменить план.

Мэллой призадумался. Исчезнуть после выхода из банка особого труда не составляло, как и появиться в Нью-Йорке, при условии, что картина будет у одного из людей Маркуса. Но дипломатическая неприкосновенность Уайтфилда почти стопроцентно гарантировала, что картину не смогут случайно обнаружить таможенники Цюриха или Нью-Йорка. Нет, иная схема здесь, пожалуй, не сработает.

— Будем следовать плану, но держать нос по ветру.

Глава 06

Иерусалим

Зима 26/27 года н. э.

Иерусалим ничуть не походил на Кесарию. Кесария — современный город, где все строилось по воле императора; от Иерусалима веяло древностью. Лишь огромный храм Соломона, башня Антония и дворец Ирода были относительно современными постройками. За этим небольшим участком иудейско-римской архитектуры тянулись кварталы, где не нашлось бы ничего привлекательного для путешественника. Огромные сооружения, которые Ирод распорядился переделать в римском стиле, при отсутствии скульптур мало походили на имперские образцы. Арки и колонны, листы аканта, ионические волюты, коринфские медальоны — в них не было ничего римского без изображений богов, всегда создававших нужный эффект. Богатство и пышность Востока уже не радовали глаз.

Прошло какое-то время, и досадное чувство пустоты постепенно оставило Пилата. Ему придется провести зиму в тесном, грязном, неприветливом городе, хотя он с радостью уехал бы отсюда уже через несколько дней. Нет, конечно, он был слишком хорошим солдатом, чтобы жаловаться или объявить о том, что планы его изменились из-за соображений собственных удобств или комфорта жены. И он терпел.

За всю эту первую долгую зиму лишь раз посетил его приступ безудержного веселья, вызванный словами жены. Они только что обустроились в огромном дворце и как-то стояли у окна и смотрели на храм по ту сторону широкой площади. И тут вдруг Прокула по неведению заявила, что ей очень хочется войти в храм и посмотреть, что там внутри. Не может ли он это организовать?

— Ну разве только в сопровождении трех-четырех центурий солдат, — ответил Пилат. — Хотя и при этом сомневаюсь, что мы выберемся оттуда живыми.

Прокула удивилась, и он добавил:

— За пределами этого дворца мы нежеланные гости, Прокула. Евреи считают, что чистые и ухоженные римляне могут отравить воздух и оскорбить тем самым их бога.

Нет, разумеется, они и после этого говорили о культуре евреев. В Иерусалиме это неизбежно. Здесь видишь евреев каждый день. Видишь, как целые толпы собираются перед храмом, о чем-то перешептываются, возможно, готовят заговор, а может быть, молятся и, разумеется, торгуют. Солдаты, расквартированные в городе, носили специальные доспехи без изображений человека или животных. Когорты держали свои штандарты укрытыми от посторонних глаз, в огромном оружейном складе на горе Масада. Даже монеты, как заметил Пилат, здесь не похожи ни на какие другие в империи. На них не было изображений животных, человеческих тел и лиц, для украшения вставлялись лишь кусочки зерна. Римляне приспосабливались во всем, точно это Иерусалим правил Римом, а не наоборот.

— Вам они нравятся, господин?

— Не за тем я сюда приехал, чтобы разбираться, нравятся или нет, — с высокомерным равнодушием ответил он жене. — Мое дело править и собирать налоги.

На самом деле Пилат их просто ненавидел. И то самое первое столкновение с евреями из-за штандарта над городскими воротами вселило в душу чувство бессилия и понимание того, что его оставили в дураках. А потому он, сам того не осознавая, с нетерпением ожидал новых выступлений и протестов, когда представится шанс рассчитаться, — так гладиаторы с дрожью нетерпения ждут выхода на арену. Случилось это раньше, чем предполагал прокуратор. Сам того не понимая, Пилат привел в действие неостановимый механизм. При взгляде назад это казалось всего лишь невинной ошибкой; недальновидность порой присуща самым разумным людям. И подобно многим великим катастрофам, все началось с новой дружбы.

Никодема, самого богатого в Иудее человека, знали все: римляне, евреи, египтяне и сирийцы. Он появился как-то утром, вскоре после переезда Пилата во дворец Ирода, и умолял оказать ему такую честь — быть принятым самим наместником. Подобно другим людям его статуса, Никодем очень быстро нашел общий язык с римлянами в отличие от старшего сына Ирода Архелая, который едва не погубил Иерусалим из-за своей некомпетентности. Посетитель был уже очень стар и пришел с сыном, тоже Никодемом, который оказался всего на несколько лет моложе Пилата.

Никодем отправил слуг, чтобы просить аудиенции у наместника, и с ними передал супруге Пилата дорогой подарок — изумительной красоты рубиновый кулон на золотой цепочке. Стоило Пилату увидеть его — и он сразу понял, с каким человеком имеет дело. Прокуратор изменил свой утренний распорядок ради этой встречи. Более того, у входа в большой зал он поставил почетный караул, который должен был приветствовать гостей. Никодем воспринял наличие стражников как должное, но был достаточно мудр, чтобы осыпать наместника и его супругу новыми подношениями. Рассыпаясь в извинениях за несовершенство даров, он вручил Прокуле исключительного изящества кольцо с камеей, где на камне изображались силуэты мужчины и женщины, держащихся за руки. Пилату он приготовил другой подарок, «четырех детей Соломона», который ждал во дворе.

Поймав удивленный взгляд наместника, Никодем поспешил объяснить, что, согласно легенде, древний правитель иудеев уничтожил всех лошадей в своем царстве и сохранил лишь четырех кобыл, благодаря которым собирался вывести новую породу прежде невиданных в мире скакунов. Эти животные были предназначены для обитания в пустыне, наделены выносливостью верблюда, быстротой газели и почти неземной красотой, как и человек, управлявший ими.

— Так что вполне понятно, почему с тех пор мы называем их детьми Соломона. Не изволите ли взглянуть, ваше превосходительство, какую четверку я подобрал вам?

— Да, они поистине великолепны! — воскликнул Пилат, с восхищением глядя на коней.

Головы маленькие, выразительные большие глаза, ноги тонкие и стройные, а норов просто бешеный. Четыре серых жеребца с густыми гривами, заплетенными в мелкие косички, перевитые золотыми нитями с жемчугом.

— Но ты должен сказать мне: чем я могу тебя отблагодарить за столь щедрый и прекрасный дар? — спросил он после довольно долгой паузы, во время которой не сводил восхищенного взгляда с лошадей.

Никодем ответил со всей дипломатичностью:

— Я не прошу ничего, кроме вашей дружбы, если, конечно, это не слишком много.

Впоследствии Никодем неоднократно принимал Пилата и еще нескольких избранных в своем имении. Иногда пиршество длилось несколько дней кряду — вполне в римском стиле. Он преподносил все новые подарки, в основном драгоценности, и, вручая их Пилату, вежливо упоминал Клаудию Прокулу. Вместе со старшим сыном Никодем сопровождал прокуратора во время долгих прогулок по обширным владениям. Порой Никодем даже брал на себя смелость советовать Пилату, как лучше управлять Иерусалимом, избегая конфликтов.

— Все очень просто, дорогой Пилат, — говорил он. — В свое время вы заменили старого храмового первосвященника Каиафой, но Каиафа затем женился на одной из дочерей Анны, так что теперь доводится ему зятем. Естественно, теперь Каиафа правит Иерусалимом согласно воле тестя. — Старик улыбнулся, заметив недовольство на лице прокуратора. — Но не думайте, что вы можете выбрать другого: ничего не получится, кроме новой женитьбы в благодарность за все хлопоты. Римский наместник назначает первосвященника, но тот неизбежно служит храму, который принадлежит саддукеям. Имейте это в виду. Стоит вам поссориться со священниками, и вы поссоритесь со всей Иудеей. Стоит договориться с ними по-хорошему, значит, вы договорились со всей Иудеей. Вы заплатите за то, что пренебрегли их пожеланиями, но если пойдете им навстречу, платить будут они. А деньги у них есть. Много денег. Умен и мудр тот наместник, который умеет заставить евреев расходовать деньги в своих интересах.

Во время одной из этих прогулок Никодем привел Пилата на участок засушливой земли и сказал, что приобрел его совсем недавно за весьма приличную сумму.

— Земля, конечно, бесполезна большую часть года, — добродушно заметил он, — зато ранней весной здесь можно пасти коз. Конечно, большую часть стада придется зарезать, когда начнется засуха. Но все равно, место это очень красивое.

— Зачем оно тебе, Никодем? — удивленно спросил Пилат.

Место действительно было красивое — пустыни часто отличаются какой-то своей особой прелестью, — но совершенно бесполезное.

За отца ответил сын Никодема:

— Здесь нужна только вода, и все изменится. Сюда можно протянуть ответвление от акведука, и тогда эта земля сможет прокормить весь Иерусалим.

— И не только. Если б у нас была вода… — задумчиво начал Никодем.

Но Пилат уже не слушал его. Он думал о последствиях такого преобразования для Рима. Тиберий проявлял жестокость по необходимости, кроме того, по природе своей он был скуп. Стоит ему узнать, что его наместник потратил налоги, собранные для нужд империи, на подобный проект, и Пилат может поплатиться за это жизнью. Поэтому он молчал и делал вид, будто не понимает, о чем его просят.

— Но оплатить все это, — задумчиво добавил Никодем, заметив колебания друга, — да, это большая проблема.

— В храме достаточно денег, чтобы построить двадцать акведуков, отец, — заметил Никодем-младший.

— Не сомневаюсь, сын мой, — ответил Никодем столь же задумчиво. — Вот только заставить их раскошелиться, это вопрос.

— Возможно, я смогу переговорить с Каиафой, — нехотя произнес Пилат. — Такая земля… для того, чтобы сделать ее плодородной, не жаль никаких средств.

— Каиафа будет упорствовать, господин. До тех пор, пока вы не дадите ему того, что он хочет.

— Чего же именно?

Никодем улыбнулся.

— Того, что хотят все священники, ваше превосходительство.

Пилат переговорил с Каиафой, но тот колебался, отвечая, что он вряд ли сможет достать такие деньги. Пилат предвидел подобный ход событий и мягко заметил:

— Есть еще одна проблема, над которой стоит задуматься.

Первосвященник замер в ожидании.

— Возможно, мне придется целиком и полностью положиться на тебя в деле сохранения мира в Иерусалиме. Не исключено, что я отдам приказ и выведу все свои войска из города на год или даже больше. Сомневаюсь, что следующей зимой смогу провести в Иерусалиме хотя бы неделю, если начнется работа над проектом. Нет, разумеется, мои солдаты всегда будут наготове на всякий случай, но в остальном тебе придется взять всю ответственность за порядок в городе на себя.

Каиафе изменила выдержка. Глаза его радостно заблестели при мысли о том, что Иерусалим наконец избавится от ненавистных легионеров и править балом здесь будет он. Впрочем, осторожность взяла верх, и он вновь заколебался: прежде все это надо обсудить с другими священниками.

— А сколько примерно это будет стоить?

Наместник представил предварительные расчеты. Через несколько дней золото доставили к нему в хранилище. После этого Пилат приказал вывести из Иерусалима большую часть своих войск — они должны были заняться строительством, — а сам в сопровождении оставшихся легионеров удалился в Кесарию, куда прибыл гораздо более богатым человеком, нежели прежде.

Предвестники неприятностей появились в конце весны, когда перед пустующим дворцом Ирода стали собираться люди, протестующие против строительства нового акведука. Его тень, говорили они, падает прямо на еврейское кладбище. Наместник не поверил глазам своим, когда получил донесение Каиафы об этих волнениях. Пытаясь удержать контроль над ситуацией, Пилат отправил первосвященнику послание, где говорилось, что, поскольку солнце меняет свое положение после весеннего равноденствия, тень неминуемо уйдет. Ответ был еще тревожнее. Бунтовщики ворвались во дворец и устроили погром. Они грозили поджечь Иерусалим, если акведук не снесут.

После этого наместник приказал лучшей когорте легиона «Фретензис» проникнуть в город под видом местного населения. Он также отправил туда сирийскую кавалерию, причем всадники были в гражданской одежде. И наконец, велел собрать почетный караул под командованием Корнелия и выступить в Иерусалим. В письме прокуратор сообщал, что он прибудет в город в течение сорока восьми часов, обещал встретиться с жителями и спокойно обсудить проблему акведука. Пилат появился в Иерусалиме поздно вечером и счел, что дворец теперь практически не пригоден для жилья. Наместник решил говорить с горожанами, которых так волнует строительство акведука, на большой площади перед храмом.

Утром он оказался на площади один на один с толпой, если не считать застывшего рядом переводчика и двух писцов. Эти люди были, разумеется, безоружны. Корнелий, в полном военном обмундировании и в сопровождении дюжины легионеров из личной охраны Пилата, стоял в нескольких шагах позади трибуны. Наместник облачился в тогу, украшенную тонкой пурпурной окантовкой — знаком принадлежности к почетному классу всадников. В складках просторной одежды были скрыты меч и кинжал. Он вглядывался в лица евреев, но никого не узнавал. Все они сливались в сплошную неразличимую массу, от которой так и веяло враждой и гневом. Иуда явно не стал бы говорить от имени этой агрессивной толпы. Странно, подумал Пилат, люди, подобные Иуде, не из тех, что незаметно уходят. Нет, они должны сиять ярко, когда наступает час их славы, и только после этого исчезают навсегда. Оставалось только надеяться, что скоро он положит конец иудейским выступлениям.

Кажется, на площади собралось около пяти тысяч человек, гораздо больше, чем предсказывал Каиафа. В своих докладах первосвященник утверждал, что у бунтовщиков нет предводителя, нет и определенного плана действий. Люди просто хотят защитить свое почти забытое кладбище, хотя непонятно, чем тень над могилами могла оскорбить усопших. По просьбе Пилата Корнелий велел толпе замолчать, а потом приказал выходить по очереди тем, кто хочет высказаться. Прокуратор Иудеи желает знать, в чем заключается проблема и каковы, по их мнению, пути к ее решению.

Сразу вызвались человек сто, впрочем, большинство хотели лишь прокричать в адрес римлян ругательства. Пилат не стал лишать их этого удовольствия. Тем более они заслуживают того, что будет дальше, думал он. Но люди не унимались, выкрики совершенно сбивали с толку переводчика, а толпа распалялась все больше, и наместник встревожился. Конец весны, утро выдалось страшно жаркое. Солнце безжалостно палило. Пилат старался отвечать по возможности спокойно, разумно и по порядку.

Но вот один из ораторов выговорился, и на смену ему пришел второй и сразу бросился в атаку, осыпая римлян новыми оскорблениями. Молодой человек, типичный бунтовщик, немного похож на Иуду, но не так красив и не столь красноречив. Сторонники поддерживали его одобрительными выкриками. В своем возбуждении они не заметили, как люди Пилата, одетые как евреи и кочевники, начали потихоньку просачиваться в самую гущу толпы.

Здесь сразу две проблемы, заявил смутьян, а стало быть, необходимо принять два решения. Во-первых, римляне должны разрушить недостроенный акведук и возвести новый, над землей, которая не является священным местом захоронения. И пусть при этом тратятся средства казны, а не храма. Во-вторых, Рим должен вернуть деньги, украденные у храма на постройку первого акведука.

Эти его слова сопровождались веселым одобрительным гулом, и Пилат, выждав, когда шум немного стихнет, начал отвечать. Неспешно и убедительно он объяснял этим людям коммерческие преимущества акведука. Более того, добавил он, было бы просто безумием предполагать, что кто-то разрушит уже почти готовое сооружение, плод полугодовой тяжелой работы, из-за какого-то кладбища.

— Во имя всех богов, — воскликнул он, — неужели вы так сильно ненавидите воду, что готовы превратить плодородные земли в пустыню лишь потому, что тень падает на могилу какого-то нищего?

Толпа ответила возмущенным ревом, когда переводчик повторил слова Пилата. Несколько человек бросились вперед, выкрикивая нечто нечленораздельное, — судя по всему, евреи очень любили своих покойников. Когда Корнелий приказал им замолчать, бунтовщик ответил Пилату, что и нищие, и цари спят в одной и той же священной земле.

— А те, кто не чтит эту землю, — добавил он, — оскверняют память о них!

— Иерусалиму нужна вода, — терпеливо объяснил Пилат. — Мертвые всегда молчат, ради блага живых. Какая мертвецам разница, падает на их могилы тень или нет? Живые люди должны пить. Должны умываться. Должны есть плоды земли! Вы живете в пустыне на протяжении многих веков. Римская технология поможет вам получить всю необходимую воду. Мы уже превратили пустыню в цветущий сад. Неужели я должен ехать из Кесарии в Иерусалим, чтобы объяснять, где кроется источник вашего богатства и процветания?

Вперед вышел еще один человек. Богатство богатством, но римляне получили его за счет евреев. Пилат опустошил казну храма ради своих терм!

— Ты говоришь о грязи, — многозначительно произнес Пилат. Эта фраза служила сигналом войскам. — Грязь и нечистоты! Ваш народ даже мыться не приучен. И ты еще будешь указывать римским властям, людям, которые умываются каждый день! Ты имеешь дерзость утверждать, что мы недостойны войти в ваш храм, потому что, видите ли, нечисты! Я говорю вам это, потому что правда очевидна всем, кроме вас! И ваш пустынный бог сделал вас рабами римлян не без причины. Его просто тошнит от вашей вони!

Переводчик не успел перевести все слова Пилата — такой поднялся шум. Евреи потрясали кулаками и проклинали Пилата. Они призывали своего бога покарать его.

Опомнились они, лишь когда поняли, что крики позади них — это шум битвы. Корнелий и его люди окружили трибуну прокуратора. Меч центуриона сверкнул в воздухе, рубя чью-то руку; капли крови забрызгали тогу Пилата. Люди Корнелия образовали вокруг наместника железное кольцо. Впрочем, евреям было уже не до Пилата. Солдаты, проникшие в самую гущу толпы, усердно работали мечами и кинжалами. Те, кто находился ближе к прокуратору, приняли на себя первый удар и пали, словно колосья пшеницы, скошенные серпом.

Тут через центр пробился второй отряд, спеша на помощь Пилату, и безоружные люди начали разбегаться. Увидев, что к площади приближается подкрепление в виде двух центурий в полном военном обмундировании, евреи ринулись с площади к дороге, которая вела в нижнюю часть города, известную под названием город Давида.

Некоторые замешкались, парализованные ужасом, и падали под ударами мечей. Но и те, кто надеялся спастись бегством, оказались в западне — на них мчалась сирийская кавалерия. Попав в ловушку, люди в первых рядах пытались повернуть назад, но на них напирали все новые беглецы. Результат был предсказуем и ужасен.

Сирийцы, и без того не любившие евреев, рубили их с большей яростью, нежели хладнокровные ветераны из легиона «Фретензис», лошади всадников топтали упавших. Немногих, кому посчастливилось отступить обратно на площадь, встречали пехотинцы Пилата, и тогда несчастные начали поднимать руки, сдаваясь на милость победителя, но пленных не брали. Их «приветствовали» ряды дисциплинированных римских солдат.

Прошло минут двенадцать, не больше, и на площади остались стоять только те, кто состоял на службе Рима. Из примерно тысячи выживших после этой мясорубки Пилат отобрал тех, кто не был серьезно ранен, затем из них — еще сто человек, и приказал распять их вдоль дороги, что вела от Сузских, или так называемых Царских, ворот.

Остальных наместник отпустил. Пусть знают, что и он не лишен сострадания.

Цюрих

10 октября 2006 года

Банк «Гётц и Риттер» занимал четырехэтажное здание неоготического стиля на углу улицы к востоку от Банхофштрассе. Построенное в начале двадцатого века из крупных каменных блоков, оно было богато украшено по моде тех лет лепным орнаментом в виде листьев плюща и виноградных лоз, ангелами и голубками. Небольшие декоративные балкончики и медальоны оживляли фасад. Вдоль верхних этажей тянулись пилястры в классическом стиле, как бы окаймлявшие окна — дорические на втором этаже, ионические на третьем и, наконец, коринфские на четвертом. Вполне типичный для Цюриха дом, но Мэллой задержался, рассматривая его. У главного входа находилась круглая площадка для машин. Стоянка была совсем маленькая, всего на несколько мест, зато позволяла клиентам подъехать из города к банку с трех разных сторон.

Впрочем, проблема заключалась именно в организации отхода. Если полиция всерьез намеревалась не выпустить кого-либо из деловой части города, сделать это не составляло труда, используя целый ряд хитроумно спланированных «бутылочных горлышек». Именно поэтому ограбить банк в центре Цюриха непросто. Но трудности этим не ограничивались. Три стороны здания банка были открытыми, что позволяло полиции вести огонь с крыш. Впрочем, это можно использовать самому. На выходе из банка Мэллой будет очень уязвим. Этот недостаток он постарался компенсировать с помощью двух полицейских снайперов, свободных на сегодняшний день от дежурства, а также с помощью бронежилета, который прикрывали просторный свитер и куртка.

А вот что касалось быстрого и безопасного выезда из города — это другой вопрос.

Мэллой подошел к четвертой стороне здания, туда, где река Лиммат неспешно несла свои воды. Оказалось, что рядом с банком «Гётц и Риттер» находилась маленькая пристань, где нашли приют двадцать — тридцать частных лодок. Примерно в пятидесяти ярдах от пристани река протекала под низеньким витиевато украшенным мостом. А дальше, за ним, простиралось озеро Цюрих.

Вновь оказавшись перед главным входом, Мэллой не увидел там вооруженных охранников — лишь запертую дверь.

Позвонив, он представился по-английски, «Мистер Томас».

Тихое гудение, щелчок — тяжелые двери отворились, и он вошел в небольшую элегантно обставленную приемную. Молодая женщина вежливо поздоровалась и позвонила наверх. Две минуты спустя к ним спустилась некая мисс Берлини, которая проводила Мэллоя к лифту и сообщила, что мистер Уиллер и доктор Норт прибыли несколько минут назад.

Они расположились в кабинете директора, куда и проводила Мэллоя мисс Берлини. Ханс Гётц занял стратегическую позицию за огромным письменным столом девятнадцатого века — вполне в стиле всего здания. Николь Норт и Роланд Уиллер сидели лицом к нему. Уиллер и Гётц встали, когда вошел Мэллой, представились и по очереди крепко пожали ему руку — в европейской манере. Гётц оказался невысоким аккуратным человечком с ежиком седых волос и румяным лицом. Улыбка самая дружеская, манеры безупречны. На столе царил невиданный порядок, все скрепки на бумагах повернуты в одну сторону — очевидно, Гётц придавал большое значение мелочам. Мэллою сотни раз доводилось видеть такой тип человека — в кафе, ресторанах и барах финансового центра. Жизнерадостная, уверенная в себе порода людей, ровно до тех пор, пока все идет так, как они планировали. Фасад тут же терял всю привлекательность, как только случались неприятности. Словом, типичный швейцарский банкир.

Роланду Уиллеру было за шестьдесят — просто воплощение английской самоуверенности. Высокий господин с прямой спиной, серебристыми волосами и темным загаром, кажущимся столь естественным и привлекательным. Если верить тому, что прочел о нем Мэллой, у Уиллера была зимняя резиденция в Каннах и еще одна, на юге Испании. Мэллою понадобилась всего секунда-другая, чтобы понять: этот господин наделен особым даром — заставлять богатых покупателей поверить своим суждениям. Несмотря на всю свою изысканность, в душе он прежде всего был дельцом. Он заботился о других. Он давал советы. Он шел на мелкие уступки, чтобы заставить клиентов доверять ему, когда речь пойдет о крупной покупке. Уиллер, подумал Мэллой, быстро схватывает и оценивает ситуацию, улавливает малейшие оттенки выражения на лицах заказчиков, никогда не проявляет гнева, всегда невероятно внимателен. И очень богат, благодаря праведным своим трудам.

На Уиллере был костюм угольно-черного цвета, золотая булавка для галстука, такие же запонки в манжетах. Даже по цюрихским стандартам выглядел он очень хорошо. Но самой характерной чертой этого дельца от искусств Мэллой счел его манеру обращения с мисс Берлини. Николь Норт — клиент. Ханс Гётц — директор банка. Мэллою должны доверить целое состояние. Таким образом, все они заслуживали его внимания и уважения. А вот мисс Берлини была всего лишь мелкой сошкой. Но несмотря на это, он обращался с ней как с уважаемым партнером по бизнесу, и не из простой учтивости. Она, подумал Мэллой, чем-то заслужила уважение Уиллера. Трудно было сказать, что за отношения связывали их, но ясно одно: Уиллер не впервые имеет дело с Гётцем и его помощницей.

Сразу видно, доктор Норт многому научилась у Роланда. В каждом жесте, каждом взгляде — она избегала смотреть человеку прямо в глаза — светилось неосознанное чувство собственной исключительности. И дело не только в ее огромном состоянии: она выглядела так, словно действительно верила в то, что обладает неким моральным превосходством над другими. А еще в ее поведении проглядывала настороженность, готовность к тому, что кто-то может вдруг выхватить пистолет. Она крепко сжимала в руках пакет и всем видом давала понять, как ей хочется как можно скорее покончить с этим неприятным делом. Но этого не случится, пока Гётц не получит подтверждения, что электронный перевод денег завершен.

Пока они ждали, Мэллой говорил с банкиром и Уиллером о погоде. В Цюрихе выдалась необычайно засушливая осень, сообщили они ему. Знаком ли он с городом? Мэллой вытянул ноги, уютно откинулся на спинку кресла. Да он вырос в Цюрихе, ответил он. Сразу же возникли вопросы о его знании языка. На это Мэллой ответил на безупречном швейцарском диалекте, что его классический немецкий не на высоте, а швейцарским вариантом он владеет достаточно хорошо. Акцент и грамматика этого предложения восхитили обоих мужчин, в особенности Гётца. Чрезвычайно редко встречаются иностранцы, заметил он, которым удается так хорошо выучить швейцарский немецкий.

Уиллер согласился с ним, заговорив на классическом немецком. Он прожил в Цюрихе больше двенадцати лет, и хотя сейчас говорит на этом языке достаточно бегло, есть проблемы в понимании диалекта. Его дочь говорит по-немецки, добавил он, но лишь в случае крайней необходимости. Она предпочитает итальянский, им она владеет куда лучше, чем английским, и ненавидит немецкий еще больше, чем длинные жареные сосиски с кислой капустой. Закончив эту свою речь, Уиллер вдруг спохватился и рассыпался в извинениях перед Николь.

— Не сочтите за грубость, я ни в коем случае не хотел никого обидеть.

Мэллой понял, что выпад был совершен с определенным расчетом, а демонстрация хороших манер есть не что иное, как способ замаскировать оскорбление. Типично европейский стиль.

— Ничего страшного, — отмахнулась доктор Норт с легким оттенком презрения, замаскированным ослепительной американской улыбкой.

Желая сгладить неловкость, банкир поспешил заметить, что ждать им осталось совсем недолго. Николь выразительно покосилась на дверь.

Минуты через полторы напряженного молчания тишину нарушил телефонный звонок. Ханс Гётц схватил трубку и ответил на швейцарском диалекте. Вскоре он сообщил присутствующим, что перевод денег благополучно завершен.

Доктор Норт протянула Мэллою пакет с видом женщины, отдающей своего младенца на попечение незнакомцу.

— Будьте осторожны.

— Непременно. Буду беречь, точно от этого зависит моя жизнь.

Уиллер рассмеялся несколько фальшиво.

— Так оно в каком-то смысле и есть.

Мэллой опустил пакет в сумку для книг, специально приобретенную для этого случая, и ждал, когда Норт выйдет. Она быстро поднялась из кресла, словно только что вспомнила данные ей инструкции. И снова сверкнула ослепительной улыбкой.

— Было очень приятно.

И вдруг перевела взгляд на сумку Мэллоя. Она хотела сказать что-то еще, но затем передумала и торопливо вышла из кабинета. Мисс Берлини последовала за ней. Как только она вышла, Уиллеру и Гётцу захотелось прокомментировать столь поспешный уход, но они промолчали. Чтобы снять напряжение, Мэллой спросил, каков прогноз на конец недели. Мужчины сразу расслабились. И сегодня, и завтра вполне приличная погода, сказал Гётц, а в четверг обещают с утра густой туман. Они заговорили о солнце, тумане и дожде в этой стране шоколада, но оживленный разговор был прерван возвращением мисс Берлини.

— Доктор Норт благополучно покинула банк, — сообщила она.

Мэллой приветливо улыбнулся Гётцу и Уиллеру.

— Приятно было вести с вами дела, джентльмены. — А затем, уже на немецком, он сказал мисс Берлини: — Нельзя ли попросить вас проводить и меня?

— Разумеется, — вежливо кивнула молодая женщина с холодной, но красивой улыбкой.

Войдя в лифт, Мэллой снова заговорил на швейцарском диалекте, восхищаясь красотой банка. На что мисс Берлини заметила, что работать здесь удобно.

— Ну а мистер Гётц? — спросил Мэллой. — Он хороший начальник?

— Один из самых уважаемых финансистов Цюриха, — ответила секретарша.

Мэллой никак не отреагировал на столь уклончивый ответ. Он прекрасно понимал эту женщину. Банкир приберегал всю любезность и вежливость, что оставались в его иссушенной душе, для клиентов. А те, кто на него работал, непрестанно ощущали безжалостный контроль над собой, ни один, даже самый незначительный промах не оставался незамеченным. Вежливый ответ мисс Берлини было легко перевести: работать на Ханса Гётца сущее мучение.

Уже внизу, в вестибюле, мужчина спросил, нельзя ли воспользоваться туалетом. Мисс Берлини повела его по узкому коридору в глубь здания. Затворив за собой дверь, Мэллой позвонил Маркусу.

— Одна минута, — сказал он.

Выйдя, он спросил секретаршу, есть ли здесь задняя дверь. Как к ней пройти?

Молодая женщина слегка покраснела. Она не привыкла пренебрегать желаниями клиентов, но и отклониться от протокола хотя бы на йоту тоже не могла.

— Боюсь, вы не сможете воспользоваться этим выходом. Он предназначен только для срочной эвакуации.

Мэллой улыбнулся.

— Как раз мой случай. Так мне туда?

— Да, но…

Мэллой не стал дожидаться, когда она договорит. Добравшись до задней двери, нажал на кнопку — тут же включилась сигнализация — и быстро вышел.

Он поспешил прямо к причалу, куда Штайнер как раз подгонял украденную моторку. Мэллой прыгнул в лодку и схватил М-16, который раздобыл для него полицейский. Вставил обойму, перевел в режим автоматической стрельбы.

Сдвоенные моторы бешено взревели, Маркус направил суденышко к середине реки, и в этот момент из задней двери здания выбежали два охранника банка. Снайперы тут же открыли огонь, оба охранника нырнули обратно в помещение. Лодка проскочила под низким мостом, отделяющим реку от озера. Мэллой тотчас развернулся и дал длинную очередь, заставив прохожих, собравшихся на мосту, пригнуться. Делая это, он высматривал тех, кто остался стоять или реагировал иначе, чем все остальные, но таковых не нашлось. Он вставил вторую обойму — на этот раз с боевыми патронами — и развернулся лицом к озеру; моторка стремительно летела по воде со скоростью не менее пятидесяти миль в час.

— Там все чисто? — не оборачиваясь, осведомился Маркус.

Мэллой оглядел береговую линию и гавань. Никакой активности не наблюдалось, если не считать того, что все прохожие на мосту взялись за мобильники. Надо было отплыть еще на четверть мили, и они получат озеро в полное свое распоряжение.

— Порядок! — бросил он в ответ.

Маркус достал мобильник и, не снижая скорости, бросил в трубку:

— Одна минута!

Лишь после этого Мэллой по плечам друга заметил, что он немного расслабился.

Они использовали частную пристань в парке Цюриххорн, неподалеку от казино. Находилась она примерно в двух милях от города, в середине дня на машине сюда быстро не доедешь. Они утопили моторку, прострелив днище, там же их встретил водитель Маркуса, цюрихский полицейский, у которого сегодня был выходной. Через пятнадцать минут они проехали по тому самому мосту, потом выехали на автостраду и направились к деревне Дитликон, что находилась на полпути между Цюрихом и аэропортом.

Мэллой должен был успеть на поезд.

Услышав вой сирены, банкир схватился за телефон. Лицо его побагровело, когда он выкрикивал вопросы. Тем временем Роланд Уиллер подскочил к окну, выглянул. Курьер доктора Норт направлялся к речной пристани.

— Это мистер Томас, — сказал Уиллер. — Вышел с черного хода.

Ханс Гётц недоверчиво смотрел на него. Банкиры всегда предполагают самое худшее, стоит им услышать, что сработала сигнализация. С другой стороны, несанкционированное использование задней двери вряд ли можно считать критической ситуацией… Уиллер указал в окно.

— Там его ждет моторка.

Гётц повесил трубку и подошел к окну. С минуту он старался понять, что же там происходит. Лицо его по-прежнему оставалось пунцовым, но дышал он уже спокойнее. При звуке автоматной очереди и Гётц, и Уиллер отскочили от окна, прижавшись к стене. Как только стрельба прекратилась, банкир снова взялся за телефон.

— Я понимаю! — кричал он. — Я это знаю! Но нас не ограбили!

В кабинет ворвалась мисс Берлини, ее глаза расширились от возбуждения и страха. Гётц нетерпеливо слушал, что говорит ему в трубку собеседник. А потом воскликнул:

— Разумеется, мы должны вызвать полицию! — бросил трубку, поднял глаза на Уиллера и секретаршу.

— Я говорила ему, что там выхода нет, — пыталась оправдаться мисс Берлини.

Похоже, Гётц собирался обвинить во всем именно ее, но передумал: проблема заключалась в мистере Томасе.

— Америкашки! — презрительно и сердито выкрикнул он. — Все до одного строят из себя ковбоев!

Уиллер добродушно рассмеялся.

— Просто этот американец отрабатывает свои деньги, Ханс! Так что мы стали свидетелями маленького приключения.

— Этот тревожный вызов обойдется мне…

— Так заплатите. С чего это вы так разволновались? Вы заработали сегодня хорошие комиссионные и вполне можете себе это позволить.

— Он должен был спросить разрешения использовать заднюю дверь!

— У меня сложилось о мистере Томасе особое впечатление. Он не из тех, кто спрашивает разрешения.

На станции Дитликон Мэллой увидел троих: пожилого мужчину с газетой, дежурного по станции — тот оставался в помещении — и невероятно толстого средних лет господина в грязно-белом плаще. «Мерседес» затормозил на стоянке перед вокзалом, Маркус указал на толстяка.

— Макс, — сказал он.

Мэллой как раз закончил переодеваться и посмотрел в окно. Макс походил на одного из мигрантов из Восточной Европы, которые наводнили Запад. Они привыкли брать с боем все необходимое, причем были готовы применять при этом насилие, и постепенно образовали новую криминальную прослойку в Западной Европе. Этому, в грязном плаще, было лет сорок с небольшим. Мужчина с редкими темными волосами не спеша прогуливался по платформе, заложив руки в глубокие карманы.

— Под плащом у него обрез, заряженный патронами для охоты на оленей, Томас, так что будь с ним любезен: он очень чувствителен к любой критике в свой адрес.

Мэллой улыбнулся. На его взгляд, Макс был не более чувствителен, чем пожарный шланг.

— Встретимся в здании аэропорта. И не забудь мой чемодан и компьютер.

— Они в багажнике, — сказал водитель Маркуса.

Мэллой сменил слаксы и свитер на джинсы и высокие ботинки, бронежилет скрыл под просторным вязаным пуловером, сверху надел длинное кожаное пальто, а на голову — бейсболку. Пакет он завернул в утреннее издание «Геральд трибьюн», взятый на время «глок» держал в плечевой кобуре под пальто. Маленькую «сигму» 38-го калибра он как обычно засунул за пояс брюк, у середины спины. В автомате он приобрел билет на поезд до аэропорта, посмотрел на часы и уселся на скамью лицом к железнодорожным путям. Со спины и справа его закрывало здание вокзала, а Макс оказался перед ним на платформе. Вдвоем они перекрывали все возможные подходы.

Незадолго до прибытия поезда на платформе появилась молоденькая девушка с учебниками. На станции было тихо. Ровно по расписанию прибыл поезд, из него вышли два подростка. Они громко хохотали и вели себя как типичные юные оболтусы. Мэллой наблюдал за их отражением в зеркальце, желая убедиться, что они именно те, кем кажутся. Когда Мэллой встал на ступеньку, из вагона первого класса вышел мужчина лет тридцати — на вид бизнесмен. Мэллой пропустил его и, убедившись, что человек прошел дальше по платформе, поднялся в вагон.

Кроме Боба Уайтфилда в вагоне первого класса он увидел еще двух пассажиров — старушку за восемьдесят и молодого человека лет двадцати. Уайтфилд разместился в начале вагона и читал газету. Старуха сидела в центре, по ту же сторону, что и Боб, а молодой человек — в самом хвосте. Мэллой сжимал сверток в левой руке; проходя мимо Уайтфилда, агент ослабил хватку и позволил пакету выскользнуть из газеты. Боб сразу же прикрыл его своей.

Мэллой двинулся дальше по проходу и выбрал место в том же ряду, где сидела пожилая женщина, но с другой стороны. Макс зашел в вагон с противоположного конца. Мэллой не смотрел на него, но был уверен: Макс выберет место через проход от молодого человека. Единственная позиция, позволяющая ему обозревать все пространство.

Поезд тронулся. Мэллой достал «глок» из кобуры и спрятал его в складках газеты. План был достаточно прост и позволял надеяться, что на пути следования ничего экстраординарного не случится. Они с Максом будут следовать за Уайтфилдом, пока тот не пройдет через службу безопасности аэропорта. Затем Мэллой оставит оружие в камере хранения и заберет свой багаж. Чин капитана цюрихской полиции гарантировал Маркусу свободное передвижение по всей территории. Он будет наблюдать за Уайтфилдом до тех пор, пока они с Мэллоем не поднимутся на борт. Единственное место, где могла поджидать опасность, — это на пути следования от станции до аэропорта. Впрочем, поезд шел без остановок.

Первые пять минут в их вагон никто больше не заходил. Но как только поезд нырнул в туннель, дверь невдалеке от места, где сидел Боб Уайтфилд, отворилась, и в вагон зашел высокий хорошо сложенный молодой человек лет двадцати пяти. Выглядел он как панк восьмидесятых, такие типы до сих пор еще встречаются на улицах Германии и Швейцарии. Голова выбрита, не считая гребня ровно посередине — такие прически носили индейцы ирокезы, — состоящего из заостренных наверху клочков ярко-синих волос. Одет он был в черную кожаную куртку с металлическими шипами на плечах и у запястий. На рваной футболке красовалась непристойная надпись, но Мэллой не смог прочесть ее целиком. Поношенные армейские брюки и высокие тяжелые черные ботинки на шнуровке довершали наряд. Он прошел мимо Боба Уайтфилда, даже не удостоив его взгляда, но, увидев Мэллоя, просто глаз с него не спускал.

Мэллой притворился, что не замечает этого. Взгляд парня так и светился агрессией. Мэллой не сводил глаз с рук молодого человека. В данный момент в них ничего не было, но от этого типа так и веяло способностью к быстрым и решительным действиям — и глазом моргнуть не успеешь, как в руках возникнет нож, а то и пистолет. «Ирокез» спросил по-немецки:

— Чего уставился?

— Что это, Марко? — спросил по-итальянски своего водителя Роланд Уиллер. Они находились в трех кварталах от банка «Гётц и Риттер».

— Полиция.

Уиллер раздраженно посмотрел на знаки, запрещающие движение. Обычно шофер не допускал ошибок, но через деловой центр города было практически невозможно проехать, не допустив нарушений.

Едущий впереди полицейский автомобиль сбросил скорость и затормозил у тротуара. Марко остановился за ним. Какое-то время двое полицейских в патрульной машине сидели не двигаясь. Уиллер уже было подумал, что они звонят в управление, чтобы получить последние сведения по срабатыванию сигнализации в банке, и как только узнают, кто он, устроят целое шоу: начнут спрашивать удостоверение личности, карточку регистрации автомобиля, но этим дело и кончится. А если он ошибается… что ж, ничего страшного, он вполне может позволить себе заплатить штраф после сегодняшней сделки. Он не такой скряга, как Гётц.

Полицейские не спеша вылезли из автомобиля. Типичные швейцарцы, неторопливые, мускулистые, рассчитывающие каждое движение. К «мерседесу» Уиллера они подошли с двух сторон. Один из них, оказавшийся со стороны водительского места, жестом приказал Марко опустить боковое стекло.

— Открывай, — разрешил Уиллер.

— Добрый день, — заговорил полицейский на классическом немецком, а не на привычном швейцарском диалекте. — Можно взглянуть на вашу регистрацию и водительские права?

Он говорил так, точно знал, что они иностранцы, и это было странно — на «мерседесе» Уиллера стояли цюрихские номера.

Марко молча смотрел, ожидая, когда его хозяин переведет эту реплику на итальянский и скажет, что делать. Уиллер велел показать права и регистрационную карточку автомобиля; Марко потянулся к бардачку. В тот же момент полицейский просунул руку в машину, ухватил Марко за шею и изо всей силы ударил его головой о приборную доску. На ветровое стекло брызнула кровь. Несчастный издал какой-то странный захлебывающийся стон. Не успел Уиллер до конца осознать, что никакого оружия при нем нет и бежать некуда, как второй мужчина ткнул стволом пистолета в стекло. Целился он прямо в голову Уиллеру.

— Пожалуйста, откройте дверь, — произнес первый полицейский на немецком.

Уиллер не ответил. Он просто окаменел от страха. Человек, стоящий по другую сторону машины, просунул в окно ствол и нацелился Уиллеру прямо в пах. А потом сказал по-английски:

— Второй раз повторять не буду. Открывай!

Уиллер в замешательстве огляделся по сторонам; от страха он не сразу понял, какую именно дверь просят открыть. Потом нашарил ручку — дверь была заперта. Он нащупал кнопку запорного устройства и нажал ее. Щелчок — и полицейский рывком распахнул дверь, знаком приказав Уиллеру освободить себе место. Его напарник тем временем вытаскивал обмякшее тело Марко из машины, затем вышвырнул его на мостовую, сел за руль, и «мерседес» отъехал от обочины.

Они уже мчались по дороге, а Уиллер так и не успел толком сообразить, что же произошло.

— Доктор Норт?

Оба полицейских были молоды и одеты в новенькую форму. Оба вежливо отвели от нее стволы автоматов, свисавших на ремнях с плеч.

— Да?

— Будьте любезны, пройдемте с нами.

Николь была одна. При ней была лишь небольшая сумка с багажом, охрану она уже отпустила.

— А в чем, собственно, дело?

— Наш начальник приказал доставить вас в управление.

— Но у меня самолет.

— Это не проблема. Надолго вас не задержат.

Картина, подумала Николь. Они заподозрили, что она собирается вывезти ее из страны. Что ж, пускай досматривают все, но их ждет большое разочарование.

— Почему бы нет? — с улыбкой заметила она.

Мэллой парню не ответил. Панк, одержав моральную победу, двинулся дальше по проходу. В этот момент появился еще один. Как и первый, он вошел в вагон через дверь, ближайшую к Бобу Уайтфилду. У этого панка «ирокез» был желтым, а сам он был старше лет на пять-шесть. «Желтый» панк снял кожаную куртку и нес ее перекинутой через правую руку. Он развернулся, похоже, собирался закрыть за собой дверь, и покачнулся. Куртка слегка дернулась, и Мэллой увидел в окне отражение ствола. Оружие неспешно двигалось, огибая его подголовник, и было направлено прямо ему в голову.

Не успел Мэллой среагировать на это, как грянул выстрел. Макс пришел на помощь — неудавшийся убийца Мэллоя рухнул на пол. «Желтый» бросил куртку и уже открыто прицелился в Макса, пока тот вгонял второй патрон в ствол. Мэллой выхватил «глок» и выстрелил. Мужчина отлетел к двери, ударился о нее спиной и медленно сполз на пол. Мэллой поднялся и повел пистолетом, пытаясь прикрыть парнишку, сидевшего рядом с Максом, но тот уже лежал на полу, закрыв голову руками. Старушка молча смотрела на Мэллоя, на ее лице было странное выражение — смятение и любопытство одновременно. Впрочем, никакого страха она пока что не проявляла. Чисто инстинктивно Мэллой обратился к ней на швейцарском немецком.

— Мы снимаем кино, — сказал он. — Мы все здесь актеры.

Она сразу же успокоилась. Секунду-другую казалось, что все закончилось.

Следующего выстрела Мэллой не услышал. Раздался звон стекла, и он увидел, что Макс падает на пол. Полагая, что стрелок сейчас войдет в вагон, он навел ствол «глока» на дверь за Максом, но убийца уже успел соскочить с поезда, поскольку он замедлил ход и вскоре остановился. Человек быстро прошел по платформе, поравнялся с их вагоном и снова вскинул ствол.

Мэллой трижды спустил курок, мужчина рухнул на бетонную платформу. Пистолет его отлетел в сторону. Люди с паническими криками кинулись врассыпную в поисках укрытия. Макс громко стонал и пытался подняться на ноги. Лицо его было пепельно-серым и удивленным. Мэллой смотрел на него и не увидел человека, который выстрелил в него снаружи. Ноги у него подкосились, он упал на сиденья через проход. Падая, он услышал грохот выстрелов. Это Макс ответил нападавшему, стреляя крупнокалиберными из обреза. Затем настала тишина.

Мэллой скатился на пол. Дыхание было частым, прерывистым. Дотронулся до бронежилета и нащупал еще горячий кусочек металла, застрявший в нем.

— На платформе чисто, — сказал ему по-английски Макс. — Если думаешь уходить, то лучше прямо сейчас.

Мэллой глубоко, болезненно вздохнул и выполз в проход. Прошел в начало салона и увидел Уайтфилда — тот лежал на скамье с простреленной головой. Мэллой взял у него пакет, отодвинул убитого наемника от двери и вышел из вагона. В тамбуре было две двери: одна выходила на платформу, другая — на свободные пути. Мэллой подергал ручку второй — заперта. На платформе было пусто, если не считать двух трупов. По другую сторону стоял поезд, следующий в противоположном направлении. В окнах Мэллой увидел лица людей, все они с ужасом смотрели на убитых, лежащих на перроне. Из вагона в тамбур вышел Макс.

— Полиция будет здесь через полминуты. Они уже у эскалатора.

Секунду-другую Мэллой смотрел на поезд по ту сторону платформы. Никакого движения там не наблюдалось, и он двинулся к двери. Макс выхватил обрез.

— Назад!

Тень, мелькнувшая в нижней части эскалатора, превратилась в человека с пистолетом.

Вместо того чтобы нырнуть обратно в вагон, Мэллой прыгнул вниз, между поездом и платформой. Благополучно приземлившись на груду измельченного щебня, он оказался вне линии огня. Макс выстрелил три раза, Мэллой пригнулся и нырнул под поезд. Вылез по другую сторону от платформы, огляделся по сторонам.

На станции туннель был хорошо освещен, но все находившееся за поездом терялось в темноте. Мэллой побежал в том направлении, откуда прибыл поезд. Миновал станцию, прошел по туннелю еще немного. Его явно кто-то преследовал, он слышал топот ног. Макс? Убийцы? Полиция? Он не стал выяснять и поспешил дальше.

Поначалу свет впереди был бледным, но его хватало, чтобы различить рельсы. Добравшись до конца туннеля, беглец оглядел высокие бетонные стены по обе стороны. Примерно ярдов через пятьдесят они стали более пологими, и Мэллой поднялся наверх, затем пересек узкую полоску земли. Перебежал через дорогу и оказался на стоянке перед банком «Кредит Суисс».

Со времени, когда швейцарцы оставляли ключи в замке зажигания, прошло не так уж много лет. Но эти дни миновали. Теперь местные водители обзавелись сигнализацией, блокираторами, как и автовладельцы в остальном мире. Все двери надежно заперты, большинство взломать не так просто. Впрочем, он все же нашел одно исключение — старый «додж». Увидев его, Мэллой подоспел, огляделся по сторонам, разбил боковое стекло рукояткой пистолета и открыл дверцу. Вокруг замка зажигания красовалось светящееся пластиковое кольцо. Если сунуть в замок какой-нибудь заостренный предмет и поднажать, кольцо можно сломать и добраться до проводов стартера. Ему нужно что-то острое. Он осмотрел машину — ничего подходящего. Тогда Мэллой расстегнул пряжку ремня, вставил металлический язычок в замок и ударил по пряжке кулаком. Кольцо сломалось, он вытащил провода.

Секунду спустя мотор ожил.

Джеффри Бреммер ждал двух частных детективов, которые должны были привезти к нему Николь Норт. Парни обошлись ему недешево — каждый получил по десять тысяч швейцарских франков. Зато, разумеется, никаких вопросов. Аренда офиса не стоила ровным счетом ничего: он принадлежал ордену рыцарей-тамплиеров.

Как только Николь Норт привезли, двое местных полицейских заняли места у дверей снаружи.

— Итак, вы путешествовали с доктором Старром, — сказал он женщине по-английски.

Вопрос на секунду вывел ее из равновесия.

— Допустим.

— Где он?

— А в чем дело? И кто вы такой? Покажите удостоверение!

Она говорила уверенно, тоном человека, который знает свои права. Но выдавали доктора Норт глаза в них читался испуг.

— Мне необходимо побеседовать с доктором Старром.

— Ничем не могу помочь. Хотите говорить с ним, найдите. Понятия не имею, где он сейчас. Теперь я могу идти? Мне надо успеть на самолет.

Бреммер зашел женщине за спину. Запах страха начал перебивать сладковатый аромат дорогих духов.

— Нет. Вы никуда не пойдете и проживете не больше пятнадцати секунд, если не расскажете все, что я хочу знать.

Норт резко развернулась к нему лицом, но храбрость, как и румянец на лице, уже покинула ее.

— Кто вы?

Бреммер раскрыл опасную бритву.

— Я человек, которому вы будете отвечать. И слушаться, если не хотите, чтобы я подпортил вам личико. Итак, где теперь доктор Старр?

Николь Норт ухватилась за край стола, чтобы не упасть. И не сводила глаз со сверкающего лезвия. Похоже, что человек этот настроен серьезно, и никакие мольбы не помогут.

— Он собирался… следовать за курьером… Томасом Мэллоем. Хотел убедиться, что все пройдет гладко.

Бреммер позвонил кому-то по телефону. Он говорил по-немецки, чтобы Норт не поняла. Если Старр все еще в здании аэропорта, надо послать людей и немедленно его найти.

Ответ ошеломил его:

— Людей у нас нет. Все брошены на поиски Мэллоя.

— Мэллоя? — сердито взревел Бреммер. — О чем это вы? Он ушел?

— Послали дополнительную команду в аэропорт, ищем.

— Но с него глаз нельзя было спускать!

— Понимаю.

— Не думаю, что понимаете!

— Прикажете отозвать кого-то и бросить на поиски Старра?

— Нет. Перезвоните через десять минут. Или когда Мэллой окажется у вас.

Закончив разговор, Бреммер поднял глаза на Николь Норт и на секунду ощутил сожаление. Сэр Джулиан отдал ему эту женщину в полное распоряжение, после допроса он мог сделать с ней все, что угодно, но при одном условии: смерть ее должна послужить недвусмысленным предупреждением: «Care le Corbeau!» Он ждал этого момента несколько дней, а теперь все пошло не так. Мэллою удалось удрать, причем с портретом.

— Что вы собираетесь со мной сделать? — спросила Норт.

Кейт позвонила Итану как раз в тот момент, когда он вешал на двери книжного магазина в Цюрихе табличку с надписью «Закрыто». Шон, будущий владелец, находился в это время на втором этаже старого здания и расставлял по полкам новые бестселлеры сезона.

— Проверь свой банковский счет, — сказала Кейт.

Итан нервно заходил по комнате.

— Уже проверил. Все замечательно.

Он покосился на лестницу, ведущую на второй этаж. Шон уже давил на него — ему не терпелось вступить во владение магазином — и постоянно расспрашивал. Какие у него планы? Что с Кейт? Неужели между ними все кончено? Говорить о восьми миллионах долларов означало лишь подтвердить подозрения Шона о том, что решение расстаться с книжным бизнесом продиктовано вовсе не внезапно свалившимся на Итана наследством.

— Счастлив? — спросила Кейт.

— Трудно сказать, — ответил Итан. — Ты же знаешь, счастье не покупается и не продается.

Кейт рассмеялась.

— Но деньги определенно помогают справиться с бедой.

— Разве?..

— Я тут все думала…

Теперь голос ее звучал серьезно. Бранд приготовился услышать, что между ними все кончено.

— О нас?

— О том, что, возможно, и стоит изменить жизнь. Ты, пожалуй, прав. Уйти красиво, победителем, когда ты на пике.

— Ты серьезно? — Итану показалось, что он ослышался. У него голова шла кругом. — А я боялся, ты сейчас скажешь, что нам надо забыть друг друга.

— Я думала об этом. Но потом решила, что, если продолжу работать в одиночку, обязательно попадусь.

— Ты слишком для этого хороша.

— Может быть. Но правда… Правда заключается в том, что я не хочу терять тебя.

— Я был уверен, ты позвонишь и скажешь, что между нами все кончено. И знаешь, я только что отдал магазин Шону.

Кейт расхохоталась.

— Тогда быстренько забери обратно!

— Нет. Хочу заняться чем-нибудь другим. Может, поступить в университет, стать профессором…

— Где?

— Это неважно. Главное — быть рядом с тобой.

— Тогда почему бы нам не встретиться вечером в нашем ресторанчике? Там все и обговорим. И еще. Я не собираюсь сидеть дома с вязанием и ждать, пока ты вернешься из университета.

Итан весело рассмеялся, возбужденно расхаживая по комнате.

— Сегодня мы идем к нотариусу, где я оформлю весь бизнес на Шона.

Его друг что-то прокричал со второго этажа.

— Это Шон.

— Слышу. Передай ему привет.

— Хорошо. Как насчет завтра днем? Я могу в час.

— Договорились. И еще… Давай поженимся на следующей неделе?

В дверь громко постучали. Бранд обернулся и увидел двух мужчин средних лет в темных костюмах. Один был необычайно высокого роста, футов шесть, если не больше. Второй — низенький и полный, но под пиджаком Итан разглядел прекрасно развитую мускулатуру.

— Я думал… — Он считал, что брак между ними — это последнее, чего хочет Кейт. — Конечно! Мы обязательно поженимся, Кейт!

Высокий мужчина показал через стекло полицейский жетон.

— Слушай, тут кто-то пришел. Пойду посмотрю.

Коротышка оглядывал улицу. Итан подошел к двери и вскинул руку, давая понять, что откроет, как только договорит по телефону.

— Все в порядке. Ты серьезно? Ну, насчет детишек и «пока смерть не разлучит»?

— Почему бы нет? Если уж делать, то как положено.

— Вот и чудесно. Увидимся завтра, поговорим.

Итан, все еще улыбаясь, отворил детективам дверь. И заговорил с ними по-немецки, как бы давая тем самым понять, что швейцарского диалекта не понимает:

— Чем могу помочь?

Про себя он уже решил, что речь идет о каком-то документе, который неправильно заполнен, — чистая бюрократия, несомненно. Швейцарцы больше всех на свете обожают бумажную работу. Высокий убрал жетон и пожал Итану руку. Ладонь у него была крупная, мягкая, но глаза, как и у напарника, непрестанно огладывали все вокруг, не упуская ни малейшей мелочи.

— Циммер, — представился он.

Коротышка шагнул вперед и тоже обменялся с Итаном рукопожатием.

— Кемп.

Рука у него была маленькая, но сильная и твердая. На секунду оценивающий взгляд остановился на Итане.

— Нам хотелось бы поговорить с вами, — сказал детектив Циммер.

— О чем?

Шон разорвал картонную коробку; услышав этот шум, детективы удивленно подняли головы.

— Тут есть кто-то еще? — спросил Циммер.

— Да. Мой деловой партнер.

— Скажите, пусть спустится, — сказал Кемп.

Его тон настораживал. Временами классический немецкий звучит резко, особенно когда говорящие на нем люди опускают вежливые фразы типа «не будете ли столь добры», «нельзя ли попросить вас», «если вам нетрудно». Итана немало забавляли эти искусственные, на его взгляд, любезности, когда он еще только начинал изучать язык. Теперь же, прожив в немецкоязычной стране почти десять лет, он понимал, что в команде Кемпа не звучало ни уважения, ни любезности. Его фраза была равносильна примерно следующему: «Живо сюда, пошевеливайся!» Швейцарские полицейские никогда так не разговаривали.

Итан испугался. Он подумал, что Циммер постарается как-то смягчить этот грубый приказ, поскольку швейцарцы склонны помогать тем, кто не обладает хорошими манерами, но ничего подобного не произошло.

— Шон? — окликнул товарища по-английски Итан слегка дрожащим голосом. — Спустись вниз на минутку.

Шон подошел к перилам, посмотрел вниз.

— Да, конечно. А в чем дело?

— Здесь два детектива, — ответил Итан.

Шон весело заговорил с мужчинами на швейцарском немецком. Но оба молчали. Он продолжал говорить, подойдя к лестнице. Итан не до конца понимал его слова и разобрал только, что речь идет о передаче бизнеса. Ни тот ни другой детектив не ответили, и тут Итана осенило, что они не знают швейцарского диалекта.

Он собирался крикнуть и предупредить Шона, но было уже поздно — тот спускался по ступенькам.

Кемп выхватил пистолет. К стволу был прикручен глушитель.

— Иди сюда к прилавку, — приказал он Шону по-немецки.

Тот сердито чертыхнулся и ответил на швейцарском немецком. Тогда Итан сказал ему по-английски:

— Делай, что они говорят. Это ограбление. Им нужны деньги.

Он сам еще до конца не верил в происходящее. И в глубине души знал: к деньгам это не имеет никакого отношения. По крайней мере, к тем, что находились в кассе.

— Есть место, где можно спокойно поговорить? — спросил Циммер.

Итан покосился на друга.

— Наверху, — ответил он.

— Пошли.

Высокий тоже достал пистолет с глушителем. Бранд хотел попросить их отпустить Шона — он тут совершенно ни при чем, — но, увидев в глазах Циммера полное безразличие, сразу умолк, повернулся и направился к лестнице. Теперь он был совершенно уверен — спускаться по ней ему больше не придется никогда. Он уже почти дошел до конца, как вдруг услышал внизу приглушенный хлопок, затем шум падающего на пол тела Шона и звяканье отлетевшей в сторону стреляной гильзы. В одно мгновение его друг расстался с жизнью.

Не думая о последствиях, Бранд согнул локоть, развернулся и что было сил ударил высокого в нос. Тот чисто рефлекторно закрыл лицо руками. Итан ударил его ногой в грудь. Циммер с грохотом покатился вниз по ступенькам. Кемп, укрывшийся за кассовой стойкой, выстрелил. Итан слышал, как просвистела мимо пуля. Раздался новый хлопок, но книготорговец уже успел укрыться между шкафами.

Вдоль каждой из сторон балкона тянулись пятнадцать рядов открытых книжных полок. Стояли они довольно тесно, но любой посетитель мог пройти между рядами, разглядывая книги. В конце каждого такого ряда Бранд в свое время установил четыре шкафа. С лестничной площадки начинался узкий коридорчик, он вел к кабинету, но Итан понимал — там он окажется в ловушке. Быстро огляделся по сторонам. Нет, решил он, лучше уж оставаться здесь. Книжные шкафы — вполне надежное прикрытие. Впрочем, ненадолго. Ведь у них пушки. А у него — ничего, кроме времени.

И время это на исходе.

Собрио, Швейцария

Елену Чернову направили к входной двери. С виду типичная немецкая домохозяйка из среднего класса, опрятная, чистенькая. Ее специально нарядили в просторное и длинное платье, скрывающее бронежилет, черные обтягивающие брюки и кроссовки. Просто еще одна отдыхающая с севера, приехавшая на уик-энд, — такие просто наводнили маленькие деревушки Южной Швейцарии. Она торопливо сошла с тротуара, поднялась по винтовой лесенке перед участком леди Кеньон и застыла в нерешительности. Два одинаковых дачных домика. Словно не зная, какой выбрать, Елена постояла, повертела головой, затем направилась к двери в дом леди Кеньон.

За домом Кеньон укрылась команда из шести человек: трое засели в соседнем коттедже, еще трое прятались в лесу неподалеку. Елену пустили вперед одну. Прикрытие обеспечивал один человек; по легенде, он преследовал ее. Ксено ждал в доме напротив, через улицу. У каждого задействованного в операции было по два пистолета: один заряжен резиновыми пулями — чтобы просто сбить с ног, второй стрелял ампулами с транквилизаторами. Кроме того, в рукаве просторного жакета у Елены был спрятан электрошокер. Если не получится уговорить леди Кеньон открыть ей, Ксено отдаст приказ резервной группе, и они попробуют ворваться через заднюю дверь. Но Елена казалась ему оптимальным вариантом. Она очень убедительно разыгрывала женщину в опасности.

Первые проблемы начались, когда Кейт отказалась впустить невинно выглядевшую Елену. Она нервно топталась на пороге, стучала и жалобно восклицала по-немецки:

— Пожалуйста! Кто-нибудь, помогите! Меня преследует какой-то мужчина!

Ответа не последовало. А леди Кеньон точно в доме, они знали это наверняка. Выждав еще несколько секунд, Ксено отдал приказ:

— Задняя дверь! Приготовиться!

Елена отчаянно взмолилась:

— Пожалуйста! Помогите!

Дом леди Кеньон выглядел вполне типично для этих мест: построен лет двести тому назад из толстых бревен, крыша выложена серым камнем. С окраины деревни открывался вид на долину и горы за ней. За домом метров на двести полого поднимался вверх альпийский луг, прямо за ним начинался сосновый лес, куда вела единственная тропинка. Если женщина попробует выскочить и уйти этим путем, ее поджидает группа из трех человек.

Впрочем, выдвинуться на нужную позицию им будет нелегко, из-за открытого пространства за домом. Но еще накануне вечером Ксено незаметно разместил своих людей в двух домах. Первый находился напротив коттеджа Кеньон, по другую сторону от узкой дороги, второй — неподалеку отсюда.

— Тыловая группа на позиции, — раздался в наушниках голос старшего.

— Ждите приказа.

Ксено наблюдал за действиями Елены с нарастающим раздражением. Она нервно вертелась на крыльце, взывала о помощи, то и дело озиралась в притворном ужасе. Тут из-за угла показался ее преследователь, с угрожающим видом направился прямо к ней. Вид у него был такой, словно он прожил на улицах года два, не меньше. Не того сорта мужчина, чье внимание ценят женщины.

Ксено сосчитал до пяти. Увидев, что леди Кеньон так и не открыла, он произнес в микрофон:

— Вперед!

Елена тут же сошла с крыльца. Теперь она прикрывала боковую часть дома. Ксено ничего не видел, но слышал, как двое его людей ворвались через заднюю дверь. Один из них прокричал по-немецки:

— Полиция! Вы арестованы!

Через секунду второй прошептал в микрофон:

— Она исчезла!

— Ищите! Она там! — крикнул в ответ Ксено.

— Я же говорю вам…

Тут в доме грянули выстрелы — сразу четыре подряд. Ксено крикнул остальным:

— В укрытие!

Цюрих

Итан услышал шаги по лестнице и увидел высокого — тот медленно и осторожно поднимался наверх. Похоже, он не знал, где прячется Итан. Оказавшись наверху, Циммер сразу укрылся за книжными полками. Возможно, он думал, что у жертвы где-то припрятано оружие. Кемп окликнул напарника на языке, незнакомом Бранду. Скорее всего, какой-то из славянских, подумал он. В ответ Циммер отпрянул к внешней стене, Итан тотчас потерял его из виду. Опасаясь, что укрытие его теперь ненадежно, он шагнул к перилам. Снизу тотчас вынырнул Кемп, раздались два приглушенных хлопка. Потом он прокричал что-то. Итан понял: он направляет своего напарника вперед — и отпрянул к другой стене. Кемп, находящийся прямо под ним, сменил позицию и выстрелил еще четыре раза, но промахнулся.

В дальнем конце комнаты Итан прижался спиной к стенке. Затем огляделся и бросился вперед, но Циммер успел обойти книжные ряды с другой стороны и поджидал его там. Разделяло их футов восемьдесят, и первый же выстрел мог стать для Итана смертельным. Он прыгнул вперед, перекувырнулся и оказался между двумя шкафами. Затем приблизился к перилам, осторожно выглянул и обнаружил, что Кемп по-прежнему подстерегает его внизу.

Бранд поспешно отступил в укрытие, Кемп выстрелил еще трижды. Потом что-то прокричал. Перевода не требовалось: «Он наш!» Убежище Итана составляло по площади футов пять, не больше. Стоит Циммеру двинуться вперед, и он попался. Единственно безопасный путь вел наверх. Вся надежда на книжные стеллажи. Высота их составляла восемь футов, сами полки сделаны из толстых и крепких полудюймовых досок тополя. Итан полез наверх, быстро и ловко, как по лестнице, пока Циммер без опаски продвигался вперед по проходу. Теперь они знали: оружия у него нет. Стал также ясен и план — они собирались загнать его в узкий проход между двумя шкафами, откуда жертва уже не вышла бы.

Кемп что-то прокричал снизу, но если и видел, что собирается сделать Итан, значения это уже не имело. Циммер неспешно, но уверенно продвигался вперед, опустив ствол пистолета, и смотрел туда, где, по его расчетам, должен был находиться книготорговец. Стрелок уже поднимал глаза, когда Бранд обрушился на него сверху. Под его тяжестью Циммер повалился на пол. В падении Итан схватил Циммера за волосы и изо всей силы ударил о кирпичную стену.

Кемп снова что-то крикнул, но напарник его уже не слышал. Он лежал неподвижно с окровавленной головой. Итан скатился с него, нашел пистолет. Забрал его вместе с запасной обоймой, сунул в карман спортивной куртки. Потом он быстро и бесшумно подошел к перилам и сбросил вниз книгу — приземлилась она достаточно далеко от того места, где он находился. Это и требовалось.

Сверху Бранд увидел Кемпа — тот двинулся на звук, сжимая оружие. Придерживая рукой запястье, Итан спустил курок и увидел, как противник метнулся в сторону. Он выстрелил еще дважды; Кемп отпрянул в укрытие и ответил настоящей канонадой, вынудив Итана отступить к стене. Он услышал, как Кемп меняет обойму, быстро высунулся, надеясь застать противника врасплох, но внизу никого не оказалось. Итан покосился на Циммера. Здоровяк лежал в той же позе, распростершись на полу. Тогда Бранд отошел в другой конец помещения и застыл, прислушиваясь.

Вскоре он выглянул опять. Кемпа нигде не было видно. Прячется? Ранен или убит? Итан постоял у перил, затем осторожно, двигаясь на цыпочках, отступил по направлению к внешней стенке. Он снова приблизился к ограждению и выстрелил в каждый угол комнаты внизу, надеясь, что противник откроет ответный огонь и выдаст себя, но Кемп молчал. Затем Итан снова сделал шаг назад.

Он почти убедил себя, что теперь сможет спуститься, когда вдруг увидел нечто такое, от чего кровь застыла в жилах.

Собрио

Кейт осторожно спустилась с толстой потолочной балки и выглянула в окно. Женщина ушла, но мужчина, якобы преследовавший ее, укрылся на лужайке перед домом. Она навела прицел прямо на его широкую грудь и три раза спустила курок. Девушка отбросила пустую обойму, перезарядила оружие и направилась к задней двери. Шагнув в проем, она увидела еще одного незнакомца, у стены дома. Кейт выстрелила дважды, и обе пули попали в цель. Она вжалась спиной в стену и двинулась вдоль нее, а потом нырнула в узкий проход между домом и сараем для хранения зерна. Поводя стволом «кольта» из стороны в сторону, она высматривала ту странную женщину, но ее нигде не было. Кейт обернулась и увидела, что мужчина, в которого она стреляла, целится в нее. Не раздумывая ни секунды, она нажала на спусковой крючок — одна пуля попала в плечо, другая — в голову.

На них бронежилеты. Двое мужчин в доме мертвы, но тот, на лужайке… неизвестно. А женщина? Она скрылась из виду, но, возможно, сейчас обходит дом, стараясь отрезать Кейт единственный прямой путь к роще. Лучше всего теперь скрыться среди деревьев, там окружить ее будет не так-то просто. Если удастся добраться до леса, она перебьет их всех поодиночке, и неважно, сколько их. Быстро перебежав открытое пространство, Кейт начала подниматься в гору, даже не оглядываясь. Еще несколько секунд — и она будет вне опасности.

Противника она не видела, но услышала выстрел за спиной и тут же упала. Бедро словно огнем ожгло. Она приподняла голову и увидела женщину — та шла прямо на нее. И только теперь Кейт поняла, что потеряла «кольт». С трудом сев, она осмотрелась вокруг. Голова кружилась. Она ощупала ногу, наткнулась на торчавшую из раны стрелу, и тут глаза у нее закатились, а серое небо над головой начало вращаться по кругу.

Последней мыслью было: Корбо хочет взять ее живой. И она ощутила страх, которого никогда не испытывала со дня смерти мужа.

Цюрих

Дым валил из вентиляционного люка в центре комнаты. Дышать пока было легко, но запах гари Итан ощущал отчетливо. Он инстинктивно поднял глаза. Густые сизые клубы поднимались к потолочным балкам. В таком дыму Кемп наверняка не увидит, как он выбирается отсюда. В дальнем конце комнаты он различил фигуру Циммера, тот пробирался к двери, цепляясь руками за стенку. Он не искал Итана. Главное — выбраться из горящего здания.

Итан взглянул вниз. Первого этажа уже не было видно. Через пару минут выбора не останется — надо срочно выбираться отсюда, или через низ, или верх. Он сам распорядился установить стекла в потолке и помнил, как продавец говорил ему, что они не являются надежной защитой от грабителей, но при этом самые безопасные на рынке. Что ж, в данный момент это преимущество.

Приглушенный выстрел, а затем и крик, раздавшиеся снизу, прервали его размышления. Он услышал, как по ступенькам скатилось чье-то тело. Шагнув вперед, он ничего не увидел и понял, что у Кемпа та же проблема: он наверняка перепутал своего напарника с Итаном.

Итан отошел на четыре шага назад, затем бросился к перилам, выставил вперед левую ногу, подобрал правую и перевалился через них. А потом сгруппировался и прыгнул вниз, в серый дым. Ударился о деревянный пол и перекатился по нему, оказавшись рядом с кассой. Прозвучал приглушенный хлопок — Кемп стрелял в него вслепую.

Бранд натолкнулся на тело Шона, заметил рану на голове и отполз к окну-витрине. Он затаился в узком пространстве между кассой и входом. Вполне надежное укрытие, к тому же дверь хорошо видна. Какое-то время он не видел ничего, кроме дыма. Он понимал: надо выбираться отсюда, причем как можно скорей. Итан просчитывал варианты. Может, перекатиться по полу и попробовать выбить стеклянную витрину? Неожиданно он увидел Кемпа — тот пробирался к выходу. Он казался всего лишь смутной скрюченной тенью, но Итан не стал рисковать и выстрелил. Первый раз он промахнулся. Вторая пуля отправила противника на пол. Перепрыгнув через кассовый прилавок, Итан бросился вперед, не сводя мушки со спины Кемпа. Но когда до спасения оставалось всего шага три, Кемп вдруг резко перевернулся.

Он выстрелил, целясь при этом в голову; Бранд ушел в сторону, спасаясь от пули. Давать второй шанс Кемпу он не собирался, разрядив пистолет в упор. Он бросил использованную обойму, вставил новую. Обыскивать тело смысла не было: он знал, кто послал этих людей, знал, что попытки повторятся. Итан пересек зал по направлению к черному ходу. Секунду спустя он вдыхал свежий осенний воздух.

В переулке, мощенном булыжником, было так тихо и спокойно, что поначалу Итан даже не заметил припаркованного у тротуара автомобиля. Мотор работал. Водитель недоуменно уставился на него. Секунду-другую Бранд тоже ничего не понимал. И вдруг заметил, что водитель потянулся к какому-то предмету у бедра. Итан не раздумывая выстрелил из пистолета Циммера. Мужчина дернулся, затем сполз за приборную доску. Итан сделал несколько шагов к машине, оказался у водительского места и дважды выстрелил через стекло.

Потом он распахнул дверцу, взял у убитого пистолет с глушителем и запасную обойму. Порылся в карманах, где нашел портмоне, а также удостоверение сотрудника частной охранной фирмы и паспорт с фотографией, где значилось имя: Рольф Лутц. Итан забрал бумажник и оба удостоверения. Затем вытащил труп из машины и сел за руль. Какое-то время книготорговец сидел неподвижно, пытаясь обдумать ситуацию. Если он поедет в полицию или его поймают, Корбо до него наверняка доберется. Его единственный шанс — найти Кейт. Вдвоем они что-нибудь придумают.

Он выехал из переулка с беззаботным видом человека, который едет домой обедать, и доехал до Бельвью-Плаза у озера, когда услышал вой сирен.

Озеро Бриенц, Швейцария

Мэллой, все еще находившийся в городе, набрал номер сотового телефона Джейн Гаррисон.

В Нью-Йорке было шесть тридцать утра, но она уже проснулась.

— Да?

— Боб Уайтфилд убит.

Джейн чертыхнулась. И через секунду спросила:

— Что случилось?

— В аэропорту ждали наши люди. На нас напали в поезде, в последний момент.

— Товар цел?

— Да. Я позабочусь о его сохранности. Просто хотел, чтобы ты знала о Бобе. Это произошло минут пятнадцать назад. Тебе надо бы заняться этим делом.

— Тебе нужен транспорт или тактическая поддержка? Могу вызвать спецгруппу из Штутгарта, прибудут часа через два-три.

— Нет необходимости. Но передай нашим друзьям в Нью-Йорке, что возможна отсрочка, на день или два.

— Если что понадобится, я на месте.

Мэллой отключил телефон. Иначе нельзя, иначе можно вычислить, что он все еще в Цюрихе. А Джейн уже знает. Он отъехал от обочины и продолжил путь.

Час спустя он припарковал машину на огромной стоянке возле железнодорожной станции Интерлакен и сел на автобус, следующий до Изельтвальда, что на озере Бриенц. Оттуда он двинулся пешком вдоль берега озера к отрогам Альп, стараясь выбирать наиболее безлюдные тропы.

Примерно через час, добравшись до владений графини, Мэллой увидел Рене. Он выходил из сада, аккуратно вытирая руки. Старик не поздоровался с ним, и Мэллой, глядя прямо ему в глаза, двинулся к входной двери. На этот раз графиня встретила его без улыбки.

Прекрасно осознавая, что рискует окончательно утратить ее расположение — он помнил, о чем она предупреждала в ту ночь, когда помогла разоблачить швейцарских банкиров, — Мэллой заявил без обиняков:

— Мне нужна ваша помощь.

Понимая разницу между этими двумя ситуациями, Мэллой уже приготовился к тому, что она и двери ему не откроет. Однако графиня ответила тихо и без колебаний:

— Входите.

Едва Мэллой переступил порог, как она предложила ему перекусить.

Мэллой был страшно голоден, но не осознавал этого, пока она не спросила. Последние несколько часов он держался на чистом адреналине, лихорадочно пытаясь вычислить, где вкралась ошибка. Но теперь возбуждение немного улеглось, и его клонило в сон.

Я бы выпил чашечку кофе, если вас не затруднит.

Графиня улыбнулась и начала готовить две чашки эспрессо. Поставила на стол стакан и графин с водой, плетеную корзиночку с хлебом и вазу с фруктами. Мэллой с жадностью поглощал угощение. Одновременно он пытался объяснить, что случилось, но графиня его остановила. Первым делом еда, сказала она, разговоры потом. Молчаливая пауза придала Мэллою уверенности. Он не контролировал ситуацию и даже не мог предположить, кто организовал нападение. Но потом он вдруг отчетливо понял, что домой не вернется до тех пор, пока не выяснит все. Это может занять день или два, но возможно, и несколько недель — неважно. Он уже не доверяет Ричленду или Джейн Гаррисон — до тех пор, пока не получит больше информации.

— А теперь, — произнесла графиня, — объясните мне, откуда у вас на пальто кровь. — И она осторожно дотронулась до темного пятна на коже.

Мэллой рассказал ей все, не приукрашивая и не скрывая. А когда закончил, она спросила:

— Это друзья вас подставили?

— Не обязательно. Если некий человек знал, что я в деле, он вполне мог прослушивать мой номер с улицы с помощью микрофона направленного действия.

— Кто знал о вашем участии?

— Мои друзья. Покупатели. Возможно, продавец.

— Каков мотив, Томас?

Он покачал головой.

— Не знаю. Наверное, все же деньги. Но Боб Уайтфилд активный игрок на поле. Возможно, мишенью был именно он.

Графиня посмотрела на пакет, который принес Мэллой.

— Хотите, чтобы я взглянула?

— Вообще-то я надеялся уговорить вас сохранить его. Пока я все не выясню.

— Давайте посмотрим на портрет и тогда решим, что делать.

Графиня поднялась, подошла к кухонному буфету, выдвинула ящик, достала нож и перерезала бечевку. Под оберточной бумагой оказался небольшой кусок льняной материи, в который была аккуратно завернута небольшая икона. Графиня с интересом осмотрела ткань, но ничего не сказала. Затем развернула и увидела маленькую черную деревянную панель. В центре сверху донизу шла трещина. На каждом уголке и по краю дерево было гладким — судя по всему, от частого прикосновения человеческих рук. Никаких видимых повреждений больше не наблюдалось. Даже без отчета Маркуса Штайнера о радиоуглеродном анализе было ясно — вещь очень старая.

Перевернув доску, Мэллой увидел изображение Христа в терновом венце. Икона сохранилась на удивление хорошо: цвета богатые, выразительные.

— Владельцы буквально вчера проверили дерево, — сказал он. — Датируется первым веком нашей эры.

— Да, на двенадцатый век совсем не похоже, — недоверчиво заметила графиня. — Перенесите ее вот сюда. Здесь больше света.

Она указала на разделочный столик в центре кухни.

Мэллой подошел к столу и не мог оторвать глаз от изображения человека, смотрящего на него из глубины двух тысячелетий. На иконе была изображена голова, шея и плечи. В отличие от всех картин эпохи Ренессанса здесь Христос вовсе не выглядел европейцем. Кожа темная. Нос и губы отмечены характерными семитскими чертами. Мужчина на картине оказался, вопреки традиции, немолод. Выглядел он скорее на шестьдесят, а не на тридцать и вовсе не был красив. Лицо худое, кожа грубая, но в глазах светились сила и уверенность. И терновый венец на голове походил на корону. Капли крови блестели, точно драгоценные камни.

— Перспектива слегка страдает. И потом, видите, как прописаны блики на шипах, капельках крови и в глазах? Словно случайно, их тут быть не должно.

Мэллой этого не заметил, но затем понял, что она имеет в виду. В картине отсутствовал внешний источник света.

— Так это… хорошо или плохо?

— Это типично для живописцев Древнего Рима. Художнику удалось показать перспективу, не имея представления о том, как это делается.

— Вы полагаете, что это не подделка?

— Да, по двум причинам. Прежде всего, она написана восковыми красками. Все известные мне подделки девятнадцатого века создавались с помощью темперы. Темпера — краска, которую готовят на яичной основе, она хорошо ложится, ею легко писать. Эти же краски сделаны из пчелиного воска и должны были использоваться горячими. А наносились с помощью шпателя. И две тысячи лет тому назад самые лучшие художники использовали именно восковые краски, по вполне очевидной причине: они не выцветали и обладали особым, не сравнимым ни с чем блеском. А мы по-настоящему открыли эти краски лишь лет восемьдесят тому назад. Возможно, конечно, кто-то написал эту картину недавно, на очень древней доске, но лично мне кажется, это не тот случай. Видите, как дерево отполировалось от частых прикосновений? А в некоторых местах краска осыпалась. Нет, эта картина насчитывает много сотен лет и написана задолго до того, как художники двадцатого века познакомились с техникой письма восковыми красками.

— То есть это не подделка времен Средневековья или Ренессанса?

— Думаю, это подлинник. А именно — икона первого века, и, возможно, она имеет египетское происхождение. Лучшими художниками-портретистами были в те далекие времена рабы-египтяне или те, кто прошел обучение в Египте.

— Так она стоит двадцать пять миллионов?

— Стоит столько, сколько может предложить рынок. По-настоящему она бесценна.

Тут вдруг заговорил стоящий у двери Рене:

— Убирайтесь!

Мэллой удивленно обернулся. Графиня прикрыла картину тканью и заговорила с Рене на незнакомом языке. А потом сказала Томасу:

— Поднимитесь наверх. Там есть одежда, можете выбрать, что подойдет. Комната справа от лестницы. Переоденьтесь, в этом вас сразу арестуют.

Мэллой неуверенно смотрел на Рене. Похоже, слуга графини не одобрял его присутствия в доме. Его или картины. Это несомненно.

— А вы уверены, что это удобно?

— Приду через минуту. — Она перехватила взгляд Мэллоя, тот не сводил глаз с картины. — Я сохраню ее для вас. Не волнуйтесь.

В комнате на втором этаже Мэллой увидел четыре живописных полотна, сходных по композиции и стилю с портретом Христа, который он вывез из Цюриха. Похоже, это были редкие и старые работы, возможно эпохи Римской империи, но изображались на них определенно не римляне. Одежды разноцветные. Цвет кожи темный. Глаза у всех черные и сверкающие. Впрочем, люди на портретах были самые обычные, скорее всего — выходцы из среднего класса.

На секунду задумавшись, где графиня приобрела эти старинные картины, Мэллой взялся за дело. В шкафу он обнаружил несколько пальто, все оказались впору. Он выбрал самое неброское. Сшито, конечно, не на заказ, зато оно просторное и отлично прикрывает кожаную кобуру. Интересно, подумал он, откуда взялись здесь эти вещи. Они определенно не могут принадлежать Рене.

Он внимательно осмотрел остальную свою одежду. За исключением небольшой дырочки от пули в свитере, все вполне презентабельно.

— Выглядит неплохо.

Мэллой удивленно поднял глаза на графиню. Он не заметил, как она поднялась по лестнице и неслышно подошла по скрипучим половицам.

— Избавьтесь от свитера. Думаю, у меня есть кое-что в запасе, вам подойдет.

Он улыбнулся, снял пиджак, кобуру и свитер. Она взглянула на бронежилет с дыркой от пули над сердцем, но промолчала. Если б не жилет, подумал Мэллой, то на станции было бы сейчас одним трупом больше.

— Мне непременно надо вернуться в Цюрих. Я должен забрать там свой чемодан.

— Тогда попробуем обеспечить вам хоть какую-то безопасность, — сказала графиня и направилась к двери.

— Мне нравятся эти картины.

Графиня остановилась, вернулась и начала любовно рассматривать полотна.

— Предполагается, что на картинах изображены египетские мумии второго или третьего века, но я отношусь к ним как к своим детям.

— Что же они такое на самом деле?

— Окно в прошлое.

Она подошла уже совсем близко, указала на одну из картин. Мэллой ощутил будоражащий запах ее духов.

— Отмечаете сходство со своей картиной?

— Тоже восковые краски?

— Верно. Впрочем, ими написана лишь одна из четырех, вот эта.

У картин, написанных темперой, цвета были менее живые, точно подернутые еле видной пленкой.

— Для чего создавались портреты мумий? — спросил Мэллой.

— Примерно во втором веке нашей эры египтяне начали писать их на деревянных досках, изредка — на полотне. Когда человек умирал, его родственники вместо традиционной маски клали прямо налицо мумии такой портрет, вставляя его среди бинтов. Идея эта может показаться странной, но эффект достигался. Если картину писал умелый художник, казалось, что сквозь бинты проглядывает лицо умершего. В девятнадцатом веке археолог Флиндерс Петри начал раскопки в огромном некрополе в Египте, в Фаюме, что в сорока милях от Каира. Большинство картин был и в самом плачевном состоянии, но несколько выглядели так, словно их только что написали. Разумеется, вскоре их увидели в Европе и Америке, и товар этот стал пользоваться у коллекционеров невиданным спросом. Египтяне не преминули воспользоваться ситуацией, и вскоре появилось множество подделок. Долгие годы наша способность точно датировать тот или иной артефакт оставляла желать лучшего, многие подобные произведения оказались под сомнением, целому ряду музеев пришлось изъять из экспозиций «шедевры», ошибочно датированные вторым-третьим веками. В ту пору купить подлинник было нелегко, ведь во всем мире их не больше тысячи. Впрочем, подделки вполне доступны по цене каждому любителю. Но лично мне все равно, когда они написаны. Мне просто нравится смотреть на эти лица.

Она указала на другую картину, там из вечности смотрело женское лицо.

— Вот эта была отправлена в музей Петри в Лондоне. Но затем в ней заподозрили подделку, когда один из кураторов не обнаружил гипсовой грунтовки под слоем краски. У всех подлинников такая грунтовка имелась. Если приглядитесь как следует, поймете почему.

— Просвечивает деревянная основа?

Она одобрительно кивнула: ученик схватывал все на лету.

— В остальном — само совершенство. А вот эту, — она указала на портрет мужчины, — нашли в захоронении на лице мумифицированной женщины. Довольно долго работа хранилась в Лувре, рядом с мумией, пока наконец кто-то не обратил внимание на это несоответствие и проверил возраст дерева.

Мэллой указал на первую картину. На ней был изображен цветущий мужчина лет тридцати с темными глазами и густой бородой. Он уже начал лысеть, но все равно был хорош собой.

— Углы этой картины не закруглены в отличие от остальных, — заметил Мэллой.

— Создавая изображение мумии, египтяне обтачивали уголки деревянной доски, чтобы ее можно было аккуратно поместить под бинты и ничего не выступало, — ответила графиня. — Но тут другой случай.

— Так значит, это подделка?

— Очень характерный портрет мумии.

— Тогда подлинник?

— Я не проверяла.

— Но если он написан восковыми красками…

— Позвольте показать кое-что, уверена, вам понравится. Если потереть восковую краску кусочком ткани, воск нагревается, а изображение почти что светится. Попробуйте.

Мэллой отогнул манжет рубашки, бережно потер им полотно — эффект проявился через несколько секунд.

— Потрогайте, — сказала графиня.

Мэллой дотронулся до портрета и почувствовал исходящее от него тепло.

— Просто удивительно!

— Почти как живое существо, правда? Ладно, идемте искать вам рубашку. И можете ехать. Рене не слишком рад вашему присутствию в доме, думаю, не стоит еще больше его раздражать.

— Но вы уверены, что…

— Я ваш должник, Томас, после того дела с банкирами.

— Я только позвонил по телефону. Ничего более!

— О нет, все обстояло значительно сложнее, и вы это знаете. Вы мне доверились, в этом и есть разница.

Уже уходя, Мэллой сказал графине:

— Если со мной что-нибудь случится…

Она коснулась его губ кончиком пальца — жест слишком интимный для друзей, но, похоже, ее ничуть не смущало это проявление привязанности. А потом долго не сводила с него любящего взгляда.

— Теперь ваши глаза открыты, Томас. Все будет хорошо.

Цюрих

В бардачке Бранд нашел мобильник, попытался позвонить Кейт, но та не отвечала. Еще несколько минут он сосредоточенно соображал, как лучше выехать из Цюриха; дальше ему надо на юг. Собрио, горная деревня, примостилась на склоне, над долиной Левантины. Автобан проходил как раз через нее. А в остальном места здесь были довольно безлюдные, лишь изредка мелькали в окне крохотные старые деревушки. Примерно два — два с половиной часа езды от Цюриха, в зависимости от дорожной ситуации, особенно в туннелях. Но Итан колебался, не зная, ехать ли туда. Снова набрал номер Кейт, позвонил Роланду на мобильный. Никто не отвечал, и Бранду пришла в голову мысль о том, что Корбо мог взять всех троих одновременно. Чем больше он думал об этом, тем реальнее казалась такая возможность. Пожалуй, ехать на юг нет смысла. Кейт он там не найдет. Она или спаслась и прячется где-то в горах, или… мертва.

Сама эта мысль была совершенно невыносима, и, почти рефлекторно, он снова набрал ее номер. Несколько гудков, затем вдруг включился автоответчик. Нет, наверное, ей удалось бежать. Надежда на секунду ожила, хотя он понимал, что обманывает себя. И все же… это возможно! Она могла обронить мобильный. Итан сейчас тоже без телефона, но он же не погиб. Во всяком случае, пока.

И ему непременно надо попасть в Собрио. На окраине города он свернул по автобану в южном направлении. Взглянул на часы. Еще до захода солнца он может быть у Кейт. Но что потом? Впервые у них не было четкого плана отступления. Он снова попробовал позвонить Роланду, но тот не отвечал. Тогда Итан стал просматривать записи в памяти телефона Лутца. Имен не было, а номеров всего три, все местные мобильные. Первые два оказались справочными, а с третьим повезло. Ему ответил голос на чистом немецком.

— Ну?

Судя по тону, мужчина был раздражен тем, что его отвлекают от какого-то дела. Или он ждет четкого доклада по существу.

Итан ответил по-немецки, столь же серьезно.

— Бранд мертв.

— Проблемы?

Наконец-то в голосе появилась живость, нечто похожее на любопытство. Очевидно, телефонный контакт был предусмотрен только на случай, если что-то пойдет не так.

— Он убил Циммера и Кемпа. Я хотел узнать, что мне теперь делать.

— Ты знаешь, что делать!

— Кеньон у нас?

— Они уже летят с ней.

— Хорошо! — довольно буркнул Итан и прервал связь.

Он съехал к обочине и вдруг почувствовал, что весь дрожит. Кейт у Корбо. Что же будет? Он тупо смотрел на дорожные знаки, на холодное серое небо. «Ты знаешь, что делать!»

У Корбо был офис в промышленном городе под названием Цуг и летний дом на окраине Сент-Морица. В первом случае место недостаточно уединенное для подобных целей. А летний домик — маловат. Если они перевозят Кейт из Собрио по воздуху, то, скорее всего, на вертолете. И направляются к его вилле на озере Люцерн.

Всего в часе езды отсюда.

Цюрих

Мэллой сел на автобус до Бриенца. Оттуда он доехал поездом до Люцерна, там пересел на другой поезд и вышел на станции Энге на окраине Цюриха. На нем были пальто и шляпа, и всю дорогу он старательно делал вид, что с интересом читает «Цюрихе цайтунг». Маркусу Штайнеру он позвонил уже из трамвая.

— Планы меняются.

— Расскажи. Мне пришлось весь день подчищать этот бардак.

— Мне нужен дом. Надежный и безопасный.

— Посмотрим, что можно сделать. Ты где?

— Через пару минут буду у озера, что напротив Конгресса.

— Макс подъедет минут через двадцать. Черный «мерседес».

— Не забудь мой компьютер и чемодан.

Сойдя с трамвая у здания Конгресса, Мэллой устроился на скамейке в парке, со всех сторон окруженной густым кустарником, и снова пытался проанализировать, почему все пошло не так. Он знал: Маркус здесь ни при чем. Если бы другу понадобилась картина, он, Мэллой, уже давно был бы мертв. С Джейн все обстояло несколько иначе. Когда она вступала в дело, задание оказывалось для нее важнее агентов. Рано или поздно с этим фактом сталкивался любой оперативник. Порой это просто означало, что она что-то недоговаривала. В этом случае Джейн играет с ним в игру, правила которой он знает не до конца. Возможно, но маловероятно.

Чарли Уингер вообще не вписывался в эту схему. Если он хотел бы заполучить картину, то действовал бы иначе. Пусть он не очень ладил с Мэллоем, но его давняя дружба с Бобом Уайтфилдом говорила, скорее, в пользу его невиновности. Уайтфилд играл второстепенную роль в этой операции, являясь своего рода гарантией того, что картину удастся пронести через швейцарскую таможню. Если б ее при нем нашли, то просто выдворили бы из страны. Впрочем, главной мишенью нападения в поезде мог быть именно Боб.

Многое изменилось в Лэнгли с тех пор, как Мэллой ушел в отставку. Уайтфилд, с одной стороны, получил самостоятельность после переезда в Париж. Но отдельные независимые шефы бюро, а также свободно перемещающиеся из страны в страну агенты рано или поздно отправлялись на другую работу, а то и вовсе в отставку. У начальника Боба Уайтфилда Чарли вовсе не было причин желать смерти своему подчиненному, проще было перевести его. Кроме того, вся интрига была связана с картиной. Точнее, с ее ценой. Для людей, подобных Норт, Ричленду и Старру, она и вовсе бесценна. Да, в центре всего этого картина, а не люди.

В Штатах лишь горстка людей знала о планах Дж. У. Ричленда. Наверняка никто из них не знал, когда именно Мэллой прибудет в цюрихский аэропорт. Мэллою был неприятен тот факт, что Уайтфилд выступил в роли его куратора. Впрочем, это вовсе не означало, что у шефа парижского бюро нет опыта в подобных делах. Уж он-то наверняка держал информацию о контактах с Мэллоем в тайне. То есть узнать об их встрече можно было лишь через прослушивание номера Мэллоя, где они обговаривали условия операции. Но прослушка могла иметь место лишь в том случае, если об участии Мэллоя и Уайтфилда знал кто-то еще. Каким образом это стало известно и кому?

Сам он видел только две возможности. В самом Управлении произошла утечка информации в пользу некоего третьего лица или одного из покупателей. Сотрудник агентства вполне мог продать информацию за хорошую цену, но перевербовка такого рода требует времени. Не так-то просто искусить проверенных офицеров разведки возможностью быстро получить лишний доллар. Главное в данной ситуации — найти правильный подход, а на это уходят месяцы, даже годы. Должен установиться определенный уровень доверия — как, скажем, между ним и Клаудией де Медичи или Маркусом Штайнером. Учитывая особенности дела, это почти невозможно. С другой стороны, упоминание при ком-то имени Мэллоя могло стать роковой ошибкой, и допустить ее вполне мог полный энтузиазма Дж. У. Ричленд.

В отдалении показался черный «мерседес», мигнул поворотником, и Мэллой вышел из своего укрытия.

— Спасибо за то, что помог утром, — сказал он по-английски, садясь в машину.

Макс индифферентно пожал плечами.

— Для этого я там и был.

— Как тебе удалось уйти от полиции?

Макс извлек из нагрудного кармана рубашки бляху детектива.

— Не так уж и сложно.

Мэллой чуть усмехнулся.

— Версия такая, — начал Макс. — Террористы убили американского дипломата. Швейцарская полиция среагировала оперативно: пятеро террористов убиты, одному цюрихскому детективу объявлена благодарность. Кстати, здесь, в бардачке, лежит еще один «глок». Почему бы вам не взять его? А я возьму ваш. Тогда сегодня днем Маркус попробует подменить вещдок, фигурирующий в деле. Если не получится, мой отчет никого не убедит.

Мэллой поменялся с ним оружием, не забыв стереть свои отпечатки с пистолета, который передал Максу.

— Ну а свидетели? Могут создать проблемы?

— Двое. При виде вас подумали, что вы один из плохих парней.

— С американцами говорили?

— Да, кто-то говорил. Они появились минут через тридцать — сорок после стрельбы.

— Меня кто-нибудь ищет?

Макс улыбнулся, дружески ткнул его кулаком в плечо.

— Разве что друзья мертвых ребят.

Они подъехали к Бельвью-Плаза, где попали в пробку.

— Пожар, — мрачно протянул Макс. — Днем загорелся какой-то книжный магазин, с тех пор заторы вокруг озера никак не рассосутся.

С минуту Мэллой смотрел на поднимающийся к небу столб черного дыма.

— Случайно, не «Бранд букс»?

— Да, точно. Вы его знаете?

— Лучший в городе магазин книг на английском.

— Уже не лучший.

Встреча Бранда со Старром и Николь Норт состоялась в воскресенье вечером, а два дня спустя дотла сгорает его книжный магазин — это не простое совпадение. Выстраивается целая цепочка, и торговец книгами как-то замешан в этом. Мэллой пока не понимал, как именно.

— Разве Маркусу так уж трудно отыскать мне безопасное пристанище?

— Он сказал, что вы дали ему совсем мало времени.

— Скверно…

Макс криво улыбнулся.

— Все зависит от вкусов и претензий. В частности, ваших. А по-моему, ничего лучше борделя в данной ситуации нет.

Глава 07

Цюрих

10 октября 2006 года

Старая часть города делится на два района. Можно даже сказать, что существует два Цюриха. Один представляет собой элегантную смесь мира моды и финансов. В центре пролегает Банхофштрассе с бесконечными кафе, ресторанами и роскошными магазинами, где в витринах выставлены часы стоимостью свыше пятидесяти тысяч долларов и ожерелья, так богато украшенные драгоценными камнями, что носить их не краснея может только особа королевских кровей. Прохожие, заполняющие эту улицу, все без исключения выглядят по-деловому. Они здесь работают и, несмотря на свою стильную одежду, похоже, даже не замечают соблазнительных золотых изделий, что находятся на расстоянии вытянутой руки. Нет, разумеется, здесь попадаются и туристы, одетые как попало, которые, точно голуби, бесцельно бродят по широким тротуарам. Но в основе своей толпа состоит из молодых преуспевающих горожан, местной элиты, являющей собой приятную глазу смесь разных национальностей, языков и даже цветов кожи.

По ту сторону реки Лиммат, прямо под собором Гросс-Мюнстер, находится другой, богемный Цюрих. Здания здесь преимущественно старые, насчитывают три-четыре сотни лет. Их украшают многочисленные горгульи. Мостовые булыжные, а улочки и переулки образуют замысловатые лабиринты. В этой части города всегда можно найти редкие книги, старинные картины, антикварное стекло и фарфор. Здесь в лавках можно увидеть отполированные столики времен Французской революции, а владельцы этих лавок похожи, скорее, не на торговцев, старающихся продать свой товар, а на преподавателей из Оксфорда.

И в этом, «втором» Цюрихе тоже заметен налет респектабельности и процветания, несмотря на целые кварталы стриптиз-клубов, маленьких кинозалов, где демонстрируются порнофильмы, а также толпы проституток и наркоманов. Днем место это весьма любопытное и красочное и в целом достаточно безопасное. Да и упадок не так заметен, если держать голову повыше и смотреть вперед. Но с заходом солнца район этот становится другим миром.

Макс высадил Мэллоя в самом центре этого места, объяснил, куда надо идти и что говорить. Мэллой прошел несколько кварталов и заскочил в маленькую грязную таверну без вывески. В пальто, которое на нем было, можно вполне сойти за рабочего, выходца из Восточной Европы, а вот чемодан и компьютер выдавали. Стоило ему переступить порог заведения, как все дружно замолчали и уставились на него.

— Надеюсь, ты попал, куда надо, — пробормотала какая-то проститутка по-немецки.

Мэллой не ответил, пробился сквозь толпу к стойке, заказал у мрачного бармена бутылку пива. Пиво появилось, Мэллой бросил на прилавок двадцать франков и спросил на швейцарском немецком:

— Алекса сегодня работает?

Взгляд бармена на секунду остановился на Мэллое, затем он выразительно покосился на лестницу в дальнем конце помещения. «Алекса» здесь.

Двери трех из четырех комнат на втором этаже были заперты. Хасан Барзани дожидался в последней. Поперек кровати лежал АК-47. Барзани был высоким мужчиной с квадратной головой и глубоко посаженными черными глазками. Одет как рабочий: потертые джинсы, старые ботинки на шнуровке, дешевая кожаная куртка. Впрочем, стоил этот человек свыше восьмидесяти миллионов долларов. Состояние свое он заработал старым как мир и малопочетным образом: торговал женщинами, отбирал собственность у среднего класса и убивал любого, кто имел глупость встать у него на пути. И подобно каждому богатому человеку, известному Мэллою, Барзани ничуть не стеснялся способов, которыми зарабатывал деньги, и даже в чем-то себя оправдывал. Он заботился о своих, помогал деньгами семьям, чьи мужья и сыновья, некогда свободные люди, теперь сидели в тюрьме. Да, он был богат, но не снимал с себя ответственности!

Все это было правдой. А вот чего не было теперь в жизни Барзани, так это риска. Причем уже много лет. Он постарался отойти от преступного мира. Руководил менеджерами, которые, в свою очередь, управляли торговыми сетями. Владел корпорациями. Консультировался с юристами. Раз в неделю даже встречался со своим личным банкиром. Да, Барзани начинал жизнь трудно и грязно, но уже не являлся преступником. Теперь он мог честно и прямо заявить любому: я — бизнесмен. А если умирали люди — с ними это порой случается, — что ж, бизнес дело нелегкое, требует жертв.

И все же до конца законопослушным гражданином Хасан Барзани так и не стал и ради Мэллоя вернулся на улицы. Мэллой не только помогал ему деньгами, когда он был мелким жуликом с сомнительными связями в крупных криминальных сообществах за «железным занавесом», но также научил этого криминального лидера, как выйти из-под плотной и длительной опеки цюрихской полиции. В благодарность за это, во всяком случае поначалу, Барзани давал Мэллою не слишком много: информацию приносил устаревшую или же просто неверную. Но Мэллой не жаловался. Он брал то, что давал ему Хасан, и щедро за это платил.

Со временем терпение его было вознаграждено. Барзани стал важным человеком в Цюрихе, с обширными связями, простиравшимися до самой Москвы. За несколько недель до падения Берлинской стены Барзани докладывал, что обстановка резко меняется, ограничения по переходу на другую сторону сняты. И ручеек восточных немцев, пытавшихся прорваться через границу с Австрией, превратился в настоящий исход. Говоря о России, Барзани описывал прогрессирующий распад экономики, разрушение социальных институтов, а накал политических страстей позволял предположить, что скоро грянет революция. Часть из того, что он сообщал Мэллою, в Лэнгли отрицали, не исключали и возможности, что агент передает только ту информацию, которую хотел бы услышать его куратор. На какое-то время даже сам Мэллой засомневался, но рухнула Берлинская стена, и стало ясно: Барзани действительно обладает очень широкими и надежными связями. В начале девяностых, в то время как другие оперативники посылали тревожные отчеты о том, что вскоре назовут русской мафией, Мэллой сообщал конкретные имена и должности.

— Томас! — воскликнул Барзани, и тонкие губы расплылись в хищной улыбке. Они обнялись и рассмеялись. — Что там Маркус болтает насчет того, что ты вернулся в строй? Я-то думал, теперь ты ведешь нормальную жизнь!

— Президент попросил выполнить для него одно задание. В качестве дружеской услуги.

На лице Барзани возникло радостное выражение. Так выглядит человек, узнавший, что на него неожиданно свалилось огромное наследство.

— Что ж, мы не можем подвести президента!

Озеро Люцерн

Кейт Кеньон медленно села. Она ничего не видела, но чувствовала, что сидит на куче шлака. На секунду даже показалось, что находится она на улице, вот только воздух был слишком спертым. Что?.. Вопрос даже не успел сформироваться до конца — она вспомнила укол стрелы, затем головокружение и провал в небытие.

Ее захватил Джулиан Корбо.

Но где именно она находится? Кейт осторожно пошарила руками по сторонам. Ничего не нашла, подняла руки. Снова безрезультатно. Затем попыталась встать: оперлась руками, пытаясь удержать равновесие. Сделать это в полной темноте было трудно. И тогда она поняла, что может находиться где угодно — даже на краю обрыва.

— Ты проснулась.

Голос принадлежал женщине. Она где-то рядом, но где именно — почему-то никак не удается определить. Кейт не понимала, стоит незнакомка или сидит.

— Так ты проснулась?

Она явно напугана и не поможет ей выбраться отсюда. Это не тюремщица, в этом почему-то Кейт была уверена.

— Да, проснулась. Кто вы?

— Николь Норт.

— Давно здесь? — спросила Кейт.

— Не знаю. Который теперь час?

Кейт невесело усмехнулась.

— Не взяла с собой часы.

По ощущению скованности в мышцах было ясно: она пробыла здесь не слишком долго, часа три-четыре. Возможно, солнце заходит, а может быть, сейчас девять-десять вечера. Или полночь? Впрочем, в темноте это все равно неважно.

— Как они вас захватили?

— У аэропорта сегодня утром. Посадили в машину, потом я помню, как кольнуло в шею. Очнулась я только здесь.

«Здесь» — это, наверное, в башне Корбо. Еще в августе, перед налетом на виллу, Кейт тщательно изучала план здания и прилегающих построек. Отец и дед Корбо прожили тут немало лет. Эта часть башни, согласно первоначальному плану, имела всего один вход — в подвал. Позже его превратили в винный погреб. Она сразу исключила это место из поисков — спрятать картину здесь нельзя, условия неподходящие. Но тогда она и подумать не могла, что Корбо может использовать подвал как темницу.

— Что произошло с вашим дядей?

— Ничего. Они его не нашли. Откуда вы знаете, что у меня есть дядя?

— Потому что это я продала вам картину сегодня утром.

Настала долгая мучительная пауза — Николь Норт молчала. А потом, тихо всхлипывая, вдруг прошептала:

— Он нас убьет?

— Когда дело дойдет до этого, мы сами будем умолять его о смерти.

Цюрих

Мэллоя разбудил телефонный звонок.

— Да?

В трубке раздался голос Джейн Гаррисон:

— Они захватили Николь Норт.

— Кто?

— Мы пока не знаем. Известно только одно: Ричленд позвонил своему человеку в администрации, и директор только что приказал Чарли заняться этим.

— Заняться чем?

— Ты должен передать товар Джонасу Старру. Как только это произойдет, он устроит так, чтобы Николь Норт отпустили.

— Давай сделаем вид, что я этому поверил.

— Тут доктор Старр обойдется и без нашей помощи.

— Значит, если я передам ему картину…

— Не если, а когда. Это приказ, и он не обсуждается.

Мэллой молчал, в нем медленно закипал гнев.

— Деньги свои ты получишь. Старр заверил нас, что рассчитается полностью. Послушай, при нем состоит целая команда наемников. Они знают свое дело.

— Зачем ему наемники?

— Просто привлек их к операции.

— Скорее всего, он пытается выследить меня и помешать закончить работу.

— Передай все ему и возвращайся домой. Ты свою часть задания выполнил, и я гарантирую, что вознаграждение уже ждет.

— Тебе известен возраст этого предмета?

Знаю только то, что мне говорили. Я ничего не хочу больше знать и тебе не советую.

— Но Старр вовсе не собирался покупать его для своей племянницы, Джейн. Это не в его характере.

— Звони ему и делай так, как тебе говорят.

— И позволить Норт умереть?

— Записывай номер.

— Позвони ты: не хочу раскрывать свои координаты. Передай ему: мы встретимся завтра в семь тридцать на «Красной фабрике» в Цюрихе.

— Он хочет получить картину сегодня.

— Сегодня я занят.

Озеро Люцерн

Итан Бранд взобрался на самую высокую точку в округе, куда не мог бы попасть человек, не прошедший специальную альпинистскую подготовку. Отсюда открывался вид на имение Джулиана Корбо. Он видел входную дверь сторожевой будки, прилегающую к ограде часть сада. Итан и Кейт провели несколько часов на этой скале, укрывшись в кустарнике и наблюдая за распорядком охраны в особняке Корбо.

Изменения были налицо. Прежде охранники Корбо целиком сосредоточивали свои усилия на том, чтобы помешать похищению его персоны. Он никогда не выезжал из дома без сопровождения — в охрану входило пять человек — и покидал его преимущественно на вертолете. В его отсутствие виллу охраняли двое. Следует прибавить также стену высотой десять футов, систему сигнализации и двух доберманов. С учетом всего этого Кейт и составила тогда план, где первоочередной задачей было выманить охрану и нейтрализовать собак. Кроме того, основная проблема заключалась не в том, чтобы попасть в имение, а в том, как выбраться оттуда. Вокруг озера вилась дорога — единственное связующее звено между городом Люцерн и деревней Мегген. Полиция могла перекрыть ее за несколько минут. Озеро — тоже не лучший вариант: даже если бы им удалось добраться до лодки, полиция задействовала бы свои катера.

Кейт нашла гениальное решение. Нужно дождаться праздничного фейерверка. Затем, среди сотен лодок, собравшихся в центре озера, подплыть к резиновой плоскодонке, заранее спрятанной среди зарослей, и уже на ней вернуться к обычной лодке. Затопить плоскодонку — и все это до завершения праздника. Обычно на озере собиралось около пятидесяти лодок, и в таком случае полиция начала бы методичный досмотр каждой из них. Но во время летних фейерверков здесь собиралось не менее пятисот лодок. И если речь не шла о национальной безопасности, швейцарская полиция ни за что не стала бы мешать гражданам отдыхать дальше, как бы богат и влиятелен ни был Корбо.

Несколько месяцев они готовились к вторжению на виллу, даже не будучи уверены, что картина вообще существует. Они рисковали своими жизнями, поставили на карту все и победили. Во всяком случае, так им казалось. Корбо удалось узнать, кто они, и теперь за все деньги мира Кейт не спасти. Даже если она там, на вилле, вырвать ее оттуда без боя не получится. Причем на этот раз Итану придется иметь дело не с двумя охранниками и парой доберманов.

Итан наблюдал за виллой часа два и пришел к выводу, что она превратилась в хорошо укрепленный военный лагерь. Он насчитал человек десять, сновавших между главным домом и будкой, но на деле их могло оказаться вдвое больше. Нет, определенно там есть и другие. Постоянно кто-то входил и выходил. С такой армией ему не справиться. Допустим, он сможет пройти на территорию, воспользовавшись бляхой Лутца и удостоверением службы безопасности. Возможно. Но этого мало: надо будет еще найти Кейт и, даже если удастся ее вызволить, перебраться через стену. Это еще не конец. Корбо обратится в полицию, а когда они перекроют шоссе, начнет преследование и догонит их в лесу, между дорогой и озером.

Единственный разумный способ спасти Кейт — это позвонить в полицию и рассказать им все. Но разумно ли это? Ведь там потребуется, чтобы он написал заявление о похищении человека. Стоит ему показаться в полиции, и Кейт исчезнет, а Корбо непременно позаботится о том, чтобы с Итаном произошло то же самое. Итан пытался убедить себя, что полиция в этом вопросе будет придерживаться нейтралитета, но, с другой стороны, он слишком долго прожил в Швейцарии, чтобы поверить в это. Коррупции в полиции не должно существовать в принципе, так считается во всем мире, но влиятельные и богатые люди всегда пользуются ее неофициальной защитой. Их стремление понятно — просто немыслимо, чтобы тебя выставили в средствах массовой информации в числе самых заурядных преступников. Сколь ни забавным это покажется публике, для имиджа страны это плохо: она должна выглядеть безопасным раем для миллионеров и миллиардеров.

Нет, полиция исключается, как и открытое нападение. Что еще хуже — у него есть всего несколько часов для выработки приемлемого плана. Часов, а не дней или недель. И работать он будет в одиночку, вооруженный двумя пистолетами с глушителями и одной запасной обоймой. Легко представить, с какой яростью будет мстить Корбо Кейт. А если попробовать штурмовать главные ворота… нет, попытка эта заранее обречена на провал.

Цюрих

Мэллой вышел в узкий проулок, поднялся по мощенной булыжником мостовой на холм и дошел до ближайшей дороги. Там его ждали Макс и Маркус Штайнер.

— Как условия? — спросил Маркус.

— Грех жаловаться.

Штайнер чуть усмехнулся.

— С учетом репутации твоего гостеприимного хозяина жаловаться просто опасно.

— Чем все закончилось в аэропорту?

— Легенда та же. Преуспевающий американский дипломат, работающий в Париже, приезжает в Цюрих. Он проводит там пару дней перед возвращением на родину и становится мишенью для группы неонацистов, которые ненавидят каждого, кто работает на правительство США. Они его убивают. Времена нынче такие, что никакой особой причины им для этого не нужно. Дело не в этом, Томас. Гораздо важнее понять, как они узнали, что ты будешь в этом поезде.

— Думаю, не обошлось без Роланда Уиллера, у него особый интерес. Что может быть лучше двадцати пяти миллионов долларов? Двадцать пять миллионов, только умноженные на два. Продать вещь, потом украсть ее и снова продать.

— Но как узнал Уиллер?

— Судя по всему, покупатели назвали мое имя. А он установил прослушку моего номера.

— Что ж, вполне возможно. К тому же Уиллер начинал свою карьеру в Гамбурге. А знаешь, кем оказались наши боевики, панки с гребнями? Наркоманами, сидели на героине, промышляли в центральных районах Гамбурга.

— Вряд ли в кругу Роланда водятся такие.

— На них и в берлинской полиции есть материалы. А у Уиллера в Берлине есть клиенты. Кто-то мог свести их.

— Что у тебя есть по пожару в «Бранд букс»?

— Расследование продолжается, но помимо книг в огне, как выяснилось, погибли трое. Пока что причина смерти неизвестна, завтра утром должны поступить отчеты о вскрытии. Возле здания, у задней двери, найден еще один труп. Мужчина с огнестрельным ранением. Похоже, это как-то связано с тем, что произошло внутри. Насчитали три входных пулевых отверстия. Судя по всему, калибр девять миллиметров.

— Надо заняться этим как следует. Если Бранд был связан с Уиллером, возможно, он их и навел.

— Ты что же, всерьез считаешь, что за нападением в поезде стоит Уиллер?

— Он вор, затерявшийся в толпе.

— Может, ты и прав. Он исчез сегодня утром, сразу после встречи. Сотрудники галереи понятия не имеют, где он. Кредитной картой весь день не пользовался, мобильным телефоном — тоже.

— За его домом ведется наблюдение?

— Макс поставил туда двоих свободных патрульных примерно три часа тому назад.

Не отрывая глаз от дороги, Макс заметил:

— Перед тем как заехать за тобой, подъезжал и проверил. Похоже, в доме ни души. Они тоже никого не видели.

— Может, стоит заскочить и посмотреть, что к чему?

— У него сигнализация, — сказал Макс. — И как только подъедет дежурная патрульная машина, наши люди покажут жетоны и объяснят, что мы контролируем ситуацию. А мы тем временем займемся своим делом.

— Проблема в одном, — добавил Маркус. — Нам необходимо что-то найти. В противном случае, сами понимаете… Стоит мистеру Уиллеру обратиться с жалобой в полицию, нашим людям придется объясняться. И если дело дойдет до конфликта между парой полицейских и Роландом Уиллером, будьте уверены, он победит.

— Мне просто нужна информация. Мы же не собираемся ничего выносить из дома.

— А я-то надеялся разжиться Моне, — с ухмылкой заметил Маркус. — Как думаешь, есть у него хотя бы одна картинка, которой не жалко?

Дом Роланда Уиллера находился на восточном берегу озера Цюрих; некогда этот район считался окраиной. Но уже довольно давно городские власти превратили пустырь вокруг виллы в парк, а из окон особняка открывался прекрасный вид на озеро. Сам дом по американским меркам казался не слишком велик, но смотрелся величественно и радовал глаз особым старинным обаянием. Двухэтажное кирпичное здание было отделано известняковыми плитами. Вход украшал большой портик с колоннами, на втором этаже находилась терраса. Пологая шиферная крыша, обычное для этих краев изобилие архитектурных излишеств в готическом стиле. Сад окружала невысокая изгородь. Словом, пробраться на территорию особого труда не составляло. Макс остановил «мерседес» у обочины недалеко от входа, перешел дорогу, поговорил с командой, ведущей наблюдение за домом.

— Все спокойно, — вернувшись, доложил он.

Маркус отпер боковую дверь с помощью набора отмычек. Этой тонкой и деликатной работе он выучился давным-давно. Через несколько секунд они оказались в доме. Взглянув на панель сигнализации, они проигнорировали тревожное попискивание. Мебель по большей части старинная, много предметов шестнадцатого и семнадцатого веков. Было заметно, что стоят они здесь не для красоты — ими пользуются. Мэллой зашел в спальню, проверил ящики комода и полки шкафов в надежде найти записную книжку. Затем увидел знакомое мигание разноцветных огоньков на улице и подошел к окну. Патрульная машина прибыла через четыре минуты после их вторжения.

К ней подошел один из сотрудников Макса. Указал на дом, и Мэллой, понимая, что с улицы выглядит лишь силуэтом в окне, приветственно поднял руку. Сразу садиться в машину патрульные не стали и продолжали о чем-то расспрашивать детектива. Тут на улицу вышел второй человек Макса, и завязался какой-то приятный и мирный разговор — судя по всему, обсуждали погоду.

— Зайди в кабинет, — сказал Маркус, заглянув в спальню Уиллера.

Мэллой молча последовал за ним. По дороге Маркус печально бормотал вполголоса имена знаменитых художников, картины которых Уиллер столь бездумно развесил на стенах своего дома.

— Сезанн… Гоген… Пикассо… Кандинский… Клее… смотри-ка, даже мой Моне! Как думаешь, Томас, он хватится этого маленького Моне?

— Ты всегда можешь вернуться.

— Как это у вас говорят в Америке? — Он с легкостью перешел на английский, заговорил с сильным, но приятным акцентом: — Хочу немедленно, прямо сейчас получить свое вознаграждение! — А потом на швейцарском немецком добавил: — У нас говорят иначе. Что такое завтра для ребенка, попавшего в кондитерскую?

Единственное свидетельство того, что в доме что-то искали, они нашли в кабинете Уиллера. Ящики картотеки пусты, в камине груда пепла — там жгли какие-то бумаги. Пропал и компьютер, хотя монитор оказался на месте.

Они уже заканчивали обыскивать кабинет, когда к ним заглянул Макс.

— Кое-что нашел, — проворчал он в своей обычной грубоватой манере.

Мэллой и Маркус выжидательно обернулись к нему.

— Вы должны видеть это сами.

Труп Роланда Уиллера находился в подвале. Он был втиснут в металлический ящик: бедра плотно прижаты к груди, пятки упираются в ягодицы, подбородок покоится между колен. Мертвый бизнесмен был в том же костюме и алом галстуке, в котором он утром появился в банке. Тело уже остыло. Пуля была выпущена с близкого расстояния прямо в затылок.

Маркус быстро, но внимательно осмотрел труп, потом спросил Мэллоя:

— По-прежнему думаешь, что он руководил нападением в поезде?

Озеро Люцерн

10 октября 2006 года

Кейт услышала скрип отворяющейся стальной двери, потом увидела слабое пятно сероватого света, упавшего на засыпанный шлаком пол. Превозмогая страх, она тут же осмотрела свою темницу. Потолок приблизительно на высоте двадцати пяти футов. Да, догадка ее верна. Она находилась в башне Корбо, точнее, в нижней ее части. Со стен свисало с полдюжины цепей с наручниками, рядом виднелись держатели для факелов. Над головой сгустились темные тени, но если бы даже ей удалось каким-то чудом влезть наверх по гладким стенам из крупных, плотно прилегающих друг к другу камней, там ее ждала толстая каменная кладка. Она надеялась отыскать какой-то выход, но, похоже, его здесь не было, если не считать стальной двери.

В помещение вошли трое охранников в униформе. У каждого в руке горящий факел и автомат с коротко обрезанным стволом. Пламя помигивало, отбрасывая на стены танцующие тени. Вся эта сцена свидетельствовала о том, что Корбо предпочитает жить в мире средневековой жестокости, но и достижениями цивилизации не пренебрегает. Кейт поняла, что попала в некий готический кошмар, где ее держат в неприступном средневековом донжоне[19] тюремщики, одетые в современную форму охранников. Немного электричества — и все это выглядело бы почти нормально.

Тюремщики по очереди вставили факелы в держатели на стенах, и в помещение торжественно и важно вошел Джулиан Корбо. Мужчина за пятьдесят небольшого роста, но крепкого телосложения и с прекрасной осанкой. Итан выяснил, что Корбо и дня не провел в армии, но, увидев его, в это трудно было поверить — он выглядел как генерал. Кейт знала множество коллекционеров, представителей различных наций, с которыми отец общался на протяжении десятилетий, действующих за рамками закона с надменностью и уверенностью опытных политиков. Но никогда прежде ей не доводилось встречать человека, который бы вел себя так самоуверенно и важно, словно верил, что наделен некой божественной властью, данной ему свыше.

Не обращая никакого внимания на Норт, Корбо уставился на Кейт почти с вожделением — так смотрят на любимый деликатес. Его не волновало, боится она его или нет. Он не хотел продемонстрировать власть, сама ситуация доставляла ему удовольствие. Наконец сэр Джулиан отвел от нее взгляд и посмотрел на охранников, выстроившихся вдоль стены. Один из них шагнул вперед и передал хозяину свое оружие, словно для того, чтобы тот осмотрел его. Корбо взял автомат и прицелился в Николь Норт. Он будто впервые за все время заметил ее присутствие здесь.

— Ничто другое не сможет доставить мне такого удовольствия, как убить вас, доктор Норт, — заявил он по-английски. — К счастью для вас, вы кое-что стоите, в случае, если ваш дядюшка согласится обменять картину на вашу жизнь. Пока вы живы, меня не беспокоит состояние вашего здоровья, так что будьте любезны, отвечайте на мои вопросы быстро и честно. Что касается вас, леди Кеньон, — он перешел на итальянский, но по-прежнему не отрывал взгляда от Николь, — это совсем другая история. Вы здесь военнопленная, поэтому обращаться с вами следует соответственно. Пока я не собираюсь причинять вам хотя бы малейшую боль, даже синяка не оставлю, по возможности конечно. Если вы будете сотрудничать и отвечать на вопросы, смею заверить, ничего страшного с вами не случится.

Он перевел взгляд на Кейт. Хотя улыбки на его губах не было, в глазах плясали веселые искорки.

— Похоже, вы мне не верите?

— Не верю, — ответила Кейт по-английски.

Корбо кивнул. Мужчина, передававший ему оружие, отделился от стены, подошел к Кейт, коснулся ее плеча и сказал по-немецки:

— Пожалуйста, встаньте к стене.

Кейт пришлось повиноваться, спина и плечи коснулись холодной каменной кладки. Охранник снова заговорил.

— Руку, пожалуйста.

Кейт протянула руку. Она была готова к тому, что сейчас ее отрубят — так в старину наказывали воров. Она ничего не могла сделать, поэтому просто закрыла глаза и приготовилась к неизбежному.

Охранник бережно, даже нежно, взял ее ладонь в свою, словно помогал даме выйти из машины, и поднял руку вверх. Вокруг запястья защелкнулись наручники. Удивленная Кейт открыла глаза, взмахнула свободной рукой и молниеносным движением ударила тюремщика в нос. Хлынула кровь, мужчина, застонав, схватился за лицо — Кейт умудрилась сломать ему носовую перегородку.

— Пристрелить ее, — сказал по-немецки Корбо.

Произнес он эти слова равнодушным тоном человека, которому много раз доводилось убивать. Оба охранника опустили стволы и выстрелили в Николь. Женщина вскрикнула, ее отбросило к стене, затем она медленно сползла на пол. Секунду-другую стояла напряженная тишина, затем Норт издала пронзительный и протяжный стон.

— Резиновые пули, — объяснил по-итальянски Корбо, и взгляд его снова остановился на Кейт. Он словно любовался ею. — Наверное, сейчас думает, что умирает. Но насколько я понимаю, эта боль ничто в сравнении с тем, когда вас сжигают живьем. Если снова откажетесь сотрудничать, мы дадим ей шанс испытать и это. А теперь, будьте добры, дайте моему человеку другую руку. И ради блага вашей же подруги не заставляйте меня просить дважды. Поверьте, я освобожу вас обеих сразу после нашего разговора. Просто я наблюдал за вашими действиями на записи с камер наблюдения и, если честно, не буду чувствовать себя в безопасности, пока вы не скованы.

Николь, на полу, стонала все громче и громче.

Корбо обратился к охраннику по-немецки, веля взять Кейт за руку, он снова шагнул к ней, из его носа продолжала сочиться кровь.

— Позвольте!

Она подчинилась, и он приковал к стене наручниками ее вторую руку и лодыжки. Страх Кейт только усилился при виде того, как ее «вежливый» охранник грубо схватил Норт за руку и что есть силы ударил о стенку. При этом он мотнул головой, и кровь из разбитого носа брызнула прямо на лицо Николь. Та взвыла от ужаса и продолжала кричать, пока он приковывал ее к стене. А закончив с этим, сорвал с женщины одежду. Понимая, что произойдет дальше, Николь Норт окончательно сломалась. Но ее мольбы о пощаде Корбо словно не слышал и даже не смотрел на нее. Он по-прежнему не сводил глаз с Кейт. Вопреки его обещаниям, она была уверена, что сейчас их изнасилуют, обеих, а дальше Корбо перейдет к более изощренным пыткам.

— Оставьте нас, — приказал сэр Джулиан по-немецки.

Охранники двинулись к выходу, он отдал одному из них оружие.

Они остались втроем. Корбо подошел и осмотрел раны Николь. Она что-то жалобно бормотала при этом.

— Что вы хотите? — удалось выдавить ей.

Корбо ответил по-итальянски:

— Если попросите меня, только вежливо, я распоряжусь. И вам принесут свежую и чистую одежду.

— Что он сказал? — гневно воскликнула Николь. — Говорите по-английски! Я вас не понимаю!

Не отрывая от нее взгляда, Корбо продолжил по-итальянски:

— Если переведете ей, что я сказал, ей дадут одежду, пропитанную кислотой.

— Что он хочет? — в отчаянии обратилась Норт к Кейт. Переведите мне, что он говорит!

Корбо сказал по-английски:

— Молитесь своему Богу, доктор Норт. Насколько я понимаю, он должен служить в подобные моменты единственным утешением.

Николь вскрикнула, точно ее пронзили ножом, хотя Корбо не сказал ничего страшного, лишь упомянул Бога.

Он оставил ее и подошел к Кейт. Крики Николь постепенно стихали — по мере того как он отходил от нее все дальше, но дыхание оставалось учащенным, натужным. Глядя в глаза Кейт, Корбо произнес по-итальянски:

— С кем вы ворвались в мой дом летом?

Кейт ответила по-английски:

— Один человек. Познакомилась с ним в Риме.

Корбо подошел к стене, снял пылающий факел, затем, любуясь его ослепительно ярким пламенем, направился к Норт. Та дико завопила от страха, заметалась.

— Итан Бранд! — воскликнула Кейт.

Но это не помогло. Пламя коснулось ног Николь. Корбо сохранял прежнюю невозмутимость, словно не видел, как она корчится от боли. Кейт прежде никогда не слышала, чтобы человек так ужасно кричал, и что-то внутри у нее словно сломалось. Ей казалось, что она сможет вынести все и этот негодяй никогда не увидит ее покорившейся. Но он догадался, в чем состоит единственная слабость Кейт. Она оставалась человеком.

— Оставь ее в покое!

Корбо, не выпуская факела из рук, направился к Кейт. Окинул ее оценивающим взглядом с головы до пят — шею, плечи, груди, бедра, ноги. Взгляд этот не оставил у Кейт никаких сомнений в его намерениях.

И улыбка тюремщика была почти дружеской.

— Допустим.

— Чего тебе надо?

— Мне нужна правда! И не думай, что предаешь тем самым своего любовника. Он все равно уже мертв.

Глаза Кейт горели гневом. Горло перехватило. На долю секунды показалось — нет, она этого просто не вынесет.

Если это послужит утешением, могу добавить: он убил двоих из троих моих людей, которых я послал, чтобы допросить и казнить его. Он был очень сильным и ловким, твой возлюбленный. С радостью взял бы его к себе на службу.

Кейт заморгала, слезы застилали глаза. До этого момента она не знала, что это такое — ненавидеть по-настоящему. Ярость жгла сердце, но ум оставался холодным и ясным. Пусть это будет стоить ей жизни. Она ощутит себя свободной, только когда убьет Джулиана Корбо. Тем труднее примириться с мыслью, что сделать это сейчас невозможно. Итана больше нет, а она даже оплакать его не может. Это чудовище не увидит ее слез.

— Что за люди подъезжали к воротам?

Кейт покосилась на Николь. Запираться невозможно. Ей нужно почувствовать сильную физическую боль, это поможет сфокусировать гнев на подонке. А видеть страдания Нортона больше не в силах.

Какие-то австрийцы. Имен не знаю. Знакомые отца. А я видела их лишь однажды.

— Как их зовут?

— Мы не используем имена.

И она снова взглянула на Норт — та не отрывала от нее взгляда, полного надежды и страха одновременно. Видимо, у нее уже выработался рефлекс: боль напрямую связана с ответами Кейт.

На твоем месте я бы не сильно о них беспокоился. Они оба мертвы. Хельга покончила с собой сегодня днем. Бедняжка поступила не слишком умно. Она выпила какую-то жидкость для выведения пятен. Насколько мне известно, очень страдала, очень. А Хьюго нашли примерно час назад, в Вене, в его любимой пивной. Кто-то кастрировал его в туалете и оставил истекать кровью. Скверное дело.

— Ты жалкий выродок.

— Зато у меня очень длинные руки, леди Кеньон, если вы этого еще до сих пор не заметили.

— Ты за это заплатишь.

— Твой отец сказал почти то же самое, перед тем как я всадил ему пулю в голову. Не далее как сегодня днем.

Кейт яростно рванулась вперед. Наручники впились в запястья, цепи натянулись. Настал ее черед кричать от боли.

Корбо подошел к Николь, та при виде его не могла сдержать дрожи.

— Встаньте, доктор Норт, — скомандовал он.

Николь не ответила, даже не шевельнулась, видно, пребывала в ступоре.

— Встать! Кому говорят! Или буду снова поджаривать на огне!

Николь повиновалась, но простояла лишь несколько секунд, ноги не держали. Она ухватилась за цепи.

— Как вы узнали о моей картине? — спросил Корбо и, словно ненароком, поднес факел к ее волосам.

Николь тихо заплакала. Страх ее был столь велик, что она утратила всякую волю к сопротивлению.

— Это не она! — крикнула Кейт. — Итан узнал!

Корбо отвернулся от Норт, но не отошел, продолжал держать факел совсем близко от волос женщины — на тот случай, если Кейт перестанет отвечать.

— Письмо из коллекции Билла Ланди в университете Денвера? — спросил он.

— Вы сами все знаете! Зачем вы мучаете ее?

— Расскажите о письме.

— В тысяча девятисотом году Ланди был в Париже, где учился живописи. Случайно познакомился в пабе с Оскаром Уайльдом. Угостил его выпивкой, и за это писатель рассказал ему историю о портрете Христа, якобы заказанном Понтием Пилатом утром накануне казни. Человек, владеющий этой картиной, бессмертен, сказал он, это воскресший дух Жака де Моле.[20] Ланди подумал, что Оскар Уайльд все это выдумал, я бы и сама так решила. Все же он написал об этом брату, хвастаясь тем, что ему удалось познакомиться с самим Уайльдом.

— Но как мистер Бранд нашел это письмо?

— Следовало спросить его об этом, прежде чем убивать.

— Я спрашиваю вас.

— Кто-то задал вопрос на его сайте о портрете Иисуса, что был заказан Понтием Пилатом. Итан никогда об этом не слышал, но заинтересовался и начал поиски. Когда он кое-что нашел, то ответил адресату и в обмен получил копию письма Ланди.

— Вы что-то скрываете, — сказал Корбо.

— Я говорю вам то, что знаю. Ланди был довольно успешным художником и архитектором, жил и работал в Денвере. А когда умер, все его бумаги, письма и документы передали в архивы университета.

— Кто писал мистеру Бранду?

— Не знаю. У него есть… был… свой сайт в Интернете. — Голос Кейт едва не сорвался. — Он вел переписку с разными людьми, которым была нужна информация. По большей части, все это можно найти в учебниках по Средневековью. Но порой и сам он наталкивался на что-то любопытное. Поначалу я ничего об этом не знала. Он молчал до тех пор, пока не нашел вас.

— Нашел меня? Как прикажете это понимать? Кто-то упомянул в Интернете о существовании некой непонятной картины… и он нашел меня?

— Он узнал, что в тысяча восемьсот восемьдесят третьем году владелец картины жил в Париже, а с тысяча восемьсот девяносто девятого года — в Швейцарии. Именно тогда его посетил некий англичанин по фамилии Уайльд. Не знаю, какие отношения связывали его с вашим дедом, но Итан нашел нечто интересное.

— Вы лжете. Хотите кого-то выгородить.

Кейт обратилась к нему по-итальянски:

— Стараюсь по мере сил защитить того, кто находится здесь сейчас. И говорю правду! — А потом добавила по-английски: — Возможно, Итан рассказал мне не все, но я видела копию письма Билла Ланди. И знаю, что оно настоящее.

— Тот, кто сообщил Итану о письме, наверняка знал о его выдающихся криминальных талантах.

— Это невозможно.

— Если я вас нашел, то и другой мог это сделать.

— Считаете, за этим стоит кто-то из ваших?

— Я даю своим людям то, чего бы они никогда не смогли получить сами, даже обладая этой картиной. Вот почему они так преданы мне. Это не член ордена. Это враг.

— Может, ему просто повезло.

— Не существует такой вещи, как простое везение. Позвольте спросить вот что. Вы украли мою картину… из-за денег? Другой цели не было?

— Украли, чтобы понять, получится ли у нас.

Похоже, Корбо принял это объяснение, мало того, даже отнесся к мотиву одобрительно.

— Тогда, думаю, вы со мной согласитесь. Вы потерпели полный, сокрушительный провал.

— Могу я спросить? — Судя по выражению лица, Корбо не возражал. — Что будет с нами, если вам вернут картину?

Корбо мрачно улыбнулся.

— Думаю, прежде всего госпоже Норт необходима медицинская помощь.

Кейт спросила его по-итальянски:

— Что будет со мной?

— А вот это более интересный вопрос. — На губах Корбо заиграла сладкая улыбка, и сердце у Кейт сжалось от страха. Он собирался что-то ответить ей, но передумал и покачал головой. — Думаю, нам лучше подождать с ответом. И знаете… боюсь, вы мне не поверите.

Цюрих

Макс привез Мэллоя в старый город незадолго до полуночи. Маркус Штайнер вызвал на место преступления другого детектива из Управления, сказав, что ему нужно продолжить расследование убийств в поезде, но вместо этого поехал к себе в офис, чтобы узнать, не поступила ли новая информация о пожаре в «Бранд букс».

Мэллой несколько раз пытался дозвониться Гвен. Наконец она ответила.

— Я была в городе, — сказала художница, когда он спросил, почему она не подходила так долго. — А что?

— Да ничего. Просто… беспокоился.

— Что-то случилось?

— Нет… все в порядке. Мне придется задержаться на пару дней. Не хочу, чтобы ты волновалась. Я позвоню, когда улажу все дела.

— Надолго?

— Пока еще не знаю.

Они поговорили еще немного. Положив трубку, Мэллой лег в кровать, потянулся. Надо поспать, хотя бы час или два. Неожиданно позвонил Маркус.

— Сегодня утром в деловом центре обнаружен труп человека по имени Марко Брунетти, с перерезанным горлом. При нем была пушка в кобуре, разрешение есть. Сейчас там работают два наших детектива. Угадай, кто нанял Марко?

— Роланд Уиллер?

— Сейчас я просматриваю записи его телефонных переговоров. Предпоследний звонок сделан на мобильник Брунетти, сразу после вашей с Роландом встречи. Последний — на мобильник Кейт Кеньон.

— То есть дочери.

— Я поднял материалы на леди Кеньон. Выяснилось, что местное подразделение полиции кантона Тичино считает, что ее похитили. Сегодня утром, из домика в горной деревушке Собрио, куда она приезжала на уик-энд. И еще кое-что, Томас. Я тут же затребовал распечатку переговоров Кеньон. Последний раз она звонила Итану Бранду…

— Чей книжный магазин сгорел…

— Пока что нет ничего по тем трем телам, что обнаружены на месте пожара. Но человек в переулке у черного хода — вовсе не случайный прохожий. При нем найдена пустая кобура. Мы пока не знаем, убит он из собственного пистолета, или же некто, пристреливший его, забрал оружие потом. Проверили пальчики по Интерполу и получили имя — Рольф Лутц. Мелкий правонарушитель, выходец из Берлина. Отсидел пять лет за вымогательство. Потом привлекался еще несколько раз по подозрению в нападениях и кражах, но всякий раз ускользал.

Мэллой внимательно слушал.

— А теперь главное. У него был чехол на поясе, но пустой, без мобильника. Может, кто из пожарных прихватил, но возможно, что и убийца. Сегодня днем и вечером на номер Уиллера звонили разные люди. Но лишь один из этих номеров числится в списке входящих вызовов на мобильном Кейт. Кто-то очень настойчиво звонил ей минут десять, затем попытки прекратились. Не с телефона Бранда, но, сдается мне, это был он.

— Думаешь, он не погиб?

— Но ведь кто-то убил Лутца.

— Так значит, твоя версия заключается в том, что он убивает Лутца, забирает его телефон и начинает названивать Кеньон и Уиллеру?

— Если все они замешаны в этом деле, то это вполне естественно.

— А ты сам пробовал набирать?

— Я думаю, лучше ты.

Маркус продиктовал ему номер.

— Не любишь рисковать.

— Да, совсем забыл. Ребята, убившие Роланда Уиллера, ушли с его Моне.

Мэллой не сразу сообразил, как реагировать на эту новость. Затем покачал головой и рассмеялся. Куда только катится наш мир?

Глава 08

Озеро Люцерн

11 октября 2006 года

В одиннадцать тридцать из главных ворот имения Джулиана Корбо выехал бронированный фургон. Свет горел еще несколько минут, но из сторожевой будки в дом больше никто не входил; все стихло. Фургон был первой машиной, которую увидел здесь Итан.

Планируя с Кейт ограбление виллы, они долгими часами следили за существующим здесь распорядком дня. Начальник службы безопасности выставлял своих людей работать посменно, по двенадцать часов, три раза в неделю, иногда — четыре. Смены происходили в полдень и в полночь. Охранники пользовались собственными машинами. Грузовик раньше не приезжал, но в остальном все было как обычно.

Прежде чем отправиться на озеро Люцерн, где должен был состояться праздник фейерверков, Кейт сказала, что, по ее мнению, лучше всего начать операцию незадолго до конца смены. Охранники к тому времени устанут, расслабятся и охотнее займутся подвыпившей парочкой, остановившейся у ворот. Вполне здравая идея, но теперь Итан рассматривал развитие событий несколько иначе. Ему нужен был момент внезапности, который наступает при неожиданном вмешательстве извне. В фургоне — он был абсолютно уверен в этом — привозили новую смену и увозили старую. Только в этот момент — ни секундой раньше или позже — он должен появиться у ворот и прорваться на территорию или погибнуть.

Он ждал, стараясь не думать, какими будут последние минуты его жизни. Неожиданно в кармане завибрировал телефон Лутца. Итан вытащил его, взглянул на экран из чистого любопытства. Номер незнакомый, с мобильного, зарегистрированного в Берне. Кто это? Человек, пославший Лутца? Шеф службы безопасности Корбо? Итан на всякий случай запомнил номер, затем нажал кнопку.

— Лутц.

— Итан? — небрежно и по-приятельски спросил мужской голос с американским акцентом. — Это Томас Мэллой. Когда я жил в Цюрихе, то частенько заходил к вам в магазин.

Бранд оказался совершенно сбит с толку. И пока собирался ответить по-немецки, что человек ошибся номером, было уже поздно. Если Мэллой прежде и сомневался, долгое молчание убедило его, что ответил именно Итан. Вообще-то Итан помнил этого человека, который заходил в «Бранд букс» несколько лет назад. В памяти всплыло лицо немолодого мужчины с темными волосами и внимательными глазами. Тихий, подтянутый, интеллигентный, даже красивый. Внештатный редактор или переводчик, вспомнил он. Что-то в этом роде. Он-то здесь при чем?

— Роланд Уиллер убит, Итан. Кейт пропала. Полиция считает, что ее похитили. Похоже, только мне и вам повезло. Но я не думаю, что это долго продлится, если мы не расскажем друг другу все, что знаем.

— Не понимаю, о чем вы, сэр, — ответил Итан по-немецки, но Мэллой упорно продолжал говорить на английском.

— Мне нужно имя, Итан. Скажите мне, кто собирается нас убить, и тогда, возможно, я смогу спасти Кейт.

Итан ответил уже по-английски:

— Больше не звоните мне, мистер Мэллой.

В трубке щелкнуло, собеседник отключился. Итан сразу подумал, что это Корбо заставил Мэллоя ему позвонить. Дружелюбный голос, предложение помощи, невинный, на первый взгляд, вопрос, о том, кто его преследует. Должно быть, Бреммер каким-то образом вычислил, что телефон Лутца забрал именно он. Или выследил по вызовам. Возможно, пытался найти его с помощью этого звонка…

Итан отключил телефон.

Потом взглянул на ворота, находившиеся в семидесяти ярдах, и решил, что пора убираться отсюда. Нет смысла врываться в имение, демонстрируя бляху Лутца. Они уже все знают, возможно, даже идентифицировали тела. У Корбо наверняка есть свои информаторы в цюрихской полиции. И не только там! Даже Томас Мэллой, американец, работает на него. Но если он уедет… Что тогда? Как будет он жить дальше, зная, что оставил Кейт умирать?

Фургон вернулся, и Итан начал молиться. Он не молился с тех пор, когда утратил веру, произошло это на третий год обучения в Нотр-Дам. Тем не менее сейчас он молился. Потом перекрестился, и вдруг ему стало спокойно и совсем не страшно. Он должен это сделать. Все еще сидя в машине, он проверил оружие, снова окинул оценивающим взглядом особняк. Как только грузовик уехал, увозя со смены в Люцерн команду Корбо, Бранд тут же подкатил к воротам.

Двое дежуривших у входа направили на него автоматы Калашникова. Третий охранник вышел из тени, отделившись от стены. У него тоже был «Калашников», и он целился в голову Итану. Бранд опустил стекло и показал жетон Лутца; он весь день наблюдал за тем, как делают это другие. Выражение лица — самое индифферентное. Сквозь зубы он устало бросил:

— Лутц.

— Где твое удостоверение?

Поскольку на удостоверении Лутца был снимок, использовать он его никак не мог.

— Потерял на пожаре, — ответил он.

— Лутц! — крикнул дежурный мужчине, застывшему за железными воротами. — Бляха есть, удостоверения нет.

Один из охранников позвонил по мобильному телефону. Потом обратился по-немецки к коллеге, стоявшему рядом с машиной Итана:

— Спроси, где он был!

— На пожаре, где ж еще! — сердито огрызнулся Итан. — Потерял двоих. Что мне было делать? Сразу мчаться сюда и приводить за собой хвост? Поездил немного…

Охранник доложил по телефону начальству и — о чудо! — ворота в имение Джулиана Корбо начали открываться. Говоривший по мобильнику парень указал в сторону собачьих будок.

— Паркуйся вон там и бегом на доклад к мистеру Бреммеру!

Итан устало кивнул в знак того, что понял. Одна из собак настороженно крутилась рядом, пока он ставил машину. Вторая, та, в которую стреляла Кейт, вела себя спокойно. Итан стер свои отпечатки, вышел и зашагал к боковому входу в дом. Только отсюда, насколько он знал, можно попасть в подвал. Проходя, он окинул оценивающим взглядом каменную стену. Сам он, пожалуй, сможет подпрыгнуть с разбегу, затем подтянуться и перемахнуть через нее. А для Кейт высоко, нужна какая-то ступенька. Почти вплотную к стене располагался небольшой сарайчик. Что ж, подойдет, подумал он, вот только место слишком открытое. Лучше отойти подальше вдоль стены. Двери домика были полуоткрыты, и он заметил внутри тачку, тяжелую, вместительную и широкую. То, что надо. Итан подошел, распахнул дверцы сарая, стараясь не оставлять на них своих отпечатков.

Тут встрепенулся охранник, дежуривший у двери в подвал.

Чего это ты тут делаешь? — Как и все остальные, он говорил по-немецки без швейцарского акцента. Корбо привлек наемников.

Итан вытащил тачку из сарая и лишь потом ответил:

— Они сказали, от меня воняет.

Парень рассмеялся. Итан криво улыбнулся в ответ.

— Так что собираюсь вычистить конуру, пусть узнают, что такое настоящая вонь.

— Да плюнь ты на них! Не обращай внимания. Хотя даже отсюда я чувствую: пахнет от тебя сильно. Что случилось?

Итан развернул тачку, поставил ее вплотную к стене. Потом нехотя ответил:

— Тебе приходилось бывать внутри горящего здания?

Молодой человек утратил к тачке всякий интерес.

— Так это что, твой случай?

Итан кивнул и двинулся к нему. Один из пистолетов был заткнут за ремень джинсов и частично прикрыт сверху фланелевой рубашкой. Впрочем, ничего страшного, если даже охранник его увидит: ведь Лутц — наемный убийца.

— Можно внизу помыться и найти чистую одежду?

— Само собой. Там, в прачечной, есть чистая униформа, если тебя это устроит.

Итан критическим взглядом окинул его форму.

— Не возражаю. С этого начинал.

Охранник был еще совсем молодым парнем и, несомненно, мечтал о великих свершениях. После последней фразы он тут же проникся к Итану доверием:

— Слышал, что произошло на подъезде к аэропорту? Мэллой и еще какой-то цюрихский детектив убили пятерых наших. Представляешь?

Итан резко остановился, окинул охранника озабоченным взглядом, но думал он о другом… Мэллой?

— Рад, что меня там не было, — заметил после паузы он.

— И у тебя потери. Двое!

— Да, никогда не знаешь, как оно обернется, — задумчиво протянул Итан. — Думаешь, что контролируешь ситуацию, а на деле выходит иначе.

Молодой человек кивнул.

— Знаешь, скучно бывает торчать здесь всю ночь. Мысли всякие лезут. Сегодня наверняка буду думать о тех парнях, которым не повезло. Ну, ты меня понял. Сейчас я мог бы оказаться на их месте, в пластиковом мешке.

— И ты, и я, — заметил Бранд и двинулся к двери.

— А кстати, ты откуда родом?

Итан обернулся, перевел правую руку поближе к поясу.

— Я англичанин.

Парень улыбнулся.

— То-то я слышу, есть акцент!

Дверь за Брандом затворилась, и он спустился вниз. В просторном помещении стояли шкафы; большая часть оказалась на замке. Итан двинулся в соседнюю комнату, где нашел целую стопку аккуратно сложенной и отглаженной униформы. Он схватил рубашку, брюки, полотенце. Нашел на кухне нож для резки мяса, завернул его в ткань.

В конце узкого длинного коридора, ведущего в башню, двое охранников играли в карты. Парни в бронежилетах, судя по всему, охраняют подвал. Рядом к стене прислонены три короткоствольные винтовки.

— Ты что тут делаешь? — спросил один из них по-немецки.

Итан приблизился и ответил на том же языке:

— Мне бы душ принять.

— Да ты только что прошел мимо душевых! — проворчал один из мужчин самым грубым тоном, точно говорил с недоумком.

Разыгрывая из себя деревенского простака, Итан глупо улыбнулся.

— Шутишь, что ли! Не видел я никаких душей!

Охранник махнул рукой, указывая в глубину коридора.

При этом он раскрылся, и Бранд воспользовался моментом — выхватил нож и полоснул охранника по горлу. Моментально развернулся ко второму — тот выронил карты и уже тянулся за оружием. Итан ударил его ножом в спину и одновременно прикрыл парню рот полотенцем, заглушая крик.

Первый человек все еще держался за шею. Второй дрожал всем телом. Оба одновременно сползли со стульев на пол.

Итан стер с ножа отпечатки пальцев и прошел в башню. Поднял тяжелую щеколду, открыл стальную дверь и крикнул в темноту:

— Девочка?

— Мальчик?

Даже голос Кейт изменился. Он не видел ее, только слышал какой-то шорох. Наконец она вошла в прямоугольник света возле дверного проема. Свитер измятый и грязный, джинсы тоже чем-то запачканы, белокурые волосы растрепаны. Но никогда прежде девушка не казалась ему такой красивой.

— Как ты?

— Я в порядке. — Кейт покосилась куда-то в темноту. — А вот она — нет.

— Кто?

— Николь Норт тоже здесь.

Итан вошел и увидел Николь, лежащую лицом к стене на куче угля.

— Доктор Норт, мы вытащим вас отсюда. Но надо спешить. Я принес одежду…

— У меня обожжены ноги. Я не могу встать! — простонала Николь в ответ.

Итан взглянул на Кейт, произнес по-немецки:

— Нам надо перелезть через стену. Это единственный путь. Боюсь, она не сможет.

— Нельзя оставлять ее здесь! — ответила Кейт, тоже по-немецки.

— Придется.

— Николь, — начала Кейт, — мы не можем взять тебя с собой. Но ты должна обещать, что будешь держаться. Что бы ни случилось, верь мне. Я обязательно за тобой вернусь.

— Если хотите помочь, позвоните в «Плазу» в Нью-Йорке, — сказала Николь. — Спросите мистера Гидеона. — Она не сводила глаз с Бранда. — Объясните, где я. И скажите, что Корбо готов обменять меня на картину. Сделайте это и получите все, что угодно.

— Я дам знать вашим людям, — обещал ей Итан. — Держитесь!

Норт взглянула на Кейт.

— Так вы… хотите бежать?

Девушка кивнула.

— И не боитесь?

— Конечно, боюсь, — с улыбкой ответила Кейт. — Но это не так уж и плохо. Если человек испытывает страх — он жив.

Забрав у убитых охранников оружие и запасные обоймы, Кейт вогнала патроны в патронники и спросила:

— Каков план, Мальчик?

Итан достал оба пистолета, снял с предохранителей.

— У двери в подвал дежурит один человек. Я выстрелю ему в голову, затем мы перелезаем через стену. И мчимся как ветер.

— Это все?

— Если использовать глушитель, они не сразу заметят, что ты исчезла. Только через несколько минут.

Кейт мрачно улыбнулась.

— Надеюсь, что смогу все это запомнить.

Она всегда очень серьезно подходила к работе, стараясь учесть все детали.

— Не было времени придумать что-то еще, — сказал Бранд.

Она закинула винтовку за спину.

— Это лучше, чем сидеть в темноте и ждать смерти.

— Согласен.

В помещении рядом с прачечной Итана поджидал один из доверенных людей Корбо.

— А, вот ты где! Бреммер хочет…

Итан не был уверен, заметил ли телохранитель Кейт и что оба они вооружены. При первом признаке опасности Бранд выхватил оружие из кармана куртки и выстрелил.

Падая, охранник Корбо выронил свой пистолет. Но вместо того чтобы подобрать его, сорвал с пояса переговорное устройство и бросил в микрофон всего одно слово:

— Кеньон!

Второй выстрел довершил дело. Подбежала Кейт; вместе они с надеждой взглянули на потолок. Возможно, связь здесь работает плохо или раненый не успел нажать на кнопку. Тогда у них есть шанс.

Но через несколько секунд взвыла сирена, Итан и Кейт переглянулись. Они в ловушке! Итан даже сгорбился от отчаяния. Он уже был готов сдаться, но Кейт покачала головой, глаза ее горели.

— Не сметь сдаваться, Мальчик! Обещай мне! Даже не думай! Мы никогда не сдадимся!

Итан кивнул и с опаской покосился на вход.

— Если сумеешь выбраться, — сказал он, — там, у стены, стоит тачка. Используй ее как ступеньку.

Кейт мотнула головой в сторону двери.

— Открой, и сразу на пол! — прошептала она.

Итан глубоко втянул воздух и бросился вверх по лестнице. Потом нырнул под дверь, выставил обе ноги, ударил по ней. Дверь распахнулась. Парень, с которым он говорил, стоял примерно в десяти футах от входа, с автоматом Калашникова в руках. Пули засвистели над головой Итана, и тогда Кейт, прятавшаяся внизу, выстрелила дважды. Охранника отбросило назад. Итан переполз через порог и, не вставая, нацелил оба ствола на дом.

Кейт быстро взбежала по ступенькам, перескочила через Итана и бросилась к стене. Вскочила на тачку, оттолкнулась от нее, подпрыгнула, обеими руками ухватилась за черепицу наверху. Она уже перекинула ногу через стену, когда из-за угла дома выбежали трое. Итан сразу же уложил одного — тот целился в девушку — и ранил второго. Третий охранник и раненый метнулись в укрытие.

Паля из обоих стволов, пока не кончились патроны, Итан вскочил на ноги. Кейт, находившаяся на стене, пригнулась и, используя ее как прикрытие, открыла огонь по дому. Бранд подпрыгнул, подтянулся, перекинул ногу через стену. В этот момент прогремела очередь из АК-47. Казалось, что пули поднимаются все выше, следом за ним. В щеку вонзился осколок каменной кладки, жгло лицо, но он услышал, что Кейт снова начала стрелять. Очереди стихли, и Итан прокричал:

— Давай! Беги! Беги!

Вместе они нырнули в лес.

И тут же погрузились в непроницаемую тьму. Одеты они были не по погоде, слишком легко, но не замечали холода от возбуждения.

— Куда? — спросил Итан.

Он вставил запасную обойму в один из пистолетов. Затем отвинтил от второго глушитель и положил его на землю, в опавшую листву. От виллы Корбо было всего два пути: можно пройти по лесу, потом выйти на дорогу, или же двигаться прямо к озеру. Но в обоих этих случаях они остались бы на открытом месте.

— К озеру, — сказала Кейт.

Голос ее постепенно обретал былую уверенность.

— Давай руку! — сказал Итан.

У них оставалось лишь несколько минут, за которые они должны были уйти как можно дальше от дома Корбо, прежде чем в погоню бросятся все его люди. Впрочем, ощущение времени в темном лесу совсем другое. Без фонарика или очков ночного видения дорогу приходилось находить на ощупь. При каждом шаге вперед они наталкивались на какое-то препятствие — в основном ветви и корни деревьев, но попадались и камни, и ямы. В таких условиях идти быстро невозможно. Прежде им доводилось не раз проводить ночь в горах, и они умели действовать в темноте при наличии соответствующего оборудования. Но сейчас они словно ослепли, вокруг были враги, и двигаться приходилось крайне осторожно. Так далеко не уйти.

Вдруг впереди оказалось открытое пространство, ровная почва под ногами обещала передышку. Итан двинулся увереннее, но неожиданно земля ушла из-под ног, и оба они полетели в пустоту. Он коснулся земли, лишь провалившись футов на двадцать, но снова покатился вниз по мягкой глине и смог остановиться только ярдов через пятьдесят. Осмотрев себя, Бранд с удивлением отметил, что он цел и невредим. Но его беспокоила Кейт.

— Ты как, Девочка? — шепотом осведомился он.

— Из-за тебя мы свалились с горы.

Она была рядом. И, судя по голосу, тоже не пострадала.

— А я надеялся, ты этого не заметишь, — попробовал пошутить он.

Кейт приблизилась, теперь тела их соприкасались, потерлась лбом о его щеку. А секунду спустя поцеловала прямо в губы.

— Мы выберемся, Мальчик! — прошептала она.

— Обещаешь?

— Обещаю.

— Не раздумала еще выйти за меня?

— Хочу этого больше всего на свете. Когда мне сказали, что ты погиб…

— Знаю. Я испытал то же самое, когда узнал, что ты у него.

Откуда-то сверху послышались голоса — это люди Корбо окружали по периметру дорогу. А на пристани взревели моторы катеров и гидроциклов. Оттуда тоже доносились возбужденные возгласы.

Беглецы поняли — озеро совсем рядом. Но в любом случае было уже слишком поздно. Они попали в западню.

Воду они увидели, лишь когда яхта выплыла на открытое пространство и там включили прожектор. Итан с Кейт укрылись за толстым стволом упавшего дерева невдалеке от берега. В этой части озеро образовывало протоку, противоположная сторона находилась в пятистах ярдах — если двигаться по воде. По дороге тот же путь растянулся бы на добрые три мили. В свете прожектора Итан различил и узкую изящную «пантеру» — один человек за штурвалом, позади двое стрелков. Катер и яхта находились в пятидесяти — восьмидесяти ярдах, а люди на гидроциклах курсировали вдоль берега. Похоже, Корбо решил, что они станут прорываться к дороге; лодки просто охраняли периметр.

Кейт указала на гидроциклы.

— Нет желания прокатиться с ветерком?

— Да они в куски нас разнесут, стоит только приблизиться.

— Дай мне запасной глушитель.

Итан повиновался.

На гидроциклах не было огней, если не считать фонаря на носу, так что прицелиться было довольно трудно. Но вот огни «фаунтин» на миг осветили пространство, и Бранд увидел человека за штурвалом, затем сжал плечо Кейт и шепотом скомандовал:

— На счет «три»!

Пистолеты почти бесшумно плюнули огнем, гидроцикл резко накренился — в воду упали люди. Кейт успела выпустить еще шесть пуль, прежде чем ствол дерева, за которым они прятались, осветил прожектор «фаунтин». Через какую-то долю секунды стрелки Корбо открыли бешеный огонь. Атака поражала своей яростью, но длилась недолго — обоймы в автомате Калашникова хватает лишь на несколько секунд. Воспользовавшись этой короткой паузой, Кейт выстрелила и разбила прожектор на одном из гидроциклов. Вновь грянули автоматные очереди, но затем Кейт тремя выстрелами обезвредила огни на «пантере», и озеро погрузилось во тьму. Люди Корбо вновь ответили ураганным огнем, но стреляли теперь вслепую.

Кейт перезарядила оружие, и они покинули укрытие, хотя автоматный огонь время от времени возобновлялся, затем пересекли открытую полоску берега и вошли в болотистые заросли примерно в двадцати ярдах от гидроциклов. Итан услышал, как Кейт погрузилась в холодную воду, и решительно последовал за ней. Содрогнувшись всем телом, он едва не вскрикнул — вода обжигала холодом. Пустой гидроцикл покачивался на мелкой волне. Итан взобрался на сиденье. Переложив пистолет в левую руку, он вспомнил, как проводил долгие часы, тренируясь стрелять по-македонски, — это была идея Кейт: она всегда хотела, чтобы у нее была надежная поддержка. Кейт дернула за шнур, где-то рядом ожил мотор; Итан выжал дроссель на полную мощность и пошатнулся — машина, словно живая, вынырнула из воды. Кейт он теперь не видел, ориентировался только на звук. И с удивлением понял: она направила свой гидроцикл прямо на катер.

Стрелок на «пантере» открыл огонь первым. Стрелял он на звук. Кейт и Итан прицелились во вспышки из стволов. Мужчины упали, но Кейт продолжала держать курс на катер, не прекращая стрелять. Бранд сбил человека, стоявшего за штурвалом, и только тогда понял — это последний патрон. Бросив пистолет в воду, он всем телом подался вперед и выжал максимальную скорость.

В ответ взревели моторы «фаунтин», но яхта была длиной в сорок восемь футов и разворачивалась медленно. Несколько секунд Итан не сводил глаз с огоньков крохотной деревушки на противоположном берегу. Они все ближе и ближе. Триста ярдов, двести, сто…

Всего раз он отважился обернуться и увидел: «фаунтин» набирает скорость, но гонка практически подошла к концу. Гидроциклы вылетели на заросший высоким камышом берег. Беглецы опрометью бросились в тень старого полуразрушенного сарая. Их вполне могли достать с «фаунтин», но попасть на ходу по движущейся мишени в темноте и с расстояния не менее ста ярдов — задача достаточно сложная. Фортуна оказалась на стороне Итана и Кейт. Чуть поодаль от сарая виднелись и другие строения — вполне подходящий путь скрытого отхода. Вскоре они уже бежали по узкой дороге через деревню.

Только выбравшись на двухполосную автодорогу, Итан окончательно осознал: пусть они теперь и без оружия, но побег удался. Они находились у подножия горы Риджи. Довольно большой район, где множество мелких деревушек, одиноких ферм, лугов, рощиц и перелесков. Несколько минут они поднимались все выше и выше в гору. Одежда была мокрой насквозь; выйдя на относительно ровную тропинку, они пробежали еще с полмили, чтобы согреться. Вскоре они увидели зеленый огонек сигнализации и направились прямо к нему. На цепи у будки громко лаяла собака, но Кейт, не обращая на нее внимания, попыталась завести старый грузовик. Они уже катили по дороге, когда Кейт включила в машине обогреватель и бросила Итану:

— А план был очень даже ничего, Мальчик.

Цюрих

— Только не говори мне, что это ты совершил налет на имение Джулиана Корбо, — произнесла Джейн Гаррисон.

Мэллой встал, принялся расхаживать по тесной комнатушке.

— Корбо? Когда?

— Вскоре после полуночи по вашему времени.

Он взглянул на часы. Четыре утра, у Джейн в Америке сейчас вечер.

— Ничего об этом не знаю.

— Корбо заявил в полицию, что его собирались похитить агенты ЦРУ. Посол Швейцарии сделал запрос; он хочет убедиться, что мы здесь ни при чем.

— Может, это как-то связано с картиной?

— Тебе виднее.

— Я понятия не имею, но если предположить, что…

— Отдай товар Старру, Ти-Кей, и выбирайся из страны. Нам не нужны проблемы!

«Мерседес» Джонаса Старра въехал на небольшую стоянку перед «Красной фабрикой», давно закрытым предприятием по производству керамики, цеха которого теперь город использовал для культурных мероприятий. В семь тридцать утра здесь было тихо и безлюдно. Старр с водителем остались ждать в машине, а оба телохранителя Старра вышли и направились к Мэллою.

Здоровые ребята. Судя по выправке, бывшие военные. У обоих по пистолету-пулемету МАК-10.

— Поднять руки! — скомандовал один из них.

Когда Мэллоя разоружили, из «мерседеса» вышел Джонас Старр, высокий худощавый мужчина с усталым лицом, одетый в кашемировое пальто. Он походил на швейцарского бизнесмена, но его выдавал техасский говор.

— Где моя картина, мистер Мэллой?

— В надежном месте, доктор Старр.

Джонас Старр улыбнулся. В других обстоятельствах улыбка могла бы показаться приятной. Но теперь в ней сквозило лишь нетерпение.

— А вот моя племянница, к сожалению, нет.

— Если надумаете сказать мне, кто ее похитил, я бы мог помочь.

— Насколько я понял, вы получили инструкцию от своих людей: передать картину мне. Почему бы вам не сделать этого, и мы расстанемся друзьями?

— Я заключал сделку не с вами, доктор Старр. У меня были определенные договоренности с мисс Норт и преподобным Ричлендом. Только от этих людей я в настоящий момент получаю приказы.

Археолог взглянул на своих людей рядом с Мэллоем.

— Вы не в том положении, чтобы диктовать условия.

— Боюсь, вы меня недооцениваете.

Мэллой жестом указал на крышу ближайшего здания, откуда показались пятеро стрелков.

Старр, понимая, что проигрывает, сердито воскликнул:

— Что это такое?

— Верните оружие, джентльмены.

Старру пришлось уступить. Он дал знак телохранителю, и тот отдал Мэллою «сигму» и «глок». Разместив пистолеты по кобурам, последний заметил:

— Вы вправе жаловаться кому угодно. Но как только вы это сделаете, ваша картина будет переправлена в Россию. Никто из нас больше никогда не увидит ее.

— Назовите свою цену, Мэллой. Сколько стоит одна небольшая услуга — отступить и больше не вмешиваться в дело?

Мэллой улыбнулся.

— Как насчет того, чтобы позвонить Ричленду? Пусть он скажет, что мне теперь делать.

— Вы серьезно?

Не получив ответа, Старр достал мобильный, набрал номер и через несколько секунд произнес:

— Джим, я здесь с вашим добрым приятелем, Томасом Мэллоем. Он хочет, чтобы вы сами сказали ему, что он должен передать портрет мне.

Он протянул телефон Томасу.

— Ваше преподобие?

— Как я понимаю, у вас возникли проблемы, Мэллой.

Голос Дж. У. Ричленда звучал так, словно он только что очнулся от глубокого сна, но пытается при этом выглядеть бодрым.

— Дело вот в чем. Картина у меня. Я могу доставить ее вам, если желаете, или обменять ее на жизнь доктора Норт. Говорите, что делать.

— Думаю, я ясно дал понять людям, на которых вы работаете, мистер Мэллой…

— Я работаю на вас, сэр.

— Вы должны отдать картину доктору Старру! Он организует освобождение Николь.

— Я не могу этого сделать.

— Почему же?

— Доктор Старр не способен обращаться с ней должным образом. Он уже доказал это не далее как сегодня утром.

— Не вам решать!

— Вы правы. Решать, конечно, вам. Итак, мне доставить картину в Нью-Йорк или попытаться спасти мисс Норт.

— Делайте, что вам говорят!

— Вы, наверное, просто не поняли меня, ваше преподобие. А теперь слушайте внимательно. Если опять побежите к своим друзьям или снова скажете мне, что я должен отдать картину доктору Старру, она исчезнет! Я спрашиваю в последний раз: доставить портрет в Нью-Йорк или попробовать спасти жизнь доктора Норт?

Священник тяжело вздохнул и ответил:

— Везите товар мне, мистер Мэллой.

— А как же доктор Норт?

— Мы делаем все, что в наших силах!

— Картина может спасти ее, ваше преподобие.

— Не вам это решать!

— Не мне. Но готов побиться об заклад, иного пути нет!

— Я не могу так рисковать.

— Рисковать чем? Моей жизнью?

— Вы так говорите… словно я в восторге от всего этого.

— Девушка у Джулиана Корбо?

— Не могу допустить, чтобы она… картина, оставалась в руках такого человека!

— Послушайте, ваше преподобие, я смогу вытащить Норт. Мы заключим сделку. Нельзя дать человеку погибнуть из-за картины!

— Везите портрет в Нью-Йорк, мистер Мэллой.

Томас отдал телефон Старру и отошел.

— Куда это вы? — бросил вдогонку Старр.

— Когда мы рассчитаемся, доктор Старр, я буду рад ответить на все ваши вопросы. А пока что катитесь к черту!

Озеро Бриенц

Мэллой сел в фургон, и машина отвезла его к одной из подземных городских парковок. Там его ждал «порше», принадлежавший Хасану Барзани. Через пять минут Мэллой уже ехал в плотном потоке по направлению к городу Бриенц. Затем он обогнул озеро по асфальтированной дороге и направился в предгорья Альп. Мэллой оставил «порше» в лесу и спустился с лесистого холма к вилле графини. Тропинка прихотливо извивалась между камней и деревьев, огибала скалы, порой пролегала совсем рядом с водопадами. Дойдя до владений графини, Мэллой увидел Рене — тот убирал двор.

— Она дома? — спросил Мэллой.

Рене не ответил, лишь еще усерднее заработал граблями.

— Вы за картиной? — спросила графиня, встретившая его у входа.

Мэллой улыбнулся.

— Да, если вы ее еще не продали.

Распахнув двери, она впустила его в дом.

— Если б даже я захотела это сделать, то столкнулась бы с неприятностями.

Она провела его в гостиную и указала на стол, где лежала вновь упакованная картина.

— Как по-вашему, сколько человек захотели бы ее купить, зная, что она принадлежала Джулиану Корбо? — спросил Мэллой.

Улыбка на лице графини тотчас увяла.

— Увы, Томас, в мире хватает глупцов. Так что не осмеливаюсь даже предположить.

Мэллой сунул пакет в небольшой рюкзак, перекинул его через плечо.

— Просто пытаюсь понять, кому понадобилось отдавать за картину двадцать пять миллионов при условии, что никто никогда ее не увидит.

— Для такого рода коллекционеров тайна — особое удовольствие.

— Но только не для тех людей, с кем я имею дело.

— Не уверена, что вы понимаете, с чем именно имеете дело.

— Думаю, что понимаю: в руках у меня оказался прижизненный портрет Христа, работа, написанная свыше двух тысяч лет тому назад. Прежний владелец готов пойти на любое преступление, лишь бы вернуть ее, а будущий — на любую жертву, лишь бы сохранить. Правильно ли я понял ситуацию?

— Расскажите о людях, которые ее приобрели.

— Когда-нибудь слышали о преподобном Дж. У. Ричленде?

На ее лице проступило понимание.

— А, тот умирающий священник?

— С чего вы это взяли?

— У него рак. И он считает, что картина может вернуть ему здоровье.

— Но не может же он всерьез надеяться…

— Все приговоренные к смерти — мечтатели, Томас. Он не надеется. Он верит.

— Верит во что? Что эта дощечка может его излечить? Да он променял жизнь любимой женщины на этот кусок дерева!

Прежде Мэллой никогда не позволял себе повышать голос в присутствии графини. Но им внезапно овладел приступ безудержного гнева. И дело было не в разговоре с Джонасом Старром — такую реакцию можно было предвидеть, — а в словах Ричленда о риске. Картина значила для него больше, чем женщина, которую он любил. Намного больше.

— О чем вы? — с любопытством спросила графиня.

Мэллой рассказал ей обо всем: о похищении Николь Норт, о встрече со Старром, о телефонном разговоре с Ричлендом.

— Так вы не понимаете этих людей? — спросила графиня.

Мэллой покачал головой.

— Корбо пойдет на обмен. Николь Норт не должна умереть.

— Думаю, вы правы. Весь вопрос в том, что теперь делать.

— То, для чего меня наняли. Доставить картину в Нью-Йорк.

— А как же доктор Норт?

Мэллой смотрел в камин и молчал.

— Вы что же, оставите ее на растерзание Корбо?

— Не я принимаю решения!

— Нет, принимаете, Томас. Именно сейчас.

— Знаете, сколько людей я могу потерять при попытке освободить ее?

— Важно другое. То, что вы потеряете, если не попытаетесь вовсе.

Глаза их встретились.

— Она далеко не невинная овечка.

— Как и все мы, Томас.

Из открытых дверей сарая, где хранился садовый инструмент, Рене увидел мужчину, который спрятался у тропинки над виллой, за водопадом. Он двигался с осторожностью солдата. Еще двое спускались по склону горы. Рене оставил лопаты и грабли в тачке и вышел из сарая. Все эти люди пробирались через скалы прямо над той тропой, по которой несколько минут назад спустился к вилле Мэллой. Проскользнув в сад, Рене заметил еще одного незваного гостя — тот вышагивал по дорожке, что находилась ниже виллы графини. Как и первый, он находился сейчас за водопадом.

Усталой походкой Рене перешел мостик и углубился в лес. Но как только оказался среди деревьев, бросился бежать.

Мэллой вышел из дома и направился к тому месту, где оставил «порше» Хасана Барзани. В пяти минутах ходьбы от виллы тропинка резко свернула от водопада и извивалась теперь вдоль обрыва над пропастью. Сама она была достаточно широка и удобна, но Мэллой почему-то занервничал — сработал инстинкт. Прямо над головой — отвесная скала, справа — обрыв глубиной футов триста — четыреста, на дне которого голые серые камни. Мэллой вдруг почувствовал себя очень уязвимым и понял, что путей к отступлению здесь нет. Раньше, когда он шел той же дорогой, при нем не было картины, к тому же путь проходил выше. Теперь он двигался вперед, не зная, что ждет его за очередным поворотом. Едва он осознал свою ошибку, как перед ним на скале появился человек.

— Стоять, Мэллой, ни шагу дальше! — скомандовал он.

Томас вжался спиной в скалу, но укрытие оказалось ненадежным. Другой голос позади успокаивающе заметил:

— Нам нужна только картина, Мэллой. Положите ее на тропинку и уходите. Мы не станем преследовать вас.

Мэллой увидел — с этой позиции незнакомец вполне мог застрелить его. Он взглянул на верхушки молодых деревьев внизу, которые выступали из скалы прямо под тропинкой и поднимались футов на пять-десять. Недолго думая, он отошел на шаг, а потом нырнул вниз, в самую гущу веток. Судорожно вцепился в них и стал раскачиваться над пропастью. Потом он извернулся, выхватил «глок» из кобуры под мышкой и произвел по выстрелу в каждого из противников. Со стороны — чрезвычайно эффектное зрелище, и, как ни странно, план его почти сработал. Он видел облачка пыли, взметнувшиеся возле голов мужчин, и понял, что упустил свой единственный шанс. Он отбросил «глок» в сторону, уже обеими руками ухватился за тонкий ствол. Деревце стало крениться к скалам, Мэллой взмолился, чтобы ствол не сломался.

Дерево изогнулось круглой дугой, и Мэллой взглянул на ситуацию критически. Положение неоднозначное. Он завис над тропинкой на высоте около десяти футов и мог ухватиться за какой-нибудь каменный выступ. Отсюда его не видно, так что стрелять они пока не будут, но и бежать некуда. Единственный путь — наверх, среди валунов, спиной к дорожке, где находились враги. Внизу — крутой обрыв. Но у него еще осталась «сигма». Пользуясь естественным прикрытием скал, он может держать их на расстоянии несколько минут.

На секунду показалось, что положение патовое, но вдруг все изменилось. По ту сторону водопада грянул выстрел. Третий стрелок расположился прямо напротив и вполне мог попасть, даже через густую листву. Мэллой уже решил сдаться.

— Ладно! — крикнул он. — Я отдам вам картину!

Раздался второй выстрел. Как и в первом случае, пуля прошла в стороне от Мэллоя, и он не сразу понял, что происходит. Неожиданно он увидел Рене — тот выходил из-за деревьев с пистолетом-пулеметом МАК-10 в руке. Слуга графини взглянул на Мэллоя — будь на его месте другой человек, этот взгляд можно было бы назвать насмешливым — и бросил свое оружие в пропасть. Потом развернулся и скрылся между деревьями.

Выбравшись на тропинку, Мэллой увидел двух своих преследователей. Оба были мертвы. Он обыскал карманы одного из них и нашел мобильный телефон. В меню значился номер Джонаса Старра. Мэллой надавил на кнопку и услышал знакомый голос.

— Она у вас?

Мэллой не ответил. Размахнулся и швырнул трубку в пропасть. Потом забрал у убитого пистолет-пулемет и две запасные обоймы.

Добравшись до виллы графини, он постучал. Ответа не было. Тогда он обошел дом, ища возможность проникнуть внутрь. Подергал ручку задней двери, к его удивлению, она оказалась не заперта. В доме стояла мертвая тишина. Мэллой двинулся из комнаты в комнату, окликая графиню. Поднялся наверх, в гардеробную, где она подбирала ему одежду, и увидел, что на стене не хватает одного портрета мумии, того, что был написан восковыми красками. Больше ничего не пропало. Он пытался вспомнить лицо на портрете, но никак не получалось. Просто лицо мужчины. Осталось лишь два воспоминания: ощущение тепла от прикосновения к поверхности картины… и запах духов графини, стоявшей рядом.

Томас услышал, как распахнулась внизу входная дверь. Он передернул затвор автомата и осторожно выглянул из комнаты. У подножия лестницы стоял Рене.

— Вон! — крикнул он по-немецки. — Уходите! Уже и без того тут нагадили!

Мэллой сбежал вниз по ступеням.

— Где графиня, Рене?

— Ее больше нет.

— Нет? О чем это ты? Она в порядке?

— Уходите, Мэллой. Просто уходите отсюда.

— Рене! Скажи мне, она в безопасности?

— Она никогда не бывает в безопасности.

— Я могу помочь.

Некрасивое лицо слуги исказило подобие улыбки.

— Видел я вашу помощь!

Мэллой ничего не понимал. Впрочем, не его это дело. Ясно одно — графиня ушла. И наверное, находится теперь в более или менее безопасном месте, ведь Рене доказал, что может защитить свою хозяйку. Это все, что он знал и имел право знать. Он оглянулся. Там, наверху, была комната, где она держала свои подделки.

— Одна из картин наверху пропала.

Слуга кивнул, не показывая ни малейшего удивления.

— Это она ее забрала?

— Какая разница! Это ты выгнал ее из дома, привел за собой хвост! Хоть одну свою картину она могла забрать?

Мэллой хотел сказать что-то еще, но Рене развернулся к нему спиной и зашагал на кухню. Беседа была закончена.

Глава 09

Интерлакен, Швейцария

11 октября 2006 года

С большим трудом Мэллою удалось найти маячок, который телохранители Джонаса Старра закрепили на нем утром, когда обыскивали его. Они прикрепили его под ремень от кобуры «сигмы». Даже зная, что именно он ищет, Мэллой едва не пропустил устройство. Он снял его и бросил в озеро, затем сунул под пиджак пистолет-пулемет и быстро зашагал по направлению к Интерлакену.

Сорок минут спустя, дойдя почти до самого края озера, он увидел остановку «Изельтвальд». Ждать автобуса пришлось минут десять, и Мэллой решил позвонить Маркусу Штайнеру.

— Я хочу, чтобы ты доставил товар в Нью-Йорк вместо меня. Сможешь?

Сам отлучиться не смогу, Томас, никак не получится. Но мой брат, возможно, успеет на рейс. Завтра утром.

У Матиаса Штайнера была собственная компания, и он проводил в разъездах довольно много времени. Так что его внезапное решение лететь в Штаты вряд ли покажется кому-нибудь подозрительным.

— Вот и замечательно. А деньги я передам тебе чуть позже. Ничего?

— Он у меня, Томас.

— Моне?

— Знаешь, жена просто влюбилась в эту картину.

— Буду в Интерлакене через час. Я отдам тебе товар.

— Мне придется ехать часа три. И знаешь что? Бумажная работа по всем твоим подвигам просто меня убивает, Томас!

— Зато о досрочном выходе на пенсию, насколько я понимаю, речи нет.

— Это точно.

— Буду в баре гостиницы «Юнгфрау».

Затем Мэллой позвонил Хасану Барзани и сказал, что попал в переделку, поэтому «порше» пришлось оставить в лесу, в предгорьях Альп. Неважно, ответил Барзани. Потом спросил, в чем проблема.

— Парень, с которым я вел бизнес, еще с утра снабдил меня жучком, а потом устроил засаду.

— Похоже, маячок оказался плохой.

Мэллой рассмеялся.

— Да нет, вполне нормальный. И мне бы туго пришлось, если бы не внезапная помощь со стороны.

— Ты в порядке?

— Теперь да.

— Могу чем-то помочь?

Мэллой колебался. Небольшая помощь не помешала бы, но торопиться с этим не стоит.

— Возможно. Давай сперва доберусь до тебя, а там решим.

— Ты только слово скажи, Томас.

— Ты не представляешь, как много значат для меня сейчас твои слова.

— Мы же не можем подвести президента!

Минут через двадцать мобильник его завибрировал. Номер незнакомый, но Мэллой ответил.

— Это Кейт Кеньон. Итан сказал, вы звонили вчера вечером и обещали помощь.

— Да. Но он сказал, чтобы я больше не звонил.

— Ситуация изменилась, мистер Мэллой. Нам могла бы пригодиться ваша поддержка, если ваше предложение еще в силе.

— Чем я могу помочь?

— Николь Норт у Джулиана Корбо. Я хочу вытащить ее.

— С каких пор вас интересует доктор Норт?

— Прошлой ночью я видела, как он поджаривает ей ступни факелом.

— О боже!

— Сегодня утром мы звонили людям, с которыми просила связаться Норт. Но они сделали вид, что и представления не имеют, о чем идет речь. Насколько я поняла, единственная их цель — получить картину. Они готовы пожертвовать Николь.

— А вам не все равно?

— Просто я обещала, что вытащу ее. Дала слово.

— Каков ваш план?

— Почему бы нам не встретиться и не обсудить его?

— Сегодня вечером буду в Интерлакене. Хотите поговорить, приезжайте.

— Хорошо.

— Встретимся в парке напротив гостиницы «Юнгфрау», как только стемнеет. И лучше приходите одна.

В баре, сидя за пивом и сэндвичами, Мэллой передал Маркусу пакет с картиной, покинул гостиницу и пересек улицу. Солнце уже садилось за горы, на город спускались сумерки. Мэллой шел, глубоко засунув руки в карманы пальто. В правой была зажата рукоятка маленькой «сигмы», левая в любой момент могла нырнуть за пазуху и выхватить из подплечной кобуры пистолет-пулемет МАК-10.

Летом парк наводняли туристы и отдыхающие, но в середине октября он был практически безлюден, вечер выдался холодный. Мэллой выбрал скамью вдалеке от дороги, сел и принялся размышлять над тем, не делает ли он сейчас самую большую ошибку в своей жизни.

Подошла Кейт Кеньон. Она тоже держала руки в карманах.

— Знаете, кто я? — спросила она.

— Леди Кеньон.

Она улыбнулась.

— Тогда, значит, вы Томас Мэллой.

— Где Итан?

— В данный момент в руках у него АК-сорок семь, нацеленный вам в голову.

Мэллой распахнул полу пальто так, чтобы она увидела МАК-10.

— Как видите, снят с предохранителя. На тот случай, если вы подадите сигнал.

— Вы говорили с Корбо?

— Мне нечего сказать этому человеку.

Кейт медленно вытянула из кармана мобильный телефон.

— По одному номеру, возможно, получится с ним связаться. Я хочу, чтобы вы позвонили ему и договорились об обмене. На завтра, прямо с утра. Скажите ему, чтобы к шести подготовил свой вертолет, пусть он стоит на площадке перед домом. С дальнейшими инструкциями вы позвоните ему позже. Обмен должен состояться между шестью — шестью пятнадцатью. Скажете, что даете ему ровно пятнадцать минут, чтобы добраться до выбранного вами места, в противном случае сделка отменяется.

Мэллой обдумал услышанное.

— И что вы дадите ему, если он туда явится?

Кейт улыбнулась.

— Отдам картину.

— Но у меня ее нет.

— Он это знает?

— Нет.

— Тогда звоните, мистер Мэллой. Вы производите впечатление человека, прекрасно умеющего разыгрывать партию в покер.

— И все же объясните, как мы будем производить обмен без товара?

— Сначала посмотрим, клюнет ли он на наживку.

Ответивший ему мужчина говорил на классическом немецком, тоном человека, которому позвонил подчиненный.

— Да?

— Мистера Корбо, будьте добры, — заговорил Мэллой по-английски. — У меня есть одна картина. Полагаю, он хотел бы ее вернуть.

— Кто говорит? — спросил мужчина на том же языке.

— Томас Мэллой.

— Дайте ваш номер. Вам перезвонят в течение часа.

— Давай Корбо к телефону, иначе сейчас сожгу картину!

— Подождите минутку!

— Вот так-то лучше.

Примерно через минуту в трубке прорезался другой мужской голос.

— Сэр Джулиан в данный момент недоступен, — сказал по-английски он. — Можете все передать через меня. Но предупреждаю заранее: ни о каком вымогательстве и речи быть не может. На противозаконные действия мы не пойдем.

— Видели бы вы, какой костер я уже развел! — заметил Мэллой.

— Но мы же не отказываемся сотрудничать!

— Насколько я понимаю, раз Корбо не хочет говорить со мной, значит, ему не нужна картина.

В трубке послышался новый голос.

— Что вы хотите за нее, мистер Мэллой?

Корбо!

— Во-первых, мне нужна информация.

— Какая именно?

— О докторе Норт.

— Могу передать вам ее в добром здравии. При условии, что у вас есть кое-что взамен.

Мэллой покосился на Кейт Кеньон. Ему совсем не нравилось блефовать, но другого выхода не было.

— Завтра утром, между шестью и шестью пятнадцатью, подготовьте свой вертолет. Доктор Норт должна находиться в нем. У вас будет пятнадцать минут — этого хватит, чтобы долететь до указанного мной места. Там я отдам вашу картину, а вы — женщину. Если затеете свои игры или измените условия сделки… я сожгу картину и открою огонь.

— Вы сожжете картину, и Норт тут же умрет!

— Или завтра утром, или мы заканчиваем разговор.

— Пятнадцать минут — не так много времени…

— Вам его хватит. В вертолете должно быть не больше четырех человек, включая пилота и доктора Норт. Приземлитесь там, где я скажу, и все останутся довольны.

— Почему я должен вам верить? — спросил Корбо.

— Вы птица высокого полета. Если вам не понравится то, что вы увидите внизу, можете в любой момент передумать и улететь. Тем дело и кончится.

— А почему вы думаете, что мне можно доверять? — снова осведомился Корбо.

— Просто решил, что у вас больше желания вернуть картину, нежели убивать меня.

— Мне нужно все это обдумать, мистер Мэллой.

— Думайте, что хотите. Но завтра ровно в шесть утра решение должно быть принято.

— А теперь нам надо убираться из города, — сказала Кейт. Стерла с телефона отпечатки пальцев, положила его на скамью. — Пошли.

Они зашагали через парк к одной из боковых улиц. Целью их было добраться до темного неприметного фургона.

— Можете сесть сзади.

Подходя к машине, Мэллой держал палец на спусковом крючке пистолета-пулемета. Он заметил внутри только одного человека.

— Это Итан?

— Насчет автомата я соврала. Решила, что вы будете больше доверять мне, если подумаете, что я вас боюсь.

— Разве нет?

— Я подумала, что Джулиан Корбо больше всего на свете жаждет прикончить нас. А заодно — и вас тоже. И это делает нас… лучшими друзьями.

Итан Бранд сидел за рулем.

— Простите за то, как я вел себя вчера вечером, — сказал он Мэллою, когда тот сел в машину. — Просто вы застигли меня в такой момент…

— Когда вы вытаскивали Кейт?

Итан завел мотор, фургон отъехал от обочины.

— Как раз готовился к этому.

Девушка обернулась к Мэллою.

— Вечером вы сказали Итану, что мой отец убит. Только в утренних газетах сообщается, что полиция обнаружила тело вчера. Любопытно, как вы так быстро узнали об этом.

— Я был одним из тех, кто его нашел.

Она заморгала, на глаза навернулись слезы. Впрочем, леди Кеньон явно не принадлежала к разряду женщин, которые склонны упиваться своей скорбью.

— Корбо сказал, что он всадил ему пулю в голову.

— Это правда. — После долгой паузы Мэллой заметил: — Может, вы все же скажете мне, каковы ваши планы. Не люблю действовать вслепую.

— Нужно, чтобы вы позвонили ему утром. А ваше личное участие… не обязательно. Хотя от помощи мы бы не отказались.

— Что я могу сделать?

— Позвольте рассказать вам кое-что о Корбо. Даже если вы договорились о сделке, даже если б картина была при вас… он все равно придет за вами, позже. Так что единственный шанс для всех нас — это исчезнуть навсегда. Или покончить с ним завтра.

— Собираетесь убить его?

— Вообще-то мы хотели его похитить.

Мэллой удивленно откинулся на спинку сиденья.

— Но это невозможно!

— Вовсе нет. Нам надо только переправить его через границу. А затем власти США могут его экстрадировать. Этот тип будет стоить миллион долларов, если у нас все получится.

— Но вы не сможете вывезти его с виллы, и уж тем более — за пределы Швейцарии. Вы отдаете себе отчет, сколько вокруг него охраны?

Ведя машину, Бранд внимательно слушал разговор Мэллоя с напарницей, а затем протянул с ярко выраженным южным акцентом:

— Единственное, что нам известно наверняка, так это то, что вчера вечером людей у него стало меньше.

— Ты сделал это… один? Он заявил, что его хотели похитить агенты ЦРУ.

— Вошел один. А вышел с Кейт.

— И все же, сколько человек у него осталось?

— Думаю, около дюжины, — ответила Кейт. — Максимум человек двадцать, причем на вилле они собираются не одновременно, а работают посменно. Часть охраны уезжает в город, другие бойцы приезжают на их место. По крайней мере, так было вчера.

— А нас сколько будет?

— Трое. Это если вы согласны помочь.

— Я могу достать оружие, подключить еще людей. Надо лишь сделать один телефонный звонок.

— Если вы с нами, больше никого не надо. Лишние участники — лишний риск.

— Трое против двадцати?

— Цифра здесь не столь важна, — заметила девушка. — Главное — застать его врасплох.

— В момент передачи?

— А вы имеете хоть малейшее представление о том, что мы у него забрали? — спросила Кейт.

— Портрет Христа начала первого века.

— Это нечто большее, — сказал Бранд.

— Время у нас еще есть. Может, расскажете подробнее?

— Во-первых, это не просто портрет. Это тот самый портрет…

Озеро Люцерн

Корбо повесил трубку и попросил Джеффри Бреммера, чтобы он вызвал Елену Чернову и Ксено. Начальник службы безопасности вернулся вместе с ними, и все трое предстали перед главой ордена. В комнате также остались два телохранителя Корбо; они стояли, прислонившись к стене. Рассказав о звонке Мэллоя, сэр Джулиан спросил Елену:

— Что он задумал?

— Очевидно, он действительно хочет, чтобы вы вылетели в указанное место и произвели обмен.

Корбо покосился на Бреммера, тот кивнул в знак согласия.

В окрестностях было пять гор, до которых можно было долететь на вертолете за пятнадцать минут, и еще две немного дальше. Повсюду один и тот же ландшафт — альпийские луга, огромные серые валуны, густые леса и полное безлюдье на мили вокруг. Каждая гора слишком велика, чтобы точно определить место обмена, а наблюдение за всеми пятью объектами требовало гораздо больше людей, чем имелось под рукой. Взвесив все, Корбо решил согласиться на условия Мэллоя.

— Что мы теряем, отдав ему Норт?

Бреммер покачал головой.

— Ничего, кроме времени.

— А если это ловушка?

— Если в деле замешана полиция, мы узнаем об этом заранее, — сказал Бреммер.

— Опасность кроется в том, — сказал Корбо, — что он может получить заложницу. А мы в обмен — ничего.

— Похоже, эта заложница немного стоит, — заметил Бреммер, пожав плечами. — Мы связывались с Ричлендом из Нью-Йорка, но до сих пор так и не получили ответа. Похоже, ему просто плевать.

— За него это делает Мэллой, — после недолгого раздумья заметил Корбо. — Полагаю, именно он проинструктировал Ричленда, чтобы тот молчал.

— Мэллой не станет рисковать потерей человека из-за картины, — заметила Елена Чернова. — Он профессионал. Если он считает, что сделка может состояться, она состоится. Риск только в том, что мы что-нибудь выкинем. Но он это учитывает и, наверное, подготовился.

— Заручился поддержкой?

— У него в Швейцарии есть свои люди. Возможно, кого-то он приведет с собой. Но нет смысла рисковать жизнью заложника, если вы согласны с условиями сделки.

Корбо обернулся к Бреммеру.

— Я склонен ему верить. Такого шанса больше не представится. Звоните моему пилоту, пусть завтра к шести утра подготовит вертолет.

Интерлакен

— Тамплиеры? — скептически заметил Мэллой.

Он только что выслушал краткую историю портрета Христа, принадлежавшего Пилату. О том, как картину перевезли из Иерусалима в Эдессу, о том, как на протяжении трех столетий она была замурована в городской стене, о том, как ее случайно обнаружили рабочие, проводящие ремонт фортификационных сооружений. И наконец, о том, как в 1098 году она попала к рыцарю-крестоносцу Балдуину, брату Готфрида Бульонского.

— Балдуин приказал тамплиерам охранять этот священный образ. Но когда два столетия спустя орден уничтожили, священники, обнаружившие картину, не признали изображение за Бафомета, голову, которой предположительно поклонялись рыцари, и распорядились отправить вместе со всем остальным имуществом в архивы Ватикана. Пять столетий спустя Наполеон овладел Ватиканом и перевез артефакты в библиотеку Арсенала. Если верить тому, что рассказывал в Париже Оскар Уайльд молодому художнику примерно за месяц до своей смерти, нашлись во Франции люди, оценившие уникальность картины. Они начали использовать ее в колдовских церемониях, связанных с вызовом душ усопших. Какое-то время занимался некромантией и дед Корбо. Это он возродил орден рыцарей Храма и заявил, что будто бы в него вселился дух Жака де Моле, последнего магистра ордена.

— Какое отношение ко всему этому имел Уайльд?

— Корбо набирал членов ордена из самых знатных семей Франции… а также из людей талантливых, выдающихся. Уайльд вполне соответствовал второму определению. Его популярность, мастерство писателя, а также увлечение декадансом делали его весьма подходящей кандидатурой.

— Но разве он не должен был поклясться молчать?

— Если верить его биографу, Уайльд просто обожал тайны, но при этом не слишком умел их хранить. Кроме того, рассказывая Биллу Ланди о картине и о том, как она вдохновила его на написание «Портрета Дориана Грея», он уже знал, что скоро умрет. Ему нечего было терять, и еще, думаю, он понял, что за человек был тот Корбо.

— Шарлатан?

— Настоящее чудовище. Тамплиеры с самого начала глубоко интересовались оккультизмом. Согласно официальным обвинениям, выдвинутым против этого ордена, они даже приносили в жертву младенцев. Не думаю, что на самом деле доходило до этого, но они проводили весьма сомнительные ритуалы. Видите ли, дух может вселиться в человека двумя путями. Временно — это наиболее частый случай, — когда душа умершего входит в тело живого человека и может вещать через него. Более долгое обладание имеет место, когда с помощью черной магии человек начинает верить, что он или она и есть умерший. В этих случаях душа живого изгоняется, чтобы вместо нее в тело мог вселиться призрак. Когда маг оживляет тело, дух возрождается к жизни во плоти жертвы, где и остается. Покинувшая тело душа бродит неприкаянная между жизнью и смертью.

— Вы что же, верите во всю эту чушь?

— Душу ребенка можно забрать множеством разных способов, мистер Мэллой. И для этого вовсе не обязательно применять магию. Думаю, что рыцари-храмовники Корбо облекли процесс в мистическую форму. Они похищали ребенка, воспитывали его, заставляли верить, что в сердце его живет дух тамплиера. Корбо с раннего детства был обучен различным магическим ритуалам. Его соблазняли и манили тени и странные звуки, его мучили воспоминания о том, как тело его сгорает живьем. В нем рос и развивался вкус к власти и желание отомстить предполагаемым врагам. Кроме того, в его руках находился подлинный прижизненный портрет Христа. Так почему же не поверить, что именно в Корбо вселился дух Жака де Моле?

— Хотите сказать, что воспитатели заранее обрекли его на безумие?

— Из психопатов получаются отличные генералы.

— Давайте договоримся так. Я согласен на связь с тамплиерами и частично на то, что вы рассказали мне о Корбо. Пусть я не верю во все это, главное — верит он. Но есть сомнения в том, что представляет собой этот портрет Христа. Так вы говорите, что человек, ставший впоследствии первым царем христианского Иерусалима, приехал в Эдессу и нашел это изображение?

— Сведения о том, что такая картина существовала в Эдессе, подтверждена независимыми источниками. Это не просто теория.

— Но это еще вовсе не означает, что работа аутентична. Это может быть икона первого века. Ничто не связывает портрет Христа с Понтием Пилатом, за исключением легенды.

— Есть два источника, утверждающие, что портрет Христа, «написанный не человеческой рукой» — что бы это ни означало, — еще в первом веке попал из Иерусалима в Эдессу и перешел во владение царя Эдессы Абгара. Еще одну ссылку мы находим у Иринея. Упоминание о портрете Христа, заказанном Пилатом, когда «Христос еще ходил среди людей».

— Но что представляют собой эти… материалы? Они появились на несколько веков позже.

— Ириней пишет о временах, наставших через полтора столетия после распятия.

— Да, мелочь, конечно. Что такое два столетия для историка и летописца?

— Согласен. Времени прошло много.

— Особенно с учетом того, сколь коротка жизнь человека.

— Уайльд говорил о картине как о «портрете Христа, принадлежавшем Понтию Пилату». Не знаю, почему он так называл ее. Но если следовать логике, думаю, что узнал от деда Корбо.

— Который, в свою очередь, услышал эту сказку от тамплиеров. Позвольте спросить кое о чем.

— Пожалуйста.

— Зачем Пилату вдруг понадобилось заказывать портрет Иисуса?

— В ряде восточных традиций было принято считать Пилата и его жену святыми — потому что они защищали Христа от евреев.

— У Пилата была жена?

— Смотрите Евангелие от Матфея. Жене Пилата приснился сон, что муж ее собирается казнить невиновного. И она написала мужу, умоляя не делать этого.

— И все равно не понимаю: почему Понтий Пилат заказал портрет человека, которого он распорядился казнить?

— Не знаю, ничем не могу тут помочь. Известно лишь, что картина старше любой другой легенды об истинном образе Спасителя. Это не означает, что подобный образ существует, но много людей верит этому. Ну и, наконец, вера в то, что именно Пилат распорядился написать картину, — это так к вере для вас. Если вы хотите его сделать.

С этими словами Бранд съехал с дороги и направился к территории небольшого частного аэропорта. Ангар был заперт, свет не горел.

— Ну вот и прибыли, — сказала Кейт. — Если хотите передохнуть и поспать хоть немного, теперь самое время. Встать завтра надо в четыре утра.

— Приятно слышать, — пробурчал в ответ Мэллой.

— В ангаре есть койка. — Она протянула ему ключи. — Так что располагайтесь, чувствуйте себя как дома.

— А как же вы?

— Мы поставили палатку в лесу, примерно в миле отсюда.

Глава 10

Кесария

Лето 29 года н. э.

Сенатор Публий Вителлий прибыл в Кесарию на торговом судне, облаченный в тогу простого гражданина. Пилат узнал о его пребывании в городе, только увидев бумаги с восковой печатью, на которой был оттиск кольца вельможи. Узнав об этом, наместник сразу отменил все утренние встречи.

В молодости Вителлий был другом Германика, позже — самым доверенным его генералом. После смерти принца — многие считали, что заказчиком тут выступил Тиберий. — Римская империя оказалась на пороге гражданской войны. Вместо того чтобы распалять толпы и собирать легионы под своими знаменами, Вителлий выбрал мирный выход из ситуации, чем избавил Тиберия от обвинений. И одновременно заставил ответить перед судом человека, которого, по мнению многих, Тиберий послал убить принца.

Вскоре после этих событий Вителлий стал преданным союзником Тиберия. За это генерал удостоился великой чести: он поселился на вилле рядом с дворцом императора на острове Капри. Впрочем, несмотря на это, близкими друзьями они так и не стали. Тиберий был слишком хитер и осторожен, чтобы открыться человеку, лучшего друга которого он обрек на смерть. В Риме люди могли вести общие дела ко взаимной выгоде, но при этом никогда не забывали о пролитой крови.

Пилат познакомился с Вителлием, когда командовал эскортом, охранявшим останки Германика на пути из Брундизия в Рим. Путешествие длилось месяц, и за это время мужчины говорили лишь дважды, но этого оказалось достаточно, чтобы Вителлий оценил потенциал молодого офицера. Вернувшись в Рим, он использовал все свое влияние, чтобы Понтий Пилат продвинулся по карьерной лестнице.

Несмотря на протекцию, которую оказал ему в свое время Вителлий, Пилат вовсе не жаждал встречи с сенатором. Мало того, он многое отдал бы, чтобы не видеть этого человека снова.

— А ты неплохо устроился, наместник, — любезно заметил Вителлий, когда оба они оказались в кабинете Пилата, что рядом с большим залом.

Со дня их последней встречи Вителлий сильно постарел. Волосы поседели, и весь он как-то потускнел, но характер этого человека, судя по всему, не изменился. Он был по-прежнему напорист, хитер и опасен.

Пилат никак не мог понять цели приезда Вителлия в Иудею, а потому ответил на первый же вопрос со скромностью лояльного государственного чиновника:

— Я всегда стремился лишь служить Риму, сенатор.

— Это хорошо, наместник, поскольку Риму нужны только преданные слуги.

Обычно за таким замечанием неизбежно следовал приказ пожертвовать жизнью, и Пилат ощутил, как по спине пробежал холодок.

— Делаю все, что в моих силах. Впрочем, вряд ли стоит напоминать вам, что я командую лишь половиной римского легиона. Сирийская кавалерия, как и большинство наемников, сохраняет преданность лишь при свете дня.

— Армия вам не понадобится. Разве что умение хранить тайну.

— Сенатор знает, что мне можно довериться.

— Скажи мне, Пилат, ты когда-нибудь слышал о еврее Иешуа? Вроде бы он из Назарета.

Пилат тотчас расслабился.

— Да, но не сталкивался лично. Он будоражит народ в горной Галилее, а не в Иудее. Антипа терпит его лишь потому, что боится всех блаженных. А в чем дело?

— Он стал угрозой миру.

— Только не миру в моих провинциях.

Но Вителлий с ним не согласился.

— Многие считают, что этот человек собирается провозгласить себя еврейским Мессией.

Пилат позволил себе улыбнуться.

— Ну и пусть! Он просто нищий. Бродит по Галилее без денег, без оружия, даже армию не пытается создать! Насколько мне известно, за ним следуют такие же нищие, больные и целая толпа женщин. Когда он объявит себя царем Иудейским, я, конечно, им займусь, если Антипа не справится. А до той поры…

— Человек по имени Иуда Искариот стал одним из его последователей, наместник.

— Не знаю такого.

— Разве? А у меня создалось впечатление, что ты имел с ним дело. «Самый опасный человек в Иудее». Кажется, так ты назвал его в одном из первых своих докладов в Рим.

— A-а, этот Иуда! Да, конечно, я его знаю и продолжаю придерживаться того же мнения. Он крайне опасен. Но… позвольте спросить, ваши источники совершенно уверены, что назаретянин не находится на службе у Иуды?

— Друзья в Галилее сообщают нам, что этот назаретянин не так прост, как кажется.

— Пусть так. Но Иуда не произвел на меня впечатления человека, который может стать чьим-то последователем.

— Возможно, кто-то его вдохновляет.

— Если это действительно так…

— У нас есть сведения, что Иешуа оживил умершую. Молодую девушку, которая, кстати, является дочерью раввина синагоги в Капернауме.

Пилат улыбнулся, покачал головой.

— На Востоке, сенатор, такие способности часто приписываются разным магам, волшебникам или людям, которые вообразили себя святыми. Не стоит придавать этому большое значение.

— Нет, это не просто слухи. Жена Антипы — очень разумная, как мне показалось, женщина — говорила с отцом этой девушки. Он отказывался говорить правду, но затем все же признался, под пытками. По другой информации, Иешуа встретил и накормил толпу из пяти тысяч человек несколькими хлебами и рыбами. Скорее всего, это абсурд, но если человек ни в чем не повинен и никому не нужен, как получилось, что в пустыне его встречают пятитысячные толпы?

— Понимаю! Немедленно займусь выяснением всех подробностей.

— В этом нет необходимости. В целом план действий уже определен. Нужно заставить Антипу арестовать этого человека, причем как можно быстрее, и доставить его в Иерусалим. Когда он окажется здесь, ты должен отдать приказ казнить его. Чтобы отбить у других всякую охоту называться Мессиями!

Пилат был не в восторге от этой идеи.

— Немедленно свяжусь с Антипой.

— Значит, мы поняли друг друга. И еще одно: последователей Иешуа трогать не надо.

— Мне кажется, это ошибка, сенатор. — Вителлий удивленно заморгал. — Я хотел сказать, оставлять Иуду на свободе. Будет куда как лучше, если мы казним вместе с Иешуа Иуду. Я знаю, что он собой представляет! Вы же не хотите, чтобы он затеял беспорядки, особенно в Иерусалиме.

— Я вижу, твое положение вселило в тебя уверенность.

— Благодарю, сенатор.

Вителлий помрачнел.

— Я здесь не для того, чтобы делать тебе комплименты. Приказы ты получил. Действуй.

Вителлий покинул дворец, и Пилат погрузился в невеселые размышления. Тиберий вообразил, будто это так просто, устроить для острастки публичную казнь. Но он не видел, как десять тысяч человек покорно подставили шеи мечам римлян, а все потому, что этот пример им подал Иуда! Да император понятия не имеет, как вспыльчивы и фанатичны евреи и как они безразличны к собственной жизни, стоит их только завести.

Пилат вызвал Корнелия и объяснил ему задачу.

— Разрешите откровенно, наместник?

— Говори.

— Думаю, что Иродиада нашла дрова, чтобы разжечь огромный пожар.

— Выражайся яснее.

— Война в Иудее только на руку Сеяну и дворцу Ирода. Мне кажется, Иродиада наконец поняла, как ее развязать.

— Через Иешуа?

— Да, господин. А нас тут не так много, чтобы противостоять толпам, которые Иуда поведет после того, как мы распнем еврейского Мессию. Ваша гибель станет предлогом для того, чтобы Сеян мог направить войска на усмирение Иерусалима. Когда он отомстит за вашу смерть и разрушит Иерусалим — а он об этом всегда мечтал, — Тиберий уже не сможет ему противостоять. Сеян возглавит армию, завоюет любовь народа, и тогда императору придется признать поражение.

— Но приказы исходят от Тиберия!

— Вы уверены, наместник?

Пилат вздохнул.

— Нет. Но если я попробую связаться с Тиберием и узнать правду, Сеяну сразу станет это известно.

— Тогда придется выполнять приказ… И готовиться к худшему.

— Думаю, ты прав.

Кесария

Осень — зима 29/30 года н. э.

Несмотря на просьбу Пилата арестовать Иешуа, Антипа делать этого не спешил, и святой человек продолжал свободно проповедовать в Галилее. Наместник осведомился о причинах задержки и узнал, что Иешуа выработал своеобразную тактику — говорил с людьми несколько часов, а затем быстро уходил, всегда на шаг опережая соглядатаев Антипы. «Это все равно что гоняться за ветром», как образно выразился посланник тетрарха через несколько месяцев после того, как Пилат обратился к Антипе за помощью.

Позже, оказавшись наедине с наместником, Корнелий просил разрешения высказаться. Пилат понимал, какое недовольство у Рима может вызвать эта отсрочка, и с надеждой смотрел на своего верного слугу. Разумеется, пусть говорит!

— Если человек хочет поймать ветер, наместник, глупо гоняться за ним, как это делает Антипа. Надо поставить парус и ждать.

— Иными словами, предвидеть, куда он подует? Это невозможно! Наши патрули ловят воров, которые раскинули свои шатры в пустыне, но этот человек сегодня ночует в одном месте, а завтра — в другом. У него нет лагеря, нет шатра, нет дома. Нельзя предвидеть, где он окажется в тот или иной день! Я уверен в этом. Он избегает Тивериады, Кесарии и Иерусалима.

— Насчет Иешуа не знаю, но Иуда далеко не глуп. Он знает, что Антипа гоняется за назаретянином, и должен понимать — время на исходе. Если он останется в пустыне надолго, ему конец. Но в Иерусалиме, на Песах, целая армия сторонников будет ждать своего царя.

Иерусалим

Песах 30 года н. э.

Узнав, что Пилат вместе со своим двором находится в Иерусалиме, Никодем пригласил наместника к себе в имение. Пилат прибыл в полдень с необычно большим эскортом и провел долгий и приятный день в роскошных банях друга. Вечером его ждал столь же богатый пир.

Утром Никодем и сын повезли Пилата в пустыню, чтобы полюбоваться чудом — недавно построенным акведуком. Место преобразилось до неузнаваемости, с чем Пилат и поздравил своего друга.

— Да ты настоящий провидец, Никодем! — воскликнул он.

— Напротив, друг мой, не я, а ты. Именно ты способствовал дальнейшему процветанию всей Иудеи!

— Боюсь, Иудея предпочитает смерть процветанию.

— Я не совсем понимаю…

— Много идет разговоров о каком-то иудейском царе, долгожданном Мессии. Скажи, Никодем, неужели люди и впрямь столь наивны, что считают, будто можно уничтожить власть римлян, доверившись человеку, который якобы творит чудеса?

— Есть люди, способные взбудоражить целые толпы, но они по большей части бесправны. Они находят свою аудиторию в деревнях, где жители ходят в лохмотьях и весь день работают за кусок хлеба, такой, что я бы и собаке побрезговал бросить. В городах у них нет благодарных слушателей.

Несколько лет назад я видел человека, который очень неплохо управлял городскими толпами.

— Подобные люди встречаются редко. И крайне опасны для мира и спокойствия.

— Возможно, ты его знаешь. Иуда Искариот.

Глаза Никодема сверкнули.

— Знаю. Он сын очень богатого купца. Связался с какими-то радикальными элементами, и, насколько я помню, отец лишил его за это наследства.

В беседу вмешался сын Никодема:

— Иуда — ученик раввина, о котором я тебе рассказывал, отец. Помнишь?

— Того, который якобы презирает деньги? — со смехом воскликнул Никодем. — Расскажи Пилату, о чем вы с ним говорили.

— Я путешествовал по делам и слышал, как говорит этот человек. И чем дольше слушал, тем больше нравились мне его слова. Он вовсе не из тех, кто хочет избавиться от опеки Рима. Нет, вместо этого он говорил о Царстве Божьем. Я потом к нему подошел: думал, что такому человеку стоит помочь, но когда спросил, что смогу для него сделать, он ответил, что я должен распродать все нажитое и раздать деньги бедным, а потом уйти с ним в пустыню.

— Можете себе представить? — откликнулся Никодем-старший.

Пилат не ответил, лишь как-то странно глядел на молодого человека. А тот добавил вполне серьезно:

— И знаете, я едва не пошел за ним.

— Почему? — спросил Пилат.

Им вдруг овладело любопытство.

Молодой человек улыбнулся — загадочно и счастливо одновременно.

— Наверное, потому что сам никогда не решился бы поступить именно так.

— Он хочет разрушить Рим, — сказал Никодем. — Все они одинаковые, эти бунтовщики!

— Мы с отцом все время спорим об этом раввине.

— А все потому, что мой сын был еще младенцем, когда Иуда из Галилеи захватил храм. Он не помнит те времена и что тогда произошло.

— Я слышал разные истории, отец.

— Истории — это одно. А кровопролитие — совсем другое. Было время, когда я уже стал думать, что Иерусалим превратится в новый Карфаген — все люди перебиты, город разрушен, земля разорена.

— Он говорил о Боге, а не о восстании!

— А как разыскать этого человека? — спросил Пилат. Никодем с сыном удивленно взглянули на него. — Если он действительно такой великий врачеватель, — добавил Пилат, — я бы мог воспользоваться его услугами.

— Его очень трудно найти, — уклончиво ответил молодой человек.

— Ты мог бы сообщить мне, если он вдруг появится в Иерусалиме?

Молодой человек слегка склонил голову, делая вид, что это ему безразлично.

— Вы знаете, мы всегда готовы помочь, чем можем.

Оставшись наедине с Никодемом, Пилат поведал ему всю правду. Тот слушал внимательно и молча, прежде чем высказать свое мнение.

— Думаю, твой центурион прав. Сеян хочет войны. Он знает, ты исполнишь свой долг до конца, просто потому что обязан. Он надеется, что Иуда пойдет навстречу. И совершить такое ему вполне по силам. В Иерусалиме у него до сих пор много друзей.

— Я не могу не исполнить приказа.

А если я займусь Иудой? Ведь остальные, те, кто следует за Иешуа, люди самые простые. Без своего проповедника и особенно Иуды им просто не по силам поднять восстание против римских гарнизонов.

Мои приказы носят весьма специфический характер, Никодем. Всех последователей Иешуа надо оставить в покое. Если вдруг Иуда погибнет, Сеян знает, на кого можно возложить вину. Если я убью Иуду, мне придется перерезать себе вены.

Никодем задумался, потом заметил:

— Тогда исполняй приказы. Следуй им… до последней буквы.

Выбор наместника был невелик: он мог погибнуть от рук взбунтовавшихся евреев, а в случае потери гарнизона ему ничего не оставалось, кроме как покончить с собой. Но теперь во взгляде прокуратора засветилась надежда.

— Есть идеи?

— Давай назовем это шансом. Для нас обоих и для наших семей. И для Иерусалима тоже.

В шаббат с заходом солнца люди начали покидать город. К рассвету свыше пятидесяти тысяч человек выстроились вдоль дороги, ведущей к Сузским, или Царским, воротам. Ровно в полдень их Мессия оказался в самом центре толпы. Люди расступались, бросали на дорогу перед ним пальмовые ветви. Он торжественно въехал в город верхом на осле.

— Ветер пришел, — заметил Корнелий, наблюдая за происходящим с зубчатой крепостной стены.

Пилат мрачно кивнул, не отрывая взгляда от зрелища.

— Вот только бы этот ветер не оказался ураганом, который может сорвать наш парус, — ответил он.

— Тогда умрем с честью, как и подобает римлянам, наместник.

— Честь — это прекрасно, центурион. Но я все равно предпочитаю жизнь.

Рабы Никодема наблюдали за Иудой Искариотом, укрывшись возле дома его родителей. Он появился на второй день, с наступлением темноты, и вошел через боковую калитку. Примерно час спустя вышел на улицу. Рабы продолжали слежку. Вскоре, приблизившись к Иуде, они передали ему свиток, скрепленный восковой печатью с инициалами Никодема. Увидев, от кого послание, Иуда сразу вскрыл его и прочитал при свете факелов, которые услужливо держали невольники.

Царство Божье близко, друг мой.

Никодем

Иуда вопросительно взглянул на рабов. Один из них пояснил:

— Мой хозяин желает переговорить с вами сегодня вечером, если это возможно.

Иуда последовал за ними и предстал перед Никодемом-старшим.

— Твоего господина ищут римляне, Иуда, — вместо приветствия объявил ему Никодем. — И у него осталось совсем мало времени.

— Антипа безуспешно гонялся за ним почти весь прошлый год.

— Антипа старый лис, и зубы у него давно сгнили оттого, что он жует падаль. А Пилат — совсем другой. Он найдет его… рано или поздно.

— Может, это мы первыми доберемся до Пилата.

— Для этого вам нужна армия. Стыд и позор, что твой царь до сих пор ею не обзавелся.

Иуда гневно сверкнул глазами, но промолчал.

— Евреи как никогда прежде готовы к борьбе, да и время самое подходящее. Им нужно лишь вдохновение и командир, который поведет их за собой.

— Рим был всегда добр к тебе, Никодем, — заметил Иуда.

Намек был ясен. Никодем понял, что гость ему не доверяет.

— Я сполна плачу за эту доброту, — ответил он. — И уже устал от этого. Алчности их нет предела. И я скорее стану оплачивать услуги армии, способной победить их, чем дам Пилату хотя бы еще один сестерций по доброй воле.

Иуда улыбнулся.

— Разве армии у нас выставлены на продажу?

— Ирода Антипу легко подкупить.

— От него нам ничего не нужно!

— Он ничего и не продает. Стоит вам напасть на римский гарнизон, как наместник в Сирии вышлет на помощь целых три легиона, они двинутся на Иерусалим с юга. Ну и, разумеется, римляне получат поддержку трех вспомогательных эскадронов сирийской кавалерии, итого тридцать тысяч человек. Вдобавок Пилат, перед тем как двинуться на Иерусалим, попросит Антипу задействовать его армию. Если Антипа будет медлить, римлянам придется подождать. Вот тогда вы и можете ударить.

— Вы говорили с Антипой?

— Мое золото скажет за меня все, что нужно. Но на мечтателей и фанатиков тратить я его не собираюсь. Я хочу видеть человека, способного поднять Иудею на римлян, прежде чем тратить свои деньги на восстание.

— Сейчас этот человек среди нас!

Хозяин покачал головой.

— Не раз доводилось мне видеть людей, похожих на твоего господина. Вроде бы владеют всеми талантами, какими наделил их Господь, а в критический момент колеблются. Целые нации поднимались и гибли из-за такой нерешительности. И кто знает, чего не хватает им в такую минуту? Уж определенно не храбрости. Возможно, они думают, что со временем возможностей станет больше. Не знаю. Мне ясно одно: народ Израиля не возродится снова, если не прольется кровь и римлян, и евреев. Пусть Пилат получит твоего господина. Пусть распнет его на римском кресте, как намеревается. Пусть сделает это на глазах всех евреев в день Песаха!

— Вы это серьезно?

— Ты сам видел, как принимает его народ Иерусалима. Видел надежду на их лицах. Скажи! Разве не больно будет этим людям потерять такого человека?

— Да они взорвутся от ярости, — пробормотал Иуда. — Так всегда бывает, когда люди видят, как римляне нас унижают!

Никодем мрачно кивнул в знак согласия, его темные глаза встретились с глазами молодого человека.

— Есть люди, Иуда, рожденные для того, чтобы вести нас и вдохновлять. Неужели ты станешь колебаться, увидев, как народ возмущен гибелью твоего учителя? Ты забыл о Моисее? Он повесил на крест змею и выставил его перед своей армией. Таким же символом будет смерть твоего наставника. Настало время исполнить свое предназначение, Иуда! Царство Божье уже близко. Отдай Пилату Иешуа, и Пилат взамен отдаст тебе Иерусалим!

Я не могу отдать Пилату Иешуа, а потом повести его армию в бой!

— Почему нет? То, что происходит под покровом тьмы, во тьме и останется. Никто ничего не узнает. Кроме того, ты поведешь в бой вовсе не его армию. А когда ты будешь царем Израиля, все забудут имя Иешуа. Люди назовут Иуду Искариота Мессией, истинным пророком. И будут правы!

Иуде явно понравилась мысль о том, что он может стать Мессией, глаза его возбужденно засверкали.

— Вы можете подкупить Антипу? Чтобы не вмешивался?

— О, это просто. Он уже прибыл в Иерусалим.

Лицо молодого человека омрачилось тенью сомнения.

Рим этого не потерпит. Если даже мы и одержим верх над легионами из Сирии, они пришлют новые.

Учись на ошибках прошлого — только тогда можно удержать завоеванное. Истребив силы Пилата и поборов сирийские легионы, ты или будешь ждать, когда тебя раздавят, или выступишь в поход на Египет. Египтяне оценят твое мужество и тоже поднимутся против римлян. Когда это случится, ты сможешь заключить с ними союз и завершить начатое дело. Впоследствии можно и парфян переманить на свою сторону. Они заклятые враги Рима и тотчас ухватятся за возможность, которую ты им предоставишь. Объединенная армия под твоим командованием пройдет через Африку и разобьет римские легионы прежде, чем Тиберий пробудится от дневного сна.

Да, на словах все, конечно, легко и красиво.

— Никогда не бывает легко жертвовать теми, кого мы любим, сколь ни велика необходимость. Это всегда тяжело. Но возможно, Рим правит нами лишь потому, что мы ему позволяем; империя падет, когда мы откажемся покоряться ей. Момент настал, нужен только человек, который найдет мужество ухватиться за эту возможность и наделенный даром убеждения, чтобы за ним могли следовать другие. Если я вижу перед собой, или придется ждать, когда сменится еще одно поколение?

С минуту Иуда молчал, затем ответил:

— Говорите, что я должен делать.

— Оставаться в Иерусалиме небезопасно, госпожа. Прокула недоуменно смотрела на центуриона Корнелия.

Час был поздний. Она уже удалилась на свою половину и читала при свечах о Песахе, когда в дверном проеме вырос великан Корнелий.

— О чем ты?

— Этой ночью Пилат арестует еврейского Мессию. К утру об этом узнает весь город. Когда это случится, они, возможно, нападут на дворец. Я не смогу защитить вас, если это произойдет, поэтому организовал вам побег. Пожалуйста, оденьтесь в дорогу и следуйте за мной.

— Это Пилат тебя послал?

— Он и сам бы пришел, но сегодня вечером решается слишком многое.

— Отвечай на вопрос! Ты здесь по приказу Пилата?

— Нет.

— Он бы так никогда не поступил. Я римлянка, как и ты, и Пилат, и все, кто оказался в этом проклятом дворце. Я не стану убегать от судьбы, которая ждет остальных.

Большое круглое лицо центуриона налилось краской.

— Вам не понравится здесь завтра, госпожа. Вы не видели, что делают солдаты с женщинами после битвы.

— Что такого сделал Пилат? Почему навлек на нас такие испытания?

— Ваш муж только исполняет приказы императора.

— И они касаются еврейского Мессии?

— Я и так сказал больше, чем должен.

Предчувствие надвигающейся беды проникло в сны Прокулы. И сон этот она сочла ниспосланным ей свыше.

Он был прост и страшен: распинали человека, как это много раз случалось и раньше. Но на этот раз все было по-другому. Наблюдающие за казнью стояли не на расстоянии, как это положено. Они подошли к самому основанию креста, ловили капающую сверху кровь и размазывали ее по своим лицам, а затем по лбам и головам тех, кто оказался в стороне и не мог дотянуться.

Прокула вздрогнула и проснулась. А потом прошептала в ночь:

— Он ритуальная жертва для заклания!

Она спрыгнула с кровати, разбудила спящую на полу рабыню и сказала, что ей нужно срочно поговорить с трибуном стражи. Девушка опрометью выбежала из спальни и вернулась через несколько минут с офицером и эскортом солдат.

— Я должна поговорить с Пилатом, — сказала Прокула, торопливо накидывая плащ поверх ночного одеяния.

— Наместник занят, госпожа.

— Но сейчас ночь!

— Скоро наступит рассвет, госпожа, но у него срочные дела.

— Отведите меня к нему!

— Это невозможно. Наместник в большом зале. Нас он не вызывал и никому не позволит войти, в том числе и женщине.

— Тогда отведите меня к Корнелию.

— Но, госпожа, у меня нет права…

— Я не об одолжении прошу, трибун. Я вам приказываю!

— Центурион рядом с вашим мужем.

Тогда отведите меня к залу и передайте центуриону, что я хочу поговорить с ним, срочно. Пусть Корнелий сам решает, сможет ли выйти ко мне.

Молодой трибун колебался секунду-другую, затем молча кивнул. Прокула последовала за ним.

Огромный дворец Ирода был украшен большими бессмысленными фресками с изображением растительности и каких-то нереальных пейзажей, где не нашлось места образам людей и животных. Одно просторное помещение переходило в другое, соединяясь высокими арками и длинными коридорами. Они шли минут десять, прежде чем приблизились к большому залу: невиданные архитектурные масштабы дворца призваны были внушать благоговейный трепет.

Прокула ждала несколько минут, затем двери отворились — появился Корнелий.

— Что случилось, госпожа?

— Пилат не должен казнить еврейского Мессию!

— У него нет другого выхода.

— Но этот человек ни в чем не повинен!

— Для римского наместника это значения не имеет. Таковы политические…

— Ты не понимаешь! Мне приснился сон. Я видела, я поняла, что случится! Этот человек — жертва для заклания на Песах.

Корнелий лишь покачал головой.

— Сновидения далеко не всегда…

— Его кровь отметит тех, кого пощадит ангел смерти! Как в Египте перед тем, как Моисей повел своих людей к свободе: пройти смогли только те, кто помечен его кровью. А остальные… Мы погибнем! Все до единого, весь род человеческий, весь мир! Если Пилат убьет этого человека, Рим падет!

— Я расскажу ему о вашем сне, госпожа, но это ничего не изменит.

Корнелий удалился, а трибун, сопровождавший Прокулу, сказал ей:

— В данном случае наместник ничего не решает. Евреи сами того требуют.

— Требуют чего?

— Требуют, чтобы самозванца приговорили к смерти. И ваш муж пытается воспротивиться им. Он говорит, что человек этот невиновен, но они угрожают гневом самого императора, если он этого не сделает.

— Евреи грозят именем Цезаря?

— Ваш супруг уже отправил Иешуа к Ироду Антипе, чтобы тот сам решал. Но Антипа и слышать ничего не хочет.

Второй трибун, слушавший их разговор, добавил:

— А мне говорили, будто бы прокуратор отказывается казнить этого человека. И собирается представить его перед евреями, чтобы они сами решили, что с ним делать. Священники просто в бешенстве, но ваш муж непреклонен. Он пощадит приговоренного, если сможет.

Прокула не стала отвечать. Ей не верилось, что Пилат защищает этого еврея. По опыту своему она знала: мужчины очень не любят менять своих решений. Если Пилат поссорился со священниками из-за одного еврея, значит, причины на то у него были самые веские. И поступил он так не из чувства доброты и справедливости. Пилату не свойственны эти добродетели. Он задумал что-то дурное. Но что именно — Прокула не догадывалась.

Теофан начал рисовать при первых лучах восходящего солнца. Хозяин заказал потрет царя иудеев, а не какого-то там преступника, и художник старался выполнить именно эту задачу. Мужчине было лет тридцать пять — тридцать шесть, не исключено, что на год или два меньше. Лицо темное от постоянного пребывания под лучами солнца в пустыне. Он уже начал лысеть, а волосы на висках серебрились сединой. Теофан старался изобразить его именно таким, каким он был до ареста, — человеком, который не прочь хорошо поесть и выпить. Человеком, всегда готовым посмеяться, хотя бы для поддержания духа, а вовсе не одним из тех худых, мрачных и аскетичных фанатиков, что, кажется, ненавидят саму жизнь, которую подарил им Господь.

Художник работал очень быстро, но не потому, что Пилат торопил его; этого требовала сама техника письма. Стоило нанести горячую восковую краску на покрытую слоем гипса доску, как она начинала остывать, и накладывать каждый следующий мазок становилось все труднее. Нет, конечно, выбери он темперу, писать было бы гораздо легче. Темпера — материал куда более удобный, зато от воска эффект получался просто непревзойденный, если, конечно, работать правильно. Шелковистая поверхность так и дышала жизнью, отлично сохраняя цвет и живой блеск. А потому Теофан уже давно решил про себя — пусть темперой пользуются менее умелые художники. Сам он писал только восковыми красками.

Но вот он закончил портрет, и подошел Пилат, чтобы высказать свои неизбежные замечания. Он всегда был чем-то недоволен.

— Скажи, Теофан, как думаешь, те, кто знали его при жизни, узнали бы на этом портрете?

На площади перед храмом Пилат представил толпе четверых мужчин. И объявил во всеуслышание, что каждый из них приговорен к смерти, но по случаю празднования Песаха он может пощадить одного. Пусть народ выберет сам.

Толпа была невелика и вела себя тихо. Многие выжидали на боковых улицах, да и евреев среди них оказалось мало: многие помнили недавнее кровопролитие на этой площади. Люди едва обратили внимание на осужденных и вместо этого оглядывались на сирийскую кавалерию, выстроившуюся в боевом порядке по периметру площади. Картину довершали три центурии римских пехотинцев в полном боевом снаряжении. Корнелий стоял прямо за преступниками с поднятым мечом. Каждого приветствовали дикими криками, за исключением человека по имени Иешуа. В его пользу не было отдано ни одного голоса.

— Разве он не царь Иудейский? — воскликнул Пилат. — Никто не хочет постоять за своего царя? Ни один из вас?

Люди молчали. Они вообще едва осмеливались дышать. Пилат слышал лишь цоканье копыт по булыжным камням площади.

— Неужели этот человек должен умереть? Тот, перед кем вы преклонялись, которого называли своим Мессией всего несколько дней назад?

Тут закричали священники, и толпа быстро и дружно подхватила их призыв.

— Распни его! — воскликнул один, затем другой, и вскоре вся площадь ревела в унисон: — Распни его! Распни его! Распни!

Пилат дал знак Корнелию, чтобы тот успокоил людей. Наместник подошел к одному из офицеров — тот шагнул вперед и протянул ему большую чашу.

— Этот человек невиновен, — громко и торжественно объявил Пилат. — Если евреи хотят, чтобы он умер, да будет так. Но я умываю руки.

Грянул гром — с такой силой, точно сошлись в сражении две большие армии, и в сердце Пилата вдруг вселился животный страх. Он вышел на террасу, поднял голову, увидел ясное синее небо и так и замер в недоумении. Откуда взялся этот звук?

Ответ пришел через полчаса, когда на город налетела гроза. Буря с ревущим ветром и ливнем. Земля ходила ходуном от раскатов грома, с потолка в большом зале отлетала керамическая плитка. Опасаясь за свою жизнь, Пилат выбежал из здания. Бушевал неслыханной силы ветер, трещали деревья, в воздухе носились какие-то обломки, мусор, сорванные листья. Еврейского храма не было видно — дождь стоял стеной, и на секунду Пилат подумал, что бог пустыни наконец очнулся от долгого сна.

Прокула нашла мужа у портика, который тоже заливало дождем. Выл и ревел ветер. Площадь опустела, гроза прогнала всех — и простолюдинов, и римскую стражу. Они стояли одни перед дворцом. Рядом остались лишь рабы.

— Ты казнил невиновного! — прокричала Прокула. — Это кара! — Она указала на черные грозовые тучи, бегущие над городом.

— Я не убивал его, это сделали евреи!

— Так и скажешь Риму?

— У меня не было выбора. Евреи сами решили так. Я ведь должен поддерживать здесь мир и порядок!

— Евреи решили? Но кто здесь управляет евреями, Пилат? И от чьей руки пал этот человек? Разве не от руки римлян?

— Я пытался спасти его, но они не захотели!

— Кого-нибудь другого корми этой ложью! Только не того, кто слишком хорошо тебя знает!

— Берегись, женщина, или…

— Или что? Евреи и меня потребуют убить?

Сын Никодема навестил Пилата в сопровождении другого богача. Они просили разрешения забрать тело казненного раввина. Согласно римской традиции тела распятых преступников оставались на кресте до тех пор, пока не разлагались полностью и птицы не объедали плоть до костей. Пилат легко мог отказать просителям, сославшись на закон, но его тронуло поведение Никодема-младшего, к тому же, с учетом политической обстановки, он хотел сохранить с этой семьей хорошие отношения. Он бросил вызов еврейскому народу и победил, умело переложив на него вину за случившееся. Но хвастаться своей победой перед этими гостями ему было не к лицу.

Куда лучше, подумал он, покончить со всем этим быстро и тихо. Евреи не выступят против него, по крайней мере, до завтрашнего вечера, конца шаббата. Потом они могут объединиться, но должен найтись лидер, чтобы разбудить в них ненависть и жажду отмщения, ведь Иуда теперь дискредитирован. Пилату не хотелось давать им лишнего повода проявлять гнев. Он вызвал Корнелия и отдал приказ снять всех троих казненных с крестов до захода солнца.

— Двух воров бросить в канавы на съедение крысам, а тело третьего отдать этим людям.

Прежде чем уйти, Никодем попросил Пилата уделить ему еще минуту, желая переговорить наедине. Пилат согласился из уважения к отцу молодого человека.

— Я благодарен вам за то, что вы сделали сегодня, — сказал Никодем. — И понимаю, что с политической точки зрения вам было бы легче уступить священнослужителям.

— Иногда нелегко решиться на правильный поступок, — ответил Пилат.

— Верно! И это главное. Именно так говорил учитель! Не победы и поражения делают нас личностью, а наши намерения. То, что несем мы в сердце своем, это и есть самое важное! Важнее любого поступка.

Что можно было ответить этому наивному молодому человеку? Пилат промолчал, сделав вид, что погружен в мудрые размышления.

После захода солнца, с началом шаббата, появился и Никодем-старший. Пилат ужинал в одиночестве: Прокула отказалась присоединиться к нему. Не закончив трапезы, он вышел к другу.

— Священники вызвали к себе Иуду и заплатили ему за то, что он предал Иешуа.

— И он взял деньги?

— Нет. Швырнул им монеты в лицо и выбежал на улицу.

Пилат улыбнулся.

Уже поползли слухи, что Иуда продал своего учителя за тридцать сребреников. Он проиграл и понимает это.

— А остальные?

— Стоит несколько дней держать войска у них на глазах, и никто никогда больше о них не услышит.

— Так восстания не будет?

— А кто их поведет? И против кого? Евреи сами убили своего Мессию. Евреи, а не Рим. Я слышал твои слова.

Озеро Люцерн

12 октября 2006 года

Ровно в три тридцать Кейт постучала в дверь ангара, где Мэллой провел ночь, и вручила ему термос с горячим черным кофе, приготовленным на костре. А потом указала на лес, раскинувшийся за небольшим летным полем, и сказала:

— У нас есть бекон, сосиски и яйца. Так что приходите, когда соберетесь. — С этими словами она передала ему очки ночного видения. — Ориентироваться лучше по запаху.

Он присоединился к ним минут через пятнадцать. Итан соорудил яичницу из трех яиц, положил на кусок бекона, подал Мэллою.

— Настоящий теннессийский завтрак!

— Он ошибается. Я постоянно твержу, что это настоящий английский завтрак!

Мэллой с сомнением смотрел на кусок свинины. Ради Гвен он стал придерживаться в еде еврейской традиции, хотя веру ее не разделял.

— Ну не знаю, — пробормотал он и переложил кусок бекона с тарелки обратно на сковороду. — Еще рано, нет аппетита. Думаю, яиц будет вполне достаточно.

— Когда последний раз прыгали? — спросил Итан.

— Прыгал?

— С парашютом.

Мэллой удивленно смотрел на них; лица молодых людей освещали блики огня.

— Куда мы собираемся прыгать?

— Хотим нанести визит сэру Джулиану, — ответила Кейт. — Доехать на машине до главных ворот имения вряд ли получится.

— Последний прыжок я совершил четверть века назад.

— Наверное, тренировались на круглых парашютах?

Мэллой кивнул, отпил глоток кофе.

— Застал остатки старой школы.

Он до сих пор помнил, каким жестким получилось приземление. Малоприятное ощущение. При одной мысли об этом заныли колени.

— А с прямоугольным куполом пробовали?

— Ни разу. Это занятие для ненормальных. А я свои ресурсы уже исчерпал.

— Но все же, — сказала Кейт, — новый парашют вам понравится. Беспокоиться совершенно не о чем. Помните эти старые высокие ботинки для парашютистов? Они давно вышли из моды. Теперь люди прыгают в теннисных туфлях. Даже новички приземляются с улыбкой. И управлять куполом гораздо легче. В такое утро, как сейчас, когда нет ветра, на верхушку дерева можно опуститься, только если вы этого хотите.

Обычно, когда разговор начинается с хорошей новости, есть и плохая.

— Возникнет небольшая проблема, если вы выйдете из зоны посадки, — ответил Бранд.

— Небольшая?

— Расстояние между склоном горы и вращающимися лопастями вертолета Корбо будет двадцать — тридцать ярдов. Вообще-то места хватит, чтобы…

— Пожалуй, все же маловато.

— Да нет, вполне достаточно, но надо действовать осторожно. Стоит пролететь слишком низко и врежешься в склон. А если взять выше, вас могут затянуть лопасти. В остальном, — улыбнулся Итан, — никаких проблем.

— Ешьте яичницу, — рассмеялась Кейт, — и не думайте о прыжке. Волноваться не о чем. Главное, чтобы нас не подстрелили, прежде чем мы сядем.

Порядок в лагере они навели быстро. Покончив с этим, Кейт достала из фургона три парашюта.

— Укладывали мы их не сами, — заметила она, — так что придется переделать. В перчатках.

Мэллоя удивила компактность новых парашютов. Каждый находился в контейнере размером не больше среднего рюкзака. Во всем остальном они ничуть не походили на старые модели, за исключением одного — сложить их было так же трудно. В куполе все время оставался воздух, требовались терпение и методичность. Мэллой в полпятого утра не мог похвастаться ни тем ни другим.

— А где же кольцо? — спросил он.

— Его здесь нет. Эта кнопка освобождает вытяжной парашют. Он, в свою очередь, вытягивает основной купол.

— И часто вы им пользовались? — осведомился Мэллой.

— Кейт тренировалась с группой. Впрочем, не слишком долго. Я присоединялся к ним по уик-эндам.

Ровно в пять появился пилот, начал готовить к полету «Сессну С-182», которая находилась в ангаре, где ночевал Мэллой. Тем временем Кейт проверила оружие и снаряжение, которые они с Итаном собрали накануне в Цюрихе с помощью друзей, обладающих хорошими связями. Даже по меркам Мэллоя арсенал получился впечатляющий. Три бронежилета фирмы «Вайпер» с дополнительными щитками по бокам и в области паха, шлемы, четыре АКС-74 — модель «Калашникова», предназначенная для воздушного десанта, со складным металлическим прикладом, и целых шесть пистолетов-пулеметов «штейр». Из них Кейт отобрала себе четыре: по одному — на каждое бедро, два — на поясе, разместив их рукоятками крест-накрест. К каждому пистолету-пулемету прилагались две запасные обоймы с патронами 9 миллиметров. Имелось у них и с полдюжины гранат МКЗА2, три гарнитуры с наушниками для связи, три пары наручников: одна для пилота, вторая для Корбо, третья — на всякий случай. Каждый получил несколько мотков троса. Вдобавок к четырем пистолетам-пулеметам девушка взяла «кольт» 45-го калибра в кобуре, состоящий на вооружении морской пехоты. Его она заткнула за пояс сзади, а через плечо перекинула автомат Калашникова. Бранд вооружился двумя автоматами и двумя «штейрами», которые разместил в кобурах у бедер. К сумке с парашютом он приторочил моток альпинистской веревки, а на ремне закрепил ледоруб. Кроме того, у Кейт с Итаном было по боевому ножу в правом ботинке. Экипировку довершили перчатки и плотно облегающий голову капюшон.

Отдав Мэллою его оружие и один из автоматов Калашникова, Кейт сказала:

— Я — Девочка, Итан — Мальчик, а вы — Мужчина. Никаких имен, лиц не показывать, отпечатков пальцев и крови лучше не оставлять. Оружие и стреляные гильзы бросать можно, все снаряжение числится краденым. А как насчет вашего? — спросила она Мэллоя.

— Чистое, — ответил тот, стирая отпечатки пальцев со своего оружия.

— Ваша задача — обеспечить безопасность вертолета, причем желательно сохранить пилота в живых. Затем удерживайте позицию. Используйте свой МАК-десять для массированного огня. Экономьте патроны АКС, стреляйте одиночными. Если взлететь не удастся, живыми нам оттуда не уйти.

Мэллой осмотрел свое оружие и остался доволен. В отличие от американского М-16 у автомата Калашникова имелся переключатель, позволяющий работать в режиме очередей и одиночных выстрелов. В остальном они оказались похожи; русская модель была легче и заедала реже, но при стрельбе из лежачего положения мешал непривычно длинный магазин.

— Вертолетная площадка у Корбо находится позади виллы. Пилот всегда подлетает со стороны озера и видит дом. Вы должны оказаться у него за спиной за несколько секунд до нас. Будет еще темно, но для вертолета включат посадочные огни, а это означает, что при приземлении надо быть осторожнее, иначе поднимется тревога. Последние пятьдесят футов или около того всех нас можно будет увидеть, если, конечно, они будут смотреть вверх. Впрочем, утром ожидается туман, что нам на руку. Если план точен, во время нашего приземления доктор Норт будет находиться где-то на полпути между домом и вертолетом. Вы с Итаном должны разобраться с ее сопровождением; стреляйте, по возможности, в голову. На людях, охраняющих заложницу, могут оказаться бронежилеты. Прежде всего, надо посадить Николь в вертолет. Помогите, если она не сможет идти. Итан прикроет вас, но и вы должны занять такую позицию, откуда можно вести огонь. Как только она окажется в вертолете, броня должна защитить ее, по крайней мере от стрелкового оружия. Мы пробудем в доме три-четыре минуты. Если пройдет десять, а мы не появимся, взлетайте. Держитесь низко, и все будет в порядке. У нас только один шанс взять этого типа. Необходимо сделать это сегодня, иначе он откроет на нас охоту, и его уже не остановить.

В маленьком салоне «сессны» Мэллой познакомился с пилотом-любителем из Берна, близким другом Итана. Летчик пребывал в самом жизнерадостном расположении духа, несмотря на столь ранний час.

Буквально через минуту они уже были в воздухе, и какое-то время летели в темной тени, что отбрасывала гора Пилат, затем описали круг прямо под пиком Штанзерхорн. Пока самолет набирал высоту, все молчали. На высоте одиннадцати тысяч футов пилот повернул к Риджи и вызвал Кейт. Та сориентировалась по озеру, потом посоветовалась с мужчинами. Все приготовились к прыжку.

— Позвоните Корбо, — сказала она Мэллою. — Скажите, что мы встретимся у озера Пилат, на горе с тем же названием. Мы разведем костер, чтобы он мог сориентироваться.

Едва Мэллой начал набирать номер, летчик по сигналу Кейт выключил двигатель. Они плыли в темноте между небом и землей, которые сливались в сплошную серую пелену.

Корбо ответил тотчас же.

— Да? — сказал он по-английски.

— Встретимся у озера Пилат, что на горе Пилат. Я разведу костер, чтобы вы могли нас найти. Если не увижу вашего вертолета к шести двадцати, можете вообще не прилетать.

— Нам надо поговорить, мистер Мэллой, — сказал Корбо.

— Не вижу никакой необходимости, — ответил Мэллой и отключил связь. Потом взглянул на своих новых друзей. — Время пошло, ребята.

Сэр Джулиан закончил разговор и взглянул на Бреммера. Тот покачал головой.

— Слишком мало времени, чтобы определить их местонахождение. Номер зафиксирован. Через несколько минут мы узнаем, где они.

Корбо кивнул, обвел взглядом книжные полки библиотеки. Он сидел за письменным столом; Ксено, Джеффри Бреммер и Елена Чернова стояли перед ним. У дверей застыли два охранника в униформе.

— Что-то тут не так, — тихо пробормотал Корбо. Взгляд у него при этом был задумчив — он вспоминал разговор. — Голос Мэллоя звучал по-другому.

— Просто нервничает, — сказал Ксено.

Он возглавлял команду, с которой доктор Норт должна была полететь на вертолете, и уже надел бронежилет.

Магистр покачал головой.

— Нет, не похоже. Он говорил как человек, который… блефует. Не думаю, что портрет при нем.

При этом он смотрел на Чернову, словно ища у нее подтверждения своим опасениям.

— Возможно, — согласилась она. — Может быть, он уже отправил картину в Нью-Йорк. Но хочет спасти заложницу.

Корбо взглянул на Бреммера.

— Как поступает человек, если у него нет денег на выкуп?

Начальник охраны улыбнулся.

— Набивает сумку бумагой и прихватывает с собой оружие.

— Он подготовил нам ловушку, — неожиданно уверенным тоном произнес Корбо. — Картины при нем нет, это точно. — Затем он обернулся к Ксено. — Оставь Норт здесь, а вместо нее возьми на борт Елену. Когда прилетите на место и Мэллой появится, убейте его и улетайте. Если он где-то спрятался, ждите, но не приземляйтесь. Он не один, но они не станут нападать до тех пор, пока не заберут заложника. Если делать все правильно, они и очнуться не успеют. А вы уже улетите.

— А с остальными что? — спросила Чернова.

— Не имеет значения. Мне нужен только Мэллой.

— А если все-таки картина при нем?

Корбо покачал головой.

— Нет.

— Надо предупредить пилота, что мы летим к озеру Пилат, — сказал Бреммер. — Он знает, где это.

— А вы с местностью знакомы? — спросил неонацист.

— Где-то на горе Пилат, так что думаю…

— На северном склоне, — перебил Корбо. — Это не озеро, а скорее болото. По легенде именно там упокоился Понтий Пилат, отсюда и название. Довольно уединенное место, много деревьев, скал, пологих холмов, окружающих лужайку. А это означает, что Мэллой выберет высокую точку, где будет дожидаться вашей посадки. Так что не приземляться.

Бреммер взглянул на часы.

— У тебя осталось двенадцать минут. Невежливо заставлять человека ждать.

Когда Чернова с Ксено вышли, Бреммер спросил:

— А нам вообще нужна эта доктор Норт?

— Не думаю.

— Я обещал провести с ней время.

— Хоть весь день, — сказал Корбо. — Она нам не пригодилась. Так что когда закончишь, оставь тело там, где его легко и быстро можно найти. Если нет других заинтересованных лиц, оно выведет нас на Ричленда и Старра.

Зазвонил мобильный телефон Бреммера.

— Возможно, удалось определить их местонахождение, — сказал он и потянулся к телефону.

Но рука его так и застыла в воздухе. Он смотрел в окно, прямо на клубившийся за стеклами туман, смотрел так, точно глазам своим не верил.

— О господи, — пробормотал он.

Холодный воздух, ударивший в лицо, моментально дезориентировал Мэллоя, но в наушниках раздался голос Кейт:

— Опускайтесь спокойно, мы вас догоним.

У дальнего берега озера поблескивали сквозь туман огоньки — там находился город Люцерн. К востоку над горизонтом появились первые бледные проблески зари. Весь остальной пейзаж был погружен во тьму — и горы, и озеро, и небо. Итан оказался рядом с Мэллоем.

— Мы направляемся вон туда, — сказал он в микрофон и указал на искорку света внизу.

Свободное падение с высоты десяти тысяч футов длится чуть меньше минуты, со средней скоростью сто двадцать миль в час. Несмотря на ощущение страха, которое сопровождает каждый прыжок, у Мэллоя вдруг возникло удивительное чувство уверенности в своих силах. В какой-то степени так оно и было. Он мог вращаться, делать сальто, замедлять скорость или, наоборот, увеличивать ее, нырком устремляясь вниз. Но с самого начала прыжка Мэллой старался сгруппироваться и подготовиться к раскрытию купола. Вот справа появилась Кейт, и он услышал в наушниках ее голос:

— Раскрыть парашюты на счет «пять», джентльмены!

Как только она досчитала до пяти, Итан с Кейт разлетелись в разные стороны.

Мэллой чисто инстинктивно потянулся к кольцу, и его охватила паника. Кольца не было… резервного — тоже. Но он вспомнил инструктаж, завел руку за спину и нажал кнопку. Маленький вытяжной парашют тут же наполнился воздухом и выдернул основной купол из контейнера. Мэллой услышал, как он с шорохом раскрылся над головой, и его слегка подбросило вверх — знакомое ощущение, которое означало, что ткань парашюта расправилась. Он поднял глаза, но не увидел слайдера — специальной рамы на стропах, не позволяющей им спутаться. Без слайдера скорость снижения могла увеличиться настолько, что парашютом стало бы просто невозможно управлять. Когда стропы не спутаны между собой, спуск получается более плавным. Дождавшись полного раскрытия купола, Мэллой ухватился за клеванты[21] и попробовал управлять полетом. Ветер уже не завывал, просто посвистывал в ушах, а мир внизу казался таким странно спокойным и тихим.

— Вам надо прибавить скорости, — сказала Кейт. — Попробуйте потянуть одну из клевант, пока не получится разворот на триста шестьдесят градусов. Не так резко! Спокойно, плавно. Вот так. А теперь просто плывите на огонек.

Они приближались к источнику света, и теперь Мэллой видел гору, возвышающуюся над озером, вертолет, высокие стены, окружающие имение Корбо, саму виллу и башню — все это тонуло в легкой туманной дымке. Некоторое время тень скрывала парашютистов, но стоило им попасть в освещенную полосу, как торжественную тишину мира разорвал треск автоматных очередей.

Кейт сильно дернула за левую клеванту. Эффект получился двойной. Во-первых, ее резко развернуло на триста шестьдесят градусов, быстрее, чем Мэллоя, находившегося на несколько тысяч футов выше. Во-вторых, по инерции ее протащило вперед со скоростью примерно тридцать миль в час. Среди любителей такой маневр называют серфинг-бросок, и осуществляют его обычно ближе к земле, что позволяет парашютисту проскользить еще метров тридцать на высоте примерно двух футов. Обычно при исполнении этой фигуры есть риск довольно жесткого приземления, но Кейт подстерегала опасность иного рода. Ее несло прямо на особняк, на окна второго этажа, где находилась библиотека Корбо. Одним футом выше или ниже — и она неминуемо врежется в каменную стену. Попав в окно, она разобьет стекло.

В комнате горел свет. Корбо сидел за письменным столом, Бреммер стоял перед ним. У дверей застыли два охранника в униформе.

Приближаясь к окну, Кейт подняла ноги под прямым углом к телу.

Лопасти вертолета «Белл-407» бешено вращались, и Мэллой понял, что подлетел ближе, чем хотелось бы. Он видел пилота, тот склонился над приборной доской, не видя так называемой мертвой зоны, не думая, что уязвим именно в этот момент. Вообще он мало чего боялся в этом мире. Мэллой приземлился — ткань парашюта еще трепетала на ветру, — быстро перерезал стропы и бросился к дверце в кабину. Одним рывком он выдернул из вертолета стройного, атлетически сложенного мужчину примерно своего возраста, швырнул его на землю, быстро надел наручники и связал ноги веревкой.

Итан приближался к крыше на большей высоте, чем намеревался. Он сильно дернул за обе клеванты, резко пошел на снижение и упал на черепичную крышу с высоты шести футов.

Быстро освободился от парашюта и взял в руки один из автоматов АКС-74. В момент, когда Кейт влетела в библиотеку Корбо, ее напарник спокойно приблизился к краю крыши. Услышав выстрелы «штейра» Кейт, он тут же снял двух охранников у ворот, а затем развернулся и взял на мушку еще одного, выбежавшего из будки при первых звуках стрельбы. Бранд попал в него со второй попытки. Еще один охранник дежурил у дверей в дом и не сразу понял, что их атаковали. Первая пуля, выпущенная Итаном, попала ему в шею, вторая — прямо в лоб. Затем швырнул гранату в окно будки и перебежал по коньку на другую сторону крыши. Теперь он находился прямо над боковым входом в подвал. У двери стояли двое, еще один охранник выскочил на открытое место и готовил свой автомат к стрельбе. Все трое были в бронежилетах, но Николь Норт рядом с ними видно не было. Мэллой снял нерасторопного мужчину с «Калашниковым» одним выстрелом в голову. Итан бросил в двух оставшихся у двери гранату и добил их контрольными выстрелами.

Мэллой развернулся и увидел, что по открытой террасе второго этажа бегут еще двое, ведя огонь из автоматов по Бранду. Мэллой уложил одного; Итан разделался со вторым.

Врезавшись в стекло, Кейт выхватила из-за пояса оба «штейра». Охранники у двери не успели поднять стволы, когда она скосила их очередью, стреляя с левой. Бреммер потянулся к кобуре, и Кейт выстрелила в него с правой.

Опустошив обе обоймы, Кейт бросила пистолеты-автоматы и выхватила еще один «штейр» из кобуры на бедре, добила начальника службы безопасности и его подчиненных и приблизилась к Корбо. Тот поднялся из-за стола, но не пытался достать оружие.

— На пол! — скомандовала Кейт.

Он медлил; тогда она левой рукой выхватила «кольт» и выстрелила ему в ногу. Корбо повалился на пол, не сдержав страшного крика боли. Девушка подскочила и пнула его в лицо, сломав нос.

Отбросив пистолет, она завела руки Корбо за спину и защелкнула на запястьях наручники. Затем отложила «штейр» и связала ему ноги веревкой.

— Мальчик! Твоя посылка находится в библиотеке, — бросила она в микрофон.

— Вокруг чисто, — откликнулся Итан.

— Мужчина! Прием! — вызвала Кейт.

— Норт нигде не видно, — сказал Мэллой.

— Ничего. Мы ее найдем.

Подняв с пола «штейр», Кейт вышла из библиотеки в узкий коридор.

— Проверю этаж, джентльмены.

Сжимая в руке гранату, девушка двинулась в холл, готовая в любой момент встретить сопротивление, но он оказался пуст. Обходя комнату за комнатой, она заглядывала в кладовки, туалеты, гардеробы. Всякий раз, прежде чем распахнуть дверь, Кейт давала короткую предупредительную очередь.

Никого не найдя, она перезарядила оружие и снова направилась к лестнице.

— Все чисто, джентльмены, — прошептала она в микрофон.

— Я вхожу, — сказал Мэллой.

— Оставайтесь на месте! — сказала Кейт.

— Все в порядке.

Чернова и Ксено дошли почти до подножия лестницы, когда услышали треск автоматных очередей. Доносился он из библиотеки Корбо. Ксено хотел было направиться туда, но Елена схватила его за руку. Помогать хозяину в любом случае поздно, и оба они это понимали. Раздались новые выстрелы — на этот раз с крыши, затем грохот разорвавшейся гранаты в сторожевой будке.

К лестнице бегом бросились трое охранников, но Ксено их остановил.

— Ждать надо здесь, — сказал он и дал знак, чтобы они заняли позиции по обе стороны лестницы.

Черновой Ксено приказал отходить в глубь помещения. Из окна, выходящего на лужайку за домом, она увидела пилота. Мужчина лежал в траве ничком. Рядом с ним находился незнакомец в шлеме и капюшоне, скрывающем лицо. В вертолете никого не было, лопасти продолжали вращаться. Елена услышала выстрелы и взрыв еще одной гранаты — донеслись эти звуки с противоположной стороны дома.

— Один здесь, во дворе! — крикнула она.

Главные ворота на территорию оставались запертыми, но оба охранника неподвижно лежали на земле.

— Охранники у ворот мертвы!

Выскользнув из дома неподалеку от входа в подвал, Чернова нашла еще троих убитых. Плотно прижалась спиной к стене, она взглянула на крышу. Один человек удерживает пилота, на крыше, скорее всего, двое или трое. И еще одна пара на первом этаже…

А их было в три раза больше! Нет, она отказывалась это понимать. Наверняка у противника появится подкрепление, вторая волна атакующих, которая придет или через туннель от озера, или нападет со стороны главных ворот. Возможно, сразу с двух сторон.

Время уходить.

Она подбежала к стене, ухватилась за черепицу наверху, подтянулась, перекинула одну ногу. Потом достала «глок» и всмотрелась в деревья, подступившие вплотную к стене, но никого не увидела. Там мелькали только предрассветные тени и ползли клочья тумана.

Сидя на стене, Елена видела сквозь листву вертолет и пилота в траве, но незнакомец куда-то исчез. Возможно, он ее заметил и подбирается ближе?

Держа оружие наготове, она еще раз осмотрела двор. Вдруг из-за густых зарослей рядом со стеной выскочил человек и помчался к дому. Чернова выстрелила в него трижды — две пули выпустила в грудь, чтобы сбить с ног, последний, контрольный, когда он упал, произвела в голову. Потом прицелилась в пилота и пустила ему пулю в затылок. Теперь вертолет нападающим не пригодится.

Откуда-то со стороны ворот раздался одиночный выстрел, но она не видела, кто стрелял. Это уже не важно. Она перекинула через стену обе ноги, спрыгнула вниз, в кусты, и направилась к озеру, как в свое время сделали Бранд и Кеньон.

— Мужчина ранен! — крикнул Итан.

Едва он договорил, как пуля ударила ему в спину. Он упал и заскользил головой вперед к краю крыши. Первой мыслью было: бронежилет пуля пробить не могла, но он погибнет, если упадет вниз. Итан схватил ледоруб, размахнулся и вонзил его между черепицами. Тело резко отбросило в сторону. Ухватившись за ледоруб обеими руками, Итан притормозил падение и, широко расставив ноги, повис над водостоком.

Затем он отодвинулся от края крыши и, встав на ноги, увидел, что его «Калашников» свалился в кусты. Он снял второй автомат, раздвинул складной металлический приклад и двинулся вверх. Человек, стрелявший в него, уже прошел в ворота и бежал к дому. Итан уложил его одним выстрелом в голову.

Затем он размотал веревку, сделав на конце петлю, забросил ее на каминную трубу и побежал к краю крыши. Веревка кончилась, он изогнулся всем телом и, прыгнув, влетел в окно библиотеки. Итан приземлился всего в нескольких футах от самого дьявола.

Кейт швырнула гранату вниз, затем выхватила второй «штейр». Сжимая оружие в обеих руках, она почти уже дошла до конца лестницы, когда с разных сторон из коридоров выбежали двое: один мужчина вырос прямо перед ней, второй оказался за спиной.

Увидев, как «Калашников» противника плюнул огнем, Кейт перемахнула через перила и, приземлившись, открыла стрельбу с обеих рук. Одного из нападавших удалось ранить, второй быстро отступил.

Отбросив оружие с опустевшими обоймами, Кейт перекатилась и села спиной к стене, держа автомат наготове.

— Думаю, помощь мне сейчас пригодилась бы, — прошептала она.

Пули Кеньон ударили в грудную пластину бронежилета Ксено, его так и отбросило назад. Он поспешил отползти в укрытие. Некоторое время неонацист ждал; грудь тяжело вздымалась, дыхание было учащенным. Он слышал, как Кеньон зовет на помощь, и дал понять человеку, который находился рядом, что наверху кто-то есть.

— Жди его там, — шепнул он и указал на второй коридор.

Итан уже перекинул Корбо через плечо и вышел на лестничную площадку, как вдруг услышал, что Кейт зовет на помощь. Бросив Корбо на пол, Бранд стал осторожно спускаться по ступеням, держа наготове АКС-74.

— Я на лестнице, — сказал он. — Мужчина, ты ранен?

Ответа не последовало.

Ксено сидел, привалившись к стене, прижимая оружие к груди; курок взведен, палец на спусковом крючке.

Откуда-то сверху раздался голос Бранда:

— Я на лестнице. Мужчина, ты ранен?

Затем он услышал шаги по ступенькам. Итан спускался. Как и Кеньон, преодолел последние два метра одним прыжком через перила и перекатился по полу.

Ксено услышал это и приготовился, сменив режим огня на автоматический.

Итан увидел Кейт на полу, она сидела спиной к стене. Автомат у нее был, но прикрывать приходилось сразу два коридора. Перепрыгнув через перила, он преодолел последние шесть футов. В этот момент в гостиной показался охранник в униформе, с пистолетом. Первым же выстрелом ему удалось слегка зацепить Итана, но затем тот открыл огонь и охранник распростерся на полу. Пригибаясь, в гостиницу вбежал человек с автоматом и залег за убитым, используя труп как прикрытие. Итан прицелился, но обнаружил, что обойма пуста. Он слышал, как Кейт стреляет где-то рядом, но ждал, когда противник обнаружит себя. Очередь заставила Бранда вжаться в стену. Через мгновение он прыгнул, приземлился рядом с девушкой и, отбросив автомат в сторону, выхватил свой «штейр». Человек, засевший в гостиной, перезарядил оружие, слегка приподнялся и вновь открыл огонь, но Итан поразил его длинной очередью.

Он резко развернулся, собираясь перекрыть доступ из второго коридора, и вдруг заметил, что Кейт безжизненно распростерлась на полу.

— Девочка ранена! — крикнул он, ощупывая рваные края ее бронежилета — отверстие находилось прямо над сердцем. — Мужчина! Прием! Повторяю. Девочка ранена!

Как только грянули выстрелы, Ксено почувствовал, как что-то ожгло ему бедро, затем боль пронзила руку. Он снова отполз в укрытие, где обнаружил, что сбоку и в грудь бронежилета попало с полдюжины пуль.

Он осмотрел повреждения. Рука, бедро чуть ниже края бронежилета. Еще одна пуля попала в грудь, пробив пластину.

Это напугало его. Но он все еще стоял на ногах.

Мэллой сел, мотая головой как человек, которого только что вывели из глубокого сна.

— Иду, — пробормотал он и попытался встать, впрочем без успеха.

Он забыл, где находится, на миг даже показалось, что он в стельку пьян. Но затем Мэллой огляделся и увидел свой шлем с наушниками и переговорным устройством, а также АКС-74.

Пуля угодила в шлем, понял он. Этим и объяснялась навалившаяся на него дурнота и головная боль. Он неловко ухватил оружие, медленно поднял его с земли и только тут осознал, что зовущий его голос никак не мог исходить из наушников. Ведь он потерял их вместе со шлемом.

Должно быть, он вспомнил Гвен, это она уговаривала его встать, проснуться. Мэллой улыбнулся при мысли о том, как много раз по утрам она будила его. А он просыпался так медленно, неохотно и пытался заманить ее обратно в…

Грянул выстрел; Мэллой не понял откуда. Пуля просвистела мимо лица и вонзилась в землю в нескольких футах у него за спиной. Не успел он отреагировать, как вторая пуля ударила прямо в грудь. Только тут Мэллой очнулся по-настоящему, почувствовав, что он на открытом месте и кто-то пытается его убить.

Он быстро несколько раз перекатился, а тем временем выстрелы не стихали. Остановившись, он выхватил из кобуры МАК-10 и по вспышке огня успел заметить человека — тот целился в него из-за угла дома. Мэллой тоже поднял оружие, но пуля ударила его в плечо, в толстую прокладку бронежилета. Стрелок явно пытался попасть ему в голову. Мэллой ответил длинной очередью, пули ударили в кирпичную кладку, но одна все же угодила в цель. Стрелок завертелся на одном месте, раскинул руки и рухнул на землю.

Мэллой медленно поднялся на ноги, в голове пульсировала боль. Он вставил новую обойму и зигзагами побежал к дому. Оказавшись на террасе, открывать дверь он не стал, просто выбил стекло и ворвался внутрь. Он увидел Итана — тот в беспомощной позе склонился над неподвижно распростертой на полу Кейт — и понял; что-то пошло не так.

Увидев друг друга, Мэллой и Итан заметно расслабились. В этот момент в помещение шагнул мужчина с «Калашниковым». Мэллой метнулся в сторону, перекатился, занял позицию у стеньг, откуда сидя разрядил всю обойму. Несколько пуль угодили мужчине в бронежилет. Он упал, и тогда Томас отбросил ставший бесполезным МАК-10. Грудь тяжело вздымалась, несколько секунд он ловил ртом воздух, затем немного пришел в себя и пополз к тому месту, где находились Кейт с Итаном.

Ксено медленно продвигался вдоль стены, выискивая своих, но, похоже, никого не осталось. Перед въездом в дом, у распахнутых главных ворот, — три неподвижных тела. Если кто-то остался на крыше, то еще долго просидит там: пытаться сейчас прорваться к машинам — чистое самоубийство.

Он подумал: а не перебраться ли через стену? Нет, не получится — ранен он серьезно.

Вдруг Ксено услышал звон разбитого стекла, бешеную стрельбу, крик раненого. Затем кто-то отбросил оружие, оно загрохотало по полу.

Единственный шанс — это пробраться в туннель и попробовать добраться до озера, где стоят лодки. Оттуда можно переправиться на другой берег.

Он тихо притворил за собой дверь в подвал и прихрамывая стал медленно спускаться по деревянной лестнице. На полпути остановился, сунул руку под бронежилет, чтобы проверить, нет ли крови. На ладони осталась темная полоса. Это означало, что легкое не задето. Он снова осторожно поискал за пазухой — на этот раз удалось нащупать осколок застрявшей в кости пули. Боль от ран была чудовищная, казалось, он умирает. Но смерть ему не грозила, теперь Ксено это точно знал. Он отделался переломом грудины, ранениями в руку и бедро. Ксено глубоко вдохнул — в груди болезненно заныло — и двинулся вниз по ступеням. Борясь с тошнотой и головокружением, он остановился, ухватился за перила, чтобы немного прийти в себя. Времени с каждой секундой становилось все меньше. Надо двигаться дальше. Надо выбираться отсюда. Надо побороть эту проклятую тошноту, и тогда все получится.

Он снова глубоко втянул воздух и взглянул на дверь в глубине подвала, ведущую в туннель. Сделал еще шаг, и тут пол, как показалось, вырвался из-под ног, а помещение закачалось и перевернулось. Он был еще в сознании и дышал, когда сильно ударился о бетонный пол, а затем все вокруг погрузилось в сплошную холодную тьму.

— Она умерла, — почти благоговейно прошептал Итан.

Видимо, сама мысль, что и Кейт смертна, никогда не приходила ему в голову.

Мэллой дотронулся до ее бронежилета. Весь изодран пулями, как у него и Бранда, от нескольких выстрелов из автомата Калашникова калибра 5,67 миллиметра.

Хорошо, что крови не видно. А может, он просто не добрался до раны. Он откинул с ее головы капюшон, осмотрел шею, виски и щеки. Потом стянул перчатку, положил пальцы на шею девушки, молясь про себя, что ошибся. Но пульс не прощупывался.

Он взглянул на Итана: тот низко надвинул на лоб капюшон, чтобы не было видно слез, навернувшихся на глаза. Мэллой решил попробовать искусственное дыхание. Зажал Кейт ноздри, наклонился, прижался ртом к холодным губам девушки и сильно выдохнул. Затем откинул голову, набрал воздуха, снова пытаясь наполнить ее легкие. Услышал, как Бранд бормочет слова молитвы, и начал молиться сам.

На третий раз Кейт пошевелилась, а через секунду глаза ее открылись. Она сильно закашлялась, потом начала судорожно хватать ртом воздух.

— Надо отвезти ее в больницу! — воскликнул Итан.

— Никаких больниц, — сказал Мэллой.

— Но что… что же произошло?

— Она просто перестала дышать, — ответил Мэллой.

Об остановке сердца он умолчал.

Кейт лежала на спине и смотрела в потолок.

— Нам надо идти, — пробормотала она после паузы. И снова стала ловить ртом воздух. — Забираем Николь и уходим отсюда.

Итан явно колебался.

— Иди! — сказала Кейт. — Полиция будет здесь с минуты на минуту.

Похоже, что только упоминание о полиции помогло вывести Итана из ступора. Он поднялся и направился к двери. Вдруг он заметил, что у Мэллоя нет оружия, вставил новую обойму в один из «штейров» и протянул напарнику. Достал второй пистолет-пулемет из кобуры и двинулся ко входу в подвал.

Свет там горел, но стояла полная тишина. В отличие от других помещений в доме воздух не пах гарью.

Откуда взялась эта кровь на ступенях? Яркие капли и смазанные следы на лестнице и перилах. На полу, уже в самом низу, он увидел большую поблескивающую красную лужу. Кровь еще не высохла.

Итан присел на корточки, пытаясь заглянуть в полуоткрытую дверь, но след обрывался у подножия лестницы.

Он спустился еще на одну ступеньку, остановился, всматриваясь в темные углы. Кровавый след начинался и обрывался на лестнице…

Оглядевшись по сторонам, Итан сделал еще один тяг Ага, теперь ясно! Он под лестницей!

Грянула автоматная очередь, Итан одним прыжком преодолел последние шесть ступенек, упал, перекатился по полу. Привстав, он увидел, как веером отлетают мелкие щепки — на лестницу обрушился ураганный огонь. Он мягко надавил на спусковой крючок «штейра» — пули, вылетевшие из него, тоже угодили в лестницу, и через секунду она напоминала искореженную цифру «восемь».

Стрельба из АК-47 прекратилась. Итан услышал, как кто-то отбросил автомат на бетонный пол. Он оставил «штейр» и вытащил из ботинка армейский нож.

В ту же секунду из-под лестницы вынырнул человек. Он медленно направлял ствол пистолета на Бранда. Раненый мужчина цеплялся одной рукой за обломки лестницы, чтобы удержаться на ногах. Но Итану негде было укрыться. Он бросился вперед.

Пуля вонзилась в бронежилет, ощущение было такое, точно кто-то двинул ему кулаком в солнечное сплетение. В ту же секунду он ударил противника ножом под нижний край бронежилета. Ощутил, как мышцы нехотя поддаются стали. Противник вскрикнул, и Бранд почувствовал, как тело врага обмякло, а на руку в перчатке хлынула горячая кровь.

Он услышал, как брякнул упавший пистолет. Глаза мужчины потемнели, он издал странный сдавленный звук и стал оседать на пол, скользя по груди, бедрам и ногам Итана.

— Мальчик? Что там у тебя? — послышался в наушниках голос Кейт.

На секунду Итану показалось, что он потерял голос. Он просто стоял и смотрел на человека, лежащего внизу, и торчащую из его тела окровавленную рукоятку ножа.

— Мальчик! Прием!

Он ответил, что с ним все в порядке.

— Есть проблемы?

Итан подобрал с пола пистолет, проверил обойму.

— Уже нет, — коротко ответил он.

Забрав оружие, он направился к башне.

Итан быстро осматривал помещения; в наушниках он слышал, как Кейт говорит Мэллою, что надо привести Корбо.

Итан отодвинул тяжелый засов и открыл стальную дверь, ведущую в башню. Николь стояла в темноте, на ней было пальто, а под ним никакой одежды. Женщина дрожала всем телом, волосы встрепаны, глаза дико расширены от страха. Она не понимала, куда ее сейчас поведут — на казнь, на сделку или на свободу.

— Все в порядке, все хорошо, — сказал Итан. Потом вспомнил, что на голове у него капюшон и все руки в крови. Выглядит, наверное, жутко. — Мы пришли за вами. Скоро вы будете дома.

Услышав выстрелы в подвале, Мэллой хотел идти на помощь, но Кейт схватила его за руку. Она встревоженно заговорила в микрофон:

— Мальчик?

Автоматные очереди стихли, затем послышался одиночный выстрел из пистолета.

— Мальчик! — закричала Кейт. Глаза ее расширились от страха. — Что там у тебя? Мальчик! Прием!

Потом прислушалась.

— Есть проблемы? — спросила она и, похоже, немного расслабилась. Потом обратилась к Мэллою: — Надо привести сюда Корбо.

Она до сих пор дышала с трудом, но уже не лежала, а сидела.

— Вам больно? — спросил Мэллой.

— Я в полном порядке, — пробормотала Кейт в ответ, но выглядела скверно.

Она неуверенно двигалась и с трудом могла сфокусировать взгляд, словно не до конца понимала, где находится.

Девушка нервно оглядела комнату.

— Где-то здесь была женщина…

Мэллой покачал головой.

— Я никого не видел.

Кейт потянулась к одному из автоматов. Обойма оказалась пуста.

Мэллой протянул ей «штейр», который дал ему Итан, и вытащил свою «сигму» 38-го калибра.

Дым на втором и на первом этажах до сих пор не выветрился, кисловатый привкус пороховой гари все еще висел в воздухе.

В библиотеке Корбо Мэллой нашел троих убитых, но самого хозяина не обнаружил. Мэллой вышел в коридор и принялся обыскивать комнаты.

— Корбо исчез! — крикнул он в микрофон.

Откуда-то снизу раздался голос:

— …башне!

Мэллой вернулся в библиотеку. И вдруг услышал, как кто-то бежит по лестнице и что-то кричит. Может быть, это полиция? Надо убираться отсюда, пока есть такая возможность, но Корбо оставлять нельзя. Лучше сдаться полиции.

Он шагнул к раздвижным дверям и потянулся к ручке в виде головы ворона, когда в комнату с громким криком ворвался Итан:

— Нет!!!

Мэллой так и застыл с протянутой рукой.

— В чем дело? — спросил он.

— Отойдите, — сказал Бранд и схватил какую-то книгу. Потом приблизился и с силой швырнул ее в металлическую голову ворона.

Мэллой с ужасом увидел, как из черного клюва вылетела блестящая стальная игла длиной в полдюйма и на остром ее кончике повисла капля ядовитой прозрачной жидкости.

— Care le Corbeau! — сказал Итан, не отрывая завороженного взгляда от ворона.

Мэллой рефлекторно перевел фразу:

— Берегись Корбо!

— Это его девиз, — сказал Итан.

Затем подошел к картине, висевшей неподалеку от двери, и сдернул ее со стены. Под полотном оказался рычаг, Бранд потянул его на себя и повернул. Раздвижные дверцы открылись, и они увидели Джулиана Корбо. Он стоял в темной камере башни, руки по-прежнему за спиной и скованы наручниками, ноги связаны.

— Как вы туда попали? — спросил Итан.

Корбо не ответил, а глаза смотрели насмешливо и холодно.

Бранд подошел, забросил его на плечо, точно мешок с зерном, и покинул библиотеку.

Они поднялись по лестнице и увидели Кейт. Рядом стояла Николь Норт, босиком и в одном пальто. Мэллой приблизился и увидел на ее ногах следы от ожогов.

При виде Корбо глаза Николь округлились от страха, но она промолчала. Лишь придвинулась еще ближе к Кейт, словно ища у нее защиты.

Они поспешили к вертолету, Мэллой прикрывал отход. Подойдя, они увидели пилота — тот неподвижно лежал, уткнувшись лицом в траву.

— Пилот убит, — сказал Бранд, когда агент забрался в кабину. — Знаете, как управлять этой птичкой?

Мэллой покачал головой.

— Вчера я загрузил из Интернета инструкцию. Судя по всему, не так уж и сложно. Но на всякий случай лучше устройтесь где-нибудь в хвосте. И советую пристегнуться.

Мэллой ушел в салон и сел напротив Джулиана Корбо. В отдалении послышалось завывание полицейских сирен; похоже, патрульные машины приближались к имению сразу с двух сторон. Лишь небо оставалось открытым — спокойным и ясным.

Кейт сидела рядом с пленником. Николь Норт устроилась в самом хвосте, как можно дальше от Корбо.

— Итан сказал, что как раз вчера прочитал инструкцию, как летать на этих штуковинах, — сказал Мэллой Кейт. — Мне кажется, юмор — не самая сильная его сторона.

— Я же говорила, что пилоту нужно сохранить жизнь.

Вертолет на несколько футов поднялся над бетонной площадкой, потом как-то странно накренился и с бешеной скоростью полетел прямо к горе. Впрочем, машина благополучно миновала препятствие, пошла вверх и даже выровнялась. Все же скорость была слишком велика; затем «белл» начал резко снижаться, и всем показалось, что вертолет вот-вот нырнет в озеро. В последнюю секунду Итан все же сумел проскользнуть над водной гладью и снова начал набирать высоту. Когда непосредственная угроза катастрофы миновала, Мэллой взглянул на часы. Летели они чуть меньше двенадцати минут.

— Мы направляемся в аэропорт, — сказала Мэллою Кейт. — Там мы с нашим другом сядем в «сессну» и полетим в Милан. Вы можете воспользоваться фургоном. Доставьте Николь в Нью-Йорк.

— Паспорта у всех есть? — осведомился Мэллой.

— Только вчера получили, — ответила Кейт. — Что касается сэра Джулиана, то ему паспорт не понадобится.

Мэллой обернулся к Николь Норт. Она покачала головой. Что ж, подумал Мэллой, придется позвонить Джейн, пусть договорится с консульством в Берне. У него самого тоже нет документов, но можно связаться с Хасаном, и тот доставит ему паспорт вместе с багажом и компьютером прямо в аэропорт.

— Прежде чем начнете тратить вознаграждение, — сказал он, — я задам сэру Джулиану несколько вопросов. И если мне не понравятся ответы, сбросим его отсюда в озеро.

Корбо улыбнулся. Он не боялся угроз.

Мэллой достал «сигму» и прицелился Корбо в голову.

— Как ты узнал, что я сяду в поезд на двенадцать ноль три из Цюриха в аэропорт?

Сэр Джулиан продолжал бесстрашно смотреть прямо в глаза Мэллою. А потом снова улыбнулся, на этот раз — лишь краешком губ.

— Меня допрашивали настоящие знатоки своего дела, сэр. Неужели вы думаете, что, если будете размахивать пистолетом, это вам поможет?

Кейт достала армейский нож, поднесла лезвие к его уху.

— Прокуратура США выплатит мне вознаграждение за тебя, но только живого. Впрочем, думаю, им неважно, целого ли.

Кровь отхлынула от лица Корбо.

— Что вы хотите? — пробормотал он.

— Как ты нас нашел? — спросила девушка.

— Нашел… чисто интуитивно. У меня собралась очень сильная команда, вычислить вас не составляло особого труда. Прослушка телефонов, помещений и прочее… так что нетрудно было установить личности покупателей. В этот момент…

Он неожиданно замолчал, с ужасом глядя за спину Мэллою. Затем грянул выстрел.

Пуля угодила Корбо между глаз. Голова его резко дернулась, и тело рухнуло на пол. Мэллой обернулся и увидел Николь Норт с его «сигмой» в руке. Она все еще сжимала оружие и смотрела на труп Корбо с таким видом, точно ждала, что он оживет и набросится на нее. Кейт кинулась к ней и выхватила пистолет из рук. Но было поздно.

Николь Норт отомстила обидчику сполна, и что-либо исправить было уже невозможно.

Глава 11

Нью-Йорк

Пятница, 13 октября 2006 года

Мэллой благополучно доставил Николь Норт в Берн и договорился о встрече с ней, Ричлендом и Старром вечером следующего дня уже в Нью-Йорке, на квартире в Верхнем Ист-Сайде. «Плаза», по его мнению, стала небезопасной.

Апартаменты принадлежали бизнесмену, чьи нелегальные банковские вклады в Швейцарии Мэллою удалось обнаружить десять лет назад. Вместо того чтобы доложить о своей находке налоговым службам, Мэллой, с согласия ЦРУ, завербовал этого человека. Он много путешествовал по миру, обладал хорошими связями в Африке, на Ближнем Востоке и в Индонезии. Порой ему попадала в руки весьма ценная информация, и он охотно делился ею с Мэллоем. Надо отдать последнему должное, он произвел вербовку в высшей степени деликатно. Бизнесмен считал себя патриотом и его близким другом. Правда, просьба использовать его квартиру показалась несколько необычной, но он согласился. Ведь именно так должны поступать истинные патриоты.

Апартаменты поражали изяществом. В огромном камине, отделанном флорентийским мрамором, ярко пылал огонь, когда прибыла Николь Норт со своим эскортом. Джонас Старр был мрачен и насторожен, точно ожидал обвинений.

Дж. У. Ричленд надел свою телевизионную улыбку, а Майк, его телохранитель, смотрел подозрительно, словно ожидая ловушки. Остальные охранники остались внизу. Старр, Ричленд и Норт пришли сюда не для того, чтобы затем потерять драгоценную картину на улицах Нью-Йорка, а наводнять гостиную охраной сочли неудобным. Кроме того, Мэллой заранее специально проинструктировал Николь Норт. Все трое прибыли сюда для совершения обмена. Они могли привести с собой по одному человеку. Наличие оружия не имело значения, но телефоны и любые записывающие устройства исключались.

Телохранитель Ричленда, добродушный гигант Майк, принес деньги. Мэллой устроил целый спектакль, обыскивая каждого на предмет переговорных устройств, при этом от внимания его не укрылось, что у Джонаса Старра и Майка оказались при себе пистолеты. Оба дали понять, что эта процедура для них крайне оскорбительна. Николь и преподобный Ричленд перенесли досмотр спокойно и с достоинством, а также с изрядной долей юмора.

Прямо из холла они проследовали в гостиную и сразу увидели картину. Мэллой поставил ее на стол, причем позаботился о том, чтобы освещена она была самым выгодным образом — в отраженном свете пламени камина. И Старр, и мисс Норт уже исследовали картину в Цюрихе, в ультрафиолетовом освещении. Но теперь, в отблесках огня, краски сверкали и переливались, глаза на портрете словно ожили, а в капельках крови танцевали красноватые искорки. У любого зрителя не оставалось сомнений, что картина наделена особой божественной силой. Она была прекрасна и одновременно внушала благоговейный страх, и даже завзятого скептика так и тянуло преклонить перед ней колени — настолько величественным и потрясающим был этот портрет, что, казалось, его не могла создать рука человеческая.

И Ричленд не сдержался: он подошел и опустился перед столиком на колени, а затем стал истово молиться, причем вскоре слова стали плохо различимы. Он молился на нескольких языках. Подобное состояние было вызвано вовсе не восхищением перед уникальным предметом старины, не тем, что с ним связаны удивительные легенды. Графиня оказалась права. Он действительно верил в то, что лицо Иисуса — именно это изображение Иисуса на деревянной доске — поможет ему излечиться от рака. Завершив молитву, проповедник поднял глаза, в которых стояли слезы, и обратился к Норт.

— Ах, Никки, ничего подобного я прежде не видел!

— Вы довольны? — спросил его Мэллой.

Ричленд оторвал взгляд от Норт и поднялся.

— Весьма, мистер Мэллой. Вы сделали… все, о чем мы договаривались!

— Я хочу, чтобы вы позвонили Джейн Гаррисон. Скажите ей, что все в порядке. И если что-то не устраивает, например то, как я провел операцию, сообщите ей.

Стоящий чуть поодаль Джонас Старр заметил:

— Мы так не договаривались.

Мэллой ему не ответил. Настала пауза, ее нарушил Ричленд.

— Все нормально, Джонас. Несмотря на ряд сложностей, лично мне кажется, мы вполне можем пойти навстречу мистеру Мэллою.

— Вы просто читаете мои мысли. Ведь кое-кто может подумать, что я не делал все от меня зависящее, чтобы вернуть вам картину, как мы договаривались в самом начале. Звонок необходим, чтобы рассеять эти подозрения.

— Полностью согласен.

Мэллой взял мобильный, ввел специальный код и протянул телефон Ричленду. Тот так и рассыпался в похвалах. Это не просто хорошая работа. С учетом всех обстоятельств, это просто потрясающая работа! Никаких жалоб! Нет, конечно, не обошлось без затруднений, но мистер Мэллой здесь совершенно ни при чем. Нет, он проявил себя профессионалом высокого класса! Просто высочайшего!

Все соответствовало этой хвалебной речи Ричленда — голос, манеры, тон и присущее ему красноречие. Закончив, он поймал на себе взгляд Николь и кивнул. Норт, в свою очередь, кивнула Майку. Тот подошел и передал деньги.

— Картина ваша, — сказал Мэллой, забирая кейс. — Теперь я за нее больше не отвечаю. Все, как договаривались.

В этот момент в гостиную вошли Кейт с Итаном. Джонас Старр сердито нахмурился.

— Что такое?

Бранд подошел к Ричленду, сжимающему в руках портрет, и заявил:

— Эта картина моя.

Проповедник нервно улыбнулся.

— Боюсь, вы ошибаетесь, молодой человек.

Он дал знак Майку. Тот сунул руку под пиджак, но Кейт его опередила, с молниеносной скоростью выхватив оружие. Майк посмотрел на пистолет, нацеленный на него, и рука так и осталась за пазухой.

— Николь, объясни этому человеку, что сегодня вечером умирать ему совсем не обязательно, — произнесла Кейт.

— Все в порядке, — сказала Николь Майку.

Телохранитель покорно опустил руку.

— Можете размахивать пистолетом сколько угодно, юная леди, — угрожающе произнес археолог. — Но предупреждаю, вы не выйдете из этого здания с картиной! На улице нас ждут двадцать охранников!

Итан приблизился к Николь Норт на расстояние вытянутой руки.

— Скажи ему. Скажи ему, что ты обещала мне той ночью, когда я нашел тебя в башне.

Николь колебалась.

— Я не… Я не знаю, о чем вы.

— Ты обещала отдать мне все, что угодно, если я позвоню в «Плазу» мистеру Гидеону.

— Но я вовсе не это имела в виду!

— Ты сказала так. Все, что угодно. Так вот, мне угодно получить эту картину.

— Я не помню! Меня заставили! Я не отдавала себе отчета!

Она умоляюще смотрела на проповедника и своего дядю.

Кейт убрала пистолет в кобуру.

— Зато я помню. А еще я помню, что мистер Гидеон не пожелал подойти к телефону. Человек, с которым мы говорили, ответил, что он очень занят. Пришлось рассказать все ему, и он в ответ пообещал, что займется этим делом.

Николь Норт вопросительно взглянула на Ричленда.

— Если кто и звонил, я этого не слышал! — огрызнулся священник.

— Расскажите ей о нашем разговоре, — предложил ему Мэллой.

— Ума не приложу, о чем идет речь! — Ричленд пытался выдавить улыбку, но безуспешно.

— Так что ты ему сказал?

Проповедник ткнул пальцем в Мэллоя.

— Он отказывался отдавать картину Джонасу до тех пор, пока мы не договоримся о твоем освобождении.

— Это правда, но не вся, ваше преподобие, — заметил Мэллой. — Положите руку на картину с Иисусом и поклянитесь именем Господа нашего, что говорите правду.

— Да как вы смеете!

— Что ты ему сказал? — продолжала настаивать Норт.

Ричленд молчал, и тогда Мэллой прояснил ситуацию:

— Дилемма была несложной. Я сказал, что могу использовать картину для вашего освобождения или же доставить ее в Нью-Йорк. Я сказал, что, если такие варианты его не устраивают, он никогда не увидит портрета.

— И что же он ответил? — спросила Николь, не сводя при этом взгляда с Ричленда.

— Он велел привезти картину в Нью-Йорк.

— Мою картину, — заметил Бранд.

Вдруг Джонас Старр разъяренно взревел:

— Не видать вам этой картины!

— Отдай ему портрет, — спокойно произнесла Норт.

Ричленд колебался.

— Нет! — воскликнул археолог.

— Отдай! — приказала Норт.

Старр потянулся за оружием, но Итан уже успел выхватить свое; он оказался куда проворнее старика.

— Вы что же, всерьез собрались в меня стрелять? — спросил Бранд.

Археолог молчал. Итан подошел к нему и забрал пистолет.

— Что вы хотите? — спросил Ричленд. — Назовите свою цену. Все, что угодно, только не это!

— Моя цена — эта картина.

— Отдай ему, Джим! — воскликнула Норт. — Я заплатила за нее сполна. И должна сдержать обещание! Пусть забирает, если она так ему нужна!

Итан убрал свой пистолет в кобуру, разрядил оружие Старра, сунул в карман обойму и отбросил пистолет. Потом разоружил Майка. Наконец он взялся за реликвию в руках Ричленда. Секунду-другую казалось, что тот не выпустит ее, но затем его пальцы разжались. Итан спросил:

— Так она моя?

— Да, — ответила Норт.

При этом она пристально смотрела прямо в глаза Ричленду, точно впервые видела этого человека.

Итан долго и с грустью любовался портретом, затем подошел к камину и швырнул его в огонь.

Ричленд взвыл и рванулся вперед. Он уже ухватил деревянную доску за угол, но восковые краски закипели от жара, и капли брызнули ему на руки.

С криком боли священник выронил картину и закружился по комнате. Николь Норт, совсем недавно узнавшая, сколь болезненны бывают ожоги, подошла и обняла его за плечи. Ричленд зарыдал.

Она все еще обнимала его, когда Мэллой, Итан и Кейт вышли из гостиной.

Глава 12

Нью-Йорк

2 декабря 2006 года

Мэллой стоял возле Рокфеллеровского центра и наблюдал, как катаются на коньках Пол Сорренто и Гвен. Она затеяли это представление ради него, и, надо сказать, получалось у них здорово. Уже зажглись рождественские огни. Каток был полон, но на какое-то время он просто забыл о толпе.

— Мне кажется, вы искали меня.

Голос, раздавшийся за спиной, принадлежал графине Клаудии де Медичи. Мэллой в изумлении обернулся.

— Господи… вы!

Графиня была одета, как подобает обеспеченной нью-йоркской даме средних лет — черное кашемировое пальто, длинный шарф, берет, перчатки. При виде реакции Мэллоя — смесь радости и изумления — в глазах ее зажглись знакомые лукавые искорки.

Сражение на вилле Корбо и все связанные с этим события на какое-то время затмили таинственное исчезновение графини де Медичи. Но позже Мэллой активно взялся за ее поиски. Он даже приезжал еще раз в Швейцарию, чтобы проследить те финансовые «ниточки», о которых ничего не знали швейцарские власти. Но и у него ничего не вышло. Деньги графини остались на ее счетах нетронутыми. Примерно неделю назад полиция сдалась окончательно, объявив, что графиня и ее слуга стали «жертвами какой-то грязной игры».

— Вы удивлены, Томас? Уж кто-кто, а вы должны бы знать, что я женщина не без связей и средств.

— Я так рад, что с вами все в порядке, — ответил Мэллой, внимательно оглядывая толпу.

— В данный момент я одна, — сказала графиня. — Но Рене по-прежнему со мной, если это вас интересует. И разумеется, испытывает трудности с английским, впрочем, и с немецким он тоже не слишком ладил.

Мэллой улыбнулся.

— Этот человек всегда умел объясниться.

— Несомненно.

— Так что же с вами произошло? — спросил он. — Ведь я заходил к вам в дом после того…

Мэллой огляделся по сторонам. Слишком много людей вокруг, они могут услышать. Кроме того, он не знал, как закончить вопрос.

Графиня жестом поманила его за собой, и они стали выбираться из толпы. Когда они оказались вдвоем, она сказала:

— Я услышала выстрелы и решила, что пришли люди Корбо. В подвале дома есть старый туннель, и я выбралась по нему. Когда Рене меня нашел и все рассказал, я поняла, что уже не могу вернуться.

— Но с вашими связями…

Не хотелось объяснять полиции, чем мы с вами занимались. А если бы Рене грозила тюрьма, мне бы пришлось все им рассказать. Оставалось только исчезнуть.

Мэллой покачал головой.

— Не следовало мне вовлекать вас в это.

— Если бы тогда вы не пришли ко мне, то погибли бы.

— Это мое дело.

Она беззаботно пожала плечами, словно ее потери мало что значили.

— Я знала, чем рискую, когда пошла против Корбо.

— Не понимаю. Вы пошли против Корбо?

Она сухо улыбнулась.

— Во время нашего последнего разговора я забыла упомянуть о двух вещах. — Графиня умолкла на миг, обвела взглядом толпу и, не увидев ничего подозрительного, продолжила: — Примерно год назад Итан Бранд получил электронное письмо на свой сайт, где его спрашивали, знает ли он что-нибудь о портрете Иисуса, написанном во дворце царя Ирода утром накануне казни.

— Так это вы послали то письмо?

Как же он сразу не догадался? Ведь у нее было все — мотив, возможность и средства совершить это. Все главные элементы, определяющие вину, а он не заметил этого. Мэллой и подумать не мог, что этой даме нужно было с его помощью уличить швейцарские банки в сокрытии счетов жертв холокоста только для того, чтобы самой затем уйти в тень.

— Я велела Рене послать это сообщение. Вероятность, что его вычислят или заподозрят, равнялась нулю. Так или иначе, я, как ученый и писатель, часто посещала магазин Бранда. Как-то раз Итан начал расспрашивать меня о легенде, связанной с портретом. Я, естественно, рассказала ему все, что знала.

— И вы знали, что Бранд попробует выкрасть его?

— Я считала, что он и леди Кеньон по крайней мере попытаются.

— Да, они мастера своего дела.

— Корбо следовало остановить, Томас. Не одной мне приходила в голову эта мысль, но только я знала, как именно это сделать.

— Ну а письмо, которое прочел Итан? От какого-то человека, который якобы говорил с Оскаром Уайльдом? Это выдумка?

Она покачала головой.

— Мне удалось проследить историю картины тамплиеров от Эдессы до Парижа девятнадцатого века, но дальше началось сплошное невезение. Я была уверена: Оскар Уайльд или где-то обнаружил ее, или же говорил с кем-то, кто мог ее видеть…

— Отсюда «Портрет Дориана Грея»?

Теплая улыбка озарила лицо графини, точно при упоминании доброго старого друга.

— Всякий раз, когда Уайльда спрашивали, как возник замысел повести о волшебном полотне, он рассказывал новую историю. Я знала, что в начале тысяча восемьсот восьмидесятых годов он большую часть зимы проводил в Париже. Тогда-то он и встретился с человеком, связанным с разными тайными и оккультными обществами, которые тогда были в моде. Я рассматривала несколько кандидатур, но участники свято хранили секреты. Обратившись к окружению Уайльда, я нашла юношу по имени Билл Ланди… В биографии Оскара Уайльда вскользь упоминается его имя. Когда родители его узнали, что их Билл говорил со скандально известным Оскаром Уайльдом, они телеграфировали ему, приказывая немедленно сесть на пароход и вернуться домой. Забавная история… Но, прочитав ее, я поняла, что эти двое просидели в таверне весь вечер, а на следующий день Оскар Уайльд слег в постель и больше уже не вставал. И я подумала, что больной Уайльд пребывал тем вечером в особом настроении и мог поделиться тайной с первым встречным. Тогда я стала выяснять, как же сложилась дальнейшая судьба этого Ланди. Через несколько лет он стал довольно известным художником. После смерти все его бумаги отправили в Денвер. Просматривая их, я нашла удивительную историю, которую поведал молодому человеку Уайльд, в письме, посланном Ланди брату на следующее утро после встречи с писателем. Это, а также данные по налогам на собственность в Швейцарии, помогли мне понять, что картина находилась у деда Корбо, которого тоже звали Джулианом. Его выслали из Парижа за какую-то неприглядную деятельность, и он поселился на озере Люцерн. Самые худшие и подозрительные слухи о его внуке стали подтверждаться, и я решила вывести этого человека на чистую воду.

— Итан был в курсе с самого начала?

— Нет, он понятия не имел, что я замышляла. Для него я была лишь источником полезной информации, которую он рассчитывал использовать и не раскрыться при этом.

Мэллой улыбнулся.

— Думаю, вы изрядно удивились, увидев меня на пороге своего дома.

— Скорее, забеспокоилась, Томас. По правде говоря, мне тогда казалось, что все позади: Корбо не станет гоняться за тенью и никогда не найдет картину. Я не знала, что она все еще находится в Швейцарии.

— Вы считаете, что мне не стоило вмешиваться?

— Но вы уже вмешались. И было ясно, что вы никогда не отступитесь, поскольку связаны условиями соглашения. Тогда я сочла возможным напомнить вам, что вы смертны.

— Вы хотели устранить Корбо, — сказал Мэллой. — Почему вы не обратились прямо ко мне или к одному из ваших друзей? Похитить его вряд ли получилось бы, но нанять киллера и убить не составило бы труда.

— Главной целью было забрать у него портрет, Томас. Именно он стоял в центре ритуалов и магии тамплиеров, являясь основным условием существования ордена.

— Мы сожгли эту картину, графиня.

В глазах ее промелькнуло любопытство, не более.

Мэллой покачал головой.

— Одна мысль о том, что Ричленд будет показывать лицо Иисуса в своих передачах и продавать копии картины верующим, казалась невыносимой.

— Полагаю, эта троица вовсе не собиралась выставлять ее на всеобщее обозрение. Хранить портрет для избранных верующих — вот их цель.

— Как в случае с тамплиерами…

Графиня холодно улыбнулась.

— «Благословенны чистые сердцем».

Мэллой с отвращением покачал головой.

— А вы не находите странным, что это изображение Спасителя превращало многих верующих в чудовищ, но никак не повлияло на вас, леди Кеньон, Итана, Роланда Уиллера и даже Ханса Гётца? — спросила графиня.

— Те верующие, о которых вы говорите, мечтали о чуде. Для нас же вся магия этой деревянной доски сводилась к тому, сколько можно было за нее выручить. Наличными. Интересно, как вам удалось избежать этого искушения? Ведь если я вас правильно понял, вы потратили многие годы на поиски священного лика. А когда нашли, вместо того чтобы завладеть сокровищем любыми средствами, предпочли организовать кражу, вырвать из рук одного преступника и передать другим. Как-то не слишком вяжется с образом истинно верующей женщины.

— Почему вы решили, что я не испытывала искушения?

— Я понял это по вашему поведению. По тому, как вы смотрели тогда на эту картину на кухне. С любопытством, но не так, как другие. Словно совсем не боялись, что теперь, когда она у вас, кто-то может отобрать ее.

Она кивнула, довольная тем, что он верно истолковал ее реакцию.

— Именно по этой причине, Томас, ее когда-то замуровали в каменной стене в Эдессе. Да достаточно взглянуть на плоды, которые она принесла со временем, — смерть, предательство, — чтобы понять: ничего, кроме отвращения, она вызвать не может!

— Вы в самом деле думаете, что она действительно способна приносить зло?

— Разумеется, нет. Зло существовало в сердцах тех, кто ей поклонялся. Картина служила для них стимулом к действию.

— Как вы считаете, там изображено лицо Иисуса?

— Испугались, что совершили чудовищное преступление?

Мэллой сдержанно улыбнулся.

— Вы правильно меня поняли.

— Корбо получил то, что заслуживал, Томас. Я рада, что дьявол, которому он молился, отправился в ад вместе с ним.

— Но тогда это просто портрет неизвестного?

— Кто знает, возможно, это какой-то шарлатан, выдававший себя за воскресшего Христа. Таких всегда хватало.

Мэллой отвернулся.

— Чем вы теперь занимаетесь, графиня?

Выражение лица женщины заметно смягчилось. Она смотрела на прохожих, на разноцветные рождественские гирлянды, хохочущих ребятишек.

— Теперь, когда в Европе меня считают покойницей и я живу в стране великих возможностей как пожилая бедная иммигрантка?

Мэллой рассмеялся.

— Вы так романтично это описали!

— На самом деле все не так плохо, как кажется. Да, в Швейцарии я оставила целое состояние. Но я всегда могу вернуть его до того, как меня официально объявят умершей. Ну и с собой кое-что удалось прихватить.

— Ту картину?

Графиня улыбнулась.

— Рене говорил, что вы хотели знать, почему я взяла именно ее.

Мэллой снова отвернулся, оглядел толпу. Он до сих пор не знал, стоит ли верить рассказу графини.

— Почти уверен: вам удалось заполучить истинный образ, пока все остальные охотились за портретом самозванца.

— Я забрала именно эту вещь, оставив другие, по одной простой причине: это не подделка. Ну а если добавить антикварное кольцо и ожерелье, можно считать меня вполне обеспеченной женщиной.

— Так вы продали картину? — изумленно воскликнул Мэллой.

— Что за глупости, Томас! Я использовала ее и драгоценности как гарантию, чтобы взять под залог деньги у одного друга в Женеве. — Она кивком указала в сторону катка. Гвен перестала кружить по льду и оглядывалась в поисках Мэллоя. — Мне, пожалуй, пора. Друзья заметили ваше отсутствие.

— Увидимся ли мы снова?

Глаза их встретились, и Мэллой на секунду ощутил жгучее желание.

— Это ведь риторический вопрос? — заметила она.

И вся игривость и кокетливость сразу испарились. Барьером между ними пролегла долгая история дружбы и союзничества.

— Пожалуй, — ответил Мэллой.

Графиня поцеловала его в щеку, глаза ее смотрели печально.

— Теперь нам лучше попрощаться, — тихо произнесла она. — А что касается будущего… все в руках Господних.

Она отступила на шаг, еще какое-то время не сводила с Мэллоя темных сияющих глаз, потом отвернулась.

Через секунду графиня де Медичи исчезла в толпе.

Эпилог

Кесария, Самария и Рим

30–41 годы до н. э.

О первой ошибке Пилата — неудачной попытке водрузить штандарт Тиберия в Иерусалиме — никто не упоминал, зато каждый отметил появление портрета человека по имени Иешуа в пиршественном зале.

— В Иерусалиме, — объявил Пилат гостям, смотревшим на картину, прикрепленную к императорскому штандарту, — римлянам не позволили выставить изображение императора. Но здесь, в Кесарии, мы продемонстрировали истинную широту взглядов и терпимость. Изображение царя иудеев у нас на почетном месте, среди императорских регалий.

Шутка имела успех — ее пересказывали еще много недель, и лишь затем Пилат велел Корнелию снять портрет умершего еврея.

На следующий год свояченица Тиберия Антония получила из Кесарии послание, которое передала императору. В нем описывались действия «самого преданного слуги императора», упоминалось также и о тайной попытке Сеяна развязать войну против евреев. Тиберий очнулся от летаргического сна, и вскоре ему без труда удалось устранить Сеяна и его союзников, в том числе сенатора Вителлия. Затем он сослал Антипу и Иродиаду в Галлию, после чего удалился на Капри, где тихо прожил еще лет шесть.

Все это время Пилат оставался наместником Иудеи, Самарии и Идумеи. Событие, приведшее к его отставке, заключалось в появлении нового Мессии — самаритянина Симона Мага.[22] У него была армия, поклонявшаяся его образу в бесчисленных вариациях. На одном из портретов Симона изображали в терновом венце, ибо он объявил себя главным наследником величайших пророков, в том числе и самого знаменитого в недавнем времени, человека по имени Иешуа, которого кое-кто, по его словам ошибочно, считал Мессией.

Последователи его молились перед образами Симона с утра до вечера, в надежде, что столь истовое поклонение святому спасет их от старения и смерти. Поскольку они считали себя бессмертными, то вскоре превратились в группу яростных и фанатичных бойцов, впрочем, без единого руководства: в решающий момент их предводителя с ними не оказалось. Соотношение сил было неравным — примерно два к одному, — но Пилат со своими легионерами встретил и разбил эту радикальную секту одним ударом. Он приказал распять всех, кто уцелел во время боя, и велел доставить ему Симона Мага. Тот бежал в Сирию, где впоследствии ему поклонялись еще на протяжении нескольких веков, поскольку этот человек обладал даром убеждения и был искусным чародеем. Некромантии он обучался в Египте, у жрецов культа Гермеса Триждырожденного.

Победа Пилата в Самарии не обошлась ему даром — он получил ранение в пах. Оно оказалось очень болезненным, но на первый взгляд угрозы для жизни не представляло. Однако со временем в ране развилась инфекция, что едва не погубило Пилата. Во всяком случае, врачи наместника уже не обнадеживали Прокулу, когда через пять дней после битвы Пилат впал в кому. Они советовали ей совершить жертвоприношение в храме Асклепия, бога медицины, считая, что это единственный шанс спасти прокуратора.

Когда и это не принесло облегчения, Прокула вызвала Корнелия, который, выйдя в отставку, в ту пору жил в Кесарии, где лечил бедняков. Покинув дворец прокуратора, он принял иудейскую веру и прошел обрезание. Впрочем, несмотря на пожертвованный крохотный кусочек плоти, он оставался все тем же — был по-прежнему силен и огромен и горел желанием защитить жену наместника. Он привез с собой какую-то мазь из трав, выращенных в собственном саду. Старый центурион нанес ее на воспаленную рану, и лихорадка прекратилась буквально через несколько минут. А через час Пилат очнулся от долгого сна в прекрасном расположении духа.

Через несколько недель наместник полностью выздоровел и вновь занял свой пост в Иудее. Впрочем, он начал писать прошения об отставке. Здоровье Тиберия ухудшалось с каждым днем, сын славного Германика готовился стать новым императором. Рим стоял на пороге возрождения, и Пилату вовсе не хотелось пропускать этот момент.

Калигуле исполнился двадцать один год, когда он взошел на престол. Он был красив, популярен, к тому же ему досталось в наследство огромное состояние — Тиберий оказался до крайности скуп на расходы. Сеян исчез, Сенат окончательно потерял влияние, словом, мир был готов подчиниться всем прихотям и капризам нового императора.

Молодые годы он провел на острове Капри, где являлся, по сути дела, пленником. Калигула набросился на Рим, как изголодавшийся тигр. Он жаждал наслаждений и пиров — таких, которых еще не видывал мир, — хотел, чтобы ему поклонялись, как божеству. Новый император обладал бурным воображением, а потому расходы превзошли все ожидания: он едва не опустошил государственную казну. Его предупредили об опасности таких трат, но Калигула не желал менять своих привычек. Вместо того чтобы экономить, он задумался над тем, как увеличить имперский доход.

На пиры в его дворец собирались целые толпы знати; отказ от посещения расценивался как предательство. Калигула выбирал одного из гостей — всегда самого богатого и, как правило, наиболее продажного. Он уговаривал свою жертву подписать завещание в пользу императора. В качестве аргумента он обещал не казнить всех детей этого человека или изнасиловать только его жену и старшую дочь, пощадив при этом самых маленьких ребятишек.

Тех же, кто отметал эти веские аргументы, подвергали пыткам, и в результате несчастный все равно сдавался. Затем завещание просматривали и подписывали разные свидетели, а после Калигула устраивал для гостей эксклюзивное представление. Жертву умерщвляли самыми изощренными способами. Одного утопили в котле с супом. Другой превратился в живой факел, при свете которого Калигула изучал его завещание. Устраивались и игры на выживание, длившиеся, пока жертве не изменяла удача. Один человек изображал Адониса, другой — Аттиса,[23] третий — Геракла в пропитанном ядом плаще, который подавала ему жена. Кого-то живьем поджаривали на длинном шампуре, а затем подавали насмерть перепуганным гостям Калигулы в качестве редкого блюда.

Сенаторы и всадники наконец поняли, что Римом правит безумец. Более того, их ждало еще одно удручающее открытие. Плебеи ненавидели их столь страстно, что прославляли преступления Калигулы и жаждали лишь одного — наблюдать все эти изощренные экзекуции на арене Большого цирка.

Калигула же вдохновлялся на новые подвиги при виде того, как восторгается его гением публика.

Однажды утром Пилату прислали приглашение во дворец. Он дождался, когда Прокула уйдет из дома, потом лег в ванну и перерезал себе вены.

Взбешенный тем, что крупное наследство уплывает из рук, Калигула отказал семье в достойных похоронах. Мало того, он настойчиво звал во дворец Прокулу, единственную наследницу всего состояния, причем явиться она должна была одна и принести урну с прахом Понтия. Император хотел оплакать усопшего наедине с его вдовой.

После удручающе простых похорон Прокула вернулась в город. На площади перед огромным домом, который Пилат купил по возвращении из Иудеи, она освободила всех своих рабов, попрощалась с родственниками, забрала урну с прахом мужа.

Прокула уже достала ключ, чтобы отпереть главные ворота, как вдруг откуда-то из тени выступил Корнелий.

— Центурион! — изумилась Прокула. Она не видела Корнелия года два и полагала, что он все еще в Кесарии. — Что ты здесь делаешь?

— Дворцовая стража уже поджидает вас в доме, госпожа. Они не выпустят вас, пока не отнимут все. А потом — и саму жизнь.

На миг Прокулу охватила паника, но она быстро взяла себя в руки — мужество всегда было характерной чертой римских матрон.

— Сделай одолжение, дай мне твой меч, — сказала она Корнелию. — Они ничего не получат!

— Есть другое предложение. Я вывезу вас из города.

— Если они пробрались в дом, то и на улицах подстерегают!

Она оглядела площадь, увидела людей, стоявших группами и беседовавших о чем-то. Некоторые лица показались знакомыми — она видела их утром и теперь поняла, что это не простое совпадение.

— Прошу, центурион! Дай мне меч!

Корнелий взял ее за руку, нежно положил себе на предплечье. При других обстоятельствах она сочла бы это за оскорбление, впала бы в ярость, но сейчас прикосновение это показалось таким утешительным.

— Я не позволю вам умереть, госпожа! Просто вы должны довериться мне.

Прокула и Корнелий отошли от дома и оказались на площади; шпионы Калигулы последовали за ними. Поначалу они шли медленно, окружая пару, словно голодные волки, уверенные, что добыча никуда не денется. Двое шли позади, еще двое заходили слева и справа, трое направились прямо навстречу. Кольцо сжималось, и происходило это в самом центре площади.

Корнелий, казалось, не понимал, что опасность дышит ему в спину. Опытным взглядом закаленного в битвах солдата он смотрел на приближающихся людей, но Прокула не сомневалась — нападут сзади. Почему же, подумала она, он выбрал для схватки такое открытое место?

Неожиданно в людей Калигулы с крыш соседних домов полетели стрелы. Через мгновение трое раненых корчились на булыжной мостовой. Прежде чем их сообщники успели сообразить, что происходит, Корнелий развернулся и молниеносным ударом меча поразил одного преследователей. Прокула даже не заметила, как он выхватил клинок.

Остальные не стали дожидаться новых выстрелов и в панике разбежались.

Преторианцы обыскивали каждую повозку на выезде из городских ворот, и на то, чтобы вывезти Прокулу из Рима, ушло часов двенадцать. Товарищи Корнелия — он называл их странниками — достали веревку и большую корзину, посадили в нее Прокулу и спустили с городской стены. У берега их уже поджидало торговое судно, на котором они отправились в Геную. Оттуда они снова двинулись на север — к Альпам. Путешествие было долгим и изнурительным, но беглецы везде находили друзей, которые им помогали. Одну ночь Прокуле пришлось провести в амбаре рядом с большой виллой.

В Гельвеции Прокула отнесла прах мужа на высокую гору и развеяла его над альпийскими лугами и болотами. Вернулась она в тот вечер в деревню поздно, но Корнелий просил разрешения переговорить с ней наедине. Это очень важно, подчеркивал он.

Она пропустила старого легионера в свои скромные покои, и Корнелий достал из-под плаща небольшую деревянную дощечку.

— Помните этого человека, госпожа? — спросил он.

Прокула взяла картину, всмотрелась в изображенное на ней лицо. И ей показалось, она слышит хриплый подобострастный смех гостей Пилата в ответ на его шутку: «Изображение царя иудеев у нас на почетном месте, среди императорских регалий».

— Помню.

— Когда Пилат приказал мне уничтожить портрет, я снял его и отнес к себе. Я смотрел на него и утром и вечером и находил утешение в спокойном взгляде этого человека, в чистоте его души. А когда прикасался к картине, становилось тепло внутри… Словно и моя душа еще не выгорела до конца.

Прокула прикоснулась кончиками пальцев к восковой поверхности и тоже ощутила тепло в груди. Потом всмотрелась в черты лица еврейского Мессии. Он совсем не походил на бога или царя: ни короны на голове, ни каких-либо знаков власти. Скорее он казался простым человеком, из тех, что собирают урожай или возводят храм. Такие в обществе друзей говорят просто, а если дают слово, то всегда его держат.

— Скажи, Корнелий, — спросила она, — он действительно был таким, как здесь?

— Возьмите, теперь это ваше. Думаю, со временем вы все поймете сами.

Прокула, смущенная столь щедрым подношением центуриона, попыталась вернуть его.

— Я не заслуживаю такого дара! Если ты хочешь отдать его, ищи человека более достойного.

— Я сам вел его на казнь, не ведая, что творю. Друзья его в страхе разбежались, именно когда он больше всего в них нуждался. Человек, которого он прозвал Камнем, отрицал, что вообще его знает. А самый верный ученик продал своего учителя храмовым священникам за жалкие тридцать сребреников! Скажите, госпожа, где мне найти человека, который истинно достоин?

Прокула отвела глаза от портрета, взглянула на круглое некрасивое лицо центуриона. Нет, он дарит ей это вовсе не по доброте душевной, поняла она. Корнелий просит избавить его от тяжкого бремени. Ведь это единственное изображение человека, которого некоторые теперь называют Сыном Божьим. Центурион отдает портрет, чтобы он хранился в безопасности, а значит — в тайне от всех. Это ноша, тяжелеющая со временем, до тех пор пока она не передаст ее в чьи-то другие руки.

— Я не возьму эту картину, друг мой, — сказала Прокула. — Но хочу отблагодарить за доброту и преданность. Я помогу тебе сохранить ее. Пока мы идем вместе одной дорогой, пусть это будет наша общая ответственность. Как знать? Возможно, доброта этого человека будет постоянно напоминать нам, что в жизни надо совершать только добрые поступки, чего бы это ни стоило. Но взамен я попрошу об одном. И это очень важно.

— Я все исполню.

— Отведи меня к людям, которые странствовали с ним. Хочу знать, что они слышали и видели, пока он был среди нас.

Прокула прибыла в Коринф в надежде отправиться оттуда в Иерусалим, когда пришло известие об убийстве Калигулы.

Первая мысль ее носила чисто практический характер. Теперь она может вернуться в Рим. Прокула ничуть не сомневалась, что Клавдий, новый император, позаботится о том, чтобы наследство Пилата досталось ей. А это, в свою очередь, означало, что ей уже не придется работать на других и считать жалкие гроши, чтобы купить себе пропитание. Она даже может еще раз выйти замуж, если захочет. Она еще молода и станет богатой невестой, а потому может рассчитывать на достойного жениха.

Но мысль о деньгах ее остановила. Сколько людей ограбил Пилат ради своего состояния? Сколько евреев убил, чтобы построить акведук для подкупа богатого и влиятельного землевладельца?

Всю свою совместную жизнь с Пилатом она старалась не замечать совершенных им преступлений. Она твердила себе, что у нее просто нет выбора. Но теперь, потеряв все, Прокула прозрела. Все богатство Пилата было заработано греховным путем, и, завладев его состоянием, даже просто надеясь заполучить его или сожалея о том, что потеряла эти деньги, она будет связана с каждым его злодеянием.

В Иерусалиме она останется без средств, зато окажется среди тех, кто слышал слова Иисуса…

— Я постараюсь сделать все, чтобы ты благополучно вернулась в Рим, госпожа, — сказал ей Корнелий. — Если пожелаешь.

— В Рим я не поеду, — коротко ответила она.

Произнеся эти слова, Прокула навсегда отреклась от мира Цезарей и устремила свой взгляд на далекий Иерусалим, с его проповедниками, апостолами… и восставшим из праха Мессией.

Исторические заметки

Исторические сцены в этом романе основаны на реальных событиях и их описаниях. Оценка обращения Пилата с восставшими в Кесарии евреями рознится в хрониках Иосифа Флавия и Филона Александрийского. Иосиф описывает столкновение в Иерусалиме, приведшее к кровавой расправе над местным населением, и это подтверждается Новым Заветом, где есть упоминание о крови на храмовых ступенях. Симон Маг был чародеем из Самарии, который продавал свои многочисленные изображения доверчивым людям, обещая, что если они будут молиться ему, то будут жить вечно и никогда не состарятся. Никодем действительно являлся богатейшим в Иудее человеком во время правления Тиберия. Существовал также некий богач Никодем, ставший другом Иисуса.

Тацит подробно повествует о том, как союз Тиберия и Сеяна распался вследствие непомерного честолюбия последнего. О Тиберии и Тацит, и Светоний отзываются не лучшим образом, называя развратником и педофилом. Впрочем, к этому он пришел уже в немолодом возрасте, будучи до того момента добродетельным в сексуальном отношении. Тиберий к тому же был законченным алкоголиком, но при этом человеком ученым (особенно хорошо он знал Гомера). После смерти матери, Ливии, супруги императора Августа, Тиберий показал себя на удивление хитроумным и проницательным политиком. Сеян и Тиберий соглашались по большинству вопросов, но по отношению к Иерусалиму Тиберий всегда стремился проявлять уважение, следуя политике Августа. В отличие от него Сеян хотел сровнять город с землей. Желание его осуществилось через сорок лет после распятия Иисуса, что изменило ход истории.

Сенатор Публий Вителлий, который ненадолго появляется в этом романе, — фигура весьма любопытная. Современник Тиберия и Сеяна, он являлся вторым человеком в армии после принца Германика и был настроен против Тиберия — вплоть до смерти наследника (по мнению многих, именно Тиберий приказал отравить принца). Но позже Вителлий спас императора и постепенно превратился в самого близкого и доверенного его друга. После ареста Сеяна в 31 году н. э. Вителлий покончил с собой, поскольку переметнулся на сторону Сеяна и отошел от императора.

Считается, что Пилат свободно владел греческим языком, поскольку каждый образованный римлянин знал классический и современный ему греческий. Исходя из своего собственного опыта, предполагаю, что это не совсем так. Одно дело читать на классическом греческом, и совсем другое — говорить на нем. Кроме того, я считаю, что не все чиновники того времени могли читать и по-латыни, по той причине, что не только очки, но даже увеличительное стекло тогда еще не изобрели. Именно поэтому в романе я показал, что Пилат испытывает затруднения с греческим, зато он у меня вполне прилично владеет старой доброй латынью. Естественно, что Пилат, как и всякий простой смертный, вынужден был временами пользоваться услугами переводчиков.

Продажность Пилата — вопрос менее сложный. Нигде нет упоминаний о том, что он был крайне коррумпированным чиновником. Но сами традиции того времени требовали от наместников императора возвращаться в Рим после службы в провинциях разбогатевшими. Поговаривали, будто Тиберий специально держал своих чиновников на местах достаточно долго, чтобы те соблюдали приличия и не слишком торопились сколотить огромные состояния.

Стало уже почти штампом называть Иудею тех времен захолустьем, но я не нашел тому никаких подтверждений. Восток, как мне кажется, постоянно подпитывал Рим — в финансовом, культурном и даже буквальном смысле этого слова. Кесария, как теперь известно, вообще была поразительным городом — образцом римской инженерной и архитектурной мысли, уступающим в стремлении демонстрировать богатство, пожалуй, только Антиохии в Сирии. Храмовый комплекс в Иерусалиме являлся одним из величайших творений Древнего мира. И Рим за его сооружение не платил. Заплатили евреи.

Согласно общепринятому мнению, Каиафа обладал в Иерусалиме немалой властью. На деле он целиком и полостью зависел от своего тестя, бывшего первосвященника Анны. Возможно, что назначением своим Каиафа обязан вовсе не Пилату, а его предшественнику, наместнику Грату, после того как тот поссорился с Анной. Женитьба Каиафы на дочери Анны произошла сразу после его назначения (отсюда и зависимость от тестя). С определенной долей уверенности можно утверждать, что деньги на строительство иерусалимского акведука были взяты из храмовых фондов.

О жене Пилата есть немало упоминаний, но все они больше похожи на легенды. Если не считать ее вещего сна по Евангелию от Матфея, мы не знаем о ней ровным счетом ничего, даже имени. В легендах ее называют Клавдией Прокулой, подчеркивая тем самым, что происходит она из рода Клавдиев. В православной традиции она считается святой. Мы знаем, что жены римских чиновников действительно путешествовали со своими мужьями и многие из них не уступали им по влиятельности. Считается, что у Прокулы было двое детей, но в реальности многие римские патрицианки тех времен были бездетны, зачастую сознательно.

Центурион Корнелий упомянут в «Актах», где говорится, будто бы он первым из язычников-римлян познал Путь (в ту пору, до обращения в веру Павла, понятий «христианство» и «христиане» еще не существовало). Корнелию явилось видение Христа (возможно, на кресте); возможно также, что он был тем самым центурионом, который принимал участие в распятии Христа. В христианскую веру его обратил в Кесарии Петр.

О существовании портрета Христа, написанного по распоряжению Пилата, упоминается у Иринея (II век н. э.). Кроме этого, никаких исторических ссылок на картину я не нашел. Историк писал, будто бы секта гностиков, владеющая иконой, верила, что всякий молящийся перед этим изображением (предполагалось, видимо, что постоянно или, по крайней мере, регулярно) будет жить вечно и никогда не состарится.

История Святого Лика из Эдессы намного сложнее, она являет собой причудливую смесь неоспоримых фактов и очевидных легенд. Согласно одной из них, Иисус отослал кусок ткани, который прикладывал к лицу, в Эдессу, чтобы вылечить царя от проказы. Когда Абгар увидел ткань, он разглядел на ней отпечаток лика Иисуса и выздоровел. Согласно другой версии, Павел послал картину на дереве(?), «сделанную не человеческой рукой», царю Эдессы. Обе эти истории (а также сирийские исторические тексты, трактующие событие несколько иначе) предвосхитили обнаружение в 525 году н. э. реального образа или рисунка, замурованного в городской стене Эдессы.

Существует мнение, что найденный в Эдессе образ Иисуса был не чем иным, как Туринской плащаницей, которую привезли во Францию тамплиеры (теперь она находится в Италии, в Турине). Другие же выдвигают иную версию: полотно с изображением Христа было послано в Константинополь, затем попало в Рим, где стало известно под названием «Покрывало Вероники». Согласно третьей гипотезе, именно этот образ вдохновил живописцев на создание знаменитых икон Русской православной церкви. Еще одна гипотеза связывает Святой Лик со старейшей из известных икон, изображающих Иисуса, — живописным произведением VI века, хранящимся в монастыре Святой Екатерины на горе Синай. Идея о том, что это и есть Бафомет — образ, которому поклонялись тамплиеры, — является абсолютно новой.

Насколько мне известно, нет никакой связи между Балдуином, первым королем латинизированного Иерусалима, правившим с 1100 по 1119 год, со Святым Ликом, Граалем или же легендой о Короле-рыбаке, хотя именно Балдуин подошел бы как нельзя лучше.

На протяжении Девятнадцатого века в библиотеке Арсенала в Париже хранились архивы Ватикана (заслуга Наполеона). В них собраны все известные работы по магии, а также записи и артефакты тамплиеров. Благодаря этому библиотека стала своего рода «отправной точкой» для возрождения оккультизма. Результатом явились частные и публичные сеансы некромантии (вызывания духов), а также появление современной магии и эзотерических верований. Оскар Уайльд и его жена поддерживали самые тесные связи с оккультными группами на протяжении всей совместной жизни. Впрочем, в последние свои часы Уайльд перешел в католицизм. По моему мнению, сделал он это вполне искренне, руководствуясь внутренними убеждениями.

Действительно, в Париже незадолго до смерти Оскар Уайльд встречался с молодым художником по фамилии Армстронг, родители которого, узнав об этом, велели сыну плыть домой первым же пароходом, боясь дурного влияния со стороны писателя. Известно, что в ночь, когда Уайльд последний раз поднялся с постели, он отправился в дешевую таверну, где сидел в одиночестве, без друзей (и, видимо, даже не мог сам оплатить счет). Вполне вероятно, что он разговорился с молодым художником, которого я назвал Биллом Ланди, — это чистой воды вымысел автора.

В конце двадцатого века к Швейцарии предъявлялись самые серьезные официальные претензии по поводу того, что частные банки отказывались возвращать деньги выжившим жертвам холокоста и их наследникам. Банкиры утверждали, что вся информация о вкладах утеряна. Однажды ночью дежурный охранник нашел тележку, полную этих записей, с указанием уничтожить всю документацию следующим утром. Охранник выкрал несколько страниц, затем нашел какого-то человека, представил ему эти доказательства, и тот помог донести их до всего мира. Швейцарские банкиры, обладающие неприкосновенностью на протяжении трех столетий, попались на коллективной лжи и обещали разрешить проблему. Впоследствии, к их неудовольствию, был заключен целый ряд новых соглашений, обязывающих банки сотрудничать с международными правоохранительными органами в деле обнаружения подозрительных счетов. Соблюдение тайны банковских вкладов в Швейцарии, судя по всему, отошло в прошлое.

В Швейцарии и по сей день проживают беглые миллиардеры, агенты спецслужб, обедневшая аристократия, богатейшие торговцы предметами искусства и антиквариатом, ловкие воры, альпинисты и, разумеется, частные владельцы книжных лавок и магазинов. Но все эти герои в романе «Портрет Мессии» являются лишь плодом моего воображения.

Чтобы узнать больше о романе «Портрет Мессии», добро пожаловать на мой сайт: www.craigsmithnovels.ch.

Благодарности

Я благодарен за ценные замечания людям, прочитавшим ранний вариант этого романа: Харриет Макнил, Джеймсу Макнилу, Мэрилин Биш, Майку Джефферсону, Марте Инайхен, Ширли Андервуд и Бардетт Палмберг.

Я также признателен Херберту Инайхену, Дагу и Марии Смит, Дону Дженнерману и Рику Уильямсу за неоценимую помощь и поддержку.

Особо хотелось бы отметить Джеффри Симмонса и Эдда Хэндисайда, позволивших этой книге увидеть свет.