1986 ru Е.Дмитриеваb10eaf59-ffd0-11e0-9959-47117d41cf4b love_contemporary Sveva Casati Modignani Disperatamente Giulia it Roland doc2fb, FictionBook Editor Release 2.6 2012-03-01 http://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=2901805OCR Pinta 9e722df7-6473-11e1-aac2-5924aae99221 2 Джулия / Пер. с ит. Е. Дмитриевой ЭКСМО-Пресс Москва 1999 5-04-002505-X

Ева Модиньяни

Джулия

Куда вернуться? В себя. Зарыться в беспросветную невыразимую боль и лежать неподвижно в этом убежище.

Коллет

Не совершая того, что хотим, мы сами создаем себя такими, какие мы есть.

Жан-Поль Сартр

Сегодня

Глава 1

Джулия любила сына Джорджо, чаек, свое писательское ремесло, снег, мужчину по имени Гермес, дедушку Убальдо и увядающие розы, но во сне она увидела только снег. Он падал и падал, наполняя сердце тихой радостью. Кто-то уверял ее однажды, что память преображает прошлое и, возвращая его в сновидениях, дает нам возможность испытать не испытанное доселе счастье, довершить недовершенные дела, простить непрощеных.

Она была в беспросветной тьме отчаяния, а за окном медленно и торжественно кружились снежинки. Вдруг пространство перед ней осветилось слепящим белым светом, и глазам стало больно, словно она смотрит на солнце. В порыве молодого неудержимого восторга она всем своим существом устремилась навстречу жизни – жизни, которой неведома смерть. Но свет тут же начал тускнеть, сгущаться и неожиданно превратился в усеянную трупами желтую, точно выжженную, гору. В одном из повернутых к ней мертвых лиц она узнала свое собственное и чуть не заплакала от отчаяния и боли. Понимая, что спит, она со страхом думала о пробуждении, потому что даже во сне знала: оно не принесет ей никакого облегчения.

Джулия открыла глаза. В окне синел рассвет. Замерзший нос – она в шутку называла его крайней точкой своих владений – лучше любого градусника определял температуру в комнате. Она вынула руки из-под пухового одеяла и с минуту лежала неподвижно, вспоминая зловещий сон, потом встала и потрогала батарею. Ледяная, черт бы ее побрал! Каждый год, несмотря на регулярные осенние проверки, отопление выходило из строя, причем, как нарочно, в самые холодные дни. Просто какой-то рок!

Она накинула халат, вышла из спальни, спустилась в подвал и отворила дверь в каморку, где висел отопительный агрегат немецкой фирмы «Вайлант» – «лучший из лучших». В отверстии белого эмалированного корпуса светился, к ее удивлению, голубой огонек, стрелка термостата замерла на установленной отметке, порядок, одним словом, а батареи холодные.

Поднявшись из подвала в кухню, Джулия взглянула на кварцевые часы над холодильником: ровно семь. В такую рань бесполезно звонить в центр обслуживания – там наверняка никого еще нет, а может, и не будет: ведь сегодня тридцать первое декабря, канун Нового года. «Все одно к одному», – подумала Джулия, притопывая окоченевшими ногами. Чтобы хоть немного согреться, она зажгла газовую плиту, все четыре конфорки. Холод в доме обострил чувство одиночества. Когда-то в этот день с ней был муж Лео, в прошлом году – Джорджо, а сегодня она одна в пустом безмолвном доме. Четырнадцатилетнего сына Джулия отпустила на рождественские каникулы в Англию, хотя ей очень хотелось поехать с ним в горы: его веселая неугомонность отвлекала бы ее от тяжелых мыслей.

В саду гнулись от ветра мокрые ветки деревьев, с улицы доносился шум машин, мчавшихся по залитому дождем асфальту, просторная кухня выглядела мрачной и неуютной в скупом свете пасмурного утра. Джулия провела рукой по волосам, убирая со лба непослушную прядь, и запахнула халат. Стало немного теплее, и она решила сварить кофе. Потом она сядет за свой роман – последнюю главу надо немного подработать. За пишущей машинкой Джулия забывала обо всем и, живя жизнью своих героев, чувствовала себя молодой и сильной. Работа была для нее лучшим утешением и лучшим лекарством. Работая, она не замечала, как бежит время.

Издалека до ее слуха донеслись беспорядочные хлопки петард – видно, какие-то ненормальные начали праздновать Новый год с утра пораньше. На плите заворчал кофейник, распространяя аромат хорошо поджаренных зерен. Джулия взяла фарфоровую чашку, наполнила ее до половины и, обхватив обеими руками, начала прихлебывать обжигающий горький кофе, наслаждаясь каждым глотком.

В широкое окно ей был виден сад с тоскующими по теплу рододендронами, азалиями и розами. День умирал, так и не успев родиться. Последний день года… А может, бытия? Может, завтра уже ничего не будет? Чувство одиночества охватило ее с новой силой. Внезапно взгляд ее упал на куст гортензии, который зеленел среди пожухлых цветов и, вопреки природе, собирался, похоже, цвести. «Молодчина!» – восхищенно подумала Джулия, глядя на полураспустившиеся бутоны. Ей-то уже не зацвести, это точно. И надеяться нечего.

Она ощущала себя точно в вакууме, отделенной непреодолимыми стенами от мира, живых людей, всего, что ей было дорого, даже от самой себя. Если бы Джорджо не уехал в Уэльс, все было бы совсем иначе, но его возрасту незнакомо чувство сострадания, оно возникает лишь на опыте собственной боли.

– Мамочка! – начал он зондировать почву еще в ноябре. – Ты отпустишь меня на каникулы к Матту в Суонси? – Он всегда называл ее мамочкой, когда хотел чего-нибудь добиться.

Он ездил туда прошлым летом на курсы английского языка и жил в семье молодых индусов, у которых было трое своих детей. Вернувшись в полном восторге, Джорджо только и мечтал о том, как бы снова побывать у этих милых гостеприимных людей.

– Значит, отдых в горах с любимой мамочкой кажется тебе не таким заманчивым? – спросила она сына с нежной иронией. – Жаль, он обошелся бы нам гораздо дешевле.

Неужели они с сыном обсуждали поездку в Уэльс всего месяц назад? Сейчас ей кажется, что с того дня прошла целая вечность. В ноябре Джулия чувствовала себя молодой, здоровой, полной сил. Она как раз начала новый роман и с головой ушла в жизнь своих персонажей, не зная еще, как это всегда с ней бывало, чем закончатся перипетии их судеб.

В кухне заметно потеплело. Глядя на запотевшее окно, Джулия улыбнулась, вспомнив, как маленький Джорджо однажды разрисовал его всякими непристойностями, и ей вдруг ужасно захотелось услышать его голос.

После нагретой газом кухни гостиная показалась Джулии просто ледяной. От обоев, имитирующих грубую каменную кладку, и даже от мягкого ковра цвета слоновой кости, покрывающего узорные плитки пола, веяло холодом. Джулия невольно взглянула на мраморный камин с двумя канделябрами и прямоугольным зеркалом в ореховой раме между ними и подумала, что не мешало бы его затопить. Потом села на один из двух цветастых диванчиков, надела очки и взяла со стеклянного столика телефонную книгу в бирюзовом кожаном переплете. На маленьком изящном будильнике было почти восемь, и Джулия не сомневалась, что Матту уже на ногах.

Ответила ей Салинда, чье тонкое красивое лицо Джулия видела лишь на фотографиях.

– Джорджо спит, – сказала она.

– Спит? – удивилась Джулия. – Он вчера поздно лег?

– Не очень, около полуночи. У детей была вечеринка.

Значит, сын без нее не унывает. Как хотелось ей в эту минуту попросить Салинду разбудить этого маленького бессердечного паршивца, вытащить из теплой постели, чтобы он понял, какой он эгоист!

Первый раз в жизни она так сердито подумала о сыне, такого с ней никогда еще не было. И тут же ее гнев обратился к Всевышнему: неужели он не может оторваться от своих дел и помочь ей? Разве не его обязанность помогать страждущим?

– Разбудить его? – вернул его на землю мягкий голос Салинды.

– Нет, не стоит, я просто хотела узнать, все ли у вас в порядке.

На самом деле ей хотелось пожаловаться Салинде на свое отчаяние, на холод, на то, что в этом старом доме она сейчас в полном одиночестве, что несколько дней назад под колесами машины погиб котенок, заплатив за стремление к свободе своей жизнью. Еще ей хотелось рассказать о беспощадном враге, который с ней поселился и с которым она вступила в схватку не на жизнь, а на смерть, о том, что сегодня, в канун Нового года, ей предстоит ехать в Модену на эксгумацию останков деда и она очень боится.

Но такой разговор вряд ли был бы уместен, поэтому Джулия вздохнула про себя и сказала как можно бодрее:

– В самом деле, я позвонила просто так.

– Когда Джорджо проснется, я скажу ему, чтобы он тебе перезвонил.

– Днем меня не будет, лучше я сама позвоню вам в полночь, чтобы поздравить с Новым годом. Привет Джорджо и еще раз спасибо.

Успев промерзнуть в гостиной до костей, она вернулась в теплую кухню. Подумала о деде и невольно улыбнулась. Как бы он сам отнесся к предстоящей сегодня церемонии? Она, сестра Изабелла и брат Бенни (под этим американизированным уменьшительным именем, похожим на собачью кличку, скрывалось мало популярное в наше время имя Бенито) получили от городского совета Модены официальные письма, подписанные самим мэром, в которых сообщалось, что для увековечения памяти героя Сопротивления Убальдо Милковича его останки будут перезахоронены в почетной стене колумбария.

Успеет ли мастер за это время починить отопление? Джулия бросила нервный взгляд на будильник: стрелки сдвинулись всего на пять минут. Впрочем, уже можно попробовать позвонить в центр обслуживания. Джулия сняла трубку и, поднеся ее к уху, услышала пронзительный свист. Она несколько раз нажала на рычаг, после чего появились частые гудки. Неужели Салинда там, в Уэльсе, не положила трубку? Несмотря на холод, лоб ее покрылся испариной. Она снова сняла трубку – теперь телефон молчал, как мертвый. Вслед за отоплением он тоже вышел из строя.

Джулия бросилась в спальню. Если она не сделает заказ до полдевятого, к ней уж точно сегодня никто не придет. Две одинаковые фарфоровые лампы под розовыми абажурами на двух одинаковых тумбочках по обеим сторонам кровати освещали мягким светом уютную комнату, в которой не было ничего лишнего. Единственным украшением спальни можно было считать пару антикварных кресел венецианской работы начала восемнадцатого века. На светло-серой стене висело деревянное распятие, а под ним миниатюрные гравюры девятнадцатого века в золоченых рамках с изображениями святых.

Поспешно одеваясь, Джулия демонстративно отвернулась от распятия: раз Бог забыл о ее существовании, то и ей до него нет никакого дела. В прихожей она сорвала с вешалки старую цигейковую шубу и, застегиваясь на ходу, выбежала из дома. Огибая лужи и лавируя между машинами, она перешла улицу Тьеполо и толкнула дверь бара, на которой был изображен телефонный диск.

Марокканец, вооруженный шваброй, старательно тер кафельный пол, затоптанный ранними посетителями. За кассой восседала молодая женщина, похожая на злую колдунью из сказки, и Джулия подошла к ней.

– Пожалуйста, один жетон, – попросила она и положила в блюдечко двести лир.

– Не работает, – невозмутимо заявила барменша, имея в виду телефон-автомат.

– Мне срочно нужно позвонить, – голос Джулии звучал взволнованно, почти с отчаянием.

Барменша посмотрела на нее с отвращением, как смотрят на неожиданно выползшее на свет насекомое.

– Не работает, – прошипела она с угрозой, гипнотизируя Джулию взглядом, как кобра перед броском.

Увидев за спиной барменши телефонный аппарат, Джулия спросила:

– А вашим мне нельзя воспользоваться?

– Только для сотрудников, – ответила та и занялась клиентами.

– Чертовы порядки! – не сдержалась Джулия. – Чертов город, чертова жизнь!

Барменша даже головы в ее сторону не повернула, зато в глазах марокканца она уловила понимание. Хлопнув дверью, Джулия выскочила на улицу и побежала на площадь Новелли. Она помнила, что в кондитерской, где Джорджо с одноклассниками тратили свои карманные деньги на мороженое, кока-колу и музыкальные автоматы, должен быть телефон-автомат, и не ошиблась: телефон был и даже работал. Она набрала номер центра обслуживания, но, услышав в трубке голос диспетчера, успела сказать лишь:

– Здравствуйте, вас беспокоит Джулия де Бласко, – после чего разрыдалась.

Стоя в закутке, отгороженном от зала ящиками с пивом, коробками с печеньем и спагетти, Джулия плакала о своей неудавшейся жизни, о распавшемся браке с Лео, плакала от обиды на сына, бросившего ее одну в новогоднюю ночь, и от жалости к дедушке Убальдо, которого ей так недоставало, от досады, что в доме холодно и не работает телефон, что она влюбилась в сорок лет, как глупая девчонка. А еще Джулия плакала потому, что и сама вышла из строя. Что-то в ней неожиданно испортилось, организм дал сбой. Маленькое уплотнение на груди, вырезанное месяц назад, оказалось совсем не безобидным, его клетки отличались способностью расти безостановочно, они были неуправляемы, как цепная реакция.

В этот неуютный декабрьский день, последний день уходящего года, Джулии было о чем поплакать, но главной причиной слез был обнаруженный у нее рак.

Глава 2

Гермес всегда просыпался сразу и, открыв глаза, чувствовал себя свежим, отдохнувшим, готовым начать новый день. Он был так устроен, что переход от сна к бодрствованию не требовал от него никаких дополнительных усилий: биологические ритмы в заданное время сами меняли режим работы, словно его организм наподобие хорошо отлаженного механизма был снабжен автоматическим переключателем.

Стрелки на светящемся циферблате будильника показывали без трех минут шесть, и Гермес, не дожидаясь, пока он зазвонит, протянул руку и нажал на кнопку. Рывком встав с постели, он подошел к окну, отдернул белую муслиновую занавеску и поднял жалюзи.

Было еще темно, и крыши старого Милана, на которые выходила его мансарда, блестели от дождя. Где-то вдалеке тоскливо выла собака, и его охватило чувство одиночества, как когда-то, в далеком беспризорном детстве.

Глубокий сон позволил на шесть часов забыть о том, что беспокоило и мучило его последнее время, и сейчас он снова вернулся мыслями к своей заботе, имя которой – Джулия. Накануне он решил, что скажет ей правду, но как трудно было это сделать! Безжалостный недуг настиг самого дорогого ему человека, и Гермес Корсини, выдающийся хирург, царь и бог итальянской онкологии, впервые в жизни потерял почву под ногами.

Они сидели вдвоем у горящего камина, пили шампанское и строили планы на будущее, когда Гермес как бы между прочим вдруг сказал:

– Придется провести курс радиотерапии.

Стараясь не глядеть ей в глаза, он потянулся к серебряному ведерку, вынул запотевшую бутылку и наполнил хрустальные бокалы.

Джулии показалось, что она летит в бездонную пропасть.

– Зачем? – спросила она. – Ты же говорил, что операция прошла хорошо, да я в самом деле хорошо себя чувствую.

Она не знала о результатах гистологического анализа, а Гермес знал и мучился уже несколько недель, боясь ей сказать.

– Лучше перестраховаться, – излишне бодро сказал он и улыбнулся с такой подкупающей искренностью, что Джулия сразу же заподозрила неладное.

– Понятно, – протянула она, хотя ей ничего не было понятно; ведь если ее дела плохи, почему Гермес заговорил об облучении только сейчас, спустя почти месяц?

Джулия уставилась в хрустальный бокал с шампанским, следя за поднимающимися кверху пузырьками воздуха. Ей нестерпимо захотелось закурить, чтобы побороть охватившее ее волнение.

– Что у меня? – слабым голосом спросила она.

Ей хотелось добавить: «Скажи честно!», но она раздумала.

Гермес начал что-то пространно объяснять, сыпать латинскими терминами и только одно слово никак не мог заставить себя произнести – карцинома.

Он все понял еще во время операции, когда, сделав глубокий надрез скальпелем, обнаружил под жировым слоем ткани твердый, как камень, узел сероватого цвета с белыми прожилками. Он и внешне был похож на обточенный водой речной камень. Цвет и плотность этого узла были настолько характерными, что Гермес сразу же покрылся холодным потом.

В эту секунду он забыл, что он хирург: перед ним на операционном столе лежала любимая женщина, и в ее, а не в чьей-то другой груди он обнаружил опасную опухоль. Пытаясь себя успокоить, он начал припоминать случаи из своей практики, когда ошибался в диагнозе. Кто это говорил, что, не веря в чудеса, нельзя быть реалистом? Ради своей любви он научится верить в чудеса, иначе ему не спасти ту, которая дороже всех на свете. И пусть этот монстр не надеется на победу – Гермес сделает все возможное и даже невозможное, чтобы из этой смертельной схватки победительницей вышла Джулия.

Все случилось внезапно, после их короткой поездки в Париж. Гермесу вспомнился номер отеля «Бель Арс» в университетском квартале с обоями в цветочек, железными кроватями и пуховыми одеялами, слишком жаркими для их разгоряченных любовью тел. Он ласкал ее упругую грудь, и вдруг пальцы натолкнулись на уплотнение. Словно делая запись в истории болезни, он определил про себя ее местонахождение: «Нижний внутренний квадрат правой молочной железы в непосредственной близости от молочного протока». Всегда спокойный, уравновешенный Гермес растерялся. С ним, хирургом, ученым, мужественным привлекательным мужчиной, такое произошло впервые в жизни.

– Я не сделал тебе больно? – спросил он Джулию.

– Нет, нисколько, а что?

– Да нет, ничего.

– В тебе проснулся медик? – шутливо спросила она. – Что там обнаружил у меня знаменитый хирург? – И она, отведя его пальцы, пощупала свою грудь. – По-моему, все нормально.

Ее уверенность на какую-то долю секунды передалась и ему.

– Вот и слава Богу, мне просто показалось.

Профессор с мировой известностью, авторитет из авторитетов, которого уважали коллеги и боготворили пациенты, сейчас не был похож на самого себя. Обычно твердый непроницаемый взгляд выражал растерянность, чувственные волевые губы были скорбно сжаты, улыбка исчезла с лица.

– А что все-таки тебе показалось? – спросила Джулия.

С улицы послышались звуки шарманки, и оба невольно замолчали, прислушиваясь к незатейливой танцевальной мелодии.

– Показалось, что нащупал уплотнение, похожее на кисту, – как можно спокойнее объяснил он. – Разве ты не знаешь, что почти все средиземноморские женщины страдают кистозными заболеваниями молочной железы?

– Никогда этим не интересовалась, да и о себе никогда не думала, как о представительнице какой-то определенной географической зоны. Что за глупости определять людей по этническому или территориальному признаку! А впрочем, я ничего не боюсь, пока у меня есть ты. Если со мной что-нибудь случится, ты меня обязательно вылечишь, правда?

Маммография подтвердила его опасения. На полученном снимке ясно было видно затемнение именно в том месте, где Гермес нащупал узел. Теперь надо было ждать результатов биопсии. Дни проходили мучительно медленно, и вот, наконец, пришел ответ из лаборатории: «Реакция положительная. Обнаружены злокачественные новообразования».

У Гермеса не было оснований не верить этому убийственному приговору. Ошибок при микроскопическом исследовании тканей, взятых с помощью шприца из вызывающих подозрения опухолей, не бывает.

– Скажи честно, у меня рак? – спросила тогда Джулия и посмотрела Гермесу прямо в глаза.

– Чтобы сказать честно, я должен разрезать твою грудь и собственными глазами посмотреть, что там внутри, – ответил ей Гермес.

Он объяснил Джулии, что удалит узел, потом стянет кожу и сошьет. Грудь станет немного меньше, но это совсем не будет заметно, потому что ее грудки и так маленькие, как у девочки.

В день операции, когда Гермес ехал в клинику, ярко светило солнце. Казалось, снова наступило бабье лето. Гермес с несвойственным ему прежде суеверным чувством подумал, что погода подает ему добрый знак.

– Ну, ты готова? – бодро спросил он, входя в палату к Джулии и ставя пунцовые розы на длинных стеблях в вазу возле кровати.

Она улыбнулась ему доверчивой улыбкой.

– Готова.

Джулия безгранично верила опыту и знаниям Гермеса, поэтому не испытывала перед операцией ни малейшего страха.

– С тобой я ничего не боюсь, – добавила она.

– Я с тобой тоже, – улыбнулся он.

Вошла медсестра и сделала ей укол.

– Зачем это? – удивилась Джулия.

– Чтобы вы успокоились и лучше перенесли анестезию.

– Я и так спокойна.

Гермес помог ей переодеться в короткий белый халатик, натянул на ноги полотняные бахилы, проверил, снят ли с ногтей лак, напомнил, чтобы кольца и цепочки Джулия оставила в палате. Пока медсестра везла ее в операционный блок, он шел рядом с каталкой, держа Джулию за руку.

Анестезиолог ввел ей наркоз и велел считать от ста по нисходящей. Девяносто семь было последним числом, которое она сумела выговорить, погружаясь в бездну небытия. Дыхание ее стало незаметным. Она уснула.

Впервые перед Гермесом на операционном столе лежала не просто больная, а любимая женщина, которая ему, уже зрелому сорокапятилетнему мужчине, подарила неожиданное огромное счастье. Ему захотелось убежать, отказаться оперировать, но он взял себя в руки.

Пора было начинать. В головах Джулии и сбоку от Гермеса стоял анестезиолог, следящий по мониторам за показаниями давления. Напротив Гермеса был наготове его помощник Франко Ринальдо, талантливый и честолюбивый молодой хирург. Хирургическая сестра, стоящая напротив анестезиолога, внимательно смотрела на шефа, готовая по первому же его требованию подать инструмент. Собранные и сосредоточенные, все хранили молчание и ждали сигнала, чтобы приняться за работу.

Сигнал подал анестезиолог. Он кивнул помощнику, и тот, в свою очередь, посмотрел на Гермеса.

– Все готово, – доложил он.

Гермес протянул руку, и хирургическая сестра вложила в нее скальпель.

Привычным уверенным движением Гермес сделал глубокий надрез и уже через несколько секунд увидел камнеобразный узел – беспощадного врага, захватчика, на этот раз выбравшего Джулию. Несколько ловких движений – и вырезанная опухоль у него в руке. Он передал ее сестре, чтобы та отнесла в лабораторию для анализа. Результат будет готов через десять минут, а пока он проверит, хорошо ли сделана резекция. Лучше перестраховаться, чтобы быть уверенным, что все чисто.

– Давление? – Голос его, как всегда во время операции, звучал уверенно.

– Сто двадцать, – ответил анестезиолог.

В операционной наступила тишина. Люди, работающие здесь, привыкли воевать с опасным врагом молча.

Он уже накладывал последний шов, когда из лаборатории принесли результат анализа. Плохой результат. Монстр угрожал Джулии, ему, их общему будущему. «Мы с тобой поборемся, – сказал ему про себя Гермес, – не надейся, что нас так легко одолеть».

Между тем он приступил ко второй части операции. Теперь ему надо было вычистить подмышечную полость, чтобы раковые клетки не распространились дальше по лимфатическим каналам. Он сделал разрез сверху вниз, раздвинул края кожной ткани и стал осторожно продвигаться, обходя кровеносные сосуды, мышечные узлы и нервные окончания. Работая, он думал, что со временем шов совсем не будет заметен, он спрячется под волосами подмышечной впадины. Наконец он добрался до лимфатических узлов и начал удалять их. Если анализ и этих тканей даст положительный результат, тогда их дела совсем плохи. Передавая медсестре очередной материал для лаборатории, Гермес помолился про себя. Он попросил Бога, чтобы результат, который будет готов через несколько дней, оказался отрицательным.

Когда Джулия проснулась, Гермес снова был рядом.

– Ну, что там было? – спросила она, невольно кладя руку на обложенную льдом грудь. Дренажную трубку под мышкой она не заметила, поскольку боль в груди была сильнее.

– Одна маленькая штучка. Я ее вырезал.

– Нехорошая штучка?

– Какая тебе разница? Все равно ее больше нет.

Когда к нему приходили пациентки с едва заметными уплотнениями молочной железы, он каждый раз надеялся, что удастся провести курс лечения и избежать ампутации груди. Но когда он вскрывал узелок даже меньше сантиметра, нередко оказывалось, что он уже поражен смертоносными клетками, которые могли незаметно развиваться в течение пяти, восьми, даже десяти лет. Когда же наконец этот всемогущий враг будет побежден?

– Я умру? – спокойно спросила Джулия.

– Ты поправишься, – ответил он, думая одновременно, что если микроскопический анализ лимфатических тканей будет положительным, придется назначить облучение.

Когда через несколько дней выяснилось, что карцинома еще не успела дать метастазы и злокачественные клетки не затронули лимфатические протоки, Гермес вздохнул с облегчением, хотя не был уверен до конца, что курс радиотерапии не нужен. Прошел месяц после операции, и он, наконец, решился.

Гермес вошел в ванную, встал под душ и открыл кран. Горячая вода хлынула на его тело обжигающим потоком, и он почувствовал прилив сил. Сегодня в последний день года у него полно работы. Раньше он всегда просыпался в хорошем настроении, радуясь предстоящим операциям, лекциям, выступлениям на конференциях. Все это доставляло ему глубокое удовлетворение, потому что он любил свою профессию. Сколько Гермес себя помнил, он мечтал о карьере врача, и ему пришлось приложить много труда, чтобы свою мечту осуществить. Упорство, воля, ум и талант были его верными помощниками.

С тех пор, как он обнаружил у Джулии опухоль, его пробуждения стали грустными. Операционная, куда он всегда входил, как в храм, перестала внушать ему священный трепет.

В кухне уже хозяйничала шестидесятилетняя служанка Эрсилия – симпатичная добродушная женщина, иногда ворчавшая на Гермеса с напускной суровостью. Она уже сварила кофе и теперь выжимала из апельсина сок. Эрсилия гордилась тем, что работает у знаменитого профессора, и старалась во всем ему угодить.

– Как спали, профессор? – спросила она, когда Гермес, поздоровавшись, вошел в кухню.

– Нормально, – ответил он, наливая себе в чашку дымящийся черный кофе.

Раздался телефонный звонок. Эрсилия вопросительно взглянула на хозяина и сняла трубку.

– Я подойду, – сказал Гермес, уверенный, что в семь утра ему могут звонить лишь из больницы.

– Это бригадир Карузо, – зажав рукой трубку, сообщила служанка.

Пять лет назад Гермес спас жизнь его жене, и с тех пор бригадир Кармине Карузо из Главного уголовного розыска испытывал к знаменитому хирургу благодарные чувства. Он присылал ему на Пасху поздравительные открытки, на Рождество – бутылку выдержанного вина, в день рождения, дату которого ему каким-то образом удалось узнать, в доме Гермеса появлялось какое-нибудь диковинное растение в горшке. Иногда Карузо обращался к мировому светиле за консультацией, но никогда не позволял себе беспокоить его в такой ранний час.

– Сказать, что вы еще спите? – прошептала Эрсилия.

– Нет, дайте трубку, – дожевывая кусок круассана, сказал Гермес. – Что случилось, Карузо? – Его первой мыслью было, что у сыщика опять заболела жена.

– Простите, ради Бога, профессор, что осмелился беспокоить вас в такое время, – на одном дыхании выговорил Карузо, – но я должен предупредить вас о надвигающейся опасности. – Голос его дрожал от волнения.

– Какой опасности? – удивился Гермес. – Объясните, я ничего не понимаю.

В трубке слышался неясный шум, автомобильные гудки – бригадир скорее всего звонил из уличного автомата.

– Я слушаю вас, Карузо, – настойчиво сказал Гермес, все еще не веря, что сыщик не шутит.

– Кое-кто хочет вас обвинить… вы слышите меня? – Там, откуда он звонил, выла сирена «Скорой помощи», и ему снова пришлось сделать паузу.

– В чем же меня обвиняют? И кто? – пораженный до глубины души, спросил Гермес.

– Я не знаю, потому что не видел самого дела, а только слышал кое-какие разговоры. Одно мне ясно: кто-то под вас копает. По закону я не имею права разглашать профессиональные тайны, но вы столько для меня сделали, я перед вами в неоплатном долгу, и сейчас такой момент, когда и у меня есть возможность помочь вам. Послушайте моего совета, исчезните на время! С минуты на минуту будет выписан ордер на ваш арест. Вас не должно быть ни дома, ни в клинике, вы меня поняли?

– Но почему?

– Сейчас не время задавать вопросы, – ответил Карузо, – я сказал вам все, что мне известно. Вы должны исчезнуть как можно скорее. Легче защищаться, будучи на свободе, чем сидя за решеткой. Постараюсь разузнать, в чем вас обвиняют. Позвоните мне сами сегодня вечером.

В трубке послышались частые гудки. Гермес перевел взгляд на свой недоеденный круассан, словно надеялся получить от него какие-то объяснения.

– Вы думаете, это правда? – спросила Эрсилия, которая слышала громкий голос бригадира и была потрясена не меньше своего хозяина.

– Я думаю, он свихнулся, – ответил ей Гермес, который никак иначе не мог объяснить звонок бригадира.

В самом деле, сколько он ни размышлял, но даже приблизительно не мог себе представить, в чем же он нарушил закон. «Глупость какая-то!» – подумал Гермес и переключился мыслями на Джулию. Он набрал ее номер. В трубке раздались частые гудки. «С кем это она разговаривает с утра пораньше?» – удивился Гермес, но тут же вспомнил, что Джулия имеет привычку класть трубку рядом с аппаратом, когда не хочет, чтобы ее беспокоили.

Глава 3

После Пьяченцы, когда автострада снова расширилась, Джулия, как обычно, заняла свободный правый ряд. Италия – страна гонщиков, здесь каждый воображает себя пилотом «Формулы-1», а потому уважающие себя итальянцы считают ниже своего достоинства ездить в крайнем правом ряду, который известный писатель Лука Гольдони окрестил позорным. Джулия же, напротив, предпочитала именно его, называя про себя «мыслительным».

Сидя за рулем своего зеленого «Мерседеса» 1972 года выпуска – он был ровесником ее сына Джордисо, – Джулия ехала не спеша, думая о своем романе. Читатели любили ее книги, а высоколобые критики либо замалчивали, либо называли развлекательным чтивом. У Джулии на их счет тоже было свое мнение. «Если литературный критик, – считала она, – то обязательно дурак».

Она невольно улыбнулась, забыв на время о своих проблемах. Снова пошел мелкий дождь, и Джулия включила «дворники». Их ритмичное монотонное движение по лобовому стеклу успокаивало, и Джулия уже почти без страха думала об ожидающей ее через час процедуре эксгумации останков деда. Брат Бенни и сестра Изабелла, конечно же, отказались ехать, так что она, как всегда, оказалась одна. Вместе было бы не так тяжело.

– Ты же прекрасно знаешь, радость моя, – сказала ей Изабелла, – я до смерти боюсь таких вещей.

Для Джулии страшнее был невидимый враг, поселившийся в ее теле, враг, которого она после операции считала побежденным, но, видно, ошиблась, раз Гермес решил прибегнуть к облучению.

– Он ведь и твой дед, – напомнила Джулия.

– Ну, конечно, и в другой день я, может быть, и поехала бы, – горячо защищалась Изабелла, – но ты сама подумай, разве это не идиотизм, устраивать такое под Новый год?

Изабелла была богачкой и снобкой. Каждое ее движение, интонация, взгляд были отработаны, а потому фальшивы. Чего стоило одно только ее обращение «радость моя!».

– Под Пасху, по-твоему, было бы лучше? – не удержалась Джулия.

– Брось свои колкости! Ты отлично знаешь, что тридцать первого мы с детьми всегда уезжаем в Кортина д'Ампеццо. Альбериго уже заказал гостиницу, маскарадные костюмы для новогодней ночи, представляешь, что будет, если я не поеду?

Джулия слушала сестру вполуха. «Сейчас она скажет, – с тоской подумала она, – что Альбериго заказал номер в «Поста» на третьем этаже, что у них уже есть приглашение на виллу «Белла» от Клары Аньелли, что там будут и Нуволетти».

– Знаешь, – услышала она через секунду, – Альбериго заказал номер в отеле «Поста» на третьем этаже, а в воскресенье, – и она посмотрела на сестру так, словно хотела ее удивить, – мы уже приглашены на виллу «Белла». Клара и Нуволетти нас ждут к обеду.

Изабелла выбрала себе в мужья оптовика, торговавшего рыбой. Альбериго Соди, так его звали, был хитрым и расчетливым дельцом, поэтому смог одержать верх над конкурентами и разбогатеть. По мере роста материального благополучия росло и стремление Изабеллы стать светской дамой. Вместо того чтобы спокойно жить со своим рыбным королем, она суетилась, больше всего на свете мечтая попасть в высшее общество.

– И вообще, радость моя, – манерно добавила она, – давай начистоту. Он больше был твоим дедом, чем нашим с Бенни, поэтому если уж кому-то из нас обязательно надо присутствовать на такой малоприятной процедуре, как выкапывание покойника, то в первую очередь – тебе. Это не только мое мнение, но и мнение Бенни. В данном случае я говорю и от его имени.

Ну вот она и открыла карты. Почему так получается, что все вокруг считают, будто имеют право решать за нее? Почему она должна быть в ответе за все, что происходит? Признайся она им, что у нее рак, они и в этом случае дали бы ей понять, что она сама в этом виновата.

Лео, ее муж, решал, пора или не пора заводить ребенка; Джорджо, ее сын, решает, где и как проводить каникулы, теперь Бенни с Изабеллой решили, кому представлять семью на перезахоронении деда. Она не отказывалась ехать, больше того, она считала, что просто обязана поехать в Модену, но это ее выбор, ее решение, и они не имеют права ей указывать! А может, она и вправду сама во всем виновата? Иначе, как объяснить, что близкие, которым сам Бог велел ее любить и жалеть, вытирают об нее ноги?

– Что-что? – переспросила она. – Больше моим дедом, чем вашим? Это как же понимать?

– А так! Ты всегда была его любимицей. К нам он относился с полным равнодушием. А про Бенни дед вообще говорил, что тот достоин своего имени: весь, мол, в своего папашу-фашиста. Это как же надо было не любить нашего отца, чтобы говорить о нем такое! Зато ты одной с ним породы, тебя он признавал, хотя и предпочел бы, чтобы ты родилась мальчиком. Бенни, значит, его не устраивал, а внучка по имени Джорджо – это было в самый раз, то, что надо! Даже вспоминать не хочется. Дед дарил тебе подарки, брал к себе в Модену, а нас он просто знать не хотел.

«Двадцать лет прошло, как умер дедушка, – ужаснулась про себя Джулия, – а их до сих пор гложет ревность к старому вояке, который любил меня больше, чем их».

– Ну и ну! – Джулия развела руками.

– Извини, радость моя, я не хотела тебя обидеть, но что было, то было. Между нами говоря, второго такого бабника поискать надо. Дедушка Убальдо не признавал никаких приличий. Ты разве забыла, как он умер? Из-за его постыдной смерти чуть не распался мой брак с Альбериго.

С годами обстоятельства смерти деда стали казаться Джулии даже забавными.

– Может быть, не будем об этом? – спросила она сестру.

– Ты права, не стоит ворошить прошлое, – согласилась Изабелла. – Кстати, ты должна купить платок.

– Какой платок? – не поняла Джулия.

– Полотняный платок, саван, в который завернут дедушкины кости, прежде, чем положить их в специальный ящик. Так положено.

Джулия удивилась, откуда Изабелла, боявшаяся покойников, как огня, знала такие вещи.

– И где же продают такие платки? – спросила она сестру. – Наверное, в магазине похоронных принадлежностей? Только я не знаю ни одного такого…

– Об этом не беспокойся, – перебила ее Изабелла. – Я закажу платок белошвейке. Надо будет купить самого лучшего полотна и сказать ей, чтобы швы отделала мережкой, так будет наряднее.

– И еще пусть вышьет инициалы, – сострила Джулия.

– Об этом я не подумала, – не заметив насмешки в тоне младшей сестры, спохватилась Изабелла, – хорошо, что напомнила.

Сейчас платок лежал рядом с Джулией на сиденье «Мерседеса», завернутый в тонкую папиросную бумагу ослепительной белизны и перевязанный черной блестящей ленточкой. Белошвейка и мережку успела сделать, и две буквы вышила: «У» и «М», что должно было означать Убальдо Милкович. «Если ты где-то есть, – мысленно обратилась она к горячо любимому дедушке Убальдо, – полюбуйся, какой цирк устроили тебе благовоспитанные отпрыски благородного учителя де Бласко. Смех да и только!»

Ее охватила нежность к старику, и она вспомнила его любимую песню:

Банальные, чуть слащавые слова, таких песен на свете сколько угодно, но эта брала за душу своей простой и удивительно искренней мелодией. Как там поется? Красота увядающих роз или аромат? Джулия вдруг заволновалась, что забыла слова. Она вся напряглась, пытаясь вспомнить дедушкин голос, когда он напевал ей эту песню. Ее охватили и радость, и грусть одновременно, она снова превратилась в маленькую девочку, которая представляла себе берег моря, сад, наполненный ароматами цветов, бархатное ночное небо, расцвеченное разноцветными огнями фейерверка, и эти картины сопровождала одна и та же мелодия, простая и нежная, как колыбельная.

Дедушка ей много всего рассказал, да и сама она рано пристрастилась к чтению, однако своим писательским мастерством она обязана не книгам, а этой неприхотливой песенке, заставлявшей ее фантазию уноситься в головокружительные дали.

Она остановилась, чтобы купить розы – их глубокий пурпурный цвет был таким насыщенным, что казался бездонным, почти черным. Положив цветы рядом с «подарком» Изабеллы, она поехала дальше.

Неожиданно горячие слезы хлынули у нее из глаз, мешая видеть дорогу. Это были слезы по безвозвратной молодости, но в них было больше счастья, чем грусти. Сейчас она плакала совсем иначе, чем несколько часов назад, когда металась по улицам в поисках телефона-автомата и готова была рассказать о своих несчастьях диспетчеру из центра обслуживания.

Когда она уезжала в Модену, батареи в доме уже грелись, телефон работал, а техник радостно улыбался знаменитой «живой» писательнице, книги которой он так любит читать. Он никогда не думал, что будет «вот так, запросто с ней разговаривать», теперь он всем расскажет, что познакомился с Джулией де Бласко! Техник был так искренен в своем восторге, что Джулия развеселилась, но где-то в глубине ее души оставался очаг страдания, темный, невыразимый, глухой.

Сейчас она пробовала разобраться в том, что с ней происходит, и поняла, что не правда ее пугает; какой бы суровой она ни была, с нею можно справиться, ведь пытается же Гермес справиться с ее болезнью! Скорее она боится самого страха, того панического страха, который охватывает каждого, кто подозревает, что заболевает раком, этой чумой наших дней. Или что уже заболел. Этот страх не знает различий между людьми, он равнодушен к их расам, культурам, общественному положению, материальным возможностям. Он терроризирует всех без исключения.

«Зачем же тогда лечиться, если все равно умрешь от страха?» – подумала Джулия и улыбнулась, поняв, что одержала первую маленькую победу над ненавистным врагом. Вынув носовой платок, она вытерла слезы и увидела указатель на Модену.

Джулия припарковала свой «Мерседес» у ограды. На площади перед кладбищем Сан-Катальдо одиноко стоял старенький «Фиат-500», да еще несколько мотороллеров и велосипедов. Наплыв посетителей бывает в первых числах ноября, когда в день поминовения усопших родственники приходят на могилы своих близких. Сейчас же на кладбище, если можно так выразиться, наступил мертвый сезон: живые разъехались на длинные рождественские каникулы.

Дождь перешел в мокрый снег, который уже валил хлопьями. Джулия, ежась от холода, подняла воротник своего мехового жакета и быстрым шагом направилась к конторе. В одной руке она несла кокетливо завернутый саван, а в другой бархатистые пурпурные розы.

– Они уже начали, – любезно улыбнувшись, сказала Джулии служительница и подробно объяснила, как пройти к могиле.

Дрожа от холода, Джулия пошла по дорожке, которая вывела ее к могиле деда. Рядом с могильщиками стоял всего один человек. Его фигура в безупречно сшитом темном пальто контрастно выделялась на фоне побеленных снегом соседних могил. Гроб уже был поднят из могилы, и вокруг него суетились двое парней с крестьянскими лицами. Человек, которого она заметила вначале, повернулся и направился к ней навстречу. У него тоже было простое лицо, хотя стиль одежды и манеры выдавали в нем человека из общества.

– Добро пожаловать в Модену, Джулия, – ласково сказал этот человек и приподнял шляпу, открыв серебро густой шевелюры.

Джулия протянула руку, но он наклонился к ее щеке и поцеловал. Когда он улыбнулся, Джулия еще раз отметила про себя необычное сочетание аристократических манер и деревенской простоты его лица.

– Никак не ожидала вас здесь встретить, господин депутат, – сказала Джулия. – Вас привело сюда общее с дедом военное прошлое?

– Не только. Я был глубоко привязан к твоему деду.

У него был сильный низкий голос и очень отчетливая дикция, свойственная ораторам, привыкшим не только говорить с трибуны, но и убеждать аудиторию. Слегка коснувшись локтя Джулии, он подвел ее поближе к могиле деда.

Впервые в жизни судьба проявила к ней благосклонность и не оставила одну в такую трудную минуту. Хотя, похоже, что-то она напутала и послала ей в поддержку явно не того. Да, Джулия совсем не была уверена, что депутат парламента Армандо Дзани, сумевший с годами отлично приспособиться к постоянно меняющимся направлениям в политике, именно тот человек, которому положено присутствовать при эксгумации останков такого романтика, смельчака, обманщика и при том джентльмена, каким был при жизни ее дед.

Глава 4

На душе у Гермеса было неспокойно, он сам не понимал, почему. В мыслях царил сумбур, он спрашивал себя, кому и когда мог причинить зло, перед кем провинился, но не находил ответа. Верная служанка Эрсилия до слез жалела сейчас своего дорогого профессора, но помочь ему ничем не могла.

Телефон Джулии был постоянно занят. Чувствуя потребность с кем-нибудь посоветоваться, Гермес набрал номер Елены Диониси, своего адвоката. Ему ответил молодой женский голос.

– Синьора адвокат дома нет, – объяснила домработница, судя по акценту, вьетнамка или таиландка. – А ты кто?

Он хотел в сердцах бросить трубку, но взял себя в руки и ответил внятными короткими фразами, чтобы девушка могла его понять:

– Я друг. Хочу поговорить с синьорой. Где она?

– Твоя не может поговорить! – услышал он невозмутимый ответ.

– Почему?

– Синьора улетал на самолет.

Девушка говорила медленно, с длинными паузами, словно у нее в запасе была целая вечность, а может, на нее так действовала нетерпеливая напористость Гермеса.

– Она не оставила свои координаты?

– Не понимаю.

– Когда она вернется?

– Не знаю. Твоя звонить в контору. Там говорят все.

Девушка ничего не знала, да и знать не могла – ее дело было убираться в квартире адвоката Елены Диониси, и все. Гермес вспомнил, что его мать тоже ходила по домам убираться. Тогда это был рабский труд, приходилось гнуть спину с утра до вечера за сущие гроши.

Раньше девяти звонить в адвокатскую контору было бесполезно, там еще никого нет. Гермес снова набрал номер Джулии: в трубке по-прежнему слышались короткие гудки.

В клинику он опоздал на несколько минут, такого с ним прежде никогда не случалось. На утро он назначил две операции, и его помощники, анестезиолог, хирургическая сестра и остальной персонал уже ждали его на своих местах, готовые к работе. Гермес, поспешно переодеваясь и моясь, подставляя руки сестре, чтобы та натянула ему перчатки, думал только о предстоящих операциях, забыв и о Джулии, и о звонке бригадира Карузо. Работа хирурга требует полного спокойствия и максимальной концентрации.

Закончил он в два. Первая операция была несложной и заняла чуть больше часа. Второй пациент доставил ему больше хлопот. Опухоль в желудке оказалась куда обширней, чем на снимке, и ему пришлось повозиться, чтобы ее убрать. Выходя из операционного блока, он прокрутил в голове весь ход второй операции и остался собой доволен: кажется, все сделал правильно.

Занятый своими мыслями, он чуть не столкнулся со старшей сестрой Ниллой, которая спешила к нему навстречу. Она была очень взволнована, даже испугана, и это удивило Гермеса.

Эта маленькая хрупкая женщина обладала невероятной работоспособностью. Отлично зная свое дело, она никого не боялась – ни Бога, ни дьявола, а уж тем более вышестоящего начальства.

– К вам двое, – сказала она с непонятной трагической интонацией.

– Что они хотят?

– Они из полиции.

Гермес невольно вспомнил слова бригадира Карузо: «Вас не должно быть ни дома, ни в клинике, вы меня поняли?» А впрочем, может, оно и к лучшему. Он-то знает, что ни в чем не виноват, так пусть уж этот бред скорее закончится.

Направляясь к двум полицейским в штатском, поджидавшим его в конце коридора, он даже почувствовал облегчение.

– Профессор Гермес Корсини? – вежливо спросил его один из них, немолодой, элегантно одетый, совсем не похожий на сыщика.

– Да, это я, – спокойно ответил Гермес и протянул руку, чтобы поздороваться или получить от стража порядка повестку, которая прояснила бы ему суть недоразумения.

Вместо этого на его запястье защелкнулся браслет наручников.

– Мне очень жаль, господин профессор, – почти извиняющимся голосом сказал полицейский, – но мы вынуждены вас арестовать.

Глава 5

Полусгнивший гроб чернел на припорошенной снегом земле, напоминая размокшую картонную коробку. Могильщики легко поддели лопатами крышку, и та начала приподниматься. Мысль о трупе, который постепенно разлагается в земле, превращаясь в голый скелет, вызвала у Джулии содрогание, и прежде, чем крышка, разваливаясь на куски, съехала в сторону, она подумала: «Хоть бы там ничего не было!» В эту минуту ей хотелось верить, что, умирая, человек исчезает, а его душа вместе с душами всех, кто жил на земле, парит в воздухе, как бабочка или невесомая снежинка.

– Тебе совсем необязательно на это смотреть, – сказал Армандо Дзани и повернул ее за плечи к себе.

В черных, как агат, глазах депутата тоже мелькнул страх. На вид ему было не больше пятидесяти, на самом же деле – на десять лет больше. «Величие смерти в ее тайне», – подумал он, боясь встречи с извечным врагом, который и над ним неминуемо одержит победу. Когда? Это уже вопрос времени.

Джулия опустила глаза, но через секунду, собравшись с силами, решила взглянуть в лицо смерти. Могильщики в перчатках очищали скребками кости и складывали их в ящик, предварительно застеленный платком, о котором позаботилась Изабелла. Джулия сама удивилась, что не испытывает ни страха, ни отвращения. Глядя на кости дедушки Убальдо, она думала о том, как энергия человеческой жизни питает землю, чтобы вновь возродиться, дав уже иные всходы. Один старый африканец сказал когда-то, что человеку никогда не перерасти собственных костей. Это значит, что рано или поздно он все равно умрет, но его кости, брошенные, как зерна, в землю, прорастут новой жизнью, и все начнется сначала.

– Ну вот и все, – с облегчением сказал Армандо Дзани и взглянул на Джулию, которая стояла не шевелясь со своим букетом в руках. Пунцовые розы горели кровавым пятном на фоне безрадостного кладбищенского пейзажа.

Один из могильщиков поднял ящик, и все двинулись к колумбарию, находившемуся в конце центральной аллеи. По дороге этот парень поскользнулся на мокрой земле и чуть не упал. Сделав умопомрачительный пируэт, он все-таки удержался на ногах и не выпустил из рук своего груза. Армандо Дзани похолодел, представив себе рассыпанные по снегу кости своего боевого товарища, партизана по кличке Филин, Джулия же чуть не рассмеялась.

«Дедушка в своем репертуаре, – подумала она, – он любил всех смешить и дурачить». Его смерть в объятиях любвеобильной Марии Луиджи Ранкати Паллавичини, каковой оказалась строгая вдовствующая начальница учителя Витторио де Бласко, завершила череду шутливых розыгрышей, на которые Убальдо Милкович был горазд при жизни. «Подумать только, – повторял потрясенный учитель латинского языка, – а я-то считал ее почти святой!»

Прошло двадцать лет, но Джулия ясно помнила растерянное лицо отца: Витторио де Бласко был потрясен не столько смертью тестя, сколько обстоятельствами этой смерти. Больше всего его страшили огласка и позор. Он, образцовый педагог государственной средней школы, учитель с безупречной репутацией, стеснялся деда, чья биография была полна сомнительных фактов. Возможно, он даже вздохнул с облегчением, когда ему сообщили о смерти Убальдо Милковича, – неприличная выходка дорогого родственничка была, по крайней мере, последней. – Ну и шлюха! – не сдержалась обычно спокойная и молчаливая мать Джулии Кармен, от которой редко можно было услышать, что она думает. – Отец, конечно, тоже хорош, но она всем шлюхам шлюха!

Дедушка приехал в Милан с двумя своими сеттерами-чемпионами, чтобы принять участие в выставке собак, и Кармен настояла, чтобы он остался у них ужинать. В тот вечер Витторио де Бласко пригласил директрису своей школы Марию Луиджу Ранкати Паллавичини, моложавую пятидесятилетнюю вдову. Сидя напротив еще вполне привлекательной женщины со стройными ногами, красивой фигурой и горящими желанием глазами, Убальдо Милкович преобразился. Кармен, напряженно ждавшая от отца очередной грубой шутки, всегда приводившей в замешательство сидящих с ним за одним столом, расслабилась. Убальдо Милкович держался вежливо, улыбался, говорил мало и к месту и, держа чашечку с кофе, как английский лорд, рассказывал одну из своих захватывающих историй. В столовой, стены которой буквально пропитались школьными сплетнями и зазубренными латинскими текстами, повеяло свежим ветром жизни, полной удивительных приключений. Случаи на охоте, участие в Сопротивлении, верная мужская дружба, любовь…

– Ваша жизнь интересней любого романа! – воскликнула директриса, заливаясь нежным молодым румянцем и глядя на Убальдо Милковича с нескрываемым волнением.

– Все в прошлом, я уже догорающий костер, – картинно разводя руками, произнес дед, и его взгляд скользнул с глубокого выреза блузки к ногам начальницы Витторио де Бласко, которые она в эту минуту еле заметно раздвинула.

– Вы напрашиваетесь на комплимент, синьор Милкович, – кокетливо засмеялась директриса, восхищенная фантастическими историями и самим рассказчиком.

Убальдо Милкович хоть и был уже не молод, но умел производить на женщин впечатление. Слегка помятые брюки и мягкая вельветовая куртка сидели на нем с небрежной элегантностью, тонкий свитер с высоким воротом облегал крепкую мускулистую грудь. Жизнь пирата и поэта оставила отметины на мужественном лице.

– Я старое древо, – с наигранной грустью сказал он, – мне уж больше не зеленеть.

Позже, в тот же вечер, у себя в спальне вдова прислонилась изголодавшимся телом к стволу этого старого дерева и нашла его еще вполне крепким, хотя, как оказалось позднее, не вечным. Погасить пламя Убальдо Милковича ей удалось далеко не с первой попытки, и когда он дошел, наконец, до финиша, страсть успела насытиться. При последней вспышке фейерверка у него лопнул сосуд, произошло кровоизлияние в мозг, и Убальдо Милкович уснул беспробудным сладостным сном. Это была прекрасная смерть: он умер с улыбкой блаженства на лице, зажженной исступлением последнего оргазма.

Телефонный звонок среди ночи поднял всех обитателей дома де Бласко на ноги. Джулия на всю жизнь запомнила этот момент, он запечатлелся в ее памяти, как на моментальной фотографии: ярко освещенный коридор, увешанный дешевыми эстампами с видами Неаполитанского залива, черный телефон на стене, заспанные члены семьи, собравшиеся вместе в этот поздний час. Она даже запомнила, кто в чем был одет. Отец – в полосатой пижаме, мама в ночной рубашке с маленькими цветочками по белому фону, Бенни в трусах и розово-голубой майке, Изабелла в красном нейлоновом комбинезоне, а она сама в своей любимой пижаме в зеленый горошек. До сих пор она помнит, как отец крикнул матери: «Твой отец! – и через секунду добавил: – Ну и свинья!» Смерть дедушки потрясла его лишь потому, что грозила семье скандалом.

Учитель латинского языка дрожал за свое место и за свою безупречную репутацию, Изабелла молила Бога, чтобы ее жених Альбериго никогда не узнал об этой позорной истории, Бенни, который в свои двадцать пять лет уже закончил юридический, пытался втолковать отцу, что перевозить тело умершего в легковой машине рискованно: если откроется, что дед умер не здесь, а у директрисы, у них могут быть большие неприятности. И только Кармен плакала, тихо шепча, что отец умер легкой смертью.

Посовещавшись, они решили нарушить закон, чтобы сохранить честь семьи, и под покровом ночи перевезли скоропостижно умершего деда в особняк на улице Тьеполо. Он лежал в гостиной, и на его губах застыла озорная улыбка.

Теперь останки дедушки Убальдо навсегда будут замурованы в стену колумбария, но его огненная энергия, неукрощенный дух, неистощимая фантазия останутся жить, пока живы те, кто знал его и любил.

У почетной стены их поджидали два представителя муниципалитета, и Армандо Дзани поздоровался с ними за руку. Чиновники ответили на его приветствие с глубоким почтением.

– Покойся с миром, командир Филин, – прошептал депутат.

Ему вспомнились последние кровавые бои в Монтанья Джалла, когда еще пол-Италии было оккупировано немецкими нацистами и успехи партизанского движения рождали в сердцах людей надежду на скорую победу. Они вместе прошли войну – мужчина и юноша, командир и комиссар партизанского отряда «Марио», два крестьянина, бредившие свободой, любившие свою землю и готовые бороться за нее до последней капли крови. Армандо невольно улыбнулся своим воспоминаниям и подумал, что если бы не перезахоронение, они так и остались бы в тайниках его памяти: жизнь ежедневно преподносит столько проблем, что нет времени обернуться назад.

Джулия положила розы на выступ стены и оглянулась по сторонам, вспоминая, где материнская могила.

– Кармен там, – точно подслушав ее мысли, сказал Армандо и указал на короткую, обсаженную кипарисами аллею.

На потускнейшей от времени мраморной плите было написано: «КАРМЕН МИЛКОВИЧ, вдова де Бласко». Ниже две греческие буквы – альфа и омега, напоминающие о библейских словах: «Я есмь Альфа и Омега, начало и конец». Еще ниже – даты: 1920–1973.

Матери было пятьдесят три, когда она ушла из жизни, – немного, но и не так уж мало. Она успела выйти замуж, вырастить троих детей и уйти из жизни в тот момент, когда потеряла к ней интерес.

Только сейчас Джулия заметила рождественскую елочку рядом с плитой и удивленно взглянула на депутата.

– Это я принес, – ответил тот на ее немой вопрос.

– Если бы мама была жива, ей бы понравился ваш подарок.

– Я знаю, – тихо ответил Армандо.

– Только, к сожалению, он запоздал, – несколько язвительно заметила Джулия.

– Ты хочешь сказать, что мертвым не нужны дары живых?

– Я хочу сказать, что живые своими дарами пытаются успокоить собственную совесть.

Армандо опустил глаза и внимательно посмотрел на свои ботинки, утопавшие в снегу.

– Но ведь и ты пришла не с пустыми руками – принесла цветы своему деду.

– Это дар не ему, а прошлому. Умирающие розы – напоминание о моей невозвратной юности.

Снег падал на землю, на могилы, на широкий воротник мехового жакета, на красную звезду, венчавшую еловое деревце. Джулия вынула из кармана носовой платок и протерла фотографию матери. На ней Кармен было столько же лет, сколько теперь Джулии. Они были очень похожи, только Кармен на фотографии шестидесятых годов выглядела моложе, чем она сейчас. И грустнее.

– Слишком уже ты категорична в своих суждениях, – заметил Армандо Дзани.

– Я не категорична, а искренна. Вы как политик не можете понять, что это такое.

– По-моему, ты просто груба. Неоправданно груба.

– Всего доброго, господин депутат, – подчеркнуто вежливо сказала Джулия, – и огромное спасибо, что нашли время прийти.

Не подав ему руки, она повернулась, чтобы уйти, но Дзани схватил ее за плечо и резко спросил:

– Чего ты от меня хочешь?

– А что вы от меня хотите? – крикнула ему в лицо Джулия. – Что может связывать вас с моим замечательным дедом?

Слова вырвались у нее непроизвольно, и она в ту же секунду пожалела, что не сдержалась. Словно извиняясь, Джулия закрыла рот рукой и посмотрела на Армандо Дзани уже не воинственно, а смущенно.

– Я сама не знаю, что говорю, – сказала она.

– Если ты имела в виду склонность твоего деда к воровству, то верно, тут мы с ним шли разными дорогами, – заметил он и протянул ей свою узкую руку. – Ну что, мир?

Джулия пожала протянутую руку и ответила уже шутливым тоном, в котором было больше сарказма, чем веселости:

– Политический мир, господин депутат. Уж вам-то хорошо известно, что это такое. Вы пришли сюда за спасением души, но она ведь давно потеряна в лабиринтах власти.

– Что ты знаешь обо мне, самонадеянная девчонка? Что ты знаешь о моей жизни, о моих чувствах?

– Тот, у кого есть чувства, долго наверху не продержится, – снова не сдержав прилив злости, сказала Джулия. – Чувства, мечты и надежды похоронены вместе с моей матерью.

Армандо замер, в его глазах вспыхнула обида.

– Твоя мать и я… Да что ты в этом понимаешь!

Вчера

Зима 1944 года

Глава 1

Кармен встала на рассвете, чтобы занять очередь за хлебом. День начался удачно: на карточки ей выдали не только кукурузный хлеб, но еще соль и, что самое ценное, спички. Ночь тоже прошла довольно спокойно – всего две воздушные тревоги, да и те, можно сказать, ложные: самолеты пролетели на большой высоте и не сбросили на город ни одной бомбы. Но такое затишье не радовало, а скорее настораживало.

Она вынула из волос бумажные папильотки. Даже в эти тяжелые военные годы Кармен не переставала за собой следить: после каждого мытья головы обязательно накручивала волосы, так что ее прическа всегда была в полном порядке. Это придавало ей уверенности в себе – жизнь ведь продолжалась, несмотря ни на что. Взяв в руки изящную щетку с массивной серебряной ручкой, подарок отца, она невольно вспомнила о нем и, вздохнув, принялась расчесывать крутые кудряшки, которые, постепенно распрямляясь, превращались под ее движениями в красивые локоны. Закончив, она придирчиво осмотрела себя в зеркале и встретилась взглядом с женщиной лет двадцати четырех, за плечами которой уже был нелегкий жизненный опыт, заставивший ее забыть о романтических мечтах юности.

Попав после замужества в новую для нее буржуазную среду, она не чувствовала себя достаточно уверенно. У нее было ощущение, что она сделала неверный выбор, сама, по собственной воле отказалась от чего-то очень важного, настоящего, что было предначертано ей судьбой. Вместе с тем, она не могла объяснить себе толком, что ее томит и чего она ждала от жизни.

Когда Кармен познакомилась с учителем Витторио де Бласко, она была на седьмом небе от счастья. Брак с педагогом, человеком образованным, безупречно воспитанным, сумевшим занять не последнее место в новой Италии, казался ей верхом мечтаний. Ее тяготила неустроенная, почти кочевая жизнь, которую вела семья по воле отца, материальная нестабильность – в доме вечно было то густо, то пусто, – жалкие хибары на окраинах, в которых они обычно селились.

Любимец мужчин и женщин – первые обожали его за неуемную склонность к авантюризму, а вторые за выразительные славянские глаза – отец снимал жилье на отшибе, среди пустырей или полей, чтобы одним махом убить двух зайцев: сэкономить на квартплате и иметь выгул для своих шумных блохастых подопечных. Соседи терпели беспокойного жильца, считая его чокнутым, власти ему не доверяли. Из-за своих антифашистских убеждений он не мог устроиться на работу, дрессировка собак – единственное, что ему оставалось. Впрочем, дело было не только в убеждениях, но и в характере: непредсказуемый, импульсивный, ненавидящий всякий порядок и дисцип– лину, он ни на какой серьезной работе долго бы не удержался.

Кармен страстно мечтала обосноваться в большом городе и, став синьорой де Бласко, смогла осуществить, наконец, свою мечту – переехать в Милан, зажить благополучной, респектабельной жизнью.

Ей надоело, что ее, пусть и добродушно, называли дочкой собачника, имевшего в округе репутацию драчуна и скандалиста. Конечно, это было преувеличением, но от Убальдо Милковича и вправду можно было ожидать любых неожиданностей.

Еще в двадцать первом году он сцепился на площади Мадцини перед кафе «Аполлон» с десятком фашистских молодчиков. Нескольких из них хорошенько отдубасил вместе с одним из своих пятерых братьев, остальные предпочли унести ноги. Усевшись после драки на один из уцелевших стульев, он как ни в чем не бывало заказал бутылку ламбруско из Кастельверто, своего любимого вина. Хозяин заведения даже не потребовал возмещения ущерба: такой великолепный спектакль стоил нескольких поломанных стульев! Но расплаты за дерзкий поступок избежать не удалось, и Убальдо Милкович провел два года в ссылке.

Казалось бы, о чем еще было мечтать Кармен? После замужества она поселилась в Милане, в родовом доме де Бласко, стала настоящей синьорой, ее приняли в свой круг коллеги мужа. Но действительность и радужные девичьи грезы совсем разные вещи; соблюдение строгих правил приличия, фальшь при общении с окружающими и домашняя скука – все это раздражало живую искреннюю Кармен, не говоря о том, что ей приходилось лезть вон из кожи, чтобы сводить концы с концами – на учительскую зарплату особенно не разгуляешься.

И все же главное было не в этом, а в отношениях с мужем – ровных, вежливых, почти холодных. Ей не хватало любви, фантазии, полета; она жила, как птица с подрезанными крыльями. Ее тянуло домой, к вспыльчивому непредсказуемому отцу, вокруг которого вился всякий сброд, к вечно мечтавшей о чем-то своем матери, которую Убальдо Милкович величал не иначе, как королевой, не смущаясь, что ее величеству приходится жить в нищете.

Уже шесть лет она не была в Модене, тоскуя с каждым годом все больше и больше по родному дому. Отец мечтал, чтобы дочка вернулась, он встретил бы ее с распростертыми объятиями, но пути назад не было, потому что семья для Кармен была святым понятием. Какой бы несчастной и одинокой она себя ни чувствовала, ей и в голову не могло прийти бросить мужа, наградившего ее благородной фамилией, отца ее двоих детей.

Когда Кармен впервые переступила порог дома на улице Тьеполо, то подумала, что будет до конца своей жизни счастлива в этом наследственном особняке, окруженном чудесным садом. Шли годы, и дом, окруженный садом, превратился для нее в клетку, из которой она хотела и не могла вырваться.

Через год после замужества она родила мальчика. Витторио де Бласко, гордый тем, что родился наследник, назвал его Бенито. Счастливый отец говорил всем, что сделал это в честь Муссолини, но скорее всего, чтобы выслужиться перед фашистом-директором. Кармен не решилась возражать мужу, хотя ей было нестерпимо стыдно. Убальдо Милкович, чувствуя сердцем, что дочь и без того несчастлива, успокаивал ее, как мог.

Прошло еще два года, и родилась Изабелла. Когда Бенито исполнилось пять, а Изабелле три, многое успело измениться в мире, в Италии, в Милане, в доме де Бласко и в самой Кармен. Фашистская Италия развязала войну в Восточной Африке, стоившую народу многих жертв; в стране воцарился террор, несогласных с режимом отправляли в ссылку, сажали в тюрьмы. Этот шут, это ничтожество Муссолини, объявивший себя диктатором, готов был уничтожить весь мир ради своих амбиций.

Последняя зима выдалась особенно холодной, дров было не достать, и в доме на улице Тьеполо истопили в печке всю мебель из гостиной.

– Можно, я тоже причешусь? – раздался нежный голосок, и Кармен увидела в зеркале за своей спиной Изабеллу. Девочка была хорошенькая, кокетливая, в ней уже угадывалась будущая женщина.

Кармен, думая о своем, машинально протянула ей щетку. Впереди был еще один трудный день, скорее всего, с воздушными тревогами, из-за которых опять придется спускаться с детьми в подвал, хотя там тоже небезопасно: деревянные перекрытия не слишком надежная защита от прямого попадания бомбы.

Настойчивый звонок в дверь вывел ее из задумчивости. Сопровождаемая Изабеллой и Бенито, которого учитель де Бласко с недавних пор предусмотрительно переименовал в Бенни, она спустилась на первый этаж, открыла дверь и увидела паренька с велосипедом.

– Вы синьора Кармен Милкович? – спросил он.

– Я, – растерянно ответила Кармен.

– Тогда получите, – и паренек протянул ей какую-то бумажку.

– Что это? – испугалась Кармен. Она всегда считала, что почтальоны приносят лишь дурные вести.

– Извещение, – с важным видом объяснил юный почтальон. – Вы должны прийти на почту на площади Кордузио, знаете, где это? Вам будут звонить из Модены.

Кармен медленно прикрыла дверь.

– Мама, а кто будет звонить? – спросил Бенни.

– Звонить, звонить! – стала повторять Изабелла.

– Дедушка! – воскликнула Кармен, и ее сердце сжалось от страха. – Что-то случилось с дедушкой!

Она знала, что он в горах, участвует в Сопротивлении, и этот звонок мог означать только одно: с ним что-то случилось.

На самом деле плохая новость касалась вовсе не отца, а матери. Позвонивший ей дядя Берто сказал, что она тяжело заболела. Никаких подробностей он не сообщил – то ли сам не знал, то ли не хотел расстраивать Кармен. Первой мыслью Кармен было ехать немедленно, причем, если муж не войдет в ее положение и не останется с детьми, взять их с собой. Но Витторио де Бласко нашел выход: пока он будет в школе, за детьми присмотрит соседка, так что вместе они как-нибудь справятся. Главное, ему не придется отпрашиваться у директора, да он и не решился бы на это ни при каких обстоятельствах из страха потерять работу, а с ней и освобождение от мобилизации.

На Центральном вокзале они нашли эшелон, составленный из теплушек и вагонов третьего класса. Кармен отправилась домой в коричневом пальто, купленном еще в сороковом году, на ногах туфли на пробковой танкетке. В этом пальто она собиралась поехать в Рим на Всемирную выставку, которая не состоялась, потому что началась мировая война. После второй беременности ее фигура немного раздалась, и пальто стало узковато.

– Я дам о себе знать, – заверила она мужа, – а ты глаз с детей не спускай.

– Возвращайся поскорей, – сказал в ответ Витторио, который по-своему был очень привязан к жене.

Путь до Модены длился трое суток: поезд больше стоял, чем двигался. Шоссе и железные дороги бомбили без передышки. Днем – американцы, ночью – английские бомбардировщики. Люди настолько к этому привыкли, что уже по звуку научились определять типы самолетов. Живя бок о бок со смертью, зная, что ружейная пуля, автоматная очередь, бомба могут в любую минуту отправить их на тот свет, они уже и бояться перестали. В те годы мало кому выпадало счастье умереть в собственной постели, поэтому к налетам относились не то чтобы спокойно, но без драматизма и паники.

Стояла холодная лунная ночь, когда поезд остановился в Пьяченце. В пути Кармен наслушалась разных историй – и грустных, и веселых, теперь она вместе со всеми пересела на паром, который перевез ее на другой берег реки По. Вдыхая ароматный морозный воздух, глядя на чистое, усеянное бледными звездами зимнее небо, на островки голубого снега, Кармен представляла себя героиней русских романов, которыми зачитывалась в юности.

До Пармы она добиралась на попутных грузовиках, потом целый день тряслась в повозках, перевозивших с реки песок и гравий, потом села в поезд, но доехала только до Рубьеры, так как железнодорожное полотно оказалось поврежденным партизанами. Последние километры она шла пешком с небольшим фибровым чемоданом в руке, в котором давно не осталось ничего съестного. Если бы не один сердобольный крестьянин, поделившийся с ней хлебом и сыром, она, наверное, уже умерла бы с голоду.

В Модену она вошла, когда стемнело. Ее обогнал грузовик с чернорубашечниками, на фуражках которых красовались череп и кости. Возбужденные насилием и спиртным, они горланили богохульства на мотив религиозного гимна. В центре грузовика Кармен заметила трех молодых людей со связанными проволокой руками. В окровавленной одежде, с избитыми лицами, они смотрели куда-то вдаль, и в их взглядах не было страха. На груди одного была прикреплена надпись: «Бандит». Эти бесстрашные ребята, которых везли на смерть, были партизанами, и Кармен с грустью подумала, что если бы не проклятая война, они бы мирно жили в своих деревнях, ходили бы в кино и на танцы и дрались бы только из-за девчонок.

Кармен не узнавала улиц родного города: почти все здания вокруг были разрушены.

Когда она добралась, наконец, до дома, матери уже не было в живых. Бабушка Стелла закрыла ей глаза, соседки ее одели, священник прочел заупокойную молитву. Кармен узнала, что ее нежная мечтательная мать умерла как героиня, с мужеством, которое трудно было предположить в такой хрупкой женщине. Не болезнь сразила ее, ее замучили фашисты, уверенные, что мать не вынесет побоев и выдаст, где скрывается ее муж, командир партизанского отряда. Они забили ее до смерти, но так ничего и не узнали.

Глядя на бескровное лицо, на четки, вложенные в безжизненные пальцы, Кармен вдруг вспомнила мать молодой, красивой, в ярком платье, когда они давным-давно ездили вместе в деревню. Кармен была тогда еще девочкой, но в памяти ярко запечатлелись дремавшие под жарким и мирным солнцем дома, горы, встающие на горизонте, как сказочные великаны, волнующееся море пшеницы, отливавшее на закате золотом зреющих колосьев. Сейчас стояла холодная зима, была война, вокруг царили жестокость и смерть.

Кармен разрыдалась. Кто-то помог ей дойти до ее девичьей комнаты, уложил на кровать. Она уснула и спала долго и крепко, без сновидений.

Глава 2

Ну, вот и все. Матери больше нет. Ее отпели, опустили в могилу, засыпали землей. Хлопья снега медленно опускаются с серого неба на свеженасыпанный холм. Все торопятся – священник, могильщики, немногочисленные родственники и знакомые. Смерть, унося людей каждый день, потеряла свою скорбную торжественность, стала обыденным, почти житейским делом.

Правда, два человека на похоронах казались очень заинтересованными в происходящем. Одетые в одинаковые черные неуклюжие пальто, они единственные никуда не спешили и внимательно следили за церемонией. Без сомнения, это были шпики, которые надеялись если не схватить здесь Убальдо Милковича, то, по крайней мере, пронюхать что-нибудь о мифическом партизанском герое.

Мать, ее нежная любимая мать, отстрадала, отмучилась, теперь она будет жить лишь в воспоминаниях. Кармен почувствовала, как в ней поднимается ненависть, ей хотелось отомстить, убить своими руками тех подонков, которые замучили мать до смерти.

– Будет лучше, если ты сразу же вернешься в Милан, – громко сказала бабушка Стелла, как только они вышли с кладбища. Она тоже была как на иголках, и что-то в ее голосе насторожило Кармен, она посмотрела в выцветшие глаза старушки и уловила многозначительный взгляд. Двое в штатском, совершенно не скрываясь, прислушивались к их разговору.

– Но мой чемодан остался дома, – возразила Кармен.

– Вот он, его принес Тонино.

Тонино, щупленький мальчуган лет двенадцати, молча поставил перед ней чемодан. Модена стала городом женщин, стариков и детей. Мужчины и юноши, те, что еще не успели погибнуть, были на фронте, в тюрьмах или лагерях, в Сопротивлении или в фашистских отрядах.

Кармен поняла, что за бабушкиными словами что-то кроется.

– Иди на вокзал, – настойчиво и все так же громко продолжала старушка, – может, на твое счастье, будет поезд. Война войной, а поезда-то должны ходить. – И снова Кармен уловила в ее взгляде хитрое выражение.

Кармен попрощалась, взяла чемодан и направилась к Большому вокзалу, который назывался так в отличие от другого, Малого, с которого отправлялись только пригородные поезда. Бабушка пошла в другую сторону, и шпики на минуту растерялись, не зная, за кем им последовать. Наконец они приняли решение проводить бабушку и старого друга семьи, предоставив Кармен в одиночестве проделать свой путь.

В зал ожидания третьего класса вошел носильщик, и Кармен узнала в этом пожилом крепком мужчине старого приятеля отца. Два немецких солдата глазели на молодую привлекательную женщину и, смеясь, переговаривались.

– Я возьму. – Носильщик наклонился к чемодану и тихо добавил: – Пошли.

Кармен удивилась, но виду не подала и последовала за носильщиком.

– Иди за ней, – прошептал носильщик, показывая глазами на девушку в серой косынке, из-под которой выбивались непослушные пряди густых волос. – Ее зовут Марина, можешь ей полностью доверять.

Кармен молча кивнула и пошла за девушкой в тяжелых башмаках и слишком просторном для ее хрупкой фигуры пальто. Когда та вышла на улицу, Кармен прибавила шагу, а носильщик с ее чемоданом повернул к платформе.

Марина пересекла привокзальную площадь и направилась к галерее; там к одной из колонн были прислонены два дамских велосипеда. Когда Кармен подошла, Марина сказала:

– Садись и крути педали.

Велосипед был удобный; руль, седло – точно подгоняли по ее росту. Они выехали из города. По обе стороны дороги были видны следы боев и бомбардировок. Было холодно, руки и ноги у Кармен скоро окоченели.

В Вачильо Марину сменила Мария, которая сопровождала Кармен до Монтале, следующий отрезок пути она ехала с Ирис. Точно передаваемая из рук в руки эстафета, Кармен продвигалась к неведомой ей самой цели – глухими тропами, от одной неприметной хижины до другой. Уже едва держась на велосипеде от усталости, к ночи она добралась до отрогов Апеннин. Здесь двое добродушных стариков накормили ее хлебом с сыром, угостили вином.

Неведомая ей прежде человеческая солидарность вела ее, поддерживала, охраняла, открывала ей потайные двери и закрывала их за ней, не оставляя никаких видимых следов. Воспоминания о муже и детях казались ей чем-то нереальным, словно дом и семья остались в другом мире, очень далеком от ее сегодняшних неожиданных приключений.

Наконец Кармен добралась до большого бревенчатого дома и интуитивно почувствовала, что ее путешествие закончено. Над безмолвными горами уже занимался новый день, холодный и ясный. Дом, бывшее прибежище углежогов, был скрыт от глаз огромными буками, не говоря уж о том, что добраться к нему в горах, не зная троп, было невозможно. Неподалеку бежал быстрый шумный ручей.

Войдя внутрь, Кармен почувствовала приятное тепло затопленного очага и услышала звуки губной гармошки: кто-то негромко наигрывал грустный вальс, напомнивший ей цирк-шапито ее детства. То ли оттого, что она измучилась, замерзла и проголодалась, то ли от тепла и берущей за душу музыки, но она вдруг ощутила прилив счастья.

Кармен постучала по полу окоченевшими ногами и осмотрелась. Керосиновая лампа под потолком освещала комнату тусклым желтоватым светом. В камине весело потрескивали дрова.

– Ты Кармен, – без вопросительной интонации сказал сидящий возле камина юноша. На губной гармошке, которую он держал в руке, плясали блики пламени.

– Да, я Кармен, – подтвердила Кармен и сделала несколько шагов на негнущихся бесчувственных ногах.

– Садись поближе к огню.

Юноша поднялся и придвинул еще один стул к камину. Кармен села, вытянула ноги к огню, размотала шарф. Ее густые черные волосы рассыпались по плечам.

– Я не ждал, что ты так быстро доберешься, – сказал юноша.

– Вот как? – Кармен не знала, что на это ответить, да, честно говоря, ей было не до разговоров. Все ее внимание было сосредоточено на горящих дровах и на искрах, которые, весело кружась, поднимались кверху и исчезали в дымоходе.

Из-за перегородки вышла ее последняя провожатая Иона. Она поставила разогреваться кастрюлю с молоком, потом нарезала крупными ломтями хлеб и обжарила его над огнем.

– Куда теперь? – спросила Кармен, даже думать боясь о том, что придется покинуть это райское тепло и снова очутиться на холоде.

– Никуда. Ты на месте.

Только теперь Кармен посмотрела на юношу внимательно. Крепкий, с большими сильными руками, он был очень худ, и его худобу подчеркивали мешковатые бумазейные штаны и свободный свитер домашней вязки из грубой овечьей шерсти. А лицо под шапкой густых черных волос казалось до странности детским и чистым, похоже, он даже еще ни разу не брился.

Иона тем временем разлила по кружкам молоко и одну, вместе с ломтем обжаренного хлеба, протянула Кармен. Кармен с наслаждением вдохнула в себя запах горячего молока, пропахшего дымом хлеба. Это был запах жизни. Утолив первый голод, она показала на губную гармошку и сказала:

– Ты здорово играешь.

Юноша покраснел.

– Что ты, это так, баловство, – засмущался он. – Вот ее прежний хозяин и вправду здорово играл, но он погиб. Жалко его, хороший был парень. – Он горестно вздохнул и поднял на Кармен большие черные глаза, опушенные густыми ресницами. От его горячего взгляда сердце Кармен учащенно забилось.

– Разве мы не пойдем к моему отцу? – спросила она вдруг.

– Нет, он сам сюда придет. Это проще и безопасней.

Привыкший за время партизанской жизни к осторожности, он говорил вполголоса.

– Как тебя зовут?

– Зови меня Гордоном.

Так звали неистощимого на выдумки героя американских комиксов, и Кармен рассмеялась, невольно сравнив его с молодым человеком.

– Странное имя для партизана, – сказала она.

– У нас у всех здесь странные имена, – возразил Гордон. – Твоего отца, например, зовут Филин.

Кармен, чтобы не рассмеяться снова, начала энергично жевать хлеб.

– Спорю, он сам себя так назвал, – сказала она с полным ртом. Неисправимый шутник, отец даже на войне не терял чувства юмора. – А сейчас он где?

Гордон принялся горячо рассказывать о последнем бое в Монтанья Джалла, но Кармен не дослушала рассказ до конца: глаза закрылись сами собой, она крепко уснула. Гордон с Ионой перенесли ее за перегородку и уложили на матрас.

Когда она проснулась, в доме никого не было, огонь в камине почти догорел, за окном сгущались холодные зимние сумерки. Значит, она проспала целый день! Зато Кармен отдохнула, согрелась и была в прекрасном настроении. Казалось, она попала в какое-то сказочное место, где нет войны, смертей, голода и холода. Издалека доносился знакомый вальс, под который на арене цирка ее детства гарцевали белые лошади с плюмажами, но сейчас Кармен представила себе не их, а Гордона, его чуть грустную улыбку, теплый взволнованный голос, ласковый взгляд больших черных глаз. Она вспомнила его худое крепкое тело под свободным свитером, сильные жилистые руки.

В эту минуту он и сам появился на пороге, впустив порыв ледяного холода.

– Выспалась? – спросил он.

– Кажется, выспалась, – радостно вспыхнув, ответила Кармен.

Гордон сбросил у камина охапку дров и разжег умирающий огонь.

– Придется тебе еще на одну ночь остаться здесь, – сказал Гордон. – Твой отец задерживается.

– Что тебе известно?

– Только то, что сегодня он здесь не появится, – словно пресекая дальнейшие расспросы, строго ответил Гордон.

Мир был охвачен пламенем войны, оставленные ею в Милане муж и дети в любой момент могли попасть под бомбежку, ей самой по дороге сюда тоже грозила смерть, но никогда Кармен не чувствовала в себе такого подъема, никогда еще жизнь не пульсировала так горячо в ее теле, как в эту минуту.

– Я подожду, – сказала она со вздохом, который Гордон расценил как покорность неизбежности.

На самом деле это был вздох облегчения, потому что Кармен вдруг почувствовала, что она свободна и вольна сама решать, как ей поступать. Ее отец мечтал о сыне, а потому относился к ней без особого внимания; мать с детства приучала ее к роли покорной жены и матери, муж, которому она вверила свою судьбу, был слишком занят собой и напыщен, чтобы опуститься до ее уровня, она же – слишком неуверенна в себе, чтобы считать себя ровней ему. Этот скромный, вежливый паренек волновал ее, от его теплого глуховатого голоса у нее кружилась голова, с ним она чувствовала себя уверенной, взрослой женщиной, и только от нее, от ее инициативы зависело, будет что-то между ними или нет.

Подкладывая дрова в камин, Гордон нечаянно коснулся ее руки, и у нее перехватило дыхание, к глазам подступили непрошеные слезы.

– Не переживай, все будет хорошо, – начал успокаивать ее Гордон, решивший, что Кармен беспокоится о своей семье, или не может дождаться встречи с отцом, или боится оставаться на ночь в этом глухом незнакомом месте.

– Кажется, я в тебя влюбилась, – призналась ему Кармен.

– Ты шутишь, – растерянно сказал Гордон.

В наступившей тишине стало слышно неумолчное журчание ручья перед домом. Гордон закурил сигарету, глубоко затянулся, медленно выпустил дым.

– Я никогда в жизни не говорила ничего более серьезного, – прошептала Кармен, целуя его в щеку, потом в уголки губ.

– Ты не будешь об этом жалеть? – не очень уверенно спросил Гордон, но Кармен нежно потянула его за перегородку.

– Я буду жалеть, что мы потеряли целый день. Ведь завтра мы уже не сможем быть вместе, – прошептала она, касаясь губами его уха.

Он погладил ее по волосам.

– Тогда иди ко мне, – сказал он и сжал ее в объятиях.

Они забыли обо всем, целиком отдавшись любви, и та закружила их в своем водовороте, подняла на гребень высокой волны, и тогда ночь озарилась сияньем тысяч звезд. Кармен почувствовала себя такой легкой, что, казалось, могла взлететь. По ее телу расходились горячие круги, словно по воде, в которую бросили камень. Как постепенно успокаивается гладь воды, так и она успокоилась, вернулась на землю, и ей захотелось нежности и ласковых слов. Они стали мечтать о том времени, когда кончится война и люди снова будут сидеть в кафе, ходить в кино, смеяться.

– Ты хотела бы остаться здесь? – спросил он.

– Если ты будешь рядом, то да, – ответила она.

Послышалась далекая канонада, и Кармен инстинктивно прижалась к юноше.

– Не бойся, – обнимая ее, сказал Гордон, – скоро все кончится, и наступит совсем другая, прекрасная жизнь. Не зря же мы воюем.

Кармен улыбнулась.

Ей бы хотелось, сказала она, первый мирный день провести с ним у моря, вдвоем, только море, небо и они.

Когда она заснула, Гордон попытался вернуться мыслями к войне, к недавнему бою, но лежащая на его плече женщина звала его к морю, и он, засыпая, пошел за ней через густой виноградник, прислушиваясь к шороху волн и крикам белых чаек в ослепительно синем небе.

Убальдо Милкович, или командир Филин, добрался до затерянного в горах дома лишь на четвертые сутки; для Кармен и Гордона дни ожидания превратились в дни любви. Встреча с отцом вернула Кармен к жестокой действительности, к смерти матери. Она рассказала все, что знала, хотя знала совсем немного.

Только сейчас она поняла, как отец любил мать, как сильно был к ней привязан. Кармен смотрела на отца и не узнавала в нем того шутника, заводилу, рассказчика фантастических историй, которого знала с детства. Перед ней сидел серьезный мужественный человек, боец и командир, глубоко скорбевший о смерти своей верной подруги.

– Тебе надо как можно скорее возвращаться в Милан, – сказал он. – Здесь скоро будет жарко. И вообще, зря я велел тебя сюда привезти.

Кармен порывисто обняла его, вся еще во власти своей короткой любви. Убальдо Милкович не привык к такому бурному выражению чувств, дочь, сколько он помнил, всегда была с ним сдержанна.

– Что с тобой, доченька? – удивился он.

– Когда мы увидимся? – вопросом на вопрос ответила Кармен.

– Скоро, – заверил дочь Убальдо, – ты даже представить себе не можешь, как скоро.

Они провели вместе целый день. Успели съесть нехитрый обед, послушать, как играет на губной гармошке Гордон, и сфотографироваться американским фотоаппаратом. Убальдо Милкович успел догадаться, что произошло в его отсутствие между дочерью и партизаном Гордоном. Вечером Гордон проводил Кармен до Монтале.

– Меня зовут Армандо, – открылся он на прощание, и это признание было знаком любви, выражением безоговорочного доверия. – Армандо Дзани. Если ты захочешь, мы обязательно встретимся. Вот только кончится война…

Вдруг Кармен вспомнила мужа и детей и поняла, что между ней и Гордоном никогда больше ничего не будет.

– Как судьба сложится, – сказала она почти сухо, – может, и встретимся.

К горлу подступил комок, Кармен вскочила на велосипед и, не оглядываясь, поехала прочь от Гордона. В сумке, висевшей на руле, кроме хлеба с сыром, лежали губная гармошка и старая потрепанная книжка, роман Горького «Мать».

– Это самое ценное, что у меня есть, – сказал Гордон, вручая Кармен на прощание свои дары.

И вот теперь Кармен уезжала все дальше и дальше от своей неожиданной любви. Слезы застилали ей глаза, сердце ее разрывалось от горя.

Сегодня

Глава 1

На обратном пути Джулия несколько раз останавливалась, чтобы позвонить Гермесу. Его не было ни дома, ни в больнице, и никто не мог ответить ей, где он. Джулии это показалось странным. Обычно если не Эрсилия, то уж старшая сестра отделения всегда знала, где найти профессора Корсини.

Джулия начала беспокоиться, правда, больше за себя, чем за друга. С тех пор, как обнаружилась ее болезнь, душевное состояние Джулии все время менялось. Она то впадала в отчаяние, то в апатию, то смирялась с диагнозом, то отказывалась в него верить, обретала хоть ненадолго надежду. Все происходящее вокруг она воспринимала через призму своей болезни, обычные слова и поступки окружающих воспринимала с подозрением. Например, если она заставала Гермеса у телефона, ей казалось, что он обсуждает с одним из своих коллег ее здоровье, советуется насчет ее болезни. Джулия ехала по автостраде быстрее обычного, торопясь домой. «Наверняка, – успокаивала она себя, – в почтовом ящике лежит записка от Гермеса». Этот способ общения на уровне девятнадцатого века пока не подводил ее, но когда она, открыв ящик, ничего в нем не обнаружила, то пожалела, что не купила до сих пор телефон с автоответчиком.

Войдя в дом, она поняла, что Гермес утром не заезжал, – все оставалось в том же виде, как и перед ее отъездом в Модену. Бросив меховой жакет на кресло, стоящее у входа, она сняла сапоги и сунула ноги в теплые домашние туфли. Раздался телефонный звонок, и она схватила трубку, уверенная, что сейчас услышит голос Гермеса.

– Нет, это я, а не Гермес, – сказала на том конце провода Амбра – приходящая домработница Джулии.

– Я и тебя рада слышать, – ответила ей Джулия, которая всей душой была привязана к этой доброй и очень искренней женщине.

Они были ровесницами, но Амбра испытывала к Джулии не столько сестринские, сколько материнские чувства. Воинственная коммунистка, она всей душой была предана партии и безуспешно пыталась обратить Джулию в свою веру, приглашая на митинги и демонстрации. Своей семьи у нее не было, если не считать старенького отца, за которым она терпеливо ухаживала, и весь запас нерастраченной любви Амбра отдавала Джулии и Джорджо. Мальчика она любила, как родного сына, потому что помогала Джулии растить его с пеленок. Вечно что-то жующая толстуха, она была не по комплекции подвижной и живой. Всегда веселая, она умела заражать своей энергией окружающих.

– Я хотела узнать, как ты съездила, – сказала Амбра. – Да, чуть не забыла, в духовке тунец под соусом, разогрей и поешь. Ну что, перезахоронили твоего дедушку? Представляю, до чего это было торжественно! Как-никак знаменитый партизан.

– Да, очень торжественно. Все прошло хорошо. Спасибо за еду, ты мне не дашь умереть с голоду. Скажи, пока ты здесь была, никто не звонил?

– Никто. Ты ждала важного звонка?

– Нет, я так просто спросила. С наступающим тебя!

– Спасибо, Джулия! Тебе всего-всего хорошего, еще перезвонимся. – И Амбра повесила трубку.

Иногда Джулия не видела Гермеса целыми днями, но она знала, где его найти. Он мог звонить утром, когда был сломан телефон, Джулия не исключала такой возможности, однако от этого было не легче. Вроде бы сегодня и не понедельник, и не тринадцатое число, а день – хуже некуда. Как начался плохо, так и идет наперекосяк. Скорей бы уж он кончился, а с ним и этот год тоже.

Чтобы немного успокоиться, Джулия решила принять ванну. Горячая, приятно пахнущая бадусаном, вода доставила удовольствие, но успокоения не принесла. «Где ты, Гермес? – повторяла про себя Джулия как маленькая девочка, мечтая о том, чтобы он сейчас вошел в дом, и она бросилась бы в его объятия, ища защиты, тепла, любви. – Он должен вот-вот появиться, – твердила она, – он обещал, что Новый год мы встретим вместе».

Вытираясь после ванны, она задержала руку на груди, где выделялся еще свежий рубец; ей вдруг захотелось удостовериться, действительно ли под ним больше нет того твердого узелка, который Гермес обнаружил, когда они предавались любовным ласкам в парижской гостинице. Но пальцы, едва коснувшись рубца, сами отскочили в сторону – страх оказался сильней любопытства.

Нервы ее были напряжены до предела, в душе поднималось глупое отчаяние. Ей казалось, что она, как пойманная птица, бьется в силках. Почему-то вспомнились альбатрос Бодлера, черноголовка Пасколи из «Поверженного дуба», раненая ласточка, чайка, измазанная нефтью. Потом чередой пошли самые тяжелые воспоминания ее собственной жизни: смерть дедушки, аборт, крик Джорджо, упавшего с велосипеда, операция.

Ее мрачные мысли прервал телефонный звонок.

– Джулия, наконец-то! – Громкий голос подруги Габи болезненно отдавался в ушах. – Слушай, я тебе сейчас такое расскажу, ты упадешь!

– Может быть, в другой раз?

– Я что, не вовремя?

– Совсем не вовремя, – прямо ответила Джулия.

– Ну, знаешь! А еще лучшая подруга! – обиделась Габи. – Никакого сочувствия!

– Прости, но я сейчас действительно не в состоянии тебя слушать, – устало сказала Джулия и положила трубку.

Габи Габби, трижды замужняя, трижды разведенная, мать четверых детей, сексолог, директор консультационного центра по вопросам брака, ярая защитница свободной любви, трахалась (ее любимое словечко) направо и налево, объясняя это «страстью к коллекционированию мужиков». Потом она звонила Джулии и во всех подробностях описывала очередной «экземпляр». Чуть больше месяца назад она вызвала ее в кафе «Кова» на виа Монтенаполеоне, чтобы угостить капуччино и рассказать о последнем приключении.

Как давно это было, словно в другой жизни! Джулия смеялась, слушая сочный рассказ в манере Боккаччо.

– Тебе надо писать, – смеясь до слез, посоветовала она подруге, – твои книги будут настоящими бестселлерами.

Болезнь как водораздел прошла через ее жизнь. Теперь, вспоминая что-нибудь, Джулия не забывала подумать про себя: «это было до или это было после».

– Ну и накололась же я с этим Бертраном! – закричала в ту их встречу Габи на все кафе, едва Джулия появилась на пороге.

Благовоспитанные посетители с осуждением посмотрели в ее сторону.

Никого не замечая вокруг, она продолжала во весь голос:

– Ему тридцать четыре года, гонщик с десятилетним стажем, выступает за самые знаменитые конюшни. Он побывал и в «Вильямсе», и в «Брабхэме», и в «МакЛарене», и в «Феррари», второй раз женат, бабы от него кипятком писают.

Габи познакомилась с ним у приятелей и обалдела: прекрасный коллекционный экземпляр!

– Тебе удалось его заполучить? – с интересом спросила Джулия.

– Не перебивай, пожалуйста, сейчас все расскажу по порядку.

Небрежно распахнутое пальто из мягкой верблюжьей шерсти открывало молодую стройную фигуру. Не красавица в строгом смысле слова, Габи была необыкновенно привлекательна. Особенно хороши были волосы – длинные, густые, с изумительным медным отливом.

– Так вот, слушай, – забыв о своем капуччино, говорила Габи, сопровождая свой рассказ оживленной жестикуляцией, – я как глянула – вот это да! Начинаю охмурять. Вижу, объект проснулся, реагирует, еще немного, и брюки по швам лопнут. Ну да ладно, это все беллетристика, а дальше события развивались так: звонит он мне вдруг месяца через два и говорит, что будет в Милане и чтобы я приехала к нему в отель «Роза». Я быстренько подмываюсь и на всех парах туда.

Вхожу к нему в двухкомнатный люкс, а он по телефону говорит с менеджером «Феррари». Послал мне воздушный поцелуй и продолжает трепаться. Я прямым ходом в спальню – чего тянуть резину? Снимаю колготки и жду. Наконец входит. Ну, туда-сюда, начинаю его подогревать, ты знаешь, уж это я умею. А Бертран – куда он денется? – заводится все больше и больше. Только странное дело, почему-то не раздевается. Я на это сразу внимание обратила.

Короче говоря, оба мы уже горяченькие, и тут он расстегивает «молнию» на ширинке и достает свое приспособление, на вид, скажу я тебе, просто первосортное. Я предвкушаю, что сейчас он меня трахнет, а он, представь себе, корчит рожу вареной рыбы и начинает сосредоточенно мастурбировать. Я и ахнуть не успела, как он разрядил свой пулемет – такую очередь дал спермой, чуть в меня не попал, онанист несчастный! Нет, ты можешь себе такое представить? А потом заправил хозяйство в штаны как ни в чем не бывало и спрашивает: «Тебе понравилось?» Ты только подумай, а? Ничего себе пилот «Формулы-1»!

Джулия невольно улыбнулась, вспоминая забавную историю. А может, зря она не выслушала очередную исповедь подруги? Глядишь – отвлеклась бы немного.

Напряженно прислушиваясь, не зазвонит ли телефон, не раздастся ли звонок в дверь, она накинула голубой халат и прошла в спальню. Там, перед зеркалом, боясь взглянуть на свою прооперированную грудь, она оделась, накрасилась, причесала волосы. Потом опустилась в гостиную ждать появления самого Гермеса или его звонка.

Чтобы убить время, Джулия включила телевизор. Передавали новости. Неожиданно она увидела во весь экран лицо своего друга: его полурастерянный, полурассерженный взгляд был устремлен прямо на нее. В наручниках, между двух карабинеров, как какой-то мафиозо, он выходил из дверей отделения полиции на улице Москова и шел к машине. Джулия подумала, что видит страшный сон, но голос комментатора не оставлял никаких сомнений: происходящее было явью.

«Сегодня в Милане, – доносился до ничего не понимающей Джулии бесстрастный голос диктора, – арестован известный хирург Гермес Корсини. Он обвиняется в профессиональной халатности и нарушении врачебной этики в корыстных целях. Сейчас вы видите, как арестованного перевозят в тюрьму Сан-Витторе».

Глава 2

– Обязательно было привозить меня сюда в наручниках? – раздраженно спросил Гермес Корсини сидящего напротив помощника прокурора.

– Закон есть закон, – ответил тот и положил на стол сухие ручки.

«Ничтожный тип, – подумал Гермес, – наверняка психопат. Рот маленький, безвольный, зато нос как паяльник, в пол-лица. Даю голову на отсечение, что руки у него всегда холодные. Судя по глазам навыкате, у него не в порядке щитовидная железа».

Секретарь был полной противоположностью своему начальнику. Здоровенный, цветущего вида молодой человек, он наверняка не страдал от плохого пищеварения. Печатая протокол допроса, он время от времени поворачивал голову и поглядывал на арестованного с нескрываемым интересом – ему не часто приходилось видеть таких знаменитых людей в этой комнате с зарешеченными окнами.

Из-за отсутствия в городе личного адвоката профессора Елены Диониси на допросе присутствовал ее ближайший помощник, молодой, энергичного вида юрист с умным цепким взглядом.

Закончив с формальностями, помощник прокурора начал допрос:

– Вы подтверждаете, что получили два миллиона лир от родственников одного своего пациента за госпитализацию вне очереди и за операцию? – спросил помощник прокурора, откровенно демонстрируя явную неприязнь к меди– цинскому светилу, который, он был в этом убежден, все равно выйдет сухим из воды.

– Не будете ли вы любезны назвать фамилию этого моего пациента?

Невозмутимое спокойствие Гермеса привело помощника прокурора в бешенство. Он сделал над собой видимое усилие, чтобы сдержаться.

– Вашего пациента звали Камилло Лева. Я говорю звали, потому что он умер. Его отец обвиняет вас в его смерти.

– Почему меня?

– Потому что вы отказывались его повторно оперировать. И когда он попал к другому хирургу, было уже слишком поздно.

– Не могли бы вы напомнить мне мотивацию моего отказа? – снова задал вопрос Гермес, начиная припоминать эту трагическую историю.

– Извольте. У отца не было средств. Вам не платят – вы не оперируете, верно? – В глазах помощника прокурора промелькнуло презрение к врачу, который наживается на несчастье своих пациентов.

Теперь Гермес все вспомнил. Да, мальчика звали Камилло Лева. Ему было девять лет. Трогательный, с обезоруживающей ласковой улыбкой, он, называя его по имени, спрашивал: «Гермес, я буду снова кататься на велосипеде?» – «Будешь», – обещал ему Корсини после операции, хотя диагноз был неутешительный: остеосаркома колена с метастазами в легкие. Ампутировать ногу, как это принято при костной саркоме в мировой практике, он не решился. Зачем калечить ребенка, если у него уже метастазы в легких? Он ограничился удалением опухоли, понимая, что в любом случае мальчика может спасти лишь чудо.

Через месяц после операции Камилло пришел на осмотр на своих ногах. «Ты меня не обманул, Гермес, – радостно сказал он, – я снова катаюсь на велосипеде». Мальчик выглядел здоровым, но на самом деле это было не так. Гермес понимал, что улучшение временно. Болей у Камилло не было, и хоть за это надо было благодарить Бога. Он не скрывал от родителей правды, но те, глядя, как весел и подвижен их сын, предпочитали верить своим глазам, а не страшным прогнозам лечащего врача.

Гермес успел привязаться к маленькому пациенту и, сколько ни убеждал себя, что подарил ему несколько месяцев жизни, приходил в отчаяние от своего бессилия. «Рано или поздно наука победит этого безжалостного врага, – думал он, – а пока – потери, потери, ужасные потери…»

Осень прошла благополучно, а зимой, играя с товарищами в снежки, Камилло упал и травмировал больное колено. Через несколько дней оно опухло, и родители привезли мальчика в больницу. Гермесу достаточно было одного взгляда на раздувшуюся ногу, чтобы понять: все кончено. «Это начало конца, – сказал он родителям. – Везите Камилло домой, окружите заботой и любовью. Пусть его последние дни будут радостными. Обещаю вам, страдать он не будет. Мы сделаем все, чтобы избавить его от мучений».

Родители, однако, настаивали на операции. «И не просите, – решительно заявил Гермес. – Я медик, а не садист, поэтому знаю: хирургическое вмешательство уже бесполезно. Не осталось ни одного шанса». – «Тогда мы найдем другого врача», – заявили родители Камилло и с этим уехали.

– Кто сделал мальчику операцию? – спросил Гермес.

– Знаменитый хирург, ученый с мировым именем, – ответил помощник прокурора. – Вы не могли о нем не слышать. Это Аттилио Монтини.

Гермес побледнел, и прозорливый служитель правосудия злорадно подумал: «Все, выдержка начинает ему отказывать. Еще немного, и он расколется».

Как хотел бы Гермес никогда в жизни не слышать этого имени! Но судьба связала его с Аттилио Монтини нерасторжимыми узами. Связала навеки. «Великий» Аттилио Монтини больше всего на свете любил аплодисменты, щелчки фотоаппаратов, жужжание кинокамер, интервью. Ради очередной рекламы он вполне мог прооперировать обреченного ребенка. Какая разница, если его пациент умрет через несколько недель? Об этом газеты уже не напишут. Зато сиюминутный успех он себе обеспечит.

– Я понял по вашей реакции, что вы хорошо знаете профессора Монтини, верно? – спросил помощник прокурора.

– Верно, – подтвердил Гермес.

– А как насчет двух миллионов?

– Каких двух миллионов? – с искренним удивлением спросил Гермес, который уже успел забыть о самом первом вопросе своего мучителя.

– Тех самых, что вы получили за внеочередную операцию.

– Видите ли, в больнице я получаю зарплату за свою работу. Не в моих привычках брать вознаграждение за операции. В жизни такого не было.

– Вы можете это доказать?

– И не собираюсь ничего доказывать, – с нарастающим раздражением сказал Гермес. – Считаю это ниже своего достоинства.

– А вот синьор Лева может.

– Может что? – не понял Гермес.

– Может доказать, что дал вам деньги, хотя вы, чтобы не оставлять улик, отказались от чека и взяли наличными.

Гермес перевел недоумевающий взгляд на адвоката, и тот улыбнулся ему ободряющей улыбкой.

– И как же, интересно, он может это доказать? Все ваши обвинения – чистый вымысел, вы попали пальцем в небо.

Гермесу хотелось крикнуть прямо в круглое носатое лицо этого нахального типа, что он лжец и ведет грязную игру, но вспомнив, сколько было в мире оклеветанных людей, которые пытались и не могли защитить свою поруганную честь даже с помощью бесспорных аргументов, он сдержался.

– Пусть доказывает, – сказал он вслух.

– Свидетельские показания синьора Лева не вызывают сомнений, – сказал помощник прокурора, – синьор Лева – очень надежный свидетель. Кстати, вы знакомы с доктором Макки?

– Естественно, знаком. Джанни Макки – мой бывший ассистент, самый безнадежный…

Молодой адвокат, бросив на Гермеса предостерегающий взгляд, перебил его вопросом:

– Простите, господин помощник прокурора, а какое отношение доктор Макки имеет к обсуждаемому вопросу?

Оставив без внимания вопрос адвоката, помощник прокурора продолжал вести допрос по заранее подготовленному плану.

– Значит, доктор Макки был вашим ассистентом, так-так… Однако вы его не жаловали, даже больше того, вы его в грош не ставили.

– Я вам уже сказал, хирургия – не его призвание, так что в определенном смысле вы правы, – согласился Гермес, не замечая, что адвокат, ерзая на стуле, пытается подать ему знак замолчать.

Опасения защитника были не беспочвенны: откровенные признания Гермеса легко можно было использовать против него.

– Считая его пустым местом, вы не стеснялись при нем набивать себе карманы, обещая несчастным больным привилегированное положение в подведомственной вам больнице.

– Я это полностью отрицаю! – начиная терять самообладание, воскликнул Гермес и беспомощно посмотрел на адвоката.

– А вот доктор Макки, напротив, подтверждает факт взятки и готов заявить под присягой, что видел, как синьор Лева передал вам два миллиона наличными.

– Это ложь.

Гермесу казалось, что он проваливается в пропасть, и ему не за что уцепиться, чтобы спастись. Сначала его арестовали прямо на глазах коллег, сейчас распинают на этом постыдном допросе, обвиняя во взяточничестве и в смерти девятилетнего мальчика. Профессиональная непригодность, корыстные интересы на государственной службе, моральное разложение…

– Мне нечего сказать, – обратился он к блюстителю закона. – Сколько бы я ни декларировал свою невиновность, значения это иметь не будет.

– Да, значение имеют только факты, – с садистской улыбкой подтвердил помощник прокурора.

Видимо, ужасные обвинения, из-за которых его подвергают сейчас унизительному допросу, были заранее подготовлены кем-то очень расчетливым и трезвомыслящим. Кем-то, кто ненавидел его, кто сыграл на родительских чувствах и подтолкнул несчастного отца к мести.

С улицы доносились взрывы новогодних петард. Джулия наверняка уже в Милане, а он, профессор Корсини, ученый с мировым именем, известный, уважаемый всеми хирург, через несколько минут будет отправлен из Милана в тюрьму Сан-Витторе.

– Должен вас предупредить, что в случае вашего чистосердечного признания приговор суда будет более снисходительным.

Гермес еле сдержался, чтобы не дать пощечину за такое оскорбление. Какое право имеет этот человек считать его виновным до суда?

– По закону я, кажется, имею право хранить молчание? – спросил он адвоката.

– Да. В процессе следствия вы имеете право не отвечать на вопросы, – подтвердил молодой адвокат.

– В таком случае я воспользуюсь этим правом.

Когда его выводили из отделения полиции, собравшиеся перед входом журналисты, фото– и телерепортеры запечатлели столь важное событие, и теперь враги Гермеса, не упустившие в своих расчетах и эту деталь, могли довольно потирать руки.

Глава 3

Казалось, он должен был праздновать победу, но к горлу подступила тошнота.

– Нет, только не это! – воскликнул он.

– А я именно так себе это и представляла, – с наслаждением глядя на экран, сказала она. – Наконец-то справедливость восторжествовала!

– Боже мой! Они же его живьем вгоняют в гроб!

На телевизионном экране в это время показывали арестованного Гермеса Корсини, и диктор сообщал, что его перевозят в тюрьму Сан-Витторе.

Пораженный до глубины души, Джанни Макки смотрел на своего бывшего учителя, которого любил и ненавидел одновременно и который даже в такую страшную для себя минуту держался с необыкновенным достоинством. Гермес Корсини выглядел не поверженным идолом, а мифическим героем, одержавшим победу над ничтожным миром, над бездарностью, над серой, мелочной жизнью; героем, который никогда не сдается. Побежденным оказался он, Джанни Макки, это ему надели наручники, это у него отняли свободу.

Джанни вцепился в мягкие подлокотники кресла, стараясь подавить приступ тошноты.

– Что ты, собственно, надеялся увидеть? Что его на руках понесут и будут ставить в пример другим? Вот, мол, какой замечательный хирург и порядочный человек, учитесь у него, будьте, как он!

Сидя в соседнем кресле, Марта Монтини помешивала соломинкой с наколотой на нее маслиной свой коктейль, бросая время от времени хищные взгляды на молодого репортера, несколько часов назад попросившего ее об интервью. Она согласилась уделить ему время после ужина.

Джанни Макки ничего ей не ответил, только еще глубже вжался в большое уютное кресло американ-бара. Он чувствовал себя ничтожеством среди титулованной публики отеля «Палас ди Сен-Мориц»; ему казалось, что не только Марта, но и все остальные смотрят на него с презрением.

Марта залпом допила коктейль и решительно встала.

– Увидимся за ужином, – сказала она.

Он посмотрел ей вслед и подумал про себя, что такая энергичная твердая походка больше подходит военному, чем маленькой пухленькой женщине с жеманными манерами.

Сорокавосьмилетняя Марта Монтини была дочерью знаменитого хирурга Аттилио Монтини и бывшей женой Гермеса Корсини. Летом она сделала пластическую операцию и теперь выглядела максимум на тридцать. За баснословные деньги ей подтянули кожу на лице, убрали мешки под глазами, второй подбородок, а также срезали жир с бедер и придали девичью форму груди. Приятельницы, встречаясь с ней в сауне, громко восхищались ее красотой, про себя завидуя ей черной завистью.

Джанни Макки вдруг почувствовал, что ненавидит эту женщину. Совсем недавно он был без ума от нее, но арест Гермеса Корсини вернул ему разум. Его отношение к ней резко изменилось в считанные минуты, пока он смотрел по телевизору репортаж об аресте своего бывшего учителя.

Сейчас, среди непривычной обстановки американ-бара, он вдруг понял, что эта капризная самоуверенная богачка держит его при себе, как комнатную собачку. Он, красивый тридцатилетний мужик, дипломированный врач, связался со старухой, которая крутит им как хочет! Он не виноват, что хирургия – не его призвание и он не способен блистать в операционной, как его бывший шеф. О Господи, что он делает в этом фешенебельном отеле? Что с ним вообще происходит?

– Марта! – закричал он вдруг, и женщина в дверях обернулась.

С заученной улыбкой телезвезды на губах, в нежно-розовом одеянии, миниатюрная, округлая, складненькая, она была похожа на небесное создание, но Джанни Макки вдруг увидел в ее облике что-то хищное, агрессивное.

Подбежав к ней, он под любопытными взглядами сидящих в баре схватил ее за руку.

– Он же твой бывший муж и отец твоей дочери! – сказал он громко.

Улыбка точно маска застыла на лице Марты.

– Отстань от меня! – тихо, сквозь зубы сказала она и посмотрела на Джанни брезгливо и презрительно, как будто он был ее рабом.

Джанни Макки показалось, будто Марта ударила его. Он даже невольно поднес руку к щеке, на которой до сих пор чувствовал след руки Гермеса.

Это случилось несколько месяцев назад, когда он, делая разрез, слишком сильно надавил на скальпель и повредил брюшную полость. Только моментальное вмешательство Гермеса спасло больному жизнь, и он, доктор Макки, это прекрасно знал. С тех пор он больше не оперировал: клеймо «профнепригоден» закрыло перед ним двери операционной навсегда, вынудив заниматься общей медициной, а вернее, рутинной административной работой, которая сводилась к выписыванию рецептов.

В этом болоте его и выудила Марта, а вскоре познакомила со своим отцом. Аттилио Монтини было уже за шестьдесят, оперировал он теперь редко, но веса в медицинских кругах еще не потерял. Благодаря Марте Джанни словно заново родился, снова поверил в собственные силы. Эта женщина спасла его, и он готов был ради нее на все. Она казалась ему самой прекрасной, самой умной, самой привлекательной, поэтому, когда она попросила его о небольшой услуге, он без особых колебаний согласился.

В те дни, когда Марта втащила его в спасательную шлюпку, он думал, что поплывет с ней в страну любви, хотя в глубине души рассчитывал еще и на то, что под крылом старика Монтини добьется благополучия и успехов на профессиональном поприще. Сейчас у него словно повязка упала с глаз.

Он отпустил ее руку.

– Больше ты мне не нужен, так что катись куда подальше, – процедила Марта, и у него все поплыло перед глазами.

Пошатываясь, Джанни направился к лифту. Жизнь разбилась вдребезги, и в эту минуту он не был уверен, что у него хватит духу вновь собрать ее из осколков.

Молодой репортер не пропустил сцену в дверях бара и, радуясь своей удаче, мысленно уже вставил ее в свой будущий репортаж:

«Марта Монтини, одна из самых ярких представительниц миланской элиты, единственная дочь знаменитейшего хирурга Аттилио Монтини и бывшая жена Гермеса Корсини, находилась в американ-баре отеля «Палас ди Сен-Мориц» в тот момент, когда ее бывший муж, обвиняемый в халатности и корыстном использовании служебного положения, появился на телеэкране в наручниках и под конвоем.

Марта Монтини была в обществе молодого привлекательного хирурга Джанни Макки, который до недавнего времени работал с Гермесом Корсини. Близкие отношения, связывающие, возможно, Джанни Макки с Мартой Монтини, были омрачены скандалом, происшедшим на глазах присутствующих по не совсем понятной причине. Теодолинда, шестнадцатилетняя дочь Марты и Гермеса, очаровательная девушка, чье присутствие может украсить любой светский раут, исчезла из Милана, и обнаружить ее след пока не удалось. Мать девушки утверждает, что дочь находится в Англии, где намеревается продолжить образование, однако вполне вероятно, что девушку отослали из города, чтобы оградить от мучительного для нее испытания в связи со скандалом, центром которого стал ее отец».

Глава 4

Теодолинда начала медленно выходить из наркоза, хотя ее сознание еще витало между сном и бодрствованием в бескрайних пустынных пространствах, над которыми царил абсолютный покой. Все усиливающаяся боль в нижней части живота отвлекла ее от потусторонних видений и вернула, наконец, к действительности. Физическая боль переросла в душевную, и она вспомнила все.

Теодолинда (она терпеть не могла свое языческое имя, которым ее наградил дедушка, зато уменьшительное Теа, придуманное отцом, ее вполне устраивало) лежала в палате номер сорок шесть частной клиники «Вилла Адзурра» швейцарского города Локарно. Последнее, что ей запомнилось перед тем, как подействовал наркоз, – это дежурная улыбка гинеколога и ободряющие слова анестезиолога: «Все будет хорошо». На самом деле все было совсем нехорошо, потому что новая жизнь, едва успев в ней зародиться, прервалась, и прервалась не по ее воле. Она решилась на аборт не потому, что не хотела рождения ребенка: к этому ее вынудили обстоятельства. Теперь она чувствовала себя виноватой и глубоко несчастной.

Фонари с набережной освещали тусклым синеватым светом палату, и Теа, обведя ее взглядом, подумала, что все эти кружевные занавески, со вкусом подобранные обои и даже гладиолусы в хрустальной вазе насквозь пропитаны неистребимым больничным запахом, и весь этот уют все равно казенный.

Ей стало жарко, и она ногой скинула с себя одеяло. Между ног было мокро, она увидела кровь на белой пеленке. Испугавшись, Теа нажала на кнопку вызова рядом с кроватью, и в ту же секунду в дверях появилась сестра, словно она стояла в коридоре и только ждала звонка. Сестра была другая, не та, что утром, хотя такая же молодая, цветущая и уверенная в себе.

– У меня идет кровь, – сказала Теа.

Медсестра взяла судно, подложила его под пациентку и, вынув прокладку, внимательно на нее посмотрела.

– Все нормально, – успокоила она Теодолинду.

– А кровь? – удивилась та.

– Так и должно быть, не волнуйтесь.

Сестра набрала в кувшин теплой воды, подмыла Теодолинду, промокнула салфеткой, сменила прокладку, трусики, перестелила пеленку, поправила одеяло.

– А если опять пойдет? – с опаской спросила девушка.

– Не беспокойтесь, для этого нет никаких оснований.

– Значит, это так же просто, как выдернуть зуб? – чуть иронично спросила Теа, которую раздражало профессиональное спокойствие медсестры.

Женщина невозмутимо промолчала, подумав про себя, что эти богатые избалованные девочки все такие: сначала делают аборт, а потом мучаются угрызениями совести.

– Профессор позволил вам выпить чашку чая, – сказала она после небольшой паузы. – Принести?

– Я могу позвонить маме? – вместо ответа спросила, в свою очередь, Теа.

– Синьора Монтини уехала, – ответила сестра.

Теа не выразила удивления.

– Когда она вернется? – задала она следующий вопрос.

– Если все будет благополучно, она приедет за вами через несколько дней. Можете не сомневаться, все будет благополучно, и в ближайшие дни вы покинете нашу клинику. – И словно подтверждая это, она провела рукой по лбу девушки, поправляя спутавшиеся волосы.

Теа вдруг заплакала. Крупные слезы потекли по ее бледным щекам сами собой, она не смогла их сдержать. И хотя она отвернулась, сестра заметила, что она плачет. Многих она повидала, работая здесь, и все вели себя по-разному. Эта девушка, почти ребенок, почему-то вызвала у нее жалость. «Такая красивая, – подумала она, – наверное, все имеет, что только может пожелать, а счастливой ее не назовешь».

– Может быть, включить вам телевизор? – искренне желая отвлечь пациентку от тяжелых мыслей, спросила она.

Теа молча кивнула.

Сестра нажала кнопку на телевизоре, протянула ей пульт дистанционного управления и бесшумно вышла из палаты. Теа вытерла слезы краем простыни и рассеянно уставилась на экран, где шли на немецком языке очередные приключения кота Сильвестра. Теа взяла пульт и принялась переключать каналы, чтобы найти итальянскую программу. Вдруг на экране возник отец. В наручниках, под конвоем карабинеров он садился в машину, и диктор бесстрастным голосом объяснил телезрителям причину его ареста.

– Нет, нет, нет! – вырвалось у Теодолинды.

Это был страшный, почти звериный крик, в котором слышалась боль отчаяния, любовь к отцу, протест против чудовищной несправедливости, обрушившейся сначала на нее, потом на дорогого ей человека. Не в силах видеть это ужасное зрелище, она швырнула пульт прямо в экран, и раздался взрыв.

В ту же секунду вошла сестра с двумя санитарками, и те молча вынесли испорченный телевизор. Ни одного вопроса, ни одного упрека. Пациенты клиники «Вилла Адзурра» могли себе позволить что угодно – причиненный ущерб все равно возмещался из их кармана.

Сестра сделала своей разбушевавшейся подопечной укол, и в палате снова воцарилась тишина.

Когда Теа открыла глаза, на ее электронных часах было два часа ночи. На столике стояла чашка с теплым чаем, значит, сестра заходила в палату совсем недавно. Теа села в постели и не спеша выпила чай. Потом поставила пустую чашку и сняла трубку.

– Слушаю вас, – ответила телефонистка больничного коммутатора.

– Я должна позвонить в Италию, – сказала Теа.

Наступило молчание.

– Прошу вас, – после паузы сказала телефонистка, – не подводите меня, синьорина Корсини. Я не имею права соединять вас ни с кем, кроме вашей матери. Так мне приказали. – В ее голосе слышалось искреннее сожаление.

– Ничего не поделаешь, – сказала Теа и положила трубку.

В голове моментально возник план. Она встала, прошла через комнату и открыла стенной шкаф. Перед тем, как отправиться в операционную, она сложила в него одежду, поставила туфли, положила деньги и заграничный паспорт. Больше она ни секунды не останется в этой чертовой клинике.

Но шкаф был пуст. Даже белье исчезло. Да, мама все предусмотрела, ничего не упустила! Значит, арестован не только отец, она тоже арестована в этой швейцарской клинике, куда ее затащили почти что силой и вынудили прервать беременность. Ее поймали в западню, полностью отрезали от мира.

– Как же я ненавижу тебя, мама! – громко сказала она, желая от всей души, чтобы мать услышала ее слова, где бы сейчас ни находилась. Да, она своего добилась, теперь Теа полностью в ее власти.

Началось все это неделю назад. Тогда Теа еще надеялась, что ей удастся уговорить мать.

– Я беременна, – сказала она и вся напряглась, ожидая взрыва гнева.

– Да? – абсолютно равнодушно отреагировала мать.

– Тебя это не волнует?

– Учитывая твой образ жизни и твое легкомыслие, можно только удивляться, что это не случилось гораздо раньше. Кто же тебя облагодетельствовал?

– Лейтенант Марчелло Бельграно, – ответила Теа.

– Подумать только, ты и этот герой из мыльной оперы!

– Я хочу выйти за него замуж.

– Великолепная парочка, – с презрительной улыбкой сказала Марта, – кретинка и голодранец. Да женитесь хоть завтра.

– Я не позволю тебе так о нем говорить! – не сдержалась Теа.

– А как прикажешь о нем говорить? – спросила Марта. – Ты богатая наследница, а он кто? Кавалерист!

Марта несколько раз видела графа Бельграно ди Селе и запомнила его красивое утонченное лицо. Слышала она и сплетни об этом обедневшем аристократе. Например, чтобы иметь возможность ездить на лошади, он остался на сверхсрочную службу в армии. Его древний род, знавший моменты высочайшего взлета, пришел в пол– ный упадок. Нищий граф, которому было уже за тридцать, снимал мансарду во дворце, некогда принадлежавшем его семье, щеголял тонкими манерами и пил. Проигрышная карта, одним словом.

Все аргументы Теодолинды сводились к банальному – «Я его люблю», и хотя мать относилась к чувству дочери как к романтической блажи, твердость, с какой та защищала свою неосуществимую мечту, вызвала у нее уважение.

– Я тебя тоже люблю, – возражала ей Марта, – и считаю своим долгом заботиться о тебе. Именно поэтому я говорю: ты сделаешь аборт!

– Ни за что!

– А я говорю, сделаешь! И твой распрекрасный кавалер оплатит все расходы. Я его без штанов оставлю, а деньги из него выну.

Теа, зная мать, понимала: это не пустые слова. Начиная разговор, она надеялась, что уломает мать. На деле вышло наоборот; мать не просто пересилила ее, а загнала в угол, не оставив ни одного шанса на победу. Если бы она обратилась к отцу, он все бы решил иначе, помог бы ей, Теа не сомневалась в этом.

Но сейчас ей надо спасать его. Она отворила дверь в коридор. Длинный и тусклый, он был пуст. Там, в самом конце, Теа точно помнила, находился кабинет профессора Вилли Кеблера, куда ее водили на осмотр перед операцией. В презрительном взгляде профессора, брошенном на нее, она прочла пуританское осуждение и подумала еще, что грех, который он так осуждает, приносит ему и его клинике немалые барыши. На письменном столе профессора стоял телефон, наверняка прямой.

Кабинет, к счастью, не был заперт на ключ, и Теа, осторожно надавив на дверь, открыла ее. Сердце ее стучало, когда она ощупью пробиралась к столу. Если ее здесь застанут, она лишится последней возможности выбраться на свободу. Обогнув гинекологическое кресло, на котором профессор Кеблер чисто формально осматривал ее накануне, она нащупала аппарат и сняла трубку. Набрав номер, она услышала через некоторое время грустный и растерянный голос Марчелло Бельграно.

– Где ты? – обрадовавшись, спросил он. – Я уже три дня ищу тебя повсюду.

– Помоги мне, Марчелло! – сказала Теа и разрыдалась. – Они убили нашего ребенка, теперь собираются уничтожить моего отца.

Глава 5

Марчелло Оттавио Бельграно возник перед Теодолиндой, как призрак. Ему удалось избежать встреч с медперсоналом клиники и проникнуть в палату незамеченным.

– Обними меня, Марчелло, – попросила она, чувствуя себя уже не такой одинокой, – ты мой ангел-спаситель.

Улыбаясь, он стоял перед ней с букетиком незабудок в одной руке и с большим бумажным пакетом от Гуччи в другой.

Марчелло опустил пакет на пол и, подойдя к постели, протянул ей букетик, а потом нежно прижал к себе.

– Только ты мог в такую минуту вспомнить про цветы, – сказала Теа и заплакала. – Это она меня заставила, я не хотела.

– Теперь поздно об этом говорить, все уже кончено, – попытался успокоить ее Марчелло.

– Она заставила меня сделать это, понимаешь? Вынудила меня, – продолжала оправдываться Теа.

Она умолчала о материнской угрозе расправиться с Бельграно, если Теа не сделает аборт, но он, зная, что представляет собой Марта Монтини, и сам об этом догадывался. Он понимал, что мать шантажировала дочь, но отдавал себе отчет, что и сам пользовался тем же оружием. Бедная неопытная девочка, едва простившись с детством, попала между двух огней: с одной стороны, мать-самодурка, с другой – он, нищий аристократ, мечтающий поправить свои дела с помощью удачного брака. Конечно, Теа нравилась ему, но если бы у нее не было ни гроша за душой, он вряд ли обратил на нее внимание.

– Забудь об этом, – нежно сказал он, вытирая ей слезы, как маленькой девочке. – Я привез тебе одежду. Переодевайся скорей, и бежим отсюда.

– А как же я попаду в Милан? – спохватилась вдруг Теа. – У меня ведь нет паспорта!

– Твоя мать здесь, в «Сен-Морице».

– Ну и что?

– Я отвезу тебя к ней в отель «Палас». Она своего добилась, зачем ей сейчас новый скандал?

Лицо Теодолинды озарилось улыбкой.

– Лейтенант Бельграно, – с восторгом сказала она, – если бы вас не было, то вас стоило бы выдумать.

Марчелло мог бы доказать ей, что она только бы выиграла, если бы его не было, да и мир бы преспокойно без него обошелся. Что касается последнего, он в этом нисколько не сомневался, поэтому пару раз в жизни даже вполне серьезно подумывал о том, чтобы наложить на себя руки, – настолько безвыходным казалось ему его положение.

– Ты меня переоцениваешь, детка, – шутливо сказал он, помогая ей одеваться.

Пальто, которое он купил у Гуччи, сидело на Теодолинде как влитое.

– Я люблю тебя, – сказала она и погладила его по впалой щеке.

– Я знаю, – ласково ответил Марчелло, целуя ее в голову.

В том, что случилось, была и его вина. Впрочем, не «и его», а исключительно его. У нее до него были мужчины, но он оказался хуже их всех, потому что хотел, чтобы она забеременела; женитьба на Теодолинде навсегда решила бы его материальные проблемы. Познакомился он с ней случайно, но ухаживать начал вполне прицельно, и ее беременность была частью его плана. Тем не менее сейчас, в больничной палате, он почувствовал к ней прилив любви.

– Это было очень мучительно? – сжимая ее в объятиях, заботливо спросил он.

– Не очень, – ответила она, пряча голову у него на груди.

Ей было хорошо с ним и, главное, спокойно. Такое же чувство покоя она испытывала в детстве рядом с отцом, когда он еще жил с ними.

– Видел по телевизору, что они сделали с папой? – спросила Теа.

– Я видел сообщение в газете, – ответил он.

– Ты веришь во все эти кошмарные вещи, которые про него говорят?

Марчелло не очень внимательно читал статью и мало что понял.

– Не знаю, – неуверенно ответил он.

– Кое-кто решил с ним расправиться, – горячо объяснила она, – и я даже знаю, кто именно и почему. Поехали скорей, у меня нет времени.

Глава 6

Отгремели последние взрывы новогодних петард, закончились новогодние телевизионные шоу, последние полуночники проехали на своих автомобилях с включенными на полную катушку радиоприемниками.

Все смолкло, слышалась лишь тоскливая перекличка бездомных собак.

С Барбадоса позвонила Елена Диониси, адвокат Гермеса и близкая подруга Джулии.

– Счастливого Нового года! – сказала она.

– Ты что, свихнулась?

– Главное, не вешать носа.

– Больше ничего не остается.

– Остается надежда, а она, как известно, всегда умирает последней. Через час я вылетаю.

– Что же это такое? – спросила Джулия. – Арест, наручники, унизительный допрос…

– Скорее всего, недоразумение. А может быть, и месть. Я не верю в виновность Гермеса так же, как и ты. Сама знаешь, любой мерзавец своими показаниями может засадить порядочного человека в тюрьму.

Звонок Елены немного успокоил Джулию. Бессонная ночь подходила к концу, и она, приняв две таблетки транквилизатора, к утру задремала.

Ее разбудил телефонный звонок.

– С добрым утром, мамочка, – услышала она в трубке ломающийся голос своего четырнадцатилетнего сына Джорджо. Слышимость была великолепная, словно Джорджо звонил не из Уэльса, а из соседней комнаты.

– Тебя тоже, мой мальчик, – как можно бодрее сказала в ответ Джулия, стараясь стряхнуть с себя сон.

Но Джорджо трудно было обмануть.

– Я разбудил тебя?

– Нет, что ты! Я не спала, – соврала Джулия.

– Как ты встретила Новый год? – несколько настороженно спросил Джорджо, знавший все оттенки материнских интонаций. – Салинда сказала, что ты позвонишь в полночь, а ты не позвонила.

– Прости, я закрутилась, а потом посмотрела на часы и уже побоялась звонить.

– Гермес с тобой? – продолжал свой пристрастный допрос Джорджо.

– Нет, я одна.

– А почему ты не поехала в горы кататься на лыжах?

– Видишь ли, у меня не движется работа над романом, надо еще много написать, а срок сдачи уже подходит. – И она, изо всех сил стараясь казаться убедительной, начала плести ему всякую ерунду. В конце концов ей удалось погасить подозрения сына, и она почувствовала, что он успокоился и снова повеселел.

Не разрешая себе распускаться, Джулия начала день как обычно. Она позавтракала – две большие кружки кофе, кусочек поджаренного хлеба, мед, – надела фланелевые брюки и белый шерстяной свитер, спустилась в кабинет на первый этаж и села за пишущую машинку «Валентина».

Излагая на бумаге свои неистощимые фантазии, Джулия отключалась от всего, что происходило вокруг. Она не слышала шумной возни из комнаты Джорджо, где он с товарищами якобы готовился к занятиям, не слышала шума пылесоса, которым орудовала Амбра в соседней комнате, не мешали ей ни лай собак на улице, ни грохот проносящихся грузовиков. Когда писатель работает, он погружается в мир своих героев, живет одной с ними жизнью.

Но сегодня все было иначе. Как Джулия ни старалась ухватить ускользнувшую от нее нить повествования, как ни тормошила своих героев, понукая к действиям, у нее ничего не получалось. Все ее мысли были о Гермесе.

Она пыталась вообразить себе, как он провел ночь – первую свою ночь в тюремной камере, вспоминала кадры вчерашнего телерепортажа и заголовки утренних газет, не оставлявших никаких сомнений в его виновности. Потом она стала думать о себе, о своей болезни, о заклятом враге, продолжавшем жить в ее теле, несмотря на то, что Гермес вырезал ей опухоль. Она была уверена, что этого беса не изгнать из нее никакими силами, даже справка о выздоровлении, подписанная самыми компетентными врачами, ее не убедит.

Джулия медленно плыла по течению своих безрадостных дум, надеясь, что забрезжит свет, но вокруг была непроглядная тьма. Болезнь преследовала ее, как наваждение, как бесплотный фантом, она чувствовала ее незримое присутствие, хотя и не ощущала никаких симптомов развития недуга. Но если она здорова, зачем же тогда Гермес назначил ей облучение? Все было так туманно, так зыбко, и одно она понимала четко: организм, который был с ней когда-то одним целым, предал ее.

Вдруг она остро почувствовала, что любит жизнь и не хочет с ней расставаться. Если бы она могла уловить источник этих таинственных сигналов, поддерживающих порядок в многомиллиардном клеточном войске, если бы она нашла местонахождение этого неуловимого центра, отвечающего за ее жизнь, возможно, она бы справилась с поломкой. Но ни она, ни даже Гермес не в силах пока разобраться в этой сложной структуре. Гермес… Может быть, она еще напишет книгу о нем и о себе. Об их взлетах и падениях, надеждах и разочарованиях, о светлом и темном, что было в их жизни, о любви, открывшейся ей в сорок лет, и о смерти, которая стоит на пороге…

Джулия протянула руку и вынула из фарфоровой вазы, стоящей на письменном столе, ярко-красную розу. Тонкий аромат перенес ее на много лет назад, и далекое воспоминание всплыло в памяти поразительно ясно, точно кадры недавно виденного фильма.

Ей десять лет, она гостит у дедушки. Лето. Африканская жара. Собаки неподвижно лежат в тени с высунутыми языками. Мошкара вьется в неподвижном воздухе. Звенят цикады. Джулия одна в большой кухне. Ей совсем нечего делать, и она выходит во двор и идет по солнцепеку к калитке, где растет розовый куст. Глядя на усыпанные острыми шипами стебли, вдыхая нежный запах цветков и слушая монотонное жужжание насекомых, она задумывается, и ее мысли путают– ся, как ветви розы, обвившиеся вокруг столба.

Здесь она любит прятаться от взглядов редких прохожих и наблюдать из зарослей за проселочной дорогой, по которой время от времени проезжают то телега, запряженная волом или лошадью, то автомобиль, то грузовик. Грузовики она не любит. Они фырчат, воняют бензином и поднимают облако пыли. Они страшные, эти грузовики. А лошади и волы не страшные, их очень жалко. Потные, облепленные мухами спины вздрагивают от ударов бича. Конечно, самое лучшее – это легковые машины. Она с восхищением смотрит, как они проносятся по дороге в какую-то незнакомую ей, роскошную, несказанно прекрасную жизнь, оставляя, как комета, длинный пыльный хвост, который долго висит в раскаленном воздухе. Иногда Джулия представляет себя в такой машине, будто она несется по дороге, а дедушка, стоя на обочине, с гордостью показывает на нее косарям и говорит: «Это моя внучка!»

Джулия так размечталась, что не услышала шума мотора, и увидела черный, длинный, блестящий автомобиль лишь в ту минуту, когда он затормозил у калитки. Из автомобиля вышла восемнадцатилетняя Заира – дочь дедушкиной соседки. Она улыбнулась, помахала рукой мужчине, сидящему за рулем, и машина укатила.

Покачиваясь на высоченных каблуках, Заира двинулась навстречу притаившейся в зарослях Джулии, и ее высокая полная грудь колыхалась в такт шагам. Видная, с пышными формами, Заира вызывала у Джулии не меньший восторг, чем автомобили. Она любовалась ее плавной походкой, тонкими каблуками-шпильками, которые, казалось, вот-вот переломятся, блестящими черными волосами, закрывающими плечи, но главное, пышным богатством ее груди. Невольно Джулия провела рукой по своей, еще детской, груди и подумала, что, может быть, когда-нибудь тоже станет такой же красавицей.

Заира шла вдоль самого забора, помахивая сумочкой из соломки, и зацепилась ею за колючую ветку. Остановившись, она увидела Джулию.

– Привет, – с удивлением в голосе сказала она, – что это ты здесь делаешь?

По лбу у нее стекали маленькие блестящие капельки пота, и на Джулию пахнуло резким запахом мускуса.

– Смотрю, – невинно ответила Джулия и вышла из своего укрытия.

– А на что тут смотреть? – искренне удивилась Заира, у которой, безусловно, были уже другие интересы, чем у десятилетней Джулии.

– Все равно делать нечего, – со вздохом ответила Джулия и посмотрела на мокрые языки, спускающиеся по платью Заиры из-под мышек к талии.

На ее платье никогда не бывало таких пятен, потому что она не потела. Даже в такую жару.

– Хочешь, пойдем ко мне, – предложила Заира.

Она открыла дверь, и Джулия очутилась в огромной, не меньше дедушкиной, кухне с темно-красным полом из обожженной плитки и почерневшими от времени потолочными балками. Вдоль одной стены на веревке сушилось женское белье, другая была увешана фотографиями певцов и артистов. Джулия одного узнала, это был Гарри Белафонте.

– Он тебе нравится? – спросила Заира и напела одну из популярных песенок. – Я его песни все знаю, у него такие ритмы!

– Мне он тоже нравится, – несмело сказала Джулия и впилась глазами в полочку, заставленную разными флакончиками с духами и лосьонами и баночками с кремами.

Заира сбросила с ног туфли, швырнула на стул сумочку и начала раздеваться. При этом она говорила, что не может больше выносить такую жару, что она вся липкая, что надо скорей обмыться, а Джулия слушала болтовню Заиры и, широко открыв глаза, следила за каждым ее движением.

Наконец Заира обратила внимание на восторженные взгляды, которые Джулия бросала на нее с порога, и спросила:

– Ты что, никогда голых женщин не видела?

Джулия покраснела и отрицательно покачала головой. Она действительно никогда не видела голой женщины, даже мать, застенчивая и целомудренная, никогда перед детьми не раздевалась. Джулия не знала, куда деваться от стыда, словно голой была она, а не Заира.

Заира же, напротив, не испытывала никакого смущения. Казалось, ей доставляет удовольствие открывать напоказ свое развитое женское тело и смущать маленькую девочку. Беря пригоршнями воду из таза, она мыла шею, грудь, подмышки и весело напевала песенку на английском языке, которого Джулия не понимала.

– Видела, на какой я машине приехала? – повернув к Джулии мокрое лицо, спросила Заира.

– Еще бы! – с восторгом ответила девочка.

– Красивая, да?

– Очень, – согласилась Джулия. – А кто тебя привез?

– Кретин один. Он сказал: «Дай титьки потрогать, тогда домой отвезу».

– И ты дала? – Джулия снова залилась краской.

– А что такого? Все мужики любят тискать грудь.

– Она у тебя и вправду очень красивая, – вырвалось у Джулии.

Заира самодовольно засмеялась.

– Хочешь – тоже можешь потрогать, – предложила она.

Джулия вдруг испугалась. Ей захотелось убежать, но какая-то колдовская сила тянула ее к Заире, и она сделала от порога несмелый шаг вперед.

Заира взяла ее руку и провела по мягкой упругой груди. Потом прижала пальцы девочки к темному твердому соску, обведенному более светлым, как кофе с молоком, кружочком. Под пальцами Джулии перетекала теплая мягкая плоть, обтянутая шелковистой кожей, она шевелилась, колыхалась, словно дышала. Вдруг девочка спохватилась, ее охватил ужас. Что-то подсказывало ей, что она совершает нечто недозволенное, греховное. Заира весело рассмеялась и принялась успокаивать Джулию.

– Ты что, испугалась? – весело спросила она. – Не бойся, я тебя не съем. Да скажи хоть слово, или ты язык проглотила?

Вдруг она направилась к стоящей у стены кушетке и улеглась на ней, нимало не смущаясь своей наготы.

У нее был чуть хрипловатый тягучий голос, ленивый и вкрадчивый. А душа, наверное, темная, подумала Джулия, но ее все равно неудержимо тянуло к Заире, которая лежала сейчас перед ней в точно такой же позе, как Венера на картинке в папиной книжке. И в ту же секунду она словно бы почувствовала на себе строгий взгляд отца и оцепенела от страха, как тогда, когда отец застал ее за разглядыванием картинки.

Джулия повернулась и во весь дух бросилась домой, а вслед ей несся громкий смех Заиры.

Телефонный звонок вернул ее назад, к действительности. Как и тогда, в детстве, ее рука непроизвольно тянется к груди, только теперь это защитный жест.

– С Новым годом! – раздается в трубке голос ее бывшего мужа Лео, отца Джорджо. – Коринна тебя тоже поздравляет.

Коринна – его новая подруга.

– И вас тоже, – сухо отвечает Джулия.

Ей сейчас не до Лео, и уж тем более не до его новой подруги. С чего это он вдруг решил поздравить ее с Новым годом? За ним и раньше-то, когда они еще жили вместе, подобного не замечалось, и вдруг такая внимательность! Что-то ему от нее надо, это как пить дать.

– Что слышно от Джорджо? – изображая из себя заботливого отца, поинтересовался Лео.

– У него все в порядке, – ответила Джулия, едва сдерживаясь, чтобы не сорваться.

– Ты сейчас не одна?

– Одна.

– Надеюсь, не помешал?

В его барственно-самодовольном голосе слышится фальшь. Прекрасно он знает, что она одна, что в это время всегда работает и что его звонки вызывают у нее раздражение. А сейчас она на него тем более сердита, ведь он поддержал идею Джорджо отправиться на каникулы в Уэльс. Да и вообще он сукин сын.

– Да, ты мне помешал, – почти грубо ответила Джулия.

– Ну, извини.

– Не прикидывайся, скажи прямо, что тебе надо.

– Видишь ли, Коринне скучно со мной дома вдвоем…

– И ты решил на меня тоже нагнать скуку, – закончила за него Джулия. – Прости, но у меня нет времени на пустую болтовню.

Лео сделал вид, что не заметил ее раздражения.

– Так вот я подумал, не выступить ли тебе в роли переводчицы на встрече с одним издателем. Он хорошо говорит по-немецки, его мать – урожденная фон Манштайн, так что, может быть…

Он продолжал еще что-то говорить, но Джулия уже не слушала. У нее сейчас черная полоса в жизни, а он пристает к ней с какой-то ерундой, не знает, как убить время. Эгоист, каких мало. Да он всегда таким был.

Джулия вспомнила эпизод в Форт-де-Марми, происшедший много лет назад. Был прохладный летний вечер, они ужинали с друзьями на открытом воздухе. Лео пошел танцевать с какой-то незнакомой девушкой. Вскоре он вернулся к столику, и Джулия, грешным делом, подумала, что он, заглаживая свою вину, хочет пригласить ее на танец. Вместо этого он аккуратно снял с ее плеч шаль и чуть смущенно спросил: «Ты позволишь? А то девушке, с которой я танцую, стало холодно».

В ней закипела обида за все годы, которые она прожила с ним жизнью рабыни.

– Пошел ты к черту, Лео!

– Что ты сказала? – переспросил он, хотя прекрасно все слышал.

Вместо ответа Джулия положила трубку и еще долго не могла успокоиться. Потом она подумала, что в конце концов хватит со всеми церемониться. С ней ведь не церемонятся, так почему она должна это делать? Лео и все остальные, за исключением дедушки Убальдо, Джорджо и Гермеса, всегда чего-то требовали от нее, и всякий раз, когда она, ругая себя за несдержанность, вспоминала причину своей грубости, оказывалось, что жертвой является именно она, что на нее нападали, наставляли ружье, заставляя делать то, что было нужно им, а не ей.

Сестра с братом пытались внушить ей свои представления о приличиях, которые казались ей пустыми и глупыми. «Ты же де Бласко!» – говорили они, рассчитывая пробудить в ней чувство гордости к их аристократическому роду. Но Джулия была совсем не такой, как они, она была другой породы.

Вчера

Август 1945–1956 гг

Глава 1

Это было как гром среди ясного неба. В то августовское утро Кармен, удобно устроившись в шезлонге перед домом, с удовольствием ела хлеб с маслом, щедро посыпанный сверху сахарным песком. Ситцевый халатик едва сходился на ее большом животе. Из окна столовой, служившей одновременно кабинетом, доносился голос Витторио де Бласко. Своим учительским тоном, всегда раздражавшим Кармен, он монотонно произносил латинские фразы.

– Супер стабат лупус, лонгекве инфериор агнус… Ну-с, как мы это переведем?

– Волк находился наверху, а ягненок внизу, то есть, я хотел сказать, гораздо ниже, – произнес неуверенный детский голос.

Витторио де Бласко вдалбливал азы классических знаний в голову младшего сына колбасника, получая взамен свежую ветчину, сыр, яйца. Учитель старался изо всех сил, чтобы натаскать ученика: если тот в сентябре благополучно сдаст экзамен, его папаша обязательно расщедрится на дополнительное вознаграждение.

Из подвала слышался стук молотка, веселый смех Изабеллы и Бенни сменялся громким басом Убальдо Милковича.

Поникшие от жары глицинии наполняли неподвижный воздух тяжелым сладковатым ароматом, и Кармен, откинувшись на спинку шезлонга, тщетно пыталась уловить хоть слабое дуновение свежего ветерка.

Вдруг резкая боль пронзила ей низ живота до самого позвоночника. От неожиданности Кармен застыла с куском хлеба в руке. Боль прошла столь же внезапно, как и возникла. Кармен принялась загибать пальцы.

С беременностью это никак не может быть связано, скорее всего она неловко повернулась в шезлонге. Рожать ей, по ее расчетам, в первых числах сентября, а сегодня только тринадцатое августа. Ошибка в расчетах или роды начались на целых двадцать дней раньше срока? «Нет, – успокаивала себя Кармен, – ошибиться в расчетах она не могла. Просто кольнуло в боку, с кем не бывает?» Тем не менее она перестала есть сладкий бутерброд и, положив его на металлический столик рядом с шезлонгом, замерла, словно прислушиваясь к тому, что в ней происходит. Только очень веская причина могла заставить ее отказаться от свежей белой булки с маслом и сахаром, после голодных военных лет казавшейся самым восхитительным лакомством. В эту минуту схватка повторилась. Все сомнения и расчеты вылетели из головы Кармен. У нее начинались роды.

– Витторио! – крикнула она, и в окне показалось недовольное лицо мужа.

– Может быть, ты угомонишь своего отца? – не заметив испуга в глазах жены, раздраженно спросил Витторио де Бласко. – Он так стучит, что работать невозможно!

Пропустив гневную тираду мимо ушей, Кармен потребовала:

– Пошли за акушеркой.

– За акушеркой? – удивился муж. – С какой стати?

– Кажется, я рожаю, – обхватив обеими руками живот, ответила Кармен.

Учитель латинского языка ахнул, взмахнул руками и, бормоча что-то нечленораздельное, исчез из вида – видимо, побежал за акушеркой.

Кармен же вдруг успокоилась и, прежде чем встать и отправиться в спальню на втором этаже, решила доесть-таки вкусный бутерброд – не пропадать же добру!

«Интересно, – впервые за все месяцы беременности подумала вдруг Кармен, – на кого он будет похож, мой третий ребенок?» Ей захотелось поскорей освободиться от бремени: и так тяжело, да еще эта невыносимая жара.

– Я назову ее Джулией в честь Джулии Беккарии, матери нашего великого писателя Алессандро Мандзони, – торжественно заявил Витторио де Бласко пышнотелой акушерке, когда та, широко улыбаясь, протянула ему орущий сверток.

Учитель с опаской взглянул на новорожденную: крикливая, красная, некрасивая, совсем не похожа на его предыдущих детей. Те после рождения вели себя куда тише и выглядели привлекательней.

Кармен ждала, что скажет муж, но синьор де Бласко молчал.

– Держите же! – акушерка решительно двинулась на учителя, и тому ничего не осталось, как подставить руки.

Девочка закричала еще сильнее.

В комнате царил полумрак, и Витторио де Бласко поднес дочь к окну, чтобы получше ее рассмотреть. Он придумал ей великолепное имя. Оно как нельзя лучше сочетается с фамилией испанских грандов, которую ей выпала честь носить. Джулия де Бласко! Разве не изысканно? Мандзони, между прочим, тоже была де Бласко в девичестве, это она потом стала Беккария, после замужества.

Глядя на строгий профиль мужа, Кармен подумала: «Его хлебом не корми, только дай поговорить об аристократическом происхождении».

– Да, в моих жилах течет голубая кровь! – раздуваясь, как индюк, от собственной важности, продолжал разглагольствовать муж. – Я чувствую, как она разбегается от сердца по артериям и сосудам. Мне достаточно лишь взглянуть на человека, чтобы понять, какого он происхождения. – И он склонился над малышкой, стараясь обнаружить в ней фамильное благородство де Бласко.

– Энергичная особа, – заметил он. – И родилась раньше срока, и кричит так, что оглохнуть можно.

В комнату заглянул Убальдо Милкович. Его светлая шевелюра была растрепана, глаза весело блестели.

– Входи, папа, – обрадовалась Кармен.

Убальдо Милкович, несмотря на то, что ему уже исполнилось сорок девять, выглядел моложе своего напыщенного зятя.

– Говорят, у нас девочка, – сказал Убальдо. В его голосе послышалось разочарование: он так надеялся, что будет мальчик! – Впрочем, – продолжал он, – эта девчонка, похоже, любого мальчишку за пояс заткнет – вон как кричит, во всем доме слышно!

Он явно обрадовался, что внучка родилась такой горластой. Чмокнув в щеку дочь, он подошел к зятю.

– Дай-ка ее мне, – сказал он.

Учитель поспешно отдал малышку тестю – от ее крика у него уже звенело в ушах.

– Успокойся, девочка, – баюкая внучку, приговаривал Убальдо. – Все тебя любят, не плачь.

То ли под влиянием ласкового голоса, то ли сильных добрых рук, но девочка вдруг замолчала. Ее губки растянулись в потешную гримаску, которая очень смахивала на улыбку.

– Я назову ее Джулией, – повторил Витторио, но теперь он обращался уже к тестю. – В честь матери Алессандро Мандзони.

«А я назову ее Джорджо, – подумал про себя Убальдо, – в честь моего неродившегося сына».

Убальдо передал девочку Кармен, и та стала любовно ее разглядывать: пухленькая, черноволосая, с длинными пушистыми ресницами…

– А тебе нравится имя Джулия? – на этот раз Витторио де Бласко обратился к жене, рассчитывая на ее горячее одобрение.

– Звучит красиво, – рассеянно ответила Кармен, переведя глаза на мужа и невольно сравнивая его с новорожденной.

Не найдя ни малейшего сходства между отцом и дочерью, она задумалась, и воспоминания унесли ее в уединенный бревенчатый дом, окруженный холодными безмолвными горами. На нее пахнуло дымом далекого очага, запахом хлеба и горячего молока. Это был запах жизни, он исходил и от лежащей на ее руках дочки, в чертах которой она вдруг явственно увидела черты Гордона. «Ты Джулия Дзани, – покачивая девочку, мысленно обратилась к ней Кармен, – только это секрет».

Тот, опаленный летним зноем август сорок пятого был особенным: люди дышали новым свежим ветром свободы и не могли надышаться. Счастливые, радующиеся миру, они танцевали на ночных, наконец-то освещенных, улицах, стремясь поскорее залечить душевные раны, нанесенные войной.

– Джулия де Бласко, – как заведенный, бубнил Витторио.

«Джулия Дзани», – безмолвным эхом вторила ему Кармен, думая о своей единственной любви, которую никак не могла забыть.

Пришли Бенни с Изабеллой. Остановившись на пороге, они с любопытством и одновременно с опаской смотрели на свою новую сестричку.

– Заходите, дети, – точно приглашая в класс учеников, сказал Витторио. – Посмотрите, кого нам принес аист.

Когда у Кармен начались роды, детей отправили к соседке. «Они не должны слышать материнских стонов, – рассудил Витторио, – и вообще, в их возрасте еще не положено знать, как появляются на свет дети».

Насытившись, Джулия уснула. Дед, порывшись в глубоком, набитом всякой всячиной кармане, извлек из него кулон на тоненькой цепочке. Небольшой белый топаз в форме сердечка был оправлен в голубую эмаль, усыпанную крошечными сапфирами. Вещица была изящная и, судя по всему, старинная.

– Наденешь ей на шейку, когда малышка немного подрастет, – сказал Убальдо Милкович дочери.

– Спасибо, папа, – Кармен вопросительно посмотрела на отца, недоумевая, откуда у него взялось такое дорогое украшение. – И за продукты тоже.

– Ну, мне пора, – заторопился Убальдо Милкович и хитро подмигнул дочери. – Поезд через час, как бы не опоздать.

Ночевать в доме зятя, с которым он так и не нашел общего языка, ему не хотелось. Приехав к дочери с продуктами, Убальдо и не предполагал, что угодит на день рождения внучки, которую сразу же полюбил и про себя окрестил Джорджо. Он догадывался о тайне дочери, а сегодня его догадка подтвердилась, чему он очень обрадовался.

«Лучше живость и отвага Милковичей и Дзани, чем холодная кровь этих напыщенных де Бласко», – решил он.

Глава 2

Джулию душили рыдания. Какой позор, какой ужас! Опять она во сне обмочилась. Ей вспомнились строгие слова отца: «Семилетняя девочка – уже не ребенок. В таком возрасте подобные вещи непростительны». Она не хотела, честное слово, не хотела, это вышло случайно. Ей снился замечательный сон, будто она, прижимаясь к гладкому стволу дерева, поднимается по нему все выше и выше, легко скользит, не делая никаких усилий. А наверху, в пронизанной солнцем зеленой листве, золотятся груши. Когда она в полном восторге дотянулась, наконец, до нежного фрукта и оставалось только сорвать его, наступило пробуждение. Ощущение счастья исчезло. Обволакивающее тепло, струясь между ног, замочило пижаму и простыню. Когда она поняла, что случилось, было уже поздно.

В комнату вошла Кармен и, наклонившись к дочери, потрепала ее по голове.

– Что с тобой? Почему ты плачешь?

– Я опять описалась, – дрожа от страха, ответила девочка, – но я не виновата, это получилось случайно…

Мать поднесла к губам указательный палец, призывая дочь к молчанию.

– Тише, молчи! Не дай Бог, папа услышит.

Джулия вытерла слезы тыльной стороной ладони. Если отец узнает, он всем расскажет о ее позоре. «Моя семилетняя дочь, – пожалуется он, как уже не однажды жаловался при ней знакомым, – до сих пор мочится в постель, и виновата в этом прежде всего ее мать. Вместо того, чтобы наказывать негодницу, она ее покрывает. Отшлепала бы разок-другой, она бы перестала безобразничать». При этом отец каждый раз подчеркивал, что его старшие дети в жизни себе такого не позволяли.

Он никогда не упускал случая похвалить Бенни и Изабеллу и унизить Джулию, словно она была в их семье приемышем. Нет, он ни разу не упрекнул жену в измене, больше того, он даже в мыслях не допускал, что младшая дочь могла быть плодом греха, – в роду де Бласко такого никогда не было и быть не могло. Гордыня не позволяла ему опуститься до подобных подозрений. Свято веря в нерушимость традиций своей аристократической семьи, он стоял на страже этой хрупкой иллюзии, обманывая самого себя.

Кармен повела дочь к педиатру, и тот ее внимательно осмотрел.

– Девочка здорова, – заключил он. – Ее ночные недержания – скорее всего результат психологической травмы.

– Какое средство вы посоветуете? – спросила Кармен.

– Я посоветую два средства – любовь и терпение. Джулия должна быть уверена, что вы любите ее и не будете сердиться, если подобное повторится. И уж ни в коем случае не наказывайте девочку за это.

Учитель де Бласко был вне себя: заплатить две тысячи лир, чтобы получить такую рекомендацию, смех да и только!

– У нас дома холодно, – неуверенно заметила Кармен. – Холод тоже может быть причиной.

Зима пятьдесят второго года выдалась суровой. Дом на улице Тьеполо, построенный еще дедом Витторио, не отапливался. Единственным теплым помещением была кухня: там стояла угольная печь с плитой, на которой готовили пищу. Знатный род де Бласко впал в нищету. Даже крестьяне теперь жили лучше.

Кармен переодела Джулию в сухую пижаму, завернула в махровую простыню и перенесла в свою спальню. В постели матери, еще хранившей тепло ее тела, девочка снова почувствовала себя счастливой. Здесь отец не найдет ее. Убежденный, что заведенные им порядки выполняются беспрекословно, он наверняка думает, что Джулия уже на ногах, – разве ему может прийти в голову, что она нежится в родительской постели? «Детей надо воспитывать в спартанском духе», – любил повторять Витторио де Бласко. При фашистах он, осторожничая, говорил: «в римском».

Кармен считала, что никакой это не спартанский и не римский дух, а обыкновенная бедность. От простых бедняков они отличались лишь тем, что постоянно думали об условностях и приличиях.

Вошел Бенни с фибровым портфелем в руке. Сначала он показал язык сестре, потом поцеловал мать. Взглянув на его ноги, Кармен едва не расплакалась: сын донашивал ее старые туфли, от которых Витторио оторвал каблуки. Женские туфли с задранными кверху носами вызывали постоянные насмешки одноклассников.

Поднялась в спальню и Изабелла. Она давно выросла из своего пальто, и Кармен надставила его мехом, распоров ради этого свой старый барашковый жакет. Старшая сестра дернула младшую за ухо, а та ее в ответ за косу. Молчаливая потасовка продолжалась до тех пор, пока мать не растащила дочерей в разные стороны.

Когда старшие наконец ушли, Кармен сказала:

– Сегодня ты в школу не пойдешь.

– Правда? – обрадовалась Джулия. – Я останусь с тобой дома? – Ее огромные черные глаза, опушенные густыми ресницами, сияли.

– Мы вместе отправимся по магазинам, нам надо кое-что купить, – и Кармен помахала перед носом дочери тысячными купюрами, которые достала из кармашка своего цветастого фартука.

– Тебе их дал дедушка Убальдо, верно? – догадалась Джулия.

Бывший партизан Убальдо Милкович, отказавшись от политической карьеры, стал после войны известным инструктором-кинологом, о нем даже писали в специализированных журналах. В последние годы его собаки стали получать призы на крупных охотничьих соревнованиях, так что не удивительно, что «за особые заслуги в области спорта» его наградили рыцарским крестом. Модный инструктор был нарасхват, богатые владельцы собак переманивали его друг у друга. Но Убальдо Милкович оставался верен самому себе: брал на выучку только тех собак, которых хотел, и никогда не обещал закончить дрессировку к определенному сроку. Он был доволен тем, что мог подбросить деньжат дочери с внучкой, хоть немного им помочь.

Учитель латыни высказывал неудовольствие каждый раз, когда в доме появлялись деньги или вещи, происхождение которых Кармен не могла толком объяснить. Надо сказать, что у Витторио де Бласко были основания для беспокойства: вокруг его тестя вечно вились какие-то темные личности. Вполне приличные с виду воры и мошенники, играя на самолюбии бывшего партизана, вовлекали его с помощью лести в свои темные делишки. По всеобщему признанию этой публики, у Убальдо Милковича были золотые руки и по части ловких краж ему не было равных. Свято веря в принцип социальной справедливости, он соглашался на рискованные предприятия, но только при условии, что они не будут связаны с насилием и что отнятое у богатого достанется бедному.

Так, кулон в форме сердечка, который Джулия носила на шее, был экспроприирован из шкатулки маркизы Лудины Манодери Стампа, женщины редкой красоты, в которой соединились аристократизм, страстность и женственность. В конце концов, ведь она сама пригласила веселого обаятельного инструктора в свою спальню. Из всех драгоценностей, которые лежали в шкатулке, Убальдо Милкович выбрал самое скромное – просто оно ему понравилось. Маркиза, скорее всего, так и не хватилась пропавшего кулона. Зато наслаждение, которое она испытала во время того тайного свидания, навсегда оставило сладостный след в ее сердце.

– Мы пойдем покупать мне новое пальто? – с надеждой в глазах спросила Джулия.

– Не только тебе, но и твоей мамочке, – с улыбкой ответила Кармен.

Ей было уже тридцать два. Годы текли, как песок между пальцев. Не успеешь оглянуться, и молодость пройдет. Иногда она готова была послать мужа ко всем чертям вместе с его правилами приличия. Когда весь город плясал и веселился по случаю освобождения Италии, Кармен была единственной на их улице, кто не принимал участия в общем празднике. Витторио де Бласко считал, что высокое происхождение не позволяет им якшаться с уличным сбродом.

Джулию она любила больше остальных детей. Дочь напоминала ей о незабываемых ночах, которые она провела в крепких объятиях молоденького партизана, ставшего после войны большим человеком. Гордон теперь депутат парламента, влиятельный политик, у него прекрасное будущее. Это у их любви не было будущего, и Кармен это знала с самого начала. Она сгорела, превратилась в угли, но Кармен чувствовала, что достаточно ничтожной искры, чтобы ее сердце запылало вновь.

Джулия бросилась в детскую переодеваться. Выдвигая ящики комода, она нашла наконец, что искала: голубую шерстяную шапочку, подарок деда к Рождеству. Надев старенькое коричневое пальтишко, которое она донашивала за Изабеллой, девочка вернулась в спальню.

– Я готова, мамочка! – крикнула она с порога.

Кармен, углубившись в свои воспоминания, вздрогнула от неожиданности и резко обернулась. В эту минуту она собиралась снять крышку со старой конфетной коробки, чтобы взглянуть на хранившуюся в ней выцветшую фотографию.

– Ты почему улыбаешься? – спросила дочь, взглянув на мать. На губах Кармен в самом деле блуждала мечтательная улыбка, ее глаза светились, озаренные каким-то внутренним светом.

– Я улыбаюсь, потому что ты у меня настоящая красавица! – ответила Кармен, продолжая думать о своем.

Джулия и Кармен не были похожи, но в обеих было что-то такое, что заставляло людей на улице оглядываться на молодую привлекательную женщину и черноглазую, чуть испуганную девочку, – словно они были пришелицами из другого мира.

– Какая красота! – увидев коробку, с восторгом воскликнула Джулия. – Где ты ее взяла?

– Да она у меня уже сто лет, – равнодушно и как бы между прочим ответила дочери Кармен.

– Можно посмотреть, что в ней лежит?

А почему, собственно, не показать любознательной малышке содержимое заветной коробки? Уж кто-кто, а она-то имеет на это полное право.

– Смотри! – И Кармен пододвинула к дочери коробку.

Осторожно открыв крышку, Джулия замерла. Первое, что бросилось ей в глаза, была губная гармошка.

– Она играет?

– Попробуй и узнаешь.

Джулия поднесла к губам блестящую гармошку и издала несколько неуверенных звуков.

– Она твоя? – осторожно спросила девочка, не решаясь попросить у матери такое сокровище.

– Когда-нибудь она станет твоей.

– Правда? – вспыхнув от радости, спросила Джулия и бережно положила гармошку на старую потрепанную книгу, на обложке которой было написано «Мать».

– Больше нет вопросов? – с улыбкой спросила Кармен.

– Есть. Можно посмотреть фотографию?

Женщина молча протянула девочке фотографию, на которой выглядела бесконечно счастливой рядом с каким-то молодым красивым парнем.

– Вот ты, – водя пальчиком по фотографии, сказала Джулия. – А это кто?

– Правильно, это я, – Кармен сделала вид, что не услышала вопрос.

– Это было давно?

– Давно. Тебя тогда еще на свете не было. Это в горах. Я была там с дедушкой.

– А он? – Джулия показала пальцем на парня.

– Он партизанил вместе с отцом. Его звали Гордоном.

Кармен взяла у дочери фотографию, положила в коробку и закрыла крышку. Тихо вздохнув, она загнала воспоминания в самый глубокий тайник своего сердца.

– Теперь я понимаю, почему ты улыбалась, – заявила Джулия. – Гордон – очень смешное имя.

В тот день Джулия впервые увидела своего отца.

Глава 3

Встретились они позже, когда Джулии было одиннадцать. Она гостила у деда в Модене, и в тот день он повел ее в «Молинари» – самое дорогое кафе в центре города. Оно находилось на виа Эмилия; в двух шагах от главного собора и его высокой колокольни. Кафе славилось свежей выпечкой и большим выбором мороженого.

Убальдо Милкович заказал кофе с коньяком для себя и мороженое для внучки. Расправляясь с огромной порцией, Джулия чувствовала себя на седьмом небе. Вот это жизнь! Не то что у них дома на улице Тьеполо, где дни проходят так однообразно, что можно умереть от скуки. Дед был здесь своим человеком. Ему улыбались, с ним здоровались, хлопали по плечу, шутили. Бывший командир партизанского отряда пользовался любовью и уважением среди горожан.

Вдруг гул голосов стих, и глаза присутствующих устремились на красивого тридцатилетнего мужчину с живым веселым лицом, который в эту минуту появился на пороге кафе. Он выглядел очень элегантно в дорогом, безукоризненно сидящем на нем костюме, и только большие жилистые руки выдавали в нем крестьянина.

Незнакомец направился к столику, за которым сидели Убальдо и Джулия.

– И этот пижон когда-то был партизаном! – на весь зал пробасил Убальдо с наигранным презрением.

– Наконец-то мы встретились! – радостно улыбаясь, сказал мужчина и сел рядом со своим бывшим командиром. – Куда ты пропал? Тебя днем с огнем не сыщешь. Каждый раз, когда я приезжаю сюда из Рима, тебя словно ветром сдувает.

– А ты думал, только у тебя дел по горло? – с иронией парировал Убальдо. – Я тоже нарасхват.

Ему вспомнилась война, последний бой в горах. С сильно поредевшим отрядом они всю ночь ждали в засаде. Бойцы пролежали на сырой холодной земле до рассвета. Забрезжило хмурое утро, и на светлеющем небе проступил четкий контур плотной лиловатой тучи. Светилась одна, словно забытая, звездочка, но вскоре она исчезла. Извилистая серая лента дороги под ними была пустынна, но с минуты на минуту на ней должны были появиться немцы. Теснимые со всех сторон, они пытались вырваться из окружения, и задачей отряда было подпалить хвост убегающему зверю.

Послышалась отдаленная канонада, и сердца измученных ожиданием мужчин гулко застучали в ответ, точно колокола в праздничный день. Последний бой… А потом они отправятся по домам, где их ждут тепло, постель, женщина. Люди будут выходить им навстречу, радуясь их возвращению… Рядом на ветку сел дикий голубь. Он был пепельно-серый, только на шее белое пятнышко. Склонив набок голову, он на секунду замер, а потом поднялся и улетел. Убальдо следил за ним глазами, пока он не исчез из виду, а потом с улыбкой сказал:

– Это добрый знак.

Наконец показалась автоколонна. Она ползла медленно, исчезая за поворотом, и снова появлялась, уже ближе. Шесть грузовиков с вооруженными солдатами, а впереди легковая машина с офицерами. Низкие лучи только что поднявшегося солнца отражались в лобовых стеклах. Первой взорвалась машина с офицерами – граната, брошенная Убальдо, попала точно в цель. Следом раздался второй взрыв. «Отлично сработано», – похвалил он тогда Гордона.

«Да, – подумал Убальдо, исподтишка поглядывая на элегантного Армандо Дзани, – этому парню смелости было не занимать».

Когда после боя они спустились в долину, солнце уже припекало вовсю, и люди махали им флагами, незнакомые женщины бросались им на шею, целовали, смеялись, плакали. А вечером, когда на небе высыпали звезды, по всей долине запылали огромные костры. Война кончилась.

– Кто же эта очаровательная синьорина? – спросил Армандо.

– Дочка Кармен, – ответил ему Убальдо.

Ни один мускул не дрогнул на лице Армандо, привыкшего еще с партизанских времен подчинять рассудку свои чувства.

– Прими мои поздравления, – с вежливой улыбкой сказал он. – Она очень похожа на мать.

Он вспомнил Кармен, которая отдалась ему в затерянной среди гор хижине, вспомнил короткое счастье тех холодных зимних ночей и прощание в Монтале, когда она, яростно крутя педали велосипеда, уезжала от него навсегда.

– Этот пижон когда-то был мужчиной, – обращаясь к Джулии, сказал Убальдо, – а теперь стал политиком. Позволь представить тебе депутата итальянского парламента Армандо Дзани, так сказать, народного избранника.

– Как тебя зовут? – обратился Дзани к девочке.

– Джулия, – ответила та и покраснела.

– А ты знаешь, что означает твое имя? – спросил Армандо и с улыбкой объяснил: – Джулия происходит от греческого Йоулос и переводится «пушистая». Скажи, ты пушистая? – и он посмотрел на нее озорным взглядом.

– Да нет, по-моему, – серьезно ответила девочка.

Пушистым был треугольник в низу живота Заиры, но Джулия предпочла об этом умолчать.

– Я пошутил. Ты просто красивая.

Сидящие рядом мужчина и девочка были поразительно похожи: одинаковые большие черные глаза с густыми длинными ресницами, одинаковая улыбка, озарявшая каким-то особым светом их тонкие выразительные лица. Джулия сразу же почувствовала расположение к этому симпатичному человеку, ее неудержимо потянуло к нему, но, встретив строгий взгляд деда, она поняла, что должна сохранять дистанцию.

Мужчины заговорили о своем, и Джулии ничего не оставалось, как молча их слушать.

– Я надеялся тебя здесь встретить, – сказал Армандо.

– Как же иначе, если я сам тебя сюда позвал, – ответил Убальдо.

– Ты к старости стал просто невыносимый.

Убальдо обнял его за плечи.

– Выйдем на минутку, – попросил он.

Джулия смотрела, как они пересекли площадь и остановились у ступеней собора.

– Я хотел познакомить тебя с Джулией, – снова заговорил Убальдо.

– Благодарю за честь, мне очень приятно.

– Я уже старый.

– Ты старый ворчун.

– А она, – пропустив мимо ушей реплику Армандо, продолжал Убальдо, – только начинает жить, а потому нуждается в помощи. Если я умру, помогать ей будешь ты. Как родной отец.

О Кармен не было сказано ни слова. Мужчины молча пожали друг другу руки, после чего Убальдо Милкович вернулся в кафе «Молинари» и сел за столик рядом с Джулией, которая как раз доедала свое мороженое.

Сегодня

Глава 1

Армандо открыл флакон и подушил щеки. Этим одеколоном под названием «Флорис 89» с едва заметным цитрусовым запахом он пользовался уже двадцать лет, с тех пор как Джулия, встретив его случайно в аэропорту «Линате», сделала ему неожиданный подарок.

Джулия занимала особое место в его жизни. Глядя в ее яркие глаза, в которых плясали искорки, он вспоминал прошлое. Точно такие же искорки плясали и в глазах Кармен, только их воспламеняла любовь, а не гнев, как у Джулии.

В тот день она кого-то встречала в миланском аэропорту, и этот кто-то не прилетел. Увидев Армандо, она протянула ему с английской тщательностью упакованную коробочку, желая, видимо, избавиться от непригодившегося подарка.

– Тот, кому предназначался этот одеколон, не явился, – сказала она. – Можно я подарю его вам?

Она притягивала его к себе и одновременно отталкивала своими резкими выпадами. Неожиданные вспышки ее гнева были ему непонятны. Может, она знала о том, что было между ним и ее матерью, и осуждала его? Армандо терялся в догадках.

Он завязал галстук, надел пиджак, бежевое шерстяное пальто, взял папку и вышел в ярко освещенный холл, где у двери лифта его уже поджидал телохранитель. Он жил в служебной квартире на площади Навона, и с тех пор, как в Италии начался политический терроризм, его всегда встречали и провожали охранники.

Сев в машину, стоящую у подъезда, Армандо стал вспоминать поездку в Модену и встречу с Джулией на кладбище. Как она сказала тогда, увидев елочку, которую он принес на могилу Кармен? «Если бы мама была жива, ей бы понравилось, но, к сожалению, ваш подарок запоздал».

А что он должен был делать, по ее мнению? Увезти Кармен на белом коне в сказочную страну счастья? У нее был муж, двое детей, и еще неизвестно, хотела ли она этого сама. Армандо знал, как трепетно Кармен относилась к семье: муж, дети – для нее это было святое. Ему же было тогда всего двадцать, он был моложе Кармен и не хотел себя связывать – у него были большие планы на будущее.

Короткая вспышка любви оставила в его сердце глубокий след, возможно, даже самый глубокий. Позднее женщины, хоть и доставляли ему приятные минуты, никогда не играли главной роли в жизни Армандо, любовные истории были лишь эпизодами на его пути к достижению успеха. В бурные шестидесятые годы, когда зародилось феминистское движение, с ним переспала одна из самых неистовых его участниц, причем, надо сказать, инициатива исходила от нее. Вскоре после этого она в «правдивом» интервью заявила, что в постели Армандо Дзани «не ахти». Теперь этот эпизод из давнего прошлого не вызывал у него ничего, кроме улыбки.

Машина медленно продвигалась по запруженным улицам Рима, то и дело застревая в пробках, но Армандо, погрузившись в далекие воспоминания, ничего не видел вокруг. Да, Кармен он не забыл, как всех прочих, потому что она была первой женщиной в его жизни, дочерью его командира и матерью Джулии. С Джулией его познакомил Убальдо Милкович, а потом он каждое лето видел ее в Модене, когда приезжал из столицы в родной город. Тогда ему казалось, что эта немного странная девочка относилась к нему с симпатией, зато теперь, когда она выросла и их редкие встречи стали почти случайными, он слышит от нее одни лишь колкости и упреки.

Войдя в свою приемную, он скользнул рассеянным взглядом по дожидавшимся его посетителям, среди которых выделялась яркая красивая блондинка – сотрудница очень богатого предпринимателя, стремившегося заручиться его поддержкой по поводу одного проекта.

– Уважаемый синьор Дзани, – ослепительно улыбаясь, обратилась она к нему, – не лучше ли будет продолжить наши переговоры в следующие выходные на загородной вилле? Согласитесь, на свежем воздухе приятнее заниматься скучными делами, чем в душных кабинетах. – И она наградила его недвусмысленной улыбкой и многообещающим взглядом.

Словно ненароком, она распахнула леопардовое манто, открывая великолепную фигуру, подчеркнутую красным облегающим платьем.

За Армандо Дзани прочно закрепилась слава честного, неподкупного депутата. Было общеизвестно, что он никогда не поддерживает сомнительные проекты, зато социальные программы пробивает с неистощимой энергией. Человек с высокими моральными принципами, он считал существенным, из каких источников пополняется казна партии. Заботясь о ее добром имени, он был убежден, что сомнительные источники финансирования, особенно в период острой политической борьбы, могут нанести непоправимый урон ее престижу.

Сейчас, похоже, некоррумпированного парламентария решили подловить старым, как мир, способом, подсунув ему аппетитную наживку.

– Личный самолет нашей корпорации всегда к вашим услугам, – проворковала блондинка. – Вы можете пользоваться им по своему усмотрению.

Она самоотверженно отстаивала интересы своего директора, надеясь, что ее усилия не пропадут даром, но этот депутат был какой-то строгий, холодный, она чувствовала, что ее чары на него не действуют.

– Переговоры на свежем воздухе, как вы это называете, мне уже не по возрасту, – с обаятельной улыбкой сказал Армандо. – Представляю себе, как вы в душе потешаетесь надо мной. – Он, точно был актером, а не политиком, очень правдоподобно изобразил на лице скорбь. – Поделом же мне! Мужчина, который отказывается от столь заманчивого предложения, ничего, кроме презрения, не достоин. Но если говорить более серьезно, я предпочел бы поддержать проект, выгодный не одному только вашему директору. Мое решение, наверное, будет для него неприятной неожиданностью, поскольку, поручив столь неотразимой женщине добиться моего согласия, он был уверен, что добьется успеха.

Армандо встал из-за стола и украдкой взглянул на часы. Этот взгляд не ускользнул от секретаря, который тут же подошел к двери и открыл ее перед посетительницей, – аудиенция закончилась. Блондинка запахнула свое манто, пожала протянутую депутатом руку и с застывшей на губах глуповатой улыбкой направилась к выходу, двигаясь несколько скованно из-за высоченных каблуков и узкого платья.

Армандо устало опустился в кресло и провел рукой по лицу. Он и впрямь постарел. Постарел и разочаровался.

Его карьера была быстрой и достаточно легкой. Поднимаясь по ступеням власти, он не совершал поступков, которых мог бы сейчас стыдиться. Не шел по трупам, как некоторые. И все же упреки Джулии, прозвучавшие на моденском кладбище, пробудили в нем угрызения совести, задели болезненную струну. До этой неожиданной встречи с дочерью Кармен у могилы своего боевого товарища он никогда не отождествлял себя с молодым крестьянским пареньком, назвавшимся когда-то смешным именем «Гордон», но сейчас воспоминания о бесстрашной молодости, о короткой счастливой любви в горах захлестнули его.

Голос секретаря вывел его из задумчивости.

– Вам звонят из Милана, господин депутат.

– Кто?

– Синьора де Бласко.

Армандо Дзани вынул из пачки сигарету, машинально поднес к губам, потом снова вложил в пачку. Врачи запретили ему курить.

– Сказать, что вас нет? – услужливо спросил секретарь, заметив замешательство своего шефа.

– Нет, ни в коем случае. Соедините.

Джулия никогда в жизни не звонила ему в Рим.

– Что случилось? – взволнованно спросил он. – У тебя все в порядке?

– Мне нужна ваша помощь, – отбросив всякие церемонии, ответила Джулия.

– Чем я могу быть тебе полезен?

– Вам знакомо имя Гермеса Корсини?

– Да кому же оно не знакомо? Тем более теперь, после этого грандиозного скандала. Все только о нем и говорят. А что, – насторожился он, – этот хирург тебе не безразличен?

Джулия в нескольких словах рассказала ему о Гермесе и об их отношениях.

– Вы можете что-нибудь сделать? – спросила она с надеждой.

– Сделаю все, что в моих силах, – пообещал Армандо.

– Я даже не знаю, как вас благодарить.

– Главное, не волнуйся. Если есть хоть какой-то выход из этой темной истории, я обязательно его найду. – И он положил трубку, уверенный, что выход найдется.

Глава 2

Армандо поднялся по трапу в самолет, вылетающий в Милан, и стюардесса, узнав его, приветливо улыбнулась. Он прошел в салон, сел в кресло и погрузился в свои мысли. Звонок Джулии, ее взволнованный рассказ, призыв о помощи заставили его оглянуться на прожитую жизнь. Прокручивая назад минувшие годы, он столкнулся лицом к лицу с простым крестьянским пареньком, партизаном Гордоном.

Армандо Дзани спрашивал себя, осталось ли в нем, сегодняшнем, хоть что-то от того юноши военной поры, умевшего верить, надеяться и любить. Ответ звучал неумолимо: ничего. И дело было не в том, что паренек вырос и стал мужчиной, а в том, что Армандо Дзани разуверился в идеалах Гордона. Профессиональное занятие политикой диктовало депутату свои правила игры, далекие от принципов, которые комиссар партизанского отряда отстаивал с оружием в руках, воюя против фашизма. Да, все они боролись тогда за прекрасную мечту, оказавшуюся на деле очередной утопией. И командир Филин боролся с ним плечом к плечу. Теперь его больше нет, но есть Джулия, внучка Убальдо Милковича и дочка Кармен.

Армандо подозвал стюардессу и попросил у нее сигарету. В эту минуту ему было наплевать на запрет врачей. Затянувшись несколько раз, он затушил окурок.

«Джулия, – подумал он, – моя любимая дочь». Невольно у него вырвался вздох облегчения: наконец-то он нашел в себе мужество признаться в том, о чем давно уже догадывался. Да, Джулия – его дочь, он перестал сомневаться в этом с того самого дня, когда Убальдо Милкович назначил ему встречу в кафе «Молинари».

Рождение Джулии не изменило ни его образа жизни, ни образа жизни Кармен. Из деликатности, боязни или осторожности он предпочитал не думать о своем отцовстве, не мучить свою совесть и не бередить воспоминаний о недолгой, но страстной любви.

Женился он не сразу после войны, а когда Джулии было уже лет десять. Женился на американке, причем не столько по любви, сколько из честолюбивых соображений.

Они с Крисси уже давно разошлись. Забрав с собой детей, она вернулась в Америку и теперь живет в Бостоне. Дети уже выросли, сын Джон преподает математику в университете штата Массачусетс, дочь Линда серьезно занимается музыкой и живет с режиссером, чьи авангардные и слишком заумные фильмы не имеют кассового успеха. Крисси снова вышла замуж, на этот раз за адвоката, и раз в год приезжает в Рим, только теперь уже в качестве иностранной туристки.

Крисси, Джон и Линда остались в его прошлой жизни, как и Кармен. Зато Джулия – это его настоящее, она напоминает ему о лучшем времени его жизни.

Армандо открыл черную кожаную папку и, вынув из нее бумаги, принялся их изучать. Это было досье на помощника прокурора, который вел дело Гермеса Корсини. Сотрудники Армандо очень оперативно собрали ему всю имеющуюся информацию о человеке по имени Амилькаре Чезена. «Да, – подумал Армандо, – редкое имя, его трудно забыть».

Теперь он многое знал об этом человеке и мог составить определенное мнение. Тайные пороки и выставляемая напоказ добродетель прекрасно уживались в этом двуликом блюстителе правосудия. За оболочкой скромного, честного судьи депутату Дзани, как на рентгеновском снимке, открывалась тайная жизнь грешника. Это было очень кстати. Чтобы одержать победу, Армандо Дзани нуждался в эффективном оружии, и, к счастью, такое оружие у него имелось. Невинного человека трудно защищать, а особенно если обвинение выстроено с умом.

В Милане он всегда останавливался в гостинице «Мандзони», где для него резервировали один и тот же номер – уютный, комфортабельный, а главное, оснащенный автономной телефонной связью. По приезде его ребята первым делом проверяли линию, после чего Армандо мог не беспокоиться, что его подслушают.

Армандо набрал номер и спросил женщину, ответившую ему на другом конце провода:

– Где бы я мог сегодня «случайно» встретить нашего приятеля?

– В ресторане «Тула», он там сегодня заказал столик на восемь тридцать.

– Широко живет.

– Нет, скорее это исключительный случай. Он ужинает с дамой, которая его очень интересует.

– Кто она такая?

– Американская фотомодель, вы ее знаете.

– Сделайте так, чтобы ее не было, – распорядился Армандо.

Таким образом, когда помощник прокурора Амилькаре Чезена появился в ресторане в сопровождении метрдотеля, намеревавшегося проводить его к укромно стоящему в уголке столику, депутат Армандо Дзани уже сидел в центре зала, занятый исключительно своим аперитивом.

– Прошу меня извинить, – остановил он проходящего мимо него помощника прокурора, – если не ошибаюсь, вы доктор Амилькаре Чезена? Гроза преступного мира? – В его глазах светилось неподдельное восхищение. – Рад с вами познакомиться.

Он протянул свою большую крестьянскую руку и пожал руку помощника прокурора.

– Должен сказать, – продолжал он, – что в жизни вы совсем не такой, как на газетных фотографиях. Может быть, присядете за мой столик? – Он говорил без передышки, не давая Амилькаре Чезена опомниться. – Раз уж представился случай встретиться, будет интересно обменяться с вами мнениями по некоторым вопросам.

Помощник прокурора, который сразу же узнал депутата итальянского парламента, влиятельнейшего политика Армандо Дзани, при других обстоятельствах был бы рад такому лестному предложению и не преминул бы им воспользоваться, но как раз сегодня он ждал к ужину Диану Браун, американскую фотомодель, с которой недавно познакомился. В кои-то веки он надумал немного поразвлечься и – вот тебе на! – напоролся на такую важную персону. Действительно обидно, ведь знакомство с могущественным Армандо Дзани могло бы ему пригодиться.

– Мне очень жаль, – смущенно пробормотал он, – но у меня назначена здесь встреча, я жду кое-кого. – И словно в подтверждение своих слов нервно взглянул на часы.

– Но пока этот или эта «кое-кто» опаздывает, присядьте, пожалуйста, и попробуйте это вино. Альбано ди романьа. Сухое. Из специальных запасов. Посмотрите, какой изумительный золотистый цвет. Оно пропитано солнцем ваших родных мест, ведь, судя по вашей фамилии, вы родом из Чезены, не так ли? Когда я здесь бываю, для меня всегда находится бутылка этого отборного вина.

Помощник прокурора и представить себе не мог, что депутат Дзани, которого он представлял себе сухим расчетливым политиком, является таким знатоком и ценителем итальянских вин.

– Вы оказываете мне большую честь, – смущенно сказал Чезена, растроганно глядя на Армандо своими воловьими глазами.

Помощник прокурора Амилькаре Чезена не был красавцем мужчиной: выпученные глаза, большой мясистый нос и тонкие губы, которые начинали дергаться, когда их обладателю отказывало самообладание.

– Нет, это вы окажете мне честь, если на минутку присядете за мой столик, – продолжал свою игру Армандо, видя, как нервно дергаются губы его собеседника.

– Как-нибудь в другой раз я с большим удовольствием… – затравленно оглядываясь по сторонам, начал оправдываться Чезена, но Армандо перебил его:

– Никаких отговорок!

Он сделал знак метрдотелю, и тот предупредительно пододвинул помощнику прокурора стул.

– Бывают же такие совпадения, – как заправский актер, говорил между тем Армандо, – перед тем, как вы вошли, я как раз о вас думал, представляете?

Метрдотель налил вино в сверкающий хрустальный бокал.

– Да, такие совпадения иногда случаются, – без всякого энтузиазма подтвердил Чезена.

Ему льстило внимание это важной шишки, он уже готов был поверить в искренность комплиментов, которые расточал в его адрес известный депутат, однако сейчас для него важнее всего была предстоящая встреча с Дианой Браун, поэтому он лихорадочно думал, под каким бы благовидным предлогом ему улизнуть.

– Действительно, какая-то мистика, – увлеченно продолжал говорить Армандо. – Едва я о вас подумал – ведь ваше имя пользуется таким уважением! – как вы, что называется, легки на помине.

– Случайность, – тоскливо бросил помощник прокурора, уже начиная подозревать, что весь этот спектакль разыгран вовсе не случайно.

– Думаете, случайность? – делая вид, будто не замечает нервозности собеседника, продолжал рассуждать Армандо. – Возможно, но только предопределенная свыше. Впрочем, сколько бы мы с вами ни ломали голову, пути Господни неисповедимы.

«Да что ему в конце концов от меня надо?» – ломал голову Амилькаре Чезена. Он так волновался, что, подняв дрожащей рукой бокал, расплескал вино на скатерть.

– Кстати, возьмем случай с Гермесом Корсини, – неожиданно сменил тему Армандо. – Когда средства массовой информации изо дня в день, из месяца в месяц общими усилиями создают определенный образ, то он прочно укореняется в сознании. И надолго. Может быть, даже навсегда.

– Безусловно, – согласился помощник прокурора, не понимая, чей именно образ имеет в виду депутат – хирурга или его, вершителя правосудия. Последняя фраза депутата насторожила его. «С этим типом надо держать ухо востро», – подумал он, стараясь ничем не выдать беспокойства, однако подрагивающие уголки губ выдавали его смятение.

– А это очень обидно, – вдруг, перестав улыбаться, холодно заключил Армандо. – Смотрите, что получается, – гениальный исследователь, блестящий хирург с мировым именем, сделавший на зависть всем головокружительную карьеру, вдруг оказался таким нечистоплотным. – Армандо сделал паузу и посмотрел на свой бокал, в котором золотилось выдержанное вино. – За каких-то два жалких миллиона пошел на одно из самых грязных преступлений. И ведь речь идет не просто о взятке в государственной больнице, речь идет о здоровье и жизни ребенка, ради которого родители готовы на все.

Армандо словно сбросил с себя маску: его голос звучал сердито, даже гневно, от веселого добродушия не осталось и следа. Помощник прокурора смотрел на него не мигая, пораженный столь разительной переменой.

– Однако против него факты, – сказал он.

– Но факты можно подтасовать, чтобы опорочить человека.

– Ну знаете, это не тот случай, – возразил Чезена. – Если бы мы разбирали преступление мафии или каморры, я еще мог бы с вами согласиться, но тут все ясно: Корсини сам себя запачкал, так что ему жаловаться не на кого.

– А если я поклянусь вам своей честью, что Корсини не виновен? Что он жертва интриг, хитро продуманных махинаций? Неужели вы даже мне не поверите?

Помощник прокурора почувствовал, что попал в западню. Он смотрел своими выпученными глазами на парламентария и гадал, какие сюрпризы тот ему приготовил. Он уже не сомневался, что влип в плохую историю, хотя и не знал пока, с какой стороны его подстерегает опасность.

– Как человеку, как частному лицу я готов вам поверить, даже готов с вами согласиться, но как представитель правосудия я обязан основывать свои суждения на фактах. На бесспорных, проверенных фактах.

– На таких, которые дали вам основание арестовать Гермеса Корсини и подвергнуть его унизительному допросу? – с иронией в голосе уточнил Армандо.

– Именно так. За всю свою жизнь я ни разу не арестовал невиновного. Если я давал санкцию на арест, значит, у меня были на то веские основания.

Теперь Чезена наконец понял: депутат намекает, что Корсини слишком важная птица, ему не по зубам. Но правда на его стороне, и он будет отстаивать ее до конца, даже если придется поплатиться за свою принципиальность карьерой. К тому же у него в руках бесспорные доказательства вины этого знаменитого хирурга, чего ему бояться?

Странно, что до сих пор нет Дианы. А если она вообще не придет? Если этот самонадеянный депутат что-то пронюхал про его отношения с младшей сестрой американской фотомодели? Впрочем, даже это не основание для паники. Интимная сторона жизни – это личное дело каждого.

– Я всегда восхищаюсь людьми, которые твердо отстаивают свои принципы, – словно подслушав его мысли, сказал Армандо и сделал небольшой глоток. – Говорят, что правда всегда торжествует, но, к сожалению, это не так.

Скорей бы уж он открыл перед ним свои карты. Помощник прокурора чувствовал, что его нервы напряжены до предела.

– Ваша мать была обречена. Она все равно бы умерла, – вдруг тихо сказал Армандо.

Чезена застыл, пораженный тем, что депутат знает о тайной боли, которая много лет жила в его сердце.

– Ее никто уже не мог спасти, – словно издалека донесся до него голос Дзани. – Поверьте, врачи сделали все, что было в их силах. Ваша ненависть к людям в белых халатах несправедлива. Вы смешиваете два понятия – месть и правосудие.

Когда-то люди верили священникам и от них ждали милости, успокоения, отпущения грехов, вечной жизни. Потом на смену жрецам веры пришли врачи и стали в своих стерильных, сверкающих белизной храмах решать человеческие судьбы, по собственному усмотрению даруя или отнимая жизнь. Чезена не мог без содрогания вспоминать жестокую агонию своей бедной матери, он был уверен, что врачи убили ее: лечили от артроза, а рак проглядели!

– Я вижу, вам все обо мне известно, – сказал помощник прокурора, став белым, как полотно.

– Может быть, и не все, но о ваших любовных похождениях у меня есть кое-какая информация.

– Вот вы и добрались до шантажа, – презрительно скривив свои тонкие дрожащие губы, заметил Чезена.

– Нет, уважаемый Чезена, на этот раз вы ошибаетесь. Мы добрались до того места, откуда открывается выход.

Помощник прокурора резко наклонился вперед и прошептал, глядя прямо в глаза Армандо:

– Вы меня не остановите!

– Одобряю вашу решимость, – ответил ему Армандо, – но хочу предостеречь: по-моему, вы совершаете ошибку, которая может стоить вам карьеры и погубить ваше незапятнанное имя.

– Вы даром теряете время, депутат Дзани, – с пафосом сказал Чезена.

– Еще несколько слов, прокурор. Представьте себе, что некто засвидетельствует, что вы силой овладели малолетней сестренкой Дианы Браун. Служитель закона, подозреваемый в изнасиловании несовершеннолетней, – это позорное грязное преступление или нет, как вам кажется?

– Вы не имеете права! – помощник прокурора буквально задохнулся от злости. – Мои отношения с…

– Ваши сексуальные отношения с пятнадцатилетней девочкой уголовно наказуемы, – холодно произнес Армандо.

– Но с моей стороны не было никакого насилия! Она пошла на это добровольно.

– Если не считать активного посредничества старшей сестры, заинтересованной в таком влиятельном покровителе, как помощник прокурора Амилькаре Чезена, – уточнил Армандо. – Картина, прямо сказать, неприглядная, и если об этих фактах узнает ваше начальство, вряд ли оно будет заинтересовано в дальнейшем сотрудничестве с вами. Я уже не говорю о моральном, так сказать, облике – он выходит за всякие рамки, но представьте себе на минуту: два человека подтвердят под присягой, будто ваши сексуальные отношения с несовершеннолетней девушкой носили насильственный характер. Как вы отнесетесь к таким неопровержимым доказательствам?

– Но я невиновен!

– А ваши коллеги вам не поверят на слово и признают вас виновным. Как вы признаете виновным Гермеса Корсини, хотя я убежден, что суд с вами не согласится и восстановит его честное имя. Не смею вас больше задерживать.

Армандо встал во весь рост и, глядя сверху вниз на подавленного помощника прокурора, добавил:

– Лучше подумайте, как освободить Корсини. Если вы этого не сделаете, то почувствуете на собственной шкуре, что значит быть несправедливо обвиненным.

Лицо Армандо выражало гнев и решительность. В глазах помощника прокурора появилась безнадежная покорность.

– Не думаю, что это будет легко, – не желая признавать своего поражения, пробормотал он.

– Арестовать Гермеса Корсини было, наверное, тоже не так уж легко, однако вам удалось преодолеть все преграды.

– Сделаю все, что в моих силах, – ответил наконец помощник прокурора. Его сопротивление было сломлено.

– Я ни минуты в этом не сомневаюсь, – сухо ответил Армандо и твердой походкой направился в вестибюль, где его дожидался телохранитель.

Десять минут спустя Армандо Дзани позвонил Джулии и пообещал ей, что очень скоро Гермес вернется домой.

Глава 3

Гермес обнял Джулию, и ей захотелось стать маленькой-маленькой, чтобы спрятаться в его объятиях. Для нее он остался таким же, как и прежде, – самым сильным, самым знающим, лучшим из лучших.

Они не виделись всего несколько дней, но эти несколько дней перевернули жизнь Гермеса. Опозоренный несправедливым арестом, наручниками, допросом, пребыванием в тюремной камере, он благодаря репортерам и журналистам превратился в преступника, лишился своей репутации. Блестящий хирург, спасший жизнь многим людям, талантливый ученый, боровшийся с раком, он был отстранен от своей должности и до суда не имел права заниматься профессиональной деятельностью.

– Ну как ты? – спросил он, прижимая ее к себе.

– Этот вопрос я должна задать тебе, мой бедный, мой любимый Гермес! Тебя оклеветали, а не меня. – И она стала покрывать поцелуями его лицо, шею, грудь.

– По крайней мере, они выпустили меня из тюрьмы. Посидев за решеткой, начинаешь понимать, какая это ценность – свобода, – сказал он, лаская ее обнаженные плечи.

Джулия не встречала Гермеса у тюремных ворот. Решение помощника прокурора освободить Корсини оказалось настолько неожиданным, что даже журналисты о нем не пронюхали: ни одного представителя прессы на улице не было. Гермес понимал, что освобождение обвиняемого до суда и свобода – не одно и то же; тем не менее он был рад, потому что надеялся докопаться до истины и восстановить свою поруганную честь.

Джулия приехала к нему сразу же, как только узнала о его освобождении, и они отдались любви, которая бывает особенно сладкой в горькие минуты. Теперь обессиленные и счастливые, они разговаривали вполголоса.

– Что ты будешь делать? – озабоченно спросила она.

– Отдыхать, – шутливо ответил он. – Я уже и забыл, что это такое. Наконец-то я могу распоряжаться своим временем и делать, что заблагорассудится. Ты поможешь мне составить маршрут путешествий, а то я, хоть и объездил весь мир, ничего, кроме залов заседаний, не видел, нет, вру, еще видел аэропорты и номера гостиниц. Так что впереди у меня новая, полная приключений жизнь.

Джулии было больно слушать его беспечную болтовню: хорошо зная своего любовника, она понимала, какая обида прячется за его наигранной веселостью.

– Лучше бы ты злился, ругался, честное слово! Тебе самому было бы легче, – заметила она.

Сколько раз, сталкиваясь с безнадежными, неоперабельными случаями, Гермес готов был взорваться, разнести от отчаяния все вокруг, но какой был в этом смысл? И он держал себя в руках и делал то, что было в его силах.

– Злость и ненависть не могут облегчить жизнь, – ответил Гермес, – они уничтожают человека как самостоятельную личность.

– Но тебя незаконно арестовали!

– Это верно.

– Несправедливо обвинили.

– А это как посмотреть.

Джулия застыла от удивления.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Поставь себя на место несчастного отца. У него не хватает смелости обвинить в смерти своего сына Бога, поэтому он обвиняет меня – я ближе, слабее, уязвимее.

– И обвинение во взяточничестве ты тоже оправдываешь?

– Лживое, грязное обвинение, но тоже объяснимое. Оно исходит от ассистента, которого я при всех оскорбил. Вот он и отомстил мне за это.

– Но как ты можешь его оправдывать, он же врач!

– Врачи тоже люди, – с горечью заметил Гермес и встал с постели.

Да, медицина – всего лишь профессия, ею, как любым другим делом, занимаются плохие и хорошие, умные и дураки, добрые и злые. Вспомнив своих коллег – Моралиста, Скромника, Нахала, Молчуна, Циника, Завистника – как он называл их про себя, – он подумал, что ничто человеческое им не чуждо, а значит, они способны не только на любовь и милосердие, но и на ненависть.

Гермес надел махровый халат и направился к двери.

– Ты куда? – спросила Джулия. – Решил меня бросить?

– Есть хочется, – улыбнулся он. – Скоро вернусь с добычей. А может, составишь мне компанию и отправишься со мной в кухню на разведку?

Служанка Эрсилия деликатно удалилась перед приходом Джулии, поэтому они сами приготовили себе ужин. Потом, прихватив с собой вазу с фруктами, они перебрались в гостиную и расположились на диване. Настало время поговорить о том, что волновало обоих, но о чем ни Гермес, ни Джулия до сих пор не решались заговорить.

Гермес протянул руку и нежно прикоснулся к ее прооперированной груди. Джулия поспешно отодвинулась на край дивана. После операции с ней что-то произошло, она стала панически бояться прикосновений к больному месту. Это был не только защитный рефлекс, но какой-то особый, почти священный страх, который она сама не могла толком объяснить.

Конечно, думала она, основная функция женской груди – кормление ребенка, но есть и другая не менее важная – сексуальная. Женщина с изуродованной или полностью ампутированной грудью не может любить и быть любима, а значит, становится неполноценной. Эти мрачные мысли не отпускали ее после операции, они превратились в навязчивую идею. Пока надо было менять повязки и обрабатывать шов, она покорно ложилась на кушетку в процедурном кабинете и разрешала Гермесу делать все, что положено. Но беспрекословное подчинение Гермесу-врачу не распространялось на Гермеса-мужчину, и, когда она оставалась с ним вдвоем в спальне, ее охватывали страх, смущение, отчаяние.

Возможно, если бы все обошлось одним только хирургическим вмешательством, она смирилась бы с небольшой деформацией груди и со временем перестала бы ее замечать, но назначенный Гермесом курс радиотерапии напоминал ей, что болезнь осталась и живет в ее теле. Как это ни парадоксально звучит, но мысли о болезни, которая могла закончиться для нее смертью, заставляли особенно остро чувствовать радость жизни и ценить самые обычные вещи, на которые здоровый и внимания не обращает. Резкие смены ее настроения можно было сравнить с ощущениями человека, рискнувшего прокатиться на американских горках: то он поднимается вверх, то стремглав летит в пропасть.

Гермес был терпелив с ней. Общий враг, с которым каждый из них боролся по-своему, сблизил их.

Теперь Джулия часто вспоминала, с каким восторгом смотрела на девушек с пышной грудью, – они казались ей воплощением женственности. Когда сестра Изабелла раздевалась перед сном, Джулия сравнивала ее полные налитые груди с едва заметными бугорками под своей ночной рубашкой и безнадежно вздыхала. «Ничего не поделаешь, дорогая сестричка, – говорила Изабелла и двумя руками приподнимала тяжелые груди, словно прикидывала их вес. – Ты слишком худосочна. Такого богатства у тебя никогда не будет, даже не мечтай, хотя, скажу тебе честно, грудь – это главное в женщине».

Конечно, Изабелла была права, большой груди у нее никогда не будет, но Джулия во многом сама виновата: ходит сгорбившись, с опущенными плечами, точно хочет спрятать и без того скромный бюст.

А надо ходить, как Заира – плечи расправлены, грудь вперед… Заира… от нее пахло мускусом и свежескошенной травой, когда она наклонялась над Джулией и сладко втягивала нежными губами ее детские соски. «Вот увидишь, если я немного пососу, твоя грудь начнет расти», – обещала она своим ленивым, чуть хриплым голосом, который временами срывался от волнения.

Джулия испытывала неизъяснимое удовольствие. Потрясенная, она лежала неподвижно, боясь пошевелиться. Молочно-белая грудь Заиры нависала над ней, и Джулия, смутившись, опускала веки. Перед закрытыми глазами начинали пульсировать горячие огненные круги, расцвеченные всеми цветами радуги. Она чувствовала легкое, почти воздушное прикосновение к своему животу, чувствовала, как палец Заиры опускается все ниже, задерживается на покрытом пушком лобке и потом проникает внутрь, отчего у Джулии перехватывает дыхание. «Тебе нравится? – спрашивала Заира. – Скажи, что тебе приятно».

Джулия не могла произнести ни слова, поэтому молча кивала. Она так и лежала с закрытыми глазами, боясь, что иначе исчезнет это радужное разноцветье, которое вспыхивало и гасло перед ее внутренним взором, как звезды в дедушкиной песне. Увядающие розы на дальнем берегу моря не вызывали у нее в эту минуту щемящей нежности, потому что ее неясные детские мечты обретали реальные очертания. «У тебя будет изумительная грудь, – шептала Заира, – но не забывай ходить прямо, расправляй плечи. Когда тебе исполнится восемнадцать, как мне сейчас, твои грудки будут просто объедение!»

Они лежали на узкой кровати, зажатой между стеной и печкой, и через закрытые ставни доносился пронзительный звон цикад. «А теперь ты сделай мне то же самое», – попросила Заира, стараясь сдержать свое взволнованное дыхание. «А тебе зачем это? – удивилась Джулия. – Ведь у тебя и так уже большая грудь». – «Она станет еще красивее, неужели ты не понимаешь? Запомни: поцелуй женщины делает грудь прекрасной, а поцелуй мужчины портит ее. Никогда не позволяй мужчинам прикасаться к своей груди, поняла? Они ничего в нас не понимают».

Джулия с опаской принялась гладить соски Заиры. «Ничего ты не умеешь!» – недовольно сказала Заира и встала. Она накинула халатик, взглянула на часы и сказала Джулии: «А теперь исчезни. Скоро вернется мать, она ничего не должна знать об этом. Не забудь, это наш с тобой секрет, никому ни слова». Заира разговаривала с ней, как с несмышленышем, но Джулия видела и понимала больше, чем могло показаться на первый взгляд. Ей нравились тайные игры, в которые с ней играла Заира, но она осознавала, что совершает грех, хотя, что такое грех, толком не знала.

Гораздо позже, когда она ждала Джорджо и ее грудь начала наливаться молоком, она с ужасом и чувством стыда вспомнила давнюю историю. После родов она пыталась кормить сына, но молока у нее было мало, голодный Джорджо плакал, нетерпеливо хватал грудь, причиняя ей боль, и в конце концов она перевела его на искусственное питание. Первое время после этого грудь была твердой как камень. Казалось, она ни для чего не была пригодна – ни для материнства, ни для любви. Прошло несколько месяцев, прежде чем грудь помягчела и Джулия перестала избегать ласк Лео. Сейчас прикосновения Гермеса вызывали у нее похожее чувство.

– Ты не слушаешь меня, – донесся до нее голос Гермеса. Он улыбался, слегка наклонив голову.

– Я все слышу, – соврала она.

– Тогда показывай.

– Что?

– А говоришь, что все слышишь. Я попросил тебя показать грудь.

– Нет! – вырвалось у нее.

Она забилась в угол дивана, подняв колени до самого подбородка, словно и впрямь готова была защищаться до последнего.

– Я должен посмотреть, Джулия, не упрямься, – терпеливо уговаривал ее Гермес.

– Но у меня все в порядке! – с отчаянием в голосе воскликнула она.

– Тем лучше, я хотел бы в этом удостовериться.

– Каким образом?

– На ощупь. И не бойся, пожалуйста, это будет чисто профессиональная пальпация, говорю тебе, как врач.

Джулия покорилась, хотя для этого ей пришлось мобилизовать всю свою волю.

– Ну, что скажешь? – со страхом спросила Джулия.

– Скажу, что все замечательно, – с облегчением ответил Гермес, который и впрямь казался очень довольным. – Ты не забыла, что завтра тебя ждут в больнице, чтобы начать курс радиотерапии?

– Значит, все-таки я остаюсь больной? – Джулия сникла, как марионетка, которую перестали дергать за веревочки.

– Да сколько же можно долбить одно и то же! – взорвался Гермес. – Я сто раз тебе объяснял, что радиотерапия – это профилактика, гарантия, что не будет рецидива. Никогда.

– А может, еще немножко подождем? – несмело спросила Джулия. – Пусть сначала закончатся твои неприятности, а потом…

– Ничего мы ждать не будем, – сердито перебил ее Гермес, – ты сделаешь так, как я сказал.

Неожиданно Джулия успокоилась. Перед ней снова был ее царь и бог, решительный, властный, уверенный в себе профессионал, которому она готова была подчиниться с радостью, забыв о страхах и сомнениях, мучивших ее последние дни. Ее мысли прервал телефонный звонок.

– Амилькаре Чезена подал в отставку, – сообщила Елена Диониси. – Похоже, Гермес, у тебя на небе есть ангел-хранитель.

Ангел-хранитель действительно был, только не на небе, а на земле, и звали его Армандо Дзани. Ни Елена Диониси, ни Гермес не знали о его существовании, Джулия же знала, но молчала.

Глава 4

Марта возникла из облака пара, висевшего над розовой мраморной ванной, как Афродита из пены, и, подойдя к умывальнику, взяла с полочки гребешок и маленькие ножницы. Накинув на плечи пушистый махровый халат, она включила фен и направила струю горячего воздуха на треугольник в низу живота, такой же ровный и аккуратный, словно ухоженная клумба в итальянском садике. Подрезав несколько слишком длинных волосков, она вспушила гребешком густую светлую поросль, потом сбросила халат и принялась растирать тело лосьоном, особенно тщательно массируя локти, колени и икры. Все это время она думала о молодом репортере, приехавшем сюда, в Сен-Мориц, в поисках очередной великосветской сенсации. Этот шустрый сообразительный журналист понравился ей, к тому же он мог оказаться ей полезен, поэтому Марта решила им заняться.

Оглядев себя в большое зеркало, она осталась довольна: для сорокавосьмилетней женщины фигура идеальная, тело молодое, на коже ни одной складочки, вот только живот начал терять эластичность, и ежедневная гимнастика уже не спасает, так что впереди у нее еще одна операция. Годы, как ни борись с ними, все-таки берут свое.

Марта, если задумывала что-то, то обязательно добивалась своего. Ее не могли остановить непредвиденные обстоятельства или осложнения. Кроме того, она не брезговала никакими средствами в осуществлении своих планов.

Решив, что Теодолинде сейчас ребенок не нужен, она, узнав о беременности дочери, заставила ее сделать аборт. Столь же решительна она была и в осуществлении мести своему мужу Гермесу, оставившему Марту после того, как он застал ее в объятиях другого. Вот она, благодарность! Она столько для него сделала, вытащила из застойного болота, помогла добиться успеха, а он ее бросил!

Марта надела облегающее платье из черного тяжелого шелка, привела в порядок свои густые золотистые волосы, вставила в уши бриллиантовые серьги и защелкнула на запястье браслет, тоже с бриллиантами. В зеркале отражалась молодая элегантная дама с красивым лицом и безгрешной улыбкой на устах. Это очаровательное создание обладало железной хваткой, эта изящная, сверкающая бриллиантами особа всегда добивалась своего. Сейчас она тоже добилась своего и была очень собой довольна.

Из спальни она вышла в гостиную. Их номер в роскошном отеле «Палас» состоял из двух спален – ее и Джанни Макки – и общей гостиной. Прежде чем спуститься ужинать, она должна была сделать пару звонков, а потом покончить с этим никчемным бесхребетником, с этим молодым врачом, который начал уже действовать ей на нервы своими истериками. К тому же она больше в нем не нуждалась.

Сначала она позвонила в Кению, где отдыхал ее отец. Про Гермеса она умолчала. Зачем волновать старика прежде времени? Вернется он не раньше чем через месяц, к тому времени уже, наверное, состоится суд, который подтвердит вину ее бывшего мужа, а пока отцу не надо ничего об этом знать. Марта надеялась, что до Кении не доходят итальянские газеты.

Второй звонок был в Локарно, в клинику «Вилла Адзурра».

– Я синьора Монтини, – сказала она телефонистке, – соедините меня, пожалуйста, с моей дочерью.

– Одну минуточку, подождите, синьора! – сказала телефонистка вместо привычного «соединяю», и Марта сразу же поняла, что с дочерью не все в порядке.

– Здравствуйте, синьора Монтини, я директор клиники Коррадо Мамбретти. Дело в том, что ваша дочь… – взволнованно затараторил директор, но Марта не дала ему договорить.

– Сбежала, – закончила она за него.

– Значит, вы уже в курсе? – растерянно спросил директор.

– Нет, я просто догадалась по вашему испуганному голосу. Как вы думаете, куда она могла отправиться?

– Просто ума не приложу, синьора Монтини, я в полной растерянности.

– Когда вы ее хватились? – продолжала допытываться Марта.

– Перед ужином. После обеда медсестра дала ей успокоительное и рассчитывала, что она проспит несколько часов, поэтому…

– Это вас не оправдывает, – обрезала его Марта и положила трубку.

Пожалуй, этот Джанни Макки еще может сослужить ей службу, прежде чем она пошлет его куда подальше. Марта нажала на ручку его двери, но дверь оказалась запертой на ключ. Она постучала, но ответом ей было молчание. Наверное, так и продолжает накачиваться в баре, решила она, все больше раздражаясь против него, а заодно и против Гермеса и Теодолинды. Эта маленькая гадючка вся в папочку: прикинулась смирной, но стоило на минуту потерять бдительность, она ускользнула, рассчитывая вонзить в мать свои ядовитые зубы.

Джанни Макки не было ни в баре, ни в ресторане, однако отсутствие ключа у портье свидетельствовало о том, что из отеля он не выходил.

– Если хотите, синьора, мы поищем его, – предупредительно выходя из-за стойки, предложил портье, но Марта пренебрежительно махнула рукой.

– В этом нет никакой необходимости, – бросила она, входя в кабину лифта, и нажала на кнопку своего этажа.

Наверное, этот кретин просто спит без задних ног. Марта остановилась у двери его номера, выходящей в коридор, и громко постучала. Не услышав ответа, она нажала на ручку, и дверь неожиданно открылась.

Джанни Макки сидел в кресле лицом к ней, и на его губах застыла улыбка. Немигающие глаза с наглым, как показалось Марте, самодовольством смотрели прямо на нее. – Напился, как портовый грузчик, – пробормотала она со злостью, – только на это и способен.

Она подняла с ковра стакан, выскользнувший из его ослабевших пальцев, и поставила на столик рядом с почти пустой бутылкой виски.

– Какое удовольствие пить эту гадость? – спросила она и презрительно посмотрела на Джанни Макки.

Он сидел все в той же позе, с той же дурацкой улыбкой на губах, и ей захотелось дать ему пощечину. Но, подойдя к креслу, она с ужасом увидела, что и улыбка на губах, и немигающий взгляд безжизненны – перед ней сидел мертвец.

Невольно Марта зажала рот рукой, чтобы не закричать, но уже через несколько секунд к ней вернулось хладнокровие. Стараясь ни к чему не прикасаться, она подошла к телефону и сняла трубку.

– Немедленно врача, – она назвала номер апартаментов, – доктору Макки очень плохо.

Пока Марта говорила по телефону, ее взгляд упал на открытый блокнот, лежащий рядом с аппаратом, и она прочла сделанную рукой Макки запись: «Лучше умереть по-человечески, чем всю жизнь пресмыкаться. Прошу прощения у всех и в первую очередь у Гермеса Корсини».

Прежде чем в коридоре послышались шаги, Марта успела вырвать листок и зажать в кулаке.

Среди людей, набившихся вскоре в номер Джанни Макки, был и миланский репортер. Сегодня вечером он передаст в газету сенсационный материал о смерти бывшего ассистента хирурга Корсини, находящегося в настоящее время в тюрьме Сан-Витторе.

Глава 5

Со смотровой террасы Джулия видела, как самолет, точно гигантская стрекоза, опустился на бетонную полосу, как долго и медленно к нему подвозили трап, как открылась, наконец, дверца и из нее один за другим стали появляться пассажиры. Напрягая зрение, она вглядывалась в маленькие фигурки, начиная беспокоиться, что не узнает на таком расстоянии Джорджо. Когда ее беспокойство стало перерастать в панику, она заметила знакомый желтый рюкзак, синюю шапочку, и к горлу подступил комок. Счастливые слезы затуманили глаза, но она вспомнила дедушку Убальдо, который успокаивал ее всегда одними и теми же словами: «Не плачь, маленькая, тебя все любят, вытри слезы». Взрослая Джулия послушно вытерла слезы и со всех ног бросилась в зал ожидания. Джорджо прилетел, он любит ее, ей есть для кого жить.

Когда она обнимала сына, ей показалось, что за эти несколько дней он еще немного вырос. Мальчику только четырнадцать, а он уже выше ее.

– Ты поправился, – весело сказала она, – наверное, одним «Марсом» питался да пил кока-колу?

– Не успел прилететь, уже начинается, – сердито проворчал Джорджо.

– Ну скажи честно, много ел сладкого?

– Много, – сокрушенно вздохнул Джорджо. – Как ты догадалась?

Он давно смирился с тем, что от матери ничего не удается утаить.

– У тебя все на лице написано, – ласково ероша ему волосы, сказала Джулия, – придется тебя немного поморить голодом.

– Обещаю, – с шутливой торжественностью сказал он, поднося руку к сердцу, – завтра же сажусь на диету.

Все его обещания всегда начинались со слова «завтра».

По пути из аэропорта Джорджо подробно рассказывал обо всем, что произошло во время каникул. Джулия, не перебивая сына, слушала про штормовое море, про нахальных девчонок, которые вгоняли Джорджо в краску своими бесстыжими вопросами о его невинности. Застенчивый Джорджо терпеть не мог подобных разговоров. Еще Джулия узнала, что он благодаря врожденной дипломатичности избежал столкновения с агрессивно настроенными панками, что мистер Матту обыграл его в шашки, что Новый год они встретили очень весело и на ужин была жареная курица с соусом карри, рецепт приготовления которой Джорджо теперь отлично знал.

– А теперь рассказывай, как ты отпраздновала Новый год, – сказал Джорджо.

– Я? – переспросила Джулия, лихорадочно соображая, что бы такое придумать.

Не могла же она посвящать его во все тонкости своей болезни, рассказывать о радиотерапии, об аресте Гермеса, об обвинении его во всех смертных грехах. Все это слишком сложно для подростка, его психика не готова к таким испытаниям.

– Знаешь, – положив руку ей на плечо, сказал вдруг Джорджо, – зря я все-таки уехал, не надо было в праздник оставлять тебя одну.

– Ну что ты, мой мальчик. – Джулия готова была расплакаться от умиления.

– Мама, скажи, что-то случилось? Я чувствую, ты какая-то не такая.

– Какая это «не такая»? – все еще надеясь отшутиться, ответила Джулия вопросом на вопрос.

– Я уже не маленький, – сказал Джорджо серьезно. – Если что-то произошло, я должен об этом знать.

Джулия решила начать с котенка. Как он воспримет его гибель?

– Котенок убежал, – не отрывая глаз от дороги, сообщила она.

– Почему ты за ним не смотрела? – воскликнул Джорджо.

Иногда она замечала, что он становится похож на Лео: у того тоже первый порыв – обвинить ее, а потом уж разбираться, в чем дело.

– Я не думала, что он выскочит в окно, – сердито ответила Джулия.

– И что было потом?

– Ничего хорошего.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Он попал под машину, и когда мы с Амброй подбежали, он уже был мертвый.

– Нет! – в отчаянии закричал Джорджо и со всей силой ударил кулаком по приборному щитку.

– Прекрати! – строго сказала Джулия. – Я любила котенка не меньше тебя, и мне тоже его очень жаль, но в жизни иногда случаются неизбежные вещи, так что остается только смириться. Сколько ни стучи кулаками, котенок не оживет. Все, в конце концов, смертны, даже твоя мать.

– Но умер он, а не ты, – в его голосе Джулии послышался упрек.

Потрясенная такой чудовищной логикой, она чуть не наговорила ему обидных слов, но взяла себя в руки и смолчала. Мальчик искренне был привязан к котенку, его отчаяние вполне понятно. Лучше в такой момент удержаться от упреков, иначе все кончится скандалом. Амбра приготовила на обед любимое блюдо Джорджо – рис с шафраном и тертым пармезаном, но к еде никто не притронулся.

– Разогреем на ужин, – сказала Амбра, унося в кухню блюдо с аппетитным ризотто. Она не сомневалась, что через несколько часов к мальчику вернется потерянный аппетит.

Джорджо отправился в сад. Джулия сказала ему, что похоронила котенка в клумбе, на которой каждую весну зацветают синие крокусы. Поплакав там, он вернулся в дом и через десять минут уже уплетал за обе щеки свой любимый желтый ризотто.

Когда Амбра ушла, он позвонил сначала отцу, потом Матту в Уэльс, чтобы сказать, что долетел благополучно и уже дома. После этого он сел рядом с матерью и, прижавшись к ней, как в детстве, смущенно прошептал:

– Прости меня.

– За что? – тая от неожиданной сыновней ласки, спросила Джулия.

– Я знаю, ты не виновата, что котенок погиб. Ты из-за него была такая расстроенная?

– Из-за него тоже.

– А из-за чего еще?

Что-то она должна ему рассказать. Лучше про Гермеса, благо его уже выпустили из тюрьмы. Про свою болезнь она рассказывать не решалась, опасаясь испугать сына.

– Гермес находится под следствием, – сказала она спокойным голосом.

– Почему? – удивился мальчик, и в его золотистых глазах вспыхнули огоньки гнева.

– Его обвинили в том, будто он взял деньги с несчастного отца, у которого безнадежно заболел сын, и будто он лечил этого мальчика не так, как следовало, отчего мальчик умер.

– Это, конечно, все неправда, – без вопросительной интонации сказал Джорджо.

– Конечно, – все так же спокойно ответила Джулия. – Обвинения абсолютно беспочвенны.

– Он в тюрьме?

– Был несколько дней, но дело даже не в этом. Ему запретили работать, пока…

Джулия не смогла договорить и опустила голову на плечо сына.

– Не волнуйся, мамочка, – начал успокаивать ее Джорджо. – Гермес с ними справится, он сильный. Вот увидишь, все кончится хорошо. – И он, стараясь успокоить мать, погладил ее по волосам.

– Будем надеяться. Ты прав, он сильный, но отстранение от работы для него самое тяжелое наказание. Без своего дела он как рыба без воды.

– Ты его очень любишь, да, мам?

– Очень.

– Как меня?

– Это нельзя сравнивать, я люблю вас по-разному.

– А если я начну ревновать? – делая вид, что шутит, спросил Джорджо.

– У тебя нет ни малейшего основания для ревности.

– Есть, потому что с тобой мы знаем друг друга уже четырнадцать лет, а Гермес появился совсем недавно.

– А вот тут ты ошибаешься. Я познакомилась с Гермесом, когда мне было пятнадцать. Значит, сколько лет я его знаю?

– Ты никогда не рассказывала мне об этом, – растерялся Джорджо.

– Если хочешь, могу рассказать, – предложила Джулия.

– Расскажи.

Он уютно устроился на диване рядом с матерью, предвкушая длинную и интересную историю, как в детстве, когда неистощимая на выдумки Джулия каждый вечер рассказывала какую-нибудь занимательную сказку.

Вчера

1960 год

Глава 1

Простуда – вполне уважительная причина, чтобы остаться дома, особенно когда надо идти на мессу, – ничего скучнее на свете не бывает. Именно из-за утренних месс Джулия ненавидела воскресенья.

В этот день по заведенному раз и навсегда порядку семья де Бласко в полном составе отправлялась в церковь. Фальшивые улыбки приветствующих друг друга прихожан, последние сплетни, передаваемые шепотком, пока священник талдычит с амвона свои прописные истины, потом опять сладкие улыбки при прощании, потом бар на углу, где учитель латыни смакует свой неизменный кампари, Бенни с Изабеллой потягивают молодое вино, а Джулия, как самая младшая, довольствуется лимонадом. Перед уходом глава семьи просит завернуть ему с собой пять трубочек с кремом, которые будут поданы на десерт к воскресному обеду. Нет, уж лучше жестокая простуда, чем этот надоевший ритуал.

Джулия заболела скорее всего из-за резкой перемены погоды. Стоял июнь, но вдруг сделалось по-осеннему холодно, задул ледяной ветер, пошли дожди. Джулия и в самом деле чувствовала себя плохо: у нее слезились глаза, текло из носа, она беспрерывно чихала, но перспектива остаться в доме одной и в течение нескольких часов наслаждаться полной свободой радовала ее.

Она сунула руку под матрац и вытащила книгу. Это был запрещенный в Италии роман Генри Миллера «Тропик Рака», который вчера ей дала подруга. В школе Джулия не отличалась особым прилежанием, зато к чтению у нее была настоящая страсть. Благодаря деду и вопреки отцу она прочла всего Сальгари, Жюля Верна, Рафаэля Сабатини и Джека Лондона. Чтобы не уснуть во время воскресной мессы, она под монотонный голос священника воображала себя то спутницей Красного корсара, то попадала в плен к пиратам в бурном Карибском море, то обедала с легендарным капитаном Немо на его «Наутилусе». Когда она подросла, на смену приключениям пришли французские и русские романы, которые были в их домашней библиотеке. Год назад она открыла для себя американскую литературу, правда, Генри Миллер писал уж слишком смело, некоторые места романа приводили ее в смущение.

Закутавшись в теплую шаль, Джулия открыла книгу и нашла место, на котором вчера остановилась. Углубившись в чтение, она как раз дошла до очень откровенной сцены, когда услышала какой-то непонятный шум. Она закрыла книгу и прислушалась. Шум доносился из сада. Значит, она не одна, кто-то остался дома.

Спрятав роман под подушку, Джулия вылезла из теплой постели и подошла к окну. Стук повторился, на этот раз гораздо громче. Откинув занавеску, Джулия увидела по пояс голого молодого человека, который, легко взмахивая тяжелым топором, рубил сосну. Сосна недавно засохла, и Витторио де Бласко вынес ей смертный приговор. Похоже, что этот сумасшедший, скинувший рубашку в такой холод, как раз и приводил этот приговор в исполнение. Склонная к фантазиям, Джулия уже начала входить в роль леди Чаттерлей, но любопытство взяло верх, и она стала гадать, кто этот храбрый вояка, который сражается в их саду с бедным беззащитным деревом.

Когда молодой человек повернулся лицом в ее сторону, она узнала его: это был Гермес, сын женщины, которая изредка, когда в семье появляются лишние деньги, приходила к ним помогать по хозяйству. Фигура у Гермеса была просто потрясающая. Их школьная учительница по рисованию наверняка сравнила бы его с Аполлоном Праксителя.

Джулия стояла и смотрела на красивое сильное тело, и в ней поднималась волна раздражения. «Ну и тип, – с неприязнью подумала она, – размахался тут топором у всех на виду!» Ее даже передернуло от отвращения.

Кутаясь в шаль, она вернулась в постель, намереваясь продолжить чтение и больше не отвлекаться на всякую ерунду. Она открыла книгу, стараясь вникнуть в мелькавшие перед слезящимися глазами строчки, но ей трудно было сосредоточиться. Голова гудела, как пустой котел, дышать было трудно, в глазах появилась резь. Она прикрыла воспаленные веки, и тут же перед ее закрытыми глазами возник Гермес, совершенный в своей красоте, как греческий бог.

Джулия снова встала и подошла к окну. Мысль, что она может смотреть на мужчину, оставаясь при этом незамеченной, взволновала ее. Гермес время от времени прерывал работу и вытирал с лица пот.

Несколько дней назад он заходил к отцу, после чего Витторио де Бласко устроил за обедом разнос ее старшей сестре Изабелле.

– Стыдись, лентяйка! – с пафосом говорил он. – Аристократка по крови, ты живешь в культурной среде и не можешь одолеть латынь даже в рамках школьной программы! А вот юноша из нищей, неблагополучной семьи, сын простой малограмотной служанки выучил древние языки так, как я их не знаю, всю жизнь проработав в школе. Вот с кого надо брать пример!

– Если он все знает, зачем же ему с тобой заниматься? – язвительно спросила Изабелла, которая готовилась к экзаменам на аттестат зрелости спустя рукава.

– Затем, что он хочет поступить в университет и получить стипендию – у него ведь нет денег на обучение. А за мою помощь он расчистит наш сад.

Глядя из-за занавески на Гермеса, Джулия вспомнила этот разговор слово в слово, хотя тогда за обедом и не придала ему большого значения. Сердце ее вдруг бешено заколотилось, она поняла, что Гермес ей нравится.

Шмыгая носом и время от времени чихая, она быстро оделась, сбежала вниз и распахнула дверь в сад. Гермес, стоя к ней спиной, наносил по дереву ровные ритмичные удары, и на его плечах под блестящей от пота кожей перекатывались мощные мускулы. Ей пришлось несколько раз окликнуть его, пока он, наконец, не обернулся. Джулии почудилось или в его голубых глазах действительно загорелись радостные искры? Джулия залюбовалась его чудным лицом с правильными, почти классическими чертами, его красивым разгоряченным телом.

– Что тебе? – спросил он, опуская топор.

– Кричу, кричу, а ты не слышишь. Кофе хочешь?

– Не откажусь. – И он улыбнулся ей мягкой ласковой улыбкой. – Позови, когда будет готово.

Подняв топор, Гермес возобновил свой поединок с обреченной сосной, а Джулия, которая все это время теребила от волнения свою косу, вспыхнув, пошла на кухню.

– Иди, готово! – крикнула она через минуту, задетая его спокойным и уверенным тоном.

Гермес надел майку и вошел в дом. Они сели за стол.

– Папа сказал, что тебе уже двадцать, это правда? – спросила Джулия.

Он медленно потягивал кофе, наслаждаясь каждым глотком, и смотрел на нее рассеянно, словно не видя. В эту минуту для него, казалось, не было ничего важнее этой маленькой чашки, наполненной крепким, горячим, ароматным напитком.

– Папа очень хвалит тебя, – не дождавшись ответа, снова заговорила Джулия. – Говорит, что с латынью и греческим у тебя полный порядок.

– Твой отец – добрый человек.

– Нет, правда, если у тебя не было проблем с учебой, почему ты только сейчас получаешь аттестат зрелости?

– Я пошел учиться с восьми лет.

Джулия чихнула в носовой платок, постаравшись сделать это как можно тише и незаметней.

– Почему? – спросила она гнусавым голосом.

– Что почему?

– Почему ты пошел в школу с восьми лет?

– Потому что моей матери было не до того. Да и сам я не горел желанием просиживать штаны в школе.

Мать Гермеса Катерина пила. С помощью алкоголя ей удавалось забыть на время о нищете, о безнадежном положении семьи. Ее муж не вылезал из тюрем, оказываясь там всякий раз из-за пустяковых краж. Трезвая Катерина была доброй женщиной и хорошей матерью, но когда она напивалась, то теряла человеческий облик.

Джулия внимательно слушала Гермеса. Теперь она поняла, что имел в виду отец, когда говорил о нищей и неблагополучной семье своего трудолюбивого ученика.

– А почему тебя зовут Гермесом? – продолжала свой допрос Джулия.

– Фантазии моего отца. «Гермес – посланник богов», – любил он повторять, но какой же я посланник богов, я просто сторожевая собака.

С детской непосредственностью он аккуратно собрал ложечкой остатки нерастаявшего сахара со дна кофейной чашки и, вскинув на Джулию свои голубые глаза, с улыбкой сказал:

– Спасибо. Пора за работу.

Он вышел в сад, и Джулия как завороженная последовала за ним. «Какой он красивый, – подумала она, – самый красивый на свете! И как это я раньше не замечала?»

Ветер стих. Дождя уже не было.

– Почему ты сторожевая собака? – задав очередной вопрос, Джулия громко чихнула.

– Ты не пробовала принимать панадол? – вместо ответа спросил Гермес.

– Бесполезно. Пока само не пройдет, никакие лекарства не помогут. Ответь все-таки, почему ты назвал себя сторожевой собакой?

Гермес взмахнул топором и вонзил его в надрубленный ствол. Потом разогнулся, поплевал на ладони и задумчиво потер их.

– Ты не хочешь отвечать?

– Это не очень интересная история. – Он посмотрел на нее в упор. – Думаю, тебе знать ее совсем не обязательно.

– Ошибаешься. Я очень люблю всякие истории, и твоя история мне очень интересна.

– Отец сам выбрал для меня такую роль. Он хотел, чтобы я приглядывал за матерью. Дело в том, что, когда он сидел в тюрьме, мать каждый раз беременела. Нас у нее шестеро, и все от разных отцов.

Гермес покраснел. В уголках его мягких, красиво очерченных губ появились горькие складки. «Зачем я откровенничаю с этой несмышленой девчушкой?» – подумал он, невольно любуясь ее блестящей черной косой и глубокими бархатными глазами.

Джулия тоже смутилась. Нет, она не находила ничего шокирующего в признании Гермеса, просто ей стало стыдно, что она вызвала его на откровенность, заставила признаться в том, в чем ему явно признаваться не хотелось.

– Какая же я идиотка! – с искренним отчаянием воскликнула она. – Задаю тебе дурацкие вопросы… Лучше бы молчала!

Гермес легонько хлопнул ее по плечу и улыбнулся.

– Ничего страшного! – словно подбадривая ее, сказал он. – У нас в квартале все об этом знают, хотя и не подают виду. И то, что моя мать пьет, тоже ни для кого не секрет. Конечно, я мог бы тебе что-нибудь наврать, но мне не хочется. Ты такая… непосредственная, что тебе грех врать. Что касается моих родителей, я их очень люблю – и мать, и отца тоже. Да, несмотря ни на что, Корсини я считаю своим отцом, и должен тебе сказать, он не такой уж плохой человек, хотя и не может похвастаться благородным происхождением.

– Происхождение тут ни при чем! – горячо перебила его Джулия, которая терпеть не могла отцовские разглагольствования о благородстве и знатности их рода.

– Вот и я говорю, ни при чем! – подтвердил Гермес.

– Папа говорит, что ты способный и много знаешь, – решила переменить тему Джулия.

– Послушай, детка, мне надо закончить работу и идти домой заниматься. Ты не против, если мы продолжим наш разговор после моих экзаменов?

– Дедушка говорит, что я часто сама не знаю, чего мне хочется. Зато я знаю, что если мне чего-нибудь хочется, то сразу, сейчас. В июле меня здесь не будет, я уеду в Модену.

Гермес отложил топор, взял в руки ее лицо и поцеловал. Для Джулии это было полной неожиданностью.

– Ты не такая, как другие, Джулия, – сказал он, глядя ей прямо в глаза. – И хотя у тебя распухший нос и красные глаза, ты очень красивая. Ничего, что еще девочка, зато все понимаешь, как взрослая. И еще ты очень милая.

Джулия вспыхнула.

– А ты умеешь вгонять женщин в краску. – В ее улыбающихся глазах стояли слезы, и причиной их на этот раз была вовсе не простуда.

– Жаль, что у меня нет времени на девушек, особенно на таких, как ты.

– А чем я такая особенная?

– Отвлекаешь человека от работы.

– Просто я тебе не нравлюсь.

– Ты мне очень нравишься.

– Докажи!

Гермес склонился к ней, приблизил свои губы к ее губам, и она почувствовала прикосновение его языка. Впервые в жизни ее, пятнадцатилетнюю девочку, целовал мужчина. Целовал по-настоящему, не то что Заира.

– Теперь во мне миллионы твоих вирусов, – со смехом сказал Гермес. – Через два дня я буду чихать, как и ты. Довольна?

– Гермес, ты чудо! – прошептала Джулия.

Красноносая, со слезящимися глазами и гнусавым от насморка голосом, она чувствовала себя в эту минуту самой счастливой и самой красивой на свете – ведь она нравилась такому замечательному парню!

– Иди в дом, здесь холодно, – заботливо сказал Гермес и направился к дереву, а Джулия опрометью бросилась в свою комнату и заперлась изнутри. Ей надо было побыть одной, еще раз вспомнить и прочувствовать то, что с ней случилось, – ведь это был ее первый любовный опыт.

Через несколько минут в саду раздался треск – упало срубленное Гермесом дерево.

Глава 2

Ежедневно с пяти до восьми вечера Гермес работал в мясной лавке на улице Беато Анджелико. Хозяин говорил, что у него золотые руки, и за работу платил щедро. Никто, даже он сам, не умел так искусно разделывать мясо, как Гермес. Орудуя тяжелым топором, словно игрушечным, он ловко отрубал ребрышки, грудинку, край, кострец, филей с косточкой, и хозяин только ему доверял оформление витрины. В покупателях недостатка не было, причем многие старались заходить в лавку под вечер, чтобы полюбоваться работой ловкого статного рубщика.

– Послушай, – сказал как-то мясник, – бросай ты к черту свои книги и иди ко мне на постоянную работу.

Он был высокий и худой, этот мясник, усики в стиле Чарли Чаплина выглядели нелепо на его длинном лошадином лице.

– Я только для того и работаю у вас, чтобы покупать книги, и мясником становиться не собираюсь, – ответил ему Гермес.

– А кем ты хочешь стать? – поинтересовался мясник.

– Хирургом.

– А разве у меня ты не по этой специальности работаешь? – В глазах мясника заплясали веселые искры. – Режешь туши, как заправский хирург, и от жалоб пациентов застрахован, не то что в клинике. Я дело говорю, из тебя отличный мясник получится. К тому же, сам знаешь, я бездетный, когда-нибудь лавка к тебе перейдет. Чем плохо?

По возрасту этот человек вполне мог годиться Гермесу в отцы, хотя внешнего сходства между ними не было. Если рассуждать здраво, для парня, выросшего в нищете, не такая уж плохая перспектива получить со временем мясную лавку, но Гермеса такое будущее совсем не прельщало. «Сын поденщицы Катерины – владелец магазина!» – подумал про себя Гермес и чуть не рассмеялся.

– Я подумаю, – ответил он хозяину, чтобы прекратить бесполезный разговор.

С того воскресенья Джулия стала ходить за мясом. Она подолгу простаивала у прилавка, словно раздумывала, какой бы выбрать кусок, и пропускала тех, кто стоял сзади. В тот момент, когда Гермес протягивал ей сверток, она ловила его быстрый радостный взгляд, внушавший ей уверенность, что тот воскресный поцелуй не забыт. Дома на улице Тьеполо все было наоборот: приходя заниматься с отцом, он держался с ней так, будто они были едва знакомы. Может быть, его рассеянность объяснялась тем, что он с головой ушел в предстоящие экзамены?

Джулия сама не понимала, что с ней происходит, но ей все время хотелось видеть Гермеса, и она мечтала снова почувствовать на губах вкус его поцелуя, как в то холодное июньское воскресенье.

– Эй, проснись! – Кармен наклонилась к дочери, неподвижно сидящей у окна. Проследив за ее немигающим взглядом, она увидела под глицинией в садике Гермеса, который переводил ее мужу «Анналы» Тацита.

Джулия вздрогнула и залилась краской.

– Что случилось? – встрепенулась она.

– И правда, красивый парень, – заметила Кармен, кладя ей руку на плечо, – но мне кажется, что ему сейчас не до романов. Видишь, как он поглощен занятиями с твоим отцом?

– Может быть, мне отрезать косу и сделать завивку? Или начать красить губы, как Изабелла?

– Боюсь, это не поможет, – ответила Кармен. – У этого парня голова занята совсем другими вещами, так что постарайся о нем не думать. Ты у меня еще совсем маленькая. – И Кармен поцеловала дочь в макушку.

– А если я не могу о нем не думать? Это что, ненормально?

– Это нормально, иначе и быть не может. В твоем возрасте грех не влюбляться. – Кармен смотрела на свою любимицу с тревогой и нежностью.

– Ты думаешь, я влюблена? – продолжала допытываться Джулия.

– Думаю, да. Но еще я думаю, что ты будешь влюбляться не раз и не два, пока не встретишь настоящую любовь. – Кармен сказала это с убежденностью, она и в самом деле верила, что Джулия встретит в жизни мужчину, с которым будет по-настоящему счастлива. – Пойдем лучше собираться, – ласково добавила она, – или ты забыла, что завтра мы едем к дедушке?

Они уже начали спускаться по лестнице, но Джулия вдруг резко остановилась.

– Но если я поеду в Модену, то не смогу больше видеть Гермеса! – с отчаянием воскликнула она.

– Ничего, ты увидишь его, когда вернешься, – постаралась успокоить ее Кармен. – Не может же теперь вся жизнь остановиться только из-за того, что ты влюбилась в парня, который не обращает на тебя никакого внимания!

– Я бы все отдала, лишь бы он меня заметил!

Кармен прижала к себе Джулию.

– Девочка моя, – сказала она, – не принимай все так близко к сердцу! Пусть у меня и не слишком большой опыт в таких делах, но я хочу дать тебе один совет. Как женщина женщине. Никогда не жертвуй всем ради мужчины, он того не стоит.

Глава 3

Кармен неожиданно заявила, что завтра уезжает. Для Убальдо Милковича это явилось полной неожиданностью: он надеялся, что дочь погостит у него по крайней мере неделю. Не помогли никакие уговоры, решение Кармен было твердым.

В тот день она прочла в местной газете, что депутат Армандо Дзани сейчас находится в Модене, и испугалась, что может нечаянно его встретить. Ей не хотелось бередить рану, которая и без того продолжала кровоточить. Столько лет уже прошло, а она все не могла забыть тех дней и ночей, которые провела в горах с молодым партизаном Гордоном.

– Если ты ехала сюда всего на одну ночь, зачем тащила с собой целый чемодан барахла? – с обидой спросил отец.

Он очень сдал за последний год, хотя и продолжал вести прежний образ жизни. Нет, он был все такой же живой, энергичный и веселый, заботливый и щедрый, но Кармен вдруг заметила, что отец начал стареть.

– Я беспокоюсь, как они там без меня, – попыталась оправдаться Кармен.

– Ничего с ними там не случится, – никак не мог успокоиться отец. – Изабелла с Бенни уже взрослые, да и учитель твой никуда не денется.

При каждом удобном случае он давал понять, что не испытывает родственных чувств к своему зятю.

Ничего не ответив отцу, Кармен пошла собираться. Когда она вернулась в комнату, на ней были открытые туфли на тонком каблуке и элегантное платье из темного шелка с крупными розовыми цветами. Широкий пояс на талии и складки на облегающей бедра юбке подчеркивали стройность ее фигуры. Джулия не могла отвести от матери восхищенного взгляда.

– Можно я провожу тебя на вокзал? – спросила она.

– Думаешь, я дорогу не знаю? – рассмеялась Кармен.

– Вот именно, не знаешь! – вмешался в разговор Убальдо Милкович. – Если бы знала, почаще бы приезжала и жила бы у меня подольше.

Он доел яичницу с луком, которую неизменно готовил себе на завтрак, допил вино и вытер рукой рот.

– Папа, ну почему мы должны ссориться? – примирительно спросила Кармен и улыбнулась отцу, надеясь, что он наконец смягчится.

– Пошли, Джорджо, – проигнорировав слова дочери, обратился Убальдо Милкович к внучке. – Твою мамочку, похоже, никакими силами не удержишь, так что выводи велосипеды.

До вокзала от дома деда было полчаса езды. Надо было проехать по виа Эмилия, по мосту Праделла, потом свернуть направо на бульвар и ехать вдоль городского парка.

Когда они въехали в центр, погода неожиданно изменилась: свежий ветер стих, выглянуло солнце, предвещая жаркий день. Джулия устроилась на раме дедушкиного велосипеда, а чемодан они укрепили на багажнике. Кармен крутила педали старенького дамского велосипеда, на котором ездила еще ее мать, а теперь гоняла Джулия, ласково называя его «мой велик». На виа Эмилия открывались магазины, служащие поднимали жалюзи.

Они остановились на светофоре перед мостом Праделла, и тут Джулия увидела Армандо Дзани, переходившего пустынную в этот час улицу.

– Здравствуйте, господин Дзани, – обрадовавшись неожиданной встрече, звонко воскликнула она. – Вот мы и в это лето встретились!

Депутат приветливо улыбнулся девочке, помахал Убальдо и только после этого обратил внимание на Кармен. В первую секунду он не узнал ее, но постепенно из глубин его памяти всплыло щемящее воспоминание о короткой яркой любви, которую ему когда-то довелось испытать.

Джулия с удивлением заметила, что, подходя к матери, депутат Дзани вдруг стал похож на смущенного мальчишку.

– Ты отлично выглядишь, – произнес он, не отрывая глаз от Кармен, которая действительно выглядела свежо и молодо.

«Неужели он не замечает моих морщин?» – подумала Кармен, отметив про себя, что у Гордона совершенно пропал простонародный выговор. Она собрала всю свою волю, чтобы выглядеть естественной, и, как бы разглядывая педали, наклонила голову вниз, пряча краску смущения, залившую ее щеки.

– Ты тоже, – тихо произнесла она в ответ.

Прошло целых шестнадцать лет с той поры, когда они поклялись друг другу в любви, и вдруг эта неожиданная встреча. Оба растерянно замолчали, но в их взглядах, устремленных друг на друга, была нежность, которую каждый старался скрыть. Убальдо Милкович вернул им чувство реальности.

– Ты женился, как я вижу, – сказал он Армандо, указывая на обручальное кольцо на пальце депутата.

Только сейчас Джулия вспомнила старую, чуть выцветшую фотографию, которую мать бережно хранила в коробке из-под конфет в одном из ящиков комода, и поняла значение для обоих этой встречи. Точно наяву перед ней возникла смеющаяся молодая пара, волосы треплет ветер, глаза сияют. Ее пронзила боль за мать, она вдруг поняла, как глубоко та несчастна.

– Знаешь, годы идут, – словно оправдываясь, ответил Армандо, – а жизнь не устроена – ни дома, ни семьи, вот я и решил… – Не договорив, он опустил голову и уставился на носы своих ботинок.

Кармен протянула ему руку.

– Прощай, Гордон, нам пора.

В его легком быстром рукопожатии она почувствовала скрытый зов и одновременно безнадежность, словно его мечта навсегда останется только мечтой.

– Ты еще хранишь ту губную гармошку? – очень тихо спросил он.

– Конечно, – ответила она, и Армандо смутил ее равнодушный, даже холодный тон, точно она хотела уколоть его за такой глупый вопрос. – Я и фотографию храню.

– Фотографию? – непонимающе переспросил он. – Какую фотографию?

Прошло столько лет, столько воды утекло! Может ли он помнить все, что было в далекой молодости?

– Неважно, – махнув головой, бросила Кармен и, освободив руку, взялась за руль, нажала на педаль и рывком тронулась с места.

Убальдо Милкович с Джулией, быстро простившись с Армандо Дзани, бросились ее догонять.

Усадив дочь с внучкой на скамейку в зале ожидания второго класса, Убальдо направился в бар, чтобы выпить чашечку кофе с коньяком и поболтать со знакомыми носильщиками.

Кармен рассеянно смотрела перед собой, стараясь подавить в себе воспоминания, столь неожиданно всколыхнувшиеся в ее душе. Она была сердита на себя за то, что не сдержала чувств перед человеком, давно и навсегда забывшим ее.

– Ты имела в виду Армандо Дзани, когда говорила мне, что ни один мужчина не стоит того, чтобы всем жертвовать ради него? – неожиданно спросила ее Джулия.

Кармен не ответила. Она боялась, что если произнесет хоть слово, не сможет удержаться от подступивших к горлу рыданий.

Джулия еще там, у светофора, поняла: между матерью и Армандо Дзани раньше что-то было. Может быть, давно, в молодости, она питала к этому человеку какие-то чувства, вроде тех, что она, Джулия, питает к Гермесу? А может быть, Джулия даже смутилась от такого предположения, – партизан Гордон однажды поцеловал Кармен, как Гермес ее… Джулии стало стыдно собственных мыслей, тем более что мать своим безупречным поведением никогда не подавала повода для подобных предположений.

– Армандо Дзани – твой отец, – тихо и точно через силу произнесла Кармен. Это признание стоило ей огромных усилий.

– Армандо Дзани – мой отец, – прошептала ошеломленная Джулия, до которой все еще не доходил смысл сказанного.

– Ну что же ты? Скажи все, что ты обо мне думаешь, не стесняйся! – В голосе Кармен звучала боль.

– Ой, мамочка! – Джулия бросилась на шею Кармен. – А он знает?

– Надеюсь, что не знает и никогда не узнает, – ответила Кармен, и в эту минуту объявили о прибытии ее поезда.

На перроне, целуя мать, Джулия шепнула ей на ухо:

– Я тебя очень люблю.

Поднявшись по ступенькам и взяв из рук отца чемодан, Кармен скрылась в вагоне. Напрасно дочь и отец смотрели в окна, надеясь, что Кармен помашет им на прощание, – она положила вещи на сиденье и быстро прошла в туалет. Когда поезд тронулся, она безудержно рыдала.

В течение нескольких дней после материнского признания Джулия была сама не своя: ее одолевали самые противоречивые чувства, но постепенно она начала успокаиваться. Что ж, жизнь продолжается, хотя и с новой точки отсчета. Зато она знает теперь правду о своем рождении, знает имя своего настоящего отца, и ей надо только привыкнуть к неожиданному повороту судьбы и обрести новую опору.

Как-то после обеда они с дедом решили покататься на велосипедах. Убальдо Милкович заметил, что Джулия стала прежней: к ней вернулась ее природная веселость, она от души радовалась прогулке. Проехав виа Эмилия до конца, Джулия обернулась и спросила:

– Поворачиваем назад?

– Ты устала? – спросил, в свою очередь, Убальдо.

– Нисколечко.

– Тогда давай заедем в одно место.

– В какое место?

– На виллу маркизы Манедори Стампа.

– Зачем?

– Маркиза хочет, чтобы я взял на дрессировку ее английского сеттера.

Они свернули на шоссе Виньолезе и, проехав по солнцепеку несколько километров, очутились перед огромными коваными воротами, за которыми их встретили тишина и прохлада. Длинная, обсаженная тополями аллея привела их к вилле – ярко-желтому, утопающему в зелени зданию.

Неожиданно Убальдо Милкович свернул на боковую тропинку, и Джулия удивленно спросила:

– Разве нас не ждут на вилле?

– Нас ждут на псарне, а она в самом конце сада, за конюшней.

Пришлось проехать через весь сад, наполненный ароматом цветущих лип, пока, наконец, у заросшей шиповником стены Джулия не увидела клетки с собаками. Пожилой сгорбленный человек, размешивавший в чане еду для своих подопечных, увидев гостей, с дружеской улыбкой двинулся им навстречу. Его морщинистое, заросшее черной щетиной лицо было смуглым от загара, и на нем из-под нависших кустистых бровей сияли ослепительно голубые глаза.

– Ты за сеттером?

– Да, – ответил Убальдо, прислоняя к стене велосипед. – Где новобранец?

Собаки при виде старого знакомого радостно заскулили и завиляли хвостами.

– Сначала познакомь меня с синьориной, – сказал служитель. – Она твоя помощница?

– Нет, внучка. Хоть ее и угораздило появиться на свет в Милане, Модена для нее – родной город. Познакомься, ее зовут Джорджо.

– Джорджо? – удивился служитель. – Я думал, это мужское имя.

Он снял шляпу, и Джулия заметила, что у него большие оттопыренные уши.

– Очень приятно, синьорина, – сказал служитель с поклоном, – позвольте представиться, я Лето.

– А я Джулия, – пожимая протянутую руку, ответила Джулия.

– Его так зовут не только летом, а круглый год, – пошутил дед, и все весело засмеялись.

– Сеттер с хозяйкой, она велела, чтобы ты зашел к ней, – с лукавой усмешкой сказал Лето и указал в направлении конюшни.

Джулия прислонила велосипед к велосипеду деда, и они направились в указанном направлении.

– Я не успел сказать тебе, что маркиза… – доверительным тоном начал дед вполголоса, но его перебил низкий, чуть хриплый чувственный голос, так хорошо знакомый Джулии.

– …что маркиза – это я.

Джулия повернула голову и в дверях конюшни увидела Заиру. В костюме для верховой езды рядом с породистой лошадью, покрытой блестящей попоной, она выглядела восхитительно. Распущенные волосы шелковистой волной падали на плечи, на бледном матовом лице сияли огромные глаза.

– Джулия! – радостно воскликнула она и потянулась, чтобы поцеловать девушку, которая повернулась к ней так резко, что поцелуй пришелся прямо в губы.

Глава 4

– Ты стала взрослой, – заметила Заира.

– А ты стала маркизой, – шутливо ответила Джулия и посмотрела на подругу, с которой она была теперь одного роста.

– Ты изменилась.

– Ты тоже.

Глядя в глаза Заиры, Джулия пыталась услышать в душе отзвук своих прежних чувств и не могла.

– В чем я изменилась? – оглядывая себя, спросила Заира.

– Ты пахнешь незнакомыми духами.

– Это запах богатства, – засмеялась Заира и положила руку, на которой сверкал бриллиантовый перстень, на грудь Джулии.

– Тут тоже кое-что изменилось, – заметила она с лукавой улыбкой и слегка сжала пальцы. В ее беззастенчивом чувственном взгляде было желание.

Джулия инстинктивно отпрянула, испугавшись этого откровенного соблазна, против которого когда-то не смогла устоять.

– Ты очень элегантна, – польстила она Заире, словно извиняясь за то, что отвергла порыв подруги.

Убальдо возился на лугу с собакой, стараясь разобраться, на что она способна.

– У меня столько одежды, ты даже представить себе не можешь. Надо посмотреть, не подойдет ли и тебе что-нибудь.

Джулия чувствовала, что между ней и Заирой появилась преграда. Возможно, причина крылась в ее взволнованном состоянии. До сих пор она не оправилась от потрясения, которое испытала на вокзале, когда мать открыла ей тайну своего прошлого. Может быть, ей было неловко оттого, что рядом находился дед или что Заира жила теперь на такой роскошной вилле…

– Да я такие наряды и носить-то не сумею, – ответила она, рассеянно глядя на Заиру.

– Ты настоящая красавица, – окидывая девушку пристальным взглядом, сказала Заира, – из тебя получилась бы великолепная манекенщица.

– Да что ты! – вспыхнула от смущения Джулия.

– Пойдем, я покажу тебе виллу, – настойчиво сказала Заира, – честное слово, она стоит того, чтобы на нее посмотреть.

– Может быть, в другой раз? – В голосе Джулии была неуверенность. – Думаю, мы уже должны ехать. – В самом деле, что-то изменилось в ней и вокруг нее, она больше не хотела повторения того, что было когда-то между ними.

– Да ты ревнуешь меня, что ли, да? – по-своему поняла сопротивление Джулии Заира.

– Ревную? – искренне удивилась девушка, которой еще неведомо было это чувство. – К кому?

– К моему мужу.

– Я просто удивилась, что ты вышла замуж.

– Пойдем, – почти приказным тоном сказала Заира и взяла Джулию за руку. – Я заберу на минутку вашу внучку! – крикнула она Убальдо, который уже направлялся с сеттером к конюшне.

– Только и в самом деле на минутку, маркиза, – делая ударение на титуле, ответил Убальдо Милкович, – нам уже пора.

Он проводил взглядом Заиру и Джулию, любуясь красотой обеих: порочная маркиза была не менее прекрасна, чем чистая, солнечная Джулия.

Они проходили комнату за комнатой, нигде не задерживаясь, хотя Джулии хотелось получше рассмотреть прекрасные картины, ковры, вазы, дорогие безделушки. Заира проходила мимо этого великолепия равнодушно, успев, видимо, привыкнуть к нему, и, как все нувориши, воспринимала окружающую ее роскошь как должное.

– А вот и мои чертоги, – сказала она, распахивая массивные двустворчатые двери из светлого лакированного дерева, украшенные позолотой.

Комната поразила Джулию своей красотой. Дорогая мебель в стиле ампир гармонично соседствовала здесь с неоклассикой, и только очаровательный столик из золоченой бронзы в стиле рококо совсем не годился в качестве подставки для громоздкого радиоприемника «Марелли».

– Ну, что скажешь? – спросила Заира.

– Использовать такой прелестный столик в качестве подставки под этого урода – просто кощунство! – с возмущением заметила Джулия.

Заира упала на парчовый диванчик и расхохоталась.

– Ты прелесть, Джулия! Знаешь, что сказала моя свекровь, когда увидела этот радиоприемник? То же самое! Кощунство – это ее слова.

Джулия огляделась по сторонам и точно освободилась от колдовских чар. Что она делает в этих роскошных покоях? Что общего у нее с Заирой? Чем-то нечистым веяло от всего этого благополучия. Джулия не сомневалась, что, только продав душу дьяволу, Заира могла получить взамен всю эту роскошь.

– Да я сказала первое, что пришло в голову, – словно оправдываясь, ответила Джулия.

– Нет, у тебя есть вкус, как у Лудины. Она хоть и зануда, но в ней чувствуется порода. И в тебе тоже.

– Лудина твоя свекровь? – удивленно спросила Джулия, вспоминая семейные пересуды вполголоса о любовной истории деда, казавшейся ей всегда не более чем легендой.

– Ты ее знаешь? – в свою очередь, удивилась Заира.

– Лудину Манодори Стампа? – не зная, что ответить, переспросила Джулия и инстинктивно подняла руку к шее, проверяя, не выглядывает ли из-под блузки ее кулон в форме сердечка, который она носила не снимая, как талисман.

– Да, мою свекровь. Где ты с ней познакомилась?

– Я с ней не знакома, просто слышала. В этих краях все ее знают.

Как странно все переплелось: она, Заира, их двусмысленные отношения, кулон, дед, маркиза Лудина… И вдруг ее пронзило воспоминание о Гермесе, такое острое, что она невольно схватилась за сердце.

– Иди ко мне, – тихо попросила Заира. – Я такая же, как прежде.

Джулия не пошевелилась. Как ей объяснить подруге, что сама она уже не такая, что она влюбилась в мужчину?

– Ты и вправду изменилась, дорогая моя дикарка, – прошептала Заира, открывая в яркой и юной красоте Джулии незнакомые черты и чувствуя, что ее юная подруга, которую она научила когда-то нежным наслаждениям запретной любви, ускользает от нее, становится чужой и далекой.

– Наверное, ты права, – спокойно ответила Джулия.

Заира взяла в руку толстую косу Джулии и потерлась об нее щекой.

– Ты влюбилась, – с уверенностью сказала она.

– Да, влюбилась, – не пряча глаз, подтвердила Джулия.

– Когда он целует тебя, ты видишь россыпи разноцветных звезд? – приблизив губы к губам Джулии, спросила Заира.

– Он только раз меня поцеловал, – ответила Джулия, – и я увидела солнечный свет.

Руки маркизы легли на плечи Джулии и начали скользить вниз по груди, к проступающим под блузкой соскам.

– Расскажи мне о нем, – прошептала Заира.

– Расскажи лучше о своем муже, – отодвигаясь на безопасное расстояние, попросила Джулия.

Повернув голову к окну, она увидела деда, который ехал на велосипеде по тропинке, ведущей к вилле. Рядом с ним на поводке бежал сеттер.

– В другой раз.

– Почему не сейчас?

Джулия отвернулась от окна и посмотрела на Заиру. Маркиза подошла к ней и взяла ее руки в свои.

– Погладь мою грудь, – изнемогая от желания, зашептала она. – Она все так же красива, потому что ни один мужчина еще не осквернил ее своим прикосновением.

Джулия с силой оттолкнула ее.

– Я больше не играю в эти игры, – резко сказала она. – Прощай.

И, распахнув двери, решительно вышла из комнаты.

Проходя по анфиладе роскошных комнат, она ни разу не обернулась, хотя слышала, как Заира несколько раз позвала ее. В эту минуту она была почти счастлива. Почему? Она и сама не знала. Просто ей было пятнадцать лет, и сердце ее рвалось к Гермесу. А Заиры с ее тягучим хрипловатым голосом, с ее темной душой, с ее жадными губами, с ее способностью околдовывать больше не существует, она осталась в прошлом. Джулия же рвалась в новый день, который будет светлым и солнечным, в этом Джулия была уверена.

Дед с внучкой ехали к дому. Английский сеттер, израсходовав весь запас своей агрессивности на лужайке во время экзаменовки, послушно бежал рядом со своим тренером, время от времени поднимая на него свои умные ласковые глаза, словно спрашивая, долго ли еще бежать по этой пыльной раскаленной дороге. Джулия молчала, погруженная в свои мысли.

– Что с тобой? – поинтересовался дед.

– Ничего.

– Это из-за Заиры? – допытывался Убальдо Милкович, от которого не укрылась резкая перемена в настроении внучки.

– Отчасти из-за нее.

– Она рассказала тебе о своем муже?

– Нет, она что-то темнит.

– Не хочет, чтобы ты знала правду, хотя ни для кого не секрет, что молодой Франческо немного того.

– Не в своем уме? – уточнила Джулия.

– В некотором смысле, – с несвойственным ему смущением объяснил дед.

– Ты тоже не можешь мне сказать правду?

– Видишь ли, – не глядя в глаза внучке, начал объяснять Убальдо, – он в некотором смысле ребенок… Ну, не взрослый мужчина. Твоя подруга знала об этом с самого начала, но вышла за него, чтобы получить титул, богатство, фамильные драгоценности.

– Это на нее похоже, – с грустью сказала Джулия, хорошо знавшая честолюбие Заиры.

– Я специально взял тебя сегодня с собой на виллу, чтобы ты своими глазами увидела свою подругу в новой роли. А теперь у меня к тебе большая просьба: не встречайся с ней больше.

– Обещаю, дедушка, – сказала Джулия, с содроганием вспомнив приставания Заиры. – Я не буду с ней больше видеться.

– Вот и молодец, – с облегчением сказал Убальдо, – а то эти богачи – странный народ. Никогда не знаешь, чего от них ждать. Они подчиняют тебя, пользуются тобой, как хотят, а потом выбрасывают, словно ненужную вещь.

– И маркиза Лудина такая же? – не без ехидства спросила Джулия, но дед проигнорировал вопрос, точно не слышал ее.

Глава 5

– Гермеса больше нет, – объявил Джулии мясник.

– Как больше нет? – испугалась Джулия.

– Он ушел от меня, – трагическим голосом сообщил мясник, словно речь шла о неверной жене, – я не знаю, где он.

Джулия стояла точно громом пораженная. Полтора месяца, проведенные в Модене, она только о Гермесе и думала, считала дни, остававшиеся до возвращения в Милан, и вдруг такая ужасная новость: Гермес исчез.

– Он ничего для меня не оставил? – со слабой надеждой спросила Джулия.

– Ничего. А что, собственно, он должен был оставить?

– Одну книгу… Я давала ему почитать, – соврала Джулия, невольно залившись краской.

– Зайди к нему домой, может, застанешь его там, – посоветовал мясник и со вздохом отвернулся, давая понять, что лично он больше не интересуется неблагодарным мальчишкой, которого любил всей душой.

Джулия поблагодарила за совет и вышла из лавки.

Она стала мрачной, неразговорчивой, замкнулась в себе. Сестре и брату до нее дела не было, отец целыми днями пропадал в школе, и только Кармен, чуткая к проблемам своих близких, сразу же поняла причину такой резкой перемены в настроении младшей дочери. Но чем она могла ей помочь? По ее собственным представлениям, любовь была красивым фасадом, за которым скрывались монотонные будни, безрадостный быт. Может, она не права, перенося собственный несчастливый опыт на судьбу своей девочки? Может, у Джулии все будет иначе? Как бы там ни было, сейчас Джулия чувствует себя самой несчастной на свете, и только время и новая любовь смогут залечить ее сердечную рану.

Думая о Джулии, Кармен невольно сравнивала ее со старшей дочерью и понимала, что они совершенно разные. Изабелла никогда не теряла головы, поэтому ее увлечения были лишь приятным времяпрепровождением, не больше. В запасе она всегда держала несколько поклонников, но обращала внимание лишь на тех, кто отвечал ее представлениям о хорошем муже. Рациональная, приземленная Изабелла относилась к той породе женщин, которые больше берут, чем дают. Джулия была полной ей противоположностью; она больше отдавала, чем брала, поэтому легко теряла душевное равновесие.

Начался сентябрь. Оставалось еще две недели до начала школьных занятий. Джулия, чтобы доставить удовольствие отцу, а вовсе не из-за природной тяги к занятиям, читала и прорабатывала первые песни «Ада» Данте. Учитель де Бласко считал, что усердие всегда приносит свои плоды: когда в классе будут проходить «Божественную комедию», Джулия сама ему скажет спасибо. Конечно, отец был прав, но заставить себя сосредоточиться на терцинах было трудно.

Кармен, понимая, в каком состоянии находится дочь, старалась помочь, объясняя непонятные места. Наблюдая за занятиями мужа изо дня в день и помогая старшим детям готовить уроки, она с годами расширила свой кругозор. С грехом пополам они с Джулией одолели эпизод о несчастном графе Уголино, который был приговорен в аду грызть голову архиепископа Руджери, после чего Джулия, с облегчением отложив книгу, спросила:

– Мама, можно мне сходить к нему домой?

– Нет, нельзя, – ответила Кармен, прекрасно понимая, о ком идет речь.

– А почему Катерины давно у нас не было?

– Возможно, она вообще больше не сможет к нам ходить. Ее положили в больницу с очень серьезным заболеванием печени.

– А как же я смогу узнать что-нибудь о Гермесе? – спросила Джулия, впервые в разговоре с матерью называя юношу по имени.

– Он заходил к отцу на той неделе, благодарил за помощь в подготовке к экзаменам.

– И ты его видела! – воскликнула взволнованная Джулия. – Каким он тебе показался?

– Довольным и радостным. Он получил высшие баллы по всем предметам. О нем даже написали в «Коррьере д'Информацьоне».

– А я в это время была в Модене! Мама, если я не увижу его, то сойду с ума. Придумай какой-нибудь предлог, чтобы я сходила к нему. – Джулия подняла на мать глаза, полные мольбы.

– Он знает, где ты живешь, – твердо ответила Кармен. – Захочет – найдет. И перестань грызть карандаш, это тебе не голова архиепископа Руджери.

– Тогда ты сходи к нему, – не успокаивалась Джулия. – Узнай, как здоровье его матери, это будет по-христиански.

– Что ты придумала? Если он догадается, что здоровье его матери лишь предлог для встречи, он никогда тебе этого не простит. Лицемерить с мужчиной – лучший способ потерять его навсегда.

– Значит, я больше его никогда не увижу, – с отчаянием сказала Джулия.

– Совсем не обязательно.

– Ты хочешь сказать, все зависит от судьбы?

– Вот именно, к тому же ты еще так молода…

– Зачем она нужна, эта молодость, если приносит горе! – в отчаянии воскликнула Джулия и разрыдалась.

– Познакомишься еще с хорошими мальчиками, – попыталась успокоить ее Кармен, – опять влюбишься.

– Таких, как он, больше нет. Он единственный, и других мне не надо, – упрямо твердила Джулия, и слезы ручьем текли по ее щекам.

Всю осень она грустила, похудела и, закрывшись в своей комнате, слушала одни и те же пластинки с сентиментальными песнями.

Когда наступила зима, Витторио де Бласко, посоветовавшись предварительно с Кармен и Убальдо Милковичем, отправил ее отдохнуть в горы. Приехав в Сан-Виджилио-ди-Лана-д'Адидже, недалеко от Мерано, Джулия познакомилась с инструктором по горным лыжам Карлом Цугом и вюбилась в веселого атлета. Вернувшись в Милан, она долго плакала на материнском плече, жалуясь на свою несчастную судьбу.

Такие сцены периодически повторялись несколько раз, до тех пор, пока она не познакомилась с Лео, который стал ее первым мужчиной. С тех пор Джулия научилась хранить свои тайны и никому, даже матери, не показывала слез.

Шли годы, она познала радости и горести брака, счастье материнства, вышла замуж, родила ребенка, потом поняла, что брак был ошибкой. В ее жизни были мужчины, которые нравились ей, некоторых она даже любила, но и в самые счастливые мгновения она никогда не забывала Гермеса, его необыкновенно красивое лицо, открытую улыбку, статную сильную фигуру и тот памятный первый и единственный поцелуй.

Целых двадцать пять лет Гермес оставался для нее воспоминанием – самым прекрасным воспоминанием ее жизни.

Сегодня

Глава 1

К тому времени, когда интерес журналистов к Гермесу и его злоключениям начал угасать, скандальная история «нечистоплотного хирурга» обросла множеством деталей. Роман Гермеса с Джулией занял в один прекрасный день место на первых страницах всех газет, поместивших фотографии любовной пары, причем непонятно, как могли попасть в редакции эти снимки: явно сделанные в разные годы, они свидетельствовали о продолжительности близких отношений между теми, кто был на них изображен.

У Джулии появилась возможность узнать число своих врагов, и она удивилась, что их у нее так много. Но гораздо больше удивило ее то, что она увидела себя рядом с Гермесом на фотографиях, сделанных исподтишка, вероломно, на миланских улицах, в Париже, на одном из пляжей Лазурного берега, на палубе речного трамвая, плывущего по Гудзону, перед Букингемским дворцом во время смены караула.

Газеты обнародовали снимки Джулии, входящей в дом, где жил Гермес, и Гермеса, входящего в дом Джулии на улице Тьеполо. Тайная любовная связь хирурга, обвиненного в преступлении, и известной писательницы, став достоянием гласности, привлекла к себе такое внимание, что даже первые книги Джулии снова обрели место в витринах книжных магазинов и в списках бестселлеров.

– Я давно тебя предупреждала, еще когда ты была девчонкой: держись подальше от мужчин. Они тебе или грудь изуродуют, или жизнь, – напомнила ей маркиза Заира Манодори Стампа, погружаясь в мягкое кресло и закидывая ногу на ногу.

Сказанные в шутку слова Заиры попали в цель: Джулия почувствовала острую боль в том месте, где Гермес обнаружил опухоль, которую он же затем и удалил. Побледнев, она инстинктивно схватилась за грудь.

– Ты выбрала скучную тему, – испуганно пробормотала она. – Скучную и пошлую.

Что делать? Как заткнуть рот подруге, если та ничего, к счастью, не знает о ее болезни? Как запретить ей называть часть тела, ставшую для Джулии табу?

Заира надулась.

– Раньше ты не жаловалась, что тебе со мной скучно.

– «Что было раньше, того уж нет», – ответила Джулия словами старой песни. Она сидела напротив гостьи, и ей с трудом давалась роль радушной хозяйки.

Заира явилась к ней в манто из чернобурки, с букетом пурпурных роз в одной руке и коробкой шоколадных конфет в другой.

– А ведь ты опять сплоховала, опять ошиблась в выборе, – выговаривала она, пытаясь открыть коробку с конфетами, которая почему-то никак не открывалась.

– Да что ты знаешь о моей жизни? – возмутилась Джулия. – Что ты знаешь об отношениях между мужчиной и женщиной? – Она сорвалась на крик: боль в груди стала просто нестерпимой.

– Я тоже была частью твоей жизни, – многозначительно напомнила Заира. – В копилке твоих тайн есть и моя лепта.

– «Кто без греха, первый брось камень». – Джулия не нашла лучшего ответа, чем слова из Евангелия от Иоанна. Как бы там ни было, но она уважала эту сорокасемилетнюю женщину – решительную, умную, наделенную богатой фантазией, сумевшую одержать победу в самой трудной борьбе – в борьбе со временем.

Она великолепно выглядела. Рожденная в нищете, выросшая в невежестве, она входила сегодня в число самых преуспевающих модельеров и своим состоянием, оцениваемым в миллиардах, была обязана исключительно собственному уму, воображению и интуиции, тогда как материальное благополучие маркиза Манодори Стампа съели игорные дома, увеселения и ошибочные капиталовложения.

– Единственный мужчина, с которым я жила, – попробовала оправдаться Заира, – оказался плохим учителем. Но будь он даже лучшим из мужей, ему бы все равно не удалось переделать жену, если та упорно отказывается от своей роли. Понимаешь, Джулия? Все, о чем ты говоришь, – любовь, которую способен дать мужчина, уверенность, что у тебя есть защитник, – для меня пустой звук.

Она посмотрела на Джулию жалобным взглядом.

– Меня никто никогда не любил. Никто не защищал. Все, кому не лень, использовали меня – точно так же, как я сама использовала тех, кого могла. – Заира говорила еле слышно, и Джулия с трудом разбирала слова. – Мне известны лишь самые унизительные, самые жестокие виды любви: продажная любовь и любовь отвергнутая. Да, я любила, но добилась любви обманом, любила человека, который в один прекрасный день плюнул на мою любовь, – призналась она.

Джулия заметила у нее в глазах слезы, но Заира быстро промокнула их, чтобы не размазать тушь на ресницах.

– Прости меня, если можешь, – растерянно пробормотала Джулия.

– Ты ни хрена не поняла! – одернула ее маркиза. – Эх ты, дура! Речь ведь не обо мне, а о тебе. Но не задирай носа. Может, я тебя только потому и любила, что у меня с тобой ничего не вышло.

Джулия поняла, что Заира страдает.

– Все равно прости.

– Ладно тебе, – примирительно улыбнулась маркиза. Но не прошло и секунды, как Джулия снова увидела перед собой прежнюю Заиру – лишенную комплексов, язвительную, циничную, с ленивым, чуть хрипловатым голосом и жадным взглядом. – Ну ты даешь! Оказывается, милое дело – закатить иногда сцену.

– Ты думаешь? – Только сейчас Джулия заметила, что невнимательно слушала подругу. Зато она с тайной завистью смотрела на нее, пышущую здоровьем, особенно завидуя ее роскошной груди.

– Да еще какую сцену! – с жаром продолжала Заира. – Вот это я понимаю! Уж если поднимать шум, то по-настоящему. Да, да, Джулия, позволь мне договорить. Я всегда восхищалась твоим темпераментом. Поистине, в тихом омуте черти водятся.

Ничего себе тихий омут! Бурный поток далеко не радужных мыслей возвращал Джулию к самым неприятным моментам в ее жизни. Усилием воли ей удалось освободиться от безрадостных воспоминаний. Она вдруг поняла, что в глубинах исступленного отчаяния может зреть надежда, и мысленно поблагодарила подругу, которая будила в ней дух противоречия и тем самым решительно помогала вырваться из заколдованного круга безысходности.

– Ты сильная женщина, – улыбнулась Джулия.

– А разве ты нет? В свои сорок лет ты вон как расцвела! Недаром тебе многие завидуют. Ты завоевала мужчину, которого любила всю жизнь. И какого мужчину! Это я тебе говорю, можешь мне поверить, тем более что я всегда смотрела на мужчин сверху вниз. О вас пишут все газеты. Все видят ваши фотографии. Ничего подобного не снилось даже самой счастливой из героинь твоих романов. Будь уверена, судьи снимут с твоего Корсини обвинения, в которые никто не верит, и в результате он только выиграет. Считай, ты сделала ему рекламу, а мы раскошеливаемся, чтобы лишний раз полюбоваться вашими снимками на газетных полосах.

Джулия услышала оптимистическую версию той части своих злоключений, что имела отношение к Гермесу: это была точка зрения человека, привыкшего мерить собственный успех количеством столбцов, отведенных ему на страницах газет и журналов. Ослепительный свет рекламы исключал, по мнению Заиры, все плохое, так что в фокусе оставалось только хорошее.

Джулия вспомнила недавний телефонный разговор со своим литературным агентом: эта интеллигентная, умная, обаятельная женщина, настоящая красавица, позвонила ей, чтобы сказать, что ее, Джулии, первые романы вновь появились на прилавках и в витринах книжных магазинов, а главное – заняли верхние строчки в списках бестселлеров.

Итак, у скандала бесспорно обнаружились свои плюсы, однако, если платой за это была карьера Гермеса, такая «сделка» Джулию не устраивала.

– Не вешай носа, – прощаясь, сказала Заира. – Вся эта история с Гермесом не что иное, как происки завистников. Какой-то мерзавец решил его подсидеть. Увидишь, твоего Корсини вчистую оправдают. Верь моей интуиции. – И она обняла Джулию.

Это было дружеское объятие, жест участия, искреннее проявление сочувствия и уверенности в том, что для Гермеса все кончится хорошо.

Глава 2

Для отстраненного от работы Гермеса дни тянулись мучительно. Выражений солидарности и уважения, приходивших не только из других городов, но и из других стран, было недостаточно, чтобы заглушить чувство обиды и польстить самолюбию, оскорбленному вынужденным бездействием в ожидании суда. Джулии Гермес старался показать, что не теряет мужества и выдержки, однако на самом деле он страдал от ощущения своей ненужности и от мысли, что случившееся с ним – результат коварного, продуманного в мельчайших деталях плана, вряд ли связанного только с отчаянием убитого горем отца или жаждой мести обиженного коллеги.

В эти дни он много думал о дочери. Почему Теодолинда до сих пор ему не позвонила? Он решил сам позвонить ей: пусть Теа услышит правдивые объяснения, ведь Марта не тот человек, который постарается представить ей объективную картину.

Он мысленно разговаривал с дочерью, когда Эрсилия позвала его к телефону. Звонила Елена Диониси, его адвокат.

– Есть новости? – спросил Гермес.

– Есть, причем, я полагаю, хорошие. – Голос Елены звучал обнадеживающе.

– Выкладывай.

– Слушай меня внимательно. Твой недоброжелатель, задавшийся целью опорочить тебя, сделал очередной ход.

– И что ж тут хорошего?

– То, что у нас появилась возможность узнать, откуда ветер дует.

Перед Гермесом лежал популярный иллюстрированный журнал, раскрытый на странице с броским заголовком: «Развлечения хирурга на берегах Сены». Рядом с заголовком журнал поместил фотографию девятилетнего Камилло, пространная подпись под которой недвусмысленно давала понять, что в смерти мальчика виноват «горе-онколог, чудовище, запустившее руку в карман своей жертвы». Далее следовала фотография Гермеса и Джулии в Париже.

– Так будь добра назвать мне этого типа.

– Я узнала, откуда взялись фотографии в газетах.

– Не тяни, говори прямо. Если это агентство, то какое?

– «Капитоль». Они предусмотрительно разделили снимки между самыми известными газетами, а остатки получила мелюзга.

– Да, но кто это все снимал? Кто посягнул на нашу частную жизнь, когда каждому дураку известно, что закон за такие вещи по головке не гладит?

– Кое-какие данные у нас уже есть. Я понимаю твое нетерпение, и все-таки позволь заметить тебе, что ты слишком торопишься. Не хочу сказать, что ты должен носить меня на руках, но я бы не возражала, если бы мой клиент признал, что я не даром ем хлеб.

– Я это признаю. Не обижайся, Елена, я говорю то, что думаю. Между нами не должно быть недомолвок. Извини, я погорячился.

– Это ты меня извини. Мы в самом деле продвинулись на несколько шагов вперед. Установили фотоагентство. Теперь важно выяснить, от кого оно получило снимки. Задача трудная, но выполнимая. Положись на меня.

– Если бы я на тебя не полагался, то давно бы нашел себе другого адвоката.

В дверях гостиной появилась Эрсилия.

– К вам бригадир Карузо, – шепотом сказала она.

Гермес прикрыл трубку рукой.

– Пригласи его, пусть войдет. – И, заканчивая разговор с Еленой, сказал ей на прощание: – Будут новости, звони в любое время.

Кармине Карузо вошел в гостиную бесшумно, сказывалась многолетняя работа сыщиком. Это был редкий тип сицилийца – голубоглазый блондин. Долговязый, сутуловатый, он держался с подобострастием чиновника старой закваски. Судя по тому, как неуверенно он продвигался по изысканно обставленной гостиной, в полицию он пришел из крестьян. Его наметанный глаз участника многих обысков в богатых домах моментально отметил все дорогие детали обстановки – ковры, картины, мебель, старинные вазы.

Гермес пошел ему навстречу, надеясь, что полицейский принес разгадку таинственной истории. Тот начал без обиняков:

– Из всех вопросов, на которые вы ждете ответа, я пока что могу ответить на один. Зато у меня точный ответ. И очень интересный.

Этот полицейский с самого начала был уверен в невиновности Гермеса и попросил у него разрешения провести собственное расследование.

Гермес показал на широкий диван:

– Садитесь.

– Разве что на минутку, – согласился Карузо. – Через полчаса я должен быть на работе. – Открыв черную сумку, он достал из нее большой конверт. – Здесь все, что на сегодняшний день мне удалось установить. Если кто-то узнает про мою помощь вам, меня обвинят в служебном преступлении. Тогда мое дело дрянь. – Он улыбнулся. – Вместо одного потерпевшего будет два.

– Не беспокойтесь, все останется между нами, – взвешивая на руке конверт, заверил полицейского Гермес. Он даже Джулии ничего не говорил о попытке Карузо докопаться до истины.

– За вами следили, профессор. Везде. За вами и за синьорой де Бласко охотились фотографы «Детектив интернешнл», а эта контора держит свои агентства по всему свету, во всех крупных городах мира. Они занимаются вами уже четыре года. Здесь, – он показал на конверт, – все подробности.

– Четыре года! – с отвращением повторил Гермес. – А кто заказчик?

– Сегодня вечером у меня встреча с одним человеком. Он мой старый должник. Думаю, от него я узнаю имя того, от кого пошла вся эта туфта.

– Значит, обвинение и история с фотографиями – два звена одной цепи, – вслух подумал Гермес.

– Потерпите до вечера, профессор. Вечером у нас будет полная информация.

Задавать сейчас вопросы не имело смысла. Оставалось ждать. Когда Карузо ушел, Гермес набрал номер Марты, надеясь поговорить с Теодолиндой, и узнал от слуги, что Теа уехала с матерью в Сен-Мориц. Он позвонил в «Палас».

– Синьорина еще не приехала, – сказал портье, который узнал Гермеса по голосу. – Соединить вас с синьорой?

– Я хотел поговорить с дочерью. Не знаете, когда она должна приехать?

– Не знаю, профессор.

– Если приедет, пусть мне позвонит. Скажите, что я жду ее звонка.

Глава 3

Пьерджильдо Гранди, молодой предприимчивый журналист, охотник за великосветскими сенсациями, связанными с громкими именами, скользнул к Марте под одеяло. Роскошное ложе дорогих гостиничных апартаментов заставляло его намного болезненнее переживать свой позор. Он оказался в положении, хуже которого для мужчины не бывает. Несколько осечек подряд! Добрых полчаса он силился распалить себя, прибегая к самым предосудительным ухищрениям, но бурная эротическая фантазия не принесла желанных результатов, так и не приведя в боевую готовность его мужской арсенал. На лице незадачливого любовника блестел холодный пот.

Волнующая воображение перспектива переспать с Мартой мгновенно утратила для шустрого газетчика всякую привлекательность, едва перед ним предстало во всей красе ее обнаженное тело: оно было бы совершенным, если бы не длинные рубцы в нескольких местах, особенно – под грудью.

Пьерджильдо Гранди шрамы внушали страх. Глянцевитые рубцы ассоциировались у него с отвратительными липкими змеями, застывшими в ожидании жертвы и в любую секунду готовыми пустить в ход смертоносный яд.

Этот необъяснимый подсознательный страх он открыл в себе, когда ему было восемнадцать лет. Во всем виноват первый любовный опыт, оказавшийся для него неудачным. Она преподавала физкультуру в лицее, ей было тридцать шесть лет, а он учился в выпускном классе. Когда она разделась, Пьерджильдо увидел на ее прекрасном стройном теле безобразный змеевидный шов от пупка к лобку – результат кесарева сечения. Его клинок остался в ножнах, и бедному искателю лавров Казановы пришлось отложить свое боевое крещение на пару лет.

С Мартой он попробовал пересилить себя, победить непреодолимый страх, однако мужские амбиции не принесли желанной победы: швы на теле соблазнительницы деморализовали его. Пьерджильдо погладил ее грудь. Лучше бы он этого не делал: его рука ощутила под гладкой атласной кожей силиконовую упругость. Какой ужас! Это была катастрофа. Осрамившийся любовник чувствовал себя настолько униженным, что готов был от стыда сквозь землю провалиться. Он предвкушал райское наслаждение с этой властной пылкой женщиной, и чем все это закончилось?

– Извини, – пролепетал он.

Марта вскочила с постели, надела халат, взяла из серебряной коробки сигарету и, закурив, перешла в гостиную. Она была в ярости.

Час от часу не легче! Сначала этот болван Джанни не придумал ничего лучше, чем приехать с ней в Швейцарию и здесь лишить себя жизни. Потом швейцарские полицейские принялись изводить ее бесцеремонными вопросами. А когда наконец она рассчитывала найти утешение в любви, проведя ночь с блестящим журналистом, тому не удается завести свой проклятый движок.

Она прислушалась в надежде уловить звуки, сопровождающие благоразумное отступление потерпевшего фиаско неприятеля. Ничего подобного. Тишина. Марта распахнула дверь.

– Вали отсюда, импотент! Ишь, разлегся, – прошипела она и вернулась в гостиную.

Через минуту-другую Пьерджильдо Гранди, уже одетый, появился на пороге.

– Я ведь извинился, – миролюбиво сказал он. – Необязательно меня оскорблять.

– Оскорблять? А разве ты не импотент? Может быть, ты педик? Нет, дорогуша. Ни один гомосексуалист так не опростоволосится в постели, как ты. – Ей доставляло удовольствие смешивать его с грязью.

– А ты не допускаешь, что на меня так подействовал твой почтенный возраст? – начиная злиться, огрызнулся он. – Впрочем, дело даже не в том, сколько лет ты коптишь небо. Дело в бюсте, который тебе накачали силиконом. В следах реставрации. Сколько тебе годочков? Шестьдесят? А может, больше?

Страсти накалились.

– Подлец! Импотент!

– А ты старая ведьма. Молодись не молодись, все равно время не обманешь.

Ее голубые глаза налились кровью. Она задыхалась от ненависти.

– Да как ты смеешь!..

– Рано или поздно кто-то должен был сказать тебе правду.

Марта бросилась на оскорбителя как разъяренная пантера, и его левую щеку прочертили четыре кровавые царапины – следы острых женских ногтей. Пьерджильдо Гранди изо всей силы толкнул ее, она упала и не расшиблась только благодаря пушистому ковру.

– Мой тебе совет, – приподнявшись на одной руке, процедила Марта. – Если ты умеешь не только строчить статейки, начинай подыскивать себе другую работу. С журналистикой тебе придется проститься – я об этом позабочусь, будь уверен.

Пьерджильдо Гранди прижал к поцарапанной щеке платок. Как ни странно, вид крови придал ему самообладания. Он медленно приблизился к Марте и поставил ногу ей на плечо, мешая встать. На его губах играла язвительная улыбка. А ведь всего несколько часов назад он смотрел на эту женщину с рабским обожанием.

– Я знаю, ты многое можешь, но не вздумай копать под меня, – предостерег журналист. – Только пикни, и я тут же расскажу полиции про предсмертную записку доктора Макки и про то, куда она делась. Ты преступница. Твое преступление называется сокрытием доказательств. Тебе ведь это известно, не так ли? Я знаю наизусть содержание записки. Ты вырвала лист из блокнота, но каждое слово Макки отпечаталось на следующей странице.

– Сволочь! – взревела Марта, однако Пьерджильдо Гранди не мог ее услышать: он уже вышел из номера, плотно закрыв за собой дверь.

Марта не сразу нашла в себе силы подняться с пола. Она чувствовала себя усталой и старой. Да, она нарвалась на закомплексованного типа, что правда, то правда, на слабака, на импотента, но верно и то, что все ее старания удержать уходящую молодость перечеркнул плюгавый щелкопер.

Она беззвучно заплакала. Почему ей так хотелось плакать? Почему она чувствовала себя такой опустошенной, потерянной? Ей ли не знать о своем возрасте, о том, что ее подновленный фасад дело рук лучших из лучших пластических хирургов? Но с какой стати ей должен напоминать об этом последний импотент? Нет, недаром говорится, что правда глаза колет.

– Ты старуха! – крикнула она самой себе. – Тьфу!

Теа застала мать лежащей на полу. Увидев дочь в дверях, Марта поспешила встать и пригладить растрепанные волосы.

– Почему ты сбежала из клиники? – спросила она.

– Долго рассказывать.

– Кто тебе помог добраться сюда?

Теодолинда пропустила вопрос матери мимо ушей.

– Я хочу поехать к отцу.

Глава 4

Граф Марчелло Бельграно ди Селе восседал на высоком табурете, опираясь локтем о стойку бара. Нарочитая непринужденность его позы могла обмануть кого угодно, но только не бармена, чей наметанный глаз, способный безошибочно определять степени опьянения, распознал в молодом аристократе, потягивающем виски, неудачника по призванию, предпочитающего двигаться навстречу собственной гибели в постоянном подпитии.

Полчаса назад он столкнулся с этим типом в холле гостиницы: тот направлялся с дочкой синьоры Корсини к лифту. Затем, судя по всему, молодого человека неудержимо потянуло в бар, где он и застал его, когда пришел сменить коллегу. В мутном взгляде подвыпившего господина с благородными чертами лица бармен увидел признаки уныния и готов был биться об заклад, поставив чаевые за весь день работы против стакана минеральной воды, что неприятности сидящего перед ним клиента связаны с Теодолиндой Корсини и ее мамашей, прикатившей несколько дней назад в обществе молоденького хахаля, который вдруг взял да и покончил жизнь самоубийством, а подобные истории в разгар зимнего курортного сезона ни к чему. Орлиный нос пожилого бармена за километр чуял неладное.

Знаток человеческих душ выслушивал исповеди авантюристов, шарлатанов без гроша в кармане, готовых на все царедворцев, сильных мира сего, попавших в беду, щедрых и скупых миллиардеров, настоящих людей и ничтожных людишек – одним словом, всех тех, кто преклонял колена под окошком его исповедальни, кто заискивал перед ним или поносил его в зависимости от содержания алкоголя в крови, а на следующий день ничего не помнил.

Случалось, он ошибался в определении социального положения клиентов, поскольку не всегда легко отличить мошенника от миллиардера, зато неудачника с первого же взгляда мог отличить от баловня судьбы – уж что-что, а это он определял с неизменной точностью. У неудачников были мутные глаза, отсутствующий вид, и все же они держались не совсем так, как этот молодой человек, подвигающий к нему опустевший стакан.

Бармен налил ему виски. За короткое время это была уже четвертая порция.

Молодой человек приподнял рукав на правой руке.

– Хорошие были часики!

– Сейчас одиннадцать, – подсказал бармен.

– Прекрасное время. А вот и прекрасная Теодолинда. – Он встал, увидев входившую в бар девушку.

– Я еду с мамой в Милан, – объявила Теа.

– Счастливого пути!

– Тебе ничего не нужно?

– Мне нужно одно – знать, что ты счастлива. – Не мог же он сказать ей, что для того, чтобы добраться до Локарно, забрать ее из клиники и привести к матери в Сен-Мориц, ему пришлось заложить «Патек-Филипп». Теперь едва ли ему удастся их выкупить.

– Ты дал мне хороший совет, благодаря тебе я получила свободу и паспорт.

– Слава Богу!

– А у тебя какие планы?

Ее вопрос и тон, каким она его задала, означали, что между ними все кончено. Лейтенант Марчелло Бельграно понял это.

– Я рад, что был рядом с тобой, когда ты в этом нуждалась, – убитым голосом сказал он.

Теа поцеловала его в щеку.

– Приедешь в Милан, позвони, – холодно бросила она.

Аборт, бегство из клиники, перенесенные унижения – все это принадлежало прошлому, которое следовало поскорее забыть.

– Позвоню, – вяло пообещал Марчелло.

Теодолинда повернулась и направилась к выходу. Граф Бельграно ди Селе проводил ее печальным взглядом, мысленно прощаясь с перспективой выгодного брака, который позволил бы вернуть блеск ржавому фамильному гербу. Худшая из его учениц так и не научится хорошо сидеть в седле. Он останется в армии, ведь иначе придется расстаться с лошадью, и будет оплакивать упущенное счастье. Пусть поначалу им и руководил расчет, но теперь Марчелло по-настоящему ее любил.

Некоторое время он глядел на дверь, за которой скрылась Теодолинда, потом машинально посмотрел на руку, но часов на руке не было.

– Плакали мои часики! Э, да что вы понимаете? – повернулся он к бармену. – Это был «Патек-Филипп». Семейная реликвия. Был да сплыл, – прибавил он с горькой улыбкой.

– Потеряли часы? Может, они еще найдутся, – попытался утешить его бармен.

– Перед вами нищий, – спокойно объявил Марчелло.

– Со всяким такое может случиться. А потом опять все может пойти на лад.

– Приятно иметь дело с умным человеком, – заметил Марчелло, протягивая бармену последние сто франков.

– Приятно иметь дело с таким симпатичным клиентом, – любезностью на любезность ответил бармен. – Если позволите, я угощаю.

Глава 5

Машина километр за километром пожирала шоссе, спускающееся в долину. Справа и слева белели заснеженные склоны гор. По тому, как Марта вела свою быстроходную красную «Феррари», чувствовалось, что к ней вернулась обычная уверенность. Она спешила подальше отъехать от места, отныне связанного для нее с малоприятными событиями. Ноги ее больше не будет в Сен-Морице!

Хотя перед отъездом из гостиницы мать и дочь заключили своего рода перемирие, Теодолинда с трудом сдерживала раздражение, сердито поглядывая на точеный профиль матери.

В гостинице Марта потребовала от нее отчета:

– Все-таки я хочу услышать, как тебе удалось сбежать из клиники и добраться сюда.

– А что, здорово это у меня получилось? – язвительно спросила Теа. – Без одежды, без денег, без документов. Как удалось, говоришь? А ты угадай.

– Ясное дело, тебе помогал мужчина. Наверняка этот голодранец Марчелло.

– Ты его не ругай, он молодчина. – Во время этого объяснения Теа смотрела по сторонам, пытаясь понять причину царившего в номере беспорядка. – Он ждет меня внизу. Я думаю выйти за него замуж.

– Ты прекрасно знаешь, что я могу его в порошок стереть, если захочу.

– Знаю. Но через два года никто не сумеет мне помешать. Два года пройдут быстро. Папа мне поможет, я уверена. Он не станет мешать моему счастью. Если бы несколько дней назад у меня была возможность подумать, я бы не согласилась на аборт. Зато когда стану женой Марчелло, у нас обязательно будут дети.

– Ты говоришь со мной так, как будто у тебя нет большего врага, чем родная мать.

– Ну вот, уже до врага дошли…

– Ты не можешь запретить матери думать о твоем будущем.

– Пустые слова.

– Неужто ты веришь, что твой титулованный прохиндей любит тебя?

У Марты был измученный вид, вокруг глаз – темные круги, волосы растрепаны. Она бы с удовольствием ослабила мертвую хватку и послала всех к черту. Чтобы перевести дух, она выпила большой глоток виски и закурила.

– Марчелло любит меня, – твердо сказала Теа.

– Марчелло любит меня! – передразнила Марта. – Скажите, пожалуйста, какая идиллия! Почему же в таком случае он разрешил тебе сделать аборт? Почему не стал поднимать шум? Почему не увез тебя на своем белом коне? Он знал о моем решении. И палец о палец не ударил. Даже по телефону не позвонил, чтобы высказать свое благородное несогласие.

– Ничего он не знал! – язвительный тон матери выводил Теодолинду из себя.

– Все он знал, все! И остался в стороне. Но если скажешь, что после того, как ты сделала аборт, он обезумел от горя, принялся рвать на себе волосы, поклялся меня прикончить, тогда я откажусь от всех обвинений и сама толкну тебя в его объятия. Если это так, тогда этот пьяница действительно тебя любит, тогда выходи за него, я тебя благословляю.

Марта прошла в ванную: горячий душ – вот что ей сейчас необходимо, вот что ее успокоит.

Теа обняла диванную подушку, вспомнив при этом своего любимого плюшевого медведя, которого выбросила в ту ночь, когда отец навсегда ушел из дома. Слова матери заставили ее задуматься. В самом деле, Марчелло не скандалил, не стучал кулаком по столу, не возражал против аборта. Он улыбался и говорил: ничего страшного. Мать права, он ее тоже не любит. Почему тоже? Да потому, что она не нужна матери, не нужна отцу. Марчелло соблазнил ее, думая только о себе: он искал любви, искал человеческого тепла. Но сам он не способен на любовь. Иначе он не позволил бы убить своего ребенка.

Когда Марта, приняв душ, одевшись, тщательно сделав макияж, вышла из ванной, Теа сказала:

– Отвези меня домой. Я хочу видеть отца. С Марчелло Бельграно у меня все покончено.

Мать вовремя сдержала торжествующую улыбку, понимая, что еще успеет отпраздновать одержанную победу.

Сейчас, сидя рядом с матерью в машине, Теа вдруг с удивлением подумала о том, что она не слышала от нее ни слова о скандальных фотографиях в газетах. Интересно, как она относится ко всей этой истории?

Лицо матери было непроницаемым, однако Теа понимала, что ей сейчас тяжело, как никогда прежде. Джанни Макки покончил с собой в соседнем номере, и при всей наивности Теодолинде хватило здравого смысла, чтобы догадаться: у истории с этим самоубийством будет продолжение. Имя отца мелькало в газетных рубриках, его на все лады склоняли газеты и газетчики, а мать, большая любительница перемывать косточки, словно воды в рот набрала.

Самое время завести разговор на щекотливую тему.

– Папа нашел себе подругу жизни, – насмешливо начала Теа, ревнуя отца к ненавистной женщине по имени Джулия.

– Нас это не касается, – сквозь зубы процедила мать.

– Врешь, мамочка. И надо сказать, у тебя это неплохо получается.

– Повторяю: любовные похождения твоего отца нас не касаются.

– А обвинение во взяточничестве? А то, что его арестовали? Он ни в чем не виноват, и ты это прекрасно знаешь. Разве не так?

– Виноват или не виноват, решит суд. Наше дело сторона.

– Это твое дело сторона. Я его дочь.

– Ну, если говорить о родственных связях, то ведь и я пока еще ношу фамилию Корсини. Официально наш развод не утвержден.

– Тем не менее ты хранишь гордое молчание. По телевизору показывают твоего мужа в наручниках, газеты печатают репортажи о его аресте, а ты невозмутима, как английская королева. Но я-то понимаю: ты только делаешь вид, будто тебе на это наплевать, а в душе злорадствуешь. Не забывай, я женщина и знаю, что такое ревность, вот почему я никогда не поверю, будто тебе все равно, крутит папа любовь с этой писательницей или нет. Если, конечно…

Она нарочно не договорила – ждала реакции матери.

– Если что? – спросила Марта.

– Если ты не знала правды раньше. И давно с ней не свыклась.

Марту вдруг словно подменили – от ее невозмутимости не осталось и следа.

– Ты спятила, – прошипела она.

– Может быть, – улыбнулась Теа. – А может быть, и нет.

Странно, что только сейчас она вспомнила, как мать говорила кому-то по телефону: «Он вышел из гостиницы «Риц». Опять с Джулией де Бласко». Когда она это слышала? Несколько месяцев или несколько лет назад? В любом случае давно. Сопоставив факты, Теа догадалась, что «опять с Джулией де Бласко» был ее отец.

– Ты давно знала! – уличила она мать.

– Что знала?

– Про папу и про писательницу. Интересно, что ты еще знаешь?

Марта с трудом взяла себя в руки.

– Может, хватит обо мне? – примирительно спросила она.

– И как это у тебя на все хватает сил? – дразнила ее Теа. – Откуда в тебе столько злобы, столько ненависти? Моего отца втаптывают в грязь, а ты довольна. Ты хочешь его смерти, да?

Марта побледнела.

– Отвяжись! – взвизгнула она, на мгновение оторвав взгляд от дороги.

Еще немного – и «Феррари» столкнулась бы со встречной машиной. В последнюю секунду Марта успела вывернуть вправо.

– Не отвяжусь! Речь идет о моем отце.

– Заткнись, сучка!

– Вот это, я понимаю, культурный разговор.

У Марты было такое чувство, словно ее приперли к стенке.

– Что ты хочешь сказать отцу?

– Что ты давно следишь за каждым его шагом. С тех самых пор, как он тебя бросил.

Подозрения Теодолинды этим не ограничивались, но о других своих догадках она поговорит с отцом.

Глава 6

Кармине Карузо припарковал свой голубой «фиатик» на площади перед кладбищем «Ламбрате», поодаль от красной «Панды», следуя за которой ему пришлось проехать через весь Милан. Из «Панды» вышли двое – мужчина и женщина, оба немолодые.

Карузо подождал, пока они пройдут в ворота, запер машину и тоже направился к бескрайнему городу мертвых. Традиционную кладбищенскую тишину нарушал грохот отбойных молотков и еще какой-то техники: готовили места для новых захоронений.

Женщина была небольшого роста, коренастая, лет пятидесяти; она держала в руках горшочек с белыми цветами. Мужчина, который был ненамного выше, нес пластиковый пакет. Оба выглядели невзрачными в своих серых пальто.

Полицейский зашел в контору и попросил разрешения позвонить по телефону.

– Профессор, я на кладбище, – сказал он в трубку. – Приезжайте. Да, они уже здесь. Как всегда, пунктуальны. Дорогу вы знаете, я вам подробно объяснил. Жду.

Приехавший на «Панде» мужчина протирал влажной тряпкой надгробие. Женщина застыла, не отрывая глаз с мальчика с большими грустными глазами. Карузо остановился в нескольких шагах, что позволило ему разобрать золотые буквы на белом мраморе: «Камилло Лева. Он прожил всего девять лет».

– Холодно сегодня, правда, сынок? – сказала женщина. – Когда мы проезжали площадь Лорето, там на градуснике было минус пять.

Мужчина посмотрел на спутницу с грустным укором.

– Утром заходила твоя учительница, – продолжала женщина. – Рассказывала про твой класс. Они сейчас учат дроби. Ты бы их щелкал, как орехи, ты ведь у меня умница.

– На сегодня хватит, – сказал мужчина, беря супругу за руку. – Пойдем. Ты замерзла, как бы не простудилась.

– Папа в своем репертуаре. Как тебе это нравится, сыночек? Вечно он спешит. Слава Богу, ты не в него, а в меня пошел, такой же спокойный. И умный.

Мужчина покачал головой.

– Все, Лаура, уходим.

– Дай мне еще немного побыть с моим мальчиком, – взмолилась женщина. – Дай нам поговорить.

– Камилло тебя не слышит, – осторожно заметил мужчина.

Женщина жестом попросила мужа не мешать ей разговаривать с сыном: матери было что сказать своему мальчику.

Мужу ничего не оставалось, как отступить. Он отошел в сторону, и Кармине Карузо решил, что самое время подойти к нему. Сейчас или никогда.

– Вы синьор Лева? – спросил он.

– Да. А что?

– Я Кармине Карузо.

– Так это вы изводите меня телефонными звонками! – задыхаясь от гнева, возмутился мужчина. – Уходите! Все, что я мог сказать, я уже сказал полицейским и судье.

– Я пришел как друг, а не как полицейский. Как друг профессора Корсини и ваш, – уточнил Карузо с примирительной улыбкой.

– Друг Корсини не может быть моим другом, – возразил Лева. – Вот она, работа вашего дружка. – Он показал на могилу сына. – Бедное дитя! Неужели вам не жалко нашего мальчика? Посмотрите на его мать, она потеряла рассудок, разве вы не видите? Убирайтесь подобру-поздорову!

Женщина продолжала разговаривать с сыном, не замечая происходящего вокруг.

– Вы порядочный человек, синьор Лева, – не сдавался Карузо. – И я хочу, чтобы здесь, на могиле вашего сына, из уважения к его памяти и к горю матери, вы объяснили мне одну вещь. Почему вы оговорили профессора Корсини?

– Ваш Корсини убийца и вор. Он убил моего сына и украл мои деньги.

– Корсини лечит людей. Он вылечил мою жену и, если мог бы, вылечил бы вашего сына.

– Уйдите!

– Он не брал у вас денег, вы это знаете лучше меня.

Лева схватил Карузо за воротник.

– Уйдите! – прорычал он. – А то я позову полицию. Понятно?

Его лицо было искажено страданием.

– Ваш сын очень любил профессора Корсини. Думаете, ему было бы приятно узнать, как вы поступили? – безжалостно спросил Карузо.

– Он его убил, – глазом не моргнув, ответил Лева. – Убил и должен за это поплатиться.

Упрямство этого человека, явно убежденного в истинности своих обвинений, на какое-то мгновение поколебало уверенность Карузо. А вдруг все, что утверждает Лева, правда?

Разве то, что Корсини вылечил жену Карузо, обязательно означало, что профессор не виноват в смерти Камилло и не получил взятки от отца мальчика? Разве в человеке, неожиданно для него самого, не может возобладать дурное начало? Карузо робко задавал себе эти вопросы, на которые у него не было ответа.

Пошел дождь – мелкий, холодный, колючий. На кладбище стало совсем мрачно и тоскливо.

– Это он виноват, – стоял на своем Лева. – Это он отказался делать операцию.

Женщина, которая до этого сидела на корточках возле могилы сына, выпрямилась: она увидела идущего по дорожке высокого человека в бежевом пальто с поднятым воротником. Он был еще далеко, но она уже узнала его, улыбнулась и так и стояла улыбаясь, пока он не подошел.

– Профессор Корсини!

Гермес вспомнил эту улыбку: так улыбался Камилло.

– Как вы? – спросил он женщину.

Синьора Лева повернулась к могиле сына.

– Профессор пришел навестить тебя. Видишь? – Она обращалась к фотографии на мраморном надгробии. – Он всегда хорошо к тебе относился, правда? Вы были друзьями.

Гермес и Карузо недоумевающе переглянулись.

– Пойдем отсюда, – сказал Лева жене.

– Еще чего! Пришел профессор, а ты хочешь меня увести. Теперь профессор знает, где лежит мой мальчик.

– Вы говорите, что профессор Корсини хорошо относился к вашему сыну? – вмешался в разговор Карузо.

– Конечно. Он даже ночью к нему приезжал. Если б не он, Камилло бы замучили боли.

– У вашего мужа иное мнение на этот счет, – заметил Гермес.

– Не судите его строго, профессор. Он совсем потерял голову от горя. Ему было нужно выместить зло – все равно, на ком.

– Ничего себе «выместить зло»! А вы знаете, что по обвинению вашего мужа профессор был арестован? – поинтересовался Карузо.

– Арестован? Про какое обвинение вы говорите? О чем вы?

– О том, что ваш муж обвиняет в смерти Камилло профессора Корсини.

– Не может быть!

– Это еще не все. Он также заявил, будто профессор взял у него деньги за то, что положил мальчика в клинику.

Женщина горестно покачала головой.

– Видишь, что ты натворил? – спросила она, укоризненно глядя на мужа. – Ты не должен был слушать этих людей. Это они тебя настропалили. Он хуже ребенка, – объяснила она Карузо. – А говорит, что я делаю глупости.

Карузо был начеку.

– Кого он не должен был слушать? – спросил он.

Женщина не ответила. Она повернулась к Гермесу:

– Муж не дает мне разговаривать с моим мальчиком. А я все равно разговариваю, и Камилло меня слышит. Моему мужу вбили в голову, что наш мальчик умер из-за вас. А про эту выдумку с деньгами я вообще ничего не знала. Надо же такое сочинить! Да, заварил ты кашу.

Гермес обнял ее за плечи, и они пошли рядом к выходу с кладбища. За ними последовали Лева и Карузо.

– Вы не представляете, как для меня важно то, что я от вас услышал, – признался Гермес. – Спасибо, синьора.

– Поймите, профессор, наше горе. Камилло поздний ребенок, – объясняла Гермесу несчастная мать, чьи мысли были только о сыне. – Мы уже думали, что у нас не будет детей. И вдруг Небо дарит нам мальчика. Небо подарило, Небо и забрало. В другой больнице кто-то вбил в голову моему мужу, что если бы вы сразу ампутировали Камилло ножку, он бы выжил. Муж за это ухватился, я видела, что так ему легче, и ничего не говорила. Неужели мне могло прийти в голову, что он втянет в эту историю карабинеров, что дело дойдет до ареста, до тюрьмы? Сможете ли вы простить его?

– Скажите, синьора, если я вас попрошу, вы готовы подтвердить судье то, что сейчас сказали мне?

– Я-то готова. Но тогда моего мужа посадят?

– Не исключено, – честно ответил Гермес. – Впрочем, я надеюсь, что судьи будут снисходительны и не отправят его в тюрьму. Даст Бог, они, как и я, поймут горе отца.

Глава 7

Джулия задержалась после сеанса в блоке лучевой терапии, чтобы поговорить с профессором Мауро Пьерони.

– Ваши дела неплохи, очень неплохи, – сказал он, – и ничего сверхъестественного в этом нет. У медицины много возможностей, но в каждом случае нужен индивидуальный подход. Сочетание хирургического метода с курсом радиологии очень эффективно, мы имеем достаточно случаев полного излечения, но надо все время быть начеку, поэтому мы внушаем нашим больным, чтобы они регулярно приходили на обследование. Жесткий постоянный контроль просто необходим.

Джулия внимательно слушала седого профессора. После Гермеса он был единственным врачом, кому она безоговорочно верила. Каждый раз он находил несколько минут, чтобы поболтать с ней и, как бы между прочим, объяснить ей смысл лечения, поэтому, приходя в блок лучевой терапии, вызывающий у нее ассоциацию с бункером атомного убежища, она не испытывала страха.

– Во время войны, – рассказал как-то Джулии Мауро Пьерони, – я воевал в России в составе кавалерийского полка. Скакал я однажды по степи, и вдруг у коня соскочила подкова. Догоняет меня один сицилийский паренек, Коннестабиле его звали, как сейчас помню. Маленький, мне по плечо, он служил в третьем эскадроне помощником кузнеца, и самой его большой мечтой было дослужиться до капрала. Снимает он с плеча сумку, подковывает мою охромевшую лошадь, и я благополучно догоняю свой полк. А представляете, что могло быть, если бы он мне не встретился? Во всяком случае, рассказать эту историю скорее всего было бы некому.

– А что было дальше? – с интересом спросила Джулия.

– Это все, моя дорогая. Если я буду тебе много рассказывать, то рискую попасть в один из твоих романов.

Он говорил ей «ты», как доброй приятельнице, которая к тому же была гораздо моложе его.

– Разве это так страшно? – засмеялась Джулия.

– А если говорить серьезно, – добавил профессор, – в тот день я понял одну важную вещь: надо помогать людям, оказавшимся в беде.

Он любил свою работу и гордился современным оснащением своего отделения.

– Представь себе, сколько умов трудилось над созданием этой аппаратуры. Неужели общими усилиями мы не справимся с болезнью? Можешь не сомневаться, Джулия, ты обязательно поправишься.

Едва Джулия переступила порог, чтобы направиться по коридору к выходу, как к ней подбежала запыхавшаяся медсестра.

– Синьора Бласко, – взволнованно окликнула она.

– Что случилось?

– Вас просят к телефону, – объяснила девушка, которая зачитывалась романами Джулии и знала ее в лицо.

– Как, мне позвонили сюда?

– Да, из вашего дома. Кажется, что-то срочное. Слава Богу, что я вас нашла.

Джулия побледнела, сердце неровно застучало у нее в груди. «Джорджо!» – с ужасом подумала она и бросилась к кабинету, который ей указала медсестра. В голове с бешеной скоростью проносились картины, одна страшней другой: сына сбила машина, изнасиловал сексуальный маньяк, убил грабитель или полицейский, разорвала бомба. Когда она добежала до телефона, у нее подкашивались ноги. Схватив трубку, она не сказала, а выдохнула:

– Да!

– Простите, с кем я говорю? – услышала она голос Амбры и почувствовала, что от страха теряет сознание.

– Амбра, это я, Джулия, что случилось? Джорджо… где он?

– Успокойся, твой сыночек в школе, у него все в порядке, – неторопливым голосом сказала Амбра, – я звоню совсем по другому поводу.

Джулия опустилась на стул. После пережитых волнений она почувствовала себя разбитой. Слава Богу, с Джорджо ничего не случилось, но почему-то Амбра все-таки разыскивала ее по всему городу и, найдя здесь, в больнице, сказала сестре, что у нее к синьоре де Бласко неотложное дело.

– Что же все-таки случилось? – спросила Джулия, постепенно приходя в себя.

– Звонила служанка Гермеса, спрашивала, не у нас ли профессор. Она сказала, что ему позвонили, и он ушел, а вскоре позвонили из больницы, он им срочно нужен. Не знаешь, где он?

– Эрсилия сказала, что звонили из этой больницы? – удивилась Джулия.

– А из какой же еще, конечно, из той, где ты сейчас, поэтому я тебе и звоню.

– Я не знаю, где он может быть, – задумчиво сказала Джулия. – Все это странно, ведь его отстранили от работы до суда, зачем же им его искать? В любом случае спасибо, Амбра, постараюсь что-нибудь выяснить.

Сестра, которая прибегала за ней в блок радиотерапии, ждала Джулию у двери кабинета, и Джулия растерянно спросила ее, не знает ли та, кто ищет профессора Корсини. Но девушка ничего не знала, и Джулия решила дойти до хирургического отделения; возможно, там ей объяснят, в чем дело.

Уже пройдя несколько шагов по коридору, она вдруг засомневалась, стоит ли ей в данной ситуации показываться в отделении, где все ее знают, и интересоваться тем, что ее не касается. Тем более что Гермеса скорее всего уже нашли.

– Можно мне позвонить, – спросила она сестру, – я вас не задерживаю?

– Пожалуйста, звоните, – сестра улыбнулась. Она была рада оказать хоть маленькую услугу известной писательнице.

Вернувшись в кабинет, Джулия набрала номер адвокатской конторы.

– Синьора Диониси у прокурора, – ответила ей секретарша, – профессор Корсини с ней. Вы уже знаете, синьора де Бласко, что тот человек, который обвинил профессора, отказался от своих показаний?

Джулия этого не знала. Ее губы непроизвольно расплылись в улыбке, и она, продолжая улыбаться, прошла мимо медицинской сестры, проводившей ее озабоченным взглядом, мимо пациентов, сидящих в просторном вестибюле, мимо врачей и санитаров, уступавших дорогу красивой и неуместно веселой в этих стенах женщине. Когда она проходила мимо стеклянной будки привратника, тот, узнав в лицо подругу профессора Корсини, поманил ее пальцем.

– Синьора, – сказал он, – профессора срочно разыскивают. Вы не знаете, где он может быть?

У Джулии было так легко и радостно на душе, что она не услышала тревоги в голосе привратника. Всего за несколько минут она убедилась, что ее сын жив-здоров, узнала, что обвинитель Гермеса отказался от своих показаний, что замечательная электронная техника убьет врага, поселившегося в ее теле. Продолжая беззаботно улыбаться, она ответила небрежно:

– Да нет, я, к сожалению, не в курсе. А что, собственно, случилось?

– Дочь профессора попала в автомобильную катастрофу. Она в очень тяжелом состоянии.

Глава 8

Словно откуда-то сверху Теодолинда видела себя и снующих вокруг нее людей, но ей было совершенно безразлично, где она и почему вокруг столько народу в белых халатах. Ей надо было обязательно найти плюшевого медвежонка, который куда-то запропастился. Она помнила, как он завис в прямоугольнике открытого окна, а потом вдруг исчез, словно растворился в черном ночном небе. Теодолинда даже свесилась с подоконника, но с высоты третьего этажа увидела лишь темное пространство тротуара. Если бы белый медвежонок упал на асфальт, она бы обязательно его заметила. Своими руками она не могла выбросить любимца, значит, он сам улетел в окно, исчез из их квартиры на улице Венеции, как и папа. Только он исчез бесшумно, а папа, уходя, так хлопнул дверью, что в гостиной задребезжал хрусталь.

Постепенно она начинает вспоминать. Из глубин памяти появился сначала дурманящий запах олеандра, потом она увидела бухту Портофино и себя – веселую, счастливую, на террасе утопающей в зелени виллы. Из Милана приехал папа, и она побежала к нему навстречу в японском кимоно, которое ей привез из Токио дедушка. Папа похвалил ее наряд, поднял на руки, поцеловал. Сколько ей лет? Только что исполнилось восемь.

– А где мама?

Продолжая смеяться, Теа поднесла к губам палец.

– Тише, папочка, мы не должны ее беспокоить, – объяснила она отцу. – Мама не одна, а со своим другом, поэтому она велела мне пойти погулять.

– А мы с тобой знаем этого друга? – осторожно спросил отец.

– Кажется, нет, – весело ответила Теодолинда.

Отец на минутку задумался.

– Знаешь, что мы с тобой сделаем? – на его лице появилась заговорщицкая улыбка. – Поедем в отель «Сплендидо», снимем хороший номер, наденем купальные костюмы и – бултых! – в бассейн! Поплаваем и вернемся домой, согласна?

– Ура! – в восторге закричала Теа. – Поехали!

Вернулись они к вечеру. Марта сидела в гостиной и слушала музыку. Это была бразильская румба, Теодолинде она очень нравилась.

– А теперь иди спать, – сказал ей отец, – нам с мамой нужно поговорить.

Теа часто видела, что мама подслушивает, поэтому, сделав несколько шагов по коридору, вернулась на цыпочках назад и прильнула к двери.

– Ты ведешь себя, как сука во время течки, – тихим и сердитым голосом сказал отец. – Но если уж ты не можешь не спариваться с каждым встречным, постыдись хотя бы маленькой дочери. Она не должна быть в курсе всего этого.

Теодолинда услышала смех матери.

– Ты так редко вспоминаешь о моем существовании, что тебя, похоже, секс вообще не интересует. Торчишь в больнице с утра до позднего вечера, а мне чем прикажешь заниматься? – голос Марты начал срываться на крик. – Для тебя существует только твоя работа. Ради Бога, ничего не имею против, но я хочу жить так, как мне хочется. Ты женился на мне только ради карьеры, думаешь, я не знаю об этом? Ты был не в меня влюблен, а в громкое имя моего отца. Смотреть было тошно, как ты перед ним лебезил, как пресмыкался, вздохнуть лишний раз не смел без его разрешения. А теперь, конечно, теперь ты – главный в клинике, главный на кафедре, теперь тебе наплевать и на Аттилио Монтини, и на его дочь, но не забывай, что профессором ты стал исключительно благодаря мне. Твой авторитет – на пятьдесят процентов моя заслуга. Ты обязан мне по гроб жизни, а я тебе ничем не обязана, так что оставь меня в покое. Как хочу, так и живу.

– Мы говорим о дочери, а не о тебе, и я обещаю, что если еще хоть раз Теа станет свидетельницей твоей разнузданности, я сразу же подам на развод.

– Если ты посмеешь это сделать, я от тебя и мокрого места не оставлю.

– Ты же только что уверяла меня, что я женился по расчету. Теперь, значит, все изменилось? Теперь моя фамилия престижнее фамилии Монтини? Но еще раз повторяю, если что-нибудь подобное повторится при Теодолинде, мы расстанемся навсегда. Запомни, я не шучу.

«Почему они все время ругаются?» – подумала Теа и бегом бросилась в свою комнату. Там она взяла мишку и крепко прижала к себе. С ним она никогда не ссорилась. Почему мама с папой не могут любить друг друга, как они с мишкой? Но если она любит своего белого медвежонка, почему она подошла к окну и выбросила его?

Теодолинда вспомнила, это было не в тот вечер, а гораздо позже, спустя несколько лет, в день святого Амвросия. Родители поехали в «Ла Скала» на открытие сезона и пригласили с собой двух американских врачей.

Девочка проснулась от громких голосов в гостиной, потом открылась дверь, и она почувствовала знакомый запах отцовского одеколона – запах свежести и надежности.

– Гости уже ушли? – спросила Теа.

– Нет еще, но я отправляюсь спать, и ты спи, – ласково сказал отец и поцеловал ее.

– Как опера?

– Очень даже неплохая.

– А публика?

– Занудная.

– Как поужинали?

– Отвратительно.

Теа хихикнула.

– Ты медвеженок, папа, я люблю тебя даже больше, чем своего мишку.

– Папа медведь и дочь у него медведица, только маленькая, – засмеялся отец и обнял ее нежно-нежно.

– Когда эти американцы уйдут? – спросила Теа. – Им ведь, наверное, тоже завтра рано вставать?

– Конечно, но они молодые и могут позволить себе недоспать. А я уже старенький, мне пора на боковую.

– Да, сорок один год – это очень много, я знаю, но ты не выглядишь стареньким. Все мои подруги в тебя влюблены.

– Спокойной ночи, болтушка, – засмеялся отец и, поцеловав ее в лоб, ушел.

И снова она проснулась, на этот раз от знакомых ритмов бразильской самбы. Часы показывают два. Теа встала, вышла из своей комнаты, пересекла коридор и остановилась перед открытой дверью гостиной, откуда лился свет и доносились ритмичные звуки музыки.

В щель она увидела маму. Мама танцевала и, танцуя, раздевалась в такт музыке. Двое молодых американцев с бокалами в руках с улыбками смотрели на нее. Теодолинде словно кто-то сжал железной хваткой горло. Она без сил опустилась на пол и начала плакать.

Вдруг рядом оказался отец. Он настежь распахнул дверь и сказал американцам:

– Вы двое – вон отсюда!

Потом он повернулся к Марте.

– Оденься, – приказал он ей, – с этой минуты ты больше мне не жена. Я слов на ветер не бросаю.

Потом он поднял Теодолинду на руки и отнес в постель.

Когда она утром проснулась, отца в доме не было. Он ушел, ушел навсегда и никогда больше сюда не вернется.

Теа схватила своего старенького любимого медвежонка и изо всех сил швырнула в окно. Потом она свесилась с подоконника, чтобы посмотреть, где он, и упала сама. Она летела долго и медленно, кружась в темноте как осенний лист, и, наконец, приблизившись к асфальту, увидела своего дорогого облезлого медвежонка. Ласково улыбаясь, он пошел к ней навстречу. Нет, это не медвежонок, это папа.

Теа улыбнулась, ей захотелось протянуть руки к отцу, который выглядит так смешно с марлевой маской на лице, с поднятыми вверх руками в резиновых перчатках.

– Теа, ты меня слышишь? – спросил он озабоченным тоном.

Теодолинда открыла глаза и тут же снова их закрыла.

– Ты меня слышишь, девочка моя, я знаю, – говорит отец. – Сейчас ты заснешь, а когда проснешься, все уже будет позади.

Теа продолжила свое плавное кружение в темноте, а потом исчезли последние краски и звуки, и она погрузилась в небытие анестезии.

Глава 9

Гермес внимательно посмотрел снимки грудной клетки, фиксируя в памяти каждый перелом, полученный дочерью в результате чудовищной автомобильной аварии, внутренне сосредоточился и, наконец, сказал:

– Ладно. Начали.

Справа, как обычно, стоял один из его помощников, Франко Ринальди, слева – специалист по операциям в области грудной клетки Луиджи Този, напротив – хирургическая сестра, в головах Теодолинды – анестезиолог и его помощник.

По закону Гермес не имел права находиться в операционной: его отстранили от работы до решения суда, но Този, после того как Марту с Теодолиндой доставили в больницу, распорядился его немедленно вызвать. Девушка была в таком тяжелом состоянии, что врач счел необходимым присутствие на операции профессора Корсини.

– Корсини не может оперировать, профессор, – с показным смущением заметил Ринальди, и было неясно, имеет ли он в виду законность участия Гермеса в операции или профессиональные навыки своего недавнего шефа.

– Меня не интересует ваше мнение, – резко оборвал его Този.

Молодому самоуверенному хирургу ничего не оставалось, как промолчать, хотя в душе он не сомневался, что девушка обречена и неудачная операция, да еще и при участии подследственного профессора Корсини, может очень навредить Този.

Марта Монтини была в шоке. Кроме легкой травмы головы, у нее ничего не обнаружили, поэтому, учитывая тяжесть аварии – машина столкнулась с огромным грузовиком, – можно было сказать, что ей крупно повезло.

Гермес, проходя по коридору клиники, лишь мельком взглянул на бывшую жену и тотчас забыл о ее существовании. Все его мысли были о дочери, получившей множество тяжелейших переломов в результате этого трагического происшествия. Гермес стал вспоминать аналогичные операции, проводимые им в Соединенных Штатах во время стажировки, и потом здесь, в отделении экстренной помощи, где он работал дежурным хирургом.

– Только честно, сколько у нас шансов? – спросил он Този, понимая, что вопрос глупый, – он и сам прекрасно понимал, что положение почти безнадежное.

– Процентов сорок, от силы пятьдесят, – ответил Този, – случай очень тяжелый.

Гермес перебрал в памяти схожие травмы, которые ему приходилось оперировать, и вспомнил, что после многочасовых сложнейших операций немногие остались в живых.

Теа находилась между жизнью и смертью, все были напряжены – ведь на операционном столе лежала не безымянная жертва автомобильной катастрофы, а родная, единственная дочь профессора Корсини.

Дважды за время операции сердце Теодолинды останавливалось, и дважды Гермес массировал его собственными руками, заставляя вновь сокращаться и перекачивать кровь. Гермес вспомнил, как однажды сорвал с лица маску и бросил на пол скальпель после неудачной попытки реанимировать остановившееся сердце. Нет, с дочерью такого не должно случиться!

В вестибюле больницы Джулия сидела уже пять часов, дожидаясь окончания операции. Это она нашла его и привезла в больницу, это она сообщила ему страшную весть. Только один раз она покинула на несколько минут свой пост, чтобы позвонить Джорджо, а потом снова вернулась к дверям хирургического отделения и застыла на лавке в скорбном, почти безнадежном ожидании.

Здесь и нашел ее Гермес. Стянув с головы шапочку, он сел рядом с Джулией и тихо сказал:

– Она жива.

Ничего более определенного он не мог ей сейчас сообщить. Взяв безжизненную руку Джулии, он поднес ее к губам и поцеловал.

– Поезжай домой, отдохни, – настойчиво сказал он. – Завтра позвоню.

Джулия не стала спорить и отправилась домой, а он пошел в отделение реанимации, куда поместили Теодолинду после операции. Когда он еще учился в университете, один преподаватель говорил, что работа в реанимации, как, впрочем, и в экстренной хирургии, требует высочайшей профессиональной подготовки и сплоченности всего персонала. Там уж никого не обманешь, сразу видно, кто чего стоит.

Теодолинда лежала на специальной кровати, опутанная трубками и проводками, обеспечивающими искусственное дыхание, контроль за артериальным давлением, работой сердца и мозга. Мониторы регистрировали малейшие изменения в ее организме. Врач-реаниматолог и Ринальди, не отрываясь, следили за показаниями датчиков.

– Все показания в норме, – доложил реаниматолог.

Гермес понимал, что во время операции было сделано все возможное и даже невозможное, и теперь оставалось только ждать и надеяться на лучшее.

– Идите отдыхать, – приказным тоном сказал он Ринальди. – Вы еще можете мне понадобиться этой ночью.

Молодой врач послушно направился к двери.

– И большое вам спасибо, – вдогонку ему добавил Гермес. – Всем большое спасибо.

– Вы всегда можете на нас рассчитывать, – тихо ответил Ринальди.

В душе Гермес надеялся, что ничего непредвиденного не произойдет и что Теа постепенно начнет возвращаться к жизни. Ведь реаниматолог уверил его, что показатели в норме, по крайней мере на данную минуту.

А потом? Что будет потом? Кто может ответить? И что считать нормой? Кажется, он все предусмотрел, Този тоже был на высоте. Гермес снова и снова возвращался к операции, повторяя мысленно каждое свое действие, каждый, даже незначительный на первый взгляд, момент операции. Теа должна поправиться, иначе какой тогда смысл в его жизни?

Ради чего он, выросший в нищете, достиг таких высот в медицине? Каково было предначертание его судьбы? Неужели долгие годы лишений, побед и поражений, отчаяния и надежд были лишь прелюдией в двум страшным ударам, способным уничтожить человека, – к потере любимой женщины и единственного ребенка?

Нет, так просто его не одолеть. Он с детства привык бороться и без боя не сдастся. Сегодня он два раза держал в руках сердце дочери и оба раза заставил его биться. Сидя у постели Теодолинды в реанимационной палате, он мог только ждать и следить за мониторами. Привыкший к активным действиям, а не к пассивному ожиданию, Гермес почувствовал себя невероятно усталым.

Вчера

1960 год

Глава 1

– Двенадцать часов, – констатировал Адоне, взглянув на свои швейцарские часы.

Два могильщика засыпали гроб. Комья земли гулко ударялись о деревянную крышку. Гермес думал, как тяжело будет его матери лежать под земляным холмом, и ему вспомнилась латинская эпитафия: «Сит тиби терра левис» – «Пусть земля тебе будет пухом». Бедная Катерина, может, и вправду ей будет легко и уютно под черным земляным покровом? Гермесу хотелось верить, что, натерпевшись и настрадавшись в этой жизни, мать обретет наконец покой. Сколько он помнил ее, в ее беспокойном взгляде всегда теплилась надежда, хрупкая, как прекрасный сон. Сердце Гермеса сжалось, он почувствовал тупую боль в груди, но глаза остались сухими. Неужели мать так мало значила для него, что он не в состоянии даже оплакать ее смерть?

Похороны были жалкие. Пришли только Адоне, самый старший сын, да он, младший. В больнице Гермес не отходил от нее, она умерла у него на руках. Священник заученно пробубнил отпущение грехов и поспешил удалиться. Эрколе Корсини, муж Катерины, был, как всегда, за решеткой, в тюрьме Сан-Витторе. Камера давно заменила ему родной дом. Остальные четверо детей не нашли времени, чтобы проводить мать в последний путь, да они и не считали это нужным. Как сказала Минерва, торговка с рыбного рынка, похороны интересны живым, а мертвым на них наплевать.

– Уже двенадцать! – испугался Гермес, который должен был в час заступить на дежурство. До больницы отсюда было далеко, придется через весь город ехать с пересадками.

– Мы свой долг выполнили, – со вздохом сказал Адоне.

Плотный, с массивным лицом, он был чуть ниже Гермеса. Добрые глаза Адоне выражали воловью покорность.

– Да, можно идти, – в тон брату сказал Гермес, надеясь, что тот предложит подвезти его на своем новеньком светло-сером «Фиате».

Священник подошел попрощаться.

– Спасибо, – пожимая ему руку, сказал Адоне. – Ты так много сделал для нашей мамы. – Гермес не удержался от горькой усмешки. – Все мы там будем, – несколько театрально произнес Адоне и, взглянув на свою «Омегу», вдруг заторопился. – Мне пора, до скорого. – И пока младший брат не попросил его подвезти, быстро удалился.

Гермес понимал, что такая поспешность Адоне результат его страха перед женой. Маленькая противная толстуха крутила им, как хотела, он и пикнуть при ней боялся. Только Адоне, сыну Катерины, чьим настоящим отцом был Эрколе Корсини, удалось выбиться в люди: квалифицированный рабочий, жена портниха, сын подает надежды, купили квартиру в кредит, потом машину… Гермес представил себе, как жена, дожидаясь брата в новенькой малолитражке, ворчливо выговаривает ему:

– Хорошо хоть тебе ума хватило не приглашать его в нашу машину, этой публике только палец протяни, они всю руку откусят.

В девять вечера того же дня Гермес вошел в подъезд большого густонаселенного дома на улице Беато Анджелико. Поднимаясь по нескончаемым ступенькам, он вдыхал знакомый с детства запах бедности и думал о том, что теперь, когда матери больше нет, ему здесь нечего больше делать.

После пятого лестничного пролета он вышел на длинный балкон, и его обдало холодным ветром. «Надо бы скопить денег на пальто, – подумал Гермес, ежась от холода в своем бесформенном свитере, – а то зимой совсем загнусь». В дверях квартиры он столкнулся с другим своим бра– том, Ахиллом, который выходил, распространяя вокруг себя резкий запах дешевого одеколона.

– Привет! – бросил он на ходу. – Где это ты пропадал целый день?

Сам он явно спешил на свидание или на вечеринку и вопрос задал просто так, не рассчитывая на ответ.

– Сначала я хоронил маму, – строго ответил ему Гермес, – потом был на дежурстве.

– Вот и молодец, – не вслушиваясь в слова брата, сказал Ахилл. – Будь здоров.

Он был самым богатым в семье и оплачивал квартиру из собственного кармана, великодушно освободив остальных членов семьи от этих расходов. Ахилл вообще был всегда доволен собой, считал себя неотразимым, гонял на машине быстрее, чем положено, и со всеми держался как свой в доску.

– Я уезжаю, – уже в спину крикнул ему Гермес.

– Правильное решение. Отдохни немного, развлекись. – И он исчез.

На столе в кухне под клетчатой салфеткой Гермес нашел свой ужин. Он снял с супницы перевернутую тарелку и вдохнул запах подгоревшего и уже остывшего супа, который все же лучше бутерброда с колбасой, который он съел всухомятку на работе. Он взял ложку и принялся не спеша есть, не чувствуя вкуса. Он вообще не придавал значения еде – важно было насытиться, а чем – большого значения не имело.

В дверях кухни показалась двадцатичетырехлетняя Диана в халате с растрепанными волосами.

– Как тебе? – спросила она, указывая глазами на суп. – Нравится?

– Вкусно, – ответил Гермес с полным ртом.

Диана была мягкой и доброй девушкой. Она мечтала о прекрасном принце и спала с кем попало.

– Ты ни о чем не хочешь меня спросить? – Голос Гермеса прозвучал громко и сердито.

– Тише, пожалуйста, – испугалась Диана, – разбудишь моего приятеля. – И она посмотрела на дверь в свою комнату.

Гермесу было неприятно думать, что на постели сестры развалился какой-то очередной кобель, который понимает под любовью скотское совокупление.

– Тебе даже не интересно, как прошли похороны? – понизив голос, снова обратился он к сестре.

Катерина ушла из этого мира, а им все равно, будто ее и не было! А ведь она родила их, растила, как могла, воспитывала, как умела. Произведя на свет очередного младенца, она неизменно писала Эрколе: «Какое ты выбрал имя?» И ее муж, большой любитель античной мифологии, перебрав в памяти богов и героев, выносил свой вердикт: Ахилл, Гермес, Диана, Терпсихора. Проведя за решеткой больше лет, чем на свободе, этот неисправимый воришка не отказывался от детей, которых его жена Катерина производила на свет с помощью других мужчин. «Значит, так уж мне на роду написано», – считал он.

– Вот и умерла наша мамочка, – сказала Диана. – Теперь ей уже ничем не поможешь. Мир ее праху.

– Но еще два месяца назад она продолжала гнуть спину, работая на нас! – напомнил сестре Гермес. – И все, между прочим, принимали это, как должное!

– И пила, не просыхая. Прости, Господи, ее грешную душу.

Усталым жестом Диана провела по растрепанным волосам, потом налила вина себе и Гермесу.

– Давай помянем ее, – сказала она.

Они выпили. Сердце Гермеса снова сжалось от жалости к матери, которая навсегда осталась там, на кладбище, в сырой холодной земле.

– Я уезжаю. Пришел забрать вещи, – сказал Гермес, отодвигая от себя пустую тарелку.

– Значит, мы с Ахиллом останемся вдвоем? – В ее голосе Гермес не услышал сожаления, скорее радость, – ведь комната брата будет теперь свободна. – Но ты не вернешься? – осторожно спросила она.

– Нет, я уезжаю отсюда навсегда, но не забывай, что эта квартира по праву принадлежит и Эрколе.

– Ясное дело, – лениво протянула Диана. – Пусть живет, пока снова в тюрьму не загремит. – И добавила уже серьезно: – Не волнуйся, к маминой постели я никого не подпущу.

Гермес достал с антресоли большой рюкзак и принялся собирать вещи.

– Куда же ты переезжаешь? – поинтересовалась сестра.

– Мы с товарищем по работе сняли комнату на Порта Романа, одну на двоих, так дешевле.

– Ты разве работаешь? – удивилась Диана. – И давно ли?

– Давно, – ответил Гермес, продолжая собирать вещи.

– Надеюсь, работа не поденная?

– Нет, постоянная.

Диана мало интересовалась делами брата, поэтому задавала свои вопросы скорее из праздного любопытства. «Каждый за себя, а Господь за всех» – было девизом семьи Корсини.

– А где ты работаешь, если не секрет?

– В больнице. Мою сортиры, подаю лежачим больным судна, убираю посуду и так далее и тому подобное.

В больницу он устроился два месяца назад, когда туда поместили Катерину.

– Неужели тебе нравится такая работа? – искренне удивилась Диана.

– Работа как работа.

– Надо было с отличием кончать школу, чтобы ухватиться за такое местечко! Я думала, ты найдешь себе что-нибудь почище. Пойдешь служить в какую-нибудь контору.

Разве объяснишь Диане, что диплом о классическом образовании не имеет никакого отношения к чиновничьей карьере? Служащему не нужны ни латынь, ни греческий, ни философия с античной литературой, эти предметы лишь фундамент для дальнейшего университетского образования, которое он получит во что бы то ни стало. И хоть он и отличник, а составить по всем правилам деловое письмо или подсчитать доходы фирмы он не сможет, этих навыков он в школе не приобрел. В классический лицей он пошел потому, что еще мальчиком решил стать врачом, – уж очень ему нравился доктор Ронки, живший неподалеку в уютном доме, окруженном садом. Его любили и уважали все окрестные жители. Маленькому Гермесу доктор казался волшебником, он верил, что стоит тому прикоснуться волшебной палочкой к больному, как больной выздоровеет.

– Я поступил в университет, – сообщил он.

– Значит, еще не скоро встанешь на ноги, – вздохнула сестра.

Гермес пропустил замечание Дианы мимо ушей.

– В твоей комнате лежат мои книги, как бы мне взять их?

– Я принесу, кажется, мой приятель уже проснулся, – прислушиваясь, сказала она.

– Я знаю его?

– Не думаю, я с ним недавно.

Диана вынесла брату книги, и он запихнул их в свой рюкзак.

– Ну все, будь здорова, – сказал он и пошел к двери.

– До скорого, – ответила Диана.

– Надеюсь, – бросил уже с лестницы Гермес, уверенный, что они больше не увидятся.

– Да, совсем забыла, – крикнула вдогонку Диана, – к тебе тут девушка одна приходила.

– Девушка? – удивился Гермес. – Когда?

– Несколько дней назад.

– Она сказала, кто она?

– Вроде Джанна какая-то или Джулия, я не запомнила.

Из памяти всплыл нежный девичий образ – огромные доверчивые глаза, тоненькая, еще не оформившаяся фигурка, характерный жест, каким она от волнения теребит свою толстую черную косу.

– Тебе это имя что-нибудь говорит? – допытывалась Диана.

– Нет, ничего, – уверенно ответил Гермес и начал быстро спускаться по лестнице.

На самом деле имя Джулии говорило ему многое, может быть, даже больше, чем ему хотелось бы, – ведь в настоящее время он не мог позволить себе влюбиться. Ноги сами понесли его на улицу Тьеполо к дому де Бласко. «Что я делаю здесь, у стены их сада?» – опомнившись, подумал Гермес, но сразу же успокоился: в десять вечера он вряд ли встретит здесь кого-нибудь из семьи Бласко, они наверняка сидят дома.

Бросив взгляд через ограду, он как наяву увидел Джулию – простуженную, с покрасневшим носом и вместе с тем неизъяснимо прелестную в своей чистоте. Он тогда сразу же в нее влюбился, с такой девушкой он, не задумываясь, связал бы свою жизнь. Разум, однако, подсказывал ему, что это невозможно. «В жилах моей дочери течет голубая кровь, – послышался ему голос учителя античной словесности, – сын уборщицы ей не пара».

Гермес резко повернулся и пошел прочь от особняка. Насколько легко он покинул родной дом на улице Беато Анджелико, настолько больно было ему думать, что он никогда не переступит порога этого уютного особняка. Но впереди его ждала новая жизнь, и он уверенным шагом двинулся ей навстречу.

Глава 2

Расположившись в уютном кабинетике сестры Альфонсы, Гермес взял в руки увесистый том сравнительной анатомии и открыл его на первой странице. Монахиня не жаловала персонал больницы, но к Гермесу относилась ласково, как к родному сыну. Крупная, мужеподобная особа, с черными усиками над верхней губой и густыми нависшими бровями, она больше походила на грузчика, чем на Христову невесту. Медсестры и врачи панически боялись ее, и даже главный врач прислушивался к ее мнению. Если во вверенной ей палате что-то не ладилось – а такое случалось нередко, – она поднимала на ноги всю больницу, а если требовалось, и самого Господа Бога.

– Господи, – громким голосом говорила она, опустившись на колени перед распятием, – ты должен вмешаться, без твоей помощи мне не справиться. Да слышишь ли ты меня, черт побери?

Ее громовой голос разносился по всей больнице, и Гермес не сомневался, что Всевышний под нажимом сестры Альфонсы оставлял свои даже самые неотложные дела и бросался ей на выручку.

Да, монахиня была крута, и только, когда она разговаривала с Гермесом, голос ее смягчался и в нем слышались нежные нотки. Она угощала его кофе с гоголь-моголем, растирая который не жалела сахару, – мальчика надо подкармливать, считала она, он, бедняжка, работает и учится. Частенько она подсовывала ему бутерброды, совсем не лишние при его скудном питании.

Когда он закончил университет и принес сестре Альфонсе свой диплом с отличием, ее глаза заблестели от гордости.

– Из тебя получится толк, мой мальчик, – взволнованно сказала она и прижала Гермеса к своей пышной груди, вздымавшейся под белоснежной, без единого пятнышка, накидкой. Глядя на эту сцену, можно было подумать, что Гермес и в самом деле приходится ей сыном – столько искренней любви было в этом порыве.

Теплая комнатка сестры Альфонсы служила ему надежным прибежищем все годы учебы. Каждую свободную минуту он отдавал занятиям, и здесь ему никто не мешал. Обеденные перерывы, свободные вечера, даже ночи он проводил над книгами в кабинетике сестры Альфонсы, лишь изредка появляясь в неуютном холодном жилище, которое делил со своим товарищем по работе. Фактически он жил в больнице.

Медицина была его призванием, но страстное желание стать врачом объяснялось не только этим: в глубине своей души Гермес был убежден, что ни одна профессия не пользуется у людей таким уважением, как профессия медика. Он видел, с какой надеждой ловила каждое слово докторов его бедная мать, видел, как могущественные, богатые пациенты покорно подчинялись их указаниям. Видел он и главных врачей больниц, и университетских профессоров, и медицинских светил – их всегда окружало уважение, почитание, даже поклонение. Точно жрецы, обладающие какой-то мистической властью, они произносили магические слова, которые жадно ловили непосвященные. Видел он и больных, безнадежно больных, которым лишь от одного вида всемогущего доктора становилось лучше. Гермес поклялся себе, что рано или поздно станет одним из лучших врачей, а может быть, даже лучшим из лучших. Еще когда он только переступил порог университета, он поставил перед собой задачу: стать высококлассным специалистом.

Кто-то постучал в дверь, прервав его тщеславные мечтания.

– Гермес, открой, – услышал он голос ночной дежурной сестры.

Когда он отворил дверь, сестра уже спешила обратно по коридору.

– Что случилось? – крикнул он ей вслед.

– Иди скорей, – обернувшись, но не сбавляя шага, бросила ему сестра.

Он шел за ней, ломая голову, по какому случаю так срочно понадобилось его присутствие.

В самом конце тускло освещенного коридора была особая палата, куда привозили умирающих из приютов, а иногда и заключенных в безнадежном состоянии. У дверей палаты Гермес увидел карабинера.

– Тут один больной, – объяснила наконец не без смущения сестра, – он говорит, что приходится вам отцом. – И она отступила в сторону, пропуская Гермеса в палату.

И в самом деле, на постели лежал совсем старенький Эрколе Корсини. Исхудавший, с ввалившимися щеками и заострившимся носом, бледный, он был похож на мертвеца.

– Что случилось, папа? – стараясь не выдать своего испуга, спросил Гермес.

– Откуда мне знать? Говорят, внутреннее кровотечение. А ты, как я вижу, выбился в люди. Молодец, сынок. – И он попытался улыбнуться бескровными губами, но тут же сморщился от боли.

Пришел дежурный врач, внимательно осмотрел доставленного из тюрьмы больного, потом углубился в снимки.

– Выйди на минутку в коридор, – сказал он Гермесу, и, когда они остались одни, сказал: – Рак желудка в последней стадии. Мне очень жаль. Единственное, чем мы можем помочь, – это обезболивающие уколы.

– Что он сказал? – сразу же спросил сына Эрколе, когда тот вернулся в палату.

– Сказал, что ты поправишься, папа. Тут хорошие врачи, они свое дело знают.

– Все они врут.

– Ну почему же?

– Да потому что я умираю, бесстыжая твоя рожа, а ты мне зубы заговариваешь!

Говорил он с трудом, его дыхание было сиплым и прерывистым.

– Ты просто устал, папа, – терпеливо уговаривал его Гермес, – тебе надо немного поспать.

– Не надо меня обманывать! Я умираю и не боюсь говорить об этом. Я устал врать всю жизнь и теперь скажу правду. Я ничего для тебя не сделал, но и не просил ничего… Побудь со мной, пока не погаснет свет…

Гермес нежно сжал исхудавшую руку отца.

К утру Эрколе Корсини не стало.

Глава 3

Накапливая год от года теоретические знания, Гермес параллельно набирался опыта в больнице. Его мечтой были Соединенные Штаты, там, считал он, можно многому научиться.

По окончании университета его мечта осуществилась: выиграв конкурс, он отправился на стажировку в университетскую клинику штата Колумбия. Там, не выходя из операционной по двадцать четыре часа, он научился вправлять вывихи, сращивать переломы, вырезать аппендициты, желчные пузыри, опухоли. Научился восстанавливать силы за несколько минут сна, воспользовавшись короткой передышкой. Зато по выходным он мог проспать пятнадцать часов подряд. На женщин у него не хватало времени, короткие случайные связи не оставляли в сердце никакого следа. Среди коллег у него появилось много знакомых, но по-настоящему дружеские отношения сложились лишь с одним человеком – подающим большие надежды австрийцем по имени Адольф Шнайдер. Сам Гермес тоже был на отличном счету в клинике, недаром ему предложили перейти на ставку. Но Гермес предпочел вернуться в Италию и сразу же отправился в ту больницу, где двадцатилетним юношей он начал свою медицинскую карьеру в должности простого санитара.

Теперь он стал первоклассным хирургом, любая больница или клиника могла бы гордиться таким специалистом. Блестящие характеристики открывали ему путь к преподавательской деятельности: он имел все основания получить должность ассистента на кафедре общей хирургии. Однако обстоятельства складывались не так удачно, как хотелось бы Гермесу. Штат больницы был полностью укомплектован, и у обоих главных хирургов уже было по своему ассистенту.

Не мысля себя вне операционной, он согласился работать бесплатно в отделении неотложной хирургии. Он не имел могущественных покровителей из числа медицинских светил, которые могли бы открыть ему дорогу к блестящему будущему, а пробиться самому было очень трудно. Поэтому, когда профессор Артуро Микелетти предложил ему должность ассистента в своей клинике в Сассари, он был готов согласиться.

В это время на научную конференцию в Милан приехал Адольф Шнайдер.

– Конечно, ты умен и талантлив, кто же спорит, – сказал он Гермесу, – но этого недостаточно, чтобы сделать карьеру. Надо походить в учениках у какого-нибудь влиятельного босса, делая вид, что ты ловишь каждое его слово. И уверяю тебя, так принято везде, не только в Италии.

– Ты прав, возможно, Микелетти мне поможет, – согласился с другом Гермес.

– Учиться тебе у него решительно нечему, ты и без него классный хирург. Первый еще не значит лучший.

– Зато от него многое зависит. Похоже, у меня нет выбора – или ехать к нему, или остаться ни с чем после стольких лет усилий.

Они гуляли по центру, останавливаясь перед пышными фасадами, и Шнайдер невольно сравнивал по-домашнему уютный Милан со своей родной Веной, неповторимую красоту которой определяло гармоничное соединение свободных пространств с монументальными строениями.

– Ты молодец, Гермес, – с теплотой в голосе сказал Шнайдер и хлопнул Гермеса по плечу.

– Жаль только, что об этом, кроме нас с тобой, никому не известно, – засмеялся Гермес.

– Ты не прав и сам об этом знаешь. Регалии – не самое главное в жизни. – В голосе Адольфа послышалась наигранная бодрость. – Из каких соображений ты не остался в Америке? По-моему, ты создан для этой страны, а она для тебя.

Гермесу трудно было объяснить, что он не мыслил своей жизни без Италии, без Милана, где родился в нищете и всего добивался сам.

– Боюсь заболеть ностальгией, как многие эмигранты, – коротко объяснил он.

– Тоска по родине? – несколько иронично спросил Шнайдер и, изображая игру на мандолине, запел грустную песню итальянских эмигрантов «Далекая Санта Лючия».

– Вроде того, – буркнул Гермес, демонстрируя своим видом, что продолжать этот разговор ему неприятно.

– Если я буду нужен тебе, – на прощание сказал Шнайдер, – ты знаешь, где меня искать.

– Спасибо, Адольф, – искренне поблагодарил его Гермес. – Я знаю, что всегда могу рассчитывать на твою поддержку.

Шнайдер вернулся в Америку, а Гермес остался наедине со своими проблемами. Да, он понимал, что с помощью одного только таланта ему наверх не пробиться: всесильные короли от медицины, окружив себя верной стражей, не пускают в святая святых непосвященных. Вместе с тем ему так не хотелось покидать Милан и отправляться в Сардинию к Микелетти. Неожиданно случилось событие, которое сыграло решающую роль в его карьере и жизни.

Глава 4

Дверь кабинета приоткрылась, и в нее заглянула заведующая приемным покоем.

– Доктор Корсини, вас к телефону, – сообщила она.

Наклонившись над женщиной, которая лежала на кушетке со страдальческим выражением лица, Гермес осторожно ощупывал ее вздутый напряженный живот.

– Вы же видите, я занят, – не поднимая головы, ответил он.

– Прошу прощения, – голос заведующей слегка дрожал от волнения, – но вас просит к телефону сам профессор Монтини.

– Скажите ему, что я не могу прервать прием, – рассеянно сказал Гермес, который думал в эту минуту о том, чем вызван такой болезненный живот – желудочной инфекцией или кровотечением, требующим немедленного хирургического вмешательства.

Аттилио Монтини, хоть и был однофамильцем миролюбивого Римского Папы, славился своими грубыми диктаторскими замашками. Один из последних хирургов старой формации, знаменитость, он сочетал в себе талант истинного ученого с цинизмом дельца, никогда не забывающего о своей выгоде. Весь персонал больницы боялся его как огня, и даже уважаемые, маститые врачи не были застрахованы от его оскорбительных выговоров.

– Так и сказать? – ужаснулась заведующая.

– Так и скажите, – насмешливо бросил Гермес и снова повернулся к пациентке. – Нам с синьорой надо кое в чем разобраться, поэтому не отвлекайте нас, пожалуйста.

Больная благодарно взглянула на молодого доктора, а заведующая все не уходила.

– Может быть, сказать ему, что вы в операционной? – неуверенно спросила она, заранее зная, что для профессора Монтини никаких уважительных причин не существует.

– Говорите, что хотите, только дайте мне, наконец, работать!

Он существовал в ином мире, чем Аттилио Монтини, который, как звезда первой величины, вращался среди других звезд. Этот мир был далек от Гермеса, как чужая галактика.

Когда после дежурства он подошел к своему шкафчику в раздевалке, то обнаружил прилепленную к дверце записку: «Вас просил зайти профессор Монтини». Гермес уже забыл о его телефонном звонке, но, прочтя записку, вспомнил и удивился настойчивости грозного профессора.

Гермес поднялся на третий этаж и свернул в небольшой коридор, обшитый панелями темного полированного ореха. В конце коридора была дверь, которая вела в святая святых – апартаменты профессора Монтини. Красивая и холеная медсестра, привыкшая по примеру патрона смотреть на посетителей свысока, пропустила его в приемную и предложила обождать в одном из роскошных кресел, обитых тончайшей серо-голубой лайкой. Обстановка приемной свидетельствовала о хорошем вкусе ее хозяина, не говоря о том, что стоила наверняка сумасшедших денег. Гермесу, снимавшему убогую комнатенку в дешевом доме, показалось, что он попал в королевские покои. Стены были задрапированы натуральным льном кремового цвета, и на одной из них красовалось большое полотно Ренато Гуттузо с женскими фигурами на фоне сицилийского пейзажа.

– Нравится? – Неожиданно прозвучавший вопрос заставил Гермеса обернуться. На пороге кабинета стоял Аттилио Монтини.

– Очень нравится, – искренне признался Гермес.

– В картинах Гуттузо столько глубокого смысла, что я не устаю им восхищаться, – любуясь своим сокровищем, сказал Монтини. – А, впрочем, чем мы хуже? – и его острые черные глазки впились в Гермеса.

– Хуже кого, Гуттузо? – не понял тот.

– Не только Гуттузо, а художников вообще. Ученый ведь тоже своего рода художник. Мы привыкли говорить «великий роман», «бессмертная картина», «гениальные стихи», а разве уникальная хирургическая операция не заслуживает подобных похвал? Выдающийся ум, подкрепленный высоким профессионализмом, способен создавать истинные шедевры в любой области.

– Интересная мысль! – внимательно выслушав Монтини, сказал Гермес. – Пожалуй, я с вами согласен.

– То-то же, мой юный друг! – неожиданно улыбнувшись, сказал Монтини. – Строительство собора, открытие термоядерной реакции, создание художественного полотна или удачно выполненная тонкая операция – это, по существу, одно и то же, потому что ни одно из вышеназванных достижений невозможно без участия творческой интеллектуальной личности. Вероятно, я могу показаться вам самонадеянным, но я считаю, что творческий, одаренный человек просто обязан знать себе цену и занимать в обществе такое положение, которого достоин. Впрочем, я уже заморочил вам голову. Не пройдете ли в кабинет?

Гермес рос на улице, приобретая жизненный опыт самостоятельно, поэтому с детства привык не доверять добрым улыбкам и ласковым словам. В добродушном рокотке профессора ему послышались жесткие металлические нотки, а в маленьких, нацеленных в него глазках ему почудилась враждебность.

– Вы, наверное, сгораете от любопытства, с чего это вдруг я пригласил вас к себе, – сказал Монтини, усаживаясь за пустой письменный стол и указывая Гермесу на кресло, стоящее напротив.

– Сгорать не сгораю, хотя, признаться, слегка заинтригован.

– Мне говорили, что вы человек с характером, – заметил Монтини со скрытой угрозой, словно предупреждал, что ему и не таких удавалось в бараний рог согнуть.

Наступила пауза. Гермес терпеливо ждал.

– Я давно за вами наблюдаю, – снова заговорил Монтини.

– Весьма польщен.

– Вчера мне показали больного, которого вы буквально собрали по частям.

– Это скорее чудо, счастливый случай.

Речь шла о каменщике, который упал с лесов. В больницу его доставили в критическом состоянии, и Гермес действительно собирал его по частям.

– Да, – согласился профессор, – парню повезло, что он попал в ваши руки. И это не единственный случай. Многие говорят, что вы просто волшебник.

– Приятно, конечно, слышать о себе такое, только на моей карьере эта популярность никак не отражается, – с горечью заметил Гермес.

– Ошибаетесь, – возразил Монтини с хитрой улыбкой и вдруг серьезно спросил: – Не хотите работать со мной?

Гермес от удивления лишился дара речи. Он не предпринимал ничего, чтобы знаменитый хирург его заметил; больше того, он даже не мечтал войти в число его сотрудников, и вдруг такой неожиданный поворот! Оказывается, Монтини сам обратил на него внимание и хочет с ним работать. Скорее всего, не в больнице, здесь он оперировал редко, а в частной клинике. Поговаривали, что клиника его собственная. Стоимость операций в ней исчислялась астрономическими суммами, но с некоторых пор престиж ее начал падать. Возможно, чтобы поправить дела, Монтини задумал найти талантливого хирурга, с помощью которого сможет вернуть клинике былую славу, приписав ее, разумеется, на свой счет.

Конечно, это было всего лишь предположение, но предположение вполне правдоподобное. С одной стороны, идея показалась Гермесу заманчивой, с другой – интуиция подсказывала ему, что от нее попахивает циничной сделкой. Даже если он даст убедить себя в том, что предложение Монтини совершенно бескорыстно, вряд ли в это поверят другие.

Монтини сдержанно наблюдал за реакцией молодого врача. Он решил пока не касаться материальной стороны вопроса: для такого человека, как Корсини, высокие заработки – не главное, Монтини это сразу понял.

– Я думаю, доктор Корсини, – нарушил он затянувшееся молчание, – вам стоит хорошенько обдумать мое предложение. Мне известно, что вы, сын бедных родителей, всего добились в жизни сами, без влиятельных покровителей. Тем более не упустите свой шанс.

– Вы и в самом деле отлично осведомлены, профессор, я действительно не могу похвастаться ни благородным происхождением, ни высокими покровителями.

Видимо, Монтини всерьез за него ухватился, иначе его терпению давно бы уже пришел конец.

– Я люблю больницу и научную работу, – решившись наконец отказаться от предложения Монтини, сказал Гермес.

– Вот я и дам вам возможность реализовать обе этих любви одновременно. Плюс возможность оперировать в моей клинике. Если мое первое впечатление о вас верно, вы не из тех, для кого главное в жизни – деньги, хотя, поверьте мне на слово, они никогда не бывают лишними. – Монтини облокотился локтями о письменный стол и, подперев подбородок сплетенными пальцами, изобразил на лице глубокомысленное раздумье. – Именно сейчас я нуждаюсь в ассистенте, умном, талантливом профессионале, который, помогая мне, сможет одновременно делать научную карьеру. Короче говоря, – он откинулся на спинку кресла, – я делаю вам предложение, теперь слово за вами.

– Могу я подумать? – спросил Гермес.

– Сколько вам надо для этого времени? – В голосе Монтини послышались металлические ноты.

От немедленного ответа Гермеса спас стук в дверь, которая тут же распахнулась, впустив миниатюрную грациозную девушку, одетую во что-то розовое и воздушное. Гермесу показалось, что в полутемный кабинет влетело легкое, нежное облачко.

– Не помешала? – У облачка был мелодичный голосок, ангельская улыбка и решительные манеры. – Привет, папа, – обратилась девушка к хозяину кабинета, успев бросить быстрый любопытный взгляд на Гермеса.

Теперь молодой человек смог получше ее рассмотреть. Она не была красавицей и очень походила на отца, но если Аттилио Монтини, даже стараясь казаться добродушным, производил впечатление жесткого человека, его дочь излучала неизъяснимое очарование.

– Позвольте, доктор Корсини, представить вам Марту, мою единственную дочь, – с гордостью сказал профессор.

«Она тебя держит в ежовых рукавицах», – подумал Гермес, вдруг почувствовав в этом неземном создании непоколебимую железную волю. Он встал и, улыбаясь и не отрывая от Марты восхищенного взгляда, произнес:

– Очень приятно.

– Я уезжаю. Не волнуйтесь, профессор, завтра обязательно позвоню, – полушутливо и вместе с тем твердо предупредила она возможные вопросы отца и направилась к двери, но вдруг резко остановилась и, обернувшись к Гермесу, тем же тоном обратилась к нему: – Доктор Корсини, вы обязательно должны быть на моем празднике.

– Я бы с удовольствием, но не знаю, отпустят ли меня больные, – ответил Гермес.

– Праздник состоится в следующую субботу, – проигнорировав слова молодого врача, сообщила Марта.

– Вы оказываете мне честь, но я действительно не могу сейчас дать вам определенный ответ, – продолжал стоять на своем Гермес.

– Вы познакомитесь с очень интересными людьми. Наш дом в Портофино похож на безопасную гавань – каждый может укрыться в нем от жизненных бурь. Если вы не против, я за вами заеду. – И ее губы растянулись в улыбке, открыв ровные блестящие зубки.

Гермес уловил сигнал опасности: его неудержимо тянуло к этой девушке, но рассудок призывал к осторожности и сохранению дистанции.

– Больным не объяснишь, что вы устраиваете в субботу праздник в Портофино, – сделал последнюю попытку Гермес. – Они распоряжаются моим временем, не я.

Марта сделала нетерпеливый жест.

– Я все про вас знаю, доктор Корсини, – с подкупающей непосредственностью сказала она. – Папа рассказал мне, что вы подаете большие надежды. Поэтому я и заехала сюда. Мне захотелось познакомиться с таким блестящим хирургом и пригласить его на вечеринку.

– Я польщен вашим вниманием, – все еще пытался сопротивляться Гермес, но чем больше он упирался, тем зыбче становилась почва у него под ногами: он чувствовал, что эта миниатюрная девушка обретает над ним власть.

– Я, кстати, знаю, что в следующую субботу у вас выходной, – уже в дверях добавила Марта, – так что отговорки не принимаются.

Через три дня в Портофино на ночном берегу под яркими звездами случилось то, что резко изменило жизнь и судьбу молодого хирурга.

Глава 5

В двадцать девять лет Гермес Корсини стал правой рукой профессора Аттилио Монтини, мужем его дочери Марты и отцом Теодолинды. Девочка появилась на свет в дедушкиной клинике и сразу же стала миллионершей: счастливый Монтини подарил ей пятьдесят процентов акций своего заведения. Когда внучке исполнился год, она получила от деда еще один подарок – виллу в Брианца.

Марта хотела сына и не проявляла к нежеланной дочери никакого интереса, Гермес, с утра до ночи пропадавший на работе, был не в состоянии уделять Теодолинде много времени.

Как-то Марта заявила мужу, что больше рожать не будет – беременность, дескать, портит фигуру. Девочка была еще совсем маленькой, когда она оставила ее на попечение няньки и отправилась отдыхать на Барбадос. Отдых растянулся на целый месяц, в течение которого она ни разу не позвонила, чтобы справиться о здоровье Теодолинды и жизни Гермеса.

Разрываясь между клиникой, больницей и университетом, Гермес пришел к выводу, что так и должно было случиться. Его брак был составной частью сделки, заключенной с его согласия: Марта заполучила себе мужа, Монтини обзавелся надежным помощником, а сам он сделал карьеру, о которой всегда мечтал. Винить было некого, кроме самого себя. Когда он понял, что ошибся и Марта не отвечает его представлениям о хорошей жене, он на все махнул рукой. Сохраняя видимость супружеской пары, они стали чужими друг другу: Марта никогда не интересовалась его делами, он не спрашивал, где и с кем она проводит свободное время.

До поры до времени такое положение обоих устраивало. Они продолжали жить вместе в квартире на улице Венеции, подаренной профессором Монтини ко дню их свадьбы, но спали в разных комнатах. Теа полностью находилась на попечении няньки, деспотичной женщины с садистскими наклонностями, которая занималась ею одна, – у родной матери были другие интересы. Теа обожала отца, но он мало бывал дома.

Как-то, придя домой раньше обычного, он застал дочь перед телевизором – она смотрела эротический фильм. Гермес испугался, что жестокие сексуальные сцены, одну из которых он как раз застал, могут оказать пагубное влияние на психику шестилетней девочки. Он выключил телевизор и сел рядом с дочерью.

– А где мама? – спросил он.

Теа сидела, потрясенная увиденным, и ответила не сразу.

– Она ушла, – ответила она наконец.

– Давно? – удивился Гермес.

– Давно, сразу после ужина.

– А где твоя Ина?

– У нее сегодня свободный вечер.

– И что же, дома нет никого?

– Никого, папочка, Джованна тоже ушла.

Джованна была горничной и после ужина уходила домой.

Казалось, для девочки было не внове находиться одной в большой квартире. Стараясь казаться веселым, Гермес шутливо спросил:

– Ты у меня смелая и ничего не боишься, да?

– Разве только совсем чуть-чуть, – смутилась Теа, – поэтому я и включила телевизор.

– И он тебя еще больше напугал, – заключил Гермес.

Девочка улыбнулась отцу застенчивой улыбкой.

– Ложись спать. Я дома, тебе больше нечего бояться.

Теа заснула, держа отца за руку, а Гермес никак не мог успокоиться. Что же это за мать, которая бросает ребенка одного в пустой квартире! Да и он хорош – все время проводит на работе, а как живется его единственной дочери, понятия не имеет.

Он вышел на балкон. В это время к их дому подъехала машина и остановилась перед подъездом. Первым вышел мужчина, отворил правую дверцу и помог выйти Марте. Потом довел ее до дверей, поцеловал и вернулся к своей машине.

Эта сцена не вызвала у него ни ревности, ни возмущения, ни обиды. Возможно, этот человек любит его жену, почему бы и нет? А он сам? Был ли влюблен в нее по-настоящему? Ему вспомнился праздник в Портофино, их первый поцелуй… Марта тогда задирала нос перед подругами, хвалясь своим кавалером – красивым талантливым хирургом.

Он открыл дверь, прежде чем Марта вставила ключ в замочную скважину.

– Ты уже дома? – удивилась она.

– Если бы я знал, что Теа сидит в пустом доме одна и дрожит от страха, я бы пришел еще раньше, – ответил он жестко.

– Оставь, пожалуйста! – устало сказала Марта, бросая сумочку на диван в холле и направляясь в гостиную. – Мне надоело слушать, что я плохая мать и мало забочусь о ребенке.

– Да таких, как ты, в тюрьму надо сажать! – взорвался Гермес. – Ты просто чудовище!

– Не ломай комедию, – невозмутимо бросила она. – Когда я уходила в полдевятого, Теа спала. – Марта закурила сигарету. – Да, дома никого не было, но я уходила ненадолго и, как видишь, уже вернулась. Сколько сейчас? – она посмотрела на часы. – Всего только одиннадцать. И вообще, ты живешь своей жизнью, а я имею право жить своей, и нечего изображать из себя ангела, я знаю, что ты спишь со всеми подряд, ни одну юбку не пропускаешь.

Она затушила в пепельнице окурок и налила себе виски. Гермесу было стыдно и за себя, и за жену.

– С завтрашнего дня этой няньки здесь больше не будет, – решительно заявил Гермес. – Я найду другую, которая будет заботиться о девочке как следует.

Марта не обратила внимания на слова мужа и молча ушла в свою комнату.

Гермес прекрасно понимал, что смена няньки ничего не решит. Теа не только боялась оставаться одна в квартире, она боялась собственного одиночества, потому что, имея отца и мать, она была одинока. Очень одинока.

Сегодня

Глава 1

Джулия преодолела секундный страх и посмотрела на себя в зеркало. Вот это да! Губы непроизвольно расплылись в улыбке. Из зеркала на нее смотрела уже не юная, но очень привлекательная женщина, чья красота достигла полного расцвета. Витторио, как всегда, постриг ее отлично; густые, несмотря на облучение, волосы блестели живым здоровым блеском, редкие серебряные нити, вплетенные в каштановые пряди, вовсе не старили ее. Да если бы и старили, Джулия ни за что на свете не стала бы их красить – слишком это муторное занятие. К седине и к морщинам она относилась как к отметинам, оставляемым прожитой жизнью, и не старалась их скрыть. Что ж, годы проходят не бесследно, но это лишь доказывает, что она живет, а не прозябает. Искусный макияж, который сделала ей Тереза, был почти незаметен, только ее большие темные глаза стали казаться еще больше и глубже, а синева под глазами, появившаяся после первых сеансов радиотерапии, почти исчезла.

Витторио снял с Джулии накидку и удовлетворенно улыбнулся. Потом помог ей подняться с кресла, подал норковую шубку и проводил до лифта.

Джулия вышла на улицу и полной грудью вдохнула свежий морозный воздух. Стоял один из тех солнечных зимних дней, когда воздух чист и прозрачен, точно хрусталь, и трудно поверить, что Милан – один из самых загрязненных европейских городов. Но сейчас Джулии не хотелось думать о неприятных вещах. Город был красив, и она была красива и в прекрасном настроении шла на свидание.

Свидание ей назначил Гермес, и она торопилась, боясь опоздать. Они не виделись ровно неделю, со дня операции Теодолинды. Сейчас опасность уже миновала, девушка быстро шла на поправку.

Сегодня утром Гермес позвонил очень рано.

– Как дела? – спросил он смущенно, чувствуя себя виноватым за то, что столько дней не объявлялся.

– У меня все в порядке, – ответила Джулия, – скажи лучше, как Теа?

– Лучше не бывает.

– Ты даже не представляешь себе, как я рада это слышать.

– Ты не выкроишь сегодня немного времени, чтобы повидаться со старым другом?

– Я в полном твоем распоряжении. На всю жизнь.

Сказав это, Джулия почувствовала грусть. Кто знает, сколько продлится ее жизнь? Мысли о смерти возвращались к ней постоянно, но сейчас она отмахнулась от них, как от назойливой мухи.

– В любое удобное для тебя время, – поправилась она.

– Пообедаем вместе?

– С удовольствием.

– «Тула» тебя устроит?

– Возражений нет.

Идя по хорошо знакомым улицам, Джулия чувствовала себя спокойной и счастливой. Такого настроения у нее не было уже несколько месяцев. Она останавливалась у витрин, любуясь великолепными ювелирными украшениями, разглядывая модную одежду, сумки, обувь. Проходя мимо магазина «Бригатти», она приглядела себе очень миленький тренировочный костюм для занятий гимнастикой, поскольку уже возобновила посещения спортзала. Потом, задержавшись на минуту перед витриной «Шанель», решила, что стоит, пожалуй, зайти сюда после обеда и примерить элегантный костюм – он должен ей пойти. Но в первую очередь надо сменить сумку. Она свернула на корсо Эуропа и в магазине «Каравель» купила сногсшибательный кожаный мешок из разноцветной кожи, который оживлял ее темно-коричневую норковую шубу. Старую сумку через плечо со сломанной «молнией» она оставила в магазине.

У нее был пунктик: она никогда не опаздывала, поэтому, придя в ресторан «Тула» с десятиминутным опозданием, чувствовала себя виноватой. Метрдотель, увидев, как она входит в обеденный зал, поспешил к ней навстречу. Галантно поцеловав ей руку, он засуетился, не зная, как угодить известной писательнице, которая к тому же стала в последнее время героиней светских сплетен. Его глаза горели нездоровым любопытством, когда он спросил:

– Синьора де Бласко, вас устроит тот укромный столик в углу? Сейчас я распоряжусь насчет аперитива.

– Не беспокойтесь, – ответила Джулия, оглядываясь по сторонам в надежде увидеть Гермеса.

– Профессор звонил несколько минут назад, – словно отвечая на ее мысли, сообщил метрдотель.

– Сказал, конечно, что опаздывает, – не столько предположила, сколько констатировала факт Джулия.

– Профессор просил передать вам, – смущенно продолжал директор, – что не сможет прийти. Он очень извиняется и позвонит вам позже домой.

Ее радужное настроение лопнуло как мыльный пузырь, оставив лишь смутное воспоминание о мимолетном счастье. Она почувствовала слабость в ногах и опустилась в глубокое кресло.

– А теперь я с удовольствием воспользуюсь вашим предложением и что-нибудь выпью, – сказала она. Ей нужно было хоть немного времени, чтобы прийти в себя.

– Что синьора де Бласко желает?

– Принесите что-нибудь на свое усмотрение.

– Сию минуту.

Она выпила изысканный коктейль с шампанским, который почтительно подал ей метрдотель, одним залпом, как лекарство. В груди кольнуло, и она невольно затаила дыхание. На нее вновь нахлынули мысли о коварной болезни, с которой она вела борьбу не на жизнь, а на смерть.

Стараясь не поддаваться панике, Джулия подозвала метрдотеля и попросила его вызвать ей такси. Если у Гермеса что-то случилось, она должна как можно скорее об этом узнать. Метрдотель, согнувшись в вежливом поклоне, проводил ее до машины и подарил на прощание розу.

Джулия назвала таксисту адрес больницы, и тот, кивнув, лишь один квартал проехал молча, а потом принялся разглагольствовать о проблеме занятости, о конкуренции, о продажности профсоюзов. Он так увлекся, что чуть не попал в аварию. Джулия слушала его невнимательно. Сейчас ей было не до проблем водителей такси – с отчаянием думала она о своей болезни, о своей жизни и о собственных проблемах, которые с неумолимой настойчивостью вставали перед ней одна за другой.

Когда они наконец подъехали к больнице, Джулия хватилась кошелька и вспомнила, что не вынула его из бокового кармашка старой сумки, оставленной ею в магазине «Каравель». Чтобы расплатиться с шофером, она одолжила денег у привратника, дав повод таксисту порассуждать о богатых пассажирах, которым плевать на простой народ.

– Где профессор Корсини? – спросила она, и привратник, следуя собственной табели о рангах, ответил с заискивающей улыбкой:

– На втором этаже, синьора.

Джулия, поднимаясь на лифте, боялась только одного: ухудшения состояния Теодолинды. И хотя привратник, все и обо всех знавший, заверил ее, что с дочерью профессора все в порядке, интуиция, которая ее никогда не подводила, подавала сигнал тревоги.

Дежурная по этажу указала ей палату Теодолинды. Может быть, она поступила опрометчиво, примчавшись сюда, может быть, стоило набраться терпения и дождаться звонка Гермеса дома, но дело было сделано, обратного пути у Джулии не было. Она приоткрыла дверь в палату и из ярко освещенного коридора заглянула в полутемную палату.

– Как ты хочешь, – услышала она голос Гермеса и увидела его самого, стоящего к ней спиной.

– Неужели это не сон, и мы снова все вместе! – произнес молодой счастливый голос, видимо, Теодолинды.

Только теперь Джулия разглядела маленькую блондинку, которая стояла, прижавшись к Гермесу, а он одной рукой обнимал ее.

– Мог бы и поцеловать жену, – игриво сказала она, глядя не на мужа, а на Джулию с победоносной улыбкой.

Гермес поцеловал Марту, и Джулия почувствовала, что почва уходит у нее из-под ног.

– Теперь мы снова будем жить вместе, – не спуская глаз с Джулии, заявила Марта, – ты, я и Теа.

Джулия тихо прикрыла дверь и медленно, еле держась на ногах, направилась к лифту. Свет померк перед ее глазами, ей нечем было дышать. Сгорая от стыда и унижения, она собрала всю свою волю, чтобы пройти мимо дежурной сестры с гордо поднятой головой. Миновав пост, она ускорила шаги, навсегда уходя от мужчины, которого любила двадцать пять лет. Навсегда уходя от Гермеса.

Глава 2

Резкие духи Марты – все та же «Шанель»! – напомнили Гермесу о давно забытых минутах их близости, и он почувствовал отвращение. Его неудержимо потянуло к Джулии, от волос которой едва уловимо пахло цветущей липой.

– Мне очень жаль, – мягко, но решительно освобождаясь из объятий жены, сказал он, обращаясь к дочери, – но это невозможно. Прости.

– Теа просто предлагает попробовать, – сладким голосом заметила Марта.

– Я понимаю, – рассеянно ответил Гермес.

– Папа, прошу тебя, ну пожалуйста!

Сцена была глупая и неловкая. Из всех троих одна Теа искренне верила, что их развалившаяся семья может вновь соединиться и зажить припеваючи. Глядя на озаренное надеждой счастливое лицо дочери, Гермес думал о том, что назад пути нет. Он любил Джулию, а Марта была пройденным этапом в его жизни, ошибкой, которую он совершил много лет назад. Но его бывшая жена была не из тех, кто добровольно уступает свое место сопернице, тем более что ее бывший муж после нескольких лет разлуки казался ей еще очень даже привлекательным.

– Попытка не пытка, – с фальшивой покорностью произнесла Марта и посмотрела на Гермеса невинным взглядом, в котором Гермес увидел торжество.

Инстинктивно он попятился к двери. Ему пора было уходить, его ждала Джулия, он так соскучился по ней за эту неделю.

– Сейчас тебе нужно думать только о том, чтобы поправиться, – сказал он дочери, берясь за ручку, чтобы выйти из палаты.

– Я не хочу, чтобы ты возвращался к этой женщине! – закричала вдруг Теа и замерла в страдальческой позе – ее сковала резкая боль в груди.

Марта уже не пыталась скрыть своего торжества. Гермес почувствовал, что его заманивают в ловушку, выбраться из которой будет не так-то легко. Он вернулся от двери и сел у постели дочери. Он не мог уйти, не объяснив ей все. Он помнил, что его ждет Джулия, но был уверен, что она не рассердится на него за опоздание, ведь она любит его, а значит, поймет.

– Что ты имеешь против нее? – мягко спросил он.

– Я ненавижу ее, папа, страшно ненавижу, лучше бы она умерла!

Если бы Теа, такая непримиримая по молодости лет, могла знать, что желает смерти смертельно больной женщине! Гермес покрылся холодным потом, его сердце сжалось от безотчетного, почти мистического страха. Марта, между тем удобно устроившись на диване у окна, следила за развитием событий.

– Ты сама не понимаешь, что говоришь, – пробормотал Гермес, но, взяв себя в руки, продолжал уже более твердым голосом: – Конечно, я не могу заставить тебя не ненавидеть ее, равно как не могу заставить себя ее не любить, но пойми, любовь к тебе и любовь к ней – разные вещи. У тебя нет никаких оснований меня ревновать, а тем более требовать, чтобы я вернулся к твоей матери. Когда ты повзрослеешь, то первой же бросишь в меня камень. Ты не простишь мне такого лицемерия. – Про себя он подумал: жертвы. – Не может быть счастья, построенного на несчастье других, и если ты с этим не согласна, мне очень жаль. Я считал тебя умной и, главное, порядочной девушкой. Но хватит об этом. Твоя задача – скорее поправиться, все остальное – потом.

Это была длинная и горячая речь, никогда еще он так откровенно не разговаривал с дочерью.

– Я хочу, чтобы меня любили, – тоном избалованного ребенка сказала Теа. – Я хочу, чтобы у нас была нормальная семья, чтобы мы жили вместе.

– Все хотят, чтобы их любили, тут ты неоригинальна, но не все способны жить во лжи ради видимости семьи.

– Я всю жизнь прожила во лжи, – горячо возразила Теа, – и в одиночестве. Где ты был, когда я росла и так нуждалась в тебе? Ах, простите, пожалуйста! Профессор Корсини боролся с недугами, спасал человеческие жизни! Ее тоже рядом не было, – добавила Теа и бросила взгляд на мать, которая застыла на диване, как кошка, готовая к прыжку. – Скажи, где ты был в ту ночь, когда я стала женщиной?

Теа переняла у матери эту манеру нападать, оказалось, она тоже умеет наносить удары по самым уязвимым местам. Гермес весь сжался от жестоких и несправедливых обвинений дочери.

– Свой неудачный женский опыт ты тоже готова приписать на мой счет? – язвительно спросил он, в душе считая себя ответственным за нелегкую жизнь Теодолинды.

Теа, уловив страдание в глазах отца, поняла, что ее удар попал в цель.

– Мне было четырнадцать, – неумолимо продолжала она, – а ему тридцать. С ним я чувствовала себя как за каменной стеной. Возможно, я искала в нем отца, которого у меня никогда не было. Ты ведь ушел, а она, – Теа снова бросила взгляд на мать, – занималась только собой. Тогда мы были в Греции. Настроение у меня было ужасное. Ты отделывался короткими и редкими телефонными звонками, мама каталась на яхтах. – В голосе Теа слышалась ненависть к обоим родителям. – Он совсем потерял голову, но после того, как это произошло, вдруг испугался, что я могу забеременеть, и потащил меня в Афины делать какой-то укол. У меня было так гадко на душе, что хотелось умереть. Я сразу же рванула на аэродром и улетела в Милан.

Теа рассказывала все это ровным бесстрастным голосом, словно отвечала урок у доски.

– Ну хватит, замолчи, – резко сказала Марта. – Твои любовные похождения никого не интересуют.

– А почему, собственно? – отразила удар Теа. – Это только начало, у меня в жизни уже было многое, могу поделиться опытом. Хотя, конечно, это очень деликатные дела, родительские уши не созданы для таких откровений.

– Я сказала, замолчи, – повторила Марта спокойным, но твердым голосом, после чего обратилась к мужу: – Неужели даже после того, что ты сейчас услышал, ты не согласен еще раз попробовать? Может, попытаемся склеить наш разбитый брак?

Гермес даже не посмотрел в ее сторону.

– Рассказывай дальше, – сказал он дочери.

Он был уверен, что если Теа сейчас не выговорится, она замкнется в себе навсегда. Он вспомнил свою сестру Диану, которая была создана для семьи, однако мужчины, которым нужно было совсем другое, использовали ее лишь для грубого, примитивного секса.

– За день до аварии я сделала аборт, – призналась Теа.

Она устала, голос ее ослабел, но она чувствовала потребность освободиться от мучивших ее проблем, хоть раз в жизни объяснить родителям причину своих несчастий.

– Это ты виновата, – набросился на Марту Гермес.

– Нет, – остановила его Теа, – это и моя вина. Вернее, только моя вина. Я вдруг засомневалась, стоит ли производить на свет еще одно несчастное существо. Будет ли оно кому-нибудь нужно? Ведь я даже не уверена, нужна ли я сама кому-нибудь, включая отца моего неродившегося ребенка.

Марта, не отрываясь, смотрела на Гермеса, но его лицо было непроницаемым. За прожитые вместе годы она его неплохо изучила и не сомневалась, что за внешним спокойствием скрывается настоящая буря чувств. Что касается его реакции – Марта не бралась ее предсказать и боялась, что слишком откровенное давление может вызвать с его стороны столь же откровенный отпор.

Теа совсем обессилела. Она закрыла глаза и отвернулась от отца. Глядя на совсем детское измученное лицо дочери, Гермес чувствовал себя последним подлецом. Во многом по его вине бедная девочка столько пережила, он готов был сейчас на все пойти, лишь бы в ее глазах увидеть надежду и радость.

– Я вернусь, – опустив голову, произнес он, – и снова буду жить с тобой и с мамой.

– Спасибо тебе, папа, – не поворачивая головы, прошептала Теа.

В ту же минуту Гермес почувствовал на плече руку Марты. В нем вскипело раздражение. Ужаснувшись вырвавшемуся у него обещанию, он стиснул зубы и словно окаменел. Да, он идет на жертву, но это благая жертва, во имя любимой дочери, поэтому свое обещание он сдержит.

Тренькнул телефон, и Гермес снял трубку.

– Вас к телефону, профессор, – сказала телефонистка, – господин…

– Я занят, – усталым, раздраженным голосом ответил Гермес, – меня нет и не будет.

– Кажется, это очень срочно, – позволила себе возразить телефонистка.

– Хорошо, соедините, – покорился Гермес.

– Это Карузо, здравствуйте, профессор, – раздался в трубке взволнованный голос.

– Слушаю вас, – рассеянно ответил Гермес.

– Поиски увенчались успехом, теперь мы точно знаем, кто снабдил газеты фотографиями. Иными словами, мы знаем человека, организовавшего эту скандальную шумиху в прессе. Когда я назову вам его имя, вы мне не поверите.

О чем он говорит? Гермес сейчас был далек и от газетных публикаций, и от обвинений в свой адрес, все это осталось в другой жизни, в жизни с Джулией, от которой он навсегда отказался.

– И как же его имя? – равнодушно спросил Гермес.

– Марта Монтини, – ответил Карузо. – Это ваша бывшая жена, профессор. Эта она организовала за вами слежку, которая не прекращалась все эти годы, это она позаботилась о том, чтобы фотографии попали в агентство, а оттуда – во все газеты.

– Я очень вам благодарен, Карузо, – сказал Гермес и посмотрел в чистые голубые глаза Марты.

Глава 3

Джулия шла и шла, не останавливаясь и не сбавляя шага, словно ее влекла вперед какая-то таинственная сила. Куда, зачем она шла? Она и сама не знала. Скорее всего, это было стремление убежать от своего горя. Так иногда, глядя перед собой невидящими глазами, бежит вдоль тротуара потерявшаяся собака. Словно неукоснительно следуя предначертанному маршруту, она все дальше и дальше удаляется от дома, надеясь, видимо, найти его в конце своего пути.

Как ни странно, мир уцелел. Дома остались на прежних местах, люди спешили по делам, большой город жил своей обычной суетливой жизнью. Но почему не разверзлись небеса и на землю не спустилась вечная тьма? Почему здания стоят, пешеходы идут, машины едут? Почему ничего не изменилось после того, как с ней произошла катастрофа? Разве она песчинка среди неисчислимых других песчинок? Всего лишь ничтожная песчинка? Нет, она Джулия, Джулия, Джулия, черт побери!

Гермес, ее первая и последняя любовь, ее спаситель, ее ВСЕ, Гермес, сегодня утром пригласивший ее на свидание, всего через несколько часов стоит в обнимку с бывшей женой, собираясь вернуться в лоно семьи!

Проходя по галерее в начале улицы Маттеотти, она поравнялась с нищим. Уже немолодой, с густой гривой седых волос, он неподвижно стоял, подняв воротник тяжелого бесформенного пальто, и на его лице, как маска, застыло выражение грусти. Уже много лет он стоял на этом самом месте в позе кроткого страдальца, не поднимая глаз от земли. На его груди висела табличка с трогательной просьбой помочь – кто сколько может – бедному больному старику.

Однажды, когда он направился к метро, Джулия из профессионального, писательского интереса пошла за ним и стала свидетельницей его преображения. Спустившись вниз, он опустил воротник пальто, аккуратно скатал в трубочку плакатик с жалостливой надписью и, войдя в бар, высыпал перед кассиршей гору мелочи. Она обменяла мелочь на банкноты, и он, заказав себе коктейль «Кровавая Мэри», сел за столик и принялся подсчитывать дневную выручку. Улов оказался неплохим, а если учесть, что милостыня налогом не облагается, то даже хорошим.

Она дала ему там, в баре, денег, и он в благодарность открыл ей несколько секретов. Рассказал, какими способами лучше всего разжалобить людей, чтобы они бросили несколько монет, кто дает больше, кто меньше, какие места прибыльные, какие нет. Он снял перед Джулией свою грустную маску, и она увидела веселого, довольного жизнью человека, совсем не такого старого, каким он прикидывался в галерее. Оказалось, что он страстный футбольный болельщик и не только не пропускает ни одного матча в Милане, но частенько ездит за своей любимой командой в другие города. Недавно он купил «Фиат-Уно» и просто в восторге от этой модели. «Она шикарная и очень удобная», он держит ее на платной стоянке в районе улицы Боргонья.

Сейчас Джулия прошмыгнула мимо старого знакомого незаметно, вдруг почувствовав отвращение к этому обманщику, наживающемуся на человеческом сострадании. Действительно, почему так получается, что стоит прикинуться бедным и обездоленным, как все начинают тебе сочувствовать, а если ты и в самом деле бедный и обездоленный, но идешь с гордо поднятой головой, на тебя оглядываются с завистью, а иногда и с восхищением.

– Джулия! – услышала она сзади хорошо знакомый голос и, резко обернувшись, встретила ласковый улыбающийся взгляд больших темных глаз.

Столько тепла было в этом голосе, столько нежности в этом взгляде, что Джулии невольно вспомнилась мать, всегда ободрявшая ее в минуты отчаяния.

– Это вы! – сказала она, испытывая непреодолимое желание броситься на шею Армандо Дзани и выплакаться на его плече.

– Куда ты пропала? – спросил он. – Я искал тебя целый день.

Словно пожалев о своем искреннем порыве, она сказала уже другим, более холодным тоном:

– Я ведь так и не поблагодарила вас за все, что вы сделали для профессора Корсини.

– Опять ты становишься в оборонительную позу, – с грустью заметил он. – Давай пройдемся. – И Дзани взял ее под руку.

– Ты даже не представляешь себе, Армандо, как я устала, – прошептала она, прижимаясь к нему и, кажется, не заметив даже, что впервые в жизни сказала ему «ты».

– Почему ты скрыла от меня, что у тебя была операция? Почему я узнаю об этом от посторонних? – ласково пожурил ее Армандо.

– Все уже позади, – небрежно ответила Джулия.

– Это не оправдание.

– Согласна, – улыбнувшись, ответила она.

– Скажи, ты знаешь, что я прихожусь тебе…

– Я давно это знаю, – не дала ему договорить Джулия.

– И простила?

– Мне не за что тебя прощать. Я рада, что наконец-то мы перестанем играть в прятки.

– Ты так нужна мне, Джулия, – взволнованно сказал Армандо, – девочка моя дорогая!

Джулия бросилась ему на шею.

Прохожие, редкие в этот послеобеденный час на улице Санто-Спирито, с удивлением смотрели на красивую, со вкусом одетую женщину, которая, не стыдясь, как маленькая, плакала на плече интересного пожилого мужчины. Можно было подумать, что отец и дочь встретились наконец после долгой разлуки.

Глава 4

Сидя в такси, Джулия прикрыла усталые воспаленные глаза и подумала, как было бы хорошо, если бы от не дающих ей передышки мыслей тоже можно было избавиться так же легко, как от мелькавших за окном машины улиц Милана. Но такого щита забвения у нее не было, и мысли продолжали обжигать, вызывая невыносимую боль.

Вторую половину дня они провели вместе – она и Армандо Дзани. Да, он был ее родным отцом, но ее тянуло к нему не по зову крови – в это Джулия не верила. Скорее она относилась к нему как к другу, как к верному старшему другу, и знала, что всегда может рассчитывать на его помощь в трудную минуту и на его плечо, чтобы выплакаться.

Сегодняшняя встреча сблизила их. У Армандо Дзани словно камень с души свалился, он был счастлив, что они наконец-то поговорили по душам. Джулия немного отвлеклась от своего горя. Бывший партизан Гордон рссказал ей о встрече с Кармен, о бревенчатом доме в Апеннинских горах, о тяжелых боях в районе Монтанья Джалла. Все это было так давно, что и самому рассказчику уже казалось легендой.

Ранний зимний вечер быстро перекрасил небо в чернильный цвет, и, когда она вышла из такси на улице Тьеполо, ее дом тонул в темноте. Лишь в комнате Джорджо сквозь жалюзи пробивалась тоненькая полоска света.

Открыв дверь, Джулия окунулась в уютное тепло, но даже не заметила этого. В кухне на столе Амбра оставила ей послание, состоящее из трех пунктов:

1. Оплатить счета за электричество.

2. Налог на машину.

3. Ты должна садовнику за шесть часов работы.

Джулия наколола листок на гвоздь около буфета и прислушалась. Из комнаты Джорджо, находившейся как раз над кухней, не доносилось ни звука. «Занимается», – подумала Джулия и прошла в кабинет. На письменном столе у телефона она нашла еще одно послание, на этот раз от сына. С трудом разбирая его небрежные каракули, она медленно читала:

«Звонил Гермес».

«Опять Гермес».

«Непрестанно только Гермес».

«Гермес меня достал».

«Все время Гермес».

«В конце концов, с меня хватит!»

Джулия поднялась на второй этаж. Дверь в комнату Джорджо была приоткрыта. Оказалось, что он и не думает заниматься, а без зазрения совести играет в футбол на компьютере. Ей не нравилось, что сын часами просиживает за таким занятием, она не понимала, какое удовольствие сражаться с электронными соперниками, но сегодня она не сказала ему ни слова. Она смотрела на его сосредоточенное лицо и думала, как ей жить дальше. Будущее рисовалось ей в мрачном свете, будущее без малейшего проблеска надежды.

Джорджо привык к тому, что мать, застав его за компьютерными играми, начинала ворчать, поэтому, встретившись с ее рассеянным, ничего не выражающим взглядом, крайне удивился.

– Мам, ты чего? – спросил он, глядя на нее со страхом.

– Ничего, – бесцветным голосом ответила Джулия, направляясь в свою комнату.

– Что-то случилось? – снова спросил он, идя за ней следом.

Джулия легла на кровать. Она чувствовала себя совершенно опустошенной, обессиленной, измученной.

– Ничего особенного, – ответила она.

– Ты мне не нравишься, – заметил Джорджо озабоченно, совсем как взрослый. – Тебе что, плохо?

Джулия посмотрела на сына и словно впервые увидела его: густые золотистые волосы, чистое ангельское лицо, высокий, уже ее перерос, длинные стройные ноги в джинсах – красивый мальчик, одним словом. Но сейчас молодость сына не заряжала ее энергией, она чувствовала себя старой, безнадежно старой.

– Хорошо, плохо, – с кривой улыбкой сказала она, – все это очень относительно. – Ей хотелось обо всем рассказать сыну, но она не знала, до какой степени может быть с ним откровенной. Что понимает четырнадцатилетний мальчик?

– По-моему, ты фигню какую-то порешь, – с беспокойством глядя на мать, заметил Джорджо на своем изысканном языке тинэйджера.

Джулия посмотрела на него глазами, полными слез.

– Ты что-то скрываешь!

Джорджо сел на кровать напротив матери, чтобы лучше видеть ее лицо. Джулия почувствовала угрызения совести. Мальчик о ней беспокоится, а она ведет себя как последняя эгоистка! Он чувствует себя уже взрослым мужчиной, ему хочется защитить ее, уберечь от бед, он действительно уже большой и в состоянии понять ее проблемы, так что не стоит от него таиться, лучше рассказать все, как есть.

Зазвонил телефон. Джорджо снял трубку.

– Гермес. Чем-то взволнован, – прошептал он, зажимая рукой микрофон и изображая на своем лице страдания влюбленного, как ему, видимо, казалось, очень забавно.

– Скажи, что меня нет, – затрясла головой Джулия.

– Привет, Гермес, – уверенно сказал Джорджо, не дожидаясь, пока на другом конце провода послышится голос. – Мама просила сказать тебе, что ее нет, но я даю ее тебе, разбирайтесь сами.

Положив трубку на кровать рядом с матерью, он вышел из комнаты, и Джулия, сделав глубокий вдох, поднесла трубку к уху.

– Джулия, что случилось? – и в самом деле взволнованно спросил Гермес.

– Думаю, нам не о чем больше разговаривать, – медленно, с трудом произнесла Джулия.

– Да скажи же, что произошло? – испуганно спросил Гермес. Первое, что пришло ему в голову: «Ей стало плохо».

– Ничего.

– Я тебя не понимаю.

– А мне после того, что сегодня произошло, напротив, все ясно.

Гермес решил, что она обиделась на него за несостоявшийся обед в «Тула».

– Прости, я действительно не смог, – начал он оправдываться, – неожиданно возникли проблемы с Теодолиндой, я не мог ее оставить.

Его удивило, что Джулия, всегда такая чуткая и разумная, на этот раз вела себя, как избалованная капризная любовница.

– С Теодолиндой? А я подумала, что с женой.

– При чем здесь жена?

– Блондинка, которая стояла с тобой в обнимку у постели Теодолинды, разве не твоя жена? – с наигранным удивлением спросила Джулия. – И разве это не была сцена примирения и воссоединения семьи?

– Бог мой! – Гермес лишь сейчас понял, о чем идет речь. – Откуда ты узнала?

– Я не узнала, я увидела. Приехала к тебе в больницу и удостоилась чести лицезреть объятия супругов, единодушных в своем стремлении восстановить семью.

– Ничего ты не знаешь…

– С меня и этого достаточно, поэтому закрываем страницу и корректно расходимся в разные стороны.

– Джулия, перестань, ты ведешь себя, как маленькая. Я люблю тебя, я не хочу, не могу без тебя, что ты со мной делаешь?

– Возвращайся к синьоре Монтини.

Она пожалела, что у нее вырвались эти слова. Ее сердце требовало отмщения за поруганную любовь и за оскорбленное достоинство, но гордость не позволяла ей унизиться до вульгарной ругани.

– Все, Гермес, я кладу трубку, – предупредила она.

После того как она увидела руку Марты на бедре Гермеса, он казался ей нечистым. Она отдавала себе отчет, что рассуждает глупо, но ничего не могла с собой поделать: близость с Гермесом после увиденного осквернит и ее.

– Джулия, послушай меня одну минуту, – взмолился Гермес. – Я все объясню…

– Прощай, Гермес, – ответила она и нажала на рычаг, положив конец мучительному разговору.

Она не была уверена, что поступила правильно. Да и о каких правилах можно говорить, когда она умирает от ревности, кипит от ярости, стонет от отчаяния?

Когда-то с Лео тоже было так. Джулия узнала о его измене, и в ней все перевернулось. Для него это был случайный эпизод, он не придавал ему никакого значения, для Джулии же – катастрофа, после которой их совместная жизнь казалась уже невозможной. Тогда ей, правда, было двадцать шесть лет, в молодости раны быстрей затягиваются. За четырнадцать лет она стала терпимее, но измен, как и прежде, не прощает.

Она спустилась в кухню, где Джорджо готовил себе сандвич с тунцом. Лицо у него было непроницаемое.

– В чем дело, деточка?

– Не смей называть меня деточкой.

– Почему? – ласково спросила она.

– Потому что потому! Я для тебя – пустое место.

– Что за глупости ты говоришь!

– Это не глупости. Если бы ты со мной считалась, ты бы мне рассказала, что случилось, а не темнила бы.

Джулия молча открыла холодильник и достала миску с мелко нарезанной и приправленной лимоном свеклой. Есть свеклу ей посоветовала одна знакомая, которая после поездки в Индию и знакомства с каким-то гуру лечила ею собственный рак в сочетании с травами и строго сбалансированным питанием. Уже четырнадцать лет ей удавалось таким образом бороться с лимфогрануломатозом, при котором человеку, согласно статистике, отпущено года два, три от силы.

Наука отвергала целебные свойства свеклы при лечении рака, случай со знакомой – подтверждал. В конце концов, пока от рака нет гарантированного средства, надо использовать любую возможность, кто знает, а вдруг поможет? Вреда от свеклы уж точно быть не может.

Она села за стол напротив Джорджо и поставила перед собой миску со свеклой – свой ужин.

– Знаешь, Гермес некоторое время назад мне прооперировал грудь, – спокойно сказала она.

– Знаю, – ответил Джорджо с полным ртом.

– И оказалось, что опухоль недоброкачестванная.

– И что? – Джорджо уставился на нее своими карими, с золотистыми искорками глазами.

– Приходится ходить на сеансы радиотерапии, чтобы все прошло окончательно.

– От этого вылечиваются? – В глазах Джорджо вспыхнул страх.

– Теоретически, да, – ответила Джулия, которая не хотела пугать сына и уже была не рада, что заговорила с ним о болезни.

– Значит, ты поправишься, – уверенно сказал Джорджо и сразу же повеселел.

– Это еще не все, – Джулия решила одним разом выложить ему все. – Сегодня я случайно стала свидетельницей примирения Гермеса с его бывшей женой. В больнице. Теперь все. – И она проткнула вилкой сразу два куска свеклы, представив себе, что это не безобидный овощ, а Марта с Гермесом.

– Блин, вот это да! – Джорджо продолжал жевать свой сандвич, но теперь его глаза наполнились раскаянием. – Какой же я идиот! Прости, мамочка!

Джулия сжала его руку, лежащую на столе, и продолжала уже с иронией:

– Сразу две напасти – опухоль и ревность. Многовато.

– Папу ты ведь тоже ревновала, – вдруг сказал Джорджо.

– А ты откуда знаешь?

– Не надо быть комиссаром Мегрэ, чтобы это знать. Вы и разошлись поэтому, ведь так?

– Ревность пришла потом, а сначала я просто голову потеряла. Он был взрослым мужчиной, и занятие у него было самое лучшее с моей точки зрения – он писал. Я же тогда только поступила в университет. Мы познакомились в тот день, когда умер мой дед, Убальдо Милкович.

Далекие воспоминания осветили слабой улыбкой ее лицо.

Вчера

1965 год

Глава 1

Безжизненное тело дедушки лежало на диване в гостиной. Бенни позвонил домашнему врачу.

– Плохо, говорите? – переспросил доктор Бенцони.

Бенни ответил не сразу.

– Может быть, он умер.

– Что значит «может быть»? – возмутился врач. – Он не дышит?

– Думаю, вам лучше приехать и самому посмотреть, что с ним.

Дедушке врач был уже не нужен, зато в нем нуждался Витторио де Бласко, потрясенный оскорбительным для семьи «подвигом» тестя.

Многолетняя практика сделала доктора Бенцони неплохим врачом, хотя звезд с неба он не хватал. У Витторио де Бласко был сердечный приступ, доктор Бенцони сделал ему укол и рекомендовал до обследования полный покой.

Изабелла, не столько обеспокоенная сердечным приступом отца, сколько перепуганная, что теперь ее бросит жених, заперлась в комнате, которую она делила с Джулией, и поклялась, что не выйдет оттуда до тех пор, пока тело Убальдо Милковича будет оставаться в доме.

Кармен плакала. Джулия, лучше всех знавшая характер доктора Бенцони, решила рассказать ему правду о смерти дедушки, после чего участливый эскулап написал в заключении о смерти, что старик умер в доме на улице Тьеполо от апоплексического удара.

В эту трагическую ночь Джулия познакомилась с Лео, которого привел брат: Бенни ездил в привокзальную аптеку за лекарствами, выписанными доктором Бенцони, и, повстречав на вокзале Лео, дал понять старому другу, что нуждается в моральной поддержке, и попросил его поехать с ним.

Джулия вошла в кухню, когда брат и Лео собирались варить кофе.

– Познакомься, это моя сестра Джулия. А это Лео Ровелли.

– Ровелли? Журналист из «Коррьере»? – спросила Джулия, часто слышавшая рассказы брата о друге.

– Он самый, с вашего позволения, – пошутил Лео, окидывая сестру друга оценивающим взглядом.

– Вот не думала, что он такой красавец! – с неподдельным восхищением выпалила Джулия, почувствовав, что пошла бы на край света за этим высоким блондином с тонким благородным лицом.

Она не сводила с него глаз.

– Это вы красавица, – комплиментом на комплимент ответил Лео, покоренный ее очаровательной непосредственностью. – Вы прелесть. Просто загляденье.

– Загляденье? – Только сейчас Джулия заметила, что она стоит перед молодыми людьми в пижаме, с растрепанными волосами. Она покраснела, что сделало ее еще прелестнее, еще соблазнительнее. – Пойду приведу себя в порядок.

– Вы и так в порядке, – заверил ее Лео, откровенно ею любуясь.

– Я читала ваши репортажи из Африки. Какая у вас интересная жизнь!

– Предлагаю перейти на «ты». Нет возражений?

– Конечно, нет, – смущенно согласилась она. – Представляешь, когда Бенни говорил, что знаком с тобой, я не верила – думала, он набивает себе цену.

– Теперь ты знаешь, что твой брат говорил правду.

– Ты выглядишь старше его.

Лео засмеялся:

– Какая же ты еще маленькая! Тридцатилетний мужчина кажется тебе стариком.

Лицо Джулии залила краска.

– Ты меня не так понял.

В это время в кухню вошла Кармен. Бенни представил ей своего друга.

Мать строго посмотрела на Джулию:

– На твоем месте я бы не разгуливала при гостях в пижаме.

В холодных глазах матери Джулия прочла упрек: как она может кокетничать неизвестно с кем, когда у отца сердечный приступ!

– Я на минутку, – извинилась Джулия. – Сейчас вернусь.

Пришлось пригрозить запершейся на ключ Изабелле, что если та не откроет ей дверь, она позовет мать.

На голове у Изабеллы были бигуди, лицо покрывал жирный слой коричневого крема.

Джулия показала сестре язык.

– Ты похожа на мумию.

Она сняла пижаму, надела юбку в крупные цветы и белую пикейную блузку.

Изабелла укоризненно покачала головой.

– Постыдилась бы!

Джулия сделала пируэт, отчего юбка на ней вздулась колоколом.

– Стыдиться? Чего?

Изабелла, присев на край постели, стригла заусенцы.

– У тебя дедушка умер, отцу плохо, а ты вырядилась, будто на гулянье.

– Лучше на себя полюбуйся, – огрызнулась Джулия. – Да попадись ты сейчас на глаза своему женишку, он бы, знаешь, как бежал? Как угорелый.

– Ты позор нашей семьи.

– Спасибо.

– Вся в деда.

– Дедушка умер, не надо говорить о нем плохо.

– Я говорю плохо о тебе.

Джулии захотелось попугать сестру:

– Смотри, как бы покойник не утащил тебя с собой в могилу. Придет ночью, схватит тебя за ноги и…

– Я дедушку всегда любила, – солгала Изабелла, инстинктивно подтягивая под себя ноги. – Всегда.

– На твоем месте я бы не чувствовала себя в безопасности, – предостерегла ее Джулия, выходя из комнаты.

Она на цыпочках подошла к спальне родителей. Отец лежал в постели, рядом сидел Бенни.

– Как он? – спросила Джулия.

– Уснул.

– Что сказал доктор?

– Папе придется лечь на обследование в кардиологическую клинику. Уговори маму поспать. Так нам будет спокойнее.

– Кому нам?

– Мне, тебе, Лео. Мама очень устала.

Джулия спустилась в гостиную. Мать сидела с вязаньем возле дивана, на котором лежал дедушка. Время от времени она поднимала глаза и смотрела на его восковое лицо, на котором застыло подобие улыбки, – смотрела и улыбалась в ответ.

Спокойствие матери поразило Джулию.

– Я как раз вспоминала поездку в горы, где папа партизанил. Мы провели тогда вместе всего один день, но я запомнила его на всю жизнь. Тебя тогда еще и на свете не было. Ты очень похожа на дедушку.

Джулия нежно погладила мать по плечу, поцеловала в лоб.

– Иди спать, мама.

– Не волнуйся. Мне здесь хорошо. Свари кофе. Кажется, в кухне есть печенье.

На душе у Джулии было спокойно. Просто удивительно, думала она, как могут уживаться горе и счастье, насколько жажда жизни сильнее отчаяния от пришедшей в дом смерти. Да, это было так: те же чувства она читала на красивом лице матери.

В кухне Джулия увидела маэстро Леоне Босси, жившего в соседнем особняке, – доморощенного скрипача, которого иногда, по торжественным случаям, приглашали играть в церковь за скромное вознаграждение. Его коронным номером считалась «Аве Мария» Гуно. Жена маэстро, некрасивая особа с ужасно склочным характером, была родом из Лигурии и говорила с чудовищным акцентом. Маэстро привык ложиться под утро и, придя к соседям с соболезнованиями, не торопился возвращаться в ненавистное семейное гнездо.

Джулия застала его за любимым занятием – маэстро рассказывал очередную невероятную историю. У Леоне Босси было круглое лицо, большие глаза, высокий выпуклый лоб, длинные седые волосы, подвижные мясистые губы, между темными от никотина и пародонтоза зубами виднелись пустоты. С его неказистой фигурой он скорее выглядел карликом-переростком, чем человеком ниже среднего возраста. Говорил он густым мужественным басом. Сейчас аудитория маэстро состояла из одного Лео, с интересом внимавшего этому необыкновенно симпатичному господину.

– Рассказывайте дальше, – подзадоривал его Лео. – Не томите. Ты прелесть. – Последние слова относились к Джулии: он успел шепнуть их, коснувшись ее руки, когда она проходила рядом, направляясь к раковине.

– Такому журналисту, как вы, синьор Ровелли, ничего не стоит написать об этом книгу. Все, что я вам рассказываю, чистейшая правда. Не будь я Леоне Босси!

– Продолжайте, я слушаю, – сказал Лео, наблюдая за Джулией.

– Так вот, этот мой знакомый приказал долго жить, – возобновил маэстро свой рассказ. – Он был мертв, даю голову на отсечение. Мне пришлось ненадолго отлучиться. Через несколько минут я возвращаюсь в комнату и вижу: мертвец сидит на кровати, неподвижный, с вытаращенными глазами, руки на коленях. Представляете? Кошмар! Комнату освещает дрожащий свет свечи, а на кровати восседает мой умерший знакомый с выпученными глазами. Это было в нашей деревне. До войны. И не думайте сомневаться, я правду говорю.

– Верю. А что было дальше? – спросил журналист, по-прежнему глядя не на него, а на Джулию.

– У покойника стянулись жилы, – продолжал скрипач. – Разве вы не знали, что у покойников стягиваются жилы? Поэтому мертвецы, вместо того чтобы лежать, иной раз садятся.

– И что вы сделали?

– Позвал друга на помощь. Он держал ему ноги, а я толкал в грудь, чтобы повалить. Жилы скрипели, как натянутые струны, казалось, вот-вот лопнут. Я решил, что еще немного, и я его уложу, но тут рука мертвеца дергается и хлоп меня по физиономии. Вот сюда. – Он показал на свой шишковатый нос. – Такой удар был, что у меня кровь из носа пошла.

У Лео было довольное лицо, и Джулии оставалось только гадать, отчего: так ли его позабавил рассказ скрипача, или причина была в ней?

Лео оценил услышанное одним словом:

– Чудеса!

– А что я вам говорил? – обрадовался маэстро Босси, сверкая лягушачьими – навыкате – глазами.

– Услышь я эту историю от кого-нибудь другого, я бы усомнился в ее правдивости.

Маэстро Босси облизнул мясистые губы.

– Подождите, это еще не конец.

Джулия разливала кофе по чашечкам из парадного сервиза, успевая обмениваться с журналистом понимающими взглядами. Неожиданно Ровелли подмигнул ей, отчего она снова покраснела.

– Так что же было дальше, синьор Босси?

– Мы решили поскорее положить его в гроб. И что же вы думаете? Покойник умудрился открыть изнутри крышку. Пришлось позвать врача, врач перерезал покойнику жилы, и только после этого удалось окончательно его уложить. Такая вот история, – завершил он свой рассказ, помешивая в чашечке кофе и качая головой.

Джулия понесла матери кофе. В гостиной она задержала взгляд на дедушке, дрожа при мысли, что он вдруг сядет с выпученными глазами, как знакомый синьора Босси. Ничего подобного. Правда, ей показалось, что грудь дедушки вздымается и опускается, как будто он дышит.

– Мама, а может, он не умер? – спросила она шепотом, словно опасалась, что дедушка услышит.

Мать наклонилась над диваном, коснувшись рукой лба усопшего.

– К сожалению, умер. Понимаю, тебе трудно примириться с этим.

– Трудно? Скорее невозможно. Я отказываюсь в это верить. И не удивилась бы, если бы он вдруг поднялся и объявил, что все это шутка. Мне бы не было тогда так стыдно…

– Стыдно? – удивилась мать. – О чем ты?

– Мне жалко дедушку, жалко, что он умер. Но к тому, что я чувствую, не подходят такие слова, как «горе», «скорбь». А ведь я его люблю, я его всегда любила. Я не могу плакать. Не могу думать о смерти, когда мне хочется жить.

Застывшая на лице покойного улыбка как будто стала отчетливее.

– Я рада, что ты так говоришь. Он тоже любил жизнь. – Мать вздохнула. – Что поделаешь, детка, жизнь продолжается. Пойду прилягу хоть на полчасика.

В это время в гостиную вошел маэстро Босси.

– Правильно, синьора Кармен, вам надо поспать. Идите, я сменю вас. Если вы не против, я тихонько что-нибудь сыграю. «Аве Мария» Гуно подойдет?..

– Это единственная молитва, которую он знал, да простит ему Всевышний.

– Тем более.

– Только прошу вас, не очень громко: муж плохо себя чувствует. – Держась за перила, она стала подниматься по лестнице.

Джулия вернулась в кухню. Лео курил, стоя у большого окна, выходящего в сад. Ласковое дыхание рассвета согревало последние звезды.

– Закуришь? – спросил Лео, протягивая ей пачку сигарет.

– Я не курю.

– А ты попробуй. В таких случаях это помогает.

Джулия взяла сигарету и машинально сунула в рот. Губы ее дрожали. Лео чиркнул зажигалкой, она вдохнула голубоватый дым и, закашлявшись, бросила сигарету в окно. Смех Лео заставил ее покраснеть.

Когда Бенни вошел в кухню, чтобы сказать, что отец проснулся и что ему опять стало плохо, Джулия и Лео целовались.

Глава 2

– В кого ты такая уродилась, черт возьми? Глядя на тебя, можно подумать, что ты не де Бласко: де Бласко так себя не ведут, – негодующе сверкая глазами, выговаривал ей Бенни.

Они сидели в саду, на дальней скамейке, за их спинами по стене вились изумительной красоты розы, впереди росли два больших куста японской аукубы, усыпанные в это время года алыми ягодами.

– Мы только поцеловались, – попробовала оправдаться Джулия.

– Только поцеловались! – возмущенно передразнил ее брат. – Отец лежит с сердечным приступом, тело дедушки еще не успело остыть, а она целуется!

– Можно подумать, что если бы я не поцеловалась с Лео, дедушка бы воскрес, а папа поправился.

Джулии хотелось одного – чтобы брат скорее перестал читать ей нотацию, отпустив ее к Лео, с которым она должна была встретиться. Господи, сколько можно нудить одно и то же!

– Стыдись! Изабелла никогда бы не позволила себе ничего подобного, – не унимался Бенни. – Брала бы пример с сестры. Если бы папа знал, чем ты занимаешься в столь скорбное для семьи время, он не перенес бы этого позора. Да, да, не перенес бы! И по твоей милости мы бы потеряли отца.

– Из-за одного поцелуя?

– Для тебя нет ничего святого!

Джулия попыталась остановить брата:

– Послушай, Бенни. Ну поцеловалась… Допустим, я не должна была этого делать. Но ведь папа не знает. И пусть никогда не узнает, во всяком случае от нас с тобой, договорились? – примирительно сказала она.

– На этот раз так уж и быть, – пообещал Бенни. – Я бы с удовольствием тебя отдубасил. Глядишь, пошло бы на пользу. Не бойся, папа ничего не узнает – во всяком случае, пока не выздоровеет. А до этого в доме я хозяин, и я запрещаю тебе видеться с Ровелли. Надеюсь, ты поняла?

– Поняла, поняла, – заверила она брата, поднимаясь со скамейки и мысленно придумывая предлог, чтобы улизнуть из дома.

С синим цветом ее льняного платья красиво сочетались крупные кораллы бус. Джулия была хороша, как никогда, – влюбленная, юная. Она опаздывала на свидание с Лео и поэтому нервничала. После разговора с братом свидание вообще висело на волоске. Гнев Бенни не произвел бы на Джулию никакого впечатления, не окажись под угрозой ее планы: пусть бы зудил, сколько влезет, лишь бы не мешал.

Не зря говорится: «Беда не приходит одна». Сначала похоронили дедушку, потом отца положили в больницу, и ей приходится часами, сменяя то мать, то брата, то сестру, сидеть у его постели и читать вслух Вергилия, причем не дай Бог споткнуться на гекзаметре или исковеркать какое-либо слово: отец с его учительским педантизмом болезненно реагирует на подобное неуважение к великому поэту.

А дома от брата покоя нет. Что он из себя воображает? Застав их с Лео целующимися, Бенни ничего не сказал. Прошло несколько дней, прежде чем он обрушился на нее с упреками, отчитывая, как игуменья провинившуюся послушницу.

Джулия вошла в гостиную, когда мать прощалась с коллегами мужа, пришедшими справиться о его здоровье, а главное – выразить соболезнования в связи с кончиной ее отца.

– Мама, я к Сильване, заниматься.

Для правдоподобия Джулия держала под мышкой несколько учебников.

– Хорошо, – рассеянно разрешила мать.

Джулия попрощалась с коллегами отца и, чмокнув мать в щеку, выпорхнула из гостиной.

– Ты куда собралась? – остановил ее Бенни на пороге дома.

– У меня есть пропуск, – с нарочитой торжественностью отрапортовала Джулия.

– Ты испытываешь мое терпение.

– Мама меня отпустила.

– Куда?

– К Сильване. Заниматься.

– Почему именно к Сильване, а не к кому-нибудь, кто живет поближе?

Сильвана жила на другом конце города – до ее дома было сорок пять минут езды трамваем.

– Я с ней уже договорилась. И потом – лучше заниматься с отличницей, чем с какой-нибудь тупицей. Ты не согласен?

– В таком случае оставь мне номер ее телефона: я позвоню через час, проверю, там ли ты.

Джулии безумно хотелось послать брата ко всем чертям, но она сдержалась и покорно продиктовала номер.

Лео ждал ее в машине на углу улицы Тьеполо и площади Новелли. Джулия села рядом с ним. В машине пахло одеколоном, табаком, немного бензином. Голос Лео, тихий, томный, как ласковая летняя ночь, заставлял ее сердце учащенно биться.

Она сдвинула сиденье назад, вытянула ноги и сползла вниз, так что голова ее оказалась вровень с нижним краем бокового стекла, закрыла лицо книгой, после чего почувствовала себя в полной безопасности, как будто полминуты назад за ней захлопнулась не дверца машины, а ворота неприступной крепости.

– Через сорок пять минут я должна быть у подруги, – предупредила она.

– Считай, что из этих сорока пяти тридцать минут наши, – заверил ее Лео, давя на педаль акселератора.

Через пять минут, промчавшись по бульвару Форланини, они свернули на проселок недалеко от аэропорта «Линате». С оглушительным ревом турбин от взлетной полосы оторвалась «Каравелла».

Лео прижимал девушку к себе, и она хмелела от его силы, от его запаха, от его обещаний, от собственных упоительных грез. Жаркий шепот Лео наполнял ее душу и тело трепетной негой.

– Когда-нибудь мы сядем с тобой в самолет, – шептал он. – В такой, как этот, даже больше. Я увезу тебя на край света. Покажу тебе страны, о которых ты никогда не слышала. Это будет незабываемое путешествие.

– А Париж? Ты отвезешь меня в Париж? Покажешь Елисейские поля? Угостишь кофе с круассанами в настоящем парижском бистро?

– Обязательно. А потом мы полетим в Нью-Йорк. Проедемся по Пятой авеню, пообедаем в «Тиффани», посидим на скамейке в Центральном парке, поднимемся на крышу Эмпайр-Стейт-Билдинга. И конечно, посмотрим лучшие спектакли на Бродвее.

– Обещай отвезти меня на острова в теплых морях, – попросила Джулия, мечтательно вглядываясь в воображаемую даль.

Слова Лео вернули ее к суровой действительности.

– Пока что я отвезу тебя к твоей подруге, – сказал он. – Полчаса уже прошло. Пора ехать, ты можешь опоздать.

– Проклятое время! Когда я с тобой, оно мчится неудержимо. А когда тебя нет – стоит на месте.

Лео наклонился и поцеловал ее.

– Ничего, когда-нибудь мы найдем хоть полденечка, хоть несколько часов, безраздельно наших.

– Мой братец рвет и мечет. Следит за каждым моим шагом. Знаешь, в кого он превратился? В сторожевого пса. И рычит, совсем как сторожевая собака.

– Не только на тебя. Он пригрозил мне, что все расскажет моей жене, если мы с тобой еще хоть раз встретимся.

– Ты боишься?

– Не знаю. Может быть, выложив все моей жене, он только окажет мне услугу. Тем более что рано или поздно я сам должен буду это сделать.

Глава 3

У Сильваны Тонани было удлиненное верблюжье лицо, рыхлое, бледное, печально насмешливое. Из-под толстых губ желтели длинные зубы. Улыбаясь, она уродливо кривила рот. Зато у нее были прекрасные волнистые волосы, густые-густые, и огромные, неописуемой красоты глаза. Она училась вместе с Джулией на факультете иностранных языков университета имени Боккони и на первом курсе была единственной круглой отличницей.

Говоря, Сильвана раздельно произносила каждое слово. Губные согласные, особенно «п», звучали у нее, как выстрелы, вылетая изо рта, будто камни из пращи; при этом она брызгала слюной, обрызгивая книги, тетради и несчастных собеседников, оказавшихся в угрожающей близости. Ее любимой темой были пещеры Пестума, куда она ездила каждое лето с родителями.

Сильвана была хорошей подругой, обожала учиться, мечтала преподавать. Она терпеливо занималась с Джулией, которая часто отвлекалась на посторонние темы и мешала подруге сосредоточиться. Джулия грезила об экзотических островах, парила на крыльях воображения, влюблялась в строчку стихотворения, в сочетание эпитетов, знала цену выразительной фразе. Сильвана не могла дождаться дня, когда переступит порог класса в роли учительницы и ученики внимательно будут слушать, как она объясняет урок.

– Я буду писать на доске. Обожаю выводить округлые четкие буквы, – с упоением говорила она. – Ненавижу, когда крошится мел. Буду сидеть за кафедрой. Или стоять в проходе между партами, возвышаясь над учениками. Пусть попробуют плохо учиться! Пусть попробуют бить баклуши! – Вакханалия губных согласных – всех этих «п» и «б» – сопровождалась брызгами слюны, от которых не было спасения.

Джулия завидовала уверенности подруги, точно знающей, что она будет делать через четыре года. Сама Джулия о своем будущем не знала ничего.

– Как только получу место в школе, – продолжала Сильвана, – найду себе жениха. А до этого никаких романов, они отвлекают от учебы. Выйду замуж, рожу детей – минимум двух. Первого ребенка в двадцать восемь лет, второго через два года. – Она не сомневалась, что так оно и будет.

– Не удивлюсь, если внутренний голос уже подсказал тебе имя будущего супруга, – скорее с восхищением, чем с иронией заметила Джулия.

– Возможно, он тоже будет учителем, как и я. Школа удобное место для знакомства. Хотя, откровенно говоря, я предпочла бы врача, – вслух рассуждала Сильвана, и мясистые губы на ее верблюжьем лице расплывались в улыбке. – Лучше, чтобы у него уже была практика. А может, выйду замуж за адвоката. Желательно, по гражданским делам. Он мог бы работать с моим отцом.

– Хорошо, когда все про себя знаешь! – воскликнула Джулия. – Как тебе это удается? – И пожаловалась: – А вот я не могу сказать, что буду делать в следующую минуту. Я хочу невозможного. Понимаешь? – Она покраснела, чувствуя, что сейчас откроется перед подругой. – Я по уши влюбилась в женатого человека.

И без того длинное лицо Сильваны вытянулось еще больше, толстые губы оттопырились.

– В женатого человека? – словно не веря своим ушам, переспросила она.

– В женатого человека, – повторила Джулия.

– Скажи, что это неправда, – взмолилась изумленная подруга.

– Чистая правда. Клянусь.

– Ты сошла с ума! Для девушки с фамилией де Бласко это позор. Нет, не может такого быть.

– При чем тут фамилия? – удивилась Джулия. – И почему позор?

– Потому что… потому что… Потому что позор! – пробубнила Сильвана, брызгая слюной на книги, на тетради, на руки Джулии, категорически отказывавшейся считать себя преступницей.

Кто бы подумал, что в планах этой тихони нашлось место для Бенни де Бласко и что она не прочь заполучить в мужья молодого прокурора, чья фамилия говорила о принадлежности к старинному знатному роду? Всему свой срок, считала практичная Сильвана. Если бы не ее интерес к брату Джулии, ей бы и дела не было до сердечных дел подруги, полагавшей, будто хорошо ее знает.

– И кто же этот женатый господин, в которого ты по уши влюблена? – спросила она странно официальным тоном.

– Лео Ровелли, – сияя, ответила Джулия.

– Журналист из «Коррьере»? Не может быть! – оживилась Сильвана, не в силах скрыть восхищения.

– А вот и может.

– Трудно в это поверить.

Джулия принялась расписывать Лео:

– Он такой красивый! Высокий. Сильный. Уверенный в себе. Ласковый. У него светлые волосы и обалденные голубые глаза. Теплый певучий голос. Огромная культура. Знаешь, на кого он похож? На Хемингуэя. И пишет, как Хемингуэй, это его любимый писатель. Он может цитировать романы своего Хэма целыми страницами. Представляешь, он мне звонит и как ни в чем не бывало объявляет: так, мол, и так, я лечу на Кубу. Или в Рио, в Нью-Йорк, в Найроби.

Завершая портрет Лео, она приврала – слишком увлеклась. Они были знакомы всего несколько дней, и за столь короткое время он не мог побывать во всех этих местах: самой дальней поездкой стала поездка с ней в район аэропорта «Линате».

– Здорово, правда? Настоящий мужчина!

– Возможно, – согласилась приземленная Сильвана. – Но настоящий мужчина не станет кружить голову девочке, которую ничего не стоит скомпрометировать. Настоящий мужчина сидел бы со своей женой, а не увивался за малолеткой. – Спору нет, в словах Сильваны, как всегда, преобладал рассудок.

– При чем тут его жена? – возмутилась Джулия. – Он ее давным-давно разлюбил. А может, и вообще никогда не любил. Придет день, и они расстанутся. Но это их дело. Во всяком случае, я замуж не собираюсь.

– Что же ты собираешься делать?

– Объявить войну дурацким буржуазным предрассудкам.

– Я серьезно. Как ты представляешь себе свое будущее? Чем думаешь заниматься?

– Понятия не имею. Может, ничем. Для меня главное – жить, – убежденно ответила Джулия, которой будущая жизнь рисовалась многообещающе радостной, полной чудес, – идеальный испытательный полигон для постоянной, изо дня в день, проверки стойкости духа и силы чувств.

И вот наступил день, когда ей предоставилась исключительная возможность испытать себя и свои чувства и когда она впервые ощутила себя женщиной. Объявив за завтраком, что должна законспектировать в библиотеке несколько важных статей и что вернется не раньше чем к обеду, она вышла из дома. Сияло солнце, на душе было бесконечно радостно, сердце бешено колотилось.

Лео должен был подхватить ее на бульваре Абруццо. Он притормозил у тротуара, и Джулия села в машину.

– В нашем распоряжении квартира моего приятеля, – сказал Лео, показывая ключ.

Джулия молча посмотрела на него. Разумеется, она поедет, но почему, почему он заговорил об этом так цинично? Неужели нельзя было сказать то же самое в другой, более деликатной форме, не так откровенно?

– Молчание знак согласия, – решил за нее Лео.

Полный газ, рывок с места, подобный старту пилота «Формулы-1», сумасшедшая гонка по улицам – и десять минут спустя Джулия уже входила в мрачное жилище неведомого ей человека, где к запаху дешевых тосканских сигар примешивался запах нафталина.

Первым, что бросилось ей в глаза, была постель, застланная зеленым, из блестящей ткани покрывалом, выцветшим и не очень чистым.

Джулия не отличалась твердостью характера, но сейчас она решила твердо: это неподходящее место для первого, неповторимого любовного опыта. Ее, мысленно побывавшую с Лео в идиллических далях, где рождаются великие иллюзии и где все дышит поэзией, не устраивали эти жалкие подмостки, когда речь шла о важнейшем в жизни дебюте.

Она оставалась у двери, пока Лео задергивал шторы – скорее не для создания романтичной, интимной обстановки, а чтобы скрасить убогость помещения, где самой примечательной деталью была ужасная абстрактная картина, покрытая слоем пыли, без рамы, – цветное пятно на фанере.

Когда Лео обернулся, Джулия открывала дверь, чтобы уйти.

– Ты что? – удивился он.

– Мне здесь не нравится.

– Что тебе не нравится? – раздраженно спросил он.

– Этот дом, эта постель.

– Дом как дом, – попытался оправдаться Лео, подходя к ней, чтобы обнять. – Разве это главное? Главное наша любовь.

– Дом как дом, говоришь? В твоих обещаниях о таком доме не было ни слова.

– А что было в моих обещаниях? – Лео не ожидал такого оборота дела, его голос упал.

– Париж, Лондон, Нью-Йорк, Рио, Гавана, – загибая пальцы, перечислила Джулия.

– За одно утро? – язвительно спросил он. – Три часа – и мы уже по ту сторону Альп! Или даже в другом полушарии! Ну и ну! Угораздило же меня связаться с ребенком, с пугливой девчонкой?

– Ошибаешься, – с достоинством возразила она. – Я не пугливая девчонка, а благоразумная женщина. Мне двадцать лет. Просто я не думала, что первый раз это произойдет в таком месте. Ведь для меня это первый раз…

– Первый раз?

– Представь себе…

– Погоди, выходит, ты… выходит, я… – растерянно забормотал Лео. – Я привожу тебя сюда сама знаешь для чего и тут узнаю, что ты девушка?

Глаза Джулии наполнились слезами, губы задрожали.

– Тебя это огорчает? – спросила она.

– Глупый вопрос. Но неужели нельзя было сразу сказать, что ты девушка?

– А кто уверял меня, что он опытный мужчина? – поддела его Джулия. – Мог бы и сам догадаться.

– Лучше вспомни свои слова, черт подери! – взвился Лео. – «Никакого замужества, никакой кабалы! Понравится мне мужчина – он мой. Если забеременею, буду рожать, ребенка воспитаю сама. Если мужчину и женщину тянет друг к другу, в их любовной связи нет ничего предосудительного. То, что ты женат, для меня не имеет значения!» Черт подери! Девственницы так не говорят и даже не думают!

– Что же, по-твоему, мешает девственницам думать именно так? – поинтересовалась она.

– Мне кажется, ты все усложняешь, – обнимая ее, примирительно заметил Лео.

Она вырвалась из его объятий:

– Не прикасайся ко мне!

– Может, ты и права, – признал он. – Мне не следовало торопить события. Я вел себя как последний мужлан.

– А теперь испугался моей невинности.

– Попробуй меня понять…

Запах дешевого табака и нафталина казался все сильнее, все тошнотворнее.

– Отвези меня домой, – потребовала она.

– Но почему, Джулия?

Радужные мечты Джулии вступили в явное противоречие с действительностью.

– Я хочу домой, – сказала она. И грустно улыбнулась.

На улице было пасмурно, солнце спряталось в тучах.

Глава 4

Джулия позвонила в редакцию «Коррьере делла сера». Ее мучило, что она была чересчур резка с Лео и даже не сказала ему «до свидания», выходя из машины.

– Господин Ровелли взял отгул, – услышала она напыщенный голос: человек, снявший трубку, явно был о себе самого высокого мнения.

Что же теперь делать? Ей необходимо сказать Лео, что она его по-прежнему любит, что она вела себя как глупая девчонка, что она уезжает из Милана на неделю, а то и больше.

После долгих колебаний Джулия заставила себя позвонить ему домой и, пока в трубке звучали гудки, попыталась мысленно представить обстановку, в которой Лео – не важно, хорошо или плохо – жил с другой женщиной – разговаривал, садился за обеденный стол, ложился в одну постель.

– Слушаю, – ответил уверенный женский голос. Джулия растерялась: на другом конце провода была сила, был скрепивший брачные узы закон. – Слушаю, – повторила женщина. – Алло!

Инстинкт самосохранения заставил Джулию положить трубку. При этом она, упорная ревнительница честности при любых, даже самых неблагоприятных обстоятельствах, почувствовала себя подростком, позвонившим из озорства в чужую дверь и бросившимся наутек. Нет, хуже: Джулия почувствовала себя автором анонимного письма.

Ее обожгла ревность: одно дело знать, что Лео женат, другое – убедиться в реальном существовании его жены, услышать ее уверенный голос. Пестрый бумажный змей, беззаботно паривший в заоблачных далях ее девичьих фантазий, не выдержал яростной силы внезапного урагана. Ее жизнь всегда была, как катанье на американских горках: то головокружительный спуск, то подъем, от которого захватывает дух, никаких плавных переходов, ни малейшего намека на устойчивое равновесие. Вечно над ней сгущаются тучи, они привычнее, чем солнце в синем небе над ее бедовой головой.

Джулия поднялась в свою комнату, чтобы собраться в дорогу. Она должна была ехать в Модену: истек срок договора на аренду дома, где дедушка жил со своими собаками, и от наследников Убальдо Милковича потребовали срочно освободить эти, с позволения сказать, хоромы.

Кармен поехать не могла – не решалась оставить мужа, который еще не совсем оправился от сердечного приступа. За ужином, на семейном совете, было решено, что моденским домом займется Джулия. У Бенни, как всегда, хватало собственных неотложных дел, Изабелле же, впадавшей в панику по любому поводу, вообще ничего серьезного поручать было нельзя.

– Ничего ценного в доме нет, – напутствовала Джулию мать. – Хотя, – тут же спохватилась она, – твой дед был человеком непредсказуемым. Соберешь скатерти, занавески, постельное белье, он в этих вещах знал толк. Сложишь все в сундук. Ну и, конечно, собери фотографии, охотничьи ружья, хорошенько упакуй фарфоровый сервиз.

– Я помню портретные рамы в стиле модерн, – неожиданно с напускным равнодушием подала голос Изабелла, кроша хлеб в овощное рагу. – Несколько бронзовых и пара серебряных. Я бы от них не отказалась, они бы отлично смотрелись в моей гостиной.

– В нашей они будут смотреться не хуже, – заметила мать, не оставляя ей никаких иллюзий.

С тех пор как Изабелла начала готовиться к свадьбе, все ее мысли были заняты будущим семейным гнездышком, для которого она старалась урвать все, что представляло хоть какую-то ценность.

Джулия думала о Лео. Пусть сестра забирает все, что хочет. Лично ей ничего не надо. В калейдоскопе памяти мелькали подробности сцены в чужой квартире, куда привез ее Лео. Если бы сейчас она могла найти его, поговорить с ним, предупредить, что должна уехать!

Когда зазвонил телефон, Джулия сломя голову бросилась в коридор, схватила трубку, нетерпеливо закричала в нее:

– Алло!

– Как ты смотришь на то, чтобы заняться «Песнью о Роланде»? – Это была Сильвана.

– Сегодня не получится.

– А может, я заскочу? Отец едет в вашу сторону, он бы меня подбросил.

– Я не в форме. Ужасное настроение. Мне в голову ничего не полезет.

– Ну так просто поболтаем, – не отставала Сильвана, от которой не так-то просто было отделаться.

– Поверь, даже болтать нет настроения.

– У меня есть пластинка «Битлз», – почти прошептала в трубку Сильвана, словно признавалась в чем-то постыдном. – Я могу ее захватить. Может, твоя сестра захочет ее послушать. Или брат.

– Ладно, – признав свое поражение, согласилась Джулия, – приезжай… Скоро приедет Сильвана, – сообщила она, вернувшись в гостиную.

– Это та верблюдица с желтыми зубами? – сморщил нос Бенни.

– Какой ты остроумный! – поддела его Изабелла. – Между прочим, эта верблюдица к тебе неравнодушна, я видела, как она на тебя смотрит. Имея такого влиятельного папочку, можно и не быть красавицей: все равно женихи найдутся. Советую тебе не отмахиваться от такой завидной невесты.

– Ты не можешь оставить свои советы при себе? Уши вянут слушать, – огрызнулся Бенни.

Когда приехала Сильвана и в гостиной завели разговор о новой пластинке «Битлз», Джулия тихонько вышла и направилась к матери в кухню.

– В кого ты теперь влюблена? – задала мать неожиданный вопрос, вытирая вымытую тарелку.

– Все-то ты замечаешь, мамочка, – растерялась Джулия.

– У тебя же это написано на лице. С тех пор, когда ты в пятнадцать лет безнадежно влюбилась в того молодого человека, я имею в виду Гермеса Корсини, я всегда знаю настоящую причину твоей рассеянности, грусти, раздражительности. Итак, кто же он?

– На этот раз ничего похожего на Гермеса.

Мать насторожилась:

– Что ты хочешь этим сказать?

– Я люблю взрослого мужчину. – Джулия на мгновение запнулась. – Он женат.

– Женат?

Кармен почувствовала, как под ложечкой у нее похолодело. Она закрыла кран, вытерла руки, горько вздохнула. Она не стала читать проповеди, удержалась от упреков. Ей все труднее было находить общий язык с этой странной, не похожей на нее, непредсказуемой дочерью, для которой не существовало запретов, а жизнь без запретов рано или поздно может привести к катастрофе.

Кармен мысленно перебрала всех, с кем в последнее время общалась Джулия.

– Лео Ровелли, – почти утвердительно сказала она.

– Да, – призналась Джулия.

– Это у тебя серьезно?

– Такими вещами не шутят.

– Постарайся, чтобы об этом не узнал отец.

При слове «отец» Джулия со стыдом подумала, что вспоминает о папиной болезни лишь тогда, когда о ней говорят другие. Теперь она из-за его болезни должна уехать из Милана и не успевает предупредить об этом Лео.

– Не бойся, он ничего не узнает, – пообещала она.

– Надеюсь, у тебя это скоро пройдет. Дай Бог, чтобы поскорее и чтобы ты не слишком страдала. – Кармен подошла к ней и поцеловала в висок.

Джулия обняла мать. Так, обнявшись, они некоторое время молча стояли посреди кухни – мать и дочь, объединенные любовью, в которой было больше боли, чем радости.

Кармен проводила дочь на вокзал, к поезду. Джулия поднялась в вагон, прошла в купе второго класса и села на свободное место. Этот вокзал из стекла и металла с его высокими сводами всегда напоминал Кармен величественный собор, хотя свистки поездов, лязгающие буфера, невразумительные объявления по радио, крики предлагающих свои услуги носильщиков, гомон пассажиров никак не вязались с холодной торжественностью собора.

Память Кармен воскресила далекую, без малого двадцатилетней давности, поездку в Модену тем же поездом – Милан – Рим. Она до сих пор помнила, какого цвета на ней было пальто, помнила фибровый чемодан, старые туфли, нищету, горечь, боль. Как изменился мир за эти двадцать лет! Как изменилась ее собственная жизнь! Та далекая поездка подарила ей дочь. Чудесную дочь. И такую же несчастную, как она. Изабелле служили защитой эгоизм и врожденная хитрость. Бенни обладал на редкость практичным умом. Одна только Джулия была незащищенной, как воин без доспехов, уязвимой, безоружной перед жизненными испытаниями.

Мимо разносчики катили тележки с газетами, напитками и бутербродами.

– Купить тебе что-нибудь поесть?

– Спасибо, мама. Я сыта.

– А что-нибудь почитать?

– Зачем? – Джулия улыбнулась. – В дороге так хорошо думать.

– Ты мой философ, – шутливо сказала мать. – Только смотри, не переутоми свою маленькую головку, она может и не справиться с потоком твоих мыслей.

Раздался свисток локомотива. Джулия высунулась в окно.

– Счастливого пути, доченька! Я тебя люблю.

– Я тоже тебя люблю.

Поезд тронулся. Кармен шла рядом с вагоном.

– Джулия! – кричала она. – Не упускай своего счастья! Слышишь? И не думай о последствиях!

Джулия послала ей воздушный поцелуй и долго не отрывала глаз от быстро уменьшающейся фигурки матери.

Выйдя на привокзальную площадь в Модене, Джулия увидела, как ее автобус отходит от остановки: он ушел у нее из-под носа, и теперь неизвестно, когда придет следующий.

– Синьорина де Бласко? – снимая фуражку, спросил ее незнакомец в форме, похожей на офицерскую.

Джулия даже испугалась.

– Это вы мне? – переспросила она, понимая, что выглядит глупо: вокруг не могло быть других де Бласко.

– Да, синьорина, – подтвердил незнакомец. – Машина ждет вас. – И он показал на голубой лимузин с тонированными стеклами.

Джулии пришлось сделать над собой усилие, чтобы не рассмеяться. Офицер оказался всего-навсего шофером. Но с какой стати, почему ее ждала на станции эта шикарная машина с шофером?

Взяв у нее дорожную сумку, шофер открыл заднюю дверь. На сиденье Джулия увидела маркизу Заиру Манодори Стампа.

Глава 5

– Садись, не стесняйся. Или ты меня не узнаешь? – весело спросила она Джулию своим хрипловатым чувственным голосом. – Неужели я так изменилась? Я – Заира, а не Мадонна.

– Хорошо, что предупредила. А то бы я всю голову себе сломала, с какой картины Рафаэля ты сошла.

– Ты мне льстишь.

Заира выглядела сверхубедительно в своей новой роли – роли аристократки. Густые длинные волосы цвета воронова крыла были собраны в шиньон, удерживаемый сеточкой из золотистых ниток. Смуглое лицо озаряли великолепные серьги с двумя крупными жемчужинами. Розовое в крапинку шелковое платье выглядело изысканно скромно. Джулия обратила внимание на элегантные лаковые сандалеты без каблука. Маникюр на ногтях соответствовал тону платья.

– Куда мы едем? – спросила она подругу. – Или мне уготована участь невольницы, за которую все решает госпожа?

– Я везу тебя в дом деда. Разумеется, твоего, – насмешливо уточнила Заира. – Разве ты не для этого приехала в Модену?

– Откуда ты узнала о моем приезде?

– Судьбе было угодно, чтобы дом, где жил твой дед, перешел в мою собственность.

– Когда?

– Пару лет назад.

– Ты дьявол, а не женщина.

– Я купила все – дом, надворные постройки. И тот дом, в котором я жила, тоже теперь мой. Можно сказать, приобрела ворох воспоминаний.

– Так это ты потребовала, чтобы мы вывезли вещи из дедушкиного дома? – поинтересовалась Джулия.

– Ничего подобного, я тут ни при чем. Этим занимается управляющий. Я, как видишь, оказываю достойный прием наследникам героя Милковича.

– Если бы приехала не я, а мама, ты бы не то что на «Мерседесе» ее не встретила, ты бы старый велосипед не подумала ей предложить.

Черные глаза Заиры плотоядно засверкали.

– Я люблю тебя, а не твою маму, – шепнула она, кладя руку на ногу Джулии, обтянутую джинсами. – И хочу не твою маму, а тебя. Будь ты чуточку поумнее, я могла бы дать тебе все, чего бы ты ни пожелала.

– Ошибаешься. Того, о чем я мечтаю, никто мне не даст. Ни один человек.

Машина въехала в ворота, и Джулия увидела пышные розы, знакомые с детства. Она вышла, доставая на ходу из сумочки ключи от дома. Заира осталась в машине.

– Спасибо, что встретила, – поблагодарила Джулия.

– Жду тебя на вилле, – пригласила ее Заира.

– Боюсь, не получится. – У Джулии не было желания возобновлять отношения, которые оставили в ее душе темный осадок.

– Почему?

– Твой управляющий дал мне на сборы всего два дня. Где уж тут по гостям разгуливать.

– Ну так я к тебе сама приеду, – решила маркиза, приняв насмешливый тон Джулии за поощрительный. – У меня есть идея насчет этого допотопного строения. Думаю, тебе будет интересно послушать.

Единственная тема, которая была интересна Джулии, это тема Лео, но о нем ей меньше всего хотелось говорить с Заирой.

Она помахала рукой вслед отъезжающему «Мерседесу» и вошла в дом. На нее дохнуло знакомым запахом – запахом дедушкиного табака, его четвероногих питомцев, ружейной смазки. Джулия распахнула окно, смотревшее в залитые солнцем поля, и комнату залил свет, настойчивый, как воспоминания. Солнце оживило окружающие предметы, наполнило комнату голосами, сказанными и несказанными словами, которые беспорядочно носились в воздухе опустевшего жилища, и Джулия впервые в жизни ощутила неудержимую потребность собрать, соединить воедино эти слова и свои мысли, написать о дедушке, о себе.

Вечерние сумерки застали ее за работой: она бережно укладывала в сундук самые обыкновенные вещи, но каждая из этих будничных вещей представляла собой элемент сложной мозаики, звено в цепи воспоминаний.

Позже она вышла на порог, чтобы полюбоваться небом, на котором вокруг острого лунного серпа уже замерцали первые звезды. Под аккомпанемент цикад светлячки вышивали на темном холсте свои замысловатые узоры.

Джулия прислонилась к дверному косяку, боясь, что ее смоет потоком воспоминаний. Она услышала лай собак и громкий голос дедушки, прикрикнувшего на них, чтобы они замолчали. Потом ветер донес голос Заиры, ее мятный запах, трепет, вызванный ее нескромными прикосновениями. Потом из ночи долетели слова песни:

Все-таки «красота» или «аромат»? Теперь, когда дедушки нет, приходилось только гадать.

Еще немного – и ночь поглотила звуки и воспоминания. Джулия почувствовала себя одной в целом мире.

В тишине послышались неуверенные шаги, и Джулия увидела при лунном свете неясный силуэт. У нее оборвалось сердце.

– Джулия, – позвал голос из темноты.

Она услышала свое имя, и страха как не бывало. Ветер унес воспоминания, но осталась реальность. Воспоминания принадлежат прошлому, а перед Джулией вся жизнь.

– Я здесь, – ответила она и шагнула в темноту.

– Я боялся, что больше никогда тебя не увижу, – признался Лео. – Хорошо, твоя мама сказала мне, что ты здесь.

«Не упускай своего счастья», – вспомнила Джулия слова матери.

– Я тебя ждала.

Она взяла Лео за руку, они вошли в дом и поднялись в дедушкину спальню, где главное место занимала широкая кровать, застеленная белым пикейным покрывалом. Для первой ночи любви Джулия и мечтать не могла о лучшем ложе.

Она погасила свет, распахнула окно, которое заглядывало в звездное небо, и, вернувшись к Лео, снова взяла его за руку. Ее рука дрожала.

– Тебе страшно? – спросил Лео.

– Очень, – призналась она. – Но это меня не остановит.

Глава 6

Проснувшись, Джулия вдохнула теплый запах земли, сена – запах деревни. В комнату весело заглядывало утреннее солнце, на небе не было ни облачка. Первый любовный опыт оказался не совсем таким, каким она рисовала его в своем воображении, но это утро Джулия встречала женщиной. Счастливой женщиной.

– Выспалась? – спросил Лео уверенным тоном любовника, знающего себе цену. Он не ждал бурных проявлений восторга по поводу своих мужских достоинств, однако, чувствуя, что не ударил в грязь лицом, не удивился бы, если бы они последовали. – Как ты?

– Как королева, – Джулия потянулась по-кошачьи. – Здесь совсем другая жизнь, правда?

– Представь себе, я всегда ненавидел деревню, – признался Лео. – А тут мне хорошо, тут чувствуешь себя свободным. Может, это и называется счастьем?

Джулия шумно втянула носом воздух:

– По-моему, пахнет кофе. Или мне показалось? Неужели кто-то решил меня побаловать?

– Ты угадала. Мне не хотелось тебя будить, я сам все нашел внизу – и кофейник, и кофе, и сахар.

Лео жестом пригласил ее обратить внимание на столик, где она увидела поднос с двумя дымящимися чашками.

Джулия послала ему воздушный поцелуй.

– Очень мило с твоей стороны, – поблагодарила она, влезая в длинную полотняную рубашку с кружевами, которую нашла в шкафу.

– Современная версия «Весны» Боттичелли, – любуясь Джулией, высказал свое восхищение Лео.

Во дворе раздался автомобильный гудок, и женский голос позвал:

– Джулия!

Это была Заира, она приехала на джипе и шла к дому с корзинкой, накрытой белоснежной салфеткой.

– Эй, люди добрые! Просыпайтесь! – нараспев кричала Заира, подражая уличным торговкам. – Выходи, соня! – пригласила она Джулию, выглянувшую в окно. – Маркитантка приехала! Пора завтракать!

– К чему весь этот балаган? – укоризненно улыбнулась Джулия, появляясь на пороге кухни.

Увидев ее в белой, до пят, облегающей рубашке, Заира обомлела.

– Ты восхитительна, – зачарованно прошептала она. – Правда, восхитительна. Нет слов.

Сама она появилась в легких брюках и оранжевой блузке. Волосы шелковым каскадом падали на плечи.

– Дай мне. – Джулия взяла у нее корзинку и поставила на стол.

Они обнялись, и Заира ощутила в юном хрупком теле подруги неожиданную внутреннюю силу – силу, делавшую ее рабой Джулии.

– Ты изменилась, – чуть слышно сказала она.

– Я счастлива, – призналась Джулия. – Счастлива, потому что люблю.

Она была рядом, но ее счастье не имело никакого отношения к Заире, которая чувствовала себя в это летнее утро обделенной.

– Для меня это не новость, – нарочито небрежным тоном произнесла Заира. Но тут же голос ее снова потеплел. – Главное, ты здесь.

Она нежно прижимала к себе Джулию, и в памяти всплывали слова печальной песни, слышанной в детстве, и она повторила их вслух:

– Зачем ты возвращаешься ко мне, когда ты сердцем не со мною?

«И правда, зачем? – подумала Джулия, начиная сомневаться в случайности новой встречи с Заирой. – Неужели это знак судьбы?»

Заира дотронулась до ее груди, надеясь возбудить прежние чувства. Тщетно. Джулия недовольно поморщилась.

Появление Лео отрезвило Заиру, настроенную на лирический лад.

– Это и есть предмет твоей любви? – спросила она, глядя на возникшего в дверях атлетически сложенного мужчину.

Джулия кивнула и пошла навстречу Лео, который успел перехватить растерянный взгляд, каким Заира провожала подругу.

– Вы прекрасно смотритесь вместе, – заметил он тоном художника, обдумывающего сюжет новой картины. – Красота контрастов. Канат под куполом цирка, и на нем две танцовщицы. Букеты роз, дождь лепестков и в конце смертельного номера шквал аплодисментов.

– Во всяком случае, не банально, – уточнила Заира.

Джулия спохватилась, что еще не представила Лео и Заиру друг другу:

– Познакомьтесь. Лео Ровелли. Маркиза Манодори Стампа.

– Привет, Заира, – поздоровался Лео и, поцеловав подругу Джулии в щеку, спросил: – Как жизнь?

У Джулии все похолодело внутри. Между бровей залегла едва заметная складка.

– Так вы знакомы? – удивилась она.

Ответа она не получила.

Заира ловким движением сдернула салфетку, демонстрируя содержимое привезенной корзинки: два термоса – один с кофе, другой с молоком, круассаны, йогурт, фрукты.

– Небось голодные, – предположила она, намекая на бурную ночь, проведенную влюбленными. Нарочитая циничность и самоуверенность не могли скрыть внутренней растерянности: Заира побледнела, ее огромные черные глаза потеряли блеск, взгляд стал тусклым.

– Кажется, я спросила, знакомы ли вы, – напомнила Джулия. – Хотелось бы услышать ответ.

– А если и знакомы, что тут удивительного? – пожал плечами Лео. – У каждого журналиста масса знакомых, – объяснил он, подходя к Джулии и обнимая ее.

– Интересно, а какое же место занимаю я в этой многомиллионной толпе? – поинтересовалась Джулия.

– Лучшее из лучших. Ты среди тех, с кем связаны счастливые, неповторимые моменты в жизни.

– Ты не экономишь прилагательных. Так недолго израсходовать весь запас, – съязвила Джулия, понимая, что Лео просто заговаривает ей зубы. – Ну а Заира? К какой части твоих знакомых она принадлежит?

– К той, которую можно назвать случайными. Первый раз мы встретились на автомобильном заводе в Маранелло. Я приехал туда взять интервью у Энцо Феррари. А она, – он посмотрел на Заиру, – подобрать себе машину.

– Завидная память! – не удержалась маркиза.

– А второй раз? – решительно спросила Джулия.

Заира с кислым видом села за стол.

– Поскольку никто не нуждается в услугах маркитантки, придется завтракать в одиночестве, – проворчала она, поднося ко рту ломтик дыни.

Лео сел напротив и усадил Джулию на колени.

– Если у кого и есть право задавать вопросы, так это у меня, – ядовито улыбнулся он. – Я видел, как она тебя обнимала.

Джулия засмеялась.

– Мы с Заирой старые подруги, – объяснила она. И хотя ответы Лео не показались ей убедительными, решила разрядить обстановку: – Я хочу есть. – И, открыв баночку йогурта, погрузила туда чайную ложку.

Джулия не знала, как поступить: раскрыть или не раскрывать Лео маленькую тайну своих отношений с Заирой? Впрочем, и сейчас, через столько лет, ей самой нелегко было разобраться в сложных чувствах к подруге.

Некоторое время в кухне царило тягостное молчание. Первой его нарушила Заира.

– По-моему, я здесь лишняя, – решила она, вставая из-за стола. Голос ее дрожал, ей было тяжело видеть Джулию на коленях у мужчины.

– Как можно быть лишней в собственном доме? – подпустила шпильку Джулия.

– Я приехала показать тебе план реконструкции. Тут все будет переделано.

– Ну а я-то при чем? – удивилась Джулия, по-прежнему сидя у Лео на коленях. – Я думала, ты захочешь приобрести часть дома своего дедушки. Ты так любила его, что будешь иметь преимущественное право на покупку. А напротив я построю целый комплекс с бассейном и теннисными кортами.

– Идея мне кажется разумной, – заметил Лео. – Жилье в таком месте – хорошее вложение капитала.

Джулия встала.

– Я могу вложить деньги в покупку велосипеда, и то с трудом, – горячо сказала она. – Моих «капиталов» на книги не хватает, а вы мне предлагаете часть дома!

– Деньги – не проблема, их всегда можно найти, – возразил Лео.

– Деньги находят те, у кого они есть.

– Если надумаешь, – уходя, сказала Заира, – дай знать.

Было слышно, как взревел мотор ее джипа, и через некоторое время снова воцарилась тишина.

– «Опасные связи»? – с намеком спросил Лео, когда они остались одни. – Ну-ка, выкладывай все начистоту. – И он хитро подмигнул.

Лео обладал удивительной способностью портить ей настроение. Счастье, которое переполняло ее после ночи любви, мгновенно улетучилось.

– Это ты выкладывай начистоту, – потребовала Джулия. – Если мне не изменяет память, мы остановились на первой встрече с Заирой. О второй ни ты, ни она словом не обмолвились.

– История в духе Хемингуэя, – нервно затянувшись сигаретой, начал рассказывать Лео. – Африка, сафари, только вместо ружья фотоаппарат. Иллюзия экзотики и острых ощущений. Что касается Заиры, и экзотику, и острые ощущения она нашла в объятиях молоденькой жены одного из местных властителей.

Представив себе два сплетенных женских тела, Джулия почувствовала отвращение и одновременно злость. Оба хороши, и Заира, и Лео.

– А ты как с ними оказался? – спросила она подозрительно.

– Я был там по делам и встретил ее случайно, – как-то слишком небрежно бросил Лео.

Джулия подумала, что вся эта цепь совпадений могла оказаться вовсе не случайной, но предпочла не докапываться до истины.

– Впрочем, мне это неинтересно, – словно испугавшись, что докопается до нелицеприятной правды, сказала она.

– Вот это мудрые слова, – сказал Лео, вставая и подходя к ней.

Он обнял ее и нежно погладил грудь, как перед этим Заира.

– Маркиза тебя точно так же гладила, – заметил он. – Это был прилив нежности, единственная дозволенная ласка или только начало любовной игры, которая должна была закончиться близостью?

Он спросил это полушутливо, но в его тоне Джулия уловила подозрение. Лео был по-настоящему влюблен в нее. Особенная, не такая, как все, – умная, красивая, чувствительная – она всерьез увлекла его. Увиденная им сцена возбуждала любопытство Лео, интриговала. Подозрение придавало таинственность их отношениям, он сам не знал, хочет ли он знать правду.

– Ты мне не ответила, – сказал он.

– И не намерена отвечать.

– Почему?

– Имею право, – с шутливой торжественностью ответила она, – потому что сказанное мною может быть использовано против меня.

– А если я буду настаивать?

– Тогда я прямо отвечу тебе, что это не твое дело, – резко ответила Джулия, – как не мое дело, что там у тебя было, есть или будет с твоей женой.

Короткая ночь любви кончилась, а с ней и сладостный обман. Жестокая действительность вступала в свои права.

– Я готов тебе все рассказать, – немного растерявшись, сказал Лео.

– А я и так представляю себе, как ты перед ней по струнке ходишь.

Слова Джулии задели Лео за живое.

– Я боюсь, что у нас ничего не получится после всего этого, – сказал он.

– Я тоже так думаю.

– Почему ты такая непредсказуемая, Джулия, такая переменчивая?

– Когда гаснет свет звезд и просыпается жаворонок, – нараспев произнесла Джулия, – когда тьма отступает за горизонт, приходит время недоверия, потому что ночь – для удовольствий и иллюзий, день – для подозрений.

– Это относится к Заире? – спросил Лео.

– Это ни к кому не относится.

«Как доказать ему, – подумала Джулия, – что я не испытываю к Заире физического влечения? Что в наших отношениях нет ничего предосудительного? Как объяснить, чтобы он поверил?»

– Мне не нравится сравнение Заиры с моей женой. В конце концов, ты знала о ее существовании, я же о Заире не знал ничего.

Джулия не чувствовала себя виноватой.

– Зато теперь ты в курсе, – зло сказала она. – Можешь успокоиться.

Лео не знал, что происходит у нее в душе, и расценил ее агрессивность как попытку защитить свою сексуальную свободу. Мысль о том, что Джулия занимается любовью с женщиной, возбуждала его, но одновременно ставила под сомнение их совместную жизнь. Его охватили ревность и ярость одновременно.

– Сколько у тебя было связей? – спросил он. – Можно заниматься самым утонченным развратом, оставаясь при этом девственницей.

– Ты идиот, ханжа, моралист! – презрительно бросила она ему в лицо. – Беги, прячься под юбку своей жены!

Обида ослепила ее, она выкрикивала эти слова, движимая единственным желанием – побольнее уколоть Лео.

Лео влепил ей пощечину. Ее щека сразу же стала пунцовой.

– Вон! – одними губами произнесла она, и ее глаза налились слезами.

Неожиданно Лео пришел в себя. Почему их прекрасная ночь закончилась таким вульгарным скандалом? Он подошел к Джулии и нежно обнял ее. Она обхватила его руками, и они заплакали вместе.

– Я люблю тебя, Джулия, я хочу, чтобы мы поженились.

– У меня ничего не было с Заирой, – ответила она, – успокойся, я не лесбиянка.

Глава 7

– Не надо было называть тебя Джулией, – качая головой, пробормотал Витторио де Бласко, и было неясно, корит ли он только дочь или себя тоже. – Я должен был помнить, какой сумасбродкой была Джулия Беккария, твоя прабабка.

Он очень сдал после болезни, но его дворянские амбиции остались прежними. Он был буквально помешан на благородных и именитых предках, подчас выдавая желаемое за действительное.

– Бенни тебе наговорил про меня Бог знает что, – уже обессилев от слез, оправдывалась Джулия. – Никакое я не исчадие ада.

Они разговаривали в комнате, которая служила одновременно и столовой, и гостиной, и кабинетом. Витторио де Бласко полулежал на диване, укрытый серым вязаным одеялом, Джулия сидела за письменным столом. Учитель всего несколько дней назад выписался из больницы. Постаревший и ослабевший, он остался верен своим строгим моральным принципам и сейчас тихим торжественным голосом отчитывал дочь, только что вернувшуюся из Модены.

– Никто не говорит, что ты исчадие ада, но ты молодая, неопытная и можешь наделать непоправимых ошибок. Долг родителей уберечь детей от необдуманных шагов.

Джулия вспыхнула.

– Мне двадцать лет, папа, – горячо заговорила она, – и я считаю, что моя жизнь принадлежит мне, ты не согласен? Я не виновата, что влюбилась в женатого мужчину, так получилось. Ведь часто что-то случается помимо воли.

Джулия ожидала оскорблений и вся съежилась за большим письменным столом, но отец ответил ей спокойно и тихо:

– Слова, девочка моя, одни слова. Что бы я ни говорил тебе сейчас, какие бы аргументы ни приводил, ты мне все равно не поверишь, потому что опыт передать нельзя, его можно получить, лишь набив себе шишек, что вы, молодые, и делаете. Но когда-нибудь ты вспомнишь мои слова и будешь горько плакать. А лет через двадцать сама окажешься в моей роли и будешь увещевать собственного сына или дочь похожими словами, но дети тоже тебя не послушают. Вот тогда ты поймешь мою горечь и мое бессилие.

В комнате было жарко и пахло летним зноем, а в саду легкий ветерок, играя с солнцем в прятки, шелестел в густой зелени деревьев. Джулия боялась, что отец, настроенный против нее Бенни, выгонит ее из дома, ждала сурового приговора, представляя себе разгневанного Создателя, отправляющего грешницу Еву в изгнание, вон из райских кущей. Вместо этого она услышала горькие размышления умудренного житейским опытом человека. Голос отца выражал скорее сожаление, чем гнев.

– Возможно, ты бы не бросилась в объятия первому встречному, если б в семье царили более теплые отношения, – заметил Витторио де Бласко с сожалением.

За матовыми стеклянными дверями Джулия увидела силуэт матери. Бедная, она всей душой сочувствовала дочери, но вступиться за нее не решалась, поэтому, стоя в коридоре, с волнением ожидала решения мужа.

– Я знаю, – Джулия вдруг почувствовала желание рассказать отцу о себе, – я знаю, вы с мамой всегда хотели, как лучше. Но что бы вы ни говорили, это не изменит моего отношения к Лео. Мне очень хочется послать к черту все эти приличия и хорошие манеры! Я из-за них и так уже настрадалась. В детстве я мочилась в постель, ты краснел за меня, в школе я дерзила, и ты читал мне нотации по этому поводу. У дедушки в Модене я водила дружбу с разными подозрительными типами, ты был в ужасе. Я читала сомнительные книги, я влюбилась в сына служанки, все я делала не так, «неприлично»!

Она произнесла свою тираду на одном дыхании, ожидая бурной реакции отца, но тот, невозмутимо выслушав ее, коротко ответил:

– Да, это так.

– Скажи, ты знал про Гермеса? – спросила Джулия.

– Да, у моралистов есть глаза и уши и даже сердце. Но в силу хорошего воспитания некоторые из них не показывают своих чувств. Хоть твоя мать всегда и покрывала тебя, я все знал. Но я верил, что ты, как истинная де Бласко, рано или поздно образумишься. Однако чем дальше, тем хуже и хуже. Ты дошла до того, что завела роман с женатым мужчиной. Или ты надеешься, что он оставит ради тебя жену?

Казалось, горячность Джулии подействовала и на него, он говорил уже не с той усталой безнадежностью, а горячо, взволнованно, и Джулия даже была рада этому.

– А если и оставит, то что? – с вызовом спросила Джулия.

– А то, что вы будете жить вместе не по закону. Тебя устраивает такая жизнь?

– Тысячи пар живут, не будучи обвенчаны, я не вижу в этом ничего страшного.

– Когда ты ему надоешь, он просто выбросит тебя, как ненужную вещь, это я тебе точно говорю. Джулия, не делай глупостей, о которых будешь жалеть всю оставшуюся жизнь. Одумайся, иначе произойдет непоправимое.

Ей было искренне жаль отца. Она видела, что он очень волнуется за нее, и решила не скрывать от него правды.

– То, что ты называешь непоправимым, уже произошло, – испугавшись собственной смелости, призналась она.

В комнате воцарилась тишина. Джулия не отрываясь смотрела на оклеенную желтоватыми, немного выцветшими обоями стену, боясь встретить отцовский взгляд. И все это произошло из-за Бенни, который считает себя вправе всех воспитывать. Лео тоже хорош, зачем-то все рассказал брату, рассчитывая на мужскую солидарность. «Если я расскажу ему правду, – рассудил он, – Бенни, зная о моих серьезных намерениях, займет нашу сторону». Джулия была уверена, что к хорошему откровенность с братом не приведет, и вот, пожалуйста, результат: Бенни все выдал отцу. Если б он знал, что «непоправимое» между его сестрой и другом уже произошло, он и это бы не утаил, чужих тайн для него не существовало.

– Не надо было называть тебя Джулией, – горестно качая головой, повторил Витторио де Бласко. – Может, и правда, в имени уже заложена человеческая судьба.

Он был подавлен, даже жалок. Когда их глаза наконец встретились, Джулия прочла во взгляде отца глубокое разочарование, крушение надежд.

– Ты меня не ругаешь, не наказываешь, – удивилась она.

– Если ты поступишь по-своему, то сама себя накажешь, – со вздохом сказал отец, – очень сильно накажешь. Я, в отличие от тебя, умею заглядывать в будущее, поэтому могу тебя только пожалеть.

Если бы отец накричал на нее, ей было бы легче. Еле сдерживая слезы, она наклонилась и поцеловала отца в худую щеку. Он ответил ей беспомощной улыбкой.

– Я причинила тебе горе, – с сожалением сказала Джулия.

– Если бы ты врала и изворачивалась, то еще больше меня бы расстроила, – ответил Витторио де Бласко. – Ты отчаянная, Джулия, но я благодарен тебе за искренность. Да хранит тебя Господь!

– Спасибо, папа, – растроганно прошептала Джулия и, тихо выйдя из комнаты, осторожно прикрыла за собой дверь.

Погруженная в свои мысли, она прошла мимо матери и стала подниматься по лестнице. Дойдя до последней ступеньки, она почувствовала, что ей плохо: к горлу поднялась тошнота, все тело охватила странная слабость.

Наутро все повторилось сначала, и Джулия решила сдать мочу на анализ – она заподозрила, что беременна.

Вечером они договорились с Лео вместе поужинать, и Джулия, зайдя в аптеку за результатом, подтвердившим ее опасения, сразу же отправилась в ресторан.

– Я беременна, – сказала она Лео чуть ли не с порога.

– Боже мой! – испугался он. – Ты так спокойно об этом говоришь!

– А как же об этом говорить? – с детской наивностью спросила Джулия. – Беременна значит беременна.

– И что ты намерена делать? – осторожно спросил Лео.

– Что мы намерены делать? – поправила его Джулия.

– Надеюсь, наше решение будет единодушным.

– Что ты имеешь в виду?

– Я имею в виду аборт, – решительно ответил Лео.

Глава 8

Джулия резко вскочила из-за стола и бросилась в туалет. Там ее вырвало. Вернулась она совершенно разбитой. Лео выглядел потерянным, и это подействовало на Джулию угнетающе. Заплатив по счету, он вывел ее под руку из ресторана. На свежем воздухе оба почувствовали себя лучше.

– Почему я должна делать аборт? – спросила Джулия.

– Потому что ребенок должен быть желанным, а не случайным. Потому что ему нужны не просто отец и мать, а крепкая семья, иначе он всю жизнь будет несчастным. У нас сейчас не лучший момент, мы оба в состоянии войны: я – с женой, ты – со своими домашними, и это положение может затянуться надолго. Мы не сможем уделить ребенку столько внимания, сколько он требует.

Прежде Джулия никогда не думала, хорошо это или плохо прерывать беременность. Не случалось ей и обсуждать этот вопрос с подругами. Она была далека от того, чтобы видеть над каждой беременной женщиной нимб Богоматери, но и не считала рождение ребенка обыденным, житейским делом. Слушая Лео, она представила себе крошечный эмбрион, который едва начал развиваться в ней из семени любимого ею мужчины. Эта новая жизнь полностью зависела от ее решения, и она удивилась, как Лео может так уверенно выносить ей смертный приговор.

– Надо было раньше думать, – уколола она его, – ведь у тебя опыта побольше, чем у меня.

– Раз уж так вышло, надо поскорей исправить ошибку, – уверенно продолжал Лео.

– Исправить ошибку – это значит сделать аборт?

– Другого способа нет, – терпеливо ответил Лео. – Мы пока не готовы иметь ребенка, тем более что меньше всего думали о нем, когда любили друг друга, разве не так?

– Думали мы о нем или нет, теперь значения не имеет. Он есть, и я не выброшу его на помойку!

Сказав это, она бросилась бежать – от Лео, от себя, от своих сомнений. Он догнал ее и нежно обнял за плечи.

– Любимая, не будем ссориться! – Его мужская самоуверенность исчезла, он был похож на смущенного подростка.

– Я в отчаянии, – прижавшись к его груди и глотая слезы, возбужденно говорила Джулия. – Я боюсь. Боюсь скандала с родителями, боюсь твоей жены, всего боюсь! Но ребенок уже живет во мне, и я не убью его, даже если останусь одна безо всякой поддержки.

– Хорошо, хорошо, – уговаривал ее Лео, – успокойся. Как ты захочешь, так и будет. Я люблю тебя и люблю нашего ребенка, даже если он родится таким же упрямым, как и ты. Обещаю тебе, я больше не буду тебя уговаривать сделать аборт.

В тот вечер Джулия никак не могла уснуть. Ей хотелось посоветоваться с матерью. Лео обещал поговорить с женой еще раз и начать искать квартиру, где они смогут жить пока вдвоем, а потом и втроем. Все мысли Джулии сосредоточились на неопределенном будущем и на судьбе крошечного ребенка, которого ей было бесконечно жаль. Никогда, даже в трудном подростковом возрасте, даже в период бурного полового созревания, она не чувствовала себя такой одинокой.

Изабелла спала рядом, и Джулия ей завидовала. Каждый вечер, жирно намазав лицо кремом и накрутив волосы на бигуди, она засыпала безо всяких мыслей и спала всю ночь крепким сном. Ее не мучили ни страхи, ни сомнения, все ей в жизни было ясно и понятно. Она выходила замуж за сына богатого рыботорговца и считала достойным приданым свою громкую дворянскую фамилию и диплом филолога, единственное назначение которого отныне висеть в рамке на самом почетном месте в шикарном особняке, о котором будущий муж уже позаботился. Теперь у Изабеллы будет все, о чем она мечтала: собственный дом в районе Сан-Сиро, окруженный садом, наряды, драгоценности, модные курорты, банкеты и чаепития с подругами.

Джулия завидовала сестре, но не из-за ее выгодного брака, а из-за характера. Отгородившись от мира неприступной стеной своего эгоизма, Изабелла была абсолютно равнодушна к окружающим их проблемам. Любить, сострадать, жалеть – она и понятия не имела, что это такое! А ведь они с Джулией были почти ровесницами: три года – небольшая разница. Выросли в одной семье, получили одинаковое воспитание и образование, но далеки друг от друга, как планеты во вселенной.

Поэтому, когда Джулия почувствовала себя плохо, она не стала будить сестру. Стараясь не шуметь, она пошла в туалет и там обнаружила с удивлением, что у нее началась менструация. Живот болел нестерпимо. «Странно, – подумала она, – выходит, с анализом что-то перепутали и я не беременна?» Но задержка же была, прежде такого с ней никогда не случалось. Раз пошла кровь, значит, ребенок уже не родится? А она успела привыкнуть к нему и даже начала его себе представлять… Лео, наверное, уже поговорил с женой, начал поиски квартиры. Хорошо еще, что она не успела ничего рассказать матери.

Джулия подмылась, подложила прокладку и вернулась в постель, но через десять минут почувствовала, что прокладка промокла. Она снова отправилась в туалет и поняла, что дело плохо: такого сильного кровотечения у нее никогда еще не было.

В это время в дверь постучали, и Джулия услышала тихий голос матери:

– Джулия, открой, это я.

Джулия открыла дверь и, глядя на мать испуганными глазами, прошептала:

– Мама, у меня, кажется, кровотечение.

Мать ободряюще улыбнулась ей. – Не волнуйся, – сказала она и протянула ей пук ваты, – подложи пока, а я вызову такси.

– Это ведь кровотечение, да, мам? – в ужасе спросила Джулия.

– Это выкидыш, – шепотом, чтобы никого не разбудить, ответила Кармен. – Самопроизвольный выкидыш. Сейчас мы поедем в больницу.

В больнице ей сделали чистку, и когда она пришла в себя после анестезии, в палате у ее постели сидела Кармен.

– Теперь все в порядке, – сказала она дочери. – Со многими это случается. Отцу и Бенни об этом знать не обязательно.

– Но один человек должен об этом знать, – сказала Джулия.

– Он уже знает, – ответила мать. – Сейчас он приедет.

– Ты такая хорошая, мамочка! – с улыбкой сказала Джулия и облегченно вздохнула.

Глава 9

Джулия стояла у окна, глядя на подсвеченную Мадонну, вознесенную над ее родным городом. Она с детства любила смотреть на венчающую шпиль собора золоченую фигуру с молитвенно сложенными руками и поднятым к небу лицом и верила в ее доброту и заступничество. Отсюда, из мансарды высокого средневекового здания, где они жили теперь втроем – она, Лео и кошка Исидора, – открывался фантастический вид на миланские крыши, и Джулия радовалась, что Лео удалось найти такую романтическую квартиру в самом центре.

Лео сдержал слово: он разошелся с женой и снял эту мансарду. В здании размещались конторы, так что к вечеру они оставались единственными обитателями этого старинного дома. Кухня и ванная комната были крошечные, зато гостиная – довольно просторная, в спальне огромная массивная кровать стояла под скосом потолка, и вставать с нее приходилось осторожно, чтобы не удариться головой о балку. Очень красив был кабинет, в него вела деревянная лестница, покрашенная красной масляной краской.

Джулия выбрала для переезда август, когда никого из ее домашних не было в Милане. Изабелла со своим женихом отдыхали на острове Святого Маврикия. Джулия не сомневалась, что они отправились в такую даль не ради купания в Индийском океане, а исключительно для того, чтобы убивать наповал своими открытками с экзотическими видами умирающих от зависти друзей, которым пришлось остаться в душном Милане.

Бенни подбил нескольких приятелей поехать в Грецию, где он рассчитывал «случайно» встретить адвоката Саверио Тонани, отца Сильваны. Адвокат был известной личностью, и Бенни мог бы многого добиться под его руководством. Возможно, подобная перспектива казалась ему настолько заманчивой, что он частенько в задумчивости рисовал профиль Сильваны, подруги Джулии, разглагольствуя при этом, что в женщине главное не красота, а душевные качества. О лучшей партии Бенни и мечтать не мог: влюбленная в него Сильвана открыла бы ему путь к карьере.

Кармен врачи посоветовали увезти мужа из города, и они отправились на курорт в Рапалло.

Джулия так решительно боролась за свое счастье, что семья наконец смирилась, предоставив ей самой решать свою судьбу. Сейчас, глядя на крыши и светящуюся в ночном небе Мадонну, Джулия вдруг вспомнила море и уютный пансион, где они отдыхали с дедушкой Убальдо.

Мелодичный звук колокольчика вывел ее из задумчивости, и она со всех ног бросилась открывать дверь. Она всегда с нетерпением ждала Лео и радовалась его приходу. Когда она слышала его шаги по скрипучей лестнице, сердце ее начинало нетерпеливо биться, щеки розовели, в глазах появлялся блеск. Прежде чем войти, Лео протягивал очередной подарок – букетик цветов, коробку конфет или какую-нибудь хозяйственную вещь, не лишнюю в их еще не обжитом доме. Кошка Исидора обычно успевала опередить Джулию и первой поздороваться с Лео – мурлыча, она терлась о ноги хозяина, мешая ему войти.

На этот раз Лео, едва поцеловав Джулию, преподнес ей особый сюрприз.

– Собирайся, – сказал он.

– Куда? – удивилась Джулия.

– Мы уезжаем, – весело ответил Лео.

Джулия смотрела на него своими черными, широко раскрытыми глазами и ничего не понимала.

– Объясни, пожалуйста, куда мы уезжаем? – заинтригованно спросила она. – И не темни, а то я тебя убью. – И она, сжав кулаки, стала колотить Лео.

– В Арджентарио, – ответил он наконец, – на виллу Серена.

– Это что, гостиница или пансион? – спросила Джулия, уже начав складывать в кожаный чемодан рубашки и галстуки Лео.

– Ни то, ни другое. Это собственный дом Рибольди. Завтра день рождения старухи Серены Рибольди, и мы приглашены! Будет шикарный прием.

– Не может быть! – воскликнула Джулия, опускаясь на табуретку. – Если издатель Рибольди празднует день рождения своей законной супруги, то он должен тебя не со мной приглашать, а с женой.

– Рибольди пригласил Лео Ровелли с подругой, можешь посмотреть. – И Лео протянул Джулии изящный пригласительный билет с личной подписью крупнейшего издателя.

Рибольди ежегодно устраивал приемы в честь своей жены и приглашал на них видных представителей литературы и политики, известных журналистов, режиссеров, иными словами – миланский свет.

– Но у меня нет подходящего платья, – расстроенным голосом сказала Джулия. – И купить не на что.

В обмен на свободу Лео отдавал жене половину своих заработков, поэтому приходилось экономить на чем только можно. Они и отдыхать не поехали из-за безденежья.

– У тебя будет самое лучшее платье, – заявил Лео и торжественно вынул из кармана объемистую пачку банкнот.

Глаза Джулии еще больше расширились от удивления.

– Откуда у тебя столько? – спросила она.

– Не важно.

– Банк ограбил?

– Не ограбил, а позаимствовал.

– Значит, у нас еще есть время до появления полиции, – сделав страшные глаза, прошептала Джулия и принялась хохотать.

Невесть откуда свалившиеся деньги омрачали ее счастливое настроение, но она подумала, что ей не о чем беспокоиться: в конце концов, Лео умнее, опытнее и старше ее, он знает, что делает.

Это было первое в ее жизни платье от фирмы «Ив Сен-Лоран». Длинное, свободное, переливающееся, с глубоким вырезом, оно сидело на ней потрясающе.

– Вам известно, что вы очаровательная киска? – сказал, улыбаясь, Рибольди, когда Лео представил ему Джулию. – Ради такой женщины можно устроить переворот в своей жизни, я понимаю Ровелли. Без шуток, я восхищен.

Его грубоватая речь выдавала в нем человека, уверенного в себе и привыкшего разговаривать с людьми чуть свысока. Джулия растерялась, не зная, в каком тоне ответить на такой комплимент, и стала искать глазами Лео, но тот куда-то исчез.

– Я не заслуживаю ваших похвал, – ответила она без тени кокетства, чувствуя себя не в своей тарелке.

– Нет, вы действительно очаровательная киска, – повторил издатель, увлекая ее в зал, где было полно народу.

Маленький, коренастый, лысый с хитрым плутоватым выражением на физиономии, он напомнил Джулии дедушкиных дружков, смотревших на нее такими же масляными глазками.

– Очаровательная киска! – как заведенный, продолжал повторять издатель, считая, видимо, свой комплимент очень удачным. – У Ровелли губа не дура.

Он посмотрел на Джулию долгим оценивающим взглядом, и она покраснела. Ее удивило, что издатель в курсе их с Лео истории, до сегодняшнего вечера она и не подозревала, что об их отшениях знают посторонние люди.

Вокруг было полно знаменитостей, и все поглядывали на нее с плохо скрытой завистью – ведь она завладела вниманием самого Джузеппе Рибольди, могущественного издателя, владельца многих популярных газет и журналов.

– Вы не знаете, где Лео? – окончательно смутившись, несмело спросила она.

– Лео? – повторил он за ней. – Ваш Лео очень рискует. Разве можно оставлять такую женщину хоть на минуту? Нет, он вас не достоин.

Рибольди помолчал, ожидая увидеть кокетливую улыбку на лице Джулии, но так и не дождавшись ее, продолжал:

– Скажите, дорогая синьорина, это правда, что вы хорошо пишете?

– Это слишком громко сказано, – смущенно ответила Джулия.

– Молодец! – похвалил ее издатель. – Скромность и застенчивость – лучшие украшения женщины, однако мне хотелось бы поближе вас узнать и самому убедиться в ваших достоинствах, о которых я столько слышал. Встретить в жизни достойного ценителя – это удача. Возьмем меня, например…

– Вы – особый случай, – вдруг успокоившись, непринужденно перебила его Джулия, которая вдруг увидела под маской сладострастника холодное лицо расчетливого дельца, сумевшего создать богатейшую издательскую империю.

– Уверяю вас, вы тоже можете стать таким особым случаем, – сказал Рибольди. – Ровелли говорил мне, что пишете вы великолепно. Если это так, то я рад за вас, потому что мы всегда открываем дорогу молодым талантам. – И он хлопнул ее по заду.

Джулия отреагировала мгновенно. Ее маленькая крепкая ладонь звонко ударила по гладко выбритой щеке издательского короля. Присутствующие гости, все как один, сделали вид, что не заметили этой сцены, но еще много лет спустя, вспоминая знаменитый прием, говорили: «Это было в тот год, когда никому не известная тогда Джулия де Бласко дала пощечину издателю Джузеппе Рибольди».

Глава 10

Джулия поняла, что хватила через край, но дело было сделано. Она зажала себе рот рукой, чтобы не закричать от ужаса, и замерла в ожидании неминуемой кары. Ей казалось, что разгневанный Юпитер сейчас испепелит ее своими молниями, однако наказания не последовало. Джузеппе Рибольди лишь удивленно моргнул, закрыв на секунду тяжелыми веками маленькие цепкие глазки, после чего громко расхохотался.

– Вы неподражаемая женщина! – не то с упреком, не то с восхищением сказал он, ловко скрывая досаду за нарочитой веселостью.

Джулия отметила про себя, что многоопытный издатель умеет находить выход из сложных ситуаций.

– А могу и я поприветствовать неподражаемую женщину? – раздался знакомый голос, и Джулия увидела широко улыбающегося Армандо Дзани.

Красивый, мужественный, одетый с присущей ему элегантностью, он возник неожиданно, но очень кстати, как deus ex machina в античных трагедиях. У Джулии невольно вырвался вздох облегчения.

– Привет, Джулия, как дела? – непринужденно спросил Армандо Дзани.

– Наконец-то хоть одно человеческое лицо в этом зверинце, – шепнула ему на ухо Джулия, когда они обменивались поцелуями.

Издатель удивленно наблюдал за дружеской, почти родственной встречей влиятельного депутата и безвестной подружки журналиста Лео Ровелли.

– Уважаемый депутат, – дождавшись своей очереди, приветствовал он Дзани, – спасибо, что уважили своим присутствием, простите за невольный каламбур.

– Да что вы, это я должен поблагодарить вас за приглашение, – быстро ответил Дзани и повернулся к Джулии: – А тебя-то сюда каким ветром занесло? – И, не дожидаясь ответа, снова обратился к издателю: – Вы, насколько я мог понять, познакомились с Джулией только сегодня, я же знаю ее с детства и нежно люблю.

– Чтобы хорошо узнать человека, не всегда требуется много времени, – философски заметил Рибольди, поднося руку к щеке, еще не остывшей после пощечины.

Такой конфуз с ним произошел впервые. Обычно женщины относились к его тяжеловесным знакам внимания вполне благосклонно – ведь покровительство столь влиятельной персоны открывало им путь к успеху. Реакция Джулии не столько рассердила, сколько удивила его.

– Я и не знал, – заметил он после паузы, – что вас связывают такие тесные, такие… – он защелкал пальцами, подыскивая нужное слово.

– Родственные узы? – пришел ему на помощь Дзани.

– Вот именно, родственные! – Слово было найдено. – Я обо всем узнаю последним. Если бы мне было известно об этом раньше, мы с Джулией, возможно, лучше бы поняли друг друга.

Последняя реплика была похожа на извинение, и Джулия поняла, что инцидент исчерпан.

– Почему вы должны были об этом знать? – желая сгладить неловкость, вступила в разговор Джулия. – Я ведь никто.

– Если ваш талант соответствует вашему характеру, то вы очень скоро станете известной, – с уверенностью заметил издатель. – Кстати, вы не знакомы с Паолини? Это главный редактор журнала «Опиньоне», он может быть вам весьма полезен, синьорина…

– Де Бласко, – подсказал ему Армандо Дзани, – Джулия де Бласко.

– Очень красиво звучит, – заметил издатель. – Так вот, синьорина де Бласко, у вас, на мой взгляд, есть все задатки, чтобы стать хорошей журналисткой, вы не согласны, уважаемый депутат? – И он заискивающе посмотрел на Армандо Дзани, который мог быть ему не меньше полезен, чем Паолини Джулии, – от влиятельного парламентария зависело получение специальных льгот для его издательских предприятий.

– Жду вас в понедельник, – сказал ей Паолини.

– Я никогда не работала в газете, – честно призналась Джулия.

– Когда-то надо начинать, – ободряюще улыбаясь, ответил главный редактор.

Его так и подмывало выразить ей свое восхищение по поводу публичной пощечины, которую она звонко влепила его шефу, и сказать ей, что никто и никогда не решился бы на такую смелость, но он ограничился выразительным взглядом, в котором читалось восхищение.

– Я не знаю даже, с чего надо начинать статью, – продолжала заниматься самоуничижением Джулия.

– Главное – никому в этом не признавайтесь, – понизив голос, посоветовал Паолини. – Большинство пишущих журналистов понятия не имеют, с чего начинать и как писать газетные статьи, однако это не мешает им делать карьеру и даже занимать директорские кресла.

Паолини был настоящий профессионал: он знал цену каждому из работающих на него газетчиков и понимал, чего хочет от него издатель. Что касается этой непредсказуемой девушки, с ней надо держать ухо востро. Если бы она ничего собой не представляла, то такой политик, как Армандо Дзани, не взял бы ее столь демонстративно под свою защиту.

– Я и не знал, что у тебя склонность к журналистике, – удивился Дзани, – мне казалось, что ты еще учишься в университете.

– Я и сама до сих пор не знала, – откровенно призналась Джулия, – но почему бы не попробовать?

– А как возникла эта идея?

– Случайно. Я приехала на прием, а оказалась принятой на работу в один из самых авторитетных еженедельников. Думаю, это Лео все подстроил. Лео Ровелли.

Армандо ничего не знал о ее любовной истории, но имя журналиста было ему хорошо известно.

– Он здорово пишет. Его репортажи – высший класс. Но сдается мне, ты ценишь его не только как талантливого журналиста, я прав? – И Армандо посмотрел на Джулию испытующе.

– Он замечательный! – не сдержалась Джулия. – Мы любим друг друга.

– Будь осмотрительна. В журналистах есть что-то от шарлатанов. Они часто убеждают читателя в том, во что сами не верят. Их головы набиты чужими идеями, взглядами, словами, которые они используют по своему усмотрению. – Казалось, в его неприязни к этой породе людей было что-то личное.

– Я должна отказаться от Лео, от работы в газете или от того и другого? – стараясь превратить их разговор в шутку, спросила Джулия.

– Ты передергиваешь, – Дзани поморщился. – Просто не люблю я эту публику. Влюблены в себя и в свои публикации. Все без исключения сторонники культа личности. Своего собственного.

– Лео не такой, – возразила Джулия.

– Все, кого мы любим, кажутся нам особенными. Иначе мы бы их не любили.

Джулия понимала, что Армандо Дзани говорит разумные вещи, но ей не хотелось его слушать, потому что она была влюблена, а значит, и счастлива. Она даже подумала, что боевой товарищ дедушки, которого в партизанском отряде звали Гордоном, одобрил бы ее выбор: он был живым, искренним человеком, между ним и прагматиком депутатом Армандо Дзани огромная разница.

– Возможно, журналистика – твое призвание, – продолжал между тем депутат. – Ты любознательна, умна, у тебя есть вкус и способность к анализу. Но все дело в том, что выбор за тебя сделали другие, а ты не сможешь любить дело, которым тебя заставили заниматься. Ведь это не добровольный выбор.

– Прошу прощения, – прервал их издатель Рибольди, – вы не будете возражать, если я украду у вас на минуточку нашего дорогого депутата?

– Ради Бога, – пожав плечами, ответила ему Джулия.

– Подумай хорошенько о том, что я сказал, – уже на ходу бросил через плечо Армандо. – И не забывай, что ты прирожденная писательница.

Джулия увидела наконец Лео. Он стоял рядом с синьорой Рибольди в окружении знаменитостей и, увидев, что она машет ему, направился к ней навстречу.

– Почему ты решил сделать из меня журналистку? – с негодованием спросила она.

– Потому что ты умеешь писать.

– Может быть, не мешало спросить и мое мнение?

– Послушай, что ты несешь? – шепотом спросил ее Лео. – Тебе выпал выигрышный билет, профессионал с именем и то не отказался бы работать в «Опиньоне», а ты капризничаешь. После пощечины, которую ты дала шефу, он мог тебя уничтожить, но вместо этого он открывает тебе путь к карьере, разве это не здорово?

– И все-таки, если бы ты поделился со мной своими планами, было бы намного лучше, – не сдавалась Джулия.

– Джулия, поверь, стоит начать, и ты войдешь во вкус. Каждую неделю – твоя статья в газете, встречи с интересными людьми, деньги, в конце концов.

– А как же университет? – начиная сдаваться, спросила Джулия.

– Ты справишься и с тем и с другим.

– А если нет?

– Тогда лучше пожертвовать университетом, я убежден в этом.

– Ладно, там будет видно.

Сейчас она не была готова принять решение. Слушая Лео, она вспоминала аргументы Армандо. Все получилось так неожиданно, ее и в самом деле заставляют заниматься тем, о чем она и не думала. Но жить ведь на что-то надо. Она тоже должна вносить вклад в семейную копилку. Видимо, придется согласиться.

– Попробуй, – просительно глядя на нее, сказал Лео и помолился про себя, чтобы Джулия согласилась.

Глава 11

– Подъем! – услышала она в трубке бодрый, ликующий голос Лео.

– Который час? – сонно пробормотала Джулия.

– Около часа.

– Зачем ты меня разбудил? Я так крепко спала!

Джулия на ощупь положила трубку и, с наслаждением обняв подушку, в ту же секунду проснулась. Зажгла лампу на ночном столике, села в постели и отчаянно стукнула кулаком по одеялу. Лео звонил неизвестно откуда, а она положила трубку!

Снова зазвонил телефон.

– Ненормальная!

– По-твоему, ночью спят только ненормальные? Все, уже проснулась. Ты где?

– В Риме. На виа Венето. У меня в руке свежий номер «Опиньоне». И в нем…

– …статья Джулии де Бласко, – договорила она за него.

– Ты уже знаешь? – Лео был возбужден, как будто речь шла не о ее, а о его журналистском дебюте.

– Ничего я не знаю.

– Тогда слушай. Заголовок вынесен на обложку: «Интервью с Генри Фордом и Кристиной Ветторе во время их медового месяца». Почин сделан. Утром твое имя будет на устах миллионов читателей.

– Спасибо Армандо Дзани. Это он помог мне встретиться в Швейцарии с наследниками «Форд мотор компани». Обязательно ему позвоню.

– Правильно. Без него бы у тебя ничего не вышло. Кстати, почему ты отказываешься пригласить его к нам?

– В нашу убогую квартиру? – спросила она, чтобы выиграть время: даже с Лео ей было трудно поделиться той тайной, что связывала ее с Армандо.

– В самую прекрасную квартиру на свете, – запальчиво уточнил Лео.

– Когда тебя ждать?

Это было для нее важнее журналистского крещения.

– Утром. Вылетаю в семь – первым самолетом. В девять вместе позавтракаем.

Пока Джулия говорила по телефону, Исидора неподвижно лежала у нее в ногах. Но вот она подняла голову, потянулась, несколько раз зевнула.

– А ты что скажешь? – спросила Джулия кошку. – Это действительно удачный дебют или всего лишь иллюзия?

Кошка равнодушно мяукнула.

– Хочешь знать, чем ты отличаешься от меня? Тем, что тебе неважно, добьешься ты чего-нибудь в жизни или нет. Разве тебя когда-нибудь интересовало, кем ты станешь, когда вырастешь?

Свернувшись калачиком, кошка блаженно мурлыкала.

– Ничего подобного, – ответила за нее Джулия. – У тебя спокойная жизнь, ты ничем себя не утруждаешь, слово «успех» для тебя пустой звук. Тебе все равно, появится твое имя на обложке журнала или нет. Ну совершенно все равно. А для твоей хозяйки это первое звено в длинной цепи. Генри Форд и Кристина Ветторе представили меня греческому королю в изгнании Константину и ее величеству Анне Марии, открыли мне тайну самых трогательных любовных историй нашего времени. Теперь важно продолжать в том же духе, не обращать внимания на происки завистников, работать с полной отдачей, стараясь добиться как можно большего, находить покровителей среди сильных мира, оттеснять слабых, делать все, чтобы удержаться на капризном гребне удачи, разбиться в лепешку, а…

Джулия так и не закончила своего монолога, обращенного к кошке: под сладкое мурлыканье Исидоры она заснула.

Когда позвонила Изабелла, она была в дверях – собиралась уходить.

– Что случилось? – испуганно спросила Джулия, сразу подумав об отце.

С тех пор как она покинула дом на улице Тьеполо, чтобы жить с Лео, из всех членов семьи лишь мать поддерживала с ней отношения. Сестра, вышедшая замуж в сентябре, даже не позвала ее на свадьбу, объяснив это консерватизмом родителей жениха:

– Ты только не обижайся… Войди в их положение, они люди старомодные, а ты… твой образ жизни не укладывается в традиционные рамки… Лично против тебя никто ничего не имеет. Я, конечно, с ними не согласна, но их не переделаешь, сама понимаешь, так что извини…

Джулия не понимала, но ей было наплевать, что про нее думают будущие свекр и свекровь Изабеллы, а заодно и их предприимчивый, пропахший рыбой сынок. Она не обиделась на сестру: не позвали – и ладно. И вдруг этот звонок.

– Не волнуйся, ничего не случилось, – успокоила ее Изабелла. – Я хотела тебя поздравить, ты ведь теперь знаменитая журналистка.

У Джулии отлегло от сердца.

– Спасибо за поздравления, – поблагодарила она. – Прости, я не могу говорить – спешу в аэропорт.

Лео показывал ей на часы, нужно было торопиться, чтобы не опоздать на самолет.

– А куда ты едешь? – поинтересовалась Изабелла.

Джулии захотелось ее поддразнить: сестра сама напрашивалась на это.

– В Лондон. У меня там встреча с принцессой Маргарет и ее мужем, – небрежно ответила Джулия, понимая, какую зависть вызовут ее слова у сестры.

Прошло несколько бесконечных секунд, в течение которых могло случиться все что угодно – от обморока до остановки сердца. К счастью, потрясение не повлекло за собой столь серьезных последствий.

– Как интересно! – заворковала Изабелла. – Слушай, нам надо обязательно увидеться. Мой муж и свекор со свекровью мечтают познакомиться с моей знаменитой сестрой.

– Извинись за меня перед ними. А с тобой увидимся на Рождество на улице Тьеполо.

Когда семья де Бласко собралась 25 декабря, Лео был на Кубе. Бенни и Изабелла, не поддерживавшие с ней никаких отношений, неожиданно подобрели к заблудшей сестре: еще бы, теперь ведь она знаменитость!

Мать встретила ее с ласковой улыбкой, Изабелла обняла, обдав сестру ароматом французских духов, ее муж обрушил на свояченицу лавину неуклюжих комплиментов, Бенни, не моргнув глазом, заявил Джулии, что гордится ею.

Джулия посмотрела вокруг.

– Папа в гостиной, – объяснила мать, понявшая ее немой вопрос. – Он тебя ждет, – добавила она, беря Джулию за руку и ведя к двери в гостиную, как будто дочь забыла расположение комнат в доме.

Отец сидел в кресле у окна и улыбался ей. Он очень изменился, Джулия не нашла на его бледном страдальческом лице прежнего решительного выражения. Он был похож на догорающую свечу. Джулия поняла: дни его сочтены. Почему же никто не сказал ей об этом?

– Здравствуй, папа.

Она подошла и поцеловала отца.

– Джулия, дорогая, – с трудом выговорил он.

– Как дела?

– Сама видишь, старику нечем похвастать.

Джулия не нашла в себе мужества сказать в ответ что-нибудь фальшиво-ободряющее.

– Все будет хорошо, – шепнула она.

– Помнишь слова твоего дедушки? – с грустной улыбкой спросил отец. – «Я старое древо, мне никогда уже не зеленеть». Разумеется, он кокетничал. А вот если я про себя так скажу, это будет чистая правда.

Впервые в жизни Джулия услышала в голосе отца симпатию к деду-грешнику, которого он всегда осуждал.

– По-моему, ты молодцом.

– Это благодаря твоему приходу. Ты сама молодость, сама жизнь. Ты не умеешь притворяться. Все эти месяцы после того, как ты ушла из дома, я много думал о тебе. И многое про тебя понял. Жаль, что истину открываешь слишком поздно, когда уже ничего нельзя изменить.

– Что ты говоришь, папа!

– У нас с тобой были сложные отношения из-за того, что ты такая, как есть. Твоей сестре и твоему брату далеко до тебя. Первое время меня ужасно мучило то, что моя дочь живет с женатым мужчиной. Потом я понял, что твой выбор добродетельнее выбора Изабеллы, которая венчалась по всем правилам в белой фате. Или выбора Бенни, который женихается с твоей подругой-верблюдицей, далеко причем, думаю, не бескорыстно. Джулия не смогла сдержать приступа смеха.

– Вот именно, что не бескорыстно, – повторил он. – Исключительно по расчету. Да-да. Верь мне, Джулия, я многое понял.

Они обнялись, чего никогда не делали прежде, словно каждый из них после двадцати лет отчуждения почувствовал в другом родственную душу. В тот день отец подарил ей самые прекрасные слова из всех, какие она когда-либо слышала.

Глава 12

– А под конец он предложил мне деньги, – выложила Джулия, рассказывая коллегам об интервью, которое она взяла у явно нечистого на руку нефтепромышленника.

– Да ну! – не поверил своим ушам молодой остроглазый блондин с детским личиком.

– И еще похвастал при этом: «Я могу быть вам полезен», – продолжала Джулия. – Я бы не удивилась, если бы он добавил: «Каждый человек имеет свою цену». Я таких типов хорошо знаю. Он бы не разорился, уверяю вас, ведь кому-кому, а мне цена небольшая. Разумеется, я мечтала в эту минуту, чтобы он театральным жестом протянул мне чек и небрежно сказал: «Цифру проставите сами».

– А дальше что было? – спросил тот, что постарше, который в свои тридцать лет выглядел на сорок, потому что старался во всем подражать Хемингуэю, но преуспел лишь в одном – в выпивке.

– Дальше? Дальше он дал мне понять, ловко играя словами, что я много выиграю, если нарисую его объективный, как он изволил выразиться, портрет.

– Ну а ты? – в один голос спросили коллеги.

– Чуть не зарыдала, – озадачила она слушателей.

– Почему?

– Да потому что с тех пор, как я стала журналисткой, я только и думаю, кто бы меня подкупил. Ну я, конечно, психанула не хуже Хамфри Богарта в «Раскаленном свинце». А может, Берта Ланкастера. А может, и вовсе не в «Раскаленном свинце», а в другом фильме.

– И чем же кончилось дело?

– Чем кончится, ты хочешь сказать? Для него в любом случае – тюрьмой, для меня – сожалением об уплывшей из-под носа взятке.

Слушатели засмеялись. И тут все трое заметили в дверях Лео.

– Кого я вижу! – обрадовалась Джулия. – Блудный сын вернулся. Объявляю праздник открытым. Заходи.

Несколько месяцев назад двадцатипятилетняя красавица Джулия, преуспевающая журналистка, стала синьорой Ровелли.

Лео остался стоять в дверях.

– Что с тобой? – удивилась Джулия.

– А то, что мне разонравились твои байки! – резко ответил он, повернулся и ушел.

Джулия на секунду потеряла дар речи. «Какая муха его укусила?» – растерянно подумала она.

– Прошу прощения, – извинилась Джулия перед коллегами, которые, как и она, ничего не поняли, взяла сумку и вышла из комнаты. Хорошего настроения как не бывало.

Она увидела Лео в конце коридора, у лифта. Побежала к нему, но, столкнувшись с кем-то, едва удержалась на ногах. Догнав его в вестибюле, схватила за рукав.

– Могу я узнать, что случилось? – шепотом поинтересовалась она.

Не удостоив ее взглядом, он вырвался и пошел к выходу.

Джулия решила поменять тактику.

– Лео Ровелли! – крикнула она. – Я твоя жена. Если ты забыл, позволь тебе об этом напомнить.

Боязнь скандала остановила Лео. Вежливо кивнув нескольким проходившим мимо коллегам, он смерил Джулию презрительным взглядом.

– Разве ты дашь мне это забыть? Еще немного, и меня начнут называть синьором де Бласко. Неужели я мог запамятовать, что ты моя жена? – издевался он, посинев от злости.

– Ты оскорбил меня при людях.

– При каких людях? При тех двух балбесах, которые слушали тебя, раскрыв рот?

– Ты меня обидел, сделал мне больно. За что? – Она знала его самым ласковым, самым нежным и в то же время самым непредсказуемым, самым желчным из людей. Что на него нашло? – Ты обидел Джулию де Бласко, знаменитую журналистку, лучшего корреспондента «Опиньоне»! – Стараясь обратить размолвку в шутку, говорила она, с трудом успевая за Лео, быстро идущим к своей машине.

Лео молчал.

– Может, ты все-таки объяснишь, какая муха тебя укусила? – потребовала Джулия. – Ее же еще и обидели! – не выдержал Лео. – Помешали витийствовать, ломать комедию! Ей мало, что ее читают, ей подавай слушателей! Пусть внимают и рукоплещут!

Джулия удивленно посмотрела на него: она наконец поняла, в чем дело.

– Да ты… Лео… ты ревнуешь!

– Ничего подобного. Просто меня чуть не стошнило. Ты выглядела, как низкопробная певичка на фоне кордебалета. Тьфу!

– Перестань, милый. О Господи! – Джулия схватилась за голову. – Да ты понимаешь, что говоришь?

– Не смей называть меня милым! – прорычал Лео, садясь в машину.

Джулия села рядом.

– Ну какая же из твоей жены певичка? – попробовала Джулия воззвать к здравому смыслу Лео. – Просто у меня было хорошее настроение. Главному редактору понравился мой материал, и я получила от него прекрасное предложение, которое, кстати, собиралась с тобой обсудить. Я была уверена, что ты дома.

– Еще бы! Известная журналистка в редакции, а муж дома, на кухне, стряпает ужин к ее приходу.

– А что тут плохого? – удивилась Джулия. – Я работаю больше тебя и при этом не считаю готовку чем-то позорным. Я готовлю, убираю, навожу порядок на твоем столе, что, впрочем, не мешает тебе в статьях поддерживать феминистское движение. В газете одно, дома другое.

Лео положил руки на руль.

– Где твоя благодарность? – Он повернулся к Джулии. – У тебя короткая память. Быстро же ты забыла, что всем, чего достигла, обязана мне. Это я нашел тебе хорошую работу, я научил тебя писать. Я поддерживал тебя, пока ты делала первые шаги. Я открыл тебе путь к успеху. Если бы не я, ты бы до сих пор торчала в душном классе и учила английскому балбесов. За то, что ты объездила весь белый свет, ты должна сказать спасибо не кому-нибудь, а мне, – безжалостно продолжал Лео. – И за то, что у тебя есть дом. И за то, что ты получаешь гонорары, ты тоже должна быть мне благодарна. И за то, что у тебя есть имя.

На лице Джулии появилась ледяная улыбка.

– Сколько в тебе чванства, Лео! Все, что ты нагородил, вся эта ахинея говорит об одном: я пишу лучше тебя.

Она вышла из машины и решительно зашагала прочь.

Лео побагровел.

– Гляди, не лопни от зазнайства, – предостерег он, догоняя Джулию.

Она шла по улице, не обращая на него внимания.

– Не спорю, работу мне нашел ты, – согласилась Джулия. – Только не потому, что ты такой добренький. Тебе нужно было, чтобы я приносила домой деньги, что я и делаю вот уже шесть лет. Шесть лет я помогаю тебе содержать твою первую жену. А ведь это несправедливо! И никакой твоей заслуги в том, что меня знают и ценят, нет, ведь когда ты представил меня старику Рибольди, единственное, что я от него получила, это шлепок по заду.

– Тебе удается все опошлить, – попробовал защищаться Лео.

– Я? Да я рисковала все потерять, отвесив пощечину твоему Рибольди. Если хочешь знать, меня в тот вечер выручил Армандо Дзани. Так что если уж подводить итоги, дорогой и уважаемый господин Ровелли, то лично тебе я ничем не обязана.

Лео не нашелся, что ответить.

– Господи! – взмолился он. – Неужели нельзя спорить так, чтобы не превращать спор в грызню?

– Это ты меня спрашиваешь? – растерялась Джулия. – Но ведь начал, как всегда, ты… – Она хотела было объяснить свою невыдержанность усталостью, но передумала. – Извини, – сказала она. – Поехали.

Джулия не сомневалась, что это была сцена ревности. Причем Лео и не думал ревновать ее к тем двум коллегам, которым она рассказывала про нефтепромышленника, он ревновал ее к славе, завидовал ее успеху.

– Конечно, я ревнивый, – согласился Лео.

– Это естественное чувство.

– Ты находишь?

Сейчас они говорили уже спокойно.

– Я тоже ревнивая, – призналась Джулия.

– Никогда бы не сказал.

– Еще какая ревнивая! Ты не представляешь, что со мной было, когда я замечала следы помады на воротничках твоих рубашек.

– Ты что, думаешь, я тебе изменяю?

– Если бы я так думала, ты бы провел остаток дней в травматологии. Но берегись, Лео. Если узнаю, что ты позволяешь себе любовные связи на стороне, это будет конец.

– Я люблю тебя, Джулия.

Этот противный эгоист знал, как сделать, чтобы его простили.

Кошка спрыгнула с подоконника и теперь, сладко мурлыча, терлась об их ноги.

– Тебе не кажется, что наша киска слишком много ест? – спросила Джулия. – Видишь, какая она толстая.

– Глупенькая! У твоей киски скоро будут котята. Ты что, не знала?

– Конечно, нет. Но где она нашла жениха?

– Исидора скромное существо. Она считает неприличным афишировать свои сердечные дела. Не то что мы.

– Я тоже умею быть скромной, – прошептала Джулия.

Они стояли обнявшись, и ей захотелось, чтобы Лео еще крепче прижал ее к себе и она могла вдыхать запах его кожи, губ, волос. Ее сердце забилось часто-часто, и она отдала себя во власть переполнявшей ее музыке. День, после еще одной ссоры, затмила сказочная ночь любви, и в эту прекрасную ночь Джулия забеременела во второй раз.

Глава 13

Время для Джулии словно остановилось. Никаких командировок, интервью, премьер и презентаций. Никаких бурных ссор с Лео и столь же бурных примирений. Никаких тяжелых сумок из супермаркета, тюков из прачечной, никакой воскресной уборки в их крошечной трехкомнатной мансарде. Тишина и покой, как в безлюдных альпийских лугах.

Джулия почти все время проводила в постели. День незаметно переходил в ночь, ночь – в день. Дитя, которое развивалось в ее чреве, не только принуждало к покою, оторвав от привычных занятий, но и помогало – может быть, впервые в жизни – сосредоточиться на себе, на своем внутреннем мире.

– Если ты хочешь, чтобы этот ребенок родился, избегай всего, что требует от тебя физических или душевных усилий, – наставлял ее гинеколог, который после угрозы выкидыша, случившейся на втором месяце беременности, стал ее главным советчиком. – И будь любезна ежедневно съедать яичницу из двух яиц.

– Я не люблю яичницу, – пыталась возражать Джулия.

– Это не имеет значения. Оставшиеся семь месяцев ты должна практически пролежать в кровати. Вствать можешь только, чтобы сходить в уборную и принять душ. – Гинеколог был категоричен. – Если ты действительно хочешь ребенка, живи сейчас его интересами.

– А почему мне его, собственно, не хотеть?

– Вот именно, почему? Знаешь, когда женщина очень хочет родить ребенка, не разумом хочет, а всем своим существом, она, как правило, его не теряет. Зародыш подает сигналы, заявляя о своем желании жить, и мозг эти сигналы принимает. Мать питает и оберегает зародившуюся в ней жизнь бессознательно, по той причине, что эмбрион и мозг действуют в согласии.

– Отдаваться на волю бессознательного – не в моем характере, но обещаю, мы найдем общий язык, я, во всяком случае, сделаю все, что от меня зависит. – И Джулия легла в постель.

Лео был выше всяких похвал. Он заботился, помогал, развлекал Джулию, а когда уезжал, его заменяла Кармен, оставшаяся с недавних пор одна в доме на улице Тьеполо.

– Я рада, что могу хоть чем-то тебе помочь, – уверяла она дочь. – Теперь, когда Витторио больше нет с нами, наш дом стал совсем пустым, он тяготит меня.

Витторио де Бласко ушел из жизни тихо, никому не доставив хлопот. Кармен старалась отвлекать его от грустных мыслей, но он ей однажды сказал: «Когда умираешь, ни о чем другом думать уже не можешь». Напыщенность, зависимость от условностей, дворянские амбиции и высокомерие – все ушло, и перед смертью учитель латинского языка обрел мудрость и душевный покой.

Кармен осталась одна, и лишь воспоминания далеких лет освещали слабым светом безысходный мрак ее существования.

Однажды Джулия заговорила с ней об Армандо Дзани.

– Ты не хотела бы его повидать? – спросила она мать.

– Ни за что! – с поспешной горячностью, даже с испугом воскликнула Кармен. – Если он иногда вспоминает меня, то молодой красивой женщиной. Я не хочу, чтобы он увидел, какой старой и измученной я стала.

– Измученной – да, но не старой, – возразила Джулия. – Тебе всего пятьдесят, ты еще очень интересная и привлекательная женщина.

В душе же она была согласна с матерью. Никогда нельзя возвращаться туда, где тебе было хорошо. Джулии вспомнились стихи, чьи? – она забыла:

Молоденькая дочь командира Филина, с которой партизан Гордон познакомился в Апеннинских горах, осталась в стране воспоминаний, и грубое вторжение в эту хрупкую деликатную область могло уничтожить это воспоминание.

– Он спрашивает тебя обо мне? – с надеждой спросила Кармен.

– Каждый раз, – и глазом не сморгнув, соврала Джулия.

Кармен закрыла лицо руками.

– Прошу тебя, – взволнованно сказала она, – никогда больше не будем о нем говорить.

Прошло время, когда мать была для дочери опорой и поддержкой. Теперь они поменялись ролями, и Кармен с нетерпением ждала отъезда Лео, чтобы примчаться в мансарду к дочери, с которой она чувствовала себя нужной и любимой. С Изабеллой и Бенни ей было трудно, в их буржуазных домах она была чужой, лишней.

– Мама! – обратилась к ней как-то Джулия. – Эта квартирка, конечно, очаровательная, но с ребенком в ней будет тесно. Что ты скажешь, если мы переедем к тебе, на улицу Тьеполо?

Джулия была уверена, что все от этого выиграют, а главное, мать не будет чувствовать себя такой одинокой и никому не нужной. К ее удивлению, у Кармен было другое мнение.

– Нет, – твердо сказала она, – свобода стоила мне дорого, и я не откажусь от нее даже из страха перед одиночеством. Дом на улице Тьеполо будет твоим, когда меня не станет. Можешь жить в нем, можешь продавать – твое дело.

– Надеюсь, мне не скоро придется заниматься этим вопросом.

– Неизвестно, – ответила Кармен таким тоном, что Джулии стало не по себе.

Пролежав в постели месяц, Джулия почувствовала, что терпение ее на исходе. Книги, телевизор, разговоры с Лео и Кармен, телефонные звонки коллегам и друзьям – все надоело, однако убежденность в том, что ребенок, которого она хотела, нуждается в ее покое, заставляла Джулию сдерживать раздражение и подчиняться дисциплине. Чтобы немного отвлечься, она стала кое-что записывать. Мысли легко и свободно воплощались в слова, она исписывала страницу за страницей.

Когда пошел седьмой месяц, роман был закончен. Первый роман в ее жизни. Лео прочел его за выходные дни и, возвращая Джулии, прибавил к рукописи серебряную вазу с розой и бутылку шампанского.

– Выпьем за рождение настоящего таланта! – сказал он со слезами радости на глазах.

– Издеваешься? – спросила Джулия.

– Ничуть. Надо отдать рукопись машинистке, в таком виде роман никто читать не будет, а потом предоставь мне заняться его изданием. Я знаю, кому надо показать твое детище. Надеюсь, ты мне доверяешь?

Через месяц ей позвонил сам издатель Рибольди.

– Я всегда говорил, что вы не только очаровательная киска, но и очаровательная ведьма, – со свойственным ему грубоватым юмором сказал Рибольди. – Мои сотрудники из отдела прозы говорят, что ваш роман – просто блеск. Молодчина. Хвалю. Когда сможете, приходите заключать договор. А потом мы это отпразднуем.

Глава 14

Лео привез ее к гинекологу на очередной осмотр.

– Можешь начать двигаться, – разрешил врач. – Малыш твой окреп.

– Двигаться как? – осторожно спросила Джулия.

– Кататься на горных лыжах и скакать на лошади не стоит, – улыбнулся врач, – бегать тоже нельзя. Ходи на прогулки, съезди к кому-нибудь в гости.

– Тогда пригласи меня на ужин, – обратилась она к Лео, – в какой-нибудь загородный ресторан. Можно? – Вопрос уже относился к гинекологу.

– Можно, только осторожно.

– Я сто лет нигде не была! – словно оправдываясь, сказала Джулия.

– Ты ничего не потеряла, – ответил доктор.

Когда они сели в машину, Лео поехал не к дому.

– Мы сразу поедем в ресторан? – удивилась Джулия.

– Нет, сначала заедем в одно место.

– В какое?

– Сюрприз.

Лео остановил машину у огромного вычурного здания, фасад которого украшали кариатиды с мощными телами. Джулия невольно сравнила свою раздавшуюся фигуру с большим животом и налившимися грудями со скульптурами времен модерна и улыбнулась: поставь ее рядом – не отличишь.

Вестибюль сверкал красотой: изящная, узорная металлическая решетчатая дверца лифта, начищенная медь ручек, старое потемневшее дерево, диван, обитый темной кожей. У Джулии перехватило дыхание от всего этого великолепия. Малышу, видно, тоже понравилось – он активно зашевелился у нее в животе.

Они поднялись на лифте на третий этаж и очутились в коридоре с мраморными полами и двумя дверями, одна напротив другой. На правой двери Джулия увидела латунную дощечку с надписью: «Де Бласко-Ровелли».

– Это наша новая квартира, дорогая, – наслаждаясь удивлением Джулии, торжественно сказал Лео. – Звони!

Джулия нажала на кнопку звонка, и за дверью раздалось: «дин-дон». Дверь открыла незнакомая девушка. Она была крепкого сложения, ростом с Джулию и примерно одних с ней лет.

– Здравствуйте, синьора, – первой поздоровалась девушка, – меня зовут Амбра. Синьора Кармен попросила меня стать вашей помощницей, и вот я здесь.

Джулия была потрясена. «Какой же Лео молодец, – подумала она. – Все время, что она лежала в постели, он думал о ней и о ребенке, искал жилье для них и нашел самое лучшее, что можно было найти!» Даже отсюда, из передней, было видно, какая квартира просторная, светлая, с высокими потолками.

Она бросилась на шею мужу.

– Теперь я знаю, почему так люблю тебя, – воскликнула она, чувствуя себя в эту минуту самой счастливой на свете.

– Синьора Кармен тоже к этому руку приложила, вы не думайте, – заявила Амбра, наблюдавшая за Джулией и Лео. – Она даже уговорила меня бросить работу и заняться новым для меня делом – ведь я никогда не служила в домах.

– А чем вы занимались? – спросила Джулия.

– Уборщицей работала, – ответила девушка. – Меня устраивало, что времени свободного много, и можно успевать политикой заниматься. В нашем партийном отделе дел полно, я, чтобы вы знали, коммунистка.

– Значит, в любой момент в моем доме может произойти революционный переворот? – с напускным ужасом спросил Лео.

– Кроме того, я феминистка, чтобы вы тоже знали, но к работе это не имеет отношения. Я читала некоторые ваши статьи, синьора, вы тоже пишете как феминистка, думаю, мы поладим.

– Давай сразу на «ты», – предложила Джулия.

– С удовольствием, – обрадовалась Амбра. – Ты будешь довольна мной. – И с этой минуты она стала считать себя ответственной за Джулию и ее будущего ребенка.

Джулия, когда пришел срок, родила мальчика, которого решила назвать Джорджо в память о дедушке Убальдо: ведь он когда-то мечтал о сыне, потому и Джулию звал Джорджо. После родов ее охватила необъяснимая грусть, она плакала, сама не понимая, почему. Гинеколог объяснил это чисто физиологическими моментами, но, возможно, Джулия нервничала из-за отсутствия Лео.

Первой ее навестить пришла Кармен, за ней Амбра, потом приходили коллеги с огромными букетами цветов и множеством игрушек. Лео появился лишь под вечер и был как на иголках.

– Ты видел мальчика? – первым делом спросила Джулия.

– Конечно! Он просто чудесный. – В голосе у новоявленного папаши не было особого энтузиазма.

– Мне скоро его принесут кормить, – с гордостью сообщила Джулия. Ей хотелось чувствовать себя любимой, хотелось слышать ласковые слова и найти поддержку во взгляде Лео. Однако муж выглядел рассеянным и явно торопился улизнуть.

– Не буду тебе мешать, раз ты должна кормить, – ухватившись за удобный предлог, сказал он. – У меня полно дел. Ты, я вижу, тут в полном порядке. Спокойной ночи. – И он, чмокнув ее в щеку, до неприличия поспешно ретировался.

Джулия не понимала, что произошло. Пока она была беременна, Лео вел себя безупречно. Он во всем помогал ей, окружил вниманием и заботой. Теперь, когда ребенок, которого они оба ждали, появился на свет, он куда-то спешит.

В воскресенье гинеколог пришел сказать ей, что она может ехать домой. Для Джулии это оказалось неожиданностью. Она позвонила домой, но там никто не ответил. Амбра ушла к отцу или по своим партийным делам, у нее был выходной. Лео не оказалось и в редакции, сказали, что он придет после обеда. Матери тоже не было – возможно, она поехала проведать других внуков к Изабелле или Бенни.

Джулия не хотела оставаться в больнице до следующего дня. В конце концов, что тут такого? Она доберется с малышом на такси. Пришел детский врач. Он принес Джорджо, дал молодой матери практические советы, рецепты на детское питание, молочную смесь и консервированную воду на первое время и сказал, когда надо ему показаться.

Джулия собрала вещи, попросила вызвать такси и отправилась домой с новорожденным сыном. Войдя в квартиру, она положила кричащего Джорджо на диван, открыла окна в гостиной и направилась в спальню.

Кровать была в страшном беспорядке, и на смятых простынях Джулия увидела крошечные женские трусики черного цвета. Под резинкой красными нитками было вышито: «love me», что свидетельствовало о вульгарном вкусе их обладательницы.

Глава 15

Джулия вышла из спальни, брезгливо держа двумя пальцами вещественное доказательство мерзкого греха. Джорджо, лежа на диване в гостиной, молчал. Взяв конверт, Джулия опустила в него трусики, потом записку, в которой она написала: «Это я нашла в моей постели. Прошу тебя не возвращаться. Если вернешься, убью».

Поставив на конверте фамилию Лео, она добавила «лично», после чего вызвала такси и, заплатив шоферу, попросила его доставить конверт в редакцию.

Джорджо заворочался на диване. Джулию охватило отчаяние. Могла ли она предположить, что, вернувшись домой с ребенком, окажется в таком положении! Сынишка заплакал: он наверняка был мокрый и хотел есть. Его беспомощность и полнейшая зависимость от нее придали ей мужества. Поборов отчаяние, Джулия припомнила советы детского врача и начала действовать.

Сначала она завернула Джорджо в сухое, развела молочную смесь, налила в бутылочку, остудила, накормила. Малыш снова уснул. Взяв его на руки, Джулия готова была разреветься, такой несчастной чувствовала она себя в эту минуту, но крошечное существо нуждалось в ее заботе, и она взяла себя в руки.

В доме ничего не было готово к их возвращению из клиники. Из суеверия Джулия не стала заниматься приданым для новорожденного, Лео же ни о чем не позаботился. Составив два кресла, Джулия положила малыша на эту импровизированную кровать и вытерла пот со лба. Она еще чувствовала себя очень слабой, ей хотелось отдохнуть, но лечь на кровать, где Лео занимался любовью с какой-то потаскушкой, пока она корчилась в родовых муках, – ни за что!

Она прилегла на диван и уснула.

Резкий телефонный звонок разбудил ее и Джорджо. Чертыхаясь, она сняла трубку.

Оказалось, что звонит Бенни.

– Я не могу сейчас с тобой разговаривать, – без церемоний сказала она. – Мой сын плачет, я должна им заняться.

– Я хочу заехать, – сообщил брат.

– Когда? – У Джулии его намерение не вызвало особой радости.

– Прямо сейчас.

Через несколько минут Бенни уже входил в гостиную.

– Могу я взглянуть на своего племянника? – с напускной веселостью спросил он и вручил Джулии букет цветов и пакетик из «Фараоне», в котором лежал тонкий золотой браслет для Джорджо – его имя было выгравировано на пластинке. – Твой племянник только что заснул, так что тебе придется довольствоваться лишь моим обществом. Если эта мрачная перспектива тебя не пугает, располагайся. – И Джулия жестом указала на диван.

В гостиной царил беспорядок, всюду были раскиданы вещи. Джулия посмотрела на брата и впервые заметила, как он похож на отца, но брат был тверже, сильнее и хитрее.

– Лео сознает, что поступил нехорошо, – сказал Бенни. Зная сестру, он решил говорить с ней без обиняков.

– Он что, нанял тебя в адвокаты?

– Я твой брат, – ханжеским тоном произнес он. Можно подумать, что им сейчас руководила забота о сестре.

В последнее время отношения между ним и Лео снова наладились – во всяком случае, внешне, – поэтому, влипнув в неприятную историю, Лео решил прибегнуть к посредничеству старого приятеля, чтобы помириться с Джулией.

– Очень красивый браслет, – переменила тему Джулия. – Большое спасибо. Наверное, Сильвана выбирала?

– Я говорю с тобой о твоем муже, – с патетикой в голосе сказал Бенни.

– Слышу, не глухая, но я не хочу о нем говорить. Посмотри по сторонам, здесь как в цыганском таборе! Я одна с ребенком, без помощи, без поддержки. А спальня? Я не могу в нее войти после того, что там происходило, пока я лежала в клинике! – В волнении она поднялась с места и, взяв коробочку с браслетом, положила ее на стеллаж.

– Лео просит у тебя прощения, – тихо сказал Бенни. – Даю тебе честное слово, он чувствует себя очень и очень виноватым.

– Его высочество направляет посла с дарами! Цветы и золотой браслет должны меня задобрить, так надо понимать? – с горьким смехом воскликнула Джулия. – А где он сам, этот жалкий трус, почему не пришел?

– Он говорит, что ты убьешь его.

– Ну конечно, Джулия ведь на все способна! – Не в силах больше сдерживаться, она разрыдалась и, шмыгая носом, как маленькая, продолжала прерывающимся голосом: – Сначала он изменяет мне, а потом просит прощения, хорош, ничего не скажешь. И ты не лучше! Мне даже некуда положить ребенка, ничего не готово, а ты сейчас начнешь читать мне проповедь. Когда-то в интересах семьи я не должна была соединять с ним жизнь, потому что он был женат, теперь, видимо, тоже в интересах семьи, я не могу послать его ко всем чертям за его подлость.

Джорджо заплакал, и Джулия замолчала. Пока она успокаивала его, Бенни, решив хоть чем-то помочь, отправился с рецептами в аптеку. Хлопоча вокруг малыша, Джулия думала о том, как Бенни изменился к ней в последнее время. От прежнего высокомерия и следа не осталось. Пытается сохранить ее семью, успокаивает. Из самоуверенного старшего брата превратился в доброго друга…

Когда брат вернулся из аптеки с подгузниками, бутылочками, сосками, детским мылом и пластиковой ванночкой, Джорджо уже лежал чистый и накормленный. Видя, что сестра успокоилась, Бенни вернулся к разговору.

– Лео – отец твоего ребенка, – мягко напомнил он.

– И это дает ему право вытирать об меня ноги? – не повышая голоса, ответила Джулия. – Это не аргумент, господин адвокат. Или случай настолько безнадежный, что вам ради вашего клиента остается лишь слезно молить суд о снисхождении?

– Он совершил ошибку и просит прощения, – продолжал настаивать Бенни. – Он просит разрешения вернуться.

– Зачем? Чтобы отнести в прачечную злополучное постельное белье? – снова взорвалась Джулия. – Прости, Бенни, я не хочу показаться высокопарной, но есть вещи, к которым я отношусь серьезно. Простить предательство я не могу. Пока я рожала, он развлекался в нашей спальне, пока я корчилась в муках, производя на свет нашего сына, он занимался любовью. Да что вы, мужчины, понимаете в этом? Боль, страх и вместе с тем счастье, которое испытывает женщина, рожая ребенка, словами не передать, хотя поэты и писатели-мужчины обожают разглагольствовать на эту тему.

– Лео было очень тяжело после того, как ты родила Джорджо, – заступился за друга Бенни.

– Что-что? Повтори, пожалуйста! – Джулия не знала, смеяться ей или плакать. – Лео было очень тяжело? Это уж слишком!

– Нет, не слишком, – Бенни был очень терпелив. – Отцовство – тоже нелегкая ноша, уверяю тебя. Ты была поглощена сыном и о нем совершенно забыла. Лео не привык к этому. Ты ведь знаешь, он эгоист и привык быть в центре внимания. Его пугала мысль о том, что с появлением в доме ребенка он превратится в третьего лишнего, вот и постарался доказать самому себе, что свободен в своих поступках, и привел в дом эту, как сказать… короче говоря, можно расценить его поступок как акт отчаяния, как попытку доказать тебе и себе, что он тоже существует.

– Ты случайно не учишься заочно психоанализу?

– Просто я взываю к твоему здравому смыслу.

– Кофе хочешь? – Джулия неожиданно успокоилась.

– С удовольствием, – Бенни облегченно вздохнул и добавил уже с улыбкой: – Ты же знаешь Лео, он самый настоящий ребенок.

Они сели в кухне и, пока Джорджо спал, выпили кофе. Джулия закурила после многомесячного перерыва, но сигарета вызвала у нее отвращение, и она после первой же затяжки потушила ее в пепельнице.

– Хоть одна радость, – заметила она, – курить брошу.

– Он виноват, никто с этим не спорит, – продолжал заступаться за друга Бенни, – но нельзя приговорить его к наказанию, не дав шанса исправиться. Ты же знаешь, как он тебя любит.

– Я тоже его люблю, сукина сына, – призналась Джулия, вспомнив, сколько счастья подарил ей этот обаятельный обманщик. – Так и быть, пусть возвращается.

Она действительно любила его, любила, несмотря на его эгоизм, на его капризный, обидчивый характер, потому что знала, что у него нежная и чистая душа. Кроме того, он был ее мужем, отцом ее сына, ради нее он бросил жену, дом, привычную жизнь. Джулия бессознательно убеждала себя, вспоминая моменты, когда им было хорошо вместе, когда он помогал ей, проявляя лучшие свойства своей души.

– Пусть возвращается, – повторила она, словно уговаривала самое себя, – но не сразу, мне нужно время, чтобы пережить этот удар.

– Сколько времени? – спросил Бенни, который, честно говоря, не надеялся на благополучный исход.

– Не меньше недели, – решила Джулия.

Лео дал о себе знать в тот же день: грузчики принесли новую кровать и забрали старую. О сыне он тоже позаботился: Джорджо получил удобную кроватку. В течение недели ежедневно приходил посыльный с букетом цветов. Ровно через семь дней Лео вернулся.

Когда Джулия открыла ему дверь, она увидела на пороге удивительно красивого мужчину, который смотрел на нее влюбленно, восхищенно, виновато. В руке он держал книгу. На обложке была нарисована женская фигура и крупными буквами было написано: «Джулия де Бласко. «Мой ребенок».

Джулия внимательно посмотрела на мужа, потом на книгу, после чего они обнялись.

Глава 16

– Это сигнальный экземпляр, – объяснил Лео. – Я выпросил его у директора типографии. Тираж начнут переплетать только завтра.

Джулия взяла у него из рук книгу.

– Входи, – сказала она.

– Я не видел тебя целую вечность, – пробормотал Лео, обнимая и целуя Джулию в губы. – «Мед и молоко под языком твоим, и благоухание одежды твоей подобно благоуханию Ливана», – процитировал он библейскую «Песнь Песней».

– Моя одежда благоухает детской присыпкой, – пошутила Джулия.

– Я соскучился.

– Мы расставались и на больший срок.

– Но не так. Я видел тебя каждый вечер, – признался Лео, чем очень удивил Джулию. – Часами стоя у окна, я наблюдал, как ты ходишь по комнатам, ждал, когда ты погасишь свет и закроешь ставни. – И он показал ей на гостиницу «Диана», расположенную напротив.

– Ты там жил? – Джулия широко открыла глаза.

– Прожил самую длинную, прямо-таки нескончаемую неделю моей жизни, – сказал Лео и вздохнул с поистине вертеровской печалью.

– Ты хочешь заставить меня почувствовать угрызения совести? – с напускным недовольством спросила Джулия. – Нечего валить с больной головы на здоровую!

– Я люблю тебя, Джулия, и этого маленького нахала люблю, который отобрал у меня часть твоей любви. Где он? Я хочу увидеть своего сына.

– Пойдем, покажу.

Джулия ввела его в спальню, где рядом с большой кроватью стояла маленькая, в которой мирно спал Джорджо.

В тот вечер Амбра осталась с малышом, а Джулия с Лео отправились в ресторан ужинать. Для Джулии это был перый выход после рождения Джорджо. Она чувствовала себя свободной, как птица, и счастливой рядом с Лео, красивым и необыкновенно привлекательным, обладавшим даром влюблять в себя всех женщин с первого взгляда.

Метрдотель усадил их за столик.

– Специалисты считают, что твой роман будет иметь успех, – сказал Лео.

– Да чего стоят их прогнозы? – словно боясь сглазить, горячо принялась рассуждать Джулия. – Вспомни «Леопарда» и «Историю любви». Критики просто камнями забросали эти романы, а в результате – ошиблись. И наоборот, тех, кого они превозносят, забывают на следующий день после выхода книги.

– Тем не менее Рибольди посоветовал сделать твоему роману мощную рекламу. Ты сама знаешь, совет старика все воспринимают как приказ. О Рибольди можно говорить все, что угодно, но нельзя не признать, что нюх у него фантастический.

– А сам-то ты что думаешь? – стараясь не впадать в эйфорию, спросила Джулия.

– Я думаю, что ты написала блестящий роман, но следующий будет еще лучше.

– Честно?

– Я убежден, у тебя все впереди.

– И что ты мне советуешь?

– Сменить профессию.

– Чем же мне теперь прикажешь заниматься, конным спортом?

– Ты должна следовать своему призванию. Писать книги. Ведь именно этим ты всегда хотела заниматься, а не журналистикой, к которой я принудил тебя. Хотя, согласись, журналистка ты была великолепная.

– Ты мне льстишь, – Джулия залилась краской.

– Это правда, Джулия, – уверенно сказал Лео. – Сама о том не подозревая, ты написала очень талантливый роман, так продолжай, не зарывай свой талант в землю.

– Лео, что бы я делала без тебя? – растроганно спросила она и нежно сжала его руку.

Подошел официант и поставил перед каждым из них тарелку с филе под грибным соусом и лесную землянику. Его движения были предупредительны, поза вежлива, слова деликатны и тихи. Изысканность этого модного ресторана вызвала у Джулии в памяти ужины в моденской остерии на виа Скарпа. Остерия называлась «У берсальера», и тот незабываемый вечер был посвящен украденной дедушкиными друзьями утке, из которой хозяйка, прозванная за крутой нрав Наполеоном, приготовила отличное блюдо. Она размашисто накладывала на тарелки щедрые порции, разбрызгивая подливку, чем очень смешила честную компанию. Ламбруско текло рекой, все смеялись и шутили, и маленькая Джулия ела и смеялась вместе со всеми. Потом кто-то заиграл на губной гармошке, наступила тишина, и дедушка запел своим чистым, теплым, взволнованным голосом:

Воспоминания нахлынули на Джулию. Реальность, мечты, дедушкины байки смешались в ее голове, рождая фантастические истории про благородных синьоров и отважных разбойников, про рыцарей и убийц, про гордых дам и продажных женщин.

– Ты почему не ешь, радость моя? – заботливо склонился к ней Лео, возвращая ее на землю.

– Я задумалась, – ответила Джулия.

– О чем? О будущем?

– Нет, о прошлом. Я вспомнила дедушку. Мы познакомились с тобой в день его смерти, помнишь? – И она начала рассказывать об Убальдо Милковиче, одновременно нащупывая нить нового романа.

– Привет! Как жизнь? – раздался рядом манерный женский голосок, и Джулия, подняв глаза, увидела молодую блондинку с привлекательными формами, легкую и воздушную, как пушинка.

Лео встал и поцеловал протянутую ему руку.

– Вы не знакомы? – спросил он обеих. – Марта Корсини, моя жена, – представил он женщин друг другу.

Джулия улыбнулась натянутой улыбкой, досадуя, что эта особа в розовых одеждах прервала ее рассказ. Марта, напротив, так обрадовалась, что искренность ее чувств можно было поставить под сомнение.

– Знаменитая Джулия де Бласко! – с восторгом сказала она. – Я ваша горячая поклонница. – И, обратившись к Лео, добавила: – Сколько времени мы не виделись?

– Ровно столько, сколько прошло с нашей последней встречи, – со смехом ответил Лео.

– Не буду вам мешать, – проворковала Марта Корсини и удалилась.

– Кто это? – тихо спросила Джулия, провожая глазами небесное создание, в котором она почувствовала что-то вульгарное.

– Жена Корсини, известного хирурга, да ты наверняка о нем слышала.

Джулия на минутку задумалась.

– Никогда не слышала, – ответила она не очень уверенно. – К счастью, я здорова и в медицинской среде никого не знаю, но ты, кажется, неплохо ее знаешь?

– Да, я ее знаю, – коротко ответил Лео.

– По-моему, она очень противная.

Глава 17

Роман имел большой успех. Когда у Джулии выдавался свободный часок, она бежала в центральные книжные магазины, чтобы посмотреть, кто покупает ее книгу. Уверенная, что читатели не знают ее в лицо, она стояла у прилавка с бестселлерами, среди которых был выставлен ее роман, и с замиранием сердца наблюдала за покупателями. Это было захватывающее времяпрепровождение, но Джулия не имела возможности посвящать ему целые дни: у нее был дом, муж, ребенок, работа в еженедельнике, правда, теперь на полставки, и новые герои, которых она вела по лабиринту своих фантазий к неведомому ей самой финалу.

Прошел год, наступило лето, и педиатр посоветовал отвезти Джорджо на море.

– Ты поедешь с нами? – спросила Джулия мужа.

– Я буду приезжать, когда смогу, – ответил ей Лео.

Они сняли домик в Милано Мариттима. Он стоял среди пиний в двух шагах от пляжа. С Джулией должна была ехать Амбра, но в последнюю минуту обстоятельства изменились: из-за внезапной болезни отца ей пришлось остаться. Кармен, хотя и неохотно, согласилась выручить дочь – ведь той надо было закончить второй роман.

– Честно говоря, – призналась Кармен, – мне никого не хочется видеть.

Она все больше уходила в себя, но Джулия надеялась, что общение с внуком вернет ей интерес к жизни.

Джулия сидела в саду и, отрываясь время от времени от своей рукописи, видела мать и Джорджо, сидящих на пляже под полосатым тентом. Кошка Исидора, беременная, несмотря на свой почтенный семилетний возраст, дремала на травке.

Лео, проведя с ними выходные, несколько часов назад уехал в Рим, чтобы лететь оттуда в Южную Африку с ответственным заданием.

Косые лучи заходящего солнца пронизывали рощу, воздух был напоен хвоей и морем, и Джулия, сделав глубокий вздох, почувствовала, как на нее накатывается волна счастья. Предвечернее освещение, тишина моря, волнующие запахи, рукопись романа на маленьком столике, которую нежно шевелит ветерок, прошлое и будущее, любовь к Лео и две трогательные фигуры на почти опустевшем пляже – бабушка и внук. «Никогда еще мне не было так хорошо!» – подумала Джулия и закрыла глаза от переполнявших ее чувств.

Зазвонил телефон, и она пошла в дом. Прежде, чем улететь в Южную Африку, Лео позвонил, чтобы попрощаться.

– Береги себя, – попросил он Джулию.

– Ты тоже. Обещай, что не будешь работать целыми сутками.

– Обещаю. Жди меня через неделю.

– Я люблю тебя, – сказала Джулия.

– Я тебя тоже, – ответил Лео, и Джулия услышала, как там, на аэродроме, объявили его рейс.

Положив трубку, она вернулась в сад. У нее еще был целый час для работы. Машинально она бросила взгляд туда, где сидела Кармен с Джорджо, но не увидела их. Она обвела глазами всю полосу пляжа в обе стороны – бабушку с внуком точно ветром сдуло.

Не помня себя от страха, она побежала к морю. Купающихся в этот час было немного, в основном соседи, знавшие Джулию. Сбросив с ног шлепанцы, она бежала по пляжу и задавала всем один и тот же вопрос:

– Простите, вы не видели маму с Джорджо?

– Синьора Джулия! – окликнула ее какая-то женщина. – Не волнуйтесь вы так, вон ваш мальчик. Вы, наверное, Бог знает, что подумали, все мы, матери, такие… – Женщина явно хотела поговорить, но Джулия даже не остановилась возле нее и, лишь взглянув в указанном направлении, бросилась туда.

Джорджо сидел под навесом и мирно играл с девочкой своего возраста.

– Здравствуйте, синьора, – радостно поздоровалась с ней мать девочки.

– Почему Джорджо один? Где моя мама? – вместо приветствия спросила ее Джулия.

– Она попросила меня приглядеть за вашим сыном, а сама пошла поплавать. Не беспокойтесь, сейчас она вернется.

– Этого не может быть! – воскликнула Джулия.

Женщина удивленно посмотрела на нее.

– Почему же? Разве она не может искупаться?

– Моя мать ни разу в жизни не купалась в море, – с ужасом в глазах ответила ей Джулия. – Она не умеет плавать.

Схватив Джорджо, она бросилась с ним к воде, а мать девочки, с трудом за ней поспевая, все повторяла:

– Как же так? Она сказала: «Присмотрите за малышом, пожалуйста, я хочу немного поплавать».

Кармен нигде не было видно, и Джулия в отчаянии бросилась к спасателям. Избороздив на моторке зону купания, они вернулись ни с чем. Произнося в громкоговоритель ее имя, они обошли пляж, но и на суше Кармен не обнаружили. За каких-то пятнадцать минут человек бесследно исчез с полупустого пляжа – это было похоже на наваждение.

У Джулии мелькнула безумная мысль, что мать вернулась домой. Отдавая себе отчет в том, что такого не может быть, она тем не менее вернулась и осмотрела все комнаты. Дом был пуст.

Когда появились карабинеры, Джулия уже была уверена, что матери в живых нет. Она вошла в море, освещенное заходящими лучами солнца, чтобы встретить свою смерть. Тело ее нашли через два дня.

Мать ушла из жизни молча, ничего не сказав ей, ничего не объяснив. Почему она так поступила? Хотела ли она отомстить за свою неудавшуюся жизнь или просто устала от одиночества? Эти вопросы Джулия задавала себе все снова и снова. Плача от горя, она вглядывалась в туманное прошлое, как вглядываются в старую выцветшую фотографию, пытаясь отыскать там ответ на свои вопросы. Но что она знала о матери? Что вообще знают дети о своих родителях?

Припоминая какие-то мелкие эпизоды, фразы, отдельные слова, Джулия пыталась понять, когда мать окончательно рассталась с надеждой, когда впала в это состояние полнейшего равнодушия ко всему, что ее окружало. Конечно, это случилось не вчера, но Джулия, хоть и замечала подавленное состояние матери, пыталась каждый раз объяснить его простыми, житейскими причинами. Лео, Джорджо, работа до краев наполняли ее жизнь, и когда она со страхом думала о материнском одиночестве, то невольно отгоняла от себя эти мысли. Да, теперь она поняла: ее любимая замечательная мама смертельно устала. Она была сломлена, сломлена окончательно. Единственным выходом, который она видела, – было самоубийство, потому что оно открывало дверь в неведомый тайный мир, который мог оказаться миром освобождения от непосильного груза жизни.

Глава 18

Кармен ушла неожиданно для всех. Она решила закрыть книгу своей жизни, и море приняло ее и одарило смертью.

– Почему она это сделала? – спросил Бенни.

– Не знаю, – опустив глаза, ответила Джулия.

– Она казалась всегда такой спокойной, сдержанной, – заметила Изабелла, которая, кажется, впервые в жизни испытала боль утраты.

– Она очень устала, – сказала Джулия. – Воспоминания стали для нее непосильным грузом.

– Какие воспоминания? – удивилась Изабелла.

– Ее воспоминания, – ответила Джулия.

– Она не имела права этого делать! – заявил Бенни, в котором снова проснулся моралист.

– Да какое право ты имеешь судить! Что ты знаешь о ее воспоминаниях, ее усталости? Разве нам понять, что происходило у нее в душе? – воскликнула Джулия, и у нее на глаза навернулись слезы.

Брат с сестрой ничего не знали о матери, она единственная была посвящена в тайну короткой любви, которая всю жизнь терзала сердце Кармен. Может быть, ее путь к смерти начался там, в Апеннинах, холодным зимним днем, когда она навсегда уезжала на велосипеде от своей единственной любви и сердце ее разрывалось от горя?

– Но она ведь была не одна, – продолжала недоумевать Изабелла, – рядом находились ты, Джорджо.

Джорджо, сидя на руках у Джулии, радостно всем улыбался, а потом, бормоча что-то понятное только ему, занялся ее золотой цепочкой.

Они приехали в Модену, чтобы похоронить мать в родной земле, так она хотела. В ее сумочке они нашли наспех нацарапанное завещание: «Дом на улице Тьеполо оставляю Джулии. Остальное делите как хотите. Прошу уважить мою волю».

– А твой муж где? – спросил Бенни.

– В Кейптауне.

– Ты не сообщила ему?

– Зачем? Это все равно ничего бы не изменило.

– Ты сейчас куда? – спросила Изабелла. – Вернешься на море?

К удивлению Джулии, она не выразила никакого неудовольствия по поводу распоряжений матери.

– Пожалуй, вернусь с вами в Милан. Нам оставалось пробыть там всего три дня.

Изабелла села в машину Джулии, чтобы присматривать за Джорджо. Много лет они уже не были вдвоем.

– Мне неловко, что мама так решила насчет дома, – сказала Джулия.

– Оставь. Раз мама решила, пусть так и будет. Мы с Бенни уже все обсудили, тебе не о чем беспокоиться.

– Возможно, через некоторое время я решусь туда перебраться, – сказала Джулия, – пока же мне и думать об этом страшно.

В Милан они приехали уже затемно. У дома Джулии Изабелла пересела в машину мужа, который ехал за ними следом, а Джулия, взяв на руки крепко спящего сына, вошла в подъезд. Поднимаясь в лифте, она вспомнила, как сравнительно недавно входила в него впервые. Тогда она была беременна, писала свой первый роман, а Лео с матерью подыскали эту квартиру. Благодарность к матери наполнила ее глаза слезами, и одновременно она с нежностью подумала о муже. Конечно, он избалованный эгоист, но есть в нем что-то очень чистое, почти детское, и потом он искренне любит ее. Что бы она без него делала?

Выйдя из лифта, Джулия подошла к двери, вынула из сумочки ключ и вставила его в замочную скважину. Дверь открылась с первого оборота, хотя она точно помнила, что перед отъездом закрыла ее на два. Первой мыслью было: в квартире воры! Она инстинктивно прижала к груди Джорджо и уже хотела убежать, но что-то остановило ее. Переступив через порог, она бесшумно прикрыла дверь и замерла.

Из слабо освещенной гостиной доносилась мягкая музыка. Несколько пар танцевали. Джулия узнала коллегу Лео и его подругу Люси, остальные были ей незнакомы. Что делают эти люди в ее квартире? Кто их впустил? Ничего не понимая, она направилась к спальне. Открыла дверь и зажгла свет. На нее уставились Лео и та самая блондинка, которую она видела в ресторане. Оба с одинаково глупыми испуганными лицами.

Глава 19

Свет померк перед глазами Джулии, земля ушла из-под ног, но из ее груди не вырвалось ни единого звука. В эту секунду все ее мысли были о маленьком Джорджо: только бы он не проснулся. Осторожно протянув руку к выключателю, она потушила свет, и дикая сцена исчезла, как приснившийся кошмар.

Бесшумно выйдя из спальни, Джулия прикрыла за собой дверь, не спеша вышла из квартиры и вызвала лифт. Положив Джорджо на заднее сиденье своей машины, она включила зажигание и отъехала от дома. Через пять минут она уже была на улице Тьеполо.

На этот раз Лео хватило ума не прибегать к посредничеству Бенни. Зная Джулию, он понял, что примирение уже невозможно, она его больше не простит. На глаза жены он не показывался.

Кто по-настоящему помог Джулии в трудную минуту, так это Амбра. Благодаря ее поддержке Джулия, хоть и с опозданием, сдала вторую книгу и сразу же приступила к третьей. За несколько месяцев они стали настоящими подругами.

– Ты пишешь все лучше и лучше, – сказал ей издатель, – еще немного, и станешь звездой первой величины.

– Мне приятно это слышать, но я не обольщаюсь. Хороших писателей и без меня достаточно.

Старик заботливо посмотрел на нее.

– У тебя усталый вид. Скажи, ты не слишком много работаешь?

– У меня нет выхода, – ответила Джулия. – Сюжет нельзя спрятать, как сокровище или капитал, его нужно разрабатывать. Иначе он безнадежно устареет. Когда у меня есть вдохновение, я пишу и не могу остановиться.

Работа стала для нее транквилизатором и допингом одновременно, Джорджо – единственным утешением. Романов она не заводила, если не считать одного, короткого, с фотографом. Когда они встретились с Лео в суде по поводу развода, он дал понять, что осуждает ее за эту связь. Мечтая вернуть ее, он готов был прибегнуть к любым аргументам. Потом он изменил тактику и принялся за ней ухаживать. Но Джулия порвала с ним окончательно. Теперь она знала, что Лео не может переродиться и всем его клятвам грош цена.

Постепенно страсти улеглись, и они стали добрыми друзьями. Что касается Джорджо, Лео был и оставался любящим отцом, в этом отношении Джулия не могла на него жаловаться.

– Ты можешь потребовать у него столько денег, сколько считаешь нужным, – сказал ей Бенни, который был ее адвокатом в бракоразводном процессе.

– Но я не хочу, чтобы он умер с голоду! – Джулии стало жаль бывшего мужа. – Ему и так приходится отдавать первой жене половину своих заработков, нельзя же забирать у него все.

– Первой жене он давно уже ничего не дает, – заверил ее Бенни.

– Скотина! – возмутилась Джулия. – Куда же он в таком случае тратит деньги?

– Ты меня об этом спрашиваешь?

– Раз так, возьмем с него максимум того, что можем взять. В конце концов, Джорджо не только мой, но и его сын. А о детях надо заботиться. – В эту секунду она была в ярости.

Когда они с Лео виделись, гнев ее улетучивался. Конечно, он не менялся, оставаясь все тем же эгоистом, обманщиком и ловеласом. Избалованный ребенок, любимец женщин, он не был способен хранить верность, отвечать за свои поступки, нести ответственность за семью, как другие мужчины. Но несмотря на свою неистребимую страсть к изменам, он любил и, возможно, любит ее до сих пор. Джулия чувствовала это сердцем.

В ее жизни снова появилась Заира. Она открыла дом моды в центре Милана, где разрабатывала модели одежды для прет-а-порте. Громкая аристократическая фамилия обеспечивала успех ее предприятию. Злые сплетники поговаривали о том, что дружба двух женщин не совсем естественна, но Джулия не обращала на эти сплетни никакого внимания. Уж кто-кто, а она-то знала, что питает к Заире лишь дружеские чувства.

На одном из показов мод своей подруги Джулия встретила как-то Марту Монтини – женщину, которую застала после похорон матери в своей постели. Марта была с мужем, и Джулия услышала, как кто-то назвал его по имени – Гермес.

Нежные, волнующие воспоминания далекой молодости, почти детства, нахлынули на нее, и она вспомнила красивого, похожего на греческого бога юношу, подарившего ей первый в жизни поцелуй. Теперь этот юноша стал знаменитым хирургом. Судя по всему, женитьба на дочери медицинского светила помогла ему сделать блестящую карьеру, но счастья не принесла. Брак с такой женщиной не может быть счастливым.

С того дня Джулия стала просматривать иллюстрированные журналы, чтобы узнать побольше о своей первой любви. Ей то и дело попадались его фотографии и заметки в разделах светской хроники, свидетельствовавшие о том, что хирург, который не мог не знать про неверность своей жены, всюду появлялся в ее обществе. Вглядываясь в лицо красивого мужчины, она искала в нем черты двадцатилетнего юноши, рубившего в холодный летний день сосну в ее саду. Искала и находила. Может, и он не забыл меня, думала она с надеждой, и ее охватывало волнение.

Время текло неумолимо, отмеряя недели, месяцы, годы, но когда они столкнулись лицом к лицу в Манхэттене на Пятой авеню, обоим показалось, что с их последней встречи не прошло и дня.

– Джулия! Джулия де Бласко! – радостно воскликнул он, подходя к ней. – Как твой насморк?

Она сделала над собой усилие, чтобы не запрыгать от счастья.

– Рада тебя видеть, – осторожно сказала она. – Ты по-прежнему приглядываешь за своими братьями и сестрами, как сторожевой пес?

– Нет, – ответил он с грустью. – Охранять стало некого. А ты все та же очаровательная девочка, сварившая для меня кофе в холодный июньский день несколько лет тому назад.

– Если быть точнее, – покраснев, сказала Джулия, – двадцать пять лет тому назад. Мне уже скоро сорок.

– Ты такая же красивая, как была, совсем не изменилась. Я все эти годы вспоминал тебя, Джулия.

– О Господи, – спохватилась она, – да что мы в самом деле остановились посреди улицы и оплакиваем молодость, как два старых ветерана!

– У тебя есть свободное время? – спросил он.

– У меня его нет, но мы с тобой сейчас куда-нибудь зайдем и немного посидим.

Они вошли в Трамп Тауэр, самый современный из нью-йоркских небоскребов, отделанный розовым мрамором и позолотой, спустились вниз и сели за столик бара. Зеленые деревья и журчание маленького водопада создавали иллюзию рая.

– Я тоже тебя вспоминала, – призналась Джулия.

– Правда? – Гермес посмотрел на нее с нежностью.

Джулия внутренне съежилась от этого взгляда. Она испугалась, что Гермес заметит ее морщины и седину в волосах, заметит, что ее фигура уже не такая изящная, что она уже не та юная девушка, а зрелая женщина. Страх показаться ему некрасивой залил алой краской ее щеки, и она удивительно похорошела.

– Я даже хотел позвонить тебе, – сказал Гермес.

– Мне? – удивилась Джулия. – Зачем?

– Я хотел позвонить писательнице Джулии де Бласко после того, как увидел ее по телевизору и прочел хвалебные рецензии на ее романы. Поздравляю.

– Мы бывали с тобой на одних приемах. Почему ты ни разу не подошел? – упрекнула его Джулия.

– А что бы я сказал? Здравствуйте, двадцать лет назад я вас поцеловал в саду на улице Тьеполо, давайте возобновим знакомство. – Гермес рассмеялся.

– Значит, ты не забыл.

– Это был самый холодный июнь в моей жизни.

– Ты помнишь все?

– Твои глаза, в которых остановилось время, стояли передо мной все эти годы, – тихо сказал он и погладил ее по щеке.

– Не думала встретить тебя здесь, – смутившись, пробормотала Джулия. – Ты приехал по делам?

– На конгресс. А ты?

– А я просто так.

– Ты одна?

– Если ты хочешь знать, замужем ли я, то нет. Восемь лет, как мы с мужем развелись.

Он улыбнулся.

– А я четыре года живу один. Мой брак с Мартой был неудачным. С ней жить невозможно.

– Я знаю, – вырвалось у нее.

– Ты с ней знакома? – удивился Гермес.

– Немного. – Джулия не решилась рассказать Гермесу, что именно Марта стала причиной их окончательного разрыва с Лео.

– Я читал все твои романы. Если в тебе есть хоть немного от твоих героинь, мне жаль, что я потерял такое сокровище.

– А если я признаюсь тебе, что мои героини – это я сама?

– Тогда я сейчас встану и убегу от тебя навсегда. Ты опаснее динамита.

Официантка подала им меню, и Гермес заказал для себя виски, а для Джулии грейпфрутовый сок.

– У тебя кто-нибудь есть? – спросила Джулия.

– Я один.

– А красивые женщины, в обществе которых ты появляешься на страницах журналов?

– Мне нравится кто-то из женщин время от времени, но это так, не имеет никакого значения. Расскажи лучше про себя.

– Мне нравится кто-то из мужчин время от времени, но это так, не имеет никакого значения.

Оба рассмеялись. Шутя, они сказали друг другу чистую правду.

– Если я решусь когда-нибудь связать свою жизнь с женщиной, я должен быть в ней уверен, – сказал Гермес.

– Все так говорят, хотя понимают, что ни о какой уверенности говорить невозможно. Любовь не дает гарантий. А знаешь, я много раз спрашивала себя, как сложилась бы моя жизнь, если бы ты был влюблен в меня так же, как я в тебя.

– Я был в тебя влюблен, – горячо воскликнул Гермес.

– Врешь, Гермес Корсини! – озорно глядя на него, сказала Джулия. – Это я была в тебя влюблена. Безнадежно влюблена. Ради любви я готова была на все, а ты скрылся и даже не сказал до свидания.

Гермес сжал руки Джулии.

– Я прошел под твоими окнами и простился с тобой. Это было в день похорон моей матери, когда я навсегда ушел из дома, – признался ей Гермес. – Я простился с тобой навсегда, потому что нас разделяла пропасть. А кроме того, тебе было всего пятнадцать лет.

– Ты даже не представляешь себе, сколько слез я выплакала, – сказала она.

– Может, мы еще сможем наверстать упущенное? – с надеждой спросил Гермес.

– Зачем нам возвращаться к прошлому? – возразила Джулия. – Его уже не изменишь. Но настоящее – в наших руках, и оставшуюся жизнь я хотела бы быть с тобой.

Сегодня

Глава 1

Внизу зазвонил телефон, и Джулия проснулась. Третий сигнал прервался на середине – кто-то, видимо, снял трубку. Первое, что вспомнилось ей после пробуждения, было зрелище счастливого примирения: Гермес и Марта в обнимку у постели Теодолинды. Эта картина преследовала ее и вчера, не давая заснуть, и среди ночи Джулия приняла снотворное, понимая, что ей необходима хоть короткая передышка. Голова была тяжелая, тело ломило, она чувствовала себя совершенно разбитой.

Ей снова пришлось пережить предательство любимого мужчины. И поделом. К сорока годам пора было кое-чему научиться, а не влюбляться, как восторженная девчонка.

Джулия встала и пошла в ванную, чтобы посмотреть на себя в зеркало. Освещенная ярким солнцем, проникавшим через широкое окно, она показалась себе еще вполне молодой и красивой. Чуть заспанное после большой дозы снотворного лицо было свежим и вполне привлекательным. Горячие слезы сами собой потекли из ее глаз, но это были легкие слезы.

Она сняла с себя рубашку и впервые посмотрела на больную грудь. Она не была обезображена операцией, может быть, чуть уменьшилась, да и то надо было очень приглядываться, чтобы это заметить. Осмелев, Джулия протянула руку, чтобы потрогать рубец, но пальцы непроизвольно сжались в кулак, боясь прикоснуться к едва заметной розовой полоске на гладкой коже. Неожиданно вспомнились слова Заиры: «Держись подальше от мужчин. Они тебе или грудь изуродуют, или жизнь». Неужели Заира права?

Джулия вернулась в спальню и, открыв шкаф, достала серую фланелевую юбку и белый свободный свитер. Одевшись, она сунула ноги в домашние туфли на белом меху и села к туалетному столику. Привычным, ставшим уже машинальным, жестом она открыла баночку с увлажняющим кремом, макнула в него пальцы и начала наносить на лицо, легко массируя кожу. Снова вернулись мысли о книге. Любовная история главных героев, так похожих на нее и Гермеса, еще не закончена, до точки, которую она уже поставила в конце собственного романа, в романе, который она сейчас писала, было еще далеко.

В холле на столике она увидела большой букет белых лилий. Вдыхая в себя их нежный запах, она подошла поближе и увидела записку:

«Зараза ты, Джулия, но у меня нет и не будет никого, кроме тебя.

Гермес».

Она не спеша спустилась по лестнице, открыла дверь в кухню и увидела Лео, который с аппетитом ел ломтик поджаренного хлеба с медом, запивая его кофе.

– Ты? – удивилась Джулия. – Что ты тут делаешь? – И перехватила его восхищенный взгляд.

– Какая ты красивая, Джулия, – не отвечая на ее вопрос, сказал Лео и, встав из-за стола, галантно поцеловал ей руку.

Джулия была так удивлена, что даже не ответила на его приветствие. Она села к столу, налила себе кофе и, разбавив его сливками, принялась пить.

– Нравится? – спросил Лео. – Я сам варил. Как в прежние времена.

Он был похож на ребенка, который очень хочет угодить. Впрочем, в нем всегда было что-то детское, и хоть к пятидесяти годам он пополнел и немного обрюзг, глаза и улыбка у него все те же. Чтобы не обидеть его, Джулия изобразила на лице восхищение.

– То-то же, моя непримиримая Джулия, – самодовольно сказал Лео. – На дворе холодно, но чудесно. Светит солнце, ветра нет, небо голубое. Амбра ушла в магазин. Наш сыночек в школе. Я сам его туда проводил. Что касается меня…

Джулия вспомнила последний звонок Лео. Это было первого января. Она тогда сразу подумала, что ему что-то от нее надо, и не ошиблась.

– Послушай, – сказала она, – если ты пришел из-за своей Коринны, то ты знаешь, где выход.

– Я пришел исключительно из-за тебя, моя неистовая Джулия. Если бы я писал о тебе статью, то озаглавил бы ее «Опасность – моя профессия». Правда, ты просто отчаянная, Джулия, ходишь над пропастью, как канатоходка. Знаешь, что твоя история с Корсини, которую ты так долго и тщательно скрывала, произвела эффект разорвавшейся бомбы?

– Значит, ты встал ни свет ни заря, чтобы прочитать мне мораль? – в тон ему ответила Джулия.

Лицо Лео стало серьезным.

– У тебя несносный характер, но я все равно тебя люблю.

Оба, Гермес и Лео, упрекают ее сегодня в дурном характере, и оба при этом признаются ей в любви.

– Я тебя хорошо изучила, Лео. Выкладывай, с чем пожаловал.

– Сначала я хочу сказать тебе спасибо за то, что ты любила меня когда-то и родила мне сына, – ответил Лео.

– Хватит трепаться, я ведь знаю, что у тебя была веская причина прийти сюда так рано.

Но Лео расчувствовался, кажется, не на шутку.

– В этом доме мы когда-то с тобой познакомились, – сентиментально глядя на Джулию, начал вспоминать он.

– Если ты еще раз посмеешь напомнить мне о моем преклонном возрасте, я вцеплюсь в тебя, как дикая кошка.

– Когда-то – не значит давно. Мне кажется, это было вчера.

– Так-то лучше. А теперь говори.

– Я желаю тебе счастья, Джулия! – искренним тоном сказал Лео, но Джулия знала цену искренности этого изменщика.

– И тебе того же, дорогой Лео! – с иронией ответила она.

– Зря ты так. – Голос Лео стал мягким. – Я могу помочь твоему другу выпутаться из переделки, в которую его втравила Марта Монтини. Его бывшая жена.

Джулия напряглась.

– Что тебе известно? – побледнев, спросила она.

– Да все, собственно говоря, – и рассказал о четырехлетней слежке, которую вело международное сыскное агентство, о фотографиях, появлявшихся в нужный момент в нужной газете. – А спланировала, отрежиссировала и профинансировала всю операцию, – выразительно посмотрев на Джулию, закончил Лео, – не кто иной, как Марта Монтини.

Джулия смотрела на бывшего мужа широко открытыми глазами.

– Как ты все это узнал? – немного придя в себя, спросила она.

– Случайно, – ответил Лео. – А впрочем, ты знаешь мою страсть к сплетням. Обожаю распутывать всякие интриги. На след меня навел один мой молодой коллега, его зовут Пьерджильдо Гранди. Он горит желанием расквитаться с Мартой за то, что она унизила его как мужчину.

– Я бы тоже не прочь с ней расквитаться, – со вздохом заметила Джулия.

– Но, в отличие от тебя, Гранди знает содержание предсмертной записки Джанни Макки.

– Как, бывший ассистент Гермеса покончил с собой?

– Да, а ты не знала? Он был любовником Марты и, прежде чем отправиться на тот свет, написал записку, в которой попросил прощения у Корсини. Очевидно, за свое лжесвидетельство. Эта предсмертная записка оказалась в руках Пьерджильдо Гранди, а он, в свою очередь, чувствуя ко мне расположение, передал ее мне, будучи не совсем трезвым.

– А сыскное агентство? Фотографии в журналах? Какая тут связь? – удивленно спросила Джулия.

– Признание Гранди подтолкнуло меня начать собственное расследование. Друзей у меня много, как ты знаешь, надеюсь, будет не трудно докопаться до правды. Если бы Гермес не был влюблен именно в тебя, думаю, Марта не заварила бы всю эту кашу, но ей не давала покоя мысль, что ты и ее бывший муж могут быть счастливы вместе.

– Уж кто-кто, а ты ее неплохо знаешь, разве не так? – звонким от негодования голосом спросила Джулия.

– Ты до сих пор ревнуешь? – улыбнулся в ответ Лео.

Джулия вспомнила эпизод тринадцатилетней давности и улыбнулась.

– Уже нет. У вас тогда был очень дурацкий вид. Не будем об этом, потому что, несмотря ни на что, ты настоящий друг, я знаю. Теперь, я надеюсь, Гермес будет полностью реабилитирован.

– Но я тебе еще кое-что не сказал, – продолжал Лео.

– Как, еще что-то? – испугалась Джулия.

– Да, причем самое важное. Ты потрясающая женщина, Джулия, ты самая храбрая, самая мужественная из всех, кого я знал.

– А знал ты многих, – засмеялась Джулия.

Лео не обратил внимания на ее колкость. В его глазах Джулия увидела искреннее беспокойство.

– Ты заболела и никому ничего не сказала. Почему, Джулия?

– Зачем говорить, когда и так все знали. Даже ты.

– Мне сказал об этом наш сын. Но почему ты не поделилась со мной, может быть, тебе было бы легче?

– Так уж я устроена, Лео, и потом, говори не говори, все равно уже ничего не изменится.

– Ты не права. Близкие могут помочь справиться с трудностями, как-то облегчить…

– Нет, Лео! – резко перебила его Джулия. Даже намека на свою болезнь она не хотела ни от кого слышать, это была ее болезнь, и боролась она с ней сама. – Никто не может ни помочь, ни облегчить. Ты все время один на один с этим врагом. Ты не знаешь, откуда он пришел, когда нанесет следующий удар.

Лео обнял ее, и она положила голову ему на плечо.

– Ты поправишься, – сказал он, гладя ее по волосам.

– Да, меня тоже в этом заверили.

– Прости меня, Джулия, – прошептал он, – я плохо о тебе заботился, когда мы были вместе, и вообще, я всегда вел себя как эгоист.

– Эгоистом ты был со всеми, не только со мной, – уточнила Джулия, – а со мной был просто свиньей. Но было ведь и хорошее! Благодаря тебе я стала тем, кем стала, такой, какая я есть. Ты помог мне найти себя, это ведь тоже немало!

– Я люблю тебя, Джулия, – шептал он, целуя ее в губы, – люблю по-прежнему.

Какие они были разные, Лео и Гермес! Когда Лео клялся в любви, он был абсолютно искренен, но уже через секунду мог напрочь забыть о своей клятве. Лео не умел хранить верность, предательство было свойством его натуры.

– Решил изменить Коринне со своей бывшей женой? – лукаво спросила Джулия, поднимая на Лео смеющиеся глаза.

– Доброе утро! – услышала она вдруг знакомый голос и вся сжалась, потому что на пороге кухни стоял Гермес.

– Тут неожиданно возвращается муж, а любовник прячется в шкаф, – решив выйти из положения с помощью древнего анекдота, произнес Лео и отошел от Джулии.

Справившись с секундным смущением, Джулия испытала чисто женское удовлетворение. «Вот и хорошо, – подумала она злорадно, – теперь мы квиты, пусть и он немного поревнует».

Глядя Гермесу прямо в глаза, она сказала как ни в чем ни бывало:

– Лео зашел как раз перед тобой и рассказывал мне очень любопытные вещи. Они и тебе могут быть интересны.

Глава 2

Благодаря вмешательству Аттилио Монтини, с одной стороны, и депутата Армандо Дзани, с другой, новый скандал удалось предотвратить, и к Марте вернулась прежняя уверенность. Словно одержимая бесом, она хотела во что бы то ни стало уничтожить своего бывшего мужа, но в результате молодой врач покончил жизнь самоубийством, ослепленный горем отец умершего мальчика обвинен в клевете, а ей грозит тюрьма сразу за несколько преступлений. Гермес, щадя дочь, решил замять дело, но в обмен потребовал от своей бывшей жены, чтобы она уехала.

– Я не отправлю тебя за решетку, – сказал он ей при их последней встрече, – но требую, чтобы ты уехала из Италии навсегда.

Марта решила отправиться в Бразилию. Там в Рио-де-Жанейро жил и работал известный специалист по пластической хирургии, с помощью которого ей удастся еще надолго продлить молодость. Еще у нее был там один знакомый психоаналитик, с которым они несколько лет назад отдыхали вместе на Лазурном берегу. Она тогда лишь милостиво принимала ухаживания молодого латиноамериканца, не давая ему ни малейшего шанса, но сейчас обстоятельства изменились к худшему, поэтому она позвонила ему и убедилась, что он ждет ее с распростертыми объятиями.

И вот чемоданы с великолепными нарядами уже сданы в багаж, и Марта, держа в руках билет первого класса до Рио, ждала, когда объявят посадку.

– Какая встреча! – вдруг раздался у нее над ухом громкий мужской голос. – Бьюсь об заклад, вы синьора Корсини!

Услышав эту фразу, произнесенную с ярко выраженным американским акцентом, Марта обернулась и увидела красивого атлетически сложенного блондина, разглядывающего ее с нескрываемым восхищением. Слегка навеселе (округлившийся живот говорил о привычке к спиртному), безвкусно одетый (все, начиная с ботинок и кончая галстуком, – от Гуччи), он тем не менее показался Марте очень привлекательным. Ей такие мужчины нравились. Она улыбнулась обворожительной улыбкой и кокетливо ответила:

– Да, я Корсини, а вы…

– А я Джеймс Кенделл, – радостно сообщил американец. – Мы встречались пару лет назад в Балтиморе на конгрессе хирургов.

– Ну конечно, я прекрасно помню, – воркующим голоском подхватила Марта, – мы обедали за одним столом.

Она и в самом деле вспомнила его. Он пожирал ее глазами, стараясь, чтобы этого не заметила ревнивая властная жена, все время говорившая про корриду и своих племенных быков, которых она разводила на фазенде в Пуэбло.

– Как поживает профессор Корсини? – вежливо осведомился Кенделл.

– Не знаю, я давно его не видела, мы разошлись.

– Потрясающее совпадение! – Американец буквально подпрыгнул от радости. – Я ведь тоже теперь свободен.

– Быки надоели? – весело спросила Марта.

Американец расхохотался.

– Как вы догадались? Я действительно решил смотаться подобру-поздорову, пока она их на меня не напустила.

– Вы забавный, – смеясь, заметила Марта, – с вами не соскучишься.

И они продолжили болтовню, вызывая своим безудержным весельем удивление ожидающих рейса пассажиров.

– Так вы летите в Рио? – спросил Кенделл.

– В Рио, – ответила Марта и наградила его многообещающим взглядом.

Марта поняла, что правильно выбрала направление. Теперь за океаном у нее уже не один, а два поклонника: к сентиментальному латиноамериканскому психоаналитику неожиданно прибавился хирург-весельчак, так что скучать ей не придется – ни днем, ни ночью.

Глава 3

Гермес, как всегда, проснулся сразу и, открыв глаза, почувствовал себя свежим, отдохнувшим, готовым начать новый день. Стрелки на светящемся циферблате показывали без трех минут шесть, и он, не дожидаясь, пока прозвонит будильник, протянул руку и нажал на кнопку. Одним рывком встав с постели, он подошел к окну, отдернул белую муслиновую занавеску и поднял жалюзи. Было еще темно, но восточная часть неба уже начала розоветь.

Черная полоса в его жизни кончилась. Он снова вернулся к любимой работе, жизнь вошла в привычную колею. Первая его мысль была о Джулии. Сегодня у нее последний сеанс радиотерапии. После этого она придет к нему на осмотр, а вечером они отпразднуют ее полное выздоровление. Возможно, он перестраховался и курс облучения был не нужен, но лучше все-таки подстраховаться, теперь он знает наверняка, что опасность миновала.

Вторая мысль была о Теодолинде. Здоровье ее не внушало Гермесу опасений, чего он не мог сказать о ее душевном состоянии.

Эрсилия была уже на своем боевом посту, и Гермес сел за стол, накрытый на двоих, привычным движением потянулся к стакану с только что отжатым апельсиновым соком.

Неожиданно появилась Теа, одетая в костюм для верховой езды, лицо ее было свежим, в глазах светились веселые огоньки.

– Доброе утро, папочка, – бодро сказала она и пододвинула поближе к себе вазу с фруктами.

– Что это ты поднялась в такую рань? – удивился Гермес.

Они теперь жили вместе и неплохо между собой ладили.

– Через десять минут должен заехать Марчелло, – охотно принялась объяснять Теа. – Мы часок покатаемся в манеже, а потом он отвезет меня в школу.

Теа и граф Бельграно опять были вместе, но Гермес не волновался за дочь: Марчелло резко изменил свою жизнь, с алкоголем было покончено раз и навсегда.

– Ну что ж, – сказал Гермес, – тогда увидимся за ужином. Ты не забыла, что сегодня мы вместе ужинаем? И Джулия будет.

– Чудесно.

Зазвонил телефон, и Эрсилия вопросительно посмотрела на Гермеса.

– Узнайте сначала, кто, – отвечая на ее немой вопрос, сказал Гермес.

– Одну минуточку, – сказала служанка в трубку и, закрыв микрофон, прошептала: – Это бригадир Карузо.

– Нет, только не он! – вырвалось у Гермеса, но, пересилив себя, он тут же протянул руку и взял у Эрсилии трубку.

– Простите, профессор, что вынужден беспокоить вас в столь ранний час. Я никогда бы не осмелился, если бы не одно очень грустное обстоятельство…

Гермес похолодел.

– Что еще случилось? – в волнении воскликнул он.

– Речь идет об отце моей жены, профессор.

Гермес с облегчением перевел дух.

– У него раковая опухоль горла, и из местной больницы его направили в вашу для консультации и дальнейшего решения вопроса. Я отвез его туда, а нам дали от ворот поворот. Говорят, очередь, надо ждать.

– Вы правильно сделали, что позвонили мне, – сказал Гермес. – Придя на работу, я все разузнаю и вам позвоню. В любом случае я сделаю для вашего тестя все, что в моих силах.

Положив трубку, Гермес взглянул на часы. Половина восьмого. Джулия, наверно, еще спит. В отличие от Гермеса, она просыпалась с трудом, и будить ее он не решился, хотя ему очень хотелось пожелать ей доброго утра.

В больницу Гермес отправился пешком, ему хотелось подышать воздухом перед трудным рабочим днем – на утро он назначил несколько операций.

Операционную он покинул в час, но ему пришлось задержаться в отделении, чтобы проконсультировать двух коллег, успокоить операционную сестру, которую довел до слез один нервный хирург, и решить вопрос с тестем Карузо.

Войдя, наконец, в свой кабинет, он увидел Джулию, терпеливо дожидавшуюся его с книгой в руке, и смущенно подумал, что ни разу за все утро о ней не вспомнил.

– Прости, что опоздал, – сказал он, целуя ее в лоб.

– Устал? – спросила в ответ Джулия.

– Мне достаточно увидеть тебя, и я могу снова приниматься за работу.

Он осмотрел ее, внимательнейшим образом обследовав каждый сантиметр ее груди, прощупав то место под мышкой, где он убрал лимфатические узлы. Джулия впервые была спокойна и расслабленна, и даже сама прикоснулась к шву, не испытав при этом страха. «Кажется, – подумала она, – я одержала свою первую победу».

– Что скажешь? – спросила она Гермеса, застегивая блузку.

– Все в порядке, – ответил он.

– Все в порядке было уже после операции, однако ты настоял на курсе радиотерапии, – не отступала Джулия.

– Опухоли у тебя нет. Она была локализованная, я ее вырезал вовремя, пока она не пустила своих щупальцев дальше. Радиотерапия дала нам дополнительную гарантию, – терпеливо объяснял Гермес. – В таких случаях, сама понимаешь, лучше лишний раз перестраховаться. Зато теперь я могу сказать тебе не кривя душой: ты здоровая, красивая и чертовски привлекательная женщина. Сейчас я задам тебе один очень важный вопрос, и ты мне на него ответишь со всей прямотой.

– Нет, подожди, сначала я задам тебе свои вопросы, – перебила его Джулия. – Ты говоришь, что сейчас я здорова, а потом? Я могу снова заболеть, разве не так?

Гермес подал ей шубку и нежно задержал руки на ее плечах.

– Джулия, верь мне, я говорю правду, – спокойно сказал он. – Соврать бывает иногда заманчиво, но поддерживать ложь долго невозможно – она рано или поздно откроется. Так вот, я говорю тебе правду: у тебя был рак. Был, но теперь его нет. Ты можешь и должна жить полноценной жизнью. Потом? Кто знает ответ на этот вопрос? Потом мы можем выиграть в лотерею, нас может убить сумасшедший маньяк. Живи, радуйся каждому дню, ведь ты здорова!

Джулия слушала Гермеса, жадно ловя каждое его слово. Пережив за прошедшие месяцы и отчаяние, и чувство безнадежности, она не сдалась и боролась с беспощадным врагом отчаянно и бесстрашно. Правда, которую она услышала сейчас от Гермеса, внушала уверенность в завтрашнем дне.

Она шагнула к нему, обняла, мечтая о том, чтобы все оставшиеся дни и ночи ее жизни он был рядом. И пусть тогда время срывает один за другим листки календаря – его неумолимый бег ее не страшит.