Цари, привет мой вам! Какие вести
С тех пор, как я под Троей видел вас?

Дурные, Аитилох. Вон там, в полях,
Сцепились, словно два голодных волка,
Отряды греков с войском амазонок,
Хоть, видит Зевс, причины нет к вражде.
И если не уймет их гневный Марс[8],
Не образумит Феб[9] и не рассеет
Громо́вою стрелой тучегонитель,
То дотемна зубами перервут
Свирепые бойцы друг другу глотки.
Подать мне шлем воды!

О мать-природа
Что сделали мы этим амазонкам?

Ахилл и я с дружиной мирмидонской
Им двинулись навстречу по совету
Атрида[10]. Слух прошел, Пентесилея,
Покинув дебри Скифии далекой,[11]
Чтоб снять осаду с города Приама[12],
Через ущелья гор ведет на Трою
Бесчисленных и смелых амазонок,
Которым кожа змей одеждой служит.
Мы узнаем на берегу Скамандра[13],
Что с войском сын Приама Деифоб[14]
Из Илиона[15] выступил поспешно,
Чтоб с честью встретить ту, кто помощь Трое
Готова оказать. Мы не идем —
Летим в надежде пагубную встречу
Двух нам враждебных сил предотвратить.
Путь был извилист. Мы всю ночь шагали,
Но чуть заря на небе заалела,
Изумлены мы были, Аптилох,
Увидев, что в долине перед нами
Дарданцев[16] Деифоба амазонки
Безжалостно громят. Пентесилея
Рассеивает пред собой троянцев
И гонит, словно тучи в небе вихрь, —
Как будто их сперва за Геллеспонт[17],
Потом за грань земли смести собралась.

Клянусь богами, странно!

Мы сомкнулись,
Чтоб к отступленью путь закрыть троянцам,
Лавиною катившимся на нас,
И ощетинились стеною копий.
Остановился Приамид[18], а мы
Посовещались и решили встретить
По-дружески царицу амазонок,
Замедлившую бег победный тоже.
Могло ли быть решение иным?
Спроси Афину[19] я, она сама
Разумнее совета не дала бы.
Клянусь Аидом[20] черным, эта дева,
Вмешавшаяся так нежданно, словно
Она упала с неба, в нашу распрю,
Должна примкнуть к одной из двух сторон;
А мы, коль скоро тевкрам[21] враг она,
Союзницу обязаны в ней видеть.

Клянусь я Стиксом[22], прав ты был!

Итак,
Отправились мы к скифской героине —
Ахилл и я. Вздымая гриву шлема
Пред толпами воительниц своих,
Она задором боевым кипела,
И рыл под нею землю иноходец,
Колыша пурпур бахромы чепрачной.
«Задумавшись, окинула она
Меня со свитой взглядом безучастным,
Как будто перед ней не люди — камни.
Моя ладонь сейчас — и та, пожалуй,
Красноречивей, чем ее лицо.
Но тут она увидела Пелида[23]
И сразу же румянцем залилась
До самой шеи, словно мир вокруг
Сиянием внезапно озарился.
Стремительно на землю соскочив,
Прислужнице поводья передав
И мрачным взором оглядев Пелида,
Она спросила нас, зачем мы к ней
Пожаловали со столь пышной свитой.
Ответил я, что рады видеть мы,
Аргивяне[24], в ней недруга троянцев;
Что злобою на Приамидов полны
Давно сердца у греков; что на пользу
И ей и нам пошел бы наш союз.
Сказал я, словом, все, что мог придумать,
И с удивленьем увидал, что мне
Она не внемлет. От меня царица
К подруге близстоящей отвернулась
С лицом столь изумленным, что казалась
Она девчонкой шестнадцатилетней,
Идущей с олимпийских игр домой,
И крикнула: «Отрера, мать моя,
И та прекрасней мужа не встречала!»
Подруга растерялась. Мы с Ахиллом
Переглянулись, еле скрыв улыбку,
А уж царица в светлый лик Эгинца[25]
Опять вперила опьяненный взор.
Тогда подруга, робко подойдя,
Напомнила ей, что ответа жду я.
Вновь — то ль от гнева, то ль от срама — вспыхнув
Так, что румянец латы осветил,
Дикарка мне бессвязно и надменно
Сказала, что она — Пентесилея,
Царица амазонок, и ответит
Нам содержимым своего колчана.

Гонец твой рассказал дословно то же,
Но в стане греческом его не понял
Никто.

Так вот, не зная, что и думать,
Пылая гневом, красные от срама,
Вернулись мы назад к своим и видим,
Как тевкры вновь ряды смыкают к бою,
Ликуя и осмеивая нас.
Позор наш угадав, они решили,
Что всё теперь за них, что лишь ошибкой,
Которую нетрудно устранить,
Гнев амазонки против них был вызван,
И вестника немедля снарядили,
Чтоб дружбу предложить царице вновь.
Но прежде чем он пыль стряхнул с доспехов,
Пентесилея, опустив поводья,
Стремительная, как разлив потока,
С неистовством кентавра устремилась[26]
На них и нас, на тевкров и на греков,
Тех и других безжалостно разя.

Неслыханно, данайцы[27]!

Грянул бой,
Какого не бывало на земле,
С тех пор как гнев в нас фурии вселяют.
Там, где столкнулись две враждебных силы,
Сама природа исключает третью:
То превратить в пары не может воду,
Что́ гасит пламя, — и наоборот.
Но здесь нашлась такай третья сила,
Что влага и огонь уже не знали,
Огню ль с водой потоками струиться
Или воде с огнем взметаться к небу.
Троянец от ударов амазонки
Спасается под греческим щитом,
А грек его от девы прикрывает,
И общему смертельному врагу
Дают отпор и тевкр и грек совместно,
Как будто не похищена Елена.[28]

Благодарю! Мой рот от жажды ссохся.

С тех пор все яростнее там в долине
Сражение ревет, как непогода
В ущелье узком меж лесистых склонов.
Когда вчера привел я этолийцев[29]
На помощь нашим, битва бушевала
С таким ожесточеньем ураганным,
Как будто эта бранная гроза
Намерена дотла всех греков выжечь.
Уж облетел цвет родины под бурей:
Астианакс, Менандр и Аристон
Своею юной и прекрасной плотью
На поле боя утучняют землю
Под лаврами для дочери Арея[30];
А пленных взято амазонкой больше,
Чем глаз, чтоб их пересчитать, и рук,
Чтоб их освободить, у нас осталось.

Ужель никто не понял, что́ ей нужно?

Никто, — куда бы лот раздумий наших
Не опускали мы в недоуменье.
Порою пыл, с которым в гуще боя
Она того, чья мать — Фетида, ищет,[31]
Внушал нам мысль, что ненависть к нему
Особую питает амазонка.
Не мчится так голодная волчица
За жертвой облюбованной по следу,
Как гонится царица за Ахиллом,
Сквозь нас к нему дорогу прорубая.
Однако же вчера, когда во власти
Ее он оказался, жизнь ему
С улыбкой амазонка подарила.
Не будь ее, сошел бы в Орк[32] Пелид.

Не будь ее? Кого? Царицы?

Да.
На поле боя в сумерках вечерних
С Пентесилеей встретился Ахилл.
К ним тут же подоспел и Деифоб,
Который, встав на сторону царицы,
Исподтишка по панцирю Пелида
Нанес столь сокрушительный удар,
Что дрогнули вершины ближних вязов.
На краткий миг Пентесилея руки,
Бледнея, опустила, но затем,
Вновь вспыхнув и кудрями потрясая,
Привстала в ярости на стременах,
И молнией, слетевшей с небосвода,
Вонзился Деифобу в горло меч,
И пал ее непрошеный союзник
Пред богоравным отпрыском Фетиды.
Хотел из благодарности Ахилл
Ответить тем же ей, но амазонка,
Припав к гривастой холке скакуна,
Который грыз уздечку золотую,
Удара избежала и, с улыбкой
Поводья опустив, умчалась прочь.

Как странно!

С чем ты прибыл из-под Трои?

Я послан Агамемноном к тебе,
Чтобы спросить, не будет ли разумней
Вам отступить, раз все переменилось.
Мы Трою брать должны, а не мешать
Царице вольной и в поход идущей
Из побуждений, безразличных нам.
Коль скоро ты уверен, что она
Явилась не на выручку дарданцам,
Атрид повелевает вам немедля
Любой ценою путь пробить себе
Назад, в аргивский укрепленный лагерь.
А если вам вдогон она помчится,
Он самолично выйдет с войском в поле,
Чтобы узнать, чего под Троей ищет
Пентесилея, этот новый сфинкс.

Я, видит Зевс, и сам того же мненья.
Иль думаете вы, что Лаэртиду[33]
Бессмысленная бойня по душе?
Но трудность в том, как увести Пелида.
Охотник, если на рога оленю
Бросается остервенело свора,
О псах заботясь, отзывает их;
Но, в горло зверю красному вцепляясь,
Те мчатся вслед за жертвой через горы
И реки в глушь лесов. Так и Ахилл
Безумствует с тех пор, как повстречал
Столь редкую добычу в чаще боя.
Стреножила ему царица волю:
Поклялся он, что за Пентесилеей
Повсюду будет гнаться неотступно,
Пока ее с чубарого коня
За косы шелковистые не стащит.
Ты, Антилох, коль есть охота, сам
Дар убежденья пробуй на Ахилле,
Когда он с губ стирает пену гнева.

Обдумаем, цари, без раздраженья,
Как клином разума нам расколоть
Скалу его решимости безумной.
Лариссец хитроумный,[34] быть не может,
Чтоб трещину ты в ней не отыскал.
Но если и тебе он не поддастся,
Двух этолийцев я возьму и с ними,
Взвалив безумца на спину, как камень,
Силком его стащу в аргивский стан.

Идите же за мной.

Кто там спешит?

Адраст. Но как он бледен и подавлен!

Ну что?

Ты с вестью?

И с такой, что горше
Придумать трудно.

Что?

Да говори же!

Захвачен амазонками Ахилл.
Пергаму больше не грозит паденье.[35]

О небожители!

О вестник горя!

Как, где, когда произошло несчастье?

Ряды отважных этолийцев смяли
Неистовые дочери Арея,
Чей новый и молниеносный натиск
На нас обрушил водопад бегущих,
Впервые побежденных мирмидонян[36].
Напрасно мы потоку беглецов
Дорогу преградили: с поля битвы
Он смыл и нас в своем разливе диком.
Когда же строй мы вновь сомкнуть смогли,
Пелид далёко позади остался.
Тогда он вырвался из гущи боя,
Пробившись сквозь кольцо из вражьих копий,
И вниз с холма, чтоб к нам примкнуть, помчался.
Уже, считая, что Ахилл спасен,
Мы ликованье криком выражали,
Как вдруг в груди у нас он оборвался:
Ахиллова четверка поднялась
Перед крутым обрывом на дыбы,
И замерли, над бездной взвившись, кони.
Теперь — всё тщетно, как ни искушен
Пелеев сын в искусстве игр истмийских.[37]
Упряжка в страхе пятится назад,
Хоть бич ее по головам стегает;
Захлестнутые спутавшейся сбруей.
Сгрудились, пали, бьются жеребцы,
И рушится на землю с колесницы,
Застряв в силках поводьев, сын богини.

Безумец! Что его…

Автомедон,
Возничий, ловкий даже в миг смятенья,
Бросается к упавшим лошадям
И поднимает на ноги четверку.
Но прежде чем от петель и узлов
Освободить коней он успевает,
С толпой победоносных амазонок
Врывается в ущелие царица,
Ахиллу путь к спасенью преградив.

О боги!

Тучей пыль взметнув, она
На месте иноходца осадила
И, кверху взор сверкающий подняв,
Измерила им высоту обрыва —
Такую, что назад чело царицы
Шлем потянул, как будто ужаснулся.
Затем она поводья опустила
И вдруг, как бы от головокруженья,
Двумя руками маленькими лоб,
Волной кудрей полусокрытый, сжала.
Встревоженные этим странным жестом,
Наездницы вокруг нее столпились,
Царицу в чем-то пылко убеждая.
Одна и, видно, близкая ей дева
Ее рукою обвила; другая
Коня схватила смело под уздцы,
Дерзая задержать царицу силой.
Но та…

Решилась?

Дальше!

Продолжаю.
Остановить ее не удалось.
Раздвинув женщин властно, хоть и кротко
И рыща но ущелью взад-вперед,
Она высматривает беспокойно
Тропу наверх, дабы осуществить
Свое неокрыленное желанье.
То здесь она, безумная, на скалы
Неистово пытается взобраться;
То там, от вожделения сгорая,
С отчаяньем надежды ищет путь
К добыче, оказавшейся в тенетах.
Она уже испробовала тщетно
Все щели, что в утесе дождь промыл,
И видит невозможность восхожденья,
Но, словно выбор отнят у нее,
По склону вновь взбираться начинает,
Неутомимо ищет и находит
Тропинку, где и пешему-то страшно,
Вскарабкивается на край утеса,
Который высотою равен вязу,
И там встает на узенькой площадке,
Где места разве что для серны хватит.
Вокруг зияет пропасть — и вперед,
Как и назад, нельзя ступить ни шагу.
Вдруг воздух прорезают крики женщин:
Неудержимо, словно в Орк свергаясь,
Наездница и конь летят с обрыва
Под грохот вслед катящихся камней
К подножию утеса в глубь ущелья.
Не унялась царица, уцелев,
И на скалу опять взбираться стала.

Ослепшая от ярости гиена!

А что ж Автомедон?

Он наконец
Сумел упряжку привести в порядок —
Хотя Гефест сковать за то же время
Такую же успел бы колесницу,[38] —
Вскочил на место он, схватил поводья;
У нас, аргивян, отлегло от сердца;
Но прежде чем коней он повернул,
Отлогую тропу наверх находят
Наездницы и криком ликованья
Глубокое ущелье оглашают,
Взывая к обезумевшей царице,
Которая на скалы лезет вновь.
Та прянула назад, услышав их,
Окинула тропинку быстрым взглядом
И, как пантера за своею жертвой,
По ней наверх помчалась, но Пелида
Уж понесли путем обратным кони.
Он скоро скрылся в глубине долины,
И что с ним стало — неизвестно мне.

Ахилл погиб!

Что делать нам, друзья?

Друзья, смотрите, что́ там над горой?
Не голова ль то воина в доспехах?
Не шлем ли, конской гривой осененный?
Не шея ли могучая под ним?
Не плечи ли и руки в блеске стали?
Не грудь ли, под которою на солнце
Сверкает пояс золотой? Глядите!

Кто это?

Кто? Я сплю иль нет, данайцы?
Уже я вижу лысины на лбах
Четверки жеребцов, и лишь копыта
Еще не появились из-за скал.
А вот теперь видна на горизонте
Вся колесница, яркая, как солнце,
Всходящее в погожий вешний день.

Победа! То Ахилл, то сын богини!
Он сам своею колесницей правит!
Спасен!

Да не померкнет ваша слава
Вовеки, боги! — Одиссей! — Где он?
Позвать живей сюда царей аргивских!

Он к нам, данайцы, мчится?

Ох, гляди!

Что там?

Дыханье у меня пресеклось.

Да говори же!

О, как туго он
Напряг поводья левою рукою!
Как хлещет он божественных коней
Бичом, чей свист их горячит так сильно,
Что под копытами дрожит земля!
От морд валит так густо пар, что мог бы
Он и один влачить всю колесницу.
Олень, спасаясь, не быстрей бежит!
Не видит больше взгляд отдельных спиц.
Затем что слились в круг сплошной колеса.

Но сзади…

Что?

По склону той горы…

Пыль…

Пыль клубится грозовою тучей.
А перед ней, как молния…

О боги!

Сама Пентесилея!

Кто?

Царица!
За отпрыском Пелея по пятам
С толпою дев своих она несется.

Мегера обезумевшая!

К нам!
К нам, богоравный, бег спеши направить!
К нам!

Посмотрите, как она ногами
Чубарому коню бока сжимает!
Как воздух, преграждающий ей путь,
Она, припав к луке, глотает жадно!
Летит, как будто с тетивы сорвавшись,
Неотвратимей нумидийских стрел![39]
Как стае псов дворовых за борзой,
Ее дружине не поспеть за нею.
На шлеме грива — отстает и та!

Она к Пелиду близко?

Близко.

Нет.

Увы, данайцы — близко! Пожирает
Скакун царицы с каждым новым шагом
Кусок пути меж нею и Пелидом.

Клянусь Олимпом, нашею защитой.
От них до нас сравнялось расстоянье.
Уже бросает пыль из-под колес
В лицо Пентесилее встречный ветер,
И комьями земля из-под копыт
Ее стремительного иноходца
Уже летит к Ахиллу в колесницу.

А он ее, гордец безумный, дразнит!
Сворачивает он, берет в объезд.
Наперерез несется амазонка.
Путь прегражден!

Спаси его, о Зевс!
Она с ним поравнялась. Тень ее,
Такая исполинская на солнце,
Его закрыла.

Нет, он ускользает.

Он круто и внезапно повернул
Свою четверку.

И опять к нам гонит!

Ну и хитрец! Провел Пентесилею!

Ого, смотрите — мимо колесницы
Она промчалась!

Вскинулась в седле,
Подпрыгнула…

Упала!

Что?

Упала!
Одна из дев свалилась на нее…

Вторая…

Третья…

И еще одна!

Так, значит, падают?

Да, друг за дружкой.

Как угли пережженные в костре,
Смешались в кучу всадницы и кони.

Да станут пеплом!

Сквозь густую пыль
Проблескивают латы и оружье,
Но больше ничего не различить.
Из дев и разномастных лошадей
Такой клубок там свился, что едва ли
Был беспорядочней первичный Хаос.[40]

Но ветром потянуло. Пыль редеет,
И вот одна из рухнувших встает.

Какая суета и оживленье!
Как ищут девы дротики и шлемы,
Что по полю далеко раскатились.

Но три коня и всадница лежат,
Как мертвые.

А это не царица?

Пентесилея, то есть?

Что? Царица?
Нет, не она, — пусть мне глаза откажут!
Стоит царица.

Где?

Да говори же!

Клянусь Кронидом[41], там же, где упала, —
Под тем вон дубом. Шлема нет на ней.
Она над иноходцем наклонилась
И, кудри отведя рукою правой,
Со лба стирает левой кровь иль пыль.

Она, свидетель Зевс!

Цела!

И кошка
Издохла б, так упав. А ей все сходит.

Но где ж Пелид?

Богами он храним.
Он вырвался вперед на три полета
Стрелы. Теперь его настичь царица
Лишь взором может. Мысли о погоне
В ее груди пресеклись, как дыханье.

Победа! Одиссей идет на помощь!
Вон там на солнце из лесного мрака
Все войско греков чередой выходит.

Что? Одиссей? И Диомед? О небо!
Далеко ли до них еще Ахиллу?

Не дальше, чем добросить камень можно.
Он мчится вдоль Скамандра по холмам,
Где наши к бою строятся поспешно.
Вот он уж вдоль рядов понесся.

Слава!

Приветствуют его данайцы.

Слава!
Привет тебе, о богоравный! Слава!
Пелиду слава!

Бег замедлил он
И пред собраньем всех царей аргивских
Коней сдержал. Вот Одиссей подходит.
Ахилл, покрытый пылью, спрыгнул наземь.
Вознице вожжи бросил. Обернулся.
Снимает шлем с натруженного лба.
Цари кольцом Пелида окружают.
Ему колени обнимают греки,
Влекут его с собою, торжествуя,
А рядом с ними взмыленных коней
Автомедон проводит, охлаждая.
Неистовствуя, к нам толпа спешит.
Привет, Ахиллу! Славься, богоравный!
Смотрите, все смотрите! Вот он сам!

Приветствую тебя, герой-эгинец.
Который даже в бегстве побеждает.
Юпитером клянусь, уж если ты
Противницу, к ней обратись спиною,
Поверг во прах одной лишь силой духа.
То что же будет в день, когда ты с ней
Лицом к лицу сойдешься, богоравный?

Что там еще?

Сын Нереиды,[42] в битве
Ты выказал такую быстроту,
С какою даже вихрь неудержимый,
Разбушевавшись, на просторах неба,
Над изумленным миром не свистит.
В свидетели Эриний призываю, —
Когда б бежал я на твоей четверке
От совести[43] по колеям житейским,
Я согласился б в грудь свою вместить
Грехи и преступленья всех троянцев.

Болваны!

Кто?

Ну, что вам?

Ты же ранен,

И пусть.

Нет, стой.

Дай сделать перевязку.

Сейчас закончим.

Слух сперва разнесся,
Что отступленьем воинов моих
Ты к бегству принужден. Меня в то время
При войске не было — Улисс[44] и я
Внимали сообщеньям Антилоха,
Которого Атриды к нам послали.
Но все дальнейшее мне показало,
Что это состязанье с амазонкой
Затеял ты нарочно. Мне сдается,
Что ты при первом слабом свете дня,
Когда еще мы к бою снаряжались,
Уж присмотрел тот камень, о который
Споткнулась на скаку Пентесилея, —
Так ловко на него, клянусь богами,
Ее потом сумел ты навести.

Но не пора ль тебе, герой долопский,
В аргивский стан вернуться с нами, если
Нет у тебя намеренья другого.
Сыны Атрея нас зовут назад.
Притворным отступленьем мы царицу
В долину, где течет Скамандр, заманим,
А там уж амазонкам Агамемнон,
Ударив из засады, бой навяжет.
Свидетель громовержец, только так
Ты у царицы отобьешь охоту
Травить тебя, как юного оленя.
А я тебе от всей души желаю
Успеха, потому что ненавистна
Мне до смерти, как и тебе, мегера,
Мешающая нам вести войну,
И рад я буду видеть, как раздавишь
Ты розы щек ее своей пятой.

Они в поту.

Кто?

Тело, как свинец.

Води их — пусть на воздухе простынут,
А после ты их оботрешь вином.

Вон мехи уж несут.

Богоподобный,
Ты видишь сам — не взять нам верх сегодня.
Везде, куда бы ты ни бросил взгляд,
Холмы чернеют полчищами женщин.
Пожалуй, саранча и та не гуще
На спелых нивах иногда кишит.
Кто равную твоей стяжал победу?
Кто скажет, что и он, как ты, смотрел
В лицо царице, столь с кентавром схожей?
Напрасно мы зовем ее на бой,
Ей возвещая золотом доспехов
И звуком труб, что перед ней — цари.
Она навстречу нам не хочет выйти.
И, чтобы хоть издалека услышать
Ее как серебро звенящий голос,
Пришлось бы нам дать своре адских псиц,
Которая ее оберегает,
Бесславный бой с сомнительным исходом.

Она еще все там же?

Кто?

Царица?

Ее не видно из-за грив на шлемах.
Эй, расступитесь!

Погоди.

Она
Все там же.

Где?

Близ дуба, где упала.
Вновь шлем гривастый на ее челе, —
Она уже пришла в себя.

Готово.

Владей опять своей рукой свободно.

Мы кончили. Иди.

Пелид, ты слышал,
Что мы тебе сказали?

Мне сказали?
Нет, не слыхал. Да вы чего хотите?

Не слышал? Странно! Мы передавали
Тебе приказ Атрида. Агамемнон
В аргивский лагерь нам велит вернуться.
Совет царей решенье это принял,
И Антилох к нам прибыл с ним, как видишь.
Наш план таков: царицу амазонок
Заставить подступить к троянским стенам,
Чтоб, очутясь меж двух враждебных ратей
И силе обстоятельств покорясь,
Она сказала, кто ей — друг, кто — недруг,
И чтобы мы, каков бы ни был выбор,
По крайней мере, знали, что нам делать.
Я верю, что разумен ты, Пелид,
И подчинишься мудрому решенью.
Бессмертными клянусь, безумьем было б
Забыть, что нас война зовет под Трою,
И с девами ввязаться в бой, не зная,
Что нужно им от нас; не зная даже,
Да нужно ли им что-нибудь от нас.

Хотите — так сражайтесь, как кастраты,
А я — мужчина и от этих женщин
Не побегу, оставшись и один.
Хотите — стойте здесь, под сенью сосен,
Вдали от ложа битвы, за царицей
С бессильным вожделением следя;
Хотите — отступайте к Илиону.
Я Стиксом вам клянусь — мне все равно.
Я знаю, что́ богоподобной нужно —
Ведь мне она шлет оперенных сватов,
Чей вкрадчивый и смертоносный посвист
Мне шепчет о желаниях ее.
Я женщин никогда не сторонился
И был, с тех пор как у меня пробилась
Впервые борода, отзывчив к каждой.
Лишь потому — клянусь вам громовержцем! —
Царице я покамест недоступен,
Что не нашел местечка под кустами,
Где б голову она, как на подушки,
Склонила бы на медь моих доспехов.
Цари, ступайте. Вас я догоню:
Уж мне теперь недолго ждать свиданья.
Но если даже свататься придется
Мне месяцы и годы к ней, — клянусь! —
Не раньше поверну я колесницу
Назад к друзьям и вновь Пергам увижу,
Чем амазонке стану женихом
И, увенчав ей лоб смертельной раной,
Ее промчу вниз головой по камням.
За мной!

Пелид, спешит к тебе царица.

Иду. Она уже опять в седле?

Покамест нет. Она идет пешком,
Но рядом конь персидский выступает.

Тогда, друзья, и мне коня подайте.
За мною, мирмидоняне мои!

Безумец!

Антилох, что ж ты молчишь?
Дар убежденья свой на нем испробуй!

А если силой?..

Поздно: он далеко.

Проклятье амазонкам и войне.

Царица, славься! Слава и триумф
Тебе, кем будет праздник роз[45] украшен!

Не для меня триумф и праздник роз:
Мне снова шлет призыв свой властный битва.
Надменный юный бог войны повержен
Быть должен мною: ведь над ним победа —
Блистательней, чем десять тысяч солнц,
Единым раскаленным шаром ставших.

Возлюбленная, заклинаю…

Прочь!
Я так решила, и остановить,
Поток, с горы летящий в пропасть, легче,
Чем обуздать порыв моей души,
Откуда гром уже готов ударить.
Хочу во прах втоптать я гордеца,
Который нынче, в славный день сраженья,
Смутил мой дух воинственный впервые.
Как! Я, царица грозных амазонок,
Вселяющая ужас во врагов,
Мчусь на него, а он, чей медный панцирь
Мне служит зеркалом, стоит, не дрогнув!
Да разве я, на ком богов проклятье,
Не сознаю себя, героя видя,
Униженной, надломленной душевно,
И обессиленной, и побежденной,
Хоть войско греков предо мной бежит?
Не только грудь моя — все существо
Исполнено предчувствием гнетущим,
И в гущу боя, где меня глумливо
Он поджидает, кинуться я жажду,
Чтоб победить его иль умереть!

Склони на грудь твоей Протои верной
Свое чело и отдохни немного.
Паденье слишком потрясло тебя:
Смутило разум, кровь воспламенило.
Дрожит все тело юное твое.
Мы умоляем — подожди с решеньем,
Пока не обретешь вновь ясность духа.
Побудь со мною и передохни.

Зачем? Что я сказала? Что случилось?
О чем ты?

Как! Из-за одной победы,
Заманчивой лишь на одно мгновенье,
Играешь ты исходом всей войны
И, чтоб осуществить свое желанье,
Тебе самой неясное, рискуешь,
Как девочка капризная, удачей,
Ниспосланной народу твоему!

Да будет проклят этот день несчастный,
Когда мои любимые подруги
С коварною судьбой в союз вступили,
Чтоб мне вредить и унижать меня!
Едва я руку простираю жадно,
Чтобы поймать за кудри золотые
Вблизи меня витающую славу,
Как кто-нибудь помеху мне чинит
И этим дух мой пуще распаляет.
Прочь!

Будьте ей защитой, силы неба!

Я думаю — что́ вновь на поле битвы
Меня влечет. Моя ли только воля?
Иль мой народ? Иль неизбежность смерти,
Вплетающей шум дальних крыл своих
В хмельное исступление победы?
Зачем, чуть Веспер[46] вспыхнет в небе, тянет
На отдых нас, как будто кончен труд?
Хотя сокровища обильной жатвы
В снопы связали мы, набили ими
Высокий закром, уходящий в небо,
Но тучами затянуто оно
И молнией губительной чревато.
Вам не венчать цветами пленных греков,
Вам не вести их юную толпу
При трубных звуках и кимвальном звоне
В благоуханные долины наши.
Мне кажется все время, что вот-вот
На нас Пелид ударит из засады,
Ликующее шествие смутит
И, чтобы пленных вызволить, нас будет
Преследовать до самой Фемискиры[47].
Где он в священном храме Артемиды
Их от цепей из роз[48] освободит,
А нас без сожаленья закует
В тяжелые железные оковы.
Ужель ему я дам уйти теперь,
Когда пять дней себя я не щадила,
Его паденье приуготовляя;
Когда, как спелый плод, готов свалиться
Он под копыта моего коня
От первого же моего удара?
Нет, прежде чем великое начало
Концом великим я не завершу,
Последних роз в венок свой не вплету,
Не возведу на пирамиду счастья,
Как обещала, дочерей Арея
Или под нею, рухнувшей, могилу
Не обрету себе бок о бок с ними,
Я не устану робость проклинать!

О госпожа, глядят столь отчужденно
Твои глаза, что у меня в груди
Предчувствия теснятся так зловеще,
Как будто породил их вечный мрак.
Ту рать, что странный страх тебе внушает,
Рассеяла ты, как солому ветер:
Лишь кое-где вдали сверкнет копье.
Едва лишь с войском ты сюда явилась,
Как был Ахилл отрезан от Скамандра.
Ты не дразни его, но избегай.
Юпитером клянусь, что первым делом
Направится он к лагерю данайцев,
А я сама тыл наших войск прикрою,
И он у нас ни одного из пленных
Не отобьет, клянусь тебе Олимпом.
Не будет даже издали страшить
Твоих наездниц блеск его оружья,
Четверки топот — заглушать их смех, —
Я в этом головой тебе ручаюсь.

Возможно ли, Астерия…

Царица!..

Разумно ли — как требует Протоя —
Мне возвращаться с войском в Фемискиру?

Прости, царица, если я осмелюсь…

Скажи, не бойся.

Если б ты совета
Спросить у всех соратниц пожелала…

Он не от всех мне нужен — от нее!
Иль перестала я уж быть царицей?
Астерия, имею ли я право
Войска вести назад, в наш край родной?

Властительница, раз тебе угодно,
Призна́юсь я, что разум мой не верит
Картине странной, мне представшей здесь.
Хотя с Кавказа лишь на сутки позже
Я выступила с племенем моим,
Мы не поспе[49]ли за твоею ратью,
Стремительной, как горная река,
И лишь сегодня под вечер явилась
Я, в бой вступить готовая, сюда,
Где услыхала тысячеголосый
Звенящий ликованьем крик: «Победа!»
Закончилась война для амазонок,
К их радости всеобщей. Я, в восторге,
Что цели наш народ достиг так быстро,
Хотя и обошелся без меня,
Дала приказ в обратный путь сбираться,
Сама ж пошла взглянуть из любопытства
На пленников — хваленый плод победы
И вижу горсть рабов, дрожащих, бледных,
Не греков, а подонков, чьи щиты,
Во время бегства брошенные ими,
Твои воительницы подобрали.
А греческая рать под гордой Троей
По-прежнему стоит. Там Агамемнон
И Менелай[50], Аякс[51] и Паламед[52].
Тем временем тебе бросают вызов
Здесь Диомед, Улисс и Антилох,
А юный сын Фетиды, чье чело
Ты собиралась розами украсить,
Склонить его перед тобой не хочет
И всюду объявляет, что намерен
Попрать ногами царственный твой лик.
И дочь Арея спрашивает, вправе ль
Она домой вернуться с торжеством?

Ты лжешь! Царица потрясла героев
Красой, величьем, смелостью!

Умолкни, Лукавая! С Астерией не спорь!
Она права: тот, кто один достоин
Быть мной сраженным, не сражен еще.

Но, госпожа, пока ослеплена
Ты страстью…

Прикуси язык, ехидна,
И не дерзай в царице гнев будить!
Прочь!

Пусть я гнев в царице пробужу,
Пусть больше лик твой светлый не увижу,
Но все равно предательницей льстивой
Из трусости не стану в миг опасный.
Пока огнем тебя сжигает страсть,
Ты дев вести в сраженье не способна:
Копью не может противостоять
Лев, если наглотался он отравы,
Подложенной охотником коварным.
Клянусь богами вечными, с Пелидом
Не сладишь ты в подобном исступленье.
Скорей мы сами до заката солнца
Всех юношей, с таким трудом безмерным
В бою жестоком взятых нами в плен,
Из-за безумства твоего лишимся.

Мне странно это слышать. Что вселило
В тебя такую трусость вдруг?

В меня?

Скажи, кто побежден тобою?

Юный
Царь Ликаон, аркадец[53]. Ты как будто
Его видала.

Так. Не тот ли это,
Кто, весь дрожа, стоял в измятом шлеме
Вчера, когда я к пленникам…

Дрожа?
Он тверд был, как Пелид, перед тобою!
Стрелой моей в сражении пронзенный,
Он пал к моим ногам, и с ним пойду я
На праздник роз так гордо, как умеем
Лишь мы одни идти в священный храм.

Вот как? Я вижу, ты одушевилась!
Ну что ж, он у тебя не будет отнят.
Эй, отыскать немедленно меж пленных
И ей отдать аркадца Ликаона!
Возьми его и вдаль от шума битвы
Беги с ним, невоинственная дева.
Укройся, раз он стал тебе так дорог,
Под сень кустов цветущей бузины
В ущелье дальнем, где ты с нежным другом
Под сладострастный соловьиный свист
Отпразднуешь, распутница, тот праздник,
Которого дождаться не желаешь.
Но на глаза не попадайся мне
И путь навек забудь в мою столицу.
Пускай тебя любовник утешает,
Раз все презрела ты — любовь и славу,
Отечество, царицу и подруг.
Ступай, — я разрешаю. Больше видеть
Тебя я не хочу — ты мне мерзка.

О госпожа!..

Одумайся!

Молчите!
Кто вступится, тот будет предан каре!

Царица, приближается Ахилл!

Ахилл? Чего же лучше! Девы, в битву!
Подайте мне метчайшее копье,
Острейший из стальных мечей подайте!
Миг радости даруйте мне, о боги:
Пусть юный и желанный мне воитель
К моим ногам, поверженный, падет.
Отдайте разом мне всю меру счастья,
На жизнь мою отпущенную вами.
Астерия, веди в сраженье войско,
Аргивян отвлеки и позаботься,
Чтоб пыл моих войнолюбивых дев
Не помешал мне в бой вступить с Пелидом.
Отточена смертельная стрела
Для той, кто головы его… о нет!
Хотя бы волоса на ней коснется.
Я, только я должна сразить героя!
Подруги, только эта сталь должна
Привлечь его в мои, увы, стальные
Объятья, чтобы он к моей груди
Прильнул и безболезненно и нежно.
Пускай он на весенние цветы
Поникнет, чтоб остаться невредимым:
Мне кровь его дороже, чем своя.
Не успокоюсь я, пока не рухнет
Пелид, как с неба редкостная птица,
К моим ногам, но так, чтоб, грянув оземь,
Ни одного пурпурного пера
Из крыльев сломанных он не утратил.
Тогда пусть тени из страны блаженных
Приходят праздновать победу нашу,[54]
Тогда я вас домой на праздник роз
Смогу вести по праву, как царица.
Идем!

Сестра моей души! Протоя!
Пойдешь ли ты со мной?

С тобой хоть в Орк!

О лучшая из всех людей! Мы вместе
Сразимся, победим или погибнем.
Вперед, и пусть девизом нашим будет:
Иль на челе героев наших розы,
Иль над могилой нашей кипарис!

О девы — собирательницы роз,
Мне плод своих стараний покажите.
Здесь, где меж скал под пинией безмолвной
Лишь ключ журчит, никто нам не мешает.
Здесь предо мной рассыпьте вашу жатву.

Мать, посмотри, я нарвала все это.

Охапку эту — я.

Вот эту — я.

А я вот эту, что весны пышнее.

Тут больше роз, чем на гиметских склонах![55]
Диана, не запомнит твой народ
Дня достославней и благословенней.
И матери и дочери дары
Приносят мне, но знаю я, чьи лучше, —
Двойная роскошь взор мой не слепит.
Как! Это все, что вы собрали, дети?

Да, это все, что мы найти сумели.

Ну, значит, матери прилежней вас.

Святая жрица, на полях окрестных
Брать пленных легче, чем срывать цветы.
Стоят густые толпы юных греков
По всем холмам, как спелые хлеба,
Серпа проворной жницы ожидая,
В то время как цветут в ущельях розы
Так скудно и так труден доступ к ним,
Что легче, чем сквозь их шипы пробраться,
Путь проложить себе сквозь стену копий.
Взгляни сама, что с пальцами моими!

Рискнула я взобраться на скалу,
Чтоб там сорвать единственную розу —
Вернее, бледный и едва заметный
В темно-зеленой чашечке бутон,
Раскрыться для влюбленных не успевший.
Я все же сорвала его, споткнулась
И в пропасть рухнула. Мне показалось,
Что смертный мрак меня уже объял,
Но счастьем было для меня паденье:
Цвел под скалой куст роз — такой, что их
На дюжину побед бы нам хватило.

Тебе я лишь одну, святая жрица,
Всего одну лишь розу принесла,
Зато такую, что она достойна —
Взгляни же! — увенчать чело царя.
Пентесилея, победив Ахилла, —
И та себе иной не пожелает.

Ну что ж, когда она его сразит,
Ты поднесешь ей царственную розу,
А до тех пор побереги цветок.

Когда под звон кимвалов[56] в битву снова
Помчатся амазонки, с ними вместе
Позволь идти и нам, но не затем,
Чтобы победу матерей украсить,
Сбирая розы и венки сплетая.
Смотри, моя рука уже умеет
Владеть пращой и дротик в цель метать,
А потому венок мне тоже нужен, —
И пусть робеть не вздумает в бою
Тот юноша, в кого мой лук направлен.

Ты так считаешь? Что ж, тебе я верю.
Раз на челе его ты розы видишь,
То будущей весной, когда они
Вновь зацветут, в бою найдешь его ты.
Теперь же вам пора плести венки —
Ведь ваших матерей торопит радость.

За дело! Ну, кто с кем? Живей, подруги!

Я — с Главкотоей.

С Хармионой — я.

Сплетем венок Орнитии, чей пленник —
Альцест могучий в шлеме пышногривом.

А мы — сестре, Партенионе. Ею
Взят Атеней с Медузой[57] на щите.

Что ж вы беспомощно стоите, девы?
Иль вы гостей развеселить не в силах?
Иль я должна любви вас обучать?
Скажите им приветливое слово.
Спросите их, сраженьем изнуренных,
Что нужно им, чего они хотят.

Они твердят: «Нам ничего не надо».

Они на нас рассержены.

Упрямцы,
Чуть к ним подходим мы, нам кажут спину.

Пусть сердятся, а вы должны суметь
Их умягчить. Зачем иначе было
Брать верх над ними в беспощадной сече?
Скажите им, что́ ждет их, что́ утешит,
И станут поприветливей они.

О юноша, не хочешь ли на мягкий
Ковер прилечь? Иль из цветов весенних
Под сенью лавров ложе приготовить
Я для тебя, усталого, должна?

Не хочешь ли, чтоб с ключевой водой
Я ароматы Персии смешала
И ноги пыльные тебе омыла?

Ужель ты отвернешься, коль подам
Сок апельсинов я тебе любовно?

Скажите, как вам услужить?

Никак.

Вот странно! Что гневит вас, чужеземцы?
Чем облик наш пугает вас? Ведь мирно
Покоятся в колчанах наших стрелы.
Иль страх в вас шкуры львиные вселяют?
Ты, на котором пояс, отвечай!

Скажи, вы для кого венки сплели?

Как — для кого? Для вас.

Итак, цветами,
Чудовища, украсите вы пленных,
Чтоб их потом, как жертвенных животных,
Зарезать?

Вздор! Вас поведут в дубраву
Близ храма Артемиды. Там, в тени,
Вы вкусите безмерные восторги.

Здесь явь странней, чем самый странный сон!

Достойная, зачем еще ты здесь,
Откуда до готовой к битве рати
Не дальше, чем метнуть могу я камень?

Как! Снова бой? Где наши?

В той долине,
Которая к Скамандру прилегает.
Прислушайся! Доносит ветер с гор
Громоподобный клич царицы нашей,
И ржание коней, и лязг оружья,
И звуки труб, кимвалов и литавр —
Кровавого сраженья медный голос.

Кто, девушки, на холм взбежит?

Я! Я!

Царица? Ничего не понимаю…
Зачем она велела праздник роз
Готовить, прежде чем утихла битва?

Что? Праздник роз? Кому велела?

Мне.

Когда и где?

Под тем вон обелиском
Я час тому назад в тени стояла
И вижу вдруг — несутся, словно ветер,
Пелид и вслед за ним Пентесилея.
Я крикнула царице: «Ты куда?»
Она в ответ: «На праздник роз, как видишь!»
И, миновав меня, расхохоталась:
«Смотри, чтобы на всех хватило роз!»

Ее вам видно?

Ничего не видно.
Неотличимы шлемы друг от друга.
Закрыли тени туч грозо́вых поле,
Где можно разглядеть лишь колыханье
Нестройных толп, смешавшихся в бою,
Чей гул долину смерти оглашает.

Царица прикрывает отступленье?

Наверно.

Нет, она стремится в бой.
Я говорю вам, ждет она Пелида,
Разгоряченная, как конь персидский,
Который встал под нею на дыбы.
Ее глаза из-под ресниц сверкают.
Она так бурно, но свободно дышит,
Как если бы впервые воздух битвы
Пила ее воинственная грудь.

Бессмертные, что́ гонит в бой ее?
Чего она еще найти там хочет
Теперь, когда десятки тысяч пленных
В окрестные леса мы отведи?

Чего она еще в сраженье ищет?

О боги!

Что? Иль стало вдруг светлей?

Сюда, святые жрицы!

Говори же!

Чего она еще в сраженье ищет?

Смотрите все! Сквозь толщу облаков
Луч солнца неожиданно пробился
И шлем Пелида ярко озарил.

Чей шлем?

Да чей еще как не Пелида?
Тот, как и конь его, закован в латы
И, стоя на холме, сверкает ярче,
Чем хризолит или сапфир горят.
Цветущая земля вокруг него,
Закутанная в сумрак непогоды,
Подобна фону темному из фольги,
Которым блеск героя оттенен.

Что нашему народу до Пелида?
К лицу ль царице дочерей Арея
В бой ради одного врага вступать?

Спеши к ней, Арсиноя, и царице
От имени богини объяви,
Что Марс уже предстал своим невестам
И что под страхом гнева Артемиды
Я ей велю увенчанного бога
Вести немедля в Фемискиру, чтобы
Там справить в храме праздник роз святой.

Что за безумство! Слыхано ль такое?

Не видите ли вы царицу, дети?

Да. Вон она — там, где сверкает поле.

Где, где?

Она перед толпою дев
Летит, сияя золотом доспехов
И пылом боевым кипя, как будто,
Ужаленная шпорой славолюбья,
Опередить решила даже солнце,
Которое ласкает ей чело.
Взмой к небесам она, чтобы сравняться
С соперником-светилом, — и тогда бы
Персидский конь, ее покорный воле,
Над миром окрыленней не взлетел!

Ужель никто из дев не попытался
Ни остеречь, ни удержать ее?

Нет, все ее знатнейшие подруги,
Особенно Протоя, с ней вступили
Здесь, где стоишь ты, в спор ожесточенный,
Домой ее вернуться убеждая,
Но красноречье им не помогло.
Она не внемлет голосу рассудка,
Затем что сердце юное пронзил ей
Опаснейшей из стрел своих Амур.

Немыслимо!

Они нашли друг друга!
О боги, да не задрожит земля:
Они сейчас, пока я говорю,
Столкнутся на лету, как два светила!

Ты говоришь — царица? Быть не может!
Стрела? Амура? Где? Когда? Кого?
Ту, что владеет поясом алмазным?[58]
Дочь Марса, у которой нет груди,[59]
Куда любовь вонзить стрелу могла бы?
Нет, нет!

Но так гласит молва, и мне
Сама Мероя это рассказала.

О горе!

С чем вернулась ты назад?

Ты говорила или нет с царицей?

Прости, святая мать, я опоздала,
К ней не пробилась и могла лишь видеть,
Как вдалеке она меж дев мелькает.
Но я на миг с Протоей повстречалась
И волю ей твою передала,
А та в ответ… Не знаю только, верно ль
Я поняла ее в смятенье боя.

Так что ж она в ответ?

Сдержав коня,
Она взглянула на Пентесилею,
Смахнула с глаз слезу и, услыхав,
Как недовольна ты нелепой битвой,
Идущей из-за головы одной,
Ответила: «Ступай обратно к жрице,
Пусть молит на коленях, чтоб в сраженье
Лишь эта голова скатилась наземь,
Не то ни нам, ни жрицам не спастись».

Прямым путем стремится в Орк царица,
И если не Пелид, то враг, живущий
У ней самой в груди, ее сразит!
Всех нас с собой она потянет в пропасть.
Уже я вижу, как по Геллеспонту
В насмешку нам разубранный корабль,
Закованных, в Элладу нас уносит.

А вот спешит и вестница несчастья!

Беги, спасай скорее пленных, жрица:
Сейчас все войско греков будет здесь!

О боги-олимпийцы! Что случилось?

А где Пентесилея?

Пала в битве.
Рассеяны дружины амазонок.

Да ты сошла с ума! Что ты сказала?

Всех пленных увести!

Как? Где? Когда?

Я буду краткой, ибо весть — ужасна.
Ахилл с царицей, копья опустив,
Столкнулись, словно две стрелы громо́вых,
Друг в друга полетевшие из туч.
Ударясь в груди, копья расщепились.
Пелид не покачнулся, но она,
Почуя смерть, с коня упала наземь.
Все думают уже, что он ее,
У ног его лежащую бессильно,
Из мести в Орк немедленно низвергнет.
Но чудо! Став бледнее мертвеца
И весь дрожа, он восклицает: «Боги!
Как смотрит на меня она пред смертью!»
С коня соскакивает торопливо
И к ней, — меж тем как, скованные страхом
И помня повеление царицы,
Не смеют девы взяться за мечи, —
Подходит, наклоняется над нею
И, горестно воззвав: «Пентесилея!» —
Удар, им нанесенный, проклинает,
Ее любовно на руки берет
И молит снова к жизни возвратиться.

Как! Он? Он сам?

Грохочет гневно войско:
«Проклятый, прочь!» Протоя восклицает:
«Смерть — вот ему награда! Пусть уходит,
Или стрелу острейшую — в него!»
И, оттеснив своим конем Пелида,
Из рук его царицу вырывает.
Тем временем несчастная очнулась.
Она хрипит. Одежда на груди
Изодрана, и косы растрепались.
Ее уводят девы с поля битвы,
А он, загадочный герой долопский, —
Как если б некий бог любовью сердце
Смягчил в его закованной груди, —
Взывает к ним: «Подруги, не спешите!
Ахилл вам предлагает вечный мир».
Отбрасывает он свой щит и меч,
Шлем с головы срывает, с плеч доспехи
И следует — хоть с ним покончить можем
Мы палками иль голыми руками —
За нашею царицей так отважно,
Как будто сознает в своем безумье,
Что жизнь его для наших стрел запретна.

Кем отдан столь бессмысленный приказ?

Царицей. Кем же как не ею?

Ужас!

Смотрите, вон ведет сюда Протоя
Ее, живой прообраз пораженья.

О боги, как плачевен вид ее!

Собак спустите на него! В слонов,
Чтоб натравить их, факелы метайте!
Пусть, скошенный серпами колесниц,
Он будет их колесами размолот!

Мы заклинаем…

Выслушай, царица!

Сюда Пелид стремится за тобою.
Спасайся, если жизнью дорожишь!

Пусть грудь мою он раздробит, Протоя!
Ведь это все равно что мне самой
Втоптать во прах ту лиру, из которой
Исторг мое же имя ветер ночи.
Ведь я склонилась пред медведем диким
И леопарда гладила, хоть он
Приблизился ко мне с такой же целью,
С какою подошла к нему и я.

Не хочешь ты бежать?

Не хочешь скрыться?

Спастись не хочешь?

И произойдет
Здесь то, чему нет в языке названья?

Моя ль вина, что я его любви
Должна искать оружием в сраженье?
Да разве я, грозя ему мечом,
Хочу его низвергнуть в Орк бездонный?
Нет, боги мне свидетели, я только
Хочу его на эту грудь привлечь!

Она в бреду!

Несчастная!

Решилась
Она ума.

И об одном лишь мыслит.

В беспамятство ее паденье ввергло.

По-вашему пусть будет. Я смирилась.
Раз нужно, я себя переборю
И тяжкий долг с улыбкою исполню.
Вы правы. Я не смею, как дитя,
Чьему капризу взрослые не вняли,
Презреть своих богов. Трубите сбор!
Сознаюсь вам, и я хотела счастья,
Но раз его мне звезды не послали,
В бой за него я с небом не вступлю.
На лошадь сесть мне только помогите,
И вас домой согласна я вести.

Благословенно трижды, госпожа,
Твое достойное царицы слово!
Идем! К отходу все готово.

Стойте!
Кто дал приказ плести венки из роз?

Забывчивая, кто мог это сделать,
Как не…

Как кто?

Твои спешили девы
Отпраздновать желанную победу,
И ты сама приказ нам отдала.

Я проклинаю ваше нетерпенье!
Проклятье всем, кто в час кровавой сечи
Умеет лишь об оргиях мечтать!
Проклятье вожделеньям, псам, живущим
В груди невинных дочерей Арея,
Где покрывает их голодный лай
Рев медных труб и голос полководцев!
Иль победили мы, что вы триумф
Готовите с насмешливостью адской?
Прочь с глаз моих!

Владычица, опомнись!

Других на много миль вокруг не сыщешь —
Скупа весна.

Пусть и весна увянет,
Пусть и планета, где мы дышим, будет
Раздавлена вот так, как эта роза!
О, если б все соцветие миров
Могла я разрубить, венку подобно!
О Афродита!

Бедная царица!

Она погибла безвозвратно!

Стала
Ее душа добычею Эриний.

Я заклинаю вас, бегите, девы!
Ахилл отсюда — на полет стрелы.

Беги! — тебя молю я на коленях.

Ах, до смерти душа моя устала!

Что делаешь ты?

Можете бежать.

Как!

Неужели?

Хочешь ты?..

Остаться.

Безумица!

Меня не держат ноги.
Встав, я себе сломаю кости. Прочь!

Несчастная! Уже до нас Пелиду —
Один полет стрелы…

Пусть он придет.
Пусть выю мне стальной пятой придавит.
Доколе же моим щекам цветущим
От первородной грязи отличаться?
Пусть за четверкой он меня протащит
Вниз головой, а после бросит это
Трепещущее юной жизнью тело
Стервятникам пернатым или псам.
Уж лучше прахом быть, чем нелюбимой.

Царица!

Прочь все побрякушки с шеи!

О боги! Ведь совсем, совсем иное
Твои уста недавно изрекли.

Прочь украшенья с головы! Проклятье
Им, кто еще бессильней щек и стрел!
Будь проклята рука, меня сегодня
Пред боем украшавшая, и губы,
Шептавшие мне: «Это для победы!»
Проклятье вам, притворщицам, стоявшим
Вокруг меня и восхвалявшим льстиво
Мой гибкий даже в медных латах стан!
Проклятье вашим дьявольским уловкам!

Вперед, вперед, Пелид! Еще немного,
И ты пробьешься к ней. Смелей вперед!

Владычица, Дианой заклинаю,
Беги или погибнешь!

Жизнь моя,
Сестра моя, спасайся!

Ну, как хочешь.
Пусть будет так, раз иначе нельзя.
Не плачь. Я остаюсь с тобою. Боги
Да не попустят, чтобы от тебя
Потребовала я того, что сделать
Не в силах ты. Вы, девы, уходите
И возвращайтесь в милую отчизну,
А мы с царицей остаемся здесь.

Как! Ты сама безумной потакаешь?

Что ей бежать мешает?

Да ничто.
Тут дело не в судьбе и не в помехах,
А в глупом сердце.

Так уж рок судил.
Поверь, с себя ей сбросить много легче
Стальные неразрывные оковы,
Чем груз тобой осмеянного чувства.
Лишь ей одной известно, что творится
В ее груди: где чувство, там загадка.
Она пленилась высшим благом жизни,
Его коснулась, и ее рука
Не хочет браться ни за что другое, —
Прильни к моей груди. О чем ты плачешь?
О чем тоскуешь?

Ах, болит, болит!

Где?

Здесь.

Могу ли я помочь?

Не можешь.

Тогда крепись: все совершится вскоре.

Безумицы!

Прошу тебя, молчи!

А если бы я все ж бежать решилась,
Скажи, куда направиться мне?

В Фарсос[60].
Там ты нашла бы, я ручаюсь в том,
Твое сейчас рассеянное войско,
Передохнула, залечила раны
И, если б захотела, снова в бой
С рассветом повела своих наездниц.

Ах, если б я могла!.. Но я без сил.
Гонясь за невозможным, я свершила
Все то, что человек свершить способен.
Поставила я на кон всю себя,
Взлетели кости и упали вновь,
И я должна понять, что проиграла.

Нет, нет, любимая, не думай так!
Себя напрасно ценишь ты столь низко.
Хоть ты и мнишь, что цель твоей игры
Отныне больше ничего не стоит,
По-прежнему заманчива она.
Ужели, сбросив с шеи ожерелье
Из розовых и белых жемчугов,
Лишилась ты душевного богатства?
Как много для своей высокой цели
Могла б ты сделать, в Фарсос отступив!
Но я боюсь — теперь уж слишком поздно.

Будь я проворней… Ах, с ума сойду я!
Высоко ль солнце?

Прямо над тобой.
Мы засветло еще поспеем в Фарсос,
От греков втайне заключим союз
С дарданцами и проберемся в бухту,
Где корабли аргивские стоят.
В условный час, под кровом темной ночи,
Мы подожжем их и ворвемся в лагерь,
И войско греков с двух сторон охватим,
В смятенье ввергнем, по стране рассеем,
А тех из них, кого мы захотим,
Нагоним, в плен возьмем и увенчаем.
Я счастлива была б увидеть это!
Не отдыхать хочу я, а сражаться
С тобою рядом под палящим солнцем
И устали не знать, пока желанье
Сестры любимой не осуществится
И не падет к ее ногам Пелид,
Ценой усилий долгих побежденный.

О, если б в воздух взмыть на мощных крыльях
Могла я…

Что?

О чем ты говоришь?

Что видишь ты?

Куда ты взор бросаешь?

Скажи!

Я знаю, чересчур высоко
Парит он в дальнем, знойном, вечном небе
Вокруг моей тоскующей груди.

Кто, милая царица?

Знаю, знаю…
Куда ведет дорога?

Ты решилась?

Ты встала? — А тогда уж будь, царица,
Подобна исполину и не гнись,
Хотя бы лег тебе весь Орк на плечи!
Стой твердо, как стоит тяжелый свод,
Хоть каждый камень в нем стремится выпасть.
Чело, как он — замо́к, подставь громам,
Воскликни: «Небожители, разите!»
И — пусть удар тебя до пят расколет —
Ни одного мгновенья не колеблись,
Пока цемент дыханья не дает
В твоей груди распасться камням жизни.
Идем. Дай руку.

А куда идти?

Хоть вон туда где скалы неприступны;
Хоть вот сюда, в укромные долины.
Ну, что предпочитаешь ты?

Скалу.
Там ближе буду я к нему. За мною.

Владычица, к кому?

Подруги, руку!

На тот вон холм взойди и сразу будешь
Там в безопасности.

Идем.

Послушай,
Пойду я с вами, но сперва должна я…

Что?

Несчастная царица!

Еще одно осталось мне, подруги.
А было бы безумьем, согласитесь,
Хотя б одну возможность упустить.

Тогда уж лучше нам погибнуть разом —
Ведь все равно спасенья нет.

О чем ты?
Скажите, что я сделала ей, девы?

Задумала ты?..

Здесь решила ты?..

Нет, нет, я не обидеть вас хочу,
А просто Иду взгромоздить на Оссу[61]
И на вершине от трудов почить.

Что? Иду?..

Иду взгромоздить на Оссу?

О, сжальтесь, боги вечные!

Погибла!

Царица, труд такой — лишь для гигантов.[62]

Пусть так. А в чем я уступаю им?

В чем ты им?..

Небо!

Взвесь, что говоришь!

Подумай, в силах ли ты это сделать?

Подумай, что с тобою станет?

Вздор!
За пламенные золотые кудри
Поймаю я его, когда…

Кого?

Он, Гелиос, чело мое заденет.

Силком ее тащите!

Я — безумна:
Вот он у ног моих! Бери меня!

Несчастная!

К нам на руки поникла
Она без чувств и жизни, словно саван.

Вон, вон Ахилл! Его не удержать
Всей рати наших амазонок разом.

Царице дев защитой будьте, боги!
Сразите дерзновенного!

Уйдем!
Ни вам, ни мне не место в гуще боя.

Смельчак, назад!

Он слушать нас не хочет!

Военачальннцы, что делать нам?
Не удержать безумца, не стреляя.

Как быть, скажи, Протоя!

Да пустите
В него хоть десять тысяч стрел…

Воды!

Но так, чтоб не был ранен он смертельно.

Подайте шлем воды. Живее!

Вот он!

Спокойнее! Не бойся!

Стройтесь тут!
Пусть стрелы кудри опалят ему
И вкус лобзаний смерти он узнает.

Кому вы, девы, стрелами грозите?
Ужель моей груди незащищенной?
Иль снять мне даже шелковый нагрудник,
Чтоб доказать, что в сердце нет вражды?

Снимай, коль хочешь.

Это не поможет.

В то место, где он руку держит, цельтесь!

Чтоб сердце, словно лист, стрела пробила
И унесла с собой.

Стреляй!

Оставьте!
Глазами поражаете вы метче.
Бессмертными клянусь, я не шучу
И, чувствуя, что, раненный глубоко,
Мой дух, как и рука, обезоружен,
Склоняюсь к вашим маленьким ногам.

Благие боги!

Горе мне!

Диана!

Неистовый!

Несчастная царица!

Вот как обезоружен он!

Ей худо!

Он ждет, пока всех дев не перебьют!

А воины его все новых косят.
Что делать?

Колесницей смять его!

Псов на него спустить!

Или засыпать
Его камнями с башен на слонах!

Попробую-ка я на нем свой лук!

Нет, нет, я вам не верю: ложь речей
Ваш серебристый голос обличает.
Ужели ты, с глазами голубыми,
Иль ты, шелковокудрая, хотите
Отдать меня на растерзанье псам?
Я знаю, если бы сюда их свору
Привел ваш необдуманный призыв,
Меня б вы телом собственным прикрыли,
Чтоб защитить мое мужское сердце,
Которое любовью к вам горит.

Наглец!

Как он расхвастался кичливо!

Он думает, что мы на лесть…

Отерпа!

Смотрите! Первая из наших лучниц!
Круг разомкните, девы! Тише!

Что там?

Не спрашивай — увидишь.

Вот стрела!

Ему сейчас прошью я бедра ею.

Стреляй в нее!

Бессмертные!

Злодей!

Не он — она сама убита.

Боги!
Подходит к грекам подкрепленье вновь!

Вперед, сыны Этолии! За мной!

Спаси нас, всеблагая Артемида,
Иначе мы погибли!

Мы пропали!
Нас обошли, отрезали! Спасайся,
Кто может! Все бегите! Прочь!

Сдавайтесь!

Вы что, сошли с ума? Остановитесь!
Протоя, видишь?

Задержи бегущих
И, если сможешь, нас освободи.

Кто видит шлем царицы?

Вон она.

Десятка царств не жаль для Диомеда!

Сдавайтесь, говорю я вам!

Не ты,
А победитель ею завладеет.
Ее Пелиду я отдам.

Тащите
Ее сюда.

Эй, поднимайся!

Прочь!
Тот тенью станет, кто царицу тронет.
Она — моя, и вы здесь ни при чем.

Ну нет, клянусь кудрями громовержца!
Твоя? Да по какому это праву?

Что хочешь думай, — лишь отдай.

Тебя
Я не боюсь — ты так великодушен.

Да, да.

Иди, преследуй амазонок,
А я здесь на минуту задержусь.
Не спорь. Ступай. Не то что Диомеду —
Аиду я ее не уступлю.

Пусть так. За мною!

В добрый час, Ахилл!
Прислать тебе четверку?

Нет, не надо.
Я здесь побуду.

Хорошо. Как хочешь.
Вперед, чтоб не опомнилось бабье!

Она мертва?

О, лучше б уж закрылись
Ее глаза для света навсегда!
Мне страшно думать, что она очнемся.

Куда ее я ранил?

Хоть разбил
Ты ей ударом грудь, царица встала.
Ее сюда мы довели и с нею
Хотели вон на том утесе скрыться,
Но (что тому причиной, я не знаю —
Боль или униженье) не смогла
Она с твоей победой примириться:
Ей ноги отказались вдруг служить,
Бессвязный бред с поблекших губ полился,
И на руки она мне вновь упала.

Ты видишь? Вздрогнула она.

О боги!
Ужели ею чаша испита
Еще не вся? Но посмотрите…

Дышит!

Пелид, коль состраданья ты не чужд.
Коль есть в тебе хоть слабый проблеск чувства,
Коль ты ее, смятенную, не хочешь
Ни умерщвлять, ни разума лишать,
Не откажи мне в просьбе.

Говори.

Уйди! Пускай тебя, о несравненный,
Она, очнувшись, не увидит рядом.
Вели своей дружине удалиться,
И пусть, пока из-за туманных гор
Не встанет солнце, ни один из греков
Не подойдет к ней, не убьет ее,
Сказав: «Ты стала пленницей Ахилла».

Я ненавистен ей?

Великодушный,
Не спрашивай! — Когда рука надежды
Вернет царицу радостную к жизни,
Пусть, чтобы в скорбь ее не погрузить,
Не первым ей предстанет победитель.
Немало в женском сердце есть такого,
Что нужно прятать от дневного света.
Пусть позже, раз так суждено, она,
Как пленница, склонится пред тобою,
Но — заклинаю! — этого не требуй,
Покуда не окрепнет дух ее.

Признаюсь, с ней я поступить намерен,
Как с гордым Приамидом поступил.[63]

Жестокосердый!

Страшно ль это ей?

Нет имени тому, что ты задумал!
Чудовище, ужель ее, чье тело
И юно и прелестно, как ребенок,
Украшенный цветами, ты предашь
Позору, словно труп?..

Ты ей скажи,
Что я ее люблю.

Как!

Видит небо,
Люблю, как все мужчины женщин любят:
Стыдливо и желанием томясь,
Невинно и пылая вожделеньем.
Хочу ее назвать своей царицей.

Уж не ослышалась ли я, о боги?
Ты хочешь? Ты?

Так можно мне остаться?

Дай ноги мне твои облобызать!
Теперь, будь ты не здесь, богоподобный,
А хоть у Геркулесовых Столпов[64],
Тебя сама повсюду б я искала.
Но посмотри: она глаза открыла.

Шевелится.

Мужчины, прочь отсюда!
А ты, Пелид, за этим дубом спрячься.

Друзья, ступайте.

Встань еще подальше
И выходи, молю тебя, не раньше,
Чем зов услышишь мой. Ты обещаешь?
Ведь не понять, что́ на сердце у ней.

Да, обещаю.

Наблюдай за нами.

Очнись, сонливица Пентесилея!
В каких просторах светоносных реет
Твой беспокойный дух, как будто стало
Ему постыло в собственном жилище,
Меж тем как счастье, словно юный царь,
Стучится в грудь твою и, удивляясь,
Что милая обитель опустела,
Уже готово повернуть назад
И в небо беглый свой полет направить?
Ужель ты гостя удержать не хочешь?
Встань, припади на грудь Протои.

Где я?

Иль незнаком тебе, сестра, мой голос?
Иль, видя этот мост и эти скалы,
Не узнаешь ты весь цветущий край?
Взгляни на дев, кольцом тебя обставших: О
ни тебя приветствуют, как будто
Стоят у входа в некий лучший мир,
Но ты вздыхаешь? Что с тобой?

Протоя,
Какой ужасный сон видала я!
И сладко мне до слез, что, пробудясь,
Прижаться я могу усталым сердцем
К твоей груди отзывчивой, сестра!
Мне снилось, что в ожесточенной схватке
Пелид меня пронзил копьем и пала
Я, загремев доспехами, на землю,
Издавшую протяжный гул в ответ.
Покуда я беспомощно лежала,
В испуге разбежалось наше войско,
А он поспешно соскочил с коня,
Приблизился ко мне победным шагом,
Схватил меня, простертую, и поднял
Могучими руками вверх, а я,
Не в силах даже взяться за кинжал,
Ждала, когда меня к нему с глумленьем,
Как пленницу, в палатку повлекут.

Нет, нет, царица милая! Глумленье
С его великодушьем несовместно,
И если б даже сон твой странный сбылся,
Верь, ты пережила бы миг блаженный,
Увидев, как во прах перед тобой
Любовь повергнет отпрыска богини.

Проклятье мне, коль срамом жизнь куплю я!
Проклятье мне, коль стану я женой
Тому, кого мечом не победила!

Спокойна будь, царица.

Что? Спокойна?

Иль верная Протоя не с тобою?
Каков бы ни был жребий твой, его
Разделишь ты со мною. Успокойся.

Как море в тесной бухте между скал,
Была сейчас я, и не возмущало
Волненье безмятежность чувств моих.
Но, словно ветер волны океана,
Меня хлестнул совет: «Спокойна будь!»
Зачем мне быть спокойной? Что случилось?
Вы так глядите, — небо мне свидетель! —
Как будто, стоя за моей спиною,
Мне страшное чудовище грозит.
Но это только сон. Он был и минул.
Да или нет? Ты слышишь? Отвечай!
А где Мероя, Мегарида?

Горе!
Вот и само чудовище стоит!
Но я теперь не скована…

Опомнись!

Негодная, ты смеешь мне мешать?

Ахилл, спаси ее!

С ума сошла ты!
Мое чело во прах ногой он втопчет.

Ногою? Он? Безумица!

Уйди!

Да посмотри же на него, бедняжка!
Он без оружья за тобой стоит.

Как!

Знай, готов он, если ты захочешь,
Себя венком украсить.

Быть не может!

Ахилл, она не верит. Сам скажи!

Он — пленник мой?

А как же? Разве нет?

Во всем, царица, и готов до смерти
В оковах этих взоров пребывать.

Вот видишь, сам он это подтверждает.
В бою не только ты — он тоже рухнул
И был, пока ты замертво лежала,
Обезоружен. Так ведь?

Да, конечно,
И приведен сюда к ее ногам.

Тогда привет тебе, моя отрада,
Бог юный, чистый и розовощекий!
Гони по телу, сердце, кровь мою, —
Она, прихода гостя ожидая,
В груди давно без дела застоялась.
Проснитесь, силы юности моей,
По жилам растекитесь с ликованьем,
Как вестники крылатые веселья,
И пусть, алея, словно стяг багряный,
Мои ланиты гордо возвещают:
«Отныне юный сын богини — мой!»

Умерь свое волнение, царица!

Сюда, покрытые в сраженье пылью,
Победою увенчанные девы!
С собой ведите, дочери Арея,
Аргивян юных, взятых вами в плен!
Кошницы роз сюда несите, дети:
Венков немало нынче нужно нам.
Приказываю вам: в поля идите
И там дыханьем отогрейте розы,
Раз опоздала их весна взрастить.
За дело, жрицы всеблагой Дианы!
Как светлые ворота рая, двери
Ее благоухающего храма
Передо мной спешите распахнуть!
На алтаре священном заколите
Тучнейшего быка железом острым,
Чтоб туша круторогая все зданье
Падением безмолвным потрясла.
Служительницы храмовые, где вы?
Персидские душистые масла
Нагрейте на угле и с плит тяжелых
Проворно смойте жертвенную кровь.
Свои одежды легкие наденьте,
Вина налейте в золотые чаши,
В кимвалы гряньте, затрубите в трубы,
И пусть ваш хор, восторженный и стройный,
Повергнет в трепет прочный свод небес!
Протоя, помоги мне в ликованье,
Сестра, подруга, подскажи, придумай,
Как мне торжественней, чем на Олимпе,
Отпраздновать вступленье в брак святой
Моих невест войнолюбивых, свадьбу
Сынов Инаха с дочерьми Арея![65]
Мероя, где ты? Где ты, Мегарида?

Равно вредны тебе и скорбь и радость,
Тебя равно сводящие с ума.
Когда вот так, переходя все грани,
Мечта тебя уносит в Фемискиру,
Мне хочется сказать тебе то слово,
Которое тебе подрежет крылья.
Обманутая, посмотри вокруг!
Где ты сейчас? Где жрицы? Мегарида?
Астерия? Мероя? Твой народ?

Протоя, пусть хоть на одно мгновенье,
Как в реку запыленное дитя,
В поток веселья сердце окунется,
Чтоб каждое касание волны
С моей груди смывало пятна срама.
Исчезли мерзостные Эвмениды[66],
Я чувствую, что где-то рядом боги,
И жажду в их согласный хор вступить.
Мой дух окреп, для смерти я созрела,
Но прежде знать хочу: ты мне простила?

Владычица моя!

Я знаю, знаю:
Все лучшее, что есть во мне, — твое.
Считают, что несчастье возвышает,
Но этому не верю я, родная.
Оно меня ожесточало только
И вынуждало на богов и смертных
С необъяснимой страстью восставать.
Мне каждое лицо, коль скоро счастьем
Оно светилось, было ненавистно.
Казалось мне: когда дитя играет,
Оно смеется над моею болью.
А ныне всех вокруг хочу я видеть
В довольстве и веселье. Ах, подруга,
Героем можно и в страданье стать,
Но с богом только радость нас равняет.
Теперь быстрей за дело! Пусть немедля
Готовится в поход обратный войско.
Чуть лошади и люди отдохнут,
Мы выступаем с пленниками вместе,
К полям отчизны нашей путь держа.
Где Ликаон?

Кто?

Ты ль его не знаешь?
Герой-аркадец, юноша, который
Тобой в бою захвачен. Где же он?

Еще содержат, как и прочих пленных,
Его в лесу. Со мною он, царица,
Увидится не раньше, чем в отчизну
Вернемся мы. Такой у нас закон.

Позвать его! Как! Он еще в лесу,
Хоть должен быть у ног моей Протои?
Прошу, родная, позови его,
Иначе ты, как заморозок в мае,
Мешать мне будешь радоваться жизни.

Несчастная! — Идите же скорей,
Исполните приказ царицы вашей.

А где же собирательницы роз?

Смотри, благоуханные какие
И как их много!

Ах, мой сон дурной!

Ты не видала здесь верховной жрицы
Дианы?

Я? Нет, нет, моя царица.

Тогда откуда розы тут?

Смотри!
Те девушки, что их в полях сбирали,
Оставили нам целую кошницу.
Вот повезло! Позволь, я подберу
Душистые цветы и для Пелида
Сплету из них убор венчальный. Хочешь?

Как тронула ты, милая, меня!
Да, да, хочу. А я для Ликаона
Совью из тех вон пышных роз венок.

Пусть музыка играет. Я волнуюсь.
Меня утешьте, девы, сладким пеньем.

Что спеть нам лучше?

Песнь победы?

Гимн.

Обманутая! — Что ж, споем. — Играйте.

Арей бежит!
Смотрите, в Орк спешит, дымясь,
Его белоснежная четверка.
Раскрыли ужасные Эвмениды
Ворота и снова закрыли их.

Гимен, что медлишь?
Зажги свой факел, и пусть он светит![67]
Гимен, что медлишь?

Арей бежит! (и т. д.)

Я знать хочу, чем кончится все это.

Великодушный, наберись терпенья
Еще хоть на минуту, — и увидишь.

Исполнила?

Перед тобою вскоре
Предстанет царь аркадский Ликаон.

Приди, прекрасный отпрыск Нереиды,
Приди, склонись к моим ногам. Вот так!
Будь посмелей. Иль ты меня боишься?
Иль ненавидишь ту, кем был повержен?
Скажи, боишься ты меня иль нет?

Как розы — солнечных лучей.

Отрадный
Ответ! Тебе я солнце заменю.
Владычица Диана, он же ранен!

Пустое! Лишь рука слегка задета.

Пелид, я заклинаю, не считай,
Что жизнь я у тебя отнять хотела.
Конечно, ты сражен моим копьем,
Но верь, когда ты в пыль повергся, зависть
Я к ней, тебя принявшей, испытала.

Не говори об этом, если любишь.
Уж заживает рана.

Ты прощаешь?

От всей души.

Тогда мне расскажи,
Как удается ввергнуть льва в оковы
Любви — крылатому ребенку?

Гладит
Она его, наверное, по гриве
И этим укрощает.

Вот и ты
Теперь в неволе, словно юный голубь,
Который пойман девушкой в силки,
А чувство, мной владеющее, это —
Рука, которой глажу я тебя.

Но кто же ты, волшебница?

Умолкни.
Не спрашивай. Ты скоро все узнаешь.
Сейчас я легкой розовой гирляндой
Увью тебе чело; затем вкруг шеи,
Плеч, рук и ног и вновь вокруг чела
Ее я пропущу. Ты что вздыхаешь?

Я пью благоуханье уст твоих.

Нет, не они благоухают — розы.
Нет!

Вот я и хотел к кусту прильнуть.

Дай им сперва созреть — сорвешь их после.

Вот так! — Взгляни, прошу тебя, Протоя,
Как оттенен его грозовый лик
Неяркими тонами роз пурпурных!
Клянусь, что даже юный день, подруга,
Когда его низводят Оры[68] с гор
И под его стопой блестят алмазы,
Ни чище, ни прекрасней быть не может.
А как глаза сверкают у него!
Его таким вот видя, я не верю,
Что это вправду он.

Кто он?

Пелид.
Скажи, да ты ли под стенами Трои
Сразил сильнейшего из Приамидов[69]?
Ужели ты вот этими руками
Пронзил ему, бегущему, стопу
И протащил его за колесницей
Вкруг города? Скажи! Но что с тобой?

Да, я.

Ты? Так ли?

Это он, царица:
Нельзя его приметы перепутать.

Что за приметы?

То вооруженье,
Которое Фетида, мать-богиня,
Достала у Гефеста для него.[70]

Тогда, неукротимый, поцелуем
Позволь приветствовать тебя. Ты — мой!
О юный Марс, тобою я владею!
Коль спросят, чей ты, назови меня.

Но кто ты, непостижное виденье,
Ко мне из светоносного эфира
Сошедшее?[71] Могу ль тебя назвать я,
Когда моя смятенная душа
Сама не знает, кто владеет ею?

Пускай она мне даст такое имя,
Чтоб в ней оно мой образ вызывало.
Хоть ты получишь перстень золотой,
Который будет для тебя защитой
И пропуском ко мне в любое время, —
Теряют перстень, забывают имя.
Утратив перстень, имя позабыв,
Сумеешь ли с закрытыми глазами
Ты в памяти мой образ воскресить?

Он будет в ней запечатлен прочнее,
Чем на алмазе.

Знай, что я — царица
От Марса род ведущих амазонок.
Я рождена Отрерою великой,
Меня Пентесилеей нарекли.

Пентесилеей?

Да.

И умирая,
Я буду повторять: Пентесилея!

Тебе свободу я дарю — ты волен
Один меж дев по лагерю бродить.
Я прикую тебя к себе не цепью —
Оковами иными, что на сердце
Ложатся легче роз, но крепче меди.
Когда ж сомкнутся навсегда их звенья,
В горниле чувств запаянные так,
Что не порвут ни случай их, ни годы,
Ко мне, мой юный друг, ты возвратишься
И я, блюдя обычай, позабочусь
Исполнить все желания твои.
Скажи, ведь ты вернешься?

Да, как кони,
Бегущие домой на запах стойла.

Ну что ж, тебе я верю. В Фемискиру
Обратно нынче выступаем мы.
Ты из моих коней возьмешь любого,
В шатрах пурпурных будешь ночевать,
И хватит у меня рабов покорных,
Чтоб воле царственной твоей служить.
Но так как я — ты это понимаешь —
В походе не свободна от забот,
Ты с остальными пленными побудешь,
Покуда в Фемискире, сын Фетиды,
Твоей не стану безраздельно я.

Пусть будет так.

Что ж ты не признаешься,
Где спрятан твой аркадец?

Госпожа…

Хочу, чтоб на моих глазах, Протоя,
Его ты увенчала.

Он придет.
Венок ему плела ты не напрасно.

Меня зовут дела. Идти должна я.

Как! Ты уходишь?

Дай мне встать, мой друг.

Любимая, ужель меня оставишь
Ты, прежде чем найдет чудесный выход
Мне грудь переполняющее чувство?

До встречи в Фемискире, друг.

Останься.

Друг, подожди прибытья в Фемискиру.
Пусти меня.

Владычица, куда ты?

Клянусь Коцитом[72], странен твой вопрос!
Иду к войскам, к Мерое, к Мегариде.
Где ждут дела, там не до болтовни.

Преследуют войска бегущих греков.
Мероя там. Пусть бой она закончит,
А ты здесь отдохни. Как только девы
Противника прогонят за Скамандр,
К тебе с победой войско возвратится.

Сюда? Ко мне, на это поле? Так ли?

Так, — я тебе ручаюсь в том.

Будь краток.

Скажи, зачем, загадочная дева,
Ты в спор наш с Приамидами вмешалась,
Под Троей с войском появившись вдруг,
Как с облаков сошедшая Афина?
Чем объяснить тот гнев непостижимый,
С которым ты, закованная в медь,
Как фурия, ударила на греков,
Хотя тебе довольно было б им
Предстать в своей красе, чтобы увидеть
Перед собой во прахе всех мужчин?

Ах, сын богини, для меня запретно
Сладчайшее искусство женских чар!
Не смею я, как греческие девы,
На празднествах, когда в веселых играх
Соперничают юноши Эллады,
Возлюбленного высмотреть себе;
Не смею я его, цветком играя
Или потупив скромно взор, увлечь;
Не смею на заре в гранатной роще,
Звенящей от напевов соловьиных,
К нему прижаться и сказать: «Твоя!»
Нет, юный мой избранник должен мною
Быть найден на кровавом поле битвы
И привлечен рукою, в медь одетой,
На эту грудь, что нежности полна.

Откуда же идет столь непонятный,
Неженственный — прости меня! — закон,
Как людям, так и естеству противный?

От праисточника всего святого —
От вечности, горы, на чью вершину
Никто не восходил, затем что небо
Ее закрыло облачным дыханьем.
Праматерями нам закон наш дан,
И мы ему покорны, сын Фетиды,
Как ты заветам праотцев своих.

Не понял. Объясни.

Пентесилея
Изволь. Вот слушай.
В стране, подвластной ныне амазонкам,
Жил встарь народ богопослушных скифов,
Свободных и воинственных, как все
Земные племена в тот век далекий.
Своими с незапамятных времен
Считал он земли тучного Кавказа,
Однако эфиопский царь Вексор
Пришел к подножью наших гор и скифов,
Его с оружьем встретивших, разбил,
В долины их проник и, острой сталью
Уничтожая мальчиков и старцев,
Род наших предков стер с лица земли.
В дома их победители вселились,
Свою утробу алчно насыщая
Дарами плодоносной их земли,
И с беспримерным варварским бесстыдством
Их женщин стали принуждать к любви,
Влача на ложе похоти и срама
Жен прямо от могилы их мужей.

Да, страшные события, царица,
Начало положили царству женщин.

Но рано или поздно человек
С плеч сбрасывает груз невыносимый.
Терпеть не станет свыше меры он.
В храм Марса ночью женщины сходились
И о ступени бились головой,
Мольбы о мщенье втайне воссылая.
В постелях опозоренных они
Припрятывали острые кинжалы,
Откованные ими в очагах
Из игл, колец, браслетов и застежек,
И ждали только бракосочетанья
Вексора с их царицей Танаисой,
Чтобы гостей клинком облобызать.
В день свадебного торжества царица
Сама пронзила сердце жениху,
Не с эфиопом в брак вступив, а с Марсом,
И насмерть жены в ту же ночь все племя
Насильников клинками заласкали.

Да, женщины способны на такое.

И, на совет сойдясь, народ решил,
Что женщинам, свершившим этот подвиг,
Быть подобает вольными, как ветер,
И власти пола сильного не знать.
Они свое устроят государство,
Где больше не раздастся никогда
Мужское повелительное слово,
Где учредят они свои законы,
Где будут сами охранять себя
И где царицей станет Танаиса.
Мужчина, увидавший царство их,
Свои глаза сомкнет навеки тут же;
А если у кого родится мальчик,
Зачатый от насильника, он будет
Вслед дикому отцу отправлен в Орк.
Затем народ нахлынул в храм Арея,
Чтобы венчать на царство Танаису,
Блюстительницу нового закона.
В торжественный тот миг, когда она
Всходила на алтарные ступени,
Чтоб золотой огромный царский лук,
Эмблему власти скифских государей,
Из рук верховной жрицы воспринять,
Разнесся вдруг но храму чей-то голос:
«Такое государство только смех
В мужчинах будет вызывать и рухнет
При нервом же нашествии соседей:
Ведь руки женщин немощны, свободе
Движений их мешает полногрудость,
И лук им, как мужчинам, не напрячь».
Царица взором обвела толпу,
Внимавшую смущенно этой речи,
И, видя, что народ заколебался,
Грудь правую себе оторвала
И стала женщин, лук напрячь способных,
Кропить своею кровью, но упала
Без чувств. Отсюда и произошло
Названье «амазонок», иль «безгрудых».
Затем венец надели на нее.

Клянусь, такой, как ей, груди не надо:
Она мужчин и так бы покорила.
Я преклоняюсь всей душой пред ней.

Народ молчаньем встретил этот подвиг.
Лишь лук нарушил звоном тишину,
Из рук смертельно-бледной, неподвижной
Верховной жрицы Артемиды выпав.
Огромный, золотой, державный, гулкий,
Как колокол, ударился он трижды
О мраморную лестницу и лег,
Безмолвный, словно смерть, к ногам царицы.

Никто, надеюсь, в царстве женщин больше
Не подражает ей?

Конечно, нет.
Не каждая легко идет на это.

Но все ж идет? Не может быть!

О чем ты?

Так, значит, сказка страшная правдива
И каждая из тут стоящих дев,
Которыми ваш пол гордиться может,
Перед которыми влюбленный должен
Склонять колени, как пред алтарем,
Ограблена чудовищно, безбожно?..

Как! Ты не знал об этом?

О царица!
Вместилище чистейших юных чувств
Из дикости нелепой…

Успокойся!
Они нашли прибежище себе
Здесь, слева, ближе к сердцу,[73] и, надеюсь,
Все полностью ты их во мне найдешь.

Клянусь, что предрассветный сон — и тот
Правдоподобней, чем мгновенье это.
Но продолжай…

Что?

Кончи свой рассказ.
Как это царство сверхнадменных женщин,
Возникшее без помощи мужчин,
Без помощи их может продолжаться?
Иль камни вам свои Девкалион
От времени до времени бросает?[74]

Когда, произведя подсчет годичный,
Царица то, что смертью взято в царстве,
Решает возместить, она сзывает
Прекраснейших…

Чему ты улыбнулся?

Кто? Я?

Да. Так мне показалось, милый.

Твоей красе. Прости за невниманье:
Я думал, не с луны ли ты спустилась.

Когда, произведя подсчет годичный,
Царица то, что смертью взято в царстве,
Решает возместить, она сзывает
Прекраснейших из дев своей страны
И в фемискирском храме Артемиды
Богиню молит, чтобы та их лоно
Благословила семенем Арея.
День этот отмечают тихо, скромно
И праздником цветущих дев зовут.
Затем мы ждем, когда снега растают
И поцелует грудь земли апрель.
Тогда святая жрица Артемиды
В храм Марса отправляется и к богу
Возносит, перед алтарем простершись,
Мольбу мудрейших матерей народа.
Бог, если им он пожелает внять, —
Затем что он отказывает часто
И на горах не растопляет снег, —
Указывает нам устами жрицы,
Какой народ, отважный и прекрасный,
Ему в замену избран им для нас.
Узнав названье племени и края,
Все бурно предаются ликованью.
Вручают матери оружье девам.
Невестами Арея нареченным.
Подруги им несут кинжалы, стрелы
И радостно им помогают тело
В металл наряда брачного облечь.
В веселый день похода, возвещенный
Негромким зовом труб, садятся девы,
Шепчась между собою, на коней
И от дорог вдали, ночами, тихо,
Как будто в войлок завернув копыта,
В назначенную им страну спешат.
Когда она достигнута, дается
Двухдневный отдых людям и животным,
А после, словно огненная буря,
Врываемся мы с ходу в лес мужчин,
Срубаем самых зрелых и увозим,
Как желуди, опавшие с дубов,
Их в нашу отдаленную отчизну.
Там, в храме Артемиды, мы их чтим
Святыми торжествами, о которых
Я знаю лишь, что это — праздник роз,
И всем, за исключением невест,
Под страхом смерти вход туда заказан,
Покуда не взойдет посев цветущий.
Затем, по-царски пленных одарив,
Их отсылаем в праздник материнства
На пышных колесницах мы домой.
Но этот день весельем не отмечен,
Сын Нереиды. Многим слез он стоит,
И многие сердца, скорбя глубоко,
Не знают, нужно ли на каждом слове
Хвалою Танаису поминать.
О чем мечтаешь ты?

Я?

Да.

О большем,
Чем выразить словами я могу.
Любимая, ужель отослан буду
Тобой и я?

Не спрашивай. Не знаю.

Как странно!

Объясни еще одно.

Охотно, милый.

Почему решила
Преследовать ты именно меня?
Иль обо мне ты знала?

Без сомненья.

Откуда?

А не будешь ты смеяться?

Отвечу, как и ты: не знаю.

Слушай.
Я все скажу. — Веселый праздник роз
Я в двадцать третий раз уже с рожденья
Встречала, по всегда издалека
Внимая крикам радости в дубраве
Вблизи святого храма. Лишь когда
Прощалась с жизнью мать моя Отрера,
Арей меня невестою избрал,
Затем что по желанью своему
Царевна рода моего не может
Прийти на этот праздник дев цветущих,
А ждет, пока ее возжаждет бог
И призовет к себе устами жрицы.
Я с умиравшей матерью сидела,
Когда служительницы Артемиды
Пришли, чтоб возвестить мне волю Марса —
Идти под Трою и его оттуда,
Увенчанного, привести с собой.
Как видно, богу не нашлось замены,
Которая была б желанней девам,
Чем эллины, сражавшиеся там.
Повсюду воцарилось ликованье,
Раздались песни о деиньях славных —
О яблоке Париса, похищенье
Елены и Атридах-флотоводцах,
О Брисеиде, споре меж царями,
Пожаре кораблей, судьбе Патрокла,
О погребальных торжествах и мести,
Которыми почтил ты память друга,[75]
И об иных событьях этих лет.
Но, жгучими слезами обливаясь,
Рассеянно внимала я вестям,
Мне принесенным в смертный час Отреры.
Я к ней взывала: «Мать моя, позволь
С тобою мне остаться и проститься,
А этим женщинам вели уйти».
Но мать моя достойная, которой
Давно меня в поход послать хотелось,
Чтоб трон, прямой наследницы лишенный,
Не мог добычей честолюбья стать,
Ответила: «Иди, мое дитя,
Тебя зовет Арей. Венчай Пелида
И будь счастливой матерью, как я»,
И, руку нежно мне пожав, скончалась.

Тебе Отрера имя назвала?

Да, назвала, и порицать за это
Кто станет мать, что верит в дочь свою?

Как! Ваш закон и это воспрещает?

Хоть дочери Арея и невместно
Противника искать, а надлежит
Избрать того, кого ей бог укажет,
В бою ей подобает устремляться
К сильнейшим из врагов. Ведь так, Протоя?

Да, так.

Но дальше…
Пентесилея
Целый долгий месяц
Проплакала я горько над могилой
Усопшей и к короне, сиротливо
Лежавшей близ меня, не прикасалась,
Пока настойчивый призыв народа,
Который жаждал выступить в поход
И вкруг дворца толпился в нетерпенье,
Меня на трон не вынудил воссесть.
Вошла я, раздираемая скорбью,
В храм Марса, где дала мне жрица лук,
Державы амазонок звонкий символ,
И показалось мне, что мать со мною
И что наисвященнейший мой долг —
Ее последнюю исполнить волю.
Тогда я, саркофаг ее осыпав
Душистыми цветами, повела
Рать амазонок к городу дарданцев,
Скорей желанью матери моей,
Чем зову бога Марса повинуясь.

Печаль недолго сковывала силу,
Которая кипит в твоей груди.

Я мать любила…

Дальше…

Так безмерно,
Что, подойдя к Скамандру и услышав,
Как те долины, где скакал мой конь,
Раскатам битвы из-за Трои вторят,
Забыла я о скорби и душою
В привольный мир сражений унеслась.
Я думала: «Пусть даже повторятся
Передо мной великие мгновенья
Истории, пусть даже сонм героев,
Которых славим мы в высоких песнях,
Сойдет ко мне с небес, но и меж них
Никто венка из роз не стоит больше,
Чем тот, кого мне указала мать, —
Неистовый, любимый, страшный, милый,
Во прах втоптавший Гектора Пелид,
Всегдашняя мечта моя дневная,
Всегдашний сон мой но ночам!» Весь мир
Казался мне одним ковром узорным,
И каждый из его стежков искусных
Являл один из подвигов твоих,
И, как на белом шелке алой нитью,
Был каждый вышит в сердце у меня.
Я видела, как под стенами Трои
Ты Приамида на бегу сражаешь;
Как поле ты, победой распаленный,
Оглядываешь, а чело врага,
Кровоточа, влачится по каменьям;
Как в твой шатер Приам с мольбою входит, —
И слезы проливала я при мысли,
Что даже у тебя, неумолимый,
В груди, как мрамор твердой, чувство есть.

Любимая!

А что со мною было,
Когда тебя я увидала, друг,
Когда ты мне на берегу Скамандра
Среди героев своего народа,
Как солнце между звезд ночных, предстал!
Мне показалось, что с высот Олимпа
Сам бог войны Арей на колеснице,
Влекомой снежно-белыми конями,
Встречать невесту низошел, гремя.
Я вслед тебе смотрела долго-долго,
Почти ослепнув, словно странник ночью,
Когда при вспышке молнии ворота
Элисия пред чьею-то душой
Раскроются и с громом вновь сомкнутся.
Мгновенно угадала я, Пелид,
Какое чувство в грудь мою проникло.
Любовь меня настигла. Я решила,
Что мне одно из двух теперь осталось —
Иль победить тебя, иль умереть.
И вот тобой владею я, любимый.
Куда ты смотришь?

Я прошу тебя,
Открой ей все немедля, сын богини.

В бой, девы! Греки близко.

Успокойся.
То пленники шумят, моя царица.

Как! Пленники?

Нет, это Одиссей.
Клянусь я Стиксом, он тесним Мероей.

Чтоб им окаменеть!

Что происходит?

Ты полубога мне должна родить,
Чтоб Прометей, воспрянув с ложа казни,
Народам возвестил: «Вот человек,
Каким его хотелось мне увидеть!»
Но знай, не я с тобою в Фемискиру,
А ты со мной отправишься во Фтию.
Когда народ мой кончит воевать,
Я увезу тебя туда, ликуя,
И возведу на трон отцов моих.

Что? Объясни. Не понимаю…

Боги!

Ты, богоравный, хочешь?..

Что случилось?

Царица, не случилось ничего.
Не бойся. Просто наступило время
Открыть тебе, что суждено богами.
Да, покорясь любви, я стал твоим
И уз ее не отряхну вовеки,
Но счастьем бранным ты мне отдана,
Затем что в схватке был не я повержен,
А ты упала в пыль к моим ногам.

Чудовище!

Любимая, не надо!
Сам Зевс того, что было, не изменит.
Гнев подави и твердо, как скала,
Встреть вестника, который к нам подходит.
Он, кажется, несет дурную весть,
Но не тебе, а мне, как понимаешь.
Навек твой жребий предрешен отныне:
Ты — пленница моя, и охранять
Тебя я буду бдительней, чем Цербер.

Я у тебя в плену?

Да, госпожа.

О силы неба, где вы? Заступитесь!

С чем ты пришел?

Пелид, спеши отсюда!
Переменилось боевое счастье
И амазонок вновь ведет к победе.
Сюда летят стремительно они,
Бросая бранный клич: «Пентесилея!»

Подать доспехи! Где моя четверка?
Я всех их колесницей растопчу!

Взгляните, как он страшен! Он ли это.

Они далеко?

Нет, уже в долину
Их полумесяц золотой[76] вкатился.

Царицу увести.

Куда?

В наш лагерь.
Я сразу вслед за вами буду там.

Вставай.

Царица!

Почему, Кронид,
Ты молнию в меня еще не бросил?

Герой долопский, прочь! Беги отсюда!
Единственный еще открытый путь
Тебе вот-вот отрежут амазонки.
Не медли.

Греки, увести царицу!

Прошу тебя, Алексий, помоги ей.

Она нейдет.

Живей мой щит! Копье!

Пентесилея!

Неужели, милый,
Ты не пойдешь со мною в Фемискиру,
Ты не пойдешь со мной в тот храм, который
В дубраве дальней виден? Сын богини,
Приди — еще не все сказала я.

Ждет Фтия[77] нас.

Не Фтия — Фемискира!
Друг, заклинаю, едем в Фемискиру,
Где храм Дианы меж дубов стоит.
Будь Фтия даже краем душ блаженных,
Нам лишь одна дорога — в Фемискиру,
Где храм Дианы над дубами встал.

Любимая, прости и покорись.
Во Фтии я такой же храм построю.

Убить его!

Да вы быстрее бури!

Спасай царицу!

Прочь, клянусь десницей!

Иди со мной, иди!

Беги, безумный!
Сейчас не до упрямства. Все за мной!

Победа! Слава! Спасена царица!

Проклятье вам, постыдная победа,
И языки, хвалящие ее,
И воздух, разносящий восхваленья!
Да разве в плен путем обманным взял
Меня любимец счастья боевого?
Наверно, люди в распрях меж собой
Привыкли подражать волкам и тиграм,
Раз между них ведется так, что пленник,
Который ввергнуть в узы дал себя,
Уйти от победителя дерзает.
Пелид!

О боги, слышите ль вы это?

Достойнейшая жрица Артемиды,
Прошу, приблизься.

Нас клянет царица
За то, что мы спасли ее от рабства.

Царица, я не скрою от тебя,
Что ты своею нечестивой речью
Безумный день достойно завершила.
Как! Ты не только выбрала себе
Врага в бою сама, презрев обычай;
Не только в пыль поверглась перед ним,
Кого должна была сразить; не только
Его за это розами венчаешь, —
Но и клянешь народ свой верный, снявший
С тебя оковы, и зовешь обратно
Того, кем ты в бою побеждена.
Ну что ж, великий отпрыск Танаисы,
Прошу прощенья за поспешность нашу —
Она была ошибкою, не больше,
Хотя и жаль мне крови пролитой,
Хотя я и желала б наших пленных,
Из-за тебя утраченных, вернуть.
Скажу тебе от имени народа:
Направь шаги, куда тебе угодно;
Одежды разметав, гонись за тем,
Кто вверг тебя в оковы, и вторично
Дай их обрывки на себя надеть.
Ведь так велит закон войны священный!
Но милость окажи и нам, царица:
Позволь твоим войскам войну закончить
И в Фемискиру возвратиться вновь,
Чтоб не пришлось хоть нам, по крайней мере,
Держа, как ты, в руках венок победный,
Молить бегущих греков задержаться,
Просить их пасть во прах у наших ног.

Протоя!

Госпожа!

Со мной останься.

С тобою — хоть на смерть. Ты что дрожишь?

Так, ничего. С собой сейчас я справлюсь.

В великом горе будь сама великой.

Их отняли у нас?

Кого, царица?

Тех юношей, что взяты нами в плен.
И я тому виною?

Успокойся.
В другой войне ты нам вернешь их вновь.

Нет, никогда!

Никогда!
Хочу от всех я скрыться в вечном мраке.

К тебе, царица, вестник.

Что он хочет?

Он от Пелида! Ах, что я услышу?
Пусть он уйдет, Протоя.

С чем ты прибыл?

Царица, шлет меня к тебе Ахилл,
Сын камышом венчанной Нереиды,
И вот что знать дает через меня:
Раз ты желаешь, чтобы он как пленник,
Отправился с тобой в твой край родимый,
А он, со стороны своей, желает
Взять в плен и увести с собой тебя,
То на смертельное единоборство
В последний раз тебя зовет он в поле,
Чтоб меч, стальной язык судьбы, решил
Перед лицом всеправедных бессмертных
И по святому приговору их,
Кто — ты иль он, Пелид, — из вас достоин
Противника к ногам своим повергнуть.
Согласна ль ты на это испытанье?

Пусть молния спалит тебе язык,
Болтун проклятый, если не умолкнешь!
Приятней было б слышать мне, как глыба
По камням бесконечно громыхает,
Свергаясь в пропасть со скалистых круч.

Мне слово в слово повтори посланье.

Я поняла, что прислан он Пелидом,
Который в поле вновь тебя зовет.
Ответь ему решительным отказом.

Нет, не могу.

Но почему, царица?

Пелид меня зовет на поединок?

Сказать мне: «Нет!» — и вестника прогнать?

Пелид меня зовет на поединок?

Да, госпожа, я и сказала так.

Протоя, значит, бой мне предлагает
Тот, кто узнал, что я его слабей,
Тот, кто пленится этой верной грудью
Не раньше, чем копьем ее пронзит,
Тот, для кого мои признанья были
Лишь музыкою — сладкой, но пустой?
Ужель не вспомнит он про храм в дубраве?
Ужели камень мной увенчан был?

Забудь бесчувственного.

Что ж, прекрасно!
Найду в себе я силу с ним схватиться.
Во прах он рухнет, даже если будут
В союзе с ним гиганты и лапифы[78]!

Не торопись, царица!

Все обдумай!

Вестник

На бой с Пелидом выйдешь ты?

Да, выйду.
Пусть он со мной перед лицом богов
И фурий, мною призванных, сразится.

Царица, хоть тебя я укоряла,
Но только скорбь…

Умолкни, мать святая,
И верь, укоры не пропали зря.

Достойнейшая, убеди царицу.

Царица, слышишь гневный голос неба?

Пускай оно в меня метнет все громы!

Царевны!..

Помешайте!..

Запретите!..

Сюда, Ананке, псов моих вожак!

Мы понесли потери.

Мы устали.

Тирроя, где твои слоны?

Царица,
Ты хочешь на него слонов, собак?..

Сюда, сверкая острыми серпами,
Катитесь, ряд за рядом, колесницы,
Чтоб снять на поле боя урожай!
Пусть всадницы вокруг меня сомкнутся
И так людскую жатву обмолотят,
Чтоб все погибло — стебли и зерно!
Сюда, война во всем твоем величье,
Губительная, страшная, сюда!

Возлюбленная, погоди, послушан!

Гей, Тигр, ты будешь нужен мне сегодня!
Гей вы, Леена и Меламп косматый!
Ген вы, Акле, гроза лисиц, и Сфинкс,
И ланей обгоняющий Алектор!
Гей, Окс, задрать способный кабана!
Гей, Гиркаон, кому и лев не страшен!

Царица вне себя!

Она безумна!

Взываю я к тебе, Арей свирепый,
Родоначальник дома моего!
О, ниспошли свою мне колесницу,
Которою ты бог-всеистребитель,
Растаптываешь мириады жизней
И сокрушаешь стены городов!
О, ниспошли свою мне колесницу,
Чтоб я одним прыжком в нее вскочила,
Поводья что есть силы натянула
И, по полям прогрохотав, на грека
Обрушилась громовою стрелой!

Царевны!

Сумасшедшую держите!

Послушай, госпожа, меня!

А ну,
Посмотрим, метко ль я еще стреляю!

О боги!

Чу, Ахилл зовет!

Пелид!

Он за тобой.

Где?

Он исчез куда-то.

Нет, фурии еще не собрались. —
За мной, Ананке! Псы, за мной бегите!

Чудовищная!

Женщины, за ней!

О сонм бессмертных, что же будет с нами?

Будь другом, Диомед, не говори
Ни слова из того, что расскажу я,
Придирчивому ворчуну Улиссу:
Во мне он вызывает тошноту
Своею снисходительной улыбкой.

Ты к амазонке вестника послал?
Неужто это правда?

Слушай, друг,
Но мне не возражай ни словом. Понял?
Любим я этой женщиною странной —
То фурией, то грацией, и сам —
Клянусь как Стиксом, так и всем Аидом, —
Всех эллинок презрев, ее люблю.

Ты?

Да. Но свято чтит она обычай,
Который запрещает ей любить
Того, кто ею в битве не повержен.
Я и послал…

Безумец!

Но послушай,
Ужель и ты себе представить можешь
Лишь то в подлунном мире, что случалось
Увидеть голубым глазам твоим?

И ты решил?.. Скажи: решил?

Так что же?
Нет ничего особенного в этом.

Ее на бой ты вызвал лишь затем,
Чтоб ей…

Клянусь Кронидом-громовержцем,
Я не боюсь ее. Скорее вступит
Ее рука с ее же грудью в битву
И, сердце ранив, возгласит: «Победа!» —
Чем ею вред она мне причинит.
Покорен буду я ее желаньям
Недолго — месяц или два. Не рухнет
Изглоданный волнами древний Истм
От этого. Затем я стану снова —
Она сама сказала так — свободен,
Как зверь в лесу. А если согласится
Она со мной уехать, буду счастлив
С ней разделить престол отцов моих.

Улисс, прошу, иди сюда.

Пелид,
Царицу вызвал ты опять на битву.
Ужели утомленными войсками
Осмелишься ты снова рисковать?

Тут дело, друг, не в риске и не в битве.
Он просто ей задумал сдаться в плен.

Как!

Заклинаю, отвернись скорее!

Он хочет?..

Ты же слышал: с ней схватиться,
Пылая гневом, как бойцу пристало,
Разбить ей щит, из шлема высечь искры, —
И все это затем, чтоб побежденным
Во прах у ножек амазонки пасть.

Да в здравом ли рассудке сын Пелея?
Да от него ль ты слышал, что…

Улисс,
Прошу тебя, сотри ты с губ улыбку,
Клянусь богами, увидав ее,
Зуд в кулаках я тотчас ощущаю.

Клянусь Коцитом огненным, я должен
Знать, правда ль то, что я услышал здесь!
Прошу тебя, ответь мне, сын Тидея,
И клятвой подтверди свои слова,
Чтоб у меня сомнений не осталось:
Решил ли он царице сдаться в плен?

Ты сам слыхал.

Он хочет в Фемискиру
Уехать?

Да

И дело всей Эллады —
Борьбу за Трою — он, умалишенный,
Оставить хочет, как игру дитя,
Нашедшее забаву поновее?

Юпитером клянусь, что да.

Не верю.

И он со мной о Трое говорит!

Что?

Что?

Сказал ты что-то?

Я?

Да, ты.

Сказал я, что о Трое говоришь ты.

Да, спрашиваю я, как одержимый,
Ужель забыл ты, как минутный сон,
Борьбу за Трою, дело всей Эллады?

Запомни, Лаэртид, что, если даже
Провалится под землю ваша Троя,
И озеро над нею разольется,
И к флюгерам ее ночами станет
Привязывать челнок седой рыбак,
И щука во дворец царя Приама
Вселится, и блаженствовать на ложе
Елены будет пара выдр иль крыс,
Я и тогда останусь равнодушным.

Тидид, клянусь я Стиксом, он не шутит!

Аидом, Стиксом и Лернейской топью[79],
Земным, подземным и небесным миром
Клянусь тебе, Улисс, что не шучу
И что решил увидеть храм Дианы.

Тидид, будь добр, не отпускай его
Отсюда.

Я? Попробую. Но прежде
Будь добр свои мне руки одолжить.

Ну что, согласна? Говори: согласна?

Пелид, она согласна и уже
Идет сюда. Но с ней слоны, собаки
И целая толпа наездниц диких.
А что на поединке делать им?

Пусть. Это дань обычаю. За мною!
Клянусь богами, сметлива царица!
Ты говоришь, с ней псы?

Да.

И слоны?

Пелид, поверь, смотреть на это страшно.
Иди она под Трою, чтобы штурмом
Взять лагерь двух Атридов, — и тогда бы
Свирепей не казалась рать ее.

Зверье у ней такое же ручное,
Как и она сама. За мной!

Безумец!

Связать его! Что ж вы стоите, греки?

Нет, поздно: амазонки здесь. Идем.

Веревок, женщины!

Святая мать!..

Свалить на землю и связать покрепче!

Кого? Царицу?

Бешеную суку!
Руками с ней уже не совладать.

Достойнейшая мать, ты вне себя!

Трех дев я удержать ее послала —
Их в ярости она свалила с ног.
Собак она спустила на Мерою
За то, что та пыталась на коленях
Ее словами нежными унять.
Когда сама я подошла к безумной,
Она обеими руками камень,
В меня метая яростные взгляды,
С земли приподняла, — и я погибла б,
Когда б в толпе не скрылась от нее.

Чудовищно!

О женщины, мне страшно!

Теперь она средь воющих собак,
К ним с пеной на губах взывая: «Сестры!» —
Беснуясь и размахивая луком,
Несется, как менада[80], по полям
И алчущую свежей крови свору
Натравливает яростно на дичь,
Какой — кричит она — земля не знала.

Пал на царицу гнев богов подземных!

Не медлите же, дочери Арея!
На перекрестке растяните сеть,
Листвой прикройте сверху и, как только
Ногою в петлю угодит царица,
Ее, как бешеного пса, валите,
Вяжите и везите в Фемискиру,
Где мы ее попробуем спасти.

Победа! Слава! Верх взяла царица.
Ахилл упал. Герой в плену у ней.
Сейчас он будет розами увенчан.

Я не ослышалась?

Хвала богам!

То в самом деле крики ликованья?

Да, мать святая, это крик победы,
И звука слаще не слыхала я!

Кто новости мне принесет?

Эй, Тэрпи,
Нам расскажи, что видишь ты с холма.

О беспощадный сонм богов подземных!
Неужто правда то, что вижу я?

Уж не привиделась ли ей Медуза?

Да говори же ты!

Пентесилея,
Забыв, что рождена от человека,
Лежит меж разъяренных псов и тело
Ахилла вместе с ними в клочья рвет.

О, ужас, ужас!

Нет ему названья!

Вот и Мероя, бледная как смерть,
Спешит сюда с ключом к загадке страшной.

Внемлите мне, о дочери Арея
B вы, святые жрицы Артемиды,
И я вас речью в камень превращу
Быстрей, чем африканская Горгона[81].

Скажи и не щади нас.

Вам известно,
Что та, чье имя вымолвить мне страшно
И чей рассудок юный помутило
Желание любимым обладать,
На поединок яростный с ним вышла,
Всем, что вселяет страх, вооружась.
На бой она явилась с метким луком,
Ведя с собой слонов и псов рычащих.
Сама война гражданская, когда,
Как кровью залитое привиденье,
Она, неумолимая, свои факел
В цветущие бросает города, —
И та не столь дика, не столь свирепа.
Ахилл же — о, глупец! — послал ей вызов
Лишь для того, как уверяют в войске,
Чтоб дать ей над собой возобладать,
Затем что он — как боги всемогущи! —
И сам, плененный юностью ее,
Идти с ней был согласен в храм Дианы.
Друзей оставив позади, он к ней
Подходит, полный радостных предчувствий.
Она ж к нему бросается со сворой
Ужасных псов. Тогда, вооруженный
Лишь легким дротиком — и то для вида,
Тревожно он поводит головой,
Бежит назад, на месте замирает
И вновь бежит, как молодой олень,
Рычанью льва в ущелье дальнем внявший.
Кричит он, задыхаясь: «Одиссей!» —
С тоской глядит вокруг, зовет Тидида
И вновь к друзьям пытается бежать.
Но, всадницами от своих отрезан,
В отчаянье вздымает руки к небу
И прячется, несчастный, за сосною,
Склонившей ветви темные к земле.
Тем временем со сворой, как охотник,
Холмы и лес обшаривая взглядом,
Царица приближается к нему,
И в миг, когда он раздвигает ветви,
Чтоб пасть к ее ногам, она кричит:
«Рога оленя выдали. Попался!»
И лук свой напрягает исступленно,
Так, что концы друг друга лобызают,
И целится, и тетиву спускает,
Пелиду шею пронизав стрелой.
Тот надает. Победно воют девы,
Но жив еще несчастнейший из смертных.
Он на колени привстает с трудом,
Стрелу, хрипя, из горла извлекает,
Вновь надает, встает и хочет скрыться.
Но тут царица с воплем: «Тигр, ату!
Ату, Меламп, Леена, Гиркаон!» —
Бросается к нему — о Артемида! —
И рвет с него, как сука, шлем гривастый,
Распихивая набежавших псов.
Они впились в него — кто в грудь, кто в шею.
Он падает — так, что земля дрожит,
Катается с царицей в алой луже
И, нежных щек ее касаясь, стонет:
«Пентесилея, неужели это —
Тот праздник роз, что ты сулила мне?»
Она ж — хотя ему вняла бы даже
В пустыне зимней рыщущая львица,
Которая от голода рычит, —
С него доспехи ратные сдирает
И запускает зубы в грудь ему,
С неистовыми псами состязаясь:
На нем повисли справа Сфинкс и Окс,
Царица — слева. Кровь у ней струилась
И с рук и с губ, когда я подошла.

Вот, женщины, и все. Рассказ мой кончен.
Что ж вы молчите? Дайте знак, что живы.

Ох, Гермия, я не видала девы
Умней, прекрасней, чище и достойней!
А как она плясала! Пела как!
Как ловко управлялась с рукодельем!

Хоть во дворце она и родилась,
Но от Горгоны, а не от Отреры,

Нет, родилась она от соловьев,
Влиз храма Артемиды вьющих гнезда,
И, как они, жила в ветвях дубов,
И заливалась, пела, щебетала,
И тихими ночами путник слушал,
И грудь его преисполнялась чувств.
Она не раздавила б и червя,
Который ползал под ее ногою;
Она, из лука вепря поразив,
Пред ним бы опустилась на колени
И вырвала б стрелу из раны, словно
Предсмертным взором зверь ее смягчил.

И вот она стоит оцепенело
Над мертвецом, чью кровь собаки лижут.
Свой лук победный за плечи забросив,
Взор в бесконечность, словно в чистый лист,
Она вперила и молчит упорно.
Страх волосы нам вздыбил. Мы кричим ей:
«Что сделала ты с ним?» Она молчит.
«Узнала нас?» Молчит. «Пойдешь ли с нами?»
Молчит. — И ужас к вам меня погнал.

Смотрите, девы, вон она идет.
Крапивой и боярышником тощим
Себе чело украсив вместо лавров,
И следует, ужасная, за трупом,
Свой страшный лук неся так горделиво,
Как будто ею враг сражен заклятый!

О, эти руки!

Девы, отвернитесь!

О мать!

Клянусь Дианой всеблагой,
Я не причастна к мерзкому деянью!

Она к верховной жрице подошла.

Гляди, кивает ей.

Исчадье Орка!
Прочь, гнусная! Вот это покрывало
Возьмите и прикройте ей лицо.

О труп живой! — Она не шевелится.

Нет, головой кивнула.

Вновь кивает…

Кивает, жрице под ноги смотря.

Глядите же!

Чего ты хочешь, призрак?
Уйди! Исчезни! С вороньем живи:
Твой взгляд лишает жизнь мою покоя.

Так! Ясно…

Вот теперь она спокойна.

…Она хотела, чтобы труп Пелида
К ногам верховной жрицы положили.

Но почему к ногам верховной жрицы?

Что думает она?

Что это значит?
Зачем положен труп передо мной?
Пусть горы неприступные сокроют
Его и память о твоем деянье!
Иль я тебя — кого и человеком
Нельзя назвать — толкнула на убийство?
Нет, если бы из кротких уст любви
Подобные веленья исходили,
У фурий мы бы кротости учились!

Она по-прежнему глядит на жрицу.

В глаза ей смотрит.

Пристально и твердо,
Как будто в душу хочет ей проникнуть.

Протоя, уведи ее отсюда.
Мне вид ее несносен.

Горе мне!

Ну, соберись же с духом!

Слишком гнусно
Ее злодейство. Дай мне здесь остаться.

Мужайся. Не забудь, кто мать ее.
Ступай и увести ее попробуй.

Нет, на нее смотреть я не могу.

Она стрелу разглядывает жадно.

Ее повертывает, крутит…

Мерит.

Не этой ли стрелою он сражен:

Да, этой.

Кровь она с нее счищает,
Стирает пятна все до одного.

О чем она при этом размышляет?

О как любовно перья на стреле
Разглаживает, сушит? Всё, как надо.
Взгляните же.

Иль так она привыкла?

И прежде было так?

Да, лук и стрелы
Она обычно чистила сама.

Она их свято чтила, — это правда.

Глядите-ка, сняла с плеча колчан,
Стрелу назад, в ее гнездо, вставляет.

Готово.

Всё теперь опять в порядке.

И вот уж вновь она глядит на мир.

О, скорбный взгляд, безжизненный и мрачный,
Как почва солнцем выжженной пустыни!
Сады, спаленные потоком лавы,
Которую земля из недр извергла
На грудь свою цветущую, — и те
Отрадней, чем лицо царицы нашей.

Чудовище!

Что там еще такое?

Лук выпал у нее из рук на землю.

Подпрыгнул…

Звякнул, кружится, упал…

В последний раз затрепетал…

И умер,
Как если б Танаисой был рожден.

Прости меня, великая царица!
Диане всеблагой ты угодила
И утишила гнев ее опять.
Я признаю, что даже Танаиса,
Создательница государства женщин.
Достойней не употребляла лук.

Молчит.

Глаза расширились.

Подносит
Кровавый палец к ним. Что с ней? Смотрите!

О, этот взгляд! Как нож он в сердце входит!

Слезу с ресниц смахнула.

О Диана,
Какая то была слеза!

Такая,
Которая, проникнув в грудь людскую,
Бьет в пламенный набат всех наших чувств
И возглашает: «Горе!» — чтобы хлынул
Весь род ее отзывчивых сестер
Из наших глаз и, озером разлившись,
Оплакал гибель сломленной души.

Но ей помочь Протоя не желает,
И здесь ее отчаянье убьет.

Приди и отдохни, моя царица,
Здесь, на груди твоей Протои верной.
Был страшен день. Сражалась много ты
И выстрадала тоже много — столько,
Что вправе ты склониться мне на грудь.

Что ж вы стоите? Сесть царица хочет.

Ты узнаешь меня, сестра?

С тобой
Твоя Протоя любящая рядом.

Перед тобой колена преклоняет
Моя душа, скорбя…

Но ты устала!
Твой вид твое занятье обличает:
Ведь рук не выпачкав, не победишь.
Какое ремесло — такое платье.
Но почему б тебе лицо и пальцы
Не освежить? Я принесу воды?
Да, дорогая?

Да, она согласна.

Умоешься, и сразу станет легче,
А после от дневных трудов тяжелых
Ты на коврах прохладных отдохнешь.

Водою ей обрызгайте лицо —
И вновь она придет в себя.

Надеюсь.

А я, напротив, этого страшусь.

Но почему? Тут риска нет большого,
Хотя, конечно, нужно б труп Ахилла…

Молчи, молчи!

Нет, нет, моя царица,
Не бойся: мы оставим все, как есть.

Сними с чела венок — тернисты лавры.
Что победила ты, и так мы знаем.
Освободи и шею. Ах, смотри:
Ты ранена — и глубоко, бедняжка!
Да, не на шутку потрудилась ты,
Зато теперь ликуешь с полным правом.
О Артемида!

Здесь ее поставьте.
Дай я водой тебе чело смочу.
Ты не боишься?.. Что ты хочешь делать?

Царица, до чего же ты проворна!
Ну что, ведь легче стало?

А, Протоя!

Заговорила!

Слава небесам!

Лей! Лей!

Она опять вернулась к жизни.

Отлично. Так. Всей головою в воду!
Еще. Вот так. Ты — словно юный лебедь.

Возлюбленная!

Как она склонилась!

Как у нее с чела вода бежит!

Готова ты?

Ах, как это чудесно!

Тогда идем опять на камень сядем.
Живее, жрицы, ваши покрывала,
Чтоб мокрые ей кудри осушить.
Фания, Тэрпи, сестры, помогайте
Закутать ей и голову и шею.
Вот так! Теперь ее усадим мы.

Как мне…

Что? Хорошо иль нет?

Покойно.

Сестра! Возлюбленная! Жизнь моя!

Скажи, ведь я уже вошла в Элисий,
А ты — одна из вечно юных нимф,
Прислуживающих царице нашей,
Когда она нисходит в грот хрустальный
Под тихий шелест вековых дубов?
Ты приняла моей Протон облик,
Чтобы меня порадовать, не правда ль?

Нет, нет, моя любимая царица!
Тут я, твоя Протоя, и в объятьях
Ты у меня. А то, что здесь ты видишь, —
Лишь мир наш преходящий, на который
Взирают боги с высоты небес.

Так, так. Прекрасно. Это безразлично.

Что, госпожа?

Я все равна довольна.

Родная, объясни. Не понимаю.

Я рада, что живу. Мне отдых дайте.

Что с нею?

Как все странно повернулось!

Вот если б расспросить ее искусно…

Скажи, с чего тебе пришло на ум,
Что ты уже в страну теней спустилась?

Сестра, мне так отрадно, так чудесно!
Созрела я для смерти, о Диана!
Хоть я не знаю, что со мной здесь было,
Но умереть могу, не сомневаясь,
Что мною в битве побежден Пелид.

Труп унести пора.

С кем говоришь ты,
Сестра?

Живей, безумицы!

Диана!
Так это правда?

Ты о чем, родная?
Сюда! Да сдвиньтесь же!

Благие боги!
Никак я оглянуться не решусь.

О чем ты? Что ты вздумала, царица?

Ты притворяешься, родная.

Нет,
Клянусь предвечным Зевсом.

Расступитесь,
Святые жрицы.

Милая царица!

Зачем скрывать? Ведь за моей спиной
Стоял он уж однажды, о Диана!

Смотрите, в ужасе она!

Постойте!
Я знать хочу, что вы несете. Стойте!

Не спрашивай, царица!

Это он?
Скажите, девы, это он?

О ком ты?

Не так уж это и невероятно.
Я подбивала ласточке крыло,
Но и лечить его сама старалась.
Да, за оленем с луком я гналась,
Но ведь стрельба — неверное искусство:
Мы в сердце счастью стрелы направляем,
А боги отвращают их коварно.
Ужель не промахнулась я? Где он?

Я заклинаю всем Олимпом грозным,
Не спрашивай!

Прочь! Даже если раны
На нем зияют, словно ад разверстый,
Я все-таки увижу их.

Чудовища, кто их ему нанес?

Да разве ты не знаешь?

О Диана,
Свершилось! Дочь твоя обречена.