Хосе Эмилио Пачеко

ВОЗЬМИТЕ И СЕБЯ РАЗВЛЕКИТЕ

"Уважаемый сеньор, вместе с этим письмом направляю вам секретную информацию, которую вы у меня просили. Надеюсь, вы будете ею вполне удовлетворены. Вкладываю в конверт счёт на 1200 (одна тысяча двести) песо в национальных денежных знаках, который прошу оплатить чеком, почтовым переводом или наличными в одной из наших контор.

Как вы, очевидно, уже заметили, плата за мои услуги несколько превышает условленную сумму. Это следствие того, что информация оказалась значительно более пространной и подробной, чем предполагалось сначала. Мне пришлось дважды собирать сведения, чтобы окончательно прояснить этот случай в связи с его сложностью и даже невероятностью. Составление этой информации, кстати сказать, позволило мне поупражняться в моём любимом занятии, ведь я немного пописываю, хотя, разумеется, отнюдь не собираюсь публиковать свои сочинения.

В ожидании известий счастлив вас приветствовать. Остаюсь всегда готовый к услугам

Эрнесто Домингес Пуга, частный детектив".

СЕКРЕТНАЯ ИНФОРМАЦИЯ

9 августа 1943 года сеньора Ольга Мартинес де Андраде, проживающая по улице Табаско,106, Колония Рома, вышла из дому вместе с сыном шести лет, Рафаэлем Андраде Мартинесом. Сеньора была приглашена на обед в дом своей матери, доньи Каридад Асеведо де М., которая проживала по улице Хелати, 36 бис, Такубайа. Воспользовавшись тем, что было ещё рано и идти было недалеко, она решила повести мальчика в парк Чапультепек.

Рафаэль развлекался, съезжая с горок и качаясь на качелях в той части парка, которая когда-то называлась Ранчо-де-ла-Ормига, позади президентской резиденции Лос-Пинос. Затем они пошли по Кальсада-де-лос-Философос к озеру и ненадолго задержались на склоне холма.

Одна характерная деталь, которая даже теперь, по прошествии стольких лет, остаётся незамеченной прохожими, тотчас же привлекла к себе внимание Ольги: растущие там деревья выглядят очень необычно, можно даже сказать — сверхъестественно. Этого нельзя объяснить своеобразием местности, так как деревья кажутся придавленными какой-то невидимой тяжестью сверху. Также нельзя объяснить это их возрастом, так как, согласно сведениям, полученным нами от администрации парка, они отнюдь не ровесники старым кипарисам, растущим в окрестностях города, они датируются всего лишь XIX веком. Эрцгерцог Максимилиан приказал посеять их здесь, учитывая, что полоса эта была опустошена в 1847 году во время битвы при Чапультепеке, когда североамериканские войска взяли Замок.

Рафаэль устал и растянулся навзничь на траве. Его мать присела на погнувшийся ствол одного из тех деревьев, которые я, с вашего позволения, вновь квалифицирую как сверхъестественные.

Прошло несколько минут.

Ольга достала часы. Поднеся их к самым глазам, она увидела, что уже два часа, и сказала, что им пора идти к бабушке. Рафаэль попросил её остаться ещё на минуточку. Сеньора согласилась весьма неохотно, так как её несколько испугали встреченные ими в аллее ученики торреро, которые и в те времена тренировались возле этого холма, на месте высохших холмов, где, по преданию, была купальня Моктесумы[1].

В этот час Чапультепек казался пустынным. Сюда не доносились ни гул автомобилей, ни шум моторных лодок с озера.

Ребёнок развлекался, загораживая веточкой путь ползущей улитке. Внезапно открылась деревянная дверь, скрытая редкой травой, которой порос холм, и появился какой-то человек.

— Оставь её, — сказал он Рафаэлю, — не мешай ей ползти. Улитки не кусаются, им ведомо царство мёртвых.

Он вышел из подземелья, подошёл к сеньоре и протянул ей сложенную вдвое газету и розу с бутоньеркой.

— Возьмите и себя развлеките. Возьмите и к себе приколите.

Ольга поблагодарила, очень смущённая внезапным его появлением и старомодной, хотя и любезной, манерой изъясняться.

Человек в ответ улыбнулся и поклонился. Ольга подумала, что он, возможно, здешний сторож или смотритель из Замка. Её поразила — обратите внимание! — его любезность.

Рафаэль подошёл к человеку и потянул его за рукав.

— Ты там живёшь? — спросил он.

— Нет, гораздо ниже, гораздо глубже.

— Правда?

— Да.

— И тебе не холодно?

— Нет.

— Покажи мне твой дом. Мама, можно?

— Рафаэлито, прошу тебя, не надоедай. Поблагодари сеньора и пойдём наконец, бабушка уже нас ждёт.

— Позвольте ему поглядеть, сеньора Не оставляйте его любопытства без внимания.

— Но ведь там, Рафаэлито, верно, очень темно. Ты не боишься?

— Нет, мама.

Сеньора согласилась, на лице её была написана покорность. Рафаэль взял за руку смотрителя, а тот, прежде чем спуститься в подземелье, сказал:

— Мы скоро вернёмся, вы не беспокойтесь.

— Пожалуйста, присматривайте за ним хорошенько.

— Я сойду с ним только лишь до входа в туннель.

Согласно свидетельским показаниям родственников и друзей, Ольга всегда была очень рассеянной. Так, она сочла нормальным любопытство ребёнка, но её опять поразила, простите мою настойчивость, изысканность речи сторожа. Она спрятала цветок в сумочку и развернула газету. Читать она не смогла, потому что, несмотря на то что ей едва минуло двадцать семь лет, ей были нужны бифокальные очки, а носить их на людях она не хотела.

Прошло четверть часа. Сын не возвращался. Ольга забеспокоилась и подошла к входу в подземелье. Спуститься она не смогла — испугалась темноты. Тогда она громко позвала Рафаэля и того человека, который его увёл. Никто не ответил, её охватил ужас. Она побежала к высохшим прудам. Там тренировались два ученика торреро. Ольга, рыдая, попросила помочь ей и рассказала им о случившемся.

Они быстро прибежали к тому склону, где росли придавленные деревья. Ученики торреро переглянулись, когда увидели, что никакого входа ни в какое подземелье не было. Они шарили в траве, ползали на четвереньках. Но ведь остались же у Ольги роза, бутоньерка и газета, а на земле лежала веточка, с которой играл Рафаэль! Вы, конечно, представляете себе, как кричала и плакала сеньора, у неё был настоящий shoсk. Ученики торреро теперь всерьёз отнеслись к тому, что сперва показалось им шуткой или даже поводом для любовного приключения. Один из них побежал к телефонной будке на берегу озера. Другой остался, пытаясь успокоить женщину.

Через двадцать минут в Чапультепек прибыл инженер Андраде, муж Ольги и отец ребёнка. Вслед за ним прибыли полицейские, сторожа, бабушка, родственники, друзья, а также любопытные, которые словно бы повсюду только и ждут, чтобы случилось нечто из ряда вон выходящее.

Деловые отношения и тесная дружба связывали инженера с генералом Максимино Авило Камачо[2], братом сеньора президента, и в тот период, как вы конечно помните, министром путей сообщения и первым лицом в тогдашнем правительстве.

Одного телефонного звонка было достаточно, чтобы половина (или около того) полицейских сил была поднята на ноги, парк был закрыт, любопытные выдворены, ученики торреро задержаны и допрошены. Дон Максимино, мир праху его, послал одного из своих адъютантов в мою контору на Пальмас (мне случалось оказывать ему некоторые конфиденциальные услуги самого деликатного свойства, и я имел честь пользоваться его доверием). Я бросил все свои дела и в машине министра выехал в направлении Чапультепека.

Когда я прибыл в парк, было пять часов пополудни. Поиск продолжался. Но всё было напрасно: никаких следов.

Полицейские и тайные агенты, как всегда, старались мне помешать в работе. Но адъютант дона Максимино облегчил мне задачу, и я смог засвидетельствовать, что на земле были следы ребёнка, но следов человека, который увёл его, не было. Поисками руководил управляющий парком. Он заявил, что понятия не имеет ни о каком подземном переходе, и приказал бригаде рабочих раскопать место, на которое указывала сеньора, утверждая, что именно там исчез её сын.

Ничего, кроме позеленевших осколков картечи и безобразных корней, мы там не нашли. Из-за наступившей темноты поиск пришлось отложить до утра. Учеников торреро отправили в полицейскую инспекцию как подозреваемых лиц. Я сопровождал инженера Андраде во время его поездки к супруге, находившейся уже на попечении врачей в частном санатории в Михкоаке. Мне разрешили допросить её. Я узнал лишь то, о чём говорится в начале этого сообщения.

Теперь я действительно сожалею, что моё раздражение, вызванное глупыми выпадами некоторых газет по моему адресу, помешало мне сохранить вырезки из газет тех дней. Утренние газеты не успели подхватить новость; вечерние дали под неё восемь колонок, оттеснив на задний план военные сообщения. Один сатирический листок, теперь уже исчезнувший, осмелился утверждать, будто Ольга находилась в предосудительных отношениях с обоими учениками торреро. Встречались они в парке Чапультепек, оргии происходили там же. А невинный ребёнок (подумайте только!) служил для них ширмой, а когда он понял, в чём тут дело, его пришлось убрать. Эта нелепая клевета успеха не имела: дон Максимино приказал, чтобы клеветник был немедленно уволен и убрался бы куда-нибудь подальше, если не хочет, чтобы в противном случае его вымазали дёгтем, обваляли в перьях и провезли по городу на телеге.

Другая газета утверждала, что сеньору загипнотизировали и внушили ей, будто она видела всё то, о чём рассказала. Ребёнок стал жертвой банды компрачикосов, которые либо станут просить за него выкуп, либо изувечат, чтобы он просил для них милостыню.

Третья газета, ещё более безответственная, смутила своих читателей утверждением, будто Рафаэль был похищен сектой, которая поклоняется доиспанским божествам и приносит им человеческие жертвы в пещере в парке Чапультепек, который, как вам известно, считался у ацтеков священной рощей (весьма похожая идея внушалась зрителям фильма с участием Кантинфласа[3] "Знак смерти").

Так или иначе, но у публики появился повод отвлечься от трудностей военных лет, от нехватки продуктов, от учебных затмений, от политического недовольства, и она занималась только этим происшествием в течение всех тех недель, пока велось расследование в Чапультепеке.

Каждый человек — это целый мир, каждый думает по-своему и никто ни с кем ни в чём не может прийти к согласию. И представьте себе, что эта тёмная история даже оказала влияние на исход выборов: с целью преградить дону Максимино дорогу к президентскому креслу (ведь всем было известно о его тайных притязаниях на наследование дону Мануэлю, по-братски или силою оружия) распустили ложные слухи о том, что генерал приказал похитить Рафаэля, дабы он не сообщил инженеру о связи генерала с Ольгой.

Вы помните, конечно, что эта выдающаяся личность имела общеизвестное пристрастие к так называемым любовным похождениям. Скромность, профессиональный долг, уважение к горю сеньоры Андраде и к её сегодняшним сединам — всё это не позволяло мне сказать вам ранее, что в 1943 году Ольга была очень красивой женщиной. Так что клевета упала на плодоносную почву, хотя слух этот не попал и уже никогда не попадёт на страницы газет. Надо было положить конец всем этим разговорам. Прибегнув к методам, рассказывать о которых здесь неуместно, добились того, что ученики торреро подписали признание, развеевшее все сомнения и заставившее замолчать злословие. Ученики торреро воспользовались безлюдностью парка и близорукостью сеньоры, подстроив всю сцену с появлением человека из подземелья, чтобы похитить ребёнка и потом потребовать выкуп (инженер Андраде разбогател за те несколько лет, что находился под покровительством дома Максимино). Перепугавшись, они убили Рафаэлито, расчленили труп и бросили останки в Каналдель-Десачуэ.

Общественное мнение грешит (или грешило) доверчивостью — никто не потребовал объяснить некоторые противоречия.

Например, когда успели ученики торреро расчленить ребёнка на куски и бросить его в тёмные воды (кстати, от Чапультепека до этих тёмных вод самое малое двадцать километров), если один ученик, как я сказал выше, побежал вызывать полицию и инженера Андраде, а другой всё время оставался возле Ольги, и оба они находились на месте преступления, когда прибыли официальные лица и родственники.

Но вообще-то всё в этом мире покрыто тайной, и каким бы ничтожным ни казалось то или иное происшествие, оно всё равно не бывает освещено удовлетворительным образом. Для отвода глаз напечатали фотографии головы и туловища мальчика; эти останки были вытащены из Канал-дель-Десачуэ. Несмотря на то, что труп уже изрядно подвергся разложению, всякому было ясно, что это останки мальчугана лет одиннадцати-двенадцати, а не шестилетнего ребёнка, каким был Рафаэль. Но в Мехико это дело обычное: начинают искать труп исчезнувшего, а пока ищут, находят много других.

Верно говорят: хочешь что-то спрятать, положи эту вещь на виду у всех. По этой причине, а также и по причине волнений из-за самого прискорбного случая и связанных с ним непредсказуемых осложнений представляется извинительным тот факт, что я не начал вести расследование, с чего надлежало, то есть с допроса сеньоры Ольги о той личности, которая исчезла вместе с её сыном. Непростительно (должен смиренно это признать), считая нормальным то обстоятельство, что человек вручил Ольге цветок и газету, не изучить, как следовало, эти предметы.

Быть может, откладывать этот допрос до последнего заставляло меня предчувствие того, с чем мне придётся столкнуться. Когда уличённые и сознавшиеся ученики торреро уже искупали свою вину, отбывая тридцатилетний срок на островах Лас-Трес-Мариас, и все (за исключением родителей) признали останки, найденные в Канале, за останки мальчика Рафаэля Андраде Мартинеса, я приехал в дом 106, по улице Табаско, чтобы снова допросить сеньору.

Она очень подурнела, постарела, словно прошло не три недели, а двадцать лет. Она не теряла надежды на то, что ей вернут сына. Ради этого она и нашла в себе силы ответить на мои вопросы. Если память мне не изменяет (она у меня всегда была хорошей), то диалог был приблизительно такой.

— Сеньора Андраде, когда мы беседовали с вами в прошлый раз, в санатории в Михкоаке, я не счёл уместным спросить вас о некоторых подробностях, которые сегодня представляются мне весьма существенными. Прежде всего, как был одет человек, который вышел из земли, чтобы увести с собой Рафаэля?

— Он был в мундире.

— В мундире военном, полицейском или лесничего?

— Вы знаете, без очков я плохо вижу, но я их не ношу. Из-за этого всё и случилось, из-за этого, — и Ольга зарыдала.

— Успокойся, — вмешался муж.

— Простите, вы мне не ответили: какой на нём был мундир?

— Синий, с золотом, он казался выцветшим.

— Тёмно-синий?

— Скорее светло-синий, голубой.

— Хорошо, продолжим. В моём блокноте записаны слова, которые сказал вам этот человек: "Возьмите и себя развлеките. Возьмите и к себе приколите". Не кажутся ли они вам странными?

— Да, сеньор, очень необычные слова. Но в тот момент я об этом не подумала. Какая глупость! Никогда себе не прощу.

— Было ли в нём ещё что-нибудь необычное?

— Теперь, когда я припоминаю, я отчётливо его вижу и даже, мне кажется, слышу: он очень медленно говорил и с акцентом.

— Так, будто он из деревни приехал или будто испанский ему не родной язык?

— Именно так, будто испанский ему не родной язык.

— Тогда с каким же акцентом?

— Не знаю… возможно… да, пожалуй, вроде бы с немецким.

Мы переглянулись с инженером Андраде: в Мексике тогда жило совсем немного немцев. Не забудьте, шла война, и все немцы были на подозрении. Ни один из них не решился бы пойти на такое дело.

— А он сам? Как он выглядел?

— Высокий… без волос… от него чем-то сильно пахло, вроде бы сыростью.

— Сеньора, простите мою дерзость, но если человек этот был такой странный, так почему вы отпустили с ним Рафаэлито?

— Не знаю, не знаю. По глупости. Потому что я всегда ему многое разрешала. Я никогда не думала, что с ним может случиться что-то плохое… Подождите, вот ещё что: когда этот человек подошёл близко, я увидела, что он очень бледный… Как вам это объяснить?.. Такой беловатый, такой вот, как улитка… как улитка, когда она вылезает из раковины.

— Господи помилуй, что ты говоришь! — воскликнул инженер.

Я вздрогнул. Притворяясь спокойным, стал перечислять:

— Итак, стало быть, изъяснялся он необычно, говорил с немецким акцентом, на нём был голубой мундир, от него плохо пахло и он был рыхлый и липкий. Коренастый, очень толстый?

— Нет, нет, очень, очень высокий, худой… ах, да, у него была борода.

— Борода! Но теперь никто не носит бороду.

— А он был с бородой… Нет, скорее это были такие усы или бакенбарды… вроде бы русые или седые, не знаю.

Лицо инженера выражало ужас, овладевший и мной. Я снова попытался скрыть страх. Небрежно спросил:

— Вы позволите посмотреть журнал, который вам дал этот человек?

— Это была газета, мне кажется. Я и цветок сохранила в сумке. Ты не помнишь, с какой я была сумкой?

Инженер поднялся.

— Я захватил её из санатория, она в твоём шкафу. Из-за всех этих волнений мне даже в голову не пришло её открыть.

Сеньор, на своей работе я видывал вещи, которые хоть кого испугают. И всё же никогда не приходилось мне испытывать и никогда не придётся испытать такой чудовищный страх, как тот, что охватил меня, едва инженер Андраде открыл сумку. Он вынул увядшую чёрную розу (на этом свете чёрных роз не бывает), золотую бутоньерку, очень истёртую, и совсем пожелтелую газету, которая чуть не распалась на куски, когда мы её развернули, дабы увидеть, что это была "Ла гасета дель империо"[4] от 2 октября 1866 года, ещё один-единственный экземпляр которой — как мы потом узнали — хранится в Хемеротеке[5].

Инженер взял с меня слово, что всё останется в тайне. Сегодня, спустя столько лет, полагаясь на его здравый смысл, я осмеливаюсь эту тайну раскрыть. Господь свидетель, что ни моя жена, ни дети никогда ни слова не слыхали обо всём этом.

С этого времени и по сю пору, не пропуская ни одного дня, сеньора Ольга гуляет в Чапультепеке и разговаривает сама с собой. В два часа пополудни она садится на согнутый ствол того же самого дерева, уверенная, что однажды в этот час земля разверзнется и ей либо возвратят сына, либо она сама попадёт, как улитка, в царство мёртвых.

Придите в парк в любой день, и вы встретите её: она всё в том же платье, что было на ней 9 августа 1943 года, она сидит неподвижно и ждёт, ждёт…