Филип Киндред Дик

Солнечная лотерея

Солнечная лотерея

…Хорошая стратегия использует принцип Минимакса, то есть поведения, основанного на знании вероятных результатов, которое учитывает, что противник может разгадать ход игры. Чтобы он не смог этого сделать, в игру вводят элемент случайности, чем ее усложняют, делая стратегию совершенно непредсказуемой…

Стратегия в покере, в делах и на войне. Джон Макдональд. Соч., 1953

Глава 1

Сначала были предзнаменования. В первых числах мая 2203 года над Швецией пролетела стая белых ворон. Через некоторое время серия пожаров опустошила бо́льшую часть Холма Лирохвост – одного из основных индустриальных центров системы. Небольшие круглые камешки выпали вблизи колонии на Марсе. В Батавии, где располагался Директорат Федерации девяти планет, родился двухголовый теленок – верный признак приближения чрезвычайных событий.

Каждый толковал эти знаки со своей точки зрения; рассуждения о вероятных последствиях действия сил природы стали любимым занятием миллионов людей. Все гадали, высказывали предположения и спорили, собираясь у Колеса Фортуны – инструмента случайного выбора. Все делали ставки, уповая на внезапную удачу.

Но то, что для одних было всего лишь предзнаменованием, для других обернулось настоящей катастрофой. Половина классифицированных служащих Холма Лирохвост лишилась работы. Присяги на верность были расторгнуты, и людей просто выбросили на улицу. Предоставленные самим себе, они превратились для системы в еще один симптом приближающегося времени испытаний. Большинство специалистов пошли на дно, растворившись среди неклассифицированных масс, неклов. Но не все.

Тед Бентли, забрав уведомление об увольнении, направился к своему кабинету. По дороге он спокойно разорвал бумагу на мелкие кусочки и выбросил в корзину для мусора. Его реакция на увольнение оказалась незамедлительной, решительной и энергичной. Она отличалась от поведения других служащих одной важной особенностью: он был рад тому, что теперь свободен. Вот уже тринадцать лет он всеми законными средствами пытался расторгнуть присягу на верность Лирохвосту.

Войдя в свой кабинет, он запер дверь, отключил внутренний видеоэкран и принялся быстренько обдумывать ситуацию. Для того чтобы разработать план дальнейших действий, ему потребовался всего час, и план оказался ободряюще простым.

В полдень отдел кадров Лирохвоста вернул ему правовую карточку, которую они и обязаны были вернуть по расторжении присяги на верность. Непривычно было вновь увидеть эту карточку по прошествии стольких лет. Он покрутил ее в руках, а потом спрятал в бумажник. Карточка теперь – его единственный шанс в великой лотерее с шестью миллиардами участников, ничтожная возможность с помощью Колеса Фортуны занять первую позицию в обществе. По сути, его отбросили на тридцать три года назад: карточка была заведена сразу после того, как он появился на свет.

В половине третьего Тед навсегда распрощался с Лирохвостом. К четырем часам он уже в срочном порядке распродал за полцены свое имущество и купил билет первого класса. А вечером покинул Европу, направляясь в столицу Индонезийской империи.

В Батавии он снял недорогую комнату и вынул из чемодана вещи. Кое–какое имущество все еще оставалось во Франции; если повезет, то можно будет забрать его и попозже, а если нет, то это уже не будет иметь значения. Он с удивлением обнаружил, что его жилье находится напротив здания Директората. Множество людей, как тучи тропических мух, роились у многочисленных дверей. Все пути и дороги вели в Батавию.

Его сбережений надолго не хватит, он продержится всего ничего, поэтому действовать нужно было побыстрей. В Публичной информационной библиотеке Бентли набрал целую охапку кассет с видеофильмами и в течение нескольких дней изучал новейшие достижения биохимии – науки, по которой и получил первоначальное образование. Он работал как одержимый, подгоняемый единственной мыслью: предложение принять присягу верховному крупье делается только один раз; если его предложение будет отвергнуто, он проиграет.

А проигрывать ему было нельзя, потому что назад, в систему Холмов, он возвращаться не собирался.

В течение последующих пяти дней он выкурил бесчисленное количество сигарет, бесконечное число раз обошел свою комнату и в конце концов взялся за список агентств, предоставляющих девочек для развлечений. Контора того агентства, которое он предпочитал, оказалась совсем близко. Тед позвонил, и не прошло и часа, как большинство его психологических проблем отодвинулось в прошлое. Целые сутки он провел в компании стройной блондинки, то в своей комнате, то в коктейль–баре по соседству. Но большего он уже не мог себе позволить. Настало время действовать. Сейчас или никогда.

Утром Теда бил нервный озноб. Прием на работу к верховному крупье Веррику был основан на принципе Минимакса: здесь все, кажется, зависело от случайного выбора. За шесть дней Бентли так и не смог распознать какую–то систему. Было невозможно вычислить фактор, если такой вообще существовал, который гарантировал бы успех. Приходилось рассчитывать только на удачу, на счастливый случай. Он побрился, оделся, расплатился с Лори и отправил ее назад в агентство.

Бентли вдруг охватило чувство одиночества и страха. Он рассчитался за комнату и собрал чемодан. А потом для пущей уверенности купил себе второй талисман. В общественном туалете он прицепил его изнутри к рубашке и, бросив монетку в автомат, получил укол успокоительного. Когда нервная дрожь утихла, он вышел из туалета и остановил такси.

– К зданию Директората, – сказал он роботу. – И можешь не гнать.

– Хорошо, сэр или мадам, – ответил робот Макмиллана и добавил: – Как пожелаете.

Макмиллановские роботы не различали, мужчина перед ними или женщина.

Когда такси заскользило над крышами домов, в салон ворвался теплый весенний ветер. Но Бентли ничего вокруг не интересовало, он не сводил глаз с вырастающего впереди здания. Позавчера он послал в Директорат свои бумаги. Нужно было время, чтобы они появились на столе первого контролера в бесконечной цепи чиновников Директората.

– Мы прибыли, сэр или мадам.

Такси приземлилось. Тед расплатился – и дверца машины открылась.

Повсюду сновали люди. Воздух гудел от множества голосов. Бентли почувствовал, что напряжен, как сжатая пружина. Уличные торговцы предлагали «методы», расхваливая низкие цены и беспроигрышные теории, гарантирующие удачу в игре с Колесом Фортуны. Они обещали, что система Минимакса окажется у тебя в руках. Спешащая масса людей не обращала на торговцев никакого внимания: если бы кто–то действительно имел надежную систему предсказаний, то воспользовался бы ею сам, а не продавал на улице.

Бентли на секунду остановился на тротуаре, чтобы закурить. Руки уже не дрожали. Он ткнул свою папку под мышку, засунул руки в карманы и медленно двинулся к зданию Директората. Прошел под высокой аркой контроля и оказался внутри. Может быть, вскоре он будет заходить сюда уже как служащий Директората… Бентли с надеждой посмотрел на арку и притронулся к талисману, спрятанному под рубашкой.

– Тед! – услышал он тоненький взволнованный голос. – Подожди!

Он остановился. Тряся грудями, Лори проталкивалась через плотную толпу.

– У меня для тебя кое–что есть, – сказала она, добравшись до него и переведя дух. – Я знала, что сумею перехватить тебя тут.

– Что еще? – натянуто спросил Бентли.

Поблизости, несомненно, находились люди из Корпуса телепатов Директората, а ему вовсе не хотелось, чтобы его интимные мысли попали в руки восьмидесяти скучающих взломщиков чужих мозгов.

– Вот.

Лори обвила его шею и что–то быстро закрепила на ней. Проходившие мимо люди одобрительно улыбались: это был еще один талисман.

Бентли осмотрел его. На вид это была довольно дорогая штучка.

– Думаешь, поможет? – спросил он девушку. Встречаться с Лори еще раз он совершенно не собирался.

– Надеюсь. – Она быстро прикоснулась к его руке. – Спасибо, что ты был со мной таким милым. Ты выпроводил меня, прежде чем я успела сказать тебе это. – Она печально вздохнула. – Скажи, у тебя большие шансы? Ух, если тебя возьмут, то, возможно, ты останешься в Батавии!

– Пока ты здесь стоишь, у тебя проверяют мозги, – раздраженно сказал Бентли. – Веррик повсюду напихал телепатов.

– Мне наплевать, – легкомысленно ответила Лори. – Девушкам по вызову скрывать нечего.

Зато Бентли телепаты были не по душе.

– А мне это не нравится. Мне никогда в жизни раньше не залезали в мозги. – Он пожал плечами. – Но думаю, если сумею зацепиться здесь, то мне придется к этому привыкнуть.

Он направился к центральной стойке, держа наготове удостоверение и правовую карточку. Очередь продвигалась довольно быстро. Уже через несколько минут робот–клерк принял у него документы, заглотил их и пророкотал:

– Все в порядке, Тед Бентли. Вы можете пройти внутрь.

– Ну что ж, – жалобно сказала Лори, – думаю, я еще тебя увижу. Если, конечно, ты зацепишься здесь…

Бентли затушил сигарету и повернулся к двери во внутренние помещения.

– Я поищу тебя, – пробурчал он, даже не взглянув в сторону девушки.

Он пробился сквозь ряд людей, стоявших в ожидании, прижал к себе папку и быстро прошел в дверь, которая тут же за ним захлопнулась.

Он попал внутрь – это было начало.

Небольшой мужчина среднего возраста в очках с металлической оправой и с маленькими прилизанными усами внимательно рассматривал его.

– Вы – Тед Бентли?

– Да, – подтвердил Бентли. – Я хочу видеть верховного крупье Веррика.

– Зачем?

– Мне нужна работа по классу восемь–восемь.

В кабинет ворвалась девушка. Не обращая никакого внимания на Бентли, она быстро заговорила:

– Ну вот, все кончено. – Она дотронулась до виска. – Видел? Теперь ты удовлетворен?

– Не надо обвинять в этом меня, – сказал низкорослый мужчина. – Таков закон.

– Закон?!

Девушка присела на стол и откинула с глаз прядь темно–рыжих волос. Нервно подрагивающими пальцами выхватила из лежащей рядом пачки сигарету и закурила.

– Давай убираться отсюда к чертовой матери, Питер. Здесь уже ничего хорошего не будет.

– Ты же знаешь, что я остаюсь, – ответил мужчина.

– Ну и дурак.

Девушка слегка повернулась и наконец заметила Бентли. В ее зеленых глазах промелькнули удивление и интерес.

– А вы кто такой?

– Может быть, вы зайдете как–нибудь в другой раз? – обратился маленький мужчина к Бентли. – Сейчас не совсем…

– Я не затем зашел так далеко, чтобы разворачиваться, – хрипло оборвал его Бентли. – Где Веррик?

Девушка с любопытством уставилась на него:

– Вы хотите видеть Риза? А что вы можете предложить?

– Я биохимик, – зло ответил Бентли. – Я ищу работу по классу восемь–восемь.

Девушка слегка скривила губы:

– Правда? Интересно… – Она пожала голыми плечиками. – Приведи его к присяге, Питер.

Мужчина был явно в нерешительности. Он неохотно протянул руку Бентли:

– Меня зовут Питер Вейкман. А это – Элеонора Стивенс. Она личная секретарша Веррика.

Это было не совсем то, что ожидал Бентли. На какое–то время повисла тишина, все трое рассматривали друг друга.

– Робот впустил его, – наконец сказал Вейкман. – Была вакансия для людей восемь–восемь. Но я не думаю, что Веррик сейчас нуждается в биохимиках. У него их достаточно.

– Что ты в этом понимаешь? – возмутилась девушка. – Это не твое дело, ты персоналом не занимаешься.

– В данном случае я руководствуюсь здравым смыслом. – Вейкман встал между Бентли и девушкой. – Извините, – сказал он Теду. – Вы здесь просто потеряете время. Идите в бюро по найму… они постоянно покупают и продают биохимиков.

– Я знаю, – отчеканил Бентли. – Я с шестнадцати лет работал на систему Холмов.

– Тогда что вы здесь делаете? – поинтересовалась Элеонора.

– Меня уволили из Лирохвоста.

– Идите в Сун.

– Я больше на Холмы не работаю, – повысил голос Бентли. – Я с Холмами покончил.

– Почему? – поинтересовался Вейкман.

– Холмы насквозь прогнили, – зло проворчал Бентли. – Вся система разваливается. Ее пора продавать с молотка… и аукцион уже начался.

Вейкман задумался.

– Не понимаю, каким это боком касается вас. У вас есть своя работа, об этом вы и должны думать.

– Да, за мое время, знания и верность я получал деньги, – согласился Бентли. – У меня была чистенькая беленькая лаборатория, я пользовался оборудованием, которое стоит столько, сколько мне не заработать за всю жизнь. У меня были страховка и полная социальная защита. Но меня интересовал результат собственной работы. Мне интересно было разобраться, где же в конце концов применяются результаты моего труда. Мне хочется знать, куда девалось все, что я сделал.

– И куда же все это ушло? – спросила Элеонора.

– Коту под хвост! Все мои труды никому ничем не помогли.

– А кому они должны помогать? Бентли пожал плечами:

– Не знаю. Кому–нибудь, где–нибудь. Разве вам не хочется, чтобы ваша работа приносила кому–нибудь пользу? Я терпел вонь Лирохвоста, пока это было возможно. Холмы хотят стать отдельными и независимыми экономическими единицами. Они уже занимаются перевозкой, взвинчиванием цен и придумывают, как бы избежать налогов. Дальше этого ничего не идет. Вы знаете лозунг Холмов: «Сервис – это хорошо, а лучший сервис – еще лучше»? Это же насмешка! Вы думаете, Холмы озабочены сервисом? Вместо того чтобы работать на пользу общества, они паразитируют на теле этого общества.

– А я никогда и не считал Холмы филантропической организацией, – сухо заметил Вейкман.

Бентли, взволнованный, отошел в сторону, а те двое смотрели на него как на клоуна.

Собственно, с чего бы ему расстраиваться из–за Холмов? Положенные выплаты работникам они делают, пока никто не жаловался. Однако он был недоволен. Может быть, он слишком ясно видит реальное положение дел? Этот пережиток не смогла из него вышибить даже клиника детского воспитания. Что бы там ни было, он терпел, пока были силы.

– С чего вы взяли, что Директорат лучше? – спросил Вейкман. – Мне кажется, вы питаете необоснованные иллюзии.

– Пусть принимает присягу, – безразлично сказала Элеонора. – Раз уж он этого добивается, то пусть и получит.

– Я не хочу приводить его к присяге, – покачал головой Вейкман.

– Тогда это сделаю я, – заявила девушка.

– Прошу прощения, – сказал Вейкман и, достав из ящика стола бутылку шотландского виски, налил себе. – Кто–нибудь хочет присоединиться?

– Нет, спасибо, – отказалась Элеонора.

– Что, черт побери, здесь происходит?! – раздраженно воскликнул Бентли. – Директорат, вообще–то, функционирует?!

– Видите? – улыбнулся Вейкман. – Ваши иллюзии уже пошатнулись. Оставайтесь там, где были, Бентли. Вы просто не знаете, где лежит ваше процветание.

Элеонора соскочила со стола и поспешно вышла из комнаты, но почти тут же вернулась.

– Идите сюда, Бентли. Я приму у вас присягу. – Она поставила на стол небольшой бюст Риза Веррика и повернулась к Теду. – Ну?

Когда Бентли подошел к столу, она протянула руку и дотронулась до тряпичного мешочка у него на шее – талисмана, который повесила туда Лори.

– Что это за талисман? – спросила она. – Расскажите мне о нем.

Бентли показал ей кусочек намагниченной стали и белый порошок.

– Молоко девственницы, – кратко пояснил он.

– И это все, что вы носите? – Элеонора продемонстрировала ряд талисманов, висевших между ее голых грудей. – Не могу понять, как люди живут всего с одним талисманом. – В ее зеленых глазах заплясали огоньки. – А может, вы просто не можете свести концы с концами? Наверное, и все ваши неудачи отсюда.

– У меня было достаточно высокое положение! – раздраженно сказал Бентли. – И у меня есть еще два талисмана. А этот мне подарили.

– Да? – Она наклонилась поближе и внимательней рассмотрела талисман. – Похоже, от женщины. Дорогой, но несколько крикливый.

– Это правда, что Веррик не носит талисманы? – поинтересовался Тед.

– Правда, – ответил Вейкман. – Ему они не нужны. Когда Колесо Фортуны выбрало его первым номером, у него уже был класс шесть–три. Если говорить об удаче, то у этого человека она есть. Он прошел весь путь наверх примерно так же, как это рисуют в детских книжках. Удача прямо струится из его пор.

– Я видела, как люди притрагивались к нему, чтобы заполучить удачу, – сказала Элеонора со сдержанной гордостью. – Я не осуждаю их. Я сама притрагивалась к нему много раз.

– И что хорошего это тебе принесло? – равнодушно полюбопытствовал Вейкман.

– Я не родилась в тот же день и в том же месте, что и Риз, – коротко ответила она.

– Я не верю в астрологию, – так же равнодушно сказал Вейкман. – Я считаю, что удачу можно поймать или потерять. Она идет полосами. – Он повернулся к Бентли. – Веррику, возможно, сейчас везет, но это не значит, что так будет всегда. Они… – показал он на потолок, – они любят своего рода баланс. – И тут же поспешно добавил: – Я, конечно, не христианин или что–то в этом роде. Я считаю, что все это дело случая. – Он выдохнул странную смесь мяты и лука в лицо Бентли. – Но у каждого когда–нибудь появляется свой шанс. А великие и сильные всегда падают.

Элеонора бросила на Вейкмана предостерегающий взгляд:

– Поосторожней!

Но Вейкман, не отрывая глаз от Бентли, медленно продолжал:

– Запомните, что я вам сказал. Вы не связаны сейчас никакой присягой на верность, вот и воспользуйтесь этим. Не присягайте Веррику. Вы станете одним из его слуг. И вам это не понравится.

Бентли похолодел.

– Вы хотите сказать, что здесь присягают лично Веррику? А не просто верховному крупье?

– Именно, – подтвердила Элеонора.

– Почему?

– У нас сейчас некоторая неопределенность. Я пока не могу объяснить вам более подробно. Несколько позже вы получите место в соответствии со своей квалификацией и требованиями. Это мы вам гарантируем.

Бентли схватил свою папку и растерянно отошел в сторону. Его стратегия, его план – все разваливалось прямо на глазах. Все, что здесь происходило, совершенно не соответствовало его ожиданиям.

– Так, значит, я уже на работе? – спросил он с нотками злости в голосе. – Я уже принят?

– Конечно, – небрежно бросил Вейкман. – Веррику нужны специалисты класса восемь–восемь. Вы определенно подходите.

Бентли невольно попятился. Что–то здесь было не так.

– Погодите, – сказал он, совершенно сбитый с толку и растерянный. – Мне надо это обдумать. Дайте мне время для принятия решения.

– Пожалуйста, – безразлично отозвалась Элеонора.

– Спасибо.

Бентли задумался, оценивая сложившуюся ситуацию. Элеонора начала расхаживать по комнате, заложив руки в карманы.

– Есть что–нибудь новое о том типе? – спросила она у Вейкмана. – Я жду.

– Только одно уведомление по закрытому каналу, – ответил Вейкман. – Его зовут Леон Картрайт. Он принадлежит к какому–то культу, это какие–то свихнувшиеся раскольники. Любопытно было бы на него посмотреть.

– А мне нет.

Элеонора остановилась у окна, глядя вниз, на уличную суету.

– Скоро они завоют. Теперь уже осталось недолго. – Она резко вскинула руки и потерла виски. – Господи, может, я все же совершила ошибку. Но теперь все кончено и ничего уже не исправишь.

– Это была ошибка, – подтвердил Вейкман. – Когда ты чуть–чуть повзрослеешь, то поймешь, какая это большая ошибка.

По лицу девушки пробежала тень страха.

– Я никогда не покину Веррика. Я должна с ним остаться!

– Почему?

– С ним я чувствую себя в безопасности. Он позаботится обо мне. Он всегда заботился.

– Корпус телепатов тебя бы защитил.

– Я не хочу иметь дело с Корпусом. Моя семья, мой старательный дядюшка Питер… все выставлено на продажу, как его Холмы. – Она указала на Бентли. – А он думает, что здесь с этим не столкнется.

– Сейчас речь идет не о продаже, – возразил Вейкман. – Здесь дело принципа. Корпус телепатов выше обычных людей.

– Корпус телепатов – та же мебель, как этот письменный стол. – Элеонора постучала длинным ногтем по столешнице. – Можно купить все – мебель, письменные столы, люстры и Корпус телепатов. – В ее глазах промелькнуло отвращение. – Значит, он престонит?

– Да.

– Нет ничего удивительного, что тебе не терпится увидеть его. В каком–то нездоровом смысле мне тоже любопытно посмотреть. Как на какого–нибудь диковинного зверя, привезенного с других планет.

Бентли наконец оторвался от своих мыслей.

– Хорошо! – громко сказал он. – Я готов.

– Отлично! – отозвалась Элеонора.

Она вернулась к столу, подняла одну руку, а другую положила на бюст Веррика.

– Вы присягу знаете? Или потребуется помощь?

Бентли знал присягу наизусть, но медлил, не в силах избавиться от тягостных сомнений. Вейкман стоял, с недовольным видом изучая свои ногти; ему явно не по душе была предстоящая процедура. Элеонора Стивенс пристально смотрела на Теда, и на ее лице отражались эмоции, которые менялись с каждым мгновением. С возрастающим чувством, что он поступает неправильно, Тед начал декламировать присягу на верность маленькому пластиковому бюсту.

Он дошел еще только до середины, когда дверь распахнулась и в комнату шумно вошла группа мужчин. Один возвышался над всеми остальными. Это был крупный широкоплечий человек с серым обветренным лицом и густыми, с металлическим отливом волосами. Риз Веррик, окруженный группой сотрудников, приносивших присягу лично ему, остановился, увидев, что происходит у стола.

Вейкман взглянул на Веррика, неуверенно улыбнулся и ничего не сказал; его отношение к присяге было ясно и так. Элеонора Стивенс застыла, словно окаменела. Покрасневшая и напряженная, она ждала, когда Бентли закончит произносить присягу. Как только он замолчал, Элеонора ожила. Она вынесла бюст из комнаты, затем вернулась и протянула руку:

– Вашу правовую карточку, мистер Бентли. Мы должны держать ее у себя.

Бентли деревянным движением отдал ей карточку. Ну вот, он снова ее лишился.

– Что это за парень? – прогремел Веррик, махнув в его сторону рукой.

– Он только что принял присягу. Восемь–восемь. – Элеонора нервно собирала со стола свои вещи; между ее грудей позвякивали и колыхались счастливые талисманы. – Мне пора надеть пальто.

– Восемь–восемь? Биохимик? – Веррик с интересом рассматривал Бентли. – Хороший?

– Подходящий, – сказал Вейкман. – То, что мне удалось телепатически прощупать, говорит, это высший класс.

Элеонора поспешно хлопнула дверью стенного шкафа, накинула на голые плечи пальто и начала набивать карманы.

– Он совсем недавно из Лирохвоста. – Она, переводя дух, присоединилась к группе, окружавшей Веррика. – И еще ничего не знает.

Тяжелое лицо Веррика от усталости и тревог было покрыто морщинами, но небольшая искорка любопытства проскочила в его глубоко посаженных глазах – тяжелых серых шарах, спрятанных под козырьком толстой надбровной кости.

– Это последний. Остальные пойдут к Картрайту, престониту. Как тебя зовут?

Бентли пробормотал свое имя. Когда массивная рука Веррика вцепилась в его ладонь в крепком рукопожатии, Тед спросил слабым голосом:

– Куда мы направляемся? Я думал…

– На Холм Фарбен.

Веррик со своим окружением направился к выходу, а Вейкман остался ждать нового верховного крупье. На ходу Веррик коротко объяснил:

– Мы будем действовать оттуда. С прошлого года Фарбен принадлежит мне. И несмотря ни на что, я все еще могу принимать присягу там.

– Несмотря на что? – спросил Бентли, внезапно похолодев.

Дверь на улицу была открыта. На них обрушился яркий солнечный свет, смешанный с уличным шумом. В уши ударили выкрики механических информаторов. Группа протискивалась сквозь толпу к летному полю, где их ожидал корабль, и Бентли хрипло спросил:

– Что случилось?

– Вперед, – проворчал Веррик. – Скоро все узнаешь. У нас слишком много работы, чтобы останавливаться здесь для разговоров.

Тед медленно поплелся за группой Веррика, и у него во рту появился медный привкус ужаса. Теперь он все знал. Об этом пронзительно кричали со всех сторон механические информаторы.

– Веррик смещен! – вопили машины. – Престонит стал персоной номер один! Сегодня в девять тридцать утра поворот Колеса Фортуны решил все! Вер–ррр–рик сме–еее–ещен!

Произошла смена власти, на которую указывали предзнаменования. Веррик потерял первую позицию, больше он уже не был верховным крупье. Он упал на самое дно и не имел теперь никакого веса в Директорате.

А Бентли принес ему присягу на верность.

Поворачивать назад было поздно. Он уже направлялся на Холм Фарбен. Они все были захвачены потоком событий, который несся по системе девяти планет, как перехватывающий дыхание зимний шторм.

Глава 2

Ранним утром Леон Картрайт вел свой старенький «Шевроле–82» по узким извилистым улочкам. Его руки твердо сжимали руль, глаза не отрывались от дороги. Как всегда, на нем был вышедший из моды, но безупречный двубортный костюм. На его голове сидела бесформенная шляпа, а в жилетном кармане тикали часы. Все в нем дышало старостью и прошедшими временами; на вид ему было около шестидесяти. Он был высоким и жилистым, с кроткими голубыми глазами и запястьями, покрытыми веснушками. Его руки были тонкими, но сильными и проворными, а лицо спокойным и добрым. Машину он вел так, как будто не доверял до конца то ли себе, то ли старенькому автомобилю.

На заднем сиденье и на полу лежали груды книг и корреспонденции. В углу рядом со свернутым старым плащом приткнулись потрепанная коробка с завтраком и несколько пар поношенных галош. Из–под сиденья торчал заряженный «хоппер–поппер», засунутый туда несколько лет назад.

По обеим сторонам дороги тянулись старые здания с осыпавшейся штукатуркой, пыльными окнами и тусклыми неоновыми рекламами. Это были реликвии прошлого века, такие же как сам Картрайт и его автомобиль. Унылые люди в поношенной рабочей одежде, с руками в карманах и с потухшими недружелюбными глазами слонялись по улицам или стояли, притулившись к стенам домов. Изможденные женщины в бесформенных мрачных плащах волокли продуктовые тележки в темные магазины. Там они будут раздраженно бродить, выбирая продукты, а потом притащат добычу своим несчастным семьям в пропахшие мочой квартиры.

«Судьбы людские неизменны, – подумал Картрайт. – Ни система классификации, ни все эти лотереи не улучшили жизнь. Неквалифицированные низы остались».

В начале двадцатого столетия проблема производства была окончательно решена; после этого оставалось решить проблему потребления, которая стала настоящим бичом общества. В 50–х и 60–х годах потребительские и промышленные товары в западном мире целыми горами скапливались на складах. По возможности их сбывали, но это грозило подорвать свободный рынок. В 1980 году было принято решение регулярно сжигать часть произведенной продукции – вполне пригодные товары стоимостью в миллиарды долларов.

Каждую субботу угрюмые горожане собирались в возмущенные толпы и наблюдали, как солдаты обливают бензином автомобили и тостеры, одежду и апельсины, кофе и сигареты, которые никто не купил, и поджигают все это. В каждом городе имелось место для сжигания – огороженная груда золы, где находили свой конец прекрасные вещи, не дождавшиеся потребителя.

Положение решили спасти, проводя лотереи, но они не очень помогли. Если люди не могут купить дорогие товары, то могут их выиграть. На несколько десятилетий экономика немного взбодрилась, продуманно избавляясь от тонн сверкающих товаров. Но на каждого человека, который выиграл автомобиль, холодильник или телевизор, приходились миллионы ничего не выигравших. С годами призами в лотереях стали не материальные предметы, а нечто иное: власть и престиж. А на вершине всего этого главный пост: распределитель власти – верховный крупье, в руках которого находилось управление самими лотереями.

Процесс распада социальной и экономической системы происходил медленно, постепенно, но неотвратимо. Он зашел так далеко, что люди потеряли веру в сами природные законы. Казалось, не осталось ничего прочного и стабильного, Вселенная утратила постоянство. Никто ни на что не мог положиться. Статистическое прогнозирование получило широчайшую популярность, похоронив понятие причинно–следственных связей. Люди потеряли веру в то, что могут влиять на свою среду обитания; все надеялись только на случайное совпадение – счастливый случай в мире вероятностных событий.

Теория Минимакса, или М–игра, явилась своеобразным отказом, уходом от сопротивления бесцельному водовороту, в котором барахтались люди. Играющий в М–игру ничего на самом деле не совершает, он ничем не рискует, ничего не приобретает… и ничего не ниспровергает. Он копит свои ставки и старается продержаться дольше других игроков. Он сидит и ждет окончания партии, больше ему не на что рассчитывать.

Минимакс, метод выживания в великой игре под названием жизнь, изобрели в двадцатом веке математики фон Нейман и Моргенштерн. Он применялся во Второй мировой, в Корейской и в Окончательной войне. Военные, а затем и финансисты широко использовали этот метод. В середине столетия фон Нейман был включен в Американскую комиссию по атомной энергетике, это было расцветом признания его теории. В последующие два с половиной столетия эта теория служила основой любого управления.

Именно поэтому Леон Картрайт, специалист по ремонту электронной аппаратуры и человеческое существо, обладающее разумом, стал престонитом.

Картрайт просигналил и подогнал машину к тротуару. Перед ним в лучах майского солнца стояло грязно–белое трехэтажное здание. Вывеска над дверью гласила: «Общество Престона. Вход в офис с другой стороны».

Это был черный ход, погрузочно–разгрузочная площадка. Картрайт открыл багажник и начал вытаскивать на тротуар коробки с почтой и литературой. Проходящие мимо люди не обращали на него никакого внимания; в нескольких ярдах от Картрайта разгружал грузовик торговец рыбой. На другой стороне улицы возвышалось здание отеля, облепленное разношерстной семьей магазинчиков и контор: ссудные кассы, сигарные лавки, агентства девушек по вызову, бары.

Картрайт взял коробку и направился по узкому проходу к кладовке. В сыром полумраке тускло горела единственная лампочка, у стен стояли штабеля ящиков и перевязанных проволокой коробок. Он нашел свободное место, поставил туда свою тяжелую ношу, потом прошел через холл и оказался в тесной маленькой приемной.

Офис и отгороженная барьером приемная, как обычно, пустовали. Дверь, выходящая на улицу, была широко распахнута. Картрайт взял пачку корреспонденции, уселся на продавленный диванчик и, разложив ее на столе, принялся просматривать. Там не было ничего особенного: счета за полиграфические услуги и перевозку, аренду, электричество, воду и вывоз мусора.

Открыв конверт, он достал из него счет на пять долларов и длинное письмо, написанное дрожащей старушечьей рукой. Было и еще несколько мелких пожертвований. Не стоило труда подсчитать, что Общество обогатилось на тридцать долларов.

– Они начинают волноваться, – объявила Рита О’Нейл, появившись в двери. – Может, пора начинать?

Картрайт вздохнул. Время пришло. Поднявшись с диванчика, он вытряхнул пепельницу, подровнял стопку зачитанных экземпляров книги «Пламенный Диск» Престона и неохотно последовал за девушкой. Подойдя к засиженной мухами фотографии Джона Престона, висевшей слева от крючков для одежды, он открыл незаметную дверь в потайной ход, который тянулся вдоль коридора, и вошел туда.

Завидев его, люди, собравшиеся в зале, сразу же прекратили разговоры. Все глаза были обращены к нему; в воздухе повисла смесь горячей надежды и страха. Затем несколько человек стали пробираться к нему; снова началось перешептывание, которое превратилось в гул. Теперь они все пытались привлечь его внимание. Когда он начал пробиваться к центру зала, образовался круг взволнованно жестикулирующих мужчин и женщин.

– Ну вот и дождались, – облегченно выдохнул Билл Конклин.

– Мы так долго ждали… мы больше не можем ждать! – взволнованно сказала стоящая рядом с ним Мари Узич.

Картрайт порылся в кармане и нашел список. Удивительно разнообразные люди собрались вокруг него: молчаливые и испуганные мексиканские трудяги, прижимавшие к груди свои пожитки, городская пара с суровыми лицами, техник–ракетчик, японские рабочие–оптики, девушка по вызову с ярко–красными губами, разорившийся торговец средних лет, студент–агроном, аптекарь, повар, медсестра, столяр… Все они потели, переминались с ноги на ногу, волновались и не сводили глаз с Картрайта.

Это были люди, которые умели работать руками, а не головой. Они приобрели свои навыки за годы практики. Они могли выращивать растения, закладывать фундаменты, чинить протекающие трубы, управлять машинами, шить одежду, готовить пищу. С точки зрения системы классификации все они были неудачниками.

– Думаю, что все уже собрались, – напряженным голосом сказал Джерети.

Картрайт глубоко, как перед молитвой, вздохнул и заговорил громким голосом, чтобы все могли его услышать:

– Перед нашим расставанием я хочу кое–что сказать. Корабль к отправке готов. Его проверили наши друзья на летном поле.

– Так точно, – подтвердил капитан Гровс, негр с суровым лицом, в кожаном комбинезоне, перчатках и сапогах.

Картрайт обвел глазами собравшихся:

– Ну что ж… Может быть, кто–то колеблется? Хочет остаться? Ответом была напряженная тишина. Мари Узич улыбнулась Картрайту, а потом стоявшему рядом с ней молодому человеку; Конклин обнял ее и прижал к себе.

– Это то, ради чего мы трудились, – продолжал Картрайт. – Во что мы вложили наше время и деньги. Если бы здесь был Джон Престон, он остался бы доволен. Он знал, что когда–нибудь это случится. Он верил, что появится корабль, который пронесется мимо колонизированных планет и выйдет за пределы, контролируемые Директоратом. Его сердце верило, что люди достигнут новых рубежей… и обретут свободу. – Он посмотрел на часы. – До свидания! И удачи вам!.. Вы уже в пути. Держитесь за свои талисманы, а Гровс привезет вас куда надо.

Один за другим они начали подбирать свой нехитрый багаж и покидать зал. Картрайт пожимал им руки и тихо говорил обнадеживающие и успокаивающие слова. Когда вышел последний человек, он еще какое–то время задумчиво стоял посередине опустевшего зала.

– Я рада, что все кончилось, – успокоенно сказала Рита. – Я боялась, что кто–нибудь из них пойдет на попятную.

– Неизвестность всегда пугает. Там могут оказаться какие–нибудь чудовища. В одной из своих книг Престон описывает таинственные зовущие голоса. – Картрайт налил себе кофе. – А наш долг – делать работу здесь. И я даже не знаю, что труднее.

– Я никогда по–настоящему в это не верила, – сказала Рита, приглаживая ладонями свои черные волосы. – Ты можешь изменить Вселенную… теперь для тебя нет ничего невозможного.

– Существует множество вещей, которых я сделать не могу, – сухо возразил Картрайт. – Я перепробовал многое, действовал то там, то тут… Это непременно кончится моим поражением.

– Как ты можешь говорить такое! – ужаснулась Рита.

– Я реалист, – сказал он твердо, почти сурово. – Убийцы могут уничтожить того, на кого указало Колесо Фортуны. Как много времени, по–твоему, потребуется, чтобы собрать Конвент Отбора? Система работает против нас. По их понятиям, я нарушил правила уже тем, что начал игру. Во всем, что может случиться со мной, виноват я сам.

– Они знают о корабле?

– Сомневаюсь… Надеюсь, что нет.

– Ты можешь продержаться до тех пор, пока корабль в безопасности. Разве это не… – Рита замолчала на полуслове и в страхе обернулась.

Снаружи раздался шум реактивных двигателей. Корабль опустился на крышу со свистом, который могло бы издать какое–то стальное насекомое. Раздалось несколько глухих ударов, потом послышались голоса и шаги на верхних этажах.

Рита увидела, как на лице ее дяди на какое–то мгновение проступил страх, сменившийся пониманием. Затем Картрайт вновь стал усталым и спокойным.

– Они прибыли, – слегка улыбнувшись Рите, еле слышно сказал он.

В коридоре застучали тяжелые сапоги военных. Гвардейцы Директората в зеленых мундирах ворвались в зал и выстроились вдоль стен. Вслед за ними, с портфелем в руке, появился чиновник Директората. Лицо его было бесстрастным.

– Вы Леон Картрайт? – спросил он. – Дайте мне ваши документы. Они у вас с собой?

Картрайт вытащил из внутреннего кармана пиджака пластиковую трубку, открыл ее и вынул тонкие металлические пластинки. Одну за другой он выкладывал их на стол:

– Свидетельство о рождении. Школьный аттестат. Диплом о профессиональном образовании. Психоаналитическая характеристика. Медицинский сертификат. Справка о судимости. Свидетельство о гражданском статусе. Перечень мест работы. Освобождение от последней присяги на верность. Ну и все прочее.

Он придвинул все это к чиновнику, снял пиджак и засучил рукав рубашки.

Служащий Директората быстро пробежал глазами документы, потом сравнил идентификационный знак со знаком на предплечье Картрайта.

– Мы возьмем отпечатки пальцев и психологический слепок мозга позже, хотя это и лишнее; я знаю, что вы Леон Картрайт. – Он вернул документы. – Я майор Шеффер из Корпуса телепатов Директората. Сегодня утром, чуть позже девяти, произошла смена власти.

– Понятно. – Картрайт опустил рукав и надел пиджак.

– Вы не классифицированы? – спросил Шеффер, проведя пальцем по ровному краю свидетельства о гражданском статусе.

– Нет.

– Полагаю, ваша правовая карточка находится на вашем Холме–протекторе. Так ведь обычно бывает, правильно?

– Да, обычно так и бывает, – согласился Картрайт. – Но я сейчас не связан присягой ни с одним из Холмов. Как вы могли заметить по моим документам, я был уволен в начале этого года.

– Тогда, конечно же, вы продали ее на черном рынке, – пожал плечами Шеффер. – Чаще всего выбор Колеса Фортуны падает на неклассифицированных, так как их гораздо больше. Зато классифицированные всегда умудряются завладеть вашими правовыми карточками.

Картрайт выложил на стол карточку:

– Вот она.

– Невероятно! – Шеффер был изумлен.

Он быстро прозондировал мозг Картрайта, и на его лице появилось озадаченное выражение.

– Вы уже знали. Заранее знали.

– Да.

– Это невозможно! Мы прибыли, как только это произошло. Даже Веррик еще не в курсе. Вы первый человек, не считая Корпуса телепатов, кто об этом узнал. – Он придвинулся к Картрайту. – Здесь что–то не так. Откуда вы узнали, что это должно произойти?

– Теленок с двумя головами, – туманно ответил тот. Озадаченный чиновник продолжал читать мысли Картрайта. Внезапно он прервал свое занятие:

– Теперь это не важно. Видимо, у вас есть какие–то дополнительные каналы информации. Я мог бы найти их при тщательном обследовании вашего мозга. – Он протянул Картрайту руку. – Мои поздравления. Если вы не против, то мы возьмем это место под охрану. Через несколько минут Веррик будет проинформирован. Мы должны подготовиться к этому. – Он вернул Картрайту правовую карточку. – Берегите ее. Это единственное доказательство вашего нынешнего положения.

– Догадываюсь, – согласился Картрайт, начиная снова дышать. – Думаю, я могу на вас рассчитывать. – Он спрятал карточку поглубже в карман.

– Думаю, можете. – Шеффер задумчиво облизал губы. – Как странно… Теперь вы наш руководитель, а Веррик – никто. Нам потребуется время для психологической перестройки. Некоторые молодые сотрудники Корпуса не помнят другого верховного крупье… – Он повел плечом. – Предлагаю вам первое время побыть поближе к Корпусу. Мы не можем оставаться здесь, многие люди в Батавии присягали на верность именно Веррику, а не его должности. Нам придется всех прозондировать и отсеять подозрительных. Веррик использовал этих людей для контроля над Холмами.

– Меня это нисколько не удивляет.

– Веррик довольно прозорлив. – Шеффер окинул Картрайта оценивающим взглядом. – В то время, когда он занимал должность верховного крупье, на него несколько раз готовились покушения. Но у нас всегда кто–то был внедрен в организацию. Пришлось повозиться, но полагаю, что мы для этого и существуем.

– Я рад, что вы прибыли, – признался Картрайт. – Когда я услышал шум, то подумал, что это Веррик.

– Это вполне мог быть он, если бы мы его заблаговременно предупредили. – Глаза Шеффера зловеще блеснули. – Если бы не старшие телепаты, то, вполне возможно, мы сначала сообщили бы эту новость ему, а потом уж направились сюда. В этом большая заслуга Питера Вейкмана. Он напомнил нам об ответственности и долге.

Картрайт взял на заметку это имя. Надо будет взглянуть на этого Питера Вейкмана.

– Направляясь сюда, – медленно продолжал Шеффер, – мы перехватили мысли большой группы людей, очевидно вышедших из этого здания. Они думали о вас и об этом месте.

Картрайт мгновенно насторожился:

– И что?

– Они удалялись от нас, поэтому мы не смогли узнать побольше. Они думали что–то о космическом корабле. Что–то о долгом перелете.

– Вы говорите как правительственный предсказатель.

– Их окружало плотное облако возбуждения и страха.

– Не могу вам ничего по этому поводу сказать, – с нажимом произнес Картрайт. – Я ничего об этом не знаю. И с легкой иронией добавил: – Наверное, какие–нибудь кредиторы.

А во дворе Общества ходила кругами Рита О’Нейл. Она чувствовала какую–то опустошенность. Великий момент настал и прошел, сразу же став историей.

Рита посмотрела на небольшой простенький склеп с останками Джона Престона. Темное уродливое тельце лежало в пожелтевшем, засиженном мухами пластиковом саркофаге. Маленькие, изувеченные артритом ручки сложены на птичьей груди, на закрытых глазах – теперь уже ненужные очки. Тщедушный горбатый человечек… Склеп был покрыт пылью, вокруг валялся мусор. Затхлый ветерок перегонял его с места на место. Никто не навещал останки Престона. Склеп был забытым одиноким памятником, заброшенным глиняным сооружением…

А в полумиле отсюда, у летного поля, из старых автомобилей выходили люди. На стартовой площадке стоял потрепанный грузовой корабль. Люди неуклюже поднимались по узкому металлическому трапу и исчезали внутри.

Фанатики отправлялись в путь. Они собирались найти в глубинах космоса мифическую десятую планету Солнечной системы, легендарный Пламенный Диск, мир Джона Престона, затерявшийся в пустоте.

Глава 3

Картрайт не успел еще добраться до здания Директората в Батавии, а новость уже вырвалась на волю. Пока скоростная межконтинентальная ракета переносила его через южную часть Тихого океана, он сидел, не отрывая взгляда от телевизионного экрана. Под ним раскинулся голубой океан с бесконечным множеством черных точек: это были плавучие домики из пластика и металла, в которых жили семьи азиатов. Эта хрупкая цепочка протянулась от Гавайев до Цейлона.

Экран телевизора жил сенсационной новостью. Мелькали лица, кадры сменялись с головокружительной быстротой. Вспоминалась история десятилетнего правления Веррика: записи, показывавшие массивного, с густыми бровями бывшего верховного крупье, сопровождались текстом, повествующим о его деятельности. О Картрайте говорили мало и неопределенно.

Он мысленно рассмеялся, чем всполошил сопровождавшего его телепата. Кроме того что он каким–то боком связан с Обществом Престона, о нем никто ничего не знал. Стали рассказывать о самом Обществе, но материалов было мало. Показали фрагменты из жизни Джона Престона: вот маленький хрупкий человечек плетется из Информационной библиотеки в обсерваторию, пишет книгу, собирает бесконечные факты, тщетно спорит, теряет свою ненадежную классификацию и в конечном итоге опускается на дно и умирает в безвестности. Появляется скромный склеп. Проходит первое собрание Общества. Начинают издаваться полубредовые–полупророческие произведения Престона.

Картрайт надеялся, что это все, что они сумели пронюхать об Обществе. Он мысленно молился, чтобы его надежды сбылись, и не отрывал взгляда от экрана телевизора.

Теперь он стал высшей властью в системе девяти планет. Он был верховным крупье, его охранял Корпус телепатов, в его распоряжении находились большая армия, флот и полиция. Он оказался полноправным администратором системы случайностей – Колеса Фортуны, огромного аппарата классификации, всех игр, лотерей и образовательных учреждений.

А еще существовали пять Холмов, пять индустриальных центров, которые поддерживали социальную и политическую системы.

– Как далеко зашел Веррик? – спросил он майора Шеффера.

Шеффер заглянул к нему в мозг, чтобы понять, что именно интересует Картрайта.

– О! Он действовал довольно успешно. К августу он бы уже устранил случайный выбор и разрушил всю структуру М–игры.

– А где он сейчас?

– Он вылетел из Батавии на Холм Фарбен, там его позиции наиболее сильны. Он будет действовать оттуда. Мы уже кое–что знаем о его планах.

– Я вижу, что вы – ценное приобретение.

– Корпус телепатов был создан сто шестьдесят лет тому назад. За это время мы оберегали пятьдесят девять верховных крупье. Из этого числа одиннадцать человек мы спасли от Отбора.

– Как долго они находились у власти?

– Одни – всего несколько минут, другие – несколько лет. Веррик продержался почти больше всех, но рекорд у старика Мак–Рея: тот занимал должность целых тринадцать лет, до семьдесят восьмого года. В его времена Корпус задержал свыше трехсот убийц, но без его помощи нам бы это не удалось. Это была хитрая лисица. Иногда мне кажется, что он и сам был телепатом.

– Корпус телепатов, чтобы меня охранять, – задумчиво пробормотал Картрайт, – и выбранные убийцы, чтобы меня убить.

– За один раз один убийца. Конечно, вы можете пасть от руки не санкционированного Конвентом убийцы–любителя. Какой–нибудь псих с личной обидой. Но такое случается редко. Кроме утраты правовой карточки, он ничего не добьется. Он будет нейтрализован политически, ему будет запрещено становиться верховным крупье. Ну, а дальше – очередной поворот Колеса Фортуны. И ваше время кончится.

– Как долго я смогу продержаться?

– Думаю, недели две.

Две недели, а Веррик весьма силен… Конвент Отбора не соберется так сразу по желанию одного человека, жаждущего власти. Веррик должен прежде все как следует организовать. И этот эффективный и согласованный механизм примется засылать в Батавию одного убийцу за другим до тех пор, пока он, Леон Картрайт, не будет уничтожен.

– В вашей голове какая–то странная мешанина, – сказал Шеффер. – Обычный страх переплетается с неким чувством, в котором я не могу разобраться. Что–то связанное с космическим кораблем.

– Вам разрешено зондировать мозг в любой момент, когда вы захотите?

– Я ничего не могу с этим поделать. Когда я сижу, болтая с вами, то не могу не слышать всего того, что происходит у вас в голове. Когда вокруг находится много людей, ваши мысли становятся расплывчатыми, как бормотание в хоре голосов. Но сейчас мы с вами сидим вдвоем.

– Корабль уже в пути, – сказал Картрайт.

– Он далеко не уйдет. Как только он сядет на первой же планете, на Марсе, Юпитере или Ганимеде…

– Корабль полетит дальше. Мы не собираемся создавать еще одну колонию.

– Вы слишком многого хотите от этого древнего потрепанного рудовоза.

– Все, что у нас было, мы вложили в него.

– Думаете, вы сможете продержаться достаточно долго?

– Надеюсь.

– Я тоже, – бесстрастно произнес Шеффер. – Кстати, – он показал на цветущий остров прямо по курсу, – когда мы приземлимся, вас будет ждать агент Веррика.

– Уже? – простонал Картрайт.

– Это не убийца. Конвент Отбора еще не собирался. Этот человек присягал на верность лично Веррику, он из его личного персонала. Его имя Герб Мур. Его обыскали, но никакого оружия не нашли. Он хочет просто поговорить с вами.

– Как вы об этом узнали?

– В течение нескольких последних минут я связывался со штаб–квартирой Корпуса телепатов. Информация переходит от одного телепата к другому, получается этакая цепочка. Вам не о чем беспокоиться, по крайней мере двое из нас будут рядом с вами во время разговора.

– А если я не хочу разговаривать с ним?

– Ваше право.

Когда корабль начал опускаться на магнитные захваты, Картрайт выключил телевизор.

– Что бы вы мне порекомендовали?

– Поговорите с ним. Выслушайте, что он вам скажет. Возможно, это подскажет вам, с чем придется столкнуться.

Герб Мур оказался симпатичным блондином лет тридцати с небольшим. Когда Картрайт, Шеффер и еще два телепата из Корпуса вошли в большой холл Директората, он грациозно поднялся со своего места и громко сказал:

– Приветствую.

Шеффер распахнул дверь в личные апартаменты верховного крупье и отступил в сторону, пропуская Картрайта. Новый верховный крупье впервые осматривал то, что досталось ему в наследство. Он застыл на пороге с перекинутым через руку плащом, завороженный открывшимся ему видом.

– Да, это не то, что мой прежний офис, – наконец вымолвил он.

Медленно обходя кабинет, он осторожно притронулся к полированной поверхности письменного стола из красного дерева:

– Странно… Я размышлял о том, что власть может то, может это. Однако все мои мысли были довольно абстрактными, но вид этих ковров, этого стола…

– Это не ваш стол, – заметил майор Шеффер. – Это стол вашей секретарши, Элеоноры Стивенc. Бывшей телепатки.

– О! – Картрайт покраснел. – Ну и где же она сама?

– Уехала вместе с Верриком. Интересная ситуация. – Шеффер закрыл за собой дверь, оставив Герба Мура ожидать в роскошном холле. – Она была новичком в Корпусе, пришла туда после того, как Веррик стал верховным крупье. Ей только что исполнилось семнадцать, и Веррик был первым человеком, на которого она начала работать. Через пару лет она поменяла, как мы говорим, должностную присягу на личную. Когда Веррик перестал быть верховным крупье, она собрала свои вещички и последовала за ним.

– Значит, у Веррика есть свой телепат.

– В соответствии с законом ее лишили этой способности. Интересно, как можно было добиться такой преданности? Насколько мне известно, интимной связи у них не было. На самом деле она была любовницей Мура, молодого человека, ожидающего за дверью.

Картрайт принялся бродить по помещению, рассматривая шкафы с документами, массивные устройства случайного выбора, стулья, письменные столы, непрерывно меняющиеся узоры на стенах.

– А где мой кабинет?

Шеффер толчком открыл тяжелую дверь. Он вместе с двумя другими телепатами из Корпуса провел Картрайта через несколько контрольных устройств и защитных блоков в ничем не примечательную комнату со стенами из прочного рексероида.

– Большой, но не роскошный, – сказал Шеффер. – Веррик мыслил трезво. Когда он сюда пришел, здесь была сплошная восточная эротика: кругом возлежали девочки для развлечений, уйма выпивки, диванчики, постоянная музыка и меняющееся цветовое оформление. Веррик вымел все это, отправил девочек в марсианские рабочие лагеря, сорвал всю мишуру и построил это. – Шеффер постучал по стене, и она издала глухой звук. – Добрых двадцать футов рексероида. Не боится бомбежки, не поддается режущим инструментам, защищает от радиации. Здесь есть своя вентиляция, автономная система контроля за влажностью и температурой, запас продовольствия. – Он открыл стенной шкаф. – Взгляните.

В шкафу оказался настоящий небольшой арсенал.

– Веррик умел обращаться с любым видом оружия. Раз в неделю мы отправлялись в джунгли и палили по всему, что попадалось на глаза. Посторонний может войти в кабинет только через ту дверь, через которую мы вошли. Или… – Шеффер пробежал рукой по одной из стен. – В хитрости Веррику не откажешь. Он сам спроектировал все это и строго следил за исполнением. Когда перестройка была закончена, он всех рабочих отправил в лагеря. Это чем–то напоминает времена фараонов. В последние часы строительства люди из Корпуса телепатов сюда не допускались.

– Почему?

– Веррик устроил тут кое–что, чем не собирался пользоваться, пока был верховным крупье. Однако мы сумели прощупать мозг нескольких рабочих, пока их грузили на транспорт. Телепаты становятся очень любопытны, когда от них что–то скрывают. – Он отодвинул в сторону панель на стене. – Это тайный ход для Веррика. Ведет наружу. Но по нему можно пройти и сюда.

Картрайта прошиб пот. Проход открывался позади большого стального письменного стола; нетрудно было представить, как убийца появляется прямо за спиной нового верховного крупье.

– Что вы предлагаете? – спросил он. – Замуровать его?

– Мы устранили опасность, – заверил Шеффер. – Усыпали весь пол в проходе капсулами с ядовитым газом. Убийца погибнет еще до того, как доберется до двери. – Шеффер повел плечом. – Об этом можно не беспокоиться.

– Хорошо, я так и сделаю, – сумел выдавить из себя Картрайт. – Есть еще что–нибудь, что мне было бы полезно узнать?

– Вам бы следовало выслушать Мура. Он высококлассный биохимик, своего рода гений. Руководит научными исследованиями в лабораториях Фарбена. Появился здесь впервые за много лет. Мы попытались прозондировать его мозг, чтобы узнать побольше о его работах, но его мысли для нас оказались слишком сложны с точки зрения технических терминов.

Один из телепатов, невысокий мужчина с усиками и редеющими волосами, включился в разговор:

– Интересно было бы узнать, Мур умышленно использует профессиональный жаргон, чтобы запутать нас?

– Это Питер Вейкман, – представил его Шеффер. Картрайт и Вейкман пожали друг другу руки. Рука телепата была хрупкой и вялой, в ней не чувствовалось той силы, с которой Картрайт привык сталкиваться у неклассифицированных рабочих. Трудно было поверить, что именно этот человек взял на себя руководство Корпусом телепатов и вовремя лишил Веррика поддержки.

– Спасибо вам за помощь, – сказал Картрайт.

– Всегда к вашим услугам. Но я это делал не ради вас именно. – Телепат с интересом взглянул на собеседника. – А как становятся престонитами? Я не читал его книг. Их, кажется, три?

– Четыре.

– Престон был довольно странным астрономом, который использовал обсерваторию только для того, чтобы найти свою планету, правильно? После него ее долго искали, но так и не нашли. Престон отправился на ее поиски на своем корабле и погиб. Да, я однажды пролистал «Пламенный Диск». Человек, который дал мне эту книгу, был настоящим сумасшедшим. Я попробовал прозондировать его мозг и обнаружил там только хаотический сгусток эмоций.

– А у меня? – в упор спросил Картрайт.

На какое–то время установилась полнейшая тишина. Все три телепата пытались прозондировать мозг Картрайта; он же попробовал сконцентрироваться на стоящем в углу телевизоре и не обращать на них внимания.

– Почти то же самое, – наконец сказал Вейкман. – Вы словно помешаны на вашем Обществе. В М–игре важно придерживаться «золотой середины» Аристотеля. А вы все поставили на этот космический корабль. Все или ничего, и если с кораблем что–то случится, вы погибли.

– С ним ничего не случится, – резко ответил Картрайт. Такая уверенность удивила всех трех телепатов.

– Во вселенной случайностей ничего нельзя предвидеть, – сухо заметил Шеффер. – Возможно, корабль погибнет. А возможно, и дойдет до своей цели.

– Интересно, останется ли у вас уверенность в успехе после разговора с Муром? – добавил Вейкман.

Когда Картрайт и Вейкман вышли в холл, Герб Мур легко вскочил на ноги.

– Садитесь, – предложил Картрайт. – Мы поговорим здесь. Мур продолжал стоять.

– Я не отниму у вас много времени, мистер Картрайт, – сказал он. – Я знаю, что у вас еще очень много дел.

Вейкман хмыкнул.

– Что вам нужно? – спросил Картрайт.

– Обрисуем ситуацию. Вы здесь, Веррик в отставке. Теперь бразды правления системой в ваших руках. Правильно?

– Его стратегия, – задумчиво сказал Вейкман, – заключается в том, чтобы убедить вас, что вы любитель. Это мы выяснили вполне точно. Он хочет заставить вас думать, что вы всего лишь уборщик, забравшийся в кресло босса, пока тот отлучился.

Мур начал расхаживать по холлу. Его щеки пылали от возбуждения, из него полился поток слов, который сопровождался оживленной жестикуляцией:

– Риз Веррик был верховным крупье десять лет. Каждый день на него покушались, но он сумел уцелеть. Главное – Веррик грамотный лидер. Он выполнял работу намного более эффективно и умело, чем все предыдущие верховные крупье, вместе взятые.

– За исключением Мак–Рея, – заметил Шеффер, входя в холл. – Не забывайте и о нем. – Глаза Шеффера заметно потеплели. – Старый добрый Мак–Рей…

Картрайт почувствовал внезапную слабость. Он опустился в кресло, которое тотчас приняло форму, соответствующую его фигуре. Спор продолжался без него; словесная перепалка двух телепатов и защитника Веррика казалась отдаленной и нереальной. Как Картрайт ни пытался, он не мог уловить суть разговора.

Во многих отношениях Герб Мур был прав. Он, Картрайт, ввалился в чужой кабинет, ввязался в чужие проблемы, занял чужое место. У него проскочила смутная мысль о корабле. Где он сейчас находится? Если все идет как задумано, то он уже должен быть где–то между Марсом и поясом астероидов. Прошли ли они таможню? Он посмотрел на часы. В этот момент корабль должен был уже пойти на ускорение.

Резкий голос Мура вернул его к действительности. Картрайт выпрямился и открыл глаза.

– Хорошо! – возбужденно сказал Мур. – Новость уже разнеслась. Конвент, вероятнее всего, соберется на Холме Вестингауз; там достаточно гостиниц, чтобы разместить всех.

– Да, – согласился Вейкман. – Это обычное место для сбора убийц. Там уйма дешевых номеров.

Вейкман и Мур принялись обсуждать Конвент Отбора. Картрайт неуверенно встал.

– Я хочу поговорить с Муром, – сказал он, обращаясь к телепатам. – Оставьте нас на время.

Те молча посовещались, затем направились к двери.

– Будьте спокойней, – предупредил его Вейкман. – Сегодня у вас было слишком много эмоций. Ваш таламический индекс довольно высок.

Картрайт закрыл за ними дверь и повернулся к Муру:

– А теперь давайте расставим все точки над «i».

– Как скажете, мистер Картрайт, – усмехнулся Мур. – Вы – босс.

– Я не ваш босс.

– Да, это так. Некоторые из нас остались верны Ризу. Некоторые из нас не дадут ему упасть.

– Вы очень заботитесь о нем.

Выражение лица Мура показало, что так оно и есть.

– Риз Веррик – великий человек, мистер Картрайт. Он совершил много великих дел. У него большой размах. – Мур расплылся в улыбке. – И он исключительно рационален.

– Чего вы от меня хотите? Желаете, чтобы я вернул ему его место? – Голос Картрайта дрожал от эмоций. – Я не собираюсь сдаваться! И мне плевать, рационально это или нет! Я пришел сюда, и я здесь и останусь. Вам не удастся запугать меня! И вы не сумеете выставить меня на посмешище!

Картрайт сорвался на крик и тут же попытался взять себя в руки. Герб Мур широко улыбался.

Картрайту внезапно пришло в голову, что этот парень годится ему в сыновья.

«Ему не более тридцати, а мне уже шестьдесят три. Он всего лишь мальчишка, одаренный мальчишка…»

Картрайт попытался унять дрожь в руках, но так и не смог этого сделать. Он был возбужден, слишком уж возбужден. И еще ему было страшно.

– Вам не справиться со всем этим, – спокойно сказал Мур. – Это не ваша стихия. Кто вы такой? Я просмотрел записи в архивах. Вы родились пятого октября две тысячи сто сорокового года неподалеку от Имперского Холма. Там и прошла вся ваша жизнь. Сейчас вы впервые оказались на этом полушарии, в одиночестве, словно брошенный на чужой планете. Вы десять лет получали весьма условное образование с помощью департамента благотворительности Имперского Холма. Вы никогда ни в чем не блистали. В высшей школе вы бросили курс символизации и перешли на отделение ручного труда. Вы занялись настройкой и ремонтом электронной аппаратуры и прочей техники. Какое–то время вы пробовали заняться печатным делом. Работали на орудийном заводе механиком. Пробовали внести усовершенствования в схему отображения случайных процессов, но Директорат отклонил ваши предложения как тривиальные.

– Несколькими годами позже эти предложения были применены в самом Колесе Фортуны, – с трудом возразил Картрайт.

– Но о вашем авторстве никто и не вспомнил. Вы обслуживали Колесо Фортуны в Женеве и видели свои усовершенствования в действии. Более пяти тысяч раз вы пытались выиграть классификацию, но вам недоставало теоретических знаний. В сорок девять лет вы бросили это занятие. А когда вам исполнилось пятьдесят, присоединились к этой сумасшедшей команде, Обществу Престона.

– Я посещал их собрания в течение шести лет.

– В те времена Общество было немногочисленным, и в конце концов вы были избраны его президентом. Все ваше время и все ваши деньги были брошены на этот бред. Это стало вашим движущим мотивом, вашей манией. – Лицо Мура так просияло, словно он решил запутанное уравнение. – И вот вы ухватились за новое место! Верховный крупье, стоящий над всем человечеством, над миллиардами людей… Бесконечные возможности распоряжаться людьми и вещами единственной, может быть, цивилизации во Вселенной. И вы на все это смотрите лишь как на возможность расширить ваше Общество.

У Картрайта перехватило дыхание.

– Что вы собираетесь делать? – нажимал Мур. – Издавать миллиардными тиражами трактаты Престона? Развесить по всей системе его объемные портреты? Поставить статуи? Открыть музеи, полные его одежды, вставных зубов, ботинок, обрезков ногтей, пуговиц и прочих реликвий? У вас уже есть один памятник: его бесценные останки в заброшенном склепе в трущобах Имперского Холма. Выставленные кости, мощи святого, которые можно потрогать и которым можно молиться.

Вы это планируете: новую религию и нового бога для поклонения? Вы хотите создать целый флот и отправить бесчисленную армаду кораблей на поиски его мифической планеты? – Мур заметил, что Картрайт вздрогнул и побледнел, и продолжил наступление: – Мы все должны будем проводить время, перепахивая космос в поисках его Пламенного Диска, или как вы там его называете? Вспомните Робина Питта, верховного крупье номер тридцать четыре. Девятнадцатилетнего гомосексуалиста и психопата. Он всю жизнь прожил с матерью и сестрой. Он читал древние книги, малевал картины и записывал поток собственного психопатического сознания.

– Это были стихи.

– Он пробыл верховным крупье всего одну неделю, затем, слава богу, Конвент Отбора достал его. Он бродил по окрестным зарослям, собирал цветы и писал сонеты. Вы об этом читали. А может, это было уже при вас, ведь вы достаточно стары.

– Мне было тринадцать, когда его убили.

– Помните, что он планировал для человечества? Вспомните. Почему существует процесс Отбора? Вся система Колеса Фортуны защищает нас; она по случайному принципу поднимает и низвергает людей, выбирает случайных людей через случайные интервалы времени. Никто не может получить власть и удержать ее: никто не знает, каков будет его статус в следующем году, даже на следующей неделе. Никто не может планировать стать диктатором: все приходит и уходит в соответствии со случайными событиями. Отбор защищает нас еще кое от чего. Он защищает нас от некомпетентности, дураков и сумасшедших. Мы в полной безопасности: никаких деспотов и никаких придурков.

– Я не придурок, – прохрипел Картрайт.

Его удивил звук собственного голоса. Он был слабым и жалким, в нем не было и тени уверенности. Улыбка Мура расплылась еще шире; он чувствовал себя хозяином положения.

– Мне потребуется время, чтобы освоиться, – неуверенно закончил Картрайт. – Мне просто нужно время.

– Думаете, что вы сможете освоиться? – поинтересовался Мур.

– Конечно!

– А я вот в этом не уверен. У вас есть примерно двадцать четыре часа. Столько нужно, чтобы Конвент собрался и определил подходящего претендента. А уж выбор у них будет.

– Почему? – вздрогнул всем своим тщедушным телом Картрайт.

– Веррик пообещал тому, кто вас убьет, миллион долларов золотом. Обещание остается в силе до тех пор, пока не будет достигнута цель, то есть пока вас не убьют.

Картрайт слышал еще какие–то слова, но их значение уже не доходило до его сознания. Он едва заметил, что в холле появился Вейкман и направился к Муру. Тихо переговариваясь, они вышли.

Фраза о миллионе долларов леденящим кошмаром просачивалась в мозг и пропитывала его.

От желающих не будет отбоя. С такими деньгами любой бродяга может купить на черном рынке какую угодно классификацию. Лучшие умы системы сделают ставки на его жизнь или смерть, ведь это общество, которое живет постоянной игрой, в котором идет непрекращающаяся лотерея.

Вейкман вернулся, покачивая головой.

– Ну и баламут! У него в мозгу столько разных дикостей, что мы не все сумели уловить. Что–то про тела, бомбы, убийц, случайность. Он уже ушел. Мы отправили его восвояси.

– То, что он сказал, правда, – выдохнул Картрайт. – Он прав, мне здесь не место. Я не подхожу для этой роли.

– Его стратегия и заключалась в том, чтобы заставить вас думать именно так.

– Но это правда! Вейкман неохотно кивнул:

– Знаю. Поэтому–то его стратегия так хороша. Думаю, у нас тоже есть хорошая стратегия. Вы узнаете об этом в свое время. – Внезапно он схватил Картрайта за плечо. – Лучше присядьте. Я налью вам выпить. Веррик оставил здесь настоящее шотландское виски, целых два ящика.

Картрайт молча помотал головой.

– Успокойтесь. – Вейкман вынул из кармана носовой платок и промокнул лоб. Его руки дрожали. – А я бы выпил, если вы не против. После зондирования такого мощного патологического потока мне это необходимо.

Глава 4

Тед Бентли стоял у двери на кухню и вдыхал ароматы готовящейся еды. Дом Дэвиса был уютным и веселым. Сам Ал Дэвис, вполне всем довольный, сидел с босыми ногами на полу гостиной перед телевизором и с серьезным видом смотрел рекламу. Его жена, хорошенькая шатенка Лора, готовила ужин.

– Если это протин, – сказал ей Бентли, – то это лучшая маскировка, которую я когда–либо нюхал.

– Мы никогда не пользуемся протином! – воскликнула Лора. – Мы попробовали его в первый год, когда поженились, но он же чувствуется, чтобы они с ним ни делали. Конечно, натуральные продукты покупать безумно дорого, но они того стоят. Протин – для неклассифицированных.

– Если бы не протин, – вмешался Ал, услышав ее, – то неклы вымерли бы от голода еще в двадцатом веке. Вечно ты разносишь сомнительные сплетни. Позволь мне просветить тебя.

– Давай, – согласилась Лора.

– Протин – это вовсе не натуральная водоросль. Его начали выращивать в искусственных прудах на Ближнем Востоке, а потом он переселился в различные природные водоемы.

– Знаю. Думаешь, я не вижу эту гадость каждое утро, когда захожу в ванную? Она там повсюду: на раковине, на трубах, на ванне, даже на… унитазе.

– Он также покрыл все Великие Озера, – поучительно сказал Ал.

– Ну а это не протин, – сказала Лора Теду. – Это настоящий ростбиф, настоящая молодая картошка, зеленый горошек и булочки.

– С того времени, как я был тут в последний раз, вы стали жить значительно лучше, – заметил Бентли. – Что произошло?

Хорошенькое личико Лоры стало довольным.

– Разве ты ничего не слышал? Ал перепрыгнул сразу через класс. Он выиграл на правительственном Колесе Фортуны; мы с ним готовились каждый вечер, когда он возвращался с работы.

– Я никогда не слышал, чтобы кому–нибудь удалось обыграть Колесо Фортуны. Об этом говорили по телевизору?

– Вообще–то да, – обиженно нахмурилась Лора. – Этот ужасный Сэм Остер только об этом и говорил в течение всей своей программы. Это тот пустобрех, который имеет столько поклонников среди неклов.

– Не знаю такого, – признался Бентли.

На экране телевизора пожаром полыхали огни рекламы. Надписи застывали на какое–то время, потом медленно уплывали и сменялись новыми. Реклама считалась высшей формой искусства, ее делали первоклассные специалисты. Сюжеты поражали гармонией цвета, ритма, композиции и невероятной жизненностью, стирающей все барьеры между изображением и реальным миром. Сама неутомимая жизнь, пульсируя, перетекала с экрана в уютную гостиную Дэвиса. Из встроенных в стену высококачественных динамиков лились различные комбинации звуков, сопровождавших рекламу.

– Конвент, – объявил Дэвис, указывая на экран. – Приглашают претендентов и обещают приличный приз.

На экране вспыхнул водоворот огней и переплетение цветных нитей – эмблема Конвента Отбора. Узор рассыпался, обломки застыли, а потом образовали новую комбинацию. Затанцевали на экране разноцветные шары, сопровождаемые музыкой, добравшейся до самых высоких нот.

– Что там говорят? – поинтересовался Бентли.

– Могу переключить на первый канал, там тебе все подробно объяснят.

Вошла Лора, неся столовое серебро и фарфор.

– Не надо нам первого канала; его смотрят только неклы. Это им надо все разжевывать, а для нас существует вот этот.

– Ты не права, дорогая, – серьезно возразил Ал. – Первый канал существует для новостей и официальной информации. А этот – развлекательный. Мне он тоже нравится, но… – Он повел рукой, переключая телевизор. Яркие краски и громкая музыка исчезли. Вместо них появилось спокойное лицо диктора программы новостей. – Ну вот, а тут все то же.

Лора накрыла на стол и снова ушла на кухню.

Гостиная была опрятной и уютной, с прозрачной стеной. Внизу, расположившись вокруг Холма Фарбен, темного конуса на фоне ночного неба, раскинулся Берлин. В холодной темноте мелькали желтые огоньки автомобилей, исчезая внутри конуса, как раскаленные мотыльки в дымоходе.

– Сколько времени ты служишь Веррику? – спросил Бентли. Ал оторвался от телевизора, где рассказывали о каких–то новых экспериментах с реакторами.

– Ты о чем? А… Года три–четыре.

– Тебя это устраивает?

– Конечно. А почему нет? – Ал обвел рукой хорошо обставленную гостиную. – Кого бы это не устраивало?

– Я не об этом. На Лирохвосте у меня было то же самое. Большинство классифицированных все это имеют. Я говорю о Веррике.

Ал Дэвис пытался уловить, чего хочет Бентли.

– Я никогда не видел Веррика, – сказал он. – До сегодняшнего дня он все время находился в Батавии.

– Ты знаешь, что я присягнул Веррику?

– Ты мне это говорил еще днем. – У Дэвиса было добродушное и беззаботное лицо. – Надеюсь, это значит, что теперь ты переедешь сюда.

– Зачем?

– Ну… – заморгал Дэвис. – Тогда мы будем чаще видеть тебя и Джулию.

– Я не живу с Джулией уже полгода, – нетерпеливо оборвал его Бентли. – С этим все кончено. Она сейчас на Юпитере, какой–то служащей в рабочем лагере.

– Извини, не знал. Мы же с тобой не виделись уже пару лет. Я до чертиков удивился, когда увидел твое лицо на экране видео.

– Я прибыл вместе с Верриком и его командой. – Голос Бентли был пропитан иронией. – Когда меня уволили с Лирохвоста, я двинул прямиком в Батавию. Хотел навсегда порвать с системой Холмов. Вот и направился прямо к Ризу Веррику.

– И правильно сделал.

– Веррик надул меня! Он был уже снят, изгнан из Директората навсегда. Я знал, что кто–то накручивает цену Холмам, кто–то с огромными деньгами за спиной. Я не хотел иметь с этим ничего общего… И вот смотри, – негодование Бентли нарастало с каждым словом, – вместо того чтобы порвать со всем этим, я влип. Это самое последнее место на земле, куда бы я хотел попасть.

Лицо Дэвиса вспыхнуло.

– У меня есть много знакомых, которые тоже служат Веррику.

– Это те люди, которым наплевать, как и на чем они зарабатывают деньги.

– Ты что, набрасываешься на Веррика, потому что ему сопутствует успех? Веррик способствовал развитию этого Холма. Разве это его вина, что никто другой не может так, как он, поставить дело? Есть естественный отбор и эволюция. Те, кто не может выжить, отсеиваются.

– Это Веррик разогнал наши лаборатории.

– Наши? Слушай, ты сам теперь на стороне Веррика. – Дэвис уже начал закипать от негодования. – Ты черт знает что несешь! Веррик твой покровитель, а ты стоишь здесь и…

– Довольно, мальчики! – воскликнула Лора; ее щеки еще больше разрумянились от кухонной возни. – Ужин на столе, так что берите стулья и садитесь. Ал, сначала вымой руки и обуйся.

– Непременно, дорогая, – покорно ответил Дэвис и встал.

– Чем–нибудь помочь? – спросил Бентли у Лоры.

– Просто бери стул и усаживайся. У нас есть настоящий кофе. Я не помню, ты любишь со сливками?

– Да, спасибо, – ответил Бентли.

Он подтащил к столу два стула и угрюмо уселся на один из них.

– Да не будь таким мрачным, – сказала Лора. – Ты только посмотри, что я приготовила. Ты же больше не живешь с Джулией. Могу поклясться, что теперь ты все время питаешься в ресторанах, где подают эту ужасную пищу из протина.

Бентли вертел в руках нож и вилку.

– Ты отлично устроилась, – наконец сказал он. – Когда я видел тебя в последний раз, ты жила в общежитии Холма. Но ты тогда была еще не замужем.

– А помнишь, как мы с тобой жили вместе? – Лора начала нарезать булочки. – Насколько я помню, это длилось не больше месяца.

– Без малого месяц, – согласился Бентли, вспоминая прошлое. Запах вкусной еды, светлая уютная комната и сидящая напротив миловидная женщина несколько успокоили его. – Это было, когда ты еще служила на Лирохвосте, когда еще не лишилась классификации.

Появился Ал. Он уселся за стол, развернул салфетку и оживленно потер руки:

– Пахнет великолепно! Давайте начинать, я умираю с голоду.

Пока они ели, телевизор по–прежнему бормотал и бросал в комнату разноцветные блики. Бентли время от времени прислушивался к нему и не очень следил, о чем говорят Лора и Ал.

– Верховный крупье Картрайт объявил об увольнении двухсот служащих Директората, – сообщил диктор. – Основание: НБ.

– Низкая благонадежность, – пробормотала Лора, отпивая кофе. – Они всегда так говорят.

Диктор продолжал:

– …подготовка Конвента идет полным ходом. Уже сотни тысяч заявок поступили в правление Конвента и его офис на Холме. Риз Веррик, бывший верховный крупье, согласился взять на себя руководство по технической подготовке того, что обещает стать самым волнующим и зрелищным событием последнего десятилетия…

– Уверен, Веррик все устроит как надо, – заявил Ал. – Он держит этот Холм в кулаке.

– А что, старик Воринг все еще председатель правления? – поинтересовалась у него Лора. – Ему ведь уже лет сто.

– Он все еще в правлении. Пока не умрет, в отставку не уйдет. Он уже как окаменелое ископаемое! Ему бы следовало уйти с дороги и уступить место молодым.

– Зато он знает об Отборе досконально, – заметила Лора. – Он заботится о поддержании моральных принципов на высоком уровне. Помню, я была еще маленькой девочкой и бегала в школу, когда убрали того верховного крупье, ну, который заикался. Появился такой симпатичный молодой человек, темноволосый убийца, и убрал такого замечательного крупье. А старик Воринг собрал тогда правление и руководил, как Иегова из старых христианских мифов.

– У него была борода, – вставил Бентли.

– Ага, длинная белая борода.

Картинка на экране телевизора сменилась. Теперь там возник огромный зал, в котором собрались участники Конвента Отбора. Почти все места были заполнены; на возвышении, в президиуме, сидели члены правления. По проходам взад и вперед сновали люди, в зале стояли шум и гам.

– Подумать только, – сказала Лора, – происходит такое важное событие, а мы здесь спокойно сидим и ужинаем.

– Это далеко отсюда, – равнодушно заметил Ал.

– …Риз Веррик обещал выплатить миллион долларов золотом тому, кто выполнит решение Конвента. Статистики зарегистрировали рекордное количество заявок, а они все продолжают прибывать. Многие готовы попробовать свои силы в самой замечательной роли системы. Риск велик, но и ставка высока! Глаза шести миллиардов зрителей на девяти планетах прикованы к Конвенту. Кто первый выступит в роли убийцы? Кто из этого множества замечательных претендентов, представляющих все классы и Холмы, первым попытается получить за свое умение миллион долларов золотом и аплодисменты и восхищение всей цивилизации?

– А ты почему не попробуешь? – внезапно спросила Лора у Бентли. – Почему ты не подал заявку? У тебя же сейчас нет никакого занятия.

– Это не мое занятие.

Лора рассмеялась:

– Так сделай это своим занятием! Ал, у нас же есть эта большая запись, где рассказывается об успешных убийцах прошлого, об их жизни и вообще обо всем про них? Покажи ее Теду.

– Я видел, – коротко ответил Бентли.

– Разве когда ты был мальчишкой, то не мечтал вырасти и стать успешным убийцей? – Карие глаза Лоры затуманились от ностальгических воспоминаний. – Я помню, как ненавидела себя за то, что я девчонка и поэтому, когда вырасту, не смогу стать убийцей. Я тогда накупила массу разных талисманов, но они так и не превратили меня в мальчишку.

Ал Дэвис отодвинул тарелку и удовлетворенно рыгнул.

– Можно, я ослаблю ремень?

– Конечно, – сказала Лора.

Ал расстегнул ремень.

– Хороший ужин, дорогая. Я не прочь бы питаться так каждый день.

– Фактически так оно и есть. – Лора допила кофе и изящно промокнула губы салфеткой. – Еще кофе, Тед?

– …эксперты предполагают, что для первого убийцы вероятность успеха, а соответственно, и получения миллиона долларов золотом, обещанного бывшим верховным крупье, ушедшим в отставку менее чем двадцать четыре часа назад в результате неожиданного поворота Колеса Фортуны, равна семидесяти процентам. Если первый убийца потерпит неудачу, то на второго ставки изменятся в соотношении шестьдесят к сорока. По мнению экспертов, к этому моменту Картрайт уже усилит свой контроль над армией и Корпусом телепатов, для этого ему отводят два дня. Для убийцы, особенно на первой стадии, скорость более важный фактор, чем умение. Впоследствии дело осложнится, поскольку…

– Уже, наверное, заключено множество пари, – заметила Лора. Она умиротворенно откинулась на спинку стула, держа между пальцев сигарету, и улыбнулась Бентли. – Здорово, что ты вернулся. Собираешься перевозить свои вещи сюда, на Фарбен? Пока будешь подыскивать себе подходящее жилье, можешь остановиться у нас.

– Сейчас много подходящего жилья занято неклами, – заметил Ал.

– Они теперь повсюду, – согласилась Лора. – Тед, ты помнишь то прелестное местечко неподалеку от лаборатории синтетических материалов? Такие приятные участочки с розовыми и зелеными домиками? Так вот там теперь поселились неклы, и, естественно, все запущено, грязно, повсюду стоит вонь. Это просто безобразие! Почему им не наняться на работу в рабочие лагеря? Им там самое место, а то болтаются где ни попадя.

Ал зевнул.

– Я засыпаю. – Он взял из стоящей на столе вазы финик. – Финик… Что такое, черт побери, эти финики? – Он медленно начал жевать. – Слишком сладкий. С какой это планеты? С Венеры? На вкус напоминает те сочные венерианские фрукты.

– Это из Малой Азии, – сказала Лора.

– Отсюда, с Земли? А кто занимался их мутацией?

– Никто. Это натуральный фрукт. Растет на пальмах.

– Чудны дела Твои, Господи, – с удивлением покачал головой Ал.

– А если бы кто–нибудь из твоих коллег услышал, что ты говоришь такое?! – ужаснулась Лора.

– И пусть слышат. – Ал потянулся и еще раз зевнул. – Меня это не волнует.

– Могут подумать, что ты христианин.

Бентли медленно поднялся:

– Лора, мне пора.

– Куда ты? – удивился Ал.

– Надо собрать вещи и перевезти их сюда с Лирохвоста.

Ал похлопал его по плечу:

– Фарбен перевезет. Ты теперь служишь Веррику, не забыл? Позвони в службу перевозок, и они все сделают. Бесплатно.

– Лучше уж я сам, – сказал Бентли.

– Почему? – искренне удивилась Лора.

– Целее будет, – двусмысленно ответил Бентли. – Возьму такси и за выходные все соберу. Не думаю, что потребуюсь ему раньше понедельника.

– Не знаю, – с сомнением сказал Ал. – Постарайся управиться побыстрее. Иногда Веррик требует человека немедленно, а когда он требует немедленно…

– Да черт с ним, с Верриком, – ответил Бентли. – Сколько надо, столько и буду собираться.

Когда он отходил от стола, они смотрели на него с удивлением и испугом. Его желудок был полон вкусной, хорошо приготовленной пищи, а вот мозг оставался пустым и голодным, едкая корка над… чем? Он не знал.

– Нельзя так говорить, – пожурил его Ал.

– Я говорю, что думаю.

– Знаешь, мне кажется, ты оторвался от реальности.

– А может, и нет, – возразил Бентли, забирая свое пальто. – Спасибо за ужин, Лора. Он был великолепен.

– Что–то это у тебя неубедительно прозвучало.

– А я ни в чем не убежден, – ответил Бентли. – У вас здесь чудесное маленькое местечко, полное удобств и комфорта. Надеюсь, что вы будете здесь очень счастливы. Надеюсь, что твое кулинарное искусство сохранит твою убежденность, что бы я ни говорил.

– Так и будет, – заверила его Лора. Диктор продолжал:

– …уже более десяти тысяч, со всех концов Земли. Председатель Воринг объявил, что первый убийца будет выбран на этом собрании…

– Сегодня! – воскликнул Ал и восхищенно присвистнул. – Веррик время даром не теряет! – Он выразительно покивал. – Это действительно человек дела, Тед. И ты должен это признать.

Бентли нагнулся и выключил телевизор. Экран погас, и буйство красок, света и звука исчезло. Бентли выпрямился:

– Вы не возражаете?

– Что случилось? – запинаясь, спросила Лора. – Он испортился?

– Я выключил его. Мне надоело слушать этот нескончаемый чертов гвалт. Я уже устал и от Конвента, и от всего, что с ним связано.

Наступило напряженное молчание.

– Как насчет того, чтобы слегка выпить на дорожку? – натянуто улыбнулся Ал после недолгой паузы. – Это тебя немножко успокоит.

– Я спокоен, – ответил Бентли.

Он пересек комнату и встал спиной к Алу и Лоре около прозрачной стены, уставившись в ночь и бесконечное мигание кружащих вокруг Холма Фарбен огоньков. В его голове творилась такая же фантасмагория цветов и форм, но телевизор можно выключить, стену сделать непрозрачной, а вот остановить быстрый водоворот мыслей в голове нельзя.

– Ну что ж, – в конце концов сказала Лора в пространство. – Похоже, заседание Конвента Отбора мы сегодня смотреть не будем.

– Завтра получишь запись и можешь смотреть ее до конца жизни, – добродушно предложил Ал.

– А я хочу видеть это сегодня!

– Не переживай, это продлится долго, – начал искать выход из положения Ал. – Они пока еще проверяют оборудование.

Лора обиженно фыркнула и покатила обеденный стол на кухню. Оттуда послышался плеск воды в раковине и громыхание тарелок.

– Она вышла из себя, – заметил Ал.

– Это моя вина, – неуверенно произнес Бентли.

– Ничего, успокоится. Ты ее, наверное, помнишь. Послушай, если хочешь, расскажи мне, что с тобой происходит. Я весь внимание.

«А что рассказывать?» – подумал Бентли.

– Я поехал в Батавию, рассчитывая на нечто иное, – начал он. – На что–то отличное от того, когда люди по головам и трупам лезут на вершину. А вместо этого оказался здесь… рядом с этой штуковиной, которая орет во всю свою мощь. – Он махнул рукой в сторону телевизора. – Вся эта реклама… словно подкрашенные нечистоты…

Ал Дэвис торжественно воздел пухлый палец:

– В течение недели Риз Веррик снова станет человеком номер один. За деньги он подберет убийцу. Убийца у него под присягой. Как только он убьет этого Картрайта, место сразу же вернется Веррику. Ты уж слишком нетерпелив, черт возьми, вот и все. Подожди недельку, старик. Все вернется на круги своя, а может быть, будет даже и лучше.

В дверях появилась Лора. Ее гнев утих, но лицо все еще было сердитым.

– Ал, включи, пожалуйста, заседание Конвента. Мне был слышен соседский телевизор, они прямо сейчас выбирают убийцу.

– Я включу, – устало сказал Бентли. – Все равно я ухожу.

Он нагнулся и включил телевизор. Тот прогрелся довольно быстро; когда Тед был у двери, ему в спину ударили крики толпы. Возгласы тысяч голосов покатились за ним в ночь.

– Убийца, – вопил телевизор, в то время как он, засунув руки глубоко в карманы, удалялся по темной дорожке. – Они прямо сейчас объявят его имя… Я сообщу вам его уже через секунду. – Восторженные крики перешли в дикое крещендо, покатились волнами и тут же заглушили голос комментатора. – Пеллиг! – прорвался он через безумный рев. – Под аплодисменты народа… по желанию всей планеты… убийцей стал Кит Пеллиг!

Глава 5

Поблескивающий холодным серым цветом бок машины тихо проскользнул перед самым носом Бентли. Открылась дверца, и стройная фигура вышла в прохладу ночной темноты.

– Кто это? – спросил Бентли.

Ветерок играл во влажной листве растущих возле дома Дэвисов деревьев. Небо казалось холодным. Издалека доносился шум заводов Холма Фарбен.

– Где, черт побери, вас носит? – раздался взволнованный женский голос. – Веррик послал меня за вами уже час назад.

– Я все это время был тут, – ответил Бентли.

Из тени к нему быстро шагнула Элеонора Стивенс.

– С того момента, как мы находимся здесь, вы обязаны постоянно держать с нами связь. Он сердится. – Она нервно огляделась. – А где Дэвисы? Дома?

– Конечно. – Бентли начал злиться. – Что все это значит?

– Не надо волноваться! – Голос девушки был холоден, как свет звезд над головой. – Идите обратно и позовите Дэвиса и его жену. Я буду ждать вас в машине.

Когда Тед снова появился в дверях залитой теплым желтым светом гостиной, Ал Дэвис с изумлением уставился на него.

– Он нас вызывает, – произнес Бентли. – Скажи Лоре, это и ее касается.

Когда Ал вошел в спальню, Лора, сидя на кровати, снимала сандалии.

– Пойдем, дорогая, – сказал он.

– Что–нибудь случилось? – вскочила на ноги Лора. – В чем дело?

Вскоре все трое, в пальто и тяжелых рабочих ботинках, вышли в холодную ночную темноту. Элеонора завела двигатель, и он тихо зарокотал.

– Забирайся, – пробормотал Ал, помогая Лоре найти дверцу в кромешной темноте. – А как насчет света?

– Чтобы сесть в машину, свет вам ни к чему, – ответила Элеонора.

Она закрыла дверцу, машина выкатилась на дорогу и тут же начала набирать скорость. Мимо мелькали темные дома и деревья. Внезапно с тошнотворным свистом машина взмыла в воздух. Какое–то мгновение она еще скользила над шоссе, а потом по дуге устремилась вверх. Через несколько минут она уже летела высоко над домами и улицами, окружавшими Холм Фарбен.

– Что все это значит? – поинтересовался Бентли. Машина содрогнулась от соприкосновения с магнитными захватами, которые начали опускать ее к мигающим огням находившегося под ними здания. – Мы вправе хоть что–то знать.

– У нас будет небольшая вечеринка, – ответила Элеонора с улыбкой, едва тронувшей ее тонкие алые губы.

Она подождала, пока машина опустится в предназначенную для нее ячейку и закрепится у магнитного диска. Затем выключила двигатель и открыла дверцу:

– Выходите. Приехали.

Элеонора быстро вела их вперед, и стук их каблуков гулко отдавался в пустынных коридорах. Через равные интервалы стояли молчаливые вооруженные охранники в форме. Их широкие физиономии были сонными и безразличными.

Элеонора открыла двойные двери и кивком предложила войти внутрь. Когда Дэвисы и Бентли неуверенно переступили порог помещения, их обдала волна ароматизированного воздуха.

Спиной к ним стоял Риз Веррик. Он со злостью возился с каким–то предметом, его огромные руки что–то упорно крутили.

– Как, черт побери, ты запускаешь эту штуковину? – раздраженно прорычал он. Тут же раздался протестующий скрежет металла. – Господи, я, кажется, что–то сломал.

– Дайте мне, – сказал Герб Мур, вставая из глубокого кресла в углу. – У вас не та сноровка.

– Это точно, – прорычал Веррик.

Он повернулся, похожий на огромного, вставшего на дыбы медведя, его низкие и крупные надбровные дуги воинственно выдавались вперед. Горящие глаза принялись буравить застывших в дверях людей. Элеонора Стивенс расстегнула пальто и бросила на спинку роскошного дивана.

– Вот они, – сказала она Веррику. – Вместе проводили вечер.

Она скользнула к камину, длинноногая, в бархатных широких брюках и кожаных сандалиях, и начала отогревать открытые грудь и плечи. В отблесках пляшущего пламени ее обнаженная кожа казалась багровой.

– Ты должен находиться только там, где я могу тебя отыскать, – без всяких церемоний заявил Веррик Бентли. Слова эти прозвучали высокомерно. – У меня больше нет телепатов, которые разыскивали бы людей по одной мысли. Приходится теперь искать старыми способами. – Он ткнул пальцем в сторону Элеоноры. – Она пошла за мной, но уже без своих способностей.

Элеонора грустно улыбнулась и промолчала.

Веррик резко обернулся к Муру:

– Так ты починил эту чертову штуковину или нет?

– Уже почти готово.

Веррик недовольно хмыкнул.

– У нас своего рода праздник, – сказал он Бентли. – Только вот я не знаю, что мы должны праздновать.

Мур направился к прибывшим, держа в руке маленькую модель межпланетного корабля.

– У нас масса всего, что можно было бы отпраздновать. Впервые бывший верховный крупье сам выбрал убийцу. Пеллига выбрала не эта кучка престарелых маразматиков, как это было раньше. Веррик пропихнул его, и теперь все задуманное получится, так как…

– Ты слишком много говоришь, – обрезал его Веррик. – Ты, черт побери, просто набит ничтожными словами. Половина из них вообще ничего не значит.

Мур рассмеялся:

– Вот именно это и обнаружили телепаты из Корпуса.

Бентли, чувствуя себя неловко, отошел в сторону. Веррик был слегка пьян и казался зловещим и опасным, как медведь, выпущенный из клетки. Но за его неуклюжими движениями скрывался острый и проницательный ум, который не пропускал ни одной мелочи.

Помещение было высоким, деревянные панели на стенах, похоже, раньше принадлежали какому–то древнему монастырю. Да и все здесь напоминало церковь: сводчатый рифленый потолок скрывался в полумраке, в камине дымились огромные поленья. Все вокруг было массивным и тяжелым. Насыщенные цвета, закопченные стены, колонны толщиной в три обхвата… Бентли притронулся к стене. Дерево было изъеденным, но на ощупь оказалось на удивление гладким.

– Это дерево из средневекового дома терпимости, – пояснил Веррик.

Лора рассматривала запылившиеся гобелены. На полке огромного камина стояли древние помятые кубки. Бентли осторожно взял один из них. Он был весьма увесистым. Средневековая Саксония.

– Через несколько минут вы увидите Пеллига, – сказал им Веррик. – Элеонора и Мур с ним уже встречались.

Мур снова рассмеялся. Его смех напоминал лай собачонки.

– Это точно, я с ним уже встречался.

– Он очень мил, – бесцветным голосом произнесла Элеонора.

– Пеллиг побудет здесь, – продолжал Веррик. – Поговорите с ним, займите его. Я хочу, чтобы вы его увидели. Я собираюсь послать всего лишь одного убийцу. – Он нетерпеливо махнул рукой. – Нет смысла посылать их бесконечным потоком.

Элеонора пристально взглянула на него.

– Давайте займемся этим, – сказал Веррик.

Он направился к большим двустворчатым дверям в конце помещения и распахнул их. За ними было шумно, светло и многолюдно.

– Входите, – сказал Веррик. – А я сейчас найду Пеллига.

– Напитки, сэр или мадам?

Элеонора Стивенс взяла стакан с подноса проходившего мимо невозмутимого макмиллановского робота.

– А вы? – обратилась она к Бентли.

Она кивком вернула робота и взяла второй стакан.

– Попробуйте. Очень приятная вещь. Приготовлено из ягод, растущих на солнечной стороне Каллисто в сланцевых расщелинах. Их собирают всего лишь один месяц в году. У Веррика там специальный рабочий лагерь.

Бентли взял стакан:

– Спасибо.

– Будем здоровы.

– Что все это значит? – поинтересовался Бентли, указывая на собравшихся людей. Отовсюду звучали разговоры и смех. Все они были хорошо одеты, вокруг царила смесь совершенно невероятных цветов. Присутствующие явно представляли собой высший класс общества. – У меня такое ощущение, что сейчас зазвучит музыка и все примутся танцевать.

– Они успели и поужинать, и потанцевать. Ну и ну, уже почти два часа ночи! Сколько всего сегодня произошло… Поворот Колеса, Конвент Отбора, всеобщее возбуждение. – Элеонора, отыскав кого–то глазами, сделала шаг вперед. – Ну, вот и они.

Внезапно повисла напряженная тишина. Бентли, как и все вокруг, повернулся. Все жадно и нервно смотрели на приближавшегося Риза Веррика. Рядом с ним шел худощавый мужчина в обычном серо–зеленом костюме. Его руки свободно висели вдоль тела, лицо не выражало никаких чувств. За его спиной плыл шепоток, раздавались одобрительные и удивленные высказывания.

– Это он, – процедила Элеонора, сверкнув глазами, и сильно сжала руку Бентли. – Пеллиг. Посмотрите на него!

Пеллиг шагал молча. У него были влажные, гладко зачесанные волосы соломенного цвета. Он казался невыразительным, почти незаметным рядом с гигантом, который вел его мимо внимательно следивших за ними глаз. Вскоре эта пара растворилась среди атласных пиджаков и длинных вечерних платьев, и оживленное гудение вокруг Бентли возобновилось.

– Они еще появятся позже, – сказала Элеонора и передернула плечами. – Меня от него в дрожь бросает. Ну? – Она продолжала сжимать руку Теда. – Что вы о нем думаете?

– Он не произвел на меня никакого впечатления.

В отдалении он разглядел Веррика, окруженного группой людей. Из фона негромких разговоров выделялся возбужденный голос Герба Мура – он что–то объяснял. Раздосадованный Бентли сделал несколько шагов в сторону.

– Вы куда? – спросила его Элеонора.

– Домой. – Слова вылетели совершенно непроизвольно.

– Что вы под этим подразумеваете? – поинтересовалась Элеонора и неловко улыбнулась. – Я больше не могу зондировать твой мозг, дорогой. Я утратила эту способность.

Она отвела свои темно–рыжие волосы и показала две свинцово–серые точки на висках, которые резко выделялись на фоне общей белизны ее кожи.

– Не могу тебя понять, – произнес Бентли. – Способность, с которой ты родилась, – уникальный дар.

– Ты говоришь как Вейкман. Если бы я осталась в Корпусе, то мне пришлось бы использовать этот дар против Риза. Что же мне оставалось делать? – Ее глаза стали страдальческими. – Знаешь, я действительно его лишилась. Это все равно что ослепнуть. После этого я долго плакала. Не могла с этим смириться. Я была полностью раздавлена.

– А как теперь?

Она сделал неопределенный жест:

– Живу… Этого уже не вернешь. Забудем об этом, дорогуша. Пей свой напиток и отдыхай. – Элеонора чокнулась с ним. – Он называется «Метановая буря». Полагаю, что на Каллисто атмосфера состоит из метана.

– Ты когда–нибудь была на одной из колонизированных планет? – поинтересовался Бентли. Он сделал глоток янтарной жидкости из своего стакана. Напиток оказался довольно крепким. – Видела какие–нибудь рабочие лагеря или колонии переселенцев, до того как с ними разделалась полиция?

– Нет, – ответила Элеонора. – Я никогда не покидала Землю. Я родилась в Сан–Франциско девятнадцать лет назад. Ты же знаешь, что все телепаты родом оттуда. Во время Окончательной войны советская ракета попала в научный центр в Ливерморе. Те, кто выжил, получили сильную дозу радиации. Мы все потомки одной и той же семьи, Эрла и Верны Филлипс. Весь Корпус – сплошные родственники. Меня готовили к этому с самого рождения, такова была моя судьба.

Из угла раздалась музыка. Музыкальный робот воспроизводил случайные звуки, обертоны и тональности, и музыка запорхала в воздухе. Несколько пар начали вяло танцевать. Группа мужчин стала спорить еще громче и раздраженней. До Бентли долетали только обрывки фраз.

– Говорят, он только в июне покинул лабораторию.

– Ты заставишь кота носить брюки? Это антигуманно.

– К чему такая спешка? Лично я придерживаюсь старого доброго суб–Си.

Несколько женщин вышли в двустворчатые двери. На их лицах лежала печать скуки и усталости.

– Вот так всегда, – сказала Элеонора. – Женщины отправляются в дамскую комнату, а мужчины затевают спор.

– А что собирается делать Веррик?

– Сейчас услышишь.

Могучий бас Веррика перекрыл голоса спорщиков. Люди вокруг прекратили разговоры и начали подтягиваться к нему, чтобы послушать. Кучка угрюмых и серьезных людей образовала плотное кольцо вокруг отчаянно жестикулировавших и кричавших Веррика и Мура.

– Наши проблемы мы создали сами, – заверял Веррик. – Они такие же надуманные, как проблемы продовольствия и избытка рабочей силы.

– И как вы все это представляете? – интересовался Мур.

– Вся система искусственна. М–игра была изобретена двумя математиками еще в начале Второй мировой войны.

– Вы хотите сказать, открыта, а не изобретена. Они обнаружили, что социальная система обладает стратегией, сходной со стратегией игр, например покера. Принцип, который заложен в игре в покер, оказался годным и в социальных ситуациях: в бизнесе или в войне.

– А в чем разница между случайной игрой и стратегической? – поинтересовалась Лора Дэвис, стоявшая рядом с Алом.

– Во всем, – раздраженно ответил Мур. – В случайной игре нет места продуманным решениям. А при игре в покер у каждого игрока своя система блефа, ложных жестов, отвлекающих слов. Все это рассчитано на то, чтобы сбить противника с толку и заставить его делать глупости.

– Вы хотите сказать, что человек делает хорошую мину при плохой игре?

Мур проигнорировал этот вопрос и снова обратился к Веррику:

– Так вы отрицаете, что социальную систему можно рассматривать как стратегическую игру? Минимакс – это блестящая теория. Она дала нам научный метод для разрушения любой стратегии, превратила стратегическую игру в случайную, к которой применимы статистические методы точных наук.

– И все равно, – гремел Веррик, – это чертово Колесо Фортуны по случайному принципу выбрасывает за борт достойных людей и выбирает на их место пустышку, глупца и даже не принимает во внимание его способности или класс.

– Конечно! – воскликнул Мур. – Вся наша система построена на Минимаксе. Колесо Фортуны заставляет людей или принимать правила игры, основанной на Минимаксе, или давит этой системой. Мы не позволяем людям идти на жульничество и заставляем их принять рациональную процедуру выбора.

– В случайном вращении Колеса Фортуны нет ничего рационального, – зло возразил Веррик. – Каким это образом случайный механизм может быть рациональным?

– Случайный фактор является функцией абсолютно рационального образа действий. Сталкиваясь со случайными переходами, никто не может выработать выигрышной стратегии. Таким образом, все вынуждены принять случайный метод: точный статистический анализ случайных событий плюс пессимистическое предположение, что любой твой план будет заранее раскрыт противником. Предположим, вы ищете способ, который защитил бы от того, что противник откроет ваши планы. Если вы действуете на случайной основе, то противник никогда не догадается, каким будет ваш следующий ход, потому что даже вы этого не знаете.

– Вот таким образом мы и превратились в стадо суеверных дураков, – вздохнул Веррик. – Все стараются толковать знамения и намеки. Все пытаются объяснить, к чему бы это родился теленок с двумя головами и появилась стая белых ворон. Мы все зависим от случайностей. Мы не можем управлять событиями, так как не можем ничего планировать.

– А как можно планировать, если повсюду телепаты? Они прекрасно содействуют правилам Минимакса: заранее выявляют любую стратегию. Они раскусят вас, как только вы начнете игру.

Веррик ткнул пальцем в свою широкую грудь:

– У меня на шее нет никаких идиотских талисманов. Никаких лепестков роз, бычьего навоза или кипяченой слюны совы. Я действую на основе собственного мастерства, а не случайностей. Возможно, у меня даже нет стратегии, которую вы могли бы раскрыть. Я никогда не лезу в дебри теоретических абстракций. Я практик. Я делаю то, что от меня требует та или иная ситуация. Это опыт. И я им обладаю.

– Опыт тоже функция случайности. Это просто нахождение лучшего выхода из случайной ситуации. Вы, черт побери, достаточно прожили, чтобы в большинстве ситуаций заранее знать, как лучше поступить…

– А что насчет Пеллига? Это ведь стратегия.

– Стратегия подразумевает обман, а в случае с Пеллигом никто не может быть обманутым.

– Ерунда, – прорычал Веррик. – Ты из кожи вон лез, лишь бы Корпус не пронюхал про Пеллига.

– Это была ваша идея, – сердито возразил Мур. – Я говорил это раньше и повторю сейчас: пусть они обо всем узнают, они все равно ничего не смогут с этим поделать. Будь моя воля, я бы завтра же объявил об этом по телевидению.

– Ты круглый идиот, – обрезал его Веррик. – Ты бы, конечно, так и сделал.

– Пеллиг непобедим! – закричал Мур, взбешенный тем, что его прилюдно оскорбили. – Мы использовали самую суть Минимакса. Поворот Колеса Фортуны был моей отправной точкой, я начал…

– Заткнись, Мур, – проворчал Веррик, поворачиваясь к нему спиной. – Ты слишком много болтаешь. – Он сделал еще несколько шагов в сторону, люди расступались, освобождая ему проход. – Пора кончать со всеми этими случайностями. Пока они висят у тебя над головой, нельзя говорить ни о каком планировании.

– Вот поэтому–то мы и держимся за них! – крикнул ему вслед Мур.

– Так откажитесь. Отбросьте эти случайности.

– Минимакс нельзя включить или выключить. Это как гравитация, это абсолютный закон.

Бентли подошел поближе.

– Вы верите в законы природы? – поинтересовался он у Мура. – У вас класс восемь–восемь?

– Что это за парень? – прорычал Мур, с яростью глядя на Бентли. – Какого черта ты вмешиваешься в наш разговор?

Веррик обернулся:

– Это Тед Бентли. У него, как и у тебя, класс восемь–восемь. Я только что его нанял.

– Восемь–восемь! – побледнел Мур. – Нам не нужны больше сотрудники класса восемь–восемь. – Его лицо приобрело неприятный желтый оттенок. – Бентли? Один из тех, кого недавно вышвырнул Лирохвост. Изгой.

– Именно так, – спокойно согласился Бентли. – И я сразу же пришел к вам.

– Зачем?

– Мне интересно, чем ты тут занимаешься.

– Мои занятия тебя не касаются!

– Хватит! – хрипло приказал Веррик Муру. – Заткнись или убирайся. Нравится тебе это или нет, а с этого момента Бентли работает вместе с тобой.

– Я никого не допущу к моему проекту! – Мура терзали ненависть, страх и профессиональная ревность. – Если он не смог удержаться на третьеразрядном Холме вроде Лирохвоста, то он не подходит и для…

– Посмотрим, – холодно оборвал его Бентли. – У меня руки чешутся посмотреть на твои записи и расчеты. Я с большим удовольствием посмотрю на твою работу. Похоже, это именно то, что я искал.

– Я хочу выпить, – пробормотал Веррик. – У меня еще слишком много дел, чтобы попусту болтать здесь с вами.

Мур бросил на Бентли негодующий взгляд и поспешил за Верриком. Их голоса, удаляясь, затихли за дверью. Толпа устало забормотала и начала рассасываться.

– Хозяин нас покинул, – с нотками горечи сказала Элеонора. – Хорошенькая вечеринка, согласны?

Глава 6

От постоянного гула, мелькания ярких нарядов и множества лиц у Бентли разболелась голова. Пол был усыпан раздавленными окурками и прочим мусором. В зале царил такой беспорядок, как будто его наклонили на один бок. От непрерывно меняющейся яркости освещения, смены форм и цвета фонарей он чувствовал резь в глазах. Какой–то проходящий мимо мужчина больно толкнул его в ребра. Прислонившись к стене, молодая женщина с зажатой в губах сигаретой сняла сандалии и стала растирать ноги с покрашенными красным лаком ногтями.

– Чего тебе хочется? – спросила Элеонора.

– Уйти.

Элеонора, как опытный проводник, повела его сквозь небольшие группы людей к одному из выходов.

Прикладываясь на ходу к стакану, она сказала:

– Все это кажется совершенно бессмысленным, но у этого сборища есть своя цель. Веррик может…

У них на пути вырос Герб Мур. Его лицо покрывал густой нездоровый румянец. Рядом с ним стоял бледный и молчаливый Кит Пеллиг.

– А вот и вы, – проворчал Мур. Его слегка покачивало, он расплескивал содержимое своего стакана. Уставившись на Бентли, он хрипло продолжил: – Ты хочешь участвовать в этом. – Он хлопнул Пеллига по спине. – Это величайшее событие в мире. Это самая важная из живущих ныне личностей. Вглядись в него хорошенько, Бентли!

Пеллиг молча смотрел на Бентли и Элеонору. Его худощавое тело казалось ватным. Он был каким–то бесцветным. Глаза, волосы, кожа, даже ногти казались блеклыми и прозрачными. В нем было что–то от чисто вымытой, стерильной вещи. Ничто без запаха, цвета и вкуса…

Бентли протянул руку:

– Привет, Пеллиг.

Рука Пеллига была холодной, слегка влажной, безвольной и бессильной.

– Ну и что ты о нем думаешь? – напористо поинтересовался Мур. – Разве он не заслуживает внимания? Разве это не величайшее открытие со времени изобретения колеса?

– Где Веррик? – спросила Элеонора. – Пеллиг должен все время находиться в поле его зрения.

Мур помрачнел.

– Это смешно! Кто…

– Ты слишком много выпил. – Элеонора начала поспешно озираться. – Чертов Риз опять с кем–нибудь спорит.

Бентли смотрел на Пеллига как загипнотизированный. В этой вялой худой фигуре было что–то отталкивающее. Что–то бесполое, лишенное жизненных соков, что–то напоминающее гермафродита. Пеллиг стоял без стакана. Его руки были пусты.

– Вы не пьете? – полюбопытствовал Бентли.

Пеллиг отрицательно покачал головой.

– А почему? Выпейте немного «Метановой бури».

Он взял стакан с подноса проходившего мимо робота. При этом три других стакана упали и захрустели под ногами автомата. Тот тут же остановился и начал подбирать осколки.

– Держите. – Бентли протянул стакан Пеллигу. – Пейте, ешьте и веселитесь. Завтра обязательно кто–то умрет, но это будете не вы.

– Прекрати, – прошипела Элеонора ему в ухо.

– Послушайте, Пеллиг, – не унимался Бентли, – а каково быть профессиональным убийцей? Вы совершенно не похожи на профессионального убийцу. Вы вообще ни на что не похожи. Даже на человека. Уж человеческое существо вы точно не напоминаете.

Вокруг них стали собираться люди. Элеонора яростно вцепилась ему в рукав:

– Тед, ради всего святого! Веррик идет!

– Оставь, – высвободился Бентли. – Это мой рукав. – Он расправил ткань онемевшими пальцами. – Это почти все, что у меня есть, оставь мне хотя бы это. – Он впился взглядом в безучастное лицо Кита Пеллига. В его голове постоянно что–то громыхало, в носу и горле жгло. – Пеллиг, а каково убивать человека, которого вы никогда в жизни не видели? Человека, который вам лично ничего не сделал? Безобидного чудака, который перешел дорогу сильным мира сего. Временного избранника Колеса Фортуны…

– Что ты этим хочешь сказать? – вмешался Мур, и в голосе его прозвучали опасные злые нотки. – Ты хочешь сказать, что с Пеллигом что–то не так? – Он странно фыркнул. – С моим приятелем Пеллигом?

Из боковой комнаты появился Веррик и, расталкивая людей, направился в их сторону.

– Мур, уведи его отсюда. Я же велел вам идти наверх. – Он взмахом руки указал собравшимся на двустворчатые двери. – Вечеринка окончена. Расходитесь. Когда вы понадобитесь, с вами свяжутся.

Люди начали разбредаться, двигаясь к выходам. Роботы подавали им пальто и плащи. Гости выходили маленькими группами, продолжая переговариваться и с любопытством глядя на Веррика и Пеллига.

Веррик взял Пеллига за плечо:

– Уходите. Поднимайтесь наверх. Господи, уже поздно. – Он, ссутулившись, направился к широкой лестнице, его большая голова склонилась к плечу. – Несмотря ни на что, мы сегодня многого добились. Я пошел спать.

Тщательно стараясь сохранить равновесие, Бентли громко крикнул ему вслед:

– Слушайте, Веррик! У меня есть идея! А почему бы вам самому не убить Картрайта? Уберите посредника. Это ведь будет более научно.

Веррик неожиданно разразился смехом, продолжая идти, не замедляя шага и не оборачиваясь.

– Я поговорю с тобой завтра, – крикнул он через плечо. – Иди домой и ложись спать.

– Я не собираюсь идти домой, – упрямо заявил Бентли. – Я пришел сюда, чтобы выяснить вашу стратегию, и не уйду отсюда, пока не узнаю.

Веррик резко остановился и обернулся. Его массивное рельефное лицо стало удивленным.

– Что ты сказал?

– Вы слышали, – ответил Бентли.

Он зажмурился и широко расставил ноги, удерживая равновесие посреди внезапно закачавшегося и закружившегося зала. Когда он снова открыл глаза, Веррик уже поднимался по лестнице, а Элеонора Стивенс отчаянно тянула его за руку.

– Круглый идиот! – пронзительно закричала она. – Что на тебя нашло?

– Его развезло, – нетвердо сказал Мур и потащил Пеллига к лестнице. – Лучше убери его отсюда, Элеонора. А то он скоро начнет жевать ковры.

Бентли был озадачен. Он открыл было рот, чтобы что–то сказать, но так и не издал ни звука.

– Он ушел, – выдавил он наконец. – Все ушли. И Веррик, и Мур, и это восковое чучело.

Элеонора вывела его в боковую комнату и закрыла дверь. Комната была маленькой. В ней царил полумрак, углы скрывались в темноте. Элеонора трясущимися руками прикурила сигарету и начала резко затягиваться, пуская дым из ноздрей.

– Бентли, да ты помешанный.

– Я просто пьян. Это твой каллистианский тараканий сок виноват. А это правда, что тысяча работяг погибает в метановой атмосфере только ради того, чтобы Веррик мог пить свое пойло?

– Садись. – Она усадила его на стул и начала ходить кругами, как марионетка на веревочке. – Все рушится. Мур настолько горд своим Пеллигом, что готов показать его всему миру. А Веррик никак не может смириться со своей отставкой, он все еще думает, что рядом с ним Корпус телепатов, которые будут подсказывать ему, что делать дальше. О боже!

Она отвернулась и закрыла лицо руками.

Бентли, ничего не понимая, смотрел на нее. Она справилась с собой и начала вытирать распухшие глаза.

– Я могу тебе чем–то помочь? – участливо спросил он.

Элеонора взяла со стола графин с холодной водой. Вытряхнула на стул сладости из фарфоровой чаши и наполнила ее водой. Поспешно вымыла лицо и руки, потом сорвала с окна занавеску и вытерлась.

– Пошли, Бентли, – сказала она. – Давай убираться отсюда.

Она направилась к двери. Бентли поднялся и последовал за ней.

Ее маленькая тень скользила, как фантом, между предметами, составлявшими собственность Веррика: массивными величественными статуями и стеклянными шкафами. Они поднимались по устланным темными коврами лестницам и заворачивали за углы, где в молчаливом ожидании приказов застыли роботы–слуги.

Они вышли на пустынный пыльный этаж, погруженный в темноту. Элеонора подождала, пока он нагонит ее.

– Я в постель, – напрямик сказала она. – Если хочешь, можешь пойти со мной, нет – ступай домой.

– Мой дом накрылся. У меня нет дома.

Он последовал за ней по коридору мимо ряда полузакрытых дверей. То там, то здесь мелькал свет. Он слышал голоса. Некоторые из них показались ему знакомыми. Мужские голоса смешивались с неразборчивым сонным женским бормотанием. Внезапно Элеонора исчезла, и он остался один.

Он начал искать дорогу среди колеблющихся теней. Неожиданно на что–то наткнулся, и на него что–то посыпалось. Бентли растерянно отошел в сторону и нелепо застыл на месте.

– Что ты здесь делаешь? – раздался резкий голос.

Из темноты возникло лицо Герба Мура.

– Тебе здесь не место! – закричал Мур. – Убирайся отсюда к чертовой матери! Иди откуда пришел, третьесортный изгой. Класс восемь–восемь? Да не смеши ты меня. Кто тебе сказал, что…

Бентли с размаха врезал ему, и Мур замолчал. Что–то опять посыпалось сверху.

– Угомонитесь! – взволнованно прошептала Элеонора. – Ради бога, угомонитесь оба! Успокойтесь!

Бентли отступил от Мура. Тот тяжело дышал и вытирал кровь с лица.

– Я убью тебя, ублюдок! – всхлипывая от боли и бессильной ярости, пообещал он. – Ты еще пожалеешь, что ударил меня!

Следующее, что Бентли мог припомнить, – это как он сидел на чем–то низком и, согнувшись, искал свои ботинки. Пальто валялось на полу. Ботинки оказались в разных концах толстого ковра. Стояла полная тишина; комната была безмолвной и холодной. В дальнем углу вспыхнула тусклая лампа.

– Запри дверь, – раздался где–то рядом голос Элеоноры. – Мур совсем потерял голову. Бродит по коридорам, как берсеркер.

Бентли нашел дверь и закрыл ее на старомодную задвижку. Элеонора стояла посередине комнаты, подняв ногу и расстегивая ремешок сандалии. Пока Бентли в нависшей тишине благоговейно наблюдал за ней, она скинула сандалии, расстегнула и сняла брюки. На какое–то мгновение в тусклом свете мелькнули голые коленки и бледные икры. У него перед глазами все заплясало, и он зажмурился. Стройные красивые ноги от ступней до самых колен и выше, до трусиков…

Он подошел к ней, и она подняла руки. Грудь ее вздымалась, темно–красные соски набухли и затвердели от его прикосновения. Она глубоко вздохнула, вздрогнула и обняла его. Гул в его голове становился то громче, то тише; он закрыл глаза и отдался уносящему его потоку.

Когда он проснулся, в комнате стоял жуткий холод. Вокруг было тихо. Он с трудом поднялся и с удивлением осмотрелся. Его память выдала калейдоскоп отрывочных воспоминаний. Через открытое окно в комнату просачивался серый свет раннего утра, наполненного холодным ветром. Он отошел от окна и попробовал собраться с мыслями.

Повсюду среди одежды и постельного белья лежали обнаженные люди. Он прошелся между ними, шокированный этим зрелищем, и нашел Элеонору. Она лежала у стены, вытянув руку с полусогнутыми пальцами и поджав ноги. Ее дыхание было беспокойным. Он отошел и тут же застыл на месте. Серый свет выхватил из темноты еще одну знакомую фигуру. Его старый друг Ал Дэвис мирно спал в объятиях жены.

Чуть дальше тоже лежали люди: кто–то тяжело храпел, кто–то беспокойно ворочался, кто–то постанывал и искал одеяло. У него под ногой захрустело стекло; он увидел осколки и лужицу темной жидкости. Еще одно знакомое лицо. Кто же это такой? Мужчина, темноволосый, с правильными чертами лица…

Это было его собственное лицо!

Он с разбегу врезался в дверь и очутился в залитом желтым светом коридоре. Его охватил ужас, и он молча побежал вперед, не разбирая дороги: босой, по дорогим коврам, по бесконечным пустынным коридорам, мимо серых окон, вверх по бесчисленным лестницам, которым, казалось, не будет конца. Не помня себя, он повернул за угол и оказался в нише. Путь ему преграждало зеркало в человеческий рост.

Там отражалась неясная фигура. Казалось, что это засохшее насекомое, висящее в желтоватой прозрачной глубине. Он уставился на отражение: прилизанные волосы, вялые невыразительные губы, бесцветные глаза. Руки, слабые, словно без костей, висели плетьми; бледная безвольная фигура молча и не двигаясь смотрела на него из зеркала.

Он закричал – и изображение пропало. Он понесся по залитым серым светом коридорам, его ноги почти не касались ковров. Он вообще ничего не чувствовал под ногами. Он мчался, объятый ужасом, и его прерывистые вопли уносились к высокому куполообразному потолку.

С вытянутыми руками он проносился мимо стен и панелей, влетал в пустые комнаты и тут же вылетал из них и продолжал мчаться по безлюдным коридорам. Ослепленное, перепуганное создание, которое отчаянно металось и бросалось на закрытые окна в безуспешных попытках найти выход.

Со всего размаха он врезался в камин. Сломленный и подавленный, бессильно растянулся на мягком пыльном ковре. Какой–то момент лежал без движения, затем вскочил и вновь бездумно рванулся вперед, вытянув перед собой руки, закрыв глаза и беззвучно крича.

Впереди послышались какие–то звуки. Из полуоткрытой двери в коридор струился свет. В комнате, склонившись над бумагами, сидели вокруг стола несколько мужчин. Над столом висела яркая люминесцентная лампа, миниатюрное теплое солнце, которое гипнотически его притягивало. Мужчины, обставившись чашечками кофе, что–то писали. Среди них выделялась крупная тяжелая фигура с массивными сутулыми плечами.

– Веррик! – закричал он мужчине, голос его прозвучал пискляво и слабо. – Веррик, помогите!

Риз Веррик недовольно поднял взгляд:

– Чего тебе надо? Я занят. Нужно сделать это прежде, чем мы начнем действовать.

– Веррик! – закричал он, охваченный ужасом и безумной паникой. – Кто я?!!

– Ты Кит Пеллиг, – раздраженно ответил Веррик, вытирая лоб одной здоровенной ручищей, а другой отодвигая записи. – Ты убийца, выбранный Конвентом. Менее чем через два часа ты должен быть готов приступить к выполнению задания. Работа должна быть выполнена.

Глава 7

В этот момент в комнату вбежала Элеонора Стивенс.

– Веррик, это не Кит Пеллиг! Вызовите Мура и заставьте его все рассказать. Он мстит Бентли: они вчера подрались.

– Это Бентли? – вытаращил глаза Веррик. – Черт бы побрал этого Мура! Совсем мозгов нет! Он все нам испортит.

Безумие Бентли начало потихоньку проходить.

– Это можно исправить? – непослушными губами спросил он.

– Он чуть с ума не сошел, – сдавленно сказала Элеонора. Она уже успела натянуть брюки и сандалии и накинуть на плечи пальто. Ее лицо было бесцветным, темно–рыжие волосы спутались. – Ему не выйти из этого состояния, пока он в сознании. Велите дать ему успокоительное. И ничего ему не говорите, пока он не придет в себя. Сейчас ему этого не перенести, понимаете?

Появился трясущийся и перепуганный Мур.

– Ничего страшного не произошло. Я просто чуть–чуть опередил события. – Он взял Бентли за руку. – Пойдем. Сейчас все исправим.

Бентли оттолкнул его. Он отошел от Мура и начал изучать свои незнакомые руки.

– Веррик, – его голос был тихим и безжизненным, – помогите мне!

– Мы все уладим, – пробасил Веррик. – Все будет в порядке. А вот и врач.

Веррик и врач принялись за Бентли. Герб Мур стоял поодаль, боясь подойти ближе к Веррику. Элеонора курила около стола, наблюдая, как врач вводит иглу в руку Бентли.

Когда Теда уже поглощала темнота, он услышал далекий и глухой голос Веррика:

– Тебе нужно было или убить его, или просто не связываться. Не тот материал. Думаешь, он это забудет?

Мур что–то ответил, но этого Бентли уже не расслышал. Темнота вокруг него сомкнулась и отрезала от внешнего мира.

Откуда–то издалека до него донесся голос Элеоноры Стивенс:

– Ты знаешь, Риз так до конца и не понимает, что такое Пеллиг. Ты это заметил?

– Он не понимает никаких теорий, – прозвучал угрюмый и недовольный голос Мура.

– Ему и не надо их понимать. Он всегда может нанять кучу талантливых мальчиков, которые разберутся для него в любой теории.

– Полагаю, ты имеешь в виду меня.

– Почему ты с Ризом? Ты ведь его не любишь. Ты не пойдешь с ним до конца.

– У Веррика есть деньги, которые он вкладывает в мои работы. Если бы не они, то не видать бы мне удачи.

– Когда со всем этим будет кончено, Риз присвоит себе результат работы.

– А это не важно. Вот смотри, я изучил труды Макмиллана и его основные достижения в создании роботов. И что у него вышло? Просто безмозглые механизмы, все эти хваленые пылесосы, кухонные плиты, тупые официанты. Макмиллан не туда пошел. Он сосредоточился на том, чтобы делать что–то прочное и сильное, способное поднимать и переносить грузы, дабы неклы могли спокойно себе лежать на боку и спать. Таким образом, неклы стали больше не нужны в качестве слуг и чернорабочих. Макмиллан был на стороне неклов. Возможно, он купил свою классификацию на черном рынке.

Послышались звуки: чьи–то шаги, звон бокалов.

– Виски с содовой, – попросила Элеонор.

Кто–то сел и шумно выдохнул.

– Я устал. – Это был Мур. – Ну и ночка. Лягу пораньше. Весь день потерян!

– По твоей вине.

– Он справится. Он поможет старине Киту Пеллигу.

– Ты не можешь в таком состоянии руководить работой.

– Он мой, – возмутился Мур.

– Он принадлежит всему миру, – заметила Элеонора ледяным тоном. – Ты так увлекся своей словесной шахматной игрой, что не видишь, какую опасность навлекаешь на всех нас. Каждый час, который этот чудак проводит у власти, повышает его шанс выжить. Если бы ты не сходил с ума и не сводил личные счеты, то Картрайт, возможно, был бы уже мертв.

Был вечер.

Бентли заворочался. Он приподнялся на кровати и с удивлением обнаружил, что полон сил, а голова у него достаточно ясная. В комнате стоял полумрак. Единственным источником света была маленькая мерцающая точка, которую Бентли определил как сигарету Элеоноры. Мур сидел рядом с ней, положив ногу на ногу, со стаканом виски в руке. Лицо у него было недовольное. Элеонора быстро встала и включила настольную лампу.

– Тед?

– Который час? – поинтересовался Бентли.

– Половина девятого. – Она подошла к кровати, держа руки в карманах. – Как себя чувствуешь?

Он спустил ноги на пол. Они одели его в ночную пижаму; своей одежды Тед нигде не заметил.

– Я голоден, – сказал он.

Внезапно он сжал кулак и яростно ударил себя по лицу.

– Это ты, – сказала Элеонора, – уверяю тебя.

Бентли неуверенно встал, его ноги дрожали.

– Рад это слышать, – заметил он. – Это все действительно происходило?

– Происходило. – Она поискала сигарету. – И произойдет еще раз. Но в следующий раз ты будешь подготовлен. Ты и еще двадцать три других талантливых молодых человека.

– Где моя одежда?

– Зачем она тебе?

– Я хочу уйти отсюда.

Мур вскочил:

– Ты не можешь уйти. Взгляни фактам в лицо. Ты теперь знаешь, что такое Пеллиг… неужели ты думаешь, Веррик позволит тебе после этого уйти?

– Вы нарушили правила Конвента Отбора. – Бентли нашел в стенном шкафу свою одежду и разложил ее на кровати. – Вы можете послать только одного убийцу за один раз. А эта ваша штука сделана так, что выглядит как один, но…

– Не так быстро, – прервал его Мур. – Ты же еще не разобрался.

Бентли расстегнул пижаму и отбросил ее в сторону.

– Пеллиг всего–навсего синтетическая штуковина.

– Правильно.

– Пеллиг – автомобиль, который вы загрузите дюжиной блестящих умов и отправите в Батавию. Как только Картрайт умрет, вы спалите эту штуковину, и никто ничего не узнает. Вы расплатитесь с этими умами и отправите их обратно на рабочие места. Как и меня.

– Мне бы хотелось суметь проделать такое, – оживился Мур. – Кстати, мы уже попробовали. Загрузили в Пеллига сразу три личности. В результате получили хаос. Каждый тянул в свою сторону.

– А у Пеллига есть что–нибудь вроде собственной личности? – спросил Бентли, продолжая одеваться. – Что происходит, когда в нем никто не присутствует?

– Пеллиг превращается, как мы говорим, в овощ. Он не умирает, но переходит к примитивной форме существования. Жизненные процессы в теле продолжаются. Он находится в этаком сумеречном состоянии.

– А кто управлял им на вечеринке?

– Служащий из моей лаборатории. Как ты мог заметить, пренеприятнейший тип. Личность почти не меняется. Пеллиг очень хороший посредник: он почти не вносит искажений.

Бентли покопался в памяти.

– Когда я был в его шкуре, то мне казалось, что он тоже там присутствует.

– У меня было такое же ощущение, – негромко заметила Элеонора. – Когда я попробовала это в первый раз, мне казалось, что у меня в штанах змея. Это просто иллюзия. Когда ты ощутил это впервые?

– Когда посмотрелся в зеркало.

– Старайся не смотреться в зеркало. А как ты думаешь, как я при этом себя чувствовала? Ты–то, по крайней мере, мужчина. А вот для меня это было настоящим испытанием. Думаю, следует отказаться от женщин–операторов. Слишком велика вероятность шока.

– Но вы же не запихиваете их туда без предупреждения.

– У нас обученная команда, – сказал Мур. – За последние несколько месяцев мы привлекали десятки людей. Большинство из них не подошли. Пара часов в его шкуре, и они начинают испытывать что–то вроде клаустрофобии. Они хотят оттуда выбраться. Как сказала Элеонора, им кажется, что их обвивает что–то скользкое и грязное. – Он пожал плечами. – Я такого не испытываю. Мне кажется, что он прекрасен.

– И как много людей вы уже отобрали? – поинтересовался Бентли.

– Тех, кто может это вынести, оказалось около двух дюжин. Один из них – твой друг Дэвис. Вполне подходящий тип: спокойный, уравновешенный, покладистый.

– Так вот откуда его новая классификация, – сообразил Бентли. – Вот каким образом он обошел Колесо Фортуны.

– Каждый должен что–то получить. Все это, конечно, куплено на черном рынке. Веррик и тебя зачислил в команду. Это не так уж и рискованно, как кажется на первый взгляд. Если что–то пойдет не так, если они начнут палить в Пеллига, того, кто в нем в этот момент находится, сразу же оттуда уберут.

– Так вот каков ваш метод, – задумчиво сказал Бентли, скорее самому себе. – Поочередный…

– А теперь давай посмотрим, нарушаем ли мы правила Конвента, – оживленно продолжал Мур. – Наши юристы рассмотрели все вдоль и поперек. Нас ни в чем нельзя упрекнуть. По закону за один раз может быть только один убийца, избранный Конвентом. Кит Пеллиг избран Конвентом, а другого убийцы и нет.

– Не вижу, как таким методом можно достичь цели.

– Увидишь, – сказала Элеонора. – Мур сейчас расскажет длинную историю.

– Только после того, как я поем.

Все трое направились по покрытому толстыми коврами коридору в столовую. Войдя в зал, Бентли замер в дверях. Прямо напротив него за столом Веррика сидел Пеллиг. Перед ним стояла тарелка с картофельным пюре и телячьей отбивной, у бледных бескровных губ он держал стакан с водой.

– Что с тобой? – спросила Элеонора.

– Кто сейчас в нем?

– Кто–нибудь из техников лаборатории, – равнодушно пожал плечами Мур. – Мы постоянно держим кого–то в нем. Так мы его лучше сможем узнать, а это увеличивает наши шансы на успех.

Бентли направился к дальнему от Пеллига столу; восковая бледность убийцы вызывала в нем отвращение. Пеллиг напоминал ему только что вылупившееся из куколки насекомое с еще не затвердевшим панцирем, которое не успело обсохнуть на солнце.

И тут он что–то вспомнил.

– Послушайте, – хрипло сказал он. – Есть еще кое–что.

Мур и Элеонора обменялись быстрыми взглядами.

– Смотри на вещи проще, Бентли, – предложил Мур.

– Полет. Я отрывался от пола. Я не просто бежал. – Его голос дрогнул. – Со мной что–то произошло. Я летел и летел, как призрак. Пока не врезался в камин.

Он дотронулся до лба, но там не было ни шишки, ни ссадины.

Ну конечно же, этого и не могло быть. Ведь тогда у него было чужое тело.

– Объясните, – хрипло потребовал он. – Что со мной произошло?

– Просто тело Пеллига более легкое, – сказал Мур. – Поэтому эффективнее обычного.

Очевидно, на лице Бентли было написано недоверие, так как вмешалась Элеонора:

– Вполне возможно, что перед тем, как ты вошел в его тело, Пеллиг выпил какой–нибудь наркотический коктейль. Распространенная штука. Я видела, как некоторые женщины на вечеринке баловались такими напитками.

Ее прервал громкий голос подошедшего Веррика:

– Слушай, Мур, ты хорошо разбираешься в теоретических вопросах. – Он бросил перед Муром пачку листков фольги. – Вот конфиденциальные сведения на этого чудака Картрайта, я их изучил. Ничего важного, но кое–что меня беспокоит.

– Что именно? – спросил Мур.

– Во–первых, у него есть правовая карточка, – усевшись за стол, ответил Веррик. – Для некла это необычно. Шанс, что ему когда–нибудь в жизни может пригодиться правовая карточка, так мал, что бессмысленно…

– Но всегда же остается статистическая вероятность.

Веррик презрительно фыркнул:

– Колесо Фортуны – величайшее надувательство. Проводится эта чертова лотерея, в которой у каждого есть билет. Зачем держать карточку, которая дает тебе всего лишь один шанс из шести миллиардов, шанс, который никогда не выпадет? Неклы достаточно умны, чтобы загнать свою карточку на черном рынке, если ее не отобрали на Холмах. Сколько сегодня стоит карточка?

– Около двух долларов. Использованная может стоить и подороже.

– Отлично. Но вот Картрайт свою сохранил. И это еще не все. – Веррик хитро прищурился. – По моим сведениям, Картрайт купил – а не продал! – за последний месяц с полдесятка правовых карточек.

– Правда? – выпрямился на стуле Мур.

– Может быть, – задумчиво начала Элеонора, – он наконец–то нашел талисман, который действует?

Веррик взревел как разъяренный бык:

– Прекрати болтать про все эти дурацкие несчастные талисманы! – Он свирепо ткнул пальцем в обнаженную грудь девушки. – Что тебе дают вывешенные здесь мешочки с глазами саламандр? Сними и вышвырни. Это пустая трата времени.

Элеонора мягко улыбнулась; все уже давно привыкли к эксцентричности Веррика, к его неверию в силу любых талисманов.

– А что еще? – поинтересовался Мур. – Есть еще какая–нибудь информация?

– В тот день, когда Колесо Фортуны его выбрало, состоялось собрание Общества Престона. – Веррик сжал кулаки так, что у него побелели костяшки. – Возможно, он нашел то, что я искал. То, что ищут все… способ надуть Колесо Фортуны. Способ вычислить следующее его движение. Если правда то, что Картрайт сидел там и ждал извещения о своем выигрыше…

– И что вы тогда сделаете? – спросила Элеонора.

Веррик ничего не ответил. Странная гримаса исказила его лицо, в глазах проскочил какой–то огонек, который удивил Бентли и заставил насторожиться остальных. Внезапно Веррик переключил внимание на свою тарелку, и все последовали его примеру.

Когда они покончили с едой, Веррик отодвинул свою чашку кофе и закурил сигару.

– А теперь слушай, – обратился он к Бентли. – Ты говорил, что хочешь узнать нашу стратегию, так вот она. Как только телепат уловит мысли убийцы, убийцу можно считать конченым человеком. Корпус никогда не дает убийце шанса уйти, они передают его от одного к другому по цепочке. Они узнают о том, что он собирается сделать, сразу же, как он об этом подумает. Никакая стратегия здесь не может сработать. Мозг убийцы постоянно зондируют, он под колпаком.

– Именно эти телепаты и заставили нас обратиться к Минимаксу, – заметил Мур. – Ты не можешь использовать стратегию против телепатов: нужно действовать по случайному принципу. Ты сам не должен знать своего следующего шага. Ты должен закрыть глаза и бежать вслепую. Проблема состоит в том, как сделать свою стратегию случайной и в то же время приближаться к цели?

– Раньше убийцы пытались найти способ случайного принятия решений, – продолжал Веррик. – В этом им помог генератор случайных чисел. Собственно, он стал обычной практикой убийц. Карманный калькулятор выдает случайную комбинацию цифр, которая помогает принять решение любой степени сложности. Убийца смотрит на свой калькулятор, читает выданную комбинацию цифр и в зависимости от нее принимает то или иное решение. Ни телепат, ни убийца не знают заранее, какая комбинация выпадет.

И все же этого недостаточно. Убийца играет в эту чертову М–игру и проигрывает. Он проигрывает, потому что в эту же игру играют и телепаты, но он один, а их восемьдесят. Он вычисляется статистически. Только один сумел преуспеть в давние времена. Этот убийца сумел добраться до цели. Де Фафл открывал на произвольной странице «Закат и падение Римской империи» Гиббона и довольно сложным образом обрабатывал почерпнутый оттуда материал.

– Пеллиг – это наш выход, – вмешался Мур. – Мы имеем двадцать четыре различные головы. Между ними нет никакого контакта. Все двадцать четыре сидят в отдельном помещении здесь, на Фарбене. Каждый подключен к исполнительному механизму. Через произвольные промежутки времени мы подключаем к Пеллигу произвольно выбранный мозг. В каждой голове уже имеется тщательно разработанная стратегия. Но никто не знает, когда и какой мозг будет подключен к убийце. Телепаты не могут предсказать, что сделает в следующую минуту тело Пеллига.

Бентли был восхищен этим дерзким, сверхлогичным решением.

– Неплохо, – признал он.

– Видишь, – гордо сказал Мур, – Пеллига можно сравнить с неопределенной частицей Гейзенберга. Телепаты могут вычислить его путь до самого Картрайта, но только не его скорость. В какой точке этого пути Кит Пеллиг окажется в следующий момент, никто предсказать не может.

Глава 8

Квартира Элеоноры Стивенс находилась в жилом районе для классифицированных служащих Холма Фарбен и состояла из нескольких хорошо обставленных комнат. Бентли с одобрением осматривал их, пока хозяйка закрывала двери и ходила по квартире, включая свет и убирая по местам разбросанные вещи, которые попадались по пути.

– Я только что сюда переехала, – пояснила она, – поэтому здесь такой беспорядок.

– А где Мур?

– Полагаю, где–то в этом здании.

– Я думал, вы живете вместе.

– Уже нет.

Элеонора повернула регулятор прозрачности стены. Ночное небо, усыпанное сияющими звездами, сверкающие искры автомобилей и контуры Холма поблекли и исчезли.

Элеонора бросила на него косой, смущенный взгляд и сказала:

– По правде говоря, в данный момент я живу одна.

– Извини, – смутился Бентли. – Я не знал.

Элеонора пожала плечами, глаза ее блестели, красные губы грустно искривились.

– Чертовски печально. После того как ушел Мур, я жила еще с одним специалистом из лаборатории, его другом. Потом у меня был еще один, из группы планирования. Не забывай, я была телепаткой. Большинство нетелепатов не хотят жить с телепатами. А в Корпусе я никого не нашла.

– Теперь это в прошлом.

– Конечно. – Она начала расхаживать взад–вперед по комнате, глубоко засунув руки в карманы. Взгляд ее внезапно стал грустным и задумчивым. – Наверное, я испортила себе жизнь. Я никогда не представляла, что стану кем–то иным, а не телепатом. Я должна была пройти обучение для работы в Корпусе телепатов или отказаться от своего дара. Но дала подписку, что не претендую на место в рабочих лагерях… У меня нет классификации. Ты это знаешь? Если Веррик меня бросит, я пропала. Я не смогу уже вернуться в Корпус, но не смогу и участвовать в игре с Колесом Фортуны. – Она умоляюще посмотрела на Бентли. – У тебя изменилось мнение обо мне, когда ты узнал, что я одинока?

– Вовсе нет.

– Чертовски неприятно чувствовать себя предоставленной самой себе. – Она сделала неопределенный жест. – Я совершенно изолирована. Живу сама по себе. Для меня это очень суровое испытание, Тед. Я вынуждена была уйти с Верриком, потому что это единственный мужчина, с которым я чувствую себя в полной безопасности. Но это оторвало меня от семьи. – Она с грустью посмотрела на Бентли. – Я ненавижу одиночество. Я так боюсь…

– А не надо ничего бояться. Наплюй ты им всем в глаза.

– Я не смогу этого сделать, – пожала плечами Элеонора. – Как можно жить в одиночестве? Тебе обязательно нужен человек, на которого можно было бы положиться, кто–то сильный, кто–то, кто будет о тебе заботиться. Это огромный, равнодушный ко всему мир, совершенно холодный и враждебный, начисто лишенный теплоты. Ты прекрасно знаешь, что он сделает с тобой, если ты потерпишь неудачу.

– Знаю, – кивнул он. – Они таких трамбуют миллионами.

– Мне следовало бы остаться в Корпусе. Но я ненавижу Корпус. Вынюхивать, подслушивать, всегда следить, что происходит у других в голове. Это не настоящая жизнь, люди так не живут. Ты становишься частью коллективного организма. Ты не можешь по–настоящему любить, не можешь по–настоящему ненавидеть. Все, что у тебя есть, – это твоя работа. Да и она не твоя. Я разделяла ее с восьмьюдесятью другими наподобие Вейкмана.

– Ты хочешь быть независимой и в то же время боишься этого.

– Я хочу быть самой собой! Но не одинокой! Я ненавижу просыпаться по утрам и видеть, что рядом никого нет. Я ненавижу приходить домой в пустую квартиру. Ужинать в одиночестве, готовить и прибираться только для себя самой. Включать по вечерам весь свет, чтобы разогнать тени. Сидеть и смотреть телевизор. Просто сидеть. Думать.

– Ты еще молода. Ты к этому привыкнешь.

– Я никогда к этому не привыкну! – Она слабо улыбнулась. – Конечно, я живу лучше многих других. – Элеонора отвела от лица свои пламенные кудри, ее глаза были печальными, болезненными и милыми. – С тех пор как мне исполнилось шестнадцать, я жила с очень многими мужчинами. Я даже не могу вспомнить, сколько их вообще было. Я встречалась с ними так же, как встретилась с тобой; на работе, на вечеринках, иногда знакомилась через друзей. Какое–то время мы жили вместе, а затем ссорились. Всегда что–нибудь получалось не так; это никогда не затягивалось надолго. – Ее снова охватил прежний страх. – Они уходили! Они какое–то время жили со мной, потом собирали вещички и оставляли меня одну. Или… просто бросали меня.

– И такое случается, – сказал Бентли.

Погруженный в свои мысли, он почти не слышал ее.

– В один прекрасный день я обязательно найду кого–нибудь единственного, – горячо заявила она. – Правда? Мне же всего девятнадцать. Я ведь уже хорошо устроилась для девятнадцати лет. Девятнадцать лет это же совсем мало. К тому же Веррик мой покровитель, я всегда могу на него положиться.

Бентли наконец очнулся:

– Ты предлагаешь мне жить вместе?

Она покраснела.

– А ты как?

Он ничего не ответил.

– Что случилось? – резко и взволнованно спросила Элеонора, в ее глазах промелькнула настороженность.

– Ты к этому не имеешь никакого отношения.

Он повернулся к ней спиной, подошел к стене и восстановил ее прозрачность.

– По ночам Холм очень красив, – угрюмо сказал он. – Когда вот так смотришь на него, то ни за что не догадаешься, что же он представляет собой на самом деле.

– Забудь ты про Холм! – Она снова сделала стену непрозрачной. – Я к этому не имею никакого отношения? Значит, дело в Веррике. Я знаю, дело – в Веррике. Господи, ты пришел в тот день к нам, прижимая к животу свою папку, как спасательный пояс, такой взволнованный! – На ее лице промелькнула улыбка. – Ты сиял, как христианин, который наконец–то попал в рай. Ты так долго ждал… и так многого ожидал. В тебе было что–то ужасно притягательное. Я надеялась, что ты будешь с нами.

– Я хотел вырваться из системы Холмов. Мне хотелось чего–то лучшего. Хотелось в Директорат.

– Директорат! – рассмеялась Элеонора. – А что это такое? Абстракция! Из чего, как ты думаешь, состоит Директорат? – Ее дыхание участилось, глаза расширились. – Главное – это живые люди, а не учреждения и отделы. Как ты можешь сохранять верность учреждению? Новые люди приходят, старые умирают, лица постоянно меняются. И ты считаешь, что при этом твоя верность сохраняется? С чего бы это? И верность чему? Структуре! Ты верен слову или названию. А вовсе не живому существу из плоти и крови.

– В этом есть что–то большее, – возразил Бентли. – Это не просто кабинеты и письменные столы. Это само по себе что–то собой представляет.

– И что же представляет?

– Это стоит выше любого из нас. Это больше, чем любой человек или группа людей. И в то же время это – каждый из нас.

– Это никто. Если у тебя есть друг, то это определенный человек, а не класс или рабочая группа. Ты же не имеешь в друзьях весь класс четыре–семь, согласен? Если ты ложишься в постель с женщиной, то это какая–то определенная женщина, или я не права? Все остальное во Вселенной изменчиво… подвижно, случайно, это серый дым, который проходит у тебя сквозь пальцы. Единственное, что постоянно, так это люди: твоя семья, твои друзья, любовница, твой покровитель. Ты можешь дотронуться до них, быть близок к ним… вдыхать жизнь, теплую и осязаемую. Пот, кожа и волосы, слюна, дыхание, тело. Вкус, осязание, обоняние, цвета. Боже праведный, это все то, что ты можешь почувствовать! А что имеет смысл, кроме людей? На что ты можешь положиться, если не на своего покровителя?

– Положиться на себя.

– Риз заботится обо мне. Он большой и сильный!

– Он тебе как отец, – сказал Бентли. – А я ненавижу отцов.

– Ты… психопат. С тобой что–то не в порядке.

– Знаю, – согласился Бентли. – Я – больной человек. И чем больше я смотрю на окружающий мир, тем сильнее становится моя болезнь. Я настолько болен, что мне кажется, будто вокруг меня больны все, а я – единственный здравомыслящий человек. Это очень плохо.

– Да, – тихо ответила Элеонора.

– Мне бы хотелось с большим грохотом обвалить всю эту систему. Но мне этого даже не надо делать: она разваливается сама. Кругом все тонкое и пустое. Игры, лотереи – детские игрушки! Все держится на присяге. Продажность, циничность, роскошь и нищета, равнодушие… вопящие телевизоры. Человек идет убивать другого человека, а все аплодируют и с интересом наблюдают. Во что мы верим? Что имеем? Умелых преступников, работающих на влиятельных преступников. Присяги, которые мы даем пластиковым бюстам.

– Бюст – это символ. И это не продается. Это то, что ты не можешь ни продать, ни купить. – Зеленые глаза Элеоноры победно сверкнули. – Ты сам это знаешь, Тед. Это самое ценное, что мы имеем. Обоюдная верность, верность, связывающая покровителя и подопечного, мужчину и любовницу.

– Может быть, и так, – медленно кивнул Бентли. – Верность человека идеалу.

– А что такое идеал?

Но Бентли не смог найти ответа. Какие–то колесики, шестеренки и рычажки у него в голове вдруг застопорились. В его мозгу закружились незнакомые, непонятные мысли, непрошеные и нежеланные, они–то и застопорили весь механизм. Откуда они там появились? Ответа на этот вопрос у него не было.

– Это все, что у нас осталось, – наконец сказал он. – Наши присяги. Наша верность. Это тот цемент, который еще сдерживает разваливающуюся систему. Но чего это стоит? Насколько это прочно? Все это тоже потихонечку исчезает.

– Неправда! – выдохнула Элеонора.

– Разве Мур верен Веррику?

– Нет! Поэтому мы и расстались. С ним и с его теориями. Он только им и верен, им и Гербу Муру. – Ее хорошенькие черты исказила ярость. – Меня тошнит от этого.

– И Веррик неверен своей присяге, – осторожно сказал Бентли. Он попытался оценить реакцию девушки, но ее лицо стало каменным и бесцветным. – Не только Мур, не надо все валить на него одного. Он стремится к тому, что может ухватить. Точно так же поступают и все остальные. И Риз Веррик не исключение. Любой из них отбросит в сторону свою присягу, чтобы оттяпать лишний кусок пирога, захватить место получше. Это часть общего стремления наверх, и ничто их не сдержит на этом пути. Когда все карты будут раскрыты, ты сама увидишь, как мало стоит верность.

– Веррик никогда не предаст! Он не допустит падения людей, которые на него положились!

– Он это уже сделал. Он нарушил моральные нормы, когда принимал мою присягу. Ты это сама знаешь, ты в этом тоже замешана. А я присягал, полностью доверяя верховному крупье.

– Господи, – устало сказала Элеонор. – Ты этого никогда не забудешь. Ты злишься, потому что считаешь, что из тебя сделали дурака.

– Это серьезнее, чем ты хочешь представить. Тут проявилось истинное лицо нашей структуры. В один прекрасный день ты сама все поймешь. А я знаю уже сейчас, и готов ко всему. Что еще можно ждать от общества игр, лотерей и убийц?

– Не надо винить Веррика. Отбор был введен много лет назад, когда система начала руководствоваться М–игрой.

– Веррик даже не собирается следовать правилам Минимакса. Наоборот, он хочет разрушить их своей стратегией с Пеллигом.

– Но это сработает. Разве нет?

– Вполне возможно.

– Так на что же ты жалуешься? Разве это не главное? – Она с жаром схватила его за руку. – Брось, забудь про это. Черт, ты слишком много думаешь. Мур слишком много говорит, а ты слишком много думаешь. Наслаждайся жизнью, завтра будет великий день.

Элеонора налила выпивку и поднесла один стакан Бентли.

Он мрачно прикладывался к стакану, а она пристроилась рядом на диване. Ее темно–рыжие волосы поблескивали в полумраке. Элеонора поджала под себя ноги. Две свинцового цвета точки на ее висках стали уже менее заметными, но еще не пропали. Прижавшись к Бентли, она тихо спросила:

– Скажи мне, ты останешься с нами?

Какое–то время Бентли хранил молчание.

– Да, – в конце концов сказал он.

– Слава богу, – выдохнула Элеонора. – Я очень рада.

Бентли подался вперед и поставил свой стакан на низенький столик.

– Я поклялся, я принял присягу Веррику. У меня нет выбора, разве что нарушить клятву и сбежать от него.

– Такое тоже делают.

– Я никогда не нарушал присягу. Я уже давно по горло был сыт Лирохвостом, но никогда не пытался сбежать. А мог бы рискнуть. И меня бы поймали и убили. Я принял закон, который дает право покровителю распоряжаться жизнью и смертью подопечного. Но не думаю, что покровитель или подопечный имеют право нарушать присягу.

– Кажется, ты говорил, что и это разваливается.

– Разваливается. Но я не собираюсь помогать этому процессу.

Элеонора поставила стакан и обвила его шею своими нежными руками.

– Как ты жил раньше? Что делал? У тебя было много женщин?

– Немного.

– А какими они были?

– Разными, – пожал плечами Бентли.

– Они были хорошенькими?

– Наверное.

– А кто была последней?

Тед мысленно вернулся в прошлое.

– Это было несколько месяцев назад. Девушка класса семь–девять по имени Джулия.

Зеленые глаза Элеонор внимательно следили за ним.

– Расскажи мне, какой она была?

– Маленькая. Хорошенькая.

– Совсем как я?

– У тебя волосы красивее. – Он притронулся к мягким, темно–рыжим волосам девушки. – У тебя очень красивые волосы. И глаза. – Он крепко прижал ее к себе и не отпускал. – Ты очень милая.

Девушка зажала в своих маленьких кулачках талисманы, висевшие у нее на груди.

– Все так и получилось. Удача, большая. Большая удача. – Она наклонилась и поцеловала его в губы. Какое–то время ее лицо оставалось перед его глазами, а потом она со вздохом отстранилась. – Все будет хорошо. Все мы будем вместе работать и не расстанемся.

Бентли промолчал.

Элеонора закурила сигарету. Потом сложила руки на груди, вздернула подбородок и с серьезным видом посмотрела на него.

– Ты далеко пойдешь, Тед. Веррик о тебе высокого мнения. Вчера я так испугалась за тебя! Когда ты начал все это говорить. Но ему понравилось. Он тебя уважает; он считает, что в тебе что–то есть. И он прав! В тебе действительно есть что–то своеобразное и сильное. – Она возвела глаза вверх. – Как бы мне хотелось прозондировать твой мозг. Но это ушло. Ушло безвозвратно.

– Интересно, понимает ли Веррик, чем ты для него пожертвовала?

– У Веррика есть дела поважнее. – В ее голосе внезапно появилось воодушевление. – Возможно, уже завтра мы вернемся обратно! Все будет, как и прежде, так, как ты и хотел. Разве это не чудесно?

– Думаю, да.

Элеонора положила сигарету и поцеловала его.

– Ты действительно остаешься с нами? Ты и вправду поможешь действовать Пеллигу?

– Да, – слегка кивнул Бентли.

– Значит, все просто замечательно. – Она жадно заглянула ему в лицо, в полумраке ее глаза пламенели от возбуждения. Ее дыхание стало частым и прерывистым, он ощущал ее аромат. – Квартира хорошая. Вполне достаточно места. У тебя много вещей?

– Не очень, – ответил Бентли. Он вдруг почувствовал какую–то тяжесть в груди. – Все прекрасно.

С довольным видом Элеонора соскользнула с дивана и залпом осушила свой стакан. Она выключила лампу и, счастливая, легла рядом с ним. В темноте горела сигарета, оставленная в медной пепельнице, и этот слабый огонек отражался на ее волосах и губах. В сумраке комнаты четко выделялись темные соски девушки. Бентли, возбужденный ее телом, привлек Элеонору к себе…

Они лежали среди смятых одежд, удовлетворенные и расслабленные, их тела были влажными от любовных утех. Элеонора протянула обнаженную руку, чтобы взять то, что осталось от сигареты. Она поднесла окурок к губам, и он почувствовал исходящий от нее странный аромат сексуального удовлетворения.

– Тед, – прошептала она спустя некоторое время, – я подхожу тебе? – Она слегка приподнялась. – Я знаю, что я немного… маленькая.

– Ты прекрасна, – рассеянно ответил он.

– А может, тебе бы хотелось вернуться к кому–нибудь из прошлого? – Не дождавшись ответа, она продолжила: – Я, наверное, не очень хороша для этого.

– Все хорошо. Ты превосходна. – Его голос был невыразительным. – То, что надо.

– Тогда что же не так?

– Ничего, – ответил Бентли. Он поднялся с дивана. – Я просто устал. Думаю, пора спать. – Внезапно его голос обрел твердость. – Как ты сказала, завтра будет великий день!

Глава 9

Когда оператор видеосвязи сообщил, что по закрытому каналу получен вызов с корабля, Леон Картрайт завтракал вместе с Ритой О’Нейл и Питером Вейкманом.

– Извините, – сказал капитан Гровс, когда они посмотрели друг другу в лицо через миллиарды миль космического пространства. – Вижу, у вас сейчас утро. Вы все еще в этом старом синем халате.

Лицо капитана было бледным и осунувшимся. Изображение плыло, слишком большое расстояние заставляло его колебаться и меркнуть.

– Где вы сейчас находитесь? – тихо, с запинкой спросил Картрайт.

– В сорока астрономических единицах от вас, – ответил Гровс. Облик Картрайта его поразил, но он не знал, насколько в этом виноваты искажения дальней связи. – Вскоре мы войдем в неисследованную зону. Я уже перешел от навигационных карт к данным Престона.

Корабль, возможно, уже проделал половину пути. Пламенный Диск, если он, конечно, существует, имел орбиту с радиусом в два раза большим, чем у орбиты Плутона. Орбита девятой планеты являлась границей обжитого пространства; за ней простиралась бесконечная даль, о которой мало что было известно, но имелось множество предположений. Очень скоро корабль пройдет мимо последнего сигнального буя и покинет мир, обжитый людьми.

– Кое–кто из нашей группы хочет вернуться, – сказал Гровс. – До них дошло, что они покидают освоенную часть Солнечной системы. Они еще могут оставить корабль. Если они не сделают этого сейчас, то им придется лететь до конца.

– И сколько таких?

– С десяток. Или больше.

– Вы сможете обойтись без них?

– У нас останется больше продовольствия и других припасов. Конклин и его девушка Мари остаются. Старый столяр Джерети. Японские оптики. Наш техник–ракетчик… Думаю, справимся.

– Если это не угрожает безопасности корабля, то пусть возвращаются.

– Я еще не поздравил вас, – сказал Гровс.

– Поздравить меня? А! Спасибо.

– Мне бы хотелось пожать вам руку, Леон. – Гровс поднес свою большую ладонь к экрану видеосвязи, Картрайт сделал то же самое, и их руки как бы соприкоснулись. – Ваши приверженцы на Земле, конечно, уже это сделали.

У Картрайта дернулась щека.

– Дела плохи, Гровс. Мне все это кажется каким–то кошмаром, от которого я никак не могу пробудиться.

– Кошмаром! Вы имеете в виду убийцу?

– Именно, – поморщился Картрайт. – Полагаю, он уже на пути сюда. Я сижу здесь и жду, когда он появится.

Окончив сеанс связи, Гровс вызвал в рубку управления Конклина и Мари и бесстрастно сообщил:

– Картрайт разрешил покинуть корабль тем, кто пожелает. С ними вопрос решен. За обедом я сделаю объявление.

Он указал на огонек, вспыхнувший на пульте управления:

– Видите, эта ржавая стрелка начала двигаться? Этот индикатор включился впервые за всю историю корабля.

– Мне это ни о чем не говорит, – признался Конклин.

– Это сигнал автомата. Можно включить звук, и тогда вы сразу поймете, что это такое. Это означает, что мы достигли конца обжитого пространства. Ни один корабль не пересекал этот предел, кроме научных экспедиций, преследовавших теоретические цели.

– Когда мы достигнем Диска, – восторженно воскликнула Мари, – этот рубеж уже не будет иметь смысла!

– Экспедиция восемьдесят девятого года ничего не нашла, – неуверенно заметил Конклин. – А у них были все документы Престона, все, что от него остались.

– Может быть, Престон столкнулся с необычайно крупным космическим змеем, – полушутя–полусерьезно сказала Мари. – Вдруг он и нас сожрет, как это рассказывают в народных легендах.

Лицо Гровса оставалось непроницаемым.

– Я продолжу заниматься навигацией, – сказал он. – А вы вдвоем проследите за погрузкой в спасательный бот, чтобы все желающие покинули корабль. Вы оба живете в трюме?

– Вместе с остальными, – подтвердил Конклин.

– Когда отойдет спасательный бот, вы, возможно, захотите перебраться в каюту. Большинство из них опустеет, выбирайте любую. – Гровс помрачнел и добавил: – Боюсь, опустеет бо́льшая часть корабля.

Это помещение раньше было лазаретом. Они вдвоем тщательно подмели и вычистили каждый его дюйм. Мари вымыла потолок и стены, протерла пол и тщательно пропылесосила вентиляционные решетки.

– А здесь не так уж и много грязи, – весело заметила она Конклину, когда выбрасывала собранный мусор в контейнер.

– Это помещение предназначалось для больных.

– Если корабль успешно сядет, то мы сможем первое время пожить здесь. Это лучше, чем возвращаться обратно на Землю. – Мари устало упала на узкую железную койку и сбросила сандалии. – У тебя есть сигарета? Мои кончились.

Конклин задумчиво протянул ей свою пачку.

– Как–нибудь все устроится.

С удовольствием затянувшись, Мари откинулась на койку и закрыла глаза.

– Здесь так тихо, – сказала она. – Никто не кричит в коридоре.

– Даже слишком тихо. Я все не прекращаю думать о том, что нас ждет там. Безлюдная планета. Граница Солнечной системы. Господи! Холод. Он будет там повсюду. Холод, тишина, смерть… а то и что–нибудь похуже.

– Не думай об этом. Мы будем трудиться.

– Когда дошло до дела, то мы оказались не такими уж и фанатиками. Идея представлялась неплохой: десятая планета для каждого желающего эмигрировать. Но теперь, когда мы уже на пути туда…

– Ты злишься на меня? – беспокойно спросила Мари.

– Я злюсь на всех нас. Половина группы уже сбежала. Я злюсь, потому что Гровс сидит в рубке и прокладывает курс, опираясь не на точные данные, а на фантазии сумасшедшего. Я злюсь, потому что это старый, потрепанный рудовоз, который готов развалиться. Я злюсь, потому что мы прошли последний буй и оказались на пути, по которому до нас следовали только мечтатели и сумасшедшие.

– А мы кто? – тихо спросила Мари.

– В ближайшие дни станет ясно.

Мари приподнялась и робко взяла его за руку.

– Даже если мы и не доберемся до цели, здесь ужасно хорошо.

– Здесь? В этой клетке? В этой келье?

– Ну да. – Она серьезно посмотрела на него. – Это то, чего мне все время хотелось. Когда я бесцельно слонялась, переезжая с места на место. Переходя из одних рук в другие. Я не хотела быть девушкой для развлечений… но и не знала, чего же хочу на самом деле. Теперь я думаю, что поняла это. Возможно, мне не следовало бы об этом говорить… ты опять рассердишься. У меня есть талисман, который должен приворожить тебя ко мне. Мне помогла его сделать Джанет Сибли, а она знает в этом толк. Я хочу, чтобы ты безумно меня любил.

Конклин улыбнулся и наклонился, чтобы поцеловать ее.

Внезапно, не издав ни звука, девушка исчезла. Всю каюту заполнило белое ослепительное пламя. Ничего не осталось, только это белое пламя, накрывшее все. Вселенная белого сверкания, которое поглотило все формы и очертания, которое ничего вокруг не оставило.

Он отпрянул назад, споткнулся и упал в объятия моря света. Он заплакал, жалостливо закричал, куда–то пополз, старался за что–то ухватиться, застонал. Он безуспешно искал что–нибудь твердое, но вокруг было только фосфоресцирующее море.

И тут раздался голос.

Он зародился где–то глубоко внутри него и необузданной волной вырвался на поверхность. Сила этого голоса поразила его. Конклин ползал по полу и что–то бормотал, потом, ошеломленный и беспомощный, скрючился, как эмбрион, растекся, как протоплазма. Голос гремел внутри и вокруг него. Мир звука и света совершенно уничтожил его. Он сам себе казался жалкой кучкой мусора, развалиной, лишенной жизненной энергии.

– Земной корабль , – сказал голос. – Куда ты следуешь? Почему ты здесь?

Звук сотрясал Конклина, беспомощно лежавшего в пене ослепительного света. Голос так же, как и свечение, плавал в воздухе, пульсирующая масса необузданной энергии безжалостно обрушилась на человека со всех сторон.

– Вы вышли за пределы своей системы , – эхом гремел голос в опустошенной голове. – Вы вышли во внешний мир. Вы это понимаете? Это промежуточное пространство, пустота между вашей системой и моей. Для чего вы забрались так далеко? Каковы ваши цели?

А в рубке управления Гровс отчаянно боролся с охватившим его тело и мозг потоком неистовства. Он навалился на штурманский стол, инструменты и карты рассыпались, как искры, в разные стороны. Голос продолжал хрипло звучать в его голове. Он говорил без пауз, в нем слышались высокомерие и безграничное презрение к существам, к которым он обращался.

– Ничтожные земляне, забравшиеся сюда, возвращайтесь в свою систему. В свой маленький упорядоченный мир, в свою цивилизацию. Держитесь подальше от незнакомых вам краев! Держитесь подальше от мрака и чудовищ!

Гровс с трудом добрался до люка и на ощупь выбрался из рубки в коридор. Голос зазвучал снова, неотвратимый удар страшной силы, который прижал капитана к переборке.

– Я вижу, вы ищете десятую планету вашей системы, легендарный Пламенный Диск. Зачем вы ищете ее? Зачем она вам?

Гровс затрясся от ужаса. Теперь он знал, что это такое. Голоса, предсказанные в книге Престона. Гровса охватила безумная надежда. Голоса, которые ведут… Он открыл рот, чтобы заговорить, но гремящий голос яростно его оборвал:

– Пламенный Диск – это наш мир. Это мы привели его сквозь пространство в эту систему. Это мы его запустили, чтобы он вращался до бесконечности вокруг вашего Солнца. У вас нет на него никаких прав. Каковы ваши цели? Мы хотим знать.

Гровс попробовал направить свои мысли наружу. Ему хотелось передать все свои надежды, планы, все нужды расы, острые желания всего человечества…

– Возможно, так оно и есть , – отозвался голос. – Мы обдумаем и проанализируем ваши мысли… и ваши подсознательные побуждения. Мы должны быть осторожны. Если возникнет необходимость, мы можем испепелить ваш корабль . – Последовала непродолжительная пауза, затем голос задумчиво добавил: – Но это, по крайней мере пока, может подождать. Нам нужно время .

Гровс нашел видеорубку. Он заковылял к передатчику, который казался расплывчатой тенью за границами белого пламени. Его пальцы нащупали тумблер питания; связь заработала.

– Картрайт, – выдохнул он.

Сигнал помчался сквозь космос к Директорату, ретранслируясь сначала на Плутоне, а затем на Уране. Следуя от планеты к планете, он направлялся прямо в главный офис в Батавии.

– У нас были свои соображения, чтобы поместить Пламенный Диск именно сюда , – продолжал мощный голос. Он помолчал, как будто в это время консультировался с невидимыми компаньонами. – Контакт между нашими расами мог бы привести к новому уровню культурной интеграции… – После небольшой паузы он добавил: – Но мы должны…

Гровс подался к видеоэкрану. Изображение было очень слабым, и ослепленный капитан не смог его разглядеть. Он горячо молился, чтобы сигнал дошел до пункта назначения, чтобы там, в Батавии, Картрайт увидел то, что видит он, услышал бы этот жуткий голос, который слышит он, понял бы ужасные и в то же время обнадеживающие слова.

– Мы должны изучить вас , – продолжал голос. – Нам нужно узнать вас получше. Мы не будем принимать скоропалительных решений. Пока ваш корабль добирается до Пламенного Диска, мы придем к окончательному решению. Мы рассмотрим и решим: уничтожить ли вас или довести до Пламенного Диска, дабы ваша экспедиция успешно завершилась.

Риз Веррик принял срочный вызов оператора видеосвязи.

– Пошли со мной, – сказал он Гербу Муру. – Перехват передачи с корабля Картрайта. Передача шла на Батавию, что–то важное.

Усевшись перед экраном, Веррик и Мур с изумлением принялись наблюдать невероятную сцену. Среди бушующего пламени крохотная фигурка Гровса, казалось, уменьшилась до размеров беспомощного насекомого, борющегося с бушующим вокруг него безумством неукротимой энергии. А из динамика над экраном гудел мощный громовой голос, искаженный и приглушенный миллионами миль космического пространства.

– …наше предупреждение. Если вы проигнорируете нашу дружескую попытку провести ваш корабль, если вы попробуете начать самостоятельно прокладывать курс, то мы не можем ничего обещать …

– Что это? – прохрипел побледневший Веррик. – Это подделка? Они нашли наш «жучок» и решили подурачить нас? – Он вздрогнул. – Или же это действительно…

– Замолчите, – прервал его Мур. Он начал шарить взглядом по сторонам. – Есть еще одна запись?

Веррик растерянно кивнул.

– Господи, с чем же это мы столкнулись? – пробормотал он. – Все эти слухи и легенды о таинственных существах… Я никогда им не верил. Я никогда не допускал, что это может оказаться правдой!

Мур, внимательно следивший за записью, резко повернулся к Веррику:

– Вы считаете, что это проявление сверхъестественных сил?

– Это иная цивилизация. – Голос Веррика дрожал от благоговейного ужаса. – Это невероятно. Мы вошли в контакт с иной расой.

– «Невероятно» – это правильно, – язвительно заметил Мур.

Как только экран погас, Мур схватил записи и со всех ног бросился в Публичную информационную библиотеку Холма Фарбен.

Через час из Центра исследований игр в Женеве пришел результат анализа. Мур схватил отчет и помчался к Ризу Веррику.

– Взгляните–ка. – Мур положил отчет на стол Веррика. – Мы кое–кого схватили за руку, только вот я еще не выяснил кого.

– Что это такое? – в замешательстве заморгал Веррик. – Что здесь говорится? Этот голос…

– Это Джон Престон, – с нажимом заявил Мур. – Когда–то он начитал для записи текст своего «Единорога». Эта запись хранится в библиотеке. Проведен сравнительный анализ. Полное совпадение, в этом нет никакого сомнения.

– Не понимаю, – с дурацким видом признался Веррик. – Объясни.

– Там Джон Престон. Он ожидал этот корабль и теперь вошел с ним в контакт. Он доведет корабль до Диска.

– Но Престон же умер сто пятьдесят лет назад!

– Не надо себя обманывать, – колко засмеялся Мур. – Как можно скорее откройте его саркофаг, и вы все поймете. Джон Престон до сих пор жив.

Глава 10

Макмиллановский робот ходил по проходу и собирал билеты. За бортом высоко в небе сияло солнце, отражаясь от сверкающего корпуса стройного межконтинентального ракетного лайнера. Внизу раскинулся синий Тихий океан, вечная поверхность света и цвета.

– Приятно смотреть, – сказал молодой человек с волосами цвета соломы сидящей рядом миловидной девушке. – Я имею в виду океан. Как он сливается с небом. Земля, наверное, самая прекрасная планета в системе.

Девушка сняла телеочки, заморгала от света и посмотрела в окно.

– Да, очень мило, – смущенно признала она.

Это была очень молодая девушка, она еще не дотягивала до восемнадцати. Ее грудь была маленькой и округлой, волосы вьющиеся и короткие, их темно–оранжевый ореол (последний писк моды) окружал стройную шею и милое личико. Она покраснела и поспешно нацепила телеочки.

Безобидный молодой человек с бесцветными глазами достал золотистую пачку сигарет, вынул одну, затем вежливо протянул пачку девушке.

– Спасибо, – поблагодарила она грудным голосом, выуживая сигарету пальцами с покрытыми красным лаком ногтями. – Спасибо, – повторила она, когда он поднес к кончику сигареты золотую зажигалку.

– Куда вы летите? – поинтересовался молодой человек.

– В Пекин. Думаю, что получу место на Холме Сун. Я получила от них приглашение на собеседование. – Она указала на свою миниатюрную сумочку. – Оно у меня где–то там. Может быть, вы взглянете и объясните мне, что там сказано? Мне трудно разобраться во всех этих юридических терминах. – Она тут же добавила: – Конечно, когда мы прибудем в Батавию, Уолтер сможет…

– Вы классифицированы?

Девушка залилась краской.

– Да, класс одиннадцать–семьдесят шесть. Класс невысок, но и это играет роль. – Она поспешно стряхнула пепел с расшитого шелкового шейного платка. – Я получила классификацию всего лишь в прошлом месяце.

Немного поколебавшись, она спросила:

– А вы классифицированы? Я знаю, что некоторые люди иногда очень нервно относятся к таким вопросам, особенно те, кто не…

– Класс пятьдесят шесть–три, – указал молодой человек на свой рукав.

– Вы такой… раскованный.

Молодой человек рассмеялся бесцветным смехом.

– Возможно, так оно и есть на самом деле. – Он покровительственно поглядел на девушку. – Как вас зовут?

– Маргарет Ллойд. – Она застенчиво опустила глаза.

– А я Кит Пеллиг, – представился молодой человек, и его голос был чуть выше и суше, чем прежде.

На какое–то мгновение девушка задумалась.

– Кит Пеллиг? – Она наморщила свой лобик. – Мне кажется, я где–то уже слышала это имя.

– Может быть. – В его бесцветном голосе проскочили веселые нотки. – Однако это не важно. Не беспокойтесь.

– Меня всегда раздражает, когда я не могу что–нибудь вспомнить. – Теперь, когда она знала имя молодого человека, можно было разговаривать более откровенно. – Я бы не получила свою классификацию, если бы не жила с очень важным человеком. Он встретит меня в Батавии. – На ее хитроватом личике отразилась гордость, смешанная со скромностью. – Уолтер все для меня устроил. Иначе меня не пригласили бы на эту работу.

– Очень мило с его стороны, – согласился Кит Пеллиг.

К ним подошел робот и протянул свой захват в ожидании билетов. Маргарет Ллойд поспешно отдала ему билет, Кит Пеллиг сделал то же самое.

– Приветствую тебя, братец, – загадочно сказал он, когда робот прокомпостировал и вернул билет.

После того как робот отошел от них, Маргарет Ллойд спросила:

– А куда направляетесь вы?

– В Батавию.

– По делам?

– Назовем это «по делам», – с холодной улыбкой согласился Пеллиг. – После того как я там пробуду некоторое время, вполне возможно, стану называть это развлечением. Мои взгляды меняются.

– Вы говорите как–то непонятно, – озадаченно заметила девушка, все больше удивляясь странностям молодого человека.

– Да, иногда мне даже самому трудно догадаться, что я скажу или сделаю в следующее мгновение. Бывают случаи, когда мои поступки удивляют меня самого и я никак не могу их объяснить. – Пеллиг загасил сигарету и тут же закурил новую; ироническая улыбка сошла с его лица, и оно стало серьезным и озабоченным. – Жизнь хороша, если не спасуешь.

– Что вы хотите этим сказать? Я никогда не слышала ничего подобного.

– Это фраза из древнего манускрипта. – Пеллиг смотрел мимо нее в широкое окно на раскинувшийся внизу океан. – Скоро уже прибудем. Давайте поднимемся в бар, и я угощу вас выпивкой.

Маргарет Ллойд охватили страх и возбуждение.

– А это ничего, что я живу с Уолтером, ну и все такое?..

– Все нормально, – ответил Пеллиг, вставая. Он двинулся по проходу, глубоко засунув руки в карманы. – Я куплю вам даже два стаканчика. Учитывая то, что я теперь знаю, кто вы такая.

Питер Вейкман залпом допил томатный сок, передернул плечами и подвинул данные анализа через стол к Картрайту.

– Это действительно Престон, а не какое–то там сверхъестественное существо из другой системы.

Картрайт непослушными пальцами крутил кофейную чашку.

– Я не могу в это поверить.

Рита О’Нейл дотронулась до его руки:

– Он говорит об этом в своей книге. Он собирался быть там, чтобы провести нас туда. Голоса.

– Меня больше интересует кое–что другое, – задумчиво сказал Вейкман. – За несколько минут до нашего запроса в Информационную библиотеку поступил аналогичный запрос.

– Что это может значить? – встрепенулся Картрайт.

– Не знаю. Они предоставили отрывки аудиовидеозаписей для проведения анализа. Это примерно тот же самый материал, что и наш. Но мне отказались ответить, от кого пришел запрос.

– Вы можете что–нибудь сказать по этому поводу? – неуверенно спросила Рита О’Нейл.

– Во–первых, они определенно знают, кто прислал этот первый запрос. Но не хотят говорить. Это сразу наводит на множество мыслей. Я подумываю послать туда парочку телепатов, чтобы прозондировать мозг тех, кто принимал запрос.

– Забудьте об этом, – нетерпеливо махнул рукой Картрайт. – У нас с вами есть дела поважнее. Есть какие–нибудь новости о Пеллиге?

– Только то, что он предположительно покинул Холм Фарбен.

Лицо Картрайта передернулось.

– И вы не смогли обнаружить его?

Рита успокаивающе сжала его запястье:

– Они обнаружат его, как только он появится в охраняемой зоне. Пока его там нет.

– Ради всего святого! Неужели вы не можете выйти ему навстречу и там поймать его? Вы что, собираетесь сидеть здесь и ждать, когда он появится? – Картрайт устало покачал головой. – Извините, Вейкман. Я знаю, что мы уже сотни раз обсуждали это.

Вейкман смутился, но никак не из–за себя. Он смутился из–за поведения Леона Картрайта. За последние дни, с того момента, как тот стал верховным крупье, с ним произошли разительные перемены, и не в лучшую сторону. Картрайт сидел и крутил в руках свою кофейную чашку – сгорбленный, пожилой, насмерть перепуганный человек. Его лицо было темным и помятым от усталости. Бледные глаза озабоченно блестели. Он снова и снова пытался заговорить, но передумывал и погружался в темное облако молчания.

– Картрайт, – мягко сказал Вейкман, – вы плохо выглядите.

– Сюда идет человек, который собирается убить меня, не таясь, средь бела дня, с одобрения всей системы. Весь мир сидит и приветствует убийцу, не сводит глаз с экранов телевизоров. Они смотрят и ждут результатов. Ждут победителя этого… национального вида спорта. И что, полагаете вы, я при этом должен испытывать?

– Это всего лишь один человек, – спокойно сказал Вейкман. – У него не больше сил, чем у вас. За вашей спиной стоит целый Корпус телепатов и все ресурсы Директората.

– Если мы остановим этого, то появится другой. Бесконечный поток.

– Каждый верховный крупье сталкивается с этим, – поднял брови Вейкман. – Мне казалось, что вы хотите остаться в живых только до того момента, пока ваш корабль не будет в безопасности.

Серое измученное лицо Картрайта послужило ему ответом.

– Я хочу остаться в живых. Что в этом такого? – Картрайт выпрямился и постарался унять дрожь в руках. – Конечно, вы во всем правы. – Он слабо, почти извиняющеся улыбнулся. – Но попробуйте влезть в мою шкуру. Вы имеете дело с убийцами всю свою жизнь. А для меня это внове. Я был обычным маленьким безымянным человеком, о котором никто ничего не знал. А теперь я сижу, как под тысячью прожекторов. Прекрасная цель… – Он повысил голос: – И меня пытаются убить! Скажите, ради бога, какова ваша стратегия? Что вы собираетесь предпринять?

«Он совершенно перепуган, – подумал Вейкман. – Он совсем расклеился. Он уже больше не думает о своем корабле. А ведь именно из–за него он и пришел сюда».

В его мысли вторгся Шеффер; он сидел за своим письменным столом в другом конце Директората и был связным между Вейкманом и Корпусом телепатов:

«Настало время убрать его отсюда. Хотя я и не думаю, что Пеллиг уже близко, но, учитывая, что всем руководит Веррик, мы должны исключить любые возможности».

«Согласен, – послал ответную мысль Вейкман. – В любой другой момент Картрайт сошел бы с ума от радости, узнав, что Джон Престон жив. Сейчас он почти не обратил на это внимания. Но он уверен, что корабль достиг цели».

«Вы верите в существование Пламенного Диска?»

«Теперь в этом нет сомнений. Но для нас это не имеет значения. По–видимому, для Картрайта тоже. Он решил стать верховным крупье, чтобы обезопасить свой корабль на пути к Пламенному Диску. Но теперь, попав в переделку, он видит только одно – смертельную ловушку для себя».

Вейкман повернулся к Картрайту и уже вслух сказал:

– Хорошо, Леон. Готовьтесь, мы увезем вас отсюда. У нас еще уйма времени. Никаких сообщений о появлении Пеллига пока не поступало.

Картрайт заморгал и в недоумении посмотрел на Вейкмана:

– Отсюда? Я думал, что защитная комната, которую соорудил Веррик…

– Веррик предполагает, что вы ею воспользуетесь, поэтому он и попробует проникнуть туда в первую очередь. Мы увезем вас с Земли. Корпус выбрал для вас одно чудесное местечко на Луне. Оно зарегистрировано как психооздоровительный курорт. Там защита более серьезная, чем та, что устроил Веррик здесь, в Батавии. Пока Корпус разбирается с Пеллигом, вы будете в двухстах тридцати девяти тысячах миль отсюда.

Картрайт растерянно посмотрел на Риту О’Нейл:

– Что мне делать? Соглашаться?

– Здесь, в Батавии, – продолжал Вейкман, – каждый час совершает посадку сотня кораблей. Тысячи людей перебираются с острова на остров. Это самое населенное место во всей Вселенной. Господи, это же функциональный центр системы девяти планет! А на Луне людей можно пересчитать по пальцам. Наш курорт расположен в стороне от других поселений. Устроители купили кусок Луны в непопулярной зоне. Вы будете окружены тысячами миль мертвого безвоздушного пространства. Если Кит Пеллиг сможет выследить вас и отправится туда же, то его фигуру в неуклюжем скафандре Парли, со счетчиком Гейгера, радаром и прочими приспособлениями обнаружить, я думаю, не составит труда.

Вейкман пробовал пошутить, но Картрайт даже не улыбнулся.

– Другими словами, вы не можете защитить меня здесь. Вейкман вздохнул:

– На Луне мы сможем защитить вас более надежно. Там очень мило. Мы все предусмотрели. Вы сможете там купаться, заниматься спортом, принимать солнечные ванны, отдохнуть и выспаться. Если хотите, то до окончания всей этой кутерьмы мы погрузим вас в летаргический сон.

– Боюсь, что я от него уже не очнусь, – угрюмо сказал Картрайт.

Это было похоже на разговор с ребенком. Перепуганный беспомощный старик уже не внимал никаким доводам. Он был охвачен упрямством и страхом. Вейкману чертовски хотелось поскорей покончить со всем этим и пропустить стаканчик. Он встал и посмотрел на часы.

– Мисс О’Нейл отправится с вами. – Он постарался, чтобы его голос прозвучал убедительно и твердо. – Я тоже. Вы сможете вернуться на Землю, как только того захотите. Но я предлагаю, чтобы вы осмотрелись там и только после этого приняли какое–то решение.

Картрайта охватили мучительные сомнения.

– Вы сказали, что Веррик ничего не знает об этом месте? Вы в этом уверены?

«Будет лучше сказать ему, что уверены, – донеслась до Вейкмана мысль Шеффера. – Ему нужна уверенность. Сейчас не стоит рассказывать ему статистику».

– Мы уверены, – вслух произнес Вейкман, и это была хладнокровная ложь.

«Надеюсь, мы поступаем правильно, – мысленно сказал он Шефферу. – Возможно, Веррику известно про это убежище. Но если все пойдет так, как задумано, Пеллиг никогда не сможет выбраться из Батавии».

«А если сможет?» – пришел ему скептический вопрос.

«Такого не должно случиться. Это ваша работа – остановить убийцу. Я не слишком–то волнуюсь, но готовиться нужно ко всему…»

Бар межконтинентального лайнера был шикарным и блестел хромированными деталями. Кит Пеллиг стоял и ждал, пока мисс Ллойд не устроилась в глубоком кресле, положив руки на пластиковую столешницу. После этого он уселся напротив.

– Что случилось? – спросила девушка. – Что–то не так?

– Все нормально. – Пеллиг мрачно изучал меню. – Что будешь пить? Давай сделаем это быстренько: мы уже почти приехали.

Мисс Ллойд почувствовала, как у нее начали пылать щеки. Симпатичный молодой человек стал мрачным и угрюмым; у нее появилось непреодолимое желание выскочить отсюда, бегом спуститься вниз и занять свое место. Он вел себя отвратительно, оскорбительно и гадко… но глубоко гнездившийся страх не позволил ей сбежать, поэтому она стала покорной и тихой.

– Какому Холму вы давали присягу? – робко спросила она.

Ответа не последовало.

– Что желаете, сэр или мадам? – подскочил к ним официант–робот.

В голове Пеллига сейчас распоряжался Тед Бентли. Он заказал бурбон с содовой для себя и «Тома Коллинза»[1] для Маргарет Ллойд. Он едва заметил, как робот поставил перед ними два стакана, машинально расплатился и начал пить маленькими глотками.

Мисс Ллойд несла обычную девичью чепуху; она была возбуждена, глаза ее блестели, зубы сверкали белизной, оранжевые волосы пылали, как пламя свечи. Но мужчине напротив на все это было наплевать. Бентли заставил пальцы Пеллига поставить бурбон на стол. Покручивая стакан, он продолжал раздумывать.

Пока он размышлял, переключился механизм. Мгновенно и бесшумно он вернулся в лабораторию на Холме Фарбен.

Он испытал шок. Зажмурившись, он вцепился в металлическое кольцо, обхватывающее его тело и служащее для поддержки и фокусировки сознания. На видеоэкране перед ним продолжала разыгрываться сцена, участником которой он только что был. Изображение передавалось по каналу видеосвязи на Холм Фарбен. Миниатюрная Маргарет Ллойд сидела напротив миниатюрного Кита Пеллига в миниатюрном баре. Из динамика тихо доносилась болтовня мисс Ллойд.

– Кто в нем? – нетвердо спросил Бентли.

Он начал вылезать из защитного кольца, но Герб Мур толкнул его обратно.

– Не двигайся! Ты рискуешь оставить половину мозгов там!

– Я только что оттуда. Могу отдохнуть.

– Ты вполне можешь оказаться следующим. Сиди спокойно, пока не отключится твоя фокусирующая система, тогда ты и выберешься из кольца.

В этот момент загорелась четвертая слева кнопка в третьем ряду. На экране новый оператор уже принялся за работу, переход произошел без всякого перерыва. Бентли заметил, что в первый момент оператор испытал шок и Пеллиг разлил свой бурбон.

Мисс Ллойд мгновенно оборвала болтовню.

– С вами все в порядке? – спросила она тело Пеллига. – Вы как–то… побледнели.

– Все нормально, – пробормотало тело Пеллига.

– Прекрасно работает, – сказал Мур Теду. – Это твой приятель Ал Дэвис.

Бентли запомнил расположение светящихся кнопок на пульте.

– А какая из кнопок относится к тебе, Мур? – спросил он.

Мур проигнорировал вопрос.

– Твой индикатор загорится на несколько мгновений раньше, чем ты окажешься в его теле, – сказал он. – Следи за ним внимательно. Если отвлечешься, то можешь обнаружить себя стоящим под пальмой в окружении целой армии телепатов.

– Или мертвым, – сказал Бентли. – И что случится, если я выйду из этих «музыкальных стульев»?[2]

– Тело не будет уничтожено. Оно должно добраться до Картрайта и убить его.

– Твоя лаборатория уже сконструировала второго андроида, – сказал Бентли. – Если этот будет уничтожен, вы сразу же представите Конвенту Отбора другого.

– Если что–то случится, мы вытащим сюда оператора до того, как тело Пеллига будет уничтожено. Можешь подсчитать, каковы твои шансы находиться в нем именно в этот момент. Одна двадцать четвертая, умноженная на сорок процентов вероятности провала.

– Ты действительно тоже входишь в группу операторов?

– Точно так же, как и ты.

Мур направился к выходу, и Бентли спросил вдогонку:

– А что происходит с моим телом, пока мое сознание находится там?

– Как только твое сознание меняет тело, начинает работать этот агрегат. – Мур жестом обвел наполненную аппаратурой камеру. – Все эти устройства помогают поддерживать жизнь в твоем теле: снабжают воздухом, пищей, водой, следят за кровяным давлением, биением сердца, дыханием, обменом веществ. В общем, обеспечивают тело всем необходимым.

Замок камеры щелкнул. Бентли остался в полном одиночестве.

На экране Ал Дэвис покупал девушке вторую порцию выпивки. Ни он, ни мисс Ллойд ничего не говорили, из динамика слышался только обычный для баров шум голосов и звон стаканов. Бентли успел разглядеть промелькнувший за окном лайнера вид, и его сердце сжалось. Корабль снижался над Индонезийской империей, самым крупным скоплением человеческих существ в системе девяти планет.

Трудно было определить телепата, занимающегося перехватом. В первом перехвате мог участвовать телепат, слоняющийся по летному полю, или телепат, изображающий мелкого клерка и печатающий на машинке в билетной кассе. Или это могла быть женщина, затерявшаяся в стае девушек по вызову, которые пришли встречать лайнер. А мог быть и ребенок–телепат, которого тащат за руку родители. Или уродливый старик, ветеран войны, который сидит в кресле, укутав ноги одеялом.

Кто угодно. Где угодно. То, что выглядит как губная помада, коробка конфет, зеркальце, газета, носовой платок, монета, все это при современном высококачественном оружии могло оказаться для убийцы смертельным.

На экране пассажиры оживились и начали подниматься со своих мест, готовясь к высадке. В такие моменты всегда возникало беспокойство, оно проходило только после того, как двигатели умолкали и открывались люки.

Кит Пеллиг неуверенно встал и неопределенно махнул Маргарет Ллойд. Они присоединились к толпе, медленно продвигавшейся к выходу. Дэвис действовал довольно сносно; один раз он споткнулся, но и только. Бентли напряженно взглянул в сторону хорошо видного здания Директората. Летное поле примыкало к окружающей здание территории. Позиция Пеллига отмечалась на плане светящейся движущейся точкой.

Однако никакими точками не отмечались позиции телепатов. Бентли без особого труда сумел прикинуть, когда может произойти первый контакт между андроидом Пеллигом и сетью телепатов. Это можно было подсчитать на пальцах одной руки.

Вейкман приказал вывести ракету Си–плюс из ангара на взлетную площадку. Он налил себе немного виски и поспешно осушил стакан, после чего вошел в контакт с Шеффером.

«Через полчаса Батавия станет для Пеллига ловушкой. Все готово, дело только за добычей».

«У нас уже есть сведения о Пеллиге, – поспешно ответил Шеффер. – Он сел на безостановочный межконтинентальный лайнер в Бремене. Полетит через Яву. Сейчас он в пути, где–то между нами и Европой».

«Вы знаете, на каком именно лайнере он вылетел?»

«У него билет без обозначения рейса. Но мы полагаем, что он уже в воздухе».

Вейкман поспешил в личные апартаменты Картрайта. Тот с помощью двух роботов и Риты О’Нейл торопливо паковал свои вещи. Рита была бледной, собранной и спокойной. Она высокоскоростным сканером проверяла кипу документов, отбирая среди них те, которые стоило взять с собой. Вейкман поймал себя на том, что улыбается, разглядывая ее стройную фигуру с качающейся между грудей кошачьей лапкой.

– Держись за нее, – сказал Вейкман, указывая на талисман.

Она бросила в его сторону быстрый взгляд:

– Есть новости?

– Пеллиг появится с минуты на минуту. Лайнеры приземляются один за другим; наши люди их проверяют. Наш собственный корабль почти готов. – Он кивнул в сторону еще не упакованных вещей. – Вам помочь с багажом?

Картрайт встал:

– Я не хочу быть пойманным в космосе! Я… не хочу…

Вейкмана поразили не только его слова, но и те мысли, которые стояли за ними. Сплошной страх пропитал весь мозг этого старика, пропитал до самых глубин.

– В космосе нас не поймают, – поспешно заверил Вейкман, времени для переливания из пустого в порожнее не было. – Наш корабль – это новый экспериментальный Си–плюс, только что со сборки. Мы прибудем на место назначения почти мгновенно. Никто не может остановить летящий Си–плюс.

– А разумно ли разделять Корпус? – спросил Картрайт, скривив серые губы. – Вы сказали, что кто–то останется здесь, а ктото отправится. А насколько я знаю, вы не можете связываться друг с другом на таком большом расстоянии. Не лучше ли…

– Черт возьми! – взорвалась Рита О’Нейл. Она бросила на стол охапку отобранных записей. – Прекрати так себя вести! Это на тебя совсем не похоже!

Картрайт испуганно посмотрел на нее и начал рыться в куче рубашек.

– Я сделаю все, что вы скажете, Вейкман. Я вам доверяю.

Он начал неловко паковать вещи, но из его охваченного ужасом мозга тянулись тонкие щупальца примитивного атавистического страха. С каждым мгновением эти щупальца становились все сильнее и сильнее; Картрайту ужасно хотелось убежать в безопасный кабинет Веррика и закрыться там. Вейкман почувствовал, как в него ударила волна неприкрытой паники, безудержное стремление вернуться обратно в чрево. Он постарался переключить свой мозг с Картрайта на Риту О’Нейл.

Но едва он это сделал, как получил новый удар. Тонкий ледяной луч ненависти исходил от девушки в его направлении. Захваченный врасплох, он поспешно начал разбираться, в чем дело; раньше ничего подобного он не замечал.

Рита заметила выражение его лица и быстро изменила мысли. Теперь она думала только о тех записях, которые звучали в ее ушах при сканировании. Она передавала содержание записей Вейкману: яростный рев голосов, речи, доклады, отрывки из книг Престона, доводы, комментарии…

– Что случилось? – спросил он ее. – Что вам так не понравилось?

Рита ничего не ответила, но сжала губы так, что они побелели. Затем резко отвернулась от него и выскочила из комнаты.

– Я вам могу объяснить, в чем дело, – хрипло сказал Картрайт. Он захлопнул набитый чемодан и застегнул замки. – Она во всем обвиняет вас.

– В чем – во всем?

Картрайт подхватил два чемодана и направился к двери.

– Вы знаете, что я ее дядя. Она всегда видела меня в первых рядах, руководителем, отдающим приказы другим, обдумывающим дальнейшие планы. А теперь я впутался в дела, в которых плохо разбираюсь. – Его голос упал до невнятного шепота. – Я попал в ситуацию, которой не могу управлять. – Он неловко отошел, давая возможность Вейкману открыть для него дверь. – Полагаю, с того момента, как я попал сюда, я очень изменился. Это ее расстроило… и она обвинила в этом вас.

– Вот оно что, – пробормотал Вейкман.

Теперь, отойдя от Картрайта, он понял две вещи: он не настолько понимает людей, как считал раньше; Картрайт пришел к решению беспрекословно подчиняться указаниям Корпуса.

Си–плюс–корабль, готовый к взлету, уже стоял на площадке срочного запуска посередине главного здания Директората. Как только Картрайт со своей племянницей и группа телепатов поднялись на борт, входные люки плавно встали на место и плотно закрылись. Створки крыши распахнулись, и над площадкой засияло яркое полуденное небо.

– А корабль маленький, – заметил Картрайт. Вид у него был бледный и болезненный; когда он пристегивал себя к сиденью, руки у него тряслись. – Интересная конструкция.

Вейкман быстро пристегнул ремень Риты, а потом и свой собственный. Девушка ничего не сказала, но ледяной стержень ненависти начал таять.

– Мы можем вздремнуть во время полета, – сказал Вейкман. – Корабль управляется роботами.

Он уселся в свое кресло и мысленно подал исполнительному механизму, расположенному под ним, сигнал к старту. Чувствительные датчики сразу же ответили на команду, механизм пришел в действие, и с пронзительным свистом включился двигатель.

Почувствовав реакцию корабля на его мысленный приказ, Вейкман испытал наслаждение, представив корпус ракеты продолжением собственного тела. Он расслабился и утонул в мягкой вибрации прогревающегося двигателя. Это был прекрасный корабль, единственный в своем роде.

– Вы знаете, что я чувствую, – внезапно сказала Рита О’Нейл, нарушая его блаженство. – Вы зондировали мой мозг.

– Я знаю, что вы чувствовали. Но, думаю, сейчас эти мысли несколько изменились.

– Возможно, что и так. Мне самой трудно разобраться в своих чувствах. Но обвинять вас неразумно. Вы делаете все, что в ваших силах.

– Думаю, что я избрал правильный путь, – сказал Вейкман. – Я рассчитываю, что ситуация у нас под контролем. – Он подождал немного. – Ну что? Корабль готов к старту.

Картрайт сумел заставить себя кивнуть:

– Я готов.

«Ничего нового?» – послал Вейкман мысленный запрос Шефферу.

«Приземлился очередной лайнер, – пришел быстрый ответ. – Сейчас начнем зондировать прибывших».

Пеллиг обязательно прибудет в Батавию, в этом можно было не сомневаться. Он начнет поиски Картрайта, это тоже вполне определенно. Не ясно было, где и когда его обнаружат и как он умрет. Можно предположить, что если он ускользнет из сети телепатов, то узнает о лунном курорте. А если он узнает о лунном курорте…

«На Луне нет никакой защиты, – мысленно напомнил Вейкман Шефферу. – Отправляя его туда, мы очень рискуем».

«Это так, – согласился Шеффер. – Но я думаю, что мы возьмем Пеллига в Батавии. Как только обнаружим, так и схватим».

«Хорошо. Рискнем, шанс на успех довольно велик».

Вейкман отдал мысленный сигнал, и корабль начал выдвигаться на стартовую позицию. Автоматические кронштейны придали ему нужное положение, тупой нос уставился в полуденное небо. Вейкман закрыл глаза и расслабился.

Корабль вздрогнул. Сначала послышался обычный рев турбин, затем в дело вступил Си–плюс–реактор.

На какой–то момент корабль завис над зданием Директората, сверкая и искрясь. Затем Си–плюс–двигатели с головокружительной скоростью помчали его в небеса.

Питер Вейкман медленно погружался в темноту, неясная волна удовлетворения нахлынула на его уставший мозг. В Батавии Кит Пеллиг не найдет ничего, кроме собственной смерти. Стратегия Корпуса должна сработать.

Как раз в тот момент, когда Питер Вейкман приказал стартовать Си–плюс–ракете, на летное поле Батавии совершил посадку очередной межконтинентальный лайнер. Он медленно остановился и открыл выходные люки.

Вместе с другими пассажирами на ступеньках трапа, щурясь от солнечного света, появился Кит Пеллиг. Моргая, он начал осматривать здания Директората, бесконечный поток спешащих пешеходов и автомобилей – и готовиться к атаке телепатов.

Глава 11

В половине шестого утра тяжелая грузовая ракета приземлилась в центре той территории, которая когда–то называлась Лондоном. Впереди и позади нее опустились небольшие быстроходные корабли, из которых выгрузились несколько групп вооруженной охраны. Они быстро рассеялись по местности и заняли позицию так, чтобы не допустить вторжения случайных патрулей полиции Директората.

Через несколько минут ветхое старое здание, в котором располагалось Общество Престона, было окружено.

Риз Веррик в тяжелом шерстяном пальто и ботинках, окруженный группой своих строительных рабочих, прошел по тротуару и начал огибать здание. Воздух был прохладный и прозрачный; дома вокруг еще мокры от утренней влаги – унылые серые строения без признаков жизни.

– Вот это место, – сказал бригадир. – Этот сарай принадлежит им. – Он указал на заваленный всяким хламом и мусором двор. – Склеп находится вон там.

Веррик зашагал впереди бригадира по заваленной мусором дорожке. Строительные рабочие уже успели разобрать надгробие. Желтоватый пластиковый саркофаг с останками Джона Престона вытащили наружу и поставили на промерзшей бетонной плите, окруженной мусором и бумагами, которые годами копились здесь. Высохшее тело в саркофаге завалилось набок, лицо наполовину закрывала тонкая рука, лежавшая поперек носа и очков.

– Значит, это и есть Джон Престон, – задумчиво сказал Веррик.

Бригадир присел на корточки и принялся изучать швы саркофага.

– Он, конечно, герметичный. Если мы его здесь откроем, тело сразу же превратится в пыль.

Веррик поколебался.

– Хорошо, – наконец неохотно сказал он. – Доставьте в лабораторию, откроем там.

Рабочая команда стала выносить из здания кипы брошюр, записи, мебель, светильники, одежду, пачки чистой бумаги и печатного материала.

– Там целый склад, – сказал один из них бригадиру. – У них барахло навалено до самого потолка. Там возвели фальшивую стену и подземный зал для собраний. Мы пробили стену и попали в зал.

Это была ветхая убогая штаб–квартира, из которой управлялось Общество. Веррик вошел в здание и оказался в приемной. Рабочая команда подобрала все, что попалось на глаза; остались голые побеленные стены, облезлые и грязные. Из приемной можно было попасть в желтый зал. Веррик прошел туда мимо засиженной мухами фотографии Джона Престона, которая осталась висеть среди ржавых крючков для одежды.

– Не забудьте снять это, – сказал он бригадиру. – Этот портрет.

Часть стены возле портрета проломили. Оттуда тесный тайный проход тянулся вдоль зала. Внутри бродили рабочие в поисках других замаскированных ходов.

– Мы полагаем, это своего рода аварийный выход, – пояснил бригадир. – Теперь мы ищем его окончание.

Веррик сложил руки на груди и начал изучать фотографию Джона Престона. Как и большинство чудаков, Престон был маленьким человечком. Морщинистым хрупким созданием с большими оттопыренными ушами и в массивных роговых очках. У него была буйная темно–серая шевелюра, нестриженая и нечесаная, и маленький, почти женский, рот. Его заросший подбородок нельзя было назвать выдающимся, но в нем чувствовалась твердость. У него был большой крючковатый нос, выступающий кадык и тощая шея, торчащая из запачканного ворота рубахи.

Но главное, что привлекло внимание Веррика, – это глаза: жесткие и горящие за толстыми стеклами очков. Престон выглядел как древний пророк. Одна рука поднята, пальцы на ней скрючены артритом. Можно было подумать, что это некий защитный жест, но все же он скорее был указующим. Живость глаз Престона поразила Веррика. Даже под стеклом, покрытым толстым слоем пыли, они жили, сверкали возбуждением. Престон был свихнувшимся калекой, ученым–самоучкой, астрономом и лингвистом… И кем еще?

– Мы нашли выход потайного коридора, – доложил Веррику бригадир рабочих. – Он ведет в дешевый общественный подземный гараж. Очевидно, они приезжали и уезжали на обыкновенных машинах. Это здание, похоже, было их единственной штаб–квартирой. У них еще имелись клубы, разбросанные по всей Земле, но они располагались в частных квартирах, и в каждом было всего по два–три престонита.

– Все погрузили? – спросил Веррик.

– Все готово к отправке: саркофаг, прочее имущество, план помещения для дальнейшего изучения.

Веррик последовал за бригадиром к грузовому кораблю. Через несколько минут они уже возвращались обратно на Фарбен.

Как только пожелтевший куб водрузили на лабораторный стол, появился Герб Мур.

– Это и есть его саркофаг? – спросил он.

– Я думал, ты занят в группе операторов Пеллига, – заметил Веррик, снимая пальто.

Мур проигнорировал эти слова и начал вытирать пыль с полупрозрачной поверхности над высохшим телом Джона Престона.

– Вытащите его оттуда, – приказал он лаборантам.

– Он старый, – запротестовал один из них. – Надо быть осторожным, а то все это превратится в пыль.

– Черта с два в пыль. – Мур пустил в дело резак. – Он рассчитывал на миллион лет.

Верхнее покрытие, хрупкое и сухое от времени, треснуло. Мур отодрал его и сбросил обломки на пол. Из открытого куба пахнуло застоявшимся пыльным воздухом, клубы пыли затанцевали перед лицами Мура и его помощников. Все отпрянули назад и принялись чихать. Видеокамеры, расставленные вокруг стола, записывали процесс вскрытия саркофага.

Мур сделал нетерпеливый знак рукой. Два макмиллана вынули тело из вскрытого куба и подняли на своих магнитных конечностях на уровень глаз. Мур ткнул его щупом, затем внезапно схватил за руку и дернул. Рука без особого сопротивления отделилась, и Мур застыл с дурацким видом, держа ее перед собой.

Тело оказалось пластиковым манекеном.

– Видите? – вскричал он. – Подделка!

Он яростно отбросил руку манекена; один из макмилланов успел поймать ее и не дать упасть на пол. Там, где только что была рука, зияла дыра. Само тело было пустым. Оно держалось на металлических ребрах, аккуратно сделанных мастером.

Мур с мрачным желчным лицом ходил вокруг тела, ничего не говоря Веррику, пока не осмотрел со всех сторон. Наконец он ухватился за волосы манекена и потянул. Покрытие лица сползло, оставив тускло поблескивающий металлический шар. Мур бросил парик одному из роботов и повернулся к кубу спиной.

– А выглядел совсем как на фотографии! – восхитился Веррик.

– Естественно! – засмеялся Мур. – Сначала был сделан манекен. А уж потом фотография. Но возможно, Престон именно так и выглядел. – Его глаза блеснули. – Или выглядит.

Элеонора Стивенс отделилась от группы лаборантов и осторожно приблизилась к манекену.

– И что же здесь нового? Твоя работа зашла намного дальше, чем его. Вполне возможно, что Престон воспользовался работами Макмиллана точно так же, как и ты. Он создал свою синтетическую копию, примерно как ты – Пеллига.

– Тот голос, что мы слышали, – сказал Мур, – настоящий голос Престона. Не искусственный. Нет двух совершенно одинаковых голосов. И даже если он и сделал синтетическую копию собственного тела…

– Ты думаешь, он до сих пор живет в своем собственном теле? – воскликнула Элеонора. – Но это же невозможно!

Мур ничего на это не ответил. Он угрюмо уставился на манекен Джона Престона; снова взял оторванную руку и машинально начал выдергивать пальцы один за другим. Такого выражения на его лице Элеонора еще не видела.

– Мой синтетический человек проживет год, – без всяких эмоций сказал Мур. – Затем он развалится. Он будет работоспособным только в этот период.

– Черт побери! – прорычал Веррик. – Если мы за год не уберем Картрайта, то нам это уже и не понадобится.

– А ты уверен, что синтетическое тело нельзя сделать так аккуратно, чтобы и видео-, и аудиозаписи совпадали… – начала было Элеонора, но Мур оборвал ее.

– Я такого не могу, – отрезал он. И добавил со странными нотками в голосе: – Если такое возможно, то, черт побери, я не знаю, как это сделать. – Внезапно он бросился к дверям лаборатории. – Пеллиг сейчас подойдет к защитной цепи телепатов. Я должен включиться в кольцо, когда это произойдет.

Веррик и Элеонора Стивенс, забыв про манекен Джона Престона, двинулись за ним.

– Это будет интересно, – коротко сказал Веррик, когда они поспешно шли к его кабинету.

Когда он включал видеоэкран, который для него установили техники, его лицо излучало нетерпение. Он и стоявшая за его спиной нервничающая Элеонора приготовились увидеть на экране картинку, как Китт Пеллиг выходит из лайнера на летное поле Батавии.

Китт Пеллиг глубоко вдохнул теплый влажный воздух и огляделся.

Возбужденно болтая, за ним по трапу спешила Маргарет Ллойд.

– Я хочу, чтобы вы встретились с Уолтером, мистер Пеллиг. Он где–то здесь. О господи! Сколько народу…

На летном поле собралась масса людей. Пассажиры высаживались из лайнеров, чиновники Директората выстроились в очередь в ожидании транспорта, который отвезет их домой. Кучки пассажиров ждали посадки на свои лайнеры. Повсюду лежали груды багажа и усердно работали макмилланы. Над всем этим висел постоянный гул собравшихся людей, объявления из динамиков, рев двигателей лайнеров, гудки автомобилей и автобусов.

Ал Дэвис заметил все это, когда остановил тело Пеллига, чтобы подождать отставшую мисс Ллойд. Чем больше народу, тем лучше. Океан звуков окружал его собственное сознание.

– Вон он, – выпалила Маргарет Ллойд. Ее глаза заблестели, грудь выпятилась. Она начала отчаянно махать рукой. – Смотрите, он нас заметил! Он идет к нам!

Мужчина лет сорока пяти неторопливо пробирался сквозь разговаривающих, смеющихся и потеющих людей. Он выглядел спокойным и скучающим, типичный классифицированный чиновник Директората, частица его обширной армии бумагомарателей.

Он махнул рукой мисс Ллойд и что–то крикнул, но его слова исчезли в общем гуле.

– Мы можем где–нибудь вместе пообедать, – сказала Пеллигу мисс Ллойд. – Вы здесь знаете какое–нибудь приличное местечко? Уолтер должен знать, он знает все обо всем. Он здесь уже давно, и он действительно получил… – Звук ее голоса потонул в реве проезжавшего мимо огромного грузовика.

Дэвис ее не слушал. Он должен постоянно двигаться, нужно избавиться от этой болтливой девицы и ее приятеля и пробираться к зданию Директората. Под его рукавом по правой руке спускался тоненький проводок, который подавал питание на палец–пистолет. Как только он увидит Картрайта, как только верховный крупье появится перед ним, он поднимет палец и выпустит заряд энергии…

В этот момент он заметил выражение лица Уолтера.

Ал Дэвис наугад повел тело Пеллига сквозь толпу по направлению к улице и ряду наземных машин. Уолтер, несомненно, был телепатом. Он опознал Пеллига, это произошло в тот момент, когда он уловил мысли Дэвиса о плане убийства. Группа людей разделилась и прижала тело Пеллига к ограде. Одним прыжком Дэвис перемахнул через ограждение и оказался на тротуаре.

Он огляделся… и его охватила паника. Уолтер упрямо следовал за ним.

Дэвис зашагал по тротуару. Он должен продолжать двигаться! Он достиг перехода и поспешил на другую сторону. Вокруг него ревели и гудели наземные машины; не обращая на них внимания, он побежал.

И тут до него дошла суть происходящего. Любой из прохожих может оказаться телепатом. Сигнал уже пошел, двигаясь от одной головы к другой. Сеть телепатов представляла собой замкнутое кольцо. Его опознал первый телепат и подал сигнал всем остальным. Нет смысла убегать от Уолтера, следующий телепат может в любой момент возникнуть на пути и перехватить его.

Он приостановился, а потом нырнул в магазин. Его окружил мир одежды и тканей, смесь цветов и текстуры. Несколько хорошо одетых женщин рассматривали и обсуждали товар. Дэвис проскочил мимо прилавка и направился к задней двери.

Около выхода его остановил служащий магазина, полный мужчина в синем костюме; его пухлое лицо горело от негодования.

– Стойте, сюда нельзя! Кто вы такой, черт бы вас побрал?

Его обширное тело загородило выход.

Мозг Дэвиса отчаянно работал. Он скорее почувствовал, чем увидел, как группа людей с невозмутимыми лицами вошла за ним следом в магазин. Он бросился в сторону, проскочил мимо остолбеневшего служащего и устремился в проход между прилавками. Пролетел мимо перепуганной пожилой женщины и вынырнул около большого дисплея, который отобразил особенности его анатомии. Что дальше? Обе двери перекрыты. Он сам загнал себя в капкан. Дэвис судорожно обдумывал ситуацию. Что дальше?

Пока он прикидывал, что делать, раздался тихий звук – и он почувствовал под ребрами защитное кольцо. Он снова оказался на Фарбене.

Перед его глазами на миниатюрном экране метался Пеллиг. Теперь проблему бегства решал другой оператор, но Дэвиса это уже не интересовало. Он тяжело осел в кресло и позволил сложному механизму, прикрепленному к телу, его настоящему телу, удалить избытки адреналина, которые сдавливали горло и грудь.

Загорелась очередная, но уже не его красная кнопка. Он никак не отреагировал на пронзительные звуки, режущие уши; выход из этого положения будет искать кто–то другой, хотя бы какое–то время. Дэвис попробовал притронуться рукой к талисману, который висел у него на груди под рубашкой, но защитное кольцо не позволило. Но это уже и не играло роли: он был в безопасности.

А на экране Кит Пеллиг вырвался на улицу из роскошного магазина одежды сквозь огромную пластиковую витрину. Люди в ужасе визжали, повсюду царили неразбериха и паника.

Толстый краснолицый клерк застыл как каменный. В то время как все вокруг судорожно метались, он стоял без движения, его губы скривились, тело свело судорогой. Из его рта капала слюна. Глаза закатились. Внезапно он обмяк и осел на землю бесформенной кучей.

Пеллиг выбрался из толчеи у магазина, и картинка изменилась. Клерк пропал из поля зрения. Ал Дэвис был озадачен. Неужели Пеллиг убил клерка? Пеллиг легко бежал по тротуару, его тело было приспособлено для быстрых движений. Он повернул за угол, на мгновение в нерешительности остановился, а затем заскочил в театр.

В театре было темно. Пеллиг в замешательстве остановился.

«Плохая стратегия», – подумал Дэвис.

Телепатов темнота не остановит, они движутся, ориентируясь на телепатический контакт. Мозг оператора в темноте работает точно так же, как и при дневном свете, а вот двигаться сложней.

Оператор понял свою ошибку и быстро нашел выход наружу. Но смутные тени уже перемещались в его направлении. Подозрительные фигуры были почти не видны. Пеллиг в нерешительности замедлил ход, а потом стремительно бросился в туалет. Какая–то женщина последовала за ним до двери, но чуть задержалась. За это время Пеллиг при помощи пальца–пистолета прожег проход в стене и выскочил в переулок позади театра.

Тело остановилось в раздумье, решая, что предпринять. Впереди маячило огромное здание Директората, золоченая башня, сверкавшая под полуденным солнцем. Пеллиг глубоко вздохнул и легкой трусцой направился туда…

Зажглась новая красная кнопка.

Тело споткнулось. Новый оператор слегка растерялся. Тело наткнулось на кучу мусора, пошатнулось, но тут же направилось дальше размашистым шагом. Никто его не преследовал. Нигде не было видно ни одной подозрительной фигуры. Тело вышло на оживленную улицу, осмотрелось и остановило такси.

Уже через мгновение такси устремилось в сторону башни Директората. Оно набирало скорость, вокруг мелькали машины и люди. Пеллиг развалился на подушках заднего сиденья, лицо его было невозмутимым. Этот оператор быстро освоился. Он равнодушно закурил сигарету и начал смотреть на проносящиеся за окном улицы. Затем почистил ногти, проверил складки на брюках, попробовал заговорить с роботом–водителем и еще удобнее устроился на сиденье.

Случилось нечто странное. Дэвис посмотрел на общую схему города, которая показывала местонахождение тела. Тело зашло слишком далеко. Невероятно, сеть телепатов не сумела его остановить.

Почему?

У Дэвиса взмокли подмышки и вспотели ладони. Комок подступил к горлу. Может быть, план все же сработал. Может быть, тело действительно доберется до цели.

Уверенно развалившись на заднем сиденье такси, Кит Пеллиг приближался к Директорату, спокойно положив палец–пистолет на колено.

Майор Шеффер, охваченный страхом, стоял около своего письменного стола.

«Это невозможно! – бесновалась в его голове мысль ближайшего телепата Корпуса. – Это совершенно, совершенно, совершенно невозможно».

«Этому должна быть какая–то причина», – послал ответную мысль Шеффер.

«Мы потеряли его, – металась по сети телепатов невероятная пугающая мысль. – Шеффер, мы потеряли его! Уолтер Ремингтон засек Пеллига, когда тот спускался с трапа лайнера. Уолтер определил его. Он уловил все его характеристики. Палец–пистолет, страх, его стратегию, его личные характеристики. А потом…»

«Вы дали ему уйти».

«Шеффер, он исчез, – последовал эмоциональный поток изумления. – Совершенно внезапно он исчез. Он просто растворился в воздухе. Я могу сказать только одно: мы его не теряли. На следующем звене он перестал существовать».

«Как?»

«Не знаю. – В мыслях телепата чувствовалось мучительное ошеломление. – Ремингтон передал его Элисон в магазине одежды. Мысли были ясными, как стекло, в этом никакого сомнения нет. Убийца начал метаться по магазину. Элисон без труда ухватила его мысли; они не отличались от мыслей обычных убийц, ярко расцвеченные, определенные».

«Возможно, он поставил защиту».

«Но не было никакого ослабления потока сознания. В одно мгновение полностью исчезла вся личность – не говоря уж о мыслях».

У Шеффера в голове все спуталось.

«Раньше с нами такого никогда не случалось. – Он выругался вслух так, что задрожали предметы, стоящие на письменном столе. – А Вейкман на Луне. Мы не можем телепатировать ему. Придется воспользоваться обычной видеосвязью».

«Скажи ему, что–то здесь не так. Убийца растворился в воздухе».

Шеффер поспешил в комнату связи. Не успел он включить систему закрытой связи с лунным курортом, как новый поток кипящих от возбуждения мыслей ударил ему в голову.

«Я поймала его! – передавала по цепочке возбужденная телепатка. – Я держу его!»

«Где ты? – пробежала по цепочке волна требовательных запросов. Чувствовались срочные призывы телепатов к действию. – Где он?»

«В театре. Около магазина одежды. – Последовали быстрые отрывочные распоряжения. – Он направляется в туалет. Всего в нескольких футах от меня. Мне следовать за ним? Я легко могу…»

Мысль оборвалась.

Шеффер почувствовал, как по цепочке прокатилась волна отчаяния и ярости.

«Продолжай!»

Тишина. А затем… в мозгу раздался вопль.

Шеффер в отчаянии схватился за голову и закрыл глаза. Постепенно шторм в мозгу стих. Яростные мысли, прокатившиеся по цепочке, угасли. Теперь от мозга к мозгу хлынули боль, потеря сознания, перегрузка. Убийственная боль пронеслась по цепочке телепатов в одну сторону, потом обратно к источнику.

Трое подряд.

«Где он? – мысленно закричал Шеффер. – Что случилось?»

«Она потеряла его, – слабо ответил ближайший в цепочке. – Она выпала из нашей сети. Думаю, мертва. Сожжена! – Поток изумления. – Я нахожусь там, но не могу найти мозг, который она зондировала. Мозг, который она зондировала, исчез!»

Шеффер настроил видеоэкран, и на нем возникло изображение Питера Вейкмана.

– Питер, – хрипло крикнул он, – мы проиграли!

– Что ты несешь? Там же нет Картрайта!

– Мы выследили убийцу и потеряли его. Мы выловили его несколькими минутами позже, уже в другом месте. Питер, Питер, он ушел от троих наших! И продолжает продвигаться. Как он…

– Слушай меня, – оборвал его Вейкман. – Как только обнаружите его, оставайтесь все время рядом. Держитесь поближе друг к другу. Следуйте за ним, пока его не примет очередной перехватчик. Может быть, вы расположились слишком далеко друг от друга. Может быть…

«Я засек его, – зазвучало в голове у Шеффера. – Он где–то рядом со мной. Я его найду, он совсем близко».

Сеть телепатов взорвалась возбуждением и тревожным ожиданием.

«Происходит что–то странное. – Поток сомнения, смешанного с любопытством, перешел в изумление. – Похоже, что убийца не один. Но это же невозможно! – Теперь в мыслях нарастало возбуждение. – Я его отлично вижу. Пеллиг только что вышел из такси и идет по улице прямо передо мной. Он собирается пройти через главный вход в Директорат; все это ясно читается в его мыслях. Я убью его. Он остановился у светофора. Теперь он думает о том, чтобы пересечь улицу и пойти…»

Тишина.

Шеффер подождал. Телепат молчал.

«Ты убил его? – спросил он. – Он мертв?»

«Он исчез! – Мысль была истерической и как бы хихикающей. – Он стоит прямо передо мной, и в то же время он исчез. Он здесь – и его нет. Кто ты? Кого ты хочешь здесь найти? Мистера Картрайта сейчас здесь нет. Как тебя зовут? Ты тот же самый человек, которого я… или есть… то, что здесь и не здесь… не здесь…»

Повредившийся умом телепат перешел на детский лепет, и Шеффер исключил его из сети. То, что он сообщил, было бессмыслицей. Это было невозможно. Кит Пеллиг продолжал стоять все там же, лицом к лицу с телепатом из Корпуса, на таком расстоянии, на котором его легко можно убить… и в то же время Кит Пеллиг исчез с лица земли.

Веррик повернулся к Элеоноре Стивенс, оторвавшись от экрана, который показывал продвижение Пеллига:

– Мы оказались не правы. Это работает даже лучше, чем мы рассчитывали. Почему?

– Предположим, что вы разговариваете со мной, – отрывисто начала объяснять Элеонора. – Разговор продолжается. И вдруг я исчезаю. Вместо меня появляется совсем другой человек.

– Другой человек физически, – согласился Веррик. – Да.

– Даже не женщина. Молодой человек или старик. Совершенно другое тело, которое как ни в чем не бывало продолжает разговор.

– Понятно, – с живостью сказал Веррик.

– Телепаты работают с импульсами мозга, – продолжала свое объяснение Элеонора, – а не с визуальным изображением. Мозг каждого человека имеет свои особенности. Телепат вступает в ментальный контакт, а когда тот нарушается… – Лицо девушки посерьезнело. – Риз, я думаю, вы сведете их с ума.

Веррик встал и отошел от экрана.

– Последи пока, что будет дальше.

– Нет. – Элеонора передернула плечами. – Я не хочу этого видеть.

На столе Веррика зазвучал зуммер.

– Список рейсов в Батавию, – сказал дежурный. – Время отбытия и прибытия на последний час. Особо выделены специальные рейсы.

– Хорошо. – Веррик едва заметно кивнул и бросил полученный листок фольги в кипу других таких же листков. – Господи, – хрипло сказал он, обращаясь к Элеоноре, – теперь уже скоро.

Спокойно, засунув руки глубоко в карманы, Кит Пеллиг поднимался по широкой лестнице главного здания Директората в Батавии, направляясь прямиком в апартаменты Леона Картрайта.

Глава 12

Питер Вейкман допустил ошибку.

Он долго сидел, осознавая эту ошибку. Потом дрожащими руками достал из багажа бутылку виски и налил в стакан. В стакане оказалась засохшая крошка протина. Он вылил содержимое стакана в мусоросборник и приложился к горлышку. Затем встал, подошел к лифту и поднялся на верхний уровень курорта.

Телепаты Корпуса, одетые в яркие костюмы для отдыха, резвились в большом бассейне, наполненном искрящейся голубой водой. Над их головами большой купол из прозрачного пластика поддерживал атмосферу свежего весеннего воздуха и открывал вид на бледный лунный ландшафт. Смех и плеск воды сопровождали Вейкмана, пока он шел к бассейну.

Рита О’Нейл выбралась из воды и лежала, принимая солнечную ванну, в стороне от других. Ее стройная влажная фигура блестела в солнечных лучах, проникающих сюда сквозь фильтрующие линзы в защитном куполе. Увидев Вейкмана, она быстро села, черные волосы каскадом рассыпались по ее голым плечам и спине.

– Все в порядке? – спросила она.

Вейкман тяжело опустился в кресло. Макмиллан подскочил к нему, и он машинально взял с подноса стакан.

– Я разговаривал с Шеффером, – сказал он. – С Батавией.

Рита взяла расческу и начала расчесывать свои тяжелые волосы. Водопад капель полился на пол вокруг нее.

– И что он сказал? – спросила она спокойно, однако ее глаза широко распахнулись, потемнели и посерьезнели.

Вейкман машинально прикладывался к стакану, позволяя теплым лучам погрузить его в полудрему. Совсем неподалеку толпа веселых купальщиков плескалась и играла в насыщенной хлором воде. Огромный сверкающий мяч взлетел над бассейном, завис в воздухе и упал прямо в руки улыбающемуся белозубому телепату. Смуглое тело Риты дышало жизнью и юностью.

– Они не сумели остановить его, – сказал Вейкман. Виски в его желудке собралось в комок, который холодом и тяжестью отдавался в пояснице. – Вскоре он будет здесь. Я где–то ошибся в своих расчетах.

Темные глаза Риты еще больше расширились. Она на мгновение прекратила расчесывать волосы, потом начала снова, но теперь уже тщательно и медленно. Затем откинула их назад и встала.

– Он знает, что Леон здесь?

– Пока нет. Но это всего лишь вопрос времени.

– И мы не сможем защититься?

– Мы попробуем. Может быть, я сумею разобраться, где мы ошиблись. Может быть, я сумею добыть побольше информации о Ките Пеллиге.

– Вы увезете Леона куда–нибудь в другое место?

– Это не имеет смысла. Это место не хуже любого другого. По крайней мере, здесь не надо будет зондировать слишком многих. – Вейкман тяжело поднялся и отставил в сторону недопитый стакан. Он почувствовал себя старым, и у него вдруг заломило кости. – Я пойду вниз и еще раз просмотрю записи на Герба Мура, особенно те, когда он приходил поговорить с Картрайтом. Может быть, я и смогу что–нибудь оттуда извлечь.

Рита накинула халатик и завязала на гибкой талии пояс. Затем сунула ноги в сапожки и собрала расческу, солнечные очки и лосьон.

– Сколько у нас времени до того, как он доберется сюда?

– Нам следует уже начать подготовку. События развиваются очень быстро. Можно сказать, даже слишком быстро. Кажется, все… идет прахом.

– Я надеюсь, вы сможете что–то сделать. – Голос Риты был очень спокойным, без всяких эмоций. – Леон отдыхает. Доктор сделал ему какой–то укол, от которого он уснул.

– Я делал то, что считал правильным. Но что–то, видимо, не учел. Сейчас уже совершенно ясно, что мы боремся с чем–то намного более сложным и хитрым, чем себе представляли.

– Вам не следовало отстранять Леона, – заметила Рита. – Вы забрали из его рук инициативу. Вы такой же, как Веррик и все остальные. Вы не надеялись, что он может справиться с этой ситуацией. Вы обращались с ним как с ребенком до тех пор, пока он и сам не начал верить в то, что беспомощен.

– Я остановлю Пеллига, – спокойно сказал Вейкман. – Я все поправлю. Выясню, с чем мы имеем дело, и остановлю его раньше, чем он доберется до вашего дядюшки. Операцией руководит не Веррик. Тому бы никогда не додуматься до такого умного хода. Это, должно быть, Мур.

– Очень плохо, что Мур не на нашей стороне, – сказала Рита.

– Я остановлю его, – повторил Вейкман. – Где–нибудь, как–нибудь.

– Да, может быть, между двумя стаканчиками.

Рита задержалась только для того, чтобы завязать шнурки на сапожках, а потом исчезла, спустившись по лестнице в личные апартаменты Картрайта. Она даже не оглянулась.

Кит Пеллиг уверенно поднимался по широкой мраморной лестнице главного здания Директората. Он двигался быстро, стараясь не отставать от толпы классифицированных бюрократов, которые добродушно толкались в лифтах, проходах и офисах. В центральном вестибюле Пеллиг остановился, чтобы сориентироваться.

И тут взвыл сигнал тревоги.

Добродушные бюрократы и многочисленные посетители застыли на месте. С лиц слетело дружелюбное выражение, в одно мгновение легкомысленная толпа превратилась в подозрительную испуганную массу. Из скрытых динамиков зазвучали резкие механические голоса:

– Освободите здание! Все должны покинуть здание! – Голоса слились в оглушительную какофонию. – Убийца в здании! Все должны покинуть помещение!

Пеллиг затерялся в нахлынувшей волне мужчин и женщин, несущейся вперед со зловещей неумолимостью. Он толкался, пинался, протискивался, стараясь как можно быстрее выбраться из центрального вестибюля в лабиринт боковых коридоров.

Послышался визг. Кто–то его опознал. Раздалась быстрая беспорядочная стрельба, упало несколько обугленных, дымящихся тел. Пеллиг метнулся в сторону и начал лихорадочно кружить, стараясь быть в постоянном движении.

– Убийца в центральном вестибюле! – загрохотал механический голос. – Сосредоточьтесь на центральном вестибюле!

– Он здесь, вот он! – закричал какой–то мужчина.

– Это он! Он здесь! – подхватили другие голоса.

На крышу здания совершил посадку первый эшелон военного транспорта. Облаченные в зеленое солдаты высыпали наружу и начали на лифтах спускаться вниз. Появилось тяжелое вооружение и оборудование, его подтаскивали к лифтам или спускали на крючьях прямо с крыши.

Риз Веррик повернулся от видеоэкрана к Элеоноре Стивенс:

– Они ввели в действие нетелепатов. Это значит…

– Это значит, что Корпус сдался, – ответила Элеонора. – Они проиграли. Кончились.

– Значит, они будут следить за Пеллигом визуально. Это сведет на нет всю нашу хитрость.

– Убийца в вестибюле! – раздался механический голос, перекрыв общий гвалт.

В коридор вкатили тяжелые макмиллановские орудия; пушки блестели как вороново крыло. Солдаты из ручных метательных орудий набрасывали на входы в коридоры пластиковую сетку. Толкающиеся взбудораженные клерки стремились к дверям, ведущим на улицу. А солдаты уже взяли здание в кольцо; это был сплошной круг из людей и оружия. Когда служащие оказывались на улице, каждый сначала проходил тщательную проверку, и только после этого его выпускали из круга.

Но Пеллиг и не думал выходить. Он двинулся назад… но в этот момент загорелась другая красная кнопка, и он передумал.

Новый оператор рвался в бой и был наготове. К тому моменту, как он вошел в синтетическое тело, он уже все решил. Он метнулся в боковой коридор и наткнулся на неповоротливую макмиллановскую пушку. И успел проскочить мимо нее до того, как она установила упоры. Упоры ударились в стенку за его спиной, и проход оказался забаррикадированным.

– Убийца покинул вестибюль! – прогремел механический голос. – Уберите макмиллановские пушки!

Пушки поспешно сняли с позиций. Солдаты устремились по следам Пеллига, который несся по опустевшим коридорам, покинутым рабочими и служащими, по освещенным желтым светом проходам, в которых эхом отдавался стук башмаков.

Он при помощи своего пальца–пистолета прожег стену и оказался в главной приемной. Здесь было пусто и тихо. Там были стулья, кассеты с аудио– и видеозаписями, толстые ковры и стены… но людей не было.

Глядя на свой экран, Бентли узнал это место. Это было то помещение, где он ожидал встречи с Ризом Верриком…

Синтетическое тело неслось от кабинета к кабинету, с равнодушным, спокойным лицом сжигая и разрушая на своем пути все, что мешало движению. Вдруг оно наткнулось на кабинет, в котором продолжали работать служащие. С визгом мужчины и женщины бросились к выходу. Все стулья опустели в мгновение ока. Пеллиг не обратил никакого внимания на охваченных паникой людей и продолжил свой путь, едва касаясь ногами пола. Около пункта контроля он почти что поднялся в воздух. Этакий Меркурий с бесстрастным лицом и прилизанными волосами. Последний офис остался у него за спиной. Пеллиг остановился у прочных запертых дверей, за которыми располагались помещения верховного крупье. Он отшатнулся, когда его палец–пистолет безрезультатно полоснул лучом по рексероиду. Неудача поставила его в тупик.

– Убийца во внутренних помещениях, – эхом отдавался механический голос в опустевших кабинетах и коридорах. – Окружите и уничтожьте его!

Пеллиг неуверенно повернулся… и зажглась новая красная кнопка.

Новый оператор споткнулся и упал у стола, но тут же поднял тело на ноги и прожег себе путь в обход дверей из рексероида.

Сидя в своем кабинете, Веррик удовлетворенно потер руки:

– Ну, теперь совсем недолго. Это Мур действует?

– Нет, – ответила Элеонора, взглянув на сигнальную панель. – Это один из его сотрудников.

Синтетическое тело издало ультразвуковой сигнал, и одна из секций стены отъехала в сторону, открывая потайной ход. Тело без колебаний устремилось в него.

Под ногами, не причиняя Пеллигу никакого вреда, хрустели и лопались капсулы с ядовитым газом. Синтетическое тело не дышало.

Веррик хохотал, как разыгравшийся ребенок.

– Видели? Они не могут его остановить. Он внутри! – Он подпрыгивал в кресле и колотил себя кулаками по коленям. – Сейчас он его прикончит! Сейчас!

Но убежище, массивная внутренняя крепость из рексероида, с вооружением и контрольными устройствами, оказалось пустым.

Веррик разразился проклятиями.

– Его там нет! Он ушел! – Его тяжелое лицо выражало полное разочарование. – Они увезли сукина сына!

Сидя у своего экрана, Герб Мур судорожно нажимал переключатели. Лампочки, индикаторы, счетчики и циферблаты реагировали с бешеной скоростью. А в это время тело Пеллига растерянно застыло в проходе – одной ногой в опустевшем кабинете. Там стоял массивный письменный стол Картрайта. Кругом находились сигнальные устройства, оборудование и механизмы. Не было только Картрайта.

– Пусть ищет! – вскричал Веррик. – Картрайт должен быть где–то рядом!

Голос Веррика гремел в наушниках Мура. Мур лихорадочно думал. Экран показывал, как один из операторов заставляет Пеллига делать неуверенные движения. Точка на схеме, обозначающая местоположение Пеллига, горела в самом сердце Директората: убийца пришел, но жертвы не оказалось.

– Это ловушка! – кричал Веррик в ухо Мура. – Приманка! Сейчас они его уничтожат!

А к стенам сломленной крепости уже стягивались войска и оружие. Огромные военные ресурсы Директората исполняли четкие команды Шеффера.

– Убийца во внутренних помещениях! – триумфально ревели громкоговорители. – Блокируйте и уничтожьте его!

– Взять убийцу!

– Пристрелить его и покончить с этим!

Элеонора низко склонилась к широкому плечу Веррика:

– Они специально позволили ему войти. Смотрите… они сейчас его возьмут.

– Заставьте его двигаться! – завопил Веррик. – Господи! Они же спалят его дотла, если он будет продолжать стоять!

Вскрытый проход был уже блокирован, туда в ожидании жертвы уставились жерла пушек. Медленно передвигающееся орудие готовилось сеять смерть: торопиться было некуда.

Пеллиг растерянно топтался на месте. Потом он бросился в коридор и, как загнанный зверь, начал метаться от одной двери к другой. Ему удалось спалить неповоротливую макмиллановскую пушку, которая неточно прицелилась. Пушка развалилась, и Пеллиг проскочил мимо дымящихся обломков. Но дальше коридор был забит вооруженными солдатами. Он развернулся и помчался назад.

– Они увезли Картрайта из Батавии, – со злостью рявкнул Мур Веррику.

– Ищите его!

– Его здесь нет. Это пустая трата времени. – Мур быстро обдумывал ситуацию. – Мне нужны данные о всех вылетах из Батавии. Особенно за последний час!

– Но…

– Мы знаем, что час назад он был еще там. Быстрее! Лист фольги вывалился из устройства доставки прямо в руки Муру. Он быстро просмотрел его, все понял и заявил:

– Он на Луне. Они вывезли его на своем Си–плюс–корабле.

– Откуда ты знаешь? – раздраженно возразил Веррик. – Он может быть и в каком–нибудь подземном убежище.

Мур, не слушая его, щелкнул переключателем. Возбужденно замигали лампочки; тело Мура обвисло на защитном кольце.

На своем экране Тед Бентли увидел, как тело Пеллига подпрыгнуло и напряглось. По его лицу пробежала судорога, оно слегка изменилось. В тело вошел новый оператор. У Бентли над головой одна красная кнопка сменилась другой.

Новый оператор не стал терять времени. Он сжег группу солдат и секцию стены. Смешавшись, сталь и пластик пролились на пол огненным потоком. Синтетическое тело проскользнуло в проем и с бесстрастным лицом полетело вперед по дуге. Мгновением позже оно вырвалось из здания и, набирая скорость, устремилось к бледному диску Луны, который можно было разглядеть в утреннем небе.

Земля удалялась от Пеллига. Он уходил в космическое пространство.

Бентли, оцепенев, сидел у экрана. Внезапно все встало на свои места. В то время как тело двигалось по небу, которое постепенно становилось все темнее, а на экране начали появляться немигающие звезды, он сообразил, что случилось с ним в тот памятный вечер. Это был не сон. Тело являлось миниатюрным космическим кораблем, изготовленным в лаборатории Мура. И он с восхищением понял, что телу совершенно не нужен воздух. Кроме того, ему безразличны экстремальные температуры. Тело было способно к межпланетным перелетам.

Шеффер вышел на видеосвязь с Вейкманом через несколько секунд после того, как Пеллиг покинул Землю.

– Он ушел, – сообщил Шеффер. – Устремился в небо, как метеор.

– В каком направлении? – спросил Вейкман.

– К Луне. – Лицо Шеффера внезапно искривилось. – Мы проиграли. Мы вызвали регулярные войска. Корпус уже ничего не мог сделать.

– Значит, я могу ожидать его в любой момент?

– В любой, – устало сказал Шеффер. – Он уже в пути.

Вейкман отключил связь и вернулся к своим записям. Его письменный стол был завален документами, окурками и чашечками из–под кофе. Над ними возвышалась все еще не допитая бутылка виски. Теперь не оставалось никаких сомнений: Кит Пеллиг не был человеческим существом. Было ясно, что это снабженный реактором робот, сконструированный в лаборатории Мура. Но это еще не объясняло смену сознания, которая так сбила с толку телепатов Корпуса. Если только…

В нем несколько разумов. Пеллиг состоит из многочисленных структур, каждая из которых имеет собственную линию поведения, собственный характер и собственную стратегию. Шеффер был прав, когда вызвал обычные, нетелепатические войска.

Вейкман закурил сигарету и начал крутить приносящий удачу амулет, пока тот не выпал из его руки на заваленный записями стол. Он почти докопался до сути. Если бы у него было побольше времени, хотя бы несколько дней для подготовки…

Он резко встал и направился к шкафу со снаряжением.

«Ситуация следующая, – послал он мысленное сообщение телепатам Корпуса, которые находились на курорте. – Убийца ушел от нашей сети в Батавии. Он уже на пути к Луне».

Это его сообщение породило ужас и растерянность. На площадках для солнечных ванн и в бассейне, в спальнях, залах для отдыха и коктейль–барах – повсюду началась суматоха.

«Я хочу, чтобы все члены Корпуса облачились в лунные скафандры, – продолжал Вейкман. – В Батавии это не сработало, но прошу вас создать здесь сеть. Убийца должен быть перехвачен на подступах к курорту».

Он передал им все свои соображения по поводу Пеллига, и тут же посыпались отклики:

«Робот?»

«Множество личностей в синтетической оболочке?»

«Тогда мы не можем работать по телепатическим связям, нам надо будет ориентироваться на визуальный контакт».

«Вы сможете уловить мысли об убийстве, – возразил Вейкман, надевая скафандр Парли. – Просто не надо ожидать постоянства. Мыслительный процесс будет меняться без предупреждения. Будьте готовы к такой неожиданности, именно она и вывела из строя телепатов Корпуса в Батавии».

«Каждая новая личность будет выступать со своей стратегией?»

«Скорее всего, да».

Среди телепатов прошла волна восхищения и удивления.

«Фантастика! Великолепная выдумка!»

«Найдите его, – мрачно подумал Вейкман, – и убейте на месте. Как только вы уловите мысль об убийстве, сразу же испепелите его. Не ждите указаний».

Вейкман взял бутылку виски и налил себе напоследок еще один стаканчик. Это была бутылка из личных запасов Риза Веррика. Выпив, он надел шлем и подключил воздушные шланги. Взял излучатель и направился к одному из выходных шлюзов курорта.

Безжизненное пространство за шлюзом выглядело уныло. Он постоял, регулируя системы контроля влажности и гравитации, привыкая к бескрайней мертвой действительности.

Лунная поверхность представляла собой пустынную равнину. То тут, то там попадались метеоритные кратеры. Кругом простиралось голое пространство без всяких признаков жизни. Куда бы Вейкман ни бросил взгляд, везде было одно и то же: каменные осколки, утесы и расселины. Лицо Луны высохло и растрескалось. Кожа и плоть были изъедены тысячелетней безжалостной коррозией. Остались только череп, пустые впадины глазниц и щель рта. Шагнув вперед, Вейкман подумал о том, что пробирается по голове мертвеца.

У него за спиной мирно светился купол, под которым было тепло, уютно и спокойно.

Вейкман побрел по лунной пустыне, и тут в его мозг ворвалось тревожное сообщение:

«Питер, я его засек! Он опустился примерно в четверти мили от меня!»

Вейкман, сжимая излучатель, неуклюже побежал по каменистой равнине.

«Не упускайте его из виду, – послал он ответную мысль. – И не давайте приблизиться к куполу».

Телепат был возбужден и не верил своим глазам.

«Он прилетел как метеор. Я был уже примерно в миле от купола, когда получил ваш приказ. Я увидел вспышку и пошел посмотреть, что это такое».

«Как далеко вы от купола?»

«Милях в трех».

Три мили. Так близко подобрался Кит Пеллиг к своей жертве. Вейкман свел до минимума силу гравитации и на бешеной скорости ринулся вперед. Огромными прыжками он быстро покрыл расстояние, разделяющее его и обнаружившего Пеллига телепата; у него за спиной скрывался за горизонтом купол курорта. Задыхаясь, ловя ртом воздух, он бежал навстречу убийце.

Он споткнулся о камень и упал ничком. А когда начал вставать, услышал в ушах шипение выходящего воздуха. Одной рукой Вейкман вытащил пакет аварийного ремонта, а другой пытался отыскать свой излучатель. Оружие пропало. Потерялось где–то среди рассеянных вокруг обломков камней.

Воздух быстро выходил в пустоту. Вейкман выбросил из головы мысли об излучателе и сосредоточился на ремонте скафандра. Пластиковая замазка быстро затвердела, и шипение прекратилось. Он начал отчаянно искать оружие среди камней и расселин, и до его сознания долетел еще один поток тревожных мыслей:

«Он приближается! Он идет к куполу. Он обнаружил курорт».

Вейкман выругался и отказался от попыток найти оружие. Он рысью бросился по направлению к телепату. Перед ним возвышался высокий каменистый гребень. В несколько прыжков он взобрался на его вершину, а вниз наполовину сполз, наполовину скатился. Перед ним простиралась огромная впадина. Кругом виднелись кратеры и уродливые трещины. Поток мыслей телепата стал очень сильным. Он был где–то совсем рядом.

И тут он впервые поймал мысль убийцы.

Вейкман застыл как вкопанный.

«Это не Пеллиг, – взволнованно передал он остальным. – Это Герб Мур».

Мозг Мура работал очень активно. Не зная, что его зондируют, он снял все барьеры. Его возбужденные, полные энергии мысли полились беспрерывным потоком, когда он заметил купол, покрывший курорт Директората.

Вейкман застыл на месте, сконцентрировавшись на потоке ментальной энергии, которая обволакивала его. Здесь читалась вся история задуманного плана. Переполненный мозг Мура содержал весь план до мельчайших подробностей, здесь было и то, до чего Вейкман еще не дошел.

Пеллиг состоял из множества человеческих разумов, различных личностей, которые были подключены к переключающему механизму, работавшему по случайному принципу, без какой–либо системы, хаотично, придерживаясь Минимакса, основываясь на теории М–игры…

Но это была ложь.

Вейкман содрогнулся. Под толстым слоем теории М–игры лежал другой слой, ясно прослеживающийся синдром ненависти, желания и ужасающего страха: зависть к Бентли, бесконечный страх смерти, задуманные схемы и планы, сложная структура желаний и кувалда целеустремленных амбиций. Муром управляла неудовлетворенность. И эта неудовлетворенность сплелась в паутину жестокой стратегии.

Сознания, управлявшие Пеллигом, переключались отнюдь не произвольно. Мур имел полный контроль над этим. Он в любой момент мог подключить оператора и в любой момент отключить его. Он мог установить любую комбинацию по своему желанию. По собственному желанию он мог подключить и отключить себя. И…

Мысли Мура внезапно сфокусировались. Он почувствовал, что за ним следит телепат Корпуса. Тело Пеллига подпрыгнуло, зависло над лунной поверхностью и выпустило смертельный луч в бегущего навстречу телепата.

Мозг человека послал наполненный болью импульс, после чего его телесная сущность превратилась в горстку пепла. Миг смерти телепата отразился в Вейкмане невыносимым ужасом. Питер почувствовал мучительную, но бесполезную попытку мозга сохранить свою целостность, сохранить личность и удивление, что тело исчезло.

«Питер… – Мозг телепата начал рассеиваться, как облако летучего газа. Его мысли слабели. – О боже…»

Человеческое сознание, его сущность превратилась в произвольные скопления свободной энергии. Мозг перестал быть единым целым. Структура, которая была человеком, распалась… и человек умер.

Вейкман выругался, вспомнив о потерянном излучателе. Он проклинал и себя, и Картрайта, и всю систему. Он бросился к большому камню и, скорчившись, залег за ним, а Пеллиг в это время плавно опустился на мертвую поверхность Луны. Он осмотрелся, очевидно удовлетворился увиденным и начал осторожно продвигаться к светящемуся куполу, который находился всего в трех милях от него.

«Остановите его! – послал отчаянную мысль Вейкман. – Он уже почти у самого курорта!»

Ответа не последовало. Поблизости не было ни одного телепата, кто бы мог уловить его мысль и передать дальше. Со смертью ближайшего к Вейкману телепата редкая сеть разорвалась. Пеллиг спокойно шагал сквозь образовавшуюся брешь.

Вейкман вскочил на ноги и начал толкать огромный камень, доходящий ему до пояса, на вершину холма. А внизу со спокойным, почти улыбающимся лицом шагал Пеллиг. Он казался безобидным светловолосым юношей, лишенным коварства и вероломства. Вейкман умудрился поднять камень над головой, слабая лунная гравитация была на его стороне. Он покачнулся – и швырнул камень в легко шагающее синтетическое создание.

Пеллиг бросил изумленный взгляд в сторону летящего камня и отскочил в сторону. Его мозг испустил поток страха и удивления. Он начал поднимать свой палец–пистолет, наводя его на Вейкмана…

И тут Герб Мур исчез.

Тело Пеллига претерпело едва уловимые изменения. От этого жуткого зрелища у Вейкмана похолодела кровь. Здесь, на пустынной лунной поверхности, тело человека менялось у него на глазах. Черты лица дрогнули, на мгновение расползлись, а потом стали иными. Это было уже другое лицо… потому что это был другой человек. Мур исчез, а на его место пришел другой оператор. Теперь за бледно–голубыми глазами проглядывала иная личность.

Новый оператор поначалу слегка растерялся, но быстро восстановил контроль над телом. Пеллиг выпрямился, когда камень, не причинив ему никакого вреда, ударился о поверхность. В то время как Вейкман пытался поднять новый камень, до него донесся поток удивления и моментальной растерянности. «Вейкман! – долетела до него мысль. – Питер Вейкман!» Вейкман выронил камень и выпрямился. Новый оператор его узнал. Система мышления была телепату знакома, он быстро и глубоко прозондировал мозг оператора. Какое–то время он никак не мог определить эту личность; она была ему известна, но безотлагательность ситуации не давала времени сосредоточиться. Личность была переполнена настороженностью и враждебностью. Но он знал эту личность, это определенно. Сомнений не осталось.

Это был Тед Бентли.

Глава 13

А в глубоком космосе, за пределами известной системы, старый потрепанный рудовоз неуверенно двигался вперед. В рубке управления, внимательно прислушиваясь, сидел Гровс, на его темном лице был написан восторг.

– Пламенный Диск еще очень далеко, – бормотал в его голове голос. – Не теряй контакта с моим кораблем.

– Ты – Джон Престон, – тихо сказал Гровс.

– Я очень стар, – ответил голос. – Я слишком долго пробыл здесь.

– Полтора столетия, – подтвердил Гровс. – В это трудно поверить.

– Я ждал здесь. Я знал, что вы придете. Мой корабль летит недалеко; возможно, вы время от времени и засекаете его массу. Если все пойдет как надо, то я сумею вывести вас в нужное место посадки на Диске.

– Вы будете там? – спросил Гровс. – Вы нас встретите? Ответа не последовало. Голос начал слабеть и совсем затих.

Он снова остался один.

Гровс неуверенно поднялся и вызвал Конклина. Вскоре Конклин и Мари Узич вошли в рубку. За ними следовал Джерети.

– Вы его слышали, – глухо сказал Гровс.

– Это был Престон, – прошептала Мари.

– Он, должно быть, чертовски стар, – сказал Конклин. – Маленький старичок, который здесь, в космосе, ждал нашего прибытия, ждал все эти годы…

– Думаю, что мы туда попадем, – сказал Гровс. – Даже если они и убьют Картрайта, мы все равно доберемся до Диска.

– А что сказал Картрайт? – поинтересовался Джерети. – Он обрадовался, узнав про Престона?

Какое–то мгновение Гровс колебался.

– У Картрайта слишком много дел.

– Но он наверняка…

– Его вот–вот убьют! – Гровс с силой ударил кулаком по пульту управления. – У него нет времени думать о чем–то еще.

Какое–то время все молчали. Наконец Конклин спросил:

– Есть какие–нибудь новости?

– Я не смог связаться с Батавией. Военные блокировали все линии связи. Я перехватил приказ о срочной переброске войск с внутренних планет[3] на Землю. Подразделения Директората возвращаются домой.

– И что это означает? – спросил Джерети.

– Пеллиг добрался до Батавии. И что–то у них там не заладилось. Картрайт, должно быть, приперт к стене. По всей видимости, Корпус телепатов потерпел поражение.

– Бентли! – отчаянно закричал Вейкман. – Послушайте меня, Бентли! Мур жульничает, вас обманули. Переключения происходят не случайным образом.

Но это было бесполезно. Звук здесь не распространялся. Без атмосферы его голос не мог покинуть шлема. Мысли Бентли доходили до Вейкмана ясными и четкими, но вот ответить на них телепат никак не мог. Он был в этом шлеме немым. Фигура Кита Пеллига и мозг Теда Бентли были всего лишь в нескольких футах от него, а он не мог установить с ними контакт.

Мысли Бентли перемешались.

«Это Питер Вейкман, – думал он. – Телепат, которого я встретил тогда в приемной верховного крупье. Он понимает, что он в опасности. Он знает о расположенном поблизости освещенном куполе курорта».

Вейкман уловил изображение Картрайта, цели убийцы. А под всем этим были глубокое нежелание и сомнение, недоверие к Веррику и недовольство Гербом Муром. Бентли был в нерешительности. Его палец–пистолет подрагивал.

Вейкман спустился на ровную поверхность. В судорожной спешке он начертил в вековой пыли крупными буквами:

МУР НАДУЛ ТЕБЯ. СЛУЧАЙНОСТИ НЕТ.

Бентли увидел слова, и невыразительное лицо Пеллига стало мрачным. Мысли Бентли застыли. Что за черт?! Он обдумывал ситуацию. Потом он понял, что Вейкман зондирует его мозг и таким образом можно поддерживать односторонний разговор: он будет передатчиком, а Вейкман – приемником.

«Продолжай, Вейкман, – поспешно послал мысль Бентли. – Что значит «надул»?»

У Бентли в мыслях было ироничное любопытство. Он смотрел на телепата, продвинутого человеческого мутанта, который первобытным образом царапал на земле каракули. Вейкман быстро начертил:

МУР УБЬЕТ ТЕБЯ ОДНОВРЕМЕННО С КАРТРАЙТОМ.

В мыслях Бентли проскочил интерес:

«Что ты хочешь этим сказать?»

Затем подозрение:

«Это своего рода стратегия. Должно быть, сейчас подойдут остальные телепаты».

Он вскинул палец–пистолет.

БОМБА.

Вейкман нацарапал это и тут же, задыхаясь, начал искать новую поверхность для письма. Но он уже и так написал достаточно. Бентли сам дополнил детали. Фантасмагория понимания: живое изображение его драки с Муром, его сексуальные отношения с любовницей Мура, Элеонорой Стивенс, ревность Мура к нему. Все это промелькнуло в мозгу Бентли с поразительной быстротой; палец–пистолет снова опустился.

«Они видят это, – подумал Бентли. – Все операторы сидят у экранов. И Мур тоже видит».

Почувствовав приближающуюся опасность, Вейкман прыгнул вперед и побежал к фигуре Пеллига. Отчаянно жестикулируя, стараясь докричаться через шлем, он подскочил к Бентли. Тот остановил его в двух футах от себя взмахом пальца–пистолета.

«Не подходи ко мне, – мрачно подумал Бентли. – Я все еще тебе не доверяю. Ты на стороне Картрайта».

Вейкман впопыхах нацарапал:

ПЕЛЛИГ БУДЕТ ВЗОРВАН РЯДОМ С КАРТРАЙТОМ. В ЭТОТ МОМЕНТ МУР ПОДКЛЮЧИТ К ТЕЛУ ИМЕННО ТЕБЯ.

«Веррик знает об этом?» – спросил Бентли.

ДА.

«Элеонора Стивенс?»

ДА.

В мозгу у Бентли промелькнула ярость.

«Почему я должен в это поверить? Докажи!»

ОСМОТРИ СВОЕ ТЕЛО. НАЙДИ ПРОВОДА ПИТАНИЯ. ПРОСЛЕДИ ИХ ДО САМОЙ БОМБЫ.

Пальцы Бентли поспешно разорвали синтетическую грудь. В его мозгу замелькали технические термины, пока он отыскивал провода, проходящие под искусственным слоем кожи. Он оторвал довольно большой кусок материала, продолжая изучать проводку в синтетическом теле. В это время Вейкман сидел перед ним на корточках, сердце у него в груди замерло, он очень жалел, что бросил свой талисман на письменный стол и так и не забрал его.

Бентли начал осознавать ситуацию. Последнее облачко верности Веррику быстро рассеивалось. На его месте зарождались ненависть и отвращение.

«Так вот как это должно было сработать, – наконец подумал он, схема стратегии вырисовалась в его голове. – Хорошо, Вейкман. – Его мысли стали твердыми. – Я уношу тело обратно. Прямо на Фарбен».

Вейкман осел на лунную поверхность.

– Слава богу, – громко сказал он.

Бентли быстро начал действовать. Понимание того, что Мур следит за ним, придало его пальцам судорожную поспешность, пока он изучал реактор и его систему управления. А затем он, не сказав ни слова, устремил синтетического робота–ракету в темное небо, направляя его прямо на Землю.

Тело уже пролетело с четверть мили, когда Герб Мур переключил механизм смены операторов. Резко, без всякого предупреждения, Тед Бентли оказался на своем стуле на Фарбене, окруженный защитным кольцом.

На маленьком экране перед ним тело Пеллига, описав широкую дугу, снова устремилось к лунной поверхности. Оно обнаружило внезапно побежавшую фигурку Питера Вейкмана и навело на него палец–пистолет. Вейкман понял, что сейчас произойдет. Он резко остановился и стоял спокойно, с достоинством. Синтетическое тело спустилось, развернулось и испепелило телепата. Телом снова управлял Мур.

Бентли выбрался из своего защитного обруча. Он сорвал провода, которые были подключены к его коже, языку, подмышкам и ушам. В одно мгновение он оказался около двери камеры и взялся за тяжелую стальную ручку.

Дверь была заперта.

Он ожидал этого. Он вернулся ко все еще работавшему оборудованию и вырвал из него несколько реле. Раздался громкий хлопок, сопровождаемый яркой вспышкой, – это замкнулись главные кабели питания. Обесточенный замок перестал работать, и дверь открылась. Бентли бросился по коридору к лаборатории Мура. По дороге он наткнулся на охранника. Бентли сбил его на пол и выхватил из рук оружие. Завернул за угол и ворвался в лабораторию.

Мур без движения, расслабленно лежал в своем защитном обруче. Вокруг него группа техников работала над сборкой второго синтетического тела. Собранные части тела плавали в ваннах, подвешенных над рабочими столами. Никто из техников не был вооружен.

По всему периметру лаборатории были установлены небольшие кабинки, в которых сидели люди, напряженно следившие за событиями на экране. Их тела были окружены таким же, как у Мура, оборудованием. Бентли мгновенно охватил взглядом эти камеры, подобные его собственной, только с другими операторами, и отвернулся. Он отмахнулся от удивленных техников и бросил быстрый взгляд на экран Мура. Тело еще не достигло купола, он успел вовремя.

Бентли вскинул оружие и выстрелил в расслабленное, незащищенное тело Мура.

Это событие моментально отразилось на теле Пеллига. Оно конвульсивно дернулось и закрутилось на лунной поверхности. Тело извивалось и содрогалось, исполняя странный безумный танец в яростном ритме смерти. Падая и подпрыгивая, оно все–таки умудрилось подняться над поверхностью, описало полукруг и устремилось в открытый космос.

На экране лунная поверхность начала удаляться. Сначала Луна превратилась в шарик. Потом в пятнышко. А затем исчезла вообще.

Двери лаборатории распахнулись, и в них стремительно вошли Веррик и Элеонора Стивенс.

– Что он делает? – хрипло закричал Веррик. – Он с ума сошел! Он удаляется от поверхности…

Он увидел безжизненное тело Мура.

– Так вот оно что, – тихо сказал он.

Бентли выскочил из лаборатории. Веррик даже не попытался остановить его. Он стоял, потрясенно склонившись над телом Мура.

Бентли быстро спустился на первый этаж и выбежал в вечернюю темноту улицы. Когда группа работников Холма Фарбен появилась в дверях здания, он уже добрался до таксопарка и сел в такси.

– Куда едем, сэр или мадам? – спросил макмиллановский робот–водитель, закрывая двери и запуская турбины.

– В Бремен, – выдохнул Бентли. Он торопливо пристегнул ремни безопасности и откинулся на спинку кресла. – И побыстрее.

Робот согласно пробормотал что–то в ответ своим металлическим голосом и стартовал. Маленький скоростной корабль устремился в небо, оставляя Фарбен позади.

– Приземлись на каком–нибудь большом поле для межконтинентальных кораблей, – сказал Бентли. – Знаешь расписание межконтинентальных полетов?

– Нет, но я могу соединить вас с информационной сетью.

– Не надо, – отказался Бентли.

Он задумался о том, слышали ли его разговор с Вейкманом другие телепаты Корпуса. Нравилось ему или нет, но сейчас Луна была для него наиболее безопасным местом. Все девять планет оставались ловушками, которыми управляли Холмы: Веррик не успокоится, пока не отомстит ему. И трудно предсказать, какой прием окажет ему Директорат. Его могут не задумываясь пристрелить, как агента Веррика. С другой стороны, они могут рассматривать его как спасителя Картрайта. «Куда отправилось синтетическое тело?»

– Вот летное поле, сэр или мадам, – сообщил робот.

Такси начало опускаться на стоянку.

Летное поле обслуживали работники Холма. Тут и там стояли межконтинентальные лайнеры, вокруг толпился народ, и повсюду, исполняя полученный приказ, сновали охранники Холма.

Бентли переменил свое решение:

– Не опускайся. Я лечу дальше.

– Хорошо, сэр или мадам.

Корабль послушно начал набирать высоту.

– Здесь есть где–нибудь поблизости военное летное поле?

– У Директората есть небольшие военные ремонтные мастерские в Нарвике. Хотите туда? Но там запрещено садиться гражданским кораблям. Я высажу вас где–нибудь рядом.

– Прекрасно, – сказал Бентли. – Похоже, это именно то, что мне надо.

Леон Картрайт уже проснулся, когда в его комнату вбежал телепат Корпуса.

– Он еще далеко? – спросил Картрайт. Даже после снотворного укола он проспал всего несколько часов.

– Полагаю, уже совсем близко, – ответил телепат. – Питер Вейкман погиб.

Картрайт мгновенно вскочил:

– Кто его убил?

– Пеллиг.

– Значит, он здесь! – Картрайт выхватил пистолет. – Какую защиту мы можем здесь организовать? Как он меня нашел? Что случилось с сетью телепатов в Батавии?

В комнату вошла Рита О’Нейл, бледная, но спокойная.

– Корпус окончательно проиграл. Пеллиг добрался до твоего кабинета и не обнаружил тебя там.

Картрайт бросил в ее сторону быстрый взгляд, затем снова повернулся к телепату:

– Что случилось с вашими людьми?

– Наша стратегия провалилась, – просто ответил телепат. – Веррик прибег к какому–то жульничеству. Думаю, Вейкман его раскусил перед самой своей смертью.

– Вейкман мертв? – поразилась Рита.

– Пеллиг убил его, – кратко ответил Картрайт. – Теперь мы отрезаны от остального Корпуса. Мы можем рассчитывать только на самих себя. – Он повернулся к телепату. – Какова ситуация на данный момент? Знаете ли вы точно, где находится убийца?

– Наша защитная сеть разорвалась. С того момента, как убили Вейкмана, у нас нет никаких данных о Пеллиге. Мы даже не представляем, где он может сейчас находиться. Мы больше не смогли установить с ним контакт.

– Раз уж Пеллиг зашел так далеко, – задумчиво сказал Картрайт, – то у нас не слишком много шансов на то, чтобы остановить его.

– До сих пор этим руководил Вейкман, – жестко заявила Рита. – Ты бы сделал это намного лучше.

– Почему?

– Потому что… – Она нетерпеливо пожала плечами. – Вейкмана нельзя и сравнивать с тобой. Он был просто пустым местом. Мелкий бюрократ.

– Помнишь это? – Картрайт показал ей свой пистолет. – Он лежал у меня в машине годами. Мне никогда не доводилось пользоваться им. Я послал людей, чтобы забрать его. – Он провел пальцами по знакомой металлической поверхности. – Полагаю, это просто сентиментальная привязанность.

– И ты собираешься этим защитить себя? – В глазах Риты сверкали искры. – Это все, что ты собираешься сделать?

– На данный момент я хочу есть, – спокойно сказал Картрайт. – Который час? Пока мы ждем развития событий, вполне могли бы подкрепиться.

– Сейчас не время для… – начала было Рита, но телепат прервал ее.

– Мистер Картрайт, – сказал он, – только что прилетел корабль с Земли. – Он внимательно вслушивался в себя. – На борту майор Шеффер и остальные телепаты. И… – Он помолчал. – Тут что–то еще. Шеффер хочет немедленно с вами переговорить.

– Прекрасно, – ответил Картрайт. – Где он?

– Сейчас будет здесь. Он уже поднимается сюда. Картрайт полез в карман и вытащил смятую пачку сигарет.

– Странно, – сказал он Рите. – Вейкман все так тщательно спланировал, а сейчас оказался мертвым.

– Мне не жаль Вейкмана. Но я хочу, чтобы ты что–то предпринял, а не просто стоял здесь.

– Что ж, – отозвался Картрайт. – Мне больше некуда бежать. Мы попробовали спрятаться, но не получилось. В нашей ситуации не очень много возможностей. Я понял, что если один человек задумал убить другого, то его не так–то просто остановить. Ты можешь создать ему трудности, можешь его задержать, придумать хитрости, на преодоление которых ему потребуется уйма времени и энергии, но рано или поздно он все равно доберется до тебя.

– Я прихожу к выводу, что ты мне больше нравился, когда был перепуган, – с горечью заметила Рита. – По крайней мере, это было для меня понятно.

– А то, что я сказал сейчас, непонятно?

– Тогда ты боялся смерти. А теперь ты просто не человек… у тебя не осталось никаких эмоций. Ты как будто уже мертвый. Можно считать, что тебя уже убили.

– Я принял решение, – заявил Картрайт. – Я буду сидеть лицом к двери. – Он решительно сел на край стола, держа в руке пистолет, и лицо его стало бесстрастным. – Как выглядит Пеллиг? – спросил он телепата.

– Молодой. Худощавый. Блондин. Без особых примет.

– Что у него за оружие?

– Палец–пистолет, излучатель. Конечно, у него может быть что–то еще, о чем мы не догадываемся.

– Я хочу узнать Пеллига сразу же, как только его увижу, – объяснил Картрайт Рите. – Он вполне может оказаться следующим, кто войдет в эту дверь.

Но следующим в дверь вошел майор Шеффер.

– Я привез с собой этого человека, – пояснил он, оказавшись в комнате. – Думаю, вы захотите с ним поговорить.

Темноволосый, аккуратно одетый молодой человек лет тридцати с небольшим легкой походкой вошел вслед за Шеффером.

– Это Тед Бентли, – представил его Шеффер. – Он находится под присягой Ризу Веррику.

– Вы несколько поспешили, – обращаясь к Бентли, сказал Картрайт. – Можете спуститься к бассейну или пойти в комнату для игр. Или в бар. Убийца должен появиться здесь в любой момент. Это будет недолго.

Бентли резко и напряженно рассмеялся. Теперь было заметно, что он возбужден намного больше, чем это казалось с первого взгляда.

– Шеффер несколько неточен, – сказал он. – Я больше уже не под присягой Ризу Веррику. Я покинул его.

– Вы нарушили свою присягу? – спросил Картрайт.

– Это он нарушил присягу по отношению ко мне. Мне пришлось покинуть его очень поспешно. Я прибыл сюда прямо с Фарбена. У меня возникли некоторые трудности.

– Он убил Герба Мура, – пояснил Шеффер.

– И опять не совсем так, – поправил его Бентли. – Я убил его тело.

– Что случилось? – на одном дыхании выпалила Рита.

Бентли начал объяснять. Когда он рассказал половину своей истории, Картрайт прервал его вопросом:

– Где Пеллиг? Последний раз, когда мы о нем слышали, он находился поблизости, всего в нескольких милях отсюда.

– Тело Пеллига сейчас по пути в дальний космос, – ответил Бентли. – Вы Мура не интересуете: у него свои проблемы. Когда он понял, что ему теперь не вернуться в свое тело, что он навсегда привязан к синтетическому, то покинул Луну и направился прямо в космос.

– Куда именно в космос? – поинтересовался Картрайт.

– Не знаю.

– Это и не имеет значения, – нетерпеливо вмешалась Рита. – Он больше не охотится на тебя: это самое главное. Может быть, он просто сошел с ума. А может быть, потерял контроль над этим телом.

– Вполне возможно, – согласился Бентли. – Такого развития событий он не ожидал, ведь он сумел прорвать вашу телепатическую сеть. – Тед рассказал, как Мур уничтожил Питера Вейкмана.

– Мы об этом знаем, – сказал Картрайт. – Какую скорость может развить синтетическое тело?

– У него Си–плюс, – ответил Бентли. – Разве вам мало того, что Мур убрался отсюда?

Картрайт облизал губы:

– Я знаю, куда он направился.

Последовали удивленные возгласы, а потом Шеффер сказал, быстро прозондировав мозг Картрайта:

– Конечно. Ему надо найти какой–то способ остаться в живых. Бентли мне многое рассказал по дороге сюда; после этого вся картина мне стала ясна. Мур явно хочет найти Престона.

– Престона? Он жив? – удивленно воскликнул Бентли.

– Это объясняет наличие второго запроса на анализ записи, – сказал Картрайт. – Очевидно, Веррик перехватил наши переговоры с кораблем. – Его сигарета истлела, он бросил окурок на пол, сердито его затоптал и закурил новую. – Мне надо было более внимательно отнестись к той информации, которую предоставил мне Вейкман.

– И что бы вы тогда сделали? – поинтересовался Шеффер.

– Наш корабль летит рядом с кораблем Престона. Вполне возможно, что Мура это очень заинтересовало. – Картрайт раздраженно тряхнул головой. – Мы можем наладить визуальную связь с Муром?

– Полагаю, что да, – сказал Бентли. – Тело поддерживает постоянную видеосвязь с Фарбеном. Мы можем подключиться к этой связи, она все еще действует. Я знаю частоту этого канала. – Он внезапно замолчал, словно ему в голову пришла внезапная мысль. – Но Гарри Тейт под присягой Веррику.

– Складывается впечатление, что нынче все под присягой Веррику, – заметил Картрайт. – Есть кто–нибудь из связистов, с кем мы могли бы работать?

– Надавите на Тейта. Если вам удастся отсечь его от Веррика, то он будет сотрудничать с вами. Элеонора Стивенс мне говорила, он не в восторге от всей этой компании.

Шеффер с интересом прозондировал его мозг.

– Она вам многое рассказала. Так как она была раньше с нами, а потом перешла к Веррику, то принесла ему большую пользу.

– Да, я хотел бы иметь возможность следить за Пеллигом. – Картрайт повертел в руке пистолет и наконец сунул его в полураспакованный чемодан. – Мы легко отделались. Спасибо, Бентли. – Он слегка поклонился Теду. – Итак, ситуация изменилась. Пеллиг сюда не заявится. Об этом больше не надо беспокоиться.

Рита пристально посмотрела на Бентли:

– Так вы не нарушили присягу? Вы не считаете себя предателем?

– Я ведь уже сказал, – ответил Бентли, так же пристально глядя на нее. – Веррик сам нарушил свою присягу по отношению ко мне. Он освободил меня от присяги, предав меня.

Наступила неловкая пауза.

– Ладно, – сказал Картрайт. – Я все еще хочу поесть. Давайте пообедаем, поужинаем, или что там у нас сейчас, а за едой вы объясните нам все остальное. – Он направился к двери, на его усталом лице играла облегченная улыбка. – У нас есть время. Мой первый убийца теперь закрытая книга. Спешить нам уже ни к чему.

Глава 14

Пока они ели, Бентли попробовал описать свои чувства словами:

– Я убил Мура, потому что у меня не было другого выбора. Через несколько секунд он бы передал управление Пеллигом кому–нибудь из своих техников, а сам вернулся бы в свое тело на Фарбене. Пеллиг появился бы здесь и взорвал вас вместе с собой; у Мура есть достаточно преданные ему сотрудники.

– Как близко тело сумело подойти ко мне? – поинтересовался Картрайт.

– Тело было менее чем в трех милях от вас. Еще две мили, и Веррик праздновал бы победу.

– Разве для этого не требовался непосредственный контакт?

– У меня не было времени подробно изучать схему проводки, но стандартное опознавательное устройство было настроено на вашу мозговую структуру. К тому же учтите и мощность самой бомбы. Закон запрещает применять оружие, которое человек не смог бы нести в одной руке. Это водородная граната, сохранившаяся с последней войны.

– Бомба осталась, – напомнил ему Картрайт.

– Рассчитывали только на Пеллига? – спросила Рита.

– Существует второе синтетическое тело. Оно уже наполовину собрано. Никто на Фарбене не ожидал такой полной дезорганизации Корпуса телепатов; они получили больше, чем ожидали. Но теперь у них нет Мура. Второе тело никогда не заработает: только Мур мог довести это устройство до завершения. Он никого не подпускал слишком близко к своим работам, и Веррик это знает.

– А что случится, когда Мур найдет Престона? – спросила Рита. – Мур снова выйдет на сцену?

– Я ничего не знал о Престоне, – ответил Бентли. – Я убил тело Мура, а в синтетическом он не сможет долго оставаться. Если Престон согласится помочь Муру, то ему придется действовать очень быстро. Синтетическое тело в открытом космосе долго не протянет.

– Почему вы не хотели, чтобы он меня убил?

– Меня совершенно не беспокоило, убьет он вас или нет. Я думал не о вас.

– Это не совсем так, – возразил Шеффер. – Эта мысль присутствовала у вас на заднем плане. Когда у вас произошел психологический перелом, вы автоматически выступили против стратегии Веррика. Вы действовали как помеха – полусознательно.

Но Бентли его не слушал.

– Меня надули с самого начала, – признался он. – И в этом были замешаны все: Веррик, Мур, Элеонора Стивенс. С того самого момента, как только я появился в приемной, Питер Вейкман пытался предупредить меня; он сделал все, что мог. Я пришел в Директорат, чтобы избавиться от разложившейся системы. Но меня подрядили на работу для Веррика; после этого он отдавал распоряжения, а я выполнял. А что еще прикажете делать в насквозь прогнившем обществе? Вы предлагаете мне подчиняться гнусным законам? Разве это преступление – нарушить подлый закон или мерзкую присягу?

– Преступление, – неторопливо сказал Картрайт. – Но, возможно, это был единственный правильный поступок.

– В обществе преступников, – заметил Шеффер, – невинный попадает в тюрьму.

– А кто определит, когда общество стало преступным? – спросил Бентли. – Как узнать, что общество пошло по неверному пути? Как узнать, что настало время прекратить подчиняться законам?

– Но вы–то это знаете, – горячо заявила Рита.

– У вас есть встроенный механизм? – спросил ее Бентли. – Тогда это великолепно; я бы тоже хотел иметь такую штуку. Я хотел бы, чтобы такая штука была у каждого… Это же чертовски удобно. В нашей системе живет шесть миллиардов человек, и большинство из них считает, что система работает просто замечательно. И вы предлагаете мне пойти против большинства окружающих меня людей? Они все подчиняются законам. – Он подумал об Але и Лоре Дэвис. – Они довольны, удовлетворены, счастливы; у них есть хорошая работа, они хорошо едят и живут в уютных квартирах. Элеонора Стивенс сказала, что у меня больной мозг. Откуда мне знать, что я не слабое звено в цепи? Не свихнувшийся чудак?

– У вас должна быть вера в самого себя, – сказала Рита.

– У каждого есть вера в себя. Это обычное явление. Я терпел эту прогнившую систему, пока у меня хватало сил, а потом взбунтовался. Может быть, вы и правы, может быть, я и преступник. Но я считаю, что Веррик нарушил свою присягу по отношению ко мне… После этого я посчитал себя свободным от всяких обязательств. Но может быть, я был не прав.

– Если вы не правы, – заметил Шеффер, – то вас расстреляют.

– Я знаю, но… – Бентли судорожно подыскивал слова. – В каком–то смысле это уже не важно. Я никогда не нарушал присягу, уже потому, что просто боялся ее нарушить. Я придерживался присяги, потому что считал, что ее нельзя нарушать. До сих пор я так и жил. Предел наступил в тот момент, когда меня довели до того, что я уже не мог больше терпеть. Больше я так жить не могу! Даже учитывая, что в конце концов меня могут выследить и застрелить.

– Это не исключено, – согласился Картрайт. – Вы говорите, что Веррик знает про существование бомбы?

– Безусловно.

Картрайт задумался.

– Покровитель не имеет права посылать на смерть своего классифицированного служащего. Так поступать можно только с неклами. Он обязан защищать своих классифицированных служащих, а не уничтожать их. Я полагаю, что судья Воринг в этом разберется, он специалист в таких вопросах. Вы не знали, что Веррик смещен, когда давали присягу?

– Нет. Но они все это знали.

Картрайт потер заросший подбородок:

– Ну что ж, может быть, вы и сумеете вывернуться. А может быть, и нет. Вы очень интересный человек, Бентли. И после того как вы отбросили в сторону все правила, что вы собираетесь делать? Вы опять намереваетесь принять присягу на верность?

– Не думаю, – покачал головой Бентли.

– Почему нет?

– Человек не должен быть слугой другого человека.

– Я не это имел в виду, – сказал Картрайт, тщательно подбирая слова. – Я имею в виду должностную присягу.

– Не знаю, – вяло ответил Бентли. – Я устал. Может быть, позже.

– Вы должны присоединиться к команде моего дяди, – сказала Рита О’Нейл. – Вы должны принять присягу ему.

Все взгляды устремились на него. Какое–то время Бентли хранил молчание.

– Члены Корпуса телепатов принимают должностную присягу? – наконец поинтересовался он.

– Именно так, – подтвердил Шеффер. – Именно такой присяге и оставался верен Питер Вейкман.

– Если вы заинтересованы, – сказал Картрайт, устремив на Бентли проницательный взгляд, – я могу, как верховный крупье, принять у вас должностную присягу.

– Мне никогда не забрать у Веррика свою правовую карточку, – заметил Бентли.

Мимолетное лукавое выражение промелькнуло на лице Картрайта.

– Да? Ну, это вполне можно исправить.

Он залез в карман и вытащил оттуда небольшой аккуратный сверток. Неторопливо развернул его и выложил содержимое на стол.

Там оказалась дюжина правовых карточек.

Картрайт перебрал их, выбрал одну, внимательно осмотрел, затем тщательно запаковал остальные. Вернул пакет в карман, а оставшуюся карточку протянул Бентли:

– Это стоит два доллара. И можете оставить ее у себя, я не стану ее забирать назад. У вас должна быть карточка, каждый должен иметь шанс сыграть в большую игру.

Бентли медленно встал. Вынул бумажник, вытащил оттуда два доллара и положил на стол. Спрятал правовую карточку и остался стоять, ожидая, пока встанет Картрайт.

– Это мне знакомо, – сказал он.

– А я понятия не имею, как принимается присяга, – признался Картрайт. – Кто–нибудь должен мне помочь.

– Я знаю эту процедуру, – сказал Бентли.

Под молчаливым наблюдением Риты О’Нейл и Шеффера он присягнул верховному крупье и вновь сел. Его кофе давно остыл, но он все равно выпил его. Он почти не почувствовал вкуса, настолько глубоко был погружен в раздумья.

– Теперь вы официально один из нас, – сказала Рита О’Нейл.

В ответ Бентли издал невнятный звук.

Глаза молодой женщины были темными и взволнованными.

– Вы спасли жизнь моему дяде. Вы спасли всех нас: тело разнесло бы на куски весь курорт.

– Оставьте его в покое, – предупредил Шеффер.

Но Рита не обратила на его слова никакого внимания. Подавшись к Бентли, она продолжала, глядя ему в глаза:

– Пока вы были там, вы должны были убить Веррика. Вы вполне могли сделать это, ведь он тоже был там.

Бентли отложил вилку.

– Я поел. – Он встал и вышел из–за стола. – Если никто не возражает, я поброжу поблизости.

Он вышел из столовой в коридор. То тут, то там стояли служащие Директората и тихо беседовали. Он бесцельно начал бродить взад–вперед по коридору, в его голове царила суматоха.

Через некоторое время в дверях столовой появилась Рита О’Нейл. Какое–то время она стояла, сложив руки на груди, и молча наблюдала за ним.

– Извините, – наконец сказала она.

– Все нормально.

Рита подошла к нему. Она часто дышала, губы ее были полуоткрыты.

– Мне не следовало этого говорить. Вы и так достаточно сделали для нас. – Она быстро дотронулась своими горячими пальцами до руки Бентли. – Спасибо.

Бентли отступил на шаг:

– Давайте смотреть фактам в глаза: я нарушил свою присягу Веррику. Но это все, что я мог сделать. Я убил Мура… но у него не было души точно так же, как и тела. Он всего лишь расчетливый разум, а не человек. Но я не собирался трогать Риза Веррика.

– Здравый смысл должен был подсказать вам больше, – сверкнула глазами Рита. – Вы так благородны и напичканы этикой! Но разве не знаете, что с вами сделает Веррик, если сумеет поймать?

– Вы не умеете останавливаться. Я принес присягу вашему дяде, разве этого недостаточно? По документам я преступник, я нарушил закон. Но я не считаю себя преступником. – Он с негодованием взглянул на нее. – Вам это понятно?

– Я тоже не считаю вас преступником, – ответила Рита. И немного поколебавшись, спросила: – Вы будете пытаться подсказывать ему, что делать?

– Картрайту? Да конечно же нет!

– Вы позволите действовать ему на свое усмотрение? Вейкман ему этого не позволял. Он должен сам решать, что делать, вам не надо в это вмешиваться.

– Я за всю свою жизнь никогда не говорил никому, что надо делать. Все, что я хотел, так это… – Бентли горестно пожал плечами. – Даже не знаю. Полагаю, стать еще одним Алом Дэвисом. Иметь дом и хорошую работу. Заниматься только своим делом. – В отчаянии он повысил голос: – Но, черт побери, только не в этой системе! Я хочу стать еще одним Алом Дэвисом, но не в этом мире, а в том, в котором я бы подчинялся законам, а не нарушал их! Я хочу подчиняться законам! Я хочу их уважать, и мне очень хочется уважать окружающих меня людей.

Какое–то время Рита хранила молчание.

– Вы уважаете моего дядю. Если вы его пока не уважаете, то обязательно к этому придете. – Она смущенно замолчала. – А меня вы не уважаете?

– Уважаю, – заверил Бентли.

– Точно?

Бентли криво усмехнулся:

– Конечно. На самом деле я…

В конце коридора появился майор Шеффер.

– Бентли, бегите! – пронзительно крикнул он.

Бентли замер, как парализованный. Затем отпрыгнул от Риты О’Нейл.

– Идите к своему дяде!

Он выхватил из кармана пистолет.

– Но что…

Бентли повернулся и побежал по коридору к лестнице. Повсюду сновали телепаты и служащие Директората. Бентли выскочил на нижний уровень и в отчаянии побежал к выходу.

Но было уже поздно.

Ему преградила путь неповоротливая фигура в полуснятом скафандре Парли. Это была задыхающаяся Элеонора Стивенс с растрепанными рыжими волосами.

– Убегай отсюда, – выпалила она, неуклюже зацепилась непривычным для нее скафандром за контейнер и чуть не упала. – Тед! Не вздумай с ним бороться, просто убегай. Если он доберется до тебя…

– Я знаю, – сказал Бентли. – Он меня убьет.

Перед куполом стоял на пустынной лунной поверхности единственный скоростной корабль Холма Фарбен. Из него высадились пассажиры, и небольшая кучка неуклюжих фигур побрела к входному шлюзу.

Прибыл Риз Веррик.

Глава 15

К шлюзу подошел Леон Картрайт.

– Вам на какое–то время лучше где–нибудь укрыться, – сказал он Бентли. – Я поговорю с Верриком.

Шеффер отдал быстрые распоряжения; группа телепатов, сопровождаемая кучкой служащих Директората, поспешила прочь.

– Это бессмысленно, – сказал Шеффер Картрайту. – Он вполне может остаться. Он не может покинуть курорт, и Веррик это знает. Мы должны расставить все точки над «i».

– Веррик может вот так просто войти сюда? – беспомощно поинтересовался Бентли.

– Конечно, – ответил Картрайт. – Это общественный курорт. Веррик не убийца, а обычный гражданин.

– Вы не против того, чтобы остаться, Бентли? – поинтересовался Шеффер. – При этом могут возникнуть… некоторые трудности.

– Я останусь, – согласился Бентли.

Веррик со своей небольшой группой прошел узкий входной шлюз, все сняли скафандры и начали осторожно оглядываться.

– Здравствуйте, Веррик, – поприветствовал его Картрайт. Они обменялись рукопожатием. – Проходите, выпейте кофе. Мы как раз обедали.

– Спасибо, – ответил Веррик. – Против кофе возражать не стану.

Он выглядел осунувшимся, но спокойным. Его голос оставался тихим. Он покорно последовал за Картрайтом в столовую.

– Вы уже знаете, что Пеллиг улетел?

– Знаю, – ответил Картрайт. – Сейчас он летит к кораблю Джона Престона.

Картрайт и Веррик прошли в столовую и сели за стол, остальные последовали их примеру. Макмилланы вытерли стол и начали быстро расставлять чашки и блюдца. Бентли уселся рядом с Ритой О’Нейл, на дальнем от Веррика конце стола. Веррик его увидел, и по его лицу промелькнула тень, свидетельствующая о том, что он узнал Теда. Но больше никаких эмоций Веррик не проявил. Шеффер, телепаты и служащие Директората расселись в сторонке и принялись внимательно и уважительно слушать и наблюдать.

– Полагаю, что он найдет этот корабль, – сказал Веррик. – Когда я покидал Фарбен, Мур был уже в тридцати девяти астрономических единицах от нас. Я проверил это по видеосвязи. Спасибо. – Он сделал небольшой глоток кофе. – Чертовски много событий произошло за этот день.

– Что будет делать Мур, когда к нему в руки попадут материалы Престона? – поинтересовался Картрайт. – Вы его знаете лучше меня.

– Трудно сказать. Мур всю жизнь был одиноким волком. Тут уж он сам будет принимать решения… Я снабжал его оборудованием, а он разрабатывал свои проекты. Он великолепен.

– У меня тоже сложилось такое впечатление. Он один разработал проект Пеллига?

– Да, это была полностью его идея. Я пошел ему навстречу и нанял его. Я даже не пытался говорить ему, что надо сделать.

В столовую тихо вошла Элеонора Стивенс. Она нервно и неуверенно остановилась в дверях, крепко сжав руки. После нескольких мгновений волнения она уселась в дальнем уголке и стала наблюдать за происходящим широко распахнутыми глазами. Маленькая испуганная фигурка, прячущаяся в тени.

– А я все гадал, куда ты пошла, – сказал Веррик. – Ты опередила меня… – он взглянул на часы, – всего на несколько минут.

– После того как Мур получит то, что хочет, он вернется к вам? – поинтересовался Картрайт.

– Сомневаюсь. Не вижу для этого убедительных причин.

– А его присяга?

– Он никогда не придавал значения такого рода вещам. – Глубоко посаженные глаза Веррика оглядели присутствующих. – Похоже, это входит в моду среди талантливых молодых людей. Для них присяга уже не имеет такой ценности, как раньше.

Бентли молчал. Рукоять пистолета в его руке была холодной и влажной. Перед ним остывала чашечка нетронутого кофе. Рита О’Нейл нервно курила одну сигарету за другой.

– Вы намерены собрать второй Конвент Отбора? – поинтересовался Картрайт у Веррика.

– Даже не знаю. По крайней мере, я немного подожду. – Веррик соорудил из своих пальцев замысловатую фигуру, внимательно изучил ее, потом разобрал. Он рассеянно оглядел столовую. – Я не помню этого места. Это собственность Директората?

– Мы всегда устраиваем такие местечки, – ответил Шеффер. – Вы помните межпланетную станцию? Мы соорудили ее для вас около Марса. А этот курорт построен во время правления Робинсона.

– Робинсона, – нахмурился Веррик. – Я его помню. Господи, это было десять лет тому назад. Неужели уже прошло столько времени?

– Зачем вы сюда прилетели? – спросила Рита О’Нейл дрожащим голосом.

Веррик сдвинул косматые брови. Очевидно, он еще не знал, кто такая Рита. Он повернулся к Картрайту за разъяснениями.

– Это моя племянница, – сказал Картрайт.

После того как он представил их друг другу, Рита молча уставилась в свою чашечку кофе. Губы у нее побелели, кулаки сжались. Она так и сидела, пока Веррик не забыл о ней и не начал снова строить пирамиду из пальцев.

– Конечно, – наконец продолжил он, – я не знаю, что вам тут наговорил Бентли. Но думаю, что на данный момент вы понимаете мои намерения.

– То, что Бентли не рассказал нам, мы узнали, прозондировав его мозг, – заметил Картрайт.

Веррик что–то невнятно проворчал.

– В таком случае вы знаете все, что я хотел вам объяснить. – Он поднял массивную голову. – Это, надеюсь, не требует дополнений?

– Конечно нет, – согласился Картрайт.

– Я не собираюсь ничего предпринимать в отношении Герба Мура. Насколько я понимаю, здесь все кончено. – Веррик повозился со своим карманом и наконец вытащил оттуда большой пистолет. Он положил оружие между стаканом с водой и салфеткой. – Я не могу убить Бентли здесь, за столом. Я немного подожду. – Внезапно ему в голову пришла новая мысль. – Я вообще не буду убивать его здесь, на курорте. Он поедет со мной обратно, вот где–нибудь по дороге я с ним и покончу.

Шеффер и Картрайт обменялись взглядами. Веррик не обратил на них никакого внимания, он сидел и мрачно смотрел на пистолет и свои лапищи.

– Действительно, не имеет значения, где вы это сделаете, – согласился Картрайт. – Но нам надо выяснить один вопрос. На данный момент Бентли находится под присягой мне как верховному крупье. Он принял должностную присягу.

– Но он не мог этого сделать, – возразил Веррик. – Он нарушил присягу, данную мне, а значит, не вправе принимать другую.

– Это так, – согласился Картрайт. – Но я не считаю, что он нарушил данную вам присягу.

– Вы предали его, – пояснил Шеффер Веррику мысль Картрайта.

Веррик задумался.

– Я выполнил все свои обязательства по отношению к нему.

– Это не совсем так, – возразил Шеффер.

На какое–то время над столом нависла тишина. Веррик хмыкнул, взял пистолет, повертел его в руках, затем засунул обратно в карман.

– По этому вопросу надо проконсультироваться, – проворчал он. – Давайте попробуем вызвать сюда судью Воринга.

– Прекрасно, – согласился Картрайт. – Меня это вполне устраивает. Не хотите ли остаться здесь?

– Спасибо, – с удовольствием отозвался Веррик. – Я чертовски устал. Хороший отдых мне сейчас нужнее всего. – Он огляделся. – Это место вполне подходит.

Судья Феликс Воринг оказался ворчливым сгорбленным старым гномом в изъеденном молью черном костюме и старомодной шляпе. Он был самым высоким по рангу юристом в системе и имел длинную седую бороду.

– Я знаю, кто вы такой, – проворчал он, бросив мимолетный взгляд на Картрайта. – И вас я знаю, – слегка кивнул он Веррику. – И вас, и ваш миллион долларов золотом. Этот ваш Пеллиг провалился. – Он весело хихикнул. – Мне сразу не понравилось, как он выглядел. Я знал, что ничего хорошего из него не выйдет. Слишком мало мускулов.

На курорте стояло «утро».

Вместе с судьей Ворингом прибыли роботы–информаторы, служащие Холмов и очередная группа бюрократов Директората. Работники связи прибыли на своем собственном корабле; их длинная вереница потянулась через пустынный ландшафт ко входу в купол. Связисты с мотками проводов на плече бродили повсюду и устанавливали видеоаппаратуру. К середине дня курорт напоминал потревоженный улей. Повсюду сновали люди с серьезными лицами.

– Как вам это помещение? – спросил сотрудник Директората одного из связистов.

– Маловато. А как насчет вон того?

– Это главный игровой зал.

– Прекрасно! – Сразу же к дверям игрового зала хлынул поток оборудования. – Акустика здесь несколько глуховата, но вполне сойдет.

– Ни в коем случае. К чему нам плохая слышимость, выберите что–нибудь поменьше.

– Не повредите обшивку, – предупредил солдат телевизионщика, устанавливающего оборудование.

– Она достаточно прочная, – заметил техник. – Ведь это место рассчитано на туристов и пьяниц.

Главный игровой зал очень скоро заполнился мужчинами и женщинами в разноцветных курортных костюмах. В то время как техники и рабочие делали свое дело, эти люди играли. Повсюду среди игроков вертелись макмилланы.

Бентли стоял в углу и мрачно наблюдал за происходящим. Вокруг него мелькали смеющиеся, веселые мужчины и женщины. Шаффлборд[4] был так же популярен, как софтбол[5] и футбол. Чисто интеллектуальные игры не разрешались. На этом психооздоровительный курорте игры рассматривались как один из видов терапии. В нескольких шагах от Бентли девушка с ярко–рыжими волосами склонилась над трехмерной цветной доской, создавая на ней всевозможные узоры и формы быстрым движением рук.

– А здесь очень мило, – шепнула ему на ухо Рита О’Нейл. Бентли кивнул.

– У нас еще есть время до начала заседания. – Рита задумчиво бросила ярко раскрашенный диск в сторону стаи роботов–уток. Один из роботов тут же упал, а на табло появились цифры, обозначающие очки. – Не хотите сыграть во что–нибудь? Или поупражняться на спортивных снарядах? Мне страсть как хочется попробовать себя в какой–нибудь игре.

Они направились в гимнастический зал. Рита шла впереди и показывала дорогу. Солдаты Директората, скинув свою зеленую форму, боролись с магнитными полями и искусственно повышенной гравитацией, упражнялись на укрепляющих мускулы тренажерах. В центре зала группа людей заинтересованно наблюдала, как телепат из Корпуса борется с роботом.

– Очень полезно для здоровья, – мрачно заметил Бентли.

– Это чудесное место. Вам не кажется, что Леон несколько пополнел? А вообще–то он после окончания истории с Пеллигом выглядит гораздо лучше.

– Он, возможно, доживет до глубокой старости, – согласился Бентли.

– Не надо так, – вспыхнула Рита. – Вы действительно не можете быть никому верны. Вы думаете только о себе.

Бентли направился в другой конец зала, Рита, чуть задержавшись, последовала за ним.

– Неужели судья Воринг будет принимать решение, когда вокруг такая суматоха? – спросил Бентли и подошел к натянутой сети, на которой под солнечными лучами растянулись несколько загорелых фигур. – Складывается такое впечатление, что все прекрасно проводят время. Даже макмилланы и те, похоже, наслаждаются жизнью. Угроза в прошлом. Убийца удалился.

Счастливая Рита сорвала с себя одежды, бросила их стоящему рядом роботу–слуге и плюхнулась на дрожащую сеть. Пониженная гравитация подхватила ее тело, она закружилась и погрузилась в паутину сети, а потом, задыхающаяся и раскрасневшаяся, появилась на поверхности, пытаясь за что–нибудь ухватиться.

Бентли помог ей встать на ноги.

– Отдохните.

– Я забыла о пониженной гравитации.

Засмеявшись, она возбужденно оттолкнула его и опять нырнула в глубину сети.

– Давайте сюда! Это очень здорово! Я никогда раньше такого не испытывала.

– Я лучше посмотрю, – мрачно сказал Бентли.

На какое–то время гибкое женское тело исчезло из вида. Сеть дрожала и раскачивалась, потом Рита появилась на поверхности и томно растянулась на животе. Солнце сверкало на ее вспотевшей спине и плечах. Она закрыла глаза, зевнула и сонно пробормотала:

– Неплохо бы отдохнуть.

– Для того это место и создано, – перефразировал Бентли Веррика. – Если нет других забот.

Ответа он не услышал. Рита уснула.

Бентли стоял, засунув руки в карманы. Вокруг резвились смеющиеся люди, повсюду продолжались игры. В углу Леон Картрайт разговаривал с коренастым мужчиной с резкими чертами лица. Гарри Тейт, президент межпланетной видеокорпорации, поздравлял его с успешным завершением обороны от первого убийцы. Бентли наблюдал за этой парочкой, пока они не расстались. Наконец он отвернулся от сети и обнаружил прямо перед собой Элеонору Стивенс.

– Кто это? – спросила она напряженным звенящим голосом.

– Племянница Картрайта.

– Ты ее давно знаешь?

– Мы только что познакомились.

– Она мила. Но старше меня. – Лицо Элеоноры казалось твердым, как металл, она улыбалась фальшивой кукольной улыбкой. – Ей, должно быть, минимум тридцать.

– Ну, не совсем, – возразил Бентли.

Элеонора пожала плечами:

– Впрочем, это неважно. – Она внезапно отвернулась и направилась прочь; после мимолетного колебания Бентли последовал за ней. – Не хочешь чего–нибудь выпить? – бросила она через плечо. – Здесь так душно. От этого гама у меня разболелась голова.

– Нет, спасибо, – отказался Бентли. – Я хочу оставаться трезвым.

Элеонора взяла по пути высокий бокал и сжала его в тонких пальцах.

– Вот–вот уже начнут. Они договорились, что дело станет решать этот старый козел.

– Знаю, – апатично кивнул Бентли.

– Он вряд ли представляет, что вообще происходит. Веррик напустил ему тумана в глаза во время Конвента, он сделает это и сейчас. О Муре есть какие–нибудь новости?

– Здесь установили видеоэкран для Картрайта. Веррику все это безразлично, он не стал вмешиваться.

– И что на экране?

– Не знаю. Я не удосужился посмотреть. – Бентли остановился. Через полуоткрытую дверь он увидел расставленные столы, стулья, пепельницы, записывающую аппаратуру. – А это?..

– Это та комната, где они будут заседать. – Внезапно Элеонора со страхом воскликнула: – Тед, уведи меня отсюда, пожалуйста!

В дверях комнаты показался Риз Веррик.

– Он знает, – замороженно сказала Элеонора, тщетно пытаясь протолкнуться через толпу смеющихся людей. – Я приехала, чтобы предупредить тебя… помнишь? Тед, он все знает.

– Плохо, – неопределенно ответил Бентли.

– Тебе все равно?

– Извини, – сказал Бентли. – Но я ничего не могу поделать с Ризом Верриком. Все, что мог, я сделал. А может, и не все.

– Ты можешь убить его! – Ее голос сорвался на истерические нотки. – У тебя есть оружие. Ты можешь убить его, прежде чем он убьет нас обоих.

– Нет, – отрезал Бентли. – Я не стану убивать Риза Веррика. С этим покончено. Я подожду и посмотрю, как будут разворачиваться события. По крайней мере, я с этим покончил.

– И… со мной тоже?

– Ты знала о бомбе. Элеонора вздрогнула.

– Но что я могла сделать? – Она поспешила за ним, ясно понимая происходящее. – Тед, разве я могла предотвратить это?

– Ты знала об этом в ту ночь, когда мы были вместе. И все равно уговаривала меня принять в этом участие.

– Да! – Элеонора обогнала его и преградила дорогу. – Все правильно. – Ее зеленые глаза сверкали. – Я знала. Но все, что я тебе говорила, было правдой. Тед, я говорила только правду.

– Господи, – пробормотал Бентли.

Он с отвращением отвернулся от нее.

– Послушай меня! – Она умоляюще схватила его за руку. – Риз тоже знал. Все знали. С этим ничего нельзя было поделать… ведь кто–то должен был управлять Пеллигом в этот момент? – Она семенила за ним. – Ну ответь мне!

Бентли сделал шаг назад, пропуская ворчащего белобородого старика, который недовольно пробивал себе дорогу сквозь толпу. Старик прошел в соседнее помещение и со стуком бросил свою большую книгу на стол. Высморкался, критически осмотрел ряды стульев и сел во главе стола. Риз Веррик, который мрачно стоял у окна, обменялся с ним несколькими словами. Чуть позже за судьей Ворингом проследовал Леон Картрайт.

Сердце Бентли вновь забилось, медленно и неохотно. Заседание вот–вот должно было начаться.

Глава 16

За столом расселось пять человек.

Судья Воринг в окружении своих сводов законов и записей сидел в одном конце. Леон Картрайт устроился напротив массивной фигуры Риза Веррика, отделенный от него двумя вместительными пепельницами и уродливым графином с водой. Бентли и майор Шеффер сидели напротив друг друга в дальнем конце стола. Последний стул остался пустым. Техников видеосвязи, служащих Директората и руководство Холма на заседание не допустили. Они находились в игровом и гимнастическом залах и в бассейне. Сквозь тяжелые деревянные двери зала заседаний доносились слабые звуки продолжающихся игр.

– Не курить, – проворчал судья Воринг. Он с подозрением перевел взгляд с Веррика на Картрайта и обратно на Веррика. – Запись ведется?

– Да, – ответил Шеффер.

Записывающий робот поспешно проплыл вдоль стола и остановился напротив Риза Веррика.

– Спасибо, – сказал Веррик, собирая свои бумаги и готовясь начать.

– Это тот самый парень? – спросил судья Воринг, указывая на Бентли.

– Да, именно тот, за которым я и приехал, – ответил Веррик, скользнув взглядом по Бентли. – Но он не единственный. Они все нарушили присягу и предали меня. – Его голос слегка задрожал. – Раньше такого не случалось. – Он встал и уже спокойно продолжал: – Бентли был уволен с Лирохвоста. Он стал классифицированным служащим без места. Он сам явился ко мне в Батавию в поисках места класса восемь–восемь – таков его класс. В то время дела у меня шли не блестяще. Я не знал, что меня ждет впереди; я подумывал о том, что мне придется уволить часть собственного штата. И все же, несмотря на собственное шаткое положение, я его взял. Я принял его в свой штат и дал ему квартиру на Фарбене.

Шеффер бросил быстрый взгляд в сторону Картрайта; тот внимательно следил за выступлением Веррика.

– У меня все шло вверх дном, но я предоставил Бентли все, чего он хотел. Я зачислил его в группу биохимических исследований. Я дал ему женщину, которая разделяла с ним ложе, я кормил его, я заботился о нем. Я включил его в работу над моим самым крупным проектом. – Веррик немного повысил голос. – По его настоянию ему была предоставлена ответственная роль в этом проекте. Он утверждал, что хочет работать на руководящей должности. Я доверял ему и предоставил ему все, что он просил. А он в самый критический момент меня предал. Он убил своего непосредственного начальника, бросил работу и сбежал. Он оказался слишком труслив, чтобы продолжать работу, и нарушил присягу. Важный проект потерпел неудачу только из–за него. Он прибыл сюда на корабле Директората и постарался дать присягу верховному крупье.

Веррик замолчал. Он закончил.

Бентли слушал его выступление с нарастающим тупым удивлением. Разве все так и было? Воринг с любопытством посмотрел на него, ожидая, что Бентли заговорит. Но Бентли пожал плечами: ему было нечего сказать. Ситуация полностью вышла из–под его контроля.

– Какова была роль Бентли в этом проекте? – поинтересовался Картрайт.

После недолгого колебания Веррик ответил:

– Он выполнял такую же работу, как и другие специалисты класса восемь–восемь.

– Она ничем не отличалась от их работы?

– Я не помню, чтобы в ней были какие–то отличия, – после небольшой паузы заявил Веррик.

– Это ложь, – сообщил судье Ворингу Шеффер. – Он прекрасно знает отличие.

Веррик неохотно кивнул.

– Да, небольшое отличие было, – признался он. – Бентли просили взять на себя заключительную стадию проекта. Именно он должен было довести проект до конца. Ему полностью доверяли.

– Что это была за стадия? – поинтересовался судья Воринг.

– Смерть Бентли, – ответил Картрайт.

Веррик не стал возражать. Он угрюмо изучал свои бумаги, пока судья Воринг наконец не спросил его:

– Это правда?

Веррик кивнул.

– Бентли об этом знал? – продолжал судья Воринг.

– Сначала нет. Мы не могли сразу предоставить ему всю информацию: он только что вступил в штат. Он предал меня сразу же, как только узнал об этом. – Тяжелые руки Веррика судорожно сжали бумаги. – Он развалил весь проект. Они все отстранились, они все бросили меня.

– Кто еще предал вас? – с любопытством спросил Шеффер.

Веррик шевельнул челюстью:

– Элеонора Стивенс. Герб Мур.

– Надо же! – воскликнул Шеффер. – А я думал, что Мур был тем человеком, которого убил Бентли.

Веррик кивнул:

– Мур был его непосредственным начальником. Он был ответственным за весь проект.

– Если Бентли убил Мура, а Мур предал вас… – Шеффер повернулся к судье Ворингу. – Похоже, что Бентли действовал как верный сотрудник.

Веррик фыркнул:

– Мур предал меня после. После того как Бентли… – Он замолчал на полуслове.

– Продолжайте, – попросил Шеффер.

– После того как Бентли убил его, – угрюмо, с трудом сказал Веррик.

– Как это так? – раздраженно спросил судья Воринг. – Поясните мне, пожалуйста.

– Объясните ему, в чем заключался ваш проект, и он все поймет, – мягко предложил Шеффер.

Веррик уставился на стол. Потеребил свои бумаги и наконец произнес:

– Мне больше нечего сказать. – Он медленно встал. – Я отзываю материал в отношении смерти Мура. Это действительно не так важно.

– И на чем же вы настаиваете? – поинтересовался Картрайт.

– Бентли бросил свою работу. Он оставил работу, которую я ему поручил, работу, на которую он согласился, когда присягал мне.

– Он сбежал?

– Да, – подтвердил Веррик. – Он должен был остаться. Это была его работа.

Картрайт встал вслед за Верриком.

– Мне тоже нечего больше добавить, – сказал он судье Ворингу. – Я принял присягу от Бентли, потому что считал, что он юридически свободен от прежней присяги Веррику. Я считал, что присяга изначально была нарушена Верриком. Бентли был послан на смерть без предупреждения. Покровитель не должен посылать на преднамеренную смерть своего классифицированного работника без получения от него письменного согласия.

Борода судьи Воринга поднялась и опустилась.

– Классифицированный работник должен дать согласие на такие действия. Покровитель может уничтожить классифицированного работника только в том случае, если тот нарушил присягу. Нарушив присягу, работник теряет все права, но остается собственностью покровителя. – Судья Воринг собрал свои книги и записи. – Вопрос стоит так: если покровитель первым нарушил присягу, то работник вправе бросить свою работу и уйти. Но если покровитель не нарушал своей присяги, то работник виновен и подлежит смертной казни.

Картрайт двинулся к двери. Веррик последовал за ним, его лицо было темным и мрачным, руки глубоко засунуты в карманы.

– Вот так, – сказал Картрайт. – Будем ждать решения.

Бентли узнал, каким было решение, когда сидел с Ритой О’Нейл. К ним быстро подошел Шеффер.

– Я зондировал мозг старика Воринга, – сказал он. – Он наконец определился.

На курорте был «вечер». Бентли и Рита сидели в одном из маленьких баров; две неясные тени в тусклых цветных отблесках плясали вокруг их стола. На столике горела свеча в алюминиевом патроне. В разных концах бара, разговаривая, глазея по сторонам, прикладываясь к своим стаканам, сидели служащие Директората. Мимо бесшумно проплывали макмилланы.

– Ну? – спросил Бентли. – И каково же решение?

– В вашу пользу, – ответил Шеффер. – Он объявит его через несколько минут. Картрайт велел мне сообщить вам решение, как только я о нем узнаю.

– Значит, у Веррика нет ко мне претензий, – удивленно заметил Бентли. – Я в безопасности.

– Именно, – подтвердил Шеффер, отходя от стола. – Мои поздравления.

Он направился к выходу и исчез за дверями. Рита положила ладонь на руку Бентли.

– Слава богу.

Бентли не испытывал никаких эмоций, только оцепенение.

– Я догадывался, что все устроится, – пробормотал он.

Он рассеянно смотрел, как цветное пятно поднялось по стене, повисло на потолке, а потом, как паук, спустилось обратно. Оно растворилось в водовороте похожих пятен, затем появилось снова и все началось сначала.

– Мы должны это отпраздновать, – сказала Рита.

– Да, думаю, я этого и хотел. – Бентли допил стакан. – Работать на Директорат. Присягнуть верховному крупье. Именно за этим я и явился туда в тот день. Теперь кажется, это было так давно. Ну вот я и добился того, чего хотел.

Он замолчал и уставился на стакан.

Рита оторвала полоску от спичечного коробка и сожгла в пламени свечи.

– Что вы теперь чувствуете? – спросила она.

– Почти то же самое.

– Вы не удовлетворены?

– Я так далек от удовлетворения, как только можно.

– Почему?

– На самом деле я ничего и не сделал. Я считал, что вся причина в Холмах, но Вейкман оказался прав. Это не Холмы, а все наше общество. Вонь повсюду. Уход с Холмов ни мне, ни кому–то другому не поможет. – Он со злостью отодвинул стакан. – Я просто могу зажать нос и притвориться, что ничего такого и нет. Но этого недостаточно. С этим надо что–то делать. Все эти яркие погремушки надо отбросить. Все прогнило, разваливается… вот–вот вся система рухнет прямо нам на головы. Но на этом месте должно вырасти что–то новое, должно быть построено что–то другое. Разрушить систему недостаточно. Я должен помочь построить новое. Оно должно быть другим для всех. Я хочу создать что–то такое, что действительно изменит существующее положение вещей. Я должен изменить ситуацию.

– Может быть, вы и сможете.

Бентли попробовал заглянуть в будущее.

– Как? Разве у меня есть шанс? Я все такой же служащий. У меня связаны руки, я под присягой.

– Вы молоды. Мы оба молоды. Перед нами еще многие годы, за которые мы можем что–то сделать, что–то спланировать. – Рита подняла свой стакан. – Перед нами еще целая жизнь, чтобы изменить всю Вселенную.

Бентли улыбнулся:

– За это я, пожалуй, выпью. – Он взял стакан и с тонким звоном чокнулся с Ритой. – Но не очень много. – Улыбка медленно сползла с его лица. – Веррик все еще болтается здесь. Я подожду пить, пока он не уберется.

Рита прекратила жечь на свече бумажки.

– Что ему будет, если он вас убьет?

– Его расстреляют.

– А что случится, если он убьет моего дядю?

– Они отберут его правовую карточку. Он никогда не сможет стать верховным крупье.

– Он и так не станет верховным крупье, – спокойно сказала Рита.

– Что у вас на уме? – встрепенулся Бентли. – О чем вы думаете?

– Я не верю, что он уйдет с пустыми руками. Он не остановится на этом. – Рита подняла на него свои темные серьезные глаза. – Это еще не кончилось, Тед. Он кого–то убьет.

Бентли собрался было ответить, но в этот момент на стол легла чья–то тень. Нащупав в кармане холодную рукоятку пистолета, он поднял голову.

– Привет, – сказала Элеонора Стивенс. – Не возражаете, если я к вам присоединюсь?

Она спокойно села напротив них, сложив руки, с застывшей улыбкой манекена. Ее зеленые глаза сверкнули сначала на Бентли, потом на Риту. Ее темно–рыжие волосы блестели в полумраке бара; они были мягкие и тяжелые и падали на шею и голые плечи.

– Кто вы? – спросила Рита.

Зеленые глаза забегали. Элеонора наклонилась вперед и прикурила от свечи сигарету.

– Просто имя. Я уже не личность, правда, Тед?

– Ты бы лучше ушла отсюда, – сказал Бентли. – Не думаю, что Веррику понравится, если он заметит тебя с нами.

– Я не видела Веррика с того момента, как прибыла сюда. Разве что на расстоянии. Может быть, я уйду от него. Просто возьму и сбегу. Похоже, так нынче делают все.

– Будь поосторожней, – предупредил Бентли.

– Осторожней? Ты о чем? – Элеонора выпустила облако серого дыма, которое окутало Бентли и Риту. – Я плохо понимаю, о чем ты, но ты прав. – Она, не отрываясь глядя на Риту, заговорила резким звонким голосом: – Веррик пытается принять решение. Он хочет убить тебя, Тед, но если это не удастся, то его удовлетворит Картрайт. Он сидит внизу в своем номере и пытается на что–то решиться. Он привык иметь под руками Мура, который все рассчитывал с математической точностью. Примем стоимость убийства Бентли за пятьдесят очков. Но в данном случае минус сто очков за то, что в результате он будет расстрелян сам. Примем стоимость убийства Картрайта за сорок, но в данном случае минус пятьдесят очков за потерю правовой карточки. В обоих случаях он теряет.

– Так оно и есть, – устало сказал Бентли. – Он теряет в обоих случаях.

– Но есть и другой выход, – задорно сказала Элеонора. – Я сама его придумала. – Она весело кивнула в сторону Риты. – Ты мог бы и сам об этом догадаться. Но я первая составила уравнение.

– Я что–то не очень понимаю, о чем вы говорите, – безразлично сказала Рита.

– А я понимаю, – сказал Бентли. – Берегись!

Элеонора уже принялась действовать. Она бесшумно, как кошка, вскочила на ноги, схватила со стола свечку в алюминиевом патроне и ткнула Рите прямо в лицо.

Бентли выбил у нее из рук свечу, та упала на пол и покатилась с металлическим звоном. Не говоря ни слова, Элеонора обогнула стол и ринулась к Рите О’Нейл. Рита сидела, беспомощно закрыв глаза руками. Ее черные волосы и кожа дымились, в душной атмосфере бара запахло паленым. Элеонора оторвала руки Риты от лица. Что–то сверкнуло между пальцами – острая шпилька, метнувшаяся к глазам Риты. Бентли оттащил Элеонору в сторону, та отчаянно размахивала руками, царапалась и пыталась укусить его, пока он не выпустил ее. Сверкая дикими зелеными глазами, она повернулась и бросилась прочь.

Бентли быстро повернулся к Рите О’Нейл.

– Со мной все в порядке, – сказала она сквозь стиснутые зубы. – Спасибо. Свеча – пустяк, а шпилькой она меня не достала. Лучше попробуйте поймать ее.

Со всех сторон к ней спешили люди. Элеонора уже выскользнула из бара в коридор. Из отсека «скорой помощи» выкатился макмиллановский робот–санитар и быстро направился к Рите. Он отстранил людей, в том числе и Бентли.

– Идите, – терпеливо сказала Рита, ее руки закрывали лицо, локти упирались в стол. – Вы знаете, куда она пошла. Постарайтесь остановить ее. Вы знаете, что он с ней сделает.

Бентли выскочил из бара. Коридор был пуст. Он побежал к лифту и через несколько секунд оказался на первом уровне курорта. Там стояло несколько человек. В конце коридора мелькнуло что–то зеленое и красное; он бросился туда. Повернул за угол – и замер как вкопанный.

Элеонора Стивенс стояла перед Ризом Верриком.

– Послушайте меня, – говорила она. – Вы что, не понимаете? Это единственный путь! – В ее голосе послышались визгливые панические нотки. – Риз, ради бога, поверьте мне. Возьмите меня обратно! Я прошу прощения. Больше такого не повторится. Я покинула вас, но больше этого никогда не будет! Ведь я пришла не с пустыми руками…

Веррик увидел Бентли. Он слегка улыбнулся и своей железной рукой схватил запястье Элеоноры.

– Мы опять вместе. Все трое.

– Вы ошибаетесь, – сказал ему Бентли. – Она вас не предавала. Она полностью вам верна.

– Не думаю, – возразил Веррик. – Она ничего не стоит. Она ненадежна, ведет себя по–детски. От нее никакого проку.

– Тогда отпустите ее.

Веррик задумался.

– Нет, – сказал он наконец. – Я ее не отпущу.

– Риз! – взвыла девушка. – Я рассказывала вам, что они говорят! Я рассказывала вам, как вы можете это использовать. Вы что, не поняли? Сейчас вы можете это сделать. Я вам помогла. Возьмите меня обратно, пожалуйста, возьмите обратно!

– Да, – признал Веррик. – Я могу это сделать. Но я уже все решил.

Бентли ринулся вперед, но не успел.

– Тед! – закричала Элеонора. – На помощь!

Веррик схватил ее и в три гигантских прыжка подтащил к служебному люку. За прозрачным куполом простиралась мертвая пустая лунная поверхность. Веррик поднял визжащую сопротивляющуюся девушку и одним движением засунул в люк. Девушка вылетела наружу.

В то время как Веррик отходил от люка, Бентли все еще стоял как парализованный. Девушка, взмахнув руками, упала на груду камней, из ее рта и носа вырвалось холодное облако. Она попыталась подняться, наполовину повернулась к куполу, с бледным лицом и выпученными глазами.

Затем разорвались ее грудь и живот. Внутренности вылетели в безвоздушное лунное пространство, моментально превратившись в замерзшие комки. Бентли закрыл глаза. Все было кончено. Девушка умерла.

Ошеломленный Бентли выхватил из кармана пистолет. По коридору бежали люди, повсюду заунывно выла тревожная сигнализация. Веррик стоял без движения, его лицо было бесстрастным.

Шеффер выбил оружие из рук Бентли.

– Этим не поможешь! Она мертва! Мертва!

– Да, я знаю, – кивнул Бентли.

Шеффер подобрал пистолет.

– Это пока побудет у меня.

– Ему ведь это сойдет с рук, – заметил Бентли.

– Здесь все законно, – согласился Шеффер. – Она не была классифицирована.

Бентли пошел прочь, машинально направляясь к медицинскому отделению. Перед глазами плавала мертвая девушка, обожженное лицо Риты О’Нейл и холодная, безжизненная, страшная лунная поверхность. Он подошел к пандусу и начал медленно подниматься.

У него за спиной послышались шаги и тяжелое дыхание. Пандус задрожал от внушительного веса. Его догонял Веррик.

– Подожди, Бентли, – сказал он. – Я пойду с тобой. У меня есть предложение, которое я хотел бы обсудить с Картрайтом. Сделка, которая, думаю, его заинтересует.

Веррик подождал, пока судья Воринг, что–то бормоча и пыхтя, усядется на стуле. Напротив него с белым лицом сидел Картрайт, который еще не до конца отошел от шока.

– Как ваша племянница? – поинтересовался Веррик.

– С ней все в порядке, – ответил Картрайт. – Надо сказать спасибо Бентли.

– Да, – согласился Веррик. – Я всегда считал, что в нем что–то есть. Я знал, что он умеет действовать, когда это необходимо. Элеонора повредила ей лицо?

– Ей пересадят искусственную кожу. Глаза не повреждены, пострадали только волосы и кожа. А эта девушка метила в глаза.

Бентли не мог оторвать взгляда от Риза Веррика. Веррик казался спокойным и собранным. Его дыхание вновь стало размеренным, сероватое лицо было покрыто пятнами, но руки уже не дрожали. Так выглядит человек, когда набирает силы после сексуальных утех, после оргазма, короткого и захватывающего.

– Чего вы хотите? – спросил Картрайт. Он повернулся к судье Ворингу. – Я еще не знаю, о чем пойдет речь.

– А я тем более, – сварливо заметил судья Воринг. – Так в чем дело, Риз? Что вы еще задумали?

– Мне бы хотелось, чтобы вы присутствовали при нашем разговоре, – ответил Веррик. – У меня есть предложение Картрайту. Я хочу, чтобы вы его выслушали и оценили законность. – Он достал свой массивный пистолет и положил перед собой на стол. – Мы зашли в тупик. Думаю, с этим все согласны. Вы не можете убить меня, Леон. Я не убийца; это будет убийство, за которое вам придется отвечать. Я здесь гость.

– Мы рады вас здесь приветствовать, – бесстрастно ответил Картрайт, не отрывая глаз от Веррика.

– Я прибыл сюда, чтобы убить Бентли, но не могу этого сделать. Тупик. Патовая ситуация: вы не можете убить меня, я не могу убить Бентли, и я не могу убить вас, Картрайт.

Повисла тишина.

– Или все же могу? – задумчиво произнес Веррик. Он внимательно посмотрел на свой пистолет. – Думаю, что я могу это сделать.

– Вы будете выкинуты из М–игры до конца ваших дней, – с отвращением сказал судья Воринг. – Это будет большая глупость. Что это вам даст?

– Удовольствие. Удовлетворение.

– И вы получите удовлетворение, лишившись своей правовой карточки? – поинтересовался судья Воринг.

– Нет, – признался Веррик. – Но у меня есть три моих Холма. На них это не повлияет.

Картрайт едва заметно кивал, следя за нитью рассуждений Веррика.

– По крайней мере, вы выйдете из этого живым. Но ваше положение не изменится.

– Правильно. Я никогда не стану верховным крупье, но и вы им не будете. Придется опять крутить Колесо Фортуны.

В комнату вошел Шеффер. Он бросил взгляд на судью Воринга, сел и сказал Картрайту:

– Леон, все это с его стороны только блеф. Девчонка дала ему эту идею перед тем, как он ее убил. Он не намерен вас убивать. Он хочет вас запугать… – Холодные глаза Шеффера сверкнули. – Интересно.

– Я это знаю, – ответил Картрайт. – Он собирается предоставить мне выбор: смерть или сделка. Так в чем заключается ваша сделка, Риз?

Веррик порылся в кармане и достал оттуда свою правовую карточку.

– Обмен, – сказал он. – Мою карточку на вашу.

– Это сделает вас верховным крупье, – заметил Картрайт.

– А вы останетесь живы. Вы выйдете из этого живым. Я выйду из этого верховным крупье. И из тупика есть выход.

– Тогда вы убьете Бентли, – сказал Картрайт.

– Правильно, – согласился Веррик.

Картрайт повернулся к Шефферу:

– Он меня убьет, если я откажусь?

Шеффер молчал довольно долго.

– Да, – сказал он наконец. – Он убьет вас. Он не улетит отсюда, пока не убьет вас или не заполучит обратно Бентли. Если вы откажетесь, он убьет вас и лишится своей карточки. Если вы согласитесь, он получит Бентли обратно. В любом случае он получает одного из вас. Он понимает, что до обоих ему не добраться.

– И кого же он предпочитает? – с интересом спросил Картрайт.

– Он предпочитает Бентли. Он дошел до той точки, когда начал уважать вас, можно сказать, восхищаться вами. И он хочет опять получить контроль над Бентли.

Картрайт порылся в кармане и вытащил свой аккуратный пакетик с карточками. Он медленно начал их перебирать.

– Это законно? – спросил он судью Воринга.

– Можете меняться, – проворчал судья. – Люди постоянно продают и покупают их.

Бентли приподнялся и беспомощно развел руками:

– Картрайт, вы действительно…

– Сядьте и сидите тихо, – резко оборвал его судья. – Вы не имеете права вмешиваться.

Картрайт нашел нужную карточку, проверил ее по своим бумагам и положил на стол:

– Вот моя.

– Вы согласны на обмен? – спросил Веррик.

– Именно.

– Вы понимаете, что это значит? Вы добровольно отдаете свое положение. Вместе с карточкой вы теряете все.

– Знаю, – сказал Картрайт. – Я понимаю законы.

Веррик повернулся к Бентли. Какое–то время они пристально и молча смотрели друг другу в глаза. Затем Веррик хмыкнул:

– Согласен.

– Подождите, – слабым голосом сказал Бентли. – Ради всего святого, Картрайт! Вы не можете просто… – Он беспомощно замолчал. – Вы знаете, что он со мной сделает, разве нет?

Картрайт не обратил на него никакого внимания и положил обратно в карман пакетик с оставшимися карточками.

– Вперед, – тихо сказал он Веррику. – Давайте с этим кончать, мне нужно проведать Риту.

– Отлично, – сказал Веррик. Он протянул руку и взял карточку Картрайта. – Теперь верховный крупье – я.

Картрайт вынул руку из кармана. И выстрелил Веррику прямо в голову из своего антикварного пистолета. Продолжая сжимать карточку, Веррик подался вперед и упал лицом на стол, широко раскрыв глаза и удивленно разинув рот.

– Это законно? – спросил Картрайт старого судью.

– Да, – с восхищением признал Воринг. – Абсолютно. – Он торжественно кивнул. – Только теперь вы лишаетесь вашего пакета с карточками.

– Я понимаю это, – сказал Картрайт. Он бросил пакет судье. – Мне нравится этот курорт. Я впервые могу отдохнуть на современном курорте. Мне не терпится этим заняться. Я старый человек, и я устал.

– Он мертв. Все кончено, – с облегчением сказал Бентли.

– Да, – согласился Картрайт. – Все полностью кончено. – Он встал. – А теперь мы можем спуститься вниз и проведать Риту.

Глава 17

Когда Бентли и Картрайт вошли в медицинское отделение, Рита О’Нейл была уже на ногах.

– Со мной все в порядке, – севшим голосом сообщила она. – Что случилось?

– Веррик мертв, – сказал Бентли.

– Да, мы со всем покончили, – добавил Картрайт. Он подошел к племяннице и поцеловал ее в прозрачную перевязку на лице. – Ты потеряла немного волос.

– Отрастут, – сказала Рита. – Он действительно мертв? – Она, потрясенная, села за блестящий медицинский столик. – Ты убил его и покончил с собственной жизнью?

– Я покончил со всем, кроме своей правовой карточки, – сказал Картрайт. Он объяснил, что произошло. – Теперь верховного крупье нет. Надо опять вращать Колесо Фортуны. Для того чтобы запустить этот механизм, потребуется день или что–то около этого. – Он грустно улыбнулся. – Уж я–то знаю. Я достаточно имел с этим дело.

– В это трудно поверить, – сказала Рита. – Казалось, Риз Веррик был вечен.

– И все же это правда. – Картрайт достал из кармана черную записную книжку с загнутыми углами страничек и сделал в ней пометку. Потом закрыл книжку и убрал обратно в карман. – Остается только Герб Мур. Он все еще нас должен беспокоить. Корабль еще не совершил посадку, и тело Пеллига где–то в том районе, в нескольких сотнях тысяч миль от Пламенного Диска. – Он помолчал, потом продолжил: – Видеоэкран показал, что Мур достиг корабля Престона и вошел в него.

Наступила неспокойная тишина.

– Он может уничтожить наш корабль? – спросила Рита.

– Без труда, – ответил Картрайт. – Возможно, заодно он способен разнести и добрую часть Диска.

– Может быть, Джон Престон сумеет что–нибудь с ним сделать? – беспомощно спросила Рита. В ее голосе не было и тени убежденности.

– Частично это зависит от следующего верховного крупье, – заметил Бентли. – Какая–то команда должна будет вылететь туда и устроить облаву на Мура. Тело изнашивается, и мы сможем его как–нибудь уничтожить.

– Но уже после того, как он доберется до Престона, – мрачно сказал Картрайт.

– Думаю, нам надо будет поставить этот вопрос перед следующим верховным крупье, – настаивал Бентли. – Мур является угрозой для всей системы.

– Это очень просто.

– Вы думаете, следующий верховный крупье согласится на это?

– Думаю, да, – ответил Картрайт, – так как следующим верховным крупье станете вы. Это в том случае, если вы еще сохранили ту правовую карточку, которую я вам дал.

Бентли сохранил карточку. Он вынул ее из кармана и начал недоверчиво рассматривать. Карточка выпала из его дрожащих рук. Он нагнулся и поднял ее.

– Вы хотите, чтобы я в это поверил?

– Нет, только не в ближайшие двадцать четыре часа.

Бентли начал вертеть карточку в руках и изучать каждый ее квадратный дюйм. Она ничем не отличалась от всех прочих карточек: та же форма, размер, цвет и материал.

– Где, черт побери, вы ее взяли?

– Первоначальный ее владелец, учитывая спрос рынка, считал, что больше пяти долларов она не стоит. Я забыл его имя.

– И вы таскали это с собой?

– Я таскал весь пакет с собой, – ответил Картрайт. – Я утратил одну, но был уверен, что вы обладаете другой. И я постарался, чтобы это была законная сделка. Я вам ее не одолжил, это обычная продажа, какие происходят постоянно.

– Дайте мне время все это переварить. – Бентли убрал карточку в карман. – Она действительно выиграет?

– Да, – ответил Картрайт. – И не потеряйте ее.

– Значит, вы как–то вычисляете, куда укажет Колесо Фортуны. Мечта любого игрока! Вот как вы стали верховным крупье…

– Нет, – ответил Картрайт. – Куда укажет Колесо Фортуны, я знаю не больше других. У меня нет никакой формулы.

– Но эта карточка! Вы знаете, что она выиграет!

– Просто я поработал с самим механизмом Колеса, – признался Картрайт. – Я очень долго изучал принципы его работы и понял, что перемещения элементарных частиц, определяющие повороты Колеса, не могут быть рассчитаны ни одним человеком. С принципом неопределенности не справиться. В этом я вполне убедился, когда работал в Женеве и имел доступ к Колесу. Тогда я прекратил попытки разгадать тайну случайного выбора и придумал механизм подмены счастливой случайности. Таким образом, все находившиеся у меня карточки были выигрышными. Поэтому не сомневайтесь: вы купили у меня карточку верховного крупье.

– Честно ли это? – спросил Бентли. – Запрещенный прием?

– Я играл целые годы, – ответил Картрайт. – Большинство людей продолжает играть всю свою жизнь. Я играл по правилам и не мог выиграть. И какой интерес играть в такие игры? Мы заключаем пари со случайностью, и случайность всегда побеждает.

– Это верно, – согласился Бентли и, помолчав, добавил: – И вы решили вести свою игру…

– А что делать, если игра такова, что в ней практически нельзя выиграть? Нужно создавать новые правила и следовать им. Правила, при которых все игроки будут иметь равные шансы. М–игра не дает таких шансов. Я работал над тем, чтобы создать такие правила, а потом руководствовался ими. И присоединился к Обществу Престона.

– Почему?

– Потому что Престон тоже понимал, что происходит. Он, как и я, мечтал о такой игре, в которой каждый имеет свой шанс.

– Что вы собираетесь делать теперь?

– Воспользоваться своей отставкой. Ни Рита, ни я никогда по–настоящему не отдыхали. Теперь я смогу расслабиться, у меня будет возможность подготовить, а затем издать свои труды по электронике.

В разговор вступила молчавшая до сих пор Рита:

– У вас осталось меньше двадцати четырех часов, Тед. Затем вы станете верховным крупье. Тем же, кем был мой дядя несколько дней. Они прилетят и уведомят вас.

– Шеффер в курсе, – добавил Картрайт. – Мы уже все с ним обсудили. Перед вами, Бентли, стоит важная задача. Вся система должна измениться.

– Вы сможете это сделать? – спросила Рита.

– Думаю, да, – ответил Бентли. – Я хотел быть там, где я могу что–то изменить. Теперь у меня есть такая возможность. – Он внезапно рассмеялся. – Я, наверно, первый, кто будет присягать самому себе. Я и покровитель, и тот, кому покровительствуют, одновременно. Я сам могу распоряжаться собственной жизнью и смертью.

– У меня новость, – сказал торопливо вошедший в палату майор Шеффер. – Видео передало заключительную информацию о Муре.

– Заключительную? – переспросил Картрайт.

– Видеосвязисты проследили за синтетическим телом. Оно проникло на корабль Престона, завело с ним разговор и начало разбираться с оборудованием Престона. И в этот момент изображение прервалось.

– Прервалось? Почему?

– Как считают техники–ремонтники, синтетическое тело взорвалось. Мур, корабль, Джон Престон и его оборудование превратились в пепел.

– А почему оно взорвалось? – спросил Бентли. – Сработала бомба?

– Видеоизображение показало, что Мур умышленно вскрыл синтетическую грудь и привел в действие взрыватель. – Шеффер пожал плечами. – Было бы интересно узнать: почему? Думаю, нужно послать туда команду, чтобы во всем убедиться. Я не буду спокойно спать, пока не узнаю все до конца.

– Согласен, – с жаром сказал Бентли.

Картрайт вынул свою черную записную книжку, что–то зачеркнул и вновь положил в карман.

– Это сейчас не главное. Мы можем собрать пепел и позже. Надо подумать о другом. – Он взглянул на свои большие карманные часы. – Корабль вскоре сядет. Если все пойдет хорошо, Гровс вот–вот будет на Пламенном Диске.

Пламенный Диск был огромен. Тормозные двигатели надсадно гудели, борясь с возрастающей гравитацией. Все вокруг Гровса содрогалось, со стенок рубки управления осыпались частицы краски.

– Как бы нам не грохнуться, – напряженным голосом сказал Конклин.

Гровс поднял руку и выключил верхний свет. Рубка погрузилась в темноту.

– Какого черта? – воскликнул Конклин.

И тут он увидел.

С экрана внешнего обзора струился бледный свет, холодное пламя, освещавшее фигуры Гровса и Конклина и оборудование рубки. Ни звезд, ни черной пустоты – только приближающаяся и увеличивающаяся поверхность планеты, заполненная переливами огня. Пламенный Диск простирался под ними. Долгий полет близился к завершению.

– Впечатляюще, – пробормотал Конклин.

– Вот это и видел Престон.

– Что это? Какие–то водоросли?

– Вряд ли. Вероятно, радиоактивные минералы.

– Где же Престон? – спросил Конклин. – Я думал, он будет вести нас до конца полета.

Поколебавшись, Гровс неохотно ответил:

– Примерно три часа назад приборы зарегистрировали термоядерный взрыв в десяти тысячах миль отсюда. После этого гравитационные индикаторы не засекают корабль Престона. Конечно, находясь так близко к Диску, трудно засечь сравнительно небольшую массу…

– Великий боже! – вскричал ворвавшийся в рубку Джерети, взглянув на экран. – Мы у цели!

– Это наш новый дом, – сказал Конклин. – Большой, верно?

– Что это за странный свет? Вы уверены, что это именно планета? Может, это и в самом деле космический змей? Не думаю, что мне понравится жить на космическом змее, какой бы он ни был величины.

Конклин вышел из рубки и торопливо зашагал по содрогающемуся грохочущему коридору. Покинув центральный уровень, он спустился по пандусу, чувствуя, как все больше нагревается воздух. Возле двери в свою каюту он остановился и постоял, прислушиваясь.

Внизу, в трюме, люди собирали свой скудный груз: кастрюли и сковородки, постельное белье, продукты и одежду. Оттуда сквозь грохот двигателей доносился неясный шум взволнованных голосов. Техник–ракетчик Гарднер начал раздавать скафандры Додса и шлемы.

Конклин открыл дверь каюты и вошел.

Мари быстро взглянула на него:

– Мы уже прилетели?

– Не совсем. Готова шагнуть в наш новый мир?

Мари осмотрела их пожитки:

– Я все укладываю.

Конклин усмехнулся:

– И ты, и все остальные. Положи все на место. Мы будем жить здесь, пока не устроим подземное убежище.

– О! – Она начала распихивать вещи по ящикам, шкафам и шкафчикам. – У нас там будет поселение?

– Да. – Конклин открыл дверцу шкафа и взглянул на Мари, стоявшую с охапкой одежды в руках. – Давай клади.

– Билл, как это будет чудесно! Понимаю, сначала нам придется нелегко. Но это только сначала. Жить под землей, как на Уране и Нептуне. Отлично.

– Мы очень хорошо устроимся. – Конклин мягко забрал одежду из ее рук. – Пойдем вниз, за скафандрами. Гарднер уже раздает.

В трюме к ним подошла расстроенная Джанет Сибли.

– Не могу застегнуть скафандр, – пожаловалась она. – Он слишком маленький!

Конклин помог ей и предупредил:

– Ради бога, запомните: когда выйдете наружу, будьте осторожны и не бегайте. У нас устаревшие скафандры. Если порвете его об острый камень, то сразу погибнете.

– Кто выйдет первым? – спросила Мари, медленно застегивая свой громоздкий скафандр. – Капитан Гровс?

– Тот, кто будет ближе к люку.

– Возможно, это буду я, – заявил Джерети, войдя в трюм и забирая свой скафандр. – Возможно, я буду первым человеком, ступившим на Пламенный Диск.

Люди еще натягивали скафандры и взволнованно переговаривались, собравшись группками, когда раздался вой посадочной сирены.

– Держитесь покрепче! – крикнул Конклин сквозь этот вой. – И берегите скафандры!

Корабль с грохотом ударился о поверхность планеты, и людей разбросало, как сухие листья. Пожитки и продукты пустились в пляс, потому что корпус корабля неистово содрогался. Двигатели продолжали реветь, корабль раскачивался, словно прокладывал огромную борозду по твердой, как лед, поверхности планеты. Ослепительное пламя вырывалось из дюз, скрежет металла о камни оглушал разбросанных по трюму оцепеневших пассажиров.

Конклин влетел в кучу постельного белья. На него сыпались кастрюли и сковородки. В полумраке он отбивался как мог, пока не вцепился в какую–то опору.

– Мари? – крикнул он. – Ты где?

Кто–то заворочался поблизости.

– Я здесь, – слабым голосом откликнулась она. – Кажется, мой шлем треснул и воздух выходит.

Конклин проверил.

– Все в порядке, Мари.

Корабль все еще двигался, но адский скрежет металла постепенно затихал. Наконец корабль замер. Свет вспыхнул и вновь погас. Где–то что–то капало. В коридоре по вывалившимся из шкафа вещам с потрескиванием плясали язычки огня.

– Погасить огонь! – приказал Гровс.

Схватив огнетушитель, Джерети неуверенно отправился в коридор.

– Полагаю, мы прибыли, – сказал он, управившись с огнем. Его голос тонко дрожал в шлемофонах переселенцев.

Кто–то включил фонарик.

– Корпус уцелел, – заметил Конклин. – Утечки не слышно.

– Давайте выйдем, – сказала Мари. – И посмотрим.

Гровс был уже возле люка. Стоя с каменным лицом, он подождал, пока все собрались вокруг него, а затем начал вручную открывать замок, разгерметизируя люк.

– Замок обесточен, – объяснил он. – Где–то короткое замыкание.

Люк скользнул назад. Воздух со свистом вырвался наружу, и Гровс шагнул вперед. Остальные, толпясь, последовали за ним. На мгновение все остановились в испуге и нерешительности, а затем начали спускаться по трапу на поверхность планеты.

На полпути вниз Мари споткнулась, но Джерети поддержал ее. Первым ступил на промерзшие камни один из японских рабочих–оптиков. Улыбнувшись, он махнул рукой:

– Все в порядке! Никаких чудовищ не наблюдается.

Мари попятилась.

– Посмотрите, – прошептала она. – Посмотрите на это сияние.

Поверхность планеты была бескрайней равниной, излучавшей зеленый свет. Мягкий, прозрачный, не дающий тени, он освещал лежащие вокруг камни.

– И так здесь всегда, – зачарованно сказал Джерети. – Я никогда не видал такого. – Он ткнул ногой промерзший камень. – Мы первые, ступившие сюда.

– Наверно, нет, – задумчиво ответил Гровс. – Когда мы снижались, я кое–что заметил. Я старался сесть как можно ближе, но не задеть. – Он взял на изготовку свой мощный излучатель. – Престон писал, что Диск, возможно, пришел сюда из другой системы.

Впереди возвышалась металлическая сфера с гладкой матовой поверхностью. Зеленые кристаллики замерзшего газа поблескивали вокруг людей, когда они осторожно шли к ней.

– Как, черт возьми, мы туда проникнем? – спросил Конклин.

Гровс качнул излучателем:

– Не вижу другого способа. – Его голос зазвучал в их шлемофонах. Он нажал на спусковой крючок и описал стволом круг. – Этот материал похож на нержавеющую сталь. Эта штука искусственного происхождения.

Конклин и Гровс пролезли сквозь дыру, которую излучатель проделал в металле. Ступив на пол, они почувствовали медленную пульсацию. Они оказались в помещении, забитом жужжащей аппаратурой. Наружу вырвалась струя воздуха.

– Нужно заткнуть, – сказал Гровс.

Они наложили заплату на дыру, проделанную излучателем, и принялись осматриваться.

– Добро пожаловать, – раздался тихий старческий голос.

Гровс вскинул оружие.

– Не бойтесь, – сказал старик. – Я такой же человек, как и вы.

Конклин и Гровс застыли на металлическом полу.

– Боже правый! – выдохнул Гровс. – Но я думал…

– Я Джон Престон, – сказал старик.

По спине у Конклина побежали мурашки. Зубы застучали.

– Вы сказали, что его корабль взорвался. Взгляните на него: ему добрая тысяча лет. А он должен был распылиться на атомы.

Тонкие, как бумага, губы дрогнули, словно соглашаясь, и из динамиков вновь раздался блеклый тихий голос.

– Я очень стар, – сказал Престон. – Я почти мертв и парализован. – Его рот искривился в подобии улыбки. – У меня артрит, вы это, наверное, знаете. И я где–то потерял свои очки. Поэтому вижу вас очень плохо.

– Это ваш корабль? – спросил Конклин. – Вы прибыли сюда раньше нас?

Старик кивнул. Его голову поддерживал бандаж.

– Он наблюдает за нами, – сказал Гровс. – Это страшно. Это неестественно.

– Как долго вы здесь? – задал вопрос Конклин древнему усохшему существу в ванне с питательным раствором.

– Извините меня, – ответил Престон. – Я не могу подойти и пожать вам руки.

Конклин заморгал.

– Похоже, он не услышал меня, – с тревогой сказал он.

– Мы представляем Общество Престона, – нерешительно начал Гровс. – Мы продолжаем вашу работу. А вы…

– Я так долго ждал, – прервал его старик. – Много тоскливых лет. Много, много длинных дней в одиночестве.

– Что–то тут не так! – с испугом воскликнул Конклин. – С ним что–то неладное.

– Он туг на ухо и плохо видит.

Конклин шагнул вперед, к нагромождению аппаратуры и сплетению проводов.

– Это не корабль. Это что–то другое, похожее на корабль, но не корабль. Я думаю…

– Я хочу рассказать вам о Пламенном Диске, – прервал его сухой голос Джона Престона. – Это именно то, что мне интересно. Именно то, что я считаю важным.

– Так считаем и мы, – сказал сбитый с толку Гровс.

Конклин взволнованно рассматривал гладкую внутреннюю поверхность сферы.

– Тут нет никаких двигателей! Эта штука не может летать! Это какое–то устройство типа сигнального буя. – Он резко повернулся к Гровсу. – Гровс, это буй. Я начинаю понимать…

– Вы должны выслушать меня, – продолжал Престон. – Я расскажу вам о Диске.

– И это не единственный буй, – сказал Конклин. – Этот принесло сюда, притянуло гравитационным полем планеты. Их, должно быть, тысячи, точно таких же.

Он медленно подошел к Гровсу.

– Мы имели дело не с кораблем, а с целой серией буев. Каждый направлял нас к следующему. Мы следовали по цепочке буев на всем нашем пути сюда, шли от одного к другому.

– Чего бы вы ни хотели, – непреклонно продолжал сухой голос, – выслушайте то, что я вам скажу.

– Заткнись! – крикнул Конклин.

– Я останусь здесь, – сказал Престон медленно и с болью, тщательно подбирая слова. – Я не решусь уйти. Если я…

– Престон! – завопил Конклин. – Сколько будет дважды два?

– Я ничего не знаю о вас, – упорно продолжал голос.

– Повторяй за мной! – потребовал Конклин. – У Мэри был барашек, его шерсть была белой как снег!

– Прекрати! – сказал Гровс; он был на грани истерики. – Ты спятил?

– Поиски были долгими, – продолжал бормотать монотонный скрипучий голос, – и ничего не дали. Совсем ничего.

Конклин расслабился. Он направился назад, к заплате в стене сферы.

– Он не живой. Это не ванная с питательным раствором. Там какая–то субстанция, на которую проектируется видеоизображение. Видео– и аудиозаписи синхронизированы так, чтобы получилась точная копия. Он умер сто пятьдесят лет назад.

В тишине продолжал звучать сухой тихий голос Престона. Конклин отодвинул заплату и выбрался наружу.

– Идите сюда, – махнул он остальным. – Заходите.

– Мы слышали по шлемофонам все ваши разговоры, – сказал Джерети, войдя внутрь. – Что все это значит? Черт возьми, при чем тут Мэри и барашек?

Он увидел копию Джона Престона и замолчал. Остальные вошли следом за ним, волнуясь и затаив дыхание. Один за другим они входили и останавливались, увидев старика, услышав его тихие слова, продолжавшие звучать в разреженном воздухе сферы.

– Запечатайте дыру, – приказал Гровс, когда вошел последний человек, японский оптик.

– Это он? – с сомнением спросила Мари. – Почему он так говорит? Словно повторяет… молитву.

Конклин положил свою тяжелую гермоперчатку на плечо девушки:

– Это только изображение. Он оставил сотни таких, а может, тысячи. Разбросал в пространстве, вокруг. Чтобы привлечь корабли и направить их к Диску.

– Значит, он мертв!

– Он умер давным–давно, – ответил Конклин. – Судя по его виду, он умер очень старым. Вероятно, через несколько лет после того, как обнаружил Диск. Он знал, что когда–нибудь сюда прилетят корабли. Он хотел привести один из них сюда, в его мир.

– Он, наверное, не знал, что будет создано Общество, – грустно сказала Мари. – Он не представлял, что кто–нибудь еще отправится на поиски Диска.

– Не знал, – согласился Конклин. – Но он знал, что сюда полетят корабли.

– Как жаль…

– Не поддавайтесь отчаянию, – сказал Гровс. – Мертва только физическая оболочка Джона Престона, и эта оболочка не самое главное.

– Наверное, вы правы, – согласилась Мари и просияла. – Это что–то изумительное, что–то вроде чуда.

– Молчи и слушай, – мягко сказал Конклин.

И все они замолчали и прислушались.

– Это не бессмысленное движение, – говорил бледный образ старика.

Его подслеповатые глаза были устремлены на группу людей; он не видел их, не слышал их, не знал об их присутствии. Он обращался к тем, кто был в тот момент, когда он это говорил, очень далеко от него.

– Не животный инстинкт делает нас беспокойными и неудовлетворенными. Вот что я скажу вам: самое возвышенное, что есть в человеке, – это потребность расти и идти вперед… открывать новое… развиваться. Достигать неизведанных территорий, приобретать новый опыт, эволюционировать. Отбросить рутину и повторение, отказаться от одуряющей монотонности и стремиться вперед. Постоянно идти дальше…

Мир, который построил Джонс

Глава 1

Температура в Убежище колебалась от 99 до 101 по Фаренгейту. В воздухе ленивыми волнами перекатывались клубы пара. Всюду били горячие гейзеры, и «почва» представляла собой зыбкую поверхность теплой слизи, состоящей из воды, растворенных солей и какой–то ноздреватой кашицы. Останки лишайников и простейших окрашивали и уплотняли влажную пену, падавшую отовсюду и покрывавшую влажные скалы, губкообразный кустарник и какие–то сооружения. Виднелся тщательно разрисованный задник: унылое плоскогорье, возвышающееся над бурным морем.

Без сомнения, Убежище было создано по образцу материнского чрева. Трудно было отрицать это сходство – да никто и не отрицал.

Луи угрюмо наклонился, сорвал какую–то бледно–зеленую поганку, растущую под ногами, и раздавил ее в пальцах. Под влажной органической оболочкой оказалась пластмассовая сетка: гриб был искусственным.

– Могло быть и хуже, – заметил Фрэнк, глядя, как Луи отшвырнул гриб. – Хорошо еще, что не пришлось за все это платить. Федправу[6] эта штука, наверное, стоила миллиарды.

– Театр какой–то, – злобно сказал Луи. – Ну зачем все это? Почему угораздило родиться именно здесь?

Фрэнк ухмыльнулся:

– Ты что, забыл, что мы высшие мутанты? Мы ведь сами решили так много лет назад. – Он ткнул пальцем туда, где за стеной Убежища был виден другой мир. – Мы слишком чисты для него.

Снаружи на прохладной постели тумана раскинулся полусонный ночной Сан–Франциско. То здесь, то там ползали редкие машины; пучки проводов, словно перепутанные членистые черви, вылезали из–под земли на станциях подземки. Перемигивались редкие огоньки офисов… Луи повернулся спиной к городу. Мучительно было видеть и сознавать, что ты здесь в ловушке, что тебя окружали всегда одни и те же люди. И тебе ничего не остается, как только сидеть тут да таращиться, подсчитывая годы, впустую проведенные в Убежище.

– Должна же тут быть какая–то цель, – проговорил он. – Хоть какой–нибудь минимальный смысл.

Фрэнк фаталистически пожал плечами:

– Военные игры, радиация. Повреждение генетического кода. Просто несчастный случай… как с Джонсом.

– Но нас оставили в живых, – подала голос Ирма, стоявшая за спинами мужчин. – Все эти годы о нас заботились, нас поддерживали. Ведь для чего–то им это было нужно. Должен же быть и для них в этом какой–то смысл.

– Ты скажи еще – предназначение, – съязвил Фрэнк, – или, к примеру, вселенская задача.

В Убежище, мрачном, окутанном паром резервуаре, их было семеро. Атмосферой служила смесь аммиака, кислорода, фреона и небольшого количества метана, насыщенная водяным паром и лишенная углекислого газа. Убежище сконструировали двадцать пять лет назад, в 1977 году, и старшие члены группы еще помнили свою прежнюю жизнь в механических инкубаторах. Сначала Убежище выглядело несколько иначе, но время от времени в его конструкцию вносились усовершенствования. В нем периодически появлялись рабочие, нормальные люди в герметичных скафандрах, за которыми тащились шланги и трубки – средства жизнеобеспечения. Чаще всего из строя выходила подвижная фауна, вот они и являлись ее ремонтировать.

– Если бы у нас была какая–то задача, – сердито буркнул Фрэнк, – нам бы сказали. – Лично он доверял специалистам Федправа, которые эксплуатировали Убежище. – Доктор Рафферти обязательно сообщил бы нам, и вам это известно.

– Что–то я не уверена, – сказала Ирма.

– Боже мой, – горячился Фрэнк, – они же нам не враги. Ну что им стоит уничтожить нас, стереть в порошок – но они же этого не сделали? В конце концов, они бы могли напустить на нас Молодежную лигу.

– Они не имеют права держать нас здесь, – запротестовал Луи.

Фрэнк зевнул.

– Если мы выйдем отсюда, – терпеливо, будто обращаясь к детям, проговорил он, – мы умрем.

На верхней кромке прозрачной стены торчал вентиль давления и шли ряды клапанов безопасности. Слабые струйки едких газов просачивались внутрь и смешивались с привычной влажностью воздуха.

– Чувствуете запах? – спросил Фрэнк. – Вот что вас ждет снаружи. Холод и смерть.

– А тебе никогда не приходило в голову, – спросил Луи, – что этой дрянью, которая оттуда сочится, нам морочат голову?

– Это каждому из нас приходило в голову, – ответил Фрэнк. – И через каждые пару лет. Мы давно уже стали параноиками, мы уже готовимся к побегу. Только зачем куда–то бежать, если можно просто выйти. Никто нас не держит. Мы спокойно можем выйти из этого парового котла, только помните: снаружи нам не выжить.

В сотне футов, возле прозрачной стены, застыли остальные четверо. Голос Фрэнка долетал до них глухими, искаженными звуками. Гарри, самый младший из всех, посмотрел в сторону Фрэнка. Он прислушался, но не смог разобрать ни слова.

– О’кей, – нетерпеливо сказала Вивиан, – пошли.

Гарри кивнул.

– Прощай, чрево, – пробормотал он. Протянув руку, он нажал на красную кнопку, вызывающую доктора Рафферти.

– Наши маленькие друзья, похоже, опять словно белены объелись. Они решили, что им все позволено. – Рафферти повел Кассика к подъемнику. – Это будет для вас интересно… по крайней мере сначала. Не удивляйтесь, кое–что вас может поразить. Они совершенно другие, я имею в виду психологически.

На одиннадцатом этаже показались первые элементы Убежища, специальные насосы, которые поддерживали атмосферу в нужном состоянии. Доктора в белом резко выделялись среди затянутых в коричневую униформу полицейских. На четырнадцатом этаже Рафферти вышел из лифта, Кассик последовал за ним.

– Они звонили, звали вас, – сообщил Рафферти один из врачей. – В последние дни они чем–то сильно встревожены.

– Спасибо, – ответил он и обратился к Кассику: – Их можно наблюдать на этом экране. Я не хочу, чтобы они вас видели. Лучше им не знать, что здесь полиция.

Часть стены отодвинулась. Открылся сине–зеленый, весь в вихрях тумана ландшафт Убежища. Кассик видел, как доктор Рафферти через шлюз прошел в этот искусственный мир за стеной. И в ту же минуту его высокую фигуру окружили семеро странных, крохотных, похожих на гномов существ как мужского, так и женского пола. Все семеро были сильно возбуждены. Хрупкие, как у маленьких птичек, грудные клетки вздымались от волнения. Пронзительно крича и отчаянно жестикулируя, уродцы что–то объясняли доктору.

– В чем дело? – оборвал их Рафферти. Он задыхался в смрадных испарениях Убежища, пот капал с покрасневшего лица.

– Мы хотим выйти отсюда, – пропищало существо женского пола.

– И мы уходим, – заявило другое существо, по виду мужчина. – Мы уже решили, и вы не можете держать нас здесь взаперти. Вы не имеете права.

Некоторое время Рафферти что–то им объяснял, потом резко повернулся и вышел обратно через шлюз наружу.

– Это уж слишком, – пробормотал он Кассику, потирая лоб. – Я выдерживаю там не более трех минут, начинает действовать аммиак.

– Вы хотите дать им попробовать? – спросил Кассик.

– Подготовьте Фургон, – приказал Рафферти своим помощникам. – Пусть будет наготове, чтобы подобрать их, когда начнут падать. – Кассику он объяснил: – Фургон – это как бы железное легкое, специально для них. Большого риска не будет: хоть это и очень хрупкие создания, но мы будем наготове и подберем их раньше, чем они успеют себе навредить.

Не все мутанты решили покинуть Убежище. Четыре фигурки нерешительно пробирались вдоль прохода к эскалатору. Позади, сбившись в кучку под защитой родного чрева, осталось трое их товарищей.

– Эти трое – реалисты, – заметил доктор Рафферти. – Они и возрастом постарше. Вон тот, покрупнее, темноволосый, который больше всех похож на человека, – Фрэнк. С молодыми всегда больше хлопот. Придется применить постепенную акклиматизацию – очень уж хрупкие у них организмы, – чтоб не задохнулись или не умерли от остановки сердца. – Он продолжил с тревогой: – Я бы хотел, чтобы вы очистили улицы. Их никто не должен видеть. Хотя уже час поздний и народу там немного, но на всякий случай…

– Я позвоню в районную полицию, – согласился Кассик.

– Сколько времени это займет?

– Несколько минут. Из–за Джонса и этих сборищ полиция всегда наготове.

Рафферти облегченно вздохнул и быстро вышел, а Кассик принялся искать телефон районной Службы безопасности. Он быстро нашел его, соединился с отделением в Сан–Франциско и отдал распоряжения. Пока он разговаривал, отряды воздушно–десантной полиции уже стали собираться вокруг здания, где находилось Убежище. Кассик не клал трубку до тех пор, пока не установили уличные заграждения, а потом пошел искать Рафферти.

Четверо мутантов спустились по эскалатору вниз. Пошатываясь, робко, почти на ощупь, они пересекли вслед за доктором Рафферти вестибюль и подошли к широким дверям, ведущим на улицу.

Улица была совершенно пуста; полиция знала свое дело: Кассик не заметил ни одного пешехода, ни одной машины. Лишь единственный силуэт на углу нарушал однообразие серого пространства: там, с работающим мотором, стоял припаркованный Фургон, готовый следовать куда прикажут.

– Вон они, – сказал врач, стоящий рядом с Кассиком. – Надеюсь, Рафферти понимает, что делает. – Он указал пальцем. – Вон та, весьма недурная собой, Вивиан. Она самая молоденькая. Парнишка – это Гарри, очень смышленый, только неуравновешенный. А вот эти – Дайтер и его приятель Луи. Есть еще восьмой, ребенок, он в инкубаторе. Они про него пока не знают.

Всем четверым человечкам явно было не по себе. В полубессознательном состоянии, а двое чуть ли не в судорогах, они отчаянно карабкались вниз по ступенькам, пытаясь удержаться на ногах. Далеко они не ушли. Первым упал Гарри; пару секунд он шатался на последней ступеньке, а потом ткнулся лицом прямо в бетонную плиту. Его маленькое тело дрожало, он пытался еще ползти вперед. Остальные слепо ковыляли по тротуару, не подозревая о том, что их товарищ упал; они и сами были едва живы.

– Ну, – Дайтер судорожно глотнул воздух, – вот мы и выбрались.

– Мы сделали это, – отозвалась Вивиан. Устало опустившись на корточки, она отдыхала, прислонившись к стене. Через секунду и Дайтер растянулся рядом с девушкой. Он распахнул рот, как рыба на берегу, в горле у него клокотало. С закрытыми глазами он бессильно попытался встать на ноги. Рядом повалился Луи.

Потрясенные, ошеломленные неожиданностью столь жалкого финала, все четверо лежали слабо шевелящейся кучей на серой мостовой, еще судорожно дыша, еще цепляясь за жизнь. НИКТО уже и не пытался двигаться дальше; они уже забыли, зачем подвергли себя этому испытанию. Задыхаясь, отчаянно пытаясь сохранить остатки уходящего сознания, они слепо уставились на нависшую над ними фигуру доктора Рафферти.

Доктор помедлил немного, сунув руки в карманы.

– Сами виноваты, – холодно сказал он. – Хотите продолжить? – Никто ему не ответил, едва ли они услышали его слова. – Ваш организм не приспособлен к обычному воздуху, – продолжил Рафферти. – И к температуре. И к еде. И ко всему остальному.

Он взглянул на Кассика, на лице которого отражались их боль, их отчаянное страдание. Чиновник Службы безопасности был потрясен невиданным зрелищем.

– Ну все, хватит мучиться, – резко сказал он. – Давайте вызовем Фургон и вернемся назад.

Вивиан слабо кивнула; губы ее шевельнулись, но она не проронила ни звука.

Обернувшись, Рафферти дал короткий сигнал. Тут же подрулил Фургон, из него выскочили роботы и затопали к четырем скрюченным гномикам. В мгновение ока всех погрузили внутрь. Экспедиция закончилась полным провалом. Но у Кассика было свое мнение на этот счет. Он видел, как человечки истово боролись, прежде чем проиграли.

Какое–то время он стоял вместе с доктором Рафферти на холодном ночном тротуаре, не произнося ни слова. Каждый думал о своем. Наконец Рафферти пошевелился.

– Спасибо за то, что очистили улицу, – пробормотал он.

– Хорошо, успели вовремя, – ответил Кассик. – Могло быть и хуже… Несколько патрульных из Молодежной лиги Джонса шлялись неподалеку.

– Вечно этот Джонс. У нас нет никаких шансов.

– Будем брать пример с этой четверки: давайте хоть пытаться.

– Но ведь это правда!

– Правда, – согласился Кассик. – Такая же правда, как и та, что ваши мутанты не могут дышать воздухом. Но мы все–таки ставим свои заграждения на дорогах. Мы очищаем улицы и надеемся, черт побери, что когда–нибудь заставим их замолчать навсегда.

– Вы когда–нибудь видели Джонса?

– Приходилось, – сказал Кассик. – Я знал его еще в те времена, когда у него не было никакой Организации, когда о нем никто и не слыхивал.

– Когда он был священником?

– Еще раньше, – проговорил Кассик, вспоминая давно прошедшие события. Невероятно, однако было время, когда имя Джонс не переходило из уст в уста. Время, когда не нужно было очищать улицы. Когда не существовало людей в серой униформе, которые всюду теперь бродят по улицам, собираются в толпы. Не было звона разбитого стекла, свирепого треска пылающих зданий…

– Что он тогда делал? – спросил Рафферти.

– Выступал на карнавале, – ответил Кассик.

Глава 2

Ему было двадцать шесть, когда он впервые встретил Джонса. Это произошло 4 апреля 1995 года. Он навсегда запомнил этот день: в прохладном весеннем воздухе пахло свежей травой. Год назад кончилась война.

Он стоял перед длинным широким спуском. То там, то здесь торчали какие–то строения, главным образом самодельные убежища, временные и непрочные. Некрасивые улицы, болтающиеся без дела рабочие – типичная картина небольшого поселка, удаленного от индустриальных центров, благодаря этому и уцелевшего. По обычным дням везде кипела работа: люди пахали землю, звенела кузница, доносился лязг какой–нибудь мастерской. Но сегодня над всей округой повисла тишина. Большинство здоровых взрослых и поголовно все дети потащились на карнавал.

Земля под ногами была влажной и мягкой. Кассик уверенно шагал вперед. Он тоже торопился на карнавал. Его там ждала работа.

Работу в то время найти было нелегко, поэтому Кассик несказанно обрадовался, когда подвернулось дело. Как и многие молодые люди, интеллектуально сочувствующие релятивизму Хоффа, он пошел на государственную службу. Аппарат Федправа предоставил ему шанс участвовать в решении задач Реконструкции; а раз он получал жалованье, и кстати, твердым серебром, значит, служил человечеству.

Тогда еще он был идеалистом.

Его назначили в Департамент внутренних дел. В Балтиморском учебном центре он прошел политическую подготовку, а потом попал в отдел региональной полиции, в войска безопасности. Но тогда, в 1995 году, казалось, что задачи подавления экстремистов политического или религиозного толка придуманы заскорузлыми бюрократами. Никто их не воспринимал всерьез: при отлаженном механизме распределения продуктов по всему миру с паникой и недовольством было покончено. Каждый мог быть уверен, что средства к существованию он получит всегда. Фанатизм военного времени изжил себя и исчез, контроль за провиантом и тряпками вернулся к доинфляционной отметке.

Перед Кассиком, переливаясь всеми красками, раскинулась площадь. Посередине сверкали яркие неоновые огни, украшавшие десяток зданий из стекла и металла. Широкая аллея вела к огромному конусу цирка. Предполагалось, что там будет происходить самое главное.

Знакомое зрелище встретило его. Кассик с трудом проталкивался в густой толпе, окутанной ядреным запахом пота и кольцами табачного дыма. Запах этот возбуждал Кассика. Протиснувшись за спинами семьи загорелых земледельцев, он достиг ограждения первой выставки уродов.

Жесткое облучение во время войны породило множество сложных болезней, а вместе с ними многочисленные отклонения от нормы в виде самых невероятных уродцев. Здесь, на невеселом карнавале, их было представлено изрядное количество.

Прямо перед Кассиком восседал мультичеловек – хитросплетение из мяса и органов. Вяло шевелились головы, руки, ноги – это чудовище было слабоумно и беспомощно. К счастью, потомство его оказалось нормальным, мультиорганизмы не стали настоящими мутантами.

– Боже мой, – с ужасом произнес осанистый кучерявый человек за спиной Кассика, – это ужасно!

Другой, тощий и длинный мужик, небрежно обронил:

– На войне таких было полно. Мы как–то схоронили их целую кучу, что–то вроде колонии.

Толстый глуповато моргнул, глубоко вонзил зубы в засахаренное яблоко и отодвинулся от старого вояки. Ведя за собой жену и троих детей, он обогнал Кассика.

– Страшно все это, – пробормотал он. – Отталкивающее зрелище!

– В некотором роде, – согласился Кассик.

– Не знаю, зачем я пришел сюда. – Толстяк показал на жену и детей, тупо поедающих жареную кукурузу и сахарную вату. – Им вот нравится. Женщины и дети вообще любят всякую глупость.

– Релятивизм учит, что все должны жить.

– Конечно, – горячо согласился толстяк, энергично кивая. Кусочек засахаренного яблока прилип к его верхней губе. Он смахнул его пятерней, усеянной веснушками. – У них тоже должны быть права, как и у всех. Как у вас, как и у меня, мистер… они ведь тоже живые.

Прислонившись к ограждению, ветеран громко и отчетливо произнес:

– Это не относится к уродам. Это касается только людей.

Толстяк залился краской и горячо зажестикулировал засахаренным яблоком:

– Мистер, может, они думают, что уроды – это мы. Кто знает, что такое урод?

Возмущенный ветеран заявил:

– Я знаю, что такое урод. – Он с отвращением смерил глазами Кассика и толстяка. – А сам–то кто такой, ты, любитель ублюдков?

Толстяк что–то бессвязно залопотал, вздрогнув всем телом, но жена схватила его за руку и потащила прочь, к следующей экспозиции. Все еще пытаясь протестовать, он затерялся в толпе. Кассик остался один на один с ветераном.

– Шут гороховый, – проворчал ветеран. – Дураку понятно, что они уроды. Черт подери, для чего тогда их тут выставили!

– И все–таки он прав, – заметил Кассик. – Закон дает право каждому жить так, как он хочет. Согласно релятивизму…

– Тогда к чертям твой релятивизм! Значит, мы воевали, били всех этих жидов, атеистов и красных только для того, чтобы всякий, кто захочет, становился проклятым уродом? Ты веришь этому интеллигентскому дерьму?

– Никого мы не побили, – сказал Кассик. – В этой войне никто не победил.

Вокруг них собралась небольшая кучка людей. Ветеран заметил это; его холодный взгляд сразу потускнел и застыл. Он проворчал что–то, в последний раз враждебно посмотрел на Кассика и исчез в толпе. Разочарованные зеваки разошлись.

Следующий урод был получеловек–полузверь. На фронте нередко случались межвидовые спаривания; без сомнения, корни того, что из этого получалось, терялись во мраке фронтовых кошмаров. Кассик пытался догадаться, кем были родители существа, которое сидело перед ним. Один из них наверняка был лошадью. Хотя этот уродец, по всей вероятности, подделка, его, скорее всего, получили искусственным путем, но выглядел он убедительно. После войны ходило множество запутанных легенд об отпрысках человека и животного; простые люди любят подобные закрученные сказочки–трахалки, где бойкие бабенки подставляют корму жутким монстрам.

Чаще всего попадались на выставке многоголовые дети. Он прошел мимо витрины с паразитами, живущими обычно колониями братьев и сестер. Покрытые перьями, чешуей, хвостатые, крылатые гуманоидные уроды пищали и махали всеми своими членами во все стороны – о, как бесконечны причуды взбесившихся генов. Там были люди, внутренние органы которых расположены снаружи, безглазые, безлицые, даже безголовые; уродцы с чрезмерно увеличенными, удлиненными и многосуставными членами; печальные создания, выглядывающие из чужого чрева; нелепые существа с чудовищно искаженным строением и неспособные к воспроизведению; монстры, живущие только тем, что демонстрируют за деньги свои нелепые тушки.

В центре ярмарки уже вовсю шли представления. В них участвовали не просто уроды, свои таланты и способности демонстрировали настоящие исполнители. Тут они уже показывали не самих себя, но свои необычные способности. Танцоры, акробаты, фокусники, пожиратели огня, борцы, боксеры, укротители, клоуны, наездники, водолазы, силачи, заклинатели, предсказатели, хорошенькие девушки – все они представляли искусства, пришедшие к нам из глубины веков. Все как прежде, только исполнители – уроды. Война создала новых чудовищ, но не новые способности.

Так или примерно так размышлял Кассик. Но тогда он еще не встретил Джонса. Никто еще не знал этого человека: время его еще не настало. Мир продолжал отстраиваться, зализывать раны, и до Джонса пока никому не было никакого дела. Где–то слева выступали девушки. Почувствовав невольный интерес, Кассик позволил толпе увлечь себя в ту сторону.

По платформе слонялись четыре девицы, движения их были вялыми, они явно скучали. Одна подстригала ножницами себе ногти, остальные с отсутствующим видом глазели на толпящихся внизу мужчин. Все четыре, разумеется, голые. В неярком солнечном свете тела их слабо светились, лоснящиеся, бледно–розовые, округлые. Глашатай время от времени что–то кричал в свой рупор металлическим голосом, который гремел над толпой бесформенной мешаниной звуков. Никто не обращал на него ни малейшего внимания; все просто стояли и пялились на девиц. Позади возвышалось сооружение из листовой жести, где происходило само действо.

– Эй, – позвала одна из девок.

Вздрогнув, Кассик понял, что обращаются к нему.

– Что тебе? – нервно спросил он.

– Который час?

Кассик поспешно посмотрел на наручные часы:

– Полдвенадцатого.

Девица отделилась от остальных и лениво подошла к краю платформы.

– Сигареты есть?

Сунув руку в карман, Кассик вытащил пачку.

– Спасибо. – Болтая грудями направо и налево, девица свесилась с помоста и взяла сигарету.

Помедлив в нерешительности, Кассик достал зажигалку и дал прикурить. Она улыбнулась ему сверху вниз, этакая кареглазая темноволосая малышка со стройными бледными ногами, слегка влажными от пота.

– Ну что, идешь? – спросила она.

Он и не собирался.

– Нет.

Девица насмешливо надула губы.

– Нет? А почему? – Стоящих вокруг, видимо, забавлял их разговор. – Тебе не интересно? Ты что, один из этих?

Люди в толпе хихикали и ухмылялись. Он почувствовал, что краснеет.

– А ты ничего, – лениво сказала девица. С сигаретой в ярких губах, она уселась, расставив ляжки и положив руки на голые коленки. – Пятьдесят–то долларов у тебя найдется? Или для тебя это дорого?

– Да, – рассердился Кассик, – дорого.

– А–а–а… – разочарованно протянула девица, желая, видимо, поддразнить, потом протянула руку и взъерошила его тщательно причесанные волосы. – Это ужасно. А если бесплатно? Хочешь? Хочешь побыть со мной задарма? – Подмигнув, она высунула кончик розового языка. – Я бы тебе кое–что показала. Ты удивишься, сколько я знаю способов…

– Давайте шляпу по кругу пустим, – посмеиваясь, предложил лысый потный человек справа. – Ребята, скинемся для молодого человека? – Взрыв смеха раздался кругом, и под ногами зазвенело несколько пятидолларовиков.

– Я тебе нравлюсь? – Девица наклонилась к нему и положила руку на плечо. – Думаешь, у тебя не получится? – Ее мурлыкающий голос поддразнивал и словно уговаривал. – Держу пари, у тебя все получится. И все они уверены, что у тебя получится. Они все хотят посмотреть. Не волнуйся, я тебе покажу, что надо делать. – Вдруг она крепко ухватила его за ухо. – Поднимайся–ка, мама покажет тебе, на что она способна.

Из толпы вырвались ликующие крики, Кассика подхватили и подняли наверх. Девица отпустила ухо и протянула руки, чтобы обнять, но он увернулся и упал обратно в толпу. Протолкавшись подальше от помоста, он стоял, тяжело дыша и пытаясь привести в порядок свою одежду… и чувства.

Но никто уже не обращал на него внимания. Он бесцельно пошел куда глаза глядят, сунув руки в карманы и пытаясь, насколько это было возможно, вновь обрести чувство беззаботности. Толпа двигалась по кругу, все глазели в основном на то, что было представлено в центре площади. Он осторожно обошел человеческий поток; лучше всего держаться периферии, где на открытых площадках раздавали всякое чтиво, вещали ораторы, собирая вокруг себя кучки любопытных. Может, этот тощий ветеран какой–нибудь фанатик, размышлял Кассик, а может, просто узнал в нем фараона.

Место, где показывали девочек, находилось как раз между уродами и талантами. Народ валил туда валом, как правоверные в Мекку. А сразу за помостом с девицами стояли будки предсказателей.

– Все они шарлатаны, – поведал ему снова неизвестно откуда взявшийся курчавый толстяк; он стоял со своим семейством возле будки, где метали дротики, с пучком дротиков в руке, пытаясь выиграть двадцатифунтовый голландский окорок. – Будущее никому не известно, пускай детям дурят головы своими сказками.

Кассик усмехнулся:

– Значит, говоришь, голландский окорок, двадцать фунтов? Да он тоже, скорей всего, из воска.

– Этот окорок я сейчас выиграю, – добродушно заявил толстяк. Его жена промолчала, но дети не скрывали полной уверенности, что это так и будет. – А вечером заберу его домой.

– Ну а я схожу узнаю, что ждет меня в будущем, – усмехнулся Кассик.

– Удачи вам, мистер, – сердечно пожелал толстяк. Он повернулся к огромному, изъеденному временем и мышами щиту с мишенями, сплошь испещренному мелкими зарубками. На нем хозяин намалевал девять огромных планет, а десятая – невероятно крошечная Земля по центру – оставалась девственно нетронутой. Толстяк прицелился и бросил дротик, но не зря хозяин спрятал за щитом магнит: дротик миновал Землю и благополучно вонзился в пустоту как раз где–то возле Ганимеда.

В первой будке предсказателя над низеньким столом сгорбилась толстая темноволосая старуха; перед ней, разумеется, стоял аппарат, который всегда стоит в таких случаях, то есть светящийся шар. Среди безвкусно развешанных тряпок самой кричащей расцветки толкались, выстраиваясь в очередь, несколько человек, готовые расстаться с двадцатью долларами. Сияли неоновые буквы:

ВАШЕ БУДУЩЕЕ ПРЕДСКАЖЕТ ВАМ МАДАМ ЛУЛУ КАРИМ–ЗЕЛЬДА.

УЗНАЙТЕ СВОЕ БУДУЩЕЕ,

БУДЬТЕ ГОТОВЫ КО ВСЯКОЙ

СЛУЧАЙНОСТИ В ЖИЗНИ.

Ничего тут особенного не было. Старуха бормотала посетителю обычную белиберду, какую всегда говорят в подобных случаях, и немолодая тетка из очереди выглядела вполне довольной. Но рядом с заведением мадам Лулу Карим–Зельды была еще одна будка, убогая с виду и совсем безлюдная. Там сидел еще один предсказатель, совсем иного рода. Тут не было ни кричащего дешевого убранства, ни сияющего шара, как у мадам Карим–Зельды, всюду царил унылый полумрак. Кассик очутился в сером, едва освещенном замкнутом пространстве, вокруг которого кричал и веселился карнавал.

На пустом помосте сидел молодой человек, не старше самого Кассика, может, и моложе. Надпись над его головой заинтриговала Кассика.

БУДУЩЕЕ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА

(личную судьбу не предсказываем )

Кассик постоял, изучая молодого человека. Сгорбившись, тот угрюмо сидел в неудобной позе и курил, уставившись в пространство. Не было никакой очереди, будку обходили стороной. Лицо предсказателя покрывала щетина, странное лицо: одутловатое, с красными щеками, выпуклым лбом, на носу очки в железной оправе, припухлые, как у ребенка, губы. Он моргал глазами, часто затягивался, то и дело поддергивал рукава на бледных тощих руках. В фигуре его, одиноко сидящей на пустом помосте, было что–то решительное и в то же время мрачное.

«Личную судьбу не предсказываем». Странноватая надпись для ярмарки. Кому интересно счастье вообще, счастье для всех? Старая надпись шелушилась краской, словно лишай у бродячего пса. Похоже, предсказатель – не первый сорт; надпись не сулит ничего определенного. Но Кассика все–таки что–то заинтересовало. Видимо, парня изрядно потрепало, прежде чем он занялся этим делом. В конце концов, все предсказатели на девяносто девять процентов балаганные актеры, а остальные – просто неглупые люди. На карнавале такой человек всегда может раскинуть мозгами, сориентироваться и выдать что–нибудь такое, что делают все; почему же этот решил заняться явно никому не нужным делом? Наверняка тут некая тайна. Каждая линия его сгорбленного некрасивого тела говорила о том, что этот парень будет стоять до конца, что он должен выстоять, сколько бы ему ни пришлось торчать здесь.

Это и был Джонс, но тогда Кассик конечно же не знал этого.

Перегнувшись к платформе, Кассик сложил ладони и позвал:

– Эй!

Молодой человек повернул голову. Их взгляды встретились. Сквозь толстые стекла очков на Кассика холодно смотрели маленькие серые глаза. Он пристально щурился на Кассика, не двигаясь с места и не говоря ни слова. Пальцы его не переставая барабанили по столу.

– Ну и почему? – спросил Кассик. – Почему не предсказываем личную судьбу?

Парень не ответил. Его взгляд потускнел, он отвернулся и снова тупо уставился на крышку стола. Сомнений не было: этот парень не был специалистом, ему нечем было позабавить публику. И что–то такое с ним случилось: парень был явно не в себе. Другие забавники охотились за публикой, всячески зазывали к себе народ, выворачивались перед ним наизнанку (часто и буквально), лишь бы привлечь к себе внимание, а этот только сидел и сверкал своими очками. Он и пальцем не шевельнул, чтобы заработать; ну и не заработал, видно, ни гроша. Но тогда зачем он тут сидел?

Кассик колебался. Похоже, тут вряд ли что–нибудь вынюхаешь, он только зря тратит время, не за это правительство ему деньги платит. Но что–то такое мешало ему уйти. Он чуял здесь какую–то тайну, а тайн–то он как раз и не любил. Он был оптимистом и верил, что всегда можно решить любую проблему. Мир ему нравился тогда, когда в нем был смысл. А все, что он видел здесь, явно не имело смысла.

Поднявшись по ступенькам, Кассик подошел к парню.

– Хорошо, – сказал он. – Я согласен.

Ступеньки прогибались и трещали, помост шатался, находиться на нем было явно небезопасно. Стул, на который он уселся напротив предсказателя, так и застонал под ним.

Лицо парня было усеяно яркими пятнышками, что могло означать пересадку кожи. Следы войны? Над ним витал слабый запах какого–то лекарства: парень заботился о своем явно хилом здоровье. На лоб спускалась спутанная челка, одежда висела на костлявом теле, как на вешалке. Теперь он в упор смотрел на Кассика, изучая его и что–то прикидывая.

Нет, страшного в нем ничего не было. Было что–то неуклюжее, как бы недоделанное; изможденное тело его как–то странно подергивалось. Но взгляд был колючий и жесткий. Парень–то отнюдь не робкого десятка. В лицо Кассику смотрел человек с характером твердым и решительным. Кассик вдруг почувствовал тревогу. Инициатива явно уплывала из рук.

– Двадцать долларов, – сказал Джонс.

Кассик неуклюже порылся в кармане:

– За что? Что я получу взамен?

Выждав мгновение, Джонс объяснил:

– Вот это видите?

Он показал на круг, лежащий на столе. Поверхность круга была поделена на четыре равные части. Отведя назад рычаг, Джонс отпустил его, и стрелка на круге медленно повернулась; раздалось глухое металлическое пощелкивание.

– У вас две минуты, не больше. Спрашивайте что хотите.

Взял деньги и положил их в карман.

– Спрашивать? – хрипло проговорил Кассик. – О чем спрашивать?

– О будущем. – В голосе Джонса слышалось нескрываемое презрение. Мол, дураку понятно, что о будущем, о чем же еще. Его тонкие пальцы раздраженно барабанили по столу. Колесо стрекотало.

– Но ничего личного? – еще раз попробовал Кассик. – Ничего про себя?

Судорожно искривив рот, Джонс выпалил:

– Разумеется. Вы – пустое место. Вы сами по себе – ноль без палочки.

Кассик заморгал от неожиданности. Растерявшись, чувствуя, что краснеет, Кассик изо всех сил пытался овладеть собой.

– Думаю, вы заблуждаетесь. Может быть, я все–таки кое–что значу.

Он лихорадочно обдумывал положение, в которое попал. Что бы сказал этот юнец, этот недотепа, если бы узнал, что перед ним сидит тайный агент Федправа? Он чуть было не выпалил это ему в лицо, чтобы хоть как–то защититься, но вовремя проглотил все слова. Без сомнения, его карьера в Службе безопасности на этом бы и кончилась, это точно. Ясно было одно: он не на шутку встревожился и чувствовал себя очень даже неуверенно.

– Осталось девяносто секунд, – бесстрастно заметил Джонс. Но потом и в его безжизненном, словно окаменевшем голосе послышались какие–то живые нотки. – Да ради бога, спроси же что–нибудь! Ты ничего не хочешь узнать? Тебе что, разве неинтересно?

Кассик облизал губы.

– Ну ладно. Что там нас ждет в будущем? Какие такие события?

Джонс с отвращением помотал головой. Потом зевнул и погасил окурок. На мгновение показалось, что он не станет отвечать; он уставился на свой окурок, размазанный по грязи, обляпавшей его ботинок. Но вот Джонс выпрямился и, стараясь быть спокойным, заговорил:

– Нужны конкретные вопросы. Хочешь, я придумаю за тебя вопросик? Пожалуйста! Вопрос: кто станет следующим председателем Совета? Ответ: кандидат националистов, некто Эрнест Т. Сандерс.

– Но ведь националисты даже не партия! Это ведь всего–навсего от чего–то там отколовшаяся группка!

Не обращая на него внимания, Джонс продолжал:

– Вопрос: что такое шлынды? Ответ: существа, живущие за пределами Солнечной системы, происхождение неизвестно, природа неизвестна.

В замешательстве Кассик сказал, запинаясь:

– До какого времени неизвестна? – И, собравшись с духом, он спросил еще: – Насколько вперед вы угадываете будущее?

С той же интонацией, Джонс произнес:

– Я безошибочно вижу будущее на год вперед. Дальше все бледнеет. Я вижу только основные события, подробности мне неясны, и я ничего о них сказать не могу. И, насколько я вижу вперед, происхождение шлындов неизвестно. – Он взглянул на Кассика и добавил: – Я стал говорить о них, потому что скоро они станут для нас проблемой.

– Уже, – сказал Кассик, вспомнив сенсационные заголовки дешевых газет: НЕОПОЗНАННЫЕ КОСМИЧЕСКИЕ КОРАБЛИ ОБНАРУЖЕНЫ НА ОКОЛОЗЕМНОЙ ОРБИТЕ. – Вы говорите, это существа? Это не космические корабли? Я не понимаю, вы что, имеете в виду, что это мы видели живых существ, а вовсе не искусственно созданных…

– Да, они живые, – нетерпеливо перебил Джонс; он был как в лихорадке. – В Федправе это уже известно. Вот прямо сейчас они там наверху получили подробнейшие описания. А нам об этом скажут только через несколько недель. Эти ублюдки все прячут от нас. Разведчик, возвратившийся с Урана, приволок мертвого шлында на буксире.

Колесо вдруг перестало щелкать, и Джонс откинулся на спинку стула. Возбужденное словоизвержение прекратилось.

– Ваше время кончилось, – объявил он. – Если хотите узнать что–нибудь еще, платите двадцать долларов.

– Нет, спасибо, – пробормотал ошеломленный Кассик. – Хватит и этого.

Он спустился с помоста и вышел.

Глава 3

В четыре его подобрала полицейская машина и отвезла обратно в Балтимору. Внутри у него все клокотало. Он возбужденно закурил, тут же раздавил сигарету, прикурил другую. Может, он и узнал что–то, а может, и нет. Здание секретной службы, огромный бетонный куб, стояло в миле от города. Вокруг него виднелись металлические сооружения: координационные блоки, к которым была подведена сложная система туннелей. В голубом весеннем небе лениво порхали несколько перехватчиков воздушных мин. Машина притормозила у первого пропускного пункта; к ним не спеша подошли охранники с автоматами и гранатами, болтающимися на поясе, и в сверкающих на солнце касках.

Обычная проверка. Машину пропустили, она покатилась вдоль ограждения в сторону стоянки. Здесь Кассика высадили. Машина зарулила в гараж, а он остался один перед наклонной дорожкой к зданию. В голове его царил полный бардак. Ну как относиться к тому, что он только что услышал? И прежде чем сделать доклад директору Службы безопасности Пирсону, он решил спустить пар в одном классе педагогики. Через минуту он уже стоял в кабинете своего Старшего Политического Наставника.

Макс Каминский внимательно изучал кучу бумаг на столе и не сразу заметил Кассика.

– Домой моряк вернулся, – произнес он, продолжая работать. – Домой вернулся с моря. А где моряк, там и охотник. Ну, много настрелял дичи в этот прекрасный апрельский день?

– Я хочу вас кое о чем спросить, – запинаясь, сказал Кассик. – Пока не пошел с докладом. – Этот круглолицый маленький толстяк с пушистыми усами и морщинистым лбом когда–то был его учителем. Кассик больше не подчинялся Каминскому по службе, но нередко приходил к нему за советом. – Закон я знаю… но многое зависит от человека. Похоже, кто–то собирается нарушить закон, правда, я не уверен, каким образом.

– Ну что ж, – сказал Каминский, отложил авторучку и, сняв очки, сцепил мясистые пальцы, – как тебе известно, нарушения закона бывают трех видов. Классификация опирается на «Начала релятивизма» Хоффа, и мне не следовало бы говорить тебе об этом. – Он похлопал по знакомой голубой книге на краю стола. – Пойди почитай ее еще раз.

– Я знаю ее наизусть, – нетерпеливо сказал Кассик, – но все равно сомневаюсь. Лицо, о котором идет речь, высказывало свое отношение не к фактам, оно делало заявление о вещах, еще не существующих.

– А именно?

– О том, что будет. Он утверждает, что ему известно, что случится через год.

– Прогноз?

– Предсказание, – уточнил Кассик. – Если только я понимаю разницу. А я утверждаю, что предсказание – вещь внутренне противоречивая. Никто не может достоверно знать будущее. По самому определению будущее есть то, что еще не произошло. А если существует знание будущего, тогда будущее можно изменить и, следовательно, само это знание станет недостоверным.

– Какой–нибудь предсказатель на карнавале?

– Да. – Кассик покраснел.

Усы его учителя сердито задрожали.

– И ты собираешься об этом докладывать? Ты собираешься предлагать правовые действия против какого–то шарлатана, зарабатывающего несколько жалких долларов гаданием по руке в бродячем цирке? И ты, щенок, уже готов, высунув язык, бежать по следу… Да знаешь ли ты, насколько это серьезно? Ты знаешь, что означает приговор? Лишение гражданских прав, каторжный лагерь… – Он покачал головой. – Хорошенькое впечатление ты произведешь на начальство: какой–то безобидный предсказатель что–то там такое предсказывает.

Не утратив достоинства, Кассик сказал:

– Но я думаю, что это нарушение закона.

– Да каждый из нас нарушает закон постоянно. Если я скажу тебе, что у маслин отвратительный вкус, я формально нарушу закон. Если кто–нибудь говорит, что собака – друг человека, он становится вне закона. Это происходит постоянно – но нам на это наплевать!

В кабинет вошел Пирсон. В коричневой полицейской форме он выглядел высоким и строгим.

– Что тут происходит? – раздраженно спросил он.

– Наш молодой друг, которого вы видите здесь, вернулся с добычей, – угрюмо ответил Каминский. – На этом чертовом карнавале он скрыл… он откопал предсказателя.

Обернувшись к Пирсону, Кассик пытался объясниться:

– Это не простой предсказатель, хотя там были и другие. – Чувствуя, что голос его сипло бормочет что–то невнятное, он заторопился. – Я уверен, что это мутант или что–то вроде. Он утверждает, что знает будущее. Он говорил мне, что некто по имени Сандерс станет председателем Совета.

– Никогда не слышал это имя, – равнодушно сказал Пирсон.

– Этот тип говорил мне, – продолжал Кассик, – что шлынды на самом деле вовсе не космические корабли, а живые существа и что наверху об этом уже знают.

Странное выражение исказило жесткие черты Пирсона. Даже Каминский за своим столом вдруг перестал писать.

– Да? – едва слышно произнес Пирсон.

– Он говорил еще, – продолжал Кассик, – что через год шлынды станут для нас большой проблемой. Связанной с важнейшими для нас вещами.

Ни Пирсон, ни Каминский не сказали ни слова. Да и не нужно было: Кассик все прочитал на их лицах. Он сделал свое дело. Он сообщил начальству все, что было нужно.

Еще немного, и про Джонса узнают все.

Глава 4

Флойда Джонса немедленно взяли под наблюдение. Это продолжалось в течение семи месяцев. В ноябре 1995 года кандидат от экстремистской Националистической партии победил на выборах в Верховный Совет. Через двадцать четыре часа Эрнест Т. Сандерс был приведен к присяге, а Джонса по–тихому арестовали.

За полгода Кассик растерял все свои юношеские заблуждения. Лицо его стало жестче и постарело. Теперь он меньше разговаривал, а больше думал. И как тайный агент он стал гораздо опытней.

В июне 1995 года Кассика перевели в район Дании. Там он встретил хорошенькую, веселую и очень независимую датчанку, которая работала в департаменте по делам искусств информационного центра Федправа. Ее звали Нина Лонгстрен, она была дочерью влиятельного архитектора; все родственники ее были богаты, талантливы и занимали положение в обществе. Даже после официальной женитьбы Кассик трепетал перед ней.

Приказ из полицейского управления в Балтиморе пришел как раз, когда они занимались ремонтом квартиры. Некоторое время он пытался привести мысли в порядок – в самом разгаре была покраска.

– Дорогая, – произнес наконец он, – нужно сматываться отсюда к чертовой матери.

Нина не сразу поняла, что ей говорят. Положив локти на стол в гостиной, ладонями подперев подбородок, она внимательно изучала таблицу цветов.

– Что? – пробормотала она с отсутствующим видом.

Гостиная представляла собой хаос первого дня творения: всюду валялись банки с краской, валики, распылители и прочее такое.

Забрызганная краской пластиковая пленка закрывала мебель. На кухне и в спальне стояли все еще упакованные бытовые машины, тюки с одеждой, мебель, завернутые свадебные подарки.

– Извини… Я прослушала.

Кассик подошел к ней и мягко вытащил из–под ее локтя карту красок.

– Сверху пришел приказ. Нужно лететь в Балтимору. Они начинают дело против этого Джонса. Я должен в нем участвовать.

– А–а–а… – едва слышно сказала Нина. – Понимаю.

– Не больше чем на два дня. Ты можешь остаться, если хочешь. – Он очень не хотел, чтобы она оставалась: они были женаты всего неделю, и, строго говоря, у него был медовый месяц. – Пирсон сказал, что дорогу оплатят обоим.

– Все равно у нас нет выбора, – с несчастным видом сказала Нина. Она выпрямилась и начала собирать рассыпанные карты цветов. – Думаю, на ремонт уйдет вся краска.

Она скорбно стала наливать скипидар в жестянку с кистями. Левую щеку ее пересекала зеленая полоса цвета морской волны – видимо, Нина поправляла свои длинные белые волосы. Кассик взял тряпку, намочил в скипидаре и осторожно вытер краску.

– Спасибо, – грустно сказала Нина. – Когда нам нужно ехать? Прямо сейчас?

Он посмотрел на часы.

– Лучше поспеть в Балтимору к вечеру. Его арестовали. Это значит, нужно вылететь из Копенгагена в восемь тридцать.

– Пойду приму ванну, – послушно сказала Нина. – И переоденусь. И ты тоже. – Она снисходительно потрепала его по щеке. – И побрейся.

Он кивнул:

– Все, что прикажешь.

– Наденешь светло–серый костюм?

– Лучше коричневый. Как–никак собираюсь на работу. К двенадцати часам я буду на службе.

– Это значит, нужно снова стать надутым и важным?

Он засмеялся:

– Нет, конечно. Но это дело меня беспокоит.

Нина наморщила нос:

– Беспокойся сам. И не жди, что я буду беспокоиться вместе с тобой. У меня и так есть от чего болеть голове… ты понимаешь хоть, что к следующей неделе мы не закончим?

– Наймем пару человек, они все сделают.

– Ну уж нет! – живо ответила Нина. Она скрылась в ванной, пустила горячую воду, вернулась и, сбросив туфли, стала раздеваться. – Ни один алкаш не переступит порога этой квартиры – для меня это не работа, это… – Стаскивая свитер через голову, она нашла нужные слова: – Это наша семейная жизнь.

– Гм, – проговорил Кассик суховато, – пока я не устроился на службу, я сам был одним из таких алкашей. Но как скажешь. Я люблю красить, все равно что.

– Тебе не должно быть все равно, – критически заявила Нина. – Черт подери, я хочу заронить искру понимания искусства в твою буржуазную душу.

– Ни слова о том, что это должно быть мне интересно. Это преступление против релятивизма. Сама интересуйся чем хочешь, но не говори, что и я должен.

Нина, хохоча, прыгнула ему на шею.

– Ты большой надутый дурак! Что мне с тобой делать, разве можно все воспринимать так серьезно?

– Вот уж не знаю, – нахмурился Кассик, – что нам с тобой делать с нами обоими?

– Это и вправду беспокоит тебя, – заметила наконец Нина, глядя ему в лицо, и в голубые глаза ее закралась тревога.

Кассик принялся собирать разбросанные по полу газеты. Притихшая Нина покорно наблюдала за ним, стоя в одних забрызганных краской спортивных штанах, нейлоновом лифчике, босая, и белые волосы в беспорядке падали на ее гладкие плечи.

– Ты расскажешь мне что–нибудь об этом деле? – спросила она.

– Конечно, – ответил Кассик. Сложив газеты, он вытащил из пачки одну, сложил ее и подал Нине. – Почитай это, пока будешь принимать ванну.

Статья оказалась длинной и глубокомысленной.

СВЯЩЕННИК СОБИРАЕТ ТОЛПЫ СЛУШАТЕЛЕЙ

ЕЩЕ ОДНО ДОКАЗАТЕЛЬСТВО ВСЕМИРНОГО РЕЛИГИОЗНОГО ВОЗРОЖДЕНИЯ

Граждане пришли послушать предупреждение священника о грядущих бедствиях. Проникновение враждебных форм жизни предсказано в мельчайших деталях.

Ниже помещалась фотография Джонса, но теперь уже не на помосте уличного балагана. Новоиспеченный священник был в потертом черном сюртуке, черных ботинках, относительно выбрит и очень смахивал на бродячего проповедника, странствующего от деревни к деревне с горячими проповедями перед толпами крестьян. Нина быстро окинула статью взглядом, прочитала несколько слов, еще раз посмотрела на фотографию и, не говоря ни слова, повернулась и пошлепала в ванную, чтобы выключить кран. Газету она так и не вернула; когда через десять минут она появилась опять, газета словно испарилась.

– Ну что ты на это скажешь? – с любопытством спросил Кассик.

Он уже привел в порядок комнату и начал собирать вещи.

– Ты о статье? – Окутанная облаком пара после ванны, светлая, словно Венера, Нина рылась в шкафу в поисках чистого лифчика. – Я потом ее прочитаю, сейчас надо скорей собираться.

– Так, значит, тебе наплевать? – раздраженно сказал Кассик.

– На что?

– На то, что я делаю. На все, что касается моей работы.

– Милый, это все не моего ума дело. – И она хитро добавила: – К тому же ведь это тайна. Я просто не хочу совать свой нос.

– Послушай–ка, – сказал он спокойно. Подойдя к ней, он поднял за подбородок ее голову, пока она не взглянула ему прямо в глаза. – Дорогая, – продолжил он, – тебе хорошо известно, чем я занимался до того, как ты вышла за меня. Теперь не время выражать недовольство.

Какое–то время они вызывающе глядели друг другу в глаза. Потом быстрым движением она достала из шкафа пульверизатор и стала брызгать ему в лицо одеколоном.

– Марш мыться и бриться! – крикнула она. – И ради бога, надень чистую рубашку, тут их полный ящик. Я хочу, чтобы в самолете ты был красивым, а то мне за тебя будет стыдно.

Внизу, под брюхом самолета, простиралось безжизненное пространство Атлантического океана. Кассик нетерпеливо и хмуро поглядел вниз, потом попробовал сосредоточиться на том, что происходило на экране телевизора, вмонтированного в спинку переднего сиденья. Справа, у окна, в костюме из дорогой ткани, сшитом вдобавок у хорошего портного, Нина читала лондонскую «Таймс» и элегантно покусывала мятные вафли.

Угрюмо достав присланные инструкции, Кассик еще раз перелистал их. Джонса арестовали в четыре тридцать утра на юге Иллинойса, неподалеку от городка под названием Пинкивилль. Когда его выволакивали из деревянной лачуги, которую он называл «своей церковью», сопротивления он не оказывал. Теперь его содержали в судебном центре в Балтиморе. Генеральная служба юстиции Федправа уже закончила предварительное следствие, и приговор уже был предрешен. Оставалось только предстать перед судом и получить приговор официально…

– Интересно, помнит он меня? – произнес Кассик вслух.

Нина опустила газету:

– Что? Извини, милый, я читала про этот корабль–разведчик, который пробыл на Нептуне больше месяца. Боже, как там должно быть ужасно! Вечные льды, ни воздуха, ни солнца, одни мертвые скалы.

– От этого нет никакой пользы, – сердито согласился он. – Летать туда – значит бросать наши деньги на ветер. – Он сложил бумаги и сунул их в карман плаща.

– Кто он такой? – спросила Нина. – Ты не о нем мне рассказывал, что это какой–то предсказатель, прорицатель или что–то в этом роде?

– Это он и есть.

– И что, его решили наконец арестовать?

– Это было не так–то просто.

– Мне кажется, это все пустые слова. Я думаю, вы можете арестовать любого.

– Да, можем, но не хотим. Мы арестовываем только тех, кто может быть опасен. Как ты думаешь, стану я арестовывать твою кузину только потому, что она повсюду говорит, что единственная музыка, которую можно слушать, – это квартеты Бетховена.

– Знаешь, – лениво сказала Нина, – я ни слова не помню, что там написано у Хоффа. Конечно, в школе я читала его книгу. Мы это проходили по социологии. – Она продолжала болтать: – Я никогда не интересовалась релятивизмом… а теперь вот вышла за… – Она посмотрела по сторонам. – Кажется, об этом нельзя говорить вслух. Я все никак не могу привыкнуть ко всем этим тайнам.

– В этом нет ничего плохого.

Нина зевнула:

– Я просто хотела бы, чтобы ты занялся чем–нибудь другим. Хотя бы шнурками от ботинок. Даже чертовыми почтовыми открытками. От чего не было бы стыдно.

– Я не стыжусь своей работы.

– Да? В самом деле?

– Я городской живодер, – спокойно сказал Кассик. – Никто не любит живодеров. Дети молятся Богу, чтобы гром разразил живодера. А еще я похож на дантиста. Или сборщика налогов. Я один из тех, кто с неумолимым видом держит в руках листы, на которых написан приговор, и призывает людей к суду. Семь месяцев назад я еще об этом не догадывался. Теперь я это знаю.

– И все еще служишь в тайной полиции.

– Да, – сказал Кассик, – все еще. И скорей всего, прослужу всю оставшуюся жизнь.

Нина слегка запнулась:

– Но почему?

– Потому что Служба безопасности – меньшее из двух зол. Я повторяю, зол. Мы с тобой, уж конечно, знаем, что зла не существует. Кружка пива в шесть утра – это зло. Тарелка каши в восемь вечера – страшная вещь. Все эти демагоги, посылающие на смерть миллионы людей, разрушающие мир святыми войнами, заливающие его потоками крови, терзающие целые народы во имя очередной религиозной или политической «истины», все они для меня… – он пожал плечами, – подонки. Мерзавцы. Коммунизм, фашизм, сионизм – это всего лишь мнения и желания рвущихся к власти людей, навязанные целым континентам. И они не имеют никакого отношения к искренности лидера или его последователей. И от того, что во все эти «истины» кто–то верит, они становятся еще отвратительней. Люди убивают друг друга, сами идут на добровольную смерть, и из–за чего – пустых слов!.. – Он замолчал. – Ты же видишь, как идет реконструкция. И ты знаешь, что мы будем счастливы, если у нас все получится.

– Но тайная полиция… Она кажется такой ужасной, жестокой… и… циничной, что ли…

Он кивнул:

– Да, я думаю, релятивизм циничен. Да, в нем нет ни капли идеализма. Он порожден тем, что людей всегда убивали, заставляли их проливать кровь и работать с утра до вечера из–за пустых слов, причем они всегда оставались нищими. А почему? А все потому, что из поколения в поколение люди только и делали, что выкрикивали лозунги, маршировали с ружьями и саблями, пели патриотические гимны, воспевали флаги и отдавали им честь.

– Но ты сажаешь их в тюрьмы. Ты же не позволяешь людям, которые с тобой не согласны, не соглашаться с тобой… хотя бы этому преподобному Джонсу.

– Джонс может с нами не соглашаться. Джонс может верить как угодно и во что угодно. Пускай верит, что Земля плоская, что Бог – это луковица, что дети рождаются в целлофановых мешках. Пусть высказывает любые мнения и по любому поводу. Но как только он станет убеждать всех, что это Абсолютная Истина…

– …вы сажаете его в тюрьму, – закончила Нина с непроницаемым видом.

– Нет, – поправил Кассик. – Мы протягиваем руку и просто говорим: «Замолчи» или даже «Заткнись». Докажи, что ты прав. Если тебе хочется утверждать, что все зло от евреев, – докажи это. Говори, пожалуйста, но ты должен чем–то подкрепить свои слова. Иначе – поработай в лагере.

– Это, – она слегка улыбнулась, – это дело непростое.

– Это точно.

– Если ты увидишь, как я сосу через соломинку цианистый калий, ты не можешь меня заставить не делать этого. Никто не имеет права запретить мне отравиться.

– Я могу сказать тебе, что в бутылке цианистый калий, а не апельсиновый сок.

– А если я и так знаю?

– Боже мой, – сказал Кассик, – тогда это твое личное дело. Можешь налить его в ванну и купаться, можешь заморозить и носить на шее. Ты взрослый человек.

– И тебе… – губы ее задрожали, – тебе все равно, что со мной случится? Тебе все равно, что я пью, яд или апельсиновый сок?

Кассик посмотрел на часы. Самолет уже летел над Америкой. Полет подходил к концу.

– Мне не все равно. Вот почему я этим и занимаюсь. Мне не все равно, что будет с тобой и с остальными людьми. – Он добавил хмуро: – Но вовсе не в этом дело. С Джонсом мы провалились. Похоже, это как раз тот случай, когда блеф не пройдет.

– Почему?

– Представь, что мы говорим Джонсу: «Выкладывай, давай поглядим на твои доводы». И боюсь, этот ублюдок выложит их перед нами.

Джонс сильно изменился. Кассик молча стоял у двери и не обращал внимания на полицейских в форме, вглядываясь в человека, сидящего на стуле посреди комнаты.

За окном грохотали полицейские танки, за ними шагал батальон вооруженных солдат. Можно было подумать, что само присутствие Джонса вызывает какие–то болезненные сокращения военных мускулов. Но сам он ни на что не обращал никакого внимания. Сидел, курил, уставясь в пол, такой весь подтянутый и аккуратный. Очень похоже на то, как он сидел когда–то на своем помосте.

Но все же он постарел. Семь месяцев сильно его изменили. Отросла борода; лицо казалось зловещим в обрамлении грубых черных прядей, и во всем облике было что–то аскетическое и одухотворенное. Глаза лихорадочно сияли. То и дело он сцеплял и расцеплял пальцы, облизывал сухие губы, осторожным и беспокойным взглядом осматривал комнату. Кассик подумал, что если он и в самом деле провидец и мог знать будущее на год вперед, то эту встречу он мог предвидеть еще тогда, когда они встретились в первый раз.

Внезапно Джонс заметил его и поднял голову. Их взгляды пересеклись. И вдруг Кассик покрылся испариной: до него вдруг дошло, что уж если Джонс еще тогда согласился с ним разговаривать, да еще взял с него деньги, значит, он все предвидел. Он знал, что Кассик доложит об их встрече.

А это означает только одно: Джонс знал, на что он идет.

Из боковой двери вышел Пирсон с пачкой бумаг в руках. Одетый по полной форме, в сияющей каске и с надраенными ботинками. Он подошел к Кассику и без всяких предисловий сказал:

– Мы в дерьме. Просиживали задницы, ожидая, сбудется ли остальная его бредятина. Все сбылось. Все. Мы вляпались по самые уши.

– Но я же говорил вам, – ответил Кассик, – за семь месяцев наблюдения вы должны были получить кучу сбывшихся пророчеств.

– Получили, получили. Об этом составлен специальный доклад. И Сандерс – главный факт. Вы, конечно, слышали официальное разрешение публиковать данные о шлындах.

– Да, что–то такое слышал. Но у меня медовый месяц, и я специально не интересовался.

Пирсон сказал, раскуривая трубку:

– Надо бы этого парня купить. Но вот он говорит, что не продается.

– Так оно и есть. Он не похож на шарлатана.

– Точно, не похож. А вся наша чертова система основана на теории, что он обязательно должен быть шарлатаном. Хофф не мог принять в расчет, что заклинатель способен говорить правду. – Взяв Кассика за руку, он провел его сквозь группу полицейских. – Подойдите и поздоровайтесь. Может, он вспомнит вас.

Джонс сидел не двигаясь и спокойно наблюдал, как двое мужчин пробираются к нему. Он узнал Кассика, выражение его лица не оставляло в этом сомнений.

– Привет, – сказал Кассик. Джонс медленно поднялся, и они посмотрели в глаза друг другу. Потом он протянул руку. Кассик пожал ее. – Как жизнь?

– Нормально, – уклончиво ответил Джонс.

– Ты понял тогда, кто я такой? Понял, что я полицейский?

– Нет, – сказал Джонс, – само собой, не понял.

– Но ты ведь знал тогда, что окажешься здесь, – удивился Кассик. – Ты наверняка предвидел и эту комнату, и нашу встречу здесь.

– Я не мог раскусить тебя. Тогда ты выглядел совсем иначе. Ты не представляешь, как ты изменился за семь месяцев. Я знал только то, что в любом случае со мной захотят встретиться. – Говорил он бесстрастно, но с напряжением. Щека дергалась. – Ты похудел… сиденье за столом не пошло тебе на пользу.

– Что ты делал все это время? – спросил Кассик. – С карнавалами покончено?

– Сейчас я священник Высокочтимой Церкви Господа, – ответил Джонс, и судорога прошла по его лицу.

– Ты неважно выглядишь для священника.

Джонс пожал плечами:

– Маленькое жалованье. Сейчас еще мало кто интересуется. Но все еще впереди, – добавил он.

– Вам, конечно, известно, – вмешался Пирсон, – что каждое сказанное вами слово записывается. Все это прозвучит на процессе.

– Каком процессе? – грубо ответил Джонс. – Три дня назад вы собирались отпустить меня. – Худое лицо его судорожно задергалось, голос звучал холодно и угрюмо. Он глубокомысленно продолжил: – Теперь вы мне будете рассказывать басню. Я вам сейчас скажу какую, послушайте внимательно. Услышал как–то ирландец, что банки стали прогорать. Побежал он в банк, где лежали все его деньги, и кричит, мол, выдавайте все до последнего цента. «Хорошо, сэр, – вежливо отвечает кассир. – Как вы хотите, наличными или чеком?» Ирландец говорит: «Так они у вас есть? Тогда не надо. Вот если бы у вас их не было, я бы забрал их немедленно».

Наступило неловкое молчание. Пирсон с озадаченным видом поглядел на Кассика.

– Я собирался это рассказывать? – с сомнением спросил он. – В чем тут смысл?

– Он хочет сказать, – ответил Кассик, – что никто никого не дурит.

Джонс одобрительно улыбнулся.

– Не должен ли я заключить, – лицо Пирсона потемнело и стало некрасивым, – что вы думаете, что мы вам ничего не можем сделать?

– Я не думаю, – с довольным видом сказал Джонс. – Тут нечего и думать, вот в чем дело. Так как вы хотите получить мои предсказания, наличными или чеком? Выбирайте.

Окончательно сбитый с толку, Пирсон отошел в сторону.

– Ничего не понимаю, – пробормотал он. – У парня, кажется, крыша поехала.

– Нет, – сказал Каминский. Он тоже стоял рядом и все внимательно слушал. – Странный вы человек, Джонс, – обратился он к костлявому предсказателю, ерзающему на стуле. – Но я вот что не могу понять. Зачем вы, с вашими способностями, тратили время, валяя дурака на карнавале?

Ответ Джонса всех удивил. Прямота и неприкрытая искренность его всех буквально шокировали.

– Потому что я боюсь. Я не знаю, что делать. И самое ужасное, – он шумно сглотнул слюну, – у меня нет выбора.

Глава 5

Все четверо в кабинете Каминского вокруг стола курили и прислушивались к отдаленному глухому стрекотанию выстрелов на подступах к тому месту, где все происходило.

– Для меня, – хрипло сказал Джонс, – все это в прошлом. Вот то, что я сижу здесь с вами, в этом здании, для меня это было год назад. Не то чтобы я видел будущее, нет, скорее одной ногой я стою в прошлом. И я не могу от этого отделаться. Я как бы все время запаздываю. Я как бы постоянно проживаю год своей жизни дважды. – Он содрогнулся. – Снова и снова. Все, что я делаю, все, что я говорю, слышу, чувствую, – все это я должен проделывать дважды. – Он возвысил голос, в котором звучали крайнее страдание и безнадежность. – Я дважды проживаю одну и ту же жизнь.

– Другими словами, – медленно произнес Кассик, – для вас будущее остановилось. Вы знаете его, но это не значит, что можете его изменить.

Джонс холодно рассмеялся.

– Изменить? Оно абсолютно неподвижно. Оно более неподвижно и неизменно, чем эта стена. – Он яростно шлепнул по стене ладонью. – Вы думаете, что я более свободен, чем остальные. Не обольщайтесь… чем меньше вы знаете о будущем, тем вам лучше. Вы способны заблуждаться, вам кажется, что вы обладаете свободной волей.

– А вы нет.

– Нет, – горько согласился Джонс. – Я карабкаюсь по тем же ступеням, по которым карабкался год назад. И не могу изменить ни одной. Я знаю этот наш разговор слово в слово. В нем не прозвучит ни слова лишнего из того, что я помню, и ни слова не потеряется.

– Когда я был мальчишкой, – с расстановкой заговорил Пирсон, – я любил два раза ходить на один и тот же фильм. И во второй раз у меня было преимущество перед остальным залом… И мне это ужасно нравилось. Я мог выкрикивать слова персонажей на долю секунды раньше актеров. Это давало мне ощущение власти.

– Точно, – согласился Джонс. – Когда я был мальчишкой, мне тоже это нравилось. Но я уже давно не мальчишка. Я хочу жить как все, жить обычной жизнью. Меня никто не спрашивал, и не я придумал все это.

– Ваш талант представляет собой особую ценность, – тонко заметил Каминский. – Как говорит Пирсон, человек, который способен выкрикнуть слово на долю секунды раньше, обладает немалой властью. Он возвышается над толпой.

– Я очень хорошо помню, – сказал Пирсон, – как я презирал их восхищенные рожи. Их широко открытые глаза, глупые улыбки, хихиканье, страх, как они верят во все, что там происходит, как они ждут, чем все это кончится. А я–то все знал, и я ненавидел этих дураков. Они внушали мне омерзение. Отчасти поэтому я и кричал в зале.

Джонс не сказал ни слова. Сгорбившись на своем стуле, он уставился в пол и не поднимал головы.

– Как насчет работы у нас? – сухо спросил Каминский. – Старшим Политическим Руководителем?

– Нет, спасибо.

– Ваша помощь нам бы очень даже не помешала, – сказал Пирсон. – В деле реконструкции. Вы могли бы помочь в объединении людей и ресурсов. С вашей помощью мы могли бы внести важные коррективы в нашу деятельность.

Джонс окинул его свирепым взглядом.

– Только одно сейчас важно. Эта ваша реконструкция… – Он нетерпеливо махнул тонкой костлявой рукой. – Вы только даром тратите время… главное теперь – шлынды.

– Почему? – спросил Кассик.

– Потому что перед вами вся Вселенная! Вы тратите время, чтобы переделать эту планету… Боже мой, да у вас могли бы быть миллионы планет. Новых планет, нетронутых планет. Планетных систем с бесконечными ресурсами… а вы тут сидите и пытаетесь переплавить никому не нужный старый лом. Набираете стукачей, и эти бедняги за гроши ковыряются в дерьме. – Он с отвращением отвернулся. – Людей стало слишком много. Еды на всех не хватает. Какая–нибудь одна планета, пригодная для жизни, решила бы все ваши проблемы.

– Например, Марс? – мягко спросил Кассик. – Или Венера? Мертвые, пустынные и враждебные планеты.

– Я говорю не про них.

– А про что же вы тогда говорите? Наши разведчики обшарили всю Солнечную систему. Покажите нам место, где можно жить.

– Только не здесь. Только за пределами Солнечной системы. Центавр. Или Сириус. Выбирайте.

– И там непременно будет лучше?

– Межзвездная колонизация возможна, – сказал Джонс. – Как вы думаете, откуда здесь взялись шлынды? Дураку понятно, они решили здесь поселиться. Они делают то, что не мешало бы делать нам самим. Они ищут планету, на которой смогли бы жить. Они небось летели сюда миллионы световых лет.

– Ваш ответ нас не вполне устраивает, – промолвил Каминский.

– Он устраивает меня, – сказал Джонс.

– Догадываюсь, – кивнул Каминский. Он явно встревожился. – Вот это и беспокоит меня.

Пирсон с любопытством спросил:

– Вы что–нибудь еще знаете о шлындах? Кто может появиться через год?

Лицо Джонса бесстрастно застыло.

– Поэтому я и стал священником, – сурово ответил он.

Все трое с нетерпением ждали продолжения, но Джонс не произнес больше ни слова. Слово «шлынд» означало для него что–то важное, видно было, что одно упоминание об этом пускало в ход внутри него какие–то сложные глубинные процессы. Нечто такое, от чего сразу искажалось его изможденное лицо. Словно из глубин его существа на поверхность всплывала раскаленная кипящая магма.

– Не очень–то ты их любишь, – заметил Кассик.

– Кого «их»? – Джонс, казалось, сейчас взорвется. – Шлындов? Явились сюда чужеродные формы жизни и хотят заселить наши планеты? – Он перешел на истерический визг. – Да вы понимаете, что происходит? Вы думаете, они надолго оставили нас в покое? Восемь мертвых планет – сплошные скалы! А тут Земля – единственное подходящее место. Вы что, ничего не понимаете? Они готовятся напасть на нас; на Марсе и на Венере у них базы. Кому нужен этот хлам, на котором ничего нет? Они пришли захватить Землю.

– Может быть, может быть, – тревожно сказал Пирсон. – Как вы сказали, они – чужеродные формы жизни? А может, и Земля им ни к чему. Может, наши условия жизни им совершенно не подходят.

Пристально глядя в глаза Джонсу, Каминский продолжил:

– Каждая форма жизни имеет свои, только ей присущие потребности… Что для нас ненужный хлам, другому покажется плодородной долиной.

– Единственная плодородная планета – Земля, – повторил Джонс убежденно. – Им нужна Земля. Поэтому они и явились сюда.

Наступило молчание.

Итак, вот он здесь стоит, вот он, этот страшный призрак, которого они так боялись. И смысл их собственной жизни в том, чтобы уничтожить его; они призваны для того, чтобы пресечь это, пока оно не стало слишком огромным и само не пресекло их существования. Он стоял перед ними… или нет, пожалуй, сидел. Джонс снова уселся на стул и курил частыми затяжками; худое лицо его было перекошено, и на лбу пульсировала темная жила. Его безумные глаза под очками подернулись пленкой и затуманились от ярости. Спутанные волосы, клочковатая черная борода, сам весь помятый, длиннорукий, с костлявыми ногами… Человек, обладающий беспредельной властью. И беспредельной ненавистью.

– А ты и в самом деле их ненавидишь, – задумчиво сказал Кассик.

Джонс молча кивнул.

– Но ты ничего про них не знаешь?

– Они здесь, – сказал Джонс срывающимся голосом. – Они вокруг нас. Они нас окружают. Они загоняют нас в ловушку. Разве не видно, чего они хотят? Покрывать огромные расстояния в пространстве, столетие за столетием… разрабатывать целую программу, сначала высадиться на Плутоне, потом на Меркурии… они приближаются, они уже совсем близко к вожделенной награде… они уже готовят базы для нападения.

– Нападения, – тихо и вкрадчиво повторил Каминский. – И вы об этом знаете? У вас есть доказательства? Или это лишь ваши домыслы?

– Через шесть месяцев, считая от этого дня, – заявил Джонс сдавленным металлическим голосом, – первый шлынд высадится на Землю.

– Наши разведчики высаживаются на всякие планеты, – сказал Каминский, хотя вкрадчивой уверенности в нем поубавилось. – Это ведь не означает, что мы хотим их захватить.

– Эти планеты наши, – сказал Джонс. – Мы осматриваем их, вот и все. – Подняв глаза, он закончил: – И шлынды делают то же самое, они осматривают Землю. Вот прямо сейчас они нас разглядывают. Неужели вы не чувствуете их взглядов? Мерзкие, отвратительные, враждебные глаза насекомых…

– Да он просто болен, – испуганно сказал Кассик.

– Вы и это видите? – продолжил Каминский.

– Я это знаю.

– Но вы видите это? Вы видите вторжение? Вы видите, как они захватывают, разрушают и все такое?

– Через год, – упрямо твердил Джонс, – шлынды станут высаживаться по всей Земле. Каждый день. По десятку, по сотне штук сразу. Орды шлындов. Все одинаковые. Орды неразумных, мерзких и враждебных существ.

Пирсон произнес с усилием:

– Ага, станут садиться рядом с нами в автобусах. Еще захотят брать в жены наших дочерей, правильно?

Должно быть, Джонс предвидел это замечание. Еще не успел Пирсон открыть рот, лицо его стало белым как мел и он судорожно вцепился в ручки кресла. Пытаясь пересилить себя и не потерять контроля, он процедил сквозь зубы:

– Народ не станет этого терпеть, приятель. Я вижу это. Будет много пожаров. Шлынды состоят из сухого вещества, приятель, они хорошо горят. Предстоит много уборки.

Тихим и злым голосом Каминский выругался.

– Разрешите мне уйти, – начал он, не обращаясь ни к кому в частности. – Мне это все надоело.

– Успокойтесь, – строго сказал Пирсон.

– Нет, я не могу этого выносить. – Каминский бесцельно заходил кругами. – Мы же ничего не можем сделать! Мы ведь и пальцем не можем его тронуть – он ведь на самом деле видит все это! Ему ничто здесь не угрожает – и он знает это.

Приближалась ночь. Кассик и Пирсон стояли в темном коридоре верхнего этажа. В нескольких шагах ожидал посыльный с почтительным выражением лица под стальной маской.

– Так–так, – начал Пирсон. Он весь дрожал. – Что–то здесь холодно. Приходите с женой ко мне обедать. Посидим, поболтаем о том о сем.

– Спасибо, с удовольствием. Вы еще не знакомы с Ниной, – ответил Кассик.

– Я понимаю, вы в отпуске. У вас медовый месяц?

– Что–то в этом роде. У нас прелестная квартирка в Копенгагене… мы уже начали ремонт.

– Как вам удалось найти квартиру?

– Родители Нины помогли.

– Ваша жена не служит у нас, нет?

– Нет. Она идеалистка и занимается искусством.

– А как она относится к вашей профессии?

– Ей не очень нравится. Она сомневается в том, что полиция вообще нужна. Мол, новая тирания. – Кассик иронически прибавил: – В конце концов, сторонники абсолютизма гоже вымирают. Еще несколько лет, и…

– Вы думаете, Гитлер тоже был провидцем? – вдруг спросил Пирсон.

– Думаю, да. Конечно, не таким, как Джонс. Ну там сны, предчувствия, интуиция. Для него будущее тоже было неподвижным и определенным. И он слишком полагался на удачу. Думаю, и Джонс скоро поставит на свою удачу. Похоже, он начинает понимать, зачем он появился на свет.

Пирсон держал какую–то бумагу в руке, рассеянно барабаня по ней пальцами.

– А знаете, какая сумасшедшая мысль пришла мне в голову? Спуститься туда, где его держат, ну туда, в камеру, раскрыть ему пасть и забить в глотку такую пилюлю, чтоб его разорвало в клочки, а потом уже подумать, что делать дальше.

– Его нельзя убить, – сказал Кассик.

– Его можно убить. Но врасплох его не возьмешь, вот что. Убить Джонса – значит постоянно держать под контролем каждый его шаг, обложить его со всех сторон. У него целый год форы. Когда–нибудь же он умрет, ведь он тоже смертен. Гитлер же в конце концов умер. Но в свое время в Гитлера были направлены тысячи пуль и бомб, ему подсовывали яды, а он все–таки ускользнул. Я займусь этим вплотную… я запру его в камеру и прикажу замуровать дверь. Хотя… у него на лице всегда написано, что дверь он все равно найдет.

– Вручить это лично, – обратился к посыльному Пирсон. – Вы знаете кому: вниз по лестнице, сорок пять–А. Где сидит эта высохшая мумия.

Посыльный козырнул, взял бумагу и рысью побежал прочь.

– Вы думаете, он сам верит всему, что тут наговорил? – поинтересовался Пирсон. – Про этих шлындов?

– Неизвестно. Но что–то в этом все–таки есть. Само собой, они высадятся и на Земле, они ведь продвигаются без плана, вслепую.

– Ну да, – ответил Пирсон. – Один уже приземлился.

– Живой?

– Мертвый. Сейчас ведутся исследования. Скорей всего, мы ничего не узнаем, пока не прибудет следующий.

– Хоть что–нибудь о нем уже можно сказать?

– Почти ничего. Гигантский одноклеточный организм, среда обитания – пустое пространство. Передвигается пассивно, механизм передвижения пока неясен. Абсолютно безвреден. Амеба. Толщиной в двадцать футов. Покрыта грубой шкурой – она предохраняет от холода. Ничего похожего на злобного захватчика: эти забытые богом бедняги просто скитаются там и сям и сами не понимают, где они и что они.

– Чем они питаются?

– Ничем. Они просто живут, пока не помрут. Ни органов питания, ни пищеварения, ни выделения, ни размножения – ничего нет. Какие–то недоделанные.

– Странно.

– Очевидно, мы просто натолкнулись на какое–то стадо. Ну да, конечно, они начали падать. Будут шмякаться то здесь, то там, рассыпаться на куски, пачкать машины, расплющиваться. Засорять озера и реки. Они, конечно, нас еще достанут! Станут шлепаться нам на голову, станут гнить. А скорей всего, лягут и спокойно все сдохнут. Изжарятся на солнце… Этот, кстати, погиб от жары, изжарился как сухарь. А тем временем мы что–нибудь придумаем.

– Особенно когда Джонс примется за дело.

– Не было бы Джонса, появился бы кто–нибудь другой. Ну да, Джонс способен на многое, в этом его преимущество. Он и стрельбу может вызвать, и все, что угодно.

– Эта бумага – приказ о его освобождении?

– Вы угадали, – сказал Пирсон. – Он освобожден. Пока мы не придумаем нового закона, он свободный человек. И может делать, что захочет.

Глава 6

Джонс стоял в крошечной, кругом выбеленной аскетической камере полицейского участка и полоскал рот специальным тоником доктора Шерифа. Тоник был противным и горьким. Он гонял его от щеки к щеке, задерживал на секунду в горле, а потом сплевывал в фарфоровую раковину умывальника.

За ним молча наблюдали двое полицейских в форме, стоя по обе стороны помещения. Джонс не обращал на них никакого внимания; всматриваясь в зеркало над раковиной, он тщательно причесался, потом протер большим пальцем зубы. Сегодня ему хотелось быть в форме: через час он собирался принять участие в важных событиях.

Он попытался вспомнить, что должно произойти сразу после этого. Он ожидал уведомления об освобождении – так, кажется. Это было так давно, прошел целый год, и подробности стерлись в памяти. Он смутно помнил, как вошел легавый, держа в руках какую–то бумагу. Да, именно так: это был приказ об освобождении. И сразу после этого – речь.

Он до сих пор помнил эту речь слово в слово, нет, он не забыл ее. Вспоминая эту речь, он всегда ощущал досаду. Все те же слова, все те же жесты. Все это проделывалось механически… Избитые приемы – как искусственные цветы, высохшие и покрытые пылью, обветшавшие под удушливым покровом унылой старости.

А тем временем его захлестывала волна жизни.

Он был человеком, глаза которого видели настоящее, а тело пребывало в прошлом. Даже теперь, когда он стоял в этой обеззараженной, стерильной камере, разглядывая свою грязную одежду, приглаживая волосы и потирая десны, чувства его были далеко, совсем в ином мире, в мире, который плясал от избытка жизни, который еще не успел постареть и обветшать. Много событий случилось за этот год. И пока он раздраженно скреб свой заросший подбородок, перебирал в голове старый хлам, волна, которая катилась вперед, в будущее, открывала перед ним всё новые мгновения, всё новые и волнующие события.

Волна будущего несла к его ногам самые диковинные ракушки.

Он в нетерпении подошел к двери и выглянул. Вот это уже было ему не по нутру, вот это вызывало у него отвращение. Время течет: течение его никак не ускорить. Оно тащится и тащится усталым слоновьим шагом. Никак нельзя заставить бежать быстрее это глухое чудовище. Через год он уже истощит свои силы, совершенно вымотается. Однако все это еще будет. Нравится ему или нет – скорее, конечно, нет, – но он еще раз переживет каждое мгновение, всем своим существом испытает все то, что раньше знал только разумом.

Так было всегда в его жизни. Всегда существовало несовпадение во времени, несовпадение его отдельных фаз. До девяти лет он думал, что каждый человек ощущает подобное повторение каждого осознанного мгновения. К девяти годам он уже прожил восемнадцать. Он совсем измучился, он чувствовал отвращение к жизни, он стал совершенным фаталистом. Через полгода он обнаружил, что он – единственный человек на Земле, который тащит на себе эту тяжесть. И с этого времени его смирение превратилось в яростное нетерпение.

Он родился 11 августа 1977 года в штате Колорадо. Все еще шла война, хотя Средний Запад она так и не затронула. Городишко Грили, штат Колорадо, она не только не затронула, могло показаться, что никакой войны вообще и близко не было. Никакая война не может коснуться каждого городка, каждого человека. На ферме, принадлежащей их семье, все шло почти как обычно: вяло текли каждодневные будни, которым, казалось, не было дела до страданий человечества.

Первые воспоминания его были странными. Позднее он попытался распутать их. Вялым зародышем в чреве он уже воспринимал впечатления еще не существующего для него мира. Скрюченный в раздутом животе матери, он замирает от страха, а вокруг него кружит непостижимая и яркая фантасмагория. Одновременно он дремал в каком–то черном промокшем мешке под ярким солнцем колорадской осени. Он познал страх собственного рождения задолго до того, как был зачат. К тому времени, когда зародышу исполнился месяц, травма рождения была уже в прошлом. А само это событие уже не имело для него никакого значения: когда он висел вниз головой в руке доктора, он уже прожил в этом мире целый год.

Все ломали головы, почему ребенок не кричит. И почему он так быстро всему учится.

Однажды он стал размышлять о своем действительном происхождении. Когда на самом деле, с какой точки началось его бытие? Плавая в чреве, он уже ясно понимал и чувствовал все, что с ним происходит. Как далеко уходят его воспоминания? За год до рождения он еще не представлял из себя чего–то целого, он не был даже оплодотворен: элементы, которые впоследствии составляли его существо, еще не сошлись вместе. И к тому времени, когда оплодотворенная яйцеклетка начала деление, видел и сознавал гораздо дальше момента собственного рождения: на три месяца вперед в жаркий, солнечный осенний день пыльного Колорадо.

Ему в конце концов надоело ломать голову над этой неразрешимой загадкой.

Еще в раннем детстве он привык к такому двойному существованию и научился объединять два временны′х потока, хотя это было не так легко. Месяцами он осторожно и настойчиво пытался разобраться во всей этой сложной путанице дверей, мебели, стен. Через год он уже добрался до своей первой ложки пищи и капризно отверг давно позабытую материнскую грудь. Эта путаница привела к тому, что он едва не умер от голода; тогда его стали кормить насильно и опять же силой предотвратили его уход из жизни. Натурально, все решили, что он дебил. Еще бы – ребенок, который ищет невидимые предметы, который пытается просунуть руку сквозь сплошную стенку детской кроватки…

Но в четыре года он уже говорил.

Воспоминания детства, усиленные двойным переживанием, никогда не покидали его. И одно из них настигло его теперь, в этой белоснежной, совершенно стерильной камере в полиции, когда он нетерпеливо ожидал документа об освобождении. Ему было девять с половиной, когда он впервые увидел взрыв водородной бомбы. Не то чтобы это была первая водородная бомба за всю войну, нет, эти бомбы десятками падали по всей Земле. Эта была первая, которая сумела пробить хитроумную систему обороны, прикрывавшую американскую глубинку: район между Скалистыми горами и Миссисипи. Бомба взорвалась в сотне миль от Грили. Радиоактивные частицы и пепел безостановочно выпадали в течение нескольких недель, заражая скот и уничтожая посевы. Из зоны вокруг эпицентра грузовики и автобусы без устали вывозили больных и покалеченных. А в ту сторону ехали колонны с военными строителями, чтобы установить ущерб, нанесенный взрывом, и окружить колючей проволокой гигантскую язву, пока она не будет обеззаражена…

По узкой грязной дороге мимо фермы Джонсов шла, казалось, бесконечная колонна карет «скорой помощи», перевозивших пораженных в больницы и госпитали, срочно выстроенные на окраине Денвера. В обратную сторону двигался поток необходимой помощи для тех, кто еще оставался жить в пораженном районе. Как зачарованный, он стоял и смотрел на это движение. С утра до ночи не ослабевал поток автобусов, грузовиков, карет «скорой помощи», пешеходов, велосипедистов, с собаками, домашним скотом, овцами, курами – пестрая разноцветная масса, окруженная разнообразными звуками; мальчик вдруг услышал отдаленные стоны и взволнованно бросился в дом.

– Что там такое? – пронзительно кричал он, дико приплясывая вокруг матери.

Эдна Джонс, его мать, выпрямилась над стиркой. Она отбросила прядь прямых жидких волос со лба и сердито обернулась к мальчику: усталость и раздражение – больше ничего не выражало ее серое, морщинистое лицо.

– Что еще ты там болтаешь? – спросила она недовольным тоном.

– Машины! – кричал он, приплясывая у окна и показывая пальцем. – Ты видишь? Куда они едут? Что случилось?

За окном не было ничего, по крайней мере для нее: она не могла видеть того, что видел ее сын.

Стремительно выскочив на улицу, он снова стал глядеть на колонну, причудливыми силуэтами в свете заходящего солнца пропадавшую за горизонтом. Они все шли и шли… но куда? Что там такое случилось? Он побежал на самый край фермы – дальше ему ходить запрещали. И вдруг ему преградила путь проволока, ржавая, перепутанная колючая проволока. Он почти видел лица людей, почти понимал боль, которую испытывали эти люди. Если бы только подойти поближе…

И в этот момент он очнулся. Только он один видел это шествие смерти. Все остальные, даже сами обреченные, не видели ничего. Он узнал там одно лицо, лицо старой миссис Лиззнер из Денвера. Да, она была там! И лица других людей, тех, которых он встречал в церкви. Все они были не чужие, все соседи, местные жители. Они составляли его окружение, его мир, сморщенный, высохший мир Среднего Запада.

На следующий день старенький, весь покрытый пылью «олдсмобиль» миссис Лиззнер подкатил к их ферме: она решила навестить его мать и выпить с ней чашку чая.

– Вы видели? – сразу закричал он ей. – Вы это видели?

Нет, она ничего не видела. И в то же время она была частью этого. Итак, сомнения больше не оставалось: без толку искать у других ответы на свои вопросы.

В десять лет он наконец сам понял, что к чему, когда и в самом деле взорвалась эта бомба. Миссис Лиззнер умерла, местность вокруг превратилась в пустыню. Эта единственная в своем роде катастрофа, никогда больше не повторявшаяся, не наблюдавшаяся ни раньше, ни потом, не оставляла ему никаких сомнений. То, что когда–то видел он один, теперь коснулось каждого. И эти два события, без сомнения, были связаны одно с другим.

Само собой, он никому ничего не сказал. Когда до него дошло, в чем тут дело, желание говорить об этом пропало.

Он больше не вернулся на ферму. Поняв, что он не такой, как все другие, он не захотел больше заниматься бессмысленным крестьянским трудом. Монотонная работа на ферме для него еще и удваивалась, а это было совсем невыносимо. Пятнадцатилетним костлявым, вытянувшимся подростком, с какими–то своими тараканами в голове, он собрал все свои деньги (что–то около двухсот долларов) и уехал.

Окрестности Денвера с трудом приходили в себя после взрыва. Но он ничему не удивлялся. Год назад он уже предвидел это свое путешествие. Снова, и на этот раз непосредственно, он осматривал зияющий кратер, который оставила бомба, размышляя о тысячах людей, в один миг превратившихся в пепел. Потом он сел в автобус и уехал из Колорадо. Через три дня он уже бродил меж руин Питтсбурга.

Многие заводы здесь все еще продолжали работать. Под землей громыхали кузницы. Но Джонсу на все на это было наплевать, и он продолжил свое путешествие пешком, милю за милей шагая мимо дымящихся развалин и груд искореженного металла – когда–то здесь был крупнейший в мире промышленный центр. Все еще действовали законы военного времени, часто попадались патрули, то и дело останавливающие его для проверки документов.

Когда ему уже было пятнадцать плюс три месяца, он попал–таки в руки компетентных органов; его допросили, сняли отпечатки пальцев и приставили к делу. Его отправили в трудовой батальон, и хоть противно все это было, но он ведь знал, что именно так и случится. Несколько месяцев подряд вместе с другими он с мрачной яростью голыми руками таскал камни, очищая город от развалин, – других средств или каких–нибудь инструментов почти не было. К концу года прибыла техника, и работу вручную прекратили. Он возмужал и окреп и сильно поумнел. И когда ему вручили автомат и отправили на трещавший по швам фронт, война кончилась.

Все это он предвидел. Он смылся из своей части, первому попавшемуся загнал свой автомат за хороший обед и выбросил военную форму. Через день он уже тащился по той самой дороге, с которой начал путешествие; он шел пешком, на нем были джинсы и рваная футболка, за спиной мешок; он пробирался через хаос развалин, оставшихся от войны, созерцая этот новый мир, превратившийся в пустыню.

Почти семнадцать лет его двойная жизнь проходила совершенно бесцельно. Тяжким, мертвым грузом давила на него эта жизнь. Ему и в голову не приходило, что он может как–то использовать свой дар. Он нес его как крест, ни о чем не задумываясь. Жизнь – тяжелая штука, а для него она была тяжелей вдвойне. Ну что тут хорошего, если знаешь, что тебе не избежать несчастий, которые постигнут тебя через год. Если бы миссис Лиззнер могла видеть, как ее останки везут по дороге, ей бы от этого легче не стало.

Нужно было, чтоб кто–нибудь научил его извлекать из своего таланта пользу, чтоб кто–нибудь показал ему, как его можно применить в этой жизни. Таким человеком оказался толстый, вечно потный торговец, одетый в розовую полосатую рубашку и лимонного цвета штаны, владелец потрепанного «бьюика». На заднем сиденье его машины кучами громоздились хрупкие коричневые коробки. Сгорбившись от усталости, Джонс шагал по пыльной обочине, когда возле него с ворчанием остановился «бьюик». Садившийся в эту машину еще год назад Джонс и не обернулся. Сдернув мешок со спины, он молча уселся рядом с водителем.

– Не слышу благодарности, – обиженно пробормотал Хиндшоу, трогая. – Может, хочешь пройтись пешком?

Джонс откинулся на изодранную обивку сиденья и затих. Он знал, что будет дальше: Хиндшоу и не собирался его высаживать. Хиндшоу очень хотелось поболтать с кем–нибудь. Он любил поболтать. Из этой болтовни юноша узнал для себя немало ценного.

– Куда едем? – спросил любопытный Хиндшоу.

В зубах у него торчал мокрый огрызок сигары. Пальцы элегантно вертели баранку. Заплывшие жиром глазки, казалось, могли перехитрить весь мир. Пятна от пива давно лишили рубашку ее естественного цвета. Это был неряшливый, беспечный, насквозь порочный тип, весь пропахший потом и дорожной пылью. И еще он был великим мечтателем и отпетым мошенником вдобавок.

– Никуда, – сказал Джонс с обычным для него угрюмым безразличием. За двенадцать месяцев этот вопрос ему порядком надоел.

– Держу пари, куда–то ты все–таки направляешься.

И вот тут случилось это самое. Слова, действия, которые имели место по периметру движущейся волны, замерли. Год назад измученный мальчишка бездумно произнес какую–то грубость. У него было достаточно времени, чтобы собрать приличный урожай с того, что из этого выросло.

– Я вот тоже знаю, куда едешь ты.

– Ну и куда? – весь вспыхнув, отпарировал Хиндшоу (он ехал в местечко неподалеку, с дурной репутацией, а этот район все еще был на военном положении).

Джонс спокойно стал отвечать.

– Откуда тебе известно? – хрипло спросил Хиндшоу, прерывая подробный рассказ Джонса о его собственной предстоящей деятельности. – Откуда ты набрался таких слов, проклятый щенок? – заорал он испуганно и весь побелев. – Кто ты такой, черт подери, ты что, читаешь чужие мысли?

– Нет, – ответил Джонс. – Просто я тоже еду туда с тобой.

Эти слова отрезвили Хиндшоу. Несколько минут он не мог раскрыть рта; присутствие духа совсем покинуло его; он вцепился в баранку и только пристально глядел на изрытую ямами, разбитую дорогу. То здесь, то там по обеим сторонам попадались брошенные коробки домов. Это были окрестности Сент–Луиса; после успешного обстрела советскими снарядами с бактериологическими наполнителями все люди отсюда были эвакуированы. Местные жители до сих пор еще работали в трудовых лагерях, восстанавливая жизненно важные объекты: в первую очередь промышленные и сельскохозяйственные предприятия.

Конечно, Хиндшоу был напуган, но жадность, вторая его натура, пробудила в нем дикое любопытство. Он из чего угодно мог извлечь для себя выгоду. Бог знает, чего он только не повидал в жизни. И он осторожно продолжил:

– И тебе известно, что в этих коробках, – он ткнул пальцем в сторону заднего сиденья, – попробуй угадать с трех раз.

Но не в природе Джонса было угадывать.

– Магнитные пояса, – не моргнув глазом ответил он. – Пятьдесят долларов за штуку, сорок – оптом, от десяти и выше. Гарантируют безопасность от токсической радиоактивности и бактериологического заражения, если нет – деньги назад.

Взволнованно облизнув губы, Хиндшоу спросил:

– Может, мы с тобой раньше встречались? Где–нибудь под Чикаго? И я говорил тебе об этом?

– И ты еще попытаешься втюхать мне один. Когда остановимся набрать воды.

Хиндшоу вовсе не собирался останавливаться, он и так опаздывал.

– Воды? – промямлил он. – Какой воды? Ты что, хочешь пить?

– Радиатор течет.

– Откуда ты знаешь?

– Через пятнадцать минут… – Джонс стал соображать – он уже забыл, через сколько точно. – Или где–то через полчаса загорится вот эта лампочка, температура. И ты обязательно остановишься. Воду найдем в заброшенном колодце.

– И тебе все это известно?

– Да, мне все это известно. – Джонс раздраженно оторвал висевшую полоску изодранной обшивки сиденья. – Стал бы я говорить.

Хиндшоу не произнес ни слова. Он молча крутил баранку; прошло минут двадцать, как вдруг загорелась лампочка температуры, и он быстро съехал на обочину.

В полной тишине раздавался только жалобный свист радиатора. Несколько струек дыма от перегретого масла спиралями поднимались вверх из отверстия на капоте.

– Так, – пробормотал Хиндшоу дрожащим голосом, нащупывая дверную ручку. – Пойдем посмотрим? Так где, ты говоришь, колодец?

Джонсу не нужно было искать, он прямо пошел к колодцу. Он был погребен под кучей камня, кирпича и досок – когда–то здесь стоял амбар. Вдвоем они опустили ржавую бадью. Через десять минут Хиндшоу уже открывал бутылки с теплым пивом и объяснял, как действуют его магнитные пояса.

Пока он расхваливал свой товар, в его мозгу одна за другой с бешеной скоростью проносились разные мысли. Да–да, в этом что–то есть. Он кое–что слышал про мутантов и даже встречал их. Большинство – отвратительные уроды, бесформенные чудовища. По приказу властей многих методично уничтожали. Но здесь другое дело, здесь было что–то совсем уж странное. Тот, кто может убрать из своей жизни случайности, кто способен уверенно пробираться сквозь путаницу догадок и предположений…

Потому–то и был Хиндшоу хорошим торговцем – он хорошо угадывал. Но бывало, что и он ошибался и неверно оценивал ситуацию. А этот юнец – ого–го! И они поняли друг друга. Хиндшоу был поражен и очарован. Джонс – высокомерен.

– У тебя много денег? – неожиданно спросил Хиндшоу, прервав самого себя на полуслове. С видом прожженного пройдохи он предположил: – Да у тебя небось за душой нет и пятидесяти баксов. Эти пояса тебе не по карману.

– Да есть у меня пятьдесят баксов, – сказал Джонс, – но на этой дешевке меня не проведешь.

Хиндшоу чуть не задохнулся от негодования: за годы охоты среди доверчивых деревенских жителей, ставших за время войны еще более запуганными и суеверными, он и сам стал верить тому, что им врал.

– Что ты сказал? – начал было он, но когда Джонс растолковал ему, что именно он имеет в виду, старый жулик заткнулся.

– Ну да, – растерянно сказал Хиндшоу, когда Джонс закончил свою короткую и энергичную речь. – Ты еще такой юнец… и ты не боишься говорить то, что думаешь?

– А чего мне бояться?

Хиндшоу сказал с расстановкой:

– Что кто–то подсчитает как–нибудь на полу твои прекрасные зубы. Что кто–то может подумать, что ты слишком умный… возьмет и обидится.

– Только не ты, – сказал ему на это Джонс. – Ты и пальцем меня не тронешь.

– Это почему же?

– Ты же собираешься предложить мне вступить в долю. Твои пояса и опыт, мои способности. Пополам.

– Пояса? Ты хочешь продавать со мной пояса?

– Нет, – ответил Джонс. – Это ты хочешь. А я плевать хотел на твои пояса. Мы станем бросать кости.

Хиндшоу совсем растерялся:

– Не понял?

– Играть. Бросать кости. На бабки.

– Я ничего не понимаю в азартных играх. – Хиндшоу заподозрил что–то нечистое. – Ты уверен, что тут все нормально? Что у нас все, черт побери, получится?

Джонс не стал отвечать. Он просто продолжил:

– В этом курятнике где–то через месяц мы откроем дело. Ты станешь получать почти все – мне не это нужно. Потом мы разойдемся. Ты попытаешься меня удержать, тогда я сдам все заведение властям, военной полиции. Девочек отправят в лагерь, тебя посадят.

Хиндшоу испуганно раскрыл рот:

– Ах ты сука, да какие с тобой могут быть дела?

Он схватил бутылку с пивом и шмякнул ее о стену; донышко разлетелось вдребезги, и рука его судорожно сжала «розочку», с острых краев которой капала влажная желтая пена. Он был на грани истерики – какой–то мальчишка смеет с ним так разговаривать!

– Чокнутый! – заорал он и инстинктивно выставил, защищаясь, «розочку» перед собой.

– Чокнутый? – удивился Джонс. – Это почему это?

Хиндшоу замахал руками. Холодный пот тек по его лицу прямо за открытый ворот.

– И ты еще спрашиваешь? Сидишь тут и спокойно рассказываешь, как меня посадишь?

– Но это правда.

Отбросив разбитую бутылку, Хиндшоу в бешенстве схватил мальчишку за грудки.

– Ты что, кроме своей правды, ничего больше не знаешь? – в отчаянии прорычал он.

Нет, он и в самом деле ничего больше не знал. Откуда? Он не делал предположений, он не ошибался, понятия не имел, что такое ложь. Он просто знал, и знал наверняка.

– Можешь отказаться, – пожал он плечами. Он уже потерял интерес к судьбе этого жирного торгаша. В конце концов, все это было так давно. – Делай что хочешь.

Отчаянно тряся мальчишку, Хиндшоу простонал:

– Я влип, и ты это знаешь. Ты знаешь, что у меня нет выбора. Ведь тебе это хорошо известно!

– Ни у кого нет выбора, – задумчиво и сурово сказал Джонс. – Ни у меня, ни у тебя – ни у кого. Мы все тащим это ярмо, как скот. Как рабы.

Хиндшоу медленно отпустил мальчишку. Вид у него был жалкий.

– Но почему? – запротестовал он, воздев к небу свои толстые руки.

– Не знаю. Не могу тебе сказать, пока. – Джонс спокойно допил свое пиво и швырнул бутылку в заросли сухих кустов на краю дороги. За год кусты подросли на шесть футов. – Пошли, мне интересно, что там внутри этого сарая. Я там еще не был.

В стерильно чистую камеру вошел посыльный. Он козырнул охранникам и протянул бумаги Джонса.

– Хорошо, – сказал один из охранников и кивнул Джонсу: – Пошли.

Ожидание кончилось. Он уходит. Джонс, ликуя, последовал за позвякивающим при ходьбе человеком в униформе. Охранник вел его по коридору, залитому желтым светом, через ряд шлюзов с магнитными запорами. Открылась последняя дверь, и за ней он увидел спускающиеся вниз ступени, которые терялись в холодной ночной темноте. По ним разгуливал угрюмый ветер, который тут же стал дергать Джонса за рукава рубашки. Над головой на черном небе мерцали холодные звезды.

Он вышел из здания полиции.

Лестница вела прямо на широкую бетонную дорогу. В нескольких ярдах от обочины, на другой стороне, холодно поблескивала металлом тяжелая влажная машина. Охранник подвел его к ней, открыл перед ним дверь и потом скользнул вслед за ним на сиденье рядом. Шофер включил фары, и машина выехала на дорогу.

Они ехали с полчаса. Когда впереди показались неяркие огни небольшого города, тяжелая машина съехала с разбитой неровной дороги на обочину. Она остановилась среди развалин, заросших сорняками. Дверь перед Джонсом открылась, и ему жестом приказали выходить. Охранник, не говоря ни слова, уселся обратно, хлопнул дверцей, и машина с ревом умчалась, оставив Джонса одного.

Он пошел в сторону огней. Сначала ему попалась полуразрушенная бензоколонка. Потом придорожная таверна, бар, закрытая бакалейная лавка и аптека. И наконец огромная, обшарпанная гостиница.

Несколько человек слонялось в вестибюле, главным образом старики: они курили, равнодушно чего–то ожидая, и в пустых их глазах не было ни лучика надежды. Джонс прошел между ними к телефонной будке возле стойки. Выудив из кармана двухдолларовик, он быстро набрал номер.

– Я в Лаурел Хайте, – сказал он тому, кто снял трубку на другом конце провода. – Приезжай за мной.

Потом стал беспокойно бродить по вестибюлю, глядя сквозь засиженное мухами окно на темную дорогу.

Они все будут выжидать, а ему так не терпится начать наконец. Сначала будет речь, потом вопросы, но для него это все просто правила игры; он давно уже знает, что его условия будут приняты без особой охоты и даже враждебно. Они будут протестовать, но в конце концов все сдадутся: сначала издатель, потом генерал Пацек, а потом и миссис Уайнсток, чье состояние поможет организовать место для собраний и кто станет финансировать саму организацию.

Название ему понравилось. Они станут звать себя «Объединенными патриотами». Его предложит Тиллмэн, крупный промышленник, а легализацию уже провел Дэвид Салливэн, член муниципального совета из Нью–Йорка. Все готово, и все обещает идти точно по плану.

Перед гостиницей появился изящный остроносый флайер. Он осторожно опустился, повис у бордюрного камня ограды, щелкнул замок, и крышка кабины заскользила назад. Джонс торопливо шагнул через порог в холодную темноту. Он подошел к флайеру и нащупал вход.

– Вовремя, – сказал он сидящим во мраке кабины людям. – Все собрались?

– Все до одного, – послышался ответ. – Все в сборе и готовы вас слушать. Вы застегнули ремни?

Он пристегнулся. Крышка кабины скользнула на место, вновь щелкнул замок. Через мгновение остроносая машина взмыла в небо. Она взяла курс на Монтану. Джонс вышел на свою прямую дорогу.

Глава 7

На доске объявлений в помещении почты под толстым стеклом среди плакатов о беглых фальшивомонетчиках и ракетной почте висел большой белый квадрат с жирно отпечатанными буквами:

УВЕДОМЛЕНИЕ ГРАЖДАНАМ! ЗАПРЕЩАЕТСЯ НАНОСИТЬ ВРЕД ОДНОКЛЕТОЧНЫМ МИГРАНТАМ

Настоящим уведомляется, что межпланетные мигрирующие простейшие, называемые шлындами, особым указом Федерального правительства отнесены к категории существ, находящихся под охраной государства. В соответствии с этим указом запрещается чинить им какое–либо зло, наносить вред или увечья, истреблять, или причинять страдания, или подвергать иному обращению, имеющему целью нанесение раны или убийство. Государственный закон за ¹ 30d954A гласит, что любой человек или группа людей, замеченные в нанесений таковых действий особям класса межпланетных одноклеточных мигрантов, называемых шлындами, подлежат наказанию штрафом до ста девяноста тысяч долларов по курсу Западного блока и/или содержанию в лагере усиленного режима на срок до двенадцати лет. Согласно с настоящим указом Департамент здравоохранения при Федеральном правительстве установил, что одноклеточные мигранты, называемые шлындами, являются безвредными, недоразвитыми одноклеточными организмами, неспособными нанести вред ни человеческому здоровью, ни его собственности, и умирают естественной смертью при нормальной температуре земной поверхности. Уведомляется далее, что любой, кто стал свидетелем описанных выше действий, наносящих вред одноклеточным мигрантам, называемым шлындами, и донесший об этом властям, будет вознагражден суммой в десять тысяч долларов по курсу Западного блока.

7 октября 2002 года

Большинство объявлений о фальшивомонетчиках и ракетной почте пожелтели, обтрепались от времени, были засижены мухами. А этот плакат оставался новеньким до конца: примерно через три часа после того, как его повесили, стекло было вынуто, а плакат снят. Его изорвали на клочки и выбросили. А стекло вставили обратно.

Впереди толпы шел рыжий одноглазый человек. Этим он и отличался от таких же, как он, широкоплечих работяг, ведущих за собой толпы… Как только он на мгновение появился в лунном свете, стала видна повязка на рукаве; правая рука его сжимала полевой радиотелефон.

Толпа вообще–то не была толпой в точном смысле этого слова. Скорее она была строго организованной колонной решительных людей. И только позади беспорядочно, без всякой дисциплины шла уже сама толпа, состоящая из школьников, девиц в белых шортах, детей на велосипедах, рабочих возрастом за тридцать, домохозяек со злыми лицами, собак и нескольких стариков, съежившихся от холода. Она ни во что не вмешивалась и держалась в стороне; все дело закручивали эти решительные дяденьки, повиновавшиеся каждому слову рыжего.

– Следующее здание, – шипела рация, словно голос говорящего был опутан паутиной. – Мне отлично видно! Будьте внимательны: нас собираются встретить!

Наверху, прямо над своей жертвой, вращал винтами разведчик. Сама жертва лежала на крыше давно заброшенного пакгауза. Она была совершенно не видна снизу; неизвестно, сколько она пролежала там, высыхая и трескаясь на горячем солнце и выделяя холодную влагу долгими ночами. Ее только что обнаружили во время дежурного облета города.

Он был большой.

– Черт подери, – заверещала рация, когда разведчик осторожно опустился пониже. – Да ему, наверное, лет тыщу. Он здоровый, как футбольное поле, старый черт.

Рыжий ничего не ответил; он разглядывал пакгауз в поисках пожарной лестницы. Наконец он ее нашел: конец ее обрывался в десяти футах над мостовой.

– Тащи сюда вон те ящики, – приказал он одному из подчиненных. – Пустые ящики, вон в том проходе.

От отряда отделилось двое; передав свои фонари стоявшим позади, они рысью побежали через улицу. Было уже поздно, далеко за полночь. Фабричный район в Омаха Фоллс выглядел пустым и зловещим. Слышно было, как где–то далеко урчит мотор машины. Время от времени в напряженно наблюдавшей толпе раздавался кашель, глухое бормотание. Никто не повышал голоса; все сосредоточенно, как зачарованные, почти с религиозным благоговением и страхом наблюдали, как двое таскали пустые ящики и ставили их один на другой под лестницей. Потом рыжий вскарабкался на них, подпрыгнул и ухватился за нижнюю перекладину и подтянулся.

– Полезай, как раз на него выйдешь, – заверещала рация в руках одного из подчиненных. – И осторожней там, на крыше… он лежит на самом краю.

– Он живой? – крикнул рыжий, которому на минутку передали рацию.

– Похоже. Он шевелится, правда еле–еле.

Кивнув, рыжий подхватил десятигаллоновую канистру с бензином и стал карабкаться наверх. Металл лестницы казался влажным под его сильными пальцами. Ворча что–то себе под нос, он миновал второй этаж, зияющие отверстия, когда–то служившие окнами, сквозь которые были видны смутные очертания какого–то военного оборудования, давно проржавевшего и никому не нужного. Наконец он почти добрался. Остановившись, он помедлил немного, переводя дыхание и осматриваясь. Он поравнялся с краем крыши. Ноздри его почуяли слабый, но едкий запах шлында – так хорошо известный ему аромат высыхающего мяса. С большой предосторожностью он поднялся еще на одну ступеньку и теперь уже очень хорошо видел его.

Этот шлынд был самым большим из всех, которые ему попадались. Он лежал поперек крыши пакгауза, тело его было покрыто толстыми складками. Один край свободно свисал с крыши, и если бы рыжий захотел, то мог бы до него дотронуться. Но нет, такого желания он не испытывал. Он даже, наоборот, испугался и невольно отпрянул от неожиданности. Даже смотреть на них он не мог без отвращения – но что поделаешь, надо. Бывало, что надо было даже трогать их; а как–то раз в недобрый час, будь оно неладно, он поскользнулся и упал на одного из них и чуть вообще не утонул в дрожащей массе протоплазмы.

– Как он выглядит? – крикнул человек снизу.

– Прекрасно.

– Большой?

– Очень.

Искусно балансируя на краю, он вытянул шею и присмотрелся внимательно. Шлынд был явно старым, какого–то мутно–желтого цвета: жидкие его выделения потемнели и обесцветили покрытую асфальтом крышу. Похоже, он сильно похудел: каждая складка была в дюйм толщиной. Чудовище, неизвестно откуда взявшееся, чуждая форма жизни, свалившаяся с неба на крышу этого склада. Тошнота подступила к горлу так, что он чуть не блеванул. Отвернувшись, он наклонился и нащупал крышку баллона с бензином.

Он уже разбрызгал бензин по крыше и зажег спичку, когда прямо на крышу, чуть не задев разведчика, с воем стал опускаться первый полицейский вертолет.

Толпа рассеялась, разведчик поспешно удрал. Стоя в тени, рыжебородый убедился, что огонь уже не потушить. Тщетно выпустив струю пены, пожарный вертолет отлетел в сторону. Он помедлил, потом опустился ниже уровня крыши и попытался остановить распространение огня вниз. Сам шлынд уже погиб. Лишь раз по трупу прошла дрожь, и горящие куски кадавра дождем посыпались на мостовую. Он быстро свернулся, сморщился, пустил какую–то жидкость и превратился в совсем уж какой–то бесформенный комок. По улице запрыгал пронзительный, высокий визг: это жизненный сок шлында слепо протестовал против пожирающего его огня. Потом оставшаяся ткань обуглилась и распалась на дымящиеся куски. Пожарный вертолет поднялся повыше, выпустил несколько бесполезных струй и улетел.

– Готово, – сказал рыжий в рацию. Он ощущал глубокое и прочное удовлетворение от сознания, что это лично он, вот этими руками убил это чудовище. – Теперь можно уходить!

Глава 8

На ярко освещенной сцене спектакль был в разгаре. Разряженные фигуры громко распевали песни и суетливо бегали по сцене. Декорации весело сверкали: маленький светящийся квадрат разрезал дальний угол зала. Третий акт подходил к концу. Вот уже все персонажи вышли на сцену. С бесконечным старанием каждый выводил свою партию. Оркестр в яме – классический оркестр, как и полагается, – играл что есть мочи.

Господствовал голос, принадлежавший немолодой, неуклюже двигающейся по сцене фигуре Гаэтано Табелли, давно пережившего свои лучшие годы и все же до сих пор не утратившего блеска актера и певца. Близорукий, с раскрасневшимся лицом, легендарный Табелли ковылял по сцене, резкие черты его выражали то смущение, то замешательство, когда он нелепо пытался пробраться сквозь путаницу теней, составлявших мир Бомарше. Щурясь сквозь очки, Табелли в упор рассматривал своих партнеров, потрясая всех своим глубоким, бесцеремонным и ярким басовым баритоном. Но величайшего Дона Бартоло там и не бывало. Да и не могло быть. Это представление, эта непревзойденная вершина оперного искусства, драматургии и совершеннейшего вокального мастерства, навсегда теперь оставалось неизменной и застывшей формой. Табелли умер еще лет десять тому. А яркие фигуры на сцене были роботы, точные копии оригиналов.

И тем не менее спектакль был очень даже убедительным. Удобно откинувшись в глубоком кресле, Кассик с огромным удовольствием смотрел на сцену. Он всегда без ума был от «Женитьбы Фигаро». Он видел Табелли много раз, и эта роль, исполненная великим артистом с тончайшим вкусом, никогда не надоедала ему. Он любовался яркими костюмами, плавным течением лирической мелодии, хором с накрашенными щеками, который единственно что и умел, так только распевать приятные интерлюдии. Музыка, фантасмагория цвета постепенно привели его в полудремотное состояние. Почти грезя, он с наслаждением наблюдал за тем, что происходит на сцене.

Но вдруг словно что–то толкнуло его.

Он очнулся и выпрямился. Возле него сидела Нина и тоже с восхищением смотрела спектакль; лицо ее было безмятежно. Не успев осознать, что он делает, Кассик незаметно встал.

Заморгав, Нина очнулась от своего забытья.

– Что случилось? – испуганно шепнула она. Он приложил палец к губам, встал и начал протискиваться вдоль ряда к проходу. Выбравшись, он немного помедлил в конце прохода, в последний раз бросив взгляд на сцену.

Беспокойное чувство не покидало его даже здесь, на этом расстоянии. Он прошел мимо застывших швейцаров и вышел в фойе. Здесь, под сводом зала, застланного коврами, где все еще пахло сигарным дымом и дорогими духами, он остановился и закурил.

В пустом фойе он был один, никого больше не было. Позади через полуоткрытые двери доносились звуки, голоса, волнующая музыка Венского симфонического оркестра. Ощущая какое–то неясное раздражение, он крадучись прошелся по залу. Беспокойство не покидало его. Его не могло отогнать даже недовольное лицо Нины. Он уже однажды видел такое выражение на ее лице и знал, что оно означает. Потом обязательно последует объяснение. Одна эта мысль заставила его содрогнуться.

Ну что он ей скажет?

За стеной фойе оперного театра стыла безлюдная ночная улица. Напротив чернели окна пустых офисов, закрытых на выходные. Вход в один из них был освещен тускло мерцающей лампой. Всюду валялись кучи мусора, нанесенного сюда ночным ветром. Обрывки плакатов, газет, всевозможные городские отбросы. Даже оттуда, где он стоял, отделенный от улицы толстым пуленепробиваемым стеклом дверей, сбегающим вниз пролетом бетонных ступеней, широким тротуаром и, наконец, самой улицей, Кассик мог разобрать буквы на изорванном плакате.

ПАТРИО

массовый ми

щиты ро

ДЖОНС ПРИЗЫ

граждан со

Разорванный пополам плакат едва заметно колебался на ветру. Но на каждый такой плакат, сорванный полицией, тысячи других висели на стенах, дверях ресторанов, витринах, барах, туалетах, бензоколонках, школах, офисах, частных домах. Сумасшедший пастух со своим стадом… и запах горящего бензина.

Лишь когда раздались наконец громовые аплодисменты, Кассик взял себя в руки. Вот первые возбужденные зрители стали стремительно выходить из распахнутых дверей; сбоку вышли швейцары и застыли, придерживая створки. Потом повалила толпа: смеясь и разговаривая, кутаясь в меха, хорошо одетые дамы в сопровождении мужчин заполнили фойе, рассыпались по залу, словно упавшие со звоном драгоценности. По широким ступеням спускались зрители, одетые менее изысканно. Еще мгновение, и Кассик был плотно окружен болтающей, шепчущейся, назойливо жестикулирующей толпой.

Скоро к нему протолкалась Нина.

– Привет, – сказал он, чувствуя себя очень неловко.

– Что случилось? – спросила Нина взволнованно и немного сердито. – Тебе что–то не понравилось?

– Извини, – сказал он в ответ – вряд ли она поймет, если станешь ей объяснять. – Декорация последнего акта мне кое о чем напомнила. Что–то гнетущее, страшное, словно кто–то крадется в темноте.

Реакция Нины была мгновенной:

– Работу, да? Тюрьмы, полицейских, что–нибудь еще в этом роде? – Ее голос напрягся, стал резким, и в нем зазвучали осуждающие нотки. – А может, это говорит нечистая совесть?

Он вспыхнул.

– Нет, не то, не совсем то. – Видимо, он произнес это слишком громко: несколько человек вокруг с любопытством оглянулись. Кассик сердито стиснул зубы и сунул руки глубоко в карманы. – Поговорим об этом в другой раз.

– Хорошо, – живо ответила Нина, сверкая белоснежной улыбкой. – Никаких сцен сегодня.

Она ловко повернулась на каблуках, оглядывая стоящих кучками людей. Тонкая морщинка на лбу говорила о том, что она все еще расстроена. Но ссора, видимо, откладывалась.

– Прости меня, – запинаясь, повторил Кассик. – Это все из–за этих проклятых событий. Темная сцена мне про них напомнила. Я всегда забываю, что вся эта сцена происходит ночью.

– Ну ладно, оставь, – ответила Нина, не желая продолжать эту тему. Ее острые ногти впились в его руку. – Который час? Уже есть двенадцать?

Он посмотрел на часы:

– Немного больше.

Нахмурившись, Нина пристально вглядывалась в темноту улицы за стеклом. На стоянке то и дело появлялись машины такси, брали пассажиров и тут же исчезали.

– Может, мы разминулись? Как ты думаешь, он стал бы нас ждать? Мне показалось, я его только что видела, когда выходила.

– А разве мы не дома встречаемся? – Он почему–то не мог вообразить Каминского на опере Моцарта: этот круглолицый, вечно встревоженный человек с пышными усами, казалось, жил в другом столетии.

– Нет, милый, – терпеливо сказала Нина. – Мы встречаемся здесь, неужели ты не помнишь? Ну да, ты, как обычно, думал о чем–то другом. Мы договорились, что подождем его здесь, он ведь не знает, где мы живем.

Толпа потекла из дверей фойе на улицу. Порывы холодного ночного воздуха проникали внутрь; мужчины поднимали воротники пальто, женщины кутались в меха. Давешний запах духов и сигарного дыма быстро исчезал, по мере того как враждебная пустота внешнего мира заполняла пространство фойе.

– Наша маленькая уютная вселенная рушится, – меланхолично заметил Кассик. – Наступает настоящая жизнь.

– Ну и ну, – не слушая его, сказала Нина, критически разглядывая окружающих женщин. – Посмотри, что напялила на себя эта девица. Вон там, в голубом.

Пока Кассик отыскивал ее глазами, сквозь толпу к ним протолкалась знакомая фигура.

– Привет, – сказал Каминский, как только добрался до них. – Простите, опоздал. Я забыл все на свете.

Выглядел Макс Каминский ужасно. Кассик уже несколько месяцев не видел своего бывшего Политического Наставника. Изможденный и сгорбленный, Каминский глядел на него налитыми кровью глазами, вокруг которых синели широкие круги. Когда он протянул руку, она дрожала. Под мышкой торчал объемистый, завернутый в коричневую бумагу пакет. Слегка кивнув Нине, он пробормотал:

– Здравствуй, Нина. Рад тебя видеть, – и тут же забыл о ее существовании.

– Вы не были на представлении, – заметила Нина, с отвращением глядя на его измятый костюм и на неопрятный пакет.

– Нет, я не пошел. – Рука Каминского была влажной и липкой; он неловко отдернул ее и неуклюже стоял, с усилием пытаясь сосредоточиться. – Я не могу высидеть, если это долго. Ну как, пошли?

– Конечно, – сказала Нина ледяным голосом – ее испуг быстро сменился открытой антипатией.

Каминский, похоже, проработал две смены подряд по пятнадцать часов: утомление и нервное истощение сочились из каждой поры его ссутулившегося тела.

– Что это у вас? – показала она на пакет.

– Я вам попозже покажу, – уклончиво ответил Каминский и еще крепче прижал к себе пакет.

– Тогда пошли, – живо сказала Нина и взяла мужа под руку. – Куда мы идем?

– К этой девочке, – бормотал Каминский, едва волоча за ними ноги. – Нам пришлось подобрать ее. Вы ее не знаете. Я забыл вам рассказать. Очень славная. Это навсегда сделает из нас честных людей. – Он попытался засмеяться, но смех его был больше похож на предсмертный хрип. – И не просите, чтобы я вас познакомил, – я не знаю, как ее теперь зовут. Я обнаружил ее в одном из внешних офисов.

Тогда Нина твердо заявила:

– Сначала я бы хотела зайти домой, надо посмотреть, как там Джеки.

– Джеки? – Каминский, семенящий по бетонной лестнице позади, был явно озадачен.

– Наш сын, – холодно ответила Нина.

– Ну да, ну да, – согласился Каминский. – У вас ребенок. Я никогда его не видел. – Его голос словно волочился за ним, как хвост. – С этой работой я просто не знаю, где я и что я.

– Сейчас вы с нами, – сказала Нина, остановившись у края тротуара. В ее напряженной позе читалось недовольство; сложив руки, она застыла, поджидая такси. – Вы уверены, что способны еще на что–то? Похоже, вы уже получили свое от этого праздника жизни.

– Перестань, – резко сказал Кассик.

Появилось такси, и Нина осторожно скользнула внутрь. Мужчины последовали за ней, и такси немедленно взмыло в небо. Внизу мерцали и искрились огни Детройта, как равномерно рассеянные звезды на рукотворном небосводе. Свежий ночной воздух просачивался в кабину, и этот резкий и живительный сквозняк освежил голову Кассика. Даже Каминский, казалось, слегка очухался.

– Мы с вашим мужем в последнее время не очень ладили, – произнес он запоздалое извинение. – Вы, наверно, заметили.

Нина молча кивнула.

– Мы с ним как–то отдалились друг от друга. – Его лицо исказилось. – Думаете, легко видеть, как все, что тебе близко, разваливается на куски? Кирпичик за кирпичиком.

– Что графики, ползут вверх? – спросил Кассик.

– Круто вверх. В каждом регионе, во всех слоях общества. Он достает каждого… и вверху, и внизу. Ну как, черт побери, мы можем это пресечь? По всему свету на каждом углу пылают костры из бензина.

Нина задумчиво спросила:

– И это вас удивляет?

– Это противоречит закону, – резко ответил Каминский, рассердившись, как ребенок. – У них нет никакого права убивать этих несчастных.

Тонкие подведенные брови женщины взметнулись.

– Вас и в самом деле волнует судьба этих… опухолей?

– Нет, – твердо сказал Каминский. – Конечно нет. По мне, так пусть хоть все они попадают на солнце. И он так считает. Так или иначе, всем наплевать на этих шлындов.

– Странно, – сказала Нина четко поставленным голосом. – Миллионы по всей земле возмущены, даже нарушают закон, чтобы высказать свое возмущение, а вы говорите, что всем наплевать.

– Никто так не считает, – сказал Каминский, совершенно теряя смысл того, что он говорит. – Одним дуракам не наплевать, и идиот Джонс прекрасно понимает, и мы это знаем, что шлынды для него – средство, а вовсе не цель. Они лишь предлог, это – символ, это – знамя. Мы все играем в какую–то игру, в какую–то большую и сложную игру. – Он пробормотал устало: – Боже, как я ненавижу все это.

– Ну тогда, – спокойно сказала Нина, – бросьте все это и не играйте.

Каминский задумался.

– Может, вы и правы. Иногда я так и думаю, особенно когда совершенно вымотался, закопался под этими графиками и докладами. Это мысль.

– Пускай себе жгут шлындов, – сказал Кассик, – ну сожгут они всех, а дальше–то что? На этом все и кончится?

– Нет, – неохотно ответил Каминский. – Ну конечно нет. Вот тогда–то и начнется самое главное. Потому что не в шлындах тут дело. К нам–то их прилетело мизерное количество! И где–то существует место, откуда они прилетели, место, где они рождаются.

– За пределами восьми мертвых, – загадочно сказала Нина.

Выйдя из оцепенения, Каминский всем телом повернулся и пристально посмотрел на нее. Морщинистое умное лицо его потемнело; он с подозрением смотрел на нее до тех пор, пока такси не стало снижаться. Нина открыла сумочку и достала пятьдесят долларов.

– Приехали, – коротко сказала она. – Войдете или подождете здесь? Мы недолго.

– Зайду, – сказал Каминский. Видно было, ему не очень–то хотелось оставаться одному. – Взгляну на ребенка… Я никогда не видел его. – Нащупывая выход, он неуверенно промямлил: – Ведь правда же?

– Да, – ответил ему Кассик, потрясенный тем, что его старый Наставник так сдал. Он осторожно протянул руку за спиной Каминского и открыл дверь. – Зайдем погреемся.

Как только Нина толкнула входную дверь, сразу осветилась гостиная. Из спальни раздался раздраженный захлебывающийся вопль: Джеки проснулся и был сердит.

– С ним все в порядке? – тревожно спросил Кассик. – Может, эта штука не работает?

– Просто проголодался, – ответила Нина и швырнула пальто на стул. – Пойду подогрею ему бутылочку. – И она в развевающейся юбке скрылась в коридоре, ведущем на кухню.

– Садись, – сказал Кассик.

Каминский с удовольствием уселся. Пакет он положил рядом, на кушетку.

– Уютное у вас тут гнездышко. Чистенько, все как новенькое.

– Мы сделали ремонт сначала, а потом поселились.

Каминский с беспокойством огляделся:

– Может, нужно что–нибудь помочь?

– Помочь? – засмеялся Кассик. – Нет, ничего не нужно… если ты, конечно, не специалист по кормлению младенцев.

– Какой я специалист. – С несчастным видом Каминский теребил рукав пальто. – Никогда этим не занимался. – Он оглядел гостиную, и на его лице проступило странное чувство, напоминающее голод. – Ты знаешь, я всегда чертовски завидовал тебе.

– Ты это имеешь в виду? – Гостиная действительно была опрятна, хорошо обставлена. В этой маленькой, аккуратной квартирке все говорило о том, что у хозяйки неплохой вкус. – Пожалуй, – согласился Кассик. – Нина хорошо следит за ней. Но у нас тут всего четыре комнаты. – И он сухо добавил: – И Нина любит напоминать мне об этом.

Каминский раздраженно сказал:

– Твоя жена недолюбливает меня. Ты меня прости, но это меня беспокоит. Почему она так ведет себя?

– Потому что ты полицейский.

– Она не любит полицию? – Каминский покачал головой. – Я так и думал. Полицию теперь многие не любят. Все больше и больше народу не любит полицию. Чем больше любят Джонса, тем меньше нас.

– Она никогда не любила полицию, – сказал Кассик как можно мягче; он слышал, как Нина суетится на кухне, разогревая детскую смесь, как цокают ее каблучки, когда она спешит в спальню, как негромко разговаривает с ребенком. – Раньше она работала в информационном агентстве. А там такая публика, что им наш релятивизм до лампочки. Им всем там нравятся старые лозунги Добра, Истины, Красоты. В полиции мало красоты, это верно… и вот она до сих пор гадает, насколько хороша моя работа. – Он насмешливо продолжил: – В конце концов, допустить необходимость тайной полиции все равно что допустить существование фанатичных абсолютистских культов.

– Но ведь ей известно про Джонса.

– Знаешь, иногда я думаю, что все женщины поголовно как лакмусовая бумажка – что им скажут, в то они и верят.

– Некоторые, – Каминский помотал головой, – не все, но некоторые точно.

– Что все думают про Джонса, то и она думает. Поговоришь с ней и сразу знаешь, во что верят все. Как это она все улавливает, ума не приложу, каким–то шестым или седьмым чувством. – Он помолчал и продолжил: – Однажды она стащила в магазине очки. Зачем, для чего, я никак не мог понять. Только потом понял… пока до меня дошло, она еще пару раз проделала то же самое.

– Ого, – сказал Каминский. – Ну да, конечно. Ты же фараон. А ей это чертовски не нравится. Вот она и нарушает закон… чтобы насолить фараонам. – Он поднял глаза. – Она хоть сама понимает это?

– По–моему, не совсем. Она, конечно, понимает, какие чувства испытывает ко мне, к тому, что я – полицейский. Я бы хотел думать, что тут ничего, кроме старых идеалистических лозунгов. Хотя, может, есть и еще кое–что. У нее есть самолюбие, она из хорошей семьи. В социальном плане она смирилась бы даже с трудностями, лишь бы все было не как у всех. Быть замужем за фараоном, не приносить никакой общественной пользы – ей просто стыдно. Она никак не может свыкнуться с этим. Просто не знаю, что делать дальше.

Каминский задумчиво сказал:

– Скажешь тоже. Я же знаю, что ты влюблен в нее по уши.

– Надеюсь, я смогу сделать так, чтобы ей было хорошо со мной.

– А ты уйдешь из полиции, если она поставит вопрос ребром? Если она скажет: выбирай, я или…

– Не знаю. Надеюсь, никогда не придется делать такого выбора. Возможно, все зависит от того, как далеко зайдут дела с Джонсом. А этого никто не может сказать… кроме самого Джонса.

В дверях показалась Нина:

– Ну, все в порядке. Можно идти.

Вставая, Кассик спросил:

– Ты в самом деле хочешь куда–то пойти?

– А как же? – Нина удивленно вскинула брови. – Я не собираюсь торчать здесь весь вечер. Я тебе сто раз об этом говорила.

Пока она собиралась, Каминский неуверенно спросил:

– Нина, можно мне посмотреть Джека?

Нина улыбнулась. Лицо ее смягчилось.

– Конечно, Макс. Пойдем в спальню. – Она положила сумочку. – Только не шуми.

Каминский взял свой пакет, и оба мужчины послушно пошли за Ниной. В спальне было тепло и темно. В детской кроватке, положив руку на щеку и поджав ноги, крепко спал ребенок. Каминский постоял немного, положив руки на решетку кроватки. В полной тишине раздавалось только приглушенное сопение и непрерывное тиканье механизма робота–сторожа.

– Он вовсе не проголодался, – сказала Нина и показала на робота, – он покормил его вовремя. Он просто по мне соскучился.

Каминский наклонился было к ребенку, но потом передумал.

– Выглядит здоровеньким, – сказал он, запинаясь. – Очень на тебя похож, Дуг. У него твой лоб. А волосы Нины.

– Да, – согласился Кассик. – У него будут красивые волосы.

– А глаза какие?

– Голубые. Как у Нины. Это будет идеальный человек: мощный интеллект, как у меня, и красота, как у Нины.

Он обнял жену и прижал к себе.

Пожевав губами, Каминский сказал вполголоса:

– Интересно, каким будет наш мир, когда он вырастет. Может, он тоже будет бегать по развалинам с автоматом, а эти… с повязками на руках… будут выкрикивать свои лозунги.

Нина резко повернулась и вышла из спальни. Когда они вернулись в гостиную, она стояла у выхода в пальто, с сумочкой под мышкой, резкими движениями натягивая перчатки.

– Готовы? – отрывисто спросила она. Острым носком она распахнула дверь. – Тогда пошли. Возьмем с собой эту девчонку Макса и отправимся дальше.

Глава 9

Девочка скромно ожидала во флигеле здания органов безопасности. Каминский попросил высадить их на затемненной взлетно–посадочной площадке; он выскочил и быстро пошел по неосвещенной дорожке к длинному бетонному строению. Скоро он вернулся, ведя за собой маленькую серьезную фигурку. Теперь он уже знал, как ее зовут.

– Познакомься, Тайла, – пробормотал он, помогая ей забраться в такси, – это Дуг, а это Нина Кассик. – Указав на девочку, он закончил: – Тайла Флеминг.

– Здравствуйте, – хрипло сказала она, откинув голову назад и застенчиво улыбаясь. У нее были большие темные глаза и короткие, черные как смоль волосы. Кожа гладкая и слегка загорелая. Она была стройная, почти худая, под простеньким вечерним платьем угадывались юные, еще совсем неразвитые формы.

Нина критически оглядела ее и заявила:

– Я вас где–то уже видела. Вы разве не работаете в полиции?

– В исследовательском отделе, – едва слышным шепотом ответила Тайла. – Я всего только несколько месяцев работаю в Службе безопасности.

– Вы далеко пойдете, – заключила Нина и дала знак такси подниматься. Они тут же взмыли вверх. Нина раздраженно ткнула пальцем в кнопку скорости, вмонтированную в подлокотник.

– Уже почти час, – сказала она. – Если не поторопимся, ничего не увидим.

– Увидим? – тревожным эхом отозвался Кассик.

Нина приказала высадить их в Сан–Франциско, в районе Норт–Бич. Кассик заткнул пасть верещавшего счетчика горстью монет на девяносто долларов, и машина улетела. Справа от них сияла своими знаменитыми барами, погребками, кабаре и подпольными ресторанами Коламбус–авеню. По улицам бродили толпы народа, небо над головой кишело идущими на посадку и взлетающими междугородными такси. Мелькали разноцветные буквы, со всех сторон сияли щебечущие, мерцающие витрины.

Увидев, куда притащила их Нина, Кассик слегка испугался. Он знал, что она собирается в Сан–Франциско; в полицейских докладах мелькало, что она бывает и на Норт–Бич, в районе, который всегда держали под наблюдением. Но тогда он думал, что так она выражает свой скрытый, тайный протест, и никак не ожидал, что она осмелится притащить его сюда. А Нина уже уверенно шагала к ступенькам, ведущим вниз, в какой–то подвальчик. Похоже было, что она прекрасно знает сюда дорогу.

Кассик схватил ее за руку и спросил:

– Ты уверена, что нам именно сюда?

Нина остановилась:

– Что ты имеешь в виду?

– Это как раз то самое место, которое я с удовольствием бы уничтожил. Жаль, что бомбы не покончили с этим раз и навсегда.

– Не волнуйся, все будет в порядке, – сказала она, поджав губы. – Я здесь всех знаю.

– Боже мой, – воскликнул Каминский, наконец осознав, куда они попали. – Ведь они же здесь совсем рядом!

– Кто «они»? – спросил озадаченный Кассик.

Обвисшее лицо Каминского перекосилось. Больше он не произнес ни слова; положив руку на плечо Тайлы, он повел ее к ступенькам. Нина уже спускалась, Кассик неохотно последовал за ней. Каминский спускался последним, весь погруженный в себя, бормоча что–то себе под нос и размышляя о каких–то собственных, только ему известных материях, терзавших его вечно сомневающееся сознание. Тайла серьезно и невозмутимо шла с ним, и не похоже было, что ее тащат силой. Несмотря на молодость, она сохраняла полное самообладание, ничему не удивлялась, и ни один мускул не дрогнул на ее лице.

Подвальчик был тесно набит людьми; густая толпа шевелилась и двигалась как единый организм. То и дело оглушающе что–то гремело, словно кто–то колотил по листу жести; мерцающие струи дыма стлались по воздуху, ровный гул голосов покрывал атмосферу, насыщенную человеческими испарениями.

Официанты–роботы, свисающие с потолка, скользили по всем направлениям, разнося напитки и собирая пустые стаканы.

– Вон туда, – кивнула Нина и пошла вперед.

Кассик и Каминский переглянулись: подобные заведения были, конечно, не запрещены, но Служба безопасности предпочла бы их все–таки закрыть. Район Норт–Бич в Сан–Франциско был, так сказать, bete noir[7] злачных мест, последним пережитком довоенного времени, когда районы красных фонарей были обычным делом.

Нина уселась за крохотный деревянный столик, придвинутый к стене. Над головой неровным светом мерцала искусственная свеча. Кассик подвинул к себе какой–то ящик и кое–как притулился рядом. Каминский механически проделал ритуал отыскивания стула для Тайлы, а потом нашел и для себя. Наклонившись, он положил свой пакет на пол, прислонив его к ножке стола. Все четверо сидели, тесно прижавшись друг к другу, касаясь друг друга локтями и коленями, уставясь друг на друга, вокруг квадратного, пропитанного влагой столика.

– Ну вот, – сказала Нина, – мы на месте.

Сквозь шум ее голос был едва слышен. Кассик сгорбился, пытаясь спрятаться от непрерывного грохота. Душный воздух, лихорадочное движение огромного количества людей – от всего этого ему стало очень не по себе. Желание Нины повеселиться носило преднамеренно зловещую окраску. Он гадал, о чем сейчас думает Тайла. Но она, казалось, вообще ни о чем не думает: хорошенькая, уверенная в себе, она расстегнула пуговицы плаща и с удовольствием оглядывалась по сторонам.

– Вот цена, которую мы платим, – прокричал Каминский на ухо Кассику, – ведь у нас релятивизм, и каждый понимает его как хочет.

Нина тоже расслышала несколько слов.

– О да, – согласилась она, слегка улыбнувшись, – нужно позволять людям делать то, что они хотят.

Робот–официант свалился с потолка и повис перед ними, как железный паук; Нина стала делать заказ. Глядя в меню, она заказала себе порцию героина, потом передала перфокарту мужу.

Остолбеневший Кассик глядел, как робот выкладывает на стол целлофановый пакетик с белыми капсулами.

– Ты что, употребляешь это? – изумился он.

– Иногда, – уклончиво ответила Нина, разрывая пакет острыми ногтями.

Кассик оцепенело заказал себе марихуану, Каминский сделал то же самое. Тайла с интересом рассматривала меню, наконец она заказала ликер, настоянный на каком–то наркотике, под названием «Артемизия». Кассик заплатил, и официант, быстро обслужив их и забрав деньги, уполз.

Его жена уже приняла дозу, и на нее подействовало: глаза остекленели, дыхание участилось, пальцы были судорожно сцеплены. На шее у нее выступили мелкие блестящие капельки пота; капля за каплей они сочились по ключицам и испарялись в жарком воздухе помещения. Он знал, что особым распоряжением полиции этот наркотик сильно разбавляют, но он и в таком виде был неслабым. Он ощущал, как ее тело движется в каком–то неуловимом ритме. Она покачивалась вперед и назад, подчиняясь какому–то неслышному для других звуку.

Он прикоснулся к ее побледневшей руке. Она была холодной и жесткой.

– Дорогая, – мягко произнес он.

С усилием она сосредоточилась на нем.

– Привет, – сказала она немного печально, – как дела?

– Ты и в самом деле нас так ненавидишь?

Она улыбнулась:

– Не вас, нас. Всех нас.

– Почему?

– Знаешь, – сказала Нина слабым, бесстрастным голосом, огромным усилием воли вернувшись к реальности, – просто все кажется чертовски безнадежным. Все на свете… как Макс говорит. Кругом сплошная мертвечина.

Каминский весь застыл, делая вид, что не слышит, притворившись, что он вообще не слушает, но каждое ее слово отзывалось в нем глубокой болью.

– Понимаешь, – продолжала Нина, – была война, а теперь вот вам, пожалуйста! И вот Джеки тоже. Зачем мы все живем? Что с нами будет? Чего мы хотим? Никакой романтики в жизни, запрещают иметь хоть какие–то иллюзии, понимаешь? Даже себя больше не можешь обманывать. А то, – она улыбнулась, и остатки враждебности ее совсем улетучились, – нас всех отправят в лагерь.

В ответ заговорил Каминский:

– Вы забываете про Джонса… Это ураган, который сметет всех нас. Это худшее, что может быть в нашем мире… Мы выпустили зверя из клетки.

Тайла посасывала свой коктейль и молчала.

– Ну и что? – спросила Нина. – Не в ваших силах остановить события… Вы же понимаете, что все кончено. В мир пришел Джонс, вам рано или поздно придется признать это. За ним будущее; ведь все переплелось, все завязано в один узел, одно связано с другим. Нельзя отделить одно от другого… Ваш мир, таков как он есть, обречен.

– Джонс всех нас убьет, – сказал Каминский.

– Но, по крайней мере, в этом будет какой–то смысл. Может, хоть в этом наше назначение, смысл нашей жизни. – Голос Нины становился все глуше, отдаляясь от них. – Хоть что–то мы этим исполним… хоть чего–то достигнем…

– Бессмысленный идеализм, – горестно сказал Кассик.

Нина ничего не ответила. Она вся погрузилась в глубины своего внутреннего мира; лицо ее было пустым, с него словно была стерта личность.

На сцене, устроенной в задней части помещения, поднялась какая–то суета. Начиналось ночное представление, и зрелище, видимо, обещало быть интересным. Посетители стали поворачиваться в ту сторону; люди, толпившиеся возле сцены, отчаянно вытягивали шеи. Кассик равнодушно наблюдал за происходящим – ему было на все наплевать; рука его все еще лежала на руке жены.

Представление начали двое: мужчина и женщина. Улыбаясь публике, они стали медленно раздеваться. Зрелище вдруг напомнило ему тот самый день, когда он впервые встретился с Джонсом, самое начало весны, когда он топал по весенней слякоти на ярмарку. Именно тогда, тем ярким апрельским днем, он в первый раз в жизни наблюдал такое большое сборище отборнейших уродов и мутантов, в огромном количестве появившихся в результате войны. Воспоминание пробудило в нем ностальгию по собственной юности, исполненной стольких надежд, смешанных с неясными еще амбициями и собственным идеализмом.

Двое на сцене, с четким профессионализмом обозначая каждое движение своих гибких тел, начали заниматься любовью. Это было похоже на некий ритуал: видно, они часто повторяли его, двигаясь, словно в танце, бесстрастно и холодно. Затем ритм стал нарастать, и пол мужчины стал постепенно меняться. Через какое–то время на сцене уже двигались в едином ритме две женщины. И к завершению номера фигура, которая сначала была женщиной, преобразилась в мужчину. И танец закончился тем, с чего начался: мужчина и женщина неторопливо занимались любовью.

– Ловко, – сказал Каминский, когда мужчина и женщина оделись, раскланялись с публикой и покинули сцену. Одеждой тоже они поменялись, и это произвело потрясающий эффект. Гром аплодисментов потряс помещение. – Да это было настоящее искусство. Помню, как я впервые видел выступление мутантов. Похоже, это еще один… – он иронически пощелкал пальцами, подыскивая слово, – еще один пример релятивизма в действии.

Все четверо помолчали. Наконец Тайла сказала:

– Интересно, как далеко все это зайдет.

– Дальше некуда, – ответил Кассик. – Нам осталось только одно – сдерживать.

– Неужели и впрямь все зашло так далеко? – растерянно спросил Каминский.

– Да нет, – просто сказал Кассик. – Мы, конечно, были правы. Мы и сейчас правы. Говорить так здесь – парадокс, бессмыслица, преступление. Но мы правы. Пускай тайно, скрытно, но мы должны верить в это.

Его пальцы судорожно сжали холодную руку жены.

– Надо изо всех сил пытаться удержать этот мир от полного развала.

– Может, уже поздно, – сказал Каминский.

– Да, – вдруг согласилась Нина, – уже поздно. – Она вырвала свою руку из пальцев Кассика. Челюсть ее нервно подрагивала. Она вся сгорбилась, зубы ее стучали, зрачки расширились. – Прошу тебя, милый…

Кассик встал, за ним встала и Тайла.

– Я помогу ей, – сказала она, пробираясь вокруг столика к Нине. – Где тут женский туалет?

– Спасибо, – сказал Каминский, беря сигарету, протянутую Кассиком.

Женщины все не возвращались. Прикуривая, Каминский заметил:

– Ты, надеюсь, знаешь, что Джонс написал книгу.

– Сильно отличается от того, что печатают «Объединенные патриоты»?

Каминский поднял с пола и положил на стол свой коричневый пакет и стал осторожно его распаковывать.

– Это краткое изложение. Называется «Нравственная борьба». Тут изложена вся его программа: чего он на деле хочет, что он защищает. Все идеи и мифы Движения. – Он водрузил толстый том на середину стола и стал перелистывать страницы.

– Ты сам хоть читал? – спросил Кассик, разглядывая книгу.

– Не все. Она не закончена. Джонс продолжает ее устно. Вся книга – записанные за ним речи… Она растет не по дням, а по часам.

– А что ты имел в виду, – спросил Кассик, – когда сказал, что они совсем рядом? Это ты о ком?

Странное уклончиво–отсутствующее выражение появилось на лице его старшего товарища. Подвинув к себе книгу, он снова принялся ее заворачивать.

– Я не помню, когда говорил об этом.

– Когда мы входили сюда.

Каминский все еще возился со своим пакетом. Наконец он положил опять его на пол, прислонив к ножке стола.

– На днях ты можешь понадобиться. Но пока еще рано.

– Можно узнать подробности?

– Нет, не сейчас. Надо подождать, это очень важно. Скорей всего, это будет здесь, в этом районе. Скорей всего, понадобятся люди.

– Джонс догадывается?

Каминского передернуло.

– Боже упаси. Но очень может быть. Ведь он знает все. Ну и что, он все равно ничего не сможет сделать… у него нет законной власти.

– Тогда все зависит от Федправа.

– О да, – уныло сказал Каминский. – Там все еще пытаются дергаться. Все что–то придумывают, какие–то жалкие фокусы… пока совсем не развалится.

– Не похоже, что ты веришь в победу.

– Не похоже? Да кто, по–твоему, против нас стоит?.. Какой–то там пророк… с ним просто нужно суметь договориться. И раньше бывали пророки, почитай Новый Завет – сплошные пророки.

– Что ты хочешь сказать? Ну есть там Иоанн Креститель, ты про него?

– Я говорю про Того, о Котором Иоанн проповедовал.

– Ты бредишь.

– Нет, лишь повторяю чужие слова. Я же слышу, о чем кругом болтают. Второе пришествие… В конце концов, все ждали, что он когда–нибудь снова явится. И вот как раз теперь мир нуждается в нем, как никогда.

– Но тогда шлынды – это… – Лицо Кассика исказилось. – Как это называется?

– Силы Ада. – Окутанный облаками сигаретного дыма, Каминский продолжал: – Воинство Сатаны. Силы Зла.

– Но тогда мы отброшены назад не на сотню – на тысячу лет.

– Может, еще не так все плохо. Шлынды не люди, это безмозглые кляксы. Представим самое худшее: представим, что Джонсу удалось развязать войну. Мы покончим со шлындами здесь, потом одну за другой очистим от них другие планеты. Потом, – Каминский махнул рукой, – примемся за звезды. Построим боевые звездолеты. Начнем травить этих ублюдков, все поганое племя под корень. Да? Ну а дальше? Враг уничтожен, расы гигантских амеб больше нет. Так ли это плохо? Я лишь пытаюсь увидеть, какие тут существуют возможности. Мы выходим за пределы Солнечной системы! А что у нас теперь? Никто не подгоняет, ненависти ни к кому нет, воевать нам не с кем, вот и сидим тут гнием в своей дыре.

– Ты повторяешь слова Джонса, – задумчиво сказал Кассик.

– Еще бы.

– Хочешь, скажу, где твоя ошибка? Опасность не в самой войне, а в том, что делает ее возможной. Для того чтобы воевать, нужно верить, что мы правы, а они – нет. Белое против черного, добро против зла. Шлынды здесь ни при чем, они только средство.

– Я бы поспорил с тобой по одному пункту, – горячо возразил Каминский. – Ты убежден, не так ли, что война сама по себе не представляет опасности?

– Конечно, – ответил Кассик. Но он уже был не совсем уверен. – Что нам может сделать примитивная одноклеточная протоплазма?

– Не знаю. Но мы еще ни разу не воевали с внеземными существами. Я бы не хотел, чтобы это случилось. Не забывай, что мы до сих пор не знаем, что они и кто они. Они еще могут поднести нам сюрприз. Мы можем очень удивиться, если не сказать хуже. Они нам еще покажут.

Пробираясь среди тесно поставленных столиков, Тайла и Нина вернулись на свои места. Нина уже совсем оправилась, хотя казалась бледной и слабой; она сидела, сложив руки, и глядела на подмостки.

– Они уже ушли? – слабым голосом спросила она.

– Мы все гадали, – сказала Тайла, – как эти гермафродиты выбирают. То есть, когда мы с Ниной были там, любой из них мог войти, и мы бы не знали, стоит ли придавать этому значение. – Она с удовольствием посасывала свой коктейль. – Туда заходило множество женщин с очень странной внешностью, и, представьте, ни одного гермафродита.

– Вон один из них, – дрожа, сказала Нина, – вон там, возле музыкальной машины.

Облокотившись на квадратный металлический механизм, на сцене стоял один из давешних танцоров, который в начале танца выглядел как юноша. Стройный, с короткой рыжеватой прической, одетый в юбку с блузкой, на ногах сандалии, он представлял из себя совершенный тип андрогина. Гладкое бесполое лицо не выражало ничего, кроме легкой усталости.

– Пригласи ее к нам за столик, – сказала Нина, притронувшись к руке мужа.

– Тут и так нет места, – решительно ответил Кассик; ему не очень улыбалась эта затея. – И сама никуда не ходи. – Он видел, как она откинулась на спинку стула. – Сиди на месте.

Нина бросила на него быстрый взгляд, словно испуганное животное, но потом подчинилась.

– Ты все еще думаешь как прежде.

– Что ты имеешь в виду?

– Ладно, оставим это. – Руки Нины беспокойно бегали по столу. – Давайте чего–нибудь выпьем. Я хочу коньяку.

Когда перед ними поставили коньяк, Нина подняла свой стакан.

– Выпьем за… – начала она. Остальные тоже подняли стаканы и негромко чокнулись, – за лучший мир.

– Боже мой, – устало сказал Каминский, – меня тошнит от всяких таких слов.

Слабо усмехнувшись, Нина спросила:

– Почему?

– Потому что в них нет никакого смысла. – Выпив залпом коньяк, Каминский содрогнулся. – Ну кто, интересно, против лучшего мира?

– А правда, – спросила Тайла после некоторого молчания, – что на Проксиму Центавра послали разведчиков?

– Правда, – кивнул Каминский.

– И есть что–нибудь интересное?

– Данные еще не обработаны.

– Другими словами, – сказала Тайла, – ничего интересного.

– Кто знает? – Каминский пожал плечами.

– Джонс знает, – пробормотала Нина.

– Тогда спросите у него. Или подождите официального заключения. И отстаньте от меня с этим.

– А что слышно о Пирсоне? – Кассик решил переменить тему. – Ходят слухи, что он день и ночь работает, подбирает людей, строит какие–то планы.

– Пирсон намерен покончить с Джонсом, – как–то отстраненно ответил Каминский. – Он уверен, что это возможно.

– Ну, если стать таким же фанатиком, как и он…

– Пирсон еще хуже. Он ест, спит, думает, живет одним только Джонсом. Он никак не может успокоиться. Когда я захожу в его крыло, там вечно слоняется не меньше батальона вооруженных до зубов полицейских, а весь двор забит пушками, танками и боевыми флайерами.

– Ты думаешь, из этого что–нибудь выйдет?

– Милый, – сказала Нина с расстановкой, – неужели ты не видишь в этом ничего положительного?

– Например?

– Я говорю, что вот имеется человек с таким удивительным талантом… Он может то, чего мы с вами никогда не сможем. И нам не нужно больше гадать и блуждать в потемках. Теперь мы знаем. Нам известно, куда мы идем.

– Мне нравится гадать и блуждать в потемках, – решительно сказал Кассик.

– Правда? Может, именно здесь и кроется ошибка… Разве ты не понимаешь, что большинство людей хочет определенности. Вот вы отвергаете Джонса. Почему? Потому что ваш мир, ваше правительство опираются лишь на незнание, на какие–то догадки. Вы считаете, что никто не может знать истины. Поэтому в известном смысле вы отстали от времени и скоро останетесь не у дел.

– Ага, – посмеиваясь, сказала Тайла, – а тогда я останусь без работы.

– Чем вы занимались раньше, до работы в органах безопасности?

– Ничем, это первая моя работа. Мне еще семнадцать. Я до сих пор еще неловко чувствую себя с вами и с другими… У меня нет никакого опыта.

Кивнув на стакан девушки, Каминский сказал:

– Я тебе одно скажу: эта отрава вконец расшатает твои нервы. Она разрушает верхние центры спинного мозга.

– Не волнуйтесь, – быстро сказала Тайла, – я приняла меры. – Она притронулась к своей сумочке. – У меня есть синтетический нейтрализатор. Иначе я бы не стала и пробовать.

Кассик еще больше зауважал ее.

– Откуда вы сюда приехали?

– Я родилась в Китае. Мой отец был большой шишкой в Хайпинском секретариате компартии Китайской Народной Республики.

– Но ведь тогда вы родились по ту сторону фронта, – изумился Кассик. – И вас воспитывали… – он состроил гримасу, – что называется, в еврейско–атеистическо–коммунистическом духе.

– Мой отец был преданным бойцом Партии. Не жалея сил, он боролся против мусульманских и христианских фанатиков. Воспитывал меня он, потому что мать погибла во время бактериологической атаки. Она была беспартийной, и поэтому убежища ей не полагалось. Я жила с отцом в партийных квартирах, что–то около мили под землей. Пока не кончилась война. – Она поправилась: – То есть я–то там оставалась. А отца расстреляли в конце войны.

– За что?

– За уклонизм. Книга Хоффа появилась и у нас. Мы с отцом вручную набирали ее… и распространяли среди работников партии. От этой книги у нас в голове все совершенно перевернулось: мы никогда и не слыхали о возможности множественной системы ценностей. Мысль о том, что каждый может быть прав, что у каждого своя судьба и собственное отношение к жизни, потрясла нас. Концепция Хоффа о личном стиле жизни… это было здорово. Нет больше никаких догм, ни религиозных, ни антирелигиозных; нет споров о том, чье толкование священного текста более правильно. Нет больше сектантства, расколов, фракций; не нужно больше расстреливать, сжигать и сажать в тюрьмы еретиков.

– Но вы не китаянка, – сказала Нина.

– Нет, англичанка. Мои родители сначала были англиканскими миссионерами, а потом отец вступил в партию. В Китае существовала община английских коммунистов.

– Ты хорошо помнишь войну? – спросил Каминский.

– Не очень. Налеты христиан с Формозы…[8] но главным образом запомнилось, как мы печатали по ночам и тайно распространяли все это…

– Как вам удалось спастись? – спросил Кассик. – Почему вас тоже не расстреляли?

– Мне было всего восемь лет – таких не расстреливали. Один из руководителей Партии удочерил меня. Такой добрый старый китаец, который все время читал Лао Цзы; у него еще были золотые коронки на зубах. Я была под опекой Партии, но тут кончилась война и партийный аппарат распался. – Она покачала головой. – Все это была такая ужасная чепуха… Так легко можно было избежать войны. Если б только люди не были такими фанатиками.

Нина встала.

– Милый, – сказала она мужу, – хочешь сделать мне приятное? Я хочу танцевать.

В одном углу освободили место для танцев, несколько пар механически двигались там взад–вперед.

– Ты правда хочешь? – осторожно спросил Кассик. – Ну хорошо, только недолго.

– Она милая девочка, – сказала Нина холодно, когда они пробирались через переполненный зал.

– Да, все это любопытно, что она рассказывала, особенно как они распространяли среди партийных боссов тексты Хоффа.

Вдруг Нина крепко схватила мужа за руку.

– Я хочу… – ее голос пресекся от боли, – неужели нам уже ничего не вернуть?

– Вернуть? – Он был озадачен. – Что вернуть?

– Наше прошлое. Мы ведь раньше никогда не ссорились. Мы так отдалились друг от друга в последнее время. Мы больше не понимаем друг друга.

Он тесно прижал жену к себе; ее тело в руках его показалось удивительно хрупким.

– Все этот проклятый… но ведь когда–нибудь это кончится и мы снова будем вместе, как раньше.

Пораженная Нина умоляюще посмотрела на него снизу вверх:

– Но разве так уж нужно, чтобы это кончалось? Разве нужно бежать от этого? Разве нельзя смириться и принять все это?

– Нет, – сказал Кассик, – я никогда не примирюсь с этим идиотизмом.

Острые ногти жены отчаянно впились ему в спину. Она опустила голову ему на плечо; лицо его утонуло в пышной копне ее волос. Знакомый запах щекотал ноздри: упоительный аромат ее тела, смешанный с теплым запахом волос. Он ощутил всю ее: гладкие обнаженные плечи, мягкую ткань платья, слабый блеск мелких капелек пота, выступившего над верхней губой… Охваченный сильным желанием, он крепко прижал ее к себе. Оба молчали. Потом она подняла вверх подбородок и с улыбкой, дрогнувшей на губах, поцеловала его.

– Мы будем стараться, – тихо сказала она. – Мы сделаем все, что можно. Правда?

– Конечно, – ответил он, растроганный до глубины души. – Это слишком важная штука… Нельзя, чтобы наша жизнь прошла так бездарно. И у нас есть Джек. – Его пальцы легли ей на шею, подняв вверх копну ее распущенных волос. – Ведь мы не хотим отдать его на растерзание стервятникам.

Глава 10

Когда окончился танец, он повел ее обратно к столику, сжимая ее тонкие пальцы до тех пор, пока оба не уселись. Каминский дремал, развалившись на стуле и что–то бормоча себе под нос. Тайла сидела прямо, и весь вид ее говорил, что она в полном порядке. Она уже выпила свой коктейль и заказала еще.

– Еще разок, – бодро сказала Нина. Она подозвала официанта и повторила свой заказ. – Макс, у вас такой вид, будто мы надоели вам до смерти.

Каминский с трудом поднял лохматую голову.

– Мадам, – ответил он ей, – не троньте человека.

Ночь подходила к концу. Люди покидали бар, поднимались по лестнице вверх, выходили на улицу. На сцене опять появились те двое, мужчина и женщина, разделись и снова начали свой танец. Кассик не обращал на них внимания; погрузившись в собственные мрачные мысли, он сидел и тупо посасывал напиток, едва сознавая, что пьет, едва замечая рокот голосов в дымном воздухе подвала. Когда выступление закончилось, основная часть зрителей поднялась со своих мест и повалила к выходу. Бар наполовину опустел. От лестницы, ведущей на улицу, потянуло холодным утренним воздухом.

– Уже поздно, – сказал Кассик.

На лице Нины появилось выражение паники.

– Нет, они закрываются ненадолго, – горячо запротестовала она. – Там есть помещение, которое вообще не закрывается. Ну пожалуйста, потанцуем еще перед уходом.

Кассик покачал головой:

– Извини, любимая. Я падаю с ног.

Нина встала:

– Макс, пригласите меня.

– Конечно, – сказал Каминский. – Я сделаю все, что вы захотите. Повеселимся напоследок.

Неуклюже взяв ее за руку, он не то повел, не то потащил ее через толпу теснившихся к выходу людей туда, где танцуют. Там уже двигалось взад–вперед несколько измотанных пар. Двое гермафродитов, обе женщины, бесстрастно танцевали с двумя посетителями–мужчинами. Потом им, видимо, это надоело, они переменили пол и уже мужчинами побрели между столиков, подыскивая себе партнерш. Сидя за столом, Кассик спросил:

– Они что, умеют управлять своим полом?

Тайла все посасывала свой напиток.

– Наверно, – сказала она. – Это настоящее искусство.

– Разврат.

Одна за другой гасли лампы. Когда Кассик снова поднял глаза, он увидел, что Каминский сидит, облокотившись о стол. Уже не танцует. Но где Нина? Сначала он не мог найти ее взглядом, но потом узнал знакомые белокурые волосы. Она танцевала с одним из гермафродитов. Обняв ее за талию, стройный молодой человек танцевал с бесстрастным профессионализмом.

Не сознавая, что делает, Кассик встал.

– Ждите меня здесь, – сказал он Тайле.

Схватив сумку и плащ, Тайла тоже вскочила:

– Нам лучше быть вместе.

Но Кассик думал только о Нине. Его жена и гермафродит, держась за руки, уже шли туда, где, как подсказывал ему инстинкт, были какие–то кабинеты. Оттолкнув какую–то подвернувшуюся пару, он пошел за ними. Проскочив какое–то темное помещение, он оказался в пустом коридоре. Он слепо рванулся вперед. За поворотом он застыл как вкопанный.

Прислонясь к стене, со стаканом в руке стояла Нина и увлеченно разговаривала с гермафродитом. Ее белокурые волосы водопадом падали на плечи. Тело поникло от усталости, но глаза сияли ярко и лихорадочно.

Подойдя, Кассик сказал:

– Пойдем, маленькая. Нам пора идти. – Он смутно сознавал, что Тайла с Каминским шли за ним следом.

– Проваливай, – сказала Нина натянутым, металлическим тоном. – Давай, давай шагай отсюда.

– Что с тобой, – потрясенный, спросил Кассик, – а как же Джек?

– К черту Джека, – неожиданно взорвалась она, – все к черту, весь твой мир, я не вернусь больше назад, я остаюсь здесь. Если я тебе нужна, то ради бога – оставайся со мной!

Гермафродит лениво повернул голову и процедил:

– Слушай, приятель, не суй свой нос и вали отсюда. Здесь каждый делает что хочет и никто никому не указ, понял?

Кассик шагнул, сгреб его за воротник и оторвал от пола. Гермафродит оказался поразительно легким; сопротивляясь, он извивался, как червяк, и вдруг выскользнул из рук Кассика. Отступив назад, гермафродит вдруг неожиданно, сразу превратился в женщину. Она пятилась, отступала, извиваясь всем телом, и глаза ее словно дразнили Кассика.

– Ну давай, давай, – задыхаясь говорила она, – ну ударь меня.

Нина резко повернулась и пошла по коридору. Гермафродитка, заметив это, заторопилась вслед, лицо ее выражало нетерпение. Но не успела она подвести Нину к одной из дверей в конце коридора, как рядом оказалась Тайла. Профессиональным движением она схватила этого оборотня и заломила ему руку в парализующем захвате. Гермафродитка мгновенно превратилась в мужчину. Но тут подбежал Кассик и двинул его в челюсть. Оборотень сразу отрубился и без звука растянулся на полу.

– Она ушла, – просипел Каминский, с трудом держась на ногах.

Отовсюду сбегались люди; появился давешний партнер первого гермафродита, он в ужасе всплеснул руками и бросился к своему лежащему неподвижно товарищу.

Оглядевшись, Тайла быстро сказала:

– Она не в первый раз здесь. Если хотите, чтобы она ушла с вами, ее нужно уговорить. – Она подтолкнула его. – Пошли скорей.

Он нашел ее почти сразу. Она скрылась в ближайшую боковую комнату, из которой не было другого выхода. Там–то он ее и обнаружил. Он вошел, захлопнул за собой дверь. Нина сжалась в углу, хрупкая, жалкая; в глазах ее горел страх; она дрожала всем телом, молча глядела на него.

Комнатка была аскетически скромной, чистенькой, без единой пылинки. Занавески, мебель – ну все говорило об одном: только Нина могла обставить эту комнату. Ну конечно, это ее комната. Во всем чувствовалась ее рука, ее неповторимая личность. И больно было сознавать это.

За дверью раздался какой–то шум. Его покрыло грубое рычание Каминского:

– Дуг, ты здесь?

Он вышел и увидел за дверью Каминского и Тайлу.

– Я нашел ее. Она в порядке.

– Что вы собираетесь делать? – спросила Тайла.

– Пока остаться. А вам лучше уйти. Сумеете выбраться отсюда?

– Конечно, – сказала Тайла – она сразу все поняла. Взяв Каминского под руку, она повела его к выходу. – Удачи! Пошли, Макс. Нам здесь делать нечего.

– Спасибо, – сказал Кассик, твердо стоя в дверях. – Увидимся. Я разыщу вас обоих.

Хрупкая девушка, крепко вцепившись в руку протестующего и сбитого с толку Каминского, увлекала его за собой.

– Позвони мне, – лепетал он, – когда вернешься… когда выберешься отсюда… чтоб я знал, что с тобой все в порядке.

– Обязательно, – ответил Кассик. – Не забудь свой пакет.

Он дождался, пока они скроются за поворотом, потом вернулся в комнату.

Нина устало сидела на кровати, опершись спиной о стену и поджав под себя ноги. Она слабо улыбнулась, когда он вошел.

– Привет, – сказала она.

– Тебе лучше? – Он повернул замок и подошел к ней. – Они ушли, я отослал их домой.

Присев на край кровати, он спросил:

– Это ведь твоя комната, правда?

– Да. – Она избегала глядеть ему в глаза.

– Давно?

– Нет, что ты, недавно. Может, неделю. Или дней десять.

– Я не совсем понимаю, объясни. Ты хочешь остаться здесь, с этими людьми?

– Я просто хотела сбежать. Мне опротивела эта наша крохотная квартира… Мне хотелось иметь что–то свое, хотелось что–то делать. Не могу тебе объяснить, я и сама не все понимаю, себя не понимаю. Это как воровство, помнишь? Мне казалось, что я должна пройти через это.

– Ага, так вот зачем ты привела нас сюда. Твоя затея не имела бы смысла, если б ты не показала нам всего, что здесь есть.

– Наверное. Да, скорей всего, ты прав. Я хотела, чтобы ты увидел, чтобы ты знал… чтобы тебе стало известно, что мне есть куда уйти… что я могу не зависеть от тебя. Что я не беспомощна, что я ничем не привязана к твоей жизни. Там, за столиком, я ужасно испугалась!.. И героин заказала, чтобы только успокоить нервы. – Она слабо улыбнулась. – Это все так ужасно.

Он наклонился к ней, взял ее руки. Они были холодными и слегка влажными.

– Сейчас ты не боишься.

– Нет. – Она уже овладела собой. – Когда ты здесь, не боюсь.

– Я останусь сегодня с тобой, – сказал он. – Хочешь?

Она кивнула, вид у нее был несчастный.

– А завтра утром мы вернемся, хорошо?

Она отвернулась, и в голосе ее послышалось страдание:

– Не спрашивай меня. Не дави на меня. Я боюсь пока что–нибудь сказать, понимаешь, пока.

– Хорошо.

Как ему ни было больно, он не стал добиваться от нее ответа типа: «Конечно, дорогой, мы все можем решить завтра, вот выспимся хорошенько, позавтракаем как следует, вся эта дрянь испарится из организма, весь этот яд, вся эта гниль».

Наступило молчание. Нина задремала: глаза закрылись, она полулежала, опершись о стену, подбородок уткнулся в грудь, тело расслабилось.

Кассик долго сидел не двигаясь. В комнате похолодало. За дверью, в коридоре, стояла полная тишина. Часы показывали полпятого. Наконец он наклонился и снял с Нины обувь. Он поставил туфли на пол возле кровати, поколебался, но потом все же расстегнул пуговицы ее платья. Это далось ему не так просто: там были какие–то хитроумные петельки. Она дважды пыталась открыть глаза, но безуспешно и снова погружалась в сон. Наконец он справился с пуговицами, начал осторожно стаскивать верхнюю часть платья через голову. Повесив одежду на спинку стула, он поднял ее бедра и начал стаскивать юбку.

Боже, какая маленькая она без одежды! Без этого нарядного, пышного платья она казалась странно обнаженной и беззащитной перед любой опасностью. Нет, ну совершенно невозможно на нее злиться. Он накрыл ее одеялом и укутал как следует. Тяжелые белокурые волосы разметались по тканой шерсти, как полоски золота по пестрому красно–черному узору. Убрав волосы с ее глаз, он сел на кровать рядом и больше не двигался.

Неизвестно, сколько времени он просидел, ни о чем не думая, тупо глядя в полумрак комнаты. Нина спала неспокойно. То и дело она ворочалась, испуганно вскрикивала. Она словно боролась с кем–то во мраке тревожного сна, и эта битва проходила без него, она вела ее совсем одна. В конечном счете каждый из них был отрезан от другого. Каждый страдал в одиночку.

Под утро он услышал какой–то отдаленный, приглушенный шум. Сначала он не обратил на него внимания, но потом этот шум пробился–таки к его притупленному сознанию, и он узнал его. Дрожа от холода, он встал, подошел к двери, с величайшей осторожностью отпер замок и вышел в холодный пустой коридор.

Это был голос Джонса.

Кассик медленно пошел по коридору. Он проходил мимо закрытых дверей, боковых проходов, и никто не попался ему навстречу. Было без двадцати шесть; должно быть, только что взошло солнце. Через раскрытое окно в конце зала он увидел тусклый свет серенького неба, такого далекого и враждебного, словно он смотрел в ствол пушки. По мере того как он шел, голос раздавался все громче. Наконец он повернул за угол и очутился в каком–то огромном помещении, напоминавшем склад.

Нет, это не Джонс, нет, конечно. Это просто запись его выступления. Но присутствие самого Джонса ощущалось очень даже живо, создавая отвратительную атмосферу. На стульях, стоящих рядами, сидели мужчины и женщины, они слушали Джонса с напряженным вниманием. Весь склад был заставлен, завален тюками, ящиками, коробками, какими–то огромными связками. Коридор, оказывается, выходил под землей совсем в другое здание: он соединял между собой помещения различных фирм. Это было складом одной из них.

На стенах повсюду висели плакаты. Стоя в проходе, вслушиваясь в неистовый, страстный голос, он вдруг осознал, что попал в молитвенный дом. Сейчас шла предрассветная служба, на которую пришли рабочие, перед тем как отправиться на работу. В дальнем углу, откуда обычно взывают к пастве с проповедью, висела эмблема Джонса: перекрещенные бутылки Гермеса. По залу были рассеяны люди, одетые в форму различных ответвлений организации «Объединенные патриоты», в том числе женских и юношеских, каждый со своими значками, нарукавными повязками, кокардами. В углу прикорнули двое полицейских в касках: собрание было не запрещено. Собрания вообще не запрещались, в этом не было надобности.

Возвращаясь, он снова никого в коридоре не встретил. Здание начало оживать: с улицы заезжали на погрузку и разгрузку грузовики. Он отыскал нужную дверь и вошел в комнату.

Нина уже проснулась и сидела на кровати, широко раскрыв глаза.

– Ты куда ходил? Я думала…

– Я уже вернулся. Ходил посмотреть, кто это там. – Через закрытую дверь все еще можно было различить отдаленное рычание Джонса. – Слышишь?

– А–а… – Она кивнула. – Да, там собрание. Моя комната тоже к этому относится.

– Ты им помогала?

– Так, пустяки. Подписывала конверты. Раньше я часто выполняла такую работу. Занималась сортировкой информации. Реклама и все такое, да ты все это помнишь.

Сидя на краю кровати, Кассик взял сумочку жены и открыл. Там были какие–то бумажки, карточки, помада, зеркальце, ключи, деньги, носовой платок… Он вывалил все на кровать. Нина спокойно наблюдала. Она подтянулась к спинке кровати и лежала, облокотившись на нее обнаженным локтем. Кассик рылся в этой куче вещей, пока не нашел то, что хотел.

– Очень интересно, – сказал он. – Особенно должность и дата выдачи.

Членский билет организации «Объединенные патриоты» был выдан 17 февраля 2002 года. Восемь месяцев она уже была ее членом, вступив сразу после рождения Джека. Символический код, который он хорошо знал, говорил о том, что она является довольно ответственным деятелем Организации с полным рабочим днем.

– Так, значит, у тебя это серьезно, – заметил он, засовывая содержимое обратно в сумочку. – Пока я работал, ты тоже не сидела без дела.

– Да, тут работы хватает, – слабым голосом согласилась она. – Еще им не хватает денег. Я и в этом могла им немного помочь. Который час? Что–то около шести, наверно?

– Еще нет шести.

Он закурил сигарету. Как ни странно, он чувствовал себя хорошо, голова была ясной. Он не испытывал никаких эмоций. Может, они появятся позже. Может, и не появятся вовсе.

– Ну что? – сказал он. – Я думаю, еще рано уходить.

– Я бы еще поспала. – Глаза ее и вправду слипались. Она зевнула, потянулась и с надеждой улыбнулась. – Можно? А ты хочешь?

– Конечно.

Он погасил сигарету и стал развязывать шнурки.

– Это так необычно, – задумчиво сказала Нина, – похоже на приключение: мы здесь, вдвоем, запертая дверь, словно мы прячемся от кого–то… Понимаешь? Я хочу сказать, в этом нет ничего обыденного, банального. – Пока он расстегивал рубашку, она продолжала: – Мне так надоело одно и то же, день за днем одно и то же, я так устала от всего этого. Тусклая, однообразная жизнь замужней женщины с ребенком, зачуханной домохозяйки. Ради этого не стоит жить… разве ты не понимаешь? Разве тебе не хочется делать что–то полезное?

– У меня есть работа.

– Я знаю, – сразу поникнув, ответила она.

Он выключил свет и лег с ней рядом. Белый холодный солнечный свет просачивался в темную комнату сквозь щели ставней. Тело жены четко вырисовывалось в полумраке. Она откинула одеяло: неизвестно когда она успела скинуть остатки одежды. Нигде не видно было ни ее туфель, ни чулок, ни белья – все, наверное, аккуратно было сложено в шкаф. Она придвинулась к нему и порывисто обняла его.

– Как ты думаешь, – жарким шепотом сказала она, – может, это в последний раз?

– Не знаю. – Он ощущал только усталость; с огромным чувством благодарности он лег на спину, ощущая огромное напряжение во всем теле. Нина накрыла его своим телом, нежно расправив вокруг него шерстяное одеяло.

– Это твоя личная кроватка? – спросил он с легкой иронией.

– Что–то в этом роде… как в Средние века… маленькая комнатка, узкая кроватка. Шкафчик, умывальник. Целомудрие, бедность, послушание… что–то вроде духовного очищения для меня. Для всех нас.

Кассик старался не думать об этом. Разгульный вечер, наркотики, выпивка, эти упаднические танцы, в которых не было ничего, кроме вырождения, – и вот теперь это. Он ничего не понимал. Но во всем этом было нечто, превосходящее всякую логику. Одно вытекало из другого.

Она тесно прижалась к нему всем своим телом, принимая его, отдаваясь ему полностью и без остатка. Губы ее раскрылись, огромные глаза смотрели в упор.

– Да, да, – шептала она, ловя его взгляд, словно старалась заглянуть ему в самую душу, чтобы понять, что он чувствует, о чем сейчас думает. – Боже, как я люблю тебя.

Он молчал. Он лишь касался губами золотистых ее волос, словно пылающих в утреннем свете, языками пламени разметавшихся по подушке и одеялу. Снова и снова она порывисто обнимала его, прижималась к нему всем телом, пытаясь удержать его. Но он уже ускользал от нее. Он медленно повернулся на бок и затих, положив руку ей на шею, касаясь пальцами ее уха.

– Пожалуйста, – горячо зашептала она, – ну пожалуйста, не уходи.

Но он уже ничего не мог поделать. Он уходил все дальше… и она тоже отдалялась от него. Между их сцепившимися руками, прижавшимися друг к другу обнаженными телами уже лежала целая вселенная, в которой непрерывно раздавался приглушенный расстоянием металлический голос, бесконечная и бессмысленная мешанина слов, жестов и фраз, тупо долбящая стенку. Нескончаемое бормотание неистового безумца.

Глава 11

Слухи все–таки поползли. Кассик и словом не обмолвился о том, что случилось, все и так узнали. Не прошло и месяца, как где–то в середине ноября ему позвонила Тайла, неожиданно, без всякого предупреждения. Он сидел за столом, окруженный сводками и поступающей информацией, когда зазвонил местный видеофон. Звонок застал его врасплох.

– Извини, что беспокою тебя, – заговорила Тайла с экрана.

Ее маленькая, одетая в форму фигурка едва виднелась за большим рабочим столом, за спиной трещал телетайп. Большие темные глаза ее смотрели на него серьезно; в руке она держала конец ленты, продолжавшей выходить из механизма.

– Тут пришло сообщение, что твоя жена вернула себе девичью фамилию. Теперь она снова проходит под именем Нины Лонгстрен.

– Все правильно, – ответил Кассик.

– Ты не хочешь сказать мне, что там у вас случилось? Я не видела вас с той ночи.

– Давай встретимся после работы. Где хочешь. Мне сейчас некогда. – Он ткнул пальцем на свой стол, заваленный бумагами. – Да что тебе объяснять, сама видишь.

Они встретились на широкой лестнице главного здания Службы безопасности. Было семь вечера; холодное зимнее небо казалось почти черным. Тайла ждала его, глубоко сунув руки в карманы тяжелой меховой куртки; короткие черные волосы были схвачены шерстяной косынкой. Когда он спустился к ней по бетонным ступеням, она вышла на свет, и облако пара изо рта окружало ее светящимся ореолом; меховой воротник весь сверкал крохотными иголками льда.

– Расскажи ровно столько, сколько сам хочешь, – сказала она. – А то еще подумаешь, что я сую нос в чужие дела.

Рассказывать было особо нечего. В то утро, в одиннадцать или около этого, он отвез Нину домой. Они почти не говорили друг с другом. И лишь войдя в свою до боли знакомую маленькую гостиную, оба сразу поняли, что все кончено. Через три дня он получил предварительное извещение из брачной конторы: Нина возбуждала бракоразводный процесс. Время от времени они мельком встречались, когда она приходила за своими вещами. К тому времени, когда все бумаги были готовы, она уже сняла квартиру в другом районе.

– А как вы теперь? – задала вопрос Тайла. – Вы хоть остались друзьями?

Вот это–то и было самое печальное.

– Да, – коротко ответил он, – мы остались друзьями.

В вечер перед официальным разводом он пригласил Нину поужинать. В кармане у него лежали последние подписанные бумаги. Напряженно просидев около часа в полупустом ресторане, они в конце концов сдвинули в сторону серебряные приборы и подписали все, что осталось. Так и закончилась их супружеская жизнь. Он отвез ее в гостиницу, привез ей из дома все, что оставалось из ее вещей, и уехал. Идея с гостиницей была тонко продумана: оба пришли к соглашению, что будет лучше, если он так и не узнает, где она теперь живет.

– А что с Джеком? – спросила Тайла. Она вся дрожала, и клубы пара от ее дыхания достигали его лица. – Что с ним стало?

– Его забрали в ясли Федправа. Официально он наш сын, но практически мы не имеем права претендовать на него. Мы можем с ним встречаться, если захочется. Но не несем за него никакой ответственности.

– А забрать его нельзя? Прости, я не знаю, какие тут бывают законы.

– Только если подадим заявление о воссоединении. То есть снова поженимся.

– Значит, теперь ты один.

– Да. Теперь я один.

Расставшись с Тайлой, он взял машину на полицейской стоянке и через весь город поехал домой. Мимо него по улицам шли бесконечные толпы сторонников Джонса, у них уже было название: «Парни Джонса». При каждом удобном случае эта организация выходила на улицы, чтобы продемонстрировать свою растущую мощь. В сумерках зимнего вечера демонстранты с плакатами и лозунгами куда–то спешили. Орды одинаково одетых людей с преданными и восхищенными лицами. Он прочитал, что было написано на одном из плакатов:

ДОЛОЙ АНТИНАРОДНЫЙ ТИРАНИЧЕСКИЙ РЕЖИМ РЕЛЯТИВИЗМА!

СВОБОДУ ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ МЫСЛИ!

А вот и другой плакат мелькнул в окошке его машины:

ДОЛОЙ ТАЙНУЮ ПОЛИЦИЮ, ГЛАВНОГО ОРГАНИЗАТОРА ТЕРРОРИСТСКОГО ТОТАЛЬНОГО КОНТРОЛЯ ЗА УМАМИ!

ДОЛОЙ КОНЦЕНТРАЦИОННЫЕ ЛАГЕРЯ!

ДОЛОЙ РАБСКИЙ ТРУД!

СВОБОДУ ВСЕМ ЗАКЛЮЧЕННЫМ!

А вот плакат и попроще… и, пожалуй, самый эффектный из всех.

ЧЕРЕЗ ТЕРНИИ К ЗВЕЗДАМ

Всюду развевались знамена – он не мог сдержать волнения, глядя на это. Его действительно волновала эта исполненная неистовой радости мысль вырваться за пределы Солнечной системы, в пространства с бесконечным количеством солнц, достичь звезд, иных миров. Он не был каким–то особенным, он тоже хотел этого.

Утопия. Золотой век. Они не обрели его на Земле; последняя война показала, что он никогда не настанет. Тогда они обратились к другим планетам. Они придумали себе романтическую сказку, сами себя очаровывая ее ложью. Другие планеты, говорили они, зелены и плодородны, там в благодатных долинах катят свои воды прозрачные реки, там холмы покрыты густыми лесами, именно там и находится утраченный нами Рай, вновь обрести который всегда надеялись люди. Но нет, они ошибаются. Иные планеты безжизненны и ужасны: кроме застывшего метана и холодных скал, там ничего больше нет. Там нет жизни, ни единый звук не раздается в мертвой тишине среди мертвых скал, окутанных вечным мраком.

Но сторонники Джонса не сдавались: у них появилась мечта, им дано было откровение. Они были убеждены, что где–то существует Вторая Земля. Кто–то каким–то образом ухитрился утаить ее от них – это был явно чей–то заговор. На Земле во главе его стояло, конечно, Федеральное правительство; его официальная идеология, релятивизм, душила всякую свободную мысль. За пределами Земли это, само собой, шлынды. Убрать Федправ, уничтожить шлындов – вот и все… Земля обетованная откроется за ближайшим холмом.

И все же не отвращение чувствовал Кассик, глядя на этих шагающих по улицам мечтателей. Нет, это было восхищение. Они были идеалистами. А он, увы, реалист. И он стыдился этого.

На каждом углу стоял ярко освещенный стол, за которым деятель Организации собирал подписи под петицией: «За всемирный референдум по вопросу отставки Федправа и назначения Джонса верховным правителем на время преодоления существующего кризиса». Возле каждого стола стояла длинная очередь.

Зрелище было не из веселых: длинные очереди, люди, измотанные на работе, сами пришли сюда и терпеливо ждут, чтобы поставить свою подпись. Там не было видно лиц, светящихся энтузиазмом, как в толпах с плакатами; там стояли простые граждане, которые хотели одного: свергнуть законно избранное правительство, а на его место поставить авторитет, обладающий абсолютной властью, и тем самым поставить судьбу в зависимость от каприза отдельной личности.

Поднимаясь по лестнице в свою квартиру, Кассик услышал тонкий пронзительный вой. Усталый, почти на грани отчаяния, он не сразу понял, что это такое; лишь когда он открыл дверь и зажег свет, до него дошло, что это сигнал тревоги, раздавшийся из видеофона.

Он нажал кнопку, и на экране появилась запись срочного сообщения: из–за стола встал директор Пирсон и повернулся в его сторону:

– Приказываю немедленно явиться в офис. Все остальное отставить.

Изображение пропало, потом появилось снова, и Пирсон повторил:

– Приказываю немедленно явиться в офис. Все остальное отставить.

Когда сообщение появилось на экране в третий раз, Кассик в бешенстве выдернул шнур.

Сначала он не чувствовал ничего, кроме глухого раздражения. Он очень устал и хотел одного: поужинать и лечь в постель. Был еще один вариант: пригласить куда–нибудь Тайлу – они говорили об этом, правда, ни о чем конкретном не договорились. Сначала он решил наплевать на приказ: Пирсон никогда бы не узнал, ведь могло так случиться, что его до утра не было бы дома.

Размышляя об этом, Кассик пошел на пустую, заброшенную кухню сооружать себе сандвич. Когда сандвич был готов, решение созрело. Он торопливо вышел из квартиры, сбежал вниз, вывел из гаража машину и помчался в полицейское управление, по дороге уплетая сандвич. Он вспомнил, что говорила ему Тайла, что он слышал на работе, и все это, казавшееся в свое время ему неважным, незначительным, теперь обретало зловещий смысл.

Пирсон принял его немедленно.

– Ситуация такая: ваш дружок Каминский сегодня в полчетвертого собрал все свои бумаги, набил до отказа ими портфель и удрал.

Пораженный Кассик не мог выговорить ни слова. Он стоял как дурак и выковыривал из зубов остатки сандвича.

– Для нас это не было неожиданностью, – продолжил Пирсон; он стоял, расставив ноги, за своим столом, высокий, прямой и беспощадный. – Мы поймали его в сотне миль отсюда и вынудили совершить посадку.

– Куда он направлялся? – спросил Кассик, но тут же догадался сам.

– У него там какие–то делишки с людьми Джонса. Он уже несколько месяцев что–то такое раскручивал. В обмен они ему обещали убежище. У них есть что–то такое в этом роде. Каминский собирался отсидеться там во время войны или что там еще грянет. Он, видите ли, умывает руки, он решил покончить с полицией. В отставку–то теперь подать невозможно – сейчас из полиции никого не увольняют. Не то время.

– Что с ним сделали? Где он теперь?

– В Саскачеванском лагере. Пожизненно. Я приказал сразу же отправить его туда. Еще я хочу предать этот случай широчайшей гласности. В назидание другим.

– Но ведь он болен, – хрипло сказал Кассик. – Это старый и больной человек. Он сам не понимает, что делает. Он скоро совсем развалится, не в лагерь его нужно, а в больницу!

– Расстрелять его нужно, вот что. Жаль, что мы больше не расстреливаем. Тогда пусть работает, пока не загнется. Твой старина инструктор будет сортировать болты всю оставшуюся жизнь.

Пирсон вышел из–за стола.

– Я говорю все это вам, потому что часть вины лежит и на вас. Мы со всех вас не спускали глаз: и с Каминского, и с этой бывшей коммунистки Тайлы Флеминг, и с вашей жены. Нам известно, что ваша жена является агентом Джонса; нам известно, что она работала на них, жила там, где они устраивали свои сборища и где им внушали все эти завиральные идеи; нам также известно, что она снабжала их деньгами. – Закрыв блокнот, он добавил: – И Каминский об этом знал. Через него проходила вся эта информация, а он пытался утаить ее.

– Он просто не хотел, чтобы я знал об этом.

– Он не хотел, чтобы мы знали, вы это хотите сказать? Мы сразу поняли, что, после того как жена ушла от вас и прекратила с вами всякие отношения, он, скорей всего, сбежит. Мы знали, что рано или поздно он последует ее примеру. Что касается вас… – Пирсон пожал плечами, – не думаю, что вы бы могли сделать то же самое, я не верю в это. Как и эта девчонка – она все же на нашей стороне… Но все равно… грязная все–таки у нас работа. – Неожиданно голос его смягчился. – Все это так ужасно… какой был чудесный старик. Я думаю, вы должны это знать.

– Спасибо. – Кассик стоял ошеломленный.

– Возможно, вы правы. Конечно, его нужно бы отправить в больницу. Но мы не можем позволить себе этого: борьба идет не на жизнь, а на смерть. Многие из нас хотели бы уйти… может быть, даже все.

– Может быть, – согласился Кассик, почти не слушая его.

– Люди Джонса проникают повсюду. Рушится все здание: это происходит везде, во всех слоях общества. Даже здесь, в Службе безопасности… люди куда–то исчезают, бегут… как вот этот Каминский. Я должен посадить его в лагерь. Если бы было можно, я бы не задумываясь убил его.

– Вы бы не захотели.

– Да, – согласился Пирсон. – Не захотел бы. Но сделал бы это.

Какое–то время он молчал. Потом продолжил:

– Каминскому попали в руки материалы, связанные с одной сверхсекретной программой. Что–то там касающееся Департамента здоровья… Что именно, мне неизвестно, да у нас это никому не известно. В Совете, конечно, знают, в чем там дело.

Этим занимался один биохимик, некий Рафферти. Вы могли слышать о нем. Он исчез лет тридцать назад.

– Помню, – рассеянно сказал Кассик; он никак не мог сосредоточиться. – С Максом все в порядке? Его не ранили?

– Все в порядке. – Пирсон нетерпеливо продолжил: – Вам следует взять на себя секретную часть этого проекта. Я догадываюсь, что этот сукин сын Джонс все о нем знает. Каминский не успел передать им документы, но Джонс, вероятно, получал устные сообщения. – Он яростно щелкнул пальцами. – Все равно Джонс ничего не может сделать. У него нет власти… пока. А пока ее нет у него, мы будем продолжать проект.

– Что я должен делать? – тупо спросил Кассик.

– Скорей всего, я отправлю вас к Рафферти, и вы на месте увидите, в чем там дело. – Он достал из ящика стола нужные бумаги и протянул их Кассику. – Рафферти уже сообщили про Каминского. Он вас ждет, все готово. Отправляйтесь немедленно и доложите мне, как только там все распутаете. Не проект – мне наплевать на него. Меня интересует только безопасность. Понятно?

Совершенно ошеломленный, Кассик вышел из здания. У обочины тарахтел скоростной полицейский крусер, возле него стояли трое полицейских в блестящих касках с автоматами в руках. Когда он подошел к ним, они вытянулись, но он был так потрясен, что мысли путались в голове и он едва понимал, что происходит.

– Вам что–нибудь известно? – спросил он. – Я даже не знаю, куда ехать.

– Мы уже получили приказ, сэр, – сказал один из полицейских. – Маршрут там указан.

Через минуту они взмыли над темным городом; он представления не имел, куда и зачем он летит. Машина шла на автопилоте. Полицейский справа спокойно дремал, положив автомат на колени. Другие двое затеяли игру в карты. Кассик откинулся на спинку кресла и приготовился к долгому полету.

Однако путешествие закончилось неожиданно. Корабль пошел на снижение, один из полицейских отложил карты и взял управление на себя. Под ними раскинулось море мерцающих огней во мраке ночного города. И только когда корабль опустился на плоскую крышу одного из домов, Кассик узнал Сан–Франциско. Так вот что имел в виду Каминский в ту ночь. Они тут рядом… Эти бессвязные слова имели отношение к проекту; он случайно пробормотал их, размышляя о нем и не решаясь заговорить об этом вслух. Теперь он узнает, в чем там дело… Но думал он теперь не о проекте Федправа, а о том, что сейчас делает Каминский в лагере.

Раздался щелчок, крышка кабины отъехала, и полицейские один за другим вышли. Кассик осторожно спустился за ними. Дул сильный холодный ветер. Дрожа от холода, он вглядывался в темноту, стараясь догадаться, где они сели. Скорей всего, это даунтаун[9]. Огромные непроницаемые очертания зданий маячили в холодной темноте.

– И куда теперь? – раздраженно спросил он.

Его повели к спуску, и через дверь со множеством замков и запоров они спустились на один пролет по металлической лестнице. Через минуту он стоял перед маленьким, скромным, немолодым человеком в медицинском халате. Этот человек снял очки, близоруко сощурил глаза и протянул руку. Лицо его выражало тревогу и озабоченность. Над верхней губой торчали нелепые усики.

– Да–да, – сказал он, пожимая ему руку, – меня зовут Рафферти. Но их теперь здесь нет. Вам нужно подождать.

– Доктор, – сразу заявил Кассик, – я ничего не знаю про ваши дела. – Он протянул ему бумаги, выданные ему Пирсоном. – Меня направили сюда, ничего толком не объяснив. Вы что–нибудь знаете о Каминском?

Рафферти подозрительно посмотрел по сторонам, потом круто повернулся и пошел по коридору. Кассик зашагал рядом.

– Я отослал их, как только Пирсон предупредил меня, что Каминский сбежал. Это была моя инициатива: я не хотел, чтобы они оставались здесь в случае, если Каминский успеет сообщить о них Джонсу. Глупо, конечно: ведь если Джонсу что–то известно теперь, значит, он знал об этом год назад. Но я боялся нападения… Я видел, как его люди карабкаются на крыши домов, чтобы напасть на эту протоплазму. Я подумал, что они под этим предлогом могут забраться и сюда.

– Куда мы идем? – спросил Кассик.

– Я хочу показать вам проект. Я должен это сделать, если вы действительно присланы обеспечивать нашу безопасность. Как вы сможете охранять их, если даже не знаете, что это такое.

Кассик очутился в сложном лабиринте сверкающих чистотой переходов. Туда–сюда сновали люди, одеждой похожие на врачей и занятые каким–то своим, далеким от его понимания делом. Никто не обращал на него никакого внимания.

– Вот это их Убежище, – стал объяснять он, когда они остановились перед длинной прозрачной стеной. – Я приказал почистить и отремонтировать всю их скорлупу, пока их тут нет. Убил сразу двух зайцев. – Он стал осматривать приборы. – Еще немного, и можно будет войти туда.

Кассик с любопытством заглянул в этот громадный, наполненный паром резервуар. Там волнами ходили густые, сырые, тяжелые клубы пара, в которых утопал мрачноватый пейзаж. С грохотом работали какие–то механизмы, тонкими струйками разбрызгивая какую–то жидкость. Почва на вид была ноздреватой. Кое–где росли тощие кустарники; похоже, они никогда не приносили плодов. То здесь, то там поблескивали грязные лужи. Весь пейзаж был похож на болотистый берег какого–нибудь гнилого залива.

– Атмосфера внутри, – объяснял Рафферти, – состоит из аммиака, кислорода, фреона и малого количества метана. Видите, какая она влажная? Температура для нас довольно высокая – обычно где–то около сотни градусов по Фаренгейту.

В густых облаках пара Кассик различил какие–то здания, крохотные строения, на стенах которых поблескивали капли влаги. Мир сырости, горячего пара, мир, сжатый до размеров комнаты.

– И они тут живут? – медленно спросил он.

– Это их естественная среда. Убежище специально спроектировано для них, там есть все, в чем они нуждаются, все для поддержания их жизни. Они зовут его чревом, но это скорее инкубатор, мембрана, разделяющая чрево и наш мир. Но они никогда не выходят сюда.

Подошел человек из обслуживающего персонала. Посовещавшись с ним, Рафферти пригласил:

– Ну вот, теперь можно войти.

Раздвинулся ряд дверей, вделанных в стены, и они вошли в Убежище. Кассик чуть не задохнулся, когда горячие струи пара окутали его с ног до головы. Он споткнулся, остановился, достал носовой платок и приложил его ко рту и к носу.

– Нужно привыкнуть, – прохрипел Рафферти с перекошенным от отвращения лицом.

– Похоже на турецкую баню, только гораздо хуже.

Кассик отчаянно потел, задыхался, ничего не видел. По мере того как они пробирались вперед, Рафферти давал объяснения:

– Они не могут жить снаружи, а мы не можем жить здесь. Мы тщательно следим, чтобы условия в Убежище строго отвечали определенным параметрам. Их убить очень просто: открыть клапаны, их воздух выйдет, наш попадет внутрь, вот и все. Или, скажем, сломать стену. Или охладить ее. Или не снабжать их едой – их организмы требуют совершенно иной пищи, не такой, как наша. Каминский превосходно справлялся с задачей защиты Убежища: он везде расставил своих тайных агентов. Никто, даже я сам, не мог попасть в это здание без проверки вашими людьми.

Воздух постепенно становился чище. Теперь Кассик мог рассмотреть все до мельчайших подробностей. Плотный ком чуждого газа, застрявший в его легких, рассосался.

– Куда вы их отправили? – спросил он.

– Есть небольшое запасное помещение. Чтобы можно было здесь делать профилактический ремонт.

Рафферти указал на бригаду роботов, входящих внутрь и быстро снимающих верхний слой почвы Убежища, чтобы добраться до подводящих коммуникаций.

– Оно, конечно, не такое, как это. Что–то вроде маленького фургона. И им тоже радость: им кажется, что они вырвались отсюда. Какое–никакое, а разнообразие. Мы переведем их обратно часа через два. Они любят посидеть там подольше. Пойдемте, я покажу, как они живут.

Кассику пришлось сильно нагнуться, чтобы войти в дверь дома.

– Должно быть, они маленькие, – пробормотал он.

– Очень маленькие, очень. Самый тяжелый, Луи, весит меньше сотни фунтов. – Рафферти остановился. – Здесь их кухня. Стол, стулья. Тарелки.

Все было миниатюрным, как в кукольном домике: крохотная мебель, крохотное столовое серебро… все было точно так, как и в любой другой кухне, только в уменьшенном виде. Кассик взял со стола пропитанный воском «Уолл–стрит джорнал».

– Они что, читают это? – недоверчиво спросил он.

– Конечно, – ответил Рафферти и повел его по крошечному коридору в боковую комнатку.

– Здесь живет один из них, его зовут Фрэнк. Взгляните. Здесь есть книги, магнитофонные записи, одежда – все как у нас. Это такие же люди, как и мы! Такие же человеческие существа и в культурном, и в духовном, и в моральном, и в психологическом смысле! В умственном развитии они так же близки к нам, как… – он сделал неопределенный жест рукой, – ближе к нам с вами, чем эти маньяки со своими криками, лозунгами и значками.

– Боже мой, – произнес Кассик, разглядывая шахматный столик, электробритву, подтяжки и календарь с изображением красивой девушки. На туалетном столике лежала книга Джеймса Джойса «Улисс».

– Но ведь они мутанты. Они стали такими из–за войны?

– Нет, – ответил Рафферти, – это мои дети.

– Вы хотите сказать, фигурально?

– Нет, буквально. Зародыши были взяты из матки моей жены и помещены в искусственную среду. Я породил каждого из них, мы с женой их родители.

– Но все–таки, – тихо сказал Кассик, – они же настоящие мутанты.

– Конечно. Я работал над ними более тридцати лет в соответствии с нашей программой. Мы многому научились… К сожалению, большинство первоначальных опытов закончилось смертью.

– Сколько их всего?

– Всего было сорок. Остались живы лишь восемь. Семеро живут в Убежище, а один, еще ребенок, в отдельном инкубаторе. Работа тонкая, деликатная, взять нужную информацию неоткуда. – Маленький доктор говорил, не повышая голоса, он только перечислял факты. Он гордился своей работой, но в его словах не было и тени хвастовства.

– Искусственно выращенные мутанты… – Кассик прошелся по тесной комнатке. – Так вот почему у них все общее.

– Вы, наверное, видели нечто подобное во время войны?

– Бывало.

– Ну тогда вас не удивишь. Это можно понять не сразу. Конечно, тут есть, я полагаю, что–то слегка забавное. Некоторые мои коллеги сначала просто смеялись. Они такие маленькие, они такие хрупкие, они так смешно хмурят брови, когда их что–то беспокоит. Очень похоже на меня. И они трудятся в своем Убежище, они спорят, что–то обсуждают и дерутся, нервничают, занимаются любовью. Все как у людей. Убежище – это их мир, в котором они составляют органичное человеческое общество.

– Но зачем все это, для чего? – спросил Кассик. Он уже смутно догадывался, для чего именно, но хотел услышать об этом прямо от автора проекта. – Если они не способны жить вне Убежища, в условиях Земли…

– Вот–вот, – сказал Рафферти как о чем–то само собой разумеющемся. – Они не предназначены для жизни на Земле. Предполагается, что они станут жить на Венере. Мы пытались вырастить группу для жизни на Марсе, но ничего из этого не вышло. Марс и Земля – слишком разные планеты, а вот Венера чуточку похожа. Это Убежище, этот миниатюрный мир, по своим условиям – точное повторение условий, которые наши разведчики обнаружили на Венере.

Глава 12

Когда они вышли из миниатюрного здания, доктор Рафферти присел и поднял одну из губок, во множестве произраставших в Убежище.

– Она искусственная. Но на Венере существуют настоящие губки, во всем подобные этим. Несколько штук доставили на Землю, и наши люди смогли сделать по ним модели.

– А почему просто не посадили. Настоящие здесь не растут?

– Я вам объясню почему, но только попозже.

Выпрямившись, он повел Кассика к маленькому озерцу.

– Эти тоже ненастоящие. – И он вытащил из воды извивающееся, как змея, существо, отчаянно бьющее короткими толстыми ножками. Рафферти быстро открутил ему голову, и существо перестало извиваться.

– Механическая игрушка. Видите проводку? Но опять же точная модель одного из представителей фауны Венеры. – Он привернул голову обратно, и ящерица снова принялась отчаянно сопротивляться. Рафферти бросил ее обратно в воду, и она с довольным видом юркнула в глубину.

– А вон те горы, – показал Кассик, – на том заднике, тоже срисованы с венерианского пейзажа?

– Совершенно верно. – Рафферти оживился. – Можно подойти поближе, если хотите. Они любят свои горы.

По мере того как они вдвоем переходили от скалы к скале, Рафферти продолжал свои объяснения.

– Это Убежище не только среда их обитания, но вдобавок еще и школа. Оно призвано приспособить их к жизни во внеземной среде. Когда они попадут на Венеру, они уже будут готовы жить в ее условиях – по крайней мере, мы сделаем все, что в наших силах. Возможно, кто–то из них умрет – скажем, на них вредно подействует перемена обстановки. Но в конце концов, без ошибок ничего не бывает; мы сделали все, что могли, чтобы создать точно такие же условия, как и там, хотя, конечно, могут быть некоторые отклонения.

– Подождите, – перебил Кассик, – они–то сами что, тоже смоделированы по образцу гуманоидных форм Венеры?

– Нет, конечно, – ответил Рафферти, – это не имитация уже имеющихся форм, это совершенно новые существа. Эти существа созданы по принципу совокупного изменения всех свойств человеческого зародыша: мы подвергали их воздействию внеземных условий существования… а точнее, воздействию по всей шкале условий, существующих на Венере. Это чрезвычайно сложный процесс, и мы потерпели много неудач. Как только рождался ребенок с измененными свойствами, его тут же помещали в инкубатор, внутри которого были созданы условия, существующие на Венере. Другими словами, каждый зародыш с уже измененным строением подвергался воздействию непрерывно, включая и послеродовую жизнь. Как вы понимаете, человек не может жить в условиях Венеры, любые попытки колонизировать ее обречены. Федправ пытался это сделать, но безуспешно. А вот если внести в организм определенные физические изменения, колония землян с измененными свойствами вполне способна выжить на Венере. Если нам удастся соорудить особые шлюзы с промежуточными условиями жизни… организм постепенно привыкал бы… то есть я говорю об акклиматизации, понимаете? Точнее, об адаптации. Со временем в организмах потомства под воздействием внешних условий произошла бы мутация, а нам именно это и нужно. И постепенно в последующих поколениях сформировался бы устойчивый, способный к выживанию тип человеческого организма. Конечно, многие погибнут, но немало и выживет. И в результате мы получим квазичеловеческий вид существ, физически хотя и отличающийся от нас, однако вполне гуманоидного, родственного нам типа. Собственно, это будут такие же люди, только приспособленные к жизни на Венере.

– Понятно, – сказал Кассик. – Это люди из Федправа так придумали.

– Совершенно верно. Нам не найти другой такой планеты, как наша, с такими же условиями жизни, – одинаковых планет не бывает. И боже мой, нам просто повезло, что поблизости оказалась Венера, у которой такая же плотность атмосферы, близкая сила тяжести, влажность, температурный режим. Само собой, нам эти условия покажутся сущим адом. Но не так уж много нужно, чтобы Рай превратился в Ад: поднять температуру всего на десять градусов и увеличить влажность всего на один процент. – Сбив ногой растущий на камне лишайник, Рафферти продолжил: – Нам понадобилась бы тысяча лет, чтобы достичь этой цели другим каким–нибудь способом. А потом бесчисленное количество транспортов с питанием для колонии поселенцев. Люди мерли бы как мухи. Были бы несчастны. Природа может позволить себе такое, но мы нет. Народу это бы не понравилось.

– Да, – сказал Кассик, – я это уже видел.

– А результат неизбежно оказался бы точно таким же. Но готовы ли мы к таким потерям? Я так думаю, что в конце концов мы отказались бы от этой затеи. Не захотели бы жертвовать на нее тысячи жизней, не зная, что из всего этого получится. А все потому, что в конечном счете не мы хотим приспосабливаться к жизни, к условиям другой планеты, а наоборот, мы бы хотели эти условия приспособить к себе. Даже если бы мы отыскали где–нибудь вторую Землю, нам бы этого было мало. А вот в этом нашем проекте заложены семена большого будущего. Если у нас все получится, если мутанты выживут на Венере, мы станем совершенствовать наш проект. Мы станем производить мутантов и для других планет, где условия жизни еще более жесткие. И в конце концов мы заселим всю Вселенную – мы сможем жить в любых условиях. Если у нас все получится, мы завоюем весь мир. Человеческий род уже никто не сможет уничтожить. Вот это Убежище, этот замкнутый мирок кому–то может показаться чем–то надуманным. Но своей работой я попытался ускорить естественную эволюцию. Я попытался упорядочить ее, исключить случайности, потери, привести ее к какой–то разумной цели. Не землян мы станем посылать на Венеру, а венериан. Когда они окажутся там, их встретит не чуждый и враждебный мир, но мир, который является их собственным, мир, который они хорошо знают. Они найдут там более совершенное воплощение того самого мира, с которым познакомились и к которому привыкли здесь.

– Они знают, для чего вы их готовите?

– Нет.

– Почему?

– Мы полагаем, что они должны знать одно: никто не виноват в том, что они такие. Если б им стало известно, что это мы изменили их организмы, что мы намеренно сделали их непригодными для жизни на Земле, они бы никогда не простили нам этого. Уже больше двадцати лет они не что иное, как жертвы нашего научного эксперимента. А им всегда говорили, что они – естественные мутанты, ставшие таковыми в результате войны, как и многие другие. Их выбрали, не спрашивая их согласия. Многие умерли в процессе работы. И вы полагаете, они простят нас, если все узнают?

– Но рано или поздно они все равно узнают.

– Они узнают, лишь когда окажутся на Венере. А уж тогда это практически не будет иметь никаких последствий. Потому что нас там не будет, они будут предоставлены самим себе. И с этой точки зрения всякие обиды бессмысленны. Они будут счастливы, что мы их сделали такими, – боже мой, ведь это означает, что они смогут выжить в тех условиях! На Венере мы с вами – уроды, мы погибнем в тех условиях, там именно нам понадобится Убежище.

Кассик подумал минутку и спросил:

– Когда я могу увидеть этих… венериан?

– Я все устрою. Думаю, денька через два–три. Вся эта суматоха нарушила весь наш распорядок. И они это тоже почувствовали. И насторожились.

Через двадцать четыре часа Кассик увидел венерианских мутантов в первый раз.

Доктор Рафферти встретил его внизу. Было два часа ночи, и на улице было холодно и сыро.

– Я позвал вас потому, что именно сейчас предоставляется наилучшая возможность, – сказал он, ведя его к лестнице, ведущей наверх. – Наши маленькие друзья что–то взбунтовались. Они вдруг решили, что им все позволено.

Фургон давно увез полуживых мутантов в Убежище, а Кассик и Рафферти все еще стояли на мокром тротуаре. Оба были потрясены тем, как отчаянно боролись мутанты за свою свободу, хотя понимали тщетность своей борьбы. Горечь чужого поражения не могла оставить их равнодушными.

– Что касается Джонса, возможно, вы и правы, – наконец произнес Рафферти. – Возможно, он всего лишь человек. – Он вынул из кармана ключи от машины и направился к стоянке. – Но ведь это все равно что воевать с океаном. Мы тонем, каждый день мы опускаемся все ниже. Цивилизация погружается на дно. Наступает новый Всемирный потоп.

– Божий промысел, – иронически заметил Кассик.

– Мы не способны уничтожить Джонса. Остается только надеяться, что существует нечто, ему неподвластное, нечто такое, с чем он сам не в состоянии справиться.

Рафферти открыл дверцу и уселся в машину.

– Вы можете стереть с лица земли целые кварталы. Но лучше сделать так, чтобы их можно было снова собрать.

– Хорошо, – ответил Кассик. – Спокойной ночи.

– Спокойной ночи, – сказал Рафферти, завел мотор и уехал.

Кассик остался один. По улице катили клубы холодного тумана: его охватила дрожь, когда он представил, что должны были чувствовать мутанты. Хрупкие крохотные создания, у них ведь тоже есть свои надежды, какие–то свои смутные мечты… они даже не знают, кто они и зачем живут на этом свете… а снаружи, за стеклянной стеной их чрева, маршируют ночные серые тени; это их подстерегают отряды Джонса.

Кассик медленно шел по неосвещенному тротуару, пока не уперся в баррикаду, сооруженную полицейскими.

– Все в порядке, – обратился он к сержанту в каске. – Теперь можно разобрать.

Сержант и ухом не повел: весь отряд сгрудился вокруг радиостанции.

Кассик разозлился и схватил сержанта за плечо. Но тут до него дошел смысл сообщения, и он сразу же забыл и сержанта, и Рафферти, и баррикады, и несчастных мутантов–венериан. Он протиснулся к динамику и стал напряженно слушать.

«…уже в самом начале нападения в руки сил безопасности попали по меньшей мере пятьдесят процентов зачинщиков. В главных районах столицы вооруженные группы окружены отрядами полиции. Акция проходит организованно… открытого сопротивления почти не наблюдается. Сообщается, что сам преподобный Флойд Джонс ранен в стычке между своими сторонниками и отрядами полиции. В сообщении из Нью–Йорка говорится, что на главных улицах города происходят бои между толпами фанатиков и танками. Всем правительственным отрядам приказывается немедленно докладывать об обстановке; все предыдущие инструкции отменяются. Повторяем сообщение: Верховный Совет Федерального правительства объявляет, что организация, называющая себя «Объединенные патриоты», объявляется вне закона и все члены упомянутой организации, следовательно, считаются государственными преступниками. Действующее законодательство предписывает тайной полиции немедленно подвергать аресту и предавать суду всех членов вышеупомянутой организации «Объединенные патриоты», а также лиц, состоящих членами примыкающих к ней групп, таких как «Молодежная лига», «Женская…»».

Кассик отошел в сторону. Он почувствовал, что сильно замерз. Он стал топать ногами, дуть на пальцы, хлопать себя руками по бокам. Так, значит, вот оно что: Пирсон начал действовать. Совет ратифицировал его программу: арестовать Джонса и всех его сторонников, предать их суду и раскидать по лагерям. Согласно статье второй закон дает органам безопасности право арестовывать членов любых харизматических культов, угрожающих свободному распространению принципов релятивизма. Статья достаточно обтекаемая и хитрая: под нее можно подогнать любую ситуацию, выходящую из–под контроля.

Но ведь Джонс должен был все это предвидеть. И его организация должна была подготовиться к нападению. Еще год назад Джонс уже должен был знать, что разозленный Пирсон предпримет последнюю мощную попытку раздавить движение в зародыше. Предательство Каминского подстегнуло Пирсона: он решил наконец действовать, предупредить события, сделать последнее усилие, чтобы спасти Федправ, пока все не решилось само собой. Но Джонс уже давно все решил.

Слушая сообщение, Кассик размышлял о том, каким образом можно захватить Джонса врасплох. Разве что ранить, а потом арестовать. Если только он сам захочет, чтобы его арестовали. Если только это входит в его планы – получить пулю. Из этого, видимо, и исходил Пирсон, делая последний доклад правительству.

Возможно, а скорее всего, именно так и было: Пирсон своим яростным желанием действовать предопределил несомненную победу Джонса.

Глава 13

Толпа ревела. Исторический день настал: под палящими лучами солнца толпа безумствовала и тысячи голосов гремели, выражая поддержку маленькому человеку, что–то кричащему и размахивающему руками с трибуны. Слова его, многократно усиленные мощными динамиками, покрывали собой шум толпы. А позади этой огромной массы народа виднелись развалины: раньше здесь был немецкий город Франкфурт.

– Друзья, – выкрикивал Джонс, – окопавшаяся плутократия пытается заткнуть мне рот. Но они слишком обленились, эти паразиты, эти разжиревшие коты. Они думают, что если они уселись за своими столами, так, значит, могут управлять миром. Они разжирели за наш счет, да, они хорошенько повеселились в свое время. Но их время подходит к концу, и мне это очень хорошо видно!

Гром одобрения.

– Мы должны наконец выступить! – гремел голос Джонса. – Долой этот мир с его отжившим устройством! Сохраним наше достоинство! Человеческая раса не должна отказываться от собственного будущего. Ничто нас не остановит! Мы непобедимы!

Он говорил и говорил. А где–то среди зрителей молча стоял, спокойно слушал и ждал своего часа наемный убийца: его нисколько не трогали горячие речи, несущиеся с трибуны.

На войне он был простым солдатом. Он метко стрелял, и солдатский чемодан его был полон медалей. В конце войны его сделали профессиональным убийцей. Он мог промазать лишь в одном случае из миллиона.

В этот день Пратта взяли из лагеря под Манресой в Испании и доставили на окраину Франкфурта, где должен был выступать Джонс. Пока длинная, с низкой посадкой машина колесила по запутанным дорогам, он еще раз прокручивал в голове план действий. Впрочем, думать особенно было нечего: каждая клетка его тела была готова к предстоящей работе. Он откинулся на роскошное кожаное сиденье и с удовольствием слушал, как ровно гудит мощный мотор.

Его высадили на каком–то пустыре; кругом развалины и воронки от бомб – район, видимо, еще не успели отстроить. Пратт устроился в развалинах, достал бутерброды, подкрепился. Потом вытер губы, взял винтовку и поплелся по направлению к городу. Было половина второго – времени в запасе еще хватало. По дороге шли люди, ехали машины – все они хотели послушать Джонса. Пратт присоединился к ним: он был такой, как все. И винтовку свою не прятал. Это была винтовка военного образца, одна из тех, с которыми он работал в последние дни военной неразберихи. Его ордена позволяли ему носить оружие, винтовка была символом его доблести.

Ему наплевать было на Джонса с его речами. Он был слишком практичен, чтобы дать увлечь себя всяким бредом. Пока Джонс орал и размахивал руками с трибуны, скуластый солдат бродил вокруг, отыскивая местечко, откуда ему будет хорошо видно, когда Джонс погонит вперед своих серых лошадок.

Эта часть города все еще лежала в развалинах. Жилые кварталы восстанавливались в последнюю очередь. Люди жили во временных бараках, кое–как построенных на средства правительства. Когда Джонс замолчал, группы активистов Организации, очевидно разбитые на отряды заранее, стали строиться. Пратт, держа винтовку в руках, с интересом наблюдал за происходящим.

Прямо на его глазах зловещие, крепко спаянные отряды образовали плотную серую массу. Всюду развевались огромные флаги. Каждый из сторонников Джонса был одет в особую форму с повязкой на рукаве. Перед этой плотно сцементированной массой открывалась Ландштрассе – дорога, ведущая в центр города. Она была построена еще во времена Третьего рейха гением инженерной мысли эпохи нацизма доктором Тодтом. Прекрасная была дорога. Еще чуть–чуть, и масса серых людей хлынет по ней в город.

Полиция заблаговременно очистила дорогу от идущего транспорта. Полицейские взволнованно прохаживались по опустевшей полосе и энергичными жестами пытались заставить толпу отказаться от своего намерения. Всюду сновали ребятишки, лаяли бродячие собаки.

Шум нарастал, он становился почти оглушительным. Всесокрушающие на своем пути толпы народа уже бежали к месту сбора. Пратт вынужден был отступить: на него накатила волна людей с остекленелыми глазами; из разинутых ртов вылетало вонючее дыхание пополам со сдавленными приветственными криками. Пропуская их, он вскарабкался на какие–то развалины.

Репортеры суетились, то и дело щелкая вспышками: они торопились заснять толпы орущих людей, а особенно серых, стоящих в первых рядах. Парами и тройками пробегали полицейские в касках. Все они были вооружены, но явно чувствовали себя не в своей тарелке. В самом начале дороги по две с каждой стороны стояли четыре кареты «скорой помощи». Неподалеку путались в своих проводах телевизионщики, они лениво перебрасывались шутками с персоналом врачей. Журналисты и их заодно фотографировали. В общем, снимали все подряд.

Пратт осторожно пробирался вперед. Ему удалось выскользнуть из толпы на открытое пространство. Через минуту он уже стоял возле главного заграждения, устроенного полицией в самом начале дороги. Полицейские оглядывались на него: кто, мол, такой–сякой и что у тебя на уме? А какой–то верзила с широкой, как блин, рожей большими шагами направился прямо к нему, с угрожающим видом подняв автомат.

– Давай на другую сторону! – заорал он Пратту. – Живо с дороги!

По обеим сторонам тротуара по пути следования марша полицейские натягивали толстый белый канат: нужно было направить толпу куда нужно, а именно туда, где уже поджидали ее вооруженные отряды полиции.

– Черт бы тебя побрал! – снова рявкнул верзила–полицейский. – Тебе говорю, вали отсюда! Хочешь, чтобы тебя шлепнули?

– Где Маккаффи? – спокойно спросил Пратт.

– А ты кто такой?

Но Пратт уже и сам увидел майора Маккаффи, командира отряда. Подойдя к нему, он показал свое удостоверение.

– Угу, – озабоченно пробормотал Маккаффи. Он не знал, зачем тут Пратт и в чем его задание. – Идите вон туда, к грузовикам, оттуда лучше видно. Эти сволочи вот–вот начнут.

Неплохое место Маккаффи выбрал для заграждения. Как только колонна пройдет мимо него по направлению к городу, грузовики развернутся и блокируют дорогу. Толпа бросится назад, и вот тут–то ее встретят отряды полицейских. Зажатых в клещи Джонса и его последователей перехватают, как зайцев. Недалеко стояли наготове колонны грузовиков, как раз хватит, чтобы отправить всех в лагеря.

Заграждение само по себе казалось угрожающе огромным. Он ломал голову, как эта толпа тупой черни – а она к тому времени действительно станет тупой чернью – сможет преодолеть его. Огромные грузовики, усиленные тяжелыми пушками, а с тыла, возможно, еще и танками, были готовы замкнуть кольцо. Он не успел как следует рассмотреть, что там, на той стороне. Его выстрел станет сигналом: Джонс будет мертв, толпа его сторонников попадет в ловушку. А потом то же самое станет происходить по всей земле, по всем городам: перехватают всех. Облавы будут продолжаться несколько дней, а возможно, и недель. Без спешки и наверняка.

Пратт подошел к грузовику и полез в кузов. Стоящие в нем протянули руки, чтобы помочь; он неуклюже вскарабкался, перевалился через борт, сжимая винтовку и пытаясь встать на ноги, пока кто–то не поддержал его. Он отряхнулся и нашел местечко поудобнее, возле кабины. Не он один был с винтовкой военного образца: несколько таких же стволов поблескивали на солнце у тех, кто был в кузове. Никто не обратил на него особого внимания. Все наблюдали за движущейся колонной.

– Хорошее местечко, – сказал он Маккаффи, когда майор влез в кузов вслед за ним.

Маккаффи посмотрел на винтовку.

– Ну–ка покажите, что за штуковина? Ага, старая подружка А–пять. Ну что, парни, дадим им всем прикурить? – Он, верно, принял Пратта за забияку ветерана, который давно не дрался. – Только без команды не стрелять, понятно?

– Там столько народу, – беспокойно заговорил сержант.

– Как вы думаете, они… мы сможем их остановить? – волнуясь, спросил другой, еще совсем мальчишка. – Они же все посходили с ума – черт знает, чего от них ждать!

– Успокойся, – пробормотал Маккаффи, рассматривая толпу в бинокль.

– Они сами хотят, чтобы мы открыли огонь, – сказал сержант, – для того и вышли. Они же все видят… и Джонс прекрасно знает, что мы собираемся его окружить. Ему ведь известно будущее. Именно этого он и добивается.

Из развалин подуло теплым ветерком. Вдалеке, на фоне мутного неба, не спеша двигалась колонна транспортных машин. Люди вокруг Пратта нервничали, беспокоились: они то держали винтовки на изготовку, то клали их на кабину и на борта кузова и, приставив ладонь ко лбу козырьком, тревожно всматривались туда, где колыхалась серая масса людей.

– Скоро начнется, – заметил Маккаффи.

Толпа послушно выстраивалась позади серых фаланг.

– Интересно, сколько их там? – спросил Пратт.

– Тысячи. Миллионы. Думаю, вожак поедет на своей тачке, а остальные пойдут за ним, как стадо баранов. – Маккаффи показал на стоящий на обочине лимузин. – Вон, видишь, какой–то богатенький дружок сделал ему подарок.

– Нет, он пойдет впереди, – заметил какой–то журналист, услышавший слова Маккаффи. – У них все по плану, я читал эту бредятину, они напечатали, так вот там как раз написано, что он пойдет впереди.

– Ну да, и я так думаю, ему надо идти впереди, – сказал Пратт.

– Вы что–нибудь знаете о нем? – спросил репортер, и на его пухлом лице промелькнуло выражение страха и репортерской жадности. Типичный берлинский газетчик в мешковатом твидовом костюме, с трубкой во рту, прожженный циник, которому на все наплевать, кроме информации.

– Нет, – ответил Пратт.

– Это правда, что он беглый каторжник, что он бежал из какого–то лагеря в Боливии?

– Я слышал, что раньше он выступал на ярмарках вместе с мутантами, – сказал сержант. – Он ведь сам мутант, у него во время войны крыша поехала.

Пратт молчал. Что–то голова разболелась от слишком яркого солнца, от пыли, от сухого горячего ветра. Скорей бы все кончилось.

– Послушайте, – обратился репортер к Маккаффи, – скажите мне вот что. Вот эти парни, которые там. Они просто делают бабки, верно? Что вы об этом думаете?

– Проваливай, – пробормотал сквозь зубы майор.

– Ну да, они просто делают свои бабки, вот и все. Ну что такое Джонс? У него ведь много богатых приятелей, верно? Он ведь какой–то там поп или что–то в этом роде. У него какая–то религия, верно? Богатые швыряют ему деньги, шикарно его одевают, дарят машины там, драгоценности, он трахает любую бабу, какую захочет, верно?

Никто ему не отвечал.

Тогда репортер обратился к высокому худому полицейскому, который прижался к борту грузовика, до зубов вооруженный ручными ракетами.

– Эй, – осторожно сказал он, – разве Федправ не призывает к колонизации? Эти ведь тоже собираются начать великое переселение… Я никак не могу въехать во все это.

– Боже мой, – жалобно забормотал репортер, – я просто пытаюсь понять. Должна же быть какая–то точка зрения… Я пытаюсь догадаться, при чем тут этот Джонс.

В кузов вскарабкался маленький румяный полицейский, таща за собой телефонные провода.

– Слава богу, добрался, – задыхаясь, сообщил он Маккаффи. – Если они прорвутся к городу, будет свалка.

Репортер положил руку на его плечо.

– Послушай, дружище, что тут, черт возьми, происходит? Зачем там эти бандиты?

Тяжело дыша, полицейский ответил:

– Это не бандиты.

– А кто же они? Ты–то сам как думаешь?

– Были бы это бандиты, никаких проблем не было бы. Мы бы от них откупились, и все.

– Интересно. – Репортер вяло разглядывал его. – А ты сам когда–нибудь видел этого Джонса?

– Нет, не видел, – ответил краснолицый. – Зато моя жена как–то раз поздоровалась с ним за руку. – И он добавил: – Она тоже состоит у них членом.

– Не врешь? – недоверчиво поглядел на него репортер.

– Скорей всего, она и сейчас там, с ними.

– Давай–ка топай обратно, – со злостью сказал Маккаффи, – доложи, все в порядке.

Полицейский послушно пошел к заднему борту и спрыгнул на дорогу.

Репортер черкнул что–то в своем блокноте и снова сунул его в карман. Он с любопытством уставился на винтовку Пратта.

– Что это у тебя, папаша?

Пратт не ответил. С каждой минутой ему становилось все хуже, а тут еще это солнце бьет прямо в глаза. Во рту пересохло. Начинался приступ застарелой малярии: он ощутил дрожь во всем теле, слабость и озноб. Так всегда с ним случалось, когда приходилось убивать.

– Зачем тебе эта чертова железяка? – приставал репортер. – Ты что, собираешься снести кому–нибудь череп?

– Пошел вон отсюда, козел, надоела твоя вонючая болтовня, – сказал худой полицейский. – Пока и тебя заодно не шлепнули.

– Ой–ой–ой, – процедил писака, – уж и слова сказать нельзя, какие мы тут нервные. – Он отошел в дальний конец кузова. – Чем вы лучше этих бандитов…

Пратт вытер пот с верхней губы и положил винтовку на борт. Блеск ствола слепил глаза; стало совсем жарко. Глазам было больно, колени дрожали. Он гадал, скоро ли серая масса двинется вперед. Наверное, уже скоро.

– Дай посмотреть, – попросил он Маккаффи.

– Не урони. – Майор передал ему бинокль; руки его тряслись. – Господи, они меня уже достали. Если что–нибудь будет не так, я попаду в лагерь вместе с ними.

Пратт смотрел в бинокль на серые шеренги, за которыми волновалась послушная и плотная толпа. Вот вышел Джонс. Он повернулся к ним и о чем–то говорит с активистами. Потом шеренги стали перестраиваться в колонны по десять, и вся толпа стала похожа на длинную сероголовую змею, хвост которой терялся далеко позади в развалинах. Толпа волновалась и подталкивала передних. До слуха Пратта доносился ровный непрерывный гул. Видно, что там орали и вопили во всю глотку.

– Слышите, как орут? – спросил он Маккаффи.

– Давай назад бинокль. Похоже, они начинают.

– Нет еще. – Пратт покрутил резкость. Вот она, его жертва. Маленький, сгорбленный, плюгавенький человечек, сверкающий очками в железной оправе. Да, это Джонс.

– Да скорей же! – пронзительно закричал Маккаффи. – Он мне срочно нужен!

Пратт вернул бинокль. Майор быстро протер стекла и стал наводить резкость.

– Господи, – прошептал он, – кажется, пошли. Точно, идут.

Серые колонны двинулись вперед к дороге. За ними ползла орущая толпа. Остервенело лаяли собаки. Взад–вперед бегали возбужденные дети. Полицейские на грузовиках тревожно зашевелились и подняли винтовки.

Впереди колонны, прямо посередине шоссе, неровной подпрыгивающей походкой вышагивал Джонс. Было что–то механическое в его быстром шаге, словно шагала заведенная кукла. Пратт не видел его лица, все–таки расстояние было еще порядочное. Он поднял винтовку, спустил предохранитель и замер в ожидании. Остальные сделали то же самое.

– Помните, – запинаясь, проговорил Маккаффи, – не стрелять. Пусть пройдут за заграждение. И сразу отрезаем.

На соседнем грузовике какой–то полицейский закачался и, взмахнув руками, неуклюже свалился на асфальт. Он откатился в сторону, быстро подобрался и в панике пустился удирать.

– Завести моторы первого ряда, – приказал в микрофон Маккаффи.

Колонны шли мимо заграждения. Некоторые испуганно поглядывали на стоящие в ряд грузовики, на полицейских в кузовах.

– А ну заводи! – заорал Маккаффи. – Заводи моторы, сукины дети!

Первые ряды уже прошли заграждение. Из Франкфурта была на подходе первая колонна танков: это значило, что ловушка вот–вот захлопнется. Демонстранты до города так и не дойдут. С гулом и треском ожили моторы грузовиков. Двигаясь в обход колонны, грузовики выехали на дорогу, отрезая их с тыла. Демонстранты неожиданно остановились. Испуганные крики покрыли собой рев моторов. Колонна дрогнула, распалась, и люди стали разбегаться: длинная серая змея вдруг развалилась на куски. Задние не понимали, в чем дело. Передние смешали ряды и заметались.

– Попались, – сказал Маккаффи. – Все, они в ловушке.

Двигаться демонстрантам было больше некуда. Джонс стоял, затравленно озираясь по сторонам.

«Как маленькая крыса», – подумал Пратт.

Огромная грязная крыса с желтыми зубами. Он поднял винтовку и прицелился.

Теперь вся толпа пришла в движение. Масса народа, которая только что целеустремленно шагала по дороге, теперь раскололась на кучки беспомощных, мечущихся людей; каждый спасался как может, люди разбегались, ныряли под натянутые канаты, ограждающие дорогу. Всем уже было все равно, лишь бы спасти свою шкуру. Быстроходные полицейские машины сновали вдоль дороги и между развалин, возвращая их обратно в кучу. Царил хаос. Но Пратту было наплевать: сейчас для него существовала только одна маленькая фигурка Джонса.

– Все арестованы! – орал громкоговоритель. – Стоять на месте, не двигаться! Именем закона все арестованы!

Некоторые останавливались, задирали головы: сверху с грохотом опускались части военно–воздушных сил. Группа головорезов Джонса пришла в себя от оцепенения и с яростью бросилась на полицейских. Замелькали дубинки, сражающиеся смешались на мостовой в одну серо–коричневую массу. Все больше демонстрантов пыталось удрать и скрыться в развалинах. Полицейские догоняли их и сбивали с ног; густые облака пыли окутали поле сражения. Всюду раздавались крики и яростные ругательства. Один из грузовиков с треском опрокинулся набок. Его перевернуло волной обезумевших фанатиков.

Тщательно прицелившись, Пратт выстрелил.

Пуля даже не задела Джонса. Ошеломленный, он передернул затвор и снова поднял ствол. Это было похоже на чудо: как только он спускал курок, Джонс делал шаг в сторону. Невероятно, необъяснимо: какая–то доля секунды – и пуля пролетала мимо. Все ясно, Джонс, конечно, ждал его.

Спрыгнув с грузовика, Пратт полез по развалинам, чтобы обойти толпу кругом. Крепко сжимая винтовку, он осторожными прыжками продвигался вперед, стараясь не оступиться. Теперь–то он станет стрелять только в упор, наверняка, теперь–то он не оплошает, он доберется до этого Джонса.

Спрыгнув на дорогу, Пратт врезался в толпу. Как дубинкой, раздавая удары направо и налево прикладом, он прокладывал себе дорогу туда, где стояла его жертва. Но тут на голове его вдребезги разлетелась чья–то пустая бутылка, в глазах потемнело, он упал, и его погребла под собой масса с остервенением дерущихся человеческих тел. Но он и тогда все–таки собрал остатки сил, встал и начал пробираться дальше.

И тут его снова сбили с ног. Вцепившись в винтовку, он поджал ноги и попытался встать на колени, когда громила в сером зверским ударом железной трубы снова опрокинул его на землю. Удар раскрошил ему зубы, теплая кровь хлынула в горло, мешая дышать. Ничего не видя вокруг, он лежал на дороге, хватая ртом воздух. На него обрушились удары огромных, крепких ботинок, круша ему ребра; вскрикивая под ударами, он все–таки поймал чью–то штанину и изо всех сил дернул ее на себя. Человек упал. Сжимая в одной руке горлышко разбитой бутылки, Пратт навалился на врага, резким ударом перерезал ему горло, оттолкнул от себя обмякшее тело и попытался встать.

Прямо перед ним, словно в неподвижном центре огромного водоворота яростно дерущихся людей, стоял Джонс; он не шевелился, и глаза его под очками горели безумным огнем. Его окружала группа серых охранников, готовых биться насмерть.

Пратту удалось наклониться и поднять винтовку. В глазах его плясали кровавые тени; на какое–то мгновение все вокруг словно застыло. Он передернул затвор. Выстрела он не услышал, только почувствовал, как дернулась в его руках винтовка.

Он увидел, как Джонс словно споткнулся, схватился за живот и упал на спину. Значит, он лишь ранил его, пуля попала не в голову, а в кишки. Ругаясь и плача, Пратт нащупал затвор. Он опять промазал, Джонс был еще жив.

Пока он прицеливался еще раз, огромная серая фигура надвинулась на него, медленно отвела назад ногу и выбила винтовку из его рук. Подбежали еще двое; в какую–то долю секунды он ощутил, как все его тело пронизала сильная боль, а потом все кончилось. Когда трое серых громил отрубали ему голову, он был уже мертв.

Джонс сидел на тротуаре, сплевывая кровь, и ждал, когда подъедет полицейская бригада «скорой помощи». Отсюда ему хорошо был виден труп его убийцы. Смутно, словно сквозь какую–то дымку он наблюдал, как его разъяренные серые бойцы глумятся над тем, что от него осталось.

Все было кончено. Сквозь пальцы, зажавшие рану, сочилась теплая кровь. Он был ранен, но он остался жив. И радость победы делала боль почти неощутимой.

Глава 14

Когда стали поступать первые сообщения, Пирсон сидел за рабочим столом. Он слушал вполуха; такими далекими казались ему все эти события, что он воспринимал их несколько абстрактно, не придавая им первостепенного значения. Он подтвердил получение информации и отвернулся от транслятора.

Не сразу до него дошло, что он проиграл. Пратт мертв, а Джонс, живой Джонс, валяется в полицейском госпитале. Так–так.

Он встал, подошел к окну и долго стоял, сунув руки в карманы и уставясь в темноту ночного города. Он не очень–то волновался. Завтра его отряды переловят сторонников Джонса и здесь. Незачем торопиться, подождет. Он и вправду готов был ждать вечность.

Он должен пройти до конца весь путь, как бы горек он ни был. Он начал дело, ему и кончать. Он не собирается бросать его только потому, что оно безнадежно.

В голове промелькнула мысль убрать Джонса, пока он беспомощный лежит там, в госпитале. Ну нет, он уже раз попробовал сделать этот донкихотовский жест. Он уже доказал все, что собирался доказывать, узнал, что хотел узнать.

Убить Джонса нельзя. Бесполезно. Федеральное правительство проиграло: можно сбрасывать карты.

Но, само собой, конец наступил не сразу, пришлось ждать две недели. Он и ждал, до тех пор пока не стали просачиваться сведения об истинных деятелях, участвующих в организации плебисцита. Он все медлил… и вот по всему зданию пошел едкий запах сжигаемой бумаги: превращались в дым все секретные документы Службы безопасности. Когда подал в отставку Верховный Совет, Пирсон все еще сидел, опустив голову и глубоко сунув руки в карманы, в своем кабинете в Детройте.

За несколько часов до того, как бледный, порядком ослабевший Джонс был выписан из госпиталя, сел в правительственную машину и помчался в Детройт, Пирсон позвонил Кассику.

– Нужно срочно поговорить, – сказал он, – я приеду к вам. Это здание скоро взорвут. Мы не хотим, чтобы им хоть что–нибудь досталось.

Первое, что бросилось ему в глаза в квартире Кассика, – полный беспорядок. Раньше этого никогда не было. Слегка сбитый с толку, он стоял, беспокойно оглядываясь.

– Ах да, – наконец сказал он, – от вас ушла жена. Вы теперь один.

Кассик закрыл дверь.

– Налить чего–нибудь?

– Еще бы не налить, – ответил Пирсон, – только разбавьте как следует.

– У меня тут есть бутылка хорошего шотландского.

Он приготовил выпить, и они уселись.

– Мы закончили, – сказал Пирсон.

– Знаю.

– Мы в конце концов ошиблись. Ну конечно, убить его невозможно. Но я должен был попробовать. А вдруг, понимаешь, этот сукин сын блефует. Это был последний шанс, и я хотел его проверить.

– Ну и что теперь? – спросил Кассик. – Еще нужно что–нибудь делать?

Жесткое, не знающее жалости лицо Пирсона дрогнуло.

– Собственно говоря, – задумчиво сказал он, – часа два еще власть в наших руках – практически. То есть пока Джонс официально не возьмет ее в свои руки. А пока этого не случилось, я отвечаю за проект Рафферти.

– Вам известно, что это за проект? Мне казалось, вы понятия не имеете.

Уставившись в потолок, Пирсон продолжил:

– У нас стоят наготове два корабля. Космических, понимаете? Межпланетных, или как их там называют. На каком–то там космодроме, специально укомплектованы всем, что надо, готовые к старту. Готовность круглосуточная. Полностью заправлены, полетят хоть сейчас. – Он добавил: – Кажется, лучшее, что у нас есть. Как я понял, управляются автоматически или по радио. Кто–то говорил, забыл кто, что, как только они покидают Землю, их тут же берет под контроль станция на Венере. А может, не на Венере, может, на Марсе, не помню.

– На Венере, – сказал Кассик.

Пирсон кивнул и отхлебнул из стакана.

– Вы понимаете, конечно, что все это тщательно разработано и подготовлено. Естественно, мне известен смысл этого проекта, я узнал о нем в первый день. Но сейчас я говорю только про эти два корабля. Их – вы понимаете, кого я имею в виду, – их нужно разделить на две группы, по четверо в каждой; если с одним кораблем что–то случится, другой достигнет цели.

– А там, на Венере, есть для них все необходимое, продукты, что–нибудь такое, где они смогут жить?

– Горы продуктов и все такое, дома, да там, в общем, все, что нужно. От нас требуется только одно: доставить их туда.

Кассик встал:

– Я должен предупредить Рафферти.

Встал за ним и Пирсон:

– У меня здесь машина. Я отвезу вас. И будет лучше, если я пойду с вами.

Через полчаса они уже приземлились в Сан–Франциско. Рафферти спал. Кассик разбудил его и сообщил о плане Пирсона. Позвонили на космодром. Подготовили Фургон и всех восьмерых венериан перевели в него – семеро взрослых и один ребенок, который все еще лежал в инкубаторе. Напуганные, ничего не понимающие мутанты сидели, сбившись в кучу. Они то и дело робко взглядывали вверх, часто моргали и о чем–то потихоньку шептались.

– Счастливо, – сказал им Рафферти.

Фургон до космодрома сопровождали Кассик и Пирсон. Они наблюдали за посадкой мутантов – по четверо в каждый корабль. Все было готово к старту. Из укрытия на краю взлетного поля видели, что ракеты стартовали одновременно. Прошло всего полтора часа: у Джонса оставалось еще целых тридцать минут.

– Похоже, стоит выпить? – Кассик вопросительно посмотрел на Пирсона.

Надрались они прилично, прихватив с собой и Рафферти, так что скоро не понимали, где они и зачем. Мир превратился в фантасмагорическое мелькание каких–то теней, непонятных звуков, разноцветных пятен и вспышек света. Только один раз Кассик заставил себя сосредоточиться и привел окружающее в порядок.

Это было, когда к ним подошли четверо в серой форме и внимательно стали изучать их документы. Хоть он и совсем ничего не соображал, но тут громадным усилием воли взял себя в руки.

– Что вам надо? – спросил он; но не он их интересовал, а Пирсон, они схватили его, заломили ему руки и потащили к выходу.

Испуганный Кассик бросился за ними и отчаянно попытался отбить у них Пирсона, но один из серых мощным ударом сбил его с ног, а другой жесткой подошвой наступил на лицо.

Потом они все–таки ушли. Кассик лежал на полу среди опрокинутых стульев и осколков стекла. Рафферти неподвижно лежал рядом. Сознание возвращалось с трудом, постепенно. Он вдруг вспомнил, что Пирсон арестован. Потом до него стали доходить звуки снаружи: рев моторов, визг, пронзительные крики, топот марширующих ног, выстрелы.

Ага, значит, полчаса, последние полчаса кончились. Джонс уже на месте. Начинался первый день работы нового Переходного правительства, правительства нового порядка.

Глава 15

В тесной низенькой кабинке мастерской над рабочим столиком сгорбилась маленькая фигурка. Зажав паяльник в обеих руках, человек внимательно изучал блок со сложной схемой перепутанных проводов и деталей. Полную тишину нарушало только жужжание катушек паяльника. Металлические стены кабины были холодны, гладки, безлики. Гладкая поверхность была покрыта цифрами кодов различных отделений, где хранилось все необходимое. Не пропал даром ни один квадратный миллиметр: кабина была идеально приспособлена для работы.

Путаница проводов, реле и транзисторов на рабочем столе – вот что теперь представлял собой механизм управления сигнальной ракетой. Сама ракета – точнее, тонкий металлический корпус без внутренностей, шесть футов в длину и четыре дюйма в диаметре – стояла в углу. Напротив на стене висела грязная мятая схема. Лампа на гибком, как змея, штативе излучала голубоватый свет. Поблескивали металлом разбросанные кругом инструменты.

– Не получается, – вслух произнес Луи.

Потом лихорадочно стал обрывать провода и опять припаивать их, уже к другим контактам. Минут десять раздавалось лишь шипение расплавленного припоя. Наконец лампочки дали накал: по схеме пошел ток.

Но, увы, ничего не произошло. Он снова стал торопливо отрывать провода и наугад припаивать их куда попало. Подув и поплевав на остывающий металл, он уставился на дымящуюся плату и стал тревожно ждать, что схема заработает.

Но нет, опять ничего.

Он поставил пусковое реле на девяносто секунд, как рассчитал Дайтер. Тик–так, пошел механизм. Тик–так, тик–так, тик–так, тик–так… Луи не выдержал и уменьшил интервал до пяти секунд и снова стал ждать, едва сдерживая нервы, пока не щелкнуло реле и тиканье не прекратилось. Ручные часы показывали, что реле отстало на секунду. Значит, за девяносто секунд наберется восемнадцать. Или того хуже: механизм вообще не сработает. А может, сигнальная ракета пройдет мимо второго корабля в пустоту, так и не выпустив свои магнитные захваты. Ну и черт с ней. Он ничего не понимает в электронике.

– Дело дрянь, – сказал он, имея в виду не то, чем он только что занимался, а всю свою жизнь вообще.

В маленькой кабинке его тонкий, прерывистый голосок звучал так одиноко… но все–таки это был хоть какой–то звук. В абсолютном безмолвии любой звук было приятно слышать.

– Ну ты, – обратился он к искореженной схеме и в эти слова включил все, что накопилось в груди.

Его никто не мог слышать, поэтому он добавил еще несколько крепких выражений. И странно звучал его тонкий голос, выкрикивающий грязные ругательства. Он и сам поразился. Гнев прошел, и остался только стыд.

– Вот Ирма смогла бы починить эту хреновину, – грустно сказал он.

Потом ему стало страшно, и этот страх вытеснил все остальные чувства. Он медленно закрыл глаза и пронзительно закричал. Сидя неподвижно за пультом, скрючив пальцы, весь покрывшись холодным и липким потом, с высунутом языком, словно что–то попало ему в горло, он вопил, чтобы прогнать этот глубоко засевший в нем страх.

Но ничего не помогало. Все равно на Земле никто его не услышит. «Меня вышвырнули, как никому не нужный хлам, – вопил он, – триллионы миль, я один, совсем один, кругом пустота, никого нет рядом, никто про меня не знает, всем на меня наплевать. Помогите! Возьмите меня обратно! Я хочу домой!»

И все–таки он понимал, что ведет себя глупо, как ребенок, потому что ведь не был же он одинок на самом деле: с ним был и Дайтер, с ним была и Вивиан, и еще эта девчушка, Лаура, да плюс огромный корабль величиной с несколько больших городских зданий, весом в тысячи тонн, с двигателями, за которые заплатили миллиарды долларов, с системой безопасности, да еще снабженный всем необходимым. Так что все, что там он кричал, была, конечно, чепуха.

Дрожа, он протянул руку и притронулся к стене. Боже мой, настоящая. Ну что ему еще надо? Может она стать еще более настоящей? И на что это будет похоже? Мысли его бегали по кругу, все быстрей и быстрей, – неуправляемые, сумасшедшие мысли.

Он приблизился к двери, подергал ее, убедился, что она закрыта, задвинул засов, посмотрел сквозь щель и остался доволен. Дверь надежно заперта; даже если он станет буйствовать, ничего страшного не случится: никто его не увидит, никто ничего не узнает, он никому не причинит никакого вреда. Да разнеси он вдребезги всю эту кабину, ничего страшного не произойдет. Совсем другое дело там: в бешенстве можно сломать хрупкий автопилот.

Металлические стены выглядели такими тонкими, что казались сделанными из фольги. И эта непрочная стенка отделяет его от абсолютной пустоты! Он ощущает ее: вот он прижал обе ладони к стене – невыносимо тяжело, но он заставляет себя сделать это – и стоит так, и чувствует, словно и в самом деле касается пустоты за пределами корабля.

Он слышит ее, он ощущает ее, он даже чувствует ее запах, похожий на запах заплесневелой бумаги. Огромная пустынная свалка, по которой гуляет ночной ветер, настолько слабый, настолько неощутимый, что можно только о нем догадываться. Этот ветер всегда дует за стенками корабля. Он никогда не прекращается.

Страх сменило чувство обиды. Ну почему они не установили связь между кораблями? И почему нельзя было сделать так, чтобы были слышны хоть какие–нибудь звуки? Звуков вообще никаких не было: двигатели не работали, лишь иногда, на какие–то доли секунды включались боковые турбины для корректировки курса. Как узнать, движется корабль или нет? Он напряженно вслушивался в тишину: ни звука. Он принюхивался, вглядывался, протягивал руку, касался стенки – нет, ничего. Только стена из тончайшей фольги, тоньше, чем бумага, и такой непрочной, что он, казалось, мог бы легко изорвать ее в клочки.

Он все думал и думал, мысли его кружили вокруг все тех же предметов, в то время как корабль и его невидимый спутник все ближе подлетали к Венере.

А в это время на другом корабле в рубке для связи над приемником склонился Фрэнк.

– Уже через семьдесят два часа после того, как власть перешла в руки Переходного правительства, – звучал слабый, далекий голос диктора с Земли, – в общественной морали произошли значительные изменения…

Ирма и Фрэнк обменялись циничными взглядами.

– Прежняя апатия и неверие в будущее, столь характерные для жизни в условиях так называемой системы Федгов, исчезли; простой человек вновь обрел интерес к жизни, у него появилась цель. Теперь он полностью доверяет своим руководителям; он знает, что его руководители действуют во имя и на благо простого человека; он уверен, что нынешние руководители не поражены и не могут быть поражены интеллектуальным параличом, в отличие от прежних.

– Что все это значит? – хмуро спросила Сид.

– Это значит, что они сначала что–то делают, а потом уже думают, – ответила Ирма.

Голос восторженно продолжал звучать в приемнике. В углу работал на запись магнитофон. Все четверо жадно слушали, стараясь не пропустить ни слова, хотя слушать то, о чем вещал диктор, было довольно противно.

– Но ведь это… так глупо, – сказала Ирма. – Все это ведь такая чушь, чепуха, как в плохой рекламе. Они что, верят всему этому? Неужели это серьезно?

– Колеса истории катятся, – запинаясь проговорил Гарри. – А под ними все погибнет. Что–то сабли притупились – вот и для нас новое дельце. Если мы когда–нибудь вернемся на Землю. Сабли наточим, доспехи надраим, лошадей подкуем. Наш девиз: «Вооружаться, как в Средневековье». Если это Средневековье, то мы к нему готовы.

Никто его не слушал; диктор замолчал, и все погрузились в мрачное раздумье.

– Нам еще повезло, – сказал Фрэнк через минуту. – Стоит нам только вернуться, как на нас тут же набросится это, как его там, Народное Движение Против Вторжения Инопланетных Орд. Хоть мы никакая не орда, хоть мы никуда и не собираемся вторгаться, все равно мы для них очень даже подходящая цель.

– Ну да, неплохо было придумано услать нас подальше, – задумчиво произнесла Сид. – Это ведь идея Рафферти? Под конец все так запуталось… Я до сих пор не совсем понимаю, что там у них произошло.

– Рафферти был там, – сказал Гарри, – я видел, как он куда–то торопился. Он еще что–то нам кричал, но я не расслышал.

– Скорей всего, – заметил Фрэнк, – у них давно все было готово: они же не могли за один день построить эти корабли. Наверняка кто–то, а я думаю, скорей всего, Рафферти, собирался куда–то нас отправить подальше от Земли. Это понятно, но вопрос в том куда, черт побери.

– Может, они просто хотели избавиться от нас, – с тревогой заметила Ирма. – Просто вышвырнуть в космос, вот и все. Путешествие в один конец.

– Да ну, – махнула рукой Сид, – если б они хотели избавиться от нас, они могли бы это сделать уже давно. Очень просто, чего тратиться на всякие там Убежища и космические корабли со всеми для нас удобствами. Чушь все это.

– А какая она, Венера? – спросила Ирма. – Гарри, ты читаешь всякие книжки, ты должен знать.

Мальчик покраснел.

– Бесплодная пустыня. Ни воздуха, ни жизни.

– Ты уверен? – недоверчиво спросил Фрэнк.

– Ну да, безводная и пустая планета. Ни капли воды. Одна только пыль кругом летает. Пустыня, вот и все.

– Вы просто ослы, – возмутился Фрэнк. – Это на Марсе пустыня.

– Да какая разница? Марс, Юпитер, Венера, Плутон… все они одинаковы.

– И что, мы будем жить под искусственными колпаками вместе с разведчиками? – задумчиво спросила Сид. – Но ведь мы не можем, нам самим нужен колпак. Убежище в Убежище.

– А почему они нам ничего не сказали? – пожаловался Гарри.

– У них не было времени, – ответила Сид.

– Да какого там, к черту, времени, – отпарировал Фрэнк. – Они же тридцать лет молчали. Всю жизнь, год за годом, – и ни слова.

– Простите, – сказала Ирма, – но я не вижу тут никакой разницы. Что нужно было говорить? Мы знаем, куда мы летим, и ничего с этим поделать не можем… разве можем мы изменить курс?

– Меня беспокоит не это, – задумчиво сказала Сид. – Дело в том, что все мы привыкли, что всё за нас кто–то решает. Ведь мы никогда ничего не делали сами. Мы всё еще дети, мы так и не стали по–настоящему взрослыми людьми.

– Ну да, – согласился Фрэнк, – мы всё еще находимся в чреве у матери. – И он потопал ногой. – Вот оно, вокруг нас.

– Мы позволяли им думать за нас, все за нас планировать и решать в нашей жизни. Мы всегда плыли по течению, да и сейчас делаем то же самое. Мы понятия не имеем об ответственности.

– А что же нам делать? – спросил Гарри.

– Ничего, – ответила Сид. – Интересно, чем все это кончится. И будет ли когда–нибудь вообще этому конец. Интересно, настанет ли время, когда мы сами станем все решать, сами строить собственную жизнь?

Никто не ответил. Никто не знал, что их ждет в будущем.

Весь перелет от Земли до Венеры занял двести восемьдесят часов сорок пять минут. В последние минуты полета, когда туманный зеленоватый шар поднялся в иллюминаторах и заполнил все небо, Фрэнк сидел в радиорубке и, скрестив на груди руки, ждал.

Корабль ожил. Пол и стены дрожали от рева включающихся двигателей. Автоматические реле реагировали на приближение поверхности планеты, к которой корабль опускался по спирали, постепенно снижая высоту. Прямо перед Фрэнком загоралось и гасло множество лампочек – это роботы, управляющие кораблем, отмечали изменение ситуации.

Громкоговоритель щелкнул, и сквозь треск помех послышался голос:

– Говорит обслуживающая станция на Венере.

Это был человеческий голос, он звучал так ясно, что был, казалось, совсем рядом, не более чем в нескольких тысячах миль.

– Отвечайте – кто вы? В чем цель вашей посадки? Нам никто о вас ничего не сообщал.

Голос звучал бодро, хотя в нем слышались скептические нотки.

– Расскажите о цели вашего прилета. Кто вы? Грузовой корабль? Вы привезли пополнение? Может, ансамбль песни и пляски с девочками?

Другой голос подхватил:

– Может, вы привезли оборудование? У нас, черт подери, не хватает машин для готовки жратвы.

– Ну да, они привезли книжки, – завопил первый голос, – Господи Иисусе, мы помираем без книжек! Что там за чушь творится вокруг какого–то Джонса? Кто такой этот Джонс, черт бы его подрал? Неужели все это правда?

– Вы привезли какие–нибудь новости? – Второй голос тоже разгорячился. – Это правда, что они уже высаживаются где–то в районе Сириуса? Вся эта орда?

Фрэнк лишь беспомощно слушал, он не мог ответить ни на один из вопросов: передатчик, как все остальные приборы, контролировался роботами. Мучительно было слышать эти умоляющие голоса, такие близкие, и не иметь возможности ничего сказать в ответ.

Но вдруг ответ все–таки зазвучал. Сначала Фрэнк никак не мог понять, откуда он выходит, этот голос, настолько оглушительный, что у него едва не полопались барабанные перепонки.

– Корабль, – гремел голос, – управляется автоматически. Пассажиры не могут взять на себя управление. Корабль и его пассажиры находятся под защитой Федправа.

Это был голос доктора Рафферти. Он был записан на пленку и включался автоматически: голос звучал из динамика прямо над головой Фрэнка. Старая пленка, старая запись, сделанная, когда слово «Федправ» еще что–то значило.

– Корабль, – продолжал Рафферти, – совершит посадку недалеко от специальных сооружений в районе Н. Вслед за ним, в интервале около часа, совершит посадку второй корабль, также управляемый автоматически. От вас требуется, чтобы вы оказали пассажирам обоих кораблей всю необходимую помощь, особенно если им придется столкнуться с непредвиденными трудностями.

И он добавил:

– Вы прослушали информацию официального представителя Федправа. Повторение будет передаваться вплоть до полной посадки обоих кораблей.

В динамике вновь зазвучали крайне взволнованные, более слабые голоса с Венеры:

– Это они! Надо срочно направить в район Н. санитарную помощь! Они снижаются в автоматическом режиме!

Некоторое время слышны были какие–то звуки, словно кто–то куда–то торопился, и передатчик с Венеры отключился. Звучали только помехи. Минут через пять снова загремел голос Рафферти.

Так он повторял свое сообщение до тех пор, пока его не заглушили аварийные двигатели: корабль погрузился в плотные слои атмосферы.

Спеша и спотыкаясь, Фрэнк выбрался из радиорубки в коридор и направился в комнату отдыха. Там было пусто, все куда–то исчезли. Напуганный, он обшарил всю комнату, стараясь перекричать рев. Теперь корабль был похож на живое существо, каждая клетка которого пронзительно кричала от боли.

Появился Гарри и схватил его за руку. Он тоже что–то кричал, но ничего не было слышно: Фрэнк видел только раскрывающийся рот и отчаянные жесты. Фрэнк понял и отправился туда, куда он звал. Гарри привел его в дальнее помещение, крохотную клетушку с особо толстыми стенками в самом центре корабля. Ирма и Сид молча стояли, прижавшись друг к другу, глаза их были широко открыты, лица побледнели от страха. Это была крохотная больничная палата на корабле. Стараясь найти самое безопасное место, они инстинктивно спрятались сюда.

Но вот тормозные двигатели замолчали. Это означало одно из двух: или кончилось топливо, или они уже достигли поверхности. Фрэнк подумал: что там со вторым кораблем, на котором Луи, Вивиан, Дайтер и ребенок? Ему так хотелось, чтобы все они наконец были вместе. А еще он хотел…

Мощный толчок прервал его мысли. И в ту же секунду он надолго потерял сознание. Трудно сказать, сколько прошло времени, когда он пришел в себя.

Первое, что он ощутил, когда очнулся, был собственный вес. Он лежал в углу, голова гудела. Кровь стучала в затылке, как огромный церковный колокол. Повернуть шею было больно. В помещении все было вверх дном, словно тут побывал бегемот. В одном углу стена была смята и пол встретился с потолком. По искореженным стенам текла какая–то жидкость, скорей всего изоляционная. Где–то в полумраке виднелась дыра в корпусе величиной примерно с двухэтажный дом, в ней забавно суетился какой–то ремонтный механизм.

Ну вот, случилось самое страшное. Корабль лопнул, как чересчур раздувшийся пузырь. Густой, пахучий туман уже заползал внутрь. Когда прибудут санитарные машины, тут останутся одни трупы.

– Фрэнк, – прошептал Гарри.

Фрэнк попытался встать. Сид лежала, сжавшись в комок; возможно, она была мертва. Он нащупал ее пульс. Нет, все–таки жива. Вслед за Гарри он стал пробираться к выходу. Но дверь оказалась погребенной под разрушенной стеной; единственным местом, через которое можно было выбраться, осталась дыра в корпусе. Делать нечего, придется выбираться через нее. Корабль превратился в кусок искореженного железа.

– А где Ирма? – хрипло спросил Фрэнк.

Но Гарри уже протискивался сквозь груды обломков по направлению к дыре. Фрэнк пополз за ним.

– Она там. Она уползла наружу. – Кряхтя при каждом усилии, он утонул в клубах влажного тумана и провалился в отверстие дыры. Фрэнк последовал за ним.

Они собственным глазам не поверили. Они ничего не понимали, они были совершенно сбиты с толку.

– Мы опять дома, – пробормотал мальчик, изумленно оглядываясь вокруг. – Здесь что–то не так. Мы что, вернулись обратно?

Но нет, это не Убежище, хотя все то же самое. Знакомые холмы, утонувшие в густой дымке, влажные волны тумана. Всюду растет зеленоватый лишайник. Почва покрыта густой растительностью. В воздухе пахнет сложной органикой, богатый, насыщенный запах, очень похожий на тот, о котором они еще помнят, но в то же время намного более живой и свежий. Они оглядывались, разинув от удивления рты: никакой стены, отделяющей их от внешнего мира, не было и в помине. Никакого корпуса, к которому они так привыкли в своем Убежище. Вокруг простирался огромный, насколько хватало глаз, мир, и не только вокруг, но и наверху. Огромный мир окружал их повсюду.

– Боже мой, – вздохнул Фрэнк, – глазам своим не верю. – Наклонившись, он поймал какое–то похожее на змейку насекомое. – Это не робот, оно настоящее, оно живое!

Из тумана вышла Ирма. Над глазом ее сочилась кровь, волосы были спутаны, одежда изорвана.

– Мы дома, – сказала она изумленно, протягивая им пучок какой–то травы. – Смотрите, совсем как у нас. И можно дышать. Можно жить!

Вдали в клубах пара взметнулись вверх мощные струи кипятка – это гейзер пробился на поверхность сквозь скалы. А где–то там, вдалеке, волновался огромный океан, невидимый в плотных клубах влажного воздуха.

– Послушайте, – сказал Фрэнк, – вы слышите? Слышите плеск воды?

Они стали прислушиваться. Они действительно слышали его. Они опустились на поверхность почвы, они вцепились в нее руками, прижались лицами к теплой, влажной планете. Они словно обезумели.

– Мы дома, – плакала Ирма. И все они плакали, задыхаясь от счастья, и что–то бормотали, захлебываясь от радости.

А в это время над ними уже был слышен грохот второго снижающегося корабля.

Глава 16

Температура на поверхности Венеры под облачным покровом составляет от 99 до 101 градуса по Фаренгейту. Нижние слои атмосферы состоят из смеси аммиака и кислорода, сильно насыщенной водяными парами. В долинах, раскинувшихся между холмами, усердно трудятся различные формы жизни: они намечают планы на будущее, строят и созидают.

Луи и Ирма ремонтировали турбину трактора, когда появился взволнованный Дайтер.

– Готово! – закричал он с порога. – Можно начинать!

Луи высунул голову из–под трактора.

– Ну что там у тебя, готово? – сердито спросил он.

– Зерно. Можно начинать сеять. Там есть все, что для этого нужно. Вивиан обнаружила целый склад. – Дайтер прыгал на месте как сумасшедший. – Бросайте ваше дурацкое занятие, это не к спеху. Надо взяться всем вместе. Я вызвал Фрэнка и Сид, они уже идут. Мы встретим их по дороге. Гарри тоже пойдет.

Ворча, Луи выполз из–под трактора.

– Брось ты называть это зерном. Какое это зерно?

– Это зерно в духовном смысле. Это квинтэссенция зерна.

– Ну да, конечно, темно–зеленого цвета, – засмеялась Ирма.

– Да пусть хоть в темно–красную полоску или в серебристый горошек. Пусть хоть величиной с дом и с кожурой из кружев с бантиками. Пусть хоть из нее льется амброзия и сыплется кофейная гуща. Все равно это зерно.

Луи вытер лоб:

– Нельзя никуда ехать, пока не работает трактор. До владений Дайтера ведь добираться, забыл как? Пятьдесят миль по холмам. Нужна новая свеча, значит, надо сходить на корабль.

– Да к черту твой трактор, – нетерпеливо сказал Дайтер, – у меня есть коляска с лошадью, мы все в нее влезем.

Возле навеса действительно спокойно стояла лошадь, запряженная в коляску. Луи осторожно подошел к ней, подозрительно сощурив глаза.

– Как ты ее назвал?

Он еще никогда не видел этих животных вблизи. Эта, с позволения сказать, лошадь состояла в основном из ног, которые оканчивались внизу огромными плоскими ступнями, похожими на чашевидные присоски. Животное все было покрыто клоками свисающих спутанных волос. На крохотной головке тускло блестели полузакрытые глазки.

– Как ты ее поймал? – спросил он.

– Да она довольно смирная… если, конечно, и у тебя есть терпение. – Дайтер взобрался в тележку и взялся за вожжи. – Я чуть не рехнулся, пока не понял, как эту чертову падаль надо обучать. А потом оказалось, что она умеет читать мысли, телепатка чертова. Стоит только подумать, что ты от нее хочешь, она и идет.

Он презрительно сморщил нос:

– Забудь про свой трактор: он в любом случае не будет у тебя бегать вечно. А это – транспорт будущего – наступает эра конной тяги!

Ирма робко вскарабкалась в тележку и села рядом с Дайтером. За ней, подумав немного, залез и Луи. Тележка была хоть и грубо сработана, но зато крепкая: последние четыре месяца Дайтер только тем и занимался, что конструировал и собирал ее. Нашелся и подходящий материал – похожее на хлеб, но быстро твердеющее на открытом воздухе волокно какого–то растения, в большом количестве растущего кругом. Его сначала выдерживали, высушивали, а потом уже можно было с ним делать все, что угодно: пилить, строгать, резать, полировать, красить и т. д. Правда, время от времени кочующие стада каких–то животных начисто объедали его, но это было нестрашно: растение быстро вырастало вновь.

Итак, плоские ступни лошадки ритмически зашлепали по сырой почве, тележка тронулась. И скоро хижина Луи пропала за горизонтом. Они своими руками строили ее вместе с Ирмой. На это потребовался почти год. Строили ее все из того же материала хлебного растения. Вокруг хижины раскинулась довольно приличная площадь обработанной земли – несколько акров. Так называемая пшеница росла густыми пучками; конечно, это была не совсем пшеница, но очень даже похоже. Зерно созревало в толстых стручках. Кругом ползали всевозможные насекомые, были и хищники, пожирающие вредителей. Поля орошались неглубокими канавками, по которым вода поступала из подпочвенного источника, время от времени пробивающегося на поверхность горячей булькающей струей. В теплой и сырой атмосфере, при почти не меняющейся погоде, как в настоящем парнике, можно было выращивать до четырех урожаев в год.

Перед хижиной стояли полусобранные машины, которые они притащили сюда от разбитого корабля. Ирма изобретала и собирала новые из остатков старых. Топливные трубы корабля служили теперь для дренажа. От генератора, приводимого в движение с помощью воды, по проводам, опять же снятым с корабля, в хижину поступал ток.

Под навесом позади хижины меланхолично жевали влажное сено несколько экземпляров местных травоядных – еще не совсем было ясно, на что они могут сгодиться. Но зато было уже известно около десятка видов животных, мясо которых вполне можно было есть, а кроме того, два типа жидкостей, годных для питья. Как источник мышечной энергии они стали использовать гигантское животное, густо заросшее шерстью. А вот теперь еще Дайтер приручил это копытное.

Вытянув крохотную головку, лошадка уверенно бежала по дороге, в считанные секунды набрав вполне приличную скорость. Ноги ее быстро мелькали в воздухе, ну прямо как у страуса, да и в скорости она, пожалуй, не уступала, знай только ступни чмокали. Трясло немилосердно. Луи и Ирма изо всех сил вцепились друг в друга. А Дайтер с громким смехом все погонял и погонял свою лошадку.

– Ну хватит же, и так уже слишком быстро, – умоляла его Ирма, стуча зубами.

– Много вы понимаете, – кричал Дайтер, – она еще не разогналась как следует!

Впереди показалась широкая канава, окруженная камнями и заросшая кустарником. Луи в ужасе закрыл глаза: еще немного – и тележка опрокинется…

– Держи, – закричал он, – а то свернем себе шеи!

Но едва они подскакали к канаве, лошадка вдруг расправила на спине короткие маленькие крылышки и быстро–быстро замахала ими. Она легко подняла тележку в воздух, перелетела канаву и плавно опустилась на другой стороне.

– Да это же птица, – ахнула Ирма.

– Ага! – крикнул Дайтер. – Для нее не существует препятствий! Верная моя лошадка! – Он лихо наклонился и, рискуя свалиться, ласково потрепал ее по мохнатой спине. – Ах ты моя хорошая! Птичка ты моя быстрокрылая!

Ландшафт слегка изменился. Далеко справа показалась неясная горная цепь, почти совсем закрытая плотными вихрями тумана, от которого поверхность планеты всегда была влажной. Густая растительность, множество ползающих, прыгающих насекомых… Куда бы Луи ни бросил взгляд, везде была жизнь. Только у подножия гор чернело обуглившееся пятно, да и то уже начало покрываться зеленой растительностью.

Там раньше была база разведчиков с Земли. В своих Убежищах там сидели взаперти земляне, прибывшие на Венеру раньше. Все они погибли, на планете осталось только восемь венериан.

Когда на поверхность планеты опустился второй корабль, машины «скорой помощи» находились уже в пути. На этот раз спуск был более удачным: никто не пострадал, и корабль не получил никаких повреждений. Машины подобрали раненых и поместили их в специальных помещениях, нарочно построенных перед их прибытием. В течение первого месяца земляне – несмотря на категорические приказы Переходного правительства – оказывали всестороннюю помощь вновь прибывшим. Потом, уже ближе к марту, радиопередачи с Земли прекратились. А еще через неделю прибывший с Земли тяжелый боевой корабль разбомбил «убежища» землян до основания; на планете теперь остались только венериане.

Гибель землян потрясла их, но прошло время, и они оправились от потрясения. Зато значительно упростились проблемы их собственного существования: теперь они полностью были предоставлены самим себе и не зависели ни от каких там жителей чужой планеты.

Где–то на полпути между местом посадки их кораблей и разрушенными базами землян стояли специально для них приготовленные склады, битком набитые всевозможным оборудованием и механизмами. Они сразу же начали осваивать их, но скоро утратили к этому делу всякий интерес. В конце концов они совсем забросили его, им смертельно надоело ковыряться в изготовленных на Земле машинах и механизмах. Все это произвела земная промышленность, а никому из них не хотелось начинать с той точки, на которой произошло их разделение; они решили порвать все связи с Землей и начать с самого начала. Не копию земной цивилизации хотелось создать им, нет; у них должно быть свое, особенное общество, приспособленное к их собственным нуждам, к их собственным условиям жизни, нисколько не похожим на земные.

Эта должна быть земледельческая цивилизация.

Они построили себе небольшие дома, засеяли землю, выкопали оросительные каналы, они научились ткать волокна местного растения, провели электричество, выстроили санитарные сооружения, выкопали колодцы; у них было два экипажа, запряженные местными летающими лошадками. Они стали приручать местных животных, они обнаружили здесь прекрасный строительный материал. Они сами изготовили себе основные инструменты и множество других полезных предметов. За один только год их эволюция достигла такого уровня, для которого на Земле понадобились тысячи лет. Эх, а лет через десять…

За лугом начинался длинный овраг. То здесь, то там среди кустов лежало несколько шлындов: с недельку назад на планету спустилось их огромное количество. А за оврагом, у подножия горного хребта, виднелась огромная куча какого–то белого вещества.

– Что это там? – спросил Дайтер, прервав мысли Луи. – Я еще не встречал такое, оно что, тоже живое?

На второй тележке подъехали Фрэнк и Сид. Они молчали: всем было не по себе при виде этих огромных зловещих белых куч; непонятно, чего можно ждать. В руках Сид шевелился и пищал ребенок.

– Эта штука не отсюда, – сказал наконец Фрэнк.

– Откуда ты знаешь, – спросил Дайтер, – кто тебе сказал?

– Понимаешь, – продолжил Фрэнк, – они не с Венеры. Они опустились через пару дней после шлындов.

– Опустились? – озадаченно спросил Дайтер. – Что ты имеешь в виду?

Фрэнк пожал плечами:

– Ну как шлынды. С неба.

– Я тоже видела одного, – вмешалась робко Ирма. – Похоже, это еще одна форма жизни… откуда–то из космоса.

Вдруг Луи обнял Дайтера за плечо:

– Поехали. Я хочу посмотреть это поближе.

Лицо Дайтера передернулось от обиды.

– Это еще зачем? Я же собирался показать вам мою пшеницу.

– К черту пшеницу, – резко сказал Луи. – Давай–ка лучше посмотрим на эту гадину.

– А я уже видел точно такую же, – сказал Фрэнк. – Выглядит совершенно безобидно. Ничего особенного… одноклеточное, как и шлынды. – Он замялся. – Я разрезал ее, чтобы посмотреть… Состоит из ядра, оболочки, зернистой протоплазмы. Все как обычно, простейший организм.

Дайтер направил лошадку к белой куче. Через несколько секунд они остановились возле нее. За ними подъехала и вторая тележка. Одна из лошадок понюхала и стала пощипывать белое вещество.

– Не трогай, – беспокойно приказал Дайтер, – еще отравишься.

Луи спрыгнул и подошел поближе.

Куча была слегка влажной. И действительно, это было живое существо. Луи взял палку и начал с любопытством тыкать. Ну вот еще одна форма жизни… и откуда она только взялась? Там, в космосе, их, видно, поменьше, чем этих шлындов, к которым они уже стали привыкать.

– Их только две? – спросил он. – Кто–нибудь видел еще?

– Вон еще один, – указала Ирма.

Примерно в четверти мили виднелся еще один, видимо опустившийся совсем недавно. Видно было, как он вяло шевелился… медленно полз по сырой почве вперед. Движения становились все медленнее, и наконец животное замерло.

– Готов, – равнодушно заметил Дайтер.

Луи пошел посмотреть, ступая по мягкой, как губка, зеленой растительности планеты. Из–под ног прыгали в разные стороны крохотные существа – какие–то ракообразные с довольно крепкими панцирями. Ему было не до них: он глаз не отрывал от неясных очертаний огромной белой горы. Подойдя ближе, он увидел, что животное вовсе не умерло, оно просто отыскало себе глубокую впадину в почве и пыталось как следует устроиться в ней поудобнее. А уж совсем он изумился, когда заметил, как из пор животного сочится что–то вроде вязкого цемента. Вещество тут же застывало, становилось твердым, и животное оказалось плотно прикрепленным к почве. Наконец оно совсем замерло, очевидно чего–то ожидая.

Чего оно ждало?

Он с любопытством обошел вокруг. Поверхность зверя везде была одинаковой. Конечно, выглядит как одноклеточное, это ясно: гигантское одноклеточное, и все тут. Он подобрал камень и бросил. Камень застрял в белой субстанции.

Похоже, это близкий родственник шлында. Возможно, их разделяет несколько ступеней эволюции, очень даже вероятно. Он знал, что шлынды – существа незавершенные, то есть, например, они лишены способности проглатывать пищу, размножаться, даже долго оставаться живыми. А эта штука явно не умирает, наоборот, она умеет приспосабливаться к окружающим условиям. Может, они связаны между собой способом симбиоза?

И вдруг он заметил спускающегося шлында.

Он и раньше наблюдал подобное зрелище, но оно не переставало восхищать его. Шлынд использовал воздушную среду, как семена некоторых растений: сначала он планировал в одном направлении, потом в другом и, маневрируя таким образом, старался как можно дольше продержаться в воздухе. Шлынды явно не стремились быстро опускаться, это означало для них потерю способности двигаться.

Вот он плывет навстречу собственной смерти. Странную тайну хранит в себе этот космический пришелец, покрыв миллионы, миллиарды миллиардов миль. И зачем? Чтобы закончить жизнь здесь, вот так бесцельно исчезнуть?

Как ему знакома эта бессмысленность Вселенной. Жизнь без цели. За последние два года были уничтожены миллиарды шлындов. Трагично? Да. Глупо? Без сомнения. Вот и этот, на краткий миг повисший над поверхностью планеты, пытается продлить последние мгновения жизни. Борьба безнадежна: как и остальные его собратья, он был обречен.

Вдруг шлынд стал сворачиваться: его тонкое, как блин, тело на секунду еще раз расправилось, ловя воздушные потоки, потом снова свернулось в тонкую продолговатую трубку, которая устремилась отвесно вниз.

Трубчатый снаряд, видимо, знал, что он делает: он попал прямо в середину горы белого теста.

Он аккуратно погрузился в белую массу, поверхность ее сомкнулась над ним, не оставив никакого следа.

– Это его дом, – неуверенно произнес Дайтер, – это его жилище. Шлынд в нем живет.

Тем временем в белой массе стало что–то происходить. Не веря собственным глазам, они смотрели, как она разбухает, растет, вот ее размеры уже вдвое превышают прежние! Быть такого не может, невероятно! Вот белая масса разделилась на две полусферы, еще соединенные друг с другом, но вполне самостоятельные. Белая масса продолжала быстро расти, вот она уже состоит из четырех элементов. Она словно взбесилась: булькая, она росла как на дрожжах. Две, четыре, восемь, шестнадцать… и так далее в геометрической прогрессии.

Вихри холодного зловещего ветра понеслись над ними. Белые волны перекатывались по поверхности существа и, казалось, заслонили собой солнце: Луи вдруг увидел, что стоит в тени, которая все более сгущалась. В панике он отступил назад. Страх его передался и двум лошадкам: только он протянул руку, чтобы влезть в тележку Дайтера, животные вдруг расправили свои крылышки и понесли. Таща за собой тележки, они упорхали прочь от этого взбесившегося теста. Он остался совсем один, беспомощный и оглушенный.

– Что это? – закричал Фрэнк.

Голос его звучал истерически. Вслед за ним стали кричать остальные, обращаясь неизвестно к кому.

– Что это? Что происходит?

Дайтер спрыгнул на землю и стоял, расставив ноги и крепко держа вожжи.

– Ну что ты там встал? – крикнул он Луи. – Иди сюда, полезай и поехали.

Когда Луи подошел, лошадка, сердито ворча, вздрогнула. Не обращая на нее внимания, он залез в тележку и свесился вниз; губы его дрожали, лицо было белым как мел.

– Похоже на яйцо, – неуверенно сказала Сид.

– Было яйцо, – поправил Луи. – Теперь это зародыш.

Да, они наблюдали оплодотворение космического яйца мужской половой клеткой. И Луи наконец понял, что такое шлынды.

– Это пыльца, – пораженный, прошептал он, – вот что это такое. А мы не могли догадаться.

Шлынды оказались пыльцой, огромными стаями скитающейся в межзвездном пространстве в поисках клетки, которую они могли бы оплодотворить. Ни шлынды, ни белая ватоподобная масса не были полными организмами: только соединившись, они образовали растущий теперь на глазах зародыш.

И он понял кое–что еще. На Земле был только один человек, который мог догадаться об этом, а именно Джонс.

Группа биологов подготовила доклад. Джонс едва взглянул на бумаги, кивнул и зашагал, погруженный в собственные мысли.

– Это оказалось именно то, чего боялись, – сказал Трилби, возглавлявший группу, – этим и объясняется их незаконченность, незавершенность, отсутствие у них пищеварительных и репродуцирующих органов. Они сами такие репродуцирующие органы. По крайне мере, половина.

– Как это называется? – неожиданно спросил Джонс. – Напомните, я позабыл.

– Метазон. Многоклеточное. С развитыми органами, обладающими различными функциями.

– И никто не видел, как это все происходит… какое оно из себя?

– Слава богу, нет, – с пафосом ответил Трилби. – Этот организм использует планету в качестве среды созревания, как чрево; мы могли наблюдать только зародыш, а также стадию, которая соответствует акту рождения. В этот момент существо сразу покидает планету. Наша атмосфера, а также гравитационное поле являются прекрасной средой для ранних стадий развития этого организма; после этого мы ему больше не нужны. Я полагаю, взрослому организму планета не нужна – он живет в межпланетном пространстве.

– В открытом космосе? – Джонс нахмурил брови.

Лицо его озабоченно сморщилось и покрылось густой сеткой морщин; он слушал ученого вполуха.

– Оно созревает на планетах… ясно, им необходимо укрытие…

– У нас есть причины полагать, – сказал Трилби, – что так называемых шлындов можно уподобить пыльце взрослого растения – если, конечно, тут уместны подобные слова. Возможно, это не есть ни растение, ни животное. Нечто среднее… во всяком случае, неспособность к самостоятельному передвижению, способ размножения – признаки растения.

– Растения, – повторил Джонс. – Значит, они не способны убивать. Они сами беспомощны и безобидны.

– В общем–то, да. Вряд ли можно допустить, что эти…

Джонс с отсутствующим видом кивнул.

– Да–да, конечно… это абсурд. На самом деле мы ничего о них не знаем. – Он устало потер лоб. – Оставьте доклад здесь. Спасибо.

Он ушел, а они еще долго стояли вокруг своего доклада, словно кучка взволнованных кур. Он миновал ряд офисов и оказался в пустом, пронизанном сквозняками коридоре, соединяющем административное здание с крылом, где размещалось полицейское Управление. Взглянув на карманные часы, он увидел, что как раз время.

Время. Он в ярости сунул часы обратно в карман – о, как он ненавидел эту круглую безмятежную и презрительную рожу циферблата!

Уже целый год он снова и снова мыслями возвращался к этому докладу. Он помнил его слово в слово – и в конце концов отдал приказ подготовить его. Они хорошо потрудились: доклад получился исчерпывающим.

Снаружи доносились какие–то звуки. Вздрогнув, Джонс остановился, смутно сознавая, что может означать это далекое бормотание. Дрожащими пальцами он тщательно пригладил волосы. Как мог, привел себя в порядок.

Сам маленький, невзрачный, в очках с железной оправой и с редеющими волосами, он был одет в простую серую униформу; на впалой груди брякала единственная медаль да плюс форменная повязка на рукаве с двумя перекрещенными бутылками. Вся жизнь его была бесконечный, изнуряющий труд. От постоянного нервного напряжения и тревог он заработал язву. Очень уж он был совестливым человеком.

Итак, он проиграл.

А толпа–то на улице и не подозревала об этом. Перед зданием она достигала колоссальных размеров. Тысячи и тысячи собрались в одну возбужденную массу, кричали, смеялись, размахивали руками, плакатами, знаменами и значками. Шум то нарастал, то стихал, чтобы снова волнами прокатиться по городу, – с небольшими передышками это продолжалось уже больше года. Всегда находился кто–нибудь, кто начинал пронзительно выкрикивать его имя. Джонс нехотя взглянул на некоторые лозунги; механически он отметил, в чем они не совпадают с его программой.

МЫ ВЕРИМ В ТЕБЯ

ЕСЛИ НЕ ТЕПЕРЬ, ТО ЗАВТРА

ДЖОНС ЗНАЕТ, ЧТО ДЕЛАЕТ

Джонс знал, это верно. Сложив руки на груди, он мрачно сделал круг по коридору; в походке его выражались нетерпение и беспокойство. В конце концов толпа, сломав изгородь вокруг здания Управления, разойдется. Приветствуя его, выкрикивая лозунги, они рано или поздно разбредутся кто куда. А твердолобые из Организации пойдут, примут холодный душ, вернутся на свои посты и станут разрабатывать дальнейшие планы великой стратегии. Но пока еще ни одна душа не знает, что Крестовый поход закончен. А через несколько дней корабли начнут возвращаться домой.

В дальнем конце коридора открылась дверь и показались двое. Это были Пирсон и вооруженный охранник в серой форме. Высокий и стройный Пирсон подошел к нему; лицо его было бледно, губы сжаты. Он нисколько не удивился, увидев тут Джонса; подойдя почти вплотную, он уставился на маленького человечка, потом оглянулся на охранника и пожал плечами.

– Давненько не виделись, – произнес Пирсон и облизнул губы. – Кажется, с тех пор, как мы вас впервые арестовали.

– И с тех пор многое изменилось, – ответил Джонс. – С вами хорошо обращались?

– Держали в одиночке почти год. – Пирсон говорил спокойно, в его словах не было никакой вражды. – Если, по–вашему, это значит, что хорошо обращались, то да.

– Принесите два стула, – приказал Джонс охраннику, – мы хотим посидеть. – Заметив колебание охранника, Джонс покраснел и заорал: – Делайте, что я сказал! Здесь всё под контролем.

Притащили стулья; Джонс молча уселся. Пирсон последовал его примеру.

– Что вы от меня хотите? – прямо спросил Пирсон.

– Вы слышали о Крестовом походе?

– Слышал, – кивнул Пирсон.

– Ну и что вы об этом думаете?

– Думаю, пустая трата времени.

Джонс подумал немного.

– Да, – наконец согласился он. – Это пустая трата времени.

Удивленный Пирсон хотел было что–то сказать, но потом передумал.

– Крестовый поход закончен, – заявил Джонс. – Он полностью провалился. Мне сообщили, что то, что мы называем шлындами, всего лишь пыльца невероятно сложного растениевидного существа, настолько развитого и обитающего настолько далеко, что мы и представить себе не можем, как не можем и представить, на что оно похоже.

Пирсон изумленно уставился на него:

– Вы это серьезно?

– Совершенно серьезно.

– В таком случае мы… – он сделал неопределенный жест, – кто мы для них такие? Пустое место!

– Хорошо сказано.

– Может, они приняли нас за какое–то вредное вещество.

– Скорей всего, за вирус. Что–то в этом роде. На таком примерно уровне.

– Но… – Пирсон остановился, а потом продолжил: – Что они собираются предпринять? Если мы совершали нападения на их пыльцу, уничтожали их споры…

– Взрослые особи приняли простое, рациональное решение. Очень скоро они начнут защищаться. И я не могу обвинять их в этом.

– Они что, собираются… уничтожить нас?

– Нет, они собираются нас просто изолировать. Вокруг нас скоро образуется кордон. Нам оставят Землю, Солнечную систему, звезды, до которых мы уже добрались. И все. А дальше, – Джонс щелкнул пальцами, – боевые корабли станут просто исчезать. Паразиты, или вирус, или, как вы говорите, отрава, будут помещены в непроницаемый контейнер. Запечатаны внутри санитарного кордона. Эффективное решение – ни одного лишнего движения. Так сказать, ответ в самую точку. Характерный, кстати, для этой растениевидной формы жизни.

Пирсон выпрямился:

– Давно вы об этом узнали?

– Нет, не очень. Война уже началась. И если бы это были впечатляющие межзвездные бои… – голос Джонса понизился до едва слышного шепота, – народ был бы доволен. Даже если бы мы проиграли, у нас остались бы слава, ощущение борьбы, ощущение врага, которого нужно ненавидеть. Но нам не оставят ничего. Через несколько дней кольцо замкнется, и корабли будут вынуждены вернуться. Нам не оставят даже поражения. Только пустоту.

– А что делать с ними? – Пирсон показал на окно, за которым все еще раздавались приветственные крики. – Думаете, они станут терпеть, узнав все это?

– Я сделал все, что мог, – спокойно сказал Джонс. – Из моего блефа ничего не вышло. Я и сам не понимал, кого мы пытаемся уничтожить. Я действовал вслепую.

– Стоило догадаться, – сказал Пирсон.

– Не вижу почему. Вы думаете, легко вообразить себе, что это такое?

– Нет, – согласился Пирсон, – это нелегко.

– Но я не об этом хотел бы с вами поговорить. Вы ведь были главой Службы безопасности? – продолжил Джонс. – Когда я пришел к власти, я распустил все структуры этой организации и закрыл все лагеря. Энтузиазм сохранял единство всего народа. Но энтузиазм ведь теперь скоро кончится.

Пирсон заподозрил неладное.

– Что все это, черт возьми, значит?

– Я предлагаю вам снова занять свою должность. Вы опять вернетесь в свой кабинет. И табличка останется та же: «Глава Службы безопасности». Вы снова станете возглавлять и тайную полицию, и военную полицию. Все будет как раньше… лишь с небольшими изменениями. Верховный Совет Федправа остается распущенным.

– И высшая власть сохраняется за вами?

– Разумеется.

– Пошел ты в задницу.

Джонс сделал знак охраннику:

– Позовите доктора Маньона.

Доктор Маньон оказался плешивым плотным человеком в превосходно сшитой униформе, с наманикюренными ногтями, слегка надушенный, с влажными толстыми губами. В руках у него был тяжелый металлический ящик, который он осторожно положил на стол.

– Доктор Маньон, – сказал Джонс, – познакомьтесь с мистером Пирсоном.

Они пожали друг другу руки. Все время, пока Маньон закатывал рукава, робко посматривая на Джонса, и открывал стальной ящик, Пирсон не двигался.

– Он хранится здесь, – сообщил он, – и прекрасно сохранился, просто замечательно перенес путешествие. – И добавил с гордостью: – Это лучший образец, который можно было получить.

– Доктор Маньон, – сказал Джонс, – ученый, его область – паразитология.

– Да, – быстро поддакнул Маньон, и его круглое, масленое лицо вспыхнуло от профессионального рвения. – Видите ли, мистер… Пирсон?.. да, видите ли, мистер Пирсон, как вы, вероятно, поняли, одной из самых сложнейших наших проблем была защита возвращающихся из полета кораблей от возможного попадания в них паразитических организмов внеземного происхождения. Мы бы не хотели допустить появления у нас на Земле новых форм патогенных, – он со щелчком открыл свой ящик, – организмов.

В ящике лежала какая–то серая свернутая кишка; видно, это и был паразит. Он был помещен в прозрачную желатиновую капсулу. Существо едва заметно пошевелилось. Его слепой кончик задвигался, как бы ощупывая все кругом, а потом прижался к внутренней поверхности капсулы влажной присоской. Должно быть, это был червь; по его членистому, разделенному на сегменты телу шли вялые волнообразные движения.

– Он хочет есть, – пояснил Маньон. – Сейчас это не паразит в прямом смысле, он не может принести вреда своему «хозяину». Связь между ними я бы назвал… симбиозом, но так будет до тех пор, пока он не станет откладывать яйца. Вот тогда личинкам нужно будет чем–то питаться, и источником питания послужит их «хозяин». – И он продолжил чуть ли не с любовной дрожью в голосе: – Оно напоминает некоторых наших ос. Полный период роста и взросления, до способности к откладыванию яиц, составляет около четырех месяцев. Проблема состоит в следующем: мы знаем, как оно живет там, в своем собственном мире, – кстати, оно обитает на пятой планете Альфа Центавра. Мы наблюдали, как оно ведет себя в условиях естественного, так сказать, для него «хозяина». Нам также удалось внедрить его в тело некоторых крупных земных млекопитающих, ну, таких как, например, корова и лошадь, – и, кстати, получили любопытные результаты.

– Теперь доктора Маньона, – сказал Джонс, – волнует проблема, сможет ли этот паразит существовать в человеческом теле.

– Паразит растет довольно медленно, – взволнованно задыхался Маньон, – нам необходимо производить наблюдения лишь раз в неделю. А к тому времени, как он отложит яйца, мы уже будем знать, как он сумел приспособиться к условиям человеческого организма. Но, увы, пока мы никак не можем найти добровольца.

Наступило молчание.

– А вы не хотите стать добровольцем? – спросил Джонс, обращаясь к Пирсону. – У вас есть выбор, пожалуйста: либо одна работа, либо… другая. Я бы на вашем месте предпочел ту, которую хорошо знаю. Вы были превосходным полицейским.

– Неужели вы это сделаете? – едва слышно спросил Пирсон.

– Увы, я вынужден это сделать, – ответил Джонс. – Мне необходимо вновь восстановить полицию. И особенно тайную, которая должна быть воссоздана специалистами в этом деле.

– Нет, – хрипло сказал Пирсон, – мне на все на это наплевать. Не хочу иметь ничего общего.

Доктор Маньон так и просиял. Стараясь хоть немного сдержать себя, он засуетился вокруг своей желатиновой капсулы.

– А тогда мы можем начинать? – И, обращаясь к Пирсону, сообщил: – Хирургический кабинет есть прямо здесь, в этом здании. Я имел удовольствие осмотреть его. Превосходное оборудование. Я бы хотел поскорее начать операцию, боюсь, как бы бедняжка не умерла от голода.

– Да, это было бы нехорошо, – согласился Джонс. – Проделать такой путь с Альфа Центавра… чтобы здесь помереть с голоду.

Он стоял, теребя свой рукав и о чем–то размышляя. Ни Пирсон, ни Маньон не отрывали от него глаз. Вдруг Джонс спросил:

– У вас есть зажигалка?

Озадаченный Маньон порылся в кармане, вынул тяжелую золотую зажигалку и подал ему. Джонс повернул регулятор, поднес зажигалку к ящику и обрызгал жидкостью желатиновую капсулу. Самодовольство Маньона враз улетучилось.

– Боже мой, – запричитал он, потрясенный, – что вы де…

Джонс поджег жидкость. Потрясенный Маньон беспомощно стоял и смотрел, как капсула вместе со своим паразитом пылали в мерцающем желтом пламени. Постепенно драгоценное содержимое коробки превратилось в комочек черной пузырящейся слизи.

– Но почему? – чуть слышным голосом восклицал ничего не понимающий Маньон.

– Я провинциал, – коротко объяснил ему Джонс, – меня тошнит от всего непонятного и странного.

– Но…

Джонс вернул хозяину зажигалку:

– А от вас меня тошнит еще больше. Забирайте свой ящик – и чтоб духу вашего здесь не было.

Потрясенный произошедшей на его глазах катастрофой, Маньон взял в охапку остывающий ящик и заковылял прочь. Охранник сделал шаг в сторону, пропуская его, и доктор скрылся за дверью.

Пирсон перевел дыхание:

– Вы ведь не станете работать с нами. Каминский хотел, чтобы вы принимали участие в Реконструкции.

– Ну что ж, – Джонс подчеркнуто вежливо кивнул охраннику, – этого человека посадить обратно в камеру. Пусть пока посидит.

– Надолго? – спросил охранник.

– Пока не сдохнет, – злобно ответил Джонс.

Вернувшись к себе, Джонс погрузился в мрачное раздумье.

Но разве он не ждал поражения? Разве он не знал заранее, что Пирсон откажется? Разве он не предвидел, чем окончится эта жалкая сцена, разве не знал, что не сможет довести свое испытание до конца? Он бы мог… и довел бы, но… ну, предположим, довел, разве это хоть что–нибудь изменило?

Да, это начало конца. Теперь у него не осталось ничего, кроме этого ужасного, этого отвратительно тягучего времени. Все, что бы он ни делал теперь, безнадежно. Время безжалостно к нему, и даже оно имеет свой конец. Но пусть он будет таким, чтобы люди запомнили его на века. И все же, как ни ужасно было себе это представлять, смерть надвигалась все ближе, она была неотвратима.

Он уже ничего не знает, что станет дальше с обществом: потому что впереди ничего не видно. Это означает одно: он скоро умрет. Уже почти год он постоянно думал об этом, и чем дальше, тем ужасней ему представлялась собственная смерть.

После смерти его тело и мозг станут медленно разрушаться. И это самое страшное. Нет, его пугала не мгновенная боль, которую он почувствовал в момент смерти. Это он еще смог перенести. Но как перенести медленное, постепенное разрушение собственного тела?

Искра индивидуальности еще несколько месяцев будет тлеть в его мозгу. Сознание тоже будет неясно мерцать – так говорила ему его память о будущем. Полный мрак, совершенная пустота смерти, и в этой абсолютной пустоте продолжает жить его личность.

Разложение начнется на самых высоких уровнях. Сначала оно коснется его высших способностей: начнут отмирать самые тонкие, самые сложные процессы, связанные с наивысшими уровнями сознания. Через час после смерти сознание сузится до уровня животного. Через неделю оно достигнет уровня растения. Его личность проделает обратно весь тот путь, какой в муках и страданиях проделал за миллионы лет своего существования весь живой мир на Земле, шаг за шагом, от человека к обезьяне, потом к менее развитым приматам и далее к ящерице, лягушке, рыбе, ракообразным, трехлопастным – и так до простейших. А потом совершенное угасание сознания на уровне минерала. Тихий конец, тихая смерть. Но на это понадобится время.

Труп не сознает, процессы в нем проходят на бессознательном уровне. Но Джонс не такой, как все. Вот теперь, в эту самую минуту, он ясно сознавал, что с ним происходит. В здравом рассудке и полной памяти, он ощущал, как постепенно разлагается его посмертная личность.

Невыносимо. Но что ему оставалось делать?.. С каждым днем становилось все хуже и хуже – и так будет, пока он не умрет на самом деле. И лишь тогда, слава богу, этой пытке придет конец.

Ну разве могут страдания, которые он причинял другим, сравниться с его собственными страданиями? Он понимал, что заслужил это. Он согрешил, и пришло воздаяние.

Последняя, самая мрачная фаза существования Джонса началась.

Глава 17

Кассик разговаривал с двумя членами полицейского сопротивления, когда длинная черная машина Организации резко затормозила перед его домом.

– Священные коровы, – тихо сказал один из его собеседников, натягивая пальто, – что они тут потеряли?

Кассик щелкнул выключателем, и в гостиной стало темно. Машина была не простая: на двери и на капоте красовалась эмблема из двух перекрещенных бутылок. Какое–то время сидящие в ней не двигались, очевидно о чем–то разговаривали.

– Мы можем взять их, – нервно зашептал один из полицейских, – их всего двое.

Второй сказал с отвращением:

– Ты думаешь? Да они наверняка выставили прикрытие и на крыше, и на лестнице.

Хмуро и настороженно Кассик продолжал наблюдать. В слабом свете ночных фонарей показалось, что одного он видел раньше. Мимо промчалась машина и на секунду высветила силуэты сидящих. Сердце его заколотилось: он не ошибся. Время тянулось невыносимо долго, а они все не выходили. Наконец дверь открылась. Знакомая фигура ступила на тротуар.

– Женщина, – удивился один из его товарищей.

Женщина захлопнула дверцу, повернулась на каблуках и быстрым шагом направилась к подъезду.

Хриплым срывающимся голосом Кассик приказал:

– Уходите, быстро, через черный ход. Я сам разберусь.

Оба так и уставились на него с раскрытыми ртами. Но они еще больше изумились, когда Кассик, не говоря больше ни слова, толкнул дверь в коридор и по толстому ковру побежал встречать таинственную гостью.

Она была еще на лестнице, когда увидела его. Глядя вверх, тяжело дыша и держась за перила, она остановилась. На ней был строгий серый костюм, сшитый по форме; густые светлые волосы прикрывала небольшая форменная фуражка. И все же это была она, его Нина. Оба стояли не двигаясь: Кассик наверху, Нина внизу на ступеньках; глаза ее сверкали, губы были слегка раскрыты, ноздри дрожали. И вдруг она отпустила перила и бросилась к нему. Лишь только он увидел ее протянутые руки, как сам побежал ей навстречу. Неизвестно, как долго они стояли, прижавшись друг к другу; он крепко обнимал ее, ощущая ее всем телом, вдыхая запах ее волос, полузабытый за столько месяцев разлуки, и остро чувствуя, как все это время ему не хватало ее.

– Ох, – наконец выдохнула она, – ты совсем раздавишь меня.

Он повел ее наверх, все еще обнимая, боясь отпустить, пока они не очутились в пустой квартире и не заперли дверь. Нина стояла посреди гостиной, тяжело дыша и стаскивая перчатки. Он видел, как волнуется она, как дрожат ее руки, когда она запихивала перчатки в сумочку.

– Ну, – спросила она срывающимся голосом, – как дела?

– Нормально. – Он отошел немного в сторону, чтобы получше разглядеть ее.

Она, видимо, оробела под его пристальным взглядом; прижавшись спиной к стене, она подняла руку к горлу, улыбнулась и умоляюще посмотрела ему в глаза, словно виноватая собака.

– Можно я вернусь обратно? – прошептала она.

– Обратно? – Он боялся и представить себе, что могли означать эти слова.

Ее глаза наполнились слезами.

– Я так понимаю, нельзя?

– Ну конечно, обратно, ты можешь вернуться обратно. – Он подошел и обнял ее. – Ты же знаешь, что ты всегда можешь вернуться обратно. В любое время. Когда захочешь.

– Лучше отпусти меня, – шепнула она, – я сейчас заплачу. Где мой носовой платок?

Он неохотно отпустил ее. Негнущимися пальцами она достала носовой платок и высморкалась. Какое–то время она стояла, вытирая глаза, губы ее дрожали, она молчала, боясь на него взглянуть и сдерживая новые слезы.

– Сукин сын, – сказала она наконец слабым, тонким голосом.

– Ты о ком, о Джонсе?

– Я расскажу тебе все…. когда смогу.

Скомкав носовой платок, она стала ходить по комнате; лицо ее дрожало.

– Ты знаешь, это долгая и не очень приятная история. Я состояла в Организации… кажется, уже больше двух лет.

– Двадцать восемь месяцев, – уточнил он.

– Да, что–то около этого. – Она неожиданно обернулась к нему. – Теперь все кончено. Я от них ушла.

– Что случилось?

Нина порылась в карманах:

– У тебя есть сигареты?

Он достал пачку, вынул сигарету, прикурил и протянул ей. Он видел, как дрожали ее губы, когда она делала затяжку.

– Спасибо, – сказала она, выдыхая голубой дым. – Но сначала, думаю, нам надо поскорее убраться отсюда. Он может накрыть тебя здесь, сейчас он хватает всех, кого попало.

– Но за мной ничего нет, – запротестовал Кассик.

– Милый, теперь это не имеет никакого значения, черт бы их побрал всех. Ты слышал, что он сделал с Пирсоном? Скорей всего, не слышал. – Быстро схватив его за руку, она потащила его к двери. – Будет лучше, если мы уйдем, здесь слишком опасно; забери меня отсюда куда угодно, куда хочешь.

Вся дрожа, она поднялась на цыпочки и быстро поцеловала его.

– Ты же не знаешь, что случилось. Пока это знают только члены Организации, Джонс не стал скрывать от нас. Завтра утром об этом узнают все.

– Да о чем ты?

– Великий Крестовый поход закончен. Корабли возвращаются. Это означает конец Джонса, конец всей Организации. Конец всего Движения. А раз мы состоим в Организации, значит…

– Но это прекрасно. – Кассик нащупал ручку двери.

– Прекрасно? – Она зло рассмеялась. – Нет, милый, это ужасно. И я скажу тебе почему, как только мы выберемся отсюда.

Милях в двух от дома они нашли ночную закусочную. За стойкой сидела пара сонных посетителей, тупо уставившись в газеты и попивая кофе. В углу напротив, возле электропечки, где что–то готовилось, официантка молча смотрела в темноту ночного города. Где–то негромко играла музыка.

– Отлично, – сказала Нина, проскальзывая в одну из кабинок в дальнем углу кафе. – Там, кажется, черный ход, как ты думаешь?

За стойкой был узкий проход, видимо для официантов.

– Хочешь что–нибудь пожевать?

– Нет, только кофе.

Он заказал два кофе. Несколько минут они молча помешивали ложечками в чашках, украдкой поглядывая друг на друга. Каждый думал о своем.

– Ты прекрасно выглядишь, – наконец сказал он.

– Спасибо. Похоже, я похудела фунта на два.

– Ты действительно хочешь остаться? Это не шутка? – Он хотел еще раз услышать, чтобы убедиться, что это не сон. – Ты не уйдешь снова?

– Нет, я не шучу, – просто ответила она, поднимая на него свои голубые глаза. – Завтра утром я хочу забрать Джекки. – Она помолчала и потом добавила: – Я приходила к нему всякий раз, когда могла. Мне кажется, он не успел от меня отвыкнуть.

– И я тоже, – сказал Кассик.

Потом они пили кофе, и Нина рассказывала ему, что произошло. В нескольких словах она описала ситуацию со шлындами и мобильными космическими войсками.

– Кольцо уже замкнулось, – говорила она, – и корабли возвращаются на Землю. Что им еще остается делать? Флагман под командованием Аскотта, эта огромная махина, приземлится первым. Сейчас для него готовится площадка под Нью–Йорком.

– Пыльца, – пробормотал пораженный Кассик. – Так вот почему у них отсутствовали органы. – Он почувствовал, что покрывается холодным потом. – Мы, кажется, впутались во что–то серьезное.

– Да забудь ты об этих страхах, – резко сказала Нина. – Вторжение, инопланетные существа и все такое, чушь собачья. Они тут вообще ни при чем. Это растения, понимаешь? И они заботятся только о собственной защите. Все, что им надо, – это нейтрализовать нас – и они уже это сделали. Все, понимаешь? Это уже произошло! Нам оставили небольшой клочок космоса, что–то около полудюжины звездных систем, а дальше… – она холодно улыбнулась, – а дальше ничего нет. Кордон.

– И Джонс об этом ничего не знал?

– Когда начинал, еще не знал. Ему стало известно около года назад, но что он мог поделать? Война началась… было уже поздно что–то предпринимать. Он поставил на карту все – и проиграл.

– Но он не говорил, что он играет. Он всегда утверждал, что он знает.

– Это правда, он лгал. Он многое мог видеть, но далеко не все. Теперь он платит за это… Он приказал военным кораблям возвращаться. Он вел нас за собой, весь народ он вел за собой… в ловушку. И вот он взял и бросил нас. Он нас предал.

– И что теперь?

– А теперь, – Нина сидела бледная и подавленная, – а теперь он начинает настоящую войну. Вчера он собрал всех нас, всех руководителей Организации. – Она расстегнула пуговицу и показала ему за отворотом искусно вышитую эмблему с какими–то буквами и цифрами под ней, окруженную стилизованным орнаментом. – Я – большая шишка, милый. Я называюсь вице–комиссаром «Лиги защиты женщин»… это одно из подразделений системы внутренней безопасности. Ну вот, меня и других очень больших людей собрали вместе, выстроили в шеренгу и заставили проглотить правду о том, что нас ждет в недалеком будущем.

– Как он сам все это воспринял?

– Чуть с ума не сошел.

– Но почему?

– Потому что, – сказала Нина, отхлебывая кофе, – хотя власть пока еще в его руках, он все равно проиграл. Он же прекрасно видит близкое свое поражение… Он видит всю ужасную и для него последнюю схватку не на жизнь, а на смерть, и он видит, к чему это приведет. Все это написано на его лице. Ты бы посмотрел на него, он похож на труп, он настоящий мертвец. Глаза как у мертвой рыбы. Ни жизни, ни хоть какого–то желания. Он едва держался на ногах, его так и шатало. Он весь подергивался, заикался… страшно было смотреть. И вот он заявляет, что Крестовый поход провалился, что корабли возвращаются и что в скором времени нужно ожидать волнений на улицах.

Кассик задумался:

– Значит, волнения на улицах. Обманутых сторонников.

– Нет, не только. С ним останется только костяк Организации, настоящие фанатики. Вот они будут драться за него до конца.

– Много их?

– Не очень. Идеалисты, молодежь, которой силы девать некуда. Но в конце концов Джонс действительно предал нас, это факт, и он сам понимает это, и все мы тоже это понимаем, а очень скоро это будет известно каждому. Однако есть люди, которые останутся на его стороне. Но только не я. – Последние слова она произнесла без всяких эмоций.

– Почему?

– Потому что, – тихо, с расстановкой сказала она, – потому что он сказал, что будет драться за власть. Что собирается бросить против народа все боевые корабли. Он даст им настоящего врага. А это значит… – ее голос пресекся, – это значит – гражданская война. Он не собирается сдаваться лишь потому, что все время лгал нам, потому что предал нас, что привел нас к краху, в ловушку, из которой уже не выбраться, нет. Как раз наоборот, для него это только начало. И если кто–то там думает…

Кассик вдруг схватил ее за руку.

– Успокойся, – властно сказал он. – И говори потише.

– Спасибо, – сдавленно произнесла она. – Это все так ужасно. Он знает, что у него ничего не выйдет, что его рано или поздно схватят. У него остается всего шесть месяцев. И все равно он не собирается сдаваться. Он камня на камне после себя не оставит. Если уж ему суждено погибнуть, так пускай вместе с ним погибают и все остальные.

Наступило молчание.

– И еще, – прошептала Нина, – мы никак не можем этому помешать. Помнишь наемного убийцу? Помнишь попытку Пирсона? Все это лишь помогло ему захватить власть.

– А что с Пирсоном?

– Пирсон умирает. Медленно и мучительно. Не так давно по приказу Джонса в него внедрили какого–то паразита. Якобы для научных опытов. Паразит питается его телом, а скоро еще станет откладывать яйца. Джонс так доволен – он только об этом и говорит в последнее время.

Облизав высохшие губы, Кассик хрипло спросил:

– Так вот, значит, каков человек, за которым ты пошла?

– У нас была мечта, – просто сказала Нина. – И у него была мечта тоже. Теперь все рассыпалось на куски… но он просто так не сдастся. Он не остановится. Ничто и никто не может его остановить. Мы можем только молча смотреть, что он станет делать. Облавы уже начались. Все, кто был связан с Федправом, должны быть уничтожены. А потом уже спокойно и по плану, систематически станут убирать всех, кто хоть мало–мальски способен быть в оппозиции.

Кассик отрывал по кусочку от бумажной салфетки и бросал обрывки на пол.

– Джонс знает, что ты порвала с ним?

– Не думаю. Скорей всего, еще не знает.

– Я думал, он знает все.

– Он знает только то, что он собирается узнать. Про меня он может вообще ничего не узнать, я ведь одна из многих, у него тысячи таких, как я, за всеми не уследить. И не я одна скрылась; со мной в машине сидел мой начальник. Он тоже скрылся, с женой и детьми. Бегут пачками, прячутся кто где может, уходят в подполье, чтобы просто пережить смутные времена.

– Тебе нужно вернуться.

Нина изумленно открыла рот.

– Вернуться? – переспросила она дрожащим голосом. – Ты что, хочешь поговорить с ним? Попытаться его убедить?

– Нет, – ответил Кассик, – не совсем так.

– А–а–а… – протянула Нина, – понимаю.

– Может быть, это то же самое, что пробовал Пирсон: когда–то он уже пытался сделать этот донкихотский жест. Но я не могу сидеть сложа руки… – он наклонился к ней, – а ты? Разве ты способна сидеть тут, попивая кофе, когда он собирается такое устроить?

Нина опустила глаза:

– Мне хочется одного: покончить с этим раз и навсегда. Я снова хочу быть только с тобой.

Глядя в чашку с кофе, судорожно зажатую в руке, она продолжила, торопясь и сбиваясь:

– Я знаю одно место, это в Западной Африке, там много пустующей земли, она никому не принадлежит. Я присмотрела его несколько месяцев назад, я все там устроила, рабочий отряд Организации построил там для нас дом, все уже готово. Я хочу забрать туда Джекки.

– Тебе его не отдадут, это незаконно. Он принадлежит нам обоим.

– Да уже давно не существует таких понятий, как «законно» или «незаконно»! Разве ты не знаешь об этом? Закон – это лишь то, чего хотим мы, что приказывает Организация. Я все приготовила: если мы отправимся немедленно, то будем там завтра утром. Межконтинентальный корабль Организации доставит нас до Леопольдвиля, а там на вездеходе – в горы, пара часов – и мы на месте.

– Звучит заманчиво, – отозвался Кассик, – может, действительно попробовать? Мы даже сможем немного пожить… месяцев шесть.

– Я уверена, что все будет хорошо, – горячо заговорила Нина. – Вспомни венериан, он давно уже махнул на них рукой. Все хотят выжить… а у него и так хватит забот – надо будет справляться с волнениями в городах.

Кассик посмотрел на часы:

– Мне нужно, чтобы ты вернулась в Организацию и чтобы ты взяла меня с собой. Ты сможешь провести меня через посты?

– Если мы туда вернемся, – голос Нины звучал ровно, негромко и твердо, – если мы туда вернемся, мы никогда не сможем оттуда вырваться. Я это знаю… я чувствую это. Мы не уйдем оттуда живыми.

Подумав немного, Кассик заговорил снова:

– Джонс научил нас одной очень хорошей вещи: иногда бывает очень важно действовать. Я думаю, сейчас как раз настало время. Мне нужно превратиться в одного из сторонников Джонса. Будто бы я хочу добровольно влиться в ряды «Парней Джонса».

Чашка выскользнула из дрожащих пальцев Нины; кофе пролился и растекся по столу бесформенным коричневым пятном. Оба не обратили на это внимания.

– Ну что? – спросил Кассик.

– Я думаю, – едва слышным голосом прошептала Нина, – тебе в конце концов на меня наплевать. Ты вовсе не хочешь, чтобы я была с тобой.

Кассик ничего не ответил. Он ждал ее согласия, и тогда колеса завертятся и придет в движение механизм, который приведет его в недра Организации Джонса и в конце концов к самому Джонсу. Он также думал, сначала вяло, а потом со все нарастающим отчаянием, как он станет убивать человека, который видит будущее как на ладони. Человека, которого нельзя захватить врасплох, человека, для которого не существует никаких неожиданностей.

– Хорошо, – сказала Нина едва слышно.

– Ты можешь вызвать машину вашей Организации?

– Конечно. – Она с равнодушным видом поднялась. – Я пойду позвоню. За нами приедут.

– Прекрасно, – удовлетворенно сказал Кассик. – Подождем.

Глава 18

По крыше машины, которую аккуратно вел в потоке медленно движущихся автомобилей шофер Организации в серой форме, барабанил дождь. Нина и Кассик сидели на заднем сиденье и молчали.

Ослепительные огни встречных машин отражались в миллионах мелких капель, стрекотавших по окнам. Мигали сигнальные огни; в ответ на эти сигналы на приборной доске щелкали реле. Водителю оставалось лишь вертеть баранку: все остальное работало автоматически. Что он и делал, мастерски и бесстрастно, этот молодой блондин, неулыбчивый функционер Организации.

– Слышишь, какой дождь? – прошептала Нина.

Машина остановилась перед очередным светофором. Кассик беспокойно заерзал. Он закурил, погасил сигарету, потом нервно закурил другую. Нина взяла его за руку.

– Милый, – сказала она несчастным голосом, – я хочу… ну чем я могу помочь тебе? Я тоже хочу что–то сделать.

– Просто проведешь меня через посты.

– Но как ты это сделаешь? Ведь это невозможно.

Кассик кивнул на шофера:

– Давай не будем теперь об этом.

– Не бойся, – сказала Нина. – Это мой человек.

Машина тронулась и выехала на широкую автостраду, которая вела прямо к резиденции Федправа, где теперь окопался Джонс. Кассик понял, что уже скоро. Через полчаса, не больше. Он угрюмо глядел на огни мчащихся машин. Движение было большое. По пешеходным дорожкам тащились по своим делам сгорбленные под проливным дождем горожане.

Он достал из кармана маленькую блестящую безделушку, аккуратно завернутую в коричневую прозрачную бумажку. Он сидел, расставив колени и зажав ее в руке.

– Что это? – спросила Нина. Она робко протянула руку и дотронулась до вещицы. – Хочешь сделать мне подарок?

– Раньше мы часто пользовались такими штуками, – сказал Кассик, сжав ее пальцы. – Пока Пирсон не запретил. Ты, наверно, слышала, что это такое… Во время войны их часто использовали коммунисты, чтобы противник переходил на их сторону. Ну мы тоже подхватили эту идею. Вот эта штуковина называется «зеркалом забвения».

– Да–да, – кивнула Нина, – я слышала про такие штуки. Но я думала, их уже не осталось.

– Каждый из нас припрятал для себя парочку.

Игрушка угрожающе мерцала в руках Кассика. Нужно было только снять коричневую обертку, и она начинала работать. И тогда это «зеркало» ловило и притягивало к себе внимание высших нервных центров человека, управляющих его мыслительными процессами.

Машина слегка притормозила.

– Приехали? – быстро спросил Кассик.

– Нет, сэр, – ответил юный водитель, – там какие–то дети ловят попутку. Не возражаете, если я их подберу? – И добавил: – Довольно сильный дождь.

– Конечно, – ответил Кассик, – о чем разговор.

Четверо подростков с довольными лицами влезли в машину. В руках у них были мокрые плетеные корзинки.

– Спасибо, – сказала старшая, девочка лет пятнадцати, – вы просто спасли нам жизнь.

– Мы продавали значки в фонд Крестового похода, – сообщила другая, вытирая мокрое лицо ладонями. Каштановые ее волосы прилипли к щекам. – И мы продали почти все, еще и дождь не успел начаться, – весело тараторила она.

Третий подросток, толстый краснощекий мальчишка, уставился на Нину и с восхищением пропищал:

– А вы член Организации?

– Верно, – негромко ответила Нина.

Девочки возбужденно выжимали промокшую одежду и волосы, распространяя вокруг запах влажной ткани.

– Гляди, – заметила одна из них, – это ведь правительственная машина.

Первая девочка, маленькая, востроносая, с широко открытыми любопытными глазками, смущенно обратилась к Кассику:

– А у вас есть такой значок?

– Нет, – коротко ответил Кассик. Он ощутил иронию ситуации: с ним в машине сидели типичные юные фанатики, которые чем только не занимаются, чтобы помочь Крестовому походу. Эти вот стоят на перекрестках, останавливают машины, прохожих и с сияющими и гордыми лицами, вдохновленные важностью собственного дела, пытаются продать свои значки, на которых в разных видах изображен Крестовый поход. В лицах этих четырех не было ничего, кроме невинного волнения: для них Крестовый поход означал нечто благородное и великое, все равно что спасение души.

– Извините, – начала маленькая востроносая, смущенно поглядывая на него, – а вы не хотите купить один значок?

– Отчего же, – ответил Кассик, – конечно, куплю. – Он полез в карман. – Сколько?

Из груди Нины вырвался какой–то сдавленный звук, и она быстро наклонила голову. Он не обратил внимания и достал несколько смятых бумажек.

– Десять долларов, как всегда, – обрадованно сказала девочка и быстро сунула руку в корзинку. – Выбирайте какой хотите… Вы сделали доброе дело.

Он отдал ей деньги. Поколебавшись, она с торжественным видом приколола значок к его плащу. Так он и висел там, этот маленький пластмассовый щит с изображением поднятого вверх меча Крестового похода на фоне знакомых перекрещенных бутылок. Видя его у себя на груди, Кассик ощутил сложное, достаточно неприятное чувство. Неожиданно он наклонился и достал из корзинки еще один значок.

– А это для тебя, – мягко сказал он Нине и торжественно приколол его ей на лацкан. Нина чуть улыбнулась и сжала его руку.

– Теперь у каждого здесь есть значок, – смущаясь, сказала востроносая.

Кассик заплатил ей и за этот значок, и она аккуратно сложила деньги и сунула их в кошелек к остальной выручке. И теперь шестеро на заднем сиденье молча мчались сквозь дождь, каждый занятый своими мыслями. Кассик думал о том, что будут делать эти дети, о чем они будут думать через несколько дней. Бог знает… а еще Джонс, этот–то точно знает. А вот сам он не знает ничего, это верно.

Водитель выпустил детей на перекрестке в центре города; дверь за ними захлопнулась, они благодарно помахали вслед, и машина снова набрала скорость. Впереди уже виднелись здания укрепленного квартала, ранее принадлежавшего Федеральному правительству. Они были почти на месте.

– Господи, ведь совсем недавно и у меня были точно такие мысли, как у этих детей, – печально сказала Нина.

– Понимаю, – отозвался Кассик.

– Но это не так страшно. Они просто ничего не понимают.

Он наклонился и поцеловал ее; ее влажные теплые губы безжизненно прижались к его губам.

– Пожелай мне удачи.

– Да–да, удачи тебе. – Она приникла к нему. – Пожалуйста, сделай так, чтобы с тобой ничего не случилось.

Кассик притронулся к плащу. В кармане, кроме «зеркала», у него был припасен обыкновенный полицейский пистолет. «Зеркальце» для Джонса, а пистолет на всякий случай для охраны, если его не станут выпускать обратно!

– Ты далеко можешь провести меня? – спросил он. – Насколько хватает твоих полномочий?

– Далеко… туда, куда надо. – Ее лицо побледнело, дыхание участилось. – Это не трудно… там все меня знают.

– Приехали, сэр, – сообщил шофер.

Машина свернула с шоссе и мягко покатила по длинному спуску, ведущему к правительственным гаражам под зданием. Потом колеса загрохотали по стальным сходням; в темноте навстречу им замигали сигнальные огни, и приборы в машине автоматически отвечали на эти сигналы.

Они замедлили ход, и водитель вырулил к контрольному посту. Двигаясь с черепашьей скоростью, машина наконец остановилась. Мотор замолчал, щелкнул механизм тормоза. Они были на месте.

Кассик осторожно открыл дверь и вышел. Он узнал место, куда он попал: это был обширный подвал из железобетона, куда и он когда–то ставил свою машину. С одной только разницей: теперь к ним направлялся охранник в серой форме. Он подошел и вежливо козырнул:

– Добрый вечер. Ваш пропуск, пожалуйста.

Нина быстро выскользнула из машины, порылась в сумочке и достала металлическую пластинку:

– Пожалуйста. Это моя машина.

– Когда она вам понадобится еще? – спросил охранник, разглядывая пластинку и возвращая ее Нине. Первый барьер, кажется, взят. – Оставить на всю ночь?

– Поставь ее снаружи. – Она вопросительно взглянула на Кассика. – Машина может понадобиться в любое время.

– Слушаюсь, мэм. – Охранник снова козырнул. – Она будет ждать вас.

Когда они вошли в лифт, Кассик ощутил, как дрожат его ноги. Лицо Нины было бледным как мел; он обнял ее и сжал ей руку так, что она вздрогнула.

– Все в порядке, – бодро сказала она.

За ними в лифт ввалилась группа чиновников в форме с важными лицами и прижала их к стенке.

– Здесь всегда так много народу?

– Нет, не всегда. В последнее время… – она понизила голос, – в последнее время тут много… шума.

Дверь лифта захлопнулась; они замолчали и, сжав зубы, тоже приняли деловой вид. Чиновники называли номера нужных этажей. Нина уже совсем овладела собой.

– Семнадцатый, пожалуйста.

Они вышли из лифта с группой высокопоставленных сановников, которые сразу заспешили в разные стороны по своим неотложным делам. Впереди светились двери приемной; рядом стоял широкий стол, за которым сидел секретарь. Цокая каблуками о начищенный до блеска паркет, Нина подошла к нему.

– Мне нужно попасть к мистеру Джонсу, – хрипло обратилась она к чиновнику, достала из сумочки все необходимые бумаги и положила их на стол. – Этот человек со мной, у него срочное сообщение.

Чиновник не торопясь стал вертеть ее бумаги перед глазами. Средних лет, с толстой шеей, жирными складками свисающей кожи над жестким воротником – во все времена чиновники одинаковые. Пухлые белые пальцы, прекрасное понимание всяких бумаг. С чисто бюрократическими интересом, в котором проглядывалось профессиональное рвение, он тщательно изучил каждый документ. И лишь потом заговорил:

– Какова цель вашего визита? На прием можно попасть только обычным путем, мисс Лонгстрен. То есть записаться и подождать своей очереди. Не раньше чем через двенадцать часов. – Он неохотно достал тетрадь и пробежал пальцем по колонке с фамилиями. – Не раньше чем завтра утром.

Нина бросила отчаянный взгляд на Кассика:

– У нас срочное дело, оно не терпит никакого отлагательства.

– Ну хорошо, – равнодушно ответил чиновник, – тогда вам нужно заполнить специальную карточку. – Он достал из ящика листок бумаги и повернул к ней лицевой стороной. – Вот здесь и здесь, в графе пятой и восьмой укажите суть вашего дела. Аккуратно, через копирку. – Он указал на столик в углу. – Заполняйте вот там.

Нина и Кассик молча пошли к столику и уселись.

– Ну, – шепнула Нина, – и что я буду писать?

– Пиши, что с тобой человек из астрономической лаборатории. Пиши, что мы нашли ключ к разгадке природы кольца.

Нина послушно заполнила карточку.

– Видишь вон тех людей?.. Они тоже ждут приема. Все большие шишки. Уже целую неделю у него непрерывные совещания.

Она расписалась, и оба медленно направились к столу. Там уже стояла очередь. Нечего делать, пришлось стоять. Наконец чиновник взял у них бумагу, внимательно прочитал ее и сунул в специальную щель.

– Вам придется немного подождать, – нервно сказал он, – мистер Джонс освободится, чтобы изучить вашу просьбу, не раньше чем через полчаса. Посидите полистайте пока журналы.

Они отыскали стулья и уселись, тупо листая журналы и в любую минуту готовые к бегству. Всюду сновали чиновники, из боковых коридоров слышались голоса, приглушенное звяканье оружия. Все здание было наполнено какой–то беспокойной суетой.

– Чем–то все тут сильно заняты, – заметил Кассик.

Он быстро перелистал «Сэтердей ивнинг пост» и поставил журнал обратно на полку.

Нина только кивнула, не говоря ни слова, – ей было слишком страшно. Она сидела, уставившись в пол и крепко вцепившись в свою сумочку. Губы ее были сжаты в тонкую бескровную линию. Кассик полез в карман и нащупал свое «зеркало забвения». Не вынимая руки, он осторожно снял с него обертку. Теперь оно в работе… остается только вынуть его.

Но он уже отчаялся в успехе.

– Ты не жалеешь об этом? – тихо спросила Нина. – Может, не стоило сюда приходить?

– Нет, – ответил он, – не жалею.

– Еще не поздно… нужно только встать и уйти.

Он не ответил. Ему тоже было страшно, и если бы Нина была чуть–чуть понастойчивей, он, пожалуй, встал бы и ушел. Собственный дом, Нина, Джекки, снова все вместе, как когда–то давно… Он встряхнулся и посмотрел на чиновника, принимающего бумаги.

Чиновник кивнул ему. Не веря собственным глазам, весь сжавшись, Кассик встал и подошел.

– Вы нам? – хрипло спросил он.

– Вы можете пройти.

– Вы хотите сказать… – Он все еще не верил.

– Мистер Джонс примет вас немедленно. – И, не поднимая глаз, чиновник кивнул на боковую дверь. – Туда, пожалуйста, и долго не задерживайте, другие тоже ждут.

Кассик снова пошел к Нине, и все время, пока он бесконечно долго шел к ней через все помещение, она глядела на него, широко раскрыв глаза.

– Я иду на прием, – быстро сказал он, – и будет лучше, если ты уйдешь отсюда. Меня пропустили одного, тебе не нужно ждать меня здесь.

Она медленно поднялась:

– Где мы встретимся?

– На квартире. Жди меня там.

– Хорошо, – согласилась она. Больше она ничего не сказала, молча повернулась на каблуках и быстро пошла в сторону лифта.

Пока Кассик шел к кабинету, он мрачно размышлял, почему это его так сразу согласились принять. Но его мысли скоро были прерваны: путь ему преградили четверо серых.

– Пропуск, – сказал один из них, – ваш пропуск, мистер.

Кассик показал бумажку, которую ему выдал чиновник у входа. Серые внимательно изучили ее, потом с ног до головы оглядели Кассика и остались довольны.

– Все в порядке. Проходите, – сказал главный.

Третья дверь с шумом поехала в сторону, и Кассик оказался еще в одном коридоре, где тоже было много дверей. Здесь народу оказалось совсем немного, и эхо его шагов гулко раздавалось в удручающей пустоте. Он вышел в зал и пошел по толстому ковру. Никто не попался ему навстречу. В коридорах и в зале стояла благоговейная тишина, словно он попал в храм… странный храм без украшений, картин, или статуй, или хоть какой–нибудь безделушки там, вазы – только ковер, голые стены и потолок. В дальнем конце зала он увидел полуоткрытую дверь, подошел к ней и неуверенно остановился.

– Кто там? – крикнул тонкий металлический голос, в котором слышались усталость, недовольство и раздражение. Сначала Кассик даже не узнал этого голоса, но это только сначала.

– Да входите же, – снова прозвучал тот же раздраженный голос. – Не стойте там, за дверью.

Он вошел, зажав в ладони «зеркало забвения». За огромным, заваленным бумагами столом сидел Джонс; лицо его осунулось от усталости и отчаяния. Непосильная работа, видно, совсем раздавила его; он был похож на муравья, который пытается сдвинуть гору.

– Здравствуйте, Кассик, – пробормотал Джонс, быстрым взглядом окидывая его. Руками, похожими на клешни, он сдвинул в сторону груды бумаг на столе. Близоруко щурясь, он указал на стул:

– Садитесь.

Не помня себя, Кассик подошел к столу. Джонс ждал его. Ну конечно… он сам от себя пытался утаить очевидное. Задолго до того, как Джонс прочитал его просьбу о приеме, задолго до того, когда она была продиктована, Джонсу было известно, кто такой этот «специалист из астрономической лаборатории».

За спиной Джонса стояли двое громил в сером, с тупым выражением лиц сжимающие автоматы, – пустоглазые и бесстрастные, они были похожи на статуи. Поколебавшись, Кассик протянул вперед свое «зеркало забвения».

– Ага, давайте. – Джонс раздраженно протянул руку и быстро выхватил у него «зеркало» и, даже не взглянув, что это такое, раздавил его каблуком. Потом сложил руки на столе и уставился прямо в глаза Кассику.

– Может, вы все–таки сядете? – проскрипел он. – Терпеть не могу смотреть снизу вверх. Садитесь и спокойно поговорим. – Он порылся в бумагах. – Вы курите? К сожалению, не могу вам ничего предложить, у меня нет сигарет. Я бросил, вредно для здоровья.

– Свои есть, – ответил Кассик и неуверенно полез в карман.

Беспокойно барабаня пальцами по столу, Джонс заговорил:

– Давно мы с вами не встречались, боюсь, с того самого дня, в кабинете Службы безопасности. Все время, знаете, работа, всякие там указы и бог знает что еще. Очень много работы на этой должности. Огромная ответственность.

– Да, – тупо сказал Кассик.

– Пирсон, знаете, умер. Сегодня утром. – Какое–то странное выражение, хитрость пополам со злобой, мелькнуло на его высохшем лице. – Я долго его не трогал. Он ведь хотел убить меня, но я был наготове… я ждал целый год, ждал, когда же он пришлет своего убийцу. Вы явились как раз вовремя: я уже и сам собирался послать за вами. Не только за вами лично, конечно; я думал собрать вас всех, всех ваших коллег. А эта дура блондинка, которая была вашей женой, вы знаете, она ведь тоже работала с нами? Ну конечно, вы знаете… Это ведь она заполняла эту бумажку. Я сразу узнал ее каракули.

– Да, – повторил Кассик.

– Господи, сколько к нам пришло сексуально озабоченных баб. – Джонс говорил бессвязно, перескакивая с предмета на предмет, лицо его дергалось, тщедушное тело содрогалось в нервных судорогах. Голос звучал монотонно; слова, цепляясь одно за другое, выражали только одно: бесконечную усталость. – У нас тут что–то вроде мастурбария, не иначе… Работа для них здесь сплошной оргазм, вечный кайф, в общем такие бывают штучки, ой–ей–ей, взять хотя бы вашу жену… Мне иногда кажется, что я руковожу кошками, а не…

Кассик достал пистолет. Он сделал это совершенно бессознательно, рука делала все сама, никого не спрашивая. Он инстинктивно прицелился и выстрелил.

Причем он целился в телохранителя, того, кто побольше размерами: в голове неясно мелькнула мысль, что лучше будет, если убрать сначала их. Но Джонс, уловив блеск ствола, неожиданно вскочил на ноги. Как кукла на пружинах, он подпрыгнул между Кассиком и охранниками, и пуля попала ему прямо в лоб.

Оба охранника, не веря собственным глазам, застыли как парализованные, не шевелясь, и даже забыли про свои автоматы.

Кассик тоже стоял и не мог пошевелиться. Он все еще держал пистолет; но ни он, ни охранники не стреляли. Тело Джонса лежало поперек заваленного бумагами стола.

Джонс был мертв. Он все–таки убил его. Все кончилось.

Он сделал невозможное.

Глава 19

Когда он открыл двери квартиры, Нина закричала и, рыдая, бросилась к нему. Кассик обнял ее, все еще растерянный, словно пьяный.

– Все в порядке, – пробормотал он. – Он мертв. Все кончено.

Она подняла лицо; оно было все заплакано, глаза мокрые и красные.

– Ты убил его? – Она все еще ничего не понимала, она не поверила ему.

– Я застрелил его. – Рука Кассика сжимала пистолет. Они дали ему выйти из здания, никто даже и не пытался остановить его. Никто и представить себе не мог, что такое может произойти… На всем пути из здания он встречал лишь изумление, шок потрясенных и неподвижно застывших людей.

– Но разве это возможно, – повторила Нина, – разве он не ожидал этого?

– Я не в него стрелял. Он сидел за столом, я выстрелил в охранника. – Кассик неуверенно потер лоб. – Это произошло случайно. Он стал говорить о тебе… я выхватил пистолет и выстрелил. Возможно, в этом все дело: я не собирался стрелять. Может, я как–то изменил ход времени. Может, я каким–то образом повлиял на будущее, я действовал ни о чем не думая. Возможно, подсознательные реакции нельзя предугадать.

Ухватившись за эту мысль, он и сам почти поверил в нее. Ну да, вполне разумное объяснение… Он уже почти совсем готов был поверить в него… но тут заметил небольшой коричневый пакет на подлокотнике кушетки.

– Что это? – спросил он.

– Это? – Нина взяла пакет. – Сама не знаю, он уже был здесь, когда я пришла. Это из Организации. – Она протянула ему пакет. – Написано, что тебе. Лежал в коридоре, прямо напротив двери.

Кассик взял пакет. Форма знакомая; похоже, катушка с магнитофонной лентой. Негнущимися пальцами он разорвал обертку, вынул пленку и поставил ее на магнитофон, стоявший в нише над столиком.

Он не удивился, услышав этот голос. Теперь все концы сошлись.

– Кассик, – заскрипел тоненький усталый голосок, – вам лучше теперь на время скрыться подальше. Вероятно, поднимется много шума. Я не знаю, но догадываюсь. Вы понимаете? Я лишь догадываюсь. Как вы понимаете, я утратил свои способности. И вы знаете почему.

Да, теперь он знал почему. Джонс видел будущее лишь до момента смерти. Но не дальше.

– Вы чисто сделали свое дело, – продолжал голос Джонса. Еще и полчаса не прошло с тех пор, как он наяву слышал это холодное бормотание. – Конечно, не принимайте эти слова за похвалу. Вы всего лишь нажали на спуск; все остальное сделал я сам. Но вы сделали все, что от вас требовалось. Это хорошо; я знал, что так и случится. Вы не струсили.

– Старый хитрый дурак, – злобно сказал Кассик и остановил пленку.

– Не надо! – дрожащим голосом воскликнула Нина, схватив его за руку, и сама нажала на клавишу пуска.

– Итак, теперь я мертв, – продолжал Джонс. – Я не могу сказать, когда именно вы получите эту пленку, но, полагаю, все–таки получите. Но что я действительно знаю, так это вот что: когда вы станете слушать ее, я буду мертв, потому что я давно знал, что это случится. А теперь знаете и вы. Теперь вы понимаете мои чувства? Целый год я ждал этой минуты, зная, что она приближается. Зная, что ее не избежать. Вы не представляете, какую боль несет это знание, да еще знание того, что произойдет потом. Теперь все кончено. Теперь я могу отдохнуть. И вы, конечно, понимаете, я сам хотел, чтобы вы это сделали. Но возможно, не совсем понимаете почему.

Конечно, я совершил ошибку, я все поставил на карту и проиграл, я был не прав… но не в том смысле, в каком вы думаете. Вы и представить себе не можете, насколько я был не прав.

– Нет, – прорычал Кассик, с трудом подавляя душившую его ярость.

– Через день–два, – продолжал Джонс, – с войны начнут возвращаться корабли. Люди узнают, что я ошибался, все поймут, что я могу совершать ошибки, как и всякий. И они вдруг осознают, что я вовсе не обладал абсолютным знанием. – В монотонном звучании его речи неожиданно послышались нотки торжества и насмешки. – И очень скоро по всему миру разнесется слово: «Джонс обманщик. У него вовсе не было никакого дара. Джонс задурил нам всем головы, а мы, как неразумные дети, поверили ему. Он знал о будущем не больше, чем любой из нас. Но теперь все: мы знаем, что Джонс убит, и это факт». И только потом начнут возвращаться первые корабли. Джонс, оказывается, умер раньше, чем они потерпели поражение на этой войне! А причина всегда бывает раньше, чем следствие.

– Черт подери, – прокричал Кассик в бессильной злобе.

– Я не понимаю, о чем он, – испуганно прошептала Нина. – Что он имеет в виду?

– Они станут говорить, что меня злодейски убили, – ликуя, продолжал голос Джонса. – Они станут говорить, что, покончив со мной, вы украли у них победу. Так возникнет легенда: «Если бы Джонс был жив, победа была бы за нами. Именно вы, ваша система, Федеральное правительство, релятивизм отняли у нас все. Джонс не проиграл».

Передайте мои извинения вашей жене. Я должен был сказать то, что сказал: мне нужно было заставить вас выстрелить. Пирсон, конечно, жив. Вы найдете его в одной из старых тюрем; вот и все, пожалуй, если вы еще…

– Можешь выключить, – сказала Нина, – я больше не хочу это слушать.

Он сразу же выключил магнитофон.

– Я помог ему получить то, чего он добивался. Он использовал меня так же, как он использовал Пирсона… Мы были пешками в его руках.

Несколько минут они молчали.

– Ну что ж, – сказала Нина, пытаясь приободриться, – пока, похоже, нет никакой гражданской войны.

– Ну да, – согласился Кассик, – он опять хотел нас одурачить, старый мошенник. Вся эта чушь про боевые корабли, усмиряющие толпы народа, – все это он говорил для меня.

– Он неплохой психолог.

– Он на все руки мастер. Он прекрасно разбирался в истории, он знал, когда нужно сойти со сцены… и каким образом. Он все понимал… когда входить, когда уходить. Это мы с тобой думали, что Джонс еще с полгодика побудет с нами и все… А вышло, что он с нами будет теперь всегда. Джонс жил, Джонс жив, Джонс будет жить.

Не нужно быть Джонсом, чтобы предвидеть это. На глазах возникала новая религия. Распятый бог, погибший к вящей славе человека. И конечно, он когда–нибудь вернется: смерть его не напрасна. Понастроят храмов, понапридумают легенд, понапишут священных текстов. Релятивизму крышка.

– И ведь как он поймал нас! – Кассик, конечно, ужасно злился, но он не мог не восхищаться хитростью этого человека. – Ведь он все время водил нас за нос. Ну да, скоро появятся иконы с его изображением, под шестьдесят футов, не меньше. Наоборот, чем дальше, тем больше. – Он резко засмеялся. – Святые места. Святые мощи.

Нина стала сматывать пленку обратно:

– Может, нам она еще пригодится. Будет что предъявить.

– Да черт побери, у нас и так есть что предъявить, сколько угодно. Мы можем доказать, что Джонс был не прав, у нас есть тысячи способов. Он ошибся в шлындах – это раз. Кольцо замкнулось, когда Джонс был еще жив, – это два. Ведь он был еще жив, когда корабли повернули назад. А теперь он мертв – это окончательно все решает. Но никогда не решит. Он прав, он тонко все рассудил. Сначала причина, а уж потом следствие. Джонс умер в понедельник, война закончилась во вторник. Я вот стою в этой комнате как дурак и сам чувствую, не могу не чувствовать, что я и сам немного верю во всю эту бредятину.

– Я тоже, – сказала Нина усталым, разбитым голосом. – Здесь… не могу сказать что… чувствуется какая–то правда.

Кассик медленно подошел к окну, раздвинул занавески и беспомощно стал смотреть на темные лужи на мостовой, по которой барабанил дождь.

– А что будет с нами? – робко спросила Нина. – Кажется, ты не очень хочешь со мной в Западную Африку.

– Ты что, думаешь, в твоей Западной Африке меня не найдут? Это меня–то? Ты что, забыла, что я – человек, который убил Джонса? Сейчас все, кому не лень, бросятся искать меня.

– Но куда же нам податься?

– Вообще подальше от Земли, – задумчиво сказал Кассик. – Здесь для нас уже нет места. У нас в запасе один–два дня, пока не начнется… Нам хватит, чтобы забрать Джекки и приготовить все необходимое. Нужна еда – консервы, тонны консервов. И хороший корабль, один из тех, которые недавно построили. У тебя еще хватит денег, чтобы все это устроить?

– Думаю, хватит. Похоже, ты на что–то решился. Ты знаешь, куда мы полетим?

– Да, и куда полетим, и что станем делать. Не очень мне все это нравится, но, кажется, это надолго. Одно утешение… эта шумиха когда–нибудь да уляжется, и мы сможем вернуться.

– Сомневаюсь, – сказала Нина.

– Да и я сомневаюсь. Но должна же у нас быть хоть какая–то надежда. Нас ждут трудные времена. – Он отошел от окна. – Впрочем, мы можешь остаться, ты это знаешь. По закону ты мне не жена, и теперь наши имена вряд ли кто станет связывать вместе. Ну пошушукаются по углам – и ты опять преданный член Организации.

– Я лечу с тобой, – сказала Нина.

– Подумай хорошенько. В конце концов, у тебя твердая почва под ногами… новая церковь тебя канонизирует, станешь святой.

Она печально улыбнулась:

– Ты же знаешь, что я с тобой. И давай не будем об этом.

– Давай. – Кассик слегка повеселел. Да нет, здорово повеселел. Он наклонился и поцеловал ее. – Ты права, не будем терять времени. Чем скорее нас здесь не будет, тем лучше.

Глава 20

Внутри было прохладно и темно. Клочья тумана залетали в открытую дверь, плыли перед лицом Луи и мешали смотреть. Он моргал, щурился, приседал на корточки, чтобы получше видеть.

– Осторожней, – тревожно предупредил Дайтер.

В темном углу лежала Вивиан, до подбородка укрытая одеялом. Ее потемневшие, широко открытые глаза умоляюще смотрели на Луи. Он ощущал странное чувство, сердце его сжималось от жалости, он старался не дышать.

– Может, лучше в другой раз, – пробормотал он.

– Я бы не стал ездить за тобой за пятьдесят миль по пустякам. Ну что ты? Боишься?

– Боюсь, – признался Луи. – Мне обязательно нужно смотреть?

Он было наклонился, но страх пересилил, и он попятился от кровати. А что, если ошибка? Шанс был всегда, большой шанс, даже больше, чем просто шанс. Но еще никто и никогда не стоял перед подобной проблемой: не исключено, что изменения не затронули генетической структуры, как сказал бы Мендель. Как проявятся теперь, здесь законы эволюции? Мысль его блуждала в необъятных дебрях теорий и гипотез.

– Нет, – сказал он наконец, – не могу.

Дайтер взволнованно шагал взад–вперед возле постели жены.

– Ты будешь следующим, – резко сказал он Луи. – Ты и твоя Ирма. Потом настанет очередь Фрэнка и Сид. Так что давай смотри.

С бьющимся сердцем Луи откинул одеяло и посмотрел. Все было в порядке.

Затаив дыхание, Луи наклонился над крепко спящим ребенком. Вполне здоровенькое, красноватое личико, полуоткрытый рот, глаза закрыты, глянцевитый лобик сердито нахмурен. Ручки с крохотными пальчиками торчат вверх. Очень похож на обыкновенного земного ребенка… и все же… не совсем. Да–да, и даже очень не совсем.

Совершенно изменились ноздри, это он заметил прежде всего. Каждая была прикрыта губчатой пленкой, которая, видимо, служила одновременно и мембраной, и фильтром воздуха, так густо насыщенного здесь водяным паром. И руки! Осторожно присев на корточки, Луи взял крохотную ручку ребенка и стал внимательно рассматривать ее. Перепончатые пальцы! А на ногах совсем нет пальцев. И очень большая грудная клетка. Ну просто громадные легкие, чтобы хватало воздуха этому совсем слабенькому организму.

И наконец, самое главное, самое важное, самое существенное: ребенок был жив. Он дышал воздухом Венеры, нормально переносил его температуру, его влажность… оставалась лишь одна проблема: питание.

Вивиан нежно приложила ребенка к себе. Он зашевелился, замахал ручками, задрыгал ножками и открыл глаза.

– Ну что вы о нем скажете? – спросила она.

– Прекрасный ребенок, – сказал Луи. – Как вы его назвали?

– Джимми. – Вивиан счастливо улыбнулась. Потом подвинула корчащегося ребенка к груди, которая сильно увеличилась за последнее время. И вот он стал успокаиваться, перестал брыкаться и, сладко закрыв глаза, принялся сосать. Луи постоял, посмотрел немного, а потом на цыпочках отошел туда, где ждал его гордый Дайтер.

– Ну что? – воинственно спросил Дайтер.

– Ничего, ребенок как ребенок. Брыкается.

Лицо юноши вспыхнуло.

– Ты что, не понимаешь? Он не такой, как мы, он же больше приспособлен, чем мы! Он будет жить!

– Еще бы. – Потом он ухмыльнулся и хлопнул парня по спине. – Тоже мне папаша, черт тебя дери. Сколько тебе лет?

– Восемнадцать.

– А Вив?

– Семнадцать.

– Ну ты зачинатель рода, настоящий патриарх. Когда станешь таким, как я, у тебя будут внуки.

В хижину быстро вошли Фрэнк и Сид, ведя за собой Лауру. Ей уже было три года, и она ловко прыгала с ними рядом. За ними появилось тревожное лицо Ирмы.

– Вот что… – начала было она, но, увидев в углу на кровати мать с ребенком, сразу успокоилась и замолчала.

– Черт меня возьми! – изумленно прошептал Фрэнк. – Настоящий ребенок!

– Еще бы не настоящий! – воскликнул Дайтер.

В дверях возникла фигура Гарри.

– Можно войти?

– Давай заходи. Сейчас отпразднуем все вместе, – сказал Луи и подвел Лауру к постели. – Ну–ка, погляди и ты. Все должны посмотреть.

Наклонившись над женщиной с ребенком, Сид задумчиво произнесла:

– Ну, проблема питания решена, по крайне мере на первое время. А что потом?

– Не беспокойся, – свысока ответил Дайтер, но потом смутился и добавил: – Рафферти все предусмотрел. У Вив такие железы… То есть… молоко разное бывает. Мы с Луи проверили. Это тоже молоко, но не настоящее, не как у землян.

– Славу богу, – облегченно вздохнула Сид.

Фрэнк и Луи отошли в сторонку.

– Лучше и быть не могло, – сказал Фрэнк. – А если бы этого не случилось, как ты думаешь? Представь, родился бы обыкновенный ребенок, земной ребенок, которому нужны земные условия? И все наши дети, все потомство сохранило бы прежние, земные свойства? Произошла бы реверсия… да, кажется, так, реверсия? Представь, что мы оказались бы просто уродами, а не настоящими мутантами?

– Ну уж нет.

– И славу богу, что нет. А то мы все пожили, пожили бы да и умерли в конце концов. На этом бы и закончилась наша раса.

Они вышли из прохладной темной хижины, спустились на три ступеньки и пошли по аллее, аккуратно и с любовью посаженной Дайтером и ведущей к шоссе. В течение прошлого года вся колония значительно расширилась, освоив новые земли. Гладкие, ровные дороги соединили между собой все отдельные поселения. Перед домом Дайтера стоял грубо сделанный из металла экипаж, который он соорудил вместе с Гарри: металл обрабатывали в собственной кузнице. Эта штука выглядела довольно странно, но служила вполне исправно. Работала машина на аккумуляторах. Покрышки, правда, были сделаны тяп–ляп, получились не совсем круглые, но все–таки были вполне сносные. Отлиты они были из пластмассы, приготовленной из сока папоротниковидного дерева. По ровной дороге эта штука давала миль десять в час.

– Не смотри на нее так, а то развалится, – засмеялся Луи.

Но это было еще не все. Бурлящие фонтаны горячей воды, то здесь, то там прорывающиеся на поверхность, были естественными источниками электрической энергии. Уже были собраны четыре установки для производства энергии, и новое венерианское общество теперь имело постоянные источники тепла, света и энергии. Большинство приборов и механизмов они взяли из сломанных кораблей и из жилищ земных разведчиков. Но постепенно, мало–помалу они заменялись оборудованием, изготовленным ими самими.

– У него тут неплохо, – сказал Луи.

– И мне нравится, – согласился Фрэнк. – Он тут хорошо поработал. Послушай, а зачем ему все эти твари… на черта он их там привязал?

– Бог знает, – ответил Луи. Он сунул голову в дверь и спросил: – Дайтер, зачем тебе все эти звери?

– Это мое стадо узулов.

– Чего–чего? Я спрашиваю, зачем они тебе? На мясо?

– Узул – это доминирующий вид, – с достоинством стал объяснять Дайтер, – наиболее интеллектуально развитая форма жизни на планете. Опыты показали, что узул здесь умнее, чем на Земле лошадь, свинья, собака, кошка и ворона, вместе взятые.

– Господи, – пробормотала Ирма.

– Они будут нам помогать, – сообщил Дайтер. – Вот этих я обучаю выполнять несложную домашнюю работу. Тогда голова у нас освободится для более творческих занятий.

Луи только покрутил головой, пятясь из хижины.

И действительно, вид вокруг был неплохой. Все ему тут нравилось: и поля, и сараи для животных, и коптильня, и силосная яма, и жилой дом – двустенная постройка с двумя спальнями, гостиной, кухней и ванной. А еще Гарри нашел заменитель древесной массы для изготовления бумаги; раньше они уже пытались делать бумагу примитивным способом, но у них ничего не вышло. И теперь лишь вопрос времени, чтобы их общество стало настоящей цивилизацией. А самое главное – их было уже девять.

Через час Фрэнк и Сид медленно ехали домой в своем фургоне на электрической тяге.

– Да, неплохая новость, – снова произнес Гарри, поглядывая на тянущиеся по обеим сторонам сельские пейзажи.

– Ты уже десятый раз повторяешь одно и то же, – улыбаясь, сказала ему Сид.

– Да–да, и ведь верно… – Фрэнк нахмурился. – Давай–ка остановимся возле кораблей.

– Зачем?

– Нам надо будет строить инкубатор. Что, если ребенок все–таки не совсем приспособлен к нашим условиям, почти, но не совсем? Он ведь может и умереть… а в инкубаторе можно сохранить ему жизнь и дать окрепнуть. Там создали бы условия, как раз чтобы он мог привыкнуть. Ну просто на всякий случай. – И он добавил с жалостной ноткой в голосе: – Не хотелось бы мне, чтобы с нашими детьми случилось что–нибудь такое.

– Ну уж к колпакам давай завернем обязательно, – сказала Сид. – Я думаю, им тоже будет приятно услышать новость.

Фрэнк свернул с дороги. Они затряслись по неровной, покрытой зеленью слякоти – обычное дело для Венеры. Впереди маячила подернутая дымкой горная гряда. У подножия гор лежали развалины сооружений, которые когда–то было защитными колпаками для землян. Да, разбомбили их здорово, но из остатков удалось–таки собрать один колпак. Эта единственная теперь полусфера лежала у подножия горы.

– Странно глядеть туда. Словно вылез из собственной шкуры.

– Своей старой шкуры, – поправила Сид.

Убежище было не таким большим, как у них на Земле. Примерно с городской квартал в длину и несколько сотен футов в ширину. Оно ведь строилось всего для троих, а не восьмерых.

Но в принципе это было то же самое: внутри прозрачной полусферы был совершенно иной мир – другой состав атмосферы, температура и влажность, другие обитатели.

Все трое изрядно потрудились над своим Убежищем. Это был маленький кусочек Земли, перенесенный на чужую планету. Даже сочетания цветов были как на Земле, и Фрэнк восхищался мастерством обитателей, сумевших создать совершенную копию земной обстановки. Этим они занимались весь прошедший год.

Они придумали, как сделать, чтобы над ними было голубое небо, почти ничем не отличающееся от земного. Даже облачка, даже стаю летящих уток они изобразили на своем лазурном небесном куполе. Мужчина, его звали Кассик, прихватил с собой семена различных трав. И теперь на почве Убежища буйно росла зеленая растительность, похожая на венерианскую, но не совсем.

Нет, пожалуй, она была совершенно другой. В цвете разница была небольшой, но по строению – огромной. Да, это был совсем иной мир, воссозданный здесь в миниатюре. Что–то вроде музея, всегда вызывавшего у Фрэнка ностальгические воспоминания.

Земная семья посадила у себя деревья и кусты. Под колпаком зеленели клен и тополь. Люди построили себе жилье, как на Земле, – небольшой дом с двумя спальнями. Белые штукатуренные стены. Красная черепичная крыша. Окна с занавесками. Дорожка, покрытая гравием. Гараж, в котором, конечно, ничего не было, но зато стоял верстак. Розы, петунии, несколько фуксий. Семена они привезли с собой: Кассик все предусмотрел. На заднем дворе пышно разрастался огород. А еще он догадался прихватить четырех куриц, ну, и, конечно, петуха, корову с быком, трех свиней, парочку собачек, парочку домашних кошек и целую стаю птиц.

Убежище буквально утопало в земной растительности и кишело живностью. Женщину звали Нина; она искусно нарисовала задник, панораму земного пейзажа, да так, что трудно было отличить от настоящего: пологие бурые холмы с голубым океаном вдали. У нее явно была творческая жилка и, когда она наблюдала за сотворением их маленького мира, всегда наготове были критические замечания. Недалеко от задника играл их четырехлетний сын Джек. На берегу небольшого искусственного озера, наполненного тщательно очищенной водой, он усердно лепил из песка замок.

– Как мне их жалко, – вдруг сказала Сид.

– Правда? Почему это?

– Ну это же ужасно. Вспомни сам… Ну что за жизнь в этой стеклянной коробке.

– Когда–нибудь же они смогут вернуться к себе, – сказал Фрэнк. – Государство Князя Человеческого, или как там называется эта гагиократия, не вечно же будет таким. Все устроится, и ему разрешат вернуться.

– Если он до этого не умрет от старости.

– Там уже гораздо спокойней, долго ведь так продолжаться не может. И не забудь: он знает, зачем он здесь. Он сам так решил, по своей воле.

Фрэнк выключил мотор, и фургон остановился. Они осторожно выбрались наружу и направились к Убежищу. Кассик уже увидел их через прозрачную стену и, махая рукой, шел навстречу. Сложив руки рупором, Фрэнк закричал:

– Мальчик! Может жить здесь! Все отлично!

– Он же не слышит тебя, – мягко напомнила Сид.

Они вошли в специальную комнату связи. Усевшись, они включили коммуникационную систему, которая связывала их с обитателями Убежища. Вокруг них посвистывало и булькало множество трубок, гудели приборы – это работала сложная система, которая поддерживала в нормальном состоянии атмосферу Убежища. Дальше была установлена система термостатики, снятая с трех поврежденных кораблей. А еще дальше самое важное: агрегаты по приготовлению земной пищи.

– Привет, – сказал Кассик, стоя за прозрачной стеной, руки в карманах, сигарета во рту. Рукава его были закатаны – он только что работал в саду. – Ну как у них там?

– Все отлично, родила! – ответила Сид.

– Может жить?

– Совершенно. Нормальный урод.

– Отлично, – кивнул головой Кассик. – Разопьем бутылочку за его здоровье.

Появилась его жена, полненькая, хорошенькая, в голубых слаксах и лифчике; лицо ее блестело от пота, а голый живот перечеркивала широкая желтая полоса краски. В руках она держала кусок наждачной бумаги и скребок. Она выглядела вполне здоровой и довольной и, похоже, даже счастливой.

– Поздравьте их от нашего имени, – раздался ее голос. – Это мальчик?

– Самый что ни на есть, – сказал Фрэнк.

– Здоровенький?

– Да, здоров, как… узул, – ответил Фрэнк. – Ну да, это новый узул. Причем более совершенный узул, теперь он станет господствующей формой жизни на планете.

Нина озадаченно помотала головой:

– Вас плохо слышно! Какие–то помехи.

– Не волнуйся, – сказал ей муж, обняв за талию и прижав к себе. – Подумай лучше о мыши в кладовой.

– Ого! – воскликнула удивленная Сид. – Вы что, и мышь с собой прихватили?

– Я хотел, чтобы здесь все было натурально, – ухмыляясь, ответил Кассик. – Я привез даже саранчу и несколько мух в коробочке. Я хочу, чтобы мой мир был совершенным, настоящим. Раз уж мы собрались тут жить…

На берегу искусственного озера Джекки все строил свой замок из песка.

– Я хочу, чтобы он знал, что его ждет в жизни, – сказал Кассик. – Чтобы он был готов, когда мы вернемся.

Человек, который умел шутить

Глава 1

В семь часов утра Аллан Перселл, молодой перспективный директор самого нового и наиболее творческого из всех исследовательских агентств, лишился спальни. Впрочем, взамен он приобрел кухню. Процесс осуществлялся автоматически под воздействием пропитанной окисью железа пленки, замурованной в стене. Преобразование произошло помимо воли Аллана, но он счел его приемлемым, поскольку уже проснулся и собирался вставать.

Он прищурился, зевнул, поднялся на ноги и принялся шарить рукой, отыскивая кнопку, чтобы выдвинуть плиту, которая, как всегда, чуть выступала из стены. Нужно только хорошенько нажать. Так Аллан и сделал: плита захрипела и выехала наружу.

Он – король в своих владениях, в этой однокомнатной квартире с видом на благословенный Шпиль МОРСа. Приобретение квартиры стоило немалых трудов. Она досталась ему в наследство по завещанию родных, которые на протяжении более сорока лет отстаивали право на аренду. Бесценная коробочка из тонких оштукатуренных плит, кусочек свободного пространства, которое дороже всяких денег.

Если как следует выдвинуть плиту, она разложится еще и на столик, раковину и буфет. Из–под буфета можно извлечь два стула, укрепленные на шарнирах, под пищевыми припасами размещается посуда. Бо′льшая часть комнаты уже исчезла, но еще осталось достаточно места, чтобы одеться.

Жена Аллана, Дженет, с трудом натянула на себя комбинацию. Потом нахмурилась и застыла, держа в руках юбку и удивленно озираясь. Центральное отопление еще не добралось до их квартиры, и Дженет поежилась.

Она каждый раз пугалась, просыпаясь таким вот холодным осенним утром; они с Алланом женаты уже три года, но Дженет до сих пор не привыкла к преображениям комнаты.

– В чем дело? – спросил он, скидывая пижаму.

Он считал, что свежий, прохладный воздух бодрит, и сделал глубокий вдох.

– Я переставлю ленту. Может, часов на одиннадцать. – Она снова принялась одеваться – медленно, делая много лишних движений.

– Духовка, – сказал Аллан, открывая дверцу. – Положи туда вещи.

Она кивнула и последовала его совету. Необходимо открыть агентство ровно в восемь, а значит, нужно встать пораньше, чтобы успеть проделать получасовой переход по дорожкам, где полно народу. Оживленный шум уже начал просачиваться с нижнего этажа. Из холла доносилось шарканье ног: возле общественной ванной выстраивалась очередь.

– Иди первая, – сказал он Дженет; ему хотелось, чтобы она наконец оделась и закончила все приготовления. Она направилась к выходу, и он добавил: – Не забудь взять полотенце.

Она послушно собрала косметичку, мыло, зубную щетку, полотенце, мелкие вещички и ушла. Столпившиеся в холле соседи поздоровались с ней.

– Доброе утро, миссис Перселл.

Сонный голос Дженет:

– Доброе утро, миссис О’Нейл.

И тут дверь закрылась.

После ухода жены Аллан вытряхнул из аптечки две капсулы кортотиамина. У Дженет водились разнообразнейшие таблетки и аэрозоли: лет в двенадцать она подцепила волнистую лихорадку, одно из заразных заболеваний, распространившихся вновь при попытке создания на планетах–колониях ферм в естественных условиях. Он принял кортотиамин от похмелья. Вчера вечером он выпил три стакана вина, да еще на пустой желудок.

Аллан сознательно шел на риск, отправляясь в зону Хоккайдо. Вчера он задержался за работой в агентстве до десяти часов. Но даже усталость не смогла заглушить его тревогу. Тогда он все закрыл и взял маленький корабль, принадлежавший агентству, одноместный скиб, на котором доставлялись срочные заказы в Телеинформацион. Забравшись в него, Аллан вылетел за пределы Новейшего Йорка, бесцельно покружил в воздухе и направился на восток, решив посетить Гейтса и Шугермана. Но пробыл он там недолго и около одиннадцати полетел назад. Это путешествие было ему необходимо. В связи с исследованиями.

Четыре гигантских агентства, относившиеся к той же отрасли, здорово его опередили. Фирма «Аллан Перселл инкорпорейтед» не обладала ни обширными финансовыми возможностями, ни резервами в области идей. День за днем в ней составляли новые пакеты. Служащие агентства – художники, специалист по истории, консультант по вопросам нравственности, стилист и драматург – старались предвосхитить течения будущего, вместо того чтобы разрабатывать схемы, имевшие успех в прошлом. В такой постановке вопроса были свои плюсы и минусы. Большая четверка сознательно ограничила свой кругозор: они составляли стандартные пакеты, успевшие с годами достигнуть совершенства. В их основе лежала испытанная временем формула, к которой в предреволюционные годы обращался майор Стрейтер. В те дни моральное совершенствование осуществлялось силами бродячих актерских трупп и лекторов, выступавших с сообщениями, а сам майор проявил гениальность в использовании средств массовой информации. Разумеется, фундаментальная формула отвечает всем требованиям, и все же необходим прилив свежей крови. Майор лично привнес струю свежей крови: будучи выходцем из империи Африкаанс – воссозданного Трансваальского государства – и весьма влиятельной там фигурой, он вдохнул новую жизнь в нравственные силы, которые в современную ему эпоху пребывали в состоянии спячки.

Вернулась Дженет и сказала:

– Теперь твоя очередь. Я оставила там мыло и полотенце, так что иди прямо сейчас.

Аллан направился к двери, а Дженет полезла доставать тарелки для завтрака.

Как всегда, на завтрак ушло одиннадцать минут. Аллан расправился с едой, как всегда, быстро: кортотиамин снял тошноту. Сидевшая напротив Дженет отодвинула тарелку с недоеденным завтраком и стала расчесывать волосы. Щелчок выключателя, – и окно превратилось в зеркало, выполняя двойную функцию, – очередное проявление изобретательности по части экономии пространства, нововведение жилищного ведомства при Комитете.

– Ты поздно вернулся, – немного погодя сказала Дженет. – Я имею в виду вчера вечером.

Она подняла на него глаза.

Вопрос удивил его, поскольку жена еще ни разу не пробовала что–нибудь у него выпытать. Дженет жила, словно блуждая в потемках, впадала в смятение по любому поводу и просто не могла питать злобу. Он понял: она и сейчас не пытается что–либо выведать. Дженет беспокоится. Вероятно, вчера она не спала и лежала, уставясь в потолок и гадая, все ли у мужа в порядке, до одиннадцати сорока, пока он не появился на пороге. Когда он разделся и улегся рядом с ней, она ни о чем не спросила, а просто поцеловала его и уснула.

– Ты летал на Хоккайдо? – спросила Дженет.

– Ненадолго. Шугерман подбрасывает мне идеи… Меня вдохновляют разговоры с ним. Помнишь пакет про Гете, который мы сделали? Ну, историю про шлифовку линз? Я ничего об этом не слышал, пока Шугерман не рассказал. Благодаря оптической стороне дела получился отличный пакет – Гете знал, в чем его истинное предназначение.

– Но ведь… – Она взмахнула рукой знакомым нервным движением. – Шугерман – яйцеголовый.

– Меня никто не видел. – Аллан в этом почти не сомневался: по воскресным вечерам в десять часов люди уже обычно в постели. Три стакана вина с Шугерманом, с полчаса он слушал проигрыватель – Том Гейтс поставил чикагский джаз, – вот и все. Аллан уже проделывал такое раньше, и ни разу не было ни неприятностей, ни каких–либо затруднений.

Он наклонился и поднял полуботинки, в которых ходил вчера. Они оказались забрызганы грязью. И на каждом виднелись крупные капли засохшей красной краски.

– Из художественного отдела, – сказала Дженет. В первый год существования агентства она выполняла обязанности секретаря приемной и работника картотеки, а потому знала, что где находится. – Зачем тебе понадобилась красная краска?

Аллан не ответил. Он все еще разглядывал башмаки.

– И грязь, – добавила Дженет, – да вот, смотри–ка. – Она потянулась к ботинкам и отодрала клочок травы, присохший к подошве. – Где же ты отыскал траву на Хоккайдо? Среди тамошних развалин ничего не растет… Она зараженная?

– Да, – согласился он, – конечно, зараженная.

За время войны остров пропитался насквозь: на него падали бомбы, туда сливали и сбрасывали в невероятном количестве все токсичные и смертоносные вещества, какие только есть на свете. Моральное совершенствование в таком случае бессильно, не говоря уже об усиленной физической реабилитации. Хоккайдо такой же мертвый и бесплодный, как и в 1972 году, когда закончилась война.

– Трава здешняя, – сказала Дженет, разминая ее пальцами. – Я в этом разбираюсь. – Бо′льшую часть жизни она провела на планетах–колониях. – На ощупь гладкая. Эта трава не импортирована, она выросла здесь, на Земле.

Аллан раздраженно спросил:

– Ну и где же?

– В Парке, – ответила Дженет. – Только там и растет трава. Все остальное пространство занято жилыми и административными зданиями. Наверное, ты побывал в нем прошлым вечером.

За окном квартиры в лучах утреннего солнца сиял благословенный Шпиль МОРСа. У его подножия раскинулся Парк. Шпиль и Парк – средоточие МОРСа, его омфалос.[10] Там, среди газонов с кустами и цветами, стоял памятник майору Стрейтеру. Официально одобренная статуя, отлитая еще при жизни майора. Ей уже 124 года.

– Я прогулялся по Парку, – признался Аллан. Он перестал есть, «яичница» остывала на тарелке.

– А как же краска? – спросила Дженет. В голосе ее звучало смутное беспокойство, страх, нападавший на нее в критические моменты, предчувствие беды, от которого она словно цепенела, теряя способность к действию. – Ты ведь не сделал ничего плохого?

Очевидно, она подумала о праве аренды. Потирая лоб, Аллан поднялся из–за стола.

– Уже семь тридцать. Мне пора на работу.

Дженет тоже встала.

– Ты же не доел. – Он всегда все доедал. – Ты не заболел?

– Заболел? – переспросил Аллан. – Это я–то? – Он рассмеялся, поцеловал жену в губы и достал пальто. – Когда я в последний раз болел?

– Никогда, – пробормотала она, по–прежнему тревожно и пристально глядя на мужа. – С тобой никогда ничего не случается.

***

В цокольном этаже жилищной секции у стола секционной надзирательницы столпились предприниматели. Текущая проверка уже началась, и Аллан пристроился в хвост очереди. В утреннем воздухе пахло озоном, благодаря его чистому аромату в голове у Аллана прояснилось. И в нем снова взыграл природный оптимизм.

Учредительский Гражданский Комитет содержал на службе в каждой жилищной секции надзирательницу, и миссис Бирмингем являла собой типичную представительницу своей профессии: эта тучная краснощекая женщина лет пятидесяти пяти носила пышные платья в цветочек и писала докладные чернильной ручкой – добротной и внушительной. Должность считалась почетной, и миссис Бирмингем занимала ее уже многие годы.

– Доброе утро, мистер Перселл. – Она просияла, когда подошла очередь Аллана.

– Приветствую, миссис Бирмингем. – Он приподнял шляпу, поскольку секционные надзиратели придавали большое значение мелким знакам внимания. – Похоже, будет хороший денек, если только небо не затянется.

– Дождь полезен для посевов, – пошутила миссис Бирмингем. Практически все продовольственные и промышленные товары прибывали на ракетах автофакта, небольшие местные поставки лишь поддерживали определенный уровень мышления и как бы возрождали идеалы. Женщина сделала пометку в желтом блокноте с длинными листками. – Я… еще не видела сегодня вашу милую жену.

Аллан всякий раз находил оправдание опозданиям Дженет.

– Она готовится к собранию Книжного клуба. Сегодня особенный день: ее повысили в должности, теперь она – хранитель.

– Как я рада, – сказала миссис Бирмингем. – Такая очаровательная женщина. Только немного застенчива. Ей следует больше общаться с людьми.

– Вы, несомненно, правы, – согласился он. – Дженет выросла среди огромного безлюдного пространства. Бетельгейзе–четыре. Скалы и козы.

Он полагал, что на этом беседа закончится – его собственное поведение редко ставилось под вопрос, – но миссис Бирмингем вдруг заговорила строго и деловито:

– Вчера вечером вы поздно вернулись, мистер Перселл. Славно провели время?

«О боже, – вздохнул он. – Наверное, меня засек кто–то из недомерков».

– Не очень.

Он принялся гадать, много ли тот сумел подсмотреть. Если недомерок сел ему на хвост в начале поездки, вполне возможно, что он следил за ним до самого конца.

– Вы побывали на Хоккайдо, – констатировала миссис Бирмингэм.

– Исследования, – сказал Аллан, занимая тем самым оборонительную позицию. – Для агентства.

Тут скрывалась высокая диалектика Общества Морали, что доставляло ему какое–то извращенное удовольствие. Перед ним бюрократ, который действует, не вникая в суть дела, а сам он работает, рассекая наслоения привычек, и попадает прямо в цель. Именно поэтому дела в агентстве идут неплохо, его собственная жизнь тоже удалась.

– Нужды Телеинформациона превыше личных чувств, миссис Бирмингем. Вы не можете не понимать этого.

Благодаря его уверенной манере номер прошел, и на лице миссис Бирмингэм снова заиграла слащавая улыбка. Она черкнула что–то ручкой и спросила:

– Мы увидим вас на собрании жилищной секции в среду? Это послезавтра.

– Конечно, – сказал Аллан. За несколько десятилетий он привык терпеливо сносить бесконечный обмен мнениями, близость соседей, собиравшихся в тесной душной комнате. И жужжание недомерков, которые сдавали свои пленки представителям Комитета. – Боюсь, однако, что не смогу быть полезен. – Он был настолько увлечен собственными идеями и планами, что его не интересовало, кто еще допустил промашку и какую. – Последнее время у меня по горло работы.

– Быть может, – сказала миссис Бирмингэм, чуть подтрунивая над ним, однако в ее голосе послышалась нотка высокомерия (мой–прогноз–на–неделю), – в ваш адрес прозвучит критика.

– В мой? – Аллан вздрогнул, ему сразу стало не по себе.

– Мне кажется, я заметила ваше имя, когда просматривала донесения. А может, и нет. Я могу ошибаться. Господи, – она беспечно рассмеялась, – если и так, то это первый случай за много лет. Впрочем, все мы не безупречны, все мы люди.

– Хоккайдо? – спросил он.

Или то, что было потом? Краска, трава. Ему вдруг припомнилось: сверкающая мокрая трава, он скользит по ней, спускаясь с холма, у него кружится голова. Стволы деревьев качаются из стороны в сторону. Он лежит на спине, изумленно глядя вверх. Над ним – окутанное тьмой небо и облака, будто обрывки материи на фоне черноты. А он растянулся на земле, раскинул руки и глотает звезды.

– Или то, что было потом? – добавил Аллан, но миссис Бирмингэм уже занялась следующим по очереди.

Глава 2

В вестибюле Моджентлок–билдинга царило оживление, звучал неумолчный шум шагов деловых людей, направлявшихся всяк по своей надобности. Аллан подошел к лифту. Он опоздал из–за миссис Бирмингэм. Лифт любезно подождал его.

– Доброе утро, мистер Перселл, – поздоровался с ним записанный на пленку голос в лифте, потом дверь закрылась. – Второй этаж. «Бевис и компания, импорт–экспорт». Третий этаж, «Американская музыкальная федерация». Четвертый этаж, «Агентство Аллан Перселл инкорпорейтед».

Лифт остановился и открыл двери.

Фред Ладди, ассистент Аллана, растерянно бродил по холлу у входа в приемную.

– Доброе утро, – нечленораздельно промычал Аллан, снимая пальто.

– Аллан, она тут. – Фредди вспыхнул. – Явилась раньше меня; я пришел, а она уже сидит.

– Кто? Дженет?

У него в мозгу возник образ представителя Комитета, изгнавшего жену из квартиры и лишившего их права аренды. Улыбающаяся миссис Бирмингэм подкрадывается к Дженет, пока та сидит, безмятежно расчесывая волосы.

– Нет, не миссис Перселл, – сказал Ладди. Понизив голос, он просипел: – Это Сью Фрост.

Аллан невольно вытянул шею, но дверь в приемную была закрыта. Если там и вправду сидит Сью Фрост, произошло знаменательное событие: секретарь Комитета впервые явился к нему с визитом.

– Черт побери, – сказал он.

Ладди взвизгнул:

– Она хочет повидать тебя.

Комитет осуществлял свою деятельность с помощью ряда секретарей различных отделов, подчинявшихся непосредственно Иде Пиз Хойт, которая являлась потомком майора Стрейтера по прямой линии. Сью Фрост занимала должность управляющего Телеинформационом, официальным государственным трестом, контролирующим средства массовой информации. Аллан никогда не имел дела с миссис Фрост и даже ни разу не встречался с ней: по работе он общался с исполняющим обязанности директора ТИ, облысевшим человеком с усталым голосом по имени Майрон Мэвис. Именно Мэвис приобретал пакеты.

– Что ей понадобилось? – спросил Аллан.

Вероятно, она узнала, что Мэвис покупает продукцию агентства и что фирма относительно молодая. Слабея от ужаса, он представил себе затяжное расследование со стороны Комитета.

– Попроси–ка Дорис, пусть заблокирует телефон, чтобы мне не звонили. – Дорис – имя одной из секретарш. – Побудь за главного, пока мы с миссис Фрост не закончим разговор.

Ладди устремился следом за ним, выделывая замысловатые па ритуально–молитвенной пляски.

– Желаю удачи, Аллан. Я заменю тебя на посту. Если тебе понадобятся книги…

– Да, я позову тебя. – Он открыл дверь кабинета и увидел Сью Фрост.

Высокая мускулистая женщина довольно крупного сложения. Костюм из простой плотной ткани темно–серого цвета, в волосах – цветок; в общем и целом женщина поразительной привлекательности. Аллан прикинул, сколько ей лет – середина шестого десятка. В ней почти (а может, и напрочь) отсутствовала мягкость, ничего похожего на многочисленных располневших и разряженных комитетских дам, относившихся ко всем по–матерински. И ноги у нее длинные. Она встала, протянула в приветствии руку, и Аллан почувствовал, какое у нее честное – почти мужское – рукопожатие.

– Здравствуйте, мистер Перселл, – сказала она. В голосе не было чрезмерной экспрессии. – Надеюсь, вы не сердитесь, что я заявилась без предупреждения.

– Отнюдь, – пробормотал Аллан, – садитесь, пожалуйста.

Она снова опустилась в кресло, положила ногу на ногу, внимательно посмотрела на Аллана. Он заметил, что глаза ее и по цвету, и по консистенции напоминают выцветшую солому. Прочная, отполированная до блеска субстанция.

– Сигарету?

Он протянул портсигар, и она вынула одну, кивком поблагодарив его. Он тоже взял сигарету, чувствуя себя юнцом, оказавшимся в обществе зрелой и опытной женщины.

Его никак не оставляла мысль о том, что Сью Фрост принадлежит к типу профессионалок с изысканными манерами, которым герои пакетов «Блейк–Моффета» в конечном счете не предлагают руку и сердце. От нее веяло безжалостной несгибаемостью. Она ничем не походила на кротких, нежных барышень.

– Вам, конечно же, знакомо вот это, – заговорила Сью Фрост.

Она развязала тесемку, открывая папку из манильской бумаги, и достала пачку листов с текстом. На обложке стоял штамп агентства, у нее оказался один из их пакетов, и, очевидно, она прочла его.

– Да, – Аллан кивнул, – это один из наших.

Сью Фрост полистала страницы, затем положила пакет на стол.

– В прошлом месяце Майрон Мэвис утвердил его. Потом у него возникли сомнения, и он, как полагается, переслал его мне. В выходные мне удалось ознакомиться с содержанием.

Пакет лежал под таким углом, что Аллану удалось разглядеть название. Превосходная работа, он сам в ней участвовал: материал можно использовать безо всяких изменений для любых средств массового вещания, принадлежащих ТИ.

– Сомнения? – изобразил удивление Аллан. – Что вы имеете в виду? – У него возникло ощущение глубокой отрешенности, как будто он принимал участие в каком–то жутком религиозном ритуале. – Если пакет не годится, верните его нам. Мы запишем за собой долг, мы так уже делали.

– Пакет сделан прекрасно, – возразила миссис Фрост и затянулась. – Нет, Майрон вовсе не собирался его возвращать. Вы взяли за тему историю человека, который попытался вырастить яблоню на одной из планет–колоний. Но дерево погибло. МОРС заключается в том… – Она опять взяла пакет. – Я не совсем понимаю, в чем тут МОРС. Разве ему не следовало пытаться вырастить это дерево?

– Не на этой планете, – сказал Аллан.

– Вы хотите сказать, что ему место на Земле?

– Я хочу сказать, что ему следовало трудиться на благо общества, а не лелеять собственное частное предприятие где–то на отшибе. Колония стала для него самоцелью. А эти планеты являются только средством. Центр находится здесь.

– Омфалос, – согласилась она. – Пуп Вселенной. А дерево…

– Дерево символизирует порождение Земли, которое увядает, если его перенести на другую почву. В нем погибло все духовное.

– Но ведь он не мог вырастить его здесь. Для этого нет места. Тут сплошной город.

– Это символика, – объяснил Аллан. – Корни должны оставаться здесь.

Сью Фрост на минуту замолчала, а он нервно курил, то закидывая ногу на ногу, то опять снимая ее, чувствуя, как напряжение в нем по–прежнему растет. В соседнем кабинете загудел коммутатор, Дорис стучала на машинке.

– Видите ли, – вновь заговорила Сью Фрост, – это находится в противоречии с основным принципом. Комитет затратил все, что мог, на сельское хозяйство, чтобы высадить на других планетах растения земного происхождения. Предполагается, что они будут снабжать нас продовольствием. Люди понимают, что подобная задача крайне сложна и чревата всяческими разочарованиями…. а вы им говорите, что вырастить сады на других планетах не удастся.

Аллан открыл было рот, но потом передумал и не стал ничего говорить. Он понял, что потерпел полное поражение. Миссис Фрост испытующе смотрела на него, ожидая, что он будет защищаться, как обычно делают все.

– Вот записка, – сказала она. – Можете ее прочесть. Это пометка Майрона, с которой он переслал мне пакет.

Сделанная карандашом надпись гласила:

Сью,

снова та же фирма. Пакет первоклассный, но слишком туманный.

На ваше усмотрение.

– Что он имеет в виду? – спросил Аллан, он успел уже рассердиться.

– Он имеет в виду, что идея МОРСа неясна. – Она подалась вперед, к Аллану. – Ваше агентство занимается работой такого рода всего три года. Какой у вас на сегодня валовой доход?

– Мне надо справиться с книгами учета. – Он поднялся на ноги. – Можно я позову сюда Ладди? Хотелось бы, чтобы он взглянул на пометку Майрона.

– Конечно, – согласилась миссис Фрост.

Фред Ладди вошел в кабинет на негнущихся ногах, снедаемый дурными предчувствиями.

– Спасибо, – пробормотал он, когда Аллан вручил ему пакет.

Он прочел пометку, но даже проблеск сознания не вспыхнул в его взгляде. Казалось, он настроен на прием невидимых колебаний и смысл происходящего ему открыли не написанные карандашом слова, а витавшее в воздухе напряжение.

– Что ж, – проговорил он наконец. – Нельзя же все время выигрывать.

– Естественно, мы возьмем пакет обратно.

Аллан начал снимать с него приписку, но миссис Фрост сказала:

– А вы не могли бы отреагировать как–то иначе? Я ведь сказала вполне ясно: мы готовы принять работу, но не в теперешней форме. По–видимому, мне следует сообщить вам, что именно мое решение открыло зеленую улицу вашему агентству. По его поводу с самого начала возникли разногласия, и за советом обратились ко мне. – Она достала из папки еще один пакет, тоже очень знакомый. – Помните? Май две тысячи сто двенадцатого. Мы спорили о нем несколько часов. Он понравился Майрону, он понравился мне. И никому больше. А теперь Майрон струсил.

Она бросила на стол пакет, первый из всех, созданных агентством.

Наступила пауза, затем Аллан сказал:

– Майрон устал.

– Очень. – Она кивнула в знак согласия.

Втянув голову в плечи, Фред Ладди проговорил:

– Может, мы слишком рьяно рванулись вперед. – Он прокашлялся, похрустел костяшками пальцев, глянул в потолок. Капли пота сверкали у него в волосах и на гладко выбритом подбородке. – Мы несколько… увлеклись.

Аллан обратился к миссис Фрост:

– Моя позиция проста. В этом пакете мы отразили МОРС, утверждая, что центром всего является Земля. Это фундаментальный принцип, и я в него верю. Не будь у меня веры, я не смог бы создать пакет. Я возьму его обратно, но изменять не стану. Я не собираюсь читать мораль другим, если сам не в состоянии ей следовать.

Фред Ладди тут же предпринял судорожную попытку пойти на попятный.

– Ал, тут дело не в морали, – забормотал он, – а в ясности. Идея МОРСа в этом пакете действительно подана неразборчиво. – Голос его звучал надтреснуто и виновато: Ладди понимал, что делает, и ему было стыдно. – Я… согласен с точкой зрения миссис Фрост. Да, согласен. Выходит, будто мы пытаемся потопить сельскохозяйственные проекты, а ведь мы не имели этого в виду. Разве не так, Ал?

– Ты уволен, – сказал Аллан.

Фред и миссис Фрост уставились на него. Ни он, ни она не поняли, что Аллан заявил это всерьез, что для него это уже дело решенное.

– Пойди к Дорис, получишь у нее расчет.

Аллан взял со стола пакет и, не выпуская его из рук, проговорил:

– Извините, миссис Фрост, но только я уполномочен делать заявления от лица агентства. Мы останемся должны вам за этот пакет и подадим другой. Хорошо?

Она поднялась на ноги, потушив при этом сигарету.

– Вам решать.

– Спасибо!

Аллан почувствовал, что напряжение спало. Миссис Фрост поняла его позицию и одобрила ее. Это важнее всего.

– Сожалею, – пробормотал Ладди. Лицо у него стало мертвенно–бледным. – Я допустил ошибку. Пакет отличный. Он безупречен в теперешнем своем виде. – Он потянул Аллана за рукав и отвел в уголок. – Признаю, я был не прав. – Он понизил голос и говорил прерывистым шепотом: – Давай продолжим обсуждение. Я просто пытался развить одну из множества точек зрения. Ты же всегда хотел, чтобы я высказывал собственное мнение; так вот, по–моему, наказывать меня не стоит, ведь я действовал в интересах агентства, как я их понимаю.

– О твоем увольнении я говорил всерьез, – сказал Аллан.

– Неужели? – Ладди рассмеялся. – Ну естественно, ты говорил всерьез. Ты же здесь босс. – Его трясло. – Ты правда не шутил?

Миссис Фрост взяла пальто и направилась к дверям.

– Я хотела бы ознакомиться с агентством, раз уж выпал такой случай. Не возражаете?

– Ничуть. Я рад, что вы его увидите. Я весьма им горжусь.

Аллан распахнул перед ней дверь, и они вышли в холл. Ладди остался в кабинете, на лице его застыло беспокойное, болезненное выражение.

– Он мне не нравится, – заметила миссис Фрост. – По–моему, вам лучше обойтись без него.

– Все это не доставило мне удовольствия, – сказал Аллан.

Но на душе у него стало легче.

Глава 3

Для сотрудников Телеинформациона, расположившихся в холле возле кабинета Майрона Мэвиса, рабочий день подошел к концу. Здание ТИ имело форму полого куба. Пустое пространство в середине использовалось для работы с аппаратурой, предназначенной для улицы. Теперь все уже выключили, потому что было уже пять часов тридцать минут и народ уходил с работы. Аллан Перселл позвонил жене по телефону–автомату.

– Я не успею к обеду.

– У тебя… все в порядке?

– У меня все отлично, – сказал он. – Не жди меня, поешь. Великие свершения, крупный кризис в агентстве. Я перехвачу что–нибудь прямо тут, в Телеинформационе.

– Ты долго там пробудешь? – с тревогой спросила Дженет.

– Может статься, очень долго, – ответил он и повесил трубку.

Когда Аллан подошел к Сью Фрост, та спросила:

– Сколько времени проработал у вас Ладди?

– Он пришел к нам, когда я открыл агентство.

Три года назад: внезапное осознание этого факта подействовало отрезвляюще. Через некоторое время Аллан добавил:

– Ладди – единственный сотрудник, с которым мне пришлось распрощаться.

Майрон Мэвис, стоявший в глубине кабинета, вручал закрепленному за Комитетом курьеру дубликаты сегодняшней продукции. Эти дубликаты поступят на вечное хранение в архив, чтобы можно было изучить материалы в случае расследования.

Молодой курьер держался чопорно, миссис Фрост обратилась к нему со словами:

– Не уходите, я сейчас поеду обратно, можете отправиться вместе со мной.

Молодой человек тактично отошел в сторону, держа в руках металлические коробки с пленками. На нем была форма тускло–защитного цвета – такую носили бойцы когорты майора Стрейтера, элитного войскового соединения, набранного из потомков основателя общества МОРСа.

– Родственник, – объяснила миссис Фрост. – Весьма дальний родственник по линии моего отца. – Она кивнула на молодого человека, чье лицо, бесцветное словно песок, ничего не выражало. – Ральф Хадлер. Мне нравится, когда он поблизости. – Она заговорила громче. – Ральф, пойди отыщи бронеход. Он на стоянке, где–то сзади.

При встрече с бойцами когорты, с одним или с целой группой, Аллану становилось не по себе: они отличались бесстрастием и праведностью автоматов; при всей своей немногочисленности они казались вездесущими. Воображение рисовало ему бойцов когорты в постоянном движении, казалось, каждый из них проделывает за день многомильный переход, словно муравей в поисках пищи.

– Вы тоже поедете, – сказала миссис Фрост Мэвису.

– Естественно, – пробормотал Мэвис. Он принялся расчищать стол, заваленный необработанными материалами.

Мэвис являл собой унылое зрелище: этот вечно взвинченный, снедаемый тревогой человек в мятой рубашке и мешковатых неглаженых брюках терял всякое самообладание, сталкиваясь с чем–либо, выходящим за пределы его понимания. Аллану припомнились долгие путаные переговоры, так что если Мэвис отправится с ними, покоя в ближайшие несколько часов не видать.

– Встретимся около бронехода, – сказала ему миссис Фрост. – Разберитесь сначала здесь. Мы подождем.

Они с Алланом пошли через холл.

– Какое большое предприятие, – заметил Аллан.

Его поражало то, что какая–то организация – пусть даже государственная – занимает целое здание. И значительная ее часть расположена под землей. Телеинформацион по опрятности и значительности уступал только самому Богу, следующие ступеньки занимали секретари и Комитет.

– Большое, – согласилась миссис Фрост, размашистым шагом пересекая холл, обеими руками она прижимала к груди папку из манильской бумаги. – Только вот не знаю…

– Не знаете чего?

Слова ее прозвучали загадочно:

– Может, лучше бы ему стать поменьше. Вспомните, что случилось с гигантскими пресмыкающимися.

– Вы полагаете, что его деятельность нужно сократить? – Он попытался представить себе, какой вакуум возникнет при этом. – А что взамен?

– Иногда я подумываю о том, чтобы расчленить ТИ на ряд подразделений, которые взаимодействовали бы друг с другом, но имели бы собственное правление. Я не уверена, что одному человеку по плечу ответственность за всю организацию в целом; едва ли следует столько на него взваливать.

– Пожалуй, – согласился Аллан, думая о Мэвисе, – поскольку это сокращает годы его жизни.

– Майрон провел на посту директора ТИ восемь лет. Ему сорок два года, а выглядит он на восемьдесят. У него вырезана половина желудка. Иногда мне кажется, что однажды я позвоню ему и тут выяснится, что он окопался в санатории и управляет делами оттуда. Или из Иного Мира, как они называют свою психушку.

– И то и другое, – сказал Аллан, – далеко отсюда.

Они подошли к выходу, и миссис Фрост остановилась.

– У вас была возможность понаблюдать за деятельностью ТИ. Скажите мне честно: он работает эффективно?

– В той части, которую я видел, – да.

– А как насчет продукции? ТИ приобретает ваши пакеты и обрабатывает их для средств массового вещания. Какого вы мнения о конечных результатах? Не искажается ли в процессе идея МОРСа? Как вам кажется, сохраняются в передачах ваши мысли?

Аллан попытался вспомнить, когда ему в последний раз довелось посмотреть стряпню ТИ от начала до конца. Согласно заведенному порядку в агентстве следили за показом и собирали дубликаты программ, разработанных на основе их пакетов.

– Я смотрел телепередачу на прошлой неделе.

Седые брови его собеседницы насмешливо изогнулись.

– Полчаса? Или целый час?

– Эта программа была рассчитана на час, но мы не видели ее целиком. Мы с Дженет играли в «фокусника» в гостях у друзей и решили немного передохнуть, закончив партию.

– Уж не хотите ли вы уверить меня, будто у вас нет телевизора?

– Согласно принципу «домино» от людей, живущих под нами, зависит, когда повалятся все остальные костяшки в нашей секции. Очевидно, заложенные в пакетах идеи достигают цели.

Они вышли на улицу и забрались в бронеход. Аллан прикинул: эта зона относится к самому нижнему диапазону арендной шкалы, между 1 и 14. Особой тесноты здесь не наблюдается.

– Вы одобряете применение принципа «домино»? – спросила миссис Фрост, пока они ждали Мэвиса.

– Весьма выгодно экономически.

– Но у вас есть оговорки.

– Применение принципа «домино» основано на предположении, что каждый человек придерживается тех же убеждений, что и вся группа в целом, не более и не менее того. Система дает сбой, стоит только появиться неформалу. Человеку, у которого возникают собственные идеи, которые он не заимствует у других костяшек из данной секции.

– Как любопытно. Идеи из ниоткуда, – заинтересовалась миссис Фрост.

– Идеи из отдельного человеческого сознания, – пояснил Аллан, отдавая себе отчет в том, что поступает недипломатично, но в то же время чувствуя, что миссис Фрост относится к нему с уважением и хочет выслушать его доводы. – Ситуация редкая, – признал Аллан, – но может случиться и такое.

За стенками бронехода послышался шум. Прибыл Майрон Мэвис с разбухшим портфелем под мышкой и вместе с ним – боец когорты майора Стрейтера – суровое молодое лицо, курьерский пакет прикован цепочкой к ремню на поясе.

– Я про вас чуть не забыла, – сказала миссис Фрост своему родственнику, когда мужчины забрались в машину.

Бронеход был маленький, они едва в него поместились. Хадлер сел за руль. Он завел мотор, который работал на пару под давлением, и машина начала осторожно продвигаться по дорожке. Они встретили всего три бронехода на пути к зданию Комитета.

– Мистер Перселл подверг критике применение принципа «домино», – сказала миссис Фрост, обращаясь к Майрону Мэвису.

Мэвис прокряхтел что–то нечленораздельное, заморгал – у него сильно полопались сосуды в глазах – и встрепенулся.

– Угу, – пробормотал он, – прекрасно. – И принялся рыться в бумагах, запиханных в карман. – Вернемся, пожалуй, к передачам–пятиминуткам. Давай грузи.

Молодой человек, Хадлер, сидел за рулем, выставив подбородок вперед, выпрямившись и застыв, как по стойке «смирно». Впереди кто–то переходил через дорожку, и Хадлер схватился за рычаг. Бронеход передвигался уже на скорости двадцать миль в час, и всем четверым стало не по себе.

– Надо либо летать, – скрипучим голосом проговорил Мэвис, – либо ходить пешком. А так – ни то ни се. Не хватает пары бутылок пива, чтобы все стало как в прежние времена.

– Мистер Перселл верит в уникальность отдельного индивидуума, – продолжала миссис Фрост.

Мэвис пожаловал Аллана взглядом.

– В санатории тоже об этом размышляют. Дни и ночи напролет, мания у них такая.

– Я всегда считала, что это лишь красивая вывеска, – сказала миссис Фрост. – Чтобы переманить людей на свою сторону.

– Люди переходят на их сторону, когда становятся невропами, – заявил Мэвис.

Невроп – пренебрежительная кличка, сокращение от слова «невропат». Аллану она не нравилась. От нее веяло слепой жестокостью, напоминавшей ему о старинных словечках, в которых прорывалась ненависть, – «ниггер» или «жид».

– Это слабаки и неудачники, которым реальность не по силам. У них в характере отсутствует моральная основа, поэтому им здесь не продержаться; они как дети: им хочется удовольствий, шипучки и сладкого. Комиксов, которые даст добрый папаша санаторий.

Глубокая горечь проступила в лице Мэвиса. Эта горечь, как растворитель, проела складки увядшей плоти и обнажила костяк. Никогда еще Аллан не видел Мэвиса таким усталым и разочарованным.

– Что ж, – сказала миссис Фрост, подметив то же самое, – невропы нам все равно ни к чему. Даже хорошо, что они уходят.

– Я иногда задаю себе вопрос: что там делают со всеми этими людьми? – сказал Аллан.

Никто не располагал точными данными о количестве ренегатов, сбежавших в санаторий: опасаясь неприятностей, родственники склонны были утверждать, будто пропавший человек отправился в одну из колоний. Ведь в конечном счете колонист всего лишь неудачник, а невроп – добровольный изгнанник, заявивший о себе как о противнике нравственной цивилизации.

– Мне доводилось слышать, – поддерживая разговор, проговорила миссис Фрост, – будто вновь прибывших просителей направляют на работу в большие лагеря рабского труда. Или так поступали коммунисты?

– И те и другие, – уточнил Аллан. – Стремясь завладеть Вселенной, санаторий использует приток людей для создания обширной империи за пределами Земли. Да еще огромную армию роботов. Лица женского пола, подавшие прошение… – Он запнулся и отрывисто завершил рассказ, – подвергаются дурному обращению.

Сидевший за рулем бронехода Ральф Хадлер вдруг сказал:

– Миссис Фрост, за нами движется машина, она пытается нас обогнать. Что мне делать?

– Пропустите ее. – Все обернулись назад. Бронеход, такой же как у них, только с надписью «Лига незагрязненных продуктов и лекарств», пытался осторожно обойти слева. Непредвиденная дилемма повергла Хадлера в панику, и его машина бессмысленно заметалась из стороны в сторону.

– Прижмитесь к обочине и остановитесь, – посоветовал ему Аллан.

– Прибавьте скорость, – бросил Мэвис; он сидел, обернувшись назад, и вызывающе глядел в заднее окошко. – Эта дорожка им не принадлежит.

Бронеход «Лиги незагрязненных продуктов и лекарств» продолжал надвигаться, хотя чувствовал себя так же неуверенно. Когда Хадлер взял правее, он тут же попытался воспользоваться открывшейся возможностью и ринулся вперед. Рычаг заскользил в руках Хадлера, и машины с отчаянным скрежетом столкнулись бамперами.

Бронеход застыл, и Мэвис, дрожа, выбрался наружу. Миссис Фрост последовала за ним, а Хадлер с Алланом вылезли через дверцу с другой стороны. В машине лиги незагрязненных продуктов и лекарств работал на холостом ходу мотор, а водитель – больше в кабине никого не было – высунулся и изумленно моргал глазами. Это был джентльмен средних лет, очевидно завершающий долгий трудовой день.

– Может, нам удастся подать назад, – сказала миссис Фрост, зачем–то державшая в руках папку из манильской бумаги. Мэвис, испытывая полное бессилие, ходил кругами около бронеходов и тыкал в них носком ботинка. Хадлера словно отлили в бронзе: он стоял неподвижно и не выказывал никаких чувств.

Машины сцепились бамперами, теперь одну из них придется поднимать домкратом. Аллан осмотрел место повреждения, обратил внимание на угол, под которым столкнулись два куска металла, и в конце концов сдался.

– У них есть тягачи для буксировки, – сказал он миссис Фрост. – Попросите Ральфа позвонить в Транспортное объединение. – Он огляделся по сторонам: до здания Комитета уже недалеко. – Отсюда мы сможем добраться и пешком.

Миссис Фрост не стала возражать и пошла вперед, Аллан последовал за ней.

– А как же я? – спросил Мэвис и поспешно сделал несколько шагов.

– Вы можете остаться у машины, – сказала миссис Фрост. Хадлер уже шел к телефонной будке, расположенной возле здания, а Мэвис оказался один на один с джентльменом из «Лиги незагрязненных продуктов и лекарств». – Расскажите полиции о происшедшем.

В их сторону уже направлялся полицейский. Чуть позади него появился недомерок, которого привлекло стечение народа.

– Неловко получилось, что да, то да, – проговорила через некоторое время миссис Фрост, шагая к зданию Комитета.

– По–видимому, Ральфу придется отчитываться перед секционным надзирателем. – В мозгу Аллана возник образ миссис Бирмингэм, ему припомнилась прикрывающаяся любезностью злобная тварь, сидящая за столом и сеющая вокруг себя неприятности.

– У когорты есть своя следственная комиссия, – заметила миссис Фрост.

Они подошли к главному входу, и она задумчиво проговорила:

– Мэвис вконец выдохся. Пасует перед любой ситуацией. За несколько месяцев не принял ни одного решения.

Аллан никак не откликнулся. Его это не касается.

– Может, и хорошо, что он там остался, – развивала мысль миссис Фрост. – Меня даже радует, что он не поплетется следом за нами на встречу с миссис Хойт.

Она впервые упомянула о встрече с Идой Пиз Хойт. Аллан остановился:

– Может быть, вам стоило бы объяснить мне, каковы ваши намерения.

– По–моему, вы и так догадались, каковы они, – сказала она и пошла дальше.

Он, разумеется, догадался.

Глава 4

Аллан Перселл вернулся к себе в однокомнатную квартиру в девять часов тридцать минут вечера. Дженет встретила его на пороге.

– Ты поел? – спросила она. – Похоже, что не поел.

– Нет, – признался он и прошел в комнату.

– Я тебе что–нибудь приготовлю.

Она переставила пленку в стене и вернула к жизни кухню, исчезнувшую в восемь часов. Через несколько минут «лосось с Аляски» уже начал запекаться в духовке, и комната наполнилась почти достоверными ароматами. Дженет надела передник и принялась накрывать на стол.

Аллан с размаху опустился в кресло и развернул вечернюю газету. Но читать не смог, поскольку очень устал. Он отодвинул от себя газету. Встреча с Идой Пиз Хойт и Сью Фрост растянулась на три часа. Она вымотала из него все силы.

– Не хочешь рассказать мне, что произошло? – спросила Дженет.

– Потом. – Он принялся катать по столу кусочек сахара. – Как поживает Книжный клуб? Сэр Вальтер Скотт не написал ничего стоящего за последнее время?

– Ничегошеньки, – отрывисто ответила Дженет, подхватив тон разговора.

– Как ты думаешь, Чарльз Диккенс еще не скоро нас покинет?

Дженет отвлеклась от плиты и повернулась к мужу.

– Что–то случилось, и я хочу знать, что именно.

Он уступил, понимая ее беспокойство.

– Мое агентство не объявили притоном разврата.

– По телефону ты сказал, что едешь в ТИ. И что в агентстве произошло нечто ужасное.

– Я уволил Фреда Ладди; может, на твой взгляд, это действительно «ужасно». Когда будет готова «лососина»?

– Скоро. Через пять минут.

– Ида Пиз Хойт предложила мне занять должность Мэвиса. Директора Телеинформациона. Все переговоры вела Сью Фрост, – с трудом выдавил из себя Аллан.

Дженет на мгновение неподвижно застыла у плиты, а потом расплакалась.

– С какой стати ты ревешь? – спросил Аллан.

Она кое–как пролепетала сквозь всхлипывания:

– Не знаю. Мне страшно.

Он по–прежнему развлекался, перекатывая кусочек сахару. Тот разломился пополам, и Аллан раскрошил обе половинки на множество крупинок.

– Не такая уж это и неожиданность. На эту должность всегда назначали кого–нибудь из агентств, а Мэвис выдохся уже несколько месяцев назад. Нелегко в течение целых восьми лет нести ответственность за всеобщий уровень морали.

– Да… ты говорил… ему пора в отставку. – Дженет высморкалась и потерла глаза. – Ты говорил мне об этом в прошлом году.

– Неприятность заключается в том, что на самом деле ему хочется заниматься этой работой.

– Он в курсе?

– Сью Форст сообщила ему. Встреча завершилась при его участии. Мы сидели там вчетвером, пили кофе и все обговаривали.

– Так это действительно решено?

Аллан припомнил, с каким лицом прощался с ними Мэвис, и сказал:

– Нет. Не совсем. Мэвис ушел в отставку, он подал заявление, а Сью его утвердила. В обычном порядке. Долгие годы преданной службы, неотступное следование принципам морального совершенствования. Я потом кратко переговорил с ним в холле.

На самом деле Аллан прошел вместе с ним четверть мили по дороге из Комитета к дому Мэвиса.

– Ему принадлежит часть планеты в системе Сириуса. Там все большие специалисты по выращиванию скота. Мэвис говорит, что мясо тамошних пород не отличается от земного ни по вкусу, ни по консистенции.

– А что осталось решить? – спросила Дженет.

– Быть может, я не соглашусь.

– Почему?

– Мне хочется остаться в живых по прошествии еще восьми лет. У меня нет желания уединиться в каком–нибудь забытом богом сельском захолустье на расстоянии десяти световых лет отсюда.

Дженет запихала носовой платок в нагрудный карман и нагнулась, выключая плиту.

– Мы однажды уже обсуждали этот вопрос, когда открывали агентство. Очень откровенно.

– И что мы решили?

Он вспомнил. Они договорились, что примут решение, когда возникнет необходимость, ведь вполне возможно, этого не произойдет никогда. В любом случае Дженет тогда было не до того: она беспокоилась, как бы агентство тут же не развалилось.

– До чего все это бессмысленно. Мы делаем вид, будто эта должность – лакомый кусок. А она им вовсе не является и никогда не являлась. И никто не пытается представить ее в подобном свете. Почему Мэвис согласился на нее? Потому что рассматривал такой поступок как нравственный долг.

– Служение обществу, – тихо сказала Дженет.

– Несение моральной ответственности. Взвалить на себя бремя гражданственности. Высочайшая форма самопожертвования, омфалос всей… – Аллан вдруг замолчал.

– Мышиной возни, – докончила за него Дженет. – Ладно, может, денег станет побольше. Или там меньше платят? По–видимому, это не имеет значения.

– Моя семья долго пробивалась наверх. И я тоже принял в этом участие. Вот зачем все делается, вот в чем цель. Мне бы хотелось, чтобы каждый из моих пакетов, посвященных данной теме, получил признание.

Собственно говоря, он имел в виду пакет, который вернула Сью Фрост. Притчу о погибшем дереве. Дерево погибло, оказавшись в изоляции, и, вероятно, МОРС в этом пакете подан запутанно и смутно. Впрочем, самому Аллану все казалось очевидным: человек несет ответственность в первую очередь перед своими собратьями и должен строить собственную жизнь вместе с ними, а не иначе.

– Два человека, – сказал он, – незаконно живут среди развалин, там, на Хоккайдо. Где все заражено. И все умерло. Будущее готовит им лишь одно событие, и они ждут его прихода. Гейтс и Шугерман готовы умереть, лишь бы не возвращаться сюда. Возвращение означает, что им придется жить в обществе, принося в жертву какую–то часть своей неповторимой личности. Что, конечно, ужасно.

– Они живут там не только потому, – проговорила Дженет так тихо, что он с трудом расслышал ее слова. – Ты, наверное, позабыл. Я ведь тоже туда летала. Однажды ты взял меня с собой. Когда мы только–только поженились. Мне захотелось посмотреть.

Он вспомнил. Но ему показалось, что это не важно.

– Вероятно, это своего рода протест. Живут среди развалин, без удобств – может, они хотят тем самым что–то выразить.

– Они жертвуют собственной жизнью.

– Для этого не требуется усилий. И кто–нибудь всегда может их спасти при помощи скорозамораживания.

– Но их гибель означала бы нечто важное. Ты так не считаешь? Может, и нет. – Дженет задумалась. – Майрон Мэвис тоже кое–что обозначил. Почти то же самое. И тебе, наверное, кажется, что в поступке Гейтса и Шугермана есть какой–то смысл, ты ведь продолжаешь летать к ним. И вчера вечером летал.

Он кивнул:

– Летал.

– Что сказала миссис Бирмингэм?

Аллан ответил без особого волнения:

– Я попался на глаза недомерку, в среду меня будут разбирать на секционном собрании.

– Из–за того что ты там побывал? Раньше они об этом не докладывали.

– Может, раньше они меня не замечали.

– А что произошло потом, ты знаешь? Недомерок видел?

– Будем надеяться, что нет, – сказал он.

– Об этом сообщалось в газете.

Аллан схватил газету. В ней и вправду было написано об этом, да еще на первой странице. Большие заголовки.

НАДРУГАТЕЛЬСТВО НАД ПАМЯТНИКОМ СТРЕЙТЕРУ

ВАНДАЛЫ В ПАРКЕ

ВЕДЕТСЯ РАССЛЕДОВАНИЕ

– Это сделал ты, – бесцветным тоном произнесла Дженет.

– Я, – согласился Аллан и еще раз прочитал заголовки. – Это действительно моих рук дело. Потратил на него всего час. Я оставил банку с краской на скамейке. Вероятно, ее нашли.

– О ней упоминается в статье. Они заметили, что случилось со статуей, сегодня утром около шести часов, а банку с краской – в шесть тридцать.

– Что еще они обнаружили?

– Прочти статью.

Он разложил газету на столе и стал читать.

НАДРУГАТЕЛЬСТВО НАД ПАМЯТНИКОМ СТРЕЙТЕРУ

ВАНДАЛЫ В ПАРКЕ

ВЕДЕТСЯ РАССЛЕДОВАНИЕ

Новейший Йорк, 8 октября (ТИ). Полиция ведет расследование по поводу умышленного нанесения повреждений получившей официальное признание статуе майора Жюля Стрейтера, основателя идеи морального совершенствования и верховного вождя революции 1985 года. Этот памятник, расположенный в Парке Шпиля, представляет собой статую, в натуральную величину отлитую из бронзированной пластмассы. Она создана в марте 1990 года Пьетро Буэтелло, который на протяжении всей жизни был другом и соратником Основополагателя. Вероятно, нанесение повреждений, охарактеризованное полицией как умышленное и методичное, произошло ночью. Парк Шпиля является моральным и духовным центром Новейшего Йорка, а потому открыт для посетителей в любое время…

– Когда я пришла домой, газета лежала внизу, – сказала Дженет. – Как всегда. Вместе с письмами. Я прочла ее за обедом.

– Нетрудно понять, почему ты расстроилась.

– Из–за этого? Меня это не расстроило. Они могут лишить нас права аренды, оштрафовать, посадить тебя в тюрьму на год – только и всего.

– И запретить нашим родственникам жить на Земле.

Дженет пожала плечами:

– Мы ведь не умрем. И они не умрут. Я размышляла над этим, просидела одна в квартире три с половиной часа. Сначала я… – Она подумала. – Ну, сначала мне как–то поверилось. Но сегодня утром мы оба поняли: что–то произошло, у тебя же осталась на ботинках грязь, трава и красная краска. Но никто тебя не заметил.

– Недомерок что–то подглядел.

– Но не это. Тебя бы уже забрали. Он увидел что–то другое.

– Интересно, сколько им потребуется времени?

– Почему ты думаешь, что они узнают? Они решат, будто это сделал какой–нибудь человек, потерявший право аренды или вынужденный вернуться в колонию. Или невроп.

– Терпеть не могу это слово.

– Ну, проситель. С какой стати им думать на тебя? На человека, который близок к вершине, который провел сегодняшний день в обществе Иды Пиз Хойт и Сью Фрост. Нелогично.

– Да, – согласился Аллан и признался: – Это кажется нелогичным даже мне.

Дженет подошла к столу.

– Я думала на эту тему. Ты ведь только не знаешь, почему так поступил?

– Совершенно не представляю.

– А что ты чувствовал?

– Очень явственное желание, – сказал он, – неотвязное желание расправиться со статуей раз и навсегда. Для этого потребовалось полгаллона красной краски и умелое обращение с электропилой. Пила лежит на месте, в мастерской агентства, только без лезвия. Я его запорол. Много лет ничего не пилил.

– А ты помнишь, что именно ты сделал?

– Нет, – ответил он.

– В газете об этом не пишут. Что–то они темнят. А значит, что бы ты ни сотворил… – Дженет слабо улыбнулась, глядя на мужа. – Ты отлично справился со своим делом.

***

Позднее, когда от запеченного «лосося с Аляски» остались лишь несколько косточек, лежащих на пустой тарелке, Аллан откинулся на спинку кресла и закурил сигарету. Дженет стояла возле плиты и старательно мыла кастрюли и сковородки в отделении, служившем раковиной. В квартире царил покой.

– Можно подумать, – заметил Аллан, – будто сегодня совершенно обычный вечер.

– Мы вполне можем заниматься тем же, что и раньше, – откликнулась Дженет.

На столике около тахты были сложены колесики и шестеренки. Дженет собирала электрические часы. В набор «эрудифакта» помимо деталей входили чертежи и инструкции. Учебные игры – «эрудифакт» для людей без компании, «фокусник» для вечеринок. Чтобы и на досуге занять руки делом.

– Как часы? – поинтересовался Аллан.

– Почти готовы. А потом я возьмусь за бритвенный прибор для тебя. Миссис Даффи – из квартиры напротив – сделала такой своему мужу. Я видела, как она его собирала. Это несложно.

Указывая на плиту, Аллан сказал:

– Ее собрали мои родственники еще в две тысячи девяносто шестом году, когда мне было одиннадцать лет. Я помню, каким нелепым казалось это занятие, ведь тогда продавались плиты, изготовленные автофактом, они стоили в три раза дешевле. Но отец с братом объяснили мне, в чем тут МОРС. Я до сих пор помню.

– Мне нравится собирать вещи. Это интересно, – проговорила Дженет.

А он все курил свою сигарету и думал: как странно, что он тут сидит, ведь не прошло и двадцати четырех часов с тех пор, как он посмеялся над статуей.

– Я ее обстебал, – сказал он вслух.

– Ты…

– Это словечко, которым мы пользуемся при создании пакетов. Если тему заездить, получается пародия. Высмеивая затасканные темы, мы называем это стебом.

– Да, понимаю, – сказала Дженет. – Я помню, как ты пародировал кое–что из произведений «Блейк–Моффета».

– Вот что меня при этом беспокоит, – сказал Аллан. – В воскресенье вечером я обстебал статую майора Стрейтера. А около шести часов в понедельник Ида Пиз Хойт обратилась ко мне с предложением занять пост директора Телеинформациона.

– Какая между всем этим связь?

– Должно быть, очень непростая. – Он докурил сигарету. – И до того непрямая, что затрагивает все на свете. Но я чувствую, что она есть. Где–то в глубине скрыта причинно–следственная цепочка. Это не случайность. Не совпадение.

– Скажи, а как именно ты ее… обстебал?

– Не знаю. Я не помню… – Он встал. – Ты не жди меня, ложись. А я пройдусь в Парк и посмотрю на нее: вероятно, они еще не успели начать ремонт.

Дженет тут же забеспокоилась:

– Пожалуйста, не выходи из дома.

– Очень хочется, – сказал Аллан, разыскивая пальто, которое поглотил шкаф, пришлось вытянуть его обратно в комнату. – У меня в мозгу неясная картина, ничего толкового. Если учесть ситуацию в целом, мне следовало бы все выяснить. Может, тогда я смогу принять решение насчет Телеинформациона.

Не говоря ни слова, Дженет прошла мимо мужа прямо в холл. Она направилась в ванную, и Аллан догадался зачем. Она прихватила набор бутылочек и теперь наглотается седатиков, чтобы не потерять в этот вечер самообладания.

– Смотри, особенно не налегай, – предупредил он.

Ответа из–за закрытой двери в ванную не последовало. Аллан немного помешкал, а потом ушел.

Глава 5

Над Парком сгустились тени, было очень холодно и темно. Кое–где собрались небольшие группки людей, похожие на лужицы после ночного дождя. Все хранили молчание. Казалось, они питали какую–то туманную надежду и ждали, когда наконец что–нибудь произойдет.

Статуя находилась прямо перед Шпилем, она возвышалась на отдельном постаменте в центре круглой площадки, посыпанной гравием. Вокруг памятника были расставлены скамейки, чтобы люди могли кормить голубей, разговаривать или дремать, приобщаясь к величию монумента. В остальных частях парка склоны поросли травой, среди которой кое–где вздымались темными бугорками кусты и деревья, а в одном из уголков стоял сарай с садовым инвентарем.

Оказавшись в центре Парка, Аллан остановился. Поначалу он пришел в недоумение, не обнаружив знакомых очертаний. И лишь потом сообразил, что случилось. Полиция обшила статую досками. Перед ним стояло прямоугольное деревянное сооружение, гигантский ящик. Значит, он так ее и не увидит. И не выяснит, что же он такое сотворил.

Аллан стоял, уныло глядя в одну точку, и через некоторое время заметил, что рядом с ним кто–то пристроился. Потрепанного вида гражданин с худыми руками, одетый в замызганную шинель до пят, тоже застыл, уставясь на ящик.

Какое–то время оба молчали. Наконец гражданин откашлялся и сплюнул в траву.

– Ни хрена не видно, уж будьте уверены.

Аллан кивнул.

– Они специально ее огородили, – сказал гражданин, – чтобы не было видно. Знаете почему?

– Почему? – спросил Аллан.

Сухопарый гражданин придвинулся поближе:

– До нее добрались анархисты. Изуродовали страшно. Полиция кое–кого из них поймала, а кое–кого нет. Они еще не схватили главаря. Но схватят. И знаете, что они тогда обнаружат?

– Что?

– Они обнаружат, что ему платит санаторий. И это только начало.

– Чего?

– В ближайшие несколько недель, – поведал худощавый гражданин, – в общественных зданиях прозвучат взрывы. В здании Комитета и ТИ. К тому же они заразили воду радиоактивными частицами. Сами увидите. У нее уже появился странный привкус. Полиция в курсе, но у нее связаны руки.

Рядом с сухопарым гражданином остановился толстый коротышка с рыжими волосами. Попыхивая сигарой, он раздраженно проговорил:

– Это просто кто–то из подростков. Шайка ополоумевших юнцов, которым нечем больше заняться.

Сухопарый гражданин хрипло рассмеялся:

– Они хотят, чтобы вы именно так и подумали. Конечно, безобидная шалость. А я вам кое–что скажу: люди, которые это сделали, хотят уничтожить МОРС. Они не успокоятся, пока не втопчут в грязь нравственность и приличия. Они жаждут возвращения неоновых реклам, разврата и наркотиков. Им хочется, чтобы установилась безграничная власть жадности и расточительства, чтобы снедаемый тщеславием человек корчился в выгребной яме собственной алчности.

– Это подростки, – повторил коротышка. – Ничего это не значит.

– И от гнева Господа Всемогущего небо свернется, как свиток, – продолжал вещать сухопарый; Аллан побрел прочь. – Окровавленные тела атеистов и развратников усеют улицы, и священным огнем будет выжжено зло в сердцах человеческих.

В стороне от всех, засунув руки в карманы пальто, стояла девушка; она наблюдала за Алланом, пока тот шел по дорожке. Поравнявшись с нею, Аллан помедлил в нерешительности, а затем спросил:

– Что тут произошло?

У нее были темные волосы и высокая грудь, а гладкая загорелая кожа чуть светилась в полумраке. Девушка заговорила, голос ее звучал спокойно и уверенно:

– Сегодня утром они заметили, что статуя выглядит совсем не так, как раньше. Вы разве не читали об этом? В газете было сообщение.

– Читал, – сказал он.

Девушка стояла на поросшем травой холмике, Аллан подошел к ней.

Внизу среди теней находились останки изуродованной статуи. Пока памятник из бронзированной пластмассы мирно спал ночью, кто–то коварно напал на него. Теперь, вновь оказавшись на этом месте, Аллан смог оценить происшедшее объективно, он перестал связывать события с собой и посмотрел на них глазами постороннего – как все эти люди, – который случайно зашел сюда и удивился.

Среди гравия виднелись капли красного цвета. Эмаль из художественного отдела агентства. Вдруг Аллану открылся апокалиптический подтекст этой картины. Ему удалось представить, что рисовало воображение другим людям.

Цепочка красных пятен – это кровь, кровь статуи. Враг подкрался к ней по мокрым рыхлым комьям земли, нанес удар и впился зубами в сонную артерию. Статуя истекала кровью, струи текли по бедрам, по ногам; красная склизкая кровь хлынула из нее, и статуя умерла.

Стоя рядом с девушкой, Аллан понял, что статуя погибла. Он почувствовал, что внутри деревянного ящика – пустота, вся кровь вытекла, и осталась лишь полая оболочка. Теперь ему показалось, будто статуя пыталась защищаться. Но она потерпела поражение, и даже скорозамораживание ее не спасет. Статуя погибла навеки.

– Сколько времени вы здесь пробыли? – спросила девушка.

– Всего пару минут, – сказал он.

– Я заходила сюда сегодня утром. И по дороге на работу видела ее.

И тогда он сообразил: она видела статую до того, как соорудили деревянный ящик.

– Что именно с ней сделали? – спросил Аллан, искренне желая все узнать. – Вы не разглядели?

– Не бойтесь.

– Я вовсе не боюсь. – Аллан пришел в недоумение.

– Боитесь. А ведь все в порядке. – Она рассмеялась. – Им придется ее убрать. Они не смогут починить ее.

– Вас это радует? – изумленно спросил Аллан.

Глаза девушки вспыхнули светом, в них заплясали смешинки.

– Надо бы нам отпраздновать это событие. Выпить по коктейлю. – Потом свет в ее глазах померк. – Если человеку, который это сделал, – кем бы он ни оказался – удастся избежать наказания. Давайте–ка уйдем отсюда, хорошо? Пошли.

Девушка повела его через газон к тротуару, потом по дорожке. Она шла быстрыми шагами, держа руки в карманах, Аллан следовал за ней, вдыхая вечерний воздух, колючий и холодный, и постепенно мистическое, похожее на сон ощущение, навеянное Парком, выветрилось у него из головы.

– Я рад, что мы ушли оттуда, – пробормотал он в конце концов.

Девушка удрученно кивнула:

– Туда легко войти, а выйти трудно.

– Вы это почувствовали?

– Конечно. Утром, когда я проходила мимо, это ощущалось не так сильно. Сияло солнце, было светло. Но сегодня вечером… – Она поежилась. – Я простояла целый час, пока не пришли вы, и только тогда очнулась. Смотрела на нее, не двигаясь с места. Как в трансе.

– Меня поразили эти капли, – проговорил Аллан. – Будто кровь.

– Просто краска, – прозаично заметила девушка. Она сунула руку за пазуху и вытащила сложенную газету. – Хотите почитать? Обыкновенная быстросохнущая эмаль, такую используют во всех учреждениях. Ничего таинственного в ней нет.

– Они никого не поймали, – сказал он, до сих пор ощущая какую–то неестественную отрешенность. Но уже не так сильно, скоро все пройдет.

– Поразительно, с какой легкостью можно этакое вытворить и сбежать. А почему бы нет? Парк не охраняется, никто даже не видел этого человека.

– У вас есть какие–нибудь предположения?

– Ну… – протянула она и поддала ногой камешек, лежавший на дороге, – кто–то разозлился, потому что лишился права аренды. Или выразил таким образом подсознательное возмущение против МОРСа. Сопротивляясь давлению, которое оказывает система.

– А что, собственно, сделали со статуей?

– Газета не вдается в подробности. Не стоит детально расписывать подобные события, это опасно. Вы видели статую и знаете, как Буэтелло изобразил Стрейтера. Традиционная воинственная поза: рука простерта вперед, одна нога позади другой, как будто он сейчас ринется в бой. Голова гордо вскинута. На лице печать великой мудрости.

– Он как бы смотрит в будущее, – пробормотал Аллан.

– Именно. – Девушка замедлила шаг, резко повернулась на каблуках и уставилась в темную мостовую. – Преступник, или шутник, или кто–то еще выкрасил статую в красный цвет. Это вам известно. Потом он каким–то образом обезглавил ее, очевидно, воспользовался каким–то электрическим инструментом для резки. А затем вложил голову в простертую руку.

– Понятно, – кивнул Аллан, внимательно слушая.

– Потом, – тихим монотонным голосом продолжала девушка, – этот человек обработал выставленную вперед ногу – правую – высокотемпературной накладкой. Статуя отлита из термопласта. Когда нога стала гибкой, преступник придал ей другое положение. Теперь майор Стрейтер держит в руке собственную голову, будто собираясь зафутболить ее куда–нибудь подальше. Весьма оригинально и весьма не к месту.

Помолчав, Аллан заметил:

– Учитывая обстоятельства, трудно упрекнуть их в том, что они обшили статую досками.

– Им пришлось так поступить. Но кое–кто успел ее увидеть, прежде чем соорудили ящик. Первым делом они вызвали бойцов когорты майора Стрейтера – наверное, ожидали еще каких–нибудь происшествий. Когда я проходила мимо, эти унылые молодые люди в коричневой форме стояли кольцом вокруг статуи. Но ее еще можно было разглядеть. Потом, в течение дня, они поставили ящик. – Она добавила: – Видите ли, люди смеялись. Даже бойцы когорты. Они не могли ничего с собой поделать. Начали потихоньку хихикать, а потом им было уже не сдержаться. Я от души пожалела молодых людей… они смеялись и сами себя за это ненавидели.

Они дошли до освещенного перекрестка. Девушка остановилась. На лице ее появилось озабоченное выражение. Она пристально поглядела на Аллана большими глазами, изучая его лицо.

– Вы в жутком состоянии, – сказала она. – И все из–за меня.

– Нет, – покачал головой Аллан, – я сам виноват.

Она положила руку ему на плечо:

– Что случилось?

Он сказал ироническим тоном:

– Осложнения на работе.

– А–а. – Девушка кивнула. Но не выпустила его плеча из цепких пальцев. – Ну, а жена у вас есть?

– Очень милая.

– Разве она вам не помогает?

– Она беспокоится еще больше, чем я. В данный момент она сидит дома и принимает седатики. У нее просто фантастическая коллекция всевозможных таблеток.

Девушка спросила:

– Вам нужна помощь?

– Нужна, – ответил Аллан и даже не удивился своей искренности. – Очень.

– Я так и подумала. – Девушка пошла дальше, он последовал за ней. Казалось, она проигрывает в уме различные варианты. – В наше время, – сказала она, – трудно добиться помощи. Принято считать, будто она никому не требуется. Я могу оставить вам свой адрес. В случае чего вы обратитесь по нему?

– Не берусь обещать…

– Но вы попробуете им воспользоваться?

– Я еще ни разу в жизни не просил помощи, – признался Аллан. – Сам пока не знаю, что я буду делать.

– Вот он. – Девушка передала ему сложенный листок бумаги. – Уберите в бумажник. Не читайте… просто спрячьте до тех пор, пока он вам не понадобится. Тогда и достанете его.

Он убрал листок, она неотрывно следила за каждым его движением.

– Хорошо, – сказала девушка удовлетворенно. – Спокойной ночи.

– Вы уходите? – Аллан не удивился, это показалось ему совершенно естественным.

– Мы еще увидимся. Я уже встречала вас раньше. – Девушка свернула на боковую дорожку, и ее почти полностью скрыла тьма. – Спокойной ночи, мистер Перселл. Берегите себя.

Спустя некоторое время, когда девушка совсем пропала из виду, он понял, что она поджидала его там, в Парке. Поскольку знала, что он туда придет.

Глава 6

На следующий день Аллан так и не дал ответа миссис Форст. Пост директора ТИ оставался свободным, так как Мэвис ушел и никто его не заменил. Колесики огромного механизма продолжали крутиться по инерции, и Аллан подозревал, что мелкие чиновники всех инстанций по–прежнему ставят печати на бланках и заполняют документацию. Чудовище еще живет, но не так, как положено.

Ему захотелось выяснить, сколько у него времени на размышления. Он набрал номер Комитета и попросил к телефону миссис Фрост.

– Да, сэр, – раздался голос автоответчика. – Секретарь Фрост сейчас на конференции. Вы можете оставить тридцатисекундное сообщение, которое будет доведено до сведения миссис Фрост. Благодарю вас. Зиииииииииииии!

– Миссис Фрост, это Аллан Перселл. Как я упоминал в нашем вчерашнем разговоре, существует ряд обстоятельств. Должность главы агентства позволяла мне сохранять определенную независимость. Вы привели в качестве возражения тот факт, что моим единственным потребителем является Телеинформацион, а значит, я практически работаю на него. Вы отметили также, что моя независимость возрастет, а не уменьшится, если я займу пост директора Телеинформациона.

Он замолчал, не зная, как выразиться дальше.

– С другой стороны, – вновь начал было Аллан, но тут истекли тридцать секунд. Он подождал, пока автоответчик на другом конце линии снова произнесет ту же белиберду, а потом заговорил: – В конце концов, я создал это агентство собственными руками. Я волен вносить в него изменения. Там я распоряжаюсь всем. А Телеинформацион безличен. На самом деле над ним не властен никто. Он подобен леднику.

Аллану показалось, что его слова звучат ужасно, но они записаны на пленку, забрать их уже невозможно. Он стал закругляться.

– Миссис Фрост, боюсь, мне понадобится некоторое время, чтобы все обдумать. Я понимаю, что тем самым ставлю вас в затруднительное положение, и очень сожалею. Боюсь, однако, задержки никак не избежать. Я постараюсь дать вам ответ в течение недели, и, пожалуйста, не подумайте, будто я пытаюсь ввести вас в заблуждение. Мне вправду трудно.

Он повесил трубку, откинулся на спинку кресла и погрузился в мрачные раздумья.

Отсюда, из кабинета, статуя майора Стрейтера казалась далекой и не имеющей особого значения. Перед ним стоит всего одна проблема: проблема работы. Либо он останется в агентстве, либо уйдет с повышением в Телеинформацион. Но если представить дело таким образом, дилемма крайне проста. Он достал монетку и пустил ее катиться по столу. Пусть случай решит за него, если возникнет необходимость.

Открылась дверь, и вошла его секретарша Дорис.

– Доброе утро, – жизнерадостно заговорила она. – Фред Ладди просит, чтобы вы дали ему рекомендательное письмо. Мы сделали расчет. Деньги за две недели плюс то, что оставались ему должны. – Она села напротив Аллана, держа наготове блокнот и карандаш. – Вы не хотите продиктовать письмо?

– Трудно сказать. – Он, конечно, хотел, потому что Ладди нравился ему, и Аллан надеялся, что тот найдет мало–мальски приличную работу. Но в то же время ему показалось, что нелепо давать рекомендацию человеку, которого он уволил за нечестность и отсутствие лояльности, выражаясь на языке МОРСа. – Вероятно, мне придется поразмыслить и об этом.

Дорис встала.

– Скажу ему, что вы очень заняты. Что придется немного подождать.

Аллан почувствовал облегчение и отпустил ее с этой отговоркой. Похоже, сейчас он был не в состоянии принять решение по какому–либо вопросу. Все проблемы, и мелкие, и крупные, витали где–то на высоте Олимпа, разве их заставишь спуститься на грешную землю.

По крайней мере, полиция его не выследила. Он испытывал почти полную уверенность в том, что недомерок, собирающий информацию для миссис Бирмингэм, не располагает данными о происшествии в Парке. Завтра в девять утра он будет знать это точно. Однако Аллан не особенно тревожился. Мысль о том, что полиция вломится к нему в дом, арестует и вышлет его, абсурдна. Подлинную озабоченность вызывали у него лишь работа и он сам.

Он сказал девушке, что нуждается в помощи, и это правда. Не потому, что выставил статую на посмешище, а потому, что сам не знает, зачем так поступил. Странно, что мозг у него работает автономно, не сообщая владельцу ни о целях своих действий, ни о побуждениях. Впрочем, мозг – это орган тела, такой же, как селезенка, почки или член. Каждый из них занимается своим делом. Почему бы и мозгу не работать так же? Если рассуждать подобным образом, ничего странного тут нет.

И все–таки он должен разобраться в том, что происходит.

Он достал бумажник и вытащил оттуда кусочек бумаги. На нем были всего три слова, написанные женским почерком.

Санаторий, Гретхен Мальпарто

Значит, девушку зовут Гретхен. И Аллан не ошибся в своих предположениях, она действительно бродила в Парке среди ночи, действуя в интересах Психиатрического санатория, что запрещено законом.

Рука санатория, последнего прибежища для дезертиров и неудачников, легла на плечо Аллана.

Он почувствовал слабость. Болезненная неуверенность овладела им, его вдруг словно залихорадило – ощущение слабого притока какой–то липкой энергии, от которой никак не отделаться.

– Мистер Перселл, – донесся до него голос Дорис – дверь оставалась открытой. – Пришел ответ на ваш звонок. Телефон записывает сообщение.

– О’кей, Дорис, – откликнулся Аллан; с усилием отмахнувшись от раздумий, он потянулся и щелкнул кнопкой на телефоне.

Магнитофонная лента послушно перемоталась назад и, переключившись на воспроизведение, принялась изрыгать записанное сообщение.

– Десять ноль пять. Щелк. Зиииииииииииии! Мистер Перселл. – Потом зазвучал любезный невозмутимый женский голос. Аллан узнал его, и на душе у него стало еще тяжелее. – Говорит Сью Фрост, вы звонили мне сегодня утром, некоторое время назад. Мистер Перселл, мне очень жаль, что меня не было на месте, когда вы позвонили. – Пауза. – Я глубоко сочувствую вам по поводу создавшейся ситуации. Нетрудно понять, в каком положении вы оказались. – Еще одна пауза, на этот раз более долгая. – Мистер Перселл, вы, несомненно, сознаете, что мы предложили вам пост директора, предполагая, что вы сможете занять его сразу.

Механизм переключился на следующий тридцатисекундный отрезок.

– Десять ноль шесть. Щелк. Зиииииииииииии! Продолжение. – Миссис Фрост прокашлялась. – Нам кажется, что неделя – довольно долгий срок, если принять во внимание непростое положение дел в Телеинформационе. Обязанности директора не выполняет никто, ведь, как вам известно, мистер Мэвис уже покинул этот пост. Мы не уверены, стоит ли нам просить его подождать и не уходить в отставку, однако, быть может, так нам и придется поступить. Мы предлагаем вам принять решение не позднее субботы. Поймите, пожалуйста: мы сочувственно относимся к вашим обстоятельствам и не хотим вас торопить. Но Телеинформацион – это жизненно важная организация, поэтому интересы общества требуют, чтобы вы дали ответ как можно скорее. Итак, я буду ждать от вас известий.

Механизм щелкнул. Оставшаяся часть пленки была чиста.

По тону миссис Фрост Аллан догадался, что она обратилась к нему с официальным заявлением, отражающим точку зрения Комитета. Он без труда представил себе, как будут прослушивать эту пленку в ходе расследования. Запись для протокола, да еще со страховкой. «Четыре и пять десятых дня», – подумал он. Четыре и пять десятых дня, чтобы решить, кто он такой и кем ему надлежит быть.

Он снял трубку и начал было набирать номер, но потом передумал. Звонить из агентства чересчур рискованно. Он вышел из кабинета.

– Опять уходите, мистер Перселл? – спросила Дорис, сидевшая за своим столом.

– Я скоро вернусь. Надо зайти в военторг насчет припасов. – Он похлопал себя по карману пальто. – Дженет попросила меня кое–что забрать.

Аллан вышел из Моджентлок–билдинга и тут же забрался в телефонную будку. Безучастно глядя в одну точку, он набрал номер.

– Психиатрический санаторий, – послышался в трубке казенный, но дружелюбный голос.

– Скажите, здесь нет Гретхен Мальпарто?

Возникла пауза.

– Мисс Мальпарто временно покинула санаторий. Может, вы поговорите с доктором Мальпарто?

Ощущая неясное раздражение, Аллан спросил:

– С ее мужем?

– Доктор Мальпарто – брат мисс Мальпарто. Будьте любезны, представьтесь, пожалуйста.

– Я хотел бы записаться на прием, – сказал Аллан. – У меня осложнения на работе.

– Да, сэр. – Шуршание бумаг. – Ваше имя, сэр?

Он замялся, но тут же нашелся:

– Я приду под именем Коутс.

– Хорошо, мистер Коутс. – Дальнейших вопросов на этот счет не последовало. – Завтра в девять утра вас устроит?

Он уже было согласился, но тут вспомнил о секционном собрании.

– Запишите меня лучше на четверг.

– Четверг, девять часов, – живо откликнулась девушка. – Доктор Мальпарто. Большое спасибо, что позвонили.

Аллан вернулся в агентство, чувствуя себя немного получше.

Глава 7

В высокоморальном обществе 2114 года от Рождества Христова еженедельные собрания секций проводились в различные часы дня. Поэтому надзиратели ближайших жилищных секций участвовали в каждом из них, заседая в президиуме, а местный надзиратель выполнял роль председателя. Поскольку надзирательницей жилищной секции Перселла являлась миссис Бирмингэм, именно ей и был предоставлен этот высокий пост. Ее коллеги, одетые в цветастые шелковые платья, заняли стулья на трибуне по обе стороны от нее.

– Ненавижу это помещение – сказала Дженет, задержавшись у дверей.

Аллан и сам его ненавидел. Здесь, в большом зале цокольного этажа жилищной секции, заседали все местные лиги, комитеты, советы, клубы и ордены. В помещении стоял затхлый запах пыли и бесконечных наслоений документации, накопившейся за долгие годы. Отсюда исходило санкционированное законом выслеживание друг друга и копание в чужом белье. В этом зале личные дела человека становились всеобщим делом. Просуществовавшая много веков христианская исповедальня достигла кульминационной точки развития в виде секционных собраний, посвященных изучению души каждого из ее членов.

Как обычно, народу оказалось больше, чем мест, многим приходилось стоять, люди столпились в проходах и по углам. Кондиционеры стонали, перелопачивая клубы дыма. Этот дым всякий раз озадачивал Аллана, ведь вроде бы ни у кого нет сигарет и курить запрещено. И тем не менее вот он, дым. Быть может, это наследие прошлого, своего рода напоминание об очистительном пламени.

Внимание привлекла стайка недомерков. Уже явились похожие на уховерток ищейки. Каждый из недомерков достигал всего полутора футов в длину. Эти твари стремительно передвигались на волосок от земли – или от вертикальной поверхности, – развивая невероятную скорость, и ничто не ускользало от их взгляда. Сейчас недомерки в инертном состоянии. Открыв металлические корпуса, надзиратели достали из них пленки с донесениями. Недомерки проведут в бездействии время, которое займет собрание, а потом их запустят снова.

В этих металлических осведомителях было нечто зловещее, но кое–что все же ободряло. Недомерки никого не обвиняли, они лишь докладывали о том, что видели и слышали. Они не могли придать своим сообщениям какую–либо окраску и ничего не могли выдумать. Поскольку обвинение предъявляли машины, истерические слухи, злоба или паранойя не представляли угрозы для подсудимого. Вопрос о виновности не ставился, доказательства были уже налицо. Здесь обсуждали лишь степень тяжести моральных прегрешений. Подсудимый не мог заявить, что его обвиняют несправедливо, он мог лишь сослаться на невезение, на то, что так глупо попался.

Сидевшая на трибуне миссис Бирмингэм сверилась с повесткой дня и посмотрела, все ли пришли. Отсутствие на собрании рассматривалось как проступок. Вероятно, Аллан и Дженет явились последними: миссис Бирмингэм подала сигнал, и собрание началось.

– Нам, по–видимому, не удастся посидеть, – прошептала Дженет, когда дверь за ними закрылась.

От тревоги у нее осунулось лицо: еженедельные секционные собрания были для нее катастрофой, источником безнадежности и отчаяния. Каждую неделю ей казалось, что обличение и крах неминуемы, но до сих пор все обходилось. Прошло много лет, но никто так и не зарегистрировал за ней ни единой оплошности. И поэтому она пришла к убеждению, что злой рок просто копит силы, чтобы однажды разгуляться вовсю.

– Когда меня вызовут, – тихонько проговорил Аллан, – не раскрывай рта. Не пытайся никого поддержать. Чем меньше будет сказано, тем больше у меня шансов.

Дженет бросила на мужа страдальчески–возмущенный взгляд.

– Они разорвут тебя на части. Ты только посмотри на них. – Она окинула взглядом зал. – Так и ждут случая на кого–нибудь наброситься.

– Большинству людей здесь скучно, им хотелось бы уйти. – Действительно, некоторые погрузились в чтение утренней газеты. – Так что не волнуйся. Если никто не кинется меня защищать, все потихоньку утрясется и, может, мне удастся отделаться устным порицанием. В том случае, разумеется, если не поступило донесений насчет статуи.

– В первую очередь мы рассмотрим дело мисс Дж. Э.

Подразумевалась Джулия Эбберли, знакомая всем присутствующим. Время от времени Джулию разбирали на собраниях, однако каким–то образом ей все же удавалось сохранить право аренды, завещанное родственниками. Теперь эта длинноногая светловолосая девушка с интригующими очертаниями груди забралась на трибуну для подсудимых, а в ее широко раскрытых глазах застыл испуг. В этот день она надела скромное ситцевое платье, комнатные туфли на низком каблуке и собрала волосы в хвостик, как у девочки.

– Мисс Дж. Э., – объявила миссис Бирмингэм, – сознательно и по собственной воле занималась непотребным делом с мужчиной ночью шестого октября две тысячи сто четырнадцатого года.

В большинстве случаев «непотребным делом» оказывался секс. Аллан прикрыл глаза, готовясь перестрадать заседание. Негромкий шелест пронесся по залу, газеты отложили в сторону. Апатии как не бывало. Именно эта сторона дела казалась Аллану особенно отвратительной, похотливое стремление во всех деталях выслушать рассказ о чьей–то оплошности, потребность, которую выдавали за добродетель.

Тут же прозвучал первый вопрос:

– Мужчина был тот же, что и в прошлых случаях?

Мисс Дж. Э. покраснела.

– Д–да, – призналась она.

– Разве мы вас не предупреждали? Разве не говорилось вам здесь же, в этом зале, что надо возвращаться домой в нормальное время и вести себя как положено порядочной девушке?

По всей вероятности, теперь говорил другой человек. Настенный динамик вещал этаким искусственным голосом. Чтобы не померк ореол правосудия, вопросы прокачивали через общий канал, где голос расчленялся на составные части, а потом восстанавливался, но уже без характерной окраски. В результате обвинитель становился безликим, а если вопросы задавал человек сочувствующий, он неожиданно превращался в защитника, что выглядело несколько странно.

– Хотелось бы узнать, что это за «непотребное дело», – подал голос Аллан, испытывая привычное отвращение из–за того, что его речь утратила характерные черты и звучит гулко и безжизненно. – Может, весь шум из–за ерунды.

Миссис Бирмингэм неприязненно оглядела зал с высоты трибуны, пытаясь определить, кто произнес эти слова. Затем она зачитала отрывок из сводки.

– «Мисс Дж. Э. сознательно и по собственной воле… совокуплялась… в ванне, расположенной в общественной ванной комнате своей жилищной секции».

– По–моему, это совсем не ерунда, – произнес голос. И тут словно собаки посрывались с цепи. Обвинения так и посыпались одно за другим, сливаясь в неясный похотливый гул.

Стоявшая рядом с Алланом Дженет съежилась и прижалась к мужу. Чувствуя, как ей жутко, он обнял ее за плечи. Еще немного, и тот же голос примется терзать его самого.

В девять пятнадцать фракция, склонная оправдать мисс Дж. Э., похоже, чего–то добилась. Совет секционных надзирателей обменялся мнениями и отпустил девушку, вынеся ей устное порицание; она радостно выскользнула из зала. Миссис Бирмингэм опять встала, держа в руках листок с повесткой дня.

Аллан почувствовал облегчение, услышав собственные инициалы. Он пошел вперед, слушая текст обвинения и радуясь, что скоро все останется позади. Недомерок, слава богу, сообщил примерно то, что и предполагалось.

– Мистер А. П., – объявила миссис Бирмингэм, – седьмого октября две тысячи сто четырнадцатого года явился домой в одиннадцать часов тридцать минут вечера в состоянии алкогольного опьянения, упал на лестнице при входе в данную жилищную секцию и при этом произнес слово, недопустимое с точки зрения морали.

Аллан взобрался на трибуну для подсудимого, и прения начались.

***

Опасность существовала всегда: в зале мог оказаться гражданин, питающий к нему глубоко затаенную идиосинкразию, который долго лелеял и копил в душе ненависть, ожидая именно такого случая. Вполне возможно, что за годы, прожитые в этой жилищной секции, Аллан задел какое–нибудь безымянное существо; неукротимая жажда мести могла вспыхнуть из–за того, что он прошел куда–то раньше очереди, позабыл поздороваться, наступил кому–нибудь на ногу и все такое прочее, – такова уж человеческая натура.

Но, оглядевшись по сторонам, он не заметил особенного оживления. Никто не бросал на него демонических, горящих злобой взглядов, и, похоже, никто не проявил ни малейшего интереса, кроме застывшей в ужасе жены.

Он смотрел на дело оптимистически, и не без причины, ведь предъявленное ему обвинение никак не назовешь тяжелым. В общем и целом не так уж все и плохо. Думая об этом и чувствуя прилив бодрости, Аллан предстал перед своим многоликим обвинителем.

– Мистер Перселл, – раздался голос, – мы очень давно не видели вас на этом месте. – Он поправился: – Я хотел сказать, мистер А. П.

– Несколько лет, – ответил Аллан.

– Сколько вы выпили?

– Три стакана вина.

– И от этого опьянели? – Голос тут же ответил на собственный вопрос: – Так записано в обвинении.

Затем отчетливо прозвучал следующий вопрос:

– Где вы пили?

Аллану не хотелось снабжать их новыми данными, и он ограничился кратким ответом:

– На Хоккайдо.

Миссис Бирмингэм знает, что он там побывал; похоже, это не имеет значения.

– Что вы там делали? – произнес голос, но его тут же перебили:

– Это несущественно. Не имеет отношения к делу. Придерживайтесь фактов. Не важно, чем он занимался до того, как напился.

Аллану показалось, что эти слова произнесла Дженет. Он не стал вмешиваться в прения.

– Разумеется, важно. Значительность действия определяется его мотивами. Собирался ли напиться? Никто никогда не собирается напиться. Откуда мне знать об этом.

Аллан сказал:

– Я вообще непривычен к любого рода спиртному и пил на пустой желудок.

– А как насчет слова, которое он произнес? Да, как насчет этого? Мы ведь даже не знаем, что это было за слово. Что, по–моему, и к лучшему. Как, неужели вы уверены, что он из числа людей, которые запросто употребляют такие вот слова? Я имел в виду лишь одно: если мы узнаем, что за слово он произнес, это все равно никак не повлияет на ход дела.

– К тому же я устал, – добавил Аллан. За годы работы в области средств массовой информации он изучил кратчайшие маршруты сознания МОРСа. – Я провел весь день на работе, хотя и было воскресенье. По–видимому, я проработал дольше, чем следовало бы по соображениям здоровья, но я люблю, когда к понедельнику на письменном столе ничего не остается.

– Скромный джентльмен честных правил, – произнес голос. И тут же отпарировал: – Которому хватает воспитания, чтобы не переходить на личности. Браво, – вещал голос, – вы ловко поставили его на место. А может, ее.

Затем среди хаотического сплетения мнений возникла и сформировалась отчетливая точка зрения. Насколько Аллан мог судить, говорил один человек.

– Попытки эти просто смехотворны. Мистер Перселл – один из наиболее уважаемых членов секции. Как известно почти каждому из нас, агентство, в котором работает мистер Перселл, поставляет множество материалов, которые использует Телеинформацион. Неужели кто–то ждет, что мы поверим, будто человек, который трудится на благо поддержания морального уровня общества, сам морально неустойчив? Как бы это характеризовало наше общество в целом? Просто парадокс, что да, то да. Ведь именно такие благородные люди, преданно служащие обществу, примером собственного поведения создают нам образец для подражания.

Не веря своим ушам, Аллан пристально поглядел через зал на жену. Вид у Дженет был ошеломленный. Да и слова подобраны в несвойственной для нее манере. Очевидно, говорил кто–то другой.

– Семья мистера Перселла арендует здесь квартиру на протяжении нескольких десятилетий, – продолжал голос. – Мистер Перселл родился здесь. Многие люди приходили и уходили за то время, которое он тут прожил. Лишь немногие из нас сумели сохранить право аренды так же долго, как и он. Сколько человек из присутствующих посещали этот зал до появления мистера Перселла? Поразмыслите над этим. Мы проводим собрания вовсе не затем, чтобы попирать достоинство человека. Мистер Перселл занял это место вовсе не для того, чтобы мы осыпали его издевками и насмешками. Похоже, кое–кто здесь полагает: чем респектабельнее человек, тем больше причин для нападок на него. Но, нападая на мистера Перселла, мы ставим под удар лучшее, что есть в нас самих. И никто от этого не выигрывает.

Аллану стало неловко.

– В основе деятельности подобных собраний, – продолжал голос, – лежит мысль о том, что человек несет моральную ответственность перед обществом, в котором живет. Мысль прекрасная. Но общество тоже несет моральную ответственность перед человеком. Если общество просит человека публично покаяться в грехах, оно обязано как–то откликнуться. Оно должно проявить уважение и оказать поддержку. Общество не может не понимать, что ему оказывают честь, если это место занимает такой гражданин, как мистер Перселл. Его жизнь посвящена заботе о нашем благополучии, усовершенствованию нашего общества. Если ему раз в жизни захотелось выпить три стакана вина и произнести одно слово, недопустимое с точки зрения морали, мне кажется, пусть он так и сделает. Мне это не мешает.

Наступила тишина. Все сидевшие в зале присмирели в приливе благоговения. Никто не смел заговорить.

Стоявшему на трибуне Аллану хотелось, чтобы кто–нибудь обрушился на него с нападками. Чувство неловкости переросло в стыд. Человек, который его расхваливал, ошибался, ведь он не знал о нем очень многого.

– Погодите минутку, – возразил Аллан. – Скажем без обиняков: я поступил плохо. Я не имею права напиваться и сквернословить точно так же, как и все другие.

Голос произнес:

– Перейдем к следующему делу. Похоже, ничего особенного тут нет.

Восседавшие на трибуне пожилые дамы посовещались и через некоторое время вынесли вердикт. Миссис Бирмингэм поднялась на ноги.

– Соседи мистера А. П. находят нужным воспользоваться данным случаем, чтобы осудить его поведение седьмого октября ночью, но считают, что в силу безупречности его характеристики в прошлом необходимость в дисциплинарных взысканиях отсутствует. Мистер А. П., вы можете вернуться в зал.

Аллан спустился вниз и подошел к жене. Не помня себя от радости, Дженет изо всех сил прижалась к нему.

– Кто бы ни был этот человек, благослови его Бог.

– Я такого не заслужил, – обеспокоенно проговорил Аллан.

– Заслужил. Конечно, заслужил. – Безрассудный блеск в ее глазах. – Ты замечательный человек.

Невдалеке, у одного из столиков, спокойно стоял невысокий пожилой мужчина с седыми чуть поредевшими волосами и сдержанной улыбкой. Мистер Вейлс. Он взглянул на Аллана и тут же отвернулся.

– Вот этот человек, – решил Аллан. – Вейлс.

– Ты уверен?

На трибуну поднялся следующий подсудимый, и миссис Бирмингэм огласила обвинение:

– Девятого октября две тысячи сто четырнадцатого года миссис P. M. всуе употребила имя Господне в присутствии мужчин и женщин, действуя сознательно и по собственной воле.

Голос произнес:

– Пустая трата времени.

И началась дискуссия.

Когда собрание закончилось, Аллан подошел к Вейлсу. Выйдя из зала, тот задержался, словно поджидал его. Аллан несколько раз встречался с ним в холле, но не мог припомнить, чтобы им доводилось о чем–нибудь разговаривать, они лишь обменивались пожеланиями доброго утра.

– Это были вы, – сказал Аллан.

Они пожали друг другу руки.

– Рад, что мне удалось вас выручить, мистер Перселл. – Голос Вейлса звучал бесцветно, ничем особенным он не отличался. – Я заметил, что вы вступились за девушку. Вы всегда помогаете людям, которых разбирают. И я дал себе обещание: если мистер Перселл когда–нибудь окажется на этом месте, я сделаю для него то же самое. Мы все уважаем вас, мистер Перселл, вы нам нравитесь.

– Спасибо, – смущенно улыбнулся Аллан.

Когда они с Дженет поднимались к себе в квартиру, она спросила:

– В чем дело? – Собрание осталось позади, поэтому она впала в состояние болезненного возбуждения. – Почему у тебя такой мрачный вид?

– У меня мрачное настроение, – ответил он.

Глава 8

Доктор Мальпарто проговорил:

– Доброе утро, мистер Коутс. Пожалуйста, снимайте пальто и садитесь. Располагайтесь поудобнее.

И тут доктора охватило странное неприятное чувство, потому что стоявший перед ним человек был вовсе не мистер Коутс, а Аллан Перселл. Мальпарто поспешно поднялся на ноги, извинился и вышел в коридор. Его затрясло от волнения. Лицо оставшегося в кабинете Перселла выражало смутное недоумение. Высокий, привлекательный, пожалуй, чересчур серьезный мужчина лет тридцати в тяжелом пальто. Вот он – человек, которого Мальпарто надеялся встретить. Но он не ждал его так скоро.

Он вынул ключ, открыл свою картотеку и взял досье Перселла. Бегло просмотрел его на обратном пути в кабинет. Содержание оставалось таким же загадочным, как и прежде. Вот крайне ценная энцефалограмма, неустранимый синдром тоже на месте. Мальпарто вздохнул от удовольствия.

– Прошу прощения, мистер Перселл, – сказал он, закрывая за собой дверь. – Сожалею, что заставил вас ждать.

Пациент нахмурился:

– Давайте придерживаться имени Коутс. Или старый принцип насчет врачебный тайны больше у вас не в чести?

– Пусть будет «мистер Коутс». – Мальпарто сел и надел очки. – Скажу вам откровенно, мистер Коутс, я ждал вашего прихода. Примерно неделю назад мне в руки попала ваша энцефалограмма с заключением Диксона. У меня возник большой интерес к вам, и я испытываю глубокое удовлетворение, поскольку мне представился случай заняться… – Он кашлянул. – Вашей проблемой. – Он чуть было не сказал «вашим делом».

Мистер Коутс беспокойно заерзал в удобном, обтянутом кожей кресле. Он закурил сигарету, нахмурился, потер складку на брюках.

– Мне необходима помощь. У нас ее никому не оказывают, и в этом состоит один из недостатков МОРСа; людей просто объявляют неполноценными и изгоняют из общества.

Мальпарто кивнул в знак согласия.

– К тому же, – сказал мистер Коутс, – меня разыскала ваша сестра.

Это известие обескуражило Мальпарто. Гретхен не только ввязалась в это дело, но и проявила изрядное хитроумие. Со временем мистер Коутс пришел бы и сам, но Гретхен сократила срок ожидания вдвое. Он задумался над вопросом: к чему ей это?

– А вы не знали? – спросил мистер Коутс.

Он решил ответить честно:

– Нет, не знал. Что, впрочем, не важно, – и зашуршал страницами карточки. – Мистер Коутс, не могли бы вы охарактеризовать своими словами, в чем заключается ваша проблема?

– В работе.

– А именно?

Мистер Коутс закусил губу.

– Пост директора ТИ. В понедельник мне предложили его занять.

– В настоящее время вы являетесь главой независимого исследовательского агентства? – Мальпарто сверился со своими бумагами. – Когда вы должны дать ответ?

– Не позднее послезавтра.

– Крайне интересно.

– Не правда ли? – сказал мистер Коутс.

– У вас не очень много времени. Как вам кажется, вы сможете принять решение?

– Нет.

– Почему нет?

Пациент замешкался с ответом.

– Вы боитесь, не прячется ли у меня в шкафу недомерок? – Мальпарто ободряюще улыбнулся. – Здесь единственное во всей нашей благословенной цивилизации место, куда недомеркам закрыт доступ.

– Я слышал об этом.

– Счастливая прихоть истории. Кажется, жена майора Стрейтера питала благосклонность к психоаналитикам. Последователь Юнга с Пятой авеню исцелил ее от частичного паралича правой руки. Представляете себе женщин такого типа?

Мистер Коутс кивнул.

– Поэтому, – сказал Мальпарто, – после создания Правительственного Комитета и национализации земли нам позволили продолжать свою деятельность. Нам, то есть бойцам психофронта, оставшимся в живых после войны. Стрейтер был человек осмотрительный. Необычное свойство. Он понимал, что необходимо…

Мистер Коутс сказал:

– В воскресенье вечером кто–то передвинул рычажок у меня в голове. И я превратил статую майора Стрейтера в карикатуру. Что и мешает мне принять предложение и стать директором ТИ.

– А–а, – сказал Мальпарто и впился взглядом в энцефалограмму, в неустранимую кривую.

У него возникло ощущение, будто он повис вверх ногами над океаном и пляшущая пена забивает его легкие. Он осторожно снял очки и протер их носовым платком.

За окном кабинета раскинулся город – плоская поверхность, лишь шпиль МОРСа возвышается точно в центре. От него концентрическими кольцами расходились зоны, аккуратные линии и завитки, упорядоченные пересечения.

«По всей планете», – подумал доктор Мальпарто.

Словно шкура огромного млекопитающего, наполовину погрузившегося в грязь. Увязшего в подсыхающей глине суровой пуританской морали.

– Вы родились здесь, – проговорил он наконец.

Все сведения, история жизни пациента у него в руках; он перелистал страницы.

– Все мы здесь родились, – отозвался мистер Коутс.

– Вы познакомились с женой в одной из колоний. Что вы делали на Бет–четыре?

Пациент сказал:

– Проверял пакет. Я работал консультантом в тогдашнем агентстве «Уинг–Миллера». Мне хотелось создать пакет, основанный на опыте колонистов–сельскохозяйственников.

– Вам понравилось там?

– В каком–то смысле – да. Похоже на границу продвижения поселенцев. Мне запомнился дощатый фермерский домик с белеными стенами. Он принадлежал ее родственникам… ее отцу. – Он приумолк на мгновение. – Мы с ним часто спорили. Он издавал местную газету в маленьком городке. Мы спорили и пили кофе ночи напролет.

– А… – Мальпарто заглянул в карточку. – Дженет принимала участие в спорах?

– Изредка. Она слушала. По–моему, она боялась отца. И может быть, чуть–чуть побаивалась меня.

– Вам тогда было двадцать пять лет?

– Да, – ответил мистер Коутс. – А Дженет – двадцать два года.

Мальпарто сверился с досье:

– Ваш отец к тому времени уже умер. А мать еще была жива?

– Она умерла в две тысячи сто одиннадцатом году, – сказал мистер Коутс. – Немногим позже.

Мальпарто поставил видео– и аудиопленки.

– Можно мне записать нашу беседу?

Пациент подумал.

– Да, пожалуй. Все равно я у вас в руках.

– В моей власти? Как будто я – волшебник? Вряд ли. В моих руках оказалась ваша проблема: рассказав о ней, вы как бы переложили ее на меня.

Похоже, мистер Коутс перестал испытывать напряжение.

– Спасибо, – сказал он.

– На сознательном уровне, – продолжил Мальпарто, – вы не знаете, почему надругались над статуей, мотивы прячутся где–то в глубине. По всей вероятности, эпизод, связанный со статуей, является частью более обширного процесса, тянувшегося, быть может, многие годы. Если мы станем заниматься отдельным происшествием, нам никогда не удастся его понять; смысл кроется в обстоятельствах, которые ему предшествовали.

Пациент скорчил гримасу.

– Вы тут волшебник.

– Мне бы хотелось, чтобы вы воспринимали меня как–нибудь иначе.

Его покоробило от представлений, в которых он узнал расхожий стереотип: обыватели стали относиться к психоаналитикам из санатория со смешанным чувством страха и преклонения, как будто санаторий представлял собой какой–то храм, в котором психоаналитики были жрецами. Как будто они занимаются какой–то ритуальной бредятиной, а ведь на самом деле работа ведется строго научно, в лучших традициях психоанализа.

– Не забывайте, мистер Коутс. – Мальпарто нахмурился. – Я смогу вам помочь, только если вы этого захотите.

– Сколько это будет стоить?

– Нужно выяснить, какой у вас доход. Стоимость лечения определят исходя из вашей платежеспособности.

Весьма характерно для учения МОРСа – извечная бережливость протестантов. Ничего не следует тратить впустую. Всегда нужно хорошенько поторговаться.

Голландская реформатская церковь жива даже в душе этого беспокойного еретика… мощь несгибаемой революции, положившей конец эпохе Расточительства, уничтожившей «греховность и коррупцию», а вместе с ними досуг и душевный покой, способность посидеть просто так и ничего не брать в голову.

«Интересно, как жилось тогда?» – подумал Мальпарто.

В те дни, когда дозволялась праздность. В каком–то смысле это был золотой век, и в то же время существовало странное смешение, удивительный сплав свободы эпохи Возрождения с ограничениями эпохи Реформации. В душе каждого человека жило и то и другое – два начала в борьбе друг с другом. И в конце концов голландские проповедники, вещавшие об адском пламени, одержали победу…

Мистер Коутс сказал:

– Давайте поглядим на лекарства, которые вы тут применяете. И на ваши световые и высокочастотные новинки техники.

– Всему свое время.

– Господи, мне нужно дать ответ миссис Фрост не позднее субботы.

– Посмотрим на ситуацию здраво. Мы не добьемся никаких значительных изменений за сорок восемь часов. Мы исчерпали запас чудодейственных средств несколько веков назад. Нас ожидает долгий трудоемкий процесс, перед нами множество препятствий.

Мистер Коутс нервно зашевелился.

– Вы считаете, что в центре всего – насмешка над статуей, – сказал Мальпарто. – Давайте от этого отталкиваться. Что вы делали перед тем, как вошли в Парк?

– Я навестил друзей.

Мальпарто уловил что–то в тоне пациента и спросил:

– Где? Здесь, в Новейшем Йорке?

– На Хоккайдо.

– Разве там кто–нибудь живет? – Мальпарто был искренне удивлен.

– Несколько человек. Они не живут подолгу.

– Вы и раньше там бывали?

– Время от времени. Я ищу идеи для пакетов.

– А что вы делали до того?

– Почти весь день работал в агентстве. Потом мне стало… скучно.

– Вы отправились на Хоккайдо прямо из агентства?

Пациент чуть было не кивнул в ответ, но потом на лице его возникло какое–то непонятное выражение.

– Нет, я немного прогулялся. Я забыл об этом. Как мне теперь припоминается, я зашел… – Он замолчал надолго. – В военторг. Чтобы взять пива «3,2». Только зачем мне понадобилось пиво? Я не особенно его люблю.

– Что–нибудь произошло?

Мистер Коутс пристально посмотрел на него.

– Не помню.

Мальпарто сделал пометку.

– Я ушел из агентства. А потом все события как облаком закрыло. Полчаса, не меньше, будто провалились.

Мальпарто поднялся на ноги и нажал на кнопку селектора.

– Будьте добры, попросите, пожалуйста, зайти ко мне двух невропатологов. И пусть нас никто не беспокоит, пока я не дам знать, что свободен. Отмените встречу со следующим пациентом. Если появится моя сестра, я хотел бы с ней повидаться. Да, пропустите ее. – Он отключил селектор.

Мистер Коутс взволнованно спросил:

– А что теперь?

– Теперь исполнится ваше желание. – Он отомкнул дверцу шкафа с оборудованием и принялся доставать приборы. – Лекарства и новинки техники. Попробуем копнуть поглубже и выяснить, что произошло с того момента, как вы вышли из агентства, до времени, когда вы очутились на Хоккайдо.

Глава 9

Его угнетала тишина. В Моджентлок–билдинге никого больше не было, он один трудился в толще колоссальной гробницы. Небо на улице затянуло облаками. В восемь тридцать он сдался.

В восемь тридцать, а не в десять.

Он закрыл ящики стола, вышел из агентства и направился вдоль улицы по темному тротуару. Вокруг ни души. Все дорожки пусты: воскресным вечером здесь не увидишь людей, потоком устремляющихся домой с работы. Только очертания жилищных секций, закрытые военторги, недружелюбное небо.

Занимаясь историческими исследованиями, он узнал об исчезнувшем явлении, о неоновых рекламах. Теперь его обрадовало бы появление хоть нескольких вывесок, которые нарушили бы однообразие. Ослепительно яркий вихрь реклам, объявлений, мигающих надписей навсегда ушел из жизни. Все это выброшено на свалку, будто кипа выцветших цирковых афиш; история перетолчет их в кашу, а на новой бумаге напечатают учебники.

Он шел по дорожке, не видя ничего, и вдруг впереди засветились огоньки. Его потянуло к свету, и через некоторое время он очутился возле приемной станции автофакта.

Кольцо огней достигало нескольких сотен футов в высоту. Внутри этого кольца совершал посадку корабль автофакта, бочкообразный цилиндр, покрывшийся за время путешествия щербинами и ржавчиной. На борту корабля, как и там, откуда он прилетел, не было людей. И приемные устройства работали без их вмешательства. Когда роботы–диспетчеры посадят корабль, другие саморегулирующиеся механизмы разгрузят его, проверят партии товаров, переправят ящики в магазин и сложат там. Продавец да покупатели, других людей здесь нет.

Сейчас вокруг станции собралась небольшая группа дорожных смотрителей, они наблюдали за работой машин. Как обычно, бо′льшую часть зрителей составляли подростки. Засунув руки в карманы, задрав голову, мальчишки не отрываясь глядели вверх. Шло время, но ни один так ни разу и не шевельнулся. Все молчали. Никто не подходил и не отходил.

– Большой, – заметил наконец один из мальчишек. Высокий, с тускло–рыжими волосами и угреватым лицом. – Корабль–то.

– Да, – подтвердил Аллан и тоже запрокинул голову. – Интересно, откуда он, – сказал Аллан, чувствуя себя весьма неловко. Он воспринимал индустриальные процессы как движение планет: все происходит автоматически, будто нечто само собой разумеющееся.

– Он с Беллатрикса–семь, – заявил мальчишка, и двое из его молчаливых спутников кивнули. – Продукция Тангстена. Они уже целый день выгружают круглые стеклянные лампы. Беллатрикс всего лишь эксплуатационная система. Все они непригодны для проживания.

– Провались этот Беллатрикс, – сказал кто–то из ребят.

Аллан пришел в недоумение.

– Почему?

– Какая тебе разница?

Мальчишки презрительно оглядели его. В конце концов кто–то сказал хриплым голосом:

– Мы хотим улететь.

– Куда?

Презрение переросло в неприязнь, мальчишки отошли подальше от Аллана.

– Прочь. Туда, где просторно. Где что–то происходит.

Рыжий мальчишка сообщил:

– На Сириусе–девять выращивают грецкие орехи. Почти такие же, как здесь. На вкус никакой разницы. Целая планета деревьев с грецкими орехами. А на Сириусе–восемь выращивали апельсины. Только они погибли.

– На них напали мучнистые червецы, – мрачно добавил один из ребят, – и поели все апельсины.

Рыжеволосый паренек сказал:

– Лично я полечу на Орионус. Там разводят настоящих свиней, их не отличить от здешних. Попробуйте скажите, в чем разница. Попробуйте.

– Но это далеко от центра, – сказал Аллан. – Подумайте трезво, ведь ваши родные потратили не одно десятилетие, чтобы получить право на аренду в такой близости от него.

– Мать твою… – с горечью сказал один из мальчишек, и они разошлись в разные стороны.

Аллан остался один, осмысливая очевидный факт: МОРС не дается при рождении. Это образ жизни, которому необходимо научиться. Мальчишкам живется невесело, и, столкнувшись с ними, Аллан припомнил об этой истине.

Военторг, при котором находилась приемная станция автофакта, еще не закрылся. Аллан зашел в него, доставая на ходу бумажник.

– Конечно, – сказал невидимый продавец, когда он прокомпостировал карточку для покупок. – Но только сорт «3,2». Вы в самом деле собираетесь его пить? – На фоне стены с товарами светилась витрина, в которой размещались бутылки с пивом. – Его же из соломы делают.

Однажды, много лет тому назад, Аллан пробил в карточке купон на пиво «3,2» и получил 0,7 л шотландского виски. Бог его знает, откуда оно там взялось. Может, сохранилось еще с довоенных времен, а складской робот обнаружил его и автоматически засунул на единственную свободную полку. Больше такого не случалось ни разу, но Аллан снова и снова пробивал этот купон, питая, как ребенок, неясную надежду. По–видимому, произошло невероятное, система дала сбой, такое бывает даже в безупречном обществе.

– Верните деньги, – попросил он и поставил на прилавок нераскупоренную бутылку. – Я передумал.

– Я же говорил, – сказал продавец и снова прикрепил купон к карточке.

Аллан постоял немного с пустыми руками, тщетные попытки вымотали его. А затем вышел обратно на улицу.

Мгновение спустя он уже поднимался по пандусу к маленькому летному полю на крыше, которым агентство пользовалось для срочных перелетов. В сарае под замком стоял одноместный скиб.

***

– И это все? – спросил Мальпарто. Он отключил решетчатую систему из проводов и линз, нацеленных на пациента. – С момента ухода из агентства и до того, как вы отправились на Хоккайдо, больше ничего не произошло?

– Больше ничего. – Мистер Коутс лежал ничком на столе, вытянув руки вдоль тела. Над ним возвышались двое техников, снимавших показания датчиков.

– Это тот самый случай, который вы не могли вспомнить?

– Да, мальчишки на станции автофакта.

– Вы приуныли?

– Да, – признался мистер Коутс.

Голос его звучал бесцветно, личность пациента пребывала в состоянии диффузии под изолирующим воздействием медикаментов.

– Почему?

– Потому что это несправедливо.

Мальпарто не усмотрел в этом ничего существенного, происшествие показалось ему незначительным. Он рассчитывал на сенсационное открытие – убийство, совокупление, бешеный взрыв эмоций, а может, и все, вместе взятое.

– Продолжим, – с неохотой сказал он. – Займемся эпизодом на Хоккайдо. – Он приостановился. – Встреча с мальчишками. Вы вправду считаете, что она очень важна?

– Да, – ответил мистер Коутс.

Мальпарто пожал плечами и жестом велел техникам включить решетку с приборами.

***

Вокруг стояла тьма. Скиб снижался над островом, он сам управлял своим полетом и разговаривал сам с собой механическим голосом. Аллан прижался затылком к спинке сиденья и закрыл глаза. Свист воздуха при снижении стал тише, на приборной панели замигал синий огонек.

Искать поле не имело смысла, весь Хоккайдо представлял собой поле. Аллан нажал кнопку режима посадки, и корабль, действуя по собственному усмотрению, начал спускаться к покрытой пеплом земле. Через некоторое время он перехватил сигнал передатчика Шугермана и изменил курс. Используя сигнал как маяк, корабль произвел посадку. Он слегка подпрыгнул, громыхнул и остановился. Стало тихо, только гудели, перезаряжаясь, батареи.

Аллан открыл дверцу и довольно неуверенно начал выбираться наружу. Пепел осел у него под ногами, как будто он ступил в кашу. Этот пепел имел сложный состав, в него входили органические и неорганические соединения. Люди и их пожитки, переплавленные в черно–серую массу. В послевоенные годы из пепла получали неплохой строительный раствор.

Справа что–то тусклое светилось. Он пошел на огонек, который в конце концов превратился в Тома Гейтса, помахивающего фонариком.

– МОРС вам, – сказал Гейтс, костлявый тщедушный человечек с глазами навыкате, нечесаной шевелюрой и изогнутым, как у попугая ара, носом.

– Как дела? – спросил Аллан, пробираясь следом за щуплой тенью к круглому отверстию, служившему входом в подземное убежище, сооруженное во время войны и уцелевшее по сей день. Гейтс с Шугерманом укрепили и усовершенствовали его; Гейтс заколачивал гвозди, а Шугерман руководил.

– Я поджидал Шугги. На нашей стороне скоро уже рассветет, а он всю ночь закупал припасы. – Гейтс нервно хихикнул. – Торговля идет вовсю. На сегодняшний день у нас неплохой расклад. Куча вещей, которые, не будем лицемерить, нужны людям.

Спустившись по лестнице в убежище, они оказались в главном его помещении. Там царил беспорядок, повсюду – разномастная мебель, книги, картины, жестяные и стеклянные банки с пищей, продукты в коробках, ковры, безделушки и просто барахло. Проигрыватель ревел во всю мощь, звучал чикагский вариант «Не могу раскачаться». Гейтс улыбнулся и сделал музыку потише.

– Чувствуйте себя как дома. – Он бросил Аллану коробку с крекерами, а следом за ней кусок чеддера. – Они в порядке, абсолютно безопасны. Слушай, мы тут все копали, копали. Под пеплом, потом под землей. Гейтс и Шугерман нанялись в археологи.

Останки былого. Тонны обломков, годных к употреблению, полупригодных и не годных ни на что; предметы, которым нет цены, побрякушки и полный хлам. Аллан присел на ящик со стеклом. Вазы и бокалы, высокие стаканы, граненый хрусталь.

– Шустрилы–коробейники, – сказал он, разглядывая бокал с надбитым краешком, созданный кем–то из давно уже умерших мастеров двадцатого века. Бокал с рисунком: олень и охотник. – Неплохо.

– Могу продать, – предложил Гейтс. – Пять баксов.

– Слишком дорого.

– Ну, три бакса. Нам надо побыстрее двигать все это. Скорость оборота увеличивает прибыль. – Гейтс радостно захихикал. – Чего бы тебе хотелось? Бутылку шабли Беринжера? Тысяча долларов. Экземпляр «Декамерона»? Две тысячи долларов. Электрическую вафельницу? – Он принялся подсчитывать. – Зависит от того, какую ты хочешь. Если ту, что превращается в гриль для сандвичей, будет дороже.

– Ничего мне не надо, – пробормотал Аллан. Перед ним лежала огромная кипа полуистлевших газет, журналов и книг, обвязанная коричневой веревкой. На верхней значилось «Сэтердей ивнинг пост».

– «Пост» за шесть лет, – сказал Гейтс. – С тысяча девятьсот сорок седьмого по тысяча девятьсот пятьдесят второй. В прекрасном состоянии. Скажем, полторы штуки. – Он стал яростно рыться в груде неупакованных книг, лежавших рядом, разбрасывая их и обрывая страницы. – Вот милая вещица. «Йейльский вестник». Один из тех самых малоформатных литературных журналов. Есть статьи про Трумэна Капоте, Джеймса Джойса. – Глаза его лукаво блеснули. – Очень много секса.

Аллан принялся рассматривать линялую, пропитавшуюся водой книжку в дешевом переплете – разбухшее месиво из грязных страниц.

Джек Вудсби

НЕУТОМИМАЯ ДЕВСТВЕННИЦА

Аллан раскрыл ее наугад и наткнулся на захватывающий отрывок.

…Ее груди походили на два беломраморных конуса, обтянутых тонкой оболочкой порванного шелкового платья. Он потянул ее к себе и почувствовал, как жарко пышет в вожделении ее прекрасное тело. Тихо постанывая, она прикрыла глаза. «Пожалуйста», – проговорила она, задыхаясь, и сделала слабое движение, пытаясь оттолкнуть его. Платье ее совсем распахнулось, открывая взору биение крепкой, упругой, цветущей плоти…

– Господи помилуй, – сказал Аллан.

– Отличная книжка, – отметил Гейтс, присев на корточки рядом с ним. – Тут их еще много. Вот, – он выкопал другую и подпихнул ее Аллану, – почитай.

Я УБИЙЦА

Время и сырость стерли имя автора. Аллан открыл потрепанную книжку в мягком переплете и принялся читать.

…Я снова выстрелил ей в пах. Кишки с кровью вывалились наружу и насквозь промочили разорванную юбку. Мои ботинки скользили по полу, залитому кровью. Искромсанная грудь попалась мне под ноги, и я нечаянно наступил на нее каблуком, но какая, к черту, разница, она все равно мертва…

Аллан нагнулся, вытащил толстую, покрытую плесенью книгу в сером переплете и раскрыл ее.

…Сквозь заплетенное паутиной окно Стивен Дедалус следил за пальцами гранильщика драгоценных камней; тот ощупывал потускневшую от времени цепочку, испытывая ее. Пыль легла паутиной на окно и на подносы с образцами. От пыли потемнели привычные к труду пальцы и схожие с когтями стервятника ногти…

– Крутая книжка, – сказал Гейтс, заглядывая Аллану через плечо. – Особенно в конце. Полистай ее.

– Почему она здесь? – спросил Аллан. Гейтс всплеснул руками:

– Приятель, это же та самая . Забористей всего, что тут есть. Знаешь, сколько я выручаю за один экземпляр? Десять тысяч долларов!

Он попытался забрать книгу, но Аллан вцепился в нее.

…Пыль спала на тусклых завитках бронзы и серебра, на залитых киноварью ромбах, на темных, как вино, рубинах, прокаженных каменьях…

Аллан положил книгу.

– Совсем неплохо.

У него возникло какое–то странное ощущение, и он еще раз внимательно прочел отрывок.

Ступеньки лестницы заскрипели, и в комнату вошел Шугерман.

– Что, недурно? – Увидев книгу, он кивнул. – Джеймс Джойс. Отличный писатель. «Улисс» нынче приносит нам немало денег. Гораздо больше, чем Джойс получил за всю жизнь. – Он опустил свою поклажу на пол. – Там, наверху, остались вещи, которые я выгрузил с корабля. Напомни, чтобы я не забыл. Мы можем перенести их вниз попозже.

И этот крупный человек с круглым лицом, заросшим синеватой щетиной, принялся стаскивать с себя шерстяное пальто.

Разглядывая «Улисса», Аллан спросил:

– Почему эта книга оказалась вместе с прочими? Она совсем другая.

– Слова в ней такие же, – сказал Шугерман. Он вставил сигарету в мундштук, искусно вырезанный из слоновой кости, и закурил. – Как идут дела, мистер Перселл? Как агентство?

– Прекрасно, – сказал он. Книга все не шла у него из головы. – Но ведь…

– Тем не менее книга порнографическая, – сказал Шугерман. – Джойс, Хемингуэй. Дегенеративный хлам. Первый Комитет по книгам, учрежденный майором, занес «Улисса» в черный список еще в тысяча девятьсот восемьдесят восьмом году. Вот. – Он подобрал пачку книг и стал бросать их Аллану на колени – одну, вторую. – Таких еще много. Романы двадцатого века. Теперь они все исчезли. Их запретили. Сожгли. Уничтожили.

– А для чего написаны эти книги? Почему их смешали с мусором? Раньше ведь так не делали, верно?

Последнее замечание позабавило Шугермана, а Гейтс загоготал и шлепнул себя рукой по колену.

– Какому МОРСу они учат? – спросил Аллан.

– Никакому, – сказал Шугерман. – Эти романы учат как раз анти–МОРСу.

– Вы их читали? – Аллан полистал «Улисса» и еще сильней изумился и заинтересовался. – Почему? Что вы в них нашли?

Шугерман задумался.

– В отличие от всего остального, это – настоящие книги.

– Что это значит?

– Трудно сказать. Они кое о чем говорят. – Лицо Шугермана расплылось в улыбке. – Перселл, я же яйцеголовый. Я назвал бы эти книги литературой. Так что меня лучше не спрашивать.

– Эти ребята, – объяснил Гейтс, дыша в лицо Аллану, – написали про то, как все было в эпоху Расточительства. – Он стукнул кулаком по книге. – В ней рассказано об этом. В ней есть все.

– Их следует хранить, – сказал Аллан. – А не выбрасывать вместе с хламом. Они необходимы как летопись истории.

– Конечно, – сказал Шугерман, – чтобы мы смогли представить себе, как люди жили в те времена.

– Это ценные книги.

– Очень ценные.

Аллан сердито воскликнул:

– В них правда!

Шугерман зашелся от смеха. Он вынул из кармана платок и вытер глаза.

– Все верно, Перселл. В них правда, единственная и неповторимая чистейшая правда. – Он вдруг перестал смеяться. – Том, дай ему книгу Джойса. В подарок от нас с тобой.

– Но ведь «Улисс» стоит десять штук! – изумился Гейтс.

– Отдай ему книгу. – Шугерман уперся, в голосе его послышались раздраженные, ворчливые нотки. – Пусть она будет у него.

– Я не могу ее взять, – сказал Аллан, – она слишком дорогая.

Он понял, что не в состоянии заплатить за книгу. У него нет десяти тысяч долларов. А еще он понял, что хотел бы ее иметь.

Шугерман долго и сердито смотрел на Аллана, чем привел его в смущение.

– МОРС, – пробормотал он наконец. – Никаких подарков. Ладно, Аллан, извини.

Он поднялся на ноги и прошел в соседнюю комнату.

– Не выпьешь ли стаканчик хереса?

– Хорошее вино, – сказал Гейтс. – Из Испании. Настоящий херес.

Шугерман вернулся с полупустой бутылкой, отыскал три стакана и разлил в них вино.

– Выпьем, Перселл. За доброту, правду и… – Он подумал. – За нравственность.

Они выпили.

***

Сделав последнюю пометку, Мальпарто дал знак техникам. Решетку откатили в сторону, и в кабинете зажегся свет. Лежавший на столе пациент заморгал и слабо пошевелился.

– А потом вы вернулись? – спросил Мальпарто.

– Да, – сказал мистер Коутс. – Я выпил три стакана хереса, а затем полетел обратно в Новейший Йорк.

– И больше ничего не произошло?

Мистер Коутс с трудом приподнялся и сел.

– Я вернулся, поставил на место скиб, взял инструменты и банку красной краски и сделал из статуи посмешище. Оставил на скамейке пустую банку и отправился домой.

Первый сеанс закончился, а Мальпарто абсолютно ничего не выяснил. С пациентом ничего не случилось ни на Хоккайдо, ни до того; он повстречал каких–то мальчишек, попытался купить бутылку шотландского виски, увидел книгу – вот и все. Никакого смысла.

– Вы когда–нибудь проходили экстрасенс–тесты? – спросил Мальпарто.

– Нет. – Пациент поморщился от боли. – У меня разболелась голова от ваших медикаментов.

– У меня есть несколько дежурных тестов, я хотел бы проверить вас по ним. Сегодня уже поздновато; может, в следующий раз. – Он решил, что в ходе терапии больше не стоит обращаться к воспоминаниям пациента. Незачем вытаскивать на поверхность позабытые переживания и события прошлого. Теперь он станет работать, обращаясь к уму мистера Коутса, а не к потаенному содержимому его сознания.

– Удалось что–нибудь узнать? – спросил мистер Коутс, вставая; ноги у него не гнулись.

– Кое–что. Один вопрос. Меня интересует, к чему приведет ваша шутка. Как вы считаете…

– У меня из–за нее будут неприятности.

– Я не вас имел в виду. А общество МОРСа.

Мистер Коутс подумал.

– Ни к чему. Разве что полиция теперь найдет, чем заняться. А у газет появится материал для печати.

– А для людей, которые увидят карикатуру на статую?

– Никто ничего не увидит, статую обшили досками. – Мистер Коутс потер подбородок. – Ее видела ваша сестра. И кое–кто из бойцов когорты, их выставили вокруг статуи для охраны.

Мальпарто пометил это у себя.

– Гретхен сказала, что некоторые из бойцов когорты смеялись. Статуя приобрела своеобразный вид, вы, наверное, слышали об этом.

– Слышал, – сказал Мальпарто. Потом он справится на этот счет у сестры. – Значит, они смеялись. Интересно.

– Почему?

– Да ведь бойцы когорты – штурмовики общества МОРСа. Их бросают на самую грязную работу. Когорта – оплот бдительности. И они, как правило, не смеются.

Мистер Коутс задержался у дверей кабинета.

– Мне непонятно, что это значит.

Доктор Мальпарто подумал: ясновидение. Способность предугадывать будущее.

– Встретимся в понедельник, – сказал он и взял журнал приема. – В девять. Вас устроит?

Мистер Коутс подтвердил, что его это устроит, а затем в мрачном настроении отправился на работу.

Глава 10

Стоило ему войти в кабинет, как появилась Дорис:

– Мистер Перселл, что–то случилось. Гарри Прайар хотел бы поговорить с вами.

Прайар, возглавлявший художественный отдел, занял место Фреда Ладди и временно выполнял обязанности ассистента Аллана.

Вошел Прайар, вид у него был угрюмый.

– Речь пойдет о Ладди.

– Он разве не ушел? – спросил Аллан, снимая пальто. Он все еще пребывал под воздействием медикаментов Мальпарто, болела голова, и он плохо соображал.

– Он ушел, – сказал Прайар. – В «Блейк–Моффет». Как нам сообщили из ТИ сегодня утром, до вашего прихода.

Аллан застонал.

– Он в курсе всего, что у нас подготовлено, – продолжал Прайар. – Новые пакеты. Рабочие идеи. А значит, «Блейк–Моффет» тоже в курсе.

– Сделайте переучет, – сказал Аллан. – Посмотрите, что он взял. – Окончательно впав в уныние, он уселся за стол. – Сразу, как закончите, сообщите мне.

На переучет ушел весь день. В пять часов ему доложили о результатах.

– Обобрал нас вчистую, – сказал Прайар. И затряс головой от восхищения. – Наверное, не один час трудился. Мы, конечно, можем наложить на материалы арест и попытаться востребовать их через суд.

– «Блейк–Моффет» способен вести тяжбу годами, – сказал Аллан, вертя в руках желтый блокнот с длинными листками. – Когда мы получим пакеты обратно, они уже устареют. Придется нам сочинять новые. Лучше прежних.

– Это круто, – сказал Прайар. – Ничего подобного раньше не случалось. Мы видали, как пиратствует «Блейк–Моффет», мы теряли материалы, у нас перехватывали идеи. Но чтобы кто–то из высшего эшелона обобрал нас до нитки – такого с нами не бывало ни разу.

– Мы еще никогда никого не увольняли, – напомнил ему Аллан. И подумал о том, какую обиду он нанес Ладди этим увольнением. – Они могут здорово нам навредить. И вероятно, так и сделают, заполучив Ладди. У него на нас зуб. Раньше мы с этим не сталкивались. Личные чувства. Злоба, грызня не на жизнь, а на смерть.

Когда Прайар ушел, Аллан встал и заходил по кабинету. Завтра пятница, последний день, в течение которого можно раздумывать насчет должности директора ТИ. Проблема, связанная со статуей, до конца недели не разрешится, ведь Мальпарто сказал, что лечение растянется на неопределенный срок.

Либо он уйдет в ТИ в нынешнем своем состоянии, либо откажется от должности. В субботу он все еще будет оставаться непредсказуемой личностью, и когда–нибудь в глубине сознания может соскочить тот же рычажок.

Он с грустью подумал: сколь ничтожной оказалась на практике помощь санатория. Доктор Мальпарто витает в облаках, он намерен проводить тесты и проверять реакцию пациента на протяжении всей его жизни. А в это время реально существующая ситуация осложняется. Ему придется принять решение без помощи Мальпарто. И вообще без чьей–либо помощи. Он вернулся в исходную позицию, которую занимал до того, как Гретхен сунула ему клочок бумаги.

Он снял трубку и набрал номер своей квартиры.

– Алло, – донесся до него испуганный голос Дженет.

– С вами говорят из Объединения погребальных услуг, – сказал Аллан. – На меня возложена обязанность сообщить вам, что вашего супруга засосало в коллектор корабля автофакта и больше никаких известий от него не поступало. – Он взглянул на часы. – Это произошло ровно в пять пятнадцать.

Дженет в ужасе притихла, но после паузы сказала:

– Так ведь сейчас пять пятнадцать.

– Прислушайтесь, – сказал Аллан, – вам еще удастся уловить шум его дыхания. Он пока что не совсем пропал, но увяз уже основательно.

– Ты – бессердечное чудовище.

– Собственно говоря, я хотел узнать, – сказал Аллан, – что мы делаем сегодня вечером?

– Я веду Лининых детей в Исторический музей. – (Лина – замужняя сестра Дженет.) – А ты не делаешь ничего.

– Я составлю вам компанию, – решил он. – Хочу кое–что обсудить с тобой.

– Что именно? – тут же спросила она.

– Да все то же самое. – Исторический музей ничуть не хуже любого другого места, через него проходит столько людей, что никакой недомерок не выделит их из общей массы. – Вернусь домой около шести. Что на обед?

– Как ты относишься к бифштексу?

– Прекрасно, – хмыкнул Аллан и повесил трубку.

***

После обеда они зашли к Лине и забрали детей. Восьмилетний Нед и семилетняя Пэт радостно помчались по дорожке сквозь сумерки и поднялись по лестнице в музей. Аллан с женой шли не торопясь, рука об руку и почти не разговаривая. Наконец–то выдался славный вечер. Тихо, хоть по небу и разбросаны облачка. На улице много людей, которые вышли поразвлечься одним из немногих доступных им способов.

– Музеи, – сказал Аллан. – Выставки произведений искусства. Концерты. Лекции. И обсуждение общественных дел. – Ему вспомнился проигрыватель Гейтса, исполнявший «Не могу раскачаться», вкус хереса и, прежде всего, сор двадцатого столетия, собранный воедино в разбухшей от воды книге, в «Улиссе». – И всегда можно сыграть в «фокусника».

Дженет прижалась к нему и задумчиво проговорила:

– Иногда мне хочется снова стать маленькой. Смотри, как они побежали.

Дети уже скрылись в помещении музея. Экспонаты еще вызывают у них интерес, затейливые картины не успели им наскучить.

– Мне хотелось бы, – сказал Аллан, – отвезти тебя куда–нибудь, где ты сможешь сбросить напряжение. – Он стал думать, где бы найти такое место. Может, на далекой планете–колонии, когда они состарятся и выйдут на пенсию. – Чтобы вернулись дни твоего детства. Чтобы ты смогла скинуть туфли и пошевелить пальцами.

Такой он увидел ее впервые: скромная, худенькая и очень хорошенькая девушка, жившая на буколической Бетельгейзе–4 со своими родственниками, которые не имели права аренды.

– А не могли бы мы отправиться в путешествие? – спросила Дженет. – Куда угодно… может, в такое место, где есть широкие поля, и реки, и… – Она запнулась. – И трава.

Всеобщее внимание в музее привлекал экспонат двадцатого века. Полностью реконструированный белый оштукатуренный дом с газоном и дорожкой, с гаражом и «фордом» на стоянке. В доме было все: мебель, горячая еда на столе, душистая вода в отделанной кафелем ванной. Все двигалось, говорило, пело и светилось. Экспонат вращался, открывая взгляду все до единой детали интерьера. Около загородки вокруг него стояли посетители, следившие за тем, как у них на глазах вращается жизнь эпохи Расточительства.

Над домиком горела надпись:

ТАК ОНИ ЖИЛИ

– Можно я нажму на кнопку? – закричал Нед, подбегая к Аллану. – Ну можно? Еще ведь никто не нажал. Пора нажимать.

– Конечно, – сказал Аллан. – Давай. Пока тебя не опередили. Нед понесся обратно, протиснулся к загородке, где его ждала Пэт, и ткнул пальцем в кнопку. Посетители благодушно взирали на домик с богатой обстановкой, они знали, что сейчас произойдет. Но пока еще немного можно полюбоваться последними минутами существования дома. Они упивались изобилием: запасы консервов, большая морозилка, плита, раковина, стиральная машина, сушилка и автомобиль, сделанный, казалось, из алмазов и изумрудов.

Надпись над экспонатом погасла. Всклубилось, заволакивая дом, уродливое облако дыма. Лампочки горели уже не так ярко, свет стал тускло–красным, затем погас. Экспонат затрясся, и до зрителей донесся глухой грохот, ленивая дрожь подземного вихря.

Когда дым развеялся, дом исчез. От экспоната осталась лишь большая груда обломков. Кое–где торчали стальные опоры, повсюду валялись кирпичи и куски штукатурки.

Уцелевшие после катастрофы обитатели дома сидели в подвале среди развалин и тряслись над жалкими своими пожитками: приемником, лекарствами, канистрой с дезактивированной водой и собакой, из которой они потом варили тушенку. Их осталось лишь трое, вид у них был больной и измученный. Вместо одежды – лохмотья, а на коже – следы лучевых ожогов.

Над обращенной к зрителям частью экспоната сферической формы возникла заключительная надпись:

И УМЕРЛИ

– Ух ты, – сказал прибежавший обратно Нед. – Как это у них получается?

– Очень просто, – ответил Аллан. – На самом деле на площадке нет никакого дома. Только проецируемое сверху изображение. Одна картинка просто меняется на другую. Когда ты нажимаешь на кнопку, начинается процесс замены.

– Можно я еще раз нажму? – попросил Нед. – Пожалуйста, я хочу нажать еще раз, мне хочется снова взорвать дом.

Аллан с женой пошли дальше, он сказал:

– Мне хотелось, чтобы ты спокойно пообедала. Тебе это удалось?

Она стиснула ему руку.

– Рассказывай.

– Буря возвращается, и мы, увы, еще пожнем ее. Сердитая буря. Ладди ушел прямиком к «Блейк–Моффету» и прихватил с собой все, что ему удалось заграбастать. Имея на руках такой улов, он, пожалуй, станет вице–президентом.

Она сокрушенно кивнула.

– Ого.

– Мы в некотором роде разорены. У нас нет резервов; несколько интересных идей – вот все, чем мы располагали. А Ладди забрал их… и оставил нас ни с чем примерно на год. Приблизительно такое время мы проработали бы с ними. Но основная проблема не в этом. Получив место у «Блейк–Моффета», он сможет отомстить мне. И сделает это. Скажем прямо: я публично уличил Ладди в подхалимстве. А это неприятно.

– Что ты намерен предпринять?

– Разумеется, стану защищаться. Ладди трудолюбив, компетентен, предприимчив по части организации. Но он не оригинален. Он мог взять чью–нибудь идею – мою, например, – и выдоить из нее довольно многое. Ему случалось выращивать по целому пакету из малюсенького зернышка. Но в творческих способностях он нам уступает. Так что, может, мы и обскачем «Блейк–Моффета», если через год я еще не сойду с этой сцены.

– Ты, похоже, бодро настроен.

– А почему бы и нет? – Аллан пожал плечами. – Ладди лишь усугубил ситуацию, которая и так нелегка. «Блейк–Моффет» всегда тянул нас на дно, словно тяжелый камень. Всякий раз, как у них выходит пакет на тему «мальчику–достается–хорошая–девочка», мы ощущаем на себе дыхание старости. Нам необходимо разгрести пыль и выбраться наружу, тогда мы сможем двигаться. – Он взмахнул рукой. – Как жители этого дома.

Богатый дом двадцатого века с «фордом» и стиральной машиной фирмы «Бендикс» вновь возник на прежнем месте. Процесс вернулся к собственному началу.

– «Так они жили, – процитировал Аллан. – И умерли». Мы могли оказаться на их месте. Мы живы, но это ничего не значит.

– Что произошло в санатории?

– Ничего. Я побывал у психоаналитика, погрузился в воспоминания, потом встал и ушел. В понедельник пойду снова.

– Они смогут помочь тебе?

– Со временем, конечно.

Дженет спросила:

– Как ты поступишь?

– Соглашусь. Стану работать директором Телеинформациона.

– Понятно. – Затем вновь спросила: – Почему?

– По ряду причин. Во–первых, потому, что из меня выйдет хороший директор.

– А как же статуя?

– Статуя никуда не денется. Когда–нибудь я узнаю, почему мне захотелось поднять ее на смех, но до субботы мне не успеть. А пока что надо жить. И принимать решения. Кстати говоря… зарплата примерно такая же, как у меня сейчас.

– Если ты уйдешь в ТИ, Ладди будет легче навредить тебе?

– Ему будет легче навредить агентству, потому что я уйду оттуда. – Он задумался. – Может, я его расформирую. Поживем – увидим; все зависит от того, как пойдут у меня дела в ТИ. Возможно, через полгода я захочу вернуться.

– А тебе самому он все–таки может навредить?

Он честно признался:

– Ладди сможет причинить немало неприятностей и мне тоже. Я стану дичью, на которую дозволено охотиться всем и каждому. Посмотри на Мэвиса. В этой области есть четыре гиганта, и все они пытаются проникнуть в ТИ. А на меня навалится гигант, которого к тому же подзуживает комар.

– По–видимому, – сказала Дженет, – это еще одна из причин. Ты хочешь быть во всеоружии при стычке с Ладди.

– Я не против поединка с ним, верно. К тому же не мешало бы нанести удар и по «Блейк–Моффету». От них веет смертью, они окостенели. Как только стану директором Телеинформациона, постараюсь, чтобы они оказались не у дел.

– Вероятно, они это предчувствуют.

– Конечно. Лучше не брать у них больше одного пакета в год, я говорил об этом миссис Фрост. Оставаясь просто конкурентом «Блейк–Моффета», я так и буду годами бегать с ними наперегонки, иногда мне удастся их задеть, иногда им меня. Но если я стану директором ТИ, состоится разговор начистоту. Как только я займу должность, иного пути не останется.

Дженет рассматривала экспонат: исчезнувшие цветы – маки, лилии, гладиолусы и розы.

– Когда ты скажешь миссис Фрост?

– Я зайду к ней завтра. Вероятно, она на это рассчитывает… последний рабочий день. Очевидно, она согласится с моим мнением относительно «Блейк–Моффета», ей такое понравится. Впрочем, и этот вопрос прояснится только со временем.

***

На следующее утро он взял напрокат маленький бронеход, на котором и добрался от своей жилищной секции до здания Комитета.

Он подумал, что Майрон Мэвис вскоре освободит квартиру, от которой можно пешком дойти до ТИ. Существующие правила предписывали всем арендовать жилье поблизости от места работы, и в течение следующей недели ему придется подать заявку на квартиру Мэвиса. Когда он займет пост директора ТИ, перед ним встанет необходимость вжиться в эту роль. Свобода крайне невелика, но он уже свыкся с ограничениями. Такова цена служения обществу на более высоком уровне.

Не успел он ступить на порог здания Комитета, как секретарша тут же пропустила его. Ему не пришлось ждать: через пять минут перед ним распахнулись двери личного кабинета миссис Фрост.

Она любезно привстала с места:

– Мистер Перселл, как славно.

– Вы прекрасно выглядите. – Они пожали друг другу руку. – Могу ли я поговорить с вами сейчас?

– Разумеется, – сказала миссис Фрост и улыбнулась. Сегодня она надела элегантный коричневый костюм из какой–то хрусткой, неизвестной ему ткани. – Садитесь.

– Благодарю вас. – Он сел, развернувшись лицом к ней. – Мне показалось, что тянуть до последнего момента бессмысленно.

– Вы пришли к решению?

– Я согласен занять эту должность. А также прошу прощения за проволочку.

Миссис Фрост отмела извинения мановением руки.

– Вам нужно было время. – Лицо ее просияло, источая тепло и восторг. – Я так рада.

Ее слова растрогали Аллана, и он, не кривя душой, сказал:

– Я тоже.

– Когда вы сможете приступить к работе? – Она рассмеялась и всплеснула руками. – Посмотрите, я волнуюсь не меньше вас.

– Хотелось бы начать как можно скорее. – Немного подумав, он решил, что ему удастся разобраться с делами в агентстве от силы через неделю. – Может, со следующего понедельника.

Ответ разочаровал ее, но она постаралась не подать виду.

– Да, примерно столько времени вам и понадобится для перехода с одной работы на другую. И может быть, мы могли бы встретиться на досуге. Пообедаем как–нибудь вечерком. Сыграем в «фокусника». Я заядлый игрок, стараюсь не упустить случая. И мне бы очень хотелось познакомиться с вашей женой.

– Прекрасно, – ответил Аллан, вполне разделяя ее энтузиазм. – Договоримся на этот счет.

Глава 11

Большой серый сон, свисающий словно клочья паутины, облепил его, жадно притянув к себе. Он закричал, испуская не звуки, а звезды. Они поплыли вверх к паутинообразной кольчуге, зацепились за нее и угасли.

Он снова закричал, и на этот раз волна собственного голоса покатила его вверх по склону. Продравшись с треском сквозь вьющиеся растения, с которых капала влага, он остановился, угодив в глинистую канаву, наполовину залитую водой. Эта противная вода жалила его в ноздри, он чуть не захлебнулся и, тяжело дыша, забарахтался и пополз, цепляясь за корни.

Он лежал в мокрой чаще среди быстро растущих существ. От мощных растений валил пар; толкаясь и отпихивая друг друга, они тянулись к воде. Они шумно пили, росли, увеличиваясь в объеме, и взрывались, осыпаясь дождем. Заросли вокруг него изменялись, проживая столетия. Лунный свет с трудом проникал через набухшую листву и ложился вокруг клейкой желтой изморосью, густой, как сироп.

А посреди этого копошащегося растительного месива высилось искусственное сооружение.

Он напряг все силы и устремился к нему. К плоскому вертикальному строению, твердому и хрупкому. Оно не пропускало света. Оно было сделано из досок.

Он прикоснулся к стене, и его захлестнула радость. Он закричал, и на этот раз звук понес его тело вверх. Он парил, медленно плавая в воздухе, цепляясь за деревянную поверхность, царапая по ней ногтями. Занозы впивались в тело. Он распиливал дерево металлическим колесом, снимал его, словно шелуху, сбрасывая на землю и топча ногами. Доски с шумом ломались, в тишине сновидения носилось эхо.

Под деревом оказался камень.

Испытывая благоговение, он воззрился на него. Камень выстоял, он не разрушен, не унесен прочь. Он высится по–прежнему, как и в его памяти. Изменений не произошло, и это очень хорошо. Его охватило чувство восторга.

Он подался вперед, сделал усилие и оторвал от камня круглую его часть. Тяжесть придавила его, он отшатнулся в сторону и с головой нырнул в сочащееся влагой, теплое растительное месиво.

Некоторое время он лежал, уткнувшись лицом в слизь и тяжело дыша. По щеке проползло насекомое. Вдали послышался жалобный звук, что–то задвигалось. Наконец, собравшись с силами, он поднялся и стал искать. Круглый камень лежал у самой воды, наполовину затянутый илом. Он нашел металлическое колесо и отпилил вцепившиеся в него корни. А потом, расхрабрившись, поднял камень и потащил его прочь по заросшему травой, бескрайнему, уходящему в бесконечность холму.

Он одолел холм и с грохотом забросил камень в маленький бронеход, стоявший там. Никто не заметил его. Рассвет уже почти наступил. Расчерченное желтыми полосами небо скоро отфильтруется и превратится в серую дымку, сквозь которую сможет пробиться солнце.

Он забрался на переднее сиденье, завел паровой двигатель и осторожно повел машину по чуть влажной и слегка светящейся дорожке, простиравшейся вдаль. По обе стороны от него возвышались жилищные секции, похожие на глыбы угля, на причудливо затвердевшее органическое вещество. Внутри ни света, ни движения.

Добравшись до своей секции, он бесшумно поставил машину на стоянку и потащил камень вверх по пандусу к черному ходу. Прошло немало времени, прежде чем он, дрожа и обливаясь потом, забрался на свой этаж. Он открыл дверь и затащил камень в квартиру.

Совершенно выбившись из сил, он с облегчением опустился на краешек кровати. Все позади, он сделал это. Жена беспокойно заворочалась в постели, вздохнула и уткнулась лицом в подушку. Дженет не проснулась, и никто не проснулся. Город и общество объяты сном.

Спустя какое–то время он разделся и лег в постель. И почти сразу же уснул; ни мозг, ни тело больше не испытывали ни тревоги, ни напряжения.

Теперь он тоже спал, как амеба.

Глава 12

Спальню залил теплый приятный солнечный свет. В постели рядом с Алланом лежала его жена, такая же теплая и приятная. Волосы Дженет упали ему на лицо; он повернулся, чтобы поцеловать ее.

– М–м, – промычала Дженет и заморгала.

– Утро. Пора вставать.

Но сам он лежал не двигаясь. На него напала лень. Всем существом ощущая блаженное удовлетворение, он не стал подниматься, а обнял Дженет за плечи и притянул ее к себе.

– Пленка… уже включилась? – спросонья спросила она.

– Сегодня суббота. Всем распоряжаемся мы сами. – Поглаживая плечо Дженет, он проговорил: – «Биение цветущей упругой плоти…»

– Спасибо, – пробормотала жена, зевнула и потянулась. И тут же посерьезнела. – Аллан, тебе ночью было плохо? – Дженет стремительно приподнялась и села. – Часа в три ты встал с постели, вышел в ванную. И довольно долго не возвращался.

– Как долго? – Он ничего не помнил.

– Не возьмусь сказать. Я заснула. Но все равно долго. Как бы там ни было, сейчас он себя чувствует хорошо.

– Ты подумала про тот случай в воскресенье. У тебя в голове все перепуталось.

– Нет, это произошло сегодня ночью. Вернее, рано утром. – Она совсем проснулась, выскользнула из постели и встала. – Ты ведь не выходил на улицу?

Он призадумался. В памяти осталась неясная фантасмагория, сплетение происшествий, какие случаются во сне. Противный привкус воды, ощущение близости влажных растений.

«Я побывал на далекой планете, сплошь покрытой зарослями, – решил он. – Там среди джунглей живут знойные жрицы, а груди у них точно беломраморные конусы. – Он попытался вспомнить текст отрывка. – Обтянутые тонкой оболочкой платья. Выглядывающие наружу. Вздымающиеся от жаркого вожделения».

Потеряв терпение, Дженет схватила его за руку и потянула.

– Вставай. Мне стыдно за тебя. Ты… как мальчишка.

Аллан встал и принялся искать полотенце. Он обнаружил, что руки у него одеревенели. Он согнул их, разогнул, потер запястья, стал осматривать царапину.

– Ты поранился? – в тревоге спросила Дженет.

Поранился. А еще он заметил, что костюм, который он прошлым вечером повесил на плечики, валяется беспорядочной кучей на полу. Аллан поднял его, разложил на кровати и расправил. Костюм испачкан, одна штанина порвана.

В холле захлопали двери, жильцы выходили из квартир, выстраивались в очередь около ванной. Сонное бормотание.

– Мне идти первой? – спросила Дженет.

Он кивнул, продолжая разглядывать костюм:

– Давай.

– Спасибо. – Она открыла шкаф и потянулась, чтобы достать комбинацию и платье. – Как мило, что ты всегда пропускаешь меня… – Голос ее постепенно затих. – Аллан!

– Что такое?

Он метнулся к шкафу, приподнял Дженет и отставил ее в сторону.

На днище шкафа лежала голова из бронзированного термопласта. Ее благородные глаза смотрели мимо Аллана, уставясь на что–то в отдалении. Она оказалась крупной, больше натуральной величины. Между туфлями и узлом с грязным бельем покоилась голова огромной голландской химеры. Голова майора Стрейтера.

– О боже, – прошептала Дженет, прижав руки к лицу.

– Спокойно. – Он ни разу не слышал, чтобы она поминала имя Господне всуе, это показатель полного краха и надвигающейся беды. – Пойди проверь, заперта ли дверь.

– Заперта. – Дженет снова подошла к нему. – Она ведь от статуи? – Голос ее звучал визгливо. – Сегодня ночью ты пошел и принес ее. Вот куда ты ходил.

Значит, заросли не приснились Аллану. Он пробирался по темному безлюдному Парку, падая среди цветов и трав. А потом поднимался и шел дальше, пока не оказался возле обшитой досками статуи.

– Каким образом… тебе удалось добраться с ней до дома? – спросила Дженет.

– На бронеходе. – По иронии случая на том самом, который Аллан взял напрокат, чтобы посетить Сью Фрост.

– Аллан, что теперь будет? – уныло проговорила Дженет, на лице ее застыла маска отчаяния. – Что же нам делать?

– Оденься и иди мыться. – Он стал снимать с себя пижаму. – И ни с кем не разговаривай. Никому ни словечка, будь оно все трижды проклято…

Она приглушенно пискнула, повернулась, схватила халат и полотенце и выскочила за дверь. Оставшись один, Аллан достал чистый костюм и оделся. К тому времени, когда он приступил к завязыванию галстука, ему удалось практически полностью вспомнить все, что произошло ночью.

– Значит, это не прекратилось, – вернувшись, сказала Дженет.

– Запри дверь.

– Ты так и не оставил своих занятий. – Голос ее звучал хрипловато и подавленно. В ванной она проглотила пригоршню седатиков и пилюль, снимающих чувство тревоги. – У тебя это не прошло.

– Нет, – признал он, – не прошло.

– Ну и что дальше?

– Не спрашивай. Я в таком же недоумении, как и ты.

– Тебе придется как–то от нее отделаться. – Укоряюще глядя, Дженет пошла прямо на него. – Нельзя же допустить, чтобы она тут валялась… будто часть трупа.

– Здесь вполне безопасно.

Вероятно, никто его не видел. Как и в прошлый раз. Иначе его давно бы уже арестовали.

– И ты согласился стать директором. Ты совершаешь безумные поступки, пребываешь в подобном состоянии и все же соглашаешься на эту должность. Ты ведь не пил вчера вечером?

– Нет.

– Значит, дело не в этом. Так в чем же?

– Спроси доктора Мальпарто. – Он подошел к телефону и поднял трубку. – Или я спрошу его сам. Если он на месте. – Аллан набрал номер.

– Психиатрический санаторий, – ответил дружелюбный казенный голос.

– Доктор Мальпарто принимает сегодня? Говорит его пациент.

– Доктор Мальпарто придет в восемь часов. Попросить его позвонить вам? Назовитесь, пожалуйста, кто говорит?

– Говорит мистер… Коутс, – сказал Аллан. – Передайте доктору Мальпарто: я хотел бы срочно с ним повидаться. Скажите, что я приду к восьми. Я буду ждать, пока он меня не примет.

***

Сидевший в кабинете Психиатрического санатория доктор Мальпарто взволнованно проговорил:

– Как по–твоему, что случилось?

– Впусти пациента и спроси у него. – Гретхен стояла возле окна и пила кофе. – Не держи ты его за дверью, он там мечется, будто зверь. Вы оба такие…

– У меня не вся аппаратура на месте. Я дал кое–что напрокат сотрудникам Хили.

– Может, он поджег здание Комитета.

– Оставь шутки.

– Он вполне мог. Спроси у него, мне любопытно.

– В тот вечер, когда ты наткнулась на него около статуи. – Он бросил на сестру враждебный взгляд. – Ты не знала, что это он ее разукрасил?

– Я знала, что кто–то это сделал. Нет, я не знала, что… как вы его тут зовете… – Она схватила медицинскую карту и перелистала страницы. – Мне не было известно, что мистер Коутс – тот самый шутник. Я пошла туда, потому что мне стало интересно. Раньше ничего подобного не происходило.

– В скучном мире мы живем. – Мальпарто вышел в коридор и отворил дверь в приемную. – Мистер Коутс, пройдите, пожалуйста, в кабинет.

Мистер Коуст быстрыми шагами пошел за ним. Застывшее напряженное лицо, устремленный вперед взгляд.

– Я рад, что вы согласились меня принять.

– Вы же сказали девушке из регистратуры, что это срочно. – Мальпарто препроводил его в кабинет. – Моя сестра Гретхен. Вы ведь уже знакомы.

– Привет, – улыбнулась Гретхен, попивая кофе. – Что вы на этот раз натворили?

Мальпарто заметил, как вздрогнул пациент.

– Садитесь, – пригласил он, указывая на стул.

Мистер Коутс послушно опустился на сиденье, а Мальпарто сел лицом к нему. Гретхен по–прежнему стояла у окна, держа в руках чашку. И явно не собиралась уходить.

– Кофе? – предложила она к неудовольствию Мальпарто. – Черный и горячий. И настоящий к тому же. Из вакуумных упаковок, со старых складов армии США. Вот. – Она налила чашку, протянула ее мистеру Коутсу, и тот взял ее. – Совсем немного осталось.

– Очень вкусно, – пробормотал мистер Коутс.

– Видите ли, – сказал Мальпарто, – как правило, я не провожу сеансы в такое раннее время. Но ввиду крайней…

– Я украл голову статуи, – перебил его мистер Коутс. – Сегодня ночью, около трех часов.

«Потрясающе», – подумал Мальпарто.

– Я принес ее домой и спрятал в шкафу. Дженет нашла ее утром. И я позвонил вам.

– А вы… – Мальпарто запнулся, – собирались с ней что–нибудь сделать?

– Ничего, насколько мне известно.

Гретхен поинтересовалась:

– Кстати, какова будет ее рыночная стоимость?

– Чтобы оказать вам помощь, – сказал Мальпарто, бросив на сестру раздраженный взгляд, – мне необходимо сначала собрать данные о вашем мозге. Я должен изучить его потенциальные возможности. Поэтому я попрошу вас пройти серию тестов, предназначенных для выявления различных экстрасенсорных способностей.

Пациент явно засомневался.

– А это необходимо?

– Возможно, причина, по которой у вас возник комплекс, скрывается за пределами обычных человеческих способностей. Лично я предполагаю, что в вашей психике имеется какой–то уникальный элемент. – Он притушил свет в кабинете. – Вам знакома колода ЭСВ, то есть экстрасенсорного восприятия?

Мистер Коутс сделал вялый жест рукой.

– Прекрасно. – Мальпарто вынул колоду карт. Сосредоточился. – К вам поступает изображение?

– Это круг, – сказал мистер Коутс.

Он ошибся, и Мальпарто достал следующую карту.

– А это что?

– Квадрат.

Тест на выявление телепатических данных ничего не показал, и Мальпарто пометил это в списке.

– Теперь, – заявил он, – перейдем к другому тесту. Вам больше не придется читать мои мысли. – Он перемешал карты и выложил их на стол рубашкой вверх. – Посмотрите на них и скажите мне, где какая.

Пациенту удалось назвать правильно одну из пяти.

– Пока что мы оставим колоду. – Мальпарто извлек стаканчик для бросания костей. – Взгляните на кости. Они выпадают, получается число, все происходит случайно. Я попрошу вас сосредоточиться, выбрав определенную цифру, семь или пять, любую из тех, что могут выпасть.

Пациент просидел пятнадцать минут, сосредоточенно думая о костях. Мальпарто сверил показания со статистической таблицей. Значительных отклонений не обнаружилось.

– Вернемся к картам, – сказал Мальпарто и снова собрал их в колоду. – Мы проведем тест на предугадывание. Я попрошу вас определить, какую карту я собираюсь вынуть. – Он положил колоду на стол и стал ждать.

– Круг, – безразличным тоном сказал мистер Коутс.

Мальпарто передал сестре лист со списком результатов, тест на выявление способностей к предугадыванию продолжался около часа. Под конец пациент выбился из сил и помрачнел, а результаты так и остались неясны.

– Карты не лгут, – процитировала Гретхен и отдала ему листок.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Я хочу сказать, что пора переходить к следующему тесту.

– Мистер Коутс, – спросил Мальпарто, – как вы считаете, вы в состоянии пройти дальнейшие тесты?

Доведенный до изнеможения пациент поднял голову:

– А они нам что–нибудь дают?

– По–моему, да. Мы выяснили, что у вас отсутствуют какие–либо обычные экстрасенсорные способности. Я подозреваю, что вы представляете собой экстраплюс. Ваши способности относятся к числу более редких.

– ЭЭВ, – иронически пояснила Гретхен. – Экстраэкстрасенсорное восприятие.

– Первый тест этой серии, – сказал Мальпарто, не обращая внимания на сестру, – поможет проверить, воздействует ли ваша воля на другого человека. – Он разложил доску и взял кусок мела. – Я встану здесь, а вы сосредоточьтесь и попробуйте заставить меня написать определенное число. При этом ваша воля как бы накладывается на мою.

Прошло некоторое время. Наконец, чувствуя какие–то неясные сигналы чужого волеизъявления, Мальпарто написал: 3, 6, 9.

– Неправильно, – пробормотал мистер Коутс. – Я задумал число семь целых восемьсот сорок две тысячных.

– А теперь, – сказал Мальпарто, доставая серый камешек, – мне хотелось бы, чтобы вы создали дубликат предмета из неорганического вещества. Попытайтесь сотворить копию, непосредственно соприкасающуюся с оригиналом.

Этот тест тоже закончился неудачей. Разочарованный Мальпарто убрал камешек.

– Мистер Коутс, перейдем к левитации. Я попрошу вас закрыть глаза и при помощи психической энергии попробовать оторваться от пола.

Мистер Коутс попробовал, но безрезультатно.

– На этот раз, – оживленно проговорил Мальпарто, – мы попытаемся определить ваши способности к общению с более низкими формами жизни. – Он достал коробку с ящерицей. – Встаньте и наклоните голову поближе к крышке. Проверьте, не удастся ли вам настроиться на схему мышления ящерицы.

Ничего не получилось.

– Может, у ящериц нет схемы мышления? – спросил мистер Коутс.

– Чепуха. – Недовольство Мальпарто стремительно росло. Он принес миску с водой, в которой плавал волос. – Попытайтесь. Возможно, вы сумеете оживить волос. Попробуйте превратить его в червя.

Мистеру Коутсу не удалось этого сделать.

– Вы вправду пытались? – спросила Гретхен.

Мистер Коутс улыбнулся:

– Изо всех сил.

– По–моему, это не так уж трудно, – сказала она. – Разница между волосом и червем невелика. В пасмурный день…

– Теперь, – перебил ее Мальпарто, – мы проверим ваши способности к исцелению. – Он заметил царапину на запястье у Аллана. – Направьте поток психической энергии на поврежденные ткани. Постарайтесь восстановить их целостность.

Царапина осталась на месте.

– Как жаль, – посетовала Гретхен. – Это могло бы пригодиться.

В припадке отчаяния Мальпарто притащил палочку для поиска воды и велел пациенту определить, где она. Чаша с водой была тщательно спрятана, и мистер Коутс принялся, тяжело ступая, бродить по кабинету. Палочка не шелохнулась.

– Дерево никудышное, – сказала Гретхен.

Мальпарто в тоске прочел список оставшихся тестов:

Способность общаться с душами умерших.

Способность претворять свинец в золото.

Способность принимать разные обличья.

Способность вызывать дождь из насекомых–паразитов и / или нечистот.

Способность убивать или причинять вред на расстоянии.

– Мне кажется, – проговорил он наконец, – что вы устали и начали подсознательно противиться сотрудничеству. Поэтому я принял решение: перенесем остальные тесты на другой раз.

Гретхен спросила мистера Коутса:

– Вы можете сотворить огонь? Можете сразить семерых одним ударом? А может ваш папаша моего переплюнуть?

– Я могу что–нибудь украсть, – сказал пациент.

– Это не бог весть что. А помимо того?

Он подумал.

– Боюсь, что больше мне сообщить нечего. – Он встал и сказал, обращаясь к Мальпарто: – Полагаю, назначенный на понедельник прием отменяется.

– Вы уходите?

– Знаете, – сказал он, – я не вижу смысла тут сидеть. – Он взялся за ручку двери. – Мы ничего не выяснили.

– И вы больше не вернетесь?

Он задержался в дверях.

– Вероятно, нет, – решил он. Единственное, чего ему сейчас хотелось, это пойти домой. – Я позвоню вам, если передумаю. – Он начал закрывать за собой дверь.

И тогда вокруг погасли все огни.

Глава 13

Бух, бух.

Автобус прямо с остановки взмыл в воздух и полетел над крышами. Внизу поблескивал упорядоченный рисунок домов и газонов между ними. А вот и плавательный бассейн, похожий на синий глаз. Однако Аллан заметил, что раскинувшийся под ними бассейн не совсем круглый. С одной стороны возле воды находился мощенный плиткой внутренний дворик. Он увидел столики, пляжные зонты и фигуры сидевших без дела людей.

– Четыре, – металлическим голосом сообщил автобус.

Женщина поднялась с места и подошла к задней двери. Автобус приземлился на остановке, дверь открылась, и женщина вышла.

– Будьте осторожны, – сказал автобус. – Выходите сзади. – Он снова поднялся в воздух, и опять внизу засверкали дома.

Сидевший рядом с Алланом крупный мужчина вытер пот со лба.

– Теплый денек.

– Да, – согласился Аллан. И сказал себе: «Молчи. Ничего не делай. Даже не двигайся».

– Молодой человек, вы не могли бы подержать это минутку? У меня развязался шнурок. – Мужчина передал ему охапку свертков. – Походишь по магазинам, потом тащи на себе покупки домой. Вот в чем хитрость.

– Пять, – сказал автобус.

Никто не встал с места, и машина полетела дальше. Внизу показался торговый квартал: кучка ярких лавок.

– Говорят, делай покупки поблизости от дома, – снова заговорил крупный мужчина. – Но если поехать в центр, можно сэкономить. Распродажи, знаете ли. Помногу покупают. – Он вытащил из длинного бумажного пакета куртку. – Что, славная? Настоящая воловья кожа. – Он показал Аллану баночку с воском. – Надо следить, чтобы она не пересохла, не то потрескается. И от дождя портится. Тоже хитрость. Да ведь нельзя же, чтобы все сразу.

– Выходите через заднюю дверь, – сказал автобус. – Не курите. Пожалуйста, пройдите в конец салона.

Внизу проплывали дома.

– Вы нормально себя чувствуете? – спросил мужчина. – У вас такой вид, будто немного перегрелись на солнышке. В эти жаркие деньки многие выбираются позагорать. Не больно–то это разумно. – Он усмехнулся. – Знобит? Подташнивает?

– Да, – сказал Аллан.

– Наверное, всё бегали, в «кварту» играли. Хорошо играете? – Он окинул Аллана оценивающим взглядом. – Плечи крепкие, руки тоже. Такой молодой человек, как вы, скорей всего, будет правым крайним.

– Нет пока, – сказал Аллан. Он выглянул в окошко, потом посмотрел на город сквозь прозрачный пол автобуса. В голову пришла мысль: он ведь даже не знает, где выходить. Не представляет, куда он едет, и зачем, и где теперь находится.

Он не в санатории. Это единственный факт, который имелся в его распоряжении. Аллан ухватился за него и поместил его в центре своей новой вселенной. Используя его как точку отсчета, он попытался осторожно добраться до чего–нибудь.

Это не общество МОРСа, потому что там не было плавательных бассейнов, широких газонов, домов, стоящих на расстоянии друг от друга, и автобусов со стеклянным днищем. И люди не нежились на солнышке посреди дня. Там не было игры под названием «кварта». Но это и не исторический экспонат вроде дома двадцатого века в музее, потому что Аллан заметил дату на журнале, который читал человек, сидевший через проход от него: нынешние год и месяц.

– Не могли бы вы ответить на мой вопрос? – обратился он к крупному мужчине.

– Конечно, – просиял тот.

– Как называется этот городок?

Мужчина изменился в лице.

– Да это же Чикаго.

– Шесть, – сказал автобус. Две молодые женщины встали, и автобус пошел на посадку, чтобы выпустить их. – Выходите сзади. Не курите, пожалуйста.

Аллан поднялся с сиденья, выбрался в проход и вышел из автобуса следом за женщинами.

В воздухе, напоенном ароматом растущих поблизости деревьев, ощущалась свежесть. Аллан глубоко вдохнул, сделал несколько шагов и остановился. Выйдя из автобуса, он оказался в жилом квартале, вокруг – только дома да широкие улицы, вдоль которых были посажены деревья. Повсюду играли ребятишки, а на лужайке возле одного из домов загорала девушка. Довольно смуглое тело, упругая высокая грудь. Соски приятного бледно–розового цвета.

Увидев обнаженную молодую леди, растянувшуюся на траве, Аллан окончательно убедился, что находится за пределами общества МОРСа. Он никогда еще не сталкивался с подобным зрелищем. Сам того не желая, Аллан направился к ней.

– Что вы хотите? – спросила девушка.

Она распростерлась на спине среди высокой зеленой травы, подложив руки под голову.

– Я заблудился, – сказал он первое, что пришло ему на ум.

– Это улица Холли, а та, что ее пересекает, – Глен. А куда вам надо?

– Мне надо домой, – ответил он.

– А где это?

– Не знаю.

– Посмотрите на удостоверение личности. Загляните в бумажник.

Он полез в карман пиджака, вынул бумажник и обнаружил там удостоверение, кусочек пластика с выбитыми на нем словами и цифрами: «2319, Пеппер–лейн».

Такой у него адрес, а над ним значится имя. Он прочел и его тоже: «Коутс, Джон Б.».

– Я перескочил, – сказал он.

– Через что? – девушка подняла голову.

Он наклонился и показал ей удостоверение личности.

– Посмотрите, тут написано «Джон Коутс». Но меня зовут Аллан Перселл, я выбрал имя Коутс наугад. – Он провел пальцем по рельефной надписи на пластике, ощупывая ее.

Девушка приподнялась и села, подобрав под себя загорелые ноги. Соски по–прежнему смотрели вверх, и упругая грудь выдавалась вперед.

– Как интересно.

– Значит, теперь я мистер Коутс.

– А что же случилось с Алланом Перселлом? – Она пригладила волосы, откинула их назад и улыбнулась, глядя на него снизу вверх.

– Наверное, он остался там… – предположил мистер Коутс. – Только ведь Аллан Перселл – это я, – сказал Аллан. – Бессмыслица какая–то.

Девушка грациозно поднялась на ноги, положила руку ему на плечо и вывела его на тротуар.

– Там, на углу, коробка вызова такси. Попросите отвезти вас домой. Пеппер–лейн примерно в двух милях отсюда. Хотите, я вызову вам машину?

– Нет, – качнул головой Аллан, – я справлюсь.

Он побрел по тротуару в поисках коробки вызова такси. И прошел мимо, поскольку никогда в жизни их не видел.

– Вот она! – крикнула девушка, сложив руки рупором.

Он кивнул и нажал на кнопку. Спустя мгновение на мостовую рядом с ним опустилось такси и спросило: «Куда прикажете, сэр?»

Поездка заняла всего минуту. Такси приземлилось, Аллан опустил в щель монетки, и вот он уже стоит перед домом.

Перед своим домом.

Большой дом, возвышавшийся за грядой кедров, увитых побегами перца, производил сильное впечатление. По обе стороны от вымощенной кирпичом дорожки раскинулись газоны, опрыскиватели распыляли над ними воду. Позади находился сад, в котором цвели георгины и глицинии, он напоминал ворсистую заплатку ярко–красного и фиолетового цветов.

На крыльце перед домом сидел ребенок. Проворная нянька устроилась на перилах рядом с ним, камера следила за малышом. Ребенок заметил мистера Коутса, улыбнулся, протянул к нему ручки и залопотал.

Массивная входная дверь из крепкого дерева с медными вставками была распахнута настежь. Из глубины дома доносились звуки танцевальной музыки, играл джаз–оркестр.

Аллан вошел в дом.

В гостиной никого не оказалось. Он осмотрел ковер, камин, пианино и нажал несколько клавиш. А затем направился в столовую. Посередине стоял большой обеденный стол красного дерева, а на нем ваза с ирисами. По стенам тянулись покрытые глазурью пластины с затейливым рисунком. Он осмотрел их и пошел дальше, в холл. Широкая лестница вела на второй этаж; вскинув голову, он увидел площадку и открытые двери. А затем направился в кухню.

Кухня потрясла его. Длинное, сияющее белизной помещение, оснащенное всяческими приборами, о некоторых он знал понаслышке, а про иные и вообще не слыхивал. На огромной плите что–то тушилось, он заглянул в кастрюлю и понюхал. Барашек, решил Аллан.

Пока он стоял и нюхал, у него за спиной послышался шум. Дверь черного хода распахнулась, и в кухню, тяжело дыша, вошла раскрасневшаяся женщина.

– Дорогой! – воскликнула она, подбегая к нему. – Когда же ты вернулся?

Смуглое лицо, встрепанные волосы до плеч подрагивают в такт шагам. Огромные глаза, живой взгляд. На женщине шорты, лифчик и сандалии.

Перед ним стояла Гретхен Мальпарто.

***

Часы на каминной полке показывали четыре тридцать. Гретхен задвинула шторы, и гостиная погрузилась в полумрак. Она ходила по комнате, куря сигарету и судорожно взмахивая руками. Она переоделась в юбку из набивного ситца и крестьянскую блузку. Ребенок, которого Гретхен звала Донной, спал в своей колыбельке на втором этаже.

– Что–то не так, – еще раз сказала Гретхен. – Ты бы хоть объяснил, что именно. Черт побери, неужели я должна просить тебя? – Она повернулась и вызывающе поглядела ему в лицо. – Джонни, это на тебя не похоже.

Аллан растянулся на кушетке, держа в руке стакан со слингом из джина с водой, сахаром и мускатным орехом. Он лежал, разглядывая нежно–зеленый потолок, пока пронзительный голос Гретхен не вывел его из равновесия:

– Джонни, ради бога!

Он встрепенулся:

– Я здесь, рядом. Я пока еще не на улице.

– Скажи, что с тобой? – Она подошла к нему и присела на валик кушетки. – Это из–за того, что произошло в среду?

– А что произошло в среду? – Он почувствовал какой–то отрешенный интерес.

– На вечеринке у Фрэнка. Когда ты застал меня наверху с… – Она отвернулась. – Не помню, как его зовут. Такой высокий блондин. Ты, похоже, разозлился и подвыпил. Это из–за него? Мне казалось, мы договорились не вмешиваться в дела друг друга. Или, по–твоему, это одностороннее соглашение?

– Сколько времени мы уже женаты? – спросил он.

– Надо полагать, ты собираешься читать мне нотации. – Она вздохнула. – Валяй. Только потом моя очередь.

– Просто ответь мне на вопрос.

– Не помню.

– Мне казалось, жены всегда помнят, – задумчиво произнес он.

– Ох, брось ты. – Она встала с кушетки и подошла к проигрывателю. – Давай поедим. Я скажу, чтобы нам подали обед. Или ты хочешь поесть в городе? Может, ты почувствуешь себя лучше на людях, если мы не будем сидеть тут в тесноте?

Аллан вовсе не ощущал тесноты. С кушетки, на которой он лежал, нижний этаж дома был виден почти целиком. Комната за комнатой… как будто он поселился в административном здании. Снял целый этаж, даже два этажа. А в саду за домом стоит коттедж для гостей, в нем три комнаты.

Собственно говоря, Аллан вообще ничего не ощущал. Слинг подействовал на него как анестезия.

– Голову купить не хочешь? – спросил он.

– Не поняла.

– Каменную голову. Или, выражаясь абсолютно точно, из бронзированного термопласта. Подвергается воздействию режущих инструментов. Тебе это ни о чем не говорит? Ты сочла мой поступок весьма оригинальным.

– Давай–давай, мели себе.

Он напомнил:

– Год? Два? Приблизительно…

– Мы поженились в апреле две тысячи сто десятого. Значит, четыре.

– Изрядный срок, – сказал он, – миссис Коутс.

– Да, мистер Коутс.

– А этот дом? – Он понравился Аллану.

– Этот дом, – раздраженно сказала Гретхен, – принадлежал твоей матери, и мне надоело об этом слушать. Я очень жалею, что мы сюда переехали, лучше бы мы продали эту проклятую махину. Два года назад мы могли получить за него неплохие деньги, а теперь недвижимость упала в цене.

– Скоро снова поднимется. Так всегда бывает.

Возмущенно глянув на него, Гретхен пошла через гостиную, направляясь к холлу.

– Я пойду наверх, переоденусь к обеду. Скажи, чтобы она подавала.

– Подавайте, – сказал он.

Гретхен злобно фыркнула и ушла. Он услышал, как зацокали по лестнице каблуки, затем топот стих.

Замечательный дом, просторный и современный, выстроен надежно, да и мебель роскошная. Он еще сто лет простоит. В саду полно цветов, холодильник ломится от еды. Ну чем тебе не рай, подумал он. Будто картина воздаяния за годы служения обществу. За все жертвы, за борьбу, за споры и перебранки. За миссис Бирмингэм и муки, испытанные на секционных собраниях. За постоянное напряжение в неумолимом обществе МОРСа.

Частью своего существа Аллан потянулся к этой жизни, зная, какое имя она носит. Джон Коутс очутился в своем собственном мире, который являл собой противоположность МОРСу.

Где–то прямо над ухом послышался голос:

– Небольшой островок «эго» остался.

Другой голос, женский, ответил:

– Только в глубине.

– Полнейший уход в себя , – сказал мужчина. – Шок, вызванный неудачей, провалом экстрасенс–тестов. Он уже стоял на пороге санатория, хотел вернуться и не смог .

Женщина спросила:

– Нет ли другого выхода, получше?

– В ту минуту ему нужен был хоть какой–то. Он не мог возвратиться к МОРСу, а помощи в санатории не нашел. Отчасти в этом виноват я. Впустую потратил время на тесты.

– Ты думал, что они помогут . – Казалось, женщина подошла поближе. – Он нас слышит?

– Сомневаюсь. Этого никак не определить. Каталепсия полная, поэтому он не может подать нам знак.

– Сколько времени это продлится?

– Трудно сказать: дни, недели, а может, всю оставшуюся жизнь . – Голос Мальпарто как будто удалялся. И Аллан напрягся, вслушиваясь в слова. – Не пора ли сообщить его жене?

– Ты можешь что–нибудь рассказать о его внутреннем мире? – Голос Гретхен тоже начал затихать. – Какая фантазия его поглотила?

– Спасительная. – Голос пропал, потом ненадолго зазвучал снова. – Время покажет.

Все стихло.

Мистер Джон Коутс закричал, пытаясь подняться с кушетки:

– Ты их слышала? Слышала?

На лестничную площадку вышла Гретхен, в одной руке – щетка для волос, через другую перекинуты чулки.

– В чем дело?

Он воззвал к ней в отчаянии:

– Вы с братом разговаривали. Разве ты не слышала? Это… – Он умолк.

– «Это» что? – Она спокойно спустилась по лестнице. – О чем ты говоришь?

На полу, куда упал его стакан, образовалась лужица, он наклонился и подтер ее.

– У меня есть для тебя новость, – сказал он. – Все это не взаправду. Я болен, это психоз, уход в себя.

– Ты меня удивляешь, – сказала она. – Нет, на самом деле. Говоришь как второкурсник колледжа. Солипсизм… скептицизм. Епископ Беркли, все эти разговоры о предельной реальности.

Когда Аллан притронулся пальцами к стакану из–под джина, стена у него за спиной исчезла.

Не разгибаясь, он поглядел на мир за пределами дома. И увидел улицу, другие дома. Он боялся поднять голову. Камин и полка, ковер и мягкие кресла… даже лампа и безделушки – все пропало. Осталась пустота. И только.

– Вот он, – сказала Гретхен, – у тебя под рукой.

Он уже не видел стакана, тот исчез вместе с комнатой. Сам того не желая, Аллан повернул голову. У него за спиной не осталось ничего. Гретхен тоже исчезла. Он оказался один среди пустоты. Только соседний дом виднелся вдалеке. По улице проехала машина, за ней вторая. В окне соседнего дома задернули занавеску. Повсюду сгущался мрак.

– Гретхен, – позвал Аллан.

Ответа не последовало. Тишина.

Глава 14

Он закрыл глаза и напряг волю. Сначала он представил себе комнату, потом – Гретхен, столик для кофе, пачку сигарет и зажигалку рядом с ней. Воображение дорисовало пепельницу, шторы, кушетку и проигрыватель.

Когда он открыл глаза, комната вернулась на место. Но Гретхен ушла. Он был один в доме.

Все шторы были задернуты; что–то в глубине души – наверное, интуиция – подсказало ему, что час уже поздний. Вроде бы прошло время, подумал он. Часы на каминной полке показывали восемь тридцать. Неужели прошло целых четыре часа? Четыре часа…

– Гретхен? – произнес Аллан в порядке эксперимента. Затем подошел к лестнице и стал подниматься наверх. Девушки по–прежнему не было и в помине. В доме тепло, воздух был свеж и приятен. Где–то работала автоматическая система отопления.

Справа комната, ее спальня. Он заглянул туда.

Маленькие часы слоновой кости на туалетном столике показывали не восемь тридцать, а без четверти пять. Гретхен про них забыла. Она перевела часы только внизу.

Аллан бегом кинулся вниз, прыгая через две ступеньки.

Голоса слышались, когда он лежал на кушетке. Опустившись на колени, он принялся прощупывать ткань на спинке и валиках, под подушками. Потом отодвинул кушетку от стены.

Первым он обнаружил динамик, прикрепленный к пружине спинки; второй и третий – плоские, как бумага, – скрывались под ковром. По его подсчетам, в комнате находилось не меньше дюжины динамиков.

Поскольку Гретхен поднималась наверх, панель управления наверняка там. Он еще раз взобрался по лестнице и вошел к ней в спальню.

Ему не сразу удалось признать ее. Панель лежала прямо на виду, на туалетном столике среди баночек, тюбиков и коробочек с косметикой. Щетка для волос. Он схватил ее и начал вращать пластмассовую ручку.

Снизу донесся громкий мужской голос:

– Небольшой островок «эго» остался.

Гретхен ответила:

– Только в глубине.

– Полнейший уход в себя , – продолжал Мальпарто. – Шок…

Аллан рывком повернул ручку обратно, и голоса умолкли.

Спрятанная где–то в стенах дома лента остановилась посреди записи.

Он снова спустился вниз и стал разыскивать механизм, при помощи которого Гретхен сделала так, чтобы дом исчез. Он нашел его и огорчился. Вмонтированное в камин устройство, одно из приспособлений для создания уюта. Он нажал на кнопку, и комната, мебель, разнообразные ткани и материалы растаяли. Мир за пределами дома остался на месте: дома, улица, небо. Сияли звезды.

Этот прибор оказался всего лишь романтической игрушкой, для долгих скучных вечеров. Гретхен – весьма деятельная особа.

В шкафу, под стопкой одеял, он обнаружил вещественное доказательство – постеленную на полку газету. Она называлась «Страж Веги». Значит, он не в мире фантазии, а на четвертой планете системы Вега.

Он попал в Иной Мир, постоянное убежище, принадлежавшее Психиатрическому санаторию. Санаторий содержал его для людей, обратившихся с просьбой об убежище, а не о лечении.

Аллан отыскал телефон, набрал ноль.

– Назовите, пожалуйста, номер, – проговорила телефонистка негромким, отдающим металлом и ужасно бодрящим голосом.

– Соедините меня с одним из космических портов, – сказал он, – с любым, где совершаются перелеты между системами.

В трубке загудело, защелкало, и его соединили с билетной кассой. Размеренный голос на другом конце линии сказал:

– Да, сэр. Чем могу служить?

– Сколько стоит билет до Земли? – Его охватил ужас, он принялся гадать, сколько же времени он здесь провел. Неделю? Месяц?

– Билет первого класса в один конец. Девятьсот тридцать долларов. Плюс двадцатипроцентный налог на роскошь. – Голос был абсолютно бесстрастным.

Таких денег у него не было.

– В какой системе ближайшая отсюда остановка?

– Сириус.

– Сколько стоит билет? – У него в бумажнике никак не больше пятидесяти долларов. А эта планета находится под юрисдикцией санатория, она официально передана ему.

– Билет первого класса в один конец. Вместе с налогом… стоимость составит семьсот сорок два доллара.

Аллан стал считать.

– Сколько стоит звонок отсюда на Землю?

Агент по продаже билетов сказал:

– Мистер, вам придется обратиться с этим вопросом в телефонную компанию. Мы этим не занимаемся.

Аллан снова вызвал телефонистку.

– Я хотел бы позвонить на Землю.

– Да, сэр. – Похоже, телефонистка не удивилась. – По какому номеру, сэр?

Он назвал номер Телеинформациона, а потом телефона, с которого звонил. Все оказалось очень просто.

В трубке что–то загудело, прошло несколько минут, затем телефонистка сказала:

– Извините, сэр. Ваш номер не отвечает.

– А сколько там сейчас времени?

Минута молчания, затем:

– В этом часовом поясе сейчас три утра, сэр.

Он проговорил хриплым голосом:

– Послушайте, меня похитили. Мне необходимо выбраться отсюда… вернуться на Землю.

– Я могу соединить вас с космодромом, с которого совершаются полеты из одной системы в другую, сэр, – сказала телефонистка.

– У меня всего пятьдесят баксов!

– Мне очень жаль, сэр. Если хотите, я все же соединю вас с одним из космодромов.

Аллан повесил трубку.

Сидеть в доме было совершенно бессмысленно, но он задержался и напечатал на машинке записку довольно–таки мстительного содержания. И положил ее на кофейный столик, чтобы Гретхен никоим образом не оставила ее без внимания.

Дорогая миссис Коутс,

ты ведь помнишь Молли. Я наткнулся на нее в «Медной кочерге», лопни мои глаза. Она заявила, будто беременна, да ты же представляешь, что это за дамочка. Пожалуй, лучше мне побыть с ней, пока мы не устроим сама–знаешь–что. Дорого, но такова расплата.

Он подписался «Джонни», а потом ушел из дома.

В Ином Мире повсюду сновали такси, и через пять минут Аллан уже добрался до делового района в центре, где было множество народу и очень светло.

***

В космопорте, нацелясь носом в небо, стоял большой корабль. Чуть ли не паническое отчаяние охватило Аллана: он понял, что корабль вот–вот отправится в соседнюю систему, грузовики с припасами подъезжали и отъезжали, погрузка закончится уже совсем скоро.

Аллан рассчитался за такси и потащился через усыпанную гравием стоянку при космодроме, затем вдоль по улице, пока не добрался до очага жизни, ресторана, где дела шли полным ходом, – здесь было шумно, звучали голоса и толпились клиенты. Чувствуя себя по–дурацки, Аллан застегнул пальто на все пуговицы и пошел от дверей прямо к кассе.

– Руки вверх, леди, – сказал он, оттопырив карман. – Пока я не разнес вам голову тепловым лучом Макаллистера.

Девушка ахнула, подняла руки и раскрыла рот – послышалось испуганное блеянье. Сидевшие поблизости за столиками клиенты глядели, не веря собственным глазам.

– О’кей, – довольно громко сказал Аллан. – А теперь давайте деньги. Выкладывайте их на стойку, а не то я вышибу вам мозги тепловым лучом Макаллистера.

– Господи! – сказала девушка.

У Аллана за спиной выросли два полисмена Иного Мира в шлемах и накрахмаленной синей форме; они схватили его за руки. Девушка шлепнулась на пол и скрылась из виду, а полицейский рывком вытащил руку Аллана из кармана.

– Невроп, – сказал один из полицейских. – Суперневроп. Славное место погибнет из–за таких вот нарушителей порядка.

– Отпустите меня, – сказал Аллан, – пока я не разнес вам головы тепловым лучом Макаллистера.

– Приятель, теперь санаторий не обязан оказывать тебе помощь, – сообщил ему один из полицейских, пока они выволакивали его из ресторана. – Ты совершил уголовное преступление, тем самым показав, что доверять тебе нельзя.

– Я всех вас разнесу на части, – пригрозил им Аллан, когда они принялись запихивать его в полицейскую машину. – Тепловой луч свое дело знает.

– Достань–ка его удостоверение. – Полицейский вынул из кармана Аллана бумажник. – Джон Коутс. Пеппер–лейн. Что ж, мистер Коутс, вы попытали счастья. А теперь отправляйтесь обратно в МОРС. Как вам это нравится?

– Вам не удастся меня выслать, вы до этого не доживете, – сказал Аллан. Машина неслась к летному полю, где все еще стоял корабль. – Я до вас доберусь. Вот увидите.

Машина, летевшая на высоте фута от гравия, выехала на поле и помчалась прямо к кораблю. Завыла сирена, работники космодрома оставили свои занятия и принялись глазеть на происходящее.

– Скажите им, чтобы подождали, – сказал один из полицейских. Он вынул микрофон и связался с летной вышкой. – Еще один суперневроп. Откройте люк.

Через несколько минут машина подъехала к кораблю, они поравнялись дверцами, и Аллана передали в руки корабельного шерифа.

– Добро пожаловать обратно в МОРС, – пробормотал усталый собрат–суперневроп, когда Аллана поместили рядом с ним в подзорный отсек.

– Спасибо, – ответил Аллан, чувствуя облегчение. – Приятно вернуться домой. – И задумался над вопросом: успеет ли он попасть на Землю к воскресенью? В понедельник пора приступать к работе в Телеинформационе. Неужели потеряно слишком много времени?

Уууух, пол ушел из–под ног. Корабль взлетел.

Глава 15

Он отправился в путь в четверг вечером, а к исходу воскресного дня возвратился на Землю. Разумеется, он выбрал названия дней условно, но промежуток времени был рассчитан правильно. Усталый, изрядно вспотевший Аллан сошел с корабля и вновь очутился в обществе МОРСа.

Летное поле находилось неподалеку от Шпиля и от его жилищной секции, но Аллан отказался от мысли о прогулке пешком, сочтя такое требование излишне строгим: он не заметил у жителей из Иного Мира, ездивших на автобусах, признаков вырождения. Он направился к телефонной будке и позвонил Дженет.

– Ой! – выдохнула она. – Тебя отпустили? Ты… в порядке?

Он спросил:

– Что сказал тебе Мальпарто?

– Мне сообщили, что ты отправился в Иной Мир на лечение и, вероятно, пробудешь там несколько недель.

Теперь все стало еще понятнее. По прошествии нескольких недель он остался бы без должности директора и утратил бы всякий статус в МОРСе. И тогда, лишившись работы и права аренды, он был бы вынужден остаться на Веге–4, независимо от того, удалось бы ему обнаружить обман или нет.

– А он не упоминал о том, что ты полетишь ко мне?

Взволнованное дыхание Дженет в трубке.

– Да–да, упоминал. Он говорил, что ты приспособишься к Иному Миру и, если ты не сможешь жить в этом, тогда…

– Я не сумел приспособиться к Иному Миру. Там куча народу просто валяется, задрав ноги, и загорает. Бронеход на месте? Тот, что я брал напрокат?

Выяснилось, что Дженет вернула бронеход в агентство проката. Плата велика, а санаторий уже начал откраивать часть доходов Аллана. Он счел это полным безобразием: работники санатория похитили его, притворившись, будто проводят лечение, и еще предъявили счет за оказанные услуги.

– Возьму другой. – Он уже собрался было повесить трубку, но потом спросил: – Миссис Фрост не появлялась?

– Она звонила несколько раз.

Это прозвучало зловеще.

– Что ты ей сказала? Что я тронулся умом и сбежал в санаторий?

– Сказала, что ты разбираешься с делами и тебя лучше не отрывать. – Дженет хрипло задышала в трубку, звук показался ему оглушительным. – Аллан, я так рада, что ты вернулся. Я очень волновалась.

– Сколько таблеток ты приняла?

– Да… немного. Я… не могла спать.

Он повесил трубку, отыскал еще одну монетку в 25 центов и набрал номер персонального телефона Сью Фрост. Через некоторое время она сняла трубку… знакомый, исполненный достоинства и спокойствия голос.

– Говорит Аллан, – сказал он. – Аллан Перселл. Просто хотел проверить, как дела. У вас все в порядке?

– Мистер Перселл, – отрывисто сказала она. – Явитесь ко мне в течение десяти минут. Имейте в виду, это приказ, и не иначе.

Щелк.

Он уставился на умолкший телефон. А потом вышел из будки и отправился пешком.

***

Квартира миссис Фрост выходила окнами на Шпиль, как и все апартаменты секретарей Комитета. Аллан отдышался, набрался сил и стал подниматься по лестнице. Чистая рубашка, ванна и продолжительный отдых вовсе не помешали бы, но времени на излишества нет. Впрочем, можно сказать, что его внешний вид – следствие недельных трудов по завершению дел в агентстве, когда он день и ночь работал, не покладая рук, пытаясь собрать воедино все разрозненные нити. Имея это в виду, он нажал на кнопку звонка миссис Фрост.

– Входите.

Она отошла в сторону, и он переступил порог. В комнате сидели устало выглядевший Майрон Мэвис и Ида Пиз Хойт, державшаяся угрюмо и натянуто.

– Приветствую, – сказал Аллан, почуяв недоброе.

– Итак, – проговорила миссис Фрост, затем обошла вокруг Аллана и повернулась к нему лицом. – Где вы пропадали? В агентстве вас не было, мы проверяли несколько раз. Мы даже послали своего представителя на заседание ваших сотрудников. В ваше отсутствие делами «Аллан Перселл инкорпорейтед» заведует некий мистер Прайар.

Аллан поразмыслил: солгать или сказать правду? И решил солгать. Общество МОРСа не потерпит правды, оно подвергнет его наказанию и будет существовать дальше. А директором ТИ назначат кого–нибудь из ставленников «Блейк–Моффета».

– Гарри Прайар исполняет обязанности управляющего, – сказал он, – точно так же, как Майрон исполняет обязанности директора ТИ, пока я не заступлю на должность. Вы ведь не хотите сказать, что платили мне за прошлую неделю? – Этого наверняка не было. – Мы же договорились вполне определенно: я выхожу на работу в следующий понедельник, то есть завтра. На протяжении всей прошедшей недели я имел право располагать собой. На это время у ТИ не прибавилось на меня прав по сравнению с прошлым годом.

– Дело в том… – заговорила было миссис Фрост, но тут раздался звонок в дверь. – Извините. Наверное, это они.

Она открыла, и в комнату вошел Тони Блейк из «Блейк–Моффета». Следом за ним показался Фред Ладди с портфелем под мышкой.

– Добрый вечер, Сью, – приветливо сказал Тони Блейк, осанистый, хорошо одетый мужчина лет шестидесяти с белоснежными волосами и в очках без оправы. – Добрый вечер, Майрон. Весьма польщен, миссис Хойт. Добрый вечер, Аллан. Рад вашему возвращению.

Ладди не сказал ничего. Все расселись по местам, надменно глядя друг на друга и нагнетая напряженность. Аллан крайне остро почувствовал, до чего мешковато сидит на нем костюм и какая несвежая у него рубашка; с каждой минутой он все меньше походил на перетрудившегося бизнесмена и все больше – на радикала из колледжа эпохи Расточительства.

– Продолжим, – сказала миссис Фрост. – Мистер Перселл, ваша жена сообщила нам, что вы в агентстве, но вас там не оказалось. Вначале мы пришли в недоумение, поскольку рассчитывали на взаимное доверие между нами. Нам показалось странным, что вы таинственно исчезли из виду в подобной ситуации, а невразумительные отговорки и опровержения вашей…

– Послушайте, – сказал Аллан, – вы имеете дело не с многоклеточным организмом класса простейших и не с животным класса млекопитающих, вы разговариваете с человеком, который является гражданином общества МОРСа. Или вы будете обращаться со мной учтиво, или я ухожу. Я устал и хотел бы поспать. Решайте сами.

Миссис Хойт отрывисто бросила:

– Сью, он абсолютно прав. Перестаньте изображать босса, и, ради бога, не надо всем своим видом излучать праведность. Предоставьте это Всевышнему.

– По–видимому, вы мне не доверяете, – обернувшись, ответила миссис Фрост. – Может, сначала разберемся с этим вопросом?

Сидевший развалясь в кресле Майрон Мэвис захихикал:

– Да, мне это больше по вкусу. Пожалуйста, начните с этого, Сью.

Миссис Фрост разволновалась:

– Право, наш разговор пошел не в том направлении. Не сварить ли кофе? – Она встала с места. – К тому же есть немного бренди, если никто не сочтет, что оно пойдет во вред интересам общественности.

– Мы тонем, – сказал Мэвис и улыбнулся Аллану. – Буль–буль. Нас захлестнуло волной греха.

Напряженность спала. Блейк и Ладди принялись совещаться, послышались шорох и бормотание. Ладди надел очки в роговой оправе, и оба серьезно склонили головы над содержимым портфеля. Миссис Фрост подошла к плитке и поставила кофейник. Миссис Хойт сидела, погрузившись в созерцание пятна на полу, и ни с кем не заговаривала. На ней, как обычно, были роскошные меха, темные чулки и туфли на низком каблуке. Аллан относился к ней с глубоким уважением, он знал о ее способности ловко управлять людьми.

– Вы ведь в родстве с майором Стрейтером? – спросил он. – Я не ошибаюсь?

Миссис Хойт удостоила его взглядом.

– Да, мистер Перселл. Майор – мой предок по отцовской линии.

– Какая ужасная история со статуей, – вставил Блейк. – Подумать только, что за вредительство. Просто неописуемо.

Аллан совсем позабыл про статую. И про голову. Она по–прежнему лежит в шкафу, если только Дженет как–нибудь от нее не избавилась. Неудивительно, что она целыми упаковками глотала таблетки: голова пролежала рядом с ней всю неделю.

– Его поймают, – решительно заявил Ладди. – Или их. Лично я убежден, что в деле замешана организованная банда.

– От этого веет каким–то сатанизмом, – сказала Сью Фрост. – Взять и украсть голову. Вернуться через несколько дней и – прямо из–под носу у полиции – утащить ее бог знает куда. Интересно, удастся ли когда–нибудь отыскать ее. – Она принялась расставлять чашки с блюдцами.

Когда всем подали кофе, разговор начался с того, на чем прервался. Но шел он уже в сдержанном тоне. Все несколько поостыли и принялись за дело.

– Конечно, у нас нет причин для ссоры, – сказала миссис Фрост. – Наверное, я переволновалась. Правда, Аллан, подумайте, в какое положение мы из–за вас попали. В прошлое воскресенье, неделю назад, я позвонила вам домой. Мне хотелось застать и вас, и вашу жену, чтобы договориться, когда мы проведем вечерок за игрой в «фокусника».

– Сожалею, – пробормотал Аллан, внимательно разглядывая стену и воображая, будто вертит что–то в руках. В каком–то смысле эти риторические извинения затруднительней всего прочего.

– Вы не хотели бы рассказать нам, что случилось? – продолжала миссис Фрост. К ней вернулась обычная сноровка, на лице заиграла милая, обаятельная улыбка. – Считайте это дружеским расследованием. Здесь только ваши друзья, даже мистер Ладди.

– А что тут делает команда из «Блейк–Моффета»? – спросил он. – Не понимаю, какое они имеют к этому отношение. Возможно, я выражусь чересчур резко, но мне кажется, происходящее касается лишь вас, миссис Хойт и меня.

Последовал напряженный обмен взглядами, и он понял, что вопрос далеко еще не исчерпан. Как будто нельзя было догадаться по одному только присутствию Блейка и Ладди.

– Продолжайте, Сью, – проговорила миссис Хойт голосом, похожим на шуршание гравия.

– Когда попытки связаться с вами ни к чему не привели, – снова заговорила миссис Фрост, – мы созвали совещание и решили подождать. В конце концов, вы – взрослый человек. Но затем нам позвонил мистер Блейк. В прошедшие годы ТИ тесно сотрудничал с «Блейк–Моффетом», и все мы знакомы друг с другом. Мистер Блейк принес материалы, которые вызвали у нас тревогу, и мы…

– Какие материалы? – спросил Аллан. – Давайте на них поглядим.

– Они здесь, Перселл. Не волнуйтесь, всему свое время.

Блейк бросил Аллану несколько листков, тот подхватил их и принялся просматривать.

А тем временем миссис Фрост вновь обратилась к Аллану:

– Хочу задать вам вопрос, Аллан. Как друг. Оставьте бумаги, я расскажу вам, что в них. Не разошлись ли вы с женой? Не случилось ли между вами ссоры, которую вы предпочитаете скрывать; не послужило ли что–то в ваших отношениях причиной довольно–таки основательной размолвки?

– Значит, вот о чем речь. – Ему показалось, будто он соприкоснулся с абсолютным холодом. Один из тупиков, в которых то и дело оказываются беспокойные граждане МОРСа. Развод, скандал, секс, другая женщина – полный набор тяжелых затруднений, испытываемых теми, кто состоит в браке.

– Естественно, – проговорила миссис Хойт, – при подобных обстоятельствах вам пришлось бы отказаться от должности директора. Человек, занимающий столь высокий пост, облеченный доверием… ну, остальное вам известно.

Бумаги запрыгали у него в руках – беспорядочный набор слов, предложений, указаний даты и места. Он махнул рукой и отложил их в сторону.

– Блейк располагает документальным подтверждением на сей счет? – (Они приступили к травле, но пошли по ложному следу. К счастью для Аллана.) – Хотелось бы послушать.

Прокашлявшись, Блейк сказал:

– Две недели назад вы сидели в одиночестве в агентстве и работали. В восемь тридцать вы всё закрыли и ушли. Вы побродили, зашли в военторг, затем вернулись в агентство и взяли корабль.

– Что дальше? – Его интересовало, много ли им удалось узнать.

– Затем мы потеряли вас из виду. Мы… э–э–э… не располагаем средствами для преследования.

– Я полетел на Хоккайдо. Справьтесь у секционной надзирательницы. Выпил три стакана вина, вернулся домой и упал на крыльце. Все это занесено в протокол. Меня разбирали на собрании и реабилитировали.

– Угу. – Блейк кивнул. – Ну что ж. Мы утверждаем, что вы встречались с женщиной, что такое бывало и раньше, что вы сознательно и по доброй воле прелюбодействовали с ней.

– Крах системы недомерков, – едко сказал Аллан. – Эмпирическим данным пришел конец. Мы возвращаемся к охоте на ведьм, к кострам. Истерия и инсинуации.

– Во вторник на этой неделе, – продолжал Блейк, – вы вышли из агентства и стали звонить из телефонной будки. Вы не посмели говорить по телефону из кабинета, кто–нибудь мог услышать ваш разговор.

– С этой девушкой? – Они, по крайней мере, изобретательны. И вероятно, сами верят в свою историю. – Как ее зовут?

– Грейс Мальдини, – сказал Блейк. – Приблизительно двадцати двух лет, рост пять футов пять дюймов, вес около ста двадцати пяти фунтов. Темные волосы, смуглая кожа; вероятно, итальянка по происхождению.

Гретхен, конечно же. Теперь он по–настоящему растерялся.

– В четверг утром вы опоздали на работу на два часа. Вы пошли пешком и затерялись среди дорожек. Вы намеренно выбирали места, где движение гуще всего.

– Умозаключения, – сказал Аллан.

Но Блейк говорил правду, он направлялся тогда в санаторий. Грейс Мальдини? В чем же дело?

– В субботу утром на той же неделе, – продолжал Блейк, – вы проделали то же самое. И ускользнули ото всех, кто мог бы следить за вами. Где–то вы встретились с этой девушкой. В тот день вы больше не возвращались к себе в квартиру. Вечером, восемь дней назад, вы поднялись на борт корабля, совершающего перелеты между системами, вместе с девушкой, которая зарегистрировалась под именем Грейс Мальдини. А вы назвались Джоном Коутсом. Когда корабль долетел до Центавра, вы с девушкой пересели на другой, и вам опять удалось уйти от слежки. Всю прошлую неделю вы провели за пределами Земли. Ваша жена, сообщившая, что вы «заканчиваете работу в агентстве», ссылалась именно на этот промежуток времени. Сегодня вечером, примерно полчаса тому назад, вы сошли с межсистемного корабля в костюме, который сейчас на вас, позвонили из будки по телефону, а потом явились сюда.

Все с интересом смотрели на Аллана и ждали. Квинтэссенция секционных собраний: жадное любопытство, стремление услышать все вплоть до сенсационных подробностей, оправдывая это высоким чувством долга, – таково общество МОРСа.

Теперь Аллан, по крайней мере, узнал, как его доставили с Земли в Иной Мир. Под воздействием медикаментов Мальпарто он покорно выполнял все необходимое, а Гретхен выдумала имена и позаботилась об остальном. Четыре дня вместе с ней, и на свет впервые появился Джон Коутс.

– Предъявите девушку, – сказал Аллан. Все молчали.

– Где же она? – На поиски Грейс Мальдини можно потратить целую жизнь. А без нее все это лишь домыслы. – Хотелось бы на нее взглянуть. Где она живет? Что арендует? Где работает? И где она в данный момент?

Блейк извлек фотографию, и Аллан посмотрел на нее. Расплывчатый снимок: они с Гретхен сидят рядом в больших креслах. Гретхен читает журнал, он спит. Без сомнения, снимали на корабле, с противоположного конца салона.

– Невероятно, – насмешливо сказал он. – Это я, а на соседнем со мной месте – женщина.

Майрон Мэвис взял фотографию, внимательно поглядел на нее и презрительно фыркнул:

– И цента не стоит. Даже крохотного кусочка ржавого мексиканского цента. Заберите ее.

Миссис Хойт задумчиво проговорила:

– Майрон прав. Она ничего не доказывает.

– Почему вы присвоили себе имя Коутс? – вмешался Ладди. – Если за вами нет никакой вины…

– Докажите и это, – сказал Мэвис. – Просто смешно. Пора домой, я устал, и у Перселла вид утомленный. Завтра понедельник, вы же знаете, что значит для нас этот день.

Миссис Фрост встала, сложила руки на груди и обратилась к Аллану:

– Все мы сходимся в том мнении, что данный материал ни в коем случае нельзя рассматривать как доказательство. Но он вызывает тревогу. Очевидно, что вы звонили по телефону, посещали какие–то необычные места и отсутствовали всю прошлую неделю. Я поверю всему, что вы скажете. И миссис Хойт тоже.

Миссис Хойт склонила голову.

– Вы расстались с женой? – спросила миссис Фрост. – Один простой вопрос. Да или нет?

– Нет, – ответил Аллан, и это полностью соответствовало истине. Тут он не солгал. И посмотрел ей прямо в глаза. – Никаких измен, никаких интрижек и тайных любовниц. Я летал на Хоккайдо, добывал материалы. Звонил другу мужского пола. – Хорош друг. – И навещал того же самого друга. На прошлой неделе мне, по несчастью, довелось столкнуться с не зависящими от меня обстоятельствами, которые возникли в связи с моим уходом из агентства, из–за того что я согласился на должность директора. Мои побуждения и поступки направлены на благо общества, и совесть моя совершенно чиста.

Миссис Хойт сказала:

– Отпустите мальчика. Пусть примет ванну и поспит.

Сью Фрост пошла навстречу Аллану, протягивая руку.

– Извините. Мне очень жаль. Вы же знаете.

Они обменялись рукопожатием, и Аллан сказал:

– Завтра утром в восемь?

– Отлично. – Она смущенно улыбнулась. – Нам пришлось проверить. Обвинения такого рода… вы же понимаете.

Аллан понимал. Он повернулся к Блейку и Ладди, которые запихивали материалы обратно в портфель:

– Пакет номер триста пятьдесят пять «б». Старые кумушки, соседки по жилищной секции, вскипятили целый котелок грязи и принялись травить преданного супруга, а котелок возьми до опрокинься, и вся грязь полетела прямо им в лицо.

Не поднимая глаз, Блейк пробормотал пожелания спокойной ночи и поспешно убрался восвояси. Ладди последовал за ним. Аллан задумался над вопросом: сколько времени ему отпущено, долго ли они будут идти по ложному следу?

Глава 16

Его новый кабинет в Телеинформационе вычистили, подмели и подкрасили, туда перевезли письменный стол из агентства, чтобы подчеркнуть преемственную связь. К десяти часам Аллан почти освоился с окружением. Он уже посидел в большом вращающемся кресле, попользовался точилкой для карандашей, постоял за стеной, позволявшей окинуть взглядом весь штат его сотрудников, занимающих целое здание, оставаясь при этом невидимым.

Пока он приходил в состояние равновесия, в кабинет заглянул Майрон Мэвис, чтобы пожелать ему удачи. Судя по его виду, он всю ночь не сомкнул глаз.

– Неплохое местечко, – сказал Мэвис. – Очень много солнечного света, и воздух приятный. Весьма полезно для здоровья, посмотрите на меня.

– Надеюсь, вам не приходится продавать собственные копыта на клей, – сказал Аллан, чувствуя себя крайне неловко.

– Пока что нет. Пойдемте. – Мэвис повел его к выходу из кабинета. – Я познакомлю вас с сотрудниками.

Они протиснулись меж поздравительных букетов из «цветов», выставленных вдоль коридора. В нос ударил резкий неприятный запах криптофлоры. Аллан остановился, просматривая карточки.

– Как в оранжерее, – сказал он. – Эти от миссис Хойт.

Там оказался букет от Сью Фрост, от Гарри Прайара, от Дженет. Безвкусные букеты от четырех агентств–гигантов, включая «Блейк–Моффет». При каждом карточка с положенными по случаю поздравлениями. Представители агентств вскоре прибудут. И безымянные букеты без карточек. Аллан подумал: кто же их прислал? Соседи по жилищной секции? Быть может, невысокий мистер Вейлс, вступившийся за него на секционном собрании? Букеты от людей, не указавших своего имени, но желавших ему удачи. Среди них оказался крошечный потрепанный пучок каких–то синеньких цветов.

– Настоящие, – сказал Мэвис, – понюхайте. По–моему, они называются колокольчиками. Вероятно, кто–то выкопал их из прошлого.

Наверное, Гейтс и Шугерман. Вполне возможно, что один из анонимных букетов прислали из Психиатрического санатория. Аллан испытывал в глубине души убеждение: Мальпарто попытается вернуть утраченную власть.

Подчиненные оставили работу и выстроились для смотра. Аллан пожимал руки, наугад задавал вопросы, делал умные замечания, приветствовал тех, кого успел запомнить. Когда они с Мэвисом обошли все здание, наступил полдень.

– Неприятная заварушка возникла вчера вечером, – сказал Мэвис на обратном пути в кабинет. – Агентство «Блейк–Моффет» метило на пост директора на протяжении многих лет. Наверное, у них задницы прыщами пошли от того, что его заняли вы.

Аллан раскрыл принесенную с собой папку и вынул из нее пакет.

– Помните? – Он передал его Мэвису. – С него все и началось.

– О да. – Мэвис кивнул. – Погибшее дерево. Антиколонизационный МОРС.

– Вы же прекрасно понимаете, что к чему, – сказал Аллан.

Мэвис вкрадчиво сказал:

– Ну, конечно, символ духовного голодания. Отрыва от родной почвы. Вы намерены пустить его в ход? Новая волна Возрождения в пропаганде. Вы хотите оказать этому свету такую же услугу, какую Данте оказал тому.

– Данный пакет, – сказал Аллан, – давным–давно устарел. Его следовало выпустить много месяцев назад. По–видимому, я мог бы начать поосторожней, отдать в обработку уже закупленные материалы. И как можно меньше вмешиваться в дела сотрудников. Пусть себе работают, как привыкли, подход, снижающий риск. – Он открыл пакет. – Но…

– Никаких «но». – Мэвис нагнулся к Аллану, прикрыл рот рукой и хрипло прошептал: – Пароль: «стели мягче».

Он пожал Аллану руку, пожелал ему удачи, примерно с час поболтался в одиночестве по зданию, а потом ушел.

Аллан увидел, как Мэвис, шаркая ногами, побрел восвояси, и лишь тогда осознал, какое бремя взвалил на себя. Но, ощутив его тяжесть, он почувствовал и прилив сил.

– Семерых одним ударом, – отметил он.

– Да, мистер Перселл. – На его слова живо откликнулись по селектору сразу несколько секретарш.

– Мой папаша переплюнет вашего, – сказал Аллан. – Просто проверка оборудования. Можете спать дальше, или чем еще вы там занимаетесь.

Он снял пальто, сел за стол и принялся разбирать содержимое пакета. Ему по–прежнему не хотелось ничего в нем менять, поэтому он поставил пометку «удовлетворительно» и опустил его в корзину. Корзина тут же унесла пакет, и теперь в каком–то звене длинной цепи его примут и пустят в обработку.

Аллан снял телефонную трубку и позвонил жене.

– Ты где? – спросила она, словно не смея поверить. – Ты в?..

– Я там, – подтвердил Аллан.

– К–как работа?

– Власть без ограничений.

Похоже, ей стало легче.

– Хочешь, вечерком отпразднуем?

Идея показалась ему привлекательной.

– Конечно. Для нас это грандиозный триумф, надо им насладиться. – Аллан попытался сообразить, что приличествует такому случаю. – Могу принести домой кварту мороженого.

Дженет сказала:

– Я чувствовала бы себя куда лучше, если бы ты рассказал, что произошло вчера вечером у миссис Фрост.

Незачем давать ей лишний повод для беспокойства.

– Ты напрасно тревожишься. Все кончилось благополучно, а остальное не имеет значения. Сегодня утром я пустил в ход пакет про дерево. Теперь им не удастся схоронить его под слоем пыли. Я намерен перевести сюда лучших работников агентства, таких ребят, как Гарри Прайар. Я буду сокращать штат, пока не останется команда, которой можно управлять.

– Ты ведь не станешь делать передачи, слишком трудные для понимания? Я хочу сказать, не стоит показывать людям вещи, которые выше их разумения.

– Никто не знает, что именно выше человеческого разумения, – сказал Аллан. – Материалам, созданным на основе прогнивших кочерыжек, пора на покой, настало время всяческой новизны. Мы попробуем всего понемногу.

Дженет задумчиво проговорила:

– Помнишь, как было весело, когда мы только начинали? Создавали агентство, забрасывали ТИ свежими идеями, пакетами нового образца?

Аллан помнил.

– Думай об этом и дальше. Вечером увидимся. Все складывается прекрасно, так что не волнуйся. – Он сказал «до свидания», а потом повесил трубку.

– Мистер Перселл, – донесся из селектора голос, – несколько человек хотели бы повидаться с вами, они ждут.

– О’кей, Дорис, – сказал он.

– Вивиан, мистер Перселл. – В голосе послышался смешок. – Мне пропустить первого?

– Пусть войдет, будь то «он», «она» или «оно», – сказал Аллан. Он сложил руки на столе и пристально поглядел на дверь.

Первым посетителем оказалась женщина, точнее говоря, Гретхен Мальпарто.

Глава 17

Гретхен надела облегающий синий костюм, в руке она держала шитую бисером сумочку. Лицо ее побледнело и осунулось, глаза потемнели от волнения. От нее пахло свежими цветами – красивая, шикарная женщина. Она закрыла дверь и сказала:

– Я нашла твою записку.

– Родился мальчик. Шесть фунтов.

Казалось, в воздухе по всему кабинету поплыли крошечные крупинки; он уперся ладонями в стол и закрыл глаза. Когда он открыл их снова, крупинки исчезли, а Гретхен осталась; она сидела, закинув ногу на ногу, и теребила пальцами края юбки.

– Когда вы прилетели сюда? – спросила она.

– В воскресенье вечером.

– А я сегодня утром. – Она пошевелила бровями, и лицо ее скривилось от глухой боли. – Вы так внезапно скрылись.

– Ну, – сказал он, – просто догадался, где мы.

– Неужели там было так плохо?

– Я могу позвать сюда людей и выкинуть вас вон. Могу запереть вас где–нибудь. Могу сделать с вами все, что угодно. Могу даже устроить так, чтобы вас арестовали и отдали под суд за уголовное преступление, вас, вашего брата и всю эту безумную контору, которой вы заведуете. Но тогда мне придет конец. Даже если сюда войдет Вивиан, чтобы записать что–нибудь по диктовку, а вы окажетесь здесь, мне конец.

– Кто такая Вивиан?

– Одна из новых секретарш. Я получил ее вместе с должностью.

На лице Гретхен снова проступил румянец.

– Вы преувеличиваете.

Аллан встал, подошел к двери и осмотрел ее. Обнаружив замок, он запер ее. Затем нажал на кнопку селектора и приказал:

– Пусть меня никто не беспокоит.

– Да, мистер Перселл, – ответила Вивиан.

Аллан снял трубку телефона и набрал номер агентства. К телефону подошел Гарри Прайар.

– Гарри, – сказал Аллан, – двигай сюда в ТИ, возьми скиб или бронеход. Поставь его как можно ближе к зданию, а потом поднимись ко мне в кабинет.

– Что случилось?

– Когда доберешься, позвони мне от секретарши. Не пользуйся селектором. – Он повесил трубку, потянулся и вырвал из гнезда провода селектора. – Эти штуки все записывают, – пояснил он Гретхен.

– Вы и в самом деле серьезно настроены.

– Уж будьте уверены. – Он скрестил руки на груди и прислонился к боковине стола. – Ваш брат сумасшедший?

Она сглотнула.

– Он… в каком–то смысле да. Нарастающая маниакальность. Они все ненормальные. Экстрасенс–мистицизм. А у вас на энцефалограмме такая загогулина, вот его и повело.

– А вы сами?

– Я тоже, как видно, умом не отличаюсь. – Голос у нее стал тоненьким и ломким. – Я летела сюда четыре дня, у меня было время подумать. Я отправилась следом, как только увидела, что вас нет. Я… вправду надеялась, что вы вернетесь в дом. Принимала желаемое за действительное… там так уютно и красиво. – Она вдруг яростно выкрикнула: – Какой же вы дурак!

Аллан взглянул на часы и решил, что Гарри Прайар появится минут через десять. Вероятно, в данный момент он выводит скиб на крышу агентства.

– Что вы собираетесь со мной сделать? – спросила Гретхен.

– Отвезу куда–нибудь и выкину. – Он подумал: может, Гейтс его выручит. Неплохо бы подержать ее на Хоккайдо. Впрочем, подобные уловки свойственны им самим. – Вам не показалось, что по отношению ко мне это было весьма некрасиво? – спросил Аллан. – Я пришел к вам за помощью. И вел себя честно.

Уставясь в пол, Гретхен проговорила:

– Виноват мой брат. Я ничего не знала заранее, вы собрались уходить, пошли к дверям, а потом свалились. Он выстрелил из газового пистолета. Кому–то поручили переправить вас в Иной Мир, они собирались поместить вас на грузовой корабль в состоянии каталепсии. Я побоялась, как бы вы не умерли. Это рискованное предприятие. И поэтому полетела с вами.

Аллан уже почти не сердился, скорей всего, она говорила правду.

– Вы умеете воспользоваться случаем, – пробормотал он. – Весьма хитроумная затея. Особенно здорово было, когда дом начал исчезать. А что за загогулина у меня на энцефалограмме?

– Мой брат принялся ломать над ней голову с той минуты, как увидел ее. Но так и не сообразил, что к чему, и Диксон тоже. Какая–то экстрасенсорная способность, ясновидение, так он считает. Он думает, что вы сыграли шутку со статуей, чтобы избежать гибели от рук бойцов когорты. По его мнению, бойцы когорты убивают людей, которые забрались чересчур высоко.

– Вы тоже так думаете?

– Нет, – сказала она, – ведь я–то знаю, что означает эта загогулина. Ваш мозг обладает способностью, которой нет у других. Но это не ясновидение.

– А что же?

– У вас есть чувство юмора, – помедлив, ответила Гретхен.

***

В кабинете стало тихо, Аллан задумался, а Гретхен сидела, поглаживая юбку.

– Может быть, и так, – наконец произнес Аллан.

– А чувство юмора несовместимо с МОРСом. И с нами. Вы не мутант, вы просто полноценный человек. – Голос ее набирал силу. – Ваша шутка и все, что вы проделали. Да вы же пытаетесь восстановить равновесие в мире, который его утратил. И не смеете признаться в этом даже самому себе. На поверхности у вас лежит вера в МОРС. А в глубине – эта самая загогулина, неустранимая кривая, которая хихикает, хохочет и шалит.

– Как–то по–детски, – заметил Аллан.

– Вовсе нет.

– Спасибо. – Он улыбнулся, глядя на нее с высоты своего роста.

– Все к чертям перепуталось. – Она вынула из сумочки носовой платок, вытерла глаза и засунула в карман пиджака. – Вы получили эту должность. Директор Телеинформациона, великого оплота нравственности. Блюститель норм общественной морали. Вы создаете моральные нормы. Ужасная путаница и неразбериха.

– Но я хочу здесь работать.

– Да, вы живете согласно высоким правилам морали. Но они не совпадают с правилами морали данного общества. Вам ненавистны секционные собрания. Безликие обвинители. Недомерки – любители совать нос в чужие дела. Бессмысленная борьба за право аренды. Постоянное волнение, напряжение и тревога – взгляните на Майрона Мэвиса. И примесь подозрительности и чувства вины. Повсюду… какой–то налет. Все боятся, как бы не оскверниться, не сделать что–нибудь неприличное. Нездоровое отношение к сексу, людей травят за совершение действий, положенных им по природе. В целом эта структура похожа на огромную камеру пыток, в которой люди не сводят глаз друг с друга, стараясь подметить каждый промах, пытаясь уничтожить ближнего. Охота на ведьм и звездные палаты. Цензура и запугивания, мистер Синий Нос предает анафеме книги. Дети не должны и слышать о дурном. Идея МОРСа возникла в больном мозгу, а теперь МОРС порождает людей с искалеченным сознанием.

– Ладно, допустим, – кивнул Аллан. – Только я не намерен валяться на траве и глазеть на загорающих девушек. Будто коммивояжер в отпуске.

– И это все, что вы увидели в санатории?

– Это все, что я увидел в Ином Мире. А санаторий представляет собой механизм для обработки людей.

– Санаторий делает нечто большее. Он предоставляет людям убежище, где они могут укрыться. Когда тревога и недовольство становятся губительны для них… – Она взмахнула рукой. – Они переходят на ту сторону.

– При этом они не бьют стекол в магазинах. И не насмешничают над статуями. Я предпочитаю насмешничать над статуями.

– Однажды и вы пришли к нам.

– Насколько я понял, – сказал Аллан, – санаторий является частью общей системы. МОРС – одна ее сторона, а вы – другая. Две стороны медали, МОРС – это сплошной труд, а у вас бадминтон да шахматы. Общество состоит из него и вас, вы служите опорой и поддержкой друг другу. Я не могу находиться по обе стороны сразу, но из двух эта кажется мне предпочтительней.

– Почему?

– Здесь хоть что–то делается. Люди работают. А вы им говорите: пойдите погуляйте, половите рыбку.

– Значит, обратно вы со мной не полетите, – рассудительно сказала Гретхен. – Я, собственно, на это и не рассчитывала.

– Так зачем же вы сюда явились?

– Чтобы объясниться. Чтобы вы узнали, каким образом произошла вся эта история и какую роль я в ней играла. Почему я вмешалась. И чтобы вы поняли самого себя. Я хотела, чтобы вы отдавали себе отчет в собственных чувствах… знали о ненависти, которую питаете к МОРСу. О глубоком возмущении, которое вызывает у вас его жестокость. Вы на пути к единому целому. А я хотела помочь. Может, тем самым мне удастся возместить вам то, что мы у вас отняли. Ведь вы просили нас о помощи. Мне очень жаль.

– Сожалеть о содеянном – неплохая идея, – хмуро констатировал Аллан. – Шаг сделан в верном направлении.

Гретхен встала и взялась за ручку двери.

– Я сделаю и следующий шаг. До свидания.

– Ну–ка сядьте на место. – Он попытался подтолкнуть ее к стулу, но она высвободила руку. – А что теперь? – спросил он. – Снова речи?

– Нет. – Она повернулась лицом к нему. – Я сдаюсь. И больше не причиню вам никаких неприятностей. Возвращайтесь к своей малышке жене, отягощенной тревогами, там вам самое место.

– Она моложе вас, – сказал Аллан. – И размером поменьше.

– Превосходно, – пренебрежительно бросила Гретхен. – А… она понимает, что с вами? Ей известно про кривую, из–за которой вы не похожи на других и которая не позволяет вам сжиться с системой? Сможет она помочь вам вытащить это свойство на свет должным образом? Ведь это важно, куда важнее всего прочего. Даже ваша героическая поза, ваша новая должность на самом деле не…

– Все тот же труженик на благо общества, – сказал Аллан, слушая ее вполуха; он ждал появления Гарри Прайара.

– Вы ведь поверили тому, что я рассказала? О вас, об этом скрытом свойстве.

– О’кей, – вздохнул Аллан, – можете считать, что я поверил вашим россказням.

– Но это правда. Я… вы действительно не безразличны мне, Аллан. Вы очень похожи на отца Донны. Он все пытался улизнуть от системы, то уезжал, то возвращался. Те же подозрения и сомнения. Теперь он вернулся сюда насовсем. Я распрощалась с ним. И точно так же прощаюсь с вами.

– Последний вопрос, – сказал Аллан. – Для протокола. Вы на самом деле предполагаете, будто я стану платить по вашему счету?

– И вправду глупо получилось. Все делается согласно заведенным порядкам, в вашем случае проставлена пометка «за предоставленные услуги», чтобы никто не смог опознать предъявленный счет. Я объявлю его недействительным. – На лице ее вдруг появилось смущенное выражение. – Хочу вас кое о чем попросить. Вероятно, вам покажется смешным.

– Слушаю вас.

– Почему бы вам не поцеловать меня на прощание?

– Я не подумал об этом. – Аллан стоял, не двигаясь.

Гретхен сняла перчатки, положила их рядом с сумочкой и поднесла тонкие пальцы к его лицу.

– Никакой Молли на самом деле не существует. Вы ее просто выдумали. – Ногти ее впились Аллану в шею, она притянула его к себе и поцеловала. Он уловил в ее дыхании слабый аромат мяты, губы у нее были влажные. – Какой вы замечательный, – проговорила она, отворачиваясь.

И вдруг пронзительно закричала.

На полу в кабинете сидела металлическая тварь, по форме напоминающая уховертку; поднятые вверх усы–рецепторы тихонько гудели. Недомерок подбежал поближе, затем метнулся назад.

Аллан схватил со стола пресс–папье и запустил им в недомерка. Он промахнулся, тварь по–прежнему двигалась. Она попыталась выбраться наружу через окно, откуда и проникла внутрь. Она побежала вверх по стене, и тут Аллан придавил ее ногой; поврежденный недомерок свалился на пол и пополз, описывая дугу. Аллан схватил пишущую машинку и обрушил ее на недобитого недомерка. А затем принялся искать, где в нем хранится пленка.

В это время дверь кабинета с треском распахнулась и в комнату ворвался второй недомерок. А следом за ним Фред Ладди, который тут же защелкал фотоаппаратом со вспышкой. Вместе с ним прибежали техники из «Блейк–Моффета», полностью экипированные для работы: провода, наушники, камеры, микрофоны и батарейки. За командой из «Блейк–Моффета» следовала орда визгливых взбудораженных работников ТИ.

– Предъявите нам счет за замок! – закричал Ладди и споткнулся о шнур микрофона. – Кто–нибудь там, вытащите пленку из разбитого недо…

Два техника проскочили мимо Гретхен и подхватили останки раздавленного недомерка.

– Вроде бы цела, Фред.

Ладди делал снимки, лентопротяжный механизм тянул пленку, а неповрежденный недомерок восторженно гудел. В кабинет битком набились люди со всяческой аппаратурой, Гретхен нахохлившись стояла в уголке, а где–то вдали послышался вой охранной системы.

– Мы высверлили замок! – крикнул Ладди, подбегая к Аллану с фотоаппаратом в руках. – Ты нас не слышал, ты в это время расправлялся с недомерком, которого мы заслали через окно. Ну и горазды же лазать эти штуки – шестой этаж!

– Беги, – сказал Аллан Гретхен, расталкивая людей у нее на пути. – Спускайся вниз и проваливай отсюда.

Стряхнув оцепенение, она бросилась к раскрытой двери. Заметив это, Ладди пришел в смятение, взвизгнул, сунул фотоаппарат кому–то из своих подчиненных и рванулся следом. Он схватил девушку за руку, но Аллан настиг его и с размаху нанес ему удар в челюсть. Ладди свалился, а Гретхен, издав отчаянный вопль, скрылась в коридоре.

– Ох, парень, – ликующе крикнул кто–то из работников «Блейк–Моффета», помогая Ладди подняться, – какие у нас снимки!

В кабинете находилось уже трое недомерков, и вот–вот прибегут новые. Аллан присел на кондиционер, чтобы передохнуть. Повсюду царила полная неразбериха, люди из «Блейк–Моффета» все еще щелкали фотоаппаратами, а сотрудники ТИ пытались восстановить порядок.

– Мистер Перселл, – пронзительно закричала прямо в ухо Аллану одна из его секретарш, по–видимому Вивиан, – что нам делать? Вызвать полицию?

– Выгоните их отсюда, – ворчливо проговорил Аллан. – Позовите работников из других отделов и вышвырните их вон. Они не имеют права здесь находиться.

– Да, сэр, – сказала секретарша и умчалась.

К нему подошел Ладди, которого с обеих сторон подпирали соратники. Он снова завладел своим фотоаппаратом и теперь ощупывал подбородок.

– Первая пленка цела. На нее заснято, как ты обжимаешься тут со своей пташкой. И все остальное тоже: как ты раздавил недомерка, как ударил меня, как выпихнул отсюда девушку. Запертая дверь, вырванные из селектора провода – полный набор.

Среди толкучки появился Гарри Прайар.

– Аллан, что случилось? – Он увидел Ладди и недомерков. – Ой, нет, – сказал он. – Нет.

– Недолго ты продержался, – сказал Ладди Аллану. – Ты… – Он увернулся от Прайара, который двинулся прямо на него.

– Похоже, – сказал Прайар, – я опоздал.

– Как ты сюда добирался? На руках шел?

Размеры хаоса начали постепенно уменьшаться. Сотрудников «Блейк–Моффета» вместе с оборудованием силком препровождали за дверь. Они лучезарно улыбались. Помрачневшие подчиненные Аллана собирались небольшими кучками, поглядывали на него и шепотом переговаривались между собой. Ответственный за ремонтные работы в ТИ осматривал дыру в двери кабинета на том месте, где прежде стоял замок. Люди из «Блейк–Моффета» прихватили замок с собой, очевидно в качестве трофея.

– Вторжение, – сказал Прайар. – Никогда бы не подумал, что у Ладди хватит на такое духу.

– Идея принадлежит Блейку, – сказал Аллан. – А Ладди вершит кровную месть. Круговорот вещей в природе. Я уел Ладди, теперь он уел меня.

– Им удалось… ну, они заполучили, что хотели?

– Полный короб, – сказал Аллан. – Я перешел всякие рамки и раздавил недомерка.

– А кто эта девушка?

Аллан скорчил гримасу.

– Просто знакомая. Племянница, приехавшая из деревни. Моя дочь. К чему спрашивать?

Глава 18

Поздним вечером того же дня они с Дженет сидели в темноте, прислушиваясь к звукам, которые просачивались через стены из других квартир. Рокот голосов, далекая музыка, громыхание кастрюль и сковородок и неразборчивые отзвуки, причиной которых могло послужить что угодно.

– Хочешь, погуляем? – спросил он.

– Нет, – чуть шевельнулась сидевшая рядом Дженет.

– Может, ляжем спать?

– Нет. Просто посидим.

Через некоторое время Аллан сказал:

– По пути в ванную я столкнулся с миссис Бирмингэм. Конвой бронеходов доставил донесения. Под охраной из шести человек. Теперь она куда–то их припрятала, вероятно в старый чулок.

– Тебя будут разбирать на секционном собрании?

– Да, и я намерен защищаться всеми доступными средствами.

– От этого будет какой–нибудь толк?

Аллан поразмыслил.

– Нет.

– Значит, – сказала Дженет, – все кончено.

– Мы лишимся права аренды, очевидно, ты это имеешь в виду. Но миссис Бирмингэм ничего больше не сможет поделать. Стоит нам уехать отсюда, как ее власти придет конец.

– Ты смирился с этим, – сказала Дженет.

– Почему бы и нет? – Он принялся искать сигареты, но потом оставил это занятие. – А ты?

– Твоя семья трудилась ради этой квартиры не один десяток лет. Все годы, которые твоя мама проработала в агентстве «Саттон». А папа в художественном отделе ТИ.

– Совокупный статус. – Аллан махнул рукой. – Можешь мне не напоминать. Но я все еще директор Телеинформациона. А вдруг я исхитрюсь и получу у Сью Фрост право на аренду квартиры. С формально–юридической точки зрения мне положено его иметь. Мы должны поселиться в квартире Майрона Мэвиса, чтобы я мог ходить пешком на работу.

– Разве теперь она предоставит тебе такое право? После всего, что сегодня случилось?

Аллан попытался представить себе Сью Фрост, выражение ее лица, звук ее голоса. Оставшуюся часть дня он проболтался в кабинете, ожидая звонка от нее, но так и не дождался. Свыше не поступило ни слова, власть имущие пока помалкивали.

– Ей грозит разочарование, – сказал он. – Она питала на мой счет надежды, подобные которым возникают только у матерей.

Вверх по лесенке, поколение за поколением. Старушечьи прожекты, тайные стремления и хлопоты родителей, пропихивающих детей на ступеньку повыше. Изнеможение, пот, могила.

– Нетрудно догадаться, что «Блейк–Моффет» посвятил ее в курс дела, – сказал он. – Похоже, настало время рассказать тебе о том, что происходило вчера у нее дома.

Аллан поведал Дженет обо всем, но жена ничего не ответила. В квартире было слишком темно, и он не видел ее лица; он подумал: не упала ли она от горя в обморок. А может, ему на голову вот–вот обрушится буря первобытных страстей? Наконец он легонько подтолкнул ее локтем, и она сказала:

– Я боялась, что стрясется что–нибудь в этом роде.

– С чего бы это?

– У меня возникло такое ощущение. Может, я ясновидящая. – (Аллан рассказал ей о тестах доктора Мальпарто по выявлению экстрасенсорных способностей.) – И девушка все та же?

– Девушка, которая привела меня в санаторий, которая помогла меня похитить, которая уперлась бюстом мне в лицо и заявила, будто я – отец ее ребенка. Очень привлекательная девушка, владелица большого красивого дома. Но ведь я вернулся. Похоже, никто не считает, что это важно.

– Я считаю, – сказала Дженет. – Как ты думаешь, она сознательно принимала участие в этой инсценировке?

– Подобная мысль не приходила мне в голову. Но нет. От этой затеи выигрывает только «Блейк–Моффет». А санаторий не является частью «Блейк–Моффета». Гретхен просто глупо и безответственно себя вела, преисполнившись девичьего пыла. У них это называется неокрепшей любовью. Плюс идеалистические представления о своем призвании. И братец у нее такой же: идеалист, трудящийся во имя блага пациента.

– Но ведь это бред какой–то, – возразила Дженет. – Она всего лишь зашла к тебе в кабинет, и ты всего лишь поцеловал ее на прощание. А в результате ты терпишь полный крах.

– Эта жизнь – «непотребное дело», – сказал Аллан, – что станет окончательно ясно около девяти часов в среду. Интересно, что сможет предпринять в мою защиту мистер Вейлс. Для него это будет крайне сложной задачей.

Но на самом деле секционное собрание не имеет особого значения. Неизвестной величиной является Сью Фрост, однако может пройти еще несколько дней, прежде чем проявится ее реакция. Ведь ей необходимо посоветоваться с Идой Пиз Хойт, чтобы эта реакция несла на себе печать полной бесповоротности.

– По–моему, ты как–то говорил, что принесешь домой кварту мороженого, – вяло проговорила Дженет.

– Это выглядело бы глупо, – откликнулся Аллан, – учитывая все обстоятельства.

Глава 19

В среду утром зал в цокольном этаже жилищной секции оказался набит битком. Юбочный телефон разнес весть о предстоящем разбирательстве, в основном потрудились женщины. В воздухе облаком висел дым от сигарет, система кондиционирования не могла с ним справиться. В дальнем конце зала на трибуне восседали надзирательницы – явились все до единой.

Дженет, одетая в свеженакрахмаленное платье, вошла в зал чуть раньше Аллана. Она направилась прямиком к пустовавшему столу и села у микрофона. По негласному правилу один стол оставался свободным: предполагалось, что в решающую минуту жена придет на помощь мужу. Лишить ее этого права означало бы публично оскорбить МОРС.

В прошлый раз ни один из столов не пустовал. В прошлый раз положение еще не было критическим.

– Это серьезно, – сказал жене Аллан, занимая позицию у нее за спиной. – И это надолго, с нами примутся сводить счеты, нас ждет поражение. Так что ты не впутывайся. Не пытайся меня спасти, потому что спасти меня невозможно. Как мы и порешили вчера вечером.

Уставясь перед собой невидящим взором, Дженет кивнула.

– Когда они вопьются в меня зубами, – тихонько, словно мурлыкая песенку, говорил Аллан, – не взвивайся и не пытайся отбиться ото всех сразу. Тут все при полном снаряжении, их прямо–таки разбирает. А где же мистер Вейлс, человек невысокого роста?

Среди собравшихся не оказалось человека, который верил в Аллана Перселла, двери уже закрыли – он не придет.

– Вероятно, они выискали прореху в его правах аренды, – сказал Аллан. Миссис Бирмингэм поднялась с места и взяла листок с повесткой дня. – Или вдруг выяснилось, что ему принадлежит сеть торчковых домов, простирающаяся от Новейшего Йорка до Орионуса.

Дженет сидела, все так же глядя вперед, он не замечал за ней прежде подобной твердости. Казалось, она облечена в некий футляр, непроницаемый снаружи и не пропускающий ничего изнутри. Он подумал: уж не приберегает ли она силы для одного мощного броска. По–видимому, это выяснится, когда дамы зачитают свой вердикт.

– Здесь пыльно, – проговорил Аллан среди воцарившейся в зале тишины.

Кое–кто глянул на него и тут же отвернулся. Он катится под гору, людям невыгодно, чтобы их хоть как–то связывали с ним.

В конце зала недомерки сдавали пленки с записями. Всего семь штук. Аллан прикинул: шесть на его долю, одна на всех остальных.

– Вначале мы рассмотрим дело мистера А. П., – объявила миссис Бирмингэм.

– Отлично, – сказал Аллан, испытывая облегчение.

Головы снова повернулись в его сторону. Рокот голосов взмыл в воздух и смешался с завесой табачного дыма.

Его охватило какое–то злобное веселье. Ряды праведников с серьезными лицами… да это же ни дать ни взять церковь, в которой собрались на сходку ханжи прихожане. Засунув руки в карманы, он пошел размашистым шагом к трибуне для обвиняемых. Дженет по–прежнему сидела за своим столом, с застывшим и непроницаемым, как у деревянного изваяния, лицом. Аллан кивнул ей, и заседание открылось.

***

– Мистер А. П., – проговорила миссис Бирмингэм громким властным голосом, – днем двадцать второго октября две тысячи сто четырнадцатого года сознательно и по доброй воле занимался непотребным делом с молодой женщиной на своем рабочем посту и в рабочее время. Далее мистер А. П. сознательно и по доброй воле уничтожил государственный прибор контроля, желая ускользнуть от слежки, а затем с той же целью ударил по лицу гражданина МОРСа, нанес ущерб частному имуществу и всяческими доступными ему способами пытался скрыть содеянное.

Громкоговоритель немного пощелкал, собираясь приступить к вещанию. Заработала связующая сеть, динамик погудел, пожужжал и заговорил:

– Уточните. Дайте определение «непотребного дела».

Миссис Бирмингэм поправила очки и стала читать дальше:

– Мистер А. П. впустил молодую женщину в свой кабинет, расположенный в здании Телеинформационного треста Комитета, заперся там вместе с ней, приняв все меры к тому, чтобы никто не застиг их врасплох, а когда это все же произошло, «обнимался и целовался с ней, чувственно лаская ее лицо и плечи», причем тело его «соприкасалось с телом женщины».

– Это тот самый мистер А. П., которого мы разбирали две недели назад? – спросил голос.

– Да, – не колеблясь сказала миссис Бирмингэм.

– А на прошлой неделе он отсутствовал на собрании? – Затем голос заявил: – Мы вызвали мистера А. П. не потому, что он пропустил предыдущее собрание, мы уже разобрались с этим его проступком.

Участники собрания были настроены по–разному. Как обычно, многие испытывали любопытство, а некоторые скучали, и происходящее не особенно их занимало. Однако часть зрителей выказала необычайный интерес, именно они и привлекли к себе внимание Аллана.

– Мистер А. П., – произнес голос, – вы тогда впервые встретились с этой молодой женщиной?

– Нет, – сказал он, – я виделся с ней и прежде. – В вопросе крылась западня, которую расставляли каждый раз: если он ответит утвердительно – да, впервые, – ему можно будет предъявить обвинение в неразборчивости в связях. На проступки по части секса смотрели более снисходительно, если они совершаются с одним и тем же партнером; мисс Дж. Э. оправдали на этом основании, и он тоже намеревался им воспользоваться.

– Часто? – спросил до бесконечности невыразительный голос.

– Не слишком. Мы были добрыми друзьями. И теперь ими являемся. Я весьма высокого мнения о мисс Г. М. Я отношусь к ней с глубоким уважением, и моя жена тоже.

– Ваша жена знакома с ней? – спросил голос. И ответил на собственный вопрос: – Он только что об этом сказал.

Аллан проговорил:

– Позвольте мне кое–что разъяснить. Мисс Г. М. – женщина сознательная. Я непоколебимо верю в ее моральную безупречность. Иначе я не впустил бы ее к себе в кабинет. – Всем уже известно о его новой должности, поэтому он предпринял решительный шаг. – Находясь на посту директора Телеинформациона, я обязан проявлять особую осмотрительность при выборе друзей. Поэтому…

– Сколько времени вы занимаете этот пост?

Аллан замялся:

– Я вышел на работу в понедельник.

– И тогда же там появилась эта молодая женщина?

– На протяжении всего дня приходило и уходило множество людей. Приносили букеты «цветов», вам ведь знакома процедура, связанная с поздравлениями. Меня осаждали благожелатели. Мисс Г. М. оказалась среди них. Она зашла пожелать мне удачи.

Голос сказал:

– Большой удачи. – Несколько человек с понимающим видом ухмыльнулись. – Вы заперли дверь? Вы оборвали провода селектора? Вы позвонили по телефону с просьбой доставить бронеход, чтобы скрыться вместе с ней?

Он не предполагал, что в официальных донесениях имеются подобные сведения. Ему стало не по себе.

– Я запер дверь, потому что целый день люди то и дело врывались в кабинет. Я был взвинчен, нервничал. Честно говоря, получение такой должности вывело меня из равновесия, мне не хотелось вообще никого видеть. А что касается селектора… – Он бессовестно соврал, вовсе не испытывая стыда. Система не оставила ему иного выхода. – Я не успел освоиться в новом кабинете и нечаянно зацепился за провода. Они оборвались. Любому служащему известно: такое случается часто… и именно в подобный момент.

– Именно, – произнес голос.

– Мисс Г. М., – продолжал Аллан, – пробыла у меня около десяти минут. Когда в кабинете появился прибор контроля, я прощался с ней. Она спросила, нельзя ли ей поцеловать меня в знак наилучших пожеланий. Прежде чем я успел ей отказать, она так и поступила. Вот что произошло, вот что увидел контролирующий прибор.

– Вы попытались его уничтожить.

– Мисс Г. М. закричала, растерявшись от неожиданности. Прибор проник в кабинет через окно; ни она, ни я этого не заметили. Честно говоря, мы приняли его за что–то опасное. Я сейчас уже точно не помню, за что именно. Я услышал крик мисс Г. М., заметил неясное движение. Я инстинктивно дернул ногой и попал в прибор.

– А человек, которого вы ударили?

– Когда мисс Г. М. вскрикнула, дверь взломали и в кабинет ворвались охваченные истерией люди. Какое–то время там творился сущий бедлам, как и указано в донесении. Один из этих людей подбежал к мисс Г. М. и схватил ее; я подумал, что он хочет на нее напасть, и мне не оставалось ничего иного, как вступиться за нее. Будучи джентльменом, я счел это своей обязанностью.

– Данные в донесении подтверждают это? – спросил голос.

Миссис Бирмингэм стала проверять.

– Человек, которому был нанесен удар, пытался силой задержать молодую женщину. – Она перевернула страницу. – Здесь отмечено, однако, что мистер А. П. велел женщине скрыться с места происшествия.

– Естественно, – сказал Аллан. – Поскольку я боялся, что на нее нападут, мне хотелось, чтобы она убежала в безопасное место. Представьте себе, какое создалось положение. Мисс Г. М. заходит ко мне в кабинет, чтобы пожелать…

– Не та ли это мисс Г. М., – перебил его голос, – с которой вы провели четыре дня и ночи на борту курсирующего между системами корабля? Та самая мисс Г. М., которая зарегистрировалась под вымышленным именем, желая скрыть настоящее? Не с этой ли мисс Г. М. вы несколько раз совершали прелюбодеяние в различных местах? Разве не соответствует истине тот факт, что вы все скрывали от жены, которая на самом деле ни разу не встречалась с этой женщиной и не могла составить о ней никакого мнения, а потому относится к ней так же, как все нормальные женщины относятся к любовнице мужа?

Всеобщее смятение, шум и крики. Аллан подождал, пока они поутихнут.

– Я никогда ни с кем не прелюбодействовал. Я не состою в интимной связи с мисс Г. М. Я ни разу…

– Вы обнимали ее и целовали, разве это не называется интимными ласками?

– Мужчина, – сказал Аллан, – способный заниматься сексом в первый день работы на новой должности, – человек весьма необычный.

Одобрительный смех, редкие аплодисменты.

– Мисс Г. М. хороша собой? – Этот вопрос, по всей вероятности, задала чья–то жена.

Специально подосланный человек, который задавал вопросы, исходя из дополнительных данных, на время замолчал.

– Наверно, – сказал Аллан. – Если над этим задуматься… Да, она привлекательна. Некоторые мужчины сочли бы ее хорошенькой.

– Когда вы встретились с ней впервые?

– О, приблизительно… – И тут он замолчал. Он чуть было не попался. Он совершил бы ошибку, ответив «две недели назад». В мире МОРСа двухнедельная дружба не позволяет обнимать и целовать друг друга. – Мне придется хорошенько припомнить, – сказал так, будто речь шла о десятилетиях. – Когда мы с ней впервые встретились, я работал…

Аллан говорил все тише, потом замолчал и дождался, пока задававшим вопросы не стало невтерпеж. Голос сказал:

– Каким образом вы с ней познакомились?

В глубине души Аллан чувствовал, как близко подобрался к нему враг. Есть множество вопросов, на которые он не в состоянии ответить и от которых не сможет уклониться. И это один из них.

– Я не помню, – сказал он и увидел, как пол разверзся у него под ногами, приоткрыв бездну, в которую он сейчас провалится. – Вероятно, через общих знакомых.

– Где она работает?

– Не знаю.

– Почему вы отправились с ней в путешествие на четыре дня?

– Докажите это. – Хоть такой выход еще остался. – Так написано в донесении?

Миссис Бирмингэм тщательно просмотрела рапорт и отрицательно покачала головой.

– Мистер А. П., – произнес голос, – мне хотелось бы спросить вас вот о чем. – Аллан не мог определить, выступает ли все тот же обвинитель, но из осторожности предположил, что это так. – Две недели назад, когда вы вернулись домой, напившись, вы были с этой же женщиной?

– Нет, – сказал он совершенно честно.

– Вы уверены? Вы сидели один в кабинете, вы полетели на скибе на Хоккайдо, вы появились здесь несколько часов спустя, явно после того, как…

– Тогда я даже не был с ней знаком, – сказал он. И понял, что совершил непоправимую ошибку. Но, увы, было уже слишком поздно.

– Вы познакомились с ней меньше двух недель назад?

– Я встречал ее и раньше. – Голос у него стал тонким, как писк насекомого, он терял силы от сознания провала. – Но знал ее не особенно хорошо.

– Что же такое произошло за истекшие две недели? Именно в это время между вами и возникла связь?

Аллан решил не торопиться и подумать. Что бы он ни ответил, ситуация безнадежна. Впрочем, иного завершения быть не могло.

– Я не заметил, – почти безразлично ответил он наконец, – чтобы она вообще между нами возникла, в то время или в какое–нибудь другое.

– Взаимоотношения с молодой женщиной, которая не является вашей женой и с которой вы обнимаетесь, лаская друг друга и соприкасаясь телами, с вашей точки зрения, не…

– Человеку с больным воображением покажутся грязными любые взаимоотношения, – сказал Аллан. Он встал с места и повернулся лицом к людям, сидевшим внизу в зале. – Мне хотелось бы видеть, с кем я говорю. Вылезайте из укрытия, дайте взглянуть на вас.

Безликий голос продолжал:

– Вы всегда даете волю рукам при виде молодых женщин, с которыми вам доводится сталкиваться на протяжении дня. У вас такая привычка? Вы используете служебное положение, чтобы…

– Вот что я вам скажу, – заявил Аллан. – Назовите себя, и я вышибу из вас мозги. Мне осточертели эти безликие нападки. Такие собрания используют люди с грязными садистическими наклонностями, они выпытывают все вплоть до омерзительнейших деталей, они готовы опорочить любого невинного человека, если тот попадется им в лапы, они видят что–то постыдное и нечистое в любых нормальных отношениях между людьми. Прежде чем я покину эту трибуну, мне хотелось бы сделать заявление общего теоретического характера. Мир стал бы куда лучше, если бы в нем не было этой патологической инквизиции. Каждое из подобных заседаний причиняет больше вреда, чем все совокупления, в которые вступали друг с другом мужчины и женщины с самого сотворения мира.

Он опустился на место. В ответ не раздалось ни звука. Зал погрузился в полнейшую тишину. Прошло некоторое время, и миссис Бирмингэм сказала:

– Если никто больше не желает ничего заявить, Комитет приступает к вынесению решения.

Безликий «голос правосудия» не откликнулся. Аллан сидел съежившись, он вдруг понял, что в его защиту не прозвучало ни слова. Дженет по–прежнему оставалась неподвижной, как деревянный истукан. Может, она согласна с обвинителями? Но в тот момент он решил, что это не имеет значения.

Как показалось Аллану, дамский совет обменивался мнениями излишне долго. В конце концов, решение известно заранее. Аллан потеребил нитку на рукаве, покашлял и нетерпеливо заерзал на стуле. Наконец миссис Бирмингэм встала.

– Соседи по жилищной секции, – заявила она, – вынуждены, к сожалению, сообщить, что считают мистера А. П. нежелательным здесь лицом. Это крайне печально, поскольку мистер А. П. на протяжении многих лет являлся образцовым жильцом данной секции, так же как и его родственники в прошлом. Следует заметить, что мистер А. П. родился в той квартире, которую сейчас занимает. Поэтому Комитет, выступая от лица соседей мистера А. П. по жилищной секции, лишь с глубокой неохотой вынужден объявить, что лишает его права аренды с шестого ноября две тысячи сто четырнадцатого года, и с еще большей неохотой обязывает мистера А. П. и членов его семьи покинуть и освободить от вещей занимаемую ими площадь к указанной дате. – Миссис Бирмингэм с минуту помолчала, а затем перешла к официальной части. – Мы также надеемся на понимание со стороны мистера А. П., ведь в сложившихся обстоятельствах у Комитета и соседей по жилищной секции не оставалось иного выбора, и все мы желаем ему больших успехов в личной жизни. Вдобавок Комитет хотел бы заявить, что его члены с уверенностью считают мистера А. П. человеком величайшей стойкости и силы духа. Комитет убежден, что мистер А. П. преодолеет эти временные затруднения.

Аллан громко расхохотался.

Миссис Бирмингэм бросила на него недоуменный взгляд, затем сложила бумаги с текстом вердикта и отошла назад. Аллан спустился по лесенке с трибуны и прошел через переполненный зал к столу, за которым сидела его жена.

– Пошли, – сказал он ей, – мы вполне можем уйти.

Пробираясь к выходу, они услышали, как миссис Бирмингэм бубнит, зачитывая текст следующего обвинения.

– Теперь мы рассмотрим дело Р. П., мальчика, возраст девять лет, который сознательно и по доброй воле утром двадцать первого октября две тысячи сто четырнадцатого года нацарапал слова порнографического содержания на стене общественной ванной комнаты второго этажа данной жилищной секции.

– Что ж, – сказал Аллан жене, когда за ними заперли дверь, – вот и все.

Она кивнула.

– Как ты себя чувствуешь? – спросил он.

– Все это как будто не по–настоящему.

– По–настоящему. Через две недели нам придется убраться отсюда. «Временные затруднения». – Он покачал головой. – Ну и фарс.

В коридоре, зажав под мышкой свернутую газету, слонялся без дела мистер Вейлс. Завидев Аллана и Дженет, он нерешительно двинулся к ним.

– Мистер Перселл…

Аллан остановился:

– Здравствуйте, мистер Вейлс. Нам вас недоставало.

– Я не был там, – с виноватым и в то же время оживленным видом сказал мистер Вейлс. – Мистер Перселл, у меня подошла очередь на следующую квартиру. Поэтому я и отсутствовал, я больше не имею отношения к вашей жилищной секции.

– А–а… – протянул Аллан. Значит, они не выпихнули его потихоньку, они купили право аренды квартиры рангом повыше и подарили его мистеру Вейлсу. По всей видимости, он и не знает, отчего ему так повезло; в конце концов, у него свои проблемы.

– Как прошло собрание? – спросил мистер Вейлс. – Мне кто–то сказал, что вас опять разбирали.

– Да, – подтвердил Аллан.

– Что–нибудь серьезное? – забеспокоился мистер Вейлс.

– Не слишком. – Аллан похлопал его по плечу. – Все уже позади.

– Надеюсь, из–за моего…

– Это ничего бы не изменило. Но все равно спасибо.

Они пожали друг другу руки.

– Заходите в гости, – сказал напоследок мистер Вейлс. – Мы с женой будем рады повидать вас.

– О’кей, – сказал Аллан. – Зайдем непременно. Когда окажемся по соседству.

***

Аллан отвел Дженет обратно в квартиру, а затем, проделав пешком долгий путь до Телеинформациона, направился в свой новый кабинет. Его подчиненные пребывали в подавленном настроении; поздоровавшись с ним, они тут же возвращались к прерванной работе. Его двухчасовое отсутствие означало, что секционное собрание состоялось, и все понимали, откуда он пришел.

Зайдя в кабинет, Аллан ознакомился со сводкой планов на день. Пакет про дерево пошел в обработку, это его порадовало. Он вызвал к себе кое–кого из служащих ТИ, обсудил с ними технические вопросы, потом посидел какое–то время в одиночестве, покурил и подумал.

В одиннадцать тридцать в кабинет с веселым видом ворвалась привлекательная и деловитая миссис Фрост. Она решила нанести ему визит.

– Не стану надолго вас отрывать, – заявила она. – Я понимаю, как вы заняты.

– Я просто сидел тут, – пробормотал он.

Но она продолжала:

– Мы хотели узнать, не свободны ли вы с женой сегодня вечером. Я собираю у себя народ на игру в «фокусника», всего несколько человек, и нам бы очень хотелось, чтобы вы тоже пришли. Будут Мэвис, миссис Хойт и, возможно…

Он перебил ее:

– Вы хотите, чтобы я подал в отставку? Дело в этом?

Она вспыхнула.

– Раз уж мы решили собраться, я подумала, что представится удобный случай для дальнейшего обсуждения некоторых…

– Скажите прямо, – попросил Аллан.

– Ладно, – согласилась она и с подчеркнутой сдержанностью проговорила: – Мы хотели бы получить от вас прошение об отставке в письменном виде.

– Когда?

– Как можно скорее.

– Вы хотите сказать – сейчас?

Выказывая почти безупречное самообладание, Сью Фрост сказала:

– Да, если это вам удобно.

– А если нет?

Похоже, ей не удалось понять его сразу.

– Иначе говоря, – развил мысль Аллан, – что будет, если я откажусь уйти в отставку?

– Тогда, – проговорила миссис Фрост, невозмутимо глядя Аллану в лицо, – вас уволят.

– С какого числа?

И тут она впервые дрогнула.

– Нужно, чтобы решение утвердила миссис Хойт. Собственно говоря…

– Собственно говоря, – продолжил Аллан, – для этого потребуется решение всего Комитета. Право на аренду остается за мной до шестого числа, и раньше этого срока вам не удастся законным порядком выдворить меня из ТИ. А до тех пор я останусь директором. Если я вам понадоблюсь, можете позвонить мне сюда, в кабинет.

– Вы серьезно? – сдавленным голосом проговорила миссис Фрост.

– Да, – ответил Аллан. – Такое случалось когда–нибудь прежде?

– Н–нет.

– Я так и думал. – Он взял со стола бумаги и принялся их изучать: за время, которое ему осталось, нужно будет проделать немалую работу.

Глава 20

Мистер Вейлс в полном одиночестве осматривал свою новую квартиру в секции Р6 арендной зоны номер 28. Исполнилась мечта всей его жизни. Он продвинулся не на одну, а на целых две зоны в направлении к омфалосу. Жилищное ведомство рассмотрело его прошение, признало его образ жизни в высшей степени добродетельным и оценило его преданность интересам общества.

Мистер Вейлс походил по комнате, потрогал стены и пол, посмотрел в окно, заглянул в шкаф. Он провел рукой по плите, подивился своим приобретениям. Предыдущие жильцы оставили даже предметы из «эрудифакта»: часы, бритвенный прибор, мелкие приспособления.

Мистеру Вейлсу казался невероятным тот факт, что его заурядная личность получила признание. Прошения скапливались на столах работников жилищного ведомства в кучи высотой по десять футов. Несомненно, Бог существует. Несомненно, случившееся доказывает, что в конце концов победа достается кротким, смиренным и непритязательным людям.

Мистер Вейлс сел, вскрыл пакет и вынул из него вазу. Он приобрел ее, чтобы подарить жене. Праздничный подарок. Сине–зеленая ваза, испещренная светлыми искорками. Мистер Вейлс повернул ее, подул на покрытую глазурью поверхность, крепко сжал вазу в руках.

Потом его мысли обратились к мистеру Перселлу. Он припомнил все случаи, когда мистер Перселл вступался за людей, оказавшихся в роли жертвы на еженедельных секционных собраниях. Все добрые слова, которые он сумел найти. И утешение, которое он нес мученикам во время испытаний.

Мистер Вейлс представил себе, как, должно быть, выглядел Аллан Перселл, когда его разбирали на последнем собрании секции. Представил себе рвущих его на части псов и вцепившихся ему в горло сучек.

– Я его предал! Я позволил им распять его! – вдруг воскликнул он.

Острая тоска охватила его, он стал раскачиваться взад–вперед. А потом вскочил на ноги и запустил вазу в стену. Ваза разбилась; сине–зеленые осколки, испещренные светлыми искорками, заплясали вокруг.

– Я – Иуда, – сказал мистер Вейлс.

Он прикрыл глаза руками, чтобы не видеть этой квартиры. Она стала ему противна. Вот он и получил то, чего всегда желал, а это ему больше не нужно.

– Я передумал! – крикнул он, но его никто не услышал. – Можете забрать ее назад!

В комнате стояла тишина.

– Сгинь! – закричал мистер Вейлс.

И открыл глаза. Комната осталась на месте. Она не послушалась, не исчезла.

Мистер Вейлс принялся подбирать осколки вазы. Он порезал пальцы кусочками стекла и обрадовался этому.

Глава 21

На следующее утро Аллан явился в свой кабинет в здании Телеинформациона ровно в восемь часов. По мере того как его подчиненные занимали рабочие места, он обращался к каждому с просьбой зайти к нему в кабинет, и наконец там собрались все тридцать три сотрудника. Пока сотни рядовых работников продолжали трудиться, сидя за столами, Аллан обратился к тем, кто возглавлял различные отделы и заведовал ими.

– Вчера от меня потребовали, чтобы я ушел в отставку. Это связано со скандалом, который произошел здесь в понедельник днем. Я отказался уйти, а потому остаюсь директором хотя бы до тех пор, пока Комитет не соберется на заседание и не уволит меня.

Подчиненные восприняли это известие довольно настороженно. Один из сотрудников, начальник отдела планирования, спросил:

– Сколь долго, по вашему мнению, вы еще пробудете на этом посту?

– Примерно с неделю, – ответил Аллан. – Может, чуть дольше.

– И вы намерены продолжать работу в течение этого времени?

– Я намерен трудиться в полную меру сил и способностей, – сказал Аллан. – Многое необходимо сделать, и я собираюсь этим заняться. Однако вы имеете право знать о создавшемся положении.

Элегантная женщина в очках, тоже из заведующих, спросила:

– По закону вы являетесь директором, верно? Пока они вас не уволят…

– Пока не подписан официальный приказ об увольнении, я остаюсь единственным правомочным директором треста, то есть вашим начальником со всеми соответствующими полномочиями, явными и неявными. Естественно, все мои распоряжения вызовут сильнейшие подозрения. Вероятно, следующий директор надменно отменит их.

Сотрудники вполголоса обменялись замечаниями.

– Вам следует поразмыслить, – сказал Аллан, – до того, как я обращусь к вам с поручениями. Не берусь предположить, какие неприятности на вас свалятся, если вы станете работать со мной и выполнять мои приказы. На этот счет я могу гадать с таким же успехом, как и вы сами. Может, следующий директор всех вас уволит. А может, и нет.

– Маловероятно, – сказал кто–то из сотрудников.

– Я даю вам несколько часов, обсудите этот вопрос между собой. Скажем, до полудня. Те из вас, кто предпочтет избежать риска, могут отправиться по домам и выждать там до конца срока моих полномочий. Я уверен, что это не вызовет неудовольствия у работников Комитета; возможно, они сами предложат вам поступить таким образом.

Один из сотрудников спросил:

– Чем именно вы намерены заняться? Может, нам стоит узнать об этом прежде, чем мы придем к решению.

– Я так не думаю, – сказал Аллан. – Вам следует принять решение, исходя из иных предпосылок. Если вы останетесь, вам придется выполнять мои распоряжения, какими бы они ни оказались. Важно, чтобы вы ответили себе на следующий вопрос: готовы ли вы работать на человека, который попал в немилость?

Подчиненные ушли из кабинета, Аллан остался один. Через закрытую дверь из коридора доносился невнятный гул голосов.

Когда наступил полдень, практически все заведующие отделами потихоньку ушли домой. Он остался без сотрудников администрации. Работа пока не прекращалась, но работников становилось все меньше и меньше. Странная пустота воцарилась в здании. В обезлюдевших кабинетах и коридорах эхом отдавался гул машин, а разговаривать, похоже, никому не хотелось.

Он нажал кнопку селектора и сказал:

– Вивиан, зайдите ко мне на минутку.

Вошла молодая женщина довольно неряшливого вида, державшая в руках карандаш с блокнотом.

– Да, мистер Перселл. Меня зовут Нэн, мистер Перселл. Вивиан ушла.

– А вы остаетесь? – спросил он.

– Да, сэр. – Она надела очки с толстыми стеклами и приготовилась записывать под диктовку.

– Я попрошу вас обойти все отделы. Уже полдень, и, вероятно, те, кто остался на месте, будут работать с нами на протяжении предстоящей недели. Выясните, где образовались прорехи.

– Да, сэр. – Она сделала пометку.

– В частности, мне необходимо знать, какие из отделов могут функционировать, а какие нет. Затем пришлите ко мне административных работников высшей категории из тех, что остались. Если никого из администрации нет, пришлите людей, которые, по вашему мнению, лучше других знакомы с рабочим процессом.

– Да, сэр. – Она удалилась.

Спустя час в кабинет нерешительно вошел долговязый, неуклюжий человек средних лет.

– Мистер Перселл, – сказал он, – меня зовут Глиби. Меня попросили зайти к вам. Я заведую музыкальным отделом. – Он оттопырил большим пальцем правое ухо, сообщая тем самым небезынтересную новость: он страдал глухотой.

– Садитесь, – сказал Аллан, ему понравился этот человек, и его обрадовало, что остался хоть один из членов администрации. – Вы были здесь в восемь часов? Слышали мое сообщение?

– Да, слышал. – Очевидно, он читал по губам.

– Ну и как? Мы сможем работать?

Глиби призадумался и стал раскуривать трубку.

– Трудно сказать. Некоторые из отделов практически закрылись. Мы можем перераспределить кадры. Попробуем сгладить потери. Заткнем самые большие дыры.

Аллан спросил:

– Вы действительно готовы выполнять мои распоряжения?

– Да. Готов, – ответил Глиби, попыхивая трубкой.

– Вам могут предъявить обвинение в действиях, несовместимых с МОРСом.

– Я сойду с ума, если просижу у себя в квартире целую неделю без дела. Вы не представляете, что у меня за жена.

– Кто здесь проводит исследования?

Глиби пришел в недоумение.

– Этим занимаются агентства.

– Я имею в виду настоящие исследования. Проверку точности исторических данных. Разве система не предусматривает самой тщательной проработки передач?

– Этим занимается девушка по имени Филлис Фрейм. Она работает здесь уже тридцать лет. У нее большое помещение в подвальном этаже, миллионы карточек и записей.

– Она не ушла? Если нет, вызовите ее сюда.

Мисс Фрейм не ушла, через некоторое время она появилась в кабинете. Важная молчаливая дама мощного телосложения с волосами стального цвета и бесстрашным взглядом.

– Вы меня вызывали, директор?

– Садитесь, пожалуйста, – Аллан протянул ей портсигар, но она отказалась от сигареты. – Известно ли вам, какое создалось положение?

– Какое?

Он разъяснил.

– Так что имейте это в виду.

– Я буду иметь это в виду. Зачем вы меня вызывали? Мне хотелось бы поскорей вернуться к работе.

– Мне нужен, – сказал Аллан, – подробный очерк биографии майора Стрейтера. Основанный не на материалах пакетов и программ, а на фактах, имеющих отношение к его жизни, привычкам, особенностям характера и так далее. Мне потребуются объективные данные. А не чье–то мнение. Данные, целиком соответствующие истине.

– Да, директор.

– Как скоро вы сможете составить биографический очерк?

– К шести часам. – Она уже направилась к дверям кабинета. – Включить в него материалы, касающиеся близких родственников майора?

Это поразило Аллана.

– Да, очень хорошо.

– Благодарю вас, директор.

Дверь закрылась, и мисс Фрейм исчезла. В два часа к Аллану снова пришел Глиби, он принес окончательно уточненный список оставшихся работников.

– Мы могли бы оказаться и в худшем положении. Только людей, способных принимать решение, почти нет. – Он быстро прочел список. – Стоит дать им какое–нибудь задание, они тут же приступят к его выполнению. Но что же мы им поручим?

– У меня есть кое–какие идеи, – сказал Аллан.

Когда Глиби вышел из кабинета, Аллан позвонил в свое агентство.

– У меня имеются вакансии, – сообщил он, – которые необходимо заполнить. Пожалуй, я возьму людей из нашего агентства. Я занесу их в платежные ведомости ТИ и постараюсь получить деньги у главного казначея. Если мне это не удастся, я заплачу им из фондов агентства. Мне здесь не хватает работников, так что я посылаю тебе список всех, кто нужен.

– При этом у нас сократится штат, – сказал Прайар.

– Несомненно. Но всего на неделю или около того. Расскажи нашим ребятам, в каком я положении; выясни, кто хочет со мной работать. А потом действуй, постарайся хорошенько. Дюжины человек должно хватить. А ты сам что думаешь?

– Поработаю на тебя, – ответил Прайар.

– Я в глубокой немилости.

– Если меня спросят, заявлю, что ты запудрил мне мозги.

Около четырех часов дня в ТИ тоненькой струйкой начали стекаться сотрудники агентства. Глиби распределял их по отделам, предварительно побеседовав с каждым. К концу дня удалось набрать временный штат работников. Глиби был настроен оптимистически.

– Ваши люди – специалисты по прокладке курса, – сообщил он Аллану. – И они привыкли работать с вами. К тому же им можно доверять. Это славно! По моим предположениям, среди нас затесалось несколько ставленников Комитета. Хотите, учредим какую–нибудь коллегию по проверке лояльности?

– Это несущественно, – сказал Аллан. – Главное, чтобы мы видели готовую продукцию. – Он изучил сообщение о программах, находящихся в стадии обработки; часть из них вычеркнул, другим дал зеленую улицу, а иные перевел на тупиковые пути. Теперь сборочные линии будут доступны и смогут принять новые материалы.

– Что это? – спросил Глиби, когда Аллан достал листы линованной бумаги.

– Мои предварительные наброски. Сколько времени обычно проходит от начальной стадии до завершающей?

– Ну, – сказал Глиби, – допустим, пакет одобрили в понедельник. Обычно у нас на него уходит от одного месяца до пяти, в зависимости от того, для какого из средств массовой информации готовится программа.

– Иисусе, – вздохнул Аллан.

– Срок можно сократить. С тематическими программами мы управляемся… – он прикинул, – недели за две.

Аллан повернулся к Гарри Прайару, который стоял и слушал.

– Как тебе это нравится?

– Ко времени, когда ты уйдешь отсюда, – покачал головой Прайар, – у тебя так и не будет ни одной готовой программы.

– Согласен, – сказал Аллан. – Глиби, для гарантии нам придется уложиться в четыре дня.

– Такое случилось всего один раз, – сказал Глиби, теребя мочку уха. – В тот день, когда скончался Уильм Пиз, отец Иды Пиз Хойт. Мы сделали огромную программу для всех информационных средств за двадцать четыре часа.

– Даже с обвязками успели?

– Обвязки, рекламные листки, шаблонные надписи. Все дела.

Прайар спросил:

– К нам присоединится еще кто–нибудь? Или вся команда уже в сборе?

– Есть у меня еще двое, – сказал Аллан. – Завтра я отвечу вам точно. – Он взглянул на часы. – Они могли бы играть у нас ведущую роль как специалисты по оригинальным идеям.

– Кто они? – спросил Глиби. – Мы их знаем?

– Одного зовут Гейтс, – сказал Аллан, – а другого – Шугерман.

– А если я спрошу, что вы собираетесь сделать?

– Я вам отвечу, – сказал Аллан. – Мы от души потешимся над майором Стрейтером.

***

Когда в эфир вышла первая реклама, Аллан сидел рядом с женой. По его распоряжению в их однокомнатной квартире установили портативный телевизор. Была уже половина первого ночи, почти весь Новейший Йорк уснул.

– Передающая антенна, – сказал он Дженет, – находится в здании ТИ. Глиби собрал достаточное количество видеотехников, чтобы запустить передатчик, который, как правило, в такой час уже не работал.

– Ты так взволнован, – заметила Дженет. – Меня радует твоя новая затея, ведь она очень много для тебя значит.

– Только бы нам удалось все провернуть, – сказал он, думая о своем.

– А потом? – спросила она. – Что произойдет потом?

– Увидим, – сказал он.

И тут пошла реклама.

На фоне послевоенной разрухи, возникшей как следствие баталий, виднелись жалкие остатки поселения. Оставшиеся в живых полуголодные, полуобгоревшие люди медленно и неуверенно пробирались среди развалин.

Голос за кадром: «Учитывая интересы общества, Телеинформацион вскоре выпустит в свет дискуссионную программу, посвященную проблеме растущего значения ассимиляции для наших дней. Участники программы проанализируют вопрос: не следует ли перед лицом актуальной угрозы прибегнуть к политике активной ассимиляции, которой придерживался в послевоенные годы майор Стрейтер? Сведения о дне и времени передачи появятся в районных информационных журналах».

Реклама закончилась, картина разрухи и запустения растаяла. Ощущая невероятную гордость, Аллан выключил телевизор.

– Что ты об этом думаешь? – спросил он Дженет.

– И это все? – Похоже, она испытывала разочарование. – Не особенно много.

– Эта реклама с вариациями будет повторяться каждые полчаса на всех каналах. Метод Мэвиса «давай грузи». Плюс по «утке» в каждой из газет, сообщения во всех программах новостей и мелкие намеки россыпью по прочим средствам информации.

– Я не припомню, что это за «активная ассимиляция». А что значит «актуальная угроза»?

– К понедельнику ты узнаешь все полностью, – сказал Аллан. – Самое главное выйдет в «Живых картинах времени». Не хочу портить тебе впечатление.

Внизу у муниципальной стойки он купил завтрашнюю газету, уже поступившую в продажу. Левую колонку на первой странице занимала сочиненная Гейтсом и Шугерманом «утка».

ТОЛКИ О ВОЗОБНОВЛЕНИИ АССИМИЛЯЦИИ

Новейший Йорк, 29 окт. (ТИ). Из достоверных источников сообщается, что ряд лиц, принадлежащих к высшим кругам Комитета, которые предпочли до поры до времени сохранить свои имена в тайне, высказываются в поддержку возобновления политики активной ассимиляции, осуществлявшейся в послевоенный период и разработанной майором Стрейтером в целях борьбы с распространенными тогда источниками опасности для морального совершенствования. Возрождение интереса к ассимиляции, причиной которому послужило наличие актуальной угрозы, говорит о беспокойстве, вызванном жестокостью и беззаконием, которые проявились в дикарском нападении на памятник майора Стрейтера, расположенный в Парке Шпиля. Бытует мнение, что терапевтические методы психиатрического здравоохранения и попытки Психиатрического санатория справиться с нынешним отсутствием стабильности и беспорядками не привели к…

Аллан сложил газету и стал подниматься к себе в квартиру. Примерно через день главные костяшки «домино» из общества МОРСа получат эту информацию. «Активная ассимиляция» как средство устранения «актуальной угрозы» станет предметом всеобщего обсуждения.

«Активная ассимиляция» была его детищем. Он ее выдумал. Шугерман привнес идею «актуальной угрозы». Вдвоем они разработали всю тему целиком, от начала и до конца.

Аллан изрядно порадовался. Они уже добились некоторых успехов.

Глава 22

В понедельник утром работа над программой завершилась. Вооруженные работники ТИ отнесли пленку наверх, к передатчику, и встали дозором возле нее. Двери здания накрепко заперли, никто не входил и не выходил. На протяжении всего дня различные средства массовой информации передавали короткие сообщения на ту же тему, упоминания и намеки звучали, будто назойливое кваканье лягушек в пруду. Напряжение постепенно росло, возникла атмосфера предвкушения сенсации. Публика отнеслась к вопросу «активной ассимиляции» с живым интересом, хотя никто не знал, что это значит.

– Выяснилось, – сказал Шугерман, – что приблизительно две трети опрошенных высказались в пользу осторожного возобновления активной ассимиляции. – Провели опрос общественного мнения, только что поступили его результаты.

– Активная ассимиляция больно хороша для этих негодяев, – заявил Гейтс. – Нечего баловать предателей.

Вечером, без четверти восемь, Аллан созвал сотрудников к себе в кабинет. Среди собравшихся царил оптимизм.

– Ну вот, – сказал Аллан, – осталось совсем недолго. Еще пятнадцать минут, и мы в эфире. Никто не хочет выйти из игры?

Все дурацки заулыбались.

– Ты еще не получил приказ об увольнении? – спросил Гейтс.

Уведомление Комитета прибыло заказным пакетом, Аллан вскрыл его и прочел краткое официальное сообщение. Срок истекает во вторник в полдень. После чего он перестает быть директором Телеинформациона.

– Прочтите мне раскладку мероприятий, – попросил он Глиби.

– Простите? Да, гм. – Глиби взял подготовленный список и прочел текст полного плана освещения темы. – «До сих пор мы занимались подготовкой почвы. Сегодня в восемь выйдет сама дискуссия. Завтра вечером «по просьбе общественности» мы выпустим в эфир повторение дискуссионной программы».

– Лучше дать его пораньше, – сказал Аллан. – Мы оставляем им слишком много времени, они примут меры.

– Пустите его сегодня вечером, попозже, – предложил Шугерман. – Около десяти, когда все отправляются на боковую.

Глиби нацарапал пару пометок.

– Мы уже разослали дубликаты по колониям. Текст дискуссии записан и во вторник появится без сокращений в печати плюс высказывания «за» и «против». В сегодняшние вечерние программы новостей включены краткие сводки. Мы отбили на прессах копии в мягком переплете, они поступят в журнальные отделы военторгов. Мы подготовили вариант для юношества, но, честно говоря, мне кажется, нам не успеть с распространением по школам, на это потребуется еще четыре дня.

– И опрос общественного мнения, – добавил Шугерман.

– Прекрасно, – сказал Аллан, – совсем неплохо управились, а не прошло и недели.

Вошел служащий ТИ.

– Мистер Перселл, там что–то произошло. Секретарь Фрост и миссис Хойт сидят в комитетском бронеходе на улице. Они хотели бы войти.

– Отряд примиренцев, – сказал Прайар.

– Я побеседую с ними на улице, – сказал Аллан. – Покажите мне, где они остановились.

Служащий спустился вместе с ним на нижний этаж и вывел его из здания. Они пробрались через возведенную у входа баррикаду. На заднем сиденье маленького синего бронехода сидели, будто проглотив аршин, две женщины с перекошенными лицами. Ральф Хадлер занимал место за рулем. Он притворился, будто не замечает и вообще никак не воспринимает Аллана. Они живут в разных мирах.

– Привет, – бросил Аллан.

Миссис Хойт сказала:

– Недостойно ведете себя. Мне стыдно за вас, мистер Перселл, вправду стыдно.

– Я приму это к сведению, – сказал Аллан. – Еще что?

– Может, вы хоть из приличия расскажете нам, чем вы тут занимаетесь? – тихим сдавленным голосом проговорила Сью Фрост. – Она помахала газетой. – «Активная ассимиляция». Силы небесные, да что это такое? Вы что, окончательно все посходили с ума?

– Посходили, – подтвердил Аллан. – Но, по–моему, это ни на что не влияет.

– Это ведь фальсификация, верно? – принялась обвинять его Сью Форст. – Вы все выдумали. Какая–то чудовищная шутка. Я, пожалуй, решила бы, что вы приложили руку к измывательству над статуей майора Стрейтера, и могла бы подумать, что вы имеете отношение к этой вспышке дикарства и анархизма, не знай я наверняка, что это не так.

Выбор слов явственно говорил о размахе кампании. Слушая, как она произносит заученные, будто по шпаргалке, фразы, Аллан почувствовал, что ему становится не по себе.

– Послушайте, – с вымученной любезностью сказала через некоторое время миссис Хойт, – если вы уйдете в отставку, мы позаботимся, чтобы вам вернули право аренды. Вы сможете продолжить работу в агентстве; вернетесь туда, где были прежде. Мы подготовим текст обязательства, по которому Телеинформацион будет покупать вашу продукцию. – Она помялась. – И примем меры по обличению действий «Блейк–Моффета» и его участия в расставленной вам ловушке.

– Вот теперь мне понятно, что я стою на верном пути, – сказал Аллан. – Постарайтесь не пропустить сегодняшние телевизионные передачи, вы сможете полностью ознакомиться с материалами по активной ассимиляции.

Вернувшись в здание, он остановился и посмотрел, как отъезжает, выпуская клубы пара, синий бронеход. Просто поразительно: как только повеяло скандалом, пламя их праведности изрядно приугасло. Он поднялся на лифте наверх и присоединился к сотрудникам, ждавшим его в кабинете.

– Почти время, – сказал Шугерман, бросив взгляд на часы. – Осталось пять минут.

– Если прикинуть приблизительно, – заметил Глиби, – передачу увидят костяшки «домино», представляющие семьдесят процентов населения. Один этот выход в эфир должен привести к почти полному насыщению информацией.

Гейтс извлек из чемоданчика две бутылки шотландского виски по 0,7 л.

– Давайте–ка отметим, – сказал он, откупоривая их. – Кто–нибудь, принесите стаканы. Или пустим бутылки по кругу.

Зазвонил телефон, Аллан снял трубку.

– Аллан, привет, – послышался скрипучий голос Майрона Мэвиса. – Как дела?

– Просто замечательно, – ответил Аллан. – Не хотите подъехать и присоединиться к нам?

– Извините. Не могу. Я увяз в дорожных сборах. Надо упаковать все пожитки для отправки на Сириус.

– Постарайтесь посмотреть сегодняшнюю передачу, – сказал Аллан. – Она начнется через пару минут.

– Как Дженет?

– Вроде бы чувствует себя неплохо. Она рада, что игра пошла в открытую. – Он добавил: – Дженет будет смотреть передачу дома.

– Передайте ей привет, – сказал Мэвис. – И удачи вам в вашем безумном предприятии.

– Спасибо, – поблагодарил Аллан.

Он попрощался с Мэвисом и повесил трубку.

– Время, – сказал Шугерман.

Гейтс включил большой телевизор, и все собрались около него.

– Поехали!

– Поехали, – откликнулся Аллан.

***

Миссис Джорджина Бирмингэм поставила напротив телевизора самое удобное кресло, радостно ожидая начала любимой программы «Живые картины времени». Она устала от работы и дневного сумбура, но духовные отложения в глубинах сознания напомнили ей о том, что подвижнический труд сам по себе является вознаграждением.

По телевизору шла вставка между передачами. На экране появился большой гнилой зуб с перекошенной от боли физиономией. А рядом с ним ханжески–глумливо усмехался здоровый зуб. Между ними завязался диалог в манере Сократа, конечным результатом которого явились разгром и изгнание больного зуба.

Миссис Бирмингэм с готовностью мирилась со вставками между передачами, так как они творили благое дело. А ради программы «Живые картины времени» вполне можно сделать над собой некоторое усилие. Каждый понедельник она спешила вечером домой и за десять лет не пропустила ни одной передачи.

По экрану рассыпались яркие огни фейерверка, из динамика донесся грохот залпов. На фоне неясных очертаний войны глубокой зазубренной полосой пролегла надпись:

ЖИВЫЕ КАРТИНЫ ВРЕМЕНИ

Вот наконец и ее любимая передача. Миссис Бирмингэм сложила на груди руки, откинула назад голову и увидела на экране стол, за которым сидели четыре почтенных джентльмена. Дискуссия уже началась, с экрана доносились какие–то слова. На них наложился голос ведущего.

– «Живые картины времени». Леди и джентльмены, за этим столом собрались четыре человека, каждый из которых является весьма авторитетным лицом в своей области. Они пришли сюда, чтобы обсудить вопрос жизненной важности для всех граждан общества МОРСа. Ввиду чрезвычайной значимости этой передачи она пойдет без перерывов, уже начавшаяся дискуссия будет передаваться безостановочно до конца часа. Темой этого вечера станет…

На экране возникли слова:

АКТИВНАЯ АССИМИЛЯЦИЯ В СЕГОДНЯШНЕМ МИРЕ

Миссис Бирмингэм пришла в восторг. На протяжении некоторого времени ей то и дело приходилось слышать об активной ассимиляции, а теперь представился удобный случай выяснить раз и навсегда, что же это такое. Из–за недостаточной осведомленности она чувствовала себя как–то не у дел.

– Справа от меня расположился доктор Джозеф Глиби, выдающийся педагог, лектор, автор многочисленных книг по проблемам крупного социального значения. – Показали худощавого человека средних лет, который курил трубку, потирая мочку уха. – Справа от доктора Глиби сидит мистер Хэрольд Прайар, искусствовед, архитектор, автор многих разделов Британской энциклопедии. – На экране появился человек чуть пониже ростом, с серьезным вдумчивым лицом. – Рядом с мистером Прайаром вы видите профессора Шугермана, чьи исторические исследования стоят в одном ряду с творениями Гиббона, Шиллера, Тойнби. Сегодня нам выпал счастливый случай видеть профессора здесь. – Камера передвинулась вперед, демонстрируя крупные внушительные черты лица профессора Шугермана. – А соседнее с профессором место занимает мистер Томас Л. Гейтс, юрист и гражданский лидер, являвшийся на протяжении ряда лет консультантом Комитета.

Теперь на экране появился ведущий, и миссис Бирмингэм оказалась лицом к лицу с Алланом Перселлом.

– А я, – проговорил мистер Перселл, – Аллан Перселл, директор Телеинформациона. – Он занял место в дальнем конце стола возле графина с водой. – Джентльмены, не могли бы вы сказать для начала несколько слов об этимологии активной ассимиляции? Каким же образом майор Стрейтер разработал курс действий, оказавшийся столь эффективным в борьбе с оппозиционными группировками?

– Видите ли, мистер Перселл, – внушительно покашливая и теребя подбородок, заговорил профессор Шугерман, – майору неоднократно приходилось воочию убеждаться в том, сколь пагубной оказалась война для основных сельскохозяйственных областей, производящих продукты питания, например для животноводческих районов Запада, пшеничных полей Техаса и молочной промышленности Новой Англии. Все они подверглись чуть ли не полному уничтожению, и, естественно, люди испытывали тяжкие лишения, если не самый настоящий голод, о чем всем нам известно. Это привело к снижению всеобщей производительности труда и нанесло удар по индустриальной реконструкции. И разумеется, коммуникационные линии в тот период времени оказались нарушены, отдельные районы пребывали в изоляции, повсюду царила анархия.

– В связи с вышесказанным, – вставил доктор Глиби, – проблемы, связанные с падением норм морали, характерным для эпохи Расточительства, чрезвычайно осложнились в силу краха, который потерпела и без того весьма ограниченная система правления.

– Совершенно верно, – подтвердил профессор Шугерман. – Поэтому в создавшихся исторических условиях перед майором Стрейтером встала необходимость изыскания новых источников питания… почва же, как мы знаем, достигла высокой степени насыщения токсичными металлами, ядами, пеплом. Стада домашних животных по большей части вымерли. – Он поднял глаза к потолку. – Мне кажется, к тысяча девятьсот семьдесят пятому году в Северной Америке осталось менее трехсот голов крупного рогатого скота.

– По–моему, цифра верная, – с готовностью подтвердил мистер Перселл.

– Таким образом, – продолжил рассказ профессор Шугерман, – сторонники морального совершенствования, действовавшие в полевых условиях бригадами, – это более или менее автономные подразделения, нам знаком такой метод – столкнулись с практически неразрешимой проблемой: как накормить и обеспечить уходом целый ряд лиц из враждебных группировок данного района, перешедших на их сторону? В связи с этим я мог бы добавить следующее: похоже, майор Стрейтер задолго предвидел неуклонный спад животноводства, который наблюдался на протяжении последующего десятилетия. Он принял меры до наступления спада, и, разумеется, историки обратили особое внимание на своевременность таких мер.

Профессор Шугерман вздохнул, сцепил пальцы рук, посмотрел на них, а потом заговорил снова:

– Для полного понимания ситуации необходимо представить себе, как мы жили тогда, по сути дела без правительства, в мире грубой силы. Представления о морали существовали лишь внутри подразделений сторонников совершенствования, за их пределами царил принцип: «Ворон ворону глаз да выклюет, человек человеку волк». Закон джунглей, борьба за выживание безо всяких сдерживающих барьеров.

Изображение пятерых участников дискуссии, сидящих за столом, растаяло, на его месте появились знакомые картины первых послевоенных лет. Развалины, запустение, рычащие над кусками мяса дикари. В неряшливых лачугах развешаны просушенные шкуры. Мухи. Грязь.

– Многие из членов оппозиционных группировок, – продолжал профессор Шугерман, – ежедневно попадали к нам в руки, усложняя тем самым проблему, уже приобретавшую очертания катастрофы, проблему постоянного обеспечения питанием в опустошенных районах. МОРС набирал размах, но никто из нас не возлагал идеалистических упований на возможность решить задачу создания однородной культурной среды всего за ночь. Вероятно, весьма отрезвляющим фактором, вскоре обратившим на себя внимание майора, явилось наличие фракции так называемых «невозможных» – группировок, которые нам никогда не удастся склонить на свою сторону, причинявших наибольший вред. Поскольку действия сторонников совершенствования принципиально были направлены против этих самых «невозможных», вполне естественно, что согласно разработанному майором Стрейтером плану именно «невозможным» предстояло превратиться в самый естественный источник ассимиляции. Дальнейшие…

– Если позволите, профессор Шугерман, – прервал его мистер Гейтс, – считаю необходимым выразить свое несогласие. Разве не правда, что активная ассимиляция происходила и ранее, до возникновения Плана МОРСа? По своей сути майор был эмпириком, он заметил спонтанные проявления ассимиляции и незамедлительно использовал их в своих интересах.

– Боюсь, подобная точка зрения не позволяет по достоинству оценить способности майора Стрейтера в области планирования, – вмешался мистер Прайар. – То есть, по–вашему, получается, будто активная ассимиляция просто взяла и… произошла. Нам известно, однако, что активная ассимиляция являлась основной системой, предшествовавшей системе автофакта, занявшей впоследствии ее место.

– Полагаю, здесь мы столкнулись с наличием двух точек зрения, – сказал ведущий, мистер Перселл. – Но в любом случае все сходятся во мнении, что майор Стрейтер действительно использовал активную ассимиляцию в первые послевоенные годы, чтобы решить проблему обеспечения питанием жителей сельских областей и сократить численность враждебных и «невозможных» элементов.

– Да, – сказал доктор Глиби. – К тысяча девятьсот девяносто седьмому году по меньшей мере десять тысяч «невозможных» подверглись ассимиляции. При этом удалось получить множество побочных продуктов, представляющих ценность для экономики: клей, желатин, кожу, волосы.

– Можем ли мы установить дату первого случая активной ассимиляции? – спросил мистер Перселл.

– Да, – ответил профессор Шугерман, – это произошло в мае тысяча девятьсот восемьдесят седьмого года, когда сотня русских «невозможных» была захвачена в плен, убита и затем подверглась обработке силами сторонников совершенствования, действовавших на территории Украины. По–моему, в день четвертого июля майор Стрейтер и сам поделил «невозможного» с членами своей семьи.

– Вероятно, общепринятым методом обработки являлось отваривание, – высказался мистер Прайар.

– Отваривание и, конечно же, поджаривание. В вышеупомянутом случае воспользовались рецептом миссис Стрейтер, который предполагает обжаривание на открытом огне.

– Таким образом, термин «активная ассимиляция», – сказал мистер Перселл, – в историческом смысле охватывает различные формы умерщвления, приготовления (путем отваривания, зажаривания на сковородке или на открытом огне, а также запекания – короче говоря, любым из кулинарных способов) и поедания лиц, принадлежащих к враждебным группировкам: при этом возможно, хотя и не обязательно, сохранение в коммерческих целях таких побочных продуктов, как кожа, кости и ногти.

– Именно, – кивая, подтвердил доктор Глиби. – Следует, однако, отметить, что употребление в пищу враждебных элементов без разбору и без официального…

– Бам! – сказал телевизор, миссис Бирмингэм в тревоге приподнялась с кресла. Изображение исчезло, экран потемнел.

Обсуждение вопроса «активной ассимиляции» внезапно пропало из эфира.

Глава 23

Аллан сказал:

– Они обрубили нам электричество.

– Линии передач, – откликнулся Глиби, передвигаясь в темном кабинете на ощупь. В здании Телеинформациона погасли все огни, телевизионный передатчик наверху затих, передача прервалась. – У нас есть аварийная генераторная установка, она не зависит от городской системы питания.

– Для работы передатчика требуется немалая мощность, – сказал Шугерман, раздвигая занавески на окне и вглядываясь в очертания дорожек, проступавшие внизу сквозь вечернюю темноту. – Кругом бронеходы. По–моему, это бойцы когорты.

Освещая путь зажигалкой Аллана, они с Глиби пробрались вниз по лестнице к аварийным генераторам. Следом за ними спустились Гейтс и техник, обслуживающий передатчик.

– Через десять – пятнадцать минут мы сможем его запустить, – сказал техник, проверив, какова мощность каждого из генераторов. – Но долго они не продержатся, уж слишком велик расход энергии. Какое–то время он проработает, а потом… будет как сейчас.

– Сделайте все, что можно, – приказал Аллан. И подумал: интересно, много ли вынесли зрители из этой передачи. – Как вы считаете, нам удалось донести до них наш МОРС? – спросил он Шугермана.

– Наш анти–МОРС, – уточнил Шугерман. И криво улыбнулся. – Они в полной боевой готовности, все мосты сожжены. Очевидно, мы выразились вполне ясно.

– Поехали, – сказал Гейтс. Заработали генераторы, наверху замелькали огоньки. – Снова в эфире.

– На некоторое время, – заметил Аллан.

***

У Дженет Перселл был телевизор с маленьким экраном – портативный аппарат, который принес Аллан. Лежа на диванчике в их однокомнатной квартире, она ждала, когда вернется изображение. Через некоторое время картинка появилась снова.

– …ит, – говорил профессор Шугерман. Изображение померкло, потемнело, исказилось от помех. – Но, как мне кажется, предпочтение отдавали обжариванию на открытом огне.

– Это не соответствует имеющимся у меня данным, – внес поправку доктор Глиби.

– В действительности предметом нашей дискуссии, – сказал ведущий, муж Дженет, – является вопрос о применении активной ассимиляции в сегодняшнем мире. Выдвигаются предложения по возобновлению активной ассимиляции как карательной меры в ходе борьбы с нынешним всплеском анархизма. Доктор Глиби, вы не хотели бы высказаться по этому поводу?

– Разумеется. – Доктор Глиби вытряхнул остатки недокуренного табака из трубки в стоявшую на середине стола пепельницу. – Мы должны помнить, что активная ассимиляция изначально служила средством решения проблемы пропитания, а вовсе не орудием для обращения враждебных элементов на путь истинный, как нередко предполагают. Естественно, я весьма обеспокоен сегодняшней вспышкой жестокости и вандализма, квинтэссенцией которой явилось чудовищное измывательство над памятником в Парке, однако вряд ли возможно утверждать, будто мы испытываем затруднения по части питания. В конце концов, система автофакта…

– В историческом плане, – прервал его профессор Шугерман, – возможно, вы и правы, доктор. А если взглянуть на дело с точки зрения эффективности, каким будет воздействие на «невозможных» в наши дни? Разве опасность оказаться сваренным и съеденным не станет сдерживающим фактором для импульса враждебности? Я уверен, она создала бы мощный подсознательный барьер.

– Мне кажется, – поддержал его мистер Гейтс, – что, позволяя подобным антисоциальным элементам просто сбежать, спрятаться, найти прибежище в санатории, мы чересчур облегчили им жизнь. Мы предоставляем диссидентствующим лицам возможность безнаказанно скрыться, натворив гадостей. Что, несомненно, подвигло их к расширению деятельности. Знай они, что их съедят…

– Всем хорошо известно, – вставил мистер Прайар, – что жестокие карательные меры не способствуют снижению уровня преступности. Вы ведь знаете, что карманных воришек когда–то вешали. Это ни к чему не привело. Ваша теория изрядно устарела, мистер Гейтс.

– Вернемся, однако, к основному вопросу нашей дискуссии, – сказал ведущий. – Можем ли мы с уверенностью утверждать, что при замене изгнания преступников поеданием оных не возникает желательных последствий в плане пищеварения? Профессор Шугерман, вы – историк, так не могли бы вы рассказать нам, как относилась общественность в целом к использованию отварного врага в повседневной кулинарии?

На экране телевизора появилась коллекция исторических реликтов: шестифутовые решетки для зажаривания на открытом огне, огромные плоские блюда, на которых мог уместиться человек, различные столовые приборы. Банки со специями. Вилки с зубцами колоссальных размеров. Ножи. Кулинарные книги.

– Без сомнения, это являлось искусством, – с готовностью заговорил профессор Шугерман. – Правильно приготовленный отварной враг представлял собой лакомство для гурманов. На сей счет до нас дошли высказывания самого майора. – Профессор Шугерман снова появился в кадре, он перелистывал свои конспекты. – В последние годы жизни майор употреблял в пищу только отварного врага, кроме редких исключений. Его жена также любила это блюдо больше прочих; как мы уже упоминали, ее рецепты признаны наиболее изысканными из всех существующих. Согласно произведенным однажды Э. Б. Эриксоном подсчетам, майор Стрейтер и его ближайшие родственники лично осуществили ассимиляцию по меньшей мере шестисот «невозможных», достигших полной зрелости. Таким образом, тут мы имеем дело с более или менее официальной точкой зрения.

– Бам! – сказал телевизор, и изображение снова исчезло с экрана.

По нему, словно в калейдоскопе, заметались разноцветные точки и узоры, а динамик завизжал и завыл, громко жалуясь и протестуя.

– …традиционным в семье Стрейтеров. Говорят, будто внук майора упоминал о том, что отдает предпочтение…

Опять тишина. Потом треск, исковерканное изображение.

– …поэтому я не могу излишне подчеркивать собственное содействие программе. Последствия… – Изображение опять скомкалось, какие–то звуки, короткие вспышки. Внезапно с ревом ворвались атмосферные помехи. – …послужит наглядным уроком и поможет отварному врагу снова занять в наши дни подобающее место на…

Экран телевизора забулькал, потемнел и на какое–то время ожил.

– …можно использовать как пробную веху при выборе пути. А там были и другие?

Послышался голос Аллана:

– …несколько человек: предполагается, что в настоящее время на них объявлена облава.

– Но ведь главарь пойман! А миссис Хойт лично выразила…

Опять помехи. На экране появился диктор программы новостей, стоящий возле стола вместе с четырьмя ее участниками. Ведущий, мистер Аллан Перселл, изучал сводку новостей.

– …ассимиляции в подлинных исторических сосудах, которые использовали у них в семье. Испробовав тщательно приготовленный образчик отварного заговорщика, миссис Ида Пиз Хойт охарактеризовала это блюдо как «отменно вкусное» и «достойное украсить столы»…

Изображение опять пропало, на этот раз навсегда. Через несколько секунд вдруг послышался таинственный голос человека, не принимавшего участия в дискуссии, который объявил:

– В связи с техническими неполадками просим зрителей выключить телевизоры на весь оставшийся вечер. Сегодня передач больше не будет.

Это сообщение повторялось каждые несколько минут. В нем звучали резкие нотки, свойственные бойцам когорты майора Стрейтера. Дженет поняла, что властям удалось справиться с ситуацией. Она задумалась: все ли в порядке с мужем?

– Технические неполадки, – говорил казенный голос. – Выключите ваши телевизоры.

Она оставила его включенным и принялась ждать.

***

– Вот и все, – проговорил Аллан.

Из темноты донесся голос Шугермана:

– И все–таки нам удалось ее прогнать. Они не успели вовремя прервать передачу.

Зажженные спички и зажигалки немного осветили кабинет. Триумфальная победа прибавила Аллану бодрости.

– Пожалуй, и по домам. Мы сделали свое дело, прогнали эту «телегу».

– Может, до дому будет нелегко добраться, – сказал Гейтс. – На улице, поджидая тебя, стоят бойцы когорты. Аллан, они метят в тебя.

Аллан подумал о том, что Дженет сидит одна в квартире. Они непременно туда наведаются, если захотят его изловить.

– Мне надо зайти за женой, – объяснил он Шугерману.

– Внизу, – сказал тот, – стоит бронеход, можешь его взять. Гейтс, спустись вместе с ним, покажи ему, где машина.

– Нет, ребята, – возразил Аллан, – я не могу вас бросить. В особенности Гарри Прайара и Джо Глиби, у них нет возможности затеряться где–нибудь на Хоккайдо. – Как же, я уйду, а вас тут перехватают одного за другим.

– Если ты выберешься отсюда, – сказал Глиби, – то окажешь нам величайшую из услуг. Им наплевать на нас, они знают, кто задумал всю эту телегу. – Он покачал головой. – Каннибализм. Лакомство для гурманов. Рецепты самой миссис Стрейтер. Давай–ка лучше двигай отсюда.

Прайар добавил:

– Такова расплата за талант. Его видно за версту.

Шугерман взял Аллана за плечи и твердой рукой подтолкнул его к выходу.

– Покажи ему бронеход, – сказал он Гейтсу. – Только проследи, чтобы его не заметили, когда выйдете на улицу. Бойцы когорты – что гнев Господень.

Пока они с Алланом шли вниз по длинным лестничным маршам, спускаясь на первый этаж, Гейтс спросил:

– Ты счастлив?

– Да, если бы только не Дженет.

И еще он будет скучать по людям, которых собрал вместе. Как приятно, как замечательно было стряпать «телегу» с Гейтсом и Шугерманом, с Глиби и Прайаром.

– Может, они поймали ее и сварили. – Гейтс прыснул, и пламя спички, которую он держал, задрожало. – Что маловероятно. Не беспокойся на этот счет.

На этот счет Аллан не беспокоился, но теперь пожалел, что не учел возможности незамедлительных действий со стороны Комитета.

– Не больно–то они дремали, – пробормотал он.

Их обогнала команда техников; они бежали, освещая лестницу фонариками.

– Смывайтесь, – нараспев говорили они. – Смывайтесь, смывайтесь. – Гулкий шум их шагов постепенно затих.

– Все кончено, – захихикал Гейтс. – Поминай как звали.

Они добрались до вестибюля. В темноте толкались работники ТИ, некоторые пробирались через баррикады к темным дорожкам. Вспыхивали фары бронеходов, люди перекликались друг с другом, кто–то свистел, царила веселая неразбериха. Вся эта сумбурная деятельность напоминала вечеринку, однако настало время прощаться.

– Сюда, – указал Гейтс, пробираясь сквозь брешь в баррикаде. Аллан последовал за ним, и они оказались на дорожке. За спиной у них возвышалось огромное мрачное здание Телеинформациона, угасшего и лишенного привычной власти. Вечерний туман покрыл влагой оставленный у дорожки бронеход. Аллан с Гейтсом забрались в него и захлопнули дверцы.

– Я поведу, – сказал Аллан.

Он завел мотор, и бронеход плавно выехал на дорогу, выпуская клубы пара. Когда квартал остался позади, он включил фары.

На перекрестке Аллан свернул, и тут за ними покатил какой–то бронеход. Его заметил Гейтс и загикал от восторга.

– Вот и они – давай жми!

Аллан довел скорость до предельной, около тридцати пяти миль в час. Пешеходы в испуге разбегались. В зеркале заднего обзора ему удалось различить лица преследователей из второго бронехода. Машину вел Ральф Хадлер. Рядом с ним сидел Фред Ладди. А на заднем сиденье – Тони Блейк из «Блейк–Моффета».

Гейтс высунулся в окошко и закричал:

– Жарим, варим, парим! Жарим, варим, парим! Поди поймай!

Лицо Ральфа Хадлера ничего не выразило, когда он вынул пистолет и выстрелил. Пуля со свистом пронеслась мимо Гейтса, который тут же спрятал голову.

– Будем прыгать, – решил Аллан. Бронеход приближался к крутому повороту. – Держись. – Он отжал рукоятку до отказа. – Сначала придется остановиться.

Гейтс подобрал ноги под себя, опустил голову и весь согнулся, приняв позу эмбриона. На выходе из поворота Аллан резко ударил по тормозам, маленькая машина завизжала и затряслась, ее начало швырять из стороны в сторону, а затем, чуть не развалившись, она воткнулась в изгородь. Дверца распахнулась, она еще раскачивалась, когда Гейтс не то выкатился, не то выпал, стукнувшись о тротуар, и вскочил на ноги. Тем же путем неуклюже выбрался наружу и Аллан, у него кружилась голова и звенело в ушах.

Второй бронеход со свистом несся, совершая поворот, и, даже не сбросив скорость – Хадлер так и остался никчемным водителем, – столкнулся с застрявшей на дороге целью преследования. Обломки бронехода полетели во все стороны, два пассажира и водитель исчезли под ними. Пистолет Хадлера заскользил по дорожке, с грохотом ударился о фонарный столб и отскочил в темноту.

– Ну, пока, – пропыхтел Аллану Гейтс и вприпрыжку помчался прочь. Потом приостановился и улыбнулся, глянув через плечо. – Жарим, варим, парим. Только они нас и видели. Передай привет Дженет.

Аллан торопливо передвигался в полумраке среди пешеходов, попадавшихся, казалось бы, на каждом шагу. Оставшийся позади Хадлер выбрался из–под развалин двух бронеходов, поднял пистолет, осмотрел его и неуверенно прицелился в Аллана, но потом сунул оружие за пазуху. Аллан уходил все дальше, и силуэт Хадлера пропал из виду.

Он добрался до квартиры и обнаружил, что Дженнет уже полностью одета. Лицо у нее побелело от возбуждения. Она заперла дверь, и ему пришлось ждать, пока она не справилась с цепочкой.

– Ты ранен? – спросила она, заметив у него на щеке кровь.

– Поцарапался немного. – Он взял ее за руку и повел в холл. – Они заявятся сюда с минуты на минуту. Слава богу, что на дворе ночь.

– А что это было? – спросила она, торопливо спускаясь вместе с Алланом по лестнице. – На самом деле майор Стрейтер не ел людей?

– В буквальном смысле слова нет, – сказал он. Но в каком–то плане, и весьма реальном, все соответствовало истине. МОРС с жадностью пожирал человеческие души.

– Далеко мы направляемся? – спросила Дженет.

– На космодром, – прокряхтел Аллан, крепко уцепившись за жену.

К счастью, путь оказался недолгим. Похоже, Дженнет пребывала в хорошем настроении, она волновалась и нервничала, но подавленности не испытывала. Быть может, причиной ее уныния была обыкновенная скука… предельная пустота однообразного мира.

Держась за руки и глотая ртом воздух, они выбежали на поле.

Там они увидели подсвеченные лампочками контуры большого межсистемного корабля, который готовился к перелету из системы Земли в систему Сириуса. Пассажиры столпились у входа в лифт, они прощались с провожающими.

Аллан побежал по усыпанному гравием полю, крича:

– Мэвис! Подождите нас!

Среди пассажиров стоял суровый сгорбленный человек в тяжелом пальто. Майрон Мэвис поднял голову, бросив на них угрюмый взгляд.

– Стойте! – крикнул Аллан, когда Мэвис отвернулся. Крепко зажав в руке пальцы Дженет, он кинулся к краю пассажирской платформы, остановился и прохрипел: – Мы с вами.

Мэвис внимательно оглядел их, у него сильно полопались сосуды в глазах.

– Правда?

– У вас есть место, – сказал Аллан. – Вы – владелец целой планеты. Ну, Майрон же. Нам необходимо улететь.

– Половины планеты, – уточнил Мэвис.

– Какая она? – тяжело дыша, проговорила Дженет. – На ней хорошо?

– Там в основном стада, – ответил Мэвис. – Фруктовые сады и множество машин, которые так и просят, чтобы их пустили в дело. Море работы. Можете сносить горы и осушать болота. Вам придется попотеть, там не позагораешь, сложа руки.

– Отлично, – сказал Аллан. – Именно это нам и требуется.

Из темноты у них над головой механический голос произнес речитативом: «Уважаемые пассажиры, пройдите в лифт. Просим всех провожающих покинуть поле».

– Возьмите, – сказал Мэвис и сунул Аллану в руки чемодан. – И вы тоже. – Он вручил Дженет перевязанную шпагатом коробку. – И не раскрывайте рта. Если вас о чем–нибудь спросят, предоставьте мне вести переговоры.

– Сын и дочь, – сказала Дженет и прижалась к нему, держа мужа за руку. – Вы позаботитесь о нас? Мы будем вести себя тихо, как мышки. – Еще не успев отдышаться, она засмеялась и обняла сначала Аллана, а потом Мэвиса. – Вот и все, мы улетаем!

На краю поля возле ограды собралась небольшая группа людей. Аллан оглянулся и увидел мальчишек. Вот они, как всегда, сбились в темную тесную кучку. И, как обычно, следят за происходящим на корабле. Рассуждая, прикидывая и гадая, куда он отправляется… пытаясь представить себе колонию. Что там, поля под посевами? Или рощи апельсиновых деревьев? Или молодые саженцы, холмы и пастбища для овец, коз, коров, свиней? На этой планете были пастбища для крупного рогатого скота. Ребята наверняка знают об этом. Должно быть, обсуждают ее сейчас, перебрасываясь репликами. Или не обсуждают. Нет нужды, ведь они уже так давно следят за кораблями.

– Мы не сможем улететь, – сказал Аллан.

– В чем дело? – Дженет упорно тянула его за собой. – Нам не выйти из лифта, он вот–вот начнет подниматься.

– О боги, – простонал Мэвис. – Вы передумали?

– Мы возвращаемся, – сказал Аллан. Он поставил чемодан Мэвиса на пол и взял у Дженет из рук коробку. – Может, попозже. Когда доведем здесь все до конца. Надо еще кое–что сделать.

– Безумие, – сказал Мэвис. – Безумие, превосходящее все в своем роде.

– Нет, – сказал Аллан, – и вы знаете, что это не так.

– Прошу тебя, – прошептала Дженет. – В чем дело? Что стряслось?

– Вы ничем не можете помочь этим ребятам, – сказал ему Мэвис.

– Я могу остаться с ними, – сказал Аллан. – Могу открыто заявить о собственных настроениях. – Хотя бы так.

– Вам решать. – Мэвис вскинул руки вверх, как бы говоря «сдаюсь». – Ну вас к черту. Я даже не представляю, о чем вы говорите. – Впрочем, судя по выражению его лица, он понял все. – Я умываю руки, это дело меня не касается. Поступайте, как считаете нужным.

– Ладно, – сказала Дженет. – Давай вернемся и покончим со всеми делами. Раз уж это необходимо.

– Вы оставите для нас местечко? – спросил Аллан Мэвиса.

Мэвис со вздохом кивнул:

– Да, я буду вас ждать.

– Вероятно, мы прилетим не очень скоро.

Мэвис похлопал его по плечу:

– Но я все–таки увижу вас обоих. – Он поцеловал Дженет в щеку, а потом очень чинно, с чувством пожал им руки. – В свое время.

– Спасибо, – сказал Аллан.

Мэвис стоял среди пассажиров рядом со своим багажом и смотрел, как они уходят.

– Удачи вам! – донесся до них его голос, потонувший затем в шуме машин.

Аллан вместе с женой медленно шел через поле. От бега у него появилась одышка, а Дженет еле волочила ноги. За спиной у них поднимался в небо корабль, рев его становился все оглушительнее. Впереди раскинулся Новейший Йорк; среди огромного пространства, заполненного жилищными секциями и административными зданиями, вздымался Шпиль. На Аллана вдруг сошло отрезвление, и ему стало немного стыдно. Впрочем, теперь он закончит начатое тогда, воскресным вечером, в темном Парке. Значит, все хорошо. И стыдиться больше нечего.

– Что они с нами сделают? – спросила через некоторое время Дженет.

– Мы все переживем, – Аллан говорил с полнейшей убежденностью. – Что бы ни произошло. Мы объявим в открытую, что стоим на другой стороне, а именно это и важно.

– А потом отправимся на планету Майрона?

– Отправимся, – пообещал он. – Тогда уже будет можно.

На краю поля стояли мальчишки и прочий люд: родственники пассажиров, мелкие служащие космодрома, прохожие и полицейские на отдыхе от дежурства. Аллан с женой подошли к ним и остановились возле ограды.

– Я – Аллан Перселл, – сказал он, сообщая об этом с гордостью. – Я – тот самый человек, который сделал посмешище из памятника майору Стрейтеру. Мне хотелось бы, чтобы об этом узнали все.

Люди разинули рты, пошептались, а затем растаяли, расползлись кто куда. Остались только подростки, они держались особняком и молчали. Свободный от дежурства полицейский поморгал и направился к телефону.

Обняв жену за плечи, Аллан спокойно дожидался прибытия бронехода с бойцами когорты.

Небесное око

Глава 1

Протонно–лучевой дефлектор «Мегатрон», что в Белмонте, штат Калифорния, преподнес своим создателям отвратительный сюрприз – он накрылся. Все произошло мгновенно: луч протонов, напряжением в шесть миллиардов вольт, ударил под крышу «Мегатрона» и походя снес обзорную платформу.

На платформе в это время находились восемь человек: группа экскурсантов и гид. Все восемь рухнули на каменный пол и валялись в шоке, пока спасатели не убрали магнитное поле и с грехом пополам не подавили жесткую радиацию.

Четверо из восьми нуждались в срочной госпитализации. Двоим некоторое время придется хорошенько побегать по врачам и выложить изрядное количество монет на таблетки. Остальным оказали первую помощь и посоветовали топать домой.

Местные газеты не замедлили поднять шумиху вокруг происшествия. Адвокаты пострадавших, само собой, драли глотки в суде, добиваясь возмещения ущерба. Невзирая на всю возню по поводу аварии, на руинах появились рабочие, спокойно достали инструменты и принялись ковыряться в искореженном агрегате. Правда, кое–какие меры все же приняты были: парочку должностных лиц, связанных с «Мегатроном», выкинули на улицу, равно как и дефлекторную систему вместе с ее вдохновенными разработчиками – на свалку.

Происшествие заняло совсем немного времени: в 4.00 начались аномальные отклонения, а в 4.02 восемь человек уже угодили в жуткую лучевую молотилку. Гид, молодой негр, упал первым. Последним оказался на полу молодой инженер с расположенного неподалеку ракетного завода. В тот момент, когда всю группу повели на платформу, он отстал, вернулся в коридор и собрался закурить. Если б он не бросился спасать жену, то остался бы, скорее всего, невредим. Последняя картина в его затухающем сознании: выпавшие из рук сигареты и – тщетная попытка схватить Маршу за рукав плаща…

***

В то утро Джек Гамильтон долго сидел без дела в своей лаборатории, с кислым видом точил карандаши и потел от переживаний. Подчиненные продолжали работу, все шло заведенным порядком. В полдень появилась Марша – сияющая, милая, изысканно одетая, ни дать ни взять яркая птичка из Голден–Гейт–парка.

Появление жены стряхнуло мрачное оцепенение. Это благоухающее дорогой парфюмерией, нарядное и беззаботное существо было самым большим достоянием Джека, куда круче других его сокровищ – к примеру, новейшей акустической системы Hi–Fi или коллекции лучших сортов виски.

– Ну, какие проблемы? – спросила Марша, присев на край серого металлического стола и болтая стройными ножками. – Поторапливайся, надо еще успеть перекусить… А то опоздаем! Сегодня первый день дефлектора – того самого, что ты хотел увидеть. Или забыл?.. Ты готов?

– Готов хоть в газовую камеру, – хмуро ответствовал Гамильтон. – Тем более она вроде как уже поджидает меня.

Карие глазки Марши округлились; ее беззаботность сменило беспокойство.

– Что такое? Опять секреты фирмы? Милый, ты мне ни слова не сказал, что у тебя трудный день!.. За завтраком ты резвился, как щенок на прогулке.

Взглянув на часы, Гамильтон тяжело поднялся.

– Ладно, давай подкрепимся хорошенько. Другой возможности уже, вероятно, не представится… Как бы эта экскурсия не оказалась для меня последней.

Но Джек не добрался даже до выхода из лабораторий, не говоря уж о ресторане, что был за чертой режимной зоны «Калифорния мэйнтэнанс». Гамильтона остановил курьер, протягивая туго скрученную полоску бумаги.

– Мистер Гамильтон, это вам. Полковник Эдвардс просил передать…

Негнущимися пальцами Гамильтон развернул бумажку.

– Вот оно!.. – тихо проговорил он жене. – Присядь–ка в холле. Если не вернусь через час или около того, поезжай домой и открой банку свинины с фасолью…

– Но, Джек!.. – Марша сделала беспомощный жест. – Ты говоришь это так… так страшно! Ты что–то уже знаешь?

Джек знал. Склонившись, он быстро поцеловал жену в алые, влажные, чуть вздрагивающие губы и зашагал по коридору вслед за курьером, направляясь к управленческим этажам. Там, в шикарном конференц–зале, торжественно заседали руководящие шишки корпорации.

Джек уселся, физически ощущая присутствие начальства – всей этой своры заправил и боссов без пола и возраста – как колыхнувшуюся смесь сигарного дыма, дезодоранта и обувного крема.

Над длинным металлическим конференц–столом висела бормотательная каша голосов. Во главе стола сидел старый полковник собственной персоной, окопавшийся за стеной укреплений из всякого рода справок и отчетов. Каждый чин, в той или иной степени, имел свой защитный вал на столе – хотя бы папку, массивную пепельницу или стакан теплой воды. Напротив полковника Эдвардса пристроился толстяк Чарли Макфиф в форме капитана охраны. Той самой охраны, что шныряла вокруг ракетного завода, выполняя роль своего рода пугал против мифических русских шпионов.

– А, вот и вы, – пробормотал полковник, сурово взглянув поверх очков на Гамильтона. – Это не займет много времени, Джек. На повестке дня один вопрос… Вам не придется сидеть дальше и выслушивать…

Гамильтон промолчал. Он застыл в напряженном ожидании.

– Речь пойдет о вашей жене, – начал Эдвардс, послюнив толстый палец и принимаясь листать какой–то отчет. – Как я понимаю, вы теперь, после отставки Сазерленда, полностью отвечаете за наш исследовательский отдел… Верно?

Гамильтон кивнул. Его руки на стальной поверхности стола выглядели неестественно серыми. Он криво улыбнулся: будто кожа мертвеца. Вздернули, подвесили за шею, чтоб другим неповадно было, – и все признаки жизни тихо испарились.

– Ваша жена, – рокотал Эдвардс, в то время как его руки выделывали замысловатые коленца над страницами листаемого доклада, – классифицируется как фактор риска для безопасности предприятия. Вот у меня доклад… – Он кивком указал на безмолвного капитана. – Мне принес его Макфиф. Следует сказать, с неохотой принес.

– С большой неохотой, черт побери! – вставил Макфиф, обращаясь к Гамильтону.

Его глаза, больше похожие на медные пуговицы от мундира, просили о снисхождении. Гамильтон проигнорировал его.

– Разумеется, вам хорошо известны наши правила безопасности. Мы частный концерн, но наш клиент – правительство. Никто, кроме Дяди Сэма, наши ракеты покупать не может. Поэтому нам надо быть начеку. Я довожу это до вашего сведения, а вы решайте как знаете. Прежде всего это ваше дело. Нас оно касается лишь постольку, поскольку вы возглавляете лабораторию. И тогда это становится нашим делом.

Он смотрел на Гамильтона так, будто видел его впервые. Несмотря на то, что лично принимал Джека на работу добрых десять лет назад, когда Гамильтон был молодым, энергичным, перспективным инженером–электронщиком, только что из Массачусетского технологического.

– Значит ли все это, – спросил Гамильтон внезапно севшим голосом, пальцы его сцепились нервно, будто два ретивых краба в драке, – что Марше запрещено появляться на заводе?

– Нет, – ответил Эдвардс, – это значит, что вам будет отказано в допуске к секретным материалам, пока ситуация не изменится.

– Но ведь… – Гамильтон в изумлении умолк. Потом выпалил: – Все материалы, с которыми я имею дело, секретны!

Ему никто не ответил. Только в углу натужно гудел кондиционер.

– Черт меня побери! – неожиданно громко сказал Гамильтон.

Несколько бумажек, словно стайка испуганных птиц, взлетели в воздух… Эдвардс искоса, с любопытством взглянул на Джека. Чарли Макфиф закурил сигару и нервно пригладил тяжелой ладонью свою редеющую шевелюру. В простецкой коричневой униформе он был похож на этакого увальня–пузана – глуповатого патрульного дорожной службы.

– Предъявите ему обвинения, – заговорил Макфиф. – Дайте ему шанс защититься, полковник. Какие–то права у него же есть!

Некоторое время полковник Эдвардс молча ковырялся в справках, представленных ему службой безопасности. Но вскоре с помрачневшим от безнадежности лицом он подвинул все досье к Макфифу.

– Твой отдел все это готовил, – пробормотал он, как бы открещиваясь от щекотливого дельца. – Ты и скажи.

– Вы что же, собираетесь читать это здесь?! – запротестовал Гамильтон. – Для тридцати человек? В присутствии всех чиновников компании?

– Они уже видели этот доклад, – не без сочувствия заметил Эдвардс. – Он был подписан около месяца назад. И с той поры циркулировал. В конце концов, мой мальчик, ты у нас персона важная. Мы не можем позволить себе отнестись к этому вопросу легкомысленно.

– Во–первых, – заявил Макфиф, явно чувствовавший себя не в своей тарелке, – это дело нам передали из ФБР.

– Вы их запрашивали? – язвительно спросил Гамильтон. – Или досье чисто случайно зациркулировало по стране?

Макфиф побагровел.

– Ну, в общем, мы их запросили. Обычная деловая справка. Боже милостивый, Джек, да и на меня есть досье. А ты что думал? Даже на Президента досье заведено!…

– Вам нет нужды читать эту муру, – проговорил дрогнувшим голосом Гамильтон. – Марша вступила в прогрессивную партию, будучи еще зеленой первокурсницей. Да, она вносила деньги в помощь испанским беженцам. Выписывала радикальный журнал. Все это я и так давно знал.

– Прочитайте текущие материалы! – приказал Эдвардс.

Продираясь сквозь дебри доклада, Макфиф внимательно выискивал нужные данные.

– Миссис Гамильтон вышла из прогрессивной партии. Журнал «Ин фэкт» больше не издается. Она посещала собрания калифорнийского отделения Союза работников искусств, науки и свободных профессий, из прокоммунистических организаций эта – одна из самых активных. Она подписала Стокгольмское мирное воззвание. Вступила в Союз гражданских свобод, обвиняемый наблюдателями в левацкой ориентации.

– Что это значит – «левацкая ориентация»? – потребовал объяснений Гамильтон.

– Это означает симпатию к лицам или группам, которые якшаются с коммуняками. – Макфиф продолжил старательное чтение доклада: – Миссис Гамильтон написала письмо в «Сан–Франциско кроникл», протестуя против запрета на въезд Чарли Чаплина в Соединенные Штаты. Она подписала воззвание за освобождение супругов Розенберг, осужденных за измену Родине. Она выступила на собрании Аламедской лиги женщин–избирательниц, высказываясь за допуск в ООН красного Китая – коммунистической страны! Вступила в оклендское отделение организации «Мирное сосуществование или смерть», имеющей также отделения в странах за железным занавесом. А еще внесла деньги на нужды Общества содействия прогрессу цветного населения. – Он повысил голос: – Сорок восемь долларов пятьдесят пять центов!

В зале стояла тишина.

– Все? – буркнул Гамильтон.

– Да, это весь материал по данному вопросу.

– А упоминается ли там, – сказал Гамильтон, стараясь унять волнение, – что Марша выписывает «Чикаго трибюн»? Или что она участвовала в избирательной кампании Эда Стивенсона?.. Что вносила деньги в Гуманистическое общество содействия прогрессу кошек и собак?..

– Не вижу, какое это имеет касательство?.. – нетерпеливо перебил Эдвардс.

– Для полноты картины! Да, Марша пару раз читала «Ин фэкт». Ну и что? В руках у нее бывал и «Ньюйоркер». Она вышла из прогрессивной партии вслед за Уоллесом и вступила в организацию «Молодые демократы». Это упомянуто? Не скрою, ей любопытен коммунизм, но разве она оттого стала коммунисткой? Все, о чем вы тут болтали, – вздор! Эка невидаль, женщина иногда заглядывает в левые журналы и слушает левых ораторов… Это еще не доказывает, что она одобряет коммунизм, или подчиняется их партийной дисциплине, или выступает за свержение правительства, или…

– Мы и не утверждаем, что твоя жена – коммунистка, – заметил Макфиф. – Мы только отмечаем, что она фактор риска для безопасности. А вероятность того, что Марша коммунистка, существует.

– Господи! – воскликнул Гамильтон, вполне сознавая, насколько бесполезны его слова. – Тогда я должен доказать, что она не коммунистка? Так, что ли?

– Да, есть вероятность, – не слушая Гамильтона, поддержал заключение Макфифа Эдвардс. – Джек, попытайся мыслить здраво, не поддавайся эмоциям. И не кричи. Может, Марша и красная, может, и нет. Не о том речь. Что у нас против нее? Материал, который говорит, что твоя жена занимается политикой, притом радикальной политикой. А это нехорошо.

– Маршу все интересует. Она умна и образованна. У нее в распоряжении целые сутки, чтоб узнать обо всем. Или она, по–вашему, должна сидеть дома и только… протирать мебель? Готовить?.. Или шить?

– Тут мы имеем определенный образ жизни, модель поведения, что ли, – толковал Макфиф. – Надо признать, что ни один из приведенных пунктов сам по себе не является обвинением. Но если их сложить вместе и взять среднестатистическую норму, то… это выходит за всякие рамки, Джек. Слишком во многом замешана твоя жена.

– Всего лишь общение, не больше. Разве на основе этого можно доказать, что она согласна с их речами?

– Мы не можем прочесть ее мысли. Ты и сам не можешь. Но судить о поступках – другое дело. В какие общества она вступает, какие петиции подписывает, куда деньги вносит. Для нас это единственные улики, нам из этого приходится исходить. Ты говоришь: она ходит на митинги, но не согласна с речами. Давай на минуту представим себе вот что: полиция накрывает непристойное шоу, вяжет девиц и менеджера, но отпускает зрителей. Ведь те заявили, что зрелище им не понравилось… – Макфиф развел пуками. – Если им не нравилось, зачем они там сидели? Один раз – допускаю. Из любопытства. Но не раз за разом, из года в год.

Жена твоя с левыми водится уже десять лет. С тех пор, как ей исполнилось восемнадцать. У нее было достаточно времени, чтобы составить мнение о коммунизме. Но она продолжает крутиться с леваками. Она по–прежнему тут как тут, сто′ит лишь кучке комми устроить протест против линчевания на Юге или завопить по поводу ассигнований на оборону. Ссылка на то, что Марша также читает «Чикаго трибюн», не более уместна, чем тот факт, что любитель порношоу ходит еще и в церковь. Это лишь доказывает разносторонность, даже противоречивость личности… Но факт остается фактом: одна из граней этой личности включает смакование грязи. Его привлекают не за то, что он ходит в церковь, а за то, что он любит непристойности и ходит смотреть на непристойности.

На девяносто девять процентов твоя жена, возможно, такая же американка, как все прочие, – она может хорошо готовить, осторожно водить машину, исправно платить налоги, участвовать в благотворительности или печь пирожные для беспроигрышной лотереи в церковном приходе. Но один последний процент может быть завязан на коммунистов… И – все!

Немного помолчав, Гамильтон выдавил:

– Ты неплохо изложил свою позицию.

– Я верю в свою позицию. Тебя и Маршу я знаю столько же, сколько служу здесь. Вы оба мне нравитесь, так же как и Эдвардсу. Все вас любят. Но не в этом дело. Пока мы не обладаем телепатией и не читаем чужие мысли, нам придется полагаться на статистику. Мы не можем утверждать, что Марша агент иностранной державы. А ты не можешь утверждать, что она им не является. И пока нам придется разрешить сомнение не в ее пользу. Не имеем права поступить иначе.

Чуть закусив толстую нижнюю губу, Макфиф спросил:

– Тебе никогда не приходило в голову спросить себя: а не коммунист ли моя жена?

Не приходило… Взопревший от столь нежданного судилища его личной жизни, Гамильтон молчал, вперя невидящий взгляд в мутное железо столешницы. Джек всегда полагал, что Марша говорит ему правду, уверяя, что коммунизм ей только любопытен. Теперь, благодаря усиленному наезду коллег, у Джека впервые запало в душу некое горестное сомнение. Черт возьми, с точки зрения статистики все возможно!

– Я спрошу ее сам об этом, – громко проговорил он.

– Спросишь? – криво усмехнулся Макфиф, но, спохватившись, придал физиономии постное выражение. – И что она ответит?

– Конечно, скажет «нет»!

Эдвардс качнул головой:

– Это ровным счетом ничего не стоит, Джек! Если сам ты хорошенько подумаешь, то согласишься со мной.

Гамильтон вскочил:

– Она рядом, в холле! Пожалуйста, сколько влезет – пригласите и спросите!

– Я с тобой не собираюсь спорить, – вздохнул Эдвардс. – Твоя жена классифицирована как фактор риска, а посему впредь до особого распоряжения ты отстраняешься от работы. Либо представь убедительные доказательства того, что она не коммунистка, либо отделайся от нее. – Он пожал плечами. – У тебя же карьера, парень. Дело твоей жизни!

Грузно поднявшись из–за стола, Макфиф вперевалку подошел к Джеку.

Собравшиеся чиновники зашевелились, как болотная ряска под сапогом. Стали тоже подниматься и тянуться к выходу. Разбирательство по делу Гамильтона закончилось. Ухватив Джека за локоть, Макфиф настойчиво повел его к дверям.

– Давай поищем, где тут можно подышать!.. А как насчет выпить? Втроем – ты, я и Марша!.. В «Сейф–Харборе» виски закисает без нас. Думаю, мы могли бы проявить к нему сочувствие.

Глава 2

– Ничего пить не буду! – заявила Марша ломким, нервным голосом. Бледная, решительная, она стояла перед Макфифом, игнорируя идущих через холл чинуш. – Мы с Джеком собрались на «Мегатрон». Смотреть пуск новой установки. За неделю вперед планировали.

– Моя машина рядом, – расшаркался Макфиф. – Я вас подброшу. – Иронизируя, он добавил: – Я же легавый. Могу подкинуть вас прямо на место!

Когда запыленный «плимут» покатил вниз по склону к корпусам «Мегатрона», Марша проговорила:

– Не знаю, то ли мне смеяться, то ли плакать?.. Я просто поверить не могу! Вы всё это серьезно?

– Полковник предложил Джеку выкинуть тебя, как старое пальто, – проворчал Макфиф.

Оглушенная новостью, Марша судорожно выпрямилась, сжав сумочку, как утопающий хворостину.

– Ты поступил бы так?

– Нет, – ответил Гамильтон. – Даже будь ты извращенка, коммунистка и алкоголичка, вместе взятые.

– Ты слышал? – обернулась она к Макфифу.

– Слышал.

– Что скажешь?

– Думаю, что оба вы – чудесные ребята. Джек был бы сукин сын, если б решил иначе. Я и полковнику Эдвардсу так сказал.

– Кто–то из вас двоих, – начал Гамильтон, – здесь явно лишний. Кого–то надо вышвырнуть из машины. Сейчас брошу жребий!..

– Ты разве не видишь? – прошептала Марша. – Произошла ужасная вещь! Это же заговор против нас двоих. Против нас всех!

– Я и сам себя чувствую гнусно, – признался Макфиф. Свернув с дороги к контрольно–пропускному пункту, он вырулил на территорию «Мегатрона». Дежурный у входа отдал честь и помахал рукой, Макфиф махнул в ответ. – В конце концов, вы же мои друзья… но вмешался служебный долг, принуждающий строчить «телеги» на друзей. Собирать компромат, распутывать сплетни… Думаете, мне это по душе?

– Засунь свой долг… – начал было Гамильтон.

Но Марша дернула его за рукав:

– Чарли прав. Он не виноват. Мы все тут ни при чем, все трое.

Машина остановилась у главного входа. Макфиф выключил двигатель, они вышли из машины и побрели вверх по широким бетонным ступеням. После идиотских разборок желание радостно лицезреть чудо техники как–то отпало.

Небольшая группа специалистов собиралась поблизости. Гамильтон придирчиво оглядел их. Модно одетые молодые люди со стандартной короткой стрижкой по–приятельски болтали друг с другом. Рядом топталась и обычная в таких случаях горстка зрителей с улицы. Благополучно пройдя контроль, они предвкушали удовольствие от предстоящего зрелища – «Мегатрон» в действии. Но Гамильтона тянуло к специалистам, все ж таки коллеги…

«Точнее сказать, – подумал он мрачно, припоминая сегодняшнее сборище, – я был их коллегой, еще недавно…»

– Я отойду на минутку, – едва слышно проговорила Марша, прикладывая платок к покрасневшим глазам. – Зайду в женскую комнату, приведу себя в порядок.

– О’кей, – буркнул Джек, погруженный в собственные мысли.

Она отошла, и Гамильтон с Макфифом остались тет–а–тет в гулком коридоре главного корпуса «Мегатрона».

– Может, оно и к лучшему… – как бы отмахнувшись от назойливой мухи, выдохнул Гамильтон.

Черт возьми, десять лет – долгий срок, для любой работы – долгий. Но тогда чего он достиг за эти годы? Вот вопрос.

– Ты имеешь полное право обижаться, – вяло отреагировал Макфиф.

– Намерения, конечно, у тебя благие, – ответил Гамильтон, отошел и стал в стороне, засунув руки в карманы.

Хм… обижен! Не то слово. Он оскорблен до глубины души. И чувство это будет с ним, пока он не решит, кому же в конце концов сохранить верность… Скользкая дорожка! Но дело даже не в этом: случившееся стало для Джека потрясением основ, всех его устоявшихся привычек. Это удар по всему, во что он верил и считал незыблемым. И глубже всего уязвил его именно Макфиф, угрожающий теперь его семейному благополучию. И той женщине, которая значит для Гамильтона больше, чем кто–либо другой на свете.

Даже больше, чем работа. Джек вдруг отчетливо, до боли зубовной осознал это именно сейчас. Его личная преданность всецело принадлежала жене. Прочувствовать это было непривычно и странно. Фактически выбор – кому же он остается верен – бездарен в своем зародыше. Однако у Джека появилась фобия, будто их с Маршей силой оттаскивают друг от друга, словно происходит некое тайное действо, повлиять на которое невозможно. Еще мгновение–другое, и он потеряет любимую женщину навсегда.

– Да, – с трудом ответил он Макфифу. – Чертовски обидно…

– Найдешь ты другую работу. С твоим–то опытом.

– Моя жена! – напомнил Гамильтон. – Я о ней толкую. Как думаешь, будет у меня шанс когда–нибудь поквитаться с тобой? Хотелось бы!.. – Последняя фраза даже для самого Джека прозвучала по–детски наивно. – Ты больной уродец! – заявил он Макфифу, продолжая бесполезный разговор отчасти потому, что не хотелось давить горечь обиды в себе, а отчасти – просто от скуки. – Ты расправляешься с невинными людьми. Параноик в бредовом угаре…

– Прекрати! – оборвал его Макфиф. – Тебе дано было время одуматься, Джек. Целые годы. Слишком много, Джек.

Пока Гамильтон подбирал словцо покруче, вернулась Марша.

– Они запускают простых смертных. Крупные шишки уже посмотрели… – Сейчас она выглядела более спокойной. – Эта штука, новый дефлектор, говорят, уже включен.

Гамильтон неохотно покинул капитана.

– Тогда идем.

Макфиф поковылял рядом.

– Это должно быть интересно, – бубнил он, ни к кому конкретно не обращаясь.

– Наверняка! – отчужденно ответил Гамильтон, чувствуя, что весь дрожит.

Глубоко вздохнув, он вслед за Маршей вошел в лифт и машинально повернулся лицом к выходу. Макфиф сделал то же самое. Гамильтон мог теперь вволю насмотреться на его багровую бычью шею.

На втором этаже они увидели молодого негра с повязкой на рукаве, собиравшего группу посетителей. Они присоединились к нему. Другие терпеливо ожидали своей очереди. Стрелки часов показывали три пятьдесят; дефлектор уже работал полным ходом.

– Начнем, – на удивление тонким голосом произнес негр, когда группа направилась к обзорной платформе. – Нам надо пошевеливаться, чтоб другие успели. Как вам известно, «Мегатрон» в Белмонте сооружен Комиссией по атомной энергии для искусственного воссоздания космических излучений. Главный элемент «Мегатрона» – гигантский магнит, который разгоняет протоны. Положительно заряженные протоны поступают в линейную камеру магнита из трубы ускорителя…

В зависимости от интеллекта и настроения зрители либо глупо лыбились, либо игнорировали гида. Один высокий, худощавый и строгий пожилой джентльмен стоял столбом, сложа руки, и выражал неприкрытое презрение к науке вообще.

«Вояка!» – отметил Джек, увидав потемневший металлический значок на хлопчатобумажной куртке.

«Ну и черт с ним, – подумал он с горечью. – К черту патриотизм вообще. И в конкретном смысле, и в абстрактном. Что солдафоны, что легавые… Их ничего не интересует, кроме пива, собак, автомашин и пушек».

– А имеется ли рекламный проспект? – жеманно, но в то же время настойчиво спрашивала гида пухлая мамаша преклонных лет. – Мы бы хотели взять с собой для чтения. И для школы тоже.

– А сколько там вольт? – выкрикнул ее сынок. – Больше миллиарда?

– Свыше шести миллиардов, – терпеливо отвечал негр. – Такое напряжение получают протоны, прежде чем им сообщают отклонение и выводят из круговой камеры. С каждым оборотом луча в камере заряд и скорость возрастают.

– И какая скорость получается? – поинтересовалась тощенькая тридцатилетняя дамочка ученого вида. На ней были дурацкие очки в тяжелой роговой оправе и строгий деловой костюм.

– Чуть поменьше скорости света.

– А сколько раз они делают круг внутри камеры?

– Четыре миллиона, – ответил гид. – При этом пробегают триста тысяч миль меньше чем за две секунды.

– Ах!.. Это невероятно! – воскликнула расфуфыренная мамаша.

– Когда протоны покидают линейный ускоритель, – продолжал гид, – они обладают энергией в десять миллионов вольт. Как говорим мы, профессионалы, – десять мегавольт. Но главная задача – перевести их на круговую орбиту точно в нужный момент и под нужным углом, чтоб они попали в силовое поле большого магнита.

– А магнит не может это сделать? – спросил мальчик.

– Нет, для этого существует инфлектор. Протоны очень легко уходят с заданного курса и разлетаются во всех направлениях. Требуется сложная система модуляции, чтобы удержать их и не дать разойтись по расширяющейся спирали. Но даже с разгоном луча до необходимой скорости остается фундаментальная задача вывода его из круговой камеры…

Гид предложил посмотреть на кашалотову тушу магнита, прямо под платформой в защитном кожухе. Своей формой магнит напоминал пряник; из кожуха несся мощный гул.

– Камера ускорителя находится внутри. Ее длина – четыреста футов! Но отсюда она не видна.

– Интересно, – произнес седой ветеран, – помнят ли создатели этой удивительной машины, что любое из посылаемых Богом бедствий, ураган например, намного превосходит всю собранную человеком энергию. Не только этой, но и всех других машин?

– Конечно, знают и помнят! – ехидно вставила строгая дама. – Они вам до килограмма рассчитают силу урагана!

Ветеран посмотрел на нее с любопытством.

– Вы физик, мадам? – осведомился он.

Гид предложил всей группе пройти на платформу.

– После вас, – прогнулся Макфиф, пропуская Гамильтонов.

Марша прошла вперед, Джек проследовал за ней. Макфиф, симулируя интерес к информационным таблицам на стене, уныло замкнул шествие.

Стиснув руку жены, Джек прошептал Марше на ухо:

– Ты что же, подумала, будто я и в самом деле откажусь от тебя?.. Мы не в нацистской Германии!

– Пока еще нет, – убитым голосом ответила Марша. Она была бледна и по–прежнему печальна. Всю косметику она сняла, губы ее казались бескровными. – Милый, когда я думаю о людях, затащивших тебя на судилище, чтоб тыкать тебе в лицо моими поступками, словно я какая–нибудь… шлюха или не знаю кто… Я готова убить их! А Чарли–то, Чарли! Я–то думала, он наш друг! Думала, что мы можем на него рассчитывать. Сколько раз он обедал у нас…

– Но ведь мы не в Аравии живем, – напомнил Гамильтон жене. – То, что мы его кормили, не означает, что мы навеки побратались.

– Чтоб я когда–нибудь еще пекла безе с лимоном! И все прочее, что ему нравится! Угу, эти его оранжевые подтяжки! Обещай мне, что никогда не будешь носить подтяжек!

– Моим пределом станут безразмерные носки! – Обняв Маршу за плечи, Джек предложил: – Давай сбросим его на магнит!

– У магнита случится несварение. – Марша грустно улыбнулась. – Он, вероятно, выплюнет его обратно. Слишком уж отвратителен!

За ними тащились мамаша с сыном. Макфиф отстал: руки глубоко в карманах, мясистые щеки угрюмо отвисли.

– А он не выглядит победителем, – заметила Марша. – Мне даже как–то жаль его. Ведь он не виноват.

– Кто ж тогда виноват? – почти шутливо спросил жену Джек. – Эти кровопийцы, чудовища капитализма с Уолл–стрит?

– Странно слышать это от тебя, – нервно заметила Марша. – Ты раньше никогда не говорил подобного. – Вдруг она сильно сжала ему локоть. – Ты ведь не думаешь в самом деле, что я… – Столь же порывисто отстранившись, она воскликнула: – Да, да, ты думаешь! Думаешь, мол, все оно так и есть!..

– Что есть? Что ты состояла в прогрессивной партии? Да я же сам тебя возил к ним на митинги. Ты забыла мой старый «шевроле»? Великой новости уже целых десять лет.

– Я не про то. Ведь для генералов и их псов подобные штуки представляются совсем в ином свете… Неужели и твои мозги повернуты таким боком?

– Брось, – Джек попытался неуклюже отшутиться, – у тебя нет передатчика в чулане. Я, во всяком случае, не видел.

– А ты искал? – В ее голосе зазвучали стальные нотки. – А вдруг он у меня есть на самом деле? Как знать! Может, я и здесь сейчас не просто так, а чтоб сорвать пуск «Мегатрона», или как там его называют?

– Потише! – тревожно одернул ее Гамильтон.

– Ты мне не приказывай!

Марша с возмущением повела плечами, резко отступила в сторону и наткнулась прямо на сурового старого вояку.

– Осторожней, леди! – проговорил ветеран, преграждая ей путь к решетке. – Так можно выпасть за борт!

Тем временем экскурсия продолжалась.

– Критическим вопросом создания всей установки, – вещал гид, – была конструкция отклоняющего модуля, который должен выводить протонный луч из круговой камеры прямо на цель. Было перепробовано несколько способов. Сначала просто отключали в нужный момент генератор; это позволяло протонам уходить наружу по расходящейся спирали. Но такое отклонение луча слишком примитивно…

– Правда ли, – сам удивляясь зачем, отрывисто спросил Гамильтон, – что однажды в Беркли луч старого циклотрона вышел из–под контроля?

Гид заинтересованно взглянул на него:

– Да, говорят.

– Я слышал, что он прошил насквозь служебное помещение и там до сих пор заметны обугленные края. А по ночам, если выключить освещение, можно видеть радиационное свечение.

– Да, в виде голубого… как бы ореола, – подтвердил гид. – Вы физик, сэр?

– Электронщик, – скромно поправил Гамильтон. – Этот дефлектор меня интересует. Я и с Лео Уилкоксом немного знаком.

– Да, у Лео сегодня великий день, – кивнул гид. – Его установку только что включили на полную мощность.

– Это которую? – спросил Гамильтон.

Гид показал им какую–то сложную систему сбоку от магнита: большая темно–серая труба на мощных опорах была вся окружена путаницей разноцветных трубопроводов малого диаметра.

– Это и есть работа вашего приятеля. Он где–то и сам поблизости. Наблюдает.

– И каковы результаты?

– Пока еще рано говорить.

Оглянувшись, Гамильтон увидел, что Марша стоит на другом конце платформы. Он поспешил к ней.

– Веди себя как взрослая, в конце концов! – сердито прошипел он. – Раз уж мы здесь, я хочу узнать как можно больше.

– Уж эта твоя физика! Провода и трубы тебе важнее, чем моя жизнь!

– Я сюда пришел увидеть все своими глазами. Так что не мешай, пожалуйста! Не устраивай сцен!

– Это ты устраиваешь сцену.

– Или мало тех бед, что ты уже принесла? – отвернувшись, хмуро бросил через плечо Джек.

Он похлопал по карманам в поисках сигарет. И тут вдруг, перекрывая ровный гул магнита, завыла аварийная сирена.

– НАЗАД! – закричал гид, вскинув руки над головой. – Радиационная тревога!

Страшный рев заполнил корпус «Мегатрона». Взлетели снопы искр, раскаленные осколки взвились мелкими брызгами и посыпались огненным дождем на обезумевших людей. Удушливое зловоние ударило в нос, но едва ли кто мог это почувствовать; в дикой давке каждый жаждал только одного – поскорее выбраться из мясорубки.

По платформе зазмеилась трещина. Металлическая балка, надвое прошитая лучом, провисла оплавленными ошметками.

Мамаша, мучившая гида идиотскими вопросами, металась с разинутым ртом, из которого несся один нескончаемый вопль. Макфиф, судорожно трепыхаясь, пробивал себе дорогу, спасаясь от адского сияния ионизированного воздуха. Он сшибся с Гамильтоном. Оттолкнув потерявшего человеческий облик полицейского, Джек бросился вперед и попытался схватить Маршу… Его одежда уже тлела. Несколько человек показались Джеку живыми факелами. Они в панике пытались уползти с обвисшего куска платформы, плевавшего расплавленным металлом и таявшего на глазах.

По всему «Мегатрону» визжали, гудели сирены тревоги. Вопли людей и машин сливались в какофонию ужаса. И вот под ногами медленно обрушился настил. Еще мгновение назад державшийся участок пола превратился в месиво горящих осколков и брызг. Инстинктивно Гамильтон выбросил кверху руки; он опрокинулся и падал вниз лицом на какие–то засыпанные пеплом железяки. Затем он со всего маху пробил мягкий проволочный экран, ограждавший магнит. Последним ощущением были визг проволоки и поток обжигающего гло′тку воздуха…

Удар был страшен. В мозгу вспыхнул зримый образ боли; раскаленная глыба металла вспухала, пульсировала и обволакивала тело колючей пеной. Влажный комок живой плоти агонизировал в коконе стальной паутины.

Затем исчезло и это. Краешком затухающего сознания воспринимая всю уродливость собственного искалеченного тела, Джек лежал в позе трупа, инстинктивно, а может только в воображении, пытаясь подняться. При этом совершенно явственно понимая, что подобная попытка ничего не даст. Может, лишь только на мгновение продлит агонию.

Глава 3

Во тьме что–то шевелилось.

Он долго вслушивался. Закрыв глаза, ощущая тело как сплошной сгусток боли, он не двигался, замерев, превратившись в один только слух. Ритмически повторялся звук: тук, тук, словно кто–то, неожиданно воплотившись из тьмы, постукивал, вслепую нащупывая дорогу. Неизвестно сколько времени он вбирал в себя этот звук, пока не понял, что это стучит о стекло твердая планка шторы, а сам он находится в больничной палате.

Джек продолжал функционировать. Во всяком случае как система из человеческого глаза, зрительного нерва и мозга. И эта система восприняла неясные очертания жены, колеблющиеся и пропадающие из виду. Теплой волной нахлынула зыбкая радость: слава богу, Марша жива! Джек вознес бессловесную молитву. Поток эмоций затопил сознание… Это была ничем не омраченная радость.

– Он приходит в себя, – авторитетно произнес некий баритон.

– Кажется, да! – воскликнула Марша. Ее голос звучал как будто из–за стены. – Если б только знать точно…

– Я в порядке, – неразборчиво проговорил Джек.

В тот же миг ее тень встрепенулась и полетела к нему…

– Любимый! – Взволнованно дыша, Марша нежно прильнула к мужу. – Дорогой, все будут жить! Никто не погиб! И ты тоже, мой родной!

Ее лицо светилось искренним счастьем.

– У Макфифа растяжение связок, но это пройдет. А у мальчишки, похоже, сотрясение мозга.

– А ты как? – слабым голосом спросил Гамильтон.

– У меня все прекрасно! – Поднявшись, она крутанулась перед ним, чтоб он осмотрел ее со всех сторон. Вместо модных пальто и платья на ней был простой больничный халат. – Одежда превратилась в лохмотья, и они дали мне вот это.

В замешательстве Марша тронула свои каштановые волосы:

– Видишь, они теперь короче. То, что обгорело, я обрезала. Ну, отрастут еще!

– Можно мне встать? – спросил Джек, пытаясь приподняться на постели.

Голова закружилась, и он распластался на койке, хватая ртом воздух. Черные круги заплясали вокруг; он закрыл глаза и обреченно ждал, когда все пройдет.

– Какое–то время вы будете чувствовать слабость, – сообщил доктор. – Это результат шока и потери крови.

Он тронул Джека за руку:

– Покромсало здорово. По кусочку выковыривали из вас металл.

– Кому досталось хуже всех? – спросил Гамильтон, не открывая глаз.

– Артуру Сильвестру. Помните старого солдата? Он ни на секунду не терял сознание, но, по–моему, уж лучше бы потерял! По–видимому, перелом позвоночника. Сейчас он в хирургии.

Гамильтон скосил взгляд на собственную руку: она покоилась в большой гипсовой повязке.

– Я пострадала меньше всех, – запинаясь, проговорила Марша. – Но из меня чуть дух не вышибло. Я попала прямо в середину луча. Все, что видела, – лишь искры из глаз. Правда, экспериментаторы сообразили сразу выключить генератор. Все длилось меньше секунды… – Она жалобно добавила: – Но казалось, будто миллион лет!

Гладко выбритый молодой врач отвернул одеяло и стал измерять Джеку пульс. Рядом деловито готовила процедуру рослая медсестра. Приборы стояли у нее под рукой. Все выглядело чинно и деловито.

Выглядело… однако что–то было не так. Джек это почуял нутром. В глубине подсознания возникло неуютное ощущение, будто изменилось нечто важное… Или – исчезло.

– Марша, – неожиданно спросил он. – Ты чувствуешь?..

Неуверенной поступью Марша подошла поближе.

– Что, милый?

– Не могу объяснить. Но у меня вдруг появилась мысль… Не знаю, как это назвать. Не понимаю…

Марша явно забеспокоилась. Поколебавшись немного, она обернулась к доктору:

– Я же вам говорила: что–то не так. Помните, в самом начале, как только пришла в себя?

– Всякий, кто перенес шок, испытывает ощущение нереальности происходящего, – спокойно заметил ей доктор. – Это в высшей степени типично. Примерно через сутки все пройдет. Кроме того, не забывайте, что каждому из вас сделали успокоительную инъекцию. Да и выпавшее испытание было слишком велико. Луч, в который вы угодили, чрезвычайно мощный.

Джек и Марша промолчали. Они лишь смотрели друг на друга, по выражению лица стараясь угадать мысли другого.

– Думаю, нам еще повезло, – осторожно выжидательным тоном проговорил Гамильтон.

Радостный экстаз, с которым он только что молился, уступил место сомнению. Что, в конце концов, произошло? Новое, загадочное чувство не поддавалось усилию рассудка, оно явно сторонилось обычной житейской логики. Джек осмотрел палату, но не заметил ничего странного или подозрительного.

– Вам очень повезло, – подтвердила медсестра с такой гордостью, будто в этом была ее личная заслуга.

– Сколько я здесь пробуду?

Доктор задумался.

– Полагаю, вы можете отправиться домой сегодня вечером. Но оставайтесь в постели еще не меньше суток. Вам обоим нужно хорошенько отдохнуть. Скажем, недельку. Еще я предложил бы нанять опытную сиделку.

Джек призадумался.

– Нам это не по карману.

– Вы получите страховку, – чуть натянуто напомнил врач. – Этим ведают федеральные власти. На вашем месте я бы думал только о том, как поскорее встать на ноги.

– А может, мне так больше нравится! – отрезал Гамильтон.

Он не стал ничего объяснять, а погрузился в размышления.

Несчастный случай ничуть не изменил дурацкого жизненного расклада. Если только за это время не умер полковник Эдвардс, что казалось маловероятным.

Когда врача и медсестру уговорили оставить их наедине, Джек заметил жене:

– Теперь, по крайней мере, будет что соседям сказать. Не надо выдумывать причину, почему я без работы.

Марша с убитым видом кивнула:

– Я и забыла…

– Подыщу себе работу без военных секретов. Никаких больше дел с оборонкой. – Он мрачно пошутил: – Сейчас я как Эйнштейн в пятьдесят четвертом. Помнишь его слова? «Может, стану водопроводчиком или буду телевизоры чинить. Мне это больше по душе».

– А помнишь, чем ты всегда хотел заняться? – Сидя на краю кровати, Марша нервно теребила свои неровно подстриженные волосы. – Ты хотел конструировать новые системы звукозаписи!.. И новые принципы – как это? – частотной модуляции УКВ. Ты мечтал быть звездой в мире аудиотехники.

– Да, да! – кивнул Джек, стараясь выглядеть полным воодушевления и решительности. – Тринауральная система Гамильтона… Помнишь, как мы ночью сочиняли название? Три звуковые дорожки, три звукоснимателя, столько же усилителей и динамиков. Все разнесено по трем помещениям. В каждом сидит звукорежиссер. И каждый слушает отдельную композицию…

От собственных слов Джек на самом деле завелся. Марша несколько наигранно поддержала его:

– Один контур играет двойной концерт Брамса. Да, конечно, я помню!

– Еще один – «Свадьбу» Стравинского. А третий – пьесу Доуленда для лютни. У звукооператоров снимаются все три энцефалограммы и пропускаются одновременно через сердце тринауральной системы – ортополифон Гамильтона. Мозговые импульсы трех слушателей смещены друг относительно друга строго математически. Формула базируется на постоянной Планка…

Джек явно разошелся: в руке под гипсом запульсировала жгучая боль. Охрипшим голосом он торопливо закончил:

– Полученная комбинация записывается. Затем воспроизводится с измененной скоростью…

Марша наклонилась и порывисто обняла его.

– Милый, когда я пришла в себя, то испугалась: вдруг ты погиб? Поправляйся скорее, дорогой! Ты выглядел совсем… неживым: ни кровинки, ни движения. Я думала, сердце мое разорвется.

– Я застрахован, – нелепо брякнул Джек. – Ты бы стала богатой.

– Не хочу быть богатой! – Все еще обнимая мужа и покачиваясь взад–вперед, Марша прошептала: – Подумать только, что я натворила! Из–за того что совала от скуки нос во всякую гадость и водилась с шарлатанами–политиканами, ты потерял работу. Я сейчас бы задала себе хорошенькую трепку. Надо было сообразить, что нельзя подписывать эту стокгольмскую бумагу, раз уж ты делаешь ракеты. Но, понимаешь, стоит кому–нибудь подсунуть мне петицию – и я уже увлекаюсь чужой идеей… Бедные, бедные они все! Обманутые люди!

– Не бери в голову, – вздохнул он. – Если б сейчас была война, ты считалась бы вполне нормальной, а Макфифа, наоборот, выгнали бы с работы как опасного фашиста.

– Он и есть фашист! – горячо воскликнула Марша. – Он действительно опасный фашист!

Гамильтон отстранил глупышку жену и посмотрел на нее в упор:

– Макфиф просто бешеный патриот и реакционер. Но от этого он нисколько не фашист. Или ты считаешь всякого…

– Ладно, не будем об этом! – прервала его Марша. – Тебе вредно волноваться.

Снова прильнув к нему, она пылко поцеловала Джека в губы.

– Подожди, вот будем дома!..

Она хотела встать, но он не пустил, сдавив ей плечо:

– Постой!.. Что же все–таки произошло?

Марша замерла на мгновение, потом покачала головой:

– Сама не пойму. Никак не разобраться!.. С той минуты, как я пришла в себя, оно как будто у меня за спиной. Странное чувство… Обернись я чуть быстрее обычного – и успею это увидеть. Хоть и не знаю, что именно. Оно прячется. И наверняка страшное!

Ее охватил озноб.

– Мне тоже страшновато.

– Может, все уладится, прояснится!.. – Она улыбнулась жалкой улыбкой. – Может, ничего и нет вовсе… просто был шок, была инъекция.

Но Джек не верил доктору. И Марша не верила тоже.

Домой их вызвался отвезти один из врачей. С четой Гамильтонов отправилась еще одна из пострадавших – молодая женщина делового вида. На ней тоже болтался больничный халат. Втроем они тихо уселись на заднее сиденье «паккарда», покатившего вдоль темных улиц Белмонта.

– Они говорят, что у меня сломано несколько ребер, – бесстрастно заявила женщина. Помолчав, она добавила: – Меня зовут Джоан Рейсс. Я вас обоих видела раньше, вы у меня бывали в магазине.

Джек назвал себя и свою жену.

– О каком магазине вы говорите?

– Салон искусств на Эль–Камино. В августе вы купили альбом репродукций Шагала.

– Верно! – подтвердила Марша. – Это был день рождения Джека… Мы повесили репродукции внизу, в музыкальной комнате.

– Это полуподвал, – пояснил Гамильтон.

– Ах да!.. – вдруг спохватилась Марша, отыскивая сумочку. – Ты обратил внимание на доктора?

– На доктора?.. – Гамильтон удивленно поднял брови. – Нет, не особо.

– Вот именно! Он же был как… мыльный пузырь! Вылитый доктор из комиксов.

Джоан Рейсс встрепенулась:

– О чем это вы?

– Ни о чем, – коротко бросил Гамильтон. – Это личное.

– И медсестра. Заметил? Такая же! Типичная… Собирательный образ медсестры.

Джек нахмурился и уставился в темноту за окном.

– Вот вам результат массового оболванивания. Люди моделируют себя в соответствии с рекламными картинками. Не так ли, мисс Рейсс?

– Я собиралась кое о чем вас спросить, – запинаясь, проговорила мисс Рейсс. – Меня удивила одна вещь.

– И что же это? – подозрительно прищурился Гамильтон; мисс Рейсс уж никак не могла догадаться, о чем они говорили с Маршей.

– Тот полицейский на платформе… перед аварией. Почему он там был? Зачем?

– Он пришел с нами. – В голосе Гамильтона прозвучала досада.

Мисс Рейсс пытливо посмотрела на него:

– В самом деле? А я было подумала… Мне показалось, что он хотел уйти еще до того, как все случилось.

– Так оно и было, – кивнул Гамильтон. – Он почувствовал, что платформа вот–вот рухнет. Я почувствовал то же самое, но бросился в другую сторону.

– То есть вы сознательно вернулись? Имея шанс спастись?!

– А моя жена?! – раздраженно напомнил Джек.

Мисс Рейсс удовлетворенно кивнула:

– Да, да, понимаю!.. Простите. Но как это ужасно! Все эти мучения… Нам еще повезло. О других этого не скажешь. Не странно ли: некоторые совсем не пострадали, а бедняга военный, мистер Сильвестр, лежит с переломом спины? Удивительно!

– Должен вам сказать, – вдруг подал голос врач, сидящий за рулем, – что у Артура Сильвестра только смещение позвонка плюс разрыв селезенки.

– Отлично, – пробормотал Гамильтон. – А как дела у гида? Никто даже не заикнулся о нем.

– Повреждение внутренних органов, – ответствовал врач. – Диагноз уточняется.

– Его тоже скоро выпишут? – спросила Марша.

Врач рассмеялся:

– Вы о Билле Лоузе? Да его отпустили первого. У него друзья в этой клинике.

– И вот еще что, – продолжила Марша. – Несмотря на большую высоту, с которой мы свалились, невзирая на радиацию, никто серьезно не пострадал. Так не бывает. Это слишком абсурдно!

– Вероятно, мы брякнулись прямо в кучу всяких предохранительных штуковин, – раздраженно бросил Гамильтон. – Да черт бы меня побрал, если…

Он собирался сказать кое–что похлеще, но не успел. Острая, жгучая боль хлестнула по правой ноге. Он издал вопль и подскочил, ударившись головой о крышу машины. Судорожно задрав штанину, Джек успел увидеть уползавшее насекомое.

– Что это?! – вскрикнула Марша. – Оса!

Вне себя от ярости Гамильтон растер осу подошвой.

– Ужалила! Прямо в икру!

След от укуса на глазах разрастался в красный желвак.

– Видно, мне мало того, что уже случилось!

Врач быстро свернул к обочине и остановил машину.

– Вы убили ее? Осы иногда забираются в машину. Сожалею… Могу я чем–нибудь помочь? У меня есть мазь.

– Ничего, переживу, – пробормотал Гамильтон, растирая место укуса. – Еще и оса! Как будто мало нам досталось за день.

– Скоро уже будем дома! – успокаивающе сказала Марша, выглядывая в окошко. – Мисс Рейсс, заглянете к нам чего–нибудь выпить?

– Что ж, – проговорила мисс Рейсс, трогая костлявым пальцем верхнюю губу. – Я могла бы выпить чашечку кофе, если вы в состоянии уделить…

– Мы в состоянии! – быстро откликнулась Марша. – Нам надо держаться друг друга, всем восьмерым. Мы ведь такое пережили!

– Будем надеяться, что все позади, – сухо заметила мисс Рейсс, явно чувствуя себя неловко.

– Аминь! – поставил точку Джек.

Через минуту машина свернула к тротуару и остановилась: они приехали.

– Милый домик у вас, – слегка улыбнулась мисс Рейсс, когда они выбрались из машины.

Типичный дом калифорнийского пригорода, он тихо ждал своих хозяев в сгущающихся вечерних сумерках. На крылечке веранды, сидя столбиком, поджидал рыжий кот.

– Это приятель Джека, – пояснила Марша, выуживая ключ из сумочки. – Ждет, когда же его покормят.

Коту она строго сказала:

– Ступай в дом, Прыг–Балда. Здесь ничего не получишь.

– Что за странное имя! – передернула плечами мисс Рейсс. – Почему вы так его назвали?

– Потому что он глупый недотепа, – кратко ответил Гамильтон.

– Джек всем котам дает смешные клички, – добавила Марша. – Перед этим жил Шлеп–Мурло.

Большой, однако напрочь лишенный обычной кошачьей грациозности рыжий котяра встал на четыре лапы и спрыгнул на нижнюю ступеньку. Подойдя к Гамильтону, он стал шумно тереться о ногу хозяина. Мисс Рейсс отпрянула с гримасой отвращения.

– Никак не могу привыкнуть к котам или кошкам, – сообщила она. – Коварные, мерзкие твари…

На подобные заявления Джек обычно отвечал жесткой отповедью о вреде и глупости предрассудков. Но сейчас ему было глубоко плевать, что там думает о кошках мисс Рейсс. Вставив ключ в замок, он распахнул дверь и щелкнул выключателем в гостиной. Дом озарился уютным желтым светом, и дамы вошли. За ними следовал Прыг–Балда, сразу отправившийся на кухню. Его лохматый рыжий хвост торчал трубой.

Не снимая больничный халат, Марша открыла холодильник и достала зеленую миску из пластика. В ней лежала отварная говядина, точнее говяжье сердце. Нарезая мясо, Марша время от времени швыряла кусочки коту, между делом рассказывая гостье:

– Большинство гениев от электроники заводят себе киберов. Всяких там электрических жучков и прочую мелюзгу, которая скачет вокруг вас и жужжит. Когда мы только поженились, Джек сделал одну такую штучку… Она ловила мух и мышей. Но этого ему показалось мало. Он построил другую – покрупнее, и та изловила первую.

– Принцип космической справедливости, – снимая пальто, прокомментировал Гамильтон. – Но я ведь не собирался заселять ими мир.

Пока Прыг–Балда жадно поглощал свой ужин, Марша отправилась в спальню переодеться. Мисс Рейсс с видом знатока шныряла по гостиной, разглядывая вазы, гравюры и мебель.

– У котов нет души, – мрачно резюмировал Джек, наблюдая, как Прыг–Балда пожирает мясо. – Самый рафинированный в мире кот станет выделывать жуткие кренделя ради куска свиной печенки.

– Животные!.. – пренебрежительно откликнулась из гостиной мисс Рейсс. – Вы у нас покупали эту вещь Пауля Клее?[11]

– Вероятно, да.

– Я никогда не могла понять, что же Клее хочет сказать своими картинами.

– Может, и вовсе ничего. Просто оттягивался в свое удовольствие.

Поврежденная рука снова дала знать о себе; Джеку захотелось узнать, как она выглядит без повязки.

– Вы, кажется, выбрали кофе?

– Кофе – и крепкого! – подтвердила мисс Рейсс. – Может, вам помочь?

– Нет, вы лучше отдыхайте.

Он машинально нашаривал рукой кофеварку.

– Если хотите, на журнальной полке, рядом с диваном, лежит «История» Тойнби…[12]

– Милый, – раздался из спальни голос Марши, – ты сюда не подойдешь?

В голосе жены прозвучало нечто, заставившее Гамильтона забыть о кофеварке и броситься вперед, на ходу расплескивая воду.

Марша стояла у окна, собираясь опустить штору. Она смотрела в темноту, напряженно наморщив лоб.

– Что случилось?

– Выгляни…

Джек посмотрел в окно, но все, что мог увидеть, – это непроницаемые сумерки и расплывчатые очертания домов. Тут и там светилось несколько огней. Небо затянуло облаками, низкий туман висел над крышами. Ничто не двигалось, не шевелилось. Никаких признаков жизни.

– Как… в Средние века! – прошептала Марша.

Точно. У Джека возникло такое же впечатление. Но почему? Ведь то, что они наблюдали из окна, – прозаически банально. Обычный вечерний пейзаж в начале октябрьских заморозков.

– А ты еще и тему нашел подходящую! – вздрогнув, упрекнула его Марша. – О душе Балды зачем–то вспомнил. Прежде ты так не говорил!

– Когда?

– Ну, до того, как мы вернулись домой… – Отвернувшись от окна, Марша потянулась за клетчатой юбкой на спинке стула. – Извини, наверное, это глупо с моей стороны, но ни ты, ни я не попрощались с доктором. Ты видел, как он отъезжал? Что–нибудь происходило вообще с того момента, как мы вышли из машины?

– Само собой, он уехал, – безразличным тоном ответил Гамильтон.

Сосредоточенно глядя в одну точку, Марша застегнула кофточку и заправила ее в юбку.

– Возможно, у меня бредовое состояние, и доктора, наверное, правы: шок, потом инъекция… Но заметь, как тихо вокруг. Словно мы единственные люди на земле. И живем в каком–то замкнутом сером пространстве: ни огней, ни красок. Доисторическое что–то… Помнишь древние верования? Прежде порядка–космоса был Хаос. Земля обнимала Воды. Тьма не отделилась еще от Света. И ничто не имело еще имен и названий.

– У тебя есть имя, – мягко сказал Джек. – У Балды тоже. И у мисс Рейсс. И у Пауля Клее.

Вдвоем они вернулись на кухню. Марша вызвалась приготовить кофе; через минуту кофеварка деловито забулькала. Мисс Рейсс, сидя неестественно прямо за кухонным столом, сохраняла если не обиженное, то натянутое выражение лица – суровое и сосредоточенное. По–видимому, мысли ее блуждали в каких–то беспросветных дебрях. Кстати сказать, эта молодая женщина весьма решительного вида была некрасива. Землистого цвета волосы стянуты на затылке в тугой узел. Нос тонкий и острый; губы сжаты в одну жесткую линию. Мисс Рейсс производила впечатление женщины, с которой шутки плохи.

– О чем вы там шептались? – спросила она, помешивая кофе.

Гамильтон раздраженно ответил:

– О своих делах. А что?

– Ну, милый!.. – остановила его Марша.

Отбросив дипломатию, Джек уставился на мисс Рейсс и спросил в упор:

– Вы что, всегда такая? Шныряете, суетесь в чужие дела?

Суровое лицо женщины не дрогнуло.

– Приходится быть осторожной, – пояснила она. – Сегодняшний несчастный случай лишнее тому подтверждение. Меня везде подстерегают всевозможные опасности…

Она тут же поправила себя:

– Следовало бы сказать – так называемый несчастный случай!

– Подстерегают именно вас? – заинтересовался Джек.

Мисс Рейсс не ответила, она вперила взгляд в Прыг–Балду.

Растрепанный котище закончил ужин и теперь искал, у кого бы устроиться на коленях.

– Что с ним? – испуганно спросила мисс Рейсс. – Почему он так смотрит на меня?

– Все очень просто, – стала успокаивать ее Марша. – Вы ведь сидите. А он хочет запрыгнуть к вам и подремать.

Приподнявшись над стулом, мисс Рейсс напустилась на бедного Балду:

– Не подходи! Не прикасайся своими грязными лапами! – Гамильтону она доверительно сообщила: – Все было бы не так ужасно, но у них ведь блохи. А у вашего вдобавок такая бандитская рожа… Он, по–видимому, ловит и жрет маленьких птичек?

– По шесть штук каждый день, – ответил Гамильтон, чувствуя, как кровь сильнее запульсировала в висках.

– Еще бы! – отпрянула мисс Рейсс от обескураженного столь непривычным обхождением Балды. – Я ведь вижу, он форменный убийца! Что ни говорите, а в городе должен существовать какой–то специальный закон касательно злых животных, опасных в домашнем обиходе. Должны быть, по крайней мере, введены лицензии! О чем думают городские власти?..

– Если б он довольствовался только птичками! – перебил ее Гамильтон, охваченный безжалостно–садистским азартом. – Он не гнушается и хомяками, змеями, а сегодня утром приволок в пасти кролика!

– Дорогой, прошу тебя!.. – воскликнула Марша, видя, как обалдело смотрит на Джека мисс Рейсс. – Не всем нравятся кошки. Ты не вправе требовать, чтоб другие разделяли твои вкусы.

– Ну а маленьких мышек? Лопает дюжинами! – злорадно добавил Гамильтон. – А то, что не успевает сожрать, тащит нам. Однажды утром, вы только представьте себе, притащил голову какой–то старушки!

Истерический всхлип сорвался с тонких уст мисс Рейсс. Она беспорядочно замахала руками и засучила ногами. Гамильтон ощутил мгновенный укол жалости и стыда. Он открыл было рот, чтоб извиниться, но осуществить свое намерение не успел…

Откуда–то сверху, как из рога изобилия, на голову посыпалась серо–зеленая саранча. Туча саранчи. Весь засыпанный гадкими кусающимися тварями, Гамильтон отчаянно барахтался, пытаясь выбраться на волю. Женщины и кот застыли, не веря собственным глазам. Наконец Джеку с горем пополам удалось выползти из–за стола. Он, вскрикивая, задыхаясь, кое–как стряхнул с себя насекомых и забился в угол.

– Боже милостивый! – прошептала потрясенная Марша, сторонясь трещавшей хитином кучи.

– Что… это? – пролепетала мисс Рейсс, не сводя глаз с живого холмика копошащихся тел. – Эт–то… невозможно!

– Но это случилось, – стуча зубами, сказал Гамильтон.

– Но каким образом? Почему? – вопрошала Марша, когда все четверо, включая кота, ретировались из кухни. Подальше от расползавшейся во все стороны саранчи. – Такого просто не может произойти!

– Но тем не менее это очень вписывается… – через силу произнес Джек. – Помнишь осу? Мы не ошиблись: что–то вокруг изменилось. И все сводится к одному пока неизвестному знаменателю…

Глава 4

Утреннее солнце освещает спящую Маршу, ее обнаженные плечи и ложится желтым квадратом на темный пол. Стоя в ванной, Джек ожесточенно бреется, превозмогая боль в поврежденной руке. В запотевшем зеркале он воспринимает свои смазанные мыльной пеной черты как пародию на человеческое лицо.

В доме все успокоились. Вся саранча уползла куда–то, и только изредка случайный шорох напоминает о том, что часть насекомых забралась под стенные панели. Теперь все кажется вполне нормальным и привычным. Проехал, звякая бутылками, грузовичок молочника. Марша вздохнула и пошевелилась во сне, выпростав руку поверх одеяла. На заднем крыльце Прыг–Балда раздумывал, не пора ли опять вернуться в дом.

Тщательно контролируя свои действия, Гамильтон закончил бритье, помыл бритву, освежил лосьоном щеки и шею, надел свежую белую сорочку. Ночью, ворочаясь без сна, он заранее решил, что исполнит задуманное именно сейчас, после бритья, когда от сонливости не останется и следа, а сам он будет умыт, одет и причесан.

Неуклюже опустившись на одно колено, он сложил вместе ладони, закрыл глаза, втянул глубоко воздух и начал…

– Великий Боже, – проговорил он таинственным полушепотом, – сожалею и раскаиваюсь в том, что содеял с бедняжкой мисс Рейсс. Если Ты сможешь простить мой грех, я буду признателен.

Джек оставался коленопреклоненным еще минуты, размышляя над тем, достаточно ли сказанного и все ли он правильно сказал. Однако мало–помалу стыд, гнев и ярость вытеснили смиренное раскаяние. Где это видано, чтоб взрослый здоровый мужик становился на колени? Унизительно… недостойно разумного человека… и, честно говоря, непривычно.

Скрепя сердце он добавил к своей молитве еще несколько строк:

– Господи, посмотри в лицо фактам: она это заслужила! – Его жесткий шепот разносился по притихшему дому. Марша вновь вздохнула и перевернулась под одеялом. Скоро она проснется. Прыг–Балда царапался в дверь снаружи, удивляясь, почему она до сих пор заперта. – Господи, оцени ее слова по достоинству! – продолжал Джек, тщательно выбирая слова. – Именно такие, как она, создавали лагеря смерти. Она суетлива, непримирима… От антикошачьих настроений рукой подать до антисемитизма…

Ответа не последовало. А рассчитывал ли Джек получить его? Чего конкретно ждал? Он и сам не знал. Может, какого–нибудь знака.

Или молитва не смогла пробиться к Богу? Последний раз Джек сталкивался с какой бы то ни было религией на восьмом году жизни, в воскресной школе. А старательное чтение этой ночью церковных текстов не дало ничего конкретного, только ощущение необъятности предмета и глубины материала… Там тоже свои формулы, фактически – тот же протокол… и построже, чем у полковника Эдвардса.

Джек еще оставался в молитвенной позе, когда сзади послышался звук. Повернув голову, он увидел какую–то фигуру, на цыпочках пересекавшую гостиную. Человек. В свитере и просторных брюках. К тому же негр.

– Хорошенький знак свыше, нечего сказать! – с сарказмом заметил Гамильтон.

Чернокожий выглядел явно не лучшим образом.

– Вы меня помните? Я – гид. Привел вас на ту платформу. Вот уже пятнадцать часов, как эта авария у меня из головы не выходит…

– Вы тут ни при чем, – сказал Гамильтон. – Вам досталось наравне со всеми.

Поднявшись, Джек вышел из ванной в прихожую.

– Вы завтракали?

– Я не голоден, – ответил негр, пытливо глядя на Гамильтона. – Что вы сейчас делали? Молились?

– М… да, – признался Джек.

– Это ваш обычай?

– Нет… – Поколебавшись, он добавил: – Я не молился лет с восьми.

Негр помолчал, раздумывая над чем–то, потом, спохватившись, представился:

– Меня зовут Билл Лоуз…

Они обменялись рукопожатием.

– Вы, кажется, все поняли! Когда догадались?

– Где–то со вчерашнего вечера.

– Что–нибудь произошло?

Гамильтон рассказал ему о дожде из саранчи и об укусе осы.

– Догадаться несложно. Солгал – был наказан. Перед тем сквернословил – значит, снова наказан. Причина и следствие. Все элементарно.

– А на молитву вы зря теряете время, – без обиняков заявил Лоуз. – Я пробовал. Все глухо!

– О чем вы молились?

Лоуз с иронией ткнул себя в шею над воротом сорочки, в полоску черной кожи:

– Могли бы догадаться. Но все не так просто… Тут уж, наверное, судьба.

– В ваших словах изрядная доля горечи, – осторожно заметил Гамильтон.

– В свое время ее было гораздо больше. – Лоуз прошелся по гостиной. – Извините, что я так бесцеремонно ворвался… Но дверь была не заперта, и я решил, что вы дома. Вы инженер–электронщик?

– Да.

Состроив гримасу, Лоуз протянул руку:

– Приветствую, коллега. Я выпускник университета. Квантовая физика. Благодаря чему и получил работу гида. Большая конкуренция в наше время… Во всяком случае, мне так говорят.

– А вы как разобрались со всем этим? – Гамильтон повел вокруг рукой.

– С этим?.. – Лоуз пожал плечами. – Догадаться нетрудно.

Он вынул из кармана матерчатый узелок. Развязав его, он показал крохотную металлическую пластинку.

– Когда–то сестра заставляла меня это носить. Так и привык.

Он бросил амулет Гамильтону. На пластинке еще не до конца стерлись слова веры и надежды. Возможно, тысячи рук ощупывали эти заклинания.

– Валяйте, – усмехнулся Лоуз. – Воспользуйтесь им.

– Воспользоваться? – не понял Джек. – Откровенно говоря, это не мой стиль.

– Я по поводу вашей руки. – Лоуз сделал нетерпеливый жест. – Талисман ведь действует – теперь. Приложите к больному месту и увидите. Лучше снять повязку. При непосредственном контакте он работает лучше. Именно так я избавился от своих собственных травм.

Недоверчиво посматривая на Лоуза, Гамильтон содрал часть повязки. Почерневшая плоть влажно блестела сукровицей под лучами солнца. Поколебавшись, Джек осторожно приложил к ране холодный кусочек металла.

– Вот, уже пошло, – заметил Лоуз.

Отвратительная нагота поврежденных тканей стала бледнеть и покрываться розовой пленкой. Оранжевый глянец медленно обретал нормальный телесный цвет. Рана сузилась, перестала сочиться сукровица. Потом и вовсе затянулась. Только посредине осталась узкая белая полоска. Под кожей пропала болезненная пульсация.

– Вот видите! – победно ухмыльнулся Лоуз, протягивая руку за амулетом.

– А раньше он помогал?

– Да что вы!.. Никогда. Глупые старушечьи байки. – Он сунул амулет в карман. – Теперь попробую оставить на ночь несколько волосков в воде… Утром, конечно, будут черви. А хотите знать, как вылечить диабет? Надо взять половину сушеной жабы, смолоть как кофе, перемешать с молоком девственницы, завернуть в старую тряпку и обернуть шею больного.

– Вы хотите сказать…

– …что теперь подействует. Как до сих пор еще верят в глубинке. До сих пор старики ошибались, а мы были правы. Но теперь не правы мы.

На пороге спальни появилась Марша. В халате, заспанная и непричесанная.

– О!.. – испуганно выдохнула она, завидев Лоуза. – Это вы! Как поживаете?

– Спасибо, хорошо, – ответил Лоуз.

Протирая глаза, Марша обернулась к мужу:

– Как спалось?

– Так… А что?

Что–то в ее голосе насторожило Джека.

– Сон видел?

Гамильтон задумался. Снилось нечто расплывчатое, рассказывать особо не о чем.

– Нет, – буркнул он.

Странное выражение появилось на угловатом лице Лоуза.

– Вы видели сны, миссис Гамильтон? Что именно?

– Самое странное, такое и сном–то не назовешь. Ничего не происходило. Просто – было…

– Место, но не действие – так?

– Вот–вот. Грубо говоря, имело место что–то неизвестное. И мы в том числе.

– Мы все? – живо спросил Лоуз. – Все восемь?..

– Да, – кивнула Марша. – Все лежали там, где упали. В «Мегатроне». Мы просто лежали. Без сознания. И даже, казалось, вне времени.

– А в углу, – спросил Лоуз, – происходит что–нибудь? Суетятся медики? Или ремонтники?..

– М–м… да, – подтвердила Марша. – Но они скорее недвижно присутствуют. Замерли, как статуи, на какой–то лестнице.

– Нет, они двигаются, – возразил Лоуз. – Мне тоже снилось подобное. И я тоже сначала думал, что они неподвижны. Они двигаются, только очень медленно.

Наступило тягостное молчание.

Еще раз покопавшись в памяти, Джек нерешительно произнес:

– Теперь и я припоминаю… Это след травмы: мгновение шока. Оно врезалось в наше сознание. Наверно, мы никогда от него не избавимся полностью.

– Но это не память! – взволнованно воскликнула Марша. – Это продолжается! Мы все по–прежнему – там.

– Как?.. В «Мегатроне»?

Она судорожно кивнула:

– Я это только так и ощущаю.

Чувствуя, что Марша на грани срыва, Джек сменил тему.

– Сюрприз! – показал он ей заживленную рану. – За один присест Билл чудо сотворил!

– Нет, не я! – сердито запротестовал Лоуз. – Никто и никогда не уличит меня в чудесах.

Смущенный Гамильтон поглаживал свою руку.

– Это ваш амулет ее вылечил!

Лоуз достал талисман из кармана и внимательно осмотрел его.

– Может быть, теперь мы спустились до уровня настоящей реальности. Может, под обманчивой поверхностью всегда существовала эта реальность…

Марша медленно подошла к мужчинам.

– Мы мертвы? – спросила она неожиданно севшим голосом.

– По–моему, нет, – ответил Гамильтон. – Мы все еще находимся в Белмонте, штат Калифорния. Но это другой Белмонт. Произошли кое–какие перемены. Некоторые добавления, там и тут… Другими словами, кто–то нас пасет.

– И что теперь? – спросил Лоуз.

– Вопрос не по адресу, – ответствовал Гамильтон. – Я в таком же положении, как и вы.

– Я могу сказать, чего нам ждать теперь, – тихо сказала Марша.

– Чего же?

– Я иду искать работу.

Брови Гамильтона поднялись:

– Какую еще работу?

– Любую. Машинисткой, продавщицей, телефонисткой на коммутаторе. Чтоб нам было на что жить… или ты забыл?

– Я не забыл. Но ты тем не менее останешься дома, вон хотя бы протирать мебель… А я позабочусь о работе.

Он выставил чисто выбритый подбородок и выпятил грудь в свежей сорочке:

– Два шага уже сделал на этом пути!

– Но ведь я виновата, что ты без работы!

– Может, никому из нас работать больше не придется, – иронизируя, произнес Лоуз. – Может, от нас больше ничего не требуется, кроме как рот разевать в ожидании манны небесной.

– Вы говорили, что уже пробовали, – бросил Гамильтон.

– Пробовал, да. И безрезультатно. Но у других получается. И нам надо выяснить, как это им удается. Этот мир, чем бы он ни был, имеет свои собственные законы. На привычные для нас нормы они не похожи. Мы в этом уже убедились: талисманы больше не безделушки. Значит, благословение не пустой звук в этом мире… – Запнувшись, он добавил: – Как, вероятно, и проклятие.

– И спасение!.. – широко раскрыв глаза, прошептала Марша. – Боже милостивый, значит, Небеса действительно существуют?

– Безусловно, – кивнул Джек, направляясь в спальню. Вскоре он вернулся, завязывая галстук. – Но об этом после… А сейчас я отправлюсь вдоль побережья искать работу. У нас в банке – пятьдесят долларов, и ни цента больше. Я не намерен подыхать с голоду, дожидаясь, когда же начнут действовать молитвы.

***

На служебной автостоянке у ракетного завода Гамильтон включил зажигание своего «форда». Машина все еще занимала прежнее место с надписью: «Резервировано для Д. Гамильтона».

Выехав на Эль–Камино–Реаль, он вскоре оставил Белмонт позади. Через полчаса он уже был у южной оконечности Сан–Франциско. Башенные часы местного отделения банка показывали 11.30, когда Джек припарковал машину на гравийной площадке среди «кадиллаков» и «крайслеров» персонала Агентства по развитию электроники.

Корпуса агентства высились справа: белые бетонные кубы на фоне холмов растущего индустриального города. Когда–то давно, после первой публикации Гамильтона по электронике, агентство хотело переманить его из «Калифорния мэйнтэнанс» к себе.

Возглавлял агентство Гай Тиллингфорд, один из ведущих специалистов страны. Блестящего ума человек, он был еще и близко дружен с отцом Гамильтона.

Именно здесь надо искать работу – если вообще суждено ее найти. И самое главное, в данный момент агентство не вело военных исследований. Доктора Тиллингфорда, одного из основателей Института фундаментальных исследований в Принстоне, больше увлекали чисто научные проблемы. Из Агентства по развитию электроники вышло несколько непревзойденных компьютеров, величайших электронных мозгов, применяемых во всех странах западного мира.

– Да, мистер Гамильтон, – деловито затараторила секретарша, бегло полистав его бумаги, – я скажу доктору, что вы здесь… Уверена, он обрадуется вам.

Энергично вышагивая в холле, Гамильтон то и дело складывал вместе кончики пальцев, молча творя молитву. Она получалась сама собой, для этого не требовалось усилий. Пятидесяти баксов на счете явно недостаточно для счастья… даже в этом мире чудес и сыплющейся с потолка саранчи.

– Джек, мальчик мой! – раздался звучный голос. Доктор Гай Тиллингфорд появился в дверях кабинета, протягивая гостю руку. Лицо его светилось радостью. – Как я рад тебя видеть! Погоди, сколько же мы не виделись? Десять лет?

– Недалеко от этого, – признал Гамильтон, ощущая сердечную полновесность рукопожатия. – А вы, доктор, неплохо выглядите.

В кабинете Тиллингфорда находились инженеры и научные консультанты. Блестящие молодые люди, энергичные, по моде одетые. Не обращая на них внимания, доктор провел Джека через анфиладу переходов в отдельную комнату.

– Здесь мы сможем поговорить, – доверительно сказал он, тяжело опускаясь в просторное кожаное кресло. – Видишь, устроил себе… подобие убежища, где можно хоть несколько минут побыть самим собой. Поразмышлять, успокоиться…

Он с грустью добавил:

– Не могу, знаешь ли, держать такой темп, как раньше. Пару раз в день приходится заползать сюда, чтоб восстановить силы.

– Я ушел из «Калифорния мэйнтэнанс», – сообщил Гамильтон.

– Ага! – кивнул Тиллингфорд. – Молодец. Это место не для тебя. Слишком заняты пушками. Не ученые, а государственные чинуши.

– Я не подал в отставку. Меня выгнали.

Гамильтон кратко обрисовал ситуацию.

Тиллингфорд некоторое время сидел молча. Задумавшись, он насупил брови, ногтем постукивая по передним зубам…

– Я помню Маршу. Милая девушка, всегда нравилась мне. Все помешались теперь на охране секретов. Но здесь нам нет нужды об этом беспокоиться. Мы как отшельники в башне: никаких правительственных заказов! – Доктор довольно рассмеялся. – Последний бастион чистой науки.

– Вы думаете, что я мог бы пригодиться вам? – спросил Гамильтон, стараясь, чтобы голос звучал как можно более непринужденно.

– Почему бы и нет?

Машинальным движением Тиллингфорд достал некий странный предмет, вращающийся барабан на подставке, и принялся крутить его.

– Я с твоими работами знаком… По правде говоря, жалею, что ты раньше не оказался у нас.

Гамильтон как зачарованный смотрел на диковинную штуку в руках у Тиллингфорда: он узнал молельное колесо буддистов.

– Тебе, конечно, зададут положенные вопросы, – вскользь обронил Тиллингфорд, вращая колесо. – Рутина, сам понимаешь… Но анкету и прочее тебе заполнять не придется. Я опрошу тебя устно. Как я понимаю, ты не пьешь.

Гамильтон в удивлении привстал:

– Пью?!.

Видимо, Тиллингфорда ответ удовлетворил.

– Теперь что касается Марши… Некоторую трудность эта история создает. Не в том, что относится к охране секретов, а… Джек, я должен спросить вот о чем… Скажи мне правду, Джек!..

Тиллингфорд вытащил из кармана книгу в черном переплете, тисненную золотом: «Байян Второго Бааба»,[13] и передал ее Гамильтону.

– В колледже, когда вы с Маршей имели отношение к радикальным кругам… вы не практиковали, скажем так, «свободную любовь»?

Гамильтон не смог подобрать нужных слов. В крайнем изумлении он встал перед Тиллингфордом, держа в руке «Байян». Книга еще хранила тепло рук доктора. В комнате уже появились двое служащих агентства; они наблюдали с почтительного расстояния. В длинных белых халатах, они держались торжественно, как служители некоего культа. Их коротко остриженные головы напоминали выбритые черепа молодых монахов… Странно, что раньше Джеку не приходило в голову, насколько нынешняя мода коротко стричься похожа на ритуальную стрижку монашеских орденов. Эти двое выглядели вполне типично для молодых физиков, но куда подевалась их обычная для юных талантов бесцеремонность?

– Раз уж мы начали, то я спрошу тебя вот о чем, – говорил Тиллингфорд. – Джек, мальчик мой, положи руку на «Байян» и скажи правду: нашел ли ты единственно верный путь к благословенному спасению?

Все взгляды сошлись на Гамильтоне. Он сглотнул неожиданно подкативший к горлу ком, покраснел как рак и стоял, совершенно обалдевший.

– Доктор, – наконец проговорил он, – я, пожалуй, зайду в другой раз.

Тиллингфорд снял очки и обеспокоенно взглянул на Гамильтона:

– Ты плохо себя чувствуешь, Джек?

– Я много пережил за последние дни. Потеря работы… – Он торопливо добавил: – И прочее… Марша и я попали вчера в аварию.

– Да, да, – кивнул Тиллингфорд. – Я слышал об этом. К счастью, никто не погиб.

– С теми, кто угодил в эту бойню, – вступил в разговор один из сотрудников, – должен был находиться сам Пророк. Вы подумайте: падать с такой высоты – и уцелеть!

– Доктор, – хрипло произнес Гамильтон, – вы не могли бы рекомендовать хорошего психиатра?

– Кого? – Лицо ученого мужа вытянулось и застыло с выражением крайнего удивления. – Ты, парень, в своем уме?

– По–моему, да… – не совсем уверенно ответил Джек.

– Обсудим это позже, – сдавленным голосом проговорил Тиллингфорд. Нетерпеливым жестом он отослал обоих ассистентов. – Ступайте в мечеть, – приказал он им. – Займитесь медитацией, пока я вас не позову.

Те вышли, бросая на Джека любопытные взгляды.

– Со мной можешь говорить откровенно, – тяжело вздыхая, сказал Тиллингфорд. – Я твой друг, Джек. Я знал твоего отца. Это был великий физик. Лучше не бывает. Когда ты пошел работать в «Калифорния мэйнтэнанс», я сильно огорчился. Но конечно, мы должны склоняться перед волей космоса.

Гамильтон чувствовал, как холодный пот стекает у него по шее, впитываясь в накрахмаленный ворот сорочки.

– Можно задать несколько вопросов? – выдавил кое–как Джек. – Я нахожусь в научном учреждении? Или я отстал от событий?

– От событий?.. – Озадаченный Тиллингфорд взял «Байян» из вялых пальцев Гамильтона. – Я не вполне понимаю ход твоих мыслей, мой мальчик. Пожалуйста, поконкретнее!

– Ну, скажем, так… Я долгое время просидел в определенной изоляции. Будучи погружен в работу, я потерял контакт с остальным научным миром. И поэтому, – Джек беспомощно развел руками, – не имею понятия, кто чем сейчас занимается. Может, вы коротко введете меня в курс дела?

– В курс дела, – кивая, повторил Тиллингфорд. – Потеря контактов и отсутствие перспективы – общая беда. К этому всегда ведет сверхспециализация. Я и сам тебе не ахти как много расскажу. Наша работа в агентстве очень четко расписана. У себя в «Калифорния мэйнтэнанс» вы строили оружие против неверных. Тут просто, прикладная наука.

– Да, – согласился Гамильтон.

– А здесь мы заняты вечной фундаментальной проблемой – связью. Это наша работа. И притом какая работа, Джек! Обеспечивать электронную систему нервной связи. У нас работают электронщики вроде тебя. У нас есть и высшего калибра консультанты по семантике. Неплохие исследователи–психологи. Все мы образуем команду, чтоб решать важнейшую проблему человеческого существования: поддержание бесперебойного канала связи между Землей и Небесами.

Доктор продолжал:

– Хотя ты с этим уже знаком, но я повторюсь. В прежние времена, пока связь не стала предметом строгого научного анализа, существовали различные, сделанные кое–как системы. Грубые, эклектичные – больше произвола, чем науки… Жалкие попытки привлечь к себе внимание Господа, дергая Его за бороду. Наподобие громких песнопений и молитв, до сих пор практикуемых малообразованными классами. Ну да ладно, пускай себе поют и скандируют…

Он нажал кнопку, и одна из стен комнаты стала прозрачной. Гамильтон увидел, что они с Тиллингфордом со всех сторон окружены лабораторными блоками: расположенные концентрическими кругами, они уходили вдаль – в бесконечность. Бесчисленное множество специалистов, самое совершенное оборудование.

– Ты знаешь, что сделал в кибернетике Норберт Винер, – со значением произнес Тиллингфорд. – Собственно, он ее и создал. Но еще важнее то, что совершил Энрико Дестини в теофонике.

– А что?..

Брови Тиллингфорда поднялись в изумлении.

– Но ты же специалист, мой мальчик! Теофоника… Разумеется, это двусторонняя связь между человеком и Господом. Используя открытия Винера, а также разработки Шэннона и Уивера, Дестини смог создать первую, действительно заслуживающую внимания систему связи между Землей и Небом. Конечно, он получил возможность использовать все технические достижения периода Священной войны – против орды безбожных гуннов, поклонников Вотана и Вальхаллы.

– Вы… нацистов имеете в виду?

– Да, этот термин тоже мне известен. Но им пользуются в основном социологи. Ну а вспомни Анти–Бааба, этого лжениспровергателя нашего Пророка. Говорят, он жив и скрывается в Аргентине. Якобы нашел какой–то эликсир вечной молодости, гнусное снадобье… Вступил в сношение с дьяволом – помнишь? Короче, это уже достояние истории.

– Да, – хрипло отозвался Гамильтон, – я знаю…

– И тем не менее находились люди, не желавшие видеть знаки, уже начертанные на стене. Иногда я даже думаю, что неверные заслуживают кары. Парочка водородных бомб – и неискоренимая до сих пор зараза прекратит…

– Да, так что же в других отраслях физики? – перебил его Гамильтон. – Чем они заняты?

– Физика закончилась, – сообщил ему Тиллингфорд, – она исчерпала себя. Практически все, что можно было узнать о материальной стороне жизни, уже известно… Давным–давно, столетия назад. Физика стала абстракцией технологии.

– А сами технологи, инженеры?..

Вместо ответа Тиллингфорд подтолкнул к Джеку ноябрьский номер «Журнала прикладных наук».

– Передовица даст тебе полное представление. Светлая голова этот Киршбейн.

Статья была посвящена теоретическим аспектам проблемы резервуаров. Из подзаголовка следовало, что резервуары предназначались для «постоянного снабжения крупнейших населенных пунктов божественной благодатью».

– Благодатью?.. – едва слышно пролепетал Гамильтон.

– Инженеры и техники заняты преимущественно перекачиванием благодати по трубопроводам во все бахаитские общины планеты. В некотором смысле эта задача аналогична нашей – поддержанию бесперебойной связи…

– И это все, чем они заняты?

– Ну, есть еще постоянное строительство мечетей, храмов, алтарей. Господь строг, ты это знаешь сам. Его установки предельно четки. Откровенно говоря – и строго между нами, – этим ребятам я не завидую. Одна оплошность – и… – Он щелкнул пальцами. – Пфф!

– Пфф? – повторил зачарованно Гамильтон.

– Молния!..

– О!.. – только и смог произнести Джек. – Конечно!

– Смышленые ребята ни за что не идут инженерами. Смертность слишком высока. – Тиллингфорд отечески взглянул на Гамильтона. – Видишь теперь, мой мальчик, что ты попал действительно в хорошую отрасль физики?

– Я никогда не сомневался в этом, – чуть дыша проговорил Джек. – Мне просто любопытно, как другие работают.

– А я, что касается твоего морального облика, вполне удовлетворен, – пророкотал доктор. – Я знаю, ты из хорошей, богобоязненной семьи. Твой отец был воплощением честности и смирения. Временами я до сих пор получаю от него известия.

– Да? – промямлил Гамильтон.

– У него все в порядке. Конечно, по тебе он скучает. – Тиллингфорд показал на аппарат селекторной связи на столе. – Если хочешь…

– Нет! – отодвигаясь как можно дальше, замотал головой Джек. – Я все еще не оправился от последствий аварии. Боюсь, не выдержу…

– Как тебе угодно. – Тиллингфорд хлопнул его по плечу. – Хочешь посмотреть лаборатории? У нас ты увидишь наиновейшее оборудование. Извини уж, похвастаю… – Доверительным шепотом он сообщил: – В твоей старой шарашке, «Калифорния мэйнтэнанс», они хотели переплюнуть нас. Досаждали Небесам своими просьбами…

– Но все досталось вам?

– О да. Кто, в конце концов, держит связь? – Осклабившись, Тиллингфорд лукаво подмигнул и повел Джека к дверям. – Я передам тебя нашему директору по кадрам. Он оформит бумаги.

Директор по кадрам оказался розовым, пухленьким человечком, который не переставая лыбился счастливо, пока выуживал из ящика стола необходимые бланки.

– Мы рады принять ваше заявление, мистер Гамильтон. Агентству нужны люди вашего опыта. А поскольку доктор Тиллингфорд знает вас лично…

– Нет нужды прокручивать с ним рутину, – заметил Тиллингфорд. – Опусти бюрократическую тягомотину. Переходи прямо к тестированию по квалификационным пунктам.

– Отлично, – отозвался директор, доставая свой экземпляр «Байяна Второго Бааба». Положив том на стол, он закрыл глаза, пробежал пальцем по срезу книги и открыл ее наугад. Тиллингфорд с любопытством заглянул через плечо директора. Переговариваясь между собой шепотом, они углубились в изучение текста.

– Прекрасно! – воскликнул вскоре Тиллингфорд, удовлетворенно выпрямляясь. – Ответ положителен.

– Безусловно, да! – согласился директор. Обращаясь к Джеку, он сказал: – Возможно, вам будет интересно узнать, что мы получили едва ли не самый одобрительный отзыв в этом году!

Директор стал читать деловитой скороговоркой:

– Видение тысяча девятьсот тридцать первого: глава шестая, стих четырнадцатый, строчка первая. Она гласит: «Да, истинная вера испаряет гордыню безбожных, ибо узнает безбожник в полной мере гнев Господень; узнает он, доколе наполнять ему глиняный сосуд».

Он смачно захлопнул «Байян» и положил его на стол. Оба власть предержащих мужа прямо–таки лучились доброжелательностью, равно как и доброй волей и профессиональным удовлетворением.

Ошеломленный Гамильтон не понимал, что же он в конце концов чувствует по поводу услышанного здесь. Джек ухватился за ту тонкую ниточку надежды, которая и привела его сюда.

– А могу ли я узнать насчет жалованья? – спросил он. – Или это будет… – он попытался превратить все в шутку, – чересчур меркантильно с моей стороны?

Оба собеседника казались озадаченными.

– Жалованье?

– Да, жалованье! Оклад! – повторил Гамильтон с ноткой легкой истерики в голосе. – Должны же вы это знать. Бухгалтерия выдает жалованье каждые две недели. Видите ли, без этого принятый на работу начинает волноваться.

– Как это и принято, – с достоинством произнес Тиллингфорд, – ваш счет будет кредитоваться через компьютер каждые десять дней. – Обернувшись к директору по кадрам, он спросил: – Сколько там, уточните. Я не помню таких мелочей.

– Сейчас справлюсь у бухгалтера, – ответил директор. Он покинул кабинет, но вскоре вернулся.

– Ваш рейтинг равен А–четыре. Через полгода вы получите А–пять. Ну как? Неплохо для молодого человека тридцати двух лет?

– А что такое «А–четыре»? – потребовал объяснений Гамильтон.

Доктор с директором переглянулись, и директор, после удивленной паузы, облизнул пересохшие губы и сказал:

– Компьютер скрупулезно ведет дебет и кредит. – Он поднял палец. – Космический счет! Вы же знаете прекрасно о Великом Счете грехов и добродетелей. Агентство по развитию электроники выполняет работу, порученную Господом. Теперь, следовательно, вы – слуга Божий. Ваше жалованье – это четыре ступеньки каждые десять дней, четыре шага к вашему спасению. Компьютеры обеспечивают все детали. Они в конце концов для этого и существуют.

Что ж, все сходилось.

Сделав глубокий вдох, Джек сказал:

– Прекрасно. Я что–то немного растерялся, извините. Но… – Не сдержав эмоций, он снова атаковал Тиллингфорда: – На что же мы с Маршей будем жить? Нам нужно оплачивать счета, нужно есть, в конце концов!

– Как служитель Господа, – сухо ответил Тиллингфорд, – ты будешь обеспечен всем необходимым. Твой «Байян» с тобой?

– Д–да, – пробормотал Гамильтон.

– Следи, чтоб вера не покинула тебя. Я бы сказал, что человек твоего морального уровня, занимающийся такого рода работой, вправе молиться о получении и, соответственно, получать… – он произвел мысленный подсчет, – скажем, не менее четырехсот в неделю. Что скажешь, Эрни?

Директор по кадрам согласно кивнул:

– Да, по меньшей мере.

– И еще одно, – торопливо проговорил Джек, видя, что доктор Тиллингфорд, сочтя дело решенным, собрался уходить. – Я пару минут назад спрашивал насчет психиатра…

– Мой мальчик! – остановившись, вздохнул Тиллингфорд. – Я должен сказать тебе одну, одну только вещь. Свою жизнь ты вправе прожить, как тебе угодно. Я не собираюсь указывать, что тебе делать и что думать. Духовное существование – это вопрос между тобой и Единосущим Богом. Но если тебе хочется обратиться к шарлатанам и…

– Шарлатанам… – повторил вымученно Джек.

– Маргинальные психи! Я бы не удивился, будь ты простым человеком с улицы. Темный народ действительно льнет в большинстве своем ко всевозможным психиатрам. Я знаю статистику – печальное свидетельство о степени заблуждений в обществе… Я вот что сделаю для тебя!

Он вытащил из кармана записную книжку, ручку и что–то быстро набросал на листке.

– Вот единственно верный путь. Если ты до сих пор к этому не пришел, то теперь, вероятно, уже поздно. Но мы имеем указание не прекращать попыток. Вечность, в конце концов, – долгий путь, мой мальчик.

На листке было написано: «Пророк Гораций Клэмп. Усыпальница Второго Бааба. Шайен, штат Вайоминг».

– Именно, – подтвердил Тиллингфорд. – Если идти, то прямо к вершине. Это удивляет тебя? Но это свидетельствует о том, насколько я принял в тебе участие, мой мальчик.

– Благодарю, – пробормотал Гамильтон, тупо кладя бумажку в карман. – Раз вы так советуете.

– Да, я так советую, – непререкаемым тоном повторил Тиллингфорд. – Бахаизм есть единственно истинная вера, мой мальчик. Единственная гарантия того, что ты будешь в раю. Бог вещает устами Горация Клэмпа. Завтра же бери себе свободный день и отправляйся в Шайен. На работу явишься потом, это не важно. Если кто и сможет спасти твою бессмертную душу от огня вечного проклятия, так это пророк Гораций Клэмп.

Глава 5

Когда Гамильтон, пребывая в самом подавленном состоянии духа, уже удалялся от дверей агентства, группа парней, держа руки в карманах, тихо последовала за ним. На их лицах, как маска, застыло доброжелательное выражение. Когда Джек стал доставать ключи от машины, парни ускорили шаг, пересекая площадь стоянки, и подвалили к нему.

– Привет, – бросил один из них.

Все были молоды. Все – белобрысы. Все коротко подстрижены, в аскетически строгих белых халатах. Молодая гвардия Тиллингфорда, ученая братия агентства.

– Что нужно? – буркнул недовольно Джек.

– Вы уезжаете? – поинтересовался мордатый юнец, явный вожак группы.

– Да, уезжаю.

После небольшой паузы вожак обронил:

– Но вы вернетесь.

– Послушайте… – начал было Гамильтон, но вожак прервал его.

– Тиллингфорд принял вас на работу, – констатировал он. – Предположительно, вы выходите со следующей недели. Вы прошли тестирование, а сейчас в лабораториях совали нос в чужие дела.

– Что ж, я вполне мог пройти тестирование, – заметил Гамильтон, – но это не значит, что я выхожу на работу. По правде говоря…

– Меня зовут Брэди, – перебил его ретивый юнец. – Боб Брэди. Может, вы меня запомнили… Я был рядом с Тиллингфордом, когда вы пришли. – Не сводя с Гамильтона глаз, Брэди договорил: – Кадровая служба может быть вами довольна, мы – нет. Кадровики – дилетанты. Это не наши люди, не профессионалы. У них на все случаи жизни есть парочка залежалых истин. Только и всего.

– Но мы–то не дилетанты, – вставил другой парень.

– Послушайте, – проговорил Джек, решив на всякий случай попытать счастья с молодежью. – Может, мы сумеем договориться? Меня удивило, как это вы, образованные люди, смогли согласиться с гаданием наобум по раскрытой книге. Это же не выдерживает никакой критики. У современной науки по этому вопросу…

– Поэтому, – с козлиным упрямством твердил Брэди, – для нас вы по–прежнему остаетесь варваром. Пока, разумеется, не доказано обратное. А варварам в агентстве не место. У нас свои профессиональные критерии.

– Ваша квалификация ничем не подтверждена, – добавил кто–то из группы. – Покажите–ка ваш «шит»![14]

– Да–да, ваш «шит», пожалуйста! – подхватил Брэди, требовательным жестом протягивая руку. – Вы давно снимали нимбограмму?

– Точно не помню, – поколебавшись, проговорил Гамильтон.

– Я так и думал. Нет «шита»!

Брэди достал из кармана небольшую картонную карточку.

– В моей группе «шит» у всех не ниже, чем четыре и шесть. Навскидку я вам бы не дал больше двух баллов. Что скажете?

– Вы – варвар! – сурово бросил Гамильтону один из самых молодых. – Какое надо иметь нахальство, чтоб пытаться пролезть к нам.

– По–моему, вам лучше убраться отсюда, – процедил Брэди. – Рулите поскорей куда глаза глядят. И не вздумайте возвращаться!

– У меня столько же здесь прав, как у любого из вас! – воскликнул в отчаянии Джек.

– На Божье усмотрение, – задумчиво произнес Брэди. – Пусть Божий суд решит, раз и навсегда.

– Прекрасно, – довольно усмехнулся Джек. Сняв пальто и бросив его в машину, он заявил: – Я любого из вас в бараний рог сверну!

Но никто из юнцов не отреагировал на вызов. Парни сгрудились в круг и принялись шушукаться.

Солнце над головой уже клонилось к закату. По шоссе проносились редкие машины. Корпуса агентства сверкали в предзакатных лучах стерильной белизной.

– Начнем, – чуть погодя объявил Брэди. Размахивая рукой, в которой была зажата зажигалка, он торжественно подошел к Гамильтону:

– Давайте палец!

– Мой палец?!

– Испытание огнем! – пояснил Брэди, щелкая зажигалкой. Выпорхнул и заплясал язычок желтого пламени. – Покажите, что вы собой представляете! Докажите, что вы мужчина.

– Можете насчет этого не сомневаться! – сердито рявкнул Джек. – Но разрази меня гром, если я суну палец в огонь. Для того чтоб горстка идиотов потешила себя школярским ритуалом? Я–то думал, что вы уже выползли из пеленок.

Все парни дружно выставили по большому пальцу. Брэди методично обошел всех, подводя язычок огня по очереди к каждому пальцу. Ни один из них от огня не пострадал.

– Теперь – ваша очередь! – напыщенно произнес Брэди. – Будьте мужчиной, Гамильтон. Вы же не безвольное животное!

– Идите к черту! – огрызнулся разъяренный Джек. – Уберите зажигалку!

– Значит, вы отказываетесь от испытания огнем? – с явным удовольствием выговаривая каждое слово, спросил Брэди.

Крайне неохотно Джек выставил палец. Чем черт не шутит, может, в этом мире зажигалки не прожигают кожу? Или, может, сам того не сознавая, он обладает иммунитетом от огня? Или…

– А–а–а–а!.. – завопил Джек, резко отдернув руку. Молодые светила науки с самым серьезным видом покачивали головами.

– То–то! – Брэди с торжественной улыбкой законченного кретина прятал зажигалку. – Вот оно как!

В бессильной ярости Джек потрогал ожог.

– Садисты! – крикнул он. – Изуверы, фанатики! Ваше время – Средневековье! Вы – исламиты!

– Поберегись! – предостерегающе поднял ладонь Брэди. – Ты говоришь с воином Единосущего Бога!

– Может быть, ты и воин Единосущего Бога, – ядовито заметил Гамильтон, – зато я специалист по электронике. И высочайшего класса, кстати. Подумай об этом.

– Думаю, – кивнул Брэди.

– Можешь совать палец хоть в вольтову дугу. Даже в доменную печь нырнуть.

– Именно так, – согласился Брэди. – Я могу.

– Но какое отношение это имеет к электронике? – яростно воскликнул Джек. – Хорошо, умник, я вызываю тебя на состязание. Давай разберемся, много ли ты знаешь!

– Ты… вызываешь воина Единосущего Бога? – словно не веря собственным ушам, переспросил Брэди.

– Да, вызываю.

– Но… – Парень сделал пренебрежительный жест. – Это же нелогично. Идите–ка лучше домой, Гамильтон. У вас, по–моему, с головой не совсем в порядке…

– А, струсил!.. – поддел его Джек.

– Но ведь ты точно проиграешь! Это аксиома! Воин Единосущего Бога побеждает по определению. Любой другой исход был бы опровержением могущества Божия…

– Кончай тянуть резину, – отрезал Джек. – Можешь задать мне любой вопрос. Каждый получит по три задачи из прикладной и теоретической физики. Согласен?

– Согласен, – неохотно отозвался Брэди. Остальные юнцы, широко раскрыв глаза, сгрудились вокруг противников, восхищенные неожиданным поворотом дел. – Мне жаль вас. Вы, наверное, так до конца и не поняли суть происходящего. Подобную глупость можно еще ожидать от невежды, но никак не от человека, хоть в какой–то мере причастного к науке…

– Спрашивайте!.. – прорычал Джек.

– Сформулируйте мне закон Ома, – вдохновенно изрек Брэди.

Гамильтону показалось: он ослышался. С таким же успехом можно попросить сосчитать до десяти.

– Вы не ошиблись с вопросом?

– Сформулируйте закон Ома, – тупо повторил Брэди.

И принялся что–то беззвучно шептать.

– В чем дело? – презрительно спросил Джек. – Что вы там еще бормочете?

– Молюсь, – сообщил Брэди. – Прошу Божественной помощи.

– Закон Ома, – начал Гамильтон. – Сопротивление тела электрическому току…

И умолк.

– Какие–то проблемы? – с плохо прикрытым злорадством спросил Брэди.

– Вы меня отвлекаете. Помолитесь, пожалуйста, после.

– Нет, именно теперь! Позже это будет ни к чему!

Стараясь не обращать внимания на непрерывно шевелящиеся губы противника, Джек продолжил:

– Сопротивление предмета прохождению электрического тока может быть установлено следующим уравнением…

– Давай, давай! – насмешливо подбодрил Брэди.

Странная пустота образовалась в мозгу. Символы, цифры, уравнения, подмигивая, поплыли перед глазами. Слова и фразы порхали, как мотыльки, не желая вставать в мало–мальски осмысленном порядке.

– За абсолютную единицу сопротивления, – почти выкрикнул Гамильтон, – может быть принято сопротивление проводника, который…

– Что–то не похоже на закон Ома, – ухмыльнулся Брэди. И обернулся к своим приспешникам. – А вам?

Те удрученно покачали головами.

– Сдаюсь!.. – так и не поверив до конца в происшедшее, выдохнул Джек. – Я даже не могу срофульмиро… тьфу! сформулировать закон Ома…

– Хвала Всевышнему! – Брэди пребывал на вершине блаженства.

– Варвару от Господа нанесен удар, – прокомментировал кто–то из юнцов сей прискорбный факт. – Испытание окончено.

– Так нечестно! – слабо запротестовал обалдевший Джек. – Я знаю закон Ома не хуже, чем собственное имя!

– Хватит вилять! – осадил его Брэди. – Лучше признай, что ты варвар и на тебя не простирается благодать Божия.

– А как же состязание? Надо бы и вас проверить.

Брэди призадумался.

– Валяйте, конечно… Все, что хочешь.

– Электронный луч, – собравшись с силами, начал Джек, – отклоняется при прохождении между двумя заряженными пластинами, имеющими определенную разность потенциалов. На электроны воздействует силовое поле под прямым углом к направлению их движения. Обозначим длину пластин как L1. Обозначим расстояние от центра пластины…

Джек запнулся, умолк и выпучил глаза, взирая на невероятное зрелище: чуть повыше правого уха Брэди появились крупный губастый рот и пухлая ладонь… Кто–то невидимый стал нашептывать Брэди. К сожалению, Джек не мог расслышать, что именно вещает привидение.

– К–кто это? – придя в себя, прохрипел Джек.

– Вы что–то сказали? – с невинным видом переспросил его Брэди, движением руки отсылая прочь неизвестного помощника.

– Может, у меня галлюцинации? Но только что вам кто–то шептал прямо в ухо.

– Это ангел Господень, – ответил Брэди. – Вполне естественно!

Гамильтон поднял руки, как узник перед расстрелом.

– Все! Ваша взяла.

– Что ж замолчали? Продолжайте. – Брэди был издевательски любезен. – Вы ведь хотели, чтоб я объяснил отклонение луча согласно приведенной формуле…

Он несколькими точными, сжатыми фразами обрисовал процесс, придуманный Джеком.

– Правильно?

– Ерунда! – возмутился Гамильтон. – Откровенное жульничество…

Губы ангела над ухом Брэди растянулись в наглой ухмылке, затем произнесли что–то издевательское по адресу Джека. Брэди тоже позволил себе улыбнуться.

– Да, забавно! – согласился он. – Однако же какое упорство!

Губастая пасть ангела стала растворяться в воздухе. Гамильтон торопливо выкрикнул:

– Погоди! Я хочу поговорить с тобой.

Ангел, точнее его рот, помедлил.

– Чего ты хочешь? – спросил он рокочущим, будто шум водопада, голосом.

– Ты и сам должен знать, – ответил Джек. – Не тебе ли достаточно только взгляда?

Губы ангела сложились в презрительную усмешку.

– Если ты читаешь в умах людей, то должен читать и в сердцах, – напомнил Гамильтон.

– В чем дело? – недовольно поморщился Брэди. – Приставай к своему собственному ангелу!

– Где–то было написано, – продолжал Джек, – что помыслить о грехе так же дурно, как и совершить его в действительности?

– О чем ты там лопочешь? – еще сильнее забеспокоился Брэди.

– Насколько я понимаю древние строки, речь идет о психологической мотивации. Мотивация – это решающий моральный момент, а состоявшийся натуральный грех – только внешнее проявление дурного желания. То есть зло и добродетель зависят не от того, что сделал человек, а от того, что он чувствует и чего желает.

Ангел одобрительной гримасой выразил согласие.

– Ты верно говоришь.

– Эти люди, – Джек указал на ученых лоботрясов агентства, – величают себя воинами Единосущего Бога. Они искореняют язычество. Но мотивы их действий порочны, в их основе – греховное желание.

Брэди от возмущения захлебнулся слюной.

– Ку–куда вы клоните?

– Я хочу сказать, что ваше стремление выгнать меня из агентства по сути своей корыстно. Вы мне завидуете! А зависть в качестве побуждения к действию неприемлема. Я привлек к этому ваше внимание как собрат по религии. – Уже мягче Гамильтон добавил: – Это мой долг.

– Зависть! – воскликнул ангел. – Да, зависть – великий грех. Но она не грех в том смысле, что и сам Бог ревнует человека к любому псевдобожеству. Суть в том, что только Единосущий Бог является Господом. Поклонение кому–нибудь другому есть отрицание Божественной природы и возврат к варварским суевериям.

– Но, – вмешался Брэди, – ревность может еще быть положительной и в том смысле, что настоящий бахаит ревностно исполняет свой долг пред Господом.

– Ревностно именно в том смысле, что он исключает любую другую работу и другие обязанности, – уточнил ангел. – Только в этом положительное значение слова «ревность». Можно говорить еще о ревностной защите своего законного наследства. Этот же язычник утверждает, что ты ревнуешь – иначе говоря, завидуешь, – желая отнять чужое. Тобой движет алчность и корыстолюбие. По сути, ты отказываешься подчиняться закону распределения благодати.

– Но… – попытался возразить Брэди, нелепо взмахнув руками.

– Варвар прав, говоря, что дела, производящие доброе впечатление, но порожденные недобрыми намерениями, суть ложные дела. Ваша ревностность упраздняется вашей завистью. Поэтому, хоть ваши дела внешне и устремлены ко славе Единосущего, души ваши полны скверны.

– Я не понимаю, при чем здесь скверна? – стал обороняться Брэди…

Но было уже поздно. Приговор вынесен. Солнце потускнело над горизонтом, подернулось пеленой – и исчезло во мгле. Колючий суховей закружил над испуганно притихшими юнцами. По земле, словно черные змеи, поползли трещины.

– Можете в установленные сроки подать апелляции, – из надвигающейся тьмы прогремел ангел. – Канал связи обычный.

И канул в небытие.

То, что еще недавно считалось пышным зеленым пейзажем, окружавшим агентство, теперь стало выжженным участком растрескавшейся земли. Ни травинки, ни цветочка – одни жухлые ошметки. С горе–учеными тоже происходили странные метаморфозы: они на глазах уменьшались в размерах, пока не превратились в уродливых, волосатых карликов, сплошь покрытых язвами и струпьями. Глянув друг на друга и окрест себя, они завопили в слезном отчаянии.

– Мы прокляты–ы! – истерично подвывал Брэди. – Про–о–окляты!

Юных адептов агентства явно лишили благодати. Горбатые, коротколапые уродцы нелепо тыкались в разные стороны. Вместе с пыльным суховеем их окутала тьма. Под ногами по выжженной земле метнулась кобра… Послышался зловещий скрип ползущего скорпиона…

– Сожалею, – ошеломленно пробормотал Гамильтон. – Но пора бы вам знать, что правда неизменно выходит наружу.

Брэди метнул на него испепеляющий взгляд налитых кровью глазок. Грязные лохмы волос падали на его почерневшее, искаженное лицо.

– Ты, язычник!.. – прорычал он, отворачиваясь.

– Добродетель сама по себе награда! – напомнил ему Гамильтон. – Пути Господни неисповедимы. Преуспеяние никогда не будет чем–то большим, чем успех.

Плюхнувшись в машину, Джек сел за баранку и врубил зажигание. Над лобовым стеклом взметнулось облако пыли, когда завизжал стартер. Но и только–то. Мотор не заводился.

Джек долго насиловал акселератор, недоумевая, что же могло случиться. Но потом, к своему ужасу, он увидел сиденья своего автомобиля: прежде блиставшие великолепной обивкой, теперь они годились разве что на свалку – выцветшие, рваные, засаленные…

Машина, к несчастью, тоже угодила в только что проклятое место.

Джек достал из бардачка замусоленный справочник. Но толстый том больше не содержал схем, таблиц и советов технического свойства; теперь в нем воспроизводились расхожие молитвы.

Молитва в этом странном мире заменяла все физические знания и навыки. Раскрыв книгу перед собой, Джек включил первую скорость, нажал на газ и отпустил сцепление…

– Есть один только Бог, – затянул он, – а Второй Бааб суть…

Двигатель взревел – и машина, громыхая, сдвинулась с места. Подвывая и дребезжа, она выползла на улицу. Позади остались заклейменные проклятием молодые адепты. Они вовсю обсуждали способы подачи апелляций, называя инстанции и сроки. Несомненно, они вернут себе свой прежний статус. Эти крутые ребята смогут.

Джеку потребовался комплект из четырех молитв, чтоб кое–как дотащиться до Белмонта. Проезжая мимо какой–то мастерской, он подумал, не тормознуть ли ему для ремонта. Но вывеска заведения заставила поторопиться прочь.

НИКОЛТОН И СЫНОВЬЯ

Исцеление автомобилей

Пониже вывески, в витрине, выставлена духовная литература. Центральный лозунг возвещал: «Каждый день, каждый час моя машина становится все лучше и лучше!»

После пятой порции молитв движок как будто заработал исправно. Сиденья обрели вполне пристойный вид. Джек почувствовал, как к нему возвращается некоторая уверенность в собственных поступках и мыслях. Кажется, удалось выкарабкаться из самого неприятного. Любой мир имеет четкие законы. Важно только уяснить их.

Был уже вечер. Мелькали огни несущихся по Эль–Камино машин. Позади переливался разноцветной мозаикой Сан–Матео. Облака, словно непрошеные гости, наползали на ночное небо. С предельной осторожностью Джек вырулил на крайнюю правую полосу.

Слева от дороги виднелись корпуса «Калифорния мэйнтэнанс». Но сей факт отнюдь не вызывал радости. Даже в привычном мире Джек был отщепенцем. Одному богу известно, чем бы мог сейчас закончиться визит на ракетный завод. Джек всем нутром ощутил, что рисковать не стоит, можно и шею сломать. Человек типа полковника Эдвардса в этом мире наверняка превзойдет самую бредовую фантазию.

Справа от Гамильтона показался небольшой, приветливо подмигивающий горящими окнами, хорошо знакомый оазис – «Тихая гавань». Здесь Джек не раз с удовольствием убивал вечерние часы… Удобно расположившись через дорогу от завода, бар был любимым местом отдохновения для инженеров, любителей пропустить одну–другую кружечку пива в жаркий день.

Припарковав машину, Гамильтон выбрался наружу и побрел к бару по асфальтированной дорожке. Моросил мелкий дождь. Водяная крупа успела забраться за ворот, пока Джек, предвкушая покой и отдых, тащился к призывно мигавшей неоном рекламе «Золотой пены».

В баре было полно народа. Стоял приветливый гул. Гамильтон задержался на пороге, обозревая собравшихся. Слава богу, здесь, по крайней мере, все осталось по–прежнему. Водители–дальнобойщики в промасленных комбинезонах посиживали над кружкой пива в конце стойки. Шумная блондинка, местная достопримечательность, восседала на высоком табурете, прихлебывая водичку, окрашенную «под виски». В углу неистово ревел ярко размалеванный музыкальный ящик. Рядом, равнодушные к шуму, двое рабочих с жидкой шевелюрой сражались в шашки.

Протиснувшись сквозь толчею, Гамильтон подошел к табуретам у стойки. В самом центре, как раз перед большим зеркалом, сидел, размахивая кружкой, то и дело разражаясь идиотским хохотом, Макфиф собственной персоной.

Странное чувство брезгливой радости наполнило измученную душу Гамильтона.

– Я думал, ты уже отдал концы! – сказал Джек, ткнув легавого под локоть. – Урод ты этакий!

Макфиф резко обернулся, расплескав пиво.

– О! Да это краснопузый Джек! Разрази меня гром! – Он подал знак бармену. – Налей–ка, черт возьми, пивка приятелю…

– Снижай обороты, – оглядываясь по сторонам, заметил Гамильтон. – Ты что, не в курсе?

– В курсе чего?

– Того, что произошло. – Джек опустился на освободившийся табурет. – Ты даже не видишь разницы?.. Между тем, что было и что есть?

– Замечаю и вижу, – самодовольно произнес Макфиф. Он распахнул пиджак. Изумленному взору Гамильтона предстала странная коллекция: все мыслимые и немыслимые амулеты, талисманы и подобные колдовские штуки. Они гроздьями висели у Макфифа на груди и на животе – на все случаи жизни. – Я тебя опередил, дружище, на двадцать четыре часа! Что такое Бааб, я понятия не имею, и у каких арабов его откопали, тоже не знаю, но меры принял…

Поглаживая золотой медальон с таинственными значками, он добавил:

– Так что шутить со мной не советую, а то я целую крысиную орду могу напустить!

Гамильтону подали пиво, и он жадно припал к кружке. Шум и толчея создавали тот расслабляющий фон, когда можно на минутку позволить себе отключиться от насущных проблем. Если уж Судьба распорядилась подобным образом, серьезного выбора не остается.

– Это твой друг?.. – прижимаясь к Макфифу, спросила блондинка. Личико ее напоминало мордочку какого–то грызуна. – А он в порядке, твой приятель!

– Отвали, – добродушно отмахнулся Макфиф. – Или я превращу тебя в мокрицу.

– Какой умный! – фыркнула девица. – Думаешь, ты один такой?

Подобрав юбку, она показала что–то прилепленное у нее к ляжке.

– Что ты против этого сможешь, ну–ка?..

Макфиф зачарованно уставился на странный предмет.

– Что это?

– Часть голеностопного сустава Магомета.

– Да берегут нас святые мощи! – набожно произнес Макфиф и отхлебнул пивка.

Одернув юбку, девица обратилась к Гамильтону:

– По–моему, я видела тебя здесь раньше. Ты ведь работаешь через дорогу отсюда, ага? Бомбы делаешь?

– Раньше делал, – ответил Гамильтон.

– Он красный! – дружелюбно сообщил Макфиф. – И вдобавок – атеист.

Девица в ужасе отпрянула:

– Ты серьезно?

– Ну да, – кивнул Джек. Сейчас ему было на все глубоко наплевать. – Я тетя Льва Троцкого по материнской линии. Это я родила отца народов Сталина.

В тот же миг сокрушительная боль пронзила солнечное сплетение. Согнувшись пополам, Джек сполз с табурета на пол. Ткнувшись лбом в стойку, он услышал, как его собственные зубы выбивают жуткую чечетку. По спине ящерицей скользнула крупная капля холодного пота.

– Вот что тебе причитается! – Макфиф оскалился ухмылкой садиста.

– По–омоги–и–и… – простонал Гамильтон.

Сочувствуя несчастному, девица присела на корточки рядом с Джеком.

– Как тебе не стыдно? Где твой «Байян»?

– Дома, – прошептал Джек, еле живой от боли. Его живот рвали изнутри стальные когти. – Я умираю… Это аппен…дицит…

– Где твое молельное колесо? В пальто? – Быстрые гибкие пальцы пробежали по его карманам, сделали щелкающий жест – и отстали.

– Отвезите меня к доктору… – еле слышно пролепетал Джек.

Бармен свесился через стойку.

– Выбросьте его вон! Или попробуйте откачать! – отрывисто приказал он девице. – Нельзя ему здесь подыхать!

– У кого–нибудь есть немного святой воды? – пронзительным сопрано бросила клич девица.

Толпа зашевелилась… Вскоре небольшая фляга, пройдя десятки рук, оказалась рядом с Гамильтоном.

– Не расходуйте всю! – предупредил недовольный голос. – Она из святого сосуда в Шайене.

Девица отвинтила пробку и, окропив теплой водой свои наманикюренные пальцы, брызнула чуть–чуть на Джека. Как только его коснулась влага, боль утихла. Благостное облегчение волной растеклось по измученному телу. Вскоре Джек с помощью девицы смог уже сидеть прямо.

– Проклятия больше нет, – деловито констатировала девица, возвращая флягу владельцу. – Спасибо, мистер.

– Ставь этому парню пиво, – сказал не оборачиваясь Макфиф. – Он истинный приверженец Бааба.

Когда увенчанная шапкой пены кружка отправилась вслед за флягой, Гамильтон сумел кое–как взобраться на табурет. На него больше никто не обращал внимания. Девица удалилась вместе с владельцем чудодейственной воды.

– Мир сошел с ума, – процедил сквозь зубы Джек.

– Как бы не так! – возразил Макфиф. – Где ты разглядел безумие, скажи? Я весь день лакаю пиво и ни разу не заплатил! – Он потряс арсеналом амулетов. – Все, что мне надо делать, – это пользоваться их услугами!

– Объясни мне одну вещь, – попросил Гамильтон. – Этот бар… Почему Бог не сотрет его с лица земли? Если мир подчиняется законам морали…

– Бар необходим для поддержания морального порядка. Бар – клоака греха, рассадник пороков… Думаешь, добродетель может существовать без греха? В этом вы, примитивные атеисты, жестоко заблуждаетесь. До вас не доходит, в чем принципиальная механика зла. Глянь–ка, парень, на изнанку дела – и тогда будешь наслаждаться жизнью. Если ты поверил в Господа, то тебе уже не о чем беспокоиться.

– Трепло!

– Бьемся об заклад на твою драгоценную душонку!

– По–твоему, Бог позволяет целоваться с бутылкой и елозить с девками, мошенничать и богохульствовать?

– Я в полном праве!.. – ничуть не смутился Макфиф. – Ты не присматривался к тому, что творится. Оглянись по сторонам и мотай на ус!

Рядом с зеркалом к стене был прибит плакат со словами: «Что сказал бы Пророк, увидев тебя здесь?»

– Я знаю, что бы он сказал, – хмыкнул Макфиф. – Он сказал бы: «И мне налейте, ребята!» Он ведь нормальный парень. Не то что вы, яйцеголовые!

Джек зажмурил глаза, представляя, что сейчас случится с Макфифом за столь явное богохульство. Но ничего не произошло. Дождя из скорпионов или саранчи не последовало. Макфиф, уверенный, самодовольный, потягивал пивко.

– А я, по–видимому, все еще чужак здесь, – переведя дух, заметил Гамильтон. – Скажи я подобное – был бы уже трупом.

– Тогда давай к нам!

– Но как?! – возопил Гамильтон, до глубины души оскорбленный столь откровенной несправедливостью происходящего.

Мир, который устраивал Макфифа как нельзя лучше, Гамильтону казался жалкой пародией. Джек улавливал лишь какие–то случайные проблески логики в том кошмаре, окружавшем его с первых минут аварии на «Мегатроне». Основа ценностей, составлявших смысл его жизни, теперь исчезла. На смену пришла первобытная вражда к чужаку, к изгою. Но откуда?

Сунув нечаянно руку в карман, Джек нащупал полоску бумаги и вытащил записку Тиллингфорда. Что там? Имя Пророка и святилище (оно же «усыпальница Второго Бааба») – источник странного, чуждого культа, каким–то образом пробравшегося в их мир, чтоб торжественно его изуродовать. Всегда ли существовал этот Гораций Клэмп? Буквально пару дней назад не было и в помине ни Бааба Второго, ни Первого, ни пророка в Шайене. Или все–таки они были?..

Макфиф встал рядом, скосив глаза на бумажку в руках у Джека. Лицо его сделалось мрачным, довольная ухмылка пропала, уступив место хмурой гримасе.

– Это что такое? – отрывисто спросил он.

– По идее я должен повидать его, – проговорил Гамильтон.

– Ни в коем случае, – отрезал Макфиф. Неожиданно он вскинул руку и выхватил у Джека записку. – Выбрось подальше!.. – Голос его дрожал. – Не обращай на эти вещи внимания!

Джеку пришлось доказать свое физическое превосходство и отобрать бумажку. Макфиф больно вцепился ему в плечо. Табурет под Джеком покачнулся – и он грохнулся на пол. Массивная туша Макфифа накрыла Джека сверху. Теперь борьба перешла в партер. Соперники ворочались на полу, задыхаясь и обливаясь потом, чтобы окончательно решить вопрос о правах на записку.

– Джихада я не потерплю! – заорал бармен. Он обежал стойку, с намерением положить конец схватке. – Убирайтесь вон. Молотите друг друга сколько влезет на улице! Но не здесь!..

Бормоча проклятия, Макфиф с трудом поднялся на ноги.

– Выбрось это, выбрось!.. – пыхтел он, оправляя одежду. Лицо его светилось неподдельным безумием.

– В чем дело? – усаживаясь заново на табурет, спросил Гамильтон.

Он отыскал свою кружку.

«Нет, – решил Джек. – У Чарли явно что–то творится с головой. Но что именно?»

В это время вернулась блондинка, а с ней некто долговязый, печальный, с неверной походкой. Билл Лоуз. Сжимая в руке высокий стакан для виски, он с некоторой опаской поклонился Макфифу и Гамильтону.

– Добрый день! – по–негритянски протяжно произнес он. – Давайте больше не ссориться. Мы же друзья.

– Учитывая обстоятельства, – проворчал, насупившись, Макфиф, – придется, пожалуй, дружить…

Яснее высказываться он не стал.

Глава 6

– Это туловище утверждает, будто вы знакомы, – полувопросительным тоном сообщила Гамильтону девица.

– Да, это так, – ответил Джек и глянул на Лоуза. – Подтягивай табурет и садись. Что ты сказал бы о состоянии физики на истекшие сутки?

– К черту физику, – нахмурился Лоуз. – Это пройденный этап. Я его перерос.

– Значит, резервуары… в смысле, сортиры будешь строить, – скривился Джек. – Книги читать перестанем, начнем наслаждаться свежим воздухом.

Лоуз положил на плечо блондинки свою костлявую ладонь:

– Познакомься с Грейс. Вот где резервуар… По самые жабры.

– Рад, очень рад, – хмыкнул Гамильтон.

Девица неловко улыбнулась:

– Меня зовут не Грейс. Мое имя…

Оттолкнув девицу, Лоуз придвинулся к Джеку.

– Я рад, что ты напомнил о резервуарах.

– Почему?

– Потому что в этом мире ничего подобного не существует.

– Они обязаны быть.

– Пойдем! – Потянув Джека за галстук, Лоуз потащил его от стойки. – Я открою тебе тайну. Величайшую со времен изобретения налогов.

Прокладывая путь меж подгулявших клиентов бара, Лоуз подвел Гамильтона к автомату с сигаретами. Хлопнув по агрегату пятерней, Лоуз спросил торжественно, будто заранее предвкушая умопомрачительный эффект:

– Что скажешь? Хорош?

Джек внимательно и с опаской оглядел машину. Автомат как автомат: высокий ящик из металла с зеркалом, щель для монет, окошки с выставленным товаром – разноцветными пачками, – колонка рычагов и ниша под купленный товар.

– Все нормально, – высказался Гамильтон.

– Ничего не замечаешь?

– Нет, ничего особенного.

Лоуз оглянулся. Убедившись, что никто из посторонних не слышит их, он притянул Джека к себе поближе.

– Я видел эту штуку в деле! – драматическим шепотом сообщил он. – Это что–то потрясающее! Выслушай меня. И постарайся устоять на ногах… В этом автомате вообще нет никаких сигарет!

Джек задумался всерьез.

– Совсем?

Лоуз присел на корточки и показал на пачки за стеклом:

– Это все штучные экземпляры, вроде как для образца. А резервуара – нет совсем, то есть запаса… Да ты сам посмотри!

Он бросил в щель монетку в двадцать пять центов, выбрал рычажок «Кэмел» и решительно дернул. Выскочила пачка – «Кэмел», – и Лоуз подхватил ее.

– Видал?

– Не понял! – признался Джек.

– То же творится и с конфетным автоматом! – Лоуз перебрался к машине, выдающей карамель. – Конфеты выскакивают, а внутри пусто. Только фантики в окошке. Понятно?

– Непонятно.

– Ты что, никогда о чудесах не читал? В пустыне, скажем, это была вода и пища. Первое чудо.

– Ох–хо–хо, – только и мог проговорить Гамильтон.

– Автоматы действуют по библейскому принципу. Деление чудом. Или размножение чудом. Как размножение делением, понимаешь?

Лоуз достал из кармана отвертку, встал на колени и начал разбирать конфетный автомат.

– Говорю тебе, Джек, это величайшее открытие человечества. Форменный переворот в производстве. Все концепции машинных операций, вся конвейерная сборка… – Он пренебрежительно махнул рукой. – Все. Капут! Не надо больше сырья. И дешевой рабсилы. Не надо грязных, дымящих заводов. В этих размалеванных ящичках скрыта великая тайна.

– М–да, – пробормотал сбитый с толку Джек. – Может, в твоих словах есть крупица смысла.

– Процесс можно поставить на широкую ногу!.. – Лоуз силился оторвать заднюю стенку агрегата. – Помоги–ка. Надо снять замок.

Замок с легкостью отлетел. Вдвоем они отделили заднюю стенку. Как Лоуз и предсказывал, вертикальные колонки автомата, выполнявшие роль накопителей товара, были абсолютно пусты.

– Дай десятицентовик! – попросил Лоуз.

Он уверенными движениями очистил механизм. Справа открылся канал выброса покупки; он шел от сложной комбинации ступенек, рычагов и шестеренок. Лоуз пыхтел, стараясь выяснить, как действует механизм.

– Карамелька, похоже, появляется здесь, – предположил Джек. Потянувшись над плечом Лоуза, он коснулся плоской полочки. – Монета опрокидывает стопор и приводит в действие этот плунжер. Тот толкает конфету к выходу, гравитация делает все остальное.

– Брось монету, – торопливо сказал Лоуз. – Я хочу знать, откуда берется конфета, будь она неладна.

Гамильтон вставил монету и потянул за первый попавшийся рычажок. Колесики и тяги пришли в движение. Из середины этой круговерти возникла красочная конфета, соскользнула по желобу в канал и упала в нишу.

– Она просто образовалась из ничего! – благоговейно прошептал Лоуз.

– Но в строго определенном месте! – заметил Гамильтон. – Кажется, в момент возникновения она прикасалась к выставленному образцу. Это похоже на процесс расщепления. Образец распадается на два экземпляра – одинакового веса и объема.

– Что я говорил тебе, Джек? Брось еще монету!

Карамелька вновь материализовалась и скользнула в нишу. Оба исследователя замерли в молчаливом восхищении.

– Чистая работа! – признал Лоуз. – Прекрасное применение механики чудес.

– Но применение скромное, – подчеркнул Гамильтон. – Конфеты, безалкогольные напитки, сигареты… Ничего серьезного.

– Тут–то мы и проявим себя! – многозначительно заявил Лоуз.

Он стал осторожно вдвигать в зазор между образцами товара тонкую полоску фольги. Полоска, не встретив сопротивления, аккуратно вошла в зазор.

– Отлично! – Лоуз потер руки. – Если я уберу первоначальный образец и заменю его чем–нибудь поосновательней…

Джек снял образец конфеты и поставил на ее место бутылочную пробку. Они привели в действие механизм – и в нишу скатилась точно такая же пробка.

– Что и требовалось доказать! – кивнул Лоуз. – Машина воспроизводит что угодно.

Он достал несколько монеток.

– Давай ближе к делу!

Джек был настроен более фундаментально.

– Послушай, как ты на это посмотришь?.. Известный принцип электроники – регенерация! Часть сигнала с выхода подается опять на вход… Происходит наращивание: чем больше на выходе, тем больше поступает на вход и воспроизводится…

– Жидкость лучше всего, – тут же развил соблазнительную идею Лоуз. – Где бы достать стеклянные трубки?

Не долго думая, Джек принялся срывать со стены часть неоновой рекламы, а Лоуз отправился в бар заказать что–нибудь подходящее. Джек еще возился, сооружая стеклянный трубопровод, когда вернулся Лоуз с крохотной рюмкой янтарной жидкости.

– Бренди, – пояснил Лоуз. – Точнее, настоящий французский коньяк. Лучший, какой у них был.

Гамильтон поставил рюмку на полочку, где прежде находился образчик конфеты. Трубка, освобожденная от неона, шла от точки воспроизводства товара и дальше раздваивалась: один конец возвращался к рюмке, другой выводился в нишу.

– Отношение четыре к одному, – объяснил Гамильтон. – Четыре части идут на выход. Одна часть возвращается к источнику. По идее чистоган должен постоянно возрастать. Предел – бесконечность.

Лоуз ловко заклинил стопор и запустил аппаратец в безостановочном режиме. Вскоре коньяк стал капать из выходной трубки прямо на пол. Лоуз и Гамильтон схватили отставленную заднюю стенку, привинтили ее на положенное место и прилепили замок.

Мирный конфетный ящик тихой струйкой принялся бесперебойно выдавать коньяк высшего качества.

– Ну, вот! – довольно хмыкнул Джек. – Бесплатная выпивка. Прошу в очередь!

Клиенты не заставили долго ждать и бойко потянулись на призыв. Наблюдая за растущей очередью, Лоуз проговорил:

– Мы пользуемся механизмом, но не знаем, каков его принцип. С точки зрения механики все ясно. Но остается главный вопрос – почему?

– Может, принципа–то и нет, – предположил Гамильтон. – Чудеса именно поэтому и считаются чудесами. Когда нет никаких законов, а есть лишь случайный каприз. Просто–напросто что–то случается – то, чего нельзя предугадать.

– Но какое–то правило должно все–таки присутствовать! – возразил Лоуз, указывая на автомат. – Когда опущена монета, появляется товар. До сих пор мы получали конфеты. Изменив правило, мы получаем коньяк, а не морковку, например. Нужно только выяснить, какие элементы необходимы, чтоб видоизменять имеющееся правило.

– Если мы сумеем узнать причину раздвоения предмета, то… – взволнованно проговорил Гамильтон.

– Именно! Процесс идет со страшной силой. Какая–то пакость его раскручивает. В принципе, наплевать, как это делается. Узнать бы только, в чем суть загадочного нечто. Мы ведь не суетимся из–за того, что сера, селитра и древесный уголь образуют порох. Нам вполне хватает сведений, в какой пропорции их надо смешивать…

Они вернулись к бару, с трудом миновав толпу страждущих порции дармового коньяка.

– Выходит, в этом мире тоже есть законы, – заметил Джек. – Как и в том, нашем. Хотя нет, тут я, наверное, погорячился…

Тень скользнула по лицу Билла Лоуза.

– Да, верно… – Его энтузиазм испарился. – Я и забыл!..

– О чем?

– Чудес в нашем собственном мире не бывает. Они существуют только здесь.

– О… – обмяк и Джек. – Действительно…

– Мы напрасно тратим время.

– Если только у нас не возникнет желания остаться.

Лоуз уселся на табурет у стойки и подхватил свой стакан. Нахохлившись, как подраненная ворона, он проворчал:

– Может, так и следует поступить.

– А как же! – добродушно отозвался подваливший Макфиф. – Оставайтесь! Смекалистые парни всегда выходят из игры победителями.

Лоуз украдкой глянул на Гамильтона:

– Ты хотел бы?.. Тебе здесь нравится?

– Нет!

– Мне тоже. Но есть ли выбор? Мы даже не знаем, куда нас занесло. А уж как выбраться отсюда…

– Такое милое местечко! – негодующе вмешалась блондинка. – Я постоянно здесь, и мне нравится!

– Мы говорим не о баре, – бросил ей Гамильтон.

Крепко стиснув стакан, Лоуз озабоченно произнес:

– Рулить отсюда все равно надо. Каким угодно способом.

– Будем искать выход, – нахмурился Джек.

– Ты знаешь, что продается в здешнем супермаркете? – ядовито осведомился Лоуз. – Консервированные Святые Дары!

– Представь, что тебе предложат в хозяйственной лавке, – откликнулся в ответ Гамильтон. – Весы. Чтобы ты взвешивал свою грешную душу.

– Вот глупости–то! – капризно возразила блондинка. – Душа веса не имеет.

– Тогда, – задумчиво продолжил Джек, – ее можно пересылать по почте бесплатно.

– А сколько же душ, – с издевкой подхватил Лоуз, – может войти в один конверт? Новая религиозная проблема! Опять – раскол человечества, фракции, секты, кровь по улицам рекой…

– Десять! – выдвинул предположение Джек.

– Четырнадцать, – возразил Лоуз.

– Еретик! – воскликнул Гамильтон, скорчив жуткую гримасу. – Чудовище, поедающее младенцев!

– А ты – кровопийца, не гнушающийся порченой кровью!

– Проклятое отродье! Пожиратель дерьма!

Лоуз на миг умолк и задумался.

– Знаешь, что тебе покажут по телевизору в воскресенье утром? Не знаешь? И я тебе не скажу. Сам увидишь.

По–прежнему сжимая порожний стакан, он неожиданно соскользнул с табурета, метнулся в сторону и пропал в толпе.

– Эй! – изумленно воскликнул Джек. – Куда это он двинул?

– Он просто псих, – безмятежно сообщила блондинка.

На мгновение Билл Лоуз опять показался. Его чернокожее лицо казалось пепельно–серым, как маска из склепа. Обращаясь к Гамильтону сквозь шум и гам, он крикнул:

– Эй, Джек!..

– Что такое? – обеспокоенно откликнулся Гамильтон.

Гримаса отчаяния исказила лицо негра.

– В этом мире… – Слезы навернулись ему на глаза. – В этом проклятом м–месте я стал тусовать…

Он исчез, предоставив Джеку гадать об услышанном.

– Что он имел в виду? – спросила любопытная блондинка. – Тасовать карты?

– Или, может, тусоваться. Шаркать, иначе говоря…

– Они все, эти цветные, ноги еле–еле таскают, – прокомментировал Макфиф.

Заняв освобожденный Лоузом табурет, блондинка повела методический подкоп под Гамильтона.

– Малыш, закажи мне коктейль! – промурлыкала она, уверенная в осуществлении своих надежд.

– Не могу.

– Почему? Ты несовершеннолетний?

Джек вывернул пустые карманы:

– Денег не осталось. Все ухнули на конфетный автомат.

– Молись! – посоветовал Макфиф. – Молись с такой силой, будто ты спятил.

Джек, то ли со хмелька, то ли от досады, решил последовать совету Макфифа.

– Боже милостивый! Пришли Твоему недостойному эксперту по электронике стакан подкрашенной водицы для этой занюханной юной шалопайки. Аминь.

Стакан подкрашенной сладкой водички нарисовался прямо у локтя Джека. Улыбаясь, девица подняла стакан:

– Ты – очаровашка!.. Как тебя зовут?

– Джек.

– А полное имя?

Он вздохнул:

– Джек Гамильтон.

– Меня зовут Силки. – Она игриво потянула его за ворот рубашки. – Это твой «форд» у входа?

– Мой, – тупо ответил Джек.

– Поедем куда–нибудь?.. Ненавижу этот бар. Я…

– Почему?! – неожиданно громким голосом, как бичом, стеганул блондинку Джек. – И зачем только Бог ответил на мою молитву? Почему не на молитву Билла Лоуза?

– Бог одобрил именно твою молитву, – ласково объяснила Силки. – В конце концов, это Ему решать, что предпринять в каждом отдельном случае.

– Это ужасно…

Силки пожала плечами:

– Со всяким случается.

– Как же можно так жить? Не зная, что произойдет в следующую секунду. Где логика, где порядок?

Джека возмутил тот факт, что пташку отнюдь не смутили его завывания. Казалось, она приняла их как должное. Или ей вообще на все начхать.

– Гнуснейшая ситуация… зависеть от чужих капризов. Ты перестаешь быть человеком. Опускаешься на уровень животного и покорно ждешь корма.

Силки изучающе посмотрела на него:

– Ты смешной мальчик.

– Мне тридцать два года, какой там к черту мальчик. К тому же я женат.

Она еще нежнее потянула Джека за руку, стаскивая с готового покачнуться табурета.

– Пойдем, малыш. Пойдем куда–нибудь, где можно посвященнодействовать наедине. Я знаю пяток ритуальчиков, которые тебе захочется попробовать!

– И я пойду за них в ад?

– Не пойдешь, если заимеешь нужных людей.

– У моего нового босса прямая линия связи с Небесами. Это подойдет?

Силки не оставляла настойчивых попыток стащить Джека с табурета.

– Давай обсудим все тонкости попозже? Пошли, пока эта ирландская обезьяна ничего не замечает!

Подняв голову, Макфиф уставился на Гамильтона.

– Ты… Ты уходишь? – спросил он дрожащим голосом.

– А как же! – Джек осторожно слез с табурета.

– Подожди! – позвал Макфиф, дернувшись вослед. – Не уходи!

– Беспокойся о собственной душе, – огрызнулся Гамильтон. Однако во взгляде Чарли он уловил признаки растерянности. – В чем дело? – спросил он, трезвея.

Макфиф мотнул головой:

– Хочу тебе кое–что показать.

– Показать что?

Опередив Джека и Силки, Макфиф снял с вешалки громадный черный зонт и выжидательно повернулся. Гамильтон, а вслед за ним и девчонка направились к выходу. Распахнув двери, Макфиф осторожно поднял зонт, размерами больше напоминавший парашют. Прежняя легкая морось сменилась крупным осенним дождем. Тяжелые ледяные капли барабанили по черному асфальту, по зеркальной плоскости витрин. Струи дождя холодными пальцами облапили всю улицу.

Когда дождь внезапным выстрелом разрядил свою первую обойму в туго натянутый колпак зонта, Силки вздрогнула.

– Брр… Какая пакость! Куда мы едем?

Взглядом отыскав в темноте машину Гамильтона, Макфиф монотонно пробормотал о чем–то своем:

– Она должна существовать по–прежнему…

Крысиной прискочкой добежав до машины и плюхнувшись на сиденье, Гамильтон спросил:

– Как ты думаешь, почему он волочит ноги? Он же никогда раньше не шаркал.

Усевшийся за руль Макфиф выглядел не лучше, чем кот, угодивший под сноповязалку. Он весь согнулся дугой, скукожился, так что стал похож на ком мятой одежды. Спинка сиденья закрывала его с головой.

– Я ж говорил, – пробормотал он, словно выйдя из транса, – они все так делают.

– Нет, с Чарли творится что–то неладное. И это – неспроста, – ворчал Джек, пытаясь остановить пробравшую его зевоту.

Монотонное шмыганье «дворника» по лобовому стеклу усыпляло не хуже гипноза. Джек прикорнул на плече у Силки и закрыл глаза. От девицы шел аромат сигаретного дыма и дешевых духов. Приятный запах… Ему нравилось. Ее волосы у него под щекой, сухие и легкие, только чуть–чуть жестковаты… Как метелочки степных трав.

Макфиф подал признаки жизни:

– Ты слыхал про Бааба Второго?.. – Голос его задребезжал и дал петуха. – Тьфу, чушь собачья. Какие–то арабы, куча идиотов, налетели со своим бредом…

Ни Гамильтон, ни Силки не сочли нужным отвечать.

– Нет, это долго не протянется, – продолжал Макфиф.

– Хотела бы я знать, куда мы едем! – жеманно надула губки Силки. Сильнее прижимаясь к Гамильтону, она спросила: – А ты в самом деле женат?

Игнорируя девчонку, Джек заметил Макфифу:

– Я знаю, чего ты боишься.

– Ничего я не боюсь, – отмахнулся Макфиф.

– Боишься, боишься, – повторил Джек.

Сам он тоже чувствовал себя так, будто брел по болоту наугад.

Навстречу из тьмы вырастал Сан–Франциско, и вот уже машина неслась по темным, безжизненным улицам – ни звука, ни огонька.

Макфиф тем не менее уверенно вел машину; он делал поворот за поворотом, пока они не въехали в паутину узких переулков.

Внезапно Чарли сбавил скорость… Приподнявшись над сиденьем, он вглядывался во тьму. На лице застыло тревожное выражение.

– Ужас! – вдруг захныкала Силки, зарываясь головой к Джеку под пальто. – Трущобы какие–то! Я боюсь!

Макфиф остановил машину, распахнул дверь и выскочил на мостовую. Джек последовал его примеру. Вдвоем они хорошенько осмотрелись. Из соседних окон неслась дешевая, безвкусная музычка, специально для добропорядочных граждан, уминающих сейчас свой ужин. Неровные, хлипкие звуки плыли во влажном воздухе, в темноте меж ветхих домов и пустых лавок.

– Тут, что ли?.. – спросил наконец Гамильтон.

– Угу, – кивнул Макфиф.

Можно было подумать, что он только–только удачно провел опознание.

Они взирали на магазинчик весьма затрапезного вида – ветхое деревянное строение, облезлая желтая краска, кое–где проглядывает подгнившая древесина. Невероятная груда хлама загромождала вход. При свете уличного фонаря Джек сумел различить налепленные на окна афишки. Блеклые, засиженные мухами листовки. В щели между грязными занавесками виднелись ряды уродливых металлических стульев. Дальше, за стульями, непроницаемая тьма.

Над входом в магазин укреплена кривая самодельная вывеска, потемневшая и рваная:

НЕ–БАХАИТСКАЯ ЦЕРКОВЬ.

ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ ВСЕМ!

Макфиф издал страдальческий стон, но овладел собой и направился к церкви.

– Оставь! – крикнул ему Гамильтон. – Поедем отсюда!

– Нет! – покачал головой Макфиф. – Я хочу войти.

Приподняв черный зонт, он шагнул на крыльцо и принялся методично колотить рукояткой в дверь. Гулкий звук размеренным эхом пронесся по улице из конца в конец. Где–то в боковом переулке испуганно загремела пустой жестянкой бездомная дворняга.

Человек, приоткрывший дверь, предстал тщедушной и согбенной фигуркой. Он робко выглянул из–за двери, выставив нос и очки в стальной оправе. Желтые водянистые глазки подозрительно бегали. Весь дрожа, он смотрел на Макфифа.

– Что вы хотите? – спросил он гнусаво.

– Вы меня не узнаете, отец? – спросил Макфиф. – Что случилось, падре, где церковь?

Что–то забормотав, старик потянул дверь на себя.

– Убирайтесь прочь, мерзкие забулдыги! Убирайтесь – или я позову полицию!

Макфиф успел сунуть зонт в дверной проем, помешав старику запереться изнутри.

– Отче! – взмолился он. – Это ужасно! Они украли вашу церковь! И вы, отче, так изменились… весь съежились!.. Это невозможно!..

Голос Макфифа сорвался, казалось, его душили рыдания.

– Тебе надо было его видеть! – Он беспомощно повернулся к Гамильтону. – Он был гораздо крупнее меня!

– Убирайтесь! – вновь прогнусавил тщедушный человечек.

– Неужели нельзя войти? – спросил Макфиф, не убирая зонта. – Пожалуйста, впустите нас! Куда ж нам идти? Здесь со мной один еретик… он жаждет обращения!

Человечек заколебался. Взволнованно гримасничая, он взглянул на Джека:

– Это вы?.. А в чем дело? Разве завтра нельзя? Уже глубокая ночь, я давно уже спал!..

Отпустив дверь, он неохотно отступил в сторону.

– Вот и все, – сказал Гамильтону Макфиф, когда они вошли. – Ты не видел прежде этот собор? Из камня, с витражами… – Он развел руками, словно показывая собственное бессилие. – Самый большой собор, какой мне доводилось видеть!

– Вам это обойдется в десять долларов, – стрекотал человечек, ковыляя чуть впереди. Наклонившись, он выволок из–под прилавка глиняную урну. На прилавке пестрели листовки и буклеты. – Деньги вперед! – добавил человечек.

Роясь в карманах, Макфиф недоуменно озирался. Потом накинулся на падре:

– Но где же орган? Где свечи? У вас даже свечей не стало?

– Это нам не по карману, – ответил человечек, отпрянув назад от вопрошавшего. – Ну, так что конкретно вы хотите? Ах да, обратить вот этого еретика?

Он схватил Гамильтона за рукав, пристально посмотрел Джеку в глаза:

– Я отец О’Фаррел. Вам придется стать на колени, молодой человек. И преклонить голову пред Господом.

Джек покрутил головой:

– А всегда ли тут было так?

Отец О’Фаррел растерянно запнулся, потом переспросил:

– То есть? Вы что имеете в виду?

Гамильтон, дабы скрыть охватившую его досаду, только пожал плечами:

– Нет, ничего. Я просто так.

– Конфессия наша очень древняя, – неуверенно произнес отец О’Фаррел. – Вы это имели в виду? Ей уже немало столетий.

Голос его задрожал.

– Она старше даже Первого Бааба. Я, право, не могу назвать точную дату. Говорят, что…

Здесь он осекся.

– Впрочем… не важно, что говорят. Досужие утверждения…

– Я хочу с Богом говорить, – напомнил Гамильтон.

– Да, да, – согласился отец О’Фаррел. – Я тоже хочу, молодой человек…

Он похлопал Джека по руке; прикосновение было столь легким, что почти не ощущалось.

– …и каждый хочет того же.

– Так вы не поможете мне?

– Это очень трудно, – проговорил отец О’Фаррел и юркнул в боковой притвор, в некое подобие кладовки, где был свален в невообразимом беспорядке всякий хлам.

Сопя и спотыкаясь на каждом шагу, священник вынес плетеную корзину всевозможных костей, обломков, спутанных прядей волос и кусочков кожи.

– Это все, чем мы располагаем, – вздохнул он, ставя на пол корзину. – Может, сумеете воспользоваться… Пожалуйста, выбирайте!

В то время как Гамильтон перебирал костяные ошметки, потрясенный Макфиф произнес:

– Ты только глянь!.. Дрянные фальшивки… Туфта!

– Мы делаем что в наших силах! – молитвенно складывая руки, прогнусавил отец О’Фаррел.

– А есть ли какой–нибудь способ… вознестись? – неожиданно спросил Джек.

Впервые за все время отец О’Фаррел улыбнулся:

– Для этого надо сначала умереть, молодой человек!

Взяв зонт, Макфиф двинулся к выходу.

– Пойдем! – решительно бросил он Гамильтону. – Я сыт по горло. Уносим ноги!

– Подожди! – крикнул Джек.

Макфиф обернулся:

– Зачем тебе с Богом болтать? Ты же видишь, какая нынче ситуация. Посмотри кругом!..

– Он единственный, кто может объяснить, что же все–таки случилось, – ответил Гамильтон.

Макфиф раздумывал над этим недолго.

– Мне плевать, что бы там ни случилось. Я сматываюсь.

Лихорадочно работая, Гамильтон заканчивал составление круга из костей и зубов – кольцо из святых мощей.

– Помоги! – попросил он Макфифа. – Не прикидывайся, будто тебе это все до лампочки.

– Ты, парень, чуда захотел!

– Я знаю, – ответствовал Джек.

Макфиф сделал несколько шагов назад.

– Это безнадежно. Вот увидишь.

Он стоял, сжимая рукоятку громадного зонта. Отец О’Фаррел озабоченно крутился поодаль.

– Мне надо знать, как и почему все это началось, – упрямо твердил Джек. – Второй Бааб, молельные колеса, благодать на развес… Если я это не выясню…

Он вздохнул поглубже, протянул руку и, выхватив у Макфифа зонт, поднял его над головой. Подобно крыльям гигантского стервятника, зонт раскрылся над ним; с тугой ткани скользнуло на пол несколько темных капель.

– Что такое?! – вскрикнул Макфиф, переступая круг из мощей, чтоб вернуть назад свою собственность.

– Покрепче держись! – посоветовал ему Джек. Сам он крепко ухватился за рукоять и обратился к священнику: – Отче, есть у нас вода в том кувшине?

– Д–да, – ответил отец О’Фаррел, заглянув в глиняный кувшин. – На донышке.

– Когда вы окропите водой зонт, прочитайте, прошу вас, те строки, что относятся к Вознесению.

– Те строки?.. – озадаченно попятился отец О’Фаррел. – Я…

– Et resurrexit. Неужели не помните?!..

– О!.. – выдохнул падре. – Да, да… Конечно, помню.

Продолжая согласно кивать, он окунул пальцы в святую воду и несколько раз окропил зонт.

– Я искренне сомневаюсь…

– Читайте! – велел ему Гамильтон.

Срывающимся голосом отец О’Фаррел начал:

– Et resurrexit tertia die secundum scripturas, et ascendit in cooelum, sedet ad dexteram partis, et iterum venurus est cum gloria judicare vivos et mortuos, cujas regni non erit finis…[15]

Зонт затрепетал у Джека в руках. Медленно, медленно, постепенно… он стал подниматься. Макфиф заблеял, как испуганная овца, и ухватился изо всех сил за рукоятку.

Спустя минуту верхний конец зонта уже упирался в потолок. Гамильтон и Макфиф болтались в воздухе, нелепо дрыгая ногами, срывая лохмотья свисающей с потолка паутины.

– Окошко вентиляции… откройте!.. – с трудом прохрипел Джек.

Испуганной мышкой отец О’Фаррел юркнул на поиски шеста. Наконец окно под самой крышей распахнулось. Влажный ночной воздух тугой волной ворвался внутрь, взбаламутив стоячее болотце многолетней затхлости. Будто почуяв свободу, зонт рванулся ввысь. Жалкое деревянное строение в считанные секунды пропало из виду, оставшись где–то далеко внизу… Холодные клубы тумана окружили со всех сторон поднимавшихся Гамильтона и Макфифа. Они уже висели на уровне вершины Туинпика. И только рукоять черного зонта удерживала их над крышами великого города Сан–Франциско – над гигантской чашей мерцающих желтых огней…

– А что, – закричал Макфиф, – если отпустить ручку?..

– Молись, чтоб тебя не покинули силы! – крикнул в ответ Джек, зажмурившись и судорожно вцепившись в рукоять.

Зонт подымался все выше и выше, набирая скорость.

Через некоторое время Джек отважился, разлепил веки и глянул из–под зонта вверх.

Взору открылось бесконечное пространство зловещих облаков. А что дальше? Ждал ли их Он?..

Все выше и выше летел зонт. В неизвестность, во тьму. Что ж, теперь о возвращении думать поздновато…

Глава 7

По мере подъема тьма рассеивалась. Холодная толща облаков ушла вниз; мягко ткнувшись в пышную влажную перину, зонт пронзил ее. Выскользнув из холода ночи, импровизированный дирижабль поднимался теперь в тусклой среде бесцветного пространства.

Под башмаками обозначился светлый шар.

Джек никогда прежде не видел Землю так отчетливо хорошо. И образ этот практически полностью удовлетворил самые отчаянные его ожидания. Будто подвешенный на невидимую нить в темной бездонности вселенской пустоты, шар просто покоился – серьезно, сосредоточенно. Словом, впечатляющий объект.

Он был особенно впечатляющ из–за своей самодостаточности. В некоторой панике Джек внезапно осознал, что других планет в пространстве не наблюдалось. Он опасливо осмотрелся вокруг, постепенно – и против желания – воспринимая всю небесную картину.

Земля пребывала в гордом одиночестве. Вокруг нее крутилось сверкающее круглое тело, совсем крохотное, словно оса вокруг арбуза. Ужас пробрал Джека до самых селезенок. Но ведь это же не что иное, как Солнце!

Крохотная звезда. И она – вращается. Вокруг Земли. Si muove. Но только не Земля. Si muove – Солнце!

К счастью, ослепительная точка уже скрылась за краем могучей планеты. Двигалась она не слишком быстро – период обращения наверняка не больше двадцати четырех часов. Будто вдогон звезде, на светлую сторону Земли выскочило крохотное, почти незаметное пятнышко. Исковерканный комок неживой материи, выполняющий скучную, унылую работу…

Луна…

Она совсем недалеко; зонт вот–вот должен пройти поблизости. Чуть не лишившись рассудка от невероятности всего увиденного и случившегося, Джек вперился взором в жалкий, уродливый камешек Луны и провожал взглядом до тех пор, пока спутник не исчез в серебристой ауре Земли. Что ж получается – весь титанический труд ученой братии не более чем досадная ошибка? А привычная планетарная система – заблуждение школяра? Детально разработанная, подтвержденная опытом веков система Коперника – случайное недоразумение?..

Джек воочию наблюдал сейчас древнюю, устаревшую концепцию Вселенной, наблюдал в действии. Гигантская неподвижная Земля – единственная планета. Правда, уже можно различить Венеру и Марс. Но они столь ничтожно малы, что с таким же успехом их вовсе могло и не быть. Опять же звезды… тоже неправдоподобно крохотные, исчезающие точки на черном бархате мироздания.

Весь многовековой фундамент знакомой с детства космологии за один миг разлетелся вдребезги.

Джек созерцал ветхозаветную Вселенную Птоломея: крошечное Солнце, микроскопические звезды; грандиозная, нелепо раздувшаяся Земля, занимающая неподвижный центр. Для этой Вселенной подобное положение вещей, видимо, служило аксиомой.

Но, слава богу, не имело ничего общего с его, Гамильтона, миром.

Поэтому Джек не особо удивился, когда заметил далеко за окоемом серебристо–туманного купола, окружавшего Землю, красноватое колеблющееся зарево. Создавалось впечатление, будто где–то глубоко, в самых недрах темной бесплотности космоса, на полную катушку работала некая чудовищная кузня: дышали первобытным огнем горнила и плавильни, из топок, вспыхивая дьявольским фейерверком, сыпались снопы искр, и зловещие алые молнии вспарывали время от времени зыбкую серебряную ауру.

Ад во всей своей красе.

А что же наверху?.. Джек вытянул шею и глянул за край зонта. Казавшееся не так давно абсурдным теперь предстало с явственной очевидностью: Небо. Та самая высшая инстанция, злополучный абонент двусторонней связи, на которой замыкалась работа специалистов по электронике, семантике, а также психологов и прочих. Земля подключалась сюда.

Пепельно–серое марево тем временем истончалось и рассеивалось, вскоре вообще исчезло. Теперь не осталось уже ничего – даже холодного ночного ветра, пробиравшего до костей. Макфиф, вцепившись в рукоять зонта, в благоговейном экстазе взирал на приближающуюся обитель Бога. Однако разглядеть святые пределы подробно возможности не было. Теряющийся в бесконечности занавес из какого–то плотного вещества служил надежной защитой от любопытных взоров.

Над этой импровизированной стеной крутилось несколько весьма странных субъектов, очень похожих на гигантских светляков. Они лихо шныряли то в одну, то в другую сторону. Может, это резвились ангелы? Сказать точнее трудно…

Зонт продолжал подъем, и по мере подъема возрастало любопытство Гамильтона. Как ни странно, Джек обнаружил, что сам он совершенно спокоен. В подобных обстоятельствах сложно раскрутить самого себя хоть на какие–то эмоции: либо ты врубаешься во все происходящее полностью, либо крыша у тебя съехала абсолютно. Среднего состояния просто не дано.

Скоро зонт преодолеет защитную стену… И они с Макфифом узрят Небеса.

Долгий же был путь – если считать с того момента, когда они торчали в холле «Мегатрона» нос к носу и спорили о каких–то пустяках…

Джек не сразу сообразил, что зонт замедляет движение. По–видимому, они подобрались к некоему рубежу. Выше?.. Ничего не могло быть выше.

Само собой, тут же возник на удивление смешной вопрос: что же дальше? Будет ли зонт спускаться так же неторопливо, как и подымался? Или же он, как бабочка, сложит крылья и сбросит докучливых наездников?

Нет. Им предстояло увидеть еще что–то. Теперь они находились на уровне верхнего края «стены», вероятно прикрывавшей Рай. В голову пробралась еще одна нелепая мысль: стена воздвигнута не для того, чтоб туда не проникали посторонние взгляды, а чтоб никто из содержавшихся в Раю не сбежал оттуда .

– Мы уже… – засопел Макфиф, – почти прибыли…

– Ага, – отозвался Гамильтон.

– Это производит… не пустячный эффект… Так сказать, на мировоззрение!..

– Еще бы! – согласился Джек.

Он почти что разглядел… Еще секунда… еще… Какая–то размытая картинка, некий пейзаж надвигался на них. Честное слово, странное зрелище! Нечто округлое, укрытое густым туманом. Гигантская окружность больше всего напоминала водоем, а для космического пространства подобный факт немыслим… Трудно даже представить, будучи в здравом уме, водоворот в вакууме… Хотя вот, пожалуйста, бредовая картина прямо по курсу, на дальнем берегу даже угадываются горы, обрамленные лесом и кустарником.

Вдруг водоем исчез, словно его накрыл опустившийся занавес. Но занавес тут же поднялся, и вновь просветлело невиданное море: бескрайний простор спокойно покоящейся влаги.

Водоем даже издалека, учитывая смещенность расстояний в космосе, выглядел настолько громадным, что, наверное, в нем легко было простирнуть всю матушку–Землю.

«Сколько ж в нем воды, интересно?» – подумал Джек.

В центре фантастической заводи определенно имелось еще что–то, более темное озеро – внутри большего, прозрачного. Возможно ли, чтоб Небеса являли собой титаническое море? Ведь кроме этого суперокеана больше ничего нельзя было разглядеть.

И это…

Вот так номер! Какое там море! Прямо на Джека и Чарли взирал живой глаз!

Незачем и спрашивать, чей это глаз.

Макфиф издал дикий вопль. Лицо его почернело, как в приступе удушья, из горла вырывался жуткий хрип… Тело корчилось словно в агонии; Чарли будто хотел избавиться от зонта, разжать пальцы, но они отказывались повиноваться, ослабить свою судорожную хватку. Макфиф конвульсивно пытался отвернуться от гигантского Глаза, уклониться от пронизывающего взора.

Глаз сосредоточился на зонте… Зонт вспыхнул мгновенно, как сухая солома. Хлопья горящей ткани, обуглившаяся палка и двое визжащих гомо сапиенс полетели вниз.

Спускаться с той же неторопливостью, с какой они были вознесены, не пришлось. Они ринулись со скоростью метеорита, лишившись от страха сознания. В какой–то миг Джек своей филейной частью ощутил, что земная твердь уже где–то очень близко… И тут же последовал сокрушительный удар. Джека подбросило вверх, как тряпичную куклу. Высоко подбросило, почти к тому пределу, откуда он начал сумасшедшее падение.

И опять оглушительный удар… снова и снова… Когда все закончилось, физическое «я» Джека лежало неподвижно, едва дыша, распростертое на поверхности планеты. Рука сжимала пучок сухой травы, торчавший из глинистой красной почвы. Превозмогая резь в глазах, Джек приоткрыл веки и осторожно осмотрелся.

Он лежал посреди широкой пыльной равнины. Было холодное раннее утро. В отдалении маячили какие–то здания. Рядом, будто сломанный манекен из магазина для толстяков, раскорячилось неподвижное тело Чарли Макфифа…

Шайен, штат Вайоминг.

***

Прошло немало времени, прежде чем Гамильтон сообразил, что люди не только дышат, но еще и говорят.

– Наверно, надо было сразу сюда и двигаться… – кое–как пробормотал Джек.

Ответа от Макфифа не последовало. Мозги ему, наверное, отшибло капитально. Доносилось лишь чириканье птиц на кривом дереве в нескольких ярдах от них.

С трудом поднявшись на ноги, Гамильтон доковылял до своего спутника. Тот был жив, и внешних увечий не наблюдалось. Однако дыхание частое и неглубокое. По подбородку из полураскрытого рта тянулась дорожка липкой слюны. На лице застыла маска предельного ужаса.

Но почему именно ужаса? Разве шанс лицезреть Господа своего не вызвал у Чарли фанатичной радости?

Значит, вскрылись новые факты об окончательно свихнувшейся Вселенной. Их весьма затруднительно увязать в какую–нибудь удобоваримую концепцию. Ясно лишь одно – Гамильтон и Макфиф оказались в самом центре бахаитского мира. В Шайене, штат Вайоминг. Бог исправил отклонение Джека с правильного пути. Это Чарли пытался задержать его, направить по ложной стезе, но сейчас он, несомненно, на богоугодном пути. Тиллингфорд говорил верно: Провидение вело его именно к пророку Горацию Клэмпу.

Джек с любопытством всматривался в серые очертания маячившего вдалеке города. Над приземистыми, неказистыми строениями возвышался одинокий шпиль колоссальных размеров, ослепительно сверкавший в лучах утреннего солнца. Небоскреб?.. Монумент?

Ни то ни другое. Это Храм единоправедной веры. С расстояния в несколько миль Джек обозревал усыпальницу Второго Бааба. Власть бахаизма, которую он ощущал до сих пор, не пойдет ни в какое сравнение с тем, что предстоит.

– Вставай! – толкнул он застонавшего Макфифа.

– Меня не трогай, – просипел Макфиф. – Иди один. Я останусь тут.

Он сунул руку под голову и закрыл глаза.

– Я подожду, – ответил Гамильтон.

Пока длилось ожидание, Джек обдумывал сложившуюся ситуацию. Вот сидит он сейчас посреди штата Вайоминг, холодным осенним утром, с тридцатью центами в кармане… Что ему толковал Тиллингфорд? Джека пробрала нервная дрожь. Может, все–таки попробовать?

– Господи!.. – начал он, становясь в традиционную позу: колено к земле, ладони вместе, глаза набожно обращены к небу. – Вознагради смиренного раба Твоего согласно обычной тарифной сетке, по классу А–четыре для специалистов–электронщиков.

Тиллингфорд упоминал о четырехстах долларах…

Какое–то время ничего не происходило.

Холодный ветер по–прежнему шелестел в сухом бурьяне да перекатывал пустые консервные банки по красной глинистой равнине. Но потом воздух дрогнул.

– Накрой голову! – завопил Гамильтон в сторону Макфифа.

На землю обрушился ливень из серебристых монет. Глухо звякая, монеты низринулись ослепляющим потоком. Когда поток иссяк, Гамильтон в восторге начал сбор невероятного урожая. Каково же было разочарование: до четырехсот долларов явно далековато. Попрошайка получил только на ближайшие карманные расходы.

Вероятно, большего он не заслуживал.

Джек наскреб сорок долларов и семьдесят пять центов. Ну, и на том спасибо! По крайней мере, с голоду он не умрет. А вот когда деньги кончатся… Тогда посмотрим!

– Не забудь, – хриплым голосом заметил, приподнимаясь, Макфиф. – Ты мне должен десять долларов!

Парень явно нездоров. Морда пошла пятнами, тучное тело, того и гляди, как тесто, выползет из одежд. Щека дергается от тика. Происшедшая перемена свидетельствует о том, насколько потрясен Макфиф зрелищем Бога. Точно деморализованный солдат из разбитой армии.

– Ты что, не таким ожидал Его увидеть? – спросил Джек, когда они уже брели по направлению к шоссе.

Проворчав что–то нечленораздельное, Макфиф сплюнул. Слюна была красной от набившейся в рот глиняной пыли. Сунув руки глубоко в карманы, Чарли потопал дальше, тупо глядя вперед и еле передвигая ноги.

– Ладно, – снизошел Гамильтон. – Это не мое дело.

– Я бы не прочь глотнуть чего покрепче, – выдавил наконец Макфиф.

Они взобрались на обочину шоссе. Макфиф принялся изучать содержимое своего бумажника.

– Увидимся в Белмонте. Гони десять баксов. Они мне пригодятся при покупке авиабилета.

Джек с неохотой отсчитал десять долларов, Макфиф принял мелочь без возражений.

Они добрались уже до окраины Шайена, когда Гамильтон заметил нечто отвратительное на шее у Макфифа: гроздь ужасных, красных, набухших болячек. И эта гадость разрасталась прямо на глазах…

– Вот это фрукты поспели!.. – удивленно присвистнул Джек. Макфиф с немым страданием во взоре глянул на него. Немного погодя он показал себе на левую щеку.

– И абсцесс под зубом мудрости… – сообщил он убитым голосом. – Фурункул… Абсцесс… Моя кара.

– За что?

Ответа не последовало. Макфиф погрузился в безмолвную борьбу с угрызениями совести.

Гамильтон вдруг подумал, что может считать себя счастливчиком, если так легко отделался после встречи с Богом. Конечно, существует какой–то механизм отпущения грехов. Макфиф, если поведет жизнь праведную, сумеет избавиться от болячек. Проходимец от рождения, он наверняка найдет верный способ.

У первой попавшейся остановки автобуса они плюхнулись на холодную сырую скамью. Прохожие, спешившие в город за субботними покупками, с любопытством оглядывались.

– Мы – паломники, – ледяным тоном сообщил Джек в ответ на один уж очень бесцеремонный взгляд. – Да–да, на коленях приползли из Бэттл–Крик, штат Мичиган.

Как ни странно, на сей раз никакого наказания свыше не последовало. Тяжело вздохнув, Гамильтон почти пожалел об этом. Капризная стихия личности Вседержителя вызывала больше чем недоумение. Слишком плохо соотносились между собой злополучные «преступление и наказание». Может, молния праведного гнева поразила сейчас какого–нибудь невинного шайенца на другом конце города.

– Ну вот и автобус!.. – с благодарной дрожью в голосе проговорил Макфиф, тяжело подымаясь на ноги. – Доставай свои пятицентовики.

Когда автобус сделал остановку возле аэропорта, Макфиф выбрался наружу и заковылял к административному зданию. Джек остался сидеть: его путь лежал к сияющему шпилю, обелиску или башне, то бишь к Единоправедной усыпальнице.

***

Пророк Гораций Клэмп встретил Джека в огромном, давящем своей величественностью вестибюле. Внушительных размеров мраморные колонны обступали со всех сторон. Усыпальница являла собой откровенное подражание традиционным мавзолеям Античности. Несмотря на всю импозантность сооружения, здесь так и витал изрядный налет дешевой пошлости. Громадная, грозная мечеть шокировала уродством. Подобные монстры создаются людьми, начисто лишенными художественного вкуса. К примеру, коммунистами в Советском Союзе. Но, в отличие от советских учрежденческих «шедевров», это блюдо приправлено еще и всевозможными наличниками, панелями и шпалерами, бронзовыми завитушками и шарами. Монументальные барельефы изображали пасторальные сценки из жизни Ближнего Востока: фигуры, все до единой, – с благообразными постными физиями, тщательно одеты или задрапированы.

– Приветствую! – возгласил пророк, в благословляющем жесте поднимая пухлую ручку.

Гораций Клэмп будто сошел с плаката воскресной школы: кругленький, семенящий вперевалку, в мантии с капюшоном, с благодушно–идиотским выражением лица. Мягким жестом он пригласил Джека подняться на верхнюю ступеньку и легонько подтолкнул его вперед. Внешне Клэмп был вылитый вождь–исламит. Когда они вошли в богато обставленный кабинет вождя, Гамильтон в ужасе и отчаянии спросил себя, зачем он здесь. Действительно ли все это имеет хоть долю смысла?

– Я ждал вас, – деловито сообщил Клэмп. – Меня известили о вашем прибытии.

– Известили? – спросил озадаченный Гамильтон. – Кто?

– Как это кто? Конечно же сам Тетраграмматон.

– Вы хотите сказать, – Джек обескураженно моргнул, – что являетесь пророком Бога по имени…

– Никто не может называть Его по имени, – с лукавым проворством перебил Клэмп. – Имя Его слишком священно. Он предпочитает, чтобы о Нем упоминали, пользуясь термином Тетраграмматон.[16] Я даже удивлен, что вы этого не знаете. Это общеизвестно!

– Видимо, я кое в чем еще профан, – признался Гамильтон.

– Как я понимаю, недавно вы сподобились видения?

– Если вы спрашиваете, видел ли я, мой ответ утвердительный.

Джек поймал себя на мысли, что, едва успев познакомиться с пророком, он уже испытывает чувство некоторой брезгливости, если не отвращения.

– Как Он там?

– По–моему, в добром здравии. – Гамильтон не сдержался и добавил: – Если учесть Его возраст.

Клэмп сосредоточенно прохаживался по кабинету, сверкая абсолютно лысым, как бильярдный шар, черепом. По идее пророк должен олицетворять духовную мудрость, излучать достоинство иерарха, но выглядел он на самом деле форменной карикатурой. Конечно, все стереотипные представления о священнике высокого ранга налицо… Для того чтобы быть убедительным, он слишком величав.

Как чье–то уродливое представление о том, каким должен быть духовный глава единоправедной веры.

– Отче, – без обиняков начал Гамильтон, – думается, мне лучше сразу все выложить… В этом мире я нахожусь примерно сорок часов, никак не больше. И, откровенно говоря, полностью сбит с толку. Это абсолютно безумный мир для меня. Луна величиной с горошину – это абсурд. Геоцентризм – когда Солнце вращается вокруг Земли! – примитив. И архаичная, чуждая Западу идея Бога: капризный старец, осыпающий то монетами, то змеями, то болячками…

Клэмп колюче взглянул на Гамильтона:

– Но, простите, таков порядок вещей! Все это – Его творение!..

– Это творение – может быть. Но не то, которому принадлежу я. Мир, откуда я…

– Вероятно, – перебил Клэмп, – вам бы следовало рассказать, откуда вы. С таким поворотом дел Тетраграмматон меня не ознакомил. Он просто известил, что сюда держит путь заблудшая душа.

Без особого энтузиазма Джек кратко изложил свои приключения.

– Ох! – только и смог вначале выдавить Клэмп. Пророк со скептически–огорченным видом заходил по кабинету взад–вперед. – Нет! Я никак не возьму в толк!.. Хотя случиться подобное могло, вероятно, могло… Вы, стоя здесь, передо мной, заявляете, будто вплоть до прошлого четверга существовали в мире, не осененном Его присутствием?

– Я этого не утверждал. Но – в мире, который не осенен столь грубым и напыщенным присутствием. В моем мире, в моей жизни ничего похожего на племенные культы не было, как не было ни грохота, ни грома. Но Он тем не менее в моем мире вполне присутствовал. Я всегда исходил из того, что Он существует. Но Его присутствие возвышенно и ненавязчиво. Так сказать, Он за кулисами и не меняет декораций всякий раз, стоит лишь кому–то выйти из роли.

Пророк обалдело внимал откровениям Гамильтона.

– Это неслыханно… Я не мог даже мысли допустить, что где–то существуют целые миры неверных.

Джек почувствовал, что терпение с каждой секундой испаряется.

– Неужто до вас не доходит, о чем я?.. Ваша занюханная Вселенная, этот Бааб, или как там его…

– Второй Бааб! – перебил его Клэмп.

– Что такое – «Бааб»? И где тогда Первый? Откуда вся эта чушь?

Наступила пауза презрительного (со стороны пророка) молчания. Наконец Гораций Клэмп усмирил свой праведный гнев и заговорил:

– Девятого июля тысяча восемьсот пятидесятого года Первый Бааб был казнен в Табизе. Двадцать тысяч его последователей, бахаитов, были зверски умерщвлены. Первый Бааб – истинный пророк Господа. Он умер, явив людям множество чудес. Его тюремщики рыдали, словно дети, когда он умирал. В тысяча девятьсот девятом году его останки были перенесены на гору Кармель.

Клэмп умолк. На минуту повисла драматическая тишина, а взгляд Клэмпа наполнился огнем истовой веры.

– В тысяча девятьсот пятнадцатом году, через шестьдесят пять лет после своей кончины, Бааб появился вновь на Земле. В Чикаго, в восемь часов утра четвертого августа, свидетелями этого стали посетители одного ресторана. И это несмотря на тот неоспоримый факт, что его физические останки на горе Кармель неприкосновенны до сих пор.

– Понимаю, – кивнул Джек.

В священном порыве подняв обе руки, Клэмп продолжил:

– Какие еще нужны доказательства? Видел ли мир когда–либо большее чудо? Первый Бааб был только пророком Единосущего Бога…

Дрожащим от волнения голосом Клэмп закончил:

– …тогда как Бааб Второй – это… Он!

– А почему именно Шайен?

– Бааб Второй окончил свои дни на Земле именно в этом месте. Двадцать первого мая тысяча девятьсот тридцать девятого года Он вознесся в Рай, уносимый пятью ангелами, на глазах у верующих в Него. Это был момент божественного потрясения. Я лично… – Тут в горле у пророка что–то булькнуло – наверное, пузырь благоговейного экстаза. – Я сам получил от Второго Бааба, в Его последний час на Земле, Его личные…

Патетическим жестом он указал на нишу в стене кабинета:

– Вот в этом михрабе хранятся часы Второго Бааба, его авторучка, бумажник и один зубной протез. Остальные зубы, будучи природными, вместе с ним вознеслись в Рай! Сам я, в период земного бытия Второго Бааба, был его хронистом. Я и записал большую часть текстов «Байяна» вот на этой пишущей машинке…

Он прикоснулся к стеклянному колпаку, под которым стоял старый разбитый «ундервуд», пятая модель в конторском варианте.

– А теперь, – заявил Клэмп, – давайте–ка поразмыслим над той картиной, которую вы мне описали. Подумать только, чтоб целый мир, миллиарды людей проживали свои жизни напрасно – в отлучении от светлого лика Единосущего Бога!

Рвение проповедника полыхнуло огнем в его глазах, и жуткое слово сорвалось с его уст:

– Джихад!

– Подождите!.. – вздрогнул Гамильтон.

Но Клэмп решительно оборвал его.

– Джихад! – возбужденно возопил он. – Мы возьмемся за полковника Эдвардса в «Калифорния мэйнтэнанс»… Немедленно перестроим производство на ракеты дальнего радиуса… Но прежде всего бомбардируем этот пораженный безверием район литературой священного содержания. Затем, когда во тьме забрезжат огоньки духовности, мы пошлем бригады инструкторов… Затем – концентрация специальных сил странствующих дервишей, пропагандирующих истинную веру через средства массовой информации. Телевидение, кино, книги, аудиокассеты… Я склонен думать, что Тетраграмматона можно будет уговорить на пятнадцатиминутный рекламный ролик. Или даже записать долгоиграющие послания во спасение неверующих.

«Боже, – подумал Гамильтон, – неужели для этого я сброшен в Шайен?..»

Слушая истеричные завывания пророка Клэмпа, Джек чувствовал, как его вновь покидают сила воли и уверенность в себе. Может, он всего лишь слепой исполнитель чужих замыслов? Может быть, мир, прильнувший к груди Тетраграмматона, и есть единственно реальный мир?

– Могу ли я побродить вокруг усыпальницы? – слабеющим голосом попросил Джек пророка. – Хочется посмотреть, что представляет собой святыня бахаизма.

Клэмп, погруженный в свои мысли, поднял на него невидящий взор:

– Что?.. Да–да, разумеется.

Он нажал на кнопку селектора:

– Немедленно выхожу на связь с Тетраграмматоном…

Здесь он осекся, наклонился к Гамильтону и, подняв вопросительно вверх руку, проговорил:

– Как вы думаете, почему Он не сообщал нам о странном мире тьмы и безверия?

Гладкое и сытое лицо пророка Второго Бааба омрачилось сомнением.

– Я чуть было не решил… – Он покачал головой. – Действительно, пути Господни неисповедимы.

– Весьма даже! – поддакнул Джек и, выскочив из кабинета, направился по гулкому мраморному коридору.

Даже в столь ранний час тут и там бродили набожные посетители, прикасаясь к святыням и глазея на все вокруг. В одном из притворов группа хорошо одетых мужчин и женщин распевала гимны. Джек собирался прошмыгнуть мимо, но передумал…

В воздухе над верующими парило слабо светившееся видение, божественный образ, показавшийся Гамильтону даже несколько ревнивым, если не завистливым… И Джек решил, что присоединиться к этим людям – неплохая мысль.

Нерешительно приблизившись, он примкнул к поющим и стал, не без насилия над собой, неуверенно подпевать. Гимны были ему неизвестны, но он быстро усвоил их стиль и ритм. Предельно простые фразы повторялись опять и опять, с бесконечной монотонностью. Очевидно, Тетраграмматон был воистину ненасытен. По–детски эгоистичная личность, постоянно требовавшая хвалы и славословий – самых примитивных и грубых. Скорый на расправу, Тетраграмматон, по–видимому, с той же легкостью впадал в эйфорию, страстно жаждал лести и упивался ею.

Обеспечивать равновесие двух крайностей – дело весьма деликатное… И опасное. Легко возбудимое Божественное Присутствие рядом, всегда ревнивое, постоянно подстерегающее неверный шаг верующего.

Исполнив свой религиозный долг, Гамильтон мрачно отправился дальше. Здание и люди в равной мере полны напряженным ощущением близости Тетраграмматона. Джек ощущал Его повсюду. Подобно густому смогу, исламский Бог проникал в каждую щелку и царил везде.

С тягостным удивлением Джек увидел громадную мемориальную доску, освещенную прожекторами. Он принялся изучать ее.

ЕСТЬ ЛИ ТВОЕ ИМЯ В ЭТОМ ПЕРЕЧНЕ? – гласила крупная надпись вверху.

Список был составлен в алфавитном порядке. Гамильтон не нашел себя в нем. Не было там и Макфифа. Бедняга Макфиф… Джек ядовито хмыкнул. Однако Чарли все равно выкрутится. Имени Марши он тоже не обнаружил. Весь перечень на удивление краткий. Подумать только: неужели из всего человечества только эта жалкая горстка достойна пребывать в Раю?

Джек почувствовал, как в нем закипает волна мрачной ненависти. Он решил поискать на доске имена великих людей, хоть что–нибудь значивших для него: Эйнштейн, Альберт Швейцер, Ганди, Линкольн, Джон Донн. Никого! Гнев только возрос. Что происходит, в конце концов? Эти души брошены в Геенну потому, что не принадлежали вере Второго Бааба из штата Вайоминг?

Конечно!.. Иначе быть не могло. Спасутся только верующие в Него. Всем остальным – бесчисленным миллиардам – уготованы адские печи. Самодовольные колонки имен представляли цвет фанатизма и тупости – основы основ единоправедной веры. Тривиальные личности, банальные посредственности из потока истории…

***

Одно имя тем не менее оказалось знакомым. Джек долго пялился, недоумевая, как оно могло оказаться тут. Почему из всех, кого он знал в жизни, лишь этот деятель очутился в списке праведников: АРТУР СИЛЬВЕСТР.

Старый вояка! Тот самый суровый воин, который сейчас валяется в госпитале в Белмонте. Он, оказывается, один из главных подвижников единоправедной веры.

Что ж, в этом был определенный смысл. Смысл настолько глубокий, что Гамильтон несколько минут мог только беззвучно разевать рот, как рыба на песке.

Он смутно, еще не приходя к вразумительным выводам, начал угадывать, как в этой шараде свести концы с концами. Наконец–то можно нащупать основание всей этой пирамиды.

Предстояло возвращение в Белмонт. И первым делом надо было повидать Артура Сильвестра.

***

В шайенском аэропорту Джек выложил перед кассиром всю свою наличность и сказал:

– Один билет до Сан–Франциско. В крайнем случае согласен и на багажный отсек.

Все равно на билет не хватало. Срочная телеграмма Марше принесла недостающие доллары… и закрыла его банковский счет. С денежным переводом от Марши пришло непонятное послание:

МОЖЕТ, НЕ СТОИТ ТЕБЕ ВОЗВРАЩАТЬСЯ.

СО МНОЙ ПРОИСХОДИТ ЧТО–ТО СТРАННОЕ.

Это удивило, но не сильно. По правде говоря, Джек уже неплохо представлял, что могло произойти.

Самолет прибыл в Сан–Франциско незадолго до полудня. Дальше Гамильтон ехал автобусом компании «Грейхаунд». Парадная дверь его дома в Белмонте оказалась запертой, а в широком окне гостиной желтым неподвижным пятном маячила печальная рожа Прыг–Балды. Марши не видно. Но Джек почему–то сразу понял, что она дома.

Отперев дверь, Джек с порога крикнул:

– Я приехал!

Из глубины темной спальни донеслось сдавленное рыдание.

– Дорогой, я умираю!.. – Марша беспомощно копошилась в затемненной комнате. – Я не могу к тебе выйти. И не смотри на меня. Пожалуйста, не смотри!

Гамильтон снял трубку телефона и набрал номер.

– Приезжай ко мне домой, – приказал он Биллу Лоузу. – И всех из нашей группы обзвони, кого сможешь. Джоан Рейсс, женщину с сыном, Макфифа – если он отыщется…

– Эдит Притчет с сыном еще в больнице, – ответствовал Лоуз. – Только богу известно, где могут быть остальные. А почему так срочно?..

Извиняющимся тоном он добавил:

– Я, видишь ли, с похмелья.

– Тогда сегодня вечером!..

– Давай завтра? В воскресенье тоже будет неплохо. А что случилось–то?

– Мне кажется, я раскусил суть нашей переделки, – сообщил Гамильтон.

– Как раз когда мне начинает нравиться!..

Дальше Лоуз заговорил, подражая сленгу негров из гетто:

– А завтра здеся бальшой день. В Божье васкрисенье нам хотится плясать бал.

– Что с тобой?

– Ничаво, сэр. – Лоуз хмыкнул в трубку. – Вапще ничаво.

– Значит, увидимся в воскресенье! – Гамильтон повесил трубку и повернулся к спальне. – Выходи! – резко бросил он жене.

– Не выйду! – упрямо ответила Марша. – Ты не должен смотреть на меня. Я уже так решила.

Став на пороге спальни, Джек похлопал себя по карманам, ища сигареты. Напрасно: он оставил их у Силки. Не сидит ли девица по–прежнему в его «форде», через дорогу от церкви отца О’Фаррела? Вероятно, она видела их с Чарли вознесение. Но девица она ушлая, вряд ли ее это удивило. Так что страшного ничего не произошло. Разве что он потратит немало времени, прежде чем разыщет свою машину.

– Ну, малышка, иди же! – позвал он жену. – Я хочу завтракать. А если тебя пугает то, что я предполагаю…

– Это ужас какой–то! – В голосе Марши звучали отчаяние и отвращение. – Я хотела покончить с собой. Ну почему это случилось? Что я такого сделала? За что мне такое наказание?!

– Это не наказание, – заметил Джек как можно мягче. – И скоро пройдет.

– Правда? Ты уверен?

– Если только мы будем правильно действовать. Я иду с Балдой в гостиную. Мы ждем тебя.

– Он все уже видел. – Голос Марши опять задрожал. – Я ему отвратительна!..

– Коты всегда торопятся, ты знаешь…

В гостиной Джек плюхнулся на диван и принялся терпеливо ждать. Наконец из темной спальни донеслись звуки осторожных шагов. К выходу приближался неуклюжий силуэт.

Игла острой жалости пронзила Джека. Бедняжка!.. Ей ведь непонятно случившееся!

Толстая, приземистая фигура смотрела на него с порога. Несмотря на предупреждение, Джека потрясло увиденное. Сходства с Маршей у фигуры почти никакого. Неужели это раздувшееся чудовище – его жена?!.

Слезы текли по ее шершавым щекам.

– Что… что мне делать? – прошептала она.

Вскочив с дивана, Джек подбежал к жене.

– Это долго не продлится, уверяю тебя! Подобное произошло не только с тобой. Лоуз еле волочит ноги… И говорит с негритянским акцентом.

– Какое мне дело до Лоуза! Ты лучше на меня посмотри!

Происшедшие перемены могли впечатлить кого угодно. Прежде шелковистые каштановые волосы теперь висели тусклой паклей; кожа стала серой и угреватой. Тело невероятно расплылось вширь. Огрубели и распухли руки; ногти расслоились и почернели. А ноги превратились в две белые колонны, пораженные плоскостопием и обросшие мерзкой волосней. Одета Марша тоже весьма странно: свитер грубой вязки, заляпанная юбка из твида, теннисные туфли… с торчащими грязными носками. Гамильтон оглядел жену со всех сторон.

– Что ж, выходит, я абсолютно прав.

– Это Бог, наверно…

– К Богу это не имеет никакого отношения. Скорее наоборот. Имеется тут некий ветеран войн по имени Артур Сильвестр. Спятивший солдафон, уверовавший фанатично в свои шизоидные религиозные заморочки. А люди вроде тебя для него опасные радикалы. У старика весьма конкретное представление насчет того, как должен выглядеть радикал. Особенно молодая, радикально мыслящая дама вроде тебя.

Грубое лицо Марши исказилось болью.

– Я выгляжу как… как отрицательный герой мультфильма.

– Ты выглядишь так, как воображает себе Сильвестр. Он также думает, что негры непрерывно шаркают подошвами. Так что нам, я думаю, несладко придется… Если мы не выберемся из мира идиотских фантазий Артура Сильвестра как можно скорее, то нам конец.

Глава 8

Воскресным утром Джека разбудили шум и грохот, царившие в доме. Сразу припомнилось загадочное предсказание Лоуза о каком–то недобром событии, ожидавшем их в начале Божьего дня.

Из гостиной неслись рев и скрежет. Гамильтон очертя голову бросился туда и обнаружил, что телевизор непонятно как включился и экран не только ожил, а, похоже, взбесился. Картина представляла собой сумбурную круговерть красных, синих и пурпурных пятен. Из динамиков шел девятый вал убийственного рева – наверное, такие звуки должны нестись прямо из адских пределов.

Постепенно до Джека дошло, что это, скорее всего, воскресная проповедь самого Тетраграмматона.

Выключив телевизор, он прошлепал обратно в спальню. Несчастная Марша свернулась в кровати бесформенной грудой, уклоняясь от солнечного света, бившего в окно.

– Пора вставать, – сказал ей Джек. – Разве ты не слышишь, как Всевышний вопит в гостиной?

– О чем? – недовольно пробормотала Марша.

– Да ничего особенного. Покайтесь – или будете вечно прокляты. Декламация для улицы.

– Не смотри на меня! – взмолилась Марша. – Отвернись, пока я одеваюсь. Господи, какая я теперь уродина!

В гостиной снова на полную мощность включился телевизор. Никто не пытался больше прерывать эту вселенскую ругань. Стараясь не слушать и не слышать, Джек ушел в ванную и занялся бесконечным умыванием и бритьем.

Когда он вернулся в спальню и стал одеваться, у входа раздался звонок.

– Они уже здесь, – напомнил Джек Марше.

Жена, отчаянно пытаясь привести в порядок волосы, простонала:

– Не могу их видеть. Пусть они уйдут.

– Милая, – решительно сказал Джек, шнуруя ботинки, – если ты хочешь вернуть свой настоящий облик…

– Вы дома аль нет? – раздался голос Билла Лоуза. – А, понял, щас дверь толкну…

Гамильтон поспешил в гостиную. Там уже топтался Лоуз. Руки его болтались как плети, глазные яблоки вылезли из орбит, колени полусогнуты. Он комично дернулся навстречу Гамильтону.

– Видок у тя в порядке, – заметил он Джеку. – Глянь–ка, миня доконало… Этот ваш долбанутый мир миня в хлам раздолбал.

– Ты специально так болтаешь? – строго спросил его Джек, не зная, забавляться или злиться.

– Спе… сьяльно?.. – Негр остолбенело уставился на Джека. – Чаво изволите, масса Гамильтон?

– Либо ты полностью в руках у Сильвестра, либо ты самый большой циник, какого я знаю.

Глаза Лоуза неожиданно сверкнули.

– В руках у Сильвестра? Что ты имеешь в виду? – Акцент его исчез. – А я–то думал, что это само Его Непреходящее Величество.

– Значит, акцент – только игра?

У Лоуза в глазах блеснула усмешка.

– Я сильнее, чем он, Гамильтон… Он здорово давит, чистое наваждение, но в счете веду я.

Он заметил Маршу:

– Кто это?

Джек смутился:

– Моя жена. Напасть ее просто одолела.

– Господи Иисусе, – прошептал Лоуз. – Что будем делать?

Звонок в двери вновь вывел резкую трель. Марша с громким рыданием бросилась в спальню. Теперь появилась мисс Рейсс. Строгая, уверенная, она прошагала в гостиную; на ней был серый деловой костюм, туфли на низком каблуке и очки в роговой оправе.

– Доброе утро! – возгласила она быстрым стаккато. – Мистер Лоуз мне сообщил…

Вдруг она удивленно оглянулась на телевизор:

– У вас тоже?

– Конечно. Он всем жару задает.

Мисс Рейсс явно испытала облегчение.

– А я подумала, что он меня одну избрал.

В приоткрытую дверь неожиданно вполз, скрючившись от боли, Макфиф.

– Всем привет, – пробормотал он.

Еще более вздувшаяся щека была забинтована. Шея обернута белой повязкой, концы которой засунуты под ворот рубашки. Осторожно ступая через гостиную, Чарли подошел к Гамильтону.

– По–прежнему плохо?.. – сочувственно спросил его Джек.

– По–прежнему, – печально опустил голову Макфиф.

– Итак, в чем дело? – повысила голос мисс Рейсс. – Мистер Лоуз сказал, что вы собираетесь нам нечто сообщить. Что–то об этом странном, все еще продолжающемся заговоре…

– Заговоре? – переспросил с беспокойством Джек. – Вряд ли подобное слово здесь уместно.

– Согласна! – с жаром поддержала его мисс Рейсс. – Обстоятельства далеко превосходят рамки обычного заговора.

Гамильтон не стал спорить. Подойдя к спальне, где заперлась Марша, он нетерпеливо постучал:

– Выходи, дорогая. Пора ехать в госпиталь.

После томительной паузы Марша появилась в дверях. Она надела просторную пелерину и джинсы, а волосы, в попытке хоть как–то прикрыть их безобразие, собрала в узел под красной косынкой. Косметикой она пренебрегла – в теперешнем положении это было бы глупо.

– Я готова, – грустно сказала она.

***

Гамильтон припарковал «плимут» Макфифа на госпитальной автостоянке. Когда все вышли и направились к подъезду, Билл Лоуз спросил:

– Значит, ключ ко всему – вояка Артур Сильвестр?

– Артур Сильвестр – сам мир вокруг нас, – ответил Джек. – А ключ ко всему – сон, который видели ты и Марша. И много еще другого. Вот ты, например, волочишь ноги. А бедную Маршу изувечили самым мерзким образом. Потом идиотский кодекс бахаитов. Нелепая модель Вселенной… У меня такое ощущение, будто я изучил Артура Сильвестра как внешне, так и с изнанки. В основном – с изнанки.

– Ты уверен?

– Все мы угодили под жуткий луч в «Мегатроне». В течение этого времени работало только одно сознание, одна система логических связей для всех. Это – внутренний мир Сильвестра, ни на секунду не терявшего память.

– Тогда, – сделал вывод рассудительный Лоуз, – мы на самом деле находимся не здесь…

– Да, физически мы по–прежнему валяемся в развороченном «Мегатроне». Но в плане ментальном – мы здесь. Избыточная энергия луча превратила бесплотную начинку черепушки Сильвестра в некое подобие Вселенной. Мы теперь полностью подвластны логике безумца, измыслившего еще в тридцатых годах в Чикаго нелепый религиозный культ. Мы пойманы в его бредовой реальности, мы все лишь смутные тени его невежественного и фанатичного сознания. Мы – в голове у этого человека.

Гамильтон жестом показал вокруг:

– Этот пейзаж… рельеф… это его мозговые извилины, так сказать. Холмы и долины рассудка Артура Сильвестра.

– О господи!.. – прошептала мисс Рейсс. – Мы в его власти! Он хочет уничтожить нас…

– Сомневаюсь, понимает ли он сам, что произошло. Горькая ирония происходящего. Сильвестр, вероятно, чувствует себя вполне нормально в чокнутом мире, не находя ничего странного и необычного. Да и может ли быть иначе? В болотце таких фантазий он прожил всю жизнь.

Они переступили порог госпиталя. Вокруг – ни души. Лишь слышен несущийся из динамиков надсадный рев Тетраграмматона.

– Я чуть не забыл об этом, – признался Гамильтон. – Будем осторожны!

В справочном столе персонал тоже отсутствовал. Очевидно, все собрались на проповедь. Обратившись к справочному автомату, Джек вызвал на табло номер палаты Артура Сильвестра. Через минуту они поднимались в лифте.

Дверь в палату Сильвестра была нараспашку. В кресле сидел тощий, похожий на жердь старик. Он не отрывал взгляд от телеэкрана. Рядом расположились миссис Эдит Притчет и ее сынок Дэвид. Миссис Притчет беспокойно ерзала. При виде посетителей она издала вздох облегчения. Сам Сильвестр не шелохнулся. С непреклонностью фанатика он слушал и лицезрел своего бога, целиком погрузившись в воинственные завывания гремящей проповеди.

Сильвестра явно не смущало прямое обращение к нему Создателя. Так, обычная воскресная процедура. Старый вояка сейчас потреблял еженедельную порцию духовной пищи.

Раздраженный Дэвид подошел к Гамильтону.

– Что это за чертовщина? – сердито спросил он, показывая на экран. – Этого нельзя вынести!

Его мать сидела, деликатно покусывая очищенное яблоко. На лице дамочки отражалась разве что досада на слишком громкий звук.

– Трудно прямо вот так с ходу объяснить, – заметил парнишке Джек. – Вы, вероятно, раньше не встречались со Вседержителем.

Обтянутый бесцветной кожей череп Сильвестра повернулся в сторону вошедших. Колючие серые глазки остановились на Гамильтоне:

– Прекратить разговоры!

От интонации этого голоса Джека пробрал озноб. Старик, не говоря больше ни слова, отвернулся к телевизору.

Они крепко увязли в мире старого маразматика. Впервые с момента аварии Джек ощутил неподдельный страх.

– Я думаю… – уголком рта пробормотал Лоуз, – эту речугу нам всем придется послушать.

Похоже, Лоуз прав. Интересно, сколько положено длиться проповеди, каков на этот счет Его обычай?

Минут через десять иссякло терпение миссис Притчет. Со стоном отчаяния она поднялась и прошла к дальней стене комнаты, где сгрудились все, кроме старика.

– Боже милостивый! – пожаловалась она. – Я всегда терпеть не могла крикливых евангелистов. Но такого за всю жизнь не слыхала.

– Скоро он скиснет, – забавляясь, пообещал Джек. – Он тоже ведь не железный.

– В госпитале все торчат у телевизоров, – надула губы миссис Притчет. – Это вредно отразится на мальчике. Я всегда старалась воспитывать в нем рациональное отношение к миру. А это место явно ему не подходит.

– Разумеется, все это не для него, – согласился Джек.

– Мой сын должен получить хорошее образование, – доверительно и в то же время чопорно поведала миссис Притчет. При этом поля ее широченной шляпы тряслись, как крылья у курицы–наседки, почуявшей коршуна. – Я хочу, чтоб он узнал величайших классиков, испытал все красоты жизни. Отца его звали Элфрид Притчет. Это он осуществил замечательный рифмованный перевод «Илиады». Я считаю, что и в жизни обычного человека искусство должно занимать не последнее место. Вы согласны?.. Жизнь юноши от этого станет богаче и содержательней.

Миссис Притчет оказалась почти столь же несносной, как и Тетраграмматон.

Мисс Рейсс простонала, повернувшись спиной к экрану:

– Я больше не могу!.. Этот скверный старикашка с его бредятиной…

Лицо ее нервно задергалось.

– Хочется схватить что потяжелее и запустить ему в голову!

– Мэм, – промямлил ей Лоуз. – Этот старый хрен вам устроит такую жисть, как вам и не снилось. Хоть вы што угодно делайте!..

Миссис Притчет жадно вслушивалась в акцент Лоуза.

– Региональные говоры так ласкают слух! – нежно проворковала она. – Откуда вы родом, мистер Лоуз?

– Из Клинтона, штат Огайо, – ответил безо всякого акцента Лоуз.

Реакция миссис Притчет оказалась для него неожиданной. Он бросил в ее сторону яростный взгляд.

– Клинтон! Огайо! – не замечая красноречивых взоров, повторила в бессмысленном восторге миссис Притчет. – Я там была проездом! В Клинтоне очень милый оперный театр.

И она принялась перечислять свои любимые оперы.

– Вот это женщина! – обернулся Гамильтон к Марше. – Такая и глазом не моргнет, если даже весь мир провалится в тартарары.

Говорил Джек негромко. Но именно в этот момент закончилась гремящая проповедь. Гнев и ярость отбушевали на экране, комната мгновенно погрузилась в тишину. Джек смутился. Ведь его последняя фраза явственно прозвучала в наступившей тишине.

Сильвестр медленно повернул свою голову на тонкой индюшачьей шее.

– Прошу прощения?.. – прошипел ледяной голос. – Вы хотели что–то сказать?

– Совершенно верно. – Отступать Джеку было некуда. – Я хочу поговорить с вами, Сильвестр. Нас семеро, кому хочется взять одну кость… А вы держите ее другой конец!

***

Телевизор в углу показывал стайку ангелов, распевающих популярные шлягеры. Лица у всех напоминали чистые листы писчей бумаги. Ангелы блаженно раскачивались в такт, придавая скорбным литаниям несколько джазовый оттенок.

– У нас одна общая проблема, – глядя на старика, заявил Гамильтон.

Возможно, Сильвестр действительно обладал властью низвергнуть их в ад. В конце концов, именно ему принадлежал этот мир, и если на Тетраграмматона имелся шанс надавить, то сделать это мог только Сильвестр.

– Что за проблема? – поморщился Сильвестр. – Почему вы не на молитве?

Игнорируя последний вопрос, Джек продолжил:

– Мы сделали одно открытие касательно случившейся с нами аварии. Кстати, как вы себя чувствуете?

На вялом старческом лице появилась самодовольная ухмылка.

– Я полностью поправился. И причина не в убогой медицине, а в Божьей милости и в твердости веры. Вера и молитва проведут человека сквозь любые тернии.

Он добавил:

– То, что вы назвали аварией, ниспослано Провидением для испытания веры. Проверка Господом, из какого материала мы сделаны.

– О, я уверена, – вмешалась миссис Притчет с присущим ей апломбом, – что Провидение не стало бы так мучить людей!

Старик посмотрел на нее взглядом удава.

– Единосущий Бог, – категорически заявил он, – это суровый Бог. Он распределяет кару и милости по своему усмотрению. Наш удел – послушание. Человечество брошено на Землю во исполнение воли Космического Властелина.

– Из нас восьмерых, – гнул свою линию Джек, – семеро потеряли сознание после катастрофы. Один же все время оставался в сознании – и это были вы.

Сильвестр кивнул с довольным видом:

– Падая, я молил Единосущего Бога о помощи и защите.

– Защите от чего? – вмешалась мисс Рейсс. – От того, что Он сам на вас наслал?

Джек сделал предостерегающий знак, а затем продолжил:

– На «Мегатроне» в тот момент случился излишек свободной энергии. При обычных обстоятельствах каждый человек имеет свою шкалу ценностей, свою точку отсчета, систему координат. Но поскольку мы все потеряли сознание, находясь в поле высоких энергий, а вы свое не теряли…

Сильвестр не слушал. Он пристально смотрел куда–то мимо Гамильтона – в сторону Билла Лоуза. Праведный гнев чуть прибавил красок его впалым щекам.

– Кто это там? – визгливо спросил вояка. – Не цветной ли?

– Это наш гид, – спокойно пояснил Гамильтон.

– Прежде чем продолжать разговор, – сухим тоном заявил Сильвестр, – я попрошу цветного выйти вон. Здесь личные покои белого человека.

То, что в следующий миг произнес Джек, проклюнулось у него в голове неизвестно из каких глубин подсознания. Объяснить происшедшее невозможно; слова родились естественно и непроизвольно…

– Пошел ты к дьяволу! – бросил Джек. И тут же чуть не задохнулся от нахлынувшего на него ужаса, увидев каменеющее лицо Сильвестра.

Ну что ж, чему быть – того не миновать! Пусть случится даже самое непоправимое.

– Белый человек?! Вот оно что! Если Второй Бааб – или как его там, Тетраграмматон – спокойно тебя сейчас слушает, отсиживая себе задницу, значит, он еще большая пародия на Бога, чем ты сам – пародия на человека!

Миссис Притчет судорожно глотнула… Дэвид хихикнул. Мисс Рейсс и Марша невольно попятились. Лоуз стоял неподвижно, точно статуя, лицо его хранило неостывший след полученного оскорбления. Только уголки рта скривились в сардонической усмешке. Макфиф молча баюкал в углу свою раздувшуюся щеку и, по–видимому, не реагировал на внешние раздражители.

Артур Сильвестр медленно поднялся во весь рост. Прямо–таки не человек, а карающая десница, занесенное орудие очищения от скверны. Он встал на защиту своего божества, своей страны, своей расы и личного достоинства – всего сразу. Какой–то миг он собирался с силами. Тощее тело сотрясала дрожь. И вот из недр тщедушного организма вызмеилась тонкая, ядовитая ненависть:

– Так ты – любитель негров!..

– Именно так! – подтвердил Джек. – А еще я атеист и красный вдобавок. Вы не знакомы, сэр, с моей женой? Русская шпионка. Вы знакомы с моим другом Лоузом? Дипломник в экспериментальной физике, достоин сидеть за банкетным столом с кем угодно из ныне здравствующих на Земле. Вполне достоин, чтобы…

Хор ангелов сгинул с телеэкрана. Изображение задергалось, будто ручки настройки крутил паралитик. Поплыли темные круги, они угрожающе расширялись, наплывая волнами; из динамиков вместо сладенькой музыки исторгся визг и грохот заряженных яростью конденсаторов. Ушные перепонки готовы были вот–вот лопнуть.

Вырастая на глазах, от экрана отделились четыре фигуры. Это были ангелы. Крепкого сложения, с недобрым блеском глаз, каждый весом не меньше двухсот фунтов. Хлопая крыльями, четверка набросилась на Гамильтона. Сильвестр, с искаженным от злорадства лицом, отступил назад, наслаждаясь спектаклем кары небесной, поразившей богохульника.

Первого крылатого громилу Джек лихим крюком послал в нокаут. У него за спиной Билл Лоуз взмахнул настольной лампой и двинул ею второго ангелочка по кумполу. Тот завертелся волчком, безуспешно пытаясь схватить негра хотя бы за одежду.

– На помощь! – завизжала миссис Притчет. – Полиция!

Безнадежно. Макфиф очнулся в своем углу и сделал бесплодную попытку атаковать одного из заоблачных визитеров. Волна божественного гнева накрыла его с головой. Чарли отлетел к стене и тихо сполз на пол. Дэвид Притчет, неистово вопя, хватал пузырьки с микстурами и наудачу швырялся ими. Марша и мисс Рейсс сражались изо всех сил, вцепившись вдвоем в одного несколько медлительного ангела, толкая его в разные стороны, пиная, царапая и выдирая из крыльев перья.

Но вот с телеэкрана вынырнуло подкрепление… Артур Сильвестр удовлетворенно наблюдал за тем, как Билл Лоуз исчез в вихре мстительно бьющих крыльев. Боеспособным оставался только Джек, да и то чисто номинально. Его уже изрядно отрехтовали: расквасили нос, изодрали в клочья пальто. Однако Джек решил биться до последнего. Еще одного небожителя он выключил ударом в пах. Джек точно не знал, считаются ли ангелы мужчинами, но место для удара выбрал удачно. К сожалению, каждого выбывшего ангела заменяли новые бойцы, слетающие с двадцатисемидюймового экрана.

Отступая, Гамильтон оказался рядом с Сильвестром.

– Была бы хоть какая–то справедливость в твоем вонючем мире!.. – задыхаясь, выдавил Джек.

Сразу два оперенных бойца ринулись на него. Ничего не видя от заливающего глаза пота, хватая ртом воздух, Джек почувствовал, как ноги его предательски заскользили. Отчаянно вскрикнула, пробиваясь к нему, Марша; по крайней мере, Джек мог еще слышать…

Орудуя шляпной заколкой, Марша вонзила импровизированный штык какому–то ангелу в бок; крылатый бандит заревел и отпустил Гамильтона. Схватив со стола бутылку минеральной воды, Джек беспорядочно размахивал ею. Бутылка лопнула от удара о стену, во все стороны полетели пена и осколки.

Отплевываясь, Артур Сильвестр попятился. Мисс Рейсс столкнулась с ним. С кошачьей ловкостью женщина развернулась, сильно толкнула вояку и ускользнула… Сильвестр, с неописуемым изумлением на лице, споткнулся и упал. В подходящем месте оказался угол кровати и встретил хрупкий старый череп… Оба «предмета» звучно вошли в соприкосновение. Не успев даже застонать, Артур Сильвестр провалился во тьму…

И тут же ангелы испарились.

Суматоха стихла. Телевизор умолк. Остались только восемь человеческих фигур, застывших в самых диких позах. Частично обожженный Макфиф. Неподвижный Артур Сильвестр – глаза заволокло пеленой, язык вывалился наружу. Билл Лоуз делал тщетные попытки подняться. До смерти перепуганная миссис Притчет осторожно заглядывала в палату из коридора. Дэвид Притчет стоял разинув рот, сжимая в руках апельсины и яблоки, которыми собирался бомбардировать противника.

Неожиданно мисс Рейсс разразилась истеричным хохотом:

– Мы одолели его! Мы победили! Победи–и–ли!

Джек пришел в себя, проморгался и, отыскав взглядом жену, обнял ставшую прежней Маршу.

– Любимый! – прошептала она, и слезы засверкали в ее глазах. – Все в порядке. С этим покончено!

Нежные пряди ее каштановых волос упали Джеку на лицо. Губами он ощутил восхитительную кожу Марши. И тело – стройное, легкое и гибкое тело жены – вновь стало таким, каким Джек его всегда знал. Исчезли уродливые одежды. Опять на Марше изящные блузка и юбка. В порыве облегчения и благодарности она пылко обняла мужа.

Лоуз наконец поднялся на ноги и проговорил:

– Старый сукин сын теперь, конечно, сравнялся с нами!

Один глаз у Лоуза заплыл и не открывался, одежда висела клочьями.

– Славно вырубили старого ублюдка. Теперь, слава богу, он точно без сознания.

– Мы победили! – радостно подвывала мисс Рейсс. – Мы вырвались из его заговора!

Со всех концов госпиталя к ним спешили врачи. И в основном чтоб заняться Артуром Сильвестром. Старик, с жалкой гримасой на лице, сумел снова водвориться в свое кресло перед телевизором.

– Благодарю, благодарю… – бормотал он. – Со мной все в порядке… Наверно, головокружение…

Начал потихоньку оживать и Макфиф. Не веря своему счастью, он ощупывал шею и щеки – болячки исчезли. С победным воплем Чарли сорвал бинты и повязки.

– Все прошло–о! – кричал он. – Слава богу, все прошло!

– Рано еще Бога благодарить, – сухо напомнил ему Гамильтон. – Цыплят по осени считают!

– Что здесь произошло? – потребовал объяснений какой–то доктор.

– Потасовочка вышла. – Лоуз иронически показал на рассыпавшуюся коробку шоколадных конфет. – Насчет того, кому достанется последняя конфетка со сливочной начинкой.

– Все в порядке, кроме одной вещи, – в глубокой задумчивости произнес Джек. – Вероятно, это чисто технический вопрос…

– Ты о чем? – спросила Марша, снова прижавшись к мужу.

– Ты помнишь свой сон? Разве мы не лежим по–прежнему в «Мегатроне»? Разве мы физически не подвешены в определенной точке времени?

– Проклятье! – пробормотала Марша. – Верно!.. Но мы же вернулись, мы невредимы!

– По всей видимости, да… И это, в конце концов, важней всего…

Джек ощутил тепло ее вздрагивающего тела. Вот уж что воистину является Божьим благословением – эта нежность, эта восхитительно–беззащитная хрупкость.

– Ведь теперь ты опять такая же, как прежде…

Джек осекся на полуслове. Да, он обнимал свою жену, хрупкую, милую Маршу… Пожалуй, слишком хрупкую.

– Марша, – стараясь не выдать своего волнения, проговорил Джек, – что–то не так!..

– Не так? – Марша напряглась. – Что ты имеешь в виду?

– Сними одежду! – Он нетерпеливо дернул за «молнию» у нее на юбке. – Ну, быстрей!..

Растерянная Марша отпрянула в сторону.

– Здесь?! Но, милый, здесь столько народу!..

– Давай, говорю тебе! – рявкнул Джек командным тоном. Марша непослушными пальцами стала расстегивать блузку.

Освободившись от нее, она швырнула ее на койку и нагнулась, чтобы снять юбку. В некоем подобии транса присутствующие наблюдали, как она переступила через упавшее на пол белье и встала, обнаженная, посреди комнаты.

Вот это да! У молодой женщины напрочь отсутствовали всякие половые признаки.

– Взгляни на себя! – сурово приказал Джек. – Ради бога, взгляни! Неужто ты не чувствуешь?..

Изумленная Марша опустила голову. Ее прелестные груди прекратили свое существование. Тело стало, как у подростка, чуть угловатым, гладким, как с целомудренной картинки.

Худенькая, лишенная всякой растительности, Марша могла с тем же успехом сойти за мальчика. Только вот и мальчиком–то, строго говоря, она не являлась. Теперь Марша превратилась в «оно» – ни женщина, ни мальчик. Так, средний род.

– Не понимаю!.. – испуганно пролепетала Марша.

– Мы еще не вернулись, – хмуро сказал Гамильтон. – Это не наш мир.

– Но ангелы… – подала голос мисс Рейсс. – Они пропали!

Потрогав щеку, Макфиф тоже пробасил:

– И мой зуб в порядке!

– Да, это уже не мир Сильвестра! – бросил ему Джек. – А чей–то другой. Какой–то третьей стороны. Боже мой! Что, если мы так и не найдем пути назад?!

С мучительной гримасой на лице он спросил обступивших его людей:

– Сколько осталось еще миров? Сколько еще раз нам надо это пережить?

Глава 9

Разбросанные во все стороны, будто щепки, среди искореженной арматуры и кусков расколотого бетона лежали восемь человеческих тел. Дымились останки той платформы, на которой недавно люди стояли.

Медленно и осторожно, подобно улиткам, спасатели спускались в «Мегатрон». Вскоре они доберутся до распростертых тел, магнит будет выключен, а жуткий луч протонов прекратит существование.

Ворочаясь в постели, Гамильтон так и сяк анализировал эту картину, дотошно обмусоливая каждый фрагмент. Когда Джек расставался со сновидением, картину закрывала дымка. Но стоило ему вновь погрузиться в беспокойный сон, как сцены оживали опять – отчетливые, ясные.

На соседней койке вздыхала и ворочалась жена. Восемь человек в городе Белмонте не находили покоя, то впадая в сон, то пробуждаясь, снова и снова наблюдая очертания «Мегатрона», а внизу, на треснувшем от удара полу, – распростертые, смятые фигуры.

Стремясь постигнуть смысл происшедшего, не упустить ни единой детали, Гамильтон скрупулезно, дюйм за дюймом изучал эту сцену.

Прежде всего, конечно, он сам, его собственное тело. Он приземлился последним. Удар был жестоким. Джек растянулся безжизненно, раскинув руки. Одна нога согнута под туловищем. Кроме слабого дыхания, больше никаких признаков жизни. Боже, если бы он мог отсюда, из другой реальности, как–то расшевелить самого себя, докричаться, вырвать из мрака беспамятства. Но это невозможно.

Выброшенным на берег кашалотом лежал неподалеку Макфиф. Одутловатое лицо хранило выражение возмущенного удивления. Одна рука по–прежнему вытянута в попытке ухватиться за несуществующий поручень. Струйка крови стекала по щеке. Он ранен, в этом нет сомнения. Дыхание тяжелое и неровное.

За Макфифом лежала мисс Джоан Рейсс. Наполовину засыпанная бетонной крошкой, она задыхалась, руки и ноги ее конвульсивно дергались в попытках разгрести придавившую ее тяжесть. Очки у нее разбиты, одежда порвана, над виском выросла уродливая опухоль.

Марша тоже рядом. При виде ее безжизненного тела сердце Гамильтона сжимала жестокая боль. Подобно остальным, ее нельзя поднять. Она без сознания. Руки заломлены, колени подтянуты почти к подбородку, голова вывернута набок, обожженные волосы рассыпались в беспорядке по плечам. Губы едва шевелятся при вдохе и выдохе; больше не видно ни малейшего движения. Одежда ее тлела; медленно, неумолимо вдоль силуэта двигались мелкие вспышки. Облако едкого дыма висело над ней, мешая разглядеть ее ноги. Одна туфля сорвана полностью и валяется в ярде от Марши.

Миссис Притчет напоминала просто холмик пульсирующей плоти, карикатурная в своем цветастом аляповатом платье, от которого теперь остались обгорелые лохмотья. Ее фантастическая шляпа измочалена. Кошелек раскрыт, а его содержимое рассыпано вокруг.

Под обломками находился Дэвид Притчет. Один раз мальчик застонал. В другой – пошевелился. Металлическая панель придавила ему грудь, не давая подняться. К нему сейчас продвигалась нерасторопная медицинская бригада. Что им мешало двигаться быстрей? Джеку хотелось орать, ругаться… почему они не торопятся? Четверо суток пролетело!

Но, к сожалению, в том реальном мире прошло всего лишь несколько страшных секунд.

Среди обрывков экранирующей решетки лежал и негр – гид Билл Лоуз. Его долговязое тело вздрагивало; широко открытыми, подернутыми пеленой глазами он бессмысленно таращился на дымящуюся кучу органической материи. Эта куча являла собой тощий остов Артура Сильвестра. Старик потерял сознание – боль от сломанного позвоночника изгнала из вояки последние проблески сознания. Сильвестр ранен серьезнее других.

Они все еще лежали там, все восемь. Покалеченные и обожженные. Страшная картина. Но Гамильтон, ворочаясь на комфортабельном ложе, отдал бы все на свете, чтоб оказаться там опять: вернуться в «Мегатрон» и расшевелить своего неодушевленного физического двойника. Тогда бы он вызволил истинного Джека из жуткого, бесконечного лабиринта, куда тот так нелепо угодил.

***

Во всех мыслимых мирах понедельник – всегда понедельник. В восемь тридцать утра Гамильтон сидел в пригородном поезде, развернув на коленях свежий номер «Сан–Франциско кроникл» и держа путь к Агентству по развитию электроники. Если, конечно, такая компания существовала. Пока утверждать что–то наверняка невозможно.

Вокруг курили, читали комиксы и обсуждали спортивные новости добропорядочные граждане. Сгорбившись на сиденье, Гамильтон мрачно наблюдал за копошащейся массой. Неужели все эти люди не подозревали, что являются всего–навсего извращенной выдумкой чьей–то прожженной башки? По–видимому, нет. Они благополучно занимались привычными делами, не сознавая того, что любая грань их существования управляется чужой волей.

Нетрудно опознать обладателя этой воли. Вероятно, уже семеро из восьми участников группы пришли к одному и тому же выводу. Догадалась даже Марша. За завтраком жена взглянула на Джека торжественно и заявила:

– Миссис Притчет, вот кто! Я думала об этом всю ночь. И теперь абсолютно уверена!

– Почему абсолютно? – ехидно поинтересовался Джек.

– Потому что она единственный человек, кто может во все это верить! – Она провела ладонью по своим плоским формам. – Ведь это та самая пуританская чушь, которую она способна навязать всем и каждому.

Если у Джека оставались еще какие–то сомнения, то они рассеялись на выезде из Белмонта при виде мимолетного зрелища в вагонном окне. У какого–то склада стояла телега, груженная ржавыми частями автомобильных кузовов. На лошади, запряженной в телегу, были надеты штаны.

– Сан–Франциско, Южный сектор! – объявил кондуктор, появляясь в конце качающегося вагона.

Сунув газету в карман, Гамильтон присоединился к выходящим. Через минуту он уже вышагивал к искристо–белым зданиям агентства. По крайней мере, хоть компания существовала… Это уже неплохо. Суеверно скрестив два пальца правой руки, Джек выпалил горячую молитву. Пусть его работа также окажется неотъемлемой частью этой действительности.

Доктор Гай Тиллингфорд встретил Джека в своем ближнем к выходу кабинете.

– Светлая ранняя пташка, – просиял он, протягивая руку. – В добрый час!

С чувством громадного облегчения Джек снял пальто. Агентство существовало. Тиллингфорд – даже в этом искаженном мире – опять принял Джека на работу. В конце концов, что–то ведь должно уцелеть при переходе через катаклизм.

– Чертовски мило с вашей стороны предоставить мне свободный день, – оставаясь настороже, заметил Гамильтон, пока Тиллингфорд провожал его по коридору к лабораториям. – Весьма признателен.

– Ну, и каковы достижения? – спросил его Тиллингфорд.

А это уже острый момент! В мире Сильвестра Тиллингфорд отправил Джека к пророку Второго Бааба. Маловероятно, чтоб эта идея перекочевала сюда… точнее, об этом не могло быть и речи. Надеясь потянуть время, Гамильтон сказал:

– Неплохо, с учетом обстоятельств. Конечно, немного не в моем стиле.

– Трудно было разыскать это место?

– Ничуть.

Гамильтон вспотел, лихорадочно размышляя, что он мог натворить в этом мире.

– Ну… – начал он. – С вашей стороны все чертовски мило. Первый день – и такой приятный подарок.

– Не стоит об этом. Скажи мне одну только вещь. – Тиллингфорд на мгновение задержался в дверях. – Кто победил?

– П–победил?

– Твой участник отхватил, конечно, приз? – Добродушно осклабившись, Тиллингфорд хлопнул Джека по спине. – Держу пари, что так и было. У тебя все на лице написано.

В коридоре появилась внушительная фигура директора по кадрам, с толстым портфелем под мышкой.

– Ну, как он проявил себя? – спросил кадровик, противно причмокивая губами. С видом посвященного в тайну он тронул Джека за руку. – Может, что–нибудь нам покажете?.. Ленточку? Жетон?

– Не признается, – поведал ему Тиллингфорд. – Эрни, давайте сделаем сообщение в служебном бюллетене. По–моему, персонал заинтересуется…

– Вы совершенно правы, – согласился директор по кадрам. – Я беру на заметку.

Гамильтона он спросил:

– Как, вы сказали, зовут вашего кота?

– Что?.. – пошатнулся Джек.

– В пятницу, помнится, вы как–то его назвали. Но, убей меня бог, не вспомню. Важно не переврать имя в бюллетене.

В новой Вселенной Джек получил свободный от работы день, чтобы сводить Прыг–Балду для участия в конкурсном шоу.

Гамильтон не сдержался и издал беззвучный внутренний стон. Мир миссис Притчет в некотором смысле мог стать еще большим испытанием, чем маразм Артура Сильвестра.

Собрав все необходимые данные о конкурсе котов и кошек, директор по кадрам поспешил дать делу ход, оставив Джека лицом к лицу с новым боссом. Откладывать дальше выяснение кое–каких обстоятельств смысла не имело. Гамильтон решил закусить удила и ринуться напролом.

– Доктор, – проговорил он с мрачной решительностью, – я должен сделать признание. В пятницу я так был взволнован своей предстоящей работой у вас, что… – Он просительно улыбнулся. – Откровенно говоря, я ничего не помню из нашей беседы. Все осталось каким–то смутным пятном…

– Понимаю, мой мальчик, – с отеческой улыбкой ответствовал Тиллингфорд. – Не беспокойся. Обсудим все по порядку. Я полагаю, что ты пришел к нам надолго.

– По правде говоря, – с открытым забралом пошел вперед Гамильтон, – я даже не помню, в чем состоит моя работа… Ну разве не смешно?

Вдвоем они вволю посмеялись над этим.

– Это весьма забавно, мой мальчик! – признал в конце концов Тиллингфорд, вытирая выступившие слезы. – А я–то думал, в мои годы меня уже нечем удивить.

– Может, вы… – Джек старался, чтоб его голос звучал непринужденно. – Может, кратенькую вводную, пока есть время?

– Ну, что ж, – вздохнул Тиллингфорд. Его веселье уступило место серьезному, даже этакому торжественному выражению. В глазах появилась некая отрешенность человека, зрящего дальше прочих. – Полагаю, никогда не вредно повторить основополагающие принципы. Напротив, крайне полезно. И я не устаю повторять: возвращайтесь время от времени к базовым постулатам! Чтобы тем самым избежать опасности сбиться с курса.

– Самоконтроль, – согласно кивнул Джек, моля Бога о том, чтоб этого нового Тиллингфорда не понесло в какие–нибудь мрачные дебри казуистики. Черт его знает, что там напридумывала Эдит Притчет о функциях гигантского электронного концерна.

– Наше агентство, – гудел Тиллингфорд, – как ты понимаешь, есть важный элемент национальной социоструктуры. Оно играет жизненно важную роль. И стоит на высоте своих задач!

– Безусловно! – откликнулся Гамильтон.

– То, что мы делаем здесь, – более чем работа. Больше, я бы сказал, чем просто промышленное предприятие. Агентство создавалось не ради выколачивания прибыли.

– Понимаю, – поддакнул Джек.

– Было бы недостойно бахвалиться такой мелочью, как финансовый успех. Конечно, он имеет место. Но это не самое главное. Наша задача – гигантская и благородная задача – превосходит всякие соображения выгоды и прибыли. Это особенно применительно к тебе, мой мальчик. Тобой, молодым, идеалистически настроенным человеком, движут те же самые устремления, которые в свое время побуждали и меня. Теперь я стар, свое уже сделал. В один прекрасный день я сложу с себя это бремя, передав его в более энергичные руки!

Положив руку Джеку на плечо, доктор гордо повел его в бескрайнее царство исследовательских лабораторий агентства.

– Наша цель, – вещал он, – заключается в обращении колоссальных ресурсов и талантов электронной индустрии на дело повышения культурного уровня нации. Привнести высокое искусство в массы и сделать его жизненной необходимостью для человека.

Гамильтон от ужаса чуть не грохнулся в обморок.

– Доктор Тиллингфорд! – закричал он. – Вы можете посмотреть мне прямо в глаза и повторить, что вы сказали?!

Тиллингфорд удивленно разинул рот.

– Джек? – пробормотал он. – Что ты?..

– Как можно декларировать эту чепуху? Вы же образованный, умный человек. Признанный во всем мире авторитет по цифровой обработке информации! – неистово жестикулируя, вопил Гамильтон в лицо растерявшемуся старику. – У вас мозги, что ли, ампутировали? Ради бога, вспомните наконец, кто вы такой! Не позволяйте безумию пролезть в душу!

Тиллингфорд, заикаясь от испуга, нервно сцепил пальцы и попятился.

– Джек, мальчик мой… Что с тобой случилось?

Шкуру Гамильтона штурмовали здоровенные мурашки. Все бесполезно! Он теряет понапрасну время. Вдруг на него напал приступ дебильного смеха. Ситуация абсурдна до невероятности. Можно было не драть глотку, ничего от этого не изменилось бы. Бедняга Тиллингфорд – он ведь ни при чем… Ха–ха, он виноват не более, чем та лошадь, на которую напялили штаны.

– Извините, – пробормотал Джек удрученно. – Расшалились нервы.

– Боже мой, – перевел дыхание Тиллингфорд. – Ты не возражаешь, если я пойду присяду?.. Сердце… так, ничего особенного: стенокардия. Движок иногда подводит… Извини.

Он шмыгнул в ближайшую дверь. Вскоре оттуда послышались звуки открываемых пузырьков с лекарствами и падающих на пол пилюль.

Скорее всего, новая работа потеряна. Гамильтон уселся на скамью в коридоре и нащупал в кармане сигареты. Адаптация в новом мире началась просто великолепно… Лучше не придумаешь.

Медленно, осторожно приоткрылась дверь. Доктор неуверенно выглянул наружу; в глазах его стояли слезы.

– Джек… – едва слышно позвал он.

– Что? – избегая смотреть доктору в глаза, спросил Гамильтон.

– Джек… Ты ведь желаешь нести культуру в массы?

Гамильтон перевел дух.

– Само собой, доктор. – Встав во весь рост, он посмотрел прямо в глаза Тиллингфорду. – Я обожаю культуру.

Лицо Тиллингфорда зарделось от удовольствия.

– Слава Небесам!

Вновь ощутив некоторый прилив сил и уверенности, он вышел в коридор.

– Ты чувствуешь себя способным взяться за работу? Не хотелось бы перегружать тебя…

Все ясно! Мир, рожденный безумием госпожи Эдит Притчет, легко предвидеть – дружественный, взаимопомогающий, приторный, как патока. В нем может замысливаться и осуществляться только прекрасное и доброе.

– Вы меня не уволите? – с надеждой спросил Джек.

– Уволить тебя? – моргнул Тиллингфорд. – Чего ради?

– Я ведь грубо оскорбил вас.

Доктор смущенно хмыкнул:

– Забудь об этом. Мой мальчик, твой отец был лучшим моим другом. В свободную минутку я расскажу, какие мы порой устраивали склоки… А ты, Джек, молодец! Снял стружку со старика.

Отечески похлопав Гамильтона по плечу, доктор провел его в лаборатории. Секции и отделы с аппаратурой и специалистами расходились во все стороны, как паутина. Пространство вокруг наполнял ровный гул – это вовсю работали электронные мозги вычислительных машин.

– Доктор, – сомневаясь, стоит ли начинать разговор, обратился тем не менее к Тиллингфорду Джек. – Можно задать один вопрос? Просто для полноты картины?..

– Конечно, конечно, мой мальчик. Спрашивай!

– Вам ни о чем не говорит имя Тетраграмматон?

Тиллингфорд растерянно почесал затылок.

– Как ты говоришь? Тетраграмматон? Нет, не помню.

– Спасибо, – выдавил через силу Гамильтон. – Просто хотел убедиться. Я так и думал, что вы его не знаете.

Доктор взял со стола ноябрьский номер «Прикладных наук».

– Здесь есть статья, она прямо–таки ходит в агентстве по рукам. Может, и заинтересует тебя, хотя касается вещей несколько устаревших. Это анализ текстов одного из величайших мыслителей нашего столетия – Зигмунда Фрейда.

– Чудесно, – безжизненным тоном отозвался Джек. Он был готов ко всему.

– Как тебе известно, Зигмунд Фрейд разработал психоаналитическую концепцию секса как сублимации эстетических устремлений. Он доказал, что основополагающее стремление человека к художественному творчеству, если оно не находит адекватных средств самовыражения, преобразуется в уродливый суррогат – в половую активность.

– И это правда? – огорченно промямлил Джек.

– У здорового человека, – повысил голос доктор, – чьи устремления не подавляются средой, не может быть сексуальных вожделений и даже любопытства к сексу. Вопреки традиционным представлениям секс есть не что иное, как искусственно вызванная озабоченность. Когда мужчина или женщина получает возможность свободно проявить себя в пристойной форме художественной деятельности – в живописи, литературе, музыке, – тогда так называемое вожделение пропадает. Сексуальная деятельность – скрытая форма вырождения артистической одаренности человека, имеющая место, когда общество всячески подавляет таланты индивидуума.

– Да, да, – сказал Гамильтон. – Я проходил это в школе. Или что–то похожее.

– К счастью, мы преодолели первоначальное сопротивление эпохальному открытию Фрейда. Он столкнулся со страшным противодействием, и это вполне естественно. К счастью, теперь все в прошлом. Редко уже встретишь образованного, культурного человека, который говорил бы о сексе. Конечно, я сейчас употребляю эти термины в их клиническом значении – как описание клинически аномального состояния!

Пораженный дикой догадкой, Джек все–таки тихо спросил:

– Но остатки традиционного мышления еще встречаются в низших социальных слоях?

– Да, – признал Тиллингфорд, – понадобится время, чтобы новое мышление проникло повсюду.

Лицо озарилось огнем энтузиазма, глаза победно заблестели. Со стороны, впрочем, могло показаться, что доктора на пару секунд окунули мордой в кипящий борщ.

– И это наше главное предназначение, мой мальчик! Основная функция электронного ремесла.

– Ремесла!.. – эхом отозвался Джек.

– Да, боюсь, что это не вполне художественная сфера. Но близка к творческому началу. Наша задача, мой мальчик, состоит в продолжении поиска предельного медиума коммуникации. Такого средства, которое пробуждало бы даже камень. С его помощью живущие на земле представители рода человеческого будут обладать – непосредственно – всем культурным и художественным наследием минувших веков. Улавливаешь?

– Я в это уже залез по самые «не балуйся», – хмуро ответствовал Джек. – У меня много лет стереокомбайн дома.

– Стереокомбайн? – Если бы смог, Тиллингфорд, наверное, подпрыгнул бы в порыве поросячьего восторга. – А я и не знал, что тебя интересует музыка.

– В основном качество звука.

Игнорируя это уточнение, Тиллингфорд радостно проблеял:

– Тогда тебе нужно срочно вступить в наш симфонический оркестр. Мы вызываем на состязание оркестр полковника Эдвардса. У тебя, черт возьми, будет шанс выступить против своей старой фирмы. Ты на каком инструменте играешь?

– На одноклавишном рояле.

– Стало быть – начинающий?.. А как твоя жена? Она играет?

– На шарманке.

Озадаченный Тиллингфорд отступил:

– Хорошо, обсудим это позже. Видно, тебе не терпится приступить к работе.

В половине шестого того же дня Джек с полным правом отложил в сторону бумаги. Влившись в поток направляющихся со службы людей, Гамильтон с чувством облегчения вышел на гравийную дорожку, что вела к улице.

Едва он успел оглядеться, припоминая путь к железнодорожной станции, как к тротуару подкатила знакомая голубая машина. За рулем «форда» сидела Силки.

Джек беззвучно чертыхнулся.

– Ты что здесь делаешь? Я как раз собирался начать охоту за своей тачкой.

Силки, улыбаясь, распахнула дверцу:

– Я нашла твое имя и адрес по регистрационной карточке.

Она показала белую полоску на рулевой колонке:

– Выходит, ты мне правду говорил. А что значит «У» перед фамилией?

– Уиллибальд.

– Кошмарики!

Усевшись рядом с девушкой, Джек осторожно заметил:

– По одной только карточке трудно узнать, где я работаю.

– Конечно. Я просто позвонила твоей жене, и она объяснила, где тебя найти.

Пока Гамильтон тупо взирал на нее, пытаясь переварить это заявление, Силки включила передачу и, сильно газанув, рванула с места.

– Ничего, что я села за руль? – спросила она. – Мне так понравилась твоя машина! Красивенькая, послушненькая!

– Валяй, – махнул рукой Джек, все еще пребывая в трансе. – Так, значит, ты звонила Марше?

– Да, мы долго говорили по душам, – не моргнув глазом, сообщила Силки.

– О чем?

– О тебе.

– Обо мне?

– О том, что тебе больше всего нравится, о твоей работе. Обо всем! Ты же знаешь, женщины любят посплетничать.

В бессильной ярости Джек молча уставился невидящим взором на шоссе Эль–Камино, на бесконечный поток машин, несущихся вдоль полуострова к пригородам. Силки в упоении вела машину, мордашка ее так и сияла. В этом безупречно стерильном мире Силки претерпела радикальные изменения. Белокурые волосы спускались на спину двумя туго заплетенными косичками. Белая блузка полувоенного покроя и длинная темно–синяя юбка прямо–таки испускали ауру чистоты с отутюженных стрелок и складочек. На ногах простые, без украшений туфли на низком каблуке. Бывшая потаскушка теперь выглядела гимназисткой. Никакой косметики. Плутовато–хищное, столь притягательное для мужиков выражение личика исчезло. И фигура, совсем как у нынешней Марши, совершенно неразвита.

– Как ты провела это время? – сухо спросил Гамильтон.

– Прекрасно!

– Ты не помнишь, – решил прощупать почву Джек, – когда мы виделись в последний раз? Что тогда произошло?

– Помню, конечно, – уверенно ответила Силки. – Ты, я и Чарли Макфиф поехали в Сан–Франциско.

– Зачем?

– Макфиф захотел, чтоб ты побывал в церкви.

– Ну и… я побывал?

– Наверно. Вы оба вошли туда.

– И что потом?

– Понятия не имею. Я уснула в машине.

– Ты ничего не видела?

– Например?

Наверное, дико прозвучало бы, если б Джек изрек: «Например, как двое взрослых мужчин поднялись в Небо на зонтике?» И он счел за благо сменить тему:

– Куда мы едем? В Белмонт?

– Конечно. Куда же еще?

– Ко мне? – Что–то уж больно медленно проходило привыкание к этому миру. – Ты, я и Марша…

– Обед готов, – спокойно сообщила девушка. – Или будет готов к нашему приезду. Марша позвонила мне на работу, объяснила, что надо найти в магазине, и я все купила.

– К тебе на работу? – Лоб Джека аж покрылся испариной. – Э… что ж у тебя за работа?

Силки посмотрела озадаченно:

– Джек, ну и странный же ты!

– О!

Силки продолжала обеспокоенно глазеть на него, пока скрежет чьих–то тормозов не заставил ее сосредоточиться на трассе.

– Сигналь! – крикнул Гамильтон.

Гигантский тягач–нефтевоз выруливал справа на их полосу.

– Чего? – не поняла Силки.

Гамильтон сердито вытянул руку и постучал по кнопке клаксона. Тщетно! Звуковой сигнал бездействовал.

– Зачем ты так делаешь? – с любопытством спросила Силки, сбавляя скорость, чтобы пропустить вперед тягач с цистерной.

Снова впадая в медитацию, Джек занес новую информацию в свой банк данных. В этом мире понятие автомобильного клаксона упразднено. До него вдруг дошло, что над плотным потоком машин, торопившихся по домам, должна висеть отчаянная какофония. Но ее не было.

Очищая мир от недостатков, Эдит Притчет вырвала с корнем не просто предметы и явления, но даже целые их категории. Наверное, когда–то в прошлом ее привела в раздражение автомобильная сирена. Зато теперь, в приторно–розовой версии мира, таких вещей не стало вообще. Их не было.

Список недовольств и жалоб старой дуры, несомненно, значителен. И трудно даже с большими допусками угадать, что именно угодило в этот список. Подобная перспективка явно не способствовала приливу жизненных сил и праздничного оптимизма.

Если хоть какая–то малость омрачила убогое благополучие дамочки за все ее пятьдесят лет, то теперь эта вещь тихо придушена в зародыше. Джек боялся дать волю фантазии. Многого, ох, многого можно теперь недосчитаться! Мусорщики, гремящие контейнерами. Рассыльные, звонящие рано утром в дверь. Налоговые счета и прочие платежные бумажки. Плачущие младенцы (если только не все младенцы). Пьяницы. Грязь. Нищета. Вообще страдание.

Удивительно, как смогло уцелеть то, что Джек еще видит за окном машины.

– В чем дело? – сочувственно спросила Силки. – Плохо себя чувствуешь?

– Это смог виноват, – пробормотал Джек. – Мне всегда от него плохо.

– Что такое смог? Какое смешное слово…

Разговор надолго утих. Гамильтон просто сидел и тщетно пытался заставить свои мысли прекратить бешеную прискочку. Сейчас надлежало быть крайне осторожным и рассудительным.

– Хочешь, остановимся где–нибудь? – предложила Силки. – Может, выпьешь лимонаду?

– Ты заткнешься или нет?! – взорвался Гамильтон.

Силки послала ему полный отчаяния взгляд и в испуге уставилась на дорогу.

– Извини. – Нахохлившись, Джек подыскивал себе оправдание. – Новая работа, неприятности всякие…

– Могу представить!

– Ты – можешь? – Он не смог подавить циничных ноток в голосе. – Кстати, ты собиралась рассказать… Твоя работа. В чем она состоит?..

– Все то же самое.

– Черт побери, что же это?

– Я по–прежнему работаю в «Тихой гавани».

Малая толика веры в разумность окружающего мира вернулась к Гамильтону. По крайней мере, кое–что осталось. По–прежнему существовала «Тихая гавань». Небольшой осколок прошлой реальности, за него можно ухватиться в трудную минуту.

– Заедем туда! – выпалил Джек с жадностью. – По паре пива, а потом – домой!

***

Когда они добрались до Белмонта, Силки поставила машину на противоположной от бара стороне улицы. Джек критически оглядел фасад кабака. Особых изменений пока не наблюдалось. Разве что малость почище. В оформлении четко присутствует морской элемент, алкогольные аллюзии как будто стали менее явными. По правде говоря, Джеку стоило труда прочесть отсюда рекламу «Золотистой пены». Горящие красные буквы сливались в плотное пятно. Если не знать, что они означают…

– Джек, – встревожилась Силки, – ты не объяснишь мне, что происходит?

– А именно?

– Сама не знаю. – Девушка растерянно улыбнулась. – У меня такие странные ощущения. Будто в голове крутятся беспорядочные воспоминания… Только какие–то бессвязные… Знаешь, как разорванные бусы.

– О чем они?

– О нас с тобой.

– А–а… – Джек покачал головой. – Может, там еще и Макфиф?

– Чарли тоже. И Билли Лоуз. Словно все случилось очень–очень давно. Но ведь этого не может быть. Мы же только–только познакомились.

Она сжала виски кончиками пальцев. Джек мимоходом отметил, что лак на ногтях отсутствует.

– Каша какая–то получается, честное слово!

– Хотелось бы тебе помочь, – искренне признался Джек. – Но я сам здорово запутался в последние дни.

– И что ты об этом думаешь? У меня такое чувство, будто я вот–вот должна ступить и провалиться сквозь мостовую!.. – Девушка нервно засмеялась. – Наверно, пора подыскать себе другого психоаналитика.

– Другого? Ты хочешь сказать, у тебя один уже есть?..

– Конечно! – Силки взволнованно обернулась. – В этом все и дело. Ты задаешь такие странные вопросы! Ты не должен спрашивать о таких вещах, Джек. Это неприлично. Ты мне причиняешь боль, Джек.

– Извини. – Гамильтон смущенно заерзал. – Не надо было подкалывать тебя.

– О чем ты?

– Оставим это!

Распахнув дверцу, Джек вылез на тротуар.

– Давай пройдем в бар и закажем пивка.

«Тихая гавань» претерпела внутреннюю метаморфозу. Квадратные столики, накрытые белыми крахмальными скатертями, расставлены аккуратно и с умом. На каждом зажжена свеча. Стены украшены гравюрами Ива и Кюрье. Несколько пожилых пар чинно ели зеленый салат.

– В глубине приятнее! – заметила Силки, ведя Джека между столиков. Вскоре они сидели в уютном затененном уголке, изучая меню.

Отведав поданное пиво, Джек решил, что это лучшее пивко за всю его жизнь. В меню значился «Маккой» – настоящее немецкое бочковое пиво, тот самый сорт, который всегда крайне редко удавалось найти. Впервые за все время, проведенное в мире Эдит Притчет, Джек испытал что–то вроде оптимизма.

Дружески подмигнув Силки, Гамильтон поднял кружку. Девушка улыбнулась и ответила тем же жестом.

– Как здорово быть снова здесь с тобой, – отхлебнув из кружки, сказала она.

– Точно.

Подвигав в нерешительности кружку с места на место, Силки наконец спросила:

– У тебя нет приличного психоаналитика? Я перепробовала их сотни… Всегда перехожу к кому–то получше. Так и самого лучшего найду, верно? В принципе, каждый может кого–нибудь предложить…

– Только не я.

– В самом деле? Как странно!

Силки принялась разглядывать литографию на стене, изображавшую зиму в Новой Англии в 1845 году.

– Схожу посоветуюсь с консультантом МОПСа. Обычно они помогают.

– Что такое МОПС?

– Международное объединение психологической санитарии. Ты разве не состоишь там? Все состоят!..

– Вообще–то я – маргинальный тип.

Силки вытащила из сумочки и показала членское удостоверение МОПСа.

– Они решают все проблемы, связанные с психическим здоровьем. Это просто чудесно, психоанализ в любое время дня и ночи!

– А лекарства тоже?

– Разумеется. И еще у них – круглосуточная диетслужба.

Джек простонал:

– С Тетраграмматоном, пожалуй, было легче!

– Тетраграмматон? – Силки вдруг забеспокоилась. – Где–то я слышала это раньше. Что оно значит? У меня такое впечатление… – Она печально тряхнула головой. – Нет, не вспомнить…

– Расскажи–ка мне о диетслужбе! – пожалел девушку Гамильтон.

– Ну, они разрабатывают нам диеты.

– Я догадываюсь.

– Правильное питание крайне важно, Джек. В данный момент я живу на патоке и домашнем твороге.

– Кто б мне подал бифштекс с кровью! – плотоядно произнес Гамильтон.

– Биф–ште–е–екс? – Глаза Силки округлились от ужаса. – Мясо животных?!

– Еще бы! И побольше! С тушеным луком, печеной картошкой, зеленым горошком и… черным кофе.

У Силки страх сменился отвращением.

– О, Джек!..

– А что такое?

– Ты… ты – дикарь.

Наклонившись через столик, Гамильтон бодро сказал:

– Как насчет того, чтобы свалить отсюда? Пойдем–ка в парк на дальнюю аллейку и трахнемся хорошенько.

На лице девицы отразилось только недоуменное безразличие.

– Я не совсем поняла.

Гамильтон сдался:

– Забудь об этом.

– Но…

– Забудь, говорю!

Он мрачно допил пиво.

– Пошли, нас ждут дома к обеду. Марша наверняка беспокоится, не случилось ли с нами чего.

Глава 10

Марша встретила их с радостным вздохом:

– Наконец–то. Долго же вы добирались. – Встав на цыпочки, она потянулась поцеловать Джека. В фартуке и ситцевом платьице Марша выглядела воистину свежей, стройной и душистой, как цветок. – Мойте руки и садитесь.

– Могу я чем–нибудь помочь? – вежливо спросила Силки.

– Все готово. Джек, возьми ее пальто.

– Не надо, – отмахнулась Силки, – я просто брошу его в спальне.

Она оставила супругов ненадолго одних.

– Этого мне только не хватало, – ворчал Гамильтон, вслед за женой проходя на кухню.

– Ты ее имеешь в виду?

– Ну да.

– Когда ты с ней познакомился?

– На прошлой неделе. Подружка Макфифа.

– Она миленькая.

Согнувшись, Марша извлекла из духовки горячую кастрюлю.

– Родная моя, это же проститутка.

– О… – Марша глупо хлопнула ресницами. – Правда? Она не похожа на… то, что ты сказал.

– Конечно, не похожа. Здесь у них такого не бывает.

Марша просияла:

– Тогда и она – нормальная девчонка. Другого быть не может.

Джек преградил жене дорогу, не пропуская ее с кастрюлей в гостиную.

– Но правда заключается в другом. Она действительно проститутка. В настоящем мире – она девка из бара, профессиональная подстилка для завсегдатаев.

– Ну да! – по–прежнему не верила Марша. – Мы с ней долго говорили по телефону. Она что–то вроде официантки. Очаровательный ребенок.

– Милая, ты бы видела ее в рабочей форме…

Он умолк при появлении Силки. В своем целомудренном наряде деваха была свежа, как огурчик.

– Джек, ты меня удивляешь. – Марша опять отправилась на кухню. – Как тебе не стыдно!

Гамильтон, чувствуя себя полным идиотом, побрел прочь. Черт с ними!.. Он взял вечерний выпуск «Окленд трибюн», шлепнулся на диван, закрывшись газетой от Силки, и пробежал глазами заголовки.

ФАЙНБЕРГ ОБЪЯВЛЯЕТ О НОВОМ ОТКРЫТИИ:

ГАРАНТИРОВАНО ИЗЛЕЧЕНИЕ АСТМЫ!

Статья на первой полосе снабжалась фотографией улыбающегося упитанного лысика, который словно рекламировал средство для полоскания рта. Заметка повествовала о его открытии, потрясшем мир. На первой полосе первая колонка.

Колонка вторая подробно рассказывала об археологических раскопках на Ближнем Востоке. Черепки, горшки и вазы… Обнаружен неизвестный город железного века. Человечество затаило дыхание…

Джека посетила любопытная мысль: а как же холодная война? И если уж на то пошло, что стало с Россией? Джек быстро пролистал газету. То, что он обнаружил, заставило волосы подняться дыбом.

Россия как географическое понятие исчезла. Уж слишком отрицательные эмоции она вызывала. Миллионы людей, миллионы квадратных миль суши испарились! Что же осталось на ее месте? Бесплодная равнина? Или колоссальная бездна?..

Забавно, что газета вообще выпущена без привычной передовицы, без сенсационных заявлений и разоблачений. Публицистика, если ее можно так назвать, сразу окунала читателя в грязновато–розовый прудик домохозяек: мода, светские сплетни, свадьбы, разводы, распродажи и реклама. Комиксы? Отчасти они тоже присутствовали – детский юмор, а также бытовые зарисовки. Но «страшные» комиксы, с драками и насилием, исчезли. Конечно, беда невелика. Но белые пустоты на газетном листе как–то обескураживали.

Вероятно, так же выглядел сейчас и север Азии: гигантское белое пятно, где еще недавно, во зло или во благо, теплились миллионы жизней. Эдит Притчет, пожилая располневшая дамочка, решила, что жили они напрасно. Россия раздражала ее; новости об этой стране докучали, как назойливый комар.

Кстати, о насекомых! Джек не заметил вокруг ни мух, ни комаров. Или, скажем, пауков. Когда мадам Притчет испустит последний вздох, мир станет весьма приятным для жизни… если уцелеет само понятие жизни.

– Скажи, – обратился он к Силки, – тебя не беспокоит, куда–то вдруг пропала Россия?

– Вдруг чего?.. – Силки оторвала взгляд от иллюстрированного журнала.

– Забудь! – махнул рукой Джек. Отшвырнув газету, он отправился на кухню. – От этого можно свихнуться! – бросил он жене.

– От чего, дорогой?

– Им всем просто наплевать!

Марша краем уха слышала их разговор.

– Но России ведь никогда и не было!.. Зачем же беспокоиться о ней?

– А побеспокоиться следовало бы. Если бы миссис Притчет упразднила письменность, тоже бы никто не волновался. Даже не почувствовал бы потери, понимаешь?

– Если не чувствуешь потери, – задумчиво проговорила Марша, – стоит ли о ней говорить?

Джека сразила неоспоримость логики. И теперь, пока обе женщины накрывали на стол, он пребывал в задумчивости.

– Но это еще хуже! – вновь наехал он на Маршу. – Худшее из всего, что происходит. Эдит Притчет перекраивает мир, коверкает судьбы людей, а они даже не замечают. Это ужасно.

– Почему?! – взорвалась Марша. – Может, наоборот… – Понизив голос, она кивнула в сторону Силки. – Что ж тут ужасного? Неужели раньше она была лучше?

– Речь не об этом. Вопрос в другом… – Джек сердито направился вслед за женой. – От Силки не осталось и следа. Теперь это совсем другая личность. Восковая фигура, слепленная госпожой Притчет и подсунутая на прежнее место.

– А мне кажется, что это именно Силки.

– Ты же никогда ее раньше не видела.

– И слава богу! – парировала Марша.

Жутковатое подозрение медленно заползало Джеку в мозг.

– Тебе это, видно, по душе! – тихо проговорил Джек. – Ты бы предпочла, чтоб все оставалось без изменений.

– Я этого не говорила, – уклонилась Марша от прямого ответа.

– Да, да! Тебе нравятся эти… нововведения!

Марша остановилась на пороге кухни с ложками и вилками в руках.

– Я об этом сегодня думала. Знаешь, действительно, теперь все намного чище и приличней. Нет того безобразия. Проще стало, что ли. Пришло в некое подобие порядка!

– Только осталось не так уж много.

– Ну и что?

– Может статься, мы сами еще окажемся нежелательными фрагментами. Ты не подумала об этом? – Джек возмущенно ткнул кулаком в стену. – Мы под колпаком! Оглянись вокруг – нас уже перекроили, слепили по–новому. Мы – бесполые уродцы. Тебе это нравится?

Марша не нашлась, что ответить.

– Тебе нравится!.. – задохнулся от ужаса Гамильтон.

– Позже поговорим, – сухо заметила Марша, унося столовые приборы.

Схватив жену за руку, Гамильтон грубо потащил ее назад.

– Ответь! Тебе нравится, как все закрутилось? Ты, может быть, рада, что суетливая толстая старуха изгоняет секс из этого мира!

– Если честно, – медленно проговорила Марша, – на мой взгляд, небольшая чистка миру не повредит. И если мужики не могут держать себя в руках… или не хотят…

– Должен тебе кое–что сказать, дорогая! – угрожающе заворчал Джек. – Еще быстрей, чем Эдит Притчет упраздняет реалии, я собираюсь их возродить. И первым я верну секс. Прямо с сегодняшней ночи.

– Ну конечно, конечно! Ты ведь чокнулся на сексе, только об этом и думаешь!

– Буду трахаться с подругой! – Гамильтон мотнул головой в сторону гостиной, где Силки умиротворенно расправляла скатерть на столе. – Затащу ее вниз – и поехали!

– Милый, – деловито заметила Марша, – это невозможно.

– Почему?..

– Она… – Марша сделала неопределенный жест, – у нее нет того, что тебе нужно…

– А в остальном тебе наплевать?

– Ну не сходи с ума. Это беспредметный разговор. Ты ведь не стал бы спорить о розовых крокодилах. Их не существу–у–ет!

Широким шагом Гамильтон ринулся в гостиную и схватил Силки за руку.

– Пошли! – отрывисто приказал он. – Спустимся в подвальчик послушать квартеты Бетховена.

Недоуменная девушка, спотыкаясь, неохотно побрела за Джеком.

– А как же обед?

– К черту обед! – Он рывком распахнул дверь на лестницу. – Поторопись, пока Притчет не упразднила музыку.

В подвале было холодно и сыро. Гамильтон включил обогреватель и спустил шторы. Когда вместе с теплом вернулся уют, Джек принялся пачками доставать пластинки.

– Что будем слушать? – спросил он нервно.

Перепуганная Силки жалась к дверям.

– Я хочу есть! Марша приготовила чудный обед…

– Только скот ест! – проворчал Гамильтон. – Отвратительное занятие. И неприличное! Я отменил его.

– Не понимаю! – жалобно заныла Силки.

Включив усилитель, Гамильтон подкрутил регуляторы.

– Что скажешь о моей системе? – гордо спросил он.

– М–м… симпатичная.

– Симпатичная… Параллельный выход в противофазе! Никаких искажений вплоть до тридцати тысяч герц. Одних низкочастотных колонок – четыре! Восемь – высокочастотных. Трансформаторы ручной работы. Алмазный звукосниматель, идеальная кинематика! – Он поставил пластинку на проигрыватель и, не удержавшись, добавил: – Способна крутить восьмитонный груз без потери скорости хотя бы на десятую процента! Неплохо?

– Угу.

Зазвучали «Дафнис и Хлоя»… Добрая половина фонотеки загадочным образом испарилась – в основном современные аранжировки или эксперименты с ударными. Миссис Притчет предпочитала добротных классиков: Бетховена, Шумана, тяжеловесные концерты, привычные для слуха человека пуританских устоев. Утрата любимой коллекции Бартока привела Джека в страшное уныние. Вещи Белы Бартока лучше всего ложились Джеку на душу, отзываясь самым интимным переживаниям. Нет, жить в мире миссис Притчет нельзя – старуха пострашней Тетраграмматона.

– Как теперь? – почти машинально спросил он, убавив свет лампы почти до нуля. – Больше не бьет в глаза?

– Она и не била, Джек! – откликнулась Силки. Смутное беспокойство отразилось у нее на лице. – Странно… Я не вижу, куда идти. Боюсь, упаду!..

– Упадешь – так найдем! – усмехнулся Гамильтон. – Что будешь пить? Где–то тут оставалась бутылочка виски.

Дернув дверцу бара, он опытной рукой пошарил внутри. Пальцы обхватили горлышко бутылки. Одновременно он нагнулся за стаканами. Бутылка показалась подозрительно легкой – ближайшее ознакомление подтвердило отсутствие выпивки.

– Тогда хлебнем мятного ликера, – вздохнул Джек. – О’кей?

«Дафнис и Хлоя» уже наполняли полутемную комнату великолепием страсти и неги. Джек подвел Силки к тахте и усадил девушку. Она послушно взяла рюмку ликера и чинно пригубила. Джек с видом судебного эксперта на месте преступления расхаживал взад–вперед, то регулируя звук, то убавляя свет. Потом взбил подушку на тахте, убедился в том, что дверь заперта на ключ. Сверху слышалось, как Марша суетится на кухне. Что ж, сама виновата…

– Закрой глаза и расслабься! – приказал он Силки.

– Я расслабилась!.. – В ее голосе по–прежнему звучал испуг. – Этого, что ли, недостаточно?

– Конечно, конечно, – мрачно согласился Джек. – Все просто замечательно. Послушай, а что, если ты сбросишь обувку и сядешь по–турецки? Вот увидишь, Равель будет восприниматься совсем по–другому.

Силки послушно сбросила белые кроссовки и, подтянув ноги, уселась по–восточному.

– Очень мило, – проговорила она с грустью.

– В сто раз лучше, правда?

– Ага.

И тут неожиданный приступ отчаяния накатил на Джека.

– Все бесполезно, – подавленно забормотал он. – Ничего не получится!

– Что не получится, Джек?

– А, не важно!

На пару минут повисло гнетущее молчание. Потом Силки тихо и осторожно тронула Джека за руку:

– Мне очень жаль.

– Мне тоже.

– Я виновата?

– Немного. Так сразу не объяснишь.

Чуть поколебавшись, Силки сказала:

– Можно тебя спросить?

– Конечно. О чем угодно.

– Ты бы хотел…

Голос девушки звучал едва слышно. В сумерках ее широко распахнутые глаза напоминали две тусклые звездочки на затянутом тучами небе.

– Джек, хочешь меня поцеловать? Один только раз?

Джек крепко обнял девушку и притянул к себе. Взял в ладони ее маленькое острое личико и поцеловал. Силки прильнула к нему, легкая, хрупкая и ужасно костлявая. Джек не разжимал объятий, пока девушка сама не высвободилась. Впрочем, какая девушка? Всего лишь слабая тень, потерянная своим владельцем в сумерках.

– Мне так плохо. – Голос ее задрожал.

– Не надо…

– Я какая–то… опустошенная. У меня все болит. Почему, Джек? В чем дело? Почему мне так плохо?

– Оставь! – отрывисто бросил он.

– Мне страшно. Мне хочется тебе что–то дать… и нечего. Я всего лишь пустое место. Пустышка.

– Не совсем.

Силки вскочила на ноги и теперь маячила размытым силуэтом, быстро передвигаясь по комнате. Когда Джек вновь поднял глаза, Силки предстала уже полностью нагой. Одежда аккуратной стопочкой сложена рядом на тахте.

– Ты меня хочешь?

– Да, но… скорее теоретически.

– Ты можешь!

– Могу? – иронически усмехнулся Гамильтон.

– Тебе – можно, я хотела сказать.

Гамильтон протянул ей обратно тряпки:

– Одевайся. Мы зря теряем время, а обед стынет.

– Что, бесполезно?

– Да! – с горечью ответил Джек, стараясь не смотреть на нелепо исковерканное женское тело. – Абсолютно бесполезно. Но ты сделала все, что могла.

Как только Силки оделась, Джек взял ее за руку и повел к двери. Проигрыватель за спиной все еще плел бессмысленные кружева любовных призывов. Ни Гамильтон, ни Силки не слышали их, удрученно поднимаясь по лестнице.

– Извини, я так подвела тебя, – шептала Силки.

– Забудь.

– Может, найдется какой–нибудь выход. Может, я…

И вдруг голос ее смолк, оборвавшись на половине фразы. А ладонь Джека уже не сжимала тонкие сухие пальчики. Шокированный, он резко обернулся и вытаращился в темноту.

Силки исчезла. Она выбыла из этой реальности.

Джек замер на месте, с дрожью в коленях поджидая новых сюрпризов. И тут наверху распахнулась дверь, на лестнице показалась Марша.

– О!.. – удивленно воскликнула она. – Вот ты где. Поднимайся быстрей, у нас гости.

– Гости!.. – тупо повторил Джек.

– Миссис Притчет. И она привела еще кое–кого. Похоже, намечается вечеринка.

Как в дурмане, Гамильтон одолел оставшиеся ступеньки и проковылял в гостиную. И окунулся в оживленное многоголосие. Из всех пришедших выделялась громоздкая фигура женщины в кричаще–дешевой шубе и нелепой шляпе с громадными перьями… Ее перекрашенные локоны обрамляли одутловатое лицо и морщинистую шею.

– А вот и вы! – восторженно закричала миссис Притчет, едва завидев Джека. – Сюрприз! Сюрприз!

Приподняв набитую до отказа картонку, она громко объявила:

– Я привезла изу–уми–и–ительные пирожные! И глазированные фрукты – уверяю, вы таких в жизни не пробовали!

– Что вы сделали с ней? – рявкнул Гамильтон, наступая на женщину. – Где она теперь?

На миг миссис Притчет лишилась дара речи. Затем ее пятнистые пухлые щеки разъехались в коварной улыбке:

– Да ведь я упразднила ее, милый! Всю эту категорию. Вы не знали разве?

В то время как Гамильтон пытался взглядом сокрушить миссис Притчет, Марша тихонько подошла и шепнула ему на ухо:

– Осторожней, Джек! Будь осторожен!

Он повернулся к жене:

– И ты причастна к этому?

– Косвенно. – Она пожала плечами. – Эдит меня спросила, где ты, и я сказала ей… Не в подробностях, ты не думай… просто в общих чертах.

– В какую же категорию угодила Силки?

Марша улыбнулась:

– Эдит очень точно определила. Маленькая говнюшка или что–то вроде.

– Но их же множество! – воскликнул Гамильтон. – Стоило ли так?..

За спиной у Эдит Притчет показались Билл Лоуз и Чарли Макфиф. Оба навьючены, как грузчики из бакалейной лавки.

– Большое торжество! – доложил как бы извиняющимся тоном Лоуз, осторожно кивнув Гамильтону. – Где тут кухня? Я хочу скорей это поставить!

– Как жизнь, приятель? – хитро подмигнул Макфиф. – Неплохо время проводишь, верно? У меня в мешке двадцать банок пива.

– Здорово, – еще не до конца очухавшись, буркнул Джек.

– Тебя стоит только пальцем ткнуть!.. – добавил раскрасневшийся Макфиф. – То есть, я говорю, это ей стоит только пальцем…

Подошла хмурая Джоан Рейсс. Мальчишка, Дэвид Притчет, шагал рядом с ней. Замыкая процессию, ковылял с каменным выражением лица старый ветеран.

– Все здесь?! – не вполне понимая происходящее, спросил Гамильтон.

– Мы собираемся играть в шарады, – радостно сообщила Эдит Притчет. – Я забегала на минутку после ленча, – пояснила она Гамильтону. – И мы отлично поболтали с вашей женушкой. От души!

– Миссис Притчет… – начал было Джек, но Марша сразу оборвала его.

– Пошли на кухню, ты мне поможешь! – четко скомандовала она.

Джек поплелся без особого желания за Маршей. В кухне торчали с неприкаянным видом Макфиф и Билл Лоуз. Лоуз состроил гримасу, что, видимо, должно было означать улыбку – опасливую и отчасти виноватую. Гамильтону было нелегко определить. Лоуз торопливо отвернулся и принялся распаковывать бесконечные кульки и свертки с закуской. Миссис Притчет явно питала слабость к бутербродам.

– Бридж! – торжественно объявила миссис Притчет в соседней комнате. – Но нам потребуются четверо. Мы можем рассчитывать на вас, мисс Рейсс?

– Боюсь, из меня никудышный игрок, – бесцветным голосом ответила мисс Рейсс. – Но я сделаю все, что смогу.

– Лоуз! – окликнул Гамильтон. – Не могу поверить, что ты играешь в это… Я не удивился бы Макфифу, но чтобы – ты?!

– Беспокойся о себе! – не поднимая глаз, проворчал Лоуз. – Я сам о себе позабочусь!

– В твоей башке достаточно мозгов, чтобы…

– Масса Гамильтон, – стал кривляться Лоуз. – Даст Бог день, даст Бог и пищу. Мая дольше жить будит.

– Прекрати! – покраснев, сердито бросил Джек. – Кончай придуриваться!

С издевательской ухмылкой Лоуз повернулся к Джеку спиной. Но несмотря на всю его браваду, было заметно, как он дрожит. Руки Лоуза тряслись так сильно, что Марше пришлось отнять у него кусок копченого бекона, чтоб негр не уронил.

– Оставь его в покое, Джек! – фыркнула она осуждающе. – Не лезь в чужую жизнь.

– Тут ты и не права! – возразил Гамильтон. – Это ее жизнь, ты поняла? Сама–то ты сможешь питаться только холодными закусками?

– Не так уж и плохо, – философски заметил Макфиф. – Ты что, приятель? Проспись! Это старушкин мир. Она тут заправляет!

В дверях появился Артур Сильвестр.

– Пожалуйста, можно мне стакан теплой воды и немного соды? У меня небольшая изжога.

Сильвестр молча прошел мимо к кухонной мойке. Там он получил от Марши стакан подогретой воды и соду. Удалившись в угол, он всецело сосредоточился на процедуре.

– Никак не могу поверить… – как заведенный бормотал Джек.

– Во что, дорогой?

– Силки. Она исчезла! Абсо–лют–но! Как мошка под паровозом.

Марша безразлично пожала плечами:

– Ну, она должна быть где–то в другом мире. В том самом настоящем мире. Скорей всего, опять клянчит у мужчин выпивку и предъявляет свой товар.

О «настоящем мире» Марша упомянула как–то двусмысленно, если не презрительно.

– Могу я вам помочь? – колыхаясь телесами в цветастом шелковом платье, возникла на пороге Эдит Притчет. – О, мне бы только передник, дорогие мои!

– Вон там, в чулане, дорогая! – Марша показала ей где и как.

Джек брезгливо отстранился, когда нелепое создание оказалось рядом. Старуха ласково улыбнулась ему, но за приторной улыбочкой пряталась самая настоящая ненависть.

– Ну–ну, мистер Гамильтон, не будьте букой! Не портите нам вечер.

Когда миссис Притчет убралась из кухни в гостиную, Джек прижал в углу Лоуза:

– Ты что же, будешь и дальше плясать под дудку этого чудовища? Позволишь распоряжаться собственной жизнью?

Лоуз пожал плечами:

– Да у меня и жизни–то никогда толком не было. Это жизнь, по–твоему, – водить экскурсии по «Мегатрону»? Зевак, ничего не смыслящих в этом. Они просто забрели с улицы, им ведь все равно – что нейтрон, что электрон!

– Хорошо, чем ты занят теперь?

Лоуз гордо выпрямился:

– Я возглавляю исследовательские программы в «Лакман соуп компани». Это в Сан–Хосе.

– Никогда не слыхал о такой.

– Ее придумала миссис Притчет, – смущенно пояснил Лоуз. – Она производит всевозможные душистые шампуни…

– Боже праведный! – выдохнул Гамильтон.

– Для тебя это глупость? Вашу милость, конечно, не заманишь на такую работенку – мелковата.

– Ну уж я не стал бы делать шампуни для Эдит Притчет!

– Я вот что тебе скажу. – Лоуз перешел на зловещий шепот, весь дрожа от обиды и ярости. – Влезь в шкуру цветного – тогда болтай. Попробуй покланяйся со словами «да, сэр» перед всяким белым дерьмом, что появляется у тебя под носом… Перед каким–нибудь ублюдком из Джорджии, что сморкается на пол или не может без посторонней помощи отличить мужской туалет от женского! Я, оказывается, должен был учить его, как спускать штаны. Нравится такая работенка? Повкалывал бы ты шесть лет, чтоб оплатить колледж, помыл бы тарелки после белых посетителей в закусочной на шоссе! Я слышал о твоих предках: папочка – светило в физике. Ты купался в деньгах, тебе не приходилось работать в дешевой забегаловке. А попробовал бы ты заработать диплом, как я его заработал. И потом потыркайся с ним в кармане, поищи работу. В результате – поводырь идиотов. Иди получай нарукавную повязку, будто еврей в концлагере… Тогда и мыльный завод покажется раем земным.

– Даже если этот мыльный завод не существует?

– Здесь он существует! – Темное, худое лицо Лоуза исказилось в судороге отчаяния. – Я там работаю. Пользуюсь шансом на все сто.

– Но это же иллюзия!

– Иллюзия? – Лоуз саркастически ухмыльнулся, стиснул кулак и ударил костяшками по стене. – По–моему, вполне реально.

– Не более чем бредовые навороты Эдит Притчет. Послушай, при твоих–то знаниях…

– Хватит! – грубо оборвал Лоуз. – Не хочу ничего слышать. В том прошлом мире тебя не слишком волновали мои знания. Тебя не беспокоило, что я работал гидом.

– Тысячи людей работают гидами, – попытался оправдаться Джек.

– Люди вроде меня, конечно! Но не такие, как ты. Хочешь знать, почему здесь я чувствую себя лучше? Из–за тебя, Гамильтон. И ты, а не я в этом виноват. Подумай над этим. Если б ты попытался хоть что–нибудь сделать – там… но ты не сделал. У тебя было все: жена, дом, кот, машина и работа. И теперь, естественно, ты хочешь назад. Но у меня все по–другому. И я не хочу назад.

– Все равно ты вернешься, когда накроется этот мир, – заметил Гамильтон.

Холодная ненависть сверкнула во взгляде Лоуза.

– Ты бы уничтожил его?

– Можешь не сомневаться.

– Тебе хочется, чтоб я снова напялил нарукавную повязку? В таком случае, ты не особо отличаешься от остальных. Никакой существенной разницы. Мне всегда говорили: «Не верь белым людям». Но тебя я считал своим другом.

– Лоуз, – тяжело вздохнул Джек, – ты самый неврастеничный сукин сын, какого я встречал.

– Если так, то в этом ты виноват.

– Мне жаль, что ты так думаешь.

– Но это правда! – горячо воскликнул Лоуз.

– Не совсем. Какая–то подспудная правда, наверное, присутствует. Может, ты и прав: лучше тебе остаться здесь. Миссис Притчет о тебе позаботится, если ты опустишься на все четыре кости и будешь издавать именно те звуки, каких от тебя потребуют. Если будешь держаться сзади на безопасном расстоянии и сильно не беспокоить. Если ты не против шампуней, холодных бутербродов и пилюль от астмы. Потому что в настоящем, реальном мире тебе пришлось бы драться. А ты, вероятно, не создан побеждать.

– Прекрати его мучить, – подал голос слушавший их Макфиф. – Пустая трата времени: он же пропащий ниггер.

– Ты не прав, – отмахнулся Джек. – Он обычный человек и устал от поражений. Но победа не светит ему и здесь, как, впрочем, и тебе тоже. Тут никто ничего не выиграет, кроме миссис Притчет.

Лоузу он заметил:

– Тебя перетряхнет почище, чем придирки белых… В этом мире ты окажешься в лапах у пожилой белой женщины!

– Ужин готов! – резко выкрикнула из гостиной Марша. – Идите все и садитесь!..

***

Гуськом друг за другом они проследовали в гостиную. Гамильтон подоспел как раз вовремя, чтобы увидеть на пороге Прыг–Балду. Котяра заинтересованно принюхивался.

Взъерошенный после сна в обувной коробке в чулане, Балда роковым образом пересек путь Эдит Притчет…

Споткнувшись о бедное животное, та воскликнула:

– Какой ужас!

И Балда, уже изготовившийся вскочить кому–нибудь на колени, исчез.

Миссис Притчет продолжила свой путь, даже не заметив исчезновения кота, сосредоточившись на содержимом подноса в своих пухлых розовых пальцах.

– Она убрала вашего кота! – пронзительно воскликнул Дэвид Притчет.

– Не беспокойся, – рассеянно ответила Марша. – Кошек еще много на свете.

– Нет, – хрипло возразил Джек. – Уже нет. Ты забыла?.. Исчезает целая категория!

– О чем это вы? – спросила миссис Притчет. – Я не уловила, о чем вы?..

– Так, пустяки, – быстро ответила Марша и стала обслуживать гостей.

Все заняли свои места. Последним подошел Артур Сильвестр. Покончив с содой, он принес из кухни стеклянный кувшин с горячим чаем.

– Куда это поставить? – ворчливо спросил он, выискивая место на заставленном посудой столе; большой сверкающий кувшин в его вялых, старческих руках выглядел скользким и чересчур тяжелым.

– Дайте сюда, – сладко улыбаясь, проговорила миссис Притчет и потянулась за кувшином. Подойдя к ней с бесстрастным выражением, точно принимая парад новобранцев, Сильвестр поднял кувшин и швырнул изо всех сил женщине в голову. Общий вздох изумления раздался над столом; все вскочили на ноги.

Прежде чем кувшин угодил в цель, Артур Сильвестр растворился в воздухе. Сосуд, потеряв поддержку растаявших рук, грохнулся на ковер и рассыпался на кусочки. Во все стороны полетели бледно–коричневые брызги.

– О господи! – с досадой воскликнула миссис Притчет.

Вслед за Артуром Сильвестром прекратили существование разбитый кувшин и дышащая паром чайная лужа.

– Какая неприятность, – с трудом проговорила Марша.

– Я рад, что с этим покончено, – не очень убедительно соврал Лоуз. – Я как чувствовал – должно что–то случиться.

У негра тряслись руки.

Джоан Рейсс порывисто вскочила:

– Мне что–то нехорошо. Я сейчас приду.

Круто развернувшись, она бросилась из гостиной, пересекла коридор и скрылась в спальне.

– В чем дело? – спросила весьма обеспокоенная миссис Притчет, обводя взглядом присутствующих. – Что могло ее так расстроить? Вероятно, я могла бы…

– Мисс Рейсс! – прокричала Марша настойчиво и пронзительно. – Пожалуйста, вернитесь! Ужин остынет!

– Придется мне пойти посмотреть, что с ней, – вздохнула миссис Притчет, делая попытку подняться на ноги.

Но Джек уже успел переступить порог гостиной.

– Я сам займусь, – бросил он через плечо.

В спальне, сложив руки на коленях, сидела мисс Рейсс. Пальто, шляпа и сумочка лежали рядом с ней.

– Я предупреждала его, – тихо прошептала она Гамильтону. Потом нервно сняла свои очки в тяжелой роговой оправе. Без привычных очков глаза ее казались бесцветными и жалкими. – Такими методами ничего не добьешься, – вещала она.

– Выходит, вы сговорились?

– Конечно. Артур, мальчик и я. Мы встречались сегодня. Больше ведь рассчитывать не на кого. Вас мы тревожить не решились – из–за вашей жены.

– На меня вы можете положиться, – хмыкнул Гамильтон.

Мисс Рейсс извлекла из сумочки стеклянный пузырек и поставила на кровати.

– Мы собираемся усыпить ее, – произнесла она ледяным тоном. – Старая, глупая…

Схватив пузырек, Джек поднес его к свету. Жидкий хлороформ.

– Но он же убьет ее.

– Нет, не убьет.

В дверях появился взволнованный Дэвид:

– Лучше идите к нам, а то мама злится.

Поднявшись, мисс Рейсс взяла пузырек и сунула обратно в сумочку.

– Мне уже лучше, спасибо. Просто шок от неожиданности. Он обещал не делать этого… ох уж эти старые вояки…

– Я сделаю все сам, – заявил Гамильтон.

– Почему вы?

– Не хочу, чтоб вы ее убили. Потому что вы непременно ее убьете.

Какой–то миг они пристально смотрели друг другу в глаза. Затем мисс Рейсс резким нервным движением выдернула пузырек из сумочки и пихнула Джеку в ладонь.

– Тогда проверните все как следует. И сегодня же.

– Нет. Завтра, в подходящий момент. Не в доме, а… на пикнике. Мы увезем ее в горы, прямо утром. Как только рассветет.

– Смотрите же: не трусить и не идти на попятный!

– Ни за что, – мотнул головой Джек, кладя в карман пузырек.

Он был совершенно серьезен.

Глава 11

Лучи октябрьского солнца пронзали воздух холодными, хрупкими иглами тусклого света. Слабая изморозь еще белела на траве. Раннее утро. Белмонт тихо пускал парок в голубовато–белесом тумане. Вдоль автострады плотный поток автомашин двигался – бампер к бамперу – в сторону Сан–Франциско.

– О боже!.. – огорченно вздохнула миссис Притчет. – Такое движение!..

– Мы не поедем этой дорогой, – заметил ей Джек, сворачивая с прибрежного шоссе на боковую трассу. – Мы едем к Лос–Гатосу.

– И что потом? – с жадным, почти детским любопытством спросила миссис Притчет. – Подумать только, я никогда не была в той стороне!

– Тогда мы доберемся до самого океана! – порозовев от волнения, предложила Марша. – Поедем по автостраде номер один, вдоль берега, аж до Биг–Сура.

– Это где же? – с сомнением в голосе спросила миссис Притчет.

– В горах Санта–Лусия, пониже Монтерея. Много времени не займет, а место для пикника отличное.

– Чудненько! – согласилась миссис Притчет, устраиваясь поудобнее на сиденье. – Как мило с вашей стороны – устроить пикник.

– Ну что вы. – Джек не удержался от сарказма. Пришлось сильно надавить на акселератор, чтоб дернувшаяся машина выбила из куцых мозгов Эдит Притчет любое подозрение.

– А почему бы не поехать в Голден–Гейт–парк? – хмуро предложил Макфиф.

– Слишком много народу, – логично возразила мисс Рейсс.

– А Биг–Сур – это часть федерального заказника. Дикое место.

Миссис Притчет встревожилась:

– А мы будем там в безопасности?

– Абсолютно! – заверила ее мисс Рейсс.

– Кстати, почему вы не на работе, мистер Гамильтон? – продолжала кочевряжиться миссис Притчет. – Ведь сегодня не праздничный день. Мистер Лоуз давно работает.

– Я взял на несколько часов отгул, – сдерживая раздражение, ответил Джек. – Чтобы прокатить вас на природу.

– О, как это мило! – Миссис Притчет всплеснула пухлыми ручками.

Мрачно пыхтя сигарой, Макфиф спросил:

– Что происходит, Гамильтон? Вы кого обмишурить собираетесь?

Тошнотворное облако сигарного дыма поплыло к заднему сиденью – прямо под нос миссис Притчет. Нахмурясь, она упразднила сигары. Макфиф обнаружил, что напрасно чмокает губами. На мгновение его лицо приобрело цвет свежеочищенной свеклы. Чарли поспешил взять себя в руки.

– Угу! – пробормотал он.

– Вы что–то сказали?.. – с улыбкой каннибала осведомилась миссис Притчет.

Макфиф не ответил; он неуклюже ощупывал карманы, надеясь, что хоть одна сигарка чудом уцелела.

– Миссис Притчет, – небрежно заметил Гамильтон, – вам не приходила в голову мысль, что ирландцы ничего не внесли в мировую культуру? Нет ни ирландских художников, ни ирландских музыкантов…

– Господи Иисусе! – Обалдевший от такой наглости, Макфиф чуть не грохнулся в обморок.

– И музыкантов?.. – удивленно переспросила миссис Притчет. – Боже, неужели это так? Нет, я не задумывалась об этом.

– Ирландцы – нация варваров, – с садистским удовольствием продолжал Гамильтон. – Все, что они могут…

– Джордж Бернард Шоу!.. – в страхе завопил Макфиф. – Величайший драматург в мире! Уильям Батлер Йейтс, величайший поэт! Джеймс Джойс, ве… – Он осекся. – Тоже поэт.

– Автор «Улисса»! – тоном обвинителя добавил Гамильтон. – Запрещенного долгие–долгие годы из–за неприличных и вульгарных страниц.

– Это великое искусство! – прокаркал Макфиф.

Миссис Притчет размышляла.

– Да, – согласилась она наконец, принимая решение. – Любой окружной судья признал бы это искусством. Так что, мистер Гамильтон, я думаю, вы тут не правы. Ирландцы очень талантливы в драматургии и в поэзии.

– Свифт, – прошептал с надеждой Макфиф, – написал «Приключения Гулливера». Сенсационная вещь.

– Хорошо, – дружелюбно кивнул ему Гамильтон. – Сдаюсь.

Едва не лишившись рассудка от пережитого страха, Макфиф откинулся на спинку сиденья, хватая ртом воздух. Физиономией он сейчас больше всего походил на утопленника.

– Как ты мог?!. – осуждающе зашептала Марша на ухо мужу. – Ты – зверь!

Маленький инцидент позабавил мисс Рейсс; она с интересом и уважением посмотрела на Гамильтона:

– Вы подошли совсем близко…

– Ближе некуда, – ответил Джек, сам немного шокированный собственным поведением. – Сожалею, Чарли.

– Забудь, – хрипло выдавил Макфиф.

По правой стороне дороги тянулись странные пустыри – сплошняком голая земля. Джек попытался вспомнить, что ж тут раньше располагалось. Ага, вспомнил: индустриальная зона и нефтеперерабатывающие заводы. Красители, мазут, гербициды, пластмассы… Вонючее, липкое, гнусное. Теперь все исчезло. Спешите радоваться…

– Я как–то раз посетила здешние места, – заметив удивление Джека, пояснила миссис Притчет. – И упразднила источник зловония.

– Заводы, значит, приказали долго жить? – криво усмехнулся Джек. – Билл Лоуз будет разочарован, оказавшись без мыловарни.

– Я оставила мыловаренные фабрики. – Старуха обидчиво поджала губы. – По крайней мере, те, которые приятно пахнут.

Джек поймал себя на мысли, что жуткая рихтовка действительности доставляет некое мрачное удовольствие. При всей своей нелепости и произвольности. Мановением руки миссис Притчет стирала с лица земли целые индустриальные районы. Джек не сомневался, что разгул безумия долго не продлится, поскольку уничтожалось само основание мира вещей. Никто не рождался, ничто не производилось. Телесная любовь перешла в категорию болезненных явлений, известных только узкому кругу специалистов. Нет, такая шиза должна лопнуть под тяжестью своих же собственных законов.

И это навело Джека на мысль… Вероятно, надо начинать с другого конца. Должен быть более простой способ «освежевать кошку».

Вот только кошки тоже перестали существовать. Вспомнив о Прыг–Балде, Джек почувствовал прилив загнанной в подсознание ярости. Угораздило же бедного кота перейти ведьме дорогу… Но коты, во всяком случае, остались в том, настоящем мире. Артур Сильвестр, Балда, комары, химзаводы и Россия – все это продолжало существовать в подлинной реальности. Джек перевел дух.

Балде все равно бы здесь не понравилось. Мыши, мухи, кузнечики, тараканы – все помножено на ноль. К тому же в ханжеском мире нет места и подзаборным кошачьим радостям. Джек решил поставить пробный эксперимент.

– Смотрите–ка, – самым беззаботным тоном бросил он, когда за окнами машины промелькнули какие–то трущобы полузаброшенного городка. – Какие мерзкие развалины! Я возмущен до глубины души!

Трущобы сгинули. Естественно, в сем мире прибавилось свободного пространства.

– Так уже получше. – Марша беспокойно поглядывала в окна. – Но, может быть, правильнее… я хочу сказать, пусть миссис Притчет решает сама.

– Я стараюсь помочь, – обворожительно улыбнулся Гамильтон. – В конце концов, я тоже хочу нести культуру в массы.

Мисс Рейсс не заставила себя долго ждать.

– Взгляните на того полисмена, – заметила она. – Штрафует беднягу водителя. Как может он так поступать?

– Мне жаль шофера! – пылко поддержал ее Джек. – Попался в лапы к дикарю. Наверно, еще один ирландец. Они все такие!

– Мне он кажется итальянцем, – возразила миссис Притчет. – Но разве полиция не делает доброе дело, мистер Гамильтон? Мне всегда казалось…

– Полиция – конечно. Но не автодорожные псы. Есть разница.

– О!.. – кивнула миссис Притчет. – Понимаю.

Полицейские дорожной службы, включая того, что попался по пути, сгинули в небытие. Все в машине, кроме Макфифа, вздохнули с облегчением.

– Меня не обвиняй, – заметил Гамильтон. – Это все мисс Рейсс.

– Давайте упраздним мисс Рейсс, – угрюмо проворчал Макфиф.

– Ну, Чарли!.. – ухмыльнулся Джек. – Это не совсем гуманно с твоей стороны.

– Да, да!.. – сурово напустилась миссис Притчет. – Вы меня удивляете, мистер Макфиф.

Прямо–таки дымясь от бессильной злобы, Макфиф отвернулся к окну.

– Кто–то должен избавить нас от этих болот, – вдруг брякнул он. – Они смердят до самого неба.

Заболоченная равнина перестала дурно пахнуть. Точнее, не стало и самих болот. Вместо них вдоль дороги появилась некая неопределенная низменность. Бросив взгляд в ту сторону, Гамильтон спросил себя, какой могла быть глубина этих болот. Не больше нескольких ярдов… Тут на обочину выскочила перепуганная стайка длинноногих птиц. Птицы растерянно крутили головами, потеряв привычную среду обитания.

– Смотрите! Какие интересные! – воскликнул Дэвид Притчет.

– Давай, давай! – поощрил его Джек. – От чего ты хочешь избавиться?

Дэвид рассудительно ответил:

– Я ни от чего не хочу избавиться. Я все хочу видеть.

Это отрезвило Гамильтона.

– Ты молодчина, – сказал он мальчику. – И не слушай никого, кто станет разубеждать тебя.

– Как я смогу стать ученым, если будет нечего изучать? – спросил Дэвид. – Куда идти за водой, чтобы рассматривать ее под микроскопом? Все стоячие пруды исчезли.

– Стоячие пруды? – пытаясь понять смысл разговора, переспросила миссис Притчет. – Что это такое, Дэвид? Я не уверена, что…

– И в полях больше нету разбитых бутылок, – обиженно сказал Дэвид. – И мне уже нечем пополнить коллекцию жуков. Ты убрала всех змей, и мой змееловный капкан больше не нужен. На что мне теперь смотреть: как уголь грузят на железной дороге? Теперь и угля–то нет! Раньше я всегда ходил через завод чернил для паркеровских ручек – теперь нет завода. Ты вообще ничего не оставишь?

– Только приятные вещи! – с обидой в голосе ответила ведьма. – Тебе вполне хватит для занятий. Ты же не станешь играть всякой пакостью?

– И еще!.. – упрямо продолжал Дэвид. – Элинор Рут, девчонка, они недавно переехали в дом напротив, обещала мне показать то, что у нее есть, а у меня нет, если я пойду с ней в гараж. Я пошел, а у нее ничего не оказалось. И это мне не нравится.

Миссис Притчет побагровела, казалось, ее хватит удар.

– Дэвид! – наконец удалось выкрикнуть ей. – Ты маленький грязный извращенец! Скажи, ради бога, что с тобой случилось? Откуда в тебе эти животные наклонности?

– Наверное, от папаши, – елейно заметил Джек. – Дурная наследственность.

– Не иначе!.. – Миссис Притчет тяжело дышала, будто карабкалась на невидимую гору. – Дэвид, когда вернемся домой, я задам тебе таку–ую трепку, что ты на всю жизнь запомнишь. Неделю сидеть не сможешь. Никогда в жизни я такого…

– Упраздните его, – с философским видом посоветовала мисс Рейсс.

– Не смей упразднять меня! – воинственно заорал Дэвид. – Только попробуй!

– Я позже с тобой поговорю! – Сверкнув злобно глазами, старая дура горделиво задрала морщинистый подбородок. – Сейчас я не желаю с вами общаться, молодой человек.

– У–у–у!.. – заныл Дэвид.

– Я могу с тобой пообщаться, – напомнил мальчишке Джек.

– Я бы предпочла, чтоб вы этого не делали, – проворчала миссис Притчет. – Пусть до него дойдет наконец, что нельзя находиться в обществе приличных людей, если сам занят грязными делишками.

– За мной тоже водятся грязные делишки… – начал было Гамильтон, но Марша хорошенько пнула его, и Джек заткнулся.

– На твоем месте я бы помалкивала, – прошипела Марша.

Миссис Притчет молча уставилась в окно, мимоходом корректируя столь отвратную для нее реальность. Ветхие фермерские усадьбы, старые ветряные мельницы исчезали на глазах. Ржавые кузова битых авто десятками покидали этот мир. Флигеля, времянки, амбары пропадали из виду вместе с сухими деревьями и кучами мусора. Походя волна праведного гнева старой маразматички истребила одетых в потрепанные комбинезоны сезонных рабочих, гнувших спины на уборке урожая.

– А что это там такое? – раздраженно воскликнула ведьма.

Справа, как бельмо на глазу, торчало приземистое, уродливое здание из бетона.

– Это, – сообщил Гамильтон, – подстанция Тихоокеанской газоэлектрической компании. Она контролирует высоковольтные линии.

– Ну что ж, – пожала плечами миссис Притчет. – Полагаю, вещь полезная.

– Есть люди, склонные так думать, – ответил Гамильтон.

– Могли, конечно, сделать бы привлекательней. – Миссис Притчет возмущенно фыркнула. Когда машина проезжала рядом с подстанцией, четкие прямые линии здания вдруг задрожали и расплылись. И через мгновение в зеркале обратного вида можно было наблюдать странного вида коттедж с черепичной крышей, увитый плющом.

– Очень мило, – оглянувшись, пробормотала Марша.

– Подождите, когда придут электрики проверить кабель, – бросил Гамильтон. – Вот будет удивление!

– Ну что вы, – холодно улыбнулась мисс Рейсс. – Они ничего не заметят.

***

Солнце еще не добралось до своей полуденной точки, а Гамильтон выруливал с автострады в буйную зелень дикого леса. Массивные стволы красного дерева возвышались вокруг; темные лощины мелькали по обе стороны от узкой дороги, которая вела в глубь парка Биг–Сур и вверх по склону Коунпика.

– Страшно! – воскликнул Дэвид.

Дорога карабкалась вверх. Вскоре они выбрались на широкий склон, буйно заросший кустарником. Тут и там, как памятники древних времен, среди зелени поднимались обломки скал. Любимые цветы Эдит Притчет, золотые калифорнийские маки, цвели здесь в бесчисленном количестве. При виде этой картины миссис Притчет издала восторженный возглас:

– Какое великолепие!.. Лучшего места для пикника не придумаешь. Остановите машину!

Гамильтон послушно свернул с дороги и повел «форд» прямиком к поляне. Пришлось немного потрястись на ухабах, прежде чем миссис Притчет догадалась их упразднить. Вскоре Джек затормозил и выключил мотор. Вокруг стояла удивительная тишина, только потрескивал остывающий радиатор и доносились издали слабые крики птиц.

– Вот мы и приехали, – сказал Гамильтон.

Все оживленно выкатились из машины. Мужчины достали из багажника корзины с провизией. Марша взяла одеяло и фотокамеру. Мисс Рейсс – термос с чаем. Дэвид резво носился вокруг, хлестал по кустам длинным прутом, вспугнул даже целое семейство куропаток.

– Ну что за прелесть! – умилилась птичкам миссис Притчет. – Смотрите, даже птенцы летят!

Жилья вокруг явно не наблюдалось. Только зеленые волны леса плавно спускались вниз к океану, словно стремясь слиться с синевой воды. Зрелище впечатлило даже Дэвида.

– Вот это да!.. – прошептал он. – Вот это здорово!

Миссис Притчет покрутилась немного и ткнула пальцем в том месте, где надо расстелить одеяло. Открыли корзины с припасами. Салфетки, картонные тарелочки, вилки и чашечки весело расходились по кругу.

Украдкой забравшись поглубже в кусты, Джек лихорадочно принялся готовить «угощение» для старухи. Никто не обращал на него внимания. Джек развернул носовой платок и смочил его хлороформом. Прохладный ветерок отнес дурманящий запах в сторону, его никто даже не почуял. Порция хлороформа предназначалась только для одной особы. Все пройдет быстро, эффективно, а главное – безболезненно.

– Чем ты занимаешься, Джек? – проговорила вдруг неожиданно возникшая рядом Марша.

Застигнутый врасплох, Джек воровато вздрогнул, едва не уронив бутылочку с хлороформом.

– Ничем, – ответил он глухо. – Ступай к остальным и готовь закуску.

– Ты что–то затеваешь! – Марша нахмурилась, а потом ловко глянула Джеку за плечо. – О боже! Это крысиный яд?

Гамильтон злорадно усмехнулся:

– Лекарство от кашля. У меня катар.

– Ты задумал очередную пакость! – У Марши от гнева округлились глаза. – Я ведь вижу! Ты всегда финтишь, если готовишься что–нибудь выкинуть.

– Просто собираюсь положить конец безумию, – заявил Джек с решимостью фаталиста. – С меня хватит!

Марша цепко схватила мужа за руку:

– Джек, умоляю, ради меня…

– Тебе нравится дебильная империя старухи? – Он рывком освободился от острых пальчиков Марши. – Тебе, Лоузу и Макфифу!.. Вам хорошо и весело, пока ведьма упраздняет людей, животных, насекомых – все, что превосходит ее убогое воображение!

– Джек, ничего не делай, пожалуйста! Обещай мне!

– Извини. Все решено. Колеса завертелись.

Близоруко щурясь в их сторону, миссис Притчет позвала:

– Идите сюда! Тут йогурт с бутербродами – торопитесь, пока все не съели!

Встав на пути у мужа, Марша горячо зашептала:

– Я не пущу тебя! Ты не должен, Джек!.. Неужели тебе непонятно? Вспомни Артура Сильвестра…

– Уйди с дороги! – резко оборвал он ее. – Снадобье испаряется.

К его изумлению, глазки супруги неожиданно наполнили слезы.

– Боже мой… Джек, милый! Что со мной будет? Я не выдержу, если она упразднит тебя. Я умру.

Сердце Гамильтона дрогнуло.

– Ну, не глупи…

– Это правда.

Слезы беспомощно катились по ее щекам; вцепившись в Джека, она толкала его назад. Но все усилия Марши были напрасны. Мисс Рейсс уже провела ряд маневров, и в результате миссис Притчет повернулась к разыгравшейся сцене спиной. Дэвид, отвлекая внимание мамаши, возбужденно демонстрировал ей разноцветные камешки, откопанные им где–то поблизости. Нельзя больше ждать ни секунды – другого случая может не подвернуться.

– Стань в сторонке, – мягко попросил Гамильтон жену. – Если не можешь смотреть, отвернись.

Решительным движением он отодвинул Маршу в сторону.

– В конце концов, рискую–то я ради тебя. Ради тебя, и Лоуза, и Прыг–Балды, и всех нас. Даже ради дурацких сигар Макфифа.

– Я люблю тебя, Джек, – убитым голосом сказала Марша.

– А я спешу! – бросил Джек в ответ. – Понятно?

Она кивнула:

– Понятно. Желаю удачи.

– Спасибо. – И, уже двинувшись вперед, добавил: – Рад, что не сердишься из–за Силки.

– А ты на меня?

– Сержусь, – буркнул Джек. – Но, вероятно, перестану, когда увижу девчонку живой и невредимой.

– Надеюсь, что увидишь, – пролепетала виновато Марша.

– Ну, держи пальцы крест–накрест.

Широко шагая по упругому дерну, Джек быстро подобрался к Эдит Притчет, рассевшейся как слон на солнцепеке. Миссис Притчет как раз допивала из бумажного стаканчика апельсиновый чай. В левой руке она держала половинку вареного яйца. На толстых коленях покоились тарелка винегрета и банка абрикосового компота. Когда Джек уже навис над старухой, мисс Рейсс поспешно проговорила:

– Миссис Притчет, вы не передадите мне сахар?

– Ну конечно, дорогая! – Она положила остатки яйца на салфетку и взялась за бумажный пакет с сахаром.

– Боже!.. – Ведьма вдруг сморщила нос. – Откуда этот страшный запах?

И пропитанный хлороформом платок исчез из дрожащих рук Гамильтона. Бутылочка, заткнутая за пояс и слегка давившая в бедро, перестала беспокоить. Миссис Притчет вежливо передала пакетик с сахаром мисс Рейсс и вернулась к трапезе.

Все кончилось. План рухнул – тихо, бесповоротно.

– Восхитительный чай! – заявила миссис Притчет, когда рядом появилась озадаченная Марша. – Вас можно поздравить, дорогая! Вы – прирожденный кулинар!

– Так оно и есть, – подтвердил Джек.

Он уже пришел в себя от неожиданного поражения, уселся на землю и нервно потер руки:

– Что тут у нас хорошего?

Дэвид широко раскрытыми глазами уставился на него, разинув рот.

– Бутылка пропала! – громко завыл он. – Она пронюхала!

Игнорируя вопли мальчика, Гамильтон спокойно выбирал себе закуску.

– Я, пожалуй, возьму всего понемножку! – жизнерадостно объявил он. – Все так замечательно!

– Берите, угощайтесь! – прошамкала с набитым ртом миссис Притчет. – Попробуйте этот чудный сыр с сельдереем и сливками. Невероятно вкусно!

– Спасибо! – кивнул признательно Гамильтон. – Так и сделаю.

Дэвид Притчет, уже на грани истерики, вскочил на ноги и, гневно указывая на мать пальцем, завизжал:

– Это ты, мерзкая жаба, взяла наш хлороформ! Ты сделала, чтоб он пропал!

– Да, дорогой, – запросто подтвердила миссис Притчет. – Ужасный, отвратительный химикат, и, честно говоря, я не представляю, для чего он тебе. Погулял бы лучше вокруг, посмотрел. Здесь, кстати, растут замечательные папоротники. Тебе полезно на них взглянуть.

Раздался звенящий от напряжения голос мисс Рейсс:

– Миссис Притчет, что вы собираетесь делать с нами?

– Господи, – сказала миссис Притчет, накладывая себе еще винегрета, – что за странный вопрос? Ешьте, дорогая. Вы такая худенькая, вам действительно неплохо бы поправиться.

Машинально все продолжали жевать. Но только миссис Притчет ела с видимым удовольствием; она сопела и чавкала, напоминая в эти мгновения экзотическое животное, только что очнувшееся от голодной спячки.

– Здесь так мирно, – промямлила она. – Только ветер шумит в верхушках сосен.

Высоко над лесом послышался слабый рокот самолета – это совершал рейд патруль береговой охраны…

– Что такое?.. – Брови миссис Притчет сошлись у переносицы. – Непрошеное вторжение…

Самолет, как и вообще все самолеты в этом мире, выбыл из игры.

– Понятно, – с наигранным безразличием сказал Гамильтон. – Что следующее на очереди?

– Сырость! – Миссис Притчет скроила брезгливую гримаску.

– Не понял?..

– Сырость! – Она заерзала на подушке. – Я чувствую сырость от земли. Это неприятно.

– А вы можете упразднить даже понятие? – спросила мисс Рейсс.

– Могу, дорогая!

Земля вдруг стала на ощупь теплой и сухой, как поджаренный тост.

– И ветер немного прохладен, вы не находите?

Ветер стал согревающе ласковым, будто тепло от камина.

– Ну, как вам теперь?

Джека захлестнуло чувство отчаянной бесшабашности. В конце концов, терять уже нечего: все равно безумие уничтожит самое себя. Надо ускорить развязку.

– Вам не кажется, что цвет у океана отвратительный? – спросил он. – Глядеть противно!

Свинцово–синяя ширь океана окрасилась зеленью пастельных оттенков.

– Так гораздо лучше, – высказалась Марша. Она сидела рядом с Джеком, судорожно стиснув ладонь мужа. – О, дорогой… – беспомощно пробормотала она.

Гамильтон привлек жену к себе и указал вдаль:

– Посмотрите, как вон та чайка шныряет!

– Она охотится за рыбой, – прокомментировала мисс Рейсс.

– Подлая птица, – заключил Гамильтон. – Убивает беспомощных рыб.

Чайка растворилась в воздухе.

– Но рыбы сами виноваты, – строила логическую цепочку мисс Рейсс. – Они уничтожают другие формы жизни – маленьких рачков, планктон и водоросли.

– Злобные, алчные рыбы! – подхватил Гамильтон.

По дрогнувшей глади океана пробежала рябь. Рыба как вид жизни списана за ненадобностью. Кстати, со скатерти–самобранки пропало блюдо копченой селедки.

– Ой!.. – воскликнула Марша. – Это был импорт из Норвегии.

– Должно быть, обошлось недешево, – проворчал Макфиф. – Импорт всегда сжирает изрядные суммы.

– Кому нужны деньги?! – удивленно, будто открыв великую истину, оглядел собравшихся Джек. Достав из кармана горсть мелочи, он швырнул ее вниз по склону. Яркие кружочки металла сверкнули на солнце. – Деньги – грязь и тлен.

Блестеть монеткам пришлось недолго. В кармане у Гамильтона странно хрюкнул бумажник: улетучились банкноты.

– Очаровательно! – хихикнула миссис Притчет. – Как мило, что все вы мне помогаете! Иногда мне идей не хватает.

Вдали на склоне корова щипала траву. В тот момент, когда взоры обедающей компании обратились на нее, корова поднатужилась и произвела нечто не к столу сказанное…

– Упразднить коров! – закричала мисс Рейсс, но это оказалось излишним. Эдит Притчет успела почувствовать неудовольствие – и корова испарилась.

Но одновременно у Джека исчез ремень. Туфли Марши. И сумочка мисс Рейсс. Все, что сделано из кожи. А со скатерти пропали йогурт и сливочный сыр.

Мисс Рейсс протянула руку и дернула за пучок сухого бурьяна.

– Какие неприятные растения! – пожаловалась она. – Я укололась…

Упомянутые растения ушли в забвение. Также сдуло почти всю траву на пастбище, где прежде паслись коровы. Теперь вокруг расстилалась лишь голая земля да камень.

Прыжками носясь по кругу, как клоун по манежу, Дэвид вопил:

– Мне попался ядовитый дуб! Отравленный дуб!

– Деревья вообще ядовиты, – сделал открытие Гамильтон. – И репейники, лопухи… сорняки всякие…

От этих слов рощу справа сильно тряхнуло. Лес вокруг тоже затрепетал, будто по нему прошлась гигантская невидимая расческа. После такой «стрижки и укладки» проплешин в растительном мире явно прибавилось.

Марша хмуро пыталась спрятать подальше остатки своей обувки – лохмотья дратвы и металлические заклепки.

– Просто безумие какое–то! – прошептала она Джеку.

– Упразднить обувь! – предложил Гамильтон.

– Неплохая мысль, – согласилась миссис Притчет. Глаза ее горели сумасшедшим огнем. – Обувь жмет ноги!

Остатки туфель исчезли у Марши из рук. Кстати, вместе с обувью остальных присутствующих. Макфиф нервно заерзал своими большими лапами в желто–красных носках. Не найдя, куда пристроить ноги, он смущенно подтянул их под себя.

Тут на горизонте появился дымок океанского сухогруза.

– Алчные торгаши стригут купоны, – констатировал Гамильтон. – Сотрем его с карты морских путей!

Темный дым на горизонте пропал. Торговое судоходство стало достоянием истории.

– Теперь намного чище! – одобрила мисс Рейсс.

По шоссе приближалась машина. Из открытого окна долетели веселые звуки джаза.

– Упраздните радио, – посоветовал Джек.

Шум прекратился.

– Заодно бы и телевизоры, и кино…

Видимых перемен не произошло, но кино и телевидение наверняка отпраздновали покойника.

– А как же остальная дешевка? Аккордеоны, гармони, банджо, маракасы!..

Наверное, сейчас многие музыканты в мире получили хороший подарочек.

– Рекламу! – закричала мисс Рейсс при виде длинной тяжелой автоцистерны, размалеванной по бокам яркими буквами.

Слова на бортах цистерны увяли.

– Грузовые машины – туда же!

Тягач с цистерной прямиком въехали в небытие, выплюнув ошалевшего водителя в кювет, как косточку от компота.

– Ему больно, – жалобно проговорила Марша.

Водитель, не успев выползти на дорогу, исчез…

– Топливо! – подсказал Гамильтон. – То, что везла цистерна.

В мире не стало больше дизельного топлива.

– Нефть, скипидар, нафталин!.. – внесла свою лепту в дело улучшения реальности мисс Рейсс.

– Пиво, медицинский спирт, чай! – добавил Гамильтон.

– Повидло, мед и шипучка, – предложила мисс Рейсс.

– Яблоки, апельсины, лимоны, абрикосы, груши… – робко подала идею Марша.

– Изюм и персики, – мрачно проворчал Макфиф.

– Орехи, лакрица и бататы! – продолжил Джек.

Миссис Притчет любезно упраздняла упомянутые категории.

Стаканчики чая опустели. Скатерть, заставленная едой, заметно обеднела.

– Яйца и сосиски! – вскочив на ноги, закричала мисс Рейсс.

– Сыры! Дверные ручки! Вешалки! – тоже вставая, добавил Гамильтон.

Идиотски хихикая, миссис Притчет продолжала раскручивать свою адскую мельницу.

– В самом деле!.. – колыхаясь от охватившего ее веселья, задыхаясь от смеха, проговорила она. – Но не слишком ли далеко мы зашли?

– Чеснок, бигуди и зубные щетки! – чуть громче произнесла Марша.

– Сера, карандаши, мел, помидоры! – захваченный общей шизой, выпалил Дэвид.

– Трава, автомобили, газонокосилки! – пролаяла мисс Рейсс.

На краю поляны благополучно окончил свои дни «форд» Гамильтона. Склоны холмов будто вытоптало стадо мамонтов.

– Тротуары, – зашел с другого бока Джек.

– Питьевые фонтанчики, часы… – добавила Марша.

– Мебельная политура, – приплясывая, взвизгнул Дэвид.

– Массажные щетки, – отчеканила мисс Рейсс.

– Комиксы, – напомнил Макфиф. – И эти торты с надписями кремом. Французская стряпня.

– Кресла, – неожиданно для себя сказал Гамильтон, и ему стало жарко от собственной смелости, – и диваны!

– Диваны – аморальная вещь! – подтвердила мисс Рейсс, в возбуждении не заметив, что наступила на термос. – Долой их тоже! И стекло! Все стеклянное.

Миссис Притчет послушно упразднила очки мисс Рейсс, как и все стеклянные изделия.

– Металлы! – прокричал изумленный Гамильтон.

У брюк пропала «молния». Металлический корпус термоса тоже исчез. Часы на запястье у Марши… металлические пломбы в зубах… и даже крючки на женском белье.

Потерявший голову Дэвид, прыгая за спинами у взрослых, провизжал:

– Одежду!

В тот же миг все оказались в чем мать родила. Но никто не испытывал и тени смущения, ибо разница полов, как самая страшная скверна, устранена гораздо раньше.

– Растительность! – сказала Марша и поднялась, чтобы встать рядом с мужем.

На этот раз перемены вышли значительные. Ближние холмы и далекие горы мигом облысели, превратившись в гигантские голые черепа. На них, будто пятна запекшейся крови, темнели лишь небольшие островки жухлой земли.

– Облачность! – с перекосившимся лицом крикнула мисс Рейсс. Несколько белых нежных перышек, плывших по небу, растаяли. – И дымку тоже!

Солнце вспыхнуло слепящим заревом.

– Океаны, – прорычал Гамильтон.

Пастельную зелень, простиравшуюся до горизонта, сморгнуло, как соринку на ресницах. Осталась только пропасть без конца и края. Потрясенный Джек замер, и паузой воспользовалась мисс Рейсс:

– Песок!

Колоссальная бездна осела еще глубже… Низкий зловещий звук пророкотал в потревоженных глубинах – нарушился баланс земной коры.

– Не отставайте! – задыхаясь, подстегнула всех мисс Рейсс; лицо ее исказилось, словно она с головой окунулась в любовный экстаз. – Что дальше? Что осталось?

– Города! – тут же предложил Дэвид.

Гамильтон нетерпеливо отмахнулся.

– Земной рельеф, – рявкнул он.

Все обнаружили себя стоящими на гладкой, как стол, равнине. Шесть голых, бледных фигур равного веса и формы лихорадочно озирались вокруг.

– Всех животных, кроме человека! – выпалила мисс Рейсс.

Сделано.

– Все формы жизни, кроме человека! – превзошел ее Гамильтон.

– Кислоты! – возопила мисс Рейсс.

Невыносимая боль мгновенно скрутила тело. Все, скорчившись, с перекошенными лицами рухнули на колени. Радикально менялись основы химического строения тел. Но люди продолжали биться в судорогах отрицания.

– Соли! – проскрипел Гамильтон.

И вновь до самых пят пронзила невидимая агония клеток.

– Нитраты! – пронзительно взвизгнула мисс Рейсс.

– Фосфор!

– Йод!

– Кальций!

Мисс Рейсс, почти теряя сознание, опустилась на четвереньки. Все остальные выглядели так, будто только что покинули камеру пыток. Разбухшее, пульсирующее тело Эдит Притчет дергалось в конвульсиях.

Из раскрытого рта выползала струйка слюны, но старуха упрямо пыталась сосредоточиться на предлагаемых ей категориях.

– Гелий! – хрипло прокаркал Гамильтон.

– Двуокись углерода… – прошептала мисс Рейсс.

– Азот, – сумел выдавить Джек.

Вокруг все оплывало, словно воск. Теряло краски. Закружил черный вихрь первозданного хаоса.

– Неон! Фреон!

Медленно смыкалось кольцо небытия. Мисс Рейсс, в последнем судорожном усилии, рванулась и прохрипела:

– Воздух!

Атмосферу сдуло в одно мгновение. Легкие обожгла вселенская пустота, и Джек стал погружаться в собственную смерть. В распадающейся картине мира взгляд зафиксировал последнее: тело Эдит Притчет конвульсивно перевернулось и застыло; сознание покинуло ее.

Они победили. Старая ведьма больше не властна над ними. Они покончили с ней и теперь наконец свободны… пусть даже на границе жизни и смерти, но свободны…

Кажется, он пока еще жив. Тело бессильно распростерто, грудь судорожно вздымается, пальцы царапают землю. Но где же он находится?..

Ценой невероятного усилия Джек открыл глаза.

Нет, это явно не мир миссис Притчет… Вокруг глухо пульсировала тьма; она обволакивала и давила. Но взгляд уже лихорадочно нашарил другие фигуры, разбросанные там и тут.

Вот неподалеку Марша, затихшая и неподвижная. За ней виднелся Чарли Макфиф с разинутым ртом и остекленевшим взором.

Сквозь мутную пелену Джек разглядел также Артура Сильвестра, Дэвида Притчета, долговязую фигуру Билла Лоуза, а рядом – бесформенные очертания Эдит Притчет.

Неужели они еще в «Мегатроне»? Мгновенная острая радость пронзила Джека… и тут же пропала. Нет, это не «Мегатрон». Из горла вырвался булькающий стон, надулся пузырем едкой слюны и лопнул на растрескавшихся губах. Джек попытался ползти, но не было сил, чтобы сдвинуться с места. Как же спрятаться от нависшей угрозы, неясной тени, может быть, самой Смерти, а может, гигантского насекомого, собравшегося ужалить… Нечто жуткое склонилось над Джеком, приготовив острое жало…

Сухой, шелестящий, рвущий перепонки шепот проник в уши; ядовитое жало, вибрируя, поразило мозг. И когда Джек перестал кричать, выбившись из сил, то у него осталась возможность только слушать.

– Благодарю вас, – шептал чуть отдающий металлом голос. – Вы очень хорошо сыграли свою роль. Как я и планировала.

– Прочь от меня! – вякнул Джек.

– Я уберусь, – пообещал голос. – Я подожду, когда вы займетесь своими делами. Я буду за вами наблюдать. Каждый из вас – интересен. Я давно слежу за вами, но не так, как мне хотелось бы. Я хочу все видеть с близкого расстояния и каждую минуту – все, что вы делаете; быть вокруг и внутри вас, чтобы схватить в любой момент. Мне надо быть в контакте с вами. Мне надо, чтоб вы делали то, чего я захочу. Мне необходима ваша реакция, ваши чувства. Мне надо…

Теперь Джек понял, где очутился, в чьей оказался реальности. Он узнал монотонный металлический голос, коловший слух. Голос Джоан Рейсс.

Глава 12

– Хвала Небу, – воскликнул кто–то рядом, судя по всему – женщина. – Мы вернулись. Мы вернулись в настоящий мир.

Черный вихрь улегся, падение в бездну прекратилось. Взору открылась знакомая панорама – лес и океан. Зелень парка Биг–Сур и лента шоссе у подножия Коунпика вновь заняли надлежащее им место.

Над головой – чистое послеполуденное небо; золотые калифорнийские маки искрятся мириадами росинок. На месте оказалась и скатерть–самобранка с баночками, блюдцами, с бумажными стаканчиками и тарелочками. По правую сторону чуть шелестела на ветру сочная зелень рощи. «Форд», ослепительно сверкая, стоял точно там, где его оставили, – в конце поляны.

Над океаном кружила чайка. Грузовой дизель проревел вдоль шоссе, оставляя клубы черного дыма. В кустарнике зигзагами шныряла земляная белка, запутывая след к своей норе.

Наконец зашевелились остальные собратья по несчастью. Марша неуверенно поднялась на колени и молча озиралась вокруг. Неподалеку все еще неподвижно покоилась Эдит Притчет. За ней – Артур Сильвестр и Дэвид Притчет. Возле самой скатерти ворочался, словно кабан, застрявший в зарослях, Чарли Макфиф. Билл Лоуз отсутствовал. Наверное, оплакивал где–то в Сан–Хосе потерю своего мыловаренного завода.

Рядом с Гамильтоном примостилась хлипкая фигурка – Джоан Рейсс. Она методически собирала свои вещички – сумочку, очки…

С бесстрастным выражением лица она приводила в порядок узел волос на затылке.

– Хвала Небу, – повторила она, – кошмары уже позади. Все кончено.

Оказывается, именно ее голос и вернул Джека к сознанию. Макфиф только приподнял голову и, поглядев вокруг мутным взором, тупо повторил:

– Позади… Кончено…

Мисс Рейсс деловито констатировала:

– Мы вернулись в реальный мир. Это замечательно!

Повернувшись к неподвижному грузному телу на сырой траве, она бросила:

– Вставайте, миссис Притчет. Мы ускользнули от вас! Ничего вы нам теперь не сделаете!

Она склонилась и ущипнула пухлую руку старухи:

– Все теперь будет как положено!

– Слава Тебе, Господи! – набожно пробормотал Сильвестр, пытаясь подняться. – Но что это за ужасный голос?

– Неужели прошло… – прошептала Марша. В глазах ее светился огонек некоего странного чувства – смесь отчаяния и надежды. Кое–как она сумела подняться на дрожащие, подгибающиеся ноги. – Какая жуть явилась под конец! Я запомнила только кусочек…

– А что это было? – спрашивал испуганный Дэвид Притчет. – Страшное место и чей–то голос, такой неприятный…

– Все прошло, – слабым голосом успокаивал его Макфиф, молитвенно поднимая взор. – Мы в безопасности.

– Я помогу вам, мистер Гамильтон! – воскликнула мисс Рейсс, приближаясь к Джеку. Протянув свою худенькую, костлявую руку, она улыбалась бесцветной улыбкой. – Как чувствуете себя в реальном мире?

Джек не нашел что ответить. Конечно, можно было соврать, но от одной мысли об этом накатывала волна леденящего ужаса.

– Ну, ну, придите же в себя! – успокаивающим тоном проговорила она. – Рано или поздно вам придется встать. Отвезите нас обратно в Белмонт. Чем раньше каждый из нас вернется целым и невредимым домой, тем лучше я буду себя чувствовать.

Без малейшего следа сентиментальности на остром личике она добавила:

– Я хочу видеть вас возвратившимися к прежней жизни. И до тех пор я не успокоюсь.

***

Джек вел машину, будто робот, – механически, чисто рефлекторно. Впрочем, все остальное в тот день он делал точно так же. Вперед убегало ровное полотно шоссе, прорезая серые склоны холмов. Время от времени мимо проносились другие машины: чувствовалась близость прибрежной трассы.

– Уже скоро, – нетерпеливо повторяла мисс Рейсс. – Мы почти в Белмонте.

– Послушайте! – хриплым голосом проговорил Джек. – Бросьте прикидываться наивной дурочкой. Прекратите свою садистскую игру!

– Какую игру? – мягко переспросила мисс Рейсс. – Я вас не понимаю, мистер Гамильтон.

– Мы не вернулись в настоящий мир. Мы находимся в вашем – злом и параноидальном…

– Но я создала для вас настоящий мир, – просто ответила мисс Рейсс. – Неужели вы не видите? Посмотрите вокруг. Разве я плохо постаралась? Это было давно предусмотрено. Вы обнаружите, что все происходит как надо. Я ничего не забыла!

Вцепившись в руль так, что побелели костяшки пальцев, Гамильтон спросил:

– Вы ждали этого? Вы знали, что после миссис Притчет настанет ваш черед?

– Разумеется, – спокойно ответила мисс Рейсс. – Вы просто не дали себе труда подумать хорошенько, мистер Гамильтон. Почему Артур Сильвестр первым среди нас овладел ситуацией? Потому что после аварии не потерял сознание. А почему за ним пришла очередь Эдит Притчет?

– Она шевелилась. Там, в «Мегатроне», – тихо сказала Марша. – Я видела, мне это снилось…

– Следует быть повнимательней к тому, что вам снится, миссис Гамильтон! – заметила мисс Рейсс. – Вы помните, в каком порядке мы лежали? Я была следующей на очереди… к пробуждению.

– А кто после вас? – спросил Гамильтон.

– Кто за мной – не важно, мистер Гамильтон, потому что я последняя. Вы вернулись… то есть завершили странствие. Вот ваш мир – разве он плох? Для вас он и создан, чтобы все было так, как вы хотите.

– Я думаю, – проговорила Марша после долгого молчания, – нам ничего другого не остается.

– А почему бы вам нас не отпустить? – задал бесполезный вопрос Макфиф.

– Я не могу вас отпустить, мистер Макфиф. – Мисс Рейсс вздернула сухой подбородок. – Мне пришлось бы для этого самой исчезнуть.

– О нет, что вы! – торопливо возразил Макфиф, слегка заикаясь. – Просто мы могли бы как–нибудь отключить вас на время. Тот же хлороформ, например…

– Мистер Макфиф, – спокойно прервала его мисс Рейсс, – я слишком много трудилась для этого. Планировала тщательно и долго – сразу же после катастрофы. Как только поняла, что наступит и моя очередь. Позволительно ли теперь от этого отказываться? Может, другого случая уже не представится… Нет, это слишком дорогой шанс, чтоб упускать его. Слишком дорогой!

Через несколько минут Дэвид Притчет показал рукой:

– Вот уже Белмонт!

– Как приятно снова оказаться дома, – дрожащим, неуверенным голосом заметила Эдит Притчет. – Наш городок очень мил.

Следуя указаниям мисс Рейсс, Джек развез всех по домам. Последними остались они с Маршей. Остановившись у дома мисс Рейсс, они молча наблюдали, как она ловко собрала свои вещи и юркнула из машины.

– Вы поезжайте! – крикнула она с тротуара. – Горячая ванна и постель – лучшее, что можно вам пожелать.

– Спасибо, – еле слышно отозвалась Марша.

– Попытайтесь расслабиться и приятно провести время, – наставляла мисс Рейсс. – И пожалуйста, постарайтесь забыть все, что произошло. Все теперь позади. Я имею в виду неприятности.

– Да, конечно, – машинально кивнула Марша, – мы постараемся.

Шмыгнув через тротуар к подъезду многоквартирного дома, мисс Рейсс обернулась. В длинном вельветовом пальто, с сумочкой, перчатками под мышкой, с экземпляром «Ньюйоркера», купленным по пути, она могла показаться обыкновенной мелкой служащей, вернувшейся домой из конторы. Во всяком случае, она производила впечатление ничем не примечательной серой городской мышки. Холодный вечерний ветер растрепал ее жидкие волосенки. Толстые очки в роговой оправе неестественно искажали и увеличивали глаза, делая их похожими на жабьи буркалы.

– Может, я заскочу к вам на днях, – вкрадчиво проговорила она. – Мы могли бы вместе скоротать вечерок.

– Это… было бы замечательно, – выдавила Марша.

– Доброй ночи! – поставила точку мисс Рейсс.

Коротко кивнув на прощание, она повернулась, взбежала вверх по ступенькам, отперла массивную дверь и исчезла в сумерках.

– Домой!.. – простонала Марша. – Джек, поехали домой поскорей!

Джек гнал машину так быстро, как только мог. Подъехав к дому, резко дернул ручной тормоз, выключил мотор и рывком распахнул дверь.

– Приехали!

Марша сидела неподвижно. Лицо ее сейчас больше всего напоминало восковую маску. Джек бережно обхватил жену и вывел из машины; здесь он поднял Маршу на руки и понес по дорожке вдоль боковой стены и вверх по ступенькам крыльца.

– Во всяком случае, – дрожа, прошептала Марша, – Прыг–Балда, должно быть, вернулся. И секс тоже. Все вернется, правда? Все будет хорошо?

Джек не ответил. Он сосредоточенно отпирал дверь.

– Она желает власти над нами, – продолжала, словно в бреду, Марша. – Ну и что?.. В конце концов, пусть. Она создала для нас реальный мир. Для меня он все тот же… Ты видишь разницу? Джек?.. Ради всего святого, скажи хоть что–нибудь!

Плечом он толкнул дверь и надавил на выключатель, зажигая в гостиной свет.

– Мы дома, – сказала, робко озираясь, Марша, когда муж осторожно поставил ее на пол.

– Да, дома! – Джек захлопнул дверь.

– Наш старый дом. Такой же, как всегда…

Расстегнув пальто, Марша, словно в трансе, прошлась по гостиной, разглядывая занавески, покрывала, книги, мебель, картины…

– Правда, замечательно? Все знакомое, родное… Никто не сыплет на тебя саранчу, никто не упраздняет вещи… Это здорово!

– Да уж, сенсация высшей пробы, – с горечью ответил Гамильтон.

– Джек… – Она подошла и встала рядом. – Не надо о ней дурно думать. Все будет не так, как у миссис Притчет. Она слишком умна для откровенного маразма и рассчитывает каждый шаг далеко вперед.

– Как минимум на миллион лет вперед! – согласился Джек. – У нее появился шанс подмять нас под себя, и она им умело воспользовалась.

Ни с того ни с сего Джек нащупал у себя в кармане твердый цилиндрический предмет; в припадке неизъяснимой злобы он запустил им в стену. Бутылочка из–под хлороформа упала на коврик, покатилась и уткнулась, целехонькая, в ножку кресла.

– Отрава больше не поможет, – мрачно заметил он. – Пора признать поражение. На этот раз мы вляпались основательно, по самые… в общем, вляпались.

Марша достала из шкафа плечики и повесила пальто.

– Биллу Лоузу будет плохо.

– У него, наверное, так и чешутся руки начистить мне рыло.

– Нет, – испугалась Марша. – Ты тут ни при чем.

– Как я посмотрю ему в глаза? Как я посмотрю в глаза любому из вас? Ты хотела остаться у миссис Притчет – а я тебя затащил сюда… попался на удочку этой психопатки!

– Не терзай себя, Джек. Это ничего не даст.

– Нет, конечно. Ничего не даст.

– Я сварю кофе.

С порога кухни она повернула к мужу грустное лицо:

– Тебе кофе с коньяком?

– Да, да. Прекрасно!..

Вымученно улыбнувшись, она ушла на кухню. И какое–то время стояла тишина.

Затем раздался пронзительный визг.

Джек в тот же миг был на ногах; пулей пролетев коридор, он замер на пороге кухни.

Сначала он ничего не смог разобрать: Марша, прислонившись к столу, частично закрывала обзор… И только подойдя к ней вплотную, он разглядел – зрелище впилось в мозг, как раскаленное шило в маргарин. Джек закрыл глаза, вцепился в Маршу и потащил ее прочь. Он зажал ей рот ладонью, визг женщины перешел в тихий стон. Джек и сам едва не орал от ужаса, собрав всю волю в кулак и балансируя на грани истерики.

Мисс Рейсс терпеть не могла котов и кошек, считая их тварями злокозненными и вредными.

В кухне на полу издыхал Прыг–Балда. Неведомая сила вывернула бедное животное нутром наружу… но кот все еще оставался жив. Кошмарное месиво продолжало функционировать; милая дамочка, конечно же, позаботилась об этом. Она не собиралась так запросто дарить врагам легкую смерть.

Дрожа и пульсируя обнаженными сосудами, сверкая влажными внутренностями, кровавый ком костей и мяса слепо тащился через кухню. Наверное, этот шизоидный путь изувеченного кота продолжался довольно долго – с момента возникновения реальности мисс Рейсс. За три с половиной часа агонизирующий комок плоти прополз полкухни.

– Но он не должен, – сквозь рыдания выла Марша, – он не может быть живым!..

Метнувшись во двор, Джек схватил совковую лопату, подцепил страшный груз и вынес его на задворки. Моля Бога о скорейшем избавлении от мук несчастного животного, Джек наполнил водой большое ведро и опустил туда дрожащую массу.

Даже в столь плачевном состоянии кот упорно пытался выбраться из воды. Но в конце концов с последней конвульсией погрузился на дно и расстался с жизнью.

Гамильтон сжег останки, торопливо вырыл яму и закопал их. Спрятав инструменты и умывшись, он вернулся в дом.

Прошло всего несколько минут, но Джеку показалось, что минула целая вечность. Марша тихо сидела в гостиной, обхватив руками колени, и отрешенно смотрела куда–то в пространство. Когда Джек оказался рядом, она не подняла глаз.

– Милая… – позвал он.

– Кончено?

– Кончено. Балда умер. Можно только радоваться, он теперь недосягаем. Никто больше не причинит ему боли.

– Даже завидно. За нас–то она еще не принималась.

– Она ведь кошек ненавидит, а к нам, надеюсь, подобных чувств не питает.

Марша повернулась к мужу:

– Вспомни, что ты ей сказал тогда ночью! Ты испугал ее. И она это наверняка запомнила.

– Да, вероятно. Она ничего не забывает.

Джек вернулся на кухню и сам приготовил кофе. Он уже разливал его по чашкам, когда тихо вошла Марша и стала доставать сливки и сахар.

– Вот в этом и заключается ответ, – проговорила она.

– На какой вопрос?

– На вопрос, можно ли нам жить. И ответ – отрицательный. Хуже чем отрицательный.

– Хуже отрицательного ничего не бывает, – вяло возразил Джек, сам прекрасно понимая, насколько неубедительно звучат его слова.

– Она нездорова?

– По–видимому. Паранойя плюс мания преследования. Все, что зацепит ее лягушачий взгляд, тут же становится звеном в цепи всеобщего заговора.

– Но теперь, – вздохнула Марша, – ей не о чем беспокоиться. Потому что она впервые в жизни может сокрушить любой заговор.

Прихлебывая обжигающий кофе, Гамильтон рассуждал:

– Думаю, она действительно верит, что создала копию истинного мира. По крайней мере, своего. Боже правый, ее истинный мир запросто переплюнет самый лютый глюк алкаша или торчка!

Он с минуту помолчал, затем продолжил:

– То, что она сотворила с Балдой… Маньячка, очевидно, решила, что с ней проделали бы то же самое, попадись она в лапы воображаемых врагов. Натуральная фобия. Она свято верит, что все решается именно таким способом.

Поднявшись, Джек обошел комнаты и приспустил шторы. Солнце уже село. Пустынные улицы окутала темень.

Джек открыл ящик стола, достал пистолет 45–го калибра и принялся набивать обойму.

– Она глубоко заблуждается в собственном всевластии.

Он сунул оружие во внутренний карман пальто. Пальто оттопырилось бугром на груди.

Марша грустно улыбнулась:

– Ты похож на бандита.

– Я частный детектив.

– А где твоя секретарша с шикарным бюстом?

– Это ты, – улыбнулся Джек.

Марша застенчиво подняла руки:

– А я все гадаю: заметит муженек, что жена… в норме?

– Уже заметил.

– И как?.. – лукаво спросила она.

– Придется терпеть. Во имя былых времен.

– Так странно… Чувствую себя почти толстухой.

Плотно сжав губы, Марша прошлась по кругу.

– Тебе не кажется, что я снова привыкну? Но все равно ощущение странное… Эдит Притчет здорово заморочила мне мозги.

Гамильтон с иронией ответил:

– Это в прошлом. Теперь нас несет по другой колее.

Стыдливо пряча свою радость, Марша предпочла не расслышать последнюю фразу.

– Давай, Джек, спустимся вниз! В нашу музыкальную комнату. Там можно… расслабиться и послушать музыку.

Подойдя вплотную к Джеку, она положила свои маленькие ладошки мужу на плечи:

– Пойдем?

Джек резко отстранился:

– В другой раз.

Оскорбленная и удивленная, Марша опустила руки:

– В чем дело?

– А ты не помнишь?

– О!.. – Она кивнула. – Та девица, официантка… Но ведь она исчезла! Когда вы с ней были там.

– Она не официантка.

– Вероятно, да.

Лицо Марши посветлело.

– В конце концов она же вернулась! Так что все в порядке. Разве нет? И знаешь, Джек… – Она с надеждой заглянула ему в глаза. – Я не обижаюсь из–за нее. Я понимаю…

Джек так толком и не понял, раздражает или забавляет его это странное признание.

– Что же именно ты понимаешь?

– Ну, как… ты чувствовал себя тогда. В том смысле, что к ней это не имело никакого отношения, она была всего лишь предлогом. Ты выражал протест.

Гамильтон привлек Маршу к себе:

– Ты невероятно широко мыслящая натура!

– Я считаю, что на вещи надо смотреть по–современному, – важно заявила Марша.

– Рад это слышать.

Высвободившись из объятий, Марша игриво потянула Джека за ворот рубашки:

– Ну, пойдем?.. Ты так давно не крутил для меня пластинки… Я жутко ревновала, когда вы вдвоем отправились вниз… Давай послушаем что–нибудь из наших любимых!

– Ты имеешь в виду Чайковского? Ты всегда ставишь его, когда говоришь о «наших любимых».

– Иди включи свет и отопление. Чтоб было светло, тепло и уютно. Тогда я и приду.

Джек склонился и поцеловал ее в губы.

– Все будет просто излучать эротику, – пообещал он.

Марша наморщила носик:

– Излучать? Эх, вы, физики!..

На лестнице было темно, тянуло холодом. Осторожно ступая, Гамильтон спускался во тьму. Хорошее настроение понемногу возвращалось к нему вместе с предвкушением привычного ритуала любви. Беззвучно напевая про себя, он спускался медленным шагом, по долгому опыту прекрасно зная, куда поставить ногу, где сделать поворот…

Вдруг что–то жесткое и липкое задело за штанину и прицепилось к ней. Тяжелое, волокнистое, сочащееся слизью. Джек бешено отдернул ногу. Внизу, с последней ступеньки, нечто большое и волосатое метнулось в музыкальную комнату и затаилось там.

Застыв на месте, Джек прислонился к стене. Вытянув руку, он нащупал внизу выключатель; резко шаркнув ладонью по стене, включил освещение и поспешно разогнулся. Лампа замигала и вспыхнула желтоватым светом…

Над лестницей висела паутина: множество нитей, грубо сплетенных и перепутанных, бесформенное кружево какого–то уродливого монстра. Ступеньки покрывал толстый слой пыли; потолок испоганен пятнами бурой слизи, будто чудовище ползало повсюду, забиралось во все углы, в каждую щель.

У Джека задрожали колени. Он со стоном опустился на ступеньку. Нет сомнений, тварь там, внизу, поджидает в затхлой темноте. Ворвавшись в неоконченную сеть, Джек спугнул гадину. Паутина еще недостаточно крепка, чтобы удержать взрослого человека. Значит, можно попробовать вырваться…

Джек стал высвобождаться – медленно и тщательно, стараясь как можно меньше тревожить гнусные тенета. Нити и волокна кое–как распутались и отлипли, нога высвободилась из плена. Штанина оказалась загажена тягучей клейкой массой, словно по ней прополз гигантский слизняк. Дрожь омерзения сотрясла Гамильтона; он вцепился в перила и стал подниматься наверх.

Джек успел одолеть только две ступеньки, как вдруг ноги отказались повиноваться. Тело уже поняло то, что еще не мог признать разум. Он возвращался не наверх, а вниз. В музыкальную комнату.

Охваченный ужасом, Джек развернулся кругом и стал карабкаться в противоположном направлении. И вновь произошло нечто чудовищное – он двигался по–прежнему вниз… туда, где корчились зловещие тени и блестела ловчая сеть паутины.

Он был в западне.

Согнувшись, Джек вглядывался в тягучую, неотвратимо влекущую тьму. И тут услышал посторонний звук; сзади, на верхней площадке, появилась Марша.

– Джек?.. – раздался голос жены.

– Не ходи сюда! – прорычал он, выворачивая шею, пока не увидел очерченный светом женский силуэт. – Держись от лестницы подальше!

– Но…

– Оставайся на месте, я сказал!

Схватившись за поручень, как утопающий за соломинку, Джек кое–как перевел дух и собрал расползающиеся мысли. Надо двигаться медленно, не поддаваясь соблазну вскочить повыше или отчаянно ринуться к ярко освещенному дверному проему, где виднелась фигурка жены.

– Скажи, что там? – резко спросила Марша.

– Не могу.

– Скажи немедленно, или я спускаюсь! – В голосе Марши звучала решимость.

– Послушай, – Джек сорвался на хрип, – я, кажется, не могу подняться.

– Ты ранен?

– Нет, цел пока. Но что–то случилось… Когда я хочу подняться… – он судорожно перевел дух, – оказывается, что я спускаюсь.

– Что же мне делать? И почему ты спиной ко мне? Повернись, пожалуйста!..

Смех Гамильтона напоминал больше похоронное карканье.

– Конечно, к тебе повернусь!

Держась за поручень, он осторожно повернул голову… и продолжал видеть только нижний конец лестницы.

– Джек, прошу тебя! – умоляла Марша. – Повернись, пожалуйста, посмотри на меня!

Гнев поднялся горячей волной… Невыразимая ярость полного бессилия. Подавив готовое вот–вот сорваться грязное ругательство, Джек съехал ниже еще на одну ступеньку.

– Проклятье! – выпалил он. – Проклятье!..

Из глубины дома послышалась трель дверного звонка.

– Кто–то пришел! – в страхе закричала Марша.

– Ну, иди впусти!

Джек тяжело вздохнул и поморщился, всем видом показывая: от судьбы не отвертишься. Получается так, что он малодушно капитулировал…

Несколько секунд Марша раздумывала, принимая решение. Затем, молниеносно развернувшись, исчезла. И только свет из прихожей отбрасывал на лестницу длинную тень. Его, Джека, собственную тень – дурную, искаженную…

– Боже праведный! – зазвучал где–то рядом резкий мужской голос. – Что ты делаешь там, Джек?

По–обезьяньи раскорячившись и выгнув до боли шею, Джек рассмотрел долговязую фигуру Билла Лоуза.

– Помоги мне, – тихо проговорил Гамильтон.

– Конечно!

Лоуз обернулся к Марше:

– Оставайтесь здесь и держитесь покрепче за что–нибудь.

Схватив ее руку, он показал Марше, как надо ухватиться за угол стены.

– Удержитесь?

– Думаю, что да, – кивнула Марша.

Взяв женщину за другую руку, Лоуз стал на цыпочках спускаться по ступенькам. Спустившись как можно ниже, он присел на корточки и протянул открытую ладонь вниз.

– Ну как, дотянешься? – спросил он Гамильтона.

Джек, не в силах обернуться, вывернул руку назад, навстречу Лоузу. Видеть–то он его не мог, но чувствовал, что негр где–то рядом, слышал даже его хриплое частое дыхание.

– Ничего не выйдет, – после нескольких тщетных попыток констатировал Лоуз. – Ты слишком далеко.

Джек опустил онемевшую от напряжения руку и с обреченностью висельника присел на ступеньку.

– Жди и не двигайся! – крикнул Лоуз. – Я сейчас!..

Он с грохотом побежал наверх, увлек с собой Маршу и был таков.

Когда он вернулся, с ним был Дэвид Притчет.

– Держись за руку миссис Гамильтон, – велел он мальчику. – Не спрашивай ни о чем – делай, как говорят.

Ухватившись за угол на верхней площадке, Марша другой рукой сжала ладошку мальчика. Лоуз свел Дэвида чуть ниже по лестнице, затем спустился сам. Получилась этакая живая цепочка.

– Я иду, – буркнул Лоуз. – Ты готов, Джек?

Держась за перила, Джек вновь вывернул руку назад. Хриплое дыхание Лоуза раздавалось совсем близко; Джек ощущал, как дрожит лестница под сильными шагами негра. Затем – о, чудо! – жесткая потная ладонь обхватила руку. Мощным рывком Лоуз сорвал Гамильтона с места и натужно потащил наверх.

Задыхаясь, они оба вывалились на площадку. Дэвид в испуге убежал; Марша, подымаясь с коленей, потянулась к спасенному мужу. Джека бил озноб.

– Что произошло? – спросил Лоуз, немного отдышавшись. – Какая пакость там внизу?

– Я… – Джек едва мог говорить. – Я не мог выбраться наверх. Как ни изворачивался… Оба направления вели туда же – вниз.

– Там кто–то прячется, – хмуро заметил Лоуз. – Я видел.

Гамильтон кивнул:

– Она все это время поджидала меня.

– Она?

– Мы расстались на том месте… Она стояла на лестнице, когда Эдит Притчет упразднила ее.

Марша издала болезненный стон:

– Он говорит об официантке.

– Она вернулась, – пояснил Гамильтон. – Но она не официантка. Во всяком случае, не в этом мире.

– Мы можем заколотить лестницу, – предложил Лоуз.

– Да, – согласился Джек. – Обязательно заколотите. Чтобы она не добралась до меня.

– Мы это сделаем, – заверил его Лоуз.

Он и Марша тесно обступили Джека, пока он стоял на площадке, глядя в затянутый паутиной полумрак лестницы.

Глава 13

– Нам надо подловить мисс Рейсс, – заявил Гамильтон, когда остальные «странники по мирам» появились в гостиной. – И прикончить. Быстро – и в полном смысле слова. Без колебаний. Как только она окажется в наших руках.

– Она сама нас прикончит, – проворчал Макфиф.

– Не всех. Но возможно, многим из нас достанется…

– Все равно так будет лучше, – заметил Лоуз.

– Это точно, – кивнул Джек. – По крайней мере, намного лучше, чем просто сидеть и ждать. Этому миру надо положить конец.

– Есть несогласные? – обвел собравшихся ястребиным взором Артур Сильвестр.

– Нет, – пискнула Марша. – Никто не спорит.

– А как вы, миссис Притчет? – спросил Гамильтон. – Что скажете?

– Конечно, ее надо усыпить, – откликнулась миссис Притчет. – Бедняжка!

– Бедняжка?!

– В этом мире ей приходится жить. Ужасный, безумный мир. Представьте себе… Год за годом. Мир, полный иллюзорных врагов, каждодневный, непрекращающийся кошмар.

Не сводя глаз с заколоченной двери в полуподвал, Дэвид Притчет жалобно спросил:

– А та штуковина не доберется до нас?

– Нет, – успокоил его Лоуз. – Не сможет. Она останется там, пока не подохнет с голоду. Или до тех пор, пока мы не прихлопнем мисс Рейсс.

– Значит, все согласны! – подытожил Гамильтон. – Это уже хорошо. Единственный мир, в котором не хочет оставаться никто.

– Решить–то мы решили, – сказала Марша, – но как задуманное осуществить?

– Неплохой вопрос, – хмыкнул Артур Сильвестр. – Это будет непросто.

– Ничего невозможного нет, – пожал плечами Джек. – Ведь справились же мы с вами. Да и с Эдит Притчет разобрались в конце концов.

– А вы обратили внимание, – задумчиво произнес Сильвестр, – что всякий раз выбираться становится труднее? Теперь мы не возражали бы вновь очутиться в мире миссис Притчет…

– Когда мы были у нее в гостях, – мрачно заключил Макфиф, – то хотели вернуться к вам.

– К чему вы клоните? – с беспокойством спросил Гамильтон.

– Не исключено, что у нас опять возникнет подобное желание, – ответил старый ветеран, – когда попадем в следующий мир.

– Следующий будет настоящим! – воскликнул раздраженно Джек. – Рано или поздно мы выскочим из этой крысиной гонки.

– Но только не сейчас, – покачала головой Марша. – Нас всего восемь, а мы побывали лишь в трех… Значит, нам предстоит еще пять раз окунаться в безумие?

– Да, мы в самом деле три раза прогулялись по Дантову аду, – вздохнул Джек, искоса глянув на жену. – Это три герметических мира, никак не соприкасающихся с действительностью. До сих пор нам не везло, мы были не больше чем пленники. Однако не все же из нас шизоиды? Надеюсь, остальные не блуждают по темным лабиринтам своих фобий и кошмаров. Или, по крайней мере, не возводят их в абсолют.

После долгой паузы Лоуз вякнул:

– Ну и ловкий же ты сукин сын!

– Я попытался обрисовать примерный расклад, не более того…

– Возможно.

– Это, кстати, касается и тебя.

– Ну уж нет!

– Ты, – бросил ему Джек, – невротик и циник, но в то же время – реалист. Как и я, как Марша, Макфиф, Дэвид… Все мы существуем вне пределов собственных иллюзий, не переносим их на окружающую реальность.

– О чем вы говорите, мистер Гамильтон? – обеспокоенно заерзала миссис Притчет. – Я не понимаю.

– Я и не ждал, – отмахнулся Джек. – Это не обязательно.

– Интересно, – оживился сидевший до этого с видом пьяного удава Макфиф. – Ты, возможно, и прав. Я соглашусь насчет тебя, себя и Лоуза, а также мальчишки. Но что касается Марши – нет. Простите, миссис Гамильтон.

Марша побледнела.

– Вы ничего не забыли?

– Так я представляю себе фантастический мир.

– Я, заметьте, точно так же!

Побелевшие губы Марши дрожали, вместо слов с них срывались нечленораздельные звуки:

– Вы… человек… вроде… грязь…

– О чем они? – резко спросил у Гамильтона Лоуз.

– Не важно, – дернул плечом Джек.

– Может, и важно! В чем дело?

Марша посмотрела на мужа:

– Я не боюсь – пусть уж все знают. Если Чарли так приспичило поднять муть со дна.

– Называйте как угодно. Пусть даже и «муть». Все равно надо обсудить, – упрямо гнул свое Макфиф. – От этого зависят наши жизни.

– Маршу обвинили, что она якобы коммунистка. – Голос Джека дрогнул. – «Телегу» выкатил Макфиф. Разумеется, абсурд полный.

Лоуз поскреб подбородок, пожевал губами, раздумывая.

– Штука серьезная. Нет особого желания очутиться в таком глюке.

– А ты и не очутишься, – заверил его Гамильтон.

Гримаса исказила темнокожее лицо Лоуза, будто ему только что врезали под дых.

– Однажды ты уже подставил меня, Джек.

– Я сожалею.

– Не стоит. Наверное, ты был прав. Я недолго бы наслаждался ароматами мыловарни. Но… – Он пожал плечами. – Но в принципе ты редкостная сволочь. Прежде чем мы выберемся… – Он оборвал себя: – Ладно, хватит о прошлом. Надо думать о том, где мы сейчас. Нас тут явно не клубникой собираются кормить.

– Погоди, осталась одна вещь…

– Что еще?

– Спасибо, что вытащил меня.

Лоуз кисло улыбнулся:

– Все в порядке. Видуха у тебя была неважнецкая, когда ты там сидел на ступеньке. Я в любом случае спустился бы, даже если б точно знал, что меня накроет. Та мерзость внизу одному не по зубам.

***

Марша поднялась и направилась в кухню, бросив на ходу:

– Я поставлю кофе. Кто–нибудь хочет есть?

– Я здорово проголодался, – сразу отозвался Лоуз. – Мчался сюда прямо из Сан–Хосе, когда исчезла мыловарня.

– Что осталось на ее месте? – не без сарказма спросил Джек, когда все потащились на кухню вслед за Маршей.

– Что–то непонятное. Похожее на инструментальный завод. Щипцы, пинцеты, все звякает и блестит, как в хирургическом кабинете. Я прихватил парочку посмотреть на досуге, но так ни черта и не понял.

– Несуществующие изделия?

– По крайней мере, не в подлинном мире. Вероятно, мисс Рейсс видела что–то подобное издали, но не могла взять в толк.

– Орудия пыток, – предположил Джек.

– Очень может быть. Я дунул оттуда, как кот с наскипидаренной задницей. А потом уж залез в автобус.

В это время, встав на маленькую стремянку, Марша открывала кухонный шкафчик над раковиной.

– Что скажете насчет консервированных персиков?

– Чудесно! – ухмыльнулся Лоуз. – Все, что пожелаете.

Когда Марша сунула руку в шкафчик, оттуда вывалилась банка и острым ребром ударила ей по ноге. Задохнувшись от боли, Марша соскочила со стремянки. Загремела вторая банка, на миг задержалась на краю шкафчика и упала… Изогнувшись в сторону, Марша едва увернулась от импровизированного снаряда.

– Закрой шкаф! – закричал Джек, бросаясь на помощь. В каком–то невероятном прыжке он умудрился одним махом захлопнуть обе дверцы. Было слышно глухое биение металлических банок о деревянные створки; и стук этот прекратился не сразу.

– Случайность, – легкомысленно высказалась миссис Притчет.

– Если рассуждать рационально, – спокойно проговорил Лоуз, – то подобное может случиться с кем угодно.

– Вы забыли – это не рациональный мир, – напомнил Артур Сильвестр. – Это фантазм мисс Рейсс.

– Да, – согласился Джек, с трудом уняв охватившую его панику. – Случись с ней такое, она не сочла бы это случайностью.

– Тогда все вышло преднамеренно? – жалобно спросила Марша, растирая место ушиба. – Чтобы банка персиков…

Джек поднял банку и поднес ее к механической открывашке, встроенной в стену.

– Нам надо быть начеку. Теперь от самых безобидных предметов следует ожидать пакости. Вещи будто мстят нам.

Едва сунув в рот большой аппетитный персик, Лоуз с перекошенной физиономией отпрянул от тарелки:

– По–по–нятно.

Джек осторожно попробовал свою порцию… Вместо обычного мягкого вкуса консервированных фруктов язык обожгла какая–то дрянь, отдающая металлом. Джека замутило, на глаза навернулись слезы. Он резво подскочил к раковине и подставил губы под струю холодной воды.

– Кислота!..

– От–рава. – Лоуз сидел с открытым ртом, как ворона, проглотившая шуруп. – З–з–значит, тут еще и ядами все нашпиговано. Круто…

– Может, стоит провести инвентаризацию, – вымученно предложила миссис Притчет. – Посмотреть, как теперь себя поведут вещи.

– Это идея, – согласилась Марша. – Тогда можно не опасаться веселеньких сюрпризов.

Она с трудом надела туфлю на ушибленную ногу и, хромая, подошла к мужу:

– Железяки и деревяшки зажили собственной жизнью. И у них одно желание – вредить…

Компания отправилась обратно в гостиную. Там их поджидал еще подарочек – погас свет.

– Вот, – сказал тихо Гамильтон, – очередная случайность. Сгорели лампочки. Может, кто–нибудь хочет пойти заменить?

Отважных не оказалось.

– Пусть останется так, – решил Джек. – Не стоит возиться. Завтра днем я этим займусь.

– А если опять перегорят? – спросила Марша.

– Хороший вопрос, – признал Джек. – Только ответ на него найти трудновато. Наверно, придется как одержимым добывать свечи. И вообще автономные источники света вроде батареек или зажигалок.

– Бедная сумасшедшая, – пробормотала Марша. – Подумать только, всякий раз, когда в доме гаснет свет, она сидит впотьмах и ожидает прихода чудовищ. А в голове крутится: «Заговор… заговор… заговор…»

– Примерно как мы сейчас, – уныло заметил Макфиф.

– Но это и есть заговор, – проворчал оклемавшийся Лоуз. – Мир свихнувшейся дуры. Здесь, когда гаснет свет…

В полутемной гостиной, как удар бича, хлестнул по нервам телефонный звонок.

– Ага, это нам для полного комплекта! – оскалился Джек. – Что, по–вашему, она воображает в таких случаях? Лучше бы нам знать заранее: что значит для параноика телефонный звонок?

– Это зависит от самого параноика, – ответила Марша.

– Очевидно, что в данном случае звонок должен завлечь ее в неосвещенную комнату. Поэтому мы останемся на месте.

Они стали ждать. Вскоре телефон умолк. Компания облегченно вздохнула.

– Может, посидеть здесь? – Лоуз сделал круг по кухне и вернулся к столу. – Это нам не повредит: тут хорошо, уютно…

– Да, миленькая неприступная цитаделька, – мрачно пошутил Джек.

Марша попыталась поставить вторую банку персиков в холодильник, но агрегат не желал открываться. Женщина растерянно дергала ручку, придерживая банку возле груди, пока Джек не подошел и не попросил жену прекратить глупости.

– Я просто нервничаю, – вяло отозвалась Марша. – Просто тут что–то заело, это бывает.

– Кто включил тостер? – истерично вскрикнула миссис Притчет. Тостер на десертном столике работал на всю катушку, как маленькая домна. – Посмотрите, он весь аж раскалился!

Джек пришел испуганной мадам на помощь. После безуспешных попыток отключить распоясавшийся прибор Джек просто выдернул штепсель из розетки. Набрякшие алым жаром спирали постепенно утратили яркость.

– Неужели ничему больше нельзя доверять? – сдавленно голосила миссис Притчет.

– Ничему, – развел руками Гамильтон.

– Но это же… нелепо! – возмутилась Марша.

Лоуз задумчиво потянул ящик кухонного стола:

– Нам нужно защищаться.

Он порылся в кухонной утвари и выбрал здоровенный нож – секач с тяжелой ручкой. Не успел Лоуз как следует прихватить свое оружие, как Джек рванулся вперед и стукнул негра по руке:

– Поосторожней! Вспомни, как вела себя банка.

– Нет уж, он останется у меня! – окрысился Лоуз.

Он оттолкнул Гамильтона и вновь схватился за нож:

– Пусть будет что–нибудь под рукой. У самого–то вон пушка выпирает, как зад у павиана.

Сначала нож мирно покоился у Лоуза в ладони. А потом вдруг вырвался, описал дугу и полетел изумленному негру прямо в живот. Лоуз чудом успел отскочить. Широкое лезвие с отвратительным хрустом вонзилось в деревянную стенку мойки. Лоуз с необычайной прытью вскинул ногу и подошвой тяжелого ботинка припечатал взбесившийся секач. Послышался звук, очень похожий на стон. Рукоять у ножа отломилась. Лезвие глубоко увязло в дереве и какое–то время продолжало дрожать, будто в агонии слепой ярости.

– Видал? – коротко бросил Джек.

Миссис Притчет, издав некий хлюпающий звук, сползла в кресло возле стола:

– Боже мой, что же делать? О!..

Глаза ее закатились. Было понятно, что обморок дамочке обеспечен. Марша схватила чистый стакан и подставила под кран.

– Выпейте воды, миссис Притчет!

Но из крана потекла отнюдь не вода. И даже не отрава. Водопроводная труба выдавила густую, теплую струю. Кровь!

– Дом! – взвизгнула Марша, быстро перекрывая кран. – Вы видите, это сам дом! Он живой!

Липкая, красная лужа медленно стекала в водослив. Джек стал пепельно–серым, горло у него перехватил спазм, но он все–таки проговорил:

– Ты права. И что самое смешное – мы у него в утробе.

***

После инцидента с водопроводом все долгое время подавленно молчали. Наконец подал голос старый вояка:

– Думаю, нам лучше поскорее выбраться наружу. Вот только неизвестно, выпустят ли нас.

Терзаемый дурными предчувствиями, Джек пробрался к двери черного хода. Проверил запор. Тот плотно сидел в гнезде. Джек так и сяк пытался сдвинуть его с места, но запор не поддавался.

– Только не через эту дверь, – сообщил он остальной компании.

– Замок там и раньше барахлил, – неуверенно заметила Марша. – Попробуй переднюю.

– Но туда можно попасть только через гостиную, – напомнил Лоуз.

– А ты что предлагаешь?

– Ничего, – признался Лоуз. – Только то, что надо все делать быстро.

Построившись гуськом, все семеро осторожно двинулись через темный коридор, сквозь черную тишину гостиной. Джек шел первым. От мысли, что он крадется, как вор, по своей же частной собственности, Джека покоробило. Но и прибавило толику смелости. В глубине души теплился слабый огонек надежды, что дом не посмеет угробить хозяина.

Из калорифера в передней послышалось что–то вроде ритмичного сопения. Гамильтон настороженно замер и прислушался. Выползающий из решетки калорифера теплый воздух нес весьма странные запахи. Нет, это была не горячая затхлость машинного нутра, а скорее дыхание живого организма. Боже правый! Такое надо еще вообразить: печь, работавшая в полуподвале, дышала. Поток воздуха перемещался то в одну, то в другую сторону: дом вдыхал и выдыхал.

– Интересно, какого оно пола? – прошептала Марша.

– Самец, – тут же отозвался паскудник Макфиф. – Мисс Рейсс чертовски боится мужиков.

В дыхании фантастического существа отчетливо присутствовали сигарный дым и пивной перегар. Тяжелая смесь, от которой мисс Рейсс наверняка дурела в автобусах, лифтах, ресторанах… Плюс резкий чесночный выдох пожилого мужчины.

– Так, вероятно, пахнет ее приятель, – высказал предположение Джек, – когда сопит ей в ухо.

Маршу передернуло.

– И как она все это терпит…

Джек мысленно попробовал продолжить шизоидную картину ожившей недвижимости. Наверное, электропроводка теперь стала нервной системой существа. А почему бы и нет? Водопровод превратился в кровеносную систему; отдушины от печки гнали воздух в легкие. Волосы монстра не нужно было даже представлять. Джек бросил взгляд в окно и увидел завитки вьющейся лианы – любимого детища Марши. Жена заботливо ухаживала за вьюном, так что он вырос до самой крыши. Сейчас веселые зеленые колечки и усики с небольшими желтыми цветами трансформировались в буро–коричневые лохмотья.

Как растрепанные, давно не мытые и не стриженные волосы уличного бродяги, они зловеще шевелились на ветру, роняя мертвые стебли и листья на газон.

Джек не успел толком удивиться или испугаться представшему зрелищу и собственным догадкам, как под ногами неожиданно дрогнул пол. Джек сначала даже не почувствовал толчков, только испуганные причитания миссис Притчет привлекли его внимание.

Нагнувшись, он тронул пол ладонью. И не поверил своим ощущениям – пол теплый, как человеческая плоть.

Джек шагнул к стене. Эффект тот же самый. Обои, краска, штукатурка утратили свои обычные свойства. Поверхность стены удивительным образом податливо прогибалась под пальцами.

– Пошли, – нетерпеливо сказал Лоуз. – Надо поскорее уносить отсюда ноги.

Словно затравленные охотниками звери, семеро бедняг в порыве отчаяния шагнули в гостиную, окунувшись в торжественное всевластие темноты. Под ногами тут же беспокойно задергался ковер. Люди моментально почувствовали вокруг себя чье–то присутствие – раздраженное и воинственное…

Путь получился мучительно долгим. В гостиной творилось явно что–то неладное; со всех сторон доносились загадочные звуки: какой–то шелест, скрежет, шебуршание. Это плотоядно шевелили страницами книги; ерзали на своих местах вазы, похожие в темноте на раздувшихся упырей; стулья дергали ножками, как гигантские пауки, приготовившиеся к броску.

Внезапно миссис Притчет издала короткий вопль – шнур от телевизора обвился вокруг ее лодыжки. Билл Лоуз резким движением подхватил новоявленную гадину и, разорвав пополам, отшвырнул с омерзением в угол. Куски синтетического тела бешено забились в агонии – точь–в–точь изрубленная змея.

– Осталось совсем немного, – бросил Джек идущим позади.

Он уже различал дверную ручку, еще усилие – и он дотянется до нее… Три шага, два… последний шаг…

Тут Джек почувствовал, что пространство несколько изменилось. Впечатление было такое, будто поднимаешься по крутому склону.

Весьма странно… Джек с удивлением обнаружил, что стоит на наклонной плоскости. И не просто стоит, а с каждой секундой соскальзывает назад. Он взмахнул руками, пытаясь найти хоть какую–нибудь опору, но потерял равновесие и завалился на спину. То же самое произошло и с остальными. Все семеро, единым комом повалившихся друг на друга тел, за несколько мгновений перекатились из гостиной в коридор, а оттуда – в кухню. Здесь, хорошенько припечатавшись о стену, живой ком распался, и люди застыли в самых нелепых позах. Со стонами и проклятиями компания кое–как разобралась, на месте ли руки–ноги и живы ли все.

На кухне царила тьма. Только за окнами мерцали звезды, крохотные точки далекого небесного света.

Один за другим бедняги поднимались, отряхивались, оправляли одежду.

– Это ковер!.. – раздался шепот потрясенного Лоуза. – Он… слизнул нас. Скорее к выходу, пока не поздно.

Ковер продолжал выделывать дикие выкрутасы. Губчатая поверхность стала горячей и влажной. Споткнувшись, Гамильтон ударился о стену и отшатнулся. Стена покрылась обильной влагой – алчущая и жадная, она в нетерпении выделяла голодную слюну.

Дом собирался поужинать.

Прижимаясь к отвратительно склизкой стене, Джек старался двигаться, не задевая ковра. Острый кончик «языка» вытягивался вверх и в стороны, стараясь поймать ускользающую добычу. Джек трясся, как в лихорадке, обливался потом, но все же упрямо пробирался к передней. Шаг. Второй. Третий. Четвертый. За Джеком последовали другие, но не все.

– Где Эдит Притчет? – тревожно спросил Гамильтон.

– Пропала, – отозвалась Марша. – Помнится, она покатилась в коридор…

– В пищевод, – прохрипел Лоуз.

– А мы у него во рту, – пискнул в довесок Дэвид Притчет.

Горячие влажные стены пульсировали рядом. Спазм подкатил к горлу, Джека чуть не вырвало. Он судорожно вытянул вперед руку, стараясь не потерять из виду слабо блестевшую искорку дверной ручки. На этот раз он сумел ее схватить и отчаянным рывком распахнул дверь. Фигуры позади единодушно ахнули, неожиданно увидев звездное ночное небо. И темные дома на дальней стороне улицы, и деревья, качавшиеся на ветру… Щеки обожгла восторженно–ледяная струя свежего воздуха.

Вот и все.

Прямоугольник дверного проема сломался, непостижимым образом разрушив привычную геометрию. Будто стены и потолок резко сдавили переплет – и губы чудовища плотно сжались, окончательно закрыв выход.

Сзади опять накатило чесночно–затхлое дыхание дома. «Язык» жадно рыскал в «пасти», нащупывая вожделенную трапезу. Стены сочились «слюной». И тут нервы у людей не выдержали. Страх, так долго подавляемый усилием воли, вырвался наружу. Это был общий вопль безнадежного отчаяния. Истошно кричали все – на разные голоса, но в едином порыве захлестнувшего разум ужаса.

Джек до боли зажмурил глаза. Не поддаваться панике! Пусть случится самое жуткое, самое невероятное – не обращать внимания! Пусть они вопят сколько влезет, надо действовать. И чем быстрее, тем лучше. Джек ринулся в атаку на смыкающиеся «губы» монстра. Нужно успеть хоть немного раздвинуть оставшуюся щель, пока потолок и пол не слились воедино. Тогда уже будет поздно что–то предпринимать. Останется только действительно сесть на пол и завыть похоронный марш.

– Оно жует!.. – всхлипнула где–то рядом Марша.

Гамильтон изо всех сил размахнулся и пнул слюняво–липкое подобие стены. Потом уперся плечом туда, где по логике вещей раньше находилась дверь, и стал остервенело бить, царапать и рвать мягкую псевдоплоть. Живая ткань облепила руки мерзкими клочьями; глубоко вонзая пальцы, он вырвал большие трепещущие куски.

– Помогите мне! – рявкнул Джек в темноту гостиной.

Подскочили уже пришедшие в себя Лоуз и Макфиф. Сообразив, что нужно делать, они бешено заработали в четыре руки. После парочки хороших атак в стене плоти образовалась приличная дыра.

– Все вон! – прорычал Гамильтон, выталкивая Маршу. Она упала на крыльцо и скатилась по ступенькам.

– Теперь вы! – приказал Джек Сильвестру.

Старика бесцеремонно выпихнули сквозь кровоточащую дыру, за ним выскочили Лоуз и Макфиф. Гамильтон покрутил головой, всматриваясь во тьму, но больше никого не увидел, кроме парнишки Притчета. Потолок и пол почти сомкнулись; времени на бестолковую суету уже не осталось.

– Полезай! – крикнул Джек и выпихнул мальчишку в пульсирующую рваную рану. Затем ласточкой вылетел сам.

Он еще не успел приземлиться, как «рот» чудовища сжался. Послышался плотоядный хруст…

Миссис Притчет, не сумевшая спастись, стала добычей.

Уцелевшие бедолаги сгрудились на безопасном расстоянии и молча наблюдали, как огромное «тело» методично сокращается и расширяется. Пошел процесс пищеварения. Наконец движение прекратилось. Прокатилась последняя спазматическая волна, и чудовище застыло.

С глухим стуком опустились оконные шторы, затянув окна непроницаемой пеленой.

– Уснуло, – убитым тоном проговорила Марша.

Всю компанию на какое–то время накрыл плотный колпак тишины – криков, проклятий и жалоб было уже предостаточно. Люди удрученно молчали. И лишь холодный ночной ветер плаксиво шептался о чем–то с листьями в темных кронах.

Внезапно у Джека мелькнула совершенно идиотская мысль: что скажут мусорщики, обнаружив на заднем крыльце горку обсосанных до блеска человеческих костей. Плюс, вероятно, несколько пуговиц и кнопок. Нет, лучше об этом не думать…

Тут подал признаки жизни Лоуз. Он мрачно подвел итог:

– Вот и все!

Джек стряхнул оцепенение и резво направился было к машине, заметив на ходу:

– Пристрелить эту придурочную – просто наслаждение!..

– Оставь машину! – предостерег Лоуз. – Сейчас доверять технике нельзя.

Остановившись, Гамильтон раздумывал:

– Мы пойдем к ней на квартиру пешком. Я попробую вызвать ее на улицу. Если прихватить мерзавку, не заходя в дом…

– Вряд ли она сидит дома, – заметила Марша. – Скорее всего, бродит по улице. А может, она уже мертва? Вот было бы здорово, если б ее сожрала собственная квартира.

– Она не могла умереть, – криво усмехнулся Лоуз. – Иначе нас самих бы здесь не было.

Из глубокой тени от стены гаража отделилась фигурка…

– Верно, – прозвучал сухой бесцветный голос. – Я пока еще жива.

***

Не успев даже как следует разглядеть возникшую из темноты шизофреничку, Джек выхватил из кармана пистолет. Когда пальцы уже нащупали спусковой крючок, Джек вдруг явственно осознал непреложный факт: он никогда еще в жизни не пользовался оружием. Мало того, близко даже не видал пистолета. В истинной реальности у него никогда не было «пушки». 45–й калибр появился вместе с миром мисс Рейсс – это ведь неотъемлемая часть ее фобий.

– Вы уцелели? – промямлил Лоуз.

– У меня хватило сообразительности не подниматься по лестнице. – Женщина гордо вскинула голову. – Ваши козни стали известны мне, как только я ступила на ковер в прихожей. – В ее голосе зазвучало возбужденное торжество. – Ваша пресловутая хитрость не стоит и выеденного яйца!

– Боже мой!.. – Марша съежилась и прикрыла лицо ладошкой. – Мы никогда…

– Да, да! Вы хотите меня убить. – Мисс Рейсс растянула губы в злорадной усмешке. – Вас тут целая банда! Вы уже давно строите козни.

– Это правда! – неожиданно выпалил Лоуз.

Смех мисс Рейсс напоминал резкие удары молотка по куску жести.

– Я догадалась уже… А вам не страшно в этом признаваться?

– Мисс Рейсс, – вступил в разговор Джек, – мы, конечно, обсудили все варианты, как вас убрать. И пришли к выводу, что это невозможно. В этом безумном мире нет ни одного человека, кто мог бы тронуть вас хоть пальцем. Все ужасы и страхи лишь плод вашей больной фантазии…

– Когда речь идет о людях, то это верно, – перебила его мисс Рейсс. – Но ведь вы не люди.

– Что? – возмутился Артур Сильвестр.

– Конечно нет. Я поняла это с первого взгляда, тогда, в «Мегатроне». Вот почему вы пережили аварию и не погибли. Вам так хотелось затащить меня туда и столкнуть с платформы прямо в адову бездну. Но я, как видите, жива и невредима. – Мисс Рейсс вновь улыбнулась своей страшной улыбкой. И добавила: – У меня имеются собственные пути и средства.

– Если мы не люди, – медленно произнес Гамильтон, – то кто же тогда?

Вопрос так и не нашел ответа. Точнее, нашел, но уже не словесный, а материальный. Поскольку Билл Лоуз решил действовать.

С гортанным криком он взвился над сырой травой и обрушился на тщедушную фигурку мисс Рейсс. Раскрытые крылья, как старый пергамент под ножом, с сухим треском прострекотали в ночной тишине. Он точно попал в цель, рухнув сверху на головенку мисс Рейсс, прежде чем бедная сумасшедшая смогла двинуться или крикнуть.

То, что прежде было человеческим существом, теперь оказалось членистоногим: покрытое хитиновым панцирем тело, хищно выставленные мандибулы, громкое жужжание мощных крыльев. Гигантское насекомое в мгновение сломило слабое сопротивление мисс Рейсс. Задняя продолговатая часть брюха извивалась, будто прицеливаясь. Резким движением оборотень вонзил жало в трепыхающееся тело жертвы, чуть задержал внутри, выпуская яд, и затем удовлетворенно вытащил обратно. Злобно ощеренные, скребущие челюсти отпустили женщину. Качнувшись пару раз, как пьяная, мисс Рейсс рухнула на четвереньки и осталась лежать ничком в траве.

– Она может уползти! – крикнул Сильвестр.

Диким прыжком он подскочил к корчащемуся телу и быстро перевернул его. Тут со старым воякой произошла странная метаморфоза: у него на животе выросло несколько ворсистых трубочек. Густой струей брызнула вязкая, как цементный раствор, жидкость, заливая тощие бедра поверженной женщины. Жидкость мгновенно застывала, превращаясь в упругие нити. Вращая туловищем, Сильвестр обмотал жертву несколькими слоями жестких волокон. Когда он закончил, то насекомое, прежде бывшее Лоузом, снова сдавило мисс Рейсс челюстями. Придерживая дергающийся кокон, он помог Сильвестру произвести длинный волокнистый канат и забросить его на сук ближайшего дерева. Через минуту парализованная мисс Рейсс, закатив глаза и разинув рот, свисала вниз головой, спеленутая в коконе.

– Теперь она не вырвется, – удовлетворенно кивнул Гамильтон.

– Я рада, что вы ее оставили в живых, – кровожадно заметила Марша. – Можно хорошо провести время… Она ничего уже не сделает.

– Но грохнуть стерву все равно придется, – напомнил Макфиф. – Конечно, после того, как вдоволь позабавимся.

– Она убила мою мамочку! – дрожащим голоском выкрикнул Дэвид Притчет.

И прежде чем кто–нибудь смог его остановить, парнишка взобрался на качающийся кокон. Отрастив себе длинный хоботок, мальчонка раздвинул волокнистую оболочку, оторвал у женщины клок платья и жадно впился в бледную плоть. Не прошло и минуты, как он заполз в кокон чуть ли не с ногами, жадно высасывая влагу. Вскоре все было кончено. Маленький хищник сыто рыгнул, отвалился и упал на землю, оставив висеть пожухлую обезвоженную оболочку.

Однако Джоан Рейсс все еще жила, крохотная искра сознания тлела в искалеченном, растерзанном теле. Затуманенные болью глаза глядели со злобной ненавистью, но несчастная дурочка уже мало что понимала в происходящем. Компания с нескрываемым удовольствием наблюдала за последними секундами агонии.

– Она заслужила это, – тихо проговорил Джек.

Теперь, когда возмездие свершилось, он вдруг усомнился в содеянном…

Рядом огромное колючее насекомое – Билл Лоуз – кивнуло в знак согласия.

– Конечно, заслужила, – проскрежетал оборотень. – Вспомните, что она сделала с Эдит Притчет!

– Хорошо бы поскорее убраться из этого мира, – вздохнула Марша. – В наш собственный, обратно.

– И в наши собственные тела, – добавил Гамильтон, красноречиво взглянув на Сильвестра.

– Что ты имеешь в виду? – возмущенно стрекотнул Лоуз.

– Он не понимает! – насмешливо бросил Лоузу ветеран. – Это и есть наши тела, Гамильтон. Просто раньше их никто не мог увидеть.

Лоуз выдал жуткую скрипучую трель, означающую, наверное, смех:

– Вы только послушайте его! Ну ты даешь, Джек, надо ж такое подумать!

– Может, глянуть, что у него там еще в черепушке? – заискивающе предложил Сильвестр.

– Давай, – согласился Лоуз. – Подбирайся к нему поближе. Посмотрим, как он дальше запоет!..

Джек с криком отпрянул в сторону:

– Убейте сумасшедшую – и закончим дело! Вы всего лишь фрагменты ее бреда и даже не догадываетесь об этом.

– Интересно, быстро ли он бегает? – гадал Сильвестр, медленно подбираясь к Гамильтону.

– Не подходи ко мне! – рявкнул Джек, хватаясь за пистолет.

– И его жена тоже!.. – продолжал зачарованно ветеран. – Давай погоняем ее!

– Она моя! – алчно заверещал Дэвид Притчет. – Отдайте ее мне. Если хотите, можете ее подержать. А то еще убежит!..

Неизвестно, чем бы все закончилось, если б мисс Рейсс, дернувшись последний раз в коконе, не испустила дух.

И тут же окружающий мир рассыпался в пыль.

Еще не веря свалившемуся счастью, Джек ошеломленно озирался по сторонам. Увидев испуганное личико жены, он кинулся к Марше и прижал дрожащую женщину к себе.

– Слава богу, – хрипел Джек. – Мы наконец–то выбрались.

Марша тесно прильнула к мужу.

– Едва успели, а то бы нам не поздоровилось…

Выскользнули из небытия и закружились вокруг серые тени. Стиснув зубы, Джек терпеливо ждал, когда нахлынет обжигающая боль. А потом появится засыпанный обгорелыми ошметками бетонный пол «Мегатрона». Вся группа экскурсантов угодила в дьявольскую заваруху, всем придется пройти сквозь невыразимые страдания. А потом в течение мучительно долгих дней выкарабкиваться к жизни на больничных койках. Но будущее стоит того. Еще как!..

Тени рассеялись.

Нет! Не может быть! Это опять не «Мегатрон»…

***

Из глотки Макфифа вырвался клекот – так, наверное, кричит хищная птица, у которой из–под самого клюва утащили добычу.

– Снова началось!..

Он прошлепал по мокрому газону к крыльцу и взялся за перила.

– Но это невозможно, – тупо пробормотал Джек. – Ведь психов больше не осталось. Мы же всех проверили.

– Ошибаешься. – Макфиф покачал головой. – Извини, Джек, но я уже говорил тебе. Я предупреждал, а ты не послушал.

Гамильтон хотел было сказать Чарли какую–нибудь гадость, но вдруг заметил, что у тротуара перед домом стоит зловещего вида черный автомобиль. Двери широко распахнуты, а с заднего сиденья неуклюже выбирается громадных размеров детина. Вот он вылез из машины и вперевалку зашагал через темный двор.

За толстяком последовали какие–то мрачные типы в длинных пальто и широкополых шляпах. Карманы у ребят подозрительно оттопыривались.

– Вот ты где, Гамильтон, – пропыхтел детина, подойдя поближе. – Отлично, поедешь с нами.

Сначала Джек не узнал толстяка. Лицо странного господина напоминало комок свежезамешенного теста, в который воткнули маленькие поросячьи глазки. Похожие на сардельки пальцы больно сдавили Джеку локоть. К тому же от толстяка исходил тяжелый запах дорогого одеколона… и крови.

– Почему тебя сегодня не было на работе? – грозно зарычал детина. – Мне жаль тебя, Джек! А я ведь был знаком с твоим отцом…

– Нам все известно про ваш пикник, – вставил один из сопровождающих.

– Тиллингфорд… – ошеломленно произнес Гамильтон. – Это в самом деле вы?

Окинув Джека презрительным взглядом, доктор Тиллингфорд – раздувшийся кровосос–капиталист – повернулся и пошел волоча ноги обратно к «кадиллаку».

– Взять его, – приказал он своей банде. – Мне пора возвращаться в агентство. Предстоят испытания новых бактериальных ядов. Из него выйдет хороший подопытный кролик.

Глава 14

Промозглый ночной воздух, казалось, под завязку пропитан смертью. Незримое присутствие курносой леди ощущалось во всем, каждый фрагментик реальности был обласкан ее жесткой ладонью.

Джек, затаив дыхание, наблюдал редкостное зрелище: прямо на глазах разрушался огромный механизм. Будто какие–то невидимые грызуны уничтожали железный остов машины. Кузов корчился, скрежетал, дергался, как горячечный больной. По асфальту растекалась лужа темной, пузырящейся жидкости.

Гамильтон не сразу понял, что происходит. Абрис предмета искривился до неузнаваемости, он расползался, как старая мочалка в лапах десантника. Голые луковки звезд слабо дрожали на осколках оконных стекол. Будто прогнившее дерево, кузов машины просел и рассыпался. Гнилым яйцом лопнул капот. Во все стороны полетели стальные потроха; как кровь, хлынула вязкая смесь масла, воды, бензина и тормозной жидкости.

На какой–то миг высветилась массивная рама. Затем и она с протестующим стоном уронила на асфальт останки двигателя. Движок раскололся пополам. И прямо на тротуаре стал разлагаться на составные элементы. Выглядело это так, будто на экране в бешеном темпе прокручивают сцену с гниющим трупом животного.

– Ну вот, – глухо произнес шофер Тиллингфорда, – тачки как не бывало!

Тоскливо взирал Тиллингфорд на скорую гибель своего «кадиллака». Потом уныние сменил гнев.

– Все разваливается!.. – Он со злостью пнул бесформенный кусок железа.

Груда металла еще больше оплыла и почти растворилась во тьме.

– Не поможет, – заметил один из его громил. – Лучше бросить этот хлам здесь.

– А как мы доберемся до агентства? – воскликнул Тиллингфорд, тщетно пытаясь стряхнуть с брюк жирные капли масла. – Между нами и лабораторией – целый рабочий район!

– Да, они, наверное, перекрыли баррикадой шоссе, – согласился водитель.

Боевики Тиллингфорда в полутьме неразличимы друг от друга; каждый казался Гамильтону стандартным, крепко сбитым великаном–эсэсовцем, бесстрастным и жестоким.

– Сколько с нами людей? – требовательно спросил Тиллингфорд.

– Тридцать, – отчеканили ему.

– Надо пустить осветительную ракету, – не особо уверенно заметил другой боец. – Слишком темно: мы можем прозевать, когда они полезут.

Джек протолкался к Тиллингфорду:

– Неужели все это серьезно? Вы в самом деле полагаете…

Договорить он не успел, так как в кучу железного лома, бывшего когда–то шикарным «кадиллаком», тяжело ухнул кирпич. В темноте стала заметна какая–то возня; под прикрытием деревьев из–за дальних домов перебежками приближались чьи–то мутные фигуры.

– О!.. – выдохнул Джек. – Теперь вижу! Он все понял.

– Боже мой. – Голос Марши дрожал. – Неужели мы это переживем?

– Может, и не переживем, – ответил Гамильтон.

В воздухе просвистел еще один кирпич. Марша присела от страха, потом бросилась к мужу.

– Чуть в меня не попали! Джек, мы в гуще какой–то потасовки, они собираются перебить друг друга!

– Жаль, что не попали, – тихо процедила Эдит Притчет. – Тогда б мы освободились от этого кошмара.

Потрясенная Марша вскрикнула. Оглядевшись вокруг в поисках поддержки, она увидела жесткие, отчужденные лица – неестественно бледные, будто припорошенные мелом. Бесчувственные маски в ломком, неверном свете зажженного факела.

– Вы все–таки поверили!.. Думаете, что я – коммунистка!

Тиллингфорд резко обернулся. Его мерзкая рожа сделалась еще более уродливой, исказившись до неузнаваемости от приступа истерического гнева.

– Точно!.. Я и забыл! Вы же все выезжали на партийную сходку.

Джек до боли стиснул кулаки и хотел было выдать кабану–доктору лихую тираду отборных ругательств, но потом вдруг передумал и лишь закрыл на мгновение глаза, отдаваясь во власть охватившей все тело апатии. Наплевать на все! Какая разница, что он сейчас скажет свихнувшемуся толстяку? Может, в этом мире они на самом деле ездили на шабаш коммуняк. Горланили идиотские гимны, плясали с прискочкой, толкали лозунги и речи, собирали подписи.

– Ну что ж, – мягко заметил он жене. – Дорога у нас получилась длинная. Протащились через три мира, чтоб угодить вот в этот.

– Что ты имеешь в виду? – пролепетала Марша.

– Жаль, что ты не призналась мне раньше.

Глаза ее вспыхнули, как два маленьких окошечка в охваченном пожаром доме.

– Ты тоже мне не веришь?

Мелькнула в темноте тонкая белая рука… щеку обжег не сильный, но хлесткий удар… заплясали разноцветные искры и рассыпались колючим фейерверком.

Припечатав ладонью Джека, Марша безвольно обмякла, выплеснув в одном порыве всю горечь и обиду.

– Это неправда, – произнесла она жалким голоском.

Гамильтон потер горящую щеку:

– И все–таки интересно… Помнится, мы говорили, что необходимо исследовать психику каждого из нашей компании. Так вот: мы побывали в фантазмах Сильвестра и Эдит Притчет, чуть не погибли в кошмарах мисс Рейсс…

Ровным голосом Сильвестр заявил:

– Надо убить ее и спокойно отправиться домой.

– Обратно в наш собственный мир! – добавил Макфиф.

– Не приближайтесь к ней! – прорычал Гамильтон. – Не прикасайтесь к моей жене!

Вокруг Марши и Джека образовалось плотное кольцо горящих ненавистью глаз, искаженных безумием лиц.

Никто не двигался; шесть фигур напряженно застыли, выжидая. Джек буквально кожей ощутил ледяные иглы чужой злобы. Затем Лоуз дернул плечом, как бы отгоняя морок, повернулся и медленно побрел прочь.

– Хватит! – бросил он через плечо. – Пускай Джек сам разбирается. Это его проблемы.

Марша задыхалась, будто кто–то невидимый сдавил ей горло.

– Это ужасно… Я не понимаю… – Она в отчаянии затрясла головой. – Просто абсурд какой–то!

В опасной близости шлепнулось еще несколько увесистых булыжников. Оттуда, где мелькали смутные тени нападающих, неслось неразборчивое подвывание. Звуки имели свой определенный ритм и вскоре переросли в громкое скандирование. Тиллингфорд болезненно сморщился, словно в рот ему угодила особенная мерзость.

– Слыхал? – окликнул он Джека. – Вот они – прячутся в потемках…

Он с отвращением плюнул:

– Зверье!

– Доктор! – возопил Гамильтон. – Неужели вы верите во всю эту муть? Вспомните, наконец, кто вы на самом деле!

Даже не глянув в его сторону, Тиллингфорд промычал:

– Убирайся к своим краснопузым дружкам.

– Прекратите валять дурака! Ведь это только иллюзия, не более.

– Ты – коммуняка, – утробным голосом ответствовал Тиллингфорд. – И жена твоя тоже. Вы – отбросы человечества. Тебе нет места на моем предприятии и вообще в приличном обществе. Проваливай! – Помолчав, он добавил: – Ступай на ваш бесовский праздник.

– Вы будете драться с ними?

– Естественно.

– И убивать?..

– Если не мы их, – пояснил Тиллингфорд с непробиваемой логикой, – то они нас. Не моя вина, что именно так все обстоит.

– Этот бред долго продлится, – хмуро проговорил Лоуз. – Они всего лишь манекены в дешевом театрике. Грубая пародия на жизнь в Америке. Слишком явно просвечивает сквозь нее подлинный мир…

Последние слова Лоуза утонули в шуме разразившейся перестрелки. Палили беспорядочно и суматошно, так что понять, откуда несутся пули, было трудно. Джек приметил, как на крыше одного из соседних домов какие–то личности торопливо устанавливают пулемет.

Длинная очередь вспорола пространство, подняв в воздух цементную крошку и комья грязи. Тиллингфорд неуклюже упал на четвереньки и пополз, стараясь укрыться за обломками «кадиллака». Его мордовороты, перебегая с места на место, открыли ответный огонь. Яркая вспышка на миг разогнала ночную мглу – кто–то додумался шурануть гранату. Свет резанул по глазам. В уши будто насыпали песку. Джека подбросило, перевернуло, он со всего маху полетел лицом в траву. Когда взметнувшийся фонтан сырой земли, камней и сорванных листьев кое–как улегся, вокруг свежей воронки распласталось несколько изувеченных тел бойцов Тиллингфорда.

Джек очухался, протер глаза и со стоном сел. Увидев раскоряченные позы мертвецов, он оторопело уставился на разодранное человечье мясо, не в силах отвести взгляд. И тут услышал горячий шепот Лоуза:

– Они тебе кого–нибудь напоминают? Смотри повнимательней!

В наступившем вновь сумраке Джек вряд ли мог разглядеть что–то конкретное. Но одна неподвижная фигура зацепила уж больно знакомой внешностью. Гамильтон озадаченно пытался разобрать, кто этот человек, полузасыпанный обломками бетона и дымящейся золой.

– Это же ты!.. – прохрипел Лоуз.

Так оно и было.

Размытые контуры реальности дрожали, то проступая, то исчезая. Словно дымовые эффекты в театре безумия, пеленой наползали туманные полосы извращенных фантазмов. Как если бы сам автор этого лжедейства с трудом понимал смысл придуманной им пьесы.

Выходило нечто странное… Засыпанный мусором тротуар, развороченная грязь газонов, мешанина битого асфальта и мокрой листвы больше напоминали останки «Мегатрона». Тут и там лежали подозрительно знакомые фигуры людей. Слабо шевелясь, они потихоньку царапались в заветную дверку с убедительной табличкой ЖИЗНЬ.

Среди клокочущих, как в последнем приступе чахотки, развалин осторожно, дюйм за дюймом двигались спасатели. Пробирались они мучительно медленно, беспокоясь, наверное, больше за собственные шкуры, нежели за жизни пострадавших. Спасатели боязливо спускались со… стен стоящих рядом домов… они аккуратно спрыгивали на опустевшую мостовую… Что за бред? Какая мостовая? Ведь это покосившиеся руины «Мегатрона»! Вот скользнули вниз пожарные лестницы. На рукавах спасателей можно явственно различить знак Красного Креста. У Джека мозги поехали в разные стороны, и он бросил попытки распутать загадочный монтаж места действия и персонажей.

– Все скоро закончится, – прошептала мисс Рейсс. С тех пор как сгинул ее жестокий фантазм, она возродилась в прежнем виде: в мешковатом вельветовом пальто, в тех же дурацких роговых очках. Будто ящерица, поймавшая кузнечика, она прижимала к тощей груди свою драгоценную сумочку. – Сегодня заговор не очень удался. Прошлому он и в подметки не годится.

– Вот как! Ваш собственный вы находите более убедительным? – ледяным тоном осведомился Гамильтон.

– О да! В самом деле было остроумно! – Рот ее исказила лютая улыбка фанатика. – Я почти поверила, что это именно мой мир. Но когда вошла в вестибюль своего дома, то поняла правду… Эти письма с угрозами расправы на журнальном столике…

Стоя на коленях рядом с мужем, Марша выговорила дрожащим голосом:

– Что происходит? Вокруг какой–то туман… И тени…

– Собственно говоря, ничего интересного, – менторским тоном заметила мисс Рейсс.

Марша с трепетом схватила Джека за руку, словно он держал ключи от рая:

– Значит, мы скоро проснемся? Правда?

– Возможно, – буркнул Гамильтон. – По крайней мере, кое–кто так считает.

– Замечательно!

– Неужели?

По лицу Марши скользнула тень затаенного где–то в глубине души панического страха.

– Конечно, замечательно. Мне здесь все ненавистно… Здесь так страшно. Так подло и страшно.

– Давай обсудим это позже.

Сейчас внимание Джека сосредоточилось на Тиллингфорде. Толстяк босс собрал свою банду и что–то втолковывал громилам – тихо и размеренно.

– Бандюги еще свое не получили, – мрачно проговорил Лоуз. – Мы вляпаемся в потасовку, прежде чем унесем ноги отсюда.

Тиллингфорд закончил бубнеж. Ткнув пальцем в Лоуза, он приказал:

– Свяжите его. Ему с нами не по пути.

Лоуз вымученно осклабился:

– Еще одного ниггера будут линчевать. Буржуя могила исправит!

Вот это да! Гамильтон чуть не зашелся в хохоте. Однако Тиллингфорд был настроен весьма решительно.

– Доктор, – торопливо встрял в опасный расклад Джек, – не принимайте происходящее всерьез. И ваша идиотская роль, и уличные сражения – все это дикая фантазия моей жены. Смотрите! Реальность чуть расплывается. Марша вот–вот откажется от своих иллюзий. Послушайте же меня!

– И этого красного тоже, – устало добавил Тиллингфорд. Он утер вспотевший лоб шелковым платком. – И эту красную сучку. Когда перестанут трепыхаться, облейте бензином… Нет, надо было остаться в агентстве. Там бы мы нашли хорошие средства защиты!

Как посланцы с того света, рабочие–повстанцы подползали все ближе. Долбанула еще парочка гранат. По улице прокатилась тяжкая, режущая глаза и залезающая в горло волна пыли.

– Смотрите! – воскликнул Дэвид Притчет.

В ночном небе вспыхнули и заплясали яркие световые пятна, постепенно принимая форму гигантских букв. Буквы складывались в слова – неразборчиво–кривые послания:

МЫ НА ПАДХОДИ!

ДИРЖИТЕСЬ!

ВПИРЕД БАРЦЫ ЗА МИР!

– Весьма ободряет, – с отвращением прокомментировал Гамильтон.

Несущееся из темноты ритмичное завывание стало тоном выше. Холодный ветер швырял бессмысленные обрывки фраз.

– Может, они еще спасут нас… – неуверенно проговорила миссис Притчет. – Но эти ужасные слова вверху… от них становится не по себе.

Вокруг снова засуетились бойцы Тиллингфорда. Они спешным ходом сгребали щебень, таскали обломки поребрика и куски асфальта, сооружая нечто вроде баррикады. Сквозь пыль и дым трудно было разглядеть их лица. Только на миг перед Джеком мелькнула грубая, костлявая физиономия. И тут же пропала во мраке. Кого же они напоминают?.. Джек силился вспомнить. Низко надвинутые шляпы, похожие на клюв носы…

– Гангстеры… – подал голос Лоуз. – Чикаго тридцатых годов.

Гамильтон кивнул:

– Точно.

– Все как по писаному. Она, вероятно, зубрила наизусть свои книжки.

– Оставь ее в покое, – вяло предупредил Джек.

– Что теперь на очереди? – иронически обратился Лоуз к собравшейся в комок Марше. – Пособники капитала сходят с ума от отчаяния? Так, наверное, по–вашему?

– Думаю, им до этого недалеко, – резонно заметил Артур Сильвестр.

– Какие неприятные типы, – затрепетала миссис Притчет. – Не думала, что подобные водятся на свете!

В это время в небесах взорвался один из пламенных призывов. Ошметки огненных букв полетели вниз, мимоходом зажигая кучи хлама и мусора. Изрыгая проклятия, Тиллингфорд неохотно отступил; его пальто тлело от сыплющихся горящих словес. Половину его громил похоронил под собой сверзившийся с неба громадный светоконтурный портрет советского генсека…

– Прихлопнуло, как мухобойкой, – удовлетворенно хмыкнул Лоуз.

Джек увидел, как на крышу его дома со зловещим шипением шлепнулись огненные черви – по горькой иронии это было слово МИР. Крыша мгновенно занялась, потом пламя перекинулось на гараж и сарай. С нестерпимой болью в душе Джек смотрел на взметнувшиеся жадные лилово–желтые языки. Как и следовало ожидать, тьму городских улиц не огласил рев пожарной сирены. Дома и проспекты хранили враждебное молчание.

– Господи боже, – промолвила Марша. – Похоже, что вон то здоровенное ДИРЖИТЕСЬ сейчас свалится нам на головы!

Тиллингфорд окончательно утратил всякое соображение. Бесформенной грудой он торчал среди своих бойцов, монотонно долдоня, как кликуша:

– Бомбы и пули их не остановят… Бомбы и пули их не остановят…

Число его громил заметно поубавилось.

В неверном свете мерцающих углей, будто призраки, появились силуэты повстанцев. Их вопли достигли уровня истерического экстаза. Безумная звуковая оргия опережала наступавших, летела впереди, прокладывая дорогу среди огня.

– Пошли! – крикнул Джек Марше.

Схватив ее дрожащую руку, он яростно повлек жену прочь, подальше от спектакля абсурда. От балагана хаоса и смерти.

Джек по памяти пробирался вокруг погибшего дома. По цементированной дорожке – и на задний двор. Часть забора уже сгорела. Теперь Джек брел мимо дымящихся руин. Еще совсем недавно здесь стояло его уютное пристанище, и вот… Вокруг только тьма и зловещая тишина каменных коробок.

Время от времени навстречу попадались бегущие мужчины – безликие статисты кровавой трагикомедии. Потом пропали и они. Звуки перестрелки стихли. Джек перевел дух. Кажется, удалось миновать район безобразной бойни.

– Подождите!.. – послышался сзади чей–то крик.

Джек нервно оглянулся.

Их догоняли запыхавшиеся Лоуз и Макфиф.

– Тиллингфорд совсем взбесился, – выпалил Лоуз. – Боже, это настоящая мясорубка…

– До сих пор не верю… – Искаженное гримасой лицо Макфифа лоснилось от пота. – Они опустились на четвереньки. Облеплены кровью и грязью… Сцепились, как звери…

Впереди сверкнули огни.

– Что это? – подозрительно спросил Лоуз. – Нам лучше сойти с главной дороги.

Перед ними открылась деловая часть Белмонта. Но, честно говоря, в памяти она всегда представала несколько другой…

– Ну что ж, – ядовито произнес Джек, – я предполагал нечто подобное.

Мертвенно–холодные, как мерцание гнилушек на болоте, огни обозначили во тьме простиравшиеся во все стороны трущобы. Ветхие магазинчики и лавки торчали над тротуарами, словно уродливые ядовитые грибы. Кабаки, казино, бордели… А над всем этим – невыносимый металлический визг. Из громкоговорителей, укрепленных на столбах и примитивно сработанных арках, несся рев разухабистого джаза. Мигала неоновая реклама. Бесцельно шлялись вооруженные солдаты, подбирая себе подругу подешевле.

В одной из витрин Джек увидел странное зрелище. Огромная выставка холодного и огнестрельного оружия в обитых плюшем ящиках.

– Почему бы и нет? – заметил Лоуз. – Представление коммуняк об Америке – страна бандитов, насилия и пороков.

– А в провинции, – добавила Марша, – бесконечные войны с индейцами, скальпы и суды Линча. Произвол и резня.

– Вы неплохо осведомлены, – буркнул Лоуз.

Марша с убитым видом присела на поребрик:

– Я дальше не пойду.

Трое мужчин растерянно остановились.

– Пошли! – грубо приказал ей Джек. – Иначе замерзнешь.

Марша не ответила. Она сжалась в комок, опустив голову и обхватив колени, – маленькое, хрупкое, беззащитное существо.

– Надо бы завести ее в тепло, – предложил Лоуз. – Может, в какой–нибудь ресторан…

– Не вижу смысла продолжать этот фарс… – сказала Марша мужу. – А ты?

– Наверное, тоже.

– И тебе все равно, вернемся ли мы?..

– Да.

– Как же мне быть? Как объяснить тебе… – Джек широким жестом обвел бездарную панораму вокруг: – Все понятно и без слов.

– Мне очень жаль, – неуклюже промолвил Макфиф.

– Это не твоя вина, – ответил Гамильтон.

– На душе гнусно, будто я что–то такое натворил…

– Забудь.

Склонившись, Джек тронул дрожащие плечи жены:

– Пойдем, милая. Тебе нельзя здесь оставаться.

– Даже если больше некуда идти?

– Именно так. Даже если некуда… Даже если наступил конец света.

– Очень, кстати, похоже, – безжалостно процедил Лоуз.

У Гамильтона не нашлось ответа. Согнувшись, он поднял безвольно обмякшую Маршу на ноги.

– Кажется, прошла вечность, – задумчиво произнес Джек, не выпуская руку жены. – Помнишь, я встретил тебя в холле и сказал, что меня вызывает полковник Эдвардс.

Марша кивнула:

– В тот день мы угодили на «Мегатрон».

– Только представь, – с гадким смешком встрял Макфиф, – если б не авария, вы бы так ничего и не поняли!..

По пути попадались всевозможные ресторации, но вид у них был чересчур шикарный, чтобы попробовать сунуться туда. Похожие на разноцветных крыс, меж роскошных столиков сновали официанты в ливреях. Четверка бедолаг тоскливо тащилась вдоль всего этого вычурного великолепия. Улицы стали практически безлюдны. Время от времени проходил мимо какой–нибудь оборванец – скрюченная от холода фигура.

– Что это, яхта? – тускло спросил Лоуз.

– Что?..

– Да яхта же! – Лоуз указал на освещенную витрину длиной чуть ли не в квартал. – Много яхт. Купишь себе?

Рядом с вереницей сверкающих яхт громоздились груды мехов и драгоценностей. Дорогая парфюмерия, заморские деликатесы… и непременные рестораны, бьющие по глазам и нервам своей навязчивой роскошью, приторной суетой лакеев, слепым хрусталем полыхающих люстр. Случайные бродяги в лохмотьях глазели на это буйство, как голодные псы на вывеску колбасной лавки.

Однажды встретилась телега, запряженная лошадью. В повозке сидела семья. Люди с потухшими взорами, судорожно растопырив пальцы, цеплялись за жалкие корзинки, тючки и узлы.

– Должно быть, беженцы, – предположил Лоуз. – Из Канзаса, пораженного засухой и голодом. Из района пыльных бурь – ты помнишь?

Впереди замаячил обширный квартал красных фонарей.

– Ну, – хмыкнул Джек, – что скажете?

– А что нам терять? – ухмыльнулся Лоуз. – Мы и так дошли уже до ручки.

– Отчего бы не поразвлечься? – проворчал Макфиф. – Пока еще есть возможность. Потом ведь это все рассыплется в прах…

Не говоря больше ни слова, четверка направилась к горячечным соблазнам сверкающего неона и ревущих рожков. К старой доброй «Тихой гавани».

***

Усталая Марша благодарно уселась за столик в углу.

– Как хорошо здесь! Мило и тепло.

Джек вертел головой, озирая прокуренное гостеприимное пространство бара, слушая металлическое бряцание музыкального ящика. В «Тихой гавани» все по–прежнему. У стойки сидит привычная группа работяг. Унылые фигуры с бесцветными лицами и пустыми глазами согнулись над кружками. Паркет устлан ковром из окурков. Бармен, вяло елозивший по прилавку грязной тряпкой, кивнул Макфифу, когда компания усаживалась.

– Эх, хорошо дать отдых ногам, – вздохнул Макфиф.

– Пиво все будут? – спросил Лоуз.

Получив подтверждение, он отошел к бару.

– Далеко мы забрались, – грустно сказала Марша, высвобождаясь из рукавов пальто. – Я, кажется, здесь ни разу не была.

Вернулся Лоуз с четырьмя бутылками «Золотой пены» в руках.

– Угощайтесь!

– Ты ничего не замечаешь? – спросил Джек. – Взгляни–ка на детишек!

В тускло освещенных нишах вдоль стен расположились подростки. Джек с удивлением увидел, как юная девчушка, явно не старше четырнадцати, прошла к стойке. Это что–то новенькое! Старый истинный мир показался Джеку некой давно забытой сказкой, смутным воспоминанием детства. Но и теперешняя дурная реальность расплывалась остатками сна. Она дрожала, как марево, как оптический обман. Бар, ряды бутылок и стаканов при рассеянном взгляде превращались в зыбкую тень. Все таяло, растворяясь в дыму и сумерках; Джек даже не мог разглядеть дальнюю стену кабака. Привычные неоновые значки туалетов и те неразличимы.

Прищурившись, Джек вглядывался из–под руки. Где–то далеко, за столами, за нечесаными головами пьяниц, светилась красная полоска…

– Что там написано? – показал он Лоузу.

Лоуз напрягся, зашевелил губами.

– Как будто «аварийный выход». – И, подумав, добавил: – Я видал это на стене «Мегатрона». По–моему, пожарный спуск.

– Да нет! – вякнул Макфиф. – Обыкновенный сортир.

– Это у тебя ложная память, – бросил ему Гамильтон.

– А почему, кстати, детишки пьют? – спросил Лоуз. – И наркоту курят…

– Аморальные издержки системы, – пояснил Джек. – Кока–кола, наркотики, алкоголь и секс. А вместо школы, наверно, они работают на урановых рудниках. – Он не сумел скрыть горечь в голосе. – Подрастут – станут гангстерами.

– Чикагскими, заметь! – подлил масла в огонь Лоуз.

– Потом наденут военную форму и будут расстреливать фермеров и жечь их хижины. В такой уж стране мы живем. Заповедник убийц и эксплуататоров.

Повернувшись к жене, Джек спросил саркастически:

– Не так ли, дорогая? Дети долбят наркотики, у буржуев руки по локоть в крови, а бездомные роются в помоях…

– Вон идет твоя подруга, – тихо прошипела Марша.

– Моя?.. – Гамильтон с удивлением обернулся.

Сквозь толчею торопливо пробиралась стройная, гибкая блондинка. Чувственный ротик полураскрыт, буйная копна волос лихо спадает на плечи. Сначала Джек не узнал ее. На ней мятая блузка с низким вырезом. Лицо лоснится от обильной косметики. Юбка в обтяжку соблазнительно подчеркивала округлые формы. Роскошный бюст вздрагивал при каждом шаге.

Джеку ударил в ноздри сложный букет запахов – аромат духов и разгоряченного женского тела. В голове сразу закружились столь же сложные воспоминания.

– Привет. – У Силки был низкий, хрипловатый голос. Она склонилась и чуть ткнула губами Джека в висок. – Я ждала тебя.

Гамильтон смущенно поднялся и предложил ей стул.

– Спасибо. – Усевшись рядом, Силки обвела взглядом присутствующих. – Привет всей честной компании!

– Могу я задать вам один вопрос? – холодно обратилась к ней Марша.

– Разумеется.

– Какого размера вы носите лифчик?

Не моргнув глазом, Силки спокойно задрала блузку так, что обнажились великолепные груди.

– Вас удовлетворяет мой ответ?..

Марша густо покраснела.

С беззастенчивым, мальчишеским восторгом Джек глазел на невероятных размеров сиськи.

– Полагаю, что лифчики – буржуйская выдумка для обмана простого народа.

– Кто бы говорил о народе! – слабо возразила Марша; только что увиденное зрелище явно лишило ее душевного равновесия. – Тебе, должно быть, нелегко поднимать вещи, когда ты их роняешь, – сказала она девице.

– В коммунистическом обществе, – объявил Лоуз, – пролетариат ничего не роняет!

Силки рассеянно улыбалась, касаясь своих обнаженных грудей длинными тонкими пальчиками. Затем, пожав плечами, она опустила блузку, расправила рукава и положила руки на стол.

– Что новенького?

– Большая битва на дороге, – сообщил Гамильтон. – Кровожадный Уолл–стрит против героического, самозабвенно распевающего гимны рабочего класса.

Силки с сомнением посмотрела на Джека:

– И чья возьмет?

– Честно говоря, почти вся шакалья стая фашистов погребена под горящими лозунгами.

– Смотри! – вдруг показал на что–то Лоуз. – Видишь, вон там?

В углу бара стоял автомат, продающий сигареты.

– Помнишь?

– Еще бы.

– И тот тоже на месте. – Лоуз ткнул пальцем в другой угол, на леденцовый автомат, едва различимый в табачном дыму. – Помнишь, что мы учудили с ним?

– Конечно. Заставили бандуру выдавать французский коньяк высшего качества…

– …и собирались изменить мир, – вдохновенно продолжил Лоуз. – Подумай только, Джек, что мы могли бы сотворить!

– Думаю, думаю…

– Выдавали бы любой продукт, все, что душа пожелает! Да, вот это был принцип!

– Принцип божественной отрыжки. Или принцип размножения посредством чуда, – кивнул Гамильтон. – В этой свихнувшейся реальности чудо здорово бы пригодилось.

– Мы бы переплюнули коммуняк, – поддержал его Лоуз. – Им приходится вкалывать до седьмого пота. А нам бы нужен был только этот бар.

– И немного трубок из–под неона, – напомнил Джек.

– Ты говоришь так печально, – забеспокоилась Силки. – Что–нибудь случилось?

– Ничего, – кратко ответил Гамильтон. – Ровным счетом ничего.

– Может, я могу помочь?

– Нет. – Он слегка улыбнулся. – Но все равно спасибо.

– Если хочешь, пойдем на второй этаж и ляжем в постельку. – Она с готовностью сдвинула юбку, обнажая пухлые ляжки.

Джек похлопал ее по руке:

– Ты хорошая девчонка. Но это не поможет.

– Уверен?

Она призывно подалась вперед. Груди ее в этот момент напоминали два тяжелых штурмовика, идущих на таран.

– Как–нибудь… в другой раз.

– Какая милая беседа! – Марша состроила презрительную гримасу.

– Мы просто дурачимся, – мягко сказал ей Джек. – Не обижайся, пожалуйста.

– Смерть мировому капиталу! – торжественно рыгнув, провозгласил Лоуз.

– Вся власть – рабочему классу! – тут же откликнулся Гамильтон.

– За народную демократию! – продолжил Лоуз.

– За Союз Советских Социалистических Штатов.

Оторвавшись от пивных кружек, работяги за стойкой хмуро глянули в их сторону.

– Потише, олухи! – просипел Макфиф.

– Слушайте, слушайте! – кричал Лоуз, стуча по столу перочинным ножом. Открыв лезвие, он угрожающе выставил его. – Я сдеру шкуры с хищников Уолл–стрит!

Джек с подозрением смерил его взглядом:

– Негры не носят ножей. Это клевета буржуазии.

– А я ношу.

– Тогда ты не негр. Ты – скрытый негр, предавший свою религию.

– Свою религию? – непонимающе повторил Лоуз.

– Понятие расы – фашистская категория, – сообщил ему Гамильтон. – Негры – это религиозно–культурная группа, и ничего больше.

– Черт возьми! – Лоузу заявление Джека пришлось по душе. – Такая стряпня начинает мне нравиться!

– Может, потанцуем? – спросила Гамильтона Силки. Неожиданно в ее голосе появились властные нотки.

– Не хочу, – сухо ответил Джек.

– Что мы можем сделать для революции? – с энтузиазмом обратился к присутствующим Лоуз. – Кого надо убить?

– Не важно, – махнул рукой Гамильтон. – Первого встречного, кто умеет читать и писать.

Силки и кое–кто из работяг обменялись настороженными взглядами.

– Джек, – заерзала на стуле подружка, – такими вещами не шутят!

– Ни в коем случае! – согласился Гамильтон. – Нас самих едва не линчевал этот бешеный пес Тиллингфорд.

– Ликвидируем Тиллингфорда! – закричал Лоуз.

– Я сделаю это, – брякнул Джек. – Растворю его в кислоте и спущу в унитаз.

Силки по–прежнему не сводила с Джека озадаченного взгляда.

– Прошу тебя, не говори так. Ты пугаешь меня.

– Пугаю? Почему же?

– Потому что… – Она сделала беспомощный жест. – Мне кажется, ты говоришь с сарказмом.

У Марши вырвался истеричный всхлип:

– О боже… она еще и рассуждает!..

Пролетарии тем временем соскользнули с табуретов и, лавируя меж столиками, тихо приближались. Шум в баре стих. Смолк музыкальный автомат. Подростки в дальнем углу сорвались с мест и быстро выскочили на улицу.

– Джек, – испуганно шепнула Силки, – будь осторожен. Ради меня!

– Вообще–то, я многое уже повидал! – усмехнулся Гамильтон. – Даже политически подкованную шлюху. Ай да ты!.. Честная девушка, говоришь? Развращена системой?

– Золотом толстосумов, – мрачно поправил Лоуз, переворачивая опорожненную бутылку. – Совращена пузатым богатеем. А может, священником! Он ее девственность прибил на стене библиотеки, над камином.

Марша тревожно оглядывалась вокруг.

– На самом деле это совсем не бар. Только жалкое подобие…

– Бар, вид спереди, – уточнил Гамильтон. – А тебе что нужно?

– Тогда сзади, – медленно продолжила Марша, – это… партячейка. А твоя подружка…

– Ты работаешь на Гая Тиллингфорда, верно? В тот день я тебя там посадила в машину?

– Да. Но Тиллингфорд меня уволил. Полковник Эдвардс выгнал, Тиллингфорд выгнал… и боюсь, что этим не закончится.

Гамильтона почему–то крайне позабавил тот факт, что пролетарии, окружавшие столик, оказались при оружии. Каждый в этом мире вооружен. И каждый – на той или на другой стороне. Даже юная потаскушка.

– Силки, – проговорил вслух Джек, – я тебя с кем–нибудь другим не перепутал?

Девица на миг смутилась. Потом тряхнула головой, расплескав по плечам волны светлых волос.

– Правда… все кажется немножко странным… Ничего не понять.

– Да, каша заварилась густая…

– Я–то, дура, решила, – сокрушенно вздохнула Силки, – что мы на одной стороне баррикад. Что мы друзья…

– А мы и так друзья. По крайней мере – были. Где–то в другом месте… Далеко–далеко отсюда.

– Разве ты не собирался меня эксплуатировать?

– Дорогая моя… – заметил Джек с горечью. – Эксплуатировать тебя – мое самое заветное желание. В любом месте, в любом чокнутом мире. Ох, как хочется взять тебя покрепче и так от… отэксплуатировать, чтоб твоя сказочная грудь затряслась, как осинка на ветру.

Она прильнула к Джеку, прижавшись щекой к его плечу. Он неуклюже поиграл белокурым локоном, упавшим девушке на глаза.

– Жаль, – монотонно произнесла она, – что так ничего и не получилось.

– Да, жаль… Но я буду заглядывать на огонек, опрокинуть с тобой по рюмочке…

– Подкрашенной воды! – напомнила Силки. – А бармен даст мне тонюсенький бутерброд…

В некоторой нерешительности окружившие их работяги подняли винтовки.

– Сейчас? – спросил один из них.

Высвобождаясь, Силки поднялась на ноги.

– Пожалуй… – еле слышно пробормотала она. – Приступайте. И кончайте побыстрей.

– Смерть фашистским собакам, – замогильно пошутил Лоуз.

– Смерть мерзавцам! – добавил Гамильтон. – Мы можем встать?

– Конечно, – сказала Силки. – Как хотите. Мне очень жаль, Джек… Правда, правда! Но вы же не с нами.

– Боюсь, что не с вами, – почти добродушно согласился с ней Гамильтон.

– Ты против нас?

– Я должен быть против. Мне трудно быть кем–то другим.

– Мы что, так и позволим прикончить себя? – запротестовала Марша.

– Это наши друзья. – Голос Макфифа напоминал булькающий клекот паралитика. – Сделай что–нибудь! Неужели ты не можешь поговорить с ними?

Джек развел руками:

– С ними бесполезно говорить.

Он бережно поставил Маршу на ноги.

– Закрой глаза, – шепнул он ей. – И расслабься. Это не очень больно.

– Что ты собираешься делать? – пролепетала Марша.

– Вызволить нас отсюда. Единственно возможным способом…

И когда уже лязгнули затворы и поднялось полукружие нацеленных стволов, Джек отвел назад кулак, тщательно примерился и ударил жену точно в подбородок.

Слабо вздрогнув, Марша повалилась как сноп на руки Билла Лоуза. Гамильтон подхватил ее легкое тело и остался стоять с самым идиотским видом… Идиотским – поскольку бесстрастные фигуры пролетариев были вполне осязаемы и реальны. И по–прежнему готовились пустить в ход оружие.

– Боже, – хрипло сказал Лоуз. – Они все еще здесь. А вокруг отнюдь не «Мегатрон».

Не зная, куда деваться от смущения и отчаяния, негр рванулся к Джеку и помог тому держать потерявшую сознание Маршу.

– Какие же мы болваны! Марша здесь абсолютно ни при чем!

Глава 15

– Полный маразм! – деревянным голосом проскрипел Джек. Он крепко обхватил неподвижное теплое тело жены. – Кто ж тогда устроил эту пакость?

И вдруг боковым зрением он заметил…

С Чарли творилось что–то неладное. Казалось, Макфиф полностью сбрендил и теперь действует не более осознанно, чем заводной болванчик. Странные метаморфозы вылезали из темных глубин его естества. Словно проклюнулся чудовищный, доселе дремавший внутри зародыш и сейчас прорывается наружу.

Макфиф рос прямо на глазах. Пока Джек и Билл пялились на компаньона, он превратился из приземистого, грубо сколоченного толстяка с пятачком куцего носа в рослого, великолепного мужчину. Божественное благородство снизошло на него. Идеально сложенный, глаза горят пламенем праведного гнева. Квадратные челюсти высокоморального Чарли стиснуты с выражением неумолимой строгости и справедливости.

Сходство с Тетраграмматоном просто поразительное! Макфиф явно не смог расстаться со своими затаенными страхами.

– Что это? – потрясенно спросил Лоуз. – Во что это он превратился?

– Ой, что–то мне нехорошо… – нелепо звучно и полновесно произнес Макфиф. – Надо бы принять бром…

Нескладные фигуры работяг опустили винтовки. Дрожа и благоговея, они глазели на Макфифа разинув рты.

– Товарищ комиссар, – пробормотал один из них. – Мы не узнали вас.

Болезненно поморщившись, Макфиф повернулся к Гамильтону.

– Дураки проклятые! – прогремел его зычный повелительный голос.

– О, что я вижу… – ухмыльнулся Джек. – Разрази меня гром, если это не Святой Папаша собственной персоной?

Благородные уста Макфифа зашевелились, но звук почему–то отсутствовал.

– Теперь ясно, – скривился Гамильтон, – почему тогда, на зонтике, Тетраграмматон так тебя разглядывал… Понятно, почему ты чуть не свихнулся! И болячками ты запаршивел не зря.

Макфиф ответил не сразу:

– Я растерялся. Знаешь, не очень–то верилось, что увижу Его там. Казалось, мол, все это шарлатанство и выдумки.

– Чарли! – Джек чуть не взвыл от восторга. – Ты же коммуняка!

– Да, – тяжко выдохнул Макфиф. – Это так.

– И давно?

– С Великой депрессии.

– Какого черта? Маленького братика застрелили агенты ФБР?

– Нет. Просто голод, безработица и отчаяние…

– Вообще–то, ты парень неплохой, – примирительно заметил Джек. – Но душа у тебя вся изодрана. Ты безумец покруче мисс Рейсс. Ты еще больший жлоб и зануда, чем миссис Притчет. В суевериях и предрассудках ты переплюнешь даже Сильвестра. В тебе дерьма гораздо больше, чем у всех предыдущих психов. А так – ты в полном порядке.

– Нет смысла выслушивать эту ахинею! – величественно объявило божество.

– И вдобавок ко всему ты порядочная мразь. Отвратительный, бессовестный лжец, властолюбивый мошенник… и редкостная сволочь. Как ты мог поступить так с Маршей? Как ты мог устроить такую подлость?

Помедлив, сиятельная фигура ответила:

– Как говорится, цель оправдывает средства.

– Еще один дешевый лозунг…

– Люди вроде твоей жены опасны.

– Почему? – искренне удивился Джек.

– Они никому не отдают предпочтения. Они только заигрывают со всеми. Стоит лишь повернуться к ним спиной…

– И поэтому вы их уничтожаете! Отдаете на растерзание невменяемым фанатикам.

– Фанатики нам близки и понятны, – ответствовал Макфиф. – А вот твоя жена – нет. Она подписывает партийные воззвания и в то же время читает «Чикаго трибюн». Людям, подобным ей, чужды жесткая дисциплина и самоконтроль. Они больны индивидуализмом. Заражены слюнявой романтикой и примитивной этикой. Они не способны беспрекословно подчиняться авторитету. А это переворачивает все с ног на голову. На таком фундаменте ничего не построишь.

– Макфиф, – сказал Джек, – прости меня.

– За что?

– За то, что я собираюсь сделать. Хотя это, конечно, безнадежно. Ну и пусть! Все равно я вышибу из тебя дух!

С этими словами он бросился на Макфифа. У монстра мгновенно напряглись мощные мускулы. Схватка вышла, увы, слишком неравной: Джек не мог даже как следует подобраться к великому вождю. Макфиф отступил назад, сгруппировался и контратаковал.

Зажмурив глаза, Джек изо всех сил обхватил Макфифа. Весь залитый кровью из рассеченного лба, потеряв большую часть зубов, он крепко вцепился в чудовище. Повис на нем, как истерзанная крыса, даже в предсмертной агонии не разжимающая челюстей. Им овладело почти религиозное неистовство: он впился в Макфифа в экстазе отвращения и ненависти. Он остервенело колотил божество головой о стену. Железные пальцы врага, казалось, вот–вот разорвут его на кусочки, словно старую газету, но Джек не отпускал гада.

Все закончилось так же быстро, как и началось. Яростный приступ сгинул, как пустой выхлоп, как холостой выстрел. Лоуз валялся на полу с проломленным черепом, неподалеку от смятой фигурки Марши. Сам Джек кое–как еще держался на ногах. Но вот поднялись винтовочные приклады… Значит, время пришло.

– Давай, смелее! – подбодрил он убийц. – Это ничего не меняет. Даже если порвете нас на клочки. Даже если построите из наших тел баррикады или сотрете в порошок! Марша ни в чем не виновата – и это главное…

Жестокий удар швырнул Джека на пол. От страшной боли тело скрючилось в уродливую загогулину. Один из пролетариев пнул Джека в пах, другой стал методично крушить ему ребра. В кровавом тумане массивное тело вождя исчезло. Из клубящейся темноты возникали и тут же пропадали фигуры вооруженных боевиков. Хрипя, харкая горячей, липкой слюной, Джек встал на четвереньки. Сквозь красную пелену ненависти, отчаяния и боли, сквозь жесткую корку запоздалого раскаяния пробивалась, как острие шпаги, только одна мысль – разыскать и придушить Макфифа.

Крики, команды, стоны… Удары прикладами в голову и в ребра. Он дрожал, слабо отмахивался скользкими от крови ладонями… Заметив чье–то неподвижное тело, Джек пополз туда.

– Оставьте, пусть подыхает… – прокаркал грубый голос.

Джек уже не обращал внимания на побои, он на ощупь искал Макфифа. Но неподвижное тело оказалось не комиссаром, а всего лишь несчастной Джоан Рейсс.

После долгой отчаянной возни он все–таки наткнулся на Чарли. Пошарил в груде мусора что–нибудь поувесистее. Вот! Осколок кирпича… и хлесткий удар ногой отшвырнул Джека далеко в сторону. Враг снова ускользнул, пропал в хаосе свалки и медленно оседающей завесы пепла.

Реальность опять сдвинулась. Вновь проступили искореженные потроха «Мегатрона» и медленно ползущие силуэты спасателей.

Справа от Гамильтона неподвижно лежала его жена; одежда на ней обгорела. Одна рука неестественно вывернута за спину. Марша казалась беззащитным зверьком, брошенным безжалостной рукой на почерневший бетон. Чуть дальше распростерся Макфиф. Гамильтон, превозмогая боль, судорожно пополз к нему. На полпути его остановили спасатели и попытались уложить на носилки. Почти теряя сознание, не в силах вымолвить ни слова, но все еще движимый страстным порывом, Гамильтон оттолкнул спасателей и со стоном сел.

Беднягу Макфифа в экстазе кровавого гульбища вырубили собственные бойцы. Его физиономия до сих пор хранила гримасу крайнего негодования. Дыхание было неровным и хриплым. Что–то бормоча, Чарли дергался и вздрагивал, толстые пальцы хватали воздух, пытаясь то ли схватить кого–то, то ли нащупать опору.

Мисс Рейсс, наполовину засыпанная щебнем, тоже потихоньку шевелилась. С трудом поднявшись на колени, она попыталась вслепую разыскать свои очки.

– О! – простонала она, слепо моргая, испуганно роняя слезы. – Что же это…

Близоруко прищурившись, оглядела себя и трясущимися руками стала приспосабливать обгоревшие лоскуты одежды, чтобы хоть как–нибудь прикрыть свои худосочные прелести.

В это время спасатели отыскали миссис Притчет. Они быстро сгребли в сторону мусор, заваливший ее необъятные телеса.

Джек ползком подобрался к жене и принялся сбивать скачущие по ее платью язычки пламени. Марша задрожала.

– Не двигайся, – прохрипел Джек. – У тебя, может, что–нибудь сломано.

Она послушно застыла, не открывая глаз.

Откуда–то из–за едких клубов гари послышался испуганный плач Дэвида Притчета… Что ж, кажется, несчастные люди, угодившие на мельницу безумия, возвращаются к жизни. Вон Билл Лоуз бессмысленно таращит глаза на окруживших его санитаров… Вопли, крики, рев сирен…

Наконец–то! Неподдельные звуки настоящего мира. Дым пожарища, обгоревшие железо и камень. Нервная беготня медиков, спешащих оказать первую помощь.

– Мы вернулись! – крикнул Гамильтон жене. – Ты меня слышишь?

– Слышу, – откликнулась Марша.

– Ты рада?

– Да, – проговорила она еле слышно. – Не кричи, дорогой. Береги силы.

***

Полковник Эдвардс молча внимал докладу Джека. После того как были суммированы все основные пункты, в конференц–зале воцарилась тишина. Чуткое ухо уловило бы только сухое потрескивание дымящихся сигар и скрип карандаша стенографистки.

– Вы обвиняете нашего офицера безопасности в принадлежности к коммунистической партии, – после долгой паузы хмуро проговорил Эдвардс. – Я вас верно понял?

– Не совсем…

Джек был еще немного слаб; всего неделя с небольшим минула со времени аварии.

– Я заявляю, что Макфиф – коммунист по убеждению. Он подчиняется партийной дисциплине и использует свое служебное положение для осуществления тайных целей.

Резко повернувшись к Макфифу, Эдвардс спросил:

– Что скажешь, Чарли?

Не поднимая взгляда, Макфиф ответил:

– Скажу, что это очевидная клевета.

– Значит, Гамильтон просто пытается поставить под сомнение ваши мотивы?

– Именно так, – бубнил монотонно Макфиф. – Вместо того чтобы защищать жену, он атакует меня.

Полковник снова повернулся к Джеку:

– Боюсь, с этим мне придется согласиться. Ведь речь идет о вашей жене, а не о Чарли Макфифе. Постарайтесь говорить по существу.

– Как вы понимаете, – взволнованно начал Джек, – я не могу прямо сейчас доказать, что Марша не коммунистка. Однако мне вполне ясно, почему Макфиф обвинил ее. Я могу открыть всю реальную подоплеку этого дела. Подумайте о положении, которое Чарли занимает. Кто ж его заподозрит? У него свободный доступ к секретным досье. Он может обвинять кого угодно по собственному выбору… Идеальное положение для диверсанта! Всех, кто мешает, можно запросто устранить.

– Безосновательно, – отмахнулся Эдвардс. – Все логично, но где доказательства? Вы можете доказать, что Чарли – красный? Вы же сами сказали, что он не состоит в компартии.

– Я не детектив, – ответил Гамильтон. – У меня нет возможности собрать сведения. Полагаю, он постоянно контактирует с каким–нибудь связником… Откуда–то он должен получать приказы? Если парни из ФБР возьмут его в оборот и потолкуют вдумчиво…

– Значит, доказательств нет, – прервал его Эдвардс, пожевав сигару.

– Нет, – признал Гамильтон. – Трудно, знаете ли, залезть человеку в мозги. Тем более что–то оттуда вытащить. Это, кстати, относится и к моей жене. Откуда вам знать, что у нее творится в голове?

– У нас обширный компромат на нее. Всевозможные воззвания, подписи, походы на сомнительные сборища. А покажите мне хоть одну петицию, подписанную Чарли Макфифом. Назовите хоть один шабаш, на котором он побывал!

– Ни один настоящий диверсант не раскроет себя, – проворчал Джек, сам прекрасно понимая, насколько нелепо это утверждение.

– Мы не можем на этих основаниях уволить Чарли. Слишком абсурдно тогда получится.

Губы полковника чуть дрогнули в некоем подобии улыбки.

– Сожалею, Джек. Ты ничего не доказал.

– Я знаю.

– Знаешь?.. – Эдвардс крайне удивился. – И сам признаешь это?

– Конечно, признаю. Я и не надеялся вас убедить. – Джек уже подрастряс изначальные воодушевление и напор. Теперь голос его отдаленно напоминал гул погребального колокола. – Нет, не надеялся… Хотел только привлечь внимание. Может, для досье и сгодится.

Макфиф не проронил ни слова. Лишь еще больше надулся, глубоко погрузившись в кресло, как булыжник в тесто. На Джека он старался не глядеть.

– Я честно пытался тебе помочь… – с усилием проговорил Эдвардс. – Но, Джек, черт возьми… Следуя твоей логике, нам надо каждого считать фактором риска.

– Вы так и поступаете. Я всего лишь перекинул ваш метод на Макфифа. Жаль, что он вышел сухим из воды! Жалко и мерзко…

– Полагаю, – сухо произнес Эдвардс, – что высокая порядочность и патриотизм Чарли Макфифа выше упреков и подозрений. Вам прекрасно известно, что этот человек сражался на войне в ВВС армии США. Он ревностный католик. И состоит в организации «Ветераны экспедиционных войн».

– К тому же, наверное, еще и бойскаут! – усмехнулся Джек. – И каждый год наряжает рождественскую елку.

– Не хотите ли вы сказать, что католики и легионеры – предатели? – Полковник аж потемнел лицом, словно кактус, в который впрыснули шприцем чернила.

– Нет, не хочу. Я пытаюсь лишь объяснить, что человек может отвечать всем требуемым нормам официальной морали и тем не менее быть отчаянным подонком. А несчастная женщина, по простоте душевной подписывающая всякие глупые бумажонки, – любить даже придорожную грязь этой страны.

– Мы напрасно теряем время, – холодно резюмировал Эдвардс.

Джек поднялся, отодвигая стул:

– Спасибо, полковник, что выслушали меня.

– Не за что. – Откровенно испытывая неловкость, Эдвардс добавил: – Очень хотелось бы поработать вместе, парень. Но ты сам видишь…

– Не вините себя. – Джек сделал успокоительный жест. – По правде говоря, я даже рад, что вы не обратили внимания на мое заявление. Макфиф невиновен, пока не доказано обратное.

Собрание потихоньку расползалось. Боссы «Калифорния мэйнтэнанс» радостно выскакивали в коридор, чтобы вернуться к своим привычным делам. Аккуратная стенографистка собрала записи, сигареты в сумочку. Макфиф, исподтишка бросив на Гамильтона злорадный взгляд, прошмыгнул мимо и исчез.

В дверях Эдвардс задержал Джека.

– Что ты собираешься делать? – хмуро спросил полковник. – Думаешь прочесать фирмы на полуострове? Например, Тиллингфорда… Знаешь, а он запросто возьмет тебя!.. Он ведь дружил с твоим отцом.

В реальном мире Гамильтон еще не побывал у Гая Тиллингфорда.

– Возьмет… – произнес он задумчиво. – Может, из–за отца… А может, потому, что в электронике я все–таки специалист высшего класса.

Эдвардс, как гимназистка, у которой неожиданно лопнула на трусах резинка, покрылся красными пятнами.

– Извини. Я имел в виду…

Джек передернул плечами, как если б ему вдруг стало зябко. Тут же дала о себе знать боль в стянутом пластырем ребре. На десны давили вставные зубы, во рту ощущался какой–то гнусный привкус, словно хлебнул из сточной канавы. И вообще Джека терзало странное чувство, будто он заглянул в зеркало и увидел вместо своего собственного лица чью–то чужую морду. Джек отчетливо осознал, что здорово постарел и вымотался за время скачки по шизоидным мирам.

– Я не пойду к Тиллингфорду, – вздохнул он. – Буду работать самостоятельно.

Потоптавшись на месте, Эдвардс спросил:

– И затаишь обиду на нас?

– Нет. Работу я, конечно, потерял, но теперь это не важно. Я чувствую себя как больной, только что вышедший из стен госпиталя. Я был в глубокой коме и вот очнулся. Я стряхнул с себя остатки дурного сна. К тому же меня наконец–то ткнули носом в собственное дерьмо. Поэтому действовать по–старому я уже не смогу. В голове, наверное, что–то перещелкнулось. Вот так!

– Ну, Джек…

– Раньше мне все давалось слишком легко. У моих родителей была уйма денег. Папаня – всемирно известная шишка. Люди моего положения редко сталкиваются с уродцами типа Макфифа. Но времена меняются. Макфифы выползают из нор, чтобы охотиться на нас. Пришла пора и нам обратить на них внимание.

– Все это крайне трогательно. – Эдвардс поскреб подбородок, прикидывая следующую фразу. – Но тебе придется зарабатывать на жизнь, содержать семью. Без спецдопуска ты не сможешь проектировать ракеты ни здесь, ни в другом месте.

– Ну и что? Честно говоря, я устал делать бомбы.

– Однообразие надоело?

– Я бы назвал это пробуждающейся совестью. Случилось нечто, перечеркнувшее многие мои убеждения. Как говорится, вышибло меня из накатанной колеи.

– Ах да! Несчастный случай…

– Я увидел множество таких вещей, о которых и не подозревал. Наверное, стоило пережить вереницу кошмаров, чтобы выбраться из ямы на свободу.

По коридору разнеслось знакомое стаккато каблучков. Марша, запыхавшаяся и румяная, подбежала и взяла Джека под руку.

– Мы готовы, – задорно сообщила она.

– И еще, – сказал Гамильтон полковнику. – Я узнал самое главное: Марша говорила правду. Новую работу, в конце концов, найти можно, а вот с любимым человеком дело посложнее.

Джек повернулся и зашагал прочь, даже не вслушиваясь, что там полковник булькает ему вдогонку.

– Милый, – взволнованно сказала Марша, когда они спускались по ступенькам главного подъезда, – машины уже прибыли. Разгрузка идет полным ходом.

– Отлично! – обрадовался Джек. – Это хороший допинг к вечеру, когда мы на родном матрасике слегка…

– Не говори так! – воскликнула Марша, сжимая его руку. – Мне стыдно за тебя.

Широко улыбаясь, Гамильтон помог жене сесть в машину.

– С этого момента я абсолютно честен со всеми. Жизнь чересчур коротка, чтобы ходить кругами.

Марша пожаловалась:

– Меня беспокоит вся эта ваша с Биллом затея…

– Мы разбогатеем! – весело крикнул Джек, выруливая на шоссе. – Запомни мои слова! Ты и Прыг–Балда будете есть сливки до отвала и спать на шелковых подушках.

Через полчаса они стояли на пустыре, критически рассматривая небольшой ангар из гофрированного железа.

К ним навстречу, согнувшись против осеннего ветра, шагал Билл Лоуз. В зубах – потухшая сигарета, руки засунуты в карманы.

– Ну что, – криво усмехнулся он, – скоро будет очень весело. Мы, конечно, можем провалиться. Но зато провалимся с музыкой.

– А Джек сказал, что мы разбогатеем, – разочарованно проговорила Марша, надув губы в кокетливом недовольстве.

– Чуть позднее, – пояснил Лоуз. – Когда из нас песок посыплется. И старым маразматикам станет уже невмоготу как следует оттянуться.

Вприпрыжку подбежал мальчонка не старше одиннадцати лет.

– Вы что будете строить? – возбужденно спросил он. – Ракеты?

– Нет, – улыбнулся Джек. – Проигрыватели. Чтобы люди слушали музыку.

– Здорово! А я в прошлом году сделал приемник с наушником, на батарейке…

– Хорошее начало! Может, еще и у нас поработаешь.

– А сейчас я строю тюнер.

Осторожно ступая по развороченному пустырю, подошла Эдит Притчет. В тяжелой меховой шубе и вычурной шляпке на крашенных хной кудрях.

– Ладно, не докучай мистеру Лоузу и мистеру Гамильтону, – одернула она сына. – У них и так забот хватит.

Дэвид надулся.

– Мы говорили об электронике! – прежде чем удалиться, буркнул он.

– Очень много оборудования вы купили! – настороженным тоном поведала миссис Притчет мужчинам. – Наверняка это стоило уйму денег.

– Нам оно понадобится, – спокойно ответствовал Джек. – У Билла разработан новый проект. Это будет сенсацией на рынке эксплуатации!

– Вы, дегенераты! – шутливо крикнула Марша. – Обслуживаете капризы класса бездельников!

– Я считаю, – не моргнув глазом продолжал Гамильтон, – что музыка всегда будет нужна. Вопрос в том, как и на чем ее слушать.

– Я вот как это представляю, – ухмыльнулся Лоуз. – Молодые ребята, сидя на полу где–нибудь в Норт–Бич, в экстазе вертят ручки настройки, в то время как из динамиков на них обрушивается абсолютно чистый, полновесный рев паровоза, свист снежной пурги, грохот самосвала, сбрасывающего железный лом. И прочая экзотика. Живая!

– Я что–то не улавливаю… – запричитала миссис Притчет. – Вы оба столь эксцентричны… А как же финансовый успех? Я не собираюсь инвестировать, пока не буду уверена в умеренной прибыли.

– Миссис Притчет, – сурово обратился к ней Джек, – помнится, кое–кто желал вдолбить в головы всем олухам высокое искусство?..

– О боже! – Миссис Притчет картинно заломила ручки. – Нет ничего более важного в жизни, чем наследие великих гениев прежних поколений…

– Значит, вы поступаете правильно! – заверил ее Гамильтон. – Ваш рэкет накрыл нужную цель.

– Мой…

– Ракеты, – уточнил Лоуз. – Джек сравнил ваши деньги с ракетами, поскольку они взлетят очень высоко! Вы же помните, он работал на ракетном заводе… Так что простите его.

Джек крепко обнял жену:

– Как тебе нравятся перспективы, дорогая?

– Прекрасно! – Марша судорожно сглотнула. – Но ты поаккуратнее… Помни о моих ожогах!

Все еще с недоверчивой миной на лице Эдит Притчет рылась в своей объемистой сумке в поисках чековой книжки.

– Что ж, дело выглядит вполне пристойно.

– Конечно, – кивнул Гамильтон. – Поскольку без денег никакого дела быть не может.

Резким движением миссис Притчет защелкнула сумочку.

– Пожалуй, не стану я встревать…

– Не обращайте на него внимания, – поспешила на выручку Марша. – Они оба несут полную околесицу.

– Ладно. – Миссис Притчет, наконец–то решившись, выпустила пары, словно паровоз после тяжелого подъема в горы. Она с крайней осмотрительностью достала чековую книжку и выписала чек на покрытие первоначальных расходов. – Я ожидаю, что получу все обратно! – строго заметила она, передавая чек Лоузу. – Согласно условиям нашего договора.

– Конечно, получите! – заверил ее Лоуз.

И вдруг с воплем подпрыгнул на месте. Схватившись за лодыжку, он нагнулся и, морщась, раздавил что–то пальцем.

– Что там? – нервно спросил Джек.

– Оса… Заползла под штанину и цапнула, зараза! – Лоуз криво улыбнулся и добавил: – Простое совпадение. Случается и не такое… Откуда она только взялась?

– Мы надеемся, что вы получите обратно ваши деньги, – торжественно обратился Джек к миссис Притчет. Голова его инстинктивно вжалась в плечи, как бы в предчувствии неожиданного удара. – Естественно, на все сто обещать не можем. Но мы постараемся.

Он выждал. Нет, по ноге никто не ползал и не кусал.

– Слава богу, – вздохнула Марша. И украдкой глянула на чек.

Размашисто зашагав в сторону ангара, Билл Лоуз прокричал:

– Эй, чего вы ждете? За работу!

Марионетки мироздания

Глава 1

Питер Триллинг спокойно смотрел на других детей, игравших около веранды. Игра захватила их. Мэри старательно разминала коричневые комья глины, придавая им всякие неопределенные формы, Ноакс увлеченно старался подражать ей, а Дейв и Уолтер уже закончили лепить и теперь отдыхали. Наконец Мэри откинула назад черные волосы, выпрямилась и поставила рядом с собой глиняную козу.

– Видишь? – сказала она. – А где твой?

Ноакс опустил голову. Его руки были слишком неуклюжими, чтобы поспевать за ее ловкими пальцами. Мэри помяла свою глиняную козу и быстро превратила ее в корову.

– А вот моя модель, – хрипло буркнул Ноакс, поставил на хвост кое–как сделанный самолет и загудел, разбрызгивая капли слюны. – Неплохо?

– Отвратительно! – фыркнул Дейв. – Смотри лучше сюда, – добавил он и передвинул свою глиняную овцу поближе к собаке Уолтера.

Питер молча наблюдал за ними. Он сидел на нижней ступени лестницы, ведущей на веранду, сложив руки на груди и широко распахнув большие карие глаза. Спутанные волосы песочного цвета закрывали его широкий лоб. Сам он был маленьким, худеньким, с длинными руками и ногами, костлявой шеей и ушами странной формы. Говорил мало, больше любил сидеть в стороне и наблюдать за другими.

– Что это такое? – спросил Ноакс.

– Корова, – ответила Мэри и, вылепив ноги, поставила свою фигурку на землю возле самолета Ноакса. Тот, с восторгом глядя на корову, отступил, поднял самолет и принялся водить им в воздухе.

Доктор Мид и миссис Триллинг спустились по лестнице. Питер отодвинулся в сторону, уступая дорогу доктору, стараясь при этом не коснуться его штанины в тонкую голубую полоску и черной блестящей туфли.

– Ну, – энергично обратился доктор Мид к своей дочери, глядя на золотые карманные часы, – пора возвращаться в Дом тени.

– А нельзя мне остаться? – спросила Мэри, неторопливо поднимаясь.

Доктор Мид нежно обнял дочь.

– Иди в машину, моя маленькая странница, – сказал он. – Потом повернулся к миссис Триллинг. – Бояться нечего, это все от пыльцы дрока. Он как раз сейчас цветет.

– Это те желтые кусты? – удивилась миссис Триллинг, вытирая слезящиеся глаза. Ее полное лицо опухло и покраснело, глаза были едва видны. – Но в прошлом году такого не было.

– Аллергия – штука странная, – туманно заметил доктор Мид, жуя кончик сигары. – Мэри, я же сказал тебе, садись в машину. – Он открыл дверцу и сел за руль. – Позвоните мне, миссис Триллинг, если таблетки не помогут. Так или иначе, сегодня вечером я буду на ужине.

Потирая глаза, миссис Триллинг вошла обратно в пансионат, в жаркую кухню, полную грязных тарелок, оставшихся после ленча. Мэри неохотно побрела к фургону, держа руки в карманах джинсов.

– Вот и конец игре, – буркнула она. Питер поднялся со ступеньки.

– Я сыграю за тебя, – тихо сказал он, взял оставленную Мэри глину и принялся что–то лепить.

Горячее летнее солнце обволакивало своими лучами лежащие на холмах фермы, заросли кустов и рощицы, а также одиноко растущие кедры, лавровые деревья и тополя. И, разумеется, сосны. Выехав из округа Патрик, они приближались к Кэрролу, направляясь к расположенному в его сердце Бимер Ноб. Дорога была в ужасном состоянии, и желтый сверкающий «паккард» задыхался, с трудом карабкаясь по крутым склонам.

– Тэд, давай вернемся, – простонала Пегги Бартон. – С меня уже хватит.

Она повернулась и принялась рыться в сумках в поисках пива. Пиво оказалось теплым, она бросила банку в сумку и вновь уселась, опершись спиной о дверь и решительно скрестив на груди руки. Капли пота стекали у нее по щекам.

– Потом, – буркнул Тэд Бартон. Опустив стекло, он смотрел вперед, и на лице его отчетливо читалось возбуждение. Слова жены не произвели на него никакого впечатления. Все его внимание сосредоточилось на дороге, стелющейся перед ними, а точнее, на том, что он ожидал увидеть за холмами. – Уже недалеко, – добавил он, помолчав.

– Черт возьми тебя и этот твой город!

– Интересно, как он сейчас выглядит. Знаешь, Пег, прошло уже восемнадцать лет. Мне было всего девять, когда наша семья переехала в Ричмонд. Интересно, вспомнит ли меня кто–нибудь? Старая учительница, мисс Бейнс, негр–садовник, ухаживавший за нашим имением, доктор Долан… Да и все остальные тоже.

– Наверное, все уже умерли.

Пег выпрямилась и нервно дернула расстегнутый воротник блузки. Слипшиеся от пота пряди волос облепили ее шею; капли пота стекали по светлой коже груди. Она сняла туфли и чулки, закатала рукава; юбка вся пропылилась. Вокруг машины жужжали мухи, одна из них села на плечо женщины, и Пег со злостью прихлопнула ее. Что за дикая идея – провести здесь отпуск! С тем же успехом они могли бы остаться в Нью–Йорке. Там хоть есть что выпить.

Холмы перед ними начали стремительно расти, «паккард» притормозил, потом поехал быстрее, когда Бартон переключил скорость. Огромные вершины рисовались на фоне неба, напоминая Аппалачи. Бартон восхищенно смотрел на леса и горы, на долины и перевалы, которые уже не надеялся больше увидеть.

– Миллгейт лежит на дне небольшой долины, – буркнул он, – и со всех сторон его окружают горы. Это единственная дорога туда, разве что с тех пор проложили другие. Это небольшой город, дорогая. Сонный, как и все прочие в этом роде. Два москательных магазина, аптеки…

– А бары? Есть там хоть один порядочный бар?

– В нем всего несколько тысяч жителей. Машин мало, окрестные фермы – так себе. Земля здесь каменистая, зимой все закрывает снег, а летом – жуткая жара.

– Тэд, у меня, кажется, начнется автомобильная болезнь.

Румяные щеки Пег побледнели, губы приобрели зеленоватый оттенок.

– Мы скоро приедем, – успокоил ее Бартон. Он выглянул в окошко, стараясь охватить взглядом как можно больше. – О, вон тот старый фермерский дом! Я его помню. И вот эту объездную дорогу тоже, – произнес он, поворачивая на нее. – Еще один подъем – и мы на месте.

«Паккард» поехал быстрее, катясь среди сожженных солнцем полей и покосившихся изгородей. Узкая дорога со множеством резких поворотов была полна выбоин и поросла травой.

Бартон сел нормально.

– Я знал, что вернусь сюда. – Он сунул руку в карман плаща и вынул из него свой счастливый компас. – Это он мне помог, Пег. Мой отец дал мне его, когда мне было восемь лет, – купил в ювелирном магазине Берга на Мэйн–стрит. В единственном ювелирном магазине в Миллгейте. Он никогда меня не подводит, я всегда ношу его с собой и…

– Знаю, – простонала Пег. – Я это слышала миллион раз.

Бартон нежно отложил серебряный компас, крепко ухватился за руль и уставился прямо перед собой; чем ближе он подъезжал к Миллгейту, тем более росло его возбуждение.

– Я знаю каждый сантиметр этой дороги. Помню, однажды…

– Да знаю я, что ты все помнишь. Боже, как бы я хотела, чтобы ты хоть что–то забыл! Мне надоело слушать подробности твоего детства, все эти радостные рассказы о Миллгейте, штат Виргиния. Мне выть хочется, когда я это слышу!

Дорога пошла вниз, и Бартон начал притормаживать.

– Вот, – мягко сказал он. – Смотри.

Под ними расстилалась небольшая долина, подернутая голубоватым туманом. Среди темной зелени черной лентой извивался ручей, вдали виднелась паутина грунтовых дорог и группа домов, похожая на виноградную гроздь. Миллгейт во плоти. Массивная, крупная мульда, образованная горами, окружающими долину. Сердце Бартона забилось быстрее. Его город… город, в котором он родился, провел детство и вырос. Он уже не надеялся увидеть его снова, но сейчас у него был отпуск, и когда они проезжали через Балтимор, у Бартона мелькнула эта мысль: повернуть у Ричмонда, чтобы еще раз взглянуть на свой Миллгейт, увидеть, как он изменился.

Городок открывался перед ними. Скопление бурых от пыли домов и магазины по обе стороны центральной улицы. Вывески, заправочная станция, кафе. Несколько мотелей и машины на стоянках, пивная «Золотое сияние». «Паккард» миновал аптеку, мрачное почтовое отделение и вдруг оказался в центре города.

Боковые улочки, старые дома, машины на стоянках. Бары и дешевые отели, медленно бредущие люди. Фермеры большей частью. Белые рубашки хозяев магазинов. Чайная. Мебельный магазин, два продуктовых. Большой рынок – овощи и зелень.

Бартон притормозил перед светофором, повернул в переулок и миновал невысокое здание школы. Несколько детей играют в баскетбол. Потом пошли другие дома, они были больше и аккуратнее. Тучная женщина средних лет в бесформенной юбке поливает сад. Табун лошадей.

– Ну? – спросила Пег. – Скажи же что–нибудь! Доволен ты?

Бартон не отвечал. Держа одной рукой руль, он выглянул в окошко, и лицо его при этом было бледно. Доехав до следующего переулка, повернул направо и вновь оказался на главной улице. Мгновением позже «паккард» снова ехал между аптеками, барами и кафе. Бартон по–прежнему молчал.

Пег забеспокоилась – в лице мужа она заметила что–то пугающее. Такого взгляда она у него еще не видела.

– Что случилось? – спросила она. – Он очень изменился? Не похож на тот, который ты помнишь?

Губы Бартона дрогнули.

– Да… – хрипло произнес он. – Я повернул направо… Я хорошо помню эти горы и эти холмы…

Пег схватила его за руку:

– Тэд, что случилось?

Лицо Бартона казалось вылепленным из воска.

– Я никогда прежде не видел этого города, – пробормотал он. – Здесь все не так. – Он повернулся к жене, растерянный и испуганный. – Это не тот Миллгейт, который я помню. Не тот город, в котором я родился и вырос!

Глава 2

Бартон остановил машину, трясущимися руками открыл дверцу и выскочил на раскаленную дорогу.

Все вокруг было незнакомым, совершенно чужим. Этот город не Миллгейт, разница была слишком очевидна. Никогда в жизни он не бывал здесь.

Взять хоть москательный магазин у бара. Это было старое деревянное строение с облупившейся желтой краской. Бартон даже мог разглядеть детали внутренних помещений, упряжь, разные фермерские инструменты, банки с краской, пожелтевшие календари на стенах. За засиженными мухами стеклами лежали мешки с удобрениями и средства для опрыскивания растений. Паутина, мятые картонные рекламы… Это был старый магазин, очень старый.

Бартон открыл ржавую дверь и вошел. Высохший старичок сидел за прилавком, словно затаившийся паук: в полутьме видны были только очки в металлической оправе, жилет и подтяжки. Со всех сторон его окружали листки бумаги и карандаши. В магазине было прохладно, даже холодно, повсюду царил беспорядок. Бартон прошел между рядами запыленных товаров и подошел к хозяину. Сердце его колотилось как безумное.

– Послушайте… – начал он.

Старик взглянул на него поверх очков.

– Вы что–то хотите? – спросил он.

– Вы уже давно здесь?

Старик поднял брови.

– Что вы имеете в виду? – спросил он.

– Этот магазин! Этот город! Вы уже давно здесь?

Старик помолчал, потом поднял узловатую руку и указал на табличку на латунном кассовом аппарате – 1927. Магазин открыли двадцать шесть лет назад.

Двадцать шесть лет назад Бартону был год, значит, магазин стоял здесь, пока он рос. Рос в Миллгейте. И все же он никогда прежде не видел этого магазина. И этого мужчины тоже.

– Давно вы живете в Миллгейте? – настаивал Бартон.

– Сорок лет.

– Вы меня узнаете?

Старик недовольно кашлянул.

– Никогда вас не видел, – ответил он.

Оба помолчали, причем старик упорно избегал смотреть на Бартона.

– Меня зовут Тэд Бартон, я сын Джо Бартона. Помните Джо Бартона? Рослый мужчина с широкими плечами и черными волосами? Мы жили на улице Сосновой в собственном доме. Не помните? – Его вдруг охватил страх. – А куда делся старый парк? Я часто играл там и помню – там стояла пушка времен Гражданской войны. А школа на улице Дугласа… когда ее снесли? Мясной магазин миссис Стази… Что с ней стало? Умерла?

Старик медленно поднялся со своего стула:

– Вас, наверное, хватил солнечный удар, молодой человек. Нет здесь никакой Сосновой улицы. Нет.

– Сменили название? – спросил сбитый с толку Бартон.

Старик оперся пожелтевшими руками на прилавок и в упор посмотрел на Бартона.

– Я живу здесь сорок лет, – сказал он. – Приехал сюда, когда вас еще и на свете не было, и никогда тут не было ни Сосновой улицы, ни улицы Дугласа. Есть здесь небольшой скверик, но он слишком мал, чтобы называть его парком. Вы, наверное, перегрелись на солнце, лучше бы вам прилечь. – Теперь он смотрел на Бартона подозрительно и даже со страхом. – Сходите–ка к доктору Миду.

Ничего не понимающий Бартон вышел из магазина и пошел по тротуару, держа руки в карманах. Яркое солнце заливало улицу своими лучами. На другой стороне улицы расположился небольшой продовольственный магазин. Бартон напряг память: что там было раньше? Что–то другое. Наверняка не продуктовый магазин. Но что?..

Кожевенный магазин. Ботинки, седла, прочие товары из кожи. Да, именно так: «Кожевенные товары Дойла. Выделанные кожи, дорожные сумки». Бартон однажды купил там пояс отцу в подарок.

Он перешел на другую сторону и направился к магазину. Над аккуратными горками фруктов жужжали мухи. Запыленные консервные банки, гудящий холодильник где–то сзади, проволочная корзина с яйцами.

Полная женщина средних лет вежливо кивнула ему:

– Чем могу служить?

У нее была располагающая улыбка.

– Простите, что беспокою вас, – хрипло сказал Бартон. – Когда–то я жил в этом городе и сейчас ищу здесь одно место.

– Какое?

– Магазин… – Он уже боялся продолжать. – «Кожевенные товары Дойла». Это название вам что–то говорит?

Лицо женщины выражало только удивление.

– А где он был? На улице Джефферсона?

– Нет, – буркнул Бартон. – Здесь, на Мэйн–стрит. На том месте, где я сейчас стою.

Удивление сменилось страхом.

– Не понимаю. Я живу здесь с детства, моя семья поставила этот дом и основала магазин еще в восемьсот девяносто девятом году. Я живу здесь всю свою жизнь.

Бартон попятился к двери.

– Понимаю… – пробормотал он.

Обеспокоенная хозяйка магазина шла за ним следом.

– Может, вы перепутали место? Может, вам нужно в другой город? Когда, вы сказали…

Ее голос умолк, когда Бартон оказался на улице. Подойдя к дорожному указателю, он машинально прочел на нем: улица Джефферсона.

Значит, это не Мэйн–стрит, он перепутал улицы. Надежда вновь ожила в его душе: да, он просто перепутал улицы. Магазин Дойла был на Мэйн–стрит, а это улица Джефферсона. Бартон быстро огляделся: где может быть Мэйн–стрит? Он пошел сначала медленно, потом все быстрее, повернул за угол и оказался в небольшом переулке, где по обе стороны стояли угрюмые бары, дешевые меблирашки и табачные лавки.

Бартон остановил первого же прохожего.

– Где здесь Мэйн–стрит? – нетерпеливо бросил он. – Я ищу Мэйн–стрит.

Худое вытянутое лицо прохожего отразило явную подозрительность.

– Отстаньте, – сказал он и быстро зашагал прочь.

Какой–то пьяный бродяга, подпиравший сожженную солнцем стену бара, громко рассмеялся.

Бартон споткнулся от страха. Он остановил еще одного человека – молодую девушку, спешившую с каким–то пакетом под мышкой.

– Мэйн–стрит! – выдавил он. – Где Мэйн–стрит?

Девушка рассмеялась и быстро прошла мимо. Метрах в десяти остановилась и крикнула:

– Здесь нет такой улицы!

– Нет здесь никакой Мэйн–стрит, – буркнула пожилая женщина, качая головой, другие поддержали ее, даже не замедляя хода.

Пьяный снова засмеялся, а потом рыгнул.

– Нет Мэйн–стрит, – с трудом выговорил он. – Они говорят вам святую правду. Все здесь знают, что такой улицы нет.

– Должна быть! – в отчаянии вскричал Бартон. – Должна!

Он остановился перед домом, в котором родился. Точнее, это был не тот дом, а большой отель вместо маленького бело–красного одноэтажного домика. Кроме того, улица называлась не Сосновой, а Фэйрмаунт–стрит.

Тогда он пошел в редакцию газеты. Теперь это была не «Миллгейт уикли», а «Миллгейт таймс», и размещалась она не в сером бетонном здании, а в покосившемся от старости двухэтажном деревянном доме. Когда–то в нем жили.

Бартон вошел.

– Чем могу служить? – дружелюбно спросил молодой человек, сидевший за стойкой. – Хотите дать объявление? – Он вытащил блокнот. – А может, подписаться?

– Мне нужна информация, – ответил Бартон. – Хотелось бы взглянуть на старые комплекты – меня интересует июнь двадцать шестого года.

Молодой человек заморгал. Это был симпатичный толстячок в белой рубашке с расстегнутым воротником, отутюженных брюках и с аккуратно подстриженными ногтями.

– Двадцать шестого? Боюсь, что все…

– Все–таки проверьте! – скрипнул зубами Бартон. Он бросил на стойку десять долларов. – И побыстрее, если можно!

Молодой человек сглотнул слюну, мгновение поколебался, а потом метнулся куда–то, словно испуганная крыса.

Бартон сел за стол и закурил. Когда он прикуривал вторую сигарету, парень вернулся. Лицо его покраснело от натуги, он тащил массивный том.

– Есть, – сообщил он, с грохотом хлопнул подшивку на стол и с облегчением выпрямился. – Хотите еще чего–нибудь? Только…

– Спасибо, – фыркнул Бартон.

Трясущимися руками он принялся листать старые пожелтевшие страницы. 16 июня 1926 года, день его рождения. Он нашел его, отыскал колонку рождений и смертей и торопливо просмотрел ее.

Все оказалось на месте: черные буквы на пожелтевшей бумаге. Водя вдоль строк пальцем, он беззвучно шевелил губами. Имя его отца перепутали: Дональд, а не Джо. Адрес был иной: Фэйрмаунт–стрит, 1386, вместо Сосновая, 1724. Имя матери Сара, а не Рут. Однако главное там было. Теодор Бартон, 3050 граммов, окружной госпиталь. Впрочем, и тут напутали. Все было перепутано.

Закрыв том, Бартон отодвинул его.

– Я хотел бы еще один комплект. Принесите мне газеты за октябрь тридцать пятого года.

– Минуточку, – ответил парень, вышел и вскоре вернулся.

Октябрь 1935 года, когда его семья продала дом и уехала вместе с ним в Ричмонд. Бартон снова уселся за стол и начал медленно перелистывать страницы. В номере за 9 октября он нашел свою фамилию, быстро пробежал взглядом страницу, и сердце его замерло. Да что там сердце – само время остановилось!

Новая вспышка скарлатины

Умер еще один ребенок. Водоем в высохшем речном русле закрыт представителем федеральной службы здоровья. Теодор Бартон, 9 лет, сын Дональда и Сары Бартон, живущих на Фэйрмаунт–стрит, 1386, умер сегодня в семь утра. Это уже шестая жертва скарлатины на протяжении…

Бартон машинально встал. Он даже не помнил, как вышел из редакции, и пришел в себя, лишь оказавшись на улице, залитой ослепительным солнцем. Не глядя по сторонам, он повернул за угол и пошел мимо незнакомых магазинов. Споткнувшись, он едва не сбил с ног какого–то мужчину, механически извинился и пошел дальше.

Очнулся он перед своим «паккардом». Из тумана, застившего все вокруг, вынырнула Пег и крикнула с огромным облегчением:

– Тэд! – Она подбежала к нему, груди ее прыгали под мокрой от пота блузкой. – Боже мой, что за свинство – оставить меня здесь и уйти! Я чуть со страху не умерла!

Бартон тупо сел в машину, молча повернул ключ зажигания и завел двигатель. Пег уселась рядом.

– Тэд, что случилось? Ты такой бледный. Тебе плохо?

Он выехал на улицу, не видя ни людей, ни машин вокруг. «Паккард» быстро набрал скорость… слишком быстро. По обе стороны мелькали туманные фигуры.

– Куда мы едем? – спросила Пег. – Мы уезжаем отсюда?

– Да. – Он кивнул. – Уезжаем.

Пег облегченно откинулась на сиденье.

– Слава богу. Я просто счастлива, что мы возвращаемся к цивилизации. – Она с беспокойством коснулась его руки. – Может, я поведу? Лучше бы тебе отдохнуть – ты так плохо выглядишь. Скажи, наконец, что случилось?

Бартон молчал. Он даже не слышал ее. Заголовок заметки по–прежнему стоял у него перед глазами: черные буквы на пожелтевшей бумаге:

Новая вспышка скарлатины

Умер еще один ребенок…

Этим ребенком был Тэд Бартон. Он не уехал из Миллгейта 9 октября 1935 года, а умер от скарлатины. Но это невозможно, ведь он жив! Это же он сидит в своем «паккарде» рядом с грязной, потной женой.

А может, он вовсе не Тэд Бартон?

Фальшивые воспоминания – даже фамилия и прочее, все содержимое его мозга кем–то подделано. В отчаянии он крепко стиснул руль. Но если он не Тэд Бартон, то кто же?

Он потянулся за своим компасом–талисманом, но даже он исчез. Хотя нет, в кармане что–то было.

Бартон вынул из кармана небольшой кусочек черствого хлеба. Сухарь вместо серебряного компаса.

Глава 3

Питер Триллинг присел на корточки и взял в руки глину, оставленную Мэри. Быстро превратив корову в бесформенную массу, он начал лепить снова.

Ноакс, Дейв и Уолтер смотрели на него с недоумением и возмущением.

– Кто тебя принял в игру? – гневно спросил Дейв.

– Это мой двор, – спокойно ответил Питер.

Его фигурка была почти готова. Мальчик поставил ее на землю рядом с овцой Дейва и топорной собакой Уолтера. Ноакс не обращал внимания на Питера и его фигурку, он все играл со своим самолетом.

– Что это? – со злостью бросил Уолтер. – Это ни на что не похоже.

– Это человек.

– Человек? Это, что ли, человек?!

– Иди–ка ты отсюда, – насмешливо сказал Дейв. – Ты слишком мал, чтобы с нами играть. Вали домой и попроси у мамочки леденец.

Питер ничего не ответил, взгляд его огромных карих глаз был сосредоточен на глиняном человечке. Он замер, наклонясь вперед, и лишь едва заметно шевелил губами.

Какое–то время ничего не менялось, но вдруг…

Дейв вскрикнул и отскочил в сторону, Уолтер громко ругнулся и побледнел, Ноакс перестал играть своим самолетом. Открыв рот, он замер неподвижно.

Маленький глиняный человечек шевельнулся, сначала едва заметно, потом энергичнее: дернул одной ногой, потом второй, согнул руки, ощупал и осмотрел свое тело, а затем вдруг побежал прочь.

Питер пронзительно засмеялся, пружинисто изогнулся и схватил удирающую глиняную фигурку. Маленький человечек яростно боролся, пока мальчик тащил его к себе.

– Ой–ой–ой… – прошептал Дейв.

Питер энергично раскатал ладонями глиняную фигурку, превратил ее в бесформенный комок, а затем разделил его на две части. Быстро, уверенно он слепил две похожие фигурки, двух маленьких глиняных человечков, вполовину меньших, чем первый. Поставив обе фигурки на землю, он молча выпрямился и стал ждать.

Сначала шевельнулся один, потом второй. Они встали, осмотрели свои руки и ноги и тоже бросились бежать. Один побежал в одну сторону, другой заколебался и дернулся было за ним, но тут же сменил направление и, миновав Ноакса, помчался к улице.

– Хватайте его! – крикнул Питер, поймав первую фигурку. Быстро вскочив, он побежал за второй, удиравшей к фургончику доктора Мида.

Фургон уже тронулся, когда глиняный человечек отчаянно прыгнул, размахивая руками и пытаясь уцепиться за сверкающий бампер. Однако фургон отъехал, оставив позади эту маленькую фигурку, которая по–прежнему размахивала руками, пытаясь ухватиться за машину, которой уже не было.

Питер нагнал человечка, наступил ногой и превратил в бесформенную кучку мокрой глины.

Уолтер, Дейв и Ноакс медленно подошли к нему.

– Поймал? – хрипло спросил Ноакс.

– Конечно, – ответил Питер, соскребая глину с ботинка. Лицо его было спокойно. – Ясно, поймал. Ведь он мой, верно?

Мальчики молчали, и Питер видел, что они испуганы. Это его удивило: чего тут бояться? Он начал что–то говорить, но тут подъехал и со скрипом затормозил запыленный желтый «паккард». Забыв о глиняных фигурках, Питер переключил внимание на него.

Двигатель смолк, открылась дверца, и из машины вылез какой–то мужчина. Он был красив, довольно молод, со взъерошенными волосами, густыми бровями и белыми зубами. Его двубортный пиджак был измят и попачкан, ботинки запылились, а галстук съехал на сторону. Припухшие слезящиеся глаза выдавали усталость. Медленно подойдя к мальчикам и с трудом остановив на них взгляд, он сказал:

– Это пансионат?

Никто не ответил. Все в городе знали пансионат миссис Триллинг, так что этот человек явно был нездешним. Говорил он с чужим лающим акцентом.

Питер наконец шевельнулся.

– Что вы хотите?

– Я ищу комнату.

Незнакомец сунул руку в карман, достал пачку сигарет и зажигалку, трясущимися руками прикурил, едва не выронив при этом сигарету. Мальчики спокойно наблюдали за ним.

– Пойду скажу маме, – сказал наконец Питер.

Он повернулся спиной к незнакомцу и не оглядываясь пошел к веранде. Вошел в холодный, погруженный в полумрак дом и направился на кухню, где миссис Триллинг мыла посуду.

Она раздраженно посмотрела на сына.

– Чего тебе? Не вздумай лезть в холодильник. До обеда ничего не получишь!

– Там во дворе какой–то тип, – сказал Питер. – Он хочет снять комнату.

Мэйбл Триллинг оживилась и торопливо вытерла руки.

– Не стой тут! – сказала она сыну. – Иди и пригласи его. Он один?

– Вроде бы.

Мэйбл Триллинг поспешила следом за сыном на веранду, а потом спустилась по лестнице. Слава богу, незнакомец еще не ушел. Люди перестали посещать Миллгейт, и пансионат был заселен лишь наполовину: в нем жили несколько стариков, городской библиотекарь, какой–то чиновник с семьей.

– Чем могу служить? – спросила женщина.

– Мне нужна комната, – устало произнес Бартон. – Только комната. Не имеет значения, как она выглядит и сколько стоит.

– Вы будете есть вместе с нами? Это обойдется вам вполовину дешевле того, что с вас возьмут в кафе; кроме того, мои блюда куда лучше того, что там подают, особенно приезжим. Вы из Нью–Йорка?

На лице незнакомца появилось выражение муки, но он быстро взял себя в руки.

– Да, из Нью–Йорка.

– Надеюсь, Миллгейт вам понравится, – сказала миссис Триллинг и направилась в дом, вытирая руки о фартук. – Это тихий, милый, спокойный город. Здесь не случается ничего плохого. Вы здесь по делу, мистер…

– Тэд Бартон.

– Вы здесь по делу, мистер Бартон? Мне кажется, вы приехали сюда отдохнуть. Многие ньюйоркцы летом покидают свои квартиры. Думаю, в это время там неинтересно. Вы мне расскажете, что вас сюда привело? Вы один? С вами никого нет? – Она взяла его за рукав. – Идемте, я покажу вам комнату. Долго вы собираетесь здесь прожить?

Бартон поднялся за ней на веранду.

– Еще не знаю. Может быть, день, а может, и подольше.

– Вы один?

– Возможно, моя жена подъедет позднее, если я задержусь. Она осталась в Мартинсвилле.

– А чем вы занимаетесь? – спросила миссис Триллинг, поднимаясь по покрытым потертым ковром ступеням на второй этаж.

– Страховками.

– Вот ваша комната. Окна выходят на холмы, так что у вас будет прелестный вид. – Она раздвинула простые белые занавески. – Видели вы когда–нибудь такие красивые склоны?

– Да, – ответил Бартон, – они прекрасны. – Он прошелся по комнате, разглядывая старую железную кровать, белый буфет и картинку на стене. – Все в порядке. Сколько это стоит?

Она хитро посмотрела на него.

– Конечно, вы будете питаться вместе с нами. Два раза в день – ленч и обед. – Она облизала губы. – Сорок долларов.

Бартон полез за бумажником, он явно не собирался торговаться. Вынув несколько бумажек, он молча вручил их женщине.

– Спасибо. – Миссис Триллинг облегченно вздохнула и быстро вышла из комнаты. – Обед в семь. Ленч уже был, но если хотите…

– Нет, спасибо, – покачал головой Бартон. – Это все. Есть я не хочу.

Он повернулся к ней спиной и уставился в окно.

Когда ее шаги стихли, Бартон закурил. Чувствовал он себя неважно: от долгой езды болели живот и голова. Оставив Пег в отеле в Мартинсвилле, он сразу же вернулся сюда. Если потребуется, он останется здесь на несколько лет. Нужно узнать, кто же он такой, а Миллгейт – единственное место, где это можно сделать.

Бартон невесело усмехнулся. Вряд ли даже здесь у него есть шансы. Какой–то мальчик умер от скарлатины восемнадцать лет назад. Никто уже этого не помнил – так, мелкое происшествие. Умирали сотни детей, люди рождались и уходили. Одна из множества смертей…

Дверь со скрипом отворилась.

Бартон быстро повернулся и увидел невысокого мальчика с огромными карими глазами. Он узнал его – сын хозяйки пансионата.

– Что тебе нужно, парень? – спросил он.

Мальчик закрыл за собой дверь, мгновение поколебался, потом вдруг спросил:

– Кто вы такой?

Бартон замер.

– Бартон. Тэд Бартон.

Паренька это, похоже, удовлетворило. Он обошел нового постояльца, внимательно его разглядывая.

– Как вы прошли? – спросил он. – Это редко кому удается. Должна быть какая–то причина…

– Прошел? – удивленно спросил Бартон. – Через что?

– Через барьер.

Мальчик вдруг отступил на шаг, его сверкающие глаза словно погасли. Бартон понял, что тот проговорился о чем–то, сказал такое, чего не хотел.

– Какой барьер? Где?

Мальчик пожал плечами:

– В горах. Это далеко. Кроме того, дорога в плохом состоянии. Зачем вы сюда приехали? Что хотите делать?

Было ли то обычное детское любопытство или что–то большее? Мальчик выглядел странно: он был худой, костлявый, с большими глазами, необычно высокий лоб закрывала прядь каштановых волос. Вообще он казался слишком впечатлительным для мальчика из небольшого провинциального городка на юге Виргинии.

– Ну, – медленно произнес Бартон, – у меня есть свои причины.

Реакция последовала мгновенно. Тело мальчика напряглось, глаза вновь нервно заблестели. Он отступил еще на шаг.

– Правда? – буркнул он. – А каким способом? Наверное, проскользнули через слабое место?

– Я ехал по дороге. По главной.

Огромные карие глаза засверкали.

– Иногда там нет барьера. Похоже, вы проехали, когда его не было.

Бартон почувствовал себя неловко. Он сблефовал, и блеф удался. Мальчик знал о каком–то барьере, Бартон о нем понятия не имел. Его охватил страх, он вдруг понял, что не видел, чтобы машины въезжали или выезжали из Миллгейта. Единственная ведущая в город дорога была разбита и не годилась для езды. Она вся заросла травой, высохла и потрескалась. Никто по ней не ездил. Вокруг только холмы, поля и покосившиеся изгороди. Может, что–то удастся узнать от этого мальчика.

– С каких пор ты знаешь о барьере? – с интересом спросил он.

Мальчик пожал плечами:

– Как это «с каких пор»? Я всегда о нем знал.

– А еще кто–нибудь о нем знает?

Мальчик рассмеялся:

– Конечно нет. Если бы они знали… – Он умолк.

Его огромные карие глаза вновь утратили блеск. Бартон смутился: мальчик брал над ним верх, отвечая на вопросы, вместо того чтобы их задавать. Он знал больше Бартона, и оба отлично понимали это.

– Ты умный парень, – сказал Бартон. – Сколько тебе лет?

– Десять.

– А как тебя зовут?

– Питер.

– Ты живешь здесь, в Миллгейте, с самого рождения?

– Конечно. А где бы еще я мог жить?

Бартон заколебался.

– Ты бывал когда–нибудь за городом, по ту сторону барьера?

Мальчик нахмурился. По его лицу было видно, что он не знает, как ответить, и Бартон понял, что наткнулся на нечто значительное. Питер беспокойно зашагал по комнате, держа руки в карманах потертых джинсов.

– Ясно, – сказал он. – Много раз.

– А как ты проходишь?

– Да есть способы.

– Сравним их? – торопливо предложил Бартон.

Однако ему не за что было уцепиться, и его гамбит отвергли.

– Покажите ваши часы, – попросил мальчик. – Сколько в них камней?

Бартон осторожно снял часы с руки и подал мальчику.

– Двадцать один, – ответил он.

– Красивые. – Питер повернул их вверх ногами, потом взглянул на заднюю крышку. Проведя чуткими пальцами по их стеклу, он отдал часы Бартону. – В Нью–Йорке все носят такие часы?

– Только те, кто что–то из себя представляет.

Помолчав, Питер произнес:

– Я могу остановить время. Ненадолго… всего на несколько часов, но когда–нибудь дойду до целого дня. Что вы на это скажете?

Бартон не знал, что тут можно ответить.

– А что ты еще можешь? – осторожно спросил он.

– У меня есть власть над его созданиями.

– Чьими?

Питер пожал плечами:

– Его . Да вы знаете… он с той стороны. Не со светлыми волосами, как металл, а с разведенными руками. Не видели?

– Нет, не видел, – рискнул Бартон.

Питер удивился:

– Вы должны были его видеть. Даже их обоих, они здесь все время. Иногда я ухожу по дороге, чтобы посидеть на своем камне, откуда их хорошо видно.

С трудом подбирая слова, Бартон ответил:

– Может, как–нибудь возьмешь меня с собой?

– Там хорошо. – Щеки мальчика раскраснелись, он потерял осторожность. – В хорошую погоду обоих хорошо видно. Особенно того… в самом конце. – Он рассмеялся. – Это забавно. Сначала я боялся, но потом привык.

– А как их зовут, ты знаешь? – неуверенно спросил Бартон, пытаясь ухватиться хоть за что–то, что он смог бы понять. – Кто они такие?

– Не знаю. – Лицо Питера покраснело еще больше. – Но когда–нибудь узнаю… Должен быть способ. Я спрашивал некоторых созданий высшего уровня, но они тоже не знают. Однажды я вылепил особого голема с большим мозгом, но и он ничего не смог сказать. Может, вы поможете? Умеете обращаться с глиной? Пробовали когда–нибудь? – Он подошел к Бартону и добавил вполголоса: – Никто здесь ничего не знает, и никого это не волнует. Приходится действовать в одиночку. Если бы мне кто–то помог…

– Да, – понимающе вздохнул Бартон.

Интересно, во что это он вляпался?

– Я хочу выследить одного из странников, – продолжал Питер взволнованно. – Хочу узнать, откуда они и как это делают. Если мне помогут, может, и я этому научусь.

Бартон почувствовал себя дурак дураком. О каких это странниках говорит парень и что они делают?

– Хорошо. Когда начнем? – несмело сказал он.

Но Питер прервал его:

– Покажите мне вашу руку. – Он взял Бартона за запястье и внимательно изучил его ладонь. Потом вдруг отпрянул, лицо его побледнело. – Вы лжете! Вы ничего не знаете, вообще ничего!

– Конечно, не знаю, – заверил его Бартон.

Однако прозвучало это неубедительно. Удивление и страх мальчика сменились явной враждебностью. Питер повернулся и открыл дверь в коридор.

– Ничего вы не знаете, – повторил он со злостью и презрением. Потом помолчал и добавил: – А я кое–что знаю.

– Что именно? – бросил Бартон. Он шел ва–банк, отступать было уже поздно.

– Такое, чего не знаете вы, – сказал мальчик.

Загадочная, таинственная улыбка появилась на его лице, оно вдруг сделалось хитрым.

– Что же? – хрипло повторил Бартон. – Что знаешь ты и чего не знаю я?

Ответом было не то, чего он ждал. Дверь с грохотом захлопнулась, послышались удаляющиеся шаги мальчика. Бартон стоял неподвижно, вслушиваясь в стук каблуков по истертым ступеням.

Мальчик выбежал на веранду и, оказавшись под окном Бартона, приложил руки ко рту и крикнул изо всех сил. С губ его сорвался приглушенный, слабый, но пронзительный возглас, отдавшийся в ушах Бартона каким–то диким эхом:

– Я знаю, кто вы. Кто вы на самом деле.

Глава 4

Уверенный, что чужак не идет за ним, и довольный эффектом, который вызвали его слова, Питер Триллинг прошел между кучами щебня за домом. Он миновал хлев, открыл ворота, ведущие в поле, потом старательно закрыл их за собой и направился к сеновалу.

Там пахло сеном и навозом. Питер осторожно поднялся по лестнице, не упуская из виду входа, ярко освещенного солнечными лучами. Он испытывал легкое беспокойство – чужак мог все–таки пойти за ним.

Оказавшись на чердаке, он удобно устроился в нужном месте и стал ждать, затаив дыхание и вспоминая недавние события.

Он совершил ошибку, фатальную ошибку: чужак многое узнал от него, а сам он не узнал ничего. Ну, честно говоря, человек этот узнал не так уж и много, утешил себя Питер. Его можно было в некотором смысле назвать загадкой. Нужно соблюдать осторожность, следить за каждым его шагом и не поступать опрометчиво. Этот человек еще может пригодиться.

Питер встал и снял лампу, висевшую на ржавом гвозде над самой его головой, там, где перекрещивались две мощные балки. Ее желтый свет разогнал царящий на чердаке мрак.

Вокруг все было точно так, как он оставил в последний раз; никто и никогда сюда не приходит. Усевшись на сене и поставив лампу рядом, Питер осторожно поднял первую клетку.

Маленькие красные глаза крысы сверкнули из густой спутанной шерсти. Крыса шевельнулась и отошла в глубь клетки, когда Питер отодвинул дверцу и потянулся за ней.

– Иди сюда, – прошептал он, – не бойся.

Он взял крысу, поднял ее дрожащее тельце и погладил. Длинные усы зашевелились, а подвижный носик обнюхал пальцы и рукав рубашки Питера.

– Есть еще рано, – сказал мальчик крысе. – Я хочу только взглянуть, хорошо ли ты подросла.

Он запихнул крысу обратно в клетку и закрыл проволочную дверцу. Потом осветил следующие клетки, скрывающие внутри снующие серые силуэты с красными глазами и чуткими носами. Все были на месте, в отличном состоянии – сытые и здоровые. Клетки стояли друг на друге в несколько рядов.

Выпрямившись, он оглядел банки с пауками, ровными рядами стоящие на полках. Внутри банки густо покрывала паутина, похожая на спутанные старушечьи волосы. Пауки из–за жары двигались медленно – жирные блестящие шарики. Питер сунул руку в коробку с бабочками, вынул горсть мертвых насекомых и бросил понемногу в каждую банку, следя, чтобы ни один паук не удрал.

Все шло как надо. Он погасил лампу, повесил ее на место и некоторое время стоял неподвижно, наблюдая за входом в сарай. Затем спустился по лестнице вниз.

Взяв из мастерской щипцы, он занялся серпентарием. Для первого раза все шло нормально. Потом, набравшись опыта, он сделает это гораздо быстрее.

Измерив каркас, он определил размеры стекла. Где бы найти никому не нужное окно? Может, взять в коптильне? Ею не пользовались с прошлой весны, когда начала протекать крыша. Он отложил карандаш, взял складной метр и вышел из сарая на двор, залитый ослепительным солнечным светом.

Когда он бежал через поле, сердце его бухало от волнения. Пока все шло как задумано: Питер постоянно добивался превосходства. Чужак мог все испортить, и Питер хотел убедиться, что его не направили по ложному пути. Пока он не понимал смысла появления этого человека и вообще мало знал.

Что он делает в Миллгейте? Наверняка этому есть какая–то причина. Тэд Бартон… нужно им заняться. Если потребуется, его можно будет нейтрализовать. А может, удастся направить его на…

Что–то зажужжало. Питер вскрикнул и метнулся в сторону. Невыносимая боль пронзила шею и плечо, мальчик катался по разогретой траве, крича и размахивая руками. Его охватил панический страх, охотнее всего он зарылся бы в землю.

Жужжание смолкло, остался только свист ветра. Он был один.

Дрожа от страха, Питер медленно поднял голову и неуверенно открыл глаза. Шея и плечо горели: его ужалили в двух местах.

Слава богу, они действовали в одиночку, а не организованно…

Питер встал, пошатываясь. Как он мог так глупо выскочить на открытое пространство! А если бы до него добрался весь рой?

Забыв о стекле, он вернулся в сарай. Это явное предупреждение, и в следующий раз все может оказаться гораздо сложнее. Ему не удалось убить их, обе улетели и теперь передадут новость, так что у этой будет повод для радости.

Да, он добивался превосходства, но не чувствовал себя в безопасности. Пока не чувствовал. Следовало соблюдать осторожность, чтобы не потерять в одну минуту все обретенное. Причем по собственной вине.

Но что хуже всего – он толкнул Чаши Весов, загремевшие, словно падающие костяшки домино. Все было так тесно связано…

Питер огляделся: надо было найти грязь и замазать ею укусы.

– Что случилось, мистер Бартон? – услышал он веселый голос над ухом. – Гайморит? Большинство людей, держащихся вот этак за нос, жалуются на гайморит.

Бартон выпрямился – он почти заснул над тарелкой. Его кофе остыл и помутнел, а картофель подсох и покрылся твердой коркой.

– Что вы сказали? – пробормотал он.

Мужчина, сидевший рядом, отодвинул стул и вытер губы салфеткой. Был он средних лет, полноват и хорошо одет: костюм в мелкую полоску, белая рубашка, на шее элегантный галстук, а на жирном белом пальце – массивный перстень.

– Меня зовут Мид, Эрнст Мид. Все дело в том, как вы держали голову. – Он улыбнулся, показав золотые зубы. – Я врач. Вам нездоровится?

– Я просто устал, – ответил Бартон.

– Вы приехали недавно? Это хорошее место. Я иногда обедаю здесь, когда не хочется готовить самому. Миссис Триллинг любезно соглашается обслуживать и меня. Правда, миссис Триллинг?

Женщина кивнула. Лицо ее было уже не таким опухшим: в сумерках цветочная пыльца разносится не так далеко. Большинство обитателей пансионата перебрались на защищенную сеткой веранду, чтобы немного посидеть в прохладной темноте перед сном.

– Что привело вас в Миллгейт, мистер Бартон? – вежливо спросил врач. Он запустил руку в карман плаща и достал коричневую сигару. – Сюда мало кто приезжает. Вообще–то, это странно. Когда–то здесь было оживленное движение, но с некоторых пор все прекратилось. Пожалуй, вы первый человек, заглянувший сюда за последние годы.

Бартона это заинтересовало. Мид был врачом, он мог что–нибудь знать. Допив кофе, Бартон осторожно спросил:

– Вы давно здесь работаете, доктор?

– Всю жизнь. – Мид неопределенно махнул рукой. – У меня своя клиника на вершине холма, мы называем ее Дом тени. – Он понизил голос. – Муниципалитет не обеспечивает врачебного надзора, поэтому я построил клинику и содержу ее за свой счет.

– Когда–то здесь жили мои родственники, – сказал Бартон, старательно подбирая слова. – Это было давно.

– Бартоны? – Мид задумался. – Насколько давно?

– Восемнадцать—двадцать лет назад. – Глядя на внушительное лицо врача, лучившееся спокойным знанием, Бартон добавил: – Дональд и Сара Бартоны. У них был сын, он родился в двадцать шестом году.

– Сын? – Мид с интересом посмотрел на него. – Кажется, я что–то припоминаю. В двадцать шестом? Наверняка именно я принимал его. Но тогда я, конечно, был гораздо, моложе. Все мы были моложе.

– Этот мальчик умер, – медленно сказал Бартон. – Умер в тридцать пятом году. От скарлатины. Тут был зараженный водоем.

Доктор поморщился:

– О, я вспомнил. Да, это я велел закрыть его, это была моя идея. Так это были ваши родственники? Тот мальчик был вашим кузеном? – Он нервно затянулся сигарой. – Я помню тот случай: трое или четверо детей умерли, прежде чем мы закрыли этот пруд. Бартоны, говорите? – Он задумался. – У них был один ребенок: красивый мальчик. Волосы были как у вас, и вообще лицо похожее. Теперь понятно, почему мне все время казалось, что я вас откуда–то знаю.

Бартон затаил дыхание.

– Вы помните? – Он наклонился ближе к доктору. – Вы видели, как он умирал?

– Я их всех видел, когда они умирали. Это было еще до постройки Дома тени. Да, совершенно точно, в старом окружном госпитале. Боже, до чего мерзкое место! Ничего странного, что они умерли. Грязь, запущенность… После этого я и построил свою больницу. – Он покачал головой. – Сегодня я спас бы их всех… без труда. Но теперь поздно об этом говорить. – Он коснулся руки Бартона. – Мне очень жаль. Но ведь и вам тогда было не много лет. Какое между вами было родство?

«Хороший вопрос, – подумал Бартон. – Я бы и сам хотел это знать».

– Когда я думаю об этом, – медленно произнес доктор Мид, – мне кажется, что того мальчика звали так же. Ваше имя, случайно, не Теодор?

– Теодор, – подтвердил Бартон.

Врач задумчиво нахмурился.

– Такое же, как у вас. Мне с самого начала казалось, что я уже где–то его слышал.

Бартон вцепился в край стола.

– Доктор, – сказал он, – его похоронили здесь, в городе?

– Разумеется, – медленно подтвердил доктор. – На городском кладбище. – Он изучающе взглянул на Бартона. – Хотите навестить могилу? Нет проблем. Вы за этим сюда и приехали… навестить могилу?

– Не совсем, – ответил Бартон.

По другую сторону стола, рядом с матерью, сидел Питер Триллинг. Шея у него опухла и горела, правая рука была забинтована куском грязной марли. Был он мрачен и явно недоволен. Ушибся? Или кто–то его укусил? Бартон смотрел, как тонкие пальцы ребенка мнут кусочек хлеба «Я знаю, кто вы, – звучал в его ушах крик мальчика. – Знаю, кто вы на самом деле». Точно ли он знал или просто похвалялся?

– Послушайте, – произнес доктор Мид, – я не собираюсь лезть в ваши дела, это было бы невежливо. Но я вижу, что вы не в своей тарелке. Вы приехали сюда не отдыхать?

– Да, вы правы, – ответил Бартон.

– Может, расскажете, в чем дело? Я старше вас и живу здесь очень давно. Я родился и вырос здесь, знаю тут всех и каждого, а многим помог появиться на свет.

«Может, это и есть нужный человек? Друг?»

– Доктор, – медленно сказал Бартон, – мальчик, который тогда умер, связан со мною, но я и сам не знаю, каким образом. – Он потер лоб. – Я не понимаю этого и должен выяснить, какая же между нами связь.

– Зачем?

– Этого я вам сказать не могу.

Доктор вынул из маленькой гравированной коробочки серебряную зубочистку и принялся задумчиво ковыряться в зубах.

– Вы были в редакции? – спросил он. – Нат Тейт наверняка мог бы вам помочь. Старые записи, снимки, газеты… И в участке вам тоже могли бы помочь: налоги, долги, штрафы… А вообще, если вы хотите установить свою связь с этим мальчиком, лучше всего сходить в суд.

– Меня интересует Миллгейт, а вовсе не суд. – Бартон помолчал, потом добавил: – Это связано со всем городом, а не только с Тэдом Бартоном. Я должен узнать обо всем. – Он повел рукой вокруг. – Это все как–то связано между собой. И с Тэдом Бартоном тоже. Разумеется, с другим Тэдом Бартоном.

Доктор Мид задумался, потом спрятал зубочистку и встал.

– Идемте на веранду. С мисс Джеймс вы еще не знакомы?

Что–то словно подтолкнуло Бартона, усталость вдруг исчезла, и он быстро поднял голову.

– Мне знакома эта фамилия. Я ее уже слышал когда–то.

Доктор Мид как–то странно посмотрел на него.

– Возможно, – согласился он. – Она сидела за обедом почти напротив вас. – Он придержал дверь. – Она библиотекарша и знает о Миллгейте все.

На веранде царил полумрак, и Бартону потребовалось несколько минут, чтобы к нему привыкнуть. Несколько человек сидели вдоль стен на старомодных стульях и софе. Одни курили, другие дремали, наслаждаясь вечерней прохладой. Веранду защищала сетка от насекомых.

– Мисс Джеймс, – заговорил доктор Мид, – это мистер Тэд Бартон. У него возникла проблема. Возможно, вы сможете ему помочь…

Мисс Джеймс взглянула на Бартона поверх сильных очков и улыбнулась.

– Рада познакомиться, – сказала она приятным мягким голосом. – Вы здесь новичок?

Бартон присел на подлокотник софы.

– Я приехал из Нью–Йорка.

– Вы первый человек, заглянувший сюда за многие годы, – сказал доктор Мид, наблюдая за Бартоном. Он выпустил большое облако дыма, и оно медленно поплыло по веранде; слабый красный огонек сигары слегка разогнал царивший полумрак. – Дорога практически разрушена, никто по ней не ездит. Мы каждый день видим одни и те же лица. Но у нас есть свои дела: я, например, руковожу клиникой. Мне нравится узнавать новое, экспериментировать, вообще работать с моими пациентами. У меня около десятка пациентов, требующих постоянного наблюдения. Иногда нам помогают женщины из города. В общем, у нас довольно мило.

– Вам известно что–нибудь о так называемом… барьере? – неожиданно спросил Бартон у мисс Джеймс.

– О барьере? – удивленно переспросил доктор Мид. – Каком барьере?

– Вы никогда о нем не слышали?

Доктор Мид медленно покачал головой:

– Нет, ни о каком барьере я никогда не слышал.

– И я тоже, – поддержала его мисс Джеймс. – А что это за барьер?

Никто не обращал на них внимания. Миссис Триллинг, остальные жители пансионата, Питер, дочь доктора Мида и еще несколько обитателей пансионата дремали или перешептывались на другом конце веранды.

– Что вы знаете о сыне миссис Триллинг? – спросил Бартон.

Мид откашлялся.

– Он вполне здоров.

– Вы его осматривали?

– Разумеется, – ответил доктор Мид, слегка обеспокоенный вопросом. – Я осматривал всех в этом городе. У него высокий показатель интеллекта, и он довольно энергичен. Много времени проводит один. Честно говоря, мне не нравится, когда дети слишком рано взрослеют.

– Но он совсем не интересуется книгами, – запротестовала мисс Джеймс. – Никогда не приходит в библиотеку.

Бартон помолчал, потом спросил:

– А что бы вы сказали, услышав: «Этот, с той стороны, с разведенными руками». Это вам о чем–то говорит?

Мисс Джеймс и доктор Мид смущенно переглянулись.

– Это похоже на какую–то игру, – буркнул доктор Мид.

– Нет, – ответил Бартон, – это вовсе не игра. Ладно, забудем. Все это неважно.

Мисс Джеймс наклонилась в его сторону:

– Мистер Бартон, может, я ошибаюсь, но мне кажется, вы считаете, будто здесь что–то не так. Что–то важное, связанное с Миллгейтом. Я права?

Бартон скривился:

– Здесь происходит что–то, лежащее за пределами человеческого понимания.

– Здесь? В Миллгейте?

– Я должен выяснить это. – Слова с трудом срывались с его губ. – Кто–то в городе должен об этом знать. Не могут же все сидеть и делать вид, будто все в полном порядке! Есть в городе кто–то, знающий все.

– О чем? – удивленно спросил доктор Мид.

– Обо мне.

Слова Бартона потрясли доктора Мида и мисс Джеймс.

– Что вы хотите сказать? – выдавила мисс Джеймс. – Разве кто–то здесь знает вас?

– Кто–то здесь знает все. Знает почему и как , знает то, чего я никак не могу понять. Что–то зловещее и чужое. А вы сидите спокойно, как ни в чем не бывало. – Бартон вдруг встал. – Простите, я устал. Увидимся позднее.

– Куда вы идете? – бросил доктор Мид.

– В свою комнату. Прилягу.

– Подождите, мистер Бартон, я дам вам несколько таблеток фенобарбитала. Они успокоят ваши нервы. А если захотите, можете зайти в клинику, я вас обследую. Мне кажется, вы переживаете сильный стресс. В вашем возрасте это…

– Мистер Бартон, – вставила мисс Джеймс с мягкой улыбкой, но решительно, – уверяю вас, в Миллгейте не происходит ничего странного… и очень жаль. Это самый спокойный город на свете. Случись здесь что–то достойное внимания, я первой узнала бы об этом.

Бартон открыл рот, собираясь ей ответить, но не издал ни звука. Слова застряли у него в горле, а то, что он увидел, заставило вообще забыть обо всем.

В конце веранды появились две слабо светящиеся фигуры – мужчина и женщина шли рядом, держась за руки. Видно было, что они разговаривают между собой, но не было слышно ни звука. Совершенно бесшумно они шли через веранду к противоположной стене и прошли в полуметре от Бартона, так что он отчетливо разглядел их лица. Они были молоды, светлые волосы женщины были заплетены в толстые длинные косы, лицо ее было овальным, кожа гладкой и светлой, губы чувственными. Мужчина, ее спутник, был не менее красив.

Они не обратили внимания ни на Бартона, ни на прочих жителей пансионата, глаза их вообще были закрыты. Они прошли сквозь стулья, сквозь софу и отдыхающих на них людей, потом сквозь доктора Мида, мисс Джеймс и стену. И исчезли. Две слабо светящиеся фигуры исчезли так же быстро и беззвучно, как появились.

– Боже мой, – пробормотал Бартон. – Вы видели их? – Никто не шелохнулся, несколько человек прервали было свою беседу, но затем снова вернулись к ней. – Вы их видели? – удивленно переспросил он.

Мисс Джеймс непонимающе уставилась на него.

– Конечно, – ответила она. – Мы все их видели. Они каждый вечер здесь проходят. Симпатичная пара.

– Но… кто… что… – Бартон жадно хватал ртом воздух.

– Вы впервые видите странников? – спросил Мид. – Может, там, откуда вы приехали, их нет?

– Нет, – подтвердил Бартон, и все удивленно вытаращились на него. – Кто они? Они прошли сквозь стену, сквозь мебель, сквозь вас!

– Верно, – согласилась мисс Джеймс. – Потому мы и зовем их странниками. Они ходят, где им вздумается, и проходят сквозь все. А вы этого не знали?

– И давно это началось? – спросил Бартон.

Ответ его не удивил, чего нельзя сказать о том, как он прозвучал.

– На нашей памяти так было всегда, – ответила мисс Джеймс.

– Мне тоже кажется, что странники были всегда, – сказал доктор Мид, попыхивая сигарой. – Это совершенно естественно, и я не вижу в этом ничего странного.

Глава 5

Утро было тихим и солнечным, траву еще покрывала роса, а небо было мягкого голубоватого цвета, еще не разогревшись до ослепительного блеска, который возникает, когда солнце дойдет до зенита. Легкий ветерок шевелил ветки кедров, растущих на склоне холма за огромным каменным зданием. Кедры отбрасывали пятна тени, именно от них и возникло название Дом тени.

Из Дома тени город был виден как на ладони. К месту, где стояло здание, вела извилистая дорога, а весь окружающий его район был старательно ухожен: цветы и деревья, а также длинный деревянный забор, окружающий травянистый прямоугольник. Внутри прогуливались пациенты, другие сидели на скамейках и стульях, третьи лежали прямо на траве и отдыхали. Где–то в глубине здания работал доктор Мид – вероятно, в своем кабинете, забитом микроскопами, препаратами, рентгеновскими снимками и химическими реактивами.

Мэри сидела на корточках в небольшом углублении за кедрами – оттуда брали щебень для фундамента, когда строили Дом тени. Там, где она сидела, увидеть ее из Дома было нельзя – кедры и груды камней надежно скрывали девочку. Перед ней во все стороны простиралась долина, а вдали тянулась цепь голубовато–зеленых гор, подернутых туманной дымкой. Молчаливых, величественных.

– Говори, – сказала Мэри.

Придвинувшись ближе, она поудобнее устроилась на согнутых ногах и с интересом слушала, стараясь не пропустить ни слова.

– Это была чистая случайность. – Голос пчелы был едва слышен за порывами утреннего ветра. Она сидела на лепестке цветка возле самого уха Мэри. – Мы были на разведке и не знаем, как он там оказался. Он появился как–то вдруг, и мы сразу атаковали его. Жалко, что нас было мало – он редко выбирается так далеко. Он пересек границу.

Мэри глубоко задумалась. Ее длинные густые волосы поблескивали на солнце.

– Ты можешь сказать, что он там делал?

– Сомневаюсь. Он вызвал какую–то интерференцию вокруг дома, и мы не можем к нему приблизиться. Приходится полагаться на косвенные данные. Разумеется, не проверенные.

– Думаешь, он собирает силы? Или…

– Хуже. Похоже, он готовится к войне. Он наделал коробок разного размера. Во всем этом видна ирония судьбы: наши разведчики, которые туда полетели, погибли в зоне интерференции, а он собрал их тела и использует как корм. Это его веселит.

Мэри машинально вытянула ногу и раздавила ползущего к ней черного земляного паука.

– Знаю, – сказала она. – Когда я вчера прервала игру, он вылепил из моей глины големов. Это плохой знак. Он почувствовал, что добился превосходства, иначе не рискнул бы взять мою глину… ему известно, чем это грозит. Глина, использованная кем–то другим, ненадежна, я должна была оставить на ней какой–то след.

– Пожалуй, у него и вправду есть небольшое преимущество, – заметила пчела. – И все же он ударился в панику, когда мы его атаковали. Его по–прежнему можно уязвить, и он это знает.

Мэри сорвала стебелек и принялась задумчиво жевать его.

– Оба его голема пытались удрать, и одному это почти удалось. Он бежал прямо ко мне – я сидела в фургоне, – но не успел.

– А что это за человек? – спросила пчела. – Тот тип, что явился снаружи? Он единственный смог пройти через барьер. Думаешь, он подделка? Какая–нибудь проекция извне? Пока не видно, чтобы он вызвал какие–то перемены.

Мэри подняла на нее свои темные глаза.

– Пока нет, – подтвердила она. – Но, думаю, еще вызовет.

– Правда?

– Я в этом уверена. Если бы…

– Если бы что? – с интересом спросила пчела.

Глубоко задумавшись, Мэри оставила вопрос без ответа.

– Он в сложной ситуации, – буркнула она. – Он уже понял, что его воспоминания не совпадают с тем, что он здесь застал.

– Не совпадают?

– Конечно нет. Он отметил принципиальные изменения. В сущности, он помнит другой город с совершенно другими жителями. – Она убила еще одного маленького паука, который осторожно подбирался к ней, с минуту разглядывала его мертвое тело, затем добавила: – Он из тех людей, которые не успокоятся, пока не поймут, в чем дело.

– Это усложняет ситуацию, – пожаловалась пчела.

– Для кого? Для меня? – Мэри медленно встала и стряхнула траву с джинсов.

– Скорее для Питера. У него были такие большие планы.

Пчела снялась с лепестка и села на воротник рубашки Мэри.

– Наверное, он попытается что–то узнать от этого человека, – сказала она.

Мэри засмеялась.

– Конечно, попытается, – согласилась она. – Но узнает он мало – этот человек слишком растерян.

– И все же Питер попробует. Он неутомим, об этом говорит его стремление узнать все. Почти как пчела.

– Да, он неутомим, – согласилась Мэри, поднимаясь по склону к кедрам, – и в то же время слишком самоуверен. Он может потерять осторожность и плохо кончить. Стараясь узнать побольше, он может довести до того, что этот человек многое узнает сам. Думаю, он достаточно хитер и, что самое главное, должен узнать о себе все. Думаю, победа будет за ним.

Бартон убедился, что вокруг никого нет, остановился возле старомодного телефона и встал так, чтобы видеть коридор, а также все двери и лестницу в дальнем конце, и бросил в аппарат десятицентовик.

– Назовите номер, – произнес в трубке тонкий голос.

Он попросил соединить его с отелем «Кэлхаун» в Мартинсвилле, расстался еще с тремя монетами и после серии щелчков и просьб подождать услышал гудок.

– Отель «Кэлхаун», – произнес далекий голос. Заспанный мужчина медленно цедил слова.

– Я хочу поговорить с миссис Бартон из двести четвертого номера.

Очередная пауза, еще несколько щелчков. А потом…

– Тэд! – услышал он встревоженный голос Пег. – Это ты?

– Да, похоже, это я.

– Где ты? Господи, неужели ты бросишь меня в этом гнусном отеле? – В голосе Пег послышались истерические нотки. – Тэд, с меня хватит! Ты забрал машину, и я ничего не могу, не могу никуда уехать. Ты ведешь себя как сумасшедший!

Прижав трубку к губам, Бартон произнес сдавленным голосом:

– Я уже пытался тебе объяснить. Все дело в городе: он не такой, каким я его помню. Боюсь, кто–то манипулирует моим сознанием. Меня убедило в этом то, что я прочел в газетах. Даже я сам не…

– Ради бога, – прервала его Пег, – у нас нет времени разбирать твои детские иллюзии! Долго ты собираешься там торчать?

– Не знаю, – беспомощно ответил Бартон. – Я еще очень многого не понимаю. Если бы я знал больше, сказал бы тебе.

Последовала пауза.

– Тэд, – решительно сказала Пег, – если ты не вернешься сюда в течение двадцати четырех часов и не заберешь меня, я тебя брошу. У меня хватит денег, чтобы вернуться в Вашингтон; ты знаешь, у меня там есть друзья. И больше ты меня никогда не увидишь, разве что в суде.

– Ты серьезно?

– Да.

Бартон облизал губы кончиком языка.

– Пег, я должен здесь остаться. Я уже узнал кое–что; маловато, но все–таки достаточно, чтобы понять – я на верном пути. Если остаться здесь подольше, можно все выяснить. Здесь действуют какие–то силы, которые не ограничиваются…

В телефоне коротко щелкнуло – Пег бросила трубку.

Бартон повесил трубку, чувствуя пустоту в голове. Отойдя от телефона, он бессознательно пошел по коридору, держа руки в карманах. Что ж, именно этого он и боялся. Она сделает так, как сказала, и если он не поедет в Мартинсвилль сейчас, то потом ее уже там не найдет.

Небольшая фигурка появилась из–за папоротника.

– Хэлло, – спокойно произнес Питер.

Он играл какими–то черными шариками, они ползали по его рукам.

– Что это? – с отвращением спросил Бартон.

– Это? Пауки. – Питер собрал их и сунул в карман. – Вы куда–то едете? Можно мне с вами?

Этот парень был тут все время, прятался за папоротником. Странно, что Бартон его не заметил: он же проходил мимо папоротников по пути к телефону.

– Зачем?

Мальчик забеспокоился.

– Я решил показать вам свое убежище.

– Да? – Бартон старался не показать удивления, хотя сердце его забилось сильнее. Может, удастся узнать что–то еще. – Почему бы и нет? Это далеко?

– Нет, – ответил Питер и направился к двери. – Я покажу вам дорогу.

Бартон не спеша пошел за ним. На веранде никого не было, там стояли только грязно–коричневые и очень старые стулья и софа. Вспомнив, как прошлой ночью здесь прошли два странника, Бартон вздрогнул и на пробу коснулся стены веранды. Твердая. И все же двое молодых людей прошли сквозь нее, сквозь стулья и отдыхающих жителей пансионата.

А могли бы они пройти сквозь него!

– Быстрее! – крикнул Питер, стоя у желтого «паккарда» и нетерпеливо дергая за ручку.

Бартон сел за руль, мальчик – рядом с ним. Заводя машину, Бартон заметил, что мальчик старательно проверяет все уголки, приподнимает с сидений чехлы и заглядывает под них.

– Что ты ищешь? – удивленно спросил он.

– Пчел, – сопя ответил Питер. – Можно закрыть окна? Они могут залететь во время езды.

Бартон отпустил тормоз, и машина медленно выехала на главную улицу.

– А что такое с этими пчелами? Ты их боишься? Не боишься пауков, но боишься пчел?

Вместо ответа Питер коснулся своей опухшей шеи.

– Поверните направо, – сказал он, поудобнее развалился в кресле, вытянул ноги и сунул руки в карманы. – А теперь обогните улицу Джефферсона и заедьте сзади.

Из убежища Питера как на ладони были видны вся долина и окружающие ее холмы. Бартон сел прямо на каменистую землю и вынул пачку сигарет. Укрытие частично затеняли растущие рядом кусты, в нем было прохладно и тихо. Солнце пробивалось сквозь толстый слой голубоватой дымки, окутывающей далекие вершины. Поля, фермы, дороги, дома – все было неподвижно.

Питер сел на корточки рядом с Бартоном:

– Хорошо здесь, верно?

– Угу.

– О чем вы говорили вчера вечером с доктором Мидом? Я не слышал.

– А зачем тебе это?

Мальчик покраснел.

– Не люблю я его с этими вонючими сигарами и серебряной зубочисткой!

Он вынул из кармана несколько пауков и пустил на свои руки. Бартон немного отодвинулся, старательно делая вид, что не обращает на это внимания.

– Не угостите сигаретой? – спросил Питер.

– Нет.

Лицо мальчика вытянулось.

– Ну и ладно, – сказал он, помолчав. – Как вам странники вчера вечером? Здорово, правда?

– Может быть, – ответил Бартон. – Я часто их вижу.

– Хотел бы я знать, как они это делают! – энергично сказал Питер.

Впрочем, он тут же пожалел, что выдал свои чаяния, сгреб пауков и сбросил на землю. Они расползлись в стороны, а он делал вид, что наблюдает за ними.

У Бартона мелькнула мысль.

– А здесь ты не боишься пчел? Если они сюда прилетят, спрятаться будет негде.

Питер рассмеялся.

– Пчелы сюда не залетают, – ответил он. – Слишком далеко.

– Далеко?

– Да, – самоуверенно подтвердил Питер. – Пожалуй, здесь самое безопасное место в мире.

Бартон ничего не понял из слов мальчика и после паузы заметил:

– Какая сегодня густая дымка.

– Что густое?

– Дымка. – Бартон указал на голубоватые вершины. – Это от жары.

Лицо Питера приняло презрительное выражение.

– Это вовсе не дымка, – сказал мальчик. – Это ОН!

– Что? – удивленно переспросил Бартон. Кажется, он наконец на что–то наткнулся… Только бы не вспугнуть. – Что ты имеешь в виду?

– Вы его не видите? – сказал Питер, показывая рукой. – Он очень большой, и отсюда его видно лучше всего. И он старый, старше всего на свете, вместе взятого. Старше всего этого мира.

Бартон ничего не видел. Ничего, кроме дымки, гор и голубого неба. Питер сунул руку в карман, вынул из него что–то похожее на увеличительное стекло в никелированной оправе и протянул Бартону. Тот повертел стекло, не зная, что с ним делать, и уже хотел вернуть, но Питер остановил его.

– Посмотрите через него! – сказал он. – Посмотрите на горы!

Бартон сделал так, как советовал Питер, и вдруг увидел. Стекло оказалось своего рода фильтром, оно убирало дымку, делая образ ясным и резким.

Поначалу он неправильно оценил увиденное. Ему показалось, что он является частью этого пейзажа, тогда как он и был этим пейзажем. Он был всей противоположной частью этого мира, краем долины, горами, небом – всем. Вся дальняя сторона Вселенной вздымалась вверх, словно какая–то гигантская колонна, кошмарная башня, обретшая форму, когда он направил на нее линзу–фильтр.

Это, несомненно, был мужчина, и противоположная сторона долины была его ступней. Бартон не мог сказать, являются ли его ноги горами или наоборот. Две колонны поднимались вверх, широкие и массивные, а тело было голубовато–серым туманом или чем–то очень похожим на туман. Огромное туловище начиналось там, где горы соединялись с небом.

Руки его, раскинутые над долиной, висели в воздухе над ее дальней стороной и находились в какой–то матовой завесе, которую Бартон ошибочно принял за пыль и дымку. Огромная фигура слегка наклонилась вперед, словно смотрела вниз. Лицо было затуманено, а вся фигура неподвижна.

Неподвижна, но жива. Не какая–нибудь каменная скульптура, не мертвая статуя. Этот мужчина был жив, просто существовал вне времени. Не заметно было никаких изменений в его позе, никакого движения. Он был вечен, и больше всего поражала его голова. Казалось, она пылает, словно какое–то небесное тело, пульсирующее жизнью и светом.

Голова была солнцем.

– Как его зовут? – спросил Бартон.

Однажды увидев эту фигуру, Бартон лицезрел ее уже постоянно, как на загадочной картинке, когда невозможно избавиться от вида спрятанного предмета, если уж ты его обнаружил.

– Я же говорил, что не знаю, – раздраженно ответил Питер. – Может, она знает. Она, наверное, знает имена их обоих. Если бы я знал его имя, то мог бы завладеть им, наверняка мог бы. Я его не люблю, но с этим у меня нет проблем, поэтому я и сделал укрытие на этой стороне.

– С этим ? – удивленно повторил Бартон.

Повернув голову, он взглянул прямо вверх через маленький стеклянный кружок, и ему стало не по себе, когда он понял, что видит еще одну фигуру. Но если первая была дальней стороной долины, то вторая являлась этой ее стороной. И Бартон сидел в этой части.

Вторая фигура вздымалась вокруг него. Он не мог разглядеть ее всю, но каким–то образом чувствовал. Она окружала его со всех сторон, вырастая из скал, полей, зарослей кустов и виноградников. Как и первая, она состояла из долины и гор, неба и тумана, но светилась по–другому. Бартон не видел ее головы и самых дальних частей, но смутно чувствовал, что эта фигура увенчана не солнцем, а чем–то иным.

Тьмой?

Он неуверенно встал.

– С меня хватит, – сказал он. – Я возвращаюсь.

И пошел вниз по склону. Что ж, он сам просил. Заметив, что все еще держит в руке увеличительное стекло Питера, Бартон кинул его в сторону укрытия и пошел к долине.

Независимо от того, где он был, сидел, стоял, спал или прохаживался, оставаясь в долине, он являлся частью Одного или Другого. Он мог переходить из Одного в Другого, но всегда оставался в одном из них. Посреди долины проходила граница, и, находясь по любую из ее сторон, он сам становился частью одной из фигур.

– Куда вы? – крикнул Питер.

– Наружу.

На лице Питера появилось какое–то зловещее выражение.

– Вы не сможете выйти наружу. Не сможете отсюда уехать.

– Почему?

– Сами увидите.

Бартон не обратил внимания на его слова и продолжал спускаться к дороге и своей машине.

Глава 6

Бартон вел свой «паккард» вверх по дороге, удаляясь от Миллгейта. Сверху и понизу густо росли кедры, дорога узкой ниткой пересекала лес. Состояние ее оставляло желать лучшего, и Бартон ехал осторожно, огибая препятствия. Дорога потрескалась, из трещин росла трава. Никто здесь не ездил, это было очевидно.

Круто повернув, Бартон резко затормозил, и машина с визгом остановилась.

Перед ним был барьер, перегораживающий дорогу, и зрелище это лишило его почти всех сил. Он проехал по этой дороге трижды – раз выезжал и дважды въезжал, – и ничего здесь не было. Но едва он решил уехать окончательно и забыть обо всем, вернуться к Пег и продолжать отпуск, словно ничего не случилось, как появился барьер.

Бартон ожидал увидеть нечто необычайное, огромное и ужасное: какую–нибудь зловещую стену, таинственную, потустороннюю. Какую–нибудь неземную структуру, блокирующую дорогу.

Это был всего лишь грузовик. Старый грузовик без покрышек и без коробки передач. Груз его валялся тут же. Крепежная проволока лопнула, и грузовик замер на месте, накренившись набок, окруженный бревнами.

Бартон вылез из машины. Вокруг царила тишина, только где–то вдали мычала корова да негромко шелестели кедры. Бартон подошел к морю бревен с торчащим посредине металлическим островом. Неплохой барьер. Ни одна машина не смогла бы проехать здесь: разбросанные бревна валялись повсюду и были довольно большими. Некоторые грудились, образуя опасные завалы, которые в любую минуту могли рассыпаться и раскатиться в стороны. Кроме того, дорога была крутой.

Разумеется, в грузовике никого не было. Одному богу известно, давно ли он здесь находится и часто ли сюда приезжал. Ясно, что он здесь не всегда. Бартон закурил и снял плащ. Как же пробраться через барьер? До сих пор этой проблемы не возникало, однако на сей раз похоже было, что барьер его не пропустит.

Может, удастся его обойти?

Крутой склон с одной стороны вообще не шел в расчет: ему ни за что не преодолеть этой почти вертикальной стены. Поскользнувшись на гладкой поверхности, он скатился бы в самую середину груды. Может, стоит попробовать с другой стороны? Между дорогой и уходящим вниз склоном был ров. Если бы ему удалось перебраться через него, он с легкостью сумел бы проползти по наклоненным соснам, перебираясь с одной на другую, миновать преграду и, снова перебравшись через ров, вновь оказаться на дороге.

Одного взгляда на ров ему хватило, чтобы отказаться от этой идеи. Бартон зажмурился и замер.

Ров был не особенно широким, и его можно было перепрыгнуть, если бы не то, что он был… бездонным. Бартон стоял на самом краю пропасти. Отступив, он судорожно стиснул в пальцах сигарету. Смотреть в ров было все равно что смотреть в небо, в бесконечную пропасть, переходящую в зловещий хаос.

Наконец он перестал думать о рве и вновь переключил внимание на груду бревен. Ни одна машина не смогла бы проехать здесь, но если без машины… Если он одолеет половину дороги, тo сможет посидеть в кабине грузовика и отдохнуть.

С надеждой подошел он к завалу. Первое бревно было небольшим и лежало довольно прочно. Бартон поднялся на него, ухватился руками и перескочил на следующее. Бревно под ним опасно заколыхалось, но Бартон быстро перебрался на другое и приник к нему. Пока все шло хорошо. Следующее было слишком большим, старым, сухим и потрескавшимся и лежало на трех других. Все это походило на просыпанные спички.

Бартон прыгнул, бревно переломилось, он отчаянно попытался уцепиться за что–нибудь, однако пальцы соскользнули, и он упал. Переведя дух, он попытался подтянуться и выбраться наверх.

Получилось.

Тяжело дыша, Бартон растянулся на бревне. Потом сел. Если бы удалось продвинуться еще немного, он сумел бы дотянуться до грузовика и вскарабкаться на него. Это была бы половина дороги, и он мог бы отдохнуть, хотя…

Он был так же далеко от грузовика, как и прежде, не приблизился к нему ни на шаг. На мгновение Бартон усомнился, в здравом ли он уме, но быстро сообразил, что к чему. Бревна были лабиринтом, он потерял ориентацию и в конце концов описал полный круг.

К черту все, сейчас он хотел просто вернуться к машине. Повсюду торчали бревна, их концы выступали из кучи, как свиные рыла. Господи, неужели он забрался так далеко?

Бартон полез в обход, намереваясь выбраться тем же путем, каким сюда попал. Бревна опасно раскачивались под ним, страх сковывал движения. Случайно ослабив хватку, он провалился между двумя бревнами, мгновенно оказавшись в какой–то мрачной пещере, куда не проникали даже солнечные лучи. Упираясь изо всех сил, он попытался освободиться, и одно из бревен подалось. Бартон быстро выбрался наверх, вынырнул на солнце и вытянулся, весь дрожа.

Так он лежал долго, совершенно потеряв счет времени. Следующее, что дошло до его сознания, был чей–то голос:

– Мистер Бартон! Мистер Бартон! Вы меня слышите?

Он с трудом поднял голову – на дороге перед грудой бревен стоял, подбоченясь, Питер Триллинг и скалил зубы. Загорелое лицо мальчика блестело на солнце, он вовсе не казался обеспокоенным, скорее был доволен.

– Помоги мне, – вздохнул Бартон.

– Что вы там делаете?

– Хотел перебраться на другую сторону, – сказал Бартон, садясь. – Как мне теперь, черт побери, вернуться?

Он вдруг заметил, что близится вечер, хотя должна быть едва середина дня. Солнце скатилось к дальним вершинам, а точнее, к гигантской фигуре, вздымавшейся по ту сторону долины. Бартон взглянул на часы – половина седьмого. Он провел на этой куче бревен семь часов.

– Не надо вам переходить на другую сторону, – сказал Питер, осторожно приближаясь. – Если Они не хотят, чтобы вы уехали, нечего и пробовать.

– Но я же как–то сюда заехал!

– Видимо, Они так хотели. А сейчас не хотят, чтобы вы уезжали. Будьте осторожны: там можно застрять навсегда и умереть с голоду.

Питера ситуация явно забавляла. Впрочем, через некоторое время он ловко вскочил на первое с краю бревно и вскоре подошел к Бартону.

Бартон неуверенно поднялся, происшествие здорово испугало его. Это была первая встреча со странными силами, действующими в долине. С благодарностью принял он маленькую ладонь Питера и позволил вывести себя из деревянного лабиринта. Самое удивительное, что на это понадобилось всего несколько секунд.

– Слава богу… – Он вытер пот со лба и поднял плащ. Воздух заметно остыл, было уже довольно поздно. – Придется пока отказаться от попыток.

– Лучше бы вам никогда этого не пробовать, – спокойно заметил Питер.

Что–то в голосе мальчика заставило Бартона поднять голову.

– Что ты имеешь в виду?

– Только то, что сказал. Вы провели там семь часов. – Питер широко улыбнулся. – Это я вас заблокировал во времени.

Бартон медленно переваривал услышанное.

– Так, значит, это твоя работа? Но ты все–таки вытащил меня оттуда.

– Конечно, – охотно признал Питер. – Я подержал вас там, а потом вытащил, когда мне надоело. Я хотел, чтобы вы знали, кто здесь главный.

Последовало долгое молчание. Мальчик самоуверенно улыбался, он был явно доволен собой. И верно, солидная работа.

– Я следил за вами из своего укрытия, – объяснил он наконец. – Знал, куда вы собрались, и догадался, что вам захочется перебраться на другую сторону. Никто, кроме меня, этого не может, я единственный. – Он хитро посмотрел на Бартона. – У меня есть свои приемы.

– Помолчи, – бросил Бартон.

Он прошел мимо мальчика и залез в машину, а когда завел двигатель и отпустил тормоз, заметил, что самоуверенная улыбка сползла с физиономии Питера.

– Вы не возьмете меня с собой? – спросил Питер, подбегая к машине. Лицо его побелело от злости. – Там, внизу, сейчас полно бабочек мертвая голова… уже почти ночь!

– Ничего не поделаешь, – ответил Бартон и поехал вниз.

Взбешенный Питер остался сзади – медленно уменьшающийся столбик дикой ненависти.

Бартон сильно вспотел; возможно, то, что он делал сейчас, было ошибкой, но уж очень неуютно чувствовал он себя в лабиринте бревен, ползая там по кругу, как таракан в стакане. Этот парень обладал изрядными способностями и был достаточно безумен, чтобы ими пользоваться. Но самое главное – он сам, Тэд Бартон, был обречен оставаться здесь, независимо от того, нравится ему это или нет.

Так или иначе, все решится в ближайшие дни.

Когда Бартон въехал на Джефферсон–стрит, Миллгейт медленно растворялся в угрюмых сумерках. Большинство заведений – аптеки, скобяные лавки, бесконечные кафе и дешевые бары – уже закрылись.

Он остановился перед клубом «Магнолия» – покосившимся притоном, готовым вот–вот рассыпаться. Несколько подозрительных подвыпивших типов крутились перед входом. Небритые физиономии внимательно разглядывали его покрасневшими глазами, пока он закрывал «паккард» и входил в бар.

Внутри было всего несколько человек. На большинстве столиков вверх ножками стояли стулья. Бартон сел в углу, подальше от прочих, и заказал один за другим три бурбона. В голове у него царил кавардак. Приехал он сюда честь честью, а теперь не может отсюда выбраться – торчит здесь, посреди долины, из–за какой–то паршивой кучи бревен. Интересно, надолго она там? А если навсегда? А ведь есть еще космический враг, манипулирующий его воспоминаниями, и Питер – земной противник, словно в придачу добавленный.

Бурбон слегка успокоил Бартона. Этой космической силе он для чего–то нужен. Может, ей нужно выяснить, кто он такой, может, это запланировано заранее – его возвращение в Миллгейт спустя столько лет. Может, каждое его движение, все, что он до сих пор делал, вся его жизнь…

Он заказал еще выпивку – ему было над чем поразмыслить. В бар вошли несколько мужчин – сутулые, в кожаных куртках – и задумчиво сгорбились над кружками пива. Они не говорили, не шевелились и вообще, казалось, собирались провести так целый вечер. Бартон решил наплевать на них и сосредоточился на своих мыслях.

Тэд кончал уже шестую порцию, когда почувствовал, что за ним наблюдают. Он сделал вид, будто ничего не замечает. Господи, хватит с него неприятностей!

Следивший за ним мужчина повернулся на стуле – старый пьяница с угрюмым лицом, высокий и сутулый. Одет он был в старый рваный плащ, грязные брюки и разваливающиеся башмаки. Большие темные руки с исковерканными пальцами он держал перед собой и пьяными глазами таращился на Бартона, следящего за каждым его движением. Он не отвел глаз даже после того, как Бартон бросил на него гневный взгляд.

Незнакомец встал и, пошатываясь, подошел к Бартону, и тот решил, что он собирается раскрутить его на выпивку, однако старик вздохнул, уселся на стул рядом и сложил руки на груди.

– Привет, – буркнул он, дохнув перегаром, потом откинул со лба давно не мытые редкие светлые волосы и сказал: – Как дела?

– Что вам нужно? – резко спросил Бартон.

– Шотландское с водой.

Это удивило Бартона.

– Слушай, приятель… – начал он.

Но незнакомец мягко оборвал его:

– Похоже, вы меня не помните.

Бартон часто заморгал.

– А должен бы?

– Вы бежали по улице. Вчера. Искали Мэйн–стрит.

Только теперь Бартон вспомнил – этот пьяница смеялся над ним.

– Ах, да, – медленно произнес он.

Незнакомец явно оживился.

– Все–таки вспомнили. – Он протянул Бартону покрытую шрамами руку. – Меня зовут Кристофер. Уильям Кристофер. По происхождению я швед.

Бартон не принял руки.

– Я обойдусь без вашего общества, – сказал он.

Кристофер улыбнулся, щеря зубы.

– Верю, но, может, если я получу шотландское с водой, то отстану и уйду.

Бартон махнул бармену.

– Шотландское с водой, – буркнул он. – Для него.

– Ну как, нашли Мэйн–стрит? – спросил Кристофер.

– Нет.

Кристофер визгливо захохотал.

– Меня это не удивляет, я мог бы сразу вам это сказать.

– Вы и сказали.

Бармен подал виски, и Кристофер радостно поблагодарил.

– Хорошо, – заметил он, сделав большой глоток и глубоко втянув воздух. – Вы нездешний?

– Угадали.

– Что привело вас в Миллгейт? Сюда никто никогда не приезжает.

Бартон медленно поднял голову.

– Я приехал, чтобы найти себя.

Почему–то это показалось Кристоферу смешным – он так громко и пронзительно рассмеялся, что остальные пьянчуги начали раздраженно поглядывать на него.

– Что это вас так разобрало? – зло спросил Бартон. – Что в этом смешного, черт побери?

Кристофер успокоился.

– Найти себя? И что… получается? А что вы будете делать, если найдете? – Он вновь рассмеялся.

Бартон склонился над своим стаканом.

– Помолчали бы, – сердито буркнул он. – У меня и без вас хватает неприятностей.

– Неприятностей? Каких неприятностей?

– Всего этого. – Бурбон уже начинал действовать. – Господи, с таким же успехом я мог бы и вовсе не жить. Сначала я обнаружил, что уже умер, что никогда не вырос…

Кристофер покачал головой.

– Ужасно, – заметил он.

– Потом эти двое, что прошли через веранду.

– Странники. Да, поначалу это потрясает. Но и к ним можно привыкнуть.

– А еще этот чертов пацан, которому повсюду мерещатся пчелы, и фигура высотой в сто километров, которую он мне показал. С головой как электролампочка…

Лицо Кристофера внезапно изменилось, оно обрело осмысленное выражение.

– Что? – спросил он. – О какой фигуре вы говорите?

– О самой большой, какую я видел. – Бартон махнул руками. – Высотой в миллион километров. Она закрывает солнечный свет и сама состоит из света.

Кристофер медленно допил свой виски.

– А что еще с вами случилось, мистер…

– Бартон. Тэд Бартон. Потом я упал с бревна.

– Что–что?

– Свалился с бревна. – Бартон наклонился вперед. – Я семь часов бродил в груде бревен, а потом один парнишка вытащил меня оттуда. – Он вытер лоб тыльной стороной ладони. – И я до сих пор не нашел Мэйн–стрит. И Сосновую тоже. – В голосе его зазвучали нотки отчаяния. – Черт побери, ведь я родился на Сосновой! Она должна где–то быть!

Кристофер молчал. Перевернув стакан вверх дном, он задумчиво отставил его в сторону.

– Вам уже не найти Сосновой улицы, – заявил он. – И Мэйн–стрит тоже.

Слова эти словно пронзили Бартона насквозь. Он выпрямился, и мозг его заработал трезво, хотя выпил он прилично.

– Что значит «уже не найти»? – спросил он.

– Их давно нет. Уже много лет. – Старик потер морщинистый лоб. – Я давно не слышал, чтобы кто–то говорил об этих улицах. – Его голубые, как у ребенка, глаза внимательно разглядывали Бартона. – Забавно снова услышать эти названия. Я почти забыл о них. Знаете, мистер Бартон, что–то тут явно не так.

– Это уж точно, – согласился Бартон. – Что–то не так. Но что?

Кристофер вновь потер лоб, словно собираясь с мыслями.

– Не знаю, – ответил он. – Что–то серьезное. – Он таинственно огляделся. – Может, я просто спятил. Сосновая была приятным местечком, гораздо приятнее, чем Фэйрмаунт–стрит. Так она сейчас называется – Фэйрмаунт–стрит. Но там стоят другие дома, и это вообще не та улица. Никто не помнит Сосновой. – Слезы навернулись на глаза старика, и он вытер их. – Никто ее не помнит, кроме нас двоих. Никто в мире. Что же нам, черт побери, делать?

Глава 7

– Послушайте… – проговорил Бартон. – Прекратите истерику и послушайте.

Кристофер дернул плечом.

– Да–да. Простите, мистер Бартон. Все это…

Бартон схватил его за руку.

– Значит, она все же была, значит, я верно помню. Сосновая улица. И Мэйн–стрит. И старый парк. Значит, мои воспоминания истинны?

Кристофер вытер глаза грязной салфеткой.

– Да, старый парк… Вы помните его? Господи, да что же здесь произошло? – Лицо Кристофера покрылось нездоровой желтизной. – Что с ними стало? Почему они ничего не помнят? – Он со страхом огляделся. – Это совсем другие люди, прежние исчезли, как и все остальное. Все, кроме вас и меня.

– Я переехал, – сказал Бартон, – когда мне было девять лет. – Он вдруг встал. – Пойдем отсюда. Где бы нам поговорить?

Кристофер взял себя в руки.

– У меня… – ответил он. – У меня можно говорить свободно.

Спрыгнув со стула, он направился к Двери, Бартон – за ним.

На улице было холодно и темно, фонари стояли редко и через неравные промежутки. Людей было совсем немного, в основном мужчины, кочующие из одного бара в другой.

Кристофер свернул в боковую улицу. Шел он быстро, Бартон с трудом поспевал за ним.

– Я ждал этого восемнадцать лет, – вздохнул Кристофер. – Думал, что совсем спятил, и никому ничего не говорил… боялся. А это была чистая правда.

– Когда же это произошло?

– Восемнадцать лет назад.

– Постепенно?

– Нет, за одну ночь. Я проснулся и увидел, что все стало другим. Я затаился, думал, что сошел с ума.

– И больше никто ничего не заметил?

– Все же исчезли!

Бартон удивился.

– Вы хотите сказать…

– Как они могли что–то заметить, если сами исчезли? Все изменилось, даже люди. Вдруг возник совершенно новый город.

– Вы что–нибудь знаете о барьере?

– Знаю, что никто не может пройти ни в ту ни в другую сторону – что–то блокирует дорогу. Но их это не волнует. С ними тоже что–то не так.

– А кто такие странники? – спросил Бартон.

– Не знаю.

– А когда они появились? До Перемены?

– Нет, после. Никогда прежде я их не видел. А все в городе считают их совершенно нормальным явлением.

– Что это за два гиганта?

Кристофер покачал головой.

– Не знаю. Однажды мне показалось, будто я что–то вижу, – я как раз шел по дороге вверх, хотел выбраться отсюда. Но пришлось вернуться, потому что дорогу перекрывал старый грузовик с рассыпанными бревнами.

– Это и есть барьер.

Кристофер ругнулся.

– Господи, это было столько лет назад! А он до сих пор там торчит…

Они миновали несколько зданий. Вокруг царила темнота, видны были только смутные очертания домов. Кое–где горел свет, а сами дома почти рассыпались от старости. С растущим удивлением Бартон отметил, какие они старые; он не помнил, чтобы эта часть города была такой древней.

– Все выглядит гораздо хуже! – воскликнул он.

– Точно. Перед переменой было не так плохо. Я жил в добротном трехкомнатном домике, сам же его и построил. А тогда проснулся утром, и где я оказался? – Кристофер остановился и зашарил рукой в кармане. – В каком–то большом ящике. Это именно ящик: даже без фундамента. Помню, как я его делал – целую неделю на него угробил, – а теперь перед порогом грязь.

Он нашел ключ и нашарил в темноте замочную скважину, подозрительно огляделся по сторонам, что–то бормоча и ругаясь вполголоса. Наконец дверь со скрипом открылась, и они вошли.

Кристофер зажег масляную лампу.

– Электричества нет, – объяснил он. – Что вы на это скажете? Говорю вам, мистер Бартон, за всем этим кроются адские силы. Я много работал, но все нажитое исчезло за одну ночь, и теперь у меня нет ничего. Я же никогда прежде не пил… вообще капли в рот не брал.

Это был сарай, иначе не скажешь. Единственное помещение, в одном углу стояли печь и раковина, а в другом – кровать. Повсюду валялась какая–то рухлядь – грязные тарелки, старые коробки, пакеты с яичной скорлупой и мусором, черствый хлеб, старые газеты и журналы, грязная одежда, пустые бутылки и старая мебель. Да еще какие–то провода.

– Да, – сказал Кристофер. – Восемнадцать лет я пытался вновь подключить электричество. – Лицо его отразило страх и безнадежность. – Когда–то я был отличным электриком, чинил радиоприемники, даже держал небольшой радиомагазин.

– Помню, – сказал Бартон. – «Продажа и ремонт Уилла».

– Теперь его нет, исчез без следа. Вместо него там прачечная… на Джефферсон–стрит, как она сейчас называется. Халтурят там жутко. Да–а, ничегошеньки не осталось от моего радиомагазина. В то утро я проснулся и, как обычно, пошел на работу, хотя с самого начала почувствовал – что–то не так. Дошел до магазина, а там прачечная. Паровые утюги и прессы для брюк.

Бартон поднял ручную анодную батарею. Щипцы, припой, паяльник, паста, сигнальный генератор, радиолампы, конденсаторы, сопротивления и прочая требуха.

– Так, говорите, сюда невозможно провести электричество? – спросил он.

– Я пытаюсь. – Кристофер беспомощно посмотрел на свои руки. – Но уже не могу. Ломаю детали, забываю, что делаю, путаю провода, наступаю на инструменты и ломаю их.

– Почему?

В глазах Кристофера мелькнул страх.

– Видимо, кто–то не хочет, чтобы я вернул все в прежнее состояние. Наверно, я должен был измениться, как и все остальные, но изменился лишь отчасти. Раньше я не был таким неряхой, как сейчас, много работал, имел магазин и профессию. Они не позволяют мне к этому вернуться, мистер Бартон, буквально вырывают из рук паяльник.

Бартон отодвинул клубок спутанных проводов и присел на край стола.

– Они забрали какую–то часть, значит, имеют над вами некоторую власть.

Кристофер принялся рыться в захламленном буфете.

– Это висит над Миллгейтом, словно черный туман! Отвратительный черный туман, просачивающийся во все окна и двери. Он уничтожил весь город, жители сделались какими–то муляжами. Настоящих уже нет, они исчезли в одну ночь. – Он вынул запыленную бутылку вина и помахал ею перед Бартоном. – Я собираюсь это отпраздновать, мистер Бартон. Присоединяйтесь! Я храню ее много лет.

Бартон осмотрел бутылку, сдул пыль с этикетки и поднес бутылку к масляной лампе. Она была старой, очень старой. Импортный мускат.

– Стоит ли? – сказал он с сомнением в голосе. Бурбон давал о себе знать, и Бартон чувствовал себя неважно. – Не люблю мешать напитки.

– Но ради праздника… – Кристофер скинул на пол груду рухляди и отыскал штопор. Затем зажал бутылку между ног, старательно приставил штопор и ввернул его. – Отпразднуем нашу встречу.

Вино оказалось неважное. Бартон выпил немного из своего стакана и пригляделся к изрезанному морщинами лицу старика. Кристофер быстро выпил свою порцию из грязного стакана, опустился на стул и пригорюнился.

– Нет, – сказал он. – Они не хотят, чтобы все было как раньше. Они забрали наш город и наших друзей. – Лицо Кристофера посерьезнело. – Эти мерзавцы не дают нам даже пальцем шевельнуть, чтобы вернуть прошлое. Думаю, они могут все.

– Но мне же удалось проникнуть сюда, – буркнул Бартон. Он уже здорово захмелел: бурбон и вино, смешавшись, сделали свое дело. – Я как–то прошел через барьер.

– Они тоже не совершенны, – сказал Кристофер и поднялся. – Оставили часть меня и впустили сюда вас. Просто проглядели.

Он открыл нижний ящик одежного шкафа и выбросил из него какие–то тряпки. На дне оказалась коробка и старый футляр от столового набора. Покашливая и пыхтя, Кристофер вынул его и поставил на стол.

– Я не голоден, – буркнул Бартон. – Хочу только немного посидеть здесь и…

– Посмотрите, – сказал Кристофер. Он вынул из бумажника маленький ключ, осторожно открыл замок и поднял крышку. – Я хочу показать вам это, мистер Бартон. Вы мой единственный друг, единственный человек в мире, которому я могу верить.

Внутри оказалось какое–то поблескивающее устройство. Выглядело оно довольно сложно: путаница проводов, стержней, шкал и переключателей. Все это было связано с каким–то металлическим конусом. Кристофер вынул его и воткнул разъемы в гнезда. Потом соединил провода с анодной батареей и прикрутил электроды к нужным клеммам.

– Шторы, – кашлянул он. – Опустите шторы. Не хочу, чтобы они это увидели. – Он нервно захохотал. – Они бы многое дали, чтобы это заполучить! Думаете, всех опутали? Хрен вот вам!

Щелкнул переключатель, и конус зловеще загудел, а когда Кристофер принялся крутить ручки, гудение сменилось звуком, больше похожим на стон. Бартон осторожно отодвинулся.

– Что это такое, черт побери? Решили поднять городишко на воздух?

По губам Кристофера пробежала хитрая улыбка.

– Я расскажу вам потом; сами понимаете, нужна осторожность.

Он обошел комнату, опуская шторы и каждый раз выглядывая наружу, потом закрыл дверь и осторожно подошел к своему гудящему конусу. Бартон присел на пол, внимательно следя за ним. Это был настоящий лабиринт проводов – поблескивающая сеть из металла. Понятной была только латунная табличка.

Р. В.

НЕ ТРОГАТЬ!

СОБСТВЕННОСТЬ УИЛЛА КРИСТОФЕРА

Кристофер сделал торжественное лицо и, скрестив ноги, сел рядом с Бартоном. Энергично и вместе с тем уважительно он поднял конус, подержал его в руках, а затем надел на голову. Он смотрел из–под него широко открытыми глазами со спокойным и одновременно торжественным выражением лица, которое вмиг угасло, когда гудение шлема стихло.

– Проклятье… – буркнул он и принялся на ощупь искать паяльник. – Опять вырубилось.

Бартон оперся спиной о стену и ждал, сонно глядя на Кристофера, который припаивал оторвавшийся провод. Вновь раздалось гудение, на этот раз громче, чем раньше.

– Мистер Бартон, – скрипуче спросил Кристофер, – вы готовы?

– Давно, – буркнул Бартон.

Он открыл один глаз, чтобы оценить ситуацию. Кристофер – по–прежнему с конусом на голове – взял со стола старую бутылку из–под вина, осторожно поставил ее на пол и сел рядом. Нижний край конуса доходил ему до бровей, и видно было, что он довольно тяжел. Кристофер поправил его, скрестил руки на груди и сосредоточился на бутылке.

– Что это?.. – спросил Бартон, но Кристофер тут же прервал его.

– Молчите, я должен сосредоточиться.

Он прикрыл глаза, сомкнул губы, нахмурил брови, глубоко вздохнул и замер неподвижно.

Тишина.

Бартона все больше охватывала сонливость. Он старался смотреть на бутылку из–под вина, но и она расплывалась перед глазами. Он с трудом подавил зевок и икнул. Кристофер гневно посмотрел на него и вновь сосредоточился. Бартон пробормотал извинения, но тут же снова зевнул, громко и протяжно. Вся комната, Кристофер и прежде всего бутылка от вина начали исчезать. Гудение усыпляло, припомнился рой пчел.

С трудом различал он контур бутылки, она буквально таяла в воздухе. Бартон тряхнул головой, но бутылка растаяла совершенно. Протерев глаза, он взглянул снова, но это не помогло – бутылка была лишь пятном, тенью на фоне пола.

– Слушайте, – буркнул Бартон, – я ее уже не вижу.

Кристофер ничего не ответил. Лицо его было темно–зеленым, казалось – через секунду он взорвется. Все его внимание сосредоточилось на том месте, где прежде была бутылка; он напрягался, смотрел грозно, хмурил брови, тяжело дышал сквозь стиснутые зубы, сжимал кулаки…

Постепенно все начало приходить в норму, и Бартон почувствовал себя лучше. Там, где раньше была бутылка, появилась тень, мгновение спустя она стала пятном, а потом каким–то кубом. Этот куб уплотнялся, обретал цвет и отчетливую форму, а потом стал непрозрачным, так что Бартон уже не мог видеть сквозь него пол. Он вздохнул и вновь привалился спиной к стене.

Была только одна проблема. Предмет, стоящий на полу перед Кристофером, беспокоил его: то была не запыленная бутылка из–под муската, а нечто совершенно другое.

Это была старая–престарая ручная кофейная мельница.

Кристофер снял шлем с головы и протяжно вздохнул.

– Получилось, мистер Бартон… – сказал он.

Бартон кивнул.

– Не понимаю, – произнес он, чувствуя, как холодеет затылок. – А где же бутылка? Что стало с бутылкой?

– Здесь никогда не было никакой бутылки, – ответил Кристофер.

– Но я…

– Обман. Иллюзия. – Кристофер с отвращением сплюнул. – Это очень старая кофейная мельница, еще моя бабка привезла ее с собой из Швеции. Я же говорил вам, что не пил до Перемены.

Бартон начал понимать.

– Эта кофейная мельница превратилась в винную бутылку, когда случилась Перемена. Но…

– Но на самом деле оставалась кофейной мельницей. – Кристофер медленно поднялся; выглядел он вконец измотанным. – Понимаете теперь, мистер Бартон?

– Наш старый город по–прежнему здесь, – сказал Бартон, осознав слова Кристофера.

– Конечно. Он не уничтожен, а просто спрятан. Под поверхностью. Его скрывает густой черный туман иллюзии. Они явились сюда и накрыли все мрачным саваном, но настоящий город существует до сих пор. И его можно вернуть.

– Р. В.? Реверс времени?

– Верно. – Кристофер гордо похлопал по металлическому шлему. – Это мой реверс времени, я сам его построил. Никто, кроме нас, о нем не знает.

Бартон взял кофейную мельницу. На ощупь она была вполне нормальной, старой, с царапинами на деревянной поверхности. У нее была металлическая ручка, и пахло от нее кофе – острый запах, чуть отдающий плесенью. Бартон повернул ручку – механизм заскрипел, в лоток выпало несколько зерен кофе.

– Значит, все по–прежнему здесь, – сказал он.

– Да, по–прежнему.

– Как вы до этого дошли?

Кристофер трясущимися руками достал трубку и медленно набил ее.

– Поначалу я впал в уныние: все изменилось, все жители сделались другими. Оказалось, что я никого не знаю. Я не мог с ними разговаривать: они меня просто не понимали. Тогда я начал ходить каждый вечер в клуб «Магнолия», ведь без магазина мне стало нечего делать. Однажды я вернулся домой, уже почти ничего не видя, сел примерно там, где сижу сейчас, и стал вспоминать прежние времена, старые места и людей и как выглядел мой старый дом. И когда я вспомнил его, этот сарай исчез, а на его месте появился дом.

Он раскурил трубку и несколько раз глубоко затянулся.

– Я бегал вокруг него, будто псих, и был счастлив. Но вскоре он начал исчезать и снова превратился в эту конуру. – Он постучал пальцем по захламленному столу. – Такую, как вы сейчас видите.

– Вы помните ювелирный магазин Берга?

– Конечно. Он стоял на Мэйн–стрит. Теперь на его месте плохонький пансионат, почти притон.

Бартон вынул из кармана кусочек черствого хлеба.

– Теперь понятно, почему мой компас превратился в сухарь, когда я въехал в долину. Его купили именно в ювелирном магазине Берга. – Он бросил сухарик в кучу мусора. – Так что же ваш реверс времени?

– Создание его отняло пятнадцать лет. Они сделали мои руки такими неуклюжими, что я с трудом мог паять. Много раз приходилось все переделывать. Это устройство служит для концентрации моих мыслей, моих воспоминаний. С ним я могу, словно линзой, фокусировать свои мысли. Именно так можно извлечь вещи из глубины на поверхность. Этот туман тает, и вещь становится прежней, тем, чем должна быть.

Бартон отставил свой стакан с вином; еще недавно он был наполовину полон, сейчас же в нем не осталось ни капли. Вино, которое он не успел выпить, исчезло вместе с бутылкой. Он понюхал стакан – пахло кофе.

– Солидная работа, – заметил Бартон.

– Пожалуй. Но это было нелегко. Я не до конца свободен, они по–прежнему контролируют какую–то часть меня. Жаль, что у меня нет снимка моего дома, чтобы показать вам.

Бартон перевернул пустой стакан и вытряхнул из него зернышко кофе.

– Вы, конечно, продолжаете пробовать?

– Что?

– Ну, с этим прибором. Теперь вас ничто не может остановить. Вы же можете все вернуть.

Кристофер смутился.

– Мистер Бартон, я должен вам кое–что сказать…

Впрочем, говорить не пришлось, потому что на рукав Бартона вдруг пролилось теплое вино и стекло на пальцы и запястье. В ту же секунду кофейная мельница исчезла и вместо нее появилась бутылка с мускатом, запыленная и до половины наполненная вином.

– Это длится недолго, – горько сказал Кристофер. – Не больше десяти минут. И я ничего не могу поделать.

Бартон сполоснул руки в раковине.

– И так всегда?

– Всегда. Я не могу надолго вернуть истинный облик вещи. Наверное, кишка тонка.

Бартон вытер руки грязным полотенцем.

– Но, может, так только с этой вещью? Вы пробовали свой прибор на других предметах?

Кристофер встал, подошел к буфету, порылся в ящике и вынул из него небольшую картонную коробку. Затем снова сел на пол.

– Взгляните сюда, – сказал он, открыл коробку и что–то достал из нее. Потом трясущимися руками развернул тонкую бумагу. Бартон, присев рядом, внимательно смотрел.

В бумаге оказался клубок коричневого потрепанного шнура, намотанного на щепку.

Старое лицо Кристофера прояснилось, глаза засверкали, а губы приоткрылись, пока он ласкал клубок пальцами.

– Я пытался на этом. Много раз. Пытаюсь почти каждую неделю. Много бы я дал, чтобы превратить это, но удается мне совсем ненадолго.

Бартон взял клубок из рук Кристофера.

– Что это такое, черт возьми? Похоже на обычный шнур.

Усталое лицо Кристофера посерьезнело.

– Мистер Бартон, это съемник для покрышек Аарона Нортрупа.

Бартон недоверчиво уставился на него.

– О боже!.. – вздохнул он.

– Да, это правда. Я украл его. Никто, кроме меня, не знал, что это такое, и мне пришлось его искать. Если помните, он висел над дверями Миллгейтского торгового банка.

– Да. Его повесил туда сам бургомистр. Я помню тот день, хотя и был тогда мальцом.

– Это было очень давно. Банка, разумеется, сейчас нет, на его месте стоит дамская чайная. Над ее дверью висел этот клубок, и однажды ночью я его украл. Кроме меня, он ни для кого ничего не значил. – Кристофер отвернулся, пытаясь скрыть волнение. – Никто, кроме меня, не помнит съемника Аарона Нортрупа.

На глазах Бартона тоже выступили слезы.

– Мне было всего семь лет, когда это случилось, – сказал он. – Вы видели это?

– Видел. Боб О’Нейл орал на весь город.

– Я в тот момент был в кондитерской.

– А я чинил старый «Атватер Кент», – сказал Кристофер. – И слышал этого мерзавца – он орал, как свинья, когда ее режут. Его тоже было слышно за несколько километров.

Лицо Бартона посветлело.

– Потом я увидел, что грабитель бежит мимо… Его машина не заводилась.

– Нет, он не смог завести ее от волнения. О’Нейл кричал, а тот просто бежал посреди улицы.

– С деньгами в бумажной сумке, которую держал, словно сумку с покупками.

– Он был из Чикаго, один из тамошних бандитов.

– Сицилиец. Крупный гангстер. Я видел, как он бежал мимо кондитерской и как выскочил наружу. Боб О’Нейл стоял перед банком и орал во все горло.

– А все вокруг бегали и кричали, как стадо ослов. Воспоминания Бартона все больше слабели.

– Гангстер бежал по улице Фултона, а именно там старый Нортруп менял камеру на своем «форде».

– Да, он приехал с фермы за кормом для коров. Сидел на бордюре, а рядом валялись домкрат и съемник. – Кристофер взял у Бартона клубок шнура. – Этот тип хотел его обогнуть…

– Но старый Нортруп вскочил и дал ему в лоб.

– Он был очень высокий.

– Более шести футов, но при этом худой. Длинноногий старый фермер. Он свалил мерзавца одним ударом.

– Да, удар у него был что надо… покрути–ка заводную ручку «форда». Он его чуть не убил.

– Да, съемник – тяжелая штука. – Бартон вновь взял клубок шнура и осторожно погладил его. – Значит, это и есть съемник Аарона Нортрупа. Банк заплатил ему за него пятьсот долларов, а бургомистр Клейтон повесил ее над дверями банка. Это было настоящее торжество.

– На него все сбежались.

– Я тогда держал лестницу. – Бартон вздрогнул. – Мистер Кристофер, я держал его в руках. Когда Джек Вэйкли поднялся с молотком и гвоздями, он дал мне съемник, чтобы я его подержал. Я касался его.

– Сейчас тоже, – взволнованно сказал Кристофер. – Это именно он.

Бартон долго смотрел на клубок.

– Я помню, как он выглядел, ведь я держал его. Он был тяжелый.

– О да…

Бартон встал, осторожно положил клубок на стол, снял плащ и повесил на спинку стула.

– Что вы хотите делать? – обеспокоенно спросил Кристофер.

Лицо Бартона выглядело как–то странно. На нем читалась решимость пополам с задумчивостью.

– Я вам скажу, – ответил он. – Я хочу убрать этот туман и сделать съемник таким, каким он был.

Глава 8

Кристофер притушил масляную лампу, и комната погрузилась в полумрак. Он поставил лампу возле мотка шнура, но потом передвинул на край стола.

Бартон стоял у самого стола, вглядываясь в моток. До сих пор он не пробовал превращать вещи, для него это было совершенно внове. Однако он помнил, как выглядел съемник, помнил подробности ограбления, старого Нортрупа, вскакивающего с земли, и удар по голове вора. Помнил растянувшегося на тротуаре сицилийца, торжество, радостные лица собравшихся и тяжесть съемника, когда ему довелось подержать его в руках.

Он сосредоточился, собрал все воспоминания воедино и направил их на клубок коричневого шнура, лежащий на столе, представив вместо него съемник для покрышек. Большой, черный, металлический. И тяжелый.

Оба замерли, Кристофер даже затаил дыхание. Бартон стоял, концентрируя на клубке все свое внимание, всю свою психическую силу. Он думал о старом городе, настоящем городе, который вовсе не исчез и по–прежнему был здесь, вокруг него, окружал со всех сторон. Этот город продолжал жить, пусть даже под саваном мрачного тумана.

А под клубком шнура скрывался съемник Аарона Нортрупа.

Время шло, в комнате становилось холодно. Где–то вдали прозвонили часы. Трубка Кристофера погасла. Бартон вздрогнул, но отвлекаться не стал. Он думал обо всем, что касалось съемника, о его виде, звуке, осязательных ощущениях…

– Дрогнул… – прошептал Кристофер.

Клубок шнура колебался, словно его заволновало нечто нематериальное. Бартон напряг все силы. Все дрожало вокруг него – комната, тени, отбрасываемые предметами.

– Еще, – прошептал Кристофер. – Продолжайте, продолжайте.

И Бартон продолжал. Медленно и беззвучно клубок шнура начал исчезать, вскоре сквозь него уже были видны стена и пол. Потом исчезло все, кроме слабой тени.

– Я никогда не заходил так далеко, – удивленно шепнул Кристофер. – Никогда.

Бартон не ответил, концентрируя свое внимание на том же. На съемнике. Он должен был появиться, он открывал его, заставлял возникнуть. Он просто обязан был появиться.

Внезапно образовалась какая–то длинная тень, гораздо длиннее клубка шнура. Почти в полметра длиной. Она мерцала, становясь все более отчетливой.

– Есть! – воскликнул Кристофер. – Проявляется!

И действительно, он проявлялся. У Бартона от напряжения уже мелькали перед глазами черные точки, но съемник проявлялся. Черный, матовый, он слабо блестел в свете масляной лампы. А потом…

Съемник с грохотом упал на пол.

Кристофер бросился к нему и поднял вверх, он весь дрожал и вытирал слезящиеся глаза.

– Удалось, мистер Бартон! Вы его вернули!

Бартон сник.

– Да, – вздохнул он. – Это он. Такой, как я его помню.

Кристофер провел рукой вдоль металлического стержня.

– Старый съемник Аарона Нортрупа… Я не видел его восемнадцать лет, с того самого дня. У меня такое не получалось, но вы сумели, мистер Бартон.

– Я хорошо его запомнил, – ответил Бартон и вытер трясущейся рукой лоб. – Может, даже лучше вас, ведь я держал его в руке. Кроме того, у меня хорошая память.

– И вас здесь не было.

– Да, Перемена меня не коснулась. Я нисколько не изменился.

Лицо Кристофера посветлело.

– Теперь мы можем действовать вместе, мистер Бартон. Нас ничто не остановит. Мы можем вернуть весь город, часть за частью. Все, что мы помним.

– Я не помню всего, – буркнул Бартон. – Есть места, которых я вообще не видел.

– Но, может, их помню я? Вместе мы, наверное, помним весь город.

– Может, удастся найти в помощь еще кого–нибудь. Или найти карту всего города и по ней восстановить его.

Кристофер отложил съемник в сторону.

– Я сделаю еще один реверс, чтобы у каждого был свой. Сделаю их сотни, разных размеров и форм. Нося их… – Он вдруг умолк, на лице появилось сомнение.

– Что случилось? – с беспокойством спросил Бартон. – Что–нибудь не так?

– Реверс… – Кристофер поднял свое устройство. – Он не был подключен. – Он подкрутил лампу. – Вы вернули съемник без его помощи, – с трудом продолжал он, казалось, сразу постарев на несколько лет. – Все эти годы… все впустую…

– Нет, – сказал Бартон. – Вовсе нет.

– Не утешайте… – отмахнулся Кристофер. – Как вы это сделали?

Бартон не слушал, мозг его лихорадочно работал. Внезапно он вскочил на ноги.

– Мы должны узнать, – сказал он.

– Да, – согласился Кристофер, резко поднимаясь. Он бесцельно покрутил съемник в руках и подал Бартону. – Возьмите.

– Что?

– Он ваш, мистер Бартон, а не мой. Он никогда не принадлежал мне.

После мгновенного колебания Бартон принял съемник.

– Хорошо, – сказал он, – я возьму его. Я знаю, что нужно делать. Нас ждет много работы. – Он принялся ходить по комнате взад–вперед, держа съемник, как топор.

– Мы сидели здесь достаточно долго, теперь немного походим.

– Походим?

– Посмотрим, можно ли что–то сделать прямо сейчас. В больших масштабах. – Бартон нетерпеливо помахал съемником. – Это только один предмет. Господи, это только начало. Мы должны восстановить весь город!

– Да, – медленно кивнул Кристофер. – Действительно, у нас много дел.

– Может, нам и не удастся. – Бартон открыл дверь и почувствовал дуновение холодного ветра; была уже ночь. – Идемте.

– Куда?

– Проведем опыт на чем–нибудь большом и важном.

Кристофер двинулся за ним.

– Вы правы. Реверс не играет роли, главное, что получается. Если вы можете делать это сами…

– На чем попробуем? – спросил Бартон, идя по темной улице и отмахивая съемником. – Нужно только знать, чем это было до Перемены.

– У меня было достаточно времени, чтобы вспомнить, что было по соседству со мной. Я сделал план этой части города. Вон там, – Кристофер указал на высокое здание, – был гараж и автомастерская. А дальше, вместо этих старых заброшенных магазинов…

– Чем они были? – спросил Бартон, ускоряя шаги. – Боже мой, как страшно они выглядят. Что там было? Что под ними скрывается?

– Вы не помните? – тихо спросил Кристофер.

Бартон задумался, ему пришлось взглянуть на окружающие холмы, чтобы сориентироваться.

– Я не уверен… – начал он и вдруг вспомнил.

Восемнадцать лет – долгий срок, но он никогда не забывал старого парка с пушкой. Он часто играл там, иногда ел ленч с матерью и отцом. Спрятавшись в густой траве, вместе с другими детьми играл в ковбоев и индейцев.

В тусклом свете он сумел разглядеть ряд покосившихся хибар, в которых когда–то размещались магазины. Вырванные доски, выбитые стекла витрин, кое–где – развевающиеся на ветру старые тряпки. Отвратительные гнилые дыры, в которых гнездились птицы, крысы и мыши.

– Они выглядят очень старыми, – спокойно сказал Кристофер. – Лет на пятьдесят—шестьдесят. Но до Перемены их здесь не было. Здесь был парк.

Бартон перешел на другую сторону улицы.

– Он начинался здесь, – показал он. – На этом углу. Как сейчас называется эта улица?

– Теперь это Дадли–стрит, – возбужденно ответил Кристофер. – Пушка стояла в центре, а возле нее была пирамида ядер. Это было старое орудие, еще с Гражданской войны. Ли протащил его через весь Ричмонд.

Они стояли плечом к плечу, вспоминая, как все здесь выглядело прежде. Парк, пушка, прежний, настоящий город, который существовал до сих пор.

Наконец Бартон двинулся вперед.

– Пойду на тот конец. Он начинался на перекрестке улиц Милтона и Джонса.

– Сейчас это Дадли–стрит и Ратледж–стрит. – Кристофер оживился. – Я начну с этого конца.

Бартон дошел до противоположного края и остановился. В сгустившемся мраке он с трудом различал фигуру Уилла Кристофера. Старик помахал ему и крикнул:

– Скажите, когда начинаем!

– Сейчас! – ответил Бартон. Его охватило лихорадочное нетерпение. Потеряно много времени – восемнадцать лет. – Сосредоточьтесь на своем крае, а я начну с этого.

– Думаете, нам удастся? Ведь парк большой.

– Чертовски большой, – приглушенно ответил Бартон.

Глядя на старые покосившиеся магазины, он напряг все свои силы. Уилл Кристофер с другой стороны тоже напрягся.

Глава 9

Когда появилась странница, Мэри лежала в постели и читала журнал.

Она вышла из стены и медленно пересекла комнату. Она шла с закрытыми глазами, сжав кулаки и беззвучно шевеля губами. Мэри тут же отложила журнал и встала с кровати. Этой странницы она еще не видела – женщина лет сорока, высокая и полная, с седыми волосами и внушительной грудью. Лицо ее было смертельно серьезно, а губы шевелились все время, пока она шла через комнату. Бесшумно прошла она сквозь стул с высокой спинкой, а затем сквозь стену.

Сердце Мэри забилось сильнее: эта странница искала ее, но прошла мимо. Неудивительно, ведь она шла с закрытыми глазами, считая шаги, чтобы знать, где точно находится.

Мэри торопливо выбежала в коридор, потом на улицу. Обогнув дом, она остановилась у стены и стала ждать появления странницы, вспоминая при этом странника, который тоже прошел мимо, но не вышел из здания. Он явно открыл глаза, проходя сквозь стену. Во всяком случае, он так из нее и не вышел, а потом несколько недель вокруг отвратительно пахло.

Была темная ночь, на небе светило всего несколько звезд. Как и предвидела Мэри, странница вскоре вышла, двигаясь медленно и осторожно. Видно было, что она вот–вот откроет глаза. Вся она была напряжена, губы плотно стиснуты. Внезапно веки ее затрепетали и она, широко раскрыв глаза, огляделась вокруг с нескрываемым облегчением.

– Я здесь, – сказала Мэри и подбежала к ней.

Странница села на камень.

– Слава богу, а я так боялась… – Она нервно огляделась. – Я прошла мимо. Мы снаружи.

– Все в порядке. Чего вы хотите?

Странница несколько расслабилась.

– Приятная ночь, но холодная. Может, тебе стоит надеть свитер? – спросила она и, помолчав, добавила: – Меня зовут Хильда. Ты видишь меня впервые.

– Да, – согласилась Мэри. – Но я знаю, кто вы.

Она села поближе к страннице. Теперь, с открытыми глазами, Хильда выглядела обычной женщиной: она утратила слабое свечение и была так же материальна, как и все вокруг. Мэри протянула руку и коснулась ее руки – она была твердой и теплой. Мэри улыбнулась, и Хильда вернула ей улыбку.

– Сколько тебе лет, Мэри? – спросила она.

– Тринадцать.

Странница коснулась черных волос девочки.

– Ты прелестная девочка, у тебя, наверное, много поклонников. Хотя, может, ты еще слишком молода для этого.

– Вы хотели увидеться со мной? – дружелюбно спросила Мэри. Она спешила, боясь, что кто–нибудь придет, а кроме того, была уверена, что происходит нечто важное. – В чем дело?

– Нам нужна информация.

– Какая? – спросила Мэри, сдерживая зевоту.

– Как ты, конечно, знаешь, мы продвинулись вперед. Все точно восстановлено и нанесено на карту. У нас получилась детальная модель, но…

– Но она не действует.

– Совсем наоборот, – возразила странница. – Мы только не можем ее оживить. Наша модель статична, лишена силы. Чтобы преодолеть это, нам нужно больше энергии.

– Так я и думала, – Мэри улыбнулась.

С каким–то голодным выражением на лице странница присмотрелась к Мэри.

– Такая энергия существует. Мы знаем, что у тебя ее нет, но уверены, что где–то неподалеку живет ее обладатель. Эта энергия здесь, и мы должны ее получить.

– А что нужно от меня? – спросила Мэри.

Серые глаза странницы сверкнули.

– Скажи нам, как заполучить контроль над Питером Триллингом.

Мэри от удивления едва не подскочила.

– Над Питером? Он вам не поможет.

– У него есть нужная энергия.

– Верно, но она не годится для ваших целей. Если бы вы знали его историю, то поняли бы почему.

– Где он получил эту энергию?

– Она на том же уровне, что и моя.

– Это не ответ. Скажи, откуда взялась твоя энергия?

– Вы уже меня спрашивали об этом, – ответила Мэри.

– Ты не можешь сказать?

– Нет.

Они замолчали. Странница забарабанила пальцами.

– Это бы нам очень помогло. Ты много знаешь о Питере Триллинге, почему же не можешь нам сказать?

– Не берите в голову, – отмахнулась Мэри. – Я сама займусь Питером, когда придет время. Оставьте его мне. Это просто не ваше дело.

– Как ты смеешь! – оскорбилась странница.

– Простите, но это правда, – Мэри рассмеялась. – Сомневаюсь, что вам поможет, если я расскажу о себе и о Питере. Скорее даже помешает.

– Что ты знаешь о нашей программе? Только то, что мы тебе сказали?

– Возможно. – Мэри улыбнулась.

Лицо странницы отразило сомнение.

– Ты не можешь знать больше.

Мэри встала.

– Вы хотели еще о чем–то спросить?

Странница сурово посмотрела на нее.

– Знаешь, что мы могли бы с тобой сделать?

Мэри нетерпеливо шевельнулась.

– Сейчас не время для глупостей – вокруг творятся невероятно важные вещи. Вам следовало бы спросить о Тэде Бартоне, а не о Питере.

– А это кто такой? – удивилась странница.

Мэри сложила ладони и сосредоточила на них свое внимание.

– Теодор Бартон – единственный за восемнадцать лет человек, проникший через барьер, – сказала она. – Разумеется, не считая Питера: этот ходит через него, когда захочет. Бартон приехал из Нью–Йорка, он чужой здесь.

– Правда? – равнодушно спросила странница.

Мэри вдруг метнулась вперед, но то, что она хотела схватить, успело удрать. Странница быстро закрыла глаза, вытянула руки вперед и исчезла в стене здания. Все это продолжалось долю секунды и в полной тишине. Мэри осталась одна в темноте.

Тяжело дыша, она забралась в заросли, ища на ощупь небольшую фигурку. Голем не мог бежать быстро, поскольку имел всего десять сантиметров роста. Мэри засекла его случайно, по блику на глине, когда он шевельнулся…

Она затаилась, ожидая, когда он покажется снова, – голем явно был где–то рядом. Возможно, под грудой листьев и гниющего сена, сваленного у стены. Если же он где–то между деревьями, у Мэри не было шансов его поймать. Она затаила дыхание и замерла. Големы были маленькими и ловкими, но глупыми – не умнее мыши, хотя память имели хорошую, чего не скажешь о мышах. Они были отличными наблюдателями, даже лучше пчел, могли пробраться почти повсюду, подслушать и высмотреть, а потом точно доложить. И что самое главное, они могли иметь любые форму и размеры.

Только в этом Мэри завидовала Питеру, поскольку сама не имела власти над глиной. Ее власть кончалась на пчелах, бабочках, котах и мухах. Питер же все время пользовался големами.

Раздался едва слышный шорох: голем пошевелился. Как она и думала, он сидел в гниющем сене и выглядывал наружу, высматривая Мэри. Что за глупый голем! Его внимание, как и у всех глиняных созданий, было ограниченно, и они быстро теряли терпение. Вот и сейчас он нетерпеливо выглядывал из груды сена.

Мэри по–прежнему неподвижно сидела на корточках, опираясь руками о землю, чтобы броситься на голема, едва он покажется. Она могла ждать так же долго, как и он, даже еще дольше. Ночь была прохладной, но не холодной. Рано или поздно голем выйдет, а именно этого она и дожидалась.

Питер в конце концов просчитался, отправив голема слишком далеко за границу, в ее сферу. Он забеспокоился, наверное из–за Бартона. Этот человек снаружи перечеркивал планы Питера, был новой силой, значения которой Питер не понимал. Мэри холодно улыбнулась. Бедный Питер, его ждет сюрприз. Если только она будет достаточно внимательна…

Голем вышел. Он был мужского пола, Питер предпочитал именно таких. Немного поколебавшись, он повернул направо, где его поджидала Мэри.

Глиняный человечек яростно дергался в ее руках, но Мэри не позволила ему удрать. Она встала и пошла по тропе вокруг Дома тени, направляясь к двери.

Никто ее не видел – холл был пуст. Отец обходил пациентов, проводя свои бесконечные осмотры и постоянно открывая что–то новое. Всю свою жизнь он посвятил здоровью жителей Миллгейта.

Мэри вошла в свою комнату и старательно закрыла дверь. Голем явно ослабел, и она положила его на стол. Убедившись, что он не убежит, она выкинула в мусорное ведро цветы из вазы и накрыла ею глиняного человечка. Ну вот – первая партия кончилась, можно спокойно отдохнуть. Ошибка была недопустима. Она долго ждала такой возможности, другой, скорее всего, не будет.

Мэри разделась, сложила одежду возле кровати и приняла душ. Потом достала из аптечки тюбик с кремом для загара и старательно намазалась.

Ей непременно нужно было выглядеть как голем, насколько это вообще возможно. Разумеется, останутся некоторые отличия: он мужского пола, а она женского. Однако тело у нее было молодое и еще не окончательно сформировавшееся – грудь была едва заметна. Кроме того, она худенькая и гибкая, как ребенок. Этого хватит.

Когда каждый сантиметр ее тела уже блестел, Мэри собрала длинные черные волосы в пучок и закрепила их шпильками. Честно говоря, следовало бы их срезать, но она не решилась – слишком долго ждать, пока они отрастут снова. К тому же все бы начали спрашивать, зачем она подстриглась. Кроме того, ей нравились ее волосы.

Что дальше? Она внимательно оглядела себя. Да, без одежды, с подобранными волосами она очень походила на голема, сидевшего под вазой. Пока все шло хорошо. Хорошо, что ей так мало лет: будь груди чуть больше, у нее не осталось бы шансов. Впрочем, неприятности еще могли случиться: Питер по–прежнему имел власть над големом, даже на таком расстоянии. Правда, она слабела со временем, и потому голем должен был вернуться с донесением в течение часа. Надо было спешить, иначе Питер заподозрит неладное.

Из аптечки в ванной Мэри достала три бутылки и коробку, быстро замесила тесто, а затем принялась лепить из него подобие голема.

Сидевший под вазой голем следил за ней с растущим беспокойством. Мэри быстро вылепила руки и ноги: он должен быть просто похож, ему вовсе незачем быть идентичным. Закончив со ступнями и ладонями, она пригладила шершавую поверхность и съела фигурку.

В горле начало жечь, девочка закашлялась, слезы навернулись на глаза. Она чувствовала, что в животе у нее все сжимается, и ухватилась за край стола. Комната закружилась у нее перед глазами, поэтому она зажмурилась и свернулась клубком, чтобы справиться с желудком. Потом с трудом выпрямилась, сделала несколько неловких шагов…

Два образа, разом возникшие перед глазами, ошеломили ее, да и другие двойные ощущения тоже. Прошло немало времени, прежде чем она решилась шевельнуть одним из тел. Через одно она видела комнату, какой та была всегда, – это были ее собственные глаза и тело. Другая же картина, искаженная стеклянной стенкой вазы, поражала и действовала угнетающе.

Управлять двумя телами одновременно оказалось непросто. Мэри шевельнула на пробу маленькими руками и ногами, но тут же покачнулась и упала, то есть покачнулось и упало ее маленькое тело, обычное же неподвижно стояло посреди комнаты, следя за всем.

Мэри встала. Стенка вазы была скользкой и неприятной. Она вновь сосредоточилась на своем нормальном теле, подошла к столу, осторожно подняла вазу и освободила свое подобие.

Впервые в жизни она собственными глазами видела себя со стороны.

Мэри неподвижно стояла у стены, пока ее маленькое воплощение разглядывало ее деталь за деталью. Ей хотелось рассмеяться: какая же она большая! Огромные руки, толстенная шея и гигантское лицо. Внимательные черные глаза, красные губы и белые влажные зубы.

«Лучше управлять каждым телом по отдельности», – решила Мэри и сосредоточилась на одевании своего нормального тела.

Пока она натягивала джинсы и блузку, десятисантиметровая фигурка стояла неподвижно. Мэри надела куртку и ботинки, освободила волосы и стерла крем с лица и рук. Потом взяла маленькую фигурку со стола и сунула в нагрудный карман.

Странное чувство – несешь себя в собственном кармане. Выйдя из комнаты и пересекая холл, Мэри все время ощущала шершавость материала, чувствовала биение сердца. Грудь ее вздымалась и опускалась при каждом вдохе, и ее швыряло в стороны, как плот в бушующем море.

Ночь была прохладной, и Мэри быстро выбежала через ворота на улицу. До города было чуть меньше километра; Питер, несомненно, был сейчас в своей мастерской, в сарае. Внизу раскинулся Миллгейт, где только местами горел свет – большинство зданий и улиц было не освещено. Через несколько минут девочка добралась до окраины и побежала пустой улицей. Пансионат находился в центре города на Джефферсон–стрит, а сарай стоял позади него.

Добравшись до Дадли–стрит, она остановилась – впереди что–то происходило.

Чуть подождав, она осторожно пошла дальше, мимо двойного ряда магазинов. Они стояли заброшенными, сколько она себя помнила, и никто здесь не ходил. Вокруг было покинуто, то есть обычно было покинуто.

Кварталом дальше посреди улицы стояли двое мужчин, размахивая руками и что–то крича друг другу.

«Вероятно, пьяницы из баров Джефферсон–стрит», – подумала Мэри.

Голоса их звучали хрипло, да и сами они двигались как–то неуклюже. Мэри часто видела пьяных, но обычно они ее не интересовали.

Но сейчас она осторожно подошла ближе, чтобы получше разглядеть их.

Мужчины не просто стояли, они что–то делали, крича и возбужденно жестикулируя, эхо их голосов разносилось по пустым улицам. Они настолько увлеклись, что не заметили, как Мэри подошла к ним. Одного из них, старого и седого, она не знала, а другим был Тэд Бартон. Мэри удивилась, увидев его: что он делал здесь, посреди неосвещенной улицы, почему размахивал руками и кричал во весь голос?

Ряд пустых магазинов между ними выглядел как–то странно. Слабое, едва заметное сияние окружало провалившиеся крыши и веранды, а из разбитых окон сочился какой–то загадочный свет. Казалось, именно этот свет возбуждает мужчин. Они бегали взад–вперед, подпрыгивали, ругаясь и крича при этом.

Свет становился все ярче, заброшенные магазины вдруг подернулись волнами и начали стираться, как старые надписи. С каждой секундой они становились все менее заметны.

– Вот оно! – крикнул наконец старик.

Магазины исчезали. Совершенно. Их место занимало что–то другое, и это «что–то» возникало быстро. Контуры магазинов замерли, потом быстро съежились, и Мэри увидела, что появляется, занимая их место.

Это были не магазины, а какая–то поляна, поросшая травой, небольшое строение и что–то еще – расплывчатый контур в самом центре. Бартон и его коллега, необычайно возбужденные, побежали туда.

– Есть! – крикнул старик.

– Вы сделали не совсем так. Ствол должен быть длиннее.

– Вовсе нет. Подойдите сюда и сосредоточьтесь на лафете.

– Ствол не такой!

– С ним все в порядке. Помогите же мне с лафетом! И еще должна быть пирамида из пушечных ядер.

– Точно. Пять или шесть.

– И латунная табличка.

– Да, и табличка. С надписью. Но этой детали нам не восстановить.

Пока оба мужчины сосредотачивались на пушке, края парка начали исчезать, а на их месте вновь возникли магазины. Бартон заметил это, выпрямился, дико вскрикнул и вновь настроился на края парка. Махая руками и крича, он заставил магазины исчезнуть. Задрожав, они растворились, и границы парка обрели устойчивый вид.

– Тропа! – воскликнул старик. – Не забудьте о тропе.

– А как со скамейками?

– Займитесь ими, а я возьму на себя пушку.

– И не забудьте о ядрах! – Бартон сосредоточился на скамейках, он бегал взад–вперед, создавая их одну за другой. Через несколько минут было уже шесть или семь туманных зеленых скамеек, чуть мерцающих, словно звезды сквозь пелену облаков. – Как быть с мачтой? – крикнул он.

– А что с ней такое?

– Где она стояла? Я не могу вспомнить…

– Здесь, возле эстрады.

– Мне кажется, она стояла возле фонтана. Нужно припомнить получше.

Оба сконцентрировались на другой части парка, и вскоре там начал проявляться округлый туманный контур. Старая латунная колонна и бетонный фонтан. Оба восторженно закричали. Мэри восхищенно вздохнула: из фонтана медленно текла вода.

– Есть! – радостно воскликнул Бартон, размахивая чем–то металлическим. – Помните, дети часто разувались и плескались в нем.

– Конечно, помню. И все же, что с мачтой?

Потом они разделились: старик концентрировался на одном месте, Бартон на другом. Тем временем фонтан начал исчезать, и им пришлось отвлечься, чтобы вернуть его.

– А что за флаг на ней был? – спросил Бартон.

– Оба вместе.

– Нет. Флаг Конфедерации.

– Вы ошибаетесь, там был звездно–полосатый флаг.

– Я вспомнил! – Бартон наконец установил точное место, и там начали быстро проявляться небольшой бетонный постамент и туманная мачта. – Есть! – торжествующе крикнул он. – Есть!

– А теперь флаг. Не забудьте о флаге.

– Сейчас ночь, и его там не должно быть.

– Верно, на ночь его снимали. Это все объясняет.

Парк был воссоздан почти целиком. По краям он колебался и исчезал, превращаясь в ряд полуразрушенных магазинов, однако в центре был устойчив. Пушка, фонтан, эстрада, скамейки и тропки – все как надо.

– Получилось! – крикнул старик и хлопнул Бартона по спине. – Все–таки получилось!

Они обнялись, колотя друг друга по спинам, потом побежали в глубь парка, бегали по тропкам, вокруг фонтана и пушки. Бартон поднял одно ядро; Мэри подумала, что оно, должно быть, очень тяжелое. Опустив его на место, он перевел дух, потом пошатнулся и тяжело сел.

Почти одновременно оба они опустились на одну из зеленых скамеек, устало откинулись на спинку, раздвинули ноги и безвольно свесили руки. Они отдыхали, работа была сделана, и сделана хорошо.

Решив, что пора уже показаться, Мэри вышла из тени и подошла к ним.

Глава 10

Первым ее заметил Бартон. Он сел прямо, спрятал за спину съемник и настороженно уставился на девочку.

– Ты кто? – Он пытался разглядеть ее, но из–за темноты видел плохо. Только когда она приблизилась, он ее узнал. – А, ты из тех детей, что я видел у пансионата. Ты дочка доктора Мида.

– Точно, – сказала Мэри и села на скамейку напротив. – Можно мне посидеть на одной из ваших скамеек?

– Они не наши, – ответил Бартон. До него постепенно доходило, что они сделали. – Они принадлежат городу.

– Но ведь вы их создали, верно? Здорово… Никто здесь такого не может. Как вам это удалось?

– Мы не создавали их.

Бартон трясущимися руками вынул сигарету и закурил. Они с Кристофером переглянулись со страхом и недоверием: неужели действительно удалось? Неужели они и вправду воссоздали старый парк, часть бывшего города?

Бартон коснулся скамейки под собой. Она была настоящей, и они с Кристофером прочно сидели на ней. И девочка, не имевшая с этим ничего общего, тоже сидела. Нет, это не галлюцинация. Все трое сидели на скамейке, и это было лучшим доказательством.

– Ну, – буркнул Кристофер, – что вы об этом скажете?

Бартон расплылся в улыбке.

– Я не думал, что у нас получится.

Кристофер смотрел широко открытыми глазами, и ноздри его дрожали, как у лошади.

– Это все ваш дар. – Он уважительно посмотрел на Бартона. – Вы знали, как это сделать, как добраться до настоящего города.

– Мы сделали это вместе, – ответил Бартон.

Мысли его уже успокоились, но тело еще не восстановило свои силы. Чувствовал он себя совершенно опустошенным, даже руку с трудом мог поднять. Голова у него болела, а во рту ощущался тошнотворный металлический привкус.

Но они сделали то, что задумали.

Мэри была в восторге.

– Как это у вас получается? Я никогда раньше не видела, как вещи возникают из ничего. Только он может совершить такое, да и то не всегда.

Бартон устало покачал головой. Он слишком ослабел, чтобы разговаривать об этом.

– Не из ничего. Все это здесь было, а мы его только вытащили.

– Вытащили? – Глаза девочки вспыхнули. – Вы хотите сказать, что заброшенные магазины были просто иллюзией?

– На самом деле их здесь не было. – Бартон постучал по скамейке. – Вот это настоящая вещь. Настоящий город. А все остальное – иллюзия.

– А что это вы держите в руках?

– Это? – Бартон поднял съемник. – Я воссоздал и его, раньше это был клубок шнура.

Мэри внимательно посмотрела на него.

– Для этого вы сюда и приехали? Чтобы воссоздавать вещи?

Это был хороший вопрос. Бартон встал, чуть покачиваясь.

– Пойду–ка я. На сегодня хватит.

– Куда вы идете? – спросил Кристофер.

– К себе. Нужно отдохнуть, обдумать кое–что, – ответил Бартон и потащился к тротуару. – Я вконец вымотался, нужно чего–нибудь съесть и отдохнуть.

Мэри вдруг вскочила со скамейки.

– Вам нельзя подходить к пансионату.

Бартон заморгал.

– Почему, черт побери?

– Там Питер, – ответила она и подошла к Бартону вплотную. – Это плохое место, вам нужно избегать его любой ценой.

Бартон исподлобья глянул на нее.

– Я ничуть не боюсь этого сопляка, – буркнул он и воинственно взмахнул съемником.

Мэри тронула руку Бартона.

– Вы совершите большую ошибку, если вернетесь туда. Вам нужно пойти куда–нибудь, где можно переждать, пока все решится. Я должна с этим разделаться! – Она задумалась. – Идите в Дом тени, мой отец позаботится о вас. Там вы будете в безопасности. Идите прямо к моему отцу и ни с кем больше не разговаривайте. Питер туда не придет, это за линией.

– За линией? За какой линией?

– Здесь его сфера, а там вы будете в безопасности, пока я все узнаю и решу, что делать дальше. Я сама еще не все понимаю. – Она мягко повернула Бартона на сто восемьдесят градусов и толкнула вперед. – Идите же!

Глядя им вслед, она убедилась, что они пересекли линию и идут к Дому тени, а сама побежала в центр города. Нужно было спешить: Питер мог уже заподозрить неладное, начать искать своего голема и гадать, почему его еще нет.

Осторожно похлопав себя по карману, она в ту же секунду почувствовала прикосновение шершавой ткани. Для нее по–прежнему было странно находиться в двух местах одновременно.

Впереди показалась Джефферсон–стрит. Мэри бежала изо всех сил; волосы растрепались, она тяжело дышала. Одной рукой она придерживала карман, чтобы ее малое воплощение не выпало и не разбилось.

Вот наконец и пансионат. На веранде несколько человек наслаждались прохладой и тишиной. Мэри свернула в аллею и, обогнув пансионат, помчалась через поле к сараю, что зловеще чернел на фоне ночного неба. Присев в тени за кустом, она попыталась оценить ситуацию.

Питер наверняка был внутри, в своей мастерской, полной клеток, банок и кувшинов с мягкой глиной. Мэри внимательно осмотрелась, ища какую–нибудь бабочку, чтобы послать ее на разведку, но ни одной не заметила; впрочем, шансов прорваться у них почти не было.

Осторожно открыв карман, она вынула из него свое десятисантиметровое воплощение, и новая картинка сменила образ жесткой ткани. Закрыв глаза, Мэри сосредоточилась на големе и ощутила прикосновение огромной ладони.

Переключая внимание с одного тела на другое, она могла манипулировать своим воплощением. Почти сразу же голем оказался в области интерференции.

Усевшись в тени, Мэри постаралась свернуться клубком – эта поза позволяла максимально сосредоточиться на големе.

Голем без приключений пересек область интерференции и осторожно подошел к сараю. Там была небольшая лесенка, которую Питер смастерил специально для големов. Стена сарая, сделанная из огромных неструганых досок, уходила вверх, вершина ее исчезала в темноте неба.

Наконец Мэри увидела лесенку. Когда она начала подниматься, несколько пауков миновали ее, торопливо спускаясь на землю. Потом мимо пробежали несколько серых крыс.

Она поднималась медленно. Внизу, в гуще кустов и винограда, ползали змеи: на ночь Питер выпустил всех своих питомцев. Видимо, сложившаяся ситуация всерьез беспокоила его. Добравшись до входа, она сошла с лестницы; перед ней тянулся черный туннель, в конце его горел свет. Она была внутри. Бабочки никогда не залетали так далеко – здесь была мастерская Питера.

Голем остановился: Мэри переключила внимание на свое собственное тело. Ей было холодно, она буквально задеревенела. Ночь становилась все холоднее, и долго лежать так она не могла.

Распрямив руки и ноги, Мэри помассировала мышцы. Голем в сарае мог стоять долго, а ей нужно найти место, где можно сидеть, не замерзая при этом. Ей вспомнилось одно из кафе на Джефферсон–стрит, открытых всю ночь, там можно посидеть и выпить горячего кофе, пока голем выполняет задание. Может, у них еще есть хлопья с сиропом, газеты и музыкальный автомат.

Мэри осторожно пошла сквозь кусты к полю. Вздрогнув от холода, она плотнее запахнула куртку. Обладание двумя телами было забавно, но слишком утомительно, и, может, не стоило…

Что–то вдруг свалилось на нее с дерева – паук! Мэри быстро стряхнула его.

Упали еще несколько, острая боль пронзила щеку. Мэри прыгала, словно безумная, стряхивая их, но тут сквозь кусты прорвался серый поток и устремился к ней. Крысы!

Пауки падали уже целыми кучами, она отчаянно стряхивала их и кричала изо всех сил. Крыс становилось все больше, мерзкие твари вонзали в нее свои желтые зубы. Охваченная паникой, девочка бросилась бежать, крысы мчались следом, цепляясь, карабкаясь на нее, пауки бегали по ее лицу, между грудями, подмышками.

Споткнувшись, Мэри упала, и тут же вокруг нее обвился виноград. Все больше крыс – целые полчища – бросалось на нее, а пауки бесшумно сыпались со всех сторон. Извиваясь, она продолжала бороться, все ее тело стало одной большой болью. Липкая паутина оплела лицо и глаза, душила и ослепляла.

Встав на колени, она проползла немного и снова рухнула на землю под тяжестью грызунов. Они поедали ее заживо, местами добрались уже до костей. Мэри кричала, но паутина глушила крик, а пауки заползали в рот и нос – всюду, куда только могли.

Из окружающих кустов доносился шорох, и Мэри скорее чувствовала, чем видела, поблескивающие тела, окружающие ее со всех сторон. У нее уже не было глаз, не было ничего, чем бы она могла видеть или кричать. Это был конец.

Когда змеи заползли на ее лежащее ничком тело и вонзили в него зубы, она была уже мертва.

Глава 11

– Не двигаться! – решительно приказал доктор Мид. – И не шуметь!

Из тени появилась грозная фигура в плаще и шляпе. Бартон и Кристофер остановились и ждали, пока человек приблизится к ним; он крепко сжимал в руке направленный на них револьвер сорок пятого калибра. Бартон, готовый ко всему, покрепче стиснул увесистый съемник.

Вдали маячил Дом тени, его дверь была открыта. Большинство окон светилось; многие пациенты еще не спали. Обширная лужайка за забором была не освещена и выглядела довольно мрачно, кедры, растущие на краю склона, раскачивались и шелестели под порывами холодного ночного ветра.

– Я был в фургоне, – сказал доктор Мид, – и видел, как вы идете вверх. – Он посветил Бартону в лицо фонарем. – Вас я помню, вы приехали из Нью–Йорка. Что вы здесь делаете?

– Ваша дочь посоветовала обратиться к вам, – ответил Бартон.

– Мэри? – переспросил Мид. – Где она? Я ее ищу, она вышла полчаса назад. Похоже, с нею что–то случилось. – Он чуть поколебался, но потом убрал револьвер. – Заходите, господа.

Они вошли следом за ним в коридор, освещенный желтым светом, затем по лестнице поднялись в кабинет. Мид закрыл дверь и опустил жалюзи. Отодвинув в сторону микроскоп и стопку бумаг, он присел на край стола.

– Я ездил по городу, искал Мэри, проехал по всей Дадли–стрит. – Мид остановил взгляд на Бартоне. – Я видел парк, раньше его там не было. Его не было еще сегодня утром. Откуда он взялся? Что стало со старыми магазинами?

– Вы ошибаетесь, – ответил Бартон. – Этот парк был там… восемнадцать лет назад.

Доктор Мид облизнул губы.

– Интересно. Может, вы знаете, господа, где сейчас моя дочь?

– Сейчас нет. Она послала нас сюда и пошла дальше.

Воцарилась тишина. Доктор Мид снял плащ и шляпу и бросил их на стул.

– Значит, это вы воссоздали парк? – заговорил он после паузы. – У кого–то из вас хорошая память. Странники тоже пробовали, но у них не получилось.

Бартон глубоко вздохнул.

– Вы имеете в виду…

– Они подозревают что–то неладное. Составили схему всего города, ходят по ночам с закрытыми глазами и восстанавливают каждую деталь, находящуюся под этой оболочкой. Но все напрасно, им не хватает чего–то существенного.

– Ходят с закрытыми глазами? Зачем?

– Чтобы на них не действовала иллюзия. Они могут проходить сквозь нее, но, если только откроют глаза, сразу становятся ее частью. Они знают, что это лишь иллюзия, но не могут от нее избавиться.

– А почему?

Мид улыбнулся.

– Потому что сами изменились. Они были здесь, когда произошла Перемена.

– Кто такие странники? – спросил Бартон.

– Жители прежнего города.

– Так я и думал.

– Это люди, которые изменились не до конца. Когда происходили изменения, они в большей или меньшей степени обошли их. Собственно, Перемена на всех действовала по–разному.

– Со мной тоже было так, – заметил Кристофер.

Мид смерил его взглядом.

– Да, вы тоже странник. Немного потренировавшись, вы сможете пересиливать иллюзию и ходить по ночам, как другие. Но это и все, на что вы способны; воссоздать старый город вам не удастся. – Он перевел взгляд на Бартона и медленно закончил: – Ни у кого из вас не сохранилось точных воспоминаний.

– У меня сохранились, – ответил Бартон, поняв его взгляд. – Меня здесь не было, я уехал до Перемены.

Доктор Мид промолчал, но взгляд его был достаточно красноречив.

– Где я могу найти странников? – спросил Бартон.

– Повсюду, – уклончиво ответил Мид. – Вы их еще не видели?

– Они должны откуда–то выходить. Наверняка они организованны и имеют свой центр.

Лицо доктора выражало нерешительность, видно было, что он борется с собой.

– А что вы сделаете, когда найдете их? – спросил он.

– Мы вместе восстановим новый город. Такой, каким он был… какой он есть под этой оболочкой.

– Сбросите иллюзию?

– Если только сумеем.

Мид медленно кивнул.

– Вы сможете, мистер Бартон. Ваша память не повреждена. Когда вы увидите карты странников, то сможете их уточнить… – Он чуть помолчал, затем добавил: – Я бы хотел получить ответ на один вопрос. Почему вы хотите вернуть старый город?

– Потому что он настоящий, – не задумываясь ответил Бартон. – Все эти жители, дома и магазины – просто иллюзия. Настоящий город упрятан под ней.

– А вам не пришло в голову, что кого–то эта иллюзия может вполне удовлетворять?

В первый момент Бартон не понял, что он имеет в виду, и лишь потом до него дошло.

– О боже, – вздохнул он.

Доктор Мид повернулся к нему.

– Верно, я тоже одна из этих иллюзий. Я не странник, меня не было здесь до Перемены, во всяком случае я был не тем, кем являюсь сейчас. И я не хочу возвращаться в свой прежний облик.

Бартон начал понимать.

– И не только вы, ваша дочь, Мэри, тоже. Она родилась после Перемены. И Питер, и его мать, и тот тип в москательном магазине. Все эти люди – призраки.

– Кроме нас с вами, – заметил Кристофер. – Только мы настоящие.

– И странники, – добавил Бартон. – Я понимаю вашу точку зрения. Но ведь в каком–то виде вы существовали и до Перемены, кем–то вы непременно были: не возникли же вы из ничего?

Лицо доктора Мида исказилось болезненной гримасой.

– Конечно. Но кем? Мистер Бартон, я знаю это уже много лет, знаю город, всех его жителей, знаю, что они – иллюзия, призраки. Но, черт побери, я тоже часть этой иллюзии, и я боюсь. Здесь мне нравится, у меня есть любимая работа, своя клиника и дочь. Я живу в согласии со всеми.

– С призраками.

Губы Доктора Мида сжались.

– Сказано в Библии: «Видим как сквозь стекло». Разве мне это мешает? А если раньше я был хуже? Не знаю!

– Вы ничего не знаете о своей жизни до Перемены? – спросил удивленный Бартон. – И странники ничего не могут сказать вам об этом?

– Они не все знают, а многого просто не помнят. – Мид умоляюще посмотрел на Бартона. – Я пытался выяснить это, но у меня ничего не вышло. Просто не за что зацепиться.

– Наверняка есть много таких, как вы, – вставил Кристофер. – Многие не захотят возвращаться к своему прежнему виду.

– Что вызвало Перемену? – спросил Бартон. – Отчего она произошла?

– Я не очень–то это понимаю, – ответил доктор Мид. – Это результат какого–то спора, какой–то схватки. Что–то вторглось в эту долину. Восемнадцать лет назад здесь оказалось слабое место, какая–то брешь, через которую все и проникло. Какие–то две силы, изначально враждебные друг другу. Кто–то создал наш мир, а потом взялся управлять им. И, вникнув, все изменил. У меня возникла мысль… – Доктор Мид подошел к окну и поднял жалюзи. – Если вы выглянете в это окно, то увидите их. Они все время там. И все время неподвижны. Он по ту сторону, а этот – по другую.

Бартон выглянул в окно. Загадочные фигуры были на прежних местах и выглядели точно так же, как когда он смотрел на них из укрытия Питера.

– Он выходит из солнца, – сказал доктор Мид.

– Да, я видел это в полдень. Его голова была одним большим шаром света.

– А Этот выходит из холода и мрака. Они были всегда. Я собирал сведения тут и там, желая сложить логическое целое, но по–прежнему мало что понимаю. Борьба здесь, в долине, всего лишь малая часть какой–то титанической схватки. Микроскопическая часть. Они борются друг с другом везде, по всей Вселенной. Именно для того она и существует: чтобы им было где сражаться.

– Поле битвы, – буркнул Бартон.

Окно выходило на сторону тьмы. Бартон видел Этого, который стоял, касаясь неба головой, исчезающей в космическом пространстве, в леденящей пустоте, где не было жизни, а лишь тишина и вечный холод.

И Он – возникший из солнц. Из огненных газовых шаров, кипящих и выбрасывающих пламя, освещающее тьму. Горячие языки пронизывали пустоту и согревали ее, заполняя пространство теплом и движением. Вековечная битва. С одной стороны стерильная тьма, тишина, холод, неподвижность и смерть, а с другой – лучистое тело жизни. Ослепительное солнце, рождение, созидание, жизнь и сознание.

Два космических полюса.

– Он – это Ормузд, – сказал доктор Мид.

– А этот?

– Мрак и смерть, хаос и зло. Он старается уничтожить его законы, порядок и правду. Его древнее имя – Ариман.

– Полагаю, Ормузд в конце концов победит, – сказал после паузы Бартон.

– Согласно легенде, он одержит победу и поглотит Аримана. Эта борьба продолжается уже миллиарды лет и, вероятно, продлится еще столько же.

– Ормузд – это созидатель, – сказал Бартон, – Ариман – разрушитель.

– Да, – согласился доктор Мид.

– Старый город принадлежал Ормузду, но Ариман накрыл его мрачным саваном иллюзий.

– Да, – после секундного колебания подтвердил доктор Мид. Бартон напрягся – сейчас или никогда.

– Где мы можем встретиться со странниками?

Доктор Мид замялся.

– Я… – начал было он, но умолк. Лицо его выразило непреклонную решимость. – Я не могу вам этого сказать, мистер Бартон. Если есть способ, который позволит мне и моей дочери остаться такими, как мы…

В дверь постучали.

– Доктор, откройте, – донесся женский голос. – У меня важные новости.

Доктор Мид зло оглянулся на дверь.

– Это одна из моих пациенток. – Он подошел к двери и распахнул ее. – Что вам, черт побери, надо?

В комнату вошла румяная молодая женщина со светлыми волосами и овальным лицом.

– Доктор, ваша дочь погибла. Нам сообщила об этом бабочка. На нее напали и умертвили по ту сторону границы, сразу за нейтральной полосой, возле мастерской Питера.

Доктор Мид затрясся, Бартон и Кристофер были поражены. Бартон почувствовал, что сердце его замерло: девочка мертва, Питер убил ее. Но тут другая мысль заставила его быстро подойти к двери и с треском захлопнуть ее. Последний элемент мозаики встал на место, и Бартон решил, что пора действовать.

Молодая женщина, пациентка доктора Мида, была одним из двух странников, что шли через веранду пансионата миссис Триллинг. Так что в конце концов он нашел одну из них. И вовремя.

Питер Триллинг тронул ногой останки; крысы жадно объедали их, толкаясь, ссорясь и пища друг на друга. Захваченный врасплох внезапностью события, он удивленно смотрел на это. Потом скрестил руки на груди и удалился, погруженный в свои мысли.

Големы были сильно возбуждены, а пауки не желали возвращаться в свои банки. Они бегали по нему, собираясь на лице и руках. Усиливающийся писк големов и крыс ввинчивался в уши, они чувствовали, что одержали важную победу, и жаждали продолжения.

Питер поднял одну из змей и погладил по сверкающей чешуе. Она умерла. Одним внезапным ходом равновесие было нарушено. Он опустил змею на землю и пошел быстрее, приближаясь к Джефферсон–стрит и центральной части города. Возбуждение его росло, все больше мыслей клубилось в голове. Неужели пришло время? Неужели скоро все решится?

Питер оглянулся на могучую стену, окружающую долину. Он был там, стоял с раскинутыми руками, раздвинутыми ступнями и головой, исчезающей в мрачной пустоте, заполнявшей всю Вселенную тишиной и неподвижностью.

Зрелище это разрешило все его сомнения. Повернувшись, Питер направился к мастерской.

Группа големов торопливо подбежала к нему, они лопотали, перебивая друг друга, а из центра города подтягивались все новые и новые. Они были испуганы, писклявые голоса множились, големы карабкались по его одежде.

Они хотели, чтобы он что–то увидел, и Питер, разозлившись, пошел за ними в город. Все улицы за рядом покинутых домов терялись во мраке. Чего они хотели, что торопились ему показать?

На Дадли–стрит големы остановились. Впереди что–то поблескивало, там что–то происходило… но что? Слабое сияние окружало здание, магазины, телефонные столбы и даже дорогу. Заинтригованный, Питер двинулся дальше.

Какая–то бесформенная масса лежала на мостовой, и он обеспокоенно наклонился к ней. Глина. Просто кусок глины. Таких вокруг было много, все неподвижные, мертвые, холодные. Питер поднял один из них.

Это был голем, точнее то, что когда–то было големом. Он был мертв. Невероятно, но он возвратился в первичную форму. Это снова была мертвая глина, из которой он создавал их. Подсохшая, бесформенная и совершенно безжизненная.

Ничего подобного до сих пор не бывало. Живые големы в ужасе попятились, видя своих мертвых братьев. Для этого они и привели его сюда.

Питер вновь двинулся в сторону опалесцирующего сияния, беззвучно захватывавшего одно здание за другим. Этот яркий круг расширялся с каждой минутой и был удивительно активен. Он ничего не огибал, двигался вперед, как гигантская волна, и поглощал все на своем пути.

В самом его центре находился парк. С тропками, скамейками и старой пушкой. С флагштоком и каким–то зданием.

Ничего подобного он прежде не видел, здесь сроду не было никакого парка! Что все это значит? Что случилось с заброшенными магазинами?

Питер собрал всех живых големов и смял их сопротивляющиеся, поблескивающие тела в одну массу. Шар живой глины шевелился, пока он торопливо лепил из нее. Сформировав голову без тела, Питер вылепил глаза, нос, потом рот, язык, зубы, нёбо и губы. Поставив голову на мостовую, он спросил:

– Когда это началось?

Несколько разумов объединили свои воспоминания, и губы простонали:

– Час назад.

– Как это получилось? Кто это сделал?

– Они вошли в парк, хотели пройти через него.

– И это их убило?

– Они вышли, едва волоча ноги, потом упали и умерли. Мы боялись подойти ближе.

Значит, это правда – во всем виноват этот расширяющийся круг. Питер превратил голову в бесформенную массу, сунул ее в карман и осторожно выпрямился. Круг жгучего света расширялся непрерывно, захватывая все новые здания. Он рос беззвучно, угрожая поглотить все вокруг.

И вдруг Питер понял.

Это сияние ничего не уничтожало, оно изменяло. Когда оно поглощало встреченное на своем пути, вместо него появлялись новые формы, объекты, которых он никогда не видел. Совершенно ему незнакомые. Чужие.

Он долго стоял, глядя на сияние, а големы нервно толкали его из кармана, требуя, чтобы он их выпустил. Сияние приближалось к нему, и Питер отступил на несколько шагов.

Его охватили радость и удовлетворение – время пришло. Сначала ее смерть, а теперь это. Равновесие нарушено, и граница уже не имеет значения.

Прежние формы появлялись наружу, возвращались к жизни. Это был последний элемент, последнее, чего ему не хватало.

Питер быстро принял решение, торопливо вынул из кармана пульсирующую глину, выдохнул воздух и опустился на корточки. Потом оглянулся и посмотрел вверх, на вздымающийся к небу мрачный силуэт. Зрелище это наполнило его силой, которая и требовалась ему сейчас.

Он направился к сиянию.

Глава 12

Странники напряженно смотрели, как Бартон исправляет их чертеж.

– Здесь не так, – буркнул он и зачеркнул карандашом целую улицу. – Здесь была аллея Лутона. И эти здания нанесены неверно. – Он задумался. – Здесь была небольшая пекарня с зеленой вывеской. Собственность некоего Оливера. – Он взял список людей и провел по нему пальцем. – Его вы тоже упустили.

Кристофер стоял позади, заглядывая через плечо.

– Не работала ли там молодая девушка? Кажется, я ее припоминаю: полная, в очках и с толстыми ногами. Она была его племянницей или что–то в этом роде. Джулия Оливер.

– Верно. – Бартон закончил исправления. – Ваш план по крайней мере на двадцать процентов был неверен. Наша работа над парком показала, что нужно быть очень точным.

– Не забывайте о том большом старом коричневом доме, – возбужденно вставил Кристофер. – Там была собака, небольшой короткошерстный терьер, он однажды укусил меня за лодыжку. – Кристофер наклонился и пощупал ногу. – Шрам исчез во время Перемены. – На лице его появилось странное выражение. – Я не помню, что меня сюда кусали. А может…

– Скорее всего, действительно кусали, – сказал Бартон. – Я помню короткошерстного шпица с этой улицы и приму его во внимание.

Доктор Мид стоял в углу комнаты, печальный и потрясенный. Странники крутились вокруг длинного стола, передавая друг другу схемы и списки. Здание бурлило жизнью. Здесь находились все странники – в халатах, пижамах и шлепанцах. Все были возбуждены: пришло их время.

Бартон встал из–за стола и подошел к доктору Миду.

– Вы с самого начала знали об этом, поэтому и собрали их всех у себя.

Доктор Мид кивнул.

– Всех, кого сумел найти. Но Кристофера я пропустил.

– Почему вы это сделали?

Лицо доктора скривилось.

– Они не принадлежат этому городу. И…

– Что «и»?

– Я знал, что они настоящие. Видел, как они бродят по Миллгейту – беспомощно, бесцельно, думая, что сошли с ума. И я собрал их здесь.

– Но теперь всё, больше вам уже ничего не сделать.

Мид сжимал и разжимал кулаки.

– Я должен был действовать, должен был остановить этого сопляка. Он за все заплатит, мистер Бартон. Он будет страдать, как никто другой.

Бартон вернулся к столу с чертежами. Хильда, предводительница странников, подозвала его к себе:

– Мы все исправили. Но вы уверены в своих воспоминаниях? У вас нет никаких сомнений?

– Никаких.

– Поймите, наши воспоминания мутны и искажены. Они далеко не так отчетливы, как ваши. В лучшем случае мы помним лишь малые фрагменты города до Перемены.

– Вам повезло, что вы отсюда уехали, – буркнула какая–то молодая женщина, внимательно разглядывая его.

– Мы видели парк, – заметил седовласый мужчина в очках. – Ничего подобного нам не удавалось.

– Ни у кого из нас нет идеальной памяти, – вставил другой мужчина, задумчиво стряхивая пепел с сигареты. – Только у вас, мистер Бартон, у вас одного.

В комнате повисло напряжение. Все странники прервали работу и окружили Бартона плотным кольцом.

Странники работали здесь давно. Было их немного, и в отношении ко всему городу они составляли небольшую группу, однако сейчас их лица были полны решимости. Они понимали, что делают, и не хотели, чтобы кто–то разрушил их планы.

– Я хочу вас кое о чем спросить, – спокойно сказала Хильда. В руке у нее дымилась забытая сигарета. – Вы сказали, что уехали в тысяча девятьсот тридцать пятом году, когда были ребенком. Это правда?

– Да, – подтвердил Бартон.

– И все время вас здесь не было?

– Верно.

По комнате прокатился тихий ропот, и Бартон почувствовал себя неуютно. Сжав в руке съемник, он ждал.

– А вы знаете, – продолжала Хильда, старательно подбирая слова, – что дорогу, ведущую в город, перекрывает барьер?

– Знаю, – ответил Бартон.

Все смотрели на него.

– Как же вы попали в долину? Этот барьер отделяет нас от остального мира.

– Это правда, – признал Бартон.

– Выходит, кто–то помог вам попасть сюда. – Хильда вдруг отбросила сигарету. – Кто–то, обладающий огромной силой. Кто это был?

– Не знаю.

– Вышвырнем его отсюда! – сказал один из странников, поднимаясь на ноги. – Или еще лучше…

– Подожди, – жестом остановила его Хильда. – Мистер Бартон, мы годами работали над этим планом и не можем рисковать. Возможно, кто–то прислал вас сюда, чтобы вы нам помогли или помешали. Одно мы знаем точно: прибыли вы сюда не самостоятельно. Кто–то вам помог, и вы до сих пор в его власти.

– Вы правы, – согласился Бартон. – Кто–то помог мне пройти через барьер. И вполне вероятно, этот кто–то продолжает манипулировать мною. Но это все, что я знаю.

– Прикончим его, – предложила стройная шатенка и спокойно посмотрела на него. – Это единственный способ убедиться. Если он не хочет сказать, на кого работает…

– Вздор! – возразил полный мужчина средних лет. – Он восстановил парк, верно? Исправил наши чертежи.

– Исправил? – Взгляд Хильды потускнел. – А может, испортил? Откуда нам знать, что он их исправил?

Бартон облизал губы.

– Минуточку, – начал он. – Что я могу вам сказать? Если я сам не знаю, кто меня сюда впустил, то как могу сказать это вам?

Доктор Мид встал между Бартоном и Хильдой.

– Заткнитесь и послушайте оба, – проскрежетал он. Голос его звучал решительно. – Бартон ничего не может вам сказать. Может, он подставлен и прислан сюда, чтобы разрушить ваши планы. Возможно. Он может быть искусственным созданием, суперголемом, но нам этого не определить, по крайней мере сейчас. Возможно, потом, когда произойдет реконструкция – если, конечно, она вам удастся, – вы узнаете правду. Но не сейчас.

– Потом будет слишком поздно, – бросила стройная шатенка.

– Да, – согласился доктор Мид. – Слишком поздно. Как только вы начнете, все зашевелится и остановить процесс будет невозможно. Если Бартон враг – вам конец. – Он угрюмо усмехнулся. – Даже сам мистер Бартон не знает, что он сделает, когда придет нужное время.

– Куда вы клоните, доктор? – спросил худощавый странник. Доктор Мид ответил прямо:

– Вам придется попробовать, независимо от того, нравится вам это или нет. У вас просто нет выбора. Он единственный, кто может осуществить реконструкцию. В течение получаса он восстановил весь парк, а вы за восемнадцать лет ничего не сумели сделать.

Воцарилась мертвая тишина.

– Вы бессильны, – продолжал доктор Мид. – Все вы. Подобно мне, вы все изменены, а он – нет. Вы должны ему верить. Вам придется либо пойти на это, либо сидеть со своими негодными картами и ждать, ждать до самой смерти.

Долгое время все молчали. Странники были потрясены.

– Да… – сказала наконец шатенка, отодвинула чашку с кофе в сторону и откинулась на спинку стула. – Доктор Мид прав, у нас нет выбора.

Хильда по очереди взглянула на побледневших мужчин и женщин. На всех лицах было одно выражение – бессильная отрешенность.

– Хорошо, – сказала она. – Тогда – за работу. И чем быстрее, тем лучше. У нас очень мало времени.

Они быстро разобрали деревянный забор и очистили поверхность склона, вырубив кедры и кусты. В течение часа было убрано все, что могло закрывать обзор, и открылась долина с Миллгейтом, лежащим на дне.

Бартон беспокойно расхаживал вокруг, размахивая съемником для покрышек. Карты и планы были аккуратно разложены на земле. Они представляли прежний город; не было упущено ничего, что могло бы иметь значение. Странники стояли вокруг карт, лицами внутрь круга, вверх и вниз по склону летали бабочки, доставляя вести из долины и обратно.

– Нас сдерживает ночь, – сказала Хильда Бартону. – Пчелы не летают, мухи тоже спят.

– Вы имеете в виду, мы не будем знать, что творится внизу?

– Да, вы правы, ведь на бабочек рассчитывать не приходится. Как только взойдет солнце, прилетят пчелы, они лучше нам подходят…

– Что нового о Питере?

– Ничего. Они потеряли его. – Она беспокойно огляделась. – Говорят, что он исчез внезапно, без предупреждения. Не осталось никаких следов.

– Они знали бы, направляйся он сюда?

– Если он и пойдет сюда, то под защитой. Сначала он отправил бы пауков, чтобы те соткали сети для бабочек. Они панически боятся пауков, а он в своей мастерской размножал их сотнями. У него там банки специально для этого.

– На что еще мы можем рассчитывать?

– На котов, если они, конечно, явятся. Они не организованны и делают только то, что хотят. Приходят, когда сами пожелают. По–настоящему можно рассчитывать на пчел, но они будут здесь только через несколько часов.

Внизу огни Миллгейта мерцали, накрытые утренним полумраком. Бартон взглянул на часы – половина четвертого. Холодно и темно, небо закрыто слоем зловещего тумана. Ситуация не из лучших. Бабочки потеряли Питера, а он не терял времени и уже успел убить девочку. Он хитер: знает, как избавиться от бабочек даже в это время. И выслеживает именно его, Бартона.

– Как он оказался замешан в это? – спросил Бартон.

– Кто, Питер? – Хильда покачала головой. – Мы не знаем. У него огромная сила, и нам никогда не удавалось приблизиться к нему. Его контролировала Мэри: у нее тоже была огромная мощь. Мы никогда не понимали их, ведь мы, странники, всего лишь люди, изо всех сил пытающиеся вернуть наш город.

Стоявшие кругом странники готовы были приступить к первой попытке. Бартон занял свое место и быстро соединился с остальными. Все смотрели на разложенные на земле чертежи, покрытые капельками росы. Их освещал рассеянный туманом свет звезд.

– Эти планы, – сказала Хильда, – нужно воспринимать как символы, соответствующие территории там, внизу. Чтобы у нас получилось, нужно применить главный принцип U–кинетики: символ равнозначен тому, что он изображает. Если символ верен, тогда его можно трактовать как объект, который он представляет. Всякие различия между ними несущественны.

U–кинетика – вполне подходящее название для этой архаической магии: воздействие на истинные объекты с помощью их символов или названий. Планы Миллгейта были эквивалентом самого города, и всякое воздействие на них отражалось на городе. Как восковая фигура представляет некую особу, так эти чертежи представляли город. Если они верны, неудачи быть не должно.

– Начинаем, – тихо сказала Хильда.

Она махнула рукой, и группа принялась монтировать объемную модель на части карты.

Бартон хмуро уселся на свое место, стуча съемником по земле и глядя, как макетчики создают идеальную копию прежнего города. Дома возникали один за другим и после покраски размещались на своих местах. Однако его мысли блуждали где–то в другом месте. Он думал о Мэри и с растущим беспокойством пытался угадать планы Питера.

Начали поступать первые донесения от бабочек, Хильда выслушала их, стиснула губы и, помолчав, обратилась к Бартону:

– Плохо дело.

– Что случилось?

– Нет ожидаемого результата.

Беспокойный шепот пробежал по кругу странников. Все больше зданий, улиц, магазинов, частных домов и маленьких жителей города занимали свои места на плане.

– Обойдите район Дадли–стрит, – распорядилась Хильда. – Реконструкция мистера Бартона раскинулась на три или четыре квартала от парка. Бо′льшая часть этого района уже восстановлена.

Бартон удивился:

– Как это получилось?

– Зрелище парка вызывает у людей воспоминания о прежнем городе. Проломив слой иллюзий в одном месте, вы начали цепную реакцию, которая в конце концов захватит всю территорию города.

– Возможно, этого хватит.

– В обычных условиях хватило бы, но сейчас происходит что–то странное. – Хильда повернула голову, чтобы выслушать от бабочек новую серию рапортов. Беспокойство ее усилилось. – Это плохо, – буркнула она наконец.

– Что плохо? – спросил Бартон.

– По последним данным, круг вашей реконструкции начинает сужаться. Ее нейтрализовали.

– Вы думаете, нас остановят? – с тревогой спросил Бартон. – Что–то противостоит нам?

Хильда не ответила. Серые бабочки вились вокруг ее головы, и она повернулась лицом к Бартону, чтобы их выслушать.

– Это становится все серьезнее, – сказала она, когда бабочки улетели.

Впрочем, слова были лишними, все говорило ее лицо.

– Значит, можно не стараться, – с горечью заметил он. – Если все так плохо…

– Что происходит? – вмешался Кристофер. – Не действует?

– Мы встретили сопротивление, – ответил Бартон. – Им удалось нейтрализовать нашу восстановленную сферу.

– Все еще хуже, – тихо добавила Хильда. – Что–то поглощает нашу U–энергию. Сфера начала сжиматься. – По ее губам скользнула ироничная улыбка. – Мы поставили на вас, мистер Бартон… и проиграли. Ваш прекрасный парк исчезает. Он красив, но недолговечен. Нас заставляют отступать.

Глава 13

Бартон тяжело поднялся и, пошатываясь, вышел из круга. Окруженный роем бабочек, он шел в сумерках почти наугад, держа руки в карманах измятого пиджака.

Они проигрывали. Реконструкция кончилась неудачей.

Вдали, на другой стороне долины, виднелась на фоне ночного неба гигантская туманная фигура Аримана – вселенского разрушителя, державшего надо всем разведенные руки. Где, черт возьми, Ормузд? Бартон откинул голову назад, пытаясь взглянуть вертикально вверх. Конечно, он здесь: этот горный хребет, наверное, его колено. Но почему он ничего не делает? Что его сдерживает?

Внизу мерцали огни города. Город–призрак, иллюзия, созданная Ариманом восемнадцать лет назад, в день Перемены. В тот день великий план Ормузда был нарушен, причем без сопротивления с его стороны. Почему он позволил Ариману сделать это? Может, ему все безразлично?

– Это извечный вопрос, – сказал из тени доктор Мид. – Если Бог создал этот мир, то откуда же взялось зло?..

– Вон оно стоит, – отрешенно заметил Бартон, – словно гигантская резная скала, а мы изо всех сил стараемся воссоздать вещи такими, какими их сотворил Ормузд. Вы думаете, он нам поможет?

– Неисповедимы пути Господни.

– Вижу, вас это не очень–то беспокоит.

– Совсем наоборот. Это так беспокоит меня, что я боюсь об этом говорить.

– Может, ваш шанс как раз близится.

– Надеюсь, – сказал доктор Мид и добавил: – Но дела плохи.

– Да, нас одолели. Похоже, моя помощь не пошла впрок. Наступил кризис, и я ничего не могу сделать.

– Почему?

– Сил не хватает. Кто–то стал между нашей моделью и объектом, разделил нас. Сейчас он уничтожает то, что мы успели восстановить.

– Кто?

– Да вы и сами знаете. – Бартон указал на город. – Он там со своими крысами, пауками и змеями.

Доктор Мид сжал кулаки.

– Если бы я мог заполучить его…

– У вас был шанс, но, похоже, положение вещей вас устраивало.

– Мистер Бартон, это от страха. Я не хотел возвращаться в прежний облик. – Доктор Мид с беспокойством смотрел на него. – Я до сих пор боюсь. Знаю, творится что–то ужасное, но ничего не могу сделать. Я не хочу, чтобы вернулось прошлое… сам не знаю почему. Я даже не знаю, кем был прежде. Мистер Бартон, сейчас я даже рад вашей неудаче. Понимаете? Я рад, что все возвращается обратно. Боже, почему я не умер?

Бартон не слушал его, он смотрел на что–то, вдруг появившееся на середине склона. Какое–то серое облако медленно поднималось вверх, дрожа и увеличиваясь с каждой секундой. Что это такое? В полумраке было плохо видно. Несколько странников вышли из круга и торопливо двинулись к краю склона. Со стороны облака доносилось тихое гудение.

Бабочки.

Несколько серых пятен суматошно закружились вокруг Бартона, затем улетели к Хильде. Огромное количество бабочек летело вверх по склону к странникам. Их были тысячи. Все, что находились в долине, возвращались одновременно. Почему?

И тут он увидел. В ту же секунду остальные странники покинули круг и собрались у края склона. Хильда торопливо выкрикивала приказы. Реконструкция была забыта, бледные и испуганные люди сбились в кучу, а бабочки, охваченные паникой, кружились над ними.

Клок паутины пролетел возле Бартона, и едва он отмахнулся от него, как другая облепила его лицо. Скомкав, он отшвырнул ее в сторону и только теперь заметил пауков, мчащихся вверх по склону. Они выглядели как прибывающая серая вода, как косматая волна, омывающая скалы.

За ними мчались крысы, поблескивая бесчисленными глазами и зловеще щеря клыки. Следом, наверное, ползли змеи. Возможно, они ползли другим путем, но, вероятнее всего, спешили за крысами.

Одна из странниц вскрикнула, покачнулась и упала. Что–то небольшое перепрыгнуло с нее на другую, та отряхнулась и сделала шаг вперед. Это был голем, в руках он держал что–то блестящее.

Питер вооружил своих големов.

Дело принимало скверный оборот, и Бартон отступил вместе со странниками. Големы перебрались через край склона, не замеченные никем: бабочки боялись прежде всего пауков, и все прочее их не касалось, они совершенно не заметили бегущих фигурок из ожившей глины. Большая группа големов напирала на Хильду, но та яростно сражалась, давя их, разрывая на кусочки или просто сбрасывая, когда они пытались подобраться к ее лицу.

Бартон подбежал и истребил часть големов, колотя их съемником; остальные разбежались. Хильда покачнулась, но Бартон вовремя подхватил ее и не дал упасть. Из ее рук и ног торчали иглы – копья големов.

– Они повсюду, – проворчал Бартон. – У нас нет шансов.

– Куда нам идти? В глубь долины?

Бартон быстро огляделся. Волна пауков приближалась, вскоре здесь будут и крысы. Что–то хрустнуло под его ногой – змея, ползущая к Хильде. Бартон скривился и шагнул назад.

Они отступали к дому. Странники держались вокруг них, пиная и топча все на земле, сражаясь со все сжимающимся кольцом желтозубых теней и десятисантиметровых фигурок с поблескивающими шпагами. Пауки не представляли особой угрозы, они перепугали бабочек, но это было все, на что они оказались способны. А вот змеи…

Один из странников рухнул на землю, и его тут же накрыл серый ковер из крыс и големов. Небо из темно–фиолетового превратилось в серое, стало лучше видно. Скоро должно было взойти солнце.

Что–то кольнуло Бартона в ногу, он съемником размазал голема и отступил. Твари были повсюду. Крысы цеплялись за манжеты брюк, по рукам бегали косматые пауки, пытаясь оплести паутиной. Бартон побежал.

Вдали он заметил какую–то фигуру и сначала решил, что это один из странников, но тут же понял, что ошибся. Этот некто шел вверх по склону вместе с яростной ордой. Он руководил, но поднимался с трудом.

Бартон мгновенно забыл об атакующих его крысах и големах. Ничто виденное до сих пор не поразило его так сильно. Прошла минута, прежде чем он все понял.

Разумеется, он ожидал увидеть здесь Питера и даже удивлялся, почему его так долго нет. Питер появился в городе после Перемены, и то, что сейчас дрожало и колебалось на склоне холма, было когда–то им. Сейчас он восстановился в своем естестве.

Это был сам Ариман.

Все вокруг разбегались. Странники один за другим в панике спешили к Дому тени, Хильда исчезла из виду, закрытая медленно движущейся серой стеной. Кристофер вместе с другими пробивался к дверям, доктор Мид возился с дверцей фургона, пытаясь ее открыть. Те, кто успел войти в Дом тени, баррикадировались в своих комнатах, но это не имело смысла: всех их выловят одного за другим.

Отступая, Бартон давил големов и крыс, яростно размахивал съемником. Ариман был огромен. В виде мальчика он был нестрашен и победить его было легко, но сейчас ничто не могло его остановить. Он рос на глазах – кипящий, пухнущий серо–желтый студень из нечистот. Густая грива спутанных волос взлетала и опадала при каждом шаге. Кусками самого себя он метил дорогу, по которой шел, словно космический слизняк, сочащийся слизью и прочей пакостью.

Не переставая двигаться, он ел, раздувался и снова ел, поглощая все встреченное на своем пути. Его щупальца хватали странников, големов, крыс, змей. Бартон видел гору тел, беспорядочно наваленных в его животе и находящихся на разных стадиях разложения. Двигаясь вперед, он поглощал все живое, превращая жизнь в тлен.

Ариман заглатывал жизнь, выдыхая леденящий холод космической пустоты и отвратительную вонь, бывшую его естественным запахом. Разложение и смерть. И он продолжал расти. Скоро он не поместится в этой долине, а затем и весь мир станет ему тесен.

Бартон перепрыгнул двойную линию големов и вбежал под деревья – огромные кедры, растущие недалеко от Дома тени.

Пауки падали на него сотнями, он сбрасывал их, продолжая бежать, а за ним росла гигантская фигура Аримана. Собственно, он не двигался, остановившись на краю склона, но рос все выше и выше – гора мусора и пузырящегося студня. Он рос, а все окружающее начал окутывать холод.

Бартон остановился, чтобы отдышаться и осмотреться. Он был в небольшой выемке за кедрами, прямо над дорогой. Вся долина показалась в своей утренней красе из накрывавшей ее темноты. Но на поля, фермы и дома падала широкая тень – тень Аримана, бога–разрушителя во всем его природном величии. И тень эта никогда не исчезнет.

Что–то шевельнулось, какое–то поблескивающее тело метнулось к Бартону, и он испуганно отскочил. Змея промахнулась и теперь готовилась к очередной атаке. Бартон швырнул в нее съемником и раздавил ей голову.

Он снова схватил съемник – змеи так и кишели вокруг. Он миновал целое их гнездо, откуда они ползли по склону холма, и несколько раз наступил на них. Внезапно он поскользнулся и упал на шипящую, извивающуюся массу.

Бартон катился по мокрой траве, пытаясь встать. Пауки набрасывались на него, големы кололи куда попало, он боролся с ними, сдирая с себя паутину. Наконец ему удалось подняться на четвереньки, и он пошарил рукой в поисках съемника. Куда он делся? Неужели он его потерял? Пальцы его наткнулись на что–то мягкое… клубок шнура. Съемник исчез, и это был последний удар. Символ окончательного поражения. В отчаянии Бартон выпустил из рук клубок.

Какой–то голем прыгнул ему на спину, и Бартон увидел сверкающую иглу, возникшую перед его глазом, готовую вонзиться в мозг. Он вскинул было руки, но они запутались в паутине. Бартон в отчаянии зажмурился. Это был конец. Он проиграл и сейчас лежал, ожидая последнего удара…

Глава 14

– Мистер Бартон! – пропищал голем.

Бартон открыл глаза: голем торопливо рвал иглой паутину. Он проткнул несколько пауков, а остальных отогнал, после чего прыгнул Бартону на шею возле уха.

– Проклятье, – пискнул он. – Я же предупреждала вас, чтобы вы об этом никому не говорили. Время еще не пришло, враг слишком силен.

Бартон глупо заморгал.

– Кто?.. – начал было он, но тут же умолк.

– Молчите, осталось всего несколько секунд. Ваша реконструкция была преждевременной, вы едва все не испортили. – Голем резким выпадом проткнул серую крысу, собравшуюся перегрызть Бартону артерию. Серое тело медленно сползло вниз, корчась в агонии. – Встаньте!

Бартон попытался подняться.

– Но я не….

– И торопитесь! Сейчас, когда Ариман освободился, времени терять нельзя. Допустимы любые методы. Он решил приспособиться к Перемене, но это уже в прошлом.

Невероятно, но Бартон узнал этот голос. Он был писклявым и высоким, но похожим.

– Мэри! – удивленно воскликнул он. – Как, черт возьми… Кончик ее шпаги кольнул его в щеку.

– Мистер Бартон, у вас еще есть работа.

– Работа?

– Он пытается удрать в фургоне, не желает возвращаться в прежнюю форму. Но он должен! Это единственный выход. Только у него есть нужная сила.

– Нет, – неуверенно произнес Бартон. – Только не доктор Мид!

Голем поднял свою маленькую шпагу к глазу Бартона и замер неподвижно.

– Моего отца нужно освободить, и вы достаточно сильны, чтобы это сделать.

– Только не доктора Мида, – повторил Бартон. – Я не могу…

Он тряхнул головой. Мид. Так, значит, сигара, зубочистка и костюм в полоску были его личиной!

– Все зависит только от вас. Вы один видели его настоящую форму. – Эти слова глубоко запали в голову Бартона. – За тем я вас сюда и привела, а вовсе не для реконструкции!

Змея скользнула по ноге Бартона, голем спрыгнул с его плеча и погнался за ней. Бартон попытался встать, и это ему удалось: державшая его паутина была рассечена. Рядом пролетел рой пчел. Наступал день, появлялись все новые пчелы; теперь они займутся крысами и големами.

Не обращая ни на что внимания, спотыкаясь на каждом шагу, Бартон спустился по крутому склону к дороге. Доктору Миду удалось завести фургон, который словно саваном покрывали крысы, големы и змеи, пытавшиеся пробраться внутрь. Мид медленно ехал по дороге, одолел первый поворот, выскочив одним колесом за край дороги, но быстро выровнялся и двинулся дальше.

За ним, а точнее над ним, росла отвратительная фигура Аримана. Его щупальца извивались, описывая всё бо′льшие круги, искали, хватали и швыряли добычу в студнеобразное тело. Смрад был настолько силен, что Бартона замутило. Наконец он добрался до дороги. Фургон набирал скорость. Раскачиваясь из стороны в сторону, он миновал поворот и врезался в ограждение – крысы и големы полетели в разные стороны. Фургон вздрогнул и, громко скрежеща, двинулся дальше.

Бартон заметил лежавший рядом булыжник… другого способа не было. Он не сумел бы продраться через этот серый шевелящийся ковер, а машина через несколько секунд должна была миновать его. Он присел, потом изо всей силы швырнул камень.

Булыжник сделал свое: он попал в крышу, а затем соскользнул с нее, разбив стекло с левой стороны; осколки разлетелись в разные стороны. Фургон резко повернул и уткнулся в склон, из разбитого двигателя потекли вода и бензин. Крысы и пауки полезли через дверь, радуясь представившейся возможности.

Мид выбрался из фургона, и Бартон с трудом узнал его: лицо доктора было искажено ужасом, и он бросился прочь от машины. Одежда его была порвана, лицо и руки поцарапаны. Он не видел Бартона, пока не столкнулся с ним лицом к лицу.

– Мид! – рявкнул Бартон, схватив мужчину за воротник. – Посмотрите на меня.

Глаза доктора Мида сверкнули, и он засопел, как загнанный зверь. Он был в ужасе, и Бартона это нисколько не удивило. По дороге двигалась гибельная волна серых тварей, а за ней непрерывно росла тень мстительного Аримана.

– Мистер Бартон, – проскрипел доктор Мид. – Ради бога, не задерживайте меня! – Он дернулся, пытаясь вырваться. – Они нас убьют! Лучше…

– Послушайте. – Бартон в упор смотрел на перепуганное лицо доктора Мида, почти касаясь его своим. – Я знаю, кто вы такой. Знаю, кто вы такой на самом деле.

Эффект этих слов был мгновенным: тело доктора Мида дрогнуло, губы раскрылись.

– Кто я… такой?!

Бартон сосредоточился. Держась за воротник доктора Мида, он в малейших деталях представлял себе огромную фигуру, какой увидел ее впервые. Величественную, достигающую неба, с раскинутыми руками и головой, исчезающей в солнце.

– Да, – сказал доктор Мид неожиданно тихим голосом.

– Доктор Мид, – вздохнул Бартон. – Вы помните? Вы знаете, кто вы?

Мид резко дернулся, неловко повернулся и, пошатываясь, побежал по дороге. Потом вдруг выпрямился, раскинул руки, задрожал всем телом и закачался, как марионетка на ветру. Лицо его пошло волнами, казалось, оно плавится и западает внутрь, словно бесформенный кусок воска.

Бартон двинулся за ним. Мид упал, прокатился по земле и тут же вскочил. Все его тело сотрясали конвульсии.

– Мид! – крикнул Бартон и схватил его за руку.

Плащ дымился, едкий дым вызывал кашель. Материя разорвалась, когда Бартон крутанул Мида и схватил за воротник.

Это был не Мид, да и вообще не человек. Лицо доктора Мида исчезло, а то, которое он увидел, было сильным и суровым. Впрочем, он видел это всего лишь долю секунды: клюв как у ястреба, узкие губы, дикие серые глаза, широкие ноздри и длинные острые зубы.

Раздался ужасающий грохот, какая–то гигантская сила отшвырнула его, едва не превратив в кровавую лепешку. Он ничего не видел, оглох, и весь мир разлетелся перед ним. Бартон почувствовал, что его поворачивают и сдавливают, затем подбрасывают, и вдруг огромный ослепительный кулак пронзил его, тут же превратившись в пустоту.

Эта пустота окружала его со всех сторон, и он падал в ней, падал долго, в полной невесомости. Какие–то светящиеся шары пролетали мимо. Он пытался поймать их, но они увертывались и летели дальше.

Целые рои светящихся шаров мелькали вокруг. На мгновение Бартон решил, что это бабочки, которых пожирает огонь, и замахал руками, пытаясь отогнать их.

Вскоре он заметил, что остался один, а вокруг царит полная тишина. Но это было не удивительно – вокруг не было ничего, что могло бы издавать звуки, абсолютно ничего. Не было ни земли, ни неба, остались только он сам и эта бескрайняя пустота.

Вокруг капала вода – огромные горячие капли, они шипели и кипели со всех сторон. Он чувствовал грохот – слишком далеко, чтобы его можно было услышать, а кроме того, у него сейчас не было ушей. Да и глаз тоже. И осязания у него не было. Светящиеся шары продолжали лететь сквозь этот кипящий дождь, пронзая то, что было его телом.

Одна из групп таких шаров показалась ему знакомой, и через какое–то время он сумел ее опознать.

Плеяды.

Так, значит, это солнца носились вокруг и сквозь него. Он почувствовал беспокойство и попробовал сосредоточиться, но все было напрасно. Он распространился слишком далеко, на миллиарды километров, он весь состоял из газа и слегка светился, словно межзвездная туманность, охватывающая громады звезд и неисчислимые планетные системы. Но как? Что держало его?..

Он висел на одной ноге, головою вниз, извиваясь и вертясь в волнующем мире светящихся дробин, среди роя звезд, уменьшающихся с каждой секундой.

Все больше звезд пролетало мимо него, устремляясь в небытие. Пространство, некогда бывшее Вселенной, шипело и раскачивалось, быстро сжимаясь вокруг него, как проколотый шарик. Последние мгновения ее жизни закончились слишком быстро, чтобы их можно было проследить: она съежилась и исчезла. Не было больше дрейфующих солнц и светящихся туманностей – все исчезло. Теперь он сам был Вселенной и висел на правой ноге. Что окружало его сейчас? Он повернулся и попытался взглянуть вверх. Темнота. И какая–то фигура, держащая его за ногу.

Ормузд.

Он настолько перепугался, что не мог даже закричать. Вниз было слишком далеко, и, кроме того, времени не существовало, поэтому он будет падать целую вечность, если Ормузд выпустит его. В ту же секунду он понял, что не смог бы упасть – падать было просто некуда.

Хватка ослабла, и он замахал руками, пытаясь уцепиться за что–нибудь. Он вытягивал руки, шарил ими на ощупь и молил о пощаде. Все напрасно: он даже не видел, кого просит. Он лишь чувствовал присутствие какого–то существа. Это был Ормузд, и он находился внутри него. И молился, чтобы не оказаться вышвырнутым наружу. Но Ормузд его не выплюнул.

Время стояло, но все это продолжалось уже довольно долго. Страх его начал утихать, теперь он вспомнил, что был Тэдом Бартоном. А где он? Висит на правой ноге вне Вселенной. Кто его держит? Ормузд, бог, которого он освободил.

Бартон вдруг почувствовал гнев. Это он освободил Ормузда, но каким–то образом оказался в его власти. Когда бог рос, он захватил и Бартона.

Бог был лишен эмоций, Бартон не чувствовал никакого его сочувствия, разум Ормузда был совершенно прозрачен. Лишь одна мысль заполняла его сейчас и рвалась наружу.

– Ормузд! – Мысль Бартона устремилась в пустоту и отразилась эхом, заставив его задрожать. – Ормузд! – Мысль усилилась, обрела плоть и вес. – Ормузд, верни меня обратно!

Никакой реакции.

– Ормузд! – крикнул он. – Ты помнишь Миллгейт?

Тишина.

Внезапно окружающее его божественное присутствие начало редеть, и он почувствовал, что падает, падает, падает. Вновь светящиеся точки закружились вокруг, тело его слилось теперь в одно целое и падало сквозь горячий дождь.

А потом он ударился обо что–то.

Сила удара была огромна, он даже взвыл от боли. Вокруг формировались какие–то силуэты. Бартон чувствовал тепло, ослепительный белый огонь, небо, деревья и дорогу под собой.

Раскинув руки, он лежал на спине, орда крыс и големов Аримана устремлялась к нему, он слышал их яростный писк. Он чувствовал Землю, ее вид, ее звуки и запахи. Бартон вспомнил эту сцену – все выглядело так же, как в ту минуту, когда его поглотил Ормузд.

Время остановилось. Пустая оболочка доктора Мида все еще колыхалась перед ним, высохшая и брошенная. Затем она вдруг лопнула, упала и обратилась в прах, сгорев, как и все вокруг, когда из нее вырвался поток чистой энергии.

– Слава богу, – хрипло прошептал Бартон.

Он пошатнулся и рухнул на землю. Жадные щупальца Аримана ползли к нему по склону, они были уже в нескольких метрах, касаясь обугленных останков крыс, големов и змей, вмиг уничтоженных Ормуздом. Они уже собирались накинуться на него, но им не хватило времени.

Бартон выбрался на безопасное место, присел на корточки и затаил дыхание, видя на фоне неба готового к схватке Ормузда. Ариман, заметив опасность, тряхнул своими щупальцами, как резиновыми ремнями, и они в долю секунды съежились.

Увидев это, Бартон понял, что близится последняя битва.

Когда взошло солнце, фигуры обоих богов были видны по–прежнему и быстро росли. В одно мгновение словно миллиарды взрывающихся солнц оказались в пределах Земли, последовала короткая пауза, затем столкновение. Вся Вселенная содрогнулась, когда они сошлись, подобно борцам: ослепительный свет – это Ормузд, ледяная пустота – Ариман, космический разрушитель, пытающийся поглотить своего брата.

Борьба предстояла долгая; как сказал доктор Мид, она может длиться миллиарды лет.

Целыми роями подлетали пчелы, но это уже не имело значения. Вся Земля была полем битвы, и оно постоянно расширялось, поглощая каждую мельчайшую частицу Вселенной, а может, и не только ее. Крысы испуганно удирали, атакуемые пчелами. Големы тоже бежали, защищаясь своими шпагами, но на каждую их иглу приходилось по пятьдесят разъяренных пчел, и они проигрывали.

Самое интересное, что некоторые големы превращались в кучки бесформенной глины.

Хуже всего было со змеями. Тут и там уцелевшие странники давили их. Бартон с удовольствием отметил голубоглазую блондинку, придавившую змею каблуком. Мир возвращался к норме.

– Мистер Бартон! – раздался тоненький голосок возле его ноги. – Я вижу, вам удалось. Я здесь, за камнем, не хочу выходить, пока опасность не минет.

– Здесь безопасно, – ответил Бартон и опустился на корточки. – Прыгай.

Голем–Мэри быстро вышла из укрытия, и Бартон заметил перемены в ее облике, хотя прошло совсем мало времени. Он поднял Мэри вверх, чтобы лучше видеть, и утреннее солнце осветило ее влажное нагое тельце.

– Трудно поверить, что тебе всего тринадцать лет, – медленно произнес он.

– Потому что это не так, – не задумываясь, ответила она и повернулась к солнцу. – Дорогой Тэдди, понятие возраста в моем случае не имеет значения. Однако мне нужна помощь. Ариман довольно активно воздействует на эту субстанцию, и с каждой минутой жизнь покидает ее.

Бартон окликнул Кристофера, и старик подковылял к нему.

– Мистер Бартон, – прошептал он, – с вами все в порядке?

– Я чувствую себя прекрасно. Но у нас тут возникла проблема.

Изменяя глину, она создавала свое тело, и формы, которые придала себе, были явно женскими. Она уже не походила на девочку, которую он помнил. Впрочем, то, что он помнил, было лишь иллюзией.

– Ты дочь Ормузда, – вдруг догадался Бартон.

– Я Армаити, – ответила маленькая фигурка, – его единственная дочь. – Она зевнула, наклонилась вперед, вытянув руки, и прыгнула Бартону на плечо. – Если вы мне поможете, я попытаюсь вернуть свою обычную форму.

– Как он? – обеспокоенно спросил Бартон. – Ты будешь такая же большая, как он?

Она звонко рассмеялась.

– Нет. Он живет во Вселенной, а я живу здесь. Вы этого не знали? Он отправил свою единственную дочь на Землю. Мой дом здесь.

– Значит, это ты привела меня сюда. И пропустила через барьер.

– Не только.

– Что ты имеешь в виду?

– Я отправила тебя отсюда перед Переменой. Я в ответе за твой спуск, за каждый поворот, сделанный твоим автомобилем. За покрышку, которую ты проколол, собираясь повернуть на Роанок.

Бартон скривился.

– Замена колеса отняла у меня два часа. До мастерских было далеко, а кроме того, что–то случилось еще и с домкратом. А потом было слишком поздно ехать дальше. Нам пришлось вернуться в Ричмонд и провести там ночь.

Снова раздался звонкий смех Армаити.

– Это было лучшее, что тогда пришло мне в голову. Я направляла тебя к долине и убрала барьер, чтобы ты мог въехать.

– А когда я попытался выбраться…

– Он снова был на месте. Он все время там, если кто–нибудь из них его не уберет. У Питера была способность преодолевать его, у меня тоже, но Питер об этом не догадывался.

– Ты знала, что у странников не получится. Знала, что их план реконструкции, их карты, схемы и модели никуда не годны?

– Да, знала еще до Перемены. – Голос Армаити звучал мягко. – Извини, Тэдди. Они годами работали в поте лица над своими планами и макетами, но дорога была только одна. Пока здесь был Ариман, перемирие продолжалось, и Ормузд принимал его условия…

– Пожалуй, этот город того не стоил, – прервал ее Бартон. – Он же был вам безразличен.

– Не принимай это таким образом, – мягко сказала Армаити. – Это была лишь часть целого, но все–таки часть. Борьба охватывает огромное пространство, больше, чем ты можешь себе представить. Я сама не знаю, насколько далеко это простирается, это известно только им двоим. Миллгейт важен, о нем не забыли, однако нужно было…

– Нужно было дождаться своей очереди, – закончил Бартон. – Вот я и узнал, зачем явился сюда, – добавил он и улыбнулся. – Хорошо, что Питер одолжил мне свой фильтр, иначе я не смог бы представить себе фигуры Ормузда.

– Ты отлично справился со своей задачей, – сказала Армаити.

– И что теперь? Ормузд вернулся, он где–то там. Слой иллюзий расплывается. Что будет с тобой?

– Я не могу остаться, если ты это имеешь в виду, а мне сдается, так оно и есть.

Бартон смущенно кашлянул.

– Однажды ты уже была в человеческом облике. Разве нельзя добавить к нему несколько лет, чтобы…

– Боюсь, что нет, Тэдди. Извини.

– Не называй меня Тэдди!

Армаити рассмеялась.

– Хорошо, мистер Бартон. – Она коснулась его ладони маленькими пальцами. – Вы готовы?

– Думаю, да. – Бартон поставил ее на землю и вместе с Кристофером сел рядом. – Что ты собираешься делать? Мы же не знаем твоего настоящего вида.

В ее звучном голосе появилась нотка печали и словно бы усталости.

– В свое время у меня было много обликов. Что бы вы ни придумали, это подойдет.

– Я готов, – буркнул Кристофер.

– Я тоже, – согласился Бартон.

Они сосредоточились, лица их напряглись, тела замерли. Щеки Кристофера стали фиолетовыми, а глаза едва не выскочили из орбит. Бартон не обращал на него внимания, концентрируя все оставшиеся у него силы.

Поначалу ничего не происходило. Бартон сделал несколько быстрых, глубоких вдохов и начал снова. Картина перед его глазами – Кристофер и десятисантиметровый голем – заволновалась и начала размываться. Постепенно, почти незаметно, процесс начался.

Может, воображение Кристофера было сильнее его, а может, у него было больше опыта и времени на обдумывание. Во всяком случае, то, что появлялось между ними, потрясло Бартона. Она была невероятно прекрасна. Он перестал сосредотачиваться и лунатически повел рукой.

Через мгновение она уже стояла между ними, упираясь руками в бедра и высоко подняв подбородок, а ее черные волосы каскадами падали на обнаженные белые руки. Гладкое тело сверкало в лучах утреннего солнца. У нее были огромные черные глаза и большие крепкие груди.

Бартон зажмурился, чувствуя энергию, переполнявшую все живое, необыкновенную энергию жизни, которая ритмично излучалась во всех направлениях.

Это был единственный миг, когда он ее видел, – она покидала их. Еще звучал ее сочный мягкий смех, он еще чувствовал ее присутствие, но она быстро таяла, растворяясь в земле, деревьях, кустах и виноградных лозах. Словно река жизни, она быстро заструилась по ним. Бартон заморгал, потом протер глаза и зажмурился.

Когда он вновь открыл глаза, ее уже не было.

Вечером Бартон медленно ехал на своем запыленном желтом «паккарде» по улицам Миллгейта. Он был в том же помятом костюме, но побрился, вымылся и отдохнул после потрясающей ночи. Чувствовал он себя довольно хорошо, если вспомнить, что ему пришлось пережить.

У парка он притормозил, почти остановившись, чувствуя удовлетворение, даже гордость. Парк был на месте, такой же, как всегда, – часть оригинального целого. После всех этих лет он вернулся, и Бартон приложил к этому руку.

Дети бегали по дорожкам, один сидел на краю фонтана, надевая ботинки. Тут и там стояли детские коляски, сидели несколько стариков, держа в карманах смятые газеты. Вид этих людей действовал на него лучше, чем древняя пушка и мачта с флагом.

Это были настоящие люди. Площадь реконструкции после ухода Аримана вновь расширялась, все больше людей, мест, зданий и улиц сбрасывало покров иллюзии. Через несколько дней процесс захватит всю долину.

Бартон свернул на главную улицу. На одном ее конце по–прежнему было написано: «Джефферсон–стрит», а на другом появилась первая надпись: «Мэйн–стрит».

Дальше стоял банк. Старый Миллгейтский торговый банк из кирпича и бетона, словом, как всегда. Чайной для женщин уже не было – она исчезла навсегда, если впредь все пойдет так, как прежде. Серьезные мужчины входили и выходили через широкие двери, а над дверями висел, сверкая в лучах вечернего солнца, съемник Аарона Нортрупа.

Бартон медленно ехал по Мэйн–стрит. Местами процесс восстановления порождал удивительные эффекты. Магазин Дойла с товарами из кожи восстановился только наполовину, а вторая половина по–прежнему была продовольственным магазином. Несколько прохожих стояли перед ним, удивленно разглядывая подобное чудо. Это было странное чувство – войти в магазин, принадлежащий двум разным действительностям. Перемена отступала.

– Мистер Бартон! – позвал знакомый голос.

Бартон остановился. Из клуба «Магнолия» выскочил Кристофер с кружкой пива в руке и веселой улыбкой на лице.

– Подождите немного! – возбужденно крикнул он. – Мой магазин появится с минуты на минуту!

Он не ошибся. Прачечная начала расплываться, волна реконструкции подходила все ближе. Стоящий перед ней клуб «Магнолия» все более бледнел, а из–под его исчезающего силуэта появлялся другой, более отчетливый. Кристофер следил за процессом со странным чувством.

– Пожалуй, мне будет скучновато без этой забегаловки, – сказал он. – Ведь я ходил сюда восемнадцать лет…

Кружка пива, которую он держал в руке, исчезла. В ту же секунду исчезли последние доски клуба «Магнолия», и на его месте начал проявляться роскошный обувной магазин.

Кристофер испуганно выругался, заметив, что держит за ремешок женскую туфельку на высоком каблуке.

– А теперь ваш черед, – сказал Бартон, улыбаясь. – Прачечная исчезает. Это не затянется надолго.

Бартон уже видел появляющийся контур магазина и мастерской Уилла. Кристофер тоже изменился, но, сам поглощенный наблюдением, не замечал этого. Тело его распрямилось, утратило сутулость, кожа высветлилась и покрылась румянцем, которого Бартон прежде у него не видел, глаза засверкали, руки перестали дрожать. Его грязный плащ и брюки сменились свежей рабочей рубашкой, брюками в мелкую голубую клетку и кожаным фартуком.

Последние детали прачечной исчезли, и явился магазин Уилла «Продажа и ремонт».

В элегантной витрине за чистым стеклом поблескивали телевизоры – это был по–современному просторный, светлый магазин. Даже с неоновой вывеской. Прохожие останавливались и с удовольствием поглядывали на экраны. Магазин Уилла предстал во всей своей красе. Пока это был самый лучший магазин на Мэйн–стрит.

Кристофер забеспокоился, ему не терпелось войти внутрь и приступить к работе. Он нервно барабанил пальцами по отвертке, торчащей из–за пояса.

– На прилавке стоит корпус телевизора, – объяснил Кристофер Бартону. – Нужно вставить в него кинескоп.

– Отлично, – сказал Бартон, улыбаясь. – Не буду больше вас отвлекать.

Кристофер взглянул на собеседника и дружелюбно улыбнулся, однако какая–то тень мелькнула по его добродушному лицу.

– Здорово! – сказал он торжественно. – Мы с вами еще увидимся, мистер.

– Мистер?! – повторил Бартон, удивленный официальным тоном Кристофера.

– Мне кажется, я вас знаю, – буркнул Кристофер, глубоко задумавшись, – но никак не могу вспомнить откуда.

Бартон грустно покачал головой.

– Невероятно… – прошептал он.

– Мне кажется, я что–то для вас делал. Мне знакомо ваше лицо, но я не помню, когда мы встречались.

– Я когда–то жил здесь.

– А потом уехали, верно?

– Моя семья перебралась в Ричмонд. Это было очень давно, я был тогда еще ребенком. А вообще–то я родился здесь.

– Ну конечно! Я вас точно встречал. Черт возьми, забыл, ваше имя… может, напомните? – Кристофер нахмурился. – Тэд… гм… Вы, значит, здесь родились? Тэд…

– Тэд Бартон.

– Конечно же! – Кристофер сунул руку в машину, и они обменялись рукопожатием. – Рад вас снова видеть, Бартон. Остановитесь здесь?

– Нет, – ответил Бартон, – мне нужно ехать дальше.

– На отдых едете?

– Да.

– Многие люди проезжают здесь. – Кристофер показал на дорогу, на которой стали появляться машины. – Миллгейт – развивающийся город.

– И с большим будущим, – добавил Бартон.

– Как видите, мой магазин оформлен так, чтобы привлекать внимание проезжающих. Думаю, с каждым годом движение здесь будет все оживленнее.

– Пожалуй, – согласился Бартон.

Он думал о заброшенной дороге, поросшей травой, и о старом грузовике. Наверняка здесь будет большое движение. Миллгейт восемнадцать лет был отрезан от мира, ему предстоит многое наверстать.

– Забавно, – медленно сказал Кристофер. – Знаете, это странно, но мне все время кажется, будто здесь что–то произошло, и не так давно. И будто оба мы участвовали в этом.

– В самом деле? – с надеждой переспросил Бартон.

– Это было связано и с другими людьми. С доктором… доктором Моррисом… или Мидом. Но ведь в Миллгейте нет никакого доктора Мида, а только старый доктор Долан. И еще это как–то было связано с животными!

– Не берите в голову, – сказал Бартон, слегка улыбаясь. Он запустил двигатель. – До свидания, Кристофер.

– Заглядывайте, если будете у нас.

– Обязательно, – ответил Бартон, трогаясь с места.

Кристофер помахал ему на прощание, Бартон ответил тем же. Кристофер повернулся и направился в магазин, довольный, что может вернуться к своим делам. Реконструкция свершилась – он был полностью восстановлен.

Бартон медленно ехал вперед. Москательного магазина и его странного хозяина уже не было, и это его обрадовало. Он чувствовал, что без него Миллгейту будет лучше.

Он миновал пансионат миссис Триллинг, точнее, то, что недавно им было. Теперь здесь стоял автомобильный магазин и за огромной витриной виднелись сверкающие «форды». Отлично. Чтобы и дальше так.

Это был Миллгейт, каким он мог быть всегда, если бы не появился Ариман. Борьба продолжалась где–то во Вселенной, но здесь победа бога Света была очевидна. Может, не полная, но близкая к этому.

Выехав из города, он увеличил скорость и начал долгий подъем к автостраде. Дорога оставалась прежней – потрескавшейся и заросшей травой, и Бартон подумал: «А что с барьером? Неужели он до сих пор на месте?»

Однако барьера не было. Грузовик и рассыпанные бревна исчезли, оставив после себя только помятую траву. Это удивило Бартона. По каким правилам играли боги? Никогда прежде он об этом не думал, но в этот момент ему показалось очевидным, что они должны были делать кое–что, когда приходили к соглашению.

Проезжая извилистой дорогой по другую сторону гор, он вспомнил о двадцатичетырехчасовом ультиматуме Пег и подумал, что она, вероятно, уже на пути в Ричмонд. Он хорошо изучил ее и знал, что шутки не ее стихия. Следующая их встреча состоится в суде, на бракоразводном процессе.

Бартон уселся поудобнее. Возвращение к жизни, которую он вел прежде, было невозможно. Все кончилось, и он уже начал привыкать к этому.

Честно говоря, Пег была довольно скучна.

Бартон вспомнил стройное сверкающее тело, гибкую фигуру, возникшую из глины. Блеск черных волос и глаз, когда она удалялась от него, растворяясь в земле, что была ее вечным домом. Красные губы и белые зубы, а под конец – сияние нагих рук и ног.

Ушла? Нет, Армаити не ушла, она была повсюду, во всех деревьях, в зеленых полях, озерах и лесах. В плодородных долинах и горах, возвышающихся по сторонам. Она была под ним и вокруг него. Заполняла весь мир, жила в нем, была его неотделимой сущностью.

Остроконечные горы расступились, пропуская дорогу, и Бартон медленно выехал из долины. Величественные и похожие друг на друга, словно близнецы, они мягко поблескивали в лучах заходящего солнца.

Бартон вздохнул. Он знал, что теперь повсюду будет искать следы Армаити.