Третий удар. «Зверобои» из будущего Федор Вихрев

НОВЫЙ военно-фантастический боевик от автора бестселлеров «ТРЕТИЙ ФРОНТ» и «ТРЕТИЙ ФЛАНГ»! «Попаданцы» из XXI века десантируются в 1941 год, чтобы предотвратить разгром Красной Армии, спасти миллионы жизней и приблизить Победу. Однако для истории любой «прогрессор» — ТРЕТИЙ ЛИШНИЙ, а прошлое затягивает пробоины не хуже протектированного бензобака. В ответ на бронесюрпризы «попаданцев» немцы создают и бросают в бой «Тигры» на год раньше срока, а вместо самоубийственного похода на Сталинград летом 42-го начинают генеральное наступление через Смоленск на Москву… «Зверобои» из будущего против гитлеровского «зверинца»! Тяжелые танки ИС и новейшие штурмовики Су-6, которые по всем статьям превосходят легендарные «илы», против асов Панцерваффе! Измотав и обескровив противника под Ленинградом и Смоленском, Красная Армия переходит в решающее контрнаступление и наносит ТРЕТИЙ СТАЛИНСКИЙ УДАР, который сломает хребет не только Вермахту, но и всей прежней истории XX века!

Федор Вихрев

Третий удар

«Зверобои» из будущего

Саня

В середине пятого дня нашего пребывания в освобожденном Выборге (ну не поворачивается у меня язык называть город «Виипури»!) из Кронштадта прибыла по льду колонна грузовиков с едой и снарядами. Всего лишь четыре ЗИС-5 со средними санями, тонны на полторы груза. В охранении я заметил два БА-10 и полуторку со счетверенными «максимами» в кузове. К газону и броникам также были прицеплены сани, только малые, с нагрузкой килограмм по пятьсот-шестьсот. После разгрузки колонна, пополнившаяся почти всеми нашими ЗИСами и эстэзэшками, отправилась обратно. Кроме раненых, которых раньше также вывозили авиацией и аэросанями, мы отправили в этот раз всех захваченных пленных и не успевших эвакуироваться в начале войны советских граждан. После этого колонны по полсотни, а то и больше грузовиков стали приходить каждый день. Машины успевали за день доехать от Кронштадта до нас и вернуться. Ко всем ЗИС-5, -6 и -32 были прицеплены средние сани, к 36-м — еще и дополнительно малые. Гусеничные тягачи ходили отдельной колонной — они успевали за день только в одну сторону, зато за ними саней прицепляли гораздо больше. Постепенно прибывала стрелковая дивизия, которая и должна была теперь держать Выборг. Кроме ее подразделений, явно были дополнительные артиллерийские батареи и роты морской пехоты. Финны за это время несколько раз вяло пытались атаковать. Немцы, по данным разведчиков, копили силы. За все время на льду было три нападения, закончившихся уничтожением диверсантов — колонны всегда сопровождались бронеавтомобилями и ЗСУ.

Видимо, финнам сильно надоели маячащие на льду колонны грузовиков и тягачей под прикрытием зениток и легких танков. А поскольку достать с воздуха или по земле у них не получалось, то к вопросу прерывания снабжения выборгской группировки они подошли кардинально — начавший таять лед решили сломать парой ледоколов под прикрытием броненосца «Вейнемяйнен». Правда, к этому времени стрелковая дивизия, бригада морской пехоты и два артполка полностью передислоцировались к нам, да и припасов навезли на две недели активных боев всей группировке, а движение, из-за уменьшения толщины льда, заметно снизилось. Караван ледоломщиков работал довольно далеко от берега, поэтому помешать ему мы не могли — трещины появлялись даже под гусеницами «тридцатьчетверок».

* * *

Над головой с ревом пролетел очередной снаряд. Финский броненосец никак не мог пристреляться — уже два выстрела израсходовал на вырубку леса к северу от города, а третьим сделал хорошую полынью и раскидал ледяные глыбы примерно по полтонны весом вокруг прогулочного причала.

— Слышь, майор, — обратился ко мне капитан третьего ранга, комбат-раз из бригады морской пехоты, в расположении батальона которого находилась позиция моей САУ, — это корыто, конечно, вряд ли стрелять умеет лучше нашего, но если не успокоить, то дня через два начнет попадать…

— А какие у тебя предложения? Мне на лед не вылезти, провалюсь. Да и если б вылез, не факт, что пробью броню.

— Ты книжки про Карибское море читал?

— Абордаж? Ты здоров? «Чай по-адмиральски» вроде не по чину пить…

— Да ладно тебе, майор! Рискнем? Я про тебя такое слышал, что немцы должны уже хорошие деньги за голову пообещать…

— Ты б не распинался, а? Что конкретно предлагаешь?

— Вон, рыбацкие лодки-долбленки стоят. Кошки и арканы сами сделаем. Рота добровольцев на захват, потом, если удачно, придумаем, как доставить или сюда, или в Кронштадт.

— Я, конечно, безбашенный, но в воду лезть не хочу — март месяц на дворе!

— Да не боись! Все будет пучком!

В известность пока решили не ставить никого, кроме Мындро и комбрига морпехов. С наступлением темноты финны стрелять перестали. Кроме сводной роты самых боевитых матросов, меня и кап-три, на дело пошли три снайперских пары из группы Ники, которые ненадолго выбрались из своих рейдов, два десятка человек из разведподразделений бригады и три недавно вышедших из финского тыла группы осназа.

На «рыбалку» пошли вечером. На всех добровольцах были маскхалаты, как заводские, так и самодельные.

Километрах в двенадцати от берега мы и обнаружили пробитый во льду канал шириной метров двести, а на нем и сами корабли. Броненосец и два небольших ледокола. К сожалению, с первой идеей абордажа пришлось расстаться — слишком уж далеко от кромки льда стояла главная цель. С палубы по льду шарили лучи прожекторов. «Вейнемяйнен» возвышался в середине полыньи, по краям которой, на льду, находились посты.

Ника

— Букварь, ты думаешь, что делаешь? Взять на абордаж корабль? Зимой?

— Ник, я попробую. А ты можешь не ходить…

— Дурак, что ли? Куда вы без меня? М-да, было бы это хоть в мае — можно было бы рвануть, а сейчас вода холодновата… Так какой план?

— Никакого…

— Э?

— Сама, когда в бункер полезла, — был план?

— Ладно. Поняла. Была не права. Кто не рискует — тот сидит и пьет водку. Я с тобой!

Махина корабля приближалась. Конечно, по сравнению с теми, которые я в свое время видела в Севастополе, — ничего особенного. Но с каждым шагом все лучше понимаешь авантюрность Саниного плана. Лучи прожекторов шарят вокруг корабля, ни на секунду не останавливаясь. Первыми надо гасить их — иначе никто не сможет даже подойти к кораблю. Значит, моя задача определена. Киваю своим снайперам. С глушителями погасить прожектора — плевое дело. Но вот вспышки никуда не деть. Главное, чтобы другие солдаты не пальнули сдуру.

— Саня?

Он кивает. Начали. И вдруг выстрел.

— Мать! — Вот чего я всегда боялась! Вот таких идиотов! — Убью нахрен!

Но поздно. Понеслось… Рявкнула пушка. Раз, другой.

— Вперед!

Морпехи взлетели на палубу, будто у них за спиной крылья.

— Прикрывать! — остановила я своих, чтобы не влезли в рукопашную. Мы заняли надстройки, обеспечив тем самым себе насесты. На палубе творилось что-то невероятное. Так и хотелось спрыгнуть и помочь, но надо было не дать выстрелить второму и третьему кораблю. Шансов, что мы погасим все точки, — практически нет. Но постараться — обязаны. Гладкий приклад «Бура» греет щеку и чувствительно толкается в плечо. Совсем как Тэнгу. Давай, малыш, не подведи, пожалуйста.

Акулич И. Ф.

— Навались, братва! И смотрите, куда толкаете, не хватало еще на торосе опрокинуть!

Осип Акулич (Иосиф по документам, но в таком варианте имя звучало слишком непривычно… В первые недели в армии не всегда соображал, кого это зовут. За что и получал «комплименты и подарки» от командира взвода) только вздохнул, наваливаясь плечом на колесо установленной на санях сорокапятки.

— I навошта мы тут упiраемось, таварыш лейтенант? — спросил он командира расчета, который одной рукой упирался в орудийный щит и старался рассмотреть в ночной поземке неровности льда. Получалось это не очень, уже дважды орудие застревало в наносах и один раз чудом не опрокинулось, когда левый край саней наскочил на высокий заструг, а правый ухнул в какую-то ямку.

— Акула, не бухти! Надо, значит! — раздался сзади голос артиллерийского сержанта Петра Данильченко.

— Та не, я панимаю, што нада, — не панимаю толька, што нада.

— Сержант, ты если бухтишь, — так хоть понятно выражайся! — не оборачиваясь бросил лейтенант.

— Ну, нам нада фiна падразнiць цi нам яго нада насмяшыць? С саракапяткi по лiнкору далбаць — звону мно-о-о-га будзе. А толку мала…

— Решили, что в случае, если наших заметят на подходе, когда уже назад поздно, — будем бить по зениткам «Вани-Мани», в упор только они и смогут достать… А ты меня уже достал, не отвлекай, будь человеком! — добавил лейтенант споткнувшись.

«Што значыць — мама у фiлармонii настаунiчае, другi б так паслау…» — со смесью уважения и непонимания подумал сержант Акулич.

— Эх, хорошо, что Б-4 не знайшлi у гэтым выпарi…

— Слышь, акула болотная, — отозвался идущий сзади Петр, — на хрена тебе эта дура?!

— Гйта ж як-нияк любiмая машынка нашего командзiра! — продолжал в меру сил развлекаться морпех, стараясь отвечать покороче, на выдохе, чтоб не сбить дыхание.

— Это которого?! — Петр опасливо покосился на лейтенанта.

— Да не, не вашага, а таго маера з Брыгады. Страсть у яго, кажуць, к этой штуке, шчэ с лета.

— Кончай трепаться! — пресек лейтенант явное с его точки зрения нарушение субординации в виде шуточек над вышестоящим командиром.

Бойцы торопливо курили в рукав, укрывшись за орудийным щитком и нагло злоупотребляя отсутствием лейтенанта. «Ваня-Маня», как последняя сволочь, покачивался в дрейфе у дальнего края канала, и что делать дальше — было совершенно непонятно. Выяснять эти непонятки и ушел лейтенант-артиллерист.

— Так, планы поменялись. Большую дичь так просто не достанешь, будем брать ледокол. Есть мысль — захватить, раз уж рядом шастает, и уже с него лезть дальше. Возле орудия остаемся втроем, справимся. Остальные — в распоряжение морпехов. Сержант Акулич!

— Я!

— Проводишь бойцов к своим, они правее метрах в ста.

— Есть!

Осип бежал по палубе ледокола, выискивая противника. ППС висел на плече, придерживаемый левой рукой, в правой — пехотная лопатка (говорили, что заточить и использовать ее в рукопашной посоветовала снайперша из Бригады. Тоже интересно, молодая еще женщина, а капитан и Герой. И ТАКОЕ, говорят, с ножом вытворяет…). На лопатке прихватывало морозцем сгустки крови — какой-то финн не вовремя высунулся из надстройки, ну и получил по шее. Шустрые, как понос, но бестолковые на корабле бойцы спецгрупп НКВД зачем-то ломанулись «до кочегарки». «Эх, — подумал Акула, — нашто полезли?! Там ничего не слыхать с палубы, закрыли бы двери, ломом подперли… А так — побьють кочегаров, а уголек кидать нас поставят!»

Мысль была прервана громким выстрелом совсем рядом, в ночной тишине показалось — та самая сорокапятка шарахнула. Правая рука потяжелела, лопатка, звякнув по палубе, выпала из разжавшихся пальцев. Сержант успел увидеть в узкой щели между котельным вентилятором и надстройкой смутно белеющее лицо, винтовку — и не задумываясь, из неудобного положения рубанул с левой руки очередью из ППС.

«Мать тваю! Скончылася цiхая работа! — подумал морпех, запуская левую руку за пазуху и пытаясь нащупать рану. — Трэцця дырка за вайну, каб iм павылазiла!»

…Командир морпехов, стоя на палубе, отдавал распоряжения своим бойцам:

— Да, и кто-нибудь, снимите наконец эту тряпку долбаную! — он указал на финский флаг на мачте.

— А что поднимать? — растерянно спросил из темноты кто-то неразличимый в черном бушлате.

— Как что? Конечно… Вот же мать его етить! О, майор! У тебя случайно флага не завалялось? Парочки флагов… — уточнил кап-три, задумчиво глядя через плечо командира на ледокол.

Бондаренко не менее растерянно глянул на морпеха:

— Я думал, корабли — это по твоей части…

Офицеры пару секунд растерянно смотрели друг на друга и… рассмеялись.

— Ну, не обратно же отдавать по такому поводу! Найдем что-нибудь подходящее! — решил Букварь. — Да, и финские тоже на портянки не рвите, пригодятся. Не для музея, так хоть для отчета.

— Стоп, на каждом корабле должен быть ящик с сигнальными флагами. Там же и флаги основных морских держав лежат, за какой-то надобностью, — вспомнил командир морпехов. — Только не спрашивай, на хрена, я все-таки не моряк, а пехота, хоть и морская. Правда вот, будет ли у финнов советский военно-морской?

— Ничего, будет транспортный линкор Доброфлота. В самом крайнем случае — выберем самый большой и красный из сигнальных. Осталось только найти ящик с флагами на этом плавучем ящике.

* * *

— Что, орлы, вернули стране имущество? — встретил Мындро вернувшихся в Круглую башню офицеров.

— Как это «вернули»?!

— Ледокол. Называется «Апу» — помощь.

— Да уж, помог старичок, — откомментировал Букварь морпеху.

— А до того, как его в 22-м финнам по договору отдали, — плавал у нас, под именем «Аванс»!

— Дааа уж, поворот сюжета… Ну ничего, аванс вернули, неустойку содрали — осталось уволить к чертовой матери фиников с этой войны!

— Ну, насчет неустойки это вы, товарищ майор, погорячились — одного «Вани-Мани» для полной компенсации маловато будет, ну да это не нам решать…

Змей

В городе нам особо повоевать не довелось. Так, снесли пару домов и все.

Потом, после зачистки, мы были выведены в резерв командира бригады и разместились в домике неподалеку от штаба.

В тот день я решил сделать Тэнгу маникюр, в смысле когти подстричь. Я уже заканчивал, когда в домик ворвался Саня. Глаза его блестели фанатическим блеском.

— Змей! — с порога крикнул он. — Пошли Ваню-с-Маней на абордаж брать!

— На абордаж? Хм, — меланхолично ответил я. — А зачем нам при этом Ваня?

— Тьфу, блин, — ругнулся Букварь, — я про броненосец говорю!

Ночь, тишина, свежевыпавший снег хрустит под ногами, белые тени скользят в темноте.

Тэнгу почти не видно на снегу, несмотря на палевый окрас.

Черная дымящаяся полынья, и наша цель в трех сотнях метров от берега.

Но вдоль кромки льда идет ледокол, на него и прыгают первые абордажники и мы с Тэнгу. Штурмовой вариант АВТ-41 очень удобен в тесноте. Правда, пострелять и подраться мне не удалось, все закончилось слишком быстро. Ледокол полным ходом идет к броненосцу, там уже забеспокоились, и со скрежетом притирается к борту.

— Вперед, на абордаж! — звучит команда, и первые морпехи взлетают на высокий борт броненосца. Опережая меня, на борт прыгает Тэнгу, помогаю ему толчком под зад, потом так же помогают мне, и я влетаю на палубу. Бой уже заканчивается, наши побеждают. А вот Тэнгу… Малыш растерялся сначала, немцев нет, ни двуногих, ни четвероногих, а от финнов пахнет по-другому. Так что рвать он никого не стал, просто сбивал с ног.

Я успел подстрелить двоих, как бой на палубе кончился. Мы с Тэнгу и еще несколько человек побежали в надстройку. Беготня со стрельбой окончательно меня замотала, и я остановился отдышаться, морпехи побежали дальше. Тут я понял, что Тэнгу куда-то пропал, и, наплевав на усталость, бросился его искать. Вскоре я услышал сдавленное рычание из-за полуоткрытой двери и бросился туда. Там были двое финнов и Тэнгу. Немолодой офицер, с ужасом глядя на пса, скреб пальцами кобуру, открыть ее никак не получалось. Молоденький матросик отчаянно пытался отобрать у Тэнгу винтовку, пес вцепился в приклад и не отдавал. Игра собачке явно нравилась, она восторженно рычала и мотала финна по всему помещению. Увидев направленный на них ствол, финны подняли руки. В помещение влетели еще двое наших ребят, и Тэнгу, увидев, что все под контролем, занялся важным и нужным делом — принялся отгрызать приклад у трофейной винтовки.

Саня

— Звонил Трибуц, спрашивает, как назвать броненосец береговой обороны и ледокол. Вы им вроде как крестные отцы и мать. Предлагайте варианты, флот прокомментирует, а Москва утвердит или откажет и прикажет снова искать, — задумчиво произнес Мындро.

— Ну, название этого «выньзасунена» надо точно менять. Если с произношением еще можно помучиться, то написать это без ошибок просто невозможно! — заметил я. — Предлагаю назвать именем какого-нибудь полководца. А ледокол — именем какого-нибудь полярника.

— Кого именно? Какой эпохи?

— Думать надо, чтоб политически грамотно получилось… — влез Сухов.

— Вот поймаю на удочку «Тирпиц» и назову «Лаврентий Берия», и попробуйте мне возразить! — усмехнулся я. — А «поменяйнен» пусть будет, например, «Фрунзе», вместо разобранной «Полтавы». А ледокол — «Папанин», например.

Степан

«Спите, детки, в ранний час вой сирен разбудит вас». Разбудил не вой сирен, а грохот артподготовки, но и правда рано. Не спится им, блин, что ли?

После третьего часа стрельбы возникает подозрение, что за сегодня они не закончат. В небе появляются самолеты, примерно с десяток. Идут на высоте, не простреливаемой автоматами, и пикировать не пытаются. По ним азартно лупят зенитки — не думал, что тяжелые «восемьдесятпятки» могут так стрелять. Однако дорвавшиеся до возможности наконец-то проявить себя расчеты работают на все двести. С ними соревнуются расчеты трофеев, сформированные путем разбавления расчетов автоматов пехотинцами: взаимозаменяемость у нас полная. Выстрелов почти не слышно, только видны дымки разрывов. Ни одного самолета не сбили, но бомбы они высыпали куда угодно, только не на нас. В расчете.

Саня

— Не понял, повторите… Есть! — генерал Мындро положил трубку и пробормотал: — Линия прямая, провокацией со стороны фиников это быть не может, да и голос я знаю. Бред какой-то. Они там что, перепили на радостях, что ли? Стрелковая и артполки по две-три атаки в день отбивают. На лед уже только пешком выйти можно, и то опасно. Нет, у них точно похмелье дикое. Вчера Мехлис выехал в Ленинград. Вроде сидит в штабе флота. Он что, не знает ни о чем?

В общем так, товарищи офицеры! Бригада от командования фронтом получила приказ возвращаться в Ленинград тем же путем, каким мы сюда пришли. Дивизия и все остальные остаются на месте. В свою очередь, из Кронштадта от товарища Мехлиса получил указание сидеть и не дергаться. После анализа разведданных о расположении финских войск на предполагаемом маршруте прорыва принял решение прорыв имитировать, причем одновременно в двух направлениях. По старому маршруту и в сторону Виролахти. Посмотрим, что ответят финны.

— То есть мы бьем по финнам сразу двумя руками в разные стороны? И до какого момента?

— До линии их обороны вокруг города. Затем с боем пятимся. Группа «Запад» — командир майор Бондаренко. Идет танковый батальон. Прикрывают все САУ обоих артдивизионов и «Штурм» старшего лейтенанта Сухова. Группа «Восток» — старшим я. Идут оба мотострелковых батальона и остальная броня. Прикрывает вся буксируемая артиллерия. Рота Медведя и «Буратино» в придачу — в резерве. Зениткам занять позиции в районах прорывов. Капитан Сергеев, выбор конкретных мест и сил на вас. Штурмовики, сколько самолетов может взлететь?

— Шесть.

— Организовываете непрерывный конвейер в полосе наступления группы «Запад». Теперь что касается рубежей: линия остановки — третья цепь обороны финнов. Далее не ходить. Включаем заднюю и отходим на исходные. При необходимости повторяем. С моей карты срисовываете все известные укрепления и огневые точки. Уточним дополнительно на месте. Начало артподготовки — двенадцать двадцать, начало атаки — двенадцать сорок.

Степан

Отбивались мы весьма и весьма успешно, несмотря на постепенно нарастающую силу ударов. И вот именно сейчас этот приказ о прорыве. Зачем? Понятно, что финны нас просто так не выпустят, понятно. Странно это, по-моему. «Зениткам занять позиции в районах прорывов. Капитан Сергеев, выбор конкретных мест и сил на вас»…

— «Есть!» — а что тут еще можно ответить? Пойдем, организуем зенитное прикрытие. И экспериментальные самоходки подтянем, так, на всякий случай. Разведка боем штука, конечно, полезная, но рискованная, потому осторожность не повредит.

Атака прошла без неожиданностей — наши довольно легко прорвались в глубь обороны, потом — рывком вернулись на исходные.

Саня

Вечером после наших имитаций прорывов мы собрались снова в Круглой башне. Незадолго до сумерек из Ленинграда прилетел самолет с пакетом и какими-то ящиками. Несколько человек перетащили содержимое, оказавшееся каким-то радиооборудованием, на крышу Круглой башни и стали там что-то монтировать. Заседание штаба открыл Михаил Иванович:

— Итак, по итогам сегодняшней деятельности бригады могу сделать такие выводы. Прорвать блокирующие нас здесь силы финнов мы можем без большого труда. И начать движение в любую сторону. Только возникает вопрос: что будет дальше? Там наверняка нас ждут массированные противотанковые засады, минные поля, разрушенные мосты. То есть прорвать оборону несложно, а дальше нас просто закопают. По данным авиаразведки, финны перебрасывают с севера сюда практически все резервы. А сегодняшние наши действия, возможно, заставят их шевелиться еще сильнее. По данным от финских пленных, рота Соджета отбивала атаку полнокровного танкового батальона на немецкой технике, переброшенного сюда буквально около недели назад. Бункер, взятый Никой, и найденные там приборы и документы вызывают еще больше вопросов. Какая-то секретная база непонятного назначения, которую и должен был прикрывать этот батальон и эскадрилья «Мессершмиттов». То, что немцев на аэродроме оказалось только пять, имеет следующее объяснение. Сидели они по шесть на двух точках. Одного утром в день прорыва сбили истребители ВВС Балтфлота. Финны на аэродроме никаких общих задач с немцами не имели. Далее, по показаниям пленных с «Вейнемяйнена», броненосец вышел в море под давлением немецких представителей, и его основным делом была защита не города, а именно бункера. Тэнгу очень удачно взял в плен капитана корабля, тот отделался испугом и грязными штанами и теперь рассказывает все, что только знает. По обстановке пока все. Через три дня наши ледоколы доделают большой коридор, и бригада, передав всю серийную технику и артиллерию, будет вывезена в Ленинград. Это приказ Ставки. Майор Медведь, капитан Сергеев, капитан Кокорин, подготовить экспериментальную технику к погрузке. На вас же подготовка к эвакуации техники, ремонт которой здесь невозможен, и той полностью негодной, каннибализация которой в здешних условиях затруднительна. Это касается и трофеев. Танки с бульдозерным оборудованием получают дополнительное задание — два на перенос взлетной площадки со льда на улицу города вдоль парка, два на оборудование позиций для морской батареи, капитан второго ранга Смыслов все расскажет и покажет.

Теперь по обстановке в Ленинграде. Бывший командующий фронтом Мерецков арестован. Бывший председатель обкома партии Жданов и бывший директор Кировского завода, а также еще около десятка лиц — тоже. Временно исполняет обязанности председателя обкома и комфронта товарищ Мехлис, до прибытия постоянных исполнителей.

— Офигеть! — вырвалось у кого-то.

— Я сказал несколько жестче, когда прочитал все это, — согласился Мындро.

Ника

Почти затемно пришли по льду лыжники. Для бешеной собаки десять верст не крюк — но эти, кажется, превзошли и бешеную собаку. Когда я зашла в штаб, первым, кто меня обнял, был Освальд.

— Ну и какого черта вы здесь?

— Приказ командования!

— Я спрашиваю — не какой черт вас послал, а кой черт вы здесь делать будете?

— Товарищ майор, не ругайтесь!

— Звания перепутал, охламон.

— Никак нет! Вот, приказ привез — вы теперь майор!

— А ты и рад за чужие шпалы на шару выпить! Блин, так к концу войны и генералом стану… но ты ушел от вопроса.

— Офицерье, что вы достали, петь хорошо начало. Сказало, что это не одна такая группа, а минимум еще две, о которых они знают. Вот и приказали — найти и уничтожить.

— Ага. Значит, этих козлов было больше. А зачем?

— Так не знаю! Этого мне не сказали!

— «Не твоего ума дело», — так сказали?

— Примерно так…

— Ну ладно. Отсыпайтесь, грейтесь — никто ничего не поотмораживал на таком-то переходе? Завтра вечером выходим.

— Э-э…

— Что еще?

— Так вы не с нами…

— Как?

— Так, приказ командования…

— Козлы! Ладно, отдыхай, пойду разберусь кое с кем…

Саня

Лязгая гусеницами по бетону, Т-42 подошли к угольной барже, стоящей под единственным работающим краном. Грузоподъемность механизма была двадцать тонн, поэтому ничем помочь при загрузке танков он не мог. Второй такой же был разрушен попаданием шального стодвадцатидвухмиллиметрового снаряда. К этому времени всю серийную технику мы уже передали стрелковой дивизии и морпехам. На этой же барже прибыли дополнительные зенитки и расчеты для бывших наших и трофейных орудий. По просьбе комдива Степан и его офицеры помогали новичкам с подбором позиций и организацией стрельбы. Соджет и зампотех бригады тем временем вытащили с поля боя экспериментальной роты последние трофеи. Восстановлению корпус Pz-З не подлежал, а вот башня сохранила некоторую боеспособность. Танк превратили в ДОТ на окраине города — дополнительная пушка лишней не будет. А вот мотор с Pz-2 вполне пригодится как запасной к двум захваченным машинам. Эвакуировать решили три Т-42, все четыре экспериментальные ЗСУ, «Буратино», один из трофейных длинноствольных Pz-4, ну и в качестве приза — для удобства передвижения — три легковушки и два мотоцикла.

Для погрузки на борт баржи танков был сооружен пандус с боковыми стенками из бревен и насыпкой грунтом. Баржа подошла к бетонной береговой стенке в районе этого сооружения, на палубе у нее тоже соорудили небольшой пандус, примерно метр высотой, аналогичной конструкции. Первым на погрузку поехал трофей. После преодоления борта он практически по прямой проехал на палубу и занял там место. Погрузка Т-42 шла несколько сложнее — при резких движениях на палубе баржа теряла стабильность и начинала раскачиваться. Слишком высоко оказался центр тяжести, а принять воду в балласт для его снижения не представлялось возможным — было мелко. Третий 42-й уже почти прыгал с метровой высоты — для загрузки ЗСУ пандус на берегу пришлось немного срыть. Хотя одну все же грузили краном — для обеспечения секторов обстрела. Весь процесс занял около пяти часов, но результатами можно было похвастаться — все ЗУ и зенитные пулеметы могли вести почти беспрепятственную стрельбу. Аналогично два советских танка на правый борт и советский и трофейный на левый могли стрелять из своих орудий. «Буратино», правда, разместить с возможностью стрельбы не удалось, да и не задавались такой целью. Экипажи и примерно рота пехоты заняли места на этой же барже. Немного отойдя от берега, моряки занялись заливкой воды в трюмные отсеки, чтобы хоть как-то снизить центр тяжести. Остальной личный состав грузился на другие суда и даже боевые корабли.

Степан

Мы уходим. Мы — это то, что осталось от Отдельной мотострелковой бригады особого назначения после прорыва к городу, штурма и его обороны. Стрелки и морпехи остаются, а мы…

Мы уходим. Сделав все, что могли и даже, говорят, больше. Врут, по-моему.

Мы уходим, оставив в этих лесах и на этих улицах половинку себя и даже чуть больше — потери бригады за операцию составили 57 процентов. Это много. Очень много.

Мощный кран подхватывает двадцатитонную самоходку и аккуратно ставит ее на палубу, она — последняя. Вот и все.

Мы уходим.

Саня

— Сейчас нас будут купать!

— Не понял?

— Зюйд-вест-вест, высота примерно пять, две группы по девять, две по четыре. Идут на нас.

— Ох е…

— Горизонталки, 111-е, хорошо, что нас мало, — может, пронесет…

— Слава богу! — капитан буксира перекрестился.

Бомбардировщикам нормально прицелиться не дали свалившиеся на их головы ЛаГГи. Уверенность, что это именно «лавочкины», придавал характерный звук тридцатисемимиллиметровых пушек и разваливающиеся в небе «Хейнкели». Над нами был один из полков Шестакова в полном составе. В наш небольшой конвой не попала ни одна из бомб. Сторожевик и оба торпедных катера начали собирать «одуванчики».

(через час)

— Как успехи?

— Девятнадцать — один.

— Неправдоподобно…

— Факт. Подтвердили по радио. Нашего подобрали. Промок слегка.

— Торпедоносцы! — закричали с крыла мостика. — Три штуки! Строго вест. Высота около ста. Скорость двести пятьдесят. Идут прямо на нас!

Зенитный автомат на буксире, наши самоходки и счетверенный «максим» на корме баржи синхронно повернули стволы на самолеты. Вдруг раздался выстрел пушки Т-42. И чудо — прямое попадание в лидера немцев. На месте самолета образовалось облако дыма. Заревели «Вязы», застучали ДШК с крыш танков. Кто-то из пехотинцев добавил очередь из ДП, опершись на борт баржи. Торпеды немцам сбросить удалось, но обе прошли мимо, хотя довольно близко, зато из атаки не вышел ни один. Как стреляли по этим самолетам с других кораблей, я не видел — не до того было. На высоте шестерка наших истребителей дралась с четырьмя немцами. Разошлись без потерь с обеих сторон.

Степан

Переход закончился удачно, несмотря на пару налетов. А потом — отдых и торжественное построение. Выборгская бригада, впрочем, уже дивизия, да еще и ОН (особого назначения) — круто, беда прям как круто. Ну а наш путь лежит обратно — отчет об испытаниях «Вяз-4» и «Вяз-2» (хм, а название может и прижиться) таки нужен. Хотя понятно, что в серию пойдет «двойка» — слишком велик выигрыш в стоимости и технологичности. Жаль, но так, пожалуй, правильнее. А «четверку» будем доводить до уровня настоящей «Шилки» или около того.

Н-да, мысли уже мирные, все больше про железо да про производство. А всего-то делов, что поспать нормально да отдохнуть.

Саня

— Командующий Северо-Западным фронтом генерал-полковник Баграмян от лица всех воинов фронта благодарит бригаду за помощь и приносит свои извинения за то, что не смог помочь в том объеме, в каком хотелось бы. По просьбе командования фронта и руководства города Ленинграда Отдельной мотострелковой бригаде особого назначения присвоено почетное наименование Выборгской. Рапорты о деятельности бригады, а теперь дивизии, направлены вышестоящему командованию.

— Командующий Балтийским флотом адмирал Трибуц от лица флота благодарит бригаду за пополнение техническими средствами и выделение инструкторов для бригады морской пехоты. Воины бригады, погибшие при абордаже вражеского броненосца «Вейнемяйнен», навечно зачислены в экипаж броненосца береговой обороны «Фрунзе».

— Исполняющий обязанности председателя Ленинградского областного комитета партии товарищ Мехлис от лица жителей города горячо благодарит солдат и офицеров бригады за отведенную от города опасность. Именем бригады будет назван проспект в новом районе города, строительство которого начнется сразу после отступления гитлеровцев на расстояние более 150 километров от города. Как чрезвычайный представитель партии товарищ Мехлис лично ходатайствует перед товарищами по партии о приеме всех воинов бригады в ряды членов ВКП(б) без прохождения кандидатского срока.

Радио и пресса

Из Сводки Совинформбюро от 23 марта 1942 года

«На Выборгском направлении бойцы к-на И., действовавшие во фланговом охранении наступающих частей РККА, обнаружили и уничтожили замаскированный аэродром противника. На земле уничтожены 16 финских бомбардировщиков и 8 немецких истребителей „Мессершмитт-109“. Кроме того, уничтожена охрана аэродрома численностью до 2-х рот, 5 единиц бронетехники, 1 противотанковое орудие, в ходе боя взорвано бензохранилище.

Захвачены в исправном состоянии 3 грузовых, 1 легковой автомобили, 2 противотанковых и 4 зенитных орудия…»

Берлинское радио, 24 марта 1942 года

«…остатки ополоумевшей орды русских, пытавшихся вторгнуться в Финляндию и попавших в полное окружение, в последнем приступе злобы прорвались в район древней крепости викингов, города Виипури. Пытаясь сломить мужественную оборону гарнизона города, „иваны“ подверглись внезапному фланговому удару N-ro танкового батальона и были полностью рассеяны! В этом бою уничтожено более 50 большевистских танков, взяты большие трофеи, подсчет которых займет не менее 2-х суток».

Из Сводки Совинформбюро от 26 марта 1942 года

«Части под командованием генерал-майора М. после долгих и упорных боев на Выборгском направлении вчера днем, сломив организованное сопротивление противника, освободили город и порт Выборг!

Попытка контрудара силами немецкого танкового батальона привела к его полному уничтожению во встречном танковом бою. В ходе этого боя экипажем танка командира танковой роты майора М. были уничтожены около 8 танков противника.

4 танка, брошенные немецкими экипажами после удара наших тяжелых САУ, захвачены в полностью исправном состоянии.

В ходе боев за город было уничтожено: 84 танка и САУ, 28 орудий и минометов (включая зенитные), 16 самолетов.

Кроме того, захвачено: танков и САУ — 8, орудий и минометов — 24 (включая 10 зенитных), 78 грузовых и 12 легковых автомобилей, большое количество стрелкового оружия и боеприпасов…»

Из Сводки Совинформбюро от 1 апреля 1942 года

«Вчера ночью сводная рота гарнизона г. Выборг и бригады морской пехоты под командованием капитана третьего ранга К. и майора Б., пройдя около 20 километров по льду, внезапным ночным ударом захватила ледокольный пароход „Апу“ и броненосец береговой обороны „Вейнемяйнен“!

Эта операция, не имеющая аналогов в военно-морской истории со времен парусного флота, являет собой пример мужества и массового героизма солдат и офицеров Красной Армии…»

«Фелькишер беобахтер» от 31 марта 1942 года

«Беспрецедентный акт пиратства

В ночь на 30 марта русские войска, терзающие финское население в окрестностях города Виипури, совершили акт неслыханного пиратства.

Ими было осуществлено предательское ночное нападение на ледокольный пароход с красноречивым названием „Апу“ („Помощь“), который пытался доставить гуманитарный груз Красного Креста нуждающимся финским гражданам осажденного красными бандами города.

Русские варвары, подкравшись по льду к мирному судну, обстреляли его из пушек и, используя абордажное снаряжение, ворвались на палубу, устроив зверскую резню экипажа и миссии Красного Креста. Затем они, коварно прикрываясь финским флагом и флагом Красного Креста, направили захваченное судно к финскому броненосцу „Вейнемяйнен“, который осуществлял прикрытие мирного конвоя из ледокольных пароходов „Апу“ и „Семпо“ от возможного нападения с моря или воздуха.

Считая, что ледокол идет на сближение с целью получения помощи, броненосец не открывал огня. Протаранив захваченным ледоколом борт, орды коммунистических головорезов затопили палубу боевого корабля. Однако тут они наткнулись на самоотверженное сопротивление прекрасно обученного и вооруженного экипажа. Пользуясь огромным численным превосходством, банды пьяных варваров врывались во внутренние помещения броненосца. Заваливая коридоры своими трупами, одуревшие от водки и крови недочеловеки захватывали все новые помещения.

Финских матросов и офицеров, попавших живыми в руки красных извергов, вытаскивали на палубу и подвергали бесчеловечным пыткам: отрубали головы лопатами с пожарных щитов, травили собаками, бросали живьем в топки ледокола.

Однако радость коммунистов была недолгой: последние выжившие финские матросы открыли кингстоны. Получивший пробоину от столкновения с ледоколом, но несломленный, линкор скрылся в водах Балтики, унеся с собой немало пьяных русских бандитов.

Благодаря самоотверженной борьбе экипажа „Вейнемяйнена“ второй ледокольный пароход сумел избежать участи „Апу“.

Из статьи в газете „Красная Звезда“ от 2 апреля 1942 года

„Абордаж во льдах

В ночь на 30 марта сводная рота Выборгского гарнизона, составленная из морских пехотинцев N-ской бригады под командованием к-на 3-го ранга К, мотострелков генерал-майора М. под командованием м-ра Б. и бойцов ОсНаз НКВД под общим командованием к-на И., осуществила успешную операцию по захвату двух боевых кораблей финского флота.

Бойцы сводной роты действовали тремя эшелонами — группа обеспечения, штурмовая группа и группа огневой поддержки…

Так как основная цель операции — броненосец береговой обороны „Вейнемяйнен“ — находилась на значительном расстоянии от кромки льда, операция проводилась в 2 этапа: захват ледокольного парохода, двигавшегося вдоль кромки льда, и непосредственно штурм броненосца. На первом этапе бойцы штурмовых групп действовали исключительно бесшумным и холодным оружием…“

„Таймс“ от 6 апреля 1942 года

„Получило подтверждение заявление советского командования о захвате финского броненосца береговой обороны „Вейнемяйнен“. По сообщению командования Балтийского флота, подтвержденному нашим военным атташе, захваченный броненосец позавчера бросил якорь в гавани Кронштадта. Захваченный русскими корабль представляет собой…“

„Чикаго трибьюн“ от 6 апреля 1942 года

„Прибавка линейного флота. Увы, не нашего…

Позавчера в русском военном порту Кронштадт (недалеко от бывшей русской столицы Санкт-Петербурга, называемого теперь Ленинград) бросил якорь захваченный русскими морскими пехотинцами финский броненосец „Вейнемяйнен“. Если захват на самом деле был произведен без помощи части команды, то данная операция может стать предметом зависти всех подразделений морской пехоты в мире“.

Из статьи в газете „Красная Звезда“ от 6 апреля 1942 года

„Днем 4 апреля в гавани Кронштадта бросили якорь трофейные корабли — ледокол „Апу“ и броненосец береговой обороны „Вейнемяйнен“. Штурмовая операция, трофеем в которой они стали, была проведена…“

„Фелькишер беобахтер“ от 7 апреля 1942 года

„Кровавый трофей красных бандитов

…К сожалению, в храбром экипаже „Вейнемяйнена“ нашлись гнусные предатели, которые в обмен на обещание жизни остановили поступление воды в трюмы предательски захваченного коммунистами корабля. Все они впоследствии были расстреляны на палубе.

Получивший пробоину от тарана ледоколом, броненосец с трудом, но удержался на плаву. Трое суток красные пираты сгружали и свозили на берег трупы своих подельников, уничтоженных храбрыми финскими матросами (фото с самолета, изображающее волокуши с ранеными при их погрузке на борт). Трупы отважных финнов были просто выброшены за борт.

Днем 4 апреля кровавый трофей русских бандитов с огромным трудом дотащен ими до гавани Кронштадта, где он и сел на мель. По мнению экспертов, даже при надлежащем ремонте (который русские свиньи вряд ли смогут обеспечить) корабль смог бы вступить в строй не раньше ноября этого года…“

„На страже Родины“ (Ленинградский фронт), 7 апреля 1942 года

„Жители Ленинграда и Кронштадта, бойцы гарнизона, моряки-балтийцы продолжают приходить на набережные, с которых виден застывший у стенки морзавода трофей выборгцев, чтобы прикоснуться к новой, яркой странице Славы советского оружия. На бывшем финском броненосце проводятся ремонтно-восстановительные работы для ликвидации последствий штурма, инвентаризация судового имущества и перебивка всех надписей, табличек и трафаретов, выполненных на финском языке, на русский. В редакции газет и радио поступают многочисленные предложения о новых названиях для взятых штурмом кораблей. Так, помимо прочего, поступило предложение назвать их именем офицеров, командовавших операцией, однако герои, как стало известно редакции, скромно отказались от этой чести“.

„Фелькишер беобахтер“ от 9 апреля 1942 года

„Бандитские орды, окруженные в окрестностях города Виипури, окончательно отрезаны от всех путей снабжения уже более недели. По данным разведки, в их рядах начался голод, участились случаи междоусобных драк и даже перестрелок за кусок хлеба. Все больше большевистских солдат, вынуждаемые голодом, бессмысленной жестокостью комиссаров и ударами доблестных воинов Великой Германии и их финских союзников, убивают своих командиров и сдаются частям Вермахта…“

Из статьи в газете „Красная Звезда“, 10 апреля 1942 года

„Бои на выборгском плацдарме

Воины РККА продолжают вести бои в окрестностях г. Выборг, отражая все попытки немецко-фашистских захватчиков и их пособников-белофиннов прорваться к городу. Уже неделю солдаты, матросы и офицеры гарнизона сражаются в полном окружении, снабжение и эвакуация раненых производятся в основном по воздуху. Однако временные трудности никоим образом не снижают боевой дух защитников родной Выборгской земли…“

„На страже Родины“ (Ленинградский фронт), 10 апреля 1942 года

„…одной из основных задач и желанной целью всех без исключения солдат и матросов, сержантов и старшин, офицеров, сражающихся на Кольском полуострове и в окрестностях города великого Ленина, является скорейшее установление надежных путей сообщения с осажденным Выборгом для оказания помощи его героическим защитникам и мирному населению…“

Из сообщения Ленинградского радио от 12 апреля 1942 года

„Сегодня около 7 часов утра конвой судов под охраной боевых кораблей Балтфлота достиг порта Выборг, установив надежное сообщение с городом и прорвав транспортную блокаду фашистов…“

Берлинское радио, 13 апреля 1942 года

„Остатки большевистских банд бегут с финской территории! Ценой огромных потерь, вызванных отважными действиями Люфтваффе и финских торпедных катеров, русским удалось протащить в район Виипури 2 или 3 баржи. Началась погрузка разрозненных остатков красных армад. Бросая оружие и технику, полностью утратившее человеческий облик, паникующее стадо хлынуло на баржи…“

Из выступления Л. 3. Мехлиса на Ленинградском радио 14 апреля 1942 года

„Следует решительно пресекать различного рода паникерские слухи, распространяемые гитлеровской пропагандой и ее добровольными пособниками из числа легковерных граждан. Ни о каком оставлении Выборга не может идти речи! Это исконно наш город, освобожденный Красной Армией раз и навсегда, даже если не говорить о стратегическом значении этого крупного транспортного узла, хотя Выборгский плацдарм дает нашим войскам целый веер возможностей развития стратегической ситуации.

Вероятно, слухи об отводе наших войск из района Выборга вызваны обычной перегруппировкой сил на плацдарме. Не раскрывая военной тайны, могу сказать: на данный момент, помимо раненых, из Выборга выведена только одна часть — Отдельная Выборгская механизированная бригада особого назначения РГК. Бригада выведена в тыл для отдыха и переформирования, так как именно на нее выпала вся тяжесть прорыва через финские укрепления и освобождения города, а также основная нагрузка по обороне города в первые, самые тяжелые, дни. При этом вся боеспособная техника, часть тыловых подразделений и большая часть зенитной артиллерии бригады остаются в Выборге…“

Казарский И. А., Выборг, Круглая башня

Утром 14 апреля меня вызвал генерал Мындро, задержавшийся после убытия бригады для передачи дел своему сменщику на должности начальника Выборгского гарнизона.

После обмена приветствиями Михаил Иванович сказал:

— Так, корсар, передавай дела в батальоне заместителю, и к 17.00 быть в порту, около 2-го пирса. С собой возьмешь всех своих архаровцев, которые участвовали в абордаже. С командиром бригады согласовано. Причем загляни к медикам, забери легкораненых „пиратов“ — кого на досрочную выписку, кого переводом в Ленинградский госпиталь.

— Есть! Вот только из лап медицины кого-то забрать…

— Заберешь, начмеду должны были из Ленинграда распоряжение передать. Все, кап-три, выполняйте.

— Есть!

Развернулся, вышел. Похоже, будет большой сабантуй, скорее всего — с награждением. Понятно, не за ордена воюем, но и они тоже душу греют. Героя, похоже, не дадут — эту награду в Кремле вручают, но „Звездочка“ или „Знамя“ тоже неплохо. Так, сейчас в часть, озадачить зама сбором бойцов, самому — к эскулапам.

Акулич И. Ф., Выборг, гарнизонный госпиталь

„Добра, што не сiльна зачапiла, — мяккiя тканi. Каб надкосцiцу не ушыбла, ужо б выпiсауся. Ой, курыць хачу, ажно вушы пухнуць!“ — Осип Акулич, сержант морской пехоты, направился к курилке в расчете на то, чтобы встретить знакомого если не „стрельнуть“ табачку на папироску, то хоть „добить бычка“.

В курилке, помимо раненых бойцов, обнаружился младший сержант из хозслужбы — „старый хитрый хохол“, по определению раненых, себе на уме дядька лет пятидесяти. Он с видимым наслаждением курил папиросу из добытой где-то пачки „Казбека“. При этом все намеки и подначки „бестабачных“ бойцов (а таковых в курилке было как бы не больше, чем курящих) игнорировались им с невозмутимостью сфинкса — если можно представить себе вислоусого сфинкса в потертом ватнике.

Осип быстро оценил шансы разжиться табачком как близкие к нулевым и, решив получить хоть какое-то удовольствие, бросил в пространство:

— Дзеда парень не плохей. Толькi сцыцца i глухей…

Это стало последней каплей в чаше терпения „деда“:

— Ах ты, блоха земноводная! Жаба ты чернопузая! — Бойцы с хохотом вывалились в коридор, спасаясь от ухватившегося за снегоуборочную лопату хозяйственника. И чуть не затоптали подходившего к курилке офицера морской пехоты.

— Сержант Акулич! — окликнул Казарский (это был он), — через 10 минут — с вещами у кабинета главврача.

— Есть!..

Саня

Строй бригады стоит на набережной в Ленинграде, рядом с причалившим „Вейнемяйненом“. Подходит небольшая группа морпехов и поднимается на борт корабля. За ними еще группа в сухопутной форме. В обеих вижу лица участников абордажа. Перед строем бригады появляется человек в адмиральской форме и начинает зачитывать список. Из строя вызывают участников захвата броненосца. Адмирал приглашает подняться на палубу. Уже на корабле собираемся в единый строй с морпехами и осназовцами. Старшим становится Казарский.

На палубе множество корреспондентов. Щелкают фотоаппараты. Жужжит кинокамера. Политработник из штаба флота произносит небольшую вступительную речь. За ним уже более обстоятельно высказывается Трибуц. Мне, стоящему вдали от журналистов, трудно разобрать, что именно они говорят, но общий смысл ясен: типа, мы — герои, каких мало. Начинает играть оркестр. Казарский выходит из строя, держа в руках рынду. Жмет руку новому капитану корабля, передает колокол. Каперанг вешает его на место и бьет первые склянки. Трибуц говорит, что это первые склянки на броненосце „Фрунзе“. Далее шквал фотовспышек и криков „ура“. Минут через пять мы покидаем палубу нового русского корабля и занимаем места в строю бригады. Зрителей собралось очень много. На суше состоялся новый митинг.

Ну и любят же здесь языками чесать! По поводу и без… Хорошо, погода не жаркая — стоим уже два часа, а разные представители, секретари и делегаты никак не могут успокоиться, и главное, хоть бы кто что нового сказал — нет же, пересказывают предыдущих своими словами. Замечаю, что некоторые иностранные журналисты переговариваются между собой, парочка даже откровенно зевает. У меня уже затекают ноги, а каково сейчас некоторым вернувшимся из госпиталя — вообще трудно представить.

Наконец товарищ Мехлис, которому, видимо, тоже надоело, выходит снова на трибуну и зачитывает указ об учреждении ордена Нахимова. Затем начинается награждение. Первыми ордена и медали получают морпехи и присутствующие осназовцы. Кап-три Казарский как инициатор абордажа получил Героя и в довесок медаль „За освобождение Выборга“. Мне достался Нахимов с номером один, Нике — два, Змею — три, капитану из осназа (так и не запомнил его фамилию) — четыре, кап-разу, проводившему конвой трофеев из окрестностей Выборга в Кронштадт и ставшему капитаном „Фрунзе“, — пятый. Затем Нику и ее братву вызвали снова — за бункер. А потом началось — все воины бригады были отмечены правительственными наградами. Процесс растянулся до вечера.

Ника

Перед награждениями я успела только мельком увидеть Саню и Олега. Куда делся Змей, я так и не смогла понять. Стоять в ожидании, когда тебе повесят очередную цацку, было и грустно, и забавно. Нам, бойцам особого назначения, коротко ОН, выдали по комплекту новой формы. Я тупо уставилась на черные штаны, почти скопированные с моих родных попаданских, и черный бушлат. То, что в точно такой же форме мы штурмовали бункер, было объяснимо, но чтобы на награждении… Таким образом, вопрос об отличительной символике ОН был решен без нас и, на мой взгляд, достаточно оригинально. Пообещали еще потом, ближе к лету, черные береты с малиновой окантовкой. Я хмыкнула, но не стала заострять внимание на том, что кое-кто кое у кого просто кое-что спер. Только тельников не хватало.

Оказаться под дулами фотокоров, скажу я, то еще западло. Нашу гоп-компанию дружная братва писак разве что на язык не попробовала, а так — расстреляла фотовспышками. Магниевыми. От привычных в свое время электрических и то глаза болели, что говорить о взрывающихся, дымящихся и воняющих этих.

После награждения меня мило потащила в сторону одна дамочка и сразу с вопросом:

— Скажите, пожалуйста, товарищ майор, вы единственная женщина, командующая мужским взводом. Как вы этого добились?

— С помощью молотка, кувалды и такой-то матери.

Девочка моя, буду я тебе объяснять, почему и как? На языке крутился ответ в стиле „легла под каждого“, но скажи я подобное — и так лелеемая Ярошенко конспирация полетит за борт. А тут примерно метров пятнадцать точно есть. Да и пошлить как-то после всего этого апломба не хочется.

— Надо верить в свои силы, и обязательно в жизни всего добьешься, — вот, кажется, нашла наиболее оптимальный ответ.

На лице девушки отразилось недоверие, но доколупываться дальше она не стала. Умница. Редко встретишь журналиста, у которого мозги занимают объем больший, чем гонор.

— Извините, мне надо идти. — Я козырнула и побежала по ступенькам вниз.

Все-таки в бункере было легче.

Казарский И. А., Ленинград, 15 апреля 1942 года

До Ленинграда дошли за ночь на эсминце. Проскочили удачно, без стрельбы. В городе генерал Мындро, переговорив с кем-то по телефону, передал всю нашу „абордажную команду“ лейтенанту из гарнизонного штаба. Тот отвел нас всех в баню, правда, ограничив время на помывку получасом. В предбаннике всех ждали новенькие комплекты парадной формы, от сапог до бескозырок, подобранные по размеру. Да-а-а, похоже, сабантуй намечается полномасштабный. Может, даже и корреспонденты будут? Хотя, что значит — „может“? Точно будут, не каждый год броненосцы захватываются.

После бани всех доставили опять в штаб гарнизона. Промурыжив там минут пятнадцать в актовом зале, нас подвергли затем получасовому инструктажу о „правилах поведения в присутствии представителей отечественной и зарубежной (ого!) прессы“. Затем меня повели „на дополнительный инструктаж“. Теряясь в догадках, поднялся по лестнице, вошел за сопровождающим в кабинет, где увидел лично товарища Мехлиса. Оказалось, мне отведена особая роль — вручить капитану корабля рынду с новым названием, что символизирует окончательное превращение „Вейнемяйнена“ во „Фрунзе“ и его передачу флоту. Да еще под прицелом фото- и кинокамер корреспондентов. Лестно, конечно, но ведь и ответственность…

* * *

Наконец нас подвезли к набережной, около которой пришвартован наш трофей. Ох и большая ж дура! Идем к трапу. На набережной стоит строй — ага, ОМБрОН, вон знакомые лица. Но явно не все. Потери у них, конечно, были высокие, но не настолько, чтоб в батальонной „коробочке“ по 50 человек было. Похоже, представители. Так, а это что за явление на палубе — в наших черных бушлатах и шапках-ушанках? Судя по Нике Ивановой во главе строя — осназовцы. Да и кителя не наши, покрой другой, карманов больше. Так, что там под кителем? Здо-о-о-рово там под кителем, честно скажу, но я ж в плане формы глянуть хотел. Ага, обычное хабэ, не тельняшка — вот и еще отличие. А вот на кителе… Да уж, и правда — Герой Советского Союза, не соврало „солдатское радио“. Так, вступительная речь. Товарищ Мехлис лично. Ого! Про исторические традиции, про абордаж шведов у берегов новорожденного Санкт-Петербурга, адмиралы Ушаков и Нахимов, „шхерный флот“ Синявина (ну тут разве что географическая привязка). Странно, вроде как раньше поминать царских генералов и адмиралов было, мягко говоря, не принято. Но, с другой стороны, орден Кутузова-то ввели в оборот… Так, речь окончена, зовут. Иду с рындой в руках, как жених с букетом. Мля! Поймать бы этих фотографов и заставить самих рубить строевым на ощупь из-за их вспышек! Не промазать бы хоть… Все, дошел успешно. Вручаю.

— Спасибо за корабль! — это мне, тихонько.

— Да на здоровье, лишь бы на пользу пошло… — это я.

Капитан лично вешает, отбивает полуденные склянки, палит пушка на Петропавловке (надо же, как рассчитали по времени!), ползет на мачту военно-морской флаг, оркестр играет „Интернационал“. Черт, а пробирает, до печенки пробирает! Стоим „смирно“, слушаем, корреспонденты шалеют, пытаясь ухватить в один кадр и нас с капитаном, и флаг, и, абордажников. Не-е-е, ребята, это только с аэростата…

* * *

Спускаемся на сушу, строимся напротив борта рядом с омброновцами. Хм, неудачно звучит — уж овцами их никак не назовешь! Опять речь. Указ Президиума ВС СССР… О введении новых наград. „Медаль за освобождение Выборга“ — понятно. Жаль, нам не светит — это бригаде и осназовцам, что параллельно лесами шли. Еще, пожалуй, летунам из „воздушного зонтика“. А вот это уже интересно! Орден Нахимова! Может, и мне обломится, раз уж к нашему абордажу приурочили введение? Шикарно было бы под номером 1 орденок отхватить — уникальная была бы награда! Нахимовская медаль — это моим орлам — вон, уже облизываются. А вот и награждение.

— Капитан третьего ранга Казарский! Для получения награды — выйти из строя!

— Есть! — опять рублю строевым. Как же волнуюсь! Первая боевая награда, до этого как-то не сподобился, ни наград, ни ранений. Кроме значков, ничем не „украшен“.

— Указом Президиума… за организацию и проведение… беспримерной операции… мужество и героизм… звание Героя Советского Союза с вручением ордена Ленина и медали „Золотая Звезда“!

ЧТО?! Не ожидал. Точнее, и ожидал, и хотел, но убедил себя, что не дадут. Эх, а Нахимов-то уплыл, за одно дело два ордена не дадут. Ого! Еще и „За Выборг“, как и всем участникам абордажа!

— Служу трудовому народу!

Как же трудно идти строевым на „ватных“ ногах!

Акулич И. Ф., Ленинград, 15 апреля 1942 года

Ух ты! Комбату „Героя“ дали! И правильно. А что мне, интересно? Сказали, „За Выборг“ всем, кто на корабли ходил, значит, и мне? Будет две медали, тоже хорошо. Вот, зовут!

— …За мужество и героизм, проявленные во время операции по штурму вражеских кораблей, награждается Нахимовской медалью. За активные действия, связанные с освобождением города и порта Выборг — медалью „За освобождение Выборга“.

А як жа? Правая ж рука на лентачцы вiciць! Адной рукой, дзве медалi, да к iм бумагi! Ой, што ж гэта… Камбрыг, САМ, расцегвае мне карман нагрудны, кладзе бумагi. Ой, стыдна…

— Служу трудовому народу!

Из записок корреспондента „Таймс“[1]

14 апреля

Сегодня нас, аккредитованных в Москве журналистов (правда, не всех), собрали в Кремле и предложили съездить в Ленинград. Там состоится торжественное зачисление в строй трофейного финского броненосца, и нас пригласили присутствовать при этом. Надо сказать, что Ленинград — город прифронтовой, кроме того — база флота, и попасть туда без специального разрешения просто невозможно. Понятно, что отказавшихся не было. Да и само мероприятие обещает быть интересным.

Нас всех тут же отвезли на вокзал, где ждал литерный поезд. Все возражения и требования доставить в гостиницу были отметены. Нам было сказано, что все необходимое мы получим на месте, отпустить же нас нельзя из соображений секретности и обеспечения безопасности. Неприятно, но понятно. Особенно раздражены наши фотографы — высказываются недовольства советскими фотоматериалами и сомнения в том, что в прифронтовом городе окажется все нужное. Особенно несдержанны американцы, я же стараюсь держать себя достойно британского джентльмена.

Кстати, ужин в поезде оказался весьма неплох, хоть и не в британских традициях.

15 апреля

Озвучили программу — торжественный акт передачи корабля на палубе с участием большинства абордажников; торжественное построение на берегу, с оглашением важных Указов Правительства, и церемония награждения; праздничный банкет. Обещана возможность общения с „виновниками торжества“, правда — с рядом ограничений и в присутствии офицера службы безопасности. Осталось непонятно — боятся ли русские власти нашей настойчивости в расспросах или несдержанности собственных солдат и офицеров.

Броненосец стоит, прижавшись бортом к набережной. Не „Худ“, конечно, и не „Куин Элизабет“ — но достаточно серьезный кораблик. Не представляю, как можно было вскарабкаться на борт со льда без содействия (может, и невольного) кого-то из экипажа. По-моему, что-то тут нечисто.

На площади напротив корабля — строй солдат. Говорят, это представители механизированной бригады, которая прошла с боями около 100 км по вражеской территории и захватила Viborg. Вроде как некоторые солдаты и офицеры участвовали в захвате корабля. Наверное, это та группа, которую ведут к трапу.

Церемония символической передачи корабля флоту, проведенная офицером морской пехоты, проста и лаконична, может, даже чересчур, — если, конечно, не считать длинной вступительной речи представителя большевистской партии. Она-то могла быть и покороче. Он долго рассуждал о военно-морской традиции, об истории флота, при этом умудрившись ни разу даже не вспомнить лорда Нельсона — а как можно говорить о военно-морской истории, не упомянув об этом человеке?

Строй русских корсаров оставляет двойственное впечатление: с одной стороны, куцый и разношерстный — тут пехотинцы, танкисты, морская пехота, несколько артиллеристов. С другой стороны — их незначительное по сравнению даже с неполным экипажем броненосца количество прямо кричит об их боевых способностях. В строю немало легкораненых — нам сказали, что их отпустили из госпиталей специально для участия в торжествах.

Оказывается, часть бойцов в черном не имеют отношения ни к морской пехоте, ни к флоту. Это бойцы spetsnas — некий аналог наших десантников SAS. Как ни странно, во главе этой группы довольно молодая женщина. Тем не менее на ее кителе виднеется золотая звездочка высшей воинской награды. Интересно было бы побеседовать с этой emansipe — узнать, например, за что она получила свои награды. Однако боюсь, что это опять окажется изрядно поднадоевшая „voennaja taina“, черт бы ее подрал.

Еще один интересный персонаж — офицер с типично славянской широкой физиономией и огромной широколобой собакой около ног. Вспоминается байка одного из коллег о среднеазиатской овчарке. Может, это и есть одна из них? Как истинный британец я не мог не обратить на нее внимание. Ого, а собачка-то непроста! Русский адмирал, командующий флотом, лично поднес этой зверюге перевязанную ленточкой говяжью ногу. Если я правильно понял — эта овчарка поймала капитана броненосца. Хотелось бы добыть щеночка, но, судя по аппетиту награжденного пса, прокормить его на карточки будет практически невозможно, придется подождать до конца войны.

Новые ордена — of Nakhimoff и of Ushakoff — это какие-то древние русские адмиралы, новые одноименные медали. Отметить, что при всем декларируемом „равенстве и братстве“ награды для рядовых и офицеров все же разные. Это ослабление режима или что-то иное? Надо обдумать в спокойной обстановке.

Господи, как же утомительны эти бесконечные речи косноязычных русских начальников всех видов! Все пересказывают одно и то же практически одними и теми же словами. Я уже изрядно продрог на балтийском ветру, остается только пожалеть несчастных раненых морпехов и солдат. Мало им незаживших ран, так еще и мерзнуть приходится. Причем в отличие от нас им нужно сохранять неподвижность в строю и нет возможности глотнуть немного виски из спасительной фляжки. Скорее бы уже все кончилось, пальцы совсем закоченели…

Из записок корреспондента „Чикаго Трибьюн“[2]

Да уж, нашим парням на Среднем Западе вся эта история должна понравиться! Лихой налет, чем-то напоминающий классическое ограбление поезда, только в гораздо более впечатляющем масштабе. Интересно было бы взять интервью у этой мисс, командующей весьма лихими мужиками, но, боюсь, много внимания ей в статье уделять не стоит. Наш полковник считает эмансипацию одним из проявлений „гнилого либерализма“ и может рассердиться, а жаль.

Уж лучше я сделаю акцент на истории с „охотниками за фуражками“ — очень напоминает сбор скальпов из нашей истории, читателям понравится. А полковнику можно сказать, что это подчеркнет дикость русских.

Майор Бондаренко, по слухам, владелец самой впечатляющей коллекции „скальпов“, надо его запомнить и попробовать поговорить на банкете. Причем очевидный повод для разговора — те трофеи, что теснятся на груди его кителя, а уж перейти от одних трофеев к другим я сумею.

Как надоела эта болтовня! Скорей бы банкет, да и бренди больше нет…

Из записок корреспондента „Красной Звезды“ К. Симонова

Лица, лица бойцов и командиров, их реакция на новые награды, на вручение наград соседям, как они реагируют на свою фамилию.

Как смутился этот раненый сержант морской пехоты, когда не смог взять одной рукой обе медали и наградные документы, как он отчетливо покраснел, когда командир бригады помог ему с документами. А ведь не школьник: судя по возрасту и выправке — из кадровых, три нашивки за ранения. Надо будет побеседовать с ним, обязательно. Об офицерах-орденоносцах написать захотят многие, не хочу толкаться плечами, а вот разговор с этим бойцом может оказаться не менее интересным. Догадался Мишка сфотографировать его в момент награждения или нет?

* * *

Да уж, я не ошибся. Реакция одновременно и типична, и уникальна. Только наш солдат способен на такое — спокойно, деловито совершить невозможное и после этого так по-детски смущаться, когда заводишь разговор о его подвиге! Как искренне они отсылают нас, корреспондентов, к своим соседям — мол, вот тот и этот настоящие герои, про них напишите, а я-то что, я как все. При абордаже ледокола убил двоих, был ранен. Перевязавшись, стал к корабельной пушке, оператором горизонтальной наводки. „А что там — ручку крутить и одной рукой можно, хоть так помочь своим, раз уж на корабле от меня, однорукого, пользы не будет“. Оказывается, весь расчет был такой — из легкораненых, кто не мог пойти на второй абордаж. Обязательно упомянуть в статье! Как трое раненных в ноги, сев цепочкой, заменили подносчика снарядов — надо найти их и поговорить, Мишку с собой взять обязательно!

Мягкий белорусский акцент. И правда — кадровый, из припятской бригады. Воюет с первого дня, оказывается, был в группе генерала Карбышева. Там же впервые познакомился с офицерами ОМБрОН, принявшими участие в штурме.

Как хорошо, что я переоделся в штатский пиджак — в форме политрука вряд ли бы удалось так разговорить этого „скромника“.

Ника

— Милый, объясни мне политику партии — на хрена нас в этот Выборг сунули?

Ярошенко выбросил в окно сигарету и недовольно повернулся ко мне:

— Так что тебе объяснить? Почему вас послали освобождать Выборг или провести курс политучебы? Или это опять твой „оборот речи“?

— Последнее… и первое. Подловил, — я улыбнулась и увидела ответную улыбку. — У нас „политика партии“ — это синоним чего-то расплывчатого, непонятного. Для обычного человека недоступный полет мысли. Вот и у меня в голове все время крутится — куча нестыковок, чуть ли не прямая подстава пяти из шести „попаданцев“. Рейд-то был почти самоубийством. Нет, не ложится в мою женскую логику эта свистопляска… И полетевшие головы — это только вершина айсберга. Черт! Не привыкла я к тому, что не имею доступа к информации. Ваши подковерные игры довели уже Советский Союз до развала — и опять то же самое. Как головой об стену.

— Ника, успокойся, — попросил Алексей, закуривая вторую сигарету.

— И с каких это пор ты стал курить?

Леша с удивлением посмотрел на зажженную сигарету.

— Подловила. Извини. С тех самых, как ты на Выборг ушла. Я тоже туда просился — не пустили. Я сам мало что знаю, поверь — это не наши „подковерные“ игры. Тут игра в несколько ходов, и я о большинстве из них даже не подозреваю.

— Нелинейный подход. Это радует… но и напрягает.

— Да. Если бы можно было бы тебя оттуда вытащить… но бункер без тебя вряд ли бы взяли.

— Бункер — это так, дополнительная плюшка. Мне бы хотелось разобраться в основной задумке.

— Ладно. Но учти это настолько секретно, что выйди отсюда хоть полслова — до рассвета мы с тобой не доживем.

— Испугал. Вся дрожу и размазываюсь дешевым повидлом по стенке… Не томи.

Вторая сигарета отправилась вслед за первой. Пальцы снова схватили пачку и без ведома хозяина потащили оттуда третью сигарету.

— Берия с Судоплатовым разработали широкомасштабную дезинформацию. Суть ее была в том, что на Карельском перешейке готовится контрудар по Финляндии. Крупный прорыв силами двух фронтов — из Ленинграда и из Петрозаводска с поддержкой из Мурманска. Для придания правдивости был предпринят штурм Выборга. Финны резко запросили у немецкого командования поддержку… и не получили ее. То, что вы оказались в данной бригаде, на самом деле фактор, не учтенный нашими спецами. Они же не в курсе о всех вас. А я уже не успел вмешаться. Меня тоже поздно поставили в известность.

— „Деза“ хоть удалась?

— Не знаю. Ждем. Пока что под эту дудочку смогли сделать перестановки внеплановые в штабах и кое-где еще.

— Ага, Жданова турнули.

— И это ты уже в курсе? И откуда только?

— Поверь мне, то что вы сейчас называете сбором и обработкой инфы, — детский сад вторая четверть… Ну ладно, не обижайся, школа. Младшая.

— Не пойму, шутишь ты или серьезно? Может быть, давай и вправду к нам? Аналитики нам нужны…

— Разогнался — меня в аналитики. Я тебе со своей женской логикой такое нааналичу, что еще сто лет не разберетесь!

— Ну, ладно, ладно! Я тоже пошутил. Иди сюда.

— Что еще?

— Иди-иди. Я еще тебе спасибо не сказал за тех эсэсовцев из бункера.

— И как ты это намереваешься сказать? С букетом роз на коленях?

— Примерно.

— Эй, больно! У меня еще не зажило!

— Хорошо. Я осторожно…

Саня

— Александр, по просьбе товарища Мехлиса вы прикомандировываетесь к нему, разгребать завалы в Ленинграде. Распоряжение Лаврентия Павловича. Проходите в мою машину — подвезу вас до Смольного. А то вашего персонального водителя, — Ярошенко усмехнулся, — ждать долго.

— Есть, товарищ старший майор.

— Да ладно тебе, нам вместе в городе работать в ближайшее время — можно Алексей Владимирович.

— Товарищ старший майор госбезопасности, — от сокращения Ярошенко слегка скривился, — а что было в тех портфелях и сейфах, которые Ника в бункере нарыла? Если, конечно, не секрет.

— Вообще-то секрет, товарищ Букварь, но, я думаю, вы с понятием трансплантации клеточной ткани знакомы…

— Так серьезно?

— Более чем. Лабораторию и операционную не нашли, как и место, где содержались объекты опытов. Здесь был скорее теоретический и информационный центр, ну и архив. Хотя, судя по всему, это где-то близко. Опыты по пересадке. Кое-какая методология, дневники операций и наблюдения. Информация о донорах и пациентах. Изучение вопроса отторжения тканей… Продолжать?

— Да!

— Нужно искать лагерь пленных рядом или что-то подобное… — Помолчав несколько секунд, он добавил: — С молодыми женщинами, способными рожать…

— Как-то связано с отторжением тканей?

— Сам додумался или там вопросы задавал?

— Только что в голову пришло…

— Да, вопрос решался очень спорным способом. Для снижения риска пересаживались клетки плодов после инициации преждевременных родов. В теории подготовка должна была вестись около полугода. С зачатием плода-донора от пациента. Это для сложных случаев отторжения. Ну и параллельно простые эксперименты по трансплантации… Донорский состав либо тот же, либо пленные. Описано много неудачных экспериментов. Как правило — пациенты все же выживали… хотя эффективность операций под вопросом.

— Да уж… — я сглотнул ком в горле.

— Напоминать о секретности надо?

— Нет.

— Вот и молчи, пока остальное не найдем…

— А почему в Финляндии?

— Партизаны не шастают. Вообще народ не любопытный, ну и материал для опытов под рукой. И относительно здоровый. А может, еще какие-то предпосылки были, — не знаю.

Степан

В нашей конторе, занимающейся совершенствованием противовоздушной обороны, нас встречали как героев. Ну еще бы — уезжали на испытания машин, а вернулись с фронта. Мало того, что живыми, так еще и с наградами. И если офицеры и конструкторы просто по-доброму завидовали, то молодежь и в КБ, и на заводах смотрела как на героев.

Увы, но сразу после прибытия пришлось начать портить отношения с конструкторами: как и предполагалось, несмотря на преимущества счетверенной машины, в серию решили запустить спарку, как более простую и дешевую. Естественно, конструкторам это не понравилось, а еще больше им не понравилось то, что их куратор (я то есть) их не поддержал, согласившись с решением комиссии безоговорочно. Ладно, большинство все понимает, но ряд личностей смотрят на меня теперь как на врага народа. Жаль, хорошие специалисты.

„Порадовал“ и новый проект синхронного следящего привода. Вроде ничего сложного: сельсины на приборе управления огнем и орудии, электромоторы на орудии для придания нужного угла возвышения и поворота — и привет: ствол направляется строго туда, куда укажет ПУАЗО. Элементарно, тем более что такие системы (правда, чисто индикаторные) используются уже давно, а поди ж ты… В общем, хотя и до тупика было как до Китая ползком, ничего путного тоже пока не получалось.

Но это так, досадные мелочи, не более. А вообще — все хорошо, причем так, что даже страшновато становится. На юге — немцам полный кирдык, на севере — что-то непонятное, но явно ничего плохого не предвидится. А еще есть и вести с „малой Родины“. Из Миасса, если быть точным. Там „Форд“ (или „ДжиЭм“, слухи разнятся) решил заняться модернизацией местного автозавода. С чего он это — понятия не имею, но, как утверждает радио „ОБС“, специализироваться завод будет на выпуске полноприводных тяжелых грузовиков, так что слово „Урал“ станет и здесь почти нарицательным. Очень, по крайней мере, похоже.

Саня

Через три дня после отбытия бригады в Кубинку Нике удалось застать меня в управлении Кировского завода. Я похвастался ей достижениями в разработке тяжелого танка, она мне в организации очередной школы снайперов и диверсантов. Постепенно разговор скатился на тему найденных ею в бункере документов.

— Как думаешь, это правда?

— Не знаю, понимаешь, написано правдоподобно, на мой взгляд, а заключение медиков твой до нас не доводил. Только меня даты смущают. Слишком много времени на наблюдения. Они чисто физически здесь не могли это провести.

— А если в другом месте?

— А зачем сюда тащить? Кстати, ты заметила, сколько там разных словарей? Может, они провокацию какую-нибудь мастрячили?

— Какую?

— Ну, в порядке бреда. Привезли часть документов реальных исследований, перевели на русский, сымитировали лаборатории. А потом вытащили наружу, типа преступления коммунистического режима. Начерно так, а точнее — проверять и анализировать надо. Так сказать, тапки в студию.

Ника задумалась:

— Нет. Не складывается пазл. Там не было лаборатории — это раз. Два — немцы сидели тихо, как мышки, когда над их головами штурмовали аэродром. Если бы хотели подкинуть что-то, то как раз за пару часов между первым и вторым нападением управились бы. А тут — они выжидали. Чего? Кого? Команды сверху? Бред! По мне, больше похоже на передаточное звено или они кого-то ждали. Человека. Именно кого-то, кто мог бы найти применение этим документам. Там были еще сейфы, но ты же понимаешь — открыли тот, что ближе. Жаль. Если бы было время, можно было порыться. А так… ухватили ящерицу за хвостик, а она хвостик того… на фиг.

— Так вот зачем туда после вас Сухов и две „тридцатьчетверки“ ходили. И три грузовика. Что-то вроде они привезли, но мне не до этого было. Может, остальные сейфы невскрытыми вывезли? И спецура туда ходила, только успели ли они?

— Вполне возможно. Нам же не докладывают. Только Леша под диким секретом колется. Иногда… когда самому не в падло. Но знаешь, чувствую я моими нижними девяносто, что аукнется нам еще этот бункер. И не только здесь. А самое интересное хочешь? При всей нашей крутизне и необходимости — обходят нас. Типа, занимайтесь, мальчики, своими делами, а в политику и управление не лезьте. Пока мы на вторых ролях, нас холят и лелеют, а попробует хоть один из нас изменить именно Историю — то есть полезет выше, в первый эшелон, — и стоп. Вокруг нас идет игра. Жесткая, по их местным правилам, а мы пешки. Вот это мне не нравится. Пока война — ладно. Все для фронта, все для победы! Никто из нас не думает, что будет дальше. И опять же — вместе мы случайно оказались и то без Дока. Да и там нам спокойно поговорить не дали. Все время кто-то за спиной торчал. Выборг тот же… он как собаке кость: и надо, и подавиться может. Особенно, когда другие кости вокруг разбросаны. Финнов прижать — хорошо, прижали. Озадачили — дальше некуда. Но ты видишь, что немцев это никоим образом не напрягло. Они как рвались, так и рвутся к Москве и Волге. Их надо держать там. Вот если бы прорыв был на Смоленск — это было бы еще понятно. А так — игры, игры… Мать их за ногу! Хотя я уже стала думать слишком линейно, видно, не к добру. Эпоха клинит на свой лад…

— Тут понимаешь, какое дело… Не нравятся мне игры вокруг. То секретят, как не знаю что, то наоборот — тому же Пирвонену представляют. Потом еще Мехлис на парад вытащить хочет, в качестве официального героя. А на награждении видела, сколько журналюг было? И в то же время какая-то гиперсекретность, лишнего не скажи в разговоре со своими… Кстати, нас здесь не слушают, — слышишь, как под окнами мотор надрывается? Это уже моя предосторожность.

— Нехилый заменитель душа — так точно не услышат. Но сейчас я тоже не знаю, что делать. Пока будем играть по их правилам, но осторожно. У меня в группе уже несколько ребят есть, которые лично мой костяк. Хотя, конечно, Родина и Партия мозги компостируют. Главное, чтобы до наших не добрались. А вот поговорить на эту тему с ребятами было бы неплохо. Ты Дока давно видел? Что он?

— С Доком только телеграммами общался по поводу танков. Он что-то меркавоподобное на ЧТЗ готовит. Слушай, а у тебя кроме Алексея из местных никого близких друзей нет? А то проблема, понимаешь: познакомился с девушкой перед Выборгом, вроде все хорошо, а теперь найти ее не могу, вернее, не найти, а встретить. Все время что-то мешает. Вроде бы случайности, а вдруг нет?

— А чего ты сам к Ярошенко не обратишься? Вообще-то ты прав. Он вечно где-то занят. Ладно, напрягу Ващенко. Скажу, что без этой девушки ты загнешься, растеряешь все мыслительные способности и умрешь в гордом одиночестве.

— Ага, и попаду под танк в цеху. Или под пресс. А от моей развертки народному хозяйству пользы мало. Ну да дело не в этом сейчас. Из Выборга баржой привезли два КВ, отбитых у финнов. Один совсем сгорел — только на запчасти, у другого выгорел мотор. Ну, не в танках дело, а в кое-каких вещах внутри, это опять к твоему бункеру. Танк командира взвода или роты, карта в планшете, область вокруг хранилища обведена как запретная зона с минными полями. Ты мины там видела? А, вот еще от пленных что узнал: их попутным грузом везли. В день штурма города немного западнее вас была уничтожена колонна мирных жителей. Официально финикам сказали, что это наши, но слухи ходят, что немцы по ошибке. Солдаты слухам больше верят. Ну и наши с разных участков фронта за танками приезжают, рассказывают, финны и немцы просто воюют рядом, друг другу почти не помогают, как будто у них против нас независимые войны.

— О колонне от тебя впервые слышу. Ну ни хрена себе! А о минах — были мины, но не то чтобы сплошняком. Я, дура-баба, думала, что они везде так устраиваются, даже не сильно на этом внимание акцентировала. Кстати, ты прав. Финны и немцы воюют рядом, но руки друг другу не протягивают. Каждый сам за себя. Да и Ярошенко сказал, что немцы при прорыве своих придержали от обороны Выборга. Но там сейчас Освальд. Помнишь такого? Вернется — доложится. Я надеюсь, что он сможет хоть чуть-чуть ящерице этой эсэсовской лапки поотрывать. А там, может, и до головы доберемся.

— Знаешь, что еще в этих немцах насторожило? Танки! То есть целый батальон танков на охране объекта. Да еще не какой-нибудь французский или наш металлолом, а новенькие немецкие! Им таких даже для кампфгрупп не особо хватает. А КВ и тот француз, которого Соджету подарили, были финскими, при гарнизоне города оказались.

— Это да. Так „дезу“ не делают. Слишком расточительно. Опять же, места хоть и глухие, а не свои, не немецкие, а это возможность встретиться с нежданными гостями. Могли же они бункера сделать у себя в Германии или на крайняк в Польше. А тут финская территория, да еще такая, что под вопросом. Может, разработки были опасными? Такими, что если вырвется на волю, то всей округе хана? Тогда — да. У себя бы не разместили. А в Польше или на захваченной территории партизан много. Здесь же — и партизан нет, и финны вроде бы союзники… но и не жалко.

— Химия или биология? А это просто одна из ветвей? А как со сроками в описании экспериментов? Да и лабораторий вообще не нашли за все время нашего пребывания в Выборге. В общем, пока только вопросы, и их все больше и больше. Слушай, там же женщины из лагерей упоминаются, а вблизи — ничего даже для пленных солдат не нашли. Ну невозможно такой объект снять быстро и бесследно.

— Скорее всего, эксперименты проводились не здесь. Женщин не подержишь в бункере. Да и холодно. Точно! Холод! Помнишь, по химии — некоторые распады происходят при определенной температуре? Блин! Что ж я химию не учила! Скорее всего, это вещество безопасно в холоде при определенной температуре — в бункере было не жарко. Он почти не отапливался. Я еще подумала, как же они тут живут. Я ведь не люблю холода, а немцы в одной форме были. А несколько бункеров было — так это они разнесли по типу корпусов в НИИ — один центральный с документами, другой — лаборатория, и так далее. Надо сказать своим, чтобы ежели что найдут, то… блин, и не сформулируешь сразу!

— Все равно не понимаю, зачем архив здесь хранить. Геморройно!

Финны

— Прошли сутки с начала советского наступления на северном фланге. Как развивается ситуация?

— Первая полоса обороны прорвана в двух местах. Ширина прорыва сравнительно невелика: полтора и чуть больше двух километров по фронту. Именно на этих участках русские задействовали группы примерно по 30 тяжелых танков, которые целенаправленно действовали на подавление огневых точек и прорыв обороны. В прорыв эти подразделения не пошли. Еще на трех участках наступление противника не дало решительных результатов.

— Вы думаете, это второстепенные участки? Или просто русским не хватает сил?

— Трудно судить по первым суткам…

— Согласен. Важнее решить, является ли эта наступательная операция главным ударом Красной Армии или она призвана отвлечь наше внимание от Виипури?

— На данный момент на севере русские ввели в прорыв несколько кавалерийских эскадронов и сравнительно небольшое количество танков. Массированного применения механизированных частей и самоходной артиллерии не отмечается.

— То есть вы склонны считать, что это демонстрация? — Карл фон Маннергейм внимательно посмотрел на своего начальника разведки, прикомандированного майора Мюллера.

— Судя по отсутствию крупных танковых или механизированных частей по мартовскому варианту, я склоняюсь именно к этому мнению.

— Вы отдаете себе отчет в том, что в случае ошибки мы рискуем поставить под удар стратегически важный рудный район? — вмешался начштаба Эрик Хейнрике.

— В самом худшем варианте, скажем, потери Петсамо, последствия будут тяжелыми или очень тяжелыми, — вмешался в спор Маннергейм. — В случае же потери Хельсинки последствия будут катастрофическими. Мы — не Россия и не можем эвакуировать правительство „на пару тысяч километров в глубь территории“ по чисто географическим причинам, — грустно улыбнулся главнокомандующий.

— Извините, я не успел включить это донесение в итоговую разведсводку — оно получено за 15 минут до начала совещания. Один из сочувствующих нам жителей Виипури заметил выпавшую на ухабе из кузова полуторки табличку и в меру своих умений срисовал надпись. К сожалению, русским он не владеет, но ребус оказался достаточно простым.

Начальник разведотдела протянул лист бумаги, на котором было выведено „Xo3RNctBo Mblhapo“.

— „Хозяйство Мындро“, — подумав несколько секунд, произнес Маннергейм. Наступила тишина.

— А это не может быть табличка, установленная в конце марта, которую сняли для утилизации? — спросил начальник оперативного отдела штаба полковник Кустаа Тапола.

— Нет, табличка совершенно новая. Да и не в привычке русских возить старые указатели с места на место. Тем более что минут через десять подъехал легковой автомобиль, из него выскочил офицер НКВД и, что-то громко говоря с явно ругательной интонацией, табличку забрал.

— Итак, — подвел итог Маннергейм. — До получения ТОЧНЫХ данных о том, где именно находится этот… наскипидаренный молдаванин и его склонные к абордажу танкисты с болезненной тягой к крупнотоннажным трофеям, или до введения русскими крупных танковых частей на севере — НИ ОДНОГО солдата с позиций между Виипури и Хельсинки не снимать. Потеря столицы чревата гораздо более страшными последствиями, чем потеря Петсамо. От возможной потери рудников немцы пострадают гораздо сильнее нас — вот пусть они и суетятся. Сколько их там в Норвегии треску караулит?

В штабе Карельского фронта

— Еще раз довожу до вашего сведения: до полного прорыва рубежа укреплений противника на всю глубину обороны крупные танковые и механизированные части в прорыв не вводить! И вообще — сохранять режим мероприятий по обеспечению секретности в полном объеме!..

Саня

Натужно ревет мотор КВ, пытающегося забраться на горку полигона. Мощности явно не хватает. Вот уже чувствуется запах буксующего сцепления. Со старой КПП он не добрался бы даже до середины, а сейчас с огромным трудом все же перевалил через вершину. Залез, развернулся, пошел на спуск. Сейчас на него навесят еще две тонны и снова вперед. Хотя смысла особого я уже не вижу: пятьдесят — это предел. Еще с двумя он просто помрет на подъеме. Тем не менее испытания продолжаются. Танк уже тонет в грунте — с такой массой надо добавлять длину опоры и каток, иначе проходимость будет на уровне колесников. Рев переходит в другую тональность — обороты взлетели, а танк не проявляет желания трогаться. Видимо, главный фрикцион все же не выдержал еще одного неаккуратного старта. Испытания нарочно проводились с имитацией низкой квалификации водителя — мы ищем детские болезни еще на этапе проектирования.

Если вопрос со сваркой корпуса стоял не очень остро — все-таки на Кировский направили довольно много специалистов с судостроительных и судоремонтных предприятий, — то с литьем башни был полный завал. Все резервы литейки использовались для производства деталей двигателей, поэтому даже для экспериментального танка сделать башню стало проблемой.

На „Большевике“ дело было заметно лучше — ХПЗ, переходящий на производство Т-42, передал сюда оснастку и мастер-модели башен Т-34М2, на Т-50 решили поставить именно ее. Пришлось полностью изменить верхний лист над боевым отделением, на боковых появились местные уширения, аналогичные виденным мною на чертежах „Черчилля“. Погон с трудом, но влез в получившийся корпус, хотя вид танка стал напоминать дикую смесь Т-34 и КВ-2. Т-52, так назвали это творение, пришел на полигон буквально в момент окончания погрузки многострадального КВ на трейлер. Его прогоны особых неожиданностей не принесли — кроме повышенного продольного раскачивания в момент выстрела, даже с дульным тормозом на пушке, особых проблем не было. Пока не наладим выпуск телескопических амортизаторов, с этим придется, видимо, мириться. Под свою ответственность назначаю срок перехода с Т-50 на Т-52 в три недели. По моим оптимистичным прогнозам, могло хватить и двух, но решил перестраховаться.

Степан

Новое звание, за создание новой ЗСУ и за участие в освобождении Выборга. Ничего не понятно, как обычно, — приняли на вооружение „Вяз-2“ (да, прилипло название), а его разрабатывали не мы, а другая группа в инициативном практически порядке. Впрочем, разработчиков тоже не обидели. Итак, новое звание, новая форма со свежевведенными погонами и новая работа.

Увы, заняться ПВО толком не удалось — впечатленное действиями ОМСБРОН, командование приняло решение развернуть нашу бригаду в дивизию и сформировать дополнительно еще несколько точно таких же бригад. Дивизия получалась размером с корпус — танковая и три механизированные бригады. Но из-за потерь в выборгской операции командиров не хватало даже здесь, не то что на новые части. Поэтому паровоз уносит мою тушку на юг — помогать местным формировать Тяжелую Рейдовую Бригаду, будто они без меня не справятся, ага.

На фронте — относительное затишье, оба противника готовятся к лету. Мы формируем крупные танковые соединения взамен разбитых прошлым летом и копим силы для удара, готовясь устроить немцам сюрприз (тьфу-тьфу-тьфу, чтоб не сглазить). А вот что собираются делать немцы, знают только они сами, но не думаю, что нам это понравится. Особенно если учесть, что бомбежки Плоешти наши фактически прекратили — немцы стянули туда всю румынскую и значительную часть своей ПВО.

На Тихом океане — серьезная драка, причем амерам и бриттам попадает довольно серьезно, хотя про разгром и речи нет, но тоже веселье.

А у нас приближается лето. Лето одна тысяча девятьсот сорок второго года. И каким оно будет — я не знаю, а гадать не буду.

Перед отправлением в меру своих возможностей попытался выяснить, что с нашим „потеряшкиным“ — Доком. Увы, узнать не удалось практически ничего. Док пропадал на заводах, доводя до ума тяжелые бронемашины. Кстати, а к СУ-130 Змея он отношения не имеет? Уж больно компоновка характерная.

Ну, что ж, удачи нам всем. Она нам, думаю, понадобится.

Саня

Рев танкового дизеля сотрясал стекла в окнах кабинета директора ЛКЗ. Хозяина в нем сейчас не было — Зальцман отстранен и убыл в сопровождении парней в фуражках с малиновыми околышами в Москву, а нового никто не назначил. Хозяйственные вопросы в меру сил решал военпред. Ему помогали я и Николай Леонидович Духов, исполнявший обязанности главного конструктора завода. На столе стоял макет бронекорпуса нового танка, сделанный из бумаги и фанеры.

— Какие сегодня новости? — спросил вошедший конструктор с „Большевика“.

— Никаких. С Ижорского привезли три комплекта раскроенных бронелистов для нового корпуса, но сваривать их пока нечем. А у тебя? — ответил Николай Леонидович.

— Два новых корпуса сварили. Ну и три башни готовы, сегодня женить будем… — и, немного задумавшись, Лев Сергеевич добавил: — к вечеру, наверное. Пытаюсь все делать без ущерба основному выпуску. Тяжко идет, печи не успевают. Мотористы сами воют, просили выделить для них дополнительную литейку, а мне вообще тогда лить эксперименталки не на чем будет.

— Плохо. А что со сваркой?

— Морзаводы обещали сильно подвинуться и оборудованием, и спецами… Надеюсь, не соврут.

— Да вроде не должны. Николай, а если попробовать сварную башню для ИСа?

— С сильно наклоненными листами? Как на фотографии желтого танка с разорванным ромашкой стволом?

— Ну, примерно. По крайней мере, надо проработать этот вариант. А сварку корпусов придется, наверное, пересмотреть. Выкройки переделать на соединение „в шип“.

— Часа через четыре-пять будет готово и сразу отправлю на Ижорский, пусть еще пару комплектов нарезают. А с этими что?

— Попробуем сварить. Да какого барабана это чудовище под окнами ревет!

— Так мотор с новыми вкладышами и фильтрами на развал гоняем, — ответил Духов, — ждем, когда застучит. Уже двести часов на оборотах две трети максимальной мощности отпахал. Сейчас вышли на завышенные. Пока рычит…

— Издеваетесь! — прокомментировал Троянов. — А для моих малышей когда будет?

— Так вкладыши одинаковые, просто материал новый. Да и фильтры тоже, просто на твоих один, а на моих два. Пойдут одновременно. Да и на старые моторы в процессе ремонта надо тоже ставить. — Николай Леонидович подошел к окну. — Хм, пока работает… может, попробовать масло недоливать?..

— Александр Александрович, вас Лев Львович и Евгений Николаевич просят срочно прибыть на Комендантский аэродром. Просили передать, что рояли принудили автобус. Кажется, так, правда, я не поняла, что это значит.

— Спасибо, Людмила Николаевна, я понял. Я отлучусь на Комендантский. Машину не надо — я на мотоцикле слетаю.

Ника

— Садись.

Кто сказал, что в ногах нет правды? В ногах нет ничего. Даже сил, чтобы стоять, и то нет. В кабинете весеннее солнце крутит поднятой пылью, прорываясь сквозь полуприкрытые занавеси. Ясный день. Хороший. В такой день хочется сделать что-нибудь радостное, легкое. Например, улыбнуться… не получается. Судоплатов молчит и ждет, когда я отодвину стул и сяду.

— Что-то случилось?

Он поднимает глаза, как побитая собака.

— Говори! — приказываю. Прошу. Чуйка рвется на британский крест. — Леша?

Кивает.

— Но еще не ясно… пожалуйста, без истерик, Ника Алексеевна… это моя инициатива — вам сказать. Никто не знает… Вы же понимаете?

Что тут понимать?! Сжала руки, зубами в костяшки — это война, это нормально… ты знала с самого начала. Это судьбы миллионов, не твоя одна такая…

— Расскажите, пожалуйста.

— Это секретно… но вам…

Я киваю. Секретность тут на каждом вздохе. Пора бы привыкнуть.

— Да, конечно, понимаю. Что с ним?

— Неделю назад было получено сообщение от партизанского отряда Черного о появившихся в их лесах необычных людях. Информация была предоставлена так, что мы подумали о еще одной группе „будущенцев“. „Попаданцев“, как вы говорите. На проверку этой информации и налаживание контакта с возможными новыми попаданцами был отправлен Алексей Владимирович. Как вы понимаете, его кандидатура даже не обсуждалась. С его опытом общения с вами он смог бы сразу определить, что это за новая группа…

— Это попаданцы? — перебила я, не в силах удержать удивление.

— Нет. Немцы каким-то образом узнали о вас и разработали план захвата. Они рассчитывали, что „знакомиться“ приедет кто-то из вас… а оказался Ярошенко. Радист партизанской группы работал на немцев и передавал их сообщения. У Алексея не было никаких шансов. По сути, он знал, что идет в ловушку. Но он успел завладеть рацией и передать сведения о предателях. А сам…

— Где он?

— Последние его слова были о том, что он окружен, но сдаваться не собирается… Для него же лучше, если он погиб.

— Ну уж нет! — покачала я головой. — Не дождетесь! Чтобы Леша сдох на радость фрицам? Хрен вам! Можете сразу выписывать ордер на мой арест — я полечу туда. Да, самовольно покину часть, похерю все задания — но я его найду!

— Сядь! Успокойся! — скомандовал Судоплатов. И сразу захотелось подчиниться. Этот человек просто так не командует. У него наверняка уже сложился план… хороший пакистанский план.

— Смотри сюда! Западная Украина, район Ровно… это будет твоим основным заданием, а если ты случайно сместишься на пару километров вот сюда… ты поняла, да?

— Так точно!

— Все. Иди собирайся. Вылет через четыре часа. Группа восемь человек.

— Слушаюсь! Разрешите идти?

— И, Ника…

— Что? — я развернулась возле двери.

— …Не сильно там… береги себя.

Саня

— Здрасьте вам, товарищи полковники!

— И тебе не болеть.

— Львович, кого там твои рояли поймали?

— Уж поймали, так поймали, мне пришлось полосу освобождать — больше некуда сажать было… — усмехнулся Преображенский.

— Ты ФВ-двести „Кондор“ видел когда-нибудь? — начал издалека Шестаков.

— Да откуда? Я даже 111-е только один вблизи раз видел, и то когда по хвостам катался…

— Ну вон стоит — гляди…

— Ничего себе! Громадина.

— Морской высотный дозорный и еще какой-то… — Шестаков светился как начищенный пятак. — Один мотор у него сдох, а мы тут как тут, взяли в коробочку, знаками показали, что если не будет слушаться — собьем и парашюты расстреляем. Привели, посадили. Целый оберст-командир. Так что не ты один такой везучий.

— Там специалистов море — полезли аппаратуру смотреть, — дополнил Преображенский. — Я только в пилотской кабине побывал — хорошо живут, гады.

— И что? Совсем не сопротивлялся?

— Ну почему… Верхняя турель не имеет ценности для изучения, остальные передумали…

— И отбить никто не пробовал?

— Ну, пробовали… пара двойных… Один в воздухе развалился. От перегрузки, наверное… — Шестаков говорил это с невозмутимым видом, — другой вроде одной деталью падал…

Степан

Когда мы (ваш покорный слуга и несколько офицеров и сержантов ОМСБРОН) прибыли на место, нас встречал командир бригады, некоторое количество уже прибывшего личного состава и все. В общем — как в прошлый раз. Ладно, не привыкать, хотя работать пришлось на манер тяжеловоза. Принять, распределить, накормить, проверить, обслужить… Как обычно — нудно, тяжело и не захватывающе совсем. Хотя радостей хватало: в первую очередь — радовала техника. Новые Т-34М1 и М2 впечатление произвели самое благоприятное, да и с грузовиками проще — не надо выколачивать каждую машину. Отдельно радовали „барбосы“ (опять же, прилипло название, хотя официально именуется СУ-57), которых получили без проблем, и новинка нашего автопрома — БТР-42: гибрид полноприводного ЗИСа (или все же „Урала“? так сразу и не скажешь), более мощного мотора и бронекорпуса. Немного, только на одну роту, но лиха беда начало…

Радовали и солдатики, особенно вновь прибывшие. Нет, не уровнем подготовки (хотя, если верить историкам, по сравнению с нашим „сорок вторым“ он отличался как небо и земля), а вооружением и амуницией. „Змейский“ АШ-41 (автомат штурмовой) редкостью отнюдь не являлся, хотя основу по-прежнему составляли трехлинейки и ППС с ППШ под секторный рожок. А еще — разгрузки и бронежилеты, самые настоящие. Разгрузки (о них мы рассказали еще во время „дойки“) уже потоком шли в действующую армию, в основном мотострелкам и разведчикам, а вот броники оставались редкостью. Хотя, казалось бы, что сложного? В кустарных условиях делать можно.

Самый простой броник — панцирь на грудь и живот. Делается из дюраля: два-три листа стали (можно расклепать броневой лист от танка или броневика) толщиной 2 мм заливаются расплавленным дюралем в форме. Или перекладываются листами дюраля, после пропускаются мощные импульсы тока (от нескольких аккумуляторов, к примеру), сваривающие их, принцип тот же, что и при точечной сварке. Первый вариант сложнее, но дает лучший результат. Дюраль в расплавленном состоянии очень хорошо сцепляется со сталью.

Такая броня способна защитить от автоматных пуль („шмайссер“) и осколков. Важно защитить живот — даже по сравнению с ранением в легкое ранение в живот в наших условиях — очень вероятная смерть из-за перитонита. Но когда речь идет о миллионах солдат… Алюминия не напасешься. Поэтому поступали жилеты только в штурмовые батальоны и разведроты, и то не во все.

Но, в общем, несмотря на явные улучшения, уровень подготовки и танкистов, и пехотинцев не удовлетворял требованиям нашей бригады, а потому фраза „тяжело в учении“ была очень актуальной. Гоняли всех на пределе возможностей, пользуясь как имеющимся опытом, так и очередной новинкой — БУ-42, что расшифровывается как „Боевой устав 1942 года“. Представлял он собой устав тридцать девятого года, радикально доработанный с использованием БУСВ (Боевой устав сухопутных войск), с учетом знаний некоторых попаданцев и полученного боевого опыта.

Артиллеристам было проще — у них подготовка лучше, да и сильных изменений в тактике не наблюдается, хотя зенитчикам пришлось осваивать новую технику — самодельные ЗСУ-37-1 у нас полностью заменили на ЗСУ „Вяз-2“.

В общем, оружие есть. И отличное, главное — научиться им нормально пользоваться. И мы учились. Долго, тяжело, серьезно. Потом нам это очень пригодилось.

Танковое училище

— Товарищ майор, разрешите вопрос? Курсант Ефимов!

— Ну, давай, Ефимов, спрашивай…

Занятия в Н-ском танковом училище проводились по десять часов в сутки, но в любом занятии должен быть перерыв. Вот и решил курсант воспользоваться недолгим перекуром и благодушным настроением преподавателя тактики, чтобы немного его разговорить.

Дело того стоило — майор Широков пришел в училище из госпиталя, а до того успел „хлебнуть“ войны — без малого девять месяцев, и все это время — в боевых частях. В одном из боев танк майора сожгли, сам он получил тяжелые ожоги левой половины тела, долго лечился в госпиталях. А сейчас преподавал тактику и, несмотря на покалеченную кисть левой руки, чуть ли не ежедневно подавал начальнику училища рапорт с ходатайством о направлении в боевую часть. Столь же регулярно рапорта рвались на клочки, Широков очередной раз выслушивал от начальника училища нотацию на тему необходимости обучения молодых офицеров и шел писать следующий рапорт.

— Товарищ майор, а правда, что наш выпуск будет досрочным? Говорят, на три месяца курс обучения сокращают, фронт пополнения ждет’.

Майор иронически хмыкнул.

— Вот скажи мне, Ефимов, ты когда в училище поступал, какой срок обучения планировался?

— Четыре месяца.

— А сейчас?

— Девять…

— Почему срок увеличили, не знаешь? Ну, так я тебе скажу. Потому, что выпускники четырехмесячных курсов горели свечками! И взводы их танковые вместе с ними горели. Нельзя за четыре месяца сносно подготовить командира-танкиста. По уму, так и девяти месяцев маловато будет…

— Но, товарищ майор…

Курсанты зашумели. Они проучились уже пять месяцев, технику свою изучили на „ять“ — и за мехвода могли сесть, и за наводчика, на полигоне стреляли почти без промаха и втайне считали себя готовыми офицерами, которых зря маринуют в тылу.

— Что „товарищ майор“? Думаешь, научился на полигоне мишени валить да танк вдоль реки гонять — и мастером танковых атак стал?

Курсант возмущенно покраснел. Ну, было такое — на одном из занятий по вождению он забыл, что при форсировании бродов сцепление с грунтом гораздо меньше, чем на земле, вот и рвал фрикционы от души — а танк вместо небольших поворотов разворачивался почти на 180 градусов. На преодоление стометрового брода тогда минут пятнадцать ушло, а что было потом… Но сейчас-то зачем об этом вспоминать?

— Ладно, Ефимов. Вот тебе простая задачка.

Широков спичкой начал рисовать на песке план местности.

— Задача такая. Имеется участок местности, на котором необходимо организовать засаду. Два холма, ложбина между ними, правый фланг прикрыт лесным массивом с болотом, на левом — овраг, балка от него идет к нам в тыл. Здесь и здесь — небольшие купы деревьев. Ваши силы — четыре Т-34М1, два стрелковых взвода — один на броне, один на двух газонах, два „максима“, три ДП-27. Продвижение противника ожидается по ложбине. Ваши действия?

Через три минуты уши курсанта опять горели — на этот раз от смущения. Майор указал минимум три варианта полного разгрома засады, причем в двух из них противник вообще не нес потерь.

— Так-то, курсант! Ни хрена вы пока воевать не готовы! А потому — заканчиваем перерыв, раньше начнем — больше нового узнаете.

„Не всем так везет — учиться дополнительные пять месяцев. Большинство-то так и идут „четырехмесячными“…“ — но это уже не вслух.

Саня

— Вот он, первый бронекорпус ИСа, сваренный практически вручную двумя лучшими сварщиками завода. Естественно, так серийные машины собирать не будут — изменится и технология соединения, кроме верхнего шва „щучьего носа“, остальные будут „в шип“, и, возможно, изменится начинка. Но пока он стоит передо мной, как две капли воды похожий на ИС-3 из моего прошлого мира. Да, траки и катки здесь несколько отличаются, да расположение люков на моторном отсеке немного другое, но суть от этого не изменилась. Толщина листов, да еще и с учетом их расположения, наводит на мысль о том, что „ахт-ахт“ уже не так страшен, даже с полукилометра. Башня еще не готова, поэтому на полигон ИС идет с затянутым брезентом погоном. Несколько кругов по полосе препятствий, отличий от свежих КВ не обнаружено, да и откуда им взяться, восьмиступенчатые коробки передач уже месяц как полностью вытеснили с производства пятиступки. Те не поставляются даже в запчасти — только некоторые отдельные детали. Обуховцам оттащили бронекорпус окончательного образца, правда, совсем пустой — на отстрел. Заказали 85-миллиметровую зенитку, 57-миллиметровую ЗиС-2, гаубицу М-30 с разных дистанций, ждем звонка, чтоб лично присутствовать на обстреле. А вот с башней продолжаются проблемы. Из-за особенностей литейки не можем равномерно выполнить заливку формы — остывает слишком быстро. Получается неоднородное изделие — иногда даже трещины вылезают. Шесть бракованных башен ожидают отправки в печь. Сварная „хочу стать Абрамсом“ тоже еще не собрана — только что закончили второй „гладкий“ корпус и первый „эталонный“, но они еще стоят без начинки.

Для нового танка пока есть три 122-миллиметровые орудия, полностью аналогичные пушкам новой нижнетагильской переднемоторной самоходки на агрегатах Т-42. „Большевик“ за неделю, прошедшую после испытаний своего модернизированного танка, полностью готов к переходу на него. Приняли решение перейти за завтрашний день. Мехлис одобрил, и предложили десять серийных танков, которые должны успеть изготовить до первого мая и провести в парадном строю. Успеть с ИСом не получается.

— Успехи довольно впечатляющие, товарищ Бондаренко. — Я услышал на том конце провода ВЧ голос Малышева. — Я думаю, к середине месяца вы сможете провести войсковые испытания ИСов?

— Будем стараться. А новый эскиз?

— Очень интересный, даже гораздо более перспективный. Товарищ Перельман на ЧТЗ продвигает подобный проект, думаю ваш вариант с носом, аналогичным ИСу, стоит передать ему для соединения с его проектом. Вы не против?

— Конечно, за! — ответил я и подумал: „Меркава с носом ИСа“ — это кошмарный сон немцев».

Берлин

— Ну-с, чем вы можете меня обрадовать, герр штандартенфюрер?

— Герр бригаденфюрер, прежде всего хочу отметить — от источников в Абвере стало известно о провале двух их агентов в Москве. Как выяснилось, их люди устроили стрельбу чуть ли не в центре столицы большевиков.

— Интересно, весьма интересно — насколько я знаю, террор не в почете у агентурной сети адмирала. Для подобных м-м-м… акций существуют спецкоманды… Да и просто глупо глубоко внедренным агентам участвовать в этом.

— Но тем не менее — факт остается фактом. Вооруженное нападение на машину НКВД стоило жизни агентам, плюс уничтожена явочная квартира. Как нам удалось выяснить — задержана также хозяйка.

— Как-то не похож весь этот балаган на весьма аккуратные обычно действия людей адмирала. Что-то тут не так…

— Герр бригаденфюрер, вы помните события июня — сентября под Минском?

— Гибель герра Гудериана, герра Гейдриха и «Охота на Лис»?

— Совершенно верно. Так вот — в наши руки попала копия рисунка, на котором изображен один из русских диверсантов, действовавших, предположительно, в тылу ГА «Центр». И самое любопытное — один из людей герра Канариса смог опознать фигуранта при случайной встрече. Информация поступила в центральный аппарат Абвера, и сразу было принято решение о ликвидации означенного человека. Самое же интересное — герр адмирал узнал о происшедшем постфактум…

— Однако… кто же в таком случае отдавал приказ?

— Судя по некоторым деталям — один из заместителей герра Канариса. Его гнев, вызванный этим прискорбным происшествием, был неописуем. Сейчас идет следствие по данному случаю, причем всему этому придан характер служебной проверки.

— С чьей подачи действовал заместитель адмирала, пока не выяснено?

— Данные о результате следствия засекречены — и о них знает только узкий круг посвященных, включая герра Канариса. Наш источник не обладает, к сожалению, необходимыми полномочиями.

— Печально, но пока не столь важно — нам дали добро на осуществление операции «Рыбалка». Для ее обеспечения с вами будут работать отделы VI А 2[3] и VI F[4], VI G[5]. Самое главное, герр доктор, — тщательное исполнение всех пунктов намеченного плана. Ошибки нам уже не простят…

— Вы хотите сказать, герр бригаденфюрер, что… хм…

— Достаточно… Надеюсь, вы поняли мои слова правильно, герр штандартенфюрер?

— Более чем, герр бригаденфюрер.

— Что ж, на сегодня… пожалуй, все. Жду вас в это же время с докладом о намеченных к выполнению пунктах и кандидатурах. Всего доброго и желаю удачи!

— Благодарю вас, герр бригаденфюрер, и всего доброго!

Штабная землянка 1-го батальона 138-й морской стрелковой бригады

Ленинградский фронт, конец апреля 1942 года

— Товарищ капитан третьего ранга, сержант Акулич по вашему приказанию прибыл!

— Проходи, присаживайся, не на плацу. Разговор есть серьезный.

Сержант, позванивая медалями, деликатно присел на край снарядного ящика напротив комбата со Звездой Героя на черном кителе. Бригада стояла во втором эшелоне, поэтому бойцы и офицеры могли позволить себе носить классные значки и награды (у кого они были) не завернутыми в чистую тряпицу на дне вещмешка, а на штатном месте.

— Рука, надеюсь, не беспокоит? — уточнил Казарский.

— Заживае помалу, уже норма!

— Ну и ладно. Разговор не о ней. С отделением ты справляешься. Через неделю идем на передовую — и там при первой же возможности я добавлю тебе на петлицы еще по треугольнику и займешь должность замкомвзвода, готовься.

— Товарищ комбат! Ну куды мне?

— А что ты тут прибедняешься, а, сержант? Как ты думаешь, сколько у меня в батальоне кадровых младших командиров? С нормальной, полной подготовкой, а? Под каждой елкой, думаешь, сидят? Так вот, вас, сержантов и старшин «довоенного производства» в бригаде у нас семьдесят шесть человек — включая кладовщика, повара, ездовых и санитаров. Строевых — сорок девять. Меньше, чем кадровых офицеров! Был бы ты старшим сержантом — уже бы назначили, на уровне роты решили бы.

Казарский перевел дух, посмотрел на изрядно присмиревшего Акулича и продолжил уже гораздо спокойнее, задушевным тоном:

— Ну кого мне еще ставить на «замка»? Кадровый сержант, с образованием, боевым опытом, ранениями, наградами. Литературный герой, в конце концов!

Акулич явно смутился. На следующий день после награждения у него получился довольно длинный и под конец — почти приятельский разговор с «товарищем из фронтовой газеты». А потом оказалось, что этот товарищ был корреспондентом «Красной Звезды» Симоновым и дал в газете статью на полразворота, посвященную захвату «Фрунзе» и украшенную фотографией сержанта. Один экземпляр этой газеты Осип в большом секрете хранил в своем «сидоре» — и именно на нее намекал комбат.

— Авторитет у рядовых бойцов высокий и заслуженный. Ты посмотри, каких мне взводных прислали? Одному девятнадцать лет, другому двадцать, ускоренные курсы младших лейтенантов, «три тренировочных, десять зачетных». Немца живого видели по три раза не ближе двадцати метров. Честно признаюсь — не «замком» бы тебя ставить, а взводным. Ничего, дорастешь до старшины… А пока нянькой побудешь.

Казарский пару секунд помолчал и продолжил:

— Короче говоря, ты не красна девица, я не добрый молодец — уговаривать не буду. Я тебя предупредил? Предупредил. Готовься, присматривайся ко взводу. Меня в штаб бригады забрать хотят, а я хочу в батальоне порядок оставить. И вот еще что учти — это я добрый, мне хороший сержант важнее неизвестно какого офицера. А стоит тебе попасть в госпиталь — в бригаду вернешься только через фронтовые курсы и с кубиком в петлице, ясно?

— Так точно! — вскочил сержант Акулич, всеми силами стараясь голосом выразить свое отношение к подобной перспективе и при этом остаться в рамках Устава. — Разрешите идти?

— Иди уж — и береги себя, сержант, — Казарский подмигнул (Акулича передернуло) и усмехнулся.

Эх, вот же нескладуха! Был бы отделенный старшим сержантом — после первого же боя аттестовать на старшину и на взвод. Мамлея из пополнения — в третью роту, там кадровый лейтенант на взводе сидит. Взвод крепкий, слаженный, под молодым не развалится. Свиридова-лейтенанта на роту, ротного — в замы моему сменщику, и порядок. А так — крутись, как знаешь. Ладно, сам виноват — не догадался после абордажа звания участникам раскидать, теперь раскладывай пасьянсы на штатном расписании…

Змей

После возвращения из Выборга я опять попал на ЛКЗ. Писал отчет по испытаниям СУ-130, ездил на полигон, где испытывали окончательную, серийную версию самоходки. К сожалению, массовой серии решили не делать, мощность орудия была избыточной для нынешних немецких танков, да и цена великовата. Сформирован будет полуэкспериментальный полк из шестнадцати машин. Использовать его будут как «пожарную команду» для парирования ударов немецких танков. По городу и окрестностям меня опять сопровождал выздоровевший Николай. Тэнгу ему так обрадовался, что едва не затоптал на радостях.

Су-130 снова немножко изменили, кроме всяких полезных мелочей поставили новую КПП, восьмискоростную. Что позволило разгонять машину до семидесяти километров в час, почти уравняв ее по скорости с бэтэшкой. К сожалению, это было сделано только для одной машины. Дизель М-50 в производство не запустили, вместо него запускают в производство В-16, имеющий много общего с В-2. Но и тех нам не достанется, первое время все новые движки будут ставить только на ИСы, в результате на СУ-130 монтировали бензиновый ТАМ-34. С ним скорость упала до 50 км/ч, да и ту удавалось выжать только на хорошей дороге и недолго. Шестнадцать бронекорпусов в различной степени готовности уже стояли на заводе. В двадцатых числах апреля обещали сделать первые три, а еще через месяц сдать все. Полк должен был состоять из семнадцати СУ-130, танка командира полка, батареи ПВО из четырех ЗСУ, батареи разведки в составе четырех Т-52, четырех легких броневиков и шестнадцати мотоциклов, усиленной мотострелковой роты численностью в двести человек и роты обеспечения. Полк был толком не укомплектован людьми и остальной техникой, ждали наши самоходки, броневики и командирский танк. Мотоциклов тоже пока не было. О зенитках я уже и не говорю, шансов получить их до лета практически не было.

Мотострелковая рота была сформирована из пограничников и полностью вооружена автоматическими винтовками, пулеметы там тоже были новые, сделанные на базе АВТ-41, как РПК на основе «калаша». Первые двадцать экземпляров поступили к нам, на войсковые испытания.

Двадцать второго апреля меня вызвали к Мехлису, причем срочно.

— Отсюда, — показал он мне на карте, — поступила информация о появлении у немцев новых танков. Помолчав, он добавил: — Длинноствольные пушки с дульным тормозом.

— «Тигры»? — удивился я. — Вроде рано еще.

— Не знаю, — ответил Лев Захарович. — Езжай и разберись. Полк пока без командира, так что принимай командование тем, что есть, и вперед. Командующего армией я уже предупредил. Действуй.

На ходу были только три самоходки, в том числе и моя. Танки с экипажами начштаба накануне отправил в учебную часть для обкатки новобранцев, выцарапывать их оттуда было некогда. У меня было странное ощущение, что мы опаздываем и вот-вот опоздаем совсем.

Командарм нам обрадовался и задачу ставил лично.

— Ты вовремя, капитан, — показал он на карту, — они прорвались здесь и идут по этой дороге. Они могут повернуть сюда и сюда, здесь мы их встретим. На перехват послана танковая бригада, этого должно хватить, но мне как-то неспокойно, там половина танков легкие. А вот вторая дорога совсем не прикрыта, батарея ЗИС-3 и пара взводов пехоты.

Там, правда, дамба через болото, немцы не дураки по ней переться, но мало ли. Если они выйдут на рокаду и перережут ее, нам придется очень плохо. Закрой это направление и продержись два часа, не меньше. С воздуха прикрытие у тебя будет; и как минимум один вылет штурмовиков я гарантирую. Задача ясна?

— Так точно! — ответил я. — Разрешите идти?

Командарм разрешил, и я побежал к самоходке.

Николай, сидевший на командирском месте, вскоре установил связь с командиром танковой бригады. Поговорив с ним, Коля переключился на меня:

— Мы опоздали, бригада вступила в бой. Им там очень тяжело. И еще связь прервалась на полуслове.

Все было понятно.

Впереди дорога делала Z-образный изгиб, по нижней части этого изгиба сейчас двигались мы, а от верхнего изгиба донеслись звуки артиллерийской стрельбы. Похоже, батарея уже вступила в бой.

Через несколько минут мы вылетели за поворот и остановились. Прямо на нас двигалась немецкая танковая колонна, первые две машины ее миновали верхний поворот и развернулись к нам лбом, остальные еще не успели и были повернуты к нам бортом. Три первых танка были «Тигры», еще двенадцать — «четверки» с длинноствольной пушкой. Дальше шли обычные «четверки» и замыкали колонну «тройки». Похоже, батарею уже подавили. До немцев было чуть более четырехсот метров. «Обнаглели немцы, без разведки прутся», — подумалось мне. Первый снаряд я влепил в башню головного «Тигра». Башня разлетелась на куски, и вся масса обломков ударила по второму «Тигру». Из него тараканами порскнул экипаж.

— Второго немца не трогать, — приказал я, — перенести огонь на хвост колонны.

Приказ немножко запоздал, нет, второго немца не тронули, зато по третьему отстрелялись все сразу. Многотонную машину просто смело с дороги. Дальше ребята перенесли огонь на замыкающие машины, а я продолжил стрелять по передним. Немцы отвечали, но как-то вяло и не пытались съехать с дороги. Да и куда им было деться, они стояли на той самой дамбе. А потом ответный огонь и вовсе прекратился. Немецкие экипажи покидали танки и бежали назад. В этот момент в наушниках раздался голос: «Лесник вызывает Змея, Лесник вызывает Змея, прием».

— Змей на связи, прием, — ответил я.

— Обозначьте цель для атаки.

Николай выпустил дымовую ракету в сторону немцев.

— Танки на дамбе не трогать! Повторяю: танки на дамбе не трогать! Они уже наши.

— Понял, не тронем.

Над нашими головами прошли штурмовики Су-6, штук двадцать, не меньше, и начали обрабатывать какие-то цели на той стороне луга. Навстречу им потянулись трассы счетверенных зенитных автоматов, несколько самолетов сразу же были сбиты.

— Огонь по зениткам! — скомандовал я. — Не убьем, так напугаем.

Разрывы наших снарядов и ракет, выпущенных с «сушек», накрыли пятачок земли между дамбой и темневшей в отдалении лесополосой. У скопившихся там немцев было мало шансов выжить, на ту же цель выходили еще и Ту-2. Наши мотострелки уже бежали по дамбе, чтобы закрепиться на другом ее конце.

Два часа мы расчищали дорогу, оттаскивая брошенные танки и сталкивая с дамбы металлолом. Нашими трофеями стали: «Тигр», экипаж которого сбежал так быстро, что даже не заглушил двигатель, три исправных Pz-IVF2 и шесть «троек». Всего же мы насчитали тридцать восемь танков. Как раз к завершению расчистки к нам на помощь подошла стрелковая бригада. Вместе с бригадой прибыли два тягача из нашей ремроты и грузовики со снарядами, оставленные нами возле штаба армии. Пополнив с помощью пехотинцев боекомплект, мы двинулись дальше. Наши мотострелки дошли до лесополосы и остановились за ней, дальше они не пошли. И так пришлось выделить тридцать человек для охраны пленных. За лесополосой мы увидели поле, на котором танковая бригада пыталась остановить немцев и вся осталась там. Потом мы насчитали пятьдесят три наших танка и двадцать два немецких, в том числе и один «Тигр». Его протаранил горящий Т-34М командира бригады. Шансов у ребят почти не было, из пятидесяти четырех машин бригады только двадцать две были «тридцатьчетверками» различных модификаций, остальные танки — БТ. Прямо на поле мы накрыли немецкую ремроту, чинившую подбитые танки. Увидев наши самоходки и зеленые фуражки сопровождавших нас пограничников, немцы практически не сопротивлялись. В этот момент мы получили по рации приказ срочно выдвинуться в расположение бригады морской пехоты и помочь им в отражении танковых атак. Немцы упрямо рвались к своему окруженному подразделению, не подозревая, что спасать уже некого. До бригады мы добрались вовремя и воевали там до вечера. Вечером делегат связи привез нам приказ командарма. Приказ был на отход, типа, мы свою задачу выполнили. Возвращались мы засветло, и той же дорогой, что и шли сюда. Перед въездом на дамбу я приказал остановиться и пошел осмотреться. Мне хотелось посмотреть, что же такое мы тут накрыли. Хм, бронетранспортеры, счетверенные зенитные двадцатимиллиметровки на шасси полугусеничного тягача, 105-миллиметровые гаубицы. Блин, да это же немецкий аналог ОМСБрОН! За дамбой мы нашли наших ремонтников и трофейные танки. Забрав с собой «четверки» и «Тигра», мы двинулись в обратный путь. Причем «Тигр» вел его штатный мехвод, взятый в плен мотострелками. Потом, уже на заводе, мы осмотрели самоходки и посчитали попадания. В нашу машину попали трижды, два рикошета и воронка от «кумы» на лобовой броне. Другим тоже досталось, двенадцать и девять попаданий.

После возвращения на ЛКЗ у меня появились первые смутные сомнения, ту ли зверюгу мы захватили. Нет, называлась она «Тигром», но вот вопрос — тот ли это «Тигр». Оказалось, не совсем тот. Весил он немного больше — шестьдесят тонн, толще была лобовая броня — сто двадцать миллиметров вместо ста и пушка была другая — те же «восемь-восемь», но с длиной ствола в семьдесят один калибр. Серьезная оказалась машина. Достойный противник ИСам.

Расположение 1-го батальона 138-й морской стрелковой бригады

Ленинградский фронт, последние числа апреля 1942 года

Пыль. Дым. Комья земли, летящие, кажется, во всех направлениях сразу. Водяная взвесь.

«Откуда пыль, — лезет в голову странная и непрошеная мысль, — сырость же страшенная!»

— Пехоту! Пехоту отсекай! — хриплый голос комбата откуда-то слева. — Бронебойщики!! От…сь от тяжелых, «тройки» бейте, «ганомаги»!..ли вы…, выеживаетесь?!

Акулич сплюнул черную, горькую слюну.

— Отделение! Огонь по пехоте! Прикрыть пулеметчиков! На пулемете — заткните МГ на мотоциклах! Сидор, Леха, поможете пулеметчикам! — Отдавая команды, Осип высмотрел уцелевшую ячейку, упал в нее, прижался щекой к прикладу ППС и дал длинную малоприцельную очередь. Не столько стараясь попасть, как показать своему отделению — я тут, жив, веду бой.

Тут же вспомнилось из наставлений офицеров ОМБрОН и сержант заорал через плечо:

— Короткими очередями! Три-четыре очереди — сменить позицию! Не смещаться в одну сторону, в кучи не сбиваться! — Как раз три очереди, по одной после каждой фразы. Плюс длинная в начале — пора перебегать. Вовремя! В бруствер покинутой ячейки впивается очередь МГ-34 и уходит в небо — очередь «максима» из роты тяжелых пулеметов, оказавшегося рядом, перечеркнула мотоцикл, опрокинула пулеметчика на сиденье, свалила на землю второго мотоциклиста…

В ячейку тут же вывалился из траншеи молоденький боец из последнего пополнения, прижался спиной к брустверу и замер, пытаясь трясущимися руками вставить новый рожок в ППШ-41.

— Все правильно! Перебежками, так и надо! Короткими бей — реже придется перезаряжать!

Солдатик кивнул, магазин как по заказу попал-таки в приемную горловину, зафиксировался.

Клин немецких танков продолжал надвигаться. Десяток дымных костров отмечал доездившиеся Pz-III и Pz-IV, но танки на острие клина уже перемалывали гусеницами «колючку» перед позициями второго батальона.

— Гранаты к бою! Приготовиться к штыковой! — крикнул Осип. Эхом ему отозвался голос ротного. Молодой командир взвода, уже оправившийся от шока первого боя, но еще бледноватый, продублировал команду для всего взвода. Акулич не без удовольствия отметил твердый голос своего подопечного.

«Лимонка» и две гранаты без рубашек легли на бруствер. Тщательно подточенная пехотная лопата вынута из чехла, воткнута в землю около правой ноги. Автомат перезаряжен. Короткий взгляд по сторонам — бойцы отделения, косясь то и дело на матерого отделенного, готовили «карманную артиллерию». Вооруженные винтовками и карабинами бойцы пристегивали штыки, обладатели пистолетов-пулеметов еще вели огонь по немцам. Вот первый номер пулеметного расчета с подобранной где-то АВС-36 (видимо, конец пулемету), рядом второй номер с наспех перемотанной головой и мосинским карабином.

Взгляд вперед. Метров пятьдесят. Пора, пока кольцо выдернешь, пока долетит, пока замедлитель выгорит…

— Гранатами — огонь! — волна команд по окопу, через несколько секунд — волна взрывов впереди. Подождать, пока просвистят над головой осколки — и тут же, одну за другой, обе выложенные перед собой «наступалки». Прижаться к брустверу, переждать взрывы. Отшатнуться к задней стенке окопа. Метрах в трех откуда-то выскакивает немец — очередь в упор, опрокидывающая вражеского солдата обратно в воронку. И тут же — мощный удар, вырывающий из рук ППС. Уже потом Акулич, примерившись, понял: не подними он автомат, чтобы пристрелить пластуна, — эта прилетевшая под углом справа девятимиллиметровая пуля попала бы в левую часть груди…

Но это — потом. Пока сержант машинально наклонился подобрать оружие, посмотрел на смятую ствольную коробку, нашарил правой рукой ручку лопаты, левой — последнюю гранату, немецкую «колотушку». Казалось — прошло от силы пару секунд, но, выпрямившись, Осип увидел стоящего рядом на «перекрестке» окопа и хода сообщения немца, целящегося в него из 98-го карабина. Метр от груди до дульного среза. Двадцать сантиметров пройти стволу, поднимаясь на уровень сердца. Не успеть. Сзади — звук удара о землю подошв спрыгивающих в пулеметный дворик людей.

Морпех рванулся вперед и вверх всем существом. В ушах раздался тонкий переливчатый звон — похожий на тот, что бывает при сильной кровопотере, но все же не такой. Тот затапливает все вокруг, растворяя сознание. Этот — растворил остальные звуки, омыл сознание и стал фоном — постоянным и неосязаемым, как воздух. В суставах после прошедшей волны звона остались клубки холода. Не колючего зимнего, не цепенящего холода страха, — как будто прохладная оболочка охватила суставы. А вот воздух стал густым, как овсяный кисель, липким.

Ни на что не надеясь, сержант взмахнул невзведенной гранатой, как простой дубинкой, и попытался бросить ее в лицо немцу. Рука медленно, с заметным усилием пошла вперед. Так же неспешно граната выскользнула из ладони и поплыла навстречу замершему на месте врагу.

Сознание работало четко, отстраненно. Сильно мешала скованность и мучительная медлительность движений — но, не считая этого, отделенный чувствовал себя на удивление бодро. Ушибленная надкостница, ссадины и ушибы — все затянуло таким же холодом, как и суставы.

Сержант обернулся назад — трое. Застыли в тех позах, в которых приземлились в окоп и как-то очень не торопясь распрямлялись, глядя на Акулича. Боец шагнул вперед, взмах лопаткой горизонтально перед грудью, слева направо, поперек горла ближайшего противника. «М-е-д-л-е-н-н-о! медленно!» — билось с пульсом в голове. Шаг левой (м-е-е-е-дленно), подшаг правой. Как хорошо, что есть столько времени, чтоб продумать свои действия. Вот только жаль, тело стало таким медленным и непослушным… Одновременно с шагом правой ноги — тычок лопатой в переносицу среднего. Левая рука выхватывает тесак из ножен на поясе первого из троицы и вонзает его между ребер второго. Третий, такой же медленный и неуклюжий, успел встать и почти успел вскинуть МП-38. Удар ребром лопатки (незаточенной частью) по стволу пистолета-пулемета, тычок ножом в глаз.

Кипятком по нервам — первый! Самый первый, с карабином! Он уже отбил или поймал гранату, сейчас выстрелит — и все! Акулич развернулся и увидел… Увидел, что немец еще падает! Точнее, уже почти остановил падение, упершись левой рукой в стенку траншеи. Граната, ударившая в каску еще отлетала в сторону. За спиной этого немца — еще двое. Вот теперь точно — все…

Пришла отстраненная мысль о странности происходящего: воздух сковывает движения, как вода, а немцы просто не успевают что-то сделать! Удивление разбило хрупкую скорлупу того странного звона, мир рывком вернулся в обычное состояние. Осип, пока разлетались осколки звона, еще успел прыгнуть навстречу карабину и взмахнуть лопатой. Толчок, и привычная тяжесть в руке исчезла. Одновременно в плечо выстрелила боль. Двое немцев в траншее вскидывали свои карабины каким-то странным движением, как будто пытались заслониться ими от чего-то, спрятаться.

Сзади-слева раздался крик:

— Акула, ложись! — И очередь ППШ-41, длинная, нервная, забарабанила по стенкам траншеи, по телам немцев, по брустверу.

Тот самый молоденький солдат стоял в окопе, стиснув побелевшими руками автомат и не замечая, что он уже выплюнул все, что оставалось в магазине. Взгляд его был прикован к командиру отделения.

Как-то сразу вокруг стало людно и шумно. Около Акулича присел взводный:

— Вы, того… Отдохните пока, посидите, уже все, почти все…

Младший лейтенант взмахнул рукой, посылая бойцов вперед, на зачистку окопа, и сам пошел вслед за ними, как-то резко повзрослев.

Сержант сидел на дне окопа, обхватив руками колени. Его трясла крупная, неостановимая дрожь, зубы сжались как тиски. Это «выгорали» остатки гормонов, эндорфинов и прочей «активной биологии» в крови, хоть сельский парень Осип Акулич и не знал этого. Его рука сжимала обломанный черенок лопаты. Глаза сержанта невидяще смотрели на лезвие этой же лопатки, которое торчало в наполовину разрубленной каске немца. Молодой берсерк трудно выходил из первого в своей жизни боевого транса.

— Танки частично прорвались! Около пятидесяти машин! Отрезали, отрезали пехоту! Да, всех! И мотоциклистов положили! Морпехи на второй позиции отрубили пехоту и контратакой закрыли прорыв! Почему танки прошли? Новые танки, тяжелые! Да, уверен! Дивизионка с пятисот метров не взяла, лично видел не менее пяти рикошетов! Вооружены? Орудие 85 — 100-миллиметров, с дульным тормозом. Нет, не панцер-фир, крупнее! Уверен, они рядом шли, видно было! Да! Есть! Есть!

Командир пехотного полка положил телефонную трубку, дежурно выругавшись в адрес качества связи. Провел руками по лицу, как бы стирая усталость, и обернулся к стоящим рядом морпехам:

— Спасибо, выручили. Теперь слушайте приказ из штаба фронта…

Саня

— Товарищ Мехлис, а ведь фотографии с Ленинградского парада обязательно немцы увидят?

— Не исключено. А что вы хотите предложить?

— Они наверняка знают, что здесь ведется подготовка к производству нового тяжелого танка…

— Наверное, знают.

— А если мы покажем его на параде? В сопровождении реальных?

— Не понимаю вас, товарищ Бондаренко…

— Делаем на шасси ИСа фанерную маску — лоб корпуса как у КВ, только с двумя шаровыми установками. И башню из фанеры — маленькую, узкую, и втыкаем туда двухдюймовую водопроводную трубу… метров пять-шесть. Конец трубы зачехляем. Пусть голову поломают. Ну и американцы с англичанами озадачатся…

— Успеешь? — улыбнулся глава госконтроля. — А на корму башни еще миномет прикрути! А на крышу — пулеметную башенку!

— Один — точно успею!

— Тогда почему еще не делаешь? Вместе посмеемся! А может, над катками пружины изобразить?

— Попробую, только не знаю из чего…

— Думай! По тексту, что можно говорить, а что нет, я тебя потом проинструктирую.

Для придания макету большей реалистичности в люке на параде пришлось торчать мне. Больше всего я опасался за прочность крыши башни, выполненной из обрезков авиационной фанеры, — подо мной верхний лист ощутимо прогибался. Надеть пришлось парадную форму со всеми орденами и медалями — правда, в сочетании с танкошлемом. После прохождения пеших колонн двинулись мимо трибун и мы. Первым шел немодернизированный Т-28 в сопровождении двух двухбашенных Т-26, за ним КВ с двумя Т-50, потом Т-34М2 с двумя Т-34М1, затем мой псевдо-ИС с двумя Т-52. Фотографы щелкали аппаратами, как заведенные. Видок, конечно, был хорош! К счастью, двигались быстро, и парад обошелся без конфузов. Даже пружины над балансирами, сделанные из шланга и покрашенные в цвет машины, не вывалились из своих мест. Пройдя через площадь, я выбрался из танка, снял краги и шлем, водрузил на голову подобающую форме одежды фуражку и направился, как и было заранее оговорено, к трибуне руководства. ИС в сопровождении сотрудников НКВД немедленно пошел на завод, а на меня набросились с вопросами иностранные журналисты:

— Это новый тяжелый танк?

— Да.

— Сколько весит? Толщина брони?

— Шестьдесят тонн. Военная тайна!

— Какое вооружение?

— Пушка и четыре пулемета.

— Пушка новая? Калибр?

— Военная тайна.

— Мотор?

— Очень мощный!

— Пушка так высоко поднята…

— По самолетам стрелять. Извините, дамы и господа, остальные данные машины являются военной тайной.

— Когда новые танки ожидаются в войсках?

— К штурму Хельсинки, к концу мая, — первые, а к морозам — основная масса. Извините, больше никаких комментариев.

Из записок корреспондента «Манчестер гардиан»[6]

Опять еду в старую столицу русских и опять по их приглашению. В отличие от прошлого раза, такой секретности не разводили — просто за пару дней сообщили, что на Labor Day в Ленинграде состоится военный парад, и предложили желающим подать заявку на аккредитацию. Один из моих кураторов намекнул, что состоится что-то, «похожее на 15 апреля», а знакомый русский коллега сказал, что есть слух — будет возможность увидеть новейший немецкий (!) танк. Когда я спросил, что может делать немецкий танк на русском параде, он, кажется, сообразил, что сказал слишком много и попросил «молчать, а лучше забыть». Я был не просто заинтригован — я заглотил приманку вместе с грузилом!

Этот сноб, «настоящий джентльмен» из «Таймс», ехать не захотел. Заявил, что, видите ли, «серьезные люди в Лондоне предпочтут знать, чем занимались серьезные люди в Москве», и поэтому ему, мол «нет резона шастать по провинции». Естественно, я не стал говорить ему о полученной мною неофициальной информации — достал он меня своей заносчивостью. Пусть потом локти грызет!

За эти две недели заметно потеплело. Ленинград — город прифронтовой, суровый, поэтому особых украшений к празднику незаметно. Но настроение у горожан приподнятое. Labor Day празднуют и у нас, но не с таким размахом, здесь это один из главных государственных праздников. Мы собрались на трибуне, появилась возможность пообщаться с местным начальством. Вряд ли будет что интересное, но работать надо.

(через несколько страниц)

Вот и собственно парад. Вначале прошли войска гарнизона, все как обычно, стандартные пехотные каре. Ждем обещанной техники. По трансляции передали, что к площади приближается колонна бронетехники, «включающая новые образцы оружия». Становится интересно! Но просто так смотреть — это одно, мне же надо будет писать! Нужно найти консультанта.

Удалось! Насев на нашего сопровождающего от НКВД, заставил его представить мне (и окружающим коллегам) русского офицера-танкиста, худо-бедно говорящего по-английски (однако гораздо лучше, чем я по-русски).

Первым на площадь вползает русский танк, чем-то похожий на наш А-1 «Индепендент». По словам консультанта — довоенный и безнадежно устаревший. Это «средний Т-28». Его сопровождают две танкетки, с двумя пулеметными башенками каждая, — «легкие Т-26».

Вторая тройка — «тяжелый КВ-1», мощный танк, принятый русскими на вооружение 3 года назад. По слухам, русских он уже не устраивает и они готовят ему замену. Думается, наши ребята в Африке были бы рады получить десяток таких «начинающих устаревать» машин. В сопровождении танки, похожие на несколько уменьшенные Т-34. Мой консультант назвал их «Т-50». Это ровесники КВ-1, потому и идут вместе.

Третья волна рева моторов и лязга гусениц — три почти не отличающиеся машины. Это модификации основного крейсерского танка русских — «Т-34».

Четвертая тройка. Тут уже и мой «чичероне» напрягся — похоже, и для него эти машины в новинку. Дал отмашку фотографу — не жалеть пленку. Объявили, что в центре идет прототип нового тяжелого танка — ИС-1, «Иосиф Сталин». Судя по названию, русские возлагают на него особые надежды. Командует танком майор Бондаренко — личность достаточно широко известная и даже легендарная. Если верить всему, что наговорили про него на банкете 15 апреля, то он в немецком тылу собрал из металлолома танковую дивизию, вывел ее с боями к своим, по дороге пристрелил из танковой пушки Гудериана, на фронте истребил чуть ли не 100 немецких танков — короче, ходячая легенда. Даже если поделить на 16 — все равно впечатляет, а набор наград подсказывает, что, может быть, делить стоит не на 16, а всего лишь на 8. Судя по хитрой и довольной физиономии, танком он доволен, а мнение такого специалиста дорогого стоит. По бокам от тяжелого танка опять эскорт — явно Т-50, но с башнями от Т-34. Довольно забавный гибрид — похоже на попытку усилить легкий танк с минимальными расходами и в самые сжатые сроки.

По радиотрансляции объявили, что сейчас на площади будет продемонстрирован трофей — один из новейших тяжелых немецких танков, которые «немецкое командование попыталось применить на советском фронте». Танк, который согласно трансляции называется «Тигр», тащат на буксире. Объявлено, что за рычагами тягача — Герой Советского Союза капитан Кокорин, который захватил этот танк в бою, командуя батареей тяжелых САУ. Еще один знакомый по прошлой поездке. Если верить диктору, один «Тигр» уничтожен, один захвачен и еще один разбит несколькими попаданиями при попытке к бегству. «Тигра» волокут за хвост! Думаю, его взяли на жесткую сцепку задом наперед именно для того, чтоб вызвать такую ассоциацию — «за хвост, как кота шкодливого». Пушка опущена вниз до упора, в итоге вид у «Тигра» чрезвычайно тоскливый. А до чего же огромная зверюга, этот «Тигр»! Говорят, броня — 120 мм! Чем, интересно, русские уничтожили его близнеца? Сомневаюсь, что хоть один британский или американский танк сможет хоть что-то сделать с броней этого чудовища…

А верхом на «Тигре» — другая зверюга. Самодовольная огромная собака. Что она делает там наверху?! Сомневаюсь, что случайно пробралась на стоянке, надо будет узнать.

Все, парад окончен. Побегу, попробую узнать что-то о новом танке.

Пока выбирался с трибун — танк угнали на завод, а Бондаренко, бросив пару фраз моим более быстрым коллегам, скрылся за оцеплением. Ага, вот представитель завода — отдан нам на растерзание. Рядом — хранитель военной тайны от НКВД, куда ж без него. Послушаем.

«Новая концепция — длинноствольная пушка для борьбы с бронетехникой и самолетами, универсальная, на базе зенитного автомата с усиленным пороховым зарядом для стрельбы по танкам. Для борьбы с пехотой — 4 пулемета, один из них в командирской башенке, чтобы командир мог вести огонь и наблюдение одновременно, и 82-мм миномет.

Миномет прикреплен снаружи к задней стенке башни. Он предназначен для борьбы с пехотой и уничтожения пулеметных гнезд. Для стрельбы предусмотрен специальный люк сбоку от командирской башенки. Чтобы защитить минометчика, люк снабжен лепестковой диафрагмой: три створки, благодаря особым поворотно-скользящим шарнирам, при открытии люка образуют полузакрытую рубку на крыше главной башни. Подробности конструкции засекречены.

Независимая пружинная подвеска всех катков обеспечивает особую плавность хода, что повышает точность стрельбы, особенно зенитной, и улучшает условия службы экипажа».

Думаю, мои материалы будут интересны не только моему редактору и читателям, но и военным специалистам.

Центральный офис фирмы «Хеншель»

— Доктор Адерс! Вам пакет, распишитесь. И послезавтра вас, доктора Порше и господина Круппа ожидают в Берлине. Подробности в пакете!

— Спасибо, господин обер-лейтенант. Кофе?

— Нет, я должен вас покинуть.

Оставшись в одиночестве, Эрвин Адерс, еще не получивший прозвище «тигерфаттер», вскрыл пакет с надписью «Секретно» и печатями Абвера. Небольшая записка и пять фотографий. Новые русские танки. Ленинградский парад. Легкий не заинтересовал конструктора, а вот тяжелый… Он оказался совсем не таким, как предполагал хозяин кабинета. Неужели русские решили перепрыгнуть на другую концепцию тяжелого танка? И если возврат к пружинам можно объяснить производственными трудностями, то остальное… Что это может значить? Почему настолько разный подход к тяжелым и средним? Чем дольше шестидесятилетний мужчина рассматривал фотографию танка ИС, тем больше вопросов складывалось в его голове. Эрвин посмотрел на лицо танкиста, сидевшего на крыше башни. Такой жизнерадостный, уверенный вид… Видимо, он знает о своей машине очень многое и уверен в ней. Если ордена на его груди не бутафория, то его уверенность дорогого стоит. А самая нижняя фотография заставила старика схватиться за сердце — его выстраданный ребенок, его «тигренок», на прицепе к тягачу на улице Ленинграда. И какая-то огромная собака на башне.

Рейхсминистерство Вооружений

— Создание новых танков упирается в сложность их изготовления, — меланхолически заметил чиновник из Рейхсминистерства Вооружений, — предложенные образцы от фирм «Крупп», «Порше», «Даймлер-Бенц» и «МАН» страдают излишне высокой культурой проектирования.

— Простите, — приподнял брови генерал-танкист…

— Насколько мне известно, — русские танки отличаются простотой, я бы даже сказал — примитивизмом и технологичностью изготовления и сборки. У них нет новшеств, которыми так любят щеголять наши высокоученые господа инженеры. Максимум боевых качеств и необходимый минимум для обитания экипажа…

— Но качество изготовления КПП, смотровых приборов и прицелов невелико, — ехидно ответствовал полковник из ОКВ, — я уж молчу о воздушном и масляном фильтрах…

— Все это преодолимые трудности, — хмыкнул чиновник, — вы вспомните, как преобразился опытный русский Т-34 после исправления указанных вами недостатков, проведенных на фирме «Даймлер-Бенц». Что сказали наши танкисты?

— «В высшей степени превосходно…» — буркнул генерал, дернув обожженной щекой.

— Вот видите, мой дорогой полковник… Русские, эти «унтерменши», смогли опередить нас в создании нового вида танков — танков военного времени. Я не удивлюсь, если завтра из Абвера мы получим данные о новых русских танках… и окажется, что они лучше наших.

— Бред, — коротко бросил полковник, — немецкая конструкторская школа — самая лучшая в мире!

— Не спорю — лучшая, — отметил генерал, — но пока они улучшают свои изделия, мы рискуем оказаться вообще без танков. Я не понимаю: раз уж русские танки по ряду параметров лучше наших «роликов» — почему бы не скопировать или создать по образцу их танк для наших панцердивизий?

— Это невозможно, — сухо ответил полковник, — мы считаем, что излишняя похожесть наших танков на танки противника приведет к неоправданным потерям от огня по ошибке.

— Пока вы считаете, — ядовито откликнулся генерал, — в панцердивизиях уже не успевают латать технику и менять экипажи. Да, вы слышали, как обосрались ребята из 23-го отдельного тяжелого панцербатальона?

— Что-то говорили на совещании, но глухо и вскользь, — осторожно заметил полковник. Чиновник лишь невесело ухмыльнулся…

— Понятно… Так вот, их бросили против танковой дивизии русских, причем большинство танков у тех были легкими. Тем не менее им здорово накостыляли по шее, подбив около двадцати машин. Если бы не поддержка тяжелой артиллерии — вряд ли они отделались так легко. Но дальше — их просто-напросто расстреляли сверхтяжелые САУ противника.

— А Люфтваффе? — поинтересовался полковник.

— А люфты завязли в бою с отдельным авиаполком русских, действовавшим в том районе… Пока они героически пытались сбить асов противника — русские штурмовики накрыли позиции артиллеристов. Так что от панцербатальона остались только тыловые подразделения…

— Вчера на совещании в Бергхофе Фюрер в очередной раз устроил разнос, — понизив голос, сказал чиновник. — Досталось всем… но особенный гнев Фюрера вызвал провал попытки применения 23-го панцербатальона… Я уж не говорю о том, что потеряны все новейшие танки, за исключением поломанных на марше к фронту. Доктор Порше смог убедить Фюрера, что конструкция «Тигров» на порядок превосходит все танки противника. В общем, — тяжело вздохнул чиновник, — вернулись к тому, с чего начали, — создание новых танков будет вестись по проектам герра Адерса. В ближайшем приближении — модернизация «троек» и «четверок».

— Но копировать у «унтерменшей»! Это немыслимо! Это… поношение арийского духа! — взвился полковник.

— Герр полковник, я надеюсь, вы сумеете удержаться в рамках, — ледяным тоном осадил его генерал.

— Вы знаете, герр полковник, — устало сказал чиновник, — теми же словами говорили на совещании у Фюрера. И вызвали его очередной гнев — он был неописуем! Если вкратце: «…это немыслимо!!! Это гнусное, абсолютно ужасное извращение арийских идеалов и германского духа!! Только доблестные немецкие инженеры, носители арийского духа, могут создавать совершенные, превосходные конструкции, не то что эти жалкие убожества, кое-как сляпанные наспех, плохо выученными, немытыми и бородатыми славянами…»

— Вот именно, — торжествующе произнес полковник, — наш гениальный Фюрер оказался, как всегда, прав!

— Это несомненно, — зло бросил чиновник, — но если наши инженеры и дальше продолжат заниматься техническим онанизмом, то я не гарантирую того, что все многообещающие проекты воплотятся в жизнь…

— Гхм, — поперхнулся генерал… Полковник ожег его гневным взглядом, но предпочел промолчать.

— Далее, — чиновник постучал указательным пальцем по папке с документами, — здесь, помимо всего прочего, лежит сводка по военным заводам и, в частности, отзывы наших специалистов о русских, работающих под их началом. Так вот, почти все наши весьма хорошо отзываются о русских — хорошее образование, ум, смекалистость. Многие предпочли бы вместо всех европейских специалистов русских. И если целый штат именитых и заслуженных инженеров, технической элиты Рейха, весьма дорого обходящихся Фатерлянду, не может организовать работу, предпочитая заниматься бесплодным умствованием, то я бы, пожалуй, пошел по стопам господина Сталина…

— Хгм, — в очередной раз кашлянул танкист, полковник лишь тоскливо поглядел на него, поджав губы.

— Так что, господа, нам остается или ждать, — чиновник безразлично посмотрел в окно, — или молиться, что мы успеем раньше…

— Есть один вариант, — нехотя начал генерал…

— Какой? — ожил чиновник. Полковник глянул с интересом.

— Как вы знаете, фирмы «Рейнметалл-Борзиг» и «Хеншель» работали над прототипом Pz-IV. В рамках программы были созданы два шасси и было принято решение создать из них тяжелые САУ с установкой 128 мм — РаК 40 L/61. Оба бронекорпуса модернизируются под вес орудия. Единственное — требуются испытания…

— Я могу это устроить, — задумчиво протянул полковник, — есть у меня один хороший знакомый…

— Я тоже подключу кое-кого, — хитро прижмурил глаза чиновник, — и надеюсь, дело выгорит. Так что, генерал, с вас бутылка коньяка…

— Две, — подмигнул полковник.

— Без проблем, — улыбнулся генерал, — и мы сможем выпить за успех «Твердолобого Эмиля» — как уже окрестили самоходку наши остряки…

Саня

Я уже добрался до трибуны, когда толпа вдруг стихла. Посмотрев на выехавшую на площадь сцепку, я понял, зачем Змей звонил мне на завод и просил дать КВ без башни на пару дней. Как же я мог забыть об этом! За импровизированным тягачом на жесткой сцепке на глаза народу появился «Тигр». На крыше башни сидел подозрительно знакомый пес, а из люка торчал его хозяин. Громогласное «Ура!» не стихало над площадью все время движения сцепки.

* * *

«Тигр» упорно не хотел проходить полосу препятствий, которую преодолевали даже Т-28 и КВ-2. Замена фрикционных накладок сцепления и пальцев траков стала сущим наказанием для группы испытателей. Грязь, набивавшаяся между тарелками опорных катков, сильно затрудняла движение. Мы даже не хотели думать, что будет с подобной ходовой во время легких заморозков, — танки будут превращаться в ДОТы с огромной стоимостью. Хотя, конечно, на трофее присутствовало и много действительно полезных вещей, пригодных для подражания. Например, по качеству и количеству оптики, по средствам связи, удобству экипажа немец превосходил любой из наших танков. Пушка тоже внушала уважение, но не зависть — у Т-42, а тем более у ИСа, орудия были мощнее.

Два ИСа с серийными корпусами и обоими вариантами башен пришли на полигон чуть позже немца и уже выполнили почти всю запланированную программу. Первый танк, участвовавший в параде с фанерными надстройками, тоже получил башню, ему досталась сварная. Второй гладкошовный корпус я отправил на ЧТЗ Доку для анализа и «снятия мерок».

После осмотра и, если понадобится, ремонта у меня в распоряжении будет три танка, которые желательно испытать в боевых условиях. Наступление на порт Петсамо и рудники уже шло. Туда мы явно не попадали, но у Баграмяна была мысль насчет некоторой помощи Выборгскому острову извне. К этому я и собирался приурочить войсковые испытания.

* * *

Первые испытания ИСа в бою решили провести на том же месте, где в свое время уходила в прорыв на Выборг бригада. Три ИСа на исходной, рота Т-52 и один КВ-2 (тот самый, что почти год стоял на заводе со сломанными торсионами) в резерве. Батальон пехоты под командованием лейтенанта госбезопасности как прикрытие. Я занял место командира в «гладкошовном», Духов и еще несколько инженеров на НП батальона, с позиций которого начинаем атаку. Местный комбат показал нам известные ему огневые точки. Их оказалось гораздо меньше, чем в прошлый раз. Бросок с исходной до линии окопов на максимальной скорости, а затем медленное движение через минное поле. Одна за другой под тралом срабатывают противопехотные мины. Разворачиваю башню в сторону ожившего пулемета. Выстрел. В прицел видны разлетающиеся бревна укрытия. Ищу следующую цель. Пушка в окопе. Наводим орудие. Не успели, кто-то из наших опередил. Медленно двигаемся дальше. В броню со страшным грохотом что-то попадает. Искры из глаз. Танк продолжает ползти. Замечаю «виновника торжества» — гаубица в пятистах метрах. Выстрел. Еще один. В разные стороны полетели колеса. Вот и линия финских окопов. Работаем пулеметами. Командую танкам остановиться. «Шипованный» с литой башней проезжает через окоп, и под его гусеницами раздается взрыв. Вижу вырванный предпоследний опорный каток. Приехали! Наводчик продолжает чистить подозрительные места в полосе обороны врага из пулемета. Оба оставшихся на ходу танка подходят к «захромавшему». Второй «шипованный» разворачивается. Подошедший КВ с одной стороны и мой ИС с другой корпусами прикрываем цепляющих троса танкистов. Все, двинули назад. КВ остался вблизи сцепки, я отхожу немного в сторону. Новая цель, ранее этот ДЗОТ мы не заметили. Выстрел. Снаряд почему-то не взорвался. Еще выстрел. Нормально. Отходим за перелесок. Бой окончен. Надо осматривать машины и анализировать попадания и подрыв. По горячим следам прошу танкистов не думая, на эмоциях описать ощущения от боя нескольким девушкам-стенографисткам. Это тоже важный момент испытаний, о котором почему-то редко вспоминают.

* * *

— Товарищ генерал-полковник, разрешите обратиться?

— Обращайтесь, товарищ майор.

— Я хотел просить у вас содействия для испытаний новых кировских танков.

— Если я не ошибаюсь, товарищ Бондаренко, вы уже провели пробный бой на финском фасе обороны? И как успехи?

— Провели. Прорыв линии на участке батальона можем обеспечить. Танки показали себя хорошо, но хотелось бы попробовать против более серьезного врага. Если честно — против танков.

— Понятно. Что-нибудь придумаю. Навскидку могу посоветовать выдвигать ваши танки и группу обеспечения вот в этот район, — генерал отметил карандашом кружок на карте. — Там сейчас наиболее слабая точка нашей обороны, и немцы об этом догадываются. Боюсь, как бы немцы не ударили вдоль кромки берега.

— Разрешите начинать выдвижение?

— Приступайте! А еще расскажите, что у вас там случилось перед разворотом.

— Подрыв. Финн, видимо, со связкой тротила, самоубийца. Притаился в окопе и положил под гусянку. Взрыв под пятым опорным. Каток напрочь. Траки как мелкие камни — в разные стороны. Но ничего, подошли, вытащили. Уже отремонтирован.

— Ясно, — Баграмян улыбнулся. — Если бы все так воевали…

— Учить и самим учиться надо постоянно, товарищ генерал-полковник.

— Сколько у тебя боевых машин будет?

— Три ИСа и КВ-2.

— Добро! Я сам посмотреть приеду.

Финны

В середине летного поля остановился Т-26 с цилиндрической башней. Его пулеметный собрат в сопровождении ЗИС-5 с пехотинцами выдвинулся к позициям зенитчиков. Третий танк подъехал к штабу. Выбежавший оберст был озадачен тем, что охрана не подняла тревогу и пропустила чужие боевые машины на территорию. Выбравшийся из Т-26 лейтенант подошел к командиру авиачасти и, представившись, произнес:

— Господин оберст, мы предлагаем вам сдаться, или будем вынуждены уничтожить ваших людей. Попытки противодействия будут караться аналогично действиям ваших подчиненных на дороге под Виипури. Фосфором! Варианты интернирования не рассматриваются!

— Лейтенант, вы в своем уме? Что скажет ваше командование?

— Герр оберст, в ваших интересах назвать участников того вылета, иначе мы узнаем сами… Возможно, с некоторым ущербом здоровью отдельных индивидуумов. Лица, непричастные к тому вылету, будут отправлены в лагерь военнопленных…

^{«Воспоминания генерала Ш.»}

^{Из мемуаров высокопоставленного военного Германии времен нацизма}

^{Изд-во Альтмарк Пресс. Нойштадт}

{…}

«…К апрелю 42 года на Восточном фронте сложилась интересная ситуация: РККА, едва оправившаяся от тяжелых потерь лета-осени 41, нанесла ряд чувствительных поражений Вермахту. Превосходящие русских в боевом опыте, выучке и слаженности войск, германские части не смогли удержать фронт на Южном и Юго-Западном направлениях, получив несколько „котлов“, в которых застряли 1 — я ТГ и разрозненные подразделения немецко-румынских дивизий.

Хотя командованию ГА „Юг“ удалось наладить снабжение окруженных, занявших оборону, их положение осталось безвыходным. Что и подтвердилось в ходе ликвидации „котла“ силами особых дивизий НКВД. Попытка деблокады силами спешно переброшенных из Норвегии и Франции дивизий в буквальном смысле увязла в непролазной грязи и маневренной обороне русских. Фон Рунштедт был смещен со своего поста и сразу после аудиенции у Фюрера арестован по обвинению в „преступном бездействии“. ОКВ предстояла тяжелая работа по приведению в порядок ГА „Юг“.

На Северном направлении русские неожиданным ударом отдельного мехкорпуса прорвали фронт и после двухнедельных боев взяли Виипури, вызвав нездоровое оживление как в Финляндии, так и во всех остальных странах Скандинавии. По выкладкам аналитиков ОКХ и Абвера, особого смысла и сколько-нибудь значимой перспективы, кроме как возможного удара на Петсамо, операция „Зимняя гроза“ не имела. Но, тем не менее, неожиданно и весьма резко обострились отношения Берлина и Хельсинки — особенно после ошибок в нанесении бомбо-штурмовых ударов со стороны люфтваффе.

Назвать взаимоотношения среди стран Оси безоблачными — это сильно погрешить против истины — Япония все сильнее увязала в Тихоокеанской войне и не испытывала желания испытать на прочность укрепления КДВФ. С плохо скрытым раздражением Фюрер резко отозвался о последней встрече с японским посланником Хироши Ошима, заявив, что лучше всего стоило бы предоставить самураям следовать навстречу своей судьбе. Заявления же о союзническом долге и необходимости плечом к плечу противостоять „красной угрозе“ встречают лишь вежливые, обтекаемо-уклончивые ответы и улыбочки японца. На прочих же своих союзников руководство Рейха стало оказывать давление с целью обеспечить их более активное участие в войсковых операциях на Восточном фронте. Как следствие, перспектива оказаться между молотом — Россией и наковальней — Германией вдруг сильно озаботила союзников, и они стали под разными предлогами устраивать проволочки выполнению требований Берлина.

Италия и Испания неожиданно выступили единым фронтом, заявив, что действия КВВС и Ройял Нейви, активизировавшиеся в последнее время, серьезно угрожают их безопасности. И, в целях обеспечения защиты своих интересов, они не смогут организовать посылку дополнительных сил на Восток. А испанцы вообще отзывают свои подразделения (250-ю дивизию вермахта)…»

Саня

— Александр Александрович, поезд из Москвы пришел. Немного дополнительных зуборезных станков производства нового станкостроительного завода в Рязани, семь новых сварочных агрегатов с двумя инструкторами. Новая электропечь в комплекте. Надо распределять между заводами.

— Спасибо, Людмила Николаевна, что бы я без вас делал? После вашей доработки моего проекта переустройства управления заводом в целом и каждым цехом в частности выпуск танков вырос на штуку в сутки, а это очень много. Да и еще не все внедрено. Я буду просить руководство о награждении.

— Ой, что вы! — смутилась секретарь. — Я же не за награды… У меня муж танкист был… Майор. Сгорел под Мадридом. Это для него. В память… — заплакала женщина.

— Простите. Давайте вы отлучитесь минут на десять, я здесь сам управлюсь. А потом жду вас на посту. Я пойду посмотрю на оборудование.

— Александр Александрович, я готова продолжать работу!

— Я вам приказываю отлучиться и привести глаза в порядок! Так будет лучше.

Вернувшись с осмотра прибывшего оборудования, совместно с Духовым и Трояновым мы поделили сварочные аппараты и зуборезные станки. Новую печь передали на моторное производство. Теперь выпуск танков в Ленинграде должен был бы вырасти примерно вдвое, и, кроме того, ИС получил возможность избавиться от вынужденной меры — сварки «в шип». Форму и мастер-модель литой башни я распорядился отправить на ЧТЗ, так как у нас все равно литье такого объема получалось плохо, а вот сварная башня — гораздо лучше.

Финны

— Господин фельдмаршал! Вы уверены, что мы не поторопились с взятием власти? Ведь у русских, кажется, проблемы на московском направлении.

— Мы сделали все правильно! Эти трудности временные, да и немцы сильно преувеличивают свои успехи. Сколько на нашей территории осталось немцев после завершения погрома в районе рудников? И где проходит линия фронта между ними и русскими, знаете, или карту разворачивать?

— Все сухопутные части немцев уже в Норвегии. На нашей территории только тыловики, несколько отдельных рот и авиация.

— Я думаю, пора официально выходить из войны.

— А русские?

— Временно предоставим им право прохода по территории в северных районах. Войска разойдутся на оговоренные в секретном протоколе границы.

— А немцы?

— Интернируем… А будут сопротивляться — возьмем в плен и передадим русским безвозмездно. Обмен пленными мы потихоньку уже завершили. Естественно, техника и оружие останутся у нас. Поэтому к аэродромам надо подходить быстро и большими силами. И обязательно блокировать взлетные полосы. Пехота вторична, но отслеживать постоянно.

— Когда начинаем?

— Сутки на подготовку и рассылку приказов хватит?

— Наверняка, Ваше Превосходительство.

— Тогда, с учетом выхода на исходные, — послезавтра в 5 утра по Хельсинки.

— А мы не торопимся?

— Я уже боюсь опоздать. Кабель в Петербург проложен?

— Да. Прошел тестовый сеанс связи со Смольным.

— Прекрасно. Распорядитесь насчет аппарата в мой кабинет. Я лично переговорю с Мехлисом.

Змей

После первомайского парада мне пришлось экстренно вылететь в Омск. Там срочно требовалось мое присутствие. Зачем?

Все очень просто. Никак не удавалось справиться с проблемами у двигателя М-71. Причину было решено искать в моем присутствии. Авось моя заинтересованность поможет отыскать решение.

Как ни странно, помогло. На четвертый день после моего появления в экспериментальном цеху и возле стенда двигатель заработал как надо. Потом были проведены госиспытания, на которых М-71 наконец-то отработал сто моточасов без поломок. В результате двигатель был принят и было начато его серийное производство, благо решение об этом было принято заранее, и вся подготовка велась параллельно с доводкой мотора. В первую очередь двигатели М-71 будут ставиться на истребитель И-185 вместо М-82. Скорость истребителя должна перепрыгнуть за 700 км/ч!

У Тэнгу тоже был праздник В местном питомнике служебных собак были энтузиасты, которые возились со считавшимися бесперспективными среднеазиатскими овчарками. У одной из тамошних сук как раз случилась течка. Зверек у меня обаятельный, так что в процессе визита в питомник, о котором мне рассказали на заводе, Тэнгу сумел заполучить деффку и, возможно, потомство. Заодно удалось разгадать загадку, давно мучившую меня. Еще с сентября прошлого года. Вопрос был простой: как и почему Поликарпову удалось протолкнуть на вооружение И-180. В КБ Поликарпова отвечали: «Самолет выдержал госиспытания, развив скорость 605 км/ч», — все, точка. В Омске удалось поговорить с инженером эвакуированного туда КБ Урмина. Он рассказал, что в начале сорокового года в КБ Поликарпова был передан экземпляр двигателя, выдававший мощность на 90 л/с выше номинала. Если учесть то, что в нашей истории полученный Поликарповым двигатель М-88р мощности не добирал, причем процентов на пятнадцать, то стало понятно, откуда такие высокие летные данные. Визит в Омск занял много времени, так что в Ленинград мы вернулись к концу мая.

Первое, что я узнал по возвращении, — вчера в полк прибыл долгожданный командир и сейчас знакомится с частью. Командир, судя по внешнему виду и выправке, был кадровым офицером. Два ордена Красного Знамени тоже о многом говорили.

Я подошел, представился. Командир посмотрел на меня, скривился при виде выправки, выдающей во мне сугубо штатского человека, и произнес:

— Подполковник Долгих. — Затем подумал и добавил: — Вот что, товарищ Кокорин, составленный вами план подготовки подразделения ни к черту не годится. Немедленно переделать!

— Но… — начал было я.

— Не слышу ответа! — рявкнул подполковник.

— Не понял, — ответил я.

— Ответа не слышу!!! — увеличил громкость командир. На шум в комнату заглянул Тэнгу. Увиденное псу явно не понравилось, и он довольно громко рыкнул.

— Это еще что за шавка! — возмутился Долгих. — Убрать! Немедленно!

— Это моя собака, — мрачно ответил я. — И она останется со мной.

— Пристрелю, — не менее мрачно пообещал подполковник и положил руку на кобуру.

— Попробуй, — ответил я и сделал так же.

— Тихо! — рявкнул Николай, исполнявший в полку обязанности особиста, и вклинился между нами. — Товарищ подполковник, на пару слов. Змей, уйди и забери собаку. Остынь там.

Я вышел на улицу и, проходя мимо окна штабного домика, услышал:

— И что, я никак не смогу избавиться от этого у… капитана?!

— Никак, — спокойно ответил Николай.

Подполковнику Долгих сильно повезло. Или повезло мне, не знаю. Сцепиться еще раз у нас не получилось. На следующий день прибыл курьер из Москвы с обзором по состоянию авиации на советско-германском фронте, и мне опять пришлось писать докладную по теме «Дальнейшее развитие советской авиации». Я был уверен, что ЛПБ ее внимательно читает, но не знал, какие он делает выводы.

Информация в обзоре была очень интересной. Наличие в частях к началу войны массового И-180, заменившего И-16, позволило в летних боях сорок первого сохранить множество пилотов с хорошей довоенной подготовкой. Поэтому, когда в больших количествах пошли Яки, ЛаГГи и МиГи, на них было кому воевать. Недоученных мальчишек в массовом порядке в бой бросать не пришлось. И не придется.

К лету сорок второго И-180 начал устаревать. Для боев с новыми «мессерами» и «фоккерами» ему не хватало скорости. Поликарпов предлагал заменить его на И-185, но высокая «металлоемкость» самолета не давала сделать его массовым. Маловато было у нас алюминия. Выход нашелся неожиданно. Группа студентов-выпускников МАИ, работавшая или стажировавшаяся на заводе № 21, сумела поставить на И-180 двигатель М-82Ф с незначительными изменениями в конструкции планера. Масса увеличилась на 200 кг (стала 2700). Дальность уменьшилась на 40 км (стала 860 км). Зато скорость подпрыгнула до 650 км/ч. Всесторонние испытания показали — машина получилась.

С лета самолет будут делать. Это позволит продержаться на равных с немцами еще немного.

После запуска в серию высотной (истребительной) версии мотора М-71 И-185 будет выпускаться только с ним. Эти самолеты и так хороши, а в варианте с четырьмя пушками будут просто страшными. Немцы и от первой версии шарахаются. С новым исправным мотором И-185 показал максимальную скорость 710 км/ч. Я был доволен, в появлении этого монстра есть немного и моего труда.

Та-3 с новым двигателем М-82Ф стал очень грозной машиной, любой немецкий бомбардировщик уничтожался с одного захода. И сбить его было непросто, настолько непросто, что немцы засчитывали его сбитие за три «победы». Так же оценивалось сбитое и Ил-4Ж.

В принципе, с новыми И-185, новыми ЛаГГами, Та-3 мы на шаг опережали немцев. Им приходилось тянуться за нами, подтягивать свои ВВС к уровню наших, а не нам, как это было в нашей истории. Так что после доводки М-82 ФН можно было бросить все ресурсы на создание реактивных двигателей.

Впрочем, как следует поработать с документами мне не дали. Полк перебрасывали южнее, для участия в Смоленском сражении. На вяземском направлении.

Саня

Стоящий на столе телефон ВЧ неожиданно зазвонил. Сегодня вроде бы ничего не планировалось. С явной неохотой я снял трубку и услышал голос Мехлиса:

— Александр? У нас большие новости. Прошу срочно явиться на Комендантский аэродром. Будете сопровождать человека из МИДа. Все подробности на месте. Ваш ход сработал. Операцию в Сосновом Бору откладываем на неделю, заинтересованные лица в курсе. Надеюсь, опытное производство добавит коробочек со щучьим носом за эту неделю?

— Так точно, еще две или три штуки.

— Вот и хорошо. На аэродроме вас введут в курс дела и вручат пакет с инструкциями вам лично от вашего куратора в Совнаркоме. У вас час времени. Форма одежды — как в Выборге. Ордена и медали взять все.

Доложив о прибытии, я был поставлен в известность, что лететь мне никуда не надо. Также мне объявили приказ о повышении в звании до подполковника и о награждении орденами и медалями работников заводов, которые я курировал. Меня лично наградили Сталинской премией. Столовая особой бригады АЛЛ тем временем переоборудовалась в зал для встречи делегации. Визит был тайным, поэтому кроме солдат НКВД в оцеплении рядом со зданием никого не было. Капитан, которого я довольно часто видел в тех местах, где появлялся Лев Захарович, вручил мне новый комплект формы и после переодевания препроводил в отдельный кабинет, где и ввел в курс дела. Оказалось, что в Финляндии произошел военный переворот и теперь вся полнота власти принадлежала группе военных под руководством Маннергейма. На мой робкий вопрос, зачем я понадобился на таких переговорах, капитан послал меня в дальний пеший поход и добавил, что это не мое дело и я должен молчать в тряпочку и «создавать толпу» за спиной наших переговорщиков.

От разговора отвлек гул заходящего на посадку самолета. Выглянув в окно, я увидел катящийся по взлетке Ли-2 и заходящую на посадку четверку Пе-3. Высоко в небе происходила смена караула — дежурство эскадрилий ЛаГГов над аэродромом было непрерывным. Капитан позвал меня с собой — встречать наших представителей из Москвы. Из самолета с некоторым трудом выбрался сам Молотов, поздоровался с Мехлисом, перебросился с ним несколькими фразами и направился в сопровождении еще пятерых прилетевших в здание столовой. Приземлившиеся самолеты тут же начали растаскивать по капонирам. Прибежал посыльный и сообщил, что меня хочет видеть нарком иностранных дел. На непечатный вопрос о том, что ему от меня надо, солдат сначала смутился, а потом ответил, что не знает, потому что в подобных случаях свечку держать ему кубарей не хватает.

Уже в здании я попался наконец на глаза Молотову.

— Так вот ты какой, гроза немецких генералов! Значит так, про шутки о люке и фуражках я слышал, не дай бог что-нибудь проявишь…

— Товарищ народный комиссар, я же не идиот!

— Вот и хорошо! Твое дело быть за моей спиной и делать грозный вид. Да и поправлять мою терминологию в военных вопросах, если попрошу. В остальное время стоять молча.

— Есть.

Разговор прервался из-за гула двигателей заходящего на посадку самолета. Выйдя на крыльцо вместе с остальными встречающими, я увидел катящийся по летному полю за мотоциклом с коляской Ли-2 со шведскими опознавательными знаками. В ответ на мой недоуменный взгляд присутствовавший здесь Преображенский пояснил шепотом, что это на самом деле ДС-2. Чем они отличаются, я так и не уловил, да и не старался. В нарушение множества правил самолет подрулил очень близко к зданию. Через боковую дверь из него появились три человека. Одного я ранее не видел, вторым сошел на землю сам Маннергейм, несколько более старо выглядевший по сравнению с фотографиями. Третьим, неся толстый портфель, выбрался полковник Пирвонен.

Переговоры с финской делегацией шли недолго — около двух часов. Во многом это было обусловлено хорошим знанием русского языка финской стороной и осознанием реальных возможностей армий. Маннергейм понимал, что из-за внутренних проблем его страны война не может быть прекращена в данный момент, да и нам это было невыгодно. Слишком большую силу представляли немецкие войска на территории соседа. Результатом стало следующее положение. Финские войска не ведут активных действий и сидят в глухой обороне. Наши на участках взаимного противостояния — аналогично. Финны всеми силами стараются постепенно выдавить со своей территории немцев. СССР эксплуатирует рудники до конца войны. Далее все возвращается к границам на 21 июня 1941 года. Стороны разошлись довольными. Делегации покинули аэродром так же оперативно, как появились. К вечеру я уже занимался повседневными делами танковых заводов Ленинграда.

Рейхсминистерство Вооружений

— В общем, — чиновник из Рейхсминистерства Вооружений замялся, но, поколебавшись, решил продолжить неприятный разговор, — герр генерал, ситуация вокруг «Тигров», сложившаяся к этому времени, весьма дурно пахнет.

— А поконкретнее… — генерал-танкист решил выяснить все непонятные моменты в подковерной грызне за тяжелые танки. Поскольку результаты этой возни напрямую сказывались на состоянии дел в панцерваффе, то понять расклад и выводы из интриг становилось жизненно важным.

— Конкретнее вам скажет герр полковник, — чиновник, смакуя, отпил из бокала коллекционный коньяк.

— Хм… — полковник задумчиво погонял остатки ароматной, тягуче-терпкой маслянистой жидкости с ванильным тоном в бокале и залпом выпил…

Чиновник, вдумчиво пережевывающий кусочек шоколада, едва не поперхнулся при виде такой бестактности по отношению к драгоценному напитку. Генерал лишь усмешливо прищурился…

— Ситуация паршивая, майнен херрен, если начистоту. Началась же вся эта бордельная история еще в мае прошлого года на совещании в Бергхофе — на нем присутствовали сам Фюрер, герр Тодт, герр Порше, герр Заур, его замы — ваш покорный и подполковник герр фон Вилке, герр Кникампф и герр Хаккер. Основной темой его был анализ действий и состояния панцерваффе во Французской кампании и возможность встречи с новыми тогда «Матильдами» при планировавшемся вторжении на Острова. После доклада герра Заура о ходе работ над проектами VK 3601, 4501 и представления макетов последовали обмен мнениями и дебаты. После чего было достигнуто взаимоприемлемое соглашение — над проектами работы продолжить, дополнительное финансирование выделяется. Кстати, хотел бы заметить — проект был наш, разрабатывали герр Заур и герр Кникампф. Герр Адерс же подключился на самом финальном этапе работы — устранение огрехов и доводка проекта, после чего фирма «Хеншель АГ» приступила к постройке модели. Кампания же на Востоке прошла своим путем, несмотря на ряд неприятных для нас моментов, а мы занимались совершенством и доводкой серийных машин.

— Ряд неприятных моментов, — буркнул танкист, — это когда на тебя неторопливо прут тяжелые русские КВ, оглушительно лязгая гусеницами, — а ты лупишь по ним, и все без толку… Или шустрые БТ и Т-34, раскатывающие артиллерию до того, как она успеет развернуться.

Полковник напрягся, катнув желваки на скулах, упер в танкиста взгляд… Генерал ответно набычился, дернув щекой…

— Спокойствие, только спокойствие, майнен либен херрен, — погасил вспышку чиновник, — не хватало еще и подраться.

Генерал и полковник смерили друг друга тяжелыми взглядами и пробурчали нечто, долженствующее означать извинения.

Возникшую неловкую паузу сгладил чиновник, ловко разливший по бокалам новую порцию коньяка, взяв свой бокал в руку, и недвусмысленным движением бровей предложил сделать то же самое своим собеседникам.

— Прозит, господа! — он медленно и со вкусом пригубил настоящий арманьяк…

— Продолжайте, герр полковник, — благожелательно проговорил чиновник, — мы вас слушаем с неослабным вниманием.

— Осенью сорок первого, — неохотно начал полковник, — работы над новыми тяжелыми танками на фирме «Хеншель» вновь возобновились. Была переработана подбашенная коробка под установку пушки «восемь-восемь», усилено бронирование, доработана ходовая и устранены многочисленные ошибки. В результате вес танка превысил заданный на 12 тонн.

— А какой требовался? — спросил генерал.

— От 35 до 36 тонн максимум, и в качестве основного вооружения планировалась 75-миллиметровая пушка с коническим стволом.

— Вот как, — меланхолически заметил чиновник, — аппетиты у кое-кого несколько выросли.

— Не мне судить, — полковник дожевал салями, вытер салфеткой губы, — а тот факт, что для передвижения нового танка своим ходом его следовало «переобувать» в специальные широкие гусеницы, просто добил герра Порше, — отчего тот резко выразился против варианта герра Адерса.

— Это случайно не те варианты «Тигров», что были потеряны под Лугой?

— Именно, герр генерал.

— И еще эта шахматная подвеска… кто ее придумал, интересно? Какой х… д…?

— Герр Кникампф, — хмыкнул полковник, — основным аргументом было — «плавность хода и равномерное распределение веса машины на грунтах…».

— Равномерная плавность, как же, — зло буркнул генерал, — интересно, почему столь нелюбимые многими русские подобными извращениями не страдают. Да простят меня многие боевые товарищи, но русские танки, особенно новейшие, превосходят наши танки намного. Если большевики подтянут качество подготовки экипажей — нам придется весьма тяжело.

— Согласен с вами, герр генерал, — кивнул чиновник, — уже сейчас, по нашим данным, русские освоили выпуск модернизированных Т-34 и новейших САУ и СУ. Далее, постепенно пехотные и моторизованные соединения противника насыщаются самоходными ЗУ. Наши проекты пока лишь в стадии чертежей и согласований. Есть какое-то количество самоходных зениток в мотомехчастях, изготовленных силами полевых реммастерских, но крайне мало.

— Но вернемся к нашим «Тиграм». — Так вот, после этого наше Управление вдобавок заказало совершенно другую башню к новым танкам вместо планировавшейся согласно проекту. И герр Тодт, узнав об этом, возмутился и потребовал разъяснений, вдобавок написал жалобу лично Фюреру. В нашем министерстве вежливо объяснили «смену проекта исключительно ходом проектных работ на фирме „Крупп“…».

— Чуть ли не во всех инстанциях лежала ваша вежливая бумага, — хмыкнул чиновник, — и, как мне кажется, именно с этого момента началась война между вами и герром Порше.

— Жаль, что герр Тодт погиб в авиакатастрофе… С его гибелью мы потеряли технически грамотного человека, а герр Фердинанд — своего друга и покровителя…

— Но герр Шпеер тоже грамотный специалист…

— Пхе, этот придворный архитектор, может, и разбирается в том, как рассчитать контрфорсы или несущие конструкции, но в технике он соображает постольку-поскольку. И скажу вот что — герру Порше перекрыли кислород, даже несмотря на то, что на испытаниях его танк с блеском обошел конкурентов.

— Я слышал совершенно обратное, — осторожно заметил генерал.

— Это все неправда, герр генерал, — неохотно отозвался полковник, — даже совершенно «сырой» «порше» без проблем передвигался там, где застревал танк герра Адерса, и вдобавок у него были обычные гусеницы в отличие от «адерсенка». И у герра доктора было преимущество — 16 машин были готовы на фирме «Нибелунгверке», в то время как на «Хеншеле» с трудом выпустили две машины без башен…

— Но теперь, полагаю, ситуация в корне изменится?

— Без всякого сомнения. Фюрер был крайне недоволен результатом действий танков герра Адерса и категорически потребовал, чтобы танки герра Порше поступили в войска… Особенно после того, как его сын провел большую работу по оптимизации машины, повышению и удешевлению производства. Даже согласился любезно довести до ума наших монстриков.

— Случайно не SFL.V?

— Именно, герр генерал…

— Великолепно, просто великолепно, — значит, к лету можно ожидать новые танки?

— Разумеется… И, говорят, — чиновник понизил голос, — какой-то сюрприз русским готовится на Центральном направлении…

Саня

Двадцать восьмого мая, празднуя по старой памяти День пограничника, я встретился с Шестаковым и Преображенским. После обсуждения местных новостей разговор пришел к новостям масштаба спецбригад и общих интересных тем.

— Саныч, у меня радость большая! Вместо И-185 новый полк получит ЛаГГ-7!

— А что это за зверь?

— Сегодня прибыли первые два на войсковые испытания. Планер ЛаГГ-3Т, мотор АМ-39РФ, вооружение как у поздних 3Т — большая пушка и два крупняка…

— Ого. А ЛаГГ-5?

— На него успел перейти только один завод. Движков не хватает, поэтому будет «семерка». Все АШ пошли на «сушки» и 185-е.

— А ты его в небе пробовал?

— Нет еще. Завтра первый боевой вылет. Посмотрю. Но по рассказам испытателя — зверь страшный для тех, кто по ту сторону прицела. Намного скоростнее и скороподъемнее «трешки», — расхваливал Лев новый самолет.

— А у меня «восьмерки» приходить начали, — не остался в долгу Преображенский.

— Да я видел. У меня в КБ стекла дрожали, когда они на посадку заходили. А истребители?

— Полный комплект, а ИЛов в первом полку теперь даже сверх штата. А у тебя?

— Полностью перешел на выпуск ИС-1, по восемь штук в сутки. И один ИСУ-152. Его потащили, потому что расточка не справляется и пушек не хватает. Ну и 52-х по восемь штук и по три корпуса без башен — заготовки под «Вязы».

— Немцу теперь не позавидуешь, — прокомментировал Евгений.

— Особенно если с «Вязами» встретится… — добавил Шестаков. — Вон меня по ошибке обстреляли — страшно до сих пор. Хорошо, с упреждением ошиблись…

Центр

Подвижная радиолокационная станция РУС-2, основа системы дальнего обнаружения противовоздушной обороны фронта, догорала, разбитая вместе с узлом связи подошедшими на бреющем бомберами. И невидящие глаза мертвого оператора станции смотрели, как в прозрачной синеве майского утра идут четкие девятки самолетов первого эшелона второго воздушного флота.

Немецкая разведывательно-диверсионная группа, выдавшая столь точное целеуказание, могла бы гордиться собой, если бы в данный момент не пыталась стряхнуть с хвоста плотно повисших бойцов осназа НКВД..

Первый эшелон сейчас активно давит позиции зениток и аэродромы истребителей, а более удачливые группы егерей уничтожают посты ВНОС на направлении главного удара, открывая небо для люфтваффе.

Саня

С аэродрома позвонил Преображенский. Поделился новостями. Его авиагруппа получила задание обрабатывать Данциг и Варшаву каждую ночь не менее чем полком. Шестаков уже улетел куда-то со всей своей бригадой, правда, самолетов у него было только на два полка и одну эскадрилью. Мехлис передал распоряжение ставки форсировать выпуск танков. Все бы ничего, но двигатели и пушки взять было просто негде. Когда я сообщил об этом, меня обматерили и повторили приказ. Связавшись с Малышевым, я выпросил еще немного моторов, правда, достались М-17Т, конвертированные из поношенных авиацией М-17. Поскольку резервов для расточки дополнительных погонов не было, дополнительными стали две ИСУ-152 в сутки с бензиновыми моторами. На большее опять не хватало пушек и теперь КПП. Наращивать выпуск Т-52 было невозможно — его мотору замены не было. Начали просто заготавливать впрок корпуса, пока без вооружения и двигателей. Промелькнувшую мысль о спарке СМЗ-206 пресекли сразу — весь выпуск шел на СГ-122 и «Вяз-2» на их базе.

Ника

Четыре часа — это на сборы здесь, в Центре, уже переименованном, пока меня не было, в Училище специальных видов войск. Лететь нам предстояло сначала в Киев, в ставку Первого Украинского фронта. А потом, уже с пополнением, — в тыл к немцам. Там же нам должны и объяснить задачу, и дать все концы для связи — эта операция шла под их крышей.

У меня еще в небе окончательно испортилось настроение. Конкретная депрессия, плавно переходящая в ярость, от одного вида окружающих людей. В таком состоянии хорошо в рейд идти, а вот с начальством общаться — хуже некуда. Как раз перед взлетом в очередной раз поймала слоган «бабе место на кухне», и это сыграло роль катализатора. Все мои пять мужиков сидят молча, им хватило моей полуминутной лекции на тему «все, что вы скажете, может быть использовано против вас», прочитанной в лучших традициях армии и флота. Для того чтобы не светить мои погоны, командование группой передали лейтенанту Алексееву. Тому, что со мной в Выборге был. Хороший парень. Понятливый и несуетливый. Ему дали старшего лейтенанта, а я надела погоны сержанта. В общем — связисточка. И рацию для полного счастья сунули, а награды отобрали.

В Киеве, моем родном Киеве, все знакомо и неуловимо чуждо. Дома те же, улицы, люди, а души нет. Душу у города забрали — пусто. Штаб находился на Владимирской. София не светила куполами, завешанными тканями, Лавра непривычно хмурилась из-под прикрывающих ее аэростатов. Не был взорван Успенский собор, украшающий собой Лаврский двор. На Лысой горе не была взята в окружение и поголовно расстреляна воздушно-десантная дивизия. Киев не был сдан. Киев жил. Но не мой Киев.

В штабе нам объявили, что придется еще сутки ждать. Чего, скажите, ждать? У моря погоды? Ее самую, родимую. Над Ровно дожди и сильный ветер. «Аэродром не принимает» — ждем.

Распределили. Мужиков отдельно, меня в бабскую казарму к штабным связисткам. А у тех как раз банный день. Вы были в женской бане? Мечта любого мужчины. Все фигуристые, с талиями, — в двухтысячном таких будет меньшинство. Конечно, до комплекса неполноценности было еще далековато, но со своими раскачанными плечами и перекачанными мышцами я была немного «не в теме». Обсуждения меня проводились на полутонах, не сильно уменьшая возможность эти обсуждения оценить. Двадцать баб на десять квадратных метров и восемь шаек. Белье с собой. У них чистое, а мне свое еще стирать пришлось. Оделась во взятую напрокат гимнастерку и юбку. Мокрое белье вывесила на веревки, а сама уселась на скамейку, поджав босые ноги, и вытащила из планшетки чистые листы. Мысли в голове — они всегда мысли, крутятся в самые неудобные моменты. На такой случай Ярошенко вкладывал мне в планшетку листы и карандаши — пиши, мол, когда мысля умная в голову придет. Пришла — пишу. Надо же набросать теорию подготовки боевых пловцов, да и бои в ограниченном пространстве, то, на чем мы чуть не прокололись в бункере. Много надо записать, а времени всегда не хватает.

— Товарищ красноармеец!

— А?

Поднимаю голову, стоит какой-то офицер и нагло требует от меня резвой деятельности по вскакиванию, отдаче чести и всякой армейской херне. Разбежался. Встать — это ноги в сапоги без носков, я портянки так и не научилась наматывать, гимнастерку застегивать. Скосила глаза на плечо — погон нет. Да и с мысли сбил — ну не дебил?!

Встаю.

— Чего сидишь? Звание, подразделение?

— Э… сержант Иванова, связист разведгруппы лейтенанта Алексеева. Вымылась, сушусь. А в чем проблема?

— Где сейчас твой Алексеев?

— А я знаю?!

— А что пишешь?

— Сказку, детям на ночь.

— Дай посмотреть…

Ага, щас! Разбежалась и дала.

— Это сказка не для таких детей, как ты. А для вежливых.

— Ты мне не хами, сержант Иванова, со мной лучше по-хорошему… А то на трое суток на гауптвахту пойдешь!

Блин! Достал. Ему еще и по-хорошему! Что, прям здесь, на лавочке?

— Все вопросы к лейтенанту, товарищ капитан.

— Хорошо… я тебя запомнил.

— И хорошо, что запомнил, а то я всех вас забываю…

— Что ты сказала?

— Сказала, что память плохая. Девичья. Забываю я. Что поделать?

Сзади шаги.

— Товарищ капитан, у вас какие-то вопросы к сержанту Ивановой?

— А вам что до этого?

— Лейтенант Алексеев. Она в моем подчинении.

— Тогда у меня вопросы к вам, товарищ лейтенант. А вашей Ивановой надо научиться с офицерами разговаривать! А то я ее могу на гауптвахту отправить.

— Так точно! Извините! Женщина… что с нее возьмешь!

— В армии все солдаты, а не женщины и мужчины! Ладно, на первый раз прощаю. Но чтоб больше такого не было.

Ну, спасибо, любезный ты мой! Откуда такие идиоты только берутся? С виду нормальные мужики, а как достебутся — то прыгаешь низко, то пердишь громко… и до всего есть дело. Ладно, замнем для ясности, товарищ капитан. Но морду твою я очень-очень постараюсь запомнить.

Центр

В воздухе тесно и жарко. Немцы давят со страшной силой, стремясь максимально полно использовать добытое ценой потери трех пятых от общего количества заброшенных диверсантов преимущество.

А торопиться следовало, ибо русские, несмотря на потерю радаров, нарушенную связь и дезорганизованное стремительным продвижением немцев управление, в себя приходят стремительно. И в воздухе это чувствовалось сильнее всего. Штаб ПВО показал, что и полуослепший-полуоглохший он способен причинить немало неприятностей. Первые сутки сильно напоминали веселые денечки прошлого лета, когда советские ВВС действовали храбро, настойчиво и совершенно разрозненно. Но вот дальше… Оглушенная первым ударом в условиях расползающегося фронта, система ПВО устояла, сохранив себя как единое целое. Потрепанные в боях полки истребителей, уцелевшие зенитные батареи и самоходные скорострелки сумели наладить взаимодействие и дрались отчаянно, защищая от атак с воздуха войска, станции, дороги… Они живы, они сражаются, раз за разом заставляя пикировщики бросать бомбы абы куда, но нет силы вычистить небо. Мало, слишком мало их осталось.

…Истекая кровью, поредевший штурмовой авиаполк рвется к цели. Отступая, наши успели подорвать мост, и теперь перед наведенной немецкими саперами понтонной переправой скопилось довольно много войск и техники. Шестерка И-180 прикрытия смогла связать боем восьмерку «мессеров», и теперь штурмовики продираются только сквозь зенитный огонь. Но с земли стреляет все, что может стрелять: от знаменитых «8–8» до винтовок. Двадцатимиллиметровые снаряды рикошетят от бронекорпусов «сухих», осколки снарядов «ахт-ахт» рвут обшивку плоскостей… Один из самолетов буквально разрезало очередью «фирлинга», другой, после близкого разрыва снаряда, беспорядочно кувыркаясь, рушится на землю…

…Ведущий держит машину на боевом. Держит, несмотря на стремительно расширяющуюся полосу дыма за хвостом. Штурмовик без единого выстрела входит в пологое пике и… На месте «мебельного фургона» встает столб дыма и пламени от наземного тарана Су-6 с полной боевой нагрузкой…

…На родной аэродром возвращаются четыре самолета из одиннадцати вылетевших. Все, что осталось от еще утром полнокровного ШАП…

* * *

— Товарищ майор, вот вы где, а то уж я вас обыскался, — обратился к Соджету пожилой человек с красной повязкой на рукаве. На повязке было написано «Дежурный».

— Ну и зачем я вам понадобился, товарищ дежурный? — последовал логичный вопрос.

— Дык это, там вам из Москвы звонят, — указал куда-то себе за спину дежурный. — Сейчас перезванивать будут, так что идемте быстрее, пожалуйста.

— А кто звонит-то? — переспросил Олег, а про себя подумал: «Неужто сам ЛПБ про меня вспомнил?»

— Вот чего не знаю, того не знаю. Мне сказали вас найти срочно, — объяснял по ходу дела собеседник. — Нам вон туда, в правую дверь. Велели разыскать, я разыскал. Мое дело маленькое. Вас сам начальник отдела НКВД вызывает. Ему позвонили из Москвы, а он уже нам в дежурку.

Здание, в которое Соджет пришел для разговора с неизвестным абонентом из Москвы, было одним из административных корпусов, и именно в нем располагались погононосители — так с чьей-то легкой руки рабочие называли сотрудников НКВД и военных. В этом здании Соджет бывал неоднократно, поэтому сразу пошел в кабинет к начальнику отдела НКВД. За ним, буквально наступая ему на пятки, шел непонятно где дежуривший дежурный.

Войдя в кабинет, Соджет, как и положено, поприветствовал хозяина:

— Здравья желаю, товарищ полковник.

— А, здравствуйте, майор, здравствуйте, а мы уж вас обыскались. Садитесь, сейчас вам перезвонят.

И действительно, буквально через три-четыре минуты раздался звонок аппарата, стоявшего на столе. Полковник кивком указал Олегу на телефон, а сам вышел из кабинета, прикрыв за собой дверь.

— Майор Медведь, — сказал Соджет в трубку.

— Здравствуй, товарищ Медведь, — раздался из трубки знакомый голос. — Это Гавриленко тебя беспокоит. Собирай своих людей, сегодня вечером выезжаешь в Смоленск. Документы тебе в комендатуре уже готовят, так что побыстрее собирайся и двигай на вокзал к коменданту. Он тебя и твоих ребят посадит на ближайший поезд, а в Смоленске на вокзале в комендатуре будут тебя уже ждать. Вопросы есть?

— Никак нет, — ответил по-уставному Соджет и тут же добавил совершенно по-неуставному: — Семен Владимирович, а как там дела по новой методике подготовки танкистов, про которую я вам писал?

— Нормально, уже первый набор сделали. Вот выкинешь еще один фортель, будешь там инструктором до конца войны. Все, иди собирайся, тебя уже в Смоленске ждут. Всю информацию получишь на месте.

И из трубки раздались гудки, а голова Соджета была занята мыслью о том, за каким чертом его вместе с экипажем направляют в Смоленск. Он положил трубку и вышел в коридор. Хозяин кабинета стоял около окна, курил и смотрел на заводской пейзаж. Олег чисто автоматически отметил, что полковник расположился так, чтобы, с одной стороны, не слышать разговор в кабинете, а с другой — чтобы контролировать коридор и единственный выход с этажа.

— Товарищ полковник, освобождаю ваш кабинет, — он кивнул на комнату, из которой вышел. — Уезжаю, так что до свиданья и спасибо за гостеприимство.

— Что ж, счастливого вам пути.

Мякишев

Капитан Мякишев негодовал. Бурлил и клокотал внутри, как двухведерный самовар. Бардак. Не армия, а черт знает что. Девица, нацепившая воинскую форму, но так и не осознавшая, что она в армии, а не с подружками в клубе. Сержант позволяет себе хамить капитану. Настроение Семену Борисычу портила еще одна мысль — то, что он сплоховал. Растерялся, потерял хватку. Не поставил по стойке «смирно» их обоих — и сержанта-связистку, и ее лейтенанта. И что помешало? Хм… Что-то ж скребнуло тренированный глаз, сбило с обычных рельсов поведения. Какая-то ненатуральность происходящего. Служба на границе с Маньчжурией приучила обращать внимание на всякие странности — вот и теперь что-то беспокоило капитана. И в связистке самой по себе, и в этой парочке вместе — но что? Она — связистка, у лейтехи — петлицы пехотные? Мало ли, прикомандированная, не то. Какая-то несообразность. Как-то он на нее посматривал… Точно! Как будто смотрел — что можно сказать, что нет. Как на жену со скандальным характером. Ну, характер там не сахар, а вот насчет жены — увы, фамилии разные, да и вообще, не рядом оно. И сама — вроде как готова была встать, потом по знакам различия глазами пробежалась — и уселась обратно. И потом, в разговоре; глазами на плечо себе косила недоуменно. Как будто там погоны должны быть такие, что он перед ней должен отчет держать.

Странно, непонятно. И что она писала? Не любовное письмо явно — выражение лица было совсем не лирическое. Может, шпионы? Идти в СМЕРШ, сообщить, проверить? А если нет? Шпионка бы, наоборот, постаралась и в струнку вытянуться, и листок бы в карман сунула, где наготове другой лежит, безобидный. Нет, в СМЕРШ пока идти рано. А вот в расположение радиороты к сержанту Ивановой заглянуть надо бы, поговорить с другими радистками, выяснить, что и как. Лицо новое, незнакомое — но уж девчонки если за утро и в бане не разговорили, то к вечеру, а тем более — к утру хоть что-то выяснят. А сейчас все равно времени нет — постоянное назначение еще не получено, вот и гоняют то на КПП, то в патруль, как сегодня…

Саня (7 июня)

Из Челябинска на войсковые испытания поездом прибыл один ИС-2. В нем соединились черты «Меркавы» и ИС-3 моей «хронородины», так, с подачи Степана, мы стали называть свой родной мир. Хотя и этот уже стал родным. Мне иногда кажется, что он мне даже более близок. Это теперь мой мир и мое время.

Испытания решили производить в сопровождении двух ИС-1, которые еще не получили распределения в части фронта и пока стояли на заводе. Причина была в устранении брака сварки, и эти два танка оказались как бы «временно нетрудоустроены» до конца следующей недели. Движение до Ораниенбаума своим ходом прошло без лишних приключений. Колонну из трех танков и двух автобусов сопровождали две ЗУшки на базе БТ и полуторка со счетверенными «максимами», но, к счастью, мишеней для зениток не наблюдалось.

Уже за городом нас встретил командир полка, на позициях которого должны были проводиться испытания. Я планировал подобие выступления «единичек» на Выборгской дороге — рывок до позиций, отстрел обнаруженных целей и отход. Но планам не суждено было сбыться. После короткой артподготовки вдоль самого берега Финского залива в атаку пошли немецкие танки и БТР. Это была практически калька с нашего прорыва на Выборг, только вот разведывательное обеспечение фрицев подвело — про нас они просто не знали.

Я решил попробовать устроить танковую засаду, только вот рисковать ИС-2 нельзя, поэтому я отправил его и пулеметную полуторку назад в Ораниенбаум, а двумя оставшимися танками и обеими ЗСУ двинулся навстречу немцам. За очередным перелеском появились окопы. Линия фронта, вторая полоса. Четыре короткоствольных «штуга» в сопровождении пехоты пытались зачистить окопы наших войск. А из глубины навстречу нам двигалась колонна из двадцати танков, опознать которые я затруднился. Размером несколько больше Т-4, бортовые экраны прикрывают ходовую часть полностью. Если бы не их скорость, можно было бы предположить, что это затрофеенные немцами «Черчилли», но те должны быть длиннее, да и пушка великовата.

Вызываю по радио второй танк. Волна на время испытаний у нас персональная, поэтому особо не шифруемся:

— Сева, видишь, «штуги» окопы ковыряют?

— Вижу.

— С них и начнем!

— Принял, Саня, ты слева, я справа к центру, кто вперед!

— Работаем!

Первый бронебойный снаряд прошил немецкую самоходку в районе двигателя насквозь. Показалось пламя. Выскочивших членов экипажа я не заметил. Второй выстрел ушел в молоко, я все-таки поторопился и не учел инертность поворота башни. Третий попал оставшемуся немцу в передний нижний лист. Внутри «штуги» рванул боекомплект. Всеволод на втором ИСе тоже разобрался с двумя самоходками. Колонна танков остановилась.

И через несколько секунд на дороге началось столпотворение — все двадцать начали разворачиваться. Выпущенный бронебойный снаряд почему-то никакого видимого эффекта не произвел. В наушниках я услышал голос Всеволода Георг иевича:

— Мля, ну попал же в верх корпуса! Как эта штука после такого ездит!

Лязгнул затвор пушки. Стреляю. Среди немцев вырастает столб фугасного взрыва. Слышу голос заряжающего:

— Ой, командир, я по ошибке…

— Снаряд! — ору в ответ и тут же: — Отставить! Фугас!

В прицел наблюдаю странную картину, несколько «танков» потеряли обшивку. С каркаса свисают тряпки и бруски. Пара машин горит. Выстрел. Разруха в куче самоходных макетов увеличивается.

— Сева, нас развели, как последних лохов! Вперед, до ниточки!

— Принял, иду вперед! — и далее непечатно высказался полковник.

В сопровождении примерно роты резервов полка мы дошли до прежних позиций. Дальше идти не рискнули — это вполне могла быть провокация «на контрудар». И там нас наверняка ждала бы засада ПТО, а то и «ахт-ахтов». Испытания в задуманном виде оказались сорваны.

Возвращаясь обратно по дороге вдоль берега залива, за пару километров до Ораниенбаума в небольшом заливчике заметили какое-то шевеление. От каменных глыб к лесу рванулись несколько человек От берега в море начал отходить небольшой катер. На виденные мною ранее советские торпедные он похож не был. Зенитки ударили по бегущим. Я положил снаряд перед носом суденышка. Катер отвернул и, судя по увеличившемуся столбу дыма выхлопа, попытался прибавить ход. Вторым выстрелом я попал в транец. Мишень потеряла ход и мерно закачалась на волнах. Тем временем зенитчики и второй ИС разобрались с высадившимися. К сожалению, уничтожить удалось не всех — двое или трое скрылись в лесу. Среди двенадцати оставшихся на поле врагов живых оказалось двое — один контуженный близким взрывом, другой тяжелораненый. Контуженый что-то бессвязно лопотал по-немецки. По рации я связался с береговой батареей Ораниенбаума. Вскоре по их наводке пришел «малый охотник». Экипаж катера не сопротивлялся и затопить судно не пытался. Все-таки «мошка» представлял собой слишком большую силу против их потерявшего ход корыта, да и я с берега держал ствол наведенным на непрошеного гостя. Практически одновременно с моряками подоспел грузовик из особого отдела. Уже в Ораниенбауме мы соединились с дожидавшимся ИС-2 и вместе своим ходом без приключений добрались до Кировского завода. О случившемся пришлось лично докладывать Мехлису. К тому времени Лев Захарович уже получил информацию от армейцев и флотских о произошедшем.

А на следующий день оба экипажа танков в штабе флота получили благодарственные грамоты, мне же и военпреду Всеволоду Георгиевичу, командовавшему вторым танком на испытаниях, кроме того вручили часы с наградной надписью.

Ника

Женщины со смены еще не вернулись. Или с гулянок. Какая, впрочем, разница? В комнате, куда меня временно подселили, тишина и покой. Тоже временно. На тумбочке лежит газета. Бог знает чем она меня заинтересовала, но я, как та любопытная кошка, сунулась к ней. «Красная Звезда» трехнедельной давности и на первой обложке во всей красе Букварь. И статья, что, мол, удалец, молодец и далее во всей хвалебной красе. Пробежала глазами — много умных слов, и про Выборг, и про «Ваню-Маню», и про завод его — неплохо написано. Видно, зачиталась, если не заметила, что в комнату зашли женщины.

— Оставь газету! Не твоя — не трогай!

Ах, вот оно что! Кажется, наш Букварик тут имеет свою поклонницу!

— Извини… — пожала плечом. Газету вернула на место. Но мысль о том, чтобы достать такую же и отправить по приколу Букварю, уже зародилась. Нет, лично от себя это не будет приколом, а вот если…

— А Букварь хорошо получился!

— Какой Букварь? Это майор Бондаренко! Или читать разучилась?!

А щечки-то вспыхнули! Девушка-девушка, неужели влюбилась? А если и да, то что? Так даже интереснее.

— Ну, это он для журналистов майор Бондаренко, а так у Саши позывной Букварь.

Обступили. На лицах недоверие и любопытство.

— А ты его знаешь? А где ты его видела? А какой он? А девушка у него есть?

— Хороший. Добрый и одинокий. Весь в делах и в заботах. Я с ним в Питере познакомилась. Он к нам пару раз приезжал перед Выборгом…

Не помню, что я еще там втирала в свежевымытые девичьи ушки, но ожидаемым результатом была выдача (под большим военным секретом) адреса завода майора Бондаренко. Девчата писали письмо коллективно до поздней ночи. Я тихо потухала в подушку от их незамысловатых фраз типа «мы, комсомолки, высоко оценили ваш подвиг…» и т. д. Вот будет Букварь читать и думать, что письмо Татьяны Онегину было верхом логики и краткости. Впрочем, часам к двенадцати письмо было закончено, адрес написан. Вот тут я и вклинилась с умным предложением положить в письмо еще и статью про него. Пусть, типа, знает, откуда инфа пришла. Девчатам было жаль газету, но после короткого партсовещания мое предложение было принято и газета вложена.

Утром к нам постучал один из моих бойцов.

— Товарищ Иванова? Ника Алексеевна? Вас вызывают!

— Ага, щас! Жди!

Собралась, оделась. Благо форма высохла еще вчера. Уже вышла за дверь, когда услышала удивленное:

— Девчата, а Иванова Ника Алексеевна — это не та, что в Выборге осназом командовала?

— Да нет! Эта сержант, а та — майор!

— Но она же с Бондаренко знакома!

Секундная пауза. Я постаралась быстрее сбежать по ступенькам вниз. Мало ли что еще придет в голову нашим связисткам…

Комната радисток

Радистки, устало переговариваясь между собой, брели стайкой с дежурства на узле связи к себе в казарму, отсыпаться. Для них рабочий день — это сидеть на приеме и ждать, когда радисты разведгрупп и партизанских отрядов выйдут на связь. Или не выйдут. И тогда часами: «Зарница, я Туман, ответьте… Зарница, я Туман…» И думаешь — кто это, что с ними? А выйдут на связь — радость, но и тут тоже: вслушивайся внимательно, не поменялся ли голос, манера разговора или почерк на ключе, если передача морзянкой. Тот ли это «Ястреб», с которым говорила позавчера — или немцы игру затеяли? Нервная работа, выматывающая.

Девушки поднялись на крылечко своего барака, отряхивая с сапог пыль и хвою, первые вошли в комнату, и сразу послышался крик:

— А ну, оставь газету! Не твое — не трогай!

— Похоже, новенькая на Светкину «икону» покусилась.

— Да-а, а если еще и помяла — будет сейчас «конец света».

Похихикивая и комментируя происходящее, связистки входили в комнату. Кто подтягивался поближе к эпицентру возможного скандала (все-таки разнообразие), кто направлялся к койкам. Но следующая фраза «новенькой» остановила на полушаге и тех, и других:

— А Букварь хорошо получился!

— Какой Букварь? — озвучила общий вопрос Света Рудницкая. — Это майор Бондаренко! Или читать разучилась?! — продолжала бушевать девушка.

— Это для вас и для журналистов он майор Бондаренко, — спокойно ответила виновница переполоха, — а так у Саши позывной Букварь.

Неизвестно, что больше выбило дух из раскрасневшейся радистки, — не то фамильярное «Саша» в адрес Ее Героя, не то факт того, что у нее с ним теперь есть общие знакомые, а значит… Что «значит» додумать помешали подруги, обступившие их вокруг и начавшие забрасывать вопросами, гул стоял, как на вокзале за три минуты до отправления дачного поезда. Всем хотелось знать подробности, причем каждой — свои. На этом фоне вопросы «а кто она такая» и «откуда она это знает» ушли на второй план. А как только разговор все же стал выезжать на эту тему, выяснилось главное: ОНА ЗНАЕТ АДРЕС! Письмо, можно написать письмо, и не «на деревню дедушке», а именно туда, куда надо! Эта новость затмила собой все остальное, поскольку требовала действий. И действие закружилось. Одни спорили, другие пытались что-то диктовать пишущим, третьи сами схватили листок и карандаш и убежали к тумбочке — писать. Потом эти сочинения согласовывались, увязывались, некоторые девчонки отказывались что-то менять и норовили запихнуть свой листок в конверт в исходном виде (и некоторым это удалось). Короче говоря, дым стоял коромыслом. А когда девушки наконец угомонились и стали собираться спать — оказалось, что виновница переполоха уже спит, уткнувшись в подушку и иногда вздрагивая, — наверное, что-то снилось не очень приятное. Разговор «по душам» опять не получился.

Утром всех разбудил стук в дверь. Прибежавший солдат доложил с улицы (внутрь его не пустили, понятное дело, да он и сам войти не пытался):

— Товарищ Иванова? Ника Алексеевна? Вас в Штаб вызывают!

Новенькая, она же, как выяснилось, — «товарищ Иванова», быстро собралась и выскочила из домика под заново набирающий силу гул — на этот раз касаемо ее личности. И конверт со стола прихватила.

— А имя-то редкое! Ника — сколько еще таких знаешь?

— Ага, а фамилия — еще реже! Сколько сотен тысяч Ивановых в стране? Неужели двух Ник не найдется?

— Но ведь адрес Бондаренко она знает!

— Мало ли, узнала, когда из Выборга уезжала.

— Не-е, не «когда уезжала». Адрес, где он сейчас, знает! А это ж, наверное, секретно!

— Было бы секретно, стала бы она болтать.

— Не кричите, девки, у замполита есть вся подшивка «Красной Звезды». Там про корабль было раньше, чем майское фото. И тоже, кажется, с фотографиями.

— Люська, бегом к Палычу. Как хочешь, но газета должна быть здесь!

— А почему я?

— Потому что он на тебя больше, чем на других, смотрит.

Люська быстро собралась и убежала, самой было интересно. А разговор продолжал виться и клубиться:

— А в бане вчера видели ее?

— А что на нее любоваться было? Не мужик же, чтоб в бане рассматривать! — раздалось хихиканье, некоторые даже покраснели, видимо, представив в баньке между собою мужика.

— Мужик-то, конечно, не мужик, но тело почти мужское — мускулы какие, видели?

— Мускулы — мускулами, а шрамов вы что, не заметили, что ли?

— Гхм! Это что тут за птичий двор? Где дневальный? Когда подъем был, почему казарма в порядок не приведена? — раздалось вдруг от двери.

Люся, убегая, прикрыла дверь, а крючок накинуть было некому — все увлеклись разговором. Связистки начали разворачиваться на голос, многие пытались принять строевую стойку — и только потом, с задержкой в парочку секунд до них начало доходить, что форма у них, мягко говоря, не строевая. Некоторые и вовсе были в одной исподней рубахе. Капитан Мякишев (а это был он), который в ходе разноса успел пройти уже шага три, раскрыл было рот, собираясь продолжить разнос, но тут… первый тонкий визг, струной воткнувшийся ему в правое ухо, был тут же поддержан дружным хором. Без малого два десятка частью смущенных, частью испуганных, а частью просто возмущенных молодых женщин дружным визгом пусть и не способны свалить дуб (как говорится в легендах), но тем не менее Семену показалось, что ему в уши воткнули два штопора и шарахнули по ним двумя кувалдами. Бывшего пограничника буквально вынесло за дверь, в которую почти одновременно пролетели подушка, сапог и котелок с остатками чая.

Стоя в трех шагах от крыльца, капитан тряс головой и ковырял пальцем в ухе, пытаясь прийти в себя, когда мимо него, пискнув: «Извините, товарищ капитан», прошмыгнула еще одна радистка с каким-то увесистым томом под мышкой. Она вбежала в дом с криком: «Вот! Добыла!» Лязгнул крюк, и капитан остался один стоять на тропинке, все еще глотая воздух. Он пытался собраться с мыслями и определить — была ли в комнате «сержант Иванова». Ночная гибель командира разведвзвода опять подняла вопрос о немецких диверсантах и обострила подозрительность капитана. Успокоившись, Семен вспомнил диспозицию в комнате и убедился — «Ивановой» там не было! Под ложечкой ощутимо засосало: «Эх, надо было идти к особисту, надо! А может, она на дежурстве просто или еще где? Нет, надо опять войти в этот птичник и поспрашивать его обитательниц». Капитан поднялся на крыльцо и поднял руку, чтоб постучать.

— А вот это правильно, к дамам стучать надо! — раздался голос сзади. Мякишев обернулся и увидел подполковника — замполита полка связи Василия Павловича Пережогина, или просто «Палыча».

— Здравия желаю, товарищ подполковник!

— И вам не хворать. Если по делу — так стучи, вместе войдем, а если девчонок моих смущать да от службы отвлекать…

— По делу, товарищ подполковник!

— Ну, тогда пошли…

Штаб бомбардировочного командования РАФ

— Генерал, как случилось, что сегодняшней ночью ваши подчиненные не бомбили Берлин?

— Сэр, видимо, имела место провокация, сэр!

— Что вам удалось выяснить по докладам экипажей?

— Сэр! Над береговой линией группы перехватывались немецкими истребителями. В суете боя, видимо, штурманы не отследили время и расстояние полета и сбросили бомбы только исходя из сигнальных маркеров, повешенных кем-то за 200 километров до цели. Сэр, самолеты-маркировщики правильно поставили огни! Просто кто-то воспользовался аналогичным способом и навел наши ударные группы на второстепенную цель. Сэр, летчики в это время героически оборонялись от немецкого ПВО. Я не могу их винить за ошибку, сэр.

— Каковы потери группы?

— Шесть «Веллингтонов» и один «Манчестер» из ударной группы, один «Москито» из контролирующей, сэр.

— Маркировщики?

— Все вернулись.

— Хорошо, я проверю вашу информацию через другие каналы. Не могу понять, кому понадобилось перенаводить самолеты с Берлина на Вольфсбург… Город сильно пострадал.

— Сэр, там же все равно немцы!

— Не вам решать, какие именно цели бомбить, генерал.

— Есть, сэр! Извините, сэр!

Штаб-квартира ДжиЭм, Детройт, Мичиган

— Лимонники совсем оборзели! Позавчера их бомбардировщики вместо Берлина вывалили бомбы на завод Опеля в Вольфсбурге!

— Наши финансовые потери?

— Завода по производству грузовиков больше нет. По жилым кварталам почти ничего не попало. Почти все бомбы попали по территории завода. Сумма ущерба компании подсчитывается.

— А что говорят наши друзья в штабе РАФ?

— Говорят, кто-то повесил маркеры вместо Берлина над Вольфсбургом.

— Немцы?

— Маловероятно — они в результате потеряли производство «Опель-блитц» минимум на полгода, а то и больше. Да и если бы они — вешали бы над безлюдным пространством.

— Англичане?

— Тоже вряд ли… Маркеры над Берлином висели…

— Тогда кто? Русские?

— Это вообще фантастика! У них нет способных на это самолетов. Да и по времени подгадать сложно. Я думаю, это чья-то негосударственная инициатива.

— Форд? Крупп? Хеншель?

— Выясняем.

Там же через четыре дня

— Сэр, мы выяснили наиболее вероятного виновника разрушения Вольфсбурга!

— Очень интересно.

— Заказ, который не может теперь выполнить Опель, распределен между другими производителями.

— Не тяните!

— Форд получил 40 %, Хеншель и Крупп по 20 %, Татра и Чепель по 10 от объема, ранее предназначавшегося Опелю.

— Это еще не доказательство!

— А как же уведенный у старика из-под носа контракт на поставку станков в Россию? В Мивас!

— Русские говорят «Миасс»!

— Не имеет значения. Мистер Форд, видимо, решил не только отомстить, но и поиметь с этого монет. Кроме того, вспомните про перехваченный у него контракт по командирским машинам для английского корпуса в Африке.

— Африка — это мелочь.

— Да, мелочь, но когда все складывается вместе, это уже не мелочь. Да и к тому же Форд очень завистливо отнесся к сделке с русскими в сентябре прошлого года. Я про моторный завод.

— Я понял. А что говорят англичане? У вас есть конкретные предложения?

— Пока ничего вразумительного.

Ника

Утро красит нежным светом. Бред. Утро никого не красит. У лейтенанта было такое лицо, что хотелось приложить ладонь ко лбу и поинтересоваться самочувствием. Спал? Спал! С утра достебались? Да нет! А чего тогда? Выясняется, что ночью произошло ЧП — был убит командир разведвзвода. Теперь СМЕРШ стоит на ушах и всех остальных частях тела. А под это дело некий капитан успел настрочить о подозрительном «сержанте Ивановой», не давшей ему почитать сказочку на ночь. В общем, лейтенант уже пообщался с «нужными людьми», а теперь моя очередь.

— Ника Алексеевна, они в курсе. Я им все рассказал. Там пару вопросов и все! Задание нам никто не отменяет, но вот нового командира разведчиков придется ждать.

— Опять ждать! Сколько можно? Я устала ждать, ждать, ждать! Леша там в гестапо! А я тут! Блин!

— Ника, успокойся! — командный голос. Совсем как у Ярошенко. Оборачиваюсь. — Ващенко?! Ты что здесь делаешь?

— Вас страхую. Прилетел только что. Докладывай, лейтенант, что у вас тут?

— Жопа, — это уже я не могу промолчать. — Ладно. Извини. Если уже ты здесь, то помогай. А то я не контролирую себя. Если сегодня не вылетим…

— Вылетите, я обещаю. Все будет нормально. Штаб армии в курсе. А со СМЕРШем поговорим вместе. Идем…

Конечно, все мужики мудаки и сволочи, но к некоторым я уже привыкла. И спасибо, что они есть, вот такие сволочи, которые летят всю ночь, чтобы к утру быть рядом.

Комната радисток

Люся прошмыгнула мимо стоявшего на тропинке полузнакомого капитана из резерва и взлетела на крыльцо, крепко прижимая к себе с трудом выпрошенную на «до обеда, политинформацию готовим» подшивку «Красной Звезды». Замполит и правда выделял ее среди остальных связисток, что вызывало то хихиканье, то шуточки, но неизменно и бессовестно эксплуатировалось всей ротой. На самом деле Люся просто очень напоминала Палычу его дочку, оставшуюся в Саратове с матерью.

Проскочив в дверь с криком «Принесла!», Люся споткнулась о лежавшую на пороге подушку и чисто автоматически отбила подшивкой прилетевшую вторую.

— Девки, вы что тут, ошалели?!

— Не обращай внимания, давай сюда подшивку. Так, Зинаида, Маша! БЫСТРО одеться! Хватит тут дойками трясти, мало ли кто еще зайдет! Все равно — пока еще найдем нужную газету! — старшина Свиридова начала-таки наводить порядок в своем хозяйстве.

Наконец все одеты, койки «вроде как заправлены», подшивка открыта на нужной газете. Связистки столпились вокруг единственного стола, вытащенного на середину комнаты.

— Ну?!

— Девки, она!..

— Да ну?! Дай сама гляну!

— Не, вот родинка на снимке!

— Это не родинка, разуй глаза! Пятно на газете.

И хором, с придыханием:

— Она… Ой, мамочкии-и…

Раздался стук в дверь:

— Девочки, открывайте!

— Уже бегу!

* * *

Палыч был озадачен. Люся прибежала минут через десять после подъема, вся какая-то взъерошенная, деловитая, даже немного пришибленная. И начала выпрашивать полную подшивку «Красной Звезды» за май, сочиняя на ходу что-то маловразумительное. Василий Павлович был человеком опытным и понимал — напрямую из Люси «страшную тайну» не выбьешь, проще переждать и узнать окольным путем. Но и подшивкой рисковать не хотелось. Наконец подполковник придумал вариант: он вложил в подшивку свой черновик от подготовки к политинформации и решил минут через 10–15 подойти за «важным документом», а заодно и глянуть, что там девочки с газетами делают. Приняв решение, Палыч тем не менее выдал помимо подшивки воспитательную речь:

— Газеты не рвать, не мять. Фотографии артистов и прочих лиц не вырезать. Еду и прочее на газеты не ставить. Пометок не делать, даже карандашом! На самокрутки не скуривать! Даже «с самого краешку, где ничего не написано»!

— Това-а-арищ замполит! Мы же не…

— Все вы «не», а потом подшивку в руки взять противно! И половины листов нет! Ладно, вы девочки в большинстве своем махорку не курите и котелки куда попало не суете. Но пусть только хоть листик!

— Есть, товарищ подполковник!

— Тогда крууу-гом! Шагом марш!

Люся исчезла. Василий Павлович, не особо торопясь, добрился, покурил на крылечке и неспешно двинулся к бараку радисток. Около девичьей казармы стоял какой-то капитан. Замполит насторожился: не ухажер ли? Вроде бы это он третий день при штабе, ждет направления к месту дальнейшей службы, но почему-то не получает. Вот капитан тяжко вздохнул и с явной опаской пошел к двери. «Видимо, попробовал вломиться без стука, — подумал Василий Павлович. — Теперь опасается — и правильно делает, если девочки в неглиже, то и сапог пониже фуражки словить можно!»

Войдя после стука в казарму связисток, офицеры застали дивную картину — дамы стояли плотным кольцом вокруг стола и внимательно рассматривали что-то, обмениваясь неразборчивыми замечаниями. Вид у них был, мягко говоря, удивленный.

— Так вы зачем к девчатам-то шли, капитан? — спросил Палыч.

— Посмотреть на «сержанта Иванову», кем бы она ни была.

— Так вы знали?! — вырвалось у кого-то из девушек.

— Мы многое знаем, а вы сейчас о чем? — не выдавая удивления, подхватил разговор подполковник.

— Ну, что товарищ Иванова не совсем «сержант Иванова». То есть, конечно, Иванова, но совсем не сержант, — залопотала Люся.

Капитан почувствовал, как отнимаются ноги и холодеет внутри. «Б…! Надо, надо было идти к особистам!» Тем временем офицеры подошли вплотную к столу. Подшивка была раскрыта на газете, посвященной церемонии награждения героев Выборга пятнадцатого апреля, и, похоже, девушки внимательно изучали одну из фотографий.

— Товарищ подполковник, а зачем товарищ Иванова сержантом оделась и ордена сняла? — спросила самая младшая радистка. Капитан понял, что он уже совсем ничего не понимает. Потом глянул на фото. Чудовищным усилием воли он сжал челюсти, не позволяя вырваться восклицанию — короткому, но абсолютно нецензурному. Все встало на свои места. Непонятная наглость к старшему по званию (который был, как оказалось, младше), робость лейтенанта в адрес собственной «подчиненной». Да и нежелание «сержанта» показать свои записи тоже стало понятным. «Интересно, сколько подписок надо дать, чтобы мне дали взглянуть на тот листик? — подумал капитан. — А с другой стороны, не хочу я туда смотреть. Много знать хорошо, а слишком много — вредно».

Подполковник Пережогин напрягся, соображая — о чем речь. Потом взглянул на фото, подобрался и скомандовал:

— В одну шеренгу — становись! Равняйсь! Смирно! Так, товарищи бойцы, связисты, девушки, чтоб вас всех! Вы бойцы Красной Армии — или бабы базарные?! Что за вороний гам?! Вы в армии или где?! Совсем ошалели? Газету читаете — Ника Алексеевна Иванова, о ней же речь, правильно? — чем в Выборге занималась? Молчать в строю! Грибы собирала она там? Столовой заведовала? Нет? Может, обозом командовала? Тоже нет? Так неужели до вас, в головки ваши светлые, рыжие и темные, не доходит — если старший офицер ОсНаз появляется в прифронтовой полосе, маскируясь, в чужой форме, с чужими знаками различия — то это не просто так? У вас между ушами хоть что-то, кроме прически, есть? Узнали — молчите в тряпочку! В крайнем случае — подойдите тихонько в укромном местечке и скажите ей, что узнали и как узнали — пусть решает, что с этим делать. А лучше — молчать! Зашейте рот, если иначе невмоготу!!! Тут, может, операция фронтового масштаба начинается, о которой мне, подполковнику, знать не положено, а комсомолке Семеновой, оказывается, это знать надо! Любопытство у ней, не скажу где засвербело! Что вам знать положено — до вас доведут, остальное — вас не касается. Ясно? Я вас спрашиваю — ясно?!

— Ясно, товарищ подполковник!

— Вот и хорошо. А теперь, для пущей ясности — у вас ночевала СЕРЖАНТ ИВАНОВА. До этого вы ее нигде не видели и о ней ничего не знаете. А кто будет болтать языками — поедете белым медведям прогнозы погоды принимать и зачитывать! — решил сгустить краски Пережогин.

Мякишев слушал все это и понемногу приходил в себя. Ну, надо же, а! Вот тебе и «красноармеец, смирно!». Но пришла и другая мысль — как раз разведчица из товарища Ивановой никакая. Если брать не фронтовую разведку, что за «языками» шастает, а разведку агентурную, нелегальную, в тылу врага. «Толку переодеваться в сержанта, если замашки остаются майорскими? — думал про себя Семен Борисович. — Или свое настроение так всем сразу демонстрировать? Такую разведчицу проще самим к стенке поставить вместо заброски — и быстрее, и гуманнее. Диверсант, снайпер — допускаю, да и награды сами за себя говорят. Но разведка? Не-е-е-т, девушка, это — не ваше!»

Пережогин закончил лекцию и, распустив строй, забрал подшивку. После чего подошел к стоящему столбом Мякишеву и позвал:

— Пойдем, капитан, расскажете мне, что вам было нужно от товарища Ивановой.

Стоя в курилке под сосной напротив казармы девушек-радисток, Семен рассказывал подполковнику историю своего знакомства с Ивановой и подозрения, которые у него возникли, когда к офицерам подошел младший сержант-порученец:

— Товарищ подполковник, разрешите обратиться к товарищу капитану?

— Обращайтесь.

— Товарищ капитан Мякишев, Семен Борисович?

— Да.

— Приказано проводить вас в распоряжение начальника разведотдела Штаба фронта!

— Ну, пойдем, раз приказано, — Мякишев последний раз затянулся и выбросил папиросную гильзу во вкопанную посреди курилки обрезанную бочку.

Ника

У смершевцев говорил в основном Ващенко. За это ему отдельный низкий поклон, потому что мне в этот момент было явно не до общения. Везет мужикам, у них нет каждый месяц проблем. Вся подлость этой «ежемесячной проблемы» даже не в том, что крышу срывает от боли и кажется, что родишь ежика прямо здесь и сейчас, и даже не от предчувствия стыда, если кто-нибудь об этом узнает или еще страшнее — увидит, а самое неприятное состоит в том, что перестаешь адекватно воспринимать людей. Хочется забиться в самый дальний, самый темный угол и, свернувшись калачиком, никого не видеть. Вот поэтому женщин в армию и не берут — из-за этого перепада настроения, ни от чего не зависящей злости и бешенства, иногда превращающейся в неконтролируемую агрессию. Особенно пакостно, когда ты это все понимаешь, а сделать с собой ничего не можешь.

Благо все решили на удивление быстро. Меня немного пожурили, что я не отдала честь капитану, раз уж надела сержантские погоны. Я на это извинилась и пообещала больше так не делать. Хихикнув с моего извинения, смершевцы дружно выразили мысль поскорее меня отправить туда, где мне самое место — в тыл к врагу. Я была только за.

Делать в Киеве нам было особо нечего, поэтому лейтенант с подачи Ващенко пошел за нашими вводными в Штаб фронта. Меня же с остальной гопкомпанией отправили сразу на аэродром — от греха подальше. Да и с разведчиками надо было еще познакомиться. Их пообещали тоже направить туда. Часа три-четыре нам для сработки должно было хватить по замыслам начальства. По прибытии на аэродром, не увидев обещанных разведчиков, я оттащила группу подальше от ангаров на край поля и уселась на бревна, пока парни выполняли штатную работу по подгону и проверке снаряжения. Работа всегда нужная, даже если уже все подогнано и проверено пятьсот раз. Вот так, разнежившись на скудном майском солнышке, я незаметно для себя задремала.

Страх перед тем, что можешь сорваться, перегоняется в попытку держать себя в руках. Рывком проснувшись, я поняла, что моих парней почему-то больше, чем было до «сонного царства», а с ними рядом стоит давнишний капитан.

— Здравия… желаю… товарищ… капитан, — медленно, но уверенно выдавила я и чуть не добавила «-ять!».

Хлопцы от удивления аж остановились катать друг друга.

— Здравия желаю, товарищ сержант Иванова. — По тому, как он произнес «сержант», можно было сразу дать ему в рыло. — Мякишев Семен Борисович. Командир приданной вам разведгруппы в составе четырех человек.

Саня

После неудачных испытаний ИС-2 я несколько дней не вылезал с завода, где побывавшие в бою танки проходили техобслуживание. Вечером девятого пришло письмо с неизвестного адреса. Номер полевой почты бригады я знал, полигона в Кубинке тоже, с остальными попаданцами общался в основном по телефону, ну и с Доком по работе иногда телеграфом, а тут совершенно непонятный адрес. Сначала подумал про новый адрес Зеленко, но, придя в свое временное жилье, сравнил почерк и отказался от этой мысли. Из конверта выпала вырезка из «Красной Звезды» за начало мая — тогда этим номером меня просто достали — фотопортрет со всеми орденами и медалями на многих произвел впечатление, и мне старались показать это. Я тогда в ответ отшучивался, что рожа на портрете мне и так сильно надоела, особенно когда бреюсь по утрам. Кроме вырезки еще было письмо со страшно запутанным текстом. Такое впечатление, что писали несколько человек, причем каждый из них не читал, что написали предыдущие. Продираясь через штампы громких фраз о моем героизме и комсомольской сознательности авторов, которых, как выяснилось к концу текста, было действительно несколько, я выяснил, что со мной пытаются завязать переписку несколько девушек, причем как вместе, так и по отдельности. Самолюбию этот факт, конечно, льстил безмерно, но ответ я решил отложить на несколько дней. Главным вопросом для меня стало, как девушки нашли мою полевую почту, ведь письмо пришло конкретно в сводный испытательный батальон, а не на завод, где его бы отсортировали цензоры «в малиновом».

Мякишев

— Товарищ полковник, капитан Мякишев по вашему приказанию прибыл!

— Отлично. Вы, товарищ капитан, служили на границе? Потом — в разведбате у наших нынешних соседей с севера?

— Так точно! — ответил капитан, подумав про себя, что все это есть в личном деле.

— Ну и отлично! У нас открылась вакансия на должность командира второй разведывательной роты в разведывательном батальоне штаба. Есть решение назначить вас на эту должность. Справитесь?

— Справлюсь, товарищ полковник!

— Ну, тогда пойдемте, познакомлю с вашим первым боевым заданием, — произнес полковник, жестом приглашая капитана в коридор…

Начальник разведотдела прошел по коридору, постучал в какую-то дверь, буркнул: «Погоди пока тут», зашел внутрь и почти сразу же вышел.

— Так, познакомить с заданием не могу, а вот ознакомить — вполне. Пошли в Особый отдел, будем вам допуск оформлять и подписку. А я вас сразу же в курс дела вводить, не дожидаясь конца формальностей, а то время поджимает.

— Как скажете, товарищ полковник.

— Да так и скажу. Итак, ваш предшественник на должности комроты-2 погиб на редкость не вовремя. Перед нами стоит задача — выделить сопровождение для спецгруппы Ставки для действий за линией фронта. Командир роты получил задание подобрать бойцов. В расположении роты встретитесь и приведете их…

— Извините, товарищ полковник, но так не пойдет. Мне идти с этими бойцами «за ниточку», и я должен как минимум — поговорить с ними, проверить снаряжение и тому подобное. Погонять бойцов на полигоне, на стрельбище — возможно, для меня лучше подойдут другие.

— Резонно, но… Во-первых, постарайтесь больше меня не перебивать, во-вторых, времени на перевыборы просто нет — вылетаете сегодня в ночь. Должны были вылететь еще вчера вечером, но возникли накладки и сложности. Эх, улетели бы вовремя — и старлей жив бы был. Так вот. Командир спецгруппы — майор Иванова, Ника Алексеевна. Основа группы — ее «птенцы», бойцы, которых она сама обучила и натаскала. А что ты, капитан, в лице-то переменился?

— Имел счастье пообщаться с товарищем сержантом Ивановой.

— Аааа… Ну, ничего, время будет, притретесь, сработаетесь. Итак, ваши задачи. Первое: сопровождение группы. Будете действовать в районе, который находится в зоне ответственности именно вашей роты. Вы — проводники, на вас же и взаимодействие с партизанами. Второе — охрана. Ника Алексеевна не должна попасть в руки немцев. Любой ценой. Повторяю — абсолютно любой. Можете положить всю группу, но ее должны вытащить. Она — обладатель уникальных методик обучения и подготовки, этот рейд имеет среди прочего обкатку оных. Об эффективности методик можно судить, например, по эпизоду под Выборгом: двадцать пять бойцов под командованием товарища Ивановой взяли штурмом укрепленный бункер — об этом в газетах писали.

Полковник вздохнул и продолжил:

— А вот о чем не писали. В бункере сидела рота СС, половина — матерые волки, прошли полный курс подготовки. Плюс взвод егерей, натасканных на борьбу с диверсантами. И наши их порвали. На чужой территории, без подготовки, после суточного марша и боя на поверхности. Правда, в конце на ногах оставалось пятеро, все — ранены или контужены, еще пятеро были живы скорее условно. Все выжившие, кстати, идут с вами. Это был третий выпуск инструктора Ивановой. Не стоит говорить — информация о подробностях их подготовки не должна попасть к немцам. При полной невозможности освобождения — объект «Ника» должен быть уничтожен.

Вот тебе и сказочки, подумалось мне. Это что же — забери я тот листик около бани — и тоже был бы в категории «уничтожить при угрозе захвата»?

— Но до этого дело не дойдет. Спецгруппа имеет спецподготовку, и все они сами это знают, — продолжал полковник. — Третья задача: в случае гибели товарища Ивановой — обеспечить эвакуацию тела. За исключением случая, не медицинским языком выражаясь, а по-человечески, — если на куски разорвет. Во всех иных случаях — выносить и вывозить. Обращаться осторожно, как со спящей принцессой, каждые три часа регистрировать состояние тела. Зачем — не спрашивай, и знал бы — не сказал бы, у тебя и так из-за этой третьей задачи отдельная подписка о неразглашении. Вопросы?

— Район рейда, срок работы?

— Точный район узнаете от майора Ивановой в самолете, секретность. В полосе ответственности фронта. Срок — до выполнения основной задачи. Задачу опять-таки узнаете на месте.

Угу, значит, сухпайка выбить дней на семь. И озаботиться трофейным оружием, чтоб боеприпасами можно было на месте разжиться. Но вот на хрена меня ротным ставили, если все равно улетать? А вот спрошу.

— Товарищ полковник! В чем смысл моего назначения ротным? И кто будет командовать ротой в действительности?

— По ряду причин нужно, чтоб вся внутренняя документация по этому делу адресовалась на имя командира второй разведывательной роты отдельного разведбатальона. Зачем — вам знать не нужно. Кроме того, это позволит вам забрать из роты бойцов без оформления дополнительных бумаг. Ротой будет командовать ваш формальный заместитель, через недельку-другую переведем вас в мой отдел в Штабе фронта. Еще вопросы?

— Где могу получить необходимые документы и снаряжение?

— Документы вам сейчас выдадут, примете дела в роте и встанете на довольствие в канцелярии батальона. Так, ознакомьтесь вот с этими документами и подпишите на каждом листе «Ознакомлен», дату и подпись.

Я бегло просмотрел две (сразу!) подписки о неразглашении и приказ об установлении мне соответствующего уровня допуска, подписал. Лейтенант с повязкой дежурного по штабу принес мое предписание.

— Разрешите идти?

— Идите. Не позднее 19.00 поступить в распоряжение командира спецгруппы. Они будут ждать вас на аэродроме, около ангара номер 4.

— Есть! — Козырнуть, разворот через левое плечо, строевым на выход. Душит злость и обида, но выказывать неуместно, разве что так — подчеркнуто соблюдая букву Устава.

Надо же, размечтался — строевая командная должность, реальная работа. Тьфу. Вместо нормального командования ротой — пойди туда, не знаю куда, сделай то, не знаю что. Да еще и под командованием взбалмошной дамочки. Надо же, мало что диверсант — так еще и инструктор, педагог. Сухомлинская, млин! Какой из нее диверсант — не знаю, наверное, хороший, но как командир она мне со своими нервишками никакого доверия не внушает.

Подбор группы. По-хорошему — дня три надо, даже в СВОЕЙ роте. А в чужой — и подавно. А надо за полдня все провернуть. И в командование вступить (на всякий случай — всерьез, хоть бегло, мало ли), и на довольствие встать, и снаряжение у бойцов осмотреть-проверить, и себе добыть, и об огневой мощи позаботиться, если сами не догадались — добыть постараться MG-34 и к нему хотя бы пяток «улиток» с пятидесятипатронными лентами. И россыпью патронов, на первое время, пока трофеями не разживемся. И сухой паек. И НЗ. И еще триста тридцать три задачи. И все — до 19.00. С «ефрейторским зазором» и дорогой до ангара (который еще найти надо) — до 18.00. Б…! Не хватает злости!

* * *

Бойцы немного вернули в норму. Четверо — сержант, ефрейтор и двое рядовых. Сержант — за сорок, бывший охотник-следопыт. Остальные — призыв прошлого и начала этого года. Переживем. Паек на три дня — пополнить. Вооружились чем? АВТ-41 у сержанта, два ППШ-41, один ППС. Два «нагана», «маузер» 26-го года, трофейный «вальтер». Гранаты. Интересно, о чем думал мой предшественник? Что два-три дня повоюет — и домой?

Нашел в третьей роте вожделенный MG. Пришлось надавить на ротного через комбата, чего в нормальной обстановке делать бы не стал. Четыре «улитки» к нему, еще две нашлись в нашей роте. Приказал поменять ППШ на МП-38. Наша машинка мощнее, но к трофею с патронами будет проще.

Сержант обрадовал — говорит, ротный подбирал людей, работавших в районе Ровно, и в прошлом рейде они сделали две закладки, включая консервы и цинк патронов к MG-34. А вот это уже совсем хорошо!

Успел все, кроме как пообедать. Зато каким-то чудом выгрыз из хомяка на складе лишнюю банку тушенки, в столовой добыл полбуханки хлеба и сушеную рыбину. Что-то забыл, что-то явно забыл или не заметил, важное что-то, но что — не пойму. Голова кругом. Ладно, если касается группы — вспомню и сделаю. Если касается роты — сделает заместитель.

Ага, а вот и спецгруппа. Сидят, расслабились, на солнышке греются. Ага, как же! Вон — явно часовые, оружие под рукой, у остальных тоже. А где же командирша? Ага, вон, дрыхнет себе, пока я тут бегаю, как бобик последний! Так, капитан! Взять себя в руки! Она не виновата, что тебя на замену сунули. И прошлое недоразумение — забыть. Мало ли что там было. Если ОНА забыть согласится.

— Здравия желаю, товарищ «сержант» Иванова. Мякишев Семен Борисович, командир приданной вам разведгруппы в составе четырех человек.

Адольф

Адольф вел свой «Мессершмитт» на высоте около трех километров вдоль железной дороги. В голове вихрем неслись воспоминания. Испания, первый сбитый республиканец. Тяжелая ничья в бою двух новеньких «мессеров» против оставшейся в одиночестве «Крысы». Калейдоскопом пролетели, сливаясь в один, вылеты над Ла-Маншем. Личная встреча с фюрером. Назначение на командную должность. И укоры Геринга при каждой встрече за гибель племянника. Хотя в последнем случае винить Адольфа было не в чем: Петер сам нарвался на турели «Бленхеймов». А потом началась вся эта нервотрепка с одиночным русским бомбардировщиком, чувствовавшим себя в германском небе полновластным хозяином. Тогда-то, во время очередного приступа бешенства у рейхсмаршала авиации, Адольф Галланд и лишился своей должности. Но, возможно, это и к лучшему. Сейчас он инспектор без определенных обязанностей. И может позволить себе вылеты в свое удовольствие в сопровождении трех опытных ведомых.

— Ахтунг! Роялен! — закричал связист наземной стации наведения.

* * *

Адольф брел по пыльной дороге почти так же, как полчаса назад. Перед глазами мелькали те же воспоминания. Те же трое ведомых шли рядом. Только вдруг немецкий ас понял, что именно заставило его прыгать еще до того, как снаряды русских ЛаГГов разнесли на мелкие детали его «Мессершмитт». Почерк маневра ведущего пары «роялей» до боли напомнил «Крысу» из испанского неба.

* * *

Полковник Шестаков положил трубку телефона. Устало встал из-за стола, потянулся, подошел к двери и, выглянув из землянки, крикнул: «Старшего сержанта Рычагова ко мне!»

Через пять минут бывший генерал стоял перед Львом.

— Паша, ты не заметил в крайнем вылете ничего особенного?

— Да нет. Четверка «мессеров». Как на параде. В первой атаке срубили заднюю пару. Затем вираж «на кончике консоли», атака спереди сверху. По-моему, ведущий начал прыгать еще до того, как я выстрелил. Вроде все.

— Ты на его самолете ничего особенного не видел?

— Да нет. Не успел. А что там было?

— Микки-Маус.

— …! Не может быть! Старый знакомый!

— Угу. Вносовцы поймали все четыре «одуванчика». Тебя в штаб авиации фронта. Микки-Маус тоже там будет.

Ника

Мне было стыдно и неудобно перед капитаном, но извиниться оказалось выше моих сил. Тем более после сна болезненные судороги прекратились, и я чувствовала себя почти сносно. С другой стороны, надо было познакомиться с народом, да и своих представить. Не говоря уже про то, что порядки и отношения в группе у нас несколько отличаются от принятых армейских. Если до капитана это не дойдет сейчас, боюсь, что и дальнейшее наше сотрудничество окажется под угрозой.

— Ко мне, — сказала я тихонько.

Мои ребята тут же вскочили и подошли. Не выстроились в ряд, а просто стали рядом.

— Капитан, — я старалась говорить спокойно и без давления, — знакомьтесь. Игрок. Килл. Седьмой. Самурай.

На последнем имени у капитана резко дернулось веко. Но возражений не последовало.

— Вы и ваши ребята тоже получат позывные, на которые они будут отзываться на протяжении операции. Имена вы забудете. Все. Свои и чужие. Я — Летт. Лейтенант Алексеев — Алекс. Себе можете придумать сами или мы подберем. Но с этого момента имен, званий и фамилий у вас нет. Понятно? Второе — у нас нет времени срабатываться и узнавать друг друга. Это жопа. Поэтому вы примете наши правила — они не сложные. Как я сказала — званий нет. Командира — нет. Есть сотрудничество. Прямое. Для вас сейчас это сложно, но чуть погодя привыкнете. Если кто-то в ситуации разбирается лучше — он выдает предложение. Остальные следуют ему. Анализ ситуации постоянный, вне зависимости от того, должны ли вы это делать или это делает кто-то другой. Любые предложения, даже самые несуразные, рассматриваются и поддерживаются. Это у нас называется «креатив». Нестандарт. Надеюсь, вы умеете думать, а не только слепо следовать приказам.

Насчет того, кто что умеет… ну, рассказывайте о себе.

Мякишев. На аэродроме

А товарищ майор, похоже, пришла в себя и выглядит вполне вменяемой. Хм, послушаем приветственную речь. Использование позывных в качестве имен? Время может сэкономить, но секретность, для которой позывные придуманы, страдает. Что-о? А не поторопился ли я ее вменяемой считать? Обсуждение приказа? В бою?! Она что, не понимает разницы между учебным классом и полем боя? Так, спокойно. Собраться с мыслями и попробовать с ней поговорить потом. Во-первых, понять, что она имеет в виду, во-вторых, попытаться как-то привести в чувство. А пока — послушаю, что мои бойцы о себе расскажут. Даю отмашку:

— Сержант, с вас начнем.

— Сержант Широких Иван Кузьмич. В других именах, кроме того, что родители дали, нужды пока не было.

А он ехидный дядька. Все вежливо, в рамках приличий, но глаза хитрющие.

— Что умею? Стрелять умею, с двенадцати лет с отцом в лесу дичь промышлял. Зверя выследить в лесу умею, хоть с четырьмя ногами, хоть с двумя. В лесу жить умею. И зря некоторые хмыкают, не так это и просто, как кажется. По хозяйству все, что надо, умею. Что еще сказать? Бойцы «дедом» дразнят или «батей», когда думают, что не слышу.

— Следующий.

— Ефрейтор Бычко, Данила Григорьевич, — шагнул вперед узкокостный, но жилистый боец. Скорее похож на ящерицу, чем на бычка. — Умею то, что разведчику фронтовому положено. Следы разбираю похуже, чем Иван Кузьмич, но малость могу. С ножом работать могу. Залезть могу хоть на скалу, хоть на дерево, хоть на стену — я в Крыму рос, с детства по скалам лазил, гнезда птичьи искал.

— Рядовой Андрей Малахов.

— Кто?! — наша учительница как-то странно покосилась на молодого бойца. — Не обращайте внимания, продолжайте, это так, личное.

— Андрей Андреевич, значит, Малахов. Умею что и все в роте. Еще по-немецки говорить могу, немного по-польски, чуть-чуть по-английски. В медицинском училище отучился полтора года.

— Совсем неплохо. А на кого учился? — уточнила Ника Алексеевна. Или как там она себя назвала? Летт? Странное словечко, не сразу и поймешь, что это и к чему. А Малахов покраснел, но молчит.

— По женской части он у нас специалист! — вмешался четвертый из группы. Ну куда он лезет, не его же спрашивают!

— За себя он сам ответить может, вы лучше думайте, что про себя рассказывать будете! — пытаюсь навести порядок.

— Гинеколог будущий, значит? Интересная специальность для диверсанта, — сказала наша дама, вызвав цепочку смешков. — Так, теперь ты, шустрый. Если окажешься Димой Биланом, я уж и не знаю, что сделаю.

— Кем?! — ага, а наш «выскочка» таки с толку сбит! — Не, я не Дима, я Денис. Денис Дмитриевич Денисов. До войны тяжелой атлетикой занимался, «Трудовые резервы», кандидат в мастера. В Осоавиахиме учился с парашютом прыгать и планером управлять, правда, только два вылета сделать успел, как война началась.

— Денис Денисов, надо же. У некоторых родителей извращенное чувство юмора. Ну, ничего, по сравнению с Лагшминальдом или там Комбайном еще нормально. Вот чем должна была девочка так успеть провиниться, чтоб ее Даздрапермой назвали, я представить себе не могу. Ладно, 3D-модель разведчика, послушаем теперь вашего старшего.

Опять комментарий мой… Летт. Так, собрался, заговорил.

— Мякишев, Семен Борисович, до сегодняшнего дня — капитан, — зря я так начал, ишь, как глазюками сверкнула. Но ее идеи о «всеобщем равенстве и братстве» плюс коллегиальность решений… Уже проходили, в 1917—18-м энтузиасты внедрять пытались. Но надо продолжать.

— Служил на границе с Маньчжурией, начиная с рядового. Контрабандистов ловил, бандитов выслеживал. Остался на сверхсрочную, полковая школа младших командиров. Получил саперную подготовку, вернулся на заставу. Потом училище, опять на границу, но уже лейтенантом. После этого занимался работой с населением — поиск чужой агентуры, создание своей сети помощников. То есть то же самое, что и в начале службы — только не с собакой на поводке, а с карандашом и телефоном за столом. Ну и общие для всех на заставе задачи — наряды, рейды и прочее. Ну вот, чем занимался, — то и умею. Позывной — на ваше усмотрение, только «мякишем» не обзывайте — слишком банально.

— Так, хорошо. Ваши ники, то есть позывные: Батя, Бык, Док, 3D. И, — она сделала паузу, глядя мне в глаза, — СБ. С одной стороны — инициалы, с другой — Служба Безопасности, потому как этим вы и займетесь в группе после выхода в зону поиска, помимо прочего. Вопросы, предложения, пожелания?

— Скажите, а «ники» — это в честь вас так назвали? — опять Денисов вылез. То есть — «три-дэ».

— Не надо мне льстить пытаться. Вообще-то, «ник» — от английского «никнэйм», псевдоним в переводе. Еще вопросы?

— Извините, можно с вами переговорить в сторонке? Хоть у нас и полная демократия, но некоторые вопросы лучше решать в более узком кругу, — я решил не затягивать «расстановку точек над буквами». В самолете особенно не поговоришь, а после высадки — кто его знает. Если летим к немцам в тыл без пересадок, то можем через 5 минут после прыжка уже бой вести.

Степан

В бригаду прибыло что-то новенькое и стреляющее. С машин снимают ящики, причем ящиков немного и снимают их под присмотром незнакомого офицера и какого-то штатского. Зачем — не совсем понятно, но интригует.

— Товарищи командиры, — гражданский извлекает из ящика металлическую трубу с набалдашником, — перед вами образец новейшего противотанкового оружия — ручной противотанковый гранатомет…

Стоящие рядом офицеры сдержанно улыбаются — ну да, у нового оружия вид не особо грозный и больше оно похоже на водопроводную трубу с приделанными рукоятками и набалдашником. Ну-ну, смейтесь. Не видели вы, как от этой «трубы» танки полыхают, ну да ладно — еще увидите.

Но, несмотря на прибывшую новинку и успешное освоение личным составом чрезвычайно опасной профессии — солдат, настроение — не очень. Сами судите: под Смоленском — погром. Несмотря на отчаянное сопротивление наших войск, немцы проломили оборону и теперь рвутся к Брянску. Удержат наши его или нет — не совсем ясно, но по чрезмерно бравому тону сводок можно заключить, что там очень трудно.

А у нас пока тихо. Поступил приказ максимально ускорить боевую подготовку, но больше пока ничего.

Лагерь

Старый паровоз, натужно пыхтя и громко фыркая, наконец-то дотащился до пункта назначения. Эшелон еще не успел остановиться, а вокруг него уже началась суета. Солдаты и гражданские готовились к разгрузке, комендантский патруль подтянулся поближе, чтобы высматривать и вылавливать подозрительных лиц, ушлые бабульки устремились к вагонам делать свой маленький бизнес. В общем, все как всегда. Обычная вокзальная суета. С учетом того, что эшелон прибыл на час позже, чем должен был, суеты было больше, чем обычно.

Подождав, когда из вагона выйдет основная масса народа, Олег дал своим команду на выход. Все-таки, что ни говорите, а чертовски приятно быть подполковником и Героем Советского Союза. Еще при посадке майор — начальник эшелона выделил Соджету и его экипажу отдельное купе. Ехать в отдельном купе было гораздо приятнее, чем в общем вагоне. Иван и Стас, понимая всю деликатность ситуации, отпросились на ночь у командира в другой вагон, якобы пообщаться со знакомыми ребятами, так что это маленькое путешествие для Соджета прошло не только с комфортом, но еще и с удовольствием. А судя по чрезвычайно довольному лицу Ани, прямо-таки с огромным удовольствием. Но все хорошее когда-нибудь кончается. И поэтому теперь подполковник Медведь и его экипаж, выйдя из вагона, осматривали станцию, хотя смотреть-то особо было не на что. Одно- и двухэтажные деревянные и каменные здания. Военные и гражданские, суетящиеся около эшелона. Зенитки, обложенные мешками с землей. Полуторки и подводы, куда-то везущие бесчисленные мешки и ящики. Воронки от бомб, обгорелые остовы вагонов. Десятка три пленных немцев, разбирающие под присмотром двух бойцов остатки сгоревшего здания. Ну, и, конечно же, вездесущие стайки мальчишек, крутящихся около военной техники.

— Ну и где тут у них комендатура? — Иван пытался в этом хаосе найти хоть какой-то указатель, но, похоже, безуспешно.

— Это мы сейчас быстро выясним, — отреагировал Стас. — Надо взять «языка» и попытать как следует. — Общаясь с Олегом, они невольно перенимали его манеру поведения. Поэтому в своей компании позволяли себе некоторые шутки на грани фола.

— О, а вот и жертва. — Иван углядел красноармейца, идущего в их сторону. — Эй, боец, ну-ка иди сюда.

Тот, поняв, что зовут его товарищи командиры, естественно, не подошел, а подбежал. И уже метров за пять перешел на строевой шаг. Подойдя к начальству, приложил руку к пилотке, зыркнув на знаки различия, отрапортовал Соджету:

— Товарищ подполковник, красноармеец Евсеев по вашему приказанию прибыл!

— Молодец Евсеев, вольно, — похвалил парня Олег за знание устава. — Скажи-ка, где у вас комендатура?

Боец указал рукой на самое большое здание:

— Товарищ подполковник, вон в том доме, на первом этаже. Разрешите идти?

— Иди, — махнул рукой Олег.

Солдат побежал куда-то по своим солдатским делам, а дружная компания во главе с Соджетом выдвинулась в сторону комендатуры.

Обойдя здание, они нашли вход, а над входом, как и положено, была вывеска «Военная комендатура» и висел красный флаг. У входа стоял часовой, вооруженный традиционной трехлинейкой. Заметив гостей, часовой нажал какую-то кнопку и буквально через три секунды из здания выскочил офицер и, подойдя к прибывшим, представился:

— Военный комендант станции… капитан Андропов.

Услышав фамилию, Олег чуть челюсть не уронил. Но тут же взял себя в руки и ответил:

— Подполковник Медведь.

— Здравья желаю, товарищ подполковник.

— Здравствуйте, капитан, — Олег протянул руку. Комендант руку пожал и, посмотрев Соджету прямо в глаза, добавил:

— Товарищ подполковник, разрешите ваши документы. И ваши, товарищи, тоже.

Последняя фраза уже была обращена к спутникам Соджета. Проверив документы и удостоверившись, что все в порядке, он уже на правах хозяина пригласил гостей войти.

Комендатура занимала половину первого этажа. Около входа под табличкой с надписью «дежурный» сидел за столом сержант с красной повязкой на правой руке.

— Панин, — обратился к сержанту комендант, — организуй чайку гостям. Проходите, товарищи, вон в ту комнату. В указанной комнате располагался стол, диван и несколько стульев.

— Я, к сожалению, вам компанию не смогу составить, дела. О вашем приезде нас предупредили, вас с утра дожидается лейтенант-танкист. Сейчас за ним пошлю бойца, — сказав это, он вышел из помещения, оставив четырех человек ждать чая и лейтенанта-танкиста. Чай появился раньше. Минут через десять появился и обещанный лейтенант.

— Командир второй роты первого батальона лейтенант Богданович, — отрапортовал он с порога.

— Подполковник Медведь, — в очередной раз представился Олег.

Лейтенант был еще совсем молоденький. Скорее всего на войне недавно. Ни наград, ни планок за ранения. Он немного оробел, увидев «иконостас» Соджета, но все-таки нашел в себе силы и уверенность попросить предъявить документы. Ознакомившись со всеми бумагами, доложил:

— Товарищ подполковник, можем ехать. Машина ждет.

Но Соджет сделал ход конем:

— Лейтенант, предъявите ваши документы.

Танкист такого не ожидал, но выполнил приказ беспрекословно. Он был несколько обескуражен и не заметил, как девушка вроде бы невзначай расстегнула кобуру, один из сопровождающих подполковника лейтенантов перехватил поудобнее стул и приготовился, если надо, запустить его в дверь, а другой зачем-то взял со стола тяжелую пепельницу.

«Молодцы, — подумал Олег, — без напоминаний все делают. Тренироваться надо всегда. Недаром я с ними занимаюсь».

— Все в порядке, лейтенант, едем, — он вернул документы танкисту. — Тебя как, кстати, зовут?

— Петро, — робко ответил тот.

— Ну, веди нас к машине, Петро.

На улице их ждал немецкий бронетранспортер, на котором были нарисованы большие красные звезды, а в довершение картины, видимо, чтобы уж совсем не было сомнений в принадлежности этого чуда техники, к ганомагу была привязана палка, которую украшал красный флаг. За бронетранспортером стояла полуторка. В кузове грузовика сидели человек десять бойцов. Причем, Соджет отметил это уже на автомате, вооружены они были ППШ, МП38/40 и было даже два МГ, но ни одной винтовки. Этакая штурмовая группа.

— Неспокойно тут у нас, — прокомментировал ситуацию лейтенант. — Вот комбат и выделил сопровождение. И ганомаг свой дал. Устраивайтесь поудобнее, товарищи. Нам ехать долго. Часа через два, не раньше, будем на месте.

На передовой

— Приказ у тебя, говоришь… — Худой, с осунувшимся бледным лицом, на котором четко синели круги под глазами, покрытыми сеточкой лопнувших сосудов, комбат Хлебов недобро глянул на крепкого, сытого и добротно одетого гостя из Москвы.

— Я, значит, со своими мужиками тебе зеленую улицу организую. Ты, паря, как по маслу пройдешь — и фьюить, растворишься в тылах немецких. А нам мало того, что отбиваться от немчуры практически нечем будет, так еще и гарантии нет, что немец-то в контратаку не двинет. Ты у нашего комдива был?

— Разумеется. — Важный гость с некоторым неудовольствием глянул на комбата, на котором выгоревшая, аккуратно заштопанная гимнастерка пряталась под куцей безрукавкой.

— Мне обещали всемерное содействие и поддержку в частях дивизии, а что я здесь вижу?

— Так тебе, мил человек, всей правды не сказали, — хмыкнул старший лейтенант, — я вот третий комбат здесь, у меня в ротах и взводах старшины и сержанты командуют — вместо командиров, по штату положенных. И по сто человек едва-едва в одной, наиболее боеспособной роте наберется, куда уж разведку боем организовывать — сил только на оборону, да и отступать хватает. Наш начарт вчера убит, его преемник только-только дела принял — и снарядов, сам понимаешь, негусто, «так что про артналет забудь, на ближайшую неделю, по крайней мере», как мне в полку сказали. И я своих людей в атаку поднимать без артподдержки и с мизером боеприпасов должен? Хех, интересные вы люди.

— Так, — с расстановкой произнес представитель штаба дивизии, сопровождающий гостя, — ты, товарищ старший лейтенант, сдается мне, чего-то не понимаешь, тебе приказали оказать содействие — вот и оказывай. Во всяком случае, выстрелы на батареи уже развезли, артиллерия полковая и дивизионная — под началом штадива. Артнаводчик должен прибыть с минуты на минуту.

— Вот пугать меня не надо, — хмыкнул комбат, — мы и так пуганые и все под богом ходим. Насчет же артиллеристов — это очень хорошо, но ты мне вот что скажи — чем стрелять будем сегодня? Мои бойцы патроны вынуждены на «нейтралке» собирать — четверо уже погибли…

— Не понял, — развернулся гость к представителю — лощеному и гладкому капитану, — в батальоне что, вообще нет боеприпасов?

— Насколько я знаю, должны были подвезти сегодня утром.

— Нет ни хрена, — сплюнул старлей, — звонил в полк, интендант только завтра к вечеру твердо обещал.

— Я этому интенданту… — зло прошипел представитель и приподнялся было, чтобы потребовать связи с оным, но тут глухо просвистело над головами собеседников и первый разрыв сотряс землю. С низкого потолка блиндажа сыпануло землей.

— Эт-то еще что? — удивленно вскинул брови гость, представитель, икнув, как-то сжался. А серия очередных разрывов плотно забила все звуки.

— Что-что, — крикнул комбат, лихорадочно натягивающий шинель, — фрицы, похоже, решили слегка нас пощупать.

— В штаб полка сообщи, — бросил он телефонисту, — будем держаться, сколько хватит патронов, потом отойдем на запасной рубеж. Если будет кому, — дернул он щекой.

— А вам, товарищи командиры, — остро глянул он на москвича и дивизионного, — предлагаю побыстрее покинуть месторасположение, иначе немцы из вас душу вынут, не дай бог, конечно.

Саня

— Батальон! Смирно! Равнение налево! — поворачиваюсь, чеканю строевым по бетонной площадке, не отрывая руку от головы в воинском приветствии.

— Товарищ Маршал Советского Союза! Сводный инженерно-испытательный батальон заводов имени Кирова и «Большевик» для участия в смотре боевой техники построен. Докладывал исполняющий обязанности командира батальона подполковник Бондаренко.

— Вольно.

— Вольно! — дублирую команду.

— Это весь батальон? Сорок три человека? — акцент проявился гораздо сильнее, чем при прошлой встрече.

— Со мной сорок четыре, товарищ маршал! Немцы уверены, что нас гораздо больше, чем батальон!

— Хорошо, что показывать будете?

— ИС-1 с новым мотором, Т-52 со спаркой сталинградских шестерок, ИС-2, СУ-152, мотоцикл с приводом на коляску, Су-203-Штурм с новым мотором, легкий мотоцикл с длинноходной подвеской, товарищ Верховный Главнокомандующий! Вместо родного двигателя установлена спарка СМЗ-206. Суммирующий редуктор производства «Большевика». Запасной вариант при нехватке оригинальных двигателей. На заводе накопилось около двадцати безмоторных танков, пытаемся найти выход.

— Насколько мне известно, у нас нет свободных сталинградских моторов? — уточнил товарищ Сталин.

— Мне дали только четыре — на эксперименты. Это просто проработка запасного варианта. В динамике потерь почти нет, а в обслуживании и регулировке сложнее. Будем надеяться, что это так и останется на стадии экспериментов.

— Хорошо, я думаю, мы все-таки расширим моторостроительное производство в Ленинграде, — Иосиф Виссарионович попытался прикурить. Почему-то у него не получалось — спички гасли. Я предложил свою зажигалку, взятую в Выборге у немецкого офицера-танкиста. Наконец, раскурив трубку, Сталин заинтересованно посмотрел на мой трофей.

— Немецкая?

— Так точно, товарищ Верховный Главнокомандующий. Выборг. Досталась вместе с панцерфиром с новой пушкой.

— Продолжайте, — сказал Сталин, опуская зажигалку в карман френча. — Тут у вас, я смотрю, мотоциклы?

— Так точно! Первый, с коляской, М-72 с немного измененным задним мостом. Там сделали выход со шлицами — присоединять кардан на коляску. Новая рама коляски и привод с зубчатой муфтой. В тяжелых условиях можно подключить привод на коляску — и получаем колесную формулу 3x2. Проходимость вырастет вдвое.

— А зачем муфта? Зачем отключать привод?

— Для облегчения управления на дороге и экономии топлива.

— Проверено? — недоверчиво спросил Верховный.

— И там, и здесь уже успели.

— А второй?

— Копия «двадцать лет вперед». К-175. Мотор заимствован у немецкого ДКВ. Длинноходная подвеска. Высокая скорость на проселке. Хороший курьер и разведчик. Правда, специфический мотор — бензин надо с маслом смешивать в определенной пропорции.

— Трофейный мотор?

— Не совсем — готовим его выпуск для бензоэлектростанций и малых САКов.

— В деле показывайте!

По моему сигналу на полосу препятствий один за другим пошли танки. Преграды здесь были меньше, чем на полигоне под Ленинградом, поэтому даже Т-52 с мешающими друг другу моторами прошел их без труда. По следам бронемонстров двинулся мотоцикл с включенным приводом коляски. Некоторые препятствия после прохода тяжелых танков для обычного мотоцикла были непреодолимы своим ходом, а этот «полуторалапый» все же преодолел их. Одиночку показывал я сам. Конечно, до кроссачей и эндуриков из моей «хронородины» ему было далеко, но и я не мотогонщик. Пару невысоких прыжков, проход по ямам на скорости, недостижимой для обычных мотоциклов, еще пара мелких фокусов и «стоппи» с небольшим поднятием заднего колеса перед самой делегацией.

— Долго тренировались? — спросил Ворошилов.

— Здесь неделю после основной работы. А там просто ездил, — ответил я.

— Очень интересный агрегат. После победы надо будет налаживать широкий выпуск мотоциклов такого вида для молодежи. Спорт, гонки, — заметил Сталин.

— А еще мотобол! — ввернул я.

— Смесь футбола и мотоциклов? — догадался Ворошилов. — По-моему, будет очень интересно. Совместить два вида спорта, которыми очень интересуются и по отдельности.

— Хорошо, мы подумаем, — резюмировал Иосиф Виссарионович.

— Товарищ Сталин, разрешите еще небольшое предложение?

— Слушаю вас…

— Насколько я знаю, выпуск сорокапяток снижается в пользу более мощных систем. На складах после переоборудования БТ и Т-26 накопилось изрядное количество систем 20-к. Мне пришла в голову мысль и их запустить в дело. Некоторые наброски я уже отослал в комиссию ГАУ, а оттуда ответа пока не было. Может, посчитали бесполезными, но вдруг что-то не поняли? Я же предлагаю не производство новых пушек, а использовать старые. Дульный тормоз и трехногий станок. Получаем легкую пушку с круговым обстрелом и при этом довольно дешево и используем пока больше никому не нужные стволы.

— Но дульный тормоз сильно демаскирует позицию, — вклинился Климент Ефремович.

— Не так сильно, как принято считать. Да и плюсы от простоты производства лафета и легкости всей системы компенсируют это. А лишними два-три дополнительных орудия в батальонах не будут. Даже такие. Ведь пока они просто валяются на складах.

— Хорошо, мы подумаем, — повторил Сталин. — Клим, возьми себе на заметку.

Мякишев

После трудного, но необходимого разговора о границах свободы мы направились к своим. Товарищ Ника, то бишь Летт, свалила всю практическую работу на своего лейтенанта, оставив себе общее, так сказать, руководство процессом. Приближаясь вдоль длинной стены ангара к углу, я услышал разговор бойцов, сидевших напротив ворот, и поневоле замедлил шаг. Определялся голос Бычко и кого-то из «спецов».

— Сам ты «просто железяка заточенная», — обиженно протянул Данила, он же Бык. Нож, если это настоящий, боевой нож, — это намного больше. Это продолжение руки. Это еще один орган чувств, если хочешь.

— И что ты этим «органом» прочувствуешь?

— Эх, стрелок… Сразу видно — ножом своим кроме как банку со «вторым фронтом» ничего не убивал. Когда часового, скажем, держишь и ножом по горлу тянешь — он же, нож в смысле, все тебе рассказывает. И пульс в жиле передает в руку дробью резкой. И хруст разрезаемого хряща, и скрип тех же хрящей по боковине ножа — ухом этого не слышно, проверено. Все по ножу передается. В полной темноте как будто видишь, как разрез идет. Удар в сердце — совсем другое. Тут хоть раз это сделал — не забудешь и ни с чем не спутаешь. Такой удар в клинок идет, рукоять из рук выпрыгивает. Потом удары слабее, слабее, потом такой как трепет — и обмякло все…

Вот же поэт от резни нашелся. Жутковато слушать, но интересно.

— Ну, жути тут не нагоняй, пуганые все. А все-таки нож — железяка и есть. Хоть твой «боевой», хоть кинжал эсэсовский, хоть кухонный нож — любым зарезать можно, если наточить. А винтовочка — она дама тонкая.

— Скажешь тоже. Зарезать, говорят, и щепкой можно. А настоящий нож — это совсем другое. С кухонным или еще каким в бой пойдешь — а он тебя обманет, подведет, а то и предаст. Или лезвие тонкое скользнет по кости в сторону — и вместо тихой смерти будет громкий крик. Или сломается плохое железо. Или рукоять из хвата выскользнет — а лезвие в руку влетит. Нет, нож правильно сделать и выбрать — тоже наука, нож нужен правильный.

— Как «финка», например? — третий голос.

— Куда я попал?! Ну кто, кто вам сказал, что финский нож — боевое оружие?! Это рыбацкий нож, и только!

— А какая разница? Крепкий, острый. И «деловые», вон, его очень даже уважают.

— Ладно, проведу ликбез. Финский нож все видели? Нет? Кто видел — вспоминайте, он весь гладкий, «зализанный», как рыбка. Рукоять в лезвие плавно переходит, более того — рукоять к лезвию даже сужается! Для того так сделано, чтоб в ножнах плотно сидел, без ремешка или еще чего. Если веревка от сети вокруг ноги захватила и за борт тащит — чтоб его выхватить, ни за что не зацепившись, резануть по веревке и так же не глядя обратно в ножны сунуть. И все! Ну, рыбу еще почистить, лучину нащепать. Им резать хорошо, рубить уже плохо: рукоять тяжелая, лезвие легкое, к концу сужается, весь вес — около рукоятки. А колоть им — так вообще непонятно для кого опаснее. И «деловые» за то и носят, что из-под одежды выхватить можно, не цепляясь ни за что.

— Ну ладно, выбрали. А дальше-то, дальше. Подполз, под ребро сунул — и всех делов! В снайперской работе надо все учитывать, и ветер, и расстояние, и уклон, и даже погоду, не говоря уже об упреждении на движение. Считать надо в уме, как три бухгалтера на счетах! А с ножом любой справится, что там уметь-то.

— Ха, счетовод! Ты в бою тут крючок нажал — там фигурка упала. А с ножом ты каждый раз костлявую в руках держишь. Она у тебя на кончике лезвия живет. Когда горло перехватишь глубоко слишком, с пищеводом вместе, — знаешь, как это? Когда не только шипение воздуха из легких, а еще и запах. Нутряной, животный, прямо, считай, тебе в лицо. И вместе с этим и жизнь выходит. Тут просто от запаха вчерашний обед на траву не выложить — уже не каждый сможет. А второй раз нож в руки взять — еще меньше. В сердце удар — та же история, обнимаешь, в глаза, бывает, смотришь — и вот он, у тебя в руках кончается. Легко, говоришь? Я уж не говорю, что выбрать, кого куда и как ударить, тоже уметь надо. И сам удар нанести. И все это, как правило, — в темноте, на слух да на ощупь.

Так, кажется, разговор переходит на повышенные тона, пора показаться на глаза. Хм, а вот помолчу, не буду вмешиваться — интересно, как наша учительница отреагирует на эту лекцию? И на форму, и на содержание…

Ника

Видно, настроение у меня чисто женское — переменчивое, как ну его на фиг. Только нормально вроде бы поговорили с СБ, как тут же услышала разговор своих с разведкой. То, что разведчик рассказывал, — неплохо, видно, знает, о чем треплется, а вот то, что мои его нагло провоцируют, — это уже хамство.

Ненавижу командовать, а сегодня такой пакостный день, что слова лишнего говорить не хочется. Стою, слушаю. А на душе мерзко. Человек не ножи любит, а то, что они с человеком делают. Чувствовать он смерть любит и наслаждается этим. На начальном этапе — ножичком по горлу, а на конечном — садизм неприкрытый. Когда уже и не надо чувствовать, а не можешь остановиться. Специфическое это умение и очень опасное. В первую очередь опасное для самого себя. А потом уже и для окружающих. У снайперов тоже есть своя планка — понравится видеть, как умирает человек, как можно движением пальца безнаказанно убить — и все. Кончился снайпер. Пришел убийца. Такая тонкая грань, что и не заметишь поначалу, а потом — поздно. Не остановиться. Хочется еще и еще.

А с ножами еще хуже. Тут уже не только моральное удовлетворение, а просто физический оргазм. Насладится чужой болью. Оттянуть ее, почувствовать, как выплескивается жизнь от одного твоего удара. Так и до маньяка недалеко. Вот это страшно. А как остановишь? В мое время психологи делали попытки найти решение этой проблемы, а сейчас и слово такое «психолог» ассоциируют только с врачом психбольницы. Но в данном случае делать что-то надо. Хорошо, конечно, иметь мастера-ножевика в рейде, а с другой стороны — не знаешь, где и когда он сорвется. Такая мина замедленного действия. И нужна, и опасна. Обломать его в лучших традициях Березина, у которого на таких вот нюх был?

Подожди-ка… Березин-то младший, кажется, сам проблему понял, без моего командирского участия. Ну, не будем и мешать. Да и остальным наука будет.

— Нападай.

— Да ты чего? — Бык растерянно оглянулся на нас с СБ. Конечно, нападать с ножом на безоружного — тут хочешь не хочешь на начальство оглянешься. Я усмехнулась. СБ тоже интересно. Кивнул.

— Ну ладно! Сам напросился!

Уйти от ножа, заломить руку, сделать подсечку под колено и все это в одном движении — хорош Самурай. А после моей (вот ведь себя не похвалишь, никто не додумается) доводки так вообще мастером стал. Кисть вывернута так, что рука Быка прижимает лезвие к его же горлу. И выронить нож не получается.

Я смотрю не на нож, а в глаза Быку. Люди, которые легко могут пустить кровь другому, своей крови, как правило, боятся. Этот страх и толкает их на убийство. Доказать, что он самый сильный, самый лучший, но… это только комплексы. А у Быка в глазах страха нет. Нет и все. Злость — есть, даже обреченность проглядывает. Не боится парень умереть, значит, ошиблась я. Другое это.

Из-под лезвия тонкой струйкой кровь. Готов резать себя сам? Почувствуешь, как пульсирует твоя же вена? Готов…

И в этот момент Березин резко отпускает руку. Бык падает на колени и тяжело дышит. Поднимает на нас глаза.

— Ну, что? Прошел испытание?

Однако у парня самомнение! Улыбаюсь широко:

— Прошел. Только больше так не нарывайся. А нож ты держишь, как на бойне.

— Так на бойне и научился.

— А! Понятно.

СБ хмурится. Будто это не Быку, а ему кровь пустили. Черт его знает, что он подумал про наш небольшой спектакль. Может, я ему зря сказала, что не буду командовать и влезать в его прерогативы. Ладно, будь что будет. Разберемся. А нет — так вот так же ножичком по горлу — и нет хорошего парня СБ. Злая я? Конечно, злая! А если кто между мной и Ярошенко встанет, так с полоборота в ярость приду.

— Ну ладно. Все. Кончай херней маяться. Проверить все. Сравнить и достать недостающее. Я в медчасть. Скоро подъедет Алекс, а вылет через час. Понятно? Вот и ладненько.

Центр

Немецкие солдаты короткими перебежками поднимаются на небольшой холм, обозначенный на карте как высота 322. Утром авангард немецкой танковой дивизии вышел на перекресток двух дорог и его головная походная застава была обстреляна с фланга. Солдаты Рейха, привычные к таким пакостям на Ост-фронте, быстро организовали преследование и угодили в грамотно организованную засаду. Пришлось разворачиваться в боевой порядок и охватывать засаду с флангов. Русские отошли на заранее укрепленные позиции, на высоте 322, где и закрепились. Атака с ходу была с легкостью отражена ими. Пришлось дожидаться, пока развернется артиллерия и как следует перепашет злосчастную высотку. После чего последовала новая атака, также безрезультатная, но никто особо и не рассчитывал на успех, так как задача была чисто демонстрационная. Пока русские отбивались от наседающих с фронта немцев, рота мотопехоты, при поддержке танкового взвода, вышла в тыл и внезапно атаковала позиции приданной батареи ЗИС-З. Потеряв орудия, атакуемые одновременно с нескольких направлений, бойцы стрелкового батальона 316-й стрелковой дивизии сражались до конца…

* * *

— Танки на батарее… Слева, Коля, слева… На, сцука!

Остатки отдельного зенитного дивизиона выплевывают последние снаряды в сторону прорвавшихся на станцию «четверок». У двух последних орудий осталось три и семь снарядов соответственно. Потом — все. Они и так сделали больше, чем могли. В течение трех суток зенитчики, несколько танков и собранные заградотрядами остатки различных частей удерживали эту станцию. Удерживали, несмотря на полное окружение и постоянные бомбежки с воздуха. Даже четыре самолета сбили. Удерживали, несмотря на то, что основные силы немцев ушли уже далеко вперед и «сопротивление бесполезно». Удерживали, несмотря на смерть.

…«Четверка» с разгона налетает на последнее уцелевшее орудие, но это уже бессмысленно — живых защитников на станции больше нет.

Саня

Я ненавижу поезда. А все равно приходится терпеть. Эшелон несет танки под Брянск. А там я пересяду на другой поезд — и дальше на юг. Соседство мягкого вагона с пятнадцатью платформами с ИСами, двумя зенитными блиндированными железнодорожными установками и плацкартом для охраны на другом конце состава было несколько нетипично для сегодняшних составов. На Кировский завод приехал новый директор, а бывший военпред занял мое место координатора оборонных заводов при горкоме партии в Ленинграде. Я же получил приказ ехать в Сталинград. Там формировались танковые бригады нового состава, и я должен был вести курс лекций для офицеров. Почему командование решило, что я для этого гожусь, — непонятно. Еще больше меня занимало, что же я должен объяснять танкистам, уже не раз бывавшим в боях. В дороге я начал прикидывать, что нового я могу рассказать. Получалось обидно мало: тактика засад и контрзасад по чеченскому опыту на «хронородине» и здесь, в Белоруссии, и под Выборгом, использование штурмовых групп, минные тралы и взаимодействие с артиллерией и авиацией. Только вставал вопрос: будет ли артиллерия и авиация на месте? И вообще, примут ли мои слова во внимание. Ведь в нашем варианте развития истории даже в 45-м творили жуткие глупости.

Вечер перед вылетом

— Достаточно сурово вы с ефрейтором, не находите?

— Просто не люблю маньяков. Слишком он смаковал детали. Если солдат начинает удовольствие от убийства получать…

— Эх, повторяете ошибку доктора Ватсона.

— Которую именно? — невинным голоском уточнила командир.

— Так вы читали Конан Дойля? — я был несколько удивлен. Не самая распространенная книга. Я-то на заставе читал все, что удавалось достать, в том числе и кое-что из издававшегося еще до революции, библиотечка на заставе хранилась чуть ли не со дня основания. Понятно, что все книги прошли проверку у особистов и обзавелись соответствующим штампиком.

— Доводилось, — как обычно, предельно кратко. Предпочитает слушать, что говорят другие. Полезное качество для разведчика.

— При знакомстве, когда он Шерлока Холмеса за главаря банды принял.

— Правильнее — «Холмса».

— Да неважно. Нет, — передумал я, — лучше расскажу один раз всем сразу. Пойдем к бойцам.

По дороге я подозвал к себе сержанта Широких и попросил оказать помощь Даниле где-нибудь в сторонке. Сержант понимающе кивнул и повел Бычко в направлении умывальников.

— Вобщем, дело такое. Расскажу один раз, надеюсь, выпытывать подробности не будете и вообще, будете держать себя в руках. Ефрейтор Бычко, или Бык, в конце прошлого года служил в дивизионной разведке. Дивизия их стояла чуть южнее Могилева. В конце декабря РДГ отправили с «заказом» — взять «языка» в конкретном штабе. Указали название деревни, в каком доме штаб, где живут офицеры, — явно дело готовилось с участием партизан. Ребята пошли. На подходе к деревне, вечером 28 декабря, услышали шум, суету. Уже темно было, пока разобрались, в общем, оказалось, что эту самую часть подняли по тревоге и угнали куда-то на северо-восток За полчаса до подхода РДГ. Разведчики решили выяснить, что произошло в деревне, пошли туда двое, включая Быка. И выяснили…

Я тяжело сглотнул. Тема разговора никак не хотела выходить на поверхность. Ну, не знал я, как перейти к сути, сам уже часа четыре ходил, как пришибленный. Решил идти по порядку.

— В общем, немцам, жившим в деревне, приспичило праздновать Рождество. Оно у них 25 декабря, если кто не в курсе. Решили наряжать елочку, благо во дворе дома ель росла. Прошли по деревне, приглашали детишек «на елочку», выбирая наиболее симпатичных, от двух до пяти лет. Пятерых собрали, включая дочку хозяйки, которой было два с половиной годика. И ее брата, он самый старший был на «праздничке», шесть лет. А потом… В общем, игрушек для елки им не хватило и тогда они решили украсить елку «рождественскими ангелами». И повесили на елку детей. А поскольку ветки у елки тонкие, петлю не закрепишь — то спокойно удавили ремнем, потом разложили во дворе в «красивых позах», и когда тельца закоченели…

Горло перехватило. Казалось бы, мало ли начитался, наслушался и навидался за эту войну? Но вот такое… Надо продолжать, хотя, вижу, уже все догадались.

— А самого старшего поставили под елочкой, как «рождественского эльфа». Хороводы водили, песни пели, фотографировались. И не давали снимать «украшения» до Нового года. Среди прочего пригласили местного полицая, сфотографировались с ним. А назавтра подарили ему фотографию. Тот понял, что ЭТО — не просто билет на тот свет, а с самым замысловатым маршрутом. Потому полицай в тот же день прихватил какие смог документы из штаба — и рванул в лес, искать партизан. Сдался в плен, старался доказать только одно — что к ЭТОМУ он не причастен. Просил расстрелять, если заслужил, но этого на его совесть не вешать. Документы переслали через фронт, командование заинтересовалось ими и отправило группу за контрольным «языком». «Языка» взять не успели, а вот «украшения» с елочки Данила снимал сам…

Группу направили в расположение партизанского отряда, где Быку показали ту фотографию. Потом они с партизанами пошли в рейд, потом работали в отряде на Полесье, вместе с ним под давлением егерей отошли на юг и в итоге вышли к своим в полосе Первого Украинского. Так как их дивизия была в тылу на переформировании, бойцов направили в распоряжение разведотдела Штаба фронта.

А наш Бык стал предпочитать всем видам оружия нож. Чтоб, как он говорил, лично убедиться, что очередная сволочь сдохла, причем — окончательно. И обязательно заглядывает в лицо — ищет тех, с фотографии. Вот такие вот дела. Сейчас он, говорят, уже почти в норме, даже улыбается иногда. Но тему эту при нем лучше не поднимать, ладно?

— А что с тем полицаем? — спросил кто-то.

— Говорят, дали шанс смыть вину кровью. Вроде бы воюет до сих пор, и неплохо воюет. К немцам пошел, наслушавшись пропаганды о «новом порядке», а когда увидел этот порядок…

Соджет. Где-то в районе Смоленска

Только я с экипажем успел сойти с поезда и, построив ожидавших нашего прибытия танкистов, собрался приказать начать движение, как на станцию произошел авианалет. Переждав его (к счастью, при этом были довольно далеко от составов и от бомбежки не пострадали), мы двинулись к месту, где должны были быть наши танки. По дороге мы еще несколько раз попадали под бомбежку а один раз встретили около взвода немцев, которых пришлось перебить. В результате всех этих событий к моменту, когда мы добрались до места сосредоточения нашей техники, у меня под командой оставалось всего 53 бойца, из которых 11 было ранено. А встреча с немцами четко дала понять, что фронта тут уже нет. Точнее, он есть, но не сплошной, а как слоеный пирог — наши, немцы, снова наши и так далее. Потому двигались мы как по немецкому тылу. Очень осторожно.

— Да… Влипли мы по полной… — высказал я общее мнение, осматривая то, что осталось от нашей техники. После чего приказал: — Осмотреть машины! Может, хоть что-то уцелело.

Через несколько часов я выслушивал новости… Приятного было мало… Удалось починить один Т-42, а два легких Т-52 оказались не повреждены. Еще один 42-й мог быть использован как тягач или пулеметное гнездо. Он был на ходу, но… Башни у него не оказалось как вида. Кроме того, были большие проблемы со снарядами. Для легких машин удалось собрать около семидесяти снарядов, а на Т-42 — всего тридцать, из которых больше половины бронебойные. Топлива тоже было мало. Да и ночь наступала. Поэтому мы, отогнав технику в ближайший лесок и замаскировав ее, решили дождаться утра, отправить разведку по окрестностям и, только узнав обстановку, что-то предпринимать.

Форд

— Отец, от нашего знакомого в КВВС пришли дурные вести!

— Что случилось?

— Помнишь, неделю назад англичане разбомбили завод «Опель», несмотря на договоренность, что наши и джиэмовские заводы бомбиться не будут?

— Ну да! Овсяночники еще десять раз сообщили, что произошла трагическая ошибка. И нас тоже заверили в том, что не повторят.

— «ДжиЭм» попыталось заказать наш завод. В штабе Бомбардировочного командования им отказали. Выходит, они нас считают заказчиками?

— Получается так…

— Но тогда у нас проблемы — не купился штаб, но отдельные крылья уже под вопросом.

— Такая обстановка мне не по вкусу. Надо что-то придумывать, и быстро.

— Отец, может, и мы попробуем заказать еще один завод Опеля?

— Так это мы заказали?

— Нет!

— Ты только что сказал, что хочешь, чтобы англичане разнесли еще один завод. Пойми, мы не должны опускаться до такой конкуренции. Иначе начнется Чикаго в мировом масштабе. Это точно не наши люди заказали?

— Точно! Но они первые начали!

— Прекрати. Мы не знаем, кто разбомбил их завод. Вернее, не разбомбил, а навел англичан. И прямая война нам невыгодна. «Интернешнл» выиграл тендер на поставку грузовиков во флот, «ДжиЭм» в армию, мы и «Студебеккер» — в проигрыше. «Макк» оккупировал тяжелую нишу, да и вряд ли кто с ним там может соперничать. У «Интера» большие проблемы с выпуском нужного количества. «Студер» может вот-вот перехватить контракт. Я предлагаю съесть обоих.

— У нас нет столько свободного капитала.

— Зато у нас есть законсервированный завод по производству самолетов «Форд Тримотор». И около десятка этих самолетов.

— Найти бы еще на это покупателя… Оборудование морально устарело. Да и под другой самолет надо сильно переделывать приспособления и стапеля.

— Русские все возьмут. Может, не целиком, а просто раскидают дополнительное оборудование по своим заводам.

— Нам надо очень быстро провернуть эту операцию. Я думаю, первым должен стать «Интер». К тому времени мы сможем и расширить производство, и сильнее загнать в угол «Студебеккера» — сразу за него браться нельзя, не хватит денег.

Соджет

Утром, отправив несколько человек на разведку, мы занялись более плотно уцелевшей техникой. Первое, что сразу испортило мне настроение, — мы оказались без связи. Точнее, без связи оказался я — на 42-м рация была разбита в хлам.

Пока мы занимались доводкой танков до ума — вернулись разведчики.

По их словам выходило, что попали мы в их тыл — первая волна уже прошла дальше, а тылы еще не подтянулись, и как раз в этот зазор мы и влезли.

— Да уж, — нервно хихикнул я, — что-то мне это сорок первый год напоминать начинает…

— Да ладно, Олеж, — Аня подошла ко мне и обняла меня, — не переживай. Тогда прорвались, и счас тоже все в порядке будет! А если мы повторим хоть часть того, что тогда смогли устроить, то… Весело фрицам станет, ой как весело…

Стас с Иваном ничего не сказали, только кивнули, согласившись с Аниными словами.

— Хм… — призадумался я, — а ведь ты права. Если мы сейчас сядем на их снабжение по полной программе, то они снова застрянут, как тогда, и наши смогут перегруппироваться и дать им по зубам довольно быстро и с меньшими потерями…

После того как было принято решение не прорываться к своим, а устроить рейд по тылам противника, я снова отправил разведку. Но на этот раз они должны были отсутствовать около суток и за это время определить, где мы можем куснуть врага наиболее болезненно. Кроме того, они должны были посмотреть, нет ли поблизости наших пленных, которых можно было б освободить, или таких же, как мы, окруженцев. Этот приказ я отдал, понимая, что полсотни человек, из которых часть ранена, особо сильно навредить не смогут, а вот если найти людей, то… То вариантов открывалось много.

Саня

Передо мной стоит строй 124-й танковой бригады. Они только три дня назад сдали всю свою технику на танкоремонтный завод, а вчера были пополнены людьми до штатного расписания. Это будет первая бригада, полностью вооруженная танками ИС. До них мы поставляли в другие части партии по три-пять машин. По такому грандиозному поводу решили передачу танков провести в торжественной обстановке. Комиссар бригады полковник Сочугов произнес небольшую речь о том, что в своих прошлых боях бригада заслужила право на новые сверхмощные танки и постарается не ударить в грязь лицом. Я тоже сказал бойцам несколько напутственных слов от лица заводчан, попросил бить врага с помощью новых танков так, чтобы враг думал, что его атакует не бригада, а целый корпус. Командир бригады в ответ пообещал беречь технику и довести эти машины до Берлина. Кроме сорока шести ИСов, бригада также получила три Т-40, двадцать грузовиков ЗИС-36 и десять бензовозов на их базе. Танкистам предстоял дальний путь, их перебрасывали с нашего фронта под Смоленск, где началось что-то большое и кровопролитное.

Ника

Алекс приехал на машине минут за тридцать до вылета. Сразу отозвал нас в сторонку. Вместе с ним приехал и Ващенко, но он остался в машине. Вид у моего бравого лейтенанта был, мягко выражаясь, охреневший. Мы сели за поленницей дров, и Алексеев начал.

— По информации нашего агента, в Ровно через пять дней состоится встреча Геринга, обергруппенфюрера СС Эйхе и рейхсканцлера Коха. Наша задача — уничтожение этих лиц.

Я прибалдела:

— Что, Букварю фуражек в коллекцию не хватает? А агент — это случайно не Кузнецов?

— Кто такой Букварь? При чем тут коллекция фуражек? Откуда вы знаете фамилию разведчика?

Я потерла виски. Геринг любил ездить читать лекции, а под Ровно аж три концлагеря — вотчина Теодора Эйхе, ну а Эрик Кох с удовольствием присоединится к этой теплой компании. А вот валить их всех разом… дело трудное и почти невозможное. Это вам не бункер штурмовать! Такие звери к себе чужих и на снайперский выстрел не подпустят. Конечно, здесь еще не знают расстановку охраны по принципу трех кругов — личная, скрытая и снайперское прикрытие, но и они не дураки.

— Что еще? — На вопросы СБ я старалась не отвлекаться.

— Да. Пароли, явки, прикрытие. Все местные.

— Сколько человек в курсе операции?

— Пятеро. Включая нас. Один здесь и один там, — Алексеев ткнул пальцем в небо.

— Ага, лично Судоплатов.

— Ника Алексеевна, я не говорил.

— Вот и не говори. Сама знаю. Дальше — где и когда они встречаются?

— Нет информации.

— Как же планировалось?

— Сказали, чтобы мы ориентировались на месте.

— Ага. Подойдем и скажем: «Станьте, пожалуйста, в ряд. Мы тут местные диверсанты и очень хотим вас немного пострелять!» Пять дней на подготовку! Это маразм! Я так еще не работала! Без плана, без ни хрена! А местные что?

— Им приказано содействовать группе в полной мере.

— Хорошо. Нас встречать будут?

— Да.

— Нет, нет. Подожди. — Смутное предчувствие или аналогия со «встречей» Ярошенко. — Нет, я не хочу, чтобы нас сразу встречали. Не уверена.

— Но радиограмма, подтверждающая встречу, уже получена! Следующий сеанс связи должен быть утром, вместе с нами…

— Сказать, чтобы не встречали, — это тоже не выход. Прыгать будем… но в соседний район. Немного рядом. Кстати, СБ, будем прыгать попарно — ваш и наш. Летчикам задачу ставим мы или они получили предписания?

— Ващенко должен дать координаты.

— Вот пусть и позаботится о небольшом «промахе». — Выдохнула. Все-таки что-то тут не так. И задание — просто самоубийство. Но упускать такой случай, как прилет Геринга на украинскую землю, просто грех.

— Алекс, передай пароли, явки СБ. А вы, товарищ капитан, примите как данное то, что многие ваши вопросы останутся без ответов. Понятно? И некоторую специфичность общения. Я вам уже это говорила. Ну вот, — я развела руками, — вот так и работаем.

Семен Борисович прищурился, но только хмыкнул в ответ на мои замечания.

— Понятно, товарищ Летт. Кажется, я начинаю к вам привыкать.

— Ничего, привыкнете. Алекс, начинай.

То, что может Алексеев, — это уникально даже в мое далекое время, а уж здесь и вообще феномен. Но такие люди не так уж и редки. Просто рассмотреть их и понять тяжело. Алекс закрывает глаза и по памяти, тихо и не спеша воспроизводит полностью десять страниц текста, увидев их один раз и то вскользь. Фотографическая память. А уж если посидит над книгой хотя бы с часик — то и полностью продублирует ее со всеми знаками препинания. Я раньше тоже запоминала книги почти дословно и часто на экзаменах ругалась с учителями, уверенными, что я списывала. Да и вещи из коллекций запоминала на раз. Увидев ее в другом месте и у другого коллекционера, нередко ставила последних в тупик, указывая на вновь приобретенные экспонаты. Но до Алекса мне далеко.

Олег

Пока разведчики не вернулись, я тоже решил посмотреть, что и как происходит. Далеко уходить я не стал и просто засел у ближайшей дороги. По ней сплошным потоком шли немцы. Вначале ничего нового я не увидел — техника была стандартной, но через час…

«Вот это хрень!» — подумалось мне, когда я увидел колонну танков. «И что это такое?! Это что за гибрид ежа с ужом?» — Я в офонарении смотрел на проходящие мимо меня немецкие танки. Танки были интересны тем, что это был гибрид «Тигра» и «Фердинанда».

Внезапно колонна стала, и из одного танка выскочили несколько немцев и начали бегать вокруг машины. Через несколько минут к ним подошел и командир. Они о чем-то спорили, но о чем, я не услышал. Через десять минут колонна ушла, оставив, видимо, сломавшийся танк стоять на обочине.

Вернувшись в лагерь, я созвал солдат.

— Значит так, ребята, — начал я, — у немцев новый танк нарисовался…

— И что? — спросил кто-то из строя. — И его раздолбаем!

— Я в этом не уверен, — возразил я, — для Т-42 он может оказаться серьезным противником. Я его ТТХ не знаю… Но! У нас есть шанс, если повезет, затрофеить одного.

— В смысле? — спросил Стас.

— Да тут один недалеко сломался у них — если до ночи не починят или не утащат и движение на дороге уменьшится, попробуем его захватить. Не сможем починить — так хоть посмотрим, как его можно бить…

Мякишев

Перед самым вылетом возникла новая задержка (к счастью, небольшая). К командиру подбежали двое — один авиационный техник и некто в офицерской шинели и фуражке ГБ — вроде бы его называли Ващенко. О чем-то активно жестикулируя, побеседовали минут пять, разобрал только «критический износ купола», «на четвертом прыжке», «принудительное раскрытие». Выражение лица Ники, то есть Летт, пора привыкнуть, становилось все более и более матерным. Будь на ней такое лицо после баньки — обошел бы метров за тридцать. Буркнула что-то технику, бросила приказ своим. Идет ко мне.

— Возникли проблемы с нашими «крыльями». Приказано сменить парашюты. Решили выбрать модель с принудительным раскрытием, ваши парашюты тоже придется заменить — прыгать будем с 250 метров, ваши не раскроются.

— Извините, есть два момента. Не буду говорить, что я думаю про прыжок с 250 метров, мне говорили, что уже с 500 раскрытие не гарантировано — тут вам виднее. Но вот насчет «наших» парашютов… У фронтовых разведчиков своих парашютов просто нет, да и прыжковая подготовка далеко не у всех — у кадровых разве что. Например, у нас в группе прыгали только я на курсах усовершенствования комсостава и ТриДэ как планерист. Может, еще Док с вышки попрыгал, пока на врача учился…

Летт выразилась цветисто и непечатно, не каждый боцман так сможет.

— СБ, какого… молчали, что парашюта нет?

— А мы знали, что он нужен будет? Бойцы вон до ваших слов про «крылья» уверены были, что летим на другой аэродром — или прифронтовой, или партизанский.

— Ладно, все равно бы менять пришлось. Получить парашюты или заменить — без разницы. А если опасаетесь, прыгнут ли ваши, — прыгнут. Пойдем колонной, по конвейеру, когда задние выталкивают передних.

В полете успели поговорить с Летт и Алексом. Они рассказали мне об основном задании и о дополнительном — о старшем майоре Ярошенко и подозрениях насчет встречающих партизан. Есть о чем крепко подумать. Согласовали план первоначальных действий: высадка, сбор, бросок на 2–3 километра в сторону, передача сигнала «долетели, встретились нормально, потерь нет» — чтобы сбить с толку возможного противника в первоначально спланированной точке высадки. Потом — опять марш-бросок 5–7 километров, вторичный выход в эфир — передача личным кодом Летт информации для Ващенко, включая паши координаты и маршрут — оказывается, есть еще одна спецгруппа НКВД в том же районе. После этого — выход на маршрут, бросок 15–20 километров, привал.

Ника

«Разлилася синева, расплескалась.
По тельняшкам разлилась, по беретам…»[7]

Эту песню здесь еще не поют, а вот синева как была, так и будет. Всегда. И неважно, что еще нет ее «на тельняшках и беретах», но в сердце она уже есть.

Небо на высоте две тысячи метров совсем не такое, как на земле. Солнце всходит из-под ног, снизу. Выше солнца, выше мира, выше богов… Крик летчика в открытые двери о минутной готовности отрывает меня от иллюминатора. Пришла пора окунуться в эту синеву. Небо-небо, как ты примешь нас? Не выдашь наши купола? Скроешь белоснежными облаками? Мы же твои дети — мы доверяем тебе наши хрупкие тела…

Оторвавшимися тучками планируем вниз. По двое. Ветер еще ночной, холодный и резкий. Идем рядом. Летчики уже передали об успешном сбросе, а по договоренности сбросили нас немного раньше. Чуть-чуть. Но это фора нам как воздух необходима, чтобы разобраться с любой подставой, разобраться в себе. Доверие — это блюдо, за которое слишком дорого заплачено.

Мякишев

Выходим в зону высадки. Моим бойцам про экспериментальность прыжка говорить не стали. Стали колонной, от самого тяжелого (ТриДэ с пулеметом и солидным рюкзаком) до самого легкого. Летт — выпускающая. Перед строем — пара массивных контейнеров с грузом. Вылетели, как пули из пулемета, не успел даже сообразить. Удар воздуха в лицо, рывок за плечи, резкий разворот по ветру (без моего участия!) и почти сразу — еще удар. Сосновыми лапами по физиономии и телу. Черт подери! Вот же, «удачно» прилетел. А впрочем — и правда, удачно. Хвои нажрался, но зато ничего своего на сосне не оставил, ни челюсть, ни глаз, ни парашют.

Быстро собрались, нашли контейнеры (они звенели велосипедными звонками, не очень громко — но отчетливо). Пока альпинисты (мой Бык и кто-то из спецов Летт) растянули антенну, прямо на деревьях дождались окончания передачи, смотали антенну, я смог спокойно подумать. То ли подействовало исчезновение шума моторов, то ли свежий воздух, то ли свежая хвоя — но я понял, что царапалось у меня в голове по пути на аэродром! Не сдержавшись, ругнулся вслух, пришлось успокаивать Дока, что не из-за его манипуляций с моей физиономией.

Район действий! О котором мне не сказали ни-че-го. И ничего не говорили старлею, который командовал разведротой до меня! И тем не менее — он отбирал людей, ходивших именно под Ровно!

На марше пристроился между Летт и Алексом. Конечно, собирать всех трех командиров в кучу — верх глупости, но… Поговорить надо, и срочно, причем — без посторонних ушей.

— Товарищи командиры, в нашей группе может быть враг.

— Откуда?!

Объясняю расклад со слишком много знавшим офицером. Конечно, есть шанс, что он просто угадал, но рассчитывать на это не то что глупо, а преступно. Если он работал на врага, то должен был постараться внедрить в группу помощника себе. Если использовался втемную, то тем более. Вариант, что наш самолет должны были просто сбить истребители, узнав от Ногинского время вылета и маршрут, я отбросил. В таком случае, при использовании втемную, ему не стали бы говорить лишнего. А сознательный агент не пошел бы на самоубийство — позавчера днем или вечером должно было произойти что-то, что помешало бы вылету.

— Хреново. И что же делать?

— Во-первых, работать спокойно, никаких явных повышений бдительности — без дополнительной внешней мотивации. Во-вторых — внимание и наблюдение. Пока это все, что можно сделать.

К полудню удачно отмахали около двадцати пяти километров. Остановились на дневку и обед. Пока бойцы разбивали лагерь и разогревали консервы на имевшихся у спецов Летт спиртовках с таблетками сухого спирта (чтоб не дымить в опасной зоне), мы втроем — я, Летт и Алекс — отошли в сторонку, обсудить дальнейшие действия.

Услышав предложение Летт о разделении на три группы, с последующей сдачей одной из них немцам для проталкивания «дезы», я, мягко говоря, охренел. А также — от реакции Алекса, который готов был возглавить группу смертников.

— Так, товарищи. Скажите, при посадке никто из вас головой об дерево не приложился?! Стоп, не надо на меня зыркать! Я вас выслушал — извольте и вы тоже. Во-первых, даже в случае принятия этого «плана» Алекса в числе пленных быть не должно — он знает СЛИШКОМ много! Я не сомневаюсь в его патриотизме и стойкости, но я не сомневаюсь и в профессионализме немцев из СД и гестапо. Во-вторых, мы не можем себе позволить ни разделение на группы, ни потери до выполнения основного задания. Поскольку нас всего одиннадцать человек, включая командира и возможного предателя, три группы — это по три-четыре человека в каждой. В какой бы ни оказался предатель — он может нанести непоправимый урон. Оказавшись же в группе пленных, он просто сделает все это бессмысленным.

— Но нам надо выяснить, чем заняты лжепартизаны! И контролировать их действия в ходе выполнения операции.

— Мы не уверены в предательстве со стороны встречающих партизан — пока это только подозрения. Пусть достоверность этих подозрений не меньше, чем пятьдесят на пятьдесят, — все равно есть шанс, что две трети группы вместо выполнения боевой задачи будет в лесах зайцев пасти. И, наконец, для спасения раненого товарища нам нужно иметь в группе как минимум четыре человека для переноски (две смены по двое), один человек в головном дозоре, двое — в арьергарде, и Ника как командир, у которого руки и голова должны быть свободными. Это восемь человек. Сдав троих вначале, мы сможем рассчитывать на выполнение второй задачи, только если при выполнении главной больше никто не погибнет и не будет ранен. Таким образом, разделившись, мы делаем невозможным выполнение второй задачи.

Услышав последнее, Летт явно занервничала, прикусила губу. Видно было, что еще чуть-чуть — и она взвоет в голос. Надо взять на заметку.

— Для контроля за действиями партизан предлагаю использовать вторую спецгруппу — как вы называли? Товарища Медведева? — Летт кивнула. — Инструкции им следует передавать через Ващенко, закрывая спецкодом, и так же получать ответы. Никаких прямых контактов между группами. Бойцам Медведева — разделиться пополам, часть — наблюдает за встречающими, часть — за нами. Как для выявления «хвоста», так и незапланированной активности в группе. А пока давайте пообедаем и подумаем, как выполнить задание все группой. Кстати, «дезу» немцам можно подбросить и без жертв из числа группы. Во-первых, выяснив, предатели ли партизаны, мы сможем определить степень надежности агентуры. И после этого — передать «дезу» через наиболее засвеченных. Во-вторых, выйти в эфир скомпрометированным кодом. В-третьих, попросить Центр сбросить нужную нам информацию встречавшей группе.

Соджет

Вечером мы выдвинулись к месту стоянки поломанного танка. Посланные вперед разведчики доложили по возвращении к основному отряду, что танк как стоял, так и стоит, но его охраняет около взвода солдат. Движение же на дороге с наступлением темноты прекратилось.

Боя как такового не было — немцы, как только увидели выползающий из леса 42-й, просто драпанули, причем танкисты бежали впереди пехоты, даже не попробовав залезть в танк.

Трофей мы, хоть и с трудом, смогли утянуть на буксире с помощью 42-го к себе в лагерь.

«Да уж, — озадаченно подумал я, осмотрев добычу. — Это как же мы немцам на хвост-то наступили, что они вместо „обычных Тигров“ ЭТО сделали?!»

И причина таких мыслей стояла как раз передо мной. Новый «Тигр» в лоб Т-42 подбить мог, но с огромным трудом, — конечно, в борт или в корму не проблема, но… Не всегда ж они боком стоять будут, а в лоб…

«Ну да ничего, ИСы и этих вынести могут», — подумал я, и с этой мыслью мы стали смотреть, что с танком случилось, и сможем ли мы его починить, не имея никаких инструментов.

Ника

Сказать, что я, выросшая на Украине, люблю Украину? Бред. Я ее ненавижу. Особенно Западную. Как вспомню радостные вопли нашего «помаранчевого» президента про героев СС «Галичина», так сразу доброта к людям просыпается. Та самая, которая исчисляется количеством трупов. Ровно — это не город, это даже не Ровенская область, — это самая что ни на есть Волынь. А там и Галичина рядом. И это все — Западная Украина. Западенщина. Те самые люди, которые будут приезжать в Киев и требовать работу, жилье, запрещение русского языка, которым надо будет давать, давать и давать. А вот они никому ничего не должны. Они — цвет нации! Какой идиот придумал провести в 1918 г. Акт злуки[8] УНР[9] и ЗУНР[10]? Или Сталин, который решил, что ему до колик в печенках надо присоединить эти области к СССР. Пусть бы лучше выбарывали[11] свою незалежность[12] у поляков с австрийцами. Те держали их столетия за быдло, и держали бы дальше. А тут, видите ли, им дали почувствовать себя НАРОДОМ! Украинским народом, а не придатками Австрийской империи или Польской Ржечи[13]. Вот они и подняли головы. Гордость им надо свою показать, гонор. Чего ж они раньше молчали в тряпочку? Или Польша была им не по зубам, решили эти зубки на русских теперь испробовать? Обломают. Я теперь это им гарантирую.

Соджет

Осмотр «Тигра» показал, что толку с него нам нет никакого. Нет, конечно, имея в своем распоряжении мастерскую хотя бы на уровне той, что мы собрали в далеком уже 1941 году танчегг мы б починили, но имея из инструмента лом, кувалду и две лопаты, ремонтировать мотор у трофея было несколько сложновато.

Потому я решил с его помощью оседлать дорогу и немного нарушить фрицам график перевозки по ней грузов и подкреплений.

Ночью с помощью 42-го «Тигр» был вытянут на дорогу и развернут мордой в сторону ожидаемого появления неприятеля. Т-42 спрятали на опушке — его задача была поддержать трофей, если жарко будет, а оба 52-х находились еще глубже в лесу — им с их броней только на преследовании бензовозов работать можно было, а в случае появления танков сидеть тихо и в бой лезть, только если станет совсем хреново. С ними же оставили и второй Т-42, у которого не было башни — он вообще только тягачом мог быть.

Через час после того, как мы все заняли позиции, прибежал дозорный.

— Товарищ подполковник! Едут! — еще только приближаясь к позиции, закричал дозорный.

— Кто? Сколько? — спросил я его, когда он приблизился.

— Около двух взводов пехоты на грузовиках, легковушка и пара бронемашин, — доложил рядовой.

— Приготовиться, — скомандовал я.

Учитывая, что до подхода врага время еще было, а тяжелой техники у него не имелось, я приказал подтянуться к дороге и легким танкам.

Колона была разгромлена в момент — пехота не успела даже выскочить из грузовиков, броневики тоже были нам не опасны. А легковушку расстреляли наши солдаты. Я, естественно, пошел посмотреть, кого ж мы там «встретили».

— Ну ни х…я ж себе, — произнес я, рассматривая документы старшего немецкого офицера, погибшего в легковушке. — Модель! Вот так добыча! Давно таких не ловил…

— КОМАНДИ-И-ИР!!! — внезапно раздался крик. — НЕМЦЫ!!!

Я обернулся — мать моя женщина! Из-за поворота прямо на нас перла колонна танков. Причем в ней я с ходу увидел несколько новых «Тигров». К счастью для меня, немцы не ожидали наткнуться на нас в своем тылу, и, пока они разбирались, что тут произошло, я успел добежать до Т-42.

— Валим отсюда! — приказал я, но мы не успели.

Первым открыл огонь «наш» «Тигр». За ним начал стрелять и Т-42, а потом и оба легких танка. Почти сразу открыли огонь и немцы…

Через час я сидел в лагере и думал — на кой хрен меня потянуло смотреть, кого ж мы там поймали. Этим мыслям способствовало то, что трофей сейчас догорал на той дороге со всем экипажем внутри. Оба 52-х тоже погибли вместе с экипажами. Погибла и почти вся пехота. Т-42 уцелел, но в БК осталось всего три осколочных и один бронебойный снаряд. Тягач тоже пришлось бросить — ему в двигатель снаряд прилетел, к счастью, экипаж в нем не пострадал.

— Ну что ж, — сказал я, оглядев свое поредевшее войско, — нас осталось всего семнадцать человек, включая девятерых раненых, — отсюда нам надо срочно уходить! Если б немцы не отступили, — тут я улыбнулся, вспомнив, что за компанию с тремя нашими танками там догорало и около десятка немцев, включая все три «Тигра», что были в колонне, — нас бы там и добили. Но теперь враг в курсе, что тут в их тылу русские танки шляются. И рано или поздно нас найдут. К своим нам тоже не прорваться. Потому двинемся еще глубже в их тыл. Не думаю, что они от нас такое ожидать будут.

Центр

Сипя паром, паровоз протащил состав вдоль разгрузочной платформы и остановился. На краткий миг повисла тишина, которая, впрочем, очень скоро взорвалась голосами и командами:

— И че?

— Через плечо! Слезай, приехали…

— Все из вагона…

— Командира роты — к командиру батальона…

Шел дождь, причем не сильный, летний, а так, осенний. Мелкие капли сеялись с низкого, навевающего тоску неба, и казалось, конца этому не будет. Такая погода, впрочем, очень хорошо вязалась с настроением командира первой танковой роты капитана Кузнецова. А настроение было паршивым: он, кадровый танкист, принял свой первый бой прошлым летом еще зеленым лейтенантом. Тогда они получили приказ немедленно выдвинуться в район сосредоточения, откуда мехкорпус начал свой первый и последний контрудар… Меньше года прошло с той поры, но на войне это очень много. Для живых. Кузнецов выжил, получил новое звание и роту в командование. И ему, прошедшему ад огненного лета, совершенно не нравилась внезапная переброска только что сформированной дивизии, не нравились напряженные лица солдат-зенитчиков, прикрывающих этот полустанок, не нравилась свежесделанная насыпь для разгрузки боевых и транспортных машин.

Боевая задача, впрочем, ничего угрожающего не содержала — максимально быстро проследовать в такой-то район, где ожидать прибытия остальных подразделений дивизии. Особо подчеркивалась необходимость максимального наблюдения за воздухом — велика вероятность бомбово-штурмовых ударов авиации противника.

Колонна первого батальона 114-го танкового полка танковой дивизии вытянулась вдоль дороги и по команде начала движение навстречу судьбе.

Немцы. Игры разведки

— Ну-с, и чем вы можете меня обрадовать, герр доктор? — хозяин кабинета, моложавый человек в элегантном костюме, похожий на отпрыска старинной английской фамилии, поудобнее устроился в кресле.

— Новостей у меня много, герр бригаденфюрер, — визави «англичанина», плотный, широкоплечий, уже начинающий полнеть и похожий на римского легата, задумчиво потер мочку уха.

— Наш «Племянник» вышел на одного человека, известного скульптора. Он входит в дальнее окружение господина Сталина, пользуется его благорасположением, бывает на приемах и званых вечерах, устраиваемых в Москве. Как информатор — весьма необходим, поскольку имеет много знакомых и друзей в верхах, среди артистов и художников. Как нам удалось выяснить, в свое время этот господин состоял в масонской организации, куда, по некоторым данным, входил ряд высокопоставленных чиновников тайной полиции русских. В 38— 39-м годах эта организация, наряду с аналогичными тайными и эзотерическими обществами, была разгромлена. Однако наш фигурант остался на свободе — благодаря странной прихоти господина Сталина, но, как отметил наш агент, не последнюю роль сыграла его готовность сотрудничать со следствием…

— Интересно… весьма интересно…

— Самое интересное — этот человек сохранил контакты со своим коллегой и братом по ложе, последователем и учеником Гурджиева. Несмотря на то, что последний явно находится под негласным надзором НКВД, несколько раз встречались, правда, в основном на совещаниях культурно-творческой интеллигенции в Ленинграде. Установлено, что в начале Великой войны этот человек служил кодировщиком в шифро-кодировочном отделе. Таким образом, напрашивается мысль о существовании некоей организации, патронируемой кем-то из верхушки большевиков.

— А чем это может помочь нам? — бригаденфюрер переменил позу, облокотившись на ручку кресла.

— Думаю, что можно попытаться сыграть на этом — достаточно зацепить на крючок скульптора, выяснить всю подноготную, и уже тогда определиться — или вбросить компромат на руководство Ленинграда, или попытаться получить более развернутую информацию об интересующих нас вещах.

— Хорошо, действуйте так, как считаете нужным. И, кстати, что там за информация по инициативам со стороны Абвера и наших партийных деятелей?

— Абвер затеял игру с русскими на Центральном направлении, привлек к ней часть сотрудников ГФП ГА «Центр». По сведениям нашего информатора, вся эта возня связана с таинственными людьми из «группы советников» г-на Сталина. Пока наши люди наблюдают за событиями, но в любой момент готовы вмешаться.

Также нашими коллегами из СД, рейхскомиссариат «Украина», в ходе контрпартизанской операции под Ровно захвачен сотрудник тайной полиции большевиков. Правда, в тяжелом состоянии, его поместили в армейский госпиталь под охрану. Насколько нам стало известно, этот большевик прибыл для координации действий партизан и подполья. Пока с ним плотно не работали, ограничившись тщательным осмотром его вещей и снаряжения. К сожалению, из-за жестких действий жандармов и полицейских не удалось взять остальных его сообщников живыми.

— Вмешиваться только по моему разрешению, — четко произнес хозяин кабинета, — герр адмирал недавно выразил недовольство нашей службой на совещании у Фюрера, заявив: «…если мне будут мешать — я отдам приказ стрелять на поражение во всяких…». И мне не улыбается терять своих людей из-за взбрыков герра Канариса.

— Слушаюсь, герр бригаденфюрер, — наклонил голову с безупречным пробором гость.

— Продолжайте, герр доктор, — «англичанин» сдул несуществующую пылинку с рукава, поправил манжет.

— Что же касается наших партайгеноссен, то первую скрипку играет герр рейхсляйтер, забирающий все больше и больше влияния… Также в деле участвуют герр Аксман и герр Скорцени… Суть их замыслов пока не ясна — мало информации, единственное, что нам удалось обнаружить, — эти господа установили связь с неким господином Родзаевским. По нашей информации, Константин Родзаевский — видный русский нацист, проживает в Харбине, имеет обширные контакты как с русскими эмигрантами, так и с японскими спецслужбами. Далее, один из его ближайших соратников — некий господин Вонсяцкий — проживает в США. Он близок к господину Фрицу Куну, главе Германо-Американского союза. Словом, здесь что-то затевается. Нам необходимо еще некоторое время, чтобы окончательно разобраться во всем этом.

— Ну что ж, герр доктор… Благодарю вас за весьма познавательную информацию. И прошу вас — поторопитесь с выяснением инициатив наших партийцев. Желаю вам удачи! Всего доброго.

— Всего доброго, герр бригаденфюрер.

Железная дорога

Мерный перестук колес, хриплый рев паровоза, длинный состав с платформами, укрытыми брезентом. Обычный состав с готовой продукцией времен войны. Что там? Танки? Самоходки? Не ясно: под брезентом тюки с соломой и любая машина превращается во что-то большое и квадратное. А потому — может, там и танки, а может — грузовики, а может, еще чего-нибудь.

Машинист, щурясь от яркого солнца, сосредоточенно глядит перед собой. Этот десяток километров стоит иной сотни: дорога петляет, и паровоз, не успев выйти из одного поворота, входит в другой. А над насыпью видны елочки. Небольшие, чуть ниже колена, если не присматриваться. А если присмотреться, то видно, что этим «елочкам» хорошо за сотню лет, и случись что — лететь до земли верных метров тридцать.

Состав петляет между гор, то выскакивая на открытое пространство, то ныряя в выемки и скрываясь за очередным поворотом. Вот замелькали станционные постройки, мелькнуло здание вокзала. Встречный стоит, ожидая, пока мы не освободим перегон. Крытые вагоны, охрана на площадках — что там? Может, хлеб, может, какое полезное железо от союзников. А может, очередная партия лесорубов из Германии, Австрии или еще какой Румынии, кто знает?

Стоп. Теперь стоять нам, и, похоже, долго. Один за одним, без малейшего разрыва, идут эшелоны. Вагоны чередуются с платформами, мелькают лица солдат. Молодые и старые, веселые и мрачные. Это едут «сибирские дивизии» с Урала и Средней Азии. Торопятся, видно, тяжко на фронте приходится. Удачи вам, и вернитесь все.

Ващенко

Старший лейтенант госбезопасности Ващенко не планировал надолго задерживаться в расположении Штаба фронта. Передать информацию Нике Ивановой, дождаться подтверждения ее прибытия в точку выброса и лететь обратно: дел и помимо этого — выше крыши, а разницы, где ждать новостей, в Киеве или Москве, — никакой.

Но сначала его догнала информация о ненадежности принимающей стороны, пришлось за полчаса до вылета переделывать и согласовывать план заброски группы Летт-Ивановой, а также обсуждать с нею план радиоигры с противником и меры по информационному прикрытию. Потом — повторный выход Ники в эфир в резервное время и информация о подозрительной осведомленности старлея Ногинского (убитого накануне ночью командира разведроты). И подозрение о наличии в группе «крота».

Ващенко связался с командованием и получил категорический приказ — оставаться на месте и обеспечивать работу группы Летт, а также взять под непосредственный контроль расследование обстоятельств гибели Ногинского. Делать нечего — взял блокнот и начал набрасывать варианты. Стоп, сначала хорошо бы ознакомиться с наработками местных смершевцев по убийству ротного. А заодно озадачить их еще одной перепроверкой личных дел улетевших с Никой разведчиков.

Благо отношения с начальником этой службы успели сложиться, хотя знакомство (благодаря характеру Ники) было достаточно нервным. Офицеры быстро расписали основные варианты по двум главным веткам: Ногинский — сознательный враг или же он — жертва врага, использовался втемную. Подогнали оперативников, имевших поручения восстановить поминутно последние сутки (а лучше — трое) жизни старшего лейтенанта и установить полный список его контактов за последнюю неделю.

Разогнав сотрудников СМЕРШ с поручениями, Ващенко решил ознакомиться с уликами, собранными на месте гибели Ногинского. Место происшествия было осмотрено внимательно еще утром, и в пяти метрах от места обнаружения трупа под кустиком черемухи были найдены два свежих окурка от «Казбека» и след офицерского сапога сорок второго размера. Было очевидно, кто-то кого-то тут ждал, вероятно — Ногинского. Отправив еще одного сержанта ГБ к каптеру — поторопить с составлением списка офицеров штаба, носящих сорок второй размер, — руководители расследования отправились, наконец, завтракать (было уже начало одиннадцатого утра). За едой невольно речь зашла об обстоятельствах знакомства.

— И когда только Мякишев успел нажаловаться твоим орлам на Нику! — сказал Ващенко, с сомнением рассматривая остывшую и разогретую поваром кашу со следами тушенки.

— Когда это?

— Ну, насчет сцены возле бани.

— А он и не жаловался…

— Как? Ника же говорила, на тебя ссылаясь!

— Ну, не знаю, что она подумала, но я ей фамилию жалобщика не называл. Только звание. И о том, что дело было около бани — тоже. Просто был сигнал, что бродит по расположению штаба странный сержант, записывает что-то в блокнот, нахамила офицеру, пытавшемуся в блокнот заглянуть. Мол, не шпионка ли?

— Так-так-так… Это кто ж это такой бдительный?

— Капитан Мусатов, из кадровиков.

— Ладно, сейчас ничего толкового в голову не лезет, два часа поспал только. Давай так — на всякий случай запросим по СВОИМ каналам подробную характеристику с прежнего места службы Мусатова, как его там дальше?

— Федора Сергеевича.

— Во-во, его самого. С подробным словесным портретом — некогда ждать курьера с личным делом и фотографией, пусть по телефону диктуют. А я пока посплю минут сколько-то. Будут новости — пусть будят. — Ващенко беззастенчиво воспользовался тем, что был на звание старше. Да и то сказать — пока он самолет отправлял да около рации дежурил, смершевец имел возможность выспаться.

Через полтора часа он был разбужен возбужденным лейтенантом ГБ.

— Ну, товарищ Ващенко, у тебя и нюх! — перейти на «ты» офицеры договорились еще в первые минуты совместной работы. — Специалист, честное слово!

— Погоди, в чем дело?

— Словесный портрет на Мусатова. Вот, читай!

— «Волосы каштановые, глаза темно-зеленые почти карие…» — и что тут такого? Что ты скачешь, как будто тут про третий глаз написано или щупальца во рту?

— Ну у тебя и фантазия… Да, ты ж его не видел. Понимаешь, у НАШЕГО Мусатова волосы темно-русые, глаза — серые! Фого черно-белое, не видно. Кстати, его самого, Мусатова то есть, сейчас в архиве нету, я надавил авторитетом на дежурного и глянул его личное дело: там волосы и глаза по цвету — как есть русые и серые!

— А вот это уже интересно! Как минимум — подделка документов, к которым, кстати, имел доступ. Но — маловато.

Еще через полчаса скепсис Ващенко был рассеян — фамилия Мусатова была в списке офицеров с сорок вторым размером ноги, он курил «Казбек» и за последнюю неделю пять раз встречался (или мог встречаться) с Ногинским, в том числе — в вечер перед гибелью последнего!

— Комендантский взвод — в ружье! Где он сейчас?

— В тринадцать сорок должен уйти на обед. Обедает дома, снимает комнату в селе, там же и кормится, аттестат хозяйке отдает.

— Дом оцепить, скрытно! Стрелять только в воздух, в крайнем случае — но ногам. Брать живым! Брать пойдем вдвоем, чтоб не насторожить, — инструктировал Ващенко бойцов двадцатью минутами позже.

Предосторожности оказались излишними. Офицеры подошли к мазанке со стороны глухой стены, прокрались в «мертвой зоне» и ворвались в единственную комнату сразу через дверь и окно. Сидевший за столом человек в галифе и нательной рубахе метнулся к висящему на спинке кровати ремню с кобурой, но был скручен сотрудниками Госбезопасности.

— Пижон, не мог в форме пообедать, — прокомментировал Ващенко.

* * *

— Только предварительный допрос провести успели, ну и документы кое-какие изъяли. Радиоигра себя оправдала — по крайней мере, этот уверен был, что Ника попалась ложным партизанам.

— Так партизаны «майора Филатова» — фальшивка?

— Стопроцентная! Украинские националисты, двадцать пять рыл. Изображают бурную деятельность, грабят население.

— А как же проверявшие их бойцы товарища Ч.? Они что, тоже?!

— Нет, проверяли люди надежные. Возможно, какая-то инсценировка или провокация. Мы прорабатываем варианты уничтожения этого «отряда», поскольку он может сильно усложнить работу товарища Медведева. Постараемся при этом взять «языка».

— Товарищ Иванова в курсе насчет банды?

— Да, передали в тот же вечер. Я продолжу? — Ващенко дождался кивка. — Ногинский использовался втемную. От него планировалось узнать точное время вылета и состав группы. Группу должны были частично уничтожить, частично захватить, и «партизанам» надо было сообщить приметы командиров. Но произошла накладка. Ногинский сообщил лже-Мусатову, что вылет «отменяется», а не «откладывается». Немецкий агент успел передать эту информацию, как раз был плановый сеанс связи и он, «крот», опасался, что операцию начнут сворачивать.

Ващенко перевел дух и продолжил:

— Далее, что касается убийства Ногинского. «Крот» пошел на убийство информатора по двум причинам: во-первых, считая того смертником, наговорил кое-что лишнее, например, что группа летит под Ровно, и кое-что еще. Когда разведчик не улетел — испугался, что тот его вычислит. Во-вторых, надеялся тем самым задержать вылет группы. Собирался спрятать тело, имитировать пропажу ротного без вести и свалить на него все, что можно и нельзя. Убил просто — изобразил «случайную встречу» и попросил посмотреть по знакомству, что с пистолетом — заедает, мол. Спокойно вынул оружие и выстрелил в упор, но спрятать тело ему не дали. То же укромное местечко облюбовала одна парочка, они-то, услышав выстрел, и спугнули «Мусатова». За время новой задержки вылета он хотел сам определить состав группы, потому как других контактов внутри нее у предателя не было.

— Вы уверены, что в группе Летт «крота» нет?

— Да, уверен.

— А какой смысл доноса на Иванову в Особый отдел? Разве не было понятно, что все выяснится за пятнадцать минут?

— Он ее не видел в лицо, услышал обрывок разговора Мякишева с Никой, когда лазил в кустах, высматривая место для убийства Ногинского. Считал, что это просто новая связистка с любовными письмами. Просто хотел проявить бдительность, подтвердить свою лояльность. Ну, и туману напустить…

Центр

— С-с-с-с-ц-у-у-у-ка…

Выматывающий душу вой сирен, тяжкая дрожь от работающего зенитного «крупняка», частое тявканье зениток — авангард 114-го полка попал под бомбежку, и теперь танки маневрировали, огрызаясь огнем из башенных пулеметов. Увы, но только на каждой третьей машине стоял крупнокалиберный — родной ДШК или американский «браунинг». Больше их просто не было. В качестве хоть какой-то замены на установленные сразу на заводе турели ставили «Дегтярев танковый» на специальном кронштейне. Толку от такого «зенитного пулемета» было немного…

Зенитки же наоборот — сойдя с дороги, они, стоя на месте, лупили в четыре ствола по немецким самолетам, заставляя их бросать бомбы не доходя до цели. В итоге — много воронок, стреляных гильз и один убитый с тремя ранеными среди зенитчиков. Налет закончился, и батальон, разошедшийся за время маневрирования, снова собирается на дороге и продолжает движение. Недолгое, к сожалению.

— Во-о-здух! — и снова свист падающих бомб, рев «лаптежников», пикирующих на плюющуюся огнем колонну, столб дыма, подсвеченного снизу языками пламени горящего соляра… Новый взрыв, столб пламени на месте ЗСУ-37-1, взрыв… нет, эта далеко.

БУМ! Хм, а красиво шмякнулся — с дымным шлейфом, с пламенем из горящего мотора и грязным клубом взрыва на месте падения. Красиво. Жаль, что один.

К моменту встречи с наземными частями вермахта у авангарда в активе было уже два сбитых самолета, а в пассиве — одна уцелевшая зенитка из четырех…

Город Ровно, столица рейхскомиссариата «Украина»

Май 1942 года

— Герр рейхскомиссар, я считаю, что несмотря на все наши усилия, обстановка в рейхскомиссариате по-прежнему напряженная. Даже привлеченные в качестве вспомогательной полиции местные уроженцы и члены национальных формирований, м-м-м, несколько ненадежны. Что уж темнить, герр Шене, — они подчиняются нам, но слушают лишь своих «самостийныйх» руководителей. И не стоит забывать о вражде между… как их там…

— Мельниковцами и бандеровцами, герр рейхскомиссар…

— Благодарю вас, герр группенфюрер. Что же касается действий контрпартизанских сил, хочу отметить 201-й охранный батальон, переброшенный по моей просьбе из Белоруссии, и боевую группу «Шимана», созданную из уроженцев дистрикта «Галиция» по предложению нашего уважаемого герра Шиманы. Теперь следующее…

Рейхскомиссар Кох дотянулся до стакана с водой, сделал глоток.

— Как правило, среди служащих батальона и группы нет лиц, разделяющих идеологию местных националистов — что очень хорошо, но все-таки их сил не хватает для подавления партизанских отрядов и подполья. Вдобавок, по некоторым данным, из Москвы прибыло несколько десятков лиц для активизации и усиления действий подполья и партизан. Несмотря на мои неоднократные обращения в Берлин, по поводу переброски хотя бы охранной дивизии СС или полиции, в этом было отказано.

— А мотивация, герр рейхскомиссар?

— В Фатерлянде полагают, что наши проблемы не столь значительны в сравнении с положением под Киевом и Житомиром. Вдобавок, напряженная ситуация сложилась на Севере, ввиду действий русских.

— Пока оперативные мероприятия, осуществленные СД и полицией, успехов и результатов не принесли. Более того, отмечена возросшая активность в районах, прилегающих к генеральному округу «Житомир».

— Герр Клемм, что вы можете сообщить по этому поводу?

— Герр рейхскомиссар! Мной и начальником СД неоднократно подавались докладные на имя вашего предшественника в отношении действий партизан на территории гаулейтерства и наличия разветвленной сети большевистского подполья. Нашими силами удалось навести более-менее удовлетворительный порядок, но для дальнейшей очистки территории от нежелательных лиц и преступных элементов нам потребовались дополнительные силы, в присылке которых было отказано с формулировкой «справитесь сами».

Ника

Проработка плана — еще та головная боль! Кажется, все уже предусмотрели, все продумали, все учли и снова:

— Вот здесь…

— А если станет машина…

— Сюда…

— Еще раз…

— Контрольное время…

— Маршрут…

— А если…

— Сюдой…

— Подстраховка…

— Расстояние…

— Прицельные ориентиры…

— Время подхода…

— Форма…

— Документы…

— Ребята, если это прокатит — мы будем самые везучие сукины дети на всей планете! Этот план — такое безумие, что просто…

— На то и рассчитано!

— Ну, тогда с богом!

— Пусть бог поможет немцам, а мы как-нибудь сами…

Мы сами. Больше некому. Нас, правда, прикрывают разведчики Медведева, но мы их не знаем и не видим. Они бойцы невидимого фронта. Связь с ними только через Ващенко. Если все пойдет по плану, им даже вмешиваться не надо будет. И где-то здесь живая легенда — Кузнецов. Интересно, узнаю ли я его? А может, мы уже виделись и я, как всегда, не узнала… Жалко и обидно. В который раз моя паршивая память на лица меня подводит.

Уже второй день я работаю в штабе комендатуры в качестве машинистки. По сути, делаю то, что в родное время делал ксерокс, — да-да, тиражирую документы. Пишущая машинка берет четыре копии, а их надо на некоторые документы до сорока — это по разным инстанциям и полицейским участкам. Что в них? Хотела бы сама знать, но… я как не знала немецкого, так и не знаю его, кроме десятка обиходных слов и фраз, выученных на скорую руку и зазубренных намертво. А печатаю я вслепую десятипальцевым методом, что на русском, что украинском, что на латинице. Главное, что пальцы знают сами, где какая буква расположена, и в текст не надо вчитываться. Хорошо, что у всех европейских стран буквенная латинская раскладка почти одинаковая — тут уже язык глубоко по барабану. Разве что в немецком четыре «лишних» буквы.

Устроилась я на удивление просто. Связной в Ровно с брезгливостью в голосе обхаял соседку, что вот девка продалась немцам ни за грош — машинисткой в штабе, а сама — краля. Тут же выяснили, что «немецкая шлюха» — одинокая женщина, ненавидимая всем кварталом с детства только за то, что дед был этническим немцем, а мать украинкой из-под Одессы. Да и сама семья всегда держалась «не здоровкаясь».

Найти в Ровно нормальную обувь оказалось самым тяжелым нашим заданием. Не то чтобы ее не было, но покрой немецкий и наш, отечественный, — это как небо и земля, а заявиться знакомиться в «прикиде не по теме» это все равно, что пойти на диверсию с миной без взрывателя — примерно так я объяснила своим мужикам. Прониклись. Туфли и колготки нашли. Остальной прикид дорабатывала на швейной машинке «Зингер», вспоминая длинные зимние ночи перед новогодними детскими утренниками. Спасибо дочке — она меня сподвигла в свое время научиться быстро шить без всяких выкроек.

Знакомство произошло без лишних выкрутасов. Подловила на выходе из магазина, толкнула, улыбнулась и извинилась:

— Ой! Пробачте, панi! Я така незграбна! Ось Ваша валiза! — и снизу, с колена, увидела, как недоверчиво и удивленно распахнулись глаза «объекта». Привыкла небось, что с ней заговаривать тут брезгуют. Жизнь научила быть гордячкой, не замечать хамство и презрение со стороны людей, плевки со стороны соседей и ничем не прикрытую ненависть горожан, а тут…

— Ой! Ваш хлiб! Biн впав у багнюку! Ой! Я так винна! Чи можу я якось згладити свою провину i пригостити вас фiлiжаночкою кави?

— Ну… мабуть так!

А что, за чашечкою кофе одна женщина не найдет что сказать другой? Не смешите мои панталоны, как говорят в Одессе. Могу только сказать, что через час мы были лучшими подругами, а через два она, узнав, что я могу вслепую печатать, предложила поговорить с начальством на тему работы для меня.

И вот теперь мы сидим друг напротив друга и целый день стучим по клавишам. Как женщина мадам Элен очень тонкая и творческая натура. И если бы в этом мире ей можно было раскрыть свой потенциал, то, может быть, она стала бы неплохой поэтессой или писательницей. А так — кому она будет читать свои стихи?

«Я читаю стихи драконам,
Водопадам и облакам».

Это не я — это Николай Гумилев. А это Леночка, которая не может никому показать сжигающие душу строки:

«И однажды, может, где-то, ты поймешь меня,
Как бескрылые взлетают строчкою стиха!»

Прости, Ленусик… я не со зла. Просто такова наша работа.

Змей

Вызов от Мехлиса пришел неожиданно, в последний момент, до отправления эшелона оставалось полтора часа.

Поздоровавшись, Лев Захарович выложил на стол подполковничьи погоны и орден Боевого Красного Знамени:

— Это тебе, — сказал он. — За «Тигры». Если твои машины покажут себя — запустим их в крупную серию. Сам пробью.

Подполковник Долгих при виде моих новых погон скривился, как будто уксусу хлебнул, но поздравить — поздравил.

Выгружали нас на каком-то полустанке, и, судя по следам, мы были далеко не первыми.

Полустанок прикрывали зенитки, не меньше дюжины. Это только те, которые я сумел заметить. Над станцией болталась эскадрилья И-180. На высоте порядка шести тысяч тоже кто-то барражировал, но их я опознать не смог. Нас встречали капитан из штаба фронта и лейтенант — командир батареи «Вязов», которые должны были сопровождать нас до места, известного лишь командованию.

Полк выстроился в колонну и двинулся вслед за капитанским джипом. Я, воспользовавшись служебным положением, пристроился в люке своей машины, за зенитным пулеметом. Были у меня подозрения, что пострелять придется.

Ночью прошел дождь, он прибил пыль, но не сумел развести грязь, так что видимость была отличной.

Несмотря на отсутствие прикрытия с воздуха, немцы нас не беспокоили. Или на нас не отвлекались. Одна группа бомбардировщиков проследовала в стороне, не обратив на нас внимания, другая прошла прямо над нами, к полустанку, на котором мы разгружались.

Шли красиво, ровно, штук тридцать, не меньше, «Хейнкели-111». Прикрывали их «мессеры», двадцаткой.

Обратно бомбардировщики летели как попало, без строя, без прикрытия, по принципу «спасайся, кто может». За ними, постепенно догоняя, летели две четверки Ил-4 под прикрытием восьми И-180. Из замыкающего «Хейнкеля», на мой взгляд, совершенно исправного, начал выпрыгивать экипаж.

— Чего это они? — удивился один из заряжающих. — Рехнулись, от бомберов бегать?

— Это не бомберы, это «пилорамы», — врубился я и добавил: — Сейчас мы медленно-медленно спустимся с горы…

Ребята заржали.

Через полчаса настал и наш черед. Появились «лаптежники», и тоже с нехилым прикрытием. Атаковать, правда, не стали, болтались на высоте, чего-то выжидая.

«Вязы» взяли их на сопровождение, как наши, так и приданные. «Успею, — подумал я. — Пока они пикировать не начали, можно не дергаться».

Остальные пулеметчики не разделяли моего благодушного настроения и старательно выцеливали болтающиеся на высоте «юнкерсы».

Рев моторов и грохот пушечных очередей обрушились на нас с хвоста колонны. Вдоль дороги скользила четверка «фоккеров», поливая огнем грузовики и зенитки. По чистой случайности мой пулемет был развернут в этом направлении. Стрелять я начал раньше, чем понял, что происходит.

Длинная очередь, словно плетью хлестнула по самолетам, первый поймал пули плоскостью, взрыв и потеряв полкрыла, истребитель врезался в землю. Второй получил очередь в мотор, вспыхнул и пошел падать влево от дороги.

Третий, уворачиваясь то ли от пулеметных очередей, ударивших по нему из автомобилей с пехотой, то ли от столкновения с обломками первой пары «фоккеров», метнулся вправо, зацепил дерево и воткнулся в землю. Четвертый рванул на высоту и попал под «Вязы», тоже не выжил.

Колонна встала. Горели два приданных «Вяза», замыкавшие колонну полка, несколько грузовиков были подбиты или свалились в кювет. Многие водители, особенно бензовозов и машин со снарядами, повыпрыгивали из кабин и залегли в стороне от дороги.

Я задрал голову и ствол пулемета в небо, рассчитывая увидеть пикирующие «лаптежники», и крупно обломался. Не то чтобы они не пикировали и не бомбили. Но те, что пикировали, — просто горели и падали, а бомбившие — просто избавлялись от смертоносного груза. «Суперрояли» намертво вцепились в истребительное прикрытие, и немцы не столько дрались, сколько пытались смыться. «Лавочкиных» было вдвое больше. Бомберами же вдумчиво занималась эскадрилья Та-3. Шансов у немцев было мало.

Потери в полку были небольшие, но чувствительные. Кроме двух приданных ЗСУ была подбита одна наша, сгорело три бензовоза из шести и поврежден один из двух эвакуаторов. Но его можно было починить часа через два. Также сгорел один из четырех броневиков разведроты. Оставив поврежденные и сгоревшие машины, полк двинулся дальше. Починятся — догонят. С ними осталась и вторая ремлетучка.

Ника

Когда Килл облюбовал себе место для выстрела, Батя только повертел пальцем у виска.

— Головой думай! Как ты выстрелишь с поперечных балок, да еще с такой высоты? Там же лечь негде! И как ты оборудуешь снайперскую позицию? Тут все четыреста метров. Я против!

Килл растерянно посмотрел на меня. Не умеет мой стрелок-киллер находить нужные слова — теряется, мнется, а потом может просто махнуть рукой и уйти. Молчун еще тот!

— Батя, со всем к вам уважением… Оставь его в покое! Он два дня весь квартал излазил под носом у немцев. А где бы ты засел?

— На колокольне!

— Банально! Немцы не дураки держать такой объект без контроля, и снайпер там — смертник.

Батя недоверчиво покачал головой:

— Товарищ Летт, ну поймите! Как он там на двух балках уляжется?

— Стоя. — Это уже Килл буркнул. Подал голос, не выдержал. Развернулся, подхватил винтовку и встал посреди комнаты. В стойку для стрельбы стоя — корпус чуть откинут назад, локоть упирается в бедро, винтовку взял на пальцы так, чтобы прицел был на уровне глаз, и застыл.

Тренировочное время для такой стойки — тридцать минут. У Килла — все сорок. Сначала, по приходе в Центр, Килл, фронтовой снайпер, воспринял новомодные положения для стрельбы как полную глупость. И даже заявил: «Я стрелял так! И буду так!» Ломать его пришлось мягко — все-таки не новичок, а боец, у которого сорок пять немецких трупов на счету. Больше уговаривала, давила на сравнительный анализ, показывала лично и привязалась незаметно для себя. Положения для стрельбы стоя и с колена сначала кажутся для тела неудобными. Начинает болеть спина, хочется напрячь плечо и перенести тяжесть винтовки на правую руку, а левую расслабить, но нельзя. Понемногу мышцы запоминают положение, и когда через некоторое время переболит все, что может болеть, оказывается: стойки очень удобны и продуманны. Конечно, продуманны! И такими мастерами своего дела, что всем этим мальчикам до них, как раком до леса! Хотя… кто сказал, что не эти самые снайпера и стали в дальнейшем теми, кто развил снайперскую систему стрельбы?! Только они сами еще об этом не знают, а я не помню пофамильно отцов-основателей.

Батя заинтересованно развернул стул и уселся на нем задом наперед, положив руки на спинку.

— Пять минут! Дальше сдохнет, — высказал он свое авторитетное мнение.

— Десять, — подал голос из своего угла Бык.

— Три-дэ? — не преминула втянуть в тотализатор всех остальных.

— Пять!

— Я даю десять, — подключился и Док.

— Десять. — СБ.

— Два к трем. Пять и десять. Маловато что-то вы даете?

— А сколько вы скажете?

— Я говорить не буду, а то еще воспримет мои слова как приказ…

— Тридцать, — перебил меня Килл. Дает себе фору. Не выкладывается на полную. Оставил небольшой запасик. На снайперском месте, на двух чудом уцелевших балках на стенах развалин трехэтажного здания, Килл выстоит и час, и два — столько, сколько надо до выстрела, и не промахнется. Но это потом…

Чай совсем остыл. Именно так, как я люблю, — едва теплый чай, не горячий, сладкий.

— Двадцать минут! Сдаюсь! — Батя хлопнул ладонью по столу. — Хватит!

Я покачала головой:

— Тридцать — это тридцать… считай дальше.

— Да ну вас! Сумасшедшие! — в Батином голосе непонятно, чего больше, — восхищения или удивления. Наверное, в равных пропорциях. В лесу после приземления без Бати мы бы не выжили. Выжал нас, как лимоны, но вывел. Обошел и засады, и лжепартизан. Нюхом чуял, по ветру ориентировался — тогда для нас он был и командир, и бог. Чего же теперь?

— Люди же так не могут!

— А мы и не люди, — рассмеялась я, чуть не подавившись чаем. — Кстати, ты тоже. Так что привыкай. И ты еще Самурая за работой не видел!

* * *

На КП штурмового авиаполка уже подводили итоги этого обычного дня войны. Немец жал, из двадцати двух самолетов, бывших в наличии на утро, к этому времени в строю оставалось семнадцать. Несмотря на это, майор Шудренко был доволен: работали над своими, над передком, немецких истребителей почему-то не было и два подранка смогли дотянуть до аэродрома, еще два сбитых пилота уже доложились от подобравших их пехотных частей.

— Товарищ майор! — Подбежавший дежурный, молодой лейтенант из недавнего пополнения, лихо козырнул. — Из штаба дивизии звонят. Срочный вылет запрашивают.

Через несколько минут помрачневший майор повернулся к уже подтянувшимся комэскам.

— Танкачи наткнулись на новые немецкие ганки. Наших коробок уже почти не осталось. Пэтэошники еще держатся. Летим все.

— А что за танки, товарищ майор? — спросил комэск-1, старший лейтенант Хабаров.

— Прилетим-увидим-сожжем. Не впервой, Володя, — с улыбкой сказал его коллега и закадычный друг, комэск-2.

— Отставить хиханьки, Василий, — осадил его майор. — Раз танки новые и авиаразведка о них не сообщала — значит, истребители их плотно прикрывают. Потому мы их не видим уже третий день. Так что прилетим и еще неизвестно, на что насмотримся.

— Товарищ майор, разрешите и мне лететь? Ведь Климов ранен, а самолет в порядке. Не подведу, товарищ майор! — не утерпел дежурный.

— Товарищ дежурный, — негромко начал майор. — Кру-гом! Шагом марш исполнять СВОИ служебные обязанности.

Когда покрасневший от обиды молодой летчик ушел, Шудренко повернулся к спрятавшим улыбки командирам и сказал:

— Прикрытия не будет. Первая эскадрилья берет «эрэсы» и работает по зениткам и пехоте. Появятся «худые» — Хабаров постарается их связать боем. Глядишь, третьего свалишь, Володя, — подбодрил поскучневшего Хабарова комполка. — Вторая — бомбит танки. Стреляем до железки. Летим все. Возвращаться будем в сумерках, так что с посадкой поосторожнее будьте.

Через полчаса на поляне остались лишь техники. Неподалеку от КП опытный врач полка готовил и в который раз проверял свое медицинское хозяйство.

Немцы их ждали. Старший лейтенант Хабаров, только две недели назад ставший командиром эскадрильи, понял, что сегодня домой им вернуться… маловероятно. Все ж таки увиденные им четыре… шесть… десять… нет — двенадцать «Мессершмиттов», круживших над этим участком, — это слишком много. Немцы их уже заметили и к тяжело набиравшим высоту Илам уже спешили шестеро из них.

— Внимание! Сомкнуть строй. Атакуем ближних. По команде — залп «эрэсами». Навалятся — в круг и на северо-восток тянем. Там вчера наши зенитки развернули. Ребята, связать боем надо всех, чтоб вторая работать смогла. Атака!

Первая эскадрилья старшего лейтенанта Хабарова смогла разменять свои восемь «Илюшиных» и шестнадцать жизней на два немецких истребителя и десять минут драгоценного времени и внимания всех немецких летчиков, прикрывавших этот район. Этого времени остатку штурмового авиаполка как раз хватило на то, чтобы сбросить бомбы на танки и один заход проштурмовать какую-то группу явно штабной и ремонтной немецкой автотехники, скопившейся в полутора километрах юго-западнее основного места боя… После чего стало не до нее — подтянулись «мессеры».

На аэродром вернулось две машины. Одну из них, «единичку» майора Шудренко, пришлось списать как не подлежащую восстановлению.

* * *

— Твою…! Полк Баранова на вылет в полном составе! — Шестаков бросил трубку. — Эскадрилью Алелюхина в квадрат четыре-шестнадцать, там «мессеры» раскатывают полк Илов! Быстрее! Остальным — первая!

* * *

Алексей вел свои десять «суперроялей» на полном газу в квадрат, где около двадцати «мессеров» добивали то, что еще вчера было штурмовым авиаполком. Преимущество в высоте и скорости было подавляющим, положение солнца за спиной давало дополнительное преимущество, но они не успели. Алексей не увидел в небе ни одного штурмовика. И ни одного зеленого парашюта, на который перешли все советские ВВС в фронтовой зоне.

— Карать! Ни один не должен уйти! Под нами — немцы. Одуванчики — рубить плоскостями!

— Принято, командир!

До первых выстрелов немцы толком не видели свою смерть. А потом стало просто поздно: залп ЛаГГ-7 разваливал «худого» в воздухе, а летчики 9ГИАПа промахивались очень редко. С запада показалась очень большая группа самолетов — около полусотни истребителей, но и с востока, расходясь веером, набирал скорость и высоту полк майора Баранова в полном составе — все три эскадрильи и звено управления — сорок «семерок». С севера вдоль линии фронта спешила шестерка Яков, а в Брянске взлетела эскадрилья Пе-ЗФ. Километрах в тридцати южнее девять «лесопилок» в сопровождении шести Пе-3 без лишнего шума пересекли линию фронта. Обстановка все больше накалялась. Знающие люди вспоминали в этот момент «свалку над Перекопом» — начало было похожее.

* * *

— Девять «лесопилок» против двадцати семи «лаптей» и шесть «пешек» против восьми «двойных». Работаем! — Капитан Еременков хорошо знал, что случается с теми, кто попадает в прицел его Ил-4Ж, как-никак, он был вторым, кто вступил в бой на этом типе самолета.

— Командир, это же отстрел гусей!

— Доброй охоты! — Михаил навел нос Ила на первую девятку и нажал гашетку на штурвале. Нос самолета затянуло пороховым дымом, а в трехстах метрах впереди начался ад. — Не отпускать никого! «Одуванчики» — по возможности.

Саня

Прошло несколько часов ожидания, а немцы не проявляли признаков активности. Мы уже успели сменить позиции, выдвинувшись вперед почти на полкилометра. Пара «Ворошиловцев» из артполка резерва Ставки, прибывшего на станцию в Вязьме, привезли нам боеприпасов и начали эвакуацию разбитых «Тигров». То, что это именно «Тигры», я убедился, рассмотрев вблизи башню и найдя в моторном отсеке табличку завода-изготовителя. Немцы пустили в производство один из экспериментальных на моей «хронородине» танк «Порше». «Хеншель», видимо, остался не у дел. Значит, «Пантеру» стоит ждать гораздо раньше и, возможно, не в знакомом мне виде.

Тем временем Су и Ту сделали еще один налет. Мы осторожно двинулись вперед, но не колонной, как немцы, а развернутым фронтом ИСов и группой легких по дороге заметно сзади.

Наша скорость в результате оказалась равной темпу медленно идущего пехотинца, зато разведка успевала тщательно проверить местность впереди по поводу засад. Примерно через два часа нас догнала бригада на Т-34 и Т-50, явно с капитального ремонта. По характеру движения можно было понять, что командир и другие офицеры — новички. Бывалые так в прифронтовой зоне не ездят. Колонна, видимо, собралась просто пойти сквозь нашу линию. К счастью, мой танк шел по обочине дороги. Я повернул башню, стволом, как шлагбаумом, перекрыв дорогу. Дал приказ своим остановиться. А сам решил пообщаться с командиром догнавших.

— Куда прешь, мля? Жить надоело, мля?

— С дороги, у меня приказ ударить навстречу немцам!

— Ты с дуба рухнул? Или об сосну ударился? Ты два ИСа навстречу видел? Битых? А кучу немцев на дороге? Ты хоть остановился? Осмотрел незнакомую машину?

— Нам некогда! Приказ…

— Я тебя спросил, полковник, ты ИСы видел?

— Ты на меня не ори, подпол! Чином не вышел!

— А теперь подумай, что будет с твоими «тридцатьчетверками» и «пятидесятками», когда вы на их оборону налетите? Тебе голова, чтоб думать или для шлемофона? Куда прешь колонной, без разведки, без флангового прикрытия? Давно на марше?

— Около восьмидесяти километров.

— Привал когда был?

— Не было…

— Мля… Останавливай своих, приводите машины в порядок. Через час трогайтесь, догоняйте нас. Но вперед не лезть, пока мы всех «Тигров» не выбьем!

— А ты кто такой, чтоб мне приказы отдавать?

— Дед Пыхто! На, гляди, — я протянул бумагу с подписью самого Лаврентия Павловича о содействии, личные документы. — И та кучка металлолома на дороге — наша работа. Так что я знаю, о чем говорю.

Центр

Рев моторов, приглушенный влажной землей лязг гусениц — 115-й танковый полк совершал форсированный марш к линии фронта. За ним, слегка поотстав, шел полк мотострелков, а еще дальше — артиллеристы дивизионного артполка. Буквально только что поступило сообщение о столкновении танкистов из сто четырнадцатого с передовым дозором немцев. Сейчас наверняка немцы выйдут на помощь своим и крепко влипнут, попав под совместный удар двух танковых полков, после чего пехотинцам останется только вылавливать разбежавшиеся от горящих коробок экипажи сверхчеловеков.

* * *

T-III, словно собака-ищейка, повел стволом, выискивая цель в кажущейся бесконечной русской колонне. Выстрел. Фактически одновременно с двух сторон в головные Т-34 прилетело по несколько снарядов, превратив танковый взвод в три факела. Буквально через несколько секунд трассеры влипли в замыкающие машины, а фугасные подбросили в воздух колесные броневики с пехотой…

Выбив головные и замыкающие машины, немцы начали движение, выходя во фланг угодившей в засаду колонне. Все почти как на учениях: стоп, выстрел — и водитель, кидая передачи вверх, снова бросает танк вперед. Стоп, пауза, выстрел. Просто. Грамотно. Безжалостно. Но, выйдя из засады, немцы сами подставились под огонь всей колонны. Здесь не Франция и не Польша — эти танкисты уже оправились от первоначальной растерянности. Командир полка погиб, в эфире — сплошная каша из атмосферных помех и отборнейшего мата, ну и что? Зато враг — вот он, отлично видимый и выплевывающий смерть. «Тридцатьчетверки» стремительно разворачивались, сходя с дороги и получая возможность маневра. Кто-то уже горел, затягивая дорогу густым черным дымом, кто-то застрял в кювете и сейчас азартно расстреливался охреневшими от безнаказанности «панцерами», но остальные продолжали бой, дополняя картину дня жаркими бензиновыми кострами. Шансов победить нет, говорите? Ну, значит, вам здесь не место, ибо правило «стреляйте, стреляйте до последнего снаряда и, быть может, именно этот последний выстрел принесет вам победу» как-то больше почиталось у советских танкистов. И не только у них…

* * *

Подполковник Свиридов прозвища у своих подчиненных не имел только потому, что они, подчиненные, слова «киборг» еще не знали. Станислав Иванович считал артиллерию не родом войск, а скорее механизмом, работа которого подчиняется определенным законам и точному расчету. А правильному расчету способствует спокойствие, спокойствие и еще раз спокойствие. Про него говорили, что он никогда не улыбается, про него говорили, что он знаком с самим Ворошиловым, что он умеет гипнотизировать людей и заставлять снаряды лететь туда, куда он прикажет. И если насчет улыбки и Ворошилова все оставалось на уровне слухов, то гипноз людей и снарядов следовало считать суровой реальностью. А как иначе объяснить то, что, прослужив под началом Свиридова несколько недель, весь личный состав от командиров дивизионов до кашевара начинал копировать поведение командира, подчеркивая тем самым, что они не пехота, не, упаси гаубица, танкисты какие-нибудь, а артиллеристы. И, что самое удивительное, пройдя «школу Иваныча», промахиваться переставали даже самые безнадежные, про которых говорили, что они даже… гм… в общем, никуда попасть не могут.

А потому, как только впереди началась стрельба, командир головного дозора тут же сообщил об этом, и колонна тягачей с орудиями и боеприпасами замерла на месте, а потом, четко, как на параде, развернувшись, рванула в сторону высотки, которую весь полк дружно отметил как чрезвычайно удобную для организации противотанкового опорного пункта. Следом за артиллеристами увязалось несколько грузовиков с пехотой, из числа шедших замыкающими.

Тягачи бывшего замыкающего, ставшего теперь головным, дивизиона лихо выскочили на будущие огневые позиции и испарились, оставив после себя отцепленные орудия и готовящие их к стрельбе расчеты. Остальные пушки и гаубицы не менее четко развернулись чуть в сторонке. Пехоту, отрядив часть в качестве охранения, отправили рыть окопы для себя и орудий. Туда же отправляли всех, кто сумел вырваться из мясорубки на дороге и мирно чапавших по ней же саперов инженерного батальона.

На обходящую с тыла зажатые на дороге остатки колонны мотопехоту неожиданно обрушился свинцовый ливень от пары пулеметов и стреляющей на картечь батареи ЗИС-3. Панцергренадеры отпрянули назад, оставив на земле множество тел солдат, не успевших даже понять, кто их убивает. Выявив позиции невесть откуда взявшихся русских пушкарей, немцы попытались атаковать, но без поддержки артиллерии или танков лезть на прикрытые пехотой пушки — занятие для самоубийц.

Уточнив расположение артпозиций и дождавшись, пока подтянутся танки, немцы повторили атаку. Стреляя с ходу и с коротких остановок, «тройки» и «четверки» обошли русских, выйдя из сектора обстрела батареи… и подставив борта под огонь замаскированных орудий. Потеряв полноценную роту и толком не обнаружив, откуда бьют противотанкисты, «панцеры» отошли, чтобы повторить атаку после артподготовки. Разведка выявила непростреливаемый участок, пройдя по которому, можно было выйти в тыл обороняющимся, но тут их ждал жестокий облом — обходящие танки встретили тяжелые зенитки, командир которых был в большой дружбе со Свиридовым, и только сейчас появившиеся «барбосы» — они отстали на марше. Еще одна атака, проведенная после артиллерийского и авиационного ударов, принесла незначительный успех — удалось прорваться на огневые двух батарей, уничтожив орудия, но об удержании позиций речи не шло — по танкам и пехоте били практически в упор, оставаться там не было никакой возможности.

Возможно, все сложилось бы иначе, поддержи атаку тяжелые «Тигры», уничтожившие сто четырнадцатый полк, но их командир, получив приказ от вышестоящего штаба, двинулся в обход неожиданно выявленных позиций корпусных 13-сантиметровых орудий русских, крепко обидевших «тигрят» соседнего батальона. Зря он это сделал, ой зря.

Центр

Капитан Кузнецов был абсолютно спокоен. Липкий страх, который привязался после первого налета, так похожего на пропитое лето, исчез. Исчез, сгорев в огненном вихре, взметнувшемся из пробитых баков стоящей чуть впереди зенитной самоходки. И потому сообщение о немецких танках не вызвало никаких эмоций. Головной дозор Т-34М впереди сцепился с точно таким же дозором из «четверок». Близко, слишком близко, и единственное, что можно сделать, — это задержать немцев, давая возможность артиллеристам и мотострелкам дивизии занять оборону. Понимал это и комполка, а потому 114-й танковый полк, развернувшись в боевой порядок, пошел на помощь своим. Решение было верным — занимать оборону без флангов и в условиях превосходства в воздухе противника было самоубийством, и единственным выходом было навязать противнику танковый бой, но… Комполка не знал, что танковый полк дивизии СС «Райх», обойдя с тыла, уже атаковал не успевшие развернуться танки второго полка дивизии, а под удар его полка сознательно подставился 503-й отдельный танковый батальон, вооруженный новейшими тяжелыми танками, и что он только что повел своих людей на верную гибель.

Когда «тридцатьчетверки» выскочили на открытое пространство, «Тигры» уже развернулись и открыли стрельбу с места с дистанции примерно полтора километра. Тяжелые снаряды длинноствольных немецких орудий легко пробивали лобовые бронелисты русских средних танков, сносили башни… А пущенные в ответ бронебойные рикошетили от лобовой брони тяжелых машин. Отходить? А смысл? По радио передали, что 115-й танковый полк и полк мотострелков атакованы на марше немецкими танками, так что тыла уже нет. А потому — вперед! Ближе, как можно ближе к противнику — ворочать тяжеленную башню быстро не полупится, а в борт да с пистолетной дистанции — обязательно кого-нибудь да подстрелим. Вперед, не обращая внимания на встающие справа и слева столбы земли и горящие машины соседей. Ближе, еще, ближе… есть, теперь можно.

— Боря, слева.

— На, собака, — снаряд БР-35 °CП, от слова «сплошной» — фактически литая болванка, с дистанции в полторы сотни метров врезается в борт «котика». Осколки брони вместе с кусками расколовшегося снаряда ударили внутрь танка, разрывая там все живое. И в тот же миг 88-миллиметровый снаряд, ударивший точно по центру, расколол маску пушки, прошел через лобовую стенку башни, снес противооткатные устройства и противовесы пушки и, ударив в заднюю стенку, взорвался внутри Т-34 командира первой роты первого батальона…

…Всего в бою со 114-м танковым полком один из первых «тигриных» батальонов потерял двадцать две машины, в том числе одиннадцать «Тигров». Из личного состава полка на поле боя было подобрано тринадцать раненых.

Ника

«Из серых наших стен, из затхлых рубежей нет выхода.
Кроме как…»

Я боюсь смотреть ему в глаза, опускаю голову. Немецкая речь заставляет судорожно втягивать голову в плечи. Немец берет меня под подбородок и поднимает голову. Паника срывает заслоны, давит все эмоции, кроме страха. Я боюсь. И я этого стараюсь не скрывать. Та личность во мне, которую я называю «Паникерша», играет превосходно. Я отстраненно наблюдаю, как из моих глаз льются слезы. Та, которая «Берсерк», не боится, но появись она — и вся наша операция будет завалена в мгновение ока. Поэтому я боюсь. Реально, не сдерживаясь.

«Сквозь дырочки от снов, пробоины от звезд
Туда, где на пергаментном луче зари…»

Лена замерла за своим столом и в ужасе смотрит на нас. Она-то понимает, о чем говорит рейхсканцлер Кох. Я — нет.

— Господин Кох просит перевести, что ты ему нравишься и он приглашает тебя вечером к себе. — Голос Леночки дрожит. С чего бы это? Ведь не ее же приглашают… Жалеет? Оставленная в одном из ящичков дефицитная помада… смятый платок… замалчивание ответов, почему в рейхсканцелярии только одна машинистка… а Леночке по-настоящему меня жалко, она-то знает, что ничем хорошим «вечерныци» не заканчиваются.

Киваю, судорожно пытаясь натянуть на губы улыбку:

— Я, я, май хер! Данке шон! Спасибо за приглашение! Я очень рада! — вот только «вечерныцю» я тебе устрою раньше и совсем не за твоим планом.

«Пикирующих птиц, серебряных стрижей печальная хроника
Записана шутя, летящею строкой, бегущею строкой, поющей изнутри».

Запах хорошей туалетной воды, перебивающий запах пота и дыма, — нет, это мне кажется. Я допускаю сразу четыре ошибки подряд в одном документе. Пальцы не слушаются, в голове шум крови. Вдыхаю-выдыхаю, пытаясь успокоиться. Рано… еще рано. Но при взгляде на немцев все четче представляется у них на лбу третий глаз — маленький, красный, калибра 5,4.

— С тобой все хорошо? — Леночка, моя заботливая недолгая подруга.

— Спасибо, Элен, я в порядке.

Она вздыхает и утыкается в документ. Я тоже. Время идет рывками. То слишком быстро, то опять тянется неимоверно долго. До времени «Ч» целых два часа. Перекладываю новые листы бумаги, старые отдаю Лене, она их нумерует как испорченные и складывает в папку — для отчетности. На каждом листе и копирке, выданной мне, стоит номер — его же пишут в журнале отправленной или бракованной корреспонденции — все должно совпадать. Борьба с информационным шпионажем — глядеть на эти жалкие потуги с высоты будущего всеобщего хакерства мне смешно. Но стоит отдать немцам должное — при такой системе ни один листочек не может уйти налево, ни одна копирка не вынесется, и подход во многом себя оправдывает. Все-таки есть качественное различие между немецким порядком и нашим отечественным разгильдяйством.

Часы в углу отбивают полчетвертого. Где-то там уже полным ходом разворачивается операция. Мне страшно хочется быть рядом со своими бойцами, но надо сидеть здесь как на иголках. Ждать, верить, что все идет по плану. Остро не хватает мобильной связи: когда ты не в курсе, что происходит, — это напрягает! Хоть прошел год моей жизни в этом мире, в этом времени, а привычки остались. Они никуда не деваются, будь ты хоть на необитаемом острове. Ярошенко это тоже прекрасно понимал и закрывал глаза на некоторые мои действия и слова. Терпел. И я должна терпеть, изображая порядочную секретутку-проститаршу, готовую отдаться по первому слову начальника. Ради тебя, Леша. Ради нашей любви.

Ващенко (14 июня 1942 года, кабинет начальника 4-го управления НКВД)

— Старший лейтенант Госбезопасности Ващенко по вашему приказанию прибыл!

— Не ори, не на плацу. Проходи, докладывай. Что там с группой майора Ивановой?

— Чисто оторвались от преследования, вышли к Ровно. Сегодня, как договорено, имитировали ошибку при смене шифра и вышли в эфир с использованием скомпрометированного ключа. В шифровке указали, что не будут предпринимать активных действий до прилета Геринга. Изменили порядок связи с прикрывающими бойцами отряда Медведева. В связи с переходом группы Ивановой в режим радиомолчания и доказанным отсутствием в группе «крота» налажен личный контакт. Капитан Мякишев (позывной СБ) связался с одним из бойцов Медведева, согласовывают дальнейшие планы.

— Что по фальшивым партизанам?

— Группа из пяти бойцов отряда «Победители» продолжает контролировать их активность. Обнаружена база — хутор лесника, рядом, в 200 метрах, — следы сигнальных костров. На лугу около ручья.

— Сигнальные костры около жилья?!

— Так это же не настоящие партизаны, от немцев не прячутся. А с воздуха хутор заметить очень сложно даже днем, ночью же попросту невозможно. На данный момент — прочесывают леса малыми группами, пытаются выйти на след разведывательно-диверсионной группы товарища Ивановой.

— Что будем делать с этими полицаями?

— Считаю, необходима их срочная ликвидация. Активность этой банды не только настраивает местное население против партизан. Они сковывают активность действующих групп, могут помешать отходу группы Ивановой и дальнейшей работе Медведева. Есть предварительная проработка плана операции.

Ващенко положил на угол стола Судоплатова картонную папку.

— Вот тут изложено подробно.

— Давай пока вкратце, тезисно.

— Сложность операции в том, что в непосредственном контакте с бандой только пять человек отряда «Победители». Подтянуть дополнительные силы (кроме группы, прикрывающей людей Ивановой) мы до совещания у Коха не успеваем. Другая проблема в том, что бандиты на данный момент действуют разрозненно. Исчезновение одной-двух групп насторожит оставшихся и может сорвать операцию. Таким образом, имеем две задачи — собрать банду в одном месте и обеспечить численное или огневое превосходство над ними. Решили использовать возможность, возникшую в ходе радиоигры. Передаем лжепартизанам радиограмму, что группу Летт искать не надо, они «по ошибке пилота» выброшены в расположении другого отряда. И просьбу принять пополнение для группы: радиста, врача и офицера НКВД на замену пропавшему без вести Ярошенко. Такая информация заставит их собраться всех в месте высадки. В то же время — состав группы не должен вызвать опасений, из-за которых банда могла бы быть усилена немцами. Кроме того, отправка радиста и врача объяснит и молчание Летт, и использование «засвеченного» шифра. Далее возникают варианты, в зависимости от наличия бомбардировщика.

— Бомбардировщика? Кажется, догадываюсь, о чем речь. Можете в дальнейшем планировании считать, что он у вас есть — не так давно нашему Управлению передана авиагруппа. Кроме того, проработаем возможность использования ТБ-7, застрявшего в Киеве по техническим причинам при перегоне из Крыма. Если летуны успеют починить, конечно.

— Это было бы лучше всего — можно не беспокоиться об отходе. На подлете-то сбивать не станут, им пассажиры нужны живые и здоровые.

— Давай дальше по плану.

— Итак, при выходе на рубеж атаки экипаж бомбардировщика выдает в эфир условный сигнал готовности, например — «костры вижу отчетливо». По этому сигналу медведевцы сигнальными ракетами обозначают скопления бандитов и хутор. Бомбардировщик работает в один заход. Затем летчики имитируют еще один-два захода на цель, имея задачей усилить панику и облегчить работу наших бойцов, которые проведут «зачистку местности», используя выражения товарища Ники. Затем группа наблюдения уйдет на соединение с основными силами отряда.

— Работайте по плану. Когда думаете провести операцию?

— В ночь перед операцией в Ровно, то есть с 15 на 16 июня. Да, еще. Бандиты, получив радиограмму, направят гонца к немцам. Его планируем перехватить на обратном пути, с инструкциями для бандитов. Возможно, там будет что-то интересное для нас.

Киевский аэродром, поздний вечер 15 июня 1942 г.

Лейтенант ГБ Акинфеев шел к ангару, где снаряжали предназначенный для спецвылета Пе-8, дабы лично проконтролировать процесс (как и что он будет контролировать, не являясь специалистом по авиационной технике, лейтенант не задумывался) и проинструктировать экипаж. В ангаре царила деловая суета. Авиатехники под присмотром и при участии летчиков, которых все равно с 18.00 не выпускали из ангара и которым уже совершенно опротивело проверять по ковырнадцатому разу замененный двигатель М-40, цепляли к самолету какой-то обтекаемый деревянный ящик впечатляющей длины.

— Что тут у вас происходит?

— «Змеиный ящик» вешаем, под полсотые и четвертные, — подробно, но непонятно ответил техник-сержант.

— Какой ящик?

— Сбрасываемый контейнер для малокалиберных авиабомб, — уточнил подошедший командир экипажа. — Сбросим первым заходом, освободим створки бомболюка и вторым заходом…

Лейтенант ощутил, как волосы шевелятся на голове и приподнимают фуражку:

— Каким, к е… м… ВТОРЫМ заходом?! Договаривались об одном! Там после первого люди в зону удара пойдут! Вы что, охренели — план полета менять без согласования?!

— Спокойнее, товарищ… э-э-э… как вас, простите?

— Лейтенант Госбезопасности Акинфеев, Сергей Анатольевич.

— Так вот, Сергей Анатольевич, все согласовано. Звонил из Москвы товарищ Ващенко, из Четвертого управления НКВД, с ним все и обсудили.

— Почему через голову?!

— Не знаю, не я ему звонил, а он нам, через дежурного по аэродрому. Вы вроде как в кабинете отсутствовали.

— И что вы наобсуждали, чтоб при инструктаже не наговорить непонятного?

— Да, собственно, только это: двадцать пять «соток» может оказаться мало, попросили проработать варианты. Мы предложили, но на два захода. Первым сбрасываем контейнер, в нем двадцать штук ФАБ-50 и тридцать шесть двадцатипятикилограммовых, вместе с контейнером и подвесной системой как раз две тонны. В отсеке — четырнадцать штук ФАБ-100. Бомбим так…

* * *

Бомбардировщик плыл над ночными полями. Тяжелая машина с плавностью и грациозностью примы балета скользила с невидимой воздушной горки, снижаясь с четырех с половиной километров до высоты четыреста-пятьсот метров, достаточной для раскрытия «змеиного ящика». Вот второй пилот заметил справа и чуть впереди три точки костров. Командир экипажа кивнул головой и начал плавный поворот влево, имея целью описать почти полный крут и сбросить при этом лишние триста метров высоты. Закончив разворот, пилот сказал радисту:

— Давай!

— Костры вижу отчетливо! — прозвучало в ночном эфире.

Почти сразу в небо взвилась белая ракета, через несколько секунд — четыре красные ракеты указания цели. Потом еще две красные и одна — осветительная, пролетевшая горизонтально над землей.

Пилот чуть тронул штурвал, выводя машину точно по оси треугольника костров. Штурман нажал кнопку сброса, и полегчавшую на две тонны машину ощутимо подбросило. Командир пошел на второй заход, под прямым углом к первому. Надо было пройти вдоль края леса так, чтобы середина серии «соток» легла на хутор, отмеченный парой красных ракет. Вот только ракеты догорели. Тут пилот увидел четвертый костер — горела подожженная сигнальной ракетой соломенная крыша сарая на искомом хуторе. И только стрелок, управлявший хвостовой спаркой, смог увидеть во всей красе, как широкой полосой поперек луга распускаются более полусотни огненных цветов. Днем бы они предстали дымными фонтанами земли, а вот ночью…

Вторая серия бомб легла аккуратно. Правда, горевший сарай стоял чуть в стороне от дома, поэтому с серединой серии немного не получилось: в стоявший под углом градусов двадцать к курсу самолета длинный дом попали девятая и десятая бомбы из четырнадцати. Они угодили в правый ближний и в левый дальний углы строения. Летчики, как и было договорено, сымитировали еще три захода в атаку, а затем легли на курс домой.

* * *

Под гул моторов кружащего в небе самолета четыре слегка оглушенных близкими взрывами разведчика (пятый остался около рации) редкой цепью шли через поле. Они ориентировались на стоны и крики, осматривали все подозрительные темные пятна. Через полчаса они собрались на полянке, метрах в двухстах от кромки леса.

— Как там? Никто не удрал? — спросил радист.

— Вроде как нет. Точно не скажу — там несколько бандитов стояли около костра, а одна бомба ударила прямо в огонь. Прикинули по примерному количеству конечностей — вроде как пятерых там накрыло. А может — и шестерых. Дом рухнул и горит, сколько осталось там — неизвестно. Утром было двадцать три штыка, включая легкораненого. Курьера мы переняли, тут должно быть двадцать два трупа. На улице насчитали не то семнадцать, не то восемнадцать, из них семерых положили мы, остальных — летчики. Труп командира опознан. Точнее, то, что от него осталось…

— Ладно, ночью, не разбирая завалы, точнее мы и не узнаем. В любом случае — банда как подразделение прекратила существование. Леня, давай радиограмму на Большую землю и уходим на базу.

Ровно, центр города,

16 июня 1942 г., 14.10

Килл, удобно сидевший на облюбованных ранее стропилах, плавно перетек в стоячее положение. Собственно, прежнюю позу назвать «удобной» мог бы не каждый, но в сравнении с тем, что ему предстояло в ближайшие полчаса… Снайпер вскинул винтовку, в очередной раз окидывая взглядом через оптику свой сектор огня. Под его контролем находились задний двор комендатуры и ее торцевые окна, а также кусочек площади перед главным входом. Были видны припаркованные сзади машины, прорыв к которым должна была имитировать группа обеспечения во главе с СБ. Затем, на подходах к кухне, планировалось свернуть в сторону и покинуть здание через окошко. Рядом с припаркованным за углом «Адмиралом» гауляйтера. Килл глянул на часы, контролируя себя, сам себе кивнул и приник к прицелу, принимая позу для стрельбы стоя — до начала операции оставалось 2 минуты. Жаль, не видно, как проникла внутрь группа обеспечения.

Батя, он же сержант Широких, видел эту часть операции. Его позиции были оборудованы в другом крыле того же здания, в сектор огня попадали главный вход, площадь перед ним и тот же самый «стратегический торец». Бывший охотник стащил уцелевшую мебель, обустроив гнезда в глубине комнат таким образом, чтобы иметь возможность вести огонь как с рук, так и с упора. И теперь, удобно устроившись на позиции, он наблюдал весь спектакль как в театре. С той лишь разницей, что вместо театрального бинокля у него в руках была АВТ-41 с четырехкратной оптикой.

Вот подвода с возницей, связанным пленником и каким-то блеклым маломерком в форме немецкого лейтенанта, сопровождаемая парой полицаев, подъехала к крыльцу. Полицаи грубо сдернули человека в помятом камуфляже и следами побоев на лице на землю. Один из них подхватил из соломы на дне повозки увесистый «сидор», и вся компания, замыкаемая офицериком с брезгливым выражением на лице, поднялась по ступенькам. Лейтенант небрежно козырнул «парадным часовым» у входа, и живописная группа вошла внутрь. Мало кто из наблюдавших эту сцену знал, что главный в компании — «избитый пойманный диверсант». Он же капитан Мякишев, он же СБ, как его называли последнюю неделю. Немецкий же лейтенант — и не немец, и не лейтенант, а рядовой Малахов с позывным Док. Полицаями были пара рукопашников — бойцы Самурай и Седьмой, большой специалист по стрельбе из двух пистолетов. Звание и фамилия Самурая и Седьмого так и оставались загадкой для обоих напарников. Возницей же был возница — нанятый в пригородной деревне мужик. «Мало кто» в данном случае означает трое: Батя, Летт, задержавшаяся у окошка, и ТриДэ у пулемета.

ТриДэ также за сутки облазил развалины дома, занятого маленьким гарнизоном, изучая подходы и выбирая позиции. Он имел приказ — не стрелять по мелким группам, не представляющим опасности для снайперов. Боец расчистил от кусков кирпича тропки в оба крыла здания, оборудовал «ДЗОТ» в полуподвале и теперь ждал на своем НП на первом этаже с видом на площадь. На поясе висели все пять «улиток» с лентами по 50 патронов каждая, в MG-34 была продернута лента, найденная в «закладке» вместе с цинком патронов. Какой умелец собрал эту ленту на 78 патронов и для чего — так и осталось неизвестно, но брезговать ею никто не стал. Денис еще раз постарался вспомнить маршруты между своими огневыми и, главное, места установки растяжек и фугасов в доме.

Алекс нервничал. Он «оставался на хозяйстве», вот только хозяйство это было раздроблено на четыре части без связи между ними. Он с тоской вспоминал рассказы Ники о портативных радиостанциях размером с пачку сигарет, способных перекрыть весь этот городишко, и тяжко вздохнул. Только теперь, оказавшись на месте Ники, он до конца осознал, насколько это нужная вещь в их работе. Алекс еще раз зашел на позицию своего последнего снайпера, опустился на первый этаж проведать Быка — прикрытие свое и Игрока. Затем лейтенант занял огневую позицию. Эта тройка перекрывала перекресток, где уходящие из комендатуры коллеги могли свернуть или к выезду из города, или к госпиталю — по состоянию группы.

Москва, 16.06.1942, кабинет начальника 4-го Управления НКВД

Ващенко Петр Семенович вошел в кабинет Судоплатова ровно в 14.00. Он еще не совсем привык лично отчитываться перед столь высоким начальством и потому испытывал двойственные чувства. С одной стороны — робость и скованность, боязнь сказать или сделать что-то не так. С другой — это возможность быть замеченным «наверху». Что могло сулить как перспективы карьерного роста (хоть вроде и стыдно думать о чинах и должностях в ходе столь тяжелой войны), так и судьбу приближенных прежнего руководства. Короче говоря — и страшно, и интересно, и непонятно…

— Старший лейтенант Госбезопасности Ващенко по вашему приказанию прибыл!

— Не ори, не на плацу. Проходи, рассказывай.

Такое начало разговора, с небольшими вариациями, становилось своеобразной традицией, нарушать которую Ващенко не собирался.

— Получена радиограмма от отряда «Победители». Банда ликвидирована. Первым заходом летчики накрыли посадочную поляну и кустарник между поляной и хутором, где и ждала засада. Второй заход, вдоль кромки леса, уничтожил постройку и отрезал уцелевшим бандитам пути к отступлению. Уцелевших полицаев добили наши разведчики. Установить точное число погибших не представляется возможным — все-таки авиабомбы вещь не слишком аккуратная. Но тело командира опознано. Найденные при нем документы и пакет, который вез курьер бандитов, отправлены в партизанский отряд товарища Филина, на днях будут доставлены по воздуху в Киев для детального изучения. Кроме того, пленный и подслушанные разговоры бандитов у костра дали кое-какую информацию о судьбе старшего майора Государственной Безопасности Ярошенко.

Ващенко сделал паузу, ожидая разрешения продолжить.

— И что там с ним? — Павел Анатольевич заинтересовался.

— Как удалось выяснить, один из бандитов нарушил светомаскировку в то время, когда товарищ Ярошенко опускался на парашюте. Товарищ старший майор, вероятно, увидел дом и понял, что дело нечисто. Он попытался управлять парашютом так, чтобы сесть в стороне от встречавших. Бандиты бросились в погоню. Ярошенко, приземлившись, с помощью термитной шашки уничтожил имевшиеся у него документы, завернув их в часть парашюта. Еще перед приземлением нашего офицера бандиты открыли огонь и, похоже, ранили его. Ожидая, пока документы сгорят, старший майор принял бой. Он расстрелял почти в упор первую группу преследователей, но был ранен еще дважды, в спину и в шею, и в тяжелом состоянии захвачен в плен. По имевшимся у бандитов данным, в сознание он до сих пор не пришел. Лжепартизаны потеряли в стычке троих убитыми и двоих ранеными. Один «тяжелый», лечится в немецком госпитале. Второй был ранен легко и отлеживался на хуторе…

— Хорошо, с этим вопросом все? Что с группой товарища Ивановой?

— Начало совещания у Коха запланировано на 14.00. По плану операция должна начаться в 14.20, то есть, — Ващенко посмотрел на часы, — через шесть минут.

— Добро. Как только будут какие-то данные по этой операции — сразу же ко мне, адъютант — в курсе.

Саня

Сколько они блуждали по Брянским лесам, Даша уже не помнила. Два красноармейца, остатки раздавленного танками отдельного зенитно-пулеметного взвода, две падающие с ног от голода и усталости девчонки…

— Даш, вставай, недалеко уже, — Машка, младшая сестра, тормошит за плечо. — Я тут деревню какую-то разведала. Немцев вроде нет…

* * *

Восемь стволов прошлись свинцовой метлой, смахивая с дороги дозорных мотоциклистов. Следом смерч бронебойно-зажигательных пуль прошелся по «гробику», не в меру самонадеянно сунувшемуся на помощь мотоциклистам, но поделать с танками установки МВ-4 ничего не могли. Близкий разрыв оглушил Дарью и опрокинул счетверенку, скрыв тело девушки. А потом немцам стало резко невесело — прорвавшиеся в очередной раз штурмовики русских устроили на дороге кровавую кашу, так что Гансам было не до прочесывания и зачистки позиций пулеметчиков. Мотоциклетный батальон, усиленный танковой ротой, рванул дальше, торопясь уничтожить очередной опорный пункт русских, оставив в стороне разбитые зенитки и тела их расчетов. Она пришла в себя уже тогда, когда Машка, чуть не плача, тащила «убитую» сестренку подальше в кусты. Потом немного оклемались и пошли, сторонясь дорог и деревень, теряя счет дням. Но больше так идти они не могли — нужно было хоть немного поесть и отдохнуть.

…Крайний дом, или, вернее, изба. Хозяин молча пропускает внутрь. Ни о чем не спрашивает, ничего не говорит, просто на столе появляется немного еды. А потом сон. Глубокий, без сновидений.

* * *

— Значит, рядовые Дарья и Мария Галкины. Ну, что ж, я дам вам провожатого, топайте пока в обоз…

— Товарищ командир, мы же зенитчицы…

— Вижу, что не летчицы. Но, во-первых, вам отдохнуть надо, а во-вторых — нету у меня пока свободных машин, ясно вам?

— Да.

— Не слышу.

— Так точно, ясно.

— Вот и славно. Куда вам воевать, вам в санбат нужно, да где ж его возьмешь-то?

* * *

Танковая бригада и стрелковый полк на автомобилях догнали нас только в пригороде Сафонове, недалеко от того места, где наши авиаторы разгромили колонну, остановленную и отброшенную моей засадой… Пехота пересела из кузовов ЗИСов на броню танков. Подавив немецкую противотанковую батарею на окраине огнем ИСов с большой дистанции, мы начали штурм городка. Двигались медленно, тщательно проверяя дома и дворы. При обнаружении сильно закрепившихся немцев, стрелки не бросались на штурм без прикрытия Т-34 или Т-50, а если обнаруживали орудия или вражеские танки, то приходила очередь ИСов. Через три часа Сафоново было полностью очищено от немцев. Потери с нашей стороны — около полусотни убитых и сотня с небольшим раненых, один Т-34, как раз командира бригады, полезшего в лоб на ШТУГ, Т-26 и два Т-50. Командование сборной танковой группой принял я.

Пока мы приводили технику в порядок после штурма, около сотни местных жителей группами и по одному пришли с оружием к нам и стали требовать зачислить их добровольцами. Они же поведали нам о хорватском батальоне, объявившемся в этих местах, и роте СС, состоявшей из эстонцев. «Старые знакомые» вновь принялись за свое — воевать с женщинами и детьми и удирать сломя голову от наших войск.

После тяжелейшего боя за Сафоново и переправы через Вопь по гати на базе остатков немецкого понтонного моста две деревни вдоль по Минскому шоссе проскочили буквально ходом — три мелкие перестрелки. Перед самым Ярцевом нам в лоб выскочили семь ШТУГов с длинными стволами. На шедшем первым ИСе добавился шрам на башне, а в четырех из семи новообразовавшихся костров было трудно опознать даже — танками ли они были ранее или штурмовыми орудиями. Штурма Ярцева не было — несколько отдельных очагов сопротивления подавили легко. Кроме того, удалось захватить довольно большую колонну грузовиков с топливом и едой. Как ни странно, в большинстве немецких боекомплектов в технике и около пушек была большая нехватка снарядов, мин и гранат. Да и запасы патронов были явно невелики.

Сафоново

Негромко урча дизелем, самоходная зенитная установка «Вяз-2» двигалась вдоль по улице Сафонова, прикрываемая отделением пехоты. Экипаж внимательно осматривал местность: несмотря на то, что новые машины появились на фронте сравнительно недавно, они уже успели обогатить солдатский фольклор понятием «деревянный гроб», и во многом — благодаря башне. Официально она именовалась «полуоткрытой», или, если проще, — башня не имела крыши. И если на случай дождя или снега имелся хороший кусок брезента, то для защиты расчета от свинцового дождика были только узенькие козырьки, под которыми и кошке не спрятаться.

* * *

…Ефрейтор Отто Грубер, вжавшись в простенок, напряженно вслушивался в доносившиеся снаружи звуки боя. Вроде русские двигались чуть в стороне от его позиции, так что, может быть, удастся пересидеть день, а ночью уйти.

Нет, господи: ухо немца уловило негромкое урчание. Судя по звуку — новая американская зенитка, которая все чаще встречается в последнее время на Ост-фронте. Точно, она — русские машины грохочут двигателем и лязгают гусеницами, словно стремясь оповестить всех о своем приближении. Эта рычит тихо, можно сказать, добродушно, если забыть на минутку о паре 2,5-сантиметровых автоматов, способных в минуту выбросить сотни снарядов, уничтожающих все живое. Некстати вспомнилось, как такая же машина, прямо у него на глазах, разрубила пополам легкий немецкий броневик. Рокот все ближе, и Отто вытянул из-за пояса гранату и выдернул предохранитель.

Раз.

Шаг в сторону, удача — установка прямо под окном.

Два.

Граната, с почти догоревшим замедлителем, летит вниз.

Три.

Шагнуть назад, понимая, что уже не успеешь.

…Короткие очереди пистолетов-пулеметов ударили в появившуюся в окне фигуру, швырнув тело немца обратно в комнату, за мгновение до того, как брошенная граната разорвалась на высоте полуметра от башни «Вяза»…

— Машина почти не пострадала, а те, кто в башне…

— Вот что, девоньки, с самоходкой разберетесь?

— Да! То есть «Так точно»!

* * *

Следующая на дороге в сторону Смоленска деревня, Мушковичи, встретила нас ожесточенным, но каким-то бестолковым сопротивлением. Складывалось впечатление, что обороняющиеся просто не понимали, что два бездарно установленных пулемета и несколько десятков бьющих вразнобой винтовок не способны доставить нам серьезных проблем. Сопротивление не прекратилось даже после того, как выстрелами из танковых орудий были подавлены оба пулемета и разрушены несколько домов, откуда винтовки били особенно густо. Пришлось прочесывать деревню дом за домом, выкуривая стрелков по одному.

Пока мы приводили в порядок технику, я решил попробовать разобраться, что произошло. Очень уж странно выглядело поведение оборонявшихся. Загадка разрешилась, когда в штаб, подгоняя пинками, пригнали пару захваченных в деревне пленных. Один из них был совсем мальчишкой, белобрысый, хрупкого сложения парень лет восемнадцати-девятнадцати, с торчащей из воротника непривычного покроя буро-зеленого кителя шеей. Другой — плотный мужик, на вид около сорока, в мокром кителе похожего цвета и покроя, но явно лучшего качества, со знаками различия капитана полиции безопасности (СиПо) в петлицах. От него невыносимо разило отхожим местом.

Я опять окинул мальчишку взглядом, стараясь понять, зачем мне притащили щегла, затем перевел глаза на молоденького лейтенанта, командовавшего конвоирами.

— Он вроде по-русски что-то разумеет, — ответил на немой вопрос тот.

— Я. Учить! Русский. Гимназия!!! — запинаясь от ужаса и старания убедить этих страшных красноармейцев в своей полезности, залепетал пленный.

— Ну-у, тогда показывай, чему там тебя «учить», — протянул я. — Имя?

— Шлижюс, Чесловас Шлижюс, — немедленно выпалил тот.

— Звание?

— Солдат в 13-й батальон Литовской полиции безопасности, рота три. Приданы комендатуре Рудни для помощи в установлении порядка.

— Что-о? — протянул я. — А это что еще за батальон???

Из дальнейшего допроса — выяснилось, что речь идет о литовском добровольческом батальоне, одном из трех десятков[14] подобных подразделений, сформированных литовскими коллаборационистами и числившихся приданными по ведомству СиПо. Тринадцатый батальон был сформирован в Расейняй, из набранных в уезде добровольцев. Шлижюс был сыном зажиточного владельца лесопилки из Расейняй, который и отправил сына учиться в «Прогрессивную гимназию» в Шауляй. Советы национализировали лесопилку в 1940-м, оставив отца главным инженером при присланном откуда-то из Вильнюса коммунисте-директоре. Когда в 1941-м пришли немцы, местное отделение LAF[15] сочло паренька из пострадавшей при коммунистах семьи подходящим кандидатом для полицейского батальона и сделало ему «предложение, от которого невозможно отказаться». Грамотный, но хрупкого сложения выпускник гимназии быстро сделался писарем роты, состоящей в основном из люмпен-пролетариев Расейняй и Юбаркаса[16]…

— Ну, хорошо. — Я прервал многословные, хоть и на ломаном русском, объяснения Шлижюса и показал на второго: — А это кто?

— Наш рота командир, капитан Артурас Вилкат, — с готовностью выдал писарь, с явной неприязнью поглядывая на мордастого офицера, и вдруг как выплюнул тому в лицо: — С-с-собачья с-с-самка, убийца проклятый, еще «волком» себя называть!

— Ну-ка, ну-ка, — заинтересовался я словами пленного, — ты это о чем? А ну, держите того, чтоб не дергался!

Второй пленный при словах Шлижюса дернулся так, как будто хотел броситься на того, чтобы заставить замолчать. В ответ один из конвоиров, совершенно автоматически, сделал выпад из упражнения «коротким коли». На счастье Вилката, укороченный СКТ танкодесантника был без штыка, так что пленный просто свалился на пол, держась за откормленное брюхо, и получил несколько увесистых пинков, чтобы не суетился без приказа.

— Он быть офицер полиция в Юбаркас в тридцатых, — заторопился Шлижюс. — Там быть поджог на лесопилка Файнберга[17], полиция из Расейняй[18] расследовать, он быть замешан в поджоге, бежать в Германию. Вернуться с немцами год назад, офицер Вермахт. Убивать евреев и советских в Юбаркас вместе с командир милиция[19], учитель школьный[20]. Потом к нам, в Расейняй, приехать с отрядом активисты, называл себя «Капитан Волк», тоже убивать. Потом батальон сделали, он стал капитан в нашей роте.

— А тут, под Смоленском, что делали? — снова прервал я рассказ Шлижюса.

— Они умиротворять деревни. С немецкими представителями ездили.

— Погоди, а что это у вас за форма такая?

— Обычная литовская армейская форма[21], — явно не понял вопроса тот.

— Д-а-а, вам даже фельдграу давать стремно… Стоп, вы литовцы, а эстонцы где?

— Они тут были, отдельная рота СС. Им машины дали, а нам нет[22]. Оставили нас здесь! Я могу чем-то спасти жизнь? Я только неделю здесь, я болел инфлюэнца до того. Я никого не убивал! Я сохранить архив роты! Я немецкий знать!

— Заткнись! Пусть НКВД с тобой разбирается. Может, споешь чего интересного. — И, не сдержавшись, добавил: — И что же у вас за литовская безопасность, мать вашу за ногу и об угол, смоленских баб с детьми малыми убивать! Где Смоленск, а где Жмудь?

Я перевел взгляд на стоявших по бокам Шлижюса бойцов.

— К особистам, а пока на «скорую помощь» привяжите. Хоть будет у авианаводчика свой небольшой щит.

Пока уводили писаря, я перевел взгляд на второго пленного. Тот исподлобья смотрел на меня глазами затравленного волка. Я понял, что скорее всего из-за торчащего пуза прибавил ему несколько лет. Отвык я за год войны от раскормленных пузатых морд. Ему было, очевидно, слегка за тридцать.

— Ну, а что ты расскажешь?

Пленный явно понял вопрос, но косноязычный ответ понять было невозможно. Пришлось прибегнуть к помощи Ларочки, нашего штатного переводчика с немецкого. Впрочем, ничего толкового тот не сказал и с переводчиком. Беспорядочное перечисление имен командиров и сослуживцев, вперемешку с уверениями, что писарь его оговаривает.

Я перевел взгляд на лейтенанта, который командовал приведшими пленных бойцами и до сих пор стоял в углу комнаты.

— Ты откуда его достал, красивого такого?

— Из сортира, товарищ подполковник, в яме прятался.

— Вот туда его и вернуть. Головой вперед. И проследить, чтобы не вынырнул.

Лейтенант дернул цыплячьей шеей, явно порываясь что-то сказать. Но затем, видимо, вспомнил ходившие обо мне легенды. В глазах его мелькнуло мгновенное понимание, почему этот молодой и так непохожий на других подполковник стал героем такого количества захватывающих и страшных историй.

— Слушаюсь, товарищ командир! — и, поворачиваясь к бойцам: — Гоните его, только сами не замарайтесь.

Вилката пинками и толчками стволов выгнали на улицу. Когда я через какое-то время вышел по нужде (а что я, не человек, что ли), ноги в добротных офицерских сапогах (ишь ты, как разбаловались, мелькнула мысль, даже сапогами побрезговали) еще торчали из полужидкого из-за недавних дождей содержимого отхожего места.

Мякишев

Итак, в комендатуру проникли. Довольно удачно с утра «раскулачили» телегу с полицаями-фуражирами. И лишних паразитов придавили, и «уставными» карабинами разжились, и формой. И пока этих «ореликов» хватятся, тут такой шум пойдет, что не до них будет. Правда, лошадью и телегой воспользоваться не рискнули — а ну как узнает кто на въезде? И колхозничкам местным коняшку не подаришь — клейменая, за такую скотину на подворье немцы враз вздернуть могут. Вот и пришлось нанимать местного возчика, за «долю в добыче». Пойдет ли он потом к немцам, нет ли — нас мало интересовало, по той же причине, что и в случае с полицаями — мы гораздо раньше и гораздо больший шум устроим. Так, Док докладывается дежурному, спрашивает, куда меня волочь. Эх, есть прокол уже — небольшой, но есть. Мы разговор репетировали в расчете на то, что дежурным офицер будет, а тут оберфельдфебель сидит. Иначе себя держать надо, ну да ладно, недолго мордастому жить осталось.

А вот это уже хуже. То, что внутренней тюрьмы при комендатуре нет и побег заключенных устроить не удастся, мы узнали накануне. А вот то, что нас усадят дожидаться указаний на лавочку в уголочке, мы не рассчитывали. Думали, хоть в какую каморку загонят — там я и переоделся бы. Придется импровизировать, ну, зато начать сможем одновременно, простору больше. Вот с этой одновременностью… С одной стороны, мы начать должны после того, как Ника выйдет к определенному рубежу. С другой стороны — мы должны начать активную фазу раньше нее, чтобы отвлечь на себя внимание охраны. Вот попади в «вилочку», да еще и с обстановкой на месте увязать. Если все срастется как надо — это будет что-то наподобие езды по канату на велосипеде. Да еще и жонглируя саблями.

Так, это выход к кухне, хорошо. А вон там — та самая охрана гнездится. Планы здания мы добыли старые, еще дореволюционные, могли и перепланировать. В принципе — три комнаты: дежурка, за ней — оружейка, проходная, за ней уже — казарма на взвод охраны. Пакость в том, что из казармы идет коридорчик к «удобствам», а из коридорчика есть дверка в коридор побольше и, в конечном итоге, к нам за спину, в проход, который ведет к двери черного хода. К той самой, прорыв к которой мы и должны изображать. Второе гадство в том, что комнату, где сейчас казарма, вроде как перегораживали надвое. Если перегородка есть — это еще один рубеж обороны для противника. И ведь пока не сунешься — не узнаешь. Точнее, узнать-то можно, но времени не было — выслеживать в городе кого-то из охранников, изымать и допрашивать.

Ну, начнем, благо немцы нам помогли — часы над входной дверью работают. Док с понуро бредущим за ним Самураем отправились к караулке. При этом самураевский карабин нес Док, и вид имел очень недовольный.

* * *

В караулку Ровенской комендатуры вошел понурый детинушка в косо сидящей форме полицая. Весь его вид выражал горестное недоумение и обиду на козни судьбы-злодейки. Пустые руки его висели вдоль тела, как будто он не знал, куда их пристроить. Следом за ним, подгоняя периодическими пинками коленом под зад, шел разъяренный немецкий лейтенант. Лейтенант нес в руках мосинский карабин и сыпал эпитетами, богатство и изысканность которых по большей части пропадали втуне. Меньшая часть, изложенная на ломаном русском, достигала ушей воспитуемого объекта, но вот непривычное звучание привычных терминов вызывало невольную ухмылку, которую детинушка прятал, опуская голову как можно ниже.

Сидевший в передней комнате караульного помещения «фильтр от чужих» в лице фельдфебеля взвился было, увидев ломящегося без спросу унтерменша, но быстро переделал свое движение в стойку «смирно» при виде злого, как Мефистофель, лейтенанта. Двое сидевших в комнате бойцов, во избежание неприятностей, также изобразили строевую стойку.

— Вы только взгляните, что dieser Idiot сотворил с оружием! С ломоподобным по своей примитивной надежности творением своего же соотечественника! Я думал, что русское оружие в любом случае рассчитано на русскую же дурь, так ведь нет! Этот Sweinpotz, продукт от связи русского медведя и тупой коровы, умудрился согнуть рукоятку затвора! — на последних словах офицер сорвался-таки на фальцет и выдал описываемому им загадочному гибриду новый пинок.

Фельдфебель и один из солдат подтянулись поближе, с целью глянуть на такое чудо, открыв калитку в перегораживавшем комнату барьере. Второй, на всякий случай, потихоньку попятился подальше от начальства, хоть и чужого, но злого, — к открытой двери в оружейную комнату. Офицер сделал вид, что воспринял это как приглашение и прошел внутрь. Дневальный, может, и хотел бы возразить что-то против вторжения, но лейтенант уже набрал хорошие обороты и останавливаться не собирался. Фельдфебель же не хотел служить громоотводом и пытался быть максимально тактичным, решив просто закрыть собой дверь, ведущую во внутренние помещения.

— Вы когда-нибудь могли представить себе такое?! У вас тут найдется кто-то, кто мог бы поправить это дерьмо или дать какую-то замену? Потому как мне под охраной этого Aehserlische Sweinhund еще ехать обратно, причем через лес, где видели еще сильнее больных на голову его соотечественников! Где ваш оружейный мастер?

Пышущий гневом лейтенант теснил фельдфебеля все ближе к оружейке, на понуро стоящего около загородки полицая внимание обращать вообще перестали. Если бы немцы обратили внимание, что офицер закрыл за собой дверь и старается ругаться так, чтобы ругань казалась почти криком, но звучала как можно тише… Жизнь бы им это не продлило, но хоть дало бы шанс поднять тревогу. А так… Продолжая левой рукой тыкать в лицо фельдфебелю карабин с открытым затвором, «немецкий офицер» правой достал из ножен на поясе короткий клинок и без замаха ткнул собеседнику в солнечное сплетение. «Полицай» не мешкая подскочил к немецкому солдату и без затей свернул ему шею. Аккуратно придержав тушки немцев, Док и Самурай осторожно, но быстро опустили их на пол и проскользнули в оружейку.

«Вот раздолбаи-то!» — с облегчением подумал Самурай, глядя на открытую металлическую решетку, за которой стояли оружейные шкафы. Дежурный, который должен был сидеть за ней, как раз выходил наружу, явно с целью посмотреть на бесплатный цирк в передней. Рядом, ближе к двери в казарму, стоял солдат, решивший сбежать от неприятностей. Док ударил беглеца кинжалом снизу вверх, пробивая язык, мягкое небо и мозг, пришпиливая нижнюю челюсть. Удар быстрый, смертельный и не дающий шанса что-то крикнуть. Самурай снова справился голыми руками. Дальше действовали по отдельности. Пока безоружный рукопашник проводил инвентаризацию запасов оружия, выбирая себе по вкусу, его напарник осторожно заглянул в щель казарменной двери и удовлетворенно кивнул сам себе — перегородки не было.

Док сноровисто подготовил себе оружие из трофеев — противотанковую гранату и четыре «лимонки». Противотанковую поставил пока в уголок, две «лимонки», разогнув усики предохранительной чеки, повесил кольцами на пришитые к портупее крючки, две взял в руки, пропустив большие пальцы рук в кольца гранаты, зажатой в другой руке. Убедился, что Самурай запер решетку и ушел контролировать вход, встал сбоку от двери. Резко выдохнул воздух, рванул кольца из первых двух «лимонок», толкнул дверь, шагнул в проем…

Немцы в казарме, обернувшись на шум к двери, увидели лейтенанта вермахта, стоящего на пороге с опущенными вниз руками. Синхронно взмахнув ими, он отправил в полет два небольших предмета, один — ко второй двери, второй — в дальний угол. Тут же, без промедления, схватился за висящие на портупее две гранаты и, разводя руки в стороны, одним слитным движением сорвал их с крючков и отправил в стороны ближних углов. Раньше чем кто-то успел сообразить, в чем дело, странный лейтенант рванул на себя дверь и выскочил обратно в оружейку.

Прижавшись спиной к простенку, Док присел на корточки, хватая противотанковый «гостинец». Переждав два двойных взрыва, перекрывших разноголосый гогот, боец взвел ударный взрыватель и, распахнув ударом ноги остатки двери, бросил гранату в центр комнаты, метнувшись в первую комнату караулки.

Первая победа

Пара Bf-109 легко скользила в воздухе. Свободная охота, основной прием во Франции и Польше, на Востоке стремительно превращалась в непозволительную роскошь. Здесь все чаще приходится драться насмерть, стараясь вытеснить машины «иванов» из района патрулирования. Или удержаться в нем самим. Или крутиться в «собачьей свалке», связывая боем истребители прикрытия. Или продираться сквозь огонь воздушных стрелков, стараясь достать закованные в броню штурмовики русских…

Поэтому фельдфебель Краухе был более чем доволен этим вылетом — в конце концов, для перехвата и прикрытия есть другие пары. А он со своим ведомым — лучшие охотники эскадрильи. Никто не будет забивать гвозди будильником, правда ведь? Одно плохо — ни одного русского они не обнаружили, ни в небе, ни на земле, обидно будет возвращаться ни с чем.

Внизу мелькнуло что-то непонятное, и Краухе слегка довернул машину, стараясь разглядеть, что там. Кажется, автомобильная колонна? Ну-с, посмотрим. Зениток вроде нет. Значит — вперед! И пара «худых», заложив крутой вираж, начала стремительную атаку на короткую колонну…

— Во-о-здух! — Машины бросились врассыпную, а мехвод «Вяза» привычно вывел зенитку на обочину. Даша отчетливо видела пару «мессеров», атакующих машины. Будь это пулеметная счетверенка, она бы уже стреляла, но «Вяз»… Он большой, он непривычный, тяжелый, непослушный. Короткая очередь ушла непонятно куда, не причинив вреда самолетам. Ох, недаром командир зенитчиков поставил их машину именно сюда. Вероятность попасть под внезапный удар именно в этой части колонны крайне мала и у сестер будет время освоиться. В теории. Сейчас времени не было — немцы шли на второй заход, решив подстраховаться и уничтожить проявившую себя зенитку и стиснув зубы, девушка ловила в прицел стремительно растущий и плюющийся огнем силуэт…

…Так, ошибка — зенитки все же были. Вернее, зенитка, одна. С криворуким наводчиком — даже сапожник стреляет лучше. Краухе усмехнулся — похоже, сегодня к сбитым русским самолетам прибавится одна зенитка, что тоже неплохо. Силуэт зенитки, похожий на силуэт маленького танка, плотно влип в прицел, и «стодевятый» задрожал от очередей пулеметов и пушки. Следом потянулись очереди ведомого. Трассы ударили по машине, разлетаясь красивым фейерверком рикошетов. Неожиданно набежал туман, скрывший дорогу, русскую зенитку, выбросившую толстые красные шнуры из обоих стволов. Краухе потянул штурвал на себя, выводя машину из пикирования, и не почувствовал привычного сопротивления рукоятки…

…Свинцовый ливень ударил по машине, наполняя пространство металлическим звоном. Даша неотрывно следила за ведущим «худым», одновременно пробуя рукоятки наведения «Вяза». Рывков не любишь? Хорошо, поняла. Плавным движением спарка стволов повернулась в сторону немца, и «Вяз», уже послушный воле девушки, загрохотал, выбрасывая тысячу снарядов в минуту. Ведущий «мессер» вспыхнул, потом — полыхнул взрывом, превращаясь в огненный шар. Второй, непостижимым маневром увернувшись от настигающих его очередей, уходил, густо дымя форсируемым мотором.

Ника

Я всегда пыталась понять, в чем различие между прошлым и будущим? Именно так — между ними и нами. То, что сразу бросается в глаза, — мы двигаемся по-другому. Не знаю, как это сказать, наверное, резче, по меньшей траектории, экономнее, что ли… Будто подсознательно просчитываем наиболее рациональный маршрут. И еще… мы двигаемся больше. Для начала я смотрела, как солдаты стреляют. Даже в три мишени, стоящие на расстоянии друг от друга и под углом, они пытаются поразить с одного места. Редкие умники делали пару шагов и все. Теряли время и скорость. А ведь была куча способов сделать это быстрее — перевороты, выстрелы снизу, кувырки… Последние мишени всегда ставились напротив — справа и слева. Все стреляли сначала в одну с правой руки, а потом, так же стоя, поворачивались — и с левой в другую. А раскрыть руки и сразу в две? Не додумались… Пришлось учить. И учиться самой. Потому что в теории это выглядело здорово, а вот на практике…

Я уже год на войне. Много? Мало? Год, который можно со спокойной совестью посчитать за десять в мирной жизни. Жалею ли я о том, что попала сюда? Не знаю. Не могу сказать. Я стала другой. И меня изменила не война, хотя она ломает психику дай боже… я сломалась тогда, когда поняла, что мне воевать нравится. Я испугалась себя. Если бы не Леха, я, может быть, вообще бы замкнулась, но он не позволил. Удержал на самом краю. Собой удержал. Тем, что понял, насколько мы разные, и позволил быть собой.

С момента его пленения моя крыша удерживалась на одном гвоздике. Ржавом и кривом. Казалось, что весь мир, все люди против меня. Одни задерживают, другие придираются, третьи просто ненавидят… будто чувствуют мою инаковость. Хотелось убивать. Нельзя… было. И будто спущенная пружина — разрешение на взлет! Кто сказал, что войти в клетку с девятерыми фрицами это Мэрисьюшно? А пошли они все! Радостное безумие захлестывает, рвется горлом, повисает кривой усмешкой… А вот и взрыв! Ну что ж, получайте — цыганочка с выходом!

Цыганочку пришлось плясать по полной программе. С притопами и прихлопами, вернее, с кувырками и полусальто. А иначе никак — замрешь на месте и считай — труп. Немцы, не привыкшие к обезьяньим скачкам, выполняемым женщиной в разорванной юбке, сначала офонарели, что было вполне ожидаемо, а потом уже было поздно. Надо отдать им должное — они все-таки стреляли. Сбивчиво, бесприцельно, но умерли с пистолетами в руках. Только один, последний, поднял руки. Так и сполз по стенке с поднятыми руками и дыркой между бровей.

Я присела на столе и еще раз обвела взглядом кабинет. Шальная мысль о коллекции фуражек Коха и Эрха в пику Букварю с его гудериановской мелькнула и тут же улетучилась. Из меня коллекционер никакой — не люблю я собирательство. Что за радость меряться, у кого трофей круче? Или толще.

Вытащила из-под пиджака веревку. Один конец к батарее, другой в открытое окно. Не дай боги, ребята не успели открыть такое же окно на первом этаже, — будет весело! Ладно, не думать о плохом! Но вот о чемоданчике, что около стола стоит, подумать стоит. Документы со стола — туда, комком. Теперь — ходу, срочно!

Секундой позже, оттолкнувшись от подоконника и отправляя свое тело в полет, я услышала как громыхнула дверь и в кабинет влетела охрана. Поздно, мальчики! Кто вам доктор, что вы целых тридцать секунд собирались?

Окно, на мое счастье, было уже открыто. Я покатилась по полу, гася скорость, и чуть не врезалась в СБ. Улыбнулась.

— Вперед! Время! — рявкнула уже на бегу, скорее по привычке, чем по необходимости.

По коридору направо, налево. Все зачищено идеально — ни одного живого фрица. Взрыв заставляет вжаться в стену и на несколько секунд потерять темп. Ничего, немцы потеряли не только темп. Док рванул трофейной взрывчаткой основную лестницу. Вынырнул из поднявшейся взрывом пыли Самурай. Перепачканный кровью, довольный. Улыбка до ушей. Махнул рукой — сюда! Еще одна дверь — и мы на улице. Прыгая в машину, я успела мельком глянуть на часы — вся операция с момента, как я встала из-за своей печатной машинки, заняла одну минуту сорок восемь секунд. Что ж, можно считать, что по времени мы уложились.

Саня

— Я этих баб научу, как стрелять!!! Я им покажу!!! Они мне сапоги чистить будут!! — орал забрызганный кровью и мозгами особист на бегу, направляясь к «Вязу» сестер. — Эй, кто там такой меткий? Вылазь!

— Что случилось, товарищ лейтенант госбезопасности? — из башни показалась Даша.

— Девки! Молодцы!!! Командир сказал — много жизней спасли!!! — гэбэшник хотел было полезть на броню, но словно зачарованный остановился и стал разглядывать множество новых отметин. — Живые? Все хорошо?

— Да, товарищ лейтенант госбезопасности, все нормально.

— Ну, и хорошо… Только вы уж постарайтесь командирский танк не пачкать… Что ты так на меня смотришь? «Мессер» в воздухе развалился. А голова пилота нам на моторный отсек упала. Чуть не зашибла! Но забрызгала качественно! — стряхнул он мелкий серый комочек с кончика сапога.

Ровно

Килл методично отстреливал суетящихся около задней стены Ровенской комендатуры немцев. Предпочтение отдавалось тем, кто пытался бежать к машинам, погоня за командиром была последним, что мог бы допустить снайпер. Если ни к машинам, ни к дверям никто не бежал, а в очередной обойме оставались патроны — жертвами становились колеса и радиаторы припаркованных во дворе автомобилей. Не отвлекаясь от своей работы, Килл краем уха отслеживал огневую работу «коллеги» — бывшего охотника-промысловика с позывным Батя. Тот азартно работал дуплетами по любому движению в окнах, за исключением тех окон, где могли (и должны были) появиться свои. «Конечно, — подумал стоящий на балке стрелок, — 20 патронов в магазине, можно и двоить. А оно и правильно, первая пуля — стекло разрушить, вторая — на поражение. А мне опять обойму менять!»

На третьей минуте «сабантуя» Килл смог пронаблюдать эффектный полет своего командира — из окошка в окошко. Причем нижнее открылось, когда Ника уже перешагнула подоконник верхнего. «Еще сшибет там, внизу, кого-то. И скажет, что сам виноват», — подумал боец.

Вот группа из четырех человек выскочила к единственной не пострадавшей машине. Не успел Килл всерьез обеспокоиться судьбой последнего штурмовика, как появился и пятый, он же — Седьмой, с трофейным МГ. Выпустив в коридор прощальную очередь, явно не прицельную, а для вселения в головы уцелевших в здании врагов нужного настроения, пулеметчик запрыгнул в машину. К тому моменту, когда раскрылись три зеленых огонька сигнальной ракеты, легковушка с фашистскими флажками на капоте уже набрала приличную по местным меркам скорость. «Пора и нам уходить», — Килл забросил винтовку за спину и скользнул вниз по заранее привязанной к соседней балке веревке.

Задачей снайперской группы на этом этапе было уходить по маршруту, но уходить с шумом, отвлекая на себя возможных преследователей. В случае, если преследование будет слишком плотным, — должна подключиться группа контроля в городе или «дружественные партизаны» в лесу. Но, несмотря на задачу «пошуметь», ждать приезда явно опаздывающего подкрепления к охране комендатуры никто не собирался — уход пешком по чужому городу дело небыстрое, да и патрулей по дороге встретиться должно немало.

Так и случилось. Еще перебираясь в соседний подвал, бойцы группы услышали сзади сдвоенный хлопок растяжки и суматошную стрельбу немцев, которые пытались нащупать огнем русского диверсанта, бросившего гранаты. Так, под канонаду, снайперы с прикрывающим их пулеметчиком пролетели ближайшие два двора. Выскочили на улицу, срубили растерянно вертящий головами на перекрестке патруль и, слыша вместо стрельбы завывание насилуемых автомобильных моторов, побежали к очередной, заранее намеченной руине. Кто-то трижды пальнул в сторону группы из пистолета, скрываясь в глубокой подворотне, но не попал. Однако и сам остался в безнаказанности — диверсантам некогда было даже швырнуть туда, в провал арки, гранату. Они почти успели…

Гауптман Эммере, отправленный охранять госпиталь, поскольку «по достоверным данным, сегодня русские не будут проявлять какой-либо иной активности в городе», катастрофически опоздал к комендатуре. Заглянув в запыленный и задымленный холл, офицер присвистнул при виде рухнувшей лестницы, оглядел с трудом выбирающихся из караулки уцелевших охранников и выскочил на улицу. Остановленный им раненый унтер сообщил, что русские диверсанты забросали гранатами его взвод и отошли дворами «вон в ту сторону». Эммере решил, что получил шанс прекратить череду неудач, преследующую его род со времени потери приставки «фон» перед фамилией. Он отдал команду, и его неполная из-за отправки одного взвода к ложным партизанам рота колонной рванула вдогонку. Эммере не был новоиспеченным желторотым лейтенантом, потому ехал во второй от головы колонны машине, и это был не какой-нибудь «Опель-Капитан», а бронеавтомобиль «Бюссинг-НАГ». Поэтому беглецов заметил не он, а солдаты в головном грузовике. Они увидели (или решили, что увидели) спины вражеских солдат, скрывающихся в руинах двухэтажного дома. Обстреляли (безрезультатно) преследуемых и шустро посыпались из кузова.

— Что там? — спросил Эммере ехавшего в кабине передовой машины фельдфебеля.

— Видели движение, кто-то забежал в здание.

— Первый взвод — вперед, не давайте закрепиться, второй — налево, по переулку — в обход!

Снайперская пуля, прилетевшая совсем из другого дома, на другой стороне улицы, прервала карьеру гауптмана Эммерса, участника боев на Вестерплатте, триумфатора Парижа, участника походов в Судеты и Вену. Стоявший напротив фельдфебель успел осознать непоправимость происходящего, но уйти от второй пули Игрока уже не успел бы и человек с гораздо более быстрой реакцией. Два пистолет-пулемета хлестнули длинными очередями по скопившимся у кирпичной стены немцам. Со ста метров рассеяние у МП-38 было немалым, но все же это был расстрел.

В головах уцелевших немедленно зародилась мысль об ошибке — русские забежали в другой дом! Дальше каждый действовал в меру характера и полученного приказа — те, кто успел его получить. Часть бойцов расстреливаемого первого взвода попыталась укрыться в том доме, который только что собирались штурмовать. Часть — побежала к источнику угрозы, стремясь укрыться в мертвом пространстве. Часть второго взвода умчалась в глубь ведущего налево переулка, часть — развернулась и побежала по тому же переулку направо.

Первых встретил пулеметный огонь в упор. ТриДэ занял позицию в глубине дома, но что такое 15 метров «глубины» для пуль калибра 7,92 миллиметра? Очереди пробивали прячущихся навылет… Вторые, вдобавок к пулям, летящим в лоб, получили все прелести беглого снайперского огня в спину. Тихая до сего дня улочка превращалась в филиал мясокомбината. Но — два взвода против шестерых это много. Сто метров — не та дистанция, на которой можно остановить три десятка атакующих из трех-четырех стволов, с учетом необходимости продолжать отстреливать офицеров и пулеметчиков. Вот кто-то, прикрываясь где машинами, где телами сослуживцев, прорвался в командирский броневик, и очередь крупнокалиберного пулемета хлестнула по окнам дома, откуда прилетели первые пули. Кто-то прорвался сквозь завесу пулеметного огня и бросился вправо-влево от входа. Кто-то добежал «стометровку смерти» и, стимулируемый пулями снайперов в спину, рванул в дом. Один из немцев зашвырнул гранату в окошко, плюющееся короткими очередями МП-38, и тут же упал с двумя новыми дырками в каске…

Скоротечный бой, полторы минуты — и тихий, неприметный перекресток густо покрыт телами. Затор из машин. Крики, стоны, огонь на расплав ствола во все стороны сразу. Какими бы ни были подготовка и дисциплина солдат, но такое количество смертей за столь малое время способны выбить из колеи почти любого. Не попавшие в огневой мешок немцы откатились под прикрытие своих машин и растерянно переглядывались, высматривая командиров. Бой свелся к борьбе немногих прорвавшихся сквозь огненную завесу немцев с малочисленными гарнизонами двух домов. И где-то бежали в обход два отделения второго взвода…

Услышав крик ТриДэ «Атас!», Батя развернулся ко входу в комнату, перебрасывая переводчик огня на автоматическую стрельбу. И почти сразу нажал на спусковой крючок, реагируя на мелькнувшую тень. Тремя короткими очередями расстреляв остатки магазина и двоих прорвавшихся через огонь ТриДэ немцев, он опустил глаза вниз, перезаряжая оружие. В этот момент прилетевшая из коридора пуля немецкого карабина пробила приклад и на излете застряла между ребрами охотника. Брошенная Киллом граната прекратила стрельбу, и оба снайпера побежали к выходу. ТриДэ пристегнул к пулемету третью из пяти имевшихся в начале боя патронных коробок и тоже побежал к выходу из здания. Бойцы планировали отойти метров на пятьдесят вдоль улицы и перескочить ее, соединившись с Алексом, Игроком и Быком.

Очередь с внезапно ожившего броневика запорошила кирпичной крошкой глаза Алекса. Пулеметчик был почти сразу застрелен Игроком, но, пока лейтенант протирал глаза, в комнату через подоконник влетела «картофелемялка». Хоть эти гранаты и отличались длительным временем горения запала, но и разброс в этом самом времени тоже был впечатляющий. Правильно определив причину звука, но не имея возможности рассмотреть источник угрозы на предмет «выбросить обратно», Алекс по памяти бросился к ближайшему дверному проему. На его беду, в этой гранате запал догорел быстро. Взрыв выбросил офицера из комнаты на лестничную клетку. Там его, с посеченной мелкими осколками спиной и серьезной контузией, и подобрал спустившийся сверху Игрок.

— Надо уходить, по маршруту. Наших по дороге подхватим, — произнес снайпер, спустив бессознательного командира вниз, к прикрывающему их бойцу разведвзвода.

— Надо. И быстро — часть этих серых в обход побежали, вправо и влево, сам видел.

— Вот же… гадство, а?

— Уводи командира!

— А ты?!

— А я — прикрытие! Вот и прикрою! Не теряй времени, уходи! Только пару гранат оставь, дверь заминирую, если успею.

Игрок поколебался пару секунд и, протянув пару Ф-1 товарищу, подхватил на плечи командира и, пошатываясь, побежал к расчищенному ранее выходу.

— Что ж, потанцуем, девочки, — тихо произнес ефрейтор Бычко, проверяя, как вынимается из ножен его заказной клинок из киевского булата…

Удача все же не оставила диверсантов. Три снайпера, пулеметчик и серьезно раненный лейтенант не только смогли встретиться в оговоренном месте, но и наткнулись на заставу фельджандармерии. Да, гитлеровцы считали, что наткнуться на них будет неудачей для русских диверсантов, но те сочли «почти бесхозный» кюбельваген слишком ценным предметом, чтобы пройти мимо. А пулю, пробившую плечо пулеметчика, — справедливой ценой за трофей. Конечно, немало крови попортил увязавшийся уже за городом броневик. Но и на него нашлась управа — «приветили» управляемым фугасом бойцы отряда Медведева. Подхватив раненых диверсантов, они подожгли еле живой трофей и скрылись в лесу, двигаясь к базе…

Саня

По пути от телефонистов зашел на позицию «девчачьего Вяза», за вчерашний день завалившего «лаптежник» и «мессер». Экипаж уже закончил чистку оружия и снаряжение лент и сейчас пил чай. Благо наличие зенитного прикрытия дивизии, в боевых порядках которой мы стояли, позволяло нашему «зонтику» немного отдохнуть. Увидев меня, мехвод вскочил. Он был единственным одетым по форме. Сестры отреагировали медленнее — видимо, не могли для себя решить, стоять смирно или схватить сушащиеся на броне сапоги. Со стволов зенитки, словно штандарты, свисали портянки. У костра встала еще одна девушка. На этот раз в гражданской одежде. Большие серые глаза из-под надвинутой на глаза косынки смотрели на меня не мигая.

— Вольно! Продолжайте! — прервал паузу я.

— Товарищ подполковник, угощайтесь! — смущенно проговорила одна из близняшек.

— Спасибо, не надо.

— Не обижайте меня! Очень вас прошу! Я это с собой везла с самого Сафоново, — тихо произнесла гражданская. — Возьмите меня в армию?

— А что ты умеешь?

— Из пулемета стрелять! Вот из этого! — она показала на стоящий в сторонке ДП. — И как патроны вставлять, и как чистить знаю!

— И не только стреляет, но и попадает! — прокомментировал мехвод. — Сам видел.

— Добро, давай пока на мою броню! Посмотрю, что ты за птичка! Как зовут-то тебя?

— Юля…

Ника

— Держи! — На повороте хорошо занесло и я, бросив кожаный портфель на колени Седьмому, уцепилась двумя руками в ручку двери.

— Это что? — СБ с радостью схватил бы портфельчик сам, но выпустить руль на такой скорости означало стопроцентно нас перевернуть, поэтому он лишь на секунду скосил глаза и озадачил меня вопросом.

— Приданое! Вместо фуражек! — окрысилась я в ответ. Не понимает, что ли? Мне это «приданое» обошлось в хороший синяк на руке. Во время полета с третьего на первый этаж пришлось держать веревку одной рукой, без подстраховки — вот и проехалась об стенку. Но трофей того стоил. Толстенный, хорошо набитый и, хотелось бы верить, что не бутербродами, коричневый тайновоз.

— Что с Леной?

— Жить будет… если правильно себя поведет! Мать! — Машина подпрыгнула на воронке, и я чувствительно клацнула зубами. — Дала пару раз в морду и пару царапин ножом. Положила так, будто она меня задержать хотела. Не беспокойся — секретаря и адъютанта положила надежно. А больше никто не знал о нашей «дружбе».

— Надо было ее все-таки с собой брать! — не согласился СБ.

Я смолчала. Во-первых — говорить при таком авторалли грозило прикушенным языком, а во-вторых — не отмоется фрау Элен, не поверят ей. Ни у партизан, ни в Москве. Она ведь на полном серьезе, добровольно сотрудничала с немцами. Работала у них не только машинисткой. Да и сама она боится «красных», как огня. Жизнь хорошо ее научила не верить большевикам. Что она видела с 39-го года? Только пинки и ненависть? А немцы к ней хорошо отнеслись. Вот и служит не за страх, а за совесть. А такое не прощают. Да и не сказала я ей, кто я. Не хотела сначала, до последнего играла ее втемную. Но и подставить не смогла. Раны не смертельные, но на вид опасные. Так что немцы поймут, что не убили фрау только из-за спешки, а не потому, что рука дрогнула.

Мякишев

Скорость. Скорость, конечно, хорошо — но надо же и меру знать! А наша лихая Летт умудрилась запрыгнуть в машину раньше, чем мы оттуда прежнего водителя вынули. Хорошо, Док, который к передней дверце бежал, успел пристрелить шоферюгу через форточку. А так бы еще чего доброго увезли у нас командира…

Самурай (вот же кличка собачья, а?) молодец — выдернул водителя, и сам тут же назад. И дверь закрыл — я все равно машину вокруг оббегать не стал, нырнул мимо Дока за руль. Андрей в своей лейтенантской форме — рядом, на переднем сиденье. Седьмой с трофейным пулеметом — назад, с другой стороны от Летт. Правильно, прикрыть командира с боков, а то еще шальная пуля — и ага. Пока я лез за руль, Док пальнул вверх из ракетницы, тройная зеленая — задание выполнено, начинаем отход. Это и сигнал прикрытию, и для Алекса — чтобы, если нас все же зажмут, мог сообщить своим, что и как.

Летт с каким-то чемоданом. Вряд ли там чулки да румяна, но неужели? Неужели со стола Коха утащила? Да даже если и из машбюро сгребла, что под руку попало, — все равно, добыча знатная. Не удержался, спросил. М-да уж, ответ эмоциональный, но не очень информативный. Мы все целы, погони не видно, идем с опережением графика — стало быть, едем к госпиталю, цель номер два.

По дороге утрясаем (в том числе и в буквальном смысле слова) планы. Войти и дойти до объекта надо тихо-тихо. В смысле — без стрельбы и без заметных посторонних трупов, скандал-то даже полезен будет, панику устроить им. По пути пришлось остановиться в каком-то дворике, попытаться замаскировать Летт под сестру милосердия. Что она при этом бурчала под нос насчет «немецкой классики», я толком не понял, не забыть бы потом уточнить, — что-то я не помню, чтобы у немцев в классических произведениях большое внимание санитарам уделялось.

Госпиталь. Что там охранник говорит? Что охранная рота гауптмана Эммерса уехала к комендатуре четыре минуты назад? Это, выходит, та колонна, с которой мы разминулись, пока Ника переодевалась, и были охраннички? Да уж, повезло так повезло… Оно и к лучшему. Док, давай текст!

— Русские ворвались в город! Партизаны, не менее двух сотен! Комендатура окружена! У нас приказ — чтобы не подвергать опасности жизнь раненых, срочно эвакуировать объект «Доппель» на аэродром!

А докторишка-то с лица сбледнул. Небось представил себе штурм госпиталя сотней озверевших в лесу партизан. Даже требование выделить санитарную машину прошло без затруднений. Непосредственная охрана объекта явно получила какие-то инструкции, отдавать не хотели. Им же хуже. Да уж, выучка у Самурая и Седьмого — страшно делается. И всему их научила вот эта девушка? Судя по тому, как она тычком пальцев, не останавливаясь, «срубила» эсэсовца…

А Летт, увидев раненого, стала сама на себя не похожа. Некогда, некогда тут эмоции строить! Врача убивать рука не поднялась, замотали в простыню и закатили под койку. Мы с Самураем хватаем носилки, Ника — капельницу, Док впереди, разгоняет посторонних, Седьмой — сзади, рук не видно. Понятно, в каждой — по пистолету, уже видел его «работу».

Осталось как-то без шума и не свалив «санитарку» под откос избавиться от ее водителя, после чего прорваться через пост на выезде, а там — скоро лес, он укроет.

…Все, выскочили! Седьмой, который рулил санитарной машиной, пару раз чуть не вылетел с дороги, но в целом — справился. Ника от раненого не отходит, командую сам. Интересно, как там остальные наши? Боюсь, узнаем только в отряде у Медведева.

Саня

— Товарищ подполковник! Сводка Информбюро!

— Записывайте, а потом зачитывать будем. Блин, особиста прислали, а про комиссара забыли, — я сам тоже подошел к приемнику. Из динамика слышался голос Левитана:

— На южном направлении войска Южного и Юго-Западного фронтов продолжают наступление. На Северо-Западном фронте бои местного значения. Войска Западного фронта вышли на окраины Смоленска. Отдельные части и подразделения в черте города продолжают мужественное сопротивление, уже неделю находясь в отрыве от основных сил Красной Армии. Войска Северного фронта, в ходе упорных боев сломав сопротивление немецко-фашистских захватчиков, освободили норвежский город Нарвик и продолжают наступление на юг. В ходе штурма города захвачен штаб егерской дивизии генерала Дитля. Сам немецкий военачальник был ранен и теперь находится на пути в город Ленинград. Трофеи Северного фронта в Нарвике составили одиннадцать танков и самоходных установок, тридцать два орудия, до десятка мотоциклов и легковых автомобилей, свыше полусотни грузовиков, большие склады боеприпасов и провизии. Около тысячи немецких солдат и офицеров попали в плен. Число уничтоженной вражеской техники и личного состава уточняется.

— Вот это да! — раздался в тишине голос одного из связистов.

— А мы тут сидим… — поддакнул молодой лейтенант.

— Не спеши, дня через два и про нас скажут… Мне так кажется, — успокоил я его.

— Командир, новая техника пришла! Четыре СУ-152!

— Теперь в бригаде только «барбосов» и «Горыныча» не хватает для полноты коллекции. А люди?

— А нету…

— Твою… дивизию…

* * *

Рано утром 22 июня эшелон прибыл в Вязьму. Началась было разгрузка танков, только вот толком никто не мог их получить — оказывается, люди, которые должны были их забирать, еще не приехали. Комендант станции пришел к нашей группе и попросил помочь — занимать целый путь на неизвестное время, да еще при большой вероятности налета, было преступно. Из десятка командированных трое, в том числе я, могли водить танки. Мы и занялись разгрузкой своим ходом. Управились за два часа. Экипажей все еще не было. Только выставили танки на площадку недалеко от зенитной батареи, как от коменданта станции примчался на велосипеде солдат с предложением командированным срочно прибыть в здание вокзала. Велосипедист тут же помчался дальше, а мы неторопливо направились в означенном направлении.

— Товарищи офицеры, прошу войти! Информация не для лишних ушей, — встретил нас на пороге здания пожилой полковник. — Немцы прорвали фронт и направляются в нашу сторону. До их авангарда около восьмидесяти километров. Частей, которые могли бы закрыть прорыв и остановить немцев, — нет. Все, что есть, — батарея зениток возле станции, комендантская рота и запасной полк, но у тех практически нет оружия и боеприпасов.

— Когда узнал?

— Только что звонили из Сафронова — ведут бой. Надежды на то, что хотя бы час еще продержатся, нет…

— Ясно. Надо срочно отправлять всех, кто не может вести бой, в тыл, — высказался я. — В запасной полк транспорт есть? Попробую наскрести экипажи для танков. И снарядов надо. 122 ме-ме!

— Дам полуторку с водителем. Вон здание склада видишь? Там вроде было, но сколько — не помню. Там же временно стоят три Т-26 и один БТ из ремонта. И взвод солдат, чтоб грузить и перегонять помогли. Подожди минуту, ротного вызову.

Испытатель и инженер-двигателист, которые вместе со мной занимались разгрузкой танков, отправились на склад с полковником и солдатами. А я с лейтенантом из комендатуры на полуторке поехал в полк. После некоторых препирательств с трудом удалось наскрести мехводов из бывших танкистов и трактористов, наводчиков, в основном из ИПТАПов, после ранений и просто физически сильных солдат на места заряжающих. Около сотни местных жителей, а также остальные солдаты из запасников направились на земляные работы на месте будущей засады примерно в десяти километрах от города. Дорога проходила меж двух болот, не просматриваемых с проезжей части за неширокими зарослями. Все вооруженные «запасники», взвод комендачей и отделение с пулеметом, выделенное управлением НКВД города, остались на месте, а безоружный народ отослали в город.

Наша дорога оказалась не единственной, по которой шел прорыв. Километрах в двадцати севернее на параллельной занимал позицию еще кто-то.

* * *

Четырнадцать ИСов заняли позиции по обе стороны дороги в зарослях кустарника. Еще один, в сопровождении БТ и «двадцатьшестых» под командованием младшего лейтенанта-артиллериста из запасного полка, — километрах в трех позади основной засады. Для каждого выкопан окоп с удобным выходом задним ходом. С учетом того, что у нас оказалось по пятнадцать практических выстрелов на ствол и по одному осколочному, это показалось мне наилучшим вариантом. У легких танков было еще веселее — по десять бронебойных и все… Немецкие мотоциклисты в сопровождении одного ганомага появились минут через сорок после отхода наших невооруженных помощников. Маскировка сделала свое дело — разведчики проскочили мимо. Вот они и нарвутся на заслон.

А вот и основная колонна. Первыми идут две «тройки». За ними около полутора десятков незнакомых танков — переднемоторных, с башней от виденного мною в Ленинграде «Тигра». Далее — несколько полугусеничных БТР разных моделей, а затем еще что-то.

В тылу раздался звук двух или трех выстрелов сорокапяток, слившихся в нестройный залп. Перестук «дегтярей» — и тишина вновь взяла свое. Колонна остановилась.

— Бить сначала больших! По старому плану. Залп! — командую в эфир. Танк вздрагивает. С трехсот метров с двух сторон промахнуться по танку трудно. Семь немцев перестали представлять опасность. Все получили по две двадцатикилограммовые болванки в борта. Первый залп отработали выше всяких похвал. Ору в рацию: — Дальше самостоятельно ищем цель! Главный враг — большие. Беглым!

Ловлю в прицел последний тяжелый танк. Выстрел. Есть попадание! Следующим, сразу после крика заряжающего «Готово!», в прицел сам заезжает панцердрай, успевший подобраться довольно близко. Выстрел! В прицел вижу продолжающий движение в мою сторону корпус. Только через пару секунд соображаю, что башни и части крыши на нем нет. Грохот и звон. ИС вздрагивает. Звук мотора стал заметно тише. Моргнул свет лампы внутреннего освещения. Матюкнулся мехвод. Ищу в прицел виновника встряски. Слов заряжающего о готовности не слышу, только боковым зрением отмечаю его движение в сторону от казенника. В прицеле корма танка, только что выстрелившего в противоположную сторону засады. Грех такое упустить. Выстрел. Секунду сомневаюсь, попал ли, но детонация БК в моей мишени опровергает опасение. Два тяжелых танка, пятясь, отходят вдоль дороги. Чуть ближе несколько БТР, пытаясь развернуться, сбились в кучу. Стреляю по ним. Видимо, не я один такой догадливый. В стороны разлетаются листы брони, колеса, катки, траки. Выцеливаю отошедших уже на приличное расстояние тяжеловесов. Выстрел. Мимо. Томительно тянутся секунды заряжания. Выстрел. Гусеница! Через пару секунд кто-то еще попал в башню немца. Ствол его пушки безжизненно опустился на моторный отсек. Как-то незаметно все стихло. Подбитых перед нами оказалось тринадцать тяжелых, два панцердрая и неопределимое на первый взгляд число БТР. С нашей стороны у одного ИСа попадание в маску, танк может двигаться, но не способен стрелять и поворачивать башню, разбитая ходовая с потерей ленивца и части траков на втором. Сцепку инвалидов отправили в тыл, поделив их снаряды между оставшимися. Как раз в это время над головой прошли около трех десятков «сухих», а затем на большой высоте две «девятки» Ту-2.

Ника

«Хорошо живет на свете Винни-Пух,
Оттого поет он эти песни вслух
И не важно чем он занят,
А ведь он шуметь не станет,
А ведь он шуметь не станет
Никогда…»

Дурацкая детская песенка помогает держать темп. Чего-то мои мужики удивленно посмотрели на меня на трехминутном привале. Я что, опять не туда съехала? Усталость приглушает эмоции. Усталость такая, что после короткого отдыха тело приходится поднимать с рыком. Одно радует — преследователи находятся примерно в таком же состоянии. Но за нами идут не лохи — волки СС. Противно чувствовать себя в роли дичи, загнанной дичи, хочется развернуться, дать бой. Пусть последний, но так, чтобы эти шакалы подавились! Но СБ прав — последний бой успеется, а сейчас время уходить, запутывать следы.

— Хорошо живет на свете Винни-Пух…

Мягкий мох под ногами пружинит, не дает почувствовать землю под ногами. Не понятно, где ямка, где бугорок Прикладываюсь плечом к дереву — занесло, блин.

— Летт? — обеспокоенный вскрик.

Упрямо мотаю головой и перехожу на четыре шага бега. Шаг, бег, шаг, бег. Нехило живет Винни-Пух, развлекается… Но мы пока держимся. Чтобы нас загнать, немцам надо постараться, и хотелось бы верить, что мы окажемся этим волкам не по зубам.

Пятые сутки… на север.

Мякишев

«Хорошо живет на свете…»

Хорошо ему, Винни-Пуху (кем бы он ни был). По пять суток кряду по лесам бегать не приходилось, наверное. «Оттого поет он эти песни вслух». Угу, только вслух нам спеть и осталось, для полного счастья…

А ведь уже решили, что все, закончился рейд. Собрались у партизан на базе, помянули ефрейтора Бычко. Почистили посеченную осколками спину у Алекса. Достали из отчаянно матерящегося Бати винтовочную пулю, которая, застряв между ребрами, опасности не представляла, но движения сковывала очень сильно. Почистили и перевязали рану в плече у нашего штатного пулеметчика. Правда, один из двух MG пришлось подарить партизанам, ну да не в убытке. Батя, при помощи местного оружейника, соорудил новый приклад для своей «Авдотьи». Послушали в сводке Совинформбюро о ликвидации «кровавого палача Украины». Простились с партизанами и пошли на «аэродром» — длинную не то поляну, не то просеку с сигнальными кострами.

А потом был, как выразилась Ника, «облом». Вместо ожидаемого «Дугласа» или ТБ прилетело кое-что другое, а именно — СБ-2, переделанный в санитарный самолет. От летчиков узнали, что немцы прорвали фронт, обстановка резко осложнилась. Плюс — гитлеровцы подогнали под Киев ночные истребители. Возможно, наши выходки тут тоже свою роль сыграли. У более скоростного и менее заметного СБ-2 было больше шансов проскочить. В переделанный бомболюк поместили носилки с Ярошенко, в кабину втиснули Алекса с чемоданом трофейных документов, простились еще раз и пошли обратно — думать, как дальше жить.

А в километре от полосы наткнулись на супостата. Чтобы не выдавать расположение лагеря партизан, Летт предложила увести облаву за собой, на север. ТриДэ отправили долечиваться в отряд, Батя отказался, заявив, что на охоте и хуже бывало. Вот, уводим… Оказалось, что вышли на нас не тыловики-шуцманы, не каратели из «почти СС», а самые настоящие эсэсманы. «Матерые волчары», как выразилась Летт на первом же привале. Егеря. Висят на хвосте, как гиря на ноге у каторжника. И что нам делать с таким довесочком…

Да, хорошо, наверное, этому Винни. Кем бы он ни был — речевка про него привязалась, как егеря. Только в отличие от них помогает бежать и держать дыхание. Эх, хоть кому-то сейчас хорошо. «Хорошо живет на свете»…

* * *

На коротком привале прислонился к той же осинке, что и Летт.

— Надо что-то решать. Еще сутки такой физкультуры — и сдохнем сами, без помощи немцев.

— Согласна. Что-то предложить можете, или так, информируете? — Вот же язва, еле живая, а язычок все равно…

— Выбор небогатый. Или отрываться, или принимать бой. Пока еще можем. Убежать не получается, так что…

— С боем тоже. Не скажу, на что похоже. Во-первых, нас, кажется, не одна группа гоняет. Плюс кордоны, на которые нас и загоняют. Устроишь засаду одним — нарвешься на других. И так спасибо удаче, работе минеров и Бате, что мы уворачиваемся. На карте наш маршрут набросать — змея свихнется от таких изгибов…

Подтянулись и бойцы — правильно, их тоже касается.

— Значит, отрываться?

— Ну, так убежать-то не получилось…

— А если не убегать?

Ника Алексеевна оживилась:

— То есть, ты предлагаешь?…

— Почему бы нет?

— Наглость — второе счастье?

— Ага, особенно если нету первого…

Так, они, похоже, с полуслова друг друга понимают, а вот я — нет. И мои бойцы — тоже. Вот черточка — давно уже не делим бойцов на «моих» и «ее», для партизан все мы — Спецгруппа Ставки, а вот в такие моменты разница налицо. Надо бы попросить разъяснений — на следующем привале, этот окончен.

«Хорошо живет на свете…»

Степан

— С-с-с-с…

— Что?

— Да нет, ничего. Прос-с-с-с-то хотел с-с-сказать, что если поймаю ту с-су… человека, который придумал бомбы брос-с-с-сать, с-с, с-самолета, то я ему голову с-с-сломаю. И еще что-нибудь… Блин…

Нет, заикой я не стал, просто немцы начали наступление и на нашем фронте и ТРБ перебросили на другой участок для ликвидации прорыва. На марше попали под авиаудар. Закончился он для немцев плохо, вон, хвосты торчат — все же «Вязы» — штука серьезная, да и «крупняк» на каждом танке сильно помогает, но раненых хватает. В том числе и я. Слава богу, рана для жизни не опасная, но длинная — от локтя до плеча и кровавая. А еще — весьма болезненная, уй, тля. Вот и приходится сипеть, чтобы не материться при санинструкторе. Ладно, не ной — дешево отделался, вообще-то. Лучше подумай на отвлеченные темы. О ситуации на фронте, к примеру.

А ситуация так себе — в центре немцев остановили, с помощью лома и такой-то матери. Но не успели наши отдышаться, как прилетело нам, на юго-западе. Такое впечатление, что немцы начали перебрасывать резервы на юг еще до того, как их наступление в центре выдохлось. Видимо, решили, что большего добиться не смогут, а значит, нечего людей гробить. А на юге наши, под впечатлением зимней победы, удара не ждали.

Началось все по аналогии с центром — удары по системе связи и средствам обнаружения ПВО. Правда, в отличие от центрального участка, у нас потерь РЛС не было — усиленная охрана и дополнительные группы осназовцев свое дело сделали, но посты ВНОС немцы проредили качественно, да и аэродромам досталось, что сильно осложнило обстановку в воздухе.

Как итог — немцы прорвали фронт, уже взяли Кировоград и лезут к Кременчугу. В лоб их не остановишь, проверено, поэтому механизированная группа генерала В. Т. Вольского в составе двух аналогов ОМ-СБРОН и танковой бригады должна фланговым ударом остановить, а если повезет — то и уничтожить прорвавшиеся немецкие части, неплохо, правда?

Ну, остановить, конечно, не остановим, но сбить темп сможем. И время на подготовку позиций предоставим, без вопросов. Сложнее будет после этого живыми уйти, хотя и здесь у нас есть пара козырей. Ну, а против «Тигров», если они здесь появятся, у нас есть танковая бригада — первое соединение (исключая Выборгскую дивизию особого назначения, хотя не уверен), полностью вооруженное танками Т-42. Должно получиться, справимся.

Мякишев

«Хорошо живет на свете гадский Пух»…

Хорошо ему, видите ли, гаду такому. Нет, у нас тоже не все плохо. Попытка сделать петлю и сесть на хвост егерям, которые за нами гонятся, привела только к тому, что чуть не нарвались на свою же «растяжку». Но ведь не нарвались же? А вот немцы, пробегая второй раз по тому же месту, бдительность ослабили. И поплатились. И нас предупредили — уж слишком близко грохнуло. Но, кажется, Летт с компанией что-то придумала. Что-то такое, что услышишь — волосы дыбом встанут. Главное, чтобы у немцев тоже, но попозже.

А Док, у которого внезапно, с подрыва лестницы в комендатуре, прорезалась страсть к минно-взрывному делу, опять о чем-то договаривается с Самураем. Тот, похоже, подрывником не был, но обладал болезненно-изощренной фантазией. Спелась парочка, короче говоря. Да и ладно — третий день, как то и дело раздающиеся сзади взрывы дарят нам не только удовлетворение, но и дополнительные минуты форы…

* * *

Гауптштурмфюрер Ойген Мюльсен озверел и внешне, и внутренне. Пошли пятые сутки погони по лесам да болотам за русскими диверсантами. То, что они устроили в Ровно, пока команда егерей ловила их же в окрестностях аэродрома, эсэсовец склонен был рассматривать как личное оскорбление. Правда, не мог не уважать сильного противника. Отправив группу следопытов искать следы в лесу, где скрылись и не вернулись захваченный русскими «кюбель» и патрулировавший местность бронеавтомобиль, Ойген осмотрел места боев в Ровно. Об этом просил и вступивший в должность коменданта начальник СД. Новый комендант еще не отошел от впечатлений — просидел во время боя в отхожем месте, куда отлучился буквально за минуту до начала бойни. Однако разговор вел твердо, указав на отсутствие у солдат вермахта нужного опыта, что уже привело к нескольким подрывам на оставленных русскими минных ловушках.

Мюльсен оценил основательность подхода противника — ударная группа, непосредственная поддержка, группа прикрытия и еще одна группа, прикрывающая это прикрытие. Минные ловушки на всех оборудованных позициях. Огневой мешок для излишне рьяных преследователей. Ойген, рассматривая фотографии тихого перекрестка, заваленного телами в «фельдграу», пришел к выводу — весь бой занял не более минуты. Огневой шквал, добивание проскочивших в дома солдат — и отрыв. Раньше, чем обленившиеся пехотинцы пробежали полпути в обход позиций диверсантов. Следы крови указывали на ранение как минимум двоих русских, но ушли все, кроме явного смертника. Егерь пришел к выводу, что это, видимо, был один из раненых, который не хотел задерживать группу.

Когда посланные в лес следопыты сообщили, что броневик угодил в засаду, гауптштурмфюреруже почти и не удивился. От места засады следы вели прямо к ближайшему болоту, дальше отследить через сутки было невозможно. Однако муравейник был разворошен знатно, все вспомогательные части, пехота, жандармерия, каратели и даже двигавшийся к фронту полк были брошены в оцепление, заставы и засады. Егеря рыскали по лесу, понимая: с нагло украденным из госпиталя «тяжелым» раненым далеко и быстро не уйдешь. Услышав шум мотора самолета, Ойген решил, что на сей раз его обыграли вчистую, но нет — один из бойцов, воевавший добровольцем в Испании, опознал в самолете легкий скоростной бомбардировщик. Стало очевидно: русские отправили по воздуху трофеи, а сами будут уходить пешком. Или наметили еще какую-то операцию.

Буквально минут через пять-семь егеря обнаружили противника. И началась гонка. Гауптштурмфюрер старался спешить не слишком — судьба попавших в засаду ровенских пехотинцев предостерегала от торопливости. Русская радиопередача, где противник егерей назывался как «Спецгруппа Ставки», так же характеризовала диверсантов как матерых профессионалов.

Русские же петляли по лесам, непостижимыми путями уворачивались от облав, обходили засады и пытались нанести урон преследователям — но не хотели или не могли уйти из довольно ограниченного района. Может, и правда имеют еще одно задание здесь? Гауптштурмфюрер, основываясь на ровенских данных и изучении следов, оценивал численность диверсионной группы в 6— 10 человек. В ее составе он предполагал наличие трех-четырех снайперов, двух пулеметчиков и одного сапера с больной фантазией. Ох уж этот минер-извращенец, вот кто бесил гауптштурмфюрера. Источник потерь в группе, причем потерь «бесплатных» для русских. Игра вторую неделю шла в одни ворота — вот что было обиднее всего.

Первые два дня погони все шло более-менее нормально: минные ловушки были аналогичны обнаруженным в Ровно: граната и проволочка, мина натяжного действия. А потом начались сюрпризы. Сначала — привычная проволочка на уровне колена и еще одна, рядом — в траве, на высоте щиколотки. Первый подрыв. Потом — непонятное. Проволока выкрашена гуталином, причем, судя по отсутствию запаха — не менее суток назад. Как? Правда, по этому месту явно пробегали до этого, — неужели ловушка простояла тут так долго?

Потом русские, казалось, уже прижатые к кордону, неожиданно и незаметно вильнули в сторону, а подчиненные Мюльсена были обстреляны союзничками. Хорошо хоть те, косорукие обезьяны, ни в кого не попали. Пришлось возвращаться, искать боковой след. Дальше шли, еще внимательнее осматривая обочины в поисках не только мин, но и новых тропок. Бдительность принесла плоды — выследили лося, двух косуль и страшно недовольного чем-то медведя. Потом опять потеряли след, искали до темноты и только утром сообразили, в чем дело. Не то русские прошли по медвежьей тропе, как-то договорившись с косолапым, не то медведь шел по следам диверсантов. Так или иначе, он дал преследуемым врагам время отоспаться. Такой вот косматый союзник.

А утром неведомый русский сапер добавил еще неприятностей. Гельмут Шварц унюхал запах гари и нашел замаскированное остывшее кострище. Откинул в сторону прикрывавший его дерн — и свои копыта. Русский псих оставил в горячей золе банку из-под консервов с тротиловой шашкой с кучей хлама внутри. Причем горсть камней внутри была явно принесена из ручья километров за пять. Экспромтом не пахло. Пахло продуманной пакостью.

Потом подвела привычка. «Привычка — враг диверсанта», сколько раз говорилось учителями! И сам гауптштурмфюрер не далее как позавчера утром повторил это своим, указывая на шаблонность действий русского минера. И вот сегодня Дитер Раух увидел блеск проволоки, проследил за ней взглядом, отцепил примотанную к колышку слева от тропы гранату и, не долго думая, перерезал проволочку. Он успел встать и повернуться к товарищам, пока привязанная к другому концу проволоки противотанковая РГ-42 пролетела двенадцать метров от макушки сосны до тропинки…

И вот последняя капля — сзади ковыляет мокрый и злой Франк Биттнер, упрямый битюг, потомственный лесоруб из Шварцвальда по кличке Шранк (шкаф). Полчаса назад дорогу преградила очередная речушка. И переброшенное через нее бревно с отчетливыми отпечатками русских сапог на нем. Биттнер ломанулся к бревну, но был остановлен окриком опытного фельдфебеля. Тот предпочел пойти вброд. Отошел на метр выше по течению, сделал два шага — и зацепил очередную проволочку. Взревев бизоном, Франк выбежал на бревно и стал прыгать на середине, показывая безопасность переправы. Русский сапер рассчитывал, что по бревну будут идти люди, а не прыгать лоси. Взрыватель сработал, когда Шранк очередной раз подпрыгнул над серединой речки.

Ойген Мюльсен завороженно наблюдал, как полубревно, кувыркаясь, взлетает в воздух и опускается на упрямую голову только что вынырнувшего Биттнера. «Человека бы убило, а у этого дуболома — ободрано ухо и выбито плечо», — зло думал гауптштурмфюрер. «И когда у этой русской сволочи взрывчатка кончится?!»

* * *

— Все, осталось по одной гранате у каждого, минировать нечем, — произнося это, Док выглядел как сиротка, у которой отобрали последнюю карамельку. На роль злодеев он явно назначил меня и Нику. Это мы распорядились оставить по одной гранате «на самый крайний». А мне никак не давала покоя полученная мной перед вылетом инструкция «по обращению с телом майора Ивановой». Если вдуматься — инструкция, для того чтобы быть выполненной, предписывала мне сознательно пережить своего командира. Тогда как устав требовал противоположного — отдать, если потребуется, жизнь для спасения его же. Точнее, ее же в данном случае. Вот такое вот противоречие…

Степан

— Пушка справа!

— Лови!

— Ясень, Ясень, я Роща, молодцы. Держитесь, мы идем, повторяю, мы идем.

— Здесь Ясень, принято. Вовремя.

Гладко было на бумаге, да забыли про овраги, а по ним ходить, ага. Очень верная пословица, по крайней мере, в данном случае. При прорыве фланга противника с последующим выходом в тыл вместо традиционной для немцев легкой «завесы» нас поджидала грамотно организованная ловушка. Не на нас конкретно — просто немцы предусмотрели такой ход и как следует подготовились. Подготовка эта выглядела как противотанковая оборона, организованная на возможных направлениях наших ударов. На наше счастье, командир сводной мехгруппы предусматривать умел ничуть не хуже немцев, да и воздушная разведка помогла. Поэтому удар по противотанковому опорному пункту наносили танковый и мотострелковый батальоны, поддержанные всей артиллерией мехгруппы и авиацией. Танки и мотострелки легко прорвали перемешанные с землей передовые артпозиции и уперлись во вторую линию обороны, для усиления которой немцы спешно перебрасывали силы с остальных опорных пунктов — создать сплошную линию им не позволял недостаток сил. Вот в этот момент и последовал удар основными силами. Хорошо получилось — обороняющимся вышли в тыл, а подкрепления исчезли, попав на марше под объединенный наземно-воздушный удар. В итоге — при прорыве фронта потеряно одиннадцать танков и ни секунды времени, и сейчас мы несемся в «пустоте» — между как обычно победоносными «панцервафлями» и как обычно же отставшей пехотой. Впереди коммуникации ударной группировки.

Ника

Если бы у нас было побольше времени, можно было бы поиграть с немцами в «Рэмбо». Со всякими там веселыми ямами и бревнышками на голову. Но лиан в Волынских лесах не водится, а веревки нужной длины с собой не захватили. Леска, конечно, есть. Куда же без нее? Но ее уже маловато — израсходовали. Одна идея в голове водится. Заманить немцев на болота, а там снайперами их погонять. Идея толковая. Но надо для этого знать местные реалии, а то сами в болоте и останемся. Проводника бы… эх, мечты, мечты.

С утра день явно не заладился. Сначала пошел дождь — это как бы с бодрым утром. Речушки радостно подхватили веселые струи и растолстели до неприличия. Был ручеек, а стала полноводная речка. Под тонким слоем мха оказался толстенный слой глины. Любой шаг отпечатывается намертво — за версту видно.

— Все, приплыли, — говорить это не хотелось, но правду не скроешь.

— Что теперь делать?

— Читать Достоевского. Там все написано! — знаю, сорвалась. Глупо так отвечать. Но не могу по-другому. От злости аж зубы сводит — так хочется устроить немцам «веселушку». — Батя, мне надо место с четырьмя доминирующими точками. Найди, пожалуйста.

— Что вы хотите сделать? — СБ тоже злой, мокрый и улетавший.

— Хочу заставить немцев искать пятый угол. Знаете как это?

— Кажется, понимаю…

— Тогда обойдемся без лишних вопросов. Или мы уничтожим их, или они нас. Сегодня. На болото с хвостом лезть нельзя, — я усмехнулась. — «Мы принимаем бой!». Точка, конец цитаты. Киплинг.

— Киплинг?

— Ага. Один англичанин, который очень любил Индию. Надо бы перевести его, да и «Семь столпов мудрости» Лоуренса Аравийского как пособие для партизанской деятельности тоже бы не помешало. Ах, жаль… политика не допускает классику. Да не смотрите вы на меня так, СБ. Я просто очень много в свое время читала. И было что… вот победим, будут и у вас хорошие книги… надеюсь.

«Запад есть Запад. Восток — есть Восток. И с мест они не сойдут.
Пока не предстанет небо с землей на страшный господень суд.
Но нет Востока и Запада нет. Что племя, родина, род,
Когда сильный с сильным лицом к лицу у края земли встает…»

— Это ваш Киплинг или Аравийский?

— Киплинг. Хотите еще?

— Да.

— Эпитафия командиру морского конвоя.

«Нет хуже работы пасти дураков,
Бессмысленно храбрых — тем более.
Но я их довел до родных берегов
Своею посмертною волею».

— Своею посмертною волею… — пробормотал СБ. И его лицо стало таким, как у человека, принявшего наконец решение.

— Только попробуй, — поспешила предостеречь я своего слушателя. — Я тебе устрою — «посмертную волю». В гробу вертеться будешь, как пропеллер вертолета на холостом ходу. Понял?

— Так точно, товарищ Летт.

Заставь дурака богу… почитала стишки, дура.

— Летт, Батя!

— Подъем…

Когда раздались выстрелы, первая мысль была стандартно нецензурная. Вторая более адекватная: «Нарвались!» Но выстрелы звучали где-то сбоку и явно не в нас. И вот тогда пришло, наконец, удивление:

— Кто?

Привычно окинула взглядом наш маленький потрепанный отряд. Все на месте.

Где-то правее разгорался бой. Одиночные выстрелы трехлинеек и оглушительная трещотка «шмайсеров».

— Партизаны?

Да, это более дельное предложение.

— Похоже.

Как-то забыли мы, что кроме медведей, оленей и остальной живности в этом военном лесу кроме нас и егерей есть еще и другие двуногие. Неожиданно. Но предсказуемо… если бы я хоть чуть-чуть подумала.

Скорее всего преследователи спутали следы и ушли в сторону — прямо на партизан. А кто знал, что они там будут? Мы так точно не знали. Дурацкая случайность, от которой никто в этой жизни не застрахован. Впрочем, у нас появился хороший шанс ударить в спину. Не воспользоваться им просто грех.

Видно, за время операции мы стали думать одинаково, потому что едва я открыла рот, как Игрок меня перебил:

— В спину…

— С партизанами связаны…

— Бой внезапный…

— Хороший шанс…

— Прикрытие?

— Снимем…

Мне оставалось только кивнуть.

ПВО

Медленно, всего три оборота в минуту вращается кабина, с антенны в пространство летят импульсы излучения и пропадают где-то, то ли в атмосфере, то ли вообще в космосе. Оператор не отрываясь смотрит на маленький зеленоватый круг экрана, перечеркнутый по центру яркой полоской. Смена близится к концу, от непрерывного вращения уже мутит и нестерпимо хочется «по-малому», но полоска на экране взрывается знакомым дробленым пиком. Взгляд на лимб азимутального датчика — и напрочь пропадает тошнота, на задний план уходит все, не относящееся к работе, и по медным крученым жилам на КП ПВО летит доклад:

— Квадрат 78, цель групповая, идут плотной группой!

Еще один оборот антенны и следующий доклад:

— Курс цели 120, скорость 370, появилась вторая, курс тот же, отставание пять километров!

В движение приходит огромный механизм фронтовой ПВО — на планшет наносится новая информация, трещат телефоны и поют морзянкой радиопередатчики, на краю летного поля в десятках километров от КП взлетают сигнальные ракеты, поднимаются дежурные звенья истребителей, получая задачу уже в воздухе:

— Гроза-30, я Туман, квадрат 79, «большие» с «осами», не допустить к передку, подтвердите прием!

— Туман, я Гроза-30, вас понял, квадрат 79, не пропустить «больших», не пропустить «больших».

И завертится в небе собачья свалка воздушного боя, связывающая группа насмерть сцепится с «мессерами» прикрытия, а мимо них к тяжелым тушам бомберов будет рваться основная группа краснозвездных машин, полосовать их громоздкие тела пушечными очередями, натыкаясь на огненные трассы пулеметов и расчерчивая небо дымными выхлопами ревущих на форсаже моторов…

В конце длинного трудного дня на стол командующего фронтовым ПВО ляжет сводка:

«За сегодняшний день противником было предпринято 16 попыток массированной бомбардировки наших войск группами до 40 бомбардировщиков под прикрытием истребителей, 12 из них успешно отражены летчиками ПВО фронта, потери противника составили 17 машин. Потери истребительных полков составили 7 сбитых над полем боя, 4 самолета из числа вернувшихся на аэродромы восстановлению не подлежат. Погибли 4 летчика, пропали без вести 2».

Степан

…Красные «лучи» трассеров перечеркивают силуэт с «выпущенными когтями». Парашютов нет, значит, еще один пилот «штуки» долетался. Остальные, не выдержав, вываливают бомбы абы куда и отходят. Ну, еще бы — сначала на них навалились истребители, а потом — бешеный огонь мобильной ПВО. У нас потерь в технике нет, удача. Немцы — противник серьезный. Еще зимой аналитики обратили внимание на то, что часть ударов по колоннам идет по изменившейся схеме — сначала уничтожаются зенитки, а потом уже удар по транспортным машинам. Тогда это было инициативой отдельных командиров, не более, а сейчас, похоже, — новая тактика люфтов. Впрочем, если вас прикрывают с воздуха и передают информацию о направлении налета, то все не так уж страшно. Страшно будет потом.

Мы двигаемся в глубь построения немецких войск, сметая дохлые (пока дохлые!) заслоны. Судя по частоте авианалетов — нас уже заметили и оценили. То, что нам пока не приходится сталкиваться с серьезным наземным сопротивлением, объясняется довольно просто — немцы, похоже, бросили все силы против конно-механизированной группы, которая наносит удар на другом фланге.

Но все понимают — просто удар ничего не даст. Нужен захват «шверпункта», узла, потеря которого полностью обездвижит ударную группировку немцев. И все это понимают. И почти наверняка наши сверхчеловеческие друзья выдергивают все, что могут (при этом стараясь не потерять темп наступления, ну-ну), и направляют к означенному «пункту». А мы должны успеть раньше, иначе будет много крови.

Ника

Будто из-под земли взлетает человек. Тело реагирует быстрее, чем я успеваю осознать сам факт атаки на меня. Ухожу вниз и влево перекатом и, не вставая, лежа на спине, пытаюсь с двух рук выстрелить в нечто черное и стремительное. Эсэсовца спасает от моих пуль только запредельная реакция. Он буквально размазывается в воздухе, напрыгивая на меня. Отталкиваюсь со всей дури ногами и успеваю уйти из-под него кувырком назад. Он шустрый как ящерица и такой же верткий. Ударом ноги немец сбивает прицел моего пистолета, я пытаюсь сделать то же самое, ударив по его пистолету своим вторым. Выстрелы уходят в стороны. Удар маваши-гири… а фиг тебе! Кручу нижний хвост дракона. Вскочили почти одновременно. Щелчок пустого затвора левого ТТ как предупреждение. В правом «вальтере» тоже, кажется, только два патрона осталось. Хорошо настрелялись! Правда, без толку. Рукопашка с пистолетами — в каком-то фильме я это уже видела, все хотела повторить, и вот — получила. Не знаю, как со стороны, похоже ли это на то, что вытворял киногерой, но, по факту; когда пуля проходит рядом с виском — впечатления незабываемые!

В глазах у немца мелькнуло сначала удивление, а потом, как переключение проектора, — понимание и азарт. Похоже, с таким противником он еще не сталкивался. Что ж — уважим. Покажем все, на что способны. Только чур, потом не жаловаться! Немец тяжелее меня килограммов на тридцать. Поджарый, сильный, в самом расцвете сил мужчина с холодными зеленоватыми глазами. Застыл напротив на несколько секунд, будто оценивая, но не усмехнулся, не стал хмыкать или пренебрежительно лыбиться — с такими профессионалами надо быть очень внимательной. Как правило, они не допускают ошибок в оценивании противника, будь то женщина или ребенок. Для них все серьезно, без шуток и скидок на пол и возраст. Мне тоже нельзя расслабляться — то, что я носитель более техничной и усовершенствованной боевой школы, еще не значит, что я могу легко справиться с любым бойцом. Некоторые приемы могут просто не подействовать, а пропустив банальный прямой удар, можно так огрести, что больше и не потребуется.

И все-таки я рада, что судьба меня свела с таким волком. Давно я не сражалась с по-настоящему сильным противником. Расстрелянная в Ровно комендатура не в счет. Что за радость устраивать расстрел, заранее зная, что они не смогут оказать действенного сопротивления. Рассчитать получше схему движения по кабинету и внезапно атаковать — никто из этих «высокопосадовцив» так и не понял, что же случилось. А тут лицом к лицу! От такого адреналин из ушей течет!

— Ты есть майор Иванов!

Вот те раз! Откуда он знает? Русский у него с акцентом и неправильными ударениями, но вполне понимаем.

— Я есть думать про Выборг и знать, что есть командир спецгрупп фролянд! Ты есть она!

— Додумался, значит! А ты кто? — удивление быстро прошло, но озадачил он меня конкретно.

— Я есть гауптштурмфюрер Ойген Мюльсен! Я хотеть быть Выборг, но меня там не пустить. Я хотеть встреча с тобой. Ты убить мой друг! Ты многих убить Ровно!

— Рада, что ты тоже почувствовал, что значит терять друзей! Это вам за моего мужа!

— Ваш муж есть тот человек, который быть у нас?

— Вот именно!

— Он есть хороший воин. Он молчать, когда я с ним говорить!

— Ах ты мудак! Так ты его пытал?! — никогда не думала, что кому-то удастся вывести меня из равновесия посредине боя. — Сдохни, ублюдок!

Дальнейшее я помню мало. Помню, что рвалась во что бы то ни стало к горлу эсэсовца. Порвать к чертям собачьим! Задыхалась, плевала кровью, но это было так незначительно по сравнению с тем, что он еще был жив! Я должна была его убить, несмотря ни на что!

Очнулась я стоя на коленях возле лежащего немца. Очнулась — это слабо сказано. Кто-то аккуратно дотронулся до моего плеча, и я поняла, что давно уже вот так стою и бессмысленно смотрю на рукоять кинжала, воткнутого в грудь врага. Выстрелов больше не слышно. А вокруг стоят люди. Мой, изрядно потрепанный, отряд, а в стороне какие-то незнакомые мужики. Кажется, все закончилось.

— Летт? — голос сзади вроде бы знакомый. Можно, наверное, уже расслабиться. А не могу.

Дрожь бьет все сильнее.

— Леха? — позвала я. — Леха?

Тишина. Никто не отозвался. Почему? Я же за ним пришла! Где он?

— Лешенька, прости!

Как я могла извиниться перед ним за то, что допустила тот ужас, через который ему пришлось пройти? Почему я так медлила? Почему не поспешила?

— Ника… — это уже другой голос. Кто-то становится рядом со мной и обнимает меня за плечи.

— Все хорошо, Ника. Все хорошо. Леша уже в тылу, в госпитале. С ним все хорошо.

Я хватаю этого человека за шкирки и прижимаю голову к его груди. Мне надо спрятаться, чтобы никто не увидел, как слезы текут у меня из глаз, а тело содрогается от рыданий.

— Я есть любить убивать их всех. Я их всех на хрен… — шепчу я, наворачивая маты один круче другого. Будто эта нецензурщина может выплеснуть мою боль. Наивная… но мне и вправду становится легче.

Игрок пытается меня обнять. А вот это уже лишнее. Последний раз вздыхаю и выпрямляюсь.

Встаю и ухожу за деревья. Недалеко. Просто мне надо сейчас побыть одной. Прийти в себя и после боя, и после всего сказанного немцем. Подумать.

— Ничего себе баба! — приглушенное удивление, будто толчок в спину.

Ладно, с этим мы разберемся позже…

Степан

— Сосна-1, здесь Роща, вперед, дави гадов. В застройку без пехоты не лезть!

— Принято.

Медленно набирая скорость, танки движутся к перепаханным позициям на окраине небольшого городка. Сам городок затянут дымом и пылью — по нему только что отработали штурмовики и артиллерия. Изредка то один, то другой выплевывает снаряд туда, где ему показалось подозрительное шевеление, но это перестраховка, не больше. Немцы держали победу за хвост, но выпустили, улетела, и теперь советская пехота дочистит то, что осталось в живых после работы летчиков и артиллеристов.

Мы почти успели! Почти потому, что наш авангард вошел в городок одновременно с авангардом шестой танковой дивизии. Завязался встречный бой на улицах, в котором новые немецкие танки со «старыми», частично еще до войны подготовленными экипажами, одержали победу — наш передовой отряд отступил, не сумев даже зацепиться за окраину. А потом в игру вступили основные силы — этакая мини-Прохоровка. Немецкая пехота закрепилась в застройке (вернее, попыталась это сделать), а танки ударили во фланг наступавшим бригадам. У них могло получиться, если бы они в свою очередь не подставились под удар Т-42…

— Сергеев, твои дрова куда лезут?!

— Виноват. «Тройка», заснул, что ли?

Ничего не скажу, было страшно, хоть и наблюдали со стороны. А может быть, именно поэтому — в горячке боя многого не замечаешь. Когда медленно, как в кошмаре, кувыркаясь, летит башня, когда горящие люди катаются по земле, стараясь сбить пламя, когда… Впрочем, рассказывать все равно бессмысленно.

— Чисто.

— Добро. Идем дальше.

Танкистов мы уполовинили, и они отошли. А потом, охватив городок с трех сторон, начали штурм при поддержке артиллерии и «сухих». Почти по мемуарам с хронородины: «сотни трассирующих снарядов летели вверх и вниз ежеминутно. Противотанковые пушки били по танкам третьего батальона, катившимся вниз с холмов. Но с каждой секундой снизу прилетало все меньше и меньше снарядов. Дым и пламя скрыли конец храброго гарнизона, и лишь отдельные выстрелы противотанковых орудий встретили входящие войска».

Не все так драматично — немцы отошли, оставив заслон, но сейчас это уже неважно. Сейчас важно правильно разместить технику, людей и орудия. Занимаем круговую оборону — сейчас в нас полетят тапки, утюги, сковородки и прочие тяжелые предметы — «шверпункт» захвачен.

Партизанский отряд

Выход на железку намечался как всегда сложный. Хотя и была громко именуемая «железка» всего лишь узкоколейкой. Но в этих болотистых лесах даже такая транспортная артерия представляла интерес для партизанского отряда, который регулярно проводил на ней диверсии. К сожалению, вреда от них было больше для самих партизан, чем для немцев. Виной тому и слабая подготовка бойцов, бывших деревенских парубков или прошлогодних окруженцев, сумевших отсидеться в лесах или у добросердечных селян. И дурь командира, «партизанского помещика», как называл его про себя Алик Нефедов, ведший группу на очередной подрыв и прикидывавший, как бы избежать больших потерь в предстоящем бою.

Алик не был в немецком плену, не был он и местным жителем. Провоевав добровольцем-пулеметчиком полгода, был ранен, а после госпиталя попал в ШМАС — школу младших авиационных специалистов. Где, учтя его увлечение радиоделом и пулеметный опыт, обучили специальности стрелка-радиста. Две недели назад его эскадрилья ночных дальних бомбардировщиков выполняла очередное задание. Ил-4, в котором Алик был стрелком-радистом, подбили над целью, вышел из строя один мотор, но командир упрямо тянул на восток, понемногу теряя высоту. А когда стало ясно, что упадут они явно до передка, — приказал экипажу покинуть самолет. Алику повезло, он упал в болото, а не к немцам, и, проблуждав в этих гиблых местах три дня, был встречен партизанским дозором. После поверхностной проверки, проведенной лично командиром отряда, полноватым мужиком с явно не армейскими замашками и вечно «слегка выпившим», был отправлен в этот рейд. Его удивило назначение старшим, но ребята, жившие с ним в одной землянке, просветили, что все это от потерь, понесенных группой в предыдущем выходе.

«Сам „командир“ не ходит, а только отправляет. Ну а кому повезет вернуться живым, те или раненые или уходят», — так говорил бывший военнопленный Яков Глыба, шедший сейчас следом за Аликом. «Куда уходят? Как?» Не понял его Алик. «Куда подальше от этого… — сплюнул Яков, — лишь бы немцев с толком бить, а не здесь дурью маяться. А мне идти не с руки. Потому что зазноба у меня на кухне есть. Лиза, еврейка она. С ней мы здесь далеко не уйдем», — добавил Яков, предвосхищая невысказанный вопрос Алика.

Сейчас они вместе лежали на пригорке и внимательно смотрели на немцев, расположившихся на привал.

— Старшина, егеря это. По нашу душу явно. Хана отряду. Что делать-то будем?

В группе старшины Нефедова было 16 человек, считая вместе с ним. Пулемет, немецкий МГ, который бывший пулеметчик и бывший стрелок-радист взял себе, поглядев, как мучится с ним здоровый, но нескладный Мыкола Торбач, два автомата и винтовки. Шансы при внезапном нападении вроде как были неплохие, а позади был отряд, не ожидавший неприятностей. Помолчав, Алик тихо сказал:

— Передай по цепи. Разобрать цели, стрелять после моей очереди, через две минуты начнем.

Вот только подготовки ранее не видавший егерей летун не учел. Первой очередью ему удалось срезать двоих, явно расчет пулемета. Это был практически единственный его успех. Впрочем, то, что своим огнем не подпускал немцев к пулемету этого несчастливого расчета, дало его ребятам пожить еще несколько минут. Но старшина понимал, что это только отсрочка. Ловкие егеря экономно, но метко отвечали на суматошный огонь начинавших паниковать партизан. Потихоньку они растянутой цепью, перебежками, прикрывая друг друга, подобрались на гранатный бросок, но почему-то не пускали в ход карманную артиллерию.

— Живыми взять хотят, — сказал Яков, лежащий рядом с Аликом, загоняя в винтовку обойму. — Последняя. Вот только хрен у них чего получится. Я снова в плен не пойду.

Он воткнул рядом с собой финку.

И на мгновенье обернувшийся старшина увидел, как за спиной Якова выросла фигура здорового немца, в мокрой форме. Он выстрелил в Якова, перевел ствол на менее опасного сейчас пулеметчика. В этот момент их обоих отвлекла внезапно вспыхнувшая в тылу редкой немецкой цепи перестрелка. И Алик взметнулся с земли, вцепляясь в воткнутый рядом нож, отбивая в сторону ствол немецкого карабина и понимая, что этот здоровяк его сейчас заломает.

…Когда Самурай, внимательно глядя вокруг себя, подошел к партизанскому пулемету, он увидел тихо стонущего парня в пробитой на спине пулей телогрейке и лежащего здоровенного немца в мокром камуфляже. Егерь был явно мертв, слишком много крови вокруг неподвижного тела, но из-под него доносились какие-то невнятные звуки. Перевернув его, Самурай удивленно присвистнул. Партизан в летном подшлемнике перегрыз немцу горло, когда ему егерь сжал руку, держащую нож. И не смог выбраться из-под этой туши.

— Чего это делаешь? Как ты его? — спросил его ошарашенный Самурай.

— Давно здесь лежу, — невпопад ответил ему Алик, отплевываясь от крови, и вдруг согнулся в приступе рвоты, еще раз глянув на немца.

Степан

«Три брата с фашистом
Дерутся жестоко».

Ну и дальше про пехотинца, летчика и танкиста. Хорошая песенка, ни фига не жизненная, но хорошая. Настроение поднимает…

…Когда бой за городок закончился, на разбитых улицах появились люди. Обычные люди из тех, кого зовут «мирным населением». И которое мы вообще-то защищаем, ага. Защитили, как же, — немцы проскочили быстро и почти без боя, а потом мы пришли, освободители. Городок-то больше пострадал от наших снарядов и бомб, чем от немцев. Да, все я понимаю, что надо. Что иначе погибнут гораздо больше, тоже понимаю. Но, как и многие из нас, стараюсь в глаза лишний раз не смотреть… Вывезти, говорите? Куда, и так проводка каждой колонны только по ночам, целая операция.

«Враги навалились
И справа, и слева».

Угу, а еще спереди, сзади, сверху и хрен знает откуда еще — твердого фронта в тылу ударной группировки быть не может, бои идут на значительном пространстве вокруг города и на его окраинах. Наша группа, как еж посередь… гм, дороги. Хороший такой, большой и очень кусачий еж. И немцы всеми силами стремятся разорвать его или, на худой конец, выбить, вытолкать, сбить с дорог, открывая их снабженцам. Хрена вам, повисите-ка на одном воздушном мосте, который истребители рвут всеми силами. И немцы понимают всю шаткость положения и потому

«Фашистские гады
Кладут все усилья,
Все жарче и жарче
Становится бой».

Грохот выстрелов, методичное перестукивание «максимов», рычание «Вязов», полосующих атакующую пехоту, смешалось в памяти в кашу, изрядно сдобренную выматывающей болью в располосованной руке. Немцы лезут упорно и грамотно, забрасывая нас снарядами. Летчики давят гаубицы, но получается пока не особо — за первые двое суток операции потери уже превысили двадцать процентов от первоначального состава группы, а будет еще больше — немцы тормознулись, но положение будут выправлять всеми силами.

Ника

Я никогда не умела общаться со снобами и идиотами. К сожалению, данный экземпляр совмещал сразу два типа в одном флаконе. Командир партизанского отряда, куда привели нас спасенные на болотах партизаны, являл собой ярчайший образец мужского самца. В худшем смысле. Мне он чем-то напомнил неандертальца. Давно уже никто не обращался со мной как с бабой — этот позволил себе, не зная нас, начать с первого же момента встречи командовать. Вроде как мы ему мальчики на побегушках. Сразу «разделил» нам обязанности — мне на кухню, Игроку и СБ — минирование железной дороги, а всех остальных записал как рядовых бойцов. Если честно, я офонарела.

Потери в его отряде составляли 70 % с каждого задания. Конечно, если он умудрился послать мальчишек-новичков минировать мост, не дав им даже времени познакомиться со взрывчаткой. Самое умное, что он смог сказать: «Вы комсомольцы, а значит, ваш долг бить врага! Вы обязаны подорвать этот мост!» Класс! Самурай сдуру еще поинтересовался, а если в отряде не комсомольцы? На что получил исчерпывающий ответ: «Советские люди все комсомольцы и коммунисты!» Комсомольцы — это еще ладно, но не круглые же придурки!

Помолчав пару минут и выбрав из двух зол — прирезать его сейчас или пусть помучается, разбираясь с СБ, я выбрала третий — отоспаться и завтра же уйти, послав ко всем чертям его с его коммунистическим партизанским отрядом.

Позже, когда мы впервые за последние десять дней нажрались от пуза и, вытянув ноги, грелись у костра, меня отозвал СБ. Во время общего сбора и знакомства мы не стали сразу представляться. Просто группа разведчиков. Кому надо бы, сказали на ушко тихонько, но этот «кому надо» оказался редчайшим типом тупого служаки, и поговорить с ним не получилось.

— Что ты думаешь об этом всем?

— Даже не знаю. Не хотелось опускать его при его людях. То, что он их собрал и базу держит уже давно — это, конечно, ему огромный плюс. Хозяин местных болот! Мать его! Но ты посмотри — люди в основном разведчики, местные. У него неплохая агентурная сеть. А акций почти не проводит. Знаешь почему? Потому, что негде! Немцы здесь не держат ни серьезных подразделений, ни складов, а единственная узкоколейка, которую он время от времени рвет, не играет для немцев никакой роли. Да и чинят они ее только для вида. Хоть у него и потери одни из самых крупных во всех партизанских отрядах, но ведь это происходит не так часто! А ты же слышал, как он говорит?! Соловей, блин! Заслушаешься! Как он им лапшу вешает, что они одни из самых крутых? А ведь верят! Не с кем им себя сравнить! Далеко от своих болот они не отходят, с другими партизанами почти не общаются — вот и пригрелись под крылышком этого мудака. «Чем дальше в лес, тем толще партизаны», — как про него сказано.

— И что мы с этим «толстяком» делать будем?

— Я же сказала — не знаю. Теперь твоя очередь что-то выдумать. Если честно — я хочу отдохнуть. Хоть картошку чистить, хоть котлы мыть, но у меня нет сил бегать опять по лесам. Да и мальчишкам, и тебе тоже поспать бы. Самурай хоть и хорохорится, а ведь ранен же. Батя, опять же…

— Давай я ему скажу, что мы Группа Ставки. Добьюсь содействия.

— Знаешь, что он сделает? Во-первых — не поверит. Не может, по его логике, в состав такой группы входить женщина. Во-вторых — потребует подтверждения, а пока будет связываться с командованием, позапирает нас к такой-то матери в землянки. Мне за него перед теми пацанами, что нас через болото почти на себе вытащили, стыдно будет… Ну придумай что-нибудь… ты же умница, СБ.

— Ой, товарищ Летт… Ника Алексеевна… ставите вы задачки! — хмыкнул мой собеседник. — И не откройся, и в то же время добейся содействия. Что же вас тревожит? Подозреваете его?

— Нет. Но знаешь, не могу пока понять, что же происходит.

— Обиделись на него?

— Может, и обиделась, но уж точно за это убивать не буду За ним как-никак люди идут. А ты выясни все-таки, поговори с людьми…

— Товарищ Летт! — на этот раз уже улыбки не было. — Давайте вы не будете учить меня выполнять мою работу!

Вот все-таки ежик! Распустил колючки!

— Не буду… товарищ Служба Безопасности! Извини…

— Да нет, ничего… просто вы правы. С этим надо поработать. Я займусь, не волнуйтесь…

— Спасибо. И спокойной ночи. Давай уже баиньки. Завтра будет день и будет пища.

Степан

— Товарищи офицеры! Командование поздравляет нас с выполнением боевой задачи. Кроме того, получен приказ на отход за линию наших войск.

Мелькнувшая тень облегчения на лицах присутствующих сменяется на обычное озабоченное выражение — отдать приказ гораздо проще, чем его выполнить. Сколько сил за эти дни мы потратили, чтобы оставаться здесь! Оставаться, несмотря на методическое выбивание нас немцами, несмотря на постоянные бомбежки, от которых не спасают ни истребители, ни зенитки, — оставаться, несмотря ни на что.

И вот теперь — приказ отходить. Нетривиальная задачка, особенно если учесть, что нас окружают замечательные люди. Немецкие танкисты и мотопехота, вместе с пехотой обычной, а также авиацией и артиллерией заметят наше движение достаточно быстро. И, разумеется, приложат все силы, чтобы мы остались здесь. Навечно. Не очень веселая перспектива, не находите?

На совещании было принято решение прорываться ночью. Однако в течение дня немцы продолжали давить по всему фронту, поэтому выдернуть части из боевого соприкосновения с противником удалось только с наступлением темноты. Это закономерно привело к задержке начала движения потрепанной в боях механизированной группы. Построение избрали аналогичное тому, которое использовалось при прорыве летом.

…Мерный рокот двигателя и духота внутри машины клонят в сон. Колонны движутся под покровом темноты, стараясь не выдать себя случайной вспышкой фар или просто карманного фонарика. А меня бьет озноб — по субъективным ощущениям, температура градусов тридцать восемь с копейками. Это последствия ранения, вернее, моего довольно наплевательского к нему отношения. На последней перевязке рана выглядела гораздо хуже, чем на предыдущей. Ладно, это уже неважно — скоро выйдем к своим, а там можно и в госпиталь, как полагается. Сон, отдых, регулярные, а не когда придется, перевязки — и через три-пять дней буду здоров, как молодой кабан.

Из-за задержки с выходом к рассвету мы оказались совсем не там, где предполагалось. С закономерным итогом, немцы таких просчетов не прощают.

— Группа самолетов, курс… скорость… высота… — это по нашу душу, «лаптежники», чтоб их создателю до конца дней в ухо сирена гудела. Зенитки парами сходят на обочину, готовясь устроить горячий прием прорвавшимся самолетам. Их мало — досталось нам за эти дни качественно. Колонна же расползается, чтобы иметь возможность маневра. Танки парами тоже готовятся принять участие во всеобщем веселье. С машин сыпанула в стороны пехота, залегая и направляя к небесам стволы винтовок и пулеметов. Ну-с, камрады из воздушных сил, ваш выход.

…Вой сирен почти не слышен за ревом «Вязов». Спустя несколько секунд их партию подхватывают крупняки, а спустя еще какое-то время — пехота. Потеряв ведущего, «юнкерсы» ломают строй и беспорядочно отходят. Что-то они сегодня быстро. Странно…

Додумать эту мысль мне не даст внезапное появление второй волны самолетов. Низко, едва не цепляя верхушки деревьев, идут «штуки» с двумя мандолинами под крыльями. Отчаянный вой привода, стремящегося развернуть башню против новой опасности, и мгновенное понимание, что мы не успеем. Ведущий немцев уже нас видит, уже целится, уже стреляет…

…Серия тридцатисемимиллиметровых снарядов ударила по башне и корпусу ЗСУ. Вышли из строя привода наведения, и спарка стволов безвольно поникла. Запоздалые очереди остальных установок свалили троих, заставив других прекратить атаку. Установка потеряла вооружение, но сохранила возможность двигаться, благо механик-водитель не пострадал. Из башни расстрелянной самоходки подбежавшие солдаты извлекли потерявших сознание и окровавленных, но живых наводчика и командира зенитчиков, майора Сергеева.

Водители (где-то на юге)

Колонна грузовиков и топливных «наливняков», относящихся к 17-й танковой дивизии, готовилась к маршу в сторону фронта. Пока же водители, интенданты и приданные им бойцы ждали сопровождение. Вообще организация доставки грузов в прифронтовой полосе летом 1942-го претерпела определенные изменения. Даже название у этой процедуры было новое — «проводка конвоя». Уже подошел взвод легких Т-52, распределился вдоль колонны. Уже подошла небольшая группа пехоты — два некогда крытых грузовика (брезент снят, на крыше кабины стоит пулемет, бойцы сидят на двух скамейках, расположенных вдоль оси кузова лицами к бортам), три джипа (один из них с длинными усами рации), шесть мотоциклов, из которых четыре с колясками и два легких. Вот подошла машина ВНОС, такие стали сопровождать каждую крупную колонну с момента прорыва немцев южнее Смоленска: гитлеровцы отчаянно стремились захватить господство в воздухе, хотя бы локальное, а РККА, соответственно, старалась этого не допустить. А колонна все еще чего-то ждала.

— И чего мы тут кукуем? Чего ждем? — нервничал молодой белобрысый парень лет девятнадцати с «чистыми» погонами и петлицами автобата.

— Ночи, — не отвлекаясь от сосредоточенного сворачивания самокрутки, отозвался интендант — сержант с седыми висками и морщинистым загорелым лицом.

— Какой еще ночи?! Нам приказано — вернуться как можно быстрее!

— Вот именно — вернуться. А для этого нужна ночь, — сержант вздохнул. — Вот только не дадут нам до ночи загорать. «Зонтик» дождемся и поедем.

Пожилой боец приступил к такому же тщательному раскуриванию «козьей ножки».

— Зонтик?! Зачем нам зонтики? Мы что — барышни?

— Вот же заноза. От свинцового дождя зонтики. Подожди, и сам все увидишь.

Прошло минуты три, и в рощицу въехали четыре зенитные самоходные установки на шасси Т-50. Две остановились около замыкающих грузовиков, еще две бодро пропылили в голову колонны. Вместе с ними через лагерь прокатилась команда «По машинам!».

— А вот и они, зонтики, — проговорил, поднимаясь с чурбачка, сержант Лялин. — Гробики деревянные, э-эх.

Интендант рачительно подхватил с земли чурбачок и поспешил к грузовику, вслед за молодым водителем. Тот всего неделю был на фронте, и сержант чувствовал себя спокойнее, если был рядом и видел, что и как делает молодое пополнение.

— А почему «деревянные»? — продолжил водитель расспросы, пристраивая свой ГАЗ-АА на отведенное ему место в колонне.

— Потому что «Вязы». И потому что горят часто. Одно слово — «прощай, родина».

— А отчего это — часто? Это же, считай, танк, — только башня другая!

— От того, что они германцам крови портят немало. Пока эти машинки работают — редко какой «лаптежник» к колонне прорвется. Страшная штука. Мне знакомый, он с Ленинградского фронта приезжал в Смоленск за каким-то хитрым грузом, рассказывал: как-то эти самые «Вязы», причем четырехствольные, по ошибке наш истребитель обстреляли. Пилот как-то вывернулся, ас не из последних. Но говорил, что три дня потом заикался, как вспоминал.

— Ну, так это ж наоборот — мало гореть должны, если такие надежные!

— Эх, зелень… Немцы что тебе — дурней, чем полено вот это вот? Им же задача стоит — к колонне прорваться. Вот они и стараются — в первую голову «Вязы» повырубить. Потому пока эти машинки живы — и мы живые. Только близко к ним подъезжать не надо, а то чужую бомбу словим.

Сержант призадумался. Потом проговорил:

— Не знаю, может, если бы они не по четыре ездили, а по десятку… Да еще парочку помощнее — чтоб двухмоторники доставать, которые с большой высоты бомбы сыплют… Может, и реже бы горели. Да только где ж их взять — по десятку? Так что крути баранку и радуйся, что сам не «увяз». Что на грузовик попал, а не в гробик деревянный мехводом.

Из доклада на имя народного комиссара танковой промышленности т. Малышева

…Отражение наступления противника на Юго-Западном направлении выявило следующие особенности конструкции и применения боевой техники:

1. По танкам Т-34М1 и М2

Данные машины являются результатом модернизации танка Т-34 образца 1941 г. Модернизация заключается в установке новой КПП, воздушного фильтра, башни измененной формы и усовершенствованного орудия. Кроме того, в ходе модернизации удалены люк механика-водителя и курсовой пулемет, добавлена зенитная турель под пулемет калибра 12,7 мм.

В общем и целом, модернизация значительно увеличила боевые возможности танка. Введение нового фильтра и КПП значительно повысило надежность машины при совершении длительных маршей, увеличило подвижность на поле боя. Башня новой формы значительно удобнее прежней. Введение командирской башенки значительно улучшило обзор из танка, а отсутствие ослабленных зон на лобовом броневом листе увеличивает боевую живучесть танка.

Новое орудие позволяет успешно поражать основные танки противника.

Вместе с тем в ходе боевого применения выявлены следующие недостатки:

— отсутствие люка механика-водителя крайне затрудняет покидание машины в случае поражения противником, а также ведет к его повышенной утомляемости на маршах,

— недостаточное, по сравнению с танками противника, качество приборов наблюдения,

— низкая эффективность зенитной турели при замене пулемета калибра 12,7 мм на пулемет калибра 7,62 мм.

2. По танку Т-42

Данная машина является новой разработкой и имеет мощное вооружение и броневую защиту. Высокая подвижность, сопоставимая с подвижностью Т-34М, в сочетании с мощным вооружением и броней делает танк Т-42 самым мощным нашим танком, за исключением новых тяжелых машин. 100-миллиметровая пушка позволяет поражать танки противника с дистанций, на которых его ответный огонь малоэффективен.

Недостатками машины являются:

— малый (34 выстрела) боекомплект пушки, что сковывает маневренные действия,

— недостаточное, по сравнению с танками противника, качество приборов наблюдения,

— низкая эффективность зенитной турели при замене пулемета калибра 12,7 мм на пулемет калибра 7,62 мм,

— временами — крайне низкое качество изготовления.

3. По зенитно-самоходной установке «Вяз-2»

Данная установка предназначена для защиты мотомеханизированных соединений от атак с воздуха на марше и на поле боя, а также для поддержки мотострелковых подразделений в ходе боев в городе. Установка имеет высокоэффективное вооружение из двух скорострельных пушек и бронирование, позволяющее противостоять пулям крупнокалиберных пулеметов и легких скорострельных пушек. Высокие скорости наведения оружия делают машину крайне эффективной при отражении атак пикировщиков и низколетящих самолетов противника.

Недостатками машины являются:

— недостаточная надежность приводов наведения, особенно для малоподготовленных наводчиков,

— отказы оружия при несоблюдении правил ухода,

— недостаточность бронирования башни против 37-миллиметровых снарядов,

— отсутствие броневой крыши башни.

В целом же установка «Вяз-2» является эффективным оружием, значительно превосходящим пулеметные установки на автомобильном шасси и установки ЗСУ-37-1 на шасси устаревших легких танков, поэтому употребление появившихся после массовой поставки в войска кличек «деревянный гроб», «прощай, родина» следует пресекать…

Казарский

После ликвидации невнятной попытки маловразумительного прорыва немцев в конце апреля и празднования Первомая 138-ю морскую стрелковую бригаду отвели на переформирование. Тут и выяснилось, что с фронта сняли не только их, но и многих других «морских стрелков». Под видом обычного пополнения и пересмотра штатов проводилась полная реорганизация этого вида войск.

— И то правильно, — говорил Казарскому командир бригады. — Мы — есть, вот они, воюем. Посмотришь — роты, батальоны, бригады. А с другой стороны посмотришь — и нету нас. Что-то было до войны сформировано, что-то вообще не пойми что. Ни внятных штатов, ни единой системы комплектования, ни даже знаков различия! Вон, сидят орлы в комендантском взводе. На нашивки глянешь — тут тебе и трюмные машинисты, и гальванеры, и канониры, и тут же — пехота. Нет, правильно решили!

С этим кап-три был полностью согласен, порядок наводить стоило. Хоть их бригада и считалась одной из кадровых предвоенных частей, но… Вот сейчас что-то на что-то становится похоже. Во-первых, название нормальное — морская пехота. Во-вторых, сквозная система нумерации, своя, отдельная от пехоты. От Первой бригады на Северном флоте, через Вторую и Третью на Балтике — и так до, по слухам, Восьмой бригады на Тихоокеанском. Плюс отдельные батальоны. И — вновь учрежденные отделы в штабах флотов. Начальником такого вот Отдела наземных операций и уходил из бригады ее прежний командир. Информация об этом пришла из вышестоящих штабов буквально вчера, и офицеры гадали — кто же будет командовать бывшей 138-й морской стрелковой, а ныне — 2-й бригадой морской пехоты КБФ? Сам «бригадир» отмалчивался, предлагая «подумать».

Сейчас бригада готовилась к торжественному построению для официального получения нового статуса и звания. Моряки, солдаты, офицеры спешно подгоняли недавно полученную новую форму, обсуждали нарукавные нашивки. Выполненные в едином для РККФ стиле, они представляли собой черный овал с красным кантом, в середине — перекрещенные якорь и винтовка. С формой вообще получалось интересно — «и нашим, и вашим». Полевая отличалась от пехотной только цветом петлиц, кантом на погонах да нарукавными нашивками. И, естественно, — милые сердцу «тельняшки». «Парадка» была флотская, черная, с бескозырками и кителями. Повседневная только регламентировалась, на практике же рекомендовалось «донашивать то, что есть из прежних запасов, руководствуясь действующими Уставами». Понятно было, что не обмундирование главное, — но офицерам, пришедшим в морпехи из экипажей, было приятно сохранить свои черные кителя. Поговаривали о введении в полевую и повседневную форму черных беретов, как компромисса между пилоткой и бескозыркой, причем такого компромисса, который хорошо прячется под каску, но пока только поговаривали…

На построении, после положенного официоза, на трибуну вышел бывший командир 138-й бригады. После теплых слов прощания он продолжил:

— Но я оставляю бригаду в надежных руках. Позвольте представить своего, так сказать, преемника. Командир Второй бригады морской пехоты Краснознаменного Балтийского флота, Герой Советского Союза, капитан третьего ранга Казарский Игорь Антонович!

Казарский долго смущался и бурно возмущался «в кулуарах» тем, что прыгает через голову всего штаба бригады и замов командира. Более-менее утих он только после того, как начштаба и зам по строевой заявили о давнем самоотводе. Заодно комбриг уточнил, что есть разница между офицером штабным и строевым. Должность же командира морской пехоты, как и десанта, требует вообще определенного склада характера.

Знал бы Казарский, сколько дел свалится на него после того построения! Иногда ему казалось, что голова распухла, оторвалась и летит за плечами, подобно детскому шарику на нитке. Тем не менее он еще и сам находил новые дела и заботы. Так, он пробил полную и обязательную переаттестацию всего личного состава, приурочив это разом и к переформированию, и к введению новой формы с новыми же знаками различия.

— Да что же это творится, — доказывал он необходимость такого шага во всей морской пехоте, — смотрю на подчиненного и не знаю, как к нему обратиться! Не то сержант, не то старшина второй статьи. Не разберешь, кто просто капитан, а кто капитан-лейтенант, — и тех, и других намешано! Раньше было понятно со званиями — у моряков знаки различия свои, но непонятно было, откуда это чудо на территории части. Теперь, спасибо новой форме, хоть сразу видно, что это действительно мой подчиненный, а не от соседей артиллерист забрел наших связисток кадрить!

В итоге переаттестация на единую, флотскую (раз уж подчинены структуре в составе штаба КБФ) систему была проведена. Сам Казарский, неожиданно для себя, в ходе таковой получил звание капитана второго ранга. Акулич, которого еще за бой с прорвавшимися немцами Игорь Антонович произвел в старшие сержанты, стал старшиной первой статьи. Как он ни хитрил на комиссии, как ни старался, не зля командира, увильнуть от такой чести, а осваивать должность «замка» — заместителя командира взвода — пришлось. Попутно выяснилась несообразность с «сухопутным» званием вроде как кадрового морпеха. Не то что он что-то скрывал, просто как-то не афишировал. Был Акулич кадровым, но пехотинцем, в 42-й дивизии. К морской пехоте с Припяти прибился в ходе арьергардных боев, когда остатки дивизии прикрывали прорыв группы генерала Карбышева. С новыми знакомыми выходил к своим, на их глазах был ранен и, по их же совету, скрывал некоторое время рану. Попал в итоге во флотский медсанбат, да так и прижился среди «черных бушлатов».

— Ты не дрейфь, это не надолго, — «утешал» Иосифа новый комбат, — на пару месяцев всего. Там, глядишь, и переведем.

И, глядя на повеселевшего бойца, добавил:

— Обязательно, из замов — в штатные командиры! Эх, замылят такого орла после курсов, как пить дать, уведут. Потому мичманские звездочки тебе не светят, уж прости, только что главным старшиной можешь стать, на взводе. Разве что очередной раз в госпиталь угодишь и оттуда попросишься.

— Я-а-а-а?! Усе вы шуткуете. Я в офицеры не полезу. И так сильно много мне букву «Т» на погоны, мне и лычка широкая давит…

Швейцария

Полковник Оруэлл рассеянно помешивал ложечкой кофе в чашке, рядом с ней примостилась тарелочка с меренгами. Встреча, назначенная в кафе на Марктплатц, переносилась дважды, и каждый раз из-за непреодолимых обстоятельств. Но найденное два дня назад в «почтовом ящике» послание сегодняшнюю встречу гарантировало стопроцентно. Оставалось лишь одно — угадать причину рандеву и обеспечить пути отхода в случае осложнений. Конечно, Швейцария — официально нейтральная страна, никто не запрещает представителям враждебных сторон обсудить тет-а-тет возникшую коллизию или щекотливую ситуацию, но одно «но» — жители данной страны очень не любят шум и публичность в закулисных интригах и переговорах. А посему — оскандалившихся «рыцарей плаща и кинжала», буде они остались более-менее живы и здоровы после конфуза, — весьма непреклонно выпроваживали взашей. Невезучих же равнодушно свозили в морги, где через недолгое время, по завершении необходимых процедур, кремировали, выдавая урны соотечественникам, если таковые объявятся, и взимая с них оплату за проведение церемонии.

«Надо же, — саркастически подумал полковник, — нейтралы — нейтралами, а действуют в духе гуннов…». Отпил глоток кофе, съел кусочек меренги. Элегический воскресный вечер в Базеле, масса народу в барах, кабачках и кафе, неспешно прогуливающихся на площади, создавали странную атмосферу безвременья. А где-то вдалеке, за Альпами, гремит война, солдаты стреляют друг в друга, — здесь же, в городе, будто бы сошедшем со средневековых гравюр и картин, — благостная нега…

Уэст Оруэлл поймал ускользающий взгляд лейтенанта МакКинли из группы обеспечения, изображавшего дремучего жителя из захолустного кантона, только-только спустившегося с гор в цивилизацию, и, сдержав неуместную ухмылку, слегка прикрыл веки. Тот в ответ поморщился, деловито потребляя сосиски под пиво. Кинув взгляд на ратушные часы, полковник отметил — до конца контрольного времени еще десять минут.

«Черт побери, да где же его носит», — уже раздраженно подумал он, отпивая очередной глоток кофе. Неожиданно МакКинли подал условный знак — «вижу „клиента“».

«Слава богу», — облегченно вздохнул полковник, внутренне подбираясь…

— Герр Кюллен? — вежливо приподнял элегантную шляпу над безупречным пробором здоровяк скандинавского типа.

— Не ошибаетесь, — встал полковник, — а вы, смею надеяться, герр Хаас?

— Именно, герр Кюллен, рад знакомству, — здоровяк коротко кивнул, воздержавшись от рукопожатия.

«Ух ты ж, скотина арийская, — весело и зло подумал полковник, отвешивая ответный кивок, — как деньги брать — руку тянуть не стесняешься, а тут из себя Мэгги-недотрогу корчишь».

— Располагайтесь, герр Хаас, — Оруэлл был сама любезность, — что будете заказывать?

— Я выберу сам, — суховато возразил здоровяк и, попросив меню у подскочившего официанта, погрузился в его изучение.

«Характер изволишь показывать… ну-ну, порезвись, мальчик… порезвись», — полковник вытянул из пачки «Голуаз», лежавшей на столе, сигарету и закурил. Вприщур он стал рассматривать своего визави…

«…Максимилиан Шенк — истинный ариец, сдержан, уравновешен и хладнокровен, всецело предан делу НСДАП, — всплыли в памяти Уэста строчки досье. — Из семьи поволжского немца, богатого хуторянина Клауса Шенка… Умен, весьма образован, знает около десятка языков, увлекается плаванием, стрельбой и прыжками с парашютом. Испытывает патологическую неприязнь к лицам „неарийского“ происхождения…»

Полковник со вкусом затянулся сигаретой, стряхнул пепел и положил ее в углубление на пепельнице. Доел пирожное, запил его кофе и подозвал кельнера.

— Еще кофе, пожалуйста… — и взял сигарету. Кинул быстрый взгляд на Шенка и вновь стал припоминать все, связанное с ним.

«…Дальновидный папаша сбежал в Фатерлянд еще в 1906 году, якобы напуганный первой русской революцией. Хотя, по некоторым данным, — явная заинтересованность Департамента полиции МВД Российской империи некоторыми делишками Шенка-старшего и послужила толчком к перемене климата. Старые знакомые Клауса помогли устроиться беженцам от „руссише тцар“, и Шенк продолжил службу на благо Родины и Кайзера…»

Тут официант принес на маленьком подносе кофе, ловко поменял опустевшую чашку и пепельницу.

«Сволочь жидовская… — скрипнул зубами Шенк, краем глаза следя за „Кюлленом“, — мало вам „Хрустальной ночи“ и концлагерей. Но ничего, вот устроит вам Фюрер окончательное решение вопроса», — хотя в Оруэлле ничего еврейского не было — наоборот, полковник представлял собой яркий образец уроженца Ирландии.

— Мне ростбиф, сухое красное вино, овощной салат, после — горячий шоколад и круассаны, — сделал он заказ официанту, быстро строчившему в блокнотике. Тот скороговоркой повторил заказ, убедился, что все правильно, — и исчез, предварительно поставив перед «Хаасом» пепельницу.

Брезгливо поморщившись, Макс отодвинул ее, сцепил руки в замок и устремил взгляд своих прозрачно-серых льдистых глаз на полковника.

— Вы не курите, герр Хаас? — сделал вид, что только сейчас спохватился, Оруэлл.

— Ничего страшного, герр Кюллен, мой отец обожал сигары. А я — спортсмен, стараюсь избегать многих вредных привычек, — любезно улыбнулся Макс.

«Избегает, как же… — ехидно отметил Уэст, — а на чем его взяли в Аргентине ребята сэра Мензиса? Весьма вредная привычка — шастать по борделям, принимая кокаин, и иметь всех подряд. Спортсмен, так его мать».

— Так что же вы хотели нам сообщить, герр Хаас? Насколько я понимаю, причина нашей встречи весьма важна, а мой компаньон, герр Одемар, крайне заинтересован в предложении по вопросам сотрудничества с фирмой «Маннесманн АГ».

— Хочу отметить следующее — все прежние договоренности в силе. Более того, в фирме всячески приветствуют идею вашего компаньона о расширении форм сотрудничества. Насчет оплаты — нами открыт расчетный счет в банке «Кредит Свисс».

— А «Лионел Кредит»?

— Им заинтересовались люди из Налогового ведомства, они подозревают нас в сокрытии части доходов и утаивании информации о сделках.

— Вот как, — посерьезнел полковник, притушил сигарету и сделал глоток кофе. Официант, притащивший заказ Шенка, споро сервировал стол. Глядя на то, с каким аппетитом Макс приступил к уничтожению ростбифа и салата, Уэст подумал, что вряд ли его собеседнику хватит этих, далеко немаленьких порций.

— Официально это не сообщалось, но в ряде городов Германии была введена карточная система, поскольку, помимо жесточайшего кризиса с ГСМ, надежды на поступление продовольствия с оккупированных земель не оправдались. Пришлось скупым немцам развязывать мошну и организовать закупки необходимого ассортимента в странах Южной Америки. По глухим, но упорным слухам, — кое-кто из деловых кругов Уолл-стрита через подставные фирмы и лиц втихую сплавляли залежи консервов и концентратов, кое-какое оборудование и нефтепродукты.

Бруно Шредер (пилот ФВ-190)

На русском фронте обер-лейтенант Бруно Шредер уже был. С самого начала кампании против Советов его эскадрилья участвовала в боях. И лично на счету Шредера было пятнадцать сбитых «Иванов». Причем сбитых по-настоящему, а не приписанных благодаря мохнатой лапе в штабе, мелким подношениям своим командирам или бесконечной наглости. Бои с русскими не шли ни в какое сравнение со стычками с англичанами, а уж тем более — французами, и Бруно уже не рассчитывал попасть в родной Берлин живым и здоровым. Но благодаря случаю и легкому ранению сбитый над передовой немецкий летчик был замечен начальством и отправлен в тыл на лечение, а затем и на освоение нового самолета. Тогда, на свободной охоте, звено Шредера было перехвачено русскими истребителями и полностью уничтожено, сам он, на тот момент еще лейтенант, гордился тем, что в этом бою ему удалось сбить вначале русский штурмовик, работающий на передовой, а затем и подбить русского аса. После чего «иван» с дымом ушел к себе, а Бруно совершил посадку чуть ли не на штаб дивизии, оборонявшей этот участок фронта. Случившиеся там репортеры шустро напечатали о подвиге простого берлинского парня, разогнавшего орды русских самолетов, и пребывание уже обер-лейтенанта и кавалера Железного Креста Шредера в госпитале было скрашено отблесками славы и вниманием медперсонала, особенно женской его части.

После того как раненая рука и бок пришли в норму, Бруно получил двухнедельный отпуск и направление в часть, осваивавшую новое чудо германского оружейного гения — истребитель-бомбардировщик ФВ-190А. Это был ответ русским, чрезвычайно насытившим свои войска малокалиберной зенитной артиллерией. Скоростной, достаточно хорошо бронированный, с мощным бортовым вооружением, способный постоять за себя и в бою с новыми русскими истребителями самолет очень понравился Бруно. И все три месяца освоения новой машины, совмещенного с лечением «детских болезней», отрабатывалась новая тактика применения этих творений немецких конструкторов и рабочих.

Положа руку на сердце, самой большой мечтой обер-лейтенанта Бруно Шредера было применение лично им этой машины где-нибудь подальше от Восточного фронта. В Германии или пусть даже в Африке. Лишь бы вновь не сталкиваться с кошмаром русских атак и ужасом штурмовок русских войск, плотно прикрытых МЗА. Но судьба распорядилась иначе, и вот уже две недели экспериментальная эскадра Люфтваффе, предназначенная для комплексной борьбы с русскими частями ПВО и истребителями, потихоньку изучала район предстоящих боевых действий на южном участке советско-германского фронта.

Задача эскадры состояла в боевой проверке новых самолетов и отработке методов борьбы с новыми русскими истребителями и ПВО.

Степан

Лежать хорошо. Особенно — на чистых простынях. И спать в тишине. И есть три раза в день, а не когда придется. Плохо лишь то, что все эти «радости» доступны только тяжелораненым.

В московский госпиталь меня доставили в бессознательном состоянии: тяжелые осколочные ранения плюс осложнения от предыдущего ранения поставили мою драгоценную тушку если не на грань жизни и смерти, то весьма близко. Первые дни в сознании не отложились в памяти совершенно — все чувствовал, делал, видел, слышал как в густом тумане. Насколько это типично — судить не берусь, но мне, знаете ли, на тот момент было не до самоанализа.

Ну, а пока оклемываемся, можно немного порассуждать на отвлеченные темы. Например, об идущих сейчас боях и о причинах поражений под Смоленском и на Юге. А причина, увы, та же, что и в нашем времени — недооценка противника. Пусть и не такая сильная, как была в нашем сорок втором, но значительная. А вот немцы выводы сделали правильные… И шут с ними. Повторять опостылевшие еще на «хронородине» аргументы о том, почему Вермахт образца сорок второго года объективно сильнее РККА, нет ни желания, ни сил. Лучше заняться отловом своих косяков.

Основная причина, снизившая эффективность нашей противовоздушной обороны, — потеря связи и радаров. Особенно ярко это в центре проявилось. Увы, но поделать ничего нельзя: промышленность и так выдает радиостанций, радаров и прочего обнаружительного, связного и наводящего добра больше, чем у нас, и, по-моему, больше чем способна даже в теории. Эх-хе-хе, и почему Россия не Америка? Нам бы их промышленную базу… Мечтать не вредно.

Ладно, а с другой стороны если зайти: попробовать поискать решения из своего мира? Так, а что у нас осталось-то? Воздушный командный пункт — летающий радар? Ну, положим, радар на самолете поместится, не проблема, а толку? Ладно, буду много думать.

Бруно Шредер

Как раз сегодня и должно было состояться первое боевое применение новой методики бомбово-штурмового удара. Бруно немного волновался. Ведь это он две недели назад на совещании предложил такой способ атаки русских. Хотя уже и прослужил достаточно долго в армии, чтобы усвоить древнюю мудрость о том, что «инициатива любит инициатора», и понимал, что рисковать головой и отвечать перед начальством придется именно ему.

Вот уже неделю на этом участке фронта Люфтваффе практически не проявляло никакой активности. Нет, полеты разведчиков никто не отменял, и «эмили» с «фридрихами» продолжали прикрывать свои войска, даже сбив пару штурмовиков и повредив еще трех, которые, к немалому удивлению русских, смогли беспрепятственно уползти к себе. В отличие от обычной практики, немецкие летчики не кинулись их добивать уже над советскими войсками… Такой был приказ.

Принимались все меры к тому, чтобы не спугнуть и не насторожить русских, чтобы расслабились наблюдатели за воздухом и чертовы русские зенитчики на своих «тарахтелках»…

И вот сегодня есть шанс отыграться. За сбитых этими невзрачными, на первый взгляд, корявыми и неуклюжими танкетками друзей, за смертный ужас пикирующих атак на плюющуюся снизу смерть, после которых немногие оставшиеся в живых с ужасом ждали нового приказа на штурмовку.

Службе радиоперехвата удалось выяснить, что русские собирают большую колонну для снабжения частей, держащих фронт в районе Каменки. Недельная пассивность немецкой авиации принесла свои плоды, колонна собиралась большая, и обнаглевшие русские, по-видимому, решившие, что немецкие бомберы переброшены на север, вздумали провести ее днем. Несмотря на это, к сопровождению колонны было привлечено порядка двадцати самоходок ПВО, практически все, что имелось на этом участке в распоряжении держащего оборону корпуса генерала Еремеева. Пролетевший в районе сосредоточения колонны немецкий разведчик поспешно удалился на полной скорости, едва только заметил приближение четверки краснозвездных Яков. Но свое дело он сделал — засек начало выдвижения. Теперь немецкие штабники достаточно точно могли рассчитать место нанесения удара и не беспокоиться о насыщенном зенитками районе складов, в безуспешных атаках которого было потеряно почти четыре десятка самолетов.

Четыре девятки знаменитых «лаптежников» приближались к линии фронта на высоте четырех тысяч метров в сопровождении восемнадцати «мессершмиттов». Еще четыре эскадрильи истребителей сидели в кабинах, ожидая сигнала на вылет на помощь своим бомбардировщикам. Несомненно, что в русских штабах ПВО уже засекли эту махину и лихорадочно готовились к отражению атаки. Но о том, что ее целью станут не места сосредоточения резервов или склады, а именно так досаждающие Люфтваффе «Вязы» и прочая зенитная артиллерия, они не догадывались.

Обер-лейтенанту Бруно Шредеру доверили самую сложную и ответственную часть операции. Ведь он был не только идейным вдохновителем «Молота Тора», как назвали операцию штабисты, но и одним из наиболее подготовленных пилотов ФВ-190А. К сожалению, из двенадцати машин в экспериментальной эскадре в рабочем состоянии на этот момент было всего лишь десять, что несколько снижало ее ударную мощь. Но оттягивать начало было уже нельзя. Берлин требовал результата.

Через десять минут после сообщения разведчика, в тридцати километрах южнее линию фронта в нескольких местах на малой высоте, прячась в складках местности и прижимаясь к земле, пересекли десять немецких самолетов неопознанного типа. На редкие сообщения заметивших их пехотинцев командование ПВО не успело отреагировать, лихорадочно пытаясь выяснить цель появления немецкой эскадры и стягивая к месту предстоящего боя резервы истребителей. К тому времени оберст Кремп, герой Испании и кавалер Железного креста, лидер группы, уже видел прямо по курсу перед собой в нескольких километрах растянувшуюся змею колонны. И то, как в сторону от нее расползались маленькие букашки зенитных машин, обеспечивающих себе свободу маневра. Русские понимали, что на такой высоте «лаптежники» для них недоступны, но сопровождали пролет эскадры задранными вверх стволами скорострелок, ожидая от немцев всякой пакости. Несмотря на это, появление стелющихся над землей лобастых силуэтов «фоккеров», поначалу принятых многими за своих и слетающихся с трех сторон на колонну, было неожиданно. И смертельно эффективно. В первом же заходе специально натасканным на атаки маневрирующих малоразмерных целей летчикам ФВ-190 удалось вывести из строя и уничтожить восемь машин с зенитными автоматами. А через полминуты на оставшиеся машины зенитного сопровождения обрушили бомбы первая и вторая эскадрильи оберста Кремпа, специально ориентированные на атаку именно этих «проклятых», «чертовых»…., «тарахтелок», выпивших столько немецкой крови. В это время эскадрилья Бруно набирала высоту, собираясь согласно плану боя отражать атаки русских истребителей, уже подтянувшихся к дорвавшимся до колонны фашистам с разных сторон. А немногие оставшиеся в живых асы бомбардировочной авиации, начинавшие эту войну, наслаждались такой непривычной безнаказанностью…

Колонна Игоря Селина

— Приготовиться к движению!

Десятки автомашин и гусеничных тягачей вытягиваются длиннющей змеей. Вообще-то, наставления по формированию колонн для движения в прифронтовой зоне не рекомендовали собирать этакого «удава» — такую колонну тяжело охранять, особенно с воздуха, но немцы в последнее время особой активности не проявляют, что с большой долей вероятности говорит о малочисленности самолетов противника, и аналитики штаба ПВО дали добро на дневной провод крупного конвоя…

Старший лейтенант Игорь Селин внимательно наблюдал за воздухом. Так получилось, что, воюя с первого дня, он не только ухитрился не получить ни одного серьезного ранения, но и не иметь ранений вообще. И это при медали «За Отвагу», полученной еще командиром орудия сержантом Селиным за участие в прорыве группы генерала Карбышева.

После прорыва, короткого отдыха и курсов младших лейтенантов новоиспеченного командира взвода отправили на Юго-Западный фронт. Здесь он принял командование над одним из первых зенитно-самоходных взводов, составленным из переделанных бэтэшек. И, видимо, неплохим командиром он оказался, если он же первый в дивизии получил новые самоходки.

«Вязы», едва попав на фронт, стали источником самых разнообразных баек, от забавных (типа «из шестиствольного ружья да по такой стае») до откровенно страшных (когда зенитный дивизион исчезал в течение одного боя). Сам же Игорь прямо-таки влюбился в новую технику, справедливо замечая, что если руки кривые и растут совсем не из плеч, то любая машина «деревянным гробом» станет.

Воюя больше года, он для себя сделал вывод, что немецкие летуны — народ до безобразия вредный и гораздый на всякие пакости, поэтому, когда высоко над колонной прошли «лаптежники», он насторожился. В последнее время немцы предпочитали атаки с минимально возможных высот, уменьшая время нахождения под огнем, и такое нелогичное поведение опытного противника показалось странным.

— «Один-один», воздух, «один-два» — внимательно следим за землей, — по этой команде одна пара зениток опустила стволы на ноль, готовая к отражению наземной атаки. Но они ошиблись. Странные самолеты непривычного силуэта появились внезапно, несясь с разных направлений на колонну. Сработал «условный рефлекс зенитчика»: если предмет знакомый — посмотри чей, если не знакомый — сбей его, а потом посмотри чей. Стволы ближайшей к неизвестным установки полыхнули огнем, выбрасывая стальную смерть навстречу самолетам. В ответ ведущий окутался пламенем — плоскости и капот двигателя казались окутанными кроваво-красным ореолом, ливень снарядов и пуль обрушился на самоходку, разлохматив бронелисты. Машина Игоря прыгнула вперед, хлестнув огнем по выходящим из атаки самолетам. Следующий заход превратившаяся в «тройку» «четверка» встретила из всех стволов, заставив немцев свернуть с боевого курса. Над самой головой пронесся отчаянно дымящий «неопознанный летающий объект» — кто-то из зенитчиков достал-таки нового врага.

Но тут же вздрогнула земля, и одна из машин Игоря скрылась за стеной разрывов — пикировщики, про которых все забыли, свалились как снег на голову, забросав зенитчиков бомбами. И снова водитель спас машину, выдернув из-под смертельного града. Заложив крутой вираж, немец пошел на второй заход, выпустив из вида вторую машину… Под огнем «Вяза» самолет просто развалился в воздухе, шансов выжить у летунов не было…

Игорь с трудом выбрался из башни самоходки. На дороге горели боевые и транспортные машины, суетились люди, слышались крики команд, стоны раненых. Немцы улетели. Улетели, полностью уничтожив зенитное прикрытие колонны. Глядя на разбитые машины, хотелось кричать, выть, кататься по земле, но… Игорь просто стоял. Стоял и смотрел жестким взглядом на принесшее смерть небо.

Бруно Шредер

Несмотря на внезапность атаки, русские зенитки смогли взять плату за свою гибель. Два «юнкерса» осыпались дождем обломков на колонну, но самой большой неприятностью для Шредера стал доклад ведомого командира второго звена фельдфебеля Курта Вассермана о том, что машина повреждена русскими зенитками и он вынужден уходить к линии фронта. Оставалось надеяться, что русским истребителям будет не до него. К счастью, как оказалось потом, Курт, хоть и не дотянул до аэродрома, но благополучно миновал линию фронта и даже к вечеру вернулся в расположение части.

Но обо всем этом обер-лейтенант узнал значительно позже. Сейчас же его занимали русские истребители, навалившиеся частью на истребители прикрытия, а другой частью стремящиеся пробиться к Ю-87. И им это вполне удавалось. Три бомбардировщика, пилоты которых увлеклись атакой беззащитных грузовиков русских, были атакованы парами Яков. Бруно быстро оценил ситуацию. Два экипажа, вслед за которыми неслись пары русских истребителей, были обречены — в пылу боя они выбрали курс, выводивший их прямо под приближающуюся массу русских самолетов. У одного хватило ума и везения, чтобы со снижением уходить на запад. Шредер приказал поредевшему второму звену атаковать «иванов», преследующих эту машину, и вместе с ней уходить на свой аэродром. Больше ничего для управления боем он сделать не успел. Русские быстро извлекли урок, потеряв четыре истребителя, накапливали силы. На экспериментальную эскадру навалилось около пятидесяти «иванов».

— Всем «орлам» — в круг! Собраться в круг. Время подлета «альбатросов» — семь минут. Держаться.

Оберст Кремп летал давно. И воевал давно. А на русском фронте — целую вечность. Год и двести боевых вылетов. Для понимающего человека, хоть раз сталкивавшегося с русскими зенитками и истребителями, это значило очень много. Пройдя сквозь ад штурмовок, оставшись живым, записав на свой счет даже два русских самолета, он получил самое главное. Нет, не награды, хотя и ими его не обделили, а опыт. Вот и сейчас он понимал, что будет трудно. Но все шансы отбиться у его пилотов есть. Надо только держаться. Русские стянули к ним практически все истребители на этом участке фронта. Но Люфтваффе сегодня подготовилось. Еще семь, нет, — уже пять минут, и на измотанных боем русских свалятся еще четыре эскадрильи прикрытия. Сорок шесть машин.

Бруно крутился чуть выше основной карусели боя. Атака свалившихся сверху «волков», а именно такими были позывные «фокке-вульфов», была успешной, и сразу два русских ЛаГГа оказались сбиты. Один из них стал крестником обер-лейтенанта. Но его звено и само уменьшилось на одну машину. Незамеченная ими пара ЛаГГов атаковала на встречных курсах. И, несмотря на отличное бронирование нового истребителя, сноп огня трех пушек «ивана» взорвал ведомого Бруно. Лишь только чутье опытного летчика позволило тому самому увернуться от предназначенной ему очереди. За атаковавшими его «иванами» увязалась пара «Мессершмиттов» прикрытия и удачным маневром загнала шуструю русскую пару под пулеметы кружившихся в оборонительной карусели бомберов. Те отличились — ведомый русского аса задымил и, прикрываемый парой быстро пристроившихся однополчан, вышел из боя. Несмотря на то, что остался без прикрытия, Шредер продолжал атаковать русских. Оставшийся неизвестным для него русский ас также активно ринулся в бой и через полминуты завалил «лаптежника», своего тридцатого на этой войне врага.

Огненная карусель понемногу сдвигалась в сторону линии фронта. За пять минут воздушного боя русские потеряли десять самолетов, из которых выпрыгнуло шестеро пилотов. Немцы — восемь бомбардировщиков и пять истребителей. В этот момент на почувствовавших вкус победы и крови свалился козырный туз — «альбатросы» группы прикрытия. Напрасно операторы ПВО, недавно заметившие приближающуюся угрозу, кричали в эфир. «Альбатросы» шли очень плотным строем и на экранах радаров группы истребителей высвечивались большим пятном, не позволявшим точно оценить степень угрозы. Да и пилотам русских истребителей было не до того. Слишком неожиданным оказался уровень подготовки немцев к этой операции. Большие потери среди немецких летчиков от огня зениток и активных действий ВВС советов привели к тому, что опытных пилотов было мало. Но для этого боя командование расстаралось, и русским была оказана достойная встреча.

Атака пяти десятков свежих истребителей хоть и не сломила русских, но своей внезапностью дала возможность выйти из боя потрепанным эскадрильям бомбардировщиков и звену Бруно. Правда, звено — это громко сказано. Через полминуты после пересечения линии фронта у ведущего второй пары, ефрейтора Паульса, отказал мотор, и ему пришлось выброситься с парашютом. А «альбатросы» сбили еще семь русских Яков и два ЛаГГа, потеряв в своей внезапной атаке три машины. Несмотря на это, «иваны» не дрогнули. Активно ведя бой, русские заставили рассыпаться строй немецких самолетов и сбили еще четыре машины.

…Над линией фронта кружился клубок из почти полутора сотен самолетов, гоняющихся друг за другом, убивающих и умирающих.

Ника

Может быть, я в войнушку так и не наигралась. Это мальчишки с детства по дворам бегают и из пальца пуляют, а чуть постарше, если до тех пор не наигрались, уже более серьезные игрушки применяют. У меня как-то все наоборот выходило. Когда хотелось поиграть да побегать с компанией «казаков-разбойников» — не брали. Не то чтоб жалко было девчонку в команду брать, а потому, что после каждой такой игры моя бабушка привселюдно «объясняла» мальчишкам и их родителям, где их место. А где мое, она объясняла уже дома. Так что я рано поняла, что подставлять под «выволочку» ребят мне не хочется. Я была дочерью большой шишки, и этим было все сказано. К тому же я была девочкой. С душою воина. Вот такая бодяга.

В жизни я ни разу не дралась. Хотела, но… взгляд у меня бешеный. Как заведусь, так крыша срывается, и боги ведают, что видят в моих глазах, но только драться никто не желал. Вопреки моему желанию. А первая я руку поднять не могла. Только ответить. Будто какая-то плотина стояла на пути у моего берсеркерства.

К тринадцати годам, приучив бабушку к тому, что я после школы записана в разные кружки, в глубокой тайне я записалась в военно-патриотический клуб. Там тоже не учили драться — там учили убивать. Теперь к тому, что я боялась собственного боевого безумия, добавился страх ненароком убить нападающего. Знаете, как это бывает, когда в последнюю секунду тормозишь пальцы возле кадыка или кулак у виска. А уж когда с первого раза девяносто восемь из ста выбила — испугалась. Себя. Как же так получилось? Не знаю. Ощущение единства с оружием. С любым — будь то клинок или СВД. Продолжение руки, продолжение себя.

Вот такая непонятная девчонка. Так и не научилась быть женщиной, а воином — не дали. И правильно сделали. Нечего мне было делать в мелких дворовых конфликтах. Драки, опять же, — это смешно было с высоты моей колокольни. Было, конечно, пару раз, когда попадала в неприятные ситуации, но то ли поведение мое отличалось от их жертв, то ли я не умела себя вести… нарывалась, ждала, когда они нанесут первый удар, чтобы ответить, не сдерживаясь. А они… обзывались и уходили, сплюнув под ноги.

В этой войне не было ни романтики, ни величия. Были кровь, боль и вонь. И все-таки я ее полюбила. Она была честной. Здесь не смотрели на пол или на возраст, здесь не думали о Большой Политике и прав был или нет Советский Союз, ответив на вторжение. Просто, как в школе, — плохие и хорошие. Мы и они. А главное, я перестала бояться себя. Своего безумия. Здесь оно было нормой.

Только вот закончится война… а я не смогу остановиться. И от этого снова приходил страх.

Докладная записка

«На Юго-Западном направлении участились случаи ударов авиации противника по колоннам автомашин с применением новой тактики ударов бомбово-штурмовой авиации. В обобщенном виде тактика имеет следующий вид.

Для ударов по крупным автоколоннам собирается группа в количестве 40–60 самолетов различного назначения, а именно:

— истребители типа Me-109 (используются для непосредственного прикрытия ударных самолетов и доразведки маршрута колонны);

— скоростные штурмовики на базе нового истребителя ФВ-190 (используются для подавления мобильной ПВО колонны);

— пикирующие бомбардировщики типа Ю-87 (используются для ударов по транспортным машинам и „добивания“ ПВО колонны).

После того как истребители проведут доразведку маршрута движения колонны, пикировщики отвлекают внимание зенитчиков. Далее колонна атакуется с малых высот скоростными штурмовиками с применением стрелково-пушечного вооружения. Главной целью атаки являются зенитно-самоходные установки типа „Вяз“. После чего производится атака пикирующими бомбардировщиками. Оставшиеся без прикрытия транспортные машины уничтожаются, после чего группа отходит до появления наших истребителей.

Данная тактика является достаточно эффективной, однако требует сосредоточения большого количества самолетов и идеальной скоординированности их действий.

В качестве противодействия следует использовать:

— для авиации — перехват крупных групп самолетов противника на подходе к линии фронта;

— для зенитного прикрытия колонны — разделение секторов наблюдения в соответствии с требованиями „Наставления по противовоздушной обороне сухопутных войск“, индивидуальное маневрирование и взаимная поддержка огнем. Кроме того, по возможности, рекомендуется маскировать ЗСУ и создавать макеты на базе грузовых автомашин.

В целом же можно с высокой долей вероятности утверждать, что данная тактика, несмотря на свою эффективность, не может широко применяться, т. к. требует привлечения значительных сил и средств и их идеальной скоординированности. Более вероятен переход к ударам малыми группами самолетов, с малых высот, с быстрым ударом и отходом без контроля результатов…»

Дочитав последний абзац, командующий силами противовоздушной обороны Юго-Западного фронта хмыкнул:

— Вот, значит, как. Хорошо. Но что нам сейчас-то делать с этими… деятелями?

Начальник аналитического отдела пожал плечами:

— Думаю, что ничего. Обратить внимание на новую тактику при обучении и инструктажах личного состава. Выдать рекомендации по противодействию, основываясь на имеющемся опыте. Этого будет достаточно для успешного противостояния. Потери от таких ударов и сейчас принципиального значения не имеют, а при условии выполнения наших рекомендаций — тем более.

— Есть другое мнение на этот счет?

— Так точно. Рапорт приложен к настоящему докладу.

— Ваше мнение об этом предложении?

— Излишне. Создавать особую авиагруппу для охоты конкретно на «охотников за колоннами» не имеет смысла — времени потратим много, а толку чуть. Ну, поймаем мы их, ну уничтожим — и что? Немцы новую группу сварганят и ее снова придется ловить. Поэтому мое мнение остается прежним — лучше исправить выявленные огрехи во взаимодействии авиации и наземных войск, исправить недочеты в тактике действий зенитных самоходок. Не спорю, это сложнее, и немедленного эффекта не даст, но в дальнейшем сильно снизит потери и среди зенитчиков, и в маршевых колоннах.

Закончив свой монолог, аналитик немного подумал и добавил:

— А вот схему эшелонирования, возможно, стоит перенять. И приемы тесного взаимодействия истребительной, бомбардировочной и штурмовой авиации — тоже, хотя оба эти вопроса требуют более детального анализа…

Саня

— Внимание, Сокол-34! Квадрат… группа новых штурмовиков.

— Принято! — Борис Глинка покачал крыльями своего «суперрояля», как называли немцы ЛаГГ-7. Все двенадцать ЛаГГов, форсируя двигатели, с набором высоты пошли в названный квадрат. Несколько отставая, туда же устремился целый полк Яков.

Ника

После четырех дней полноценного отдыха мозги опять затребовали работы. Происходящее в партизанском отряде выглядело странновато на фоне моих сведений про деятельность партизан и диверсантов в тылу у немцев. Еще зимой в Центре произошли кардинальные изменения в тактике. Группы стали разделять на диверсионные и разведывательные, и не потому, что было много народу, а из-за разницы в функциях. Разведка — это, прежде всего, работа с агентурой, подбор кандидатов, фильтровка и анализ данных, наблюдение и еще раз наблюдение. До рези в глазах, до одури. Диверсант же — это акции, умение «выстрелить из палки» и «взорвать кирпичом». Требовать от партизан, которые в большинстве своем «от сохи», работу разведки и диверсии было, на мой взгляд, непрофессионально. Благо, что Старинов и Судоплатов меня в этом активно поддержали. На момент Выборга, по моим скромным данным, в тылах работало более трех тысяч диверсионных групп и около тысячи двухсот агентурных. Из них почти две трети — выпускники Центра и ускоренных курсов при Центре. Отказ от «рельсовой войны» и передача диверсий на железных дорогах Литовцеву стали поворотным пунктом в партизанской войне. С полетевшим к черту графиком подвозки резервов немцы не решались выйти на оперативный простор, постоянно оглядываясь в ожидании выстрела в спину. Диверсионно-снайперские группы были страшным сном немецкого командования. Наша последняя акция была верхом наглости, но по сути ничего сверхъестественного мы не сделали. Тут все получилось благодаря слаженной работе отряда Мельникова и разведки Кузнецова. А мы только приехали-постреляли-уехали. Делов-то!

К моменту, когда Центр переименовали в Училище, состав преподавателей расширился почти втрое, а число «студентов» в восемь раз. Появились кафедры десантников, морпехов, морских диверсантов — последние, правда, пока еще только занимались общевойсковой подготовкой, но в скором времени должны были начаться занятия по моим наработкам. В первую очередь внимание уделялось подготовке командного состава, выработке понимания тактики этих специальных частей, умению мыслить собственными, нестандартными категориями. Эти мальчики должны были не только уметь сражаться, но еще и побеждать в самых безвыходных ситуациях. И они это делали. Недавно был взорван завод по изготовлению авиабомб в Гданьске — я была точно уверена, что выстрел с километра по заложенной на чердаке взрывчатке был выполнен одним из учеников Освальда — предел возможного. Вышедшие из Училища не знали слова «невозможно».

В этом же партизанском отряде время будто остановилось. Не было ни заложенных «схованок»-баз, ни графика подрывов, ни агентов, которые снабжали сведениями по передвижению немецких частей. Не было ничего. Были только слова да подрывы наобум. Я оказалась в замедленной съемке — люди бесцельно ходили, разговаривали, умирали, и всем было все безразлично. Болото. Жизнь среди болот. Спокойная, несуетливая. Она затягивала. Хотелось расслабиться и забыть, что рядом, в нескольких километрах, война. Кто-то приходил иногда, как брошенный в воду камень создавал круги, но камень тонул — и болото успокаивалось. Несколько раз у меня возникало впечатление, что сейчас я обогну пригорок, зайду за дерево и окажусь в нашем времени. Обратно — в будущем. И там, также неторопливо и ирреально, пройдет мимо толстая повариха Галя и незлобно окликнет: «Ну чо стала? Ходи давай домой!» И голубое небо так же безразлично будет смотреть на чужую женщину, растерянно стоящую у векового дуба.

Ника

Откуда взялась эта «белокурая бестия», я даже сначала не поняла. Вроде бы и не спала же! Смотрела во все глаза на резвящееся подрастающее поколение, которое с утра пристало ко мне на тему: «Тетенька, а вы правда фашиста голыми руками завалили?!» Попыталась отшутиться. Вот только шучу я еще хуже, чем готовлю. Пришлось успокаивать перепуганную партизанскую пацанву и в акт доброй воли и хорошего расположения духа показать несколько простых подсечек и уходов от захвата. Когда-то, давным-давно, в добрые мирные времена, эти уходы были первым, чему я научила свою четырехлетнюю дочурку. Красавицу, совсем не похожую на мать, со светлыми пшеничными локонами и огромными карими глазищами. Я ее обожала. И страшно за нее боялась. Боялась именно не успеть защитить, опоздать на один краткий миг — поэтому моя доченька очень хорошо освоила технику «большого пальца». Все очень просто — надо вывертываться в сторону большого пальца руки. Неважно, держат ли тебя за руку или за шею, всегда хват слабее именно там. Теперь эти простые приемы я и показала мальчишкам. А они рады стараться! Вон уже валяют друг друга, выдумывая такое, что я и не показывала, интузазисты, блин!

А этот появился на поляне в одно мгновение ока. С той стороны бугор с редкими соснами — весь на просвет. Еще секунду назад между деревьями кроме солнечных лучей ничего не было и вот те на — стоит! Лет шестнадцать на вид, худой, впрочем, как и все здесь и сейчас. Волосы в таком художественном беспорядке, что хочется протянуть расческу. А цвет — именно такой, чтобы прикусить губу от сжавшего сердце воспоминания о своей «солнышке». Где она? Как она там, без мамки?

— Чего приперся?

Что-то не замечала я за мальчишками такого хамства. А тут — вызверились, как взъерошенные волчата. С чего бы это?

Парень только не по-детски серьезно хмыкнул и, не обращая внимания на пацанов, прошествовал через поляну ко мне.

— Здравствуйте!

— Здравствуй, — поздоровалась в ответ я, все еще недоумевая, откуда взялся этот белокурый и почему я его раньше в отряде не разглядела.

— Пожалуйста, — с места в карьер взял парень, — возьмите меня в свой отряд!

Вот те раз! И как это разрешите понимать? Я что, начальник рекрутского набора малолеток в ряды Красной Армии?

Я ему так и сказала, только чуть в других выражениях. Жадно слушавшие нас мальчишки тут же расхохотались. Из их комментариев я уяснила, что белокурый — позор всего партизанского движения, а также тупой, дурной и вообще неизвестно откуда выползший… А вот это мне явно не понравилось. Смеяться можно, а вот унижать человека — не сметь. Не люблю я этого… с детства.

— Имя, фамилия? Откуда?

— Руслан Щипачев. Я из Хабаровска.

— А что ты тогда в Белоруссии делаешь, Руслан?

— Отдыхал я. На лето. У бабушки. Всей семьей. Теперь никого нет. Я один.

— А в Хабаровске родственники есть?

— Нет. — Из того, как он это произнес, я поняла, что если и есть родственники у Руслана в Хабаровске или еще где-то, видеть он их не хочет. Да и вряд ли сможет в ближайшее время.

— Пусть не врет! Он не на лето к бабке ездил, он от япошек сматывался! А бабка их видеть не хотела! Япошка он!

Опаньки! Это что ж, межрасовый конфликт?!

— А ну, герой, иди сюда! Ты японцев хоть раз в жизни видел?

Мальчишка независимо пожал плечами:

— Нет, ну и что? У нас все село знало, что его отец с япошками дружил!

— Это правда?

Парень поджал губы, размышляя, что лучше, соврать или быть честным до конца.

— Да.

Нелегко далось ему это простенькое слово. Закаменел весь. Ждет. Если я сейчас откажу ему, не возьму с собой, его здесь запинают однозначно. Он и так любовью местных, как я поняла, не пользовался, а уж теперь и подавно. Не простят как минимум. Раньше знали в основном из слов старухи, но это только слухи были, а теперь сам сказал. Сам.

— Самурай.

Сосна за моей спиной легко вибрирует. Как будто я не знаю, что Самурай уже давно висит на ветке над моей головой. А нечего было иголки ронять!

Руслан вздрогнул. Значит, знаешь, кто такие самураи! Однако… Становится все интереснее. Эра Мэйдзи в этом мире наступила так же, как и в моем, в 1868 году. И самураи, как сословие, были ликвидированы.

«… В эту ночь решили самураи перейти границу у реки…»

От чего же ты, милый белокурый мальчик, бежал вместе со своими родителями в далекий Белорусский край? Почему терпишь издевательства местных пацанов и как при таком отношении умудрился не погибнуть за целый год войны?

Любопытство погубит кошку. Однозначно погубит. Это факт! Но перед этим кошка обязательно должна удовлетворить свое любопытство и попытаться, насколько возможно, показать коготки.

— Зови СБ. У нас тут Самурай номер два объявился.

Мякишев

Вот как такие, скажем мягко, оригинальные люди могут жить на втором году войны? Жить — в буквальном смысле слова, то есть просто оставаться живыми в тылу врага? Очередной раз пытался хоть как-то организовать охрану лагеря, не говоря уж о правильной караульной службе. Как горох об стену. Глядя на странное отношение местного, с позволения сказать, командира, его подчиненные тоже смотрели на нас как на какое-то природное явление, которое надо перетерпеть. А лучше — приспособить к делу по своему усмотрению. Почему Ника Алексеевна не хотела поставить на место этого типа, предъявив припрятанные документы с полномочиями, которые заставили Штаб фронта если не стоять по стойке «смирно», то относиться очень уважительно, — не знаю. Может, очередную вводную со своими бойцами отрабатывает, может, просто смотрит, кто что делать будет, — с нее станется.

Ну вот, опять. Отношение к моим усилиям «собака лает — караван идет». Мол, тропка через болото одна, чужие не найдут, так что нечего и напрягаться. О-хо-хо. А вот и иллюстрация к моим словам: из куста за спиной двух охранников (только пять минут назад кивавших моим инструкциям) отделился Самурай, провел им по шеям обратной стороной ножа и, хмыкнув пренебрежительно, сказал:

— СБ, вас Летт зовет.

— Что-то случилось?

— Еще нет. От вас зависит — может, и случится.

Озадачив всех такой новостью, Самурай не торопясь (а на деле явно рисуясь перед зрителями) обогнул сосну, но с обратной стороны не вышел. Я был уверен, что и за деревом его нет. Картину испортил Батя, небрежно бросивший в пространство:

— Тоже мне — лесной дух, половину коры ободрал и чуть не гигнулся вместе с веткой…

Прилетевшая сверху шишка, угодив точно в лоб Бате, прервала его филиппику. Удаляясь с полянки и слыша сзади смешки и комментарии партизан, подумал, что «кони явно застоялись». Или мы уйдем отсюда (но вопрос с проводником!), или придумаем, что делать с местным командиром, или наши бойцы придумают сами. А фантазия у них…

Подходя к кухне, увидел диспозицию: Летт, рядом с ней какой-то белобрысый паренек, чуть в сторонке — стайка мнущихся детишек.

— По вашему приказанию прибыл! — три шага строевым, руку к козырьку. Летт морщится. Да помню я, помню насчет «в походе без чинов». Но в данной обстановке, для местных, следует всячески подчеркивать, что мы — регулярная часть.

— Вот, полюбуйтесь, — Летт опять поморщилась, видимо, это не из-за моего выхода, — какое к нам пополнение подошло.

— Где разместились? Рация есть?

— Разместились — вот, передо мной. Кроме «партизанского радио», другими средствами связи не обладает.

— Это как понимать? Самовольный переход из части в часть во время боевых действий? Что еще за анархизм такой? — Похоже, меня позвали в качестве своеобразного пугала, вот и постараюсь отработать.

И то правда — только пацана с собой тащить нам и не хватало для полного счастья. И так непонятно, как оторвались. Конечно, Бате скорее подошло бы имечко Леший, и минеры наши молодцы, и выложились все, но… Нас на второй, много — на третий день должны были зажать между егерями и кордонами и там и раздавить. Кровью бы немцы умылись, но и нас закопать просто должны были. Как выкрутились — не понимаю. Несколько раз выскакивали на места недавних стоянок, видели брошенные позиции, где явно стояло оцепление, — иногда еще костры были теплые. Похоже, у немцев помимо нас какие-то проблемы возникли, другого ничего придумать не могу.

— Давай отойдем в сторонку, поговорим. А вы — не подслушивать!

Летт быстро, но точно ввела меня в курс дела. Да уж… И тут его бросить — плохо, и с собой брать… Стоп! Говорите, в Белоруссии был? Но мы-то сейчас еще на Украине! Добрался сюда — как? Если сам — то, может, это и есть тот самый проводник, который нам нужнее многого и многого другого…

— Вот и разберись. Ты же у нас СБ — вот и обеспечь безопасность отряда. Проведи проверку новобранца, собеседование и примем решение. — Это Летт проговорила уже на ходу и громко. В расчете, что новобранец услышит и не придется повторять. Это у нее талант — ловить по три зайца сразу.

Разговор затянулся. Летт, как образцовая домохозяйка, чистила картошку, при этом невзначай прислушиваясь к разговору, благо я посадил парня спиной к ней. Еще сверху свалилось несколько иголок. Белки, что ли, расшалились? Ага, хорошие такие «белочки», килограммов под семьдесят… Что ж, минимум двое в отряде в курсе разговора.

Ладно, решение принимать все же командиру, мое дело — рекомендации. И еще одно я понял — разговор этот проверка не только для пацана, но и для меня. Не могла Ника не заметить, как я морщусь при слове «Самурай», знала наверняка мой послужной список и мое отношение к японцам. Вот и слушает внимательно. Что же, слова товарища Сталина, что «сын за отца не отвечает», я помню. Ладно, надо обеспечить майору свободу маневра, да и свою позицию обозначить. О, а давай-ка вот так, заодно и парню жизнь облегчу, если все-таки тут оставить придется. Благо свидетели — вон они, крутятся неподалеку.

— Ну что же. Не стану скрывать — проводник нам нужен. Вот только выдержишь ли? У нас люди очень подготовленные, в день столько километров отмахать можем, что только держись. Начнешь отставать — что с тобой делать? Не немцам же оставлять? Они спрашивать умеют, а зачем им знать наш состав, планы, маршрут? Ты меня понимаешь?

Паренек на миг задумался, побледнел и кивнул. Хотел что-то сказать, но я продолжил:

— Что до остального… Все знают, японская военщина крови нашему народу попортила немало. И понятно, что, разобравшись с гитлеровской Германией, надо будет наводить порядок на востоке страны. И тогда люди со знанием языка, уклада, да еще и со знакомыми на той стороне — то есть, считай, с агентурой — будут очень нужны. Я имею в виду — наши, проверенные люди. Сам, например, не отказался бы иметь парочку таких бойцов у себя на заставе. Я пограничником до войны служил, на Дальнем Востоке. Так что даже если сейчас командир тебя с собой не возьмет — по пути из Берлина обязательно заеду.

Ишь, как глазки-то сверкнули, как на местную ребятню покосился. И те зашушукались — недаром я голос повышал, все на ус мотают. А вот и Летт — перестала делать вид, что вся в хозяйстве. Да и подошли мы вплотную.

— Ну что, СБ, как тебе новобранец? Можно брать?

— Можно. Самая лучшая проверка, разумеется, в бою, но — можно. Жалко парня, конечно, но ведь война.

Стоит, дыхание затаил, столбиком прикидывается. А самого мелкая дрожь колотит.

— Ладно, берем. Только согласуем с его нынешним командованием. И еще, СБ, с тебя — позывной для нового бойца.

— А давайте его и спросим, как его называть?

— Можно — Ронин, если Самурай уже есть…

Ника

Мы вырвались. Вырвались из болота. С громким звуком «чпок». С охреневшим и запуганным нашим нежданным «взрослением» из каких-то там разведчиков до самой Группы Ставки командиром партизанского отряда. Перепуганным политработником и растерянными ребятишками. Многие хотели идти с нами. Так что вытягивать себя из этой трясины спокойствия пришлось чуть ли не по живому. Каждый шаг давался с трудом — обленились, расслабились. Но вязнуть еще больше не было ни сил, ни желания — нас ждала Родина, как ни патетично это звучало. А лично меня ждал где-то там мой Алексей.

Я еще не знала, что позади, в Ровно и по всей оккупированной части Украины началось то, что впоследствии назовут незамысловато и просто — Исход. Исход евреев. А Моисеем должен был стать как раз Ярошенко. Не стал. Черт его знает, хорошо это или плохо, но мы сделали что смогли, одним ударом обезглавив верхушку командного состава вермахта. А заодно и УПА. Разрозненные, обозленные украинские националисты, удерживаемые вместе только авторитетом Шухевича и Бандеры, вдруг оказались лицом к лицу с диверсионными группами. Как раз тогда, когда сам Шухевич пал от наших рук. Не помог даже широко разрекламированный немцами украинский батальон «Нахтигаль». Он просто распался.

Теперь наша дорога петляла через болота и топи в направлении Белоруссии. Первые несколько дней Ронин, гордясь возложенной на него ответственностью, бодро вел нас лесными тропами. На четвертый нас встретил дозорный отряд белорусов. Дальше нас перебрасывали как эстафетную палочку от одного отряда в другой. Вот только где финиш у эстафеты, не знала даже я. После переправы через Припять темп начал понемногу ускоряться. Мальчишка пыхтел, скрипел зубами, но упрямо ковылял в середине колонны, отказываясь остаться в любом из партизанских объединений. Видно, пошел на принцип — сдохну, но дойду! Ню-ню…

По дороге села. Деревеньки. Печные трубы из-под сожженных крыш. Брошенные хаты. Живые села мы обходили стороной. Но их мало. Боги, как их мало! Запах пепелищ преследует постоянно. И это на юге Белоруссии, где и деревень-то по факту немного было, а что же делается на западе? Об этом не хочется даже думать. Я не думаю. Я привычно бегу за Ронином опять в роли радистки. Командует СБ. Пусть… так для всех лучше и привычнее. Даже для меня. Не люблю быть главной… не хочу.

Степан

— «Псарня», вижу крупную колонну противника, движется в направлении… — Атакованный парой «суперрат» разведчик нырнул в крутое пикирование, отрываясь от преследователей. Те попробовали догнать, но им явно не хватало скорости, поэтому отвернули. Дело сделано — информация о проводке крупной колонны, добытая разведкой, оказалась верной. Теперь ударная группа устроит им горячий прием — большевикам понравится.

— Кречеты, здесь Часовой. Наблюдаю перелет через линию фронта группы «злых». «Фоккеров» не вижу, повторяю, не вижу. Только «лапти» и «худые».

— Принято, Часовой, — командир сводной группы Кречет мог позволить себе удовлетворенно улыбнуться. Пара И-185 отогнала разведчика, с трудом поборов желание догнать «мессера» и вколотить нахала в землю. Но нельзя — немцам знать о том, что они участники операции «Встречный пал», не положено.

Колонна из колесных машин и гусеничных тягачей «Коминтерн» неторопливо двигалась к фронту. Стандартная колонна — машина связи, грузовики с солдатами охраны и зенитки прикрытия. Их немного — сказываются тяжелые потери, но они есть. Расчеты внимательно следят за воздухом — только что патрульная пара отогнала разведчика, значит, скоро появятся и его «приятели» — либо пикирующие, либо бронированные. Последние хуже всего — летят низко и быстро, хорошо вооружены, так что сбить их весьма нетривиальная задача…

Командир группы «фоккеров» вел своих подчиненных на малой высоте, выходя точно на русскую колонну. Все как обычно. Огонь — от жертвы только клочья в стороны полетели. Стоп — какие клочья от бронированной ЗСУ? Додумать столь странную реакцию «Вяза» на огонь немец не успел — на дороге творилось форменное столпотворение: разваливались кабины и кузова тягачей, рвался брезент грузовиков, обнажая камуфлированную броню корпусов мобильных зениток и вороненую сталь стволов, установленных в кузовах автоматов 61-К. Мгновение — и рев моторов немцев пропал, утонув в торжествующем грохоте пушек.

* * *

— Всем Кречетам, здесь Кречет-11! К дороге не соваться! Зенитчики дурные, сначала стреляют, потом смотрят. Атакуем парами тех, кто выходит. Ни один не должен уйти!

— Принято. «Кречет-17», этот хромой — мой!

— Работай!

Ведомый третьей пары «фоккеров» с трудом удерживал свою поврежденную машину после выхода из атаки на колонну-оборотень. Из тех, кто летел впереди, не выжил никто, а повернуться назад мешал осколок стекла фонаря, впившийся в кожу на шее. Пилот просто не видел заходящую со стороны солнца пару «суперроялей».

* * *

— Есть! Еще один.

— Держать строй, собачьи дети, если жить хотите!

Угодившая в ловушку всеми конечностями спецгруппа Люфтваффе бешено отбивалась от навалившихся со всех сторон русских истребителей. Уцелевшая благодаря своему везению и умению четверка «стодевяностых», вместе с «мессерами» непосредственного прикрытия, рвалась к линии фронта, пытаясь выжить. Из Ю-87, не сумевших удержать оборонительный круг под атакой ЛаГГ-7, если кто и уцелел, то спасался сам.

— Здесь Альбатрос, держитесь, парни, мы идем.

Me-109 группы дальнего прикрытия стремительно атаковали ЛаГГи, увлекшиеся боем. Один, отчаянно дымя, пошел к земле, остальные прыснули в стороны, а на немцев обрушились И-185 резерва, окончательно превратив бой в побоище.

Мякишев

Наша лихая пробежка по Белоруссии запомнится мне надолго. Как я слышал, тут не то одиннадцать тысяч рек и семь тысяч озер, не то наоборот. Но такое ощущение, что половина из них оказалась на нашем пути. Вся беготня шла под девизом «Ни дня без переправы», и наши сопровождающие явно старались перевыполнить план. Однажды я даже не выдержал:

— Мы эту речку третий раз переходим, что ли?

— А як вы здагадалися?

Вот, елки-палки! Спросил, называется.

— По неповторимому запаху! — бросил я. — А какого хобота мы с берега на берег скачем?!

— Дык, эта… Тут петли… Мы километрау пятнаццать зрэзали…

— Тогда ладно, идем дальше.

Проводник еще раз принюхался озадаченно, пожал плечами и пошел вперед.

Второй особенностью было отношение местных партизан к нам. С одной стороны — вполне искреннее уважение. С другой… Как бы так объяснить? Как к противотанковой гранате без чеки. Обращались с нами максимально бережно, но при этом старались спихнуть с рук как можно быстрее. И я их прекрасно понимаю и не берусь осуждать. Тут дело такое: а ну как нам приспичит еще какое громкое дело провернуть? Потом мы уйдем, а немцы будут не одну неделю всю округу на уши ставить, кому надо такое счастье?

По дороге несколько раз принимали сводки с фронта, дела там шли не блестяще. Сообщалось о тяжелых боях на смоленском направлении, затем — в самом городе. А мы вначале собирались идти туда… Посовещавшись с Никой Алексеевной, мы решили выходить к своим южнее Могилева, но севернее Гомеля. Оно и ближе, чем Смоленск, и вне главной зоны боевых действий. И Березину переплывать не придется… Правда, форсировать Днепр ниже его слияния с этой рекой тоже не сахар. Эх, как хорошо в Маньчжурии — едешь и едешь верхом, каждому озерцу и ручейку радуешься, а не думаешь о том, как скоро у тебя перепонки на ногах вырастут.

На очередной ночевке в очередном отряде мы узнали о подозрительных окруженцах. Командир отряда пытался окольными путями выяснить, не могли бы мы прояснить обстановку. Кружева плести было некогда, пришлось переводить разговор в конструктивное русло.

— А чем вам эти окруженцы не угодили?

— Да странные они какие-то. Все на восток идут, а эти — какими-то зигзагами, то на север, то на запад…

— Может, заблудились просто?

— Да нет, дорогу спрашивали. И еще, обычно стараются налегке выйти, а эти за собой танки тащат, причем какие-то странные, не наши вроде.

— Что значит — «странные»? И откуда ты знаешь, что не наши? Большой специалист по танкам?

— Так я сам — танкист бывший. После Халхин-Гола по контузии комиссован. Да и за войну насмотрелся. Эти здоровые, пушки — так даже не полковой калибр, а поболе.

— Ладно, разберемся. Где они хоть находятся?

— Да туточки, недалеко, часа три ходу — на ночевку устроились. Охрану, правда, выставили…

* * *

А потом был ночной марш-бросок с захватом «языка». Все прошло настолько просто и буднично — Седьмой и Самурай как на рынок за картошкой сходили. Доставленный к нам «язык» — парень лет двадцати в танковом комбинезоне без погон — выглядел несколько испуганным и озадаченным. Трудность представляло только то, что разговорить его надо было аккуратно, без членовредительства, на случай, если он на самом деле — свой. Так-то питомцы Летт методикой экспресс-допроса, как они это называли, владели вполне на уровне, да и я подучился, в рейде часто пригодиться может. Но это — на крайний случай.

Тем не менее, убедившись, что мы — советские разведчики, он вздохнул с облегчением и заговорил, хоть и не слишком откровенно. Так или иначе, но вскоре прозвучало, что он — боец из группы «товарища Медведя». Ника насторожилась:

— Какого Медведя?

Вопросы сыпались градом, нашего командира интересовало почти все — возраст, звание, имя, внешний вид… Было очевидно, что Ника надеется узнать в этом неведомом мне полковнике кого-то знакомого и — боится ошибиться. Наконец, она вздохнула с облегчением:

— Он. Он, чертяка. СБ, готовь наших, прощайся с партизанами — идем к своим. А ты, — Ника повернулась к пленному, — ты нас проводишь, чтоб все спокойно и без лишних нервов.

— Ага, проводишь не пойми кого к командиру. Если вы свои — то хоть пояс верните. И оружие!

— Вернем, обязательно вернем, — все равно ты им пользоваться не умеешь. И с оружием опаснее для себя, чем для нас.

Собрались мы привычно быстро, попрыгали и, выстроившись гуськом в сложившемся за последние дни порядке, двинули за новым проводником. С собой прихватили одного из партизан — просто чтобы передать командиру последнего приютившего нас отряда нужные ему подробности, не возвращаясь и не задерживаясь.

Через цепь пикетов просочились почти без затруднений. Пару раз присели за кустиками, и все на этом. Килл только фыркнул презрительно. Перед хаткой хутора, в которой разместился искомый командир с лесной фамилией, стоял часовой. С ним перебросился парой слов наш провожатый, после чего, пройдя сени, постучал в косяк и вошел внутрь со словами:

— Товарищ полковник, рядовой Кучкин прибыл с…

— Ну надо же — прибыл он! — Я бесцеремонно прервал доклад: что-то быстро товарищ очухался, а то еще ляпнет чего. — Доставлен ты, а не прибыл.

Заглянув в помещение, я увидел в свете мерцающей с прикрученным до предела фитилем керосинки коренастого танкиста, который, услышав незнакомый голос, уже схватил трофейный МП и нацелил его на дверь. И тут мимо меня проскочила наша Летт и с криком «Соджет! Живо-о-о-о-ой!» повисла у него на шее.

Все немного оторопели, включая этого самого Медведя-Соджета. Наконец, он перевел дух и спросил:

— Ника? Ты?! Живая и настоящая — или это глюки от недосыпу?

— Доказать? — как-то подозрительно ласково спросила Летт.

— Не надо! Уже верю. Вот бывает же, — незнакомец потер лицо ладонями, — только горевал, что нет разведки нормальной, тычусь, как кутенок в ящике, — и нате вам, разведка пожаловала. Нет, Ника, ты правда — пришла? Или приснилась?

— Пришла, пришла… Давай народ разместим, поговорить потом успеем…

Соджет

После того как мы разместили вновь прибывших, я воспользовался моментом и, пока Ника еще не успела добраться до меня, по полной программе устроил разнос начальнику охраны лагеря, у которого вначале сперли подчиненного ему бойца, а потом еще и по его наводке нашли наш лагерь, пройдя посты незамеченными.

— Но товарищ командир, это же наши оказались! — пытался оправдаться Еременко. — Да мы ж…

— Что «вы ж»?! «Наши оказались»? — продолжал я разбор полетов. — Это Я со стопроцентной гарантией знаю, что они наши, а вот откуда у ВАС такая уверенность-то с ходу? Я уж про вашего «бойца-партизана» молчу… С такой «охраной» я вообще поражен, что нас еще не перебили ночью.

При этом слово «охрана» было произнесено мной с таким сарказмом, что Еременко просто не нашел, что мне на это возразить.

От дальнейшей экзекуции охрану лагеря в лице ее начальника спасла Ника, пришедшая таки поговорить со мной, закончив размещать своих людей.

Ника

Человек — странное существо. Вот поел, попил, отоспался — и вроде бы уже и жизнь хороша, и душа радуется. А если встретился на пути знакомый, то вообще в пляс пойдет. Хоть и война кругом и, кажется, очерствела душа, а нате… возрадовалась. Совсем по-детски. Могу я порадоваться или не могу? Эти мужики меня в последнее время за какого-то робота-супербойца держат. Совсем можно с катушек слететь! Радоваться надо, радоваться! Вот таким обычным человеческим встречам!

У меня от такой «человеческой» радости чуть дежавю не случилось. Опять Белоруссия, опять немецкий тыл, опять Соджет с танком, а я с диверсионной группой. Вот только вряд ли здесь поблизости окажутся еще Букварь со Степаном и Змеем. Ну, нет! На фиг — на фиг! Нас двоих на квадратный километр и то много. Как Выборг вспомню, так вздрагиваю — натворили мы тогда дел! А Смоленск тот же! Второй Сталинград! Нет, в этом мире — первый! Не было тут Сталинграда и не будет. А вот Смоленск есть. И котел смоленский, к которому все силы что с немецкой, что с нашей стороны стянуты. Бой за каждый метр, за каждый камень идет уже почти полтора месяца. Да и вокруг Смоленска. Партизанско-диверсионное движение, возглавляемое Стариновым и Шапочниковым, разрослось куда более, чем в нашу войну. Немцы боятся лишний раз в кустики отойти — о как мы их напужали! Третий фронт, открытый некогда сдуру восьмерыми попаданцами, в данный момент одно из самых серьезных направлений военных действий. Вот только название прижилось, хотя, когда мы стали Берии объяснять, почему, собственно, «Третий», он сначала не понял. И почему Англия с Америкой должны быть «Вторым фронтом» — тоже. В его логике «второй» не может быть после «третьего». А в нашей и не такое случалось!

С Соджетом мы засиделись до утра — было о чем поговорить. Конечно, главным вопросом было сакраментальное «Что делать?». А потом уже — как, зачем и почему? Первым же действием (даже не обсуждаемым) было связаться с Центром и поставить в известность Старинова о нашей встрече. Думаю, что приказа «бросить и возвращаться» не будет. Потому, что я точно не брошу Соджета, а Соджет — свои танчики. Так что Старинов должен будет понять, что, попытавшись выдернуть нас, он может получить прямое неподчинение приказу — то есть я его грубо пошлю. Пусть думает лучше, как нас использовать в данной ситуации и данном месте. Кстати, у смоленских партизан еще танков не было? Теперь будут!

Саня

(на следующий день на исходной позиции под Смоленском)

— Товарищ подполковник, разрешите? Нам надо с вами наедине поговорить, — лейтенант госбезопасности из особого отдела корпуса, в составе которого мы сейчас оказались, в маскхалате поверх формы неотрывно таращился на меня.

— Подождите. Закончим с орудием, и я уделю вам время.

— Товарищ подполковник, я вынужден настаивать на своем требовании!

— Товарищ лейтенант государственной безопасности. Я выслушал ваше требование и вынужден отказать до окончания процесса чистки орудия Д-25Т тяжелого танка «Иосиф Сталин — первый» образца 1942 года производства Ленинградского ордена Ленина и ордена Октябрьской Революции Кировского завода, — говоря эту тираду, я наслаждался отразившейся на его лице работой мысли. — Короче, если хочешь поговорить быстрее, — хватайся за банник и «фигачь» наравне с остальными. Если нет, жди в сторонке.

Лейтенант ГБ исчез в кустах, а мы продолжили «пробивать» ствол, матеря заряжающего, переборщившего с ветошью на пыже в стволе. В ответ здоровенный рязанский увалень только виновато улыбался. Ну да, что ни делается, все к лучшему. Я получил возможность прокрутить в уме варианты разговора с особистом, да и ствол оказался очищен так, как его, наверное, не чистили даже после сдаточных стрельб. Хотя, должен вам сказать, проталкивать тугой кляп через почти шестиметровый канал ствола, который перед этим обильно смочили керосином, то еще удовольствие… С промывкой воздушного фильтра и проверкой пальцев траков экипаж уже вполне мог справиться и без меня, а заправщиков еще не было.

Стоило только мне отойти и направиться проверять положение дел в других экипажах, как рядом материализовался давешний гэбэшник и вновь начал свою песню. Пришлось выбрать спокойное место и выслушать его. Монолог продолжался около трех минут, и основной его мыслью было, что законность надо соблюдать. На что я продемонстрировал ему маленькую вырезку из «Красной Звезды» за январь, где говорилось о важности борьбы с бандитизмом на территории СССР. И пояснил, что территории, временно оккупированные немцами, не перестают быть советскими. Подпись Сталина под статьей и рекомендуемые меры вплоть до высшей с исполнением на месте произвели неизгладимое впечатление. Лейтенант исчез, а через час сам начальник Особого отдела корпуса позвонил и предложил забыть «недоразумение, возникшее из-за служебного рвения его подчиненного» и предложил прикомандировать того на исправление. На мой отказ он привел убийственный довод: «Так надо! У тебя еще нет Особого отдела? А теперь будет!» Пришлось согласиться.

Вечером к моему ИСу притопал новоявленный начальник Особого отдела и начал интересоваться моим мнением насчет проверки личного состава бригады. Особенно сильно он напирал на то, что вновь призванные или добровольцы могут быть немецкими шпионами. И подчеркивал, что на солдат из запасного полка под Вязьмой и танкистов из недоформированной бригады это распространяется гораздо меньше. Потом попытался прочитать мне лекцию.

— Товарищ лейтенант госбезопасности, — прервал его я, — вы мне только что рассказывали о месте коммунистов в бою и о необходимости их сотрудничества с органами государственной безопасности. А я вас очень хотел спросить о месте названных органов в бою… Короче, на чем бы вы хотели пойти на штурм города?

— Но я…

— Балласта у меня в бригаде нет и не будет. Ваши коллеги во время рейда ОМСБрОН на Выборг дрались наравне со всеми пехотинцами, а лейтенант Титов исполнял обязанности авианаводчика. Итак, ваш выбор? Могу предложить место заряжающего в любом танке на ваш выбор, место второго номера вот у этого пулеметчика, — я показал ему на Юлию из Сафонова, только что получившую от зампотылу комплект формы, — ну и место стрелка в десанте на броне. Командную должность не могу доверить — не уверен в ваших способностях в общевойсковом бою. А вот в промежутках между боями будете исполнять свои обязанности согласно штатному расписанию. Вопросы?

— Нет вопросов, — сник особист. — Разрешите вторым номером у пулеметчика?

— Разрешаю. Оружие у тебя есть?

— ППШ и ТТ.

— Нормально. А теперь иди, занимайся, чем положено. Вот со своего первого номера и начни.

Соджет

Наши с Никой препирательства на тему, что делать и как это сделать с наименьшими потерями, были прерваны криками «Воздух!», раздавшимися снаружи. Я сразу же выбежал и, посмотрев на небо, увидел девятку «лаптежников», идущих точно на наш лагерь.

«Это не случайность, нас явно кто-то сдал!» — мелькнула в голове суматошная мысль, в то время как ноги сами собой понесли меня в сторону стоящей без экипажей техники.

И я таки почти успел — мне оставалось пробежать всего несколько метров, как начали рваться бомбы. Я увидел, как на месте того танка, к которому я бежал, вспух огненный шар… Потом я почувствовал удар в грудь и возникло ощущение полета, удара о землю я почти и не ощутил. Последнее, что я увидел, была бегущая ко мне Аня — и наступила темнота.

Мякишев

Жутко хочется спать. Это усиливает ощущение нереальности происходящего, точнее, вызывает такое чувство, будто все это уже было. Вроде у психиатров специальный термин для этого есть. Однако пес с ними, с мозгокрутами. Своих проблем хватает, тех, что спать не давали.

После налета немецких пикировщиков и нашего срочного возвращения в лес мне пришлось развернуть бурную деятельность по своей должности в группе. А именно — контрразведкой. Не давала покоя мысль, что стоянку немцам «слили». Вот же приставучие словечки у Ники и ее ребят! Тем не менее вся моя беготня не дала никакого «улова», что парадоксальным, казалось бы, образом меня радовало.

Пропавшие два бойца из числа группы товарища Соджета нашлись поодаль в кустах с ранами от холодного оружия. Метрах в двухстах от разбомбленного лагеря на деревьях нашли большой кусок проволоки, видимо — оборванную в спешке радиоантенну. Поползав часов восемь вокруг стоянки в компании с Кузьмичом, он же Дед, и партизанской разведкой, я с достаточной достоверностью установил ход событий.

Немцы, снявшие часовых, вышли к стоянке товарища Медведя по следам его колонны. Или кто заметил колонну и стукнул новым властям, или бдительные фельдполицаи обратили внимание на следы танков там, где их быть не должно, — не знаю, да и не принципиально это. Факт в том, что выслеживали достаточно долго — отправленные мной партизаны прошли по следу мотоцикла километров десять, после чего вернулись. Итак, немцы на мотоцикле и каком-то четырехколесном транспорте остановились в километре от лагеря, звук моторов был заглушен деревьями. Затем прошли к нашим танкистам, обошли их по большому кругу, определив количество и расположение целей. Наткнулись на наших бойцов, сумели снять их без шума и вызвали авиацию.

Вот тут им несколько не повезло — единственная позиция, которая позволяла выйти на связь, наблюдать за танковой колонной и оставаться в укрытии, находилась чуть дальше двухсот метров от ближайшего танка. Потому, выведя головной «юнкере» на цель, корректировщики экстренно удрали, не дожидаясь падения бомб. Наземные силы немцев или долго собирались, или далеко ехали (а может, и задержались где), так что прибыли они на место где-то через полчаса после нашего ухода. Пригнали пять-шесть грузовиков, полугусеничный бронетранспортер и даже средний танк. Прошли по нашим следам до опушки, там развернулись в цепь, потоптались минут пятнадцать, постреляли по зарослям зачем-то и уехали, не сунувшись в лес.

Саня

Видимо, Смоленск за полтора месяца боев стал тем, чем на нашей хронородине был Сталинград. Третий день городских боев сводной бригады. Несмотря на тактику штурмовых групп и старания не подставлять легкие танки под ПТО, от бригады осталось чуть больше половины. Правда, радует, что большинство экипажей остались в живых. Но раненых тоже много и у нас, и в пехоте. Пару раз Юлька-пулеметчица со своим «малиновым» оруженосцем буквально спасали нам жизнь, срезая фрицев со связками гранат. Дважды немцам все же удалось порвать гусеницу на моем ИСе. Оба раза «пачками» и оба раза левую. Первый раз — прострелили, а второй — ствол раздавленной пушки попал между звездочкой и траками, и изношенные пальцы не выдержали. Может быть, это и спасло жизнь моему экипажу — прошедшая вперед Т-34 напоролась на мину. А затем получила на крышу огромную склянку с зажигательной смесью. Крики в рацию были недолгими — ребята просто сгорели в машине. Экипаж «пятидесятки» подошел к баррикаде и запросил помощи «больших». Его маленькой пушкой там много не навоюешь. Не успел я подойти, как вызов отменили, — ударом с тыла наши пехотинцы взяли преграду. Чуть позже выяснилось, что эта группа из тех, кто не отступил из города во время удара немцев, уже неделю они здесь воевали практически в полном окружении. В двух домах нам встречались уже «бутерброды» — на верхних этажах неотступившие наши, в середине — немцы, а нижний этаж опять занимаем мы. При попытке переправы по железнодорожному мосту утонул еще один ИС — немцы взорвали пролет. Еще один ИС налетел на батарею трех «ахт-ахт». Одно орудие поразил из пушки, второе раздавил, но получил в борт из третьего метров с тридцати. Правда, прикрываясь его корпусом, подошел Т-50 и перебил зенитчиков. Пушку захватили, и тут же для нее нашлась цель — к месту боя примчался ШТУГ. Так он и остался дымить в проезде между трехэтажками, видимо, даже не поняв, в чем дело. Запах разлагающихся трупов и горелого человеческого мяса, пороховая гарь, вонь солярки — все слилось в единый запах войны. В ушах непрекращающийся гул из шороха радиопомех, рева мотора, звона гильз внутри и лязга рикошетов снаружи — это звуки войны. А вид войны… Его нет — я вижу только через прицел орудия или в перископы при поиске новой цели. А еще война — это тяжелая работа: заправка баков при помощи ведер и воронки, переноска снарядов и зарядов из ящиков в кузове полуторки к люку танка. И нет разницы, подполковник ты или рядовой, — ты член экипажа, ты танкист.

* * *

Через шесть дней городских боев после подхода моей бригады и нескольких других частей Смоленск — наш полностью. Грязь и усталость до отупения. Затем рывок к поселку Рудня. И по пути догоняем остатки батальона отходящих по полевой дороге хорватов. Около двухсот рыл. Хорошо помню, что было летом 41-го, что рассказывали жители Сафонова. Опережаю всякие действия приказом: «Пленных, кроме офицеров, не брать!» Беру на себя ответственность за действия бойцов, потому что понимаю — их не остановить. Юлька, поставив сошки «дегтяря» на крышу башни моего ИСа, бьет по ногам пытающихся убежать садистов. Хорваты с простреленными ногами валятся на землю. Танки идут прямо по упавшим. Ору механику: «Сам траки отмывать будешь!» — а он только зло скалится в ответ. Когда с батальоном покончено, останавливаю танки и приказываю пехоте вернуться и добить оставшихся в живых. Приказ исполняется беспрекословно. Взяли в плен только майора и лейтенанта. Сам прохожу и срезаю не сильно запачканные нарукавные клетчатые щиты, некоторые бойцы помогают мне. С полторы сотни набралось. Складываю их в подобранный здесь же вещмешок. Снова газ в пол. Рудня. Бестолковое сопротивление десятка полицаев и неизвестно как здесь оказавшегося взвода немецких саперов. Бой не больше получаса. Два пленных полицая вместе с хорватами по требованию особиста предоставлены ему, а немцы вновь принялись за свою работу — обустройство позиций. Только теперь они рыли окопы для нас. Бригада получила двое суток отдыха. Правильно ли я поступил там, на дороге? Думаю, правильно — законы войны не должны распространяться на убийц и насильников мирного населения. А что до ответственности, так грехов и так очень много, одним больше, одним меньше — непринципиально, или, как говорил старшина в «учебке» во время «срочки», — «не имеет политического значения». Несколько озадачивает отсутствие реакции немцев. Неужели им послать против нас некого? Вроде рановато еще, хотя перемололи мы порядочно. В воздухе тоже тихо — только иногда группы наших проносятся куда-то на запад. По наблюдениям зенитчиков, потерь у летунов почти нет. Наконец-то можно сходить в баню, постирать форму, выспаться. Особист на второй день отдыха принес свой рапорт о случившемся на дороге.

— Командир, я должен это отправить.

— Я все понимаю.

— Командир, я решил, что ты должен знать, что я написал. Так будет честно. Разреши отбыть? Заодно пленных доставлю.

— Валяй! Грузовик и пару солдат возьми. Лучше с автоматами.

Ника

Встретились, бля! Встретились! И чуть не простились… навсегда! Осколочное в грудь, чуть-чуть бы ниже и прощай, хороший товарищ, заядлый форумчанин и невезучий попаданец Соджет. Что ж мне теперь делать? Хотя не слишком большой выбор — или к партизанам и там уже дальше вызывать самолет для эвакуации, или бросать… о последнем и думать забудь! Не брошу я его, даже если вся партия во главе с правительством настаивать будет!

В партизанском отряде, куда мы добрались к вечеру следующего дня при помощи проводника, нас встречали чуть ли не с фанфарами. Командир партизанского отряда первый секретарь обкома партии Кричева товарищ Гусевич распахнул объятия, будто не диверсантов с ранеными танкистами встречал, а ближайших родственников. Сразу же и землянки предоставили — для нас и для Соджета. Игорь Петрович и вправду оказался мужиком приветливым, добрым и с такой лукавой улыбкой, что походил на заботливого дедушку, а не на боевого командира.

А после обмена речами и сытного ужина, при свете коптилки, нам, наконец, поведали причину радости — телеграмму из Центра.

Мякишев

— Что это? — спросила Ника, глядя поверх взятого в руки листка бумаги.

— Указ о награждении вашей группы за Ровно. Не очень-то щедро, на мой взгляд, но и не «рукопожатие перед строем».

— Посмотрим. Так, это вступление, так… ага, вот оно: «Майора Иванову — орденом Ленина; капитана Мякишева и лейтенанта Алексеева — орденом Боевого Красного Знамени». Водограй, Семин, Литвинов, Березин — «Звездочка». Широких, Малахов, Денисов — «Слава». Бычко — тоже орден Ленина, но посмертно.

— Последнее — это, наверное, для компенсации того, что Героя никому так и не дали…

Саня

Вот и закончилась битва за Смоленск. На окраине Рудни передаю оставшиеся танки бригады, которой пришлось временно командовать, на баланс танковых полков мотострелковой дивизии. Семь Исов, пять «тридцатьчетверок», пара «пятидесяток», один «пятьдесят второй», одна СУ-152 и два «Вяза». Это все, что осталось через три недели боев от полнокровной бригады, пятнадцати ИСов и двух батарей самоходок. Потери ужасали. Причем у меня они еще были одними из наименьших. То, что нам, то есть Центральному фронту, удалось перемолоть едва ли не все танковые и мотопехотные части группы армий «Центр» практически без остатка и изрядно потрепать пехоту вермахта на своем участке, не могло не радовать, но от нервного напряжения на положительные эмоции просто не оставалось сил. Последнее время младший лейтенант, командующий батальоном, и сержант на должности комроты уже не вызывают удивления. А с рядовым Сергеем Зайченко, командиром взвода тяжелых танков, я готов снова и снова идти в бой плечом к плечу, трак к траку. В боях в предместьях Смоленска экипаж СУ-152 под его командованием сжег одних только «Тигров» пять штук. А ведь парень впервые оказался под броней танка на Т-26 под Вязьмой, где я с трудом собрал экипажи на полтора десятка ИСов и несколько легких танков. А Михай Татир? Когда этот цыган привел несколько лошадей, его хотели расстрелять, — думали, украл, а он их и правда украл, только у немцев, — и привел к нам, да не пустых, а с навьюченным оружием и немецкими солдатскими жетонами. Лучше него никто не находил засады противотанковой артиллерии. А вот эти глаза и светло-русые волосы из-под пилотки? Учительница из Сафонова Юля Маркина. ДП-27 в ее руках как будто умеет стрелять и за угол, и сквозь бетонную стену. Если она на броне — вражескую пехоту можно не принимать в расчет. И Юля, и Михай коллекционируют наплечные нашивки хорватского охранного батальона, порезвившегося в Сафонове. Семью Михая и много других цыган хорваты сожгли в сарае, как «расово неполноценных», а практически на глазах Юли изнасиловали и убили девочек-старшеклассниц из детского дома, пока она прятала малышню. А вот эти две сестры-близняшки на «Вязе»? Я могу уверенно подтвердить им пять «лаптежников», а уж наземные цели считать я никак не мог. Хотя один бронетранспортер, просто разорванный ими в клочья, я помню точно. А вот этот дед? Даже не помню, как его зовут… Мне удалось сразу после освобождения Смоленска выбить для него «Отвагу», хотя пленение штаба пехотной дивизии стоит гораздо больше. И теперь «Отвага» висит на его груди вместе с двумя «Георгиями». Нет, не могу выделить из оставшихся в бригаде людей ни одного труса или хотя бы просто не достойного орденов и медалей. Мы сдаем свои танки, а сами отправляемся в тыл. Сводной резервной бригады больше не будет. Да ее и не было как официальной воинской части. Ни штаба, ни знамени… Но она была! Люди и их верные «коробочки». Да, сейчас нас всего около пятидесяти человек, остальные выбыли, кто-то временно, а многие и навсегда. Нет, не понять мирным людям, что такое звон в бронекорпусе от попадающего снаряда, когда он продолжается внутри твоей головы сутки, а то и больше; не понять, как лязг закрывающегося затвора становится самым приятным звуком в мире (значит, сейчас будет выстрел, значит, у нас будут шансы выжить); не понять, что значит слышать в наушниках крики сгорающих заживо людей, с кем еще утром сидел у костра; не понять, что чувствуешь, когда соседний танк вдруг останавливается и его экипаж не отвечает. Мы, оставшиеся, едем в Кубинку, где Мындро доукомплектовывает ОМСДОН. Целую дивизию особого назначения! И эти люди придутся там как раз впору.

Ника

Отгремели фанфары, напринимались поздравлений вместе с неплохой самогоночкой под радостные похлопывания по спинам. Все бы им, мужикам, цяци на грудь вешать, а по мне — всех медалей и орденов в мире не хватит на то, чтобы расплатиться за то, что эти мужики каждый день умирают, идя в атаку на убийственный ливень пулеметного огня.

Вот сижу и смотрю на расшифровку, как баран на новые ворота. Ладно — не баран, а коза, и не на новые ворота, а на бумажку размером с листок блокнота, выдранный по-хозяйски из планшета командира партизанского отряда. А на ней ровными такими буковками: «Капитану Мякишеву с группой остаться для усиления партизанского отряда имени Октябрьской революции товарища Гусевича». Весело, да?!

— И что ты про это думаешь? — Я протянула СБ бумажку и грустно уставилась на лучик солнца, пробивающийся сквозь крону клена.

— Будем выполнять.

Другого ответа я и не ждала. «Дан приказ…»

— И где мы сейчас?

— Вот здесь, — палец ткнул в точку чуть южнее Кричева.

— Пойдем-ка выйдем, товарищ СБ. Поговорить надо.

Жалко, что я не курю. А то было бы хорошим началом разговора — прикурить, затянуться не спеша и вместе с дымом выдохнуть…

— Семен Борисович, — начала я, — вы давно уже поняли, что я немного не та, за которую все меня принимают… Вот. Как бы это сказать попонятнее для вас… Я примерно к такому выводу. Не играйте на публику, даже если она представлена только в моем единичном экземпляре. Поэтому Штаб и лично товарищ Берия нас курируют.

— Ага… вот откуда приказ о вашей эвакуации даже при смертельном ранении.

— Представляю, что они еще тебе наприказывали… но это даже хорошо… Этот Соджет, то есть Медведь, — он такой же, как я. И доставить его надо так же, как и меня — срочно и приоритетно. Не из-за того, что он мой друг… или что я так хочу…

— Я понимаю. Но надо согласовать его эвакуацию с Центром.

— Хорошо, СБ. Спасибо. Когда связь?

— Завтра. В девять утра.

Саня

«Жди меня, и я вернусь.
Только очень жди,
Жди, когда наводят грусть
Желтые дожди,
Жди, когда снега метут,
Жди, когда жара,
Жди, когда других не ждут,
Позабыв вчера…»[23]

В соседнем купе кто-то играл на гитаре. Это стихотворение в виде песни я слышал и раньше, но в этот раз исполнение очень отличалось от трансляций по радио. Да и другие, ранее слышанные аранжировки, стремились к академическому исполнению, а здесь было что-то необычное. В своем далеком прошлом (или будущем) я слышал подобное только у «Черных беретов Каспия» во время концерта на день памяти ветеранов Чечни. Не знаю, как других, а меня эта аранжировка задевала куда больше, чем принятая здесь и сейчас. Ловлю себя на мысли, что стал часто вспоминать свою хронородину. К чему бы это? Тем временем гитарист затянул «Нас извлекут из-под обломков…». Закуриваю, стоя у окошка. Нам выделили целый «купейный» вагон, поэтому никому особо не мешаю. Потом послышалась «Рванула из-под гусениц земля…». Странно, в этом мире ее до сих пор пел, кажется, только я, и то только пару раз и без музыки. Ну и переписывал кому-то слова прошлым летом под Брестом и зимой в Выборге. Вот что значит песня за душу берет… разлетелась, наверное, по всей Красной Армии. Но в отличие от попаданцев из прочитанных ранее книг себе я авторство не приписывал, говорил, что не знаю. Поезд нес нас в сторону Москвы. Наш пассажирский плацкарт оказался единственным среди грузовых вагонов. В одном отделении со мной оказался капитан ГБ. После третьего стакана и пачки «Беломора» он рассказал о том, что вел следствие по военным преступлениям. Мы начали было рассказывать ему о хорватах, но он в ответ, горько усмехнувшись, поведал нам об эстонской роте СС. Их зверства даже на фоне хорватов оказались страшнее. Чего только стоили несколько голов детей полутора-двухлетнего возраста на кольях возле их казармы, сваренная заживо просто из развлечения женщина, которую плавно опускали в чан с кипящей водой. На фоне этого несколько просто расстрелянных за то, что недостаточно низко кланялись, подростков не казались удивительным. А пленный русский летчик, забитый кнутами насмерть, вообще не вызвал дополнительных эмоций. Может, это потому, что дальше просто некуда злиться? А ведь капитан ГБ рассказал явно не все, что ему довелось увидеть. Мы хотя бы воевали с врагом, который сохранял какой-то человеческий облик, а эти нелюди не шли с немцами ни в какое сравнение.

Два дня в Кубинке я занимался в основном писаниной — отчеты, справки, похоронки и наградные листы. К концу дня ручка уже выпадала из пальцев. Как же я оценил в этот момент гелевые или шариковые стержни! Надо будет срочно заняться внедрением. Даже не столько техническим, сколько объяснить и доказать пользу. Вызов в Кремль, как-то буднично объявили о присвоении Сталинской премии и Трудового Красного Знамени за ленинградские танки. В Наркомате обороны, куда также пришлось прибыть по личному приказу Тимошенко, вручили приказ о присвоении звания полковника и об ордене Александра Невского за Смоленск. Затем с представителем наркомата я еще раз проверил списки, подаваемые мною на награждение. Вопросов не возникло, и через три дня состоялось награждение оказавшихся со мной в Кубинке. Остальным награды направлены по месту службы или лечения. Четверым командирам ИСов, участвовавшим в заслоне против «Тигров» под Вязьмой, за этот бой присвоили ордена Красного Знамени, остальным членам экипажей — Красной Звезды. В том бою все экипажи были некомплектны, и танками командовали наводчики. Мне за тот бой дали только «За отвагу», чем сильно озадачили присутствовавших. Участники освобождения Смоленска также не были обделены. К концу праздника огласили приказ — из состава дивизии дополнительно необходимо было выделить инструкторский состав для формирования в течение месяца особого танкового полка морской пехоты на Балтике. Эту задачу поручили мне.

Змей

До Штаба фронта добрались без приключений. Полк пока оставляли в резерве, мы должны были встать в лесу, в двадцати километрах от штаба. Получив приказ, Долгих подошел ко мне:

— Сергей, это не приказ, просьба. Останься здесь, вместе с нашим зампотылом, помоги ему выбить горючку, бензовозы и продукты. У тебя вид представительный и мандат есть. Только пса с собой не бери, комфронта собак боится и не любит. Активно не любит. Понял?

Я согласился. Попросил Тэнгу остаться в самоходке, обещал, что скоро догоню.

Делать мне практически ничего не пришлось, четыре часа мотался за нашим интендантом, сверкал иконостасом и надувал щеки. Большего не требовалось.

Внезапно на улице ко мне подошел капитан, сопровождавший нас от станции.

— Товарищ подполковник, — торопливо сказал он, — вам приказ на выступление. Мне приказано доставить. Поедете со мной?

— Конечно, — ответил я.

Ехали на том же джипе. Дорога была хорошей, и я слегка задремал. Сильный удар в днище машины выбил из меня сознание.

Очнулся уже в лесу, на маленькой полянке, окруженной густыми кустами, связанный по рукам и ногам. Надо мной стояли двое немцев в камуфляже, третий, неподалеку, рассматривал какие-то документы.

«Песец подкрался незаметно», — подумал я. Тут немец добрался до бериевского мандата, и глаза его медленно полезли на лоб.

— Mein Gott, Franz, fingen wir nur eine unglaubliche Person! Er hat ein Papier von ihm selbst Berija!

— Willie Sie schwarmen? Von hier nehmen Sie ein so wichtiges Vogel? Ja, und ohne Schutz?

— Franz, du einfach nicht verstehen — in dieser Lotterie, haben wir den Jackpot! Und er Blick in die Zeitung…

— Hmm…. in der Tat kann das wahr sein. Auch wenn es aussieht wie ein Scherz. Hans, Willi und jetzt haben wir sehr schnell weg, um uns zu ziehen. Und zu Gott beten, dass die russische ochuhalis so spat wie moglich — sonst werde ich nicht fur unsere Haut zu geben, sogar eine kaputte Pf[24].

На несколько секунд немцы отвлеклись и потеряли бдительность. Это им дорого обошлось.

Тэнгу в прыжке выметнулся на поляну, и Франц покатился по траве, хрипя и брызгая кровью из разорванной шеи. Из-за кустов вылетела «лимонка» без запала — прямо в голову Вилли, и тот молча ткнулся лицом в бумаги. Ханс вскинул автомат, целясь в Тэнгу, но не успел. Очередь прошла мимо, а вот пес не промахнулся, вцепился Хансу в пах и со всей дури рванул. Немцу здорово поплохело. «Больше не боец», — подумал я.

Тем временем на поляну вышли Николай и Антон со своей любимой рогаткой.

Николай кивнул Антону на Вилли и подошел ко мне.

— На минуту тебя одного нельзя оставить, — сказал он, — вечно во что-нибудь вляпаешься.

Продолжить нравоучительную речь у него не получилось, Тэнгу, обиженный тем, что меня не развязывают, легонько куснул его за задницу. Николай подпрыгнул и с обалделым видом обернулся к собаке.

— Ты что? Я свой! И невкусный.

— Р-ры, — тихо сказал Тэнгу.

— Ага, понял! — ответил Николай и принялся резать веревки.

Бедного Вилли, насмерть ошарашенного такой переменой ролей, мы сдали ребятам из отряда охраны тыла. Они нас подвезли до места расположения полка, а мы им подкинули немца из разведгруппы, которую они уже пятый день искали. Ведь Николай с Антоном побежали вслед за Тэнгу, который рванулся меня спасать как бы не раньше, чем меня захватили немцы. Вилли вскрыть пакет с приказом не успел, и втык от Долгих я не получил.

Задача, поставленная в приказе, была простой. Внешне.

Усилить противотанковую оборону корпуса генерала Климова. Для чего совершить сорокакилометровый марш в расположение оного корпуса. Днем, без истребительного прикрытия. Хорошо, что подбитый «Вяз» починили, и он нас догнал.

Только связи со штабом корпуса не было. Причем с утра. Так что сначала выступили разведчики, потом, с получасовой задержкой, и весь полк.

До корпуса мы добрались к вечеру, точнее, к тому, что от него осталось.

Меньше трех тысяч человек, дюжина разнокалиберных орудий и столько же минометов.

Остатками корпуса командовал майор Скворцов, начхим одной из дивизий. Так что главную роль в предстоящих событиях он уступил Долгих, причем без особого сожаления. После осмотра местности я понял почему. Корпус оборонял перекресток дорог и село Видное. Местность для обороны была удобной.

Речная долина, довольно широкая, речка неглубокая с крайне извилистым руслом. Одна дорога идет вдоль реки, периодически ее пересекая. Я насчитал четыре моста только в предполагаемой полосе обороны полка. Другая дорога, та, по которой мы прибыли, пересекала долину и скрывалась за холмами, уходя в закатном направлении.

Западный склон был высок и крут, но, несмотря на это, проходим для пехоты. И спуститься, и подняться она там сможет. Вот только атаковать по этому склону я бы не рискнул. Кое-где и танки пройдут, без особого риска, но вся колесная техника только по дороге. По длинному-длинному косому съезду. «Наш» же склон долины был пологим, но по высоте почти не уступал противоположному. Дорога взбиралась по нему по прямой, образуя длинный, почти двухкилометровый «тягун». По этому склону танки могли подняться практически везде, но медленно, со скоростью пешехода.

«Остановим мы здесь немцев, — подумал я, — хватило бы снарядов».

И в этот момент Долгих произнес:

— Придется атаковать прямо сейчас. Чтобы успеть до темноты.

Я немножечко офигел и повернулся к нему.

— На… Зачем? — Мое удивление было очень велико.

Вместо комполка ответил Скворцов:

— Прямо перед вашим прибытием здесь побывал Член Военного Совета фронта корпусной комиссар Сидоров. Он и распорядился подготовить планы на атаку. До рассвета любой ценой вернуть потерянные позиции. Так что, Сергей, — Долгих впервые обратился ко мне по имени, — либо мы атакуем, либо ты достаешь свой мандат и принимаешь командование.

Ну и что мне оставалось делать?

Командир разведчиков доложил, что делегатов связи к соседям справа и слева он отправил сразу по прибытии сюда. Скоро должны вернуться. Я понадеялся, что раньше, чем появится Сидоров. Двое чудом уцелевших разведчиков из корпуса генерала Климова сообщили о наличии у немцев тяжелого танкового батальона, прошлой ночью они притащили мехвода с «Тигра». И то, что это были совсем не те «Тигры», которых я встретил под Ленинградом. Лобовая броня корпуса и башни оказалась не сто двадцать, а двести миллиметров. Пробить ее могли только орудия наших самоходок.

Неожиданно объявился майор-артиллерист, командир корпусного артполка. Полк, расстрелявший все снаряды еще до полудня, практически не понес потерь, ибо бездействовал. Колонну с боеприпасами для него разгромила немецкая авиация. Так же, как хотели растрепать нас. «Фокке-вульфы» выбили зенитки, остальное доделали пикировщики. Сейчас снаряды подвезли, и полк был снова готов к работе.

Вскоре вернулись и разведчики с новостями, хорошими и не очень. Сосед слева был в курсе случившихся с корпусом Климова неприятностей и фланг уже загнул. А вот соседа справа у нас уже не было, вместо него сосредотачивалась для удара по дороге, идущей вдоль реки, немецкая танковая дивизия. Иного пути у немцев не оказалось, наш правый фланг надежно прикрывали старица и болото.

Так что к приезду Сидорова план действий у меня окончательно оформился.

Он обозначил свое появление диким воплем:

— Почему не вижу приготовлений к атаке?!!

— Атаки не будет, — спокойно ответил я, — я отменил ваш приказ. Вот, ознакомьтесь.

Бериевский мандат произвел на корпусного комиссара странное впечатление.

Сидоров сначала побледнел, потом опять побагровел и внезапно успокоился.

— Причина, — поинтересовался он.

Я указал рукой на карту со свеженанесенной обстановкой и добавил:

— Прямо перед нами, кроме всего прочего, тяжелый танковый батальон. Почти шестьдесят танков. «Тигры».

— Твою мать!!! — выругался комиссар и, помолчав, добавил: — Решение правильное. Сутки продержитесь?

— Если не выбомбят, — ответил вместо меня Долгих.

— Прикрытие будет, — сказал Сидоров, — и подкрепление тоже будет.

— Смотрите, — он расстелил поверх нашей карты свою, — если немцы прорвутся вдоль реки, мимо вас наши войска окажутся в очень тяжелом положении.

«Ага, — подумал я, — как в нашем мире весной сорок второго года. В районе Харькова».

— Скорее всего немцы бросят против вас этот тяжелый батальон, с сильной поддержкой. А за его спиной проскочит дивизия. Собьют они вас с позиций или нет — неважно. Вам ее остановить будет нечем. А мостики заминировать вам не дадут.

— Разобьем их огнем наших самоходок, — предложил я, — потом корпусной артиллерией накроем затор.

— Хорошо, — сказал комиссар, — за неимением лучшего. Но артиллерии у вас маловато, нужно больше. Я в Штаб фронта, обеспечу подкрепление.

Подкрепление было. Пришел маршевый батальон, численностью полторы тысячи штыков, прибыл авианаводчик, батарея восьмидесятипятимиллиметровых зениток. После полуночи на наш командный пункт приехал командир полка реактивных минометов. Сказал, что будет нас поддерживать, но предупредил: снарядов у него на три залпа. Приехали и артиллерийские наводчики. Два майора со связистами. От двух артполков РГК, которые должны нас поддерживать.

К утру все было готово, обустроены по две запасные позиции для каждой самоходки, установлены и замаскированы орудия и пулеметы. Удалось даже поспать пару часов под шум ночного дождя.

Утро началось с пятиминутной немецкой артподготовки. Потом пошли танки, старые «четверки» и «тройки», за ними пехота.

— Разобрать цели и ждать! — скомандовал по рации Долгих. — Пусть дойдут до середины подъема.

Мне поведение немцев не понравилось, но я не сразу понял — чем. Было очень похоже на разведку боем.

— Не стрелять! — скомандовал я. Поздно! Одновременно со мной Долгих крикнул «Огонь!», и его командирский танк выстрелил. Половина экипажей послушались меня и не стреляли, половина все-таки открыла огонь. Немецкая пехота мгновенно залегла, танки попятились, и наши позиции накрыл огненный шквал. Мне показалось, что стреляют сотни тяжелых орудий, осколки и комья земли барабанили по броне, приборы наблюдения заволокло пылью. Через некоторое время немецкий огонь начал стихать, похоже, их батареями занялись наша артиллерия и авиация. Вскоре все стихло, опала пыль, видимость улучшилась. По склону, к нашим позициям, шли танки «Тигры» и «четверки» с длинноствольной пушкой. Десятков восемь, не меньше. А за их спинами, по дороге, двигалась танковая дивизия. В полном составе.

Потери у нас были небольшие для обстрела такой интенсивности — командирский танк и одна из самоходок.

— Полку, по мостам справа от села, — скомандовал я, — четные номера — по первому, нечетные — по второму. Огонь!

Настил снесло — колонна встала. И оказалась разорванной на три части.

— Огонь по «Тиграм»! — новая моя команда. «Тиграм» поплохело.

Через минуту от подошедших на семьсот метров тяжелых танков осталась половина.

Уцелевшие «панцеры» прятались за корпусами подбитых машин и били по нам. И, судя по разрывам, по нам стреляли осколочными снарядами, приняв за полевые орудия.

Впрочем, маскировку с нас немцы довольно быстро снесли и перешли на бронебойные.

Это им тоже не помогло, не пробивали они нас с этой дистанции, а ближе подойти не могли. Тут их командир, похоже, запаниковал и начал вызывать поддержку. Артиллерийскую, авиационную и вообще какую угодно. Мы пока вяло перестреливались с «Тиграми», постепенно сокращая их количество. Немецкая авиация к нам прорваться не сумела, «зонтик» у нас оказался крепким. А вот артиллерия начала досаждать, прямым попаданием уничтожила две самоходки. Тем временем возле разбитых и почти восстановленных мостиков оказалась большая часть техники танковой дивизии.

И по этому скоплению людей и машин ударили наши пушки и «катюши».

Внизу, в долине все заволокло дымом и багрово-огненными сполохами, и оттуда на наши позиции хлынула волна людей и танков. Похоже, немцы уяснили, что удара по двум направлениям не получится, и решили прорваться хотя бы на одном. Через нас.

Не вышло. Не сумели они подойти к нашим окопам ближе чем на двести метров.

Духу не хватило идти в лоб на неуязвимые для них машины, которые пробивают их танки навылет. Покатились вниз и на ту сторону долины, прикрывшись дымовой завесой.

Фланговый удар был сорван.

Вовремя, у нас уже кончались снаряды. Во всяком случае, у нас оставался последний снаряд. И то в стволе. Артобстрел почти прекратился, только изредка прилетали «подарки» от дальнобойных орудий. Экипаж я отправил на погрузку боекомплекта, а сам остался в машине. Вдруг какой-нибудь недобиток оживет. В этот момент все и случилось.

Страшный удар встряхнул самоходку, от двигателя через треснувшую противопожарную переборку потянуло дымом. Я попытался покинуть машину и не сумел, тело было как ватное, сознание уплывало. Подумалось: «Сгорю».

Дальше урывками. Вот Тэнгу тащит меня в пролом в борту самоходки, через который в нутро машины льется ослепительный белый свет. Я зачем-то вцепляюсь в ранец со своими вещами, и малыш выволакивает меня вместе с грузом. Вот какой-то, насквозь пронизанный солнечными лучами лес, Тэнгу, поскуливая, волочет меня по траве. И темнота.

Очнулся я в снегу, на хорошо знакомой полянке в Тропаревском лесопарке. Тэнгу лежал рядом со мной, тяжело дыша, но с крайне довольной мордой. А поперек поляны вился наш сдвоенный след, обрываясь где-то посередине. Явно выдавая то место, откуда мы перенеслись в сорок первый. И, судя по состоянию следа, это был тот же день. Точнее, поздний вечер того же дня.

Это был сон? Нет, не похоже. Пришлось срочно доставать из ранца свитер и поддевать его под комбез, убирать в ранец пистолет и ордена. И надеяться, что по дороге домой меня не тормознет милиция. Впрочем, мало ли кто в чем собаку гуляет.

И я пошел домой, догадываясь, какими словами встретит меня жена.

Какими?

— И где ж вы шлялись, кобели мои ненаглядные?

Капитан Мякишев

И вот — опять ночь, опять партизанский аэродром. Снова встречаем санитарный СБ-2, в который загружаем носилки с тяжелораненым командиром. И — сопровождающего в кабину. Только на этот раз Ника не напутствует улетающего, а летит сама. Летт летит — такой вот незатейливый каламбур в голове сонной крутится. А остальное — совсем как тогда, под Ровно. Так и кажется, что опять явятся егеря, — но это вряд ли, на сей раз целый партизанский отряд в охране лагеря стоит.

Привезенные летчиками приказы положили конец нашей сводной группе, с легкостью разметав нас в разные стороны. Ника улетает на Большую землю вместе с раненым танкистом. Рычала и скрипела зубами, но — бумага, видимо, была суровая. Ее ребятишки остаются здесь, обучать диверсионным премудростям партизан и организовывать их должным образом. Оказывается, для них эта операция была чем-то вроде выпускного экзамена. Да уж, тут не спишешь и не схалтуришь.

Я получил приказ выходить пешком со своими бойцами и пакет — с маршрутом движения и попутным заданием по разведывательной части. Там же должны быть пароли и фамилии тех, к кому следовало обратиться после выхода. Но я пока не изучал в подробностях, успею после того, как провожу Нику. Проверил только комплектность и расписался на внешнем пакете, который и вернул летчикам для отчета.

Самолет, оторвавшись от полосы, исчез из виду почти сразу после взлета, оставив после себя только обещание Ники найти и снова встретиться и ощущение того, что сейчас вот закончился важный этап моей, и не только моей, жизни. Закончился, несмотря на то, что мне еще предстоит долгий путь…

Ника

Прошло уже больше двух недель с того дня, как я вернулась в родные пенаты. Теперь я уже это словосочетание говорю без иронии — за долгий год я поняла, что мой дом здесь.

Первую неделю докладывалась, писала отчеты, опять беседовала с ребятами из НКВД — это было необходимо, и я не корчила из себя Зою Космодемьянскую, тем более и сотрудники «кровавой гэбни» были нормальными, адекватными людьми, не строившими из себя «добрых и злых следователей». Мы беседовали долго, иногда целый день с перерывами на обед. Им надо было знать каждый мой шаг, а я с удивлением переосмысливала многие свои действия и слова, понимая, какой же я была еще глупой и наивной, несмотря на почти годовую закалку войной. Просто надо было смотреть так, как смотрят эти ребята, как смотрят тысячи людей Советского Союза — открыто, без цинизма и ложной либерастии. Они хотели освободить свою землю, победить в этой войне, и не было никакого великого «Я», когда каждый твой шаг — это шаг между жизнью и смертью не только тебя, но и всего народа. Они несли ответственность, которую мы, просто говоря, похерили в свои демократические девяностые и либеральные двухтысячные. А эти люди еще говорили «За нами Россия! За нами Москва!» и верили в это. Верили и упрямо, несмотря ни на что, делали так, что те, кто стоял за ними, это чувствовали.

После всех отписок я, наконец, добралась до госпиталя. Ярошенко уже позволили вставать и недолго, минут по пятнадцать, гулять в саду больницы. Даже не гулять, а сидеть и наслаждаться терпким ароматом мира. Тяжелые ранения и не менее изматывающие допросы поставили его на грань, за которую легко можно было перевалить — надо только было не упрямиться и не держать себя, полумертвого, в ежовых рукавицах воли. А он держал. Как и весь советский народ. И заходя в больничную палату, я видела отражение его воли в глазах солдат и офицеров. В глазах докторов. И даже в глазах измученных бессонными ночами медсестер и нянечек. Они упрямо не сдавались, и я знала, что никогда не сдадутся — даже через 60 лет.

Эта война продолжалась, и мы, попаданцы, не были в ней решающим фактором. Мы просто помогли немножко — принятые на вооружение обновленные танки и самоходки, чуть исправленные самолеты, а в принципе, мы ничего нового и сверхъестественного не сделали. Изобрести автомат Калашникова ни у кого в мыслях и не было, просто чуть раньше нашли настоящего Михаила Тимофеевича и он начал его делать не после госпиталя, а до. Вернее, в госпиталь он так и не попал. А попал сразу в проектно-конструкторское бюро.

Я немножко волновалась за своих диверсантов, но понимала, что вот за кого не надо переживать, так это за них. Они справятся с любой задачей — такой уж у этого народа характер. Но было как-то грустно с ними прощаться, хотя я и верила, что наши жизненные пути еще пересекутся. Как и с попаданцами, которые разлетелись по этой стране, будто лепестки ромашек, — у каждого теперь своя работа, своя жизнь. После Смоленского котла, ставшего переломным моментом войны, армия начала свое продвижение на запад. Рано еще говорить «победное», потому что победить еще предстояло, а до победы, которая, надеюсь, будет все же не в сорок пятом, а чуть раньше, надо было еще сражаться и сражаться. Где-то в этой круговерти рвался в Рижском вальсе Букварь, спасал других, но не себя Соджет, делал сложнейшие операции Вайу, ругался и добивался боеприпасов Змей, хоронил подчиненных и снова шел в бой Степан. А может быть, кто-то из них и смог вернуться… Было бы хорошо. Только вот я не вернусь — у меня здесь Родина.

Глядя в глаза этих бесхитростных людей, честных в одном желании — спасти страну, мне хотелось сделать больше, чем я могла сейчас. Ведь главное не выжить, не победить, а сохранить то, что самое дорогое и ценное — свою Родину, Советский Союз.

Послесловие

Ну, вот и выходит в свет последняя, третья книга о приключениях группы попаданцев в ВОВ. Мы благодарны всем, кто был с нами с самого начала нашего, тогда еще первого коллективного проекта на форуме «В вихре времен», всем, кто поддержал нас морально и экономически после выхода первого тома «Третьего фронта» в свет. Мы благодарны тем, кто, прочитав первую книгу, торопил нас с изданием второй, а потом и третьей книги. Это ваша заслуга, что, несмотря на внутренние разногласия, трения (а они все-таки были), трилогия была завершена. Немного поменялся коллектив авторов, но это объясняется тем, что Док в последнее время все чаще на реальном боевом дежурстве и поэтому писать ему просто некогда. Зато присоединились два замечательных автора — Виктор Дуров и Юрий Баландин, которые не только прекрасно вписались в проект и нашли там своих героев, но и смогли расширить его своим нестандартным виденьем и новыми сюжетами.

Что еще остается добавить? Наверное, то, что все-таки жалко, что коллектив авторов распался и ждать дальнейших книг не стоит. Осталось чувство незавершенности — мы могли и хотели написать больше! Остались целые эпизоды и интерлюдии, даже юморески, которыми нас радовал Алексей Кунин (А-1) и многие другие. Осталось понимание себя, что, попав в такую ситуацию реально, мы бы именно так и поступили, хотя некоторые читатели и обвиняли нас в мэрисьюшности, но мы именно такие, какими постарались себя описать в книге — ведь мы реальные люди, а не выдуманные герои. Просто выдумали «попаданчество» и постарались выжить в условиях войны. А правы мы были или нет, смогли ли донести до вас, читатели, частички нашей души, наших чувств — это решать вам.

И спасибо вам, что вы есть, дорогие наши читатели!

Коллектив авторов «Федор Вихрев»:

Наталия Курсанина (Ника)

Степан Сергеев (Степан)

Олег Медведь (Соджет)

Сергей Кокорин (Змей)

Александр Бондаренко (Саня)

Виктор Дуров (Мякишев)

Юрий Баландин (все остальные эпизоды)

Таймс (The Times) — ежедневная газета в Великобритании, одна из самых известных мировых газет. Выходит в печать с 1785 года. Традиционно считается, что газета придерживается умеренно-правых взглядов и поддерживается Консервативной партией.

Уполномоченный по обеспечению безопасности зарубежных контактов.

Технические средства для разведки за рубежом.

Использование научной информации.

Песня группы «Голубые береты».

Акт слияния.

Украинская Народная Республика (1918).

Западно-украинской народной республики (1918).

Добивались.

Независимость.

Речь Посполита по-польски произносится как «Ржечь Посполита».

В реале этих батальонов было 26, но в этом мире эскапады «попаданцев» в Белоруссии в 1941-м и большее внимание Ставки к работе в немецком тылу впоследствии привело к тому, что немцам нужно было больше полицаев и карателей.

Литовский фронт активистов (Lietuvos Aktyvistu Frontas) — подпольная литовская националистическая организация, существовавшая в октябре 1940 — сентябре 1941 г. и ставившая целью восстановление независимости Литвы при поддержке Германии.

Оба городка были типичными местечками черты оседлости, в которых практически вся промышленность контролировалась евреями. Потеря российского рынка для литовских товаров после 1917-го спровоцировала экономический кризис и миграцию «лимитчиков» с окрестных литовских хуторов в города, где они были согласны на любую работу. Своих (в большинстве еврейских) работодателей эта публика, мягко говоря, недолюбливала и вообще обвиняла во всех своих бедах «инородцев». В реале эти места были бездонным источником добровольцев для коллаборационистов.

Реальный случай, реальная фамилия.

Никто, наверное, не поверит, что местная полиция будет добросовестно копать преступления против инородцев. А вот приезжие «варяги» из уездного города — могут, они не так замешаны в местных раскладах.

Шлижюс автоматом использует слово «милиция» в западном смысле, «иррегулярное местное ополчение».

Реальный факт, командиром палачей в Юбаркасе был местный школьный учитель.

Реальный факт, вспомогательная полиция носила армейскую форму буржуазной Литвы, со знаками различия СиПо.

Эстонцев считали гораздо более надежными и боеспособными, чем литовцев и прочих, поэтому при торопливом бегстве им наверняка отдали бы предпочтение.

Стихи Константина Симонова.

— Хм… и в самом деле, это может быть правдой. Хотя смахивает на розыгрыш. Ханс, Вилли… а теперь нам придется быстро-быстро уволочь его к нам. И молите бога, чтобы русские очухались как можно позже — иначе я не дам за наши шкуры даже ломаного пфеннига.

Федор Вихрев Третий удар

«Зверобои» из будущего

* * *

* * *

Радио и пресса

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

Послесловие

Федор Вихрев

Третий удар