Эдуард Тополь
Женское время, или Война полов
И разумные будут сиять, как светила на тверди, и обратившие многих к правде — как звезды, во веки, навсегда.
Часть первая
1
«Вы можете описать, что вы видели?»
«Нет, не могу. Это же было во сне! Я увидела что-то яркое…»
«Что?»
«Какой-то сноп света. Или раскаленный луч. Он летел на меня сверху, с неба. И когда приблизился…»
«Что? Продолжайте».
«Это было похоже на печать. Маленькую раскаленную печать. Она летела на меня из космоса. Быстро, как пуля. Мне стало страшно. Я хотела проснуться, выскочить из этого сна, но… Что-то держало меня. И тогда…»
«Что? Говорите».
«Это было ужасно! Я кричала. Я знаю, что я кричала. Я помню это».
«Значит, вы проснулись?»
«Нет. Если бы я проснулась, я бы умерла от страха. Наверно, я кричала, как кричат во сне. Меня никто не слышал. Но я хорошо помню эту жуткую боль. И запах…»
«Какой запах?»
«Запах горящего мяса».
«Вы слышали запах горящего мяса?»
«Да. Эта печать жгла мою правую грудь».
«То есть вам выжгли грудь, а вы даже не проснулись?!»
«Нет. Я же вам говорю: если бы я проснулась, я бы умерла со страху!»
«Вам не кажется, что это странно? Вам — без всякой анестезии — выжигают грудь, а вы даже не просыпаетесь!»
«Это же было мгновенно! Эта раскаленная штука прожгла одеяло, впилась мне в грудь и тут же отлетела. Как будто меня проштамповали. И все. А потом было больно, но уже не так. Терпимо. Я плыла по морю. Оно было прохладное и зеленое. Оно лечило меня. А утром… Я проснулась и ничего не помнила. Я откинула одеяло и босиком пробежала в ванную. И только там, когда я увидела себя в зеркале…»
«Что? Что вы там увидели?»
«Вы знаете что! Я увидела, что у меня нет правой груди. А только это пятно. Как свежий ожог…»
«Подождите, Катрин! Вернемся к началу. Вы сказали, что видели какой-то луч. Какой это был луч? Узкий? Широкий?»
«Я не знаю…»
«Красный? Желтый? Оранжевый?»
«Я не помню».
«Как долго вы его видели?»
«Я не помню. Не знаю…»
Джеймс Л. Фаррон, шеф нью-йоркского ФБР, остановил видеомагнитофон, а его ассистент пустил по рукам присутствующих стопку больших, 21 на 28 сантиметров, фотографий. Присутствующих в конференц-зале было не меньше сотни — сотрудники ФБР из Манхэттена, Куинса, Бронкса, Бруклина и Стейтен-Айленда. То есть все special agents — специальные агенты, которых можно и нельзя было оторвать от охоты за воротилами наркобизнеса, убийцами, грабителями банков, похитителями детей и главарями итальянской, корейской, русской, кубинской и прочих нью-йоркских мафий, — все сидели сейчас на 18-м этаже стеклянно-зеленого небоскреба на Федерал-Плаза, 28. Многих из них Марк хорошо знал, некоторых никогда не видел, но и те и другие были, конечно, сливками сливок ФБР. Уж если Фаррон сгреб сюда даже половину отдела контршпионажа и если тут, помимо сотрудников ФБР, сидит еще человек двадцать из службы «Секретный сервис» и Агентства национальной безопасности…
А ведь всего пять дней назад, когда эту пленку переслали в ФБР из полицейского участка Ист-Сайда — восточной стороны Нью-Йорка, все оперативные дежурные ФБР были уверены, что выжженная грудь — это, конечно, бред очередной шизофренички. Запах горелого мяса — бррр! И как только у этих умников из полиции хватает времени заниматься такой ерундой! Да еще дергают ФБР!
Но через двадцать минут после допроса первой жертвы (Катрин Хилч, 32, одинокая, 66-я Восточная улица, 43, в Манхэттене) еще одна молодая женщина с точно таким же ожогом на месте правой груди вызвала полицию. И тоже на Ист-Сайде. А спустя десять минут — еще шесть! И затем в течение пяти ночей это обрушилось на город таким валом, что теперь ни один из агентов, глядя и слушая видеозаписи допросов пострадавших женщин, не позволит себе ни ухмылки, ни брезгливой гримасы. Они держали в руках сто шестьдесят женских фотографий, и все — со свежими ожогами на месте правой груди! Словно первая ночь была как бы пробной, пристрелочной — только восемь выжиганий, но зато уже во вторую ночь — двадцать шесть, в третью — сорок, в четвертую — тридцать семь, а в ночь на сегодня — сорок девять! И каждая из пострадавших — молодая одинокая белая женщина из среднего и выше среднего класса. Ист-Сайд, Ривер-Сайд, Гринвич-Виллидж, Баттэри-Таун — самые престижные районы Манхэттена. У всех — квартиры или студии в домах с круглосуточной охраной или с системой полицейской тревоги. Но даже тщательный обыск этих квартир опытными детективами и экспертами полиции и ФБР не дал никаких результатов — ни следов преступников, ни отпечатков их пальцев. И собаки оказались бессильны — во всех 160 квартирах они не нашли ничего подозрительного, разве что пару дюжин крохотных пакетиков кокаина и марихуаны. Хотя одеяла, которыми по ночам укрывались женщины, оказались действительно с прожженными дырами. Марк, которого вместе с пятью десятками манхэттенских агентов бросили в это дело еще позавчера, собственноручно упаковал два таких одеяла в пластиковые пакеты и отправил в лабораторию на химический и спектральный анализы. Впрочем, врачи манхэттенского медицинского центра «Маунт-Синай», где проходят осмотр все жертвы этой мистической эпидемии, поставили диагноз и без лабораторных анализов: ожог раскаленным предметом. А заключение лаборатории ФБР подтвердило этот вывод научно: все одеяла прожжены металлическим тавром размером с серебряный доллар.
Но даже при наличии научных анализов — что делать?
3 октября, когда сообщение о первых восьми ожогах вырвалось по двенадцатому телеканалу в утреннем выпуске новостей (а как удержишь? у журналистов в полиции свои осведомители, да и в больницах любой врач и медсестра просто мечтают появиться на телеэкранах!), так вот, в первый день нью-йоркская публика отнеслась к этой новости скептически. Выжженная грудь?! Ерунда! Если это не очередная дурацкая утка таблоидов, то новое извращение мазохисток. На кого это могло произвести впечатление? Люди давно привыкли к телевизионным ужасам куда страшнее — серийным убийствам, изнасилованиям, пыткам заложников, взрывам посольств, замерзающим детям в Боснии, ходячим скелетам в Сомали и трупам, сброшенным в шахты Хорватии. Каждый день журналисты крутят перед телезрителями земной шар и показывают им, где еще наша прекрасная планета вспучилась извержением ненависти и зверства. Люди видят это на завтрак, на обед и на ужин. Смотрят и… переключаются на другой канал. И только когда журналисты — все вместе и сразу по всем телеканалам — обрушивают на публику горы трупов или толпы голых детских скелетов со вспученными от голода животами, люди вытаскивают чековые книжки, отсылают чек в пользу жертв очередной катастрофы и — забывают о ней.
Потому что у каждого своя жизнь, свои раны и свои личные катастрофы.
Короче, первые сообщения о грудных ожогах на Ист-Сайде не произвели на ньюйоркцев никакого впечатления. Но когда на следующее утро еще двадцать шесть молодых женщин были доставлены в «Маунт-Синай Медикал-центр» со жжеными ранами вместо правой груди, дневные таблоиды тут же вынесли эту новость на первые страницы:
34 ВЫЖЖЕННЫЕ ГРУДИ ЗА ДВЕ НОЧИ —
МИСТИКА ИЛИ РЕАЛЬНОСТЬ?
ГДЕ МОЯ ГРУДЬ?!!
и
ПОСЛЕ ВЗРЫВА ВСЕМИРНОГО
ТОРГОВОГО ЦЕНТРА — НОВЫЙ ТЕРРОР
НА ИСТ-САЙДЕ!
Однако «серьезные» «Нью-Йорк таймс», «Уолл-стрит джорнэл» и национальное телевидение еще молчали. Они изучали, насколько эта новость реальна и — главное — достаточно ли она солидна для их уровня. Потому что одно дело взрыв во Всемирном торговом центре, гибель принцессы Дианы, авария на русской космической станции «Мир» или очередной теракт палестинцев в Израиле, и другое дело — какие-то отвратительные выжигания грудей. Каждый из трех самых знаменитых ведущих вечерних теленовостей ревниво выяснял, снизойдет ли его конкурент на другом телеканале до столь «низкопробной» новости. И так бы и тлели эти происшествия в разряде сомнительных, если бы вечером 4 октября не произошло нечто из ряда вон выходящее.
А произошло вот что. Рон Питтерс, знаменитый ведущий теленовостей Второго телеканала, выяснив буквально за минуту до своего выхода в эфир, что два его конкурента на Третьем и Первом каналах воздерживаются от сообщений насчет выжженных грудей, тут же выбросил из своей программы эту, как он выразился, «сомнительную дешевку». И вдруг его партнерша Лана Стролл, та самая знаменитая Лана Стролл, которая всегда заменяет Питтерса во время его отпусков и поездок в горячие точки планеты за специальными репортажами, — эта самая Лана вдруг разразилась истерикой. Прямо в студии.
— Ах, дешевка! Ты называешь это дешевкой? — закричала она, в бешенстве рванула на себе платье и показала Рону и всей студии свежий багровый ожог на месте своей правой груди. — Смотри! Это дешевка? Я ношу эту дешевку третий день!
Через несколько секунд, когда телекамеры уже вынесли ее рану в эфир, Лана пожалела о своем порыве. Но было поздно — от Нью-Йорка до западного побережья миллионы женских глаз уже были прикованы к телеэкранам. А Рон Питтерс брал у Ланы самое сенсационное интервью сезона — тут же, alive, в прямом эфире.
— Как это случилось, Лана?
— Так же, как у других. Во сне! — рыдала она.
— Ты была одна?
— Конечно, я была одна! Ты же знаешь, что я разошлась с мужем шесть лет назад!
— И как это случилось? Что ты видела?
— Сноп света. Яркий луч откуда-то сверху, из космоса. И в нем летела эта раскаленная печать. Прямо в меня. И прожгла мне грудь…
— И поэтому ты два дня не выходила на работу?
— Да.
— Но почему ты не заявила в полицию?
— Потому что я не хотела такой известности!
Оторопь — вот слово, которое лучше всего передает состояние Нью-Йорка в эти минуты. Еще не ужас и не страх, еще никто не верит в реальность такой же угрозы для себя, для своей сестры или дочки, но… В квартирах, в домах, в кафе, в барах люди прерывали разговоры и с недоумением вглядывались в экраны: что? неужели Лана Стролл — тоже?! Так это — правда? Это — всерьез ? Нет, не может быть! Сейчас Лана рассмеется и скажет, что это «practical joke», мистификация и пародия на таблоидные сенсации.
Однако уже другие сюжеты — про землетрясение в Италии, «нечистые» методы сбора средств на избирательную кампанию президента и т. д. и т. п. — сменили первый сюжет, а никто не спешил разуверить публику в достоверности этих странных ожогов у семидесяти четырех, нет, теперь уже — у семидесяти пяти женщин! Больше того, теперь никто толком не знал, сколько же на самом деле женщин подверглись такой экзекуции. Одна ли Лана Стролл скрыла свой мистический ожог от полиции или еще дюжины? Сотни?
Женщины в недоумении хлопали ресницами, мужчины чесали затылки, подростки при слове «грудь» ухмылялись скабрезными улыбками, а на 18-м и 19-м этажах высотного здания на Федерал-Плаза воцарилась та напряженная и озабоченная тишина «накопления информации», которая появляется в ФБР при кризисах национального масштаба. Когда в вашем городе кто-то еженощно выжигает груди десяткам женщин, а у вас нет даже малейшего следа преступника — это ли не кризис? И конечно, первое, что приходит в голову, — НЛО, инопланетяне, голливудский ужас в реальной жизни…
Но даже и в этой обстановке преждевременным и странным прозвучал телефонный звонок, раздавшийся в кабинете Джеймса Л.Фаррона сразу после вечерних теленовостей.
— Кто? Кто? — изумленно переспросил он у телефонной трубки.
Ему не ответили. Там, на том конце провода, в Вашингтоне, секретарь Первой леди уже переключил его на хозяйку, и Джеймс услышал хорошо знакомый голос жены президента:
— Джеймс, что там у вас происходит в Нью-Йорке? Неужели это все — правда?
— Да, мэм.
— Я думаю, вам понадобится наша помощь. Я имею в виду, моя и мужа.
— Я не откажусь, мэм. Спасибо.
Через час в его офис начали прибывать бригады руководящих работников ЦРУ, Агентства оборонной разведки и Службы космического слежения.
2
Катрин Хилч (32 года, одинокая, шатенка, глаза серые, рост 154, адрес: 66-я Восточная улица, 43, кв. 67) всегда ходила на работу пешком. Всего один квартал на восток до Мэдисон-авеню и восемь кварталов вниз по Мэдисон до «Блу тауэр» (Голубая башня) — в любую погоду это была легкая утренняя прогулка с небольшой и тайной игрой по дороге. Если на пути от дома до офиса Катрин не удавалось насчитать хотя бы пяти восхищенных мужских взглядов, задержавшихся на ее кукольно красивом личике, это означало, что сегодня она выглядит ужасно. Но, слава Богу, таких дней почти не было. В девять ноль-ноль Катрин поднималась лифтом на 32-й этаж «Блу тауэр», в редакцию журнала «Стиль и дизайн», где работала редактором. Конечно, денег эта работа давала немного, всего 570 зеленых в неделю, но выручал отец. Это он купил Катрин студию в Манхэттене, каждые два года обновлял ей «ауди» и подбрасывал пару тысяч на одежду в Рождество и в день ее рождения. Для хирурга «Лонг-Айленд госпитал» с доходом 370 000 в год это было необременительно. А на все остальное Катрин зарабатывала сама и не искала место прибыльнее — работа в журнале доставляла ей море удовольствия. Всегда в вихре нью-йоркской жизни, среди энергичных, талантливых, остроумных и прекрасно одетых молодых архитекторов, художников, фотографов и дизайнеров. Правда, сама Катрин не была ни художницей, ни дизайнером, а только литературным редактором, но зато — с дипломом Йельского университета, прекрасной фигурой и с идеальным для редактора умением упрощать самые, казалось бы, неупрощаемые пассажи в статьях именитых авторов.
Короче, все было замечательно в жизни Катрин Хилч, за исключением того, что все ее серьезные и более-менее длительные романы (не так много, всего четыре!) выпали на мужчин женатых. Блистательных, талантливых, остроумных, светских, интеллигентных, тонких, преуспевающих в своем бизнесе, нежных и неукротимых в постели, но… женатых, черт бы их побрал! Правда, все четверо клятвенно заверяли Катрин, что вот-вот разведутся. Но это «вот-вот» длилось в первом случае два года, во втором — полтора, а в третьем — почти четыре! А потом каким-то непостижимым образом там, в той семье, у законной жены «случайно» рождался ребенок, и смущенный отец разводил руками: «Извини, дорогая, я даже не могу представить, как это случилось! Но ты же понимаешь: ребенка она мне не отдаст, а уйти… Нет, от ребенка я не могу уйти! Давай все оставим как есть. Пока, на время…»
Ну а последний ее избранник оказался просто подонком. Блистательным, нежным, интеллигентным и аристократичным подонком. Прожив с Катрин два года, он действительно развелся со своей женой и тут же, назавтра, женился на внучке сенатора Патрика Ллойда. И укатил в Вашингтон.
После этой шутки судьбы Катрин сказала себе: все, точка, никаких женатых, пусть это даже сам Дональд Трамп! Ну а если честно, она впала в депрессию. Она стала бояться всех этих блистательных, остроумных, талантливых, светских и интеллигентных мужчин из ее окружения в «Стиле и дизайне». Ее больше не смешили их шутки, она не верила их комплиментам и не отвечала на их пассы. Она стала искать кого-то попроще, заземленнее, надежнее. Такого, как ее отец. Но в «Стиле и дизайне» и в окружающем этот журнал мире выставок, презентаций и вечеринок не было ни холостых хирургов, ни сорокалетних адвокатов. И Катрин вдруг обнаружила, что в тридцать два года, в том возрасте, когда все ее школьные и университетские подруги уже родили по второму или даже по третьему ребенку и живут хлопотной семейной жизнью, она — одна! Одна в Манхэттене! До ближайшего человека, который ее действительно любит, — до ее отца — больше часа езды!
Она пробовала занять свои вечера чтением, потом стала сочинять роман, но через неделю бросила. Черт возьми, ей уже 32 года, она не может терять время на эту писанину! Однако не идти же ей — ей, принцессе «Голубой башни»! — в Single’s bar, Бар одиноких! К тому же те, кто ей нужен, — серьезные врачи, адвокаты, бизнесмены — они тоже не ходят в уличные бары. А куда они ходят? В спортивные клубы? Но потеть каждый день по полтора часа в «Клубе здоровья» в ожидании, когда какой-нибудь потный мужик скажет тебе: «Привет, как тебя зовут, крошка?» — извините, до такой пошлости она не опустится! Обратиться в бюро знакомств? «Знаменитая сваха Марта Грей обладает самой большой в Нью-Йорке картотекой одиноких адвокатов, врачей и бизнесменов, мечтающих связать свою жизнь с женщиной, достойной их интеллектуального и социального уровня…» Бррр! Можно себе представить этих импотентов, которые сами не в состоянии были закадрить девку ни в колледже, ни в университете, ни даже среди своих клиенток! Нет, к черту бюро знакомств, это тоже ниже ее достоинства!
Но с другой стороны, стоять каждый вечер у окна своей студии и, глядя на 66-ю улицу, пить водку с апельсиновым соком — одной! — это можно? Три недели назад она дошла до того, что стала покупать журнал «Нью-Йорк, Нью-Йорк» и читать страницы «Strictly Personal» — «Сугубо личное». Впрочем, сама она, конечно, не станет давать такие идиотские объявления, как «Pretty, witty, leggy and sexy blond leaving September 14th for romantic night with you» («Приятная, умная, длинноногая и сексуальная блондинка резервирует четырнадцатое сентября для романтической ночи с тобой») или «Beautiful, Slender, Sweet Manhattenite desires family-oriented professional to share love and laughs forever» («Прекрасная, стройная, сладкая манхэттенка жаждет ищущего семью профессионала, чтобы разделить с ним веселье и вечную любовь»). И она не станет отвечать на зазывные мужские объявления типа «Succesful Wall Street Executive is looking…» («Преуспевающий руководитель фирмы на Уолл-стрит ищет…») или «Tall Handsome Lаwyer» («Высокий симпатичный адвокат»)… Впрочем, это любопытно. «Tall Handsome Lаwyer — New to New York — 37, succesful, down-to-earth, Yele-educated, athletic, supportive, reliable» («Высокий симпатичный адвокат — новичок в Нью-Йорке — 37 лет, преуспевающий, земной, с йельским образованием, спортивный, надежный, отзывчивый и способный помочь…»). Черт возьми, да ведь это как раз то, что она ищет! Земной, надежный, 37-летний адвокат с йельским образованием! Почему не попробовать? Ради шутки — попробовать, а? «Photo/note/phone. Мailbox 2214» («Фото/письмо/телефон. П/я 2214»). Гм…
Посмеиваясь сама над собой, Катрин быстро — пока не передумала — открыла один из пяти своих фотоальбомов, тут же наткнулась на свою лучшую фотографию (в полный рост, на лыжах, в Вермонте, смеющееся лицо, волосы распущены и приснежены — короче, первый класс!). Правда, рядом стоит этот подонок Рик, который бросил ее ради дочки сенатора, но она отрезала Рика к чертям собачьим, а на обороте своей половины фотки написала просто и коротко: «Достаточно ли я хороша для преуспевающего адвоката? Йельски образованная Катрин, тел. (212) 688-76-55». И тут же выскочила из дома за продуктами в соседний «Эмпориум фуд», а по дороге отправила письмо в журнал «Нью-Йорк, Нью-Йорк», на почтовый ящик «Высокого симпатичного адвоката».
Она была уверена, что через пару дней он позвонит. Еще бы! Ей, Катрин, принцессе мэдисонской «Голубой башни»! Ну если не через два дня, то через три — как только из журнала перешлют ему ее фотографию. Она уже строила планы, как будет показывать ему Нью-Йорк, где она родилась и выросла, и рассказывать об архитекторах, построивших музей Гуггенхайма, Рокфеллеровский центр, собор Святого Патрика, Публичную библиотеку, Тайм-сквер…
Но никто не позвонил ей ни через три дня, ни через пять, ни даже через неделю!
И это ее доконало! Если какой-то ничтожный провинциальный адвокат, только что приехавший в Нью-Йорк, пренебрег ею…
Когда и через неделю ее автоответчик не зарегистрировал никаких звонков, Катрин решила, что все, хватит, сегодня же вечером она пойдет в «Белый попугай» или в «Яблоко Евы», напьется там до чертиков и — гори все огнем! Даже если ее подцепит какой-нибудь лысый еврей, она не откажет. Лишь бы у него не оказалось СПИДа…
Но внезапная мигрень разрушила эту затею. Вообще-то мигрени случались у Катрин и раньше, особенно при периодах, но не такие сильные, как в этот вечер. К тому же до периода было еще две недели, так что эта мигрень была совершенно неожиданной и какой-то не такой, как всегда. Тупой, что ли? Навязчивой? Словно что-то сжало ей голову, придавило тело и сковало движения, заставляя не двигаться, лечь в постель… Пришлось отменить поход в «Белый попугай» (черт с ним!), принять тайленол (который не помог), посмотреть телевизор (сплошная муть, хотя и кабельное телевидение!) и лечь спать в десять тридцать. Интересно, что, несмотря на мигрень, она заснула почти мгновенно. Но потом…
Господи! Потом был весь этот ужас — узкий алый луч из космоса и летящая по этому лучу раскаленная печать. Прямо к ней, спящей и оцепеневшей от страха. Словно ты видишь, как в тебя выстрелили и как пуля летит в твою грудь — неотвратимо, стремительно. А ты не можешь и пальцем шевельнуть, не можешь уклониться, спастись, защититься. А раскаленная печать легко проходит сквозь крышу твоего дома, потом сквозь чужие квартиры, потолки и полы и — кометой прожигает твое одеяло и грудь! Адская боль, разламывающая мозги… твой собственный крик — немой, как под водой или в немых кинофильмах… запах горящего мяса и — снова сон, будто тебя накрыли подушкой или опустили под воду. Только теперь эта вода — не глухая и не тяжелая, а целебная, заживляющая раны, бодрящая. И утром — никакой боли, но вместо правой груди — это пятно ожога, которое никто из врачей не может ни объяснить, ни понять. И которое так быстро исчезает, что даже удивительно. Кожа высветилась, подтянулась, и — самое интересное — спустя четыре дня Катрин показалось, что левая грудь стала наливаться и крепнуть, как при сильном возбуждении. Впрочем, почему же как при возбуждении? Возбуждение реально и еще какое! Даже дыхание перехватывает! И сосок торчит так, что хочется самой дотянуться до него губами…
Да, если первые три дня Катрин была в шоке, с ужасом разглядывала себя в зеркале, думала о самоубийстве, следила за сообщениями о новых ожогах, а на работе избегала сочувствующих взглядов коллег, которые обращались с ней столь осторожно, словно ее переехала машина, то на четвертый день ее вдруг совершенно перестали интересовать эти разговоры об инопланетных пришельцах-палачах, статистика их новых жертв и вообще вся эта муть под названием «нью-йоркская грудная лихорадка». Она даже начала испытывать тайное превосходство над этими миллионами нью-йоркских женщин, которые каждую ночь трясутся от страха в ожидании ожогов. Словно она уже вышла из зоны обстрела и оказалась в другой, безопасной зоне, где какая-то странная сила подняла и напружинила ей левую грудь, развернула плечи, сделала ее взгляд дерзким и острым, а походку — уверенной и стремительной. И теперь не она, а мужчины стали отводить глаза при встрече с ее глазами. Но — тут же и возвращались взглядами к ее фигуре. Катрин и раньше никогда не носила бюстгальтеров, считая, что ее грудь не нуждается ни в каких подпорках. Правда, на второй и на третий день после того ужасного исчезновения правой груди она, отправляясь на работу, все-таки надела лифчик, заполнив ватой пустоту в правом колпачке. Но это было глупо и унизительно, все равно все — даже прохожие на Мэдисон-авеню — знали, что там, справа, у нее ничего нет. Или ей казалось, что вся Мэдисон-авеню пялится на нее, когда она идет на работу? Нет-нет, это так и было! Ведь газеты, радио и телевидение уже круглые сутки кричат о новых жертвах космических ожогов, и, конечно, все мужики теперь пристально всматриваются в фигуры встречных женщин. Особенно тут, на востоке Манхэттена.
Однако на четвертый день Катрин не надела бюстгальтер. И не потому, что он, к ее изумлению, стал ей тесен. А потому что вообще — ну вас всех к черту! Прохожих, пялящих на нее глаза, сотрудников редакции, обращающихся с ней как с больной СПИДом, ученых, с умным видом разглагольствующих по телевизору о «лучах из космоса», и следователей ФБР и Секретного сервиса с их телефонными звонками и дурацкими вопросами, не вспомнила ли она еще что-нибудь из событий той ночи… Да, к черту вас всех! То, что у нее есть — ноги, задница, шея и полубюст, — вот оно! А чего нет — так и нет, и горите вы все голубым огнем, если вас это шокирует! Вчера Катрин даже нарочно надела блузку, которая обтянула ее так, что левая грудь просто торчком выперла на фоне совершенно плоской правой половины торса.
И тут это случилось. Буквально на второй минуте ее пути на работу Катрин обнаружила, что на всей Мэдисон-авеню нет мужика, который не оглянулся бы ей вслед. Да, именно ей, Катрин, а не какой-то грудастой девице с двумя пышными сиськами за пазухой! Спешившие на работу молодые клерки, бизнесмены в своих авто и лимузинах, шоферы такси, продавцы газет и горячих «хот-догс» — все поворачивали головы ей вслед, и при этом вовсе не жалость к ней, «инвалидке» и «жертве», была в их глазах. А — оторопь. Словно своим демонстративным, с обтянутым полубюстом, выходом на Мэдисон-авеню, как на авансцену нью-йоркской жизни, Катрин бросила вызов не только тысячелетнему стереотипу мужского представления о женской красоте, а потрясла его. Потрясла настолько, что, придя в себя, эти же мужики выражали свои ощущения с запоздалой, но типично мужской прямолинейностью.
— Фью-и-фить! — присвистывали одни.
— Ни фига себе! — бормотали другие.
— Ву-а-ля! — восхищенно цокали третьи.
Катрин шла по Мэдисон-авеню, как кинозвезда. Утреннее солнце «индейского лета» и жаркое мужское внимание заливали ее тело такой сексуальной энергией, что, казалось, эта энергия лучилась вокруг нее, как нимб, и волнами катилась перед ней вниз по авеню, заставляя даже идущих далеко впереди мужчин тревожно оглядываться, а потом, увидев Катрин, хлопать своими дурацкими и еще ничего не понимающими глазами. И — замирать на месте…
Никогда прежде, даже на рождественском конкурсе красоты в «Блу тауэр», Катрин не испытывала такого головокружительного успеха.
— Шик!
— Cool!
— Отпад!
Но — это было вчера, четвертого октября. А сегодня густой серый дождь накрыл город. Плащи скрыли женские фигуры. Зонтики и стекающие с них потоки воды отгородили людей друг от друга. И Катрин опять превратилась в ординарную прохожую, до которой никому нет дела. Но наверно, когда она добежит до «Голубой башни», там, внутри здания, все изменится. Еще в вестибюле она снимет плащ, и все это похотливое мужское стадо тут же свернет себе шеи, а их взгляды будут опять пожирать ее вызывающе одногрудую фигуру. А наверху, в «Стиле и дизайне», мужчины под любым предлогом будут, как вчера, тормозить у ее стола, нести всякую якобы остроумную чушь (старательно избегая темы космических ожогов), а сами — пялиться своими жадными зенками на ее левую грудь с торчащим, как острый ниппель, соском. Господи, как она презирает их всех! Презирает и хочет…
Цоканье копыт по мостовой прервало ее мысли. Катрин замерла на месте. Вверх по авеню ехали два конных полицейских. Они были в сапогах, плащ-накидках и с пластиковыми обертками на фуражках. Но не полицейские заставили Катрин затаить дыхание, а их кони. Два крупных, каштановой масти коня, несколько тяжеловатых, но зато с такими широкими и мощными, как боевой панцирь, крупами! Высокие сильные ноги, крутой изгиб шей, коротко стриженные гривы, уши торчком, влажные от дождя морды, сливовые глаза, пар из ноздрей.
Катрин никогда так пристально, в упор не рассматривала лошадей. И никогда не сидела на лошади, хотя этот подонок Рик несколько раз уговаривал ее поехать в конюшни парка Ван-Кортланд, где его родители держали какого-то немыслимого арабского скакуна. Но скорее всего это был типичный для Рика треп — арабский скакун наверняка оказался бы старой клячей. И вообще Катрин была равнодушна к лошадям. По семейной легенде, ее отец в детстве, восьмилетним мальчиком, занимался конным спортом, но однажды его тихая учебная лошадь без всяких причин понеслась галопом, сбросила его, он упал и сломал себе ногу. Нога, конечно, срослась, но с тех пор отец не подходит к лошадям, а уж посадить на лошадь единственную дочь — об этом не могло быть и речи! Девочкой Катрин умоляла его купить ей хотя бы пони, ведь почти у всех их соседей в Лонг-Айленде, пригороде Нью-Йорка, есть настоящие лошади! Но вместо коня отец купил ей добермана, потом попугая величиной с орла, потом — двух павлинов, а потом… Потом и лошади, и павлины перестали интересовать Катрин, потому что ей исполнилось четырнадцать лет и ее стали интересовать совсем иные твари.
Но теперь Катрин вдруг увидела и почувствовала, что лошадь — это не просто красивое и мощное животное, пригодное для верховой езды. Это еще что-то. Что-то притягивающе родное и близкое. Как родственник, потерянный в раннем детстве и неожиданно возникший из небытия.
Катрин стояла на тротуаре, глядя вслед полицейским и слушая удаляющийся цокот копыт по мокрому асфальту.
А затем повернулась и стремительно пошла домой. Она точно знала, чего она хочет, это было сильнее даже самого острого сексуального возбуждения, и никакие мысли о работе не могли остановить ее, вернуть в «Стиль и дизайн». Не поднимаясь в свою квартиру, она спустилась лифтом в гараж и уже через десять минут неслась в своей бежевой «ауди» вниз по Ист-Сайду, к Мидтаун-туннелю. Хотя «грудная лихорадка» уже заполнила основные нью-йоркские магистрали машинами с бегущими из города женщинами, в сторону Лонг-Айленда еще можно было проскочить. При въезде в туннель Катрин видела в руках у торговцев газет свежие «Пост» и «Дейли ньюс» с аршинными заголовками о новых жертвах ночных ожогов, но она даже не купила газету — ее это уже не интересовало. Уплатив за туннель, она прибавила газ и помчалась на восток по скоростному шоссе «Лонг-Айленд экспресс-уэй».
Вскоре ветер очистил небо впереди нее, сухое шоссе и яркое солнце встречали теперь ее машину.
Через сорок минут Катрин была на северо-востоке Лонг-Айленда, в графстве Саффолк, и перешла со скоростного шоссе на 25-ю дорогу. Она знала, что не застанет отца дома, он уже вторую неделю на Гавайях, на медицинской конференции. «Папа, ну какие конференции длятся две недели?!» — «Нет, конечно. Конференция будет четыре дня, а потом я задержусь там, отдохну. Если ты не возражаешь». — «Отнюдь! Желаю хорошо провести время!» Интересно, с кем он там отдыхает и почему скрывает это от нее, Катрин? Мать умерла восемь лет назад, он мог бы уже и открыто познакомить Катрин со своей новой подругой. Но наверно, эта подруга так молода, что он просто стесняется. А с другой стороны, очень хорошо, что в эти дни он оказался на Гавайях и понятия не имеет о том, что именно его дочь — первая жертва этих мистических ночных ожогов.
Их старый-старый дом на Ваддинг-Ривер. Раньше, в детстве, он казался Катрин большим и солидным, как средневековый замок. Но, работая в «Стиле и дизайне», она поняла, что такое по-настоящему большой дом. А их двухэтажный домик на речке Ваддинг — это действительно старый дом, требующий серьезной реновации. Впрочем, сейчас ей не до сантиментов по поводу отцовского дома. Она тормознула на гальке у выцветшего парадного крыльца, взбежала к двери, открыла ее своим ключом, сбросила туфли, пробежала через холл наверх, в свою комнату, и стала переодеваться. Долой плащ, юбку и тонкую шерстяную блузку! Брюки, свитер, шерстяные носки, кроссовки и грубая куртка — вот что ей нужно.
Еще через десять минут ее «ауди» промчалась вдоль редких особняков и ферм на пустынной Вайлдвудской дороге и тормознула перед вывеской
JIM WHITE’S FARM. HORSES.
RENT, LESSONS, SAIBLES
(Ферма Джима Вайта. Лошади. Аренда, уроки, конюшни)
Семидесятилетний Джим Вайт с недоверием оглядел Катрин с ног до головы. Он не любил давать своих лошадей незнакомым людям. Правда, Катрин — дочка доктора, который три года назад удалил его сестре огромную опухоль в щитовидной железе, и с тех пор у сестры — никаких проблем!
— На сколько ты хочешь лошадь?
— На час-полтора.
— Я никогда не видел тебя на лошади. Где ты училась ездить?
— В Нью-Йорке, в парке Ван-Кортланд, — легко соврала Катрин.
— О’кей, пойдем посмотрим, что я смогу тебе дать.
Он пошел в конюшню, искоса наблюдая за идущей рядом Катрин. Не нужно быть экспертом-лошадником, чтобы определить, знает человек лошадей или не знает. Достаточно посмотреть, как этот человек реагирует на запах конюшни. Потому что как тут ни убирай и ни проветривай, а запах конюшни — это запах конюшни, а не духи «Элизабет Тэйлор». Лошади едят овес, а овес дает газы, simple like this — вот и все. А кроме того, лошади потеют, испражняются и т. п. И непривычному человеку этот букет запахов шибает в лицо так, что поначалу никто не может сдержать гримасу, тем более — женщины.
К его изумлению, Катрин на подходе к конюшне вобрала в себя этот запах полной грудью, и лицо ее высветилось возбужденной улыбкой. Джим успокоился. Только настоящие лошадники могут так неподдельно радоваться встрече с лошадьми. Но конечно, на первый раз он даст ей Гнома или Богему — самых спокойных и старых.
Он вошел в конюшню и сказал:
— О’кей, у меня тут двадцать лошадей. Правда, пять не моих…
И — остановился, потому что Катрин уже не слушала его. Она пошла вдоль стойл — медленной и словно завороженной походкой. Странный шум заполнил ей голову. Наверное, так чувствует себя бывший военный пилот, оказавшись на аэродроме, где готовые к полету самолеты гудят турбинами. Катрин даже встряхнула головой, пытаясь сбросить это наваждение. Но нет, наваждение не исчезло. И кроме того, оно было приятно, оно наполняло ее кровь мощными потоками адреналина. Отличные ездовые лошади были перед ней. Конечно, она ничего не понимала в лошадях, но каким-то совсем нерациональным знанием она вдруг почувствовала каждого коня и каждую лошадь, мимо стойл которых она шла. И — что еще поразительнее — лошади почувствовали ее. Джим Вайт, потомственный лошадник, начавший ездить верхом еще до того, как стал ходить своими ногами, сразу увидел, что между его лошадьми и этой Катрин возникло поле полного доверия. Кони всхрапывали ей навстречу тем добродушным всхрапом, которым встречали по утрам только его, Джима. Они тянулись к Катрин мордами, заигрывающе поводили ушами и передергивали шкурой, демонстрируя готовность ускакать с ней в любые дали. Молодая арабская кокетка Жасмин стала бить землю передним левым и задним правым копытами, так откровенно напрашиваясь и набиваясь, как проститутка на 42-й улице. А когда даже бешеный Конвой, драчун и гроза конюшни, еще издали приветливо заржал навстречу этой Катрин, у Джима просто челюсть отвисла от изумления.
— Где, ты сказала, ты училась езде?
Катрин, не ответив, дошла до конца конюшни и остановилась напротив стойла Конвоя.
— Этот. Я беру этого, — сказала она уверенно.
— Извини, — сухо ответил Джим. — Этот не для верховой езды. Я могу дать тебе вон того, Гнома. Или вот эту, Богему. В крайнем случае — Миста.
— Сколько? — перебила Катрин.
— Тридцать долларов в час. О’кей, для дочки доктора я могу…
— Я спрашиваю, сколько за этого? — снова перебила его Катрин, показывая на Конвоя. В ее голосе появились властные, стальные нотки.
— Я же сказал тебе: этого я не даю.
— Сто долларов в час. Седлай!
Джим посмотрел ей в глаза. Два прямых клинка встретили его взгляд, и он вдруг ощутил, что не может выдержать ее взгляда. Он отвел глаза, бормоча:
— Он псих. Он даже меня не слушает.
— Не теряй время! — уверенно сказала Катрин. И вытащила из кармана чековую книжку. — Тебе заплатить вперед? Дать задаток?
Сомнение вернулось к старику Джиму. Где, она сказала, она училась? Но с другой стороны, черт их знает в этом Нью-Йорке, он не был там уже лет тридцать — может, теперь там уже и за верховую езду берут деньги вперед?
Через несколько минут Конвой был под седлом. При этом он не взбрыкивал, не храпел и даже не пытался помешать Джиму затянуть сбрую. Но еще больше старый Джим изумился, когда вывел Конвоя из конюшни, — он никогда не видел, чтобы женщины так запросто подходили к незнакомой лошади, а уж тем более к этому гиганту! Чтобы они так брались рукой даже не за луку седла, а за гриву коня и легко, не упершись и ногой в стремя, взлетали в седло. И уж конечно, он никогда не видел такой странной посадки. Вместо того чтобы тут же взять поводья, натянуть их и одновременно похлопать коня по шее, дружески, но жестко показав ему тем самым, кто тут кого контролирует, Катрин просто нагнулась через седло, обняла Конвоя за шею, а потом резко встала в стременах и сжала коленями его бока. Конвой заржал, но не злобно, а — черт бы его побрал — весело! Словно расхохотался. И — загарцевал, затанцевал от радости.
Джим даже приревновал его к этой Катрин.
— Не больше двух часов! — сказал он.
Катрин не ответила. Подобрав поводья, она уже выезжала с фермы, и Конвой сам свернул на север, к океану, точнее — к желтеющему прибрежному лесу, через который шла конная тропа.
Старый Джим проводил их взглядом. Нет, не понравилось ему, как эта Катрин сидит в седле. Такой посадке не могли научить ее в Нью-Йорке и вообще — нигде. Потому что было в этой посадке что-то не клубное, не светское, не аристократическое и не английское. Дикое что-то в этой посадке, запоздало подумал Джим и даже хотел окликнуть эту Катрин. Но…
Конвой уже нырнул под кроны Норс-Хилл-Форест — Леса северного склона и исчез за деревьями.
Джим почесал затылок, посмотрел на часы и пошел в конюшню. Было 10.48 утра. В конце концов, за сто долларов в час пусть она ездит хоть задом наперед.
Через час рыбаки графства Саффолк видели с моря странную картину. По пустынным пляжам, вдоль самой кромки воды, на высокой крупной лошади скакала женщина с распущенными волосами. Конь стремительно нес ее на восток, в сторону залива Меттитук. Океанская пена и мелкая прибрежная галька брызгали из-под его мощных копыт. Всадница, казалось, слилась с лошадью, ее волосы развевались от встречного ветра.
— Она сумасшедшая? — сказал один рыбак, наблюдая за ней в бинокль с сейнера, ставившего сети на тунца. — По песку! Она же загонит лошадь!
Еще через час эту странную всадницу видели строители кондоминиумов на пляжах Пеконика и Ошен-Вью. Потом — рыбаки Нортона и Гринпорта, самых северо-восточных поселков Лонг-Айленда.
После этого ее не видел никто.
В 16.25 старина Джим Вайт позвонил в полицию и заявил о пропаже коня, которого в 10.48 утра взяла напрокат Катрин Хилч, дочка доктора Хилча из городка Ваддинг-Ривер.
И почти одновременно с ним, в 16.40, одинокий яхтсмен, проплывая в трех милях от Ориент-Шор, самой северо-восточной точки Лонг-Айленда, заметил на берегу большое скопление чаек, орлов и грифов, а когда он направил туда свой бинокль, то увидел лежащих на песке коня и женщину. По тому, как спокойно расхаживали птицы по крупу коня и по телу женщины, яхтсмен понял, что он должен немедленно связаться по радио с полицией.
В 17.05 патрульная полицейская машина города Ист-Марион прибыла на место происшествия. Тяжелый мертвый конь лежал на боку, прижав своим весом левую ногу мертвой всадницы. Птицы уже обезобразили и лицо женщины, и морду коня и теперь вырывали и выклевывали у коня язык и гениталии…
В 17.39, когда «скорая помощь» доставила тело погибшей в больницу Ориент-Пойнта, врачи с изумлением обнаружили, что у нее нет правой груди и что смерть наступила вовсе не при падении лошади или шоке от перелома ноги, а до этого. И — главное — совсем по другой причине.
3
Нужно быть объективным: Нью-Йорк нелегко запугать, выбить из привычной колеи и заставить остановить круговерть колес бизнеса и развлечений. Как в 1993 году февральский взрыв Всемирного торгового центра в Нижнем Манхэттене не вызвал паники даже на 42-й улице, так и первые ночные ожоги женщин не произвели на Нью-Йорк никакого эффекта. И только на третий день, после появления на вечерних телеэкранах Ланы Стролл с ее плоским багровым пятном на месте правой груди и официальных сообщений о космических лучах, выжигающих по ночам женские груди, что-то стало меняться в городе. Он вдруг перестал быть мегаполисом, в котором двенадцать миллионов людей разрознены и не имеют никакого отношения друг к другу. Теперь какое-то тайное выжидание словно объединило его обитателей. Так учуявший опасность зверь замирает в ночном лесу. Так во время Второй мировой войны жители Лондона внутренне объединялись перед ночной бомбежкой.
Затаив дыхание, Нью-Йорк ждал наступающей ночи. Будет ли новая атака из космоса? Является ли это предвестником конца света, о котором предупреждал Нострадамус? Знаменитый телеведущий Рон Питтерс объявил, что остается в студии Второго телеканала на всю ночь, чтобы по «горячей линии» принимать сведения о новых ожогах. Его примеру тут же последовали «анкормэны» на других каналах, и даже Тэд Палл, ведущий общенациональной «Полуночной линии», самой серьезной и престижной передачи, объявил, что сегодня ночью он собирает в студии известных ученых и экспертов по связям с внеземными цивилизациями.
Между тем еще работали знаменитые нью-йоркские мюзиклы и еще в полную мощь сияла бродвейская реклама. Еще гремела музыка в дискотеках Гринвич-Виллидж и Вест-Сайда. Еще Курт Мазур дирижировал симфонией Бетховена в «Айвери-Фишер-Холл», и Лучано Паваротти пел в «Линкольн-центре». Гостиницы, рестораны, такси, кинотеатры, джазовые кафе, магазины, кабаре, торговые центры и закрытые элитные клубы — все работало, крутилось, звенело и сияло, совсем как раньше. И все же… Внутри каждого потребителя этих развлечений уже таилось жадное и знобящее любопытство: а что будет ночью? Падет ли и в эту ночь обжигающий космический луч на чью-то грудь? И если падет, то где? когда? на кого?
И особенно это интересовало только что прилетевших из Вашингтона сотрудников и руководителей Службы космиче-ского слежения, Агентства национальной безопасности и ЦРУ.
Конечно, многие жители Нью-Йорка еще шутили по поводу этих ожогов и с великосветским презрением отворачивались от наукообразных разглагольствований экспертов по «летающим тарелкам» и от вечерних выпусков городских таблоидов, которые напрямую орали крупными заголовками:
ПРИШЕЛЬЦЫ ИЗ КОСМОСА МЕТЯТ НАШИХ БАБ!
и —
БОЖЕ, ГДЕ МОЯ ГРУДЬ???
А также:
Е.Т., GO HOME!
LEAVE MY BREАST FOR MY JONNY!
(Пришелец из космоса, отправляйся домой! Оставь мою грудь моему Джонни!)
Но на следующее утро даже самые крутые скептики первым делом, еще до утреннего душа, включили радио и телевизоры. И услышали:
«…еще 37 жертв мистического выжигания! Бригада наших телеоператоров всю ночь дежурила в „Маунт-Синай Медикал-центр“, и вот самые последние новости. С пяти утра полиция начала доставлять сюда женщин, потерявших этой ночью правую грудь. К восьми утра их было уже 37! К сожалению, мы не имеем права показать их лица. Но нам удалось установить, что они, как и все предыдущие жертвы, — одинокие белые женщины в возрасте от 27 до 38 лет, из среднего и выше среднего класса. Каждая из них была в эту ночь одна в своей квартире и видела во сне летящий из космоса луч и раскаленную печать, которая прожгла ей грудь. Хотя представители Агентства национальной безопасности отрицают появление над Землей инопланетян и применение ими какого-то нового оружия, независимые эксперты обращают внимание на то, что правительство всегда старалось скрыть от публики информацию о появлении НЛО. С другой стороны, если эти мистические ожоги действительно совершаются космическими пришельцами, совершенно непонятно, почему в качестве объектов атаки они выбрали именно этих молодых и одиноких белых женщин Манхэттена, что означает эта атака и как долго она будет продолжаться. Согласно сведениям городского департамента статистики, в Нью-Йорке проживает около трех миллионов одиноких женщин, из них почти миллион — в Манхэттене…»
Страх может заставить людей сделать то, что еще вчера казалось невероятным. 5 октября к полудню все дороги в Нью-Йорке оказались забиты так, словно к ночи действительно ожидалось нашествие марсиан. Потоки машин, такси, лимузинов и автобусов мчались по скоростным «Гранд централ», «Вест-Сайд экспресс-уэй», «Диган экспресс-уэй», «Эф-Ди-Ар» и всем остальным городским хайвэям и магистралям. Они рвались к аэропортам и вокзалам. Мэр города и комиссар полиции выступили по телевидению с призывом прекратить панику и сохранять спокойствие. По их словам, тщательное и глубокое сканирование воздушного и космического пространства над всем Восточным побережьем США, предпринятое со спутников и с земли мощными радарами Пентагона и Службы космического слежения, свидетельствует о том, что ни в земной атмосфере, ни в ближнем космосе нет никаких НЛО, «летающих тарелок» или других космических пришельцев.
Однако все призывы городской администрации к спокойствию и благоразумию уже не помогали. Десятки тысяч одиноких белых женщин спешно покидали свои квартиры и дома не только в Манхэттене, Бруклине и Куинсе, но даже в Нью-Рашеле, Скарсборо и прочих белых резервациях вокруг Большого Яблока. Они бежали из Нью-Йорка — кто во Флориду, Калифорнию или даже в Европу, кто — к своим родителям в их загородные виллы, а кто — к бывшим мужьям и любовникам. Управление полиции, памятуя о грабежах магазинов в Лос-Анджелесе, учиненных тамошней чернью во время последних городских беспорядков, срочно вызвало из отпусков всех полицейских и запрудило улицы Манхэттена усиленными патрулями. Частные агентства по охране офисов и квартир проводили дополнительные наборы охранников. В небе Манхэттена появились патрульные вертолеты, следящие за положением в городе. Выше них кружили АВАКСы, нацеленные своими радарами на космос.
Между тем к вечеру количество машин на улицах и скоростных шоссе Большого Нью-Йорка удвоилось и даже утроилось, вызывая многомильные пробки. Потому что навстречу потокам машин одиноких женщин, бегущих из города, катил поток машин с одинокими мужчинами, на которых в Нью-Йорке вдруг вспыхнул бешеный и вчера еще немыслимый спрос.
Да, то, что раньше не могли сделать сотни бюро знакомств, семейных психиатров и церковных пасторов, вдруг свершилось само собой. В страхе перед очередной ночной атакой из космоса одинокие женщины ринулись вызванивать своих бывших мужей, брошенных любовников и отвергнутых ухажеров. Блюдами, доставленными из китайских ресторанов, наспех накрывались столы, зажигались свечи примирения, хлопали винные пробки, произносились нежные тосты и — неистовая, словно в последний раз, любовь сотрясала кровати и прочие ложа, давно забывшие звуки и запахи секса. Потом, иссякнув и ослабев, женщины забывались настороженным сном, не выпуская мужчин из своих судорожных объятий и, словно щитами, прикрываясь ими от раскаленной космической печати.
Конечно, телевидение и тут не упустило возможности превратить эту панику в прибыльное, как недавние похороны принцессы Дианы, телешоу. Прямо с хайвэев тележурналисты передавали интервью с застрявшими в пробках водителями:
«Куда вы едете, если не секрет?»
«В Манхэттен».
«К кому? К жене?»
«К бывшей подруге».
«Как давно вы ее не видели?»
«Два года».
«И что случилось сегодня?»
«Она позвала меня».
«Позвала — зачем?»
«Спасти ее от ожога из космоса».
«Значит, вы верите в эти космические выжигания?»
«Ну, я, может, и не верю… Но она боится».
«Означает ли это воссоединение? Вы поженитесь?»
«Кто знает! Я не смотрю так далеко. Я просто хочу ей помочь».
«Желаем удачи!»
Конечно, и Дэвид Леттерман, и Джон Лено, и другие короли вечерних развлекательных телешоу коршунами ринулись на эту тему, дающую безграничный простор для самых фривольных шуток и скетчей. Но порезвиться на этом поле им удалось только один вечер. На следующее утро даже самой легкомысленной публике стало не до шуток. К восьми утра еще сорок девять женщин с мистически выжженной правой грудью оказались в медицинском центре «Маунт-Синай», где их ждали целая бригада врачей и объединенная группа агентов ФБР, Секретного сервиса и Агентства национальной безопасности. Здесь же — но не внутри больницы, а на улице — дежурили сотни репортеров всех информационных служб мира, не говоря уже о десятках бригад американских телевизионных станций. И уже через час эти журналисты разнюхали и в срочных выпусках новостей вынесли на телеэкраны новую шокирующую информацию: из сорока девяти жертв прошедшей ночи семнадцать получили свои ожоги, находясь в постели вместе с вызванными для защиты мужчинами!
Именно эта новость дала последний толчок той безумной панике, которая впоследствии получила название
THE NEW YORK GREAT BREАST FEVER
или в переводе на русский:
ВЕЛИКАЯ НЬЮ-ЙОРКСКАЯ ГРУДНАЯ ЛИХОРАДКА.
И в тот же вечер, в 18.45, Марк Аллей и еще около ста специальных агентов и экспертов ФБР, Секретного сервиса и Агентства национальной безопасности были вызваны на экстренное заседание в штаб-квартиру нью-йоркского ФБР на Федерал-Плаза, 28, которое вел сам Джеймс Л.Фаррон. Но вовсе не потому, что накануне ему звонила Первая леди или что семнадцать женщин получили в эту ночь ожоги, несмотря на присутствие в их постелях представителей сильного пола. А потому, что час назад Фаррон получил из Лонг-Айленда информацию, о которой еще не знали ни журналисты, ни Первая леди. И не дай Бог, чтобы узнали!
4
Несмотря на усталость, Марк Аллей ехал домой не по скоростным хайвэям «FDR» или «Вест-Сайд», опоясывающим Манхэттен с востока и с запада, а через даунтаун, центр города. Но не для того, чтобы развлечься, а в тайной надежде зацепить глазом что-то странное, необычное, что может иметь отношение к этим мистическим выжиганиям. Или — что было бы еще лучше — застать сам момент этого выжигания: какой-нибудь луч в небе или первый вскрик очередной жертвы ожога. Он знал, что с такой же миссией тут ездят, ходят, сидят в барах и в кафе еще несколько сотен рядовых и специальных агентов ФБР и Секретного сервиса. Сегодня к ночи их количество в Нью-Йорке утроилось за счет бригад, вызванных из Нью-Джерси, Филадельфии и Балтимора. Это позволило ФБР за пять часов после совещания у Джеймса Фаррона проделать гигантскую работу: практически все женщины, подвергшиеся космическим ожогам, были самым деликатным образом извлечены из их квартир и под предлогом медицинского осмотра и бесплатной компенсации за понесенную моральную травму отправлены в Покано, в горный санаторий, тайно превращенный за эти часы в медицинский изолятор. Марк сам принял участие в восьми таких замаскированных арестах и изумлялся, с какой доверчивостью эти женщины клевали на слова «компенсация за моральную травму» и «бесплатная неделя в горном отеле всего в часе езды от Нью-Йорка». Между тем там, в Покано, этих женщин ждали серьезные медицинские и психиатрические обследования. Потому что информация, которую в этот день получил из Лонг-Айленда Джеймс Фаррон, превратила эту «грудную лихорадку» в нешуточную трагедию. Катрин Хилч, самая первая из известных полиции жертв космического облучения, была обнаружена мертвой на крайнем северо-востоке Лонг-Айленда, но, по заключению врачей, она умерла вовсе не оттого, что не смогла высвободить ногу из-под рухнувшего на землю коня. Она умерла до этого. Вскрытие показало, что во время бешеной скачки (она проехала сорок миль, хотя никогда до этого не сидела на лошади) у нее произошло бесчисленное количество оргазмов, и в результате перевозбуждения у нее лопнул сердечный клапан. Иными словами, она не только загнала могучего коня, но и себя довела оргазмами до смерти. Дикая и отвратительная история!
Однако это не все. Не успели два специальных агента ФБР вылететь вертолетом на северо-восток Лонг-Айленда, в больницу Ориент-Пойнта, чтобы любым способом заткнуть там все рты, из которых эта новость могла попасть в прессу, как поступили новые сообщения — на этот раз с юго-востока Лонг-Айленда и из соседнего штата Коннектикут. Судя по первому из них, в районе Нью-Хэмпшира, в океане в полумиле от берега вертолеты береговой патрульной службы обнаружили два трупа и тоже — лошади и женщины. И эта женщина, Глория Розвелл, оказалась, как и Катрин Хилч, жертвой первой ночи космического облучения. Правда, вскрытие обнаружило, что смерть мисс Розвелл наступила не в результате сексуального перевозбуждения, а из-за переохлаждения в ледяной воде осеннего Атлантического океана, но что это меняло? Из восьми женщин, потерявших правую грудь в первую ночь облучения, две вдруг погибли или покончили с собой удивительно схожим образом: с помощью взятых напрокат лошадей!
А второе сообщение доставило новость еще драматичнее: всадница, которую охрана Коннектикутского национального парка пыталась задержать за незаконную верховую езду по аллеям парка, уходя от преследования, попыталась перескочить на лошади через ущелье, но рухнула вниз и разбилась насмерть. Нужно ли говорить, что и эта всадница, Сицилия Грин, была жертвой первой ночи космических ожогов?
Иными словами, налицо была эпидемия помешательства обожженных женщин на верховой езде. В сочетании с мистическими формами получения ими своих ожогов (и с не менее изумительной скоростью заживления этих ожогов) теория охоты инопланетян за молодыми белыми женщинами Нью-Йорка, которую раздували таблоиды, стала казаться далеко не фантастической даже прожженным скептикам из ЦРУ, Агентства национальной безопасности и Агентства оборонной разведки.
Изоляция жертв ночных космических атак в хорошо охраняемом горном санатории «Покано-Форест дрим» давала возможность подвергнуть их круглосуточному наблюдению и с помощью гипноза попытаться восстановить все подробности получения ими ожогов. А заодно гарантировала от роковых увлечений верховой ездой.
Параллельно с этой акцией на улицы ночного Манхэттена были брошены сотни полицейских патрулей и дюжины самых опытных агентов ФБР и Секретного сервиса. Но как радары Пентагона и НАСА не находили ничего необычного в космосе над Нью-Йорком, так и эти агенты тщетно искали на улицах ночного Манхэттена какую-нибудь странность или необычное происшествие. Город словно вымер. Поразительно, думал Марк, руля по пустынным Мэдисон— и Парк-авеню, какая, оказывается, огромная часть ночной городской жизни держалась на обслуживании одиноких женщин! Теперь, когда почти все они либо сбежали, либо сошлись со своими бывшими мужьями, любовниками и бойфрендами, в Манхэттене разом опустели не только бары, кинотеатры, рестораны, цветочные и книжные магазины, салоны красоты, торговые молы, концертные залы и музеи, но даже — спортивные клубы. Конечно, какие-то пары еще пытались вести прежний образ жизни: сидели в ресторанах или стекались в кинотеатры. Но из воздуха даунтауна вдруг исчезли флюиды флирта и то напряжение погони за счастьем, которое раньше подстегивало тут все и вся. Словно выключили над городом магнитное поле под названием excitement, возбуждение, и — все рухнуло в скуку, обыденность и жевание стейков. Лишь в ночных барах несколько отчаянных женщин, глуша дринк за дринком, жались к малознакомым мужчинам, явно собираясь пересидеть тут ночь до рассвета…
Высокий молодой негр, продавец газет, выпрыгнул из темноты прямо перед машиной Марка и прилепил к стеклу его кабины ночной выпуск «Нью-Йорк пост» с огромным заголовком:
2000 ЛЕТ НАЗАД АМАЗОНКИ ТОЖЕ ВЫЖИГАЛИ СЕБЕ ПРАВУЮ ГРУДЬ!
— Последние новости! — доверительно сказал этот черный Марку. — Бабы выжигали себе сиськи еще две тыщи лет назад!
— Отвали! — вяло отмахнулся Марк и поехал дальше. Эту «новость» он знал уже как минимум двадцать четыре часа — с тех пор, как две дюжины профессоров истории из самых разных университетов страны сочли своим долгом сообщить необразованным олухам ФБР, что обычай выжигать девочкам правую грудь был у древних амазонок. И даже прислали факсами цитаты из Геродота, Страбона, Гиппократа, Диодора Сицилийского, Помпея Трога и еще каких-то древних авторов. «Всем амазонкам в детстве выжигают правую грудь для того, чтобы они могли без помехи пользоваться плечом при метании копья» , — писал Страбон. Правда, ни сам Страбон, ни Геродот, ни вообще кто-либо из этих древних ученых никогда не видел амазонок своими глазами, хотя искали их по всему свету. Но даже если допустить, что две тысячи лет назад какие-то воинственные бабы действительно выжигали себе правую грудь, что из этого следует? Какое это может иметь отношение к нынешним жертвам?
Но с другой стороны, почему три из потерявших правую грудь женщин вдруг воспылали страстью к верховой езде? Слава Богу, об их смерти еще не знают журналисты! Можно представить, что начнется в прессе! «Космические амазонки арканят своих земных сестер!» и прочие глупости украсят газетные страницы.
Хотя — глупости ли это? Когда чему-то странному нет никаких реальных, земных объяснений, поневоле начнешь думать о всякой мистике…
Марк посмотрел на часы. Было 23.57. Иными словами, сегодня он отработал уже шестнадцать часов. Неудивительно, что мысли вяло крутятся вокруг одного и того же и что он уже второй раз проскочил на красный свет. Нет, пора ехать домой, спать.
Но сначала Марк все же подъехал к медицинскому центру «Маунт-Синай». У подъезда Emergency («Скорой помощи») стояли три «форда» с эмблемами ФБР, а рядом торчали унылые фигуры агентов ФБР и Роберта Хьюга, прямого начальника Марка. Они были готовы ехать с врачами по первому вызову очередной жертвы ночного облучения, но рядом с ними не было ни журналистов, ни телеоператоров. «Это хорошо, — подумал Марк, — это значит, журналисты еще не знают о том, что сегодня случилось в Лонг-Айленде и в Коннектикуте».
Марк подъехал к Роберту Хьюгу, тот спросил:
— Есть новости?
— Нет, — сказал Марк.
— У нас тоже, — вздохнул Роберт.
— Как на кладбище, — добавил Алан Кенингсон, один из лучших агентов сектора контршпионажа. — Известно, что рано или поздно принесут новых покойников, но кого и когда — только Бог знает.
— Я еду домой, моя смена кончилась, — сказал Марк.
— Валяй, — кивнул Роберт Хьюг.
— Увидимся утром.
Марк пересек Центральный парк и покатил вверх по Бродвею. Но и тут, на западной стороне Манхэттена, было непривычно пусто и уныло. Словно за сценой опустевшего театра, среди безлюдных декораций. Марк разочарованно свернул к Гудзону, выехал на «Генри Хадсон Парк-уэй» и покатил на север. Слева, за рекой, светился Нью-Джерси. Там не было никаких выжиганий грудей, патрульных вертолетов, АВАКСов, и вообще там была нормальная человеческая жизнь. Только в этом ебаном Нью-Йорке каждый день черт-те что — то взрыв во Всемирном торговом центре, то мафиозная разборка с десятком трупов, то визит Ясира Арафата, то политическое убийство или всемирный съезд гомосексуалистов и лесбиянок.
Впрочем, сейчас самое главное — не заснуть за рулем. Марк включил радио. Машина тут же заполнилась голосами ночных радиокомментаторов. Какой-то остряк изгилялся по поводу возросшего спроса на мужчин и уверял слушательниц, что те мужчины, которые в прошлую ночь не смогли уберечь своих любовниц от потери правой груди, были просто импотентами. Бывший мэр Нью-Йорка Динкинс ехидно объяснял, что во время его правления подобные бедствия в городе не случались. Радио «Кристиан сайнт монитор» передавало молитвы. Марка не устроило ни то, ни другое, ни третье, и он нашел испанскую радиостанцию с какой-то неистовой кубинской румбой. «Наверно, испанцы — самая здоровая нация в мире, — подумал Марк, — даже во время второго пришествия Христа и конца света они не перестанут танцевать и стучать каблуками». Он вывел звук на полную мощность. При такой музыке он наверняка не уснет за рулем.
И через десять минут он действительно без происшествий доехал до Ривердэйла, чуть ли не самого северного жилого района города, припарковал машину на улице и вошел в подъезд многоквартирного семиэтажного дома. Здесь, на втором этаже, он снимал небольшую квартиру с одной спальней. Окна этой квартиры выходили на запад, под ними были двор и стоянка для машин, а дальше, в просвете между соседними домами, были видны «Генри Хадсон Парк-уэй» и узкая полоска парка вдоль него. По этой полоске по утрам и вечерам соседи выгуливали собак.
Войдя в квартиру, Марк по привычке первым делом глянул на автоответчик. На индикаторе числа сообщений была цифра «1». Он нажал кнопку «play» и, сбросив пиджак на спинку стула, пошел на кухню, открыл холодильник. Хотя он не ел уже часов восемь, но есть не хотелось. А вот выпить пива…
— Hi, it’s me! (Привет, это я!) — сказал у него за спиной автоответчик голосом, от которого у Марка разом подвело ноги. И продолжил по-русски: — Где ты шляешься? Неужели ты не понимаешь, как мне страшно быть сейчас одной?
Марк замер у холодильника, но сообщение кончилось, автоответчик умолк. Марк повернулся и медленно, словно к опасному зверю, подошел к нему. Он не верил своим ушам. Это галлюцинация, ОНА не могла ему звонить. На индикаторе числа сообщений вместо цифры «1» была теперь цифра «0». Конечно, ему померещился этот голос. Марк протянул руку, чтобы включить «rewind», перемотку.
Резкий телефонный звонок прервал этот жест. Марк взял трубку.
— Наконец-то! — тут же сказал по-русски все тот же женский голос. — Я уже думала, что ты никогда не придешь! Ты хочешь пиццу?
— А где ты? — спросил он осторожно и сам не узнал своего осипшего голоса.
— Я уже два часа сижу у тебя под окном. С этой чертовой пиццей. Я звоню из машины. Ты мне откроешь дверь, или мне ночевать в машине?
Марк посмотрел в окно. Там, возле парка, какая-то громоздкая темная машина высветилась фарами и стала выруливать на проезжую часть.
Но, даже видя ее машину и слыша по телефону ее голос, Марк не мог поверить в реальность происходящего.
5
Это было семь лет назад. Марку было 27, и он только шестой месяц был в ФБР. Конечно, сначала его, лучшего выпускника славянского факультета Монтерейской школы иностранных языков, направили в Виргинскую школу ФБР и только потом — в управление «Cи-Ай», в контрразведку. Но оказалось, что к разведке его работа имела такое же отношение, как к дрессировке крокодилов или к полетам на Марс. Марк и еще шесть свежих выпускников Монтерея и Виргинии должны были с утра до ночи обзванивать по телефону русских эмигрантов. «Мистер Гуревич, вас беспокоят из ФБР. Нет, не волнуйтесь, вы ничего не сделали. Просто мы знаем, что в России вы работали инженером (врачом, поваром, строителем, бухгалтером, учителем, продавцом, шофером и т. д). Мы хотели бы поговорить с вами в удобное для вас время. Нет, спасибо, у вас дома это неудобно. Но мы можем поговорить где-нибудь недалеко от вас — в парке, в кафе. Когда мы можем встретиться?»
Русские эмигранты, привыкшие на своей родине воспринимать все просьбы государственных органов как приказы, никогда не отказывались от встречи с агентами ФБР. Наоборот, они спешили проявить свой новоамериканский патриотизм и настойчиво зазывали агентов ФБР «на чашку чая» в свои квартиры в Бруклине, в Верхнем Манхэттене и в Куинсе. И с еще большим рвением выливали на этих агентов море правдоподобной, полуправдоподобной и совершенно неправдоподобной информации.
«Как? Вы не знаете, что в Кременчуге завод „Серп и молот“ выпускает торпеды с ядерными боеголовками? Как вы можете этого не знать! Ведь с ваших спутников все видно! Конечно, формально завод делает велосипеды. Но разве вы не видите, в каких ящиках они отправляют продукцию? Нет, я на вас удивляюсь! Вы думаете, если Горбачев сказал „гласность“, так они перестали делать атомные торпеды? Вы такие наивные, я даже не ожидал! А про наш подземный „почтовый ящик“ вы тоже не знаете? Только не говорите, что его не видно с воздуха! А труба? Они из-за этой трубы перенесли гражданский аэродром на двадцать километров от города! Как это „что там выпускают“? Слушайте, мне становится страшно, куда я приехал! Вы же не знаете простых вещей! Из этой трубы идет такой желтый дым, что и ребенку ясно, что там выпускают. Паралитический газ, что же еще!»
После пяти месяцев ежедневного общения с русскими эмигрантами Марк обнаружил, что он даже по-английски говорит с одесским акцентом. И запросился на любую другую работу. И тогда Роберт Хьюг перевел его в команду наружного наблюдения. В этой команде было две сотни агентов, они «вели» дипломатов, журналистов и торговых представителей стран Восточного блока. Правда, для начала Марку не доверили слежку за красными дипломатами, а отправили в аэропорт имени Кеннеди наблюдать за пассажирами, прибывающими самолетами компании «Аэрофлот».
И тогда-то это и случилось…
Плащ лежал на земле, на асфальтовой дорожке между зданием «Пан-Ам» и автобусной остановкой. Новенький темно-синий плащ с пояском и узкими лацканами. Маленький, petit, на миниатюрную фигурку. На правом лацкане значок компании «Аэрофлот» — серебристые крылья самолета, а между ними овал с изображением серпа и молота. Марк поднял плащ и посмотрел в сторону автобусной остановки. Скорее всего здесь только что прошла русская стюардесса. Прилетев из холодной России в жаркий Нью-Йорк, она сняла с себя плащ, положила на свой передвижной, на колесиках, чемодан или на багажную тележку и обронила по дороге к автобусу. И этот автобус увез ее — на автобусной остановке нет никого, значит, автобус только что ушел, а на стоянке такси шоферы, разморенные жарой, дремали в кабинах своих желтых «шевроле». Впрочем, на такси она и не могла уехать. Русские никогда не берут такси, экономят валюту, и даже пилоты их самолетов ездят из аэропорта в манхэттенскую гостиницу «Ист-Гейт тауэр» (Башня восточных ворот), что на 39-й улице, каким-то допотопным, без кондиционера автобусом. Нужно вернуться в аэровокзал и отдать этот плащ в окошко «Лост энд фаунд» (потеряно и найдено). Или прямо в офис «Аэрофлота».
Марк попытался вспомнить бригаду советских стюардесс, которые прилетели сегодня. Но его пост был у стоек таможенного досмотра багажа, а русская команда прошла служебным ходом, там дежурил другой агент.
Тут рука Марка ощутила что-то твердое в кармане женского плащика, и он извлек из этого кармана длинный плотный конверт с эмблемой «Аэрофлота». Конверт не был запечатан, внутри его лежало несколько багажных бирок, какая-то «Ведомость» о получении 120 завтраков и 200 бутылок минеральной воды, таможенная декларация на имя Анны Журавиной и еще один конверт, поменьше — квадратный, почтовый и тоже незапечатанный. В этом конверте было письмо на листе линованной бумаги и блеклая полароидная фотография: юная девушка в форме советской стюардессы на фоне Эйфелевой башни. Письмо начиналось словами: «Дорогая мама! Хотела написать тебе из Амстердама, но девочки сказали, что почтовые марки здесь в пять раз дороже, чем в Нью-Йорке…»
Марк снова взглянул на фотографию. Чертовски симпатичная девочка! Блондинка, нежный овал простенького лица, открытая улыбка. Вернув письмо и фотку в конверт, он направился в здание вокзала, решая, куда же отдать этот плащ — в «Лост энд фаунд» или в «Аэрофлот»? Идти в «Аэрофлот» ему, агенту ФБР, конечно, нельзя, а додумается ли эта Анна Журавина обратиться в «Лост энд фаунд», неизвестно. Тем более что она наверняка только что уехала из аэропорта…
И чем ближе Марк подходил к стойке «Лост энд фаунд», тем меньше ему хотелось вот так, анонимно расстаться с этим плащом. В конце концов, случайное знакомство с русской стюардессой — разве не так начинаются шпионские романы? А вдруг ему удастся завербовать ее? Конечно, нужно доложить об этой идее боссу…
Марк остановился в двух шагах от «Лост энд фаунд», круто повернулся и пошел обратно. Звонить Роберту Хьюгу сейчас бессмысленно, сегодня суббота, и Роберта нет в офисе, он скорее всего в своем яхт-клубе.
Марк вел свой старенький, 1980 года, «форд мустанг» сначала по хайвэю «Ван Вик экспресс», потом по «Гранд централ» и все думал, как же быть. Ждать до понедельника нельзя, эта стюардесса скорее всего завтра улетит. Звонить Роберту домой или в яхт-клуб через голову субботнего дежурного по конторе он тоже не может. А докладывать дежурному, что он нашел плащ красивой советской стюардессы и под этим предлогом хочет встретиться с ней и завербовать ее… О нет! Дежурный или посмеется над ним, или… Или они отдадут эту операцию «кому-нибудь поопытнее», и — гуд-бай, русская «блонди»! Так что же делать? Черт возьми, надо было отдать этот плащ в «Лост энд фаунд» и не морочить себе голову! Но теперь с полпути возвращаться в аэропорт глупо! Может, выкинуть этот плащ? Выкинуть и забыть? Но в России такой плащ стоит не меньше месячной зарплаты этой девочки…
Не доезжая до аэропорта Ла-Гуардиа, Марк вильнул вправо и сошел со скоростной дороги на островок с телефонными аппаратами, тормознул у одного из свободных. В конце концов, у него кончился рабочий день, а что он делает после рабочего дня — это его личное дело! Разве не учили их в Виргинской школе ФБР проявлять инициативу в соответствии с обстоятельствами? И вообще хороший агент должен всегда иметь в запасе пару карт, о которых начальству неизвестно. Где он прочел это? У Лэдлэма или у Ле Карре?
Марк набрал 411 и спросил у оператора номер телефона гостиницы «Ист-Гейт тауэр» на 39-й улице. Он решил не впутывать свою контору в это дело. В «Ист-Гейт тауэр» «Аэрофлот» постоянно арендует несколько номеров для отдыха своих пилотов и стюардесс, и простой американец Марк хочет вернуть русской стюардессе потерянный ею плащ. Вот и все.
Однако, набрав половину телефонного номера «Ист-Гейт тауэр», Марк резко повесил трубку. Идиот! Что он делает? Ведь все телефонные разговоры русских в этой гостинице прослушиваются специальным оператором на Федерал-Плаза, именно на таких записях натаскивали их в русском сленге в Монтерейской лингвистической школе. Ну и устроил он себе ловушку!
Впрочем…
Он тронул машину и погнал в центр Манхэттена. Через двадцать минут он был на 39-й улице и в потоке машин проехал мимо «Ист-Гейт тауэр». Агентов наружного наблюдения своей фирмы он тут не заметил, да и вряд ли его контора ведет круглосуточное наблюдение за русскими стюардессами. Эти стюардессы скупают на Диленси-стрит дешевую косметику и чемоданами везут ее в Москву — вот и весь их бизнес в Нью-Йорке.
Однако на всякий случай он будет осторожен.
Марк проехал пять кварталов на запад и на углу Парк-авеню и 42-й улицы остановился у телефонного автомата. 687-8000. Телефонную трубку прикроем носовым платком, чтобы изменить голос.
— Отель «Ист-Гейт тауэр», добрый вечер, — прозвучал голос в телефоне.
— Добрый вечер. Могу я поговорить с Анной Журавиной, русской стюардессой?
— Один момент!
Так, сейчас в фирме включат аппарат опознания абонента. Но что они узнают? Что кто-то звонит русской стюардессе из телефонного автомата в районе центрального вокзала «Гранд централ стэйшен».
А вот и женский голос:
— Алло…
— Is it Anna Zhuravina? — сказал он по-английски.
— Who is it? — Ее «who» было типично русским, с жестким «h».
— May I talk to Anna Zhuravina, please?
— Why?
Черт, этого он не ожидал. Зачем он хочет говорить с Анной Журавиной? Конечно, у русских своя проверка. Какая-нибудь начальница, бригадир стюардесс, член коммунистической партии, короче говоря — гестапо. Но деваться некуда.
— Я нашел ее плащ, — сказал он по-английски. — Но мне было некогда отдать его в «Лост энд фаунд» в аэропорту Кеннеди, я отдам его в «Лост энд фаунд» на вокзале «Гранд централ стэйшен». Только пусть она поспешит забрать, а то они закрывают через пятнадцать минут. Вы понимаете по-английски?
— Yes.
— Пока! Я спешу! — Он повесил трубку, не ожидая ответа. Теперь часы пущены! У дежурного ФБР на Федерал-Плаза нет времени прислать людей к ее гостинице, но через пять минут кто-то из агентов уже будет возле стойки «Лост энд фаунд» на «Гранд централ стэйшен».
Марк прыгнул в машину, удивляясь, зачем ему все это нужно. Впрочем, еще не поздно просто вышвырнуть этот плащ в мусорную урну. Однако вместо этого он свернул с 42-й улицы на Вторую авеню и снова покатил на юг, к 39-й улице. Конечно, сейчас эта Журавина выйдет из гостиницы под охраной целой команды русских. Как он мог забыть, что русские не ходят по Нью-Йорку в одиночку, а только втроем, вчетвером, впятером!
Он свернул со Второй авеню на 39-ю улицу, снова проехал мимо гостиницы «Ист-Гейт тауэр» и прижался к тротуару, высматривая среди прохожих группу русских, которых он уже давно научился выделять среди американцев по одежде, походке и осанке. В конце концов он может дать им возможность уйти на «Гранд централ стэйшен», а затем зайти в гостиницу и «забыть» этот плащ в вестибюле.
Но где же эта русская бригада? Впереди их нет, а сзади…
Он посмотрел в зеркальце заднего обзора и не поверил своим глазам.
The Little Mermаid, маленькая русалка, вышла из стеклянного вестибюля «Ист-Гейт тауэр» и растерянно оглянулась по сторонам. О, конечно, это была Анна Журавина, но она была в сотню, в тысячу раз лучше, чем на блеклой полароидной фотографии! Марк никогда не думал, что вот так запросто на 39-й улице он лицом к лицу встретит ту, о которой мечтал с девятого класса. Да еще в форме советской стюардессы! Впрочем, врешь, Марк! Зачем ты врешь сам себе? Не потому ли ты учил русский язык, что еще в школе прочел «Войну и мир» Толстого и влюбился в Наташу Ростову?
Теперь, сидя в машине, он видел в зеркале заднего обзора, как эта Наташа Ростова и она же Одри Хэпберн из фильма «Война и мир» — живая, реальная! — идет к нему по 39-й улице. Нет, не к нему, конечно, а мимо него — к Третьей авеню, в сторону «Гранд централ стэйшен». Одна! Без всякой охраны! Без гэбэшного эскорта! Идет, поглядывая на какую-то бумажку в руке, словно сверяя свое движение с планом или картой. Черт возьми, а если она сейчас увидит свой плащ в его машине? Спокойно, Марк, не сходи с ума! Пусть она пройдет. Нужно посмотреть, не ведут ли ее русские или свои же ребята из ФБР. Но нет, кажется, никто ее не ведет. Вот она подходит… Вот проходит мимо машины… Ей лет 18, от силы 19… И в руке у нее действительно рисунок на гостиничном бланке. Наверно, администратор гостиницы нарисовал ей, как дойти до «Гранд централ стэйшен», центрального железнодорожного вокзала.
Марк дал ей возможность пройти вперед, потом с трудом оторвал взгляд от ее стройной фигурки и глянул в зеркальце заднего обзора. Но никто не следил за ней — ни машина ФБР не отчалила от тротуара, ни русская фигура не возникла в двери отеля. Гласность, перестройка, новое мышление , вспомнил Марк лозунг нового русского лидера Горбачева. Он выждал еще минуту и тронул свою машину.
Что делать? Остановить ее сейчас или дать ей дойти до «Гранд централ»? Конечно, там легче разыграть случайную встречу, но зато там наверняка уже будет кто-нибудь из ФБР. Значит, нужно остановить ее до «Гранд централ»…
Но пока он думал, Журавина-Ростова вдруг свернула на север по Лексингтон-авеню. Марк выругал себя — по Лексингтон одностороннее движение, с севера на юг, сейчас он ее потеряет!
Марк рванул под красный светофор, чтобы объехать квартал по Мэдисон-авеню, с трудом протиснулся меж разгружающихся грузовиков, подрезал какого-то таксиста, но все зря — за пять шагов до поворота на Мэдисон-авеню он таки застрял в уличной пробке. А эта Анна, конечно, уже дошла до 42-й улицы и вот-вот будет у «Гранд централ стэйшен»! Как быть? Марк стучал кулаком по рулю и просил вслух: «Come on! Come on!» (Ну же! Ну же!)
Наконец грузовик впереди него двинулся, Марк рванул машину, бросил ее вправо и… через два квартала чуть не сшиб эту русскую, когда она переходила Мэдисон-авеню. На скрип его тормозов оглянулась вся улица, а юная русская русалка сказала громко:
— Кретин!
Он прижал машину к тротуару, выскочил из нее и подбежал к девушке.
— Извините. I’m sorry. Я боялся вас потерять. Я находить ваш плащ. It’s in my car, он в моей машина. — Марк нарочно портил свой русский. — Это я вам звонить. Вы есть Анна Журавина, так?
Она смотрела на него, хлопая глазами от изумления.
— Вы нашли мой плащ? И вы говорите по-русски? А как вы меня узнали? — В ее голосе было подозрение, сомнение.
— О, это очень просто! Я брал русский язык в университете, давно. А сегодня я провожал моего друга в аэропорт и там нашел ваш плащ. Вы имеете конверт в кармане, и там есть ваша пикче, фото. Ой, извините, я не могу тут ставить машину, сейчас мне дадут тикет, штраф…
Действительно, возле его «форда» уже стояла чернокожая инспекторша службы уличного движения, в руке у нее была книжка со штрафными квитанциями.
— I’m leaving! I’m leaving! Я уезжаю! — закричал ей Марк, подбегая.
— Move! Двигай! — приказала инспекторша.
Конечно, он мог показать ей свое удостоверение агента ФБР, но он не стал этого делать на глазах у русской.
— Just one second! Дай мне секунду! — попросил он инспекторшу. — I have to…
— Move!
Марк нырнул в машину, тронул ее с места и открыл правую дверцу.
Анна в недоумении стояла на тротуаре, ее плащ был в этой машине, а машина сейчас уедет.
— Please, get in! Садитесь! — на ходу просил Марк из машины. — Она хочет дать мне штраф! Вот ваш плащ!
Он затормозил возле Анны, их глаза встретились, инспекторша стучала ладонью по багажнику его машины, а сзади нетерпеливо гудели грузовики и такси.
И наверно, Анна прочла в глазах Марка нечто большее, чем он хотел сказать.
Она села в машину, закрыла дверцу и улыбнулась:
— Вы шпион ЦРУ и хотите меня похитить. Но я не знаю никаких секретов. К сожалению.
Марк смутился.
— Я не из ЦРУ, I swear, клянусь! Я работаю для города. Меня зовут Марк. Марк Аллей. Я родился в Бостоне.
— Но вы говорите по-русски.
— So what? А вы говорите по-английски. Вы шпион?
— Конечно. Я Мата Хари, — улыбнулась она и добавила: — Я стюардесса. Стюардессы международных линий должны говорить по-английски. Я окончила английскую школу. Куда мы едем? В ЦРУ? На допрос?
Ей явно понравилась эта игра, и Марк понял, что ему лучше продолжать в том же духе.
— Конечно! Наш главный офис находится в Гринвич-Виллидж. Вы когда-нибудь были в Гринвич-Виллидж?
— Я первый раз в Америке. Я не была тут нигде.
— Как же они отпустили вас одну?
— А все спят. Ведь в Европе сейчас пять утра. Как вы узнали мой телефон?
Он пожал плечами:
— Я же из ЦРУ. Мы знаем все!
И они играли в эту игру весь вечер. Они гуляли по Гринвич-Виллидж и торговались о ценах на секреты Генерального штаба Советской Армии. Они слушали джаз в «Баттом Лайн» и обсуждали способы вербовки членов Политбюро. Они танцевали в «Тзе рокк энд ролл кафе» и разрабатывали планы похищения у Горбачева шифров пуска ядерных ракет. И даже по дороге обратно, к «Ист-Гейт тауэр», они еще спорили о цене на секреты русской кухни. Но когда Марк остановился возле гостиницы, думая, что тут он ее поцелует, он вдруг увидел, что она спит.
— Анна!
Она не слышала.
— Аня!
Она не шевелилась.
Он тронул ее за плечо, потом чуть потряс — безрезультатно. Она спала, откинувшись на сиденье, открыв пухлые детские губки и совершенно вырубившись. Как ребенок.
— Анна! Проснись! — Марк стал трясти ее, но она только роняла голову из стороны в сторону. «Сколько мы выпили? — подумал он. — Четыре дринка? Пять? Конечно, она не пьяна, просто в Европе сейчас десять утра, и она не спала уже двое суток, с момента вылета из Москвы. Так что же делать? Позвать из отеля портье и вдвоем отнести ее в номер? Но это наверняка скомпрометирует ее, она лишится работы».
Он откинул сиденье, чтобы Анне было удобнее лежать, и медленно поехал по ночному Нью-Йорку. Ничего себе ситуация! Видел бы его Роберт Хьюг! Агент ФБР Марк Аллей с пьяной русской стюардессой в машине!
Он свернул на запад, выехал на Вест-Сайд и погнал на север. Через двадцать минут он был в Ривердейле перед своим домом.
— Анна!
Она не шевелилась.
Он вышел из машины, открыл правую дверцу, поднял Анну на руки и понес домой. Чтобы открыть парадную дверь, ему пришлось переложить ее к себе на плечо, но она не проснулась и от этого. Она спала глубоко и доверчиво, как младенец на руках у отца. И в ней было, наверно, не больше восьмидесяти фунтов — он без особых усилий донес ее до своей квартиры, уложил на кровать и пошел парковать машину. Когда он вернулся, она лежала так же, как он ее оставил, только пухлые губки приоткрылись еще больше. Он сидел над ней и не знал, что делать. Раздеть ее или оставить так, как она есть, — в плаще, юбке и в кителе стюардессы?
Но раздеть ее он не решился, только снял с нее туфли. И снова сидел рядом с ней, смотрел на нее, слушал ее дыхание и думал о том, что вот и сбылась его мечта, вот и нашел он свою Наташу Ростову, свою русскую Белоснежку. Правда, если в ФБР узнают об этом, он немедленно вылетит с работы. Впрочем, это не важно. Важно, что это не сон, не мираж, что она действительно есть в мире и что они встретились…
Он поправил подушку, укрыл ей ноги простыней и ушел в гостиную. Тогда у него еще не было тут почти никакой мебели, и поэтому он устроился на полу — просто постелил на пол спальный мешок и уснул, улыбаясь своей удаче.
Утром он проснулся от яркого солнца, которое било ему в глаза сквозь окно. Он еще полежал, не открывая глаз и стараясь понять, приснилась ему встреча с русской стюардессой или это было на самом деле. Но тут какая-то тень перекрыла от него солнечный свет. Он открыл глаза. Анна стояла за его плечами, на коленях, и он видел только ее перевернутое лицо, которое наклонялось к нему, всматриваясь в него своими радостными зелеными глазами. А ее пухлые детские губы приближались к его губам. Он поднял руки, обнял ее и замер, потому что ощутил в своих руках не китель стюардессы и не блузку, а совершенно голые девичьи плечи. Не веря себе, с прерванным дыханием, он осторожно повел руками дальше — по ее голой спине… пояснице… бедрам…
Она оторвала свои губы и снова посмотрела ему в глаза зелеными глазами русской русалки. Теперь в ее глазах был вопрос и вызов.
Он перевел взгляд на ее маленькую грудь с темными сосками и потянулся к ним губами.
Это утро стало их первой ночью, и этот день стал их ночью, и именно тогда, на полу, он понял, как дико, как невероятно ему повезло. Анна — вся! — была сделана из одного материала — из его вожделения. Ее юное тело было налито его вожделением, оно пропитывало всю ее кожу, всю мякоть ее плоти и даже ее волосы. От одного прикосновения к ее телу, от одного поцелуя он, только что иссякнувший домертва, оживал снова и снова и кричал мысленно: «Господи! спасибо Тебе за нее! Я не отпущу ее никогда! Никуда! Я буду с ней, в ней — вечно! Это же моя половина, моя часть, это плоть моей плоти…»
Вечером, на закате, она шепнула ему тихо, по-голубиному:
— Мне пора, Марк.
— Нет, — сказал он.
— Я должна идти. У нас вылет в 22.10. Мы летим в Каракас.
— Они полетят без тебя. А мы завтра пойдем в мэрию жениться. И ты останешься тут, насовсем. Would you marry me? Ты выйдешь за меня?
— Я не могу.
— Почему?
— Я замужем.
— What?! Что?! — Он даже сел от изумления.
И она улетела в тот же вечер, и он никогда больше не видел ее и не слышал о ней. Хотя еще два года дежурил в аэропорту Кеннеди, отказываясь от всех других назначений.
Через два года ему стало казаться, что он никогда и не был с ней, что Анна Журавина была только миражем, сном, выдумкой.
А теперь, спустя семь лет после той встречи, она несла ему пиццу.
Он сбежал по лестнице в вестибюль, чтобы открыть ей дверь.
6
— Конечно, они не знали, что я была в ту ночь у тебя. Но я не ночевала в гостинице, и этого было достаточно. Меня уволили без права работы даже на внутренних линиях. Потом я развелась с мужем. Потом…
Голова Анны лежала на его плече, ее грудь касалась его ребер, а ее бедра прижимались к его бедру. Она опять была с ним, но он все не мог в это поверить. Впрочем, от ее низкого голубиного голоса он опять вспыхнул диким, как у мальчишки, желанием и властным движением руки поднял ее на себя. И только теперь, снова находясь в ней своей плотью, сжимая руками ее бедра и кусая губами ее грудь, он убеждался, что да — это она, Аня, живая и реальная, она снова здесь, с ним, и он — в ней! Господи, спасибо Тебе! Да, конечно, у него были женщины и до Анны, и после нее, когда она улетела от него семь лет назад. И это не были плохие женщины, а иногда это были даже замечательные женщины — и в постели, и вообще. И все же… И все же это были не его женщины. Марк чувствовал это. Он целовал их, и они целовали его, он made love to them, и они «делали любовь» ему, но где-то внутри себя, в глубине своего сознания он знал, что это — performance, представление. Он изображал страсть, и его молодое тело увлекалось этой игрой, и игра действительно переходила в страсть — почти натуральную. Но как только заканчивался очередной акт, все выключалось в нем, отчуждалось, и ток переставал течь между ним и его новой герлфренд, и он лежал рядом с чужой ему женщиной, думая, под каким предлогом побыстрее уйти из ее кровати, ее спальни и жизни.
Наверно, там, наверху, думал Марк, Бог создает нас парами, но тут же разъединяет, разбрасывает по континентам, социальным слоям и национальностям. А потом забавляется, наблюдая, как мы ищем свою вторую половину, шарим по глобусу, обманываемся, отчаиваемся, и если соглашаемся на замену, то страдаем от этого до конца своей жизни. А родственные пары, идеально, как пазл, дополняющие друг друга, встречаются друг с другом крайне редко — как в лотерее, как в бинго. Зато именно тогда — и только в этом исключительном случае! — эта пара даже в момент самого дикого, животно-сексуального акта испытывает, кроме страсти, еще одно, куда более глубокое и сладостное чувство — чувство родства. Две родственные плоти встретились и — наконец! — сочетались библейской любовью — как часто это бывает? Конечно, раньше, думал Марк, во времена Адама или Авраама такое было несложно, у Адама вообще была только его пара из его собственной плоти, да и Аврааму не надо было долго искать и выбирать. Но потом род людской расплодился так, что найти свою пару стало труднее, чем выиграть в Sweepstake Lottery.
Но он, Марк, выиграл! И теперь он пил свой выигрыш, дышал ее запахом, погружался в нее своей распаленной плотью, обнимал руками, кусал губами и вылизывал языком с той радостью первооткрытия, какую наверняка испытывал Адам в день грехопадения. И все не мог поверить в реальность своего выигрыша. А она, Анна, тихо постанывала от его усилий, целовала его и смеялась. Никогда и никто до Анны не смеялся с ним в эти минуты.
А когда эти минуты кончились, Анна продолжила свой рассказ:
— Потом, как ты знаешь, наша гласность превратилась в так называемую демократию — полуголод и нищету. А в 91-м, после путча, все стали бежать из России, и я — тоже. Но не сразу. Просто одна американка, стюардесса «Пан-Ам» — я познакомилась с ней, еще когда летала, — пригласила меня в Сан-Диего поработать нянькой ее детей, по-вашему — бэбиситтершей. У нее там дом, двое детей и муж — пилот «Пан-Ам». И они прислали мне гостевое приглашение и билет… Опять? Марк, ты сошел с ума! Подожди!
— Я не могу ждать! Let me in! Впусти меня. Да, вот так. Теперь рассказывай.
– Так я не могу рассказывать. Боже мой! Ой!
— Не двигайся! Замри! Рассказывай.
— Ну, я прилетела в Сан-Диего, начала работать, но тут лопнул «Пан-Ам», они оба потеряли работу и… Нет, не могу. Двигайся! Ой, Господи! Еще! Еще!
Минут через двадцать, уже остывая и отдыхая, она сказала:
— Они хотели, чтобы я вернулась в Россию, ведь они отвечают за меня перед иммиграционными властями, я же приехала в Сан-Диего по их приглашению. Но я не вернулась в Россию. Я прилетела в Нью-Йорк и осталась тут. Сначала работала в массажном кабинете в Куинсе, и вообще кем только я не работала! А потом открыла свой бизнес.
— Свой бизнес? — удивился он.
— Ну, ничего особенного. Трэйд — русско-американская торговля.
— И как давно ты в Америке?
— Пять лет.
— Пять лет! Мой Бог! Почему же ты не позвонила мне сразу, как прилетела?
— Я боялась, что ты женат. И еще…
— Что еще?
— Я думаю, что ты все-таки работаешь в ЦРУ. Или в ФБР, я не знаю разницы.
— Даже если бы я там работал — и что?
— Я же была тут нелегально. Прилетела как туристка и осталась. У меня даже не было разрешения на работу. И только когда я открыла свой бизнес, адвокат помог мне получить грин-карту. Марк, что ты делаешь? Я уже не могу, мы умрем.
— Давай умрем. Вместе. Сейчас. Вот так! Ты спишь с этим адвокатом?
— Нет. Ой! О-ой…
— Правду! Скажи мне правду! Ты спишь с ним?
— Нет, клянусь мамой! Марк, не надо так глубоко, мне больно.
— Сколько ему лет?
— Кому?
— Этому адвокату?
— О, он старик! Лет пятьдесят…
— Он женат?
— Не знаю. Кажется, нет.
— Значит, ты спишь с ним.
— Нет, я же сказала тебе — он старик! Еще! Еще! Ой!..
Когда Марк иссяк в очередной раз, он, уже засыпая, спросил:
— А где ты живешь?
— На 53-й, на Исте.
— Это дорогой район…
— У меня неплохо идут дела. Неужели вы не можете выяснить, кто это делает?
— О чем ты? — спросил он сонно.
— Ну, ваше ЦРУ, ФБР, полиция. Неужели вы не можете выяснить про этот кошмар с ночными ожогами? Кто это делает? А? Марк!
Он не ответил, он уже спал.
Она послушала, как он дышит — глубоко, ровно, даже с прихрапом. Потом встала, прошла в гостиную и остановилась у стула, на котором висел его пиджак. Постояла не двигаясь. Из спальни доносилось ровное дыхание Марка. Она похлопала пиджак по карманам, нащупала в верхнем кармане бумажник, вытащила его, открыла. В бумажнике были деньги, кредитные карточки, водительские права и пластиковая карточка с надписью Federal Bureau of Investigation — Федеральное бюро расследований. Под надписью было фото Марка, его имя и фамилия, звание «специальный агент» и фирменная, с орлом, печать ФБР.
Анна удовлетворенно улыбнулась, аккуратно закрыла бумажник и положила его обратно в карман пиджака. Затем вернулась в спальню, легла в постель, умостила свою голову на плече Марка, прижалась к нему, как ребенок, и — уснула.
7
Чашка горячего кофе и тут же, на подносе, бокал с апельсиновым соком, кружочки ананаса и теплый, разрезанный пополам бублик — одно колечко намазано взбитым сырным кремом, второе накрыто розовыми ломтиками соленой белуги.
От изумления Марк захлопал сонными глазами и сел в постели.
— Где ты это взяла?
— В магазине за углом.
— Это русский завтрак?
— Конечно.
Скрестив ноги по-индийски, она сидела рядом с ним — утренняя, свежая, уже умытая, в его рубашке, завязанной узлом на пупке, а ниже — открытая до трусиков. И — с тем неуловимым внутренним сиянием в глазах, которое всегда сквозит в женщине после такой ночи.
Марк потянулся к ней.
— Подожди! — приказала она. — Сначала поешь. А то умрешь от истощения.
И развернула свежий «Нью-Йорк пост», прочла заголовок:
ПЕРВАЯ ЖЕРТВА КОСМИЧЕСКИХ ОЖОГОВ НАЙДЕНА МЕРТВОЙ НА ПЛЯЖЕ В ЛОНГ-АЙЛЕНДЕ!!!
Исключительно в «ПОСТ»! Подробности на второй и третьей страницах!
— Уже узнали! — вырвалось у Марка.
Анна вскинула на него глаза:
— Что узнали?
— Ничего…
— Ты что-то скрываешь от меня?
Он вздохнул:
— Наверно, теперь я могу сказать. Я действительно работаю в ФБР. Об этой смерти мы знали еще вчера. Но не хотели, чтобы это попало в печать. Она взяла напрокат коня и заездила до смерти и его, и себя.
— Ужас! — Анна рассматривала фотографии трупов коня и Катрин Хилч на пляже в Лонг-Айленде. И птиц, разгуливающих по этим трупам. И прибытие на пляж полиции и «скорой помощи».
— Где они взяли эти фотографии? — удивился Марк.
— «Фото Ирвина Максвелла, — прочла она. — Мистер Максвелл, яхтсмен из Ориент-Шор, Лонг-Айленд, первым сообщил в полицию о трупах на берегу».
Черт! Слава Богу, что хоть ребята из прибрежной охраны и охраны лесопарков не спекулируют фотографиями покойников и пресса еще не знает о двух других жертвах.
— А что еще вы хотите скрыть от публики? — Анна посмотрела ему в глаза.
— Ничего.
— Не ври мне. Пожалуйста.
— Я не вру.
Она листала газету.
— Еще двадцать два выжигания за эту ночь. Но ни одной фотографии, как эти ожоги выглядят. — Анна пытливо взглянула на Марка. — Неужели это так ужасно?
— Нет. Даже наоборот, — усмехнулся он. — Они заживают так быстро, что, когда женщина приходит в госпиталь, уже практически нечего фотографировать. Кроме плоской груди, конечно.
— Кошмар! И вы не можете арестовать выжигателей?
— В космосе? — усмехнулся он.
Она вздохнула:
— Похоже, я и эту ночь не смогу быть одна…
— А ты здесь только потому, что боишься луча из космоса?
Она улыбнулась:
— Знаешь, если я приеду сюда сегодня ночью, я все равно погибну. От секса.
Но в ее глазах было нечто такое, что заставило его не ждать ночи, а тут же отложить поднос с завтраком и развязать узел рубашки на ее животе.
Через час, по дороге к Федерал-Плаза, он остановил машину возле высотного здания на углу 31-й улицы и Седьмой авеню и подошел к тормознувшему впереди темно-синему джипу «Гранд Чероки». За рулем джипа сидела Анна.
— Где твой офис? — спросил он.
— Здесь, на 27-м этаже.
— Как называется?
— АRP, «Американо-российское партнерство».
— Там есть телефон?
— Конечно. 665-12-17. Запомнишь?
— Держи. — Марк вручил ей два ключа от своей квартиры. — Этот от парадной двери, а этот — от квартиры.
— А когда ты придешь?
— Постараюсь пораньше.
— Пожалуйста! Мне страшно одной!
Он поцеловал ее и самоуверенной походкой счастливчика вернулся к своей машине. Анна следила за ним в зеркальце заднего обзора. Возле его машины уже стоял тщедушный черный парень — инспектор дорожного контроля с книжкой штрафных квитанций в руках. Марк показал ему свое удостоверение, похлопал по плечу, сел за руль, лихо вырулил влево и, объезжая Анну, махнул ей рукой. «„Гранд чероки“ стоимостью в тридцать „гран“ — совсем неплохо для новой эмигрантки», — подумал он, вливаясь в поток машин на Седьмой авеню.
Между тем Анна тронула свой джип, зарулила в подземный гараж и еще через несколько минут была на 27-м этаже. Здесь, прямо напротив дверей лифта, в роскошном мраморном вестибюле, под красивой вывеской «ARP, Inc.» сидела молодящаяся сорокалетняя секретарша с телефоном и компьютером на столе и трафаретно-вежливым «Can I help you?» в глазах. Но при появлении Анны она встала.
— Good morning, Miss Zhuravin.
— Хай, Джессика! — хозяйски сказала ей Анна. Тихий щелчок известил ее, что секретарша открыла замок стеклянной двери бокового коридора. Анна толкнула эту дверь и оказалась в просторной и прокуренной комнате, густо уставленной столами с компьютерами, принтерами, факс-машинами и телефонными аппаратами. Здесь напряженно работали молодые мужчины — стильно подстриженные, одетые в белоснежные рубашки, они тем не менее чем-то отличались от служащих американских офисов. Грудами бумаг на столах и под столами? Бутылками и банками с недопитой кока-колой? Пепельницами, полными окурков? Но разве не бывает всего этого и в американских офисах? Впрочем, одно отличие было очевидным: они говорили в телефонные трубки по-русски .
— Хер с ними, с джинсами, полежат до весны! А что насчет свиных консервов? У нас тысяча тонн мандой накроется, если их срочно не двинуть, — срок годности кончился еще в прошлом году! Что значит куда ты их двинешь? Я же тебе шесть раз сказал: в армию! Русский солдат все сожрет!..
— Я заказал восемь тонн индийских condoms. Ну, презервативов! Да, на тонны! Фули я их буду на штуки покупать? Выставляй аккредитив на пол-лимона…
— Простыней и госпитальных халатов могу взять хоть десять контейнеров…
— Что значит — нет противогазов? У меня заказ из Ирака на сто тысяч штук! Скажи генералу: пусть почистит склады «НЗ», ведь валютой платят! Что? Да перестань козла дрочить! А то ты не знаешь, как с генералами разговаривать? Дай ему в лапу лимон деревянных!..
— «Мальборо» уже плывет в Мурманск и Новороссийск! Но если не будет депозита, я дам капитанам команду не разгружаться…
Пройдя через эту комнату, Анна оказалась в кабинете, обставленном дорогой кожаной мебелью, с панорамными фотографиями Москвы на стенах. У окна стояли два деревца в больших керамических горшках, а на широком подоконнике росли живые цветы. Но в кабинете был тот беспорядок, который можно сотворить только спьяну или в отчаянии: на полу валялись пустые бутылки из-под пива и джина, окурки, утренние газеты и несколько дюжин вскрытых конвертов с письмами и мужскими фотографиями. А на диване спал виновник этого беспорядка — небритый и босой тридцатилетний толстяк в потертых джинсах и майке «харлей-дэвидсон».
Анна прошла через кабинет к окну и подняла скользящую фрамугу. Порыв знобящего осеннего воздуха и шум города заставили толстяка пошевелиться, он поджал озябшие голые ноги и с усилием открыл глаза.
— Где ты была? — сказал он хрипло.
Анна села в кресло, взяла со стола пачку «Данхилла», но пачка оказалась пуста, и Анна выудила из пепельницы окурок. Распрямила его, чиркнула зажигалкой, прикурила и, глубоко затянувшись, ответила:
— У ФБР нет никаких следов.
— Это я прочел в газетах. Я спрашиваю: где ты была?
— Отъебись, Журавин, — устало сказала Анна. — Мы же договорились…
— Но сказать же можно! — произнес он с болью и сел на диване, нашарил рукой бутылку джина, допил из нее последние капли и отшвырнул от себя. — Могла бы хоть сказать, к кому пошла!
Анна смотрела на него молча, с горечью и состраданием.
Но он тут же отвел глаза, стал искать взглядом выпивку, сигареты. Потом поднял с пола пустую пивную бутылку и попытался высосать из нее какие-то остатки.
Анна встала, одним движением сбросила с себя тонкий свитер и еще одним — бюстгальтер, и так, полуголая, легла на диван рядом с толстяком, потянула его к себе.
— Нет… не нужно… — вяло упирался он.
— Иди сюда, глупый.
— Я не могу, не могу…
— Я знаю. Молчи. Иди сюда…
Она прижалась к нему всем телом, и он, как ребенок, вдруг расплакался на ее груди.
— Аня… Какой ужас, Аня!.. Иметь тебя, всю, вот так, — он гладил ее голые плечи, — и отдавать по ночам кому-то потому, что…
— Ничего… Ничего… Молчи… — Она гладила его спутанные волосы, плечи. И с усмешкой показала на разбросанные по кабинету письма с мужскими фотографиями: — Ты же сам мне женихов ищешь. Что ж ты ревнуешь? Я была у одного старого приятеля.
Он приподнялся на локте, всхлипнул и спросил в упор:
— Он хорошо это делает?
— Ты хочешь честно?
— Да!
— Он очень хорошо это делает. Я думаю, он даже любит меня. Но дело не в этом. Он работает в ФБР. Понимаешь? Я пошла к нему из-за тебя, из-за этих ожогов.
— И что?
— Они не знают, кто это делает.
— А фотографии самих ожогов?
Анна отрицательно покачала головой.
— Но мне нужны фотографии! — с мукой в голосе сказал толстяк.
Она усмехнулась:
— Хорошо, я пойду к нему еще…
— Нет!!!
8
— Доброе утро, сэр. — Черный охранник осмотрел кабину лифта, остановившуюся на 17-м этаже.
— Доброе… — сказал Марк.
— Наверху штормит.
— Почему?
— Езжай. Увидишь. — И охранник нажал кнопку 18-го этажа, пропуская кабину лифта наверх, во владения ФБР.
Но и подготовленный к «шторму», Марк не ожидал той атмосферы паники, в какую он попал, едва дверь лифта открылась на 18-м этаже. Джеймс Фаррон стоял посреди коридора и орал на своих сотрудников:
— Она — подруга Первой леди! Вы знаете, что это значит? Если с ней что-то случится, мы все останемся без работы, все!
— В чем дело? — шепотом спросил Марк у Ала Кенингсона.
— Позвонили с телевидения. Пропала Лана Стролл, — ответил тот сквозь зубы. — Села на своем ранчо на лошадь и исчезла.
Фаррон повернулся к Роберту Хьюгу:
— Я назначаю тебя руководителем поисков. Лично ответственным! Бери сколько хочешь людей, делай что хочешь, но найди ее живой! Живой, ты понял?
Роберт хладнокровно пожал плечами:
— Тут нужны вертолеты. И чем больше, тем лучше.
— Бери все! Мой личный включительно!
— А как могло случиться, что именно ее не увезли вчера в Покано? — спросил Роберт. Он был двухметроворостым гигантом с крупным и обветренным лицом норвежского моряка, и его нелегко было вывести из себя или заставить перейти с шага на бег.
— Она не заявляла в полицию о пропаже своей сиськи, вот она и не попала в список! — нервно объяснил Фаррон, сам, видимо, виноватый в этой ошибке. — Но мне уже плевать, как это случилось! Главное — найди эту телесуку! Живой! Двигайся! Бери всех, кто тебе нужен, и вперед!
— Ты сегодня выглядишь как-то иначе… — громко, чтобы перекрыть шум вертолета, сказал Роберт Хьюг в ухо Марку.
— Что ты имеешь в виду? — Марк оторвал глаза от бинокля и взглянул на шефа.
— Светишься, как новый доллар. — Хьюг тоже держал у глаз бинокль и разглядывал сверху, из вертолета, рыжие от осенней листвы склоны Катскильских гор. — Нашел себе новую подругу? Или вернулся к старой?
— Гм… — Марк не знал, что сказать.
— Не хочешь — не говори, не мое дело, — усмехнулся Хьюг. — Ты не один! Половина агентов светятся теперь по утрам, как новые монеты. Хоть в этом польза от этой «грудной лихорадки» — все семейные кризисы как рукой сняло!
— Точно! — весело через плечо крикнул им черный пилот вертолета. — Сегодня жена принесла мне завтрак в постель! Можете себе представить?! Впервые за восемь лет! А ночью!.. Я даже не могу вам сказать, что она мне разрешила! Сама!
— Нашел чем хвастать! — усмехнулся Хьюг.
— Нет, Бог знает, что делает! — крикнул пилот. — А то уж больно эти бабы командовать стали! «Феминизм! Равные права!» Кто-то должен был это остановить!
— Ладно, оратор, мы тут не на прогулке. Ниже можешь спуститься?
Пилот, не говоря ни слова, так резко сбросил обороты винта, что вертолет стал падать в ущелье реки Делавэр.
— Эй! Эй! — разом заорали на него Марк и Роберт.
— Ага! Жить хочется? — снова засмеялся пилот и увеличил обороты, повел вертолет над бурной горной рекой. — Еще бы! Когда бабы завтрак в постель подают!
Марк и Роберт снова прильнули к окулярам биноклей. По обе стороны вертолета проплывали покатые склоны старых Катскильских гор, покрытые сосновым и кедровым лесом. То там, то здесь возникали заколоченные на зиму дачи, бунгало, фермы. Ведущие к ним дороги были пусты, с лужами после ночного дождя, меж деревьев изредка проносились олени с белыми подпрыгивающими попками да напуганные шумом вертолета лисы и зайцы. Но никаких признаков знаменитой теледикторши Ланы Стролл. А между тем эта Лана еще вчера утром уехала с телестудии на свое ранчо возле городишка Порт-Джорвис, приказала живущему там мексиканцу-домработнику оседлать ее коня по кличке Блэкфайер (Черный огонь) и ускакала на этом «Огне» в неизвестном направлении.
— Прекрасное место для каноэ… — восхищенно сказал пилот по поводу виляющей в горах речки Делавэр.
Громкий крик в наушниках заставил их всех вздрогнуть.
— Есть! Есть! — орал голос Ала Кенингсона. — Я вижу ее! Квадрат 16-Би! 47-я дорога! Все в квадрат 16-Би! Прием!
— Fuck you, Aл! — негромко сказал в ларинг Роберт Хьюг. — Остынь. Ты можешь толком сказать, что ты видишь? Она жива? Прием.
— Еще как жива! Извини, Роберт. Докладываю по форме. В квадрате 16-Би обнаружил объект поисков. Уверен, что это она. Во всяком случае, вижу бабу на черной лошади. Скачет на восток по 47-й дороге. Жду указаний. Прием.
Хьюг приказал пилоту:
— В квадрат 16-Би, быстрее! — И в ларинг: — Ал, ничего не делай, жди меня. Как понял? Прием.
Лана изумленно посмотрела в небо и натянула поводья. Восемь вертолетов летели к ней с разных сторон, от рева их двигателей конь присел на задние ноги, а потом шарахнулся в сторону — Лана с трудом удержала его на месте.
Спустя минуту один из вертолетов сел впереди на разбитой грунтовой дороге, из вертолета выпрыгнули двое мужчин и, топая ботинками по лужам, ринулись к Лане. Остальные вертолеты каруселью кружили в небе.
— Вы Лана Стролл? — не то спросил, не то сказал крупнолицый гигант, подбегая.
— Да. А в чем дело? — В голосе Ланы были властность и резкость, а в глазах и во всей фигуре — надменный и жесткий вызов. И то и другое совершенно не вязалось со знакомым миллионам телезрителей образом этой мягкой и интеллигентной телезвезды.
Марк хотел взять ее коня под уздцы, но конь отпрянул, угрожающе встал на дыбы.
— Не тронь коня! Кто вы такие? — крикнула Лана и замахнулась на Марка плетью.
Хьюг достал из кармана удостоверение.
— ФБР. Меня зовут Роберт Хьюг. Вы арестованы.
— За что? — Даже при виде удостоверения ФБР Лана не умерила свой гонор.
— За нарушение границ частной собственности. Вы проехали по частному лесу.
— Вы с ума сошли? Восемь вертолетов — только потому, что я пересекла чей-то сраный лес?
— Слезайте и — в вертолет.
— Минуту! — возмутилась Лана. — А как насчет коня? Я его тут не брошу!
Хьюг почесал в затылке, сказал в радиотелефон:
— Пятый! Это Роберт. Нам нужна машина для перевозки коня. Квадрат 16-Би, 47-я дорога.
— Куда вы ехали?
— Это не ваше дело!
Сидя напротив Ланы в кабинете начальника Порт-Джорвисской полиции, Хьюг пробовал быть с ней помягче и не смотреть на ее левую грудь, дерзко выпиравшую под черным, в обтяжку, свитером.
— Мисс Стролл! Пожалуйста! Вы выехали вчера после обеда. Где вы ночевали? Куда вы ехали?
— Я не буду говорить без моего адвоката.
— Хорошо. — Хьюг смягчил свой тон еще на две октавы. Теперь он был просто шелковым. — Я признаю: обвинение в нарушении границ частной территории — это только предлог. Просто нам позвонили с телевидения, что вы исчезли.
— Ну и что?
— И не вышли на работу.
— Это мои проблемы. Какое ФБР до этого дело? Я хочу позвонить моему адвокату. Сейчас же! Если вы не дадите мне телефон, я засужу все ФБР!
— Мы дадим, дадим! Пожалуйста! — Хьюг нехотя поставил перед ней телефонный аппарат.
Лана быстро набрала десятизначный номер, сказала с той же властностью в голосе:
— Это Лана Стролл. Дайте мне вашу хозяйку. А где она? В Овальном кабинете? Так переключите меня туда! Скажите им, что меня арестовало ФБР!
— О Боже! — Хьюг откинулся к спинке кресла и закрыл глаза. Отчитываться перед президентом за необоснованный арест подруги его жены! Только этого ему не хватало!
Тут в кабинет вошел Марк Аллей и молча положил на стол дневной выпуск «Дейли ньюс». На первой странице газеты была фотография Ланы Стролл и огромный заголовок:
ЛАНА СТРОЛЛ ИСЧЕЗЛА!!!
ВЧЕРА ПОГИБЛИ ТРИ ЖЕРТВЫ ГРУДНЫХ ОЖОГОВ, И ВСЕ — НА ЛОШАДЯХ!
А СЕГОДНЯ ИСЧЕЗЛА ЛАНА СТРОЛЛ!
ФБР СПРЯТАЛО 160 ЖЕРТВ ОЖОГОВ В СЕКРЕТНЫЙ ИЗОЛЯТОР!
Все подробности — на второй странице!
Лана изумленно потянула к себе газету:
— Что это?
Она открыла вторую страницу, стала читать.
— Теперь вы понимаете?.. — начал Хьюг. Но тут кто-то ответил Лане по телефону, и она жестом остановила Роберта.
— Привет! — сказала она в трубку. — Извини, что беспокою… О, я в порядке! Просто я ехала на своем Блэкфайере, никому не мешала, а меня арестовало ФБР. Куда я ехала? А что? Это важно? Одну минуту. — Она протянула трубку Роберту Хьюгу. — Президент. Он хочет поговорить с вами.
Хьюг обреченно посмотрел на Ала Кенингсона и Марка и взял трубку.
— Роберт Хьюг. Слушаю вас, мистер президент.
Сиповатый, как всегда, голос президента США сказал:
— Спасибо, Роберт. От меня и от моей жены — большое спасибо. Я не знаю, как бы мы пережили, если бы с ней случилось то, что вчера случилось с теми женщинами. Где вы ее нашли?
— В Катскильских горах, мистер президент. На 47-й дороге.
— А где она ночевала?
— Мы еще не знаем, сэр. Ни в одном отеле вокруг ее не видели.
— Куда она ехала?
— На восток, мистер президент.
— А точнее?
— Я не знаю, сэр. Она не говорит.
— Она выглядит нормальной?
— Абсолютно, сэр.
— А ее конь, этот Блэкфайер?
— Он тоже о’кей, мистер президент.
— Н-да… Это все очень странно, мистер Хьюг, очень странно… Она никогда не сидела на этом Блэкфайере, никогда! Он дикий и сумасшедший! Год назад его прислал ей какой-то шейх из Кувейта в подарок за те несколько лестных слов, которые она сказала о нем по телевизору. И она год пыталась избавиться от этого коня, но никто его не купил, потому что никто не может сесть на него. А теперь вдруг… И вообще есть что-то странное в ее голосе. Кстати, она никогда не звонила нам сама. Даже до того, как я стал президентом. Она была очень застенчивой. А сегодня она звучит bossy, очень властно. Вы понимаете, о чем я говорю?
— Боюсь, что нет, мистер президент.
— Подумайте, Роберт. Газеты пишут, что та женщина, первая, как ее — Катрин Хилч? — никогда не сидела на лошади, а вчера вдруг арендовала самого дикого коня и поехала на нем так, словно родилась в седле. Потом вторая женщина пыталась на лошади переплыть океан, а третья — перескочить через пропасть. И в тот же день Лана села на этого Блэкфайера, к которому всегда боялась даже подойти. Вы не думаете, что у всех четырех какой-то странный психический сдвиг?
Впервые за время разговора с президентом США Роберт расслабился и даже усмехнулся:
— Сэр, в нашем бюро есть несколько вакансий. Я думаю, вы нам подойдете.
— Спасибо! — улыбнулся голос президента. — Буду иметь это в виду на будущее. А теперь вот что. Лану нельзя везти в Покано, в изолятор. Пресса поднимет жуткий ор. Я думаю, тут нужно действовать осторожно, без нажима. Дайте ей трубку. Я скажу ей, что мы с женой просим ее прилететь к нам в гости. И вы привезете ее сюда на вашем вертолете. О’кей?
— Вы имеете в виду — сейчас? Прямо в Белый дом? — опешил Хьюг.
— Извините, Роберт, у меня нет других домов, я же не Кеннеди, — снова усмехнулся голос президента. — А что? Вам не нравится белый цвет?
9
На Пенсильвания-авеню, перед Белым домом, как всегда, стояли демонстранты. Их плакаты требовали государственных субсидий на создание новых рабочих мест, лекарств от СПИДа и прекращения дискриминации гомосексуалистов в армии. Небольшая группа женщин держала плакат с просьбой защитить женщин Нью-Йорка от космических ожогов.
Но в самом Белом доме было по-будничному спокойно.
— Я ночевала в лесу. Положила под голову седло и уснула. А что?
Президент чуть прикусил нижнюю губу, переглянулся с женой, потом спросил осторожно:
— Сколько весит седло?
Лана пожала плечами:
— Фунтов двадцать…
Она сидела в Овальном кабинете, в кресле, нога на ногу. Высокие сапоги со шпорами, замшевые брюки с кожаными наколенниками, черный свитер в обтяжку, прямая спина, развернутые плечи, надменная посадка головы.
— И ты сама подняла это седло на коня? — спросила жена президента.
— Большое дело! — усмехнулась Лана.
Полусидя на своем рабочем столе, президент чуть наклонил голову влево, глядя на Лану с известной всему миру полуулыбкой на пухлых губах. Его взгляд словно оценивал физическую силу Ланиных плеч, но жена заметила, что этот взгляд куда дольше задержался на торчащей левой груди Ланы, чем на всем остальном. Она резко встала с дивана, сказала Лане:
— Пойдем ко мне! Ему нужно работать!
И, не оставляя времени для возражений, пошла к двери. Лана, поколебавшись, последовала за ней.
Президент, прикусив нижнюю губу, внимательным взглядом проводил ее прямую фигуру и дразняще сильные бедра.
— Ну и баба! — восхищенно сказал он вслед Лане, исчезнувшей за дверью.
А в коридоре Белого дома тоже все замерли, когда жена президента и Лана вышли из Овального кабинета. Привыкшая к почитанию, Первая леди сначала не обратила на это внимания, но затем, оглянувшись, обнаружила, что мужчины — от советника по национальной безопасности до охранников, — застывшие, как в столбняке, смотрят вовсе не на нее, а на Лану. Их восхищенные взгляды буквально пожирали одногрудую Ланину фигуру.
Нахмурившись, жена президента открыла дверь своего офиса, пропустила Лану вперед, потом быстро миновала своего секретаря, начальницу канцелярии и других сотрудников (которые тоже уставились на Лану) и снова открыла перед Ланой дверь. Лана вошла в кабинет подруги и удивленно оглянулась на звук ключа, повернувшегося в двери. А Первая леди, заперев дверь, сказала:
— Раздевайся!
— Что? — оторопела Лана.
— Снимай свитер!
— Зачем?
— Я хочу посмотреть твой ожог.
— Зачем?
— Ты демонстрировала его по телевидению. Так что можешь и мне показать.
— Но уже ничего нет. Даже следа…
— Пожалуйста! — настойчиво повторила жена президента.
Лана пожала плечами и сняла свитер. Под ним не было ни нижнего белья, ни бюстгальтера. Только голое и совершенно удивительное по красоте женское тело с плоской правой стороной торса, не сохранившей даже следа недавнего ожога. А на левой стороне — фантастически красивая, налитая и упругая, как у девочки, алебастрово-белая грудь, увенчанная торчащим, как ниппель, соском.
Словно ожила древнегреческая скульптура Венеры Родосской, и ее мраморная красота налилась живой, теплой плотью.
— Н-да… — только и произнесла жена президента, недоверчиво обходя свою подругу. — Теперь я понимаю мужиков. А ведь у нас был один размер лифчика — второй. Помнишь?
— Мне кажется, она растет, — сказала Лана про свою грудь.
— А как насчет желания? Эта сиська торчит, будто тебя возбудили.
Лана прошла в угол кабинета, к бару-холодильнику, открыла его, достала бутылку виски, жадно выпила прямо из горлышка несколько больших глотков и только потом ответила:
— Я презираю мужчин! Fuck them! Конечно, для производства потомства без них не обойтись, но во всем остальном они нам не нужны. Ты можешь быть президентом не хуже твоего мужа. А то и лучше.
Она подошла к окну. За оградой Белого дома на Пенсильвания-авеню по-прежнему торчали безработные с требованиями государственных субсидий на создание новых рабочих мест.
— Посмотри на них! — презрительно сказала Лана, снова прикладываясь к бутылке. — Это же рабы! Рабы, требующие рабства! — И вдруг крикнула в окно: — Fuck you! Fuck you сто раз!
— Заткнись! Ты что! — Жена президента испуганно потащила ее от окна. — Ты же голая!
Но Лана хмельным движением руки легко отшвырнула от себя свою подругу.
— Не трогай меня!
И к ужасу Первой леди, снова выпила виски, опустошив бутылку почти наполовину и пьянея буквально на глазах.
— Что ты знаешь обо мне? — вдруг сказала она с хмельной ожесточенностью. — Мы дружим тридцать лет, но что ты действительно знаешь обо мне? Ничего! Потому что у тебя есть муж — он твой партнер, твой любовник и твой пастор! Ты не знаешь, что такое одиночество! А я приходила с работы домой, закрывала дверь, и все — я одна! На весь вечер и на всю ночь! Ни одна блядь не позвонит и не пригласит никуда, потому что боится, как бы ее муж не положил на меня глаз! А все приличные мужики давно разобраны! Ты знаешь, до чего я дошла? Я стала читать «Strictly Personal» в журналах. Я, Лана Стролл! И даже сама дала пару объявлений! Анонимно, конечно. Но теперь — все! — Она снова отпила виски. — Fuck them! Никаких мужиков!
Она хотела еще выпить, но Первая леди мягко, как у больной, отняла у нее бутылку.
— Подожди, Лана. Хватит. Дай, детка, я тебя одену… — И ласково погладила подругу по голове.
И от этого короткого, почти беглого жеста что-то дрогнуло в Лане, изменилось, и ее голова вдруг сама потянулась за ладонью подруги, как тянется ребенок за ласковой рукой матери.
Жена президента уловила это движение и тут же обняла подругу за плечи.
— Все хорошо… Все будет хорошо… — сказала она.
А Лана вдруг посмотрела вокруг себя трезвеющим взглядом. Словно тепло объятий подруги произвело на нее расслабляющий эффект — ее плечи опустились, спина расслабилась, и она снова стала похожа на прежнюю Лану Стролл — женственную, мягкую, интеллигентную.
— Со мной что-то не так, да? — сказала она растерянным тоном.
— Куда ты ехала сегодня? — как можно мягче спросила ее Первая леди.
— Я не знаю… Не знаю… — произнесла Лана, и ее взгляд устремился за стены Белого дома.
— Вспомни, это важно.
— Это было как гипноз… Я ехала… Как будто меня звал какой-то голос, маяк… Да я и сейчас это чувствую. Словно меня где-то ждут…
— Где? — тихо, чтобы не спугнуть откровение подруги, спросила жена президента.
— Не знаю… Мне кажется, где-то за морем. Знаешь, тогда, в ту ночь, когда мне выжгли грудь, мне тоже снилось море. Теплое зеленое море. Оно лечило боль. И с тех пор этот морской сон — каждую ночь. А вчера утром… Это было как зов. Я хотела доскакать до океана и куда-то плыть.
— На лошади?!
Лана повернулась к подруге.
— Я свихнулась, да? — Она потерла свои виски. — Ведь я хотела на лошади переплыть океан… Что-то со мной не так, конечно…
— Нет. Ничего… Ты уже в порядке. Может быть, тебе нужно поспать.
— Вы собираетесь показать меня психиатру?
— А ты хочешь этого?
— Не знаю. Но мне страшно. Мне кажется, я становлюсь другой.
10
Марк был снова за облаками, в космосе, в той наднебесной высоте, куда взлетает мужчина за миг до оргазма. Казалось, все его тело, вся кровь и даже мозг устремились сейчас туда через тепло-нежную плоть Аниного тела. Говорят, что именно из этого блаженства и сделаны небесные ангелы. Еще одно движение ее бедер, еще одно сладостное движение и…
Но Анна знала эту механику. Сидя на Марке верхом, она вдруг освободилась от него, скрестила ноги и сказала совершенно без эмоций:
— Давай покурим.
— Ты с ума сошла! Пусти меня обратно!
— Пущу, когда все расскажешь.
— О чем? — Он попытался вернуть ее в прежнее положение, но она увернулась.
— Вы нашли ее в Катскильских горах и доставили в Белый дом. Дальше?
— Зачем тебе это знать?
— Женщины любопытны. Ты видел президента?
— Я расскажу, если ты меня поцелуешь.
Анна внимательно посмотрела ему в глаза.
— О’кей… — Она лизнула языком его грудь и опустилась чуть ниже. — Говори! — И снова лизнула и опустилась еще ниже. — Ну, говори!
Марк закрыл глаза, сказал:
— Я не видел президента… О Боже! Еще!.. Он говорил с ней без нас. А потом мы отвезли ее в Покано…
Неожиданно голова Анны оказалась возле его лица.
— Куда вы ее отвезли?
— В Покано.
— Зачем?
— Там медицинский изолятор, где проходят все исследования. Впусти меня!
— А что вы исследуете?
— Не мы. Врачи. Они исследуют их сиськи. Груди! — Резким рывком он вдруг сдернул Анну с себя, опрокинул на спину и вошел в нее. Затем, отжавшись на руках, сказал торжествующе: — Ну? Что еще ты хочешь знать? Говори!
Она лежала под ним — маленький, сладостно горячий зверек с острыми зелеными глазками, упругой грудью и ногами, заброшенными ему на плечи.
— Говори! — повторил он и, ударяя ее своим пахом, спрашивал в такт этим ударам. — Что!.. еще!.. ты!.. хочешь!.. знать?
— Все! — улыбнулась она. — Почему врачи исследуют их сиськи?
— Потому что они увеличиваются.
— Как это — увеличиваются? Почему?
— Никто не знает. Но им стали малы их лифчики. А врачи сравнили их фото в первый день после ожога и сейчас — их левые груди стали явно больше и торчат, как пистолет!
— У тебя есть эти фотографии?
— Конечно, — усмехнулся он. — Сегодня нам повезло: одна женщина сама сфотографировала свой ожог полароидной фотокамерой еще до того, как позвонила в полицию. Хочешь посмотреть? У меня есть поминутная съемка заживления раны. Хочешь увидеть?
— Нет, — сказала она равнодушно. И закрыла глаза от наслаждения. — Поцелуй меня…
Рано утром, пройдя по еще пустому офису «Американо-российского партнерства», мимо выключенных компьютеров с их немыми экранами, Анна с такой силой пнула ногой дверь своего кабинета, что там с письменного стола упала пустая бутылка джина, а толстяк Журавин, заспанный, вскочил с кожаного дивана, прикрывая простыней свою наготу. Но Анна не обратила на это никакого внимания, а прямо от двери швырнула ему пачку фотографий:
— Держи!
Толстяк поднял с пола одну фотографию… вторую… третью… Это были отпечатки поминутной съемки заживления ожога на правой стороне женского торса. Хотя снимки были непрофессиональны и сделаны «Полароидом», на них было ясно видно, что ожог имеет форму крупной, как серебряный доллар, монеты. А в центре этого кружка — неясный, но все же заметный крест с петлей вместо верхней черточки.
— Ну! — нетерпеливо сказала Анна.
Толстяк поднял на нее глаза.
— Да, — сказал он негромко. — Эта игрушка — наша. Звони в Москву.
11
В этот день русский президент был не в духе. К сожалению, последнее время, когда вместо столь любимых им спиртных напитков дочь посадила его на эликсир Мао Цзэдуна (женьшень, пантокрин, вытяжка из акульих плавников и еще какая-то гадость), это случалось все чаще. В черном лимузине, который мчался из Горок-9 в Москву в окружении своры «мерседесов» охраны, он грузно сидел на заднем сиденье и с отвращением капризного ребенка на лице смотрел по телевизору старую черно-белую видеокассету с лекцией какого-то носатого профессора МГУ.
«— …любой экстрасенс, умеющий выходить в астрал, — вещал студентам этот профессор, — скажет вам, что над Россией висит облако ненависти. Всегда висит, постоянно! Но откуда оно взялось? Ведь в природе ничто не возникает из ничего. А потому давайте рассмотрим, что такое ненависть, любовь, гнев, раздражение, злость, жалость и так далее. Как я уже говорил, люди — это биохимические системы, которые в соответствии с ситуацией вырабатывают те или иные энергетические ферменты. Вот и все, никакой мистики, а простая биохимия живого организма. Даже когда Чайковский сочинял свою музыку, это был результат выброса ферментов творчества. То есть наше тело вырабатывает ферменты, которые либо заставляют нас, скажем, целовать объект, вызвавший реакцию выделения приятных ферментов, либо, наоборот, ненавидеть провокатора раздражающих ферментов — бить его, разрушать физически и морально. Иногда одного имени или названия объекта раздражения достаточно, чтобы в нашем организме произошло выделение ферментов ненависти…»
Вместе с президентом кассету смотрели его дочь, которая вот уже год была в должности помощника президента, а также ее протеже — моложавый пресс-секретарь президента Сергей Грузицкий и руководитель Администрации президента Алексей Яшин. А показывал им эту кассету генерал Пашутин, начальник Федерального управления силовыми ведомствами.
«— А теперь посмотрим, что такое войны, — продолжал расхаживать по экрану телевизора маленький, как Ролан Быков, профессор. Когда камера отъезжала от его лица, были видны первые ряды большой студенческой аудитории и профессорская кафедра с грифельной доской во всю стену. — Классики марксизма говорят, что войны — это разрешение экономических конфликтов силовыми методами. А биологи говорят: нет, это использование политиками ферментов ненависти, накопившихся в массах. Возьмите самый простой погром — что это? То же самое: сбрасывание негативной энергии, отведение ее потока от истинных провокаторов недовольства населения. Это элементарно, не так ли? Пойдем дальше. В России полно злобы, люди сучатся друг с другом целыми днями, люди с утра до вечера только и делают, что ищут, на кого бы излить свои ферменты гнева и раздражения. Наступите на ногу человеку в лондонском метро — что он вам сделает? Я пробовал. Вы не поверите, они на это улыбаются и говорят: „Итс ол райт, донт вори!“…»
Студенты в университетской аудитории засмеялись, и президент в лимузине чуть скривил свои толстые, как лангусты, губы.
«— Нет, честное слово! — продолжал профессор на телеэкране. — Я его, сукина сына, чемоданом по колену! А ее, капиталистку несчастную, ботинком по ноге в ажурных колготках за сорок долларов — и что, вы думаете, она мне сказала? „Sorry, you are stаnding on my feet!“ — „Извините, вы стоите на моей ноге“. Она передо мной извинилась! У самой слезы на глазах, ей-богу, а на губах улыбка — „извините“! Мне, негодяю!..»
Профессор выдержал паузу, пережидая оживление аудитории, как эстрадный артист пережидает оживление зрителей, уже захваченных его выступлением.
«— А попробуйте наступить на ногу нашему человеку. Он скажет: „Итс ол райт“? А? Попробуйте! — сказал профессор развеселившимся студентам. — Или просто станьте у выхода из метро поперек движения пешеходов и послушайте, что вам скажут. Нет, мне просто интересно, сколько вы устоите…»
Тут профессору опять пришлось переждать смех своих студентов. И даже в лимузине президент и его спутники улыбнулись.
— Ну, ты даешь! Чего ты нам принес этого комика? — спросил президент у Пашутина.
— Еще минуту, пожалуйста! — попросил тот, обращаясь сразу и к президенту, и к его дочери. — Сейчас он перейдет к делу.
«— Тут я в газете прочел, — говорил между тем профессор на телеэкране, — что кто-то кого-то на машине обогнал на проспекте Мира. И что? Шофер, которого обогнали, догнал обгонщика и расстрелял из автомата! На проспекте МИРА! Так дело было или я преувеличиваю? Или я порочу наш город добряков и джентльменов?
— Так! — подтвердила аудитория.
— Спасибо, — сказал профессор. — Итак, мы имеем в нашем народе плотный раствор ферментов с негативным зарядом. Сколько в Москве жителей? Восемь миллионов. А приезжих, командированных, бомжей? Еще два. Говоря языком биохимии, мы имеем в Москве десять миллионов емкостей, до краев заполненных ферментами раздражения, недовольства, горечи, ненависти и тому подобное. Или я не прав? Или по городу ходят и ездят емкости доброты, вежливости, любви и радости?
Аудитория хмыкнула.
— Но если я прав, — тут же подхватил профессор, — если в городе десять миллионов емкостей и если они постоянно сталкиваются друг с другом, трескаются, разбиваются и переливаются друг в друга, то вообразите, какой коктейль у нас получается, — небесам тошно! Кстати, вы не думали, откуда взялось это выражение — „небесам тошно“?..»
— Это можно пропустить, сейчас я перемотаю. — Пашутин нажал кнопку дистанционного управления, профессор на телеэкране защебетал по-птичьи и задергался со скоростью Чарли Чаплина. Но президент остановил Пашутина:
— Не надо. Пусть говорит. Нам все равно до Москвы ехать.
Действительно, Москва с ее гребенкой высотных зданий была еще далеко, за желто-осенним лесным массивом, который пересекала прямая лента пустого правительственного шоссе со «стаканами» охраны через каждые пять километров. Профессор на телеэкране вновь обрел человеческий голос:
«— Дело в том, друзья мои, что далеко не все десять миллионов этих емкостей имеют возможность в течение дня разрядиться и сбросить свои ферменты ненависти или раздражения на подчиненных, соседей в трамвае или на жену и детей. Далеко не все. Во-первых, просто боятся получить в ответ такое!.. (Смех в аудитории.) Да, правильно. А кто у нас имеет возможность разрядиться? Вы скажете: начальство, бандиты и работники сферы обслуживания. Правильно! А сколько их по отношению ко всему населению? Есть статистика: двадцать два процента. Начальства, бандитов, милиционеров и работников сферы обслуживания в Москве ровно 22 процента от общего числа населения. Они свободные люди, у них демократия, ускорение и перестройка, и они изливают на нас свое раздражение, гнев, досаду и прочие негативные ферменты в любой момент…»
— Это какой год? — спросила у Пашутина дочь президента.
— Восемьдесят восьмой, при Горбачеве, — тут же объяснил тот. И услужливо замер в ожидании ее нового вопроса. Но вопроса не последовало, дочь президента отвернулась к телеэкрану.
«— А мы, остальные 78 процентов? — продолжал на этом экране профессор. — Куда мы несем этот коктейль своих эмоций? Вы скажете: в семьи — женам, детям, родителям. Но во-первых, не каждой жене скажешь все, что хотел бы ей сказать! Правильно? А даже если и сказал, если сбросил на родственников и жен свои негативные ферменты — куда наши родичи их девают? Глотают, растворяют в море своей доброты, любви и всепрощения? Скьюз ми!..»
Судя по качеству изображения, лекция профессора была снята издали, с верхних рядов аудитории и человеком, который не умел пользоваться трансфокатором и потому нестабильно держал профессора в центре кадра. Иногда лицо профессора вообще исчезало с экрана, и камера искала его вслепую, по голосу:
«— …Следовательно, к ночи мы имеем в Москве, ну, скажем, 10 условных мегатонн негативных ферментов. Если к утру этот запас никуда не делся, то назавтра к нему прибавляется еще десять, послезавтра еще десять, и, таким образом, каждую неделю в Москве должна происходить резня, как в Ливане. Ан не происходит. Почему? Потому что к утру мы каким-то образом все-таки избавляемся от большей части своего раздражения. Мало кто просыпается утром в бешенстве, гневе или от ненависти. Но вы же знаете: в природе ничто не исчезает. Так куда же девались мегатонны нашей негативной энергии? Тут я должен посвятить вас в природу сна…»
Президент жестом указал пресс-секретарю на холодильник. Тот вопросительно посмотрел на дочь президента, но президент раздраженно сказал:
— Да нарзан мне налей, нарзан!
Грузицкий с явным облегчением открыл холодильничек и налил президенту минеральную воду в разом запотевший стакан.
«— Вообще-то это большая и отдельная тема, — говорил тем временем профессор, — но я не буду входить в детали, а скажу только суть. Тот, кто нас создал — назовите его Богом, природой или Высшим разумом, это все равно, — так вот, он понимал, что играет с огнем, и на всякий случай спрятал от нас пару секретов бытия. Иначе человечество давно бы разобрало эту игрушку — жизнь на мелкие кубики и никогда бы не собрало обратно. И одним из таких секретов является сон. Почему мы спим? Почему, имея всего семьдесят — восемьдесят лет для жизни на этой планете, мы треть этой жизни проводим в совершенно бессознательном состоянии? Вот мой ответ без обсуждения деталей: на ночь нам отключают сознание, и в этом бессознательном состоянии мы сбрасываем в космос негативные ферменты, как подводная лодка сбрасывает отработанную воду. И забираем из космоса энергию положительную. Вот и все. И нет, я думаю, в этой аудитории человека, который хотя бы раз в жизни не испытал во сне состояние полета. Но то был самый простой перебор энергии, ничего больше. Именно во сне происходит наше подключение к батареям космической энергии, и — слава Богу, что во сне! Если бы Бог показал нам наяву, как это делается, если бы открыл дорогу к этим батареям — даже страшно подумать, что человечество сделало бы с этой энергией! Да, так вот представьте, что каждую ночь десять миллионов москвичей выливают в космос тонны своих негативных ферментов. Конечно, Господь не рассчитывал на такую продуктивность социализма, он ориентировался на всяких там сдержанных англичан, ленивых египтян и веселых кубинцев. Но мы же стахановцы, мы передовики, мы авангард человечества! Вот небесам и становится тошно, поскольку природа не знает, куда ей девать эту нашу негативную энергию, — точно так, как мы не знаем, куда девать ботинки фабрики „Скороход“ и рубашки „Москвички“. Куда Госплан сплавляет этот ширпотреб? Я не знаю! А вот что тучи нашей негативной энергии собираются в астрале и висят над Москвой — это даже по нашей погоде видно. Сравните погоду в соседних странах и у нас, и вы сами поймете разницу. Двести пятьдесят миллионов наших людей еженощно сбрасывают в космос энергетические ферменты злобы, отчаяния, бешенства, гнева, и это накапливается, это веками накапливается над Россией! А теперь послушайте идею вашего чудака профессора. Она проста, как слеза. Нужно создать накопитель или конденсатор ненависти — скажем, по принципу оргонных накопителей Райха, — собрать с его помощью те тучи ненависти, которые висят над нашей несчастной страной, и запузырить эту отрицательную энергию куда-нибудь подальше от родины. На Юпитер, на Сатурн, на США… Ну, про США это, конечно, шутка, но создание оружия ненависти — не самая последняя идея, как вы считаете? Во всяком случае, под каким еще предлогом можно получить деньги на такие исследования? Представьте себе, что вы приходите в Госплан или в Совмин и говорите: мы хотим очистить нашу родину от ферментов злости и раздражения, чтобы весь наш народ стал добрым и вежливым, дайте нам на эти исследования десять миллионов. Даже если вы пришли к ним с утра, когда они еще не полностью нагружены… Я имею в виду ферментами раздражения, конечно… То куда они вас пошлют, как вы думаете? А теперь представьте, что вы пришли в Министерство обороны и говорите: мы можем создать накопитель ненависти, вывести его на космическую орбиту и при необходимости тайно сбрасывать эту ненависть на противника. Жахнули эдак сто мегатонн на американцев — и они друг друга режут, гражданская война между штатами Нью-Йорк и Нью-Джерси. Или захотела от нас Прибалтика отколоться, а мы на них полсотни мегатонн, и у них начинается литовско-латвийская резня…»
— Какой, ты сказал, это год? — спросил президент у Пашутина.
— Восемьдесят восьмой, февраль.
Президент кивнул.
«— Всего пять мегатонн — и в Панаме антиамериканское восстание, — продолжал профессор. — И не надо никаких бомб, ракет, танков! Ничего не надо, только залить из космоса противника энергией ненависти — и все. Как по-вашему, сколько денег отвалит на это Министерство обороны? Особенно если изложить это не так легкомысленно, как я, а всерьез. И научно обосновать пути реализации проекта. Например, так… — Профессор подошел к доске и стал быстро писать мелком, говоря: — Первый этап: лабораторные эксперименты на собаках по выделению фермента ненависти, злости, раздражения. То есть берем собак, вживляем им пробирки для сбора слюны, всякие электроды и прочее и злим этих собак до бешенства. Слюну бешенства, кровь, мочу, что еще? — на химический анализ. Второй этап… Ну, подсказывайте, включайте мозги! Ставлю задачу на сообразительность! Второй этап!..
— Забор энергии! — подсказали студенты.
— Рановато, но ладно, запишем, — согласился профессор. — Второй этап — забор биоэнергии. Тут нужен полет фантазии: как забирать эту энергию, куда, где хранить? Но мозги уже включились, прошу вас — третий этап? Ну?
— Эксперименты на людях! — выкрикнули из аудитории.
— Где? На ком? — тут же пытливо обернулся профессор к студентам.
— В психбольницах!
— В отделениях для буйных! — стали подсказывать из разных концов.
— Ага! Идею усек! — подхватил профессор. — Можно с психами делать то же, что с собаками: доводить до бешенства и брать слюну и кровь на анализы. И — если мы уже знаем как — забирать у них негативную энергию.
— Эксперименты с экстрасенсами и телепатами! — снова крикнули из аудитории.
— Правильно! Молодец! — Профессор тут же заскрипел мелком по доске. — Эксперименты с медиумами, обладающими мощным биополем. Вроде Джуны, Кулешовой, Кулагиной и других. Цель экспериментов: выяснение способов передачи биоэнергии на расстояние. Верно? И наконец, четвертый этап: создание опытного КН — конденсатора ненависти и ПКН — пушки конденсатора ненависти, их лабораторные и полевые испытания. Разумно? Пятый этап: доводка КН по замечаниям заказчика и государственные испытания. Шестой этап: вывод КН на космическую орбиту под видом метеоспутника и оказание консультаций заказчику в период эксплуатации. Все, товарищи. Перепишите это задание в тетради и подготовьтесь: на следующем занятии мы проводим разработку всех пунктов этого проекта методом мозговой атаки. До свидания!»
Пленка кончилась, по экрану видеомагнитофона пошли полосы, и Пашутин выключил его.
— Ну? — спросил его президент. — И на хрена ты это нам привез?
— Они сделали этот конденсатор, — вместо Пашутина сказал Яшин.
— Кто — они? — не понял президент.
— КГБ, — объяснил руководитель Администрации. — В девяностом году.
Президент и его дочь вопросительно глянули на Пашутина, требуя объяснений. Тот сказал:
— Я тогда был всего лишь полковником. Но, по моим данным, дело обстояло так. Пятое управление получило донос на этого профессора из-за его антисоветских шпилек во время лекций. Вы же слышали. И они сняли его лекцию скрытой камерой, чтобы пришить ему 58-ю «прим» — от трех до семи за антисоветскую пропаганду. Но когда они посмотрели пленку, то уже вторую лекцию этот профессор — его фамилия, конечно, Шварц — читал Чебрикову. А тот тут же дал ему лабораторию и неограниченный бюджет. И все, что этот Шварц писал тут на доске, они провели за два года: опыты с собаками, экстрасенсами и даже с дельфинами. В 1989-м у них был готов конденсатор ненависти, и они вывели на орбиту спутник «Кедр-1» с этим КН на борту. Но в августе 91-го, сразу после путча, когда народ громил КГБ и свалил памятник Дзержинскому, кто-то разгромил и эту лабораторию. Сгорели все документы и оборудование, сотрудники разбежались, и вся связь с этим спутником ненависти накрылась…
— Ты… ты хочешь сказать, что над нами вот уже восемь лет летает эта херня, а ты об этом не знал? — грозно наклонился к Пашутину президент.
— Отец! — укоризненно сказала дочь, поскольку раньше президент даже в нетрезвом виде никогда не опускался до грязного мата.
— КГБ разваливал не я, а Горбачев и Бакатин, — пожал плечами Пашутин. — Бакатин передал американцам схему расположения наших микрофонов в их посольстве, и это только то, что он сделал открыто . А сколько документов и проектов они с Горбачевым могли передать Рейгану и Бушу под столом?
Имя Горбачева всегда вызывало у президента бурное выделение ферментов ненависти в точном соответствии с теорией этого профессора Шварца, и дочь президента с опаской посмотрела на отца.
— Так! Приехали! — сказал тот и посмотрел в окно. Хотя он имел в виду совершенно иное, но оказался прав: его кортеж въезжал в Москву. Машины охраны перестроились «гребенкой» и хищной стаей полетели по пустому Кутузовскому проспекту, освобожденному милицией от всего транспорта.
— А почему это всплыло сейчас и насколько это опасно? — спросила у Пашутина дочь президента. Хотя год назад, во время президентской избирательной кампании, ей удалось сменить окружение президента на сотрудников ее возраста, поставить во главе надзора за всеми силовыми структурами молодого руководителя отец не позволил. Или — не решился. Пашутину было 55, и он был из разряда тех серых работяг, которые всегда приходят к власти после революционных преобразований, сделанных их предшественниками.
Теперь вместо ответа Пашутин услужливо протянул ей те самые фотографии ожогов женской груди, которые в Нью-Йорке Анна стащила у Марка Аллея.
— Что это? — спросила дочь президента, брезгливо разглядывая первую из них.
— Вот уже неделю в Нью-Йорке какие-то террористы выжигают женщинам груди раскаленным тавром, летящим из космоса, — стал объяснять ей Яшин.
— И что? — насторожилась она, но тут слабая догадка мелькнула у нее в мозгу, и она развернулась к Пашутину: — Вы… вы думаете?..
И президент тоже повернулся к начальнику ФУСВ, его взгляд потяжелел, а толстая нижняя губа отвисла предвестником гнева и шторма.
Пашутин обреченно кивнул:
— Это тавро — наша игрушка. Точнее, игрушка Шварца. Она называлась линзой КН — конденсатора ненависти…
— Да плевать, как она называлась! — взорвался президент.
— Папа! — сказала дочь.
Но он даже не слышал ее, он кричал на Пашутина:
— Как?.. Как это оружие оказалось у американцев?
Пашутин побледнел, сказал тихо:
— Не оказалось. Честное слово, не оказалось, товарищ президент…
— Тамбовский волк тебе товарищ!
— У нас давно никто никому не товарищ, — напомнил Пашутину пресс-секретарь Грузицкий.
— Докладывай! — взяв себя в руки, перебил президент.
— Только короче, мы уже к Кремлю подъезжаем, — заметил Яшин.
Действительно, президентский кортеж уже выскочил с Кутузовского проспекта на Новый Арбат. Пашутин искоса посмотрел на Яшина в тайной надежде на поддержку, но тот молчал.
— Американцы ничего не знают про это оружие, — твердо сказал Пашутин президенту. — Они думают, что эти ожоги — дело рук НЛО. Они даже запросили у нас сведения, не появились ли и над нами какие-нибудь летающие тарелки…
— Короче, наша версия такая, — все-таки вмешался Яшин, видя, что Пашутин опять уходит от сути. — В августе девяносто первого, во время путча, кто-то разгромил лабораторию Шварца и похитил эту линзу. А теперь из Нью-Йорка наладил связь с нашим «Кедром» и, пользуясь его энергией, выжигает американкам сиськи. — И Яшин извинился перед дочерью президента: — Извини, мать, за слово «выжигает»…
— Зачем выжигает? — спросил президент.
— Вот в том-то и дело! Никто не знает зачем! — ответил Яшин. — Если бы это были обычные террористы, они бы на третий день объявили свой ультиматум. Скажем: дайте нам миллиард, и мы прекратим выжигания. А не дадите, начнем выжигать яйца вашим конгрессменам. Извини, мать, за слово «вашим». Я думаю, американцы сдались бы, как наш премьер в Буденновске.
Президент несколько секунд в упор рассматривал руководителя своей Администрации. Потом спросил, чуть откинув голову:
— Насчет яиц — ты всерьез?
— Ну, — пожал плечами Яшин, — если они могут с помощью этой линзы попасть из космоса в грудь любой женщине в Нью-Йорке, то, наверно, нетрудно попасть и в другое место.
— Та-ак… Ничего себе, понимаешь! — Президент почесал в затылке и, вновь раздражаясь, посмотрел на Пашутина: — И такая штуковина была у нас еще в девяностом году? А вы ее упустили?
— Я тогда не был начальником силовых структур, — напомнил Пашутин.
— Твое счастье, — остыл президент. И добавил, глядя в окно: — Жалко! Нескольким «товарищам» я б и сейчас кой-чего выжег.
Его приближенные улыбнулись, они хорошо знали, кого он имел в виду.
— Ситуация такая, — сказал Яшин, возвращаясь к деловому тону. — Мы не знаем, кто и зачем выжигает груди американским бабам. Но если американцы возьмут этих типов — а они их рано или поздно возьмут, все ФБР уже брошено на это дело, — то они расколют их в первые же десять минут и узнают, что мы держим на орбите спутник с оружием похлеще атомной бомбы. И это в то время, как мы подписали с США всякие соглашения о любви до гроба и даже все свои ракеты обесцелили…
— А скинуть им эту информацию сейчас тоже нельзя, — вставил Пашутин, боясь упустить свою долю в деловом разговоре с президентом. — Они не поверят, что мы не знали об этой штуковине, когда подписывали протокол об уничтожении всего оружия, направленного на США.
— И что ты предлагаешь? — спросила дочь президента у Яшина.
— Это не я предлагаю, это он предлагает. — Яшин кивнул на Пашутина.
Тот сказал как бы одновременно и президенту, и его дочке:
— Мне нужно ваше разрешение на проведение силами ГРУ операции на территории США. Чтобы срочно найти этих типов с линзой Шварца. То есть еще до того, как американцы допрут, что это задействован наш «Кедр-1».
Президент посмотрел в окно и задумчиво поскреб затылок. Протокол о взаимном прекращении шпионских операций на территории США и России был подписан им с американским президентом еще пять лет назад. Именно тогда он и американский президент перешли на ты, и с тех пор оба держали слово.
Кортеж въехал в Кремль через Боровицкие ворота и подкатил к подъезду бывшего здания царского Сената, а ныне — Администрации Президента России. Охранники «наружки», подбежав к лимузину, открыли его заднюю дверцу. Генерал-телохранитель, выждав короткую паузу, вышел из передней дверцы машины и быстрым взглядом окинул посты «наружки». Все было в порядке — и на площади, и у подъезда, и в окнах, и на крыше здания Сената. Справа, в стороне, за серым гранитным памятником Ленину, в тени серебристых кремлевских сосен Ивановской площади, дремал танк «Т-72» — он стоял там со второго октября 1993 года.
Яшин, Грузицкий и Пашутин тоже вышли из машины и ждали появления президента и его дочери. Президент тяжело выбрался из лимузина, отказавшись от помощи и дочки, и охранников, и сказал Пашутину:
— Ты это… Подожди в приемной… Мы подумаем.
12
Телефон звонил уже целую вечность, но Марк и Анна игнорировали эти звонки. Казалось, они все еще проводили в постели свою первую после семилетней разлуки ночь. И только когда Анна мертвой птицей рухнула Марку на грудь, он подтянулся к телефону и снял трубку:
— Hello…
— В следующий раз, когда ты отключишь свой пейджер, считай, что ты уволен, — сказал раздраженный голос Ала Кенингсона.
— Что случилось?
— «Красная тревога».
— Что-о?! — От изумления Марк резко сбросил Анну с себя и рывком сел в кровати.
— Мост Вашингтона, шесть минут максимум! — сказал Ал и дал отбой.
Марк рывком выбрался из-под Анны и стал спешно натягивать джинсы. «Красная тревога» могла быть объявлена только в случае атомной войны, вторжения инопланетян, взрыва Сити-холла или еще чего-то ужасного.
— Ты куда? — спросила Анна по-русски.
— У нас тревога, я должен ехать.
— Я с тобой.
— Не говори ерунду. — Он уже застегивал рубашку.
Но Анна вдруг вскочила с такой резвостью, словно это не она только что лежала в постели обессиленной птицей. И тоже стала одеваться.
— Даже не думай! — сказал Марк, проверяя обойму в пистолете.
— Я не останусь ночью одна!
— Я не могу тебя взять. Пока!
Марк выскочил из квартиры на мокрую от дождя улицу, пробежал к своему «форду», но Анна, полуголая, выскочила за ним и успела ухватить ручку задней дверцы машины, когда он уже отъезжал. Марк вынужденно ударил ногой по тормозу, обернулся к ней:
— Ты с ума сошла!
— Конечно! — сказала она, шмякаясь на сиденье и натягивая какую-то куртку на голые плечи. — А ты хочешь, чтобы мне без тебя сиську выжгли! Поехали!
Он сокрушенно крутанул головой и дал газ. Машина вымахнула на пустое ночное шоссе «Генри Хадсон парквэй» и сквозь дождь понеслась на юг, к Нью-Йорку. Еще через пару минут Марк свернул под указатель «Мост Джорджа Вашингтона», сделал крутую петлю и выскочил на мост, ища глазами машину Ала. Но Ала нигде не было. Гигантский мост Джорджа Вашингтона нависал над черным Гудзоном, соединяя северную оконечность Манхэттена со штатом Нью-Джерси. Редкие встречные грузовики и авто таранили ночной дождь желтыми конусами фар.
Марк пересек весь мост и только перед выездом с него увидел справа, на боковой полосе, темный «форд торас» с синей мигалкой на крыше. Марк свернул к нему, собираясь остановиться, но в тот же миг «торас» стремительно рванул с места, рука Ала Кенингсона высунулась из кабины и жестом приказала Марку следовать за ним. Обе машины, набирая скорость, сошли под указатель «Форт Ли», сделали полную петлю под мостом и выскочили на него со стороны Нью-Джерси. Здесь автомобили притормаживали у будок шлагбаумов при въезде на мост и оплачивали въезд в Нью-Йорк. Хотя движение в такую позднюю пору никогда не было напряженным, сейчас у кассовых будок собралась вереница грузовых фургонов и легковых машин. Обогнув их, Ал подъехал к какому-то желтому школьному автобусу, торчавшему справа от кассовых будок. Здесь же табунком стояли стандартно-серые «форды» и «шевроле» сотрудников ФБР и полиции. В одной из этих машин Марк увидел несколько женских голов, и у него отлегло от сердца — не он один притащил с собой компаньонку. Он вышел из машины и подошел к Алу.
— Что случилось?
— Бунт в Покано. Все бабы разбежались. Нападают на конюшни и владельцев джипов. Похищают лошадей и джипы «бронко». Хрен знает почему. Мы перекрыли все дороги, — и Ал кивнул на шлагбаум.
Только теперь Марк заметил, что у каждой будки-кассы стоит по агенту ФБР и полицейскому, проверяют документы водителей и осматривают кабины и кузовы траков. Из-за этих осмотров и скопилась очередь.
— Мы тут задержали шестнадцать этих сучек, — продолжал Ал на ходу, направляясь к школьному автобусу. — Вот они, в автобусе, ты отвезешь их назад, в Покано.
— Я? — изумился Марк, едва поспевая за Алом.
— Не бойся, — бросил тот через плечо. — Они уже не кусаются, доктор всадил им снотворное. Кто это в твоей машине?
Но Марк не успел ответить. От крайней слева будки послышался женский крик:
— Ебаные копы! Вы не имеете права…
Несколько полицейских и агентов ФБР разом бросились туда, спеша на помощь двум агентам ФБР и полицейскому, которые пытались вытащить из-за руля джипа «Бронко-2» худенькую женщину лет тридцати. Но она оттолкнула их с неожиданной для такой пигалицы силой, резко нажала на газ, и ее «бронко», сбив полосатый шлагбаум, рванул вперед. Однако дежурившие там полицейские машины тут же ринулись ей наперерез, сверкая мигалками и оглашая воздух воем сирен. «Бронко» врезался в одну из них, остановился, женщина выскочила из машины и стремительно, со скоростью олимпийской чемпионки по бегу, помчалась назад и вбок — к перилам моста.
— Шит! (Дерьмо) — выругался Ал и побежал наперехват, догадавшись о ее намерениях.
Марк и выскочивший из автобуса врач ФБР рванули за ним, но Ал опередил их на добрую сотню метров — он еще в школе был нападающим футбольной команды и рывок с места был его «коронкой». Однако даже при его скорости женщина смогла оторваться от него настолько, что успела влезть на высокие перила моста, и только тут, перед ее последним безумным шагом, Ал в длинном прыжке ухватил ее за плечо и сдернул на мокрую металлическую пешеходную дорожку моста. Впрочем, и падая, женщина проявила нечеловеческую ловкость — каким-то странным вывертом упала, как кошка, на ноги и на руки и вскочила, словно резиновая, собираясь вновь сигануть с моста. Однако в этот миг подоспел Марк, он сбил женщину с ног всем весом своего тела, навалился на нее сверху и отработанным приемом ухватил за руки, пытаясь заломить их за спину. И вдруг с изумлением ощутил, что его мужские и хорошо тренированные руки не могут одолеть сопротивление этих, казалось бы, худеньких женских рук. В изумлении он напряг свои мускулы до предела, чувствуя, что сейчас эта супербаба просто сбросит его с себя и вырвется.
Но тут тело женщины вдруг дернулось под ним и обмякло, теряя способность к сопротивлению. Марк поднял голову и увидел, как врач небрежным жестом выбросил за перила моста короткий одноразовый шприц, а Ал отпустил ноги этой бабы. Она не вскочила и даже не пошевельнулась, она уже спала. Ал поднял ее на руки и понес к автобусу, говоря Марку на ходу:
— Ты понял? Она ни хера не весит, а силища как у Тайсона! И две сотни таких бешеных баб сбежали из Покано!
В автобусе он кулем бросил женщину на сиденье, пристегнул ремнем безопасности, а наручниками — к стойке кресла. На всех остальных сиденьях тоже спали молодые женщины, пристегнутые к креслам ремнями и наручниками.
— Давай двигай в Покано! — приказал Ал Марку. — Тут уже комплект. — И повернулся к вошедшей в автобус Анне: — Вы кто?
— Я его герлфренд, и я поеду с ним, я одна не останусь! — решительно сказала Анна.
— О’кей, о’кей, — поспешно согласился Ал и сказал врачу: — Ну и бабы пошли! Кипяток!
А врач протянул Анне коробку с одноразовыми шприцами и стеклянными капсулами:
— Не бойтесь, это чистый морфий. Как только начнут просыпаться, колите в задницу! Справитесь?
Анна кивнула.
— О’кей, пошел! — Ал выскочил из автобуса вслед за врачом и стукнул ладонью по двери, приказывая Марку отправляться.
Марк завел двигатель и тронул автобус на запад.
Мимо него ремонтная техничка тащила изуродованный от столкновения «Бронко-2». Над задним бампером этого джипа висело зачехленное запасное колесо с фирменным знаком «бронко» — брыкающимся мустангом.
13
ИЗ СООБЩЕНИЙ АМЕРИКАНСКОЙ ПРЕССЫ И ТЕЛЕГРАФНЫХ АГЕНТСТВ:
«Попытка ФБР изолировать жертвы „космических ожогов“ в кэмпе „Покано-Форест дрим“ обернулась трагедией: женщины взбунтовались и разбежались, а новые жертвы ожогов перестали регистрироваться в больницах и полиции. Пережив ожоговый шок, они начинают проявлять агрессивность и нападать на мужчин. Появились совершенно новые виды преступлений: в Центральном парке две белые женщины изнасиловали черного парня. В сабвее кто-то попытался флиртовать с одногрудой женщиной, а она избила его…»
«Число пострадавших от „космических ожогов“ стремительно растет. По неполным данным, только за последнюю ночь этим ожогам подверглись в Нью-Йорке 79 женщин, а всего с начала месяца — 277…»
«Тысячи одиноких белых женщин из среднего и высшего класса покинули город. Остальные парализованы ужасом. Черные проповедники Джероми Фарэвэй, Рэй Шепилов-младший и другие заявили о конце белой расы и превосходстве черных женщин, обладающих иммунитетом к „космическим ожогам“…»
«Объявления в газетах орут о готовности белых женщин на все, лишь бы найти мужчину. Разводы прекратились. На улицах и в сабвее замужние женщины держат своих мужчин двумя руками. Еще никогда мужчины не были окружены таким женским вниманием — из-за них происходят драки. „Виллидж войс“ опубликовал обращение лос-анджелесского клуба „Плейбой“ к космическим пришельцам. Члены клуба просят инопланетян перенести их огонь из Нью-Йорка в Лос-Анджелес хотя бы на пару ночей…»
«Террор новых амазонок ширится. Одногрудая женщина напала на конного полицейского, стащила его с лошади и ускакала…»
«В Манхэттене зарегистрировано четыре „Клуба новых амазонок“, их одногрудые гуру опубликовали в „Нью-Йорк дейли“ страничное объявление с призывом ко всем женщинам добровольно вырезать правую грудь. „Удалив правую грудь, вы избавитесь от ужаса ожидания космического ожога и тысячелетнего ига дебилов мужского пола!“ — сказано в объявлении…»
«Согласно достоверным данным, правительственные учреждения Нью-Йорка и Вашингтона проводят интенсивные секретные совещания с учеными с целью определить источник этой напасти. Хотя над Нью-Йорком постоянно летают АВАКСы и правительство регулярно делает заявления, что над США нет никаких инопланетных летающих аппаратов, большинство средств массовой информации считают, что над Нью-Йорком висит незримая „летающая тарелка“ космических амазонок, которые готовят кадры для свержения власти мужчин и восстановления матриархата на Земле…»
«На случай эскалации женского террора полиция вызвала всех отпускников, а ФБР запросило у Вашингтона мобилизацию национальных гвардейцев…»
ДОКУМЕНТ:
ДЖЕЙМС Л. ФАРРОН
Директор Нью-Йоркского городского управления Федерального бюро расследований Федерал-Плаза, 28, Нью-Йорк, штат Нью-Йорк, 10001
Срочно, секретно
Директору ФБР,
Штаб-квартира ФБР,
Вашингтон, округ Колумбия
РАПОРТ
Ситуация с «космическими ожогами» выходит из-под контроля нью-йоркских городских сил правопорядка. За последние трое суток наблюдается отказ женщин регистрировать полученные ими ожоги, и теперь мы не в состоянии определить истинное количество жертв и принять меры к изоляции «новых амазонок». Одновременно наблюдается резкое увеличение агрессивности этих «амазонок» по отношению к мужчинам и акты их прямого насилия, о чем я докладывал раньше. Вчера нью-йоркский «Клуб амазонок» приобрел в городе Клиф-Пойнт, Лонг-Айленд, стрелковый клуб и кэмп бойскаутов «Горный орел», оборудованный для верховой езды и тренировок в условиях, приближенных к условиям тренировок армейских десантников. Сегодня в 0.27 утра произошел бунт одногрудых женщин, интернированных в больничный кэмп «Покано-Форест дрим», штат Пенсильвания. Под руководством бывшей ведущей теленовостей Ланы Стролл восставшие связали врачей, разоружили охрану и разбежались, совершая нападения на автомобилистов и угоняя машины — главным образом джипы «бронко» и «Бронко-2»…
14
— А откуда у него эти фотографии? — спросила дочь русского президента, сидя в отцовском (а до того — горбачевском, брежневском, хрущевском) кабинете, разглядывая фотографии, доставленные Пашутиным.
— Это его племянница передала из Нью-Йорка, — ответил Яшин. — Она раньше работала на ГРУ под крышей «Аэрофлота». А теперь у нее какая-то фирма в Штатах, импорт — экспорт. Но оформлена, конечно, на кого-то другого. Чтобы дядю не подставлять.
— Вот блин! — возмутился президент. — У всех, понимаешь, дети в Америке! Демократы, ё-мое! Ты можешь представить, чтоб племянница Берии или Молотова имела свою фирму на Западе? А? Да Сталин бы им головы, понимаешь, поотрывал!
Дочь молчала. Она сидела в золоченом кресле екатерининских времен и ждала. Она знала, что отец просто отводит руганью душу. Хотя пресса уже открыто пишет, что президент лишь послушная кукла в руках своей дочери и ее команды, на самом деле это далеко не так. Куклы не выкидывают те фортели, которые можно ждать от отца в любую минуту. С тех пор как она лишила его алкоголя и очистила Кремль от спаивавших его массажистов и банщиков, она вдруг оказалась перед совершенно неожиданной проблемой: к отцу вместе со здоровьем вернулись и самые элементарные мужские силы и желания. В конце концов, он еще нестарый мужчина! Но разве может она, дочка, решить этот вопрос? А помочь ему втайне от нее никто из новой кремлевской гвардии, конечно, не решится. Между тем из-за этого неудовлетворенного «беса в ребре» отец с каждым днем становится все капризнее, вспыльчивее и грубее. Из его обращения с подчиненными почти исчезло местоимение «вы», а из поведения — прежние выдержка и хладнокровие. Теперь он может публично ущипнуть за задницу смазливую стенографистку, наорать на министра обороны. Словно былая партийная закваска вдруг поперла из него, как перебродившее тесто. «Какого хрена вы мне раньше не доложили?!» «Я тебя из дерьма министром сделал, а ты даже с реформой справиться не можешь!» Конечно, на публике ему приходится вместо этих акцентов употреблять маловыразительные «понимаешь» и «это самое». И тогда получается какая-то каша, а вовсе не то, что он имеет в виду. Мало кто догадывается, что если заменить эти «понимаешь», «э-э-э» и прочие заминки на нормальные русские термины, то все речи последних российских лидеров тотчас обретут яркую образность и конкретный смысл. Потому что мат в их лексике — это вовсе не ругань, а признак власти, как звезды на погонах. Только хозяин имеет право материться, никто больше! Поднимаясь по номенклатурной лестнице к вершинам власти, отец и все, кто был в Кремле до него, терпели мат своих хозяев, не имея права даже чертыхнуться в их присутствии. И отводили душу еще большим матом на своих подчиненных. Однако, взобравшись наконец на вершину власти, отец вместо возможности материться, как Хрущев, на всю страну вынужден теперь еще осторожнее выбирать выражения — вот ведь в чем парадокс демократии! Да, сегодня любой работяга может орать (и орет!) публично: «Наш президент — говно!», но попробуй президент сказать то же самое о своих избирателях! Вот он и отводит душу в узком кругу, вот и тянет руганью время, чтобы отложить решение, которого ждет от него Пашутин.
Словно подтверждая эту догадку дочери, президент отошел от окна, сел в кресло, сказал с горечью:
— И вообще, блин, не с кем работать! Не с кем! Раньше, понимаешь, все-таки фигуры были — Устинов, Громыко, Андропов! Такие-сякие, а думали, понимаешь, о мощи страны. Посвящали этому, понимаешь, ну, не всю жизнь, но все-таки занимались этим делом! А сейчас? Даже в Кремле каждый только думает, на чем заработать. И все! А как сделать хоть что-то — нет, все на президента! Ну, что ты молчишь?
Дочь не ответила — она унаследовала его былую выдержку и умение со спокойным лицом глотать любые шпильки. Даже отцовские. К тому же сейчас он был абсолютно прав. Этот Пашутин должен был избавить отца от информации о проведении нелегальной операции. Как сделал это Оливер Норт при Рейгане и как положено делать всем более-менее толковым руководителям разведывательных ведомств. Чтобы в случае провала президент мог развести руками, сказать, что он ничего не знал, и «сурово наказать» проштрафившегося министра.
— А снимать его сейчас уже тоже нельзя, — продолжал президент читать ее мысли. — Лошадей, понимаешь, на переправе не меняют. Тем более его племянница уже ведет эту операцию в Нью-Йорке.
— А нельзя просто сбить этот «Кедр», уничтожить? — спросила дочь президента у Яшина.
— И это поздно, — ответил тот. — Американцы любой запуск нашей ракеты секут из космоса…
— Н-да, понимаешь… — Президент потер нижнюю губу, потом почесал-взлохматил волосы на голове. Это был верный признак того, что он наконец решил всерьез обдумать проблему и просчитать варианты ее решения. — И вообще сбивать такую штуковину жалко, понимаешь. Мало ли кому пригодится прижечь кой-чего. На следующих, понимаешь, выборах в президенты… — При этом он как-то из-подо лба, зорко, с блеском в глазах глянул на дочь, и у нее разом посветлело на душе: наконец-то! Наконец-то отец включился , стал самим собой, прежним, как когда-то, в его лучшие времена.
— Вообще-то это не будет операция против американцев, — сказал Яшин так осторожно, словно издали навешивал президенту пас для удара по воротам. — Мы же не американцев должны там взять, а наших, русских.
— Неужели? — насмешливо усмехнулся президент, не ударяя посланный мяч, а только играя им на весу. — А если эти «наши», понимаешь, уже приняли их гражданство и стали американцами?
– Русскими американцами, — уточнил Яшин, — русскими, которые выжигают груди у натуральных американок.
Президент нагнулся к селектору связи со своим секретариатом, нажал кнопку:
— Вернохлебова!
— Не надо! Отставить Вернохлебова! — быстро и громко, так, чтобы услышал секретарь, вмешалась дочь президента. И тут же объяснила отцу: — У него же дочка там, ты забыл?
Станислав Вернохлебов уже восемь лет был советником президента по международным вопросам и умницей, умеющим находить так называемые взвешенные решения. Но с одним недостатком: шесть лет назад, в период противостояния Президента СССР и Президента России, Вернохлебов поехал в командировку в США, взяв с собой жену и семнадцатилетнюю дочку, и там, в Вашингтоне, эта дочка по уши втюрилась в советника Белого дома по американо-советским отношениям. Вернохлебов, как к отцу родному, пришел тогда с этой бедой к своему хозяину, но отец сказал ему не колеблясь: «А в чем дело, понимаешь? Отпусти ее замуж, и будет ее муж нашим человеком в Белом доме. Авось присоветует Бушу перестать цепляться за Горбачева!» Действительно, в то время лучшей возможности гасить горбоманию Белого дома даже трудно было придумать, да и потом, после свержения Горбачева, этот закулисный канал общения с Белым домом не раз выручал из щекотливых и горячих ситуаций. Но затем вышел конфуз: Ричард Никсон, готовясь к поездке в Москву, взял себе в помощники американского зятя Вернохлебова, а тот вдруг присоветовал Никсону посетить Руцкого, только что выпущенного из тюрьмы. И произошел жуткий скандал: зять советника Президента России привел Никсона к Руцкому!
Нужно отдать должное Вернохлебову: в тот же день он положил на стол президента заявление об отставке. Сам! И только это погасило тогда бешенство отца. «Заберите эту бумагу! — сказал он Вернохлебову с той холодной вежливостью, которая порой хуже отставки. — Я присоветовал вам отдать дочку за этого американца, я и буду расхлебывать! Так что идите и работайте! И Никсона я приму, чтоб не разжигать скандал. Но этого вашего зятя, понимаешь… чтоб его духу больше не было в Москве!»
Вернохлебов остался в должности, но выбыл из узкого круга доверенных лиц. И теперь, когда речь шла о таком щекотливом деле, как тайная операция на территории дружественных Соединенных Штатов, следовало обойтись без него.
— Может, и правильно, — легко согласился президент с тем, как запросто и без церемоний дочь отменила его распоряжение.
Но тут низкий, как гудок, ревун красного «атомного» телефона заставил их обоих вздрогнуть. Президент, открыв рот, изумленно уставился на этот извечно мертвый аппарат, а тот вдруг сказал встроенным в него динамиком:
— Товарищ главнокомандующий! Докладывает штаб космической разведки! Американцы запустили боевой вариант «Атлантиса»! Без предупреждения!..
Вместе с этими словами распахнулась дверь кабинета, в ней появился стремительный капитан 2-го ранга с «ядерным» чемоданчиком в руках. Алая сигнальная лампочка над ручкой этого чемоданчика лихорадочно мигала, в нем, в чемоданчике, были шифры запуска ответного ядерного удара. Капитан 2-го ранга бегом пересек кабинет и положил чемоданчик на стол президента, открывая его своим ключом и протягивая руку за ключом хозяина. На всю эту операцию у него ушло ровно четырнадцать с половиной секунд, как и положено по инструкции. Потому что еще за те сорок секунд, пока будет вычисляться траектория полета «Атлантиса», президент обязан определить силу ответного удара и назвать его командному пункту ракетных войск стратегического назначения. Боевой «Атлантис», как известно, вооружен лазерным оружием, и сбивать его нужно до вторжения в космическое пространство над Россией.
Одновременно с появлением капитана 2-го ранга на боковом, справа от президента, столике разом затрезвонили все телефоны, и в кабинет вбежали советник по национальной безопасности Баулин, пресс-секретарь Грузицкий, генерал Пашутин, а также глава внешней разведки Куваев и советник президента по международным вопросам Станислав Вернохлебов. А на большом настенном телеэкране «Хитачи» высветился оперативный зал Генштаба армии и подземный бункер штаба ПВО, где дежурные уже поднимали по боевой тревоге авиацию и ракетные войска стратегического назначения. Хотя США и Россия давно обесцелили свои межконтинентальные ракеты, компьютерам Генштаба нужно не больше двух минут, чтобы вновь нацелить эти ракеты на Вашингтон, Нью-Йорк, Чикаго и другие промышленные центры противника. Даже если лазерная пушка «Атлантиса» успеет ударить по Кремлю, ничто не остановит 1300 русских межконтинентальных ракет с 6000 ядерных боеголовок.
Яшин и дочь президента, вскочив со своих мест, подбежали к распахнутому перед президентом «ядерному» чемоданчику. Внутри его откинутой крышки, на электронной карте мира мигала яркая точка американской ракеты, восходящей над флоридским сапогом. Траектория ее взлета круто изгибалась в сторону Атлантического океана, за которым были Европа, Россия. Под картой были четыре ряда цветных кнопок и табло обратного отсчета времени, которое показывало, что до ответного ядерного залпа осталось тридцать три… тридцать две… тридцать одна секунда…
Дочь президента увидела, как руки отца, задрожав, замерли над этими кнопками.
И в этот миг Вернохлебов сорвал трубку телефона горячей линии, который дребезжал громче других.
— Yes! — крикнул он в эту трубку. — Hello, Mister President! Yes! He is here. Just a sec! — И передал трубку президенту: — Вас, американский президент!
А сам взял трубку параллельного аппарата, включил динамик.
— Йес… — хрипло сказал русский президент, все еще держа одну руку над кнопками ядерного чемоданчика. — Аллоу… — И посмотрел на Вернохлебова.
— Hi! How are you? — прозвучал на весь кабинет сипло-глуховатый и веселый, как всегда, голос американского президента.
— We’re o’key. How are you, Mister President? — бесстрастно ответил Вернохлебов, глядя на табло обратного отсчета времени. Никто не мог поручиться, что американский президент не будет тянуть эту светскую бодягу приветствий до того момента, когда русские ракеты уже не успеют перехватить «Атлантис» над Атлантическим океаном.
— I have a feelin’ you are shitty scarу over there about our missile shot…
— Я чувствую, вы там слегка струхнули из-за нашего ракетного пуска, — синхронно перевел Вернохлебов.
— Еще чего! — сказал ему русский президент.
— Nothin’ of thе kind! — перевел Вернохлебов в трубку, глядя на табло, по которому уже бежали последние секунды — девять… восемь… семь… — What’s going on, sir?
— Relax! — усмехнулся голос американского президента. — That why I’m callin’ you. These fucking extra-terrеstrials or…
— Расслабьтесь, — синхронно переводил Вернохлебов. — Я потому и звоню вам. Эти сраные инопланетяне, или хрен их знает кто, только что выжгли еще сорок сисек в Нью-Йорке. Мы запустили военный вариант «Атлантиса» с лазерной пушкой, чтобы посмотреть, есть ли кто-то там в космосе. И я хочу попросить тебя, мой друг: на вашей станции «Мир» крутятся сейчас на орбите два ваших и один наш астронавты. Могут они тоже поработать на эту задачу? А?
Все столпившиеся в кабинете помощники и советники шумно выдохнули и обессиленно грохнулись в кресла. Президент откинул голову к спинке кресла, закрыл глаза, а потом вслепую выдвинул боковой ящик стола, нашарил в его глубине, под деловыми бумагами, свою последнюю заначку — бутылку «Московской» и стал наливать себе в стакан. Водка громко булькала в усталой тишине кабинета. Табло обратного отсчета времени застыло на цифре «0».
— Hello! — прозвучал в тишине встревоженный голос американского президента. — Can you hear me? What’s that bolbing sound?
— Алло, — синхронно переводил Вернохлебов. — Вы меня слышите? Что там у вас булькает? — И сам ответил: — Оh, it’s nothing, Mister President! It’s just mineral water. Of course, we’ll do what you say, no problem! — Он вопросительно посмотрел на президента, у которого дочка запоздало отнимала стакан.
— Ноу проблем! — сказал ему президент, успевший выпить. Затем утер губы тыльной стороной ладони и перевел себя на русский язык: — Никаких проблем!
— Отбой тревоге! — приказал всем Яшин и выпроводил из кабинета Пашутина, Баулина, Грузицкого и остальных. — Все! Все на выход!
— Thank you. Good bye! — сказал между тем в динамике голос американского президента.
— Good bye, Mister President, — ответил в трубку Вернохлебов и посмотрел на своего президента.
— Гуд бy, мистэр прэзидент, — повторил за ним русский президент в свою телефонную трубку и, опустив ее на рычаг, выругался в сердцах, врастяжку: — Блин! Ничего себе «гуд бай»! Мы его чуть ядерными ракетами не раздолбали! И все из-за каких-то бабьих сисек! — Он посмотрел на Яшина и добавил: — Ладно! Пусть Пашутин начинает операцию! Только если он, понимаешь, ее провалит, я ему сам кой-чего выжгу!
— Какую операцию? — спросил Вернохлебов.
— Вы идите работайте. Это наши внутренние дела, — сказал ему президент. И хитро подмигнул своей дочери.
За окном кабинета часы на Спасской башне начали свой хрустальный перезвон, извещая о приближении полудня.
15
— Не знаю, представляет ли это для вас какую-нибудь ценность. — Врач вел Марка Аллея, Анну и Роберта Хьюга по коридору отеля «Покано-Форест дрим», где ФБР пыталось изолировать жертвы космических ожогов. Теперь этот отель сам выглядел жертвой бедствия: часть дверей была сорвана с петель, в коридоре валялись искореженная мебель, разбитые компьютеры и разодранные папки с медицинскими документами. Врач тоже выглядел не лучшим образом — его халат был порван в нескольких местах, лоб и шея заклеены пластырем, а на руках запеклись раны от укусов — следы ночного бунта его пациенток. — Но я должен это сказать, — продолжал он, переступая через разбитый горшок с пальмой, — а вы уж сами решайте. Дело в том, что мы подвергали их гипнозу. Всех…
Навстречу им санитары катили каталки, на которых лежали отловленные беглянки — спящие, связанные ремнями или спеленатые в смирительные рубашки. Бригадир санитаров спросил у врача:
— Куда этих?
— Пока — в любую комнату. Но не развязывайте, — ответил врач и двинулся дальше по коридору, говоря Хьюгу: — Их надо было отправлять в психбольницу сразу после ожога…
— Кто мог это предположить? — Хьюг показал глазами на разгром. — К тому же без их согласия и разрешения их родственников мы не можем, мы не КГБ.
— А превратить отель в психбольницу?
— В клинику, — уточнил Хьюг.
— Конечно, — усмехнулся врач. — Короче, мы пропустили их тут через гипноз. И под гипнозом они все говорили об одиночестве. Знаете, эти типично бабские разговоры о том, как трудно найти приличного мужчину, который бы вас любил, понимал и так далее. Мол, это одиночество довело их до того, что они даже посылали письма и объявления в «Strictly Personal» — «Сугубо личное». Даже Лана Стролл посылала, можете себе представить?! Конечно, такие объявления есть везде, но, как ни странно, наши пациентки печатали свои объявления и отвечали на объявления только в журнале «Нью-Йорк, Нью-Йорк». Я не знаю, что это может вам дать, но мне это показалось странным: все ваши «амазонки» — подписчицы именно этого журнала…
— Какого журнала? — испуганно переспросила Анна. — Извините, я прослушала.
— «Нью-Йорк, Нью-Йорк»… — повторил врач.
Марк и Роберт Хьюг переглянулись. При обысках квартир жертв ночных ожогов им не раз попадался на глаза популярный «Нью-Йорк, Нью-Йорк», но они не обращали на него никакого внимания, к тому же, помимо этого журнала, там всегда было полно и других — «Космополитэн», «Лайф», «Лук» и так далее.
— Где тут телефон? — спросила Анна у врача. — Я должна срочно позвонить.
— К сожалению, они тут все разгромили, вы же видите, — ответил врач, входя в комнату с тремя кроватями, на которых спали «амазонки», их руки и ноги были привязаны к койкам широкими кожаными ремнями. Одной из этих «амазонок» была Лана Стролл. Включив в палате свет, врач снова обратился к Хьюгу и Аллею: — Впрочем, есть и другие странности, тоже общие для всех. Например, всем им по ночам снится какое-то теплое море и земля, которую они рисуют в виде грозди винограда. Смотрите. — Врач указал на развешанные на стенах яркие, словно детские, рисунки. На этих рисунках был изображен какой-то остров, действительно похожий на гроздь винограда и окруженный яркими зелено-синими волнами. — Где находится эта земля, они не знают, но под гипнозом они все рисуют ее одинаково и говорят, что это рай, что они уплывут туда любой ценой и поселятся там навсегда…
— Это выглядит как Крым… — произнесла Анна, рассматривая рисунки.
— Что? — разом спросили врач и Роберт Хьюг.
Анна спохватилась:
— Нет, это я так.
— Ты сказала, это похоже на Крым, — подсказал Марк.
Анна натянуто улыбнулась:
— Мне показалось… К тому же Крым — полуостров, а тут — остров.
Хьюг развернулся к ней всем своим мощным корпусом скандинавского викинга:
— Крым — это в России? Да?
— Теперь это часть Украины, — принужденно сказала Анна. — То есть раньше это была Россия, но Хрущев подарил этот полуостров Украине. Тогда, при нем, это не имело значения, все равно все было в СССР — и Украина, и все. Зато теперь…
— В Крыму Сталин встречался с Рузвельтом и Черчиллем, — продемонстрировал Марк свою эрудицию. — А вообще Крым для России завоевала Екатерина Вторая. Правильно, Аня? Я помню по учебнику русской истории. А до этого там жили кто угодно — греки, татары, турки…
— И амазонки, — насмешливо сказал доктор, взяв Лану Стролл за руку и слушая ее пульс.
— Нет, — возразила Анна. — Амазонок в России не было. И вообще я сказала, что это только похоже на Крым…
— Мы высадились на берегу Меотийского озера, — вдруг не своим, а сухим, хриплым голосом произнесла Лана Стролл, не открывая глаз. — Точнее, у Кремен. Тогда там жили свободные скифы…
Роберт, Марк и Анна изумленно застыли, не веря своим ушам. Голос, которым вещала спящая Лана, был женский, но это не был ее знаменитый, мягкий и известный всей Америке голос, а странный, гортанный и с нотками какого-то восточного акцента.
Врач, держа ее за руку, тоже замер с видом человека, подстерегшего уникальную добычу.
— Продолжай, мы слушаем, — сказал он ей вкрадчиво, как говорят только врачи.
— Нас было сорок шесть, — хрипло продолжала Лана. Ее лицо как-то странно ожесточилось, огрубело, тело вытянулось и выпрямилось, а левая грудь холмом округлилась под простыней. — Остальные погибли во время шторма. Потому что греки, которые захватили нас в устье Фермодонт, держали нас в трюмах, связанными, и не давали нам никакой еды. Но мои подруги зубами перегрызли веревку у меня на руках, мы освободились и захватили судно. Греков мы выбросили за борт. Мы хотели плыть обратно, домой, но начался шторм, и ветер носил нас по морю. Так было много дней — не знаю сколько, ведь солнца не было, и шел страшный дождь. По воле богов мы не перевернулись. Но я все время держала курс в одну сторону, потому что слышала сердцем тот маяк, который слышу в себе и сейчас. И наконец мы прошли через узкий пролив и оказались спасены. Потому что из бурного моря попали в тихое озеро и увидели берег. Мы не знали, что это Крым…
Лана опять замолкла.
— Ты устала? — спросил ее врач.
— Да, очень. И я хочу пить.
Роберт, Марк и Анна оглянулись в поисках воды.
— Сейчас я принесу. — Роберт направился к двери.
— Подождите! — сказал врач. — Если дать ей пить, она проснется.
— Я устала. Я хочу пить, — повторила Лана.
Роберт решительно вышел из палаты.
— О’кей, — сказал Лане врач. — Расслабься. Отдыхай.
Лицо Ланы стало расслабляться и приобретать свой привычный абрис телезвезды.
— Док, — сказала она вдруг тихо и своим собственным голосом. — Он здесь? Мне кажется, я слышала его голос.
Врач заговорщически улыбнулся Марку и Анне и спросил у спящей Ланы невинным тоном:
— Чей голос, Лана?
— Хьюга, агента ФБР.
— Да, он здесь. Но он ушел принести тебе пить. А как ты узнала его голос?
— Не строй из себя дурака, док. — Лана улыбнулась во сне своей знаменитой улыбкой телемадонны. — Я тебе на каждом сеансе говорю, что влюбилась в него по уши. Еще там, в Катскильских горах…
Дверь открылась, Роберт Хьюг вошел с бутылкой кока-колы и керамической кружкой «I love N.Y.». И с недоумением посмотрел на воззрившихся на него Марка и Анну. Потом осмотрел себя и спросил у Марка:
— Что-то не так?
— О’кей, Лана, на счете «три» ты просыпаешься! — деловито сказал Лане врач и скомандовал: — Раз! Два! Три! Ты проснулась!
Лана открыла глаза.
Прямо перед ней стоял Хьюг все с тем же недоумением на крупном лице скандинава.
Лана зарделась, как влюбленная шестиклассница, даже уши у нее заалели.
— Док, — произнесла она слабым тоном. — Развяжите меня. Пожалуйста!
— А ты будешь себя хорошо вести?
— Буду.
— Ты не будешь кусаться, драться, ломать мебель и поднимать новое восстание?
— Не буду.
— Обещаешь?
— Клянусь.
Доктор вопросительно глянул на Хьюга. Тот кивнул. Доктор отстегнул широкие кожаные ремни, которыми Лана была привязана к кровати. Роберт налил ей кока-колу в кружку «I love N.Y.». Лана села и спросила у Анны:
— Я выгляжу ужасно, да?
— Вы выглядите отлично, — ответила та.
— Тут нет ни одного зеркала, это античеловечно! — жеманно сказала Лана и взяла кружку из рук Роберта. По ее прекрасному лицу еще блуждали остатки сна. Но по мере того как она пила коку — большими, емкими глотками, — заспанность стала исчезать с ее щек, плечи развернулись, фигура вновь ожесточилась, и вдруг она резким жестом, наотмашь, как булавой, саданула врача этой кружкой по лицу с такой силой, что тот опрокинулся на пол, обливаясь кровью. А Лана рывком вскочила с кровати, в два прыжка оказалась у окна, схватила стоявшее под окном кресло и с такой нечеловеческой силой грохнула этим креслом по окну, что оно разлетелось вдребезги.
Анна испуганно выскочила из палаты, а Марк и Роберт бросились к Лане, но она, стоя на подоконнике, пяткой лягнула Марка так, что он отлетел к противоположной стене, и тут же замахнулась на Роберта поломанным креслом. Этот удар мог проломить Роберту череп, но Лана вдруг встретилась взглядом с глазами Роберта, и… ее рука замерла, зависла, плечи обмякли, и лицо вновь стало принимать свое женское выражение. Выронив кресло, она упала Роберту в руки.
— Укол! Снотворное! — жалобно попросила она. — Боже, со мной что-то ужасное… Я не могу с этим справиться… Господи, пусть мне сделают укол, или я убью себя, вас…
Анна вбежала в палату с санитарами, медсестрой и коробкой со шприцами. Санитары, дюжие, как самбисты, метнулись к Лане, но Роберт заслонил ее своим телом.
— Нет! Стоп!
— Укол! Укол! — Лана сама протянула медсестре свой локоть.
Медсестра профессионально резким ударом всадила иглу. Через минуту, засыпая на койке, Лана тихо сказала:
— Роберт, я не знаю, что со мной. Я схожу с ума. Но я хочу, чтоб ты знал: я нормальная женщина. Пока еще… Помоги мне, пожалуйста!..
По ее лицу было видно, что, произнеся последний звук, она провалилась в сон.
16
Начальнику Федерального управления
силовыми ведомствами
при Администрации Президента РФ
генерал-майору ПАШУТИНУ А.Б.
ДОКЛАДНАЯ ЗАПИСКА
Выполняя Ваше указание по срочному выявлению бывших сотрудников Лаборатории экспериментальной биоэнергетики (ЛАЭКБИ), Следственное управление ФСБ установило:
1. ШВАРЦ Илья Исаакович, руководитель лаборатории, 1935 года рождения, доктор биологических наук, проживавший по улице М. Пироговской, 8, кв. 16, погиб 21 августа 1991 года на Московской окружной дороге в результате столкновения его «Жигулей» с грузовиком «ЗИЛ-130». Водитель грузовика скрылся с места происшествия, следственными органами его личность не установлена.
2. АКОПЯН Ашот Суренович, зам. руководителя лаборатории, 1940 года рождения, доктор биологических наук, проживавший по улице Красного Маяка, 7, кв. 34, погиб 22 августа 1991 года в результате автодорожного происшествия на Моховой улице. Обстоятельства происшествия выясняются, дело Акопяна затребовано мною из ГАИ.
3. ШАЕВИЧ Аркадий Ефимович, старший научный сотрудник, 1955 года рождения, доктор химических наук, проживавший по улице Академика Несмеянова, 230, кв. 117, в ночь на 22 августа 1991 года покончил жизнь самоубийством, прыгнув с балкона своей квартиры на 11-м этаже.
4. БЕШМЕТОВА Зара Селимовна, младший научный сотрудник, 1938 года рождения, проживавшая в Мытищах Московской области, улица Гайдара, 2, кв. 49, по словам ее соседей, исчезла 16 августа 1991 года. Место пребывания неизвестно, квартира явочным порядком занята соседями.
5. ЖУРАВИН Станислав Анатольевич, лаборант, 1967 года рождения, проживавший по адресу улица Веснина, 26, кв. 12, пропал без вести 23 августа 1991 года, числится во всероссийском розыске по заявлению матери.
6. ФЕТИСОВА Алла Борисовна, лаборантка, 1960 года рождения, кандидат биологических наук, проживавшая по улице Первомайская, 6, кв. 17, скончалась при родах 1 сентября 1991 года.
Других сведений о Лаборатории экспериментальной биоэнергетики в архиве бывшего КГБ, а ныне ФСБ не имеется. Поскольку гибель и исчезновение всех вышеперечисленных лиц не может быть случайностью, считаю необходимым создать при Следственном управлении ФСБ оперативную бригаду для расследования этого дела.
Яшин и дочь президента дважды прочли этот рапорт. Убрать все руководство лаборатории Шварца — на такое могла решиться только очень серьезная организация! Русская или американская. У Яшина отяжелело дыхание и первым импульсом было желание вызвать начальника ФСБ и вытрясти из него душу за исчезновение документов по ЛАЭКБИ. Но он сдержал себя. Во-первых, этих документов могло в архиве и не быть изначально, последний хозяин КГБ был мастером прятать концы в воду. Во-вторых, у тех, кто ликвидировал Шварца и его сотрудников, было шесть лет на то, чтобы тихо изъять всю нужную им документацию. Еще и два года назад любой сотрудник архива ФСБ/КГБ мог за сотню долларов вынести оттуда даже ящик с документами!
Яшин поднял глаза на Пашутина.
— Я уже дал команду создать эту бригаду! — поспешно сказал Пашутин.
Яшин, не мигая, смотрел на него. Они были из разных поколений, но Яшин знал послужной список Пашутина. До 1991 года Пашутин занимался координацией работы КГБ с Главным разведуправлением Министерства обороны, а в 1991-м, когда разваливался КГБ, сумел пересесть с гэбэшного шестка на должность начальника Московской пожарной охраны и так бы и гнил на этой должности до конца своих дней, если бы не октябрьские события 1993-го. В ночь, когда рать Руцкого — Ампилова штурмовала Московскую мэрию и Останкинский телецентр, когда разбежалась московская милиция, а единственная «верная» президенту дивизия Министерства обороны почему-то заблудилась на подступах к Москве, — именно в этот момент Пашутин привел к Кремлю восемнадцать пожарных машин и поставил их у Спасской, Боровицкой и Кутафьей башен. Конечно, с военной точки зрения они не представляли никакой силы, но президент оценил этот «подвиг Матросова», и сразу после ареста Руцкого, Хасбулатова, Баранникова и Ко Пашутин был произведен в генералы, а пять месяцев назад, при очередной перетасовке кремлевской колоды, назначен куратором силовых структур. Но способный, возможно, и вправду закрыть своей грудью амбразуру, Пашутин, по сути, так и остался пожарником.
— И с начальником архива ФСБ вы уже говорили?
— Конечно! — заверил Пашутин Яшина и дочь президента. — Но он ничего не знает, он даже не слышал про эту лабораторию.
Яшин пожевал губами и тут же поймал себя на этом жесте — черт возьми, он так сжился с хозяином, что копирует его манеры! В принципе этот Пашутин не такой уж и олух, если решил сразу сгрести всех, кто имел отношение к «Кедру-1».
— Так! — сказал наконец Яшин, решив взять игру в свои руки. — Когда вы получили первые сведения об этой лаборатории? И от кого?
— Первой пришла пленка с лекцией Шварца, — сказал Пашутин. — Позавчера.
— Как пришла? Ногами?
— Аня, моя племянница, передала из Нью-Йорка со стюардессой «Аэрофлота», а мой адъютант встретил ее в аэропорту. Я посмотрел пленку и позвонил ей, говорю: что ты мне прислала? И тогда она передала мне эти фотографии. Тоже со стюардессой.
— А как ваша Аня получила эти фото? — спросила дочь президента. — И пленку с лекцией Шварца? Какое она имеет к ним отношение?
— Она что, спала с этим Шварцем? — уточнил Яшин.
— Да вы что! — возмутился Пашутин. — В 91-м ей было девятнадцать лет, она заочно училась в инязе и работала в «Аэрофлоте».
— Это вы ее туда пристроили?
— Ну, я, — признался Пашутин и объяснил: — У меня нет детей. Она мне как дочь.
— Хорошо, ладно, — отмахнулся Яшин. — Но откуда у нее пленка с лекцией Шварца?
Пашутин пожал плечами:
— Не знаю. Я думаю…
— Что?
— Она… — Пашутин замялся и выговорил через силу: — Она по первому мужу Журавина. Вот. — Он показал пальцем в пятый параграф списка. И тут же добавил: — Но она развелась с ним еще до путча, они вообще прожили меньше года…
Яшин посмотрел на дочь президента. Не нужно было быть ни Пуаро, ни Мегрэ, чтобы связать тут концы с концами. Только два человека из бывших сотрудников ЛАЭКБИ могли на сегодня оставаться в живых — этот Станислав Журавин и какая-то Бешметова. И именно жена Журавина, находясь в Нью-Йорке, первой связала тамошние ожоги с лабораторией Шварца.
Яшин посмотрел на часы. Было 14.22 по Москве или 06.22 по нью-йоркски.
— Будите свою племянницу, — сказала Пашутину дочь президента.
— Вы думаете, ей что-то грозит?
— Будите, ё-моё! — вдруг рявкнул Яшин. И тут же понизил тон: — Говорите ее номер!
Пашутин прочел со своего настольного календаря:
— 1-212-665-12-87…
— Не так быстро! — Яшин набрал на его селекторе код США и нью-йоркский номер. В ожидании ответа с иронией сказал Пашутину: — И вы обсуждали с ней все это по телефону? Вы не знаете, что все телефоны прозрачные?
— Конечно, знаю, — разозлился Пашутин. — Но я с ней ничего не обсуждал. Я даже не сказал ей, что послал к ней нашу бригаду.
— Какую бригаду? Зачем? — спросила дочь президента.
— Ну как же! Ваш отец разрешил провести там операцию. Чтобы американцы не узнали о «Кедре». И люди из ГРУ уже в полете…
— Алло! — вдруг сказал в трубку Яшин и включил динамик. — Алло! Можно Анну?
— Ее нет. А кто спрашивает? — ответил ему настороженный мужской голос.
— Это из Москвы. С кем я говорю?
— Это… это ее сотрудник… — ответил голос с заминкой.
— Сотрудник в 6.20 утра? — усмехнулся Яшин. — И что вы — спите с ее телефоном?
— Я… я дежурю…
— А где Анна? Что с ней?
— Это… дядя Саша? — настороженно спросил голос.
— Почти. Он тут рядом со мной, я его начальник.
— Начальник? — изумился голос на том конце. — Вы — президент?!
— Нет, я не президент, я его помощник. Так что с Анной? Она жива?
Пауза. На том конце провода — ни звука.
— Алло! — нетерпеливо сказал Яшин. — Говорите!
— Кажется, я понимаю, кто вы… — сказали из Нью-Йорка.
— Вот и хорошо. А я знаю, кто вы, — сказал Яшин. — Вы понимаете, что вы в опасности?
— Да. Но это не телефонный разговор, — поспешно ответил голос.
— А какой?
— Только личный.
— Где вы хотите разговаривать?
— Здесь, в Нью-Йорке.
— А в другом месте? В Москве?
— Отпадает! Вы сами знаете: там слишком легко попасть под грузовик.
— Мы гарантируем вашу безопасность.
— Нет.
— Но вы же понимаете, что ни я, ни ваш «дядя Саша» не можем прилететь в Штаты.
— А я и не стал бы с вами разговаривать.
— Так. А с кем?
— Только с президентом. Или с его дочкой.
— Ну-ну… По-вашему, они сейчас сядут в самолет и полетят к вам? — Яшин с усмешкой глянул на дочь президента и спросил у своего заморского собеседника: — Как вы себе это представляете?
— Я могу встретиться с ней в Европе. В любом месте.
Дочь президента отрицательно покачала головой.
— Отпадает! — сказал в телефон Яшин.
— Ну, тогда… Тогда с Вернохлебовым! — сказал голос из Нью-Йорка.
— С кем? С кем? — изумился Яшин.
— Завтра тут открывается сессия ООН. Я прочел в газетах, что на ней будут Примаков и Вернохлебов. С ними я могу встретиться, — повторил нью-йоркский голос.
— Почему с ними? Вы знакомы?
— Я же сказал: все подробности — не для телефона. Я могу встретить Примакова или Вернохлебова завтра в шесть утра на рыбном рынке.
— Где? — удивленно переспросил Яшин.
— На рыбном рынке, в шесть утра. И еще: дядя Саша, вы меня слышите?
— Слышу, — отозвался Пашутин.
— Кто бы из них ни пришел, дайте ему шумовую авторучку. Вы знаете, что я имею в виду, да?
— Знаю, — сказал Пашутин. — Стасик, последний вопрос! Где Зара Бешметова?
— Все, гуд бай! — отрезал голос из Нью-Йорка. И в трубке прозвучали гудки отбоя.
17
Конечно, они вели себя бесцеремонно. То есть, может быть, при иных обстоятельствах они сначала провели бы скрытое наблюдение за сотрудниками журнала «Нью-Йорк, Нью-Йорк», выяснили бы их биографии, хобби и тайные пороки, установили круг знакомств и прочее и прочее — в полном соответствии с классическими правилами уголовного расследования. Но у Джеймса Фаррона не было на это времени: последняя ночь, помимо бунта в «Покано-Форест дрим-отель», принесла еще 93 «космических ожога» и шесть нападений «новых амазонок» на мужчин в барах Нижнего Манхэттена. Рапорт городской полиции в ФБР, не будь он подписан лично комиссаром полиции Марвином Ревиком, выглядел сочинением в духе дешевых таблоидов:
«Согласно показаниям потерпевших, сегодня, в 0.15 утра, в бар „Яблоко Евы“, 32, Варрак-стрит, вошли три одногрудые женщины не старше тридцати пяти лет. Они были одеты в черные кожаные брюки и куртки с белыми круглыми наклейками на месте отсутствующей правой груди. Сев за стойку бара, они заказали „дабл водку стрэйт“ — двойную водку без льда и, услышав одобрительное замечание соседа, выбросили его из бара, а хозяину бара заявили, что, если он посмеет вызвать полицию, они оторвут ему яйца…
В баре „Золотая подкова“, 71, Бликер-стрит, пять одногрудых женщин, тоже одетых в черные кожаные куртки с белыми наклейками на месте правой груди, играя в метание стрел, заявили, что им для этой игры нужно больше места, и выбросили из бара всех посетителей. Стрелы они метали с такой силой, что пробили стену, на которой висела деревянная мишень…
В баре „Хромой гусь“, дом 121 по Восточной 18-й улице, одногрудые устроили дебош без всякой причины, выбросили из бара всех мужчин, включая барменов, и заявили, что они являются „патрулем амазонок“ и в ближайшем будущем покончат с властью мужчин и учредят „женскую полицию“…
В 2.05 утра три одногрудые, тоже одетые в черную кожаную форму с белыми наклейками на месте правой груди, принесли в ночной клуб журналистов „Три сезона“ первый выпуск газеты „Женский порядок“ и развесили ее на стенах, заявив хозяину клуба, что, если он посмеет снять газету, они „размажут его по стене, как дерьмо“. Заголовки газеты говорят о ее содержании: „ДОЛОЙ ВЛАСТЬ ДЕБИЛОВ С ПУСТЫМИ ЯЙЦАМИ!“, „ОДНА ГРУДЬ — ОДНА НАЦИЯ!“, „МУЖЧИНЫ САМИ НАЧИНАЮТ ВОЙНЫ И САМИ ПРОИГРЫВАЮТ ИХ. СЛЕДУЮЩИЙ ПРЕЗИДЕНТ АМЕРИКИ — ТОЛЬКО ЖЕНЩИНА!“, „ДВЕ СИСЬКИ — ЭТО СЛИШКОМ МНОГО ДЛЯ ТАКИХ ПОХОТЛИВЫХ ТВАРЕЙ, КАК МУЖЧИНЫ. ОДНОГРУДОСТЬ ДЕЛАЕТ ЖЕНЩИНУ СИЛЬНОЙ И НЕЗАВИСИМОЙ!“ и „ХВАТИТ СОСАТЬ У ДЕБИЛОВ! ВСТУПАЙТЕ В КЛУБЫ АМАЗОНОК. МЫ УСТАНОВИМ ЖЕНСКИЙ ПОРЯДОК ВО ВСЕМ МИРЕ!“»
Иными словами, к утру 12 октября атмосфера в Нью-Йорке накалилась настолько, что ни Джеймс Фаррон, ни Роберт Хьюг уже не могли действовать по законам классического расследования. Получив к восьми утра письменное (по факсу) разрешение генерального прокурора на переселение всех пациенток «Покано-Форест дрим-отель» в изолятор психбольницы города Элизабет в Нью-Джерси, Роберт Хьюг поручил эту работу местной полиции, а сам, в сопровождении Марка и неразлучной с ним Анны, ринулся из Покано в Нью-Йорк. Но при выезде из туннеля Линкольна Анна отделилась от них, пересела в такси и умчалась домой. В 9.40 Хьюг и Аллей были в штабе ФБР на Федерал-Плаза, а в 10.55 бригада из восьми специальных агентов и тридцати полевых агентов во главе с самим Джеймсом Фарроном уже катила по непривычно пустому городу из Нижнего Манхэттена в Верхний. Задержка на полтора часа произошла потому, что пришлось отозвать из отпуска главного компьютерного гения агентства Стива Дэловера, который двадцать минут выбирался из постели двух своих квинсовских любовниц-близняшек, потом еще полчаса ехал до Федерал-Плаза и двенадцать минут потратил на вскрытие защиты компьютерной системы журнала «Нью-Йорк, Нью-Йорк» и распечатку на принтере всех файлов отдела «Strictly Personal».
Когда в перечне женщин, которые присылали письма в «Strictly Personal» в августе и сентябре (2086 имен), Фаррон увидел первые десять имен жертв ночных ожогов, он скомандовал: «Поехали!» — и уже в машине сличал остальную часть списка, размашисто делая в нем пометки красным фломастером. 263 женщины из 371, получившей космические ожоги, были в компьютерной картотеке «Strictly Personal» журнала «Нью-Йорк, Нью-Йорк»!
Тем временем Анна в своей квартире на Восточной 53-й улице разъяренно лупила Стаса Журавина кулаками в грудь:
— Что ты наделал! На хрена ты давал свои мудацкие объявления в этот журнал?!!
— Аня, я хотел как лучше… Я хотел найти тебе мужа… — слабо оправдывался он.
— Все, я погибла!
— Подожди, еще ничего не известно…
Действительно, достоверно еще ничего не было известно. Шесть «фордов» и автобус ФБР еще только мчались в редакцию журнала «Нью-Йорк, Нью-Йорк», которая занимала двадцатый этаж в «Башне прессы» на Мэдисон-авеню. Здесь же были офисы еще трех десятков журналов, издательств и литературных агентств, и вторжение армии агентов ФБР в этот улей было обречено на публичный скандал, но разъяренный Джеймс Фаррон уже пер напролом, как хороший бульдог, ухвативший след. Да и была ли у него альтернатива? Какое, к чертям, тайное наблюдение за сотрудниками «Нью-Йорк, Нью-Йорк», когда в этом сорокаэтажном улье не меньше пяти тысяч человек!
Четыре кабины лифта одновременно подняли нетерпеливого Фаррона и его команду на двадцатый этаж, изумленная секретарша в приемной редакции журнала не успела и рта раскрыть, как агенты вынесли ее из-за стола, перекрыли все выходы и входы на этаж из лифта и с пожарных лестниц и блокировали двери всех кабинетов ошарашенных редакторов, фотографов и художников. Роберт Хьюг и Марк Аллей ворвались в кабинет с табличкой «Strictly Personal», а Джеймс Л.Фаррон — в кабинет Хелен Хоппс, хозяйки журнала, у которой шло совещание по очередному номеру.
— Что такое? По какому праву… — залепетала седая, как одуванчик, Хелен Хоппс, когда агенты ФБР стали бесцеремонно выводить сотрудников из ее кабинета.
Джеймс Фаррон показал ей свое удостоверение.
— Я директор нью-йоркского бюро ФБР Джеймс…
— Я знаю, кто вы такой! — перебила Хелен Хоппс. — Мы печатали вашу фотографию шесть раз!
— В разделе «Сплетни и слухи», — усмехнулся Фаррон.
— Ну и что? У нас свобода прессы! Я вызываю адвоката! По какому праву вы врываетесь?
Она схватила телефонную трубку, но Фаррон кивком головы приказал одному из агентов отключить ее аппарат. От изумления перед таким хамством мисс Хоппс снова потеряла дар речи, в ее преклонном возрасте и при ее цыплячьем весе это было нетрудно.
— Садитесь, — приказал ей Фаррон и положил перед ней два списка: — Читайте. Это список респонденток вашего отдела «Strictly Personal», а это список жертв так называемых космических ожогов. И почти все они — в вашем компьютере! Я хочу объяснений.
— Что? Я ничего не понимаю… — заторможенно сказала мисс Хоппс. — Какие жертвы? Где вы взяли список наших читательниц? Это вторжение в нашу…
— Я купил его на улице у торговца пиццей, — усмехнулся Фаррон. — Мне нужно ваше объяснение: каким образом вы выжигаете груди своим подписчицам? Ну! Только быстро!
— Вы сумасшедший?!
— Отпираться глупо, мисс Хоппс! 263 женщины получили ожоги груди после того, как откликнулись на ваши объявления! Итак?!
Хелен Хоппс снова посмотрела на лежащие перед ней списки. В них красными метками были отмечены все совпадающие фамилии, и от этих пометок рябило в глазах. Спорить с таким документом было бессмысленно. Хелен Хоппс подняла взгляд на Джеймса Фаррона.
— О’кей, — сказала она негромко и кивнула в сторону торчащих у стен и дверей агентов. — Пусть они выйдут. Все.
— Так-то лучше, — удовлетворенно заметил Фаррон, садясь в глубокое кресло напротив Хелен Хоппс. И кивком головы приказал своим агентам выйти. А когда за ними закрылась дверь, нетерпеливо повернулся к Хелен: — Я слушаю. Хотя мой долг предупредить вас, что вы имеете право хранить молчание.
Она разглядывала его долгим сожалеющим взглядом. Потом сказала:
— Вы идиот, Джеймс.
— Что-о?!
— Смотрите! — И одним жестом она задрала свою блузку. Под блузкой не было ни одной груди, на их месте были шрамы от давней хирургической операции. — Мне вырезали сиськи двадцать лет назад, Джеймс. Рак. Весь Нью-Йорк это знает — кроме ФБР, конечно. Вы думаете, я способна делать то же самое другим женщинам?
18
— Вообще Шварц не хотел служить ни КГБ, ни советской власти. Но без этого никакой прикладной наукой в СССР заниматься было нельзя…
Тридцатилетний толстяк Журавин, одетый в потертые джинсы, кроссовки и кожаную куртку поверх майки «харлей-дэвидсон», говорил неохотно и как бы примериваясь, нужно ли ему вообще говорить с этим человеком, который явился на свидание вместо Вернохлебова. Однако пришедший подкупил его несколькими вещами: во-первых, он сразу протянул Стасу «моторолу» и сказал: «Вот, пожалуйста, вы прямо сейчас звоните Вернохлебову в отель, он лежит у себя в номере с расстройством желудка. Точнее, не лежит, а… ну, вы понимаете. Но я его помощник, и вы можете доверять мне, как ему: вот та „шумовая авторучка“, о которой вы говорили с Пашутиным». И он действительно не только предъявил Стасу простую на вид авторучку, но открыл ее и показал встроенный в нее миниатюрный глушитель радиоволн, подавляющий все возможности подслушивания их разговора. А в-третьих, он был не моложе шестидесяти, похож на любимого Стасом с детства актера Владимира Басова и — одноруким. Сутулость, солидный возраст и пустой правый рукав, заправленный в карман серого пиджака, делали его совершенно безопасным. Сунув авторучку в верхний кармашек своего пиджака, он сказал: «Между прочим, Вернохлебова все равно сопровождали бы агенты ЦРУ, и еще неизвестно, спасла бы вас от них эта авторучка или нет. Впрочем, я вас не принуждаю. Если вы не хотите со мной разговаривать, я уйду».
И это все решило. Стас покрутил рукой в воздухе и сказал: «Ладно! Пошли!» И двинулся в глубь рыбного рынка.
— Но у Шварца была куча гениальных идей! — говорил он, постепенно увлекаясь своим рассказом. — Каждая из них сделала бы его на Западе миллионером, а он жил в бетонной высотке на Алтуфьевском шоссе, ездил на работу в метро и еще двумя автобусами, и по дороге каждый алкаш считал своим долгом высказаться по поводу его еврейского носа…
Журавин разлаписто, как все толстяки, шагал вдоль извилистых рядов оптовых торговцев рыбой, водорослями и прочими дарами моря, а однорукий следовал за ним и слушал вежливо, но без признаков особого интереса, словно выполнял работу, не имеющую отношения к его прямым обязанностям. Что вынуждало Стаса говорить еще горячее, активнее:
— Нет, правда! Весь наш факультет знал, что Шварц гений, но ВАК не утверждал его докторскую диссертацию, а партком МГУ — его профессорское звание. И.о. профессора, и.о. доцента, и.о. заведующего кафедрой биохимии. В конце концов ему надоело быть тихим евреем, исполняющим чьи-то обязанности. И он выдумал эту простую комбинацию с видеодоносом в КГБ…
Тут Журавин снова искоса глянул на однорукого, словно проверяя, заинтересовался ли тот наконец его рассказом, но однорукий, казалось, был поглощен тем, что видел вокруг, — всей этой диковинной морской живностью, которую каждый день тоннами привозят в Нью-Йорк со всего света.
— Вы рыбак? — нервно спросил Журавин.
— Ага, — улыбнулся старик.
— А! Ну, тогда понятно…
Действительно, рыбаку тут было на что подивиться. Здесь было все, что только можно выловить в Мировом океане: целые проспекты лотков с влажными, на льду, исполинскими морскими окунями, золотой макрелью, электрическими сомами, зубастыми карпами, дунайскими лососями, темными муренами, немецкими осетрами, обыкновенными гладкими акулами, дельфиновыми акулами-носачами, японскими пилоносами, скатами, каймановыми щуками, навагами, карасями, миногами, угрями, кефалью и еще сотней всевозможных рыб и рыбоподобных чудищ. Здесь были улицы крабов, креветок, лобстеров, лангустов, омаров, сельдевых анчоусов, речных раков, океанских спрутов, кальмаров, устриц, гребешков и бокоплавов. И здесь были переулки морских и океанских водорослей, губок, актиний, ежей, звезд, лилий, полипов. Все это, казалось, еще дышало и сочилось океанской влагой и йодом, жило памятью о своем многоцветном подводном царстве и разглядывало наш надводный мир круглыми перламутровыми глазами. Плечистые продавцы в мокрых брезентовых передниках, высоких резиновых сапогах и таких же резиновых рукавицах постоянно добавляли лед в лотки и в ящики, омывали свой товар из коротких шлангов и ждали сведений с биржевого аукциона, который каждое утро устанавливает тут цену на рыбу.
— Ну что? Налюбовались? — нетерпеливо сказал Журавин через несколько шагов.
— Да, извините…
— О’кей. Так вот. На биофаке МГУ нас было сто пятьдесят студентов, и не так уж трудно было вычислить среди нас гэбэшных стукачей — по их партийным билетам и наглости на экзаменах. Но Шварц сделал тоньше: он дал нам задание провести домашний эксперимент по сравнительному фотосинтезу культурных трав и сорняков и попросил снять эти опыты фото— или, еще лучше, телекамерой. Но у кого из студентов МГУ могла в то время быть телекамера? Только у тех, чьи родители дипломаты или важные шишки в КГБ. Ну а мы клюнули на эту удочку, трое притащили свои видики, и так Шварц узнал, кто из нас кто и чей я сын…
Однорукий оглянулся — в соседнем ряду, чуть отставая от них и делая вид, будто прицениваются к рыбе, шли в потоке покупателей двое мужчин в одинаково темных костюмах и белых рубашках с галстуками. Журавин перехватил этот взгляд, и однорукий сказал озабоченно:
— Похоже, это ЦРУ. Все-таки я не ушел от них, извините. Может, пойдем отсюда в другое место?
— Да плевать! — сказал Журавин. — Они нас не слышат. — И, отвернув полу своей кожаной куртки, показал «пин» — миниатюрную булавку. — Это тоже шумовой глушитель, только японский, последняя модель, из магазина «Spy». Итак, почему Шварц выбрал меня? Потому что мой эксперимент с фотосинтезом был красивым: я взял дюжину так называемых культурных растений, а из сорняков — лопух банальный, широколистный. И показал, что в одной и той же среде, на одной и той же почве и при одном и том же освещении банальный лопух растет в полтора раза быстрее, чем любое культурное произведение цивилизации — пшеница, рис, герань, томаты, ну и так далее. Иными словами, в борьбе за фотосинтез, то есть за место под солнцем, любой лопух раскрывает свои листья шире других и перекрывает всем остальным доступ к солнечным лучам. Шварц хохотал до слез! Нет, серьезно! Он сел на пол перед теликом и кричал, что у него оргазм от этого эксперимента. А потом пригласил меня на чай в профессорскую столовую, спросил, видели ли эту пленку мои предки, кто они такие и как они на нее реагировали. Я сказал, что мой отец хоть и генерал КГБ, но смеялся почти так, как он. Правда, без оргазма. И тогда Шварц сказал мне практически напрямую, чего он хочет. «Я вижу, ты остроумный парень, — сказал он, — и твой отец, кажется, тоже. Жаль, что он не бывает на моих лекциях, у меня есть еще несколько смешных идей. Может быть, ты снимешь мою следующую лекцию своей видеокамерой? Только я не хочу, чтобы это выглядело так, словно я через тебя прошу что-то у КГБ. Это никогда не работает, да мне от них ничего не надо. Наоборот, ты покажи ему мою лекцию как пример диссидентщины. Настучи на меня, ты понял?» Я понял его, но мы ничем не рисковали: мой отец никогда не стучал и никого не сажал, он был технарем — изобретал всякие пластиковые и жидкостные микрофоны, которые нельзя обнаружить металлоискателем, вот эту авторучку, которая у вас в кармане, и все такое. Ну да, что вы так смотрите? Мой отец был доктором технических наук, имел две закрытые госпремии за секретные разработки…
— Нет, ничего, продолжайте. Мне стало интересно.
— Еще бы! — хмыкнул Журавин. — Короче, когда я показал отцу лекцию Шварца, он взял эту пленку, видеомагнитофон и меня в придачу и помчался на дачу к Воронину, заму Чебрикова. Через неделю у Шварца была лаборатория на Пироговке, нам отдали под нее весь особняк какого-то института профсоюзов. Я сразу стал старшим лаборантом ЛАЭКБИ, а мой отец — куратором этого проекта с прямым подчинением Воронину. Нас засекретили так, что даже те, кто занимался в КГБ телепатами, «летающими тарелками» и прочей мистикой, не знали о нашем существовании. Зато мы знали все об их опытах — отец получил у Воронина и притащил нам всю документацию. Оказывается, разработкой психотронного оружия занимались тогда больше сотни институтов при КГБ, ГРУ и Министерстве обороны! Они тратили фантастические деньги! Но Шварц приказал выбросить в помойку все их разработки. «Вся их работа только подтверждает опыт Стаса с лопухами!» — сказал Шварц моему отцу, он был ужасно нахален. Впрочем, гений и должен верить в себя, иначе кто же в него поверит? Короче, в первый же месяц он перетащил в Москву своих лучших учеников — Акопяна из Еревана, Шаевича из Новосибирска и Фетисову из Улан-Удэ. Потом Акопян и мой отец привезли Бешметову из Сибири. Всем им КГБ дал какое-то жилье, а Шварц получил квартиру рядом с лабораторией, чтобы он не терял время на транспорт. Остальное был технический персонал, сорок человек, которые понятия не имели, над чем мы работаем. Точнее, им было сказано, что мы ищем лекарство от бешенства и отсюда, мол, наши опыты на собаках, обезьянах и эксперименты с психами в психбольницах. Короче, мы за пару недель укомплектовали лабораторию, и — понеслось! Я уже говорил, что весь МГУ знал, какой Шварц гений, но даже мы, его ученики, не думали, что он гений до такой степени! Он выдумывал такие клевые опыты, что уже через три месяца мы имели шесть миллиграммов фермента ненависти в растворе формалина, охлажденного до минус сорока Цельсия. А при элементарном нагревании до минус пяти — обратите внимание: не плюс, не при возгонке, а все еще при минусовой температуре! — реторта взрывалась! Вы кто по профессии?
— Я? — Однорукого смутил этот неожиданный вопрос. — Я дипломат, помощник Вернохлебова.
— Жаль. Но вы можете представить: холодный формалин в стеклянной реторте, внутри его оргонный или энергетический накопитель Райха, то есть слои фольги и хлопка, температура минус пять, а реторта вдруг взрывается от ферментов ненависти, и ошметки формалина, хлопка и фольги — на всех стенах лаборатории и на потолке! Понимаете? Шварц по этому поводу пригласил нас в «Арагви»! И мы там напились так, что жена Шварца приревновала его к Фетисовой, которая честно сказала, что пыталась трахнуть Шварца еще студенткой первого курса! Но, по-моему, этот Шварц тоже был не без греха. Как Ландау. Он мне как-то сказал, что гений не может быть без яиц, и, я думаю, у него что-то было с этой Фетисовой — только не тогда, а после. Впрочем, к делу это не имеет отношения, извините. Итак, сначала мы выделили фермент ненависти из собачьей слюны, а уже через два месяца мы научились его синтезировать — без доноров, без собак, без ничего! Сами! Представляете? На установках, похожих на самогонный аппарат, мы могли получать фермент ненависти — хоть литрами! Только работать приходилось в холодильной камере при минус десяти, это было «ноу гуд». Впрочем, то был первый этап, а Шварц спешил прорваться дальше — получить фермент любви! Но это оказалось куда сложнее. Потому что фермент бешенства мы просто нашли в слюне бешеных собак и психов, а где искать фермент любви? Но вам это, конечно, неинтересно, вам нужно конкретно про «Кедр-1», так?
— Почему? — Однорукий старик усмехнулся, словно дразня Журавина. — Я люблю фантастику. Азимов, Брэдбери, Беляев, Стругацкие. Кто еще?
— Фантастику?! — возмущенно воскликнул Стас. — Это была моя тема! Научная работа! Мы замеряли электромагнитные излучения человека и обнаружили, что даже после физической смерти тело человека светится еще девять дней! То есть это не мое открытие, но дело не в этом. Наши опыты подтвердили: этот светящийся энергетический сгусток — или, если хотите, душа — не рассасывается в пространстве просто так, а уходит в ноосферу, в космос, в астрал. Вы помните золотые нимбы над ликами святых на древних иконах? Люди рисовали так, потому что видели это когда-то, глазами видели, понимаете?! А мы приборами регистрировали такие свечения у влюбленных и у молодых матерей — золотые свечения! А у собак и психов в момент злости нимб — красный! То есть в электромагнитном поле фермент любви имеет именно золотое свечение, а фермент ненависти — красное. Поэтому, когда жертвы грудных ожогов в Нью-Йорке стали говорить, что ночью они видели алый луч из космоса, у меня сразу екнуло: неужто «Кедр»? Ну а когда Аня достала снимки ожогов, то тут и ежу ясно: это тау-крест, линза Шварца.
— Простите, как вас звать? — мягко спросил старик.
— Как?! Я вам не представился? — воскликнул Журавин. — Я — Станислав, тезка Вернохлебова! Я потому и выбрал его из всей кремлевской компании, что хотя бы имени могу доверять. И хотя Шварц говорил, что из меня экстрасенс, как из собаки гусь, но я уже вижу, что не ошибся. Думаете, я просто так размахивал руками в начале нашей встречи? Жестикулировал? — Стас улыбнулся торжествующей мальчишеской улыбкой. — Не-а! Я исследовал вашу ауру. Она у вас просто замечательная! Как панцирь — без всяких дыр и трещин! Даже удивительно!
— Спасибо, — улыбнулся старик. И спросил еще мягче: — Стас, расскажите про «Кедр». Подробно.
— Про «Кедр»? — изумился Стас. — Неужели Пашутин вам не объяснил? Ах да, вы же не Вернохлебов, вы помощник. «Кедр» — это наш конденсатор ненависти, мы его назвали «Кедром» так, для удобства. А на самом деле это был просто обыкновенный мусорный ящик, заполненный «поби», ну, поглотителем биоэнергии. Но мы и не собирались превращать его в оружие, клянусь! Хотя в науке всегда так — сперва атомная бомба, а потом мирная атомная электростанция. Сперва баллистическая ракета, а потом космический корабль. Хотя что скрывать? Да, мы сделали КН на деньги КГБ. Сахаров ведь тоже делал атомную бомбу для Сталина. К тому же мы действительно собрали в этот КН почти годовой сброс ферментов ненависти всей Москвы и Московской области! Вы смотрите так, будто я рассказываю сказки Шехерезады. Но вспомните, что было в стране в то время! Эйфория демократии! Рождение частного предпринимательства! Сахаров в Верховном Совете! Свобода эмиграции! Отмена диктатуры КПСС! И — вспомните! — никто ни в кого не стрелял! На улице Горького демонстрации с плакатами «СССР — тюрьма народов!» — и никто их не разгоняет! Они кричат: «КГБ — это гестапо!» — и никто в них не стреляет! Ну и тогда они использовали наш КН — сделали сбросы ферментов ненависти на Фергану, Тбилиси и Вильнюс. Хотели и на Москву, но тут у них фокус не вышел! Помните август девяносто первого: ГКЧП вводит в Москву войска, а солдаты отказываются стрелять в народ! Вы где в это время были?
— Я? — переспросил старик. — О, я в те дни был в командировке…
— А-а! Так вы не видели главного! Как же! Самые элитные войска — Можайская десантная дивизия! — топтались перед баррикадой у Белого дома и не стреляли, не стреляли! Как так? Ведь недавно стреляли — в Фергане, в Тбилиси, в Вильнюсе! А тут самые отборные войска — не стреляют! Почему? А потому что в Тбилиси их облучили ненавистью, и они даже женщин били саперными лопатками. А тут — нет, не вышло. То есть по поводу Ферганы и Тбилиси мы еще сомневались, Шварц тогда бегал по лаборатории и кричал: «Не может быть! Никто без меня не мог открыть „Кедр“!» Но когда случился Вильнюс… Вы мне опять не верите? Смотрите! — Стас простер свою руку над рыбным лотком, мимо которого они проходили, и вдруг лежащая там на льду рыбина дернула хвостом и забилась, как живая, даже брызги полетели во все стороны, и старик японец, хозяин лотков, остолбенело открыл рот.
— Видите? Это энергия жизни, — улыбнулся Стас и убрал руку, после чего рыба тотчас затихла. — А есть энергия ненависти, есть энергия любви — это элементарно. И Шварц изобрел поглотитель этой биоэнергии. То есть эдакий биочип. Знаете, как компьютерные микрочипы поглощают мегабайты информации, так и наши «поби» — на манер пылесоса — затягивали в себя ферменты ненависти. Причем легко, запросто! И вообще Шварц любил говорить, что все гениальное должно быть просто. Если муха может летать при нынешней плотности воздуха, а мы — нет, то муха — энергетический гигант, а мы пигмеи. Но если найти, где и как природа пакует в мухе такую энергию, — ой!.. Так вот, главное открытие Шварца было именно в этом — «поби», микрочип конденсации биоэнергии! Когда мы на простом воздушном змее подняли над Пироговкой наш первый миллион «поби» в куске формалина размером с вот эту устрицу, вы бы видели, что случилось! Целый месяц во всем районе не было ни одной уличной драки, ни одного семейного скандала! Начальник районной милиции думал, что он с ума сошел! Нет, правда! Ведь там одиннадцать пивных, восемь ресторанов и четыре завода! То есть там еще та публика!.. Но я опять отвлекся, извините. О чем я говорил?
— Фергана, Тбилиси и Вильнюс, — сухо напомнил старик, у него оказалась цепкая память.
— Да, спасибо! — сказал Стас. — Так вот, сбросить поток ненависти на Фергану — тут большого ума не надо, а надо только оборудовать наш «Кедр» какой-нибудь оргонной пушкой, ну — типа лазера, понимаете? Но мы, конечно, не знали, что они это сделали. Газеты писали: «волнения в Фергане», «антирусская провокация» и все такое. Ну кто мог поверить, что они натравят узбеков на своих же, на русских! И только когда случился Вильнюс… Слушайте, может, мы зайдем в какой-нибудь бар и съедим по суши?
19
Роберт Хьюг, Ал Кенингсон, Марк Аллей и компьютерный гений Стив Дэловер допрашивали сотрудников отдела «Strictly Personal». Как организована тут работа? Кто принимает объявления от жаждущих знакомств мужчин и женщин? Кто вскрывает поступающие на эти объявления ответы? Кто имеет доступ к компьютерам? Кто ведет компьютерную картотеку?
Выяснилось, что раньше, до «грудной лихорадки», редакция получала порядка трехсот женских и ста мужских объявлений в неделю (по $ 12.50 за строку), и на каждое женское объявление приходило в среднем по тридцать — сорок ответов от мужчин (чаще всего без их фотографий), а на каждое мужское — не меньше двух сотен женских (и непременно с фотографиями в нескольких позах). Всем объявлениям соответствовали ящички в настенном стеллаже, куда сортировщица раскладывала ответы, а дважды в неделю в больших плотных конвертах эти ответы отправлялись адресатам. Но теперь, в связи с «космическими ожогами», количество мужских объявлений и их откликов на женские объявления-призывы резко упало, зато под женские объявления пришлось отвести в журнале шесть дополнительных страниц, а ответы на малочисленные мужские объявления почтальон приносит просто мешками. Причем пишут не только тем, чьи объявления стоят в последних номерах журнала, но и тем, кто давал объявления месяц и даже год назад! «Дорогая редакция! В апрельском номере вашего журнала было объявление: „Одинокий курящий мужчина 58 лет ищет высокую блондинку не старше 23“. Пожалуйста, срочно перешлите ему мое письмо! Конверт „Federal Express“ с $ 10.00 маркой прилагаю!»
В связи с таким объемом работы пришлось взять еще двух студенток для приема объявлений по телефону, двух компьютерщиц и трех ночных сортировщиц писем-ответов.
— А зачем вы вносите в компьютер эти горы ответов?
— Это наше правило: все должно быть зарегистрировано!
— Минуту! Отдел называется «Strictly Personal», «Сугубо лично»! То есть вот эта женщина посылает письмо лично этому мужчине, конфиденциально. А вы его открываете и вносите в компьютер все ее данные и даже сканируете ее фотографию! Зачем?
В этот момент в кабинет вошла мисс Хоппс.
— Сколько вы еще будете пытать моих сотрудников? У нас горы работы! Завтра выходит номер!
— Если у вас такая горячка, зачем вы теряете время на сканирование ответов на объявления?
— Это мое правило! Я не хочу иметь потом никаких осложнений!
— Каких осложнений?
— Кто-то скажет, что мы потеряли его или ее письмо и будет нас судить за то, что мы сломали ему жизнь! А так у меня все в компьютере — когда пришло письмо, кому отправлено. Если у вас есть еще вопросы, прошу ко мне в кабинет. А люди пусть работают.
— Я думаю, тут все-таки есть нарушение конфиденциальности…
— Ничего подобного! — Мисс Хоппс кивнула на девушек с наушниками на голове, те принимали по телефону очередные объявления и печатали текст в компьютер. — Вы же видите: человек сам звонит, сам диктует свое объявление и сам дает нам свой адрес, имя, возраст, профессию…
— Одиннадцать строк, — сказала в телефон приемщица объявлений. — Сто тридцать семь долларов пятьдесят центов. Как вы будете платить? Да, берем «Америкэн экспресс». Номер вашей карточки? — Ее пальцы зависли над клавиатурой компьютера, а затем застучали по ней со скоростью пулемета.
Хьюг переглянулся со Стивом Дэловером, и тот вдруг стремительно сел за соседний компьютер, застучал по клавишам.
— Что он делает? — спросила мисс Хоппс.
— Он хочет проверить, ворует ли кто-нибудь информацию из вашей компьютерной сети. Знаете, некоторые компьютерные грабители воруют списки клиентов у крупных фирм и снимают деньги с их кредитных карточек. Или продают эти списки другим жуликам…
— У меня не крупная фирма, и никто из моих клиентов еще не пострадал от компьютерных грабителей, — сухо сказала мисс Хоппс. — Я запрещаю вам лезть в мою компьютерную систему! — И поскольку Стив не слушал ее, взялась за телефонную трубку. — Прекратите! Я звоню прокурору штата!
— Одну секунду! Одну секунду! — наклоняясь к экрану, проговорил Дэловер, в его позе и фигуре разом появилось что-то от охотничьей собаки, взявшей след.
— Выключите компьютеры! — приказала мисс Хоппс менеджеру отдела и, видя изумление на ее лице, сама нагнулась под стол, выдернула главный компьютерный кабель из стабилизатора напряжения.
— Shit! — сказал Дэловер, глядя, как разом погасли все экраны компьютеров. И на вращающемся стуле развернулся к мисс Хоппс. — Зачем вы это сделали? Я почти схватил его!
— Когда у вас будет ордер от прокурора на вторжение в мою компьютерную систему, тогда вы сюда придете. А сейчас вон отсюда! — холодно сказала мисс Хоппс.
Стив посмотрел на Хьюга и, вставая, беспомощно развел руками.
20
— Идиотка! — сказал Стив в машине. — Кто-то откачивал ее картотеку! Я почти схватил его!
— Что значит почти? — спросил Хьюг.
— Он делал это открыто! Без блока защиты. И я схватил две первые буквы его пароля в E-mail, когда эта сука вырубила компьютер.
— Какие буквы?
— «M» и «А». Но если в пароле десять знаков… — Стив безнадежно махнул рукой.
Действительно, в любом словаре будет несколько сотен слов, начинающихся с «МА», а если прибавить к ним имена и буквенно-цифровые абракадабры, которые сочиняют для своих паролей компьютерные фанаты… Нет, найти компьютерного хакера-взломщика по двум буквам невозможно, к тому же мисс Хоппс, выключив систему, его наверняка спугнула. Пока они приедут на Федерал-Плаза, пока Стив сядет за свой компьютер и проберется через Интернет в «Нью-Йорк, Нью-Йорк», от хакера не останется и следа!
Обескураженные, они поднимались лифтом на свой двадцатый этаж, когда Ал Кенингсон, листая прихваченный из редакции журнал, вдруг уперся глазами в страницу с объявлениями «Strictly Personal».
— Какие, ты сказал, буквы? — спросил он у Стива.
— «М» и «А». А что?
Ал протянул ему журнал.
— Что? — сказал Стив.
Ал ткнул пальцем в объявление «Бюро знакомств „Марта Грей“ — тысячи фантастических возможностей на все вкусы!», которое занимало четверть журнальной страницы и было украшено фотографией самой Марты — обаятельной красотки неопределенного возраста.
— И что? — все равно не понял Стив.
— Тупой ты, гений! — сказал Ал и провел пальцем по последней строке объявления. Там после трех манхэттенских номеров телефонов значилось:
E-mail: MARTHAGRAY.COM.
И тут же был указан адрес: Нью-Йорк, Рокфеллеровский центр.
Джеймс Фаррон тут же нажал кнопку «Стоп» на панели кабины лифта, отчего где-то заверещал аварийный звонок.
— Едем назад! — приказал Фаррон. — Быстро!
Лифт остановился, черный охранник восемнадцатого этажа с изумлением заглянул в кабину:
— Что случилось?
— Отвали! Отвали! — сказал Фаррон, нажимая кнопку первого этажа. — Мы едем вниз!
21
Вокруг рыбного рынка и рядом с ним, в Чайнатауне, как ракушки на корабельном днище, лепились китайские, японские и тайские ресторанчики, в них можно наспех перехватить свежих устриц, креветок, суши, сашими и прочие дары моря и восточной кулинарии. Большинство этих заведений были небольшие, всего на восемь — десять посетителей, но толстяк Журавин, похоже, нарочно высмотрел самый крошечный, с одним столиком на троих. Поскольку сам он занимал пространство, равное двоим, агентам ФБР пришлось остаться на улице. Впрочем, они совершенно открыто устроились в баре напротив. А Стас заказал суши, рис и жареную рыбу и, вооружившись палочками, стал есть, продолжая рассказ:
— Да! Так на чем я остановился? На ГКЧП! Ну, их расчет был прост: они вводят войска в Москву, открывают наш «Кедр», сбрасывают на Москву пару мегатонн ненависти и — понеслось: москвичи бьют солдат, а солдаты стреляют и — их победа! Но «Кедр» не сработал, понимаете! Или, как говорят компьютерщики, он «завис»! Ну, вы представляете, что тут было?! Ах да! Вас же не было в Москве! Но даже военные в Белом доме и те поражались: почему нет штурма? У них даже связь не отрезали, представляете! Наоборот, все, кто хотел, мог совершенно бесплатно звонить из Белого дома куда угодно, хоть в Америку, — телефонистки соединяли! А на баррикадах перед Белым домом люди пели и вообще оттягивались, словно на карнавале…
— Да, я читал об этом, — прервал старик, чтобы вернуть Стаса к сути его рассказа. При этом сам он ел не спеша и ложкой, держа ее в левой руке, но управлялся с ней привычно и сноровисто.
— Ну вот, — сказал Стас, — вот у них и было такое идиотское положение: войска в город ввели, а заставить стрелять не могут — ненавистью город не зарядили и зарядить нельзя! «Кедр» не стреляет! Ну, они попытались оттянуть время, послали делегацию к Горбачеву в Форос, а сами арестовали моего отца, Шварца, Акопяна и Шаевича и требовали, чтобы «Кедр» заработал. Но тут Шварц разыграл их, как детей, — он вышел в астрал, ну, то есть устроил сеанс дальновидения и стал кричать, что кто-то без его ведома взломал КН, что это, наверно, американцы. Короче — устроил спектакль. Что они могли сказать? Они же знали, что это они сами без его ведома оборудовали «Кедр» оргонной пушкой и поливали из нее Фергану и Тбилиси…
На лице у старика было такое кислое выражение, словно он слушал выдумки привирающего ребенка. Действительно, как можно было поверить во все эти «выходы в астрал», «сеансы дальновидения», «ферменты любви», «конденсаторы ненависти» и «биочипы»?
— Стас, — сказал он несколько раздраженно. — Неужели ваш Шварц действительно хотел чувства всей Москвы — я не знаю, ненависть, злость, любовь — собрать в какую-то емкость, пусть даже большую?
— Нет, только ненависть, — возразил Журавин, покончив с едой и закуривая отвратительные «Данхилл». — И не в большую емкость, а в маленькую.
— Ну хорошо — в маленькую…
Стас по-английски спросил что-то у хозяина рыбного бара. Тот коротко ответил ему, в их скороговорке можно было уловить только слово «Хирошима».
— Вы поняли? — сказал Стас старику.
— Нет…
— Как? Вы не знаете английский? Вы же работаете у Вернохлебова!
— Да. Но я это… я консультант по Азии.
— А! Ну, я спросил у японца, сколько весила бомба, которую янки бросили на Хиросиму, — объяснил Стас. — К сожалению, он не знает, но я точно помню: бомба, которую американцы испытали в Неваде до Хиросимы, весила тринадцать фунтов — шесть кило. А при взрыве над Хиросимой она снесла весь город! То есть при расщеплении атомного ядра освобождается такое количество энергии, что можно разрушить Хиросиму, Москву, Нью-Йорк. Вас это не удивляет? А теперь представьте обратный процесс. Ну, как если бы кинопленку атомного взрыва прокрутить назад, чтобы вся энергия вернулась в бомбу. Сколько она будет весить? Те же шесть кило! Вот и все. Просто до тех пор, пока американцы не взорвали бомбу, никто не мог поверить в дикую силу атомной энергии и считали это фантастикой. А теперь мы говорим о биоэнергии, и опять вы не хотите верить.
— Нет, я верю… — произнес старик.
— Но с трудом! — усмехнулся Стас. Он полез в карман куртки и достал дубликаты тех фотоснимков, которые Анна переслала Пашутину. — Вы это видели?
— Да.
— А президент?
Старик в затруднении пожал плечами.
— Ну да, вы же не Вернохлебов! — снова вспомнил Стас. — Но главный вопрос все равно не тот, который вы мне задали. Вы должны спросить: что это за тавро на этих снимках и что такое тау-крест? — И Журавин требовательно посмотрел на старика, настаивая, чтобы тот повторил за ним этот вопрос. — Правильно?
— Да, — подтвердил тот.
— Вот, — удовлетворенно сказал Стас. — Наконец мы переходим к делу! Но мой ответ вас разочарует. Я видел это тавро, я держал его в руках, но я не знаю, что это такое. Ведь я был только лаборант, Шварц не посвящал меня во все свои дела. Но я помню, что это такая штуковина величиной с серебряный доллар. Вроде бы из металла, только такого металла нет в природе. Вы можете царапать его напильником — никакого следа! Мы его клали в соляную кислоту — никакого эффекта! Тиски, в которые мы его зажимали, прогибались! Как и кто выдавил на нем крест с петлей — уму непостижимо! Но если его разогреть, это тавро начинает светиться и пульсировать световым лучом. Нет, правда! Шварц сказал, что раз так, то мы его используем как линзу в проекторе нашего КН. И мы даже начали готовить эксперимент, но… Тут они и забрали у нас «Кедр».
— Кто — «они»?
— Они… — Журавин вдруг нахмурился, словно закрылся. — Пашутин знает.
— Стас, — мягко сказал однорукий, — я, конечно, не Вернохлебов, но я тоже не бездельник. Я бросил нашу делегацию, Примакова, сессию ООН и хожу с вами третий час. А вы рассказали только часть истории и даже в ней прячетесь за безличные местоимения: «Они забрали „Кедр“», «Они оборудовали его какой-то пушкой», «Они сбросили ферменты на Фергану». Кто — «они»?
Стас поднял на него глаза от чашки чая.
— Вы заметили это?
— Да, я заметил, — сказал старик, и впервые в его голосе прозвучала твердость и даже жесткость.
Стас молчал, опустив глаза и нервно вертя в руке маленькую чайную чашку. Потом заглянул в полу своей куртки, словно проверяя, работает ли его «пин». И выглянул в окно. Там, через улицу, в баре напротив по-прежнему сидели цэрэушники и врастяжку пили кофе.
— Хорошо, я скажу. В конце концов, я сам вас сюда притащил, — произнес Журавин. Но хотя при нем был новейший глушитель радиоволн, он, не говоря ни слова, достал авторучку и стал быстро, почти лихорадочно писать на бумажной скатерти:
«ОНИ — ЭТО ГРУ. ВЫ ЧИТАЛИ СУВОРОВА? ЭТО ПОХЛЕЩЕ КГБ, ЭТО КЛАН, МАФИЯ, ИЕЗУИТСКИЙ ОРДЕН».
Он подождал, пока старик прочел, тут же оторвал кусок скатерти со своим автографом, поджег его зажигалкой и размял пепел в пепельнице, говоря:
— Понимаете? Они забрали «Кедр», вывели его на орбиту и все такое. И они ликвидировали моего отца, Шварца и всех остальных. Между прочим, Зара Бешметова еще в июле чувствовала, что это случится, она просила Шварца срочно уехать всей лабораторией в какую-нибудь экспедицию. Она говорила: «Мы должны бежать, все! Я, как кошка, чувствую, что тут что-то случится!» Но ее, конечно, никто не слушал. К тому же Фетисова лежала в роддоме на сохранении беременности — как мы могли ее бросить? А когда Зара сказала, что едет в Болгарию в санаторий, мы ее запрезирали. Шаевич ей в глаза сказал: «Это будет первый ребенок в нашей лаборатории! Как же вы можете уехать? Неужели вам плевать на коллектив?!» Знаете, что она ответила? «Коллектив, — говорит, — это от слова „collective“ — совокупляться. И вся ваша советская власть — тоже от этого. А я с вами не совокуплялась, меня сюда привезли из сибирского концлагеря. Пока!» И уехала. За два дня до путча!
— А вы?
— Меня они не арестовали только потому, что я в те дни расходился с Аней и был в запое. У меня тогда начались мужские проблемы, и я пил и спал где придется — то в Кунцеве у какой-то шалавы, то в Люберцах. А когда пришел к маме за деньгами, там сидел дядя Саша. Ну, Пашутин. Я думал, он будет про Аню права качать, мол, как я могу бросить его племянницу! А он сунул меня в машину, отвез в Шереметьево и первым же самолетом выбросил за границу, в Брюссель. Я с похмелья даже не понял, что и зачем. Он говорит: «Лети, я твоему отцу обещал, что ты будешь жить!» Ну и все рассказал — и про «них», и про гибель отца, Шварца… Пашутин с моим отцом со школы дружил и был моим крестным, я потому и на Аньке женился.
Однорукий помолчал, потом сказал осторожно:
— А… а как эти они узнали, чем занимается ваша лаборатория?
Стас замер, но его руки сжали китайскую чашку с такой силой, что собеседник отнял ее.
— Не нужно. Сломаете. Что с вами?
— Ничего… — Стас повернулся к японцу и снова сказал что-то по-английски. Тот кивнул, налил из бутылки саке в маленький фарфоровый кувшинчик и подал Стасу.
Стас, даже не переливая в рюмку, залпом выпил и вернул японцу за новой порцией.
— Хватит, — сказал ему однорукий. — Я слушаю.
Журавин посмотрел ему в глаза и вдруг…
— Я… — Голос у него сел, на глазах появились слезы. — Я… Это я протрепался! Да… Это я в «Арагви» спьяну ляпнул, что наш «Кедр» очистил Москву от совковой ненависти. А как это до них дошло, я не знаю — клянусь! Там были только близкие друзья, честное слово! Но назавтра они ворвались в ЛАЭКБИ! И все — тогда я запил. Сначала втихую, а потом… — Он все-таки взял у японца новую порцию саке.
Однорукий не мешал ему. А когда Стас выпил, спросил:
— Кто знает об этом?
— Никто… — вздохнул Стас, — никто не знает, я даже Ане не сказал. Я просто пил как свинья. И пью по сей день. Сижу у нее на шее и пью…
— И Аня не знает про ГРУ, про «Кедр», про Бешметову?
— Нет. Как я могу ей сказать, что из-за меня все погибло? Мне вешаться надо! А я…
— Ну ладно, ладно! «Вешаться»! А кстати, где Бешметова?
Стас пожал плечами:
— Она уехала в Болгарию накануне путча. Это все, что я знаю.
— Значит, что мы имеем? — как бы подвел итог однорукий. — «Кедр» у вас забрали работники ГРУ, и они же ликвидировали вашего отца, Шварца и всех остальных сотрудников ЛАЭКБИ. Так?
Стас кивнул.
— А вас Пашутин спас, потому что вы его крестник и бывший муж Анны…
Журавин снова кивнул.
— Теперь, — продолжал старик, — когда вы увидели эти фото с ожогами, вы опознали на них линзу Шварца и этот тау-крест. Кстати, что он значит?
— Еще до христианства он был символом жизни.
— Понятно. И вы решили, что кто-то с помощью этой линзы наносит ожоги американкам. Правильно?
— Не кто-то! А они, все те же! — Стас еще раз оглянулся за окно и стал снова писать на бумажной скатерти:
«ПОСЛЕ 91-го ГОДА ОНИ ВЫШЛИ ИЗ ГРУ, КГБ И ПРОЧ. И ПРИВАТИЗИРОВАЛИ ВСЮ БИОЭНЕРГЕТИКУ, ВСЕ ГЭБЭШНЫЕ И ГЭРЭУШНЫЕ КОНТОРЫ, КОТОРЫЕ ДЕЛАЛИ БИОГЕНЕРАТОРЫ, ОБЛУЧАТЕЛИ И ПРОЧ.! ТЕПЕРЬ ОНИ ПРОДАЮТ ЭТО ВСЕ В КРИМИНАЛЬНЫЕ СТРУКТУРЫ. И ДОБРАЛИСЬ ДО „КЕДРА“!..»
Тихий, почти неслышный хлопок прозвучал в тишине рыбного бара, чуть подкрашенной тягучей японской музыкой.
Стас, выронив авторучку, схватился руками за живот, а японец — хозяин бара изумленно посмотрел на однорукого. Тот извлек из-под стола свою левую руку, в ней было нечто вроде зажигалки. Но это «нечто» выстрелило в японца с характерным хлопком пистолета с глушителем. И японец, получив пулю в лоб, рухнул лицом в блюдо со свежими суши.
После этого однорукий оторвал кусок бумажной скатерти с автографом Журавина и сунул его к себе в карман, обыскал мертвого Стаса и, не найдя в его карманах ничего интересного, кроме миниатюрного «пина» — глушителя радиоволн, вложил свою «зажигалку» в его правую руку и покинул рыбный ресторан.
На улице к нему присоединились двое «цэрэушников».
— Все нормально, — сказал он им по-русски. — Где тут метро?
— Два квартала.
— Хорошо. Идем спокойно, без спешки.
22
Марта Грей оказалась полной сорокалетней дамой, похожей на свой портрет в журнале «Нью-Йорк, Нью-Йорк», как сигара на сигарету — обе, конечно, можно курить, но лучше не затягиваться той, которая толще.
— Да, мы пользуемся картотекой Хелен Хоппс, — сказала она, когда команда агентов ФБР ворвалась в ее «Бюро знакомств» и разом отстранила всех сотрудников от компьютеров. — Ну и что? Хелен Хоппс — моя мать.
У Джеймса Фаррона вытянулось лицо. При всей некошерности перекачивания картотеки журнала «Нью-Йорк, Нью-Йорк» в картотеку «Бюро знакомств» то, что мать и дочь злоупотребляют доверчивостью своих клиентов, совершенно не касалось ФБР. И если бы Стив Дэловер, Марк Аллей и Ал Кенингсон не стали с ходу сличать гигантский алфавитный каталог клиенток фирмы со списком жертв «космических ожогов», агенты ФБР, возможно, так бы и ушли из «Бюро знакомств» несолоно хлебавши. Но уже через минуту все трое изумленно захлопали глазами: в картотеке Марты Грей были фамилии и фотографии всех жертв ожогов — всех , а не только тех, которые Фаррон нашел в списках корреспонденток «Strictly Personal»!
— О-о!!! — сказал Фаррон и опустился на стул, стянул с шеи галстук. — Закрыть все двери и никого не выпускать, даже fucking кошку! — Он снял пиджак, закатал рукава рубашки и повернулся к Хьюгу: — Боб, позвони в «Пицца-Хат», пусть нам приносят пиццу и кофе каждые два часа. Никто не выйдет отсюда до утра, и никто тут не будет спать, клянусь! Я хочу посмотреть, как они выжигают сиськи своим клиенткам. Ал, выясни, кто из сотрудников бюро в отпуске или пошел на почту, пописать или еще куда. Чтобы все были здесь! Садитесь, мисс Грей! У нас есть о чем поговорить! Вы любите запах жареного мяса? Жареной грудинки — я имею в виду…
Марта Грей смотрела на него, хлопая густо накрашенными накладными ресницами, которые после трехчасового допроса просто отвалились, размякнув от слез хозяйки. Но кроме подноготной весьма прибыльного бизнеса легального и тайного сводничества, интересного для ФБР при других обстоятельствах (о, тут было чем поживиться, в картотеке мисс Грей мелькали фамилии финансовых и промышленных магнатов, телезвезд, профсоюзных лидеров, прокуроров, судей и даже конгрессменов!), — кроме, повторим, этой не относящейся к делу поживы, Фаррон от Марты ничего не добился. Как и Роберт Хьюг, Ал Кенингсон и Марк Аллей — от остальных сотрудниц бюро знакомств. Никто и понятия не имел, что это именно их клиентки подвергаются по ночам атакам космических лучей. В картотеке бюро было больше семидесяти тысяч имен, разбитых по возрастам, телосложению, цвету волос и глаз, профессиям и хобби, социальному положению и тайным сексуальным ориентациям. Специальная компьютерная программа позволяла буквально в минуту найти любое требуемое клиентом или клиенткой сочетание: от высокой двадцати (плюс) летней голубо— (серо— или зелено-) глазой романтической блондинки с чувством юмора, любовью к путешествиям и грудью второго (третьего, четвертого) размера, склонной к серьезным отношениям и групповому (оральному, анальному) сексу, до хорошо обеспеченного мужчины, пережившего драматический развод и ищущего надежную и ласковую подругу не старше 33-х (можно с ребенком). Впрочем, к полуночи агенты ФБР знали о Марте Грей и ее подчиненных даже больше, чем те — о своих самых постоянных клиентах. Знали не только их биографии и семейное положение, нет — параллельно допросам шло изучение их кредитных историй, банковских счетов, налоговых отчетов, реестров иногородних звонков с домашних телефонов, расходов по кредитным карточкам и даже поездок на личных автомобилях, оборудованных системой «Ez-pass».
— В ночь на второе октября, в 01.17, вы пересекали мост «Трайборо» в сторону Манхэттена. Зачем вы приехали ночью в Манхэттен?
— В ночь на четвертое октября вы трижды звонили со своего домашнего телефона в Торонто и шесть раз в Израиль. Кому и зачем?
— С четвертого октября на пятое, в 02.37, вы взяли двести долларов в кэш-машине Кемикал-банка на углу Третьей авеню и 67-й улицы. Как вы оказались на востоке Манхэттена в это время и что вы там делали?
— В ночь на шестое октября, в 03.03, в Нижнем Манхэттене вы на «Визу» купили в «Фуд эмпориум» шесть банок пива, блок сигарет, фунт сыра «Рокфор» и пачку презервативов…
Да, оказалось, что даже в таком гигантском городе, как Нью-Йорк, от компьютерно-электронной слежки не уходят и самые мелкие клерки. Толы — кассы платных дорог и мостов, видеокамеры банков и магазинов, счетчики телефонных соединений и даже подъезды наших домов регистрируют каждый наш шаг, снимают нас на видеопленку с нашими (или не нашими) женами и знакомыми, и эта информация доступна ФБР и полиции в любое время, стоит им только ввести в полицейский компьютер наш номер социального обеспечения, или номер нашей машины, или номер нашей кредитной карточки, или номер нашего телефона, или просто нашу фамилию.
Но, переворошив все глубины компьютерной памяти «Визы», «Америкэн экспресс», IRS, «AT&T», «Ez-pass» и прочая, и прочая, команда Джеймса Фаррона не обнаружила никаких намеков на то, что сотрудники, а точнее, сотрудницы «Бюро знакомств Марты Грей» занимаются по ночам какой-нибудь странной или тайной деятельностью. И тем не менее факт был налицо: все имена и даже фотографии трехсот семидесяти зарегистрированных полицией жертв «космических ожогов» имеются в здешней картотеке! Больше того, повозившись с компьютером бюро знакомств, Стив Дэловер без особого труда установил, что эти жертвы объединены тут особой директорией: «midclup40», что Стив даже без помощи Марты Грей тут же расшифровал как «мидл-класс-до-сорока». Правда, в этой категории тут числилось 7437 женщин, а ожоги пока получила «всего» 371 из них, но…
В 00.24 поступил первый сигнал из полиции: ожог на Восточной 14-й улице, пострадавшая Семента Кропок, 32 года.
Стив набрал это имя на клавиатуре компьютера бюро знакомств, и — клик, клик, клик! — с экрана на ошалевших сотрудников ФБР уже смотрит цветной фотопортрет рыжей и конопатой тридцатидвухлетней толстушки Сементы Кропок, снятой на фоне плавательного бассейна и дорогого загородного особняка.
— Стив, — сказал Роберт Хьюг. — Отключись от Интернета.
Стив понимающе кивнул, тут же отключился не только от Интернета, но даже от электросети и перешел на питание компьютеров от аккумулятора — чтобы исключить малейшую возможность для кого бы то ни было войти снаружи в память компьютерной системы бюро знакомств. Но и это не помогло. В 00.43 — новый звонок: ожог в Вестчестере, Моника Риид, 37 лет…
Прежде чем полиция сообщила (или выяснила) остальные данные этой Моники, Стив уже имел на экране фотографию пострадавшей и ее данные: рост 153, дизайнер одежды, бездетная, незамужняя, средний годовой доход — 57 000 и выше.
И дальше это пошло по нарастающей — через каждые десять — восемь минут кто-то словно расстреливал «космическим лучом» список женщин в «midclup40», Стив только успевал вызывать из памяти компьютера их файлы и фотографии.
Джеймс Фаррон — потный, с пятнами кофе на помятой рубашке и брюках — в бешенстве и отчаянии в сотый раз набрасывался на Марту Грей и ее сотрудниц и кричал:
— How you fuckin’ do it? Я убью вас! Как вы это делаете?!
— Что мы делаем? Мы ничего не делаем. Мы сидим с вами… — резонно оправдывались несчастные. — Вы не имеете права допрашивать нас без адвоката…
— Право? Положил я на все права! Мясо горит! Нюхайте воздух! Человечье мясо горит в Манхэттене! Прямо сейчас!.. — И Фаррон подбегал к окнам на двадцать третьем этаже Рокфеллеровского центра и нюхал воздух ночного Нью-Йорка, как будто и в самом деле слышал в нем запахи «космических ожогов».
Трещали сотовые телефоны и пейджеры, это агентов ФБР изводили звонками их жены и близкие. И Анна уже трижды прислала Марку на пейджер отчаянный текст: «Где ты? Ты мне срочно нужен! Немедленно позвони!» Но Фаррон не позволял никому отвечать на эти звонки.
— Fuck them! Им ничто не грозит! Их нет в этой картотеке! Я хочу, чтобы все мы сконцентрировались на Марте и ее сучках! Кто-то из них делает это! Прямо сейчас! Они причастны к этим ожогам! Или продали кому-то этот список «midclup40»!
Женщины, измученные тринадцатичасовым арестом и допросами, уже не реагировали на его крик. Они сидели в креслах, как пассажиры в аэропорту во время шторма, затянувшегося на вторые сутки, — кто-то дремал, уронив голову на плечо, кто-то разгадывал кроссворд в «Дейли ньюс», кто-то смотрел по телевизору старую комедию «Люси».
И в этот момент послышалась возня ключа во входной двери.
Услышав ее, Фаррон вскочил и жестом приказал всем замереть, а кому-то из агентов — выключить в офисе свет. Тот едва успел выполнить этот приказ, как входная дверь открылась и в комнату, ритмично подергиваясь, стал спиной входить высокий черный парень в наушниках си-ди-плейера, комбинезоне уборщика офисов и с коляской, вооруженный пылесосом, щетками, бумажными полотенцами и спреями для полировки мебели. Его рука привычно протянулась к выключателю и щелкнула им, врубив свет. Но, поворачивая коляску, парень вдруг увидел в офисе Джеймса Фаррона и других агентов ФБР и испуганно замер, а затем дернулся назад к выходу. Фаррон отрицательно покачал головой, усмехнулся и пальцем поманил парня к себе.
— Come on! Поди сюда! Ближе!
Парень оглянулся — за его спиной уже стояли два рослых агента ФБР. Поняв, что отступать некуда, он подошел к Фаррону, снял с головы наушники и хотел выключить плейер у себя на поясе, но Фаррон вдруг вскочил, ударил его по руке, вырвал наушники и поднес к своему уху. К его разочарованию, в наушниках был обычный рэп, а си-ди-плейер оказался действительно си-ди-плейером, а не радиопередатчиком инопланетян или других преступников.
— Как тебя зовут? — спросил у парня Фаррон.
Тот жестами показал, что он немой.
Фаррон повернулся к Марте Грей:
— Как давно он тут убирает?
Она пожала плечами:
— Я вижу этого типа первый раз.
— Что?!
— Тут всегда убирала какая-то русская.
— Как?! Как ты сказала? Русская?! Тут убирала русская?
— Да. А что?
— Сейчас я спрашиваю, я ! Как ее зовут?
— Я никогда не интересовалась. Она старая женщина…
Фаррон стремительно повернулся к остальным сотрудницам бюро:
— Кто знает, как звали прежнюю уборщицу?
Те пожали плечами. Но Фаррон не сдавался, повернулся к парню:
— Как давно ты тут убираешь? Не мычи! Пиши! — Он сунул парню свою авторучку и блокнот.
Парень написал:
«Две недели. С 27 сентября. А в чем дело?»
— Заткнись! Я спрашиваю! Ты видел русскую бабу, которая убирала до тебя?
«Нет», — отрицательно закрутил головой парень.
— Кто взял тебя на эту работу? Пиши!
«Менеджер здания», — написал парень.
— О’кей, телефон менеджера здания! — требовательно сказал Фаррон Марте Грей и секретарше бюро. — Быстро!
Марта пошла в свой кабинет, а секретарша порылась в перекидном телефонном списке на своем столе. Через минуту, подняв телефонным звонком с постели мистера Рафаэля Рикардо Родригеса, администратора Рокфеллеровского центра, Фаррон уже выяснил, что прежнюю уборщицу звали Зара Бешметова, что в пятницу, 26 сентября, она уволилась и получила последний чек и что жила она «где-то в Нью-Джерси, если вам нужно, господин комиссар, я сейчас приеду в офис и посмотрю свой файл…»
Но еще до того как Рафаэль Родригес доехал до своего офиса, Фаррон уже знал абсолютно все о госпоже Заре Бешметовой: 1938 года рождения, место рождения Крым, СССР, въездная «алиен» карточка № А070065490, дата въезда в США — 2 декабря 1991 года, дата выезда — 28 сентября 1997 года, место выезда — аэропорт Кеннеди, транспортное средство — авиакомпания «Аэрофлот», номер рейса — 35, направление полета — Нью-Йорк — Москва.
Да, 28 сентября г-жа Зара Бешметова покинула США, 29-го она приземлилась в Москве, а через день в Манхэттене начались «космические ожоги» клиенток «Бюро знакомств Марты Грей», где г-жа Бешметова бывала еженощно до своего отъезда.
ДОКУМЕНТ:
ЦЕНТРАЛЬНОЕ РАЗВЕДЫВАТЕЛЬНОЕ УПРАВЛЕНИЕ
Срочно, по факсу
Директору Федерального бюро расследований
В связи с Вашим запросом о наличии у России психотронного оружия направляю Вам сводку последних сообщений российской прессы, собранную Информационным отделом нашего посольства в Москве.
Газета «Известия»: «Центром российской психотроники можно считать Новосибирск. В 70-е годы здесь активно велись научные разработки систем управления поведением человека и животных… Бывший заместитель генерального директора предприятия „Энергия“ Валерий Канюка признает, что их фирма занималась разработкой методов и средств дистанционного воздействия на биологические объекты, в том числе на человека. В 1989 году создали аппаратуру (работы велись во исполнение закрытого постановления ЦК КПСС от 27 января 1986 г.), которая после ее выведения на околоземную орбиту могла корректировать поведение населения на территории, равной Краснодарскому краю. В 1991 году разработками в области психотроники занимались уже более 20 институтов, координировал работы Центр нетрадиционных технологий при Комитете по науке и технике СССР. На исследование спинальных и лептонных полей через Военно-промышленную комиссию при Кабинете министров СССР было израсходовано 500 миллионов рублей (разумеется, еще „тех“, полновесных). Центр нетрадиционных технологий изучал вопросы дистанционного медико-биологического воздействия на войска и население торсионными излучениями… Кирпичные стены, бетонные перекрытия, дерево — эти и другие материалы и конструкции могут быть „прозрачными“ для электромагнитных излучений определенной длины и мощности…»
Газета «Смена», 29 апреля 1994, С.-Петербург: «Можно целый стадион, концертный зал или воинскую часть, действуя психотронным оружием, ввести в 10-минутный сон, — констатирует бывший заведующий сверхсекретной лабораторией Сергей Горчаков. — Во время этого сна можно внушить подопытному что угодно. В наших экспериментах мы меняем людям имена и профессии, стираем их память или, наоборот, дополняем ее новыми сведениями. Прибор „Луч“ с 50 метров может обратить группу людей в дикое стадо, которое будет смеяться, кричать, разбегаться и т. д. в зависимости от установки. НПО „Энергия“ — это колоссальный биогенератор, который может на большом расстоянии вводить в людей лекарства и даже смертельный яд и т. д. и т. п.». На основании этих и аналогичных публикаций можно полагать, что в начале 90-х годов в СССР под контролем ЦК КПСС и опекой КГБ десятки организаций не только разрабатывали психотронное оружие, но и специализировались на его поточном производстве. По свидетельству газеты «Труд» (16 ноября 1996 года), часть этих организаций была после развала СССР приватизирована. «Труд» сообщает, что они «вели активную распродажу [своих психотронных] технологий российским и зарубежным компаниям» и что, «по мнению историка и правоведа Генриха Кожемяки, психотронное оружие скорее всего попало в руки криминальных структур».
Полный список российских организаций, причастных к созданию психотронного оружия, передан нами советнику президента по национальной безопасности.
Часть вторая
23
Солдаты ворвались на рассвете, гремя кирзовыми сапогами и автоматами ППШ с круглыми, как тарелки, дисками. Хлипкую дощатую дверь они сорвали с петель первым же ударом приклада и, наверно, сами удивились своей нерасчетливой силе. Впрочем, от любых дверей нет во время войны никакого толка. Немцы в поисках евреев и партизан тоже врывались без стука, срывая с петель и дубовые ворота. Но и евреев, и партизан мать прятала не в доме, а как раз снаружи и вроде бы у всех на виду — в гигантской старой бочке для дождевой воды. А немцам, конечно, и в голову не могло прийти, что люди способны жить в бочке. И не день жить, и не два, а — неделями. В начале войны, в 1942 году, два еврея прятались в этой бочке от немцев, потом мать переодела их в бабушкины платья (бабушка все равно лежала без движения на кошме хворая и в ожидании смерти), и евреи ушли куда-то донашивать бабушкины одежды. Но наверно, недалеко ушли — немцы скорее всего расстреляли их в Керчи вместе со всеми остальными крымскими евреями. Потому что вскоре после их ухода и бабушка умерла — ушла за своими платьями.
А перед самым приходом Красной Армии в этой бочке пять недель прожили два партизана, и только когда красные выбили немцев из Крыма, эти партизаны вылезли из бочки, и мать велела Рахмету, который старше Зары только на два года, показать им дорогу на железнодорожную станцию. Рахмет взял отцовский велосипед, просунул ногу сквозь раму (до седла он не доставал) и поехал. Партизаны пешком, а Рахмет впереди на велосипеде — проедет метров двести и останавливается, ждет их. В трех километрах от дома, когда он в очередной раз ждал отставших солдат, шальной снаряд накрыл их на его глазах, просто взлетели в воздух их руки-ноги вместе с землей и камнями. Вот какая нелепая штука война. Два года под немцами голодали и еще при этом партизан кормили, а пришла родная Красная Армия — сначала последнюю лошадь забрали, а через неделю, 18 мая, на рассвете — шарах прикладами по двери:
— Подъем! Татары есть в доме?
А разве и так не ясно, что дом татарский? Сразу за дверью — темная клеть прихожей и кухня с тандымом — татарской печью и трубой, уходящей в низкий беленый потолок. Рядом с печью стоймя стоит железное корыто, в котором мать младших детей купает, а подле него — казаны для варки мяса, забывшие за войну не только мясной вкус, но и запах. Тут же бидон со сметаной — такой жидкой, что мать и братья Зары не смогли вчера сбить его в масло.
От стука кирзовых солдатских сапог железное корыто с грохотом рухнуло на пол.
— Японский бог! — выругался старший над солдатами, прыщавый и рыжий сержант-верзила лет двадцати. И повернулся к матери, вскинувшейся с пола над спящими вповалку детьми, как курица над цыплятами. — Как фамилия?
— Бешметова.
— Сколько детей?
— Восемь.
— Одевай их и — на площадь! С собой ничего не брать, кроме теплой одежды!
— Зачем? Что случилось? Опять немцы?
— Там скажут! Быстрей! Не разговаривать!
Мать стала одевать сонных детей. Айна, самая младшая, двухлетняя, заревела, старшие братья и Зара, полуодетые, все не могли проснуться и валились на пол поспать, а русские солдаты — трое их было, молодые, по восемнадцать — двадцать лет — быстро рыскнули по кухне, по полкам и казанам, но всего-то нашли, что кусок хлеба в тряпице, мешок отрубей и бидон с жидкой сметаной. Один из солдат зачерпнул сметану кружкой, начал пить, да сплюнул, возмутился:
— Это сметана? Вода! Чем ты корову кормишь?
— Воздухом, — сказала мать.
Сержант, оглядев сонных детей и нищету в доме, с досадой выругался еще раз и спросил у матери:
— Деньги-то есть?
— Откуда? — ответила мать с вызовом.
— А где твой муж?
— Это я у вас должна спросить. Как ушел с вами в сорок втором на фронт, так и нет. Ни письма, ничего. Где мой муж? А?
— Ладно, мать. Не выступай. — Сержант вдруг достал из кармана красную десятку с портретом Ленина. — Держи.
— Это зачем? — удивилась мать.
— Возьми, пригодится. Выселяют вас, татар.
— Как это — выселяют? Куда?
— Не знаю. В Сибирь, наверно.
— О Аллах! За что?
— Не кричи, мать. Мы ничего не знаем, мы приказ выполняем. Одевайтесь, и пошли. Деньги бери, пока я добрый! — Сержант, уже, возможно, жалея о своей слабости, грубо сунул деньги матери в карман и тут же повернулся к шестилетней Заре: — Эй! Куклу оставь! Никакие вещи не брать, кроме одежи! Дай сюда!
Прижав к себе единственную куклу, которую отец сшил ей из лоскутов еще до войны, Зара застыла на месте, в ужасе глядя на высокого сержанта своими черными, как крымская вишня, глазами. Она не помнила отца, ей было только три года, когда он ушел на фронт, но она помнила его руку, которая все гладила и гладила ее по голове в последний день. У отца была такая теплая и добрая рука! А теперь — эта рыжая, конопатая, с черными ногтями рука русского сержанта тянется к ней, чтобы отнять куклу, сшитую отцом.
Зара и сама изумилась той странной пружинной силе, которая вдруг свела ее тело в единый мускул, готовый к броску, прыжку, укусу.
Но и сержант увидел ее личико — плоское круглое личико, побелевшие от злости скулки и узкие гневные глаза. И нечто неясное ему самому, какой-то атавистический и сохранившийся, наверно, только в генах страх русских перед татарами удержал его руку в полуметре от девочки, как в последнюю секунду даже не страх, а инстинкт самосохранения удерживает нас от приближения к маленькому, но ядовитому зверьку.
— Оставь куклу! — по-татарски приказала мать Заре.
Но Зара и матери не подчинилась, а вдруг рванулась сквозь выбитую дверь наружу и через двор — стремглав, мимо дождевой бочки — к распахнутой калитке, а за калиткой — через поле, в овраг, к пещерам. Почти три года все жители деревни прятались в тех пещерах от бомбежек — сначала немецких, когда немцы брали Крым, а потом от русских, когда красные наступали.
Зара бежала к «своей» пещере, прижимая к груди тряпичную куклу и быстро колотя полотняную юбку темными босыми ногами. И не знала, что за ее спиной один из солдат сдуру вскинул автомат, прицелился. Но — Аллах велик! — Рахмет бросился солдату в ноги, подшиб его под колени, а сержант еще врезал этому солдату по уху и выругал его матерно.
Зара спрыгнула в пещеру. Ее семья и семья дяди Игната, их русского соседа, провели тут столько дней и ночей, что эти пещеры-катакомбы, цепью уходящие далеко-далеко в глубь горы Шай-Даг, стали для Зары как второй дом. Говорят, что по ним можно выйти даже к вершине Шай-Дага и крепости Тохтамыш-хана на другой ее стороне. Но Зара не может убежать туда, оставив мать и братьев. А потому… Не боясь темноты, она пробежала в угол первой пещеры и торопливо, как зверек, подрыла там руками песок, старую листву и землю. Здесь, меж камней, была маленькая щель, и в этом тайнике, в картонной коробке из-под папирос «Казбек», Зара прятала свои сокровища: нитку стеклянных бус, шесть довоенных фантиков от конфет, алую ленточку и круглую плоскую железку, которую мать нашла под кошмой умершей бабушки. За несколько минут до смерти бабушка вдруг приподнялась на кошме, хотела что-то сказать и все совала руку под кошму, но ни говорить, ни достать что-то из-под кошмы у нее не было сил, она отпала головой на пол и скончалась. А потом мать нашла под бабушкиной кошмой эту железку. На одной ее стороне было тиснение в виде крестика с петелькой вместо верхней черточки, а на другой — четырехугольная ямка. «Брошка поломанная», — сказала мать и отдала ее Заре, все равно за такую ерунду на рынке и стакана семечек не получишь.
Теперь, поцеловав свою тряпичную куклу, Зара уложила ее в тайник рядом с коробкой «Казбека» и стала засыпать жухлой листвой и песком. Но кукла не помещалась в тайнике, и тогда Зара вытащила из щели папиросную коробку, сунула ее в широкий карман своей юбки, а куклу уложила в тайник так, чтобы ничто ее не давило. Потом наспех укрыла сухими листьями, засыпала песком и сровняла этот холмик с землей. Теперь ни русские, ни немцы не найдут эту куклу. Зара вылезла из пещеры и пошла к матери, братьям и сестрам, которых солдаты вели к центру деревни, к площади.
Слез не было в ее узких глазах.
Сиреневый рассветный туман стелился с моря через Конское ущелье. Над трубами опустевших домишек курились последние дымы. Смешиваясь с запахами горных трав и цветов и прихватив дымы остывающих татарских тандымов, морской туман медленно стекал дальше — в Селимскую долину, где за день настаивался и подсыхал в лучах крымского солнца. То был пьянящий и воистину волшебный настой. По утрам ни война, ни бомбежки не могли уничтожить или расщепить этот букет запахов, настоявшийся тут за века. Говорят, что от него татарские мальчики и девочки взрослеют не в 14–16 лет, как русские на севере, а куда раньше — в девять и даже в восемь лет! И у взрослых мужчин, говорят, силы так прибавляются, что раньше, в старое время, каждый татарин имел по пять-шесть жен, а то и настоящий гарем. Но с тех пор как царица Екатерина пришла сюда с войсками, говорила когда-то бабушка, к этому волшебному крымскому запаху все время примешивается вонь пороховой гари, трупов и войн, и сила татар почти исчезла.
Вот и сейчас сквозь сиренево-пряный туман то там, то здесь слышались лишь бессильные татарские проклятия, вскрики и плач. И конечно, русская матерщина, это солдаты вели к площади всех татар их села: детей, женщин, стариков и старух.
Русские и украинские соседи, которых в селе было девять семей, молча смотрели им вслед, стоя у своих домов и заборов.
— Именем Советского правительства!.. За измену родине и сотрудничество с немецко-фашистскими оккупантами… — Хриплый, как у всех курильщиков, голос офицера, оглашавшего Указ Верховного Главнокомандующего, терял силу после каждых нескольких слов. И вся площадь, все тридцать татарских семей, происшедших от одного корня, прапрапрадеда Бешмета, замерла, слушая короткие страшные фразы: — Все без исключения крымские татары!.. Независимо от возраста и физического состояния!.. Приговариваются к выселению из Крыма и вечной ссылке!.. Без права сохранения имущества… С полным поражением гражданских прав… Па-а-астроиться в колонну! Малолетних детей — на подводы!
И еще не остыли в воздухе эти слова, еще только первый татарский ребенок уселся в телегу, как все остальные жители села, опережая друг друга, ринулись в опустевшие татарские дома и на глазах выселяемых стали тащить оттуда все, что можно, — одеяла, посуду, мебель…
Зара стояла возле матери, одной рукой держалась за подол материнской юбки, а другой сжимала в кармане тяжелую бабушкину брошку, выскользнувшую из папиросной коробки. Ей казалось, что эта брошка греет ей ладонь и наполняет руку какой-то теплой силой.
Тут мать подняла ее на руки и посадила в телегу к другим детям. Когда телега покатила по улице, Зара увидела дядю Игната, их соседа. Прихрамывая на свою ногу-культю, он выносил из их дома железное корыто, бидон со сметаной и мешок с отрубями. Но потащил это все не к себе домой, а к подводе, на которой сидели Зара и другие дети.
— Назад! — закричал ему рыжий верзила-сержант.
Дядя Игнат, не слушая, продолжал идти к татарским детям с корытом и мешком под мышкой и бидоном в правой руке.
— Стой! Стрелять буду! — Сержант вскинул свой ППШ.
— Стреляй. Я уж стреляный, — негромко сказал ему дядя Игнат и положил на телегу бидон со сметаной, корыто и мешок с отрубями.
Эти отруби и сметана спасли их от голодной смерти. 139 детей и 67 женщин, стариков и старух были ужаты, умяты, втиснуты в два вагона для перевозки скота так плотно, что не могли ни передвигаться, ни вытянуть ноги. Где-то впереди гудел паровоз, наглухо задраенные вагоны медленно, с длинными остановками катились через огромную страну на восток, майское солнце раскаляло их железные крыши, и в духоте и вони этих товарных вагонов старики молились Аллаху, задыхались и теряли сознание. Восемнадцать вагонов — двенадцать сел и деревень, до полутора тысяч женщин, детей и стариков в одном составе. Согласно официальным данным, сто пятьдесят таких составов за два дня — 18 и 19 мая 1944 года — вывезли из Крыма всех татар — 194 111 человек.
Но дети не замечали ни духоты, ни вони, ни вшей этой бесконечной дороги. Взрослые отдали им единственную форточку в углу вагона, над верхними нарами, и дети по очереди дышали там наружным воздухом, а главное — глазели на новый и невиданный прежде мир. Это было их первое в жизни путешествие, они никогда раньше не были за пределами своего села и Конского ущелья. А теперь…
Оказывается, в этом новом мире земля плоская, как ладонь, и медленно, со скоростью поезда, крутится, как огромное мельничное колесо. На этой земле стоят города с высокими кирпичными домами, разрушенными бомбежками. По этой земле бегут столбы с оборванными проводами. А поля, пашни и огороды этой земли изрыты воронками от бомб и танковыми гусеницами. Но женщины уже запряглись вместо лошадей и тракторов в плуги и пашут эту землю, обходя разбитые пушки и танки с горелой свастикой.
И на железнодорожных станциях, украшенных портретами великого Сталина, радио гремит победными маршами и сводками об освобождении Украины и Белоруссии. На этих станциях, на дальних путях, паровоз заправлялся углем и водой, а в закрытых и охраняемых солдатами вагонах татары задыхались от жары, вслушивались в дальние голоса репродукторов и мечтали о воде и хлебе. Но вместо воды — резкий толчок, лязг буферов, и паровоз, взревев, опять тащит их на восток. А навстречу им радостно катят поезда с украинцами, белорусами, русскими, которые возвращаются из эвакуации домой, в освобожденные от немецкой оккупации земли.
— Мама, ведь наш папа тоже с Гитлером воюет. Почему же нас из дома выгнали?
— Спи, дочка. Лучше спи.
— Нужно Сталину написать. Он не знает, что мы не дружили с немцами.
— Я уже написала, дочка. Спи.
Лежа рядом с сестренкой на жестких нарах, Зара сжимала в ладошке теплую бабушкину брошку и, как всегда перед сном, думала о великом Сталине. Ему еще труднее, чем им, татарам. Он никогда не спит. Он воюет с Гитлером. Пусть Аллах даст ему много-много сил.
А по путям, на которых только что стоял их поезд, спешил сотрудник НКВД, собирал письма и записки, брошенные татарами сквозь щели вагонов. Половина этих писем были письмами на фронт — мужьям и сыновьям, а половина имела один адрес:
МОСКВА, КРЕМЛЬ,
ТОВАРИЩУ СТАЛИНУ
ИОСИФУ ВИССАРИОНОВИЧУ.
Собрав эти письма в мешок, энкавэдист бежал с ними в свой кабинет и, не вскрывая ни одного письма, бросал их охапками в печку.
Операция переселения татар, чечен и ингушей из Крыма и Кавказа в Сибирь была военной тайной.
Только раз в сутки, в открытой степи, на пустынных полустанках, охрана останавливала поезд, откатывала двери вагонов, и грязные, вшивые, полуживые люди выпадали и выпрыгивали наружу, чтобы отдышаться на сухой полынной земле, сходить по нужде, набрать воду в соседнем колодце и оставить на железнодорожной насыпи еще несколько умерших. Рыть могилы было нечем, хоронить было не в чем, да охранники и не стали бы ждать. 15–20 минут — вот и вся остановка. Закрывая двери, солдаты бросали в вагоны суточный рацион — по буханке хлеба на десять человек. И тут же дверь с лязгом запиралась стальными штырями, и женщины воем и молитвами прощались сквозь стены вагона с трупами своих матерей, отцов и детей, оставленными возле железнодорожной колеи.
— Мама, а мы тоже умрем?
— Замолчи, спи.
— Только ты не умирай, мамочка!
— Я не умру. Спи наконец!
— Я боюсь спать, мама. А вдруг я проснусь мертвой?
Впрочем, иногда, пропуская встречные составы, их поезд стоял в степи подолгу, часами. За это время Зара и другие дети успевали обшарить все вокруг, они собирали щепки и сухие ветки и выпрашивали у машиниста куски угля. Все это они тащили в свой вагон. Там, в пространстве, которое освободилось за счет умерших, мать Зары поставила железное корыто, и в этом корыте, в песке она жгла уголь и щепки и на какой-то жестянке жарила детям лепешки из отрубей. Та жидкая сметана, которую дома они не смогли сбить в масло, тут, от круглосуточной качки вагона, сама сбилась в бидоне, и теперь это масло и отруби превращались в жесткие, пресные, но спасительные лепешки.
Дети грызли эти лепешки, матери вылущивали из их волос вшей, давили их ногтями и, заговаривая свой и детский голод, пели малышам протяжные татарские колыбельные песни. Но прежде чем уснуть, Зара, как и все остальные миллионы детей в России, вспоминала Сталина и желала ему здоровья, богатырской силы и вечной жизни.
И великий вождь всех времен и народов, вышагивая тигриной походкой в мягких яловых сапожках по своему кремлевскому кабинету, чувствовал эти волны любви и энергии и впитывал их в себя всеми порами своего маленького и злобного старого тела.
На тридцать седьмой день пути поезд прошел седловину каких-то гор и остановился посреди выжженной песчаной степи. Солдаты открыли два вагона и велели выходить. Зара и другие дети спрыгнули на землю и заплясали от боли — даже им, привыкшим ходить босиком, эта чужая раскаленная земля пекла босые ноги.
Мать с Айной на руках, братья, тетя Фатима и другие родственники выгрузились из вагона, удивляясь, почему солдаты не открывают остальные вагоны. Наверно, сейчас откроют…
Но поезд вдруг тронулся и пошел, и солдаты запрыгнули на подножки, отталкивая испуганных и метнувшихся к вагонам людей:
— Вы тут остаетесь, тут!
— Корыто! Мое корыто! — Мать Зары уцепилась за подножку, солдат стал бить ее по рукам ногами, но она не выпускала подножки, бежала за вагоном и кричала «Отдайте корыто!» с таким остервенением, словно в этом корыте была вся ее жизнь. А за ней бежали все ее дети — все восемь, от самого старшего, 16-летнего Сеита, до Айны.
— Мама! Ма…
Солдат выругался грязными словами, отступил в вагон и вышвырнул оттуда корыто. Оно пролетело над головой матери, грохнулось о железнодорожную насыпь и свалилось вниз, под откос, на потрескавшуюся от жары землю.
Мать отпустила подножку и упала на шпалы, скатилась к корыту и обняла его руками. Рядом с ней повалились набежавшие дети. А над ними, в высоте, на железнодорожной насыпи грохотал колесами поезд. Он увозил еще дальше на восток их родственников из ближних и дальних сел, увозил прямо в слепящее солнце, обжигающее глаза и тело.
Когда последний вагон, раскачиваясь, как собачий хвост, прошел мимо, они встали с земли, огляделись. Позади были те, кто выжил: тетя Фатима и еще 46 женщин, детей и стариков. Вот и все, что осталось от татарского рода Бешметовых. Остальные сюда не доехали, трупами легли вдоль той длинной дороги.
А впереди были шлагбаум и будка путевого обходчика. Возле будки лежал грязный и тощий верблюд. Над его головой сидел бородатый старик в цветной тюбетейке и линялом ватном халате. Он раскачивался всем телом и что-то бормотал. Они подошли к нему и увидели, что это не старик, а мужчина лет сорока и что вместо одной ноги у него деревяшка. Он плакал и, мешая русские и узбекские слова, просил верблюда не умирать. На прибывших татар он не обращал никакого внимания.
Небольшое облако пыли возникло вдали, у подножия гор. Оно стало приближаться, и наконец Зара разглядела в этой пыли грузовик с деревянным кузовом. Грузовик подкатил к ним, остановился. В кабине за ветровым стеклом был портрет Сталина, а рядом с шофером сидел толстый русский мужчина в линялом армейском кителе без погон и с тюбетейкой на голове. У него был вид начальника. Он вышел из кабины и медленно прошелся вдоль толпы татар. Показал на двух шестнадцатилетних подростков:
— Ты и ты, в машину!
Парни послушно забрались в кузов, их матери завопили, но мужчина не обращал на это никакого внимания, перешел к следующим подросткам.
— Ты, ты и ты — тоже!
Когда очередь дошла до Сеита и Бекира, самых старших братьев Зары, мать закрыла их своей фигурой:
— Семью не дам делить! Хоть убей!
Начальник посмотрел ей в лицо. Плотно сжатые губы, резко выпирающие скулы. Узкие черные глаза смотрят на него жестко, как татарские клинки.
— Вольфрам будешь мыть?
Мать не знала, что такое «вольфрам», но голос ее не дрогнул:
— Буду.
— Ладно. Поедешь с ними.
Мать еще только нагибалась, чтобы взять на руки Айну и Зару, а половина татарской толпы уже сломалась, ринулась к грузовику. Это матери, сестры и братья парней, отобранных начальником, полезли в кузов.
— Мама! Быстрей! — кричали из кузова Сеит и Бекир. — Айну давай! Зару! Где Рахмет?
Рахмет, Фархат и Гюльнара втроем пытались поднять в кузов железное корыто.
Начальник посмотрел на этот гвалт и беспомощно почесал затылок тюбетейкой. Потом сел в кабину и сказал шоферу:
— Поехали!
Грузовик дернулся и покатил назад, в горы. Пыль из-под его колес скрыла тетю Фатиму, ее малых детей и всех остальных, кого не взяли мыть вольфрам и кто остался тогда возле железнодорожной колеи.
Зара никогда больше не видела их. Род Бешметовых еще раз сократился вполовину.
24
Вольфрамовый рудник был в горах, узкие темные штольни уходили в душную глубину земли. Внизу в шахтах работали мужчины-отбойщики, кирками и лопатами они выдирали из тела горы спрессованную веками породу. Эта богатая вольфрамом порода называлась шлыт. Сеит и Бекир, как и другие 14—16-летние парни, должны были спускаться туда, на дно шахты, наполнять шлытом тачки и наравне с мулами и ишаками тащить их наверх. Потому что мулов и ишаков было мало, а фронту нужны были танки, тысячи сверхмощных танков «Иосиф Сталин», а танкам нужна была броневая сталь, а броневой стали нужен был вольфрам, много вольфрама, тонны. И, опережая мулов и ишаков, подростки тащили вверх тачки с тяжелым шлытом.
Тут, в верхних ярусах шахты, работали женщины и дети от восьми до тринадцати лет. Они мостили и ремонтировали шахтные спуски. Матери надрывались под тяжестью носилок с камнями и глиной, а по обе стороны носилок и под ними все время копошились дети — руками, плечами и спинами помогали матерям тащить этот груз.
За ремонт шахтных спусков — с шести утра до шести вечера — каждая семья получала хлебную карточку. После шести вечера можно было остаться на шахте и мытьем шлыта заработать дополнительный бон — талон на муку, отруби и комбижир. Поэтому шлыт промывали в корыте до поздней ночи, как золото, и магнитом извлекали из мутного раствора серую крупу вольфрама. Бон давали за мешочек вольфрама весом в полкило.
Ночью они шли домой — в земляные пещеры у подножия горы, рядом с глинобитным поселком шахтеров. Эти пещеры они тоже вырыли сами, они рыли их больше двух месяцев, до конца августа, и — голыми руками: начальник шахты не дал им ни одной лопаты или кирки. Потому что, сказал он, и кирки, и лопаты у него на вес золота, ведь ими забойщики шлыт добывают. И оба эти месяца — июль и август — они спали в хлеву, деля его с полуслепыми и вонючими шахтными мулами и ишаками.
В сентябре они переселились из хлева в свои пещеры, укрепив там стены ветками и вымостив пол самодельными, из овечьей шерсти кошмами. Шерсть для кошм собирали в горах Зара, Айна и другие младшие дети. Они выслеживали стада овец, которые пасли в горах местные узбеки, и уже не отставали от этих овец до самого вечера, собирая зацепившиеся за колючки клочья овечьей шерсти и круглые черные горошины овечьего помета. Этот помет, смешанный с соломой, должен был стать топливом и спасти их зимой от морозов.
Лучшим охотником за овечьей шерстью был восьмилетний Асан, приехавший из Северного Крыма. Он, как архар, легко взбирался по самым крутым спинам гор, его черные, как сливовые косточки, глаза раньше всех выслеживали стада узбекских овец, а его загорелые руки бесстрашно гладили и усмиряли самых злых собак, охранявших эти стада от волков и шакалов. И легко добирались сквозь колючки барбариса до веток, в которых застревала шерсть линяющих к осени овец. И до диких яблок и абрикосов, которые росли над горными пропастями. Даже Зара, сама скакавшая по горам, как газель, закрывала глаза, когда Асан по тонкому стволу абрикосового дерева, нависшего над бездонной пропастью, упрямо полз к самым дальним веткам за маленькими зелено-желтыми абрикосами.
Потом малыши быстро, как зверьки, съедали его кисло-сладкую добычу и спешили вдогонку за уходящим стадом, а Асан и Зара, отстав от малышей, обсуждали свои «взрослые» проблемы. Конечно, как только кончится война, Сталин освободится от военных дел и накажет тех, кто выслал татар из Крыма. И они вернутся домой. Асан поступит в университет и станет врачом, чтобы никто из татар не умирал от всяких глупых болезней. А Зара станет учительницей. «Ты хочешь быть учительницей, Зара?» — «Хочу», — отвечала она. «А моей женой?» — «Это дурацкий вопрос!» — «Ничего не дурацкий, — говорил Асан, — теперь нам, татарам, нужно как можно раньше жениться и иметь много детей, очень много — взамен тех, кто умер и еще умрет. Когда мой и твой отцы придут с фронта, они договорятся о нашей свадьбе».
Девятого сентября, в день, когда Заре исполнилось шесть лет, Асан подарил ей рог архара, свое главное сокровище, которое он нашел дома, в горах Северного Крыма. А она, подумав, извлекла из коробки «Казбека» плоскую железку с тисненым на ней не то крестом, не то цветком. И подарила ее Асану, скрепив этим свое согласие стать его женой.
Но в конце сентября в поселок пришла малярия. Высокая температура метала детей по полу пещер. Лекарств не было никаких, и, кроме воды и горного лука, женщины ничем не могли помочь своим детям. Только через несколько дней начальник шахты решился позвонить в Май-Тупэ, в райком партии. Он объяснил, что из-за больных детей женщины не выходят на работу и некому ремонтировать шахтные спуски и мыть вольфрам. Тогда из райцентра тут же прикатил грузовик и забрал малярийных детей. Их матери снова вышли на работу. А в Май-Тупинской больнице, забитой больными со всего района, Зару, Айну, Асана и других детей уложили в коридоре, на полу. Два дня их кололи пенициллином, а на третий…
Зара проснулась от волны тревоги, которая, как удар бича, вдруг хлестнула ее маленькое, худое и мокрое от пота тело. Безотчетный страх пружиной взметнул девочку на тонкой записанной кошме. Инстинктом зверька она ощутила, что какая-то смертельная опасность приближается к ней из глубины полутемного больничного коридора. И — в сером рассветном воздухе — увидела ее. Это была молодая толстая женщина в грязно-белом халате со шприцем в руках. Женщина медленно шла вдоль ряда спящих детей, останавливалась и тяжело, на одно колено опускалась над самыми больными малышами. Она делала им укол.
Зара еще не понимала, что страшит ее в этой женщине. И только когда та склонилась над спавшим на животе Асаном, обжигающий, как молния, импульс ужаса излучился из стеклянного цилиндра ее страшного шприца и молнией пронзил девочку.
— Нет! — закричала она. — Асан! Айна!
Женщина от неожиданности выронила шприц себе на ногу и замерла. И Зара почувствовала страх этой женщины, он вошел в Зару новой оглушающей тяжестью. Но тут женщина увидела, что шприц не уколол ей ногу и стеклянный цилиндр не разбился, и ее испуг прошел, оставив в ней только злость и раздражение.
— Что ты орешь, дура? — Она подняла шприц и шагнула к Заре. — Это пенициллин, лекарство.
Но женщина врала, Зара еще вчера слышала, как доктор сказал, что пенициллин на исходе. И теперь, не отводя взгляда от этого ужасного шприца, Зара пятилась от женщины к окну.
— Стой, девочка. Иди сюда…
Но столько лжи было в ее «мягком» голосе и столько смертельной опасности в ее шприце, что непонятная, неизвестно откуда возникшая в Заре сила взметнула девочку на подоконник.
— Стой, сволочь!
Страх швырнул Зару из окна на землю и погнал прочь из больницы — бегом, сквозь какие-то кусты, овраги.
Этот страх гнал ее целый день. Все выше и выше в горы. Без дороги, по еле заметным ослиным тропам и вытоптанным овцами пастбищам. Через каменные завалы, жесткие заросли барбариса и ручьи, леденящие ноги водой талых ледников. Горячее памирское солнце пекло ей голову, жара и высокая температура застилали глаза потом и странными миражами. Казалось, она покинула свое тело, взлетела над ним и парит над горами вместе с орлами. Сейчас, сейчас она взмахнет руками и взлетит еще выше, к белым ледникам на вершинах гор. Там так красиво! И так прохладно! Даже солнце не может растопить там снежные громады! А отдохнув в той снежной прохладе, она полетит еще дальше — над шахтой, где работают мать и старшие братья, и над всей страной — прямо в Кремль, к товарищу Сталину. Она расскажет Сталину, как их выселили из Крыма, и как половина их рода умерла по дороге в Узбекистан, и как живут они там в пещерах и все называют их «предателями Родины». А они все равно моют шлыт и добывают вольфрам для победы!
Конечно, Сталин возьмет ее на руки, как всегда поднимает он на руки детей во время парадов, и руки у него будут, как у отца, — теплые, крепкие и ласковые. И он вызовет наркома Берию и прикажет ему вернуть татар в Крым — немедленно и самыми скорыми поездами. Зара поцелует его усатую, как у отца, щеку и полетит дальше, на фронт, к папе…
Но — кто это идет ей навстречу по белым облакам? Бабушка? Что она говорит? Она спрашивает, где ее брошка, и показывает вниз — туда, где кружат орлы и грифы, все сужая и сужая свои круги. О, теперь Зара видит, что показывает ей бабушка. Там, на земле, лежит маленькая девочка. Она еще не знает, что вот-вот умрет. А грифы знают. Они только ждут, когда серый скорпион доползет по камням до шеи девочки и…
О Аллах, это же она сама, Зара! Я поняла тебя, бабушка! Мигом — вниз! В тело этой девочки! Очнись, Зара! Очнись и живи!..
Грифы-стервятники с кривыми клювами и противными голыми шеями недовольно отскочили от проснувшейся девочки. Она закричала на них, и они тяжело и неохотно отпрыгнули и взлетели на своих широких крыльях. Но не улетали прочь, а все кружили над ней, снова бредущей по горным склонам.
А где-то высоко-высоко над ними летела ее бабушка, завернутая в облака.
Ночью, в кромешной тьме Зара пришла в поселок шахтеров. Она вошла в пещеру, упала возле матери и уснула как мертвая. И проснулась утром совершенно здоровой — без температуры и без малярии. Никто не мог понять, как ей, шестилетней, удалось пройти по горам двадцать два километра и выйти к их поселку. «Наверно, как кошка, инстинктом, — говорили взрослые. — Ведь если кошку отвезти далеко от дома, она все равно находит дорогу домой». И никто, даже мама, не верил, что она летала в горах и сверху видела их шахту.
А днем из райцентра снова пришел грузовик. Шофер отдал начальнику шахты какой-то список. По этому списку начальник отпустил в Май-Тупэ мать Зары, мать Асана и еще несколько женщин, дети которых были в больнице. Но в тот же день, к вечеру, они вернулись. Они кричали и рвали на себе волосы, как старухи на кладбище. И все в поселке поняли, что случилось. Зара, как и эти женщины, надела на голову черный платок и не снимала его ни днем, ни ночью. Через пять дней мать Асана позвала Зару в свою пещеру.
— Асан говорил мне, что ты обещала выйти за него замуж.
— Да.
— И подарила ему свой амулет.
— Да… — Зара не знала слова «амулет», но она знала, что она подарила Асану.
Мать Асана открыла ладонь, в ней лежала бабушкина брошка с тисненым не то цветком, не то крестиком.
— Этот?
Зара молчала.
— Возьми.
Зара отрицательно покачала головой. Она поняла, что мать Асана освобождает ее от ее обещания. Но ей не нужно никакого освобождения! Если бы она не сбежала из больницы, а разбудила Асана и Айну, они были бы живы.
— Если ты не возьмешь, — сказала мать Асана, — я выброшу это в старую шахту.
Зара вспомнила лицо бабушки в облаках и ее голос, спрашивающий об этой брошке.
Она взяла свою железку.
— Теперь сними черный платок и верни мне то, что Асан подарил тебе, — сказала мать Асана.
Зара посмотрела ей в глаза.
— Он не дал мне ничего.
— Это неправда. Он подарил тебе рог архара, свой амулет.
— Он не дарил мне ничего! — Зара повернулась и убежала из пещеры.
Через час она была высоко в горах — там, где всего три недели назад Асан лез над пропастью по стволу дикого абрикосового дерева. Там, где он спросил, хочет ли она быть учительницей. Там, где он сказал, что будет ее мужем и что у них будет много детей.
Первый холодный октябрьский ветер гнал через горы низкие сырые облака. Куски этих облаков цеплялись за каменные гребни и туманом застревали в ущельях. Но Зара не ощущала холода. Она сидела над пропастью, сжимала в руке тяжелую тусклую бабушкину брошку и клялась Асану, что навсегда останется его женой, а когда вырастет, отомстит той тетке со шприцем. Она найдет ее и убьет! Да, она убьет ее!
От этой клятвы Заре стало жарко, и она вдруг с такой ясностью увидела ту тетку, что даже отшатнулась от этого видения. Тетка, как живая, стояла в нескольких метрах от Зары, но не видела ее, а была занята своими делами. В Май-Тупэ, в своем русском доме, она жарила картошку на плите русской печи. Потом надела телогрейку, вышла во двор, набрала охапку колотых дров, вернулась в дом и стала подкладывать эти дрова в печь, напевая своими сочными губами песню про Катюшу: «Пусть он вспомнит девушку простую, пусть услышит, как она поет…»
Кипяток ненависти захлестнул сердце Зары и судорогой свел ей руку. Так, что тяжелая бабушкина брошка, которую она держала в ладони, до боли впилась ребрами в ее пальцы. Но Зара не чувствовала этой боли. Эта сволочь еще поет! «Чтоб ты сдохла, чтоб ты сгорела, — мысленно крикнула девочка. — Да, чтоб ты сгорела! Чтоб ты сгорела в огне! Я убью тебя! Клянусь Аллахом, я найду тебя и убью!»
И вдруг там, в Май-Тупэ, в том русском доме, узкий, как луч, сноп алого пламени вырвался из открытой дверцы печки и полыхнул прямо в грудь той женщине. Женщина отшатнулась, закричала, стала бить руками по вспыхнувшей телогрейке, а затем упала без сознания на пол. И огонь тут же охватил все ее тело, словно его полили бензином.
Впрочем, Зара уже не видела этого. Она лежала на краю пропасти — с закрытыми глазами, без сил и потная от напряжения. Из ее расслабленной руки медленно выпала тяжелая бабушкина брошка. Почему-то она была светлее, чем обычно.
«Да, вот так я отомщу за Асана и Айну, так отомщу! — тихо клялась себе девочка, не открывая глаз. — Я вырасту и сожгу ее огнем! Клянусь!»
Она не знала, что она уже выполнила свою клятву.
Лежа на земле, у обрыва в пропасть, она вдруг ясно услышала рядом с собой шорох мелких камней и цоканье копыт. И открыла глаза.
Прямо перед ней на большом каменном валуне стоял молодой однорогий архар. С черными, как сливовые косточки, глазами.
25
Пятнадцать лет спустя она стала студенткой исторического факультета Ташкентского государственного университета. И с тем же упрямством, с каким ее мать и братья ногтями рыли себе пещеру в памирских горах, она зарылась в книги в библиотечных подвалах ТГУ. Здесь пылились и сырели тонны книг, изъятых у репрессированных в тридцатые годы ученых. Но теперь, во время хрущевской «оттепели», студентам-историкам разрешили разбирать эти клады, систематизировать и спасать все ценное, что еще можно было спасти. И Зара находила в этих развалах то, чего уже не было, наверно, даже в закрытых спецхранах московской Исторической библиотеки. Потому что, выселив татар из Крыма, а чечен и ингушей с Северного Кавказа, великий вождь приказал уничтожить и все печатные следы их пребывания там. И тысячи книг исчезли из библиотек, были сожжены, закопаны, сброшены в ямы и залиты щелоком.
Но не зря говорят, что уничтожить СЛОВО не могут и фараоны. Разбирая арестованные до войны частные собрания книг, студенты натыкались на бесценные для Зары труды — «Крымское ханство» В. Смирнова, «История Золотой Орды» Владимира Тизенгаузена, «Черноморье» Филиппа Бруна, «Древнейшая книга крымских посольских дел» М. Бережкова, «Крымско-татарское землевладение» Г. Блюменфельда и еще десятки фолиантов в тяжелых переплетах семнадцатого и восемнадцатого веков. Они открывали Заре дорогу в глубину крымской истории и ее народа. «Покорив разрозненные племена, проживавшие до восьмого века на границе с Монголией, Чингисхан заставил их стать авангардом его регулярного войска и погнал впереди своих воинов на завоевание Евразии…»
Но чем дальше в глубь веков забиралась Зара, тем больше вопросов появлялось в ее блокнотах. Почему старший сын Чингисхана, пройдя через всю Азию и пол-Европы, вдруг остановил в Венгрии своих воинов, вернулся в Крым и осел там на малом клочке земли, позволив своему младшему брату владычить над Россией, Булгарией и еще половиной мира? «Самым ранним формально признанным властителем в Крыму считается Оран-Тимур, сын Токай-Тимура, младшего брата Бату, получивший эту власть от Мангу-Тамира…» И почему до завоевания Крыма монголами все, кто попадал в Крым — греки, фригийцы, лидийцы, карийцы, евреи, турки, скифы, хазары и грузины, — тоже оставались здесь, а не возвращались в свои Греции, Палестины, Турции и Монголии? Старинный порт Феодосия основан милетцами, Херсонес — греками и таврами. И даже амазонки, которые жили буквально в раю («Прекрасна равнина вдоль реки Фермодонт, где жили амазонки, — писал Страбон. — Всегда росиста и покрыта травой, она может прокормить стада коров и табуны лошадей. Земля принимает тут посевы проса и сахарного тростника, а обильное орошение преодолевает любую засуху. Местность дает так много винограда, груш, яблок, орехов, что в любое время года люди, посещая лес, находят там в изобилии плоды, как висящие еще на деревьях, так и уже лежащие под грудами опавшей листвы. Благодаря обилию кормов тут постоянно можно охотиться на всевозможных зверей…» ), — так вот, даже амазонки, попав не по своей воле в Крым, уже решили не возвращаться в свою райскую Каппадокию, а остаться здесь. Но почему?
И почему Екатерина Вторая, уже старая и больная, но все еще всевластная императрица России — сама! в карете! по жутким российским дорогам! — отправилась в Крым — сразу, немедленно, как только ее войска захватили этот полуостров?
И почему даже Гитлера так влекло в Крым, что он, сидя в Берлине, задумал заселить этот полуостров только арийцами, а себе построить роскошную дачу?
И что толкнуло Сталина выбрать именно крымскую Ялту местом для встречи с Рузвельтом и Черчиллем, а потом, в 1944 году, начать свой вариант колонизации Крыма? Ни в одной книге не было ясного ответа на эти вопросы.
И даже через несколько лет после окончания ТГУ, когда Зара выступала на многотысячных татарских митингах в Узбекистане, организовывала демонстрации на Красной площади, писала обращения в ООН о праве татар на Крым и спорила в КГБ со своими следователями, легко обезоруживая их фактами заселения Крыма татарами еще в восьмом веке, она наедине с собой все равно не могла ответить на этот простой вопрос: почему ее народ тянет не в сибирские степи у границ Монголии, откуда их выгнал Чингисхан, а именно в Крым?
Впрочем, в горячке той подпольной и полуподпольной работы, борьбы с КГБ и с гигантской машиной советского строя, в лихорадке сходок, собраний, митингов, сидячих забастовок у Верховного Совета и Верховного суда, обращений к Западу с просьбами вмешаться в судьбу ее гонимого народа, избиений в милиции и спора с Андроповым во время приема делегации татарских активистов членами советского правительства — в эту жаркую пору Заре было не до историко-социальных изысканий. И только годы спустя, в карцере мордовского тюремного изолятора, судьба мистическим образом вернула ее к этому вопросу.
То был большой мордовский лагерь для уголовниц. Ее, политическую, арестованную за организацию массового «самовольного» возвращения татар в Крым и осужденную на семь лет «за разжигание национальной розни», КГБ бросил именно сюда, к проституткам, грабительницам, алкоголичкам, убийцам и садисткам — специально для того, чтобы они «опустили» ее, растлили и раздавили морально и физически.
В лагере было две власти: здесь царили лесбиянки и начальница по режиму майор Оксана Ткач по кличке Стерва. Но если террор мужеподобных лесбиянок можно было в первую же ночь нейтрализовать острыми ногтями и решимостью выцарапать глаза и вырвать волосы любой насильнице (после чего Зара стала даже пользоваться их, лесбиянок, уважением), то с террором Стервы сладу не было. Сорокалетняя коммунистка с фигурой утюга на коротких ногах, с тяжелым, как дыня, лицом, обесцвеченными злобой глазами, с золотыми зубами и с редкими желтыми волосами, сожженными турецкой хной, эта Стерва проводила в лагере почти двадцать четыре часа в сутки. Ее особой ненавистью были «мамочки» — женщины, прибывшие в лагерь с грудными детьми. Хотя детей у этих женщин тут же отнимали и помещали в отдельном, на территории лагеря, двухэтажном бараке, но «мамочкам» разрешалось три раза в день покидать цех лагерной швейной фабрики и уходить в детский барак кормить своих младенцев. А в связи с кормлением этим женщинам, в дополнение к общему рациону, полагалось пол-литра молока в день, сто граммов белого хлеба, двадцать граммов масла и десять граммов сахара.
Стерва караулила этих матерей во время кормления и выгоняла их из детского барака сразу после него, не давая пробыть с детьми лишней минуты. Она же выслеживала первые признаки пропажи молока у матерей и тут же снимала их с дополнительного пайка. Две сотни голодных грудных детей, лежа в записанных и разъедающих им кожу пеленках, орали по ночам, от их крика не спали соседние женские бараки, а матери этих детей сходили с ума, но — с восьми вечера до пяти утра Стерва не разрешала ни одной из них перешагнуть порог детского барака. А днем они были обязаны работать на конвейере швейной фабрики. За выполнение социалистических обязательств по поставкам шинелей, ватников и рабочих роб Всесоюзному Управлению ремесленных и производственных училищ лагерное начальство получало грамоты и красные знамена, а за перевыполнение — денежные премии и ценные подарки в виде телевизоров «Родина», радиоприемников «Спидола» и патефонов «Весна». И потому каждая минута, отнятая «мамочками» у конвейера ради грудного кормления, выводила Стерву из себя.
А второй группой женщин, пользовавшихся ее особым вниманием, были католички из Западной Украины, присоединенной к СССР сразу после войны. В лагере было пять тысяч воровок, муже— и детоубийц, спекулянток, растратчиц и алкоголичек, но, даже взятые все вместе, они не вызывали у Стервы столько ненависти, сколько эти тихие украинки, осужденные на десять, двенадцать и пятнадцать лет за «религиозное мракобесие». Оно, это «мракобесие», продолжалось, по мнению Стервы, и в лагере — даже тут, несмотря на свои громадные тюремные сроки, католички упрямо молились Богу. Не Ленину, а Богу! Стерва не могла этого вынести! Лагерь прерывал преступную деятельность любых уголовниц, убийц, садистов и воров-медвежатников, но оказался бессилен перед пассивным упрямством верующих, которые даже здесь не пропускали ни одного поста и религиозного праздника.
Да, этих исправно работающих католичек Стерва ненавидела даже больше, чем «мамочек». И каждый день по окончании рабочей смены на швейной фабрике обыскивала их наравне с другими уголовницами. Конечно, для таких обысков были формальные основания. Уходя из цеха, зечки порой норовили унести с собой какой-нибудь лоскут или обрезок ткани, чтобы сшить себе лифчик, трусики или дополнительную пеленку своему грудному ребенку. И хотя Стерва прекрасно знала, что этим «воровством» не занимаются католички, что они свято соблюдают заповедь «не укради», — ей доставляло особое удовольствие обыскивать и ощупывать верующих женщин на глазах сотен топчущихся в колонне зечек.
Зара себя обыскивать не разрешала.
И в первой же стычке со Стервой показала ей свой характер. Когда та закончила обыск стоявшей перед Зарой старой Ангелины и повернулась к ней, Зара спросила:
— У вас есть прокурорский ордер на обыск?
— Что? — презрительно переспросила Стерва.
— Я не уголовница, а политическая. Без ордера прокурора вы меня обыскивать не имеете права!
— Ладно, я сама решу, на что я имею право… — пренебрежительно начала Стерва и протянула руки к Заре, чтобы ощупать ее.
— Р-руки! — негромко, но резко прервала ее Зара, и в ее «р-р» вдруг явственно прозвучал такой холодный и угрожающий рык, что Стерва невольно остановила свой жест и посмотрела ей в лицо.
Маленькая и худая татарская женщина с круглым плоским лицом стояла перед ней. На этой женщине была нелепая, не по росту большая зечья роба, которая еще больше подчеркивала тщедушность ее фигурки. Но в узких черных глазах этой татарки была решимость клинка, вынутого из ножен. А на побелевшем от бешенства лице жестко напряглись косые скулки, как у ощерившегося в угрозе зверя.
— Не смей меня трогать! — почти беззвучно произнесла Зара. Она уже знала силу своего взгляда и голоса, она проверила их не только тридцать лет назад на том верзиле-солдате, который хотел отнять ее куклу, но и после этого на десятках милиционеров, стукачей, сыщиков и следователей КГБ, которые арестовывали и допрашивали ее, и еще на дюжинах уголовниц, в камеры к которым ее бросал КГБ в московских и пересыльных тюрьмах. Каждый раз, когда кто-либо из них хотел прикоснуться к ней, поднимал на нее руку или начинал угрожать ей физической расправой, что-то смещалось внутри ее и мгновенно сжималось в такой сгусток энергии и силы, что она как бы вся превращалась в снаряд или в молнию, готовую вырваться сквозь дула ее узких татарских глаз.
Русские, сохранившие в своих генах память о татарском нашествии, всегда пасовали перед этой мистической силой ее взгляда.
И Стерва дрогнула тоже.
— А почему у нас в лагере политические? — с наигранным недовольством спросила она у торчавшего в двери охранника и тут же повернулась к Заре: — Проходите!
С тех пор Зару не обыскивали никогда, а чтобы не выказывать это открыто перед другими зечками, Стерва и все остальные надзирательницы не обыскивали и двух-трех женщин, которые шли впереди и позади Зары.
Но зато Стерва постоянно искала возможность ущемить ее в чем-то ином, застать на нарушении лагерных правил или уличить в невыполнении рабочей нормы. Эти мелкие придирки и требования, чтобы Зара, как и все зечки, вставала при приближении любой надзирательницы и оставалась на сверхурочную работу для перевыполнения социалистических лагерных обязательств, Зара встречала спокойно и с холодным презрением.
— Это уголовницы должны отрабатывать то, что они украли на воле, — сказала Зара Стерве. — А я вам не уголовница, я никому ничего не должна! Скорей наоборот, вы должны мне целый полуостров — Крым, который вы у меня отняли!
— Вы сотрудничали с немцами во время оккупации, вот вас и выгнали из Крыма! — торжествующе ответила ей Стерва, вышагивая вдоль конвейера — длинного стола, за которым женщины строчили на ручных и ножных швейных машинах.
— Я сотрудничала? — Зара перестала крутить ручку своей машинки и подняла голову. Теперь их диспут стал слышен всем. — Мне было шесть лет во время войны! А мой отец погиб на фронте, защищая от немцев вас и вашу Москву!
— Ну может быть, не вы лично сотрудничали. Но другие татары…
— А другие русские сдавались немцам в плен целыми дивизиями! Почему же у русских не отнять за это Россию?
Конвейер зечек прыснул от смеха, даже мужеподобные лесбиянки Настя Косая и Катька Вторая не удержались от улыбки. А старушка католичка Ангелина, сидевшая рядом с Зарой, тихо хихикнула, прикрыв рот маленькой ладошкой. Стерва злобно глянула на женщин:
— Прекратить шум! Работать!
Зная ее крутой характер, зечки тут же замолкли и еще сильнее закрутили ручки своих швейных машинок. Шестидесятилетняя Ангелина тоже испуганно пригнулась к своей машинке, но смех еще выходил из нее мелкими, как икота, приступами.
Стуча коваными сапогами, Стерва медленно пошла вдоль конвейера, за женскими спинами, согнутыми к швейным машинкам. В цехе было холодно, плюс семь по Цельсию, и при дыхании у каждой зечки шел изо рта пар. Многие работали, будучи простуженными, с насморком и кашлем, но даже им не разрешалось работать в телогрейках. Сидя на табуретках в своих тонких хлопчатобумажных робах, женщины мерзли от леденящего бетонного пола, и Ангелина еще утром украдкой подложила под себя пустой дерюжный мешок от мусора.
Теперь, шагая вдоль длинного ряда работающих женщин, Стерва издали увидела угол этого мешка, свисающий с табуретки под Ангелиной. С торжествующей улыбкой она уже кошачьим шагом — но так, чтобы все остальные зечки видели это, — приблизилась к еще больше согнувшейся в работе Ангелине и вдруг сильным ударом кулака сбросила старуху на пол и подняла в воздух мешок.
— Ага! Попалась! А говорят, католички не воруют! Вставай, воровка!
Ангелина, ударившись затылком о цементный пол, недвижимо лежала у своей швейной машинки, из ее носа шла тонкая струйка крови.
— Ну, попалась! Попалась! Вставай, курва старая! — И Стерва пнула Ангелину сапогом.
И в этот момент какая-то дикая, властная сила вдруг сорвала Зару с ее табуретки, она рысьим броском метнулась Стерве на спину, опрокинула ее и вцепилась ей в волосы.
Цех замер от ужаса: нападение на начальницу по режиму!
Две женщины катались по полу, Стерва пыталась сбросить с себя Зару, но Зара хищно, как рысь, сидела у нее на спине, мертвой хваткой держала ее за волосы, била головой о пол и шипела:
— Ты не будешь трогать старух! Ты не будешь трогать нас, сволочь!
Первыми опомнились лесбиянка Екатерина Вторая и азербайджанка Наргиз. Они бросились к Заре, чтобы оторвать ее от Стервы, но Зара вдруг оскалилась и на них:
— Не подходите! Она сейчас будет у Ангелины прощения просить!
— Зара! Мянулюм — отпусти ее! Она убьет тебя! — сказала ей по-азербайджански Наргиз.
— Не убьет, — усмехнулась Зара. Она уже чувствовала, как ослабло, словно оцепенело, под ней тело этой Стервы и как сдались ее, Зариной, воле мозг и сила этой женщины. Медленно разжав руки и встав на ноги над лежащей ничком Стервой, Зара сказала старухе католичке:
— Ангелина, вставай! Сейчас эта стерва будет у тебя прощения просить. Вставай, вставай, милая!
И непонятная сила, которая наполняла сейчас Зару, вдруг передалась старухе католичке, остановила ее кровь и привела в сознание. Ангелина села на полу, удивленно утерла кровь с подбородка.
— Вот так, хорошо, — сказала ей Зара и повернулась к Стерве: — А теперь ты! Садись!
Стерва послушно, но какими-то замороженными движениями, повернулась на спину и тоже села.
— Повторяй за мной! — внятно, как при гипнозе, приказала ей Зара. — Говори: я прошу прощения!
— Я… прошу… прощения… — заторможенно повторила Стерва.
— Громче!
— Я прошу прощения!
— Я — не буду — трогать — старух!
— Я не буду трогать старух… — повторяла Стерва.
— Я — не буду — бить — заключенных!
— Я не буду бить заключенных…
— Я — не буду — обыскивать — католичек…
Зечки — все двести двадцать женщин, работавших в этой смене, — в полной тишине смотрели на них и не верили своим глазам.
— Я не буду обыскивать католичек, — вторила Заре Стерва.
— Ангелина, ты прощаешь ее? — спросила Зара у старухи.
— Бог ее простит, я буду за нее молиться, — сказала Ангелина. — Можно я встану, Зара?
— Вставай. И ты вставай, Стерва, тебя простили. Скажи «спасибо».
— Спасибо. — Стерва неуклюже встала на своих коротких ногах, по ее глазам было видно, что она еще ничего не соображает.
— Все! Можешь идти отсюда! — освободила ее Зара от своей власти.
Стерва шатнулась, словно очнувшись от наваждения, и потерла лоб.
— Что здесь произошло? — с подозрением спросила она, переводя взгляд с Зары на Ангелину и еще дальше, на других зечек.
— Ничего, — поспешно сказала ей Катька Вторая. — Вы просто упали, вам стало плохо. Мы помогли вам встать. Пойдите отдохните…
Стерва, потирая рукой виски, медленно пошла из цеха.
Весь цех следил за ней оцепенело, как в шоке. Майор Оксана Ткач, гроза лагеря, вдруг сразу перестала походить сама на себя, а оглядывалась на Зару, как трусливая собака, поджавшая хвост.
Но как только за Стервой закрылась дверь, женщины сорвались с мест и бросились к Заре:
— Зарочка, у меня триппер! Вылечи! Заговори! Весь паек отдам!
— Зарочка, у меня Маруська любовницу свела! Верни, заворожи подлую!
— Зара, у меня вчера всю заначку чая украли. Найди — половина твоя будет!
— А мне пятый месяц писем из дома нет! Погадай, что там случилось, у меня же трое детей там…
— Да вы что, девки? Обалдели? — удивилась Зара. — Да не умею я ничего лечить! Я вам шаманка, что ли? Я политическая…
Но где-то внутри себя она чувствовала, что врет, что странная власть, которую испытала она только что над Стервой, — не случайна. Да и лечить все равно пришлось — сразу, в ту же ночь, потому что невозможно было смотреть без сострадания на стонущую от радикулита Верку-муруху, на распухшие синяки Ангелины, на катаракту в глазах у еще кого-то. Зара, не касаясь больных, держала руки над их болячками и снимала им боль, рассасывала опухоли, а потом долго мыла руки, стараясь смыть невидимую энергетическую грязь, которая, ей казалось, налипала на эти руки во время целительства.
26
А на следующую ночь в холодном бараке ее разбудила староста:
— Тебя к начальнику лагеря.
Полковник Крюков — рыхлый мужик с испитым лицом, отекшими веками и пепельной челкой на потном лбу — сидел в жарко натопленном кабинете за столом, на котором вместо деловых бумаг был настоящий пир: бутылка армянского коньяка, румяная буханка белого хлеба, нарезанного тонкими, интеллигентными ломтями, три открытые консервные банки с рижскими сардинами и дальневосточными крабами, тарелка с американской тушенкой, яблоки в вазе и ароматный чай в фарфоровом чайнике.
От запахов этих продуктов Зару даже шатнуло.
— Садитесь, Бешметова. Закусывайте.
Зара села на край стула, но к еде не прикоснулась, а, выпрямив спину, смотрела на Крюкова. Она не помнила, чтобы Крюков к кому-нибудь обращался на вы. Хам и матерщинник, он всех, даже старших офицеров охраны, именовал одним словом: «тыептать».
— Закусывайте, — снова повторил Крюков, не глядя ей в глаза.
Зара молчала. Никто в лагере не слышал, чтобы Крюков хоть три слова произнес без мата. А тут…
— Брезгуете? — спросил Крюков.
— Ага, — сказала Зара, сглатывая слюну.
— Почему? — Крюков впервые посмотрел ей в глаза. — Я, между прочим, вас в лагерь не сажал. И из Крыма не выгонял. Так что… какие у вас ко мне лично претензии?
И вдруг по этой совершенно свободной грамотной речи Зара поняла, что все его «ептать» и прочая матерщина были только маскировкой тайного интеллигента под общий фон офицерского быдла. Но от этого он стал ей еще ненавистнее.
— Зачем этот разговор? — сказала она. — Это допрос?
— Да нет! Что вы! Это просьба. Ну, хорошо, каменная женщина, я скажу вам, в чем дело…
— Не надо. Я сама скажу вам, в чем дело, — усмехнулась Зара. — У вас больные почки и опухоль в мочевом канале. И вы хотите, чтобы я вас вылечила.
Зара сама не знала, откуда у нее это знание, но она была уверена в нем абсолютно, она словно видела этого человека насквозь — со всеми его болезнями, резями при мочеиспускании и страхом перед приближающейся инспекционной проверкой лагеря.
— У меня — опухоль?! — изумился Крюков. — Откуда ты знаешь?
— Вы по часу сидите в туалете, чтобы помочиться. Ведь так?
Крюков посмотрел на нее в задумчивости:
— Я думал, это от водки… Вы меня вылечите?
— Нет. — Зара отрицательно качнула головой.
— Почему?
— Я не врач. А если бы и была врачом, вас я лечить не стану.
— Почему?
— Вы служите репрессивной системе, которая осуществляет геноцид моего народа.
Крюков вновь посмотрел ей в глаза. В его синих белках быстро набухали красные прожилки бешенства. Но он еще сдерживал себя.
— Бешметова, вы знаете, что бывает за нападение на офицера охраны?
— Я ни на кого не нападала.
Чем пристальнее этот мерзавец смотрит ей в глаза, тем яснее и глубже он дает ей возможность читать в них. Все, что есть у него в руках по инциденту со Стервой, — это два доноса лагерных стукачек. А сама Стерва не написала никакого рапорта, и все остальные зечки утверждают, что ничего не видели и не слышали. Но если доносы не подтверждены рапортом Стервы и показаниями остальных заключенных, то грош им цена.
— Вы загипнотизировали майора Ткач, — сказал Крюков. — И издевались над ней, заставили ее просить прощения у заключенной Ангелины Працюк.
— Просить прощения? — Зара сделала удивленное лицо. — За что?
Но Крюков не попал в эту ловушку и не сказал, что Стерва избивала Ангелину. Он встал.
— Вот что, Бешметова. Я вас не для того сюда позвал, чтобы в эти игры играть. Давайте так, попросту решим это дело. Если вы меня лечите, я забуду о деле с майором Ткач, освобожу вас от работы в цеху, переведу в канцелярию и — вот такой ужин будет вас ждать тут каждый вечер. Идет?
— А если не лечу?
— ШИЗО, — спокойно сказал Крюков. — Прямо сейчас. Без захода в барак.
Зара глубоко вдохнула запахи всей этой замечательной еды, ждавшей ее на столе. Потом сказала:
— Гражданин начальник, если бы я умела гипнотизировать, я бы съела этот ужин, а потом приказала вам открыть ворота лагеря и пошла домой. Верно?
— Поэтому я и сажаю тебя в ШИЗО. На всякий случай. Ну? Последний раз спрашиваю: да или нет?
Зара тяжело вздохнула:
— Я не умею лечить, гражданин начальник. Я не врач.
— Дура! — Крюков замахнулся, чтобы влепить ей пощечину, и тут же почувствовал, как что-то парализовало его мускулатуру.
Он испуганно посмотрел на свою руку, потом на Зару.
Узкие щели ее черных глаз были как два клинка.
— Эй, дежурный! — хрипло крикнул Крюков за дверь. Два охранника вбежали в кабинет. — Взять ее! В «крытку», бля! — приказал он им и сказал Заре: — Отпусти мою руку!
Но Зара уже и сама, без его просьбы расслабилась и «отпустила» его руку.
Это случилось на восьмой день ее голодовки в «крытке» — глухой и крохотной камере лагерного изолятора со стенами, обросшими изморозью, где единственной мебелью были откидывающиеся на ночь узкие нары, низкий бетонный пенек, заменявший стул, и облупленная параша в углу, под высоким пыльным окошком, забранным густой решеткой. Несмотря на слабость и потерю веса, Зара, чтобы не замерзнуть, только что заставила себя сделать получасовую зарядку по полной программе ГТО, как делала когда-то во время тренировок в университете, где она входила в студенческую сборную по бегу. Согревшись и окончательно обессилев, она прислонилась спиной к деревянным нарам, закрыла глаза.
И вдруг почувствовала, что взлетает. Медленно отделяется от своего сползающего на пол тела и всплывает сначала под потолок камеры, а потом, покружив под ним, еще выше, через окошко — наружу, над утоптанным и грязным снегом лагерной территории, над его бараками, столовой, корпусом для грудных детей, швейной фабрикой, складом готовой продукции, вышками охраны и кладбищем за колючей проволокой лагерного забора. И еще выше — над заснеженными лесами Мордовии, пораженными, как коростой, грязно-желтыми пятнами непромерзающих болот, проплешинами лесоповалов и неправильными квадратами мужских и женских лагерей в ожерельях из колючей проволоки. Выше, выше — сквозь тяжелые серые облака, за которыми — солнце! Как давно она не летала — с детства! И какая это свобода — стать невесомой и парить в небе! Зачем она жила на этой холодной, грязной земле с этими дебилами в формах офицеров КГБ, милиции и лагерных охранников? Зачем зависела от них, боролась с ними? За что? Разве нельзя вот так, без всяких разрешений КГБ, виз и милицейской прописки в паспорте полететь куда угодно — в Крым, в Европу, в Африку? Если человеку дано родиться на Земле, то по какому праву кто-то другой, такой же двуногий и двурукий, устанавливает какие-то границы, правила прописки, заборы из колючей проволоки? Нет, летать! Быть свободной от тяжести тела, от лагерного пайка, Стервы Ткач, полковника Крюкова и генсека Андропова!
Но куда она летит? В Крым, на родину? Но почему в Крым, если ее исконная родина совсем в другой стороне, в Северо-Восточной Сибири, где-то по соседству с Монголией, откуда Чингисхан погнал ее прапредков на завоевание Европы?
Зара остановилась. Опять этот давний вопрос, застрявший во всех ее студенческих блокнотах! Но кто же ответит ей? Бабушка? Да! Где-то здесь, среди облаков, она уже встретила однажды бабушку — давно, почти сорок лет назад.
— Бабушка! — крикнула по-татарски Зара и тут же увидела ее рядом с собой, совсем близко, словно вышедшую из соседнего облака.
Хотя волосы у бабушки были такие же седые, как когда-то, на ее лице не было морщин.
— Я тут, Зара.
— Бабушка, ты хотела мне что-то сказать перед смертью. Помнишь, ты поднялась на кровати, посмотрела на меня и хотела что-то сказать…
— Я помню. Я вижу, как это было. Ты тоже это видишь, правда?
— Да, бабушка, вижу.
— Я хотела сказать тебе, чтобы ты берегла мой амулет. Где он?
— Он там, внизу, на лагерном складе. С моими вещами, которые они забрали у меня при аресте.
— Тебе придется вернуться за ним.
— Я не хочу туда, бабушка! Я не хочу в лагерь! Я замерзаю в ШИЗО!
— Тебя скоро выпустят, совсем скоро. И ты возьмешь свой амулет, не забудь его!
— А зачем? Что это такое? Это твоя брошка?
— Ты узнаешь потом. Возвращайся на землю.
— Я не хочу, бабушка! Я хочу быть с тобой! Я хочу увидеть Асана. Как он?
— Он гордится тобой. Мы все гордимся тобой. Твой дедушка Батур и твой прапрадед Бешмет. Особенно Бешмет, корень нашего рода. Ты должна вернуться на землю и вернуть нам нашу родину, Крым. Так он сказал. Прощай!
— Подожди! Почему Крым, бабушка? Ведь до Крыма мы жили в Сибири, на Байкале! Бабушка!..
Но бабушки уже не было рядом с ней, она растворилась в облаке.
— Торопись! А то опоздаешь! — донесся до Зары ее — уже из облака — голос.
Зара глянула вниз. Там, сквозь просвет в облаках, она вдруг разглядела свой лагерь и в камере изолятора — свое тело, лежащее без движения на бетонном полу. Вокруг этого тела стояли охранники, лагерный врач, Стерва Ткач и полковник Крюков. Опустившись на одно колено, лагерный врач приложил зеркальце к ее открытому рту. Затем поднялся, отряхнул брючину и сказал Крюкову:
— Ни пульса, ни дыхания. Это конец. Как будем оформлять?
— Мне по кочану, как оформлять, — равнодушно пожал плечами Крюков. — Придумай какой-нибудь инфаркт, бля. Только по-быстрому! — И приказал охране: — На кладбище эту суку!
Зара заполошно ринулась сквозь облака вниз, в свое маленькое и бездыханное тело. Быстрей! Быстрей! Что он сказал, этот доктор? Ни пульса, ни дыхания? Значит, толкнуть сердце и послать кровь по венам! Да, вот так! А теперь — воздух в легкие! Давай, Зара! Оживай! На тебя же весь род смотрит, сам прапрадедушка Бешмет!
Тихий, но ясно слышимый вздох изошел из ее тела.
Охранники, уже взявшие ее за ноги, чтобы утянуть из камеры, испуганно отшатнулись.
И изумленно оглянулись шагнувшие за порог врач, Стерва Ткач и полковник Крюков.
Изо рта лежавшей на ледяном бетонном полу заключенной Бешметовой с шумом изошло еще одно облачко дыхания. И она открыла глаза.
27
— Далеко-далеко, на той стороне Шай-Дага, на самой его вершине, есть пещерный город и старая крепость Тохтамыш-хана. Что сказать о нем? Тохтамыш-хан — это мало сказать! Какой был хан? Не хотят глаза смотреть — такой страшный. Сам рыжий, тело шерстью поросло, голова как у барана, зрачки поперек глаз, таких глаз у людей не бывает…
— Мне страшно, бабушка. Не надо, чтобы так страшно.
— А ты крепись. Слушай. Богат был Тохтамыш. А где ты видела бедного хана? Все было у него. В его пещерах стояли сундуки с большими замками. Но, девочка, лучше не открывай ты те сундуки. Если откроешь, ослепнешь, подумаешь, что солнце украли и спрятали в сундук. А это не солнце, это золото и драгоценные камни. Только ты их руками не трогай, не надо. Липкие они от крови тех людей, у которых отнял их Тохтамыш. Много, много людей — больше, чем звезд на небе, — убил Тохтамыш, чтобы заполнить свои сундуки. Да ты и не увидишь те сундуки — стерегут их каменные пещеры, каменные стены крепости и каменное сердце Тохтамыш-хана.
Никого не любил Тохтамыш, ой никого. Но была у него в гареме девушка, звали ее Джаныке. И вправду она была Джаныке — душевная. Добрая была, ласковая, как ребенок, и красивая, как молодой месяц. Отца, матери у нее не было, а Тохтамыш купил ее в Бахчисарае, внизу, купил девочку и спрятал и растил для себя в своем гареме. И никто не знал, и сама Джаныке не знала, что в ее груди маленькой птичкой прячется болезнь. Росла себе Джаныке и не знала об этом.
Но однажды пришла беда на Тохтамыша. Сухое было лето, ни одного дождя. И тогда окружили его крепость враги, большое войско. Они били в даул, они кричали, они уже радовались — знали, что в крепости нет воды. А без воды как будешь жить? Уже люди стали умирать в крепости, а Тохтамыш не сдавался, жалко ему было своих богатств, злой, как дикий барс, ходил он за толстой стеной крепости, злой и страшный. И заставлял своих людей бросать камни вниз, на врагов.
— Думаете, я своими руками открою врагам ворота? — говорил он своим людям. — Нет! Если у меня камней не хватит, я ворота вашими головами забросаю.
Люди сначала боялись, а потом уже ничего не чувствовали, им было все равно. Без воды разве будешь жить? И стало тихо в крепости, никто песен не пел. У матерей из груди не только молоко — крови не выдавишь, и падали быстрее всех маленькие дети…
— Бабушка, а Джаныке? Она тоже умерла?
— А Джаныке в гареме жила, ничего не знала, только удивлялась: почему так тихо стало в крепости? Почему даже собаки не лают? А няньки в ответ только плечами пожимали; няньки знали, да сказать нельзя — Тохтамыш накажет, в пещерную яму сбросит. Решила Джаныке сама узнать, что в городе происходит. Дождалась, когда няньки уснули, и влезла на самый высокий кипарис, который рос во дворе гарема. Тонкая была Джаныке, быстрая, как белка, и юркая, как ящерица, — на самую-самую верхушку дерева залезла, а с его ветки на скалу спрыгнула и вдруг увидела пастушка Али. Стоял пастушок у какой-то расщелины и горько плакал. Испугалась его Джаныке, хотела обратно убежать, ведь нельзя было девушкам из гарема показывать себя мальчикам. Но не зря была она Джаныке — душевная, задержалась на минутку, спросила: «А почему ты плачешь, мальчик?» — «А потому, что я слышу через эту расщелину, как там вода поет в гроте, а пролезть не могу за ней». — «А зачем тебе вода?» — «Как — зачем? Ты разве не знаешь? Во всей крепости нет ни капли воды! Люди умирают, маленькие дети падают и умирают, и никто не может спасти их. О, мне понятно, почему ты ничего не знаешь об этом. Ты, наверно, и есть та Джаныке, которую Тохтамыш в гареме прячет и которой он последнюю воду отдает. Конечно, ты могла бы спасти людей — вон ты какая тонкая и гибкая. Ты, наверно, смогла бы пролезть через расщелину и принести из грота воду для людей. Пойдем, я покажу тебе удобное место…» — «Нет, нет! — испугалась Джаныке. — Мне нельзя быть с тобой, мальчиком. Меня небо проклянет, меня все проклянут, от меня все отвернутся. Даже ты, когда вырастешь и станешь мужчиной, будешь на меня пальцем показывать, и мне придется умереть от позора».
Ничего не сказал ей пастушонок Али, повернулся и пошел прочь, опустив голову. Туда, где люди умирали без воды и где даже дети не плакали уже.
Но нет, не выдержала этого Джаныке, окликнула Али. «Постой! — сказала она ему. — Я пойду с тобой за водой!» И всю ночь девушка и мальчик маленькими бурдюками таскали воду из грота в городской водоем и заполнили его до краев, а потом, когда уже солнце встало и сделалось хорошо на небе, вдруг из груди Джаныке улетела птица, даже видела Джаныке, как она высоко-высоко в небе понеслась. И стало ей очень больно, и она упала. Лицом вниз упала Джаныке, она матери всех матерей стала жаловаться — земле.
Тут к водоему пришли дети. Потому что дети всегда ждут чуда, вот они и бегали каждое утро даже к пустому водоему. Они увидели воду, сказали: «Смотрите, вода!» — и стали пить. А потом побежали по городу и кричали: «Вода! Вода! Мы же говорили, что будет чудо!» Взрослые не верили им, но пришли к водоему, увидели воду и тоже стали пить. А потом смотрят: Али-пастух плачет возле какого-то тела, маленького и тонкого.
А когда повернули это тело лицом кверху, увидели и испугались: «Джаныке!» И тогда все понял народ, и сказал тогда народ: «Здесь лежит прекраснейшая из прекрасных, роза райских садов. О люди, уготовьте ей лучшее место в сердцах своих!..»
— Бабушка, это все? Не надо такой конец, бабушка! Пусть Али принесет «живую воду», пусть побрызгает этой водой Джаныке! Бабушка!..
Крюков появился в лагерной больнице, когда Зара еще не ходила, а лишь с трудом перемещалась, держась руками за стены в коридоре. Хотя после голодовки в ШИЗО она весила сорок два килограмма, только особым напряжением воли ей удавалось заставить свои слабые ноги удерживать ее тело хотя бы шесть метров — от подоконника до подоконника. А потом, потная и обессилевшая, она повисала на оконной решетке.
Держа в руке какой-то вещмешок, Крюков стоял и смотрел на эту адскую тренировку.
Собрав себя в кулак, Зара в очередной раз отлипла от решетки и медленно, как привидение, шагнула вдоль стены к следующему окну. Шаг… Еще шаг… И еще…
Когда она таким образом приблизилась к Крюкову, он сказал:
— Андропов умер.
Зара посмотрела на него, двумя руками снова повиснув на оконной решетке. Шесть лет она ждала этого. Шесть бесконечных лагерных лет. Но что может дать эта смерть им, татарам? В 1956-м Хрущев реабилитировал все высланные Сталиным народы и всем — ингушам, калмыкам, балкарам и чеченам — дал право вернуться на родину и восстановить свои автономные республики. Всем, кроме крымских татар. В 1967-м председатель КГБ Андропов, секретарь Президиума Верховного Совета Георгадзе, министр внутренних дел Щелоков и Генеральный прокурор Руденко от имени правительства заверили делегацию крымских татар, что в течение месяца будет наконец издан указ и об их реабилитации и разрешении вернуться в Крым. Но указ, стыдливо, словно тайком, опубликованный лишь в узбекской прессе, лукаво разрешал «лицам татарской национальности, ранее проживавшим в Крыму», жить на всей территории СССР «в соответствии с действующим законодательством и паспортным режимом». То есть — живи только там, где работаешь и прописан! И никаких переселений! Потому что ни Хрущев, ни Брежнев, ни Андропов и никто после них не мог и не сможет отказаться от этого сладкого куска — Крыма. А когда отдельные смельчаки стали «самовольно» возвращаться на родину и выкупать у местных жителей свои же домишки, из которых их выселили в 1944-м, за ними началась самая настоящая охота. Милиция и прокуратура вышвыривают их на улицу, перепахивают тракторами их огороды, ломают заборы, сараи, сады…
Так зачем же Крюков принес ей эту «благую» весть?
Зара продолжала молча смотреть на начальника лагеря.
Он усмехнулся:
— Черненко подписал амнистию верующим и инвалидам. Ты выходишь.
Зара расслабила пальцы и опустилась на пол.
— Спасибо за твой диагноз, — сказал Крюков. — Он подтвердился.
И рядом с Зарой упал брошенный Крюковым вещмешок с ее цивильной одеждой. При ударе об пол в нем негромко звякнула железка бабушкиной брошки.
Крюков повернулся и ушел, а она все сидела на полу и смотрела ему вслед. Это он определил ее в инвалиды.
В ее тощем вещмешке не было никакой теплой одежды, даже сапог. Ведь ее арестовали летом. А теперь стоял февраль. Февраль 84-го. Зечка-санитарка помогла Заре надеть платье, а поверх него — серую лагерную телогрейку со споротым номером. Начальник по режиму вручил ей документы — справку об освобождении по инвалидности и четырнадцать рублей двадцать семь копеек — заработок за два с половиной года работы в лагере. На основании указа об амнистии ей разрешалось жить везде, за исключением крупных городов и Крыма. В кирзовых лагерных ботинках и ватной шапке-ушанке, Зара, опираясь на санитарку, вышла из больницы, гадая, как же она доберется до железнодорожной станции, которая в двадцати километрах от лагеря. Но оказалось, что во дворе ее ждут украинки-католички, освобожденные с ней по амнистии. Они приняли ее у санитарки и, поддерживая с двух сторон, повели к лагерным воротам. Зара оглядела своих попутчиц.
— А где Ангелина?
— Ты не знаешь? Она повесилась…
— Что?! — Зара даже остановилась от изумления.
— Пошли, пошли! Потом…
— Как только тебя забрали в ШИЗО, Стерва стала ее изводить. Не позволяла сидеть, молиться, раздевала догола и обыскивала каждый день… Короче, неделю назад Ангелина повесилась в туалете.
Зара оглянулась. Возможно, если бы майор Ткач была в это время во дворе, она испепелила бы ее взглядом. Но лагерный двор был пуст, только заснеженные бараки, Доска почета, портрет Андропова в траурной рамке да короста старых сугробов, просевших от неожиданной оттепели. И возле помойки — три «счастливицы»-художницы, которым за удачное оформление «красного уголка» (и квартир офицеров лагерной охраны) Крюков разрешил подкармливаться картофельными очистками с кухни.
Пройдя в проходной проверку документов, группа освобожденных женщин миновала плакат «НА СВОБОДУ С ЧИСТОЙ СОВЕСТЬЮ!» и оказалась на «улице» — на раскисшей от оттепели колее в непролазной мордовской грязи. Ворота лагеря закрылись, солдаты клацнули изнутри засовами.
— А як же ж мы по такой грязюке?.. — растерялись украинки.
— А з Божьей помощью! — сказал сзади солдат. — Вин як казав? По грязи, як по суху!
Остальные солдаты заржали, но тут откуда-то издали, метров из-за трехсот от ворот, вдруг послышался шум заведенного мотора, и к освобожденным женщинам, разбрызгивая грязь, подъехала полуторка с дощатым кузовом. Из ее кабины высунулся высокий чернявый парень:
— Бешметова с вами?
— С нами. Есть такая… — ответили католички.
— Где? Покажите!
— Ну, я Бешметова, — негромко сказала Зара, ожидая нового гэбэшного подвоха.
Парень соскочил с подножки и, хлюпая чистенькими сапогами по снего-грязи, подбежал к ней, снял огромную кепку-восьмиклинку.
— Зара-ханум! Слава Аллаху! С освобождением! Разрешите? — И вдруг подхватил ее, как ребенка, на руки и понес к машине.
— Подождите! В чем дело? Поставьте меня!
— Ни за что! — засмеялся он. — Мне совет аксакалов приказал — на руках отвезти прямо в Крым, в санаторий! Уже путевку купили, билеты, документы! Все есть! Сейчас на поезд, и прямо… — И он бережно, как хрустальную вазу, опустил ее на кошму, которой было застелено сиденье в кабине полуторки. — Ноги укройте. Удобно вам? — И приказал шоферу: — Медленно поедешь! Упаси Бог, не тряси! Понял? Знаешь, кого везешь? Татарскую Жанну д’Арк!
— Остановись, балаболка! — сказала Зара. — Женщин возьми.
— А как же! Раз они вас живой мне вывели. Лезьте, гражданки, в кузов.
28
Теплые морские волны зализывали их следы на песке…
Пряный ветер, настоянный на весенних травах, лаванде и горном чесноке, пружинил мышцы…
Поля алого мака на крутых боках Карадага звали все выше в горы…
Мирза беспокойно оглядывался:
— Вы не устали, Зара-ханум?
— Прекрати! Я не старуха!
Действительно, она не чувствовала здесь своего возраста. Тонкая после полуголодной лагерной диеты, загорелая и окрепшая после месяца ежедневных прогулок в окрестностях Алушты, она перед сном с удивлением разглядывала себя в зеркале — свои кегельные, как у девочки, ноги, свой совершенно плоский живот, свои маленькие и крепкие, как крымские яблоки, груди. И лицо, с которого морской воздух и весенний загар словно стерли возраст. «Маленькая собачка до старости щенок», — издевалась она сама над собой, но — не без тайной гордости: никто в Алуште не давал ей ее сорока шести, все принимали ее и двадцатисемилетнего Мирзу за молодоженов! И только удивленно вскидывали глаза, если слышали, что он называет ее на вы.
Но Мирза не обращал на окружающих никакого внимания. Для него не существовало вокруг ни русских, ни украинцев, ни евреев, он делил мир только на два лагеря: «коммуняги» и крымчаки. Все, кто служил тут советской власти и кормился в ее учреждениях, были для него «коммуняги» и «оккупанты». А «людьми» и «настоящими крымчаками» — все, кто хотя бы пассивно сочувствовал борьбе крымских татар за право возвращения на родину. Зара с болью слушала его рассказы о явной апатии, охватившей ее народ после тридцати лет безрезультатной борьбы.
— Андропов сумел скрутить голову даже русским диссидентам! — говорил Мирза. — Сахаров в ссылке! Буковский и Григоренко — в изгнании! А все остальные — в лагерях и тюрьмах! И с нашими вождями — то же самое! Вся ваша гвардия — Джемилев, Османов, Арифов — в ГУЛАГе. Сеймуратова в эмиграции. А тех, кто «самовольно» поехал в Крым, так или иначе отсюда выгнали. Двенадцать тысяч семей! Москва приказала: приехавших татар выселять без суда! Знаете, что тут творилось?! Даже русские вмешивались, защищали нас от милиции! Ничто не помогло! Просто отключали людям воду и свет, а потом выбрасывали из домов, отвозили на границу с Украиной и бросали на станции. Дождь, снег, дети, старики — не важно. Куда хочешь езжай, только не в Крым. И народ отступил. Ни митингов, как раньше, ни демонстраций. Стали устраиваться на хорошую работу кто где может — в Москве, в Сибири, на Кубани. Аксакалы говорят: ничего, передышка нужна перед новой атакой. Мы спрашиваем: какая передышка? на сколько? Они говорят: не знаем. Может, десять лет, может, двадцать. Вы представляете?! Но это в корне неправильно! За двадцать лет нас рассеют по стране, купят должностями и пайками, ассимилируют смешанными браками! И будем мы не двадцать лет ждать возвращения на родину, а две тысячи! Как евреи…
Зара понимала и логику аксакалов, и чувства Мирзы. Но даже если все восемьсот тысяч крымских татар, включая грудных младенцев и дряхлых старух, двинутся колонной из Узбекистана в Крым, им не одолеть четырех миллионов солдат Советской Армии и двух миллионов милиционеров и сотрудников КГБ. Советскую империю не сломать лобовой атакой, это они пробовали сразу после хрущевской «оттепели» в шестидесятых и семидесятых. А когда на смену «оттепели» пришли андроповские морозы, аксакалы, тайно руководившие всем движением, решили отступить, сохранить народ до следующей «оттепели». Но когда она будет? Через двадцать лет? Через сто? Черненко, сменивший Андропова, — это не Хрущев.
— Нужно снова толкнуть народ! Зажечь! — горячо говорил Мирза и смотрел на Зару с надеждой в глазах.
«Чем? — думала Зара, размягченно лежа на теплом пляже. — Уже все испробовано… Мне сорок шесть, из них сорок лет я, как бурлачка, тащила сюда свой народ. К этому морю, к этому солнцу и воздуху. И думала, что счастье — в этой борьбе. В азарте упрямой драки с режимом, с КГБ, с Андроповым. А счастье — вот оно, совсем простое: дышать йодистым морем, пахнущим черноморской кефалью, греть спину теплом прибрежной гальки, видеть сквозь закрытые ресницы радужные солнечные протуберанцы и чувствовать, как твое тело наливается хмельными соками жизни, энергией земли и неба, гулять по ялтинской набережной, покупать какие-то безделушки вроде крохотного кожаного брелока-мешочка для крымской земли…»
— Ваши документы!
Зара открыла глаза. В шаге от ее головы милицейский ботинок с хрустом ступил в прибрежную гальку. Он был в такой близости, что невольно показалось: еще шаг, и он наступит на нее, расколет ей голову.
Мирза порылся в кармане куртки и подал милиционеру их паспорта и справки из санатория «Кутузовский источник». Это была, наверно, сотая проверка, но с документами у них все в порядке, в их справках значилось, что они находятся в Крыму на лечении по санаторным путевкам. То есть не претендуют тут ни на постоянное жилье, ни на работу.
— Бешметова… Бешметова… — Молодой милиционер сузил глаза. — Это не про вас «Голос Америки» все время вещает?
— Мы не слушаем «вражеские голоса», — сказал Мирза.
— Неужели? Может, ты еще скажешь, что ты и не татарин?
— Нет, не скажу…
— «Зару Бешметову, пережившую клиническую смерть в штрафном изоляторе, власти вынуждены выпустить досрочно. Если бы она скончалась в лагере, массовые волнения крымских татар были бы неизбежны. Из лагеря ее вынесли на руках…» Это про вас, не так ли? — Милиционер смотрел Заре в глаза.
— У вас хорошая память.
— А у вас? — усмехнулся милиционер. — Моя фамилия Коваль. Игнат Коваль.
Зара в изумлении открыла рот:
— Игнат? — и невольно посмотрела на его ноги. Ведь дядя Игнат, который в тот роковой майский день 1944-го спас им жизнь бидоном со сметаной и мешком отрубей, был на культе. А у этого Игната обе ноги были целы.
— Правильно, — сказал милиционер. — То был мой дед, он был с культей. Вы были соседи. — И вернул им документы. — Лечитесь на здоровье.
Зара еще смотрела, как этот Игнат, хрустя галькой, уходит от них по пляжу, когда Мирза вдруг вскочил и бегом ринулся за ним. Догнал милиционера, остановил и стал говорить с ним о чем-то, горячо жестикулируя.
Зара встала, пошла к ним. Но Мирза уже шел к ней навстречу.
— В чем дело? — спросила она.
— Ничего. Сюрприз.
— Что ты хотел от него?
— Завтра, Зара-ханум, завтра узнаете!
29
Сюрпризом был старенький «Иж».
Утром, когда Зара и Мирза еще завтракали, под окнами столовой санатория послышалось тарахтение мотоцикла, и Мирза, не доев, вскочил из-за стола.
— Куда ты?
— Вы ешьте. Я счас…
Она доела своей завтрак и выглянула в окно. Игнат Коваль — уже не в милицейской форме, а в дешевых «самопальных» джинсах и клетчатой ковбойке — показывал Мирзе, где у мотоцикла рукоять газа, где педаль тормоза и т. п.
— Да знаю я «Иж»! У меня права шофера второго класса. Я в армии комдива возил, — успокаивал его Мирза.
— Доброе утро. Зачем тебе мотоцикл? — подошла к ним Зара.
— Экскурсия по родным местам. — Мирза оседлал мотоцикл и показал Заре на сиденье позади себя: — Садитесь, Зара-ханум!
— А нас не арестуют?
Мирза вручил ей какую-то бумажку. Это была доверенность, заверенная нотариусом.
«Я, Коваль Игнат Антонович, доверяю свой мотоцикл „Иж“ Сеидову Мирзе и Бешметовой Заре сроком на один день для посещения ими могилы моего деда Игната Коваля, похороненного в деревне Привольное…»
Зара глянула в глаза молодому Ковалю. Дать свой мотоцикл крымским татарам для путешествия по Крыму — это был рискованный и отважный поступок. Но Игнат только смежил ресницы, сказал негромко:
— Ничего. Езжайте. Там теперь моих никого нет. Так что деду от меня тюльпаны положите. Он любил цветы.
— Спасибо, Игнат. Подожди, Мирза, я брюки надену.
Ревел мотоцикл.
Встречный ветер парусиново бил в лица.
Тряская грунтовая дорога то крутыми петлями взбиралась в горы, то опадала к обрывам в ущелья, то снова круто уходила вверх под кроны кипарисов и сосен. На ровных участках Мирза развивал сумасшедшую скорость и почти не сбавлял ее на поворотах. Зара в страхе закрывала глаза, мертвой хваткой сжимала его за пояс и приникала к нему всем телом.
— Тише, Мирза! Умоляю!
Но он не слышал ее или делал вид, что не слышит. Даже сквозь одежду она чувствовала жар и ликование его сильного молодого тела.
— Смотрите! Смотрите! — кричал он через плечо, когда на очередном повороте сбоку открывалась картинная панорама синих горных холмов, маковых полей и зеленого моря на горизонте. — Это все наше! Наше! Этот лес — смотрите! Видите, какие правильные посадки! Это наши предки сажали!
А иногда останавливал мотоцикл, выключал мотор и говорил тихо:
— Гляньте на эти холмы, Зара-ханум. Сосредоточьтесь. Узнаете?
Она не узнавала.
— Еще смотрите, внимательнее. Два пологих холма, а справа озеро — неужели не узнаете? Иванов, «Явление Христа народу». Помните? Поставьте вот здесь фигуру Христа, и — точно, один к одному! Ну как они могут отдать нам такую красоту! Они же устроили тут кремлевский охотничий заповедник. «Охотничий заповедник» — не слабо по языку, правда?! Шестьсот квадратных километров реликтового леса — только для них, они тут охотятся! Дачи, охотничьи домики, форельные пруды! У Брежнева тут было кресло, на котором он сидел с ружьем, а на него выгоняли оленя. Однажды подходят: «Леонид Ильич, что же вы не стреляли? Олень вот тут пробежал, Леонид Ильич!» А он спит, аж похрапывает…
— Откуда ты это знаешь?
— Я? Я перевез сюда сто сорок шесть наших семей. Три года работы. Но только четыре семьи сумели прописаться. Остальных вышвырнули обратно. Поехали, Зара-ханум. Я вам еще кое-что покажу.
Он действительно знал тут каждый лесок, горный склон и минеральный источник. Он показывал ей старинные христианские капища и места заброшенных археологических раскопок… Лес, где юному Кутузову турки выбили глаз… Следы древних татарских селений и уникальные «энергетические колодцы».
— Вы не смейтесь, Зара-ханум! Идите сюда! Медленно идите! Еще медленнее! Видите этот «стонхендж»? Ну, каменный крест в траве. Казалось бы, с чего какие-то кочевники две тыщи лет назад выложили тут этот крест? На горном склоне, вдали от воды, дорог? Но прислушайтесь к себе…
— Тише! Замолчи! — Она вдруг ощутила, как слабый ток тысячами мелких иголок пошел по ее телу — по ногам, рукам, затылку… — Что это?
— Ага! Поймали? Замрите на месте! Идет подзарядка!
— Какая подзарядка?
— Энергией земли и космоса! Да, да, не смейтесь! Тибетские ламы приезжали сюда! Специально, чтоб заряжаться! А потом поднимались вон туда, на Шай-Даг, в катакомбы, и неделю голодали там, медитировали! Когда мы вернемся в Крым насовсем, я огорожу эту поляну и стану миллионером — экстрасенсы будут приезжать сюда со всего мира, чтоб зарядиться этой энергией.
— Поехали, миллионер!
Зара ощутила в кармане какое-то тепло, достала оттуда бабушкину брошь и удивилась — брошь явно посветлела, почти сияла.
— Что это? — спросил Мирза.
— Ничего. Просто амулет. — Зара опустила железку в кожаный мешочек-брелок и сунула мешочек обратно в карман. — Поехали.
Не столько глазами, сколько сердцем она медленно узнавала свою деревню. О Аллах, какими маленькими стали дома и какой узкой — улица, по которой Рахмет катался на велосипеде! Это, конечно, потому, что она сама стала больше и старше, а деревня, которая в детстве казалась огромным миром, осталась просто деревней.
Зара шла впереди Мирзы, узнавая и не узнавая прошлое в настоящем. Да, кажется, ничего не изменилось — так же, пропустив ногу в велосипедную раму, катит впереди какой-то пацан и оглядывается… Но — водопроводная колонка? Разве была колонка, а не колодец? И гуси — хотя да, гуси были, она их всегда боялась… Свинья купается в пыли… Ах, так вот почему все тут как бы и неродное — запахи не те! Нет запахов татарских тандымов, нет дыма кизиловых дров, а пахнет картошкой, жаренной на свином сале! И за новыми заборами — расписанные на украинский манер наличники новых ставен, «Запорожец» или «Москвич» почти в каждом дворе, даже гамаки! Куры, гуси, псы на цепи и, конечно, свиньи — огромные хряки или свинья с поросятами возле каждого сарая.
Да, сытно и привольно устроились новоселы в домах тети Фатимы и других Бешметовых! Стены нарастили, крыши покрыли черепицей и железом, провели водопровод, свиней развели и распахали под картошку весь горный склон аж до Конского перевала! Даже деревню переименовали — из татарской Бешметовки стала Привольным.
Только почему так пусто — ни лица за окном, ни детей во дворах?
А вот наконец изба Ковалей — тоже с крышей из новой черепицы. А за ней — ее, Бешметовых, дом. Хотя нет, не ее это дом, от ее дома только две стенки остались да бочка для дождевой воды, которую новые жильцы покрыли крышей и переделали в детский домик для игр. Игрушки возле этого домика, трехколесный велосипед и тряпичная кукла. О Аллах, неужели?!
Зара невольно посмотрела через улицу в сторону бывших пещер под горой. Туда она бежала прятать свою куклу… Но лаза в те пещеры даже не было видно, все там осыпалось камнями и заросло бурьяном. И все-таки — неужто это ее тряпичная кукла с подрисованными глазами валяется во дворе? Зара непроизвольно шагнула в открытую калитку и тут же в изумлении оглянулась на вскрикнувшего Мирзу:
— Назад, Зара-ханум!
Но поздно! Словно жители деревни, прячась за окнами, только и ждали этого неосторожного шага — разом распахнулись двери в домах, и взорвалась криками тишина в деревне:
— Бей татар! Бей их! Фас!
С лопатами, граблями и топорами наперевес бежали к ним мужчины, женщины, даже подростки. А из дома Зары вырвался серый волкодав и кинулся к ней. Пряча руки от пса, Зара сунула их в карманы, наткнулась правой рукой на кожаный мешочек с бабушкиной брошкой и сжала в кулаке это свое единственное оружие. Нет, не двигаться! Если остановиться и замереть, собака, даже подскочив вплотную, вряд ли укусит. Если, конечно, она не лагерно-сторожевая, но и там псы бросаются на людей, только пройдя особый курс тренировок.
Оцепенев в ожидании броска волкодава, Зара до боли в суставах сжала брелок с бабушкиной брошью и мысленно поставила барьер перед собой. «Нет! Стой! Замри!!!» — безмолвно крикнула она псу. И вдруг…
Пес — уже в прыжке — словно с лету наткнулся на какую-то незримую стену. Нет, он не просто упал, он вдруг переломился, визжа, в воздухе и рухнул оземь. Но у Зары уже не было времени удивиться этому — толпа разъяренных сельчан была в пяти шагах от нее и Мирзы. Злобные лица, крики, вилы наперевес…
«Стоять! — снова не голосом, а мыслью крикнула им Зара. И уже осознанно сжимая бабушкину брошь и чувствуя какую-то особую энергию, которая передается от нее к ее руке и мозгу, жестко очертила взглядом стену-барьер вокруг себя и Мирзы. И повторила споткнувшейся толпе: — Стоять! Ни шагу! Замрите!»
И люди действительно оцепенели! Какой-то парень еще по инерции занес топор для броска, но Зара перехватила эту руку взглядом и — парализовала ее.
Здоровенная баба, запоздало подбегая сзади к остановившимся людям, еще орала:
— Да бейте их! Какого хрена вы стали?
Но Зара только перевела на эту бабу глаза, и… женщина осеклась на полувыдохе, будто задохнулась от незримого кляпа.
В неестественно мертвой тишине Зара повернулась к изумленному Мирзе и тихо приказала:
— Заводи!
Он наступил на педаль и завел мотоцикл.
— Садись. Поехали.
Он сел в седло, все еще озираясь по сторонам на парализованных людей. Это действительно было какое-то мистическое, ирреальное зрелище: их фигуры, нелепо застывшие в угрожающих позах, словно манекены пещерных людей в Историческом музее.
Зара разжала в кармане бабушкину брошь, села на мотоцикл позади Мирзы и повторила ему негромко:
— Поехали! Газ!
Мирза шевельнул ручкой газа, мотоцикл взревел и понес их прочь из деревни. Метров через сто Зара оглянулась и мысленно сказала: «Ладно, отомрите, так и быть». Она сделала это совершенно непрофессионально, без подготовки «пациентов», и тут же увидела результат своей неосторожности: люди, разом выйдя из транса, неловко падали оземь, ударяясь о камни кто спиной, а кто и лицом.
30
— Как вы это сделали? Вы страшная женщина! — Мирза, взобравшись на дерево, рвал там неспелую алычу.
Издали он был похож на Асана, но даже удивиться этой мысли у Зары не было сил. Она лежала в траве, закрыв глаза и чувствуя себя такой же пустой и слабой, как в камере ШИЗО на восьмой день голодовки. И даже хуже — сейчас у нее не было сил и шевельнуться. Словно сеанс гипноза в Бешметовке выжал ее без остатка.
Мирза спрыгнул с дерева и сел рядом с ней, вытер алычу о подол своей куртки.
— Вот, поешьте. Кислые еще, но все равно глюкоза.
Она, однако, не могла сейчас не только жевать, но даже рта открыть.
— Что же мне делать с вами? — Он растерянно оглянулся. Вокруг не было ни души, они были одни в горах, и полчаса назад он только чудом успел ссадить ее с мотоцикла — она бы упала на ходу, если бы он интуитивно не схватил ее одной рукой в последний момент.
«Ничего не делай, — мысленно попросила она. — Посиди. И расскажи что-нибудь».
— Давайте я расскажу вам что-нибудь, — вдруг сказал он, словно услышав ее просьбу. — Вы знаете легенду о крымских амазонках?
Она смутно припомнила, что на втором или третьем курсе истфака читала об амазонках у Геродота, но Мирзе она мысленно ответила: «Нет, не знаю» .
— Не знаете? — тут же отозвался он. — Ну так слушайте. Отдыхайте и слушайте. Давно это было, еще тогда, когда Крым был Тавридой, а Таврида частью Понтиды — огромной страны, которая ушла под воду одновременно с Атлантидой. В те времена амазонки жили по ту сторону Черного моря, в Малой Азии, на реке Фермодонт. Это было райское место, и у амазонок было все, что нужно для жизни, — леса, полные сочных плодов и всякого зверя, пастбища для их лошадей и железо для выделки тавровых печатей и наконечников стрел. Но самое главное, что имели амазонки, — это тайное знание. Нападая на соседние племена, они умели выбирать из пленных мужчин только тех, от кого они рожали здоровых и сильных девочек. А все разговоры, будто амазонки рожали и мальчиков, но убивали их, — просто вранье, неправда. Амазонки не рожали мальчиков! Как Джульетта, уже обрученная с молодым и прекрасным женихом, с первого взгляда влюбилась в Ромео, так амазонки могли с первого взгляда определить мужчину, от которого родится девочка-воин, девочка-амазонка! Другими словами, амазонки были арийками древнего мира: они владели телепатией и ясновидением и проводили селекцию до зачатия! Но эллины перехитрили амазонок. Они переплыли Черное море, высадились в устье реки Фермодонт и разложили на берегу несколько латунных зеркал самых разных размеров — от больших, величиной с лист лопуха, до маленьких, величиной с ладонь. И уплыли, стали на рейде. А амазонки, найдя зеркала, передрались из-за них. Потому что женщины все равно женщины, даже амазонки! Им нужно любоваться собой — любой, даже самой воинственной! Но зеркал-то было всего несколько штук, и амазонки стали из-за этой ерунды враждовать и даже убивать друг друга! Так эллины превратили амазонок в обычных женщин, захватили их в плен и повезли к себе в Элладу. Ну а про все, что было потом, можно прочесть у Геродота. По дороге амазонки смогли освободиться, перебили эллинов и приплыли сюда. Но не потому, что не умели ориентироваться по звездам и не смогли вернуться домой, как пишет Геродот, — о нет! Древние люди, как бы далеко ни завела их охота, всегда точно знали дорогу домой. Потому что ориентировались не по звездам и не по солнцу, как мы, а как птицы и звери — телепатически, по энергетическим маякам земли. Вы побывали сегодня на таком маяке и сами почувствовали. Я даже думаю, что там вы и набрали энергию для массового гипноза в Бешметовке. Кстати, все древние церкви и храмы стоят именно на таких энергетических точках. Вот и амазонки — обессиленные штормами и морской качкой, они приплыли в Крым, в Понтиду, потому что отсюда шел мощный энергетический сигнал. Не зря даже тибетские ламы приезжают сюда на подзарядку! Из Тибета! Вы слушаете или спите?
«Я сплю», — мысленно ответила ему Зара, и Мирза умолк, а потом осторожно укрыл ее своей курткой и лег в стороне на траву.
Но она не спала. Она лежала и слушала, как вместе с теплом сухой земли, неба и гор вливается в ее тело какая-то мягко-медовая и радужно-солнечная сила. Словно в ее затылке, в темени открылось нечто похожее на затвор фотоаппарата, и через это отверстие потекли в ее тело потоки солнечного тепла и земной энергии. Потоки желания.
И вдруг, словно от пронзительного прозрения, Зара открыла глаза. Потому что все, что она читала когда-то в старых и новых книгах, все незамеченные и полузамеченные строки и абзацы, разбросанные в веках и у разных авторов, подверстались теперь друг к другу.
«Когда Туши, старший сын Чингисхана, увидел воздух и воду кипчакской земли, то он нашел, что во всем мире нет и не может быть земли приятней этой, воздуха лучше этого, воды слаще этой, лугов и пастбищ, обширней этих…»
«Дойдя до Венгрии, Туши вдруг повернул свои войска, отказался от планов покорения Европы, вернулся в Крым и уступил своему младшему брату Батыю главенство над всей Белой и Золотой Ордой…»
«„Крым“ по-арабски — благодать. Полудикий татарин Оран-Тимур, вышедший из голых песчаных степей Азии, получив в подарок царство… назвал свою столицу, построенную в живописной местности, Крымом — „благодатью“…»
[Последовал] «демографический взрыв, обычно сопровождающий значительные улучшения в условиях существования людей, т. е. быстрое увеличение населения вслед за переходом его в северочерноморских степях к специализированному скотоводству и, следовательно, к кочевому хозяйству. В данном случае следовало бы, пожалуй, говорить не о перенаселении в собственном смысле этого слова, а о значительном увеличении поголовья скота…»
«Пьянящая эротика Крыма действовала не только на людей — тавров, скифов, амазонок, греков, татаро-монголов, но и на скот. Люди подмечали это, видели это по себе и своим животным…»
«Если считать нашу планету натуральным и целостным природным организмом, плавающим в космосе, — таким, как, скажем, морские звезды, плавающие в океане, — то нельзя избежать мыслей о том, что где-то у этого организма есть эрогенные зоны. Не зря молодожены издавна стремятся провести медовый месяц где-нибудь на юге, в Крыму…»
Так вот ответ на все вопросы ее недописанной диссертации! Конечно! Хотя диссертация называлась «Исторические причины присоединения Крыма к России», но это был лишь легальный предлог выполнить наказ аксакалов и найти в библиотеках исторические документы о праве татар на Крым. Да, тайным смыслом ее работы над диссертацией было, конечно, именно это неукротимое стремление нации: доказать историческое право татар на Крымский полуостров! Но будучи честным исследователем, Зара не могла не видеть, что точно такое же право на Крым имеют и жившие там еще в первом веке греки, лезгины, итальянцы, евреи, а до них — кипчаки, скифы, амазонки… Но тогда почему — Крым? Почему все — и греки, и романы, и израэлиты, и татары, и русские, и даже Гитлер, — почему они лезли сюда, как мухи на мед? Приплывали и приходили, забывая свои благословенные родины, свои прекрасные побережья Эллады, холмы Иерусалима, изумрудные гавани Средиземноморья?
Теперь, лежа на крымской земле и чувствуя ее каждой жилкой и клеткой своего оживающего тела, Зара увидела простой ответ на эти вопросы. Крым — эрогенная зона планеты! Это все объясняет! И немыслимый для древних веков отказ хана Туши от верховной власти над Золотой Ордой ради возможности жить в Тавриде! И рывок в Крым легендарной, но уже состарившейся потаскухи Екатерины! И вожделенные планы на эту землю Гитлера и Сталина. И крымские дачи нынешних кремлевских вождей. И их «охотничий» заповедник. И томление ее собственного тела, напряжение ее груди, ее сосков, живота, ног…
Но стоп! А каким образом Екатерина, которая никогда не бывала в Крыму, знала о тайной силе крымской земли? И как мог знать об этой силе Гитлер, сидя в своем бетонном бункере в Берлине?
Зара повернула голову к Мирзе.
И встретила его прямой, проникающий прямо в душу взгляд.
И как-то разом и напрочь отлетели все вопросы, мысли и цитаты из древних книг.
Два желания смотрели друг в друга и потянулись друг к другу с непреодолимой силой страсти и вожделения.
Так от искры вспыхивает порох и взрывается нефть. Так веронские любовники «третьим глазом» опознали и возжелали друг друга. Так распахивается душа навстречу летнему ливню.
И уже не было сорокашестилетней женщины и двадцатисемилетнего юноши, а было соитие земли и моря, бури и штиля, тавра и амазонки, татарского клинка и вулканической лавы.
31
Ее арестовали той же ночью, в общей, на шесть женщин, палате санатория «Кутузовский родник». Выдав себя дежурному врачу за санитаров симферопольской психбольницы, гэбэшники сунули ей, спящей, кляп в рот, жестко схватили за руки и ноги и тут же сделали какой-то укол, который опрокинул ее в сон, в небытие. После этого они собрали все ее вещи в ее же чемодан, завернули ее обмякшее тело в ее же простыню, вынесли из палаты в «раковую шейку» районной «скорой помощи» и увезли прямо на аэродром, к трапу армейского самолета «Ту-4».
Там их ждала другая бригада «санитаров». Приняв «пациентку» и удостоверившись, что это именно она, Зара Бешметова, бывшая з/к № ЖИб12307 Мордовского женского исправительно-трудового учреждения № 34Б/7Б, они уложили ее на носилки, туго, как мумию, спеленали ей руки смирительной рубашкой, а ноги ремнями и бережно, как ценный и хрупкий груз, внесли на носилках в самолет. И тотчас «Ту-4» взлетел, взял курс на северо-восток.
Она не знала об этом. Она не знала, что самолет трижды садился на дозаправку в Волгограде, Ижевске и Свердловске. И что по дороге, страшась ее гипнотических способностей, «санитары» еще дважды делали ей уколы. И что только через девять часов самолет достиг цели своего путешествия — бетонной посадочной полосы посреди глухой урманной тайги где-то за Уралом. И что здесь ее снова осторожно, как редкую крымскую амфору, вынесли на носилках из самолета, положили на пол армейского «рафика» и приказали водителю:
— Только без тряски! Свиридов яйца оторвет!
Молодой солдатик-водитель кивнул, и «рафик» медленно повез ее с аэродрома в глубь тайги, и сопровождавшие ее «санитары» были так упредительно-заботливы, что даже отгоняли таежных комаров от ее лица.
Она очнулась не в тюремной камере и не в больничной палате, а в комнате, напоминавшей недорогой гостиничный номер. Односпальная кровать, чистое белье, ватный матрац и перьевая, а не соломенная, как в лагерной больнице, подушка. Светло-желтые обои на стенах. Тумбочка, письменный стол, стул, книжная полка. В открытом стенном шкафу висит на вешалках ее одежда и белый халат. Дверь в душевую и в туалет. И только в окне, за стеклянной рамой — решетка. Но не чугунная, как в зоне, а покрашена белой краской, чтоб не так бросаться в глаза. Зато есть форточка, затянутая обычной марлей. От комаров, значит…
Где же она?
От уколов еще ломило тело и затылок. Но нужно собраться с мыслями и понять, что произошло. И где Мирза? Тоже где-нибудь здесь? Нет, она не чувствует его нигде поблизости…
Открылась дверь, и в комнату вошел худой и высокий мужчина, похожий на актера Басова. Только лысый, в дешевых застиранных джинсах и в укороченном докторском халате, наброшенном на рубашку-тенниску. Над верхним карманом этого халата пришита бирка «011».
— Лежите, лежите! — упредил мужчина попытку Зары подняться. — Вы еще не отошли от аминазина. Слабость, ломота в теле и свинец в затылке. Знаю по себе. Словно били мешками, верно? Поэтому отдыхайте. — Он сел на стул. — И давайте потихонечку знакомиться: Шикалин Виктор Ильич, доктор физических наук, бывший доцент Высшего технического училища имени Баумана. Поскольку вы владеете телепатией, то сами можете убедиться: я вам не вру и врать не собираюсь. Скажу даже больше: я тут такой же пленник, как вы. Только со стажем… — Он усмехнулся и уточнил: — С приличным стажем! Но вас, конечно, не я интересую, а — где мы с вами находимся. Скажу конкретно: в Западной Сибири. Точнее можете ночью вычислить по звездам, но имейте в виду: вокруг сплошная тайга, и до ближайшего населенного пункта триста километров. А до железной дороги — четыреста. То есть загипнотизировать всех сторожей и бежать теоретически, наверно, можно, но бессмысленно. А попросту — самоубийственно: в тайге если не комарики сожрут, то волки. С этим понятно, да? Пошли дальше. Что вы усмехаетесь?
— Нет, ничего. Говорите.
— Я похож на лектора в университете?
«О-о! — подумала Зара. — С ним нужно быть осторожной, он мысли читает».
— Правильно! — подхватил и эту мысль Шикалин. — И в этом единственная прелесть этого учреждения: мы тут все свои! Разной, конечно, квалификации и силы, но все телепаты и экстрасенсы. Настоящие! Шарлатанов тут не держат. У вас, например, биополе двенадцать метров, мы уже замеряли. То есть вы не Вольф Мессинг, его биополе было двадцать метров, но все равно прилично. К тому же вы владеете гипнозом. Правда, «владеете» — неточное определение, вы пользуетесь гипнозом спонтанно и грубо. Загипнотизировали начальницу в лагере, но после сеанса гипноз сняли неправильно и не до конца, женщина попала в психушку. Что вы сказали?
— Ничего.
— Нет, сказали! «Туда ей и дорога!» Но я с этим и не спорю. А вот как насчет жителей села Привольное? За что вы их так грубо? Мордами в грязь, о камни! Пять человек в больнице! А пес вообще издох, перелом позвоночника! Вам не стыдно?
Зара видела, как смеются его глаза, и усмехнулась в ответ. А потом вдруг спросила мысленно и четко: «Что с Мирзой?» И увидела, как мигом посерьезнел и сосредоточился взгляд Шикалина. Казалось, этим взглядом он сверлит ее мозг. Даже подался всем телом вперед, к ней…
«Да! Что с Мирзой? Что с Мирзой? Отвечай!» — приказала ему Зара.
Но Шикалин вдруг обессиленно откинулся к спинке стула, закрыл глаза и признался:
— Нет, не прочел! Черт возьми!
«Уже хорошо, — подумала Зара. — Все-таки не все мысли тут читают».
— Мысли мы еще не читаем, — с закрытыми глазами произнес Шикалин. — А угадываем. Интуицией, шестым чувством. Но будем читать! — Он открыл глаза. — С вашей помощью! Это место… — он широким жестом показал вокруг себя и встал, как профессор на кафедре, — это Центр по практическому изучению телепатии, телекинеза и прочей мистики. Принадлежит и подчиняется только ВПК — Военно-Промышленной комиссии Совмина. Конечно, стоит конкретная цель: создать телепатическое, или, как теперь говорят, психотронное оружие. Но до этого еще далеко, дальше, чем до Луны. Хотя гонка уже идет. Особенно — по линии создания устойчивой телепатической связи с подводными лодками. В США таких центров шесть, в Англии два, во Франции и Италии по одному! Правда, все они открытые или полуоткрытые. Но ведь там и общество открытое: поставят опыт с дельфинами и тут же публикуют результаты. А у нас все закрытое — и общество, и научные работы. Даже Москву нельзя фотографировать с восьмого этажа. Хотя со спутников она вся сфотографирована сотни раз! Как и наше, кстати, учреждение. Только что тут делается, они, конечно, через крышу не видят. Короче, вот вам информация: здесь вас будут неплохо кормить, сносно одевать, выпускать на прогулки — даже лыжные, ага. Будут позволять играть в волейбол и в лапту, но! — Он предупреждающе поднял палец. — Упаси вас Боже саботировать научную работу! Или сойти с ума! Идите сюда! Да, встаньте, встаньте, вы уже можете, и на вас пижама. Подойдите к окну. Видите этот забор высотой три метра? И колючую проволоку на нем? По ней идет ток высокого напряжения. Две тысячи вольт. Но не это главное. А вон та катапульта под забором, видите? Всем саботажникам делают небольшой укол снотворного, а потом на катапульте подбрасывают на эту проволоку и составляют акт: смерть от тока высокого напряжения при попытке побега. И все. Понятно, да? Но вы, я вижу, женщина не слабая, с зековским стажем, вы на такую дурь не пойдете. Мы с вами сработаемся. К тому же и тема интересная — телекинез. Хотите научиться?
Через неделю Зара освоилась в этом Центре. По сути, это была такая же «шарашка», в каких Туполев, Королев, Солженицын и еще тысячи ученых и инженеров сталинской поры создавали ракетное оружие, первые лазеры, «спутники» и прочие великие открытия советской науки и техники. Только обновленная на современный лад — три четырехэтажных корпуса с крытыми переходами от одного к другому. В жилом блоке содержали сотрудников Центра, в научном размещались лаборатории, библиотека, столовая и конференц-(он же кино-) зал, а часть блока охраны была отведена под спортивный комплекс, здесь зимой и в непогоду «ученые» и их охранники играли в волейбол, баскетбол и настольный теннис.
Поддержание спортивного и вообще бодрого настроя сотрудников Центра считалось первоочередной задачей администрации.
Как быстро обнаружила Зара, создание этого сибирского Центра было вызвано не только соображениями секретности — к середине восьмидесятых годов гонка СССР и США в области создания психотронного оружия достигла своего пика, обе державы тратили миллионы на программы постижения тайн экстрасенсорных и торсионных полей живой и неживой природы, биоэнергии мозга, психокинеза, пирокинеза, левитации, дальновидения, полтергейста и передачи мыслей на расстояние, и потому засекреченных учреждений, занимающихся этими и массой смежных проблем, было полно и в Москве, и в Ленинграде, и в Киеве, и особенно в Томске и Новосибирске, которые вообще стали в те годы Меккой советских исследований в области аномальных явлений. Но у всех этих «почтовых ящиков», НИИ и лабораторий была одна сложность: завербовав для своих разработок тысячи ученых и инженеров, которые, как известно, всегда готовы удовлетворять свое научное любопытство за счет правительства, Министерство обороны, КГБ и ГРУ не смогли обеспечить их даже минимальным количеством экстрасенсов для практических экспериментов. Сотни телепатов, хилеров, ясновидящих и биолекарей, которые сами ломились в те годы в научные центры, после первых же проверок оказывались либо психами, либо шарлатанами. А экстрасенсов, действительно обладающих повышенными способностями в области передачи пси— или биоэнергии, приходилось буквально поштучно выискивать на всей территории СССР и в «братских» странах. Но именно эти люди успешнее всех занимались целительством и прекрасно жили на свои доходы, никто из них не хотел сотрудничать с органами, а тем паче создавать для Кремля телепатическое оружие. И купить их было невозможно — своей практикой они в день зарабатывали столько, сколько и в месяц не получали ведущие конструкторы секретных фирм и генералы ГРУ и КГБ.
Между тем потребность в таких уникумах росла адекватно аппетитам ученых, придумывавших все новые и новые программы прорыва к пси-оружию. И еще подстегивалась сообщениями западной прессы об успешных экспериментах американских, японских и китайских парапсихологов в области дальновидения, телепатической связи, обучения дельфинов и даже нарушения памяти компьютерных чипов путем дистанционного воздействия пси-энергией! Иными словами, выяснялось, что тот, кто лидирует в этой гонке, сможет «тихо» отключить все компьютерные системы обороны противника, парализовать сидящих в пусковых ракетных установках солдат и офицеров и даже сбивать летящие в космосе ракеты! Пусть эти перспективы были еще гипотетическими, но сколько лет прошло от гипотетической идеи создания управляемой ядерной реакции до взрыва атомной бомбы в Хиросиме?
Проблема дефицита экстрасенсов для научных изысканий была решена в СССР простым «сталинским» способом: их арестовывали за «антисоветскую деятельность» (например, за анекдот о престарелом Черненко или за слушание «Голоса Америки»), за нелегальную медицинскую практику, а то и просто похищали (и охотно принимали в милиции заявление родственников на всесоюзный розыск пропавшего). И тех, и других, и третьих привозили сюда, в сибирский «Центр исследований нетрадиционных явлений», который находился вовсе не «в трехстах километрах от ближайшего населенного пункта», как сказал Заре Шикалин, а в ста двадцати от Томска. Впрочем, и сто двадцать километров по урманной сибирской тайге не пройти пешком даже медиуму…
Хотя Зара стала тут «лаборанткой» с нагрудной биркой «073», собранных со всего Союза, Болгарии, Чехословакии, Польши, Северной Кореи и Вьетнама экстрасенсов она насчитала в столовой только пятьдесят восемь — остальные, возможно, исчезли «при попытке к бегству». Впрочем, никто об этом не заговаривал, и вообще атмосфера в Центре была, к ее изумлению, не гнетущей, как в зоне, а, наоборот, бодрой и творческой. Да, несмотря на то что этих людей — и пожилых, и совсем молодых — оторвали от семей и свободы и держали тут насильно и даже бессрочно (трудно было поверить в обещание администрации выпустить их при достижении заветной цели — создания пси-оружия), никто не ходил тут с мрачным лицом, не страдал и не впадал в депрессию. И дело было не в ежедневных спортивных разминках, зарядках и соревнованиях, усиленно культивируемых администрацией, — отнюдь. Дело было в самих экстрасенсах, в их характерах. Дар повышенной биоэнергетики делал их оптимистами, легко уходящими от приступов отчаяния, депрессии, хандры и безнадежности, как боксер от прямого удара. И это замечательно использовали создатели Центра, с первого дня предлагая новоприбывшим самые занимательные и действительно творческие перспективы применения и усовершенствования их природного дара: телекинез, дальновидение, чтение мыслей…
Народные самородки и самоучки, занимавшиеся целительством и гипнозом практически вслепую, на уровне своей интуиции или по отрывочным устным рецептам старинного знахарства и хиромантии, вдруг получали доступ к уникальной литературе, не ведомой ни простому советскому обывателю, ни в обычной университетской среде. Оказалось, что парапсихологией — этой «псевдонаукой» и «ведьмологией» — занимаются крупнейшие ученые во всем мире, что полки библиотеки в Центре уставлены американскими «Вестниками парапсихологии», журналами «Сайенс», «Сигнал», «Нью-сайентист», «Парасайколоджи мэгэзин», трудами крупнейших американских парапсихологов Дж. Б. Райна, Дж. Михаласки, Ст. Криппнера, Г. Шмидта, А. Пухарича, Г. Путхофа, Р. Тарга и десятками папок с подборками переведенных с английского, немецкого и даже китайского статей, докладов и отчетов по всем направлениям парапсихологии, выисканных оперативно-информационной службой КГБ и ГРУ в западной печати и секретных документах Пентагона, ЦРУ и американского конгресса. А в русском отделе библиотеки — книги отцов российской парапсихологии: Бехтерев, Васильев, Гуляев, Гурвич, Кажинский, Лазарев, Пресман, Турлыгин, Чижевский. И конечно, беллетристика — «СС» М. Шиля, «Властелин мира» А. Беляева, «Радиомозг» С. Беляева, Азимов, Брэдбери, Лем, Кларк, Кунц…
Нырнув во все это, невозможно было не заразиться желанием проверить и себя, свои способности в опытах, описанных западными и отечественными учеными.
А смогу ли я вслепую, «кожным зрением» читать текст?
А смогу ли я через стены мысленно диктовать очертания фигур реципиенту?
А смогу ли я взглядом двигать предметы?
А смогу ли я усилием воли остановить дождь?
Лучшей формой вовлечения новичков в работу Центра были часы коллективной работы экстрасенсов, когда восемь — десять медиумов объединяли свои усилия на попытках передвижения предметов или для вызова тучи на совершенно безоблачном небе. Впервые попав на такую сессию, Зара буквально физически ощутила энергетическую струю, исходящую от восьми застывших в креслах людей в сторону графина с водой, стоявшего на пустом столе метрах в пяти от них.
— Присоединяйтесь, — сказал ей Шикалин. — Наша задача: поднять графин и передвинуть его к дальнему концу стола. Четыре кинокамеры с пленкой разной чувствительности фиксируют процесс. И полно другой аппаратуры…
Но Заре, присевшей в кресло, не нужны были ни кинокамеры, ни прочая аппаратура — каким-то внутренним, чувственным зрением она вдруг увидела светящиеся ауры этих экстрасенсов с вытянутыми в сторону графина «рукавами» их энергетических потоков. И уже бессознательно, импульсивно, как случайный прохожий, который не задумываясь помогает вытащить застрявшую в сугробе машину, Зара «подсобила им» — вместе со своим взглядом послала всю свою силу к этому графину.
И в тот же миг графин лопнул! И вода разлилась по столу, а экстрасенсы, повернувшись к Заре, расхохотались. И вместе с ними хохотали операторы, лаборанты и ученые, стоявшие у стен возле кинокамер, осциллографов, магнитометров и прочей аппаратуры. Зара со смущением оглянулась — что тут смешного? Она сорвала им опыт, разбила графин…
— Поздравляем! — сказал ей Шикалин, отсмеявшись. — Это был дружеский розыгрыш, так мы проверяем каждого новичка — наш человек или не наш. Вы наш человек: вы прошли тест на совместимость.
32
Если забыть про бетонный забор с колючей проволокой и ежедневные идиотские политические «пятиминутки» (начальник Центра полковник Свиридов вещал на них о «происках империалистов, которые хотят поработить Россию с помощью телепатического оружия»), то лучшие, чем в этом Центре, условия для научной и творческой работы даже трудно было придумать. Потому что тут, в Центре, были собраны не только самые мощные экстрасенсы, которые чуть не каждый день демонстрировали уникальные опыты по телекинезу, кожному зрению, телепатии и генетической памяти, подстегивая своих коллег на аналогичные чудеса. Но и сюда же, «на полигон», как они говорили, регулярно прилетали сливки сливок советской парапсихологии — физики, биологи, химики и инженеры, которым по ходу их работы необходимы были те или иные опыты с медиумами. Их первоочередной задачей было выделить переносчика пси-информации и найти механизм дистанционного обмена биоэнергией. К этой цели они шли самыми разными и подчас совершенно фантастическими путями, изобретая теории спинорных или торсионных «полей кручения», которыми обладают тела живой и неживой природы, теории многополюсности и многомерности пространства, параллельных миров, единого информационного поля Вселенной и т. д. и т. п. Но чем бы они ни занимались — даже изучением секретов египетских пирамид, — все их теоретические и практические изыскания нуждались в проверке людьми, которых природа создала уже готовыми генераторами биоэнергии и индукторами пси-информации.
Конечно, прилетая в командировку на «полигон», эти ученые давали предварительно подписку о «неразглашении», «сверхсекретности» и прочая, и прочая и жили в период командировки не в самом Центре, а за бетонным забором, в таежной гостинице на территории «блока жизнеобеспечения», но, приходя по утрам в свои лаборатории и объясняя экстрасенсам суть очередного эксперимента, они волей или неволей посвящали их в свои теории и делали практически соавторами своих открытий. И таким образом в Центре, помимо общего мощного биополя, сложенного из биополей пятидесяти восьми экстрасенсов (отчего никто в Центре, даже охрана, никогда не болел, а урманная тайга в радиусе восьми километров превратилась в уникальный заповедник гигантских сосен и кедров), постоянно держался творческий азарт и тонус.
Почему простая вода после облучения биоэнергией становится кислой и электропроводной?
Каким образом экстрасенс-кореец Цой растворяет в воздухе легкие предметы — пуговицы, таблетки, кнопки и даже батарейки от магнитофона, — а потом «собирает» их из ничего в совершенно другом месте, даже в другой комнате?
Каким образом молодая румынка Карина из глухой румынской деревни, никогда не видевшая даже Бухареста, глядя на фотографию любого места по ту сторону земного шара, вдруг начинает рассказывать, что там сейчас происходит, да так подробно, словно и впрямь переместилась в пространстве, обогнув планету?
А кто сможет уйти в глубь веков по своей генной памяти и рассказать, как медиум из Архангельска, о том, как жили его предки шесть тысяч лет назад?
А кто способен взглядом воспламенить свечу?
А сколько суток нужно голодать и медитировать, чтобы овладеть левитацией?
А какая диета способствует увеличению биоэнергии?
А какими фармакологическими средствами можно усилить способности экстрасенса?
А как превратить оргонный накопитель Райха в энергетическое ружье или пушку?
Группы ученых и медиумов Центра, объединяясь вокруг одной из этих (или десятка подобных) тем, и образовывали подчас команды, настолько углубленные в свои узкие исследования, что совершенно выпадали из общения со всеми остальными обитателями Центра и даже в столовой вели себя как лунатики или трудоголики, спешившие поскорее вернуться в свою лабораторию и к своим экспериментам. Но зато когда они добивались стабильных результатов или когда ереванскому профессору Акопяну удалось «поймать» процесс телепортации сверхскоростной киносъемкой — вот тогда в конференц-зале Центра устраивался всеобщий, для всех обитателей Центра сеанс «сверхмагии», который завершался шампанским и танцами.
Поскольку почти все экстрасенсы были трезвенниками и вегетарианцами (да еще регулярно, по понедельникам, голодали), расходы администрации на шампанское и продукты были минимальными, а танцы тут поощряли даже больше, чем спорт, и вообще почти открыто склоняли двенадцать женщин-медиумов к сожительству с их коллегами-экстрасенсами. Только у женщин-медиумов были свои отдельные комнаты, а мужчины жили попарно или даже втроем в одном номере. Только женские номера были оборудованы ваннами, а мужчины обходились душем и — раз в неделю — общей парилкой. И только женщинам разрешалось пренебрегать ношением стандартного халата, отпускать волосы и посещать небольшой магазин-военторг в корпусе охраны, где они могли на свою зарплату (120 рублей в месяц) покупать все, что им нужно для туалета, — духи, лак для ногтей, тушь для ресниц, душистое мыло, импортные приборы для бритья ног, польское нижнее белье, венгерские платья, финские колготки и чешские туфли на высоком каблуке. А мужчины обходились более стандартным набором из ассортимента промтоварного ларька рядом со столовой в рабочем корпусе.
Женщины, прибывающие в Центр, поначалу не понимали причин такой свободы нравов и с той или иной скоростью (но, как правило, довольно быстро) поддавались соблазну забыться или на самом деле влюблялись в своих ухажеров. Тем паче что все ухажеры-то были личностями незаурядными, с мощной и яркой аурой, сильным биополем и, как правило, целым набором талантов — и музыканты, и певцы, и художники, и спортсмены. Так что романы непременно завязывались, причем стремительно и бурно, и только после этого женщины обнаруживали, что ни в промтоварном ларьке Центра, ни в магазине-военторге охраны нет противозачаточных средств. Никаких! Конечно, будучи людьми взрослыми, любовники старались контролировать свои страсти, но даже самым осторожным и аккуратным это удавалось не всегда. А прерывать беременность абортом администрация категорически отказывалась — несмотря на любой возраст матери! Больше того, женщинам объясняли, что беременность или, точнее, роды — это практически единственный способ вырваться из Центра: рожать женщин увозили в Томск, где давали, по словам администрации, жилье и работу на одном из «почтовых ящиков», имевших свои ясли и детский сад. И возраст, мол, тоже не помеха — как правило, экстрасенки рожают легко и всегда — здоровых, крепких детей. Особенно от отцов-экстрасенсов!..
И потому пять из двенадцати экстрасенок Центра ходили тут с животами различных сроков беременности.
Да, что касается родов, то тут администрация была права: женщины-экстрасенки действительно рожали здоровых и крепких малышей. А вот насчет всего остального даже у полковника Свиридова не было точных сведений, даже он не знал, что в Томске детей, рожденных от родителей-экстрасенсов, тут же отнимали у матерей и переправляли в Тибет, в высокогорный монастырь секты «красных шапок». Там этим младенцам, унаследовавшим повышенную биоэнергетику родителей, предстояло за шестнадцать лет практики овладеть искусством волевого контроля над подсознанием, левитацией и дальновидением и стать «суперсолдатами», «бионическими людьми», членами «космического батальона» Советской Армии…
Как правило, матери, у которых таким образом отнимали детей, тратили всю свою энергию на дистанционную биосвязь с новорожденным и после двух-трех недель такого круглосуточного расхода сил превращались в ничто, как пустые гильзы от использованных батареек. Ни о какой работе на «почтовом ящике» не могло быть и речи, и сразу после родов несчастных матерей просто ссылали на памирские урановые рудники, где они и исчезали…
Этой «текучестью женских кадров» и объяснялось малое по сравнению с мужчинами количество женщин-медиумов в Центре и их сравнительно недолгое, не больше года, пребывание в нем.
Заре Бешметовой была уготована такая же участь.
33
Два месяца отдыха в Крыму настолько омолодили Зару, что уже на второй день ее пребывания в Центре у нее появилось сразу шесть «покровителей», не считая Шикалина. Они наперебой предлагали обучать ее медитации, йоге, контролю над дыханием и прочим азам прикладной парапсихологии. И всячески старались ободрить и развеять шок первых дней несвободы.
— Посмотрите нашу кухню, мы тут сочиняем такие блюда!..
— Сегодня по случаю вашего прибытия у нас клюквенно-морковный конкурс!
— А библиотека! Где на свободе вы можете получить «Воспламеняющую взглядом» Стивена Кинга, «Утро магов» Жака Бержье или «Огненную йогу» Блаватской?
— Да какая там, за забором, свобода? Там такой же лагерь, как тут, только величиной от Балтийского до Охотского моря!
— Кстати, у нас тут свободы в десять раз больше! Вы можете читать даже секретную западную литературу, можете рассказывать антисоветские анекдоты и заниматься оккультизмом, йогой, хоть буддизмом!
— И не бояться охраны! В этом вся прелесть! Там, за забором, вся страна боится милиции, КГБ, секретарей райкомов! А мы тут — нет! Тут даже наша охрана нас боится! Серьезно! Ведь мы для них колдуны — мы можем вылечить от радикулита и триппера, а можем напустить порчу. Они зависят от нас, а не мы от них!
— То есть практически именно здесь остров свободы! Да, да! Здесь мы свободны от КГБ, Политбюро и вообще от советской власти!
— Но конечно, за свободу нужно платить. То есть участвовать в научной работе. Но во-первых, тут идеальные условия для самоусовершенствования…
— Во-вторых, если они действительно создадут пси-оружие, то кто, кроме нас, сможет им управлять?
— А если освоить левитацию, то можно вообще улететь отсюда в Америку или в Бразилию! Только кто сказал, что там лучше, чем здесь? Там ученые так же служат за кусок хлеба, как и тут. Ну, разве что этот кусок с маслом и джемом! Но для вегетарианцев это несущественно! Попробуйте наш коктейль, он ничем не хуже…
И действительно, клюквенно-медовый коктейль был вкуснейшим, а морковный пирог с тертыми кедровыми орехами просто таял во рту. Но эта философия лагерной свободы?! В отличие от этих экстрасенсов Зара побывала в настоящем лагере и знала эту философию еще от Катьки Второй и других лесбиянок. Те тоже утверждали, что только в зоне они свободны от советской власти и могут наконец открыто заниматься лесбиянской любовью — дальше лагеря не сошлют!
— Сахаров тоже думал, что без него власти не смогут управиться с атомной бомбой… — усмехнулась она. — Но за коктейль и пирог спасибо. Я такой вкусноты никогда не ела…
— Хотите рецепт? Это очень просто. Смотрите, мы берем местные кедровые орехи…
Однако за этой услужливостью во всем и на каждом шагу Зара шестым женским чувством легко распознавала их совсем иной к ней интерес — острый кобелиный интерес здоровых мужчин к новой самке. И с испугом обнаружила, что это не возмущает ее, а, наоборот, возбуждает, выпрямляет ей позвоночник, поднимает голову и подбородок, выпячивает грудь, напрягает даже ягодицы и меняет походку. «Ты с ума сошла! — сказала она себе, рухнув как-то вечером на кровать в своем номере. — Ты сошла с ума, Зара! Советская власть отняла у тебя родину, убила половину твоего рода, сгноила в вольфрамовых рудниках мать и братьев, держала тебя шесть лет в лагере и чуть не отправила на тот свет, а ты будешь работать над пси-оружием для Кремля и крутить романы с этими лучезарными оптимистами, которые тешат себя элементарным самообманом? Но они не были в тех вагонах для скота, в которых тебя везли из Крыма в Узбекистан, они не оставляли на железнодорожном полотне трупы своих родственников, они не рыли ногтями землянки, они не прошли настоящих лагерей, и, самое главное, они не видели вблизи глаза Андропова, Громыко и Руденко — истинные глаза той власти, для которой они тут работают!
О Аллах, о бабушка, о мой прадед Бешмет! Дайте мне силу раздавить в себе женщину!»
Зара достала из чемодана кожаный брелок с бабушкиной брошью, сжала его рукой и уснула с твердой решимостью стать такой же жесткой и бесполой, какой она была в мордовском лагере.
Но то, что было совершенно естественно в окружении уголовниц, убийц, воровок, проституток, «марусь», лесбиянок, Стервы, Крюкова и лагерной охраны с их сторожевыми псами и животным плебейством, оказалось совершенно невозможным тут, на этом мнимом «острове свободы». Как долго вы можете ходить в железном панцире по жаркому солнечному пляжу? Как долго вы можете не влезать, не участвовать в увлекательных опытах с «кожным зрением», когда ваши руки буквально чешутся проверить свои способности «слепого чтения»? А телекинез, в котором она с первой попытки невольно разбила графин с водой? А чувствительность к спинорным полям? И наконец, элементарный волейбол на летней площадке у третьего блока?
Оправдываясь перед собой тем, что она только усовершенствует, только обточит свой дар, открывшийся в ней так неожиданно, Зара с головой нырнула в учебу и работу. Черт возьми! Если она не будет больше разбивать графины, а научится филигранно владеть своей биоэнергией, если обучится телекинезу, «кожному зрению» и телепатии и очистит свое тело от шлаков и грязи животного происхождения, ее допустят к экспериментам-путешествиям по генной памяти! И тогда она сама, своими глазами увидит великого хана Туши и первые татарские отряды, ворвавшиеся в Крым в восьмом веке! И юного крымского хана Шагин Гирея, влюбившего в себя престарелую Екатерину Вторую! И своего прапрапредка Бешмета!..
О Аллах! Ради такой цели она готова сутками сидеть в библиотеке, неделями голодать и часами медитировать. И никаких романов! Никаких! Знание выше чувства! Творчество выше вожделения! История выше сиюминутности!
С татарской жесткостью очертив себя зоной недоступности и с зековской силой подавив в себе столь некстати проснувшуюся женственность, Зара ощутила, как резко изменилось отношение к ней мужчин. Словно, наткнувшись на ее биопанцирь, они разом потеряли к ней мужской интерес и перешли в совсем иной пласт отношений — деловой и внесексуальный. И только Шикалин попытался вскрыть ее панцирь, а еще точнее, просто накрыть Зару своим биополем, подчинить себе. Причем внешне это не выражалось никак — он не лез с интимными предложениями или намеками, не позволял себе никаких якобы случайных касаний плечом или рукой, не зазывал к себе в гости (как «староста» подневольных сотрудников Центра, он, единственный из мужчин, занимал отдельную комнату) и даже не переходил с Зарой на ты. Но, пользуясь своим начальственным положением, он был везде — заглядывал в библиотеку именно тогда, когда Зара упиралась в какую-то сложную формулу ДНК или в премудрости искривленного пространства Эйнштейна, приходил в лабораторию телекинеза в ту минуту, когда после трех часов безуспешных попыток сдвинуть концентрацией воли хотя бы лист бумаги Зара готова была биться головой о стенку, и возникал на волейбольной площадке в тот момент, когда крохотная Зара становилась под сетку «на блок». При этом он всегда был по-деловому доброжелателен, ровен, полон готовности объяснить, помочь, утешить и — не больше. И только ночью, во сне, Зара не просто чувствовала его где-то рядом с собой — о нет! Она физически ощущала его ласки, вес его горячего тела, силу его пальцев, сжимающих ей плечи, грудь, ягодицы, и его колено, разжимающее сопротивление ее сведенных ног. Она знала, что он насилует ее, сопротивлялась, боролась, извивалась и даже кусалась, но это всегда заканчивалось одним и тем же — она не могла проснуться до тех пор, пока он не взламывал ее сопротивление. И только когда его пламенеющий от вожделения член входил в ее плоть и завершал их изнурительную борьбу мощным оргазмом, только тогда что-то тяжелое и усталое сваливалось с нее, и Зара просыпалась в холодном поту, и слабой рукой щупала кровать рядом с собой, боясь действительно наткнуться пальцами на мужское тело.
Она знала, она почти видела, как наверху, на втором этаже, в своей комнате, Шикалин, обессиленный, тоже лежит в кровати без движения. А потом встает и, превозмогая слабость в ногах, идет в душ смывать с себя свои липкие грехи…
Но днем он выглядел совершенно невинно, отстраненно-деловым и озабоченным только созданием энерговода к оргонным накопителям Райха. Словно не было ночной схватки, словно не проникал он сквозь стены в ее кровать и не насиловал ее с полуночи до рассвета.
Зара не знала, как ей быть. Она чувствовала себя разбитой физически и морально, но что она могла сказать Шикалину? Что он снится ей по ночам? «Детка, — усмехнется он в своей обычной покровительственной манере, — смиряйте вожделения постом!» Но и это будет лукавством, потому что пост — она пробовала — не избавляет от вмешательства чужой энергии, а только ослабляет физическую силу ее сопротивления. Так как же быть? Ясно, что Шикалин планомерно и упорно загоняет ее в одно-единственное решение — к сдаче. И даже внушает ей, как это должно быть, она все чаще видит это перед сном: ее комната, дверь, которую она «забывает» запереть на ключ, и она сама в кровати, уже готовая, мысленно зовет его: «Виктор Ильич!» Да, стоит ей позвать его, как он тут же придет, тут же — точно так, как он всегда является и днем к ней на помощь…
Нет! — приказывала себе Зара, чувствуя, что это, может быть, ее последний отказ, что у нее уже нет ни сил, ни злости к сопротивлению и что, честно говоря, она даже ждет их ночной эротической схватки. За месяц еженощной изнурительной борьбы Шикалин приучил ее к ним, как к наркотику.
«ХИРОМАНТИЯ, КИЕВСКАЯ ВОРОЖЕЯ, ТАЙНЫ ЗНАХАРСТВА И ЗАГОВОРЫ», Киев, издательство «Земля», 1878 год. Зара с любопытством повертела в руках эту потрепанную, в дерматиновом переплете, с ломкими желтыми листами книжку. И уже хотела поставить на полку, но какая-то сила или дотошность исследователя, не оставляющего без внимания ни один источник информации, заставила ее открыть книгу. Фотографии и рисунки всех типов ладоней с обозначением «бугров Венеры», «линий жизни», «линий характеров» и т. п. Способы гадания по руке, по картам, на кофейной гуще… Рецепты от перхоти, чахотки, потливости, простуды, женских слабостей… Заговоры от сглаза, порчи, засухи, падежа скота… Защита огнем…
Скорее интуитивно, чем осознанно, Зара вдруг поставила книгу на полку и оглянулась — в книгохранилище входил Шикалин. Она повела рукой по полке, сняла первый попавшийся том и открыла где пришлось. Шикалин подошел, на его лице была обычная покровительственная доброжелательность. И лишь по его учащенному пульсу, который она ощущала своим внутренним зрением, она догадалась, что он только что буквально бежал сюда, в библиотеку.
— Что читаем? — спросил он словно вскользь.
Зара повернула книгу обложкой кверху. Джеймс Джордж Фрезер. «Золотая ветвь. Исследования магии и религии». Москва, Издательство политической литературы, 1980 год.
— Нет, это неинтересно, — пренебрежительно сказал Шикалин. — Пошли в кинозал, все уже там! Рижане привезли уникальный фильм — отделение души от тела в момент клинической смерти на операционном столе! Потрясающе интересно! Я просто прибежал за вами, чтобы вы не пропустили! Пошли!
Она посмотрела ему в глаза. Он явно хочет увести ее из книгохранилища.
И чтобы не возбуждать в нем дополнительных подозрений, она пошла за ним в кинозал.
А когда после просмотра и обсуждения действительно феноменальных съемок в одной из рижских больниц (на экране было видно, как над телами только что умерших пациентов возносятся в момент смерти некие сгустки не то энергии, не то эфира) — когда после этого Зара вернулась в библиотеку, книги «Хиромантия, киевская ворожея, тайны знахарства и заговоры» на полке уже не было.
34
Но это уже не имело значения! Защита огнем! Конечно! Как она раньше не сообразила?! Культ огня был у всех древних народов, и это не могло быть случайностью, это возникло из практики: огонь давал не только тепло, но и силу, энергию, защиту от хищников и злых духов. У древних татар женщины, прося у огня покровительства, делали ему подарки, угощали его вином, жиром и мясом. В огонь нельзя было плевать, бросать мусор и острые предметы — огонь мог оскорбиться и наказать пожаром. В своде законов Чингисхана была статья, запрещающая осквернять огонь, за нарушение этого закона полагалась смертная казнь. Но в огне нужно было сжигать все вредное, заразное. Он очищал даже мысли и намерения, и любые посетители монгольских и татарских ханов, включая иноземных послов, перед тем как войти в ханский шатер, обязаны были пройти через пламя костров.
А в лагере украинские католички отдавали охранникам редкие и бесценные для зека продовольственные посылки из дома в обмен на обыкновенную восковую свечу. Этой зажженной свечой они перед каждым своим праздником обносили камеру, крестясь и нашептывая «Отче наш», — очищали камеру от лагерной и дьявольской скверны.
Но где взять огонь тут, в Центре?
Зара дождалась двенадцати часов дня. В это время (в десять по-московски) Шикалин из кабинета Свиридова связывается по телефону с Москвой, докладывает о ходе работ и получает инструкции по подготовке новых экспериментов к приезду очередных визитеров-ученых. От этого он не сможет отвлечься, даже если Зара найдет в библиотеке второй экземпляр «Киевской ворожеи» или полный свод старинных заговоров. Но Зара пошла не в библиотеку, а в лабораторию телепортации и пирокинеза.
Эта лаборатория занимала длинную узкую комнату в торце рабочего корпуса, и в ней довольно громко, даже громче, чем нужно для релаксации, играла какая-то заунывная струнная музыка. Под эту музыку кореец Цой — невысокий, худой и узкоглазый, с непроницаемым и словно вырезанным из темного дерева лицом столетнего Будды — колдовал над металлическими столами и стендами, готовясь к новой серии пирокинетических экспериментов с легко— и трудновоспламеняющимися предметами: сухими и сырыми спичками, свечами, ароматизированными индийскими палочками, бенгальскими огнями и блюдцами со спиртом. Тут же, на стенах, висели идиотские противопожарные плакаты «Не играй с огнем!» и штук десять огнетушителей, повешенных полковником Свиридовым…
Заре показалось, что Цой совершенно не удивился ее появлению, хотя ей, новоприбывшей и еще не завершившей «курс управления внутренней энергетикой», заниматься пирокинезом не полагалось, это вообще доступно лишь сверхмощным экстрасенсам, да и то после нескольких лет усиленной тренировки. Впрочем, наблюдать за их опытами не возбранялось и новичкам.
— Здравствуйте, — сказала Зара.
— Слу сс аю вас, — не оборачиваясь, ответил Цой вместо приветствия, в его русском был мягкий акцент.
Зара поморщилась от громкой музыки и, чтобы не кричать, подошла к Цою почти вплотную.
— Завтра день смерти моей бабушки, я хотела бы поставить ей свечку.
Цой медленно повернулся и посмотрел ей в глаза так, что ей сразу стало стыдно за свое вранье. Но следующим движением он, не отводя от Зары пронзительного взгляда, на ощупь взял со стола свечку и протянул ей.
— Спасибо, — сказала она. — И хотя бы пару спичек.
— Спи сс ки вам не ну сс ны.
— Но как же… — Она хотела сказать «как же я зажгу свечу», но Цой перебил ее:
— Бабу сс ка вам помо сс ет. Идите.
Это жесткое «идите» прозвучало таким контрастом к его мягкому тону, что она изумленно глянула на него. И увидела его однозначный кивок в сторону двери. Он дал ей свечу, но он выгонял ее! Почему?
Она сунула свечу под блузку, за пояс, унесла в свою комнату и положила под плинтус в туалете — прятать что-то от такого мощного экстрасенса, как Шикалин, все равно бесполезно, но если он найдет эту свечку под плинтусом, то можно сказать: «Понятия не имею! Наверно, закатилась сюда еще до меня, при прежних жильцах!»
Однако до этого не дошло — Шикалин, как подтвердилось, мысли не читал и сквозь стены не видел. Но он наверняка почувствовал в Заре что-то новое, какой-то внутренний подъем, и это встревожило его, он не отходил он нее до конца дня, даже занимался вместе с ней (и еще десятком экстрасенсов) дыхательными упражнениями по системе хатха-йоги. Идти при нем на кухню и просить (или стащить) там спички было немыслимо.
Оставалось одно — пирокинез. В десять, после отбоя, Зара заперлась в своей комнате, поставила свечку на письменный стол, села перед ней и уперлась в нее взглядом, как делал это Цой на своих сеансах. Но ничего не получалось! Она приказывала себе сконцентрироваться, вставала, делала энергизирующие упражнения, снова садилась перед свечой и впивалась взглядом в ее короткий фитилек — бесполезно! Словно какая-то преграда стояла между ней и этой свечой, словно чья-то невидимая ладонь закрывала от нее, как от ветра, этот фитиль.
И вдруг будто въявь, вживую прозвучал в ее мозгу голос Цоя: «Бабусска вам помоссет. Идите!» Зара даже оглянулась на этот голос, но никого, конечно, не было в комнате. Однако, повинуясь этому приказу, Зара достала из-под кровати свой чемодан, открыла, отыскала в кармашке кожаный мешочек-брелок с крымской землей и бабушкиной брошью, достала эту брошь и снова села перед свечой. Крепче, крепче, еще крепче сжать эту брошку в ладони! До боли в пальцах! Выжать из нее тепло, жар! Вот так! Вот он пошел, этот жар, — по пальцам, в запястье, по руке и к плечу! Собрать его в узкий луч и выстрелить им в фитиль свечи!
Она не сразу поняла, что случилось раньше: вспыхнула свеча или громкий вскрик долетел через окно со второго, мужского этажа?
Но Зара была слишком поглощена своим делом и не стала отвлекаться. Она вырвала из своей рабочей тетради лист бумаги, сделала, как католички в лагере, в центре этого листа небольшое отверстие, вставила в него свечу и, держа ее снизу, словно клинок за рукоять, пошла с ней по кругу, вспоминая и досочиняя слова молитвы:
— Аллах акбар! Защити, Великий, от врагов, от ненависти, от дьявольских вожделений! Пусть сгорят в этом огне…
Сильный стук в дверь прервал ее. Она знала, кто это стучит, и, подойдя со свечой к двери, открыла ее. Там стояли взбешенный Шикалин, полковник Свиридов, три охранника с автоматами и санитар со шприцем.
— Откуда у вас свеча?! Отдайте! — тут же закричал Шикалин, протянув руку за свечкой, и Зара изумленно уставилась на эту руку — она была перебинтована свежим бинтом.
Но Зара отвела в сторону шипящую и брызгающую искрами свечу:
— Спокойно! Я нашла ее под плинтусом в туалете. А в чем дело?
— Никто не имеет права разводить тут огонь! Немедленно погасите!
— Минуту! Послушайте. — Теперь Зара обращалась не столько к Шикалину, сколько к Свиридову. — Сюда, в наш Центр, каждую ночь проникают какие-то враждебные потоки энергии. Смотрите, как трещит свеча! Она их сжигает! Конечно, вы можете считать меня чокнутой, но я уверена, что это ЦРУ проводит сеансы телепортации. Они шпионят за на…
— Бред! — раздраженно перебил Шикалин, но тут, словно в ответ на его вспышку злости, новый треск свечи, брызнувшей во все стороны воском, как бенгальским огнем, заставил отшатнуться и Свиридова, и охранников. Только лист бумаги, прикрывавший руку Зары, уберег ее от ожога расплавленным воском.
— Видите? — сказала Зара Свиридову. — Конечно, я могу ошибаться. Но разве мы не учимся левитации, чтобы шпионить за ними? А они делают то же самое! Я думаю, никому не повредит, если я буду сжигать их огнем свечи. Или мне мебель жечь, когда они снова явятся? — И она с усмешкой глянула в глаза Шикалину.
Он понял ее куда лучше Свиридова и опустил глаза.
А Зара сказала Свиридову невинно:
— Вы мне выдадите свечи, правда? На всякий случай.
35
Это случилось почти через год, в мае 1985-го. Зара уже закончила, как тут шутили, «курс молодого бойца» и работала с группой армянских ученых по теме «дальновидение». Сначала они предложили ей повторить знаменитые опыты Кулешовой и Кулагиной с «кожным зрением» — читать вслепую, держа руки над газетным текстом, запечатанным в плотный черный конверт. Это было нетрудно, Зара освоила «кожное зрение» еще на подготовительной практике и без особого напряжения прочла несколько абзацев передовой «Правды» насчет горбачевских нововведений — перестройки и ускорения. Но после короткого перерыва-отдыха оказалось, что то была только разминка, а теперь армяне круто изменили стандартный ход экспериментов. Вместо обычных попыток усилить защиту текста, спрятав его в пакет из фольги, за деревянный или даже стальной экран, профессор Акопян, руководитель армянской группы, положил перед Зарой такой же черный бумажный конверт, но, поднеся к нему руки, Зара сразу увидела подвох. На чистом листе бумаге крупными печатными буквами было старательно написано всего лишь одно слово, но… Оно было написано не по-русски! И не по-английски — только теперь Зара догадалась, почему еще вчера Акопян спросил ее за ужином как бы между прочим: «Какой язык вы учили в школе?»
Зара напряглась и, взяв карандаш и свою рабочую тетрадь, перерисовала в нее странные, словно арабские, буквы.
— Вы знаете, что это значит? — спросил Акопян.
— Нет.
— Попробуйте узнать. Посмотрите еще раз. Только вдумчиво, пожалуйста.
Зара опять подняла руки над черным конвертом — она поняла профессора. Тот, кто писал это слово, вольно или невольно спроецировал на бумагу мысленный образ предмета или понятия, обозначаемого этими значками-буквами.
В комнате воцарилась тишина.
Зара, сняв с глаз темную повязку, держала руки над конвертом. На самом деле и конверт тут был ни к чему, дело было не в визуальной защите спрятанного в нем нерусского слова. Она почувствовала, как от напряжения у нее заломило пальцы и как от них протянулись к запечатанному конверту почти зримые лучи. Теперь она не только ясно видела каждый штрих в этих непонятных значках, но и каждую пору бумаги, на которой эти буквы были написаны, каждую нить бумажной ткани.
— Минутку! Не жгите конверт! — воскликнул Акопян.
Зара улыбнулась — действительно, она так увлеклась, что, наверно, ее руки стали светиться. Она ослабила напряжение, и вдруг…
— Стул! — сказала она, буквально увидев под рукой проекцию этого стула.
— Стоп! Не расслабляйтесь! Какой стул? Опишите! — требовательно выкрикнул Акопян.
— Из темного дерева… — медленно сказала Зара, закрыв глаза и поводя руками над конвертом так, словно поворачивала увиденный над буквами стул. — Гнутая спинка… Потертое сиденье… Да, сиденье из черного потертого дерматина… Желтые заклепки… Раз, два, три… Восемь заклепок, а одной не хватает… Дырка вместо нее… Все! — Она изможденно откинулась к спинке кресла, этот эксперимент отнял у нее почти все силы.
— Минутку… — Акопян уже нервно рвал контрольный конверт, запечатанный сургучной печатью начальника Центра Свиридова. — Дело в том, что не я составлял вам это задание. Иначе вы могли считать перевод этого слова с моего мозга. Поэтому человека, который писал это слово, нет в этой комнате, я еще вчера отправил его в Томск. Посмотрим, какой стул он имел в виду… — С этими словами Акопян извлек лист бумаги из контрольного конверта, развернул его и прочел: — Стул из кабинета Свиридова. Инвентарный номер 784-ФЦ.
Акопян посмотрел на Зару.
— Да, — сказала она виновато. — Там и правда была инвентаризационная бирка под сиденьем. Но у меня уже не было сил прочесть номер. Извините…
— А вы когда-нибудь были в кабинете Свиридова?
— Нет.
— Секунду. — Акопян снял трубку внутреннего телефона, сказал: — Коммутатор, мне Свиридова, срочно… Товарищ полковник, это Акопян, здравствуйте. У вас в кабинете стоит стул с инвентаризационным номером 784-ФЦ. Скажите охране, чтобы его бегом притащили сюда, в шестую лабораторию. Зачем? Потому что, кажется, это уже музейная вещь! Срочно, товарищ полковник, а то я сам за ним примчусь! — И, положив трубку, Акопян нервно забегал по лаборатории. Потом вдруг сказал: — Нет, я не могу! Я сейчас описаюсь от страха! — И под хохот своих сотрудников действительно убежал в туалет.
А стул, который принес в лабораторию любопытный Свиридов, оказался точь-в-точь таким, каким его «увидела» Зара, — коричневый, из гнутого вишневого дерева, с восемью латунными заклепками вокруг черного и потертого дерматинового сиденья и с дырочкой на месте отсутствующей девятой заклепки.
— Сегодня с вас шампанское, а с меня армянский коньяк! — сказал Акопян полковнику Свиридову. — И этот стул я увожу в Ереван! Как реликвию!
— А в чем дело?
— А в том, дорогой, что только что произошло открытие века! Зара прочла слово на языке, которого никогда не учила!
— И только? — разочарованно сказал Свиридов. — Да они тут таких открытий каждый день по сотне делают! Стульев не напасешься! А я-то думал!.. — И с этими словами он решительно потащил стул обратно в свой кабинет.
Но армяне, конечно, знали цену своего открытия. И стали проверять его в сотнях опытов, все усложняя и усложняя задачу: уже не по-армянски были написаны слова, запечатанные в конвертах, а по-венгерски, по-румынски и даже по-корейски. То есть Акопян заставил участвовать в экспериментах всех экстрасенсов-иностранцев, находящихся в Центре. Но и этого ему было мало, вскоре вместо одного слова, обозначавшего простейший символ — стул, кувшин, ботинок, — появились целые предложения, написанные Акопяном армянской вязью или Цоем по-корейски. И Зара должна была увидеть над этим текстом картинки-проекции тех пейзажей, которые видел автор текста в момент письма.
Конечно, и ее захватила эта работа. Да так, что она забывала об усталости, о своем положении невольницы, о Шикалине, который, слава Богу, отвязался от нее и переключился на прибывшую из Польши Анжелу, и даже о весне, которая уже раздела тайгу от снега и вовсю озеленила деревья. Она вышла из рамок жесткого самоконтроля, она превратилась в такую же трудоголичку, как большинство обитателей Центра.
А когда она научилась справляться и с текстами на иностранных языках, Акопян положил перед ней в конверте не бумагу и не газету, а нечто совершенно странное.
— Что это? — спросила Зара.
— А что вы видите?
— Я вижу… — Зара повела руками над конвертом. — Я вижу плоский квадрат. Очень тонкий. Кажется, из пористого пластика…
— Правильно. Это называется «флапи», компьютерный диск. Вы можете прочесть, что на нем записано?
— Нет, не могу.
— Вы уверены?
— Конечно. Он совершенно чистый.
— Он чистый снаружи. А вы посмотрите внутри. Ну пожалуйста, Зара, попробуйте!
— Хорошо, не мешайте, я сосредоточусь…
И снова ей пришлось собрать себя в тонкий луч, в лазерный скальпель и лучом этого скальпеля медленно пойти по плоскости диска, по его гладкой и чуть вязкой пластиковой структуре. Но — что это? Ее рука наткнулась на какую-то занозу, заусеницу. Зара подвела к этой заусенице вторую руку и сказала негромко:
— Я вижу цифры.
— Какие? — тут же спросил Акопян с напряжением в голосе.
— Десять, запятая, один. Кажется, все…
Армяне зааплодировали, Акопян закричал:
— Гениально! Зара! Десять-ноль-один! Гениально! Это код буквы «а» в компьютере! Вы понимаете, что вы натворили?! Вы прочли компьютерный диск! Можно, я вас поцелую?
Зара расслабилась, и — тут это случилось! Неожиданным набатом загремел пульс, и в голове загрохотало: «Мирза! Мирза! Мирза! МИРЗА!» Это возникло так стремительно, словно снарядом вошло в ее кровь и стало колотить в сердце, в мозг, в уши: «МИРЗА! МИРЗА! МИРЗА!..» — без остановки, без остановки.
Зара вскочила и заметалась по комнате, она не знала, что предпринять. Но она ясно ощущала, что что-то происходит, что-то с ним происходит, что-то ужасное, страшное…
— Зара, что с вами? — Акопян бросился к ней, но она оттолкнула его с такой нерасчетливой силой, что он отлетел к стене и сбил плечом огнетушитель. Однако Зара даже не заметила этого, она, как тигрица в клетке, металась по комнате, слыша внутри себя этот все растущий, оглушающий пульс и мысли крик: «МИРЗА! МИРЗА! МИРЗА!» И — ужасный, страшный жар во всем теле.
— Она горит! — крикнул кто-то.
Действительно, она ощутила, как на ее голове вспыхнули волосы, а на плечах — лабораторный халат…
Первым нашелся Акопян: схватив огнетушитель, он крутанул вентиль и направил на Зару мощную пенистую струю.
И спас ей жизнь.
Падая и теряя сознание от пронзительной боли ожога, Зара в последний миг успела увидеть, что произошло: далеко-далеко, в Крыму, на ялтинской набережной, Мирза, облитый бензином, горел живым факелом и кричал: «Крым — татарам! Крым — татарам!..»
36
Когда она пришла в себя, она уже знала, что Мирза мертв. Это знание было внутри ее и столь же ясное, как саднящая боль ожогов на голове и на плечах. Но она не хотела в это поверить. Она повела взглядом вокруг себя. Оказывается, ее уже перенесли в ее комнату. У кровати на стуле сидел Цой, а у окна стоял Акопян. За окном низко, прямо на пики гигантских сосен садилось солнце.
— Ка… какое сегодня число? — преодолевая боль, выдавила из себя Зара.
— Восемнадцатое мая, — ответил Акопян. — В этот день вас выселили из Крыма, правильно?
Зара закрыла глаза. Теперь это уже непреложно. В годовщину выселения татар из Крыма Мирза сжег себя, чтобы толкнуть, зажечь, поднять народ на новую борьбу за возвращение на родину. А она тут работает на власть, которая отправила в тюрьмы всех диссидентов и правозащитников, ее народ — в ссылку, а Мирзу — на костер!
Умереть! Умереть ей за это!
— Умереть нельзя, — вдруг сказал Цой.
Зара удивленно открыла глаза, но Цой уже повернулся к Акопяну, который спросил у него:
— Что ты сказал?
— Я Заре сказал: нельзя умереть, скоро вра сс и прилетят, ле сс ить будут, — объяснил ему Цой с улыбкой.
— Да вы что «умереть»?! — воскликнул Акопян, подходя к кровати и беря Зару за руку. — Даже не думайте! Мы вам и не дадим умереть! Вы же уникум! Я вызвал лучших московских специалистов по ожогам! Утром они будут тут! А пока, до их прилета, Цой вам снимет боль, я его попросил, мы с ним старые знакомые…
Только теперь Зара поняла, почему боль терпима, почему у нее нет болевого шока. Цой своим биополем снимает жар ожога, она даже чувствует приятную прохладу простыни под обожженным плечом.
— Отпусти ей руку, А сс от, ты мне ме сс ае сс , — сказал ему Цой.
— Может, мне совсем уйти? — обиделся Акопян.
— Да. Мне будет лег сс е.
— Хм! — хмыкнул от такой откровенности Акопян. — Но ты обещаешь, что не оставишь ее до утра? Я договорюсь со Свиридовым.
— Обе сс аю. Иди.
Когда за Акопяном закрылась дверь, Цой сказал:
— Очень хорошо. Теперь начнем работать по-настоящему.
Он произнес это настолько грамотно и без всякого акцента, что Зара изумленно открыла глаза.
Но губы Цоя были закрыты, а в узких темных глазах плясали лукавые огоньки.
— Зачем же вы… — начала было Зара, но он тут же перебил ее, не открывая рта:
— Замолчи. Нас слушают.
— Что?! — Теперь она изумилась вдвойне: и его манере говорить сквозь закрытые губы, и сути того, что он сказал. И тут же ясно услышала его спокойный голос:
— В твоей комнате два микрофона, и оба сейчас включены. Поэтому лучше молчи.
При этом он просто смотрел ей в глаза и чуть улыбался своими узкими корейскими глазами. Но она еще не врубилась, не поняла и спросила вслух:
— Как? Как вы это делаете?
— Я говорю с тобой мыслями, — прозвучал в ней его голос. — И ты отвечай мне мыслями, не трать силы.
«Действительно, — подумала она, — сейчас, когда такая боль во всем теле, произнести каждое слово стоит огромных усилий…»
— Не только, когда есть боль, — услышала она голос Цоя. — Любая речь — это трата энергии. Причем двойная.
— Почему двойная? — спросила она в уме, уже обращаясь не столько к Цою, сколько к его голосу, который говорил в ней.
— Потому что сначала мы тратим энергию, чтобы найти для мысли слова, а потом, чтобы выдохнуть их, — ответил он, и она перестала удивляться этому внеречевому обмену мыслями.
— Значит, нас слушают? Зачем? — спросила она.
— Здесь слушают все комнаты. Теленадзора нет, на это у них денег не хватит, зато микрофонами нашпигован весь Центр. Тебе еще больно?
— Нет. Почему-то боль исчезла. Как вы это сделали? Отключили нервные центры?
— Что ты! Это варварство фармакологии! Я просто лечу твои ожоги, заживляю раны и кожу. Ты поможешь мне, если совсем расслабишься. Можешь даже не отвечать…
— А на каком языке вы со мной говорите? — вдруг спросила она. — По-русски или по-корейски?
— Это хороший вопрос, — усмехнулся его голос. — Мы говорим по-татарски.
— Неправда! Вы не знаете татарский.
— Конечно, не знаю. И ты не знаешь корейский. Я говорю с тобой вне языка, я передаю тебе мысли. А ты их расшифровываешь на том языке, на котором думаешь. Это лишний процесс, он занимает массу времени, но иначе ты еще не умеешь.
— А почему я расшифровываю их вашим голосом?
— Это второй хороший вопрос! Молодец! Голос… Тут я помогаю тебе. Иначе тебе будет скучно, как будто ты говоришь сама с собой.
— Значит, по-вашему, слово затрудняет общение?
— Конечно. С тех пор как человек придумал слово, он выпал из природы. Подумай: птицы, звери и даже деревья общаются между собой экстрасенсорно, телепатически. И человек был включен в эту систему до тех пор, пока не выдумал речевой обмен информацией.
— Но ведь в Библии сказано, что «в начале было Слово».
— В начале чего? В начале сотворения мира и выхода человека из природы. И видишь, к чему это привело? Слово разъединило людей по языкам, оно помогает не столько передавать мысли, сколько скрывать их. Да оно и мелко! Если записать на бумагу наш разговор, он займет две страницы и все равно будет плоским, бездушным и безголосым! А телепатически я могу передать тебе миллионы бит информации в долю секунды! И даже показать тебе все, что хочу, — и реальный мир, который я видел, и свои фантазии.
— Покажите.
— Потом. Ты еще не готова.
— Ничего. Попробуйте. Пожалуйста! — почти кокетливо попросила она.
— Хорошо, — усмехнулся его голос. — Но только чуть-чуть. Я покажу тебе, где я родился. Видишь?
Это было невероятно, немыслимо, но она — увидела! Она увидела панораму гор, поросших кедровым и хвойным лесом и освещенных рассветным солнцем, встающим над морем. И это было не плоское двухмерное изображение, как на теле— или киноэкране, а объемная, натуральная картина, словно Зара просто перенеслась на вершину одной из северокорейских гор и видит все вокруг: высокое небо над головой, облака над зеленым морем вдали, камышовые крыши какой-то деревушки под горой, конусы соломенных шляп у мужчин и женщин на рисовом поле… А вблизи — движение воздуха сквозь иглы хвойных веток, блеск солнечных лучей на каждой из них. И слышит голоса птиц, беличий стрекот на соседней сосне, полет шмеля… И запахи! Головокружительно пахнет йодистым морем, хвоей и дымом кизиловых дров…
— Потрясающе! — воскликнула она. — Очень красиво! Как в Крыму!
— В Крыму? — спросил Цой. — Не может быть.
— Может! У нас еще красивее!
— Покажи.
— Я не умею…
— Ничего. Ты вспомни, а я увижу все, что ты увидишь.
Она вспомнила. Она вспомнила сразу все: сиреневый туман, который стелился с моря через Конское ущелье в то утро, когда их выселяли из Крыма. Последние дымы затухающих очагов над трубами их опустевших домишек. Запахи цветущего миндаля, кипарисов, лаванды и горных трав — их пьянящий и волшебный настой, от которого татарские мальчики и девочки взрослеют не в 14–16 лет, как русские на севере, а в девять и даже в восемь лет! И — поля алого мака на крутых боках Шай-Дага… И теплые ласковые волны на пляжах Алушты… И грунтовую дорогу, которая петлями взбирается ввысь под кронами горных сосен… И открывающуюся с гор панораму синих холмов и зеленого моря на горизонте…
— Ну как? — спросила она.
Цой не ответил.
Она удивленно повернулась к нему. Но он сидел отвернувшись.
— В чем дело? Почему вы отвернулись?
— Не мешай, я занят.
— Занят? Чем?
— Помолчи. Отключись!
Она обиженно отвернулась. И лежала так, наверно, с минуту, когда он взял ее за руку.
— Извини, — сказал его голос. — Я путешествовал по твоему Крыму. Это очень серьезно.
В его интонации было столько пугающей глубины, что она невольно перешла на ты:
— Серьезно? Что ты имеешь в виду?
— Я был в его прошлом и будущем.
— И?
Цой смотрел на нее в упор, но глаза его были уже непроницаемы, как два черных щита. Он не пускал ее в свои мысли.
— Почему вы молчите? — сказала она снова на вы. — Что вы увидели?
Он молчал. Ей показалось, что она догадалась.
— Меня и… Мирзу? Да?
— Нет. Ну, то есть да, и это тоже. — Он пренебрежительно поморщился. — Но это не важно.
— А что важно? Скажите! Что Крым — эрогенная зона земли? Да?
— Важно, что ты станешь матерью десяти тысяч детей.
— Вы сошли с ума? Я уже и одного не рожу — мне сорок семь! Ох, у меня опять жжет все плечи и голову!
— Извини, это моя вина. Я отключился. Сейчас…
И она тут же ощутила, как боль стала уходить, размякать, растворяться. Она захотела продолжить их мысленный разговор, но Цой опередил ее:
— Все! На эту тему — ни слова! Я вообще не имел права сказать тебе о будущем. Я буду наказан.
— Наказан? Кем? Ведь нас никто не слышит!
Он тяжело вздохнул и не ответил. Она больше не слышала его голоса и даже не видела его глаз. Она спала.
А утром, когда Акопян разбудил ее, ворвавшись в комнату в сопровождении двух московских врачей, она с изумлением провела ладонью по своей голове и плечам: где та сплошная рана, которая была вчера? Она не видела своей головы, но видела плечи: они были покрыты тонкой и свежей кожей, розовой, как у новорожденной.
Врачи возмущенно посмотрели на Акопяна:
— Зачем вы нас вызвали?
А Цой устало поднялся со стула.
— А сс от, — сказал он Акопяну. — Я пойду спать. Я о сс ень устал.
37
Даже через два года, когда они стали любовниками, Цой отказывался вернуться к этой теме. Он научил ее многому — технике телепортации, паракинезу, медитации, управлению циркуляцией своей энергии по китайской системе «цигун» и даже ретроскопии — умению видеть прошлое. Но он отказывался учить ее видеть будущее. «Еще рано, ты не готова», — говорил он.
Конечно, она дразнила его — мысленно, в постели, прижавшись к нему всем телом:
— Как я смогу стать матерью десяти тысяч детей, если я не беременею? Мы живем уже год…
— Ты не беременеешь потому, что я не хочу отпускать тебя отсюда.
— Это эгоизм! Рожать они везут в Томск, на свободу.
— Здесь у нас больше свободы, чем там.
— Это зековская философия. На воле есть свобода борьбы с режимом.
— Этот режим победить нельзя, он рухнет сам.
— Но когда?! Через тыщу лет?
— Я не могу тебе сказать. Ты увидишь сама.
— Неужели я доживу?
— Не лови меня.
— Ты говорил, что слово помогает скрывать мысли. А ты их скрываешь без всяких слов!
Он молчал. Она заходила с другой стороны:
— Как может рухнуть этот режим, если мы делаем для него пси-оружие?
— Мы не делаем никакого оружия.
— Как — не делаем?! Мы участвуем в его создании!
— Я не участвую. И ты не участвуешь. Мы показываем им фокусы, и только. Мы не показываем им, как это делается.
— Ты не показываешь, я не показываю, но Шикалин! Но остальные!
— Русские говорят: бодливой корове Бог рогов не дает.
— Как — не дает? У Шикалина уже есть какой-то энерговод, я видела.
— Энерговод есть, а энергии нет. И не будет. Я слежу за этим.
– Ты?! Ты хочешь сказать, что… — Она даже мысленно оцепенела от мелькнувшей догадки.
Но он прочел ее и усмехнулся:
— Правильно. Не бойся, нас никто не слышит. Я тут с миссией. Этот режим не получит пси-оружие.
— Неужели ты… американский шпион?
— Глупости! Мы же не в кино. То, что я делаю здесь, кто-то делает и в Америке. Людям нельзя давать пси-оружие, и мы не дадим.
— Кто — мы? Корейцы?
— Мы — это я, ты и еще сотня посвященных, знающих .
— Я — посвященная? Во что? Кем?
— Сейчас, мною. Я вылечил тебя и учу тебя всему, что знаю, — как ты думаешь, зачем? Чтобы спать с тобой? Нет. У тебя та же миссия, что и у меня: не дать этому режиму пси-оружие. Сравни, что важнее: борьба за ваше возвращение в Крым или за то, чтобы не дать Кремлю психотронное оружие?
Это был настолько новый поворот всего, что она просто оторопела.
— Подожди… — соображала она как бы вслух, потому что он, конечно, слышал ее мысли. — Так вот почему Карина потеряла дар дальновидения?.. И у меня не получается читать «флапи» на расстоянии? И…
— Список очень большой, — усмехнулся его голос. — Не трать время.
— Но ты или даже сотня таких, как ты… вы не можете сдержать всех ученых во всем мире! Кто-то где-то все равно прорвется!
— Наверно. Но к этому времени сменится эра. Мир войдет в эру Водолея, и родится десять тысяч детей, владеющих телепатией. А они родят миллион, десять миллионов телепатов. И пси-оружие станет бессильным, ненужным, как каменные ядра десятого века.
— И эти десять тысяч телепатов рожу я, не так ли? — снова усмехнулась она.
— Мы договорились не вспоминать об этом. Иди ко мне!
— А это тоже часть посвящения ?
— Да!!
23 апреля 1988 года ее вызвал полковник Свиридов. В его кабинете сидели хмурый Шикалин и два незнакомца в штатском.
— Пятнадцать минут на сборы и — на самолет. Вы летите в Москву, — сказал ей Свиридов и кивнул на незнакомцев. — С ними.
— Зачем?
— Там скажут. Не теряйте время.
Она бросилась в рабочий корпус, но Шикалин сказал:
— Нет. Только в жилой корпус собрать личные вещи.
И пошел за ней в ее комнату.
«Цой!» — закричала она мысленно.
И услышала его спокойный голос:
«Не кричи. Я все знаю. Поезжай. Это твоя миссия».
«А ты? Как же ты?»
Ответа не было.
«Цой! Отвечай! Мы увидимся?»
Ответа не было. Эти корейцы сделаны из камня. Она стала складывать свои вещи в чемодан.
— Никакие тетради и вообще никакие записи не брать! — предупредил Шикалин.
Она усмехнулась — как будто ее конспекты «курса молодого бойца» имеют теперь значение!
— А это что? — спросил Шикалин.
— Это брошка моей бабушки, я с ней сюда приехала.
— Дайте сюда.
— Нет, не дам. У вас грязные руки.
Этот идиот взглянул на свои руки:
— Грязные? Я их мыл пять минут назад! Смотрите!
Но она посмотрела не на его руки, а ему в глаза:
— Шикалин, вы совсем поглупели. А еще экстрасенс! У вас на руках другая грязь.
В его глазах появилось бешенство.
— Дайте эту брошь!
И он даже схватил Зару за руку, чтобы разжать ее.
— Вы с ума сошли, милый, — сказала она мягко. — Я же убью вас сейчас.
Он оцепенел, он вдруг вспомнил, что она действительно может это сделать. Отпустив ее руку, он круто повернулся и пошел прочь из комнаты. Но через несколько секунд вновь возник в дверном проеме:
— Мы еще встретимся! Запомни это!
— Хорошо. С удовольствием, — ответила она и мысленно поблагодарила Цоя — это он научил ее системе «цигун», теперь она не потратила на Шикалина даже капли своей энергии.
Когда в Томском аэропорту они пересели с военного «Ту-4» на гражданский самолет «Аэрофлота», Зара поняла, что она вышла на свободу. Тем паче что в Москве, в аэропорту Домодедово, ее встречали еще двое мужчин, одного из которых она узнала сразу, это был Ашот Акопян. А второй… — Знакомьтесь, — сказал ей Акопян. — Это профессор Шварц Илья Исаакович. Через два «а».
Часть третья
38
ДОКУМЕНТ № 1
ФЕДЕРАЛЬНОЕ АГЕНТСТВО ПРАВИТЕЛЬСТВЕННОЙ СВЯЗИ (ФАПСИ)
Срочно, секретно, с нарочным
Руководителю Администрации Президента РФ ЯШИНУ А.В.
Уважаемый Алексей Викторович!
Согласно Вашему указанию, ФАПСИ проводит радиоперехват переговоров американского космического корабля «Атлантис-MD (Military Defence)» c командным пунктом на мысе Канаверал. 13 октября в 05.30 по нью-йоркскому времени «Атлантис» вышел на орбиту 12679\'37''SW и произвел несколько попыток сближения с неопознанным летающим предметом. Посылаю Вам расшифровку и перевод фонограммы космической связи «Атлантис-MD» c командным пунктом.
АТЛАНТИС: Oh, shit! Эта хреновина выглядит как мусорный ящик! Нет, facking shit! Это и есть мусорный ящик! Русский уличный мусорный ящик, клянусь! Да еще ржавый!
ЗЕМЛЯ: «Атлантис», прекратите ругаться в эфире! Доложите, что вы видите!
АТЛАНТИС: Я же сказал: это русский мусорный контейнер! Только раскаленный так, что аж светится! Но это точно мусорный ящик — я видел такие в Подлипках, когда проходил стажировку в «Звездном»!
ЗЕМЛЯ: Значит, вы вышли не на ту орбиту. А этот ящик, наверно, часть русской станции «Мир».
АТЛАНТИС: Ни хрена подобного! «Мир» на шестьсот миль ниже нас! Тоже, конечно, консервная банка, но такого мусора там нет! Я же летал на нем!
ЗЕМЛЯ: Присмотритесь получше. В мусорном контейнере не может быть спутник со сверхоружием!
АТЛАНТИС: У русских все может быть. У этой штуки даже ухваты по бокам, чтобы зацепить и перевернуть в мусоровозку!
ЗЕМЛЯ: Может, это камуфляж? Они не могли сверхоружие отправить в космос в мусорном ящике! И вообще у нас с ними соглашение о прекращении использования космоса в военных целях.
АТЛАНТИС: Говорите что хотите, но если эта штука и есть плазменное оружие, то оно русское. Немцы упаковали бы его во что-то приличное, а какие-нибудь марсиане — тем более. Хотя то, что это русский мусорный ящик, больше всего и убеждает меня: в нем спрятана плазменная пушка!
ЗЕМЛЯ: Твоя фамилия Платон?
АТЛАНТИС: О’кей, мы приближаемся к этой штуке. О, и еще одно доказательство! На боку ящика что-то закрашено черной краской, но часть краски выгорела, и я вижу первые буквы.
ЗЕМЛЯ: Какие буквы?
АТЛАНТИС: Первая буква «Х», вторая «Y».
ЗЕМЛЯ: «Икс» и «вай» — это, наверно, серийный номер.
АТЛАНТИС: «Х» и «у» — это начало русского слова prick! Теперь вы мне верите, что эта херня чисто русского происхождения? О’кей, мы идем на сближение с ней.
ЗЕМЛЯ: Будьте осторожны! Если это плазменная пушка…
АТЛАНТИС: Oh, shit!
ЗЕМЛЯ: Что там еще?! «Атлантис»! Отвечайте!
АТЛАНТИС: Эта херня отскакивает от нас! Нет, правда! Дает приблизиться на полмили и — отскакивает! Как мяч! (После паузы): Земля, мы хотим сойти с орбиты и зайти к ней с другой стороны.
ЗЕМЛЯ: Ладно, попробуйте. Только осторожно, ради Христа!
АТЛАНТИС (после паузы): О’кей, теперь мы стоим на ее курсе, она идет на нас. Oh, shit!
ЗЕМЛЯ: Что случилось?!
АТЛАНТИС: Она остановилась! Нет, правда! Мы стоим на месте, потому что включены тормозные двигатели. Но эта штука без всяких двигателей, а тоже остановилась! В полумиле от нас! Что делать?
ЗЕМЛЯ: Вы не хотите приблизиться к ней?
АТЛАНТИС: Ладно, попробуем.
ЗЕМЛЯ: Только осторожно! Пожалуйста!
АТЛАНТИС: Я сам боюсь. Хрен ее знает, что она еще выкинет. Ладно, включаю малое ускорение… Fuck!
ЗЕМЛЯ: Что-о-о???
АТЛАНТИС: Я не учел, что с этой стороны у нее косая плоскость. Она отпрыгнула вверх и сменила орбиту. Теперь она на полмили выше нас. И светится еще сильнее! Shit, у нее золотое свечение! Это красиво…
ЗЕМЛЯ: Стоп! Прекратить все маневры! Ясно, что на этой штуке есть двигатель и сенсорное видение. Отдыхайте, а мы будем думать.
АТЛАНТИС: Думать мы тоже умеем. Слава Богу, что эта штука в мусорном контейнере, а не в тарелке. Иначе я бы давно решил, что это НЛО.
ЗЕМЛЯ (после паузы): Мы проверили вашу орбиту и координаты этой штуки. Никаких сомнений: это именно тот объект, который испускает ожоговые лучи. Но убедиться не помешает. Сейчас в Нью-Йорке 06.17, придется подождать до полуночи.
АТЛАНТИС: Ждать чего?
ЗЕМЛЯ: Ждать, пока вы увидите, как эта штука выпускает ожоговые лучи. Это же бывает ночью.
АТЛАНТИС: А может, долбануть ее лазерной пушкой? Прямо сейчас, пока она никуда больше не отскакивает.
ЗЕМЛЯ: А если она взорвется? Вы представляете, что будет? Нет, ваша задача — атаковать лазером ожоговый луч, сбивать его с курса. Все! И никакой самодеятельности! Нам нужен этот контейнер с плазменной пушкой или что там в нем есть! И целехоньким.
АТЛАНТИС: Хотел бы я знать, как его достать? Может, сказать ему «цып-цып-цып»?..
Хотя не исключено, что наблюдаемый американскими астронавтами предмет действительно напоминает по своим очертаниям мусорный ящик, нет сомнений в том, что попытка американцев увязать массовые грудные ожоги в Нью-Йорке с этим так называемым русским мусорным контейнером является очередной вспышкой антирусской истерии, свойственной давно забытым временам «холодной войны». Во всяком случае, ФАПСИ никогда не запускало свои космические спутники в таких контейнерах, а плазменного оружия мы, к сожалению, еще не имеем.
С уважением,
ДОКУМЕНТ № 2
ДИРЕКТОР ФЕДЕРАЛЬНОГО БЮРО РАССЛЕДОВАНИЙ США
13 октября 1997
Лично, со спецкурьером
Начальнику Федерального
управления
силовыми ведомствами
при Администрации Президента РФ
генералу Александру ПАШУТИНУ
Многоуважаемый генерал Пашутин,
по оперативным сведениям нашей службы, бывшая гражданка СССР Зара БЕШМЕТОВА (1938 года рождения, место рождения: деревня Бешметовка Крымской области, с 1993-го по август 1997-го проживала в Нью-Джерси, США, приметы: рост 152 см, глаза темные, телосложение «петит») имеет отношение к серии ночных ожогов, поразивших 371 женщину в городе Нью-Йорке в период с 1 октября по сей день.
28 сентября в 15.00 г-жа Бешметова вылетела из аэропорта имени Кеннеди рейсом «Аэрофлота» № 35, который прибыл в Москву 29 сентября в 08.25.
Убедительно прошу принять все меры к задержанию г-жи Зары Бешметовой и, согласно подписанному нами в 1995 году Протоколу о сотрудничестве, передать ее представителю нашей службы в Москве для доставки в США.
С уважением,
Черт возьми, а он послал Шикалина в Нью-Йорк искать эту Бешметову! Придется срочно отзывать его…
Пашутин поднял глаза от письма. Перед ним стоял московский представитель ФБР полковник Майкл Риторно, рыжий, сорокалетний и слегка похожий на британского принца Чарлза. Впрочем, сейчас у него был вид человека, который ждет, что Пашутин немедленно поднимет на ноги всех — и ФСБ, и милицию, и таможню — и через двадцать минут выдаст ему эту Бешметову на блюдце с золотой каемочкой. «А фу-фу не хо-хо?» — мысленно усмехнулся Пашутин. Если мы найдем эту Бешметову, то уж как-нибудь сами вытрясем из нее все, что можно.
Но вслух Пашутин сказал, конечно, совсем иное:
— Хорошо. Мы примем все меры. Вам позвонят.
— Когда?
— Мне трудно сказать. У нас еще не все на компьютерах, как у вас. Но мы будем держать вас в курсе.
— Я буду ждать. До свидания.
— Гуд бай.
«Жди!» — мысленно усмехнулся Пашутин, когда за Риторно закрылась дверь. И набрал номер телефона начальника ФСБ.
— Это Пашутин. Вы в курсе, что Бешметова с 29 сентября в Москве? Откуда я знаю? От американцев, блин! Дожили, ё-моё! Даю два часа! Если сами не найдете, подключу МВД! Только — живьем ее брать, имейте в виду!
ДОКУМЕНТ № 3
Срочно, секретно
Директору
Нью-Йоркского отделения ФБР
г-ну Джеймсу Фаррону
СЛУЖЕБНОЕ СООБЩЕНИЕ
Довожу до Вашего сведения, что сегодня, 13 октября, в 08.22, группа «новых амазонок», прибывшая из Нью-Йорка на своем автобусе, атаковала охрану психбольницы города Элизабет, Нью-Джерси, и похитила четырнадцать пациенток, доставленных сюда предыдущей ночью из «Покано-Форест дрим-отель».
В числе похищенных известная телезвезда Лана Стролл.
ДОКУМЕНТ № 4
Начальнику Федерального
управления силовыми ведомствами
при Администрации Президента РФ
генералу ПАШУТИНУ А.В.
РАПОРТ
Согласно Вашему распоряжению, нами в срочном порядке проверены все компьютерные реестры пассажиров «Аэрофлота», прибывших в Москву с 29 сентября с.г. Установлено, что 29 сентября Зара Бешметова, бывшая активистка крымско-татарского движения за возвращение в Крым, действительно прибыла в аэропорт Шереметьево рейсом № 35 и прошла таможню по старому советскому паспорту № 4534907. Никаких данных об обмене ею паспорта на новый в милиции не имеется. В свою бывшую квартиру в Мытищах, Моск. область, Бешметова не являлась. Тем не менее там установлен круглосуточный наблюдательный пост.
Сведений о приобретении З. Бешметовой авиабилетов на вылет из Москвы нет ни в компьютерах «Аэрофлота», ни у других российских авиакомпаний. В компьютерах железнодорожных касс не имеется данных о приобретении ею железнодорожных билетов.
Однако не исключено, что З. Бешметова выехала из Москвы автобусом или автомашиной. Вероятные маршруты: Крым, Украина (то есть на родину) или Узбекистан (место массового проживания крымских татар).
Прошу Вашей санкции на проведение секретного поиска З. Бешметовой в этих республиках.
ДОКУМЕНТ № 5
Срочно, секретно
Мэру Нью-Йорка
Сити-Холл, Нью-Йорк
СЛУЖЕБНОЕ СООБЩЕНИЕ
Уважаемый господин мэр,
за последние двое суток в Нью-Йорке произошло 29 столкновений «новых амазонок» с полицией, в результате которых 67 полицейских госпитализированы с тяжелыми увечьями. Основная причина конфликтов в том, что «новые амазонки» создали свои патрульные отряды, которые устанавливают в городе так называемые женскую власть и женский порядок. В Манхэттене под их контролем уже 23 ресторана, кафе и бара, на которых они повесили объявления «Только для женщин». 9 отелей, в том числе «Астория» и «Мариотт», тоже не принимают мужчин.
Хотя большинство полицейских стараются уклониться от физических столкновений с «новыми амазонками», конфликты становятся неизбежными из-за активных попыток последних установить раздельное пользование общественным транспортом.
Также обращаю Ваше внимание на то, что с тех пор как псевдомедицинский таблоид «Нью мэгэзин оф мэдисин» сообщил, будто выжигание правой груди останавливает рост раковых клеток и способствует увеличению левой груди, в городе вспыхнула эпидемия добровольного выжигания груди. Только в Манхэттене за два последних дня открылись 93 «Пункта посвящения в амазонки», где женщины-врачи и их ассистентки проводят выжигания правой груди всем желающим. Процедура происходит под местным наркозом, занимает от 7 до 15 минут и стала настолько популярной, что в день каждый пункт обрабатывает до 600 женщин и запись уже ведется на следующий месяц.
Газеты «Вумэн таймс», «Вумэн одэ» и «Амазон ньюс» (общий тираж уже превышает 450 тысяч экземпляров) регулярно публикуют статьи антимужского содержания под такими, например, заголовками: «КЕМ БЫЛИ ГИТЛЕР, СТАЛИН, ЧИНГИСХАН И ВСЕ ОСТАЛЬНЫЕ ИЗВЕРГИ, ПРОЛИВШИЕ МОРЯ КРОВИ И ОКЕАНЫ НАШИХ СЛЕЗ? КОРИЧНЕВЫЕ, КРАСНЫЕ И ЖЕЛТЫЕ — ОНИ ВСЕ БЫЛИ МУЖЧИНАМИ! ДОЛОЙ МУЖЧИН, ВСЯ ВЛАСТЬ — ЖЕНЩИНАМ!»
Радиостанции «Амазонка» и «Женская волна» открыто призывают черных женщин выжигать правую грудь, вот только некоторые пассажи из этих обращений: «ЧЕРНЫЕ СЕСТРЫ! ВЫ УГНЕТЕНЫ СВОИМИ МУЖЧИНАМИ ЕЩЕ БОЛЬШЕ, ЧЕМ БЕЛЫЕ ЖЕНЩИНЫ! НО У НАС, ЖЕНЩИН, НЕТ РАСОВЫХ БАРЬЕРОВ! И ТЕПЕРЬ НАМ НЕЧЕГО ДЕЛИТЬ, ПОТОМУ ЧТО МЫ ОТКАЗЫВАЕМСЯ ОТ БОРЬБЫ ЗА МУЖЧИНУ! НАМ БОЛЬШЕ НЕ НУЖНЫ ИХ БОЛЬШИЕ ЗАРПЛАТЫ И КРОШЕЧНЫЕ ПЕНИСЫ. ОТНЫНЕ СЕКС БУДЕТ ПО НАШЕМУ ВЫБОРУ, А НЕ ПО ИХ ПРИХОТИ! ДОЛОЙ ИМПЛАНТАЦИИ СИЛИКОНОВЫХ СИСЕК НА ПОТЕХУ МУЖЧИНАМ! ВСТУПАЙТЕ В „НОВЫЕ АМАЗОНКИ“, И ВЫ СТАНЕТЕ СВОБОДНЫ ОТ ВЛАСТИ ДЕБИЛОВ!»
Вчера, 12 октября, шесть ведущих магнатов индустрии моды зарегистрировали новую телекомпанию — LBS, Inc. (Ladies Broadcasting System). Уставный капитал LBS, Inc. — 600 миллионов долларов, но спрос на ее акции уже такой, что, как только они поступят на биржу, LBS, Inc. сможет легко купить любой национальный канал, включая ABC, CBS и NBC. Президентом LBS, Inc. стала Лана Стролл, бывшая ведущая Второго телеканала.
Все это, а также рост ночных космических выжиганий выводит феномен «новых амазонок» из разряда обычных нарушений общественного порядка и превышает возможности полиции контролировать ситуацию.
ДОКУМЕНТ № 6
ФЕДЕРАЛЬНОЕ БЮРО РАССЛЕДОВАНИЙ США НЬЮ-ЙОРКСКОЕ ОТДЕЛЕНИЕ
Срочно, по факсу
13 октября 1997
Мэру Нью-Йорка Сити-Холл, Нью-Йорк
Многоуважаемый г-н мэр,
благодарю Вас за предоставленную мне возможность ознакомиться с письмом комиссара Вашей полиции от 13 октября с.г. В связи с Вашим запросом о ходе расследования феномена «космических ожогов» сообщаю, что в результате оперативных действий нами обнаружена компьютерная картотека, из которой преступник (или преступники) черпают имена, фотографии и адреса своих жертв. Таким образом, теперь мы с достаточной степенью уверенности можем прогнозировать, кто именно должен подвергнуться ожогам, и принимаем меры к защите этих женщин. Что касается мужской истерии по поводу общественной активности «новых амазонок», создания ими собственного телеканала, газет и радиостанций, а также эпидемии добровольного выжигания женщинами правой груди, то вынужден отметить, что вмешательство в такого рода события не входит в обязанности ФБР. Во всяком случае, до тех пор, пока это происходит в рамках Конституции и не задевает национальные интересы страны.
Директор Нью-Йоркского
отделения ФБР
39
— Конечно, мужская историография всегда отрицала и даже высмеивала факты существования древних амазонок. Но вот что писал Гиппократ еще за четыреста лет до Христа: «Савроматки ездят верхом на лошадях, стреляют из лука, мечут копья и в битвах за свою независимость побеждают мужчин. Правой груди они не имеют, так как еще в младенчестве матери прикладывают к этой груди раскаленный медный инструмент и прижигают, чтобы вся сила перешла к правому плечу и правой руке». А Лисий, современник Гиппократа, добавляет: «Амазонки, жившие на реке Фермодонт, были единственные — заметьте: единственные! — из окружавших их народов, которые имели железное оружие, и первые, которые стали ездить верхом!» Вы понимаете? 2400 лет мужчины скрывали это от нас, но факт остается фактом: мы, женщины, первыми стали ездить верхом и ковать железо!
Бурные аплодисменты и крики «ура!» волной накатили на трибуну. Лана Стролл оторвалась от текста своего доклада и оглядела роскошный конференц-зал «Мариотт-отеля». Он был до отказа заполнен одногрудыми женщинами — возбужденными, с горящими глазами и одетыми в униформу «новых амазонок»: черные кожаные куртки с круглыми белыми нашивками на плоской правой груди. Над их головами реяли воздушные шары и транспаранты с лозунгами: «ВСЯ ВЛАСТЬ — ЖЕНЩИНАМ!», «ЖЕНЩИНА ВЫШЕ МУЖЧИНЫ!», «ПРИШЛО НАШЕ ВРЕМЯ!» и «ЛАНУ СТРОЛЛ — В ПРЕЗИДЕНТЫ!». Стены зала были украшены изображениями древних амазонок на лошадях и с копьем в правой руке, а посреди сцены стояла копия конной статуи «Амазонка из Геркуланума» из Национального музея Неаполя.
— А почитайте Стефана Византийского! — сказала Лана. — Пожалуйста, вот цитата: «Физической силой амазонки превосходят мужчин» ! А Страбон, современник Христа? Он сообщает, что государства амазонок были не только на реке Фермодонт в Малой Азии, но и на месте нынешней Албании, а также на северных склонах Кавказа. То есть от Албании до Кавказа были наши, женские государства в Европе! Но и это не все, минутку!..
Лана подняла руку, однако это не помогло, ей пришлось сделать новую паузу и переждать ликующий рев зала. Потом она продолжала:
— Послушайте, это важно! «Большую часть года, — пишет Страбон , — амазонки исполняют все работы сами, пашут, сеют, ходят за своими стадами, в особенности за лошадьми. Наиболее сильные из них занимаются охотой и военным делом. Вооружены амазонки луком, топором и щитом, а из шкур диких зверей они изготовляют себе шлемы, плащи и пояса. Есть у них два излюбленных месяца весной, когда они поднимаются на соседнюю гору, отделяющую их от мужчин-гаргареев. Последние тоже поднимаются на эту гору, приносят вместе с женщинами жертвы богам и вступают с амазонками в интимную связь для производства потомства. Это совершается в темноте, так что любая женщина общается с любым мужчиной. Девочек амазонки оставляют себе, а мальчиков относят гаргареям на воспитание». И все — никаких войн, никаких унижений, все красиво! Разве мы не можем сделать то же самое?
— Можем! — заревел зал. — Лану Стролл — в президенты!
— Подождите! Тихо! — успокоила их Лана. — Читаем Помпея Трога, первый век нашей эры. Он раскрывает загадку происхождения фермодонтских амазонок, наших прямых предков. «Это царство на Фемискийской равнине у реки Фермодонт, — пишет он, — основали скифы. Но случилось так, что все мужчины этого царства были убиты в битвах с соседями, и тогда женщины взялись сами за оружие и стали защищать свою страну. Они не желали думать о брачных связях с соседями, называя такие связи рабством, а не браком…»
Очередной гул в зале («Правильно! Молодцы!») заставил ее снова поднять руку.
— Тихо, слушайте дальше! Это потрясающе! «Представляя собой единственный в своем роде для всех веков пример, они решились править государством без мужчин и даже с презрением к ним»!
Тут уж никакие призывы к тишине не помогли, женщины вскочили на ноги, и зал огласился ревом восторга.
— Это не я сочинила, это студентки Колумбийского университета нашли у историков! — сказала Лана минуту спустя. — Но слушайте еще дальше. «Затем, снискав оружием мир со своими соседями, они периодически вступали с ними в связь, что бы предотвратить гибель своего рода». О том же пишут Плутарх, Помпоний Мела и Диодор Сицилийский. Они сообщают, что государства амазонок были также в Северной Африке, в Ливии и на острове Геспера возле Эфиопии. Эфиопские амазонки под водительством царицы Мирины покорили всех своих соседей, в том числе атлантов и горгон, затем прошли через Египет и Аравию, завоевали Сирию и вошли в Малую Азию! Иными словами, был и у нас, амазонок, свой Александр Македонский — царица Мирина!
— Ура! — закричали из зала. — Даешь «Лигу Мирины»! Даешь «Легион Мирины»!
— Хорошая идея, — сказала Лана. — Между прочим, у Каллисфена имеется упоминание о переписке Александра Македонского с амазонками. Он пишет, что амазонки жили на особом острове, а в случае нападения врагов выставляли армию в составе 120 тысяч конных амазонок! И всегда побеждали! Но примечательно не только это! Главное, что рассказы об амазонках почти всегда сочетаются у античных авторов с рассказами о «счастливом острове» или «счастливых островах». Таким счастливым островом был и остров, где правила Мирина. Римские авторы называли эти острова «fortunatаe insuiae», «островами блаженства». То есть там, где правили женщины, воцарялись мир и блаженство, это доказано историей! А мужчины, отняв у нас власть, не принесли миру ничего, кроме войн и несчастий! И потому я предлагаю: с сегодняшнего дня мы прекращаем анархию и начинаем серьезную борьбу за власть! Никаких грабежей конюшен! Никаких избиений мужчин и полиции! Да здравствует женская власть! Да здравствует наша новая Партия амазонок! Мы сделаем Манхэттен островом блаженства!
Радостный рев «новых амазонок» сотряс не только «Мариотт-отель», но и весь Бродвей за его стеклянными стенами.
40
— Мисс Люси Геттинг? Меня зовут Марк Аллей, я из ФБР, вот мое удостоверение. Разрешите войти?
Мисс Люси Геттинг, доктор наук, завкафедрой восточной лингвистики Нью-Йоркского университета и лауреат каких-то академических премий, молча уступила ему дорогу. Она оказалась сорокалетней немецкой воблой в роговых очках и в сером платье, которое балахоном висело на ее крупной фигуре. А ее университетская квартира в Виллидже — типичным убежищем анахоретки, поглощенной наукой, и только наукой: все стены в китайских и японских книгах, словарях и манускриптах, несколько столов с микроскопами и древними рукописями, три компьютера. Но никаких примет связей этой Геттинг с сегодняшним днем — ни газет, ни телевизора, ни журналов, ни даже календаря на стенах! Впрочем, за окном был сквер Вашингтона, бурлящий «новыми амазонками», и учебные корпуса университета.
— Слушаю вас.
— Извините, что беспокою, — сказал Марк. — Вы, наверно, знаете, что последние две недели в городе происходят необычные события…
— Какие именно? — Геттинг смотрела на него в упор, чуть наклонив голову набок, и Марк вдруг вспомнил, на кого она похожа: на Элеонору Рузвельт периода охлаждения ее отношений с мужем или, точнее, их не юридического, но фактического развода.
— По ночам некоторые женщины подвергаются облучению, в результате которого… — Марк остановился, думая, как бы ему выразиться понаучнее.
— А, эти космические ожоги сисек? — вдруг напрямую сказала Геттинг. — Вы это имеете в виду?
Он кивнул.
— Ко мне это не имеет отношения, — отмахнулась она. — Я не занимаюсь изучением телекинеза. Моя специальность…
— Восточная лингвистика, мы знаем.
— Так зачем вы пришли?
— Дело в том, что сегодня ночью вы подвергнетесь этому облучению.
— Я?! Вы с ума сошли! Зачем вы это делаете?
— Что? — изумился Марк. — О нет! Вы меня не поняли. Это вовсе не мы делаем. Но мы нашли компьютерный файл, из которого преступники берут имена своих жертв. Там есть ваше имя. Мы хотим защитить вас.
Она усмехнулась:
— Интересно, каким образом?
— Мы поселим вас под землей, в бомбоубежище. Не беспокойтесь, только на пару ночей, чтобы прикрыть от облучения.
— А кто вам сказал, что этот луч не проникает под землю? Это же телекинез — передача энергетического заряда через четвертое измерение.
— В этом бомбоубежище уже сидят наши парапсихологи, они поставили психотронную защиту с помощью своих биополей.
— О! Так вы не полные олухи в ФБР! Тогда садитесь. — Мисс Геттинг сняла стопку книг с кресла. — У меня лекция через двадцать минут, но чашку кофе мы успеем выпить. С молоком или без? — Она подошла к кофеварке.
— С молоком, пожалуйста.
— Сахар?
— Немножко.
Она налила кофе ему и себе и села напротив.
— О’кей! Значит, меня выбрали. Интересно, каким образом?
Марк вдруг почувствовал себя студентом на экзамене. Но Джеймс Фаррон запретил разглашать имя облучательницы, и Марк сказал:
— Преступники пользуются компьютерной картотекой одного крупного агентства знакомств. Ваше имя и фото в этой картотеке.
— Мое имя? А как оно туда попало?
— Вероятно, вы давали объявление в отдел «Strictly Personal» журнала «Нью-Йорк, Нью-Йорк». Или ответили на мужское объявление там же.
— Я? — Мисс Геттинг даже засмеялась. — Неужели я выгляжу такой идиоткой? Подождите, знаете что? Ой, кажется, я понимаю! Этой весной я целый месяц получала пакеты из «Нью-Йорк, Нью-Йорк», а в них — письма от каких-то мужчин! Конечно, я их выбрасывала в мусор! Я решила, что это первоапрельская шутка моих студентов! Но, выходит, теперь эта шутка может сделать меня амазонкой, так?
— Не беспокойтесь, мы поможем вам избежать этого. Преступники вас не достанут.
— А с чего вы взяли, что они преступники? Разве они требуют денег? Или насилуют «новых амазонок»? Загоняют в бордели, в гаремы?
Марк понял, что ему будет нелегко с этой дамой.
— Мы не знаем, зачем они это делают, но они наносят женщинам физические увечья.
Мисс Геттинг наклонила голову и, глядя поверх очков, сказала с явной издевкой в голосе:
— Слушайте, вы не выглядите «голубым». Или я ошибаюсь?
— Нет, вы не ошибаетесь.
— Тогда скажите, что лучше: две висящие сиськи или одна стоячая? Только честно! Как настоящий мужчина! А?
И она с такой требовательностью уставилась на Марка, что уйти от ответа было невозможно.
— Ну… Стоячая, конечно, лучше… — вынужденно улыбнулся он.
— Спасибо! — Мисс Геттинг даже вскочила от удовольствия. — Большое спасибо! Вы честный человек! И за это я вас награжу! Знанием! — Она открыла какой-то китайский фолиант, в нем был рисунок с изображением голых женщин, купающихся в озере. — Смотрите, это китайская гравюра, ей две тысячи лет. И что на ней изображено? Читайте, тут написано! Ах да, вы же не знаете китайский. Это китайские амазонки! Понимаете, можно, конечно, утверждать, что все рассказы о балтийских, кавказских, южноамериканских и даже китайских амазонках — только легенды и чушь. Что ни Александр Македонский, ни Колумб, ни другие свидетели не в счет! Но! — Геттинг подняла палец, как на кафедре перед студентами. — Тот факт, что эти легенды есть практически у всех европейских, азиатских и даже африканских народов, не является враньем, правда? И значит, все древние народы были уверены: счастливые государства возможны только при женском управлении! Ведь счастливых мужских островов нет даже в сказках! А вы хотите спрятать нас от космического облучения! Да ни одна женщина не пойдет ни в какие ваши убежища! Я не знаю, кто нас облучает, но это никакие не преступники, а предвестники новой эры! И если мне действительно повезет стать амазонкой, я пришлю вам бутылку лучшего коньяка и книгу Косвена об амазонках. У вас есть визитная карточка?
41
— Есть два варианта, — сказал Пашутин. — Первый: ждать, что будет дальше. Если американцы станут сбивать ожоговый луч — пусть, нас это не колышет. Но если они снова попробуют захватить «Кедр»…
— То что? — спросил президент.
Заседание Совета безопасности происходило в Грановитой палате, но вовсе не потому, что президенту и членам Совета нравилось ее роскошное убранство. А просто потому, что сплошные росписи на стенах и потолке этой палаты, сохранившиеся еще с царских времен, гарантировали, что под ними не прячутся скрытые микрофоны или другие подслушивающие устройства.
— То придется их сбивать, — вздохнул Пашутин.
— Как сбивать? Чем? — изумленно спросила у него дочь президента. Но Пашутин не ответил ей, он смотрел на президента.
— Ну, у нас есть чем… — нехотя сказал ей президент и, поскольку она продолжала требовательно смотреть на него, вынужденно объяснил: — Ну, у нас есть лазерное оружие.
— К сожалению, наземного базирования, — уточнил министр обороны. — То есть пока «Атлантис» виден с нашей стороны Земли, мы его достаем. Или с Камчатки, или из Мурманска.
— Отец, ты… ты понимаешь, что значит сбить американских астронавтов? — в изумлении спросила дочь.
— Да я-то понимаю… — Президент в затруднении поскреб в затылке. — Но и отдавать им этот «Кедр» тоже, понимаешь…
— Отдавать нельзя! — решительно сказал министр обороны. — В России и так все на пределе. А если они откроют «Кедр» и подбросят нам еще ненависти, тут такое начнется! Хуже семнадцатого года.
— Н-да, — заметил секретарь Совета безопасности, — наше счастье, что сейчас у коммунистов ни Ленина, ни Троцкого…
— Но сбивать американцев нельзя! Отец! — воскликнула дочь президента.
— Да никто не узнает, что это мы, — поморщился Пашутин. — Они нашли в космосе какой-то ящик и ждут, что он начнет стрелять по Земле плазменным лучом. Так? Ну а если этот луч жахнет не по Земле, а по ним самим?
— Но ведь это будет наш луч, с Земли!
— Ага, — усмехнулся Пашутин. — Только как это докажешь?
— А где сейчас этот «Атлантис», мы его видим? — спросил Яшин.
— Мы его видим, когда он проходит над нашим полушарием, — сказал министр обороны. — «Атлантис» вращается на высоте вдвое выше гагаринской.
— То есть если они каким-то образом заарканят «Кедр», они не попадут на Землю, миновав нашу зону? — продолжал уточнять Яшин.
— Ни в коем случае! Им до посадки нужно еще двое суток крутиться над Землей для снижения, — объяснил министр обороны.
— И на любом витке мы можем их сбить?
— Нет! Так нельзя, — вмешался Пашутин. — Их нужно сбивать до того, как они возьмут «Кедр»! А если «Кедр» будет уже в «Атлантисе», то он взорвется вместе с ними! И как раз над нашей территорией! А там сорок шесть мегатонн ферментов ненависти!
— Сколько?! — изумленно спросила дочь президента.
— Подожди, — остановил ее отец и требовательно повернулся к Пашутину: — Откуда ты знаешь?
— Да, интересно, — сказала дочь и вместе со всеми членами Совета безопасности повернулась к Пашутину.
Пашутин покраснел, по его растерянному лицу было видно, что он проговорился.
— Ну… это… — промямлил он. — Ну, я не хотел преждевременно хвастать… Помните те события в Фергане и Сумгаите? Когда народ зверел и шел на погромы… Оказывается, это было сделано с помощью «Кедра». Мы нашли человека, который оборудовал этот «Кедр» лучевой пушкой с дистанционным управлением. Его фамилия Шикалин. Это он облучал из «Кедра» Фергану и Тбилиси. Но потом Шварц или кто-то из его помощников смогли своей энергетикой запаять этот «Кедр». Наглухо.
— Выходит, не совсем наглухо, — заметил Яшин.
— Да! В том-то и дело! — сказал Пашутин. — Но Шикалин считает, что если Бешметова сумела теперь вскрыть «Кедр», то и он сможет. Только…
— Только что?
— Ну, он боится это делать, пока она жива. У него с ней какие-то давние счеты. А если мы уберем ее…
— Значит, есть шанс снова овладеть «Кедром»? — оживился президент.
— Абсолютно! — подтвердил Пашутин. — Поэтому я считаю: нужно уничтожить «Атлантис» до того, как они полезут к «Кедру».
Президент почесал в затылке:
— Н-да! Ну и задача!
42
Мисс Геттинг оказалась права — из ста шестидесяти женщин, которых посетили в этот день Марк Аллей и его коллеги, ни одна — ни одна! — не согласилась укрыться от ожогового луча! Джеймс Фаррон был в шоке. И не только из-за отказа женщин избежать ожогов, а от общей ситуации в городе. Каким-то образом в прессу попали сведения об истинной миссии «Атлантиса-MD», и вечерние «Амазонские новости» вышли с гигантским заголовком: «„АТЛАНТИСУ“ ПОРУЧЕНО СБИВАТЬ КОСМИЧЕСКИЕ ЛУЧИ. ВСЕ НА ТАЙМ-СКВЕР! ЗАСТАВИМ НАСА УБРАТЬ „АТЛАНТИС“ ИЗ КОСМОСА!»
Да и как можно было утаить от Партии амазонок хоть что-то, когда, как оказалось, женщины уже давно были во всех правительственных учреждениях и на всех уровнях власти вплоть до должности генерального прокурора и секретаря госдепартамента! Если даже во времена «холодной войны» мужчины были вынуждены делиться властью с «железной леди», то уж теперь, после краха «империи зла», мужская власть, как оказалось, стала вообще только видимостью, фиговым листком, тонкой пленкой на самом верху государственной пирамиды. А за примерами закулисного влияния женщин на политику вообще никуда ходить не нужно, достаточно присмотреться к роли жены американского и дочери русского президентов! Падение мужской диктатуры стало неизбежным, только слепой мог не предвидеть этого, но никто, конечно, не ожидал, что первый толчок придет из космоса, да еще в такой экстравагантной форме. «Молодой человек, куда вы прете, ведь перед вами стена!» — сказал когда-то русский полицейский Владимиру Ленину, лидеру небольшой группы русских экстремистов-революционеров. «Стена, да гнилая, пни, и развалится!» — ответил будущий разрушитель Российской империи и оказался прав. И то же самое вдруг стало выясняться в Нью-Йорке: мужская власть со всеми ее силовыми структурами — полицией, ФБР, ЦРУ, Агентством национальной безопасности и прочее и прочее — оказалась бессильной перед женщинами, вооруженными лишь собственной прессой и решительностью.
Даже по дороге из офиса ФБР на Федерал-Плаза к центру Манхэттена Роберт Хьюг, Ал Кенингсон и Марк Аллей ясно видели разительную перемену в городе. Словно всего несколько дней назад не было на этих же улицах всеобщей паники перед космическими ожогами, словно не метались женщины по городу в поисках хоть какого-нибудь мужчины для ночной защиты и словно не бежали десятки тысяч баб из Нью-Йорка куда глаза глядят. Страх перед ожогами исчез и превратился в нечто совсем противоположное, в некое чуть ли не праздничное ожидание космического «посвящения в амазонки», и беглянки — почти все — успели вернуться, а вместе с ними самолетами, автобусами, машинами и поездами в Нью-Йорк стали прибывать тысячи молодых женщин со всей страны и даже из Европы — в тайной надежде получить благословенный ожог из космоса или попасть в один из «Пунктов посвящения в амазонки». И Пятая, и Шестая, и Парк-авеню, согретые теплом бабьего лета и освещенные яркими уличными фонарями, опять заполнились женщинами, которые выглядели так, словно шли на парад или на спортивный праздник. Даже не «амазонки», а еще «не посвященные», обычные женщины были одеты в неизвестно откуда появившиеся туники, их стать и походка изменились, и сами они стали будто стройнее и выше ростом.
А возле Тайм-сквер весь транспорт (и машина с агентами ФБР) был вынужден остановиться, потому что навстречу им по Авеню оф Америка двигалась конная колонна «Первого легиона Мирины». Это были женщины, получившие свои ожоги не в «Пунктах посвящения в амазонки», а «свыше», космическим лучом. Они были в медных шлемах и в коротких алых туниках с открытой левой грудью — точь-в-точь как конная статуя «Амазонки из Геркуланума». Передние несли яркие знамена и штандарты с белыми кругами, на которых были нарисованы алые тау-кресты с загнутой в петлю верхней оконечностью — отличительный знак «первопосвященных». За ними гарцевала на своем арабском скакуне ослепительная Лана Стролл в зеленой тунике, а за ней двигался остальной легион — 370 всадниц, и казалось, даже кони под ними чувствуют себя иначе — сильнее и выше, чем под любым наездником-мужчиной.
Перед легионом катили грузовики с открытыми платформами, на них возвышались передвижные телекамеры ABC, CBS, NBC, CNN и LBS, а из окон зданий, окружающих Тайм-сквер, знаменитые Рон Питтерс, Тэд Палл и прочие телеведущие вели прямой репортаж с места этого удивительного события. По самым осторожным подсчетам, это шествие видели сейчас по телевизорам полтора миллиарда зрителей (и зрительниц!) в США, Европе и Азии.
При приближении «Легиона Мирины» к Тайм-сквер, забитому сотней тысяч женщин, воздух огласился ревом ликующей толпы:
— У-р-р-ра! Виват!
Авангард всадниц во главе с Ланой Стролл торжественно въехал на конях на высокий деревянный помост, а легион стал вокруг четким каре. По обе стороны Ланы возвышались гигантские телеэкраны, чтобы даже в самых дальних концах Тайм-сквер было видно все, что происходит на помосте. Лана оглядела ряды «первопосвященных». Только гипнотической силой своего лидерства в Партии амазонок она смогла удержать этих еще вчера необузданных бунтовщиц и витязей в туниках от роковых попыток вплавь пересечь океан. Теперь они в восторге смотрели на нее, своего вождя. А за ними было море голов — возбужденные и кричащие, белые и черные, совсем юные и взрослые женщины в туниках и кожаных куртках заполняли не только сквер, но и все прилегающие к нему улицы. Над этим морем реяли плакаты и транспаранты: «ВСЯ ВЛАСТЬ — ЖЕНЩИНАМ!», «ЛАНУ СТРОЛЛ — В ПРЕЗИДЕНТЫ!», «УБРАТЬ „АТЛАНТИС“ ИЗ КОСМОСА!», «„МИР“ И „АТЛАНТИС“ — НА ЗЕМЛЮ!» и «ГОСПОДИ, ОТМЕТЬ И МЕНЯ СВОИМ ЛУЧОМ!».
Лана подняла руку с радиомикрофоном, призывая толпу к тишине. В своей зеленой тунике и с простертой ввысь рукой она сразу стала похожа на статую Свободы.
— Сестры мои! — выкрикнула она зычным голосом вождя, и мощь этого голоса потрясла даже «первопосвященных» амазонок. — Сегодня агенты ФБР пытались уговорить нескольких женщин спрятаться от космического луча в подземные бомбоубежища…
Гул осуждения и крики «Идиоты! Дебилы!» огласили Тайм-сквер.
— Правильно! — сказала Лана. — Конечно, еще две недели назад мы боялись этих ожогов, мы не знали, что они значат. Но теперь страх прошел, теперь мы знаем, зачем само небо призывает нас стать амазонками. Амазонки свободны от чумы двадцатого века — рака груди! Амазонки свободны от рабства, зависимости, унижений и, самое главное, — от комплекса невостребованности. Каждая одинокая женщина знает, что это такое, не так ли?
— Еще бы! Ого! Конечно! — ответили женщины.
— Только в Нью-Йорке было два миллиона одиноких женщин! А по всей стране? А по всему миру? А сколько миллионов женщин держатся за своих постылых мужей только из страха остаться одинокими? Но амазонки свободны от этих комплексов! Придите к нам, страждущие, униженные, угнетенные сестры наши! Выходите из своих клеток, не бойтесь! Бросайте мужей, которые держат вас в рабстве! Сколько можно терпеть? Мы, амазонки, спасем мир от мужской тирании и превратим Землю в космический остров блаженства!
— Правильно! Даешь! Лану Стролл — в президенты! — мощно откликнулся Тайм-сквер.
— И мы говорим мужчинам… — продолжала Лана. — Нет, мы требуем, мы ставим им ультиматум: уберите из космоса «Атлантис»! Не мешайте воле небес! Вам не изменить хода истории! Женщины должны и будут править миром! Да здравствует наша, женская власть!
— Ура! Даешь женскую власть! Долой мужчин! Долой ФБР! Лану Стролл — в президенты! — тысячами женских голосов снова отозвался Тайм-сквер.
— До полуночи осталось двадцать минут, — сказала Лана, переждав эти крики. — Я приглашаю сюда, на помост, всех женщин, которых сегодня посетили агенты ФБР. Выходите, сестры мои! Станьте здесь…
Сто шестьдесят женщин вышли на помост, в их числе была даже Люси Геттинг. И все они были тоже в туниках, только вместо левой груди у них была обнажена правая — готовая к ожогу.
— Отлично! — сказала Лана Стролл. — Мы будем вместе с вами ждать этот благословенный небесный луч. И пусть видит весь мир: мы не боимся ожогов! Но горе астронавтам «Атлантиса», если они помешают этому лучу посвящать нас в амазонки! Верно я говорю, сестры мои?
— Мы их просто линчуем!
— Пусть тогда не возвращаются на Землю!
— Яйца отрежем! — решительно ответила толпа, и по их лицам было видно, что это вовсе не шутки.
Лана удовлетворенно хмыкнула, это была усмешка дуче, вождя, фюрера и предводителя орды, ощутившего силу своего победоносного войска.
— О’кей! — Лана повернулась прямо на объективы телекамер. — А теперь мы требуем, чтобы сейчас же, немедленно телевидение связало нас со штабом НАСА и экипажем «Атлантиса»! Белый дом, мистер президент! Вы слышите меня? Это я, Лана Стролл, вы же знаете меня лично — я не бросаю слов на ветер. Вот мое войско! — Лана широким жестом показала на стотысячную толпу. — Немедленно прикажите руководству НАСА связать нас с «Атлантисом». Иначе бунт в Лос-Анджелесе, который был пять лет назад, покажется вам детской игрой по сравнению с тем, что будет в Нью-Йорке. Я считаю до десяти. Раз…
— Два!.. — радостно сказала стотысячная толпа.
— Три!.. — синхронно, вместе с толпой произнесла Лана.
И дальше, с перерывами на короткие паузы, это ритмично взлетало в темное небо:
— Четыре!..
— Пять!..
Со всех телеэкранов мира звучал этот счет, и, конечно, обитатели Белого дома тоже видели решительные лица воительниц. С каждым счетом эти лица ожесточались все больше. Сжатые кулаки взлетали над головами:
— Шесть!..
— Семь!..
На счете «девять» по обоим экранам за спиной Ланы замелькали какие-то полосы, и на счете «десять» под победный рев Тайм-сквер на них возникло изображение зала с рядами компьютеров, настенными экранами дальней космической связи и инженерами в армейской форме. Потом — лицо какого-то генерала.
— Слушаю вас, госпожа Стролл, — сказал он с экрана.
Лана подняла руку, призывая толпу к полной тишине. Толпа тут же смолкла.
— Это не НАСА, — сказала Лана Стролл. — Я была в штабе НАСА в Хьюстоне.
— Вы правы, — ответил генерал. — Поскольку в космосе «Атлантис-Милитари дэфэнс», связь с ним идет из Центра космической связи Пентагона. Я начальник Центра.
— Ваша фамилия, генерал?
— Фамилия не имеет значения…
— Имеет! — жестко сказала Лана и повторила: — Ваша фамилия?
Чуть замявшись, генерал все же сказал:
— О’кей, мэм, я генерал Патрик Дил.
— Вы знаете, чего мы хотим, генерал. Сейчас вы прикажете своим ребятам в «Атлантисе» включить двигатели и вернуться на Землю.
— Но это не так просто…
— Выполняйте, генерал! И дайте нам на экран «Атлантис»! Мы должны своими глазами увидеть, как они это делают.
— Я так не могу, мэм. Я должен получить приказ от президента.
— Так в чем дело? Звоните ему!
Генерал, поколебавшись, взялся за телефонную трубку, но тут его телефон сам вскипел звонками.
— Генерал Дил слушает! — сказал генерал в трубку. — Да, мистер президент… Слушаюсь, мистер президент… — Он положил трубку, включил космическую связь, и на настенных экранах появилась кабина «Атлантиса» с четырьмя астронавтами. Двое из них сидели у экранов прицела лазерной пушки, ожидая появления алых лучей из контейнера в полумиле над ними.
Они не знали, что именно в эти минуты на сопках Камчатки у точно таких же экранов лазерных пушек, зарытых в подземные бункеры, сидели русские военные наводчики. Электронные часы под их экранами стремительно отсчитывали последние секунды перед вхождением «Атлантиса» в поле видимости русского лазерного оружия. А взвод технического обеспечения вручную (за неимением горючего для автономной электростанции) уже откатывал бетонную крышу-колпак над лазерной пушкой.
— «Атлантис»! Я генерал Дил, — прозвучало в кабине «Атлантиса». — Только что я получил приказ президента: вы возвращаетесь домой. Прямо сейчас. Выключить лазерное оружие! Включить двигатели для спуска! Роджер.
— Но, генерал! — изумленно воскликнул командир «Атлантиса». — А как же ожоговые лучи? И этот контейнер?
— Я не обсуждаю приказы президента! Повторяю: ваша миссия отменяется! Включить двигатели для спуска! Роджер.
— Это беспрецедентно! — тут же взвились телекомментаторы в своих офисах у Тайм-сквер и на студиях. — Впервые в истории американский президент выполняет приказы гражданского лица, женщины! Открыто! На глазах у миллионов зрителей! Раньше мы видели такое только в России, когда русский премьер-министр публично сдался на ультиматум чеченских повстанцев!
Между тем командир «Атлантиса» включил двигатели.
Внизу, под «Атлантисом», огромным сияющим глобусом медленно вращалась Земля.
«Атлантис» наклонился и стал удаляться от контейнера с русскими буквами «Х» и «У» на боку.
Тайм-сквер взорвался победным «ура!». От ликующего крика ста тысяч глоток даже кони «Легиона Мирины» осели на задние ноги.
А на Камчатке на экране прицела лазерной пушки электронные часы добежали до цифры «00.01», и командир военных операторов уже положил палец на красную кнопку с короткой надписью «ПУСК», когда по радио раздался хриплый голос Москвы:
— Камчатка! Камчатка! Отставить атаку! Отбой атаке! Как понял? Прием.
— Вас понял, отбой атаке, — сказал в микрофон командир, убрал руку с кнопки и вытер вспотевшее лицо. Потом приказал взводу обеспечения: — Зачехляй назад, пала!
Солдаты закрутили рукоятки ворота, накатывающего бетонный колпак на пушку лазера. Но ворот заклинило, и пушка продолжала торчать из сопки.
— Еп-тать! — закричал командир. — Закрывай! Закрывай быстрее, а то они снимут нас из космоса!
Но «Атлантису» было не до русской лазерной пушки, его экипаж был занят сложными вычислениями траектории спуска на Землю.
А на Земле, в Нью-Йорке, толпа на Тайм-сквер праздновала победу. Неизвестно откуда на помосте возник женский джаз-оркестр, и гениальная черная певица с феноменальным голосом буквально зажгла толпу новым «Гимном амазонок». Под этот джазовый гимн рванулись в танец все сто тысяч женщин, и даже кони под всадницами «Легиона Мирины» загарцевали в такт музыке.
Да, это было похоже на ритуальную пляску наших далеких предков в Месопотамии, Эфиопии или в Каппадокии на реке Фермодонт.
Это были экстаз победы, пляска восторга и силы.
И в этот миг тонкий золотисто-алый луч молнией грянул с черного неба прямо на помост в группу из ста шестидесяти женщин, и два десятка из них, разом охнув от боли, схватились руками за свою правую грудь.
Но правой груди у них уже не было, вместо нее дымилась обожженная плоть. Женщины пошатнулись, готовые упасть в обморок от болевого шока, но сильные руки конных амазонок тут же подхватили их и вознесли на крупы своих коней.
— Ничего, ничего, сестра моя, — сказала Лана Стролл подхваченной ею Люси Геттинг. — Потерпи! Сейчас боль пройдет! Вот видишь, уже проходит, верно? Что ты видишь? Что чувствуешь?
— Море, — слабо сказала мисс Геттинг. — Я плыву по морю.
— Куда? Назови, куда ты плывешь!
— На восток…
— Нет! Точнее! Ты должна знать! Ты же эксперт по Востоку!
— Да, я знаю. Я плыву в Крым.
— Ты уверена?
— Абсолютно…
— Но ведь это же и я говорила в больнице под гипнозом! — воскликнула Лана и радостно повернулась к толпе. — Сестры мо…
Она осеклась. Весь Тайм-сквер, все сто тысяч женщин, еще не посвященных в «амазонки», стояли на коленях и, простирая руки к небу, просили шепотом:
— Господи, и меня! Господи, и меня! Господи, и меня!..
Этот шепот нарастал, усиливался, превратился в речитатив, почти в рэп:
— Господи, и меня! Господи, и меня! Господи…
Он заполнял площадь, прилегающие улицы и авеню. Казалось, уже весь Нью-Йорк взывает к небу…
Вернувшись в этот вечер домой, Марк Аллей не нашел там Анны. Но на табло автоответчика светилась цифра «1». Марк включил его и услышал голос своей возлюбленной:
— Привет! Спасибо за помощь. Больше меня не жди, и вообще бай!
«Спасибо за помощь» прозвучало как издевка, и вообще тембр ее голоса был настолько иным, чем раньше, что Марк тут же выскочил на улицу и погнал свой «форд» обратно в Манхэттен, на 31-ю улицу.
43
— Это становится серьезно, — сказал американский президент, выключая звук телевизора.
Мужчины, сидевшие в Овальном кабинете, молчали.
— Что будем делать? — повернулся президент к своему вице-президенту, но не потому, что ждал от него совета. Неожиданное появление такой мощной кандидатки на президентство, как Лана Стролл, ничем практически не угрожало президенту, занимавшему Овальный кабинет второй (и последний) срок, но совершенно смешало все карты вице-президенту, который под патронажем шефа уже начал свою негласную избирательную кампанию за главное кресло в этом офисе.
Вице-президент подавленно пожал плечами. Он не отличался большой политической мудростью, его главным коньком всегда была охрана окружающей среды. Президент вопросительно глянул на советника по национальной безопасности, потом на директоров ЦРУ, ФБР, НАСА и Агентства национальной обороны. Но и они потупили глаза.
— Ну скажите хоть что-то! — в сердцах сказал президент и в упор спросил директора ЦРУ: — Неужели все наши экстрасенсы не могут блокировать одну русскую?
— Татарку, — уточнил тот.
— Не важно! Мы тратим миллионы на их исследования!
— Они пробуют, но не могут ее достать.
— Почему?
— Ладно, грубо говоря, это похоже на Интернет. Если экстрасенс знает, что искать, то есть если у него есть фото объекта, он выходит в астрал, или в четвертое измерение, или в информационное биополе Вселенной — назовите это как хотите — и находит там информационную ячейку этого объекта. И может влиять на него — лечить или, наоборот, разрушить. Поэтому если бы я был экстрасенсом, я бы в первую очередь заблокировал свою страничку в космическом, так сказать, Интернете или вообще стер ее. Похоже, эта Бешметова не глупее меня.
— А могут они заблокировать этот мусорный контейнер?
— Он и так заблокирован. Вы же видели — даже «Атлантис» не смог к нему подойти!
— Но эта татарка каким-то образом подходит!
— Через Интернет, — усмехнулся советник по национальной безопасности.
Тут в кармане директора ЦРУ запищала телефонная трубка «моторолы», он сказал «Извините» и поднес ее к уху. Послушал и доложил президенту:
— Пришла шифровка из Москвы. Русские собирались сбить наш «Атлантис» лазерным оружием.
— Они с ума сошли?! — воскликнул директор НАСА.
— Удар по «Атлантису» они отменили в последнюю секунду. Когда «Атлантис» ушел с орбиты.
— О Боже! Что же у них в этом мусорном ящике?
— Это уже не имеет никакого значения! — вдруг сказал вице-президент и встал, словно с высоты своего роста яснее видел реальную ситуацию в стране. — Неужели вы не понимаете? Интернет, плазменное оружие, лазерная пушка, «Атлантис» — это уже все чепуха, мужские игрушки вчерашнего дня! А теперь нам грозит совсем другая революция! Не красная, не русская и даже не китайская, а — женская! И если мы сейчас же, немедленно не задушим ее — мы проиграем все! Вообще — все, а не только этот Овальный кабинет! Мы будем мыть посуду, готовить обеды, стирать белье, менять детям памперсы, делать педикюр, танцевать стриптиз в дискотеках и обслуживать амазонок в мужских публичных домах! Да, да! А женщины будут сидеть здесь, в Пентагоне, в НАСА, в ЦРУ, на бирже и вообще везде! И если вы думаете, что это смешно и несерьезно, идите домой и посмотрите, что делают ваши жены. Принимают душ, как всегда, чтобы встретить вас в постели чистенькими и готовыми на все? Или сидят перед зеркалом и прикидывают, как они будут выглядеть без правой сиськи?
Президент, открыв рот, в изумлении слушал своего вице. Оказывается, за пять лет в Белом доме и он тут чему-то научился.
Между тем по коридору Белого дома спешила в Овальный кабинет жена президента. Трудно предположить, что она собиралась сказать мужу, поскольку за метр до дверей Овального кабинета на ее пути возникли два морских десантника охраны Белого дома.
— В чем дело? С дороги! — возмутилась Первая леди.
— Извините, мэм, туда нельзя.
— Мне нельзя?! Вы с ума сошли?
Но впервые за пять лет ее пребывания в Белом доме они оказались непреклонны:
— Извините, мэм. Там мужское заседание.
44
— Американцы вот-вот узнают, что в этом «Кедре»! Они уже были рядом с ним! И знают о Бешметовой!.. — Шикалин, давя ботинками мокрую листву, яростно вышагивал по дачному участку Пашутина в Жуковке под Москвой.
Но Пашутин не обращал на него внимания. В расхристанном бушлате с генеральскими погонами он хмельно сидел у врытого в землю дощатого стола, а еще точнее — перед ополовиненной бутылкой «Абсолюта» и двумя стаканами на этом столе. И, раскачиваясь, говорил Шикалину:
— С-сука ты! Сука! Убил моего крестника!
— Да дерьмо твой крестник! — отмахнулся левой рукой Шикалин. — Болтун и импотент!
— Убью! — сказал Пашутин.
— Заткнись! Скажи спасибо, что я твою племяшку не тронул. — Шикалин подошел к столу, взял бутылку и хотел налить себе в стакан.
Но Пашутин вырвал у него бутылку:
— Не тронь, гад! Зачем Стаса кончил?
Шикалин достал из кармана и положил перед Пашутиным автограф Журавина на бумажной скатерти из нью-йоркского китайского ресторана. Но Пашутин отшвырнул этот клочок бумаги:
— Ну и что? Из-за этого ты его?..
— Слушай, ты, генерал сраный! — разозлился Шикалин. — Что ты строишь из себя целку? Кто вытащил меня из Сибири, чтобы использовать шварцевский «Кедр» в Фергане и Тбилиси? Кто создал частное АО «Пульсар»? Кто сбывает биогенераторы в Ирак и Сирию, а деньги — в Нью-Йорк своей племяннице?
— Заткнись! — сказал Пашутин и налил водку себе и Шикалину.
— То-то! — Шикалин выпил и со стуком поставил стакан. — Имей в виду, если мы не найдем Бешметову, ты первый горишь! Вместе с твоими миллионами, на которые твоя Анна в бизнес играет! Ты понял?
Пашутин тоже опорожнил свой стакан и сказал, утирая губы:
— Скажи мне, где эта татарка? Ты ж экстрасенс!
Шикалин молчал.
— Ну! — требовал Пашутин. — И на хера она сиськи американкам выжигает?
— Не знаю. Этого я не знаю, — ответил Шикалин. — А вот что на этом «Кедре» можно миллионы сделать — это твой крестник точно вычислил. Хоть и был импотентом…
45
На двадцать седьмом этаже стеклянно-бетонной башни рядом с «Пэн-стэйшен», прямо в вестибюле «Американо-российского партнерства» стоял дорогой и красивый гроб, а во всех кабинетах было такое оживление, как в Смольном накануне захвата большевиками власти в Петрограде. Только теперь за столами и компьютерами размещались не сквернословящие русские клерки и брокеры, а «новые амазонки». Одетые в черные кожаные куртки с круглыми белыми нашивками на правой груди и выжженными на этих нашивках тау-крестами, они деловито звонили по телефонам, посылали и принимали факсы, и по обрывкам их телефонных разговоров Марк понял, что происходит регистрация членов Партии амазонок, массовое оформление каких-то туристических виз и подготовка к отправке чартерного рейса.
— А через Турцию мы можем лететь?
— А «боинг» там сможет сесть?
— А какой самолет сможет?
— А сколько стоит стоянка?
— А если снять весь отель?
— Сто семьдесят долларов за визу?! Вы с ума сошли! Нет, я не балакаю по-украински, я вам русским языком говорю: таких цен на туристические визы нет во всем мире!
Джессика, секретарша Анны, тоже уже одногрудая, провела Марка через анфиладу комнат и открыла дверь кабинета своей хозяйки.
— Пожалуйста…
Но Марк изумленно замер на пороге. В кабинете Анны на низком диване животом вниз лежала совершенно голая Лана Стролл, и какой-то мордатый массажист, стоя перед ней на коленях, делал ей массаж спины и ягодиц, а Анна — в черной кожаной куртке с белой наклейкой на правой стороне — сидела за столом и читала вслух из туристического справочника:
— «Крымский полуостров находится на севере Черного моря и занимает площадь около двадцати шести тысяч километров… — Тембр ее голоса был действительно не тот, что раньше, он стал грубее и резче. — Древние горы придают Крыму особую неповторимость. Они образуют три параллельные гряды, спускающиеся к морю. Прекрасные и таинственные, они хранят множество тайн, преданий и легенд. По одной из них, Крым — это часть древней Понтиды, а по другой — остров блаженства…»
Тут, подняв глаза, Анна увидела Марка и сказала буднично:
— О, заходи. Что ты хочешь?
Марк молча посмотрел ей в глаза. Но в выражении ее зеленых глаз уже не было и следа от тех нежных ласк и страсти, которыми еще два дня назад было полно для него ее тело.
— Нет, — сказал он наконец. — Уже ничего…
Анна усмехнулась:
— Как видишь, это случилось. Конечно, ты был неплох в постели. Но теперь я в тебе не нуждаюсь…
Марк повернулся и пошел прочь, не дослушав.
— Верни его, — вдруг сказала Анне Лана Стролл.
— Зачем?
— ФБР не пустит нас в Крым без шпиона. И нам все равно понадобится там легальный представитель правительства. Так пусть он будет свой. А еще лучше два представителя: твой Марк и этот, как его… Хьюг.
Анна повернулась к массажисту:
— Эй ты, догони его.
— Я еще не закончил массаж…
Нет, последнее слово он не договорил — мощный удар хлыста полоснул его по спине с такой силой, что он рухнул на пол от боли.
— Ну зачем ты так? — укоризненно сказала Лана.
— Ничего. Они нас хуже били. Пять тысяч лет.
— Я вас не бил, — прохрипел с пола массажист.
— Да? — усмехнулась она. — А кто меня изнасиловал в мой первый рабочий день в Нью-Йорке? Иди догони его! Бегом!
Китаец поднялся и, корчась от боли в спине, поспешил за Марком.
— Мы не должны им мстить, — сказала Лана. — Иначе мы станем такими, как они.
— Нет, мы не будем им мстить, — согласилась Анна и, заняв место массажиста, ловко продолжила массаж. — Мы будем их учить. Как они нас учили.
Марк уже подходил к лифту, когда затрещал его мобильный телефон.
— Марк Аллей, — сказал он в трубку.
— «Красная тревога», — ответила трубка голосом Роберта Хьюга. — Президент хочет говорить с Ланой Стролл, а она снова исчезла. Скрывается от прессы…
— Я знаю, где она, — перебил Марк.
— Где?
Марк взял со стола Джессики визитную карточку фирмы «ARP, Inc.» и прочел:
— Телефон 665-12-17. — Потом спросил у Джессики: — Что это за гроб?
— Это для мужа нашей хозяйки, — ответила она. — Его убили в Чайнатауне. Она… она его очень любила.
46
— Ты думаешь таким способом загнать джинна в бутылку? Черта с два! Ни хрена не выйдет!
Первая леди разъяренно вышагивала по Овальному кабинету, ее муж, потупив глаза, со стоическим выражением лица пережидал в своем кресле этот шторм. Он только что подписал приказ об увольнении генерального прокурора, госсекретаря и еще трех дюжин женщин с их постов в его администрации. А также — всех до единой женщин из обслуживающего персонала Белого дома.
— Ты должен был, наоборот, купить Лану, пригласить сюда, сделать советником…
— Я предлагал ей больше, — заметил он.
— Что именно?
— Должность министра и свою помощь на следующих президентских выборах.
— И?
— Она отказалась.
— Вот сука! А постель ты ей не предлагал?
— Не говори глупостей.
— Я и не говорю. Кто-то должен ее хорошенько трахнуть, и сразу кончится эта война полов!
— Тебе это не помогло. Ты воюешь со мной уже двадцать лет.
— Значит, ты плохо пробовал.
— Извини, у меня через минуту совещание с лидерами конгресса.
— Что еще ты задумал? Убрать женщин из армии? Ты только толкнешь их всех к Лане! И меня тоже — учти!
— У меня нет выбора. Или я действительно загоню сейчас джинна в бутылку, или…
Мужской голос доложил по селектору:
— Мистер президент, лидеры конгресса прибыли.
Но загнать джинна в бутылку оказалось не так-то просто. Вчерашнее выступление амазонок на Тайм-сквер стало искрой, из которой возгорелось совершенно необузданное пламя. «Пункты посвящения в амазонки» росли, как грибы после теплого дождя, — они открылись во всех городах страны, а также в Голландии, Швеции, Испании и Бразилии. Фантастически возрос спрос на лошадей — новообразованные «Легионы Мирины» закупали в Монтане даже стада необъезженных мустангов. В Сан-Франциско студентки Стэнфордского университета создали «Легион Мирины на мотоциклах», их примеру последовали амазонки во всех «безлошадных» штатах. Седьмая авеню в Нью-Йорке работала в четыре смены и все равно не успевала за бешеным спросом на туники, плетеную обувь и кожаные куртки с круглыми белыми нашивками. Выпуском этой одежды тут же занялись фабрики и мастерские на Тайване, в Южной Корее и в Чехословакии.
И Партия амазонок официально зарегистрировалась как Партия XXI века.
Но все это было ничто по сравнению с изменением нравственного климата в стране. В силу какого-то совершенно неожиданного аффекта подавляющее большинство мужчин сникли, растерялись и практически без сопротивления стали уступать женщинам все: должности, приоритет, руководство бизнесом и средства массовой информации. Мужское владычество отступало и рушилось с такой постыдной скоростью, с какой рано или поздно рушатся все великие империи. Мужчины-полицейские, на которых держалась городская власть, просто перестали выходить на работу, и охрану общественного порядка взяли на себя патрули «новых амазонок» и «Легионы Мирины». Это они пресекали женские погромы мужских бизнес-клубов, редакций «Плейбоя», «Пентхауза» и публичных домов, замаскированных под массажные кабинеты. И это они следили, чтобы в каждом поезде сабвея было хотя бы два вагона для мужчин…
В этой обстановке повсеместного женского торжества и мужского отчаяния вечером, в 19.00, на телеэкранах появилось лицо президента США. Он выступил с обращением к нации. Вот что он сказал:
— Леди и джентльмены! Впервые в моей жизни я употребляю слово «леди» на первом месте не в знак галантности, а как признание нового соотношения сил в стране. Вы все знаете, что произошло в Нью-Йорке за последние пару недель, и я не буду скрывать от вас: и я, ваш президент, и моя администрация, и члены конгресса оказались совершенно не готовы к этому. Хотя разговоры о неопознанных летающих объектах, «летающих тарелках» и так далее идут давно, никто не думал, что какие-то силы сверху вмешаются в нашу жизнь, да еще таким странным способом. Однако я хочу сразу объявить: это не космические пришельцы, не «экстратеррастриалс» и не «лучи архангелов Господа Бога». Это осколок «холодной войны», это космический остаток «империи зла», это контейнер с новым оружием, который КГБ запустил в космос перед самым своим концом. Посмотрите сами — вот что нашли в космосе наши астронавты… — И с этими словами президент продемонстрировал своей стране и всему миру фотографии, сделанные с «Атлантиса-MD».
На этих фото был отлично виден плывущий в космической бездне стандартный уличный мусорный контейнер. Вокруг него было ало-золотистое свечение, а на боковой стенке ящика можно было прочесть буквы «ХУ».
— Это русские буквы от слова, близкого к нашему слову из четырех букв, — сказал президент. — Теперь вы видите, до чего дошла та «империя зла», — у них уже не было даже нормальной упаковки для нового оружия! Но дело не в этом. А в том, что этим мусором они засорили космос. Да, этот контейнер, грубо говоря, течет, из него вытекают биоплазменные лучи, а наши женщины превратили этот мусорный ящик в культ, в «голос сверху»! Леди, дорогие мои американки! Остановитесь! Я, ваш президент, прошу вас: дайте мне несколько дней паузы! Сегодня ночью я говорил с русским президентом, и, поверьте, это был жесткий разговор. Он заверил меня, что не знал об этом гэбэшном ящике, но он немедленно примет меры к его нейтрализации. Однако я и на этом не успокоился, через два часа я вылетаю в Москву, где завтра по моей инициативе состоится внеочередной саммит «большой восьмерки», посвященный этому инциденту.
Друзья мои! Леди! Перестаньте калечить себя, перестаньте выжигать себе грудь! Никто не знает, как это скажется на вашем здоровье через год, через пять лет. И остановите войну полов и эту игру в «новых амазонок»! Неужели КГБ, даже мертвый, достал нас и разрушит нашу страну? Да, я понимаю, что мы, мужчины, были не всегда справедливы с вами, не всегда внимательны и заботливы настолько, насколько вы заслуживаете. Но вы — наши матери, вы матери наших детей, и вы хорошо знаете, что все, абсолютно все, что мы, мужчины, делаем, — открываем новые материки, завоевываем новые страны, покоряем космос, пишем стихи, зарабатываем деньги и даже совершаем преступления, — мы делаем для вас и ради вас! Так дайте нам время, дайте нам всего несколько дней, чтобы справиться с этой эпидемией амазонского синдрома, как справились наши отцы с туберкулезом, холерой, полиомиелитом и другими массовыми болезнями!
И последнее! Я знаю, что мисс Лана Стролл, которую я, как и все вы, нежно люблю, наняла два самолета и во главе легиона «новых амазонок», облученных из этого мусорного ящика, отправляется на Украину, в Крым, на прародину крымских амазонок. Конечно, я не могу остановить их, наша Конституция гарантирует американцам свободу передвижения по всему миру. Но я хочу предупредить Лану и всех вас: и Украина, и Россия сейчас больны. В этих странах происходит грандиозная и драматическая ломка национальных психологий. Миллионы людей страдают от этой ломки, тысячи впадают в отчаяние и даже сходят с ума. Вы хорошо знаете, что в таком состоянии многие объявляют себя пророками, ясновидцами и экстрасенсами, чтобы заманить доверчивых людей в свои секты типа «Аум сенрикё». Поэтому, дорогая Лана и все, кто летит с ней! Я, ваш президент, прошу вас: будьте бдительны! Не доверяйте себя и свои души никаким пророкам или пророчицам, даже если они будут говорить с вами голосами бывших крымских амазонок! Помните: мы, американцы, любим вас и ждем обратно здоровыми и свободными! Я, ваш президент, отвечаю за вас перед вашими будущими детьми! Спасибо за внимание! Господи, благослови Америку!
Даже жена поздравила президента с успехом:
— Отличная речь!
А ночные выпуски «Нью-Йорк таймс», «Вашингтон пост» и других газет вышли с шапками:
ПРЕЗИДЕНТ СВЕЛ ПАТЕТИКУ «НОВЫХ АМАЗОНОК» К БАНАЛЬНОМУ ПСИХИЧЕСКОМУ РАССТРОЙСТВУ!
МУСОРНОЕ ОРУЖИЕ, А НЕ КОСМИЧЕСКИЕ ЛУЧИ СУДЬБЫ!
ПРЕЗИДЕНТ СУМЕЛ РАЗВЕНЧАТЬ РОМАНТИКУ МАТРИАРХАТА И ОКАЗАТЬСЯ ВПЕРЕДИ СОБЫТИЙ: ТЕПЕРЬ ЛАНА СТРОЛЛ НЕ ПРИВЕЗЕТ НАМ ИЗ КРЫМА НИЧЕГО НОВОГО!
А таблоиды воспряли и духом, и тиражами:
МАТРИАРХАТ ОТМЕНЯЕТСЯ! ВО ВСЯКОМ СЛУЧАЕ, ЕЩЕ НА НЕСКОЛЬКО ДНЕЙ!
КОНЕЧНО, ОДНА СТОЯЧАЯ СИСЬКА ЛУЧШЕ ДВУХ ВИСЯЩИХ, НО НЕ ДЛЯ НАШЕГО ПРЕЗИДЕНТА!
НОВЫЙ САММИТ ПРОЙДЕТ ПОД ЛОЗУНГОМ: ПРЕЗИДЕНТЫ ВСЕХ СТРАН, СОЕДИНЯЙТЕСЬ!
ОДНОГРУДУЮ ЛЕДИ-ДЖИННА ЗАГНАТЬ В БУТЫЛКУ ЛЕГЧЕ, ЧЕМ ДВУГРУДУЮ!
И только газеты «Женское время» и «Амазонские новости» не разделяли этого нового мужского оптимизма. Они писали:
ПОСЛЕДНЯЯ ПОПЫТКА СПАСТИ МУЖСКУЮ ДИКТАТУРУ!
ПРЕЗИДЕНТ ПРИКРЫЛ СВОЕ БЕССИЛИЕ ФИГОВЫМ ЛИСТИКОМ РИТОРИКИ!
НО НАШЕ ДЕЛО ПРАВОЕ, ПОБЕДА БУДЕТ ЗА НАМИ!
В ту же ночь самолет № 001 президента США взлетел с военной базы под Вашингтоном и взял курс на Москву.
А в Нью-Йорке, в аэропорту Кеннеди, оторвались от взлетной полосы два чартерных «боинга» компании «Делта». Они летели в Симферополь, столицу Крыма.
И еще сорок две жительницы Манхэттена получили в эту ночь «космические ожоги».
Часть четвертая
47
Тар-тар-тар! Тар-тар-тар!
Оглушительный треск трещоток летел перед конной ордой, еще издали наводя ужас на русских, поляков, болгар и венгров.
— Тар-тар-тар!
«Татары идут фронтом по сто всадников в ряд, что составит триста лошадей, так как каждый татарин ведет с собой по две лошади, которые ему служат для смены: когда одна устает, он на всем скаку перескакивает на другую, и так скачут они круглые сутки, не задерживая войско. Их фронт занимает от 800 до 1000 шагов, а в глубину содержит до 1000 лошадей, и это изумительное зрелище для того, кто видит в первый раз, так как восемьдесят тысяч татарских всадников имеют больше двухсот тысяч лошадей, деревья не настолько густы в лесу, как их бахматые лошади в поле, и издали кажется, будто какая-то туча поднимается на горизонте…» [1]
— Тар-тар-тар!!!
И пастухи в страхе бросали стада и бежали в свои деревни, крича на ходу:
— Тар-тары идут! Тар-тары!
И косари бежали с полей, и охотники выскакивали из лесов, и рыбаки выпрыгивали из лодок, и гонцы мчались на взмыленных конях к стенам княжеских укреплений:
— Тар-тары идут!!!
Но редко кто успевал добежать, доскакать и поднять тревогу — гром трещоток настигал беглецов, кривые сабли с размаху срубали головы. И последний крик умирал в рассеченном горле и вместе с головой катился по окровавленной траве:
— Тар-та…
За этот шум получили они свое имя — «татары». Этим именем русские пугали детей, а их князья получали ярлыки на власть, устраняли конкурентов и платили монгольской орде золотом, мехами и белыми русскими женщинами.
Безжалостный татарский клинок и мощный татарский эрос царили в России два столетия и навсегда оставили в ней генетический страх перед словом «татарин» и косые «татарские» скулы на русских лицах.
Но как давно это было! Монголы, пригнавшие их сюда из Забайкалья, откатились, и крупный славянский этнос легко поглотил бы мелкое восточное племя, если бы еще тогда, на гребне нашествия первой орды, хан Туши, старший сын Чингисхана, не был пленен земным раем кипчакской Понтиды, а его наследник татарин Оран-Тимур, получив в подарок кипчакское царство, не назвал этот рай «Кырым» — «благодать»…
Зара смотрела в огонь. Она развела его не потому, что в гроте было холодно, — Цой научил ее не чувствовать холода и даже в мороз согреваться внутренним теплом, как делают это тибетские йоги. Она развела его потому, что огонь сжигает энергию «инь», которая кружит над нею с тех пор, как все нанятые ЦРУ и ФСБ/КГБ экстрасенсы пытаются достать ее из астрала. Но если смотреть в огонь часами, можно, медитируя, уйти по генной памяти куда угодно — хоть в бахчисарайские гаремы хана Оран-Тимура, хоть в питерские покои императрицы Екатерины, которая даже в старческом климаксе пожирала глазами юного посла Крымского ханства — Шагин-Гирея…
Однако сегодня она не станет медитировать. Первая армия ее послушниц высадилась в Симферополе и вереницей автобусов катит сейчас по крымскому побережью в поисках места, где три тысячи лет назад высадились фермодонтские амазонки. Они не найдут этого места, конечно. Оно давно под водой, море смыло эту древнюю отмель, как смыло оно почти всю Понтиду. Но разве за этим они сюда прилетели? Разве ради археологических находок и сантиментов она вызвала сюда этих богатых американок, внушив им мощную, неодолимую тягу в Крым? «Ты будешь матерью десяти тысяч детей!» — сказал ей Цой, и, конечно, тогда она не поняла рокового смысла его пророчества. Но судьба сама повела ее к ее предназначению. И все выстроилось в простую и логичную цепь, где каждое звено — даже эти катакомбы, в которых в 42-м году ее деревня пряталась от немцев, — оказалось осмысленным и необходимым, словно кто-то из другого пространства увидел ее в Крыму еще девочкой с тряпичной куклой и спланировал затем всю ее жизнь: и малярию на вольфрамовом руднике в Узбекистане, и роковую больницу с гибелью Асана, и ШИЗО в мордовском лагере, и короткий крымский глоток свободы, и встречу с Цоем в сибирском Центре. Одно было невозможно без другого, как при восхождении в гору ни один последующий шаг невозможен без опоры на предыдущую ступень.
«Сравни, что важнее: борьба за ваше возвращение в Крым или за то, чтобы не дать КГБ психотронное оружие?» — простой этой фразой Цой осветил ей жизнь на годы вперед.
А может быть, отнюдь не все предопределено и расписано наперед в нашей жизни? Может быть, судьба награждает нас только целью и волей, а мы сами ищем кирпичи, из которых складываем ступеньки подъема? И хватаем подчас все, что попадает под руку, строя вначале наспех и без умения и срываясь с этих ступенек в пропасти неудач. Далеко не каждому дано восстать из этого и выкарабкаться, выбраться туда, откуда уже хотя бы видна цель и вершина твоего предназначения. Пусть на ногтях, пусть из последних сил, но дойти, доползти, дотянуться до этой высоты и вдруг ощутить, что кто-то подхватил тебя руками попутного ветра, кто-то вдохнул наконец удачу в твои паруса!
Нет, не всех на это хватает, но еще неизвестно, кому проще — тому, кто сразу остался внизу, или тому, кто почти поднялся, почти достал, почти увидел вершину своей судьбы, но оступился в последний момент…
Однако ей повезло! О, как ей повезло! Люди не знают и даже не догадываются о том блаженстве сотворчества с Богом, которое познали Магомет и Христос, Будда и Моисей, Пастер и Эдисон, братья Райт и этот немыслимый и упрямый Шварц. Его идея освобождения России от веками накопленной злобы, отчаяния, раздражения, апатии и ненависти к евреям, татарам, немцам, литовцам, цыганам, полякам и даже к самим себе — эта «простая и техническая», как он говорил, задача захватила Зару, Акопяна и всех остальных его помощников так, как первых христиан проповедь Христа о любви к ближнему. «Возлюби ближнего, как самого себя? Но как же возлюбить, ненавидя?! — восклицал, богохульствуя, Шварц. — Нет, сначала нужно от ненависти избавиться! Вот избавим Россию от гноя ненависти, тогда и возлюбит она ближних своих, и настанет в ней царство Христово — я не возражаю! И татары вернутся в Крым, и КГБ развалится, и советская власть станет с человеческим лицом!»
Конечно, поначалу Зара отнеслась к этому с насмешкой. «Ферменты ненависти»? Какая чушь! Но Ашот, который проработал со Шварцем уже полгода, сразил ее простым вопросом:
— После каждого лечебного сеанса вы, экстрасенсы, моете руки — зачем? Вы же не касаетесь больного!
— Я смываю с себя его энергетическую грязь.
— И вода работает, как заземление, как громоотвод, не так ли?
— Да…
— И потому Магомет велел мусульманам делать омовение пять раз в день. Чтобы смывать раздражение?
— В общем, да…
— И любое омовение, купание, плавание освежает, то есть тоже смывает усталость, раздражение, злость? Невозможно выйти из моря в гневе и даже из душа невозможно выйти злым. Правда?
— Ну…
— Значит, в каждом из нас, в любом, есть негативная энергия, которая и рождает наши болезни. Христос накладывал руки на больных, снимал эту грязную энергию и тем исцелял, не так ли? Так покажи нам, как это происходит, как вы забираете негативную энергию. А мы соберем эту грязь, сконденсируем и освободим от нее Россию, излечим…
И они сделали это, почти сделали! Шварц, Акопян, Фетисова, Шаевич и Стас Журавин втащили на крышу их лаборатории простой мусорный ящик, вычистили его, покрасили, заполнили на манер оргонных аккумуляторов Райха чередующимися слоями фольги и хлопка, пропитанного «поби» — шварцевским поглотителем биоэнергии, и десять месяцев абсорбировали сброс негативных биоэнергетических ферментов жителями Москвы и Московской области. Конечно, никто не собирался запускать этот ящик в космос, то была проба, лабораторный эксперимент под названием «Кедр-1», но за эти десять месяцев Горбачев выпустил политзаключенных, отменил диктатуру компартии, цензуру и запрет на въезд татар в Крым, согласился на объединение Германии, подписал с американцами договор о сокращении армии и даже передал им схему расположения гэбэшных микрофонов в их посольстве. А потом… Потом Журавин-младший спьяну похвастал в кругу своих приятелей связью ЛАЭКБИ с немыслимыми московскими событиями. Гэбэшники примчались в лабораторию и чуть было не взорвали «Кедр» — благо Фетисова встала перед этим ящиком, как Зоя Космодемьянская, и закричала не своим голосом:
— Стойте! Вы с ума сошли! Там уже сорок шесть мегатонн ненависти! Это же сильнее атомной бомбы!
Назавтра над крышей ЛАЭКБИ завис десантный вертолет Министерства обороны, умелые парни тросами зацепили «Кедр» за скобы и осторожно, как атомную бомбу, утащили неизвестно куда.
Шварц чуть с ума не сошел.
— Они взорвут его под Москвой! Или в Сибири!
Но они оказались умнее, чем он думал. Они погрузили контейнер в очередной шпионский спутник ГРУ и катапультировали на космической орбите. Когда Журавин-старший принес эту весть в лабораторию, Шварц вздохнул с облегчением: только он, Акопян и Зара знали механизм загрузки и разгрузки «поби». Но уже через месяц случилась Фергана, потом Тбилиси, и умница Акопян первым сказал: «Мне это не нравится». И посмотрел в глаза Шварцу и Заре, и они сразу поняли, что он имел в виду.
В тот же день Зара стала готовиться к сеансу сверхдальнего телекинеза. Тридцать суток голода на дистиллированной воде, шестичасовые упражнения по системе «цигун», пранаяма — медитации с задержкой дыхания и молитвы. Как спортсмены накачивают мускулатуру перед олимпийскими соревнованиями, так по системе «цигун» йоги могут наращивать свою прану, перемещать ее по телу и даже играть ею, словно гантелями…
Через месяц, потеряв одиннадцать килограммов и обретя «спортивно-энергетическую» форму и способность выключать дыхание, Зара поняла, что готова попробовать. Ее биополе расширилось до двадцати метров, а ее аура стала золотисто-солнечного цвета. «Нимб! — сказал Шварц. — Просто нимб, как у ангела! На тебя уже молиться можно!» Но даже при таких параметрах никто не знал, что из этого выйдет. Сможет ли Зара достать «Кедр»? И если сможет, что ей с ним делать? И сможет ли она вернуться из сверхглубокого транса?
Кровавая резня в Вильнюсе не оставила ей пути к отступлению.
В тот день Шварц и Акопян провожали ее, как на тот свет. Впрочем, оно так и было: после сорока минут медитации перед развешанными на стене фотографиями «Кедра» Зара остановила дыхание, мысленно свела свое тело в луч и катапультировалась в астрал, или, как говорят физики, в четвертое измерение. Отсюда весь трехмерный мир показался ей таким, каким видится программисту мир виртуальной реальности через экран компьютера. «Кедр», который медленно вращался вокруг Земли, был от нее на расстоянии вытянутой руки. И Зара тут же увидела новшество — шикалинский лучевой энерговод, приваренный к ящику простой газовой сваркой. Акопян оказался прав: не сумев сделать из маломощного оргонного накопителя Райха сильный психотронный генератор, этот мерзавец все-таки нашел применение для своей игрушки, и вот откуда был сброшен заряд ненависти на Фергану, Тбилиси и Вильнюс.
Но как же быть? Всех ее сил, всего запаса ее энергии не хватит на то, чтобы выломать этот энерговод, эту шикалинскую пушку. Ах, если бы у нее была при себе бабушкина брошь! О, конечно, это никакая не брошь, Шварц и Акопян уже давно разобрались, что этот метеоритного происхождения металл даже при легком нагревании становится мощным энергопульсатором, потому что меняет валентность и выделяет сульфид бериллия. А Фетисова раскопала в библиотеке книгу о геометрических символах Египта, по которой изображенный на бабушкиной «брошке» крест с загнутой в петлю верхней оконечностью оказался тау-крестом — даром Богов и эзотерическим знаком жизни, талисманом египетских аристократов. Конечно, сейчас можно только догадываться об истории бабушкиной брошки и гадать, могли ли фермодонтские амазонки выжигать ею правую грудь своим девочкам. Но почти наверняка жители древней Понтиды и татарские предки Зары метили этим тавром свой скот. Да, если бы теперь, в астрале, у нее была при себе эта брошь!
А что, если попробовать? Правда, никто этого еще не делал, даже Цой. Но попробовать…
Зара не знала, что случится, если она, находясь в трансе, в астрале, телепортирует, «вытащит» свою брошь из реального мира. Какой программист, войдя в виртуальную реальность своего компьютера, прикажет этому компьютеру извлечь что-то из реального мира? Но с другой стороны, разве не исчезают порой вещи и даже люди из нашего мира — совершенно мистически, необъяснимо?
Зара мысленно потянулась к мешочку-брелоку с ее амулетом, висевшему на шнурке на шее той Зары, которая — бездыханная и с закрытыми глазами — сидела сейчас в ЛАЭКБИ в позе лотоса. И вдруг увидела, как, повинуясь ее приказу, эта находившаяся внутри мешочка брошь сама телепортируется к ней сквозь кирпичные стены особняка на Покровке. О, даже Цой пришел бы в восторг от этого! Впрочем, некогда отвлекаться! Нужно срочно расплавить, запаять дуло шикалинского энерговода. Вдавить его в «Кедр» лучом тавра амазонок! И окружить «Кедр» такой броней биополя, чтобы уже никто никогда не смог даже приблизиться к нему!
Конечно, она потеряла в этом сеансе практически всю свою энергию, ее аура превратилась в рваную тряпку. И, даже не выходя из своей комнаты в мытищинской коммуналке, она заболела сразу всеми болезнями, которыми болели в те дни мытищинские дети: корью, плевритом и свинкой. Но и в горячке высокой температуры она знала, что не умрет, что Цой исцелит ее. И он действительно явился — стоило ей только крикнуть, позвать.
— Почему ты не отвечал мне раньше? Я столько раз звала тебя…
— Раньше ты справлялась сама.
— А теперь? Я могу умереть?
— Не хитри со мной. Ты знаешь, что не умрешь. У тебя есть миссия.
— Стать матерью десяти тысяч детей? Не смеши меня! Мне уже пятьдесят пять! Я старуха!
— Ты только в начале пути. Я пришел продвинуть тебя.
— Подожди. Я хочу спать. Извини, я не знаю, что со мной, я засыпаю…
— Спи, — сказал он и исчез.
Но когда она проснулась, ощущая странную свежесть и здоровье во всем теле, его уже не было.
— Цой! — крикнула она мысленно. — Вернись! Черт возьми, я же не спросила у тебя, где ты и что тобой! Ты жив?
Никто не ответил. Эти корейцы, конечно, сделаны из камня.
И вдруг… вдруг она ощутила, что в ней присутствует новое знание. Словно, пока она спала, кто-то просто вложил в нее новую программу — ясную, как таблица Менделеева.
«…Человек не является последним звеном эволюции.
…На смену ему идет более совершенный биологический вид.
…Этот новый вид формируется в недрах уже существующего с помощью мутантов — особей, изменяющих наследственные качества организма.
…Мутанты появляются с ускорением, свойственным общей эволюции человечества, которая сама бросается в глаза, если взглянуть на часы истории:
…
Продолжение таблицы
Иными словами, как из гусеницы рождается бабочка, так из нынешнего человека уже рождается суперчеловек, наделенный совершенно новыми качествами… Гусеница не знает и даже не может представить себе полета бабочки, а бабочка презирает жизнь гусеницы, как человек презирает животную жизнь приматов, а суперчеловек будет прези…»
Стоп! Это было предисловием к ее миссии, но ей незачем вспоминать и повторять усвоенное. Первый легион ее «амазонок» высадился в Симферополе и катит сейчас в туристических автобусах по крымскому побережью и по тем самым дорогам, по которым давно — о, как давно! — вез ее на мотоцикле юный романтик Мирза.
Зара оторвала взгляд от затухающего огня и пошла к выходу из грота за дровами и хворостом. Горные обвалы, время и тибетские йоги, которые приезжают сюда медитировать и подзаряжаться энергией Шай-Дага, неплохо замаскировали лаз в этот сталактитовый грот. Только чутьем летучих мышей и интуицией экстрасенса можно найти в каменной скале узкую щель, ведущую в шай-дагские катакомбы. Но топливо для костра приходится носить издалека.
Зара вышла из катакомб на горное плато и зажмурилась от яркого солнца. Прекрасный, божественный, воистину библейский вид открывался с этой южной вершины Шай-Дага. И прав, тысячу раз был прав Оран-Тимур, назвав этот край «благодатью», — не зря и Чехов, и Айвазовский, и Волошин, и Грин влюблялись в него с первого взгляда! Какое роскошно-ласковое и вечно зеленое море, какие злато-бархатистые осенние горы, какой покой и какой прозрачный воздух с запахами подсохших листьев лаванды, спелых каштанов и дикого винограда! И планерный полет ястреба в высоком потоке воздуха… Кажется, вот сейчас, всего минуту назад прошли по этим горным террасам древние виноградари-греки с амфорами крымского вина на плече… и проехали табором цыгане… и русские монахи нырнули в кедровое урочище за грибами… и мама прошла за водой к источнику… и Мирза пролетел на мотоцикле…
Нет, рано еще беспокоить американок призывом к восхождению на Шай-Даг. Пусть поездят по Крыму, пофотографируются на фоне гор и моря и подышат крымским воздухом. Ведь Крым — эрогенная зона планеты, даже сейчас, на излете бархатного сезона.
48
— Шесть лет назад на мадридском саммите мы подписали секретное соглашение о полном прекращении разработок психотронного оружия и уничтожении всех психотронных облучателей, генераторов и аналогичной аппаратуры. Каждый из нас расписался в этом, а те, кто пришел к власти после Мадрида, получили этот документ от своих предшественников и тоже заверили его своими подписями. Таким образом, ни один из нас не освобожден от обязанностей выполнять этот договор. Тем более — российское правительство, которое в обмен на контракты по разоружению получает от наших стран миллиардные кредиты…
Да, американский президент не терял время на дипломатические церемонии, а играл, что называется, straight — напрямую. Может быть, потому, что мог наконец расквитаться с русским президентом за тот позор, который он в 1995-м молча глотал на Красной площади во время празднования пятидесятилетия разгрома фашизма. Тогда российский президент, его одиозный министр обороны и новые демократы — президенты Казахстана, Киргизии, Грузии и прочих бывших республик СССР (все до единого бывшие коммунистические и гэбэшные лидеры тех же республик) взобрались на ленинский Мавзолей и, стоя буквально над головами иностранных гостей, даже в прямом физическом смысле унизили тем самым не только его, американского президента, но и английского, французского, израильского и прочих глав правительств. Конечно, журналисты тут же уловили эту издевку и прямо с площади доложили о ней всему миру по своим «моторолам» и «эриксонам». Хотя в первую очередь эта бестактность говорила о приверженности хозяев праздника к туземной традиции влезть ногами на труп своего бывшего вождя. А западные гости, смолчав, как бы еще раз демонстрировали миру свою цивилизованность…
Но оказалось, что трюк с Мавзолеем — только цветочки. Сразу вслед за трогательно-сентиментальным парадом стариков ветеранов Второй мировой войны русские вывели на площадь «учебные» батальоны десантных и мотострелковых частей. И тут журналисты просто взвились от сенсации. «Американский президент прилетел в Москву под честное слово русской стороны не устраивать на Красной площади военный парад и тем самым не заставлять его приветствовать войска, которые ведут войну в Чечне!» — кричал в радиотелефон какой-то журналист, стоявший буквально в двух метрах от гостевой трибуны. «Неужели американский президент молча снесет этот русский плевок? — наговаривал в свой диктофон второй. — Нет, я вижу, как покраснело его лицо, сейчас он повернется и уйдет!..»
Но он не ушел — слишком громким был бы скандал. Он стоял, чувствуя, как от бешенства лопнут сейчас сосуды на его лице, и слыша в наушнике перевод лозунгов, которые летели с Мавзолея на Красную площадь: «Да здравствуют Вооруженные Силы новой, демократической России — наследники воинской славы победителей фашизма!» «Наследники» в эти дни вели ковровые бомбежки Кавказа, и он, американский президент, своим присутствием на этом неожиданном параде приветствовал их кровавую работу. Но и это не все! Через несколько часов на совместной американо-российской пресс-конференции в Кремле русский президент брякнул со свойственной ему склонностью к экспромтам: «Мой американский друг тоже считает, что никаких чеченских борцов за независимость нет! А есть просто бандиты, понимаешь, и террористы!»
Что ж, сегодня наконец он может сказать своему «русскому другу» кое-что straight.
— Когда-то полет нашего маленького «У-2» Хрущев использовал для срыва парижского саммита по разоружению и как предлог для развертывания гигантской советской программы создания межконтинентальных ракет, ядерных подводных лодок и стратегических бомбардировщиков. При этом «У-2» никого не бомбил, не обстреливал и не облучал. Он только фотографировал. А русский космический спутник «Кедр-1» вот уже две недели еженощно обстреливает Нью-Йорк плазменно-психотронным оружием, и даже вчера ночью, сразу после нашего прямого разговора с русским президентом, этот обстрел не прекратился — еще шестьдесят наших женщин получили «космические ожоги». Я хочу спросить у вас, господа: что сделала бы Россия, если бы американский спутник еженощно обстреливал москвичей лазерным, плазменным или психотронным оружием?
Члены «большой восьмерки» и приглашенный ими на этот саммит президент Украины понимающе хмыкнули. Они не сомневались, что шесть тысяч российских межконтинентальных ракет уже давно бы раскололи весь американский континент своими кассетными атомными боеголовками.
Тем временем, пережидая перевод своих слов и реакцию «большой восьмерки», американский президент прошелся по роскошному, с золоченой лепниной и резной царской мебелью кремлевскому конференц-залу и остановился у окна, за которым была Красная площадь. Но в Москве шел густой октябрьский дождь со снегом, серое небо буквально лежало на городе, вся площадь и стоявшие за ней здания тонули в этой холодно-постылой мути, и от всего этого президенту, прилетевшему из солнечного Вашингтона, стало вдруг беспросветно тоскливо и сиротно. Он ощутил, что больше, чем реванша, больше, чем права проверки всех томских, новосибирских, московских, ленинградских и прочих центров разработок психотронного оружия, списком которых его снабдил директор ЦРУ, и даже больше, чем немедленного рассекречивания этого проклятого «Кедра-1», ему хочется сейчас большой, двойной порции русской водки.
И, выговаривая свои требования российской стороне, он уже думал не о них, а о том, что никогда и ни за какие деньги он не согласился бы стать президентом этой огромной страны с ее серым и низким небом, сырым снегом, жуткими морозами, отвратительными дорогами и жуликоватыми генералами, которые втайне от своего президента продают оружие тем, с кем воюют, разворовывают свою же армию и запускают в космос мусорные ящики с суперсекретным оружием двадцать первого века.
Он посмотрел на русского президента. Всего семь лет назад, в августе 1991-го, этот президент стоял на танке богатырем, мужиком , и вся его фигура выражала русскую мощь и несокрушимость. И даже два года назад на трибуне ленинского Мавзолея он был еще ничего. Но теперь — старый, седой и какой-то сизо-умятый, как ацидофильное молоко… Как говорят русские? Укатали сивку крутые горки!
— По нашим сведениям, — слышал американский президент свой собственный голос, — одна из создательниц этого «Кедра», госпожа Бешметова, не только пользуется установленным на нем оружием, но и внушает нашим женщинам идеи нового матриархата и призывает их в Крым. Триста семьдесят этих так называемых новых амазонок прибыли сегодня в Симферополь, и это только начало, на очереди еще двадцать шесть тысяч. Мне сообщили, что в связи с этим украинское посольство повысило цену на оформление туристической визы до пятисот долларов… — И он в упор посмотрел на президента Украины.
— А шо? — ухмыльнулся тот. — Якшо им дуже трэба побачить нашу краину, нэхай платят!
— Я не об этом, — усмехнулся американец этому маленькому украинскому гешефту. — Вы можете сорвать на этом десять или даже сто миллионов. Но! Я полагаю, что, если позволить идеям матриархата распространяться с такой скоростью, как сейчас, мы все очень быстро окажемся перед лицом новой всемирной революции — женской революции. И потеряем власть…
— Та ни! — отмахнулся украинский президент. — Нам цэ нэ чипае! Можэ цэ у вас, а наши жинки нэ будут соби цицки палюваты!
Американец выслушал перевод этой реплики и, сдерживая раздражение, повернулся к русскому президенту:
— Может быть, на Украину это действительно не распространяется, но мужская власть во всем остальном мире под угрозой. И это не шутка, это, возможно, и есть тот Апокалипсис, который предсказан в Библии. Вы должны немедленно найти и арестовать эту Бешметову!
— Ага, зараз! — вместо русского президента высказался украинец. — Та хто ж йому дозволит уторгнуться на Украину и ризат курку, яка нэсэ нам таки золоты яйця?
49
Экскурсовод Алуштинского исторического музея оказался веселым и чуть подвыпившим стариком, профессором Крымского университета, уже третий год закрытого из-за отсутствия финансирования. Он сказал:
— В третьем веке до нашей эры жил философ по имени Хамелеон Гераклейский. Он сообщил нам, что некий лаконец Клеомен сошел с ума вследствие того, что, сдружившись со скифами, приучился пить неразбавленное вино. Отсюда, всякий раз, когда лаконцы хотели выпить неразбавленного вина, они говорили: «Подскифь»…
«Новые амазонки» засмеялись, а старик, подводя их к большой настенной карте, продолжал:
— Ну вот. А поскольку один наш поэт сказал: «Да, скифы мы, да, азиаты мы…», то позвольте вас предупредить, что вы попали на землю древних скифов, где не пьют ни разбавленного вина, ни разбавленной водки.
— Only straight! — заметил кто-то.
— Точно, — сказал старик. — И лучше «дабл». Но не сейчас! А после экскурсии. Итак, перед вами карта Скифии по представлению Геродота, который провел у нас в гостях несколько месяцев не так уж давно — всего двадцать четыре века назад. Он жил вот здесь, в Ольвии, которая теперь Очаков, и совершал свои путешествия по окрестным странам. А в поисках золотого руна спустился однажды по Черному морю, то есть, простите, по Понту Эвксийскому, до Колхиды и еще ниже — до вашей замечательной родины — реки Фермодонт. Тут он познакомился с наследниками сарматов и узнал про них следующее. Когда эллины победили вас у реки Фермодонт и отплыли обратно, везя с собой пленниц на трех кораблях, то в открытом море вы напали на мужчин и изрубили их. Но вы не знали судов и не умели обращаться ни с рулем, ни с парусами, ни с веслами, а поэтому стали носиться по волнам по воле ветра и прибыли вот сюда, в Кремны на Азовском море, которое греки называли Меотийским озером.
— Вы уверены? — вдруг спросила Лана Стролл.
— Как в свете дня! — ответил старик. — А у вас есть сомнения?
— Ага. Мне интересно, как женщины, незнакомые с рулем, могли аж отсюда, из нынешней Турции, переплыть все Черное море, найти этот узенький пролив и пройти по нему в ваше Азовское море?
— Гм… — Старик снял кепку и взлохматил седые волосы на затылке. — Гм… Я не знаю, как это им удалось. А вы знаете?
— Конечно, знаю. Я стояла у руля и вела корабль.
— О, тогда другое дело! — легко согласился старик. — Но вернемся к моему Геродоту. Сойдя вот здесь, в бывших Кремнах, с судов и встретив первый табун лошадей, амазонки захватили его, сели на лошадей и стали грабить местных скифов. Правильно? — с явной усмешкой повернулся он к Лане.
— Да, — подтвердила она. — Это был табун абсолютно белых лошадей, лучших лошадей в моей жизни!
Старик, косо наклонив голову, внимательно посмотрел на Лану и продолжал уже осторожнее:
— Гм… Скифы, пишет Геродот, недоумевали, откуда взялись эти грабители, они приняли амазонок за мужчин и вступили с ними в битву. И только после битвы скифы по трупам убитых поняли, что это женщины.
— Да, они устроили нам засаду вот здесь, в Гилее, — показала Лана на карте, — и мы потеряли семь амазонок. Но мы вырвались из окружения и ускакали в Таврику.
— Молодец, пятерка по истории, — похвалил старик. — Между тем скифы, потрясенные воинственностью амазонок, решили не убивать их больше, а заиметь от них детей. Они выбрали столько красивых юношей, сколько было амазонок, и приказали им следовать за этими амазонками, но не вступать с ними в битву. И даже убегать, если амазонки будут нападать на них. А потом возвращаться, ставить свой лагерь рядом с амазонками и ждать.
— Действительно, они таскались за нами по всей Таврике, — засмеялась Лана. — Мы даже перестали обращать на них внимание. Было только одно неудобство: они ставили свой лагерь так близко к нашему, что по нужде приходилось уходить подальше в лес. Впрочем, и скифы делали то же самое.
— Ах вот как! — сказал старик. — Значит, Геродот все же прав: именно в лесу «один из скифских юношей приблизился к уединившейся амазонке, а последняя не оттолкнула его, а отдалась ему без сопротивления». Правильно?
— Абсолютно нет! Это он отдался мне без сопротивления! — вдруг сказала Люси Геттинг. — И попробовал бы он сопротивляться!
Амазонки засмеялись: глядя на Геттинг, было нетрудно представить участь мужчины, который попробовал бы сопротивляться ей.
— Точно, — сказал старик, расценив этот диалог как игру. — Но вы не могли с ним говорить, потому что не знали языка друг друга, и вы жестами показали ему привести на это место еще одного юношу для своей подруги. Так?
— Нет, не так, — сказала Геттинг. — Во-первых, весь язык скифов состоял из шестисот слов иранского происхождения, это можно выучить за двадцать минут. А во-вторых, не забывайте, что в то время мы еще не потеряли экстрасенсорные способности и могли общаться телепатически, особенно при intercourse. Я сказала Саркелу, так его звали, что назавтра приду сюда с подругой и чтобы он тоже привел кого-нибудь.
— И этой подругой была я, — заявила Семента Кропок.
Старик обескураженно умолк.
— Продолжайте, профессор, — попросила его Лана. — Все-таки интересно, написал ли Геродот про нас хоть слово правды.
— Как прикажете, — сухо сказал профессор. — Геродот сообщает, что, приманив к себе амазонок, скифские юноши соединили с ними свой лагерь и зажили сообща, причем каждый юноша имел женою ту, с которой впервые вступил в связь. Но вы, конечно, скажете, что все было наоборот, что это вы приманили к себе скифов и выбрали среди них тех мужей, которых захотели. Так?
— Абсолютно, профессор! — сказала Геттинг. — Где вы видели мужчину, который умеет правильно выбрать себе жену? Таких никогда не было, нет и не будет! Все браки совершаются по женскому выбору, и если вы женаты, то знаете, что я права…
— Гм… — только и произнес профессор.
— А что там дальше у Геродота? — спросила Лана.
— Дальше? Пожалуйста: «Мужчины не могли научиться языку женщин, но женщины переняли язык мужчин. Когда они стали понимать друг друга…»
— Стоп, профессор! — опять перебила Геттинг. — Ведь это важно! «Мужчины не могли научиться языку женщин». Как по-вашему, почему? Неужели мужчины уже тогда были глупее женщин?
Амазонки засмеялись, профессор снова почесал в затылке.
— Н-да… Кажется, проболтался старик Геродот! — усмехнулся он. — Но хотя бы то, что вы увели тех юношей от их племени, — это правда?
— Это правда, — сказала Лана. — Они хотели отвести нас к скифам и сделать своими женами, но я сказала: «Мы не уживемся с вашими женщинами, потому что мы стреляем из луков, бросаем дротики, ездим верхом, а ваши женщины ничего этого не умеют. Если вам нравится спать с нами и иметь нас женами, то давайте уйдем из скифской земли и поселимся отдельно. Чтоб никто нас не доставал — ни ваши матери, ни ваши бывшие невесты». И мы ушли вот сюда, за реку Танаис, на восток от нее, и поселились тут, и стали наравне с мужчинами ездить на охоту и воевать с врагами, и называться стали не скифами, а савроматами. Но самое главное, профессор, у нас всегда был матриархат — мы, женщины, управляли советом племени. Не так ли, сэр? Или Геродот и это скрыл от истории?
— Нет, — сказал старик. — Это есть у Геродота.
50
Зара бродила по развалинам крепости Тохтамыш-хана и понимала, что она просто боится своей миссии. Так ребенку страшно встать с четверенек и пойти ногами, так новичку страшно сделать первый прыжок с парашютом, так женщине страшно идти на первые роды.
Но дети видят, как ходят взрослые, но парашютист-новичок видит полет инструктора, но женщины знают своих матерей, родивших их.
А то, что должна была сделать Зара, до нее сделал только Христос. Но Он был Христос, а Зара была простой татарской женщиной. Впрочем, простой ли?
Дорога через всю страну в зарешеченных вагонах для скота и трупы близких родственников вдоль железнодорожного полотна; вольфрамовые рудники в пекле Средней Азии и «красный» диплом Ташкентского университета; массовые демонстрации и битвы с КГБ за возвращение татар в Крым и нары в мордовском лагере; сибирская психотронная «шарашка» и ЛАЭКБИ; девяносто первый год и эмиграция — да, она прошла длинный путь, очень длинный. В девяносто первом, когда и ежу было ясно, что КГБ не остановится на Сумгаите, Фергане, Тбилиси и Вильнюсе, Зара предупредила Шварца:
— Как только Шикалин обнаружит, что «Кедр» блокирован, КГБ придет за вами.
— И что они докажут? — усмехнулся Шварц. — Я выйду в астрал и, вернувшись, буду рвать и метать: мол, какой-то мерзавец вставил в мой «Кедр» свой идиотский энерговод и разрушил наш конденсатор, вся энергия ушла в космос. Что они смогут сказать на это?
— Они не будут с вами разговаривать. Они просто выбьют вам зубы. Для начала…
— Ой, перестаньте! Уже не те времена!
«Уже не те времена!» было лозунгом демократической эйфории 1989–1991 годов, но Зара не верила в пассивную капитуляцию дракона, она знала все его лица — от следователей на Лубянке и полковника Крюкова в Мордовии до «подсадной утки» Шикалина. Такие не отступятся от сытного пирога власти. Зара купила путевку в болгарский санаторий, но даже накануне отъезда не ночевала дома, потому что, как кошка, чувствовала приближение землетрясения. А 21 августа, когда первые толпы москвичей, воодушевленных победой над ГКЧП, пошли свергать с постаментов памятники коммунистическим вождям, Зара, еще слабая после левитации к «Кедру», примчалась в ЛАЭКБИ на Пироговке. И — наткнулась на Шикалина и бригаду гэрэушных молодцов, которые аккуратно собирали там в мешки и коробки всю аппаратуру и документацию шварцевских опытов.
— Ага! — усмехнулся Шикалин, снимая свой «ТТ» с предохранителя. — Вот мы и встретились. Как в песне. «Все, что было обещано, пусть сбывается в срок!» — Он сунул дуло «ТТ» Заре в ухо. — Молись своему Аллаху, сука!
Но Зара знала, что он ее не убьет. Во всяком случае — до допроса.
— На колени ее! — приказал Шикалин гэрэушникам. — Не бойтесь, она пустая.
Они не поняли, что он имел в виду, но легко, простой подсечкой, швырнули ее перед ним на колени.
— Ну что? — продолжал Шикалин. — Где же твой телекинез? Почему ты не превратишь нас в пепел? А? Я скажу почему. Потому что в тебе энергии, как в пустой клизме! Потому что твое биополе меньше, чем у мыши! А твоя аура дырява, как решето! Ты пустая! Но как же это случилось? Куда ты дела свою прану? О, я, кажется, понимаю — это ты что-то сделала с «Кедром». Да? Говори, сука! Ты?
— Я, — сказала Зара, оттягивая время и мысленно концентрируясь на висевшем у нее на груди амулете — кожаном мешочке с бабушкиной брошью. Неужели у нее не хватит даже мысленной энергии разогреть этот металл? «О Цой, помоги мне!»
Но Шикалин, похоже, сильно продвинулся за эти два года — он прочел ее мысли и рванул с ее шеи шнурок с мешочком, в котором были крымская земля и тавро амазонок.
— Так! А это что? Что здесь?
— Ничего. Просто земля.
— Просто у нас ничего не бывает. — Он развязал мешочек. — Что за земля?
— Крымская…
— Ах, крымская, святая! — сказал он с издевкой. — И тут еще и монета. Нет, это не монета. Что это?
— Бабушкина брошь…
— Ах, та самая! — воскликнул он. — Ну и как же она могла тебе помочь? Или это тоже оргонный аккумулятор? — И он с усмешкой швырнул эту «брошь» за окно.
— Не-ет!!! — всем телом рванулась за ней Зара. И вдруг…
Наверно, она вложила в этот рывок те силы, которые возникают в нас невесть откуда, когда мы тонем. Потому что, словно повинуясь ее отчаянному взгляду и голосу, «брошь» изменила траекторию полета и, наливаясь пунцовым светом, медленным бумерангом влетела обратно в окно и поплыла по воздуху к Заре.
Это было невероятно, как на рапидной киносъемке Акопяна о цоевском сеансе телепортации пуговиц.
Но это было на глазах застывших в изумлении гэрэушников и остолбеневшего Шикалина.
Впрочем, Шикалин тут же пришел в себя и ринулся наперерез «брошке», паля в нее из пистолета.
Однако «брошь» прошла сквозь пули, как недавно она прошла к Заре сквозь стены этой же лаборатории. И уже вплывала в правую руку Зары, когда Шикалин, повернув на Зару пистолет, нажал курок. Чисто рефлекторно, инстинктом, Зара мысленно прикрылась бабушкиной «брошью», и вдруг… красный и узкий, словно лазерный, луч изошел из этой «броши» навстречу выстрелу, аннигилировал, сжег вылетевшую из дула пулю, сам пистолет и руку Шикалина — до плеча!
Шикалин с ужасным криком выскочил из лаборатории.
Зара в изумлении повернулась к его помощникам, но и они в страхе попятились перед ее все еще выставленной вперед правой рукой с тавром амазонок. А затем бросились вон.
Зара направила это тавро на ящики с оборудованием и документацией ЛАЭКБИ и — скорее для проверки только что случившегося чуда, чем всерьез — сказала:
— Чтоб это все сгорело!
Красный и узкий, словно лазерный, луч снова изошел из тавра амазонок и разом поджег эти ящики, лабораторные столы и шкафы. Через минуту вся ЛАЭКБИ пылала, как облитая бензином.
Конечно, после этого ей пришлось бежать из Москвы. Сначала в Крым, но оказалось, что ей — отдавшей тридцать лет борьбе за крымско-татарскую автономию — жить там просто негде и не на что. К тому же по Беловежскому соглашению Крым вместе с Украиной вдруг откололся от России и стремительно криминализировался, ни о какой крымско- татарской автономии уже не могло быть и речи — даже несмотря на подписанный Кравчуком закон о восстановлении Крымской автономной республики. А Узбекистан, где Зара провела детство и юность, тоже стал заграницей. И в Москве ее искали КГБ, ГРУ и Шикалин…
И Зара уехала в США — ее, как бывшую политзаключенную, легко впустили в Америку.
Но как — без английского языка — зарабатывать и на что жить? На радостях от победы в «холодной войне» американцы закрыли даже нью-йоркские офисы «Голоса Америки» и «Радио „Свобода“», откуда шли передачи и на татарском языке.
Зара устроилась сиделкой-домработницей к молодой художнице, парализованной после автомобильной катастрофы. То была адская работа, с которой сбегали после двух недель даже нелегальные эмигрантки-пуэрториканки. Потому что эта беспомощная, как мумия, инвалидка, получившая за свою неудачу в жизни пожизненное содержание от страховой компании, ненавидела весь мир и вымещала эту ненависть на единственном существе, вынужденном неотлучно находиться при ней, — на своей сиделке. Мало того, что ее нужно было постоянно купать, подмывать, одевать по последней моде, кормить с ложечки, возить на прогулки в Центральный парк, в парикмахерскую, на массаж в Китайский квартал, в магазины на Пятую авеню, в рестораны и на концерты в Линкольн-центр, ей нужно было угождать и в капризах, угадывая по движению глаз, что ей нравится или не нравится из еды, одежды, телепередач. А иначе она тут же начинала биться в истерике в своем инвалидном кресле, пытаясь выпасть из него так, чтобы угодить виском об угол стола или уличной тумбы.
После двух месяцев этой круглосуточной — даже по ночам — пытки Зара не выдержала и на полумычание-полутребование хозяйки в сотый раз переключить телевизионную программу сказала ей в сердцах и почти автоматически:
— Сама переключи!
И хотя это вырвалось у нее по-русски, хозяйка вдруг посмотрела на нее осмысленно-вопросительным взглядом, потом перевела взгляд на лежавшую слева от нее, на столе, коробочку дистанционного управления телевизором и вдруг… не веря самой себе, медленно подняла свою парализованную левую руку. Не спуская с этой руки напряженного взгляда, она протянула ее за телепультом. Достала его, взяла всеми пальцами и так же медленно перенесла к себе на колени.
И посмотрела на Зару.
Но Зара молчала, она уже знала, что будет дальше.
И точно: хозяйка, не спуская с нее взгляда, подняла правую руку, поводила ею в воздухе, потом оперлась двумя руками о подлокотники инвалидного кресла, спустила парализованные ноги на пол и попыталась стать на них.
Конечно, у нее не хватило на это сил и она упала обратно в кресло, но… Через неделю она уже ходила, опираясь на Зарино плечо, а еще через две, полностью став на ноги, уволила Зару с работы.
Чудо, которое с ней случилось, она приписала своему китайскому массажисту и вышла за него замуж.
Еще через три месяца Зара на новой работе избавила от горба шестилетнего мальчика, и счастливый отец ребенка тут же написал об этом восторженное письмо в три медицинских журнала и в «Нью-Йорк таймс». Слава Богу, никто не опубликовал эти письма, но Зара сказала себе: «Стоп! эта работа не для тебя! еще пара таких исцелений, и за тобой придут из ФБР, как к российским целителям приходили гэбэшники. Правда, будет не сибирский Центр, а какой-нибудь Алабамский или Монтерейский, но какая разница?»
И она пошла в уборщицы манхэттенских офисов.
То была ночная работа, свободная от общения с людьми.
В гигантских манхэттенских небоскребах по ночам дежурят только черные охранники, да и то внизу, в вестибюлях.
А наверху, с этажа на этаж медленно передвигаются тележки уборщиков: по одному на каждые восемь этажей, час на уборку этажа, сорок долларов за ночь.
И хотя по местным стандартам это ничто, лишь на триста долларов выше пособия по нищете (Зара только за убогую комнату на чердаке в Нью-Джерси платила триста долларов в месяц), попасть на эту работу можно только по рекомендации, удостоверяющей твое трудолюбие и честность. Но Зару устроили на эту работу смущенные родители исцеленного ею ребенка («We are sorry, we don’t need you any more. But we can help you to get some job, of course…»), и Заре тут сразу понравилось. За стеклянными стенами офисов, которые она убирала, был ночной город — огромный, не похожий ни на один город в мире и вообще непохожий на приземленные земные города. Вытянутый вверх сотнями цилиндров, пирамид и кубов своих небоскребов, столпившихся над океаном на каменном зубе Манхэттена, таинственный, сияющий огнями рекламы и миллионами пчелиных ячеек-окон, он плыл в ночи, как отдельная планета в космосе.
Стоя над ним в предутреннем мраке, Зара ощущала себя в центре медленно затихающего энергетического урагана, сплетенного из двенадцати миллионов вихрей человеческого азарта, напора, напряжения, остервенения и отчаяния. Вот уже двести лет со всего мира — из Европы, Китая, Индии, России, Мексики, Ирана, Японии — сюда плывут, летят, рвутся и прорываются самые отчаянные, нищие, авантюрные, дерзкие, сильные и талантливые. Нью-Йорк — их последняя ставка, их Монако и Лас-Вегас. Все или ничего, жизнь или смерть, слава или крушение, деньги или самоубийство. Те, кто преуспевает, кто взлетает к вершине, уезжают из этого города в богатые пригороды или еще дальше — в профессиональные райские кущи Силиконовой долины, Голливуда, Сономы, Сан-Диего и т. д., оставляя Нью-Йорк, как отстойник, тысячам только что прибывших новых авантюристов, гениев и трудяг, рвущихся к успеху с остервенением московской толпы на автобусной остановке в Алтуфьеве. И вынужденных, за неимением тут незанятого клочка земли, строить этот город вверх — еще выше, еще…
Эта погоня, этот постоянный двенадцатимиллионный марафон нищих за своим шансом, успехом, «золотом под ногами», славой, удовольствиями, собственным бизнесом, банковским займом и «мерседесом» в гараже выжимают из каждого бегуна всю его умственную, физическую и сексуальную энергию плюс — еще немного, еще чуть-чуть, еще усилие — ну! давай! you can do it! — и рождают миллиардеров, как Сорос, безымянных самоубийц и бомжей, спящих на «золотых» нью-йоркских мостовых.
Но куда же делась энергия этих азартных безумцев и трудяг?
Стоя над ночным Нью-Йорком, Зара ощущала, как медленно уплывает в океан и стекает в космос оргонный смерч, рожденный за день этими людьми, но стекает не весь, весь не успевает, потому что в семь утра новый и мощный, как атомный взрыв, заряд энергии опять вырывается из миллионов квартир, гаражей, автобусов и вагонов сабвея, чтобы снова гнать и гнать этих людей за успехом и деньгами.
Только такие нищие, как Зара, и такие миллиардеры, как Сорос, могут в этом городе расслабиться и думать обо всем человечестве.
Первые месяцы работы уборщицей Зара ужасно уставала — она чистила свои восемь этажей не только от пыли, бумажного мусора, объедков пиццы и пустых банок кока-колы, но и от энергетической грязи, которая оставалась в этих офисах от их сотрудников.
Сначала это была только игра — никогда не видя этих людей, увидеть сплетение энергетики их страстей, склок, тщеславий, упорства, таланта и подлости. С изумлением новоприбывшей на иную планету Зара вдруг обнаружила, что существа, которые построили этот Новый Свет, эту Америку и этот феноменальный город-остров XXI века, качественно ничем не отличаются от людей Старого Света — они так же «стучат» друг на друга хозяевам, так же интригуют из-за повышения в должности и даже предаются тем же грехам, что зечки в мордовском лагере. Только работают они куда напряженнее, чем в Старом Свете, и получают за это по американским, а не по старосветским стандартам.
И с азартом новой горничной, нанятой в царство компьютеров, Интернета, факсов и копировальных машин, Зара чистила это царство не только пылесосом, щетками и моющими спреями, но и своей энергетикой, а проще говоря — просто выметала, выбрасывала и выдувала за окна вместе с табачным дымом весь энергетический мусор, который раздражал ее, мешал ей работать.
Конечно, часть этой грязи все равно налипала на нее, и в пять утра она тащила ее на себе к ближайшей станции сабвея, чтобы потом пересесть на первый утренний «шаттл» под Гудзоном, добраться к шести к своей каморке в Хобокене и смыть наконец с себя эту усталость и энергетическую слизь.
Стоя как-то под душем, Зара с удивлением потрогала свою правую грудь — там появилось какое-то странное, как небольшой внутренний желвак, утолщение. Зара замерла и напряглась — ее рука сразу почувствовала, что этот желвак активен и агрессивен, как юный клещ. Да, его энергия была грязной, отрицательной энергией паразита, сжирающего здоровые клетки вокруг себя. Рак! Рак груди! Проклятие и напасть женщин двадцатого века! Теперь это настигло и ее!
Зара сильнее прижала руку к груди и послала в этот желвак всю свою светлую энергию и прану. Выжечь этого скорпиона! Остановить опухоль! Дать силу здоровым клеткам!
Она простояла так сорок минут и убедилась — не помогает! Спрятавшись под скорлупой уже мертвых клеток, клещ переждал атаку, как в панцире пережидают шторм улитка или черепаха. А затем, едва истощилась Зарина энергия, медленно выполз из желвака и пошел, пошел кусать и жевать здоровые клетки! И это было невыносимо — чувствовать и даже видеть, как по клеткам съедает тебя это мелкое чудовище!
В больницу? К врачу?
У Зары не было медицинской страховки, да она и не верила врачам — что они могут сделать? Химиотерапию? Операцию? Нет, она сама, сама задавит и сожжет этого гада, просто ей нужно для этого больше энергии, праны!
Но где же взять? Голодать? Медитировать? Но пока она будет голодать, этот паразит будет расти, жиреть.
Бабушкина «брошь»! Как она могла забыть о ней?!
Зара метнулась к шкафчику, на котором лежал мешочек-брелок с ее амулетом, развязала его и лихорадочно извлекла тавро амазонок. Полтора года она не прикасалась к нему, и он поблек от темноты и бездействия. Но он поможет ей, он поможет! Бабушка, Цой, помогите!
В спешке она с силой наложила тавро прямо на голую грудь: дай, дай туда энергию! сожги скорпиона!
Мощный, как удар молнии, ожог опалил ее с такой силой, что она выпустила тавро из руки и упала на пол от болевого шока.
Но вскоре боль прошла, словно ее, как иглу, вынули из тела, и Зара с ужасом уставилась на свою правую грудь. Груди не было! А сам ожог заживал так быстро, как затягиваются раны после операции филиппинскими магами.
Да, этому не было объяснения ни в йоге, ни в парапсихологии. Но главное чудо было не в этом. А в том, что через несколько дней какие-то новые соки наполнили ее тело, ее левая грудь стала наливаться, как у пятнадцатилетней девушки, ее плечи развернулись, спина выпрямилась, ягодицы напряглись, и на улицах, на автобусных остановках и в сабвее даже молодые, тридцатилетние мужчины вдруг стали оглядываться на нее, пятидесятипятилетнюю! При этом грузчики-испанцы громко цокали языками, словно грузины на ялтинском пляже. Зеленщики-китайцы застывали с немым вопросом в глазах. Индусы-таксисты притормаживали машины и медленно катили рядом. А натуральные американцы — даже женщины! — с улыбкой поднимали большой палец и говорили в упор: «You look great!» (Ты выглядишь великолепно!) Зара и сама это чувствовала, но… каким-то новым, внутренним зрением легко определяла, что ни один из них не является ее мужчиной — тем, от которого, будь она лет на двадцать моложе, она хотела бы родить ребенка. Да, кобелиная сила застила глаза этих мужиков, но генетически здоровой спермы не было в их семенниках, она, эта истинно здоровая сперма, уже давно стала редкостью на нашей планете — алкоголь, никотин, наркотики, медикаменты, химические удобрения, бензиновые пары и биостимуляторы выжигают у человечества способность к здоровой репродукции. Встретить сегодня мужчину со стопроцентно здоровыми генами — такая же удача, как выиграть главный приз в нью-йоркской лотерее. А найти его самой, выявить среди тысяч генетических инвалидов — этой интроскопией, этим внутренним, на генном уровне, видением не владеют даже мощные экстрасенсы. И Зара обрела его не в сибирском Центре психотроники и не в ЛАЭКБИ у Шварца, а вместе с окрепшей, как у девушки, левой грудью…
Еще через несколько месяцев она заметила, что устает от своей ночной работы куда меньше, чем вначале, а самое главное, меньше, значительно меньше оргонной грязи стало в ее офисах. Вместо энергомусора, вместо ферментов страха, ревности и подлости тут стало появляться нечто совсем иное — какие-то незримые для кого бы то ни было, кроме Зары, флюиды дружелюбия, успеха, здоровья. Конечно, она уже давно знала, чем занимаются эти офисы: на семнадцатом и восемнадцатом этажах — юридическая фирма, с девятнадцатого по двадцать третий — рекламное агентство, а на двадцать четвертом — японская компьютерная «Тошиба». И не только это знала, но куда больше — у Зары появились свои любимчики, чьи рабочие места она почти шутя подзаряжала дополнительной энергией, а потом, через месяц-другой, вдруг обнаруживала, что этот ее «пациент» или «пациентка» перекочевали в отдельный кабинет или менеджерское кресло.
Не видя их никогда, зная их только по табличкам, визитным карточкам и семейным фотографиям на их рабочих столах, Зара, увлекшись, стала помогать им в работе, подкачивать энергетикой и даже лечить от болезней.
Первый удар нанесли ей японцы: в мае 1995 года «Тошиба» переехала с двадцать четвертого этажа на самый верх небоскреба и заняла там три самых дорогих этажа и пентхаус.
Через месяц исчезли адвокаты, они купили себе семиэтажный особняк в Требеке, рядом с рестораном «Набу» знаменитого Роберта де Ниро.
И почти одновременно с ними съехало рекламное агентство — переселилось в «Эмпайр-Стейт-билдинг».
А въехавшая вместо них фармацевтическая фирма затеяла на всех восьми этажах радикальный ремонт и перестройку, и менеджер небоскреба уволил Зару с работы за ненадобностью.
Впрочем, на пособии по безработице уборщицы не задерживаются — уже через две недели Зара опять убирала восемь этажей на Пятой авеню, в небоскребе Рокфеллеровского центра. На сей раз это было издательство «Саймон энд Шустер» (17-й этаж), «Бюро знакомств Марты Грей» (23-й этаж) и дюжина мелких фирм между ними. Зара сразу сказала себе: «Все, точка! Никаких эмоций и никакой романтики! Тебе не вылечить этот город безумцев и гениев. И даже судьбы одиноких клиентов и клиенток Марты Грей тебя абсолютно не касаются!» Но небольшая рукопись, которую она обнаружила однажды в кабинете главного редактора издательства «Саймон энд Шустер», еще раз изменила ее жизнь.
51
ШИФРОГРАММА
Срочно, секретно,
спецсвязью
Севастополь, Крым
Командующему российским
Черноморским военным флотом
адмиралу Кочетову И.П.
Сегодня, 17 октября, спецрейсом из Чкаловска, Моск. обл., в Севастополь прибывает самолет с оперативной бригадой ГРУ МО. Руководитель бригады — полковник Шикалин В.И. По прибытии полковник Шикалин вручит Вам приказ Генштаба относительно участия Ваших сил в проводимой им операции.
Министр обороны РФ (подпись)
Москва, 17 октября 1997
52
Еще только выйдя из лифта со своей тележкой, нагруженной пылесосом и моющими средствами, Зара ощутила какой-то странный зов и тягу к этому кабинету. Словно некий мощный энергетический магнит был за его дверью, словно оттуда сиял ей сквозь стены какой-то незримый светильник.
Оставив тележку и испытывая непривычное волнение, Зара подошла к этому кабинету и мастер-ключом, открывающим все двери на этаже, открыла дверь. Она могла и не зажигать свет, потому что сразу узрела золотистую энергетическую ауру, окружавшую стопку бумаги на столе. И Зара замерла, пораженная, как Моисей перед возгоревшимся кустом терновника.
Никогда прежде ни от одной книги не исходил такой чистый свет, такое ровное сияние.
Загипнотизированная, Зара медленно приблизилась к столу.
Рукопись, отпечатанная на принтере, называлась «„THE BIBLE CODE“ by Michael Drosnin» («Библейский код» Майкла Дроснина).
Зара осторожно сняла первую страницу и прочла два эпиграфа:
«But thou, O Daniel, shut up the words and seal the book until the time of the End». — Book of Daniel, 12:4.
«The distinction between past, present, and future is only an illusion, however persistent». — Albert Einstein, 1955.
(«А ты, Даниил, сокрой слова сии и запечатай книгу сию до последнего времени». — Книга Даниила, 12:4.
«Отличие между прошлым, настоящим и будущим — это только иллюзия, независимо к его очевидности». — Альберт Эйнштейн, 1955.)
За годы одиночества в Америке Зара, за неимением постоянной практики, плохо освоила разговорный английский, но бегло читала даже намеренно-элитарную «Нью-Йорк таймс». Рукопись, которую она начала читать, сообщала о поразительных фактах. О том, что пять лет назад гениальный израильский математик Элияху Рипс, бывший в конце шестидесятых советским диссидентом и отсидевший за это два года в ГУЛАГе, а ныне профессор Иерусалимского университета, открыл с помощью компьютерного анализа древнеивритского текста Библии некий тайный код, на поиск которого в свое время Исаак Ньютон безуспешно потратил половину жизни. Оперируя этим кодом, Рипс извлек зашифрованные в Библии пророчества — те самые, которые Всевышний велел Даниилу сокрыть и запечатать в Книге до последнего времени. Лучшие математики мира, лауреаты Нобелевских премий, выдающиеся знатоки оригинального древнееврейского текста Библии и даже главный эксперт Шифровального управления ЦРУ пытались опровергнуть открытие Рипса, но после изучения его признали не только очевидность существования библейского кода, но и стали, как и автор книги, пользоваться им для раскрытия библейских пророчеств.
А пророчества не замедлили сбыться: не успел Майкл Дроснин, бывший корреспондент самых, пожалуй, престижных «Вашингтон пост» и «Уолл-стрит джорнэл», с помощью кода Рипса вычитать в Библии о назначенном Провидением на конец 1995 года убийстве израильского премьер-министра Ицхака Рабина (Дроснин даже послал Рабину письмо-предупреждение об этом), как через месяц, 4 ноября, Рабин был убит на митинге в Иерусалиме.
Затем, когда никто в мире не верил в победу Натиньягу над Пересом в последовавших после гибели Рабина выборах израильского премьер-министра, Натиньягу незначительным большинством голосов все же пришел к власти — в точном соответствии с пророчеством, обнаруженным Дросниным и Рипсом в библейском тексте.
И за полгода до победы Клинтона на американских выборах они вычитали об этой победе там же.
Оказалось, что и создание Шекспиром «Гамлета», и открытие Ньютоном гравитации, и изобретения Эдисона и братьев Райт, и Первая мировая война, и создание Эйнштейном теории относительности, и экономическая депрессия 1929 года, и явление миру «крематора» Гитлера, и ужас еврейского Холокоста во время Второй мировой войны, и взрыв атомной бомбы над Хиросимой, и полет советского спутника, и высадка астронавтов на Луну, и убийство братьев Кеннеди, и последние землетрясения в Калифорнии, и изобретение компьютера, с помощью которого будет открыт библейский код, и взрыв в Оклахоме, и даже столкновение кометы Шумейкера — Леви с Юпитером 16 июля 1994 года — кометы, которую астрономы Шумейкер и Леви сами-то увидели незадолго до столкновения! — все, ну абсолютно все свершается в точно назначенные и зашифрованные в Библии сроки и с идентичными написанию нынешнего дня местами действия и именами: Сталин, Кеннеди, Натиньягу, Арафат, Асад и даже убийца Рабина были названы и вписаны в Библию три тысячи лет назад!
Оторваться от этого чтения было невозможно.
Но не потому, что Дроснин описывал, как он пытался предотвратить убийство Ицхака Рабина или поднял на ноги всю израильскую систему обороны накануне назначенного библейским предсказанием на конец 1996 года арабского ядерного удара по Израилю, а затем нашел в той же Библии зашифрованное кодом указание, что этот атомный Холокост «будет отложен».
Оторваться от этой рукописи было невозможно потому, что, помимо тех катастроф, которые мир уже пережил, в ней извещалось о катастрофах, назначенных общеизвестным библейским текстом на «конец времени, времен и полувремени» и подтвержденных зашифрованными в этом тексте подробностями, как и когда эти катастрофы случатся: землетрясения в Калифорнии и Японии вызовут «экономический Холокост» во всем мире, Натиньягу «наверняка будет убит», а Третья мировая война, отложенная в сентябре 1996 года, начнется с ядерного удара по Израилю его северными соседями и ответного уничтожения их «в пыль» в 2000-м, или если будет еще раз отложена, то в 2006 году.
После чего наступит конец света, потому что Бог явится на землю и покарает людей так, как он обещал, диктуя Моисею свои Книги Завета: земля содрогнется, горы рухнут оземь, реки выйдут из берегов, ни одна стена не устоит, и люди будут в ужасе искать спасения в земных щелях…
Все предсказания — как сбывшиеся, так и назначенные на ближайшее будущее — иллюстрировались в рукописи древнееврейским текстом Библии с расшифрованными и выделенными в нем ключевыми словами.
Забыв обо всем на свете, Зара за шесть часов прочла всю рукопись и посмотрела в окно, храня в уме каждую ее строку — от эпиграфа-цитаты из Эйнштейна до зашифрованного в Библии и обнаруженного Рипсом и Дросниным прямого вопроса-вызова к дешифровальщику: «Will you change it?» — «Ты изменишь это?»
За окном был апрель 1997 года, и новый Божий день занимался на востоке.
Еще не солнце, а только его предчувствие серебрило небо над Атлантическим океаном.
И Нью-Йорк вплывал в этот рассвет, как гигантский спящий корабль, и Зара вдруг увидела, что еще совсем немного, еще пару тысяч таких рассветов, и с непреложностью земного вращения этот корабль столкнется с предсказанной в Библии катастрофой и, как новый «Титаник», пойдет ко дну — весь, целиком, со всеми своими небоскребами, Всемирной биржей, ООН, издательствами, магазинами, ночными клубами, райскими пригородами и миллионами своих богатых и нищих жителей.
А вслед за ним рухнут Калифорния, Япония, Израиль, Англия, Крым…
Но что-то еще задело ее, как заноза, в тексте рукописи. Что же? Ах да! Эти постоянные и даже надоедливые вопросы автора ко всем — к Элияху Рипсу, к знатокам Библии, к ученым, к математикам-лауреатам и к самому себе: как можно было три тысячи лет назад запрограммировать будущее? да еще с такой феноменальной точностью в деталях? и кто мог это сделать? и зачем было Богу шифровать свои предсказания компьютерным кодом?
Но для Зары тут не было ни загадок, ни вопросов.
Она знала или, точнее, зрела в свечении древнеивритского текста Библии.
Тот, кто писал под диктовку Всевышнего библейский текст, просто владел проскопической психометрией — умением считывать будущее с отдельных предметов, а в данном случае — из нынешних газет. И предсказания, выявленные теперь с помощью кода Рипса, являются не предсказаниями, а газетными заголовками, брошенными в библейский текст горстью великого писца. Этот писец имел смелость достать их из будущего и показать Творцу, чтобы увидел Всевышний, куда заведет свобода воли и выбора, дарованная Им людям. И «ревнивый» Бог воскликнул в гневе, что, если люди действительно так чудовищно и мерзко обойдутся с Его творением — с уникальной планетой Земля, он явится на эту землю и камня на камне на ней не оставит!
Библейский писец добросовестно описал гнев Творца и обещанные Им кары и «запечатал» в библейский текст наши газетные заголовки, снабдив их одним-единственным шифрованным вопросом-вызовом от себя, писца: «Will you change it?»
И Зара поняла, почему главный редактор гигантского американского издательства сам занимался срочным изданием этой книги: она, эта книга, должна потрясти мир! Она должна выбить людей из колеи, влекущей их к катастрофе, заставить их опомниться и хотя бы за минуту до всеобщего краха изменить ход истории.
53
ГЕНЕРАЛЬНЫЙ ШТАБ МИНИСТЕРСТВА ОБОРОНЫ РФ
Командующему Черноморским
военным флотом адмиралу Кочетову И.П.
Согласно распоряжению Федерального управления силовыми ведомствами и приказу министра обороны, предъявитель сего письма полковник ГРУ Шикалин В.И. наделен чрезвычайными полномочиями для проведения операции «Тавро». Вам надлежит обеспечить его бригаду боевыми вертолетами и прочими материально-техническими средствами, включая, в случае необходимости, поддержку его операции всеми силами Вашего флота.
Начальник Генштаба МО (подпись)
Москва, 17 октября 1997
54
Книга «Библейский код» вышла летом 1997 года, тут же стала бестселлером, но — и только! Ее не обсуждали в ООН, она не заставила лидеров «большой восьмерки» срочно собраться на саммит, ее не переиздали ни ЮНЕСКО, ни Ватикан, и, судя по газетам, ее автора даже не пригласил на обед президент страны, как это сделал когда-то Рональд Рейган по куда менее важному поводу — выходу книги Клэнси «Охота за „Красным Октябрем“».
Как ни в чем не бывало Нью-Йорк продолжал свою погоню за удовольствиями, успехом, биржевыми акциями «Microsoft», новым шлягером Боба Дилана и рецептами Офры для потери веса.
Президенты США и России уехали в отпуск на летнюю рыбалку, папа римский наладился в Бразилию, Натиньягу и Арафат по-прежнему препирались из-за еврейских поселений на окраине Иерусалима, а Москва пышно праздновала свое 850-летие.
Мир плевал на библейские предсказания.
Книги перестали влиять на судьбы человечества.
Подробности автокатастрофы принцессы Дианы интересовали его куда больше перспектив собственной гибели в самом ближайшем будущем!
И Земля летела навстречу катастрофе, как Юпитер на столкновение с кометой Шумейкера — Леви или «мерседес» с принцессой Дианой в туннель парижского моста Де Л’Алма.
Зара была поражена этим не меньше, чем, наверно, сам Майкл Дроснин: вопрос «WILL YOU CHANGE IT?», обращенный Богом со страниц «Библейского кода» к людям, не был услышан никем.
Так что же могло заставить очнуться их — глухих и безумных?
Каким оружием можно вообще разбудить этот мир?
И можно ли?
Зара стояла у открытого окна редакторского кабинета издательства «Саймон и Шустер» и с высоты Рокфеллеровского центра с горечью смотрела на этот новый Вавилон, Содом и Гоморру, остывающий в ночи от августовской жары. Где-то вдали очередной самолет медленной трассирующей звездой скользил по черному небу. «Самолет или „Кедр“», — подумала Зара. И вдруг…
— Цой! — воскликнула она в ужасе, потому что разом, как по наитию, вдруг узрела свою миссию. — Цой!!!
— За сс ем кри сс ать? — сказал за ее спиной его глухой и насмешливый голос.
Она повернулась.
Цой сидел в кресле главного редактора издательства с таким видом, словно он и в самом деле уже восемь лет руководит этой самой крупной книжной империей. Он был модно подстрижен, а летний костюм и сорочка без воротничка сидели на нем так, словно были сшиты на заказ у «Армани». И стопка «Библейского кода» лежала перед ним на столе.
— Кажется, я тебе нравлюсь в этом кресле, — сказал он с улыбкой.
Но ей было не до шуток.
— Я… я не могу это сделать, — сказала она.
— Конечно, можешь, — произнес Цой мягко, но уже без акцента. — Кроме тебя, некому.
— Но я женщина!
— Да. В этом все дело. Мужчин мы посылаем сюда уже две тысячи лет. Никто не справился. Христос, Магомет, Будда… А если б ты знала, сколько было после них, на которых никто даже внимания не обратил! Эта книга, — он показал на «Библейский код», — ты знаешь, чего нам стоило уговорить Его дать ее людям?! И что? Где результат? Нет, мужчины больше не годятся для этой работы.
— Но мне страшно. Как я буду…
— Ерунда! — перебил он. — Тебе же показали, что ничего в этом страшного нет. Немножко больно и пахнет горелым мясом, но потом все проходит. И даже лечит от рака. Зато эффектно и страшно. Понимаешь? Люди привыкли к тому, что ими управляет страх. С детства. Не будешь слушаться — выпорю! Не будешь учиться — не найдешь работу. Не будешь работать — останешься без денег. Но это мужская логика, это власть страха. Ты видишь, куда она завела? Он создал уникальную планету, чудо, которое даже Ему удается сделать раз в вечность! А во что ее превратили? Нет, мужчины больше не могут управлять Землей. Мы говорили это еще тогда, когда они во имя проповеди любви к ближнему устраивали крестовые походы. Но Он тоже не любит признавать свои ошибки. Ревнивый и всемогущий! Даже удивительно, как Он согласился сделать эту последнюю попытку…
— Какую? — спросила она с тоской, уже понимая, что обречена, что речь идет, конечно же, о ней самой.
— Простую, — усмехнулся Цой. — Мессия должен быть женщиной. Только через женщину власть страха может смениться властью любви. С этим ты, я надеюсь, согласна?
Она вздохнула. Уж если они смогли убедить Всемогущего… А кстати, кто они ?
— «Мы» — это Его слуги и советники, — ответил Цой и показал в небо. — Там, наверху. Должен сказать тебе, что раньше нас было довольно много, ведь Он творит нас из чистой людской любви. Конечно, смешно говорить о чистой любви, сидя в этом кабинете, да еще в Рокфеллеровском центре. Но это так, поверь. Однако последнюю тысячу лет этого сырья становится все меньше…
— Цой, о чем ты говоришь?! — сказала она с болью и села напротив него.
— Я заговариваю тебе зубы. Кажется, так русские говорят, да? — снова усмехнулся он. — Я уже давно не был в России…
— Цой, почему я? Ведь Христу было тридцать три! А мне уже почти шестьдесят! Неужели ты не мог найти помоложе?
— У молодых не хватает терпения. Ты справишься, не бойся.
— Знаешь что?
— Знаю. Прежде чем решиться, ты хочешь увидеть Его, не так ли?
— Да.
— Я был готов к этому. Ты увидишь Его. Но не сейчас. А когда исполнишь миссию.
Она закрыла глаза, пытаясь представить себе труд, который ей предстоит. Он был ужасен, ужасен. «Цой, — попросила она. — Избавь меня…» Но, открыв глаза, увидела, что его уже нет в кабинете.
55
Из газеты «Крымский вестник», 17 октября 1997 года:
Криминальная хроника:
НОВЫЕ АМЕРИКАНСКИЕ АМАЗОНКИ УЛОЖИЛИ В БОЛЬНИЦУ ВОСЕМНАДЦАТЬ БАНДИТОВ ЯЛТИНСКОЙ ГРУППИРОВКИ И ШЕСТЬ МИЛИЦИОНЕРОВ
Вчера, 16 октября, примерно в 21.25, во время ужина большой группы одногрудых американских туристок в ресторане-казино «Солнечный», что на ялтинской набережной, на ресторан совершила налет криминальная группировка небезызвестного Романа Клевого, контролирующего весь ресторанный и игорный бизнес Ялты и Алушты. 27 налетчиков, вооруженных автоматами «АК-47», «глюками» и «макаровыми», заперли двери ресторана и приказали американкам сдать все деньги, кредитные карточки и ювелирные украшения.
Когда сдача ценностей мирно подходила к концу и налетчики расслабились, выбирая себе американок помоложе для «закуски» в верхних комнатах казино, все туристки, словно по беззвучной команде, вдруг разом набросились на бандитов, вмиг обезоружили их и стали избивать.
Только после этого администрация ресторана вызвала милицию, но ворвавшиеся в ресторан милиционеры еще долго не могли отбить несчастных бандитов у распоясавшихся американских туристок. В результате еще шесть милиционеров получили серьезные увечья.
Мэрия города Ялты выразила представителям американского правительства господам Роберту Хьюгу и Марку Аллею, сопровождающим туристок, протест по поводу превышения американками мер самообороны. Аналогичный протест направлен городскими властями и посольству США в Киеве.
Однако курортники и жители Ялты считают, что американских амазонок следует не порицать, а пригласить на работу в нашу милицию. Может быть, они покончат с бандитизмом и рэкетом в Крыму.
56
На сей раз ее подготовка заняла всего две недели: то же голодание, цигун, медитации и пранаяма. Затем, в начале сентября, ночью, когда Нью-Йорк остывал от дневного пекла, Зара подошла к окну на двадцать третьем этаже Рокфеллеровского центра. Весь ночной Манхэттен был под ней — и опустевшая в этот час Пятая авеню, и шпиль собора Святого Патрика, и небоскребы респектабельного Ист-Сайда, и загульный Гринвич-Виллидж, и цепочки огней на Куинсборо и Бруклинском мостах, и пики «близнецов» Всемирного торгового центра. От них мощными оргонными спиралями исходили в небо незримые никому, кроме Зары, вихри бешеной энергетики этого города. А самый крутой, ощутимый и будто плазменный поток восходил из сердца Манхэттена — гигантского семидесятиэтажного комплекса Рокфеллеровского центра.
Зара села на подоконник в позе лотоса, но тут же схватилась левой рукой за оконный переплет, чтобы удержать себя от преждевременного полета. Так вот что тянет самоубийц к оконным проемам — в моменты крайнего отчаяния им дано увидеть эти энергетические потоки и обольститься надеждой взлететь на них над этим проклятым миром их неудач и поражений.
Но Зара не была самоубийцей, она готовилась к выполнению своей миссии.
У нее не было фотографий «Кедра», но она помнила его. Сжимая в правой руке бабушкину брошь, она закрыла глаза и вызвала в памяти голографический образ «Кедра». Теперь забыть обо всем, остановить дыхание, видеть только этот образ, стремиться к нему всем своим существом, энергетикой, аурой. Еще, еще, you can do it! Страшно! Цой, мне страшно!
Хорошо, я попробую. Разжать левую руку! Вперед! Вверх!
«Господи, я падаю!» — испугалась Зара, поскольку отрыв от подоконника произошел не вверх, а с явной и даже стремительной потерей высоты. В чем дело? Ах да, ведь ее невесомое астральное тело держит в руках вполне весомую бабушкину брошь — тавро амазонок. Черт возьми, она не разогрела это тавро перед левитацией! И теперь оно падает, падает со скоростью куска металла и тянет ее вниз! Они пролетели уже пять этажей…
восемь…
пятнадцать…
восемнадцать!..
Но не бросать его, не бросать! А греть и вытягивать, вытягивать вверх!
Вот, вот так, затормозить падение и попасть в центр энергетической спирали! Да, сюда, в самое напряженное спинорное поле! Ага, тавро амазонок засветилось в этом поле и теряет, теряет вес!
Все — невесомость! Теперь — вверх! Мимо тех же окон Рокфеллеровского центра.
Восьмой этаж с черной уборщицей Калдерией…
Двенадцатый — с филиппинкой Мартой…
Пятнадцатый — со стариком кубинцем Раймоном…
Двадцать третий — с татаркой Зарой Бешметовой, сидящей на подоконнике в позе лотоса и с глазами, застывшими, как у целлулоидной куклы.
Еще выше! Только не так быстро! Хотя почему же не быстро? Нет, быстрее! Быстрее и выше! Над мириадами огней ночного Манхэттена! Над всем иллюминированным ковром Нью-Йорка с его утонувшими в темноте пригородами! Над Гудзоном, Нью-Джерси, Атлантическим океаном и — еще выше! Над всей планетой! Да, вот и солнце — там, за Атлантикой, в Европе.
А где же «Кедр»?
Что?
Вот этот сияющий, как плазменный, шар — «Кедр»???
Да, она узнает его, даже сквозь его пылающую ауру она видит гордые русские буквы, которые нельзя забыть или спутать с чем бы то ни было — «ХУ». Краска, которой они когда-то наспех замазали это великое слово, облупилась от солнца и времени, и «Кедр» получил свой опознавательный космический шифр.
Конечно, задумав эту экспедицию, Зара многократно проверяла свою способность посылать через тавро амазонок ожоговый луч в мысленно избранную ею точку. Сначала это были опыты на выдрах и енотах, роющихся в мусорных свалках на пустынном берегу Гудзона. Потом — на воробьях и голубях в Центральном парке. Еще позже — на крысах в туннелях сабвея. Зара мысленно посылала им через тавро небольшой аннигилирующий заряд энергии, и эти мелкие животные исчезали без следа, только некоторое время пахло паленой шерстью и перьями.
Но тавро «доставало» их лишь с расстояния полумили, не больше, а затем даже объединенные силы Зары и тавра иссякали и не работали. Только такой энергетический гигант, как «Кедр», мог дать тавру амазонок ту энергию, которая нужна была Заре для задуманного.
Однако теперь, приближаясь к «Кедру», Зара не понимала случившейся с ним метаморфозы. Откуда это золотистое сияние, этот нимб и ореол? Ведь золотистый цвет ауры — это признак любви, как же эта аура может окружать мусорный ящик с 46 мегатоннами ферментов ненависти?
Но есть, есть эта золотистая аура! Зара чувствует ее почти физически, всей своей праной!
Господи, так вот в чем разгадка проблемы, над которой безрезультатно бились Шварц и вся ЛАЭКБИ! От ненависти до любви один шаг, но только в космосе Он обращает биоэнергетические ферменты ненависти в ферменты любви! А без этого превращения мир давно утонул бы в гное собственной злобы, раздражения, страхов и отчаяния!
Зара протянула руки своей ауры к «Кедру» и мысленно послала к нему бабушкину брошь — тавро амазонок.
Словно притянутое магнитом, это тавро в последний раз оторвалось от ее ладоней и поплыло к сияющему золотому шару.
«…И всю ночь девушка и мальчик маленькими бурдюками таскали воду из грота в городской водоем и заполнили его до краев, а потом, когда уже солнце встало и сделалось хорошо на небе, вдруг из груди Джаныке улетела птица, даже видела Джаныке, как она высоко-высоко в небе понеслась. И стало ей очень больно, и она упала. Лицом вниз упала Джаныке, она матери всех матерей стала жаловаться — земле… — Бабушка, не надо такой конец! Пусть Али принесет „живую воду“, пусть побрызгает этой водой нашу Джаныке! Бабушка!..»
Маленькая птица, крохотная, как колибри, слетела с обросшей мхом стены крепости Тохтамыша, села на какой-то камень и, наклонив голову, глянула на Зару. Затем, перескакивая с камня на камень, стала подлетать все ближе и ближе…
Зара пошарила в кармане юбки, извлекла какие-то крошки и на открытой ладони протянула птице.
Та, сидя на ближнем валуне, глянула ей в глаза и, взлетев, храбро опустилась ей на руку. Зара ощутила, как коготки птицы цепко впились в бугор Венеры на ее ладони. Но и сидя перед крошками, птица не тронула их, а опять пристально глянула Заре прямо в глаза черными бусинками своих глазок. Затем вспорхнула, полетела вверх, к скале над крепостью.
Следя за ее полетом, Зара вдруг увидела на этой скале могучего архара с крутыми рогами. Он стоял и своими сливовыми глазами смотрел на нее сверху, не двигаясь.
Птица пролетела над ним и взмыла еще выше в небо — лучи солнца, слепя глаза, закрыли ее от Зары. А когда она снова опустила взгляд на скалу, там уже не было и архара.
Зара посмотрела на свою ладонь. На бугре Венеры был четкий знак от коготков птицы — тау-крест, знак жизни. И Зара сказала себе:
— Все, пора!
Она встала с камня и мысленно приказала «новым амазонкам» — американкам взойти на Шай-Даг.
57
Роберт Хьюг и Марк Аллей не считали себя слабаками да и не были таковыми. И когда на горном перевале триста семьдесят «новых амазонок», переобувшись в кроссовки, вышли из шести интуристовских автобусов и словно по команде вдруг пешком поперли вверх — без дороги, по крутому каменистому склону, Марк и Роберт с усмешкой посмотрели на эту затею. Новая блажь — горная прогулка! Хьюг и Аллей лениво двинулись следом, не видя особого смысла в опеке этих дамочек тут, в пустынных горах. Да и как далеко могут уйти эти бабы? Большинство из них дальше магазинов на Пятой авеню в Нью-Йорке или пляжей в Акапулько вообще никогда не ходили. К тому же никакого удовольствия от близости к этим амазонкам у них уже не было: Анна Журавина всю поездку игнорировала Марка, а Лана Стролл — Роберта. Словно демонстрируя своим товаркам правило древних амазонок «никаких мужчин до весны!».
Однако вскоре оказалось, что эти дамочки с какой-то природной, что ли, сноровкой довольно грамотно выбирают траверс, пользуются ребром ступни для устойчивости на крутизне, не сбиваются с дыхания, не ступают на «живые», то есть шаткие, камни и совершают это восхождение не толпой и не табором, а хорошо организованными и словно натренированными цепочками. И ушли так далеко, что еле видны!
Но куда они лезут?
Марк и Роберт поднажали, опасаясь, что в туфлях уже вряд ли догонят своих подопечных.
Хотя солнце в октябре не печет, через двадцать минут они оба взмокли. Марк, оступившись, ободрал себе локоть до крови, а Роберт стал задыхаться.
А амазонки, не теряя темпа, плотными змейками по сорок человек уходили и уходили вверх. В их движении все яснее определялась цель — развалины старинной крепости на вершине Шай-Дага.
И тут над ними появились вертолеты — два легких морских разведчика «Ка-25». Они и раньше барражировали их маршруты во время автобусных поездок амазонок по Крыму, и потому Хьюг и Аллей привыкли к ним настолько, что перестали обращать внимание: даже если это вертолеты «беспеки» — украинского КГБ, какой от них толк? Когда в ресторане «Солнечный» бандиты напали на американок, никакой «беспеки» не оказалось на расстоянии десятка миль вокруг!
Но уже через несколько минут, словно по вызову этих «Ка-25», на морском горизонте показались три тяжелых десантных «Ми-6».
И тут случилось нечто странное: из сухого воздуха ясного и солнечного осеннего дня над пиком Шай-Дага вдруг соткался густой туман, по окрестным ущельям и перевалам поползли клочковатые и неизвестно как возникшие тучи, и в ту минуту, когда «Ми-6» приблизились к берегу, весь горный хребет укрылся грозовым фиолетовым облаком.
В этом неестественно плотном тумане Хьюг и Аллей тут же потеряли своих американок из виду, а вертолеты «Ми-6» и «Ка-25» зависли над побережьем, в стороне от этой стихии, ставшей разом темной, мокрой и непроглядной.
Но даже в тумане и под дождем амазонки продолжали свое восхождение — упрямо и целеустремленно, словно кто-то уверенно вел их по траверсу Шай-Дага. В промокшей одежде, под дождем, потоками стекающим по их волосам и лицам, они полными воды кроссовками ступали прямо в ручьи, забурлившие на их пути, переходили их вброд и лезли, лезли вверх по размокшим глинистым склонам, через каменные завалы и мокрый кустарник.
Однако спустя какое-то время и они стали выдыхаться, терять темп…
— Не отставать! Вперед! — остервенело кричала им Лана Стролл и буквально за руки вытягивала вверх отстающих, упавших.
И не знала, что в стороне от ее отрядов, над крымским побережьем, в одном из десантных вертолетов полковник Шикалин точно с таким же остервенением орал на пилотов:
— Вперед! Нам нужно туда, в горы!
— Я не могу, товарищ полковник! Там туман и молнии!
— Я приказываю! Вперед, мать твою в растуды!
И хотя остальные вертолеты ушли в море подальше от горной грозы, шикалинский «Ми-6» осторожно пополз к Шай-Дагу. Град стал бить по его корпусу, молнии с сухим пушечным треском разрывали воздух по курсу.
А тем временем внизу какая-то удача или интуиция вывели Лану и ее обессилевших амазонок на совершенно сухую поляну, которую по какой-то прихоти природы дождь обходил стороной. Это был крутой кусок горного склона с какими-то древними валунами, сложенными на манер креста и вросшими в землю. Волглые куски тумана и потоки грозовой тучи проносились над этой поляной, не роняя на нее ни капли влаги.
Амазонки разом повалились на землю, раскинув руки и ноги, закрыв глаза и тяжело дыша открытыми ртами. Ссадины и кровоподтеки на ногах, руках и плечах говорили, что и им этот подъем дается нелегко.
Лежа рядом с Ланой, Анна вдруг изумленно открыла глаза — показалось ей, что ли? Словно тысячи мелких иголок стали колоть ей спину, ягодицы, ноги, затылок. Но и Лана в таком же изумлении открыла глаза. И остальные амазонки. Будто на сеансе массовой иглотерапии, эта сухая поляна врачевала и массировала их усталые мышцы, успокаивала кровообращение, снимала усталость и заряжала тела новой и чистой энергией.
Через десять минут Лана встала и скомандовала:
— Подъем! За мной! — и уверенно пошла дальше, в дождь, вверх и к вершине Шай-Дага.
Амазонки двинулись за ней. Анна, замыкающая, дождалась, пока поднялась и двинулась в путь последняя цепочка женщин, и пошла следом, когда на эту сухую поляну вышли Марк Аллей и Роберт Хьюг. Измочаленные и ободранные, они буквально рухнули подле каменного «стонхенджа». Анна остановилась над ними и сказала Марку по-русски:
— Я… я должна тебе что-то сказать.
Он молчал, лежа в сухой осенней траве.
— Я была не права в тот день. И вообще… Я использовала тебя, как все мужики использовали раньше меня. I’m sorry.
— It’s o’kay… — проговорил он. — Я не знал про твоего мужа.
— Он был мне как брат. С детства.
Где-то в стороне от них, в горах, вдруг ослепительно грохнула молния и прозвучал глухой, словно взрыв, удар. Это «Ми-6», совершая вынужденную посадку, врезался в чащу кедровника.
58
Зара сидела в гроте у костра. Она знала, какое внимание американцы придают одежде, и на ней было поразительное для этой обстановки одеяние — черный деловой пиджак от «Донны Каран» поверх голубого гарусного свитера, черные брюки и строгие итальянские туфли. Так одеваются в Нью-Йорке преуспевающие брокерши Уолл-стрит, женщины-адвокаты с Парк-авеню, ведущие теленовостей и главные редактрисы престижных издательств.
В Крыму, на высоте 1474 метра над уровнем моря, в древнем сталактитовом гроте Шай-Дага, рядом с развалинами крепости татарского хана Тохтамыша, да еще при том ливне, который хлестал снаружи, и на фоне костра, бросающего причудливые тени на стены и потолок грота, этот ее наряд выглядел экстравагантнее любого экзотического костюма.
Изумленные американки молча входили в грот и столь же молча рассаживались полукругом у костра. Промокшие, грязные, усталые, в рваной одежде и потерявшие весь свой заморский лоск и амазонский апломб, они пытались впитать в себя каждый лучик тепла, исходящий от костра, и с немым интересом взирали на эту маленькую женщину, вызвавшую их из Нью-Йорка сюда, за тридевять земель.
Так вот чей голос вел их сквозь дождь по горам к этому гроту, вот чей зов слышали они там, в Нью-Йорке, когда бунтовали в «Покано-Форест дрим» и похищали лошадей, чтобы доскакать и доплыть к Черному морю!
Маленькая седая женщина с крепким, словно ореховым, лицом, косыми скулами и узкими татарскими глазами.
Когда последняя змейка американок вошла в грот и уселась на землю, Зара подняла голову. И они услышали ее голос:
— Welcome to Tavrica! Я рада, что Лана привела вас сюда всех, никого не потеряла и не бросила в дороге. Она настоящий лидер, я увидела это в ней еще в Нью-Йорке по телевизору. Спасибо, Лана, еще раз…
Американки внимали ей, не веря своим глазам. И не потому, что эта татарка говорила с ними на совершенно чистом и правильном, с нью-йоркским акцентом английском, а потому, что, глядя им прямо в лицо, она произносила эти слова не открывая рта. Словно мысли ее входили в них без всякого речевого усилия и четко, как заповедь, врезались в память.
— Теперь я должна представиться. Я не пророк, не ведьма, не мистификатор и не лидер религиозной секты. Меня зовут Зара, я простая татарская женщина. Мне не нужны ваше обожание, послушание или ваши деньги. Мне не нужно от вас ничего, вы видите меня в первый и последний раз. Так зачем же вы здесь? И зачем я посылала вам этот ожоговый луч?
Она сделала паузу, обведя их всех одним внимательным взглядом.
Отблески огня освещали их лица — лица совершенно разных женщин: внимательные, недоверчивые, оценивающие.
Маленькая, почти неприметная усмешка коснулась Зариных губ.
— К сожалению, главного сюрприза не получилось, ваша пресса сумела украсть его у меня. Но это ничего, я не обижаюсь. Дело в том, что все ваши имена и имена еще тысяч одиноких женщин есть в компьютерной картотеке Марты Грей, а я умею читать компьютерные диски, это несложно, и вы научитесь. Но когда я рассматривала астральные тела женщин, которые есть в этом списке, я обнаружила, что часть из них заражена вирусом рака груди. И эта часть — вы! Да, девочки, почти никто из вас не знал и не знает об этом, но еще год-два… Спокойно! Теперь этого вируса у вас нет. Амазонки не болели раком груди, они вообще не болели.
Она переждала их возбуждение, она не спешила.
Хотя там, за гротом, в кедровом урочище, куда грохнулся десантный «Ми-6», Шикалин — она слышала — кричал в микрофон своей рации: «„Якорь“! „Якорь“! Это „Тавро“! Приказываю поднять штурмовые вертолеты и разбомбить вершину Шай-Дага! Вы слышите? „Якорь“! Это приказ! Сообщаю координаты цели…»
Да, Зара слышала его голос, но никак не реагировала на эту новую опасность.
— Почему я спасла вас — именно вас, а не кого-то еще? — продолжала она молча, не открывая рта. — Да, у меня есть расчет. Потому что вы богаты и свободны, вы можете путешествовать по свету и выполнить особую миссию. Миссию, которую, кроме вас, не может выполнить никто. Нет, не отнять власть у мужчин — это сделают и без вас «самодельные» амазонки, которых я не касалась своим лучом. И они сделают это в ближайшее время, потому что иначе мужчины просто взорвут нашу планету своими атомными бомбами, ракетами и другими чисто мужскими игрушками. Но когда эти «амазонки» лишат мужчин власти и оружия, они сами могут превратиться в тех воинственных и жестоких амазонок, которыми были мы с вами здесь, на этой крымской земле, три тысячи лет назад. Однако история не имеет права повториться, и вы должны помешать этому…
Зара опять прервалась и, закрыв глаза, прислушалась к тому, что происходит вдали от этого грота.
«КОМАНДУЮЩЕМУ ЧЕРНОМОРСКИМ ВОЕННЫМ ФЛОТОМ РОССИИ АДМИРАЛУ КОЧЕТОВУ. СРОЧНО, ОТКРЫТЫМ ТЕКСТОМ, ТЕЛЕФОНОГРАММА. ТОЛЬКО ЧТО ПО ВЫЗОВУ ВАШЕГО ДЕСАНТНОГО ВЕРТОЛЕТА, КОТОРЫЙ ВТОРГСЯ В ВОЗДУШНОЕ ПРОСТРАНСТВО УКРАИНЫ И СОВЕРШИЛ ПОСАДКУ В РАЙОНЕ ГОРЫ ШАЙ-ДАГ, С ПАЛУБЫ ВАШЕГО АВИАНОСЦА „МОСКВА“ ВЗЛЕТЕЛИ И ВЗЯЛИ КУРС НА ШАЙ-ДАГ ШЕСТЬ ШТУРМОВЫХ ВЕРТОЛЕТОВ, ВООРУЖЕННЫХ РАКЕТАМИ КЛАССА „ВОЗДУХ — ЗЕМЛЯ“. УЛЬТИМАТИВНО ПРЕДУПРЕЖДАЮ ВАС, ЧТО ЕСЛИ ЧЕРЕЗ ДВЕ МИНУТЫ ЭТИ ВЕРТОЛЕТЫ НЕ ВЕРНУТСЯ НА АВИАМАТКУ, Я ПРИКАЖУ СВОИМ РАКЕТНЫМ ЧАСТЯМ ОТКРЫТЬ ПО НИМ ОГОНЬ НА ПОРАЖЕНИЕ. КОМАНДУЮЩИЙ ЧЕРНОМОРСКИМ ВОЕННЫМ ФЛОТОМ УКРАИНЫ АДМИРАЛ ФЕЩУК».
Зара открыла глаза и спокойно продолжила свою неслышную речь:
— Да, вы помешаете истории повториться, you can change it. Вы родите миру других людей, новых людей, новую ветвь эволюции. Эти люди будут способны читать мысли и обмениваться информацией телепатически, как я с вами и как наши древние предки. Эта древняя способность людей к телепатии и ясновидению сохранилась в генах только очень малого числа женщин и мужчин. И лишь иногда, при сильных стрессах, она всплывает так называемой интуицией, как у Ланы при встрече с Хьюгом или у Анны при встрече с Марком. Но люди даже своей интуиции разучились доверять. Однако в ваших генах есть эта хромосома телепатии, я разглядела ее, она здоровая и целая, и это был даже не второй, а первый признак, по которому я вас отбирала.
Шум за стенами грота снова прервал ее. Кто-то из амазонок, сидевших у выхода из пещеры, вскочил и ринулся было наружу, но Зара — впервые голосом — сказала:
— Не нужно, сядьте на место. Я думаю, ваши мужчины справятся сами. Смотрите…
И американки, сидя в гроте, вдруг действительно увидели то, что происходит снаружи.
А там шел самый пошлый и грубый мужской рукопашный бой Марка Аллея и Роберта Хьюга с пятеркой уцелевших при катастрофе «Ми-6» десантников во главе с одноруким Шикалиным. Но в этом бою шестеро вооруженных десантными ножами мужчин явно одолевали безоружных американцев, и Зара вздохнула:
— Кажется, и я иногда ошибаюсь. Девочки, кто поможет Марку и Роберту?
Лана и Анна встали, за ними поднялись почти все, но Зара мягко сказала:
— Да что вы! Лана и Аня каждая стоит сотни.
И через минуту действительно все было закончено — Лана и Анна просто сбросили Шикалина и его бойцов в ущелье. «Аня, я же тебя пожалел!» — успел крикнуть ей Шикалин. «А я тебя нет, убийца», — спокойно ответила Анна, а затем она и Лана Стролл на руках внесли в грот помятых и окровавленных Роберта и Марка, положили их у костра.
И Зара продолжила:
— Всё, успокоились, девочки!.. Сестры мои! Как видите, пока я мысленно говорила с вами, я достала, активизировала в ваших генах ваши собственные телепатические способности. Теперь вы видите сквозь стены, вы читаете мысли друг друга, но и это не всё! Теперь вы можете читать мужские генетические коды. Смотрите: как раз у этих двоих сохранились еще не отравленные алкоголем, никотином, сифилисом и химическими продуктами хромосомы телепатических способностей. Но эти мужчины заняты, а вы найдете себе других. И в этом ваша миссия: отправляйтесь по миру и ищите себе мужчин, в генах которых тоже сохранились здоровые хромосомы телепатии. Не сомневайтесь — вы сможете покорить этих мужчин, ведь Крым — это эрогенная зона планеты, он зарядил вас своей энергией. Покорите этих мужчин, добейтесь их любви и знайте: только от этих мужчин могут родиться дети, которые спасут нашу Землю от лжи, атомных бомб и обещанных в Библии катастроф. But you can change it! «Разумные будут сиять, как светила на тверди, и обратившие многих к правде — как звезды»! Желаю вам удачи и десять тысяч детей! Good luck!
Эпилог
Газеты «Вумэн таймс», «Амазонская правда», «Жанна д’Арк», «Германская амазонка», «Эспаньол амазон» и другие:
БУМ «ТЕЛЕПАТОВ В ПАМПЕРСАХ»
Вашингтон, 27.3.2001. С того дня, как полуторагодовалый Ноах Хаим экстрасенсорно парализовал арабских террористов в момент их ядерного удара по Израилю с горы Фасги над Мертвым морем и тем самым остановил Третью мировую войну, численность младенцев-телепатов и ясновидцев, рожденных «новыми амазонками» в разных странах мира, достигла 727 человек и продолжает расти. Многие из них уже в трехмесячном возрасте легко понимают своих родителей, читают мысли взрослых, а в восемь — десять месяцев начинают общаться друг с другом с помощью видеообразов на любом расстоянии. Полностью отпала необходимость обучения их в школах — в отличие от обычных людей, усваивающих с помощью речевого контакта от 200 до 600 бит информации в секунду, эти вундеркинды стопроцентно используют способность человеческого мозга перерабатывать в секунду до четырех миллиардов бит информации. Поэтому к двум годам они телепатически «считывают» все знания, усвоенные их родителями в школах и университетах, обмениваются этой информацией друг с другом и легко обгоняют взрослых в интеллектуальном развитии. Нет нужды и возить их к врачам — медицинское лечение они легко заменили самолечением.
Новоизбранный президент США Лана Стролл объявила о создании правительственной программы развития парапсихологических способностей женщин, решивших рожать детей только от мужчин со здоровым набором хромосом. Практически, сказала она, мир вступил в новую гонку — гонку за «телепатами в памперсах». Правительство США, заявила Лана Стролл, берет на себя обеспечение этих детей новейшими суперкомпьютерами и доступом через систему Интернет ко всем библиотекам страны. Предполагается, что «телепаты в памперсах» со временем изменят структуру общества, нашу мораль и психологию и, как сказано в Библии, «многие очистятся, убелятся и переплавлены будут». Это трансформирует брак и семью, а затем обеспечит отмирание государственной власти. Отпадет необходимость в печатной продукции, газетах, радио, телефонной и телевизионной связи. Уже сейчас с помощью своей трехлетней дочери Зары президент Лана Стролл практически в курсе всего, что происходит в Кремле, в Пекине, в Багдаде и в Бонне.
Однако президент Стролл предупреждает, что в соответствии с теорией русского ученого Юрия Фомина это резкое изменение IQ коэффициента приведет к делению общества на неравные части, одна из которых будет состоять из представителей зарождающегося вида суперчеловека третьего тысячелетия, а остальная — из деградирующих и вымирающих представителей существующего вида, или, как сказано в той же Библии, «нечестивые будут поступать нечестиво». Поэтому президент считает, что первоочередной задачей ее правления является упреждение и смягчение социальных, моральных и психологических конфликтов между этими двумя генерациями.
В то же время многие психологи, социологи и политологи полагают, что «старые» поколения не уступят новым «телепатам в памперсах» ни власть, ни деньги. Издательство «АСТ» объявило, что в ближайшие дни будет опубликован новый роман Эдуарда Тополя «Дети астрала», посвященный этим проблемам. Роман является второй частью его книги «Женское время, или Война полов».
Конец
Нью-Йорк, США, 1992–1997
События и персонажи этого романа выдуманы автором, а все совпадения с действительностью совершенно случайны и неумышленны. Но поскольку автор обладает весьма скромной фантазией, он в этом сочинении отталкивался от идей, которые почерпнул в беседах с целым рядом уникальных ученых и специалистов — Юрием Фоминым, Яковом Гальпериным, Игорем Винокуровым, Александром Семеновым, Игорем Борисовым, Георгием Рогозиным, Айшей Сеймуратовой, Александром Тетельбоймом и многими другими. Автор от души благодарит их за то время, которое они на него потратили, и надеется, что оно не пропало зря. Особую признательность я хочу выразить Игорю Владимировичу Винокурову, автору книг «Психотронная война», «Призраки и привидения» и др., за поправки, которые он сделал в рукописи этого романа перед его публикацией. Любопытно, что, ознакомившись с рукописью, Игорь Владимирович сказал: «А ведь биоферменты, которые вы выдумали, есть на самом деле». «То есть?» — спросил я изумленно. «Да, представьте себе! В Алма-Ате живет и работает врач-психиатр, кандидат медицинских наук и экстрасенс Людмила Серебренникова. И ваши так называемые биоэнергетические ферменты она буквальным образом демонстрирует во время своих публичных выступлений и сеансов». С этими словами Игорь Владимирович извлек из портфеля пакет с фотографиями, на которых фотокамера «увидела» и запечатлела светлые пятна-излучения, исходящие из рук и из области «третьего глаза» Серебренниковой во время ее сеансов. И что еще поразительней — светлые пятна-блики, поднимающиеся над головами людей, сидящих в зале на ее сеансах, — пятна, которые, поднявшись над людьми, собираются под потолком в эдакое светящееся облачко. «Что это?» — воскликнул я, разглядывая фотографии. «Серебренникова называет это „кластерами“ — энергоинформационными семенами плазмы человека, — сказал Винокуров. — Она считает, что наша структура двойственна: мы состоим из физического и плазменного тела, и демонстрирует эту плазму…»
Я благодарю доктора Людмилу Серебренникову за любезное разрешение проиллюстрировать мой роман этими снимками. Вы видите их на форзацах книги.
Приложение первое. Некоторые сообщения русскоязычной прессы
29 апреля 1994, газета «Смена», С.-Петербург:
«Можно целый стадион, концертный зал или воинскую часть, действуя психотронным оружием, ввести в 10-минутный сон, — констатирует бывший зав. сверхсекретной лабораторией С.А. Горчаков. — Во время этого сна можно внушить подопытному что угодно. В наших экспериментах мы меняем людям имена и профессии, стираем их память или, наоборот, дополняем ее новыми сведениями. Прибор „Луч“ с 50 метров может обратить группу людей в дикое стадо, которое будет смеяться, кричать, разбегаться и т. д. в зависимости от установки. НПО „Энергия“ — это колоссальный биогенератор, который может на большом расстоянии вводить в людей лекарства и даже смертельный яд и т. д. и т. п.».
18 мая 1996, газета «Вечерний клуб», Москва:
«На середину 30-х годов приходится открытие Б.Н. Михайловского, установившего, что разные комбинации электромагнитных импульсов длительностью от 20 м/с до 1,25 м/с, повторяющиеся с частотой 20—0,4 Гц и модулируемые на несущей радиочастоте в диапазоне средних и коротких волн, оказывают влияние на отдельные зоны мозга…
В июне 1993-го в Академии нового мышления был заслушан доклад кандидата технических наук бывшего узника № 1A-659 „Речлага МГБ СССР“ В.Т. Слепухи. Вот что утверждалось в этом докладе: „…В Советском Союзе разработан, а в Российской Федерации широко применяется способ психотронной обработки, который вследствие его технической особенности удобно называть сетевым, так как мощность биоэнергетического генератора вводится через систему фильтров непосредственно в бытовые сети (освещение, телефон, общая телевизионная антенна, радиосеть, охранная сигнализация и т. п.) жилого здания. Такой способ создания высокочастотного радиополя внутри здания энергетически рационален и обеспечивает скрытое применение психотронной обработки, так как в 10 метрах от здания сигналы ПТО уже не проявляются“.
В начале 90-х годов в СССР под контролем ЦК КПСС и опекой КГБ при Совете Министров СССР действовали десятки организаций, которые принимали участие в разработках и исследованиях в области психотронного оружия, а также специализировались на поточном производстве. Назовем некоторые из них: Научный центр при Госкомитете науки и техники (ныне акционерное общество „Вент“), Институт радиотехники и электроники Российской академии наук, Институт проблем материаловедения (Киев), Московский энергетический институт (МЭИ), Московский институт радиоэлектроники и автоматики (МИРЭА), научно-исследовательский комплекс „Эниотехника“ и др. Производства-изготовители: завод „Октава“ (Киев, специализировался на изготовлении биогенераторов), номерной завод психотронной аппаратуры, центры „Гиппократ“, „Биотехника“, предприятие „Интрлок“ и др.
Использовали эту технику как средство для обороны страны и для индивидуальной обработки политических деятелей, дипломатических сотрудников зарубежных представительств, диссидентов, инакомыслящих, правозащитников и т. д. Общеизвестным стало испытание установки „Радиосон“ в войсковой части 71592, где эта установка и была создана (район Новосибирска)…»
16 ноября 1996, газета «Труд», Москва:
«По Тверской улице движется траурная процессия. Черный гроб, увенчанный красными розочками, несколько человек, обернувших себя в бумажные плакаты и транспаранты, стайка сопровождающих милиционеров во главе с майором, который записывает в свой блокнотик все увиденное и услышанное. Из рупора доносится то траурная музыка, то призывы „остановить уничтожение россиян психотронным оружием“.
— Это — акция поминовения тысяч наших сограждан, замученных и убитых секретным оружием спецслужб, — объясняет председатель Московского центра по борьбе с психотронным терроризмом Николай Анисимов…
По сведениям, полученным из информированного источника в ФСБ, разработки в области электронных средств контроля и дистанционного управления психикой действительно велись… Согласно сведениям бывшего офицера, ныне — независимого эксперта по оргпреступности и коррупции Фахратдина Таирова, одно из подразделений по разработке психотронного оружия было создано в августе 1988 года на коммерческой основе. По инициативе начальника Шестого управления КГБ СССР генерала К. Шама и руководителя частного предприятия „АНТ“ В. Ряшенцева в Москве родилась научно-производственная фирма „АНТ-Транс“. Ею проводились работы по парапсихологии, воздействию излучений на человеческий мозг, исследовались проблемы экстрасенсорики и зомбирования. Образцы созданных приборов демонстрировались в институте им. Сербского и были направлены на испытания в несколько следственных изоляторов.
Одновременно с этим в Симферополе возник кооператив „Центр-ПИ“, который занимался примерно теми же вопросами и патронировался тем же генералом, а для обеспечения безопасности исследований в кооператив были командированы 15 сотрудников КГБ.
Какие конкретно приборы и методики были разработаны этими объединениями, остается тайной. Но из некоторых документов следует, что после развала СССР „АНТ-Транс“ и „Центр-ПИ“ вели активную распродажу технологий российским и зарубежным компаниям… По мнению историка и правоведа Генриха Кожемяки, психотронное оружие скорее всего попало в руки криминальных структур».
25 сентября 1997, газета «Новое русское слово», Нью-Йорк, США:
«…Начиная с 50-х годов КГБ, ЦРУ и спецслужбы других ведущих стран использовали засекреченную методику „зомбирования“ для подготовки агентов и дипломатов. Тогда же велись разработки в области электронных средств контроля и дистанционного управления психикой человека.
Центром (российской) психотроники можно считать Новосибирск. В 70-е годы здесь активно велись научные разработки „АСУ управления поведением человека и животных“. „Двуногих кроликов“ набирали для опытов из добровольцев НИИ Академгородка, разумеется, за соответствующую плату…
Бывший зам. генерального директора НПО „Энергия“ Валерий Канюка не скрывает, что их фирма занималась разработкой принципов, методов и средств дистанционного воздействия на биологические объекты, в том числе на человека. В 1989 году создали аппаратуру (работы велись во исполнение закрытого постановления ЦК КПСС от 27 января 1986 г.), которая после ее выведения на околоземную орбиту могла корректировать поведение населения на территории, равной Краснодарскому краю.
В 1991 году разработками в области психотроники занимались уже более 20 институтов, координировал работы Центр нетрадиционных технологий при ГКНТ СССР. На исследование спинальных и лептонных полей через Военно-промышленную комиссию при Кабинете министров СССР было израсходовано 500 миллионов рублей (разумеется, еще „тех“, полновесных). Центр нетрадиционных технологий ГКНТ СССР изучал „некоторые вопросы дистанционного медико-биологического воздействия на войска и население торсионными излучениями“.
Зав. лабораторией микролептонных технологий Анатолий Охатрин не считает нужным скрывать, что он — создатель целого семейства биогенераторов, способных настраиваться на биоэнергетические характеристики конкретного человека. Подобные научные разработки вел и нынешний вице-президент Лиги независимых ученых Украины профессор Виктор Седлецкий, который в Институте проблем материаловедения в Киеве в 1990 году создал пси-оружие».
9 июля 1997, газета «Новое русское слово», Нью-Йорк, США:
«Создание боевых поражающих лазерных систем — дело дорогостоящее и длительное. Поэтому, кроме США, они велись на серьезной основе только в СССР, где первым по времени и основным по значению был центр в Сары-Шагане (г. Приозерск на озере Балхаш). Здесь еще в середине 80-х годов проводились испытания „лазерных пушек“, в том числе и стрельба по различным мишеням. Для этой цели использовались ракеты… Однако такие „пушки“ были невероятно громоздки и потребляли много энергии. Кроме них, в Сары-Шагане были созданы и опробованы портативные лазеры, способные вывести из строя оптико-информационные приборы противника… После развала Советского Союза место Сары-Шагана заняло Государственное научно-техническое объединение „Альтаир“ (главный конструктор Дмитрий Ковалевский). Здесь работают над созданием лазерной защиты боевых кораблей от ракетных атак с моря и воздуха… В таких же условиях работают и сотрудники Государственного научно-исследовательского центра „Радуга“, весьма режимного объекта, запрятанного в лесах и болотах неподалеку от Владимира. Вместе с жилым городком и полигоном он занимает около 140 квадратных километров… (здесь) создан войсковой лазерный локатор, способный обнаружить в полете крылатые ракеты. Лазерными программами в объединении „Красногорский завод“ руководил талантливый конструктор Наум Модель…»
3 августа 1997, газета «Панорама», Лос-Анджелес, США, статья С. Шагиняна «Блажен, кто верует»:
«В индийской медицинской системе „аюрведа“ выделяют три тонких энергетических элемента — вата, пита и капа… Вата, или жизненная энергия, пронизывает все тело. Имеются подразделения вата в зависимости от ее функций. Здесь выделяют пять воздушных потоков: прана, удана, вьяна, самана и апана. Месторасположение праны — в голове, диапазон ее передвижения — с головы через горло к грудной клетке. Прана имеет тонкие и грубые функции… С помощью тонких функций праны йоги могут управлять активностью своего и, при желании, любого организма на любом расстоянии…
Так называемые паранормальные способности на самом деле есть у всех людей, просто у кого-то они развиты больше, у кого-то меньше. В Индии живет учитель, многими почитаемый за воплощение Бога по имени Сатья — Саи Баба. Этот человек многих исцеляет, многим дает духовные советы. Но на Западе он известен в первую очередь потому, что обладает способностью материализации предметов. На глазах у всех, неоднократно записанный на пленку учеными под разными углами зрения, Саи Баба, держа ладонь открытой, как бы порождает из нее различные предметы. Можно наблюдать, как из ладони медленно появляется, например, кольцо с изумрудом…
Еще в семидесятых годах получил известность сенситив Иги Шванн, совершавший выход из своего физического тела и путешествующий таким образом на любые расстояния. Даваемые им после „возвращения“ описания видимого, как правило, подтверждались. Шванна „отправляли“ в различные страны, в которых он не бывал, и даже — в открытый космос. Его информация, добытая из космоса, вполне соответствовала той, что была впоследствии получена „Вояджером“…
Парапсихологией в США занимаются, ее изучают… В 1993 г. я встречался с группой физиков Стэнфордского университета… На мой рассказ о русском парапсихологе Иванченко, на глазах толпы разгоняющем облака (факт, документально подтвержденный учеными), стэнфордцы ответили, что и этот феномен ими уже изучался и что он вполне может быть освоен многими».
Июль 1997, газета «Новое русское слово», Нью-Йорк, США:
«Как удалось разузнать Рэнди Джеффрису из авторитетного флоридского еженедельника „Уорлд ньюс“, в ЦРУ ведутся интенсивные допросы трехлетней девочки, способной предсказывать будущее с потрясающей точностью. Малютку Бетти Рансет мучают разговорами по 6 часов в день, но это делается в интересах национальной безопасности. От бывшего сотрудника ЦРУ Брэда Калдора стало известно, что Бетти в точности предсказала не меньше 16 важных событий за несколько недель до их свершения, после чего девочку забрали у родителей и поселили на одном из засекреченных объектов… „Это совершенно необычная девочка, — утверждает Калдор. — Она и разговаривать еще толком не умеет, но будущее видит четко и ясно. В такие минуты она как бы впадает в транс и начинает излагать события языком взрослого человека“. Калдор уточнил, что история с Бетти началась 16 апреля 1995 года, когда ее родители позвонили в одну из вашингтонских спецслужб и сообщили о сверхъестественных способностях своей дочки. Девочка, которой в ту пору было всего 9 месяцев, сказала им, что в ближайшее время где-то на юге США будет взорвано административное здание и погибнет больше 100 человек. Этому звонку не придали значения, а через три дня Тимоти Маквей взорвал многоэтажный „дом Мюррея“ в Оклахома-Сити, убив 168 человек. За последующие месяцы родители девочки передали еще два ее предсказания. Девочка „увидела“ катастрофу самолета компании „Вельюджет“, рухнувшего в топи Флориды 11 мая прошлого года, и массовое самоубийство членов секты „Врата рая“, покончивших с собой 26 марта этого года. Все три звонка были записаны на пленку. Когда все предсказанное Бетти Рансет действительно произошло, девочкой активно заинтересовалось ЦРУ…»
Приложение второе М.О. Косвен. Амазонки. История легенды
Публикуется по тексту в журнале «Советская этнография» №№ 2, 3, 1947 год
1
Хотя можно предполагать, что амазонская легенда в тех или иных ее версиях существовала у народов древнего Востока, мы ничего не знаем об отражении этой легенды в древнейших литературных памятниках Египта, Месопотамии и Малой Азии. Литературная история легенды об амазонках начинается с Древней Греции.
Отражения этой легенды в греческой, а затем и римской литературе в виде более или менее пространных рассказов либо кратких ссылок чрезвычайно многочисленны и разнообразны. Ограничимся лишь теми передачами этой легенды, которые содержат ту или иную характеристику, в особенности в бытовых отношениях, амазонок, или дают различные версии данной легенды, или, наконец, сыграли в дальнейшем известную историко-литературную роль. Воспроизводим также места, которые показывают отношение автора к передаваемому им рассказу.
Убеждение в существовании амазонок было распространено в Греции уже в самой отдаленной древности. Уже древнегреческий эпос упоминает о воинственном народе женщин-«мужененавистниц».
Древнейший в греческой литературе рассказ об амазонках принадлежит Геродоту (484–425). В сражении на р. Фермодонт, в Малой Азии, греки победили амазонок и, захватив их в плен, отправились на трех судах обратно. В открытом море пленные амазонки напали на мужчин, перебили их, а затем пристали к земле скифов на Меотийском озере. Сойдя с кораблей, амазонки завладели табуном лошадей и стали грабить скифские владения. Скифы пожелали иметь от этих женщин детей и в этих целях, выбрав примерно столько своих юношей, сколько было амазонок, приказали юношам стать лагерем рядом с амазонками и постараться с ними сблизиться. Воспользовавшись моментом, когда одна из амазонок отошла от своего лагеря и уединилась, один из скифских юношей приблизился к ней. Амазонка не оттолкнула его и отдалась без сопротивления. Затем она знаками объяснила скифу, чтобы он пришел на то же место на следующий день и привел с собой еще одного юношу, она же приведет с собой еще одну амазонку. Явившись на другой день, скифские юноши застали двух амазонок, уже поджидавших их. В конце концов и остальные скифские юноши сблизились с остальными амазонками. Затем скифские юноши и амазонки соединили свои лагери и стали жить вместе. Несколько времени спустя скифы предложили амазонкам переселиться в общество их родных, но амазонки отказались, заявив, что они не уживутся со скифскими женщинами. «У нас с ними, — говорили амазонки, — неодинаковые обычаи: мы стреляем из луков, мечем дротики, ездим верхом, а женским работам не обучены, между тем ваши женщины не делают того, что мы делаем, а занимаются женскими работами… Если вы хотите иметь нас своими женами, то ступайте к вашим родителям, возьмите свою долю имущества, вернитесь к нам, и мы будем жить отдельно». Скифские юноши так и поступили, а затем переселились вместе со своими женами в другую местность. От этого брачного союза скифов с амазонками произошел народ савроматов. С того отдаленного времени савроматские женщины ведут их нынешний образ жизни: вместе с мужьями и без них ездят верхом на охоту и на войну и носят одинаковую с мужчинами одежду. Относительно браков соблюдается у них следующее правило: ни одна девушка не выходит замуж, прежде чем не убьет врага; некоторые доживают до старости девушками, потому что не могли выполнить это требование.
В свою очередь и Гиппократ (около 470–356) рассказывает о савроматах, что женщины их ездят верхом на лошадях, стреляют из лука, мечут копья с коня и ведут войну. Все это они делают, пока остаются девушками, и не прежде вступают в брак, как убьют трех неприятелей. Избрав себе мужа, савроматская женщина перестает ездить на коне, пока не настанет необходимость в общем походе на войну. Правой груди они не имеют, так как еще в младенчестве матери накладывают на эту грудь специально для этого сделанный медный инструмент в накаленном состоянии и прижигают, чтобы прекратить рост груди и чтобы вся сила перешла к правому плечу и правой руке. В другом сочинении Гиппократ сообщает об амазонках, что они калечат своих детей мужского пола тотчас же по рождении, чтобы сделать их хромыми и тем воспрепятствовать им восставать против женщин. Искалеченных таким образом мужчин амазонки используют в качестве ремесленников для таких работ, которые требуют сидячего образа жизни.
Существенные черты характеристики амазонок находим в одной из речей Лисия (около 459–380). Амазонки, говорится здесь, жившие на р. Фермодонт, были единственным из окружавших их народов, которые имели железное оружие, и первые, которые стали ездить верхом. Благодаря своим лошадям они догоняли бегущих врагов неожиданно для последних, сами же оставляли своих преследователей далеко позади. Амазонки властвовали над многими народами, поработили своих соседей, но отважились пойти войной против греков и тут потерпели решительное поражение.
Иной вариант легенды об амазонках находим у Эфора (около 405–330) во фрагменте, сохраненном у Стефана Византийского (вероятно, VI в. н. э.) в его словаре «Этникон». Здесь под словом «амазонки» говорится следующее. Амазонки — народ женщин, обитающий у Фермодонта, как говорит Эфор, которых называют савроматидами. «О них рассказывают, что физической силой они превосходят мужчин, и объясняют это климатическими свойствами местности, которая будто бы обыкновенно производит женщин более сильных и рослых, чем мужчины… Некогда савроматы отправились походом в Европу, но там погибли, и жены их остались одни… Когда подросли их сыновья, то восстали против женщин, а когда последние одержали верх, то мужчины убежали в леса и там погибли. Опасаясь мести со стороны сыновей, женщины постановили переломать у них конечности и сделать всех хромыми». Фрагментом из Эфора является также следующий текст, сохраненный в схолиях к Аполлонию Родосскому: «Амазонки, оскорбленные мужчинами, когда те отправились на какую-то войну, оставшихся перебили, а тех, кто вернулся из чужой земли, не приняли».
Не лишенный оригинальности взгляд высказал автор трактата «О невероятных рассказах» — Палефат (жил, вероятно, в III в. до н. э.). «Об амазонках говорят, — пишет он, — что это были не женщины, а мужчины варвары. Они носили, подобно фракийкам, ниспадающие до пят хитоны, завязывали волосы повязкой и брили бороду, за что враги называли их „женщинами“. Амазонки были по природе воинственны, но чтоб существовало войско, состоящее из женщин, — это неправдоподобно, ибо и ныне того нигде не бывает».
Однако убеждение в существовании народа женщин продолжало держаться в античности и в последующие века.
Новые сведения о них сообщает Страбон (68 до н. э. — 20 н. э.). Локализирует Страбон амазонок, с одной стороны, в Малой Азии, на берегах р. Фермодонт, а также в Мизии, Лидии и Капии, с другой стороны, на Кавказе. Кавказские амазонки, рассказывает Страбон, живут, по одним указаниям, в горах над Албанией, где между амазонками и албанцами обитают племена гелов и легов, причем р. Мермадалий (или Мермода), впадающая в Меотиду, разделяет эти племена от амазонок, по другим же указаниям — на северных склонах Кавказских гор, на границе с народом гаргареев. Об этих кавказских амазонках Страбон рассказывает следующее. Большую часть года они исполняют все работы сами, пашут, сеют, ходят за своими стадами, в особенности за лошадьми. Наиболее сильные из них занимаются охотой и военным делом. Всем им в детстве выжигают правую грудь для того, чтобы они могли без помехи пользоваться плечом при метании копья. Вооружены амазонки луком, топором и щитом, а из шкур диких зверей изготовляют себе шлемы, плащи и пояса. Есть у них два излюбленных месяца весной, когда они поднимаются на соседнюю гору, отделяющую их от гаргареев. Последние тоже, по древнему обычаю, поднимаются на гору, там приносят вместе с амазонками жертвы и вступают с ними в связь в целях производства потомства. Это совершается в темноте, так что любой мужчина общается с любой женщиной. Девочек амазонки оставляют у себя, а мальчиков относят гаргареям на воспитание. Таким образом, заключает Страбон, у гаргареев с амазонками существуют лишь общие дети, живут же они раздельно. Что касается амазонок Малой Азии, то сообщение о них Страбона состоит из рассказа об их походах и военных успехах: амазонки сыграли значительную роль в истории страны, прославились своими военными подвигами, были основательницами многих городов и пр. Тогда как о малоазийских амазонках Страбон говорит как об исторической реальности, относительно кавказских амазонок он проявляет все же некоторый скептицизм, считая известия об этом народе баснословными и неправдоподобными. Кто может, замечает Страбон, поверить тому, что войско или город или целый народ состоит из одних женщин, без мужчин.
Приведем еще одно сообщение Страбона. «Говорят, — пишет он, — что на океане недалеко от берега, перед устьем р. Лигер, лежит маленький остров; на нем живут будто бы жены самнитов, посвященные Дионису… Ни один мужчина не всходит будто бы на этот остров, но женщины переправляются на материк для общения с мужчинами, после чего вновь возвращаются на остров».
Наиболее пространный рассказ об амазонках находим у Диодора Сицилийского (I в. до н. э.). Свой рассказ Диодор начинает с замечания, что сообщение его «быть может, по своей невероятности, покажется похожим на сказку». У р. Фермодонт, говорит Диодор, жил народ, который управлялся женщинами, причем женщины у них наравне с мужчинами занимались военным делом. Их царица, отличавшаяся силой и храбростью, составила войско из женщин и покорила ряд соседних народов. Возгордившись своими успехами, она заставила мужчин заниматься ткачеством и другими женскими работами. Она издала законы, согласно которым военное дело принадлежало женщинам, тогда как мужчины находились в подчинении и рабстве. Женщины калечили ноги и руки мальчикам, чтобы сделать их неспособными к военной службе, а девочкам прижигали правую грудь, чтобы она не стесняла их в битвах. Царица построила у устья р. Фермодонт большой город Фемискиру и покорила всех соседей до р. Танаис. Совершив эти подвиги, она героически погибла в одном из сражений. Ее дочь, наследовавшая ей, превзошла свою мать. Она заставляла девушек с раннего детства заниматься охотой и приучала их переносить тягости войны. Пройдя с боями за Танаис, она покорила много народов, вплоть до Фракии, и, вернувшись на родину с большой добычей, заслужила любовь своих подданных справедливостью своего правления. Затем она покорила большую часть Азии и распространила свое господство вплоть до Сирии. С таким же успехом царствовали и ее преемницы, которые еще увеличили могущество и славу народа амазонок. После длинного ряда поколений слава об амазонках распространилась по всей земле. Жестокое поражение нанес амазонкам Геракл, после чего соседние народы, мстя им за обиды, совершенно их истребили. Однако некоторое время спустя в Троянской войне приняла участие на стороне троянцев уцелевшая царица амазонок Пентесилая, павшая со славой в единоборстве с Ахиллом. Это была последняя амазонка.
Соединение различных мотивов нашей легенды находим у Помпея Трога (I в. до н. э. — I в. н. э.), сочинение которого известно в виде эпитомы, составленной Юнием Юстином (вероятно, в III в. н. э.). Упомянув в одном месте, что жены скифов основали царство амазонок, Трог далее рассказывает следующую историю. Двое изгнанных из своего отечества скифских царевичей увлекли за собой множество молодежи, поселились на р. Фермодонт и заняли соседнюю Фемискирскую равнину. Случилось, что все мужчины этих скифов были убиты в войнах. Тогда женщины взялись сами за оружие и стали защищать свои владения. Они не желали и думать о брачных связях с соседями, называя такие связи рабством, а не браком. Представляя собой единственный в своем роде для всех веков пример, они решились править государством без мужчин и даже с презрением к ним. Чтобы одни женщины не казались счастливее других, они перебили и тех мужчин, которые оставались дома. Затем, отомстив за убийство своих мужей избиением соседей и снискав оружием мир, они вступили в связь с соседями, чтобы предотвратить гибель своего рода. Рождавшихся мальчиков они убивали, а девочек воспитывали, приучая к оружию, лошадям и охоте, причем выжигали девочкам правую грудь, чтобы она не мешала им в стрельбе из лука.
Поминая амазонок в ряде мест, Помпоний Мела (I в.) рассказывает об иксаматах, что женщины у них занимаются тем же, что и мужчины, и даже не свободны от воинской службы. Тогда как мужчины сражаются пешими и стреляют из луков, женщины сражаются на конях и действуют не оружием, а арканами, и если не убьют врага, то остаются девственницами.
Наконец, Плутарх (50—125), описывая поход Помпея на Кавказ и говоря о битве римлян с албанцами на р. Абант (Н. Алазань), передает рассказ о том, что в этом сражении на стороне албанцев участвовали амазонки, спустившиеся с гор, возвышающихся над р. Фермодонт. Однако, говорит Плутарх, когда римляне после сражения стали собирать доспехи убитых неприятелей, они нашли амазонские щиты и котурны, но ни одного женского трупа на поле битвы не оказалось. Повторяя знакомый нам мотив, Плутарх сообщает, что амазонки ежегодно проводят два месяца на берегах Фермодонта с легами, и т. д.
Как можно видеть, все приведенные сообщения об амазонках локализуют их в Малой Азии или на Кавказе. Но у греков существовала версия о пребывании амазонок и в Северной Африке. Одним из авторов, излагающих эту версию, является Дионисий, прозванный Скитобрахионом, живший в Александрии в середине II века до н. э.; его рассказ дошел до нас в передаче Диодора Сицилийского, которого затем лишь повторяли другие античные писатели. Большинство людей, пишет Диодор, считают единственными амазонками тех, которые, как рассказывают, жили в окрестностях р. Фермодонт. На деле более древними являются амазонки, жившие в Ливии, однако исчезнувшие за много поколений до Троянской войны, причем совершенно исчезла и память о них. Но, продолжает Диодор, поскольку многие древние, равно как и более поздние поэты и историки упоминают об этих амазонках, мы расскажем о них, следуя Дионисию. В Ливии, пишет далее Диодор, было много племен женщин, отличавшихся воинственностью и храбростью, например, горгоны. Рассказывают еще, что племя, управляемое женщинами, жило в западной части Ливии, на границе обитаемого мира. Женщины этого племени упражнялись в военном деле и в течение определенного срока отбывали военную службу, сохраняя в это время девственность, а затем сближались с мужчинами для производства потомства. Женщины здесь держали в своих руках все управление и все государственные дела, мужчины же оставались дома, исполняя приказания своих жен, и не принимали участия ни в военных действиях, ни в управлении, ни в общественных делах, благодаря чему они могли бы приобрести влияние и восстать против женщин. Новорожденные дети отдавались на попечение мужчин, которые выкармливали их молоком и другой подходящей для детей вареной пищей. Девочкам выжигали груди, чтобы они не мешали им в битве. Как гласит предание, родиной этого племени был остров Геспера, лежащий на западе, в Тритонском заливе, близ океана и поблизости от Эфиопии. Этот большой остров был богат разнообразными плодовыми деревьями, там было множество коз и овец, мясом и молоком которых жители острова питались; земледелия они еще не знали. Эти амазонки, под предводительством царицы Мирины, покорили многих своих соседей, в том числе атлантов и горгон. Пройдя затем через Египет и Аравию, Мирина покорила всю Сирию и прошла в Малую Азию, где основала ряд городов, затем прошла до Фракии и там погибла с большей частью своего войска. Оставшиеся амазонки вернулись в Ливию.
Особое место в истории нашей легенды занимает мотив, связывающий амазонок с Александром Македонским. С того времени, как в античной литературе складывается, в свою очередь овеянная легендой, история великого завоевателя, в эту историю вплетается эпизод, содержание которого составляет встреча Александра с амазонками. Эпизод этот передается в различных вариантах. Берем и здесь лишь основные.
Наиболее подробный и яркий рассказ дает и в данном случае Диодор Сицилийский. Диодор рассказывает, что, когда Александр вернулся в Гирканию, к нему явилась царица амазонок Фалестра, правившая страной, расположенной между реками Фазис и Фермодонт. Царица, красоты и физической силы замечательной, оставила свою армию на границе Гиркании и явилась к Александру в сопровождении лишь трехсот вооруженных амазонок. На вопрос Александра, пораженного видом этой воительницы, о цели ее визита Фалестра ответила: «Я прибыла, чтобы иметь от тебя ребенка. Из всех мужчин ты совершил наиболее великие подвиги, и нет выше меня женщины по силе и храбрости. Надо полагать, что от двух столь выдающихся людей родится ребенок, который превзойдет всех смертных». Александр принял предложение Фалестры и, проведя с ней тринадцать дней, отпустил ее с богатыми подарками. Другая версия принадлежит Плутарху. Рассказав о победе Александра над скифами, Плутарх говорит, что, согласно сообщениям ряда историков, здесь к Александру явились амазонки, предлагая свои услуги, однако, замечает Плутарх, другой ряд авторитетных лиц считает это вымыслом, тем более что сам Александр в своем письме к Антипатру ни слова не говорит об амазонках. Позднейший историк походов Александра Флавий Арриан (96—180) передает рассказ о том, что сатрап Мидии Атропат привел Александру 100 вооруженных конных амазонок, но Александр отказался от их услуг. Сам Арриан относится к этому рассказу с недоверием. «Племя амазонок, — пишет он, — должно было вымереть уже задолго до Александра, и ряд заслуживающих доверия историков о них не упоминает». Однако скептицизм Арриана касается только данного эпизода, и он спешит оговориться: «Впрочем, я ни в коем случае не сомневаюсь в их существовании вообще, что удостоверено столькими знаменитыми историками». Еще один вариант рассказа о встрече Александра с амазонками содержит составленная во II в. до н. э. на греческом языке в Александрии полуисторическая, полулегендарная повесть об Александре Македонском, авторство которой неправильно приписывалось греческому историку IV в. до н. э. Каллисфену, известная под названием «Псевдо-Каллисфен». Из приводимой здесь переписки между Александром и амазонками отметим следующие черты. Амазонки живут на обширном острове, окруженном со всех сторон рекой. Мужчины живут по другую сторону реки. Ежегодно, после совершения празднества и жертвоприношения, амазонки переходят через реку, к своим мужьям, с которыми проводят тридцать дней. Родившиеся у них дети воспитываются мужчинами, причем девочки по достижении семилетнего возраста передаются амазонкам. В случае нападения врагов выступают 120 тысяч конных амазонок, остальные же охраняют остров, а мужчины составляют арьергард. Военные заслуги ценятся у них очень высоко, приносят почет и щедро вознаграждаются. Переговоры или, вернее, переписка между Александром и амазонками закончилась, по Псевдо-Каллисфену, на том, что амазонки обязались, помимо уплаты дани, прислать Александру пятьсот храбрейших амазонок, которые должны были оставаться у него в течение года, после чего должны были смениться другими.
Таковы наиболее существенные и значительные античные литературные известия об амазонках.
Отметим еще, что во многих передачах нашей легенды в античной литературе этот сюжет соединяется со столь же широко распространенным в античности, занимающим, однако, совершенно самостоятельное место сюжетом о «счастливом острове» или «счастливых островах», элизиуме греков, macarou uksoi у Гесиода и fortunatae insuiae римских авторов. Таким счастливым островом считался, в частности, Геспера, упоминаемый в приведенной цитате Диодором Сицилийским, славившийся в основном своими золотыми яблоками. Эта-то блаженная страна или эти счастливые острова выступают нередко в качестве места обитания амазонок.
Напомним, наконец, что широкое отражение получила легенда об амазонках также в античной художественной литературе и изобразительном искусстве, в скульптуре и вазовой живописи.
Амазонка из Геркуланума (Нац. музей, Неаполь)
В заключение нашего обзора амазонской легенды по античным источникам приведем особняком стоящее сообщение карфагенского суффета (правителя) Ганнона (V в. до н. э.), совершившего плавание вдоль западного берега Африки и дошедшего примерно до экватора. В самом конце своего сохранившегося в греческом переводе описания этого путешествия Ганнон рассказывает следующее. В глубоком заливе находится остров, имеющий озеро, в котором находится другой остров, густо населенный дикими людьми. Но гораздо больше было там женщин с телом, покрытым волосами, которых наши переводчики называли «гориллами». Преследуя их, мы не смогли захватить мужчин, все они убежали, прыгая через стремнины и защищаясь камнями. Из женщин же мы взяли трех, которые, кусаясь и царапаясь, не хотели идти. Поэтому мы убили их и снятые с них шкуры привезли в Карфаген. Приведенное сообщение Ганнона воспроизводилось с различными видоизменениями рядом античных авторов. Нас должна в особенности заинтересовать передача этого сообщения цитированным уже Помпонием Мелой. Мела рассказывает о находящемся в заливе большом острове, на котором, как говорят, живут только женщины. Все тело их покрыто волосами, они беременеют без посредства мужчин (sine coitu marum sua sponte fecundas) и обладают столь суровым и диким нравом, что сдержать их можно только оковами. Сообщает это, заканчивает Мела, Ганнон, и поскольку он доставил снятые с убитых женщин шкуры, он заслуживает веры. Не беря на себя задачи подвергнуть истолкованию традицию об амазонках, сложившуюся в древнем мире, отметим лишь, что в приведенных нами да и во всех существующих античных версиях данной легенды можно различить два основных варианта: один говорит о народе, состоящем исключительно из женщин, другой — о таком народе, у которого женщинам принадлежит господство, в особенности в военном деле, мужчины же находятся в подчиненном положении. От этой традиции надо отличать многочисленные этнографические сообщения античных авторов о том, что у того или иного народа женщины участвуют в военных действиях, отличаются храбростью, не уступая в этом отношении мужчинам, и пр. В литературе и эти женщины нередко именуются амазонками. К этим вариантам надо присоединить сообщение Страбона об острове, на котором живут одни женщины — жены самнитов. Наконец, отметить надо и мотив острова амазонок — Гесперы из сообщения Дионисия — Диодора Сицилийского об африканских амазонках. Все эти варианты и мотивы встретятся нам в дальнейшей истории амазонской легенды.
2
Античные сообщения об амазонках привлекают живое внимание европейской средневековой мысли. И здесь мы, конечно, далеко не собираемся исчерпать соответствующие литературные отклики.
Несколько страниц посвящает амазонкам Павел Орозий (V в.), повторяя, в частности, сообщение Помпея Трога. Компилятивный рассказ об амазонках вставляет Иордан (IV в.) в свою «Историю готов». Античная легенда воспроизводится и рядом византийских авторов, в частности Георгием Амартолом (IX в.). От него заимствует эту легенду составитель древней русской летописи. Ссылаясь на Амартола, он пишет: «Амазоне же мужа не имуть, аки скоты бессловесный, но единою летом к вешним днем оземьствени будут, и сочетаются с окрестых, ибо мужи яко некоторое им торжьство и велико празденьство; время тем мьнят от них заченшим в чреве и паки разбегнутся отсюда вси. Во время же хотящи родити, аще родится отроча, погубять, аще ли девическ пол, то воздоять и прилежне воспитають».
Компилируя Плутарха и Страбона, говорит об амазонках Кавказа византийский историк XII в. Иоанн Зонара в своей имевшей широкое распространение, переводившейся на разные языки «Всемирной истории».
Значительную роль в распространении амазонской легенды в эпоху средних веков как в Европе, так и на Востоке сыграло то исключительное распространение, которое получила повесть Псевдо-Каллисфена. Переводившийся начиная с IV–V вв. на латинский и армянский языки, затем на пехлеви, сирийский и арабский, затем, с XII в., чуть ли не на все европейские языки, Псевдо-Каллисфен стал источником огромного числа пересказов, переложений и пр., разнообразнейших по содержанию и литературной форме «романов об Александре» или «Александрий», став излюбленнейшим произведением средневековой светской литературы. Многие версии этого «романа» включали и эпизод встречи Александра с амазонками. Мы встречаемся с вариациями на мотивы античных версий амазонской легенды, в частности Псевдо-Каллисфена, вместе с эпизодом встречи с амазонками Александра, и в некоторых восточных полуфольклорных, полулитературных произведениях. В отдельных случаях здесь, быть может, отражена и какая-то более или менее близкая амазонской местная фольклорная традиция.
Таков, по нашему мнению, рассказ «Книги тысячи и одной ночи», в котором юноша попадает на чудесный остров. Царица этого острова — прекрасная девушка, все управление и суд — в руках женщин; визирем царицы состоит величественная старуха; войско состоит из женщин; мужчины занимаются земледелием и ремеслами. Юноша сочетается браком с царицей и т. д. Другим образцом такой вариации амазонской легенды представляется эпизод из «Искандер-намэ» Низами Гянджеви (1141–1203) — рассказ о встрече Александра с правительницей древней азербайджанской страны Берда, царицей Нушабэ. Страна Берда, опоясываемая рекой Кура, — самая прекрасная, самая благодатная страна на земле. Возглавляет ее прекрасная Нушабэ, ее советницами являются женщины, и в руках женщин находится все управление страной. Личная охрана Нушабэ состоит из тысячи конных девушек. Женщины Берды не нуждаются в мужьях, мужчины не допущены в столицу Берды, им запрещено даже видеть ворота столицы. Их дело — сражаться по приказу царицы, которой они, однако, никогда не видят.
Своеобразную вариацию на те же мотивы надо видеть, мы полагаем, в следующей легенде, записанной русским писателем и путешественником Н.П. Карамзиным в г. Чимбай, в нынешней Каракалпакской автономной области, со слов местной старухи сказительницы. Содержание этой легенды таково. В далекие времена существовало большое ханство; столицей его был город Самирам, расположенный на недоступной высоте. Возглавлялось это ханство женщиной по имени Занай. Все сановники были женщины, министры, воины, судьи, священнослужители — все это были женщины. Женщины делали все в этом ханстве: управляли, судили, ходили на войну и охоту, мужчины сидели дома взаперти, убирали жилище и нянчили детей-мальчиков. Девочки же все были собраны во дворце ханши и там воспитывались. Новорожденных девочек всех оставляли, мальчиков же из ста родившихся оставляли в живых по жребию одного, остальных выбрасывали на растерзание диким зверям. Пришло время родить самой ханше. Слепая старуха предсказала, что ханша родит мальчика и этот мальчик погубит их женское царство. Было решено, что, если родится мальчик, не подвергать его общему жребию, а прямо отдать зверям. Родился действительно мальчик, но ханша подговорила своих прислужниц, те спрятали мальчика и подменили его новорожденной девочкой. Мальчика назвали Искандером. Когда он вырос, собрались мужчины, выбрали Искандера ханом и восстали против власти женщин. Произошел бой между мужчинами и женщинами, женщины победили и приговорили Искандера к смерти, причем казнь должна была исполнить сама ханша. Но не смогла Занай поднять руку на родного сына, призналась во всем народу и тут же убила себя ножом. Мужчины воспрянули, взялись за оружие и положили навсегда конец женскому царству.
Компиляцию из знакомых нам мотивов нашей легенды находим в пресловутом апокрифическом «Послании пресвитера Иоанна», царя баснословной страны, находящейся где-то на границе с Индией, к византийскому императору Мануилу Комнену. Послание это, ранняя редакция которого датируется второй половиной XII в., называет в числе покоренных Иоанном народов амазонок, а интерполяция, относящаяся к XIII в., присоединяет сюда и описание их. Амазонки, говорится здесь, это женщины, имеющие свою царицу; обитают они на обширном острове, окруженном со всех сторон рекой. Мужья этих женщин не живут с ними и не осмеливаются к ним явиться под страхом немедленной смерти, но живут на другом берегу. Лишь в определенное время мужья являются к своим женам, остаются здесь неделю, пятнадцать дней или больше, а затем удаляются. Родившихся мальчиков амазонки воспитывают до семи лет, после чего отдают отцам, девочек оставляют у себя. Послание рассказывает далее о замечательной храбрости этих женщин, их вооружении, их быстрых конях и пр. Широкая распространенность в средневековой Европе легенды о пресвитере Иоанне и популярность его «Послания», переводившегося на все европейские языки и подвергавшегося различной литературной обработке, немало содействовали распространению легенды об амазонках вместе с убеждением в их реальном существовании.
Продолжают компилироваться античные сообщения об амазонках и более поздними авторами западноевропейского средневековья. Значительное внимание уделяет им, например, трактат «О начале управления», приписываемый Фоме Аквинату (1227–1274), причем автор пускается в распространенные рассуждения о том, что невместно, мол, женщинам принимать участие в военных делах. Поминает амазонок, наряду с разными народами-монстрами, известный эрудит, флорентиец Брунетто Латино (1230–1294) в составленной им своего рода энциклопедии знаний его эпохи — «Книгах сокровищ». О двух царствах амазонок рассказывается в пресловутых «Путешествиях Джона Мандевиля», курьезном литературном памятнике середины XIV в., представляющем собой собрание всех географических и этнографических поверий своего времени: одна «Амазония» находится по соседству со Скифией, другая — «за Халдеей». Характеристика амазонок, данная здесь, составляет компиляцию из П. Трога и Псевдо-Каллисфена. Большое внимание уделил амазонкам итальянский гуманист, поэт и историк Эней Сильвий Пикколомини (1405–1464), занявший в 1458 г. папский престол под именем Пия II. В своем неоконченном труде, широко задуманной «Космографии», Пикколомини посвятил амазонкам особую главу, дав обзор всех основных известий античных авторов. Воспроизводят античную легенду и некоторые средневековые путешественники по Востоку, относя к восточным странам местопребывание амазонок. Так, испанский посол к Тимуру, Рюи Гонсалес де Клавихо (ум. в 1412 г.), сообщая, что земля амазонок находится на расстоянии 15 дней пути из Самарканда в Китай и что амазонки до сих пор соблюдают обычай не иметь у себя мужчин, повторяет далее в кратком варианте рассказ Страбона.
С течением времени оказывается, однако, что амазонки существовали не только в странах античного мира, но и в Западной Европе, и к показаниям античных авторов присоединяются рассказы ранних европейских писателей.
Первое в европейской литературе упоминание об амазонках Европы принадлежит, насколько мы могли проследить, историографу Карла Великого Павлу Дьякону (около 728–800). В «Истории лангобардов» Павел, рассказывая о передвижении лангобардов из Скандинавии к югу, сообщает, что в одном месте (место это не поддается точной локализации) лангобарды встретились с амазонками, которые преградили им путь через реку. После единоборства одного из лангобардов с одной из храбрейших амазонок и победы над ней амазонки вынуждены были пропустить лангобардов. Рассказав это, Павел замечает, что считает это сообщение баснословным, ибо, говорит он, все, кто знаком с древней историей, знают, что народ амазонок уже давно до того, как описанная встреча с лангобардами могла произойти, прекратил свое существование. «Все же, — заключает Павел, — я от некоторых людей слыхал, что и по сегодняшний день в глубинах Германии еще существует народ этих женщин» (usque hodie in intimes Germaniae finibus gentem harum existere feminarum).
Другой областью местопребывания амазонок в Западной Европе оказывается древняя Чехия.
Повествует о чешских амазонках старейший чешский историк Козьма Пражский (1046–1125). Содержание его рассказа таково. У древнего чешского судьи Крока было три дочери: Кази, Тетка (или Чешка) и младшая — Любуша, самая мудрая из них, обладавшая наибольшим даром прорицательницы. После смерти отца она была выбрана народом в судьи и правительницы. Когда одно из ее решений вызвало неудовольствие, Любуша предложила, чтобы народ избрал себе правителя мужчину, который вместе с тем станет и ее мужем. При этом Любуша сама указала, кто должен быть приглашен в князья.
Этим избранным оказался простой землепашец Пшемысл, живший по ту сторону горы, на другом берегу реки. «Возьмите моего коня и мою достойную князя одежду, — сказала Любуша, — идите к нему и пригласите его от своего и моего имени себе в вожди, а мне в мужья». Заметив, что люди, которые должны были отправиться в качестве посланцев, затрудняются, не зная дороги, Любуша велела им следовать за ее конем, который приведет их к нужному месту, ибо эта дорога ему хорошо знакома. Молва, замечает Козьма, гласит, что Любуша по ночам тайно ездила на своем коне к Пшемыслу. Пшемысл был выбран в князья, сочетался с Любушей браком, и они стали вместе править Чехией. В ту пору, рассказывает далее Козьма, чешские девушки росли на свободе, подобно амазонкам владели оружием и выбирали своих предводительниц, отбывали наравне с молодыми людьми военную службу и охотились в лесах. Не их мужчины, а сами они когда и кого хотели брали себе в мужья. Мужчины и женщины ничем не различались по внешнему виду. Смелость женщин дошла до того, что они соорудили недалеко от города Праги на скале неприступную крепость, которую назвали Девин. Молодые люди в свою очередь тоже соорудили на соседней скале крепость. Война между обеими сторонами велась с переменным успехом и сменялась перемирием. В одно из таких перемирий обе стороны сошлись для совместного пира и игр, а с наступлением ночи каждый юноша похитил себе девушку. С того времени, после смерти Любуши, женщины Чехии попали под власть мужчин.
Популяризации этой чешской версии амазонской легенды весьма посодействовал еще до появления в печати хроники Козьмы Пражского уже цитированный нами Эней Сильвий Пикколомини. Передав в своей «Истории Богемии» рассказ Козьмы Пражского и сославшись на амазонок античности, Пикколомини добавил, что амазонки древней Чехии, чтобы обезопасить себя от захвата власти со стороны мужчин, выжигали мальчикам правый глаз и отрезали им большой палец на правой руке.
По более широко распространенному представлению, местопребывание европейских амазонок локализуется на севере Европы, в частности в районе Балтийского моря.
Первым автором, сообщившим об этих северных, или балтийских, амазонках, был еврей, по-видимому, врач по специальности, Ибрахим ибн-Якуб. Его мемуары о славянских странах, датируемые 965 или 973 гг., дошли до нас в передаче арабского ученого Абу-Обейда аль-Бекри (1040–1094) в географическом сочинении последнего «el-Mesalik vel-Memalik» («Пути и страны»), написанном в 1066 г. «На запад от русов, — пишет аль-Бекри, — город женщин. Они владеют землями и рабами. Они беременеют от своих рабов, и когда кто-либо из них родит сына, то убивает его. Они ездят верхом и сами ходят на войну, отличаясь смелостью и храбростью. Говорит Ибрахим ибн-Якуб, израильтянин: сообщение об этом городе — правда, рассказал мне это Хута, царь румов». Весьма близкое повторение той же версии принадлежит некоему Ибрахиму ибн-Ахмаду ат-Тортуши, сообщение которого известно в следующей передаче знаменитого арабского географа аль-Казвини (около 1203–1283). «Город женщин… Это большой город, находящийся на острове в Западном море. Тортуши говорит: его население — женщины, над которыми мужчины не имеют никакой власти. Они ездят верхом и сами ведут войны. Они обнаруживают большую храбрость в атаке. Они имеют рабов, и каждый раб проводит со своей госпожой целую ночь, встает рано утром и уходит незамеченным на заре. Когда одна из них рожает мальчика, то немедля его убивает, если же это девочка, то оставляет в живых. Тортуши говорит: город женщин существует на самом деле, в этом нет сомнения». Иной вариант сообщения о балтийских амазонках дает другой знаменитый арабский географ и путешественник первой половины XII в. аль-Идриси (неправильно — Эдриси). Идриси рассказывает, что в Северном океане существуют два острова, называемых «островами амазонок»: на одном живут только мужчины, на другом — только женщины. Ежегодно весной мужчины приплывают на лодках к другому острову, и каждый мужчина находит свою жену и живет с ней, оставаясь около месяца; затем возвращаются на свой остров, где и живут до следующего года, когда вновь каждый отправляется к своей жене, и т. д.
Из европейских авторов первым, насколько мы знаем, кто сообщил об этих балтийских амазонках и особо способствовал распространению этой версии, был северогерманский историк и географ Адам Бременский (около 1045 — около 1076). В своем сочинении «Деяния гамбургских архиепископов», IV часть которого представляет собой географическое и этнографическое описание европейского Севера, Адам Бременский пишет: «Говорят, что около этого (восточного. — М.К .) берега Балтийского моря обитают амазонки, каковую землю ныне называют землей женщин (terra feminarum). Некоторые говорят, что они беременеют, выпив воды. Другие рассказывают, что они беременеют от тех купцов, которые их посещают, или от находящихся у них пленных, либо от встречающихся там нередко чудовищ. И это мы полагаем наиболее вероятным. Когда они рожают, то если ребенок мужского пола, он становится собакоголовым, если же женского пола, то красивейшей женщиной. Живя так, они избегают общения с мужчинами; если же те являются, то они храбро их прогоняют». Упоминая в других местах своего сочинения об амазонках или стране женщин, Адам Бременский в одном месте пишет, что сын шведского короля Анунд, «посланный своим отцом в поход для расширения королевства и придя в страну женщин, которые, мы полагаем, были амазонками, погиб вместе со своим войском от отравы, которую эти женщины подмешали в источники». Еще один относящийся к Северу отзвук нашей легенды сохранила старинная (в точности не датируемая) хроника Норвегии. По словам моряков, которых буря занесла в страну туманов, между Гренландией и Биармией находится «земля девушек», беременеющих, если они выпьют воды. Наконец, отзвук того же представления о лежащем на дальнем Севере амазонском острове звучит в рассказе известного английского полярного исследователя Уильяма Баффина (1584–1622). В записках о первой своей экспедиции, в 1612 г., в поисках пресловутого северо-западного прохода, Баффин рассказывает, что на одном острове близ Гренландии путешественники обнаружили нескольких женщин, которые говорили, что мужья их находятся на другом острове, и попросили англичан перевезти их туда. Однако мужей своих эти женщины там не нашли. Мы назвали это место, говорит Баффин, «Остров женщин».
Приведенные сообщения арабских и западноевропейских авторов о северных амазонках неоднократно комментировались в литературе. При этом неизменно повторялась высказанная, по-видимому, давно догадка, что все эти известия имеют своим источником народную этимологию, интерпретирующую финск. Kainulaiset, готско-старонемецк. Quaenland (Gwenland) — название страны квенов — древнейшего, согласно скандинавским преданиям, населения нынешней Финляндии и сопредельных районов по берегам Ботнического залива, вместе с готск. queneis, старонемецк. quaenir — «женщины».
Отметим еще, что расположенный против города Таллина небольшой лесистый остров, известный больше под его шведским названием — Нарген, имеет местное название — Naissaar, «Остров женщин».
Существовал на почве Западной Европы еще один очаг амазонской традиции, давший особый вариант нашей легенды. Это — старокельтская, ставшая широко распространенной, особо угнездившаяся в древней Ирландии легенда о лежащем в океане острове, населенном одними прекрасными девушками. Остров этот назывался у ирландцев Tirna-m-Ingen, «страна девушек», или Tir-na-m-Ban, «страна женщин», а также O’Brazil, «счастливый остров». Легенда эта получила отражение начиная с 1325 г. в географических картах [insulae de montonis (moutons) sive de brazile], а затем, с 1480 г., вызвала попытки мореплавателей найти этот прекрасный остров — insulam de brazylle. Отсюда ведет свое происхождение географическое наименование Бразилии.
Поэтическое выражение эта кельтская легенда получила в ирландском эпосе. В сагах «Плавание Брана» и «Плавание Майль-Дуйна» содержится рассказ о находящемся посреди моря острове — «Стране женщин», возглавляемой царицей. Остров этот иногда посещается мужчинами, которые вступают во временную связь с его обитательницами. Остров этот наделяется чертами «блаженной», «счастливой» страны.
3
Древним очагом амазонской легенды, представляющей, правда, весьма своеобразные версии, является Китай. Легенда эта, получив здесь литературное отражение значительно раньше, чем в Западной Европе, многократно воспроизводилась на протяжении многих веков. В Китае, замечает китаевед Густав Шлегель, рассказы частных и официальных историков, поэтов и писателей полны сообщений о «странах женщин», находящихся то на запад, то на восток, то на юг от Китая.
Самое раннее китайское известие о «стране женщин» находится в анналах позднего Хань (25—220) — «Хоу Шань шу». Известие это гласит: «Рассказывают, что в океане (речь идет о северо-восточном океане. — М.К. ) находится страна женщин, в которой обитают только женщины и совершенно нет мужчин. В этой стране имеется чудесный источник: лишь только женщина в него посмотрит, она рожает».
Более пространное известие представляет собой рассказ буддийского бонзы Хуэй Шеня, вернувшегося в Китай из своего путешествия в 499 г. и рассказавшего между прочим о лежащей на востоке чудесной стране Фу-санг. Рассказ этот находится в анналах «Нань-ши», анналах пяти южных династий, обнимающих историю Китая с 420 по 589 г., и гласит следующее: на расстоянии свыше 1000 ли к востоку от Фу-санга находится Нюй го («царство женщин»). Эти женщины имеют правильное телосложение и белую кожу, но все их тело покрыто волосами, а волосы на голове так длинны, что ниспадают до земли. Во втором или третьем месяце года они купаются в реке и от этого беременеют, а в шестом или седьмом месяце рожают. У этих женщин нет грудей, но имеются волосы на спине; некоторые из этих волос — белые и содержат жидкость, которой они кормят своих детей. Через сто дней после рождения ребенок уже может ходить, а к четвертому году он уже рослый. Когда эти женщины завидят мужчин, то в ужасе убегают, потому что ненавидят какое-либо общение с мужчинами. Как птицы и дикие звери, питаются они солеными растениями, которые хорошо пахнут, но имеют соленый вкус.
Иная версия, причем относящаяся не к востоку, а к западу, принадлежит китайцу Сюань-Цзану, совершившему в 629–645 гг. большое путешествие-паломничество на запад, в страны буддизма, побывавшему и в Индии. Интересующий нас рассказ содержится в биографии Сюань-Цзана, составленной в 648 г. двумя его учениками. Рассказав, что Сюань-Цзан прибыл в Западную Индию, авторы замечают, что она находится напротив «Царства западных женщин». Далее сообщается, что к юго-западу от царства Фо-лин (под этим названием китайцам была известна Византия. — М.К. ), на острове, находится «Западное царство женщин». В этом царстве имеются только женщины и нет ни одного мужчины. Эта страна изобилует редкими и драгоценными продуктами. Страна эта находится в зависимости от царства Фо-лин, вследствие чего царь Фо-лин посылает им ежегодно мужчин, которые вступают с ними в брачную связь. Но в тех случаях, когда эти женщины рожают мальчиков, обычай их страны запрещает их воспитывать.
Амазонки. Старинная китайская гравюра
Иного рода версию, также относящуюся к западу, но к району севера Тибета, содержат анналы династии Суй (586–618) — «Суй-шу», сообщающие также о Нюй го («царстве женщин») или царстве Су-пи. Царство женщин (Нюй го), говорится здесь, находится к югу от гор Цун Лин. В этом царстве на место царей сажают женщин. Родовое имя нынешней царицы — Су-пи, ее девичье имя — Мо-го. Она царствует уже 20 лет. Муж царицы не занимается делами управления. Мужчины этой страны занимаются только военным делом. Жители этой страны составляют 10 тысяч домов. Царица живет в девятиэтажном дворце и имеет несколько сотен прислужниц. Существует еще маленькая царица, также принимающая участие в управлении государством. В этой стране господствует обычай, по которому женщины презирают мужчин. Нрав их все же свободен от ревности и злобы. Мужчины и женщины раскрашивают себе лицо пестрыми красками. Климат страны холодный. Жители занимаются охотой при помощи лука и стрел. Когда царица этой страны умирает, то отыскивают из среды родственниц умершей двух мудрых женщин, одна из которых становится царицей, другая — маленькой царицей.
В анналах следующей китайской династии — Тан (618–905) — «Тан-шу» содержатся следующие интересующие нас известия. Во-первых, дословно воспроизводится сообщение Сюань-Цзана об острове женщин, находящемся к юго-западу от царства Фо-лин. В другом месте говорится: «Восточнее царство женщин (Дюн нюй го) называется также Золотое племя. На дальнем западе тоже существует страна, управляемая женщинами, вследствие чего это царство называется восточным». Как явствует из приводимых в данном контексте географических определений, эта западная страна относится к району Тибета и совпадает с царством, описанным в анналах династий Суй. «Тан-шу» действительно повторяет далее сообщение «Суй-шу», однако со следующими дополнительными чертами. Женщины этой страны поручают исполнение всех внешних дел мужчинам, почему мужчины именуются здесь «представителями женщин». Мужчины получают приказания из дворца и передают их далее… Женщины невысоко ставят своих мужей. Богатые женщины имеют всегда слуг-мужчин, которые причесывают их и раскрашивают им лицо. Мужчины занимаются также военным делом и обрабатывают землю. Сыновья получают родовое имя своей матери… В этой стране имеется золото.
Новый вариант восточной версии нашей легенды находим в сочинении Чжень Цюй фея, озаглавленном «Лин вай дай да» («Ответы на вопросы о странах, лежащих по ту сторону гор»), написанном в 1178 г. Здесь говорится: «Дальше к юго-востоку находится страна женщин. Некогда один торговый корабль был выброшен на берег этой страны. Женщины захватили мужчин и увели к себе. Через несколько дней ни одного не осталось в живых. Только один увидел ночью лодку и спасся, а затем рассказал все. Женщины этой страны, когда дует южный ветер, раздеваются и беременеют от ветра. Все они рожают только девочек». Приведенное сообщение повторяет Джао-жу-гуа, автор сочинения «Чжу-фань-чжи» («Описание варварских народов»), написанного, вероятно, в середине XIII в., и в свою очередь, под общим заглавием «Страна женщин», присоединяет сюда, явным образом повторяя сообщение «Суй-шу», свою передачу западной версии. «В западном море, — пишет Джао-жу-гуа, — тоже находится страна женщин, в которой только три женщины приходятся на каждых пять мужчин. Этой страной управляет царица, и все гражданские должности находятся в руках женщин, тогда как мужчины несут воинские обязанности. Благородные женщины имеют по нескольку мужей, заботящихся о них; мужчины же не могут иметь женщин-прислужниц. Родившийся ребенок получает имя матери. Климат этой страны холодный. Охота с луком и стрелами составляет их главное занятие».
Компилятивная этнография «варварских» народов Китая, составленная китайским географом и историком XIII в. Ма-Дуань-Линем, воспроизводит старинную восточную версию о женщинах, рожающих под влиянием воды, и в другом месте кратко упоминает о «царстве женщин», местонахождение которого, судя по приводимым здесь географическим показаниям, относится к району Центральной Азии. Еще один вариант восточной версии легенды находим в обширной географии Китая, относящейся к XVII–XVIII вв., озаглавленной «Дай-цин и тун-чжи». Локализуя страну женщин к северо-востоку от Кореи и ссылаясь на рассказ одного старика, автор говорит: «Посреди моря находится страна, обитаемая только женщинами. Говорят, что, одетые только в легкую одежду, они бросались в море и переплывали его. Телом своим они походили на китаянок, и одежда их имела длинные рукава».
Легенда об амазонках была, как мы можем судить, широко распространена не только в Китае, но и в Японии, и многократно воспроизводилась в различных географических сочинениях и особо популярных здесь энциклопедиях. Так, одна из японских энциклопедий, основанная, в частности, на китайских источниках, говорит о «стране женщин» — «Нюй ин го», находящейся в Юго-Восточном море. Чтобы доплыть до этой страны, надо плыть несколько лет. Женщины этой страны беременеют, выставляя себя южному ветру. Говорят, что на границе этой страны находится другая земля, в которой тоже нет мужчин, женщины беременеют, опускаясь в источник. Страна женщин находится к востоку от царства Фу-санг, женщины этой страны питаются соленой травой. Страны женщин имеются в разных местах: на северо-западе Индии, в Японии, на острове Северо-Восточного моря.
Амазонскую легенду знает, в версиях, аналогичных китайским, и фольклор соседствующих с Китаем народов. Айны рассказывают о стране или острове женщин, которые сначала вступают в связь с мужчинами, случайно выброшенными на берег их страны, а затем, позабавившись с ними некоторое время, убивают их. По другому варианту, женщины эти беременеют после того, как искупались, либо стоя против ветра. Нечто аналогичное знает, видимо, и чукотский фольклор. Известный из истории покорения Чукотки казак Николай Дауркин, родом чукча, ссылаясь на рассказы своих соплеменников, показал: «Есть… особая земля, на коей живет весь женский пол, а плод имеют от морской волны и рождаются все девки». В связь с одной из китайских версий амазонской легенды можно поставить и записанные этнографом М.Н. Хангаловым у северных бурят, к сожалению, лишь обрывки предания о «царстве девушек», в котором царицей была девушка и все войско состояло из девушек. Точно так же все чиновники, все население этого царства — девушки, мужчин в этом царстве нет. В их стадах тоже имеются только коровы, кобылицы, козы и пр., а быков, жеребцов, баранов, козлов — нет. Царство это находится в северо-восточной стороне.
Отметим еще, что упоминание о «царстве женщин» и «золотом племени» имеется в одной тибетской буддийской сутре.
Китайские версии амазонской легенды довольно рано проникают в иноземную по отношению к Китаю литературу, сначала арабскую, затем западноевропейскую.
Наиболее раннее, насколько мы знаем, отражение китайских версий в арабской литературе находим в сочинении «Очерк чудес», приписываемом Ибрахиму ибн-Вашиф-Шаху. Описывая различных монстров, автор рассказывает о существовании народов, состоящих только из женщин, которые беременеют от ветра и рожают только девочек; женщины эти обладают чарующим голосом, завлекающим людей, и пр. Наряду с тем автор записывает и следующее: «Остров женщин. Это остров, расположенный на границе Китайского моря. Рассказывают, что он населен только женщинами, которые оплодотворяются ветром и рожают только девочек. Говорят также, что они беременеют от плодов одного дерева. Золото, рассказывают, растет у них, как бамбук, и они им питаются. Однажды к ним попал один мужчина, они хотели его убить, но одна из них сжалилась, посадила его на бревно и пустила в море. Волны и ветер отнесли его к Китаю. Он явился к китайскому царю и рассказал об этом острове. Царь послал на поиски острова корабли, но трехлетние розыски остались безрезультатными». Приведенный рассказ почти дословно воспроизводился арабскими географами: уже цитированным нами аль-Казвини (XIII в.), Ибн-аль-Варди (XIV в.) и Бакуви (XV в.).
Следующий рассказ содержит знаменитая «Книга чудес Индии» — датируемое предположительно X в. арабское собрание преимущественно баснословных рассказов моряков, предполагаемым автором которого считается капитан Бозорг ибн-Шахрияр (сведений о нем не существует). Купеческий корабль, плывший из Индийского океана в Китай, придя в Малайское море, был застигнут бурей, которая отнесла его на восток и прибила к неизвестному острову. Когда все моряки вышли на берег, неожиданно из глубины острова появилась толпа женщин. Они набросились на мужчин, причем на одного мужчину приходилось свыше тысячи женщин, утащили в горы и заставили служить их удовольствиям, причем без конца дрались между собой. Все эти мужчины умерли один за другим от изнурения. Остался в живых только один. Это был испанец, которого похитила отдельно одна женщина. Он посещал ее ночью, а с зарей она прятала его и носила ему пищу. Когда наконец ветер переменился, этот моряк взял лодку, ночью оснастил ее и запасся водой и продуктами. Поняв его намерение, женщина показала ему место, где он нашел золотую россыпь. Они нагрузили этим золотом лодку, сколько можно было взять, сели оба в лодку и после десятидневного плавания достигли того порта, откуда вышел корабль. Тут моряк рассказал о своем приключении. Женщина эта приняла затем мусульманство.
Китайская версия нашей легенды воспроизводится и европейцами, начинающими посещать Китай. Оригинальный рассказ находим у испанского монаха-миссионера Хуана Гонсалеса де Мендозы (ум. около 1620 г.), бывшего в Китае во второй половине XVI в. Недалеко от Японии, пишет Мендоза, открыты недавно острова, которые названы амазонскими, потому что они целиком населены женщинами, обычным оружием которых являются лук и стрелы, причем они очень хорошо владеют этим оружием. У них засушена правая грудь, чтобы им удобнее было стрелять из лука. Ежегодно в определенное время на эти острова прибывают из Японии суда с товарами, привозя оттуда местные продукты. В это время мужчины ведут себя с этими амазонками как со своими женами, причем, чтобы избежать раздоров, которые могут возникнуть среди мужчин, они поступают следующим образом. После прибытия судов на берег сходят два посланца, которые сообщают царице о числе находящихся на судах мужчин и уславливаются о дне, когда они сойдут на берег. В этот день царица должна выслать на берег столько же женщин, сколько прибыло мужчин; но женщины должны явиться туда до мужчин, и каждая женщина должна принести по паре туфель с личной меткой, оставить эти туфли на берегу и удалиться. Вслед затем сходят на берег мужчины, и каждый должен надеть первую попавшуюся пару туфель. Тогда вновь являются женщины, и каждая уводит с собой того, кто случился ей по такому жребию, и делает его своим гостем, кто бы он ни был, хотя бы случилось самому скверному из мужчин надеть туфли царицы. С окончанием срока, назначенного царицей, мужчины должны удалиться, причем каждый из них оставляет свое имя и название города, в котором он живет, на случай, если родится ребенок и это будет сын, чтобы он мог быть в следующем году отослан к отцу, девочки же остаются у матерей. Всему этому, заключает свой рассказ Мендоза, трудно поверить, но меня уверяли в этом духовные лица, которые говорили с людьми, бывшими на этом острове за последние два года и видевшими этих женщин.
4
Распределяя и пытаясь систематизировать наш материал, мы выделяем в качестве особого района распространения амазонской легенды Индию, Индонезию и Океанию с Новой Гвинеей — индо-океанийский круг. Сюжеты и мотивы встречающихся здесь вариантов нашей легенды имеют в отдельных случаях несомненную связь с китайскими версиями. Однако как вопрос, имеется ли достаточное основание выделять и объединять в данном отношении указанный район, так и вопрос о взаимосвязи этого района с китайским очагом требует специального исследования.
Обращаясь к нашему материалу, начнем с того, что довольно близкая к нашей легенде версия содержится в небольшом описании Индии, приписываемом церковному писателю, епископу в Эленополисе, в Вифинии, Палладию (около 367–430). Рисуя жизнь и быт брахманов, автор сообщает, что мужчины помещаются на одном берегу Ганга, женщины — на другом. Мужья обычно переходят к женам в июле и августе; эти месяцы у них холодные, и в это время они, как говорят, более способны к брачному сожитию. Проведя со своими женами сорок дней, мужья возвращаются назад. После того как жена родит одного-двоих детей, муж ее уже больше не приходит к ней, больше не сожительствует со своей женой и, произведя одного сына, во всей остальной жизни уже вообще не имеет связи со своими женами. Если случится, что кому-нибудь попадется бесплодная жена, то муж посещает ее до пяти лет, и если она за это время не забеременеет, то они расходятся совершенно.
Относясь территориально к Индии, все же особняком в нашем собрании различных версий амазонской легенды должен стоять рассказ, содержащийся в «Махабхарате» и представляющий собой один из эпизодов похождений и подвигов одного из наиболее выдающихся героев этого индийского эпоса — Аржуны, сына Панду, махараджи Гастинапура. Хотя вопрос о происхождении данной версии требует специального исследования, мы склонны видеть здесь своеобразное сочетание восточных элементов нашей легенды с эпизодом из «романа Александра».
Одно из приключений Аржуны, рассказывает «Махабхарата», привело принца с его священным конем в страну, населенную только женщинами. Их рани, царицей, была прекрасная Парамита. Когда мужчины-чужеземцы посещали эту страну в целях торговли либо из любопытства, эти женщины становились их женами, и если рождалась дочь, то оставлялась в живых, мальчик же немедля убивался. Но если мужчина оставался в этой стране больше месяца, то предавался смерти, а та женщина, которая имела ребенка, оставалась жить, не имевшая же ребенка сжигала себя вместе с трупом мужа. Поэтому всякий мужчина, если имел возможность, убегал из этой страны через 20–25 дней. Прибыв в эту страну, Аржуна сказал своим воинам: «Конь привел нас в чудесную страну. Если мы победим этих женщин, то славы не обретем, если же будем побеждены, то велико будет наше несчастье». Между тем появились эти женщины. Все они были в возрасте от 14 до 16 лет, цветущей красоты и чудесно украшены одеждами и драгоценностями. Они были верхом на лошадях, вооружены луками и стрелами. Парамита, сидевшая на слоне, выехала вперед и обратилась к Аржуне: «Ты, Аржуна, победил многих знаменитых людей, но посмотри, можешь ли ты устоять против меня». С этими словами она спустила стрелу с такой ловкостью, что Аржуна и его воины пришли в замешательство. Затем рани Парамита сказала: «Я лично возьму тебя в плен и сделаю тебя моим рабом, ты будешь пить со мной вино и наслаждаться». Аржуна ответил: «Я слыхал, что тот, кто попадет в твои объятия, неизменно умирает». Парамита сказала: «Смерти тебе не избежать, ибо если ты будешь сражаться со мной, ты погибнешь от моей стрелы, если же ты покоришься мне, то погибнешь от света моих очей. Если ты не хочешь моей любви, я убью тебя железной стрелой». Эпизод завершается тем, что восхищенный Аржуна исполняется любовью к Парамите, предлагает ей стать его женой и отправиться в Гастинапур, где он найдет мужей и для всех женщин, которые будут сопровождать царицу. Парамита соглашается на мир, оставляет править страной одну из своих родственниц, а сама с пышной свитой из многих женщин и со слонами, нагруженными большими богатствами, направляется в Гастинапур.
Знаменитый венецианец Марко Поло (1254–1323) рассказывает о двух островах — «мужском» и «женском», — находящихся на расстоянии 50 миль один от другого в Аравийском море (как можно расшифровать географические указания Поло, острова эти расположены где-то вблизи острова Сокотра). На мужском острове живут только мужчины, на женском — только женщины. Ежегодно в марте все мужчины отправляются на женский остров и проводят там три месяца со своими женами, а затем возвращаются на свой остров. Родившиеся девочки остаются у матерей, мальчики воспитываются до четырнадцати лет, после чего отсылаются к отцам. Женщины занимаются только воспитанием детей, мужчины снабжают их всем необходимым. Почти дословно повторяет рассказ Марко Поло французский монах-миссионер Иордан из Северака, бывший в Индии в двадцатых — тридцатых годах XV в. В несколько измененном варианте приводит то же сообщение венецианец Николо де Конти, путешествовавший по Востоку с 1419 по 1444 г.
Как уже было упомянуто, амазонская легенда получает отражение в средневековых европейских географических картах, причем страна или остров женщин, или амазонок, или мужской и женский острова показываются в различных местах земного шара. Отражением рассказа Марко Поло можно, по-видимому, считать фигурирующие на известной «карте мира» 1520 г. астронома и космографа Петера Аппиана (1501–1552) в районе Индийского океана два острова: viri и femine.
По-видимому, существовала и местная традиция, связывавшая амазонок с островом Сокотра в Аравийском море или его окрестностями. Известный официальный историк иезуитского ордена Даниелло Бартоли (1608–1685) в своем описании жизни и деятельности Франциска Ксавье, иезуитского «апостола» на Востоке, составляющем часть его обширной, основанной на реляциях с мест истории иезуитского ордена, между прочим пишет: мавры, бывшие по соседству с островом Сокотра, говорят, что этот остров был родиной амазонок, и считают пережитком этого тот факт, что даже теперь там сохраняется полное подчинение мужчин власти женщин.
Более поздние европейские путешественники, побывавшие в районе Индийского океана, в свою очередь передавая легенду об острове женщин, уже прямо ссылаются на показания туземцев.
Карта мира П. Аппиана. 1520 г. (деталь)
Так, итальянский приключенец Антонио Франческо Пигафетта (1491–1534), участник кругосветного путешествия Магеллана, записал в своем дневнике в январе 1522 г., что в Молуккском море взятый на корабль в качестве лоцмана старик туземец рассказал, что на острове Околоро, расположенном южнее Явы, живут только женщины, которые оплодотворяются ветром; если они рожают мальчиков, то сейчас же убивают их, девочек же оставляют в живых; если какой-либо мужчина осмелится явиться на их остров, женщины эти убивают его. В конце XVIII в. английский колониальный деятель и ориенталист Уильям Марсден (1754–1836) в своей «Истории Суматры» сообщал, что туземцы южной части Суматры до недавнего времени верили, что остров Энгано (иначе: Таландьянг, у юго-западных берегов Суматры. — М.К .) населен исключительно женщинами, которые оплодотворяются ветром. Та же примерно версия сохранялась в традиции туземцев Индонезии до недавнего времени. По крайней мере голландский путешественник-этнограф А. Маасс передает следующее показание туземцев островов Ментавеи. Солнце появляется из той же земли, в которой живут только женщины; мужем их является юго-восточный ветер; когда он входит в их половые органы, они рожают.
Лишь весьма недостаточным образом имеем мы возможность представить здесь версии амазонской легенды, видимо, широко распространенной в Океании и на Новой Гвинее.
Английский миссионер Мак-Фарлан, подвизавшийся в начале 70-х гг. прошлого века в южной части Новой Гвинеи, письмом в редакцию журнала «Globus» сообщил следующее. «Роща Ануа, или „Страна женщин“» представляет собой, по показаниям туземцев, область или остров на юге Новой Гвинеи, который я тщетно старался открыть во время моего последнего путешествия. Там живут только женщины и девочки. Мы несомненно находились вблизи этой замечательной местности, когда встретили большую лодку, в которой сидели женщины, казавшиеся выдающимися гребцами. Как нам рассказывали туземцы юго-восточного побережья, мужчины могут посещать это племя женщин, однако только в целях брачных связей, и не могут задерживаться там на более долгое время, не подвергаясь опасности быть убитыми. Родившихся мальчиков немедленно убивают и только девочек оставляют в живых.
К тому же самому району Новой Гвинеи относится следующий рассказ другого английского миссионера, Джона Чальмерса: «В порту Моресби услыхал я о стране женщин, стране, в которой живут и правят только женщины, настоящие амазонки. Нам рассказали, что эти госпожи отлично умеют обрабатывать землю, плавать на парусах и грести и вместе с тем вполне способны защищаться от нападений сильного пола, который иногда пытался проникнуть в их страну… Найти столь интересную общину счел я весьма заманчивым. Всюду, куда бы мы ни приходили, мы расспрашивали об этом, но туземцы нас только высмеивали, а иногда спрашивали: как же они могут продолжать свой род? Так как мы должны были посетить все без исключения места от Восточного мыса до порта Моресби, то нам обязательно должно было встретиться это амазонское селение, и в таком случае нам следовало быть настороже, потому что в этих местах женщины являлись обычно зачинщицами почти всех столкновений. Так, на Южном мысе я был свидетелем того, что, тогда как мужчины предпочитали оставаться миролюбивыми, женщины выскакивали и, как бы одержимые бесами, возбуждали их». Автор сообщает и о другом случае, когда женщины призывали мужчин к мести, и так как те не так быстро на это откликались, стали поднимать с земли их щиты, бросать в мужчин камнями, рвали на себе волосы и ругали мужчин, называя их жалкими, бессильными трусами. Чальмерс рассказывает далее о своем посещении острова Майлиуколо (Тулон), на котором оказались, не считая единственного мужчины, только одни женщины в очень большом числе, весьма недоверчиво настроенные. Вслед затем автор встретил на самой Новой Гвинее, в районе бухты, которую он называет «бухтой амазонок», туземцев-мужчин, рассказавших, что они владеют на Новой Гвинее огородами и приезжают сюда, чтоб обрабатывать свою землю, причем берут с собой своих сыновей. Впоследствии, в Арома, туземцы тоже рассказывали, что они оставляют дома своих жен и дочерей под присмотром нескольких мужчин, тогда как большинство мужчин переезжает на Гвинею, остается здесь некоторое время, затем, с припасами, возвращается домой, на свой остров. Во время их отсутствия женщины посещают на лодках соседние места и ведут торговлю. Все это, заключает Чальмерс, объясняет рассказы об «острове женщин»: какие-нибудь лодки могли подходить к острову Тулон тогда, когда там находились одни женщины, мужчины же были в отлучке на Гвинее и, найдя здесь одних женщин, распускали известия о «стране женщин». «Много лет назад, — добавляет Чальмерс, — тот же остров посетила лодка с мужчинами, они были дружелюбно приняты этими амазонками, однако на обратном пути женщины эти напали на них и частично перебили. Эти люди, конечно, — заключает Чальмерс, — тоже рассказывали о „стране женщин“».
Наряду с этими скептическими показаниями, относящимися к Новой Гвинее или близлежащим островам, мы для Меланезии имеем и фольклорный материал.
Следующая легенда записана на полуострове Газель, Новая Британия (прежде — Новая Померания).
Однажды некий Ланабутур (или Толангабутуру) ловил силком голубей. Один голубь попал в силок, но вырвался и, унося с собой силок, полетел в открытое море. Ланабутур погнался за голубем в лодке и, проплыв много времени, увидел остров. Пристав к нему, Ланабутур нашел сидевшего на дереве голубя и полез за ним. В это время к дереву подошла женщина, чтобы набрать воды из находившегося под самым деревом источника. Она заметила сидящего на дереве мужчину и спросила, кто он и что здесь ищет. Ланабутур ответил, что он издалека, и объяснил, зачем явился. Женщина посоветовала ему хорошенько спрятаться, чтобы его не увидели другие женщины. Когда к источнику пришли другие женщины, первая хитростью избавилась от них и, оставшись одна, предложила Ланабутуру слезть с дерева, а затем увела его в свое селение. Мужьями этих женщин были черепахи. Женщина спрятала Ланабутура в своей хижине, и они стали жить вместе. Вскоре она забеременела. «Что с тобой случилось, что ты забеременела?» — спрашивали другие женщины. «Принесите мне подарки, — ответила женщина, — потому что я нашла для нас сокровище». Женщины принесли ей подарки, и она показала им Ланабутура. Когда женщины увидели его, они воскликнули: «Поистине этот мужчина, который пришел к нам, сделает нас счастливыми, отныне мы будем иметь детей». И женщины родили мальчиков. «Так, — заключает легенда, — появились мужчины в этой стране. До того здесь были только женщины».
Наконец следующая версия записана польско-английским этнографом Брониславом Малиновским на Тробриандских островах.
Далеко в открытом море, на севере, находится большой остров, называемый Кайталуги. Здесь живут только женщины. Все они прекрасны и ходят нагие. Женщины эти очень свирепы и ненасытны в любви. Если к острову приближаются мореходы, женщины эти, завидя лодки уже издали, собираются на берег и ждут. Когда мужчины высаживаются на берег, женщины бросаются на них и насилуют их, одна за другой, замучивая до смерти. У этих женщин рождаются и мальчики, но они никогда не достигают зрелого возраста. Женщины и их замучивают до смерти своей любовью. Туземцы уверяли Малиновского в действительном существовании этого острова. Рассказывали случаи, когда попавшим на этот остров все же удавалось спастись. Так, один человек был занесен на этот остров и попал во власть одной женщины. Измученный ею, он однажды продырявил все тамошние лодки и на одной уплыл, так что его не смогли догнать.
5
Если вспомним, местопребывание амазонок относилось еще в античную эпоху и к Африке. Таково показание Диодора Сицилийского. Сюда же можно присоединить и сообщение Помпония Мелы, транспонирующего рассказ карфагенянина Ганнона.
Тема эта вновь оригинальным образом развивается в середине века. Первыми, у кого мы находим соответствующие известия, являются и в данном случае арабские авторы.
Писатель начала XIII в. Джемаль-уд-дин аль-Ауфи в сочинении, написанном на персидском языке, «Djami-al-Hikayat», ссылаясь на другого арабского автора, пишет: «Говорят, что в пустыне Магреба находится народ, происходящий от Адама, который состоит только из женщин. Если мужчина попадает в эту страну, то немедленно умирает. Продолжение рода происходит благодаря реке, протекающей в этой стране: купаясь в этой реке, женщина беременеет, но рожает только девочек». Более пространное изложение той же версии дает персидский историк Хамадаллах аль-Казвини (около 1281–1349) в своем сочинении «Nuzhet al-qulub» («Услада сердец»), написанном около 1339 г. Сославшись на Джемаля Ауфи, Казвини пишет: «Мы читаем в „Djami-al-Hikayat“, что посреди песчаной пустыни находится город, населенный только женщинами. Если там поселится мужчина, то под влиянием климата теряет все свои мужские способности и вскоре умирает. Продолжение рода осуществляется благодаря одному источнику, в котором женщины купаются, отчего беременеют и рожают девочек; если иногда рождается мальчик, то неизменно умирает в малолетстве. Благодаря всемогущему богу эти женщины совершенно лишены страстей, и это в такой мере, что если одна из них приезжает в Магреб и если вступает в связь с мужчиной, то тяжело заболевает. Но если она остается здесь продолжительное время и привыкает к климату, то страсть и ею овладевает. В этой стране занятия, которые везде обычно составляют дело мужчин — земледелие, ремесла и пр., — исполняются женщинами. Эти женщины связаны между собой для раздела продуктов, у них нет различия между малыми и большими, нет споров о прибылях или убытках, их вера запрещает стремиться к увеличению своего имущества, думать о роскоши, жаждать украшений, забирать домой еду. Поистине, — заключает автор, — их обычаи и их поведение хороши, и такие женщины лучше, чем многие мужчины».
Иное, скорее чисто этнографическое, известие, относящееся к нашей теме, находим у арабского писателя аль-Макризи (1364–1442) в его сочинении «Mawaizh wel-l’tibar» («Увещания и соображения»), представляющем собой историю и географию Египта. Макризи дает здесь довольно пространное описание обитающего в Нубии народа беджа. Описав их вооружение, в частности их особенные копья, Макризи прибавляет: «Эти копья изготовляются женщинами, которые живут в особой местности, имея дело только с теми, кто является к ним за покупкой их оружия. Когда одна из них рожает девочку, то оставляет в живых, но если это сын, то убивает, считая, что мужчины лишь вызывают вражду и войну».
С XVI в. начинаются посещения Африки и европейскими путешественниками. И у них, в частности у посещавших Абиссинию и смежные районы, находим отражение нашей легенды.
Португальский монах Франциск Альварес (1490–1540), сопровождавший посольство в Абиссинию, или, по терминологии того времени, «земли пресвитера Иоанна», и пробывший там с 1520 по 1527 г., сообщает, что, как его уверяли, в соседстве с этой страной, близ царства Дамут, находится государство, управляемое женщинами, которые могут быть названы амазонками. Но эти женщины имеют при себе своих мужей, живущих с ними в течение всего года. Возглавляет это государство не король, а королева, но она не имеет мужа и не признает мужчин. Наследует ей старшая дочь. Женщины этой страны очень сильны, очень воинственны, отлично стреляют и еще в детстве засушивают себе правую грудь. Мужья их не занимаются военным делом, потому что жены не позволяют им владеть оружием. В этой стране, отмечает Альварес, добывают много золота, которое вывозится в другие страны. Участник другого португальского посольства в Абиссинию, врач Иоанн Бермудес (ум. в 1570 г.), дает несколько иную версию того же сообщения. Близ царства Дамут, пишет он, находится страна женщин без мужей, которые живут по образу древних амазонок Скифии и так же, как те, в определенное время года сходятся с соседними мужчинами; родившихся мальчиков отсылают к отцам, а девочек воспитывают. Так же поступают женщины Эфиопии, которые тоже выжигают себе левую грудь, чтобы лучше стрелять из лука, которым они пользуются в войне и на охоте. Правительница этой страны не знает мужчин, за что эти женщины поклоняются ей, как богине. И Бермудес заключает свой рассказ указанием на различные чудеса и диковины этой страны. Наконец, еще более поздний посетитель Абиссинии, испанский монах-доминиканец Иоанн дос Сантос (ум. в 1622 г.), бывший здесь в 80-х гг. XVI в., рассказывает, что воинственные женщины царства Дамут в детстве прижигают себе правую грудь. Хотя они не замужем, но когда рожают детей, то только выкармливают, а затем отсылают к отцам, на которых лежит дальнейшее воспитание. Управляет этой страной королева, подчиняющаяся тем же законам и обычаям. За то, что она стойко сохраняет девственность, и за ее храбрость она пользуется уважением не только своих женщин, но и соседних народов, которые ищут ее дружбы и за честь почитают с оружием в руках сражаться с ее врагами.
Амазонки Мономотапа (Зап. Африка). Рисунок XVII в.
Аналогичное сообщение существует и для Западной Африки. Португальский путешественник XVI в. Дуарте Лопес, проведший много лет в королевстве Конго и приезжавший в Рим в качестве посла от туземного короля к папе, рассказал, что самые храбрые войска властителя государства Мономотапа (территория юго-востока современной Южной Родезии) — это его женские легионы. Женщины эти выжигают левую грудь, чтобы она не мешала им при стрельбе. Король отдал им во владение отдельную страну, где они живут одни, лишь иногда выбирая себе по своему желанию мужей; рождающихся мальчиков отсылают к отцам, девочек оставляют и воспитывают в воинском духе.
Более или менее близкие приведенному сообщения повторяются затем в последующей литературе по Западной Африке, причем в течение долгого времени материал для этих сообщений дает в особенности Дагомея, рассказы о которой не говорят, правда, о наличии здесь особой «страны женщины», но сообщают о действительно существовавших здесь военных отрядах, состоявших из одних женщин.
Неведомыми путями проникло известие об африканских, точнее, именно абиссинских амазонках в Московскую Русь. Они фигурируют в бывших широко распространенными в XV–XVII вв. рукописных толковых словарях или своего рода энциклопедиях, носивших название «Азбуковник» или «Сказание о неудобопонимаемых речах». Так, один из таких «Азбуковников» содержит следующую статью: «Амазяники. Толк. Есть в Мурских странах земля, наричема Амазанитская. В ней же царствуют едины девы чистые, наричемыя (а)мазаникы, иже храбростью и умом всем одолевают». В другом «Азбуковнике», содержащем почти точно тот же текст, над заглавным словом «Амазаникы» показано киноварью: «ефи», т. е. «ефиопски».
В заключение мы можем и для Африки привести фольклорные записи, сделанные уже современными этнографами.
Легенда, записанная известным африканистом Эмилем Тордаем у племени батетела, в Бельгийском Конго, гласит: «Виния, сотворив человеческие существа, разместил их в двух селениях: в одном — женщин, в другом — мужчин. Мужчины кормились охотой, женщины — земледелием. Обе деревни находились далеко одна от другой, и жители их никогда не встречались. Однажды, возвращаясь из леса с добычей, охотник встретил женщину, которая шла с поля и несла охапку проса. Завязалась беседа. Женщина научила мужчину есть растительную пищу, а мужчина научил женщину есть мясо; они соорудили себе хижину и стали жить вместе. Через некоторое время женщина родила ребенка, и оба супруга отправились каждый в свою деревню, чтобы сообщить об этом событии своим родным. Удивленные мужчины захотели своими глазами увидеть чудо и пошли за отцом ребенка в его хижину. В свою очередь и женщины последовали за молодой матерью. Увидев чудо, мужчины решили последовать примеру первой пары и выбрать себе жен. Так произошло человечество».
Параллель к этой легенде записана французским этнографом Л.Токсье у одного из племен негров аньи, на Слоновом берегу.
В прежние времена, гласит эта версия, женщины и мужчины жили в разных селениях, те и другие не знали брака, пока какой-то незнакомец не научил мужчин покупать жен.
6
Новая глава истории амазонской легенды начинается с открытием Америки.
Уже Колумб (1446–1506) во время первого своего путешествия услыхал от араваков, одной из туземных народностей Антильских островов, об острове, населенном одними женщинами. Известие это, по всей видимости, крайне заинтересовало великого мореплавателя. Об этом свидетельствует ряд записей в судовом журнале, относящихся к концу путешествия, когда Колумб уже стал направляться в обратный путь, а именно записи от 13, 14, 15 и 16 января и 14 февраля 1493 г. Содержание этих записей сводится к следующему. По словам индейцев, как раз по пути Колумба на восток находится остров Матинино (туземное название острова, получившего впоследствии название Мартиник), населенный целиком только женщинами, без мужчин (toda poblada de mugeres sin hombres), причем на этом острове имеется много золота. Вблизи острова Матинино расположен остров Кариб (современное название Доминик), тоже богатый золотом. Колумб решил пойти к этим островам и взять несколько их обитателей, в особенности этих женщин, с собой, чтоб отвезти королю и королеве. Однако адмирал все же усомнился, хорошо ли знают индейцы-проводники, хотя и подтверждавшие эти сведения об островах Матинино и Кариб, туда дорогу, с другой стороны, он не мог больше задерживаться… При всем том, отмечает журнал, адмирал был уверен, что этот «остров женщин» (isla de las mugeres) действительно существует, и рассказывал, что в известное время года его обитательниц посещают мужчины с острова Кариб, что если эти женщины рожают мальчиков, то отсылают их на остров мужчин, если же это девочки, то оставляют у себя. Сообщение об обнаруженном в «Индиях» острове женщин и его обитательницах, с некоторыми подробностями, включил Колумб и в свой знаменитый отчет о первом путешествии, написанный, как полагают, еще на корабле, на возвратном пути, а затем подвергнутый широкому распространению.
Образы амазонок не оставляли великого мореплавателя и во время его второго путешествия, о чем в свою очередь свидетельствует одна из записей судового журнала. Здесь рассказывается, что, когда в апреле 1496 г. испанцы стали высаживаться на острове Гваделупе (в группе Малых Антильских островов), они встретили энергичное сопротивление туземцев. Высадившись, испанцы захватили десять женщин с тремя детьми. Одна из этих женщин, которую журнал титулует «кацикшей или госпожой» (caciqua o signora), отчаянно сопротивлявшаяся при ее взятии в плен, сообщила, что весь этот остров принадлежит женщинам, что это были именно женщины, препятствовавшие высадке, что четверо мужчин, случайно находившихся здесь, были с другого острова, имея обыкновение приезжать в известное время года для сожительства с ними, и что так же живут женщины с острова Матримино. И здесь журнал записывает, что адмирал полагал, что эти женщины, вероятно, имеют такие же обычаи, как это рассказывается об амазонках, и что о том же, видимо, сообщали индейцы.
В свете приведенных данных можно считать вполне вероятным, что именно в связи с этими известиями об амазонках находится название «Девичьи острова», «Islas Virgines» (современные географические названия: Virgin islands, Виргинские острова, Jungferininseln), данное Колумбом особой северо-западной группе Малых Антильских островов.
С 1517 г. начинается плавание вдоль восточных берегов американского материка, приводящее к открытию Юкатана и Мексики. Вслед за Кордобой, открывшим в 1517 г. Юкатан, в 1518 г. посылается Хуан Грихальва, доставивший первые сведения о стране Анахуак (Мексике). Капеллан этой экспедиции Хуан Диас, рассказывая о кратковременной высадке испанцев в одном из пунктов побережья Юкатана, пишет: «Мы обнаружили на одном мысе очень красивую башню, в которой, как нам сказали, обитают женщины без мужей. Полагают, что они являются потомками амазонок». Иное сообщение принадлежит участнику походов Кордобы, Грихальвы и Кортеса, известному автору «Истории завоевания Мексики», Берналю (собств. Бернардо) Диасу дель Кастильо (1492–1581). Описывая начало экспедиции Кортеса — плавание вдоль Юкатана в марте 1519 г., Диас сообщает, что испанцы обнаружили на одном мысе четыре храма, в которых находилось много идолов, причем все они представляли собой изображения больших женщин, почему испанцы назвали это место «Мысом женщин» (Punta de las mugeres). С этими же ранними плаваниями испанцев у побережья Центральной Америки связано, очевидно, и наименование маленького островка, находящегося у северо-восточной оконечности Юкатана, поныне именуемого Островом женщин (Isla Mujeres). Выразительный отклик на эти и, вероятно, другие им подобные сообщения составляет появление на современных географических картах начиная с 1520 г., а затем на картах 1524, 1527, 1529 и 1538 гг. обозначения близ берегов Америки мыса или «острова» женщин: p. (point) de magieles, y. (ysola) de mugeres, y. de myieres и «девичьих островов» (insulae delle pulzellc).
Сообщение Колумба об острове Матинино воспроизвел в несколько измененном варианте первый историк открытия Америки Петр Мартир (1457–1526) в своих знаменитых письмах о вновь открытом материке, дважды еще подтверждая это сообщение ссылками на других участников путешествия. В другом месте Мартир пишет, что близ берега «Колуакан» (название Мексики в эпоху открытия Америки. — М.К. ) расположен ряд островов, населенных только женщинами, живущими как амазонки. Иные думают, говорит Мартир, что это — весталки, но говорят, что существуют и настоящие амазонки. «Я думаю, — заключает Мартир, — что это басня».
Отныне амазонки, их остров или страна становятся наряду с золотом, жемчугом, источником молодости и прочими чудесами «Индий» предметом напряженных исканий и вместе с тем своего рода миражем конкистадоров: «страна амазонок, этих Гесперид испанцев XVI века», — замечает Г. Банкрофт.
При отправлении в свой поход на завоевание Мексики Эрнандо Кортес (1485–1547) получил прямое указание губернатора Кубы Диего Веласкеса искать наряду с разными монстрами и амазонок. С открытием Тихого океана тому представились новые возможности, и не лишено вероятия, что соответствующее указание дал Кортес отправленной им в 1523 г. на юг, к побережью океана, в район современной Гватемалы, экспедиции Кристобаля Олида. В своей реляции Карлу V от 15 октября 1524 г. Кортес, говоря об этой экспедиции, между прочим доносил, что, по словам местных касиков, в их владениях находится остров, населенный только женщинами, которых время от времени посещают мужчины с материка. Когда у этих женщин рождаются девочки, они их оставляют, мальчиков же изгоняют. Остров этот находится в 10 днях пути, и некоторые мои люди, пишет Кортес, бывали там. Говорят, что этот остров богат золотом и жемчугом. «Я постараюсь, — заключает Кортес, — собрать все сведения и представлю вашему величеству полное донесение по этому делу». Амазонки с их богатствами сыграли несомненную роль и в самовольном походе соперника Кортеса Нунья де Гусмана в 1529–1530 гг. в тот же примерно район, где был Олид. Обращаясь в свою очередь с донесением к Карлу V 8 июля 1530 г., Гусман писал между прочим, что вскоре имеет в виду найти амазонок, находящихся в 10 днях пути. «Говорят, — пишет Гусман, — что они богаты, считаются жителями этой страны богинями, более белы, чем другие женщины, и вооружены луками, стрелами и щитами. В определенное время года они вступают в связь со своими соседями — мужчинами и, как говорят, родившихся мальчиков убивают, а девочек оставляют». Упоминание о походе Гусмана «на поиски амазонок» (en demanda de las Amazonas) находим также в одном исходящем от конкистадоров Мексики письме от 30 марта 1531 г. Еще один документ той же эпохи — королевский патент от 26 июня 1530 г. на присвоение герба с оружием некоему Иерониму Лопесу в Мексике, перечисляя разнообразные труды и заслуги награждаемого, трудности и опасности, которым он подвергался, упоминает и о его участии в походе к побережью Южного океана «на поиски амазонок» (en demanda de las Amazonas). Мы видим, таким образом, что поиски амазонок составляют, во всяком случае, заметную статью интересов и устремлений конкистадоров Мексики, что эта тема входит в донесения королю, что эти поиски поощряются и награждаются наряду с другими «подвигами».
Открытие Америки «открывает» вскоре еще одну страну амазонок, локализирующуюся на севере Южной Америки, в бассейнах рек Амазонки и Ориноко.
Первые появившиеся в литературе известия об этих южноамериканских амазонках явились результатом похода сподвижника покорителя Перу Франсиско Писарро, Франсиско Орельяна (1511–1546), совершившего в 1541 г. впервые путешествие по р. Амазонке до ее устья. Единственный принадлежащий непосредственному участнику отчет об этом походе был составлен монахом Гаспаром де Карвахалем (род. ок. 1504). Как рассказывает Карвахаль, испанцы уже в начале своего путешествия получили от одного индейского вождя известие, что вниз по реке живут амазонки, обладающие большими богатствами. Через некоторое время испанцы действительно вступили, судя по заявлениям индейцев, во владения амазонок. Индейцы говорили, что они — подданные амазонок и платят им дань. В одной битве, которую испанцам пришлось вести, рассказывает далее Карвахаль, на стороне индейцев виднелись 10–12 женщин, с большой храбростью сражавшихся в первых рядах в качестве начальников, причем эти женщины побуждали к бою и мужчин, и если те показывали спину, то тут же их убивали. Женщины эти были очень высокого роста, очень белы, носили длинные волосы и пр. В дальнейшем испанцы путем расспросов одного пленного индейца получили следующие сведения об амазонках. Пленный заявлял, что много раз бывал у амазонок, так как относил им дань. Амазонки занимают свыше 70 селений. Они не имеют мужей, но если придет нужда, то вступают в войну с соседями, берут в плен мужчин и держат их, пока не забеременеют, а затем отпускают, не причинив вреда. Родившихся мальчиков убивают или отсылают к отцам, девочек обучают военному делу. Все эти амазонки подчиняются одной правительнице. В ее владениях много золота и серебра, все знатные женщины едят на золотой и серебряной посуде. В столице этой страны имеются большие каменные здания, богато украшенные храмы, в которых стоят золотые и серебряные изображения женщин, и т. д.
Один из наиболее ранних литературных откликов на экспедицию Орельяна принадлежит испанскому историку Франциско Лопесу де Гомара (1511 — ок. 1560). Говоря в своей «Истории Индий» об открытиях Орельяна, Гомара заявляет, что отчет его «полон лжи». «Одно из его наиболее экстравагантных утверждений, — пишет Гомара, — это заявление, будто на реке находятся амазонки, с которыми он якобы сражался. Что женщины в тех местах берутся за оружие и сражаются — это не новость, и они так же поступают и в других местностях. Но я не верю, чтоб какая-либо женщина прижигала или отрезала бы себе правую грудь, чтоб удобнее стрелять из лука, ибо они и так отлично стреляют. Столь же невероятно, что они убивают или изгоняют сыновей и живут без мужей. И другие, помимо Орельяна, рассказывали ту же басню об амазонках с того времени, как были открыты Индии, но никогда подобная вещь не была видана и никогда не будет видана. Из-за этого обмана некоторые уже пишут и говорят „река амазонок“, и много партий собираются туда отправиться».
Американские амазонки. Защита амазонками своих островов
Совершенно иначе отнесся к открытию страны амазонок в Южной Америке известный французский географ XVI в. Андре Теве (1502–1592), сам побывавший в Бразилии в 50-х гг. Ссылаясь на рассказ об экспедиции одной партии испанцев из Перу к Тихому океану, Теве сообщает, что испанцы доехали до страны амазонок. «Могут сказать, — пишет Теве, — что это не амазонки, но что до меня, то я их считаю таковыми, поскольку они живут точно так же, как жили амазонки Азии. Амазонки, о которых мы говорим, удалились на жительство на несколько маленьких островов, служащих им как бы крепостями, и ведут постоянные войны, будучи постоянно осаждаемы врагами». Сделав затем экскурс на тему об античных амазонках и возвратившись к американским амазонкам, Теве продолжает: «Амазонки живут раздельно от мужчин, которые посещают их лишь редко, по ночам, тайно. Живут они в маленьких хижинах и пещерах в скалах, питаются рыбой, дичью, кореньями и плодами. Мальчиков убивают сейчас же по их появлении на свет или передают отцам, девочек оставляют у себя. Находясь обычно в войне с каким-либо народом, они весьма бесчеловечно обращаются с пленными, подвешивая их за ногу к веткам дерева, а затем убивают стрелами. Во время битвы эти амазонки испускают ужасные крики, чтобы устрашить врага». «Вопрос о происхождении амазонок Америки, — пишет далее Теве, — трудно решить. Одни полагают, что они распространились по всему миру после падения Трои, другие, что они из Греции переселились в Африку, а оттуда были изгнаны одним жестоким королем». Когда амазонки, заключает свой рассказ Теве, увидели странных для них испанцев, они собрались в течение менее трех часов в числе от 10 до 12 тысяч девушек и женщин, совершенно нагих, но с луками и стрелами, и стали выть… Ими было пущено несколько стрел, и испанцы отступили и удалились.
Американские амазонки. Обращение с пленными
Начиная с этих первых известий об амазонках Южной Америки, сообщения и рассказы о них фигурируют в длинном ряду описаний последовавших за экспедицией Орельяна путешествий в район Амазонки и Ориноко. Одним из наиболее выразительных в этой серии является рассказ немца-конкистадора, бывшего в Бразилии с 1534 по 1554 г., Ульриха Шмиделя (1510–1579). Описывая посещение племени «шеру»(?) в районе р. Параболь, Шмидель рассказывает: «Король спросил нашего начальника, куда мы направляемся и какова цель нашего путешествия. Начальник ответил, что мы ищем золота и серебра. Тогда король подарил ему серебряную корону весом примерно в полторы марки, золотой слиток длиной в ладонь, шириной в половину того и несколько других предметов из серебра. Он сказал, что больше у него нет и что он добыл это когда-то в войне с амазонками.
Мы были весьма приятно поражены, услыхав об амазонках и их великих богатствах. Мы поспешили спросить, далеко ли находится их страна и можно ли туда добраться водным путем. Король ответил, что туда можно попасть только посуху и что пути туда два месяца. Лишь только король сообщил нам эти сведения, мы решили отправиться к амазонкам». «Амазонки, — пишет далее Шмидель, — имеют только одну грудь и принимают посещения мужчин только три или четыре раза в год. Если у амазонки рождается мальчик, она отсылает его к отцу, если же это девочка, оставляет у себя и выжигает ей правую грудь, чтобы она с большим удобством могла стрелять из лука, ибо амазонки очень храбры и ведут войны со своими врагами. Эти женщины живут на острове, на который можно попасть только на лодках. Там не видать ни золота, ни серебра, но оно находится в большом количестве на твердой земле, обитаемой мужчинами. Эта последняя нация очень могущественна». Дав такое, явно противоречащее его прежнему рассказу описание амазонок, Шмидель повествует далее о попытке конкистадоров дойти до амазонок, попытке, не удавшейся ввиду необычайного разлива рек.
Мы включаем в наш обзор, хотя данный сюжет имеет особый характер, рассказ еще одного конкистадора, фламандца Педро де Магаланес де Гандаво (род. в 1540 г.), бывшего в Бразилии около 1572 г. Гандаво рассказывает о женщинах, которые дают обет целомудрия и не желают знать мужчин. Они не признают занятий своего пола и во всем подражают мужчинам: ходят на войну, вооруженные луком и стрелами, и наравне с мужчинами участвуют в охоте. Каждая из этих женщин имеет в своем услужении индианку, с которой живет в супружестве.
Большое впечатление произвел в свое время и своеобразную роль сыграл в судьбе автора рассказ знаменитого английского авантюриста Вальтера Рали (1552–1618), отправившегося в экспедицию в Бразилию в поисках баснословной страны золота — Эльдорадо, а также — амазонок. Знакомый, очевидно, с прежними сообщениями об американских амазонках, Рали говорит, что он стремился узнать правду об этих воинственных женщинах и расспрашивал о них туземцев. Передавая собранную им информацию и повторяя прежние версии, Рали отмечает, что у амазонок имеются большие запасы золотых изделий, но отрицает, что амазонки отрезают себе правую грудь.
Из ряда сообщений об амазонках, появившихся в XVII в., наиболее значителен рассказ патера Кристобаля Акуньи (1597–1675), участника экспедиции португальца Педро Тейхейра, повторившего сто лет спустя после Орельяна, в 1639 г., путешествие вниз по течению р. Амазонки. Акунья рассказывает, что по пути он получал сведения об амазонках, причем сведения эти подтверждали данные, полученные раньше различными миссионерами от туземцев. Известия эти сводились к тому, что в этой стране существует район, населенный женщинами-воинами, живущими без мужчин, с которыми они сближаются лишь в определенное время года. Женщины эти живут в селениях, обрабатывают землю и добывают своим трудом все им необходимое. Акунья подчеркивает, что рассказывает только то, что слыхал сам собственными ушами и о чем тщательным образом расспрашивал во все время пути. При этом оказалось, что одна и та же версия широко распространена по всему району Амазонки. Не может быть, рассуждает Акунья, чтобы, если бы это было неправдой, одинаковый рассказ повторялся на различных языках у ряда разных племен. Особенно подробные сведения об амазонках получены были Акуньей у племени тупинамба, и патер вновь повторяет подробности о том, как эти женщины встречаются с мужчинами, дочерей оставляют у себя, а мальчиков отдают отцам, по другим утверждениям, убивают, и т. д. В стране амазонок, заключает свой рассказ Акунья, скрыты сокровища, которые могут сделать богатым весь мир.
Не остаются без внимания американские амазонки и у путешественников XVIII в. Совершивший в 1735–1745 гг. большое путешествие по Южной Америке французский астроном, академик Шарль-Мари Ла Кондамин (1701–1774) рассказывает, что, будучи знаком с сообщениями Орельяна и Акуньи, он на всем пути по р. Амазонке расспрашивал туземцев об этом народе женщин. Туземцы говорили, что действительно слыхали о существовании такого народа от своих отцов, передавали некоторые подробности и давали кое-какие указания относительно того, как можно найти этих амазонок. В рассказе Кондамина есть одна черта, мелькающая и у более ранних авторов. Внимание французского академика привлекли встречавшиеся в довольно большом количестве у туземцев пластинки или фигурки из зеленого нефрита, которыми туземцы чрезвычайно дорожили, считая их амулетами, оберегающими от разных болезней. Туземцы говорили, что они получили эти «камешки» от своих отцов, которые в свою очередь получили их от племени «женщин без мужей». Относясь ко всем этим рассказам туземцев с достаточным доверием, Кондамин выражает лишь сомнение в том, что амазонки сохранились до настоящего времени, и полагает, что либо они были покорены, либо им наскучило их уединение и они соединились с каким-нибудь другим племенем. Но если, говорит Кондамин, и не окажется возможным найти современные следы этой республики женщин, то это не значит, что таковой не существовало никогда. Ибо если амазонки существовали вообще, то это было именно в Америке, где жалкая судьба женщин могла дать им мысль уйти из-под ига своих мужей-тиранов и жить независимо. Идея, как увидим, своеобразно воспринятая последующей трактовкой амазонской легенды.
Несмотря на то что Кондамин подошел к вопросу об амазонках с некоторой критичностью, рассказ его вызвал в свое время немало насмешек. Здесь уже сказался скептический восемнадцатый век.
И все же с новым свидетельством о наличии племени женщин в Южной Америке выступил итальянский миссионер Филиппо Сальвадоре Джилии (1721–1789), подвизавшийся в районе р. Ориноко. Ссылаясь на существующие начиная с Орельяна показания, в частности на Кондамина, и возражая против скептицизма последнего, Джилии убежденно и энергично отстаивает действительность существования амазонок на р. Ориноко и посейчас. Со своей стороны Джилии рассказывает, что, расспрашивая о том, какие племена живут в данном районе, он услыхал название «Айкеам — бенано», что означает: «женщины, живущие одни». При дальнейших расспросах индейцы подтвердили, что такое племя действительно существует, и рассказали следующее. Женщины эти крайне воинственны и, вместо того чтобы, — замечает от себя Джилии, — прясть, как это делают наши женщины, занимаются изготовлением сарбаканов (вид так называемого духового ружья. — М.К .) и другого военного оружия. Раз в год они принимают мужчин из соседнего племени «вокеари», а когда почувствуют себя беременными, дают им в подарок сарбаканы и отсылают домой. Родившихся мальчиков убивают, девочек же оставляют для продолжения рода. Заявив, что приведенный им рассказ туземцев вполне заслуживает веры, Джилии заключает: «Мое мнение, что эти женщины существуют и сейчас».
Интерес к американским амазонкам стойко сохраняется и в дальнейшем, и вопрос о них продолжает привлекать внимание путешественников по Южной Америке в XIX в. Вместе с тем для некоторых по-прежнему остается открытым вопрос, существуют ли или по крайней мере существовали ли в прошлом эти американские «женщины без мужей».
Знаменитый ученый и путешественник Александр Гумбольдт (1769–1859), путешествовавший по Южной Америке в 1799–1802 гг., рассказывает, что, когда он вернулся в Париж, его часто спрашивали, каково его мнение об этой легенде и, в частности, о рассказе Кондамина. Останавливаясь на этой теме, Гумбольдт разбирает сообщения своих предшественников, в особенности Кондамина, и в свою очередь сообщает, что нашел у туземцев Риу-Негро зеленые камни, известные под названием «камней амазонок», относительно которых туземцы говорили, что эти камни происходят из страны «женщин без мужей» или «женщин, живущих одни». Подытоживая рассказы об американских амазонках, Гумбольдт отмечает, что ранние путешественники по Америке имели вообще манеру переносить на туземцев те черты, которые греки находили у варваров. Это обстоятельство сказалось и в окраске рассказов об американских амазонках. Вместе с тем, повторяя трактовку Кондамина, Гумбольдт высказывает предположение, что в различных местах Америки женщины, удрученные рабским положением, в котором их держали их мужья, соединились, желание сохранить свою независимость сделало их воинственными, они изолировались и лишь принимали визиты своих соседей, быть может, не так регулярно, как об этом рассказывает легенда. Эти подлинные факты, происходившие в различных местностях, были затем объединены в одной легенде, которая была расцвечена античными мотивами. С другой стороны, толкует Гумбольдт, в создании этой легенды сыграло роль и воинственное поведение туземных женщин, которые нередко в отсутствие своих мужей храбро сами защищали свои жилища.
Критически отнесся к американской версии амазонской легенды немецкий естествоиспытатель Карл-Фридрих-Филипп Марциус (1794–1868), путешествовавший по Бразилии (совместно со Шпиксом) в 1817–1820 гг. Дав в описании своего путешествия сводку старых рассказов об американских амазонках и высказав свое критическое отношение к этим рассказам, Марциус в позднейшей специальной работе «О правовом состоянии туземцев Бразилии» высказался за то, что все рассказы европейцев на данную тему имеют литературное происхождение, соответствующие же рассказы туземцев подсказаны самими европейцами. Останавливаясь, в свою очередь, на описании «амазонских камней», Марциус считает, что связывать их с амазонской легендой нет оснований.
И все же в рассказе более позднего путешественника по Южной Америке, Рихарда Шомбургка (1811–1891), бывшего в Британской Гвинее в 1840–1844 гг., сказывается, правда, глухая, попытка еще раз проверить, не существуют ли эти пресловутые амазонки в действительности. Шомбургк свидетельствует, что, хотя он, как и его брат (знаменитый Роберт Шомбургк, также путешествовавший в тех же местах), не нашел амазонок, традицию об этом племени женщин он встретил широко распространенной среди народностей макузи и араваков, причем каждое племя называло в качестве местонахождения «вирисамока», как туземцы называли этих «женщин без мужей», другую местность, обычно такую, где рассказчики никогда не бывали. Один аравакский главарь рассказывал Шомбургку, что его, главаря, брат однажды посетил этих «вирисамока» и получил от них в подарок зеленый камень; женщины эти сами обрабатывают землю, принимают мужчин только один раз в год, мальчиков убивают и пр. Тот же рассказ Шомбургк слыхал от многих туземцев, но при этом, подобно первому рассказчику, никто не видел амазонок сам, а это всегда приписывалось деду, отцу или другому родственнику, уже умершему. В заключение Шомбургк высказывает мнение, что вся эта легенда имеет своим основанием воинственный характер женщин некоторых туземных племен.
Пространное истолкование амазонской легенды попытался дать знаменитый естествоиспытатель Альфред Уоллес (1823–1913), совершивший путешествие по Амазонке и Риу-Негро в 1848 г. Останавливаясь, в свою очередь, на вопросе о происхождении рассказов об амазонках, Уоллес указывает, что обыкновение молодых индейских воинов носить длинные волосы, украшать себя ожерельями и браслетами из раковин и выщипывать волосы бороды делает их похожими на женщин. «Учитывая это, — пишет Уоллес, — я положительно держусь того мнения, что история об амазонках возникла в связи с этими женоподобными воинами, которых встретили ранние путешественники. Я склоняюсь к этому мнению по тому впечатлению, которое они произвели и на меня самого, причем только при ближайшем рассмотрении я увидел, что это мужчины. Поскольку к тому же верхняя часть их тела и грудь были закрыты щитом, который они всегда носят, я убежден, что всякий, кто видел их впервые, мог решить, что это женщины… Единственное возражение против этого объяснения, — продолжает Уоллес, — это то, что у туземцев существует традиция о народе „женщин без мужей“. Однако я лично не мог найти никакого следа этой традиции и полагаю, что она возникла целиком путем внушения, будучи вызвана подсказками и расспросами самих европейцев. Когда история об амазонках впервые появилась, она стала, конечно, вопросом, который все последующие путешественники стремились проверить и при возможности взглянуть на этих воинственных дам. Индейцев, очевидно, забросали этими вопросами и подсказками об амазонках, и они, считая, что белый человек должен лучше их знать, передали своим семьям и своему потомству идею, что такой народ действительно существует в каком-либо отдаленном месте их страны. Последующие авторы, найдя среди индейцев следы этой легенды, приняли это уже как доказательство действительного существования амазонок».
Приведем, наконец, еще одно показание путешествовавшего в районе р. Амазонки в 70-х гг. прошлого века французского врача Жюля Крево (1847–1882). Крево еще раз попытался найти пресловутых амазонок и нашел действительно на р. Пару деревню, в которой жили одни женщины. «Я не сомневаюсь, — пишет Крево, — что Орельяна действительно встретился с племенем женщин, но в какое фантастическое воображение надо было пуститься, чтоб сравнить их с благородными воительницами гомеровских времен». Оказалось, однако, что обитавшие в этой деревне женщины были отвергнутые мужьями жены. «Я утратил, — заканчивает Крево свой рассказ, — мои последние иллюзии насчет легенды о прекрасных амазонках».
Весьма вероятно, что в тех показаниях путешественников, которые мы привели, вернее, в показаниях, данных этим путешественникам туземцами, отразилась соответствующая местная фольклорная традиция. Но, как и для других районов локализации амазонской легенды, мы имеем для Америки и непосредственные фольклорные записи.
Начать с того, что уже через пять лет после открытия Америки, в 1497 г., один из спутников Колумба, испанский монах Рамон Пане, занявшись по поручению самого Колумба на Испаньоле (Гаити) собиранием туземных аравакских преданий, записал между прочим следующую легенду. В некие отдаленные времена некий Гуакугиона сказал женщинам: оставьте ваших мужей и ваших детей, и пойдем в другие страны, где будем иметь много радостей. Так он увел всех женщин на остров Матинино, там внезапно всех их оставил, а сам ушел в другое место. Покинутые матерями маленькие дети, проголодавшись, стали плакать и звать своих матерей, их отцы не могли их накормить, и дети превратились в маленьких животных, имевших вид лягушек. Так все мужчины остались без женщин (следует рассказ о том, как мужчины чудесным образом вновь добыли себе женщин).
В известной мере близкая амазонской легенде, однако весьма своеобразная версия распространена среди племен Новой Мексики и Аризоны. Однажды, рассказывает легенда племени сиа, произошла ссора между мужчинами и женщинами одной деревни. По совету вождя они разделились: женщины остались в деревне, оставив при себе грудных детей мужского пола, а мужчины перешли на другую сторону протекавшей у деревни реки, причем женщины обязались отправлять к мужчинам мальчиков, как только они будут выкормлены. Женщины стали выполнять все мужские работы, а мужчины — женские. В течение трех лет и мужчины, и женщины были очень счастливы. Но мужчины охотились и имели много мясной пищи, которой женщины не имели, поэтому мужчины пополнели, а женщины похудели. Женщины рожали детей, но дети эти были совершенно не похожи на остальных сиа и, когда подрастали, обращались в великанов каннибалов, которые стали пожирать людей своего племени. На четвертый год женщины пожелали мужчин, последние, однако, хорошо себя чувствовали и без жен. Благодаря посредничеству вождя мужчины все же переплыли реку и вернулись к своим женам, после чего женщины в течение четырех дней вновь пополнели. Почти аналогична легенда навахов. В других легендах навахов и племен пуэбло проходят мотивы восстания женщин, их отделения от мужчин, их противоестественных сношений с неким водяным чудовищем и их последующего возвращения к мужчинам.
Переходя к Южной Америке, мы можем привести следующие записи.
Бразильский фольклорист и археолог Хуан Барбоза Родригес, работавший в семидесятых годах XIX в. в долине р. Амазонки, на р. Ямунда, как раз в той местности, к которой относятся рассказы об амазонках Орельяна и Акуньи, записал со слов туземцев следующую легенду. В районе истоков р. Ямунда находится красивое озеро, посвященное амазонками луне. В определенное время года и в известную фазу луны на это озеро собираются амазонки для устройства празднества в честь луны и «матери» тех резных из нефрита фигурок, которые амазонки дарят во время встречи мужчинам и которые называются «муйракитан». Через несколько дней после начала празднества, когда гладкая и спокойная поверхность озера отражает луну, амазонки бросаются в озеро и опускаются на дно, чтоб получить из рук «матери муйракитан» эти нефритовые фигурки.
Оригинальная версия записана американским этнографом В. Бретт в Британской Гвиане. Жена главаря, Тоэйза, недовольная положением женщин, берет себе в любовники ягуара, который ежедневно является к ней на свидание, на место купания. В конце концов мужчины убивают этого ягуара. Тоэйза призывает своих подруг к мести. Женщины оставляют своих мужей и, вооруженные, уходят, призывая повсюду других женщин к ним присоединяться, и основывают свою общину.
Близкую приведенной сейчас версию записал немецкий этнограф, исследователь Бразилии Пауль Эренрейх. Женщины одного селения имели обыкновение в определенное время отправляться к заливу и, взяв с собой посуду, украшения и пр., устраивать там пиршество. В этом заливе жил аллигатор, который приносил женщинам рыбу. Женщины приготовляли рыбу, пировали и возвращались домой, принося своим мужьям только скорлупу от плодов. Мужчины недоумевали, почему женщины приносят им только скорлупу, выследили женщин, отправились на тот же залив, когда женщины оставались дома, убили аллигатора и бросили его в лесу. Женщины отправились в другой раз на свое обычное место, но аллигатор не появлялся, и женщины нашли его труп в лесу. Исполненные гнева, женщины поспешили домой, сделали себе луки и стрелы, вызвали мужчин на поединок и убили всех мужчин, за исключением немногих, спасшихся бегством. После этого женщины поднялись вверх по реке, и с тех пор о них нет никаких известий.
Следующие две записи, сделанные в Британской Гвиане, принадлежат известному этнографу Уолтеру Роту. У араваков имеется легендарный цикл, рассказывающий об их похождениях в поисках волшебных каменных топоров. Одно из приключений привело араваков к деревне, в которой оказались только женщины, не видно было не только мужчин, но даже мальчиков. Старуха главарша этой деревни заявила пришельцам, что всякий, кто проходит мимо этой деревни, обязан продолжать свой путь. Таким образом старуха велела и им остаться, причем каждый мужчина должен взять в жены двух-трех местных женщин. Через год те, кто станет отцами девочек, смогут уйти, те же, от которых родятся мальчики, должны будут остаться до тех пор, пока не родятся девочки. Путешественникам пришлось остаться. Эта старуха была хитрая женщина. Она привязала к каждому гамаку трещотку, а сама не спала всю ночь. Если она слыхала, что трещотка трещит, это было для нее знаком, что все в порядке, но если трещотки не было слышно, она подходила к этому гамаку и напоминала мужчине о его обязанностях… По утрам эти женщины ходили с луком и стрелами на охоту или отправлялись на рыбную ловлю, мужья же оставались лежать в гамаках. Прошло несколько лет, пока все араваки смогли уйти из этой деревни.
Легенда племени варрау рассказывает, как они добыли табак и стали его разводить. В былые времена табака у них не было. Табак рос далеко в море на острове, который назывался Нибо-юни («без мужчин»), потому что был населен одними женщинами. При помощи маленькой птички табак был украден с этого острова женщин.
Как мы видели, различные авторы, писавшие об амазонках Америки, делали начиная с Гомары и разнообразные попытки объяснить происхождение этих американских версий. Прибавим сюда попытку известного ориенталиста Б. Лауфера доказать, что Колумб заимствовал свой рассказ об острове Матинино из китайских источников. Возникшая на данную тему некоторая специальная литература, нося преимущественно обзорный характер, в объяснение американской амазонской традиции лишь повторяет уже высказанные догадки и домыслы.
7
Как мы знаем, античная традиция относила местопребывание амазонок в частности к району Кавказа. В течение ряда веков Кавказ остается сравнительно малопосещаемым европейскими путешественниками. С начала XVII в. посещение Кавказа европейцами усиливается, и когда сюда приезжают более образованные путешественники, они неизменно вспоминают рассказы античных писателей об амазонках. Можно сказать, что почти все видные путешественники по Кавказу так или иначе затрагивают эту тему.
Вспоминает об амазонках голштинский посол в Москве и Персии Адам Олеарий (около 1603–1671), побывавший на Кавказе дважды. В главе, посвященной проезду своему через Дагестан, Олеарий приводит ряд соответствующих цитат из античных и средневековых авторов и в заключение присоединяется к мнению одного из последних — Горопия Бекана: хотя, мол, эти общераспространенные сказания и переплетаются с баснями, однако совершенно откидывать их не приходится, и некоторое зерно истины все же лежит в их основе.
Другие путешественники не ограничиваются ссылками на литературные известия, но ищут на месте их подтверждение.
Итальянский монах, миссионер Архангел Ламберти (гг. рожд. и смерти неизвестны), пробывший в Грузии с 1630 по примерно 1650 г., в своем «Описании Колхиды или Мингрелии» сообщает, что в его время сваны и черкесы после сражения с напавшим на них неприятельским народом нашли среди убитых врагов женщин. Князю Дадиану было доставлено искусное женское вооружение. Подробно описывая эти доспехи, Ламберти рассказывает, что Дадиан обещал крупное вознаграждение, если ему доставят одну амазонку живой. Находясь, весьма вероятно, под впечатлением рассказа Ламберти, другой путешественник, бывший на Кавказе в 1672 г., французский купец Жан Шарден (1643–1713), сознается, что он не видел никого в Грузии, кто бы был в стране амазонок, однако от многих людей слышал о них. Шарден все же рассказывает, что сам видел одежду убитой в бою амазонки, а местные духовные лица говорили ему, что собираются послать к амазонкам миссионеров. Шарден пишет далее, что он подробно обсуждал вопрос об амазонках с сыном грузинского князя и оба они пришли к заключению, что этот народ действительно существует, но чтобы амазонки выжигали себе грудь и пр. — это, мол, выдумки греческих писателей.
Продолжают интересоваться амазонками и путешественники по Кавказу XVIII в. Француз Обри де ла Моттре (1674–1743), побывавший у черкесов в 1712 г., рассказывает, что черкесские женщины так же хорошо, как и мужчины, ездят верхом, охотятся и стреляют из лука, и осторожно замечает, что это могло бы служить подтверждением «верной или неверной» истории об амазонках, которых многие авторы относят к этой стране. Но вполне доверчиво отнесся к нашей легенде немецкий врач, бывший лейб-медиком при Петре I, Готлиб Шобер, совершивший большое путешествие по Кавказу в 1717–1722 гг. и собиравший этнографические сведения по Грузии и Дагестану. Описывая Дагестан, Шобер говорит, что среди разных народов этой страны жили когда-то и храбрые амазонки. Сейчас их уже больше нельзя встретить, но армянские и татарские купцы рассказывают, что остатки амазонок находятся на некоторых горах в «Большой Татарии» и носят название «амазун». Они на самом деле властвуют над мужчинами, употребляя их только для низших домашних дел и для сожительства. Эти амазонки уже не ведут войн, но остаются отличными охотницами.
В представлениях последующих посетителей Кавказа амазонки уже отходят в область более или менее отдаленного прошлого. Путешествовавший по Кавказу в 1779–1783 гг. немецкий авантюрист Якоб Рейнеггс (1744–1793) ограничивается тем, что записывает со слов стариков черкесов следующее предание. Когда наши предки, рассказывали черкесы, еще жили на берегу Черного моря, они часто воевали с народом эмеч. Это были женщины, владевшие всей нынешней черкесской и сванской землей. Они не допускали к себе мужчин, но, исполненные воинственного духа, принимали всякую женщину, которая бы пожелала принять участие в их набегах и вступить в их героическое содружество. После долгих войн, которые велись с переменным счастьем, оба войска однажды вновь оказались друг против друга, готовясь к решительному сражению. Совершенно неожиданно предводительница эмеч, которая пользовалась известностью и как великая прорицательница, пожелала встретиться тайно с вождем черкесов Тульмой, тоже обладавшим пророческим даром. Между двумя армиями была поставлена палатка, куда оба они вошли. Через несколько часов предводительница эмеч вышла из палатки и объявила своему женскому войску, что, уступив пророческим доводам Тульмы, она стала его женой, что военные действия прекращаются и что оба войска должны последовать примеру их предводителей. Так оно и совершилось: женщины эти перестали сражаться, оставили черкесов у себя в качестве своих мужей, и черкесы расселились в местах их нынешнего обитания.
Знаменитый ученый и путешественник Петр-Симон Паллас (1741–1811), побывавший на Кавказе в 1793–1794 гг., присоединяет к своему описанию черкесов следующее рассуждение: «Особенный обычай благородных черкесов чуждаться своих жен, жить отдельно от них и отдавать своих детей на воспитание чужим имеет, очевидно, некоторое сходство с рассказом Страбона о связях гаргареев с амазонками. По крайней мере рассказы об амазонках ни к одному из кавказских народов не относятся лучше, чем к черкесам, если только можно было бы доказать, что они являются столь же древними обитателями этих гор, или если принять, что они в более поздние времена смешались с названными Страбоном народами». Сближая далее р. Мермедик, впадающую в Азовское море, с Мермадалий или Мермода Страбона и отождествляя страбоновских гелов с галгаями и легов с лезгами, Паллас высказывает предположение, что «амазонки, покоренные черкесами, сохранили кое-какие свои древние обычаи», т. е., как можно его понять, смешавшись с черкесами, дали те черты быта, на которые он указывает выше.
Любопытную попытку этнографически рационализировать предание об амазонках Кавказа нашли мы у некоей англичанки Мэри Гэсри, бывшей директрисы Смольного института, путешествовавшей по югу России в 1795–1796 гг., собиравшейся побывать на Кавказе, не бывшей там, но в свою очередь заинтересовавшейся вопросом об амазонках. В той части Кавказа, пишет Гэсри, которая была в древности страной амазонок, обитают ныне черкесы, и их обычаи могут пролить свет на эту древнюю легенду о воинственных женщинах. И ныне женщины здесь живут отдельно от мужчин, и в ныне происходящих сражениях между различными кавказскими народами обнаруживались среди убитых женщины в полном вооружении. На этом основании, пишет Гэсри, кто-либо, имея склонность к чудесному, может вообразить, что он открыл общину воинственных женщин, живущих отдельно от мужчин и лишь принимающих их визиты во избежание полного исчезновения их амазонского государства. Однако все это требует иного объяснения. Во-первых, по старинному обычаю, у черкесов мужья посещают своих жен тайно, женщины же живут совершенно одни, отдельно от мужей, не имея при себе и мальчиков-сыновей. Во-вторых, каждого мальчика, как только он родится, забирают от матери, и он воспитывается только мужчинами. И вот, заключает Гэсри, путешественник, имея в виду эти обычаи, доселе существующие у черкесов, может в этом найти происхождение греческих сказок об амазонках, сложившихся на почве свойственного грекам поэтического воображения.
Однако убеждение в действительном существовании кавказских амазонок — по крайней мере в древности — продолжало жить и позже. Так, польский историк, археолог и путешественник Ян Потоцкий (1761–1815), побывавший на Северном Кавказе в 1798 г., останавливаясь на вопросе об амазонках, комментирует соответствующие сообщения античных авторов и отклоняет возможный упрек в том, что он серьезно отнесся к этой теме: Страбон, мол, ко всему относился скептически, но существование амазонок на Кавказе считал фактом установленным. Немецко-французский ориенталист, живший некоторое время и в России, Генрих-Юлий Клапрот (1783–1835), путешествовавший по Кавказу в 1807–1808 гг., дает обзор известий о кавказских амазонках начиная с античности, присоединяет сюда и некоторые этнографические показания об амазонках других стран, говорит, что предание об амазонках сохраняется на самом Кавказе, и только выражает сомнение, чтоб амазонки существовали долго как особый народ; история же их, как ее рассказывает Геродот, не содержит ничего невероятного.
Наконец, подтверждение действительного существования амазонок на Кавказе было найдено и в археологических данных.
Работавший продолжительное время в 70-х гг. XIX в. на Кавказе немецкий археолог Фридрих Байерн сообщил между прочим следующее. Описывая находки, сделанные им в 1878 г. в Хевсуретии, Байерн указал, что в районе хевсурского аула Нов. Джута он в одном женском погребении нашел наряду с женскими украшениями наконечники для стрел, шиферный камень для пращи и железный нож, в другом женском погребении — точно так же наряду с женскими бронзовыми украшениями железные наконечники для стрел и тоже маленький нож. В другом хевсурском ауле, Артхмо, им, в свою очередь, наряду с женскими украшениями была найдена часть медной панцирной рубашки. Наиболее обильная вещами находка была сделана Байерном в ауле Степан-Цминда (Казбек), на правом берегу р. Терек. Здесь, в раскопанном им бассейне, который, по мнению Байерна, был некогда сооружен при существовавшем тут источнике и в который бросались приношения, Байерн нашел преимущественно большое количество разнообразных золотых и бронзовых украшений. Характеризуя данную свою находку, Байерн писал: «Все, что я собрал здесь, принадлежит женщинам и именно воительницам, хотя из настоящего оружия в этом бассейне ничего, разве бы это были только следы, найдено не было… Но независимо от оружия все остальные предметы говорят о воинственном народе, женские же украшения прямо указывают на амазонок, чьи хлысты были снабжены такой рукояткой, которая отлично могла служить оружием. Широкие, в дюйм, очень выпуклые, толстые бронзовые кольца, какие и сейчас носят хевсуры, употреблялись в качестве оружия, почему я называю их боевыми кольцами… Уздечки, украшения для верховой сбруи, остатки попон с несомненностью говорят о конном народе, а то обстоятельство, что эти верховые лошади были увешаны многочисленными колокольчиками, в частности на попонах, указывает на то, что эти украшения были убранством женских верховых коней. Мужчины, несомненно, не навешивали бы на своих лошадей этих вещей. Я не могу назвать ни одной вещи, которая могла бы быть приписана мужчине». К этому Байерн присоединяет следующие рассуждения. Напротив аула Степан-Цминда расположен аул Гергеты, а над этим аулом, на вершине горы, находится храм Св. Гаргара, как его называют грузины из Гергеты. Аул Гергеты, рассуждает Байерн, получил себе название от имени этого святого, и настоящее название аула было, несомненно, Гаргар, как его, мол, называет и Страбон, согласно которому амазонки совершили паломничества с Мермодоса (Кумы) к гаргареям. «Однако, — пишет далее Байерн, — по Страбону, к гаргареям совершали свои паломничества только кабардинские амазонки. Это подтверждается находками в Степан-Цминде. Но Гилгал был священной горой и евреев, вместе с которыми амазонки переселились на Северный Кавказ. Сохранившиеся здесь еще до сего дня обычаи, заимствованные из Моисеевых законов, определенно указывают на то, что не одни амазонки искали своего счастья в Гилгале, но что все еврейство и все соседние горские народы, как с Северного, так и с Южного Кавказа, собирались сюда и месяцами переходили от одной святыни к другой, совершая свои празднества».
Как и в других очагах нашей легенды, она представлена и в местном, кавказском фольклоре. Помимо приведенной записи Рейнеггса, мы можем привести еще две записи: беллетриста В. Светлова и покойного заведующего музеем в Нальчике М.И. Ермоленко.
Используя, как он указывает, литературные источники, устные предания и рукописные материалы, Светлов дал вольную литературную обработку легенды о женском царстве, возглавляемом царицей Томирандой. Место действия — долина Фермодонта. Фабула рассказа Светлова сводится к следующему. Воспользовавшись тем, что мужчины, ушедшие на войну, долго не возвращались, Томиранда задумала избавиться от ненавистных, угнетавших своих жен мужей и основать женское царство. Томиранда выжгла себе правую грудь, сделала то же всем женщинам, они взяли власть в свои руки и стали учиться военному делу. Когда мужья вернулись из похода, амазонки их перебили. Затем амазонки управляли своей страной, строили города, успешно воевали с соседями. Впоследствии Томиранда издала закон, по которому амазонки получили право раз в год, весной, сходиться на два месяца с соседним народом. Сама Томиранда взяла себе в мужья простого пастуха. Родившихся девочек амазонки воспитывали, мальчиков убивали. В конце концов в результате сложной романтической коллизии Томиранда погибает, и женское царство прекращает свое существование. Легенда, записанная в Кабарде М.И. Ермоленко, связывается с высокой горой на нижнем течении р. Малки. Легенда рассказывает о девице-богатырше Кунитаге, жившей на этой горе и возглавлявшей большое войско влюбленных в нее удалых джигитов. Однажды утром на противоположной горе, на другом берегу Малки, появилось чужеземное войско, предводительствуемое красавцем горцем. Горец предложил Кунитаге свое сердце и руку. Кунитага сначала отказалась, но под влиянием своей воспитательницы явилась в палатку горца и стала его женой. Заметив исчезновение своей предводительницы, ее войско подумало, что она похищена противником, и вступило с ним в бой. Кунитага прокляла за это своих воинов, они обратились в черных змей и спустились по склонам горы, образовав «змеиные дороги».
К приведенным записям можно еще присоединить беглое указание Н.М. Дрягина на карачаевскую легенду о Кызе-хане (девице-царе), владевшей укрепленным замком, гарнизон которого составляли исключительно девушки.
В общем, таким образом, записанный по Кавказу амазонский фольклор не велик. К тому же нетрудно видеть, что легенда Светлова представляет собой литературную обработку сюжета Эфора — Помпея Трога, легенда Ермоленко — вариант, или, вернее, фантазию на сюжет Рейнеггса и, наконец, последняя легенда — фантазию на тему Страбона. Все эти записи не имеют, следовательно, оригинального, местного характера. Такая скудость литературного отражения местной амазонской традиции объясняется недостаточной исследованностью кавказского фольклора вообще и недостаточным вниманием к данной теме в частности. Между тем следы такой местной традиции широко распространены на Кавказе. Мы можем здесь сослаться как на собственные наши сборы, так и на ряд, к сожалению, лишь беглых литературных указаний. Довольно широко распространено на Кавказе наименование отдельных гор — кыз-кала, «девья крепость», причем связанные с этими горами легенды гласят, что они некогда оборонялись девушками. Впрочем, на Кавказе дают и иное объяснение: эти горы-крепости никогда не были взяты неприятелем, сохранив таким образом свою «девственность». Название города Кизляр читается как кызляр, «девушки». Кыз-бурун — «девичий мыс», «Озурэти» — «страна девушек», племя ясаи — «девичий народ» (по-аварски) и проч. Амазонские элементы имеются в распространенном на Кавказе нартовском эпосе, как в его отдельных сюжетах и мотивах, так и в лице его отдельных женских персонажей. Все это, однако, остается недостаточно выявленным и записанным.
Вопрос о существовании амазонок на Кавказе сделался предметом особого рассмотрения, не без дискуссии со стороны русских историков-кавказоведов. Останавливаясь на этом вопросе, И.И. Шопен возражает против скептицизма Страбона и пишет: «Нельзя же, безусловно, отнести к вымыслам столько свидетельств глубочайшей древности, единогласно удостоверяемых и сохранившимися памятниками». Вместе с тем Шопен предлагает свое истолкование амазонства, представляющее собой комбинацию из знакомых нам мотивов. «Существование амазонок с давних эпох истории, — пишет Шопен, — не только вероятно, но даже правдоподобно; в те времена, когда люди были сами хищниками или жертвами хищничества… мужское население иной местности могло погибнуть поголовно… тогда оставшиеся дома жены забрали власть в свои руки, а самые воинственные могли решиться отказаться навсегда от зависимости мужей и таким образом учредить особые женские республики». И автор находит следы господства женщин по всему Кавказу, видя эти следы, в частности, в топонимиях и ссылаясь на приводимое Рейнеггсом предание о народе эмеч, а в подтверждение возможности и вероятности существования женских царств ссылается, заимствуя эти сведения у Иакинфа, на китайское известие о таком царстве в Центральной Азии. Столь же убежденно выступил другой кавказовед прошлого века, В.Б. Пфафф, впрочем, почти дословно повторивший (без ссылки! — М.К. ) Шопена. «Многие писатели, — писал Пфафф, — считают амазонок народом мифическим… но о них говорится в столь многих и разнообразных источниках древней истории, что можно и не сомневаться в их существовании». И Пфафф, в свою очередь, предлагает объяснение происхождения амазонок, повторяя Шопена и присоединяя некоторые собственные домыслы. Со специальной статьей, посвященной опровержению взглядов Шопена и Пфаффа, выступил Е.Г. Вейденбаум. Попытку объяснить античную легенду в ее связи с Кавказом сделал П.К. Услар. Основу для этой легенды составляли для греков сведения об определенном народе, а именно о каппадокийцах Малой Азии, с их вооруженными гиеродулами. При последующем непосредственном знакомстве с каппадокийцами греки, не найдя в них подлинных амазонок, решили, что они переселились в другую страну, и отнесли их местопребывание не то к Скифии, не то к Кавказу. Узнав, в свою очередь, о существовании в этих странах народов, управляемых царицами, народов, у которых женщины ездят на конях, владеют луком и стрелами, одеваются по-мужски и пр., узнав о черкесском обычае бинтования у женщин груди, греки нашли в этом подтверждение своих предположений. Услар указывает далее на соответствующий кавказский фольклор, однако, как это связывается с античной традицией, не объясняет.
Опыт историко-этнографической интерпретации амазонской легенды по отношению к Кавказу находим и у М.М. Ковалевского. Суммируя этнографические данные, свидетельствующие, по его мнению, о былом матриархате народов Кавказа, Ковалевский пишет: «Не вполне баснословными представляются нам рассказы древних писателей, и во главе их Страбона, о живших на Кавказе, к востоку от черкесов, женщинах-воительницах, или амазонках. Не все, конечно, подробности этой столь распространенной в древности легенды, — оговаривается Ковалевский, — должны быть признаны достоверными. Весьма вероятно, что амазонки не выжигали себе правой стороны груди, не ограничивали период половой жизни двумя весенними месяцами и не сходились для этой цели со своими соседями гаргарянами на отделявшей их друг от друга горе. Но следующие частности их быта находят прямое подтверждение в только что описанных нами обычаях кавказских племен; а совместное жертвоприношение, сопровождаемое смешением полов в тайне ночи, напоминает собою те проявления религиозного гетеризма, повод к которому дают совершаемые в честь Лаши жертвоприношения. Жизнь амазонок отдельно от избранных ими временных любовников иллюстрируется обычаем хевсур оставлять жен в первый год, следующий за свадьбой, в жилищах их матерей». Интерпретируя далее в том же духе другие элементы амазонской легенды, Ковалевский не считает невероятным, что легенда эта жила среди черкесов еще во времена Рейнеггса, представляя собою, по мнению Ковалевского, легендаризированный реликт памяти о матриархате и переходе к патриархату.
Наконец, уже в начале нашего века реалистическую точку зрения вновь попытался возродить историк кубанского казачества Ф.А. Щербина. Проанализировав ряд античных сообщений об амазонках, Щербина готов причислить этот народ к первобытному населению Кубани и, историзируя отдельные черты амазонской легенды, объясняет их действительными отношениями эпохи группового брака. «Так как, — пишет Щербина, — женщины в ту пору пользовались полной независимостью, то тогда, действительно, они могли сорганизоваться в самозащищающиеся боевые группы или дружины. В качестве матери, вынужденной силой обстоятельств заботиться о воспитании и кормлении детей, женщина несла уже тяжелую экономическую ношу. Прибавка к этой ноше обращения с оружием была неизбежной и естественной. Весьма возможно, что женщина, выкармливая жеребят или телят, первая приручила и животных, что она же первой села верхом на лошадь, как гласят об этом сказания об амазонках. Одним словом, период коммунальных брачных отношений более, чем последующие формы брака, давал возможность женщине быть амазонкой, борцом за себя и за свои женские права».
8
Непрестанно в течение длинного ряда веков повторяющиеся сообщения об амазонках разных стран вызывают попытки обобщения и общего истолкования этого материала. Не имея в виду собрать все весьма многочисленные, сюда относящиеся высказывания, отметим лишь наиболее значительные или интересные.
Первым, насколько нам известно, специальным трактатом на данную тему является вышедшее в 1685 г. на латинском языке «Рассуждение об амазонках» французского эрудита, врача, поэта и публициста Пьера Пти (1617–1687). Используя в основном античные литературные известия и лишь в заключение ссылаясь также на сообщение Ламберта о Кавказе, автор усердно доказывает, что амазонки представляют собой бесспорную реальность.
Убеждение это находит авторитетную поддержку со стороны людей, непосредственно знакомых с этнографическим миром. Французский миссионер Жозеф-Франсуа Лафито (1670–1740) в своем ставшем классическим сочинении «Обычаи американских дикарей в сравнении с обычаями древних времен» пишет: «Мы, быть может, считали бы историю амазонок баснословной, если бы мы не удостоверились, что и сейчас на берегах реки Мариньон или реки Амазонка существуют эти воинственные женщины, которые… живут отдельно от мужчин, постоянно упражняются в стрельбе из лука, оставляют у себя только девочек, а мальчиков либо убивают, либо отдают их отцам».
В 1741 г. французский историк Жильбер-Шарль Ле Жандр (1686–1746) в сочинении о древностях французской нации и монархии, принимая за предков франков — «свободных скифов» Геродота и используя геродотовский рассказ о связи скифских юношей с амазонками, от этой связи ведет происхождение французской нации (c’est de cette alliance que la nation des fransais sortie). Это дает автору основание посвятить амазонкам пространную главу, где он подробно излагает сообщения как об античных, так и о современных (кавказских, чешских и американских) амазонках. Если относительно существования современных амазонок автор выражает некоторое сомнение, то весьма энергично отстаивает он реальность амазонок древности, вновь анализируя сообщения античных авторов и полемизируя с теми из них, которые высказывают по этому поводу скептические замечания. Такую же не подвергаемую сомнению историческую реальность составляют амазонки и для русского ученого и поэта, знаменитого Василия Кирилловича Тредиаковского (1703–1768). Тогда как Ле Жандр ведет от амазонок происхождение французов, Тредиаковский относит амазонок вместе со скифами и сарматами к числу праславянских народов. Между прочим, название «амазонки» по Тредиаковскому — греческое искажение славянского слова омужены, т. е. «мужественные женщины», как, мол, они сами себя и другие народы их называли.
Весьма энергичную, причем довольно эрудитную, защиту реального существования амазонок, как в прошлом, так и в настоящем, представляет собой небольшая книжка некоего аббата Гюйона «История амазонок, древних и современных». Автор говорит об амазонках как античности, так и чешских, кавказских, американских и абиссинских.
Как мы уже отмечали, XVIII в. приносит с собой некоторый скептицизм в нашем вопросе. Скептически относится к рассказам об амазонках французский историк-ориенталист Николай Фрере (1688–1749). Автор считает сказкой сообщения о чешских и американских амазонках и, разбирая показания античных писателей, приходит к заключению, что амазонками назывались у сарматов женщины, особо отличившиеся на войне. И все же Фрере не считает существование амазонок невозможным, ибо, говорит он, ведь и в наши дни «существовало в Центральной Африке государство женщин, в котором матери убивали новорожденных мальчиков и сохраняли только девочек», и пр. Скептически отнесся к амазонской легенде в начале XIX в. анонимный автор статьи в «Московском собеседнике». «Были ли амазонки? — начинает он. — Толикое множество древних писателей об них говорят и превозносят похвалами, что никто почти даже доселе не осмеливается объявить противного чувствования. Но что касается до меня, то я почитаю за басню все то, что ни говорили о сей материи». И автор подвергает далее критическому разбору различные сообщения об амазонках, главным образом Юстина.
И все же исторической реальностью, в той или иной версии, продолжают считаться амазонки рядом авторов и XIX века. Этому в известной мере содействовала появившаяся в 1825 г., хотя и весьма малосодержательная, статейка уже цитированного нами ориенталиста Г.-Ю. Клапрота, воспроизводившего некоторые, — впрочем, как мы знаем, давно известные китайской литературе, — версии об амазонках Центральной Азии. Статейка эта стала усердно цитироваться в качестве нового доказательства действительного существования амазонок.
Исторической реальностью считает амазонок автор появившейся в тридцатых годах XIX в. «Истории амазонок», немецкий ориенталист Фр. Нагель. Выступая с энергичной защитой действительного существования «народа женщин», в чем, заявляет он, «не может быть никакого сомнения», Нагель ссылается на античных, кавказских, абиссинских, американских и прочих амазонок.
Если вспомним, путешествовавший по Южной Америке в XVIII в. французский академик Кондамин высказал предположение, что «республика женщин» могла возникнуть в результате ухода жен от своих тиранов мужей. Любопытным образом идея эта была воспринята писателями XIX в. Так, лейпцигский профессор философии Фридрих-Август Карус, останавливаясь в своих «Идеях к истории человечества» на вопросе об амазонках, писал, что у некоторых племен подчиненное положение женщин могло их привести к открытому восстанию (offnen Widerstand). Этим, говорил Карус, объясняется как героизм, так и господство женщин у некоторых племен, такова же историческая основа преданий об амазонках. Повторение того же тезиса в новом, довольно бессвязном варианте находим у Густава Клемма в его «Всеобщей истории человеческой культуры». «Нет сомнения, — пишет Клемм, — что там и тут у полудиких народов имело место возмущение (Rebellion) женщин против их тиранических мужей и происходило соединение и более или менее длительное восстание (Widerstand). Однако, — прибавляет Клемм, — подобное состояние чересчур неестественно и могло быть лишь кратковременным». Исключительное значение придал традиции об амазонках гениальный создатель учения о матриархате Иоганн-Якоб Бахофен. Как известно, Бахофен делил начальную историю развития человечества на три периода: гетеризма, гинекократии, или материнского права, и патриархата. Переход от гетеризма к гинекократии составляет у Бахофена особый этап, именуемый им амазонством. Сказания об амазонках Бахофен считает подлинной исторической традицией и, широко интерпретируя этот материал, принимает амазонство в качестве универсального явления общественного прошлого всего человечества. «Амазонство, — говорит Бахофен, — представляется совершенно всеобщим явлением. Оно коренится не в особых физических или исторических отношениях определенного народа, а в состоянии и явлениях человеческого существования вообще. Вместе с гетеризмом имеет оно характер универсальности. Одинаковые основания вызывают везде одинаковые действия. Явления амазонства вплетены в происхождение всех народов». Заимствуя знакомую нам идею «восстания» женщин, Бахофен изображает амазонство как своего рода социальный переворот, совершенный женщиной. «Амазонство, — пишет он, — стоит в тесной связи с гетеризмом… Гетеризм должен необходимым образом привести к амазонству. Униженная недостойным отношением мужчины, женщина первая чувствует тяготение к прочному положению и чистому существованию. Чувство испытанного стыда, неистовство отчаяния воспламеняют ее к вооруженному восстанию» (zu bewaffneten Widerstand). Или в другом месте: «Беззащитно отданная унизительному обращению мужчины… она первая и глубже всего проникается страстным желанием урегулированного положения и чистой нравственности, к неволе которой мужчина, в дерзостном сознании своей превосходящей физической силы, лишь неохотно приспособляется». Так, «амазонство», представляющее собой, по Бахофену, своего рода революционный рубеж, приводит к наступлению новой, второй эпохи — гинекократии, или материнского права. При этом, начинаясь с «восстания», с военных действий, гинекократическая эпоха сохраняет, по Бахофену, в известной мере военный характер, однако уже не наступательный, а оборонительный. Вместе с тем военная роль женщины постепенно изживается. «Хотя ратное дело, — пишет Бахофен, — никогда не было совершенно чуждо женщинам в гинекократических государствах, хотя они всегда фигурировали во главе воинственных народов в защите своего владычества, хотя и особая любовь к лошади и ее украшению сказывалась еще позднее в характерных, даже культовых, чертах, — все же ведение войны становится либо исключительным занятием мужчин, либо по крайней мере оно остается делом и тех, и других».
Более осторожную позицию в вопросе о действительном существовании амазонок занял современник Бахофена, немецкий ориенталист Андреас Давид Мордтман, автор новой специальной работы на данную тему «Амазонки, опыт беспристрастной проверки и оценки древнейших преданий», возражая лишь против истолкования амазонской легенды в символическом плане.
Сколько-нибудь значительных, что-либо новое содержащих общих трактовок нашей темы в течение второй половины XIX в. не появлялось. Мы можем назвать лишь статейку известного немецкого этнографа Адольфа Бастиана и весьма ограниченную попытку некоего В. Штрикера собрать кое-какой материал.
Не дал приемлемой трактовки нашей легенды и XX век. Не считая популярной статейки М.И. Вольфа и нелепейшей затеи некоего Э. Кантера якобы марксистского, на самом деле ровно ничего общего с марксизмом не имеющего, истолкования легенды об амазонках в плане все той же «теории восстания», заслуживает внимания книга «Амазонки античности и современные» некоего Г. Ротери. Автором привлечен довольно большой и разнообразный, все же далеко не исчерпывающий материал, с другой стороны, в значительной части непосредственно к теме не относящийся. Вообще отбор материала, его передача, анализ и интерпретация — все это не имеет научного характера. Дилетантскими представляются обобщения и выводы автора. По его мнению, основным, исходным для образования амазонской легенды является то положение, в силу которого на низших ступенях общественного развития мужчины обычно уходят из своих селений на продолжительное время на промысел, женщины же остаются одни. Это приводит к тому, что женщины сами берутся за дело управления и военной обороны. Привлекая для объяснения амазонской легенды ряд других обстоятельств и моментов, автор особо выдвигает роль религии и на этой основе — изоляцию женщин в обществе мужчин.
Еще одну попытку истолкования амазонской традиции сделал сравнительно недавно немецкий историк географии Р. Хенниг. Взяв небольшой материал и преимущественно мотив острова, населенного одними женщинами, автор мотив самого острова, находящегося в море, объясняет из фата-морганы, знакомой приморским жителям; присоединившаяся сюда фантазия населила этот остров прекрасными женщинами или девушками и снабдила его чертами счастливой, блаженной страны. К этому автор прибавляет домысел, что источником амазонской легенды было якобы обыкновение отсталых народов где-то и когда-то (без всякой ссылки на какой-либо источник!) жить раздельно мужчинам и женщинам, притом не по каким-нибудь иным, как по мальтузианским соображениям. Каких-либо действительных примеров подобной нелепости автор привести, конечно, не может, но ссылается на личное сообщение, полученное им в 1940 г. от французского географа Бермана, по словам которого голландской колониальной администрацией было проведено на Молуккских островах «мероприятие»: туземцев принудительно расселили, мужчин и женщин, по разным островам для того, чтобы привести их к вымиранию. Такого рода «изобретению» колонизаторов можно поверить, однако до амазонской легенды тут достаточно далеко.
Просмотренная нами история легенды об амазонках характеризуется прежде всего тем, что на протяжении длинного ряда столетий литература вскрывает все новые и новые места локализации этой легенды, число стран и народов, которым эта легенда оказывается знакомой, все более умножается, и из традиции, свойственной лишь античному миру, легенда эта становится традицией, распространенной по всему земному шару. При этом предание об амазонках оказывается широко отраженным как в литературе (исторической, географической, художественной и пр.), так и в фольклоре исторических и этнографических народов. Еще раз отметим, что мы не брали тех обильно представленных в литературе указаний и тех широко распространенных в мировом фольклоре мотивов, которые говорят об участии женщин наравне с мужчинами либо в виде особых отрядов в военных действиях, об отдельных женщинах-воительницах, о воинственности и храбрости женщин и пр. Таковы, например, богатырши-поленицы русских былин, женщины-нарты кавказского эпоса, скьялдмор — «девы со щитом» скандинавских сказаний (см., например, сагу о Волсунгах) и пр. Мы брали везде только сюжеты и мотивы, которые говорят о народе женщин, о женщинах, живущих отдельно от мужчин, или о женщинах, господствующих над мужчинами.
История нашей легенды сводится в основном к постепенному накоплению материала, становящегося все более обширным и разнообразным. Истолкование данной легенды, начиная с античности, ограничивается вопросом, существовали или нет в исторической действительности эти амазонки в виде «народа женщин» либо хотя бы в виде народа, у которого женщины играли господствующую, а мужчины — подчиненную роль. Наряду со скептическими нотами, звучащими подчас в трактовке данного вопроса, взгляд, явно господствующий еще со Страбона, сводится к убеждению в полной исторической реальности амазонства, причем не только во втором, но и в первом варианте этой традиции. Убеждение это стойко держится на протяжении многих веков вплоть чуть ли не до наших дней, и отдельные исследования или экскурсы на эту тему имеют своей целью подтвердить этот тезис.
Скифия, по представлению Геродота
Вопрос о том, на каких основаниях, в силу каких причин или как возникли такие амазонские общества, в течение очень долгого времени почти совершенно не ставился. Лишь с конца XVIII в. возникает своеобразная трактовка данного вопроса в форме теории «восстания» женщин, причем теорию эту встречает неожиданный успех, удерживающийся даже во второй половине XIX в.
В новое время предположение о действительном историческом существовании амазонок имеет мало защитников, однако удовлетворительных интерпретаций самой легенды не появляется. Остается неудовлетворительная по части общей трактовки амазонской традиции указанная нами специальная литература, посвященная истолкованию античных версий этой традиции. Ничего приемлемого (мы не говорим об истолковании частных вопросов) не дает и общая литература по истории, литературе и искусству античности, нередко затрагивающая тему об амазонках. Но с того момента, как мы убеждаемся в том, что амазонская легенда не только принадлежит античному миру, но и распространена по всему свету, исследователь не может при постановке данной темы ограничить поле своего зрения лишь античным материалом. Действительное истолкование амазонской традиции должно обнять весь наличный материал, должны быть взяты все известные варианты этой легенды. Только путем основательного анализа всех этих вариантов, установления их филиации, выявления их основных мотивов, исследования развития самой легенды и пр. можно прийти к раскрытию ее происхождения и исторического смысла.
Это — сложная задача. В настоящем очерке мы ставили себе задачу проследить преимущественно литературную историю амазонской легенды и заодно собрать и представить ее разнообразные варианты.
Приложение третье. Краткий словарь терминов[2]
АГНИ-ЙОГА — йога огня, утверждает, что мысль человека является огненной (тонкоэнергетической) субстанцией.
АНТРОПОСОФИЯ — мистическое учение, по которому человек путем развития в нем скрытых энергетических возможностей способен достичь господства над природой.
АУРА (греч. — веяние) — энергетическая оболочка вокруг тела человека, выраженность и частотно-информационные характеристики которой зависят от психофизиологического состояния и духовного развития личности. При определенных условиях может быть частично видимой. Принимает участие в энергоинформационном обмене с окружающим пространством и находящимися в нем биологическими объектами.
БИОЛОКАЦИЯ — способ выявления внечувственно воспринимаемой информации в виде идеомоторных реакций. Синонимы: лозоходство, лозоискательство, биоиндикация, биодиагностика.
БИОПОЛЕ — совокупность физических полей, имеющихся вокруг живого организма и продуцируемых его органами и системами.
БИОЭНЕРГОТЕРАПИЯ — нетрадиционный метод лечения, основанный на управлении биополем, его коррекции.
ВИЗУАЛИЗАЦИЯ — мысленное вызывание образов.
ГОЛОГРАФИЯ — метод получения объемного изображения объекта, основанный на использовании свойства интерференции волн. Используется в технике для распознавания образов, кодирования информации и т. п.
ДИАГНОСТИКА ДИСТАНЦИОННАЯ — форма одностороннего телепатического контакта, характеризующаяся определенной направленностью информации на осуществляемый экстрасенсами запрос. Относится к наиболее простым формам телепатических контактов, в технологии которых используются энергетический фантом (воображаемый образ), фотография тестируемого лица, его графическое изображение или какой-то предмет-символ.
ДУША — согласно религиозным представлениям, духовная сущность человека. С энергоинформационных позиций — относительно самостоятельная частица вселенской энергии.
ЗОНА ГЕОПАТОГЕННАЯ — участок на поверхности земли, длительное пребывание на котором приводит к расстройству здоровья людей. С точки зрения экологии З.г. представляет собой локальную геофизическую аномалию интенсивного воздействия на живые организмы (человека, животных, растения), вызывающую отрицательный (при некоторых обстоятельствах положительный) эффект на жизнедеятельность.
ИНТРОСКОПИЯ — визуальное наблюдение объектов, явлений и процессов в теле человека с помощью различных методов. Этот термин употребляют и тогда, когда говорят о «мысленном» (паранормальном) видении.
ИНТУИЦИЯ — способность непосредственного постижения истины; знание, возникающее без осознания путей и условий его получения.
ЙОГА — название древнеиндийской религиозно-философской школы, дающей знания об осуществлении освобождения.
МЕДИТАЦИЯ — психическая активность личности, направленная на достижение углубленного сосредоточения.
МЕДИУМ — у последователей спиритизма посредник между людьми и миром потусторонних сущностей. В парапсихологии этот термин применяют по отношению к человеку, обладающему паранормальными способностями.
ПАРАПСИХОЛОГИЯ (греч . пара — возле, вне) — область знания, изучающая необычные явления человеческой психики (паранормальные явления), способы приема и передачи информации без использования обычных органов чувств, а также воздействие человека на физические объекты и явления действительности без посредства физических усилий.
ПОЛТЕРГЕЙСТ (нем . — домовой) — самопроизвольное перемещение предметов или их поломка без видимых на то причин, появление воды, огня, стуков, шорохов и т. п., не обусловленных рациональными физическими предпосылками. Некоторые предполагают, что в основе механизма, осуществляющего такого рода действия, лежат фрагменты энергоинформационных структур организмов, прекративших свое существование в физическом плане и проявляющих свою активность лишь при энергетической подпитке от молодых людей, обладающих избытком фантазии и энергии.
ПРАНА (санскр . — дыхание) — жизненная сила, общемировой процесс жизни или же жизненная энергия, поступающая из космоса и циркулирующая в организме.
ПРАНАЯМА — «удержание дыхания» — особые йогические упражнения, имеющие целью развить необычные телесные и психические силы организма.
ПРОСКОПИЯ — чувственное восприятие будущих событий в условиях, когда предсказание не может быть выведено из имеющейся информации или получено при полном отсутствии исходных сведений.
ПСИХОКИНЕЗ (ТЕЛЕКИНЕЗ) — воздействие человека на окружающие предметы посредством психической энергии, в том числе силой сосредоточенной мысли.
ПСИХОМЕТРИЯ — способность экстрасенса считывать с определенного предмета запечатлевшуюся на нем информацию о людях и событиях, с которыми он контактировал.
РЕТРОСКОПИЯ — способность экстрасенса видеть прошлые события и подробно их описывать.
ТЕЛЕПАТИЯ — экстрасенсорное восприятие мыслей и состояний другого человека, а также передача мыслей другому лицу на расстоянии.
ТЕЛЕПОРТАЦИЯ — мгновенное перемещение неживых и живых тел, в том числе и людей, на определенные расстояния.
ТРАНС (лат . — сквозь, через) — особое состояние сознания, практикуемое приверженцами различных религиозных культов. Глава Медитация в буддизме, состояние оракулов в момент изречения ими предсказаний, медиумов — в оккультизме. Этим же термином характеризуется состояние экстрасенса во время проявления им паранормальных способностей.
ФАНТОМ ЭНЕРГЕТИЧЕСКИЙ — энергоинформационная модель воображаемого образа.
ХИЛЕР — см. Экстрасенс.
ЦИГУН — обобщающее название созданных в Китае систем укрепления здоровья, основанных на умении управлять собственным сознанием и циркуляцией жизненной энергии — «ци».
ЭКСТРАСЕНС — человек, обладающий сверхчувственным восприятием, паранормальными способностями.
ЭНИОЛОГИЯ — область знания, представители которой стремятся объяснить все не признаваемые наукой аномалии с позиций энергоинформационного обмена в живой и неживой природе. Основывается на концепции существования космического информационного суперполя, связывающего все сущее во Вселенной и на Земле. Синоним эниологии — биоэнергоинформатика.
ЯСНОВИДЕНИЕ — внечувственное получение информации о событиях, происходящих в данное время и не доступных непосредственному чувственному восприятию.
Краткая библиография
Алексеева Л. История инакомыслия. «Хроника-пресс», 1984.
Аномалия // Научно-информационный вестник ИТАР — ТАСС и Ассоциации «Экология непознанного». М., 1993–1997.
Апарин Э. Амазонки на Кавказе. Сказания. // «Кавказский вестник», № 12, 1901.
Астрогор. Кармическая медицина. Энергетические вампиры. М., 1995.
Ацюкровский В. Общая эфиродинамика. М., 1990.
Бержье Ж., Повель Л. Утро магов. М., 1991.
Буржа Ж. Магия. Иерусалим.
Васильцов Н. Лечение биоэнергией. Воронеж, 1993.
Ватан, журнал. Феодосия, 1990–1992.
Винокуров И., Гуртовой Г. «Психотронная война». М., 1993.
Гальперин Я., Жданов О. Технология психологической самозащиты. М., 1997.
Гримак Л. Магия биополя. М., 1994.
Гринвелл Бонни. Энергия трансформации. Киев, 1996.
Гумилев Л. Древняя Русь и Великая степь. М., 1989.
Гущо Ю. Введение в энциклопедию здоровья и долголетия. Москва — Минск, 1993.
Доватур А. Народы нашей страны в «Истории» Геродота. М., 1982.
Дюличев В. Рассказы по истории Крыма. Симферополь, 1996.
Ельницкий Л. Знания древних о северных странах. М., 1961.
Ермоленко М. Предания и легенды о Кызы-хане. Нальчик, 1919.
Зигель Ф. Феномен НЛО. М., 1993.
Кандыба В. Чудеса и тайны всех времен. С.-Петербург, 1997.
Каримуллин А. Татары, этнос. 1988.
Кононов Ю., Кононова З. Ключ к тайнам жизни. Киев, 1996.
Косвен М. Амазонки. История легенды. // Советская этнография, № 2–3, 1947.
Латышева В. Известия древних писателей о Скифии. М., 1890–1906.
Лашков Ф. Шагин-Гирей — последний крымский хан. Симферополь, 1991.
Легенды Крыма. Симферополь, 1997.
Литвиненко А. Энергия пирамид. М., 1997.
Ляпунов И. Бриллиант биоэнергии. Обнинск, 1996.
Мисс-Хассэ. Сон и сновидения. Варшава, 1912.
Мэнли П. Холл. Магия белая и черная. Нальчик, 1994–1997.
Мюге С. Гипноз и биологическое поле. Джерси-Сити, США, 1984.
Мюге С. О теле и духе. Джерси-Сити, США, 1984.
Некрич А. Наказанные народы. «Хроника-пресс», Нью-Йорк, 1978.
Носов Н. Психология ангелов. М., 1995.
Рехтшафен Ст. Мастерская времени. Киев, 1997.
Ростовцев М. Скифия и Боспор (о женовластии — гл. 3 и 4). СПб., 1925.
Руденко А. Моя жена — колдунья Иванка. М., 1991.
Савельев И. Кармаэнергетические вампиры. Дубна, 1997.
Саган Карл. Драконы Эдема. М., 1986.
Сказки и легенды татар Крыма. Симферополь, 1936 — М., 1992.
Смирнов A. История и археология средневекового Крыма. М., 1958.
Смирнов В. Крымское ханство. СПб., 1887.
Татиевский А. Цвет и характер. М., 1995.
Технологии виртуальной реальности /Ассоциация «Экология непознанного». М., 1996.
Тихомиров М. Хрестоматия по истории СССР. М., 1969.
Тоненкова М. Услышь мой зов. О тайнах энергоинформационного обмена. Н. Новгород, 1996.
Тунманн. Крымское ханство. Симферополь, 1936.
Фомин Ю. Анатомия чудес. М., 1990.
Фомин Ю. Познание тайны. 1995.
Фомин Ю. Реальность невероятного. Свердловск, 1991.
Фомин Ю. Энциклопедия аномальных явлений. М., 1993.
Холодов Ю. Мозг в электромагнитных полях. М., 1982.
Черняев А. Орбитальные пульсации Земли. М., 1996.
Шульман С. Инопланетяне над Россией, 1985.
Alan W.Fisher, The Crimean Tatars, Hoover Institution Press, 1978.
Harold Sherman, How to make Extra Sensory Perception work for you. A Fawcett Crest Book, 1964.
Michael Drosnin, The Bible Code, Simon & Schuster, New York, 1997.
Richard Hittleman’s Yoga. A Bantam Book, 1971.
Shri Yogendra, Yoga, Bombay, 1947.
Thomas De Quincey, Revolt of the Tartars, Chicago, 1899.